«Похищение Энни Торн»

Похищение Энни Торн (fb2) - Похищение Энни Торн [litres][The Taking of Annie Thorne] (пер. Александр Оржицкий) 1296K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - С. Дж. Тюдор

С. Дж. Тюдор Похищение Энни Торн

Писатели подобны пазлам. Мы нуждаемся в терпении, упорстве и иногда в ком-то, кто может собрать нас воедино.

Посвящается Нилу, собравшему меня.

© C. J. Tudor, 2019

© DepositPhotos.com / undrey, stillfx, roobcio, обложка, 2019

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2019

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2019

Пролог

Еще до того, как войти в коттедж, Гэри понял, что дело дрянь.

Сквозь открытую дверь доносился приторно-сладкий запах, в липком от жары коридоре жужжали мухи – одно это уже было явным свидетельством того, что с домом что-то не в порядке, не в порядке в самом худшем понимании слова, и стоявшая в нем тишина лишь подтверждала это.

На подъездной дорожке стоял аккуратный белый «фиат», у входной двери к стене был прислонен велосипед, а сразу за порогом в прихожей валялись резиновые сапожки. Семейный дом. А в семейном доме отзвуки жизни вибрируют даже тогда, когда он пуст. В нем не стоит зловещая, удушливая тишина, как в этом доме.

Тем не менее Гэри позвонил еще раз.

– Э-эй! Есть кто дома? – крикнул он.

Шерил подняла руку и коротко постучала в закрытую, но не запертую дверь. Еще один признак того, что что-то не в порядке. Арнхилл был маленькой деревушкой, однако его жители все равно запирали двери.

– Полиция! – крикнула Шерил.

Ни звука. Ни шага, ни скрипа, ни шепота. Гэри вздохнул, понимая, что не хочет входить из-за дурного предчувствия. И причиной тому был не гнилостный запах смерти. Дело было в чем-то другом. Гэри сковывал какой-то первобытный страх, призывавший его развернуться и немедленно уйти.

– Сержант?

Шерил смотрела на него, вопросительно изогнув тонкую бровь.

Гэри взглянул на свою напарницу ростом в метр шестьдесят, вес которой едва достигал 50 килограммов. Рядом с ней почти двухметрового роста Гэри, весивший более ста двадцати килограммов, выглядел как медведь Балу рядом с олененком Бэмби. Во всяком случае внешне. В душе же Гэри был очень добрым и мягким человеком, пускавшим слезу при просмотре диснеевских фильмов.

Мрачно кивнув, Гэри шагнул внутрь.

Вонь разлагавшейся человеческой плоти была просто невыносимой. Подавив позыв на рвоту, Гэри попытался дышать через рот. Как бы ему хотелось, чтобы кто-нибудь другой – кто угодно другой – принял этот звонок! Шерил, скривившись, зажала нос ладонью.

Маленькие коттеджи, как правило, имели похожую планировку. Узкий коридор, лестница налево, гостиная направо, крохотная кухня напротив входа. Гэри шагнул к двери, ведущей в гостиную, и рывком распахнул ее.

Ему уже доводилось видеть трупы. Сбитый умчавшимся водителем маленький ребенок. Подросток, искалеченный сельскохозяйственной машиной. Все это было ужасно. И совершенно бессмысленно. Но это… Дело дрянь, подумал он снова. И это было еще слабо сказано.

– Дьявол… – прошептала Шерил, вторя его мыслям.

Это произнесенное полным ужаса голосом слово как нельзя лучше описывало открывшуюся им картину. Дьявол.

На стоявшем посреди комнаты старом кожаном диване лежала женщина. Ее лицо было обращено к большому плоскому телевизору. Разбитый экран телевизора был покрыт паутиной трещин, по которой ползали десятки синих мух.

Еще больше мух с жужжанием роились вокруг женщины. Вокруг трупа, внутренне поправил себя Гэри. Это уже не человек, а труп. Всего лишь еще одна смерть. Соберись.

Тело раздулось от разложения, однако, даже несмотря на это, Гэри мог сказать, что при жизни его обладательница, вероятно, была стройной, а ее испещренная зеленоватыми венами кожа – бледной. Женщина была хорошо одета: клетчатая рубашка, джинсы в обтяжку и кожаные сапоги. Определить ее возраст было сложно – в основном из-за того, что верхней части головы практически не было. Ну, не то чтобы совсем не было. Гэри видел ее части, прилипшие к стене, книжному шкафу и диванным подушкам.

Не возникало и сомнений относительно того, кто спустил курок. Ружье лежало у нее на коленях, обхваченное раздутыми пальцами. Гэри быстро прикинул, что здесь могло произойти. Ствол, засунутый в рот, нажатие спускового крючка, пуля выходит слегка слева – как раз там, где голова была повреждена сильнее всего. Вполне логично, учитывая, что оружие было в правой руке.

Гэри был всего лишь простым сержантом без опыта судмедэксперта, однако он часто смотрел сериал «CSI. Место преступления».

Разложение, скорее всего, шло очень быстро. В маленьком коттедже стояла жара, удушливая жара. Снаружи температура была около двадцати градусов, однако в самом доме из-за закрытых окон она уже, наверное, перевалила за тридцать, даже несмотря на затянутые занавески. Гэри уже чувствовал, как пот струится по его спине и как начинают плавиться его подмышки. Никогда не терявшая самообладания Шерил все время вытирала лоб и чувствовала себя явно неуютно.

– Черт! Вот ведь дерьмо, – сказала она.

В ее голосе сквозила усталость, которую Гэри доводилось наблюдать нечасто.

Взглянув на труп на диване, Шерил покачала головой. Затем она с мрачным выражением окинула взглядом комнату, скривив губы. Гэри знал, о чем она думает. Хороший коттедж. Хорошая машина. Хорошая одежда. Ничего, что указывало бы на такой исход. Никогда не знаешь, что ждет тебя внутри.

Помимо кожаного дивана, единственными предметами мебели в комнате были массивный дубовый книжный шкаф, маленький кофейный столик и телевизор. Гэри вновь взглянул на него, не понимая, почему его экран разбит и почему он так привлекает мух. Осторожно наступая на осколки стекла, сержант сделал несколько шагов в сторону телевизора и склонился над ним.

Причина сразу стала ясна. Разбитое стекло было покрыто темной запекшейся кровью. Еще больше крови было на полу, и Гэри понял, что едва не наступил в растекшуюся по половицам липкую лужу.

Шерил встала у него за спиной.

– Что это? Кровь?

Гэри подумал о велосипеде. Резиновых сапожках. О тишине.

– Нам нужно осмотреть оставшуюся часть коттеджа.

Обеспокоенно посмотрев на него, Шерил кивнула.

Ступени были крутыми и скрипучими. По ним тоже тянулись следы темной крови. Лестничная площадка наверху вела к двум спальням и маленькой ванной. Здесь жара была еще более сильной, а запах – еще более отвратительным, если это вообще было возможно. Гэри жестом велел Шерил проверить ванную. На какое-то мгновение он подумал, что она начнет спорить. Ведь очевидно было, что смрад шел откуда-то из спален и именно там разыгралась трагедия. Однако в кои-то веки Шерил не стала возражать старшему по званию и осторожно пересекла лестничную площадку.

Ощутив металлический привкус во рту, Гэри повернулся к двери одной из спален и медленно открыл ее.

Комната женщины. Чистая, опрятная и пустая. Гардероб в углу, комод у окна, большая кровать, застеленная кремовым одеялом без единого пятнышка. На прикроватной тумбочке – лампа и одинокая фотография в простой деревянной рамке. Гэри подошел и взял фотографию в руки. Маленький мальчик лет десяти или одиннадцати отроду, худой и жилистый, с зубастой улыбкой и встрепанными светлыми волосами. Боже, нет, взмолился Гэри. Прошу тебя, нет.

С еще более тяжелым сердцем Гэри вышел обратно в коридор, обнаружив там бледную и напряженную Шерил.

– В ванной пусто, – сказала она.

Гэри понимал, что Шерил думает о том же, о чем и он. Осталась всего одна комната. Одна дверь, за которой их ждало главное открытие. Гэри сердито отогнал муху. Наверное, он затаил бы дыхание, если бы и так уже не задыхался от отвратительного запаха. Поэтому он просто взялся за ручку и рывком распахнул дверь.

Шерил была достаточно стойкой для того, чтобы ее стошнило, однако Гэри все равно услышал, как она с трудом сдерживает рвоту. Его собственный желудок тоже подпрыгнул, хотя он сумел сразу же обуздать рвотный позыв.

Гэри был неправ, когда подумал, что дело дрянь. Дело было сущим дьявольским кошмаром.

Мальчик лежал на кровати, одетый в футболку на несколько размеров больше, на нем были мешковатые шорты и белые гольфы. Их резинки впивались в раздутую плоть его ног.

Ярко-белые носки, подумал Гэри. Ослепительно белые. Без единого пятнышка, как в рекламе стирального порошка. Или, возможно, они казались ему такими, из-за того что все остальное было красным. Темно-красным. Пропитавшим безразмерную футболку, залившим подушки и простыни. Там, где у мальчика должно было быть лицо, виднелась лишь кровавая каша, стершая все его черты. В этой каше сновали черные мухи и жуки.

Гэри мысленно вернулся к разбитому экрану телевизора, к луже крови на полу – и внезапно все понял. Мальчика вновь и вновь били лицом об экран, а затем колотили им об пол до тех пор, пока это лицо не утратило свои черты, пока его фактически не осталось.

Возможно, дело было именно в этом, подумал Гэри, поднимая глаза. И именно тогда он еще раз увидел красный цвет, который резко оттенялся на общем фоне. Ярко-красный. Настолько интенсивный, что его просто невозможно было не заметить. Надпись, выведенная кровью на стене прямо над телом мальчика:

НЕ МОЙ СЫН

1

Никогда не возвращайся. Люди так всегда говорят. Все уже изменилось. Оно не будет таким, каким ты его помнишь. Оставь прошлое в прошлом. Разумеется, легче сказать, чем сделать. Прошлое имеет свойство возвращаться к тебе вновь и вновь. Как блюдо, которое испорчено карри.

Мне не хотелось возвращаться. Правда. Даже перспектива быть съеденным заживо крысами или заняться бальными танцами была для меня более привлекательной. Вот насколько мне не хотелось видеть дыру, в которой я вырос. Но иногда у человека просто нет другого выбора.

Именно по этой причине я ехал сейчас по извилистой трассе, петлявшей среди сельских пейзажей Северного Ноттингемшира, хотя не было еще даже семи утра. Давненько я не видел эту дорогу. По правде говоря, я давненько также не видел, чтобы часы показывали семь утра.

Дорога была практически безлюдной. Меня обогнала лишь пара машин. Водитель одной из них изо всех сил сигналил мне, изображая из себя Льюиса Хэмилтона и явно демонстрируя мне, что я мешаю ему добраться до его дерьмовой работы на несколько минут раньше. Впрочем, я действительно езжу медленно, практически уткнувшись носом в лобовое стекло и сжимая руль так сильно, что мои острые костяшки белеют. Очень медленно.

Я не люблю водить и стараюсь делать это как можно реже. Я хожу пешком или ловлю автобус. Для более дальних путешествий покупаю билет на поезд. К несчастью, через Арнхилл проходит мало автобусных маршрутов, а ближайшая железнодорожная станция расположена в двадцати милях. Остается только поездка на машине. Как я уже сказал, иногда у тебя просто нет выбора.

Посигналив, я свернул с главной дороги и поехал по еще более узким и извилистым проселочным дорогам. Вокруг меня расстилались поля тошнотворного коричневого и грязно-зеленого цветов; среди поваленных берез виднелись стальные сараи, из которых высовывали свои рыла принюхивавшиеся к воздуху свиньи. Шервудский лес, вернее, то, что от него осталось. В наши дни Робин Гуда и Малыша Джона можно встретить только на бездарно нарисованных вывесках придорожных забегаловок. В таких забегаловках обычно заседает веселая братва, способная разве что выбить тебе зуб, если им не понравится то, как ты на них посмотришь.

Не то чтобы это был угрюмый север. Ноттингемшир может показаться севером только тому, кто только-только вырвался из адских объятий кольцевой автомагистрали. Тем не менее эта земля все равно бесцветная, плоская и начисто лишенная той жизни, которую ты ожидаешь увидеть в сельской местности. Как будто некогда испещрявшие этот край шахты выпили из нее все соки.

Я уже давно не видел никаких признаков цивилизации, даже обыкновенного «Макдональдса». И вот наконец слева от меня проплыл покосившийся, выцветший знак «Добро пожаловать в Арнхилл».

Снизу какой-то считавший себя очень остроумным мелкий поганец дописал: «где вас отымеют».

Арнхилл нельзя назвать гостеприимной деревушкой. Это место, производящее угрюмое и кислое впечатление. Оно себе на уме и относится к чужакам с настороженностью. Оно выглядит одновременно прочным и обветшалым. Это деревня, которая хмурится, когда ты сюда приезжаешь, и плюет тебе вслед, когда ты покидаешь ее.

Если не считать пары ферм да старых каменных коттеджей на окраинах, Арнхилл не слишком живописен. Шахта закрылась практически тридцать лет назад, однако ее наследие просматривается до сих пор, подобно рудным жилам в земле. Здесь не увидеть ни соломенных крыш, ни горшков с цветами на стенах. Во дворах висят лишь бельевые веревки и иногда национальный флаг.

Вдоль дороги тянутся ряды приземистых строений из темно-коричневого кирпича, среди которых затерялся невзрачный паб под названием «Бегущий лис». Раньше было еще два – «Арнхилльский герб» и «Бык», – но они давным-давно закрылись. Помню, как я еще подростком приходил в «Лиса», где его владелец-цыган продавал ребятам постарше выпивку. Помню, как, опрокинув однажды три бокала «Укуса змеи», я начал блевать еще до того, как успел добежать до грязного туалета, а возвратившись, увидел, как хозяин спокойно моет пол шваброй, то и дело окуная ее в ведро.

С пабом соседствует специализирующаяся на жареной рыбе с картофелем закусочная под названием «Блуждающий дракон», которая выглядит так, словно ее не коснулись не только прогресс, но даже и обычная свежая краска. Готов поклясться, что и меню в ней тоже старое. Слегка удивило меня лишь отсутствие магазинчика на углу, где мы покупали дешевые ириски, карамель в виде летающих тарелок и жевательные конфеты. На его месте теперь стоит «Сейнсбери Локал». Похоже, прогресс потихоньку подбирается и к Арнхиллу.

Однако, не считая появления маркета, мои худшие опасения оправдались. Больше ничего не изменилось. К несчастью, место осталось точно таким, каким я его помнил.

Я продолжал ехать по главной дороге мимо невзрачной детской площадки и зеленой зоны со скульптурой шахтера в центре. Мемориал жертвам аварии на шахте, произошедшей в 1949 году.

Сразу за центром деревни виднелись ворота расположенной на холме школы или, как ее называют теперь, Арнхилльской академической школы. Ее корпуса были покрыты свежей облицовкой, а обветшавшее здание, в котором ранее располагались классы английского языка и с крыши которого однажды сорвался ребенок, снесли, обустроив на его месте площадку для отдыха. Впрочем, сколько ни посыпай дерьмо блестками, оно все равно останется дерьмом. Уж мне ли этого не знать.

Я заехал на расположенную позади здания служебную парковку и вылез из своего видавшего виды старенького «Гольфа». На парковке было еще две машины – красная «Корса» и старый «Сааб». Школы редко пустуют во время летних каникул. Учителя занимаются составлением планов на следующий год, делают перестановки в классах и следят за ремонтом. А иногда еще проводят собеседования.

Я закрыл машину и зашагал к главному входу, стараясь не хромать. В тот день у меня болела нога. Частично – от езды за рулем, частично – от стресса из-за приезда сюда. У некоторых людей бывают мигрени. У меня болит моя треклятая нога. По правде говоря, мне следовало бы ходить с палочкой. Но я ее ненавижу. Из-за нее я чувствую себя инвалидом. Люди смотрят на меня с жалостью. А я не терплю, когда меня жалеют. На жалость право имеют лишь те, кто ее заслуживает.

Слегка морщась, я поднялся по лестнице к парадному входу. Блестящая табличка над ним гласила: «Учиться не ленись. Превозмогать себя учись. Всегда к идеалу стремись».

Как вдохновляюще! Вот только мне почему-то вспомнилась точка зрения Гомера Симпсона: «Дети, вы попытались сделать это, вы очень старались, но все равно потерпели неудачу… Вывод: никогда не старайтесь».

Я нажал на кнопку интеркома. Он затрещал, и, наклонившись к микрофону, я произнес:

– Я здесь, чтобы увидеться с мистером Прайсом.

Снова треск. Пронзительный звук помех. Жужжание двери. Потерев ухо, я толкнул ее и вошел внутрь.

Первое, на что я обратил внимание, был запах. У разных школ он разный. Современные академические школы пахнут средствами для дезинфекции и мытья стекол. Платные школы пахнут мелом, деревянными полами и деньгами. Арнхилльская академическая школа пахла черствыми бургерами, туалетом и гормонами.

– Здравствуйте!

Строгого вида женщина в очках с короткими седыми волосами глядела на меня из-за стеклянной стойки вестибюля.

Мисс Грейсон? Да нет, быть того не может. Она уже, конечно, на пенсии. И именно тогда я заметил большую коричневую бородавку у нее на подбородке, из которой все так же торчал жесткий черный волосок. О господи! Это и правда она. Сколько же ей было тогда, много лет назад, когда она казалась мне такой же древней, как и треклятые динозавры? Всего сорок? Столько, сколько мне сейчас.

– Я здесь, чтобы увидеться с мистером Прайсом, – повторил я. – Это Джо… Мистер Торн.

Я ждал, что она меня узнает, но этого не случилось. Впрочем, прошло уже много времени. Она с тех пор повидала множество учеников, входивших в эти двери, а я уже не был тем тощим ребенком в форме на размер больше, бегущим через вестибюль и отчаянно надеявшимся, что она не заметит и не отчитает меня за незаправленную рубашку или за не позволявшиеся уставом школы кеды.

Впрочем, мисс Грейсон совсем не была злой. Я часто видел слабых и застенчивых детей в ее маленьком кабинете, где она клеила пластыри на их ободранные коленки, когда школьной медсестры не было на месте, поила их сиропом, пока они ждали учителя, или помогала им с заданиями – в общем, делала все, чтобы уберечь их от издевательств в школьном дворе. Ее кабинет был чем-то вроде маленького убежища.

Однако я по-прежнему боялся ее до ужаса.

По-прежнему, осознал я. Она вздохнула, давая мне понять, что я трачу ее и свое время, а также время школы, и сняла телефонную трубку. Я задумался, почему она все еще здесь. Мисс Грейсон – не учительница. Впрочем, я почему-то не был удивлен. Ребенком я никогда не мог представить мисс Грейсон за пределами школы. Она была неотъемлемой частью школы. Казалось, мисс Грейсон находилась во всех местах одновременно.

– Мистер Прайс? – прокаркала она. – Здесь мистер Торн. Он хочет увидеться с вами. Ладно. Хорошо. Прекрасно.

Мисс Грейсон положила трубку.

– Он уже идет.

– Отлично. Спасибо.

Она отвернулась к своему компьютеру, давая понять, что больше меня не задерживает. Даже чая или кофе не предложила, хотя каждая моя нервная клетка сейчас требовала дозы кофеина. Я умостился на пластиковом стуле, стараясь не выглядеть как прогульщик в ожидании директора. У меня задрожало колено, и я обхватил его ладонями, украдкой массируя сустав пальцами.

В окно было видно несколько подростков без формы, бездельничавших у школьных ворот. Они потягивали «Ред Булл» и смеялись над чем-то, глядя в свои смартфоны. Меня охватило чувство дежавю. Мне вновь было пятнадцать, я шатался у тех же ворот, потягивая «Панда-колу» и… Над чем мы тогда хихикали, до появления смартфонов? Думаю, над альбомом «Смэш Хитс» и украденными у взрослых порножурналами.

Я отвернулся и посмотрел на свои ботинки. Слегка изношенная кожа. Нужно было натереть их. И мне действительно был нужен кофе. Я уже почти сдался и был готов попросить себе треклятую чашечку, когда услышал скрип туфель по вымытому до блеска линолеуму. Двойная дверь в главный коридор распахнулась.

– Джозеф Торн?

Я встал. Гарри Прайс был именно таким, каким я ожидал его увидеть, и все же чего-то в нем не хватало. Это был изможденного вида худой мужчина за пятьдесят в бесформенном костюме и туфлях без шнурков. Его жидкие седые волосы были зачесаны назад, а лицо выглядело так, словно он все время ждал дурных вестей. От него веяло усталой покорностью, словно паршивым гелем после бритья.

Он улыбнулся кривой улыбкой, продемонстрировав пожелтевшие от частого курения зубы, вид которых напомнил мне, что в последний раз я курил еще в Манчестере. Вместе со страстной жаждой кофеина это едва не заставило меня заскрипеть зубами.

Однако я сдержался и вместо этого протянул руку для рукопожатия, постаравшись изобразить на лице приятную улыбку.

– Рад встрече.

Он окинул меня коротким оценивающим взглядом. На пару дюймов выше, чем он. Гладко выбрит. Хороший костюм, обошедшийся мне в приличную сумму в те дни, когда еще был новым. Темные, хотя уже и начинающие седеть, волосы. Темные глаза с довольно заметной сетью сосудов. Люди говорят, что у меня честное лицо. Лучшее подтверждение тому, как мало люди меня знают.

Гарри схватил мою руку и крепко пожал ее.

– Прошу в мой кабинет.

Я поправил висевший у меня за спиной рюкзак и, стараясь не хромать, последовал за Гарри в его офис. Шоу начинается.

* * *

– Рекомендательное письмо от вашего предыдущего директора просто безупречно.

Ну разумеется. Я ведь сам его писал.

– Благодарю.

– По правде говоря, все в вашем послужном списке выглядит впечатляюще.

Что ж, выдумывать всякую бредятину – это одна из моих специальностей.

– Однако…

Вот оно!

– Вы уже довольно давно не работали, больше двенадцати месяцев.

Я взял чашку слабенького кофе с молоком, которую мисс Грейсон наконец-то со звоном поставила передо мной на стол. Я сделал небольшой глоток, стараясь не поморщиться.

– Да. Ну, это было мое решение. Я решил, что мне нужен годичный отпуск. Я проработал учителем пятнадцать лет. Мне нужно было время, чтоб собраться с мыслями. Подумать о своем будущем. Решить, куда я хочу двигаться дальше.

– А не могли бы вы рассказать, чем занимались во время своего годичного отпуска? В вашем резюме говорится об этом слишком лаконично.

– Репетиторство. Общественная работа. Некоторое время я преподавал за рубежом.

– Правда? А где?

– Ботсвана.

Ботсвана? С чего такая чертовщина вообще пришла мне в голову? Думаю, я даже не смог бы найти ее на треклятой карте.

– Весьма похвально.

И изобретательно.

– В этом не было особого альтруизма. Там погода лучше.

Мы оба рассмеялись.

– А теперь вы вернулись, чтобы работать учителем на полную ставку?

– Я готов к следующему этапу своей карьеры, да.

– Тогда перейдем к моему следующему вопросу. Почему вы хотите работать в Арнхилльской академической школе? Если судить по вашему резюме, я бы сказал, что вы предпочитаете школы другого типа.

Если судить по моему резюме, то мне, вероятно, следовало бы выдать Нобелевскую премию мира.

– Ну, – начал я, – я местный. Я вырос в Арнхилле. Полагаю, мне хотелось бы отплатить чем-то своей родной деревне.

Гарри явно стало неуютно. Он начал перебирать бумаги у себя на столе.

– Вам известно, при каких обстоятельствах освободилось это место?

– Да, я читал новости.

– И что вы об этом думаете?

– Ужасная трагедия. Но одна трагедия не может поставить крест на целой школе.

– Рад, что вы так думаете.

Рад, что попрактиковался.

– Однако я понимаю, что вы, должно быть, по-прежнему очень расстроены.

– Миссис Мортон была учительницей, которую все любили.

– Не сомневаюсь.

– А Бен… Ну, он был учеником, вселявшим большие надежды.

Я почувствовал, что у меня немного сжало горло. Я приучил себя быть стойким. Но на какое-то мгновение я ощутил всплеск эмоций. Жизнь, полная надежд. Впрочем, как и любая другая. Надежд. Но не гарантий. Нам нравится считать, что в нашем будущем все устроено, в то время как в реальности это будущее является лишь обещанием. Жизнь может прерваться в любую минуту без всякого предупреждения и возмещения за пережитые неудобства. Ее не волнует, как далеко ты зашел. Она может закончиться, даже если ты только-только вышел на сцену.

Как у Бена. Как у моей сестры.

Я осознал, что Гарри все еще говорит.

– Разумеется, это щекотливая ситуация. Возникли вопросы. Как школа могла не заметить, что в ней работает психически неуравновешенная учительница? Могла ли она представлять угрозу для учеников?

– Понимаю.

Я понимал, что Гарри больше волновала его должность директора, чем бедный убитый Бенджамин Мортон, чье лицо превратил в кашу человек, который должен был его защищать.

– Я имею в виду, что должен выбирать человека на эту должность с осторожностью. Родители должны быть спокойны.

– Несомненно. И я пойму, если у вас есть лучшая кандидатура…

– Я этого не говорил.

Значит, нет. Кто бы сомневался. А я и в самом деле хороший учитель (ну, в целом). По правде говоря, Арнхилльская академическая школа – это та еще дыра. С плохой успеваемостью у учеников. Со скверной репутацией. И ему это известно. Найти приличного учителя, который захотел бы работать здесь, сложнее, чем найти медведя, который бы не гадил в лесу. Особенно в сложившихся обстоятельствах.

Я решил нажать.

– Не возражаете, если я буду говорить честно?

Всегда разумно произнести такую фразу, если у тебя нет намерения быть честным.

– Я знаю, что у Арнхилльской академической школы есть проблемы. Именно поэтому я хочу здесь работать. Я не ищу легких путей. Мне нужен вызов. Я знаю этих детей, поскольку когда-то сам был одним из них. Я знаю деревню. Мне в точности известно, с кем и с чем мне предстоит столкнуться. И меня это не страшит. По правде говоря, думаю, что вы убедитесь: в этом мире существует очень мало вещей, способных меня напугать.

Я был уверен, что он уже от меня никуда не денется. Я очень хорош во всем, что касается собеседований. Знаю, что люди хотят услышать. И, что самое важное, умею определить, когда человек в отчаянии.

Гарри откинулся на спинку стула.

– Что ж, полагаю, мне больше не о чем вас спрашивать.

– Хорошо. Было приятно…

– Ах да, всего один вопрос.

Ой, да ладно…

Он улыбнулся.

– Когда вы готовы начать?

2

Три недели спустя

В коттедже было холодно, как всегда бывает в домах, в которых некоторое время никто не жил. Холод, который продолжает пробирать тебя до костей, даже когда ты включишь отопление на максимум.

А еще запах. Запах запустения, дешевой краски и сырости. Фотографии в Интернете не передавали реальной картины. Они создавали впечатление эдакого шика для бедных. Оригинальной небрежности. В реальности дом выглядел обветшалым и ободранным. Впрочем, мне особо не из чего было выбирать. Мне нужно было где-то жить, а подобный коттедж – это единственное, что я мог себе позволить даже в такой дыре, как Арнхилл.

Хотя, разумеется, это было не единственной причиной, по которой я его выбрал.

– Все в порядке?

Я повернулся к прилизанному темноволосому мужчине, маячившему в дверном проеме. Майк Беллинг из риелторской конторы «Беллинг и Ко». Не местный. Слишком хорошо одет и слишком красиво говорит. Готов поспорить, что ему не терпится вернуться в свой офис в центре города и счистить коровье дерьмо со своих сверкающих черных ботинок.

– Это не совсем то, чего я ждал.

Его улыбка стала неуверенной.

– Ну, как мы и отметили в описании, это традиционный коттедж без большинства современных удобств; к тому же в нем некоторое время никто не жил…

– Похоже на то, – произнес я с сомнением. – Вы говорили, что бойлер на кухне? Думаю, мне нужно хорошенько прогреть это место. Спасибо, что показали дом.

Он продолжал медлить в нерешительности:

– Еще кое-что, мистер Торн…

– Да?

– Чек на предоплату.

– А что с ним?

– Я уверен, что это какая-то ошибка, но… мы его еще не получили.

– Серьезно? – Я покачал головой. – С каждым годом почта работает все хуже, не правда ли?

– Ну, это не проблема. Если бы вы смогли…

– Разумеется.

Я сунул руку в карман пиджака и вытащил оттуда чековую книжку. Майк Беллинг протянул мне ручку. Опершись на подлокотник потрепанного дивана, я нацарапал чек, оторвал его и протянул риелтору.

Он улыбнулся. Однако стоило ему взглянуть на чек, как улыбка сошла с его лица.

– Чек на пятьсот фунтов. Задаток плюс арендная плата за первый месяц составляет тысячу.

– Верно. Однако теперь я увидел коттедж собственными глазами. – Оглядевшись, я состроил недовольную гримасу. – Говоря начистоту, это дыра. Здесь холодно, сыро и воняет. На такое не каждый бомж позарится. Вы даже не озаботились тем, чтобы приехать сюда и включить отопление до моего прибытия.

– Боюсь, это неприемлемо.

– Тогда ищите себе другого арендатора.

Это называется блефом. Я увидел, что он колеблется. А свою слабость нельзя показывать никогда.

– Или, возможно, вы просто не можете его найти? Возможно, никто не хочет жить в этом месте из-за того, что здесь произошло? Я имею в виду то небольшое убийство-самоубийство, о котором вы забыли упомянуть.

Его лицо напряглось, словно кто-то засунул раскаленную кочергу ему в зад. Он сглотнул.

– По закону мы не обязаны информировать арендаторов…

– Нет. Однако, возможно, так было бы правильно с моральной точки зрения? – Я мило улыбнулся. – С учетом всего этого, полагаю, что значительная скидка при выплате задатка – это наименьшее, что вы можете предложить.

Его челюсти сжались, а правый глаз слегка дернулся. Вероятно, ему хотелось нагрубить мне, а возможно, даже ударить меня. Однако в этом случае он потерял бы свою чудесную работу с зарплатой в двадцать штук в год плюс комиссионные. Как бы он тогда смог покупать дорогие костюмы и сверкающие черные ботинки?

Он сложил чек и убрал его в папку.

– Разумеется. Никаких проблем.

Свои пожитки я распаковал быстро. Я не вхожу в число скопидомничающих людей. Никогда не видел смысла в украшениях, а фотографии хороши тогда, когда у тебя есть семья и дети. У меня их нет. Одежду я ношу, пока она не износится, а затем меняю на точно такую же.

Хотя исключения бывают у всех. В моем случае это были две вещи, лежавшие на дне моего небольшого чемодана. Одной из них была потертая колода карт. Я положил ее себе в карман. Некоторые картежники носят талисманы на удачу. Я в удачу не верил до тех пор, пока не стал проигрывать. После этого я начал винить ее, свои туфли, то, как сложились чертовы звезды. Все, кроме себя самого. Так что мои карты – это нечто противоположное талисману. Напоминание о том, как я облажался.

Вторая вещь была больше. Она лежала, завернутая в газету. Я вынул ее и положил на кровать с такой осторожностью, словно она была живым ребенком, а затем аккуратно развернул.

Маленькие пухлые ножки торчали вверх. Крошечные ручки были сжаты в кулачки. Блестящие светлые волосы рассыпались кудряшками. Пустые голубые глаза смотрели на меня. По крайней мере один из них. Другой тарахтел в глазнице, глядя под странным углом, словно бы заметив что-то интересное и забыв сообщить об этом своему собрату.

Взяв куклу Энни, я усадил ее на комод, чтобы она смотрела на меня своим косым взглядом каждый день и каждую ночь.

Оставшуюся часть дня и весь вечер я шатался по дому, стараясь согреться. Если я сижу неподвижно слишком долго, моя нога начинает ныть. Холод и сырость коттеджа лишь усугубляли это ощущение. Похоже, батареи грели не слишком хорошо. Вероятно, они были завоздушены.

В гостиной была дровяная печка, но, обыскав весь коттедж и небольшой сарай во дворе, я не нашел ни одного полена. Зато в шкафу обнаружился старый электрообогреватель. Я включил его, и воздух наполнился горелым запахом из-за покрывавшего нагревательные элементы толстого слоя пыли. Впрочем, его теплоотдача должна быть хорошей – если только он не убьет меня током.

Несмотря на довольно-таки обветшалый внешний вид, можно было сказать, что, вероятно, когда-то это был уютный семейный дом. Ванная и кухня были обшарпанными, но чистыми. Сад на заднем дворе был таким длинным, что в нем можно было играть в футбол; он плавно переходил в открытую сельскую местность. Хорошее, комфортное и безопасное место, чтобы растить мальчика. Вот только он так никогда и не вырос.

Я не верю в призраков. «Не бойся мертвецов, милый. Бойся живых», – любила говорить мне бабушка. Она была почти права. Во что я верю – так это в то, что, если где-то произошло что-то плохое, человек, оказавшись в таком месте, может чувствовать эхо таких событий даже по прошествии времени. Они вплетаются в ткань нашей реальности подобно тому, как следы отпечатываются в бетоне. Оставившая отпечаток вещь давно исчезла, однако от него самого ты уже никак не избавишься.

Возможно, именно поэтому я все никак не мог заставить себя зайти в его комнату. Я не испытывал проблем с тем, чтобы жить в этом коттедже, однако это не означало, что с самим коттеджем все было в порядке. Да и разве могло быть иначе? В его стенах произошли ужасные вещи, и дом это помнил.

Я не выходил за продуктами, однако я и не был голоден. В восьмом часу я открыл бутылку бурбона и налил себе чуть больше половины стакана. От ноутбука толку не было, поскольку я еще не разобрался с интернет-соединением. Оставалось лишь сидеть, привыкая к новой обстановке и стараясь не обращать внимания на боль в ноге и знакомое мерзкое ощущение в животе. Достав колоду карт, я положил ее на кофейный столик. Впрочем, раскладывать карты я не стал. Они у меня не для этого. Вместо этого я включил музыку в своем телефоне и стал читать разрекламированный триллер, о развязке которого я уже догадывался. Затем я пошел к задней двери, открыл ее и, встав в дверном проеме, закурил сигарету, разглядывая запущенный сад.

Небо было аспидно-черным, без единой звездочки. Прожив столько лет в городе, я успел позабыть, что такое ночь в сельской местности. В городе никогда не бывает по-настоящему темно, и уж точно не настолько тихо. Единственными звуками, которые я слышал, были мое собственное дыхание и потрескивание сигаретного фильтра.

Я вновь задумался о том, зачем на самом деле вернулся. Да, Арнхилл – изолированное, полузабытое место. Но за рубежом было бы безопаснее. Там бы меня от моих долгов и людей, преследующих не способного расплатиться проигравшего, отделяли бы тысячи миль.

Я мог бы сменить имя, стать барменом в какой-нибудь пляжной забегаловке, потягивать теперь «Маргариту» и любоваться закатом. Однако я выбрал это место. Или, возможно, оно выбрало меня.

Я не особо верю в судьбу. Зато верю, что некоторые вещи просто записаны у нас в генах. Мы запрограммированы действовать и реагировать на действия других особым образом. Именно это формирует наши жизни. Этого не изменить, точно так же, как нельзя изменить цвет глаз или избавиться от веснушек.

Или, возможно, это просто чушь, которую я вбил себе в голову, чтобы оправдать собственное нежелание брать ответственность за свои действия. Правда в том, что рано или поздно я бы вернулся. То электронное письмо просто помогло мне быстрее принять решение.

Оно пришло мне на почту больше двух месяцев назад. Удивительным было то, что я его прочитал.

Отправитель: ME1992@hotmail.com

Тема: Энни

Я едва сдержался, чтобы сразу не удалить его. Я никогда не слышал об этом отправителе. Вероятно, это был тролль, решивший надо мной зло подшутить. Некоторые темы должны оставаться закрытыми. Если углубиться в них, это не принесет ничего хорошего. Единственным разумным выбором было удалить письмо, вычистить корзину и забыть, что я вообще его получал.

Поразмыслив об этом, я нажал на кнопку «Открыть».

Я знаю, что произошло с твоей сестрой. Это происходит снова.

3

У родителей не должно быть любимчиков. Еще одна часто повторяемая людьми глупость. Разумеется, у родителей есть любимчики. Это в человеческой природе. Это тянется еще c тех времен, когда не все дети выживали. Родители больше любят того ребенка, который сильнее. Нет смысла привязываться к тому, который может умереть. И, будем честными с самими собой, некоторых детей просто легче любить.

У наших родителей любимицей была Энни. И их вполне можно было понять. Она родилась, когда мне было семь. К тому времени я уже давно перестал быть хорошеньким младенцем. Я превратился в серьезного тощего мальчишку в грязных шортах с вечно разбитыми коленками. Я больше не выглядел милым и даже не мог компенсировать это игрой с отцом в футбол в парке или походом с ним на игру «Форест». Я предпочитал сидеть дома, читая комиксы или играя в компьютерные игры.

Это огорчало отца и раздражало маму. «Пойди подыши свежим воздухом!» – орала она. Даже в семилетнем возрасте я не понимал, что люди находят в этом самом свежем воздухе, однако неохотно повиновался и выходил на улицу, где неизбежно во что-нибудь вляпывался, приходил грязный и получал очередную порцию криков.

Неудивительно, что мои родители очень сильно хотели еще одного ребенка: чудесную маленькую девочку, которую они могли бы наряжать во все розовое и кружевное и которая не вырывалась бы, когда они ее обнимали.

Тогда я еще не понимал, что мои родители уже долго пытались зачать второго ребенка. Моего младшего братика или сестричку. Словно это был какой-то подарок или награда. Я не был слишком уверен, что мне нужен брат или сестра. У моих родителей уже был я. Еще один ребенок, по моему мнению, был лишним.

И рождение Энни моих сомнений не развеяло. Ее похожее на розовое пятно странное сморщенное личико выглядело как лицо инопланетянина. Казалось, она способна лишь спать, гадить и плакать. Ее пронзительные вопли постоянно будили меня по ночам; глядя в потолок, я жалел, что родители не купили мне собаку или даже золотую рыбку.

В первые несколько месяцев я пребывал в состоянии апатии, не испытывая к маленькой сестренке ни любви, ни неприязни. Я никак не реагировал даже тогда, когда она мне что-то булькала или сжимала мой палец так, что он, казалось, вот-вот начнет синеть, в то время как мама ворковала или визгливо орала отцу: «Неси чертов фотоаппарат, Шон!»

Если Энни пыталась ползти за мной – я ускорял шаг, если она касалась моих вещей – я немедленно уносил их. Я не был злым, я был просто безразличным. Я не ждал ее и потому не понимал, с чего это я должен обращать на нее внимание.

Так продолжалось до тех пор, пока не начался двенадцатый месяц ее жизни. Незадолго до своего первого дня рождения она начала ходить и лепетать что-то, похожее на слова. Внезапно она перестала выглядеть как младенец и стала походить на маленького человечка. Это было уже интереснее. Она даже была забавной, со своим бормотанием на одной ей понятном языке и нетвердой походкой старика.

Я начал играть с Энни и даже пытался с ней разговаривать. Когда она начала пробовать подражать мне, у меня в груди возникло странное чувство. Когда она глядела на меня, лепеча «Джоуи, Джоуи», мой живот наполнялся теплом.

Она везде за мной ходила и повторяла все, что я делал; она смеялась, когда я строил ей смешные рожицы, внимательно слушала меня, когда я рассказывал ей вещи, которые она даже не могла понять. Когда она плакала, одного моего прикосновения было достаточно, чтобы успокоить ее: ей так хотелось порадовать своего старшего брата, что она немедленно забывала обо всех своих детских горестях.

Меня никогда до этого так не любили. Даже мама с папой. Нет, они, разумеется, любили меня. Но они не смотрели на меня с тем безграничным восхищением, с которым на меня смотрела маленькая сестренка. Никто не смотрел. На меня чаще всего смотрели с жалостью или презрением.

В детстве у меня было не слишком много друзей. Я не был застенчивым. Я просто, как сказала родителям моя учительница, был необщительным. Полагаю, я просто находил других мальчишек, с их дурацкими развлечениями вроде лазанья по деревьям и драк, скучными и глуповатыми. Я прекрасно себя чувствовал в одиночестве. Пока не родилась Энни.

Когда моей сестренке исполнилось три, я купил ей на сэкономленные карманные деньги куклу. Она не была особо дорогой, вроде тех, которые можно купить в магазинах игрушек и которые издают звуки и писаются. Она была одной из тех игрушек, которые мой отец назвал бы базарными подделками. По правде говоря, ее ничего не выражавшие голубые глаза и сжатые губы придавали ей несколько жутковатый вид. Но Энни эту куклу просто обожала. Она везде таскала ее с собой и даже спала, прижав ее к себе. По какой-то причине она назвала куклу Эбби-Глазки. Вероятно, виной тому было неверно расслышанное имя.

К тому времени, когда Энни исполнилось пять, Эбби-Глазки переселилась на полку в ее комнате, а на смену ей пришли Барби и игрушечный пони. Однако стоило маме лишь заикнуться о том, чтобы отнести Эбби-Глазки на благотворительную распродажу, как Энни с полным ужаса криком вырывала игрушку у нее из рук, прижимая куклу к себе так сильно, что я всегда удивлялся, как пластмассовые голубые глазки не вылетают из орбит.

* * *

Годы шли, и мы с Энни оставались все так же близки. Мы вместе читали, вместе играли в карты и на моей приставке «Сега МегаДрайв», купленной в комиссионном магазине. В дождливые воскресные дни, когда отец уходил в паб, а мама занималась глажкой, наполнявшей воздух теплом и запахом кондиционера для белья, мы забирались на кресло-мешок и вместе смотрели старые видеокассеты – «Инопланетянина», «Охотников за привидениями», «Индиану Джонса»; впрочем, иногда это были и более новые фильмы, которые Энни, вероятно, не стоило бы смотреть, вроде «Терминатора 2» или «Вспомнить все».

У отца был занимавшийся видеопиратством приятель, продававший кассеты по 50 пенсов. Изображение было слегка размытым, да и слова актеров не всегда можно было разобрать, но, как любил говорить отец, «беднякам выбирать не приходится», а дареному коню в зубы не смотрят.

Я знал, что у родителей не слишком много денег. Когда-то отец работал на шахте, однако после забастовки он уволился, хотя нашу шахту закрыли не сразу.

Он был одним из тех шахтеров, кто не присоединился к бастующим. Он никогда об этом не говорил, но я знал, что он просто не выдержал атмосферы взаимной ненависти, напряжения и драк. Я тогда еще был довольно маленьким, но я помню, как мама оттирала с двери надпись «штрейкбрехер». Однажды кто-то бросил кирпич к нам в окно, когда мы смотрели телик. Следующим вечером отец куда-то ушел с несколькими приятелями. Когда он вернулся, у него была разбита губа, а сам он выглядел весьма растрепанным. «Дело сделано», – сказал он маме с мрачной твердостью, которой я никогда до этого не слышал в его голосе.

После забастовки отец изменился. Мне он всегда казался гигантом, высоким и дородным, с копной густых, вьющихся черных волос. Однако теперь он осунулся, похудел и ссутулился. Когда он улыбался, что стало происходить все реже и реже, морщинки в уголках его глаз были более заметны. На его висках начала пробиваться седина.

Он решил уволиться с шахты и выучиться на водителя автобуса. Хотя я не думаю, что ему действительно нравилась его новая работа. Зарплата была неплохой, однако в забое он зарабатывал больше. Они с мамой стали чаще спорить, обычно о том, как много она тратит, и о том, как он не понимает, сколько денег требуется, чтобы накормить и одеть растущую семью. Именно в такие моменты он уходил в паб. Он всегда посещал одно и то же заведение. То самое, в котором пили его бывшие коллеги-шахтеры. «Арнхилльский герб». Уволившиеся шахтеры пили в «Быке». Подобием нейтральной территории был только «Бегущий лис». Там не пил никто из шахтеров. Зато там пили ребята постарше, зная, что в этом заведении они не рискуют наткнуться на моих отца или дедушку.

Мои родители не были плохими. Они любили нас как умели. Если они ссорились и уделяли нам мало внимания, то это лишь потому, что работы у них было много, денег – мало и они часто сильно уставали.

Конечно, у нас были телевизор, видеомагнитофон и компьютер, однако, даже понимая, что мои слова могут прозвучать как рекламный слоган, я скажу, что мы с Энни часто развлекали себя сами, играя на улице в салочки и футбол или рисуя мелом на асфальте; в дождливые дни мы сидели дома и играли в карты. Я никогда не уставал развлекать свою маленькую сестренку. Мне нравилось проводить время с ней.

По утрам в субботу, если погода была хорошей (или хотя бы не дождливой), мама давала нам с Энни немного денег на сладости и выпроваживала нас из дому, говоря, чтобы мы не возвращались до вечера. Обычно мы были этому рады. В такие моменты мы чувствовали себя свободными. У меня была Энни, у Энни был я, и у нас обоих было наше воображение.

Примерно к моему пятнадцатилетию все изменилось. У меня появились новые «приятели». Стивен Хёрст и его шайка. Шпана, в рядах которой неуклюжему, замкнутому ребенку вроде меня делать явно было нечего.

Вероятно, Хёрст просто принял мою необщительность за крутость. Или увидел во мне мальчишку, которым было легко манипулировать. Какой бы ни была причина, мысль о том, что я стал частью его банды, приводила меня в состояние полного щенячьего восторга. До этого меня никогда не тяготило мое одиночество. Но ощущение того, что тебя принимают за своего, может опьянить подростка, который даже ни разу не был на вечеринке.

Мы шатались по деревне и делали то, что обычно и делают компании подростков: сквернословили, курили и пили. Мы рисовали граффити на ограде детской площадки и наматывали веревки качелей на перекладины. Мы забрасывали яйцами дома учителей, которые нам не нравились, и резали шины автомобилей тех из них, кого по-настоящему ненавидели. И мы издевались над другими детьми. Мучили тех, кто был слабее нас. Детей, которые были во всем похожими на меня, о чем я старался не думать.

Внезапно проводить время со своей восьмилетней сестрой для меня стало совершенно не круто. Я начал ее страшно стесняться. Когда Энни просилась со мной в магазин, я отказывал ей под различными предлогами или просто уходил, пока она меня не видела. Если я был со своей новой шайкой на улице, то отворачивался, когда она мне махала рукой.

Я старался не замечать боли в ее глазах и то, как она понуро опускала голову. Взамен я начал уделять ей вдвое больше времени дома. Однако она понимала, что этим я как бы компенсирую свою вину перед ней. Дети не дураки. Но она позволяла мне это делать, и это заставляло меня чувствовать себя еще хуже.

Абсурдность таких отношений заключалась в том, что, оглядываясь назад, я понимаю: проводя время с Энни, я был счастливее, чем когда проводил его с другими. Казаться крутым и быть крутым – это две совершенно разные вещи. Хотел бы я иметь возможность сказать это себе пятнадцатилетнему, как и хренову кучу других важных вещей: что девчонкам на самом деле не нравятся спокойные парни, что замораживать мочку уха для того, чтобы проколоть ее, – плохая идея, что «Тандербёрд» – это некачественное вино и его явно не стоит пить перед свадебным банкетом.

Однако больше всего я хотел бы сказать своей сестре, что люблю ее. Больше всего на свете. Она была моей лучшей подругой, человеком, с которым я по-настоящему мог быть самим собой, единственной, с кем я мог смеяться до слез.

Но у меня нет такой возможности. Когда моей сестре было восемь, она исчезла. Тогда я думал, что это была худшая вещь, которая только могла случиться на свете.

А затем она вернулась.

4

К своему первому дню в Арнхилльской академической школе я готовился так же, как и обычно: перебрав предыдущим вечером с алкоголем, я проснулся позже, обругал будильник и неохотно, в раздражении захромал через лестничную площадку в ванную.

Я включил душ на максимум, однако вода из него все равно шла плохо. Забравшись в ванну, я какое-то время постоял под теплыми струями. С усилием выкарабкавшись обратно и насухо вытершись полотенцем, я надел чистую одежду.

Это были черная рубашка, темно-синие джинсы и поношенные старые кеды. В первый день – либо с иголочки, либо в привычном. Знаю, дурацкая фраза. Я подхватил ее у Брендана, с которым мы когда-то вместе снимали квартиру. Брендан – ирландец, а это значит, что у него имелось сколько угодно присказок для любой ситуации. Большинство из них – совершеннейшая бессмыслица, однако эту я всегда понимал отлично. У каждого есть пара привычных, старых и удобных ботинок. Тех, которые он надевает, когда хочет чувствовать себя легко и комфортно. И при определенных обстоятельствах человек нуждается в них больше, чем в любой другой обуви.

Я провел расческой по волосам. Пусть сохнут. Спустившись вниз, я выпил черный кофе, закурил сигарету и выглянул в открытую заднюю дверь. Снаружи было лишь немногим холоднее, чем внутри. Небо своим цветом напоминало серую бетонную плиту; в лицо била мерзкая морось. Если у солнца есть шляпа, то она явно сделана из дождя.

* * *

Я добрался до школьных ворот без четверти девять, вместе с первыми несколькими учениками: тремя девчонками с ровными распущенными волосами, что-то отстукивающими на своих смартфонах, и группой мальчишек, шутливо пихавших друг друга, что, впрочем, в любое мгновение могло перерасти в настоящую драку. Плюс парочка эмо, сердито глядевших из-под тяжелых челок на учителей.

За ними тащились шедшие по одиночке. Опущенные головы, поникшие плечи. Медленная, шаркающая походка приговоренных. Дети, над которыми издевались.

Особенно мое внимание привлекла одна девочка: низенькая, с кудрявыми рыжими волосами, прыщами, в плохо сидевшей на ней форме. Она напомнила мне девочку из тех времен, когда я сам учился в школе, – Рут Мур. От нее всегда неприятно несло немытым телом, и никто в классе не хотел сидеть рядом с ней. Некоторые дети все время слагали про нее стишки: «Рут Мур – оборванка, дрянная малявка, в бесплатной столовке все просит добавки», «Рут Мур – нищебродка, сидит на диете, лизать она ходит дерьмо в туалете».

Забавно, какими изобретательными становятся дети, когда в них проявляется жестокость.

В нескольких шагах за ней я заметил вторую жертву – долговязого, тощего мальчишку с копной стоявших практически вертикально черных волос. Он был в очках и все время сутулился, частично из-за роста, частично – из-за тяжелого рюкзака за спиной. Я готов был побиться об заклад, что он совершенно не умел играть в футбол или любую другую спортивную игру, зато был просто королем среди гиков во всем, что касалось игры на PlayStation. Он мне чем-то напомнил меня самого в его возрасте.

– Эй, Маркус, ты, хренов сосунок!

Несколько мальчишек шли по улице вслед за ним. Пятеро. Судя по виду – старшеклассники. Они приблизились к нему развязными походками членов подростковой шайки. Небрежно и агрессивно одновременно. Главарь – высокий, красивый темноволосый парень – обхватил тощего Маркуса за плечи и что-то сказал ему. Тощий пытался выглядеть непринужденно, однако каждый дюйм его тела выдавал сильнейшее нервное напряжение. Остальные четверо метнулись к ним, окружив их плотным кольцом, отрезая жертве путь к побегу за школьные ворота.

Я слегка замедлил шаг. Они меня все еще не видели. Я шел по противоположной стороне. И, разумеется, они не знали, что я учитель. Для них я всего лишь растрепанный тип в шерстяном пальто и кедах. Я мог бы продолжать быть таковым – уроки еще не начались. Мы даже не были на территории школы. К тому же это был мой первый рабочий день. Впереди будут другие дни, другие часы и другие ситуации вроде этой.

Я вытащил из кармана пачку легких сигарет «Мальборо». Шайка прижала тощего к стене. От нервной улыбки на его лице не осталось и следа. Он открыл рот, чтобы что-то возразить. Главарь надавил предплечьем ему на горло, в то время как один из его прихвостней стащил с Маркуса рюкзак; остальные накинулись на этот рюкзак подобно стае бродячих псов, вышвыривая учебники и другие книги, вырывая из них страницы и топча завернутые в пленку сэндвичи.

Один из них злорадно вытащил что-то похожее на новый айфон. Зачем, подумал я. Зачем родители разрешают им брать в школу эту хрень? В мое время самым большим, что у тебя могли забрать школьные хулиганы, были деньги на еду или любимый комикс.

Тоскливо взглянув на сигареты, я со вздохом сунул их обратно в карман и пошел через дорогу в направлении этой безобразной сцены.

Тощий попытался вернуть свой телефон. Главарь ударил его коленом в пах и взял телефон у своей шестерки.

– О-о-о, новенький. Чудесно!

– Прошу вас, – выдохнул тощий, – это подарок… на день рождения.

– Не припоминаю, чтобы нас приглашали. – Главарь обвел взглядом своих приятелей. – Не правда ли?

– Не-а. Наверное, приглашение затерялось на почте.

– Не было ни словечка.

Главарь поднял телефон высоко над головой. Тощий нерешительно потянулся за ним. Он был на несколько дюймов выше своего мучителя, но он уже проиграл. Выражение его глаз было мне очень знакомым.

Главарь ухмыльнулся:

– Я очень надеюсь, что не уроню…

– Не уронишь, – сказал я, схватив его запястье.

Главарь повернул голову:

– А ты, на хрен, еще кто?

– Мистер Торн, ваш новый учитель английского. Но ты можешь называть меня «сэр».

Члены банды зашептались. Главарь дрогнул, но едва заметно. Он улыбнулся, считая, видимо, что его улыбка очаровательна. У меня же это вызвало к нему лишь еще большее отвращение.

– Мы всего лишь веселились, сэр. Это была просто шутка.

– Правда? – Я взглянул на тощего. – Вы действительно шутили?

Он покосился на главаря и едва заметно кивнул:

– Да, шутили.

Я с неохотой отпустил запястье главаря и отдал тощему его телефон.

– На твоем месте, Маркус, завтра я оставил бы его дома.

Он снова кивнул, чувствуя себя вдвое хуже. Я повернулся к главарю:

– Имя?

– Джереми Хёрст.

Хёрст. У меня слегка дернулся глаз. Ну конечно же! Нужно было догадаться. Меня сбили с толку темные волосы, но семейное сходство было очевидным. В том числе и передавшийся по наследству жестокий блеск в голубых глазах.

– Это все, сэр?

Ударение на слове «сэр». Сарказм. Он хочет меня спровоцировать. Но это было бы слишком просто. Другие дни, напомнил я себе. Другие дни.

– Пока да. – Я повернулся к остальным. – Все живо отсюда. Но если в будущем я увижу, что кто-нибудь из вас хотя бы бросит на землю жвачку, вам от меня избавиться будет сложнее, чем от тяжелой формы хламидиоза.

Двое из них едва смогли сдержать улыбки. Я указал головой на ворота школы, и они побрели в ее сторону. Хёрст какое-то время упрямился, однако вскоре и он вразвалочку пошел за ними. Маркус медлил в нерешительности.

– Ты тоже, – сказал я ему.

Он по-прежнему не двигался.

– Что?

– Не нужно было этого делать.

– Ты предпочел бы, чтобы я позволил ему разбить твой новый телефон?

Маркус устало покачал головой и отвернулся.

– Вот увидите.

5

Мне не пришлось ждать слишком долго.

Был обеденный перерыв. Я сидел за своим рабочим столом, делая пометки относительно уроков и поздравляя себя с тем, что никто в классах, в которых я вел уроки, не умер от скуки и что я не выбросил никого из учеников в окно или не выбросился из него сам.

Как верно заметил Гарри, я не работал учителем уже довольно давно. Не могу не признать, что я чувствовал себя немного заржавевшим. Однако затем я вспомнил слова одного из своих старых коллег: «Работа учителя – это как езда на велосипеде. Навыки остаются с тобой навсегда. И если ты качнешься и почувствуешь, что вот-вот упадешь, – помни, что три десятка детишек только и ждут этого, чтобы посмеяться над тобой и стащить велосипед. Поэтому продолжай крутить педали, даже если не имеешь представления, куда едешь».

Я продолжал крутить педали. К полудню я уже едва не раздувался от самодовольства, гордясь своими успехами.

Разумеется, до бесконечности так продолжаться не могло.

В дверь класса постучали, и внутрь заглянула голова Гарри:

– А, мистер Торн! Рад, что вы здесь. Все в порядке?

– Ну, на моих уроках никто не заснул, так что, полагаю, да.

Он кивнул:

– Хорошо. Очень хорошо.

Однако по его виду нельзя было сказать, что он и правда так думает. Он выглядел как человек, который потерял десять фунтов и наткнулся на осиное гнездо. Он вошел в класс и неуклюже встал передо мной.

– Не хотелось бы говорить вам это в первый же день, однако до моих ушей дошло нечто, что я не могу игнорировать.

«Дерьмо, – подумал я. – Вот оно. Он проверил мое резюме и все понял».

Впрочем, я знал, на что шел. Дебби, работавшая секретаршей в школе, в которой я учил детей английскому до этого, была слегка влюблена в меня, а также, в гораздо большей мере, в дорогие дамские сумочки. В память о старых добрых временах (и об одной такой сумочке) она перехватила запрос Гарри, искавшего для Арнхилльской академической школы нового учителя английского, и перенаправила его мне, присоединив к нему официального вида бумаги. Отсюда и мое великолепное резюме. В нем все было хорошо. Все было просто замечательно. До тех пор, пока Гарри не копнул глубже.

Я приготовился. Однако дело оказалось не в этом.

– По-видимому, сегодня утром у ворот школы случился инцидент с одним из учеников?

– Если под «инцидентом» вы подразумеваете издевательства над учеником – то да.

– Значит, вы не нападали на ученика?

– Что?

– Мне поступила жалоба от одного из учеников, Джереми Хёрста, на то, что вы на него напали.

Ах ты, мелкий говнюк… Я почувствовал, как кровь начинает пульсировать у меня в висках.

– Он лжет.

– Он сказал, что вы жестоко схватили его за руку.

– Я застал Джереми Хёрста и его шайку за издевательствами над другим учеником и вмешался.

– Но с вашей стороны не было излишнего применения силы?

Я взглянул ему в глаза.

– Разумеется нет.

– Ладно. – Гарри вздохнул. – Прошу прощения, но я обязан был спросить.

– Понимаю.

– Вам нужно было зайти ко мне и сообщить об этом инциденте. Я мог пресечь случившееся на корню.

– Я не видел в этом необходимости. Думал, что вопрос решен.

– Не сомневаюсь. Но дело в том, что ситуация с Джереми Хёрстом несколько деликатна.

– Он не выглядел слишком деликатным, когда мучил другого ребенка и угрожал разбить его телефон.

– Это ваш первый рабочий день, потому, очевидно, вы просто еще не успели разобраться в том, что происходит в школе. Я ценю ваше нетерпимое отношение к хулиганству, но иногда все не так просто.

– Я видел то, что видел.

Гарри снял очки и потер глаза. Я понимал, что он не плохой человек. Он просто устал, изрядно измотавшись от в целом бесплодных попыток действовать правильно в сложных обстоятельствах.

– Дело в том, что Джереми Хёрст – один из наших лучших учеников. Он капитан школьной футбольной команды…

Что не мешает ему быть полным придурком.

– Это не оправдывает его издевательства над другими учениками, вранье…

– У его матери рак.

Я был ошарашен.

– Рак?

– Рак кишечника.

Я едва сдержался, чтобы не сказать «вот дерьмо!», что в свете данной ситуации прозвучало бы совершенно безобразно.

– Понимаю.

– Слушайте, я знаю, что у Хёрста есть определенные проблемы с общением и самоконтролем…

– Так это теперь называется?

Гарри печально улыбнулся:

– Я лишь хочу сказать, что, учитывая его обстоятельства, мы должны действовать, проявляя тактичность.

– Ладно, – кивнул я. – Думаю, теперь я понимаю сложившееся положение чуть лучше.

– Хорошо. Надо было заранее поговорить с вами о ситуациях вроде этой. В школьных справочниках написано не обо всем, не правда ли?

– Не обо всем.

И это чистая правда, подумал я.

– Что ж, не буду вас больше задерживать.

– Благодарю. И спасибо, что сообщили мне о Джереми Хёрсте.

– Никаких проблем. Увидимся позже. – Он сделал паузу. – Однако мне все же придется внести это в ваше дело.

– Прошу прощения?

– В ваше личное дело. Жалобы вроде этой следует указывать, даже если они были бездоказательны.

Кровь в висках застучала сильнее. Хёрст. Гребаный Хёрст.

– Разумеется. – Я выдавил из себя напряженную улыбку. – Понимаю.

Гарри зашагал к двери.

– Она умрет? – спросил я. – Мать Джереми?

Оглянувшись, он странно на меня посмотрел.

– Лечение идет по плану, – сказал он. – Но с этим видом рака шансы не слишком высоки.

– Должно быть, Джереми и его отцу сейчас тяжело.

– Да. Да, безусловно.

Какое-то мгновение он выглядел так, словно хотел что-то добавить, однако затем еще раз неуклюже кивнул и вышел, закрыв за собой дверь.

Его отцу сейчас тяжело. Достав сигарету, я усмехнулся. Хорошо, подумал я. Хорошо. Чертова карма.

Старый блок английских классов располагался между главным корпусом школы и столовой; с основным зданием его соединял похожий на пуповину коридор, который каждую перемену заполняли толпы запыхавшихся вспотевших учеников и в котором всегда было жарче, чем на адронном коллайдере во время эксперимента. Мы часто шутили, что если постоять в нем слишком долго, то станешь чернее, чем Джим Берри. Джим Берри был единственным мулатом в школе.

Формально здание называлось «блоком английских классов», однако все дети называли его просто «блоком». Это было уродливое четырехэтажное бетонное здание, шатавшееся на ветру.

В «блоке» никто учиться не любил, даже до смертельного инцидента. Там было всегда холодно, а из окон дуло. Я вспоминаю, как однажды, в одну особенно суровую зиму, окна в классах заледенели и мы все сидели в шапках и шарфах.

После того как Крис Мэннинг свалился с крыши «блока», здание закрыли, а затем открыли с «новыми мерами предосторожности», что в реальности означало висячий замок на двери, ведущей на крышу.

За два десятилетия, успевшие пройти после моего отъезда из Арнхилла, «блок» успели снести. На его месте теперь была маленькая, вымощенная тротуарными плитами, площадка с тремя скамейками вокруг убогого вида клумбы с полумертвыми растениями. На одной из скамеек белела маленькая табличка. «Светлой памяти Кристофера Мэннинга», – гласила она.

Присев на одну из этих скамеек, я вытащил сигарету. Вертя ее в пальцах, я задумался, под какой из плит скрывается то место, где Крис упал.

Он не издал ни звука. Даже за то время, пока летел вниз. Даже когда врезался в землю. Это был мягкий глухой удар. Он даже не казался слишком сильным. Можно было бы даже подумать, что он все еще жив и просто лежит в лучах осеннего солнца, если бы его тело не выглядело странно сдувшимся, словно кто-то выпустил из него весь воздух. И если бы из-под его тела медленно не вытекала кровь. Рубиново-красная тень, удлинявшаяся в лучах клонившегося к закату солнца.

– Чертовски жаль, не правда ли?

Я вздрогнул. Передо мной стояла невысокая девчонка с небрежно собранными в хвост темными волосами и кучей серебра в ушах. Я не слышал, как она подошла. Впрочем, она была настолько худой, что, казалось, ее могло унести слишком сильным порывом ветра.

На мгновение я подумал, что она – какая-то особо нахальная ученица, однако затем заметил, что она была одета не в форму (если только футболка с логотипом рок-группы «Киллерс», джинсы в обтяжку и мартинсы не считаются таковыми). Морщинки вокруг глаз указывали на то, что она не была такой юной, какой показалась на первый взгляд.

– Простите?

Она кивнула на сигарету, которую я продолжал нервно крутить в пальцах.

– Чертовски жаль, что они создали такую чудесную зону для курения и запретили курить на территории школы.

– А, – я взглянул на сигарету и убрал ее обратно в пачку. – Действительно трагедия.

Она ухмыльнулась и без спросу уселась рядом со мной. Обычно подобная фамильярность меня дьявольски бесит. Однако в случае с мисс Любительницей Пирсинга она меня лишь чертовски раздражала.

– Свалившегося пацаненка тоже жалко. – Она покачала головой. – Вы их когда-нибудь теряли?

– Учеников?

– Ну уж точно не носки.

– Нет, не думаю.

– Да уж, такое вы бы не забыли. Надеюсь.

Она вытащила упаковку мятных леденцов, развернула один из них, бросила его себе в рот, а затем предложила пачку мне. Я хотел отказаться, однако внезапно понял, что уже беру один.

– Одна из моих учениц умерла. Передоз.

– Сочувствую.

– Да. Она в целом была хорошей девочкой. Прилежной. Ее все любили. Казалось, все складывается для нее как нельзя лучше, а затем… две пачки парацетамола и бутылка водки. Впала в кому. Через неделю им пришлось отключить ее от аппарата поддержания жизни.

Я нахмурился.

– Не припоминаю, чтобы слышал о таком.

– Ну, это неудивительно. Всех затмили Джулия и Бен Мортоны. – Она пожала плечами. – Во всяком случае, это бóльшая трагедия, правда?

– Полагаю.

Пауза.

– Значит, так и не зададите вопросов?

– Каких?

– Обычных. «Вы знали их?» «У вас возникали подозрения, что что-то не в порядке?» «Вы помните что-нибудь, что могло бы на это указать?»

– Ну и что вы на все это скажете?

– Не слишком много. Кое-что. Разве я не говорила? Джулия пришла в школу с огромной табличкой на шее: «Я собираюсь убить своего сына и себя. Всем хорошего дня».

– Да уж, деликатность в наши дни не слишком в чести.

Она хохотнула и протянула руку:

– Бет Скеттергуд. Изобразительное искусство.

Я пожал ее руку.

– Скеттергуд? Серьезно?

– О да.

– Держу пари, что детишки над вашей фамилией смеются.

– Сейчас популярнее «мисс В-Жопе-Зуд». На втором месте «мисс Не-Без-Причуд».

– Как мило.

– Да. Детишки, а? Должно быть, вы их любите, иначе нашли бы себе нормальную работу.

– Я – Джо…

– Знаю. Джо Торн. Замена.

– Меня называли и похуже.

– Так кто вы?

– В смысле?

– В Арнхилльской академической школе оказываются лишь два типа учителей. Те, кто хочет что-то изменить, и те, кто не смог найти работу в других местах. Вы кто из них?

Мгновение я колебался.

– Хочется думать, что я смогу что-то изменить.

– Ясно, – ее голос был полон сарказма. – Что ж, рада знакомству, мистер Торн.

– Спасибо. Приятно это слышать в свой первый день.

Она снова ухмыльнулась:

– Удовольствие клиента – наша главная цель.

Я понял, что она мне нравится, и это чувство удивило меня сильнее, чем следовало бы.

– А вы кто? – спросил я.

Она встала.

– Та, которая проголодалась. Я как раз шла в столовую. Пойдете со мной? Я познакомлю вас с остальным хулиганьем, которое учит здесь детишек.

