«Лес теней»

Лес теней (fb2) - Лес теней [litres][La Forêt des ombres-ru] (пер. Валентина Петровна Чепига) 2521K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Франк Тилье

Франк Тилье Лес теней

Franck Thilliez

La Foret Des Ombres

© Le Passage Paris – New York Editions, Paris 2006

© В. П. Чепига, перевод, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2019

Издательство АЗБУКА®

* * *

Моему далекому ангелу на небесах, который повсюду со мной…

Ни шелеста крыльев, ни ветра, ни птичьего пения.

Лишь ночь и бесшумного пульса биение.

Эжен Гийевик. Сфера

1

Женщина в гневе разбила тест на беременность о балку.

Две полоски. Ее мир рушился на глазах.

Она бродила по чердаку, опустив голову, ступая босиком по занозистому полу. Что кровь… Разве это боль… Ее предали.

Под черепичной крышей гудел ветер; от его порывов пламя свечей вытягивалось в ниточку, дрожало и гасло. Сквозняк трепал на старом деревянном столе надушенное, изрезанное ножницами письмо. Любовное письмо. Шестьдесят третье по счету написанное ею. Этого письма он никогда не получит. Только не после нанесенной обиды. Нет, нет, никогда!

Взгляд снова упал на тест, и ярость ее удвоилась.

Чердак наполнял шелест крыльев. Внизу, на первом этаже, билась в клетке голубка. Не пройдет и часа, как птица умрет из-за нехватки воздуха. За окном проносились ночные тени, на окнах застывали прозрачные снежинки изморози.

Черные точки зрачков какое-то время следили за движением облаков. Вдалеке темнели жилые массивы… Руан.

Женщина сжала кулаки. Ее лицо было искажено, на нем читалось то, что свойственно каждому из нас, – все мы хищники. Когда нервозность и нетерпение немного спали, она устроилась за столом и судорожно написала на чистом листе:

Ты слепец. Она тебя использует. Одного ребенка, значит, не хватало? Повторить надо было? Зачем? Чтобы разлучить нас? Не поддавайся. Мы с тобой одной крови, и никто тут ничего поделать не может, даже она.

Ее худые пальцы опять задрожали. Буквы прыгали со строчки на строчку, как стрелка сломанного сейсмографа.

Она царапнула ногтями по столешнице и коснулась дула револьвера.

Не знаю, буду ли я писать тебе еще.

Ты не на высоте. Считай мое молчание наказанием.

Теперь моя очередь заставлять страдать. Игнорируя тебя.

Мисс Хайд[1]

Ручка полетела в стену. Она небрежно запечатала письмо, потом бросила конверт на дно коробки, слишком большой для столь незначительной горстки слов.

Чего-то не хватало.

Голубки, купленной в зоомагазине.

Женщина поспешила на первый этаж, в бешенстве сжимая птицу мира в руках. Чтобы пройти по анфиладе комнат, не нужно было открывать ни одной двери, все их она сняла с петель, методично, одну за другой.

Она тенью скользнула у зеркала, потом вернулась на чердак, пятясь, оставляя за собой кровавые следы от израненных ног.

Пристально посмотрела на секундную стрелку наручных часов и поднесла птицу к глазам.

– Если моргнешь семь, нет, восемь раз за десять секунд, значит Давид меня безумно любит. Семь раз – любит, но… Меньше шести не моргай, ясно тебе?

И она стала считать, все сильнее сжимая бедную птицу.

Жалобный писк разнесся по всему дому.

– Моргай же, черт тебя подери!

Птица дернулась и затихла.

Женщина проиграла и начала искать оправдания. Это пари не считается, час назад она заключила такое же и тоже проиграла. Два раза подряд пари заключать нельзя! Вот именно! Она посмотрела в зеркало. За ней на стене висела фотография, вырезанная из газеты и увеличенная в человеческий рост, – Давид… Вблизи качество печати было ужасным, несмотря на компьютерную обработку каждого пикселя его лица, но издалека, если приглушить свет… ей казалось, что Давид обнимает ее. Она часто часами сидела в трансе перед этой фотографией и размышляла о них. Они отлично подходили друг другу. Если бы не его чертова жена…

Она постоянно думала о них. В постели, в ванной и даже в театре – роли, которые она играла, напоминали ей о нем. Давид осветил ее жизнь, как и многие другие, что были до него. Но те, другие, ушли в небытие. Он же… Он был другим. Хорошим, образованным и умным. Он писал ей так тонко, так трогательно! Он любил ее. Он по-настоящему ее любил.

Неожиданно она смягчилась и чуть не простила его и не порвала письмо. Быть может, он и в самом деле обрюхатил эту дуру еще до того, как они познакомились с ним в Сети. Разве мог он тогда знать?

Ее пальцы больше не дрожали. Все хорошо. Да. Спокойствие. Просто надо отдышаться.

Перед ней – зеркало. Давид, Давид, Давид, ты здесь, ты совсем близко.

Наверное, нужно наконец увидеться с ним. Поехать в Париж и не прятаться на этот раз. Утонуть в глубине его глаз. Почувствовать, как его руки ласкают ее…

Она тряхнула головой и сжала зубы. Ничего этого не должно было произойти. Завтра с утра пораньше она снова отправится в столицу. И преподнесет сюрприз Давиду и Кэти Миллер.

2

Ранним утром Давид Миллер деликатно приподнял ночную рубашку Маргариты – дамы втрое старше его. Он не был с ней знаком, и это прикосновение стало их первым и последним контактом. Позже Давид исчезнет в январском холоде так же, как и появился. Два часа идеального общения. В животе и смерти…

Маргарита лежала в собственной кровати, от нее приятно пахло одеколоном. Ее муж находился чуть в отдалении здесь же, в этой узенькой комнате, и грустно наблюдал за ней и Давидом с фотокарточки. Он тоже был значительно моложе своей супруги. Хотя… Эти пожелтевшие фото явно были сделаны не вчера… Давид осматривал тело покойной и одновременно надевал перчатки и белую медицинскую блузу поверх своего темного костюма. Он не обнаружил ни следов катетера, ни пролежней. Трупное пятно на левом ухе исчезло, стоило лишь нажать на него пальцем. Температура тела была еще достаточной и предвещала легкую работу. Тем лучше. В отличие от Жизели, коллеги Давида, которая обожала работать скальпелем, он ненавидел осложнения, особенно с покойниками, которых осматривал в самом начале дня.

Он провел дезинфекцию носа, рта, затем закрыл покойнице веки и рот. Самой большой сложностью в его профессии было придать мертвому лицу правильную улыбку. Не натянутую, не через силу. И этой улыбкой подвести итог всей жизни умершей женщины. Это не просто, даже после семи лет работы и почти пяти тысяч трупов, прошедших через руки Давида.

Теперь надо было заняться тем, о чем он никогда никому не рассказывал.

Он провел горизонтальную линию скальпелем по горлу, одним верным движением пальцев сумел вытащить сонную артерию и яремную вену. Через одно отверстие он введет консервант, другое послужит выходом для выступающей жидкости. Он вычистит, промоет, отпустит грехи.

С опытом Давид научился делать одновременно несколько дел, тем самым выгадывая пару свободных часов, чтобы за день успеть подготовить к погребению несколько покойников. С финансовой точки зрения лишние пятнадцать евро были кстати: жена сидела на пособии по безработице и ребенок был еще слишком мал, чтобы она могла выйти на работу.

Он с особой тщательностью коротко подстриг ногти Маргарите и, пока в прозрачных трубках продолжала течь жидкость, нанес на руки умершей увлажняющий крем. Он снял с правой руки перчатку, мягко провел тыльной стороной ладони по морщинистому лбу женщины и, как ни странно, не почувствовал трупного окоченения. Он так хотел бы познакомиться с ней, как и с остальными своими подопечными. Просто немного побеседовать, улыбнуться друг другу или, быть может, выпить чашечку кофе. По крайней мере, представиться ей: «Привет, я Давид. А вы?»

Сколько их прошло через его руки, и ни с кем из них он не был знаком. Он занимался бальзамированием. «Бальзамировщик», или еще хуже – «трупорез».

Прежде чем зашить тело, он ввел дополнительную дозу раствора для консервации.

Наносить грим его научила Кэти, жена, а не учителя. «Искусство превращения лица в белую маску!» – пошутила она в первый раз, когда Давид тренировался на ней перед финальным тестированием. Впоследствии он сделал грим своей визитной карточкой. Нанести тон, припудрить скулы, придать губам их естественный цвет… Выложиться по полной. Потому что если родным и запомнится образ Маргариты, то это будет ее последний образ. Покойно спящей пожилой дамы.

Давид открыл окно. Комнату заполнил ледяной воздух. Ночь отступала, улицы затягивало туманом, что предвещало хмурый день. «Без смертей точно не обойдется», – подумал он и вздохнул. Больше всего он не любил скончавшихся от ран и покойников после вскрытия. Он ненавидел собирать пазлы. И потом – как смотреть в остекленевшие и удивленные глаза изрезанного ребенка?

Любовь и ненависть к работе. Грустный антагонизм.

Давид закрыл окно и бросил взгляд на часы. Уже больше восьми, а Кэти еще не звонила. Может быть, сегодня утром писем не приходило.

Уже почти месяц они неизменно обнаруживали в своем почтовом ящике анонимные письма – «Давиду & Кэти Миллер». Он не мог отвлечься и перестать думать об этом.

Он собрал инструменты и емкости с органическими отходами, сложил все в два алюминиевых чемодана. Запах формалина, казавшийся для непосвященных ужасной вонью, немного рассеялся. Маргарита сжимала в сложенных на груди руках деревянные четки, она казалась умиротворенной, на ней было ее самое элегантное платье. Она была прекрасна, как статуя. Теперь ее дочь могла войти.

– Я должен еще волосы уложить, но вы можете сделать это сами, если желаете, – прошептал он деликатно.

Женщина запахнула кофту и чуть отступила. Потом подошла к матери. Давид увидел, что, несмотря на слезы, в глазах ее блеснуло облегчение, значит он хорошо поработал. Он предпочел бы благодарность, выраженную в денежном эквиваленте, но вполне довольствовался и словом, взглядом, полуулыбкой. И потом, деньги – в такой момент… Надо уметь сохранять достоинство… профессионализм…

– Как будто заснула, – прошептала она наконец, беря в руки щетку для волос.

Давид наклонился, чтобы помочь ей. Вначале всегда надо было чуть направлять. Подойти к покойнику не всегда просто, еще сложнее дотронуться до него. Потом женщина наловчилась. Последняя встреча матери и дочери. Быть может, самые интимные и волнительные мгновения за всю жизнь.

Выйдя на улицу, Давид вытащил телефон, чтобы позвонить Кэти. Он хотел знать, что еще выдумала Мисс Хайд в своем очередном письме. Прислала билет в театр, чтобы он отправился на спектакль и «думал о ней»? Или фотографию заката, «места, куда они поедут вместе»? Или, как происходило чаще всего, просто угрожала?

Однако он взял себя в руки. Упоминать об этих письмах значило лишь снова подлить масла в огонь. В последнее время Кэти была на взводе, будто наэлектризованная, такая близкая и одновременно далекая. Всякий раз, когда он пытался обнять ее, она уклонялась от его объятий. Сколько они уже не занимались любовью?

Если хорошенько подумать, может быть, все же стоило обратиться в полицию. Чтобы вскрыть нарыв.

На данный момент Мисс Хайд его не пугала. Честно говоря, она никогда его не пугала, скорее интриговала. Она выражалась с элегантностью, отчего казалась ему женщиной зрелой, но в ее словах то и дело проскакивал юношеский максимализм. Она никогда не говорила о себе, только о них. Странное создание. В любом случае интересный персонаж для романа.

Давид поднял воротник зимней куртки, спрятал лицо в шарф и шагнул в густой туман. Давненько он уже не бродил по этим местам Девятнадцатого округа, по мощеным улочкам Бют-Борегар среди низких домов, крыши которых застилал туман. Интересное место для следующего триллера, как знать? Земля с кровавой историей, изрытая подземными ходами. На крутых улочках ни души. Да, а мысль не такая уж дурацкая. Километры туннелей, заканчивающиеся в каменоломне. Там легко спрятать логово какого-нибудь психопата, скрыть ужасные жестокости. Непочатый край работы для его персонажа, полицейского Джека Фроста.

Ибо Давид писал. Когда не зашивал трупы, когда не спал, когда не падал от усталости, он писал.

В конце улицы Компан он остановился, поставив два больших алюминиевых чемодана на мостовую, чтобы отдышаться. По-видимому, ему не хватало тренированности. Столько лет в теннис играл, а теперь дошел до того, что времени не остается даже, чтобы побегать полчаса в неделю…

К счастью, на фигуре это не очень отразилось. В свои тридцать лет Давид имел сложение подростка, его глаза и волосы не потеряли темного блеска, зубы были в хорошем состоянии. Но на высоком лбу уже залегли первые морщины, о которых он, впрочем, совершенно не думал. Все там будем, каким бы кремом ни пользовались. И знал он об этом лучше, чем кто-либо.

Он заметил ее на углу, когда собрался идти дальше. Огромную «БМВ» с затемненными стеклами.

Его словно горячей волной окатило. Это не могло быть совпадением… Давид не сомневался, что уже видел эту машину накануне у своего дома. И вот она тут, за тридцать километров от него…

Ему нужно было пройти мимо «БМВ», чтобы оказаться у своего старенького автомобиля.

Он дошел до середины улицы, замедлился, потом снова ускорил шаг.

Тогда из машины выпрыгнуло что-то огромное и бегом направилось к нему.

3

Тепло закутавшись, Кэти Миллер побежала к почтовому ящику. Она уже час ждала почтальона у окна своего маленького загородного дома.

С начала месяца Мисс Хайд неизменно посылала им по два письма в день. Первое она обычно писала часов в десять вечера, второе – значительно позже, глубокой ночью. И в этом бессонном сумасшествии, которое заставляло ее писать глупости, она непременно указывала точное время. Что же касается духо́в, которыми были надушены эти абсурдные письма, то, по мнению Кэти, готовой в этом поклясться, это были «Шанель № 5».

Легкого флера парфюма и нескольких слов любви, адресованных мужу, с лихвой хватало, чтобы испортить ей день. Сама мысль о том, что кто-то мастурбирует у себя в ванне, предаваясь мечтам о ее Давиде, вызывала у нее желание уйти из дома.

Она понюхала только что принесенные почтальоном письма. Никакого запаха. Несмотря на жуткий холод, молодая женщина не смогла удержаться и начала вскрывать письма, медленно возвращаясь в дом по садовой дорожке. Счета, отрицательные ответы на ее резюме медсекретаря из мест, куда она их посылала… И ничего от психопатки. Радоваться этому при наличии кучи плохих вестей – конечно, что-то!

Она быстро поднялась на второй этаж, чтобы посмотреть почту Давида. Кликнула несколько раз на «Входящие», ей это не надоедало, она была уверена, что с минуты на минуту получит от Мисс Хайд пылкое признание или стихотворение. Но ничего не приходило. Значит, она вернется через час и снова проверит почту, потом еще и еще. Это уже становилось невыносимым.

Когда она входила в гостиную, в ноги ей кинулся Симеон, один из двух котов, которых она взяла из SPA[2]. В зубах он держал мертвую птицу.

– А ну иди сюда, грязнуля этакая!

Тот бросился прочь. Она бежала за ним до самой кошачьей дверцы во входной двери; дверца издала бряцающий звук, который так развеселил маленькую Клару. Кэти натянуто улыбнулась дочери в ответ, ей было не до шуток. Потому что, хотя письма и стали приходить реже, оставался еще один нарыв, который надо было вскрыть.

Тот, что набухал у нее в животе.

Она вытащила Клару из манежа и прижала к груди, как последнюю защиту от отчаяния.

– Ох, моя милая! Если бы жизнь можно было прожить заново…

Под взглядом дочери Кэти сжала зубы, чтобы не расплакаться. Нет, она не сдастся. Ей никогда не приходилось прибегать к слезам, чтобы оправдать свои ошибки и поражения.

Она уложила дочь в кроватку и нежно провела рукой по волосам малышки. Она должна пройти это ужасное испытание в одиночестве. Последнее наказание за прежние слабости.

Вырвать эмбрион из своего организма.

Через час в больнице у нее состоится вторая встреча с врачом. В первый раз она подписала там согласие на аборт. И нужно было ждать еще неделю, целую неделю. Настоящая пытка. Сегодня же для прерывания беременности ей пропишут мифепристон, способствующий расширению шейки матки. Потом, с утра субботы, она будет принимать мизопростол. Через двое суток она выкинет эмбрион из своего тела – анонимно, в больничной палате. Давид об этом никогда не узнает.

Она тепло одела малышку, завернула ее в шарф и затем сама надела длинную замшевую куртку. Если кто-нибудь позвонит, она скажет, что ходила предложить свою помощь в питомник для брошенных животных. Он был последним прибежищем, помогающим Кэти побороть непреодолимую тягу ко всему съестному в холодильнике. От прежней спортивной, подтянутой женщины не осталось и следа.

Она искала ключи от своего старенького «форда», когда начали барабанить в дверь.

– Секундочку!

Она схватила на руки Клару.

За дверью стоял ребенок. Малыш Жереми, живший по соседству.

– Что такое?

Он протянул ей подарочную коробку:

– Это вам.

– То есть?

– Ну! Какая-то тетя сказала, чтобы я вам передал. Она мне даже десять евро дала!

Кэти резко поставила дочь на пол и кинулась на улицу. Ничего, только сизая полоса тумана.

– Кто? Кто тебе это дал?

– Ну… тетя, говорю же вам. Вроде тетя. Она сразу ушла. Извиняюсь, но мне тоже надо идти!

Пламенея от ярости, Кэти захлопнула дверь.

Значит, ничего не кончилось. Сначала письма, теперь подарки. И эта пиявка к тому же не сидит на месте! Из Руана приперлась! Из самого Руана – с подарком для мужа! Была бы здесь, ей бы не поздоровилось! Ей бы минута вечностью показалась.

– Ну что ж, готовься, скоро тебя ожидает сюрприз, – прошипела она, положив ладонь на посылку.

Решено: на этот раз она этого так не оставит. Все расскажет полиции. После обеда…

Она разорвала подарочную упаковку.

Конверт, картонная коробка. Кэти открыла ее.

Она только и смогла, что заорать от ужаса и в бессилии опуститься на стул.

Клара с соской во рту подпрыгнула.

Кэти медленно поднялась, склонилась над коробкой.

Кровь.

Кровавые потеки застыли на груди голубки. Взгляд Кэти затуманился, зеленые глаза стали почти черными.

В анус птицы был засунут тест на беременность.

Зазвонил телефон, и Кэти вздрогнула от неожиданности. Она не двинулась с места, сидела как парализованная на стуле, почти в бессознательном состоянии, а Клара дергала ленточки своей шапочки, крича: «Мама, телефон! Мама, телефон!»

Кэти не обращала внимания ни на звонки, ни на свою дочь. «Сад». Голова у нее шла кругом. «Тест… Возможно ли… Нет, только не это! Не может быть!» Она занесла в дом мусорный бак и зарылась в воняющие до одури отходы, отталкивая расплакавшуюся Клару. Тест. Нужно было найти этот чертов тест, завернутый в три слоя газеты и спрятанный на дне старой коробки из-под обуви. Как кто-то смог…

Она вывалила мусор на пол. Молоко, очистки, соус.

Коробки из-под обуви не было.

Кэти сидела в куче мусора, ей не хватало воздуха.

Ее ограбили. Ограбили нагло, порывшись в мусорном баке. По-звериному тщательно.

Ее тайна, вернее, часть ее тайны оказалась в руках этой сумасшедшей.

Кэти сдернула с шеи шарф, с головы – шапку, почти с мясом вырвала пуговицы на куртке. Не слыша криков ребенка, она вытащила из кармана куртки коробочку для таблеток и проглотила половинку лексомила. Через пару минут станет лучше. У нее ужасно тряслись руки.

Что делать? Что же делать? Прием в больнице. Клару к бабушке. Мусор в бак. Окровавленную коробку вон. Она все знает, господи, она все знает!

Кэти вскрыла конверт.

Не знаю, буду ли я писать тебе еще.

Ты не на высоте. Считай мое молчание наказанием.

Теперь моя очередь заставлять страдать. Игнорируя тебя.

Кэти схватилась за живот. Ее снова тошнило, кружилась голова.

– Клара, да замолчи уже!

Надо подумать… Письмо смять, бросить в камин, картонную коробку туда же. Где спички. Спирт. Пусть все исчезнет. Все эти ужасы.

Огонь разгорался янтарным светом. Кэти подложила три полена, они затрещали на углях. Когда она вернется, останется только золу убрать. Мы лишь прах и тени… Молодая женщина сидела у танцующего огня, обхватив голову руками. «Резюмируем… Значит, так…»

Во-первых… Мисс Хайд… Мисс Хайд думает, что ребенок от Давида. Естественно… Откуда ей знать, что Кэти не может иметь от него детей естественным образом? Слишком мало сперматозоидов, Клара появилась в результате ЭКО. То есть этой сумасшедшей, которая познакомилась с Давидом на книжной ярмарке в прошлом году, ничего по-настоящему о них не известно.

Во-вторых – и, вероятно, это было единственным плюсом настоящего кошмара, – Мисс Хайд решила больше не писать. Вот уж новость так новость! На сколько же ее хватит? А вдруг она опять начнет слать мейлы, письма, раскроет ее тайну, расскажет о беременности? Она может, никаких сомнений! И однажды Давид узнает, что она, Кэти Миллер, переспала с его лучшим другом.

Это случилось шесть недель назад. Шесть долгих недель, проведенных во лжи…

Телефон снова зазвонил. Звонила мать.

– Я знаю, что ты ждешь!.. Да, я осторожно… Да нет же, я не странная! Хватит, отстань! Да слышу я, что Клара плачет! Я… Мама, еду!

Мусор в ведро, подтереть тряпкой. Кэти заметила свое отражение в зеркале. Ее такие чудесные глаза превратились в два мертвых камня. И страшно сохли губы.

Теперь и речи быть не могло о том, чтобы обратиться в полицию. Слишком опасно. Естественно, эта психованная все расскажет, в том числе и историю с тестом на беременность…

Кэти попала в ловушку и отныне вынуждена будет ежедневно отслеживать приход почтальона, дабы не позволить больной женщине разрушить их с Давидом жизнь.

Началась психологическая дуэль.

Она набрала номер и потребовала немедленно заблокировать их электронную почту. Оказалось, что подобную услугу можно получить, только отправив заказное письмо. Что же делать? Она оставила рыдающую Клару, бросилась на второй этаж, разобрала корпус модема, ткнула провода отверткой, а потом снова тщательно закрутила шурупы.

«Нет сигнала». Пока Давид получит новый модем, пройдет несколько дней. Это было решением временным, неокончательным. Просто чтобы немного передохнуть.

Кэти стало противно от самой себя, но, чтобы сохранить их брак, она пойдет на все. Потому что она любит Давида. Любит до смерти.

Перед выходом она приняла таблетку примперана. Ко всему прочему, она ужасно плохо переносила беременности. Ее постоянно тошнило и бросало в пот. Скорее всего, Мисс Хайд перебралась как-то ночью через ограду и спряталась в саду. Быть может, она следила за ними из темноты, словно паук, подстерегающий добычу? Сколько это уже длится? Как далеко эту сумасшедшую может завести страсть?

Почти сразу же холод уступил место другому чувству – острому чувству страха.

Она не успела обратить внимание на женщину за рулем в конце улицы. На переднем сиденье рядом с которой лежал револьвер…

4

Пройдя половину пути, Давид с облегчением вздохнул. В гиганте, который выскочил из машины, не наблюдалось никакой агрессии, разве что устрашающие размеры. Он был в черном костюме, белых перчатках, легких туфлях с заостренными носами; седые волосы уложены гелем – этакий классический мажордом.

– Хозяин хотел бы поговорить с вами, господин Миллер. Мы понимаем, конечно, что подходим к вопросу несколько прямолинейно, но… господин Дофр подумал, что подобная оригинальная встреча должна понравиться автору детективов.

Давид отступил на шаг, он был в шоке.

– Детективов? Но… Кто вы? Откуда вы знаете, что я…

– Мы попытались связаться с вашим издателем, он отказался дать ваш личный номер, а поскольку вас нет в телефонном справочнике… Господин Дофр прирожденный детектив. Мы собрали разрозненную информацию о вас в интернете, позвонили кое-кому и смогли найти ваш адрес… – Он понизил голос. – Хозяин восхищен вашей работой, но он очень… как бы сказать… капризный. Ему так не терпелось встретиться с вами, что вчера вечером он решил поехать к вам домой, чтобы дождаться вас там. Мы прождали целую вечность, но вы так и не вернулись…

Давид поставил свои тяжелые чемоданы на тротуар:

– А что вам мешало позвонить в дверь?

– Понимаете ли… Господин Дофр не может ходить. А для первого раза… он не хотел, чтобы вы увидели его в инвалидной коляске. В машине ему… в машине ему комфортно…

Давид посмотрел на затемненные стекла:

– То есть он приехал сюда только для того, чтобы обсудить мой роман?

– Совершенно верно.

Давид не мог прийти в себя. Кто-то приехал на дорогущей машине, чтобы поговорить о его первой книге. На мощном автомобиле, с шофером. К тому же этот кто-то чрезвычайно настойчив. В конце концов, может быть, и стоит уделить ему пару минут? С Маргаритой он закончил быстро, и у него было в запасе немного времени перед следующим клиентом.

– Ладно… я согласен встретиться с вашим хозяином, – ответил Давид. – Но при одном условии.

– Каком же?

– Чемоданы мои, пожалуйста, не трогать.

Великан-шофер кивнул и открыл дверцу.

– Садитесь, господин Миллер, – раздался уверенный голос.

Давид бросил короткий взгляд внутрь машины, опустился в кресло и захлопнул за собой дверь этой махины. «Мажордом» застыл горой в тумане рядом с его чемоданами. Из кожаного салона Давида пробуравил взгляд темных глаз. На него смотрел пожилой мужчина с гладким черепом и морщинистым лицом, выражение которого внушало полнейшее доверие.

– Прошу прощения, что не смог лично вас встретить, – произнес он спокойно, – но…

– Я… я знаю, – ответил Давид. – Ваш шофер сказал… сказал мне о том, что вам трудно передвигаться.

– Кристиан иногда довольно неуклюже объясняет ситуацию.

Его ноги полностью прикрывал меховой плед. Он протянул левую руку. Ухоженные ногти, очень тонкие пальцы.

– Я Артур Дофр.

– Давид Миллер, но… но думаю, что… что вы это уже знаете.

Дофр чуть улыбнулся в ответ:

– Я вижу, вы нервничаете… Вероятно, из-за несколько небанальных обстоятельств нашего знакомства… Мне очень жаль, но больше я ждать не мог, мне было необходимо увидеться с вами! Быть может, вы предпочитаете какое-нибудь более оживленное место? Я могу постараться и…

– Нет-нет… все в порядке.

– Прекрасно… Один друг прислал мне ваш роман, выход которого я, признаться, пропустил. Как правило, я слежу за литературными новинками, но тут…

– Потому что он затерялся в массе других. Обычная книга, одновременно с ней вышло еще штук восемьсот. Сложно занять нишу, особенно когда тебя никто не знает.

Дофр вытащил книжку из кармана пальто и быстро пролистал. Судя по состоянию обложки, он уже не раз перечитывал роман.

– Обычная книга, говорите? Да это же настоящий шедевр! Я обожаю детективы и должен сказать, что я просто поражен!

– Вы мне льстите… Но мне приятно. Знаете, мне часто ставили в упрек то, что книга… мрачная… «мрачнее мрачного» даже, как кто-то мне сказал.

Дофр откинулся на спинку сиденья. В машине горела верхняя лампочка, правая рука Дофра блестела. Протез.

– Читатели – существа странные, – ответил он. – Они упиваются кровью, с ума сходят от самых страшных жестокостей, которых полно в грошовых книжонках… пока это не коснулось их самих. Они думают, что к ним эти зверства не имеют никакого отношения. Но вы попали в больное место, вы ткнули их носом в то, что они изо всех сил гонят от себя. В их собственную смерть, в реальность разложения тела.

Давид согласился с этим наблюдением. Наконец-то хоть один читатель его понял.

– Быть может, я совершил ошибку, – продолжил он, голос у него больше не дрожал. – Но я не принял в расчет тот факт, что книга должна развлекать, отвлекать. Словом, быть такой, знаете, которую листают у камина после тяжелого рабочего дня… Я хотел писать о самом ужасном, постоянно, на каждой странице. И чтобы было реалистично. Более чем реалистично. В следующей книге я постараюсь так больше не делать.

– Не делать? Да что вы, наоборот! Во всяком случае, одного человека вы своим решением точно не осчастливите! У меня только и остались… они… книги…

Он вздохнул, глядя в пол.

– К сожалению, я должен прислушаться к критике, угодить вкусу читателей… Только так можно стать известным.

– Пойти против природы? Гм… Не уверен, что это верное решение… Ваша манера рассказывать истории говорит о том, что вы, как мне кажется, человек сумрачный, страстный… Но я, быть может, ошибаюсь…

– Не ошибаетесь, нет. Сумрачный, да… Думаю, это верное определение… Меня посещают довольно мрачные видения.

– Мертвецы? Все эти мужчины, женщины, дети, которых вы каждый день потрошите? Они являются вам?

– Знаете, смерть уродлива, она отталкивает, она требует, чтобы при встрече с ней люди кричали от ужаса. Я же сдерживаю ее, абстрагируюсь. Но в конечном счете все это спрятано где-то глубоко во мне. Так что мое перо – это как…

– Как громоотвод. Вы используете ваше перо, чтобы выплеснуть на бумагу избыток страдания.

– Совершенно точно. Мой… громоотвод… Прекрасное сравнение. Но уверяю вас: в моей повседневной жизни нет ничего ужасного! У меня есть любящая жена, здоровый ребенок, и меня совершенно не привлекают ужасы!

– Лишь самую малость! – пошутил Дофр.

Давид улыбнулся, спокойно поглаживая небольшой шрам в форме бумеранга, рассекающий его правую надбровную дугу.

– Не хотите ли чего-нибудь выпить? – предложил Дофр.

– Дело в том… что я немного тороплюсь. У меня много работы. Но может быть, мы сможем встретиться еще раз?

Дофр взял из мини-бара абрикосовый сок:

– У меня есть мечта, Давид. Мечта, которую я лелею вот уже более двадцати пяти лет… И мне кажется, что именно вы можете наконец претворить ее в жизнь…

– Не понимаю, о чем вы.

– Я хочу снова ходить. У меня осталась лишь левая рука, и, что самое ужасное, я был правшой. Я хочу снова пользоваться рукой и ногами, которые доставляют мне лишь слабые и неприятные ощущения, когда массажист мучает меня своими приспособлениями. Я бы хотел бегать, прыгать, заниматься любовью. И заменить мне этого, к сожалению, не могут ни все богатства мира, ни путешествия, ни дома́, которыми я владею. Но такой властью обладаете вы…

– Не думаю, что…

Старик чуть ссутулился и сказал с ноткой ностальгии в голосе:

– Танталовы муки. Я испытываю жажду, находясь рядом с источником, но стоит лишь мне наклониться к нему, чтобы напиться, вода отступает. Роскошь, которой я окружен, иллюзорна и приносит мне лишь страдания. Единственной моей реальностью остаются книги. Я чувствую эту реальность, могу ощутить ее, обонять. Слова скользят по нёбу, от них кружится голова, это похоже на самый сильный наркотик.

Он выдержал паузу и посмотрел на Давида:

– Пишите для меня! Дайте мне роль в вашем романе, оживите меня вашими метафорами! За день работы я вам буду платить больше, чем вы можете себе представить. У меня есть контакты. Я смогу помочь вам, продвинуть вас. Я подарю вам возможность выбрать наконец ваше истинное призвание!

Он положил вспотевшую ладонь на руку Давиду, пальцы у него дрожали… Неожиданные эмоции.

– Это… – пролепетал Давид. – Вау!

Он встряхнул головой, как будто ему дали пощечину:

– Это так… неожиданно! Но… почему именно я? То есть… Почему вам не нанять литературного негра или более известного писателя?

Дофр распахнул здоровой рукой полы пальто, открывая ужасно худые ноги:

– Взгляните на меня еще раз. Треть этого тела уже в могиле. Я та грань, которую вы так хорошо описываете в ваших книгах. Я мертв и одновременно жив. Ваш роман попал ко мне, и это не может быть просто случайностью. Я хочу, чтобы это были вы, только вы и никто другой. Специалист по смерти, танатопрактик-писатель. В ваших словах отражается моя персональная история. Я знаю, что вы все сделаете хорошо…

Давид упивался комплиментами. Этот человек, заточенный в свое разрушенное временем тело, хмурый, несчастный, говорил с ним так, как говорили родные умерших. «Я знаю, что вы все сделаете хорошо…»

– Мне… Что сказать? Для начала мне надо поговорить с женой, а потом… Это невероятно!

Давид уже чувствовал, как внутри его нарастает нетерпение: каждый день он скрывал свои чувства, каждый день слушал, копил чужие эмоции, никогда не выходил из себя, даже дома, кроме тех минут, когда… да, когда садился за компьютер и писал. Громоотвод… В конце концов, почему бы и нет? Почему бы не попытаться? По крайней мере, попробовать? Получать деньги за писательство… Да, это ничего не будет ему стоить, совершенно ничего. Даже наоборот.

– Как… Как мы поступим? То есть надо договориться… О теме, месте, эпохе… Выбираете вы, а пишу я? Сколько страниц? Детектив? Ужастик? Я не знаю, что…

Дофр взмахнул рукой:

– Не так быстро, не так быстро! Конечно, у меня есть кое-какие идеи. Но… вот, возьмите. Посмо́трите потом – я тут положил несколько фотографий нашей резиденции и первое вознаграждение…

– Нашей резиденции? – повторил Давид и взял конверт, который ему протягивал Дофр.

– В лавке сапожника мечи не куют. Скажем так, я предлагаю вам определенный антураж, который, по моему разумению, даст пищу вашему воображению. От вас я хочу получить самое лучшее. Для нашего общего блага. Кроме того, вы увидите, что шале очень милое. А окружающая природа просто великолепна.

Давид постарался сохранять хладнокровие, а Дофр тем временем продолжал:

– В любом случае не волнуйтесь. Если в конце концов вы откажетесь, просто оставьте деньги себе, и обо мне вы больше никогда не услышите… Но, положа руку на сердце, я надеюсь, что смогу вас заинтересовать.

Давид хотел открыть конверт, но Дофр сделал отрицательный жест рукой:

– Приходите сегодня часам к пяти вечера в гостиницу «Сен-Пьер», что в районе Буа-де-Венсен. Кристиан, мой шофер, передаст вам инструкции по книге и объяснит, как будет обустроено наше пребывание в шале. Если согласитесь, я обо всем позабочусь, вы будете моими гостями. О передвижениях не беспокойтесь. Просто не забудьте взять немного теплых вещей – куртки, свитера, лыжные ботинки. Там, куда мы отправимся, будет очень холодно. Мы выезжаем через четыре дня – первого февраля, на месяц.

– Что? Через четыре дня? А… На месяц, говорите? Жена и дочь поедут со мной? Но… бросить на целый месяц дом? А моя работа, а кошки? Нет, то есть… Подождите!

Дофр отпил абрикосового сока и ответил:

– Знаю, знаю, очень неожиданно. Но… зачем ждать? Ждать – значит терять время и деньги. И потом – ваша «работа» быстро окажется на последнем месте после всего, что я вам предложу.

Давид все более нервно теребил свой шрам:

– Можно, наверное, все иначе организовать! Я бы мог просто работать из дому!

– Послушайте, Давид, не волнуйтесь, считайте, что вы в отпуске. Это так сложно? Я просто хочу, чтобы вы были рядом, чтобы я мог видеть, как вы пишете, реагировать, жить каждым днем. Вибрировать под вашим пером. Знаете, я вам очень много заплачу за эту небольшую жертву, если можно говорить о жертве. А по возвращении я сделаю для вас все, что нужно. Главное, чтобы роман получился хорошим, но в этом я не сомневаюсь. Так что не упускайте свой шанс.

– Но… Книгу просто так не напишешь! Нужны документы, план, точные идеи! Ехать через четыре дня? У меня не получится собраться!

– Каким бы ни был ваш выбор, я приму его. Но постарайтесь поразмыслить. Я делаю вам предложение, от которого не отказываются, – деньги, а значит, и время писать без всяких препятствий… Ну ладно, отпускаю вас. Приходите сегодня вечером к пяти.

Давид уже вылезал из машины, когда Дофр в последний раз обратился к нему:

– Что же касается идей, у меня они уже есть. Я знаю, что вы любите научные загадки, так что мы займемся тайной чисел. Потому что, как вы знаете, вся правда скрывается в самом сердце цифр…

Машина медленно отъехала и скрылась в тумане.

Наваждение… Наваждение, и ничто иное. Старик с горящими, как угли, глазами. Напряженный. Обездвиженный. С блестящей в свете лампочки правой рукой. Артур Дофр…

Все еще взбудораженный, Давид застегнул куртку на все пуговицы, подхватил чемоданы и медленно двинулся вперед. Он улыбнулся, склоня голову, когда случайно увидел свое отражение в лобовом стекле какой-то машины. Четыре дня до отъезда! С ума можно сойти!

Конверт в кармане!

Он резко поставил чемоданы и судорожно разорвал конверт.

Фотографии, купюры. Одна, две, три… десять, пятнадцать! Пятнадцать купюр по сто евро! Больше, чем его зарплата за месяц. Он быстро сунул их в карман, ему стало не по себе, он огляделся по сторонам. Во всем этом не было никакой логики.

«…Я знаю, что вы любите научные загадки, так что мы займемся тайной чисел. Потому что, как вы знаете, вся правда скрывается в самом сердце цифр…» Что означает эта белиберда?

Давид бросил взгляд на фотографии. На глянцевой бумаге развернулся грандиозный пейзаж. Горная гряда, чернеющий лес. И огромное шале, построенное вокруг огромного дерева.

Давид тряхнул головой. «Эй, друг мой, хватит, размечтался! Эта жизнь не для тебя! Работа, дом, семья! Забыл уже?»

И тем не менее все это было реальным. О чем свидетельствовали деньги в кармане.

Быть может, сегодня утром ему наконец улыбнулась удача.

И у удачи было имя – Артур Дофр.

5

– Хватит тупить, Миллер! Давай быстрей! На кладбище не ждут! Еще двоих надо оприходовать, а время уже три!

Мадлин – директор похоронного бюро «Рок Эклер». Настоящий стервятник, нос крючком, делал на ритуальных услугах в северных парижских окраинах кучу денег.

– Что? Еще двоих? Я же предупреждал вас, что через час мне надо будет уйти! По личному делу. Когда у меня еще было два часа в запасе… Почему никто не сказал об этом раньше!

– Люди редко выбирают время собственной смерти. К вечеру они должны быть готовы! Чтоб были наряжены, как в день свадьбы! Ферштейн?

– Но меня могла бы подменить Жизель! Она…

Мадлин, не оборачиваясь, захлопнул за собой дверь лаборатории танатопрактиков.

«Старая галоша! – мелькнуло в голове Давида. – „К вечеру должны быть готовы…“ Может, еще вечеринку им организовать, чтобы порадовать тебя!»

Он сорвал с себя марлевую повязку и бросил на пол. Семь лет он без продыху вкалывал на «Рок Эклер», а случись так, что нужно уйти пораньше, – и вот тебе благодарность! Как специально! Скоро у него сдадут нервы.

Убедившись, что «стервятник» его не видит, Давид сел на белый кафельный пол и обхватил голову руками. С самого утра телом он был здесь, а мыслями где-то там, среди деревьев, где никого нет, в шале, среди гор и ущелий. В сказочном мире.

Он услышал шум. Моргнул. Ничего страшного. Просто зажим упал, словно его смахнули со стола силы умерших. Так случалось часто, и это ничем нельзя было объяснить. В конце концов все привыкли.

Давид поднялся, нервно пригладил волосы. Он беспрестанно прокручивал в голове сцену в «БМВ». Никогда еще он не получал такого удивительного, настойчивого и, чего уж там, такого привлекательного предложения.

Как хорошо знал его этот человек из мяса и пластмассы? Что он понял о нем из его романа «От мертвецов»? Давид отлично запомнил, как выглядел старик. Лысый, элегантный, несмотря на ущербность. Обручального кольца на руке не было. Кто, интересно, помогает ему одеваться по утрам? Шофер, почти его ровесник? Как можно жить, когда у тебя осталась только левая рука? Плечевая мышца, бицепс, трицепс, квадратный пронатор, длинный сгибатель большого пальца кисти… Вот и все, что у него было. Последние винтики развалившегося механизма.

Сужающиеся зрачки. Сердце лаборатории. Скальпели, переливные трубки, антисептик. Конкретика. Слишком много конкретики. Перед ним на тележке-каталке лежит тело молодой женщины. Не больше двадцати пяти. Джинсы, свитер и левая сторона лица в рвоте. Широко открытый рот, будто булыжник застрял. Когда ее нашли, она крепко держалась за ножку кровати. Пальцы на правой руке сведены судорогой, что говорило об ужасной смерти.

Она неудачно покончила с собой. И никто ее не умыл. Это было работой Давида.

Давид с отвращением перевел дыхание, запах формальдегида проник в самые легкие. Любого бы вырвало. Как можно привыкнуть к этой вони? Он коснулся синеватого металла каталки и скривился. Сейчас перед ним предстал его самый ярый враг.

Схожесть.

Это случалось по крайней мере раз в месяц. Горбинка носа, высокие скулы, какая-нибудь мелочь в облике покойных вдруг напоминала ему знакомые черты… отца, бабушки, соседей, друзей детства, школьных товарищей. И тогда ему казалось, что он вычищает собственную мать. Мать… Он встряхнул головой. Эта же девчонка, хоть и была более худой и меньше ростом и с чуть более выступающим подбородком, походила на Кэти. Эти глаза, ни зеленые, ни голубые, нос весь в веснушках, светлые локоны… Давид сжал кулаки. Описывать супругу с помощью трупа – дожили… Об этом он будет рассказывать Кларе, когда та начнет спрашивать его о работе? Об этом будет думать, обнимая свою вторую половинку?

Он раздел труп, сделал надрез и начал думать о другом.

О встрече.

Он пойдет туда, с разрешения Мадлина или без оного. Это слишком важно. Быть может, перед ним открываются двери в новое будущее. И ему больше никогда не придется смотреть смерти в лицо…

В трубках зашумела жидкость, аппарат выкачал темную кровь из вен и заполнил силиконовые трубки почти черной субстанцией.