Стоявший в столовой шум я услышал задолго до того, как мы до нее добрались. На меня нахлынули воспоминания. В воздухе витал едкий запах прогорклого масла и чего-то неопределенного, чего ты никогда не увидишь на столе. Этот запах доносился лишь из вытяжных вентиляторов школ и домов стариков.

Внутри, вопреки моим ожиданиям, мало что изменилось. Паркетный пол. Пластиковые столы и стулья. Правда, меню с тех пор, когда я стоял в очереди за бургерами, жареным луком и картошкой, отличалось от прежнего. Теперь в нем курица, рис, овощная паста и салат. Трудами Джейми Оливера, будь он неладен.

– А вон и несколько наших. Идемте.

Бет повела меня к столу, стоявшему в дальнем углу зала. К столу для учителей. За ним сидели четверо. Бет быстро представила нас друг другу.

Мисс Харди, Сьюзен – хрупкая, седая длинноволосая дамочка в очках с толстыми стеклами – история.

Мистер Эдвардс, Джеймс – красивый молодой человек с хипстерской бородой – математика.

Мисс Хибберт, Колин – женщина с тяжелой челюстью и армейской стрижкой – физкультура.

И, наконец, мистер Сондерс, Саймон – долговязый мужчина с редеющими волосами, стянутыми в хвост на затылке, в футболке «Пинк Флойд» и выцветших вельветовых брюках – социология.

По какой-то причине он мне сразу не понравился. Возможно, из-за того, что он вместо приветствия произнес:

– Как дела, мужик?

Если вы не музыкант и не американский серфер, никогда не используйте в качестве обращения слово «мужик». Вы будете выглядеть как кретин, а стянутые в хвост редеющие волосы лишь усилят это впечатление. Одурачить не получится ровным счетом никого.

Я сел, а он ткнул в меня своей вилкой:

– Ты выглядишь знакомым, мужик. Мы встречались?

– Не думаю, – ответил я, осторожно разворачивая свой сэндвич с тунцом.

– Где ты работал учителем до этого?

– За рубежом.

– А именно?

Мне понадобилось мгновение, чтобы вспомнить свою ложь.

– Ботсвана.

– Правда? Моя бывшая работала там учительницей какое-то время.

Ну конечно, мать ее за ногу.

Он усмехнулся.

– Варенг?

Варенг? Это на языке тсвана? Название местности? Нет, было бы слишком прямолинейно. Что-то более нейтральное. Не «привет», ведь мы уже поздоровались. Значит, это должно быть…

– Все нормально, спасибо, – произнес я любезно. – А у тебя?

Улыбка слетела с лица Саймона так же легко, как редели его волосы. Я не угадал. Я откусил от сэндвича и задумался, будет ли хоть кто-то возражать, если я вытащу его на улицу и швырну под первый попавшийся автобус.

К счастью, Колин решила сменить тему:

– Говорят, вы родом из Арнхилла?

– Да, я вырос здесь, – ответил я.

– И вернулись? – произнес Джеймс с неверием в голосе.

В его шутке была лишь доля шутки.

– В наказание за мои грехи.

– Рада, что вы приехали, – вставила Сьюзен. – Было сложно найти замену после того, как… ну, после миссис Мортон.

– Да уж, – сказал Саймон. – Не обязательно быть безумцем, чтобы работать здесь, однако это качество определенно пригодится.

Он сдавлено засмеялся своей собственной шутке.

Бет смерила его холодным взглядом.

– Джулия страдала от депрессии. Она не была безумной.

– Точно, – ответил Саймон презрительно. – Превратить лицо собственного ребенка в отбивную – это определенно не признак безумия.

Набив рот пастой, он стал с чавканьем жевать.

Я повернулся к Бет:

– О депрессии Джулии было известно всем?

– Она ее особо не скрывала, – ответила Бет. – С момента развода с отцом Бена она была сама не своя. Думаю, переехав сюда, она хотела начать жизнь с чистого листа.

Хорошенькое начало, подумал я.

– Она сидела на препаратах, – добавила Сьюзен. – Но, судя по всему, перестала их принимать.

– Где она достала ружье?

– Ее семья владеет фермой у Окстона. Ружье принадлежало ее отцу.

– Разумеется, – вставил Джеймс, – если бы кто-то из нас заподозрил что-то неладное…

«Тогда что? – подумал я. – Что бы вы сделали? Спросили бы, все ли у нее в порядке, и облегченно улыбнулись бы, услышав, что все в норме. Дело сделано. Пятиминутка заботы о ближнем успешно завершена. Правда в том, что никто из нас просто ничего такого не хочет знать. На самом деле. Поскольку тогда нам придется прикладывать какие-то усилия, а кто хочет тратить время на других?»

– Разумеется, – вслух сказал я.

Вдруг Саймон щелкнул пальцами и вновь указал на меня:

– Стокфордская академическая школа.

Мой желудок сжало.

– Вот откуда я тебя помню, – произнес он. – Я заменял там отсутствовавшего учителя пару лет назад.

Теперь и я начал смутно вспоминать тощего, безвкусно одевавшегося типа с мерзким запахом изо рта. По работе мы с ним практически не пересекались. И все же… Неужели?

– Ну, я проработал там не слишком долго, так что…

– Да. Ты уехал довольно внезапно. Что случилось? Достал директора?

– Нет. Ничего такого.

Директор тогда был вообще ни при чем.

– Но вообще-то странно, – нахмурившись, он кивнул на мою ногу. – Не припоминаю, чтобы ты тогда хромал.

Я пристально посмотрел на него.

– Значит, ты, должно быть, меня с кем-то путаешь. Я хромаю еще с подросткового возраста.

Повисла напряженная тишина. Прервала ее Сьюзен:

– А что с вами случилось? Если вы не против.

Собственно говоря, я был против. Однако я сам был виноват.

– Мне было пятнадцать. Мы с отцом и младшей сестрой попали в аварию. Слетели с дороги и врезались в дерево. Энни и отец погибли сразу, а мне раздробило ногу. Понадобилось полдюжины железок, чтобы снова собрать ее.

– О боже, – сказала Сьюзен. – Мне так жаль.

– Спасибо.

– А сколько было вашей сестре? – спросила Бет.

– Ей было восемь.

Все устремили на меня печальные, полные сочувствия взгляды. Все, кроме Саймона, который, к моему удовольствию, избегал моего взгляда.

– Как бы там ни было, – снова заговорил я, – это было давно. И, к счастью, я решил стать учителем, а не степистом. Потому я здесь.

Они засмеялись, хотя и несколько нервно. Разговор продолжился. Я отлично сыграл свою роль. Я хороший и честный человек. Переживший трагедию человек со шрамами на теле, который тем не менее не утратил чувства юмора.

А еще я – лжец. Я не терял сестру в автокатастрофе, и в пятнадцатилетнем возрасте у меня еще не было хромоты.

6

Люди говорят, что время лечит. Они ошибаются. Время просто стирает воспоминания. Ничто не способно остановить его течение. Подобно тому как ветер постепенно разрушает горную породу, время сглаживает наши воспоминания, истачивая лежащие на душе камни до тех пор, пока они не превратятся в маленькие острые осколки, которые по-прежнему причиняют боль, однако достаточно легки для того, чтобы их нести.

Разбитое сердце не склеить. Время лишь уносит осколки и превращает их в пыль.

Сидя в одном из скрипучих кресел, которыми был обставлен коттедж, я сделал большой глоток пива. День был длинным. Первый день работы на полную ставку за долгое время. Я устал и физически, и морально. Моя больная нога дергалась, и даже четыре таблетки кодеина не могли унять постоянно напоминавшую о себе тупую боль. Этой ночью я все равно не смог бы уснуть, так что моим решением было напиться так, чтобы меня вырубило. Эдакое самолечение.

В освещенной лишь настольной лампой да потрескивавшей дровяной печью комнате царил полумрак. Я съездил в расположенный за пределами деревни супермаркет и закупился там предметами первой необходимости: пиццей, готовыми обедами, кофе, сигаретами и алкоголем. На обратном пути я заметил ферму с мини-гостиницей, в которой продавали дрова. Когда я постучал в дверь, никто не ответил, хотя снаружи стоял видавший виды «Форд Фокус». В нем было два детских кресла, а на заднем стекле красовалась наклейка «Маленькие монстры на борту».

Рядом с мешками дров стояла корзина с надписью «5 фунтов за мешок – бросайте деньги сюда». В корзине было около тридцати фунтов. Какое-то мгновение я глядел на помятую записку, думая о детских сиденьях, а затем бросил в корзину пятерку. Взяв один из мешков, я поехал обратно в супермаркет за сухим горючим.

Чертыхаясь, я истратил полдюжины таблеток, прежде чем мне удалось растопить чертову штуковину. Однако теперь, впервые с момента моего приезда, комната стала наполняться приятным теплом. Я как будто видел, как из стен уходит сырость. Не считая ветхой мебели, отсутствия каких бы то ни было личных вещей и того факта, что здесь умерли два человека, в доме было почти что уютно.

На моих коленях лежал открытый блокнот. На первой странице я записал четыре имени с пометками: Крис Мэннинг, Ник Флетчер, Мэри Гибсон и, разумеется, Стивен Хёрст. Вся старая компания в сборе. По крайней мере на бумаге. Те, кто был там, когда это случилось. Единственные, кто все знал.

Флетч, как я выяснил, теперь владел фирмой, предоставлявшей услуги водопроводчиков, здесь, в Арнхилле. Хёрст был членом сельсовета. О Мэри я в Интернете ничего не нашел, но она могла выйти замуж и сменить фамилию. Рядом с именем Криса я просто поставил пометку «скончался». Однако это не отражало всей правды. И близко не отражало.

Вверху следующей страницы я написал еще два имени: Джулия и Бен Мортоны. Ниже было несколько примечаний – в основном подсмотренных в Интернете и газетах. Знаю, не слишком надежные источники. Если в газетах факты становятся историями, то в Интернете истории становятся конспирологическими теориями.

Наверняка я знал лишь одно: у Джулии была длительная депрессия. Она только недавно завершила бракоразводный процесс с отцом Бена – адвокатом по имени Майкл Мортон. Джулия прекратила принимать препараты и незадолго до произошедшего забрала Бена из школы. Ах да, сразу после того, как она забила сына насмерть, и прямо перед тем, как снести себе голову, Джулия написала кровью три слова на стене его комнаты: «Не мой сын».

В общем, не слишком-то похоже на действия психически стабильного человека.

Я распечатал две фотографии и прикрепил скрепками в блокноте. На первой из них была Джулия. Фотография, похоже, была сделана во время какого-то официального мероприятия. На Джулии был надет деловой костюм, а волосы были собраны в хвост. Она широко улыбалась, однако ее взгляд был усталым и настороженным. «Сделайте уже свою фотографию и оставьте меня в покое», – выражало ее лицо. Я задумался, не по этой ли причине газета выбрала именно ее. Именно так выглядят женщины, которые вот-вот сломаются. Женщины, которые стоят на грани срыва. Хотя, возможно, так выглядят женщины, которых просто раздражает необходимость позировать для дурацкой фотографии.

Фотография Бена была школьной. Его широкая улыбка светилась обаянием, несмотря на два слегка кривоватых передних зуба. Аккуратно (и, вероятно, впервые в жизни) завязанный галстук. Типичные газетные банальности: все любили, куча друзей, вся жизнь впереди. Ничего такого, что рассказало бы, каким мальчик был в реальности. Очередной материал для папки «Убитые дети».

Лишь в одной статье был намек на нечто большее. Тень, выглядывавшая из-под солнечного описания жизни Бена. За несколько недель до своей смерти Бен, по словам источника в школе, который предпочел остаться неназванным, начал вести себя странно: ввязываться в неприятности, прогуливать уроки. «Он был странным. Не похожим на самого себя», – утверждал источник.

Я задумался о словах, которые написала Джулия. «Не мой сын». У меня возникло ощущение, что по моему позвоночнику кто-то словно провел ледяным ногтем.

Я бросил блокнот на кофейный столик, и в то же мгновение у меня зазвонил телефон. Уютную тишину разорвали аккорды песни «Входи, Песочный человек». На мгновение напрягшись, я взял телефон и посмотрел на его экран. Брендан. Я нажал на кнопку «Ответить».

– Алло.

– Как дела?

– Хороший вопрос. До сих пор пытаюсь найти на него ответ.

Я ждал. Брендан не принадлежит к тому типу друзей, которые звонят, чтобы просто спросить, все ли у тебя в порядке. Если нет прямых свидетельств обратного, он считает, что я все еще жив, а значит, все не так уж плохо.

– На днях о тебе спрашивали в пабе, – сказал Брендан.

– Кто?

– Женщина. Миниатюрная, светловолосая. Хорошенькая, но не особо дружелюбная.

Мой желудок свело, а нога задрожала еще сильнее.

– Ты с ней говорил?

– Етитская сила, нет конечно! Я выскользнул оттуда сразу, как только ее увидел. От некоторых женщин просто веет дурными новостями.

– Ладно. Не возвращайся туда больше.

– Но там готовят лучший пирог с говядиной и почками после того, который готовит моя дорогая матушка.

– Купи себе кулинарную книгу.

– Ты меня достаешь?

– Не достаю. Не возвращайся туда.

– Боже! – Послышался щелчок зажигалки и звук втягиваемого дыма. – Что ты натворил? Отнес в ломбард ее украшения? Сбежал с ее сбережениями?

– Хуже.

– Знаешь, что сказала бы сейчас моя милая старая матушка?

– Думаю, ты сам мне об этом расскажешь.

– Что лучший способ похоронить человека – это дать ему лопату.

– В смысле?

– Когда ты, к чертям собачьим, перестанешь рыть себе яму?

– Может, когда найду клад?

– Единственное, что ты найдешь, друг мой, – это собственную могилу, причем раньше времени.

– Вот за что я люблю наши разговоры – так это за то, что они поднимают настроение.

– Хочешь создать себе хорошее настроение – смотри Опру.

– У меня есть план…

– У тебя есть желание умереть.

– Мне просто нужно немного времени.

Брендан вздохнул:

– Ты когда-нибудь задумывался о том, что тебе нужна профессиональная помощь?

– Когда я со всем разберусь, то подумаю над этим.

– Да уж, подумай.

Он положил трубку. Я подумал. Секунд десять, из уважения к Брендану. Мы знакомы уже около трех лет. Полтора года вместе снимали квартиру. Он находился со мной тогда, когда рядом больше никого не было. Но Брендан – алкоголик в завязке. Это означает, что у него пунктик на исповедях, на прощении и искуплении. В то время как мне больше по душе держать все в секрете, таить злобу и вынашивать планы мести.

Порой я удивляюсь, как мы вообще смогли стать друзьями. Полагаю, как и во многих других случаях, виной всему смесь обстоятельств с алкоголем. По крайней мере с моей стороны.

Мы часто встречались в пабе неподалеку от того места, где я жил. И в один прекрасный вечер дежурное приветствие переросло в разговор. Мы начали садиться за один столик и болтать за стаканчиком – апельсинового сока для Брендана и пива «Гиннесс» или виски для меня.

Брендан оказался душевным и ненавязчивым собеседником. Общение с ним было едва ли не единственной приятной вещью в моей жизни в тот период. Мое комфортное существование представителя среднего класса должно было вот-вот закончиться. Карьера висела на ниточке, и мне не хватало денег даже на то, чтобы оплатить квартиру. Когда я задолжал за полгода, хозяин прислал двух своих братцев-громил, которые вышвырнули меня на улицу и сменили замки.

Выбирать в плане жилья мне было особо не из чего. Либо гостинка с подозрительными пятнами на стенах, либо цокольная квартира, где над головой топали так, словно там жил чечеточный ансамбль. Не говоря уже о том, что все они располагались в районах, сунуться в которые темной ночью вряд ли рискнул бы даже Бэтмен.

Именно тогда Брендан предложил мне пожить у него.

– Етить его в пень, у меня же есть свободная комната, на которую я просто зря трачу газ и электричество.

– Это очень щедрое предложение, но я мало что могу предложить в плане арендной платы.

– Забудь об арендной плате.

Я вопросительно уставился на него:

– Нет. Я так не могу.

Он мягко взглянул на меня:

– Как сказала бы моя дорогая старая матушка, нельзя отогнать волков от двери, одновременно сражаясь со львом в гостиной.

Я задумался. Оценил другие варианты. К черту волков! С такой щепетильностью я мог бы однажды проснуться и обнаружить, что крысы меня заживо жрут.

– Ладно. И спасибо!

– Лучшей благодарностью для меня будет, если ты сумеешь уладить свои дела.

– Моя полоса неудач не может быть бесконечной.

На мгновение его лицо помрачнело.

– Очень на это надеюсь. Из того, что я слышал, люди, которым ты задолжал, не принимают платежи в рассрочку. Они просто ломают ноги.

– Я стараюсь изо всех сил. И тебе я все верну. Обещаю.

– Не сомневаюсь, етить его в пень, – он ухмыльнулся. – Я люблю, когда мне перед сном натирают спину. Так что не забудь массажное масло.

Я потянулся за пивом, понял, что банка пуста, и смял ее в руке. Встал и уже собирался взять еще одну, когда почувствовал, что мне не мешало бы зайти в туалет. Я пересек гостиную, вышел в коридор и щелкнул выключателем. Мигнув несколько раз, лампа неохотно загорелась. Я начал подниматься по лестнице. Ступени, как и следовало ожидать, заскрипели. Идя наверх, я старался не думать о том, как Джулия Мортон с трудом тащила бездыханное тело своего сына по этой же лестнице. Одиннадцатилетний мальчик весит немало. А мертвецы, как я помнил, всегда намного тяжелее.

На лестничной площадке было холодно. Планировка не предусматривала там радиатора отопления. Однако это не был обычный холод. Не тот, который я ощутил, впервые войдя в коттедж. Этот холод был другим. Ползучим. Определение, которое не приходило мне на ум с детства. Такой холод пробирает тебя до костей и леденит твои внутренности.

И я что-то слышал. Звук был слабым, но непрерывным. То ли шуршание, то ли щелчки непонятного происхождения, напоминавшие звук движения воздуха в трубах. Остановившись, я прислушался. Звук доносился из ванной. Я толкнул дверь и потянул за растрепанный шнурок выключателя. С раздражающим тихим гулом, подобным жужжанию умирающего комара, свет загорелся.

В ванной было еще холоднее. А звук был громче. Нет, это точно не ветер в трубах. Определенно не ветер. Этот щелкающий, царапающий звук издавало что-то еще. Что-то более знакомое. Что-то более… живое. И звук доносился из унитаза.

Стульчак и крышка унитаза были опущены. И дело не в скрытой женской стороне моей личности. Просто меня немного страшат открытые отверстия. Сливы, отверстия переливных труб. Дыры в земле. Прошлым вечером, прежде чем лечь спать, я заткнул их все пробками. Протянув руку, я осторожно приподнял крышку унитаза.

– Вот дьявол!

Я отскочил назад так быстро, что поскользнулся и едва не рухнул на пол, каким-то чудом сумев ухватиться за раковину. А вот с переполненным мочевым пузырем мне не так повезло. По ноге потекла теплая струйка мочи.

Впрочем, я едва это заметил. Внутри унитаза все кишело маленькими, блестящими, черными и жуткими на вид организмами. Издавая щелкающие звуки, они суетились, напоминая бурлящее море экскрементов.

– Господи!

Меня передернуло от отвращения. А с ним вернулось эхо смутных воспоминаний.

«Это тени. Тени движутся».

Я оперся на раковину, тяжело дыша. Жуки. Гребаные жуки.

Постояв еще мгновение, я сделал шаг к унитазу и снова поднял крышку. Кишение усилилось, словно жуки чувствовали мое присутствие. Пара из них поползла к ободку унитаза. Я спешно захлопнул унитаз. Два куска пластика раздавили их с приятным хрустом.

Как, черт возьми, они здесь очутились? Должно быть, в унитазе сухо, так что они, вероятно, смогли подняться по трубам, но все же? Схватив отбеливатель, я глубоко вдохнул, еще раз поднял крышку и вылил всю бутыль в унитаз прямо на жуков.

Щелканье и копошение усилились. Некоторые жуки поползли вверх по стенке унитаза. Схватив ершик, я спихнул их обратно и нажал на слив. Я нажимал на него вновь и вновь, пока на дне унитаза не осталась лишь вода вперемешку с пеной от отбеливателя, в которой плавали несколько дохлых черных жуков. Однако я на всякий случай все равно схватил рулон туалетной бумаги и заткнул им трубу унитаза.

Я сел на край ванны. Точнее, у меня просто подкосились ноги, и я грузно обрушился на него. Жуки. Черт, черт, черт. Сердце бешено колотилось. Несмотря на холод, с меня градом стекал пот. Мне нужны были выпивка и сигареты. Но еще больше мне нужна была доза. В первый раз с момента моего приезда мне нужна доза, которая успокоит нервы и уймет дрожь в руках.

Пошарив в кармане, я достал оттуда телефон. Широкополосный Интернет мне не проведут до следующей недели, но зато у меня есть 3G. Знаю, не густо. Скорость оставляет желать лучшего. Но, подобно алкоголику, хватающему денатурат, когда все остальные бутылки уже пусты, мне выбирать не приходится.

Я открыл сайт. На экране появилась блестящая желтая надпись «Золотоискатель». Я оценил иронию своей ситуации. Сидеть на краю покрытой плесенью ванны в мокрых от мочи джинсах и играть в «Золотоискателя». Мой большой палец замер над адресной строкой.

И именно тогда я услышал грохот, донесшийся с первого этажа.

Какого дьявола?

Я захромал вниз по лестнице обратно в гостиную так быстро, как только мог. Меня встретил поток холодного вечернего воздуха. Ветер яростно трепал занавески. Пол был усыпан осколками стекла, а в окне красовалась дыра. Завизжали колеса, и воздух разорвал пронзительный звук двигателя стремительно удалявшегося мопеда.

Посреди комнаты я заметил предмет, которым и разбили окно. Кирпич, обернутый в стянутый резинкой кусок бумаги. Как оригинально.

Я подошел к кирпичу, отбрасывая стеклянные осколки ногой, и взял его в руки. Развернул бумагу. Тонкий листок в линейку, вырванный из школьной тетради. Как и в случае многих приветственных сообщений, на нем было написано пожелание:

Иди на хрен, ХРАМОЙ!

7

Когда полицейские начинают казаться моложе – это верный признак того, что ты сам становишься старше. А вот что означает, когда полицейские начинают казаться меньше, я судить не берусь.

Я смотрел сверху вниз на констебля Шерил Тейлор, если, конечно, правильно запомнил ее имя. Ее тон был резким, а манеры – неприветливыми. У меня сложилось впечатление, что она предпочла бы держаться подальше от этого места. Возможно, я мешал ей расследовать ограбление или даже оторвал ее от ужина.

– Значит, кто-то бросил кирпич в ваше окно примерно в 8: 07 этим вечером?

– Да.

Прошло около часа, а значит, того, кто это сделал, уже давно и след простыл. Зато я успел сменить джинсы.

– Вы что-нибудь видели?

– Я видел здоровенный красный кирпич посреди своей вдруг хорошо проветриваемой гостиной.

Она посмотрела на меня. Знакомый взгляд. Женщины часто меня такими одаривают.

– Я имела в виду что-нибудь еще.

– Нет, но я слышал звук отъезжавшего мопеда.

Она сделала еще несколько записей и подняла кирпич.

– Вам нужен пакет или что-то в этом духе, чтобы потом проверить его на отпечатки?

– Это Арнхилл, а не «CSI. Место преступления», – ответила она, кладя кирпич обратно на пол.

– А, ясно. Разумеется. Простите. На какое-то мгновение я подумал, что вы действительно хотите поймать того, кто это сделал.

Казалось, девчонка сейчас огрызнется; однако она взяла себя в руки и просто спросила:

– Записка?

Я отдал записку ей. Осмотрев ее, она заметила:

– Тот еще грамотей.

– На самом деле, – сказал я, – я не думаю, что это ошибка. Я думаю, что он сделал это намеренно. Хотел сбить меня со следа.

Она вздернула бровь:

– Продолжайте.

– Я – учитель языка, – объяснил я терпеливо. – Я постоянно сталкиваюсь с неграмотностью. Это не одно из тех слов, в которых ученики обычно допускают ошибки, а те, кто пишут «хромой» с первой «а» вместо «о», делают это намеренно, обдумав именно такое написание.

Она задумалась.

– Ладно. Так у вас есть на примете тот, кто мог бы это сделать? Враги, люди, которые злы на вас?

Я едва не расхохотался. Ты даже представления не имеешь, сколько их у меня. Однако затем я задумался. Я был практически уверен, что кирпич бросил Хёрст или один из его приятелей. Однако у меня не было ни свидетелей, ни доказательств, а с учетом нашего разговора с Гарри этим утром (боже, неужели это все еще один и тот же бесконечный день?) я не хотел рисковать своим рабочим местом. Во всяком случае, пока что.

– Мистер Торн?

– Честно говоря, я только что переехал. Я просто не успел еще насолить слишком многим людям.

– Но вы, похоже, работаете над этим.

– Разумеется.

– Хорошо. Что ж, мы попробуем во всем разобраться, но, думаю, это просто дети. У нас уже бывали проблемы с детьми из вашей школы.

– Правда? А что за проблемы?

– Да обычные. Вандализм. Драки. Хулиганство.

– Как знакомо.

– Если хотите, в школу может съездить офицер и поговорить с ними о социальной ответственности и обо всем таком.

– А поможет?

– В последний раз моему напарнику прокололи шины, пока он читал им лекцию.

– Тогда, наверное, лучше не надо.

– Ладно. Вот код совершенного против вас преступления для страховщиков. Если возникнут еще какие-то проблемы, звоните.

– Непременно.

Она замерла в двери, словно хотела еще что-то добавить.

– Слушайте, я не хотела бы окончательно испортить вам вечер…

– Вряд ли у вас получится, – ответил я, подумав о копошившихся жуках.

– Вам кто-нибудь рассказывал об этом месте?

– Имеете в виду, о том, что здесь произошло?

– Так вы знаете?

– Такое сложно скрыть.

– И вас это не беспокоит?

– Я не верю в призраков.

Оглядев комнату, она не смогла скрыть дрожь омерзения. И тогда я все понял.

– Это ведь вы нашли их, да?

Помедлив в нерешительности, она ответила:

– Мой напарник и я первыми оказались на месте преступления, да.

– Должно быть, это было тяжело.

– Это часть нашей работы. Приходится привыкать.

Она коротко пожала плечами.

– Кровь никогда по-настоящему не смыть. И не важно, сколько отбеливателя вы нальете или как сильно будете тереть. Она все равно будет там, даже если вы перестанете ее видеть.

– Это утешает. Благодарю.

– Вы сами спросили.

– А можно спросить кое о чем еще?

– Полагаю, – ответила она осторожно.

– Возможно ли какое-то другое объяснение произошедшего здесь?

– Признаков взлома не было. Как и чего бы то ни было, что указывало бы на присутствие третьего лица. Поверьте, мы их искали.

– А как насчет отца Бена?

– Ужинал в тот вечер с клиентом.

– Значит, вы считаете, что Джулия Мортон просто слетела с катушек и убила сначала своего сына, а затем себя?

– Я считаю, что вы задаете слишком много вопросов как для человека, которого не беспокоит случившееся.

– Просто любопытствую.

– Что ж, не стоит. Любопытство в этих краях не приносит ничего хорошего. – Она сунула записную книжку себе в карман. – Я хотела рассказать вам о коттедже лишь на тот случай, если риелтор не сообщил вам всех фактов.

– Спасибо… Но не думаю, что проблема в коттедже.

– Нет. – Она странно на меня посмотрела. – Полагаю, что вы, вероятно, правы.

* * *

Стекольщик приехал минут через пятнадцать после ее ухода. Заколотив разбитое окно доской, он сообщил мне, что с меня полста фунтов, а на новое окно уйдет где-то неделя.

Я ответил, что меня это устраивает. Без вида на трассу я уж точно проживу.

Стекольщик тоже как-то непонятно на меня посмотрел. «Что ж, похоже, сегодня я на всех произвожу странное впечатление», – подумал я.

Когда он уехал, я опрокинул еще пару бокалов бурбона и, решив, что на сегодня с меня более чем довольно, выкурил сигарету, стоя на пороге задней двери, а затем отправился наверх спать.

Холод ушел. Осталась лишь обычная для коттеджа прохлада. Я осторожно вошел в ванную – унитаз был по-прежнему пуст. Я вытащил из него рулон туалетной бумаги и справил нужду. Затем помыл руки, умылся и почистил зубы. Выключив свет, я вышел из ванной и закрыл за собой дверь.

Поразмыслив какое-то мгновение, я снова спустился вниз и взял кирпич, а затем, вернувшись в ванную, положил его на крышку унитаза.

Просто на всякий случай.

Мне не снятся сны.

Лишь кошмары.

Как правило, алкоголь является отличным средством от них.

Однако той ночью он не помог.

Я поднимался по лестнице дома, в котором вырос, вот только – как часто случается во сне – это был не совсем тот дом, в котором я вырос. Лестница была узкой, крутой и спиральной. Внизу, во тьме, слышались звуки – звуки шуршания и копошения. Там роились тени. А сверху доносился другой звук, подобный вою страдающего от боли животного, изредка прерывавшийся всхлипываниями: «Эбби-Глазки всех пугает, громко плакать заставляет».

Я не хочу идти наверх, однако у меня нет выбора. Каждый раз, когда я оглядываюсь, еще несколько ступеней исчезают во тьме. Тени ползут, подобно давешнему холоду, и начинают меня догонять.

Я продолжаю свой подъем. Ступени кажутся бесконечными, но тут внезапно я оказываюсь на лестничной площадке. Я оглядываюсь. Ступеней больше нет. Взобравшиеся по ним тени поглотили их и теперь беспокойно копошатся в нескольких дюймах от моих ног.

Передо мной три двери. Все они закрыты. Я толкаю одну из них. За ней – мой отец. Он сидит на кровати. Впрочем, «сидит» – это не совсем точное слово. Он подобен марионетке, половину нитей которой обрезали. Его голова лежит на плече так, словно она устала управлять телом и решила отдохнуть. Поблескивающие сухожилия и красные мышечные волокна – это все, что не дает ей отделиться от тела. Когда машина врезалась в дерево, один из кусков лобового стекла практически обезглавил его.

Он открывает рот и издает странный свистящий звук, и я понимаю, что это мое имя: «Джо-о-о-о-о». Он пытается встать. Я закрываю дверь. Мое сердце бьется, а ноги дрожат. Я иду к следующей двери, догадываясь, что дальше будет только хуже. Но, подобно герою плохого фильма ужасов, я знаю и то, что открою ее.

Толкнув дверь, я отступаю назад. Комната полна синих мух. С жужжанием они поднимаются в воздух. Среди них я вижу две фигуры. Джулия и Бен. Во всяком случае, я думаю, что это должны быть они. Точно сказать сложно, потому что у Джулии отсутствует почти вся голова, а у Бена нет лица. Лишь красно-белое месиво из крови, костей и хрящей.

Они встают на ноги. Подобные теням фигуры среди роящихся мух… И я вдруг понимаю, что они и сами сделаны из мух. Внезапно они рассыпаются и несутся в мою сторону. Отскочив, я захлопываю дверь и слышу, как мухи яростно бьются о ее деревянную поверхность.

Проснись, приказываю я. Проснись, проснись, проснись. Однако мое подсознание не собирается отпускать меня так легко. Я поворачиваюсь к последней двери. Мои пальцы хватаются за ее ручку, и дверь медленно открывается. Комната пуста. В ней стоит лишь кровать, на которой лежит Эбби-Глазки. Ее веки закрыты. Я подхожу к кровати и беру куклу в руки. Ее глаза распахиваются, а розовые пластмассовые губы изгибаются в усмешке. «Она у тебя за спиной».

Я оборачиваюсь. В дверном проеме стоит Энни. На ней ее пижама. Бледно-розовая, с рисунком маленькой белой овечки. Та самая, в которой она была в тот вечер, когда мы попали в аварию. Вот только все было не так. Когда моя сестра умерла, на ней была совсем другая одежда.

– Уходи, – говорю я.

Шаркая ножками, она идет ко мне и протягивает руки.

– Уходи.

Она открывает рот, и из него вылетает рой жуков. Я пытаюсь бежать, но моя больная нога меня подводит и я падаю на пол. Позади слышится копошение прочных панцирей и беспокойных маленьких ножек. Я чувствую, как они карабкаются по моим лодыжкам и начинают вгрызаться в мою кожу. Бью себя по ногам, пытаясь стряхнуть их. Жуки перепрыгивают ко мне на руки, затем на шею. Забираются в рот и ползут в самое горло. Я не могу дышать, захлебываясь вонючими черными тельцами…

Я проснулся в поту и, трясясь, лежал, запутавшись в простынях и одеяле.

Пробивавшийся сквозь неплотно затянутые занавески дневной свет бил мне в глаза. Я покосился на будильник – и в то же мгновение он начал звонить, наполняя волнами боли мою похмельную голову.

Перевернувшись на другой бок, я застонал. Пора в школу.

8

– Сэр?

– Да, Лукас?

Я устало указал на поднятую руку, однако, прежде чем он успел что-то сказать, я поднял свою собственную.

– Если вопрос опять касается «Тиндера», то, думаю, мы уже обсудили, что во времена Ромео и Джульетты приложений для знакомств еще не было.

В воздух взвилась еще одна рука.

– Джош?

– А как насчет «Снэпчата»?

Взрыв смеха. Я и сам с трудом сдержал улыбку.

– Ладно. Ты подал мне идею.

– Правда, сэр?

– Ага. Возьмите одну из пройденных нами глав и перепишите ее так, словно действие происходит в наши дни. Особое внимание уделите параллелям и тематике трагедии и бедствия.

Поднялись еще несколько рук. Я указал на одну из них:

– Да, Алейша?

– Что такое параллель?

– Нечто, похожее на другую вещь или соответствующее ей.

– А бедствие?

– Ваш класс.

Звонок возвестил об обеденном перерыве. Я сдержал желание поморщиться от громкого звука.

– Хорошо. Все свободны. Завтра жду ваших очерков.

Заскрипели стулья, и дети с грохотом ринулись в коридор. Какими бы интересными ни были твои уроки и каким бы энтузиазмом ни пылали твои ученики, при звуке звонка они бросаются прочь из класса, как освободившиеся заключенные из тюрьмы.

Я как раз начал складывать свои книги и остальные принадлежности в рюкзак, когда в дверь класса просунулась знакомая темноволосая голова:

– Чао!

– Привет!

В помещение вплыла Бет. Сегодня на ней были футболка с «Нирваной», рваные джинсы и скейтерские кроссовки. Она уселась на край моего стола.

– Слышала, прошлым вечером кто-то бросил тебе в окно кирпич?

– Новости в Арнхилле распространяются быстро.

– Да, но никогда не выходят за его пределы.

Я хохотнул:

– Кто тебе сказал?

– Кузина одной из ассистенток работает на полставки вместе с женщиной, чей брат работает в полиции.

– Ух ты! Источник явно получше, чем «Си-Эн-Эн».

– И поточнее.

Она приподняла бровь, ожидая, по-видимому, подтверждения либо опровержения с моей стороны.

Я пожал плечами:

– Судя по всему, кому-то не понравились мои планы уроков.

– Думаешь, это был один из учеников?

– Вероятнее всего.

– У тебя есть главный подозреваемый?

– Вроде того. – Мгновение я колебался, но затем все же сказал: – Джереми Хёрст.

– А-а.

– Похоже, ты не удивлена.

– Насчет святого Иеремии-то? Нет. Я слышала о вашей стычке.

– У тебя и правда хороший слух. Если когда-нибудь услышишь выигрышные номера в лотерее…

Она ухмыльнулась:

– Так бы я тебе их и сказала.

– Ну так что ты хотела узнать по поводу…

В приоткрытую дверь постучали. Мы оба посмотрели в ее сторону. В класс заглянула слегка полноватая девчонка с мелированными волосами и слишком ярким для школы макияжем.

– Это класс мистера Андерсона?

– Нет, его класс следующий, – ответила Бет.

– Ясно, – фыркнула девчонка сердито и помчалась дальше.

– Не за что! – крикнула Бет ей вслед и опять взглянула на меня: – Почему бы нам не продолжить этот разговор за пределами класса? Мне кажется, сейчас как раз время пообедать.

– Столовая?

– К черту столовую. Я подумала о чем-то вроде паба.

От потертых столов и скамеек не осталось и следа. Способный вызвать мигрень разноцветный ковер сменили сверкающие половицы. На подоконниках стояли со вкусом подобранные лампы, а в баре можно было заказать различные сорта хороших вин и бурбонов, компанию которым составляло восхитительное меню в стиле гастропаб.

Размечтался.

В реальности «Лис» не изменился ни на йоту с тех пор, когда я был в нем в последний раз двадцать пять лет назад. Тот же старый музыкальный автомат в углу. Сомневаюсь, чтобы в нем хотя бы новые композиции появились. Даже некоторые клиенты выглядели так, словно они не только не изменились, но и даже не пересели с конца прошлого века за другой столик.

– Знаю, – сказала Бет, заметив, как я осматриваю паб. – Я хочу показать тебе только самые лучшие места.

– По правде говоря, я думал о том, что ты, вероятно, до сих пор можешь учуять запах моей блевотины в туалете.

– Как мило. Я совсем забыла, что ты здесь вырос. Ну, не в том смысле, что прямо здесь.

– Ну, я не был бы так категоричен.

– Значит, это было твое любимое заведение?

– Вроде того. По закону я еще не был достаточно взрослым для того, чтобы пить. Но неформально… владелец заведения смотрел на это сквозь пальцы.

Я повернулся к бару, представляя, что увижу за его стойкой все того же разливавшего напитки цыгана. Однако на его месте стояла молодая женщина с огромными серьгами в форме колец и волосами, стянутыми в настолько тугой хвост, что казалось, она непроизвольно строит мне глазки.

– Выпьете?

Я взглянул на Бет.

– Спасибо, просто диетическую колу.

С тоской взглянув на виски, я неохотно произнес:

– Две диетические колы, пожалуйста. Да, и меню.

– Булочки с сыром, булочки с ветчиной, пирог со свининой и жареный картофель.

– Хестон Блюменталь был бы в ужасе.

Она посмотрела на меня, продолжая жевать жвачку.

– Жареный картофель и булочку с сыром, пожалуйста, – сказала Бет.

– То же, что и ей, спасибо.

– Десять шестьдесят.

Какими бы ни были ее манеры, девчонка явно умела считать в уме.

Бет начала рыться в сумочке.

– Нет, не волнуйся, – сказал я. – Я плачу.

Сунув руку в карман, я нахмурился:

– Вот дерьмо! Я забыл кошелек дома.

– Не переживай, – ответила Бет. – Это не такой уж удар по моему бюджету.

Я улыбнулся, чувствуя себя слегка виноватым. Но только слегка.

Расплатившись, мы легко нашли себе место в углу у одного из окон.

– Так ты собиралась рассказать мне о Хёрсте? – сказал я потягивавшей свою диетическую колу Бет.

– Верно. Что ж, по правде говоря, здесь почти не о чем рассказывать. Мальчишка – умный, атлетичный, красивый и склонный к садизму мелкий говнюк. И ему всегда все сходит с рук из-за его папаши.

– Стивена Хёрста?

– Ты его знаешь?

– Мы вместе учились в школе.

– А, ясно.

– Я слышал, он теперь в сельсовете?

– Да. А ты знаешь, что за люди туда попадают?..

– Люди, которые искренне хотят помочь родной деревне?

– А еще – засранцы, которые, оказавшись во власти, начинают считать себя пупами земли и использовать служебное положение.

– Боже, я просто теряюсь в догадках относительно того, какая из этих мотиваций движет Стивеном Хёрстом.

– Да уж, он тот еще фрукт. Но тебе, вероятно, и самому это известно. Слышал о планах по поводу старой угольной шахты?

– Совет хочет разбить на ее месте парк?

– Ага. В общем, одной из причин всей этой волокиты был именно Хёрст.

– Каким образом?

– Ну, официально у них были проблемы с финансированием. Неофициально Хёрст связан с компанией-застройщиком, которая вместо этого хочет возвести там дома.

– Дома? На месте старой шахты? На одобрение такого в совете ушли бы годы. – И тут до меня дошло. – А, понимаю.

– Ага. Так что в том, что касается Хёрста-младшего, яблоко от яблони… А еще папочка входит в школьный совет, поэтому каждый раз, когда Джереми натворит что-нибудь, за что любого другого ребенка исключили бы, в кабинет к Гарри вплывает Хёрст-старший и говорит с ним о чем-то вроде строительства нового спортзала или блока научных классов, в которых мы нуждаемся. Угадай, к чему это приводит? Джереми все сходит с рук.

Я почувствовал, как во мне начинает подниматься знакомое чувство злости. Ничегошеньки не изменилось, подумал я.

К нашему столику подошла Лучшая-Барменша-на-Свете, размахивая столовыми приборами так, словно они были оружием. Она с грохотом уронила их на стол.

– Картошку придется подождать. У нас закончился кетчуп.

– Ладно.

Барменша уставилась на меня и смотрела так долго, что я уже подумал, не обидело ли ее чем-то слово «ладно». Затем она ушла.

Настала очередь Бет взглянуть на меня.

– А ты умеешь заводить друзей и производить на людей впечатление, да?

– Ты о моем природном обаянии?

– Хорош уже над собой насмехаться.

Сделав глоток диетической колы, я спросил:

– В прошлом году Джулия Мортон была классным руководителем Хёрста, не правда ли?

Бет кивнула.

– Но я не стала бы на этом основании делать какие-то выводы.

– Нет?

– Нет. Джулия знала, как справиться с Хёрстом. Джулия никому спуску не давала. Да он и не доставлял ей особых проблем. Она была крепким орешком. Ее не так-то просто было сломать.

И все же что-то ее сломало, подумал я. Она забила собственного сына до смерти. Почему было просто не использовать ружье? Приступ безумия? Или что-то еще?

Словно прочитав мои мысли, Бет добавила:

– Именно поэтому произошедшее не имеет никакого смысла.

– Ты говорила, что у нее была депрессия?

– В том-то и дело, что была. В прошлом.

– Но депрессия просто так не проходит. Она перестала принимать свое лекарство. Возможно, у нее случился рецидив? Или нервы не выдержали?

Бет вздохнула.

– Не знаю. Возможно. И, возможно, если бы она просто убила себя, я смогла бы ее понять. Но убить Бена? Она ведь в нем души не чаяла. Этого я никогда не пойму.

– Каким был Бен?

– Довольно смышленым, с кучей друзей. Возможно, слегка доверчивым. Из-за этого он пару раз влипал в неприятности. Но он был хорошим ребенком. Пока не пропал.

– Бен пропадал? Когда?

– За пару месяцев до своей смерти. Нашелся через двадцать четыре часа, когда его уже искала вся деревня. Так и не смог объяснить, где был. На него это было не похоже. Совсем не похоже.

Я пытался осмыслить сказанное. Пропал, но вернулся.

– Никогда не читал о таком.

Она пожала плечами.

– Да все об этом просто позабыли, в свете произошедшего-то. Как бы там ни было, после своего исчезновения… – Бет сделала паузу, – он стал другим.

– Каким именно?

– Замкнутым, рассеянным. Он перестал проводить время с друзьями. Ну или они перестали проводить время с ним. Это прозвучит омерзительно, но от него пахло так, словно он никогда не мылся. А затем он ввязался в драку. Сильно избил другого ребенка. Именно тогда Джулия и забрала его из школы. Сказала, что у него «эмоциональные проблемы» из-за ее развода.

– Почему никто больше об этом не упоминал?

– Серьезно? Кто захочет плохо говорить о погибшем ребенке? Кроме того, все винили в его поведении Джулию. Его мать слетела с катушек. Наверняка всему виной она, не правда ли?

Я задумался об источнике в школе, который предпочел остаться анонимным. Мне хотелось продолжить свои расспросы, однако в тот самый момент, как нарочно, у стола вновь возникла очаровательная официантка с нашим заказом:

– Булочки с сыром и жареный картофель.

– Спасибо.

Она с грохотом поставила поднос на стол и вновь вперила в меня взгляд.

– Прошу прощения, – произнес я. – Что-то не так?

– Вы снимаете коттедж Мортонов?

– Да.

– Вам известно, что там произошло?

Похоже, это самый популярный вопрос на этой неделе.

– Да.

– Так кто вы такой?

– Прошу прощения?

– Кто-то вроде упыря?

– М-м-м, нет. На самом деле я учитель.

– Ясно.

Обдумав мои слова, она сунула руку к себе в карман, вытащила оттуда карточку и протянула мне.

Не желая навлечь на себя еще больше гнева с ее стороны, я взял карточку. «Охотники за пылью Доусон», – гласила надпись на ней.

– Что это?

– Моя мама. Она домработница. Прибирала в коттедже миссис Мортон. Вы могли бы ей позвонить.

Возможно, это была самая странная реклама в моей жизни.

– Что ж, не уверен, что у меня сейчас хватит денег на домработницу, но спасибо.

– Не за что.

Она вновь отошла. Я взглянул на Бет и произнес:

– Ух ты!

– Да уж. Она немного…

– Грубоватая? Странноватая? Жутковатая?

– На самом деле у Лорен расстройство аутистического спектра. Общепринятые социальные условности даются ей нелегко.

– Ясно. И кто-то нанял ее работать барменшей.

– Тебе не кажется, что всем детям нужно предоставлять равные шансы?

– Я всего лишь говорю, что она, скорее всего, не лучший выбор для работы в сфере культурно-бытового обслуживания.

– Ты категоричен.

– Нет, практичен.

– Что в лоб, что по лбу.

– Нет, именно практичен. В вопросе определений я очень категоричен.

Бет ухмыльнулась. Она вообще часто ухмыляется, подумал я. Глядя на нее, мне тоже захотелось это сделать, пустив в ход мышцы, которыми я давно не пользовался.

– Ладно, – сказал я, засовывая карточку в карман. – Так о чем ты говорила?

– Ни о чем. – Она указала на меня вилкой. – Твоя очередь. Так почему ты арендовал именно коттедж Мортонов?

– И ты туда же?

– Ну, это действительно странновато.

– Он удобный и дешевый. И много лет назад он не был «коттеджем Мортонов». Он принадлежал маленькой старушке, которая кормила птиц хлебом и бранила проносившихся мимо на велосипедах школьников. Это всего лишь здание. Хотя у него, как и у большинства строений, есть своя история.

Хотя, конечно, в большинстве домов в канализационных трубах не живут жуки. Я едва сдержал дрожь.

Бет с любопытством на меня взглянула:

– Кстати, говоря об истории, каково тебе вернуться сюда? Странное ощущение, правда?

Я пожал плечами:

– Возвращаться в то место, в котором ты вырос, всегда странно.

– Не могу представить, что я хотела бы вернуться в Арнхилл. Серьезно. Сбегу отсюда, как только появится возможность.

– Как долго ты здесь?

– Один год, один день, – она взглянула на часы, – и около двадцати часов тридцати двух минут.

– А правда, что женщины не ведут счет времени?

– О нет, счет я как раз веду.

– Да, я все понимаю. Деревушка маленькая, унылая и захолустная.

– Дело не в этом…

– Тогда в чем?

– Ты когда-нибудь был в Германии?

– Нет.

– А я один раз была, сразу после колледжа. Моя подруга работала в Берлине. Она свозила меня в один из концлагерей.

– Веселая у тебя подруга.

– Это был чудесный солнечный день. Синее небо, поющие птицы. Здания – это ведь просто здания, правда? Однако подобные места несут на себе отпечаток произошедшего. Так, словно события из прошлого пропитали сам воздух, каждый его атом. Ты знаешь, что в таком месте происходили ужасные вещи, даже если тебе об этом никто не говорил. Ты идешь за экскурсоводом, кивая с торжественно-печальным выражением, а часть тебя хочет удрать, вопя от ужаса.

– Вот, значит, что ты думаешь об Арнхилле?

– Не-а. Я бы хотела снова оказаться в Германии. – Она бросила в рот еще один кусочек картошки, а затем спросила: – Так что за дела у вас были со Стивеном Хёрстом?

– Дела?

– Что-то мне подсказывает, что вы с ним не были лучшими приятелями.

– Не были.

– Так что случилось?

Я наколол картошку на вилку.

– Да обычная подростковая фигня.

– Ясно.

По ее тону было понятно, что Бет мне не поверила, однако она не стала донимать меня расспросами.

Мы продолжили обедать. Картофель был хорошим, а вот булочки с сыром своим вкусом напоминали пластмассу, только у пластмассы аромат был приятнее.

– Гарри сказал, что жена Хёрста больна, – произнес я.

Бет кивнула:

– Рак. И, что бы ты ни думал о Хёрсте, это поистине хреново.

– Да уж.

Так уж в жизни случается: как аукнется, так и откликнется.

– Они давно женаты?

– Вместе еще со школы. – Она посмотрела на меня. – Думаю, что если ты учился вместе с Хёрстом, то должен ее помнить.

– Я учился в школе со многими людьми.

– Ее зовут Мэри.

Время словно замерло.

– Мэри?

– Да. Девичью фамилию, боюсь, не знаю.

Это было и не нужно. Еще один осколок моего израненного сердца рассыпался в прах.

– Гибсон, – сказал я. – Мэри Гибсон.

9

Мэри и я выросли на одной улице. Наши матери были подругами, поэтому в детстве мы часто проводили время вместе: мамы выпроваживали нас на улицу, когда хотели посплетничать за чашкой чая. Мы играли в мяч и прятки, а затем, дождавшись приезда фургона с мороженым, сидели на бордюре и ели различные его сорта. Энни тогда еще не родилась, так что, полагаю, мне в то время было года четыре или лет пять.

Я тихо восхищался Мэри. Она же меня просто терпела, ведь я был единственным ребенком ее возраста на всей улице. В школе она быстро бросала меня, когда появлялась возможность поиграть с более авторитетными ребятами. Я же, полагаю, просто считал это своей участью. Мэри была хорошенькой и веселой, в то время как я был странным, необщительным ребенком, который никому не нравился.

Ближе к старшим классам я начал понимать, что Мэри была не просто хорошенькой. Она была красавицей. Ее блестящие каштановые волосы, которые она в детстве собирала в хвостики, превратились в короткое струящееся каре. Иногда она укладывала его волнами, подражая своему кумиру – Мадонне. Она носила тертые джинсы и мешковатые джемперы, рукава которых доходили ей до кончиков пальцев. У Мэри было по две серьги в каждом ухе, и, приходя в школу, она подтягивала юбку так, чтобы ее подол находился выше колен, открывая взорам бархатную кожу чуть выше гольфов.

Разумеется, к этому моменту Мэри уже вообще перестала меня замечать.

Она не была злой или жестокой. Во всяком случае, не была такой намеренно. Иногда, когда она проходила мимо меня на улице, в ее глазах читалось что-то похожее на смутное узнавание. В таких случаях она рассеяно говорила «приветик», а я после этого сиял от счастья еще несколько часов.

Энни меня иногда поддразнивала.

«О, смотри. Твоя девчонка, – говорила она, громко издавая чмокающие звуки. – Джоуи и Мэри, сидя на дереве, целуются».

Это были единственные моменты, когда я по-настоящему злился на Энни. Вероятно, из-за того, что ее слова меня действительно задевали. Мэри не была моей девчонкой и никогда ею не стала бы. Девчонок вроде нее не интересовали мальчишки вроде меня: тощие, неуклюжие ботаники, читавшие комиксы и игравшие в компьютерные игры. Их интересовали нормальные мальчишки, игравшие в футбол и регби, слонявшиеся по детской площадке, плевавшиеся и сквернословившие без всякой на то причины.

Мальчишки вроде Стивена Хёрста.

Они начали встречаться на третьем году средней школы. В каком-то смысле это было неизбежно: Хёрст был первым парнем на деревне, а Мэри – первой красавицей школы. Случилось то, что должно было случиться. Я не особо ревновал. Разве что самую малость. Но даже тогда Мэри была лучше Хёрста. Умнее, воспитаннее. И, в отличие от многих других девчонок в нашей школе, ее амбиции были помасштабнее, чем просто выйти замуж и родить детей.

Когда меня приняли в компанию Хёрста и Мэри начала меня замечать, она не раз говорила мне о том, как ей хочется поступить в колледж и выучиться на модного дизайнера. У нее был художественный талант, и она хотела уехать в Лондон, планируя первое время зарабатывать себе на жизнь в качестве модели. Она обо всем думала заранее, и у нее даже мысли не было о том, чтобы остаться в дыре вроде Арнхилла. Она собиралась сбежать на первом же автобусе, как только у нее появится такая возможность. На автобусе, который увезет ее прочь отсюда.

Вот только ей это так и не удалось. Что-то изменилось. Что-то остановило Мэри, отняв у нее мечту и растоптав ее амбиции в труху. Что-то удержало ее здесь.

Или кто-то.

Стоя на углу своей родной улицы, я смотрел на проезжую часть и курил. После школы я собирался вернуться прямо в коттедж. Однако, похоже, у моего подсознания на этот счет были другие мысли.

Улица как будто изменилась и одновременно осталась такой же, как раньше. Те же террасы из красного кирпича, стоявшие вплотную друг к другу и с вызовом глядевшие друг на друга через дорогу так, словно вот-вот были готовы броситься в драку. Однако было и кое-что новое: спутниковые антенны и застекленные крыши, окна и двери из ПВХ. Вдоль узких тротуаров было припарковано больше машин – блестящие «Гольфы», внедорожники и «Мини». В мое время не у каждой семьи вообще была машина. И уж точно не новая.

Но что-то оставалось прежним. Вокруг полуразобранного мотоцикла толпилась молодежь, дымя сигаретами и попивая «Карлсберг» из банок. Ни на минуту не замолкая, громко лаяла пара собак. Из какого-то окна доносилась музыка: сплошные басы практически без мелодии и слов. Кучка детишек играла в футбол.

Мой старый дом, номер 29, расположен посередине улицы, на пару домов выше механиков-любителей и на пару домов ниже фанатов Руни. Из всех домов мой, казалось, изменился в наименьшей степени. Все та же выкрашенная черной краской деревянная дверь, хотя старый медный дверной молоток сменил более элегантный серебристый. Все те же слегка покосившиеся кованые ворота. На крыше не хватало пары кусков черепицы, да и кирпичная кладка фасада явно нуждалась в свежей покраске.

Моя комната выходила окнами на задний двор и располагалась по соседству с комнатой Энни. Она вытянула короткую соломинку, и потому ей досталась комната поменьше. Когда мы были маленькими, мы перестукивались через стену перед сном. Позже, после ее возвращения, я часто лежал в своей комнате в наушниках с включенной на полную громкость музыкой и натянутым на голову одеялом, чтобы не слышать ее.

Мама продала дом вскоре после того, как я вышел из больницы, оправившись от последствий аварии. Она объяснила свое решение тем, что нам нужно было перебраться куда-нибудь, где мне будет легче, ведь я по-прежнему передвигался на костылях. Узкая терраса с крутыми ступенями была довольно неудобной.

Разумеется, истинная причина заключалась не в этом. Дело было в воспоминаниях, практически все из которых были тяжелыми. Мама купила маленькое бунгало неподалеку отсюда. Там мы и жили, пока мне не исполнилось восемнадцать. Затем она жила там сама, пока ее не увезли в больницу, где она и умерла десять лет спустя. Ей было всего пятьдесят три. Мне сказали, что причиной ее смерти стал рак легких. Однако это была не вся правда. Часть мамы умерла еще тогда, в вечер аварии. Той ее части, которая осталась в этом мире, просто потребовалось некоторое время, чтобы воссоединиться со своей половинкой.

Я развернулся. Небо начинало темнеть, а воздух становился холоднее. К тому же, если бы я продолжал здесь ошиваться, кто-нибудь вполне мог бы вызвать полицию. А привлекать к себе внимание мне хотелось в последнюю очередь. Подняв воротник куртки, я зашагал вниз по улице.

Есть одна фраза, которую люди любят повторять, в особенности когда хотят выглядеть мудрецами. Фраза о том, что куда бы ты ни отправился, тебе никогда не сбежать от себя.

Чушь! Уберись подальше от связывающих тебя отношений, от людей, которые определяют, кто ты есть, от знакомых ландшафтов, от приковывающей тебя к той или иной идентичности рутины – и ты с легкостью сбежишь от себя, во всяком случае на время. Свое «я» – это всего лишь сложная конструкция. Ты можешь разобрать его по винтикам, собрать заново, и – вуаля! – вот и новый ты.

Если, конечно, ты не решишь вернуться. Тогда ты окажешься в роли голого короля: все самые неприглядные стороны твоей личности и все совершенные тобой ошибки окажутся выставлены напоказ.

Я не планировал идти обратно в паб. Однако по какой-то причине мои ноги словно сами понесли меня туда. Несколько мгновений я помялся снаружи, докуривая сигарету и пытаясь убедить себя, что внутрь я не зайду. Определенно не зайду. Я не хочу еще раз идти в школу с похмелья. Я вернусь в коттедж, приготовлю себе какой-нибудь еды и лягу спать пораньше. Затушив сигарету, я похвалил себя за благоразумие и… вошел внутрь.

В дневное время паб был совсем не таким, как в вечернее. Это особенность многих пабов. Вечером они меняются. В них становится темнее, лампы со старинными абажурами освещают зал пыльным светом. Атмосфера кажется еще более неприветливой – если это вообще возможно. Меняется и запах. Он усиливается, и в нем появляются удушливые травяные нотки. Если бы я не знал, что это запрещено, то готов был бы поклясться, что здесь недавно курили.

А еще в пабе стало больше народу. Несколько молодых людей терлись с бокалами у барной стойки, несмотря на то что в зале было где сесть. Собственническое поведение местных. Метят территорию, подобно собакам, писающим на деревья. Я бы не удивился, если бы выяснилось, что они поступили с барной стойкой ровно таким же образом.

За остальными столиками сидели мужчины и женщины постарше, склонившись над своими напитками подобно зверям, следящим за добычей. У мужчин на пальцах были кольца-печатки, а закатанные рукава рубашек открывали взору выцветшие серые татуировки. У всех женщин волосы были рыжеватые, а их выдававшие возраст руки выглядывали из безвкусных маек.

Я хорошо знал такие пабы, и не только потому, что провел здесь детство. Они могут располагаться и в городах покрупнее, щеголяя более претенциозным оформлением, однако клиентура и атмосфера в них всегда одинакова. Это не те пабы, в которых можно поужинать всей семьей или вместе с девушкой пропустить по бокалу прохладного шардоне. Это пабы для местных, пьяниц и в некоторых случаях для азартных игроков.

Я зашагал к бару, стараясь не подавать виду, насколько мне неуютно. Я мог быть знаком с таким типом пабов, однако, даже несмотря на то, что я вырос в этой деревне, для местных я все еще был чужаком. Нельзя сказать, что я чувствовал себя героем вестерна, вошедшим в салун под немедленно стихшие звуки пианино, однако готов поклясться, что на какое-то мгновение звук голосов стих, а взгляды были устремлены на меня все то время, пока я шел к барной стойке.

Маленькая мисс Страшилка этим вечером не работала. На ее месте стоял лысеющий мужчина с синяками под глазами и щербатым оскалом. Взглянув на меня, он нахмурился.

– Вам чего?

– М-м, пол-литра «Гиннесса», пожалуйста.

Бармен молча начал наливать мне пиво. Поблагодарив его и расплатившись, я ждал, пока «Гиннесс», оседая, наполняет бокал, и продолжал попутно осматривать зал. Когда бокал был наполнен, бармен поставил его на соседний столик. Я подошел к нему и сел. Мои школьные учебники были при мне, так что я решил за бокалом «Гиннесса» сделать кое-какие пометки. Несмотря на внешний вид бармена, освещение, запах и интерьер, пиво оказалось хорошим, так что я выпил его быстрее, чем планировал.

Я побрел обратно к барной стойке. Бармен стоял у противоположного ее конца. Его личность каким-то чудесным образом изменилась: теперь он был весел и смеялся над чем-то вместе с группой молодых людей, которых я заметил сразу при входе. Он выглядел настолько общительным, что на какое-то мгновение я задумался, не было ли у него брата-близнеца.

Я ждал. Один из молодых людей посмотрел в мою сторону и что-то произнес. Бармен засмеялся еще громче и продолжал болтать. Я подождал еще немного, пытаясь выглядеть расслабленным и сдерживая растущее раздражение. Бармен все так же тараторил. Я громко откашлялся. Бармен взглянул на меня, и улыбка исчезла с его лица. Он нехотя поплелся ко мне. Двое молодых людей потащились за ним, как хвост.

Я протянул пустой бокал.

– Спасибо, – сказал я. «За то, что наконец делаешь свою работу», – добавил я мысленно, а вслух произнес: – Еще один «Гиннесс», пожалуйста.

Бармен взял бокал и сунул его под разливной кран.

Я заметил, что двое молодых людей подошли уже слишком близко ко мне. Один был невысоким и коренастым, а его руки покрывали татуировки. Второй был долговязым, тощим и прыщавым. Его волосы были уложены с помощью геля, что, как мне казалось, вышло из моды вместе с белыми носками и слишком короткими брюками. Впрочем, пока что они ко мне не лезли, хотя, казалось, вот-вот были готовы броситься на меня. Я чувствовал неприятный запах застоявшегося пота, к тому же усиленный дешевым дезодорантом. Парочка казалась мне неуловимо знакомой, хотя, возможно, дело было просто в знакомом ощущении назревающего конфликта.

Я ждал, глядя на медленно льющийся «Гиннесс». Наконец коренастый подал голос:

– Не видел тебя здесь раньше, приятель.

Лишь одну вещь я ненавижу еще больше, чем когда меня называют «мужик»: когда меня называет «приятелем» тот, кто никогда таковым не станет.

Обернувшись, я улыбнулся:

– Недавно переехал.

– Ты – новый учитель, – сказал долговязый.

– Верно.

Обожаю, когда люди говорят мне то, что я и так знаю.

– Джо Торн, – я представился и протянул руку, но она так и осталась висеть в воздухе.

– Ты живешь в старом коттедже Мортонов?

Опять. «Коттедж Мортонов». Трагедия – в особенности кровавая и жестокая – оставляет след на всем, с чем соприкасается.

– Верно, – вновь сказал я.

– Дьявольски странно, не правда ли? – Долговязый придвинулся поближе.

– В смысле?

– Ты ведь знаешь, что там произошло, правда? – спросил коренастый.

– Знаю.

– Большинство людей не стали бы жить там, где ребенок умер подобным образом.

– Если только они сами не со странностями, – добавил долговязый на случай, если я не уловил тонкий намек.

– Тогда я, наверное, со странностями.

– Ты прикалываешься, приятель?

– Полагаю, что нет.

Он придвинулся еще ближе.

– Ты мне не нравишься.

– А я как раз собирался попросить у тебя телефончик.

Увидев, как он сжал кулак, я схватил пустой бокал и приготовился разбить его о барную стойку, если вдруг это понадобится. В прошлом у меня уже был один случай, когда понадобилось.

И тогда, когда казалось, что насилия уже не избежать, послышался знакомый голос:

– Да ладно вам, парни. Все в порядке ведь, разве нет?

Долговязого и коренастого как ветром сдуло. К барной стойке двигалась высокая крупная фигура. Возможно, я действительно верю в призраков. В самых паршивых из них, от которых тебя не избавит ни время, ни расстояние, ни святая вода.

– Давно не виделись, Джо Торн, – прозвучал рядом со мной тот же знакомый голос.

Я взглянул на Стивена Хёрста.

– Да уж. Не то слово.

10

Если верно, что некоторые дети рождаются жертвами, то верно ли, что другие рождаются хулиганами?

Я не знаю ответа на этот вопрос. Знаю лишь, что говорить такое в наши дни неприемлемо. Нельзя считать, что некоторые дети и некоторые семьи изначально плохие. Социальный класс, деньги или жизненные невзгоды здесь ни при чем. У них просто другое устройство мозга. Другие гены.

Стивен Хёрст был потомственным хулиганом. Любовь к издевательству над теми, кто слабее, передавалась в его семье из поколения в поколение, подобно фамильной реликвии или гемофилии.

Его папаша, Деннис, был бригадиром на шахте. Шахтеры его ненавидели, вернее, боялись и ненавидели. Он пользовался своей властью как киркой, безжалостно подрубая тех, кто ему противился, назначая их на самые тяжелые смены и с наслаждением лишая их отгулов, когда тем нужно было побыть с маленьким ребенком или заболевшим членом семьи.

Когда разразилась забастовка, он был в первых рядах протестующих, размахивая плакатом, бросая оскорбления в адрес работавших шахтеров и швыряя камни и бутылки в полицейских. Не хочу сказать, что тогдашние протесты были беспричинными, но я не собираюсь осуждать и тех, кто продолжал ходить на работу, подобно моему отцу. И те и другие думали, что действуют так, как лучше для их семей, что защищают свой образ жизни. Однако Хёрст протестовал не из-за политических или еще каких-то убеждений. Он протестовал потому, что ему просто нравились конфронтация, хаос, безобразие и, прежде всего, насилие.

Тогда об этом не говорилось, но теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что за граффити на нашей двери, за угрозами в наш адрес и брошенным в наше окно кирпичом, вероятно, стоял Деннис. Это был его стиль – достигать цели хитростью. Вместо того чтобы атаковать отца напрямую, он атаковал его семью.

Мать Стивена часто ходила с синяком под глазом или разбитой губой. Один раз я видел ее с шиной во всю длину ее худой руки. Большинство людей знали, что причиной этих травм была не ее «неуклюжесть», а склонность Денниса распускать руки после литра-другого. Но никто никогда ничего не говорил по этому поводу. В те времена в маленьких деревушках вроде Арнхилла подобные вещи были внутренним делом мужа и жены. И их сына.

Ростом Стивен пошел в своего отца, однако унаследовал красивые черты лица и голубые глаза своей матери. Он выглядел просто как мальчик с рекламного плаката. Его можно было бы даже назвать хорошеньким. И он умел быть очаровательным и веселым, когда сам того хотел. Однако все знали, что это было лишь фасадом. Стивен был Хёрстом до мозга костей.

Хотя, разумеется, между ним и его папашей была одна серьезная разница: если Деннис был неуклюжим безмозглым громилой, то его сына можно было бы назвать кем угодно, но не тупицей. Он был умным и виртуозно манипулировал людьми. А еще он был жестоким, обожавшим насилие садистом.

Я видел, как он окунал одного ребенка головой в унитаз, наполненный мочой, как заставлял другого есть червей, как он избивал, унижал, издевался – и морально, и физически. Иногда я ненавидел его. Иногда – боялся. А однажды я бы с готовностью убил его.

И я никогда не был одной из его жертв. Я был одним из его приятелей.

Его светлые волосы поредели, а некогда точеные черты смягчились, расплывшись от возраста и сытой жизни. На нем была рубашка поло, темно-синие джинсы и ослепительно белые кроссовки. Как и многие другие мужчины среднего возраста, он превратил понятие «повседневная одежда» в оксюморон.

Хёрсту было определенно некомфортно. Он явно привык ходить в костюме и галстуке, изображая из себя лорда. А еще он выглядел измученным. Даже если у тебя отпуск два раза в год, загар все равно не сможет скрыть синяки вроде тех, что залегли у него под глазами, равно как и не сделает кожу менее дряблой. А кожа его выглядела так, словно обвисла от груза постоянных тревог.