Но в отношении предстоящей встречи Давид решил так. Ни на что не соглашаться, сохранять дистанцию. Просто пойти посмотреть… Он еще не втянул Кэти в эту историю. Она точно будет без ума от шале. Огромный камин, гигантский дуб, переросший сам дом, а вокруг нетронутая природа и дикие звери… Но все-таки она должна сначала согласиться на то, чтобы бросить все на месяц.

Стала похрипывать вентиляция. Простыня, закрывающая лицо молодой женщины, почти незаметно приподнялась и вновь опустилась на застывшие черты.

Вновь наступила тишина.

Давид чуть сдвинул простыню, не обнажая при этом лицо. Затем взял кривую иглу и автоматическими движениями принялся заштопывать рот.

Его начало знобить.

Давид продолжал думать о Дофре… о его желании все изменить, вырваться из своей оболочки, сбросить ненужное тело и возродиться на страницах романа. В конечном итоге – мысль гениальная. Сколько предложит ему этот старик за то, чтобы он воплотил в жизнь его мечту?

Давид еще чуть шире приоткрыл простыню на лице трупа, снова увидел сходство с Кэти и закончил свою работу.

Теперь уже ничто не говорило о том, что эта женщина покончила с собой, рот ее более не был залит рвотой. В руках она сжимала фотографию своих родителей, так пожелали последние. Она мирно покоилась, тихо улыбаясь.

Танатопрактик подкатил каталку к стене. В металлических чашах бряцали расширители, в коридоре прокатилось эхо. Он выключил свет, и белый кафель лаборатории погрузился в мертвую тишину.

«Теперь отделаемся от двух оставшихся клиентов. Жизель…»

Жизель работала во второй лаборатории «Рок Эклер». На двери своей «супружеской опочивальни», как она называла этот кабинет, Жизель повесила табличку: «Я не волшебница, кто ко мне ногами вперед войдет, тот ногами вперед и выйдет. Но с улыбкой». У Жизели было специфическое чувство юмора.

С мертвыми она проводила времени больше, чем с живыми. Однако она не была некрофилкой, готом или там серийным убийцей, вернее, вроде бы не была… Но какая сила удерживала ее в этом месте? Вероятно, та же, которая заставляла ее играть с конструктором до шестнадцати лет… Теперь она тоже играла с конструктором, только уже «по-взрослому».

Жизель ткнула в его сторону зондом:

– У кого-то проблемы с Мадлином! Я слышала, как этот старый придурок орал!

Она работала без маски, без перчаток, правила гигиены ее не касались. Радио тихо играло «Джонни и Мэри» Роберта Палмера. Давид подошел к ней:

– Возьми у меня двоих. Мне нужно уйти, это очень важно. Можешь помочь?

Жизель выдула из жвачки бесцветный пузырь – когда она не жевала, то клала жвачку в стакан с водой. Удивительная экономия.

– А что у них? Надеюсь, это парни?

– Сердечный приступ и рак легких. Один как новенький, другой… похуже.

Она быстро подсчитала время работы:

– Так… Если прибавить к тому, что у меня уже есть, с твоими я до ночи провожусь! Ладно, зайчик! Есть чем жажду утолить!

И подмигнула:

– Вези товар…

Давид застрял в пробке на кольцевой и уже опаздывал. Но к парковке у гостиницы «Сен-Пьер» в Венсене он подъехал почти вовремя. Фасад, богатая отделка, прекрасные машины. Высший класс.

Он вошел в холл, где его ожидал Кристиан, державший в своих лапищах свежий выпуск газеты «Монд». Кристиан поднялся и сделал Давиду знак следовать за ним в клубную комнату, где бизнесмены курили сигары. Он предложил одну Давиду, тот отказался. Потом положил ему руку на плечо и подтолкнул к темной нише вдали от нескромных взглядов. Давид заметил, что у того на правой руке не хватало указательного пальца.

– Послушайте…

– Можно просто – Кристиан…

– Послушайте, Кристиан. Я сомневался, приходить ли. Все это кажется мне слишком… Как бы… все это слишком неожиданно.

– Вы же пришли тем не менее…

Мужчина поднес спичку к сигаре и жадно затянулся.

– Хотите совет? – спросил он, чуть наклонившись к Давиду. – Вам следует согласиться на предложение господина Дофра. Он очень щедрый, он полностью спонсирует вашу книгу. Как я понял, это соответствует вашим желаниям.

– Конечно, конечно, но… мне бы хотелось еще подумать, хотелось бы побольше конкретики! Поставьте себя на мое место! Я его не знаю! Положение все-таки щекотливое!

– Совершенно верно, но когда выпадает удача, надо хватать ее за хвост.

Кристиан описал рукой дугу, лицо его постепенно таяло в облаке дыма.

– Этот мир мог бы однажды стать вашим… Свет, блеск… Достаточно один раз высунуть голову из своей ракушки, дерзнуть… Так что будьте благоразумны. Оставьте себе конверт, который вы получили от господина Дофра, живите настоящим и… – он запустил руку во внутренний карман пиджака, – и примите и это. Здесь дополнительный аванс к вашему вознаграждению за работу, а также инструкции от господина Дофра. Все детально прописано. Думаю, программа вам придется по душе…

Давиду хотелось тут же отказаться и уйти. Вместо этого он протянул руку:

– Заметьте, это не значит, что господин Дофр выиграл.

– Безусловно, – ответил, улыбаясь, Кристиан. – И кстати, не открывайте конверт сразу, сначала подумайте, обсудите все с супругой. Каким бы ни был ваш выбор, он будет правильным.

– Я хотел бы еще раз поговорить с вашим хозяином. Он остановился в этой гостинице?

– Нет-нет… Эта гостиница просто принадлежит ему.

– Ах… Просто принадлежит.

– Не желаете ли пропустить стаканчик?

Давид вежливо отказался, и Кристиан проводил его к выходу.

За рулем Давид то и дело поглядывал на конверт, который положил на переднее сиденье. Он выехал с парковки и остановил автомобиль чуть дальше. Больше он ждать не мог.

Он вскрыл конверт.

Деньги. Огромная сумма. В этот раз ему не удалось спокойно смотреть на веер купюр, которые он держал в руке. Четыре месяца зарплаты, а он еще даже строчки не написал. Пять тысяч евро…

«Невозможно… Я сплю, сплю, черт возьми!»

Он оглянулся и быстро засунул купюры обратно, потом вытащил письмо.

Сначала он просто просмотрел его, не вникая. Но когда он дошел до последней фразы, то медленно, сам того не желая, прочел: «Палач-125».

Сердце гулко стукнуло. На лбу выступили капельки пота. Он погрузился в чтение.

Потом он перенесся далеко, очень далеко. Туда, куда их решил увезти Дофр. В Шварцвальд. «Легкие» Германии.

Он снова жадно пробежал глазами памятку, задумался… Прочитал еще раз, потом еще… Сон становился явью. Место, тема, вознаграждение. Все кристально ясно. Ему все нравилось. Но где же подвох?

«Нет подвоха… Вообще нет… Все реально. Ужасно богатый тип предлагает деньги, чтобы ты написал ему книгу, вот и все…»

Он должен воспользоваться выпавшей удачей, подарить себе возможность дышать, творить… Бесконечно писать на гениальную тему. И, кроме того, еще и деньги зарабатывать…

Оставалось лишь убедить Кэти.

Он позвонил домой. Никого. Наверное, пошла в питомник…

Он в последний раз прочитал письмо и завел машину.

Палач-125.

Телодёр.

6

Дорогой Давид Миллер,

если вы читаете эти слова, значит часть меня уже поселилась в вас. И я польщен таким обещающим началом.

Кэти сняла очки и потерла глаза. Давид сидел на диване напротив. Клара играла в манеже, подбрасывала игрушечные фрукты и кричала.

– Слушай, сделай что-нибудь! Она с самого утра ведет себя ужасно! Может, займешься ею немного!

– Да, конечно. Прости, дорогая. Просто у меня был такой странный день.

– А о моем дне ты не думал? Ты со мной едва здороваешься, тебе наплевать, что я тебе рассказываю!.. А теперь суешь мне под нос это письмо! Ничего не понимаю! Что это?

– Сюрприз! Читай, увидишь!

– Сюрприз? Да ладно! Встань и обними дочку – вот это будет сюрприз!

Давид поднялся и направился к манежу:

– Как глазик?

– Что, не видно? Синяк как синяк, еще не сошел. Спроси что-нибудь поумнее.

Давид подхватил письмо, которое она кинула на пол:

– Да прочитай же, сама все поймешь!

– Письмо, письмо, письмо! Тебе вообще на все наплевать!

Она вздохнула. Он думал только о своих книгах и о том, как трупы зашивать. Может быть, надо сказать ему о беременности. «Кстати! Дорогой! Грег, помнишь такого? Так вот, мы переспали, пока ты ходил на свои встречи с читателями! Да, чуть не забыла… Я сегодня утром была в больнице. Видишь ли, я тут по уши в аборте. Кровотечение у меня, голова раскалывается. Так что, прошу тебя, хватит уже меня доставать!»

Она бросила на него испепеляющий взгляд и продолжила читать письмо.

Правила очень простые. Я прошу вас написать книгу, триллер, в котором я, Артур Дофр, сыграю главную роль. Да и конечно, лучше меня сделать помоложе, я дам вам старые фотографии, на которых я молод и красив, они вам понравятся, в этом я не сомневаюсь…

Она еще раз сняла очки, потерла виски и снова вернулась к чтению.

Это наше общее приключение, мы уедем на весь февраль, то есть на двадцать восемь дней. Куда? В великолепное шале, фотографии которого у вас имеются. Вот увидите, речь пойдет об удивительных декорациях недалеко от озера Вильд в самом сердце Шварцвальда. Я буду спутницей, что же касается ваших супруги и ребенка, они, безусловно, также приглашены.

– Что это еще за история!

Давид посадил Клару обратно в манеж:

– У меня была точно такая же реакция. Наверное, я должен был начать иначе. Внимание, барабанная дробь!

Он вытащил из кармана пачки купюр и бросил на журнальный столик. Кэти осталась сидеть с открытым ртом.

– Но…

Она взвесила купюры на ладони:

– Давид?

– Всего-навсего на карманные расходы. Пять тысяч евро.

– Что?

– К которым надо добавить еще полторы, мне их утром дал Артур Дофр… Ерунда просто…

Кэти резко отдернула руку от денег:

– Так, объясни-ка мне все, и без шуток! Что это еще за бред?

Давид начал сначала. С утренней беседы в «БМВ». Потом рассказал о подарке в полторы тысячи евро. Потом о встрече в гостинице. О деньгах в конверте с инструкцией. Об отъезде через четыре дня.

Кэти старалась оставаться спокойной и продолжала смотреть на фотографии.

– С ума сойти…

– Знаю, знаю! Но ты на деньги взгляни!

Она тряхнула головой, пытаясь абстрагироваться от этого маленького состояния.

– Подожди, то есть ты хочешь сказать, что готов бросить работу и вот так запросто согласиться на предложение человека, которого вообще не знаешь? – Она придвинулась вплотную к его лицу. – Да ты с ума сошел?

Она поднялась и направилась к кухне. Давид последовал за ней:

– А почему нет? А? Почему?

– Тебе только о книге сказали, и ты сразу голову потерял! Забудь эту хрень, ладно?!

– А деньги как? Тоже хрень? Ты, наверное, не понимаешь! Черт! Мне шесть месяцев надо вкалывать, чтобы заработать эту сумму!

Давид перевел дыхание и продолжил:

– Просто уйду на месяц в отпуск за свой счет, ничего я не собираюсь бросать! Ты хоть понимаешь, что Дофр будет мне по три тысячи евро в день платить! Это двадцать тысяч во франках! Умножить на двадцать восемь! Только подумай!

– Я и думаю…

– Через месяц мы сможем выплатить почти весь кредит за дом, и перед нами откроются совершенно новые перспективы. Благодаря этому типу меня примут в литературную среду! Он обещал помочь мне. И тогда все изменится, ты же не можешь не признавать этого!

Она сделала вид, что не слушает, и вытащила из холодильника куриные ножки. Какая-то невероятная история. Но… но купюры были реальными. Шесть с половиной тысяч евро…

Кэти почувствовала, как руки Давида заскользили ей под свитер.

– Не надо… Клара же тут.

Давид жарко зашептал. Кэти напряглась.

– Уедем подальше от забот. На природу. Забудем об этой Мисс Хайд, о работе, о пособиях… Просто отвлечемся на время от бытовухи, развеемся. Чем не царские каникулы. Я построю для тебя шалаш в зарослях папоротника. Выберу лучшие ветви для самой лучшей женщины в мире.

Кэти вновь почувствовала в нем того «плохого парня», короткостриженого, с начинавшей пробиваться бородкой, в которого она когда-то влюбилась. Когда-то он именно этими словами позвал ее замуж. Она закрыла глаза. Почему он вспомнил об этом? Чтобы она сдалась? Чтобы завлечь ее? Давид начал гладить ее по животу. «Господи… Только не сейчас…» А если он догадывается? Кэти задержала дыхание. Сжала пальцами руку мужа. Она не могла. Не сегодня. И не завтра. И не послезавтра.

– Дорогой… Пожалуйста… Клара… Может прийти…

– Ничего не может… Представь себе, там в тишине у нас будет время подумать.

Кровь быстрее бежит по венам.

– О чем подумать?

Давид развернул жену к себе. Посмотрел ей в глаза.

«Прочти же мой обман, прочти…»

– Ты же прекрасно знаешь, – ответил он, ласково касаясь ее щеки. – О маленьком существе в твоем животе…

– Давид… Что… Я…

– О втором ребенке! Мы уже говорили об этом. А теперь у нас будут деньги! Куча денег! Уже ничто нам не помешает!

Она прижалась к нему. Не смотреть в глаза. Не сдаться.

«Подумай о чем-нибудь отвратительном. Думай же! О сбитой собаке… О сбитой немецкой овчарке».

На глазах у нее навернулись слезы.

– Все так неожиданно.

– Это же не завтра, а через четыре дня! Мы ведь уже так делали, правда? Вперед к приключениям! Отдадим кошек твоей матери – и в путь! Помнишь, как ты раньше ездила с палаткой в рюкзаке! Мисс Плоскодонка в поисках неизведанного!

– Да, но раньше не было Клары! И хватит меня так называть, ненавижу это прозвище!

Мысли у нее сбились. Четыре дня… Суббота… Запись к врачу в больнице на послезавтра. Аборт… Нет!

– Я… я не знаю, что тебе ответить прямо сейчас. Давай отложим этот разговор пока, ладно?

Ужинали они практически в полной тишине. Помимо своей воли Кэти все думала об огромной сумме, которую они могли скопить за такое короткое время. В субботу ехать в Шварцвальд… Аборт в четверг. Если она решит ехать, то не сможет сделать контрольное УЗИ через две недели… А вдруг что-то с абортом пойдет не так? Она постаралась успокоить себя. В девяносто восьми процентах случаев все проходило успешно. УЗИ вообще делать не обязательно. Нет, не обязательно, эмбрион отцепится сразу, с первой же попытки.

Она посмотрела на Давида. Он горел этой верой в будущее. Если сейчас она лишит его мечты, их браку конец.

– Мне нужно подумать еще чуть-чуть, – сказала она, беря его за руку. – Понимаешь? Поездка меня не волнует. Меня волнует вся эта странная история. Почему именно ты, можешь мне сказать? Почему столько денег? Почему такая спешка?

Он нежно погладил ей руку:

– Я уже думал обо всем этом. Ему удалось снять шале именно на февраль. Так он объясняет в письме. Деньги – это для нас обещанная сумма – целое состояние, для него же – сущая ерунда! Ты бы видела гостиницу, в которой у нас была назначена встреча! А он ее владелец…

– Но тебе не кажется, что это просто какое-то сумасшествие? А вдруг… А вдруг он тебе не заплатит? Мы к тому же даже адреса шале не знаем! Там есть рядом врач? А вдруг Клара заболеет!

– Знаешь, Дофр инвалид, он старый человек, его супруга, наверное, тоже, так что врач там точно есть. Что же до денег… В письме он пишет, что будет давать мне чеки на предъявителя. По чеку каждый день. Не знаю, что это такое, посмотрю в интернете.

Интернет… Модем сломан… Кэти затошнило.

– На это не надейся. Я пробовала выйти в интернет, ничего не получается.

– Что происходит? У тебя странный вид.

– Живот болит немного… Погода холодная, влажность, провозилась в питомнике долго…

Давид кивнул на пустую упаковку лексомила:

– Ты бы лучше не принимала эту гадость.

Она поднялась со стула и прилегла на диван:

– Уложишь Клару? У меня мигрень начинается.

Давид потрогал ей лоб:

– Температуры вроде бы нет. Отдыхай, я уложу малышку. Посмотрю, что там с модемом, может быть, сломался. Ты пробовала подсоединиться по встроенному модему?

– Какому?

– В компьютере есть свой модем. Он не такой быстрый, но работает.

Давид подошел к манежу:

– Привет, Клара, давай лапку.

Кэти поднялась на локте и попросила:

– Перечитай мне конец письма. Я все думаю об этой твоей истории… Может быть, ты прав… Уехать подальше на несколько недель… Палатка и мокрые шмотки.

– И плечи обгорят!

Она чуть улыбнулась:

– Мы в последние дни не очень-то ладили, верно?

Давид кивнул. Он поцеловал ее в щеку.

– И такая удача только раз выпадает, – добавила она. – Ты… мы не должны ее упускать. Мы давно уже никуда не ездили отдыхать.

– Три года почти… Подожди, сейчас прочту. Так. Я пропущу кусок про эти чеки на предъявителя и что он сам займется организацией поездки… вот, значит, цитирую: «Инвентарь для того, чтобы написать книгу». Короче, он мне тяжелую артиллерию подгонит – компьютер, ксерокс, сканер… Так… Вот тут интересно – про будущий роман: «Вы должны будете писать десять страниц в день, которые будете отдавать мне на следующий день в полдень. Работать можете в любое время, главное, чтобы вы укладывались в сроки, указанные в контракте».

– Подожди-ка! Десять страниц? Но ты больше, чем две зараз, никогда не выдавал!

– Ну да, но это после десяти часов работы, когда я уже без сил. А если только писать, то десять страниц вполне можно осилить! Будем считать, что это такой вызов. Продолжаю, слушай внимательно: «Вам будут полезны ваши знания по криминалистике, энтомологии, оружию, а также ваша страсть к загадкам, поскольку вам нужно будет возродить и перенести в наше время образ того, чье имя до сих пор еще приводит в ужас упоминающих его. Палача-125…»

Кэти обхватила колени руками:

– Палач-125? Это, случайно, не…

– Тсс! Подожди, подожди! «Рассказывать о нем не буду, потому что, если не ошибаюсь, вы прекрасно разбираетесь в серийных убийцах, даже если Палач-125 – не ваш, а скорее мой современник. Возродите его к жизни, сделайте так, чтобы он не покончил с собой, пусть он снова начнет убивать, и, самое главное, придумайте ему достойного соперника. Лучшую полицейскую ищейку. Без бога в душе, способного на все, настоящего хищника. Пусть он будет сумрачным, таинственным, но при этом привлекательным и обольстительным, как вы и как я, когда был молод… В остальном же я, естественно, полагаюсь на ваше воображение. Выжмите из вашего пера лучшее, на что вы способны. Не сомневаюсь, что наше райское место, где есть лишь деревья и тишина, вдохновит вас на это. Сердечно ваш, в надежде на скорую встречу и на самое скорое чтение. Артур Дофр».

Давид сложил листок и аккуратно опустил на стол:

– Ну что, что думаешь? Полицейский Артур Дофр против…

– Стоп! Ужас какой-то, а не сюжет. Странная тема для человека, который мечтает снова ходить. А почему не любовный роман или там приключенческий? Столько всего может быть! Зачем доставать из могилы этого жуткого… типа?

– Не знаю, может, Дофр всегда мечтал быть полицейским. Но в одном он не ошибся. Я безумно хотел бы поработать над этой темой. Я кучу всего прочел о Палаче-125. Или сейчас, или никогда!

– Тема – просто блеск! Слушай, ну разве нет чего-нибудь повеселее?

Давид задумался:

– Пойду наберу «Артур Дофр» в интернете! Вернусь с вердиктом через пару минут.

Он бросился вверх по лестнице, на этот раз Кэти кинулась за ним, оставив Клару в манеже одну.

– Извини, я опять со своими вопросами. А почему такое безлюдное место? Почему не во Франции? У нас тут тоже есть леса!

– Хорошим писателям нужна мистическая обстановка, и Дофр это понимает, – пошутил Давид, настраивая запасное соединение. – Мне кажется, место идеальное. Представь только прогулки, пейзажи… Каникулы, ура! А что до старика, подожди, увидишь его. Это удивительный человек!

Послышались звуки подключения к интернету. Давид автоматически кликнул на почту. На значок письма… Посыпались сообщения.

– Отлично! Заработало. Но как же медленно!

Кэти едва сознание не потеряла. Все могло рухнуть. В одну минуту.

– От Мисс Хайд ничего, – удивился Давид.

Он немного помолчал.

– Ладно, тем лучше… Поищем информацию о Дофре.

Кэти чуть отстранилась и беззвучно перевела дыхание. Сейчас от Мисс Хайд исходила бо́льшая, чем обычно, опасность… Если подумать, лучше бы им уехать сегодня, прямо сейчас!

– Слушай, странно, о нем вообще ничего нет.

Давид нахмурился. Богатый аноним? А почему бы и нет? Немощному Дофру лишняя реклама всяко была бы ни к чему.

Давид скрючился у экрана, прочесывая интернет. Чеки на предъявителя… Шварцвальд… Палач-125…

Кэти спустилась за Кларой вниз, девочку пора было укладывать спать.

– Тебе тоже хочется к папе, малышка моя, – зашептала она дочери. – Видишь, он ушел куда-то…

Муж будет до поздней ночи сидеть в интернете. Тем лучше. Можно ничего не придумывать, чтобы не заниматься любовью.

7

Артур Дофр толкнул дверь кончиками пальцев – он улыбался, и улыбка его еще больше подчеркивала глубокие морщины под темными глазами. Через три часа сюда, в самое сердце Шварцвальда, прибудут Миллеры – муж, жена и дочь. Он подъехал к окну, за которым снова шел снег. Скоро он завалит тропинки и дороги. И тогда шале превратится в маленький островок, отрезанный от мира и затерянный среди бесконечного леса.

Дофр нажал на рычаг, скрытый в левом подлокотнике инвалидного кресла, заработал моторчик, и кресло покатило лысого старика по коридору прямо в гостиную.

В центре этой большой комнаты, декорированной в мягких янтарных тонах, находилась диковинка – узловатый ствол, покрытый корой и застывшими потеками смолы; он мощно уходил в крышу, как будто хотел вырваться из дома наружу. Шале, тщательно утепленное и надежно изолированное от проникновения влажности, было построено вокруг трехсотлетнего красного дуба.

Дофр аккуратно объехал дерево, потом остановился около журнального столика и взял в руки стоявшую на нем вазу розового фарфора; он привез ее из Китая и никогда с ней не расставался. Он больше не двигался, положил вазу на колени и погрузился в воспоминания, потом подъехал к камину, в котором потрескивали раскаленные дрова. Его обдало жаром. Он чувствовал себя хорошо.

На кресле слева от него лежали сотни листов и картонных карточек в разноцветных папках.

Досье «Совершенно секретно». О Палаче-125. Тайны истории. И его тайны.

Артур Дофр взял голубую папку на завязках, открыл ее и медленно опустил взгляд. Все эти снимки он помнил наизусть. Выражение агонии на лицах. Следы от веревок на руках. Светлые женские волосы, засунутые в широко открытые рты. Вытатуированные цифры черного цвета на голове детей, избежавших смерти. 101703… 101005… 98784… 98101… 98067… 97878… 97656… Эту загадку так никто и не разгадал.

Дофр посмотрел на последний снимок самого Палача, висящего на веревке.

Волоски на левой руке – он чувствовал их предсмертное шевеление. Он редко вздрагивал, но всякий раз, когда он смотрел на эту фотографию, ему будто нож в спину втыкали.

Придя в себя, он обнаружил, что судорожно вцепился в ручку кресла.

Пальцы его вдруг словно окаменели. Артрит. И будет только хуже, как сказал ему врач.

Он поднес ладонь к глазам и изо всех сил сжал пальцы в кулак, пальцы побелели, скрючились, как ястребиные когти. Боль была ужасной, но он выдержит. Болезнь его не прикончит. Только не его.

Старик чуть ослабил узел галстука, на лбу выступили капельки пота. Он аккуратно сложил снимки и позвал:

– Аделина, персик мой! Иди сюда!

Аделина находилась у себя в комнате, она наглухо застегивала пуговицы на льняной жилетке. Вечером, как только они приехали, она развела огонь в камине, но, чтобы протопить такое помещение, требовался целый день.

Она бросила взгляд в окно. Снаружи – над огромными кронами деревьев – бушевала метель. Великолепное зрелище… и грустное…

Прежде чем присоединиться к Дофру, она решила проверить телефон – не оставил ли ей сообщения Сент-Озье. Нет сети! Еще бы – в этой глуши!

– А и черт с ним! – проворчала она.

Аделина бросила телефон на кровать. Что ей до Сент-Озье и ругательств, которыми он ее осыпал? Этот идиот уволит ее, как только она вернется, это точно. Ну и ладно, то есть ну и отлично. Она заработала достаточно денег, чтобы уйти и начать что-то более солидное. Открыть свой салон красоты…

Она порылась в шкафу и вытащила красное кимоно, которое недавно подарил ей богатый клиент. Сама Аделина на дух не переносила красный цвет. «Детская травма», – говорили врачи.

Потом она положила на дно чемодана чек на предъявителя, а чемодан спрятала в шкаф. Если так пойдет и дальше, то через месяц она разбогатеет.

Перед тем как выйти из своей комнаты, она последний раз осмотрела тяжеленный кейс, который стоял в углу, – ей с трудом удалось дотащить его от машины до шале. Кейс по горизонтали пересекал довольно большой навесной замок в форме буквы П с пятизначным кодом, похожий на те, что ставят от угона на колеса мотоциклов. Может быть, кроме всего прочего, Дофр хранил там свои книжки с чеками на предъявителя? «А старик отлично страхуется», – подумала она и толкнула дверь.

Она вышла в узкий коридор.

– Тебе холодно, персик мой? – прозвучал неожиданно вопрос.

Аделина подпрыгнула на месте и обернулась:

– Да, немного. Вы… Ты… Хочешь, одену что-нибудь другое? Короткое платье, например…

Дофр резко качнул головой:

– Мне именно такие женщины нравятся. Которые намекают, а не показывают. Я тебя еще и поэтому выбрал. Обещай, что ничего не будешь менять, что будешь вести себя так, как вела бы себя дома.

Аделина кивнула.

– Может, хочешь перекусить? – спросила она, не зная, как поменять тему.

– Говорят, ты отлично готовишь. Приготовь мне плотный ужин. Провизия – в кладовке за кухней. Выбор за тобой, это может быть что угодно, кроме мяса с кровью, ненавижу его.

Дофр погладил ее по руке и, не сводя взгляда темных глаз со своей спутницы, закатил инвалидное кресло в комнату Миллеров, расположенную напротив спальни Аделины. Дверь за ним захлопнулась, а затем щелкнул замок.

Аделина словно застыла на месте. Странная манера вести себя для типа из этого социального класса, хотя она ко всему уже привыкла, конечно. К лунатикам, к капризным и требовательным клиентам – с таких она и кормилась…

Идя по коридору, она поморщилась. Что за вонь от этих антисептиков! Она хотела было открыть одну из боковых дверей, чтобы посмотреть, откуда так воняет, но не смогла. Закрыта на ключ…

Теперь в гостиную. Что за тишина! А она и не подумала взять с собой проигрыватель. Ей тридцать, и она тут наедине со старым инвалидом, за пятьсот километров от дома. По сравнению с этим местом дом престарелых, в котором проживала ее бабушка, – прямо-таки развеселый карнавал…

Аделина подложила дров в огонь и немного постояла перед камином, протягивая руки к теплу. Месяц… Целый месяц ходить за дровами, разжигать огонь, готовить, исполнять любые капризы клиента… Этот месяц может показаться вечностью. К счастью, Артур Дофр не производил впечатления любителя побаловаться наручниками и хлыстом, он же инвалид, не до того ему. Хотя… На всякий случай она все же прихватила с собой кое-что из своего рабочего чемоданчика. Пару стальных браслетов и небольшой несессер для первой брачной ночи. В конце концов, она была просто обязана выполнять и такие требования.

Аделина подняла голову, и ее взгляд остановился на ружье, висевшем над камином. Винтовке «Weatherby Mark». Она подошла и положила палец на курок. Испачкалась порохом, поднесла ладонь к носу и понюхала. Оружием недавно пользовались. Странно, решила она, ведь речь шла о серьезном оружии с оптическим прицелом, предназначенном для охоты на слона или носорога, таким можно каменную стену прострелить. Разве здесь водятся такие крупные животные? Вероятно, предыдущие хозяева были охотниками.

Молодая женщина вытерла пальцы, отвернулась от ружья и постаралась избавиться от запаха пороха.

Вдруг она сипло задышала, бронхи свел спазм. Как будто через соломинку дышишь. Аделина судорожно выхватила из кармана жилетки аэрозольный ингалятор и сделала мощный вдох. Бронхолитик. Освобождение. Она быстро оглянулась и спрятала маленький баллончик.

По пути на кухню она ненадолго задержалась у входной двери. Вспомнила, как удивилась, когда впервые увидела ее толщину. Ей едва удалось открыть ее! На двери был закреплен огромный засов. Старик закрыл дверь на ключ. Зачем столько замков, на всех окнах, в комнатах? Воров боятся? Нужно очень захотеть тут что-нибудь украсть, у черта на куличках! Хотя… Одних чеков на предъявителя тут хватит на…

Аделине было не по себе. На самом деле, ведь никто из ее знакомых не знал точно, где она находится. Почему она доверилась этому человеку? Потому что он инвалид и на первый взгляд не опасен? «Ты прямо талант попадать в разные истории», – с сожалением подумала она.

Кое-что ее особенно тревожило с самого начала. Мелочи, которые Дофр, казалось, знал о ней. Вероятно, он ознакомился с ее личным делом в агентстве. Но как он узнал, где она живет? Как ему удалось обойти матерого Сент-Озье и снять ее без его посредничества?

И самое главное: зачем это ему, богачу с кучей денег?

8

Давид не отрывал взгляда от окна мощного джипа, разве чтобы что-нибудь записать. Действием романа он сделает Шварцвальд, решено. Палач-125 будет действовать в Германии. В лесу, большом, сказочном, загадочном, как раз для триллера… Идеально… Он уже представлял крики, которых никто не слышит, долгую погоню холодной зимой, бегство жертвы, единственным выходом для которой было бы броситься в пропасть. В общем, его переполняли идеи, пока их маленькое семейство и шофер в белых перчатках углублялись в густой лесной лабиринт. После Баден-Бадена, а затем и Хильперстау дорога начала петлять, делалась все незаметнее, пропадала в долинах и закончилась на Кальтенброннском перевале. За ним они увидели еще только несколько пустующих ферм и домиков для отдыха, и все. Деревья, повсюду сплошные деревья. Давида восхитило зрелище этого леса, густого, мощного и одновременно уютного. В некоторых местах сквозь кроны деревьев пробивались лишь отдельные золотистые капли солнца, и казалось, что тут, внизу, царит своя особенная ночь.

Теперь колеса джипа взрывали снежный настил. Давида удивило такое количество снега. Он наклонился к приборной доске и посмотрел на термометр. Плюс один, а всего пятнадцать минут назад было на десять градусов меньше! «Наверное, свой микроклимат, – подумал он, – из-за рельефа, а может, из-за большого количества деревьев». Он сделал запись в блокноте и посмотрел на навигатор. Судя по всему, они скоро приедут…

Впереди появилась крошечная опушка леса, а на ней уже и шале: его крыша была покрыта снегом, сверкающим в лучах заходящего солнца. Дом выглядел значительно больше, чем казался на фотографиях. Слегка обструганные бревна являлись словно продолжением самого леса.

Кэти подняла голову, она сидела на заднем сиденье и жадно смотрела в окно. Величественный дуб, который поднимался над крышей, рос будто из самого дома. Окна же на фасаде были чуть закругленными и походили на большие любопытные глаза.

– Как можно построить дом вокруг такой махины? Видел, какое оно высокое? А какие ветки толстые?

Давид обернулся к жене:

– Ну и как первые впечатления? Ты ожидала чего-то подобного?

– Не совсем, все такое… такое большое. Деревья эти, шале, лес… Тишина… Думаю, мне понравится… Когда тошнота чуть пройдет…

Кристиан припарковал машину рядом с другим джипом. Клара постепенно просыпалась, шофер заглушил двигатель. Даже в полусонном состоянии малышка потянулась за соской. Давид крепко обнял ее и поцеловал в шейку.

– Если ты счастлив, я тоже счастлива, – доверительно сказала ему Кэти и открыла дверцу. – Ты правильно сделал, что принял это предложение. Ты не пожалеешь…

Клара заерзала на месте:

– Шнег… Шнег! Шнег! Шнег!

Давид вытащил ее из детского кресла. Малышка попыталась побежать, но тут же провалилась по колено в сугроб и нашла колышек с красным шаром на конце, похожим на нос клоуна.

– Уря, клоун! – закричала она.

– Смотри, как Клара рада! – сказал Давид, выйдя из машины.

Он слепил большой снежок и бросил в жену.

– Ну хватит! Мне нехорошо… Меня всю дорогу мутило, так что…

Давид подошел поближе, в руке он держал еще один снежок и собирался бросить его.

– Сколько раз повторять? Хватит, ясно тебе!

Давид сразу погрустнел.

– Господи, да что с тобой такое? – прошептал он и бросил снежок в ствол дерева. – Раньше ты сама начинала играть в снежки!

– Что со мной такое? Тебе сказать, что со мной такое?

Раздался низкий властный голос, положивший конец их ссоре:

– Ребенок! Быстро за ребенком! Скорее! Пока она не добралась до кола!

Дофр орал, выкатившись на крыльцо, тыча пальцем в сторону Клары. Малышка довольно быстро пробиралась к колышку, несмотря на снег, который ее облепил. Какой веселый нос у клоуна! И там еще носы! Десятки носов! Клоун-клоун, ее новый клоун! Лучше, чем в любом цирке!

Кэти не могла двинуться с места.

Ребенок подбежал к колышку и уже протягивал к нему руки.

Вдруг ноги ее резко оторвались от земли. Клара заорала.

Это Давид поднял девочку в воздух и понес обратно, тяжело дыша. Он в недоумении посмотрел на Кэти. Вместе они подошли к Дофру, тот молчал и выглядел смущенным. Старик тепло поздоровался с ними, Кристиан доставал из машины чемоданы. Потом Дофр посмотрел на Клару, та еще всхлипывала, а затем указал на колышки.

– Простите за резкость. Но эти двадцать девять столбиков вокруг шале обозначают места капканов на волка, и ваш ребенок мог угодить в один из них. Кристиану следовало бы вас предупредить, конечно.

– Кристиан не виноват, – ответил Давид. – Мы сами повели себя крайне неосторожно.

– Капканы на волка? – повторила Кэти.

Артур Дофр откатился, освобождая проход в дом:

– Да. В окрестностях бродят рыси. Приходят с севера. Недавно видели несколько. Днем они не представляют опасности, они даже боязливы, но ночью превращаются в настоящих охотников. После захода солнца из дома лучше не выходить, на всякий случай. И главное – не приближайтесь к ловушкам, потому что их присыпал снег. Они везде. Перед домом, за домом, на боковой тропинке, которая ведет к поленнице, тоже.

– Рыси… Начало неплохое, – пошутила Кэти, уставившись на тонкий силуэт человека, склонившегося над камином.

Аделина поставила на место кочергу и вытерла руки тряпкой, прежде чем поздороваться с Миллерами.

– Аделина. Моя милая спутница, которая будет с нами на протяжении всего нашего великого литературного приключения, – представил женщину Дофр.

Кэти пригладила волосы и натянуто улыбнулась. Вот, значит, какая из себя «старая супруга» Дофра? «Милая спутница»? Что значит «милая спутница»? На проститутку, правда, не похожа. Скорее даже наоборот. Чуть смутившаяся рыжеволосая девчонка, прямо как героиня «Маленького домика в прериях»[3]. Ужасно миленькая, с пронзительными голубыми глазами, грациозная до умопомрачения. Опасность, значит, не только снаружи дома. Кэти обняла Давида и прижалась к нему. Голос Дофра отвлек ее от размышлений.

– Добро пожаловать! Аделина проводит вас в вашу комнату, устраивайтесь. Не хотите ли перекусить?

– Нет, спасибо, – ответил Давид. – Мы можем подождать до ужина, мы немного перекусили по дороге сюда.

Дофр забряцал связкой ключей:

– Отлично. Тогда я покажу вам дом, а позже вы сможете немного отдохнуть, если пожелаете. Аделина, проводи наших гостей в их комнату, хорошо?

Длинный коридор с красным ковром. Общие туалет и ванная. Сразу за ними в нос ударил запах какого-то антисептика, больничный ад – Кэти поморщилась. Запах шел из запертой на ключ комнаты; за ней, дальше по коридору, находились еще две спальни – в глубине и справа.

– Прошу вас, – сказала Аделина и распахнула дверь в комнату, отведенную для Кэти и Давида.

– Спасибо, – ответил Давид, вежливо улыбнувшись.

Прежде чем войти в их спальню, Кэти обернулась и проводила рыжеволосую девицу взглядом:

– Ей обязательно так задницей вертеть?!

– Ох, слушай! Не начинай…

– Мы могли вдвоем побыть, ан нет… Теперь эта девица… Вечно что-нибудь идет не так.

– Надеюсь, ты хоть раз не будешь ревновать.

Давид опустил Клару на пол, поставил рядом рюкзак и с облегчением вздохнул. Потом растянулся на кровати. Малышка забралась к нему, радостно угукая.

– Ну! Комната супер, да?

Кэти осмотрелась. Вагонка, паркет, балки. Теплые тона. Милое гнездышко в самом центре леса.

– Да, симпатичная. Немного простецкая, конечно… Зато большая…

– И кровать вроде не очень скрипит!

Кэти подошла к окну, пожимая плечами. Уже наступали сумерки. Четыре часа вечера…

– Даже тут колышки с красными шарами. Странно все-таки… Не знала, что в Германии есть рыси.

Она обернулась к Давиду:

– Дай фотографии?

– Зачем?

– Дай, и всё!

Давид порылся в кармане сумки, вытащил снимки и протянул их Кэти. Та внимательно посмотрела на них и повернулась к окну:

– Я так и думала… Никаких капканов на волка!

– Может, тогда не было рысей. Наверное, они только зимой появляются, он же сказал, что они пришли с севера.

Кэти нахмурилась:

– И… Да… вот! Когда мы приехали, мне показалось, что что-то не так, только я не поняла сразу, что именно.

– И что? – вздохнул Давид.

– Окна на фасаде!

– И?

– Окна! Без ставен! А на фотографиях они со ставнями!

Кэти попыталась открыть окно, оно не поддалось. Она прижалась носом к стеклу:

– И в этой комнате тоже, кажется. Ставней нет.

– Может быть, их сняли, чтобы покрасить, например, или подновить? А может, этим фотографиям несколько лет? Откуда мне знать! Ладно. Пошли в гостиную?

Кэти постучала по стеклу. Органическое стекло.

– Идите с Кларой… – ответила она. – Я спущусь попозже. Лицо только ополосну…

Через минуту она уже закрылась в ванной и спустила джинсы. Вид обильных кровяных выделений привел ее в ужас. Она вытерлась, взяла белую таблетку экзацила[4], приняла ее, не запивая, и засунула коробочку поглубже в карман. Надо получше спрятать таблетки или выкинуть упаковку.

Если Давид их найдет… таблетки от кровотечения… то сразу все поймет.

Но она взяла себя в руки. Кроме крови – если ему захочется заняться любовью, она просто скажет, что у нее месячные, – никаких других побочных явлений, помимо тошноты во время поездки, не наблюдалось. Три дня назад все прошло хорошо, безболезненно, и врачам даже удалось подобрать нужные слова, чтобы успокоить ее.

Ей бы сейчас чувствовать себя бодрее, лучше. Но аборт дела не решал. Она ведь просто изменила мужу.

Кэти пристально посмотрела на себя в зеркало. Мужчины ждали ее в гостиной у дуба. Аделина, сидя в кожаном кресле, не сводила глаз с Клары.

– Господин Дофр рассказал мне, что этому дубу по меньшей мере триста пятьдесят лет, – сказал Давид, обращаясь к жене. – Представляешь? Триста пятьдесят лет!

– Это красный дуб, посажен человеком, – добавил Дофр, – в те времена в Шварцвальде еще жили ткачи, бондари и часовых дел мастера. Построить шале вокруг дуба было в некотором роде данью уважения к их труду. И непростым вызовом для архитектора.

Кэти скользнула взглядом по стволу вверх:

– А там что?

Артур чуть присвистнул.

– А вы наблюдательны! Это надписи, их вырезали в древесине и залили расплавленным серебром. Чтобы они никогда не исчезли. Там написано: «Oktober 1703».

– А что это означает?

– Чтобы понять надпись, надо углубиться в историю здешних мест, – сказал он загадочно. – Во времена ведьм, заговоров и тайных братств. Но тсс! Об этом мы поговорим позже…

– А откуда известно, что дерево посадили именно люди? – поинтересовалась Аделина, вытягивая свои длинные ноги в облегающих джинсах.

– Дело в том, что тут не растут красные дубы, зато очень распространены ели с темно-зелеными иголками, поэтому край и называется Шварцвальдом[5]. Этот дуб – единственный в своем роде.

– Хорошо, но почему его посадили именно здесь, тут же ничего не было?

– Не совсем так… Его посадили… подальше от людей, скажем так…

Он хлопнул ладонью по ручке кресла:

– А теперь посмотрим дом! Возьмите с собой малышку, у меня для нее небольшой сюрприз!

В некоторых местах кора дуба вздыбилась, образовав отвратительные наросты. Кэти потрогала ствол кончиками пальцев и резко отдернула руку. Дерево было ледяным.

Дофр проводил их в коридор. Аделина осталась в гостиной в компании Кристиана.

– Нет ничего хуже для инвалидных колясок, чем прямые углы, – проворчал Дофр, въезжая в коридор.

– Вам помочь? – предложил Давид.

– Никто никогда не катил и не будет катить мое кресло, – неожиданно резко и холодно ответил Дофр.

Миллеры обменялись коротким взглядом. В конце коридора Дофр вставил ключ в огромный замок и открыл дверь в глухую кладовку, отделанную шифером. Из нее выкатился розовый шарик. Поросенок пронесся мимо остолбеневшего Давида, а Кэти наклонилась и попыталась поймать его. Клара кинулась к животному.