Удивительно, но это не заставило меня почувствовать себя лучше. Все эти годы я желал Стивену Хёрсту многих ужасных вещей. Теперь же, когда его жена умирала, я не чувствовал никакого удовлетворения. Возможно, это означало, что я был лучшим человеком, чем сам привык себя считать. Или, возможно, все было совсем наоборот. Быть может, это просто еще не было достаточно ужасно. Быть может, как это часто бывает, жизнь в очередной раз продемонстрировала свою несправедливость. Мэри не заслужила того, чтобы ее медленно поедал изнутри рак. На ее месте должен был оказаться Хёрст. Я бы посчитал это доказательством того, что дьявол приглядывает за своими отродьями, если бы не подозревал, что Хёрст и является самим дьяволом.

Так мы сидели друг напротив друга за маленьким шатким столиком, оценивающе глядя один на другого. Мой «Гиннесс» был наполовину выпит. Он едва прикоснулся к своему виски.

– Так что привело тебя обратно в Арнхилл? – спросил Хёрст.

– Работа.

– Неужели все так просто?

– Вроде того.

– По правде говоря, ты – последний человек, которого я ожидал вновь здесь увидеть.

– Что ж, жизнь никогда не складывается так, как мы воображаем себе в детстве, не так ли?

Его взгляд скользнул вниз.

– Как нога?

Типичный Хёрст. Сразу обращает внимание на слабые места.

– Иногда напоминает о себе, – ответил я. – Как и многие другие вещи.

Он вновь посмотрел на меня. Его взгляд был проницательным, а дружелюбные манеры не могли скрыть холодный блеск в глазах.

– Зачем ты на самом деле вернулся?

– Я ведь сказал – появилась вакансия.

– Уверен, вакансии появляются все время и по всей стране.

– Меня привлекла эта.

– Умеешь же ты выбирать не то, что нужно.

– Ну должен же я быть хоть в чем-то хорош.

Он улыбнулся неестественно белой и насквозь фальшивой улыбкой.

– Если бы Гарри сообщил мне, кто приедет к нему на собеседование, ты никогда бы не получил эту работу. Арнхилл – деревушка маленькая. Люди здесь друг за другом приглядывают. Они не любят, когда сюда приезжают чужаки и начинают устраивать проблемы.

– Во-первых, я не чужак, а во-вторых, не уверен, что понимаю, какие проблемы я мог бы здесь устроить.

– Сам факт твоего приезда – это уже проблема.

– Совесть замучила? Нет, подожди, это же означало бы, что у тебя есть совесть.

Я увидел, как он дернулся. Самую малость. Рефлекторно. Хотел ударить меня в лицо, но сдержался. Едва.

– Случившееся здесь произошло уже очень давно. Не пора ли оставить прошлое в прошлом?

Оставить прошлое в прошлом. Словно это была какая-то школьная выходка или первая влюбленность. Я почувствовал, как во мне начинает закипать гнев.

– А что, если это произойдет опять?

Его лицо ничего не выражало. Возможно, он умел блефовать лучше, чем я.

– Не понимаю, о чем ты.

– О Бенджамине Мортоне.

– Его мать страдала от депрессии, и у нее случился нервный срыв. То, что подобное происходит с тем типом людей, которые становятся учителями, – это тревожный знак, не находишь?

Я проигнорировал его подколку и спросил:

– Слышал, Бен пропал незадолго до своего убийства?

– Дети иногда сбегают.

– На двадцать четыре часа? Как ты верно заметил, Арнхилл – деревушка небольшая. Где он был?

– Понятия не имею.

– Дети до сих пор играют на месте старой шахты?

Глаза Хёрста сверкнули, и он наклонился ко мне:

– Я знаю, на что ты намекаешь. И ты неправ. Ничего подобного…

Он оборвал себя на полуслове. Мимо нашего столика прошел пожилой мужчина в коричневых брюках-клеш, помахав Хёрсту рукой:

– Все в порядке, Стив?

– Не жалуюсь. Придешь завтра вечером на барную викторину?

– Ну кто-то ведь должен снова надрать тебе задницу.

Они расхохотались. Мужчина направился к другому столику, а Стивен повернулся ко мне. Улыбка исчезла с его лица столь молниеносно, словно кто-то щелкнул выключателем.

– Уверен, что человек с твоей квалификацией легко найдет себе работу учителя в месте получше этой дыры. Окажи себе услугу и уезжай, пока не случилось еще каких-нибудь неприятностей.

– Еще?

Значит, он знает о выходке с кирпичом.

– Скажи, – спросил я, – у твоего сына есть мопед?

– Не приплетай сюда моего сына.

– Что ж, я бы с удовольствием, но, похоже, у него есть неприятная манера бросать кирпичи мне в окно.

– Это отдает клеветой.

– А как по мне – умышленным повреждением имущества.

– Думаю, мы закончили.

Он начал отодвигать свой стул.

– Сочувствую насчет Мэри.

Выражение его лица изменилось. Губы задрожали, а один глаз дернулся. Внезапно Стивен показался древним стариком. На кратчайшее мгновение мне стало его почти жаль.

– Должно быть, тебе сейчас тяжело. Вы уже так давно вместе.

– Ревнуешь?

– На самом деле разочарован. Я всегда думал, что Мэри отсюда уедет. У нее были мечты.

– У нее был я.

Из его уст это прозвучало так, словно он был для нее не причиной остаться, а грузом, тянувшим ее вниз.

– И все?

– А что еще нужно? Мы любили друг друга и поженились.

– И жили долго и счастливо.

– Мы действительно счастливы. Впрочем, тебе этого, вероятно, не понять. У нас хорошая жизнь. У нас есть Джереми. У нас большой дом, две машины и собственная вилла в Португалии.

– Мило.

– Именно, блин. И никто, в особенности третьесортный учитель из дерьмовой школы, этого у нас не отнимет.

– Я думал, рак это уже сделал.

– Мэри – боец.

– Как и моя мама. Оставалась бойцом до самого конца.

Впрочем, это было неправдой. В конце она сдалась. Она просто кричала. Рак, возникший в ее легких и подпитываемый двумя десятками сигарет в день, распространился на ее печень, почки, кости. Он проник везде. Даже морфин не всегда мог унять боль. Она кричала и от агонии, и от страха перед единственной вещью, которая могла унять ее навсегда.

– Да, но это совсем другое. Мэри победит рак. Эти врачи в государственных клиниках, юнцы, блин, безусые, не могут знать всего.

Он вперил в меня взгляд. Его голубые глаза метали молнии, щеки раскраснелись, а в уголке рта начинала собираться пена.

– Они сказали, что она умирает, да?

– Нет! – Он стукнул ладонью по столу с такой силой, что стоявшие на нем бокалы с напитками подпрыгнули, а я подскочил на своем стуле. – Мэри не умрет! Я не позволю этому случиться.

На сей раз голоса в пабе и правда стихли. Казалось, сам воздух замер в неподвижности. Все взоры устремились на нас. Хёрст не мог этого не заметить. Какое-то мгновение, казавшееся бесконечным, я почти ждал, что он зарычит, перевернет стол и схватит меня за горло. Но, оглядевшись, он взял себя в руки и встал.

– Благодарю за заботу, но она, как и твое присутствие здесь, не обязательна.

Я смотрел, как он идет к выходу. И именно тогда я это и почувствовал. Подобно головокружению, меня накрыла волна ужаса. Желудок стал пустым, а руки и ноги – ватными.

Я не позволю этому случиться.

А ведь оно вот-вот случится снова.

После ухода Хёрста я допил свой бокал – просто демонстративно, а не потому, что мне так уж хотелось пива или нравилось сидеть в пабе, – и отправился домой. Моя нога протестовала. Она называла меня садистом и тупым придурком, которому нужно проглотить свою гордость и начать наконец пользоваться треклятой палочкой. Она была права. Дойдя до середины переулка, я остановился и, тяжело дыша, стал массировать неуклюжую, искривленную конечность.

Было уже почти девять, и на улице практически стемнело. Небо приобрело пыльно-серый оттенок; проглядывавшая из-за облачной завесы луна казалась собственной бледной тенью.

Я понял, что остановился у старой шахты. За моей спиной высились оставшиеся от нее темные громады отвалов породы, напоминавшие спящих драконов.

Территория шахты была велика, не меньше трех квадратных миль. С той стороны, с которой подошел я, ее отделял недавно возведенный забор с крепкими воротами, на которых висел замок. На воротах была табличка с надписью, гласившей: «Сельский парк Арнхилла. Открытие в июне».

Учитывая то, что на дворе стоял сентябрь, надпись, мягко говоря, выглядела чрезмерно оптимистичной. Планы заново обустроить эту зону существовали еще во времена моего детства. Все старые штольни и стволы якобы засыпали сразу после закрытия шахты. Однако ходили слухи, что это было сделано слишком быстро и не особо тщательно. Планы работ выполнялись не слишком аккуратно. Грунт начал оседать. В некоторых местах земля стала проваливаться. Я слышал историю о том, как один такой провал едва не унес жизнь человека, гулявшего с собакой.

Сегодня территория шахты производила впечатление такого же запустения, как и обычно. Мертвое, безлюдное место. На одном из склонов стоял казавшийся брошенным экскаватор. От одного его вида по моей спине побежали холодные мурашки. Не тревожь то, что сокрыто в недрах.

Развернувшись, я вновь медленно побрел домой нетвердым шагом. За спиной послышался шум. По переулку ко мне приближалась машина. В кои-то веки она ехала медленно. Точнее, она еле ползла. Я оглянулся, и меня ослепил свет фар. Они были включены на полную мощность. Подняв руку, я заслонил глаза. Какого черта?

И тогда я все понял. Машина подползла ко мне, и из нее послышался голос:

– Все в порядке, приятель?

Долговязый любитель геля для волос сидел на пассажирском сиденье побитого «Форда Кортина», который вел его коренастый приятель. Переулок был пустынным. Ни других машин, ни других домов. До коттеджа оставалось еще добрых четверть мили. Их было двое, и они сидели в машине, а у меня не было ничего, что можно было бы использовать в качестве оборонительного оружия, даже проклятой трости.

– Все в норме, спасибо, – ответил я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно.

– Тебя подбросить?

– Нет, не стоит.

Я не останавливался. Раздался скрежет коробки передач, и машина поползла рядом со мной.

– Ты сильно хромаешь, приятель. Тебе лучше сесть к нам.

– Я сказал, нет, спасибо.

– А я сказал, садись.

– Не думаю, что вам придутся по душе мои расценки.

Завизжав шинами, машина резко остановилась. Глупо, Джо. Действительно глупо. Иногда мой язык словно сам нарывается на драку. Или же он просто старается ускорить то, что в любом случае должно произойти.

Двери открылись, и оба вылезли из машины. Я мог попытаться сбежать, но это не принесло бы никакой пользы и выглядело бы жалко. Впрочем, я был не против немного пойти на попятную.

– Слушай, это была просто шутка, приятель. Я просто иду домой.

Долговязый шагнул ко мне:

– Это не твой дом. Тебе здесь не рады.

– Ладно, я понял намек.

– Нет, не понял. Именно поэтому он нас послал.

Некоторые вещи в жизни неизбежны. Как я уже говорил, дело не в судьбе, но в неотвратимой последовательности событий. За мгновение до того, как получить первый удар в лицо, я понял, как глупо поступил. «Он нас послал». Прихвостни Хёрста. Именно поэтому они и убрались, как послушные щенки, стоило ему только войти в паб. А когда я отказался уступить, он натравил их на меня. Все как обычно, подумал я, когда второй удар заставил меня согнуться пополам и упасть на колени.

Я свернулся клубком, а они стали пинать меня по ребрам. Мое тело пронзила обжигающая боль, и я закрыл голову руками. Увы, для меня такое было уже не впервой. Если бы мне не приходилось сжимать челюсти для того, чтобы не потерять зубы, то я сказал бы этим отморозкам, что меня избивали громилы и покруче. В том, что касалось избиений, они были просто жалкими любителями. Один из них пнул меня в спину. По позвоночнику разлилось пламя, и я вскрикнул. Что ж, иногда везет даже любителям. Я не думал, что Хёрст приказал им убить меня, однако удар был силен. Думаю, эти придурки даже не понимали насколько.

Ботинок врезался мне в голову выше уха. Череп словно взорвался, а зрение помутилось. И тогда издалека донесся какой-то звук. Звук, похожий на крик или вопль. Едва оставаясь в сознании, я разобрал сдавленные проклятия. Кто-то заорал от боли, однако это был не я. А затем, к своему изумлению, я услышал, как захлопнулись двери и машина помчалась прочь. Я бы почувствовал облегчение, если бы мне не было больно до такой степени, что я в любое мгновение мог провалиться в беспамятство.

Я лежал на холодной твердой земле, а мое тело корчилось в агонии. Больно было даже дышать, не говоря уже о том, чтобы двигаться. Голова гудела. Плохой знак. А еще у меня было ощущение, что я лежу здесь не один.

Я почуял движение, однако уже не мог определить, с правой или с левой стороны. Кто-то коснулся моей руки. Я попытался сконцентрироваться на склонившемся надо мной лице. Оно то исчезало из поля зрения, то вновь появлялось передо мной. Светлые волосы. Алые губы. Последней мыслью, пришедшей мне в голову до того, как темнота наконец поглотила меня, была мысль о том, что лучше бы я умер.

Потому что альтернатива была куда хуже.

11

По сверкающему линолеуму скрипели резиновые подошвы. Пахло капустой, дезинфицирующим средством и кое-чем другим, чего дезинфицирующее средство не могло закамуфлировать: фекалиями и смертью.

Если это рай, то в нем воняет, подумал я и открыл глаза.

– А вот вы и вернулись к нам, в мир живых.

Туман в глазах рассеялся, и я увидел перед собой женщину во врачебном халате. Она была высокой, худой, с короткими светлыми волосами и волевыми чертами лица.

– Вы знаете, где вы?

Я посмотрел поверх голубых занавесок, до половины затянутых на моей узкой койке, на пробегавших мимо меня взволнованных медсестер, прислушался к доносившимся откуда-то по соседству крикам и стонам… и сделал невероятное предположение:

– В больнице?

– Допустим.

Подойдя, она посветила фонариком мне в глаза. Я зажмурился и попытался отвернуться, но мой воспаленный мозг тут же пронзила очередная порция боли.

– Ладушки.

Я ощутил запах ее дыхания. Кофе и мятные леденцы. Она взяла в руки мою голову и подвигала ею из стороны в сторону.

– А сможете назвать свое имя?

– Джо Торн.

– А какой сегодня день, Джо?

– М-м-м… 6 сентября 2017.

– Хорошо… А дата вашего рождения?

– 13 апреля 1977.

– Хорошо.

Отступив назад, она улыбнулась. Впрочем, ее улыбка казалась вымученной. Она выглядела как человек, который в течение всего дня старается быть максимально эффективным, а остальное время спит. Однако спит явно недостаточно.

– Вы помните, что произошло?

– Я… – Мой мозг все никак не хотел приходить в нормальное состояние. Если я думал слишком интенсивно, он начинал болеть. – Я возвращался домой из паба и…

Машина. Отморозки Хёрста. И было что-то еще.

Помолчав, я добавил:

– Не помню.

– Вы пили?

– Не более литра, – в кои-то веки я сказал правду. – Все случилось довольно быстро.

– Ладно. Вполне очевидно, что на вас напали, поэтому с вами захотят побеседовать полицейские.

Чудесно.

– Я в порядке?

– У вас серьезные ушибы ребер и нижней части туловища.

– Ясно.

– Еще у вас сильные ссадины и две впечатляющих размеров шишки на голове, однако каким-то чудесным образом вам удалось избежать переломов и сотрясения. Впрочем, мы предпочли бы, чтобы вы провели ночь здесь, под нашим наблюдением.

Она продолжала говорить, однако я ее уже не слышал. Я вдруг вспомнил. Вспомнил склонившуюся надо мной фигуру.

– Как я здесь оказался?

– Вас нашла добрая самаритянка. Она проезжала мимо. Увидела вас на тротуаре и привезла сюда. Вам повезло.

– Как она выглядела?

– Миниатюрная, светловолосая. А что?

– Она еще здесь?

– Да, в приемном покое.

Я спустил ноги с кровати.

– Мне нужно отсюда убираться.

– Мистер Торн, я не думаю, что было бы разумно…

– Да мне пофигу, что вы считаете разумным.

Ее бледные впалые щеки слегка покраснели. Она кивнула. Отодвинув занавеску, она встала с другой стороны койки:

– Отлично.

– Простите меня… Я…

– Не нужно. Это ваш выбор.

– Вы не станете меня останавливать?

Она устало улыбнулась.

– Если вы чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы выйти отсюда, то я мало что могу сделать.

– Обещаю, я постараюсь не свалиться замертво.

Она пожала плечами.

– Скажу вам по секрету, в морге у нас больше свободных мест.

Зайдя в туалет, я открыл кран умывальника и побрызгал водой себе в лицо. Засохшую кровь вода не смыла, однако это позволило мне почувствовать себя в чуть большей мере человеком. Я захромал обратно в коридор. Больница была большой, со множеством выходов. Двигаясь в направлении, противоположном от главного входа, я углубился в лабиринт серо-голубых коридоров. Наконец я увидел нужный мне знак. «Северный выход», – гласила надпись на нем. Сойдет.

Я дошел до выхода медленнее, чем хотелось бы. Ушибленные ребра бунтовали на каждом шагу, в спине было такое ощущение, словно кто-то вогнал между позвонков раскаленный шип, а череп сдавливала непрекращающаяся тупая боль. Впрочем, могло быть и хуже. Меня могла найти она.

Дойдя до северного входа, я распахнул двери. Ночной воздух встретил меня ледяной пощечиной. После удушливого тепла больницы все мое тело бросило в дрожь. Какое-то мгновение я стоял на месте, стараясь сдержать озноб и глотая морозный воздух. Трясущимися руками я вытащил свой сотовый телефон. Нужно вызвать такси. Нужно добраться до коттеджа раньше, чем… И тогда до меня дошел весь смысл произошедшего, поразив меня подобно грому.

Если она здесь, если она проезжала по арнхилльскому переулку этим вечером, то она уже знает, что я жив.

Услышав звук двигателя, я опустил телефон. Я понял, что это она, еще до того, как блестящий серебристый мерс остановился передо мной, опустив одно из окон.

Глория улыбнулась мне с водительского сиденья.

– Джо, милый, ты выглядишь просто ужасно. Садись. Я отвезу тебя домой.

В жизни любого порочного человека рано или поздно настает момент, когда он понимает, что его слабина – будь то алкоголь, наркотики или же, как в моем случае, азартные игры – превратилась в настоящую серьезную проблему.

Мой момент озарения случился, когда я встретил Глорию. Можно даже сказать, что Глория спасла меня от себя самого.

Полагаю, что до встречи с ней мне удавалось притворяться, что азартные игры были для меня просто хобби. Всего лишь игрой. Развлечением. Зеленое сукно игрового стола и шелест карт отняли у меня работу, друзей, сбережения, машину; я играл практически каждую ночь, однако все равно продолжал считать, что у меня все под контролем.

Забавно, но наиболее искусно человек блефует в отношении самого себя.

В карты меня научили играть дедушка с бабушкой. Кункен, двадцать одно, ньюмаркет, семерки и наконец покер. Мы играли на монетки, которые дедушка с бабушкой держали в большой стеклянной банке. Даже в восьмилетнем возрасте игра меня завораживала. Мне нравился замысловатый бледно-красный орнамент рубашек карт, нравилось разнообразие мастей, нравились напоминавшие перевертышей двуликие тузы, величественные короли и дамы, вульгарные и слегка зловещие валеты.

Я обожал смотреть, как дедушка молниеносно сдает карты своими желтыми мозолистыми пальцами; эти пальцы выглядели грубыми и неуклюжими, однако карты метали с практически нечеловеческим проворством.

Я пытался копировать то, как он тасует колоду, как снимает ее, старался научиться его ловкости рук. Одни из самых счастливых моих детских воспоминаний – это воспоминания о том, как я сидел на покрытой пятнами жира их маленькой кухоньке за видавшим виды пластиковым столом, на котором стояли три бокала (кола – для меня, стаут – для дедушки и лагер с лаймом – для бабули), и глядел на карты, пока в пепельнице догорали окурки их сигарет.

Некоторым из этих игр я научил и Энни. Это, конечно, было не совсем то, потому что для игры обычно нужно минимум три человека, а у моих родителей никогда не было времени на карты, однако мы скоротали немало дождливых дней, играя в снап и раскладывая пасьянсы.

После аварии я перестал играть и сконцентрировался на учебе. Решил поступить в педагогический колледж. Я любил английский язык, да и работа казалась достойной – такой, которая могла бы заставить маму гордиться мной. Или, быть может, какая-то часть меня считала, что это способ сделать мир лучше. Помогая детям, я мог бы искупить все то плохое, что совершил, когда сам был ребенком.

К своему собственному удивлению, я оказался хорошим учителем. В одной из школ меня выбрали классным руководителем года; ходили даже слухи, что меня планируют сделать завучем. Я должен был чувствовать себя счастливым или по крайней мере быть довольным. Должен был быть, но не был. Чего-то не хватало. Во мне поселилась пустота, которую не могли заполнить ни работа, ни друзья, ни девушки. Порой я чувствовал, что вся моя жизнь нереальна. Так, словно реальность закончилась со смертью Энни и с тех пор жизнь была лишь пародией на нее.

Примерно в тот период я вновь взял в руки карты. Найти знакомых, которые были тоже не прочь сыграть партию-другую после работы в пабе, труда не составляло. Как и пьяницы, азартные игроки всегда находят друг друга. Но уже очень скоро дружеских игр на несколько фунтов стало недостаточно.

И именно тогда, как это обычно и бывает, мне встретился один человек. Человек, который все изменил. Черт, садящийся тебе на плечо. Я был слегка навеселе и уже собирался уходить, когда один из завсегдатаев – тощий, болезненного вида тип, чьим именем я никогда даже не интересовался, – подошел ко мне и прошептал: «Интересует настоящая игра?»

Надо было сразу ответить ему «нет». Улыбнуться, сказать, что уже поздно, что через несколько часов мне нужно идти на работу, не говоря уже о необходимости проверить целую стопку домашних заданий. Напомнить самому себе, что я учитель, а не карточная акула. Я ездил на тойоте, пил кофе в сетевых кофейнях и ел обычные сэндвичи. Это был мой мир. Я должен был просто уйти, поймать такси, приехать домой и продолжать жить дальше.

Только так мне и следовало поступить. Однако я этого не сделал.

«Куда идти?» – спросил я.

Глорию я встретил гораздо позже, когда понял, что оказался на дне, когда долги стали сыпаться мне под ноги, как неразорвавшиеся гранаты, когда я бросил работу и продал свою тойоту, когда мне стал отказывать каждый уважающий себя ростовщик. Однажды вечером меня затащили в фургон, в котором сидела она, улыбаясь своей улыбкой американской чирлидерши и американской же психопатки…

Вот тогда я выкрикнул: «Нет! Прошу, нет!»

Я хромаю не из-за аварии, случившейся двадцать пять лет назад, хотя некоторое время я действительно из-за нее хромал. Однако к тому моменту, когда я оказался в том фургоне, эта хромота уже давно прошла, а шрамы зажили. Приложив розовый ноготь к моим губам, Глория мило прошептала:

– Не нужно просить, Джо. Не выношу мужчин, которые упрашивают.

И я перестал упрашивать. Я стал кричать.

Она постучала пальцами по рулю. Этой ночью ее ногти были покрыты красным лаком с блестками. В колонках играла музыка Human League.

При этих аккордах словно каждый атом моего тела сжимался от ужаса. Глория любила причинять людям боль и слушать музыку восьмидесятых. Меня же тошнило от таких певиц, как Синди Лопер. Именно поэтому я никогда не ходил на вечеринки в стиле восьмидесятых.

– Как ты меня нашла?

– У меня свои методы.

Мое сердце замерло.

– Только не Брендан.

– О нет. С Бренданом все в порядке. – Она взглянула на меня с укором. – Я не трогаю людей без причины. Даже тебя.

Я почувствовал облегчение и какую-то глупую благодарность. А затем мне пришла в голову другая мысль:

– А что с теми двумя? Которые напали на меня?

– А, с Тупым и Еще Тупее? Вывих плеча и сломанный нос. Я не особо усердствовала. Но даже этого хватило, чтобы заставить их дать чесу.

Даже не сомневаюсь, подумал я. Готов поспорить, что хватило. Возможно, Глория и выглядела как хрупкая фарфоровая кукла, но единственной куклой, с которой у нее было хоть что-то общее, была кукла-убийца из фильма ужасов «Детская игра». По слухам, в детстве Глория была гимнасткой, но затем перешла в единоборства, где ее отстранили от соревнований после того, как она отправила соперницу в кому. Эта женщина была быстрой, сильной и знала каждую уязвимую точку на человеческом теле. Включая те, которые еще не были известны анатомии.

Она опять посмотрела на меня.

– Они бы могли убить тебя, если бы я не вмешалась.

– И сделать за тебя твою работу.

– Фу, – сказала Глория обиженно. – От мертвого тебя мне нет никакой пользы. Мертвецы не выплачивают долгов.

– Это звучит обнадеживающе.

– А Толстяк все еще хочет получить свою наличность.

– Люди действительно так его называют? Или же он просто позаимствовал имя у героя комиксов?

Она сдавленно хихикнула.

– Видишь ли, вот именно из-за таких комментариев он посылает за тобой людей вроде меня.

– Какой милый парень. Надо будет как-нибудь с ним встретиться.

– Не советовала бы.

– Я работаю над тем, чтобы собрать деньги. У меня новая работа.

– Прости меня за прямоту, Джо, но несколько фунтов делу не помогут. Тридцать штук. Именно столько хочет получить Толстяк.

– Тридцать? Но это гораздо больше, чем…

– В следующем месяце он захочет сорок. Ты знаешь, как это работает.

Я кивнул, поскольку определенно знал, и сказал:

– У меня есть план.

– Слушаю.

– Здесь живет один человек. Он хочет, чтобы я покинул деревню. Очень сильно хочет.

– Это ведь не тот самый человек, который подослал этих отморозков избить тебя?

– Он самый.

– И за это он отвалит тебе толстую пачку наличности?

– Да.

– С чего такая щедрость?

Из-за того, что произошло. Из-за того, что он сделал. Из-за того, что, как он сказал сам, у него сейчас хорошая жизнь, которую я с легкостью могу разрушить.

– Он мне должен, – произнес я вслух. – И он очень не хочет, чтобы я устроил ему неприятности.

– Интересно. Кто этот человек?

– Член сельсовета и успешный предприниматель.

Включив поворотник, она свернула к деревне.

– Мне нравятся публичные фигуры. Существует очень много способов разрушить их жизни, не правда ли?

– Никогда о таком особо не задумывался.

– О, зря. Они – самые легкие жертвы. У них много всяких благ, которые очень легко отобрать.

– В таком случае я неуязвим.

– Ну, неуязвимых нет в принципе. Однако от физической боли оправиться действительно проще всего.

Вероятно, в тот момент каждая клеточка моего тела хотела возразить ей. Но я промолчал. Говорить с Глорией о боли было не лучшей идеей. Это все равно что осуждать сафари, говоря с браконьером.

Некоторое время мы ехали молча. Наконец она вздохнула.

– Ты мне нравишься, Джо…

– У тебя забавный способ это демонстрировать.

– Я слышу в твоем голосе нотки сарказма.

– Ты искалечила меня.

– На самом деле я не дала тебе превратиться в калеку. – Подъехав к коттеджу, она поставила машину на ручной тормоз. – Толстяк хотел, чтобы я сломала тебе здоровую ногу.

Она повернулась и мягко положила руку мне на бедро.

– К счастью для тебя, я – всего лишь обыкновенная дурочка из Манчестера, которая все перепутала.

Я взглянул на нее.

– Ты хочешь, чтобы я тебя поблагодарил?

Она вновь улыбнулась, и эту улыбку можно было бы назвать приятной, если бы ее голубые глаза не были такими безжизненными. Если глаза – зеркало души, то в зеркале Глории отражались лишь пустые комнаты, устланные окровавленными простынями.

Ее рука скользнула с моего бедра к колену, и она его сильно сжала. Для миниатюрной женщины ее хватка была очень крепкой. В других обстоятельствах это было бы здорово. Однако в тот момент я едва не задохнулся. Боль была настолько сильной, что я не мог даже закричать и уже думал, что вот-вот потеряю сознание, когда она меня отпустила. Схватив ртом воздух, я откинулся на спинку сиденья.

– Я не хочу, чтобы ты меня благодарил. Я хочу, чтобы ты принес мне тридцать штук, потому что в следующий раз я уже не буду, на хрен, такой доброй.

12

– Дай угадаю: это был паровой каток, – произнесла Бет.

Я попытался приподнять бровь и ощутил резкую боль. С утра у меня болело практически все. Единственным утешением было то, что боль в ноге на этом фоне казалась не такой уж и сильной.

– Очень смешно, – сказал я, подсаживаясь к ней за столик в школьной столовой. – Прости, что не расхохотался. Не хочу себе что-нибудь порвать.

В ее взгляде появилась тень сочувствия. Хотя, возможно, она просто чем-то подавилась.

– Что случилось?

– С лестницы упал.

– Правда?

– Ступеньки очень крутые.

– Ясно.

– Легко споткнуться.

– Ага.

– По твоему тону можно предположить, что ты мне не веришь.

Она пожала плечами:

– Просто подумала, что ты мог насолить кому-то еще.

– Ты очень низкого мнения обо мне.

– Нет. Я очень высокого мнения о твоей способности быть невыносимым.

Я хохотнул, и это, разумеется, отдалось болью.

– Что ж, – сказала Бет, – по крайней мере, тебе хватает сил над этим смеяться.

– Едва хватает.

Выражение ее лица смягчилось.

– Серьезно, ты в порядке? Если ты хочешь о чем-то поговорить…

Прежде чем я успел ответить, до меня донеслась смесь из запахов смрадного дыхания и паршивого геля после бритья. Кашлянув, я отодвинул от себя сэндвич. По правде говоря, я и так был не слишком голоден.

– Здорово, Джоуи.

Никогда бы не подумал, что мог бы возненавидеть его еще сильнее, чем уже ненавидел, однако добавление «уи» в конце моего имени сделало это возможным.

Пододвинув стул, Саймон сел. Сегодня на нем были футболка с «Волшебным приключением» и темно-бордовые вельветовые брюки.

– Ух ты, однако же, мужик, что случилось? Тому парню, надеюсь, досталось не меньше?

– У него все костяшки в синяках, – съязвила Бет.

Саймон изобразил смех. Похоже, ему не нравились остроумные женщины. Рядом с ними он, должно быть, чувствовал себя идиотом. Если так, то ощущения в этом случае его не подводили.

– С лестницы свалился, – сказал я.

– Правда? – Он покачал головой. – Я подумал, что это могло быть как-то связано со Стивеном Хёрстом.

Я впился в него взглядом.

– Что?

– Я видел, как вы вчера беседовали в пабе.

– Ты был там?

– Просто зашел попить пивка.

И пошпионить за мной, пронеслось в моей голове. Знаю, я параноик. Возможно. Но почему нельзя было просто поздороваться?

– Не хотел вам мешать, – добавил Саймон.

Типичная дежурная отговорка, как по мне.

– А при чем здесь вообще Стивен Хёрст? – спросил я невинно.

Если уж мы решили поиграть в «милых обманщиц», то, готов поспорить, победа останется за мной.

Саймон улыбнулся, и я почувствовал, что его улыбка выводит меня из себя.

– Ну, строго по секрету… Стивен Хёрст может производить впечатление уважаемого члена сельсовета, однако ходят слухи, что он не прочь прибегнуть к менее профессиональным методам в отношении людей, которые вызывают у него недовольство.

– В смысле?

– В том смысле, – сказала Бет, – что у Джереми Хёрста был конфликт с нашим предыдущим физруком. И в вечер перед тем, как физрук уволился, у него случился конфликт с чьими-то кулаками по дороге домой.

Бет посмотрела на меня, и я понял – она знает. Знала с того самого момента, когда я, морщась от боли, подсел к ней за стол.

– Ну, не нужно обращать внимание на слухи, – произнес я спокойно.

– Разумно, – сказал Саймон и, с шумом развернув свой куриный сэндвич, начал жадно его поглощать.

Я готов был поспорить, что он даже спит с шумом.

– Впрочем, это мне кое о чем напомнило, – пробормотал он. – Помнишь Кэрол Уэбстер?

– Прошу прощения?

– Стокфордская академическая школа. Она была там завучем.

Я попытался сохранить спокойное лицо, хотя мое сердце забилось чаще, подобно тому как бегун ускоряет свой темп при виде финишной линии. Вот только я, в отличие от бегуна, не ощущал ровным счетом никакой радости от направления, которое принимал этот разговор.

– Боюсь, что не помню.

Вообще-то это было неправдой. Я прекрасно помнил Кэрол Уэбстер. Она была чрезвычайно полной женщиной с копной темных волос и выражением постоянного недовольства на лице, причем я никогда не мог понять, чем конкретно она недовольна – собой, школой или миром в целом.

– Ну, мы с ней общаемся в «Фейсбуке».

Кто бы сомневался, подумал я. «Фейсбук» – это место, где люди, у которых нет друзей в реальной жизни, могут общаться с людьми, с которыми в реальности никогда не стали бы общаться.

– Как мило.

– И она тебя помнит. Точнее, помнит то, как ты уволился.

– Да?

– Это произошло примерно в то же время, когда из школьного сейфа пропали все деньги.

Я спокойно на него посмотрел.

– Думаю, тебя дезинформировали. Как я слышал, деньги удалось вернуть.

Он в притворной задумчивости погладил себя по подбородку.

– О да. Полагаю, именно поэтому никто и не привлекал полицию. Дело вроде замяли.

Бет посмотрела на Саймона.

– Это была попытка с изяществом бегемота намекнуть, что мистер Торн в чем-то замешан?

Саймон вскинул руки в издевательски-примирительном жесте:

– О нет. Ни в коем случае. Просто говорю о том, в какой связи она его вспомнила. О временных совпадениях. Кстати, говоря о времени, – добавил он, взглянув на часы, – мне нужно пообщаться с ребенком, оставленным после уроков. Увидимся позже.

– Да, – сказал я, – увидимся.

– Но только если мы сначала сделаем прививки от тебя, – пробормотала Бет, мило улыбаясь.

Я смотрел Саймону вслед и думал о том, как хорошо было бы, если бы у него под ногами взорвался вулкан или если бы ему на голову упал потолок. Впрочем, случись с ним внезапное самовозгорание, меня бы это тоже устроило.

– Не давай ему себя разозлить, – сказала Бет.

– А я и не злюсь.

– Вздор. Саймон – чертовски паршивый учитель, но на нервы он действовать умеет. Если у тебя есть ахиллесова пята, он найдет это больное место и вцепится в него, как изголодавшийся терьер.

– Благодарю за красочное сравнение.

– Не за что. – Она запихнула в рот немного пасты. – Это ведь неправда?

– Что?

– Ты ведь не свистнул деньги из сейфа той школы, в которой работал до этого?

– Нет.

Впрочем, я собирался это сделать. К тому моменту я пал уже достаточно низко для подобных вещей. Однако, когда дело дошло до кражи, я не смог ее совершить.

Не смог, потому что кто-то меня опередил.

– Извини, – сказала Бет. – Не следовало даже спрашивать.

– Забудь.

– Просто я знаю, что Гарри отчаянно нуждался в учителе английского, потому что, скажем прямо, за этой должностью закрепилась дурная репутация…

– Как я и сказал, забудь.

– Но даже Гарри не стал бы…

– Забудь! – рявкнул я.

Бет пристально посмотрела на меня. Не нужно обижать единственного человека, который здесь относится ко мне с симпатией, подумал я, а вслух произнес:

– Извини. Просто мне все еще больно, и…

– Нет, все в порядке, – она покачала головой, блеснув серебряными серьгами. – Иногда я просто не чувствую, когда следует заткнуться.

– Не то чтобы…

Стоявший на вибрации телефон зажужжал у меня в кармане. Я бы предпочел пропустить звонок, однако это могла быть Глория, которая прошлой ночью четко дала понять, что игнорировать себя она не позволит.

– Извини, – сказал я еще раз. – Мне просто нужно…

– Без проблем.

Вытащив телефон из кармана, я взглянул на экран. Это была не Глория. На экране высветилось текстовое сообщение, и от его вида в мою кожу словно вонзился миллион крошечных ледяных игл.

– Что-то не так?

Да.

– Нет, – произнес я вслух, убрав телефон обратно в карман. – Однако я вспомнил, что мне нужно быть в одном месте.

– Сейчас?

– В эту самую минуту.

– У тебя через тридцать минут урок.

– Я вернусь.

– Рада это слышать, Джо.

Морщась, я натянул куртку.

– Увидимся позже.

– Смотри под ноги.

Я нахмурился.

– Зачем?

Бет вздернула бровь.

– Ты ведь не хочешь еще раз свалиться с лестницы, правда?

13

Церковь Святого Фаддея была покрытым сажей зданием, напоминавшим скорее полуразвалившуюся станцию скаутов, чем деревенский храм. Никакого тебе шпиля – лишь дырявая крыша с отваливающейся черепицей. Решетки на окнах, заколоченные двери. Единственными ее прихожанами были гнездившиеся внутри вороны и голуби.

Толкнув калитку, я зашагал по неровной тропинке. Погост выглядел таким же заброшенным, как и сама церковь. На нем уже давным-давно никого не хоронили. Моих сестру и родителей кремировали в большом крематории в Мэнсфилде.

Надгробия были покрыты сколами и трещинами. Погода и время стерли надписи на них до такой степени, что некоторые уже невозможно было прочесть. Несколько самых старых надгробий упали из-за разросшихся древесных корней и теперь едва виднелись среди травы и сорняков.

Я задумался о том, как сильно мы стараемся оставить свидетельство того, что когда-то жили на этой земле. Оставить память о себе. Однако в итоге даже надгробие является чем-то преходящим, непостоянным. Нельзя победить в схватке со временем. Это все равно что бежать вверх по постоянно ускоряющемуся эскалатору, который движется вниз. Время всегда деловито идет вперед и всегда убирает за собой, сметая осколки старого и принося новое.

Я медленно обогнул церковь. Здесь тропинка шла чуть в гору, а надгробий было меньше. Остановившись, я огляделся. Какое-то мгновение я его не видел. Возможно, его здесь уже нет. Возможно, сообщение было просто каким-то… Но нет, вот он. Притаился на дальнем конце кладбища, поросший плющом и лозой.

Ангел. Не мемориал и не надгробная статуя. Очевидно, скульптуру установили владельцы шахты еще в викторианскую эпоху. Некоторые поговаривали, что это произошло после того, как их дочери-близняшки умерли в младенчестве, однако, когда могилу вскрыли (церковь обосновала такой шаг своим беспокойством по поводу отсутствия надгробной надписи), человеческих останков там обнаружено не было.

В действительности никто не знал, как ангел здесь появился и зачем. Сейчас, с отбитыми руками и головой, он уже даже не был особо похож на ангела. Его квадратный каменный постамент покосился, а некогда струившееся одеяние было покрыто многочисленными сколами и поросло пушистым мхом, словно сама природа хотела согреть его каменные кости.

Я наклонился, и на меня нахлынула новая волна боли, напомнив о том, что скоро мне нужно будет принять очередную дозу обезболивающего. Смахнув с постамента мох и траву, я увидел слегка поблекшую, однако все еще вполне читаемую надпись:

Но Иисус сказал: пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное.

Я вновь открыл сообщение в своем телефоне:

Отпустите души детей. К чертям их. И катитесь в тартарары.

Давным-давно шайка подростков залила ангела краской. Та самая шайка, которая отбила статуе голову и руки, обезглавив и искалечив ее. У их поступка не было особой причины. Обычный тупой вандализм, подогретый дешевым сидром и подростковой бравадой.

Обезобразить статую с помощью лопаты и краски придумал Хёрст. А вот слова, к моему стыду, пришли в голову мне. Пьяный и глумливо подбадриваемый остальными членами шайки, я тогда был очень доволен собой.

Позже, блюя желчью, стоя над унитазом и не зная, куда деваться от стыда, я чувствовал себя полным дерьмом. Моя семья не была религиозной, однако я все равно понимал, что мы поступили плохо.

Даже по прошествии двадцати пяти лет мне тяжело об этом вспоминать. Забавно, что хорошие воспоминания улетают подобно быстрым и хрупким бабочкам, которых невозможно поймать не раздавив, в то время как дурные воспоминания – вроде чувства вины или стыда – цепляются к тебе подобно паразитам, тихо поедающим тебя изнутри.

В тот день нас было четверо: Хёрст, я, Флетч и Крис. Мэри с нами не пошла. Она проводила с нашей компанией все больше и больше времени – к глубочайшему возмущению Флетча, которому не нравилось, что в наших рядах была девчонка, – однако все же ходила с нами не всегда. Хотя Хёрст, вероятно, обо всем ей потом рассказал. А в школе слухи распространяются быстро, и то, что на церковном кладбище в тот день были только мы, не означало, что о произошедшем не узнал кто-нибудь еще.

Одно можно было сказать точно: человек, приславший сообщение на телефон, учился вместе с нами в школе. Возможно, электронное письмо тоже было от него? Я пытался звонить на его номер, однако мой вызов переадресовывался на автоответчик. Тогда я сам отправил текстовое сообщение, не особо, впрочем, надеясь на ответ. Вряд ли незнакомцу хотелось со мной общаться. Ему (или ей) было нужно, чтобы я пришел сюда. Но зачем?

Выпрямившись, я взглянул на обезглавленного ангела, но скульптура явно не хотела давать мне никаких подсказок. Я задумался, что же произошло с ее головой и руками. Вероятно, церковь сохранила их. Или какой-то чудак утащил в качестве сувениров и теперь держит в тайнике под половицами. Всяко лучше, чем настоящая голова.

Я что-то упускал. Что-то очевидное. Внезапно я обратил внимание на то, как странно наклонена статуя, и все понял. Обойдя ее сзади, я снова нагнулся.

Там, где корни лозы начали выталкивать ее из земли, было углубление. Ямка в сырой земле. И в эту ямку было что-то воткнуто. Сунув в нее руку, я скривился от ощущения холодного влажного грунта. Что-то, завернутое в полиэтилен. Мне понадобилось сделать пару рывков, чтобы вытащить его. Стряхнув с пакета грязь вместе с несколькими слизняками и уховертками, я стал его рассматривать. Размерами с лист формата А4, толщиной с половину средней книги в мягком переплете. Обернуто пакетом для мусора и стянуто изолентой. Чтобы открыть его, понадобятся ножницы. А это означало, что мне придется вернуться в школу.

Сунув пакет в рюкзак к записным книжкам и сочинениям, которые сейчас мне следовало проверить, я застегнул его, поднялся и быстро зашагал обратно к калитке, огибая церковь, но, уже почти дойдя до нее, понял, что я здесь не один. На единственной скамейке под старым явором сидел какой-то человек. Знакомый тощий, сгорбленный силуэт. Мое сердце упало. Только не сейчас. Мне нужно вернуться в школу. Нужно вскрыть пакет. Еще не хватало разыгрывать обеспокоенного учителя или треклятого доброго самаритянина.

Однако верх взяла та невыносимая часть моей личности, которую искренне заботят проблемы детей и которая, собственно, и привела меня в педагогику.

Я подошел к скамейке.

– Маркус?

Слегка вздрогнув, он оглянулся и поднял глаза. Реакция того, кто всегда ждет лишь оскорблений или ударов.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я.

Выражение его лица изменилось, и он покраснел от стыда.

– Ничего.

– Ясно.

Я ждал. Именно это иногда и бывает нужно. Если ты хочешь, чтобы дети тебе о чем-то рассказали, на них нельзя давить. Тебе следует отступить и дать им признаться во всем самим.

Маркус вздохнул.

– Я прихожу сюда, чтобы съесть свой обед.

Мне хотелось задать вопрос «почему?», однако я понимал, что это было бы глупо. Почему Рут Мур каждый день ела свой обед на автобусной остановке неподалеку от школы? Потому что там было безопаснее. Можно было не опасаться хулиганов. Лучше уж провонявшаяся мочой остановка или влажная скамейка на холодном кладбище, чем ритуальное унижение в столовой или на игровой площадке.

– Вы не будете меня ругать за то, что я вышел за территорию школы? – спросил Маркус.

Я сел рядом с ним, стараясь не поморщиться от очередного приступа головной боли.

– Нет. Хотя мне любопытно, как ты смог пройти мимо охранника.

– Так я вам и скажу.

– Справедливо, – ответил я, оглядевшись. – Не нашел места получше?

– В Арнхилле?

Опять-таки справедливо.

– Ты здесь прячешься от Хёрста?

– А вы сами как думаете?

– Послушай…

– Если вы собрались прочесть мне лекцию о том, как я должен противостоять Хёрсту, потому что хулиганы уважают тех, кто противостоит им, тогда можете засунуть эту фигню обратно в свой дурацкий рюкзак вместе с копией «Гардиан».

Он с вызовом взглянул на меня. Мальчишка был прав. Хулиганы не уважают тех, кто пытается дать им сдачи. Они лишь бьют их сильнее. Потому что их всегда больше. Простая математика.

Я решил попробовать снова:

– Я не собираюсь говорить тебе ничего такого, Маркус, потому что это точно фигня. Лучшее, что ты можешь сделать, – это не высовываться, избегать Хёрста и просто дождаться окончания школы. А она скоро закончится, пусть тебе сейчас так и не кажется. Но ты еще можешь обратиться ко мне. Я разберусь с Хёрстом. Можешь на это рассчитывать.

Какое-то мгновение он смотрел на меня, пытаясь понять, кормлю ли я его баснями или же мне серьезно можно доверять. Откуда ему было знать? Наконец Маркус коротко кивнул:

– Дело не только во мне. Хёрст достает кучу ребят. Его боятся все… Даже другие учителя.

Я вспомнил о том, что Бет говорила в пабе. О том, что Джулия Мортон была классным руководителем Хёрста. Об исчезновении Бена.

– А как насчет миссис Мортон? Она ведь в прошлом году была его классным руководителем, правда?

– Да, но она его не боялась. Она была вроде… вас.

Памятуя о том, что Джулия убила своего сына, а затем вышибла себе мозги, я не был уверен, принимать ли слова Маркуса в качестве комплимента.

– Ты знал Бена Мортона? – спросил я.

– Не особо. Он учился в средней школе только один год.

– А что насчет Хёрста? Он доставал Бена?

Маркус покачал головой:

– Хёрст не трогал Бена. Бен был популярным. У него были приятели…

Он явно колебался.

– Но что-то случилось, – подстегнул я его.

Маркус покосился на меня.

– Многие ребята помладше хотят произвести впечатление на Хёрста. Быть его союзником. Частью его команды.

– И?..

– Хёрст заставляет их делать разную хрень… чтобы они могли проявить себя.

– Вроде посвящения?

Он кивнул.

– А какую именно хрень?

– Да всякие тупые выходки вроде подвигов. Выглядит на самом деле жалко.

– На территории школы?

– Нет. Хёрст знает одно местечко… на территории старой шахты.

Я почувствовал, как кровь начинает стыть у меня в жилах.

– На территории старой шахты? Или под ней? Он там что-нибудь нашел? Тоннели, пещеры?

Мой голос зазвучал громче. Маркус уперся в меня взглядом:

– Я не знаю, ясно? Я никогда не хотел быть частью гребаной шайки Хёрста.

Черт, я слишком сильно на него надавил. Но он знал правду. Просто не был еще готов сказать ее. Впрочем, я и так уже обо всем догадывался, так что нажимать на него дальше не имело смысла. Мы вернемся к этому разговору как-нибудь в другой раз. А с детьми вроде Маркуса «другой раз» бывает всегда. Хёрсту, может быть, все равно, над кем издеваться, однако, как и у родителей, у школьных хулиганов есть свои любимчики, даже если они в этом не признаются.

Я вновь обвел взглядом кладбище.

– Знаешь, когда я был ребенком, мы иногда сюда приходили.

– Правда?

– Да, мы…

Уродовали статуи ангелов, подумал я, а вслух произнес:

– …пили, курили и все такое. Наверное, лучше не рассказывать тебе о таком.

– Мне нравится смотреть на старые могилы, – сказал Маркус. – На имена людей. Представлять, какими были их жизни.

Короткими, тяжелыми и полными лишений, подумал я. Такими были жизни большинства людей в XIX веке. В исторических драмах и глянцевитых экранизациях мы прошлое романтизируем. Примерно как природу. Природа некрасива. Она жестока, непредсказуема и не прощает ошибок. Сожри, или сожрут тебя. Вот что такое природа. Сколько бы натуралисты ни пытались приукрасить ее в своих научно-популярных сериалах.

– В те времена у большинства людей была тяжелая жизнь, – сказал я Маркусу.

Он кивнул с неожиданным энтузиазмом.

– Я знаю. А вы знаете, какова в среднем была продолжительность жизни в XIX веке?

– Я учитель английского, не истории, – ответил я, вскинув руки.

– Сорок шесть лет, и то если повезет. А Арнхилл был промышленной деревушкой. Чернорабочие из низших социальных слоев умирали молодыми. Легочные инфекции, аварии на шахте и, разумеется, весь букет обычных болезней – черная оспа, брюшной тиф и так далее.

– Не лучшее время, чтобы появиться на свет.

Глаза Маркуса горели. Я почувствовал, что нащупал его любимую тему.

– С другой стороны, в XIX веке женщина в среднем рожала от восьми до десяти детей. Однако большинство из них умирали или в младенчестве, или так и не достигнув подросткового возраста. – Он сделал драматическую паузу. – Когда-нибудь замечали, что придает этому месту такую странность?

Я еще раз огляделся.

– В смысле, кроме умерших?

Лицо Маркуса вновь приобрело отчужденное выражение. Он решил, что я над ним насмехаюсь.

– Прости. Просто вырвалось. Дурная привычка. Расскажешь?

– Чего не хватает на этом кладбище?

Я огляделся. Чего-то и правда не хватает. Чего-то очевидного. Чего-то, что я должен был заметить раньше. Это блуждало где-то на задворках моего разума, однако оно все никак не могло оформиться в мысль.

Я покачал головой.

– Сдаюсь…

– Здесь нет ни одной детской могилы. Нет даже могил молодых людей. – Он посмотрел на меня, и в его взгляде читался триумф. – Где же похоронены все дети?

14

Когда Энни было примерно три, она спросила: «Где же все снеговики?»

Вопрос не был случайным. Стоял ноябрь, и в последние пару дней снега насыпало порядочно. Все дети в деревне выбежали на улицу, чтобы покидаться снежками и скатать снег в большие неровные глыбы, совсем не похожие на снеговиков из фильмов или с рождественских открыток. Настоящие снеговики никогда такими не бывают. Обычно их форма далека от круглой, а снег никогда не бывает белым из-за примеси грязи, травы или иногда собачьего дерьма.

Тем не менее на выходных по всей деревне стояло множество кособоких уродливых снеговиков. Они были в каждом парке, саду или дворе. Из окна Энни можно было увидеть сразу нескольких снеговиков, стоявших у соседских домов. Мы, разумеется, тоже слепили своего. Он был маленьким, однако получился неплохо. Его глаза и рот были сделаны из угольков, а на голове красовалась старая шерстяная шапка. Вместо рук у снеговика были две школьные линейки – на нашей улице не росли деревья, и не нашлось даже пары хороших прутиков.

Энни очень нравился наш снеговик, и каждое утро она радостно бежала к окну, чтобы убедиться, что он все еще на своем месте. Однако вскоре на улице потеплело, пошел дождь, и в одну прекрасную ночь от снега и сделанных из него снеговиков не осталось практически ни следа.

Энни подбежала к окну, и ее радостное настроение как ветром сдуло. На улице лежали лишь угольки, промокшая шапка и оторванные руки из линеек.

– Где же все снеговики? – спросила она.

– Ну, снег растаял, – ответил я.

Энни сердито смотрела на меня.

– Да, но где все снеговики? Куда они ушли?

Она не понимала, что вместе со снегом растаяли и снеговики. Для нее они были чем-то отдельным. Настоящим, прочным и содержательным. Людьми из снега. Они не могли просто так исчезнуть. Они должны были уйти куда-то.

Я пытался ей объяснить. Сказал, что мы слепим нового снеговика, как только опять пойдет снег. Но Энни просто сказала:

– Это будет уже совсем не то. Он не будет моим снеговиком.

Она была права. Некоторые вещи уникальны и мимолетны. Ты можешь их скопировать, воссоздать – однако никогда не вернешь. Это будет уже не то.

Как бы мне хотелось, чтобы я понял это до того, как Энни умерла.

Я сидел на диване в пальто, а таинственный пакет лежал передо мной на кофейном столике. Мне не представилось возможности открыть его в школе. Я и так опоздал на свой следующий урок, так что перемену мне пришлось потратить на выставление оценок. К концу дня я мог уже думать только о том, как бы поскорее убраться из школы.

Несмотря на то что была пятница, я даже отказался от предложения Бет, Сьюзен и Джеймса пропустить в «Лисе» стаканчик-другой. Теперь, сидя в своей гостиной, я об этом жалел. Хорошая компания да холодное пиво в теплом пабе, даже если этим пабом был «Лис», казалась гораздо более привлекательным вариантом, чем холодный коттедж без телевизора, единственной компанией в котором были мои скребущиеся, копошащиеся приятели в ванной.

Еще раз взглянув на пакет, я взял ножницы, обнаруженные в кухонном шкафчике, и осторожно разрезал полиэтилен. Внутри оказалась переполненная бумагами папка, стянутая двумя канцелярскими резинками.

Черной шариковой ручкой на ней было выведено одно-единственное слово: «Арнхилл».

Потянувшись за выпивкой, я сделал большой глоток.

Как и у больших городов, у каждого маленького городка и деревни есть своя история. Часто – не одна. Есть официальная история. Сухая версия из учебников и отчетов по переписи населения, изучаемая в школах.

А есть история, передающаяся из поколения в поколение. Рассказы, которые можно услышать в пабе, за чашкой чая, покачивая ребенка в коляске, в столовой, на работе и на детской площадке.

Тайная история.

В 1949 году обрушение на местной угольной шахте засыпало восемнадцать шахтеров тоннами обломков и удушливой пыли. Это обрушение получило известность как авария на арнхилльской шахте. В результате поисковых работ удалось обнаружить только пятнадцать тел.

Местные долго помнили ревущий грохот, сотрясший всю деревню. Поначалу люди подумали, что началось землетрясение, и в панике бросились из своих домов. Учителя в спешке выводили детей из классов. Никуда не бежали только старики. Продолжая пить свое пиво, они лишь обменивались тревожными взглядами. Старики знали, что это была шахта. А когда с шахты доносится такой рев, то обычно что-либо делать было уже поздно.

На смену реву пришла пыль. Ее взвившиеся в небо черные облака затмили солнце. Выли сирены карет скорой помощи, пожарных расчетов и экипажей полиции.

Начались расследования, зашелестели страницы отчетов. Однако виновника так никогда и не нашли. А три пропавших шахтера так и остались погребенными глубоко под землей.

Официально.

Неофициально (кто в здравом уме расскажет такое чужаку или газетчику?) многие, включая моего дедушку (особенно после нескольких пинт пива), клялись, что однажды ночью видели пропавших у шахты. В одной легенде, которая с каждым разом обрастала все новыми подробностями, говорилось, что как-то раз несколько выживших в той аварии шахтеров засиделись в «Быке» за полночь. В какой-то момент дверь распахнулась и в паб преспокойненько вошел шестнадцатилетний Кеннет Данн, самый младший из пропавших. Он был весь черный от угольной пыли.

Легенда гласила, что бармен поставил бокал, который вытирал, оглядел мертвеца с ног до головы и произнес:

– Уходи, Кеннет. Ты еще слишком юн, чтобы покупать выпивку.

Хорошая история с привидениями. В любой деревне таких полно. Разумеется, никто из шахтеров не признавался, что был в пабе в ту ночь. А когда о произошедшем спрашивали к тому времени уже давно вышедшего на пенсию бармена, он лишь говорил, потирая свой испещренный красными венами нос: «Тебе придется купить мне немало выпивки, чтобы я рассказал эту историю».

Многие так и поступали, однако выпивки никогда не было достаточно для рассказа.

Неподалеку от главной улицы находился Центр социальной поддержки шахтеров. Нет, это не было оригинальное здание. Настоящее было снесено в шестидесятых, когда из-за проседания грунта одна из его стен обрушилась на головы нескольких шахтеров и членов их семей. Среди погибших были две женщины и один ребенок. Люди поговаривали, что маленький мальчик до сих пор бродит по новому зданию и иногда его можно увидеть в длинном темном коридоре между главным баром и туалетами.

По пятницам в Центре проводились семейные вечера. Мы приходили туда все вчетвером. Отец пил свое темное пиво, мама, покачивая коляску Энни, потягивала свой светлый лагер с лаймом, а я, нахлебавшись газировки, предпочитал терпеть до дома – лишь бы не идти в тамошний туалет. Если же мне было совсем невмоготу, то я галопом несся по грязному коридору до туалета и обратно, пребывая в ужасе от самой мысли о том, что однажды вечером меня за запястье может схватить холодная рука и, обернувшись, я увижу крошечного мальчика в изорванной одежде со все так же покрытым пылью лицом и кроваво-красной дырой в черепе, на том самом месте, где его проломило куском стены.

В 1857 году человек по имени Эдгар Хорн зарезал свою жену, после чего разъяренная толпа повесила его на фонарном столбе; его тело было похоронено в неглубокой могиле на неосвященной земле. Легенда повествовала, что, когда его закапывали, Хорн все еще был жив. Ему удалось выбраться, и люди иногда видели, как он, перепачканный землей с ног до головы, сидит у надгробия своей жены. Много лет после этого в Арнхилле бытовала традиция сжигать в ночь на 5 ноября чучело не Гая Фокса, а Эдгара Хорна, дабы убедиться, что в этот раз он точно мертв.

Отца подобные разговоры всегда сердили. Когда он слышал, как дедушка рассказывает историю о Кеннете Данне, его лицо темнело и он говорил:

– Хорош уже, Фрэнк. Врешь же как сивый мерин.

Но иногда в его интонациях мне чудилась не злость, а страх, будто произносимые им слова были не насмешкой, а защитой от того, о чем он предпочитал не думать.

Даже отец не смог бы отрицать, что Арнхилл был деревушкой, которую словно преследовали неудачи. После 1949-го на шахте люди больше не гибли, однако на ней постоянно происходили мелкие аварии, отнимавшие время и деньги, а во время одной из них шахтер лишился ног. Шахта приобрела репутацию заколдованной. Не все шахтеры хотели, чтобы там работали их сыновья, и в 1988 году, несмотря на то что шахта была по-прежнему прибыльной, а внизу оставались еще многие тонны угля, было принято решение об окончательном ее закрытии.

С тех пор все, что таилось в ее недрах, оставалось покинутым и непотревоженным.

Я читал страницу за страницей. Это было мрачно и захватывающе одновременно. Кое-что из написанного было мне известно. Или я думал, что оно мне известно. Кое о каких деталях я даже не подозревал. Например, я всегда представлял Эдгара Хорна отвратительным мужланом. В действительности он был уважаемым в деревне врачом. До тех пор пока однажды утром он, после того как сходил в церковь и позавтракал картофельным супом, не перерезал скальпелем горло своей жене.

Примечательно, что никто из жителей деревни никогда так и не был наказан за самосуд. Все друг друга прикрывали. Я задумался о том, кто из их потомков до сих пор живет в Арнхилле, многие ли из них знают о крови на руках своих предков и скольким из этих потомков не наплевать на данный факт.

Чем дальше я углублялся в прошлое, тем более туманной становилась история деревни: обычные рассказы о бедности, болезнях и безвременных смертях. Смертей было много, а некоторые страницы кто-то специально пометил. Я открыл одну из них:

Сектантская молельня в Ноттингемшире

В XVI веке в Европе шла охота на ведьм. В Арнхилле суды начались, когда молодой человек по имени Томас Дарлинг обвинил свою тетушку в том, что она заключила сделку с дьяволами, чтобы спасать от смерти умирающих младенцев. По словам Дарлинга, Мэри Уокенден относила больных младенцев в пещеры в холмах и обменивала их души на вечную жизнь.

Фамилия Дарлинг у меня никаких ассоциаций не вызывала, зато с Джейми Уокенденом я учился в школе. Мир никогда по-настоящему не меняется, подумал я. Поколение за поколением люди рождаются, живут и умирают там же, где рождались, жили и умирали их предки.

Я открыл следующую помеченную страницу:

Кудесник Иезекерия Хирст (1794–1867)

Хирст был известным духовным целителем, которому приписывается совершение множества чудес. Свидетели утверждали, что он вылечил маленького мальчика от паралича обеих ног, изгнал дьявола из женщины и вдохнул жизнь в мертворожденного младенца. Большинство из этих событий случилось на территории графства Ноттингемшир, в маленькой деревушке под названием Арнхилл.

Хирст? Хёрст? Не похоже на совпадение. Целитель-шарлатан вполне вписывался в семейную традицию. Чудеса и трагедии. Трагедии и чудеса. Они всегда идут рука об руку.

Я пролистал еще до одной помеченной страницы, и у меня перехватило дыхание.

Поиски пропавшей восьмилетней девочки продолжаются

С фотографии мне широкой улыбкой улыбалась Энни. У нее уже выпало несколько молочных зубов, а волосы были стянуты в шедший от макушки конский хвост. Мама все время пыталась заплести их в косу, однако Энни никогда не могла усидеть на месте столько, сколько для этого было нужно. Она все время искала себе приключения. Все время ходила за мной по пятам. Мне не нужно было читать статью дальше, чтобы узнать, о чем в ней шла речь. Это была моя собственная история. Отложив папку в сторону, я вновь потянулся за выпивкой и понял, что бокал пуст. Странно. Я встал и неожиданно замер. Мне показалось, что я что-то слышал. Какой-то скрип из коридора. Скрип половиц? Глория?

Я повернулся, и мои ноги едва не подкосились. Это была не Глория.

– Привет, Джо.

15

Жизнь жестока. В конце концов она оказывается жестокой ко всем.

Она ложится грузом на наши плечи. Это видно по походке. Она отбирает у нас то, что нам дорого, и наполняет наши сердца сожалением.

Победителей в жизни нет. Мы все в ней так или иначе проигрываем, теряя молодость и красоту. Однако самое страшное поражение жизнь нам наносит, отнимая у нас тех, кого мы любим. Иногда мне кажется, что мы стареем не потому, что уходит время, а потому, что уходят люди и вещи, которыми мы дорожим. И этого старения не исправить ни одному пластическому хирургу. Оно наполняет твои глаза болью. Глаза, которые повидали слишком много, всегда выдадут твой возраст.

Как у меня. Как у Мэри.

Она неловко села на диван, сдвинув колени и крепко обхватив их пальцами. Она была худой – гораздо более худой, чем та цветущая девочка-подросток, которой я ее помнил. Тогда ее щеки были круглыми, и, когда она улыбалась, на этих щеках появлялись ямочки. Ее ноги были длинными, гибкими и сильными, какими и должны быть ноги у юной девушки.

Теперь эти обтянутые джинсами ноги казались тощими, как жерди. Щеки впали. А вот волосы были все такими же густыми, темными и блестящими. Мне понадобилось мгновение, чтобы понять, что это, вероятно, парик, а брови, должно быть, искусно нарисованы косметическим карандашом.

Шевелясь не менее неуклюже, чем Мэри, я убрал страницы, которые читал, обратно в папку и сунул ее под мышку. Я понятия не имел, что Мэри успела увидеть. Я не мог даже предположить, сколько она простояла у двери, войдя в коттедж после того, как я не услышал ее стука. По ее словам, она, конечно же, стучала.

– Выпьешь? Чай, кофе или, может, что-нибудь покрепче?

Я поморщился от собственных слов. Стереотип. Я мысленно поставил себе минус красной ручкой.

Она наклонила голову, и волосы, как и когда-то, упали набок.

– Насколько покрепче?

– Пиво, бурбон. Хотя ты, разумеется, еще не пробовала мой кофе…

Мэри слабо улыбнулась:

– Пиво. Спасибо.

Кивнув, я отправился на кухню. Мое сердце бешено колотилось, а голова слегка кружилась. Должно быть, это просто на пустой желудок. Мне действительно нужно поесть. Или выпить чего-нибудь безалкогольного. От выпивки мне станет только хуже.

Распахнув холодильник, я достал из него два пива.

Прежде чем пойти обратно в гостиную, я сунул папку в шкафчик под раковиной и лишь затем вернулся в комнату, поставив банку с пивом на кофейный столик перед Мэри. Свое пиво я открыл немедленно, сразу же сделав щедрый глоток, и тут же понял, что был не прав. Хуже мне не стало. Лучше, впрочем, тоже, но разве дело в этом?

Я тяжело опустился в кресло.

– Давно не виделись.

Сплошные шаблоны. Что за вечер такой?

– Да уж. Но неужели ты мне не скажешь, что я ни капли не изменилась?

Я покачал головой.

– Все мы меняемся.

Кивнув, она взяла банку с пивом и открыла ее.

– Да. Но не все мы умираем от рака.

Ее прямота ошеломила меня, однако, увидев, как Мэри залпом пьет пиво, я понял, что она уже была изрядно пьяна.

– Полагаю, ты знаешь. В конце концов, это Арнхилл.

Я кивнул.

– Как идет лечение?

– Все без толку. Опухоль распространяется. Медленнее, да, но это лишь оттягивает неизбежное.

– Мне жаль.

Одно гребаное клише за другим. После аварии я стал ненавидеть, когда люди говорили мне, как им жаль. К чему этот извиняющийся тон? Они, что ли, устроили аварию? Нет? Тогда к чему?

– Что говорят врачи?

– Немного. Они слишком боятся Стивена, чтобы дать прямой ответ. А он говорит, что они не могут знать всего. Полагаю, он собирается повезти меня на обследование в Америку. Клиника Бэрдон-Хоуп. Говорят, там изобрели какую-то новую чудесную методику лечения рака.

Кудесник Иезекерия Хирст, подумал я. «Мэри не умрет. Я не позволю этому случиться». Это уже были слова его потомка.

– А он говорил, какое конкретно это лечение? – спросил я.

Мэри покачала головой.

– Нет, но я готова на все! – Она взглянула на меня полными отчаяния глазами. – Я хочу жить. Хочу увидеть, как мой мальчик вырастет.

Разумеется. Как и все мы. Даже несмотря на то, что чудес не бывает. Во всяком случае, бесплатных чудес.

Я отвел взгляд, и некоторое время мы молча пили пиво. Жизнь полна иронии. Чем больше у людей общего, тем меньше слов им нужно.

– Ты работаешь учителем в академической школе? – произнесла она наконец.

– Да, – ответил я.

– Должно быть, немного странно?

– Слегка. Теперь я один из охранников, а не заключенный.

– Что заставило тебя вернуться?

Электронное письмо. Моя собственная мания. Незаконченные дела. Все эти причины – и ни одна из них. По правде говоря, я всегда знал, что вернусь.

– По правде говоря, я не знаю, – произнес я вслух. – Появилась работа, и это показалось мне хорошим вариантом.

– Почему?

– В смысле?

– Я очень удивилась, услышав, что ты вернулся. Никогда не думала, что снова тебя увижу.

– Ну, ты ведь меня знаешь. От такой дряни, как я, не так-то просто избавиться.

– Нет, – сказала она, – я всегда считала тебя хорошим.

Я почувствовал, как мои щеки краснеют. Я вновь был пятнадцатилетним подростком, который сиял от счастья, услышав ее похвалу.

– А как насчет тебя? – спросил я. – Ты так никогда и не уезжала?

Она коротко и как-то безжизненно пожала плечами:

– Всегда что-нибудь да мешало. А Стивен сделал мне предложение.

– И ты сказала «да»?

– А что тебя удивляет?

Я вспомнил пятнадцатилетнюю девчонку, плакавшую у меня на плече. Вокруг глаза у нее был синяк. Вспомнил то, как она дала самой себе слово, что такого никогда больше не произойдет.

– Я думал, у тебя были планы.

– Ну, их не всегда удается осуществить, не правда ли? Я не набрала те баллы, которые хотела. Маму сократили. Нам нужны были деньги, так что я устроилась на работу, а затем вышла замуж. Конец истории.

Не совсем, подумал я.

– И у тебя есть сын?

– Ты ведь и так это знаешь.

– Да уж. Яблоко от яблони недалеко падает. Готов поспорить, папаша им гордится.

Она одарила меня взглядом настолько пылающим, что я практически ощутил его жар.

– Мы оба гордимся Джереми.

– Правда?

– У тебя нет детей?

– Нет.

– Тогда не тебе судить. – Она смяла пустую банку из-под пива. – Еще есть?

– Ты уверена?

– Ну, это вряд ли меня убьет.

Я вновь пошел на кухню, взял еще две банки пива и замер. Мэри наверняка приехала сюда на машине. Я видел, как она кладет ключи себе в сумочку. Вероятно, ей не стоит больше пить и нужно просто уехать домой.

Впрочем, не моя проблема. Я вернулся в комнату и протянул ей пиво. Оглядевшись, она поежилась.

– Здесь холодно.

– Да, отопление работает не слишком хорошо.

Впрочем, оно здесь ни при чем.

– Почему ты выбрал это место?

– Подвернулось.

– Прямо как работа.

– Да.

– Не гони.

Вот оно. То, что ей хотелось высказать с самого своего приезда.

– Если ты вернулся, чтобы ворошить прошлое… – начала она.

– Что? Чего вы боитесь? Чего Хёрст боится?

На какое-то мгновение она замолчала, а затем продолжила уже более мягким тоном:

– Ты уехал. А мы все по-прежнему живем здесь. Я прошу тебя, чтобы ты оставил все как есть. Не ради Стивена. Ради меня.

И тогда я все понял.

– Тебя послал он, не правда ли? – сказал я. – Отморозки не сработали, поэтому он решил, что тебе удастся меня тронуть, уговорить в память о старых добрых временах?

Она покачала головой.

– Если бы Стивен хотел, чтобы ты исчез, он не посылал бы меня. Он послал бы кого-нибудь, кто закончил бы начатое мальчишками Флетча.

– Мальчишками Флетча?

Ну конечно. Коренастый и долговязый. Вот почему они выглядели такими знакомыми. Когда мы были детьми, Флетч всегда выступал в роли безмозглого громилы. И его отпрыски явно поддерживают семейную традицию.

– Я и правда должен был заметить семейное сходство, – произнес я. – В особенности в том, что касается кулаков.

Она залилась краской, и у меня внутри что-то екнуло. Однако дело было не в том, что ее реакция меня тронула. Это было гадкое ощущение в животе, возникающее тогда, когда твои худшие опасения в отношении человека подтверждаются.

– Ты знала о том, как меня «встретили»?

Это бы объясняло отсутствие вопросов по поводу синяков у меня на лице.

– Узнала только тогда, когда все уже было сделано. Мне жаль.

– Мне тоже.

Она встала.

– Мне нужно идти. Это было глупо. Пустая трата времени.

– Не совсем. Ты можешь передать Хёрсту послание.

– Не думаю.

– Скажи, что у меня есть кое-что для него.

– Сомневаюсь, что ты можешь чем-то заинтересовать Стивена.

– Назовем это сувениром. Из шахты.

– Господи, это было двадцать пять лет назад. Мы были просто детьми.

– Нет, это моя сестра была просто ребенком.

Не могу сказать, что мне стало приятно, однако я почувствовал удовлетворение, увидев, как вытянулось ее худое болезненное лицо.

– Мне жаль Энни, – сказала она.

– А Криса?

– Это был его выбор.

– Правда? Так почему бы тебе не спросить Хёрста кое о чем еще – о том, почему Крис на самом деле прыгнул?

16

1992

Крис нашел его. Это был его дар. Находить вещи.

Как и я, он был необычным членом банды Хёрста: долговязый и тощий, с льняными волосами, торчавшими, как наэлектризованная солома; вдобавок Крис заикался, когда он нервничал (а нервничал он, как и большинство неуклюжих ботанов, очень часто).

Никто не мог даже предположить, почему Хёрст взял его под свое крыло. Однако я это понимал. Хотя Хёрст и был хулиганом, но он был умен. Он знал, кого нужно сломать, а кого – держать поближе к себе. А у Криса были свои сильные стороны. Как, полагаю, и у всех нас.

Большинство приятелей Хёрста были вполне обычными позерами и драчунами, а вот его ближний круг несколько отличался. Флетч был мускулами команды. Безмозглым отморозком, который смеялся над шутками Хёрста, лизал ему задницу и крушил для него черепа. Крис же был ее мозгами. Эдаким прибившимся к хулиганам непризнанным гением. Его склонность к наукам позволяла нам создавать лучшие самодельные бомбы-вонючки и примитивные ловушки для ничего не подозревающих жертв, а однажды с его помощью мы устроили взрыв химических реагентов, из-за которого эвакуировали всю школу, а новый учитель химии лишился своей работы.

Но одним этим полезность Криса не ограничивалась. Он был невероятно любопытен. Он пылал желанием узнавать новое и находить неожиданное. Он умел замечать то, на что другие люди не обращали внимания. Крис умел рассчитать лучшую точку для подглядывания за девочками в их раздевалке. Разработать план проникновения в газетный киоск и кражи оттуда сладостей и фейерверков.

Если бы Крис не разбил себе череп в школьном дворе, забрызгав его серое бетонное покрытие своими гениальными мозгами, он мог бы стать предпринимателем с миллиардным состоянием… или главарем преступного синдиката. Во всяком случае, мне всегда так казалось.

В тот пятничный вечер Крис, как всегда, опоздал. А опаздывать изящно он не умел. В таких случаях у него всегда было раскрасневшееся лицо, съехавший галстук, запачканная едой рубашка и виноватые глаза. Однако, когда он ворвался на детскую площадку в ту памятную пятницу, его лицо было еще более красным, а взгляд – еще более неистовым, чем обычно. Я сразу понял, что что-то случилось.

– Все в порядке, Крис?

– То место. Н-н-н-нашел. З-з-з-земля.

Когда Крис нервничал, его заикание ухудшалось настолько, что его практически невозможно было понять.

Я оглянулся на Хёрста и Флетча. Мэри с нами в тот вечер не было – ей нужно было помочь маме с работой по дому. Так что на площадке были только мы трое. Мы просто сидели, болтая всякую фигню, стараясь убить время. В какой-то мере было хорошо, что не было Мэри. Она мне нравилась, но в этом-то и заключалась проблема. Она мне нравилась. Слишком нравилась. А когда она была с нами, то была с Хёрстом, собственнически обнимавшим ее за плечи.

Бросив окурок на землю, Хёрст спрыгнул с детской горки и оглядел окутанного вечерним сумраком Криса.

– Ладно, приятель. Успокойся. Блин, ты бубнишь, как фиговая говорящая игрушка.

Флетч сдавленно засмеялся, словно кто-то наполнил его сигарету веселящим газом.

Лицо Криса зарделось еще сильнее. Щеки стали ярко-красными. И без того непослушные волосы за время бега растрепались так, что стали напоминать стог сена на ветру. Его фуфайка была сверху донизу перепачкана грязью. Однако больше всего меня поразили глаза Криса. И без того неестественно голубые, тем вечером они просто сверкали. Я не любил это признавать, поскольку это звучало странно и как-то по-гейски, но иногда Крис был похож на прекрасного обезумевшего ангела.

– Ладно, оставь его, – сказал я Хёрсту.

Я был единственным, кому было позволено говорить с Хёрстом подобным образом. Ко мне он прислушивался. Полагаю, именно этим я и был полезен. Я выступал в роли голоса разума. Он мне доверял. Не говоря уже о том, что я часто делал за него его задания по английскому.

Я тоже бросил сигарету. По правде говоря, мне никогда особо не нравилось курить. Как и пить пиво. Вкус и того и другого вызывал у меня желание сплюнуть и почистить зубы. С тех пор я, разумеется, повзрослел и стал мудрее. Да и зависимость никто не отменял.

– Отдышись, – сказал я Крису. – Говори помедленнее и обо всем нам расскажи.

Кивнув, Крис попытался обуздать свое бешеное пыхтение и сопение. Сжав руки перед собой, он старался взять под контроль свои нервы и заикание.

– Чертов дебил, – пробормотал Флетч и сплюнул в сторону.

Хёрст взглянул на меня. Я сунул руку в карман, вытащил оттуда слегка подтаявшую жевательную конфету и протянул ее Крису, как подачку щенку:

– Держи.

Вопреки современным представлениям, сладости были едва ли не единственной вещью, которая могла успокоить Криса. Возможно, именно поэтому их запас у него был практически бесконечным.

Взяв конфету, Крис сунул ее в рот. Он начал говорить еще до того, как успел до конца прожевать угощение:

– Я был на… на старой шахте.

– Понятно.

Все дети иногда там шлялись. Пока здания не начали сносить, мы забирались туда и воровали всякий бесполезный хлам вроде кусков старого металла и шахтного оборудования. Просто в качестве доказательства того, что мы там были. Однако Крис ходил туда часто. Причем один, что было странно. Впрочем, Крис вообще был странным, странным настолько, что вскоре мы к этому привыкли. Когда однажды я спросил его, зачем он туда ходит, Крис ответил:

– На поиски.

– На поиски чего?

– Пока не знаю.

Разговоры с Крисом были делом нелегким. Приходилось бороться с раздражением, пока он сосредоточенно подбирал слова так, чтобы его фразы не выглядели бессвязными.

Наконец он произнес:

– Я нашел кое-что. В з-з-земле. В-в-возможно, это вход.

– Вход куда?

– В шахту.

Я вытаращился на него. Меня охватило странное ощущение. Казалось, что я уже слышал эти слова раньше. Или ожидал их услышать. По моему телу пробежала необъяснимая дрожь, подобная статическому электричеству. В шахту.

– Ты нашел вход в старые шахтные стволы? – перебил его Хёрст.

– Ни фига себе, – добавил Флетч.

Я покачал головой:

– Невозможно. Они все заблокированы, да и в любом случае находятся в сотнях метров под землей.

Взглянув на меня, Хёрст кивнул:

– Торни прав. Ты уверен, Пончик?

«Пончик» было прозвищем Криса, потому что он был мягким, как тесто.

Крис переводил взгляд то на одного, то на другого из нас, своим видом напоминая огромного беспомощного зайца в свете фар. Сглотнув, он произнес:

– Я т-т-точно не знаю. Я вам покажу.

Лишь позже, по-настоящему обдумав произошедшее – а у меня было на это немало времени, – я понял, что он так никогда и не ответил на вопрос Хёрста: «Вход в старые шахтные стволы?»

Мы предположили, что он имел в виду именно это. Хотя я не думаю, что это было так, даже в тот конкретный момент. Он имел в виду шурф. Словно уже знал, чем он был на самом деле. Но шурф был совсем другим.

К тому моменту, когда мы добрались до места, уже почти совсем стемнело. Был конец августа, последние дни летних каникул, и ночи, как говорила моя мама, «растягивались» (при этих словах я всегда представлял, как кто-то берет ночь в руки и растягивает ее, в результате чего она начинает закрывать собой день).

Думаю, у нас всех было ощущение, что раздолье заканчивается. Дети всегда это чувствуют, когда от шести недель каникул практически ничего не остается. Полагаю, мы также понимали и то, что для нас это было последнее лето настоящего детства. В следующем году у нас были экзамены, после которых даже в девяностые многие дети бросали школу и начинали работать, хотя и не в шахте, как это было раньше.

К тому моменту территория старой угольной шахты выделялась как большой грязный шрам в окружающем ландшафте. На ней уже даже начинали пробиваться трава и кустарники. Однако она все равно по-прежнему была черной от угольной пыли и все так же заваленной камнями, ржавым шахтным оборудованием, острыми железяками и кусками бетона.

Мы пролезли через дыру в бесполезном заборе со знаками вроде «Опасность», «Запретная зона» и «Вход воспрещен»; впрочем, с тем же успехом на месте этих знаков могло бы быть написано «Добро пожаловать», «Входите» или «Рискните».

Дорогу показывал Крис. Ну или вроде того. Он карабкался, поскальзывался, оступался и постоянно останавливался, после чего, оглядевшись, продолжал карабкаться, вновь поскальзываться и оступаться.

– Блин, Пончик, ты уверен, что идешь в правильном направлении? – сказал Хёрст, пыхтя и отдуваясь. – Мы уже прошли шахтные стволы.

Но Крис лишь покачал головой:

– Сюда.

Хёрст взглянул на меня. Я пожал плечами, а Флетч покрутил пальцем у виска.

– Дай ему шанс, – произнес я, заметив этот жест.

Мы продолжали неуклюже продвигаться вперед. На вершине одного крутого грязного холма Крис вновь остановился и стал долго осматриваться, принюхиваясь к воздуху, подобно собаке, а затем, шурша гравием и каменными обломками, помчался вниз по почти отвесному склону.

– Блин, – пробормотал Флетч. – Я туда не спущусь.

Признаю, что соблазн развернуться возник и у меня, однако вместе с ним меня охватило и странное бурлящее возбуждение. Ощущение было похожим на то, которое возникает при виде цепочной карусели. Тебе не хочется и близко к ней подходить, потому что она, блин, страшная как ад, но вместе с тем другую часть тебя так и подмывает на ней прокатиться.

Оглянувшись на Флетча, я просто не смог удержаться, чтобы не съязвить:

– Испугался?

– Пошел ты! – сверкнул он на меня глазами.

Хёрст широко улыбнулся. Мало что доставляло ему такое удовольствие, как раздор в рядах его бойцов.

– Слабаки! – заорал он и с улюлюканьем понесся по склону вслед за Крисом. Я последовал за ним, хотя и более осторожно. Еще раз выругавшись, Флетч присоединился к нам.

Ближе к концу спуска я едва не уселся на задницу, однако все же сумел удержаться на ногах, чувствуя, что в спортивные штаны и кроссовки мне уже успел набиться гравий. Над нами угрожающе нависало темнеющее небо.

– Теперь вообще ни хрена не видно, – застонал Флетч.

– Сколько еще идти? – спросил Хёрст.

– Уже на месте! – отозвался Крис и мгновенно исчез.

Моргнув, я огляделся и заметил серое пятно. Припав к земле, Крис залез в углубление под небольшим выступом. Если специально не всматриваться, заметить его там было практически невозможно. Мы поползли вслед за ним. Вокруг уже начинали пробиваться трава и кусты, делая эту пещерку еще более незаметной. В ней лежало несколько камней, и когда Крис начал их двигать, я понял, что он специально оставил их там в качестве ориентира.

Крис отбросил со своего пути грязь и несколько камней поменьше, а затем, сев на корточки, обвел нас взглядом, в котором явственно читался триумф.

– Что? – плюнул от злости Флетч. – Я ничего не вижу.

Прищурившись, мы недоверчиво смотрели на обнаруженный Крисом участок земли. Возможно, он был чуть более неровным и несколько отличался цветом от земли вокруг, но не более того.

– Ты нас достаешь, Пончик?! – зарычал Хёрст, схватив Криса за воротник фуфайки. – Потому что если это какой-то прикол…

Глаза Криса расширились:

– Никаких приколов.

Позже я с удивлением думал о том, что, даже невзирая на практически готового задушить его Хёрста, Крис в тот момент не заикался.

– Подожди, – сказал я.

Наклонившись ниже, я отбросил еще несколько комьев грязи и почувствовал, что мои пальцы коснулись чего-то более холодного. Металла. Я сел на землю и внезапно увидел его.

Металлический круг, покрытый ржавчиной настолько, что он почти не отличался от окружавшей его земли. Почти. Он был похож на старый колпак от автомобильного колеса, однако при более близком осмотре становилось понятно, что для колпака он слишком большой и толстый. По краю у него шло что-то, напоминавшее заклепки, а в центре располагался еще один круг, чуть большей высоты и с желобком.

– Вот, – сказал я. – Теперь видите?

Указав пальцем на землю, я обернулся к остальным.

Хёрст отпустил Криса.

– Это еще что за хрень?

– Просто старый колпак от автомобильного колеса, – сказал Флетч, словно прочтя мою первую мысль.

– Слишком большой, – немедленно возразил Хёрст, как будто услышав эхо моей второй мысли. Он взглянул на Криса. – Ну?

Крис посмотрел на него так, словно ответ был очевиден.

– Это люк.

– Что?

– Это типа как дверь, – сказал я. – Ведущая под землю.

Лицо Хёрста расплылось в широкой ухмылке.

– Ни фига себе! – Он вновь посмотрел на металлический круг. – Так что, это нечто наподобие эвакуационного тоннеля? Я вроде слышал о таких.

Я об эвакуационных тоннелях не слышал никогда, хотя мой отец проработал в шахтах всю свою жизнь; зато я слышал о вентиляционных колодцах, по которым в шахты поступает воздух. Впрочем, я не понимал, чем это нам поможет. Вентиляционные колодцы были чем-то похожи на дымовые трубы. Они шли до самой поверхности, достигая в высоту трехсот футов. Это не вход. Это способ расстаться с жизнью.

Я уже собирался указать на это, когда Хёрст вновь заговорил.

– Ну давай, – сказал он Крису. – Открой его.

– Не могу, – ответил Крис с несчастным видом.

– Не можешь? – Хёрст недовольно покачал головой. – Эх, блин, Пончик, Пончик.

Наклонившись, он попытался поддеть металлический круг пальцами и обхватить его за края. Однако тот был настолько большим и тяжелым, что стало очевидно: Хёрст вряд ли сможет его даже сдвинуть. Он ворчал и пыхтел, однако все было без толку. Наконец он заорал на нас:

– Ну же, идите сюда и помогите мне, вы, кучка ушлепков!

Несмотря на свою тревогу, я, как и Флетч, повиновался. Мы все зарылись пальцами в грязь, стараясь обхватить металл по краям, однако это было невозможно. Круг был слишком толстым и слишком глубоко вкопанным в землю. Вероятно, этот люк не тревожили уже много лет. Сколько мы его ни тянули, ни крутили и ни дергали, он не двигался с места.

– На хрен, – выдохнул Хёрст, когда мы в изнеможении свалились навзничь на твердую землю; наши руки болели, а грудные клетки тяжело вздымались.

Я вновь взглянул на странный металлический круг. Да, он плотно сидел в земле, однако если это и вправду было что-то вроде люка вентиляционного колодца или эвакуационного тоннеля, то у него, несомненно, должна была быть какая-нибудь ручка или рычаг, чтобы при необходимости его можно было быстро открыть. В этом был весь смысл подобных люков. Но на нем не было ничего, не считая того странного второго круга, словно этот люк вообще не был предназначен для того, чтобы его открывали. Словно его задачей было не впускать никого внутрь. Или не выпускать наружу то, что находилось внизу.

– Ладно, – сказал Хёрст. – Нам нужны инструменты, чтобы открыть его.

– Сейчас? – спросил я.

Темнело так быстро, что я уже едва различал лица остальных.

– В чем дело? Сдрейфил, Торни?

– Нет! – ощетинился я. – Я просто говорю, что уже почти стемнело. У нас осталось мало времени. Если мы собираемся спуститься вниз, то нам надо подготовиться.

Не то чтобы мне хотелось туда спускаться – я даже не был уверен, что там вообще есть какой-то спуск, – однако сейчас это было лучшим аргументом.

Я думал, что Хёрст начнет спорить, однако он сказал:

– Ты прав. Мы вернемся завтра.

И, оглядев нас, добавил:

– Нам понадобятся фонари, – он ухмыльнулся, – и лом.

Мы наскоро присыпали люк грязью и камнями, а Хёрст в качестве ориентира положил сверху галстук от своей школьной формы. Если кто-то случайно будет проходить мимо, это не вызовет у него никаких подозрений. Галстуки, кроссовки и носки были на территории старой шахты вполне обычным зрелищем.

Когда мы устало побрели домой, было почти темно. Сейчас я уже не могу этого вспомнить точно, но мне кажется, что я один раз оглянулся, и неприятное ощущение беспокойства защекотало меня у шеи. С такого расстояния разглядеть, конечно, нельзя было ничего, но мысленно я по-прежнему видел странный, покрытый ржавчиной люк.

И мне он не нравился.

Как и идея с ломом.

17

После того как Мэри уехала, я все никак не мог успокоиться. Моя нога снова разболелась. Нервное напряжение не смогли унять даже щедрая порция бурбона и две таблетки кодеина.

При сидении нога все время ныла, а при ходьбе начинала дергаться. Чертыхаясь, я яростно ее растирал. Я пытался отвлечь себя чтением, музыкой, а затем пошел к задней двери курить. Снова.

Мой разум тоже работал в бешеном темпе. «Отпустите души детей. К чертям их. И катитесь в тартарары». Это происходит снова. Наверняка текстовое сообщение на телефон мне отправил тот же человек, который до этого послал электронное письмо. И если этот человек знает об ангеле, то он должен был знать меня еще в те времена. Это не Хёрст и не Мэри. Флетч? Не уверен, что Флетч, с его-то обезьяньими мозгами, вообще способен набрать хоть сколь-нибудь внятный текст. Тогда кто? И, что еще более важно, для чего? Зачем ему это надо?

Неожиданный вечерний визит Мэри привел меня лишь в еще большее замешательство. Я не был уверен, что поступил правильно, выложив свои карты слишком рано. Хорошие игроки так не поступают. Во всяком случае, не будучи по-настоящему уверенными в том, что знают карты противника.

С другой стороны, времени у меня было немного. Уж точно меньше, чем я думал. Из-за того, что в деревне объявилась Глория. Она ждала, нетерпеливо постукивая по рулю пальцами с покрытыми блестящим лаком ногтями. Если я не выполню ее требование в крайне сжатые сроки, у меня на руках не останется вообще никаких карт. Как, возможно, и самих рук, ног и всего того, по чему можно было бы опознать мое тело.

Швырнув сигарету в темноту, я смотрел, как догорает ее рыжий огонек. Затем я развернулся и захромал обратно на кухню. Войдя туда, я достал из-под умывальника папку. К чему обманывать самого себя? Я бы в любом случае ее прочел. Налив себе еще виски, я вновь отправился в гостиную и поставил бокал на кофейный столик.

Той ночью не могли успокоиться не только нервные окончания в моей ноге. Коттедж тоже словно кто-то потревожил. Свет то и дело мигал – впрочем, это было неудивительно, учитывая, насколько паршивыми в деревне были электросети. Кроме того, до меня доносился и какой-то звук. Шум. Знакомый и вселяющий тревогу. Шуршание и щелчки. По моему телу словно прошла электрическая волна, заставившая волосы на коже встать дыбом. Этот царапающий звук явно не был порождением моего воображения.

Я задумался о том, донимал ли этот звук Джулию. Вечер за вечером. Или он появился позже? Курица и яйцо. Могло ли произошедшее с Беном как-то изменить коттедж? Или коттедж с самого начала был частью этого? Могли ли шорохи в стенах и ползучий холод усугубить страхи и паранойю Джулии?

Проведя руками по волосам, я потер глаза. Мне показалось, что шорохи стали громче. Стараясь не обращать на них внимания, я перелистывал страницы в папке до тех пор, пока на меня с фотографии вновь не посмотрела Энни.

«Поиски пропавшей восьмилетней девочки продолжаются». Газетный заголовок. Но это не вся история. И близко не вся.

В тот вечер спать Энни уложил отец. Около восьми, как он потом вспоминал. Отец был пьян. Как и в большинство вечеров в тот период. Мама была у бабушки и дедушки, потому что бабушка за несколько дней до этого, как она сама выразилась, «ляпнулась», сломав запястье. Я шлялся по улицам с Хёрстом и его шайкой. Поэтому пропажу Энни мама обнаружила лишь на следующее утро.

Она вызвала полицию. Зазвучали вопросы, начались поиски. Офицеры в форме и местные мужчины, включая моего отца, начали неровными рядами прочесывать территорию старой шахты и поля за ней; вжав головы в плечи от холодного ливня, они искали Энни, надев на себя черные дождевики, делавшие их похожими на гигантских грифов. Их походки были медленны, тяжелы и словно вторили какому-то мрачному внутреннему ритму. Они постоянно тыкали в землю ветками и палками.

Я хотел пойти с ними. Я просил, умолял, однако добродушного вида офицер с бородой и похожей на тонзуру монаха лысиной положил мне руку на плечо и мягко произнес:

– Не думаю, что это хорошая идея, сынок. Лучше оставайся здесь и помогай своей маме.

Тогда я был на него зол. Думал, что он обращается со мной как с надоедливым ребенком. Однако позже я понял, что он пытался меня защитить. Ведь я мог наткнуться на мертвое тело своей сестры.

Я мог бы сказать ему, что меня уже поздно защищать. Мог бы рассказать полиции множество вещей, однако никто не хотел меня слушать. Но я пытался. Я говорил им о том, что раньше Энни нередко выскальзывала из дома и шла за мной, когда я уходил гулять со своими приятелями, и что я не раз возвращал ее назад. Полицейские кивали и делали заметки в блокнотах, но толку от этого не было никакого. Они знали, что Энни выскользнула из дома, но не знали, куда она отправилась.

Единственное, чего я не мог им сказать, – это правды, во всяком случае, всей правды. Просто потому, что мне никто не поверил бы. Я не был даже уверен, что сам себе верю.

С каждой секундой, с каждой минутой и с каждым часом мой ужас и чувство вины росли. Никогда я не ощущал себя таким трусом, как в те сорок восемь часов, которые заняли поиски моей сестры. Во мне боролись страх и совесть, разрывая меня изнутри. Не уверен, кто бы в этой битве вышел победителем, если бы не произошло невозможное. Я перевернул страницу:

Пропавшая восьмилетняя девочка найдена – родители вне себя от счастья!

Когда Энни вернулась, я как раз стоял на кухне и готовил для родителей тосты. Хлеб был черствым и слегка тронутым плесенью: в магазин никто не выходил с прошлой недели. Соскоблив плесень, я сунул хлеб в гриль. Впрочем, я мог бы этого и не делать. Они все равно к нему не притронутся, и мне придется выбросить его в мусорку вслед за едой, не съеденной ими вчера.

Раздался стук в дверь. Мы все подняли глаза, однако никто не сдвинулся с места. Три удара. Означало ли это какие-то новости? Для нас эти удары в дверь прозвучали подобно азбуке Морзе. Тук-тук-тук. Добрые вести или дурные?

Первой не выдержала мама. Возможно, она была самой смелой из нас, а возможно, у нее просто не было больше сил оставаться в неведении. Оттолкнув стул, она нетвердым шагом побрела к двери. Отец не двинулся с места. Я выплыл в коридор вслед за мамой. По дому разносился запах подгоревших тостов, но ни один из нас даже не двинулся для того, чтобы вынуть их из гриля.

Мама открыла дверь. На пороге стоял полицейский. Я не слышал его слов, однако увидел, как мама пошатнулась и схватилась за дверной проем. Мое сердце замерло. Я не мог даже вдохнуть. И тогда мама повернулась ко мне и закричала:

– Она жива! Они нашли ее! Нашли нашу малышку!

Мы вместе отправились в полицейский участок (тогда в Арнхилле еще был свой), втиснувшись на заднее сиденье сине-белой полицейской машины. У мамы с отцом в глазах стояли слезы облегчения, а я потел от напряжения. Когда мы выходили из машины, мои ноги подкосились, и отец подхватил меня за руку.

– Все в порядке, сынок, – сказал он. – Теперь все будет в порядке.

Мне хотелось ему верить. Правда. Я привык думать, что мой отец был прав во всем, и всегда доверял его словам. Однако даже тогда я знал, что не все в порядке. И никогда уже не будет.

– Она не особо разговорчива, – сказал нам офицер, пока мы шли по длинному, вонявшему потом и мочой бледно-голубому коридору. – Только назвала свое имя и попросила попить.

Мы дружно закивали.

– Ее похитили? – выпалила мама. – Кто-нибудь причинил ей вред?

– Мы не знаем. Человек, выгуливавший собаку, заметил, как она бродит по территории старой шахты. Внешних повреждений нет. Она просто замерзла, и у нее легкое обезвоживание.

– Мы можем забрать ее домой? – спросил отец.

Офицер кивнул:

– Да, думаю, так будет лучше всего.

Он распахнул дверь в допросную.

– Джо, – мама легонько толкнула меня локтем, и, прежде чем я успел собраться или даже просто хоть что-то понять, мы вошли внутрь.

Энни сидела на пластиковом стуле рядом с женщиной-полицейским, которая явно не имела большого опыта общения с детьми и чувствовала себя весьма неуютно.

На столе стояли маленькая чашка сиропа и тарелка с несколькими несъеденными печеньями. Энни не обращала на них никакого внимания и просто смотрела на грязную, ободранную стену, болтая ногами. Ее пижама была вся перепачкана и разодрана в нескольких местах. Полицейские укутали ее в большое синее одеяло, явно предназначавшееся для взрослых задержанных. Ноги Энни были босыми и черными от угольной пыли.

Она прижимала к груди какой-то предмет, наполовину скрытый одеялом. Я разглядел грязные золотые кудряшки, розовую пластмассу, голубой глаз – и у меня волосы на голове встали дыбом. Эбби-Глазки. Она принесла ее обратно!

– Ох, Энни…

Мама с отцом бросились к ней и заключили ее в объятия. Они осыпали Энни поцелуями, сами пачкаясь грязью, которой была измазана она. Однако им было все равно, ведь их дочь вернулась. Их маленькая девочка была дома, целая и невредимая.

Энни все так же молчала. Ее лицо оставалось безразличным, и лишь ноги все так же раскачивались взад-вперед. Мама медленно отступила. Ее лицо было мокрым от слез. Она нежно провела рукой по щеке Энни:

– Что случилось, милая? Что с тобой случилось?

Я все так же медлил в двери, надеясь, что офицеры примут отсутствие эмоциональной реакции с моей стороны за обычную подростковую неловкость. Быть может, я даже сам пытался убедить себя, что именно это было той причиной, по которой я не хотел приближаться к Энни.

Энни подняла глаза, и ее взгляд встретился с моим.

– Джоуи.

Она улыбнулась… И тогда я понял, что именно было не так. Не так в самом худшем, самом ужасном смысле.

* * *

Я встал. Нахлынувшие на меня воспоминания были настолько сильными, что я словно захлебывался. В горле ощущался горький вкус желчи. Нетвердым шагом я пошел наверх, добравшись до ванной как раз вовремя. Меня стошнило кислой коричневой рвотой в грязный умывальник. Едва я успел отдышаться, как мой желудок вновь свело спазмом и рвота вновь хлынула через рот и нос. Схватившись за холодную керамическую поверхность, я пытался восстановить дыхание и унять дрожь. Так я и стоял, ожидая, когда мои ноги вновь обретут твердость, и глядя в забрызганную рвотой раковину.

Наконец я открыл кран и смысл содержимое своего желудка в канализацию. Несколько раз сплюнув, я медленно и глубоко вздохнул. Вода из умывальника с шумом неслась вниз по канализационным трубам.

Однако это было не единственным звуком, который я слышал. Теперь, когда приступ рвоты закончился, до моих ушей вновь начали доноситься надоедливое шуршание и щелчки. Они стали ближе, назойливее. Они словно окружали меня. Я поежился. Холод тоже вернулся. Ползучий холод.

Я взглянул на унитаз. На нем все так же лежал кирпич. Осторожно его сняв, я взял пластиковый ершик, приподнял его ручкой крышку унитаза и заглянул внутрь. Ничего. Я обвел взглядом помещение. Душевая занавеска была затянута. Схватив ее за покрытый плесенью край, я резко рванул ее в сторону, однако за ней скрывались лишь разводы от геля для душа да грязная губка.

Я вышел из ванной. Шуршание и щелчки, казалось, последовали за мной. Откуда же они исходят? Из труб? Из стен? Я пересек лестничную площадку, по-прежнему держа в руках ершик для унитаза подобно оружию, и заглянул к себе в спальню. Пусто. На мгновение меня это насторожило, но ощущение почти сразу же прошло. Я продолжил путь, двигаясь к бывшей комнате Бена.

Мой нос уловил какой-то запах, явно исходивший не от туалетного ершика. Этот запах был сильным, с металлическими нотками. Знакомый запах. Другой дом, другая дверь. Но тот же зловещий аромат и тот же ползучий холод, проникающий в мои внутренности подобно ледяному паразиту.

Я схватился за дверную ручку, открыл дверь и быстро щелкнул выключателем. Лампа без абажура залила комнату болезненно-желтым светом. Я огляделся. Комната была небольшой. В ней хватало места лишь для односпальной кровати, платяного шкафа и маленького комода. Комната была свежевыкрашена, причем, судя по всему, в несколько слоев…

Я видел все это – и одновременно не видел ничего. Все передо мной было красным. Краснота пропитала новый матрас. Она струилась по стене, стекая скользкими рубиновыми ручейками от написанных на ней слов.

Ее слова. Его кровь.

НЕ МОЙ СЫН

Когда она решилась? Когда поняла? Было ли это медленным осознанием, ужасом, возраставшим с каждой минутой, с каждым часом, с каждым днем до тех пор, пока он не стал для нее невыносимым? Запах, ползучий холод, звуки. У нее было ружье. Но она не направила его на Бена. Она убила его голыми руками. В приступе ужаса? Или ярости? Или же случилось что-то, из-за чего у нее не осталось другого выбора?

Я заставил себя закрыть глаза. Когда я открыл их, кровь и написанные ею слова исчезли. Стены были голыми и чистыми, того же мягкого розовато-белого оттенка, что и во всем доме. Как магнолия. Зловещая магнолия. Еще раз окинув комнату взглядом, я вышел из нее, закрыл дверь и оперся лбом о деревянный косяк, глубоко дыша.

Просто коттедж. Просто игра воображения.

Я обернулся, и мое сердце остановилось.

– Господи Иисусе!

Прямо у лестницы, ведущей вниз, на ковре сидела Эбби-Глазки.

Пухлые пластмассовые ножки были раскинуты в стороны, золотые кудряшки беспорядочно разметались. Косой голубой глаз разглядывал паутину в углу, а его собрат насмешливо смотрел на меня.

Эй, Джоуи. Я вернулась. Снова.

Я огляделся, словно надеясь разглядеть какого-то наглого взломщика, принесшего куклу сюда, и теперь кравшегося вниз по лестнице, хихикая над собственной шуточкой. Однако его не было.

Нетвердым шагом я подошел к Эбби-Глазки и поднял ее. Косой глаз затарахтел. Платье из дешевого полиэстера громко зашуршало. От ее веса и ощущения в руках твердой холодной пластмассы у меня по коже пробежали мурашки.

Желание швырнуть куклу через окно в запущенный сад на заднем дворе было почти непреодолимым. Однако в моей голове встала еще более неприятная картина того, как она ползет обратно к дому, как ее румяное пластмассовое личико прижимается к оконному стеклу и глядит на меня из темноты.

Поэтому я, держа куклу в вытянутых руках, как неразорвавшуюся бомбу, спустился вниз по лестнице и вошел на кухню. Открыв шкафчик под раковиной, я сунул ее туда вместе с туалетным ершиком и захлопнул дверцу.

Дерьмо! Все мое тело тряслось. Ощущение было такое, что у меня вот-вот мог случиться обморок или сердечный приступ. Налив в стакан воды, я с жадностью выпил ее залпом.

Я пытался найти всему рациональное объяснение. Возможно, я сам отнес куклу Энни туда и позабыл об этом. Нечто вроде отключения сознания под воздействием алкоголя. Я вспомнил, как Брендан рассказывал мне о галлюцинациях и провалах в памяти во времена своих запоев. Однажды, проснувшись, он обнаружил, что столкнул с лестницы шкаф, однако не помнил ни как это сделал, ни зачем.

– Ясен пень, я был тогда намного тяжелее, – сказал он, подмигнув. – Во мне было изрядное количество алкоголя.

Брендан, подумал я. Нужно поговорить с Бренданом. Я набирал его номер, но звонок перенаправлялся на автоответчик. Это не слишком утешало, пусть даже не производившая впечатление лгуньи Глория и сказала, что он в порядке. Было бы хорошо услышать его голос, даже если бы он просто сказал мне идти «к едрене фене». Я подумал о том, насколько привык к тому, что Брендан всегда рядом, когда я в нем нуждаюсь, уютный и удобный, как поношенные джинсы или мои старые кеды. Беспокойство начинало грызть мой и без того измученный разум.

Я захромал обратно в гостиную. Открытая папка все так же лежала на кофейном столике. Я еще не закончил ее изучать, а некоторые страницы и вовсе остались нечитанными. Но на сегодня с меня хватит. Я и так уже понял: Арнхилл – это мрачная маленькая деревушка, в которой за всю ее историю произошло много плохого. Заколдованная. Проклятая. «Оставь надежду, всяк сюда входящий».

Я уже начал складывать страницы обратно в папку, но одна из них бросилась мне в глаза. Это тоже была газетная вырезка:

Трагическая смерть многообещающей ученицы

На фотографии была улыбающаяся девочка-подросток. Хорошенькая, с длинными темными волосами и блестящим серебряным кольцом в носу. Что-то в ее улыбке напомнило мне Энни. Сам того не желая, я начал просматривать статью. Эмили Райан, тринадцать лет, ученица Арнхилльской академической школы. Умерла от передозировки алкоголя и парацетамола. Была «остроумной, веселой и полной жизни».

«Вы их когда-нибудь теряли?» – отчетливо зазвучал в моей голове голос Бет.

Школьница, о которой она говорила. Наверняка это она. Но что-то во всем этом меня насторожило. Я сел. Какое-то мгновение мой измученный мозг набирал обороты. Наконец, щелкнув своими ржавыми шестеренками, он включил нужную передачу.

Я редко способен назвать точное число месяца, однако могу цитировать наизусть Шекспира (если вам не повезет и вы мне очень не понравитесь). Умею запоминать целые страницы текста и случайные слова. Особенность памяти. Я втягиваю бесполезную информацию подобно пылесосу.

«Один год, один день и около двадцати часов тридцати двух минут».

Именно столько Бет, по ее собственным словам, проработала в Арнхилльской академической школе. То есть она начала работать в ней с сентября 2016-го. В то время как в газетной статье говорилось, что Эмили умерла 16 марта 2016-го.

Разумеется, Бет могла ошибиться. Возможно, она просто перепутала свои даты. Однако мне в это не верилось.

«О нет, счет я как раз веду».

А это означало, что Бет не работала здесь учительницей, когда Эмили Райан покончила с собой. А Эмили Райан не была одной из ее учениц. Тогда зачем она мне солгала?

18

На следующее утро я, сам того не желая, проснулся рано. Приоткрыв один глаз, я застонал и перевернулся на другой бок. Но мой мозг, увы, не хотел проваливаться обратно в забытье, даже несмотря на то, что остальное тело чувствовало себя словно приклеенным к кровати.

Я пролежал так еще несколько минут, страстно желая вновь заснуть, но в конце концов сдался, оторвал себя от матраса и опустил ноги на холодный пол. «Кофе, – распорядился мозг. – И никотина».

День намечался серый и ветреный. Ветер гнал по небу тучи, как родители упрямых детей в школу. Поежившись, я быстро докурил сигарету и поспешил вернуться в относительное тепло коттеджа.

Воспоминания вчерашнего дня уже становились неясными и размытыми. Я вытащил Эбби-Глазки из шкафчика. При дневном свете она выглядела безобидно. Просто старая сломанная кукла. Немного потрепанная и не слишком любимая. Прямо как я сам.

Мне стало стыдно оттого, что я сунул ее под раковину. Словно в оправдание я взял куклу, отнес ее в гостиную и посадил в кресло, а сам уселся на диван и продолжил пить свой кофе. Так мы и сидели вместе, Эбби-Глазки и я, наслаждаясь утренним отдыхом.

Я пробовал набрать Брендана еще пару раз, однако ответа по-прежнему не было. Тогда я перечитал газетную статью об Эмили Райан. Однако и с утра она казалась столь же бессмысленной, как и вечером. Тогда я попытался отвлечься проверкой домашних заданий учеников. Проверив примерно половину работ, я осознал, что только что написал «Етитская сила, нет!!!» около одного особо нелепого абзаца, и сдался.

Я взглянул на часы: 9: 30 утра. Мне не слишком хотелось бесцельно шататься по коттеджу весь день, а занять себя было нечем.

Выбора не оставалось.

Я решил пойти прогуляться.

Первые попытки добывать уголь в Арнхилле начались еще в XVIII веке. На протяжении двухсот лет шахта росла, расширялась, сносилась, отстраивалась и модернизировалась.

Вокруг нее строили свои жизни тысячи шахтеров и их семьи. Для них это была не просто работа. Это был их образ жизни. Будь Арнхилл живым организмом, шахта была бы его бьющимся, дымящимся и ревущим сердцем.

Когда шахта закрылась, сельсовету понадобилось меньше двух лет, чтобы вырвать это сердце, хотя к тому моменту оно уже давно перестало биться. Сажа и дым больше не текли по артериям Арнхилла. Строения разрушались и становились жертвами вандалов. Мародеры разворовывали металл и оборудование. В каком-то смысле машинисты, приехавшие сносить шахту бульдозером, совершили акт милосердия.

В конце концов от нее не осталось ничего. Кроме глубокого шрама в земле, который всегда будет напоминать о том, что было утрачено. Некоторые семьи уехали в поисках работы. Другие, как мой отец, приспособились. Деревня, ковыляя, с трудом начала возрождаться. Однако некоторые шрамы никогда по-настоящему не заживают.

Передо мной раскинулся неровный ландшафт, поросший дикими цветами и травой. Сложно поверить, что когда-то здесь стояли огромные промышленные сооружения, а под землей до сих пор скрывались шахтные стволы и оборудование, брошенное там, потому что его было слишком дорого поднимать на поверхность.

Но не только они таились в глубине. Земные недра были потревожены еще до строительства шахты, до того как в них стали вгрызаться машины. Под землей были сокрыты свидетельства иных традиций, уходящих корнями во времена основания деревни.

Я стал подниматься по неровному склону, радуясь тому, что захватил с собой палочку. В ограждавшем территорию шахты заборе обнаружилась узкая дыра. Вытоптанная трава и голая земля по другую сторону позволяли предположить, что этим входом пользовались часто.

Ребенком я хорошо знал это место. Теперь же оно было для меня совершенно чужим. Я не мог определить ни где я нахожусь, ни где раньше располагались старые шахтные стволы. Люка уже и вовсе не существовало: благодаря Крису наш путь под землю был потерян. Как я думал, навсегда. Но мне нужно было раньше догадаться: некоторые вещи не могу быть погребены навечно. Дети всегда найдут способ до них добраться.

Я остановился на вершине одного крутого холма, чтобы перевести дыхание. Даже если бы я не был хромым, я просто не привык к долгим пешим прогулкам и длительным подъемам. Я создан для того, чтобы сидеть за столом и у барной стойки. Я даже ни разу в жизни не бежал за автобусом. Потому я изо всех сил старался заставить легкие втягивать в себя столь необходимый мне кислород, но в итоге все равно не устоял и закурил сигарету. Я думал, что, когда доберусь сюда, мои инстинкты позволят мне восстановить в памяти все события тех лет, что воспоминания отдадутся во мне болью или снизойдут на меня подобно озарению. Но единственной болью, которую я чувствовал, была боль от моих ушибленных ребер. Возможно, я слишком много работал, поэтому все забыл. И я не знал, чувствовать ли по этому поводу разочарование или же облегчение.

Так я и глядел на коричнево-зеленый пейзаж. Чахлая трава, колючий кустарник, усыпанные гравием скользкие склоны да наполненные грязной, застоявшейся водой ямы.

Я почти слышал, как они шепчут мне: «Думал, можешь так просто прийти сюда и найти путь обратно? И не надейся, мальчик Джоуи. Неужели ты так до сих пор и не понял? Не ты меня найдешь. Я найду тебя. И не думай забывать об этом, черт тебя побери».

Я слегка поежился. Быть может, этот небольшой подъем на холм моей памяти был столь же бесполезен, как и многие другие мои действия. Быть может, электронное письмо тоже не имеет никакого значения. Или текстовое сообщение. Или вообще все. Возможно, лучше всего будет получить то, что мне нужно, и убраться отсюда. Я не герой. Не киношный персонаж, который возвращается, разгадывает тайну и увозит с собой девчонку. Я скорее побитый жизнью приятель главного героя, никогда не появляющийся во второй части фильма. Произошедшее здесь случилось очень давно. И я прожил двадцать пять лет, не ворошив прошлое. Так чего мне сейчас неймется?

Потому что это происходит снова.

И что с того? Это не моя проблема. Не моя битва. Если повезет, экскаваторы заставят всю эту гнилую деревушку уйти под землю, положив всему этому конец раз и навсегда.

Я уже собирался возвращаться, однако мое внимание привлекло какое-то движение. На земле что-то трепыхалось. Мгновение я смотрел на этот предмет, а затем наклонился и поднял его. Обертка от жевательного батончика. Синяя, с ярко-красной надписью. Я бы ни с чем ее не спутал. Карманы Криса вечно были набиты такими. Если бы Крис дожил до совершеннолетия, то его зубы к тому времени наверняка были бы безнадежно испорчены.

Выпрямившись, я оглядел склон. Он явно не был настолько крутым. И все же, сунув обертку в карман, я начал по нему спускаться. Склон оказался круче, чем я думал, и примерно на половине пути моя хромая нога подкосилась, так что оставшуюся часть спуска я проделал, съехав на заднице.

Какое-то время я, трясясь и пытаясь восстановить дыхание, лежал у подножия холма. Вновь принять вертикальное положение казалось непростой задачей. Закрыв глаза, я сделал несколько предварительных глубоких вдохов.

– Ты так и не позвонил моей маме.

Вздрогнув, я рывком сел. На меня сверху вниз смотрела бледная молодая женщина в ветровке с капюшоном. Она держала на поводке маленького лохматого черного песика. Что-то в ее внешности казалось знакомым, и через мгновение я ее вспомнил. Очаровательная барменша из паба, Лорен.

Если она и заметила, что я лежал, распростершись, на земле и был весь измазан грязью, то на ее лице это никак не отразилось.

– Я в порядке, – сказал я. – Спасибо, что спросила.

– В прошлом году сюда свалился один старикан. Умер от переохлаждения.

– Слава богу, что добрая самаритянка вроде тебя нашла меня.

Схватив клюку, я с усилием поднялся на ноги. Пес обнюхал мои ботинки. Я люблю собак. Они простые и понятные. В отличие от людей. Или кошек. Я протянул руку, чтобы почесать псу шею. Обнажив клыки, он зарычал. Я отдернул руку.

– Он не любит, когда его гладят, – сказала Лорен.

– Ясно.

Вокруг шеи у пса был напоминавший по форме кольцо голый, лишенный шерсти участок. Старый шрам.

– Что с ним случилось?

– Запутался в колючей проволоке и разорвал себе глотку.

– Удивительно, что он выжил.

Лорен пожала плечами.

– Твой пес?

– Нет. Мамин. Он у нее уже много лет.

– Часто его здесь выгуливаешь?

– Вроде того.

– Много людей здесь гуляет?

– Несколько человек.

Мне на ум пришли слова «вода» и «камень».

– Слышал, школьники здесь тоже ошиваются.

– Некоторые из них.

– Когда я был ребенком, мы тоже так делали. Искали входы в старые шахтные стволы.

– Давно, наверное, это было.

– Давно. Спасибо за прямоту.

Ни намека на улыбку.

– Почему ты не позвонил маме?

– Я сейчас не нуждаюсь в уборщице. Извини.

– Ладно.

Она развернулась, собравшись уходить, и я понял, что теряю представившуюся возможность.

– Подожди.

Лорен оглянулась.

– Твоя мама – она прибирала в коттедже миссис Мортон?

– Да.

– Значит, она знала ее?

– Не особо.

– Но она ведь говорила с ней?

– Миссис Мортон была вещью в себе.

– Твоя мама никогда не упоминала, что миссис Мортон вела себя странно? Что она выглядела расстроенной, встревоженной?

Лорен пожала плечами.

– Я слышал, Бен однажды пропал. Как думаешь, он тогда сбежал из дому?

Еще одно пожимание плечами. Я решил попробовать в последний раз.

– Бен был среди тех детей, которые сюда приходили? Они что-нибудь нашли? Возможно, тоннель? Или пещеру?

– Тебе нужно позвонить маме.

– Я же сказал тебе, я не… – начал я, но тут же спохватился. – Если я позвоню твоей маме, она поговорит со мной?

Лорен пристально посмотрела на меня.

– Она берет десять фунтов в час. Пятьдесят фунтов за уборку всего дома.

Я понял намек.

– Ясно. Буду иметь в виду.

Пес снова стал обнюхивать мои ботинки. Лорен слегка дернула его за поводок. Пес повернул к ней свою серую морду и, казалось, насупился.

– Должно быть, он уже довольно старый, – заметил я.

– Мама говорит, ему уже давно пора бы умереть.

– Уверен, она не это имеет в виду.

– Да, не это, – Лорен развернулась. – Мне пора идти.

– Тогда увидимся! – крикнул я ей вслед.

Лорен ничего мне не ответила, однако я услышал, как она, удаляясь, пробормотала практически себе под нос:

– Тебе не следует здесь находиться.

Сказать, что это прозвучало странно, – это не сказать ничего.

Возвращаясь в коттедж, я заметил, что возле него припаркован белый фургон. На его задней двери был изображен большой черный кран. Неужто сантехник? В свете моих проблем с ванной это было бы как нельзя кстати. Как если бы я вызывал сантехника.

Когда я подошел ближе, мои худшие опасения подтвердились. Сбоку у фургона была надпись, гласившая: «Сантехника и отопление фирмы “Флетчер и сыновья”». Двери распахнулись, и с пассажирского места вылез мой долговязый гонитель. Фигуру водителя по прошествии стольких лет было узнать сложнее. Он сплевывает на землю.

– Торни! Черт меня раздери! Никогда не думал, что снова увижу тебя здесь.

Что до меня, то я то же самое сказать не мог. Я всегда знал, что Флетч никогда не уедет из Арнхилла. По некоторым людям это понятно с самого их детства. Не то чтобы им не хотелось жить в каком-нибудь другом месте. Таким людям просто не приходит в голову, что это самое другое место существует.

– Что сказать? – ответил я, разведя руками. – Прием нельзя назвать теплым.

Флетч оглядел меня с ног до головы.

– Ты не изменился.

И вновь я не мог сказать то же самое. Прошедшие годы не были добры ни к одному из нас, однако Ника Флетчера они по-настоящему потрепали. Его лицо выглядело грубым даже в подростковом возрасте. Вероятно, он был одним из тех детей, которые кажутся старыми даже в пеленках. Однако теперь у него не осталось и тех мышц, которые когда-то делали его таким отличным громилой для Хёрста. Он выглядел почти скелетом. Его коротко остриженные волосы были грязно-желтыми, а лицо прочерчивали глубокие борозды, возникающие только от болезни либо от многолетнего пьянства и курения.

Флетч зашагал ко мне. Его долговязый сын поплелся следом, выглядывая у него из-за спины; вероятно, он хотел казаться грозным, однако в реальности своим видом напоминал человека, страдающего от запора. Я заметил распухший нос и синяки под обоими глазами. Глория. «Интересно, его коренастый братец все еще залечивает свое плечо?» – не без удовольствия подумал я.

Походка Флетча, подобно моей, выдавала в нем человека, преодолевающего боль или скованность в суставах. Артрит? В пользу этого свидетельствовали и изуродованные костяшки на руках. Наверное, если все время бить людей в головы, это не проходит бесследно.

Когда он подошел поближе, я уловил запах фруктовой жвачки и сигарет. Это всегда были единственные запахи, исходившие от Флетча. Возможно, он не так уж и изменился.

– Тебе здесь не рады, Торни. Почему бы тебе не оказать всем услугу и не убраться на хрен обратно под тот сраный камень, из-под которого ты вылез?

– Ух ты! Не думал, что ты способен выстраивать такие длинные предложения. Несколько стереотипно, небольшая путаница с прилагательными и глаголами, но в целом неплохо.

Его лицо потемнело. Его сынок неуклюже двинулся вперед. Я чувствовал, что он едва сдерживается, чтобы не ринуться в драку. Он не просто был готов вышибить из меня дерьмо. Ему хотелось этого больше всего на свете. Я для него был как кость для собаки.

Каков отец, таков и сын. Флетч всегда предпочитал сначала бить, а потом уже задавать вопросы. Он и так не особо нуждался в поводе, чтобы причинить кому-то боль, а Хёрст ему такой повод еще и всегда давал. Флетчу нравилось выбивать зубы и ставить фингалы. Он был подлым и грязным мелким драчуном. И он никогда не уступал. Я видел, как он лез в драку с более здоровыми мальчишками и побеждал их только за счет злобы и упорства. Если бы Хёрст не держал его на поводке, то, полагаю, он даже тогда мог бы с легкостью забить кого-нибудь до смерти.

Флетч вытянул одну из своих уродливых рук, и его сын остановился как вкопанный.

– Чего ты хочешь?

– Мира во всем мире, достойной зарплаты для каждого и лучшего будущего для наших детей.

– Тебе до сих пор смешно?

– Ну кому-то же должно быть.

Рука начала опускаться.

– Я хочу увидеться с Хёрстом, – произнес я быстро. – Думаю, мы сможем прийти к соглашению, которое устроит нас обоих.

– Правда?

– У меня есть кое-что, что ему нужно. И я с радостью отдам ему эту вещь. За определенную цену.

Флетч фыркнул.

– Знаешь, Хёрст вчера сказал быть с тобой помягче. Возможно, теперь, когда ты ему угрожаешь, он уже не будет таким добрым.

– Я готов рискнуть.

– Тогда ты еще, на хрен, тупее, чем выглядишь.

– Правда? Потому что мне кажется, что твой сын выглядит так, словно ему тем вечером тоже хорошенько досталось. – Я улыбнулся долговязому. – Как плечо твоего брата?

Его лицо покраснело.

– Тебе повезло, хромой.

– Да, – сказал Флетч. – Сейчас твоих приятелей-здоровяков рядом нет, и никто тебе не поможет.

Приятелей-здоровяков? Значит, его сын так и не смог признаться, что его избила женщина.

– И никто не смеет трогать моих пацанов, – прорычал Флетч и опустил руку.

Долговязый сынок ринулся вперед. Однако в этот раз я был готов. Еще до того, как он успел занести руку для удара, я с размаху врезал ему тростью выше уха. Он свалился на землю. Я ткнул тростью ему в живот, а затем с силой нанес ему удар по спине. Он сложился пополам подобно какому-то особо уродливому оригами.

Флетч пошел на меня. Но он был старше и медленнее своего сына. Я сделал шаг в сторону и заехал тростью ему между ног. Заскулив от боли, он рухнул на колени. За эти годы я и сам неплохо научился причинять боль. Я склонился над ним, заметив, что сам практически не запыхался.

– Ты был неправ, – сказал я Флетчу. – Я изменился.

Он взглянул на меня полными слез глазами.

– Теперь тебе, на хрен, точно крышка.

– Сказал человек, держащийся за яйца. Теперь передай Хёрсту, что я хочу с ним встретиться. В любой вечер. Но – до конца этой недели.

– Ты даже не представляешь, во что впутываешься.

Его сын начал подниматься. Он выглядел ошеломленным, и я понял, что он младше, чем я думал. Я почувствовал себя слегка виноватым. Но лишь самую малость. Взмахнув тростью, я врезал ею по его распухшему носу. Хлынула кровь. Заорав, он схватился за лицо руками.

– Нет. Это ты не представляешь, из чего я выпутываюсь. У вас есть пять минут на то, чтобы убраться отсюда, или я вызываю полицию.

Развернувшись, я нетвердой походкой зашагал к коттеджу. Прилив адреналина закончился, и мое избитое тело громко протестовало против подобных упражнений.

Флетч крикнул мне вслед:

– Твоя сестра мертва! Тебе не вернуть ее!..

Слова повисли в воздухе. Он не закончил фразу. Впрочем, это было и не нужно.

19

1992

Мы договорились снова встретиться у шахты в девять вечера. В такое время там точно не должно было быть никого, кто мог бы застигнуть нас на горячем.

Я планировал выскользнуть из дома после ужина. Мама в это время обычно занималась глажкой, а отец уходил в паб. Однако сначала мне нужно было кое-что сделать. Я прокрался из кухни в сарай на заднем дворе. В нем отец держал инструменты и свои старые шахтерские принадлежности.

Некоторое время мне пришлось там покопаться, отбрасывая паутину и дохлых пауков. Наконец я их нашел. Старая спецовка, прочные ботинки, веревка, фонарик и… да… шахтерская каска. Подняв ее, я вытер с каски грязь и начал возиться с установленным на ней фонарем. Я уже настроился на то, что он не станет работать, однако фонарь, к моему удивлению, загорелся, выдав яркий луч желтого света.

– Что ты делаешь?

Я подскочил, развернувшись и едва не уронив каску на землю.

– Черт! Что ты делаешь? Следишь за мной?

Энни стояла в дверном проеме – худенький силуэт в последних закатных лучах. На ней была надета ее розовая пижама с мультяшным медвежонком, а длинные темные волосы были стянуты в хвост.

Моя не по годам взрослая младшая сестра. Веселая, вздорная, упрямая, дурашливая. До сумасшествия умная и раздражающе милая. Жизнерадостная, невыносимая и забавная. Когда она обнимала меня, ее маленькое тело одновременно казалось костлявым и чрезвычайно мягким. Ее зубастая улыбка была способна растопить даже самое ледяное сердце. Девчонка-сорванец, все так же хотевшая верить в Санта-Клауса и магию. С другой стороны, кому из нас этого не хочется?

– Ты не должен ругаться, – сказала она.

– Ладно, ладно. Знаю. Но ты не должна подкрадываться к людям.

– Я не подкрадывалась. Ты просто плохо слушал.

Одной из многих бесполезных вещей в этом мире являются споры с восьмилетними детьми. Каким бы ты умным ни был, логика восьмилетнего всегда победит.

– Ну, я был занят.

– Чем? Это папино?

Я быстро положил каску на место.

– Да. И что?

– Тогда зачем оно тебе? – Внезапно она заметила, что в другой руке я держал рюкзак. – Ты берешь папины вещи?

Я любил свою сестру. Правда. Но иногда она была просто невыносима. Как терьер. Если она к чему-то цеплялась, то оторвать ее от этого было невозможно.

– Слушай, я просто их одалживаю, ясно? Он ведь все равно ими больше не пользуется.

– Зачем ты их одалживаешь?

– Не твое дело.

Она сложила руки и сузила глаза. Это выражение лица было мне хорошо знакомо и означало неприятности.

– Расскажи мне.

– Нет.

– Расскажи мне, или я расскажу маме.

Я вздохнул. Мои нервы и так были на пределе. Мне совершенно не хотелось возвращаться к тому странному люку в земле. Я вообще не понимал, зачем мы это делали, однако не мог отказаться, иначе выглядел бы трусом в глазах остальных. А теперь меня еще и доставала моя восьмилетняя сестра.

– Слушай, это на самом деле просто одно унылое дерь… дельце, ладно. Мы идем на старую шахту, только и всего.

Она подошла поближе.

– Так зачем тебе папины вещи?

Я вновь вздохнул.

– Хорошо, я скажу тебе, но ты должна пообещать больше никому об этом не рассказывать, идет?

– Идет.

– Мы нашли дыру, которая ведет прямо к центру земли, и собираемся спуститься в нее, потому что думаем, что там есть затерянный мир с динозаврами.

Энни сердито на меня посмотрела:

– Что за хрень?

Не ругаться, значит, да?

– Ладно. Можешь мне не верить.

– Я и не верю.

– Ладно.

Пауза. Я сунул каску, спецовку, веревку и ботинки к себе в рюкзак, застегнул его и забросил себе на плечи.

– Джоуи?

Я терпеть не мог, когда меня называл Джоуи кто-то, кроме моей сестры. Это было имя, которое часто носили клоуны в цирке.

– Что? – спросил я.

– Будь осторожнее.

Развернувшись, она побежала к дому, сверкая грязными босыми пятками. Стянутые в хвост волосы развевались на ветру.

Хотел бы я сказать, что, пока я глядел ей вслед, у меня возникло какое-то предчувствие. Что по небу промчалась туча, подгоняемая несущим невзгоды ветром. Что с деревьев с карканьем взмыли вороны. Что в ясном вечернем небе грянул гром.

Но ничего такого не было.

В этом-то и заключается главная беда. Жизнь никогда тебя ни о чем не предупреждает. Не дает ни малейших намеков на приближение важного момента. У тебя нет ни времени на размышления, ни шанса приготовиться. Ты не знаешь, что в этой жизни по-настоящему важно, пока не потеряешь его.

Я смотрел вслед несшейся вприпрыжку Энни – счастливой, невинной, беззаботной – и понятия не имел, что это был последний раз, когда я видел ее такой.

Равно как и не заметил, что она прихватила фонарик.

Мы стояли вокруг люка. Я, Флетч и Крис. Хёрст еще не появился. Часть меня – бóльшая часть – надеялась, что он и не появится.

На нас с Флетчем были ботинки, темная одежда и прочные куртки. Зато Крис выглядел так, словно пришел сюда прямо с прогулки в парке: джинсовая куртка, джинсы и кроссовки. Я был единственным, кто принес с собой шахтерскую каску, а также рюкзак, в котором лежала веревка. И все захватили фонарики. Мы были готовы. Впрочем, без инструмента, который можно было бы использовать в качестве рычага для того, чтобы открыть люк, вся наша экипировка была ни к чему.

– Да где же он, на хрен? – простонал Флетч, вытаскивая сигареты.

Я пожал плечами.

– Может, он просто не придет.

Тогда мы все сможем отправиться по домам, забыть об этом дурацком плане, при этом не чувствовать себя виноватыми и не выглядеть трусами.

Крис все время топтался на месте. Флетч докурил свою сигарету. Я старался изображать рассерженного, все время поглядывая на часы, однако с каждой минутой ощущал все большее облегчение. Я уже собирался сказать, что пора нам признать очевидное и убраться отсюда, когда раздался знакомый голос:

– Все в порядке, парни?

Мы все обернулись. По склону проворно спускался Хёрст. За ним едва поспевала Мэри.

– А она здесь что делает? – спросил Крис.

– Она – моя девушка, вот что.

Мое сердце упало прямо в мои огромные ботинки. Мало того что Мэри явно не была одета для лазанья по подземельям – на ней были потертые джинсы и сапоги на шпильках, – она еще и притащила с собой большой пакет, из которого торчала бутылка сидра.

– Значит, все готовы? – ухмыльнулся Хёрст, помахав ломом.

Его язык слегка заплетался.

– Готовы. – Флетч отшвырнул сигарету, окурок которой некоторое время злобно светился во тьме.

Крис опять начал топтаться, словно ему нужно было в туалет или его кроссовки были слишком малы. Он явно нервничал, однако это была совсем иная нервозность, чем у меня. Крис был охвачен тревожным возбуждением.

– Она не должна здесь находиться, – пробормотал он почти себе под нос.

Мэри сверкнула на него глазами.

– Ты это обо мне? – спросила она.

Несмотря на ситуацию – и на свое согласие с Крисом, – я не мог не заметить, как классно она выглядела. Ее волосы были встрепаны, а щеки красиво порозовели от долгой ходьбы и, вероятно, от сидра. Я сглотнул и заметил, что тоже начал топтаться на месте.

Мэри пошла на Криса:

– Хочешь сказать, что мне не следует здесь находиться, потому что я девчонка? Что я слишком слабая для того, чтобы делать то же, что и вы все?

Мэри и так нередко бывала вздорной, однако в ту ночь она прямо-таки нарывалась на конфликт. Возможно, виной этому был все тот же сидр.

Крис попятился.

– Нет. Просто…

– Что?

– Ничего, – быстро вмешался я. – Крис просто о тебе беспокоится. Мы не знаем, что ждет нас внизу. Там может быть опасно.

Казалось, она вот-вот снова начнет препираться. Однако выражение ее лица вдруг смягчилось.

– Что ж, это мило, но не волнуйтесь. Я могу и сама о себе позаботиться.

Она вытащила из сумки сидр, отвинтила крышку и сделала щедрый глоток.

– А если не сможет, то я о ней позабочусь, – сказал Хёрст.

Обняв ее за задницу, он выхватил у Мэри бутылку и сам несколько раз из нее отхлебнул.

– Пошли уже, – пробормотал Флетч.

Я чувствовал, что он тоже был не рад присутствию Мэри, однако в его случае причина заключалась в другом. Он всегда считал, что он – лучший приятель Хёрста. Однако, когда Мэри была рядом, он опускался в негласной иерархии на одну ступень ниже.

– Верно, на хрен, – согласился Хёрст, возвращая Мэри сидр.

Шатаясь, он подошел к люку и загнал лом под его металлический обод. Первая попытка окончилась фиаско: Хёрст оступился и лом выскользнул у него из рук.

– Дерьмо!

Подняв лом, он вернул его на место. Результат был таким же.

– Может, его заело, – предположил я.

Хёрст зло на меня посмотрел.

– Серьезно, Эйнштейн?! – Он переводил взгляд с меня на Флетча и обратно. – Может, поможете?

С неохотой – во всяком случае, с моей стороны – мы пошли к нему. Флетч меня обогнал. Он схватил лом пониже того места, где его держал Хёрст, и они вместе налегли на него.

Я взглянул на люк, в глубине души желая, чтобы он не сдвигался. Однако в этот самый момент раздался скрежет. Годами не использовавшийся ржавый металл поддался.

– Еще, – простонал Хёрст, скрипя зубами.

Они снова налегли на лом, и я увидел, как люк поднимается. Между металлом и землей появилось несколько дюймов темноты, и с каждым из этих дюймов мое дурное предчувствие возрастало.

– Давай еще, – прорычал Хёрст.

Флетч взревел во всю глотку, и они налегли еще раз.

Люк поднялся еще выше.

– Хватайте его! – заорал Хёрст.

Наклонившись, мы с Крисом схватили металл за края. Мэри тоже к нам присоединилась. Мы все дружно потянули. Люк оказался тяжелым, однако не настолько, как я ожидал.

– Раз, два, три.

Мы вновь дернули люк, и на этот раз он неожиданно поддался. Мы неуклюже отскочили назад в тот самый момент, когда он, подняв тучу грязи и пыли, рухнул на землю с глухим стуком, отдавшимся в подошвах моих ботинок.

Издав триумфальный возглас, Хёрст бросил лом на землю. Флетч дал ему пять. Мэри совершенно по-дурацки ухмыльнулась. Даже я ощутил моментальный прилив адреналина. Лишь Крис стоял молча с бесстрастным выражением на лице.