– Это Гринч[6], – весело сказал Дофр, наслаждаясь радостью Клары.

Он сделал вид, что у него под глазом синяк.

– Они с вашей дочкой как будто созданы друг для друга… Может, это знак?

– Клара просто неудачно упала, – быстро ответила Кэти, садясь на корточки рядом с поросенком, который не переставал похрюкивать.

Дофр улыбнулся:

– Вернемся к нашему дорогому Гринчу. Он совсем малыш и весит всего пять килограммов. Прежние арендаторы попросили нас позаботиться о нем. Кормить, то есть… Но я смотрю, вы ему понравились, Кэти!

– У нее с животными настоящая любовь, – подтвердил Давид. – Если бы я каждый раз ее слушал, у нас дома был бы настоящий зоопарк!

– Можно его иногда выпускать? – спросила Кэти, не поднимая глаз. – Кларе будет весело…

– Я не против, – ответил Дофр. – Но не очень привязывайтесь к нему. Гринч не наш, и, может быть, его скоро заберут…

– У меня вопрос… Что он тут забыл, в Шварцвальде? – спросил Давид.

– Скоро узнаете…

Дофр сделал знак Кэти, чтобы она загнала Гринча обратно в кладовку. Клара немного покапризничала, а потом они пошли обратно по коридору.

– Прошу прощения за неприятный запах, но у нас не было времени проветрить шале, – объяснял старик, отпирая следующую дверь. – А прежние арендаторы о нашем комфорте не особенно думали.

– Зачем им понадобился весь этот антисептик? – спросил Давид.

– Calliphora vicina, Hydrotaea pilipes – вам это о чем-нибудь говорит?

– Мухи, кажется…

– Отлично! Хозяева этого дома – энтомологи…

– Энто-что? – переспросила Кэти.

– Энтомологи. Специалисты по насекомым, – объяснил Давид.

Чуть скрипнули дверные петли.

Кэти отпрянула, настолько сильным стал запах.

Они вошли в комнату, следуя за Дофром, тот уже включал свет.

Кэти не могла поверить собственным глазам.

Мухи были повсюду. Сотни ярко-зеленых мух размером с крупную бусину были нанизаны на булавки и пришпилены к картонкам. К зелени их брюшек добавились рубиновый и аметистовый цвета крыльев бабочек, янтарный цвет пробирок и прозрачные лупы, линзы для микроскопа и объективы фотоаппаратов.

Лаборатория. Они попали в настоящую лабораторию.

Она повернулась к Давиду, который держал за руку Клару. Так они постояли немного, не проронив ни слова, Кэти мутило, Давид был заинтригован. Затем Дофр объявил:

– Именно здесь вы будете проводить бо́льшую часть времени. Давид, вот ваши рабочие инструменты…

Он указал на пишущую машинку и две пачки бумаги. А вокруг лежали скальпели, высушенные личинки, срезы ткани в стеклышках. Лампочка без плафона тускло освещала помещение.

– Здесь? – вздрогнула Кэти.

– Пишущая машинка? – Давид не верил собственным глазам. – Но как же? Я привык вносить исправления, возвращаться к написанному! Я не умею работать на машинке! У меня уйдет на написание книги уйма времени!

Дофр чуть покачал головой:

– Нет-нет… Буквы обладают определенной силой, их нельзя просто так печатать. Когда будете нажимать клавиши, то сами к этому придете… Уверен, что ваш текст от этого только выиграет. К тому же исправления – это, в общем, не проблема… Главное – интрига. Согласны со мной?

– Да, да… конечно.

Моторчик в инвалидном кресле снова запищал, и в этот раз Дофр направился к большому куску материи черного цвета, которая закрывала окно в глубине лаборатории. Справа от окна на полочке лежала коробка с патронами.

– Помните, я говорил вам об особенной обстановке, Давид? О месте, которое даст пищу вашему воображению. В котором вы по-настоящему проявите свои способности… Подойдите, прошу вас…

Давид почувствовал в руке вспотевшую ладошку Кэти. Клара вернулась обратно в коридор, воспользовавшись тем, что родители перестали за ней следить.

– Я… помню, – ответил Давид и приблизился к окну. Кэти не отставала ни на шаг.

– Что он еще придумал? – шепнула она мужу на ухо. – Ты знал про лабораторию?

Давид незаметно покачал головой.

Дофр схватился за черную материю.

– По правде говоря, вы находитесь не совсем в шале, – доверительно сказал он.

– То есть?

– Разрешите представить вам «Toten Bauernhof»… «Ферму тел»…[7]

Он резко сдернул ткань.

Давид скривился от отвращения.

К горлу Кэти подступила тошнота.

Внизу под елями в последних лучах заходящего солнца…

Кэти никогда не видела более ужасного зрелища.

9

Комната заходила ходуном. Кэти едва успела добежать до ванной. Ее вытошнило желчью.

Давид остался в лаборатории. Он сверлил Дофра взглядом. И не выдержал:

– Господи! Что это за игры? Вы… Вы совсем больной?

– Наука, – ответил Дофр. – Только наука. Природа сама создала эти ужасы. Природа, не человек…

Снаружи солнце золотило шесть свиных туш, подвешенных за задние ноги в двух метрах над землей, в разной степени разложения. Некоторые только-только начинали гнить. От других остались одни ошметки, кожу пробили собственные кости. Туши были облеплены белыми личинками и червями.

Висячее кладбище.

Кэти вернулась в комнату. Она была мертвенно-бледна.

– Но… зачем все это? Вы… вы отвратительны!

Дофр чуть съежился в кресле.

Кэти вцепилась мужу в рукав, лицо ее исказила гримаса.

– Мы… Мы уезжаем! Прямо сейчас! Как… Как можно…

– Мне искренне жаль, – сказал Дофр. – Я не предполагал, что это так на вас подействует. Речь идет исключительно о научной программе, целью которой – единственной целью – является спасение жизней… Человеческих жизней…

– Какая разница! – подал голос Давид. – Вам следовало предупредить нас! Такое зрелище не каждый выдержит! Понимаете?

Дофр попытался приладить назад материю, но ему не удалось. Тогда он бросил ее на пол.

– Но ни вашей супруге, ни вашей дочери смотреть на это зрелище не придется! Туши видно только из лаборатории, из моей комнаты и еще из одной – пустующей, которая находится рядом. Я просто хотел поставить вас в известность, вот и все!

Он посмотрел на Кэти:

– Признаюсь, я опасался, что вы откажетесь приехать из-за этой мелочи… Но… прошу прощения…

– Мелочи! Как же!

Давид попытался обнять Кэти, чтобы немного успокоить, но та его оттолкнула и, вне себя, выскочила в коридор.

– Клара! Клара!

Давид обернулся к старику:

– Объяснитесь! Ничего не понимаю!

– Энтомологи-криминалисты, Давид! Восемь последовательных групп насекомых, которые сменяют друг друга на трупах животных в зависимости от степени разложения плоти. Влияние температуры, влажности, окружающей флоры на скорость гниения! Уникальная возможность научиться с потрясающей точностью определять день и час смерти!

– Я все это знаю! Но я не думал, что… что подобные опыты ставят на свиньях! Что их вот так оставляют висеть!

– Как вы верно заметили – это всего лишь свиньи! Вы знаете, что так же делают в штате Теннесси. Только там… там используют тела людей, которые завещали себя науке… Их оставляют на волю времени, жары и червей… Они десятками лежат на деревянных досках на ферме, очень похожей на эту… Скажем так, в нашем случае все менее драматично… Но не менее интересно…

Дофр приблизился и схватил Давида за локоть:

– Мне нужен ваш текст, Давид. Придумайте для меня историю… Не уезжайте… Это место вас точно вдохновит! Скажите, что я в вас не ошибся, когда доверился вам! Скажите, Давид!

Сейчас старик казался сломленным. В чистейшем костюме, обезноженный, с протезом в перчатке вместо правой руки, который еще больше подчеркивал его беспомощность, он почти вызывал жалость.

Давид еще раз посмотрел в окно. Энтомологи… Спасение жизней… Вдохновляющая обстановка… Дофр думал, что все делает правильно…

– Кэти будет сложно убедить, – пробормотал он.

– Знаю, знаю! Но я уверен, она поймет! К тому же вы не сможете уехать прямо сейчас. Снег, ночь. Дороги, скорее всего, скользкие, надо быть сумасшедшим, чтобы куда-то ехать! Попробуйте… убедить ее, прошу вас… Подумайте о деньгах…

Давид услышал резкие голоса, доносившееся из гостиной. Женские голоса. Говорили на повышенных тонах…

– Постараюсь, – ответил он. – Но прошу вас, больше никаких сюрпризов. Думаю, Кэти больше не вынесет…

10

«Ферма тел». Кэти вздрагивала уже от одного названия. В одиночестве она стояла у окна выделенной им комнаты и куталась в свитер. После ужина под предлогом усталости она быстро поднялась к себе, надеясь, что Давид последует за ней. Она ждала его уже час.

Лес погрузился в непроглядную темноту. Кэти нервно потерла руки. Электрическая батарея еле-еле обогревала комнату, а эта Аделина принесла на ночь мало дров. Естественно, никто не осмелился пойти к поленнице за фермой. Рыси – ночные хищники… Шварцвальд не просто так получил свое название…

Она убедила себя, что, решив остаться, сделала верный выбор. Ехать назад сейчас, по такой погоде и в такой темноте, было бы настоящим самоубийством. И потом – разбить мечту мужа только из-за этих насекомых… В конце концов, Давид прав. То, что шале находилось далеко от любого жилья, за многие-многие километры, можно было объяснить этими самыми свиньями. Надо просто о них забыть. Хотя это и не просто…

– Наконец-то, – сказала она Давиду, когда тот переступил порог.

Она бросила взгляд на шкаф из ели, в котором тщательно спрятала коробку с экзацилом, засунув ее подальше к стене.

– Честно говоря, ты могла бы сдержаться за ужином. А не сразу вот так уходить… Ладно, я просто зашел пожелать тебе спокойной ночи: через десять минут Артур ждет меня в лаборатории. Думаю, будем наконец роман обсуждать.

Он забрал соску у Клары, та спала в кроватке, сжав кулачки.

– Не сердись, – смягчилась Кэти. – Я не взяла с собой лексомил, чтобы постепенно снижать дозу… Вот я и нервничаю. Завтра мне будет лучше. Надо просто привыкнуть к этому месту и к этой странной паре…

– Почему же странной? Богатые типчики частенько заказывают себе девушек из эскорта для сопровождения в путешествиях. И часто они на них же и женятся, если уж на то пошло!

– Не сомневаюсь! Я не совсем об этом… Ну вот, например, эта девица… Она все время пялилась на нашу дочь и за целый вечер ни слова не сказала… Кто она? Откуда? Мы же ничего о ней не знаем. Иногда она выкает, а потом раз – и тыкает. То милая, то вдруг неприятная… Уж не знаю, где ее взял Дофр, но, во-первых, у нее явно проблемы с детьми, а во-вторых, мне она не очень нравится.

– Женщины, которые находятся со мной в одной комнате, вообще редко тебе нравятся. А мне она показалась простой, очень открытой.

– Открытой, значит… Доступной, да? Ты это имеешь в виду?

– Хватит, прошу тебя…

– Хотя, судя по реакции, он ее тоже не предупредил о свиньях!

Кэти прошлась по комнате:

– Значит, ты каждый день будешь считать личинки на этих тушах? Мы так не договаривались! Мало того что это противно, так еще и до жути увлекательно! Хотя ты привык, скажи.

– А кто будет считать? Ты? Аделина? Кристиан? Он завтра уезжает. Дофр смог снять эту ферму, потому что финансирует исследования такого рода, ему просто нужен был специалист, который бы этим занимался. Я и есть специалист! Этим, вероятно, и объясняется, почему он меня выбрал. Специалист по смерти, еще и писатель к тому же… Между прочим, я считаю, что вкладываться в подобные вещи очень достойно. Это серьезные исследования, понимаешь. Они реально двигают криминологию вперед.

– Да, да, естественно, но…

– Забудь о свиньях. Они в другой стороне, за деревьями. Ни ты, ни Клара их не увидите. Холод стоит такой, что никакого запаха вы не почувствуете.

Кэти скрестила руки на груди:

– Я согласилась приехать сюда из-за тебя, ради того, чтобы дать нам шанс. Я думала, что если ты бросишь на время свою мрачную профессию, то тебе это пойдет на пользу… А оказалось вот как…

Она повернулась к нему и поцеловала в нос:

– Надеюсь, по крайней мере, что у тебя найдется время, чтобы побыть с дочкой и женой, чтобы подышать настоящим воздухом, а не только гнилью.

Давид кивнул и посмотрел на часы:

– Обещаю, муза моя. Я… я пойду, меня ждут…

– Не забудь, если не сдержишь обещания…

– Ты мне больше не подружка, я те больше не дружок. Забирай свои игрушки и не писай в мой горшок!

Он уже ступил за порог, когда она обняла его, втянула обратно и зашептала:

– Только недолго, уже за полночь. Я буду ждать тебя, ты мне нужен, договорились?

Он поцеловал ее в губы:

– Недолго.

– И спроси, пожалуйста, есть ли у него ключ от двери. Не знаю, смогу ли уснуть с незапертой дверью.

– Боишься, что Дофр приставать будет? – ответил с улыбкой Давид.

Он зашагал по коридору. Несмотря на красный ковер, пол скрипел под ногами. Прежде чем пройти в лабораторию, он заглянул в гостиную.

– Спокойной ночи… – сказал Давид, махнув Аделине рукой.

Та сидела перед камином в позе лотоса. На ней было черное шелковое кимоно, стянутое на талии темно-красным поясом. Она медленно повернула голову на звук этого успокаивающего голоса:

– Да, спокойной ночи…

– А где Кристиан?

– Пошел спать. Завтра ему рано ехать…

Давид понизил голос:

– Все эти истории про насекомых и свиные туши… не слишком вас напугали, надеюсь? Простите, застольная беседа была несколько… специфической…

– Знаете, я привыкла… Иногда бывают и более странные темы…

– Артур вас тоже не предупредил об этом кладбище животных, верно?

– Да, до приезда сюда ни слова не сказал… Примерно как вам… Сюрприз!

Она посмотрела на дуб:

– Хотите посидеть у огня? Очень приятно.

– Простите, но… господин Дофр меня ждет… Спокойной ночи…

– До завтра, – ответила Аделина.

Дофр ждал в лаборатории. В ладони он сжимал пару игральных костей, которые бросал в пустую коробку. Он сидел в профиль, его протез на правой руке, благородно покоящейся на ручке кресла, блестел. Из-за игры света и тени казалось, что ноги у него выточены, выпилены из цельного куска дерева.

Дофр обратился к Давиду:

– Если бы вас спросили, какой цветок отождествляется со смертью, что бы вы выбрали? Отвечайте не раздумывая, прошу вас.

– Аронник, – ответил Давид, подходя к Артуру.

– А цвет, напоминающий о смерти?

– Зеленый.

– Ну и наконец, инструмент.

– Бензопила, – сказал наобум Давид.

Дофр порылся в кармане, вытащил сложенный лист бумаги и расправил его:

– Как думаете, что обычно люди отвечают?

– Наверное… хризантема… черный и… коса?

Дофр кивнул:

– Почти в яблочко. Иногда вместо косы называют лопату, а вместо хризантемы розу или черный тюльпан. А почему вы ответили иначе?

Давид опустил голову и задумался:

– Думаю, у меня сама собой возникла ассоциация с профессией. Аронник пахнет аммиаком, это трупный запах. Зеленый – из-за зеленых пятен на животе, это первый признак разложения, возникает в правом подреберье. А вот что до бензопилы… не знаю, это первое, что пришло в голову… Может быть, потому что ею патологоанатомы пользуются, когда вскрывают черепную коробку.

Дофр жестом попросил Давида развернуть листок.

– Аронник, зеленый, пила! Как вы… Так! Я понял! У вас в кармане разные листки с разными комбинациями слов!

– Интересное предположение, но нет. Можете проверить.

– Но я ведь мог сказать, например… скальпель, молоток, топор или синий цвет, как цвет кожи у мертвеца!

– Но вы же этого не сказали. Все дело во влиянии, друг мой, во влиянии!

– То есть?

– Какой цвет доминирует в этой комнате? Зеленый. Тут все мухи зеленые. Когда вы вошли, я специально повернулся протезом к вам, а он блестел. Отрезанная рука, бензопила, видите связь? Что же до аронника, это очевидно, вы сами сказали. Вы каждый день вдыхаете похожий запах, который можно сравнить с тем, что витает рядом со свиньями. Аммиак.

Давид в ответ лишь восхищенно молчал.

– И какой вывод из этого следует? – спросил он наконец.

Старик перебрал игральные кости в ладони. Давид приподнял бровь – на каждой грани были нанесены только шестерки.

– Влияние, – повторил Дофр, убирая в карман белые кубики. – Все дело в точке зрения и влиянии.

Давид взял в руки фотографию в рамке, которая стояла слева от черепа какого-то животного. Снимок был сделан издалека, на нем среди вспоротых свиней стоял огромный бородач в грязном свитере и высоких резиновых сапогах, на его лице была хирургическая маска. Энтомолог за работой.

– Так! Теперь о Палаче! – предложил Дофр. – Разберемся с Палачом и его тайными мотивами!

– «Тайными мотивами»?.. Но сейчас о них прекрасно известно бихевиористам[8], психиатрам, психологам и полицейским! Да и вообще любому обычному читателю! Это же касается и его почерка, манеры, которую… когда он… когда он принуждал этих несчастных женщин выполнять невозможные вещи… С тех пор столько уже об этом написали…

– То есть для вас Палач – прозрачен совершенно? Вы серьезно занимались этой историей?

– Да… Более чем серьезно.

– Но не более серьезно, чем я. Я уже четверть века ломаю голову, как… – Он сжал пальцы в кулак, поднеся ладонь к лицу. – Как будто меня разъедает какая-то болезнь. Вы поняли, например, почему он не совершил восьмого по счету преступления, которое должно было завершить начатое? Почему покончил с собой накануне предначертанной даты?

– У него была склонность к суициду, фрустрации, легкая шизофрения. Он чувствовал, что собственный бред затягивает его, что он не может владеть собой, ему уже недоставало фетишизма и убийств. Лишить себя жизни значило обрести свободу.

– Пустая болтовня! Вы знаете еще какого-нибудь серийного убийцу, который бы пытался покончить с собой?

– Например, Джон Вейн Гловер и Дэвид Бёрни.

– Это исключения…

– Палач – тоже исключение.

Дофр с шумом выдохнул, как будто потерял терпение.

– Ладно, а цифры, которые он набивал черными чернилами на черепах оставленных им в живых детей. 101703… 101005… 98784…

– Вы прекрасно знаете, что этого никто так и не понял. Ответ он унес с собой в могилу… – Давид сделал паузу и продолжил: – В машине… вы сказали, что мы будем заниматься тайной чисел… Вы считаете себя умнее математиков, которые безуспешно бились над загадкой Палача?

– Нет, к сожалению! Но… тайна этих чисел все еще существует. Потому что существуют дети с вытатуированными на их головах цифрами. Преступник заклеймил их. Они присутствовали, когда он убивал их родителей. Конечно, им было всего по два-три года, но татуировка эта… как бы выразиться… является символом того, что Палач продолжает жить, пока живут они. Вам что-нибудь говорит имя Фредерик Брасар?

– Брасар? Рабочий, который убил своих жену и сына, выстрелив им в голову, а потом покончил с собой?

– Совершенно верно. Он один из тех семи детей. Сын Потье, третьей убитой семьи.

– Не может быть!

– Истинная правда.

Давид сделал шаг назад:

– Но… Откуда вы об этом узнали? Тех детей раздали по детским домам, поместили в приемные семьи, некоторых из них усыновили! Вы точно уверены, что Брасар – один из них?

– Кто ищет, тот находит, особенно когда знаешь, в какие двери стучать… Возьмем, например, дочь Бемов. Она не знает, кто она… А я знаю… И хранить эту тайну очень непросто, поверьте мне…

Давид удивленно развел руками:

– С ума можно сойти. Честно говоря, верится с трудом…

– Вы мне не верите? Хотя, боже мой, ваша реакция совершенно естественна. Но теперь вы понимаете, насколько вы далеки от истинного положения дел. Но приступим, Давид… Сейчас вы мне расскажете… нет, не расскажете… вы оживите для меня последнее убийство Палача. Двойное убийство Патриции и Патрика Бем в тысяча девятьсот семьдесят девятом году. Почти двадцать семь лет назад… Станьте Палачом, станьте Бемами, станьте видеокамерой, будьте точным, предельно точным, когда начнете рассказывать о произошедшем… Удивите меня, удивите снова, так, как это сделала ваша книга.

Давид опустился в черное кожаное кресло. Семеро детей… Брасар, сам ставший убийцей. Печать маньяка на черепе детей, в умах детей…

– Давид?

– Да, простите… Это… Это проверка?

Дофр потянул за длинный шнурок. Комната погрузилась в темноту. Было слышно лишь тиканье часов и прерывистое дыхание старика. Да брюшки мух дьявольски мерцали в ночи.

– Не проверка, а… скорее погружение в тему.

– У меня есть карт-бланш?

– Карт-бланш… Да – реализм, точность. Вот и все, о чем я прошу.

Давид подумал было о Кэти, которая ждала его в постели.

Но зрачки его расширились, как у кота. Больше ничего не существовало. Кроме разгоряченного воображения.

– Надо мной сверкают молнии, я промок до костей. Зима, холодный дождь струится по моему телу, желание нарастает. То, что я чувствую этой ночью, стоя у окна этого дома, нельзя выразить словами, так со мной происходит каждый раз перед тем, как мне приступить к делу. Ноет налившийся кровью член… Она будет моей, будет! Я несколько недель слежу за ней. Скоро ты будешь меня умолять! Стонать! Вы станете моими на всю ночь, ты и твой муж. И сегодня все будет еще лучше, чем прежде. Меня ожидает само совершенство.

Давид ощупью добрался до окна. У него вспотели ладони, его внутренний взор становился все острее. Сцена вырисовывалась у него в голове, сцена крови и крика. Сколько книг он проглотил… Сколько репортажей о серийных убийцах и особенностях их почерков просмотрел… Сколько сцен убийств, измученных жертв… Он видел их в ночных кошмарах снова и снова, он не мог дышать от ужаса.

– Бемы немецких кровей. Обычная семья, живущая на берегу Рейна недалеко от деревушки Шенау, кажется… Мужчина, женщина, ребенок. Все спят. Палач знает, что в этом доме на опушке леса нет сигнализации. Остатки пищи, жестяные банки поблизости доказывают, что он неделями, если не месяцами, следил за своими жертвами. Ему нравилось знать их наизусть, понимать их слабые и сильные стороны, представлять себе различные сценарии. Палач не надевает перчаток, они ему не нужны. Он стер себе пальцы наждачной бумагой, стер почти до крови, чтобы не оставлять отпечатков пальцев. Он проникает в дом, разбив стекло на черной лестнице, шум стекла не слышен, он пользуется клейкой лентой. Патрик Бем – высокий красивый мужчина. Его жена, Патриция, милая блондинка, работает в турагентстве в нескольких километрах от дома. Думаю, в Сюндузе.

– Не думайте, знайте!

– Бемы… У Бемов есть дочь. Решающий фактор в выборе Палача…

– Сколько лет ребенку?

– Около двух.

Видения сменяют друг друга, Давид чувствует звуки, запахи. Терпкость смолы и шишек смешивается с антисептиком. Дом Бемов двадцать семь лет спустя… Лес… Гроза…

– Палач как можно осторожнее поднимается по лестнице. За спиной у него рюкзак. Там лежат свеча, магазинные весы, священное перо страуса[9], режущие инструменты. Ножницы, скальпель, щипцы. Наручники, веревка. Револьвер «Smith &…».

– Что за веревка? Цифры, пожалуйста! Белая веревка, девятимиллиметровая. «Smith & Wesson» сорок четвертого калибра, шестизарядный.

Кожаное кресло поскрипывало – Дофр волновался.

– Прошу прощения…

– Продолжайте и постарайтесь получше!

«Девятимиллиметровая? Откуда мне знать?» Давид сосредоточился и вновь погрузился в события.

– Я… направляюсь к детской, осторожно вытаскиваю ребенка из кроватки. Не хочу его будить. Девочка дышит, шевелится, но сразу засыпает, когда я прижимаю ее к себе. Я действую так уже седьмой раз подряд. Прихватываю одеяло. Так. Вот их постель. Я тебя вспорю! Мимо проходишь? Я тебе не интересен? Слишком уродлив? Глаз косит, так? Теперь решаю я. Я мужчина всей твоей жизни. Ты принадлежишь мне! Я тебя уничтожу… Сначала морально, а потом физически…

Давид открыл глаза. Видение пропало. Челюсть ломило. Тик-так. Дыхание Дофра. Скрип его кресла. Потрескивание пола, он все трещит и трещит. Несмотря на холод, Давид покрылся едким потом.

– Он вытаскивает из рюкзака револьвер и со всей силы ударяет мужчину в висок, потом срывает одеяло и наотмашь бьет женщину по лицу. В заключении патологоанатома говорится, что у всех жертв были гематомы и переломы. Он их практически нокаутировал ударом руки. Не будем забывать, что Палач качался и…

– Только действие! – захрипел Дофр, тяжело дыша. – Дальше! Не отвлекайся! Давай, давай!

– Хорошо. Он включает свет, тащит мужчину за волосы и приковывает наручниками к правой ножке у изголовья кровати. Связывает руки женщины ве…

– Имена! Используй имена! И пусть двигаются! Они живут, перемещаются! Твой рассказ слишком статичен! Громоотвод! Поддай!

Дофр все больше возбуждался. Давид приложил ладони к оконному стеклу и продолжил вербальные экзерсисы, стараясь контролировать четкость мыслей. Но бурю не удержишь в кулаке.

– Он связывает руки Патриции спереди с помощью белой девятимиллиметровой веревки. Он… «Если закричишь, убью твою девку. Попробуешь убежать, убью девку. Тебя тоже касается, мудила. Сыграем в игру! Согласны? Согласны поиграть? Патриция! Видишь, я знаю, как тебя зовут! Патриция, заткни девку! Прямо сейчас!» Патриция стонет, в рот ей попадают волосы, глаза жгут слезы. Она прижалась к стене, она унижена, растоптана, растерзана. Начинается моральное уничтожение. Она знает, что умрет. Нет, не знает! Она не знает! Это невозможно! Она не может умереть! По лицу Патрика течет кровь, собирается на подбородке. Он умоляет, умоляет снова и снова. Он обещает заплатить. Он ничего никому не расскажет. «Пожалуйста! Пожалуйста!» Патриция поднимается на ноги, она охвачена ужасом. Она не может не плакать. Ее ребенок! Ей хочется заорать, заорать до хрипа. Но нужно успокоить девочку. У Патриции сильный характер, даже в такой ужасный момент она старается владеть ситуацией. «Успокойся! Успокойся, милая!» Она мягко качает малышку. «Вот так, вот так, тише, тише…» – «Отлично. А теперь иди сюда, иди сюда. Не торопись, крошка, не торопись». – «Не трогайте ее! Пожалуйста, не трогайте!» Палач не слушает. Он открывает рюкзак и вытаскивает весы, съемные части, мерные гири. Один, пять, десять граммов. Он медленно, очень медленно собирает весы, сидя на полу лицом к Патрику. Потом он вытаскивает перо и разные пыточные орудия и раскладывает перед собой. Патриция пыт…

– Стоп! Стоп! Стоп!

Зажигается свет. Дофр стучит кулаком по столу.

– Весы собирает, перо вытаскивает, разные причиндалы, ля-ля-ля… Как он выглядит в эти моменты? Речь идет о его почерке, о взрыве чувств! Слюна течет, сердце выпрыгивает из груди, адреналин зашкаливает, кожа гусиная! А жертвы? Как они реагируют? Ты торопишься закончить или что?

– Просто…

Дофр отдышался.

– Ты хорошо рассказываешь, сомнений нет, но надеюсь, что роман будет намного лучше! Как, по-твоему, я могу погрузиться в действие, если ты поешь мне песню, которую уже сто раз на все лады пели, да я наизусть ее знаю! Дух, мгновение, страх персонажей, вот что ты должен передать! Придумай что-нибудь новое! Неужели это так сложно? Я выбрал тебя! Выбрал Давида Миллера! Будь же на высоте!

– Буду. Но не торопите меня. Хотите узнать меня лучше… Ведь именно этого вы хотели добиться вашим упражнением, разве нет? Только я не из тех, кем можно манипулировать, господин Дофр.

– И однако же я это сделал, задавая свои вопросики, когда ты пришел сюда.

– Полагаю, все дело скорее в некоем фокусе, не более того.

Артур щелкнул ногтем по ручке кресла:

– Ты думал, что приехал сюда отдыхать? Не забывай – я плачу за каждую секунду, которую ты тут проводишь. И дорого плачу. Подари мне месяц, всего лишь месяц своей жизни, выложись на все сто. И тогда, быть может, ты больше никогда не будешь бальзамировать трупы, от которых тебя тошнит. Не будешь просыпаться в холодном поту от ночных кошмаров…

– Мои кошмары касаются только меня. А если вас так уж интересуют детали, то знайте, я их не бальзамирую. Я их консервирую. Две большие разницы.

Дофр кивнул на стопку лежавших справа от него цветных папок и листов:

– Возьми вот это дело. Здесь подробностей на десять страниц. Жду текст к утру послезавтра.

Давид не шелохнулся.

– Я как раз думал о пишущей машинке… Ведь с ней у нас будет всего один бумажный экземпляр, не так ли? Ни дискеты, ни диска? И как же мы поступим, если текст книги захотят опубликовать, когда мы вернемся во Францию? Нам обязательно понадобится компьютерный вариант!

– Об этом не беспокойся. Отсканируем с распознаванием надстрочных знаков, и все готово. Я передам текст нужным людям, обещаю. Но, как я говорил, он должен быть хорошим… очень хорошим… А теперь возьми, пожалуйста, папку…

Давид помялся, потом взял дело в руки.

– Этот кладезь информации – твой. Запомни каждый нюанс, каждую мелочь.

Молодой человек наклонился вперед. Тень от черепа вытягивается в свете лампочки. Раскрывается рот, ужасы с первых же страниц оставляют на щеках горячую пощечину.

В папке убийства, фотографии. Раны, вскрытия – крупным планом. Море крови. Давид перестал владеть собой.

– Но… это… похоже… на настоящие фотографии сцен убийств! Здесь… заключения экспертиз, вскрытий! Даже результаты вскрытия самого Тони Бурна!

Он поднял голову, потом снова погрузился в бумаги, перелистывая страницы одна за другой… множество документов того времени.

– Это же… Да это же записи сеансов психоанализа Па… Палача! А… Но как?..

Ноги у него вдруг стали ватными, и он опустился на стул.

– Ваша подпись! Ваша, Артура Дофра! Вы были… психологом! Его психологом! Вот почему вы так досконально знаете его историю! В деталях! Тони Бурн приходил к вам на консультации до того, как совершить убийства!

– Нет, не до, а во время… – выдохнул Дофр. – Во время убийств…

– Что? Во время?

– Сеансы продолжались до того дня, когда со мной произошел несчастный случай, после которого моя жизнь остановилась. У меня не осталось аудиозаписей, полиция все забрала. Остались только расшифровки тех записей, мне удалось вырвать их из лап легавых, а еще… еще разные вещи, за которые я дорого заплатил. Ты держишь в руках одно из самых конфиденциальных и скандальных дел за последние тридцать лет…

Давид потрогал свой шрам – крохотный бумеранг.

– Личный психолог, – повторял он. – Личный психолог… Но как же…

Ему не удавалось собраться с мыслями добрых десять секунд.

– Об этом никогда не говорили! Ни пресса, ни правосудие! А книги! Ни в одной, абсолютно нигде нет вашего имени! Этого не может быть!

– Может, может, и я этому живое подтверждение.

Давид понял, что скрипит зубами. Что за призрак ему явился?

– Сложно поверить, да? Но нужно вспомнить социальную и политическую обстановку того времени, – объяснял Дофр. Голос у него снова звучал спокойно. – Конец семидесятых годов. Все обсуждают смертную казнь. В Европе проводятся многочисленные конференции под эгидой Amnesty International[10]. Валери Жискар д’Эстен[11] выступает против высшей меры наказания, но и народ шумит, требует наказания убийцам. В семьдесят первом Бюффе и Бонтем убивают заложников, Рануччи в семьдесят четвертом кончает девочку, и чаша весов клонится в сторону народа. В семьдесят седьмом Патрик Анри получает за убийство ребенка пожизненное, и накал растет. Создаются группы давления, в них входят самые высокопоставленные политики. Прокуроры, министры и даже министр юстиции. Д’Эстен мечется между своими политическими лозунгами и этими влиятельными особами, которые приказывают ему следовать мнению избирателей…

Дофр промокнул лоб носовым платком:

– С появлением Палача дела только ухудшились. Начало семьдесят девятого. Семь двойных убийств менее чем за два года, а он все еще на свободе. Полицейских освистывают, презирают, политики места себе не находят. «Эти слабаки должны его поймать! Должны принести нам его голову!» Вот такие лозунги слышатся на улицах крупных городов Франции. «Смерть ему! Смерть!» Третьего июля Тони Бурна находят повесившимся у себя дома. Вскрытие подтвердило самоубийство. После обыска, после того, как полицейские увидели стертые пальцы Бурна и сравнили оставленные им следы и его волосы с теми, что были обнаружены в домах жертв, стало ясно, что речь идет именно о Палаче. Полицейские проверяют его банковский счет, выявляют выписанные на мое имя суммы и почти сразу же заявляются ко мне, а я на тот момент уже четыре месяца не веду приема из-за несчастного случая. Они тайно увозят меня, допрашивают, уничтожают все, что касается убийцы. Его личное дело, записи наших бесед. Будто бы Палач никогда не обращался к психологам. А мне «для моей же безопасности» советуют переехать и с тех пор перечисляют какое-то грошовое пособие, чтобы я до конца дней «ни в чем не нуждался»… Черт возьми! Да я в три раза больше налогов на наследство заплатил, когда умерли мои родители, и ежегодно продолжаю отстегивать государству кругленькую сумму! Наследование дорого стоит…

– Но… почему?

Собеседник Давида устало опустил руки на колени.

– Ты что, не понимаешь? Палач должен был остаться в глазах французов чудовищем! Когда легавые обнаружили, что он повесился, чувство несправедливости только возросло. Никогда еще опросы мнений не показывали такого высокого процента тех, кто выступал за смертную казнь! Народ прямо-таки жаждал, чтобы Палач сдох у них на глазах, а он умер сам! Тогдашнее правительство просто не могло перед приближающимися выборами объявить, что Палач был болен и хотел вылечиться. Ведь идти против народа значило проиграть выборы! Вот и всё!

Давид резко вскочил со стула, рука его лежала на стопке бумаг.

– Невероятная история! Более двадцати семи лет вранья, лжи… И вас не мучают угрызения совести?

– Если бы мучили, я бы не вел сейчас с тобой эту беседу. Меня уничтожили бы или разведслужбы, или сам народ. Тогда давление было огромным, на кону стояло многое. Они следили за мной, Давид, следили долгие годы… И не забывай, что во время сеансов я не знал, что Тони Бурн и Палач – один и тот же человек. Откуда мне было знать? Он играл со мной, а я ничего не подозревал. Люди бы не поняли… Меня бы линчевали…

Давид снова опустился на стул:

– И вы признаетесь в этом мне… Вы отдаете себе отчет в том, что говорите?

– Я долго об этом думал, поверь мне. Но мне казалось, что ты не сможешь написать о Палаче, если не проникнешь к нему в душу. Он должен стать частью тебя, как был – и как все еще является частью меня. Иначе твой роман окажется очередной кучей предположений и вранья… – Он поднял указательный палец. – Все это, безусловно, останется между нами… Ты отлично понимаешь, если верить твоему последнему роману, что люди ненавидят, когда начинают ворошить старые дела…

– Вы… вы поймали меня в ловушку… Вы хотите очистить совесть, любым способом очистить. Благодаря этим научным исследованиям… Благодаря книге, которую требуете от меня… Вы все еще выслеживаете Палача, потому что не смогли его раскусить тогда.

Давид посмотрел на фотографию Бурна, висевшего на девятимиллиметровой веревке.

– Я даю тебе шанс, воспользуйся им, – продолжил Дофр. – Узнать государственную тайну, понять, каким образом наше дорогое правительство обманывает народ ради своих политических игр. Ты сможешь проникнуть в мысли серийного убийцы. Разве не к этому ты стремишься, если вдуматься? Разве не хочешь ты заглянуть за тонкую грань? Увидеть смерть? Зло? Что-то не дает тебе покоя, Давид. Нечто важное, чего тебе не удалось пока разгадать. Вот почему ты здесь, со мной.

Дофр и Палач. Личность одного поглотила личность другого во время сеансов психоанализа. Трансферинг сознания… Человек в безукоризненном костюме включил кресло и поехал к двери, но резко остановился:

– Да! Чуть не забыл.

Он порылся во внутреннем кармане пиджака и, изъяв оттуда конверт, бросил его на письменный стол:

– Мои фотографии, на них я помоложе, а также первый чек на предъявителя. Ты уже подумал о моем персонаже?

Ответа не последовало. Давид закрыл лицо ладонями.

– Давид?

– Персонаж? Э-э… да… Надо бы… посмотреть на ваши фото, но вы будете полицейским, которым… хотели быть. Эдаким… неутомимым комиссаром полиции, вне условностей, вне закона, решительным… Как вы и описывали его… Вы…

Дофр искренне рассмеялся:

– Давид, Давид, Давид, вот так-так! Правильно ли я сделал, что нанял тебя?

– Я… не совсем понимаю…

– Легавым я точно быть не хочу! Они ни на что не годны.

У Давида пересохло горло. Он проблеял:

– А кем же… Палачом? Вы хо… хотите быть Палачом-125.

Дофр закрыл глаза и откинулся в кресле на спинку, медленно переводя дух:

– А разве могло быть иначе? Только так я смогу освободиться от его призрака. А призрак этот существует, Давид. Поверь мне, он и правда существует… И ты должен его изгнать.

Дофр немного помолчал и добавил:

– А я заметил, что твоя дочь и Гринч, как бы выразиться, нашли общий язык. Но я уже предупреждал, смотри, чтобы она не очень привязывалась к этому поросенку. За ним никто не придет, но… но мы должны будем повесить его там, вместе с остальными. Таково распоряжение энтомологов. И сделаешь это ты.

Хлопнула дверь, и Давид остался один на один с мухами.

11

Кэти с трудом разлепила глаза. Она хотела сразу же подбежать к окну, чтобы не пропустить приход почтальона с письмами от Мисс Хайд… Но снова забылась глубоким сном. Когда она вновь открыла глаза, то вспомнила о событиях вчерашнего дня. Эту глушь, подвешенных мертвых свиней. Туши во власти времени и крылатых орд. Но, как ни странно, чувствовала она себя хорошо, не нервничала, у нее ничего не болело, голова была свежей. Она провалялась в постели до девяти утра, гладила по щечке свою спавшую рядом дочь. Маленького кареглазого ангелочка со светлыми локонами. Удивительно совершенное сочетание, ставшее возможным благодаря современной медицине.

Свет занимавшегося дня проникал сквозь белую простыню, из которой Кэти сделала занавеску, отчего на потолочных балках искрились солнечные зайчики. Этим утром, вдали от загазованных магистралей, счетов за дом и окровавленных голубей, шале, казалось, дышало счастьем.

Каникулы… Она почти позабыла это слово.

Молодая женщина выскользнула из-под одеяла, надела толстый хлопковый халат и меховые тапочки. Клара едва не проснулась, но потом снова свернулась калачиком, прижимая к себе игрушку – рыбку Немо. Судя по часам, Давид уже побрился, оделся и, вероятно, принял свою ударную дозу кофеина.

Она выглянула в коридор, потом вернулась проверить, на месте ли коробочка с белыми таблетками. Схватила упаковку экзацила, которая лежала у дальней стенки шкафа, приняла одну пилюлю, прислушиваясь к малейшему скрипу пола.

Затем отправилась на кухню. Ей было так легко! Она не понимала, случилось ли это чудо из-за аборта или благодатного сна, который унес ее в крепкие объятья Морфея. Да, в конце концов, здесь ей будет просто отлично. Никому ничего не надо доказывать, не надо оправдываться. Больше никаких писем, никаких мейлов от этой психованной…

Из открытой кухни доносился приятный аромат горячих круассанов, какао и топленого масла. От гостиной она была отделена лишь невысокой стойкой, на которой стояла фаянсовая посуда. В камине весело горел огонь, распространяя по помещению приятное тепло.

Аделина была уже одета и накрашена, на голове у нее красовался идеальный шиньон.

– Давид сказал, что вы предпочитаете какао с молоком.

– У нас дома все пили кофе. Но я занималась спортом, поэтому мне его пить не позволяли. Так что с возрастом привычка осталась. Я никогда в жизни не пила кофе… Да он бы мне и не подошел. Кофе возбуждает, а я от природы человек нервный.

– Я заметила! А каким спортом вы занимались? Судя по вашей фигуре, я бы подумала, что теннисом.

Кэти сунула руки глубоко в карманы и подошла к столу:

– Это комплимент?

– Скорее да.

Кэти застенчиво улыбнулась:

– Вы далеки от истины. Я занималась боксом. Французским, в легком весе, 56–60 кг. Бросила, когда стала походить на вспаханное поле.

Аделина присвистнула:

– Точно говорят, по внешности нельзя судить о человеке.

Она немного помолчала, и Кэти почувствовала себя неловко.

– Короче! Круассаны из морозилки! – продолжила Аделина. – Может, знаете поблизости какую-нибудь булочную?

– Булочную «У черта на куличках», – пошутила Кэти, не скрывая хорошего настроения. – Дом восемь, на Кудыкиной горе!

Аделина улыбнулась, потом налила в большую чашку горячее молоко и добавила порошок быстрорастворимого какао.

– Спасибо, – поблагодарила ее Кэти. – Прошу прощения, я… еще не одета, малышка спала, и мне не хотелось ее будить.

– Ничего страшного. Вы же на каникулах.

– Вы видели Давида?

– Мельком. Он в лаборатории, зашел сюда с полчаса назад за кофе. Он вообще ложился?

– Да-да! Конечно! То есть… Думаю, да! Я так крепко спала. И это странно, если честно, я, вообще-то, жаворонок.

– Колдовское место! Мы тут отрезаны от мира, шум моторов остался где-то далеко-далеко…

Кэти отвлек звук потрескивающих поленьев.

– Да, извините, это я о поленьях задумалась. Я вам в следующий раз с камином помогу.

Аделина пожала плечами, держа в руках полную корзинку еще теплой выпечки.

– Не беспокойтесь, поможете еще. Деревяшек тут на всех хватит.

Она устроилась за столом, села очень прямо и поднесла чашку к губам.

– На снегу я не увидела следов рыси. Что хорошо. Может быть, прогуляемся немного? Артур сказал, что в южной стороне от шале есть быстрый ручей, там, если к горам идти, а еще есть торфяники на севере, тоже очень красиво.

Кэти кивнула:

– Пока Клара не родилась, мы с Давидом очень много ходили пешком. Так что я выносливая. Но у меня географический критинизм. Я как-то даже в версальском парке умудрилась потеряться!

Аделина дружески улыбнулась:

– Ничего, я неплохо научилась ориентироваться на местности. Так что мы друг друга дополняем, потому что насчет выносливости… Если хотите, можем вместе поехать в ближайшую деревню, это час езды на машине, вы, скорее всего, проезжали через нее. Подождем только, когда дорога будет не такой скользкой. Не знаю, как вам, а мне отсюда никак не позвонить!

– Нам тоже. Я обещала маме дать о себе знать по приезде. Она волнуется, наверное. А… Кристиан, водитель, он все-таки уехал, несмотря на гололед?

– Вроде бы. На дворе только один джип остался…

– А Артур отпустит нас в деревню? То есть он же инвалид, вдруг ему понадобится…

– Постоянный присмотр? Совсем наоборот. Он хочет быть как можно более независимым. Он, например, не выносит, когда я дотрагиваюсь до его кресла. Он зовет меня только… но это личное. Он просто выглядит немного холодным, но на самом деле он очень приятный человек.

В глубине коридора зазвенел колокольчик. Аделина распустила шиньон и взбила волосы.

– Артур ненавидит слишком прилизанные волосы, – доверительно сказала она Кэти, вставая. – В этом плане он очень щепетилен… Кстати, я вчера собрала остатки еды, вот тут мешок, у мусорного ведра… Это для поросенка. Как я поняла, заниматься им будете вы… А то свиньи – это не совсем по моей части…

– Конечно, конечно! Я займусь Гринчем. Клара его уже обожает! Только о нем вчера и говорила, когда я ее укладывала. У них под глазом одинаковые синячки, удивительное совпадение…

Кэти взяла из корзиночки круассан:

– Аделина!

– Да?

– Прошу прощения за вчерашний вечер. Я совершенно расклеилась. Да еще эти подвешенные туши, меня чуть не вывернуло…

– Все мы были не в своей тарелке… А так я рада, что мы поговорили как взрослые люди…

Она ушла. Кэти проглотила круассан, потом второй. Какао просто отличный, как всегда! Потом с чашкой в руках направилась в чуланчик за кухней. Два холодильника, две морозильные камеры, консервы, алкоголь, молоко, печенье, сладости. Да тут можно осаду выдержать! А она уже собиралась сесть на диету…

Кэти сходила в загон покормить Гринча и сразу отправилась в лабораторию. Запах антисептика был не таким сильным, как накануне. Давид сидел и размышлял, согнувшись над пишущей машинкой. Вокруг него повсюду валялись скомканные страницы, рядом с ним лежала надкусанная шоколадка и стояла пустая чашка. Прямо-таки карикатура на самого себя! Кофе, шоколад и писанина…

– Ну и видок у тебя! – воскликнула Кэти и нежно его обняла. – Плохо спал? Опять кошмары снились?

Давид быстро закрыл папку с делом Палача и поцеловал жену в шею:

– Ничего не получится… Невозможно.

Кэти устроилась у него на коленях и ущипнула за подбородок.

– У ти господи… Рассказывай давай!

– Да что… Да вот хотя бы эта машинка. Рухлядь какая-то! Мне приходится одним пальцем печатать!

Кэти поправила очки, перевела каретку, вставила новый лист и сказала:

– Немецкая, на века сделана. Кстати, в старших классах мы учились печатать не на немецких, а на американских машинках, так они еще хуже были! Я тогда думала, что наш препод просто садист. Его звали Экмейер, до сих пор фамилию помню. Он вообще не разрешал нам пользоваться компьютером. А сейчас я понимаю, что он нам огромную услугу оказал. Тяжело в учении, легко в бою…

Она начала быстро печатать: «Съешь же еще этих мягких французских булок да выпей чаю».

– Разнобуквица[12] – отличный тест, чтобы проверить, на что годится пишущая машинка. У этой прекрасные литеры, оттиск на бумаге четкий, звук приятный. Просто чудо. В чем проблема?

– Смейся, смейся, Манипенни![13] – проворчал Давид и содрал с нее очки.

– Что-то еще?

– Дофр.

– Эта старая шляпа?!

– Он… как бы выразиться… он на меня так надавил, ты не представляешь. В результате я стал нервничать, в голове каша, и ничего не пишется.

Кэти погладила его шрам-бумеранг:

– Шутишь? Ты же мне еще в машине начало рассказывал. Семья оказалась в шале во власти Палача. Он перерезал всех, кроме женщины, ей удалось сбежать и спрятаться в охотничьем домике в лесу. Он преследует ее в Шварцвальде. Я не все запомнила, меня укачивало, но идея, по-моему, неплохая.

– Неплохая, но не очень интересная.

– Почему же. Смотри, жертве удается бежать в неизвестном направлении, она теряется, ей страшно, она вся в крови. В какой-то момент она натыкается на некое шале, расположенное непонятно где! Она проникает внутрь и тут понимает, что попала в настоящее логово Палача! Фотографии трупов, отрезанные волосы… Бежать поздно, ее преследователь, это чудовище, уже на подходе! Так что… Она прячется под кровать, в шкаф или еще куда-нибудь… Ты можешь добавить парочку рысей или свиные туши, почему бы и нет, интрига! Ну и зима, мороз… Мило, правда?

– Yes! Так и сделаю! Возьму для вдохновения все, что нас окружает, и придумаю берлогу Палача! Дерево, прорастающее через крышу в гостиной, свиньи за окном, их я заменю на охотничью добычу… И женщина… думает, что обретает спасение, а на самом деле попадает в его логово! Дофр наверняка оценит. Хочет быть героем романа?! Пусть будет! Стану каждое утро приносить ему отвратительные описания этого барака, в котором мы вынуждены проводить целые дни напролет. Ему точно понравится!

Он закатил глаза и задумался:

– У меня все равно нет времени, чтобы проработать детальный план книги. Буду так писать, положусь на авось, надеюсь, получится.

– Конечно получится! А если понадобится помощь, то я готова печатать твой текст под диктовку.

– Хочешь мои лавры себе присвоить?

Он куснул ее за ухо.

– Пожалуйста! Не здесь! Надо подождать… У меня месячные…

Давид поморщился:

– Ну надо же!

– Ты же можешь недельку подождать, да?

– Уж придется… А вообще хорошо, что ты тут.

– Ты тоже мне нужен. Больше, чем ты думаешь… Люблю тебя. Вчера, сегодня, завтра…

– Снизу, сверху… Дорогая моя… Я вот что подумал. Это романа касается… Знаешь, психология персонажей…

– Ясно… для тебя только книга имеет значение.

– Представь, что полицейский, который выслеживает Палача… что у него есть тайна, которой, скажем, лет двадцать пять. Тогда, раньше, если бы обо всем стало известно, ему бы не поздоровилось, а сейчас это не имеет ни малейшего значения. Ему советуют держать язык за зубами, чтобы защитить родных и близких. Но ему просто необходимо все рассказать, ему тяжело на душе… Как ему поступить, твое мнение?

– Прежде всего ему нужно думать о родных, защитить их, чего бы это ни стоило. Я бы на его месте так и сделала. Жила бы с этой тайной.

– Сохранила бы ее?

– Да, сохранила бы.

В глазах у нее стояли слезы. Давид дотронулся до одной слезинки.

– Люблю тебя, малыш. У тебя под броней кроется доброе сердце. Знаешь, я бы так же поступил в подобной ситуации. Молчал бы, чтобы защитить вас.

Кэти чуть расслабилась.

– Я… Я еще хотел попросить тебя… – пробормотал Давид. – Это… касается Гринча… Не надо уж очень им заниматься… Энтомо…

Из спальни донесся крик Клары, положив конец их признаниям.

– А! – воскликнула Кэти и стала тереть глаза. – Мисс Клара собственной персоной! Ты сходишь к ней? А я пока бутылочку приготовлю, ладно?

– Я?.. Ладно.

Прежде чем уйти, Кэти указала на черно-белые снимки:

– Дофр был красивым мужчиной. Издалека даже кажется, что вы чем-то похожи. Взглядом, может быть. Да… У вас есть во взгляде что-то общее… – Она послала мужу воздушный поцелуй. – Люблю тебя, дорогой.

Когда она вошла в гостиную, на нее повеяло ледяным холодом. Кэти напряглась. Повернула голову. Входная дверь была широко открыта. Кэти бросилась к ней, держась руками за горло.

– Аделина? – позвала она, стоя на пороге.

Ответа не последовало. За дверью шумели голые ветви деревьев, слепил глаза снег, пугающе темнел густой лес. На одном из краснеющих кольев сидела черная птица. Она пристально смотрела на Кэти, беззвучно разевая клюв. Кэти вздрогнула. Ей вспомнились «Птицы» Хичкока. Она уже закрывала дверь, когда увидела на полу небольшие лужицы. Следы.

Первым делом Кэти подумала о Кристиане, о старом водителе. Невозможно. На улице стоял только один джип, принадлежащий Аделине и Артуру.

В дом проник неизвестный.

– Есть… есть тут кто-нибудь?

Шелест пакетов. Скрежет металла. Звук шагов. В чулане за кухней.

– Отвечайте!

Шум стих. Кэти осторожно отступила назад, пружиня шаг.

– Давид! Давид! – заорала она.

Вдруг к ней кинулась черная глыба.

Чашки упали на пол и разбились.

Бородач с ярко-синими глазами взял вправо и выскочил из дома.

Прибежал Давид, следом за ним появились Аделина и Дофр.

– Кто отпер эту дверь? – крикнул старик. Лицо его покраснело от гнева.

– Я, когда ходила за дровами, – с вызовом ответила Аделина. – Я что-то не так сделала?

– Там… там какой-то человек был! – захрипела Кэти. – В два раза больше меня, копался в чулане! Он… У него на голове шкура бобровая была!

Дофр подъехал к двери, захлопнул ее и закрыл на три засова.

– Думаю, вы напугали Франца еще больше, чем он вас. Он обожает сюда забираться при каждом удобном случае.

Все в недоумении смотрели на Дофра.

– Франц?

Артур продолжал:

– Один бедняга, живет тут неподалеку в хижине уже лет двадцать. Примерно в километре отсюда, за поленницей. Он не страшный. Рубит лес потихоньку и даже иногда приносит что-нибудь с охоты. Так что скоро перед дверью непременно появятся подарки, и лучше принять их, чтобы не обидеть его.

– А предупредить нельзя было? – вышла из себя Кэти. Она все еще не могла успокоиться.

Артура удивила ее реакция, он подъехал к ней и взял за руку:

– Конечно, я собирался это сделать! Просто еще не успел. Я очень сожалею, что так получилось.

Она резко вырвала руку:

– Вы все время о чем-то сожалеете!

Молодая женщина в ярости кинулась в ванную комнату.

– У вас не жена, а фурия какая-то! – заметил Давиду Артур.

– Не беспокойтесь, просто она испугалась.

– Конечно, конечно, если бы я был на ее месте… В лесу, где, по идее, никого не должно быть… Франц здесь… один из немногих отшельников…

– А что, есть и другие?

Дофр провел рукой по складке на брюках и перевел тему:

– Наш Палач обожал женщин с характером, спортивных преимущественно. Ты, естественно, знаешь почему?

– Потому что они боролись до конца. Что лишь продлевало их страдания… Да, надо учесть это в романе.

– Обязательно, обязательно.

Дофр прикрыл глаза и погладил Аделину, которая стояла рядом с креслом, по ноге. Потом посмотрел в окно:

– Верни мне Палача, Давид… Верни как можно скорее…

12

Клара весь день играла с Гринчем. Они с поросенком ужасно подружились, даже вечером в своей кроватке почти уснувшая девочка говорила только о нем.

Кэти немного побыла с ней, потом на цыпочках вышла из комнаты.

Она ненадолго задержалась у дверей лаборатории. Слышался стук машинки и мелодия «Девушка и смерть»… Кэти хотела войти, но передумала. Давида лучше было не беспокоить.

В гостиной она не удержалась и зевнула. Видимо, давал себя знать свежий воздух, а еще приятное тепло от камина, разлитое по шале. Она развязала пояс халата, под ним оказалась пижама синего цвета из тонкого льна.

– Я вам не помешаю? – спросила она у Артура, который сидел в полутьме и глядел на огонь.

– Шуберт любил наблюдать за различными предметами: выбирал себе какой-нибудь один и рассматривал его со всех сторон, под разным углом зрения, – ответил он, медленным жестом приглашая ее подойти. – Меня завораживает огонь. Спокойный, непредсказуемый. Мощный и разрушающий…

Кэти провела рукой по странной выпуклой коре дерева. Все такой же ледяной.

– Отец говорил, что если смотреть на огонь, то можно понять, что происходит у нас в сердце. Что огонь позволяет видеть людей насквозь.

– И вы тоже так считаете?

– Я никогда с ним не соглашалась.

Он внимательно посмотрел на Кэти и погладил рукой подбородок.

– Тогда почему вы говорите со мной о вашем отце? Меня интересуете вы, а не он.

Артур осторожно поставил лежавшую у него на коленях вазу китайского фарфора на журнальный столик. Кэти заметила, что он поморщился, сделав это простое движение.

– Все в порядке?

– Да-да! – сухо ответил он.

Она села на диван, аккуратно свернув халат и положив рядом с собой.

– От чего умерла мать Давида? – неожиданно спросил он.

– Что, простите?

Он поглаживал колесо своего инвалидного кресла.

– Я читал его роман, и понять, что он потерял кого-то из близких, как и его персонаж, было несложно. «Внутри у него появилась пустота, с каждым днем она пожирала его, разделяла их все больше и больше». Поэтому ему снятся кошмары? От чего она умерла?

Кэти пристально смотрела на череп Дофра – на нем играли красноватые отблески огня.

– Простите, но… почему вы спрашиваете?

Дофр расстегнул воротник рубашки:

– Просветите меня… Ему хватило храбрости ею заняться?

– То есть…

– Он провел вскрытие, вынул органы, а потом зашил собственную мать, лежавшую на холодном металлическом столе? Это воспоминание его преследует? Или то, что мать держала от него в тайне ужасную правду, о которой так и не поведала сыну даже перед своей смертью?

– Но откуда вам это известно?

– Читал. Все это есть у него в книге, написано черным по белому.

Кэти обхватила руками колени:

– А я было подумала, что мы сможем нормально поговорить.

Артур улыбнулся. Ее замечание совершенно его не задело.

– Сам угадаю, – ответил он, подмигивая. – Кто ищет, тот всегда находит…

Молодая женщина взяла халат и накрылась им.

– Кстати, вы заметили днем черную птицу, которая сидела на колышке? – спросил Артур.

Кэти замялась. Стоило ли продолжать эту странную беседу?

– Да, она там сидела и смотрела на нас. Черный дрозд в своем чудесном зимнем оперении. Мы с Аделиной и Кларой покормили его хлебом. Почему вас так интересует эта птица?

– Вам о чем-нибудь говорит перо богини Маат?

– Начинаете с птицы, заканчиваете пером… Не перенапрягитесь, господин Дофр.

Он захохотал:

– Черт! Постараюсь!

Кэти почувствовала, как заныл висок.

– Я ничего не знаю о пере Маат. И не уверена, что хочу узнать. Может, поговорим лучше о фотоколлаже или макраме?

– Что, простите?

– Ничего. Шутка. Что там за перо Маат?

Артур уже не улыбался:

– Маат – египетская богиня истины, справедливости, закона и миропорядка, без которых мир не сможет продолжить свое существование. Маат охраняла Древний Египет, его процветание, она уничтожала хаос. В главе сто двадцать пятой Книги мертвых[14] есть слова о невинности, в ней говорится о всех плохих поступках, которые не одобряет Маат, об Исфет[15] и Зле…

Он рассказывал об этом с чувством глубокого восхищения. В его зрачках плясали красные отблески.

– Глава сто двадцать пятая, – громко сказала Кэти. – Палач-125… Вся эта история с пером что-то мне напоминает.

Старик подъехал к ней, его мохнатые седые брови нависали над глазницами.

– Сто двадцать пять – это еще и сто двадцать пять граммов плоти, которые Палач заставлял жен вырезать у своих мужей.

– Кошмар какой-то.

Артур немного помолчал и продолжил:

– Вернемся к нашим баранам. Перо Маат служило для того, чтобы взвесить сердце умершего. Равновесие давало праведнику право перейти в мир богов. Если сердце было слишком легким, значит в жизни этот человек мало что сделал и мог быть наказан. Если слишком тяжелым, значит человек грешил. Воровал, притеснял, богохульничал или лгал. Да, например, лгал…

Кэти вытерла выступивший пот. Щеки у нее горели.

– Извините, но… но тут ужасно жарко.

Она посмотрела на камин.

– Зачем вы мне все это рассказываете? – спросила она дрогнувшим голосом.

Она чувствовала, что Дофр наблюдает за ней.

– Я, как и Палач-125, хотел бы владеть пером Маат.

– Но… зачем?

– Видите ли, мне кажется, вернее, не кажется, я точно знаю: Аделина что-то от меня скрывает, кроме астмы, конечно… А я не переношу, когда рядом со мной находятся лжецы.

– Кроме астмы?

– Она неожиданно закрывается то в туалете, то в ванной. Не пьет крепких напитков. Думаю, чемодан, который она засунула на самый верх в моей комнате, набит ингаляторами… Знаете, маленькие людские хитрости быстро становятся явными. Нужно лишь просто понаблюдать.

– Я весь день проговорила с ней и… ничего не заметила. Вы, скорее всего, ошибаетесь.

– Не ошибаюсь.

Стало слышно, как потрескивает огонь.

– В таком случае у Аделины, видимо, есть причины на то, чтобы ничего не говорить, и это ее полное право. У каждого из нас свои скелеты в шкафу. Но вам, как я погляжу, до всего есть дело.

Он посмотрел прямо ей в глаза:

– Здесь мне дело есть до всего.

Кэти уже хотела подняться, чтобы прекратить этот разговор, но неожиданно вошла Аделина.

– Ну вот, помянешь черта… – прошептал Дофр и щелкнул пальцами. – Персик мой, налей нам по стаканчику, хорошо? Кэти, вам водки?

– Почему бы и нет? Расслаблюсь немного.

Аделина наполнила две рюмки. Артур мысленно раздевал ее взглядом.

– Аллергия на водку? – поддел он ее.

– Нет, мне просто от алкоголя плохо, – извинилась Аделина. – Предпочитаю апельсиновый сок.

Он легко провел рукой по ее спине.

– Вот мой огонь… Это кимоно тебе очень идет. Тебе нравится красный цвет, так?

– Ты выбрал что надо. Эта вещь… само совершенство.

Они чокнулись.

– Скажи, Кэти, музыка, которая на повторе играет в лаборатории, откуда она?

Кэти залпом выпила водку. «Аделина астматик…»

– Кэти?

– Да, извини, – ответила она, морщась. – «Девушка и смерть» Шуберта. Я столько раз слышала эту мелодию, что уже ненавижу этот струнный квартет. Самое ужасное – Давид забыл дома наушники. Боюсь, нам каждый вечер придется ее слушать.

– Да уж, как-то маньячно звучит!

– Это музыка для писателя, – вмешался Артур. – Он находит свой собственный ритм и мысли под звучание музыкальных инструментов. Как убийца, который проникается образом жизни своей жертвы, прежде чем перейти к действию.

– Сравнили тоже! – возмутилась Кэти.

Аделина села рядом с ней:

– Кстати, музыка навеяла… Когда я была маленькой, то всегда ставила кассету у себя в комнате. И когда делала домашнее задание, то на каждый предмет у меня была своя песня. Алгебру без «Хейди» вообще не могла закончить. Когда писала сочинение, то ставила «Заколдованную карусель» Поллюкса. А историю делала под «Капитана Флама». Удивительно, но иначе ничего не получалось. Такая как бы традиция была. Только что вспомнила. Неприятно вспоминать, м-да…

Аделина чуть тряхнула головой и продолжила:

– Кстати, мы тут с Кэти решили завтра после обеда съездить в деревню. Она мне сказала, что…

Ее слова прервал ужасный треск. Все вокруг заскрипело. Шале начало трясти.

– Что происходит?

Кэти скрючилась на диване и испуганно смотрела на потолок.

– Красный дуб, – прошептал Дофр.

– Красный дуб?

– Боюсь, завтра вы никуда не поедете, – ответил Артур и кивнул на окно.

Кэти неуверенно подошла к стеклу:

– Как неудачно! Снег пошел…

Когда она отвернулась от окна, то заметила, что Дофр разглядывает ее с ног до головы. Ей стало неловко, и она перевела взгляд на дерево. Израненное, трехсотлетнее…

– Артур, а это дерево… Почему оно здесь? – спросила она. – Вы говорили, что дата, там, у потолка, октябрь 1703, она…

– Пойдем спать, Аделина, – перебил ее Дофр.

Аделина обомлела:

– Но мы же не бросим вечером Кэти тут одну!

– Не торгуйся, пожалуйста! Давай, за мной!

Аделина подложила два толстых полена в камин, извинилась перед Кэти и исчезла с виноватым видом.

Кэти смотрела, как их силуэты растворяются в темноте коридора – сначала Аделины, потом его. Все-таки нахал этот Дофр. Что это он заторопился? Желание накатило? Интересно, что он будет с ней делать…

Молодая женщина немного посидела одна, размышляя. В гостиную долетали только приглушенные звуки квартета Шуберта «Девушка и смерть». Под крышей выл ветер.

Кэти обошла дерево, не осмеливаясь приблизиться к нему, чтобы получше рассмотреть. В языках пламени на стенах плясали тени… Тени рук на стенах… Как будто десятки, сотни рук пытались за что-то ухватиться. Все вокруг закружилось. Пол, балки, потолок. Кэти сгребла в охапку свой халат и выскочила в коридор. Треск досок. Длинный пурпурный ковер. Лаборатория с ее тошнотворным запахом. Давид, скрючившийся над пишущей машинкой.

Она прижалась к мужу, сердце у нее выскакивало из груди.

– Ты меня напугала! – вскрикнул Давид, делая потише звук. – Но… тебе что, холодно? Ты вся дрожишь.

Она стала лепетать:

– Я… как это… Аделина говорила… говорила с Артуром о том, что мы завтра поедем в деревню. И тут дуб… Из-за дуба все вокруг затрещало, просто затрещало, и всё! Как будто стены вот-вот развалятся! Только не говори, что ничего не слышал!

– Ничего…

Кэти запустила руку в светлую шевелюру. Она дрожала всем телом.

– И сразу пошел снег, а до этого весь день стояла отличная погода!

Давид поднялся и прижался лбом к стеклу. Непроглядная ночь.

– Снег идет, говоришь? Это было бы странно, на градуснике минус восемь. И… ни одной снежинки не вижу.

Она прижалась к нему:

– А как же…

– Ветер, скорее всего. Порыв ветра, стены задрожали, и с веток снега надуло.

Она сделала шаг назад и тряхнула головой:

– Нет! Треск как будто изнутри дерева шел! Аделина с Артуром его тоже слышали! Ты же видел его ствол! Шишки всякие! Как будто чьи-то лица!

– Да ты о чем?

– Слушай! Ты вообще ничего не боишься?

Давид вздохнул:

– От тебя водкой несет. Вы выпили немного… Ты придумала себе, что…

– А от тебя виски! Ничего я себе не придумала, черт! Дофр! Он… странно себя повел! Ты бы видел, как он смотрел! Трогал предметы всякие, сначала меня взглядом пожирал, потом Аделину. А еще в окно смотрел, как будто… Как будто там кто-то был! – Она уперлась подбородком в кулаки. – А еще рассказывал про Палача и это перо Маат… он точно хотел меня напугать!

Давид нахмурился:

– Перо Маат? Перо грехов и лжи?

– Да!

– Главное – не поддавайся на его провокации. Мне кажется, у него талант водить людей за нос.

Она подошла к аптечке и начала в ней рыться.

– Там только успокоительное для животных и валиум, – сказал Давид. – Тебе не подойдет… С ума сойти, ты теперь при малейшей проблеме за лекарства хватаешься.

– Зачем им тут валиум в жидком виде? Это явно не для животных.

Она вернулась к Давиду и снова обняла его:

– Пойдем? Спать ляжем. Мне тебя не хватает.

Он покачал головой:

– Слушай. На меня вдохновение нашло. Помнишь, про то, как жертве удалось бежать? Скоро уже. Я двенадцать страниц написал!

– Вот и достаточно! Можешь завтра утром десять страниц ему дать почитать. Еще и с запасом! Я тебя весь день не видела… И Клара тоже! Ты обещал!

Зазвучало начало первой части квартета «Девушка и смерть».

– Ну да, но сегодня вечером само пишется! Не знаю прямо, чудеса какие-то! Место тут такое – атмосферное! Артур был прав, я…

– Черт, да раскрой уже глаза! Ты что, не видишь, я тебя уже не первый месяц жду!

Она орала, музыка гремела.

В эту ночь, прижимаясь к Давиду, Кэти ужасно страдала физически. Сильное кровотечение не прекращалось, несмотря на экзацил; мышцы живота болели, шейка матки была открыта. Еще неделя таких страданий. Если через неделю кровотечение не прекратится, нужно будет идти к врачу. Что в данной ситуации не представлялось возможным.

Кэти просыпалась несколько раз за ночь, ее преследовало пережитое за день. Черный дрозд у шале, беззвучно щелкающий клювом. Ряды елей. Лица, застывшие в коре дуба. И еще это перо, о котором говорил Дофр.

Инструмент Палача, наказывающий за ложь.

За ее ложь.

Давид же уснул с мыслью о цифрах, вытатуированных на голове детей, которых пощадил Палач. 101703… 101005… 98784… 98101… 98067… 97878… 97656… Он часами, днями пытался понять, что они значат… За двадцать семь лет никому не удалось хоть как-то связать эти цифры между собой.

Может быть, разгадка была у него в руках, затерянная где-то на страницах толстой папки…

13

– А-а-а!

Кэти сделала шаг назад и чуть не упала в снег вместе с Кларой, которая висела у нее за спиной в переноске-кенгурушке. Аделина вовремя ее поддержала.

– Эй, девчонки! Что случилось?

– Там… там лежит!

Перед поленницей, откуда доносилось жужжание генератора, на циновке лежали два мертвых кролика. Их глаза и кожу удалили с хирургической точностью, оставив лишь окровавленные тушки.

– Ух ты! Отгуляли свое! – воскликнула Аделина, склонившись над зверьками. – Вокруг шеи четкий след. Видимо, они угодили в веревочную ловушку-петлю, какие раньше использовали.

Она присела и сощурилась:

– Ничего себе! Тут как будто скальпелем поработали! Надрезы такие аккуратные…

– Чем? Скальпелем?

– Именно. Идеально освежевали.

Кэти потерла друг о друга руки в перчатках, словно хотела согреться.

Сквозь густые ветви деревьев на землю с трудом пробивались лучи солнца. На сколько хватало глаз, вокруг двух молодых женщин и маленькой Клары простиралось снежное царство, и морозный обжигающий воздух глубоко проникал в их легкие.

– Франц? – решилась наконец Кэти, увидев бензопилу, подвешенную на стене в поленнице.

– Скорее всего, – ответила Аделина, указывая на следы снегоступов, которые огибали сарай и исчезали в лесу.

Она вытащила из кармана своей куртки-анорак охотничий нож и вонзила его в тушу одного из кроликов. Кэти глазам не поверила, когда увидела размер лезвия. Сначала – Аделина-астматик, теперь – Аделина-Рэмбо.

– Еще теплые, он их совсем недавно положил. Такие вот милые «хлеб да соль»! Умеет подкатывать к девушкам!

Кэти чуть отступила, ее удивил апломб, с которым говорила Аделина.

– Что будем с ними делать? – спросила она, с уважением глядя на нож.

Клара пищала, ей надоело сидеть в кенгурушке; Аделина спрятала нож в чехол и завернула кроликов в циновку.

– Гигиена – явно слабое место этого парня. Оставлять в таком виде освежеванную дичь… Правда, Артур предупреждал нас, что лучше сделать вид, будто мы принимаем подарок, а то Франц может обидеться… Выброшу тушки в ручей. Ладно, поехали!

Кэти схватила ее за капюшон:

– Подожди! Ты… ты не думаешь, что нам лучше отложить прогулку? Честно говоря, мне как-то не по себе. Эти кролики… Франц… Подозрительный тип, живет один, в таком месте! Как полагаешь, он следит за нами? То есть… за женщинами следит и…

Аделина приложила руку ко лбу козырьком и огляделась:

– …возбуждается? И не хило, думаю… Слушай, мы же не будем теперь дома сидеть только из-за того, что какой-то старый придурок бродит поблизости! Для девушки, которая занималась боксом, ты что-то трусовата.

– Просто во мне говорит здравый смысл. Ты не видела, какого он роста.

– Слушай! Считай, что он нам как бы цветы подарил – в виде кроликов!

– Угу, это как четное количество цветов на свадьбу дарить…

Кэти кивнула в сторону бензопилы и канистр с бензином:

– Надо бы их убрать отсюда…

Аделина пожала плечами и сказала Кларе:

– Вот бояка твоя маманя!

– Смейся, конечно, но мне от этого не легче, правда. Рыси эти к тому же…

Аделина смазала губы гигиенической помадой с маслом какао и надела солнечные очки, прежде чем отправиться по снегу к ближайшим деревьям, с циновкой под мышкой.

– Кстати, о рысях! Мы тут уже три дня и не видели ни одного следа этих зверюг. Ни на снегу, ни в капканах, ни рядом со свиными тушами!

– Ты к свиньям ходила? Когда?

– Э-э-э… вчера. С… с Давидом, пока ты…

Кэти взвилась:

– Пока я спала! Кот из дома, мыши в пляс! Понравилось зрелище?!

Она молча обогнала Аделину и демонстративно зашагала впереди.

– Ну ты чего?! Успокойся! Я просто хотела убедиться, действительно ли вокруг шале бродят рыси. Странно все-таки, что они не идут на запах. Знаешь, мне кажется, Артур все это придумал, просто чтобы напугать нас. Это в его стиле!

Кэти зашагала еще быстрее, она была в ярости.

– Эй! Потише! Притормози чуток! Я же говорила, что не очень-то выносливая!

– Такие девицы, как ты, обычно выносливые, – бросила Кэти, выдыхая облачко пара.

– То есть?

– По-моему, и так ясно!

– Слушай, я уже привыкла не обращать внимания на подобные замечания… Так что я утрусь и будем считать, ты это не со зла сказала, а у тебя разыгрались нервы…

Они молча продвигались вперед. Кэти шла, не сбавляя темп. За спиной в переноске у нее сидела Клара, и от предпринимаемых усилий Кэти чувствовала, что сердце ее вот-вот выпрыгнет из груди. Аделина безнадежно не поспевала за ней, расстояние между женщинами все увеличивалось. Аделине было не до великолепных пейзажей с огромными лапами лиственниц, дрожавших на фоне ярко-голубого неба, со сверкавшими на ветвях снежинками и слепившим глаза снегом.

Начался крутой подъем.

– Ты… идешь… не туда… Ручей… должен… быть… левее… – неожиданно сказала Аделина. – Ле… левее… И… можно… помедленнее… по… пожалуйста…

– Что-то не так? – не оборачиваясь, съязвила Кэти. – Ты… за… задыхаешься.

– Черт… те… что… Кэти… По… помедленнее!

Добравшись до вершины, Аделина оперлась о ствол дерева и прижала к груди обе руки. Она дышала как паровоз. Порывшись в кармане с закрытыми глазами и широко открытым ртом, она вытащила ингалятор и сделала два мощных вдоха. Потом легла на землю, раскинув руки и глядя в небо.

Кэти с трудом склонилась над ней и холодно спросила:

– Все в порядке?

Аделина не шевелилась.

– Ты специально… шла быстро! Чертова…

Кэти расстегнула переноску и спустила Клару на снег, чтобы та немного размяла ноги. Потом снова повернулась к Аделине:

– Почему ты мне ничего не сказала? Три дня ты от меня что-то скрываешь! А я-то надеялась… что мы можем друг другу доверять!

Аделина поднялась, не обращая внимания на протянутую руку, отряхнула комбинезон от снега, бросила мертвых кроликов и пошла обратно.

– Доверять! Да ты чуть с ума не сошла, стоило тебе только узнать о нашем с Давидом разговоре. Я пошла обратно! Хочешь, иди в деревню сама! И смотри не потеряйся, тут тебе не… Версаль!

– Но… Я просто думала, что мы сможем подружиться.

– Как ты наивна, бедняжка!

– Я наивна? Да что с тобой такое?

– Ничего со мной такого!

– Да? А что ты скрываешь тогда?

Аделина вытащила нож и с криком бросила его в ствол. Лезвие впилось в кору.

– Ты совсем свихнулась? – заорала Кэти. – Тут же Клара!

Аделина прижалась лицом к дереву, обхватив пальцами ручку ножа из слоновой кости.

Кэти пришла в себя не сразу, а затем приблизилась к Аделине и погладила ее по спине.

– Ты меня напугала… Что происходит?

Молчание. Ребенок подошел к женщинам и обхватил ноги матери.

– Аделина?

Та медленно выдохнула:

– Ты когда-нибудь врала? Тем, кого любишь больше всех на свете? Как будто тебя кислота изнутри разъедает, убивает последние чистые воспоминания…

Кэти почувствовала, как к горлу подступают слезы, ноги у нее стали ватными. Ей хотелось крикнуть: «Да! Да! Я и сейчас вру! И не могу передать словами, как мне от этого плохо!»

Ну же, тихо! Молчок! Не дай воли своим эмоциям! Она еле сдержалась, чтобы не расплакаться.

Поздно… Аделина резко повернулась.

– Значит, и ты тоже… – прошептала она с ужасной грустью. – И ты тоже не можешь спокойно спать… Видишь, шила в мешке не утаишь. – Она продолжила через минуту: – Знаешь, моя астма… Врачи утверждают, будто бы я симулирую, придумываю… Будто бы проблема только в моей голове. В голове, черт, слышишь меня? Я… А ингалятор… Я и сама не знаю, что там внутри, может, воздух, может, морская вода. Одно знаю: без него мне конец! Ты сама сейчас видела! Что я там симулирую, а? Что?!

Она вырвала нож из ствола дерева и снова убрала его в чехол. Лицо ее стало спокойным.

– Ну вот, ты хотела знать, теперь знаешь. Но предупреждаю, скажешь кому-нибудь об этом, убью. Даю слово.

14

Самое честное и странное выражение смерти.

Шесть свиных туш. Изначально животные-трехлетки весили более сорока килограммов. Судя по степени разложения, первые из них появились здесь в конце лета. Их подвесили за задние ноги с помощью лебедки и толстой веревки на высоте двух с половиной метров от земли. По останкам свиней можно было бы изучать анатомию где-нибудь в университете, например. К коже, или к ее ошметкам, были прикреплены деревянные таблички. На них красным цветом: Банди, Гейси, Крафт, Бишоп, Ральф и Фиш. Имена самых известных серийных убийц. Подобное зрелище могло доставить удовольствие только энтомологу.

Давид стоял на стремянке; он стянул защитную маску и подул на стержень ручки, а потом записал на карте Бишопа, что на третье февраля, пятнадцать часов двенадцать минут, по всей видимости, ни одно насекомое не отложило в него личинку и ни из одной личинки не вылупилось ни одного насекомого. Для Calliphora Vicinal и Calliphora vomitories было еще слишком холодно. Мухи же не сумасшедшие. Кладбищенская фауна тоже любит комфорт.

Давид снова аккуратно надел маску. На этом кладбище вонючих туш, ошметков плоти, объектов культа он размышлял над печальной участью, уготованной малышу Гринчу. Что у маленького поросенка, весом чуть больше пуделя, может быть общего с программой «Schwein[16] 2005–2006»? Безусловно, как и утверждал Дофр, разложение молодого организма происходит иначе! Конечно, благодаря опытам на поросятах есть вероятность получить более полные данные о том, как разлагаются тела детей, умерших в лесу! По мнению старика, ученые попросили предыдущих постояльцев убить и подвесить Гринча пятого февраля, чтобы начать новый опыт «Schwein 2» в разгар зимы. Но почему же тогда они сами этого не сделали, ведь они только-только уехали? Что-то не сходится.

Сдерживая легкое отвращение, Давид подтащил стремянку к милашке Банди. Замерзшая черными капельками кровь контрастировала с ватной белизной ее кожи, созданной самой природой. Эта смерть, источающая запах падали, не была знакомой ему смертью, которую можно скрыть с помощью консервирующих веществ или скальпеля. Здесь она вела себя свободно, без ограничений, она все больше и больше оттачивала свои скульптуры, призвав в помощники медленное разложение временем. Эта смерть была смертью ребенка, которого убийца закапывает в землю и оставляет разлагаться в собственном саду, смертью девочки-подростка, которую оставили привязанной к дереву на расправу диким зверям, – той смертью, о которой никогда не говорят. Стоявший в полном одиночестве под этими распятыми тушами Давид бросал вызов смерти, глядя ей прямо в лицо.

Несмотря на защитную маску, из-за запаха Банди ему пришлось уткнуться носом в куртку. Ему не маска была нужна, а скафандр! И хотя холод очень замедляет разложение, свинья, которую зарезали в конце осени, воняла аммиаком. Затхлостью, которая вызвала у Давида тошноту. В своей фантазии он даже не осмеливался вообразить сцену, развернувшуюся здесь в середине лета, под палящими лучами солнца. Вероятно, потому, что вместо этого он представлял себя затерявшимся на лугу, поросшем аронником.

Аронник… Тест Дофра в лаборатории… Аронник, зеленое пятно разложения, бензопила…

Лаборатория… Лаборатория… Фотография энтомолога… Лупы и микроскопы… Различные выдвижные ящики в боковых шкафчиках… Откуда Дофр достал карточки… Конечно! Там точно должна была храниться исследовательская картотека, а также разные варианты энтомологической программы. В таком случае будет легко проверить существование программы «Schwein 2».

Давид спрыгнул со стремянки и обошел туши.

Подошел к загону, куда временно помещали Гринча подышать свежим морозным воздухом. Поросенок потерся о ногу Давида. Дощатая дверь в загон была заперта. Давид присел на корточки и погладил просунутый ему пятачок поросенка.

– И речи не может быть, чтобы принести тебя в жертву, малыш, – прошептал он. – Мои дочь и жена тебя усыновили, так что ты останешься с нами до конца, идет?

Потом он быстро пошел ко входу в шале. Кэти с Кларой лепили снеговика, который был еще в самом начале своего жизненного пути – в виде беловатой кучи. Аделина, чуть вдалеке, отпиливала ветки, забивала гвозди, рубила топором, она была полна решимости построить домик для черного дрозда. По возвращении с прогулки под заинтересованным взглядом птицы обе женщины друг с другом не разговаривали. И узнать почему, не представлялось возможным.

Войдя в лабораторию, Давид вздрогнул. В углу сидел Дофр, в белой рубашке и брюках цвета мокрого асфальта, в руках он держал страницы текста.

– Я… Я думал, вы отдыхаете! – удивился Давид.

Дофр подъехал к письменному столу, казалось, он впервые чувствовал себя смущенным.

– Ты меня застукал с поличным! Я не заметил, как ты ушел с места исследований! Я знал, что ты собирался делать замеры, и явился сюда, чтобы… как бы выразиться…

– Прочитать продолжение, которое вы должны узнать только завтра утром.

Дофр кивнул и положил страницы слева от пишущей машинки.

– Здесь царит особая атмосфера, волнующая даже. Запахи, изоляция, разлагающиеся туши… – все это идет на пользу твоему роману. Начало превосходное! Ожидание – пытка для меня!

– А придется подождать, – резко ответил Давид.

Он положил таблицу замеров около микроскопа, подошел к письменному столу и тщательно проверил стопку из уже написанных страниц.

– Что-то не так? – спросил Дофр.

– Нет, все в порядке. Просто я не люблю, когда роются в моих вещах…

Он посмотрел на выдвижные ящики:

– Я хотел бы ознакомиться с документами, описывающими программы «Schwein» и «Schwein 2», если вы не возражаете.

Дофр вскинул брови:

– Могу я узнать причину этого интереса? Тебе что же, недостаточно того, что ты читаешь личное дело Палача?

– Я просто хотел бы кое-что проверить…

– Что именно?

– Существование программы «Schwein 2»… Я не понимаю, почему именно я должен зарезать Гринча. Почему он один в своем загоне? Где остальные поросята?

Прервавшись, Давид указал на фотографию энтомолога с тушами:

– Почему он сам его не подвесил? И что с…

– Притормози, Давид, притормози… Я понимаю твои чувства, но я предупреждал тебя в отношении жены и дочери. Они не должны привязываться к нему… Гринча нужно будет зарезать пятого февраля. Таковы распоряжения. Чего ты так разнервничался? В конце концов, это же просто животное… С людьми тебе приходилось проделывать вещи в сто раз хуже.

Давид сухо кивнул.

– Открывай ящики, если хочешь, и копайся в документах. Если ты понимаешь по-немецки, увидишь, что я тебя не обманываю.

Дофр отпер один ящик. Затем поворошил бумаги:

– Ну же! Давай! Тут все есть! Кривые, замеры, «Schwein», «Schwein 2»! Давай! Чего же ты ждешь? Ты ведь решил, что я лгу!

Давид почувствовал, что краснеет:

– Все… все в порядке, я вам верю… Но… я не знаю, смогу ли… сделать то… чего вы от меня ждете…

Дофр снова чуть нервно подкатился к столу:

– У тебя получится. Я в этом уверен… Ладно! Поговорим лучше о том, что нас обоих интересует, если ты не против! Ты закончил с личным делом Палача?

– Еще нет. Сложно продвигаться… Надо писать, заниматься повседневными делами, делать замеры для энтомологов… Но я нашел… интересные факты…

– Да?! Любопытно! Какого же рода?

Давид застыл. Словно жертва гипнотизера, смотрел он на игральные кости, которые перебирал в руке Дофр, вытащив их предварительно из кармана пиджака.

– Давид? Что происходит?

С трясущимися от волнения руками тот склонился над листом бумаги и нацарапал цифры. Уравнение. Это было уравнение. 101703… 101005… 98784… 98101… 98067… 97878… 97656… Загадка Палача… На кончике его пера.

– Ты начинаешь меня беспокоить! – не вытерпел Дофр, теребя мочку уха.

Молодой человек поднял на него мрачный взгляд.

– Артур! – Давид замолчал и снова погрузился в расчеты. – Надеюсь, вы можете посвятить мне немного времени!