Подойдя к дыре, мы заглянули в нее. Флетч щелкнул фонариком. Я отрегулировал шахтерский фонарь на каске, ожидая увидеть перед собой тьму. Черноту, сквозь которую едва способен был проникнуть свет. Длинный отвесный колодец в никуда.

Однако то, что я увидел, было хуже. Куда хуже. Лестница. Металлические перекладины, вделанные в камень и уходящие на огромную глубину. Лестница терялась во тьме. По моей спине пробежали ледяные мурашки.

– Дерьмо, – пробормотал Хёрст. – Ты был прав, Пончик. Это действительно вход.

«Но куда? – подумал я. – Что мы, к чертям, вообще надеемся там обнаружить?»

Хёрст оглянулся на нас. Его глаза горели. Я хорошо знал этот взгляд. Не терпящий возражений, опасный, безумный.

– Ну, кто первый?

Бессмысленный вопрос. Потому что…

Он оглянулся на меня.

– Торни, у тебя вся экипировка.

Ну конечно. Я заглянул в дыру, и меня замутило. Я не хотел туда спускаться. На дне этого глубокого, темного шахтного ствола мы не найдем ничего хорошего. В деле, в которое мы ввязались, вообще не было ничего хорошего.

– Мы не знаем, куда ведет эта лестница, – произнес я. – Эта лестница выглядит старой, ржавой. Она может не выдержать. Падать далеко.

Флетч закудахтал:

– Что такое, Торни? Сдрейфил, как цыпленок?

Да. Сдрейфил. Как самый что ни на есть настоящий цыпленок.

В жизни приходит время, когда нужно сделать выбор. Поступить правильно или поддаться давлению окружающих. Если я сейчас развернусь и уйду, то поступлю здраво, как разумный человек. Возможно, за мной даже последуют другие. Однако тогда я могу забыть о членстве в шайке Хёрста. Вероятно, мне придется до конца учебы есть свои школьные обеды на автобусной остановке.

С другой стороны, я хотя бы буду жив и смогу их есть.

– Джо? – Мэри положила руку мне на плечо. Она улыбалась ленивой пьяной улыбкой. – Ты не должен этого делать, если не хочешь. Все в порядке.

Именно эти слова и заставили меня принять решение. Я затянул ремень на каске моего отца.

– Я пойду, – сказал я.

– Круто! – Хёрст хлопнул меня по спине и обвел взглядом остальных. – Все готовы?

Все закивали, согласно забормотав. Однако я видел нервозность на лице Флетча. Хёрст, подогреваемый выпивкой и маниакальным возбуждением, выглядел уверенным. Ну и Крис. Крис казался настолько спокойным, словно собирался просто пройтись по магазинам.

– Ладно. Давайте просто сделаем эту хрень, – сказал Хёрст, подняв с земли свой школьный галстук и повязав его себе на голову. Ухмыльнувшись, он добавил: – Первая кровь.

Затем, подумав, он наклонился и взял лом.

Взглянув на него, я ощутил непонятную тяжесть в желудке.

– Зачем он тебе?

Вновь ухмыльнувшись, Хёрст похлопал ломом по своей ладони:

– Просто на всякий случай, Торни. Просто на всякий случай.

Лестница в самом деле оказалась ржавой. И узкой. Мне едва удавалось переставлять ноги. Ступени стонали и провисали под моей тяжестью. Отчаянно цепляясь за них, я молился, чтобы лестница не обвалилась до того, как мы спустимся.

А сверху уже доносились звуки, свидетельствовавшие о том, что остальные тоже спускаются. На мою каску сыпались металлические осколки и комья грязи, так что я, даже несмотря на то, что чувствовал себя в ней несколько глупо, был рад, что надел ее; к тому же наличие на каске фонаря позволяло мне хвататься за ступени обеими руками.

Спускаясь, я считал. Десять, одиннадцать, двенадцать. Когда я досчитал до девятнадцати, моя нога, не найдя ступени, уперлась в твердую землю. Меня накрыла волна облегчения. Я спустился. У меня получилось.

– Я внизу! – крикнул я.

– Что ты видишь? – отозвался голос Хёрста.

Я огляделся. Фонарь шахтерской каски излучал слабый желтоватый свет. Я находился в маленькой пещере. В ней вряд ли поместилось бы больше полудюжины человек. Не считая лежавших на земле нескольких предметов, напоминавших кости животных, она была пуста. Я не был уверен в своих чувствах – то ли облегчения, то ли досады.

– Ничего особенного, – ответил я.

Рядом со мной на дно пещеры с глухим звуком спрыгнул Хёрст. За ним последовали Флетч, Крис и Мэри. Мэри, на каблуках и с сидром, спускаться было особенно неудобно.

– И это все? – сказала она.

Обведя пещеру фонариком, Флетч сплюнул.

– Дыра какая-то.

– Полагаю, это было пустой тратой времени, – сказал я, изо всех сил стараясь скрыть удовлетворение в голосе.

Выражение лица Хёрста стало недовольным.

– Ну его все на хрен. Мне надо отлить.

Он отвернулся к стене. Я услышал звук расстегиваемой молнии, и струя хлынула на землю. Пещера была маленькой, так что ее быстро заполнил едкий запах. Количество выпитого Хёрстом сидра делало его еще сильнее.

Крис все так же хмуро осматривался по сторонам.

Я взглянул на него и спросил:

– Ты чего?

– Я думал, здесь будет что-то еще.

– Ну, увы. Так что…

Но Крис меня уже не слышал. Он начал кружить по пещере, как учуявшая кость собака. Внезапно он замер в точке, где тени, казалось, сгущались, становясь еще темнее.

И тогда он исчез. Я моргнул. Какого черта?

– Куда он делся? – спросила Мэри.

Хёрст застегнул штаны и повернулся.

– Где Пончик?

– Здесь, – раздался голос, исходивший, казалось, из ниоткуда.

Я посветил фонарем в ту сторону, откуда он доносился, и увидел его. Проем в каменной стене. Около четырех футов в высоту. Узкий. Его было легко не заметить, если ты не искал его специально. Или если не знал, что он там находится.

– Она уходит вглубь! – крикнул Крис из темноты. – Здесь еще ступени.

– Вот это, на хрен, уже другое дело! – воскликнул Хёрст.

Оттолкнув меня с дороги, он скользнул вслед за Крисом. Мгновение поколебавшись и еще раз щедро отхлебнув сидра, Мэри последовала его примеру. Флетч не отставал.

Вздохнув и мысленно проклиная Криса, я пригнул голову и поспешил за ними. Моя голова с лязгом стукнулась о камень. Шахтерская каска. Она была слишком широкой. Свет замерцал и погас. Вот черт! Наверное, я ударил батарейку. Отступив назад, я снял каску. Придется нести ее под мышкой. Я вновь было двинулся по проходу, но меня что-то остановило. Какой-то звук, напоминавший царапанье по камням. Он доносился сзади, от металлической лестницы, по которой мы спустились.

Я оглянулся, но без фонаря я мог видеть только тени да пляшущие точки перед глазами.

– Э-эй! – позвал я. – Есть кто там?

Тишина.

Глупо, Джо. Там никого нет. Шум, вероятно, был просто ветром, задувавшим в открытый люк. Кто вообще там мог быть? О люке не знал никто. И никто не знал, что мы в него спустились. Вообще никто.

«Никого здесь нету, кроме нас, цыпляток, – пронеслась у меня в голове несколько безумная мысль. Слова из старой песни, которую часто напевала моя бабушка. – Никого здесь нету, кроме нас, вообще».

Последний раз окинув взглядом темноту, я развернулся и двинулся по узкому проходу вслед за остальными.

20

– Хорошие выходные?

Бет нагнала меня в толпе учеников.

Она выглядела свежей, бойкой, и вообще, олицетворяла собой все то, что я терпеть не могу видеть в людях в девять часов утра в понедельник.

– Классно выглядишь, – сказал я, тяжело взглянув на нее из-под едва поднимавшихся век.

– Правда? – Она присмотрелась ко мне повнимательнее. – Потому что ты выглядишь весьма дерьмово.

– Так всегда и бывает после хороших выходных, – ответил я, продолжая плестись по коридору.

– Да уж. Полагаю, в твоем возрасте протрезвление проходит медленнее.

– В моем возрасте?

– Ну, я имею в виду, в среднем. Кризис, лишний вес, простатит и все такое.

– Ты просто лучик света в хмурое утро, не правда ли?

– О, я еще не добралась до самого интересного.

– Давай просто будем считать, что ты перевозбуждена.

– О, ты сам поймешь, когда я перевозбуждена, – подмигнула мне Бет.

– Сомневаюсь. В своем-то возрасте.

Она от души рассмеялась, и этот низкий веселый смех слегка улучшил мое паршивое настроение.

Так почему она тогда солгала?

Я как раз пытался придумать способ спросить ее об этом, когда девятиклассник с прической в стиле молодежной музыкальной группы и в весьма потертой школьной форме вылетел из-за угла и едва не столкнулся с нами. Он успел остановиться в последний момент.

– Тебе кто-нибудь говорил, что нельзя бегать по коридорам? – сказал я ему резко.

– Простите, сэр, мисс, но вам нужно пойти в туалет.

– Я уже сходил, спасибо.

Бет покосилась на меня.

– Что стряслось? – спросила она.

Мальчишка мялся. Он явно нервничал.

– Думаю, вам нужно пойти и самим все увидеть, мисс.

– Поконкретнее, – сказал я.

– Это Хёрст. Он затащил туда одного пацана и… – Он замолчал в нерешительности.

Дети не любят ябедничать.

– Ладно. Мы идем, – я кивнул ему, показывая, что он может идти. – И не волнуйся. Ты ничего не видел.

Благодарно на меня взглянув, мальчишка поспешил дальше по коридору.

Я посмотрел на Бет.

– Вот и попила кофе, – вздохнула она.

Еще подходя к туалету, я услышал сдавленные крики и смех. Я толкнул дверь, однако кто-то держал ее с другой стороны.

– Вали! Здесь занято.

– Уже нет.

Я толкнул дверь плечом, и мы ворвались в помещение. Державший ее пацан отлетел к писсуарам. Я увидел трех шестерок Джереми Хёрста, стоявших полукругом. Хёрст склонился над лежащим на полу мальчишкой. Рядом с ним стоял пластиковый кухонный лоток. Схватив Хёрста за руку, я оттащил его в сторону.

– Ты. Встал вон там!

Я повернулся к лежащему мальчику, и мое сердце упало. Маркус. Ну конечно.

– Ты в порядке?

Маркус кивнул. Он попытался сесть, но не смог. Я протянул ему руку, но Маркус ее не взял. Его рот выглядел странно.

– Маркус. Поговори со мной. Ты в порядке?

Внезапно он схватился за живот и, согнувшись, начал блевать. На покрытую трещинами и разводами плитку вылетел полупереваренный тост. Но не только он. Вместе с ним на пол вывалилось месиво из маленьких раздавленных черных телец и похожих на струны лапок. Одно из них дернулось и попыталось отползти в сторону. Я сам с трудом подавил рвотный позыв. Косиножки.

Я взял лоток. Он все еще был наполовину заполнен длинноногими паукообразными. Они заставили Маркуса есть их. На мгновение я словно утратил способность видеть. Перед моими глазами плясали белые точки.

– Чья идея? – спросил я, как будто сам этого не знал.

Тишина.

– Я спросил, чья идея?!

Мой голос эхом отразился от плиточных стен.

Хёрст выступил вперед, скривив губы в самодовольной ухмылке. Желание стереть эту ухмылку с его лица было практически неудержимым.

– Моя, сэр. Но меня спровоцировали.

– Правда?

– Да. Маркус обзывал мою маму. И говорил всякое по поводу ее рака. Спросите любого.

Он обвел взглядом свою свору болванов. Они все согласно закивали.

– Ты лжец, – сказал я.

Он подошел ко мне, став со мной практически нос к носу.

– Докажите, сэр.

Не сумев вовремя остановиться, я с силой толкнул его на умывальник. Схватив Хёрста за волосы, я вновь и вновь колотил его о ржавые краны. Кровь хлестала на плиточные стены, создавая абстрактное полотно в красных тонах. Его череп треснул и раскололся. Несколько зубов вылетели на пол. А я все не мог остановиться. Не мог остановиться, пока…

Бет положила руку на мое предплечье.

– Почему бы мне с этим не разобраться, мистер Торн?

Я моргнул. Хёрст все так же стоял передо мной и все так же ухмылялся. Моя правая рука сжалась в кулак. Однако я его не тронул.

Бет взяла лоток из моей левой руки.

– Хёрст, я в дюйме от того, чтобы прямо сейчас отстранить тебя от занятий. Еще одно слово – и я это сделаю. Вы все – в кабинет к директору. Живо.

– Я должен пойти с вами, – сказал я.

– Нет, – ответила Бет твердо. – Вы должны остаться здесь и позаботиться о Маркусе.

Она распахнула дверь, и все вышли, включая даже Хёрста. Повернувшись ко мне, Бет странно на меня взглянула.

– Мы обсудим это позже, мистер Торн.

– У меня все было под контролем.

Вместо ответа Бет вышла, хлопнув дверью. Некоторое время я смотрел на закрытую дверь, а затем перевел взгляд на Маркуса. Он все так же, скрючившись, лежал на полу и тяжело дышал.

– Ты можешь встать?

Маркус слабо кивнул. Я протянул руку, и в это раз он за нее ухватился. Подняв его, я указал на умывальник.

– Почему бы тебе не умыться и не прополоскать рот?

Еще один растерянный кивок. Я вновь взглянул на месиво из тоста и косиножек. Полудохлое насекомое сдалось и теперь неподвижно лежало на полу.

Я вздохнул. Это работа учителя. Зайдя в одну из кабинок, я взял рулон туалетной бумаги (в школах она такого качества, что тебе понадобится несколько мотков, если ты не хочешь, чтобы она растворилась или рассыпалась при контакте с чем угодно мокрым либо твердым). Уже собравшись выйти, я заметил, что в унитазе, кроме большого количества едко вонявшей мочи, было что-то еще. В нем плавал какой-то черный предмет. Мобильный телефон. Я смыл воду в унитазе, понадеявшись, что телефон слишком велик для того, чтобы его унесло в трубу, а затем осторожно выудил его и обернул туалетной бумагой, чтобы она вобрала в себя влагу. Телефон оказался старой «Нокией». Взглянув на него, я вышел из кабинки.

Маркус как раз закрутил кран и теперь вытирал лицо рукавом своего блейзера. Закончив это делать, он моргнул и взглянул на меня. Его глаза были красными.

– Твое? – спросил я, показав ему телефон.

Маркус кивнул:

– Да.

– Что случилось с твоим айфоном?

Маркус уставился на свои ботинки.

– А вы как думаете?

В моей груди закипел гнев. Невозможно защищать их все время. Я это знал. Пока они находятся в школе, ты делаешь все возможное. Но ты не можешь быть с ними рядом по дороге домой, в парке, на игровой площадке, у магазинов. Хулиганы не перестают быть хулиганами после окончания уроков.

– Маркус…

– Я не пойду к директору.

– А я не собираюсь тебя заставлять. И Бет, и я видели, что произошло. Хёрста в любом случае отстранят от занятий.

– Да уж. Кто бы сомневался.

Я хотел ему возразить, но не смог.

– Откуда тебе знать?

– Просто знаю. Как и вы сами.

Я ничего на это не ответил.

– Теперь я могу идти, сэр?

Я устало кивнул. Закинув сумку на плечо, Маркус поплелся прочь, а я так и стоял, глядя на блевотину на полу. Маркус – не моя проблема, говорил я себе. Я не планирую здесь задерживаться. Однако несносная светлая сторона моей личности хотела ему помочь. Стараясь не обращать на нее внимания, я отмотал еще туалетной бумаги. Делая это, я понял, что по-прежнему держу в руке телефон Маркуса, и сунул его себе в карман. Морщась и сдерживая свои собственные рвотные позывы, я вытер блевотину и, хромая, вышел из туалета.

Я мог бы пойти в кабинет к Гарри, однако чутье подсказывало мне, что этим я лишь ухудшу ситуацию. Было очевидно, что Хёрст, выражаясь фигурально, отделается подзатыльником. Максимум – оставят после уроков. Вздыхая, Гарри объяснит, что у него связаны руки; что отстранить Хёрста от занятий было бы неправильно, учитывая состояние его матери, не говоря уже о приближающихся экзаменах. И, в конце концов, дети есть дети.

Проблема в том, что, если позволить детям быть детьми, они начнут мазать себе лица свиной кровью, толкать друг друга с обрывов и разбивать головы сверстников камнями. Задача учителей, родителей и просто взрослых заключается в том, чтобы всеми способами помешать детям быть детьми, пока они не разнесли гребаный мир на куски.

Я медленно брел по коридору. Он уже был пуст – вот только школьные коридоры никогда не кажутся по-настоящему пустыми. В нем слышались отзвуки смеха, криков и воплей учеников, которые давно уже его покинули. Их призраки все так же были здесь. Они роились вокруг меня, вопя из прошлого «Эй, Торни!» и «Мы достанем тебя, Пончик!». Вновь и вновь звенел звонок, а уже давно истлевшие в прах кроссовки, со скрипом скользя на углах, неслись на уроки, которые никогда не заканчивались. Пару раз мне показалось, что в оконных стеклах я видел не только свое отражение. Копна светлых волос. Худенький мальчишка с кровавым месивом вместо лица. Но внезапно все это исчезло, словно кто-то выключил компьютерную программу.

– Мистер Торн?

Я вздрогнул. Передо мной стояла мисс Грейсон, прижимая к груди синие папки и холодно глядя на меня сквозь очки.

– Вы разве не должны быть на занятиях?

Ее тон заставил меня почувствовать себя так, словно на мне самом была школьная форма.

– М-м-м, да, я как раз туда иду.

– Все в порядке?

– Да просто иногда с утра ты задумываешься о том, зачем вообще стал учителем.

Она кивнула.

– Вы хороший учитель, мистер Торн.

– Правда?

– Да, – она положила руку мне на предплечье. – Вы здесь нужны. Не сдавайтесь.

– Спасибо.

Нечто похожее на улыбку скользнуло по ее лицу. Затем она зашагала дальше по коридору. В своих стильных мокасинах, кардигане и бежевой юбке она сама чем-то напоминала призрака из прошлого.

* * *

Когда я наконец вошел в помещение, мои десятиклассники меня уже ждали. «Ждали» означало сидели, уткнувшись в смартфоны и положив ноги на парты. Завидев меня, кое-кто из них нехотя попытался убрать телефоны и сесть прямо. Однако большинство даже не обратило на меня внимания, пока я ставил свой рюкзак на стул.

Я обвел всех взглядом. Несмотря на слова мисс Грейсон, меня внезапно охватило ощущения подавленности и бессмысленности моей работы, моей жизни, моего возвращения сюда. Пройдя по классу, я раздал ученикам замусоленные томики «Ромео и Джульетты».

– Отложите телефоны, пока я их у вас не забрал. И должен предупредить, что я часто путаю школьный сейф с микроволновкой.

Класс слегка засуетился.

– Ладно, – произнес я, возвращаясь к доске. – Тема сегодняшнего урока – «Как получить хотя бы четверку за посредственное сочинение, которое я сдал на прошлой неделе».

По классу пронесся шепот. Один храбрец поднял руку:

– И как, сэр?

Я сел и извлек из ранца гору домашних заданий, которые должен был проверить на выходных.

– Вы можете посидеть тихо, притворяясь, что исправляете в них ошибки, а я притворюсь, что и правда их читал.

Достав красную ручку, я с выражением посмотрел на учеников. Они немедленно открыли свои книги.

Урок был окончен, ученики отпущены, а оценки выставлены; вопреки моему собственному предположению, я прочел большинство сочинений, причем некоторые из них справедливо заслужили четверку. Собрав рюкзак, я включил телефон и проверил сообщения. Ничего. Никакого ответа от таинственного свидетеля. Впрочем, иного я и не ожидал. Это было бы слишком просто. И все же, даже несмотря на понимание тщетности своих попыток, я набрал номер еще раз.

Раздался звонок. Я нахмурился. В помещении находился телефон, который начал звонить ровно в тот момент, когда я набрал номер таинственного незнакомца. И этот телефон лежал у меня в кармане. Сунув туда руку, я вытащил старую «Нокию». Телефон Маркуса. Я стоял, тупо уставившись на него. На экране светился мой номер. Звонок прекратился, и автоответчик сообщил мне, что мой вызов переадресовывается на голосовую почту, предоставляемую компанией «Водафон», и все в таком духе.

Я продолжал таращиться на телефон, силясь понять хоть что-нибудь, когда в дверь громко постучали. Я сунул «Нокию» обратно в карман.

В класс вошла Бет и уселась на одну из парт.

– Привет!

– Заходи, присаживайся.

– Спасибо, я так и сделала.

– Как решился вопрос с Хёрстом?

– Неделя под административным надзором.

– И все?

– Больше, чем я ожидала. Мне доводилось встречать амеб, которые были менее бесхребетными, чем Гарри.

– Значит, все приятели Хёрста подтвердили его историю?

– О, они подпевали ему подобно самому гнусному пацанячему бэк-вокалу.

– Ясно.

Пауза.

– Слушай, насчет произошедшего…

– Ты все правильно поняла, – перебил я ее. – Я почти утратил контроль над собой.

– Я так и подумала.

– Когда я смотрю на Хёрста, мне иногда кажется, что история повторяется.

– Я знаю, что это, вероятно, не мое дело…

– Вероятно.

– Но ведь между тобой и Хёрстом-старшим что-то происходит? Это ведь как-то связано с твоим возвращением, да?

– Почему ты спрашиваешь?

– Об этом спрашиваю не только я.

– В смысле?

– До Гарри дошли слухи о вашем знакомстве. Думаю, он беспокоится, что это может вылиться для него в проблемы. И под проблемами я подразумеваю то, что это может стоить ему работы.

– Пусть не беспокоится. Это древняя история.

– В этой глуши не бывает древних историй.

Она была права. В Арнхилле секретов было больше, чем родственников.

– В общем, – продолжила она, – ты не против поболтать завтра вечером за бокалом пива?

Я задумался. Мне не слишком хотелось говорить о Хёрсте. Но, с другой стороны, мне хотелось поговорить с Бет.

– Ладно.

– Отлично. Ты платишь.

– О! Хорошо.

Ухмыльнувшись, она спрыгнула с парты. Однако мне нужно было спросить ее кое о чем еще.

– Бет, ты хорошо знаешь Маркуса и его семью?

– А что?

– Просто любопытно.

– Ну, его мама – уборщица. Лорен на днях дала тебе ее визитку в пабе.

В дальнем уголке моей памяти что-то звякнуло. До меня начало доходить. Я достал бумажник и выудил из него карточку.

– «Охотники за пылью Доусон»?

– Именно, – ответила Бет.

Значит, Лорен – Сердитая Барменша и Не-Слишком-то-Большая-Любительница-Собак – это сестра Маркуса. Я начал улавливать сходство. Неуклюжая долговязость. Странное поведение. Я задумался. Сообщение было отправлено с телефона Маркуса. И он был в тот день на кладбище. Явно не совпадение. Но откуда у него мой номер? И как он узнал о надписи на статуе и о моей сестре? Нет, здесь явно скрывается что-то большее. Что-то, что я упускаю.

– Мама Маркуса здесь прожила всю жизнь?

– А разве у большинства в Арнхилле это по-другому?

– Как ее имя?

– Рут.

По краю моего сознания опять что-то скользнуло. Как и тогда, у ворот школы в мой первый рабочий день. Старые воспоминания начали пробуждаться.

– Доусон – это ее девичья фамилия?

Бет закатила глаза.

– Господи Иисусе! Я тебе что, местный загс? Моя жизнь, знаешь ли, не ограничивается этой дерьмовой деревушкой.

– Ясно. Извини.

Сложив руки, она смотрела на меня.

– Зачем тебе вообще это знать?

Просто надо. Мне нужны ответы.

– Думаю, я мог ходить в школу вместе с ней.

Бет тяжело вздохнула.

– На самом деле – нет, это не ее девичья фамилия. Ее муж умер несколько лет назад. Невелика потеря. Он был та еще сволочь, во всех смыслах этого слова. Лорен даже отказалась носить его фамилию.

– А ты откуда знаешь?

– Я помогала Лорен писать заявление о приеме на работу и заметила, что у нее другая фамилия. Она сказала мне, что пользуется девичьей фамилией матери…

– И что это за фамилия?

– Мур.

Я едва не хлопнул себя по лбу.

«Рут Мур – оборванка, дрянная малявка, в бесплатной столовке все просит добавки. Рут Мур – нищебродка, сидит на диете, лизать она ходит дерьмо в туалете».

Еще один неуклюжий ребенок, испытывающий проблемы в социальном взаимодействии. И все же иногда именно такие дети видят больше всего. Незаметные для других, они вбирают в себя все происходящее: истории, сплетни, любую шелуху, остающуюся от школьной жизни, цепляясь за нее, словно за бревно, плывущее в водах бурной реки. И никто даже не задумывается о том, как много они знают. Не задумывается, потому что никогда их об этом не спрашивает.

Бет нахмурилась.

– С тобой все в порядке?

– Да. Я просто подумал, что, возможно, мог бы поговорить с ней… о Маркусе.

И не только.

– Ты мог бы попытаться. Но она немного странная. – Бет смотрела на меня в задумчивости. – С другой стороны, с тобой она должна найти общий язык.

– Спасибо.

– Не за что, – она зашагала к двери. – Увидимся позже.

Подождав, пока скрип ее кроссовок не стихнет, я достал визитку Рут. «Охотники за пылью Доусон». На обратной стороне был телефонный номер. Компанию ему составлял рекламный слоган, гласивший: «Не бывает слишком маленькой работы и слишком большого беспорядка».

Хотел бы я, чтобы это было правдой. Но, к сожалению, в мире есть вещи, которые нельзя просто очистить с помощью абразивной мочалки и моющего средства. Подобно крови, они остаются гноиться под поверхностью.

«Я знаю, что произошло с твоей сестрой».

А иногда такие вещи возвращаются.

21

Терраса была маленькой и ухоженной. И она ни в коей мере не выглядела бедной. Новые пластиковые окна, аккуратная деревянная дверь и горшок с яркими цветами на стене. У края тротуара был припаркован синий «Форд Фиеста» с серебристой надписью «Охотники за пылью Доусон» на борту.

Я зашагал по ведшей к дому коротенькой дорожке. С подоконника на меня с ленивым презрением глядел жирный полосатый кот. Подойдя к двери, я замешкался. На размышления у меня был целый день, однако я по-прежнему не знал, с чего начать разговор. Не зря ведь сообщения были анонимными. Если их послала Рут, значит, она не хочет говорить лично. Вопрос лишь в том, зачем она их послала.

Я не знал Рут. Не общался с ней даже в школьные годы. И никто не общался. В школе она никогда не входила ни в одну группу учеников. Рут ни с кем не дружила. Ее никогда никуда не приглашали. Она лишь была объектом унижений и издевательств.

Помню, как однажды другие девчонки стащили с нее во время физкультуры трусы, после чего вместе с мальчишками, вооружившись палками и линейками, погнались за ней после школы. Окружив ее, они смеялись, обзывали Рут разными гадкими словами и поднимали ей юбку, обнажая голое тело. Причем в этой жестокой мерзости не было даже сексуального подтекста. Это было просто унижение ради унижения. Не знаю, чем бы это закончилось, если бы мисс Грейсон, увидев происходящее в окно, не вмешалась и не отвела ее домой.

Впрочем, дома ей было не намного лучше. Ее мать любила выпить, а отец отличался крайне дурным характером. Не лучшая комбинация. Когда они орали друг на друга, их вопли было слышно на всю улицу. Наверное, единственным ее другом был старый шелудивый пес, с которым она гуляла у старой шахты.

Я не был одним из детей, которые над ней издевались в тот день. Однако мне все равно нечем гордиться, ведь я ей никак не помог. Я просто стоял и смотрел на ее унижения. А затем ушел. Не в первый раз и не в последний.

Рут была из числа тех детей, о которых ты, закончив школу, стараешься не думать, поскольку в противном случае тебя начинает мучить совесть. А у моей совести и так было предостаточно поводов мучить меня.

Я поднял руку, чтобы постучать… и тут дверь сама распахнулась.

Передо мной стояла невысокая коренастая женщина. Она была одета в рабочий халат цвета фуксии с аккуратно вышитым на груди названием фирмы. Ее густые черные волосы были подстрижены под мальчика. Практичная прическа. У глядевших на меня из-под прямой челки глаз было стоическое выражение, присущее глазам людей, привыкших к разочарованиям. Ее лицо несло на себе отпечаток маленьких горестей. Тех, которые обычно бывают больнее всего.

Сложив руки на груди, она смотрела на меня с подозрением.

– Да?

– М-м-м, миссис Доусон? Я оставлял вам сообщение. Я – Джо Торн. Я учитель в…

– Я знаю, кто вы.

– Ясно.

– Чего вы хотите?

Неумение общаться явно было нашей семейной чертой.

– Ну, как я и сказал в сообщении, я хотел вернуть телефон Маркуса. Он забыл его сегодня в школе. Он здесь?

– Нет. – Она протянула руку. – Я отдам его ему.

Я колебался. Если отдать ей телефон сейчас, то, уверен, мне придется продолжать разговор с закрытой дверью.

– Я могу войти?

– Зачем?

– Я хотел бы поговорить с вами кое о чем.

– О чем?

Я буквально разрывался от противоречивых чувств. В некоторых случаях нужно сразу выложить свои карты. В других случаях следует играть вдолгую.

– Об уборке.

Я ждал. В какой-то момент мне показалось, что она все же захлопнет дверь у меня перед носом. Однако Рут отступила в сторону.

– Я как раз заваривала чай.

Внутри, к моему легкому огорчению, дом оказался таким же чистым, как и снаружи. В нем пахло дезинфицирующим средством и освежителями воздуха. Я почувствовал, что у меня начинается аллергия. В висках застучало.

– Сюда.

Рут провела меня в маленькую кухню, где столешница была оккупирована еще одним котом – серым, пушистым и выглядевшим довольно зловеще. Интересно, где пес? Вероятно, его опять выгуливала Лорен.

Достав из кармана телефон Маркуса, я положил его на кухонный стол.

– Он слегка промок, но, думаю, все еще работает.

Рут посмотрела на телефон. Выражение ее лица невозможно было прочесть.

– У Маркуса айфон.

– Боюсь, уже нет. Он разбился.

Взгляд Рут стал острее.

– Разбился или его разбили?

– Не могу сказать.

– Разумеется. Никто никогда не может.

– Если Маркус хочет пожаловаться на издевательства…

– Тогда что? Что вы сделаете? И что сделает школа?

Я открыл рот, но, словно рыба, не смог издать ни звука.

Рут повернулась к буфету и достала две чашки. На одной из них был изображен кот, а надпись на другой гласила: «Спокойно! Я уборщица».

– Я ходила в школу, – сказала Рут. – Неоднократно. Говорила с вашим директором.

– Ясно.

– Это просто ой как помогло!

– Мне жаль.

– Я думала, что все могло измениться. Что школы больше не мирятся с подобными вещами. Что они решительно пресекают хулиганство.

– Хорошая мысль.

– Да уж. Просто гениальная. В своей дерьмовости. – Она повернулась к чайнику. – Чай?

– М-м, я бы предпочел кофе.

По правде говоря, я предпочел бы сказать ей, что она ошибается. Что школы теперь действительно жестко пресекают хулиганство. Что они не прикрывают подобные случаи матами спортзала ради хорошей статистики министерства образования. Что деньги и авторитет папочки не влияют на отношение к подобным фактам со стороны учителей. Как бы мне хотелось ей это сказать!

– У нас нет кофе.

В жизни не всегда получается так, как хочется.

– Чай подойдет.

Наполнив чашки кипятком, Рут долила в них молока.

– Я помню вас еще со школы, – сказала она. – Вы были в банде Хёрста.

– Какое-то время.

– Никогда не думала, что вы были таким же, как остальные.

– Спасибо.

– Я не говорила, что это комплимент.

Я задумался, что ей на это сказать, и предпочел повременить с ответом.

Закончив делать чай, она поставила чашки на стол.

– Может, все-таки сядете?

Я тяжело опустился на стул. Рут села напротив меня.

– Слышала, вы снимаете коттедж.

– Молва по Арнхиллу распространяется быстро.

– Как и всегда.

Взяв чашку, она отхлебнула глоток чаю. Взглянув на коричневую жидкость в своей чашке, от которой все еще шел пар, я предпочел не следовать ее примеру.

– Вы убирали коттедж для Джулии Мортон?

– Верно. Однако я сомневаюсь, чтобы меня вам порекомендовала она.

– Значит, вы должны были знать ее и Бена?

Обхватив чашку руками, Рут проницательно на меня посмотрела.

– Вот, значит, зачем вы пришли на самом деле? Хотите узнать, что произошло?

– У меня есть несколько вопросов.

– Это будет стоить вам денег.

– Сколько?

– Стоимость полной уборки дома.

Я вспомнил расценки, о которых говорила Лорен.

– Пятьдесят фунтов?

– Наличными.

Я взвесил все за и против.

– Половина дома. И пускай это будет чек.

Откинувшись на спинку стула и сложив руки на груди, Рут сказала:

– Продолжайте.

– Какой была Джулия?

– Сразу видно учителя. Она была самовлюбленной и считала, что это место не для нее. Как и большинство.

И большинство, вероятно, правы.

– Но у нее не было депрессии?

– Я не замечала.

– А Бен?

– Хороший парнишка. Во всяком случае был. До того, как пропал.

– Что случилось?

– В один прекрасный день не пришел домой из школы. Его искали всей деревней. – Она сделала паузу. – А затем он сам вернулся.

Впервые за все время я ощутил, что ей некомфортно, словно в каменном фасаде появилась трещина.

– И?

– Он стал другим.

– В каком смысле?

– Он всегда был вежливым, опрятным парнишкой. Но после своего возвращения он перестал смывать туалет. Его постель все время была пропитана пóтом и еще всякой дрянью. В его спальне воняло так, словно туда что-то заползло и сдохло там.

– Может, дело было просто в переходном возрасте, – предположил я. – Дети в мгновение ока могут превратиться из милых малышей в немытых подростков.

Взглянув на меня, Рут сделала еще глоток чаю.

– В его комнате я обычно убирала в последнюю очередь. Бен к тому времени иногда уже приходил из школы. Мы с ним болтали. Я заваривала нам обоим чайку. Но после его возвращения я могла вдруг обернуться и увидеть, что он стоит за моей спиной и просто таращится на меня. От этого у меня по коже начинали бегать мурашки. От его взгляда. И от его запаха. А иногда я слышала, как он бормочет себе под нос. Всякие гадости. И они звучали так, словно их произносил кто-то другой. С ним явно что-то было не в порядке.

– Вы говорили об этом с Джулией?

– Я пыталась. Именно тогда она сказала мне, что больше не нуждается в моих услугах. Отправила уведомление.

– Когда это произошло?

– Сразу перед тем, как она забрала его из школы.

Я взглянул на свою чашку, и мне захотелось, чтобы в ней был крепкий кофе. Впрочем, к черту кофе. Я бы сейчас не отказался от бокала бурбона и сигареты.

– Откройте заднюю дверь, – сказала Рут.

– Что?

– Вам хочется покурить. Да и я бы не отказалась от сигареты. Откройте заднюю дверь.

Я так и сделал. Дверь вела в маленький дворик. Кто-то явно пытался облагородить его с помощью нескольких чахлых растений в горшках. На другом конце дворика стояла собачья конура. Пройдя обратно на кухню, я сел, достал две сигареты и предложил одну из них Рут, после чего зажег обе.

– Как думаете, что произошло с Беном? – спросил я.

На мгновение она задумалась.

– Когда я была ребенком, у нас был пес. Я часто гуляла с ним у старой шахты.

– Помню, – ответил я, гадая, к чему она ведет.

– Однажды он сбежал. Я была вне себя от горя. Я любила этого пса. Через два дня он вернулся. Весь в грязи, пыли и со здоровенным кровавым шрамом вокруг шеи. Я наклонилась, чтобы погладить его. Вильнув хвостом, он прокусил мне руку до кости. Папа хотел задушить его на месте. «Если пес взбесился, – сказал он, – то это навсегда. Пути назад нет».

Я не мог поверить своим ушам.

– Вы сравниваете Бена Мортона с псом?

– Я лишь говорю, что с этим мальчиком что-то случилось, и это что-то было настолько ужасным, что его мать не смогла с этим жить.

Затянувшись сигаретой, она выпустила облачко дыма.

– Вы говорили об этом полицейским?

Рут фыркнула:

– Чтобы они назвали меня сумасшедшей?

– Но мне ведь вы об этом говорите.

– Вы мне платите.

– Только поэтому?

Она бросила окурок в чашку.

– Как я и сказала, вы не были таким же, как остальные.

– Поэтому вы отправили мне электронное письмо?

Рут нахмурилась.

– Какое электронное письмо?

– О моей сестре. «Это происходит снова».

– Я никогда не отправляла вам электронных писем. Сегодня я впервые встретила вас с тех пор, когда мы были детьми.

– Я знаю, что вы отправили мне и эсэмэску. – Я взял со стола «Нокию». – Она пришла с этого телефона. Полагаю, Маркус взял один из тех, которыми вы пользовались раньше.

– Никаких долбаных эсэмэсок я вам тоже не отправляла. И это не мой телефон.

Выражение замешательства на ее лице выглядело вполне искренним. Стук у меня в висках усилился. Однако в этот самый момент дверь распахнулась и на кухню ввалился Маркус.

– Привет, мама, – сказал он и заметил меня. – А он что здесь делает?

– Я принес твой телефон, – ответил я, показывая ему «Нокию».

Выражение лица Маркуса резко изменилось.

– Где ты его взял? – спросил я у него.

– Он у меня целую вечность.

– Правда? «Отпустите души детей. К чертям их. И катитесь в тартарары». Эти слова для тебя что-то значат?

Казалось, Маркус готов был провалиться на месте от стыда.

– Маркус! – сказала Рут строго.

– Это была просто шутка. Прикол.

– Твоя идея?

– Да.

– Я тебе не верю.

– Это правда.

– Кто-нибудь заставил тебя отправить это сообщение?

– Все было не так. Никто меня не заставлял это делать.

Он с вызовом выпятил подбородок.

– Чудесно, – сказал я, сунув телефон в карман. – Пускай с этим разбирается полиция.

Я сделал шаг к двери.

– Подождите!

Я повернулся к нему:

– Да, Маркус?

Глаза мальчишки были полны отчаяния.

– Ее ведь не выгонят с работы, правда?

22

1992

Еще одна лестница. Впрочем, она отличалась от первой. Эта была винтовой, с каменными ступенями, вырубленными прямо в земной тверди. Скользкими и коварными. Некоторые из них начинали осыпаться прямо у тебя под ногами. Судя по звуку падавших вниз осколков камня, глубина была большой.

Стены были неровными, а свод низким. В некоторых местах мне даже приходилось идти согнувшись. К этому моменту я уже поправил батарейку фонаря на каске, но из-за того, что лестница была спиральной, он мог осветить лишь одну или две ступеньки, из-за чего мне все время казалось, что я вот-вот ступлю во тьму. Впереди я видел отблески двух других фонарей, однако толку от такого света для меня не было никакого. Впрочем, это хотя бы свидетельствовало о том, что никто не свалился вниз и не свернул себе шею.

Время от времени до меня доносилась ругань, исходившая в основном от Мэри. Я не мог себе представить, как ей удавалось спускаться по такой лестнице на шпильках. Под шахтерской спецовкой с меня ручьями лился пот. Стекая по лбу, он капал с моих бровей. Сердце бешено колотилось, а дыхание становилось все более прерывистым. И дело было не только в нервном и физическом напряжении. Отец однажды рассказал мне, что чем глубже ты спускаешься под землю, тем меньше становится воздуха.

– Да сколько, на хрен, можно? – проворчал Флетч.

Если уж мне спуск давался с трудом, то для него, выкуривавшего пачку сигарет в день, он, судя по всему, был настоящей пыткой.

Я ждал, что ему ответит Хёрст, однако Крис его опередил.

– Мы уже близко, – сказал он спокойно.

Я готов был поклясться, что его голос звучал так, словно Крис вообще не запыхался и даже не вспотел.

Спотыкаясь, мы продолжили свой путь вниз. Через несколько минут я осознал, что мне уже не приходится пригибать голову. Я мог выпрямиться в полный рост. Свод становился выше. Да и темнота уже не казалась такой непроглядной. Даже воздух стал чуть менее спертым, словно бы его теперь было больше.

Приближаемся, подумал я. Но к чему?

– Осторожно, – донесся голос Криса, – здесь обрыв.

Он был прав. Свернув за угол, мы оказались у входа в пещеру гораздо больших размеров. По правде говоря, она была просто огромной. Ее свод поддерживали деревянные опоры, напоминавшие те, которые можно увидеть в амбарах или церквях. Однако эти были сработаны грубее. Ступени продолжали идти вниз, однако слева от нас стены больше не было. Лишь зиявший провал.

– Дерьмо! – внезапно взвизгнула Мэри, и из темноты донесся звук разбившегося стекла. – Это сидр.

Я вздрогнул и потерял равновесие. Моя нога соскользнула со ступеньки, и лодыжка подвернулась. Вскрикнув от боли, я попытался нащупать стену, но ее, разумеется, уже не было. Лишь пустота.

От ужаса я не смог даже заорать. Мои руки дергались, стараясь за что-то ухватиться, но все было тщетно. Я уже летел вниз. Закрыв глаза, я приготовился к долгому падению…

И почти сразу с глухим звуком врезался в землю. В спине что-то хрустнуло.

– Ох-х-х! Дерьмо-о-о.

– Джо? – позвал меня Крис. – Ты в порядке?

Я попытался сесть. Спина болела. Ушиб был сильным, однако все могло закончиться хуже. Куда хуже. Взглянув вверх, я увидел свет фонарей и неясные силуэты, от которых меня отделяло всего несколько метров.

Мы нашли это, понял я. Нашли то, что искали.

Я с трудом поднялся на ноги, и лодыжка тут же отозвалась болью.

– Дерьмо, – снова выругался я, схватившись за нее рукой.

Лодыжка уже начала опухать, и я понадеялся, что просто подвернул ее, ничего не сломав, ведь мне еще предстоял путь наверх по этим треклятым ступеням.

– Я в порядке! – отозвался я. – Но моей чертовой лодыжке досталось.

Хёрст насмешливо захныкал. Впрочем, сочувствия от него ждать и не приходилось.

– Что ты видишь? Что там внизу? – спросил он.

Во время падения моя каска соскользнула набок. Опершись на каменную стену, чтобы перенести вес с травмированной лодыжки, я поправил ее и огляделся. Еще деревянные опоры. Они были вбиты прямо в землю. А между ними виднелись фигуры, выглядевшие так, словно были сделаны из вмурованных в стену белых палок. Они образовывали причудливые рисунки. Звезды и глаза. Странные буквы. Человечки. Меня передернуло. На некоторых участках стен фигур было меньше. Зато в них зияли большие ниши, в которых были сложены целые кучи палок и желтых камней.

Мне все это не нравилось. Сильно не нравилось. Это было жутковато, непонятно и неправильно.

Я услышал, как остальные спускаются. Первым в пещеру медленно ступил Крис. За ним с лестницы с глухим звуком спрыгнул Хёрст, встав у меня за спиной. Мэри и Флетч почти сразу последовали его примеру. Некоторое время они молча осматривались.

– Ух ты, – сказала Мэри. – Вот это круто. Прямо как в «Пропащих ребятах».

– Часть шахты? – спросил Флетч, в очередной раз продемонстрировав, насколько богатым было его воображение.

– Нет, – сказал Крис, словно сняв ответ у меня с языка.

Эта пещера явно не имела к горнякам никакого отношения. При строительстве шахт горняки словно вгрызаются в породу; их вырубленные с помощью тяжелых инструментов и машин тоннели выглядят грубыми, массивными и профессионально проложенными.

Открывшееся же нашим взорам подземелье было другим. Его создателями явно двигала не практическая необходимость. Я бы сказал, что ими владела страсть, впрочем, и «страсть» была не самым точным эпитетом. Я еще раз обвел пещеру взглядом, и мне на ум пришло другое слово. Усердие. Именно это слово лучше всего описывало то, что было перед нами.

– Посвети вокруг, дятел, – сказал Хёрст Флетчу.

Флетч повиновался.

Поворачиваясь на месте, он вел лучом фонаря по стенам пещеры, однако самые дальние из них от этого казались лишь темнее. Вероятно, дело было просто в причудливой игре света, но, когда я глядел на них уголком глаза, мне казалось, что тени беспокойно двигались, то становясь ближе, то отступая, подобно водам при отливе.

– Это все чертовски странно, – пробормотал Хёрст. – Пончик прав. Это не шахта. – Он обернулся ко мне. – Что думаешь, Торни?

Думать здесь было непросто. Даже несмотря на то, что пещера была просторной, а воздух в ней – гораздо менее спертым, чем в узком тоннеле, мне все равно было трудно дышать. Словно сам воздух был каким-то не таким. Словно он состоял не из кислорода, а из чего-то более тяжелого и неуловимо отвратительного. Такого, что не должен вдыхать никто и никогда.

Ядовитые газы, подумал я внезапно. Отец часто говорил об испарениях, поднимавшихся из земных недр. Возможно, дело было в них? Быть может, пока мы стояли в этой пещере, они медленно отравляли нас? Я взглянул на Криса.

– Крис, что это за место?

Крис все еще стоял у ступеней, так и не сделав ни шагу дальше. В полутьме его перепачканное лицо выглядело бледным и не то чтобы испуганным, но напряженным. Он выглядел намного старше своих пятнадцати лет, напоминая того мужчину, которым ему никогда не суждено было стать. Его блестевшие глаза встретились с моими, и я все понял. Не он нашел это место. Оно нашло его. И теперь Крис отчаянно желал, чтобы оно его отпустило.

– Неужели вы еще не поняли? – сказал он. – Неужели до вас еще не дошло?

Я опять огляделся. Сводчатый потолок вверху. Деревянные опоры. И тогда у меня в голове что-то щелкнуло. Все стало очевидным. Воздух, который не должен вдыхать никто и никогда. Огромное подземелье, похожее на церковь, но не бывшее таковой.

– Не дошло что? – спросил Хёрст.

Вслед за первой мыслью сразу же пришла вторая. Белые палки в стенах и камни, сложенные в нишах. Я захромал к ближайшей из этих стен. Свет фонаря моей каски упал на звезду, на символический образ руки и какой-то фигурки. С близкого расстояния я увидел, что формировавшие их палки не были такими уж белыми. Как, впрочем, они не были и палками. Они были чем-то совсем другим.

Чем-то, что обычно и скрывается в местах вроде этого.

В гробницах. В подземных захоронениях.

– Торни, может, хоть ты мне скажешь, что, на хрен, происходит? – угрожающе зарычал Хёрст.

– Кости, – прошептал я слабым от ужаса голосом. – В этом подземелье полно костей.

23

Иногда нужно время, чтобы понять – происходит что-то неправильное. Что-то не так. Что-то источает зловоние. Так бывает, когда, вступив в собачье дерьмо, ты, только лишь сев в машину, начинаешь гадать, откуда исходит дурной запах, и внезапно понимаешь, что он исходит от тебя самого. Ты прихватил его с собой.

Подходя к коттеджу, я заметил, что входная дверь слегка приоткрыта. Я точно помнил, что закрыл и запер ее на ключ. Приблизившись, я увидел на дверном проеме сколы и трещины. Дверь взломали. Толкнув ее, я вошел внутрь.

Диванные подушки были сброшены на пол и вспороты ножом, кофейный столик перевернут, а ящики небольшого комода выдвинуты. Ноутбук был разбит вдребезги.

Коттедж явно обыскивали. Я нахмурился. Моему мозгу потребовалось некоторое время, чтобы оценить ситуацию. Затем до меня дошло. Флетч и его сынки, вероятно, действовали по указке Хёрста. Видимо, договариваться он не захотел. Вполне типичный для него подход: если кто-то не дает тебе того, что ты хочешь, то нужно заполучить это любыми средствами.

Вот только я точно знал, что они не нашли того, что искали.

Я устало поплелся наверх. Матрас на моей кровати тоже был вспорот, а одежда выброшена из шкафа и кучей свалена на полу. Я наклонился, чтобы поднять пару рубашек, и по влаге и запаху сразу почувствовал, что на них намеренно помочились.

Я зашел в ванную. Душевая занавеска была сорвана безо всякой на то причины, а бачок унитаза сброшен на пол и разбит. Впрочем, если бы я встретился с ними лицом к лицу, то сказал бы, что устроенный ими беспорядок все равно не смог бы вывести меня из равновесия больше, чем то, с чем мне уже доводилось сталкиваться.

Наконец я заглянул в свободную комнату. Комнату Бена. Увидев выпотрошенный матрас и изрезанный ковер, я почувствовал, как во мне медленно закипает гнев. Я захромал обратно на первый этаж.

Эбби-Глазки и найденная мной под постаментом ангела папка лежали в дровяной печи. Нагнувшись, я вытащил их оттуда. Они были черными от сажи, однако, похоже, сжечь их не пытались. Интересно, почему? Я усадил Эбби-Глазки на кофейный столик, а затем, поразмыслив мгновение, сунул папку в одну из распоротых диванных подушек. Просто машинально. Мне не давала покоя мысль о том, почему парни Флетча их не сожгли. Неужто оттого, что им надоело все уничтожать? Вряд ли. Быть может, им просто не хватило времени?

Или же дело было в чем-то еще? Возможно, кто-то им помешал, не дав закончить начатое?

Внезапно у меня возникло очень неприятное ощущение. С кухни донесся скрип половицы. Я резко выпрямился и обернулся.

– Добрый вечер, Джо.

Я сел на голый, без подушек, диван, а Глория деликатно примостилась в кресле. В дровяной печи шумно потрескивало пламя, и этот звук был отнюдь не таким уютным, как может показаться. В руке, обтянутой черной кожаной перчаткой, Глория держала кочергу.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я.

– Проверяю, все ли у тебя в порядке.

Она рассмеялась, и от звука этого смеха у меня сжался мочевой пузырь.

– Я видела, у тебя сегодня были гости.

– Ты их встретила?

– Когда я приехала, они как раз уходили. Нам не представилось шанса поболтать. – Она осмотрелась. – Мне кажется, они что-то искали. Возможно, именно то, за что, как ты надеялся, твой старый друг выложит кругленькую сумму.

– Они не нашли того, что искали.

– Похоже, ты в этом уверен.

– Да.

– Почему?

– Потому что в доме нет того, что они ищут. Оно не здесь.

Глория задумалась.

– Моя работа научила меня, что лучше располагать всеми фактами.

– Я же сказал тебе…

– Живо рассказывай мне все, на хрен!

Она с силой ударила кочергой по кофейному столику. Эбби-Глазки взлетела в воздух и упала у моих ног. Ее пластмассовое личико треснуло, и косой глаз вылетел из глазницы. Глядя на то, как он уставился на меня с пола, я почувствовал, что по нижней части моей спины начал струиться пот.

– К счастью, – продолжила Глория, – я сама кое-что разузнала. Это было интересно.

Подойдя к печке, она наклонилась и открыла ее.

– Давай-ка отправимся в путешествие в прошлое, на двадцать пять лет назад. Пять школьных друзей. Ты, Стивен Хёрст, Кристофер Мэннинг, Мэри Гибсон и Ник Флетчер. О, и твоя сестра, Энни. Ты никогда мне о ней не рассказывал.

Она засунула кочергу в печь, оставив ее лежать среди дров. Пламя затрещало громче.

– В одну прекрасную ночь, пока ты гулял с друзьями, она пропала. Исчезла прямо из своей кровати. Начались поиски, по всей округе развесили объявления. Все боялись худшего. А затем, через сорок восемь часов, она чудесным образом вернулась, но не смогла или не захотела рассказать о том, что с ней произошло…

– Я не понимаю…

– Дай мне закончить. Казалось бы, счастливый конец. Вот только через два месяца папочка врезался на машине в дерево, убив маленькую Энни и себя, оставив тебя в критическом состоянии. Пока правильно?

Я посмотрел на кочергу. Из огня да в полымя, пронеслась у меня в голове нелепая мысль.

– Как ты и сказала, ты кое-что разузнала, – произнес я.

Встав, Глория принялась расхаживать по комнате.

– О, я кое о чем забыла: через пару недель после возвращения твоей сестры твой школьный друг Кристофер Мэннинг упал с крыши блока английских классов твоей школы. Трагическое совпадение, не правда ли?

– Жизнь полна трагических совпадений.

– Перенесемся обратно в настоящее. Ты возвращаешься в деревню, в которой вырос, планируя с помощью шантажа получить от своего старого школьного друга Стивена Хёрста крупную сумму наличными. Что у тебя на него есть? Что он скрывает?

– У людей вроде Хёрста полно секретов.

– Я начинаю думать, что у тебя тоже, Джо.

– А тебе-то какая разница?

– Дело в том, что ты мне нравишься.

– У тебя очень странный способ это демонстрировать.

– Давай скажем по-другому: ты мне интересен. А людей, которые мне интересны, немного. Начнем с того, что ты – один из самых необычных учителей, которых я встречала. Ты пьяница, игрок. Однако у тебя есть призвание. Ты решил передавать детям знания. Чего это вдруг?

– Отпуска длинные.

– Я думаю, что все дело в произошедшем здесь двадцать пять лет тому назад. Думаю, ты пытаешься что-то в своей жизни исправить.

– Или просто пытаюсь заработать себе на жизнь.

– Дерзость – это слабый защитный механизм. Поверь мне, я это знаю. У людей, которые боятся за свою жизнь, она исчезает первой.

– Это угроза?

– Наоборот. Я бросаю тебе спасательный круг.

Глория подошла ко мне. Я вздрогнул. Наклонившись, она что-то мне протянула. Белую карточку с телефонным номером.

Она сунула ее мне в карман моих джинсов, легонько хлопнув меня по промежности.

– В следующие двадцать четыре часа ты сможешь со мной связаться по этому телефону, если тебе понадобится моя помощь.

– Для чего ты это делаешь?

– Потому что глубоко в душе ты мне небезразличен.

– Это утешает.

– Не принимай близко к сердцу.

Мой взгляд вновь упал на кочергу, которую лизали языки пламени.

– Толстяк теряет терпение, – заявила Глория.

– Я ведь сказал тебе…

– Заткнись.

Пот обильно стекал с моей спины на ягодицы. Желудок сжало. Мне хотелось блевать, мочиться и испражняться одновременно.

– Он дал тебе время. Теперь же он хочет получить свои деньги.

– Он получит их. Для этого я здесь.

– Я знаю, Джо. И если бы дело касалось только меня, проблем бы не было, – она изящно пожала плечами. – Но ему кажется, что ты сбежал. А это не внушает доверия. Толстяк хочет, чтобы ты понял, насколько серьезны его намерения.

– Я понимаю. Правда.

Глория вытащила кочергу из печки. Ее конец раскалился докрасна. Я бросил взгляд на дверь, понимая, впрочем, что Глория схватит меня сзади за шею еще до того, как я успею встать на ноги.

– Прошу…

– Как я и сказала, ты мне небезразличен.

Подойдя ко мне, она присела рядом, выставив кочергу. Я ощущал ее жар даже на расстоянии.

Глория улыбнулась.

– Потому я не трону твою милую мордашку.

Я лежал на диване, приняв четыре таблетки кодеина и допив бутылку бурбона. Моя левая рука была забинтована старым кухонным полотенцем и покоилась на упаковке замороженных рыбных палочек. Боль уже не была невыносимой, а я в любом случае не планировал в ближайшее время выступать с концертом для скрипки.

Моя кожа пылала. Я то приходил в сознание, то вновь проваливался в забытье. Сном это нельзя было назвать. Это была череда странных иллюзорных видений в черно-белых тонах.

В одном из них я вновь был у старой шахты. И я там был не один. На вершине холма стояли Крис и Энни. Над ними нависало небо цвета ртути. Оно излучало неестественный серебристый свет, а на землю лился черный дождь. Невидимый ветер терзал меня своими когтями.

Голова Криса выглядела неправильно. Она была вмятой со стороны затылка. Из его носа и глаз лилась кровь. Энни держала Криса за руку. Я знал, что это была моя Энни. На ее голове виднелся глубокий уродливый шрам. Открыв рот, она сказала мне мягко:

– Я знаю, куда уходят снеговики, Джо. Теперь я это знаю.

Она улыбнулась, и меня охватили ощущения счастья, покоя и умиротворения. Однако затем облака опустились ниже, набухли и из них вместо дождя хлынули черные жуки. Я увидел, как мой друг и моя сестра упали на землю и их начала окутывать масса телец, пока передо мной не остался лишь черный рой, полностью поглотивший Криса и Энни.

Меня спас звук телефонного звонка, а точнее, аккордов «Металлики».

Перевернувшись, я взял телефон здоровой рукой. Брендан. Трясущимся пальцем я нажал на кнопку приема вызова.

– Ты жив? – прохрипел я.

– Вроде да. У тебя дерьмовый голос.

– Спасибо.

– Тебе же нравится моя честность.

– И твоя шикарная задница.

– Здоровая еда и никакой выпивки. Тебе тоже стоит попробовать.

– Я звоню тебе уже несколько дней, – сказал я.

– Зарядку потерял. В чем срочность?

– Просто… хотел убедиться, что ты в порядке.

– Не считая того, что я тоскую по своему любимому пабу, пижон. Когда уже можно будет опять туда ходить?

Я посмотрел на свою забинтованную обожженную руку.

– Пока еще нельзя.

– Етить его в пень.

– Съехать на время из квартиры тоже было бы хорошей идеей.

– Господи Иисусе! Это как-то связано с твоей привычкой одалживаться у всяких неприятных типов?

Я ощутил укол совести. Брендан всегда был добр ко мне – более чем добр. Он позволил мне бесплатно жить у себя. Он никогда не читал мне нотаций по поводу моего пристрастия к азартным играм. Большинство людей давно бы махнули на меня рукой. Но не Брендан. А теперь я вместо благодарности подставляю его под удар.

– У тебя есть где остановиться сегодня ночью?

– Сегодня ночью? Ну, у меня есть сестра. Уверен, ее муж будет просто вне себя от счастья.

– Это ненадолго, обещаю.

– Надеюсь, етить его в пень. – Он вздохнул. – Знаешь, что сказала бы сейчас моя милая старая матушка?

– «У меня садится голос», надеюсь?

– Когда заяц перестает бегать от лисы?

Я застонал.

– Когда?

– Когда слышит охотничий рог.

– В смысле?

– Иногда тебе нужен кто-то покруче, чтобы решить свои проблемы. Кто-то вроде полиции.

– Я и сам их могу решить, ясно?

– Как тогда, украв пожертвования из школьного сейфа?

– Я не взял оттуда ни пенса.

Это было правдой. Но только потому, что Дебби – секретарша со страстью к сумочкам – добралась туда раньше меня. Когда я об этом узнал, мы пришли к соглашению: я никому ничего не говорю, а она возвращает деньги на место. Кроме того, я тихо увольняюсь (мне тогда и так уже вынесли последнее предупреждение за систематические неявки на уроки, недобросовестное исполнение своих обязанностей и в целом за дерьмовое отношение к работе). Ах да, к тому же она остается мне должна.

– Это было совсем другое, – добавил я.

– Помню. Ведь это я носил тебе виноград в больницу, когда ты не смог расплатиться с долгами и кто-то раздробил тебе колено.

– Ты навестил меня всего дважды. И никакого винограда не было.

– Я слал тебе эсэмэски.

– Ты слал мне порно.

– Да кому вообще был нужен этот етитский виноград?

– Слушай, я правда со всем этим разберусь.

– А я разве не упоминал, что у сестры мне придется делить свободную комнату с паршивыми хомяками, которые всю ночь напролет со скрипом носятся в своих колесах?

– Прости.

– Или что у нее есть двое маленьких детей, считающих, что пять утра – это самое время для того, чтобы попрыгать на животе у своего дяди?

– Прости. Мне правда жаль.

– Словами делу не поможешь.

– Мне просто нужно еще несколько дней.

Глубокий страдальческий вздох.

– Хорошо. Но если у тебя не получится со всем разобраться или если ты вляпаешься еще во что похуже…

– Я тебе позвоню.

– Господи Иисусе, нет. Вызывай полицию, придурок. Или команду «А».

24

– И тогда я сказал этой ученице, что, хотя я и уважаю ее право самовыражаться, швыряясь обувью…

Саймон продолжил свою пустую болтовню. Удивительно, но в этот раз его манера речи, способная любого вогнать в сон, мне практически не мешала. Видимо, я был действительно измотан. Или, возможно, просто научился не обращать на него внимания, подобно тому как не обращаешь внимания на белый шум. Раздражает, но вполне можно игнорировать.

Сегодня мы обедали только втроем: я, Саймон и Бет. Я, впрочем, голоден не был. Вообще. Тем не менее я все же впихнул в себя несколько кусочков жареной картошки в надежде, что это может помочь с моим похмельем. Компанию ей составляла стоявшая передо мной уже вторая банка недиетической колы.

Саймон, как обычно, отпускал шуточки по поводу пьянства во время рабочей недели. Я вежливо улыбался, едва сдерживаясь, чтобы не въехать ему по физиономии, – это, как минимум, причинило бы ненужную боль моей обожженной руке. Относительно профессионально перевязав ее куском наволочки, я говорил всем, что обжегся во время стряпни. Кулинарные экзерсисы спьяну и все такое. Бет время от времени понимающе на меня поглядывала. Она мне не поверила. Впрочем, мне было все равно. Мою голову занимали мысли о прошлой ночи. Слова Маркуса. Встреча с Глорией. Мысли о том, что представить ситуацию хуже той, в которую я вляпался, было бы сложновато…

– Мистер Торн?

Я поднял взгляд. У обеденного стола стоял Гарри. Его лицо было мрачным.

– Мы могли бы переговорить в моем кабинете?

Сложновато, но вполне возможно.

– Конечно.

Я ждал подколку со стороны Саймона, однако ее не последовало. Он, похоже, был увлечен едой. Слишком увлечен. Я отодвинул свой стул.

Бет подняла брови.

– Увидимся позже.

– Да.

Я последовал за Гарри по коридору.

– Могу я спросить, что случилось?

– Я бы предпочел обсудить это в кабинете.

Его тон был ледяным и уклончивым. Мне он не понравился. У меня возникло очень плохое предчувствие. Что, учитывая то, как началось мое сегодняшнее утро, было весьма прискорбно.

Толкнув дверь, Гарри вошел внутрь. Я шагнул сразу вслед за ним. И застыл как вкопанный.

У стола Гарри сидел посетитель.

Услышав звук открывающейся двери, он встал и обернулся.

Я мог бы сказать, что мое сердце упало, если бы ему еще было куда падать. По правде говоря, я едва не рассмеялся. Хотя мне следовало этого ожидать. Я ведь игрок. Вырабатывая свою стратегию, я должен просчитывать все возможные варианты развития партии. Однако в тот момент я почувствовал себя сочным тунцом, оказавшимся среди акул.

Закрыв дверь, Гарри взглянул на нас.

– Полагаю, вы двое знаете друг друга.

– Мы оба выросли в Арнхилле, – ответил Стивен Хёрст. – Однако, если не считать этого, не сказал бы, что я, по сути, «знаю» мистера Торна.

– Ну, я был щепетилен в выборе друзей уже тогда, – сказал я.

Самодовольство моментально слетело с лица Хёрста. Затем его взгляд упал на мою перебинтованную руку.

– Опять дерешься?

– Разве что с печкой. Или это было предложение?

– Мистер Торн, мистер Хёрст, – перебил нас Гарри, – мы можем сесть?

Хёрст опустился в кресло. Подойдя к другому такому же, я неохотно последовал его примеру. Я чувствовал себя так же, как и двадцать пять лет назад, когда мы сидели перед директором.

– Что ж, – начал Гарри, перекладывая на столе какие-то бумаги. – До моих ушей дошли сведения, которые, как я думаю, нам следует обсудить.

Сделав над собой усилие, я постарался, чтобы мой тон звучал как можно более приятно:

– Это касается Джереми Хёрста и инцидента, произошедшего вчера в туалете с Маркусом Доусоном? Если так, то…

– Нет, – оборвал меня Гарри. – Это здесь ни при чем.

– О!

Приготовившись к обороне, я взглянул на Хёрста. Его лицо успело вновь приобрести прежнее самодовольное выражение. Мне хотелось стереть его, раздробив ему челюсть. Хотелось броситься на Хёрста, схватить его за глотку и сдавливать ее до тех пор, пока у него глаза не вылезут из орбит, а язык не посинеет.

Вместо этого я произнес:

– Тогда, полагаю, вам стоит меня просветить.

– Прежде чем занять должность здесь, в Арнхилле, вы работали в Стокфордской академической школе.

– Верно.

– Вы предоставили рекомендацию от вашего бывшего директора, мисс Кумбс?

Я почувствовал, что мои подмышки начали потеть.

– Да.

– Вот только это не совсем правда, не так ли?

– Боюсь, я не понимаю.

– Мисс Кумбс не давала эту рекомендацию.

– Не давала?

– Она отрицает, что вообще когда-либо слышала о ней.

– Что ж, полагаю, вы могли что-то не так понять.

– Сомневаюсь. Мисс Кумбс говорила вполне ясно – вы уволились из Стокфордской академической школы внезапно, вскоре после того, как из школьного сейфа пропала крупная сумма денег.

– Пропавшие деньги нашли.

Хёрст не выдержал:

– Как я понимаю, ты любишь играть в карты, Джо?

Я повернулся к нему:

– А что? Желаешь сыграть партеечку в лжеца? Какое это вообще имеет к тебе отношение?

– Если ты запамятовал, я вхожу в совет школы. И когда до моего ведома доводят, что один из учителей не соответствует занимаемой должности…

– Прошу прощения. Доводят до твоего ведома? Кто?

Его губы сжались. И тогда до меня дошло. Саймон Сондерс. Он был в «Лисе» в ту ночь, когда я столкнулся с Хёрстом. Он с ним знаком. Как, впрочем, вероятно, и все в Арнхилле. Зачем бежать к Гарри, если можно сделать все через его голову, поговорив с кем-то из школьного совета, заодно заручившись поддержкой этого кого-то для получения преференций в будущем? Так подлый жабеныш убивал сразу двух зайцев.

– Тебе следует быть осторожнее со своими источниками, – сказал я.

– Значит, ты не отрицаешь сказанное?

– Я бы сказал, что озвученная только что версия весьма далека от правды. И я предпочел бы обсудить это со своим начальником лично.

Глаза Хёрста вспыхнули.

– Правда в том, что ты занял эту должность, предоставив поддельную рекомендацию, а предыдущую покинул при весьма подозрительных обстоятельствах. Не говоря уже о том, что ты развязал вендетту против моего сына, вне всяких сомнений, мотивируя это твоим якобы имевшим место в прошлом конфликтом со мной. Твое поведение и то, как ты исполняешь свои обязанности в качестве учителя, неприемлемо. О, и от тебя воняет выпивкой.

Поправив галстук, Хёрст сел в кресло с выражением триумфа на лице. Сидевший с другой стороны стола Гарри устало взглянул на меня.