– Если это срочно… Слушаю тебя.

Давид бросился к толстой папке с документами. Он послюнявил указательный палец и начал в возбуждении перелистывать страницы. Дофр смотрел на него с восхищением.

– Так! Так! Посмотрим быстренько на историю Палача… Четвертое июля… Четвертое июля одна тысяча девятьсот семьдесят седьмого года… Жорж и Паскаль Дюмортье, первые жертвы, убиты у себя дома согласно очень четкому ритуалу, который в деталях удалось восстановить криминалистам. Он заковывает в наручники и засовывает кляп в рот мужу, раздевает его…

– Я знаю! Покороче, пожалуйста!

– Слушайте, я… Мне это необходимо! Позвольте, я продолжу!

– Хорошо, – ответил Дофр.

– Итак, Палач раскладывает перед собой инструменты. Кусачки разных размеров, скальпели, пару ножниц и всякого рода ножи. Ставит весы, на одну чашу кладет перо Маат, которое весит сто двадцать пять граммов, и просит супругу, Паскаль, уравновесить чаши, положив на вторую то, что она пожелает взять у своего мужа. Паскаль работает директором школы, это женщина с железной хваткой…

– То, что она пожелает… – повторил бывший психолог. – Палач не говорит ей, что и как. Он полностью полагается на ее воображение. Если чаши придут в равновесие, он оставит их в живых.

– Совершенно верно! – воскликнул Давид. – Она видит своего ребенка в руках мучителя, видит нож, приставленный к горлу малыша, поэтому она должна делать так, как Палач говорит. Страх смерти, инстинкт самосохранения…

Артур кивнул:

– Он любил психологическое давление… Давление – один из ключевых моментов, которые приводили его в состояние эйфории. Именно поэтому он выбирал для своего ритуала женщин с волевым характером. Самых стойких.

Дофр опустил глаза, он неожиданно занервничал. Быть может, он заново проживал сеансы с Бурном? Или в очередной раз вспомнил, что не смог разглядеть в своем клиенте маньяка?

Синдром переноса. Смешение личностей. Раны времени.

– И Палач не ошибся, – продолжал Давид. – Паскаль находит в себе смелость и пытается выполнить его условие. Пытается спасти жизнь им троим. Потому что верит сидящему перед ней мужчине. Он станет ее палачом, но, как это ни парадоксально, и спасителем тоже. Тем, кто все решит. Эксперты, работавшие на месте преступления, предположили, что первым делом она начала состригать у мужа волосы на голове, стараясь стричь как можно ближе к черепу, потом на торсе, потом под мышками… в паху… Она соберет лишь около сорока граммов, намного меньше того, на что рассчитывала…

– С массой волос так легко ошибиться, – заметил Дофр, подняв вверх указательный палец. – Большая ошибка начинать именно с них… Потому что по правилам она могла добавить веса, но никак не уменьшить его. Ей надо было приберечь волосы напоследок, чтобы уравновесить чаши весов. Что еще она могла взять у такого стройного мужчины, как Жорж Дюмортье? Но чтобы этого не оказалось и слишком много? Настоящий вызов. Он…

Вдруг Дофр резко замолчал.

– Прости. Я склонен увлекаться. Эта история так во мне засела… Продолжай же, прошу.

Давид показал ему цветную фотографию с места преступления.

– На следующий день после анонимного звонка, совершенного из телефона-автомата, следователи найдут на полу в доме жертв убийства волосы, большой палец и несколько кусочков плоти из ягодиц Жоржа… Конечно, они не понимают сразу смысл своей находки и смогут связать ее с весами только после того, как годом позже обнаружат тело Тони Бурна и пыточные приспособления.

Давид вытащил следующее фото в пурпурных тонах. Жертвы крупным планом.

– Жорж был убит выстрелом в висок из пистолета «Smith & Wesson», его супругу пытали, а потом… задушили особо жестоким образом. Что же касается двухлетнего ребенка, его пощадили. На черепе у него, в том месте, которое выбрил Бурн, была сделана татуировка. Число «101703». Что это за номер, никто до сих пор так и не смог разгадать.

Давид снова порылся в папке, он прерывисто дышал и вытащил оттуда разлинованные листы светло-зеленого цвета. Артур внимательно следил за каждым его движением, он был заинтригован.

– Двадцать пятого июня одна тысяча девятьсот семьдесят седьмого года за десять дней до начала убийств пациент по имени Тони Бурн приходит к вам в кабинет, который находится примерно в тридцати километрах от места убийства. Он представляется кассиром супермаркета и говорит, что его преследуют очень нестандартные страхи. Он с детства страдает перебоями в работе сердца. Незадолго до своего визита к вам из-за резкой боли в груди он решает, что в скором времени его сердце может отказать ему. Бурн боится идти к врачу, поскольку страшится трансплантации. Он приходит в ужас от одной мысли о том, что у него в груди будет биться чужое сердце. У него это настоящая фобия. Я правильно резюмирую ситуацию?

– Абсолютно, – ответил Дофр, чуть помедлив. – И тогда мы решаем провести…

– …ряд сеансов психоанализа, – подхватил его фразу Давид, – что, однако, вам сделать не удается, в силу того что Бурн не отличался прилежностью; кроме того, на первом же сеансе на него накатывает приступ ярости, из-за которого он уходит, не пробыв у вас и пяти минут. Так что между первым и третьим убийством, которое произошло спустя ровно восемь месяцев, вы так и не смогли хоть на сколько-нибудь сдвинуться с мертвой точки. Цитирую вас: «Мне неизвестна настоящая цель его визитов. Он настаивает на своих визитах ко мне, но только тогда, когда ему самому захочется, и отказывается освободить свое сознание. Вероятно, терапия будет долгой и сложной…» После месяца отсутствия Бурн возвращается. На этот раз он более разговорчив и ужасно нервничает. Он признается, что все реже выходит из дому – именно в этом кроется причина его отсутствия – и что делает это в случае крайней необходимости, так он не дает участиться пульсу и тем самым экономит сердцебиение. Во время работы в супермаркете на кассе он чувствует себя хорошо, поскольку его движения ограниченны и требуют от него лишь небольшого усилия. На одной из карточек вы записали: «Когда он не разговаривает, я могу прочитать у него по губам, как он считает удары своего сердца. Я посоветовал ему купить кардиометр, но он отказался, засомневавшись, не изменит ли магнитное поле, которое создает этот датчик, его синусовый ритм». Второе наблюдение по окончании следующей консультации: «Он постоянно думает о весе предметов. Зрительно он взвешивает все, что встречает. Часы, футболку, украшение. Налицо явная необходимость оперировать цифрами, количественно определить все, что его окружает. Я убежден, что этим он пытается о чем-то сказать. О фрустрации, а может быть, это способ придать себе уверенности…»

– К чему ты клонишь?

Давид встал с места, в руках у него была газетная вырезка.

– Четвертого мая тысяча девятьсот семьдесят восьмого года, четвертое убийство. Полиция, как затем написали в прессе, в первый раз рассказывает о татуировках на черепах детей и раскрывает числа: 101703 у первого малыша, затем 101005, 98784 и 98101 у трех следующих. Власти открывают горячую линию. Вся страна объединяет свои усилия против Палача. Должен же во Франции существовать хоть один человек, способный разгадать смысл и связь между этими цифрами! Естественно, телефоны разрываются. Даты, факторизация целых чисел, координаты планет, порядок стихов в Библии, эзотерический бред, криптография… каких только предположений не выдвигалось! Но решение этой загадки знал только один человек. Тот, кто ходил к вам на консультации, в перерывах между слежкой и издевательствами над своими будущими жертвами.

Давид выхватил из рук Дофра крапленые кости и сунул их ему под нос.

– С того момента, как я начал интересоваться серийными убийцами, признаюсь, дело Тони Бурна увлекает меня сильнее прочих. Я ученый, Артур, и должен вам сказать, что я тоже, хотя с последнего убийства Палача минуло уже более четверти века, провел немало бессонных ночей, пытаясь разгадать значение этой серии из семи цифр. Меня часто мучили кошмары! Но разгадка не давалась. Почему, как вы думаете?

– Может, ты объяснишь?..

– Потому что у этих цифр… Между ними нет никакой прямой связи! Их следовало рассматривать не вместе, но одну за другой!

Дофр быстрым движением схватил кости и сжал в ладони.

– Это становится интересным. У тебя есть какое-то решение?

– Вы его уже знаете, Артур!

Давид ударил себя кулаком в грудь:

– Разгадка здесь, в каждом из нас!

– Продолжай!

– Сердечный ритм! Что может быть проще!

Артур напряженно наклонился вперед:

– Точнее!

– Когда мы с вами встретились в первый раз в вашей машине, вы мне сказали: «Мы займемся тайной чисел… Вся правда скрывается в самом сердце цифр…» – «В самом сердце цифр»… Какая ловкая игра слов! Цифр, связанных с сердцем. Сердце, которое создает цифры. Каково среднее количество ударов сердца в сутки? Вы знаете ответ, Артур, я не ошибаюсь?

Его собеседник кивнул:

– Не ошибаешься. Семьдесят в минуту, что дает примерно сто тысяч…

Давид шагал из угла в угол со сложенными на груди руками.

– Сто тысяч, да. А какие числа использовал Палач применительно к своим семи двойным убийствам? 101703, 101005, 98784, 98101, 98067, 97878 и 97656. Уменьшающиеся числа. Тони Бурн уменьшал свою физическую активность! Вытатуированные цифры представляли собой показатели его организма до того, как он приступал к своему жестокому ритуалу! Ряд знаков, которые определяют его личность, и только его! Это его подпись!

Дофр зааплодировал:

– Какой прогресс! Решительно, ты очень талантлив!

Давид стукнул кулаком по столу:

– Хватит играть со мной в игры! Вы же читали газеты! Благодаря этим татуировкам вы совершенно точно должны были связать Тони Бурна, который говорил с вами о количестве сердечных сокращений, с Палачом-125, как и я сейчас! Вы могли остановить его!

Дофр не пошевельнулся, он был пугающе спокоен.

– Все так, если… если считать, что я решил эту загадку с цифрами уже во время наших с Бурном сеансов? Давид, хватит быть таким наивным! У тебя есть все элементы, чтобы решить эту задачу! Ты изначально знаешь, что Тони Бурн и убийца с пером Маат – один и тот же человек. Прошло двадцать семь лет. Вышли десятки книг, посвященных Палачу. Фотографии, результаты вскрытия, свидетельства. А я?! Ты об этом подумал? Что у меня тогда было на руках? Ничего! Совершенно ничего! Пациент, который приходил ко мне на сеансы, когда ему вздумается, больной, каких я полдюжины в день принимал. Он у себя пульс мерил? И что? У меня были пациенты, которые ели свои собственные экскременты, они же не стали от этого людоедами? Слушай, прекрати сходить с ума! Мной занимались полицейские-криминалисты, специалисты из контрразведки, и после всего этого ты осмеливаешься оспаривать мои слова? Если бы тогда я знал, кто был Палачом, сейчас бы это уже было доказано и я не сидел бы тут и не разговаривал с тобой! – На мгновение он замолчал. Все его лицо и шею залила краска. – Я вложил тебе в руки гранату, – сказал он Давиду, выезжая из лаборатории, – и я знаю, что тебе это ужасно нравится! Но работай с ней как можно более осторожно. Потому что она может взорваться у тебя прямо под носом!

15

Аделина ощущала безграничную жалость. Она уже и не помнила, когда в последний раз испытывала это чувство. Впервые она раздела Дофра три дня назад – сердце у нее сжалось от увиденного, и ей не удалось скрыть грусть. В ответ Дофр лишь улыбнулся. Своей здоровой рукой он погладил свою спутницу по волосам, как отец, старавшийся помочь своему ребенку набраться храбрости и подняться на сцену в школьном актовом зале.

Нагой, Дофр походил на сломанный манекен, который починили, присоединив к старому телу части более современных манекенов. Даже самые простые движения, как то: налить себе стакан воды или перевернуть страницу в книге – заставляли его беззвучно корчиться от боли. Живой человек в теле мертвеца. Что же с ним случилось? Расскажет ли он об этом когда-нибудь?

Аделина вылила содержимое мочеприемника в туалет. По крайней мере, драма Артура всем очевидна. Разрушения, постигшие души иных людей, гораздо более страшные… Она расправила новый мочеприемник, принесла его старику и отвернулась, сцепив руки у себя за спиной и не произнося ни слова, как делала каждый раз, когда Дофр его прилаживал.

С помощью единственной здоровой руки он научился совершать поистине удивительные движения. Его бицепсы, трицепсы, мышцы плеча и предплечья были очень сильно развиты. Они сжимали, разжимали, поддерживали, толкали, поднимали. Это сплетение сухожилий, мышц и связок с ловкостью умело располагать искалеченное тело так, чтобы оно приняло необходимое положение в постели перед сном. Каждый вечер наблюдая за мучениями Дофра, Аделина вспоминала о спортзале в школе и гимнастическом снаряде – коне. Этой квинтэссенции силы притяжения.

Дофр устраивался на постели, скрестив ноги; протез лежал рядом, на прикроватной тумбочке. В этом положении Аделина видела Дофра вечером, в этом же положении она заставала его утром.

– Ты помнишь, какой вопрос задала мне первым, когда мы встретились? – неожиданно поинтересовался он.

Аделина быстро переоделась в бархатную пижаму и нырнула под одеяло.

– Не очень, честно говоря. Скорее всего, «сколько мне заплатят»?! – сказала она с улыбкой.

– Ты спросила, не курю ли я. И я ответил: «Только после того, как пробегу стометровку».

– И я захохотала! Я была ужасно смущена, не знала, куда себя деть. Подумала: «Все, конец».

Артур долго гладил ее по щеке. Сейчас он совершенно не был похож на холодную гадюку в роскошном костюме, этот образ очень нравился Дофру применительно к себе самому. Рядом с ним Аделина чувствовала себя хорошо и, как ни странно, очень спокойно.

– Артур…

– Ты задала странный вопрос, не находишь? Обычно спрашивают что-нибудь вроде… Ну, как ты и сказала, сколько будут платить, например…

– Я девушка непростая… Но ты, наверное, и сам догадался…

– Да, догадался… Но я бы предпочел, чтобы ты сама мне об этом сказала. Не люблю, когда от меня что-то скрывают…

– Ты имеешь в виду мою астму… Я просто боялась, что из-за нее ты меня не выберешь.

Дофр улыбнулся молодой женщине. Дотронулся дрожащей рукой до ее груди.

– Ты пыталась открыть мой кейс, верно?

Аделина покраснела:

– Я… О чем ты говоришь?

– Кейс, там, в углу.

– Я не… Нет! Почему тебе так кажется?

– Сбит код. Я записал положение каждой цифры, когда мы сюда приехали. В нужный момент этот кейс будет открыт.

– «Нужный момент»?

– Он случится сам собой. Не следует торопить события. – Дофр закрыл глаза, его лицо было спокойным, почти счастливым. Как после занятия любовью. – Можно попросить тебя об одной услуге? – обратился он к Аделине после долгого молчания.

Та напряглась. Вот, начинается. Секс…

– Погладь мне ступни… Хочу почувствовать тепло твоих пальцев. Мне нужно знать, что они еще живы, несмотря на…

– Тсс… – прошептала Аделина и скользнула под простыню.

И она сделала ему массаж. Сжимая своими мягкими, нежными ладонями одеревенелые пальцы ног Дофра, она не переставала спрашивать себя, ощущает ли старик что-нибудь при этом своими безжизненными конечностями.

– Ты уже видела, как умирает дерево? – неожиданно спросил он, привлекая Аделину к себе.

Она отрицательно покачала головой, загипнотизированная взглядом его темных, пожиравших ее глаз.

– Начинается все с того, что из-за нехватки корням кислорода жухнут и опадают листья. Одновременно с этим у дерева сохнут ветки, в некоторых местах осыпается кора. Я умирающее дерево, персик мой.

Аделина перевернулась на бок, к нему лицом. Она инстинктивно – а может, просто потому, что ей так захотелось, – поцеловала его в щеку.

– Рядом с тобой всегда будут те, кто будет готов поддержать тебя, – прошептала она. – Потому что под этой броней хороший человек…

– Но вдруг, – продолжал он, – начинается дождь, нежданный, ледяной и сильный. Льет как из ведра; вода проникает в почву и напитывается из нее минералами, азотом, фосфором, калием. Дерево из последних сил напитывается этим изобилием. Оно столько пережило за свое долгое существование! Засухи, бури, зимы. Дерево не хочет умирать, оно знает, что может еще побороться, ради последней схватки, ради высшего свершения.

Аделина почувствовала, что сердце ее сжалось. Дофр был похож в этот миг на птенца, выпавшего из гнезда.

– Какого свершения?

– Увидеть, как прорастают его собственные семена.

Последнюю фразу он произнес не так, как остальные, более грубо. Аделина поежилась. Он погладил ее по волосам, потом мягко подтолкнул ее голову к своему члену.

Два часа утра. Молодая женщина все крутилась в кровати, не могла заснуть. Найдется ли когда-нибудь место, где она обретет покой? Стереть бы из памяти один час ее жизни, всего лишь один час. Час, который затянулся на неопределенное время и уже наступал на настоящее. Шестьдесят минут, которые наполнили ее ночи кошмарами, разрушили ее жизнь.

Ложь.

Аделина поднялась и прижалась носом к оконному стеклу. Луна светила сквозь ветви деревьев, множила тени. Лес выглядел таким густым, таким враждебным. Сказочный пейзаж, наводящий ужас и в то же время совершенно великолепный. Казалось, на земле не существует ничего более прекрасного, более устрашающего, более далекого от мирской суеты.

Затаился ли там этот сумасшедший Франц, прячась за каким-нибудь деревом, смотрел ли на них, мастурбируя?

Ей захотелось выпить стакан теплого молока, такой, как ей приносил среди ночи ее брат Эрик, когда она просыпалась в слезах. На пороге Аделина остановилась и склонилась над кейсом. Артур записал цифры… Хитрый… Но ее не перехитришь. Уж в кодах-то она разбиралась. Она найдет способ открыть этот кейс.

Аделина осторожно закрыла за собой дверь своей комнаты и, босая, проскользнула в коридор. Заскрипел пол.

Из щели под дверью лаборатории пробивался желтый свет. Тихо играла музыка. «Девушка и смерть». Она подумала о Кэти. Не просто, наверное, целыми днями жить с тем, кто все время имеет дело со смертью: на работе, в романах, в ночных кошмарах… Впрочем, к кошмарам Аделине самой тоже не привыкать.

В гостиной – искалеченный дуб, темнота… эти окна без ставней… Аделина припомнила все фильмы ужасов, в которых группу друзей убивают в лесной чаще, а также всяких духов, типа вуду… и решила сходить к Давиду в лабораторию.

К горлу подступила горечь. Все эти мухи, больничный запах, тусклое освещение… На этажерке – коробка патронов… Стоило лишь подумать, что там, за окном, висели разлагающиеся свиные туши, и… Здесь еще хуже, чем в гостиной.

– Давид? – позвала его Аделина.

Он не отвечал, склонившись над своей «Rheinmetall»[17]. Сошедший с ума пианист, погрузившийся в эйфорию сочинительства. Рядом с Давидом стояла початая бутылка виски «Chivas».

– Я вам не помешаю? – снова обратилась к нему Аделина.

Давид резко обернулся, его зрачки были расширены, в них танцевали блики напечатанных букв. Он потер лоб, отпил глоток из бутылки, затем опять согнулся над машинкой.

– Вы такой разговорчивый… – вновь заговорила Аделина. – Прямо как мой отец…

Ноль реакции. Милейший тип, однако… Она встала у него за спиной.

«Он волок ее за волосы, ее темная шевелюра спуталась. У нее даже не было сил закри… чать», – закончила она про себя мысль Давида, пока тот допечатывал последнее слово. Она посмотрела на банки с мухами. Некрофаги… которых кормят разлагающейся плотью…

«Это, значит, ты заведуешь бойней? – подумала она, склонившись над фотографией одного из ученых. Огромный, бородатый, в солнцезащитных очках, он позировал, стоя между двумя тушами. – Ты не очень-то похож на ученого в этой своей повязочке. Добро пожаловать в „Macabre Land“![18] Что заставило тебя заниматься столь мрачным ремеслом?» А его, Миллера? Таксидермист. Она никогда не смогла бы заснуть рядом с таким типом. А он был чертовски обаятельным. Но что-то скрывалось за этим его обаянием.

Перед уходом она немного замялась у двери. Затем вернулась вглубь комнаты. Фотография… Гигант в маске…

Она вытащила снимок из рамки:

– Давид?

– Секундочку! Секундочку! – Он нервно обернулся. От него несло виски. – Послушайте, Аделина, мне нужно сосредоточиться! Я ненавижу, когда мне мешают во время того, как я пишу!

Она сунула фотографию ему под нос:

– Вы помните Кристиана, водителя?

– Кристиана? Да, и?..

Она указала ногтем на гиганта:

– Посмотрите на правую руку этого парня. Не хватает указательного пальца. Видите? Как у Кристиана…

– Покажите-ка.

Он схватил снимок.

– А вы очень наблюдательны… Хотя от Кристиана тут только рост.

– Еще бы, очки, борода, повязка…

Аделина обиженно забрала фотографию и снова стала изучать энтомолога. Вдруг Давид схватил женщину за руку и выхватил снимок:

– Видели? Там! Сзади!

Аделина наклонилась:

– Ага, дата. И что?

Всплеск адреналина. Давид порылся в документах, он был почти в трансе. Фотография. Череп. Череп второго ребенка.

Он поставил обе фотографии рядом, одну лицевой стороной, другую тыльной. «10–10-05». «101005»…

«10–10-05» – дата на фотографии энтомолога, «101005» – татуировка на черепе ребенка.

– Что это за ребенок? – прошептала, морщась, Аделина. – Как он связан с Палачом, о котором постоянно говорит Артур? С типом, который заставлял отрезать кусочки плоти и взвешивал их на весах? Ужас какой…

Давид погрузился в бумаги, мозг его заработал.

– Он делал числовую татуировку на детях жертв. Номера… Нет, подождите, это невозможно… Совпадение… Всего лишь совпадение…

Аделина приблизилась и положила руку ему на плечо.

– Давид… Вы меня пугаете.

Давид схватил другой снимок. Маленького мальчика. Часть черепа скрыта татуировкой. Номер. Шесть цифр, которые он знал наизусть.

– Вот! Черт! Нет! Как я был слеп!

Он бросился в гостиную. Свет. Стремянка, он взял ее в кладовке за кухней. Дуб. Аделина в панике последовала за ним.

– Да объясните же, что происходит, черт возьми!

Давид второпях взобрался по ступенькам лестницы наверх. Его мокрая от пота рубашка выбилась из джинсов.

– Отметина, вверху ствола! Помните дату?

– Не помню. 1700 какой-то?

Давид потрогал пальцами надпись, в которую залили серебро, за века окислившееся и ставшее черного цвета.

– Ну? – не утерпела Аделина.

– «Oktober 1703»! 101703! Число, вытатуированное на первом ребенке! Сыне Паскаль и Жоржа Дюмортье!

Молодая женщина некоторое время не могла произнести ни слова.

– Так, ладно! Без паники! Вы же не хотите сказать, что номера, которые серийный убийца придумал набивать на черепах детей более двадцати пяти лет назад… находятся… находятся здесь, что они спрятаны в этом шале?

– Не спрятаны! Они у нас под носом! И идут по порядку! Сначала вот этот, Кэти заметила его, когда мы приехали. Потом дата на фото энтомолога… Второй ребенок…

Давид спустился и потер руки. Малыши, которых оставили в живых… Удары сердца… Номера… Искалеченный дуб…

– Черт, вас что, это не пугает? Что все это значит? – заорала на него Аделина. – Отвечайте! Отвечайте же!

В глубине древесного ствола раздался ужасный треск, кровля по всему шале заходила ходуном. Давид вздрогнул. Аделина почувствовала в груди ком. Сейчас он разрастется и ей нечем будет дышать. Астма…

– Идите спать, – посоветовал ей Давид, прижимаясь ухом к ледяной на ощупь коре, как врач, слушающий больного с помощью стетоскопа. – Не знаю, что тут происходит, но эти числа… Мне кажется, вы должны о них забыть… О них нужно забыть…

И он остался один, вокруг царила ночь.

Он улыбался.

От страха не бегут. Его проживают.

Он это обожал.

16

Скрючившись за деревом, Эмма зажала себе рот рукой. Главное – не заорать! «Только крикни… Крикни хоть раз, и конец…»

Разогнуть, согнуть. Разогнуть, согнуть. Чтобы кровь побежала по пальцам. Разжать, сжать. И уйти.

«Ты должна уйти. Уходи, иначе сдохнешь. Следы шин… Иди по следам шин… Твои следы. Он выследит тебя. Поймает. Пустит кровь!»

Упорная борьба организма с враждебной ему средой. Страх.

Белое холодное солнце на фоне уходящего в бесконечность горизонта из голых стволов и спутанных ветвей.

Лес ночных кошмаров.

Эмма снова остановилась, на ее губах выступила пена. Ледяной воздух раздирал легкие. Боль была сильнее звука, сильнее слепящего света. Страдание, разрушающее все на своем пути. Эмма была готова все бросить, позволить неведомому существу ее догнать. Несколько минут назад Нечто внезапно возникло перед ней и попыталось вонзить в нее свои огромные стальные когти. Оно промахнулось. Теперь Нечто мчалось за ней по пятам.

«Neun, acht, sieben, acht, vier… 98784… 98784…»[19] Эта последовательность цифр не переставая крутилась у Эммы в голове. Именно эти цифры она видела на спидометре в момент аварии. Из-за них она врезалась в дерево.

«98784».

Почему она решила свернуть на своей старой машине на ту скользкую дорогу? Время хотела сэкономить. Теперь ей дорого придется заплатить за свою неосмотрительность.

Следы шин… Слава богу, снег не полностью их засыпал. Они точно куда-нибудь да приведут. В какой-нибудь охотничий домик, быть может, в гостиницу.

Перчаток нет. Штаны намокают от снега, он липнет к ботинкам. Волосы покрывает иней. Сколько времени она еще продержится?

Хруст. Она повернулась, рот у нее приоткрылся, воздух со свистом вышел из легких, как у заядлого курильщика.

– Давай! Сюда! Чертов ублюдок! – Она развела руки в стороны и заорала: – Сюда!

Ничего. Нечто шло за ней, выслеживало, но не нападало. Жестокая игра кровавого хищника.

Эмма перешла на шаг, она больше не могла бежать. Больше не могла. Даже несмотря то, чем грозила ей эта остановка.

«98784… 98784… 98784…» Стучало в висках… Ей хотелось расшибить голову о камни…

«Думай… Где ты находишься? Так… Так… Шварцвальд… Вильдзеемор. Самое сердце Вильдзеемора. Мертвая земля. На краю света. Чертова земля».

Эмма умирала.

«Эмма! Тебя зовут Эмма Шильд! Эмма Шильд! Эмма Шильд! Тебе двадцать девять лет! Ты продаешь страховки, отвратительная работа, тебе постоянно надо ходить пешком! Ты все время ходишь пешком! В школе ты была чемпионкой по бегу! Были медали! Полумарафоны! Вот и сейчас – беги! Грейся! Главное, чтобы тело сохраняло тепло… Чего бы это ни стоило…

Ты уже два часа бредешь… Может быть, три… или четыре. Следы, следы. Большая машина… Джип, наверное… Несколько человек… Ты придешь в теплое место… Тебя приютят… Предложат отличный обжигающий кофе, одеяло… Потом ты примешь ванну… так что кожа гореть будет. Да! Гореть…

Куда ты ехала? Куда ты ехала до аварии? Да… На похороны бабушки… Бабули Мармеладки… Не следовало, конечно, туда ехать… Надо было сразу двигаться в сторону Польши… Так я и думала… Ради тебя, ма… Я это ради тебя сделала… Нет, не ради нее… Не ради… Я их всех ненавижу. Они виноваты… Это они виноваты…»

Эмма потерла виски так, что казалось, голова вот-вот лопнет. Волосы… Если бы у нее были длинные волосы! Они хотя бы защитили ей уши. Худое тело, худое… Сейчас она все бы отдала за тонкую жировую прослойку под кожей… Жирного жира, теплого жира! Теплого…

Она упала на колени в снег.

Все кончено.

Вдали у горизонта поднимался густой столб черного дыма.

Спасение.

Или начало конца.

17

Давид встал из-за стола, радостно хрустя пальцами. С утра написано уже пять страниц, а еще только одиннадцать часов. Невероятно.

Он потер глаза. Бо́льшую часть ночи он занимался тем, что перерывал всю лабораторию, уверенный, что вокруг него скрыты и другие номера Палача. Числа, записанные во время замеров, цифры на антисептике, этикетки на хирургических повязках, он все тщательно проверил… Естественно, ничего не нашел. Что же тогда это было? Простое совпадение? Возможно. Удары сердца, ничего более. Но два номера из семи…

И к тому же этот звук, поднимавшийся из глубин узловатого дерева. Его объяснить гораздо труднее. Ветер? Вероятно… Может быть, все дело в вибрации старого дерева… или в таинственном лесе?

Как бы то ни было, на своей работе Давид каждый день сталкивался с необычными вещами. У мертвых девушек, попадавших на его металлический стол, текли слезы, когда он надреза́л им горло. Банальная физиология, говорили ему. Как-то раз он склонился над ребенком – Аленом Мукье – всю оставшуюся жизнь Давид будет помнить это имя, – и у него запотели очки, когда он начал зашивать мальчику рот. Ледяное облачко вылетело изо рта ребенка, умершего три дня назад. Как это объяснить?

А его мать… Его собственная мать…

Однажды он все это поймет. И себя поймет тоже.

Он отправился в гостиную. Технический перерыв, отдых для мозга, расслабиться и снова за документы. Мало-помалу Палач выдаст ему свои тайны. Сеансы психоанализа… И эта странная фобия – боязнь того, что работа сердечной мышцы исчерпает себя… Удары сердца…

У камина Кэти помогала Кларе надеть толстый пуховик, варежки и шапочку. В центре комнаты развалился Гринч, на голове у него красовался черный колпак с прорезями для розовых ушек.

– Что вы сотворили с бедолагой?

– Клара очень хотела, чтобы я его впустила. Как тебе? Милый, да?

Кэти чувствовала себя лучше, на душе становилось легче. Кровотечения внизу живота постепенно сходили на нет, воспоминания об аборте стирались из памяти.

– Он похож на боксера в этом колпаке и с заплывшим глазом. Вам не стыдно его мучить?

– Да ты что! Взгляни только на него! Да, кстати! Ты ничего не заметил?

– Чего, например?

Кэти незаметно кивнула на Клару:

– Твоя дочка!..

Давид принял сомневающийся вид, подперев подбородок рукой.

– Ничего не вижу… Фингал почти исчез?

– Да нет же! Смотри, она без соски!

– А… Точно! Иди к папе, котенок!

В его объятия врезался светловолосый снаряд.

– Как тебе удалось ее убедить? – спросил Давид, обнимая дочь.

– Думаю, это все благодаря Гринчу! Он погрыз соску. И теперь она ее больше не требует! Спасибо, ворчун!

Поросенок хрюкнул с заговорщическим видом.

– Видишь, он понял!

Давид поцеловал Клару в шейку, поставил на пол и подошел к жене.

– Постарайся, чтобы она не сильно к нему привязывалась.

– Но почему?

– Помнишь, Артур говорил, что… что поросенок будет тут всего несколько дней… Он… Он чей-то! За ним обязательно приедут.

Несмотря на теплую куртку, Кэти вздрогнула:

– Но нашей малышке с ним очень хорошо. Ты видел, как они вместе играют? Просто волшебство какое-то. Она с ним всегда такая веселая. И потом, они такие милые, оба с одинаковыми фингалами… Не волнуйся. Если кто-нибудь захочет его забрать, я сумею убедить этого человека оставить его нам!

– Что?

– Ты заработаешь столько денег, что мы точно сможем поторговаться и взять Гринча себе. А когда он вырастет и станет слишком большим, отдадим его моему дяде. Ему там будет хорошо. И Клара сможет видеться с ним каждый день.

– Но он не наш! Не будь так уверена, что…

– Тсс!

В гостиной появилась Аделина, одетая как охотник. На ней была кожаная куртка на меху, теплые сапоги и серая меховая шапка. Сибирская манекенщица. Дофр выбрал себе отличную куклу. Давид отвел взгляд, Кэти следила за каждым его движением.

– Ну вот, я готова, – сказала Аделина, позвякивая ключами от машины. – А свин что тут делает? Отличный прикид… Ну, Кэти, я пошла, подожду тебя снаружи. До скорого, Давид.

Аделина собиралась прогреть свой джип.

– Вы помирились? – спросил Давид жену.

– Да нет, не то чтобы. Но она едет в деревню. А я обязательно должна позвонить маме… – Кэти зашептала: – Видел, как она выглядит? Думаешь, провела сумасшедшую ночку с Артуром?

Они услышали, как старик едет по коридору. Кэти поцеловала Давида, взяла на руки Клару и быстро зашагала к выходу на улицу.

– Подожди, милая! Не хочу, чтобы вы ехали одни! Я поеду с вами!

Кэти обернулась:

– Но кто-то должен остаться с Артуром. Мы просто съездим туда и обратно. Вернемся уже в два часа! Кстати, можешь, например, приготовить что-нибудь! Кроме макарон и ветчины!

– Но…

– Тебе никогда в голову не приходило, что твоя жена способна и сама что-то сделать?

– Осторожно там…

Давид вышел на крыльцо, поднял Гринча в воздух, взял его за передние ножки и помахал ими.

– «До свидания! До свидания!» – закричал он, имитируя голос сказочного Пятачка.

Он закрыл за собой дверь. Проход ему загораживал Артур.

– Это что еще за маскарад? Чего вы к бедной зверюшке привязались?

Давид опустил Гринча на пол. Дофр подъехал к поросенку, с трудом наклонился и сорвал с него колпак.

– Отлично! Воспользуемся отсутствием наших дам и сделаем то, что должны… На день раньше, конечно, но так будет менее болезненно… для всех нас.

Давид впился взглядом в гладкий череп старика и холодно ответил:

– Об этом не может быть и речи. Я не стану этого делать. Пальцем Гринча не трону.

Дофр сжался в кресле, задрав голову:

– Давид, Давид, Давид… Где же твоя твердая рука, что бесстрастно вскрыла столько тел? Сентиментальным стал?

– Я люблю жену, люблю дочь. И никогда сознательно не сделаю того, что наверняка огорчит их…

– Но у нас нет выбора! Нам нужно его убить!

Давид снова взял Гринча на руки и, не сказав ни слова своему собеседнику, направился в лабораторию.

– Мы исполним свой долг! – воскликнул Дофр, ударив кулаком по ручке кресла. – Пока не поступит новый приказ, я контролирую все, что тут происходит и должно происходить! По-другому и быть не может!

Давид в ярости обернулся:

– Вы вправе решать судьбу свиньи, но…

Вдруг его как водой окатили.

Он перестал дышать.

На улице раздался вопль Кэти. Его имя.

Быстрее…

18

Давид отбросил поросенка и быстро пересек гостиную. Снаружи, в сотне метров от шале, в ярких солнечных лучах блестел стоявший поперек дороги джип. С открытыми дверями. Выскочившие из машины, Аделина и Кэти склонились над чем-то, лежавшим в снегу. Давид изо всех сил побежал к ним. На лицах женщин застыло выражение ужаса. Клара стояла чуть поодаль, разворачивающаяся драма ее не волновала.

– Она… Она жива! – закричала Аделина. – Она упала прямо тут! Бросилась под колеса!

Давид пришел в себя, поднял бездыханное тело молодой женщины на руки, и все вместе они вернулись в шале.

– Нет, только не к камину! – воскликнул Артур. – В мою комнату! Кто-нибудь, одеяла! И снимите с нее обувь и носки, немедленно! – Как только женщину уложили на кровать, Дофр продолжил: – Пальцы на руках и ногах! Их необходимо согреть! Растирайте и массируйте их! Это важно! Кэти, разденьте ее! Быстро! Быстрее же!

На лбу у него выступили капли пота, он хотел действовать, во что бы то ни было, но действовать. Он приказывал – остальные подчинялись.

Волосы незнакомки были покрыты инеем, губы потрескались. Она лежала неподвижно. И все же зрачки ее реагировали на свет. Сердечный ритм прослушивался медленный, но регулярный. Сильного обморожения не наблюдалось. А вскоре кончики ее пальцев начали розоветь. Жить будет.

Кэти почувствовала у себя на щеках слезы. Стресс. Ужасное желание проглотить таблетку лексомила. Пребывание в Шварцвальде превращалось в кошмар.

Она бросила взгляд в сторону коридора, чтобы удостовериться, что Клара играет с Гринчем, потом снова подошла к кровати, на которой лежала незнакомка.

– Что могло с ней случиться? – спросила она, запинаясь.

Давид стоял тут же, мертвенно-бледный. Уж больно реальность напоминала ему его собственный вымысел. Обнаруженная в снегу брюнетка как будто сошла с только что законченных им для Дофра страниц романа! И это в разгар зимы, здесь, где людей и так-то обитает меньше, чем в пустыне Намиб![20] Ему с трудом удавалось сохранить хладнокровие.

– Заблудилась, наверное, – предположил он не очень уверенно. – Отправилась в поход, отстала от группы… А может, машина сломалась… Без телефона была… И вот… Заметила следы шин на снегу… Да, точно… Шла по следам…

– Я тоже так думаю, – согласился Артур, положив ладонь на теплый лоб молодой женщины. – Ее подвело расстояние. Господи! Какая она худая! Она могла замерзнуть насмерть.

– Машина сломалась… Да, очень может быть, – сказала Кэти.

Аделина собрала влажную одежду гостьи. На ее вещах Аделина увидела порезы. Четыре параллельных пореза, удивительно тонких и четких, такие могло оставить только невероятно остро заточенное лезвие.

– Машина сломалась? А откуда у нее вот это? Чудо, что она вообще выжила! Грудь немного задета! Может, на нее напал какой-то огромный зверь!

Аделина чуть приподняла одеяло. Тонкие красные царапины пересекали обнаженную грудь брюнетки от левого плеча до правого бедра.

– Машина сломалась?! – повторила она. – Да вы что, с ума посходили? Почему вы не…

– Замолчи! – приказал Дофр, крепко сжав руку Аделины.

Та резко вырвалась и с непроницаемым лицом отошла от кровати. Неожиданно губы темноволосой, коротко подстриженной женщины шевельнулись. Она что-то прошептала. И едва слышно повторяла это слово снова и снова.

– Тсс! – потребовала Кэти и склонилась над молодой женщиной. – Не могу ничего разобрать.

– Черт!

– Что она говорит? – спросил Давид.

Кэти покачала головой:

– Я… я не уверена… Что-то типа «тастин» или «даздин».

– «Das Ding», – догадался Артур. – Нечто… По-немецки это значит «Нечто».

Все замолчали, мысли разбегались. «Нечто»… Наверное, это самое непонятное слово из всех возможных, поскольку может значить что угодно. Но в сложившихся обстоятельствах… То, как незнакомка его произнесла… Энергия, которая ей потребовалась, чтобы выдавить его из себя… «Das Ding»…

Кэти заметила, что Давид щупает свой шрам, уставившись в окно. Почему он молчит? Почему никто ничего не говорит? Эта женщина либо заблудилась, либо попала в аварию! «Скажите же что-нибудь! Скажите, что оставить такие царапины способен любой дикий зверь! Скажите, что это сделал хищник, и я вам поверю!»

– Это хищник, – решился наконец Артур, указывая на раны у женщины на груди. – Рысь, которую она сбила, не разглядев в темноте. Вывернула руль, машина съехала в кювет. Потом, совершенно потеряв голову, вышла из машины. Было темно. Она склонилась над безжизненной массой, и умирающий зверь ударил ее лапой.

– Это, возможно, объясняет тот факт, что пострадавшей расцарапали грудь, а не спину, – подтвердил Давид, пытаясь успокоить жену. – Поэтому на ней нет ни перчаток, ни шапки, а только куртка. Она вышла из теплой машины.

– Да, точно! – добавила Кэти. – Все совпадает! Это рысь!

Артур кивнул:

– Она испугалась и побежала, думала, что за ней гонится… Через какое-то время она увидела на дороге следы от шин. Подумала, что недалеко есть какое-нибудь шале. Поэтому бежала и бежала… Пока не спросила себя, не повернуть ли обратно. Но ее остановили мысли о Нечто… И о машине, лежавшей в кювете… Она решила идти дальше… Долгих пятнадцать километров по снегу, подъемы и спуски… И вот она здесь, после четырех или пяти часов утомительной ходьбы… Ей удивительно повезло.

– Неслыханно повезло, – повторила Кэти.

Она стала гладить женщину по щеке:

– Нужно бы продезинфицировать раны. Чтобы лучше заживали… Дорогой, принеси мне перекись водорода, пожалуйста. Еще не помешало бы напоить ее и приготовить для нее суп. Горячий овощной суп.

– Откуда ты это знаешь?

– Знаю, и все. А еще знаю, что мы находимся в самом сердце леса, в часе езды от ближайших домов, и что в окрестностях спокойно себе разгуливают всякие отбросы типа Франца. Так что не… – Кэти обернулась и неожиданно рассмеялась. – Храпит! – воскликнула она. – Слышите! И все громче и громче к тому же! Вы только послушайте!

Все с удивлением обнаружили, что затаили в этот миг собственное дыхание.

Давид же почему-то вспомнил странное событие из прошлого, свидетелем которого он как-то стал: он присутствовал на некой прощальной панихиде, когда одному мужчине в рот попала смешинка во время кремации собственного сына. Нечастный покончил жизнь самоубийством неделей ранее.

– Схожу за антисептиком, – просто сказал он.

В гостиной Клара как сумасшедшая носилась за Гринчем, но Давид не обратил на это никакого внимания. Зайдя в лабораторию, он бросился к пишущей машинке. И хотя он знал их наизусть, но все же хотел перечитать последние фразы своего романа, которые напечатал за несколько минут до случившегося.

Обессиленная, очень худая женщина с темными короткими волосами наконец увидела шале. Ее спасение.

Он с беспокойством посмотрел на фотографию энтомолога. Мужчины без указательного пальца… Сначала числа, теперь эта история, сошедшая со страниц… Простая случайность?

– Нет… Хватит случайностей! – прорычал он.

Что же тогда? Что же?

Необъяснимо.

Необъяснимо, как и все, что происходило с ним постоянно. Его проклятие.

Он схватил с полки пузырек с перекисью водорода, хранившийся между запакованными шприцами, формалином, иглами, необходимыми для бальзамирования. Потом надел высокие ботинки и куртку. Он должен был понять.

Нечто…

Давид вернулся к остальным одновременно с Аделиной, которая несла стакан воды. Едва он открыл дверь в гостиную, как на него набросилась Кэти:

– Ты куда это так вырядился?

– Постараюсь дойти до дороги. Найти ее машину.

– И речи быть не может!

– Отличная мысль, – подтвердил Артур. – Мы не нашли у нее никаких документов, кошелька тоже нет… Вдруг вам удастся их найти, и вещи ее.

– Я сказала, об этом не может быть и речи!

Аделина протянула Давиду ключи от своего джипа. И собственный нож в ножнах.

– Возьмите… На всякий случай…

Давид осторожно взял в руки кожаный пояс с ножнами. Зачем Аделине такое оружие?

– Один ты туда не пойдешь! – продолжала настаивать Кэти, дезинфицируя раны незнакомки. – Это полный идиотизм! Надо просто разбудить ее и спросить, что с ней произошло.

– Если ты так и будешь орать, она точно проснется! Пусть отдохнет для начала, придет в себя, она смертельно устала! К тому же, может быть, она не говорит по-французски… и по-английски. Кто-нибудь понимает по-немецки? Я едва до десяти могу сосчитать.

– Знаю пару слов, поздно за него взялась, – ответила Аделина.

– Я понимаю, то есть читаю скорее, – сказал Артур.

– Давид! Один ты не поедешь! – отрезала Кэти. – Понял?

– С ним могу поехать я, – предложила Аделина. – Вдвоем мы…

– Совсем ку-ку?

Давид подошел к жене и нежно ее обнял:

– Не волнуйся, малыш. Я вернусь максимум через час… Заприте за мной дверь.

Кэти проводила его до машины и присоединилась к Аделине, которая ушла готовить суп и обед в кухню. Артур остался в спальне следить за молодой женщиной.

Вскоре она пришла в себя.

Жива. Она жива.

19

Кэти прижалась носом к стеклу и смотрела, как по снегу, собирая последние хлебные крошки, прыгал черный как смоль дрозд.

Аделина, стоявшая рядом с ней, разминала вареный картофель, из которого затем, добавив в пюре муки, принялась замешивать тесто. Наконец она заговорила:

– Может, перестанем уже дуться друг на друга? А то я с ума сойду после всего, что тут приключилось.

– Двадцать минут уже… – вздохнула Кэти.

– Двадцать минут… Он еще не уехал, а ты уже хочешь, чтобы он вернулся! Ты все время за ним так следишь?

– Я… Просто Давид не отдает себе отчета в опасности. То есть я не это имела в виду… Конечно же, он понимает, что опасно, а что нет, только… Только смерть его не страшит…

– Типа того, что бросится на помощь какой-нибудь бабульке, на которую напали пятеро гопников?

– Точно… – ответила Кэти, напряженно улыбнувшись.

Аделина покачала головой:

– У него такая работа, что это нормально, согласись. Смерть ему… стала подружкой, ну как бы…

– Ты что… Его отец погиб в автомобильной аварии, когда Давиду не было еще и пятнадцати. А мать… От болезни. У него, в общем-то, семьи особенно нет… Дяди есть, тети, но он с ними не видится. Когда Давид был маленьким, его родители постоянно переезжали…

– Мои тоже, – ответила Аделина. – Все детство. Тяжело, когда нет своего постоянного дома.

Кэти засунула руки поглубже в карманы джинсов и втянула голову в плечи.

– У меня такое впечатление, что ему что-то нужно от всех этих трупов… Изо дня в день он узнает привычки смерти, следит за ее движением, временем, это немного похоже на то, как ты готовишь… И тут он занимается тем же, со своими тушами… Меня… Меня пугает в нем эта его… эта его двуличность… Мне кажется, что и Дофр такой же.

– Этим объясняется то, что они так близки… Оба увлечены неизведанным, экстремальным…

Аделина вытерла руки кухонным полотенцем и подошла к окну:

– Вы никогда не говорите о его работе?

– Никогда… Он приезжает домой, закрывается наверху и сидит какое-то время за компьютером. Я пытаюсь спросить, как у него прошел день, но… – Кэти тряхнула головой. – Может, это покажется странным, но он как будто оберегает своих покойников. Как будто не хочет их оскорбить тем, что будет рассказывать о всяких некрасивостях, шрамах, которые он обнаружил на их теле. О тайнах, которые они замалчивали всю жизнь и теперь больше не могут скрывать. Татуировку, пирсинг, спираль… Он их слишком уважает. Обсуждать значило бы нарушить их интимное пространство. Понимаешь?

– Конечно…

– Не знаю, почему он этим занимается. Отец у него работал в коммерции… Его мать я знала очень мало, она почти сразу… почти сразу сильно заболела. Она… она была так не похожа на сына! Будучи при смерти, все молила меня, чтобы я отговорила его от этой работы. Умоляла, представляешь?

– Но почему?

– Не знаю, не знаю… Она будто бы чувствовала, что ее сына… что его преследуют какие-то плохие сущности. С… с ума можно было сойти… – На каждом слове Кэти окно запотевало от ее дыхания. – Да куда он подевался?

– Скоро вернется!

– Когда мы еще сюда ехали, я вдруг представила себе, что потерялась в чаще этого огромного леса. Я бы тоже сделала все, что в моих силах, чтобы только спастись. Шла бы и шла без остановки. До самого конца. Хотя я хорошо понимаю, что в какой-то миг в подобных обстоятельствах может захватить отчаяние и тогда будет казаться, что надежды больше нет, что уж лучше смерть, и ты остановишься, желая умереть тут же, не сходя с места. Давид объяснил мне, что люди ничего не чувствуют, когда засыпают на морозе. Похоже, что это самая спокойная смерть в мире…

Аделина резко отвернулась к столу и принялась катать шпецле[21], пока у нее не получились маленькие желтоватые колбаски.

– Смерть спокойной не бывает. У всех она одинаковая. Вонючая и мрачная.

Плечи ее задрожали.

– Тут все вокруг провоняло смертью.

На этот раз к ней подошла Кэти:

– Поговорим о том, что произошло вчера во время прогулки?

– Нет-нет! Извини, но лучше нет. Мне кажется, ты не… не готова к тому, чтобы это услышать…

– Почему ты так думаешь?

– Слишком долго я об этом молчала… – При этих словах Аделина ударила себя кулаком в грудь.

– Именно! Поговорим об этом – и тебе полегчает!

Аделина стиснула зубы. Но спустя мгновение произнесла:

– Когда отец брал меня с собой на охоту, он научил меня узнавать дичь даже по полету. Утки, например, взлетали, как ракеты, вытягивая шею, прямо по диагонали, под углом градусов в тридцать. Стоило лишь взглянуть на них, чтобы узнать…

– О чем ты?..

– Когда мы с тобой только познакомились… Я увидела выражение твоего лица. Услышала первые слова… В тот момент я тебя еще не знала, но они отпечатались у меня в памяти. Сейчас ты скрываешь свои настоящие мысли обо мне, потому что мы живем бок о бок, а ты человек вежливый. Но я знаю, что ты обо мне думаешь. То же, что и все остальные.

– Ты ошибаешься! Я очень хорошо к тебе отношусь.

– Ага, относишься хорошо… но когда смотришь на меня… Уверена, ты снова и снова задаешь себе вопрос, что заставляет женщину торговать своим телом… А ты представь на минутку: заключенных какой-нибудь тюрьмы, всех до одного, согнали во двор, окруженный забором с вышками по углам, и открыли перед ними ворота. Как тебе кажется, что случится потом? Сколько заключенных попытается вырваться на свободу, даже зная, что в них, скорее всего, будут стрелять?.. – Аделина скрестила на груди руки. – Все мы реагируем на окружающую действительность, хотим мы этого или нет. На меня повлияла моя юность…

Она жалела, что столько всего рассказала, но желание объясниться оказалось сильнее.

– Все детство мне навязывали внешнюю картинку, говорили о деньгах. Мне едва шесть исполнилось, а отец уже таскал меня по кастингам. Меня это совсем не интересовало, да и отец поступал так не из желания порадовать свою дочь, дело заключалось в гонорарах, полученных от продажи моих фотографий. Он по всей Франции катался… Ни одного конкурса не пропускал. По выходным, вместо того чтобы позволить ребенку сделать уроки, меня тянули с собой на охоту или я ходила по подиуму у какой-нибудь там тетки, позировала в купальнике. А когда мне исполнилось двенадцать…

Что-то мешало ей говорить. В глазах читалось отчаяние.

– И что, что тогда случилось? – спросила Кэти, чуть нахмурившись.

Аделина тряхнула головой:

– Прости… В шестнадцать он отдал меня в манекенщицы. Отличная школа – лицемерие и конкуренция в одном флаконе. Какое-то время я держалась, но не так хорошо, как бы он хотел. Астма тоже делу не помогала. Мне было всего семнадцать, когда он сбежал с новой подружкой, оставив нас с матерью, у которой началась депрессия. Как в плохом кино, да?! И тем не менее… Жизнь несчастливой семьи соткана из подобных событий.

Кэти слушала молча.

– Как сложилась моя жизнь дальше, ты можешь и сама себе легко представить. В школе я училась плохо, а чаще всего вообще там не появлялась; семья была разрушена, и единственное, что я реально умела делать, то, чему научил меня мой сволочной папаша, – так это торговать своим телом и приносить домой деньги. Мне повезло – я попала в привилегированные круги, типа гарема для богатеев… На улице не работала, знавала только кожаные кресла да сигарный дым. Но если копнуть глубже: все это одно и то же, те же человеческие отбросы. Веришь или нет, я действительно хочу покинуть эту гнилую среду. Ужасно так говорить, но поможет мне в этом Артур, мой клиент. Предполагаю, что вы здесь по той же самой причине. Деньги…

– Все немного сложнее… Когда у тебя началась астма?

Аделина выпучила глаза. Она мотнула головой и прошипела:

– Оглянись…

У входа в кухню стояла замотанная в серое одеяло босая женщина с короткими черными волосами. Ее лицо было удивительно спокойным, ни грустным, ни веселым, ни заинтригованным. Она выглядела как после глубокого наркоза. За ней с совершенно невозмутимым видом на кухню въехал Артур.

– Ее зовут Эмма, – представил он незнакомку. – Она… Как бы выразиться… Она хотела бы одеться, но ее одежда…

Кэти ответила не сразу.

– Ох, вы меня напугали! – воскликнула она, поднимаясь. – Э-э-э… Аделина слишком высокая. Эмма скорее моего роста, как мне кажется. У меня есть все, что нужно, пойду… Моя одежда, конечно, не для таких тощих. Вы можете ей это объяснить, Артур? То есть другими словами, конечно…

– Спасибо, – застенчиво улыбнулась Эмма. – Думаю, она мне прекрасно подойдет… – Заметив смущение Кэти, она добавила: – Мой отец – француз, а мать – немка. Я уже пять лет живу во Франции. В Страсбурге…

Гостья очень хорошо говорила по-французски, хотя и с акцентом. Аделина в свою очередь представилась подругой Артура, а потом задала вопрос, который интересовал всех обитателей шале.

– Простите за дерзость, но… не могли бы вы рассказать, что с вами случилось?.. Во сне вы все время… повторяли одно и то же слово… «Нечто»… «Нечто»…

Пальцы Эммы скрючились под одеялом и стали похожи на лапки обуглившегося паука. Женщина чуть помедлила и заговорила:

– Я… я ехала по трассе B500, было часов семь утра. Похороны бабушки через… – Подыскивая слова, она бросила взгляд на настенные часы. – Через два часа, в Пфорцхайме. А я ведь специально поехала через Шварцвальд, чтобы не заезжать в Карлсруэ и сэкономить время! Но в лесу оказалось очень много снега… И сильнейшая гололедица на дороге. Я… я уже было собиралась повернуть назад. Но решила, что это обычное здесь дело… Поэтому поехала дальше… стараясь двигаться как можно медленнее. Потом вдруг за поворотом я увидела… какую-то тушу, фары высветили. Я… резко затормозила. Машину повело в сторону низины… Я не справилась с управлением и врезалась в дерево. Я… я не знала, что делать. Позвонить не получалось, телефон не ловил сеть. Поэтому я… я взяла фонарик из бардачка, еще не рассвело, потом вышла на дорогу… Туша… Это было… животное, что-то вроде здоровой злобной кошки… Пу… пума, думаю.

– Рысь, скорее, – вмешалась Аделина.

Эмма поднесла пальцы к губам:

– У вас не будет закурить?

– Извините, но тут никто не курит. Может быть, Давид, муж Кэти, не забудет прихватить ваши сигареты.

– Вы же не хотите сказать, что кто-то туда поехал!

Кэти взорвалась. Паника.

– Почему?.. Почему?!

Эмма надолго замолчала. Ее взгляд выдавал то, что она пыталась скрыть.

– Мадемуазель! Эмма! Почему вы так говорите!

Молодая женщина медленно произнесла:

– Эта… рысь, она была zerrissen… искромсана, да, верно, искромсана на части… потом… ее туда притащили, положили прямо на дорогу. Я видела следы… следы на снегу… Длинные кровавые следы, они вели из леса… Я… когда я обернулась, там… – На ресницах у нее заблестели слезы. Все трое не сводили с гостьи глаз. – Там был огромный силуэт, прямо передо мной! И когти! Гигантские когти, они вонзились мне прямо в грудь! – Она показала. Замахнувшись широким движением, как будто серпом. Эмма выдохнула и продолжила: – Я… я помню, что заорала, потом… потом побежала! И я слышала! Слышала шаги этого существа! Оно преследовало меня!

– Но почему вы постоянно называете его «Нечто»?! – воскликнула Кэти. – Что это значит – «Нечто»?

Эмма в страхе не находила нужных слов. Кэти бросилась к окну, громко повторяя имя мужа:

– Давид! Давид! Давид!

– Этот силуэт, на что он был похож? – спокойно спросил Артур, не отрывая взгляда от Кэти.

Эмма не переставая дрожала под одеялом.

– Я… Как объяснить? Было еще темно. Я… я не очень различила… Это что-то… большое, в звериной шкуре с густым мехом…

– Мехом… А морда?

– Я… не успела… У него… такие ужасные когти… Раз – и они рассекли воздух! Длинные… длиннее моей ладони!

Обессиленная, Эмма рухнула на стул. Ее руки беспомощно повисли вдоль тела.

Кэти встала прямо перед ней:

– Эмма! Эмма! Вы должны рассказать нам, что вы видели! Животное? Медведь? Эмма! Вы же не могли забыть, черт подери!

Эмма покачала головой:

– Но я не помню, не помню… Я была очень уставшей. К тому же темень вокруг… Нет, не медведь… В этом лесу медведи не водятся… Я… У меня все смешалось в голове… Мне… мне очень жаль…

Кэти схватила одеяло, которое было на Эмме, и начала сжимать его изо всех сил в руках, как будто собиралась раздавить согревавшуюся с его помощью женщину. Аделина кинулась к ней.

– Кэти, ты должна успокоиться, ясно? – приказала она ей, оттолкнув в сторону. – Твой муж за рулем, ему ничего не угрожает, он скоро вернется! Какое бы животное ни набросилось на Эмму, оно не сидит там в ожидании Давида!

Аделине хотелось бы говорить более убедительным тоном, но ей это не удавалось. Кэти больше себя не контролировала. Артур взял ее за руку и довольно сильно сжал:

– Успокойтесь! Понятно? И сходите уже за одеждой для нашей гостьи! За обедом, когда Давид вернется, мы спокойно обсудим случившееся. Я уверен, что он вот-вот приедет. Всему этому должно быть логическое объяснение.

– Логическое объяснение! Да, логическое объяснение! – заорала Кэти, исчезая в коридоре. – Давид приедет, и мы сразу отсюда свалим! Слышать о вас больше не хочу, и о Палаче этом тоже!

Артур смотрел, как она убегает, водя мизинцем по ручке кресла.

– А вы, Эмма, идите в постель. Неблагоразумно оставаться на ногах. Вы нуждаетесь в отдыхе.

Оставшись с Артуром наедине, Аделина накинулась на старика:

– Я должна знать, что происходит!

– То есть?

– Крепкие двери, везде замки́, чуть ли не бронированные окна! И это ружье над камином! Мощное, и им не так давно пользовались! А теперь этот бред, зверь с огроменными когтями! Ты… ты говорил, что финансируешь эти… эти жуткие исследования! А раз так, ты точно в курсе всего…

– Мощное ружье? Вот как! Я и не знал, что ты разбираешься в ружьях! Видишь: любой объект может стать оружием, но только в двух случаях – если его используют против себя или… против кого-то другого…

Аделина почувствовала, что ей не хватает воздуха. Выход только один. Контролируй дыхание. Иди в атаку.

– Не надо мои же вопросы оборачивать против меня! Отвечай, что здесь происходит!

Артур злобно посмотрел на нее:

– Прими совет – смени тон!

– А что ты мне сделаешь? Уволишь меня? Полагаю, наше маленькое приключение подошло к концу в любом случае! Миллеры вот-вот сбегут отсюда! Ты видел, в каком состоянии Кэти? – выпалила Аделина и резко вдохнула вентолин.

Артур внимательно посмотрел на нее и потом опять ухмыльнулся:

– Вот эта Аделина мне по душе! Грозная, яростная, даже дикая…

– Хватит! Прошу, объясни, что здесь к чему!

Артур покатился в кухню, его как будто совершенно не задевала разворачивающаяся драма.

– Ты что же думаешь? Раз я финансирую проект, то день за днем слежу, что тут происходит? Мое желание – бороться с преступлениями, бороться теми средствами, которые у меня еще остались, то есть деньгами. Я хочу получать только результаты, графики, цифры, все, с чем можно работать. На остальное мне совершенно наплевать! В этой дыре живу не я, я не контролирую ни существование, ни быт энтомологов. Откуда мне знать, что это за замки, что за ружье?.. Может, ученые охотятся на крупную дичь? И это скорее всего! Здесь отличные места для охоты. А может, они боятся, что их обворуют, когда они в отъезде? Ты заметила, что внешние ставни сняты с петель? Кто-то же их унес! Ну уж поверь, я считаю, что замки тут далеко не лишние и нужны хотя бы для того, чтобы предупредить неожиданное появление в доме этого Франца.

Артур протянул Аделине руку. После секундного замешательства она протянула ему свою, ее рука дрожала. Он чуть коснулся ее губами.

– Персик мой… – прошептал он.

– Ты знаешь… Франц… Ты вот сейчас сказал…

– Да?

– Он… Он вчера утром у поленницы положил для нас две освежеванные кроличьи тушки! Я решила выкинуть их в ручей, но мы с Кэти вернулись с полпути, не дойдя до него. Так что мы их оставили в снегу, не очень далеко отсюда!

– Ай-ай-ай! Не стоило этого делать! Я же вас предупреждал.

Аделина откинула рыжие волосы назад и присела, чтобы оказаться на одном с Артуром уровне.

– Скажи… Ты думаешь, то, что случилось с этой… Эммой… как-то связано с Францем? Он похож на сумасшедшего. Если я верно разглядела, он… как бы сказать… искромсал глазницы у кроликов!

Артур поморщился:

– Слушай, давай подождем, когда Давид вернется. «Эта Эмма», как ты ее называешь, кажется, еще не пришла в себя, она, скорее всего, преувеличила рассказ. Холод, темнота, странные тени от огромных елей… Зачем кому-то тащить изрезанное животное на дорогу, по которой никто не ездит?

– Именно! Может быть, это ловушка, чтобы какой-нибудь заезжий водитель таки остановился! Может… Может быть, какой-нибудь псих бродит тут в лесу, переодетый в… Ну не знаю! Маньяк какой-нибудь, живет где-то поблизости! Наше шале так далеко от всего… Ты же тоже заметил ужас в глазах Эммы. Она что-то видела, Артур. Это существо, быть может, прямо сейчас наблюдает за нами из-за какого-нибудь дерева… – Аделина подошла к окну. – Ставни… Их… Их снял этот псих, я уверена… Он все предусмотрел… Он следит за нами… Следит, я просто убеждена в этом.

Молодая женщина посмотрела на часы. Она чувствовала, как ею овладевает беспокойство. Ведь без машины они более напоминали путешественников, потерпевших кораблекрушение и оказавшихся на острове в окружении невидимых чудовищ. В вечном заточении.

– Со времени нашего приезда здесь с каждым днем становится все хуже и хуже, – пробормотала Аделина. – Пусть он вернется… Боже мой… Пусть он вернется…

20

В другой ситуации поездка Давида, пробирающегося сквозь лесную чащобу за рулем мощного джипа, показалась бы ему чем-то фантастическим. Гектары тишины. Бесконечные фиолетовые отблески льда. Нереальные снежные скульптуры, которые подвластно вылепить лишь зиме. Но события последних часов придавали этому месту совсем другое настроение. Намного более мрачное и зловещее.

Давид следил за дорогой по навигатору, когда задние колеса автомобиля стало заносить в сторону. Он выжал тормоз, груду металла сначала бросило влево, затем – резко вправо. Давид вцепился в руль. Что произошло?.. Возможно ли…

Он вышел из машины. Заметил у себя под ногами маленькие следы, уходившие в сторону шале. Здесь кто-то бежал… Точнее, убегал. Женщина с темными волосами. Героиня, сошедшая со страниц его романа. Снова она.

Давид вернулся к джипу. Вдруг у него перехватило дыхание, сердце сжалось. Передние и задние колеса пробиты! Черт! Он подул на замершие руки, обошел машину. Просто проверить.

Все четыре колеса спустило!

Негнущимися пальцами он стряхнул снег с колес, присел на корточки, пощупал.

Дыры. Размером со стержень ручки.

Его мышцы свело судорогой. Он внимательно огляделся; его смутил треск веток, не выдерживающих тяжести снега. Он сконцентрировал слух. Далекий шепот, похожий на ужасное дыхание. Журчание воды…

Лес постепенно менялся. Становился все более мрачным и загадочным. Земля, полная тайн и убийств… Место действия детских кошмаров и утреннего плача.

Давид открыл дверь со стороны переднего пассажира, вытащил из бардачка нож, потом сделал несколько шагов по дороге в поисках того, из-за чего он потерял управление. Вот… Что-то блеснуло. Металл. Он осторожно двинулся вперед, выставив перед собой вынутый из чехла нож.

Его пальцы крепко сжимали ручку из слоновой кости.

Раскладные шипы, присыпанные сверху снегом. Острые ржавые шипы лежали поперек дороги. Колеса ему пробили специально. Отрезали путь обратно.

Они были в ловушке! Без телефона, без машины.

Он уже ничего не контролировал.

Давид затоптался на месте, сжав кулаки.

– Кто вы? – проорал он. – Что вам нужно?

Ему ответило собственное эхо.

Какой-то сумасшедший издевался над ними.

Вернуться пешком, без машины? Он боялся даже представить себе истерику, которая случится с Кэти. Нужно было найти другое решение. И быстро.

Он снова посмотрел на следы. Рубец колес, шаги беглянки в сторону шале. Чуть поодаль справа он заметил что-то еще. Намного более крупные отпечатки снегоступов. Они то появлялись, то снова исчезали за деревьями.

Их оставил владелец шипов.

На ум Давиду пришло лишь одно имя. Франц. Гигант, заявившийся к ним на кухню. Разделавший кроликов. Кто же еще?! Но может быть, их несколько человек, может, они притаились в лесу, как загнанные звери?

Но зачем?

«Бедняга живет тут неподалеку в хижине уже лет двадцать…» – сказал о нем Артур… И вдруг в шале появляются две женщины, Кэти с Аделиной. В нем просыпается звериный инстинкт. Инстинкт хищника, вышедшего из своего логова.

Пальцы и уши начали гореть. Давид вернулся в машину, надел перчатки и шапку, потом взял из бардачка фонарик и положил его в карман. Навигатор показывал, что трасса B500 находится в пяти километрах. Если он хочет узнать, кто напал на Эмму, ему нужен час, чтобы добраться до места, и еще час, чтобы вернуться обратно. Об этом не могло быть и речи.

Давид сел в машину. Безуспешно попытался тронуться с места. Колеса пробуксовывали.

Ничего не поделаешь…

Он закрыл машину и вернулся к шипам.

Два варианта.

Пойти по следам снегоступов. Или вернуться в шале, так и не найдя ответа, и продолжать мучиться сомнениями.

Он посмотрел на часы. Те показывали час дня. До наступления темноты оставалось еще почти четыре часа.

Перчатки, шапка, теплые сапоги, толстая куртка. Последний раз он ходил в поход довольно давно, но тогда все прошло скорее неплохо. «Как на велосипеде, навык никогда не теряется», – сказал он себе. Вложив нож в чехол, он обвязал пояс вокруг талии… Еще раз все обдумал. Кэти… Паникует, наверное… Ничего, не умрет. Есть более важные вещи. Найти чудовище.

Он свернул с дороги и углубился в лесную чащу.

Охота началась.

Давид быстро понял, что делает два шага там, где неизвестный делал лишь один. Вниз, вверх… Идти по местности с таким рельефом было крайне тяжело. Давид несколько раз осматривался, чтобы свериться с метками. Его нитью Ариадны посреди этого монотонного пейзажа. Вокруг только ели и снег. Куда ни кинь взгляд.

Время. Час тридцать дня. Вдалеке – лесная опушка.

Опушка?

Давид зашагал быстрее, хотя ему и было тяжело дышать. Из ноздрей вырывалось облачко пара.

Растительность исчезла как-то вдруг. Открылась нетронутая прогалина. Бесконечная прогалина.

Торфяники.

Торфяные болота Вильдзеемора, запорошенные снегом. Лабиринт лавирующих в грязи узких тропинок. Повсюду толстый слой разложения, уходящий на метры под землю. Хуже, чем зыбучие пески или расщелины. Один неверный шаг – и смерть. Ужасная смерть.

Давид снова засомневался. Чтобы от джипа добраться до шале, нужно было примерно два часа быстрой ходьбы. Времени до темноты оставалось не так уж много. И все же он решил, что еще минут тридцать может себе позволить. Потом он вернется к машине, чего бы это ему ни стоило.

Он продолжил путь по болоту, стараясь наступать строго на следы снегоступов. Вокруг трещал лед. Следы уходили то влево, то вправо, иногда возвращались назад. Как хоть кто-то мог найти дорогу из этой огромной ловушки?

Высоко в небе облака выстраивались в воинственные шеренги. На фоне окружающей его природы Давид вдруг почувствовал себя маленьким и смешным.

Следы… Слава богу, он все еще видел следы. Потому что он уже не понимал, откуда пришел. И куда идет.

Давид по щиколотку проваливался в снег. Через полчаса усилий он увидел собственные следы.

Тогда он все понял, и ему показалось, что кровь застыла у него в жилах.

Тот, другой, играл с ним. Водил его по болоту по кругу. Горожанин и охотник. Агнец и волк. На что он надеялся со своим дурацким фонариком и убогим ножом?

Давида охватила паника. Прибавив шагу, он двинулся назад. Его джинсы, заправленные в сапоги, промокли до колена. Стали ныть кости.

Необходимо добраться до леса, потом до джипа, пока не пробило три часа. Совершенно необходимо…

Но он постоянно возвращался к собственным следам. Снова и снова, снова и снова…

Нить Ариадны порвалась.

Теперь Давида уже мало занимали Палач, числа, когти…

Главное – выжить.

Вскоре небо стало совершенно черным.

Давид снял шапку и поскреб взмокший лоб. Он подумал о жене и о маленькой дочери, которые ждали его, прижавшись носами к стеклу.

Час спустя, когда он сел в снег и у него защемило сердце, он снова подумал о них, о том, как сильно он их любит. И как мало он им об этом говорил.

Его медленно сковывал холод. Волосы начали покрываться инеем.

Ему улыбалась его мать, она готовилась открыть ему тайну, которую унесла с собой в могилу. Тайну, которая мучила его по ночам.

Потом он опять увидел Кэти и Клару, они жались к нему. Говорят, именно в последние секунды жизни перед глазами проходят самые прекрасные ее моменты.

Он почувствовал огромное сожаление.

И тогда понял, что умирает…

21

В темноте, в завихрениях снега дрожал слабый свет, затерянный в ледяном мраке, как дрейфующий плот.

Медленное и жалкое дыхание шале.

Кэти плакала у окна гостиной, прижав платок к носу. Она провела там весь день в ожидании, что вот-вот, стоит ей в очередной раз моргнуть и на дороге появится джип. Давид! Ее Давид! С ним ничего не могло случиться! Он вернется, обязательно вернется! Быть может, он просто решил доехать до деревни? Или с машиной что-то случилось? Сломалась? Пробило колесо? Он обязательно разберется, он же сильный и умный… Он вернется и крепко-крепко обнимет их с дочкой. Он никогда их не бросит… Не он… Не так…

Остальные собрались вокруг камина. Больше никому не хотелось разговаривать или притворяться, будто бы ничего не случилось. Ужин не был готов, к обеду никто не притронулся. Одна лишь Клара спокойно спала.

Наконец Аделина нарушила тишину.

– Я… я думаю, нам надо обсудить, что… что мы будем делать завтра, – осмелилась она сказать, она бы предпочла, чтобы ее голос не дрожал так сильно. – Если… если Давид не вернется этой ночью…

Кэти взвилась.

– Как ты можешь даже просто думать, что он не вернется! – заорала она на Аделину. – Этого не может быть!

Кэти подошла к дивану.

– Так или иначе, еще час… Еще час подождем, и я пойду его искать. Возьму мощный фонарь, тепло оденусь…

– Я… я не хочу туда возвращаться! – запротестовала Эмма, молитвенно сложив руки на груди.

Аделина подошла к Кэти:

– Идти сегодня вечером было бы неразумно. Мы погибнем от холода… Отправимся на поиски завтра, как только взойдет солнце… Вместе… и оружие возьмем…

– Вы что, умеете этим пользоваться? – вмешалась Эмма, указывая на ружье, висевшее над камином. – Мы даже не знаем, заряжено ли оно! Я… я в лес не пойду!

– Можете помолчать? – ответила рыжеволосая Аделина, схватив ее за запястье. – Напоминаю вам, что Давид пошел туда из-за вас! Что же до патронов, в лаборатории их целая коробка!

Эмма стала вырываться. Ее щеки ярко пылали.

– Пустите же, dummkopf![22]

– Отпусти ее! – повторил Артур.

– Если хочет остаться, пусть остается! – закричала в ярости Кэти. – А я пойду! С вами или без вас! С оружием или без!

Аделина закусила губу и посмотрела на винтовку «Weatherby Mark».

– Я… пойду с тобой, правда… не знаю, насколько меня хватит… из-за астмы…

Она замолчала. Послышался скрип дверной ручки, потом стук в дверь.

Кэти бросилась открывать, повернула защелку и широко распахнула дверь.

В комнату ворвался вихрь снежинок.

На пороге стояло сгорбленное привидение. Лицо у него было осунувшееся и испуганное. Шапку, лоб и брови густо облепил снег.

Кэти горячо его обняла:

– О, мой дорогой! Мой дорогой!

Давид снял шапку, потер лицо и хрипло бросил:

– Что… на ужин?

Он порывисто обнял жену, так что та на мгновение повисла в воздухе. Теперь Кэти плакала от счастья. Так она еще никогда не плакала. Эмма с Аделиной поднялись со своих мест. Рыжеволосая женщина подошла, чтобы обнять Давида, но, когда увидела вблизи того, чьего возвращения желала больше всего на свете, смутилась. Она застенчиво сунула руки в карманы джинсов.

– Признаться, нам уже стало недоставать ваших постоянных шастаний к кофейнику, – бросила она.

– Ничего… Теперь я снова примусь за старое… – ответил Давид, снимая куртку.

Тут он встретился взглядом с Эммой, которая стояла чуть позади. Худощавая… Взгляд прямой и любопытный… Резкие черты лица… Он ведь только утром описал эту женщину на страницах своего триллера! Это его персонаж, вырвавшийся из когтей Палача!

– Редко… редко так боишься за кого-то, кого совсем не знаешь, – доверительно сказала Эмма, протягивая ему руку. – Рада познакомиться с вами, несмотря на несколько специфические обстоятельства…

Давид поздоровался с ней, пряча волнение за смущенной улыбкой. Эмма задержала пальцы в его руке.

– Вы чуть не умерли… из-за меня… – добавила она, не глядя на него. – Очень храбрый поступок. Вы…

– Хватит врать! – вмешалась Кэти, вставая между ними. – Еще пять минут назад вы и пальцем не хотели пошевелить, чтобы прийти ему на помощь!

Брюнетка отшатнулась, она была готова ответить на оскорбление, взгляд ее стал злым.

– Ну-ка! – воскликнул Артур. – Какая горячая встреча! – И продолжил дальше, обращаясь уже к Давиду: – Ты нас жутко напугал!

Аделина принесла полотенце и подала его Кэти. Давид упал в кресло, лицо у него было уставшим, губы растрескались. Кэти вытерла ему волосы.

– Колесо проколол километрах в десяти отсюда, – стал рассказывать Давид. – Точнее, все четыре шины. Поперек дороги лежала цепь шипованная. Спрятана была под снегом.

Услышав слова мужа, Кэти резко замерла на месте, все еще держа полотенце в руках. Сначала Нечто, теперь шипы.

– Это Франц! – бросила Аделина. – Теперь можно не сомневаться!

Давид массировал одеревеневшие ноги.

– Доказательств у меня, к сожалению, нет, – сказал он, морщась, так сильно у него болели мышцы. – Я довольно долго шел по следу снегоступов, до самых торфяных болот… и там я чуть… чуть не потерялся.

– Это точно он! – настаивала Аделина.

– Нет-нет… Вовсе не обязательно, – продолжил Давид. – В лесу могут жить и другие охотники… Но… но это точно кто-то, кто хорошо знает местность, а… а если это Франц, зачем ему класть шипы так далеко от шале?

– Чтобы его не заподозрили! Почему вы не хотите посмотреть правде в глаза? Кто еще бродит в окрестностях? Кто проник в дом? Кто кроличьи туши принес? Кто ставни украл? Он хочет, чтобы мы боялись!

Аделина обеими руками сжала себе виски.

– Шипы! И как нам теперь уехать отсюда? – спросила Кэти. Она повернулась к Артуру. – У вас ведь есть запаски, правда же?

– Одна…

– Что?! Но вы же можете позвонить Кристиану?

Вместо ответа Артур отрицательно покачал головой.

– Не может быть!.. Не может быть!.. – растерянно произнесла Кэти. Мысли у нее путались.

Давид поднялся и обнял жену.

Чуть поодаль стояла Эмма. Глаза ее сверкали, и сердце по-прежнему яростно билось.

– Ситуация далеко не так драматична, – мягко сказал Артур. – У нас есть…

– Нет уж, извини, – прервала его Аделина. – Лес, зима, женщина в изорванной одежде, с раной на груди, чуть душу богу не отдала, и еще это самое Нечто, притаившееся там, за окном, отрезало последнюю нить, которая связывала нас с внешним миром. На помощь тоже не позвать, потому что нет сети. И полагаю, что, кроме Кристиана, который должен приехать за нами недели через три, никто не знает, где мы находимся? Или я ошибаюсь?

Она повернулась к Давиду.

– Нет, – подтвердил тот. – Родители Кэти знают только, что мы в Шварцвальде, но не знают, где именно.

– То же самое и в случае Эммы! Никто не в курсе, что вы поехали по этой дороге! Иными словами, вас могут искать где угодно между Францией и Германией. Верно?

Эмма кивнула.

– Так что ты совершенно прав, Артур. Ситуация и правда далеко не так драматична!

Он стрельнул в нее взглядом.

– Я, знаешь ли, просто констатирую факт! Так что давай, – не унималась Аделина, – уволь меня! Только такси сначала вызови!

Старик проигнорировал ее замечание:

– У нас есть еда, лекарства, оружие… В доме нам бояться нечего. Я думаю, кто бы это ни был, он пытается давить на нас…

– Отлично! – сердито выпалила Аделина. – То есть мы теперь на осадном положении!

– Слушай, да успокойся же ты! Неужели ты не понимаешь, что, если бы тот, кто поранил Эмму, и правда хотел ее убить, он непременно сделал бы это?

– К тому же… там, на дороге, были только ваши следы, – добавил Давид, поворачиваясь к Эмме. – По всей видимости, никакое «Нечто» за вами не гналось…

Щеки Кэти залила краска. Ей вдруг захотелось стукнуть обоих мужчин.

– Что это значит? Что вы планируете остаться тут надолго?

Артур положил указательный палец на колесо своего кресла:

– Лично у меня выбора особенно нет. Кристиан приедет за нами с Аделиной двадцать восьмого, не раньше… И, судя по ситуации, вас это тоже, скорее всего, касается. Если, конечно, у вас нет другого решения. Если есть, я весь внимание.

Кэти думала, что Аделина поддержит ее, но та лишь смотрела куда-то в пустоту.

– Плохой прогноз погоды делу тоже не помогает, – продолжил Давид, – впрочем, до дороги дойти можно. Если идти быстро, реально добраться часа за четыре. Там останется только дождаться проходящей машины и…

– Не хочу сыпать соль на рану, – прервала его Эмма, делая шаг вперед, – но снег такой сильный… Уверена, что по трассе В500 проходит не больше пары машин в день. Так что можем вернуться unverrichteterdinge…[23] Совсем ничего не дождавшись… То есть не четыре часа идти, а минимум восемь, если придется возвращаться…

– Вы бы лучше помолчали, – пробурчала Кэти, – с вашими unverrich-что-то-там.

– Вы что же думаете? Что мне приятно сидеть тут взаперти? После похорон я собиралась на две недели уехать в Польшу кататься на лыжах! У меня в машине остались документы, деньги, одежда – теперь все потеряно!

– Да кого это интересует, что вы собирались в Польшу?! Тоже мне проблема! Сейчас речь идет о нашей жизни, черт возьми!

Давид встал между женщинами, разведя их руками. Каждое произнесенное ими слово превращалось в ругань и нападки. Казалось, что страх стирал все то, что их разделяло, и будил первобытные инстинкты.

– Давайте успокоимся, хорошо? Артур прав. Пока мы здесь все вместе, нам ничего не угрожает. И повторяю, мы можем дойти до трассы B500…

Давид знал, что это преувеличение. Из-за обильно выпавшего снега «четыре часа» – цифра крайне приблизительная. И хотя он в конце концов смог выбраться из торфяных болот, найдя свою нить Ариадны, дорогу он тем не менее выдержал с трудом… Он поискал взглядом Клару, хотел обнять ее, подержать на руках. Наверное, спит… А ведь он чуть не…

Он встряхнул головой и продолжил:

– Но мы, естественно, должны разделиться на две группы, одна останется здесь… Впрочем, нам в любом случае нужно подождать, пока не распогодится. Я видел в поленнице снегоступы… Они могут нам понадобиться.

– Там еще есть бензопила, лучше бы ее убрать от греха подальше, пока нас на кусочки не распилили, – прервала его Кэти.

Проигнорировав слова жены, Давид сказал:

– Судя по тому, в каком состоянии сейчас мои ноги, нормально я смогу ходить не раньше чем через пару дней. Думаю, завтра, прямо с утра, хорошо бы проверить, что там за Франц такой… Если, конечно, я буду в состоянии.

– Плохая идея, – сказала Аделина. – А если это именно Франц за нами охотится, думаете, он предложит нам чаю с печеньками?

– Мы будем осторожны… – ответил Давид. – Ладно, вы извините, мне надо в душ…

Эмма встала у него на пути:

– Я хочу еще раз вам сказать, что вам не стоило идти туда из-за меня… Вы так храбры. Я…

Тут в их разговор вмешался Артур:

– Оставьте его в покое! Ему нужно отдохнуть! – Он проводил Давида до входа в ванную комнату. – Ты прекрасно все сказал, спасибо тебе. Им всем нужна была поддержка.

Давид бросил взгляд в коридор и, убедившись, что их никто не слышит, произнес:

– Все так напряжены, а нам тут еще не один день надо продержаться. Девушки готовы друг друга задушить. Кэти – очень нервный человек. Иногда она прямо-таки выходит из себя… Но и у Аделины с Эммой, мне кажется, характер не слаще.

– Спасибо, что ты не бросил меня на полпути… Роман… Мне нужен этот роман…

У Артура был вид побитой собаки.

– И все же я не понимаю, почему это так для вас важно. Что вам на самом деле от меня нужно?

– Просто оживи Палача… Материализуй… Подумай о деньгах… Двадцать восьмого все закончится…

– Да мне наплевать на деньги! – резко ответил Давид, а потом добавил чуть тише: – Но я останусь, хорошо. Хочу увидеть, чем все закончится…

Артур сразу же переменился в лице, словно поменял маску. Морщины на лбу разгладились. В темных глазах блеснула… нет, не благодарность… что-то иное… Как будто бесконечное облегчение или… тайная радость.

– И последнее, – пробормотал молодой человек, медленно закрывая за собой дверь в ванную. – Я остаюсь, но это не значит, что я вам доверяю. Совсем наоборот…

Артур успел схватить его за руку.

– Я бы на твоем месте отреагировал точно так же… – прошептал он. – Мы так с тобой похожи… Мы с тобой связаны…

Давид резко вырвал руку и захлопнул дверь.

Он дрожал от холода.

22

Кэти спала. Слишком много нервов. Спустя час после еды она прижалась к мужу, нежась в тепле, идущем от камина, и вскоре заснула, не в силах бороться со сном, которого требовал ее организм. Тогда Давид отнес ее в постель. Его жена… Его ребенок… Что он хотел доказать сегодня днем, решив углубиться в смертельный лабиринт? Сейчас он приходил в ужас от собственного эгоизма.

Он вернулся на кухню и залпом выпил чашку кофе. В центре комнаты, опершись о стол, неподвижно стояла Аделина, уставившись в пустоту.

– Вы еще не ложитесь? – спросил Давид, моя чашку.

– Что? – спросила она, тряхнув головой.

Волосы у нее спутались. Без макияжа лицо Аделины было молочного цвета, усеянное медными веснушками.

– Я спросил, не собираетесь ли вы идти спать, – повторил Давид, садясь рядом с ней.

– Пока какое-то Нечто бродит за окнами? Едва ли я смогу заснуть.

Эмма молча сидела у камина, на банкетке цвета охры. Она наблюдала за ними издали.

– Похоже, вы ее избегаете? – прошептал Давид, незаметно кивнув в сторону Эммы.

– Я… не знаю. Она сидит и молчит как рыба. Да я и сама не очень хочу с ней говорить. Лучше пусть посидит одна пока что… Видимо, она в шоке. Да и есть из-за чего… Пятнадцать километров пройти одной в лесу, когда смерть гонится за тобой по пятам…

Аделина поднялась и, скрестив руки, подошла к окну:

– Помните русских подводников, которые оказались в плену ледяного Баренцева моря? Думается, с нами происходит то же самое. Какая-то внешняя сила хочет нас всех рассорить, она где-то там, прямо за окном. Вы отдаете себе отчет, что если с нами… что если с нами что-то случится, то… то мы не сможем убежать, не сможем позвать на помощь?