– Мне жаль, мистер Торн, но я вынужден передать это на рассмотрение совета. Вы имеете право обратиться за помощью в профсоюз, но в свете открывшихся фактов…

– Обвинений. В большинстве своем – бездоказательных.

– Тем не менее у меня нет выбора. Я вынужден временно отстранить вас от исполнения ваших обязанностей, пока мы не примем решение относительно вашего будущего в школе.

– Понимаю.

Я встал, стараясь унять нервную дрожь. В какой-то мере меня трясло от похмелья, но в основном – от злости. Я не должен этого показывать. Хёрст не должен понять, как он меня задел. Игрок всегда должен выглядеть бесстрастно.

– Я только соберу свои вещи.

Я зашагал к двери, однако затем остановился. Игрок также должен уметь показывать, что выигрышная карта по-прежнему у него. Я взглянул на Хёрста.

– Хороший галстук, кстати.

Выражение его лица стало именно таким, какое мне и требовалось.

В столовую я возвращаться не стал. Забрав пальто и рюкзак из учительской, которая, к счастью, оказалась пустой, я направился к выходу. Я не был уверен, что смогу сдержаться, если еще раз увижу Саймона, а, учитывая, что меня и так уже отстранили, пометка о нападении на коллегу в моем личном деле мне не нужна была однозначно.

Выйдя в вестибюль, я остановился. Мисс Грейсон за стойкой не было. Вместо нее там сидела ее более молодая копия – такая же темноволосая и в таких же очках, пусть и без бородавки с волоском. Она печатала что-то на компьютере.

– Прошу прощения. Где мисс Грейсон?

– Она простужена.

– О!

– Вам нужно с ней поговорить?

– Ну, я ухожу и хотел с ней попрощаться. Вы не знаете, когда она вернется?

– Боюсь, что нет.

– Ясно. Благодарю за помощь.

Я повернулся, чтобы уйти.

– Ох, мистер Торн…

– Да?

– Мистер Прайс попросил, чтобы вы перед уходом сдали свой пропуск.

Пропуск, позволявший мне входить в школу. Очевидно, Гарри решил не рисковать.

– Он беспокоится, что я могу прокрасться обратно и украсть деньги на школьные обеды?

Ни намека на улыбку. Я задумался о том, как много ей было известно. Как много было известно всем им.

– Хорошо.

Я вытащил пропуск из кармана и едва сдержался, чтобы не хлопнуть им по столу.

– Спасибо.

– Не за что. И передавайте мои наилучшие пожелания мисс Грейсон.

– Разумеется.

Она улыбнулась дежурной улыбкой, а затем взяла пропуск и, словно для того, чтобы у меня не осталось никаких иллюзий по поводу срока моего отстранения, аккуратно разрезала его ножницами пополам и бросила в корзину.

Когда я вернулся, коттедж встретил меня неприветливо. Он поглядывал на меня своим единственным целым окном и словно бы шипел сквозь трещины во входной двери: «Посмотри. Посмотри, что ты наделал. Теперь доволен?»

Нет, подумал я. Потому что я еще не закончил. Я толкнул дверь, и она, на мгновение заклинив, с недовольным скрипом открылась. Я не был уверен, что коттедж на моей стороне. Он был слишком связан с прошлым и слишком сросся с деревней. Он не хотел, чтобы я в нем жил, и не собирался создавать мне комфорт. Впрочем, мне было все равно. Я в любом случае не планировал здесь задерживаться.

Войдя внутрь, я бросил рюкзак на диван. Комната была в том же разоренном состоянии, в котором я обнаружил ее, вернувшись вчера вечером. Я подумал, что надо бы в ней прибраться, и решил пойти покурить.

Возможно, Хёрст оказал мне услугу, лишь ускорив неизбежное. Я ведь все равно не собирался оставаться, не правда ли? Не собирался жить в месте, полном столь темных и болезненных воспоминаний. Раненое животное вырывается из капкана не для того, чтобы вновь броситься в его железные челюсти и ждать, пока они не раздробят его кости.

Во всяком случае, если у него нет на то чертовски веской причины.

Хотелось бы считать, что причиной была Энни или эсэмэска. Однако все было не так просто. Даже мое чувство вины не было достаточно сильным, чтобы я вернулся. Не само по себе.

Правда заключалась в том, что я был в отчаянии. С одной стороны, мне нужно было убираться куда подальше, с другой, я увидел возможность расплатиться со своими огромными долгами и свести старые счеты одновременно. Возможно, мысль об этом всегда вертелась на задворках моего сознания. Я знал, что у меня есть нечто, что может разрушить жизнь Хёрста. Мысль о том, чтобы еще и получить с него деньги, пришла позднее.

Я не ожидал, что он будет столь решителен в своем стремлении выжить меня из деревни. Однако, несмотря на все его угрозы и манипуляции, он наконец выложил все свои карты. Больше у него нет козырей. Остался лишь один способ от меня избавиться, и, хотя я не сомневался, что Хёрст способен на убийство, ставки были слишком высоки. Захочет ли он рискнуть карьерой, комфортной жизнью, семьей?

Я надеялся на отрицательный ответ и все же не готов был на это поставить.

Закрыв заднюю дверь, я вошел внутрь. Меня вновь охватило ощущение холода. Из стен опять доносились щелчки. Впрочем, я уже начал привыкать и к тому, и к другому. При этом я не был уверен, что это столь же хорошо, как привыкание к монотонному жужжанию Саймона. Привыкая, человек успокаивается. А привыкая к плохому, ты либо становишься его соучастником, либо оно тебя поглощает.

Я вернулся в гостиную и, взяв свой телефон, набрал номер Брендана. Он ответил почти сразу.

– Теперь-то тебе чего?

– А вдруг я просто хочу услышать твой сладкий голос?

– Надеюсь, ты в белье.

– Мне нужна услуга.

– Серьезно? Знаешь, у меня в бороде сейчас запуталось дерьмо песчанки.

– Я думал, что у твоей сестры хомяки.

– Песчанки, хомяки – какая, к едрене фене, разница? Мелкие ублюдки всю ночь сбрасывали дерьмо мне на голову. Сколько еще я должен здесь оставаться?

– Портплед, за которым я просил тебя приглядывать, все еще у тебя?

– Портплед? Какой портплед?

– Я сейчас лопну от смеха. Чехол для костюмов.

– Да, он у меня.

– Сможешь отправить его мне с ночным курьером?

– Джо…

– Слушай, я просто хотел сказать, что ты был хорошим другом. Спасибо тебе.

– Только не помри там от избытка чувств.

– Ну, я и говорю это на случай, если вдруг правда помру.

Повисла пауза. Затем Брендан, с трудом сдерживая эмоции, произнес:

– Иди ты к едрене фене, пока я не откусил одной из этих етитских песчанок голову, как Оззи Осборн летучей мыши.

Он повесил трубку. Я взглянул на часы. Полчетвертого дня. Я еще раз оглядел разгромленную гостиную. Подняв с пола Эбби-Глазки, я усадил ее обратно в кресло. Она смотрела на меня единственным холодным голубым глазом. На месте второго была теперь лишь темная пустая глазница. Я начал искать глаз, но тщетно. Внезапно у меня перед глазами возникла картина того, как копошащиеся черные жуки уносят его на своих спинках. Я мысленно поблагодарил свое воображение. Именно этого мне и не хватало для полного счастья.

Телефон зазвонил, заставив меня вздрогнуть. Я нажал на кнопку приема вызова.

– Алло?

– Почему ты не сказал, что собираешься прогулять уроки? Я бы к тебе присоединилась.

Бет. Ну конечно.

– Откуда у тебя мой номер?

– Взяла у Даниэль в вестибюле. Я знаю ее брата. Мы с ним играем в одной команде во время барных викторин.

– Значит, полагаю, ты знаешь, что случилось?

– Гарри сказал мне, что ты взял отпуск.

– Значит, вот как он это назвал?

– А ты как назовешь?

Я колебался.

– Ты ведь увольняешься, правда?

– Думаю, уже уволился.

– Господи Иисусе, это вполне может оказаться мировым рекордом.

– Рад, что моя краткость тебя впечатляет.

– Только никому не говори. Это как-то связано с произошедшим вчера с Джереми Хёрстом?

– Нет.

– Тогда в чем дело?

– Это сложно объяснить.

– Насколько сложно?

– Ну…

– Настолько, что потребуется несколько пинт пива? Или все настолько сложно, что не обойтись без нескольких бокалов бурбона?

Я задумался.

– Однозначно второе.

– Ясно. Увидимся в «Лисе» в семь. Советую предварительно хорошенько набить себе желудок.

Она повесила трубку не прощаясь. Прямо как Брендан. К чему бы это?

Нужно было что-то сказать. У меня накопились вопросы. Впрочем, я решил, что они могут подождать. Тяжело опустившись на жесткий каркас дивана, я стал думать о том, что неплохо бы приготовить себе кофе. Внезапно мой взгляд упал на Эбби-Глазки. Или теперь ее правильнее будет называть Эбби-Одноглазка? Решено, подумал я, подавив дрожь.

Я вышел из дома и отправился в закусочную.

25

Этим вечером «Лис» выглядел еще более захудалым и обшарпанным. Рассыпается на глазах, подумал я. Словно мое появление запустило нечто вроде цепной реакции. Словно бы обветшалый паб находился в мумифицированном состоянии, а теперь в его саркофаге появилась трещина, впустившая внутрь кислород, из-за которого все начало гнить и разлагаться.

Толкнув дверь, я вошел в зал. Обведя помещение взглядом, я понял, что ни Хёрста, ни его громил в тот вечер в пабе не было. За столами сидели лишь несколько угрюмо уставившихся в свои бокалы с элем и лагером пожилых клиентов – вероятно, тех же, что и в прошлый раз.

Бет еще не пришла, однако я заметил знакомое лицо. За барной стойкой вновь стояла Лорен. Она, конечно, не светилась дружелюбием, однако все равно выглядела явно выигрышнее своего похожего на вурдалака мрачного сменщика.

Я улыбнулся:

– Все в порядке?

Она взглянула на меня так, как будто видела впервые в жизни. Пришлось напомнить:

– Джо Торн. Учитель. Мы встречались у старой шахты.

– О! Да. Ясно. – Ее губы слегка дернулись, однако я не мог с уверенностью сказать, была ли это улыбка или же я просто вызвал у нее раздражение. – Ну, чего вам налить?

– М-м-м, бурбон, пожалуйста. Двойной.

– Два двойных.

Я обернулся. Рядом со мной стояла Бет. В этот раз ее волосы были распущены и спадали на плечи, отчасти напоминая дреды. На ней была надета кожаная куртка на два размера больше, из-за чего она казалась еще более миниатюрной, а ее ноги в обтягивающих черных джинсах и мартинсах – еще более худыми.

Бет скептически ухмыльнулась, и кольцо у нее в носу заблестело.

– В учительской все только о вас и говорят, мистер Торн.

– Правда? Вот, значит, почему мне икается.

– Или у Саймона просто есть твоя фигурка, в которую он втыкает иголки.

– Полагаю, он вне себя от горя из-за моего преждевременного отъезда.

– Если горе выражается в напевании «О, какое прекрасное утро» – то да.

Лорен со стуком поставила бокалы на барную стойку, однако, несмотря на ее привычную грубоватость, я заметил, что виски был в них налит щедро.

– Девять фунтов, пожалуйста.

– Спасибо.

Расплатившись своей последней двадцаткой, я задумался о том, насколько уже превысил лимит кредитной карты и когда банк заблокирует все мои платежи.

Бет взяла свой бокал.

– Пересядем?

Мы отправились к столику в дальнем углу. Чего в «Лисе» точно было в избытке – так это темных пыльных углов, идеально подходивших для тех, кто не хотел, чтобы их заметили или подслушали.

Бет уселась на один из твердых деревянных стульев. Я последовал ее примеру. Мы оба отхлебнули виски. Мой глоток оказался больше.

– Ну так как? – произнесла она со значением. – Не расскажешь, что на самом деле произошло?

– А что сказал Гарри?

– Сказал, что ты взял отпуск по личным обстоятельствам.

– А о чем судачат в народе?

– О, судачат о том, что у тебя случился нервный срыв, что тебя выпер Хёрст-старший, что тебя похитили инопланетяне и все такое.

– Ясно.

– Ну и?

– Инопланетяне, разумеется. Они завладели моим телом, а мое настоящее «я» томится в коконе в коттедже.

– Хм. Почти правдоподобно… Вот только все сегодня видели Гарри с Хёрстом.

Я посмотрел в свой бокал.

– Я солгал, чтобы получить здесь работу. Подделал рекомендательное письмо из своей старой школы. Откуда уволился при довольно подозрительных обстоятельствах. Гарри об этом узнал.

– Ладненько. А что ты такого натворил в своей старой школе?

– На самом деле ничего. Но я собирался украсть деньги из школьного сейфа, чтобы расплатиться с долгами.

Я наблюдал за ее реакцией.

– Однако ты этого не сделал?

– Нет.

Бет задумчиво кивнула.

– Тогда как Гарри узнал… – начала было она, но тут же выставила руку. – Нет, подожди. Саймон. Саймон ведь упоминал, что откуда-то тебя знает?

– Да. И, полагаю, Саймон знает Хёрста.

– Мне об этом известно не было… Впрочем, Саймон – тот еще лизоблюд. Он вылижет задницу любому, если это позволит ему подняться чуть выше по социальной лестнице.

– Лизоблюд?

Она подняла бокал:

– И это еще мягко сказано.

– Ну, как видишь, лизоблюды неплохо устраиваются в жизни. В то время как я временно остался без работы. И не факт, что временно.

– Я бы не была настолько уверена. Гарри ты нравишься. И детям, похоже, тоже. Гарри с ног сбился, пытаясь найти на эту должность кого-то, кто не был бы желторотым выпускником колледжа.

Я покачал головой.

– Хёрст не позволит Гарри взять меня обратно.

– Ваша с Хёрстом история не такая уж древняя, правда ведь? Что между вами происходит?

Я поставил бокал на стол и взглянул на Бет, сидевшую напротив меня. В полутьме паба она опять выглядела почти девчонкой. И без того едва заметные морщинки на лбу и у рта почти исчезли. У меня внутри что-то екнуло. Я почувствовал, что в деревне все же была одна небезразличная мне вещь. Всего одна.

Бет нахмурилась.

– На что уставился? У меня что-то на лице?

– Нет… – На мгновение я замолчал. – Ничего.

Некоторое время она продолжала смотреть на меня с подозрением, а затем сказала:

– Итак, ты собирался рассказать мне о себе и Хёрсте?

– Разве?

– Да.

– Правду, только правду и ничего, кроме правды?

– Вроде того.

– Ну, мы сильно разругались в подростковом возрасте. Глупо, если оглянуться назад. Из-за девчонки, как это обычно и бывает.

– Девчонкой была Мэри Гибсон?

– Да.

Врать легко.

Бет отхлебнула виски.

– Не подумала бы, что она в твоем вкусе.

– Почему? Что ты подразумеваешь под «моим вкусом»?

– Я в том смысле, что она хорошенькая, но…

– Но что?

– Не пойми меня неправильно…

– Ладно.

– Я знаю, дерьмово говорить такие вещи об обреченном человеке и все такое, но она мне всегда казалась немного сукой.

Я был слегка ошеломлен.

– Ну, она может быть жесткой, если захочет.

– Я не о жесткости. Я о том, что она может быть сукой. Которая сделает для Хёрста что угодно. Я видела, как она однажды довела до слез учительницу на родительском собрании. В другой раз она заелась с матерью ребенка, обвинившего Хёрста-младшего в издевательствах. Эта женщина подрабатывала в сельсовете. На следующий день ее уволили.

Я нахмурился. Мэри была склонна к эмоциональным взрывам. А матери не всегда способны видеть недостатки своих детей. И все же это не было похоже на ту Мэри, которую я знал.

– Ну, полагаю, люди меняются.

– Не настолько.

– А я тогда был юным и глупым.

– А сейчас ты какой?

– Старый и циничный.

– Добро пожаловать в банду!

Нет, подумал я. Бет хорошо умела притворяться циничной, но я в это не верил. Я видел ее глаза. В них все еще оставался свет.

– Кстати, – произнес я, – ты так и не рассказала мне о себе.

Бет сморщила лоб.

– В смысле?

– Хочешь что-то изменить или просто не нашла работу в другом месте?

– Разумеется, кто бы этого не хотел? – Она раскинула руки в стороны.

– Значит, хочешь что-то изменить?

– Это собеседование?

– Нет, просто интересуюсь.

– Мной?

– Эмили Райан.

Лицо Бет изменилось. От мягкости в голосе не осталось и следа.

– Это ведь она была школьницей, о которой ты рассказывала? Той, что свела счеты с жизнью?

– Умеешь же ты испортить настроение.

– Ты сказала, что она была твоей ученицей. Но, когда она умерла, ты здесь еще не работала.

– Справки наводил?

– Просто зови меня Коломбо.

– Мне приходят на ум другие имена. И я не обязана тебе обо всем рассказывать.

– Верно.

– Я едва тебя знаю.

– Верно.

– Ты, даже соглашаясь, способен, на хрен, вывести человека из себя.

– И это тоже…

Бет выставила руку:

– Ладно. Ты прав. Эмили не была моей ученицей. – Пауза. – Она была моей племянницей.

Помолчав, Бет продолжила:

– Моя сестра была на несколько лет старше меня. Отца у нас не было, а мама не слишком-то о нас заботилась. Так что мы были близки. Мы выросли в Эджфорде. Знаешь о таком?

– Слыхал. Не лучший район Ноттингема.

– В общем, Карла – моя сестра – забеременела в довольно юном возрасте. Папы у малышки, по доброй семейной традиции, не было, но Карла стала замечательной мамой. Она растила Эмили, учась на медсестру. Эмили была чудесным ребенком. Да и подростком стала нормальным.

– Нечасто такое бывает.

– Я работала в школе в Дерби, потому не могла часто их навещать. Но мы с Эмили переписывались эсэмэсками и общались в «Фейстайме». Она несколько раз ко мне приезжала. Мы ходили по магазинам, кинотеатрам и все такое. Наверное, я была классной тетушкой.

– Ну, для того классные тетушки и нужны.

Бет слабо улыбнулась.

– Не пойми меня неправильно: как и у любой тринадцатилетней, у нее иногда случались приступы скверного настроения, но обычно с Эмили было приятно находиться рядом. Она была умной, веселой и любознательной.

Мое сердце слегка кольнуло. Я задумался о том, каким подростком стала бы Энни. Шумным, общительным, веселым и спортивным? Или ушла бы в себя, как многие из нас в этом возрасте?

– Затем Карла получила работу. Хорошую работу. Они переехали. Эмили пришлось сменить школу.

– Дай угадаю: они переехали в Арнхилл?

Бет кивнула.

– Работа была в больнице в Мэнсфилде. Арнхилл располагался неподалеку, дома были недорогими, а школа находилась в шаговой доступности. Решение казалось разумным.

Большинство плохих решений вначале кажутся разумными.

– Переходить в другую школу – это тяжело, когда тебе тринадцать, – сказал я.

– Поначалу казалось, что все хорошо…

– Но?

– Все было слишком идеально. Сам знаешь – если все чертовски хорошо, то долго так продолжаться не может.

– А что говорила твоя сестра?

Бет вздохнула.

– Она этого просто не замечала. В смысле, не пойми меня неправильно – она души в дочурке не чаяла. Но, похоже, она просто не видела проблемы. Или не хотела ее видеть.

Я кивнул. Мы вечно слишком заняты, слишком отвлечены повседневными делами вроде работы, оплаты счетов и ипотеки, походов по магазинам. Мы просто не хотим смотреть глубже. Не хотим, потому что боимся. Нам хочется, чтобы все было хорошо и идеально. У нас просто не хватает душевных сил на случай, если это окажется не так. Мы открываем глаза только тогда, когда происходит что-то непоправимое. А тогда уже слишком поздно.

– Ты пыталась поговорить с Эмили?

– Пыталась. Даже приезжала, чтобы с ней увидеться. Свозила ее в пиццерию, как в старые добрые времена. Вот только это было уже не то.

– В смысле?..

– Допили уже?

Мы оба подняли глаза и увидели Лорен.

– Эм-м, да, спасибо, – сказал я. – Можно еще парочку?

– Вроде того, – кивнула она и зашагала обратно к барной стойке.

Бет взглянула на меня.

– Должно быть, ты и правда ей нравишься. Она обслуживает далеко не каждый столик.

– Мое природное обаяние. Так на чем ты остановилась?

Лицо Бет вновь помрачнело.

– Мы поехали в ее любимую пиццерию, но она ела мало. Она была в скверном, язвительном расположении духа. Была не похожа на саму себя.

– Дети к старшим классам меняются, – заметил я. – Словно кто-то нажимает на переключатель. Гормоны начинают зашкаливать, и все расклады летят к чертям до самого конца школы.

– Да иди ты! Я тоже учительница, если помнишь. Я знаю, как это выглядит. «Вторжение похитителей тел».

Бет рефлекторно начала рвать пальцами картонную подставку для пивного бокала.

– Со мной Эмили до этого разговаривала, даже несмотря на свой переходный возраст. Я думала, что наши отношения – другие.

– Она говорила что-нибудь о школе, о том, что ее тревожило?

– Нет. А когда я спрашивала, она пряталась в свою раковину.

Вернувшись, Лорен со стуком поставила на стол еще два бурбона. Если это были обычные двойные порции, то у меня явно что-то случилось со зрением. Возможно, Бет была права. Возможно, я нравился Лорен.

Бет отхлебнула виски.

– Сейчас я думаю, что следовало на нее нажать. Заставить поговорить со мной.

– Это было бы бесполезно. Нажми на подростка слишком сильно, и он лишь глубже заползет в свою скорлупу.

– Да уж. Но знаешь, что самое дерьмовое? Я даже не обняла ее на прощание. Мы всегда обнимали друг друга. Но в тот раз она просто ушла. А я подумала, что как классная тетушка должна ее отпустить. Должна дать ей время. Но, как оказалось, у нас его не было. Тогда мы виделись в последний раз. Через две недели она умерла. – Шмыгнув носом, Бет начала сердито тереть глаза. – Нужно было ее обнять.

– Ты не могла знать.

Потому что жизнь никогда ни о чем не предупреждает.

– А должна была. Я учительница. Я должна была понять, что это не было обычным подростковым приступом дурного настроения. Должна была заметить признаки депрессии. Она была моей племянницей. А я ее подвела.

По мне волной прокатилось чувство вины. Оно было настолько сильным, что на мгновение у меня едва не перехватило дыхание. Я сглотнул.

– Как с этим справилась твоя сестра?

Бет потрясла головой, чтобы прийти в себя.

– Она не могла здесь оставаться. Не могла жить в доме, в котором это произошло. Она вернулась в Эджфорд, поближе к маме. Она все еще пытается справиться с произошедшим. Я стараюсь навещать ее по возможности, но после смерти Эмили между нами словно выросла стена, которую не может преодолеть ни одна из нас.

Я хорошо ее понимал. Скорбь – это личное. Ее невозможно разделить с кем-то другим, как коробку конфет. Она твоя и только твоя. Она как гвозди, впивающиеся тебе в плечи. Как терновый венец. Никто не способен почувствовать твою боль. Никто не может поставить себя на твое место, потому что это место усыпано толченым стеклом, разрывающим твои ступни в кровь при каждом шаге. Это темница, из которой тебе не вырваться до конца жизни.

– Поэтому ты приехала сюда? – спросил я. – Из-за Эмили?

– Когда через пару месяцев появилась вакансия в Арнхилле, я подумала, что это судьба.

Странно, как часто такое случается.

– Почему ты не сказала мне с самого начала?

– Потому что Гарри не знает. Не хотела, чтобы он как-то не так понял.

– В смысле?

– Например, что я здесь ради мести.

– А это не так?

– Разве что поначалу. Мне хотелось, чтобы кто-то был ответственен за смерть Эмили. – Она вздохнула. – Но мне ничего не удалось выяснить. Во всяком случае, ничего конкретного. Обычная дружба, обычные дрязги.

– А что насчет Хёрста?

– Она никогда его не упоминала…

– Но… – продолжил я ее мысль.

– Что-то с этой школой не в порядке, и Хёрст является частью этого. Когда ты позволяешь, чтобы детям вроде Хёрста все сходило с рук, ты создаешь климат, в котором жестокость является нормой.

Я сомневался, что дело было лишь в этом. На ум пришли слова Маркуса о том, что Хёрст водит детей к старой шахте. Детей, которые хотят стать частью его банды. Возможно, он водил туда и молоденькую девочку, отчаянно хотевшую, чтобы ее приняли в новой школе. Шахта может добраться до тебя разными способами. Как это произошло с Крисом.

– Ты что-то притих.

– Просто задумался о том, что у истории есть дерьмовая привычка повторяться, – ответил я горько.

– Но так быть не должно. Школы вроде Арнхилльской академической можно изменить только изнутри. Работа учителя – это не составление таблиц успеваемости да отчетов для минобра. Учитель должен помогать школьникам становиться достойными, цельными людьми, не позволяя им разрушить свои жизни в подростковом возрасте. Потеряй их в этот период, и ты потеряешь их навсегда. – Она дернула плечами. – Ты, наверное, считаешь меня наивной.

– Нет, я считаю тебя храброй, заслуживающей всяческих похвал и тому подобное, из-за чего ты сейчас покажешь мне средний палец… Видишь? Я угадал.

Бет опустила средний палец.

– Мне почти кажется, что ты, циничный, уставший от жизни сукин кот, меня понимаешь.

– Понимаю. В смысле, не подумай, что я сравниваю себя с тобой. Я нахожусь здесь по гораздо менее достойным причинам.

– И что это за причины?

Я колебался. Если мне кому-то и хотелось сказать правду, то этим человеком была Бет. Однако Бет же была и единственным человеком, чье мнение мне было небезразлично.

– Как ты сказала, в Арнхилл приезжают лишь два типа учителей. Я не смог найти работу в другом месте.

– Я думала, мы решили быть честными друг с другом.

– Я с тобой честен.

– Нет, – она покачала головой. – Ты мне чего-то недоговариваешь.

– Я сказал тебе все так, как оно есть.

– По лицу же вижу.

– У меня просто такое лицо. Меня прокляли.

– Отлично. Можешь не говорить.

– Ладно.

– Значит, ты все-таки чего-то недоговаривал?

– Хорошо. Я был игроком. Задолжал кучу денег. Нужно было где-то залечь на дно, пока я не рассчитаюсь со своими долгами. Так что никакой благородной причины у моего возвращения нет. Я паршивый игрок, посредственный учитель и весьма сомнительная личность. Довольна?

Она сердито сверкнула на меня глазами.

– Чушь! Ты можешь быть ушлепком, но ты – ушлепок, который приехал сюда ради чего-то. Чего-то, что для тебя важно. Иначе ты удрал бы сразу после того, как прихвостни Хёрста тебя избили. Но если не хочешь рассказывать – отлично. Я думала, мы станем друзьями. Очевидно, я ошибалась.

Она встала и взяла свою куртку.

– Ты уходишь?

– Нет. Я убираюсь отсюда, хлопая дверью.

– Ого!

– И оставляю тебя сидеть с видом печального лоха.

– Не хочу тебя огорчать, но я выгляжу им и без твоего участия.

Она накинула куртку.

– Тебе кто-нибудь нужен?

– Всем кто-нибудь нужен.

– Кто-нибудь, кто придаст твоей жизни смысл?

– «Братья Блюз».

– Иди ты на фиг!

Сердито топая, Бет вышла из паба. Никто из клиентов даже взгляда не оторвал от своей выпивки.

Я сидел за столиком с видом печального лоха.

Что ж, по крайней мере, я был печальным лохом, у которого оставалось два наполовину полных бокала бурбона. Нет худа без добра. Я перелил содержимое бокала Бет в свой, сделал щедрый глоток и, вытащив из кармана бумажку, нацарапал на ней адрес.

Пришло время нанести визит. Наполнить счастьем вечер другого человека.

* * *

Во время карточной игры всегда наступает момент, когда ты видишь карты противников так, словно они прозрачные. Ты знаешь, что у них есть на руках. Можешь просчитать их шансы. Их последующие ходы. Все становится настолько очевидным, словно кто-то написал, как партия будет развиваться в дальнейшем, флуоресцентным маркером прямо в воздухе.

В таких случаях ты обычно ошибаешься.

Если ты хотя бы на мгновение допустишь мысль, что кто-то из соперников у тебя в руках, посчитаешь, что тебе известно, чем закончится игра, какие ходы тебе надлежит сделать и где следует сблефовать, то у тебя большие неприятности.

Потому что именно в это мгновение все рухнет.

Я был очень доволен тем, что смог установить связь между Маркусом и Рут. Думал, что понял, в чем дело. Рут жила здесь с самого детства. Она знала меня, знала Арнхилл. А еще она знала Джулию и Бена. Было вполне возможно допустить, что она каким-то образом заполучила адрес моей электронной почты и мой телефонный номер, начав слать мне сообщения. Все это было возможно. Но зачем ей все это понадобилось?

Теперь же у меня появилось другое объяснение. Практически столь же бессмысленное. Я понятия не имел, что за карты на руках у другого игрока. Впрочем, я хотя бы знал, с кем играю.

Сделав шаг вперед, я позвонил в дверь, а затем вновь отступил назад.

Какое-то мгновение ничего не происходило. Затянутые занавесками окна гостиной были темны. Однако я не сомневался, что она дома. И я оказался прав. Через несколько секунд сквозь стекла входной двери полился свет.

Внутри показался размытый силуэт. Кто-то кашлянул, шмыгнул носом, и до меня донесся звук ключа в замке. Дверь приоткрылась.

– Мистер Торн.

Похоже, мой визит ее не удивил. Впрочем, у нее была целая жизнь на то, чтобы довести свои внешние спокойствие и холодность до совершенства. Чем еще было заниматься ей все эти годы? Не представляю.

Я вежливо улыбнулся:

– Здравствуйте, мисс Грейсон.

26

1992

– Кости!!!

Лицо Хёрста озарилось таким блаженством, словно кто-то только что сдернул с него штаны и начал делать ему минет.

Через мгновение я понял, почему у меня возникло чувство дежавю. Выражение экстаза на лице. Свет шахтерского фонаря. Сомнений не было. Это напомнило мне сцену из фильма «Индиана Джонс: В поисках утраченного ковчега», когда нацисты уставились на ковчег… даже не предполагая, что из него вот-вот вырвутся демоны и начнут расплавлять их лица, обнажая черепа.

Я думал, что я никогда не смогу почувствовать большего страха. И, как обычно, ошибался.

– Кости! – повторили остальные подобно мрачному эху.

Они глядели на вставленные в камни кости. При ближайшем рассмотрении некоторые из них казались более желтыми. Наверное, они были более давними. А еще я обратил внимание на их маленький размер. Часть из них, несомненно, была сломана или разрезана для того, чтобы сложить из них символы и фигуры, но другие оставались целыми. Они были тонкими, даже хрупкими.

Вытянув руку, Хёрст коснулся одной из костей, сделав это на удивление осторожно. Затем он запустил пальцы в углубление и вытащил ее. Она поддалась гораздо легче, чем я ожидал. На землю посыпались пыль и мелкие осколки камня. Хёрст уткнулся взглядом в кость. Рука, подумал я. Маленькая рука.

– Господи Иисусе! Твою мать! – заорал Флетч. – Вы это видели?

Мы все обернулись. Флетч держал в руке один из желтоватых камней. Вот только это был не камень. Это был череп. Маленький. Он легко умещался в его руке. Череп явно принадлежал не взрослому человеку. Это был детский череп. Почти все эти разобранные скелеты были детскими.

– Думаю, нам нужно уходить, – произнес я, однако мой голос звучал слабо и словно бы доносился откуда-то издалека.

– Шутишь? – отозвался Хёрст. – Это место просто сногсшибательно. И оно наше.

Именно тогда я по-настоящему понял, в каком мы оказались дерьме. Места вроде этого не могут кому-то принадлежать. Ими нельзя владеть. Это они могут завладеть тобой.

Оскалившись, Флетч швырнул черепом в Мэри.

– Козел! – простонала Мэри. Она пригнулась, и череп врезался в землю, расколовшись ровно напополам. – Урод!

Она уже не выглядела настолько классно. Возможно, дело было в том впечатлении, которое на нее произвел вид всех этих костей, или, быть может, виной всему был выпитый ею сидр, однако лицо Мэри стало бледно-серым.

А Хёрст уже рыскал по пещере, продолжая вытаскивать из стен кости с помощью лома и каждый раз издавая при этом довольный возглас. По сути дела, куражась.

Флетч набрал еще черепов и начал пинать их по пещере, как футбольные мячи. Мой живот сжало от ужаса. Но я ничего не сделал. Я просто стоял и смотрел. Как обычно.

– Сюда! – заорал Хёрст, потрясая ломом.

Флетч схватил еще один череп, запустив пальцы ему в глазницы, словно в шар для боулинга, и швырнул его Хёрсту. Хёрст взмахнул ломом. Металл с треском врезался в кость, и череп разлетелся на части. Мой желудок словно перевернулся.

Я взглянул на Криса в поисках поддержки, однако он отупело стоял на месте, опустив руки. Его глаза ничего не выражали. Казалось, что теперь, когда мы были здесь и увидели то, что он нашел, вызванная этим психологическая травма вогнала его в кататонический ступор.

Наконец мой голос достиг их ушей:

– Да вашу ж мать! Это же кости мертвых детей!

– И что? – Флетч повернулся ко мне. – Не думаю, что они побегут жаловаться.

Хёрст лишь ухмыльнулся:

– Расслабься, Торни. Мы просто развлекаемся. К тому же кто нашел, тот берет себе, не так ли?

Он поднял с земли половину черепа.

– Как там звучит эта шекспировская хрень? «Быть или не быть»?

Подбросив череп в воздух, он врезал по нему ломом. Осколки костей разлетелись по пещере.

Я поморщился, однако что-то меня отвлекло. Мне показалось, что я услышал какой-то звук. Он исходил из стен. Звук был не то чтобы скребущим – скорее щелкающим, царапающим. Мне в голову пришла мысль о летучих мышах. Могут здесь быть летучие мыши? Или даже крысы? Они ведь любят темные тоннели, правда?

– Вы что-нибудь слышали?

Хёрст нахмурился.

– Нет.

– Уверен? Мне показалось, что я что-то слышал. Возможно, шорох летучих мышей или крыс.

– Крысы! – Мэри резко повернула голову. – О боже! – Она метнулась в дальний угол, где ее громко вырвало.

– Блин, – сказал Флетч. – Знал ведь, что не нужно было ее брать.

Лицо Хёрста напряглось. Я не был уверен, на кого из них он собирался наорать – на Флетча или на Мэри. Однако в этот момент царапающий звук послышался вновь. И в этот раз он был более отчетливым. Со ступеней над нами посыпались камешки.

Все, кроме продолжавшей блевать в углу Мэри, резко развернулись. В пещере стоял тяжелый запах рвоты и потных тел. И все же мне показалось, что воздух стал прохладнее. Даже холоднее. Однако это не был обычный холод. Он был странным. Ползучим, внезапно подумал я. Подобно теням у дальней стены пещеры, он не был статичным. Этот холод двигался, как живое существо.

Мы направили фонари в направлении шума. Их лучи осветили уходившие во тьму неровные ступени.

– Эй! – крикнул Хёрст. – Есть кто там?

Тишина. Со ступеней вновь посыпались камешки.

– Лучше спускайся, а то я поднимусь и…

Его голос затих. На стене возникла тень. Длинная и тонкая, она сжимала в своих продолговатых пальцах что-то, похожее на младенца.

Мы все замолчали. Даже Мэри перестала стонать. И опять появился тот странный звук. Щелкающий, царапающий. Он приближался. Тень обогнула угол, и у меня на голове волосы встали дыбом. Хёрст замахнулся ломом. Постепенно тень стала сжиматься, и на ее месте возникла осязаемая фигура в серой толстовке, розовых пижамных штанах и кроссовках. В одной руке она держала фонарик, а в другой – пластмассовую куклу.

– Твою мать… – Хёрст опустил лом.

– Да ты прикалываешься, – пробормотал Флетч.

Я уставился на Энни.

– Какого черта ты здесь делаешь?

27

Мы сидели вдвоем в задней комнате. В ней царил полумрак. Единственной мебелью в комнате были два массивных кожаных кресла, бюро и письменный стол. На полу лежал выцветший, но, вероятно, некогда дорогой ковер. Вдоль стен стояли забитые книгами высокие стеллажи; истрепанные корешки этих книг создавали ощущение уюта.

Никогда не доверяйте мнению людей, чьи книги на стеллажах выглядят новыми или, что еще хуже, стоят параллельно стене. Такие люди – не читатели, а позеры. Они словно говорят: «Только посмотрите, какой у меня безупречный литературный вкус. Взгляните на все эти овеянные славой тома, которые я, вероятно, никогда не читал». Читатель растрепывает корешок, засаливает страницы, поглощает каждое слово и каждый нюанс. Значимость книги судить по виду ее обложки нельзя, а вот человека, которому она принадлежит, – можно.

– Стало быть, – произнесла мисс Грейсон, ставя чашку кофе на стол рядом со мной и садясь в кресло напротив с кружкой средства от простуды, – у вас есть ко мне вопросы.

– Всего несколько.

Она откинулась на спинку кресла.

– Вероятно, первый из них – не являюсь ли я сумасшедшей старухой, у которой слишком много свободного времени?

Взяв свою чашку, я отхлебнул кофе. В отличие от тех помоев, которые она заварила мне в прошлый раз в школе, этот был крепким и ароматным.

– Вопрос напрашивается сам собой.

– Полагаю, что так.

– Это вы послали мне то электронное письмо?

– Да.

– Как вы меня нашли?

– По методу исключения. Я знала, что вы стали учителем. Я узнала, какая школа была вашим последним местом работы, и объяснила ее руководству, что вы собираетесь занять должность у нас, а я потеряла ваши контактные данные.

– Но ведь это было до того, как я прислал сюда свое резюме.

– Верно.

Неожиданно мне в голову пришла еще одна мысль.

– Школа упоминала, при каких обстоятельствах я уволился?

– Несомненно.

– Значит, вы знали, что я подделал предоставленное Гарри рекомендательное письмо.

Ее глаза хитро блеснули.

– Меня впечатлила ваша изобретательность.

Я пытался прийти в норму, осознав, что все это время она играла со мной.

– А папка?

– Моя работа. Маркус лишь отнес ее. Я подумала, что это привлечет меньше внимания.

– Но сообщение ведь было отправлено с телефона Маркуса?

– Со старого телефона, которым он не пользовался. Однако затем его айфон разбили, и старый телефон ему понадобился вновь.

– Зачем? Зачем все эти сложности? Вся это пантомима? Вы не думали просто мне позвонить? Да и почта, как я слышал, доставляет такую вещь, как письма.

– Вы вернулись бы, если бы я просто позвонила?

– Возможно.

– Мы оба знаем, что это не так.

Ее слова прозвучали резко и были полны укора, словно я был ребенком, попавшимся на вранье.

– Работая все эти годы с детьми, – продолжила она, – я многое узнала. Первое – никогда не спрашивай ни о чем напрямую. Ответом будет лишь ложь. Второе – всегда заставляй их думать, что это их идея. Третье – сделай что-то достаточно интересным, и они сами к тебе придут.

– Вы забыли четвертое – никогда не позволяй им портить воздух рядом с открытым огнем.

Она слабо улыбнулась.

– Сарказм всегда был вашим излюбленным защитным механизмом, даже в детстве.

– Я удивлен, что вы помните меня мальчишкой.

– Я помню всех своих учеников.

– Впечатляет. Я едва помню свой класс.

– Стивен Хёрст – склонен к садизму, аморален, но умен. Опасная комбинация. Ник Флетчер – туповат и слишком озлоблен. Жаль, что его злость не находила другого выхода. Крис Мэннинг – блестящий ум, но слишком душевно ранимый. Он всегда казался потерянным и словно искавшим что-то, чего так никогда и не нашел. И вы – темная лошадка. Вы отражали удары словами. Вы единственный были Хёрсту почти что другом. Он нуждался в вас больше, чем вы могли себе представить.

Я сглотнул. В горле запершило.

– Вы забыли Мэри.

– Ах да! Хорошенькая девчушка. И она была умнее, чем старалась выглядеть. Девчонка знала, как добиться своего. Даже тогда.

– Но мы уже не дети.

– Внутри мы все остаемся детьми. С теми же страхами и теми же радостями. Мы лишь становимся выше ростом и учимся лучше все скрывать.

– Как вы.

– Я не хотела вас обманывать.

– Тогда чего именно вы хотели?

– Убедить вас вернуться. И в этом я преуспела. – Мисс Грейсон закашлялась, прикрыв рот спрятанным в рукаве носовым платком. Откашлявшись, она сказала: – Полагаю, вы вышли на меня через Маркуса.

Я кивнул:

– Он волновался, что у вас будут неприятности. Я пообещал, что их не будет… если вы скажете мне правду.

– Маркус – хороший мальчик, – подтвердила она.

– Он очень высокого о вас мнения.

– Он – мой крестник. Впрочем, полагаю, он и сам вам об этом сказал.

– Да. Никогда не думал, что вы знали его маму…

– Для Рут учеба в школе была сплошным ужасом. Однажды я спасла ее от хулиганов и стала для нее кем-то вроде наперсницы.

Я задумался о детях, которых видел сидевшими у нее. Тех, кому она пыталась помочь. Она делала что могла. Однако, когда в школе ты постоянно подвергаешься запугиваниям и издевательствам, даже самый маленький акт доброты является для тебя всем.

– В общем, – продолжала она, – мы с Рут не переставали общаться и после того, как она закончила школу. Когда у нее родились сначала Лорен, а затем Маркус, она попросила меня стать их крестной. Я иногда за ними приглядывала, когда ей приходилось работать во время их каникул. Мы все так же близки, особенно с Маркусом. Он по-прежнему приходит ко мне пару раз в неделю попить чаю. Он очень смышленый молодой человек, и у нас с ним общие интересы.

– Краеведение?

На ее лице вновь возникла тень улыбки:

– И это тоже.

– Значит, вы использовали его?

– Он хотел помочь. Однако всего он не знает, если это то, о чем вы подумали.

– О, вы даже не представляете, о чем я думаю.

– Тогда расскажите мне об этом.

Я было открыл рот, но осознал, что сам понятия не имею, о чем думаю.

– Вы читали то, что в папке? – намекнула она, отхлебнув из своей кружки.

– Многое.

– Это показалось вам интересным?

Я пожал плечами.

– У Арнхилла мрачная история. Как и у многих других мест.

– Но большинство других мест не такие древние, как наша деревня. Люди считают, что Арнхилл вырос вокруг шахты. А это неправда. Он существовал задолго до ее появления.

– Ну и?

– С чего бы деревне возникнуть в такой глуши?

– Живописные виды?

– Деревни не растут без причины. Чистая вода, плодородная земля. Или что-то еще.

Что-то еще. Мне внезапно стало холодно. Я словно ощутил порыв ледяного ветра.

– Например?

– Вы читали заметки о ведовских процессах и об Иезекерии Хирсте?

– Миф. Деревенская легенда.

– Однако в них всегда есть зерно истины.

– И в чем истина относительно Арнхилла?

Она взяла кружку обеими руками. Сильные руки, подумал я. И твердые. Руки человека, который привык знать, что делает.

– Вы посещали кладбище. Заметили, чего не хватает?

– Детей. Младенцев.

Мисс Грейсон кивнула.

– Их отсутствие очевидно.

– Очевидно?

– Как вы и сказали, у Арнхилла мрачная история. Много смертей. Но на кладбище похоронены всего девяносто душ.

– А разве старые могилы не принято по прошествии некоторого времени использовать заново?

– Принято. Однако даже с учетом этого – равно как и того, что примерно с 1946 года большинство людей хоронили на других церковных кладбищах, а затем стали еще и кремировать, – могил все равно очень мало. Так где же те, кто должен был бы в них покоиться?

Внезапно я понял, что она сделала. Она медленно и осторожно подвела меня к этому разговору, продвигаясь окольными путями, чтобы я не понимал, куда она клонит. До этого самого момента.

– Полагаю, их хоронили в другом месте, – сказала она. – Месте, которое жители деревни считали особенным.

На какое-то мгновение мисс Грейсон позволила этой фразе повиснуть в воздухе, а затем продолжила:

– И полагаю, что двадцать пять лет назад вы и ваши друзья его нашли.

У мест, как и у людей, есть свои секреты, подумал я. Нужно просто покопаться. В земле, жизни, в человеческой душе.

– Как вы узнали?

– За время жизни в деревне я повидала многих молодых людей. Видела, как они росли, женились, заводили своих собственных детей. Но не все доживали до взрослого возраста. Как Крис.

Я подумал о глухом ударе. О рубиново-красной тени.

– Он иногда сидел в моем кабинете. До того, как Хёрст взял его под крыло.

– Я этого не помню…

– Полагаю, вы слишком спешили промчаться мимо моей двери, надеясь, что я не замечу и не отчитаю вас за незаправленную рубашку или за то, что вы пришли в кедах.

Я слегка улыбнулся. Прошлое, подумал я. Чтобы вернуться в него, достаточно всего нескольких небрежных слов. Вот только я сомневался, что хоть одно слово, прозвучавшее из уст мисс Грейсон, было небрежным. Она слишком долго ждала возможности их произнести.

– За несколько дней до своей смерти Крис пришел ко мне, – сказала она. – Ему нужно было с кем-нибудь поговорить. О том, что вы нашли.

– Он рассказал вам, что произошло?

– Частично. Но ведь было что-то еще, не так ли, Джо?

Всегда есть что-то еще. Нужно просто покопаться. И чем глубже ты погружаешься, тем темнее становится.

Я кивнул:

– Да.

– Не расскажете?

28

1992

Энни с любопытством осматривала пещеру выпученными глазами.

– Я пошла за тобой.

– А то я сам, блин, этого не понял. Ты о чем вообще думала?

– Я хотела посмотреть, что вы собираетесь делать. Это черепа? Они настоящие?

Голос Энни слегка дрожал. Она прижимала к груди Эбби-Глазки.

– Тебе нужно уходить. – Тяжело припадая на одну ногу, я шагнул к ней и схватил ее за руку. – Пошли.

– Подожди! – Хёрст двинулся нам наперерез.

– Ты чего?

– Что, если она проболтается?

– Ей восемь.

– Вот именно.

– Я ничего не скажу, – пробормотала Энни.

– Слышал? Теперь дай нам пройти.

Наши взгляды встретились. Не знаю, что бы я сделал, если бы Мэри не простонала из своего угла:

– Мне нехорошо, Стив. Я хочу домой.

– Тупая корова, – плюнул Флетч, однако его голос прозвучал не слишком уверенно.

Я видел, что Хёрста терзали сомнения. Он взглянул на Энни, на меня, а затем вновь посмотрел на Мэри.

– Хорошо, – проворчал он. – Мы сейчас уйдем. Но скоро вернемся. И я не собираюсь уходить отсюда без памятных сувениров.

– Нет! – впервые подал голос Крис. – Ты не можешь. Отсюда нельзя ничего брать.

Хёрст попер на него:

– А почему, блин, нет, Пончик? Теперь это наше. Наша собственность.

Нет, вновь подумал я. Это место вам не принадлежит. Оно может позволять вам так думать. Может даже хотеть, чтобы вы так думали. Но именно так оно вас и заполучило, приманив сюда. Теперь вы – его собственность.

– Крис прав, – сказал я. – Отсюда нельзя ничего брать. В смысле – что, если кто-то спросит, откуда у нас человеческие кости?

Хёрст повернулся ко мне.

– А никто об этом не скажет. И никто, на хрен, не смеет указывать мне, что мне можно, а чего нельзя, Торни.

Он вновь поднял лом. Почувствовав, что Энни вздрогнула, я крепче сжал ее ладошку.

Лицо Хёрста медленно расплылось в улыбке.

– Дай мне свой рюкзак.

Не дожидаясь ответа, он сдернул его у меня со спины и бросил Флетчу, скомандовав:

– Набери трофеев. На Хэллоуин мы сможем воткнуть в них свечи. Все просто обделаются от страха.

Поймав рюкзак, Флетч начал складывать в него черепа. Хёрст вернулся к стене и принялся вытаскивать из нее кости, яростно работая ломом.

Энни еще сильнее вцепилась в мою руку.

– Эбби-Глазки здесь не нравится.

– Скажи Эбби-Глазки, что все в порядке. Мы скоро уйдем.

Я почувствовал, как она дрожит.

– Эбби-Глазки говорит, что не в порядке. Она говорит, что это тени. Тени движутся. – Энни резко обернулась. – Что это за шум?

Теперь щелканье и царапанье стало совершенно отчетливым. Оно доносилось отовсюду. И это были не крысы и не летучие мыши. И те и другие были слишком большими и тяжелыми, чтобы издавать подобный звук. Его издавало что-то хрупкое, но при этом суетливое и очень многочисленное. Масса хрупких панцирей и беспокойных ножек.

Я понял это за мгновение до того, как все произошло. Насекомые, подумал я. Насекомые.

Хёрст сунул лом в углубление в камне, дробя особо упрямый кусок кости.

– Попалась!

И тут стена взорвалась массой блестящих черных телец.

– Твою мать!!!

Жуки хлынули сверкающей волной, напоминая ожившую нефть. Их было бесчисленное количество. Целый рой вырвался из дыры в стене, устремившись на пол. Некоторые перепрыгивали с лома Хёрсту на руки. Бросив лом, он начал стряхивать их с себя, словно исполняя какой-то безумный танец.

С другой стороны пещеры донесся вопль Флетча. Череп, который он держал в руке, стал разворачиваться. Из его глазниц и раскрытого рта тоже хлынули жуки. Лежавшие на земле черепа тоже начали двигаться, подхваченные миллионами крошечных членистых ножек.

Отшвырнув череп в сторону, Флетч вскочил на ноги и в спешке уронил фонарь. Ударившись о землю, он погас, и половина пещеры погрузилась во тьму.

Мэри истерично завизжала:

– Я ничего не вижу! Черт, черт, черт! Они ползут по мне! Помогите! Помогите!

Мне самому хотелось кричать, но я должен был думать об Энни. Она прижималась ко мне, не в силах издать ни звука от охватившего ее ужаса. Обвив ее руками и поцеловав в волосы, я прошептал:

– Все в порядке. Это всего лишь жуки. Мы выберемся отсюда.

Я осторожно вел Энни обратно к лестнице, где Крис все так же стоял, бестолково держа в руке фонарь, освещавший лишь небольшой клочок бурлящего пола пещеры. Жуки лопались и хрустели у нас под ногами, словно издавая предсмертные хлопки. Я был рад, что надел тяжелые ботинки и заправил в них джинсы, хотя их кожа больно врезалась в мою травмированную распухшую лодыжку. Энни поскуливала, подобно испуганному зверенышу.

Мы уже почти достигли лестницы, когда из темноты к нам ринулась фигура. Хёрст. В свете шахтерского фонаря его лицо выглядело землистым и мокрым от пота. Он был в панике. И это напугало меня больше, чем что бы то ни было.

– Дай мне свою каску.

Он потянулся за ней, толкнув меня к стене. Я выпустил руку Энни.

– Отвали!

– Дай мне фонарь.

Он еще раз с силой толкнул меня, и моя голова ударилась о камень. Мой череп словно звякнул внутри каски. А еще я услышал, как что-то треснуло. Свет колыхнулся, мигнул и погас. Нас окутала сырая тьма.

– Ты гребаный идиот! – Я оттолкнул Хёрста прочь. Мое горло сжало от отчаяния. Нам нужно было выбираться отсюда. Сейчас же! – Энни?

– Джоуи? – Ее голос был полон едва сдерживаемых рыданий, но она по-прежнему старалась быть храброй. – Я тебя не вижу.

Я захромал в направлении ее голоса.

– Я здесь. Включи свой фонарик.

– Не могу. Я его потеряла.

– Все в порядке… – Я вытянул руку, и мои пальцы коснулись ее.

– Не-е-е-е-ет! – раздался из темноты крик Мэри.

Я почувствовал, как что-то со свистом пролетело мимо моего лица. Я бросился на пол, с силой ударившись локтем о землю. Каска слетела с моей головы, и руку пронзила боль, однако у меня не было времени сконцентрироваться на этом, потому что в тот самый момент я услышал еще один крик. Пронзительный, мучительный, ужасный.

– Энни?!!

Я карабкался по земле, пробираясь между жесткими панцирями и семенящими ножками. Наконец мои пальцы нащупали металл. Фонарик Энни. Я схватил его и понял, что батарейка свисает сзади. Я впихнул ее обратно, нажал на выключатель и начал водить лучом вокруг себя.

Мой разум погрузился в невесомость. Сердце, казалось, одновременно сжималось, набухало и разбивалось на тысячу осколков. Энни лежала на земле бесформенным маленьким холмиком, все так же сжимая в руках Эбби-Глазки. Пижамные штаны задрались, обнажив грязные ножки. Ее лицо и волосы были заляпаны чем-то темным, красным и липким.

Я подполз к своей сестре и неуклюже обвил ее руками. Энни казалась невероятно костлявой и пахла шампунем, а еще чипсами с сыром и луком. Роившиеся вокруг нас жуки постепенно начали отступать, рассеиваясь и словно вновь становясь частью стен. Они сделали свое дело.

– Это была случайность…

Я поднял фонарь. Хёрст стоял всего в метре от нас. Мэри сжимала его руку. У ног Хёрста валялся лом. Я вспомнил свист у своего лица и вновь посмотрел на Энни. Из ее головы сочилась кровь.

– Что ты, на хрен, натворил?

От ярости у меня в горле кипела желчь. Я хотел броситься на Хёрста и колотить его голову о камень до тех пор, пока от нее не останутся лишь осколки костей да кровавые ошметки. Я хотел схватить лом и всадить его ему в живот.

Но что-то меня остановило. Энни. Мою лодыжку все еще дергало. Взобраться по ступеням в одиночку будет непросто. Особенно с Энни на руках. Я даже не был уверен, что смогу ее поднять. Мне необходима была помощь Хёрста и остальных.

– Дай мне что-нибудь, чтобы перевязать ей голову.

Хёрст неуклюже сорвал галстук, который ранее повязал себе на голову, и бросил его мне. Его лицо было бескровным и каким-то обмякшим. Словно он очнулся от дурного сна и понял, что это был не сон.

– Я не хотел…

Не хотел причинить вреда Энни. Ты просто хотел причинить его мне. Но в тот момент я не мог об этом думать. Я прижал галстук к ране на голове Энни и почувствовал под своими пальцами углубление. Плохо. Плохо.

– Она мертва? – спросил Флетч.

«Нет, – подумал я. – Нет, нет, нет! Только не моя сестра. Только не Энни».

– Вы должны вызвать скорую.

– Но… что мы им скажем?

– Да какая разница?

Галстук в моей руке уже насквозь пропитался кровью. Я отшвырнул его в сторону.

– Флетч прав, – пробормотал Хёрст. – Нам нужна история. В смысле, они начнут обо всем расспрашивать…

– История? – Я чуть не съел его взглядом. – Ты офигел?

Уголком глаза я заметил, как Крис двинулся. Он нагнулся и, подобрав что-то с земли, отступил обратно во тьму.

– Говорите им что хотите, – произнес я в отчаянии. – Просто приведите помощь. Немедленно!

– Какой смысл, если она мертва? – снова вмешался Флетч. Гребаный Флетч. – Я не слышу ее дыхания. Взгляни на нее. Взгляни в ее глаза.

Я не хотел этого делать. Потому что уже все понял сам. Она просто без сознания, говорил я себе. Просто без сознания. Тогда почему у нее не закатились глаза? Почему ее тело уже начинало холодеть?

Хёрст провел рукой по своим волосам. Он думал. И это было плохо. Ведь если он начинал думать, размышлять о том, как спасти свою шкуру, это означало, что мы по-настоящему влипли.

– Они будут задавать вопросы. Полиция.

– Прошу, – взмолился я. – Она же моя младшая сестренка.

– Стив. – Мэри коснулась его руки.

Я почти забыл, что она тоже была здесь.

Хёрст взглянул на нее и, словно прочитав ее мысли, кивнул:

– Ладно. Пошли.

Я посмотрел на Мэри, желая глазами выразить ей свою благодарность, однако она избегала встречаться со мной взглядом. Она по-прежнему выглядела бледной и больной. Они все побрели к лестнице. Никто не захотел остаться со мной, даже Крис. Но мне было все равно. Я сам не хотел, чтобы кто-то остался. Только я и Энни. Только мы вдвоем в целом мире. Как это было всегда.

У самых ступеней Хёрст остановился. Казалось, он собирался что-то сказать. И если бы он этот сделал, то, полагаю, я ринулся бы к нему и вырвал бы его сердце голыми руками. Но он промолчал. Молча развернувшись, Хёрст исчез во тьме.

Я так и стоял на коленях на холодной земле, баюкая обмякшее тело Энни. Я прислонил фонарик к камню, подобно направленному в небо прожектору. Вокруг валялись мертвые раздавленные жуки. До меня все еще доносился звук копошения их собратьев в стенах, но я старался об этом не думать. Старался не слышать удаляющихся шагов остальных. И не прислушиваться к тому, чего не хватало.

Она не дышит.

Они шли слишком медленно. «Быстрее, – думал я. – Идите быстрее». Через некоторое время звук их нетвердых шагов стал тише. Они уже должны быть у выхода, подумал я. Наверняка. Оттуда они быстро доберутся до деревни, до дома, до телефонной будки. И позвонят 999. Больница располагалась в добрых двадцати милях, однако скорая будет ехать с мигалками и сиреной, а если они будут знать, что помощь нужна ребенку, если…

Послышался звук, напоминавший скорее эхо. Далекий, однако все же достаточно громкий, чтобы его можно было различить. Бряц! Словно бы упало что-то тяжелое. Бряц! Или словно закрылась металлическая дверь. Бряц! Или люк.

Бряц!

Я вглядывался во тьму.

– Нет, – прошептал я.

Они не могут. Не станут. Даже Хёрст. Правда ведь?

Бряц!

Никто об этом не скажет. Нам нужна история. Они будут задавать вопросы.

Бряц!

А кто узнает? Кто нас найдет? Кто скажет?

Я пытался мыслить здраво. Я мог ошибаться. Возможно, они закрыли люк просто для того, чтобы нам было безопаснее. Или чтобы в него никто не свалился. Я пытался. Я очень старался себя в этом убедить, но в ответ лишь слышал тяжелый металлический звук.

Бряц!

В тот момент я понял то, чего не должен понимать ни один пятнадцатилетний. Понял кое-что о человеческой природе. Об инстинкте самосохранения. Об отчаянии. Во мне волной поднялась паника. Горло сдавило так, что стало трудно дышать. Я сильнее сжал сестру, качая ее взад-вперед.

Энни, Энни, Энни.

Бряц!

И тут я услышал и другой звук. Щелкающий, царапающий. Жуки. Они вновь выползали из стен. Возвращались за нами.

Эта мысль, которая молниеносно пронеслась в моей голове, вырвала меня из оцепенения.

Мы не можем здесь оставаться. Не можем ждать помощи, которая, возможно, так никогда и не придет.

Нам нужно уходить. Убираться отсюда.

Я мягко положил Энни на землю и заставил себя подняться. Я постарался переместить весь свой вес на левую ногу, однако мне едва удалось это сделать. Нагнувшись, я подхватил Энни под мышки и понял, что мне нечем держать фонарь. Меня бросило в дрожь. Жуки продолжали царапаться. Схватив фонарь, я зажал его в зубах. Затем я вновь поднял Энни и, пошатываясь, спиной двинулся по ступеням, опираясь о стену и волоча ее обмякшее тело. Ее толстовка все время задиралась, и грубые каменные ступени царапали ее нежную кожу. Я все время останавливался, поправляя толстовку. Это было глупо. Пустая трата времени.

Я с трудом поднял Энни еще на три ступени. Мою лодыжку пронзала резкая боль. Голова кружилась. Я остановился, пытаясь отдышаться и перехватить сестру покрепче. Затем сделал еще один шаг назад. Под каблуком хрустнул камешек. Я поскользнулся и вновь утратил точку опоры. Я падал. Опять. Поняв, что свое падение мне уже не остановить, я лишь покрепче вцепился в Энни. Я с хрустом ударился затылком о ступеньку позади себя. Перед глазами все поплыло, и я провалился во тьму.

В этот раз все было по-другому. Тьма. Она была глубже. Холоднее. Я чувствовал, как она перемещалась вокруг и внутри меня. Заползала мне под кожу, переполняла мое горло, проникая прямо в…

Мои глаза широко распахнулись. Хлопая себя по голове и лицу, я едва осознавал, что звук удаляется. Шепчущая волна блестящих панцирей вновь отступала в каменные стены пещеры. Фонарь лежал рядом со мной, испуская слабый мертвенный свет. Заряд батареек практически иссяк. Сколько я так пролежал? Секунды? Минуты? Дольше? Я неуклюже распластался на предпоследней ступени, и мое тело казалось странно легким. На него больше не давила ноша.

Энни.

Она больше не лежала на мне. Я сел. Ее не было ни рядом, ни поблизости, ни у подножия лестницы. Что за…

Схватив фонарик, я поднялся на ноги. Лодыжка по-прежнему болела, однако уже не так сильно. Возможно, она просто онемела или же я привык к боли. А вот затылок ныл. Я потрогал его. Мягкая шишка. Впрочем, размышлять об этом времени не было.

Энни.

Я осторожно спустился обратно в пещеру. Кости и черепа все так же были разбросаны по земле. Отлетевшие от них осколки хрустели у меня под ногами.

– Энни?

Ответом было лишь эхо моего собственного голоса. Лишь эхо. «Никого здесь нету, кроме нас, цыпляток, – послышалось мне в его отзвуках. – Никого здесь нету, кроме нас, вообще».

Невозможно. И все же, если ее здесь не было, оставалось лишь одно логическое объяснение: она должна была выбраться на поверхность.

Я постарался вспомнить произошедшее. Самого момента удара я не видел. Да, было много крови и она потеряла сознание, но при ударах по голове всегда бывает много крови, правда ведь? Я где-то об этом читал. Даже при небольшом рассечении она будет литься ручьем. Возможно, Энни досталось не так сильно, как я думал.

Да? А как насчет того, что она была холодной? Как насчет того, что она не дышала?

Ошибка. Мой разум делал из мухи слона. Мы все чуть не обделались от страха. Было темно. Я запаниковал и среагировал слишком остро. И было ведь что-то еще, не так ли? Я вновь огляделся вокруг. Эбби-Глазки. Я нигде не видел Эбби-Глазки. Я оставил куклу внизу, но теперь она пропала. Должно быть, Энни взяла ее с собой.

В последний раз обведя взглядом пещеру, я зашагал к ступеням. В этот раз я поднимался по ним быстрее, подгоняемый надеждой и отчаянием. Протиснувшись сквозь узкий проход в стене и быстро осмотрев маленькую пещерку, я понял, что она тоже была пуста. Фонарь то и дело мигал. Возможно, заряда батареек хватит, чтобы добраться до дома, а возможно, и нет.

Дом. Могла ли Энни уже быть там?

От нашего дома до старой шахты было меньше десяти минут пешком. Если Энни удалось добраться сюда, то, возможно, она смогла и вернуться? Возможно, как раз в эту минуту она обо всем рассказывала отцу и меня теперь дома ждала хорошая порка? В тот момент я был бы этому только рад.

Я с трудом взобрался по металлической лестнице. Люк был приоткрыт (так что, наверное, насчет него я тоже ошибся). Он не был распахнут, однако щель была достаточно широкой, чтобы Энни смогла в нее пролезть. Она оказалась достаточно широкой даже для меня. Я вылез и стоял, вдыхая холодный, свежий ночной воздух. Воздух жалил мое горло. Меня слегка шатало, а перед глазами все расплывалось. Согнувшись, я уперся руками в колени. Мне нужно собраться. Нужно добраться до дома.

Преодолев отвалы породы, я проскользнул через дыру в заборе. Когда я дошел до середины улицы, фонарь наконец погас. Ерунда! На улице горели фонари, да и сквозь затянутые занавесками окна некоторых домов лился свет. Сколько сейчас времени? Как долго мы пробыли внизу?

Поспешив по переулку, тянувшемуся позади нашего дома, я прошмыгнул в калитку. Посреди двора я остановился – на мне по-прежнему были надеты куртка и ботинки отца. Вот черт! Я быстро сбросил их и швырнул в сарай, после чего захромал в дырявых носках к задней двери. Повернув ее ручку, я понял, что дверь не заперта. Отец обычно возвращался слишком пьяным, чтобы помнить о таких вещах.

На кухне я вновь остановился. Из гостиной лился свет. Телевизор. Перед ним в кресле храпел отец. У его ног на полу стояло несколько банок из-под лагера.

На цыпочках я прокрался к лестнице и, вцепившись в перила, затащил свое обессиленное тело наверх. Я чувствовал себя измотанным и совершенно разбитым. Но я должен был увидеть Энни. Убедиться, что она добралась до дома. Я тихонько приоткрыл ее дверь.

Меня словно накрыло волной облегчения.

В отблесках лившегося из гостиной света я увидел что-то маленькое, размером с Энни, свернувшееся под пуховым одеялом с нарисованным на нем игрушечным пони. Из-под одеяла высовывалась копна темных волос.

Она была там. Ей удалось добраться до дома. Все было в порядке.

В то мгновение я почти готов был поверить, что произошедшее было лишь кошмарным сном.

Я начал закрывать дверь…

И замер.

Задумался ли я тогда хоть на секунду, почему Энни сразу отправилась в постель, даже не попытавшись разбудить отца и привести мне помощь? Почему я даже на миг не подумал о том, чтобы зайти к ней в комнату и проверить, что с ней все в порядке? В конце концов, у нее на голове была рана. Нужно было разбудить ее и проверить, что она в сознании, что понимает, где находится.

Именно так и нужно было тогда поступить. Нужно было.

Но я этого не сделал.

Закрыв дверь, я нетвердой походкой направился в свою комнату. Стянув с себя грязную одежду, я швырнул ее в корзину для белья. Все будет в порядке, сказал я себе. Мы со всем разберемся утром. Придумаем историю о произошедшем этой ночью. Я скажу Хёрсту, что больше не хочу быть членом его банды, и буду больше времени проводить с Энни. Я искуплю свою вину перед ней. Честно-честно.

Я рухнул на кровать. Что-то, подобное серому мотыльку, промчалось в моем сознании. Что-то, касавшееся Энни, лежавшей в своей постельке. Чего-то не хватало. Чего-то важного. Но мысль об этом исчезла до того, как я успел за нее ухватиться. Рассыпалась прахом. Натянув пуховое одеяло до подбородка, я закрыл глаза…

29

– А утром она исчезла?

– Она и не возвращалась. На кровати под одеялом лежала лишь куча игрушек. Волосы принадлежали кукле. – Я покачал головой. – Куча гребаных игрушек. Я должен был это увидеть. Должен был проверить.

– Судя по вашему рассказу, у вас у самого было сотрясение мозга. Вы не могли мыслить ясно.

Но я должен был заметить, чего не хватало. Эбби-Глазки. На кровати не было Эбби-Глазки. Энни никогда бы не оставила ее там, внизу. Она принесла бы ее обратно.

– Что случилось потом? – спросила мисс Грейсон.