– Перестаньте драматизировать! Пока мы здесь все вместе, нам ничего не угрожает! В крайнем случае Кристиан приедет за нами через три недели. Это не так уж и долго на самом деле; к тому же изначально мы именно так и договаривались. Да и платят вам, вероятно, так же хорошо, как и мне. У меня бывали ситуации и похуже.

Снежинки резко, словно яростные метеориты, врезались в окно. Мало-помалу шале погружалось в забытый людьми и природой ледяной мир.

– А у меня нет, – ответила Аделина. – То есть таких не было, я имею в виду. Мы не знаем, кто там бродит. А вдруг… вдруг этот кто-то решит нас прикончить? Какой-нибудь псих, убийца, как ваш этот сумасшедший? Этот… этот Палач… Он может всех нас убить, одеть в яркие одежды, протащить по всему лесу – никто и не заметит.

– Отличное воображение! Тут я писатель, а не вы.

Она чуть улыбнулась:

– Речь не о вымысле. Ужасные вещи могут происходить даже в центре города, а уж здесь и подавно… Я всегда ненавидела лес… Меня годами мучают кошмары.

Давид с интересом посмотрел на нее:

– Какие кошмары? У меня тоже есть кошмар, который мне постоянно снится еще с юности. Одна девчонка…

– Прошу вас, поговорим о чем-нибудь другом, а то я сейчас с ума сойду.

– Вы правы, – сказал Давид. – В любом случае мне надо идти работать.

– Ах да… Книга… Не понимаю, как вам еще удается писать…

Давид направился в сторону коридора. Он слегка прихрамывал.

– Останьтесь ненадолго, – попросила его Эмма дрожащим голосом.

– Мне еще нужно пять страниц написать, сложно будет, – прошептал он. – Я ужасно устал. Вы не хотите спать?

Она грызла ногти:

– В отличие от вашей жены, я не смогу уснуть. Особенно в комнате с… с Gerippe[24], которые видно из окна. Просто отвратительно…

– Это единственная свободная комната, извините…

– Я… я предпочитаю тут подождать, у огня. Не знаю, как вы можете оставаться таким… позитивным. Я… я…

– «В ужасе», вы хотите сказать…

Она вздрогнула:

– Прошу вас… Останьтесь… Давайте просто поговорим о чем-нибудь… Только не о том, что происходит снаружи… Мне нужно… Не знаю… Мне будет лучше, если мы поговорим…

– Просто я…

В свете огня из камина левая половина лица Эммы казалась красной, правая же оставалась в тени. Добро и Зло.

– Артур сказал мне, что вы… писатель?

Давид подошел к ней поближе. Эмма внимательно рассматривала его. Чуть отодвинулась в сторону, чтобы он сел. Но Давид остался стоять, оперевшись на спинку кресла.

– Писатель, писатель… Пишу роман, скажем так.

– Значит, так и правда бывает. Писатель… поселяется в жутком месте, чтобы найти вдохновение.

– Вдохновение… Должен признаться, что наша ситуация особенная… Но долго объяснять сегодня некогда. А теперь, если позволите…

Расстроенная, она кивнула. Теперь из кухни за ними наблюдала Аделина, она смотрела поверх барной стойки, на которой стояли фаянсовые кувшины.

– Я вас не сумела заинтересовать, – снова заговорила Эмма.

– Дело совсем не в этом, просто…

– У вас жизнь точно намного интереснее, чем у меня.

– Почему вы…

– Мое существование ужасно скучное. Я, наверное, произвожу впечатление синего чулка.

– Вы никогда не даете людям договорить?

– У меня такая профессия. Чем меньше вы даете клиенту возможности что-то сказать, тем больше прода…

– Мои клиенты говорят редко, – в свою очередь прервал ее Давид.

– Чем вы занимаетесь?

– Я танатопрактик…

– Кто?! – удивилась Эмма.

– Как бы вам объяснить… Я… я привожу в порядок людей, когда они уже умерли, чтобы их можно было показать близким до погребения.

– Нет! Поверить не могу! Никогда бы не подумала!

– Отчего же?

Она неуклюже пожала костлявыми плечами, отчего вдруг показалась Давиду сбрендившей марионеткой. На фоне худых плеч шея Эммы выглядела прямо-таки толстой, отчего фигурой женщина очень напоминала слепленного каким-нибудь ребенком из пластилина человечка, из тех, которым приделывают голову к телу, приплюснув ее кулаком.

– Я… не знаю. Вы такой молодой, симпатичный… что больше похожи на сумрачного романиста, чем на бальзамировщика… У вас, наверное, скопилась куча Anekdoten. Например, об оживающих мертвецах, пока вы их режете. Или… Ну не знаю. Расскажите!

– Простите, но…

– Хотя бы одну историю!

Давид вежливо улыбнулся. Ему совсем не нравилось то, что Эмма навязывает ему такую интимную манеру разговора.

– Нет-нет… В этом нет ничего смешного.

– Я не это имела в виду… Пожалуйста, побудьте со мной еще немного. Я вас и правда совершенно не интересую? Но ведь вы ради меня рисковали своей жизнью, хотя мы не были даже знакомы. А теперь у вас есть шанс узнать меня, а вы сбегаете! Почему?

– Но… я не рисковал своей жизнью ради вас!

– Рисковали! Вы попытались добраться до моей машины, чтобы…

– Да нет же! Я просто хотел понять, что произошло!

– Сигарета… Мне правда нужно покурить… Тут никто не курит?

Давид удалился в темноту, ничего ей не ответив.

– Если я испугаюсь, я знаю, где вас искать, – добавила она ему вслед чуть громче, чем было необходимо. – В Labor, кажется?

Аделина из кухни испепелила ее взглядом.

Давид, обернувшись, приложил указательный палец к губам.

– Тсс, вы всех перебудите. Да, я работаю в лаборатории. Но пожалуйста, постарайтесь не входить, когда я пишу… Даже Кэти так не делает.

Он услышал, как Эмма что-то пробормотала себе под нос, но не обратил на это внимания. Мыслями он уже был далеко. Очень далеко.

Черная машинка «Rheinmetall» в тусклом свете лампочки. Прямо перед ней – сиденье из потрепанной кожи. Вокруг светятся зеленым Hydrotaea pilipes и другие крылатые товарищи. Широкое окно, выходящее на южную сторону, на заднем плане – острые зубцы деревьев. Эта комната походила на зал для приведения в исполнение смертного приговора. В центре – электрический стул. Повсюду со стен смотрят наблюдатели. Гудит звонкая тишина. А сам он – приговоренный к смерти.

В общем, Давиду такая картина нравилась.

Давид закрыл дверь, устроился за столом, выпил залпом стакан виски, налил себе еще… В коридоре послышался скрип. Видимо, Эмма или Аделина решили наконец пойти лечь спать.

Он спокойно дождался, пока алкоголь начнет действовать. Поставил CD и включил звук на полную мощность. «Девушка и смерть». Начало квартета каждый раз пронзало все его существо.

Мурашки по коже… Напряженные руки… Пальцы ударяют по буквам…

Мужчина и пишущая машинка. Время для бессознательного. Мозг работает не менее чем на семьдесят процентов… Лисица, притаившаяся в глубине курятника.

Вперед… Рубленые фразы, истерзанные буквы. Стиль мясника, стих поэта. Когда он писал, то думал лишь о темной стороне жизни. Об ужасе, готовом прорваться сквозь яд его строчек.

Это лесное безмолвие… Эти события… Он дрожал от волнения…

И ураган.

На страницах его романа… Поток слов… Марион вырывается из когтей Палача. Из трубы шале идет дым. Она проникает в дом, прерывисто дышит… Зовет на помощь… Никого… Пустая кухня, пустая гостиная. В спальне на кровати разбросаны порножурналы, наручники, веревки в засохшей крови. Это его дом! Того, кто только что убил ее мужа выстрелом в голову! Что с ее ребенком? Что случилось с ее девочкой? Как она могла бросить их? «Трусиха! Чертова предательница!» – проклинает она себя. Она падает, поднимается. Бежать, бежать… Хлопает входная дверь… Она в ловушке. Тяжелые шаги. Пол тихо скрипит, как будто убийца замедлил шаг. Шум усиливается. Палач приближается. Она хочет умереть. Пусть он убьет ее! Ее пронзила боль. «Нет! Не кричать! Не кричать!» Она прячется под кровать. Мышцы ее горят.

И дверь медленно открылась, на пороге показался огромный сапог…

Давид вытащил лист из пишущей машинки и положил его поверх остальных.

Теперь, когда он вошел во вкус, роман разворачивался удивительно легко. Не сравнить с тем, как он полтора года вымучивал шестьсот тысяч знаков для своего романа «От мертвецов»! Он дни и ночи проводил в компании Джека Фроста, сидя перед бледным экраном компьютера. Того самого Фроста, в вязаном свитере, в ботинках Dr. Martens, с хабариком в уголке рта, этот персонаж чуть его не прикончил. У него лопались сосуды на глазах, жена устраивала истерики…

Да, Джек Фрост чуть не убил его.

Давид внимательно перечитал написанное, исправил семь-восемь опечаток. Его лицо осветила довольная улыбка. Текст был действительно хороший, прочувствованный, яркий. Его героиня, Марион, явно оказалась той еще штучкой. Бросила мужа и ребенка, чтобы спасти… Какая мать, какая жена так поступит? В любом случае на детали времени нет. Артур может пойти и пожаловаться в отдел гарантийного обслуживания, если будет недоволен.

Ему же Марион нравилась именно такой. Резкой, дикой.

Завтра он решит, оставит ли ее в живых. Скоро на сцене появится полицейский, упертый, матерый, странный, каким ему его описал в своем письме Дофр. Он уже выбрал полицейскому имя. Давид… Его второе «я»? Бальзамировщик.

На часах два пятьдесят две. Давид уже догорал, как остывшие угли, но еще не смог бы уснуть. Страницы романа пока не отпускали его. Марион не отпускала. Да, эта тощая брюнетка уже жила в нем…

Эмма…

Сойдет ли и Палач со страниц романа?

Франц…

Справа от него в темноте лежали документы. Он помедлил, потом вытащил один. Сеансы Тони Бурна. Количество ударов сердца, вытатуированное на черепах семи детей… Психологический портрет, сделанный Артуром…

Заскрипели дверные петли. Давид оглянулся. Дверь оказалась открытой. Он бросился в коридор. Никого, ни звука. Все спали.

Он вернулся обратно, окруженный запахами формалина и эфира. Увидел собственное отражение в окне. Хотел бы он закрыть ставни. Но ставней не было…

Давид открыл папку. Вытащил вложенные в нее листы светло-зеленого цвета. Пробежал их глазами. Ближе к концу записи на линованной бумаге становились все более разрозненными. На последнем листе Артур просто отмечал даты визита пациента и рисовал рядом стрелки. Вверх, вниз, вправо, влево. Они отражали состояние Бурна, упрощенную энцефалограмму его сознания. Множество стрелок вниз…

Опустил ли Артур руки, видя, что его сеансы не помогают? Судя по скупым записям, Бурн крутил все ту же шарманку. Больное сердце, цифры, которые ему везде видятся, желание оцифровать окружающий мир. Количество травы в саду, длину спагетти, объем выдыхаемого воздуха. Взвесить, измерить, пересчитать. Одно и то же, одно и то же, психолога это, вероятно, очень утомило.

Бурн говорил, но не слушал. Дофр слушал, но не говорил.

Бурн все делал по-своему.

Но почему в таком случае Дофр не отправил его к психиатру, ведь тот мог бы на более серьезном уровне заняться его лечением? Почему он продолжал принимать Бурна? Профессиональная добросовестность? Желание понять фобию сердечных сокращений?

Давид аккуратно сложил уже прочитанные листы слева от пишущей машинки и погрузился в чтение следующих. Желание знать. Идти до конца.

Начало 1979 года. Перерывы между визитами сокращаются. Один раз в месяц, затем раз в две недели, потом раз в неделю, а дата седьмого и последнего убийства тем временем приближается. Седьмое января 1979 года. Потом четырнадцатое, потом двадцать первое. В эти дни никаких записей. Просто стрелки. Февраль… Регулярные встречи два раза в неделю… Неужели подействовал психоанализ? Спустя почти два года игры в прятки?

Но тогда почему больше нет записей? Зачем нужны только одни непонятные стрелки?

В голове Давида, как и вокруг него, зажужжало.

Зеленый цвет насекомых. Запах аронника. Бензопила.

Тонкий слой снега, налипший на окно, изгнал ночь.

Давид вернулся к документам. Седьмое марта 1979 года. Остался один лист. Прошло три дня со времени последнего кровавого убийства. Конец. Нет записей, нет стрелок, нет заметок. Психоанализ закончен. Или прерван…

Давид порылся в бумагах. Нашел тетрадь, она лежала между этими данными и отчетом о вскрытии Тони Бурна. Старая ученическая тетрадь, страницы с загнутыми уголками пожелтели. Он не помнил, чтобы видел ее раньше.

Давид внимательно осмотрел ее, прежде чем открыть. Только потом взял в руки.

Подписана неровным почерком. Писал правша, впервые зажавший ручку между большим и указательным пальцем левой руки.

Личный дневник. Дневник Дофра.

Апрель 1979 года. Питье-Сальпетриер[25].

Прикованный к больничной койке Дофр.

Неровный почерк человека, потерявшего все. Исповедь приговоренного к жизни.

В лаборатории вдруг резко похолодало. Давид поднял воротник тонкого свитера и выключил проигрыватель.

Начал читать. Жалобы, боль, недомогание, желание умереть. Каракули, мрачные рисунки черного, синего, красного цветов, ручка в некоторых местах рвет бумагу. На одном листе выведено бесконечное количество раз слово «Смерть».

Дофр говорил не о самоубийстве, но о смерти. Чьей смерти? Своей? Смерти души? Разбитого тела?

Давид выпрямился, у него ныла шея. Страдания Дофра, которыми были наполнены страницы, раздирали его сердце.

В то время Дофру было лет тридцать пять – сорок. Талантливый, привлекательный психолог… в одночасье ставший инвалидом. Когда он пришел в себя, то оказался в помещении, полном датчиков. Каково это – вдруг обнаружить, что простыни скрывают неподвижные ноги?! Пытаться пошевелить ими, пошевелить правой рукой, которой больше нет, но она все еще чешется, зудит, горит?!. Увидеть свою собственную плоть, дотронуться до костей?!. Обрубки. Истерзанное тело. Живое. Ощутить себя черепахой, которую перевернули на спину, и она сучит лапами, пока не умрет?!. Каково это – знать, что ты больше никогда не почувствуешь, как твои ступни ласкает прибой, как пальцы ног погружаются в теплый песок? Жалкие останки. Желание сбежать и невозможность это сделать. Инвалидное кресло. Ad vitam aeternam[26].

Давид продолжил спуск в ад. Дофр рассказывает о фантомной боли в течение недель. О прострелах в несуществующей правой руке, таких сильных, что ему постоянно дают производные морфина… Потом о терапевте, который делает массаж пустоты… Бесполезный, но успокаивающий. Чтобы дать понять этому тупому мозгу, что конечность уже не существует…

И вдруг снова появляется Бурн. Гангрена, разъедающая страницы.

Сегодня ко мне опять зашел Бурн. Он остается все дольше и дольше, очень много говорит. Я его не слушаю, он мне не интересен. Но я позволяю ему говорить. Почему?

Он моя тень, тот, кто ходит вместо меня. Каждый день я, подобно собаке, которая с нетерпением ждет возвращения хозяина, жду его появления.

Он сел на подоконник и сказал, что убьет меня, если я не выкарабкаюсь.

В моей палате Бурн забывает о собственных проблемах. Он почти уже не считает. Только иногда чуть шевелит губами. Как ни удивительно это прозвучит, но он поправляется…

Визиты стали ежедневными. Давид не мог прийти в себя от изумления. Ни малейшего намека на Палача, убийства, фантазии. Образцовый тип, который помогает и ободряет. «Брат, отец, клоун, ребенок» – так называет его в своем дневнике Артур.

Сегодня он показал мне сценку Колюша[27], и я много смеялся. У меня даже челюсть заболела. Я не смеялся уже два месяца.

«Клоун»… Чем объяснить тот факт, что серийный убийца, который заставляет женщин калечить своих мужей, мучает их самих, а потом душит их дьявольским способом, приходит возиться с инвалидом?

Как это вообще возможно?

Давид глубоко вздохнул. Книги, статьи и репортажи о Палаче передавали лишь поверхностную сторону этого существа, его темную сторону. Теперь-то Давид понимал, почему полицейские предпочли скрыть эту часть истории Палача, сделали так, чтобы Артур хранил молчание о своем пациенте, а впоследствии сменил место жительства.

Потому что убийца, который помогает психиатру вернуться к жизни…

Невозможно. Удивительно.

Палач должен был остаться в глазах окружающих чудовищем. На кону стояли президентские выборы.

Тетрадь подходила к концу.

Сто пятнадцатый день после несчастного случая. Артур объясняет, как вышел из больницы, описывает первые дни пребывания дома, ему помогает некий Кристиан, тот самый Кристиан без пальца. Почерк спокойный, бойкий, Артур стал настоящим левшой. Чувствуется облегчение, нечто, похожее на возрождение. Свобода. Целые страницы изрисованы набросками инвалидного кресла в разных ракурсах, Артур дал ему имя – «Dolor»[28]. Из-за страданий. Его страданий. Быть может, именно по этой причине старик даже теперь продолжает требовать, чтобы никто не смел дотрагиваться до его кресла. Чтобы никто не касался его страданий.

Последний лист тетради: 2 июля 1979 года. Последняя исповедь.

Я покончил с прошлым. Все, что было раньше, нужно забыть. Дом, психологию, пациентов, больницу. К Бурну это тоже относится. Мне это далось нелегко, но я попросил его больше не приходить ко мне. Я увидел, как он съеживается на глазах. Кажется, я еще никогда и никого не обижал так сильно.

Завтра я сожгу все личные дела пациентов.

Я должен оставить в прошлом все, что не успел завершить. И восстать из пепла…

Днем позже Бурн повесился. За день до запланированного двойного убийства. Того, что должно было завершить серию.

Короткий треск вольфрамовой нити. Затем полная темнота, и снова свет.

Где же ответ на вопросы? Где разгадка?

Нет! Это не могло просто так закончиться!

Все эти жертвы…

«Вот что самое важное в жизни, – повторяла его коллега Жизель. – То, как мы умрем. Место, мгновение, обстановка. Роль, сыгранная в последние секунды… Если у нас и останется какое-нибудь воспоминание, то только это…»

Дюмортье, Лефевры, Потье, Прюво, Кликнуа, Оберы, Бемы… Каким было их последнее воспоминание?

Давид еще раз очень медленно произнес каждую фамилию. Дюмортье… Лефевры… Потье… Прюво… Кликнуа… Оберы… Бемы…

Перед глазами у него лежали отчеты о вскрытии, однако он их даже не открывал, оставляя самое ужасное на потом. Он снова пролистал личное дело. Несколько газетных статей. Светло-зеленые листы. Фотография Палача – живого. С улыбкой, с белым чубом, ниспадающим на левую сторону очень высокого лба, который пересекал длинный шрам. Сильная косоглазость. Стереотип психопата. Портрет самого Зла… Затем шли экспертные заключения криминалистов, касающиеся обнаружения тела повесившегося Палача, и перечисление более десятков улик, обнаруженных у него дома. В самом конце были представлены свидетельские показания, на сто процентов доказывающие вину Бурна.

Больше ничего.

Обескураженный, Давид закрыл папку. Выходит, что за все эти годы он ни на шаг не приблизился к разгадке личности Палача. Что многочисленные теории и гипотезы по поводу Палача, описывающие его как какого-то мясника, человека холеричного, асоциального, шизофреника, – ерунда! Вранье! Мозг Палача был намного более сложным. Более неоднозначным.

Дорого бы Давид заплатил, чтобы узнать, о чем говорили друг с другом эти два несчастных существа на протяжении целых дней, проведенных вместе в больничной палате.

Мог ли Бурн покончить с собой лишь потому, что Артур отказался проводить с ним в дальнейшем сеансы психоанализа? Так ли просто объяснялась его смерть?

Нет, конечно же нет… На разрозненных листках и в тетради Артур записывал только то, что устраивало его как врача, это было ясно.

И снова у Давида возникал все тот же вопрос: как психолог не смог различить в этих глазах природу извращенца и психопата?

Влияние…

«Это лишь вопрос точки зрения и влияния», – говорил Артур в первый раз в лаборатории. Что он хотел этим сказать?

Давид дернул за цепочку, силы почти покинули его. Комната погрузилась в полную темноту. Пять двадцать три утра…

Прежде чем войти в свою спальню, он прошел мимо комнаты Эммы, дверь в которую была широко распахнута. Помещение заливал лунный свет, несмотря на то что на окне висела простыня. На белом экране из ткани двигались тени, похожие на огромную паутину и паука, заворачивающего в кокон какое-то насекомое.

Давид опустил взгляд. На кровати лежало обнаженное тело. Выгнутая дугой спина, плоские ягодицы, слишком худые, некрасивые. Тощая брюнетка. Его Марион…

Он хотел было закрыть дверь, но услышал, как женщина что-то шепчет. Кажется, цифры. «Neun»… «acht»…

– Марион… Эмма?

Ноль реакции. Только слова, которые она продолжала повторять, как будто дыхание, вышедшее из сновидения. Давид как можно осторожнее приблизился.

– Neun… acht… sieben… acht… vier…

Он сразу понял. 98784. Число! Число, вытатуированное на черепе третьего ребенка!

Если бы у него были проблемы с сердцем, он бы умер на месте.

Он, не церемонясь, начал трясти тощее тело:

– Эмма! Эмма… Эмма!

Она резко проснулась. Быстро накинула на худое тело с четырьмя красными царапинами простыню. Нечто…

– Was? Was? Давид?!

– Номер! Номер, который вы только что прошептали! «Neun, acht, sieben, acht, vier». Что… что он значит?

Эмма потерла глаза, словно желая убедиться, не спит ли она.

– Ich… Я не понимаю… Вы меня stören[29] ради этого или чтобы… – Она указала на дверь. – Почему вы открыли? Вам здесь было что-то нужно?

– Ничего подобного! Ваша комната уже стояла нараспашку, когда я проходил мимо.

Эмма подтянула колени к груди:

– Я ошибаюсь или… вы… рассматривали меня?

– Отвечайте! Что значит этот номер?

– Вы… Я знаю, что вы меня изучали… Вы вошли в мою комнату, пока я спала…

Давид смутился:

– Эмма… Расскажите сначала об этих цифрах… Цифры. Neun, acht, sieben, acht, vier…

Она чуть приподнялась, на секунду обнажив торс. Ее тяжелые груди отливали мертвенно-белым цветом.

– Число, которое immer wieder kehren[30] в голове после аварии. За секунду до того, как машина въехала в дерево, я увидела эти цифры на Kilometerzähler[31]. 98784. Это пробег моего автомобиля. Почему я его запомнила, не знаю. Но я постоянно об этом думаю. – Она взяла Давида за руку. – Вы пришли ко мне… под предлогом этого числа? Какой же вы… дурачок, Давид…

Давид почти перестал соображать, что происходит.

– Никакой не… предлог. А… – Он отнял руку и поднес ко лбу. – Вы в этой истории играете определенную роль, Эмма… Ваша… ваша авария случилась не просто так… Нас… нас, по всей видимости, втянули во что-то, мы часть какого-то плана.

– Плана?

Отметина с датой на дубе. Фотография энтомолога. Спидометр. Три числа из семи, обнаруженные в порядке следования убийств… То, о чем невозможно подумать, претворяется в жизнь.

– Плана судьбы… или смерти… Цепочка событий, которые… восстанавливают путь человека, умершего двадцать семь лет назад, и пытаются куда-то нас привести.

– Какого человека?

Давид больше себя не контролировал.

– Демона… Самого ужасного… И он пытается вернуться.

Эмма снова поймала его за руку:

– Вы уверены, что не… что не пытаетесь задурить мне голову своими странными историями? Эта дверь была закрыта, я в этом уверена. А теперь вы сидите у меня на кровати…

Она опустила глаза, потом снова пристально посмотрела на него:

– Давид, вы что-то хотите мне сказать?

– Послушайте, Эмма. Думаю, будет лучше…

За его спиной послышался скрип половиц.

Давид сидит на постели. Она, совершенно голая, улыбается ему.

Затмение.

Удар кулака обрушился на Эмму с яростью урагана, превратив ее верхнюю губу в кашу.

23

Следы появились ночью. Щурясь из-за слепящего белого света, Кэти различила по крайней мере четыре следа.

Постояв на пороге шале, закутанная в шаль крупной вязки – один из жутких подарков матери, – она осмотрелась и решилась дойти до места, где обитал дрозд.

Деревянный домик был сброшен на снег и поломан. Вокруг валялись черные перья. Нигде ни тушки птицы, ни крови, только рядом с маленьким полукруглым отверстием-входом в домик лежал клюв ярко-оранжевого цвета.

Кэти бросилась на крыльцо, снег хрустел у нее под сапогами. Она заметила, что следы, огибавшие шале, аккуратно обходили волчьи капканы и направлялись к серым разлагающимся тушам.

Значит, Артур не обманул. Сказки о рыси, которую привлекает запах мертвечины, стали реальностью.

Теперь эти голодные звери, раздразненные запахом падали, до которой не могли добраться, бродили в окрестностях шале. Быть может, они даже следили за ней прямо сейчас, готовые броситься и разорвать ее на части.

Кэти спряталась в доме, просунув голову в дверную щелку. И увидела человеческие следы около окон. Судя по всему, кто-то топтался на месте какое-то время.

Ночью за ними следили. Не иначе как Франц, этот маньяк.

Опасностей становилось все больше – и в доме, и вне его.

«Пора отсюда сваливать», – подумала она. Родители, наверное, с ума сходят, не имея от нее новостей. Кэти обещала им позвонить. Мать уже, скорее всего, обратилась в полицию.

Мысль о том, что их ищут, ненадолго вернула Кэти надежду, которую тут же снова сменил ужас. Ведь никто точно не знал, где они находятся. Шварцвальд… одни бесконечные деревья. Их никогда не найдут.

Она посмотрела на теряющуюся в лесу дорогу. По крайней мере четыре часа пешком, сказал тогда Давид, идти надо по снегу и холоду, и желательно в снегоступах. Туда-обратно – минимум восемь часов. Если выйти рано утром с едой и запасной одеждой, то это возможно. Горнолыжный курорт с подъемниками и трассами для спуска, расчищенными дорожками для беговых лыж и людьми, лица и плечи которых облезают от солнца, должны быть не так уж и далеко. Она сможет дойти. Да, сможет. Так нужно. Это вопрос жизни и смерти.

Письма от Мисс Хайд, аборт… Все это казалось ей таким далеким, таким не важным по сравнению со страхом, который она испытывала теперь.

Вдруг ей защекотало ноздри. Она различила специфический аромат своих собственных духов «Лулу».

Она повернулась и вздрогнула от неожиданности. У нее за спиной стояла Эмма, одна рука висит вдоль тела, в другой – круассан, верхняя фиолетового цвета губа вздута, кажется, вот-вот лопнет.

– Вы еще пожалеете, что ударили меня.

Эмма дохнула Кэти прямо в лицо.

– Угрожаете? – спросила Кэти мрачно. – Для начала, чтобы я больше не видела вас в моей одежде. И не пользуйтесь моими духами. Совсем уже?!

Но, не дослушав ее, Эмма развернулась и ушла, жуя круассан.

«Как она меня достала!» – думала Кэти, готовя завтрак. Она вспомнила, как Эмма храпела, словно пьяный солдат. Страховками торгует? Может, и так. Даже скорее всего. Во всяком случае, наглости ей не занимать.

День явно начался плохо. Но это уже становилось привычным.

Скоро в гостиную вошла Аделина, прижимая к груди Гринча. Глаза у нее покраснели и опухли, волосы были непричесаны, как будто накануне она что-то бурно отмечала. Кэти подошла к ней, не веря собственным глазам.

– Я сплю, что ли… Что у тебя на руках Гринч делает?

Поросенок резво вырывался.

– Ну же, ну… Аделина, он тебя не обидит, малыш. Успокойся.

Аделина крепко держала его, стараясь заглянуть Гринчу в гла́зки:

– Все хорошо, малыш?

Потом наконец опустила его на пол. Он сразу же спрятался за кресло.

Кэти с трудом узнавала в Аделине ту шикарную и разодетую девицу, с которой познакомилась в первый день приезда.

– Кофе… Мне нужен кофе, – сказала ей Аделина, отправляясь на кухню.

– Блин! Объясни, что тут…

Кэти прервал резкий, закладывающий уши звук передвигаемой мебели.

– Черт! Что эта идиотка там делает!

Через секунду из спальни послышался плач Клары.

Кэти в ярости бросилась к двери комнаты Эммы. Повернула ручку. Заперто.

– Хватит перестановкой заниматься! Вы всех перебудите! Вы специально, что ли?

Ответа не последовало. Как будто там возился грузчик.

– Откройте! Вы тут не одна!

Она немного подождала и побежала к своей малышке. Войдя в комнату, она царственно проигнорировала Давида, который лежал на полу, завернувшись в несколько одеял, и потирал затылок.

– Что это еще за цирк?

– Иди спроси у своей подружки!

– Хватит… Прошу тебя… – вздохнул он.

– Нет, не хватит! – ответила Кэти, укладывая Клару на постель.

Она надела ей шерстяные носочки и тапочки.

– Этой тетке на всех наплевать! Если она отсюда не свалит, то уйду я!

– И куда ты пойдешь? Слушай, подумай головой!

Кэти взяла Клару на руки и исчезла, хлопнув дверью.

В глубине коридора послышался звук колокольчика. Артур…

Аделина ждала Кэти в гостиной.

– Слушай, – тихо сказала она. – Я… я не знаю, как тебе объяснить, но…

– Гринч! Гринч! – Клара увидела своего друга.

– Что такое? – спросила Кэти.

Аделина нахмурилась:

– Артур попросил меня…

Ей не удавалось договорить. Она бросила взгляд на Клару и прошептала:

– …убить Гринча.

– Что?

– Он потребовал, чтобы я… повесила его, туда, к остальным. Кажется, энтомологи хотят начать новые опыты, а Гринч – что-то вроде подопытного кролика. Он только поэтому здесь… Пятого… Это надо сделать пятого февраля! Пятое сегодня!

– Бред какой-то!

– Он настаивает. Не знаю почему, но Артур очень серьезно относится к своему обещанию, для него это дело принципа. Он мне за это денег предложил… – Она погрустнела. – Как будто я за деньги могу что угодно сделать…

Снова зазвонил колокольчик. Аделина подпрыгнула.

– Я отказалась. От всех денег. Больше четырех тысяч евро… Хватит, больше он меня не купит.

Она сжала кулаки и прижала руки к груди.

– Я думаю, это вывело его из себя. То есть… Он мне ничего не сказал… почти ничего… Но я его боюсь, – опять зашептала она. – Он постоянно пытается заговорить со мной о моем прошлом, он… копается в нем. И… и постоянно смотрит в окно, как будто… И вот утром тоже! Как будто кого-то ждет!

– Он просто псих… Кстати, не знаю, заметила ты или нет, но рядом с окнами шале чьи-то следы. Это не Давид, потому что ночью шел снег… Я… Может быть, это Франц… Думаешь, что…

– А Кристиан? Мы о нем вообще не говорили! В лаборатории есть фото энтомолога. Бородатого типа в очках без пальца. Я уверена, что это он…

– Но какая связь?

– Не знаю… Но я тебе гарантирую, это точно он…

Кэти смотрела, как Клара играет с поросенком. Где-то трезвонил в колокольчик Артур.

– Не могу поверить, что Гринча… Зачем его убивать?! Для чего? Пойду поговорю с этим старым придурком! – сказала она.

– Пожалуйста, не надо! – ответила Аделина. – Он просил, чтобы я никому не говорила. Он с ума сойдет…

Кэти подошла к Кларе и забрала крошечного поросенка.

– В любом случае тебя никто не тронет, малыш! Я так и думала, что с этим типом не все чисто…

У нее промелькнула ужасная мысль.

– Он может и Давида подговорить!

– Нет, не волнуйся… Давид отказался…

– Откуда ты…

– Мне надо идти, прости…

Аделина приложила палец к губам. Выражение ее лица резко переменилось. Животное, которое ведут на заклание…

Когда Кэти осталась одна, она снова посмотрела в окно гостиной и вздрогнула.

Рыси… Франц… Кристиан… Нечто… Тиски сжимались… Опасно сжимались…

24

Кэти наблюдала за Кларой, сидевшей рядом с Гринчем в углу гостиной, и чувствовала все нарастающую внутри ярость. Она даже представить себе не могла, как поведет себя Клара, если поросенок исчезнет.

Когда она услышала, что Дофр въехал на кухню, то постаралась посильнее закусить губу, чтобы не выйти из себя. За ним стояла Аделина и взглядом молила Кэти молчать.

Ни Давид, ни Аделина не решатся убить Гринча. Что же касается самого старого инвалида, он просто не сможет сделать это без чьей-либо помощи.

Оставалась Эмма Шильд. Убить поросенка за четыре тысячи евро? Эта дура способна согласиться. Но уж ей-то Кэти сможет помешать, да хоть в комнате запрет.

«Вы еще пожалеете об этом», – все вертелись у Кэти слова Эммы, брошенные той с совершенно отстраненным видом. Именно это и пугало Кэти больше всего. Бесстрастные, пустые, почти прозрачные глаза, способные в секунду испепелить человека.

– У вас тяжелая рука, – сказал ей Артур, пока Аделина устраивала его за столом. – Эмма только что приходила жаловаться на ваше поведение.

– На мое поведение? На мое поведение? Это я сплю голой, предварительно открыв дверь нараспашку? Я переставляю мебель в девять утра? Мое поведение… Отличная шутка!

Артур чуть ослабил узел галстука и аккуратно заправил в ворот своей белой рубашки салфетку:

– Я искренне надеюсь, что ваше небольшое недопонимание пройдет. Мне было бы неприятно осознавать, что вам здесь некомфортно… Я бы не хотел, чтобы приятная атмосфера нашей компании испортилась. Чтобы эти стычки мешали Давиду работать над книгой.

Он проглотил кусочек круассана, затем манерно вытер губы и добавил:

– Вам надо быть помягче с этой женщиной. Вы достаточно умны, чтобы понимать, какую травму она получила…

Кэти кипела. Если она так и будет стоять напротив него, то свернет ему шею. Она не раздумывая бросилась к кофейнику, налила себе полную чашку кофе и выпила залпом. Вот во что она превратилась – пьет напиток, который ненавидит больше всего на свете.

– И каковы планы на сегодня? – спросила она, морщась. – Передвигаем во всех комнатах мебель?

– Не иронизируйте, – ответил Артур, поглаживая пальцами фаянсовую чашку. – Эмма просто переместила кровать и комод. Некоторые люди не могут спать головой на север. Все дело в магнитной чувствительности.

Он спокойно продолжал завтракать, как будто не видел в сложившемся положении ничего необычного. Кэти резко поставила чашку на стол, пронзив Дофра взглядом. Она уже собиралась уйти из комнаты, когда появился Давид, на нем была застегнутая куртка, шапка и сапоги, в руках он держал шарф. Первым делом – к кофейнику.

– Если ты снова решил поиграть в Рэмбо, об этом не может быть и речи! – сразу напала на него Кэти. – Тебе мало вчерашнего?

Давид молча посмотрел на нее. Под глазами у него темнели ужасные круги. Он повернулся к Дофру:

– Лачуга Франца ведь находится за поленницей?

– Именно. До нее где-то с километр, если верить энтомологам. Нужно подняться вверх по ручью.

– Так… Пойду посмотрю. Я буду осторожен, не волнуйтесь.

Он направился в кухонный чулан и взял бутылку виски.

– Наша очередь вручить ему подарок.

– Прекрасная мысль! – воскликнул Артур.

Кэти взорвалась:

– Ты никуда не пойдешь!

– Успокойся! Не видишь, мы тут все с ума сойдем, если так будет продолжаться и дальше? Гнойник надо вскрыть! Я уверен, что Франц тут ни при чем и он точно сможет объяснить, что происходит!

Кэти схватила мужа за плечо:

– Но почему тебе хочется пойти к нему? Может быть, нам стоит подготовиться к вылазке на трассу? Давай закроемся сегодня в шале, а завтра рано утром отправимся туда! Должна же пройти хоть одна машина по этой чертовой дороге!

– Ночью шел сильный снег! Больше тридцати сантиметров выпало! Не думаю, что здесь каждый день расчищают и посыпают песком лесные дороги!

Он обратился к Артуру:

– Хочу взять с собой Эмму, раз она по-немецки говорит.

– Пойдешь, и я тебя бросаю! – заорала Кэти.

– Эмма еще очень утомлена, – ответил Дофр слащавым голосом, который Кэти уже на дух не переносила. – Тебе составит компанию Аделина, она тоже разбирается в немецком.

– Может, она сама решит? – вышла из себя Кэти. Затем повернулась к Давиду и спросила: – Ты действительно хочешь пойти к Францу? Тогда я пойду с тобой! – Она бросилась к вешалке, не переставая орать: – Да, чуть не забыла! Снаружи рыси! Три чудные рыси, которые пришли позабавиться с нашим дроздом, так что от него только клюв остался! И потом, кто-то следил за нами всю ночь! Какой-то псих с самого нашего приезда пытается нас напугать! Но полагаю, вам всем на это наплевать?!

– Рыси, в общем, не проблема, – попытался урезонить разъяренную женщину Артур. – Они охотятся по…

– По ночам, знаю! Но чувствую, для нас они готовы сделать небольшое исключение!

Кэти, не останавливаясь, все бросала и бросала горькие слова. Давид, и сам готовый взорваться, уже даже не старался извинить ее. Кэти стала такой. Дежурной стервой.

– Я согласна пойти с вами, – произнесла Аделина, обращаясь к Давиду и Кэти. – Сейчас, только оденусь. Но предупреждаю, по-немецки я говорю ужасно. Скажем так, жестами объясниться сможем…

– Отлично! Идите втроем, так даже лучше, – подтвердил Артур.

– Конечно, втроем намного лучше! – подхватила Кэти. Но стоило ей увидеть входившую в гостиную Эмму, как она тут же вдруг поняла, какую совершает ошибку. Она медленно сняла только что надетую куртку и проговорила: – А нет! Идите-ка вдвоем!

– Можно узнать, почему вы передумали? – спросил у нее старик.

– Клара же не сама будет за собой смотреть! – резко ответила ему Кэти.

Дофр чуть прищурился, его губы растянулись в отвратительной усмешке. Давид грустно вздохнул, испытывая неловкость за поведение жены.

– Я могу присмотреть за ней, – мягко предложила Эмма. – По крайней мере, буду чем-то полезна. Я всегда любила Kinder[32].

– А вы убирайтесь к себе в комнату мебель переставлять и оставьте нас в покое! – выпалила Кэти. – Kinder она любит, как же! Я в жизни не оставлю с вами дочь! Никогда в жизни, ясно?

– Dreckskerl![33]

Артур отвернулся, чтобы никто не увидел улыбку на его лице.

Кэти обратилась к Аделине:

– Что она сказала?

Рыжеволосая женщина только пожала плечами.

– Хватит, черт возьми! – Давид стукнул кулаком по столу. – Как подростки в летнем лагере! Кэти, всё!.. Идем, Аделина!

Он пересек гостиную, подошел к камину, осторожно снял ружье и убедился, что оно заряжено.

– Пользоваться им не будем, – объяснил он, предвосхищая вопросы остальных обитателей шале. – Я спрячу его за каким-нибудь деревом рядом с лачугой Франца. На всякий случай…

– На какой такой всякий случай? – вышла из себя Аделина. – Не будете пользоваться?! Так оставьте ружье тут! Если возьмете его, я никуда не пойду!

– Да что с вами такое?! – сухо ответил Давид, не в состоянии больше сдерживаться. Переводя взгляд с Эммы на Дофра, с Дофра – на Аделину, с Аделины – на Кэти, он долго сомневался, не лучше ли отказаться от идеи с ружьем. Он уже собрался было повесить «Weatherby Mark» обратно, как вдруг резко остановился.

Интуиция.

Он поднес ружье к глазам и тщательно осмотрел его. Дуло, спусковую скобу, цевье, прицел и…

Сердце у него забилось.

Справа на прикладе он обнаружил крохотную оловянную пластинку с гравировкой.

Серийный номер.

Такой же, как пять цифр, навечно отложившихся у него в подкорке. 9–8-1–0-1.

Номер, вытатуированный черной тушью на черепе четвертого ребенка.

Мертвенно-бледный, Давид пристально посмотрел на Артура, но не увидел никакой реакции на его морщинистом лице.

Тогда, крепко сжав ружье в одной руке и бутылку виски – в другой, он направился к выходу.

– Идем, нужно вскрыть гнойник… – повторил он.

25

– На самом деле я рада, что не попала на похороны. Я ненавидела бабулю… Она всегда говорила, что мать меня… нагуляла. Что… забеременела от другого мужчины, не от отца. Злая была женщина. Умерла в одиночестве, как Ratte[34] какая-нибудь. Если я когда-нибудь еще раз приеду в Пфорцхайм, то только для того, чтобы плюнуть ей на могилу.

Эмма разговаривала сама с собой, сидя в пиджаке у камина. Иногда она подносила пальцы ко рту, как будто затягивалась несуществующей сигаретой.

Она сидела спиной к Кэти, которая ее не слушала. Так, уловила из ее реплики пару-тройку слов. Бабуля… забеременела… злая женщина…

Молодая мать рассеянно теребила в руках соску, погрызенную Гринчем. Пластмассовая вещица мелькала между нервными пальцами Кэти, но женщина словно не замечала этого. Представив Гринча в маленьком загоне, который она соорудит для него дома, рядом с террасой, как только наступят теплые деньки, она с силой сжала соску в кулаке. Кэти была уверена, что поросенок сразу понравится Симеону и Тупи.

Да, Гринч уедет с ними. А эта сволочь Дофр пусть отправляется ко всем чертям.

«Теперь я с тобой поиграю, старый дурак», – подумала она, стиснув зубы.

Прошло немало времени, прежде чем эти желчные мысли отпустили ее и Кэти обнаружила, что в комнате нет Эммы с Кларой.

Паника.

Первое, что пришло Кэти в голову, – образ дочери, повешенной рядом со свиными тушами, с распоротым животом и кишками наружу. Она бросилась в коридор, оглушительно выкрикивая имя своего ребенка.

Дверь в комнату Эммы была открыта… Клара спокойно сидела на кровати, наблюдая за тем, как молодая немка старалась получше приладить простынь, служившую ей занавеской и скрывавшую ужасное зрелище за окном. На полу валялся скальпель из лаборатории, с помощью которого она только что отрезала лишнюю ткань.

«Я уже совсем с катушек слетела!» – подумала Кэти.

– Крошка моя! Иди быстро ко мне!

Комната полностью преобразилась. Теперь кровать стояла напротив своего прежнего места, а комод был пододвинут к двери.

– Можете оставить девочку здесь, она мне не мешает, – сказала Эмма, поднимая острый инструмент и собираясь положить его на подоконник. – Клара такая чудесная!

– Я предпочитаю, когда она со мной. Дети иногда могут что-нибудь неожиданно выкинуть.

– Как и некоторые взрослые… Раз уж вы здесь, поможете мне? Подержите простыню, пока я ее режу.

Губа Эммы была по-прежнему опухшей, из-за чего некоторые звуки у нее выходили тяжеловесными и вязкими.

– Вы так мило об этом попросили, – сухо ответила Кэти.

Она взяла за углы протянутую ей простыню.

– Да, чуть правее, прекрасно… Знаете… насчет Давида…

– Я не хочу об этом говорить.

– Он сам открыл дверь и вошел ко мне в комнату. Не знаю, что он вам там нарассказывал, но, когда я проснулась, он меня Streicheln…[35] э-э-э… гладил. Я думаю… думаю, он не ожидал, что… что я проснусь…

Кэти покраснела:

– Вы несете совершеннейший абсурд! Давид никогда бы не сделал ничего подобного! Что это еще за игры?

– Какие игры?! Я вам правду говорю. Не я же к нему в спальню ночью пришла…

Эмма выпрямилась и отошла к двери:

– У вас есть пара минут? Схожу в laboratorium заиголками.

– Только побыстрее!

– Знаете, мы с вами свернули куда-то не туда. Я готова простить вам то, что вы сделали с моей Lippe[36]. Потому что понимаю ваши… чувства. Нормальная реакция женщины, которая любит своего мужа.

Кэти не успела ответить.

Дверь захлопнулась. В замке повернулся ключ.

Женщина кинулась к двери, вытянув руки перед собой, и заорала:

– Не-е-ет!

Потом заколотила кулаками в запертую дверь.

Испуганная Клара инстинктивно стала звать Гринча. Без передышки.

– Гринч! Гринч! Гринч! Гринч!

В коридоре раздались шаги, шепот, потом звук инвалидного кресла Артура, выезжавшего из своего логова.

Там, с другой стороны, в десяти сантиметрах от Кэти с Кларой.

Он остановился.

– Артур! Прошу вас! Нет! Пожалуйста! – Сердце у Кэти ужасно колотилось.

Ответа не последовало, из-за двери слышалось лишь дыхание старика.

– Артур! Откройте! Откройте эту дверь!

Потом снова зашуршали колеса инвалидного кресла. Звуки удалялись в сторону гостиной.

Кэти как сумасшедшая замолотила в дверь, потом обернулась, закусив прядь волос. Открыла шкаф. Пустой! Нечем бросить!

Она разбежалась, выставив ногу вперед. Дверь не поддалась.

Тогда Кэти сорвала с окна простыню. Увидела отвратительные туши. Забарабанила по стеклу. Не разбить. Плексиглас. Привинчено намертво.

Ее спрятали в шале… Шале спрятано в лесу… Лес спрятан в снегу… Ловушка-матрешка…

Выхода нет.

Испуганная Клара всхлипывала на полу. На ее круглом личике читалось: «Мама, что происходит?»

Кэти крепко обняла дочку. Потом села в угол, положила малышку к себе на колени и начала гладить девочку по голове.

Гринч умрет… И они ничего не смогут поделать…

26

– Ничего… не скажешь… места… все-таки… великолепные, – выдохнула Аделина, задержавшись взглядом на вытянувшейся вдали горной гряде.

– Жаль, что мы тут гуляем с оружием, которым можно свалить носорога, в одной руке и с бутылкой виски – в другой, – ответил Давид. – И жаль, что следы замело! Как у вас с дыханием?

– Держусь…

Но она не держалась. Аделине приходилось останавливаться почти через каждые пятьдесят метров. Снег доходил им практически до колен, каждый шаг давался с трудом, к тому же они постоянно должны были быть начеку, чтобы не попасть ногой в одну из многочисленных ям. Очень быстро стало ясно, что для Аделины добраться до трассы В500 было бы так же тяжело, как и пересечь Тихий океан вплавь.

Не говоря больше ни слова, Давид пошел вперед. Мороз пощипывал лицо, в горле пересохло. Всю дорогу он не переставая думал о цифрах… В поисках ответа он снова и снова прокручивал их в голове, и так до бесконечности, но все тщетно.

Цифры возникали в хронологическом порядке, каждое число обнаруживал новый человек.

Сначала Кэти нашла цифры на дубе, цифры первого убийства. Затем Аделина увидела цифры на оборотной стороне фотографии энтомолога. Потом появилась полумертвая Эмма со своими цифрами на спидометре, и это, безусловно, было самым странным. А сегодня на ружье цифры нашел он, Давид. Четвертая серия цифр, четвертое убийство.

Как это понимать?

Артур хотел возродить Палача на страницах романа. И вот Палач возвращался, мимолетом, оставляя то знак, то след… Цифры, разбросанные по шале. Эмма, рахитичная брюнетка, сошедшая с чистого листа будущего романа, когда убегала от чудовища. Отпечатки на снегу, шипы, выпотрошенные кролики. И это ужасное чувство растерянности, которое все больше настраивало обитателей шале друг против друга, давило морально, причем именно так, как любил измываться над своими жертвами Тони Бурн.

Это могло показаться глупым, абсурдным и алогичным, но тень Зла определенно витала где-то рядом, среди огромных стволов деревьев. И отрицать это было невозможно.

Среди ветвей мелькнуло яркое солнце, Давид прищурился.

Книга… Казалось, все крутится вокруг романа, который он пишет… Слова буквально сами текли на страницы: когда он садился за пишущую машинку, ему даже не надо было думать. Он приходил в удивительное состояние, так на него действовала обстановка в лаборатории.

Аронник, зелень разложения, бензопила… Влияние…

Почему Артуру так нужна эта книга, как будто от этого зависит его жизнь? И почему ее надо закончить именно до двадцать восьмого февраля?

Давид посмотрел далеко вперед, туда, где в солнечных лучах блестел бурный ручей. Никакой лачуги на горизонте. За ним мерно и старательно брела Аделина. Она тяжело дышала, но вентолином еще не пользовалась.

Давид перехватил ружье, которое начало выскальзывать у него из рук. Перед глазами стоял навязчивый образ голого черепа.

Кем был Артур Дофр?

Давид вспомнил, что, когда они впервые встретились, тот был в меховом жакете, вспомнил, как седан Дофра показался из тумана. После их разговора в машине все вдруг закрутилось, судьба изменила свой ход. Давид почти бросил работу, раздал котов, оставил без присмотра дом… И никто из их с Кэти родных и знакомых не знал точно, где они находятся. Они собрались и уехали за несколько дней…

– Как вы познакомились с Артуром? – спросил он Аделину, замедляя шаг. – Если, конечно, это не секрет.

Его спутница согнулась, пытаясь отдышаться. Ей стало по-настоящему тяжело двигаться по снегу дальше.

Они остановились.

– Я… просто возвращалась… домой. И… большая машина стояла… на улочке… напротив моей квартиры. Туман был… Надо сказать, что… я немного испугалась, но… но села все равно. Интрига… Так в первый раз и встретились… Никакой романтики, как видите…

– И на улице никого не было, никто не видел, как вы входили или выходили…

Аделина шумно выдохнула:

– Я не думала об этом… но не помню. Был только этот… Кристиан… Стоял у машины… Когда я вышла, я только об одном думала… Отказаться и вернуться домой. Слишком это было… подозрительно. Меня остановил… конверт с кучей денег. И через неделю я уже была тут…

– Вам не кажется, что вы видели Артура раньше?

Она покачала головой:

– Нет-нет… Никогда не видела… Меня скорее Кристиан интересует…

Они опять зашагали вперед. Давид никак не мог смириться с ситуацией. У него было ужасное ощущение, будто он больше не принадлежит сам себе. Что его все время кто-то направляет и что именно этот кто-то вынудил его приехать в это странное место. Впрочем, не только его – Аделину, Кэти и Эмму.

Прошло еще минут двадцать, а лачуги Франца по-прежнему нигде не было.

– Думаете, мы ее не пропустили? – спросила Аделина, поставив руки на пояс и тяжело дыша.

Давид, стоя на месте, осматривался по сторонам.

– Ничего не понимаю, – ответил он ей, разведя руками. – Отсюда нам виден весь ручей, а с той стороны, справа, ничего не видно. Ни следов, ни дыма… Но мы же прошли уже больше километра!

Он на мгновение задумался.

– Знаете, что мы сделаем: давайте разойдемся метров на пятьдесят и пойдем обратно на этом расстоянии друг от друга. Так мы сможем охватить больший периметр. Естественно, мы должны сохранять визуальный контакт.

Аделина отдышалась, потом согласно кивнула.

– У меня такое чувство, – добавил Давид, – что мы никогда не найдем лачугу Франца.

– Мне тоже так кажется… Но мы же не могли ошибиться!

– Знаю, знаю… Сам ничего не понимаю…

Давид открыл бутылку виски:

– Будете? Согреемся…

Аделина пожала плечами:

– Давайте! Черт с ней, с астмой!

Она приложилась губами к горлышку и начала пить.

– Эй! Потише, потише! – воскликнул Давид, вырывая у нее бутылку.

Рыжеволосая женщина поморщилась, потом надула щеки. Давид тоже отпил.

– В обычной жизни я почти не пью, – сказала ему Аделина. – Но если мы останемся в шале, думаю, начну выпивать. Одно точно: от жажды мы не умрем.

Она осмотрелась:

– Этот лес… держит нас в своих лапах, у меня такое жуткое ощущение… Никогда нам отсюда не выбраться… Кажется, мы делаем шаг, а за нами вырастают новые деревья. Какой-то бесконечный кошмар. Мне… мне по-настоящему страшно…

Давид не ответил. Аделина была права. Их жизнь, пейзаж… все вокруг… словно выстраивалось прямо на глазах, как если бы выходило из-под пера автора.

Его пера. В это невозможно поверить, но роман, создаваемый Давидом в лаборатории на пишущей машинке, разворачивался здесь и сейчас… Так не следовало ли его сжечь…

27

– Как вы долго! – воскликнула Эмма, открывая дверь. – Я уже места себе не нахожу!

Давид и Аделина топали сапогами на деревянном крыльце, стряхивая снег. Эмма хлопнула молодого человека по плечу, смахивая снежинки, потом крепко прижалась к нему. Тот удивленно посмотрел на Аделину.

– Что Франц? Вы его видели? – спросила Эмма, отступая на шаг.

Когда они вошли в дом, Артур отъехал от камина и подкатился к ним.

– Нет, никого не видели! – ответил Давид. – Артур, вы…

Он нахмурился:

– А где Кэти с Кларой?

При звуках его голоса в глубине коридора снова забарабанили в дверь.

– Давид! Давид! Давид! – звала его Кэти надсадным голосом.

Давид выпустил из рук ружье и бутылку виски и шагнул в сторону коридора.

– Вот, не забудьте! – посоветовал ему Дофр, протягивая ключ от спальни. – И осторожнее, у нее настоящая истерика!

Давид удивленно взглянул на него и схватил ключ.

– Что все это значит? Зачем их…

Он не закончил фразу. Он понял, в чем дело. Его обвели вокруг пальца.

Следы Эммы, ведущие к тушам, которые он только что заметил… Пятое число!

– Гринч! Где Гринч?! – заорал он.

Давид увидел, как Аделина в ужасе поднесла обе руки ко рту, затем – ироническую усмешку глядевшего на них Артура и совершеннейшее спокойствие Эммы. Он сдернул перчатки, кинул их на пол и бросился по коридору. Дверь сотрясалась от ударов. Он вставил ключ в замок.

Кэти было не узнать. Ее заплаканное лицо исказила дикая ярость. Клара пробралась между родителями и помчалась в гостиную.

– Гринч! Гринч! Гринч!

Содранные простыни, перевернутая кровать, на стенах – следы ногтей. За окном среди уже почти истлевших туш виднелась еще одна, маленькая, розовая.

На стекле – отпечатки пальцев. Много.

Давид в ужасе посмотрел на жену.

Кэти присутствовала при экзекуции. Она видела, как резали Гринча.

Молодая женщина зарычала, изо всех сил оттолкнула мужа в сторону и ринулась сквозь дверной проем. В правой руке у нее был зажат скальпель.

– Сволочь! Я тебе кровь пущу!

Давид попытался ее остановить, Кэти почувствовала, как он схватил ее за руку, и, не раздумывая, ударила.

Брызнула кровь.

На большом пальце заалел глубокий порез.

– Отойди! – крикнула она, размахивая скальпелем.

В нее словно вселился сам дьявол. Она была готова убить.

Эмма вжалась в угол, скрестив тощие руки на груди. Она дрожала и, казалось, ничего не понимала.

Аделина попыталась вмешаться, но Кэти ясно дала ей понять, чтобы та держалась подальше. Когда она заметила Дофра, то проорала:

– Даже не приближайтесь, дерьмо вы, а не человек! Или я вам протез вырву и вы тут подохнете! Клянусь, подохнете как собака!

Клара бегала по комнатам, она была уверена, что поросенок опять играет с ней в прятки.

– Гринч! Гринч! Гринч!

Кэти подошла к Эмме, контролируя движения каждого, находившегося в гостиной.

– Да успокойтесь же! – взмолилась Эмма. – Что происходит? Вы с ума, что ли, сошли?

– Точно, с ума сошла! Совсем спятила!

Лезвие блеснуло в десяти сантиметрах от лица Эммы.

– Давид, она меня убьет!

– Давид! Сделай же что-нибудь! – приказал Дофр.

Кэти обернулась, но было поздно. Толчком в спину ее свалило с ног. Муж всем весом навалился на нее:

– Успокойся, дорогая! Успокойся же, черт возьми!

Кэти изо всех сил сопротивлялась. Билась головой о паркет так, что лоб начал наливаться синим.

Давиду не удавалось ее угомонить. Она яростно извивалась, щелкая зубами.

Но еще сильнее она завопила, когда почувствовала, что ей в икру вонзилась игла.

– Что вы делаете?! – воскликнул Давид.

Старик наклонился вперед, между указательным и большим пальцем у него был зажат шприц.

– Успокоительное. Она может причинить себе вред, и не только себе. Все будет хорошо. Пару часиков поспит.

У Артура был удивительно невозмутимый вид.

– Придурок! – плевалась Кэти. – Придурок! Придурок! Придурок! Все вы придурки! Ты тоже, Давид!

На губах у нее появились пузыри. Она начала плакать, потом мышцы ее расслабились, тело сотрясала лишь нервная судорога. Давид крепко держал ее за запястья, пока она не замерла. Теперь он гладил ее по щеке. Он был возмущен и взбешен, ему было стыдно.

Аделина присела рядом с ним на корточки.

– Господи, – прошептала она, – за что? Почему?

Давид поднялся и занес руку для удара. Он хотел размазать эту несчастную сволочь. Вырвать ему ногу или руку, сожрать их у него на глазах. Пусть даже он поранит себе все внутренности этой пластмассой.

Артур не двинулся с места, он мерил Давида взглядом. Лицо его походило на маску восковой фигуры.

– Давай, – прошипел он. – Бей!

Вдруг за ними послышалась звонкая оплеуха. Это Аделина только что ударила Эмму – та упала на карачки, на щеке у нее краснел отпечаток ладони.

– Но… за что? – заплакала тощая брюнетка. – Артур! Почему она так со мной?!

Аделина исчезла в коридоре, спрятав лицо в ладони.

– Нет, я не буду вас бить, – сказал Давид, склоняясь над Кэти. – Это слишком просто.

Он отнес жену на кровать. Спустя мгновение на пороге показалась Клара:

– Гринч, папа… Где Гринч?

Она пристально смотрела на мать, поднеся указательный палец к губам. Давид обвязал себе большой палец полотенцем и присел на корточки перед Кларой.

– Гринч очень устал, понимаешь.

– Гринч, папа… Хочу к Гринчу…

Клара была готова разрыдаться. Давид заправил ей волосы за ушки.

– Гринчу очень холодно, малыш. Поэтому папа пойдет поищет Гринча, а потом мы его положим в одеяльце, чтобы он хорошо отдохнул и согрелся. Ты ему поможешь. Положишь своего поросеночка на одеяльце?

Малышка подпрыгнула:

– Да-а-а!

– Я позову Аделину, она с тобой поиграет, пока папа сходит за Гринчем, хорошо? Он в лесу спрятался.

– А мама спит?

– Да…

Но он не смог оставить Кэти одну. Он остался с ней, лег на кровать и нежно обнял. Сон для Кэти был наркотиком, он ее расслаблял, облегчал душу, освобождал. Давид шептал ей на ухо, что любит ее, что у него никого не было, кроме нее. Что он мало разговаривал с ней о работе, но только потому, что хотел оградить ее от лишних страданий, предпочитая все переживать внутри себя. И что, если бы ему пришлось все начинать сначала, он бы ничего не поменял. Потому что он полностью ей доверял.

Полностью…

Он сказал ей все, что хотел.

Потом поднялся с кровати, стараясь казаться спокойным, он запрещал себе плакать на глазах у ребенка.

Его белокурый любимый малыш прижался к матери, посасывая большой палец. Чудесные мгновения нежности и невысказанной боли. Что там происходит у нее в головке? Что она понимает?

Давиду стало страшно. Страшно за жену. За дочь.

В этот раз он едва сдержал слезы, взял малышку за руку и вывел девочку из спальни.

В комнате напротив Аделина бросала вещи в чемодан. Красное кимоно и вся остальная мерзость, что подарил ей Артур, валялись на полу.

– Я не останусь с этим психом ночью! – заорала она, вытирая слезы. – Пусть теперь с палачихой своей якшается, раз они спелись!

Она высморкалась:

– Завтра что-нибудь придумаем, да? Завтра свалим из этого ада, да?! Да, Давид?!

Давид поставил Клару перед собой:

– Постарайтесь успокоиться, Аделина, вы ее напугаете. Я думаю об этом. Думаю, поверьте…

– Только думайте быстрее! Речь ведь и о здоровье Кэти тоже. Я ее очень люблю и знаю, что все это может печально закончиться. Если… если мы тут останемся, я… я не знаю, что с ней может случиться…

– Аделина… Мне необходимо, чтобы вы присмотрели за Кларой и Кэти. Чтобы глаз с них не спускали. Я могу на вас рассчитывать?

Та кивнула в ответ:

– Что вы собираетесь делать?

– Верну им Гринча, – сказал он, уходя.

Аделина так и застыла рядом с чемоданом как вкопанная, а Давид тем временем ринулся в лабораторию за инструментом палача – пишущей машинкой.

– Сейчас разобьет несчастную машинку! – воскликнул Артур, когда Давид пересекал гостиную. – Давай! Не стесняйся! Если что, будешь от руки писать!

Давид поднял машинку над головой, поднес ее к входной двери и бросил в дверной пролет. Черная масса исчезла в снегу.

– Больше писать не стану! Кончено! Завтра нас тут не будет!

Дофр сжал пальцами ручку кресла:

– Еще как станешь, Давид! Потому что мы тут пленники, а заняться больше нечем. Потому что ты здесь для того, чтобы возродить Палача. У тебя миссия!

Давид повесил на место ружье:

– Миссия? Какая еще миссия? Пленник тут вы. А я свободен. Свободен как птица.

– Как черный дрозд, например?

Давид ничего не ответил и снова отправился в лабораторию.

– Держитесь от меня подальше! – рявкнул он, проходя мимо Эммы, которая засеменила за ним следом. – Держитесь от меня подальше, слышите, или я вас уничтожу!

Эмма продолжала идти за ним, совершенно игнорируя его ярость.

– Спасибо, что спасли меня от своей жены, – очень мягко сказала она. – Это очень храбрый поступок, я никогда его не забуду.

– Пошли к черту, говорю!

Она удивленно посмотрела на него, как будто не понимала, чем вызвана такая его реакция, потом сделала шаг вперед и с видом грустного клоуна спросила:

– Но почему… почему вас так печалит смерть этой Schwein, ведь вы сами должны были его убить? Это же была ваша работа!

– Что?

– Кто за вас сделал эту грязную работу? Кто, скажите мне? Я думала, вы меня похвалите или, по крайней мере, поблагодарите! Но нет! Вместо этого пощечины и злость!

Она говорила серьезно.

– Да вы с ума сошли! – ответил Давид.

– Не я же пишущие машинки за дверь выбрасываю! Не я режу мужа скальпелем, не я срываю занавески! Не я себе разбила губу и надавала себе по щекам! Так кто после этого всего тут сошел с ума?! – Она стала ходить кругами, опустив голову и заложив руки за спину. – Я думала, вам будет приятно, но я… offensichtlich[37] ошиблась. Будем считать, что все дело в вашей ярости. Поговорим об этом позже, когда вы немного придете в себя.

– Мы никогда об этом не поговорим! Завтра меня тут не будет!

Эмма остановилась:

– Вы… Вы не можете уехать! Иначе это Нечто убьет вас! Оторвет вам голову, как только вы окажетесь снаружи!

– Нечто – это что? Что там снаружи? И вы еще смеете со мной разговаривать?! После того, как обошлись с моей женой! Ненавижу вас!

Эмма поднесла руку к своей распухшей губе. На глазах у нее выступили слезы.

– Вы… вы и правда меня ненавидите?

– Сильнее, чем вы можете вообразить своими куриными мозгами! Пошла вон!

Эмма резко развернулась и исчезла в своей комнате, хлопнув дверью.

Давид схватил бутылку «Chivas», чтобы успокоить нервы. Эта девица оказалась просто набитой дурой.

«Незаконченный персонаж, – подумал он, делая большой глоток. – Марион убежала из твоего романа и появилась здесь… Ты забыл ей серые клеточки набросать и мозги придумать… Вот! Теперь расплачивайся за халтуру!»

Перед глазами у Давида вдруг встало ружье, которое он оставил на стене гостиной. Его надо спрятать. Обязательно.

Аптечка. Он вытащил шелковую нить, изогнутые иглы, ватные тампоны, скальпели, трехлитровую бутыль формалина. Взял немного, чтобы промыть палец, рана была глубокой. Потом поставил на письменный стол железный поднос, на котором препарировали насекомых.

И вышел. Перед ним висели свиные туши.

У Гринча на брюхе крови уже не было. Кожа начала белеть. Когда Давид отвязал его, он был не тяжелее новорожденного. Как Эмма смогла убить это маленькое существо, даже за деньги?! Приглядевшись, он обнаружил на тушке поросенка девять ножевых ран. Какое остервенение!

Эта женщина опасна.

– Ты не представляешь последствий своих действий, – сказал ему Артур, когда увидел Давида с трупиком, завернутым в полотенце. – Ты уничтожаешь важнейшее исследование и выставляешь меня в очень неприглядном свете перед энтомологами.

Давид поискал взглядом Эмму, но не нашел.

– Это вы уничтожаете все, что вас окружает, а не я. Но уверяю вас, что с этого момента ваши дурацкие игры с нами больше не пройдут.

Дофр собирался ответить, но сдержался. Его губы растянулись в ледяной усмешке.

Давид хлопнул дверью лаборатории и положил Гринча на поднос из нержавеющей стали.

– Ты снова будешь с нами, малыш. Потому что тебя очень ждут жена с дочкой…

Он вспомнил день 13 декабря 2002 года…

Мама, вернись… Вернись… Прошу тебя…

Я не позволю тебе умереть… Не позволю умереть… Не позволю…

Париж… Зимнее утро, четырьмя годами ранее… Лаборатория…

Давид, мной займешься ты… Ты, и никто другой… Обещай мне, что сделаешь все для этого…

Скальпель нежно касается грудной клетки, темной и крепкой груди, что дала ему жизнь.

Давид, я должна тебе кое в чем признаться… Это касается твоего детства… Тайны, о которой я тебе всегда рассказывала. Давид… Ох! Не могу…

Она умерла, так ничего ему и не рассказав.

Он поцеловал ее в холодные губы, глаза у него резало. Затем в памяти остался только вид скальпеля у горла. Эти три часа он провел будто в коме. Воспоминания были смутными и одновременно очень ясными, как в замедленной съемке, каждое движение разбивалось на кадры, он слышал каждый звук, видел каждый луч света. Он уже не помнил, что именно делал, но помнил о взрывах смеха, о песнях, которые крутились у него в голове, он не смог бы их напеть сейчас, но они были где-то там, в мозгу. Он слышал, как за спиной разбился флакон, видел каждое стеклышко на плитках пола. Потом в комнате засквозило…

Он все это помнил, но не помнил, как подготавливал материнское тело. Что произошло в тот день в лаборатории?

За спиной раздался голос. Неожиданно глаз выхватил Гринча, тонкий надрез у него на брюхе.

– Я все время задавался вопросом, сделал ты это или нет… Забальзамировал ли собственную мать… Теперь я знаю… Спасибо, Давид…

И Артур исчез, его кресло катила Эмма, не сводившая с Давида долгого взгляда.

– Чертов…

Давид не закончил фразу. Что-то насторожило его.

Кресло Артура катила Эмма. Хотя они были едва знакомы, а старик не переносил, когда кто-то дотрагивался до его «Dolor».

Давид пристально посмотрел на фотографию энтомолога, чувствуя, что за ним и его семьей захлопывается ловушка. Необходимо как можно скорее найти себе другое убежище. Но что-либо предпринять до завтрашнего утра не представлялось возможным.

Надо продержаться еще полдня и одну ночь…

28

Аделина больше часа провела у изголовья кровати Кэти, держа Клару на руках. Момент интимный, с ласками, шепотом, тайными обещаниями… Но ужас и желание убежать подступали к ним со всех сторон…

Надо было ждать… Сидеть и надеяться на то, что они скоро уедут… Оставить это проклятое место и черные души… Навсегда…

– Огромное спасибо, – прошептал Давид, входя в комнату. В руках он держал свернутое покрывало.

Аделина поднялась и посадила ребенка на пол.

– Позаботьтесь о своей семье, – ответила она серьезно. – Когда Кэти проснется, вы ей будете нужны больше, чем когда-либо.

Давид молча кивнул, потом сказал:

– Надеюсь, завтра вы пойдете с нами. Мы уходим, как только взойдет солнце. Идти будет тяжело, может быть, даже опасно, но думаю, вы справитесь.

Аделина тряхнула головой, не поднимая глаз. Сложив руки на коленях, она проговорила:

– Я так не думаю… Надо быть реалистами… Вы… Вы просто предупредите полицейских… И они придут сюда за мной…

Давид взял Аделину за руку и посмотрел ей в глаза.

– Не говорите ерунды. Завтра утром… Я знаю, вы сможете… Вы хороший человек, Аделина…

В ее взгляде он прочел благодарность. Не оборачиваясь, она вышла из комнаты.

После пробуждения Кэти минут пять приходила в себя. Она видела как в тумане чужую комнату, лицо, склонившееся над ней. В голове крутились ужасные картины. Ад.

Наконец она хрипло прошептала:

– Как Клара?

Давид помог ей сесть на кровати. Кэти повело вправо, потом она с трудом нашла равновесие, затем дрожащими пальцами сорвала с губы кусочек кожи. Глаза у нее опухли. И ужасно чесались. В горле сильно пересохло.

– О боже! – простонала она.

Давид деликатно положил Гринча на одеяло у детской кроватки. Надел ему шапочку с прорезями для ушей, которая придавала ему вид боксера, и обмотал шею шарфом, чтобы скрыть длинный шов, идущий от одного уха к другому. Поросенок лежал на левом боку. Торчавшие из пасти клыки придавали ему счастливый и безмятежный вид. От причесанной шерстки исходил приятный аромат, перекрывавший вонь формалина.

– Я сказал Кларе не шуметь, потому что Гринч отдыхает, готовится к долгому путешествию через лес, – прошептал Давид.

Кэти упала в объятия мужа.

– Поверить не могу, что они такое сотворили, – прошептала она, тряхнув волосами. – Вот так убить бедное животное. Эта Эмма просто чудовище… сумасшедшая.

– Артур купил ее, как и всех нас.

– Ты знал? Знал, что будет с Гринчем?

Давид обнял ее за шею:

– Он сказал мне об этом на следующий день после нашего приезда. Он был настроен решительно… Мне… мне следовало предупредить тебя… Сделать так, чтобы вы не очень к нему привязывались… Но… я испугался… Испугался, что все закончится…

– Он… он псих, Давид. Этот тип – совершеннейший псих. И извращенец. Я…

Кэти погладила шрам мужа в виде бумеранга. Она еще не совсем владела пальцами.

– Что будем делать? – спросила Кэти.

Он прижался лбом ко лбу жены:

– Завтра, если будет солнечно, уйдем прямо с утра. Ты, Аделина, я и Клара. Я понесу переноску. С собой берем снегоступы, воду, еду и одежду. Джип стоит примерно в десяти километрах отсюда. Используем его для передышки, погреемся и отдохнем. Как доберемся до трассы, укроемся в машине Эммы и будем ждать попутной машины, которая отвезет нас в деревню.

Он рассчитывал на более бурную реакцию. Но Кэти была вялой, как будто сонной.

– Следы колес замело, – ответила она. – Выпало столько снега, что и дороги-то не видно, все белым-бело до самого горизонта. Мы можем потеряться. И потом, это опасно. Этот… этот Франц там бродит вокруг шале.

Давид крепко обнял жену:

– Слушай, я смог вернуться, когда был настоящий буран. Так что мы обязательно справимся. И потом, можно по дороге оставлять метки… кусочки ткани… Так мы сможем вернуться обратно…

– Пятнадцать километров… по холоду… С какой скоростью мы пойдем в этих снегоступах? Три километра в час? Тогда… тогда туда-обратно – десять часов… Не знаю, смогу ли…

– Сейчас не время отступать, Кэти! Черт! Ты же бывший боксер! Лучший из лучших! Это же твоя натура! Тебе нужно отдохнуть, вот и все.

Она сжалась в комок:

– Мне… Мне кажется, что я себе уже не могу доверять… Я…

– Ты сможешь! Так надо! Нам необходимо уйти отсюда. Эмма теряет остатки разума. Она… думаю, она больна. Шизофреничка или что-нибудь в этом роде. Она все понимает буквально. Делает из мухи слона. А если выйдет из себя, то вообще неизвестно, чего от нее ожидать.

Он опустил глаза:

– Вчера, когда я заблудился в лесу… Я… я понял, что вы значите для меня… Я больше не хочу оставлять вас одних… Я хочу защитить вас. Мы все начнем сначала, хорошо?

Она пристально посмотрела на забинтованный палец Давида:

– Что случилось?

– Ты не помнишь?

– Я… уж и не знаю…

– Не важно. Скажи просто, что завтра пойдешь со мной.

– Я пойду с тобой… В голове не укладывается, что ради того, чтобы стать ближе, нам пришлось такое пережить.

Она уткнулась носом Давиду в плечо, обняла его, подняла голову… И увидела.

Ее пальцы свело судорогой. Щеки стали ярко-красными.

На самом видном месте, на шкафу, лежала упаковка экзацила. Упаковка, которую она всегда старалась прятать от Давида.

Она приложила руку к виску и забормотала:

– Кажется, у меня голова кружится… Что… что он мне вколол?

– Мощное успокоительное. Валиум.

Если Давид обернется, все пропало. Ее жизнь, ее будущее. Он никогда ее не простит. Коробка выглядела непропорционально огромной в этой комнате, казалось, она звала: «Обернись, Давид, обернись! Твоя жена лжет! Обернись же!»

– Ты… ты не приготовишь мне чего-нибудь? Я… хочу есть… Я приду… Забери Клару тоже, пожалуйста.

Кэти не удержалась и еще раз посмотрела на коробку.

Давид перехватил ее взгляд. Он начал поворачиваться. Она всеми силами хотела удержать от этого движения, даже свернуть ему шею, если придется… Но было слишком поздно.

Сейчас он все узнает.

Вдруг раздался ужасный крик. Аделина. Из своей комнаты.

Давид обернулся на звук:

– Что там еще такое?!

Кэти не последовала за мужем. Она бросилась к шкафу, чуть не упала, встала на цыпочки, схватила коробку с лекарством и быстро засунула в карман.

Перепрятать ее времени не было.

На лбу выступили капли пота.

Кто-то в шале знал, что втайне от мужа Кэти сделала аборт.

Кто-то копался в ее вещах, пока ее держали взаперти в другой комнате. Эмма.

Эта сучка теперь знает ее тайну. И может разрушить их с Давидом брак. В любое время.

Кошмар Кэти не закончился.

Ее вдруг пронзило сильное желание – убить. Она сделает это ради спасения собственного брака. Теперь она была на это способна.

29

Аделина стояла у окна своей спальни. За ним у свиных туш крутилась рысь, она выгнула спину и навострила уши. Внимательный хищник. В свете заходящего солнца шерсть рыси переливалась сине-серым, желтые глаза пристально рассматривали снег. Зверь весил около пятидесяти килограммов, у него были непропорционально широкие лапы, которые он спокойно и сильно ставил на снег, как все убийцы, вышедшие на охоту.

Зверь чувствовал свежую кровь.

Кэти на цыпочках выбралась из комнаты и, держась за правую стену, там, где пол меньше всего скрипел, пошла по коридору. Все остальные, предупрежденные криком Аделины, стояли у окна с видом на свиные туши.

Они не заметили Кэти.

Женщина закрылась в туалете. Там, стиснув зубы, разорвала упаковку и блистер, бросила все в унитаз и спустила воду. Потом Кэти еще долго оставалась там, прижавшись лбом к ледяному металлу дверной ручки, не в силах пошевелить конечностями из-за навалившейся на нее слабости.

Никаких больше улик.

Но этого недостаточно. У Эммы сохранялось мощное оружие – она могла все рассказать.

И сделает это. Непременно сделает. Кэти помнила, с каким наслаждением эта сумасшедшая била ножом Гринча, подняв взгляд на окно Кэти, с лицом, вымазанным в крови поросенка. Кошмарное зрелище.

Она незаметно вернулась в спальню и закрыла дверь. У Кэти подскочило давление. Ей было плохо… По-настоящему плохо…

«Что делать? Черт! Что же делать?»

Она бросилась к шкафу, открыла дверцу, вывалила вещи и принялась рвать рубашку Давида.

«Смотри! Эмма рылась в наших вещах! Ты сам сказал: эта девица больна и опасна! Она мучила Гринча, чтобы сделать нам больно. А теперь она рассказывает тебе, будто бы я принимаю пилюли, потому что сделала аборт?! Да это же бред! У тебя не может быть детей! И потом, это же операция! В больнице надо лежать! И как бы я туда попала, объясни мне? И где пилюли, кстати говоря? Почему она тебе их не отдала? Ты не понимаешь, что она хочет нас разлучить? Разрушить наш брак? Она психованная! Психованная! Психованная!»

Кэти сделала глубокий вдох, затем выдох. Не помогло. Ее по-прежнему колотило, вены на руках налились синим. Она едва-едва проснулась от насильственного сна, а теперь у нее подскочило давление. Нужно было как можно скорее избавиться от страха, которым она была охвачена, от страха, который она уже почти не могла скрывать.

Коридор. Кэти медленно идет по правой стенке. Эмма поворачивается к Артуру именно в тот момент, когда появляется Кэти. Одной меньше. Вот и лаборатория. Аптечка. Лекарства. Антибиотики, антисептики, слабительное, валиум в капсулах, «Calmivet»… транквилизатор для животных, который они использовали в приюте. Чтобы усыпить овчарку на три часа, необходимо две таблетки, вспомнила она. Вроде бы для людей противопоказаний нет. Кэти немного засомневалась, потом проглотила одну таблетку, не запивая водой.

«Так… расслабься и успокойся. Катастрофы не произошло», – подумала она. Эмма еще ничего не рассказала Давиду, коробки с лекарством больше не существовало. Может быть, Эмма просто хотела напугать ее, беря пример с Дофра.

Или же выжидала удобного момента. При всех, за столом, или предательски, у Кэти за спиной. Или в любое другое время. Чтобы прийти к Давиду и рассказать ему, что в шкафу у них с Кэти хранится огромное количество прокладок, а потом вручить ему блистерную упаковку экзацила, которую хранила в надежном месте.

Она не позволит им спокойно уйти. Это невозможно.

Кэти почувствовала, что лекарство начало действовать. Плечи ее расслабились. Перед глазами появилась легкая пелена. Начало подташнивать. Тем лучше.

Часы. Скоро четыре дня. Еще один вечер, еще одна ночь и… Чао! Лишь бы за это время Эмма не заговорила. Она должна замолчать.

Туман усиливался. Кэти хотелось спать. Она сильно прикусила губу.

– Уж поверь, Эмма, ты захлопнешь свою пасть… – сказала она чуть слышно.

Ей показалось, что в коридоре за дверью лаборатории кто-то ходит. В самом деле? Ей было наплевать. Кэти начала терять сознание.

Она с трудом взяла в руки обе блистерные упаковки «Calmivet». Двенадцать крохотных таблеток, достаточно их раздавить и подмешать в ужин. И та, другая, исчезнет навсегда. Раз – и нет.

– Можно узнать, что вы тут забыли? – поинтересовался Артур.

Кэти медленно повернулась. Ей казалось, что глаза ее не успевают за движением головы.

– Череп… раскалывается… Вас это удивляет? – ответила она.

Артур бросил взгляд на открытый шкафчик:

– Аспирин на кухне…

Он провел ладонью по подбородку:

– Я думал, вы в курсе.

– Вот и нет… не… в курсе… Нельзя быть… в курсе всего…

Кэти потерла глаза. Ей было совсем нехорошо. К ней приблизился какой-то смутный силуэт.

– Кажется, вы с Давидом решили отчалить? – спросила Эмма. – Не очень умно, с таким-то прогнозом погоды. И не очень любезно.

Кэти прищурилась. Ей показалось, что она вот-вот потеряет сознание.

– Во что… во что вы играете? Что вам… что вам надо? – пробормотала она. – Оставьте… меня в покое.

– Помните о пере Маат? – прозвучал голос Дофра. – Том, что наказывает за ложь? Что бы показали весы Палача, если бы на них взвесили ваше сердце? Что бы они показали?

Кэти ничего не понимала. Она чувствовала, что кто-то приближается, что ее хотят окружить.

– Как… какая ложь?

– Ваш аборт.

– Пере… перестаньте… Довольно…

Артур схватил Кэти за руку и сильно стиснул, пока та не разжала ладонь. На пол упали обе пластины «Calmivet».

– Смотри-ка… – промяукал за спиной голосок. – Решили нам навредить?!

Кэти не ответила. Шатаясь, она подошла к двери лаборатории. Женщине казалось, что с каждым шагом стены коридора сужались. Звуки доходили до нее словно сквозь вату. Потеряв сознание, она упала на красный ковер.

К ней тут же подбежал Давид. Артур успокаивающе вытянул руку.

– Ничего серьезного! – воскликнул он, указывая на таблетки. – Она просто проглотила успокоительное для животных. К счастью, мы с Эммой подоспели вовремя. Помешали ей принять их все…

Давид обнял Кэти за плечи и начал трясти:

– Не может быть… Не верю! Но… Почему ты это сделала? Зачем?

– Да… ви… Я…

– К сожалению, это еще не все, – добавил Артур, раскрывая ладонь.

Давид нахмурился:

– Что это?

– Я так и думал… Ты был не в курсе… Вот почему она хотела со всем этим покончить.

Кэти попыталась схватить мужа за щиколотку:

– Не… слушай… врут…

– У вашей супруги есть кровотечение? – задала вопрос Эмма. – Она говорит, что у нее сейчас месячные?

Давид закрыл глаза, положив руку на лоб:

– Что происходит?

– Экзацил прописывают в случаях вагинального кровотечения, – объяснил Артур, казалось, он впитывал каждую каплю причиняемого им страдания.

Он чуть помедлил, жестоко растягивая паузу, потом добавил:

– Его часто назначают после тяжело прошедшей беременности или аборта.

– А… аборта?

– Аборта… Давид, твоя жена сделала аборт накануне вашего сюда приезда.

– Да вы бредите!

Аделина стояла чуть позади, рядом с дверью в свою комнату. Аборт… Вот и тайна… Тайна, которая мучила Кэти… Вот, значит, что… Она прислонилась к стене.

Зачем они это делали? Зачем хотели разрушить эту семью?

Давид с жалостью склонился к корчившейся на полу жене. Она умоляла его. Умоляла не слушать их.

– Нет, нет, нет, – повторил Давид. – Вы ошибаетесь… Это невозможно… Физически невозможно… – Он встал на колени и принялся гладить волосы жены. – Кэти! Кэти! Нет! Скажи, что они лгут!

Она посмотрела на него невидящим взглядом, по ее щекам катились горячие слезы.

И вдруг у него в голове все встало на свои места. То, как нервничала Кэти накануне отъезда. Ее так называемые головные боли. Выражение отвращения у нее на лице каждый раз, когда он прикасался к ней. Все не заканчивавшиеся месячные. Знаки, которых он не замечал раньше, которые его не смущали, ведь он был погружен в свой роман, в компьютер, в свою так хорошо организованную чертову жизнь.

«Нет… Только не Кэти… Только не Кэти…»

– Ты… им… не верь… – лепетала та, стараясь подняться с пола.

Давид крепко взял ее за запястье и потащил в комнату. Захлопнул дверь ногой и бросил жену на кровать с такой силой, на которую, как он думал, он вовсе не был способен.

В коридоре, не сводя глаз с Аделины, Артур Дофр массировал затылок Эмме. Он заставил ту встать на колени и погрузил лицо в ее шевелюру.

Аделина вернулась к себе в комнату. Во взгляде Артура, пока старик перебирал черные волосы Эммы, она увидела красные, бешеные блики. Вероятно, так же он смотрел и на нее, когда касался ее медных волос.

С выражением леденящего душу порока.

30

– Ах, бедняжка моя! – прошептала Аделина, гладя светлые кудри подруги. – Скажи, что я могу сделать…

Кэти свернулась калачиком на матрасе, как будто застыла в лаве. Клара крепко спала, просунув ручку сквозь решетку кроватки. Ее крохотные пальчики упирались в ледяной пятачок поросенка. Стояла холодная, казавшаяся бесконечной ночь, она липла к ним, как назойливые мушки, выпущенные каким-то злобным существом.

Аделина искренне сочувствовала мучившейся у нее на глазах женщине. Бывшая боксерша превратилась в окончательно сломленное существо. Раздавленная, практически уничтоженная морально женщина так не походила на саму себя, собранную, ироничную, резкую, ту, с которой Аделина познакомилась в первый день их пребывания в шале.

Несмотря на социальный барьер, на предвзятое отношение, на такую разную жизнь, между ней и Миллерами установились дружеские отношения. Страдание