– Вызвали полицию. Отправили поисковые группы. Я пытался сказать им. Пытался объяснить, что Энни иногда увязывалась за мной, когда я ходил к шахте. Что они должны искать там.

– Но вы не рассказали им о произошедшем?

– Я хотел. Но к тому моменту Хёрст уже сказал полиции, что тем вечером мы все торчали у него дома. И его отец подтвердил его слова. Мне бы никто не поверил, ведь это было бы мое слово против его.

Мисс Грейсон кивнула, и я подумал: она знает. Знает, что я лжец и трус.

– Вы не возвращались, чтобы найти ее?

– Я и близко бы туда не подобрался, ведь полиция не разрешила мне присоединиться к поисковым группам. Так что я лишь продолжал думать, что они найдут люк. Что найдут ее. Они должны были найти.

– Иногда некоторые места, как и некоторые люди, должны хотеть, чтобы их нашли.

Мне бы очень хотелось отмахнуться от этой ее мысли как от безумной. Но я знал, что она права. Крис не находил люк. Это люк нашел его. И если бы он не хотел нас впускать внутрь, мы бы никогда не нашли его вновь.

– Я собирался признаться, – сказал я. – Собирался пойти в полицейский участок и рассказать им обо всем.

– И что же вас остановило?

– Она вернулась.

И с тех пор все они жили долго и счастливо.

Вот только этого не было. Моя младшая сестра вернулась. Она сидела в полицейском участке, раскачивая ножками. Укутанная в огромное одеяло, она крепко сжимала Эбби-Глазки и улыбалась мне.

И именно тогда я понял. Понял, что именно было не так. Не так в самом худшем, самом ужасном смысле.

Голова Энни. Куда исчезла рана? А кровь? Я видел лишь маленький красный шрамик у нее на лбу и не мог оторвать от него взгляда. Мог ли он зажить так быстро? Мог ли я ошибиться? Посчитать, что удар был намного сильнее, чем на самом деле? Я не знал. Не знал больше ровным счетом ничего.

– Джо?

– Что-то случилось с моей сестрой, – произнес я медленно. – Я не могу этого объяснить. Знаю лишь, что, вернувшись, она уже была не такой, как раньше. Не была моей Энни.

– Понимаю.

– Нет, не понимаете. Никто не понимает. И я потратил двадцать пять лет, стараясь забыть об этом. – Я сердито на нее взглянул. – Вы сказали, что знаете, что произошло с моей сестрой. Ничего вы не знаете.

Она встретила мой взгляд. Выражение ее глаз было холодным и оценивающим. Затем мисс Грейсон встала и подошла к бюро. Выдвинув один из ящиков, она извлекла оттуда бутылку хереса и два бокала.

Наполнив бокалы до краев, она вручила один из них мне, а затем вновь села в свое кресло, сжав в руках другой. Я не большой любитель хереса, однако я сделал глоток. Большой.

– У меня тоже была сестра, – сказала мисс Грейсон.

– Я не знал…

– Она родилась мертвой. Мне довелось ее увидеть. Она выглядела так, словно спала. Вот только она, разумеется, не дышала и не издавала никаких звуков. Я помню, как деревенская повитуха – пожилая женщина – завернула ее в пеленки и дала в руки моей матери. А затем сказала нечто, что было мне тогда непонятно: «Так быть не должно. Я знаю место, куда ты можешь ее отнести. Ты сможешь вернуть свою малышку».

Мне хотелось сделать едкое замечание. Сказать что-нибудь, что было бы лаконичным и детским одновременно. Сказать, что она была ребенком и неправильно поняла сказанное. Что воспоминания со временем искажаются, становясь подобными воску, из которого наш разум способен вылепить что угодно.

Но я понял, что не могу этого сделать. Меня вновь обдало ледяным ветром. Где-то распахнулось окно.

– Что сделала ваша мать?

– Сказала женщине убираться. И никогда больше не говорить о таких вещах.

– Вы когда-нибудь спрашивали ее об этом?

– Мои родители никогда не говорили о сестре. Впрочем, мало кто из нас говорит о смерти, не правда ли? Это темная тайна. И все же в каком-то смысле смерть – это самая важная часть жизни. Без нее наше существование было бы немыслимым.

Я залпом допил херес.

– Почему вы хотели, чтобы я вернулся?

– Для того чтобы вы не дали истории повториться.

– Это невозможно. История всегда повторяется. Нам нравится притворяться, что мы учимся на своих ошибках, но на самом деле это не так. Мы всегда думаем, что в этот раз все будет по-другому. Но все происходит так же, как и всегда.

– Если бы вы и правда так думали, то вас бы здесь не было.

Я коротко, отрывисто засмеялся.

– Я сейчас и представления не имею, во что верю или зачем здесь нахожусь.

– Тогда позвольте мне помочь вам. Я полагаю, что Джереми Хёрст нашел другой вход в обнаруженную вами пещеру. Он не раз водил туда детей. Я думаю, он отвел туда Бена и с тем что-то случилось, как случилось с вашей сестрой.

– И мне жаль, что это произошло, ясно? Жаль Бена. И жаль Джулию. Но я не знаю, чего вы ждете от меня…

– Это касается не только Бена и Джулии.

– Тогда кого оно, к чертям, касается?

– Стивена Хёрста.

Мои челюсти инстинктивно сжались.

– А он-то к этому всему какое имеет отношение?

– Он препятствует реализации проекта обустройства сельского парка уже много месяцев. Тормозит работы разработчиков, имеющих доступ к земле.

– Я думал, он хочет возвести там дома.

– Он хочет, чтобы так думали люди. А я думаю, что он утаивает то, что скрыто под землей.

– Зачем?

– Мэри очень больна.

– Рак. Я знаю.

– Рак в терминальной стадии. Ей осталось несколько месяцев, а возможно, что и недель. Она умирает.

Я вспомнил ту волну ужаса, которую ощутил в пабе.

«Мэри не умрет. Я не позволю этому случиться».

– Нет, – я покачал головой. – Даже Хёрст не настолько безумен.

– Но он в отчаянии. А отчаявшиеся люди готовы на все. Они ищут чуда. – Наклонившись вперед, мисс Грейсон положила свою прохладную сухую руку на мою. – Разумеется, они редко его находят. Теперь понимаете, почему я хотела, чтобы вы вернулись?

Я начинаю понимать, и это понимание выедает глубокую холодную пустоту у меня внутри.

– Он хочет спасти ее, – произнес я.

– А я считаю, что вы – единственный человек, способный его остановить.

30

Я сидел на диване, глядя на стоявший передо мной на кофейном столике бокал бурбона. Рядом с бокалом лежала колода карт. Я все еще ни к чему не прикоснулся. Огонь в печке не горел, и комната была погружена во тьму. На мне по-прежнему было пальто. Было холодно, впрочем, как и всегда.

В слабом свете луны, лившемся сквозь кухонное окно, я видел сидевшую напротив меня в кресле Эбби-Глазки. Она смотрела на меня взглядом, который теперь стал еще более кошмарным.

Но Эбби-Глазки не была моей единственной компанией. Я чувствовал, что они совсем близко. Нет, не ставшие уже привычными щелкающие, царапающие звуки. Другие спутники. Безмолвные, но неусыпно на меня глядевшие. Я взял колоду и впервые за долгое время начал ее тасовать.

– Это не моя проблема, ясно?

Будто выплюнув эти слова в темноту, я стал ждать, когда она бросит мне вызов. Темнота молчала, однако я ощущал на себе ее взгляд, полный бездонного мрака.

– Я уже пытался это остановить. Не сработало.

Тьма ощетинилась, словно я произнес что-то, что ее разозлило. Щелканье усилилось. Я сдал карты четырем невидимым игрокам, а затем залпом опорожнил бокал. Для храбрости. Дурацкое выражение. Сколько ни пей, настоящей храбрости это тебе все равно не прибавит.

– Я ничего Хёрсту не должен. Поэтому пускай делает что хочет. Будет ему наука. Мне все равно.

«Вот только это не так, – пожурила меня темнота, как родитель капризного ребенка. – Не правда ли, Джо? Дело ведь не в Хёрсте. Дело в Мэри. В девушке, к которой у тебя когда-то были чувства. В умирающей женщине, которая заслуживает хоть какого-то покоя. В мире есть вещи, которые хуже смерти. Иногда в него возвращается совсем не то, что его покинуло. И ты – единственный человек, который может это остановить».

Уставившись в темноту, я старался заставить ее отвести глаза. Вот только взгляд темноты всегда тверд. Она не моргает. Казалось, она подползла ближе, прижавшись ко мне, как нежеланная любовница. И теперь я видел, что в складках ее одеяния кроется что-то еще. Фигуры, тени среди теней. Мертвые никогда по-настоящему не покидают нас. Они хоронятся внутри нас. Они предстают в каждом нашем поступке. В наших снах и наших кошмарах. Мертвые – это часть нас. И, возможно, часть чего-то еще. Этого места. Этой земли.

Но что, если земля прогнила насквозь? Что, если растения, проросшие из посаженных тобой семян, полны яда? Я подумал о том, что нельзя дважды слепить одного и того же снеговика, о том, что видео на кассетах, которые записывал приятель отца, всегда были размытыми и нечеткими. Есть вещи – прекрасные, совершенные вещи, – которые нельзя воссоздать, не разрушив их.

Послышалось движение. Дверь заскрипела, и из прихожей донеслись тихие шаги. Впрочем, я был к этому готов.

– Чего тебе от меня нужно? – спросил я. – Что я должен сделать?

– Ну, для начала ты мог бы включить лампу, етить ее в пень.

Подскочив, я резко развернулся, и в то же мгновение комнату залил свет.

– Господи Иисусе!

Я заслонил глаза ладонью подобно вампиру, застигнутому испепеляющими рассветными лучами.

Щурясь сквозь пальцы, я увидел Брендана, стоявшего у двери в комнату. В своей армейской куртке, мешковатом джемпере, вельветовых брюках и поношенных зеленых кедах он выглядел просто ослепительно. На плече у него висел портплед.

Волосы Брендана были, как обычно, спутанными, а борода – все такой же нечесаной. Он разглядывал меня с озадаченным выражением.

– Ты что, к едрене фене, тут устроил? Сидишь в темноте, разговариваешь сам с собой.

Я все так же глупо смотрел на него. Выйдя из ступора, я покачал головой:

– Я что, единственный в мире человек, который до сих пор стучится в дверь?

Брендан готовит ужасный кофе. К тому же я не привык пить кофе после полуночи. Однако я был слишком уставшим, измотанным и сбитым с толку, чтобы с ним спорить.

Вернувшись из кухни с двумя кружками, он со стуком поставил их передо мной и начал оглядываться в поисках чего-то, на что можно было бы сесть.

– Мне нравится, как ты здесь все обустроил.

– Я называю это деконструкцией.

– А я называю это «что-то с чем-то».

Я кивнул в сторону кресла.

– Присаживайся. Эбби-Глазки будет рада компании.

Брендан оглядел куклу.

– Наверное, это прозвучит банально, но сидеть здесь и беседовать с одноглазой куклой – это, черт возьми, еще более стремно, чем беседовать с самим собой.

Вытащив куклу из кресла, Брендан усадил ее на пол. Его заметно передернуло. Опустившись в кресло, он сжал кружку в руках. Я посмотрел на портплед, который теперь лежал у его ног.

– Я ждал курьера, а не личной доставки.

– Да. В общем, я посчитал, что бензин обойдется дешевле.

– У тебя ведь нет машины.

– Я одолжил ее у сестры.

– А как ты решил вопрос с работой?

– Я могу не появляться там пару дней. И я рад, что надумал поступить именно так. Потому что выглядишь ты дерьмово, дружище. Сельский воздух явно не идет тебе на пользу.

Я потер глаза.

– Что ж, мне недолго осталось им дышать.

Так или иначе.

– Твой план приближается к своему осуществлению?

– Вроде того.

– Это потому ты вытащил колоду игральных карт?

Я взглянул на карты, которые раздал невидимым игрокам.

– Просто убивал время.

– Ты ведь не собираешься таким образом вернуть свои деньги обратно?

– Нет. Разумеется нет.

– Вот уж спасибо, етить его в пень. Не пойми меня неправильно, но картежник из тебя хреновый.

– А ты не мог сказать мне об этом до того, как мою ногу раздробили в щепки?

– Ты должен был сам хотеть это услышать. – Он взглянул на портплед. – Полагаю, не нужно быть Шерлоком, чтобы понять, что твои планы как-то связаны с содержимым этого чехла?

– Браво, мой дорогой Ватсон.

– Ну так?

Я поднял бровь. Во всяком случае, попытался. Этой ночью малейшее движение давалось мне с усилием.

– Кое-кто заплатит мне кучу денег, чтобы я не отнес это в полицию. – Наклонившись вперед, я поднял портплед и положил его на кофейный столик. – Ты заглядывал внутрь?

– Я предположил, что если бы ты хотел, чтобы я знал о содержимом чехла, то ты сам бы мне это показал.

Расстегнув молнию, я осторожно извлек из сумки громоздкий предмет, завернутый в старую фуфайку. Я развернул фуфайку, и нашим взглядам предстали два предмета, аккуратно упакованные в прозрачный полиэтиленовый пакет.

Это были лом и темно-синий школьный галстук, в некоторых местах казавшийся почти черным от крови. Крови моей сестры. На нем все еще можно было разобрать вышитое имя: С. Хёрст.

– Это, етить его в пень, еще что такое? – спросил Брендан.

– Расплата.

31

1992

Падение не убивает. Убивает столкновение с землей.

Так говорил мне Крис.

Люди думают, что при падении с большой высоты мозг выключается еще до того, как человек ударится о землю.

Это не так. Возможно, что из-за скорости обработки мозгом информации у человека не хватает времени на то, чтобы осознать реальность падения. Однако мозг от этого не перестает лихорадочно работать все то время, пока тело летит вниз.

До самого момента, когда оно с хрустом врежется в землю.

В день, когда Крис упал с крыши, у меня был урок английской литературы. Он проходил в «блоке» и был последним. Мы читали отрывки из «Скотного двора». Мне никогда не нравилась эта повесть. Я не был поклонником столь тяжеловесного символизма тогда и не являюсь им сейчас.

По моему скромному мнению пятнадцатилетнего подростка, ту же историю можно было рассказать и с персонажами-людьми, не придавая им обличья животных. Я не видел смысла в такой подмене. К тому же мне не нравилось самодовольство автора. Все выглядело так, словно он считал себя очень умным, а остальных – неспособными понять его аллюзий. В то время как читатель, наоборот, все прекрасно понимал, а автор ни в коей мере не выглядел умным. Он напоминал фокусника, продолжавшего считать свой трюк очень хитрым, несмотря на то что зрители его уже давно разгадали.

Впрочем, не все произведения Оруэлла были такими. Роман «1984» был хорош. Он не притворялся. Он был просто грубым, страшным и жестоким.

Но, по правде говоря, во время того урока я мало думал о сюжете книги. Я отвлекся. В предшествующие несколько недель я вообще много отвлекался.

Прошел уже почти месяц с того дня, как вернулась Энни. Всеобщая эйфория и всепоглощающая забота, которые окружали ее сразу после возвращения, успели остыть, однако это все равно должны были быть счастливые дни. Все должно было вернуться на круги своя. Должно было – но не возвращалось. Я теперь даже не мог с уверенностью сказать, чем были эти самые «круги своя».

В первые несколько дней я пытался поговорить с Энни. Выспрашивал у нее о произошедшем той ночью всеми возможными способами. Но Энни лишь смотрела на меня полными непонимания глазами. Время от времени она улыбалась и хихикала безо всякой на то причины. И звук ее смеха, от которого у меня раньше всегда теплело внутри, теперь заставлял мои зубы сжиматься, подобно тому, как это происходит, когда кто-то царапает ногтями по школьной доске.

Мама по-прежнему мало бывала дома. Почти все время она ухаживала за бабушкой, которая «не особо себя чувствовала» после падения. Отец взял отпуск, чтобы приглядывать за Энни, пока она не будет готова вернуться в школу. Во всяком случае, так он говорил. Однако это было неправдой. Однажды вечером я увидел торчавшее из кармана его куртки письмо с надписью «P45». Я знал, что это означало. Он уволился или его выгнали с работы. Так что я лишь затолкал письмо поглубже в карман и не сказал маме ни слова.

Я много о чем не говорил маме. Просто не мог. Не мог, потому что не хотел ее волновать. Не хотел расстраивать. И я боялся, что она попросту мне не поверит.

Я не говорил ей, что боялся возвращаться после школы домой, зная, что отец к тому моменту уже будет пьян, а в доме стоит невыносимый запах. Воняет не просто выпивкой, а кое-чем похуже. Чем-то омерзительно кислым, словно что-то заползло под половицы и сдохло там. Однажды ночью мама даже отправила нас с отцом искать дохлую мышь. Когда мы так ничего и не нашли, мама закатила глаза и сказала: «Уверена, скоро запах пройдет».

Я не говорил ей, что она ошибалась. Что запах исходил не от дохлой мыши. В нашем доме поселилось что-то другое.

Я не говорил ей, что часто по ночам мне не давали спать звуки, доносившиеся из соседней комнаты – комнаты Энни. Иногда это были беспрестанно повторявшиеся слова из песни: «Она спустится с горы, вот увидишь. Она спустится с горы, вот увидишь».

А иногда это были ужасные крики и вопли. Заслышав их, я надевал наушники от плеера или накрывал голову подушкой. Что угодно – лишь бы заглушить эти звуки. Утром я заходил к Энни в комнату, стягивал с кровати пропитанные мочой простыни, запихивал их в стиральную машину и включал ее перед уходом в школу. Вероятно, мама думала, что я стараюсь помочь отцу. И, честно говоря, если бы я не занимался стиркой, ею бы никто не занимался. Однако настоящая причина была не в этом.

Я делал это, потому что считал себя виновным в произошедшем. Такова была моя карма. Мое покаяние. Кара за то, что я сделал. Или не сделал. Я не спас ее.

Я никому не говорил, что иногда мне приходилось менять и свои простыни. Что я вздрагивал от каждого скрипа, ведь, обернувшись, я мог увидеть Энни, стоявшую у меня за спиной с Эбби-Глазки в руках. Она ничего не говорила, лишь улыбалась, глядя на меня глазами, которые были слишком тусклыми и старыми для восьмилетней девочки.

Я не хотел признаваться даже самому себе, что иногда меня до смерти пугала моя собственная младшая сестра.

Прозвенел звонок. Я сунул свои книжки в сумку и отодвинул стул. Место рядом со мной пустовало. Раньше его занимал Крис. Однако теперь он предпочитал сидеть в одиночестве, за свободной партой в конце класса.

И я был этому рад. И не просто потому, что не хотел с ним разговаривать или выслушивать его извинения за то, что они натворили той ночью. С Крисом что-то происходило. Он стал еще неопрятнее, чем раньше. Его заикание теперь стало еще более заметным. Он постоянно что-то напевал и бормотал себе под нос. Иногда Крис останавливался и начинал маниакально тереть свои руки, словно пытаясь счистить с них невидимую грязь. Или стряхнуть насекомых.

Обычно Крис спешил покинуть класс первым. Это позволяло ему избежать дразнилок, подножек и тычков. Теперь, когда он (как и я) больше не общался с Хёрстом, он лишился прикрывавшего его невидимого щита.

Я за него не вступался. У меня своих проблем хватало. Своих забот. Поэтому, когда в тот день, спеша по лестнице, я увидел, что он неуклюже увязался за мной, я разозлился:

– Чего тебе?

– М-мне н-н-нужно т-т-т-тебе к-к-кое-что п-п-показать.

Его дыхание было затхлым, словно он не почистил зубы. От рубашки несло немытым телом.

– Что?

– Н-н-не могу г-г-говорить здесь.

– Почему?

– С-с-слишком много л-л-людей.

Мы спустились на первый этаж. Я толкнул дверь, которая вела в школьный двор. Нас окружила толпа других учеников. Обычные толчея и суматоха после уроков. Крис покраснел. Я видел, что он пытается выдавить из себя слова. Мне невольно стало его жаль.

– Просто постарайся дышать, ладно?

Он кивнул и сделал несколько глубоких вдохов. Я ждал.

– К-кладбище. В-в-в-встретимся там. Шесть вечера. Важно.

Я хотел отказаться под каким-нибудь предлогом, однако мне все равно нечего было делать. Какая у меня была альтернатива? Убедиться, что отец не устроил в доме пожар, заснув с сигаретой? Что моя сестра по-прежнему далека от меня? Что она по-прежнему не Энни?

– Ладно, – вздохнул я. – Надеюсь, оно того стоит.

Крис кивнул, втянул голову в плечи, словно пытаясь укрыться от дождя, и поспешил за угол.

Я поправил висевшую у меня на плече сумку. Сзади послышался смех. Я оглянулся. В дверях блока английских классов возник Хёрст; Флетч следовал за ним подобно грязной тени. Оглядевшись, Хёрст ухмыльнулся и что-то ему прошептал. Оба сдавленно захихикали.

Сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, я заставил себя отвернуться. Я лишь наживу себе лишние проблемы. Мама расстроится, а отец меня выпорет. Хёрст победит. Опять. Так в чем смысл? Опустив голову, я решительно зашагал к воротам.

Сразу домой я не пошел. Я теперь никогда так не делал. Я бродил по улицам, ел жареную картошку на автобусной остановке, шатался по детской площадке (если там не было Хёрста и Флетча) – словом, всячески оттягивал тот момент, когда, открыв дверь, мне придется вновь почувствовать затхлый запах дома и, ступив в опостылевшую темноту, ощутить, как меня окутывает ползучий холод…

Сегодня у меня в кармане было всего несколько пенсов. На картошку или сладости не хватило бы, так что я побрел по главной улице, пиная пустую пластиковую бутылку. Проходя мимо небольшого газона, посреди которого стояла медная статуя шахтера, я заметил на обычно пустовавшей скамейке рядом с ней одинокую фигуру в слишком большой армейской куртке. Склонив голову, на скамейке сидела Мэри, и темные волосы падали ей на лицо.

Мы не говорили с ней с той самой ночи в шахте. По правде сказать, я даже не был уверен, что она как следует помнит случившееся. Хотелось бы мне, чтобы это изменило мое мнение о ней, низвергнув Мэри с того пьедестала, на который я ее возвел. Однако это было не так. Она по-прежнему вызывала у меня отклик в сердце, и не только в нем.

Подойдя к ней, я неуклюже встал рядом.

– Ты в порядке?

Она взглянула на меня сквозь спадавшие на глаза волосы:

– Джо?

Шмыгнув, Мэри потерла нос. Я понял, что она плакала. Помешкав какое-то мгновение, я снял сумку с плеча и сел рядом с ней.

– Что случилось?

Покачав головой, Мэри произнесла прерывавшимся от рыданий голосом:

– Я была идиоткой.

– Почему?

– Мне жаль. Из-за произошедшего с твоей сестрой.

– Все в порядке, – сказал я, хотя это и было неправдой.

– Там, внизу, творилось настоящее безумие. В смысле, поверить не могу, что мы подумали, что она, ну, знаешь…

К моему горлу подкатил комок, заставивший меня сглотнуть.

– Знаю.

Она вновь покачала головой:

– Ты даже не представляешь, как я хотела поговорить с тобой. Но я боялась.

– Боялась? Чего?

Она смущенно прикрыла лицо волосами.

– Ничего.

Не похоже, подумал я. Ее голос дрожал. И почему она все время прятала лицо? Внезапно я догадался:

– У тебя что-то с глазом?

– Нет, просто…

Протянув руку, я отвел волосы ей за ухо. Мэри не пыталась меня сдержать. Я увидел, что ее правый глаз был опухшим, а вокруг него красовался синяк.

– Что случилось?

– Мы поссорились. Он не хотел, это случайность.

От злости у меня сжало горло.

– Это сделал Хёрст?

Хёрст был ублюдком, но я никогда не видел, чтобы он поднимал руку на девчонку.

– Просто забудь об этом.

– Он тебя ударил. Ты должна кому-нибудь рассказать.

– Прошу тебя, Джо. Ты не должен ничего говорить. – Она схватила меня за руки. – Пообещай!

Не то чтобы у меня был выбор.

– Ладно. Но ты мне пообещай взамен, что никогда больше не позволишь этому случиться.

– Ладно.

– Из-за чего вы спорили?

– Из-за Криса.

– Криса?

– Стив боится, что он проболтается о шахте. Он ведет себя так странно. Стив говорит, что у Криса есть что-то, что ему не принадлежит, и что с ним нужно разобраться. А я ответила Стиву, что хочу с ним расстаться, и тогда он…

– Ударил тебя?

– Он назвал меня сукой и сказал, что никто не смеет уходить от него.

На ее глазах вновь выступили слезы. Я обнял ее и притянул к себе. Ее волосы щекотали меня. Они пахли лаком и дымом.

– Джо, – прошептала она. – Что нам делать?

– Я с этим разберусь, – сказал я. – Я сегодня встречаюсь с Крисом на кладбище в шесть. Я могу его предупредить.

Она слегка от меня отстранилась.

– Возможно, ты мог бы с ним поговорить. Сказать ему, чтобы он ничего не рассказывал. Надо прекратить всю эту безумную дьявольщину.

– Даже не знаю.

– Ты умеешь разговаривать с людьми.

– Ладно, я попытаюсь.

– Спасибо. – Подавшись вперед, она поцеловала меня в губы, а затем резко вскочила на ноги. – Мне нужно идти.

Шокированный, я кивнул:

– Хочешь пройтись со мной?

– Я не могу. Мама попросила меня сходить в магазин.

– Тогда ладно.

– Увидимся позже.

– Увидимся.

Глядя ей вслед и все еще ощущая на губах ее поцелуй, я думал о том, что бы мне хотелось сделать с Хёрстом.

Вероятно, именно поэтому у меня совершенно вылетело из головы то, что я хотел сказать ей.

Когда я вернулся домой, отец в полубессознательном состоянии сидел перед телевизором. Энни, вероятно, была в своей комнате. Мама оставила в холодильнике несколько готовых обедов. Достав один из них, я сунул его в микроволновку. Я не был голоден, однако заставил себя съесть лазанью. Запив ее колой, я крикнул отцу, что на кухне есть еда, и отправился наверх, чтобы переодеться.

У двери Энни я замер. Я любил иногда стоять там, глядя, как она, не зная, что я за ней наблюдаю, играет со своими куклами Барби и моими старыми солдатиками, говоря за них разными голосами. Теперь же ее дверь всегда была закрыта, и из-за нее доносились совсем другие голоса.

Однако в тот вечер у нее в комнате было тихо. И от этой тишины становилось только хуже. Я колебался. Впрочем, уже пришло время пить чай, и Энни, должно быть, проголодалась. А на то, что отец не забудет ее покормить, я надеяться не мог.

Подняв руку, я постучал в дверь.

– Энни?

Молчание.

– Энни?

Дверь приоткрылась на несколько дюймов. Я толкнул ее сильнее, стараясь не отшатнуться от встретившего меня зловония. Энни стояла у дальней стены комнаты, глядя в окно. Должно быть, она подбежала к двери, открыла ее и отбежала обратно. Однако я не был в этом уверен. Я ни в чем больше не мог быть уверен.

Войдя в спальню, я произнес:

– Я разогрел лазанью.

Энни даже не шелохнулась. Внезапно я понял, что она была в одной лишь старой фуфайке. Ни джинсов, ни трусиков.

Она повернулась, и я покраснел. Энни по-прежнему была всего лишь ребенком, однако я не видел ее голой с младенчества. Словно ощутив мою неловкость, она улыбнулась, и ее улыбка была лукавой и пугающей. Шагнув вперед, она расставила ноги, и на ковер хлынула струя горячей желтой мочи.

Я почувствовал, что меня вот-вот вырвет. Энни начала смеяться. Метнувшись прочь из ее комнаты, я захлопнул за собой дверь и пулей слетел с лестницы. К черту сменную одежду. Единственное, чего мне хотелось, это убраться подальше отсюда, подальше от моей младшей сестры.

Ее смех продолжал преследовать меня и когда я выбежал из дома. Однако теперь он был больше похож на вопли, которые уже наступали мне на пятки.

* * *

Криса на кладбище не было. Открыв калитку, я зашагал по заросшей тропинке. Подумав, что он мог где-то спрятаться – что было бы странно, однако вполне возможно, – я обошел церковь.

Ни слуху ни духу. Вокруг не было ни души. Я вздохнул. Впрочем, чего еще было ожидать? Крис начинал слетать с катушек. На полном серьезе. Хотя, с другой стороны, мне в тот момент тоже казалось, что мой рассудок помутился.

Я не мог выбросить из головы образ Энни. Ее наготу. Струю мочи, лившуюся между ее худенькими ножками. Я не мог вернуться домой. Не сегодня. Возвращение казалось немыслимым.

Возможно, ее нужно еще раз показать врачу. Быть может, удар по голове – а в том, что этот удар был, я даже не сомневался – каким-то образом повредил ей мозг. В смысле, она ведь потеряла память. Не могла вспомнить, где провела эти сорок восемь часов. Возможно, с ней что-то еще было не в порядке. Что-то, что заставляло ее вести себя так странно. Нужно поговорить с мамой. Она могла бы отвезти ее в больницу. Возможно, лечение поможет и ей станет лучше. Возможно, она снова станет прежней Энни.

От этой мысли мне стало легче, пусть я и сомневался, что действительно верил в это. Впрочем, вероятно, именно для этого и существуют церкви. Чтобы давать утешение даже тогда, когда в глубине души ты сам понимаешь, что все это просто ложь.

Сев на стоявшую посреди кладбища расшатанную скамейку, я начал разглядывать покосившиеся серые надгробия. Наклонившись вперед, я уперся локтями в колени и сунул ноги под скамью. И тут я понял, что под ней что-то лежит. Нагнувшись, я вытащил этот предмет. Сумка. Я сразу увидел, что это сумка Криса. Если у нас у всех были сумки с логотипами «Адидаса» или «Пумы», то Крис ходил со старой сумкой неизвестной фирмы, облепленной наклейками «Доктор Кто» и «Звездный путь».

Однако тем вечером с ними соседствовал приклеенный скотчем конверт, на котором было нацарапано мое имя. Оторвав конверт от сумки, я вскрыл его. Внутри был тетрадный листок, покрытый каракулями Криса:

Джо, все, что в этой сумке, – для тебя. Ты поймешь, что делать. Что до всего остального – думаю, оно тебе когда-нибудь понадобится. Не знаю зачем. Просто на всякий случай.

Это все моя вина. Лучше бы я никогда его не находил. Это плохое место. Теперь я это знаю. И ты, возможно, тоже.

Мне жаль. Из-за Энни. Из-за всего.

Я так и сидел, не отрывая взгляда от записки, как будто написанные в ней слова могли сами превратиться во что-то более осмысленное. Что-то, что не звучало бы так безумно. Зачем он оставил ее мне? Почему не пришел сам?

Я расстегнул сумку. Первое, что я увидел, была целая куча фейерверков. Здоровенных. Таких, которые нужно покупать. Если только ты не знаешь, где их можно украсть.

Нахмурившись, я продолжил рыться внутри. Под фейерверками было что-то еще. Что-то более тяжелое, завернутое в прозрачный полиэтиленовый пакет. Я вытащил эту вещь, и мой желудок подпрыгнул. Я сразу понял, что это. Некоторое время я глядел на эту вещь, а затем осторожно положил ее обратно и застегнул сумку.

Дом Криса был на другой стороне деревни. Повесив его сумку себе на плечо, я отправился туда. Мне нужно было поговорить с Крисом. Каким-то шестым чувством я ощущал, что это срочно. У меня в животе происходило нечто странное, щекочущее, словно я уже опоздал куда-то, куда было очень важно прийти вовремя. Я прибавил шагу. Фразы из записки продолжали вертеться у меня голове.

«Это плохое место».

Я прошел мимо скамейки, на которой Мэри поцеловала меня в губы. Что-то, подобно темной тени, скользнуло по краю моего сознания и вновь исчезло.

«Возможно, ты мог бы с ним поговорить».

Я понял, что стою у школьных ворот. Тогда они оставались открытыми до тех пор, пока не закончатся кружки и учителя не разойдутся по домам. До дома Криса быстрее было дойти через территорию школы, проскользнув сквозь дыру в заборе с другой стороны. Если, конечно, тебя не поймает сторож.

Спешно миновав парковку и крыло, в котором располагались научные классы, я направился к «блоку», темным монолитом возвышавшемуся на фоне серебристого неба. Я свернул за угол, и в лицо мне ударил порыв ветра. Он растрепал мои волосы, заставив меня поежиться. Я остановился. Мне показалось, что я что-то слышу. Вместе с ветром до меня донеслись голоса. Со спортивной площадки? Нет. Ближе. Я огляделся. А затем… поднял глаза.

Когда я увидел его, он уже падал. Я слышал, как он со свистом рассекает воздух. Слышал звук глухого удара о землю. Все это длилось лишь мгновение, однако оно казалось бесконечным. Я подумал, успел ли он это почувствовать? То, как с хрустом врезался в землю.

Моим первым инстинктом было бежать. Убраться оттуда подальше. Но я не мог. Не мог просто оставить его лежать там. Что, если он все еще был жив?

Пытаясь унять дрожь в ногах, я подошел к нему. Его глаза были открыты, а из уголка рта стекала струйка крови. На земле крови было больше. Багровым нимбом она растекалась вокруг его светлых волос. Поразительнее всего было то, что, пожалуй, впервые за свою недолгую жизнь он выглядел спокойным, так, словно наконец нашел то, что всегда искал.

Сняв сумку с плеча, я бросил ее на землю. Я так и остался стоять на коленях рядом с ним на холодном бетоне, в лучах закатного солнца. По моим щекам текли слезы. Гладя его мягкие растрепанные волосы, я говорил ему, что он не виноват.

Но было поздно. Для Криса всегда все было слишком поздно. С некоторыми детьми всегда так. Поднявшись, я стряхнул грязь со своих брюк и, выйдя за школьные ворота, направился вниз по улице к телефонной будке. Оттуда я вызвал скорую. Сказал, что мальчик упал с крыши. Но не сказал, кто он. И не назвал своего имени.

Равно как и не сказал, что в тот вечер видел еще кое-что. Об этом я не рассказал никому.

А видел я убегавшую от «блока» фигуру. Она была всего лишь темной тенью. Но я знал, кто это. Знал даже тогда.

«С ним нужно разобраться».

Стивен Хёрст.

32

Следующий день я посвятил планированию. Это не было в моем характере. Я не из тех, кто верит, что все можно просчитать заранее. Я на собственном опыте убедился, что планирование может привести к катастрофе, став для судьбы приглашением разрушить твою жизнь.

Но к этому я должен быть готов. Мне нужен план действий. К тому же я остался без работы и мне все равно нечем было заняться.

Брендан ушел около двух ночи. Я предложил ему остановиться в свободной комнате, но он отказался.

– Без обид, но от этого места у меня етитские мурашки, – сказал он.

– Не думал, что ты суеверен.

– Я ирландец. Разумеется, я суеверен. Это в нашей ДНК, как и чувство вины. – Он надел куртку. – Я остановился в мини-гостинице по дороге.

Ферма, подумал я. Что-то промелькнуло в моем разуме, исчезнув прежде, чем я успел это осознать. Что-то важное. Однако, как и большинство важных вещей в моей жизни, эта мысль покинула меня до того, как я успел за нее ухватиться.

Использовав остатки воды в чайнике, я заварил крепкий черный кофе и, быстро выкурив две сигареты, принялся за дело. Сидя за маленьким кухонным столом, я начал делать записи. Это не заняло много времени, поскольку мой план не был сложным. Я не совсем понимаю, почему у меня вообще возникла потребность все расписать. Впрочем, в конце концов, я учитель. Записанные на бумаге слова дают мне ощущение комфорта и стабильности. Лист и ручка. Что-то, что можно потрогать. Хотя, быть может, я просто тянул время. Откладывать дела на потом, в отличие от составления планов, я умел хорошо.

Затем я взял телефон и сделал несколько звонков.

Один перенаправил меня на голосовую почту, так что я оставил сообщение. Со вторым было немного сложнее. Я даже не был уверен, что она ответит. Крайний срок уже прошел. Однако затем я услышал ее голос. Я объяснил, что мне нужно, сомневаясь, что она скажет «да». Я был не в том положении, чтобы просить об услуге.

Глория вздохнула.

– Ты ведь понимаешь, что это займет время. Какие бы у меня ни были связи, я тебе не гребаная фея-крестная.

Я нервно вертел в пальцах сигарету.

– Сколько?

– Пару часов.

– Спасибо, – сказал я, но Глория уже повесила трубку.

Я понадеялся, что это не было дурным знаком.

Третий звонок был международным. Узнать этот номер было не так-то просто. Возможно, в этом звонке не было необходимости. Однако теперь, когда семя было посажено, я должен был знать. Стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более профессионально, я объяснил, кем являюсь и какое именно подтверждение мне нужно. Очень вежливая американская секретарша по-американски вежливо послала меня на фиг. Выслушав от нее пожелание хорошего дня, которому, впрочем, вряд ли суждено было сбыться, я закончил разговор.

Некоторое время я сидел, тупо глядя на телефон, и чувствовал, что у меня на сердце стало еще тяжелее. Затем встал, чтобы сварить себе еще чашку кофе. Последний звонок я сделаю позже. И здесь моя склонность откладывать все на потом была совершенно ни при чем. Я не хотел давать ему время что-то спланировать или собрать своих отморозков.

Чайник как раз начинал закипать, когда мой телефон зазвонил. Я спешно схватил трубку:

– Алло.

– Я получил ваше сообщение.

– И что?

– У меня уроки.

– Никогда в жизни не прогуливал?

– Хотите, чтобы я начал сачковать?

– Не систематически. Только сегодня. Это важно.

Он глубоко вздохнул.

– Вот, значит, за что они вас выгнали?

– Нет. Выгнали меня за кое-что гораздо худшее.

Я ждал.

– Ладно.

Сидя в густой траве, я разглядывал неприветливый пейзаж. Места вроде этого никогда не станут красивыми или живописными, подумал я. Ты можешь сколько угодно высаживать в них деревья и цветы, строить детские площадки, возводить центры для посетителей – и все равно они всегда будут в какой-то мере производить впечатление пустыря.

Места вроде этого не хотят быть вновь освоенными. Им хочется оставаться забытыми и продолжать спать мертвым сном. Они – кладбища ушедших эпох, несбывшихся мечтаний, угольной пыли и костей. Мы лишь копошимся на поверхности этой земли. Земли, у которой множество слоев. И иногда не стоит копать слишком глубоко.

– Вы пришли.

Я обернулся. Маркус стоял у меня за спиной на склоне небольшого холма.

– Да. И выгляжу еще паршивее, чем обычно.

Ни намека на улыбку. Я подумал, что чувство юмора, как и счастье, просто не входит в число доступных Маркусу эмоций. Ну да ладно. Люди привыкли переоценивать счастье. Начать хотя бы с того, как мало оно длится. Если бы ты покупал счастье на «Амазоне», ты мог бы потребовать возврата денег. «Сломалось через месяц и не подлежит ремонту. В следующий раз закажу горе – эта хрень, по-видимому, вечная».

Маркус подошел ко мне и неуклюже встал рядом.

– Что вы делаете?

– Наслаждаюсь видом и ем эту штуковину… – Я продемонстрировал ему жевательную конфету. – Будешь? У меня их две.

– Нет, спасибо.

Я посмотрел на ярко-розовый батончик.

– Один мой друг очень любил их. Ты мне его напоминаешь.

– Чем?

– Он тоже не вписывался в окружение. Как и я. Ему нравилось докапываться до сути вещей. И находить эти вещи. И я думаю, что у тебя тоже к этому талант, Маркус. Ты ведь нашел способ выходить за территорию школы, минуя охрану.

Маркус ничего мне не ответил.

– Ты сказал мисс Грейсон, что это Джереми нашел пещеру?

– Он правда ее нашел.

– Нет, – я покачал головой. – Я так не думаю. Некоторые места должны хотеть, чтобы их нашли. И сделать это сможет не каждый. Уж точно не кто-то вроде Хёрста. Для этого нужен кто-то вроде тебя.

Маркус явно колебался. Наконец он произнес:

– Хёрст знал о пещере. До многих ребят доходили слухи. Он знал, что я ходил сюда, и хотел, чтобы я помог ему найти вход.

Я кивнул:

– И ты помог.

– Просто наткнулся на него.

– Да. Такое случается.

Маркус опустился на землю рядом со мной.

– Вы хотите, чтобы я показал вам его.

– Не совсем. Мне необходимо, чтобы ты показал мне его.

– Вы сказали, что это важно.

– Так и есть.

Похоже, он только сейчас заметил мой рюкзак.

– Что в нем?

– Наверное, лучше тебе этого не знать.

Какое-то мгновение он молчал.

– Идемте.

Я поднялся на ноги. Когда я начал спускаться за ним по склону холма, Маркус сказал:

– Знаете, вы не должны предлагать сладости незнакомым детям.

Возможно, у него все-таки было чувство юмора.

Люка в этот раз не было. Вместо этого я обнаружил, что смотрю на толстую полукруглую решетку, видневшуюся под низким каменным выступом. Металл был покрыт ржавчиной до такой степени, что своим цветом почти не отличался от земли; вдобавок его скрывали заросли лозы и колючек. Разведя их в стороны, Маркус аккуратно убрал решетку. Решетка была тяжелой, а по краям у нее виднелись следы от лома.

В какой-то момент жители деревни попытались запечатать все входы, подумал я. Однако они не смогли заглушить голос шахты. Не смогли помешать ее зову достигать ушей тех, кто был подобен Крису или Маркусу.

Достав свой фонарь, я посветил им в открывшуюся дыру и увидел, что тоннель не был таким крутым, как тот, в который я спустился в юности. Наоборот, он был маленьким, всего пару футов в высоту. Придется ползти. От этой мысли мне стало неуютно.

– Минут через пять будут ступени, где вы сможете встать в полный рост, – сказал Маркус. – Они ведут вниз.

– Спасибо!

– Вы собираетесь лишить людей возможности спускаться туда?

– Такой у меня план. Ты не возражаешь?

– Да нет. – Маркус взглянул на меня. – Знаете, вы странный учитель.

– Я странный человек. Но странный – это не всегда плохой. Помни об этом.

Маркус коротко кивнул, и, пусть я не был в этом уверен, мне показалось, что на мгновение его губ коснулась улыбка. Развернувшись, он вприпрыжку помчался прочь.

Когда он достиг края холма, его волосы в лучах слабого осеннего солнца показались светлее, чем были на самом деле. Какое-то мгновение он выглядел как призрак мальчика, которого я знал когда-то. Однако в следующую секунду Маркуса уже не было видно, а вместе с ним исчез и призрак.

Я полз по тоннелю медленно, подобно крабу. Моя больная нога постоянно дергалась. Несколько раз я подумывал о том, чтобы повернуть назад. Однако даже это было бы проблематично, поэтому я продолжал на четвереньках двигаться вперед, сражаясь с накатывавшей на меня клаустрофобией и морщась каждый раз, когда висевший у меня за спиной рюкзак бился о свод тоннеля.

Казалось, прошло несколько десятилетий, за которые я успел ободрать себе колени и почувствовать себя так, словно у меня на спине вырос горб. Но вот наконец тоннель достаточно расширился для того, чтобы я смог, пусть и согнувшись, встать. Шедшие вниз крутые ступени привели к чему-то, казавшемуся сплошной каменной стеной. Поводив фонарем, я обнаружил узкий лаз, практически полностью скрытый тенями. Ну конечно. Еще один вход. Или выход. Это объясняло, каким образом Энни исчезла. И почему я не смог ее найти. Я протиснулся сквозь этот лаз.

Двадцати пяти лет словно не бывало. Я вновь стоял в пещере из своих детских кошмаров. Теперь мне, взрослому, она казалась чуть меньше. Потолок уже не смотрелся столь высоким, напоминавшим свод собора. Да и сама пещера уже не выглядела столь обширной. Впрочем, это не помешало моим волосам встать дыбом.

На земле лежало несколько черепов. Рядом с ними валялись банки из-под сидра и сигаретные окурки. В тех участках стен, которые некогда подверглись вандализму со стороны Хёрста и Флетча, зияли темные дыры, однако выше камень по-прежнему испещряли причудливые узоры из желтых и белых костей. Я не мог оторвать от них взгляд. Те, кто не вернулся. Кто остался, чтобы превратиться в жуткое убранство или, возможно, подношение.

Я задумался, сколько лет было этому месту. Сотни? Тысячи? Просто удивительно, что оно не было уничтожено за все время горных работ. Или шахтеры все же на него наткнулись? Я задумался об аварии на арнхилльской шахте, причины которой, несмотря на все расследования, так никогда и не были до конца установлены. Как не были найдены и виновные. Под пещерой однозначно должны были быть наклонные шахтные стволы. Могли ли шахтеры подобраться слишком близко, потревожив гораздо более древнее подземелье, веками спавшее в ожидании, что его обнаружат?

Я медленно двинулся вдоль стен, глубоко дыша и стараясь сохранять спокойствие. Это всего лишь пещера. Мертвые не способны причинить нам вред. Кости – это просто кости. А тени – просто тени. Вот только тени никогда не являются просто тенями. Они – это самая глубокая часть тьмы. А самая глубокая часть тьмы – это то место, где скрываются монстры.

Нужно действовать быстро.

Я достал из рюкзака предмет, который привезла мне Глория. Мои руки тряслись, и я весь промок от пота. Пробормотав ругательство, я одернул сам себя. Все нужно сделать точно. Если я просчитаюсь, то разнесу на куски самого себя. С величайшей осторожностью и чувствуя себя по-идиотски неуклюжим из-за своей забинтованной руки, я положил этот предмет в самом центре пещеры и отступил назад, заставив себя развернуться. Я слышал их щелканье. Предупреждение. Угрозу. Протиснувшись обратно в лаз, я захромал вверх по ступеням так быстро, насколько мог. Я говорил себе, что должен быть осторожнее, что спешка – это именно то, что им нужно. Один неосторожный шаг – и я полечу вниз, как это уже было однажды.

Достигнув тоннеля, я пополз по нему. По крайней мере теперь мой рюкзак был пуст. А мысль о том, что я оставил внизу, – и внезапный приступ паранойи по поводу того, что у меня ничего не выйдет, – заставляли меня двигаться еще быстрее.

Обливаясь пóтом и трясясь, я выбрался на свежий воздух. Мои ноги подкосились, и я рухнул на каменистую почву.

Какое-то время я так и лежал, стараясь отдышаться и позволяя ветру остудить пот на моей коже. Затем я сел и выудил из кармана пачку сигарет. Щелкнув зажигалкой, я затянулся одной из них так, словно она была кислородной маской. Я уже подумывал зажечь от окурка первой сигареты еще одну, однако, взглянув на часы, неохотно убрал пачку обратно в карман.

Я достал телефон. Узнать его номер было несложно. Набрав этот номер, я принялся ждать. Он ответил после третьего гудка. Люди почти всегда отвечают после третьего гудка. Когда-нибудь обращали на это внимание?

– Алло.

– Это я.

Повисла тишина. А затем я, чувствуя себя героем плохого триллера, произнес:

– Думаю, нам надо поговорить.

33

Он преуспел в жизни. Так обычно говорят, когда видят чье-то богатство и успех, не правда ли? Как правило, имея в виду большой дом, дорогой костюм и блестящую новую машину.

Мы меряем жизнь по странным меркам. Считаем, что способность приобрести обширную жилплощадь или жрущее наибольшее количество топлива средство для сиденья в пробках – это главный показатель того, что мы чего-то добились за короткий срок, отпущенный нам на этой планете. Несмотря на все наши достижения, мы по-прежнему судим о людях по их доходам, барахлу и возможностям.

Впрочем, полагаю, что с этой точки зрения Стивен Хёрст действительно «преуспел».

Хёрст жил на перестроенной ферме примерно в полумиле от Арнхилла. Перестройка фермы означала, что старый дом полностью лишился своего изначального внешнего вида, методично раздавленного акрами стали, стекла и треклятых складных дверей.

В этот вечер на усыпанной гравием подъездной дорожке стояла всего одна машина. Новенький «Рейндж Ровер». Мэри уехала с Джереми в Ноттингем, чтобы купить ему новые кроссовки и поесть пиццы. С обратной стороны дома виднелись длинный сад, джакузи и бассейн с подсветкой. Дороговато для человека, живущего на зарплату члена сельсовета.

Возможно, Мэри осталась с ним именно по этой причине. И все же в конечном итоге это не значило ровным счетом ничего. Потому что годы, когда можно было наслаждаться бассейном и джакузи, летели быстрее, чем она могла себе вообразить. Быть может, стоило их потратить на то, чтобы наслаждаться свободой, живя как можно дальше от этого места. Впрочем, полагаю, все зависело от того, насколько сильно тебе хотелось, чтобы в твоем доме были эти складные двери, и чем ты готов был ради них пожертвовать.

Я взглянул на часы. 8: 27 вечера. Помедлив еще мгновение, я заставил себя поднять руку и позвонить в дверь.

Из глубины дома донесся звонок. Я ждал. Послышались шаги, и дверь распахнулась.

Никогда бы не подумал, что человек способен состариться за два дня, однако я готов был поклясться, что с Хёрстом произошло именно это. В ослепительном свете охранного фонаря он выглядел гораздо старше своего возраста, практически пенсионером. Кожа свисала с его лица подобно мокрой тряпке, а налитые кровью глаза едва виднелись из-под серых век. Он не подал мне руки и не произнес ни слова приветствия.

– Мой кабинет там, – сказал он и, развернувшись, зашагал по коридору. Я сам закрыл за собой дверь.

Дом оказался совсем не таким, как я ожидал. Несмотря на легкий налет мещанства, он был обставлен с определенным вкусом. Впрочем, я подозревал, что шелковые обои и ненатуральные персидские вазы были куплены Мэри.

Хёрст вел меня по коридору. Впереди виднелась большая гостиная-столовая с открытой планировкой. По правую руку находилась сверкающая мрамором и хромом кухня. Хёрст открыл дверь в свой располагавшийся слева кабинет, и я почувствовал, как во мне начинает подниматься волна злости. У Хёрста все это было, несмотря на то, что он содеял.

А еще у него умирает от рака жена.

Я вошел в кабинет вслед за ним. В сравнении с остальным домом комната выглядела скромно. Большой дубовый письменный стол. Несколько черно-белых фотографий на стенах. Стеклянный шкаф с хрустальными бокалами и бутылками дорогого виски.

Пародия на кабинет джентльмена. На столе даже лежало тяжелое стеклянное пресс-папье. Кабинет человека, несомненно убежденного, что он преуспел в жизни.

Вот только сейчас он явно не выглядел таким человеком. Он выглядел как тот, кто вот-вот развалится на части вместе со своим дорогим, сшитым на заказ костюмом.

– Выпьешь? – Подойдя к шкафу, Хёрст покосился на меня через плечо. – Виски?

– Сойдет.

Наполнив два искрящихся хрустальных бокала, он поставил их на стол.

– Присаживайся.

Он указал на стоявшее перед столом кресло. Я поставил сумку на пол рядом с креслом. Дождавшись, когда Хёрст усядется на свой кожаный трон, я последовал его примеру. Кожа на моем кресле скрипела, и оно было ниже, чем кресло Хёрста. Вероятно, это позволяло ему чувствовать свое превосходство. Мне, впрочем, было все равно, ведь у меня на руках была выигрышная комбинация.

Какое-то мгновение мы сидели молча и не притрагивались к виски. Затем, не сговариваясь, потянулись к бокалам.

– Чего ты хочешь?

– Думаю, ты знаешь чего.

– Ты пришел умолять меня, чтобы тебя снова взяли на работу?

Я хохотнул.

– А тебе бы так этого хотелось, не правда ли?

– Да нет. Чего бы мне по-настоящему хотелось – так это чтобы ты убрался восвояси и оставил нас всех в покое.

– Некоторые люди не заслуживают покоя.

– Ты всегда подозревал меня во всем самом худшем.

– Ты всегда поступал самым худшим образом.

– Я был ребенком. Как и все мы. Это было давно.

– Как Мэри? – спросил я.

Мой вопрос явно вывел его из себя.

– Я не хочу говорить о Мэри.

– Но ты сам послал ее ко мне.

– На самом деле это была ее идея.

Вот только Мэри говорила совсем другое. Впрочем, в этом был весь Хёрст. Ложь являлась для него чем-то столь же естественным, как и дыхание.

– Она думала, что сможет тебя вразумить, избежав дальнейших неприятностей.

– Вроде пацанов Флетча, избивших меня по твоему приказу? Или разгромленного коттеджа? Ты об этих неприятностях?

Его губы сложились в злобную улыбку.

– Боюсь, я не понимаю, о чем ты.

– Они ведь его не нашли, не правда ли? Спорю, это тебя взбесило.

Покачав головой, Хёрст отхлебнул виски.

– Похоже, ты считаешь, что давнее событие волнует меня больше, чем на самом деле.

– Оно волновало тебя достаточно, чтобы проследовать за Крисом на крышу «блока» в тот вечер. Что случилось? Вы поспорили? Ты столкнул его?

Он вновь покачал головой, словно беседовал с законченным психом.

– Ты себя-то хоть слышишь? Знаешь, мне тебя жаль. У тебя была какая-никакая жизнь. Карьера. А теперь ты готов пустить все это под откос. Ради чего? Ради сведения старых счетов? Ради поиска ответов, которых просто нет? Забудь об этом и уезжай, пока не сделал себе еще хуже.

Подняв бокал, я сделал большой медленный глоток.

– Я видел тогда тебя. Ты был там.

– Я не причинял вреда Крису. Я пытался спасти его.

– Само собой.

– Я пытался отговорить его. Но он просто не хотел ничего слушать. Он нес какой-то бред. Совершенно безумный. А затем он спрыгнул. И я сбежал, признаю это. Я не хотел оставаться там и ждать, когда на меня упадет тень подозрения.

Я задумался о том, был ли выбор им слова «упадет» намеренной демонстрацией бессердечия. Вряд ли. И было непохоже, чтобы он врал. А я, положа руку на сердце, никогда не был до конца уверен, что это Хёрст толкнул Криса. Мне хотелось так думать. Это давало мне повод ненавидеть его. И не презирать себя. Потому что, если Крис спрыгнул сам, это означало, что я подвел его. Так же, как и Энни.

Разумеется, в то, что он пытался спасти Криса, я тоже не верил. Единственным человеком, чье спасение хоть когда-либо волновало Хёрста, был он сам. На это я и рассчитывал.

– Почему тебя так пугает мое присутствие здесь?

– Оно меня не пугает. Меня от тебя просто тошнит.

– Да уж. Забавно, но ты действительно выглядишь так, как будто тебе дурно.

– Я устал. Рак не проходит бесследно. Ни для кого. Вот так. Доволен? Как оказалось, моя жизнь не такая уж идеальная. Это ты хотел услышать?

Я взглянул на Хёрста. Возможно, он был прав. Возможно, все сложилось для него не самым лучшим образом. Мне вспомнились слова мисс Грейсон: «Он в отчаянии… Вы – единственный человек, способный его остановить».

Я и намереваюсь это сделать. Однако сюда я пришел не поэтому. Сначала нужно было разобраться с другим делом. Делом, которое Хёрст на сто процентов понял бы. Тем, что касалось спасения моей собственной шкуры.

Взяв сумку, я водрузил ее на стол. Он сразу узнал эту потрепанную сумку без логотипа, покрытую выцветшими, едва державшимися наклейками из наборов «Доктор Кто» и «Звездный путь».

– А это, к чертям, еще что такое?

– Думаю, ты знаешь. Однако присяжным я скажу… – сделав паузу, я открыл сумку и аккуратно выложил ее содержимое на стол, – …что это лом, которым ты разбил голову моей сестре, а это – твой школьный галстук, покрытый ее кровью, содержащей твою собственную ДНК.

На лице Хёрста заходили желваки. Его зубы заскрежетали от злости.

– И что это доказывает? Твою сестру нашли. Живой.

– Мы оба знаем, что это не так.

– Попробуй рассказать эту историю полиции. Уверен, они быстро найдут тебе смирительную рубашку по размеру.

– Хорошо. Тогда я напомню тебе, что моя сестра исчезла на два дня. Сорок восемь часов. Где она была? Как думаешь, что сделают полицейские, если отдать им эти улики? Улики, указывающие на то, что ты похитил ее? Причинил ей вред? Как на это среагируют жители деревни? А твои приятели в совете?

Хёрст долго смотрел на лом и окровавленный галстук. Затем он поднял глаза.

– Что ж, спрошу снова: чего ты хочешь?

– Тридцать штук.

Я ждал. Но внезапно с его лицом что-то произошло. Я ждал гнева, отказа. Даже угроз. Однако вместо этого Хёрст откинулся на спинку кресла и расхохотался.

Готовясь к встрече с ним, я прокручивал в голове множество сценариев, однако его реакция застал меня врасплох. Я нервно взглянул в окно, но там была лишь темнота. Я почувствовал, что мое напряжение возрастает.

– Не объяснишь причину своего смеха?

Взяв себя в руки, Хёрст вновь сел прямо.

– Причина – ты. И всегда ею был.

– Хорошо. – Взяв лом и галстук, я положил их обратно в сумку. – Наверное, я прямо сейчас отвезу их в полицию.

– Нет. Не отвезешь.

– Похоже, ты в этом уверен.

– Уверен.

– Если ты попытаешься остановить меня или попробуешь позвать своих отморозков, то я должен предупредить тебя, что…

– Прекрати нести чушь, – оборвал он меня. – Я не намерен вредить тебе. Видишь ли, именно в этом и заключается твоя проблема. Ты всегда ищешь, на кого бы наброситься. Кого бы обвинить. Ты даже на мгновение не допускаешь мысли о том, что сам всему виной.

– Я вообще не понимаю, о чем ты, черт возьми.

– Я знаю об аварии.

– Что тут знать? Это была случайность. Мои сестра и отец погибли.

– Куда вы ехали тем вечером?

– Я не помню.

– Как удобно!

– Это правда.

– Газетчики предположили, что, вероятно, что-то случилось и твой отец ехал в больницу. Незадолго до аварии из твоего дома кто-то звонил 999.

Я подумал о том, откуда он об этом узнал и, что гораздо важнее, зачем ему понадобилась эта информация.

– Почему бы тебе сразу не перейти к сути?

– К аварии привела не случайная ошибка твоего отца.

– Ты ошибаешься. Есть доказательства, что он пытался затормозить. Пытался избежать столкновения.

– О, я не говорю, что это не была случайность. Я говорю лишь, что ее причиной не был твой отец.

Он улыбнулся, и я почувствовал, что мой карточный домик – моя выигрышная комбинация – рушится у меня на глазах.

– Это сделал ты, Джо. Ты был за рулем.

34

Прошлое нереально. Оно – просто история, которую мы рассказываем сами себе.

А иногда, рассказывая эту историю, мы лжем.

Я любил мою младшую сестренку. Больше всего на свете. Но та сестренка, которую я любил, ушла. Я видел, как, возвратившись после пропажи, сестренка ходила по дому странной, шатающейся походкой – так, словно ее собственное тело не подходило ей по размеру, – и не видел в ней Энни. Я видел нечто, что выглядело как Энни и говорило голосом Энни. Однако это была подделка. Ухудшенная копия.

Иногда мне хотелось закричать на родителей: «Да как же вы не видите? Это не Энни! Что-то случилось, и ее больше нет. Произошла ошибка. Ужасная ошибка. И теперь это нужно отправить туда, откуда оно пришло. Это существо живет в ее теле и смотрит ее глазами, однако взгляните в эти глаза, и вы поймете, что там внутри – не Энни».

Однако я этого не делал. Потому что мои слова прозвучали бы совершенно безумно. А я не хотел, чтобы моим родителям свалилось на голову еще и это. Не хотел стать тем, что окончательно разрушит нашу семью. Мне нужно было во всем разобраться. Сделать все правильно. Поэтому в один прекрасный день перед уходом в школу я дрожащей рукой поднял трубку телефона и набрал номер врача. Стараясь говорить как можно естественнее, я представился мистером Торном и сказал, что хочу записать свою дочь на прием. Сотрудница регистратуры оказалась весьма деловитой, но, очевидно, не слишком внимательной. Она рявкнула, что может записать нас на четыре тридцать. Поблагодарив ее, я сказал, что это будет просто отлично.

Вернувшись из школы, я сказал отцу, что по пути домой вспомнил, как мама говорила, что записала Энни к врачу. К счастью, отец не успел еще прикончить даже вторую банку пива. Когда он начал ворчать, я ответил, что, если на то пошло, он может сказать маме, что решил отменить запись. Это сработало. Отец не хотел вывести маму из себя и нарваться на скандал. Натянув куртку, он крикнул Энни, чтобы она спускалась. Я сказал, что поеду с ними. По дороге я купил в магазине мятных леденцов и предложил их отцу. Он взял два.

Врач был толстяком с испещренным красными венами носом и несколькими сухими волосками на блестящей лысине. Он был довольно приветлив, однако выглядел уставшим, и я заметил, что у его ног стоял уже сложенный саквояж. Врач явно собирался уходить домой.

Он осмотрел Энни, посветил ей в глаза и постучал молоточком по коленке. Энни сидела в кресле неподвижно, словно кукла чревовещателя. Закончив осмотр, врач терпеливо объяснил, что не нашел у нее никаких физических отклонений. Однако она перенесла психологическую травму. Ее не было два дня, которые она провела неизвестно где. Возможно, в месте, из которого не могла выбраться. Кто знает, что с ней произошло? Кошмары, от которых она писалась в постель ночью, странное поведение днем – всего этого следовало ожидать. Мы должны быть терпеливыми. Дать ей время. Если улучшений не будет, врач пообещал направить нас к терапевту. Улыбнувшись, он добавил, что сомневается, что это понадобится. Энни была еще маленькой. А маленькие дети очень быстро восстанавливаются. Врач был уверен, что очень скоро она вновь станет собой.

Поблагодарив доктора, отец пожал ему руку. Его собственная рука заметно тряслась. Я был рад, что купил мятных леденцов. Мы отправились домой. По дороге Энни в очередной раз описалась.

Психологическая травма. Нужно дать ей время. Врач был уверен.

А я – нет. Я считал сказанное им полной чушью. Вдобавок я по какой-то причине чувствовал, что у нас нет этого времени.

В довершение всего я был причастен к гибели Криса. Или, точнее, был в какой-то мере. Церемония прощания состоялась в крематории. Она казалась совершенно нереальной. Я все ждал, что, обернувшись, увижу Криса с его привычно растрепанной копной светлых волос. И он начнет объяснять мне, что температура в печи составляет от 1400 до 1800 градусов по Фаренгейту, что тело полностью сгорает за два с половиной часа и что за неделю в крематории сжигают около пятидесяти тел.

Мама Криса сидела в первом ряду. Других родных у него не было. Его отец бросил их, когда Крис был еще совсем маленьким, а старший брат умер от рака еще до рождения Криса.

У его мамы были такие же буйные светлые волосы, как и у него. Она была одета в бесформенное черное платье и держала в руках стопку носовых платков. Но она не плакала. Лишь смотрела прямо перед собой. Иногда она что-то бормотала, и в такие мгновения на ее лице появлялась улыбка. И от этого мне было еще хуже, чем если бы она рыдала в голос.

После я видел ее еще несколько раз. Она все так же носила траур. Я чувствовал, что должен ей что-то сказать, однако не знал что. Каждый раз, когда я проходил мимо дома Криса, занавески на окнах были задернуты. А через пару недель на доме появилась табличка «Продается».

Теперь после школы я бесцельно бродил по деревне. И ноги неизменно приводили меня к «блоку». Глядя на него, я размышлял о том, каково это – так быстро упасть с крыши. Люди оставляли на месте гибели Криса цветы и гостинцы. Один из них даже был от Хёрста. Соблазн разорвать его на клочки и втоптать в землю был практически невыносимым.

Однако я этого не сделал. Как и никогда не сказал никому, что видел его в тот день.

Смерть Криса вогнала меня в какой-то ступор. Я спрятал сумку в сарае, однако не знал, что с ней делать. Я просто не мог думать. Мои мысли были в беспорядке. Каждый раз, когда я вспоминал о сумке, я видел Криса, лежащего на земле. Его тело выглядело странно сдувшимся, и из-под него вытекала густая темная кровь. Крови было много. А затем я неизменно начинал думать о своей сестре.

Иногда я размышлял о том, не схожу ли с ума. Возможно, с Энни было все в порядке. Возможно, это с моим мозгом что-то случилось в результате удара головой о ступени. Возможно, я просто все выдумал.

Сконцентрироваться на учебе было тяжело. Иногда я даже забывал поесть или помыться. Мои блуждания по деревне с каждым днем становились все дольше. Однажды поздно вечером меня остановил полицейский и велел мне идти домой. Было уже почти двенадцать.

Я просыпался по нескольку раз за ночь, судорожно хватаясь руками за воздух – так, словно это могло помочь мне сбежать от моих кошмаров. В одном из них Крис и Энни стояли на заснеженном холме. За их спинами мерцало ярко-розовое небо. Солнце было черным, и его окружал серебристый ореол, словно при затмении. Крис и Энни вновь выглядели чудесно, как это было при их реальной жизни.

Их окружали снеговики. Большие, круглые, пушистые белые снеговики с длинными руками из прутиков и угольками вместо глаз и криво улыбавшихся ртов.

– Ты не должен здесь находиться, – рычали они на меня. – Здесь нет никого, кроме снеговиков. Уходи. Уходи!

Солнце мгновенно скрылось за горизонтом. Крис и Энни исчезли. Ярко-розовое небо, забурлив, приняло темно-багровый оттенок. На меня посыпались снежинки. Однако они были не белыми, а красными, и не снежинками вовсе, а каплями крови. Огромными каплями крови, которые обжигали, подобно кислоте. Я рухнул на землю. Моя кожа растворялась, обнажая кости. Кости, растворяясь, утекали в землю. А холодные черные глаза снеговиков смотрели, как я превращаюсь в ничто.

На следующее утро я уже знал, что мне нужно делать.

Надев свою школьную форму, я вышел из дома в обычное время. Однако в моей сумке лежали не только школьные принадлежности. Под учебниками было скрыто кое-что еще.

Оказавшись на улице и поспешно отойдя от дома, я направился не в школу, а к старой шахте. Сломанный забор починили. Теперь на нем красовалось еще больше предупреждающих знаков «Опасность», «Вход воспрещен» и «Вторжение преследуется по закону». Предполагалось, что периметр шахты будет патрулировать один из членов сельсовета, чтобы дети больше не лазали на ее территорию. Однако, приближаясь тем утром к огороженной зоне, я никого не видел. Да и сам забор не выглядел таким уж надежным. Он по-прежнему качался, а в металлической сетке виднелись дыры. Мне не понадобилось много времени, чтобы найти такую, в которую я мог проскользнуть. Однако мой школьный блейзер зацепился за кусок острой проволоки. Дернув его посильнее, мне удалось высвободиться, однако я понял, что он порвался. Я выругался. За разорванный блейзер мама мне голову оторвет. Точнее, оторвала бы раньше. Сейчас она, вероятно, этого даже не заметит.

Я начал с трудом взбираться по холму. В то утро он выглядел по-другому. Было холодно, но в небе сияло солнце. Территория шахты от этого ярче не становилась, однако солнечный свет слегка сглаживал наиболее острые из ее углов, делая пейзаж менее унылым. Это заставило меня встрепенуться. Где же люк? У подножия следующего крутого холма или того, что был расположен за ним? Остановившись, я начал оглядываться. Однако чем пристальнее я всматривался, тем более неуверенно себя чувствовал. Меня начала охватывать паника. Нужно было спешить. Я не мог опоздать в школу.

Сделав было несколько шагов в одном направлении, я передумал и двинулся в другую сторону. А затем – в третью. Все вокруг выглядело совершенно одинаково. Дерьмо! Что бы сделал Крис? Как он нашел вход? И тогда я вспомнил. Крис не находил входа. Это вход нашел его.

Я стоял на месте, тяжело дыша. Я не пытался ни размышлять, ни искать что-либо взглядом. Я просто позволил себе быть здесь и сейчас.

А затем я пошел вверх по склону расположенной слева от меня возвышенности, спустился с нее и тут же начал взбираться на другой, еще более крутой холм. С него мне пришлось почти сползать по каменистому склону. Внизу была маленькая, скрытая кустарником ложбина. Здесь, подумал я. Люка я не видел. Передо мной были лишь каменные обломки. Однако я знал, что он там. Чувствовал его. Я почти ощущал, что земля гудит у меня под ногами.

Я двигался осторожно, стараясь не всматриваться в землю. Не выискивать его специально. И это сработало. Внезапно я сумел различить его очертания. Нагнувшись, я понял, что люк был приоткрыт. Щель была достаточно широкой, чтобы я сумел просунуть в нее пальцы и приподнять крышку. С удовлетворением поняв, что мне хватало на это сил, я вновь ее опустил. Я не собирался спускаться туда прямо сейчас. Я не мог прийти в школу перепачканным с ног до головы грязью и угольной пылью. Нельзя было, чтобы кто-то вообще что-либо заметил и начал здесь все разнюхивать.

Надо будет вернуться позже. Когда стемнеет. Когда я смогу сделать то, что следовало, не рискуя быть замеченным.

Поэтому пока что я вытащил из своей сумки то, что принес, и хорошенько спрятал это в кустах. Затем, опасаясь, что, вернувшись, не смогу вновь отыскать люк, я достал специально прихваченный красный носок и натянул его на одну из веток. Сойдет. Первая часть моего плана была выполнена. Поднявшись, я отправился в школу.

День тянулся медленно, но в то же время проносился слишком быстро, как всегда бывает, когда ты чего-то ждешь и одновременно этого боишься. Вроде похода к стоматологу или к какому-то другому врачу. Впрочем, я бы с радостью позволил вырвать себе зуб – лишь бы не делать то, что мне предстояло сделать этим вечером.

Но вот прозвенел звонок, и я вышел из класса, опасаясь, что кто-то может позвать или остановить меня, но в то же время надеясь на это. Однако никто этого не сделал. Правда, я не спешил, ведь до начал сумерек оставалось еще порядочно времени.

По своему обыкновению, я решил пройтись по улицам. У меня при себе было немного денег, украденных прошлым вечером из отцовского кошелька, так что я купил себе жареной картошки, даже несмотря на то, что не был голоден, и пошел с ней на автобусную остановку; при этом половину порции мне все равно пришлось выбросить.

Побродив еще какое-то время, я уселся на качели посреди пустынной детской площадки и сидел там, пока фонари не начали гаснуть, мигая подобно испуганным оранжевым глазам. Затем я встал и отправился к шахте.

В рюкзаке у меня был фонарь, а на голове – старая отцовская шерстяная шапка, которую я натянул почти до самых глаз. Я осмотрел периметр, стараясь найти признаки присутствия охраны, однако вокруг было тихо и пусто. В то же время все могло измениться в любой момент, потому я решил не мешкать и быстро проскользнул в дыру в заборе.

Даже несмотря на то, что был уже конец октября и темнело рано, я все видел без фонаря и к тому же решил пока не включать его, чтобы случайно не привлечь к себе внимание. Кроме того, у меня было странное ощущение, что я быстрее найду путь в темноте. Пару раз я споткнулся, порвав теперь уже свои школьные брюки, однако ощущение оказалось верным. Спустившись с крутого склона, я сумел различить в сумерках красный носок, темневший на ветке куста.

Получилось. Я вновь был здесь, и меня просто трясло от страха. Я понимал, что либо буду действовать быстро, либо окончательно сдрейфлю. Ободрав себе костяшки, я поднял крышку люка, а затем, достав из кустов фейерверки, засунул их обратно в рюкзак и достал из него фонарь.

В последний раз оглядевшись, я начал свой спуск по ступенькам.

Это не заняло много времени. После того как я зажег фитили фейерверков, я едва успел вскарабкаться обратно по лестнице и закрыть люк до того, как услышал первые приглушенные звуки взрывов. Схватив сумку, я вскочил на ноги. Металлическая крышка люка подпрыгнула в воздух и, бряцнув, вновь легла на место. Вокруг нее поднялась пыль. А затем люк словно ушел в землю.

Я попятился и, не успев сделать и нескольких шагов, почувствовал, как земля задрожала. Ее грохочущий рев будто окатил меня идущей вверх волной. Мне был знаком этот звук. Примерно в то время, когда родилась Энни, на шахте случился обвал. Никто не пострадал, однако я навсегда запомнил этот грохочущий рев, словно где-то глубоко внизу земля обрушивалась сама на себя.

Готово, подумал я. Мне оставалось лишь надеяться, что этого будет достаточно.

Было уже почти восемь, когда я вернулся домой: усталый, грязный, однако ощущавший какое-то непонятное возбуждение. На долю секунды, прежде чем я открыл заднюю дверь, меня охватила безумная уверенность, что все будет хорошо. Я разрушил заклятие, убил дракона, изгнал демона. Энни вновь станет собой, мама будет готовить чай, а отец – читать газеты, подпевая радиоприемнику, как он делал иногда, когда у него было хорошее настроение.

Разумеется, это было бредом. Когда я вошел, отец, как обычно, сидел, развалившись в кресле перед телевизором. Одного вида его кудрявой макушки над спинкой кресла было достаточно, чтобы понять, что он уже отключился. Энни внизу не было, так что я предположил, что она у себя в комнате. Вонь в доме была даже хуже, чем обычно. Зажав рот, я помчался наверх, в ванную.

Однако на лестничной площадке я остановился. Дверь в комнату Энни была широко распахнута. Раньше такого никогда не случалось. Я шагнул вперед.

– Энни?

Я заглянул внутрь. Комната, как обычно, была погружена в полутьму. Свет лишь слегка пробивался через тонкие занавески. Кровать была не застелена. И если внизу вонь была сильной, то здесь она казалась невыносимой. В комнате пахло застоявшейся мочой, сладковато-приторной гнилью и чем-то, похожим на тухлые яйца и рвоту одновременно. Но она была пуста.

Я проверил свою комнату. Тоже пусто. Я постучал в дверь ванной.

– Энни? Ты там?

Тишина. На двери ванной замка не было. Отец снял его после того, как Энни, будучи еще совсем маленькой, однажды там заперлась.

Мы с мамой сидели у двери и пели Энни песенки, чтобы ее успокоить, пока отец возился с замком. Когда он наконец сумел его снять, то мы обнаружили, что Энни уснула, свернувшись клубочком на полу. На ней были лишь подгузник и футболка.

Какое-то время я так и стоял, глядя на закрытую дверь. Затем, взявшись за ручку, которая показалась мне на удивление липкой, я открыл ее и включил свет. У меня все поплыло перед глазами.

Красный цвет. Он был повсюду. На умывальнике. На зеркале. Красные пятна тянулись по полу. Они были яркими, блестящими и свежими.

Не в силах оторвать от них взгляд, я чувствовал, как к моему горлу подкатывает тошнота. Я взглянул на свою руку. Она была вся в багровых пятнах. Развернувшись и выбежав из ванной, я, спотыкаясь, помчался вниз по лестнице. Теперь я видел, что стены и перила тоже были измазаны красным.

– Энни! Папа!

Перепрыгнув последнюю ступеньку, я ринулся в гостиную. Отец все так же сидел в кресле спиной ко мне.

– Папа?

Обойдя кресло, я увидел лицо отца. Его глаза были полузакрыты, а из приоткрытого рта доносилось хриплое дыхание. На нем был старая фуфайка с логотипом группы «Мокрые, мокрые, мокрые». Он выиграл ее в какой-то местной радиовикторине (на самом деле он хотел выиграть отпуск в Испании). Человек порой запоминает нелепые вещи. Как, например, я запомнил, что под портретом Марти Пеллоу расплылось огромное пятно, шедшее прямо от середины груди отца. Оно напоминало вылившиеся из перьевой ручки чернила. Вот только это пятно было слишком большим. И не синим, а красным. Темно-красным. Не чернила. Кровь. Мокрая, мокрая, мокрая.

Я пытался справиться с паникой. Пытался думать. Ранили. Его ранили. Энни пропала. Нужно было звонить в полицию. В 999. Подбежав к висевшему на стене телефону, я схватил трубку и дрожащими пальцами набрал номер. Казалось, гудкам не будет конца. Наконец приятный голос ответил:

– Какая служба вам требуется?

Я открыл было рот, однако слова застыли у меня на языке. Кровь. Красная. Свежая.

– Алло? Какая служба вам требуется?

Ванная. Пятна на полу. Но не просто пятна. Они имели форму. Одно большое, пять маленьких. И так – по всему полу.

Следы. Маленькие следы.

– Алло? Вы еще там?

Я опустил трубку. Сзади раздался какой-то шум. Тихое хихиканье. Повесив трубку, я развернулся.

В дверном проеме стояла Энни. Должно быть, она пряталась в шкафу под лестницей. Она была голой и перепачканной кровью с ног до головы, напоминая дикаря в боевой раскраске. На ее руках и плоской груди виднелись раны. Она пыталась и себя порезать. Глаза Энни блестели, в одной руке она держала большой кухонный нож.

Я старался дышать глубже и не броситься с криком из окна.

Нож. Отец. Мокрые, мокрые, мокрые.

– Энни. Ты в порядке? Я… Я думал, что кто-то вломился в дом.

На ее лице промелькнуло замешательство.

– Спокойно, Энни! Теперь я дома. Я смогу тебя защитить. Ты ведь знаешь это, правда? Я – твой старший брат. Я всегда смогу защитить тебя.

Лезвие ножа дрогнуло. Что-то в ее лице изменилось. Теперь она почти казалась моей Энни. Как раньше. Я почувствовал, что мое сердце сжалось.

– Положи нож. Мы со всем разберемся, – сказал я дрожавшим от слез голосом, протянув к ней руки. – Давай же.

Энни улыбнулась. А затем ринулась на меня с полным животной ярости рыком. Однако я был к этому готов. Сделав шаг в сторону, я с силой ее толкнул. Пролетев вперед, Энни зацепилась ногой за каминный коврик и упала. Я выхватил из огня кочергу, но понял, что в этом уже не было нужды. Энни ударилась головой об угол камина и рухнула на пол. Нож выпал из ее руки.

Трясясь, я стоял на месте, почти ожидая, что она сейчас вскочит на ноги и вновь бросится на меня. Однако Энни продолжала лежать неподвижно. Поскольку, что бы ни скрывалось у нее внутри, оно было внутри тела восьмилетней девочки. А восьмилетние очень хрупкие. Они легко ломаются.

Я оглянулся на отца. Нужно было отвезти его в больницу. Я посмотрел на телефон. А затем метнулся на кухню. Отец учил меня водить. Мы с ним не раз ездили по местным дорогам. В те времена в Арнхилле никого не волновало, что за рулем – пятнадцатилетний подросток. Я не был хорошим водителем. Но я знал, как управлять автомобилем.

И знал, где лежат отцовы ключи.

* * *

Отец был тяжелым. Он набрал вес. Дотащив его до двери, я приоткрыл ее и выглянул на улицу. Никого. Занавески на окнах всех соседних домов были затянуты, однако я не мог быть уверен, что из-за одной из них не выглядывает кто-нибудь не в меру любопытный, вроде миссис Хокинс. Впрочем, выбора у меня не было. Придется рискнуть.

С трудом мне удалось доволочь отца до машины. Прислонив его к задней двери, я открыл дверь переднего пассажира, после чего затолкал отца внутрь. Затем я отступил. Мои руки и школьная рубашка были перепачканы кровью. Впрочем, времени беспокоиться об этом не было. Больница находилась в двадцати милях от деревни, в Ноттингеме. Нужно было двигаться быстрее. Я поспешил к водительской двери, но внезапно замер и оглянулся на дом. Энни.

Я не мог просто бросить ее.

«Она пырнула ножом отца».

Она же еще ребенок.

«Уже нет».

Она может умереть.

«И?»

Я не могу бросить ее. Только не это. Я не должен повторить то, что уже было.

Я метнулся обратно в дом. Часть меня ожидала, что Энни там не будет, как в фильме ужасов, когда герой думает, что убил злодея, а тот исчезает, чтобы затем вновь появиться с бензопилой. Однако Энни по-прежнему лежала там, где упала. Голая. Черт! Я помчался наверх. Мое сердце билось, как внутренние часы, напоминая мне, что у меня мало времени. Распахнув стоявший в комнате Энни небольшой белый шкаф, я схватил одну из ее пижам – розовую, с белой овечкой – и ринулся обратно на первый этаж.

Пока натягивал на нее пижаму, Энни не шевелилась, хоть я и слышал ее слабое дыхание. Я поднял ее на руки. Она была легкой, как новорожденный олененок. И холодной. Часть меня не смогла сдержать дрожь отвращения.

Я уже почти был у ворот, когда увидел приближавшуюся по улице тень и услышал тяжелое дыхание. Человек с собакой. Отступив, я спрятался темноте и стал ждать, пока они пройдут. У ворот собака остановилась, но, принюхавшись, резко отскочила назад и потащила хозяина прочь от нашего дома.

– Ладно, ладно. Лису, никак, учуяла?

Нет, подумал я. Не лису. Кое-что другое.

Уложив Энни на заднее сиденье машины, я рванулся к водительской двери и прыгнул за руль. Мои руки тряслись так сильно, что мне удалось вставить ключ в замок зажигания лишь с третьей попытки.

К счастью, двигатель завелся с первого раза. Это было настоящим чудом. Я включил передачу и внезапно вспомнил о ремне безопасности. Пристегнув его, я поехал по улице, усердно стараясь держаться в своей полосе, но при этом не цеплять бордюры. Это отвлекало меня от мыслей о том, что я буду делать, если отец умрет по дороге, или как мне следовало действовать, если этого не случится.

Мне нужна была история. Я вспомнил о том, что сказал Энни: кто-то вломился в дом. В это они поверят. Непременно поверят. А если отец выживет, то правду расскажет уже он.

Я выехал из деревни. Черная проселочная дорога вилась подобно лоснящейся змее. Фонарей не было, лишь светоотражающие элементы мерцали во тьме. А я все никак не мог найти кнопку включения дальнего света. С боковой дороги вырулила машина, пристроившись за мной. Почти вплотную. Я посмотрел в зеркало заднего вида, но ее фары слепили меня. Что, если это полиция? Что, если они отследили звонок в 999 и теперь преследуют меня? Однако машина мигнула поворотником и, сигналя, обогнала меня.

Я взглянул на спидометр. Всего 35 миль в час на дороге, где можно было ехать со скоростью 60. Не удивительно, что он так на меня разозлился. К тому же, двигаясь слишком медленно, я привлекал к себе внимание. Поэтому, несмотря на непроглядную тьму и свои трясущиеся руки на руле, я заставил себя сильнее нажать на педаль газа. Стрелка спидометра доползла до сорока. Затем до пятидесяти. Я вновь посмотрел в зеркало заднего вида.

И встретился взглядом с Энни.

Мои руки дернулись, и шины задели обочину. Сражаясь с рулем под аккомпанемент визжавшей резины, я сумел вернуть машину на асфальт. Отец тяжело завалился на меня. Дерьмо! Я забыл пристегнуть его ремнем. Одной рукой я оттолкнул его обратно на сиденье, продолжая другой рукой удерживать руль.

Вдруг Энни бросилась на меня с заднего сиденья. Цепляясь пальцами за мое лицо, она схватила меня за волосы и дернула мою голову назад. Я попытался отшвырнуть ее свободной рукой, однако хватка Энни неожиданно оказалась сильной. Я чувствовал, как ее ногти рвали мою плоть; корни моих волос трещали. Сжав руку в кулак, я с силой ударил ее в лицо. Она отлетела назад.

Я успел схватиться за руль как раз вовремя: справа от меня мелькнули фары промчавшейся навстречу машины. Твою мать! Я еще сильнее нажал на газ. Я должен добраться до больницы. Должен. Скорость достигла уже семидесяти. Я увидел, что Энни вновь поднимается. Я попытался ударить ее локтем, однако она поднырнула под него и вцепилась мне в глаза. Я заорал. Из глаз полились слезы. Я не мог разглядеть ничего, кроме перемежавшихся света и тьмы.

Убрав одну руку с руля, я попытался сбросить с лица ее пальцы. Моя нога соскользнула на педаль газа. Двигатель взревел. Машину занесло, и я почувствовал, что асфальт под колесами сменила трава.

Машину тряхнуло. Энни разжала свои пальцы, и я увидел впереди огромную черную тень. Дерево. Попытавшись ухватиться за руль, я вдавил педаль тормоза в пол, но было уже поздно.

Удар. Чудовищной силы. Скрежет металла. Мое тело швырнуло вперед, и я врезался носом в руль. Ремень безопасности дернул меня назад. Это на миг оглушило меня. Что-то пролетело мимо меня, пробив лобовое стекло. Боль. Моя грудь. Мое лицо. Моя нога. «Моя нога!» – услышал я крик и понял, что он – мой собственный.

Мрак.

35

– Так мы вас и нашли.

– Мы?

– Мы с моим отцом. Мы возвращались с вечернего футбольного матча. Отец заметил машину, вдребезги разбившуюся о дерево. Мы остановились, чтобы посмотреть, можем ли чем-то помочь, – продолжал Хёрст свой рассказ, – и сразу увидели, что твой отец мертв. Тело твой сестры я нашел неподалеку от машины. Я не мог уже ей помочь… – Он сделал паузу. – Я вернулся к машине, и отец сказал мне: «Пацан еще жив». А затем добавил: «И у него большие неприятности, не правда ли?» Я сразу понял, что он имел в виду. Тебе было только пятнадцать. Ты не должен был вести машину. Мы решили перенести тебя. Пересадили тебя на пассажирское сиденье, а твоего отца – на водительское, чтобы полицейские не подумали, что за рулем был ты.

– Зачем? Вам-то какая была разница?

– А такая, что, какие бы у нас ни были разногласия, отец считал, что о своих нужно беспокоиться. Ты был частью моей банды. А твой отец – шахтером, пусть и штрейкбрехером. А своих мусорам не сдают.

Произнеся это, он добавил:

– Я должен был навестить тебя в больнице и сказать, чтобы ты придерживался истории. Но, как оказалось, ты уже придумал свою. Медсестра сказала мне, что ты не смог вспомнить ничего об аварии. Это правда, Джо?

Я взглянул на него. Ложь, подумал я. Не стопроцентная разумеется. Ложь никогда не бывает стопроцентной. Она всегда содержит в себе долю правды. Она – это туман, призванный скрыть истину. И иногда этот туман настолько густой, что лжец сам едва способен разглядеть ее.

Начать хотя бы с того, что я не был уверен, что именно помнил. Было гораздо проще принять историю, рассказанную мне полицией и врачами. Закрыть глаза и сказать, что я не помню, что случилось. Не помню аварию.

Я никогда ничего не говорил маме. Впрочем, она никогда ни о чем и не спрашивала. Хотя у нее должны были быть вопросы. Ведь кто, кроме нее, мог отмыть дом от крови? Но она не сказала ни слова. А когда я однажды попытался с ней поговорить, она, схватив мое запястье так сильно, что у меня остались синяки, произнесла: «Что бы ни произошло в том доме – это был несчастный случай, Джо. Как и авария. Понимаешь? Я должна в это верить. Я не могу потерять и тебя».

И тогда я понял. Она думала, что это сделал я. Что в этом была моя вина. Полагаю, осуждать ее за это было нельзя. К тому моменту я странно вел себя уже несколько недель. Почти не ел, не разговаривал, подолгу не приходил домой. К тому же в какой-то мере я действительно был виновен. Ведь это спровоцировал я. Все это.

Когда я на костылях и с металлом в своей раздробленной ноге вернулся домой, то обнаружил, что дом был вылизан до блеска, а в комнате Энни был сделан ремонт. Все было таким же, как раньше.

Я не пытался успокоить маму или рассказать ей, что на самом деле произошло. А она никогда не произнесла вслух того, что читалось в ее глазах: что она потеряла не того ребенка. Что на месте Энни должен был быть я. Мама притворялась до самой смерти, что любит меня.

А я притворялся, что не знаю, что это не так.

Я кашлянул. Моя голова кружилась от боровшихся в ней друг с другом мыслей.

– Ты хочешь, чтобы я тебя поблагодарил? – спросил я.

Хёрст покачал головой:

– Нет. Я хочу, чтобы ты взял все это, – он указал на лом и галстук, – и швырнул в реку Трент. А затем я хочу, чтобы ты убрался отсюда на хрен и никогда не возвращался.

Я ощутил тошноту. Такую, которую обычно ощущают проигравшие, когда видят карты противника и понимают, что облажались и что им конец. Ну, почти конец.

– Полиция будет задавать вопросы и тебе. О том, почему вы меня перенесли. И почему ты решил признаться в этом только сейчас. Фальсификация улик на месте ДТП. Это преступление.

Он кивнул.

– Но я был просто ребенком. Это была идея отца. А теперь я стал старше и мудрее, и это заставило меня переоценить случившееся. Я решил очистить свою совесть. Если придется, я навру с три короба. И мне поверят. Я – уважаемый человек в деревне. А ты? Только взгляни на себя. Отстранен от своей нынешней работы. Подозрение в краже в старой школе. Тебя сложно назвать образцовым гражданином.

Он был прав. К тому же что, если они начнут задавать еще больше вопросов? Опять осмотрят место происшествия? Поднимут отчет о ранах отца?

– Так что, – сказал Хёрст, – полагаю, мы оказались в ситуации, которую принято называть патовой.

Кивнув, я встал и, осторожно завернув лом и галстук, уложил их обратно в сумку. Выбора не было. Я достал телефон.

Хёрст удивленно посмотрел на меня:

– Ты все равно позвонишь в полицию?

– Нет.

Выбрав нужный номер из списка контактов, я поднес телефон к уху. Она ответила сразу:

– Привет, Джо.

– Тебе нужно с ним поговорить.

Я протянул трубку Хёрсту.

Он взглянул на нее так, словно я протягивал ему гранату. И в некотором смысле это так и было.

– И с кем конкретно я буду говорить? – спросил он меня.

– С женщиной, которая убьет твоих жену и сына, если я не выйду отсюда на тридцать кусков богаче.

Хёрст взят трубку, и через секунду я увидел, как его лицо посерело. Глория умела производить на людей подобное впечатление. И это произошло еще до того, как Глория послала ему фотографии Мэри и Джереми, которые в тот момент как раз заканчивали ужинать.

Он вернул мне телефон.

– Тебе бы лучше привезти эти деньги, – сказала Глория, а затем добавила: – Они уезжают. Мне нужно следовать за ними.

Положив трубку, я взглянул на Хёрста.

– Тридцать штук. Переведи их прямо сейчас, и я навсегда от тебя отстану.

Хёрст так и сидел, отупело глядя на меня. Он выглядел ошеломленным, словно кто-то убедил его в том, что мир плоский, инопланетяне существуют и что в ближайшее время произойдет второе пришествие Иисуса.

Убеждать Глория умела.

– Что же ты, к дьяволу, натворил? – прохрипел он.

– Мне просто нужны деньги.

Он сумел сконцентрировать взгляд. Его глаза были полны слез.

– У меня их нет.

– Я тебе не верю. Стоящая у входа машина стоит не меньше шестидесяти штук.

– Взята в лизинг.

– Этот дом.

– Перезаложен.

– Вилла в Португалии.

– Я продал ее. Почти себе в убыток.

К моему горлу вновь подкатила тошнота. Но в этот раз ощущение было хуже. Словно в моих внутренностях начала копошиться крыса, пытаясь прогрызть мне желудок и добраться до кишок.

– Не думаю, что Глория будет рада это услышать.

Хёрст провел рукой по своей безупречной прическе.

– Это правда. У меня нет тридцати штук. У меня нет двадцати, десяти или даже пяти гребаных штук.

– Вздор!

– Все ушло на лечение Мэри в Америке. Знаешь, сколько стоит чудесное исцеление? – Он горько усмехнулся. – Больше семисот пятидесяти тысяч фунтов. Именно столько. Это все, что у меня было. Больше не осталось ничего.

– Лжец, – я покачал головой. – Впрочем, как и всегда. Пытаешься спасти свою шкуру. Ты лжец.

– Это правда.

– Нет. Я звонил в ту клинику в Америке. Мэри рассказала мне о ней. И знаешь что? Они никогда не слышали ни о тебе, ни о Мэри. Она не договаривалась там даже о лечении гребаного вросшего ногтя, не то что о чудесном исцелении от рака.

Я взглянул на него с триумфом, ожидая увидеть привычный вызывающий взгляд и злобное выражение человека, попавшегося на лжи. Однако вместо этого я увидел нечто совсем другое. Нечто, чего я совсем не ожидал. Замешательство. Страх.

– Этого не может быть. Она заплатила им. Я перевел деньги.

– Еще одна ложь. Ты хоть когда-нибудь перестаешь лгать? Я знаю, что ты задумал.

– Я могу показать тебе банковские выписки. Номер счета.

– Ну конечно. Разумеется, ты можешь… – Внезапно я остановился, уставившись на него. – Она?

– Мэри. Она нашла клинику. Сама все организовала. Гостиницы, авиабилеты.

– Ты перевел все деньги Мэри?

– На наш общий счет. Она осуществляла платежи с него.

– Но с клиникой ты не разговаривал? Не проверял, получили ли они деньги?

– Я доверяю своей жене. И зачем бы ей лгать? Она в отчаянии. Она не хочет умирать. Это лечение было ее единственным шансом.

«А отчаявшиеся люди хотят верить в чудеса».

Я пытался оставаться спокойным. Пытался думать.

– Почему ты мешал планам по созданию сельского парка?

– Потому что на этой земле прибыльнее построить дома.

– Даже зная, что внизу?

Хёрст фыркнул.

– Обвал запечатал то место много лет назад.

– Я тоже на это надеялся. Однако, похоже, твой сын нашел другой путь внутрь.

– Джереми? Нет. И какое он, черт возьми, вообще имеет ко всему этому отношение?

– Ты никогда ему не говорил о том, что мы нашли?

– Я говорил ему никогда туда не ходить. Держаться подальше от того места.

– А дети прямо всегда делают то, что им говорят родители?

– Разумеется нет. По правде говоря, Джереми плевать на то, что я ему говорю. Но Мэри он слушает. И всегда слушал. Для нее он сделает что угодно. Он маменькин сынок.

Я сглотнул так, словно у меня в горле было толченое стекло.

«Для нее он сделает что угодно. Он маменькин сынок».

Иногда яблоко от яблони и правда недалеко падает.

Вот только я, как оказалось, тряс не то дерево.

Мой телефон начал звонить. Я спешно взял трубку.

– Да?

– Как дела?

Я взглянул на Хёрста.

– Хорошо. Как скоро они вернутся?

– Я поэтому и звоню. Они не вернутся.

– Что?

– Они приехали из города. Мэри высадила пацана на главной улице, чтобы он погулял с приятелями. Теперь она едет по дороге к твоему коттеджу.

– К моему коттеджу.

– Нет, подожди. Секунду… Она остановилась. Выходит из машины. Да, странно. У нее при себе фонарик и рюкзак.

Дерьмо!

– Шахта, – сказал я. – Она направляется в шахту.

36

Я не верю в судьбу.

Однако иногда в жизни присутствует некая неотвратимость, когда человеку сложно изменить ход событий.

Все началось здесь, в шахте. И в этот раз, похоже, должно было в ней и закончиться.

Не так, как я себе представлял. Не так, как я планировал. Впрочем, с планами всегда так. Они никогда не срабатывают в точности как ты задумал. А мой, похоже, не сработал вообще.

Все то время, пока мы ехали в «Рейндж Ровере», Хёрст так и не произнес ни слова. Однако я видел дикое выражение его глаз, видел, как он открывал и закрывал рот, словно пытаясь переварить то, что только что узнал. Пытаясь понять, как Мэри могла предать его. Солгать ему.

Я ожидал злости. Но он был просто сломлен. Он весь словно сжался. Я ошибался в его отношении. Думал, что Мэри была для него просто еще одним трофеем, вроде дома и машины. Однако Хёрст любил ее. Всегда. И, несмотря ни на что, по-прежнему хотел ее спасти.

У обочины я заметил небрежно припаркованную желтую «Мини». Ни Глории, ни ее машины видно не было, и я не знал, что чувствовать по этому поводу: беспокойство или облегчение.

Мы оба вышли из машины.

– Где она? – спросил Хёрст.

– Я не знаю. – Поводив по забору лучом фонаря, я нашел дыру, через которую протиснулся в прошлый раз. – Идем.

Я проскользнул в эту дыру, и Хёрст последовал за мной. Я услышал, как он выругался. За прошедшие годы потолстел не только его кошелек.

– Как раз вовремя.

Я вздрогнул. Из тени у забора возникла Глория. В этот раз она была одета в темное пальто, а не в свои обычные пастельные тона. Сообразно случаю.

Я огляделся.

– Где Мэри?

– В багажнике моей машины.

– Ах ты, сука, – сказал Хёрст.

Глория повернулась к нему.

– Стивен Хёрст, полагаю? На самом деле я шучу. Она скрылась вон за тем холмом примерно двадцать минут назад.

Я поспешил вмешаться:

– Глория, твои деньги – у Мэри. Больше тридцати штук. Более семисот пятидесяти. Нам нужно лишь добраться до нее.

Глория взглянула на Хёрста.

– А что с ним?

– А что с ним?

– Ты сказал, что деньги у Мэри, его жены.

– Да.

– Так какая от него польза?

– Глория…

– Именно.

Она двигалась так быстро, что я едва успел заметить ствол. Я лишь услышал хлопок, и вот Хёрст уже корчился на земле, крича и сжимая свою ногу. Темно-красная кровь фонтаном – в прямом смысле этого слова – хлестала из раны. Я опустился рядом с ним на колени и схватил его за руки.

– Господи Иисусе!

Я огляделся. Дорога за забором была пустынной. Никого. Даже если по ней проедет машина, свет ее фар не сможет высветить нас здесь, в тени.

– Бедренная артерия, – сказала Глория, опуская пистолет с большим глушителем. – Даже если я передавлю ее, он истечет кровью примерно за пятнадцать-двадцать минут.

Взгляд Хёрста встретился с моим. Глория схватила меня за руку и потянула вверх.

– Ты теряешь время. Иди и принеси мои гребаные деньги.

– Но как же…

Она прижала палец к моим губам.

– Тик-так.

Я ринулся вверх по холму, размахивая фонарем. Впрочем, он мне не был особо нужен. Меня вели инстинкт и страх. Трость я не взял, потому, взбираясь по скользким каменистым склонам и спускаясь с них, я все время спотыкался и хромал. Моя травмированная нога практически без остановки ныла. Ей вторили ребра. Однако часть меня ощущала какую-то отстраненность, словно я летел сам у себя над головой и смотрел, как высокий худощавый человек с одышкой курильщика и растрепанными черными волосами, шатаясь, бредет по сельской местности подобно пьяному бомжу.

Мне хотелось смеяться над абсурдностью происходящего, смеяться до боли в животе. Оно казалось мне каким-то мрачным, ужасным сном. Однако в глубине души я понимал, что все это происходит реально. Кошмар наяву, который начался двадцать пять лет назад.

И который закончится сегодня ночью.

У подножия холма я увидел ее. Скрестив ноги, она сидела у входа. Рядом с ней горела походная лампа, а у ее ног лежал рюкзак. Чтобы не замерзнуть, Мэри завязала голову платком и натянула капюшон. Она наклонилась, и на мгновение я подумал, что она молится. Однако в следующую секунду Мэри выпрямилась, и я увидел, что она просто зажигала сигарету.

Выключив фонарь, я смотрел на нее. Но я видел совсем не ее. Я видел пятнадцатилетнюю девчонку. Красивую, умную и… холодную. Я вдруг подумал о том, как я мог не замечать этого раньше. Впрочем, хорошенькое личико ослепляет, не давая увидеть многих недостатков. Особенно когда тебе пятнадцать и в твоем теле играют гормоны. Тебе все равно, что скрывается внутри, даже если там лишь темнота и гнилое нутро.

Я сделал шаг вперед.

– Мэри?

Она даже не обернулась.

– Я знала, что это будешь ты. Всегда ты. Ты с самого детства был занозой у меня в боку. Ты – как колючка.

– Ну, у меня даже фамилия созвучна терну.

– Уходи, Джо.

– Ладно. Если ты пойдешь со мной.

– Хорошая попытка.

– Тогда попробуем по-другому: если ты не пойдешь со мной, одна сумасшедшая леди убьет твоего мужа.

– Даже если бы я хоть на секунду тебе поверила – что мне с того? Когда я с этим покончу, мы с Джереми уедем подальше от Хёрста и от этой вонючей дыры. Навсегда.

– Ты должна знать, что это безумие.

– Это мой единственный шанс.

– Клиника в Америке была твоим единственным шансом. Ты хоть когда-то всерьез думала о том, чтобы туда поехать? Или все это было лишь уловкой, чтобы получить деньги?

Услышав это, она наконец повернулась ко мне. В свете лампы ее лицо выглядело пугающе худым и до ужаса спокойным.

– Знаешь, в скольких случаях из ста наступает ремиссия? В тридцати. Всего в тридцати процентах случаев.

– Я делал ставки и похуже.

– И выигрывал?

Я ничего ей не ответил.

– Так и думала, что нет. А я не хочу рисковать. Я не хочу умирать.

– Мы все умрем.

– Тебе легко говорить, ведь сам-то ты не стоишь на пороге смерти. – Она выпустила облачко сигаретного дыма. – Ты хоть представляешь, каково это? Закрывать каждый вечер глаза с мыслью о том, что ты, возможно, делаешь это в последний раз? И иногда желать, чтобы он был последним, потому что ты устал от страха и боли? Или, наоборот, сражаться со сном, потому что тебя приводит в ужас мысль о том, что ты можешь провалиться в темноту?

Ее глаза встретились с моими, и свет лампы придал им безумный блеск.

– Ты когда-нибудь задумывался о смерти? По-настоящему? Ни чувств, ни звуков, ни прикосновений. Небытие. Вечное.

Нет, подумал я. Потому что мы все стараемся этого не делать. В этом и заключается суть жизни. Мы все время стараемся чем-то себя занять, чтобы не смотреть в бездну. Ведь ее вид свел бы нас с ума.

– Ни один из нас не знает, сколько нам осталось.

– Я еще к этому не готова.

– Это от тебя не зависит. Выбирать нам не дано.

– Но если бы ты мог? Что бы ты сделал?

– Не это.

– Говори за себя. – Она посмотрела в сторону тоннеля. – Мы оба знаем, что там, внизу.

– Кости. – Я старался, чтобы мой голос был ровным. – Вот что. Кости давно умерших людей, у которых не было ни лекарств, ни химиотерапии, ни обезболивающих. И которые все еще верили и в Бога, и в дьявола, и в чудеса. Но теперь мы знаем, что это иллюзорно.

– Не смей, на хрен, говорить со мной как с маленькой, Джо. Ты был там. Мы все были.

– Мэри, ты больна. Ты не можешь мыслить ясно. Прошу тебя. Там, внизу, нет ничего, что может тебе помочь. Ничего. Поверь мне.

– Хорошо. – Потушив сигарету, она полезла в рюкзак и достала оттуда бутылку водки и пачку снотворного. – Если ты действительно так считаешь, то позволь мне уйти. Я выпью это, и все закончится. Так я, по крайней мере, сделаю выбор сама.

Я ничего ей не ответил.

Она улыбнулась.

– Ты не можешь, не правда ли? Потому что знаешь. Потому что помнишь, что произошло с твоей сестрой.

– Моя сестра была ранена. Она потерялась. А потом вернулась.

– Откуда?

Я проглотил вставший у меня в горле комок.

– Она не умерла.

Мэри рассмеялась ужасающим надтреснутым смехом, начисто лишенным радости и вообще чего бы то ни было человеческого. Часть меня задается вопросом, а всегда ли она была такой внутри или же что-то изменилось в ней той ночью, когда мы спустились в шахту? Возможно, что-то изменилось во всех нас. Возможно, мы вернулись оттуда не только с чувством вины и сожаления.

– Ты ведь сам в это не веришь.

– Верю.

– Чушь, – она скривила губы. – Она была мертва. Она не могла пережить тот удар. Я это знаю, потому что…

Она оборвала себя на полуслове. Я замер. Каждое мое нервное окончание словно внезапно загудело от вибрации.

– Потому что – что?

– Ничего. Ровным счетом ничего.

Но это была ложь. Это объясняло все. Та ночь вдруг снова встала у меня перед глазами. Энни, лежавшая бесформенной маленькой грудой. Стоявший неподалеку Хёрст. Валявшийся на земле лом. Мэри, вцепившаяся в руку Хёрста. Но Мэри встала рядом с ним позже. До этого она стояла ближе к нам с Энни.

– Это была ты, – сказал я. – Ты ударила ее.

– Я не хотела. Я просто запаниковала. Это была случайность.

– Ты позволила Хёрсту взять вину на себя. Он прикрывал тебя, защищал.

– Он любит меня.

Теперь все внезапно обрело смысл. Почему она осталась. Почему они поженились. Он любил ее. Но у него также была над ней власть. Она не могла уйти от него. Хотя, вероятно, бассейн и складные двери тоже сыграли свою роль.

– Вы действительно собирались тогда бросить нас там, внизу?

– Я пыталась его отговорить.

Но и это было не совсем правдой. Я помнил, как она положила руку ему на плечо. Взгляды, которыми они обменялись. Я думал, она хотела нам помочь. Однако теперь я уже не был в этом уверен. Я больше вообще ни в чем не был уверен.

– А Крис? Я сказал тебе, что встречаюсь с ним в тот вечер. Это ты отправила Хёрста за ним? Все это тоже было твоей идеей?

– Нет. Все было не так. Ты знаешь, каким был Хёрст. Я боялась его.

Я подумал о синяке у нее под глазом. Под правым глазом. А затем вспомнил, как Хёрст наливал мне виски. Правой рукой. От пьедестала, на который я возвел Мэри, откололся еще один кусок.

– Он ведь никогда тебя не бил, правда?

– А это важно?

– Да.

– Хорошо. Нет, не бил. Я поцапалась после школы с Энджи Гордон.

– Значит, в этом ты тоже солгала.

– Проклятье, это было двадцать пять лет назад! Случилось то, что случилось. Я не могу этого изменить. Но хотела бы. – Она покосилась на вход в пещеру. – Прошу тебя, Джо. Просто дай мне пойти туда.

– Не могу.

– Я сделаю что угодно. Я могу дать тебе деньги, все, что ты захочешь.

– Все, что захочу?

– Да.

Я подумал о Хёрсте, истекавшем кровью в грязи. О деньгах, которые был должен. О широко открытых глазах Энни, глядевшей из окна в то ясное снежное утро. О ее маленьком тельце, грудой лежавшем на полу пещеры.

Я подумал об установленной мной там взрывчатке и о лежавшем у меня в кармане мобильнике, который служил для нее детонатором. Затем я взглянул на Мэри, и во мне вспыхнула ненависть.

– Ты можешь мне кое-что сказать, – произнес я.

– Что угодно.

– Где все гребаные снеговики?

Она едва открыла рот, и вдруг боковая часть ее головы лопнула. Осколки костей, кровь и мозговое вещество, взлетев в воздух, посыпались на землю подобно конфетти. Ее череп напоминал кратер вулкана. Кость разорвало, как папье-маше.

Глаза Мэри чуть расширились от удивления. Все произошло слишком быстро. У нее не было времени даже на то, чтобы что-то осознать. Минуту назад она была жива, а в следующую уже бесформенной кучей лежала на земле, словно кто-то нажал на выключатель. Прервал подачу энергии. Совсем.

– Господи Иисусе! – обернулся я.

За моей спиной стояла Глория. В руке у нее был пистолет.

– Ты убила ее!

– Она не собиралась тебе ничего давать. Мне уже приходилось иметь дело с суками вроде нее.

– Где Хёрст?

– Как оказалось, у него была плохая свертываемость крови.

Хёрст мертв. Я пытался это осмыслить. Годами я думал, что хотел его смерти. Страстно желал ее. Однако я ощущал лишь тошноту и усталость. А еще – страх. Потому что теперь здесь были лишь я и Глория.

– Не нужно было давать ему умереть…

– Боюсь, я это сделала. Однако взгляни на все с другой стороны. Мне нужно избавиться от двух лишних тел, так что у меня нет времени на то, чтобы убивать тебя медленно. – Она наставила на меня пистолет. – Скажешь что-нибудь напоследок?

– Не стреляй в меня.

– Хотела бы.

Смысла молить о пощаде не было. Не Глорию. Я мог бы попытаться. Сказать, что я учитель. Что в учителей не стреляют. Мы не настолько интересны. Мы умираем постепенно, через несколько лет после того, как люди думают, что мы уже умерли. Я мог сказать ей, что у меня есть другой план. Сказать, что я не готов. И все это ничего бы не изменило.

Так что я просто закрыл глаза.

Она взвела курок.

– Надеюсь, ты сегодня надел свои старые ботинки.

Я нащупал рукой свой мобильный телефон и… нажал на кнопку вызова.

В этот раз грохота не было. Вместо него раздался настоящий рев. Он поднялся из самых недр, и земля у меня под ногами содрогнулась. Открыв глаза, я увидел, что Глория оступилась. Пистолет в ее руке дрогнул. Было ли у меня время на то, чтобы убежать? Или чтобы броситься на нее? Она подняла глаза. Ее рука вновь твердо держала оружие. Палец на спусковом крючке напрягся…

Никакой отсрочки. Никакого побега в последнюю минуту. Никакого второго шанса.

Земля под ногами Глории разверзлась.

Она провалилась в нее, как кролик в нору, как монетка в колодец. И даже не вскрикнула. Она просто исчезла. Бесследно. Шокированный, я глядел на то место, где только что стояла Глория. На карстовую воронку, внезапно открывшуюся в земле.

Хромая, я подошел к этой воронке и едва успел увидеть что-то розовое да прядь светлых волос. Земля вновь затряслась, и из-под носков моих кед начали осыпаться почва и трава. Шатаясь, я отступил назад. И сделал это как раз вовремя: края воронки обвалились и на тело Глории посыпалось еще больше гравия, земли и камней.

Я заглянул в образовавшийся глубокий провал, чувствуя ошеломление и тошноту. Перед глазами все плыло, а по щеке мимо уха стекало что-то теплое. Голова болела. Подняв руку, я потрогал ее. Участок над глазом был липким и каким-то странно мягким. Впрочем, времени разбираться с этим не было. Из-под земли опять донесся грохот. Предупреждение. Нужно было убираться отсюда, иначе я тоже рисковал провалиться вниз, во тьму, присоединившись к Глории среди костей умерших.

И среди других вещей.

Путь назад мне, похоже, предстоял долгий. Я с трудом удерживал равновесие. Шатаясь, я брел вверх и вниз по склонам. Несколько раз я упал. В левом ухе звенело, а в одном глазу стоял туман. Это было нехорошо. Совсем нехорошо.

Я уже почти дошел до ворот старой шахты, когда земля содрогнулась от последнего толчка. Остановившись, я оглянулся назад. В угольное небо поднимался черный дым.

Моего лица что-то коснулось. Что-то, похожее на снежинку. Но через мгновение я осознал, что оно было черным, а не белым. Угольная зола. Постояв секунду или две, я дал ее хлопьям упасть на землю.

А затем я сел. Неосознанно. Мои ноги просто подкосились, словно перестав слушаться мозга. Отключившись от него. И, быть может, это было к лучшему. Я устал. Мой левый глаз застилала красная пелена. В голову пришла мысль, что я могу больше не проснуться. Но мне было все равно.

Я лег на каменистую землю и стал глядеть в небо. Однако мне казалось, что я гляжу вниз, в глубокую черную бездну. Темнота манила меня.

Кто-то взял меня за руку…

37

Две недели спустя

– Я не слишком-то хороша в том, что касается эмоциональных прощаний.

– Как и я.

– Обнимемся?

– А тебе хочется?

Бет взглянула на меня.

– Не особо.

– Как и мне.

– Знаешь, что люди говорят об объятиях? – спросила она.

– Что?

– Что они – это лишь повод спрятать лицо.

– Ну, для некоторых людей это, наверное, не так уж и плохо.

– Да пошел ты!

– Ты только что упустила свой шанс.

– Переживу.

– А я-то думал, что ты пьешь с горя.

Бет подняла бокал:

– Твое здоровье!

Я чокнулся своей колой с ее пивом.

– И не думай, что я буду платить за нас обоих всю ночь лишь из-за того, что ты сваливаешь и оставляешь меня разбираться с последствиями.

– Полагаю, под последствиями ты подразумеваешь свою новую должность завуча?

– Видишь ли, беда никогда не приходит одна.

– Сочувствую.

Она показала мне средний палец.

Гарри уволился несколько дней назад, вместе с Саймоном Сондерсом. Я не был уверен, но, вероятно, этот уход имел какое-то отношение к электронным письмам, обнаруженным полицией в компьютере Стивена Хёрста и ставшим уликами в деле, связанном со взяточничеством и коррупцией. А также к неподобающему влиянию, которое Хёрст оказывал на Гарри, и деньгам, которые он заплатил Сондерсу, чтобы тот написал за его сына курсовую. Все это было очень прискорбно.

Мисс Харди (учительница истории по имени Сьюзен) заняла должность исполняющей обязанности директора и назначила Бет своей заместительницей. Как мне казалось, они должны были хорошо сработаться. По правде говоря, если бы я был оптимистом, то сказал бы даже, что у них был шанс преобразить Арнхилльскую академическую школу, тем более что одна из ее главных проблем – Джереми Хёрст – не должен был больше в нее вернуться.

Теперь он жил с опекунами и наблюдался у психиатра. Он все еще пребывал в состоянии шока от внезапной загадочной смерти обоих родителей. Я бы хотел сказать, что мне было его жаль, однако каждый раз, когда у меня возникало такое чувство, мысль о Бенджамине Мортоне убивала его на корню.

Я не мог утверждать этого с уверенностью, однако полагал, что Джереми отвел его в пещеру. Уж не знаю, чем это было – шуткой или неким «ритуалом». Однако с Беном там что-то произошло. Что-то плохое. И, возможно, он был не первым. Я подумал о племяннице Бет, Эмили. Еще один изменившийся ребенок. Еще одна трагически оборвавшаяся жизнь.

А Джереми никому об этом не рассказывал. Кроме, быть может, своей матери.

Тела Хёрста и Мэри обнаружили на территории старой шахты. Полиция все еще расследовала обстоятельства их смерти. Некоторые партнеры Хёрста были весьма сомнительными личностями. Да и врагов у него было в избытке. А с учетом того, что в багажнике его машины нашли сумку с окровавленным ломом внутри, расследование должно было занять некоторое время. И мне почему-то казалось, что оно вообще могло зайти в тупик.

Карстовую воронку вскоре должны были засыпать, а проект сельского парка уже представили на рассмотрение. Дома там точно никогда не построят. Ни один сельсовет в жизни такого бы не одобрил.

Полицейские ко мне, разумеется, приходили. Детектив Тейлор вместе со своим коллегой, здоровенным – на самом деле просто огромным – сержантом по имени Гэри Барфорд. Они сумели обнаружить в машине Хёрста мои следы, в ответ на что я с готовностью признал, что он однажды вечером подбросил меня до дома. Дальнейшие их вопросы носили поверхностный характер.

– Значит, меня ни в чем не подозревают? – спросил я, когда они уходили.

– По этому делу – нет, – ответила Тейлор, вздернув бровь.

Здоровяк-сержант расхохотался. Полицейский юмор.

– Все указывает на то, что работал профессионал, – сказал он. – А я не сказал бы, что вы похожи на киллера.

Я мог бы ответить им, что киллеры (как и киллерши) бывают разными. Однако вместо этого я просто улыбнулся.

– Слова тоже убивают, – произнес я.

Он с удивлением посмотрел на меня. Учительский юмор.

Бет подозрительно покосилась на мою колу.

– Тебе правда нужно уехать сегодня? На посошок обычно пьют другое. Мы могли бы заказать бутылку вина. А ты мог бы задержаться до второй половины дня.

Я взглянул на нее. Мне будет не хватать возможности вот так вот просто на нее смотреть. Так что я был рад, что мы помирились. Я сказал ей, что вернулся в Арнхилл, потому что винил Хёрста в самоубийстве Криса. Что мне нужно было разобраться с неупокоенными призраками. Это было полуправдой. Как и почти любая ложь. Но иногда этого достаточно.

– Как бы то ни было, – сказал я, – мне нужно уезжать. Но я должен был с тобой попрощаться.

Бет состроила гримасу.

– Ты само очарование. Пойду пописаю.

Скользящей походкой она отошла от стола. Я глядел вслед ее удаляющейся стройной фигуре. На ней были черные джинсы в обтяжку, «Мартинсы» и мешковатый полосатый джемпер с прорехами, которые, как я полагал, были данью моде, а не работой чрезмерно прожорливой моли. Я почувствовал укол сожаления. Мне нравилась Бет. Очень. И я почти готов был поверить, что тоже ей нравился. Она – хороший человек. А вот я – нет. Именно поэтому я и уезжал. Чтобы держаться от нее как можно дальше.

– Миска жареной картошки на двоих.

Я поднял взгляд. Лорен со стуком поставила на стол миску. Картофель наполнял ее до краев.

Я улыбнулся.

– Спасибо!

– На здоровье!

– Не только за картошку.

Она прищурилась.

– Я вспомнил, что это ты нашла меня у шахты тем вечером.

В воздухе повисла пауза. И когда я уже думал, что она так ничего и не скажет, Лорен произнесла:

– Я вывела пса на его последнюю прогулку.

«Старый пес, – подумал я. – Пес ее матери. У которого вокруг шеи не было меха. И который любил кусаться».

– Что ж, еще раз спасибо, – сказал я вслух. – За то, что привела меня домой. И за то, что ничего об этом не сказала. Ну и за все остальное. До сих пор не могу вспомнить всех деталей.

– Я сделала не так уж много.

– Не думаю, что это правда.

Она пожала плечами.

– Как твоя голова?

Подняв руку, я потрогал свой лоб. На виске был небольшой красный рубец. При прикосновении он слегка болел, подобно уже почти сошедшей шишке. Однако в остальном все было в порядке.

– Наверное, ударился, когда упал.

– Ты не падал.

– Нет?

– Не очень сильно.

Развернувшись, она зашагала обратно к барной стойке, а я так и глядел ей вслед, пока не услышал голос вернувшейся Бет:

– Ты что-то сказал?

– Нет. Ничего. – Я подал ей соусницу. – Кетчуп?

– Спасибо, – она взяла соусницу. – О, пока не забыла.

Бет полезла в свою сумку и вытащила оттуда небольшую коробку из-под обуви. Поставив коробку на стол, она подвинула ее ко мне.

– Тебе все же удалось достать? – спросил я.

– Не мне. Мисс Крэддок, учительнице биологии.

– Спасибо.

Открыв коробку, я заглянул внутрь.

– Познакомься с Пушистиком, – сказала Бет.

– Он не… ну, знаешь?

– Не-е-ет. Естественные причины.

– Хорошо. Спасибо.

– Не считаешь, что тебе следует меня просветить?

– Нет.

– Человек-загадка.

– Международного масштаба.

– Я буду по тебе скучать.

– Я тоже, – ответил я с улыбкой.

– А теперь ты не мог бы убрать эту фигню? У меня от нее портится аппетит.

Я сунул коробку к себе в рюкзак.

– Так лучше?

– Я имела в виду твою дурацкую улыбку.

* * *

Когда я сел в машину, чтобы ехать обратно на северо-запад, на часах было уже три. Мы с Бет обменялись телефонами и пообещали друг другу оставаться на связи, хоть я и понимал, что этого, вероятно, не будет, поскольку ни она, ни я не принадлежали к тому типу людей, которые переписываются в мессенджерах. Впрочем, это тоже меня устраивало.

Не было ни объятий, ни слез, ни страстного романтичного поцелуя в последнее мгновение. Она не бежала по улице вслед за моей машиной. Я лишь увидел в зеркале заднего вида, как она, сделав победный жест, скрылась в дверях паба. И хорошо.

Я ехал по главной улице. Однако, доехав до ее конца, я остановился у церкви Святого Фаддея.

Выйдя из машины, я толкнул калитку. Она сидела на расшатанной скамейке. В своем простом сером жакете, надетом поверх синего платья, она выглядела спокойной и сдержанной. Услышав мои шаги, она обернулась.

– Странное место для прощальной встречи, – сказала мисс Грейсон.

– Я подумал, что оно нам подойдет.

– Полагаю, что так.

Мы смотрели на окружавшие нас могилы.

– Она ведь не здесь похоронена, правда? – спросил я.

– Кто?

Впрочем, она знала, о ком я спрашивал.

– Ваша сестра.

– Это церковное кладбище уже давно не используется.

– Ни на одном из окрестных кладбищ она тоже не похоронена. Я проверял.

– Мои родители ее кремировали.

– В крематории о ней тоже нет никаких записей. Как и о ее смерти вообще, если уж на то пошло.

Повисла долгая пауза. Затем мисс Грейсон произнесла:

– Потеря ребенка – это невообразимая боль. Я думаю, что горе – это вид безумия. Оно может заставить вас совершать вещи, о которых в нормальных обстоятельствах вы бы даже помыслить не могли.

– Что с ней случилось? – спросил я.

– В одну ночь мои родители куда-то ее унесли. И никогда не приносили обратно. Во всяком случае, не приносили обратно домой.

– Вот почему вас так заинтересовала история Арнхилла и шахты? Поэтому вы сказали, что знаете, что произошло с Энни?

Кивнув, она спросила:

– Авария действительно была случайностью?

– Да, – ответил я. – Была.

Лицо мисс Грейсон приобрело задумчивое выражение.

– Люди говорят, что жизнь находит свой путь. Возможно, смерть тоже иногда его находит.

«И в итоге у смерти всегда выигрышная комбинация», – подумал я.

– Мне нужно ехать. – Я протянул ей руку. – Прощайте, мисс Грейсон.

Она пожала ее своей прохладной мягкой рукой.

– Прощайте, мистер Торн.

Встав, я зашагал прочь. Я уже почти дошел до калитки, когда она меня окликнула:

– Джо!

– Да?

– Спасибо вам. За то, что вернулись.

Я пожал плечами:

– Иногда у человека просто нет выбора.

38

Змеившиеся проселочные дороги были темными, так что я ехал по ним медленно и осторожно. Впрочем, даже несмотря на мой черепаший темп, путь занял меньше времени, чем я ожидал. В час пик я не попал, да и мой разум был занят. Слишком занят.

Я остановился в переулке у дома, за несколько подъездов от того, где мы жили вместе с Бренданом. Выйдя из машины, я огляделся. Мне пришлось дойти до самого конца дороги, прежде чем я нашел его. Видавший виды «Форд Фокус» с двумя детскими креслами внутри и наклейкой «Маленькие монстры на борту» на заднем стекле.

Некоторое время я постоял, разглядывая автомобиль, а затем неторопливо зашагал к расположенному в паре кварталов пабу, в котором ранее так любил сидеть. Хорошее заведение. Там готовили совершенно сногсшибательный пирог с говядиной и почками.

Я заметил его сразу же, как только вошел в зал. Он сидел за нашим обычным столиком в дальнем углу. Заказав пиво и пакет чипсов, я направился к нему. Он поднял взгляд, и его изрезанное морщинами лицо расплылось в ухмылке.

– Вы только посмотрите, кого занесло в наши края.

Я поставил свое пиво на стол, а он поднялся, широко распахнув руки. Мы обнялись, так что он не видел моего лица.

После этого мы наконец сели. Брендан поднял свой бокал апельсинового сока.

– Рад, что ты вернулся целым и невредимым.

– Спасибо, – сказал я, отхлебнув пива.

– Теперь-то ты мне расскажешь, что, етить его в пень, случилось?

– Блондинка больше не представляет проблемы.

– Нет?

– Она мертва. Случайность.

Я следил за его реакцией. Однако Брендан воспринял мои слова невозмутимо.

– А как насчет твоего долга?

– Думаю, его очень скоро спишут.

– Знаешь, что сказала бы сейчас моя милая старая матушка?

– И что же?

– Цыплят по осени считают.

– В смысле?

– Ты разобрался с той женщиной, но ты что, в самом деле считаешь, что на этом все закончилось?

Открыв пакет чипсов, я предложил его Брендану, однако он, похлопав себя по животу, покачал головой:

– Диета, помнишь?

– Ах, разумеется. Ты ведь был гораздо крупнее, не так ли? Когда пил.

Он ухмыльнулся.

– Уж точно не был таким изящным Адонисом, как сейчас.

– Значит, можно сказать, что ты тогда был толстяком?

Его улыбка померкла.

– Ты о чем, Джо?

– Глория сказала кое-что перед смертью. Она умерла быстро, если тебе интересно. Я знаю, что вы двое были близки.

– Близки? Я, к чертям, вообще не представляю, о чем ты. Я твой друг. Единственный, кто был всегда рядом с тобой. Кто неделями навещал тебя в больнице.

– Ты навестил меня дважды. Впрочем, полагаю, ты был слишком занят. Управлял своим бизнесом. Азартные игры, вымогательства, убийства.

– Бизнесом? Эй, ты с кем сейчас говоришь? Это я! Брендан!

– Нет. Я сейчас говорю с Толстяком.

Мы смотрели друг другу в глаза. Его взгляд – взгляд человека, который понял, что дело дрянь. Все карты были сыграны. Он протянул руки.

– Твою мать! Ты меня раскусил. Всегда был сообразительным. Этим ты мне и нравишься.

От ирландского акцента не осталось и следа. Словно змея сбросила кожу.

– Это поэтому Глория меня искалечила? – спросил я.

– Бизнес есть бизнес. А дружба есть дружба.

– Да что ты знаешь о дружбе?

– Ты до сих пор дышишь. Я бы назвал это дружбой.

– Но зачем? Зачем было притворяться моим другом? Зачем было позволять мне жить в твоей квартире?

– Я пытался помочь тебе. Дать тебе шанс расплатиться. Но ты продолжал рыть себе яму. А еще, видит бог, мне нравится твоя компания. У человека моего положения редко бывают близкие друзья.

– С ними все время происходят трагические случайности, не правда ли?

Он фыркнул.

– Иногда это необходимо.

Необходимо. Ну разумеется.

Он откинулся на спинку стула.

– Ну же, расскажи мне, что тебе сказала Глория.

– «Надеюсь, ты сегодня надел свои старые ботинки». Тогда я не обратил на это внимания, ведь она целилась мне в голову из пистолета. Однако затем я вспомнил.

Он покачал своей нечесаной головой:

– Я всегда знал, что мои мудрые изречения однажды обернутся против меня.

– Дело не только в этом.

Я уже практически пренебрег тем, что сказала Глория… Мне действительно хотелось это сделать. Очень хотелось. Однако было кое-что еще.

– Дело в машине, – сказал я.

– В машине?

– Я видел черный «Форд Фокус» с детскими креслами у мини-гостиницы еще до того, как ты сказал, что приехал, чтобы привезти мне сумку. Он показался мне знакомым, но я не мог вспомнить откуда. Однако затем я вспомнил. Я как-то видел этот же «Форд Фокус» у нашего подъезда. Ты сказал мне, что одолжил машину у сестры.

– А, ты об этом.

– Это так?

– По сути, нет. Всегда прячься на самом видном месте, друг мой. Половина людей в этом пабе слышали о Толстяке. Но никто из них не знает, что он приходит туда почти каждый вечер. Никто лишний раз не взглянет на Брендана, завязавшего алкоголика, безобидного ирландского шута.

Произнеся это, он добавил:

– То же самое и с машиной. Никто не обращает внимания на семейные автомобили. Если случится что-то плохое и тебе будет нужно быстро убраться, то полиция не станет останавливать всклокоченного папашу, катящего в своем «Форде Фокусе» за детишками. Идеальное прикрытие.

– А возможно, что и нет.

– Что ж, мы все делаем ошибки. Твоей ошибкой было вернуться сюда. Потому что теперь передо мной встала дилемма. Ты все еще должен мне денег. Моя подружка мертва. Что прикажешь мне делать с тобой, Джо?

– Дать мне отсюда уйти.

Он рассмеялся:

– Я мог бы это сделать. Однако так бы я лишь отсрочил неизбежное.

– Ты не убьешь меня.

– И почему же?

– Сначала скажи мне две вещи. Почему ты посоветовал мне обратиться в полицию?

– Потому что я знал, что ты этого не сделаешь. Реверсивная психология.

– И все, о чем ты мне рассказывал, было ложью? Все?

Он задумался.

– Что ж, дай подумать. Моя матушка действительно ирландка, но она не такая уж милая. Я в самом деле был толстым. И алкоголиком, который теперь завязал. О, и у меня есть сестра…

– Знаю, с двумя детьми – Дейзи и Тео.

Он пристально посмотрел на меня. Его глаз нервно задергался.

– И они живут в Олтрингеме. Их отец работает в аэропорту, а мать – в регистратуре больницы. Дейзи и Тео посещают Хантингдонскую начальную школу. Твоя сестра забирает их оттуда три раза в неделю, а по вторникам и пятницам, когда она задерживается на работе допоздна, их забирает приходящая няня. Да, и у них не песчанки, а хомяки. – Подняв свой бокал, я отхлебнул пива. – Есть неточности?

– Как, черт возьми…

– Я безработный. У меня масса свободного времени. Впрочем, перейдем к делу. Если ты придешь за мной, я приду за твоей сестрой и ее семьей.

Его губы злобно скривились.

– Ты не из таких.

– Думаешь?

Сунув руку в карман, я вытащил оттуда нечто маленькое, бурое и пушистое. В следующее мгновение в его бокале уже плавал дохлый хомяк.

– Как сказала бы твоя милая старая матушка, трахаясь одновременно с несколькими мужиками: «Я, етить его в пень, даже не представляю, кто во мне сейчас».

Брендан посмотрел на хомяка, а затем перевел взгляд на меня. Я улыбнулся, и выражение его лица изменилось.

– Убирайся отсюда. Видеть больше не хочу твою поганую рожу.

Я отодвинул стул.

– Как можно дальше, – добавил он.

– Слышал, Ботсвана – милое местечко.

– Купи себе билет в один конец. И если когда-нибудь ты хотя бы пошлешь открытку, считай себя мертвецом. Понял?

– Понял.

Я развернулся и зашагал прочь из паба, ни разу даже не оглянувшись.

И в этот раз я почему-то не хромал.

Эпилог

Генри было сказано, чтобы он там не играл. Мама твердила это с самого момента их переезда. Это опасно; он может пораниться, потеряться или провалиться в яму в земле. А он ведь не хочет провалиться в яму в земле, правда же?

Конечно, Генри не хотел, однако и маму он слушал не всегда. Иногда ее слова казались ему просто набором букв. Он слышал их, но не понимал, что они означали. Очевидно, виной всему был его аутизм. Это означало, что Генри был не способен к сопереживанию, хотя умел отзываться на состояние других.

Впрочем, это было не совсем правдой. Ему было сложно чувствовать людей. А вот с животными все было иначе. Как и с местами. Их он воспринимал интуитивно. Например, старую шахту. Он прочувствовал ее сразу же, как только они переехали. Она звала его. Так, словно Генри стоял у комнаты, в которой говорило множество людей. Однако нельзя было разобрать, что именно эти люди говорили.

Генри не рассказывал маме о голосах. Он много о чем ей не рассказывал из-за того, что мама «волновалась». Она часто это повторяла. Что волнуется о его безопасности. Что ее волнует то, что он много времени проводит в одиночестве. Вот почему она так обрадовалась, когда Генри рассказал ей о своих новых друзьях. Раньше у него никогда не было друзей, и это маму тоже волновало.

Сегодня мама красила стены второго этажа. Она решила сделать в коттедже косметический ремонт, сказав, что магнолиевый цвет заставляет ее чувствовать себя так, словно она живет в банке с манной крупой. Иногда мама говорила забавные вещи. Наверное, Генри любил свою маму.

Поэтому, тайком сбегая из дому, он в какой-то мере чувствовал то, что принято называть виной. Однако это ощущение не было достаточно сильным, чтобы прислушиваться к нему. В этом-то и заключалась проблема. Врачи говорили, что он просто не задумывался о том, какие последствия его действия будут иметь для других людей. Он жил здесь и сейчас.

А здесь и сейчас ему было хорошо. Ярко светило солнце. Однако этот свет не был мягким, подобно топленому маслу, как это бывает летом. Это был холодный ослепительный свет. Зимний. По краям солнце казалось острым, будто могло порезать тебе пальцы, если бы ты попытался за него ухватиться. Генри это нравилось. Его толстое шерстяное пальтишко создавало ощущение тепла и безопасности, словно отгораживая его от окружающего мира. Это Генри тоже нравилось.

Он продолжал идти по переулку, пока не достиг забора. Генри знал, где в нем была дыра. Он хорошо умел пробираться в самые разнообразные места. Проскользнув в эту дыру, Генри огляделся.

Интересно, где его друзья? Они обычно встречали его прямо здесь. Именно в этот момент Генри их и заметил – так, словно сама мысль о них заставила их появиться. Помахав ему, они начали спускаться к Генри по склону холма. Девочка была примерно его возраста. Мальчик был старше, худой и светловолосый. Иногда девочка брала с собой куклу.

Все вместе они неторопливо побрели по поросшему кустарником пустырю. Время от времени Генри останавливался, чтобы поднять камешек, старый болт или еще какую-нибудь железку. Ему нравилось собирать вещи.

Через некоторое время – точно Генри определить не мог, ведь часы приводили его в замешательство, – он понял, что солнце светит уже не так ярко. Оно проделало по небу длинный путь. Генри пришло в голову, что его мама уже могла закончить красить стены и начать волноваться.

– Мне нужно идти, – сказал он.

– Еще нет, – ответил мальчик.

– Останься еще ненадолго, – попросила девочка.

Генри колебался. Ему очень хотелось остаться. Шахта манила его, и он слышал в своей голове ее зов. Однако Генри не хотел расстраивать маму.

– Нет, – наконец произнес он. – Я ухожу.

– Подожди, – сказал мальчик.

Его голос прозвучал более настойчиво.

– Мы хотим тебе кое-что показать, – добавила девочка.

Она коснулась руки Генри. Ее ладонь была холодной. На ней была лишь тонкая пижама, а на мальчике – футболка и шорты. Оба были босыми.

Генри пришло в голову, что это довольно странно. Мысль, которая, впрочем, вскоре покинула его, вытесненная шепчущими голосами.

Он решил попробовать возразить еще раз:

– Мне правда нужно возвращаться.

Мальчик улыбнулся. Из его волос выпало что-то черное и поползло прочь.

– Ты вернешься, – сказал он. – Мы обещаем.

Оглавление

Пролог

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg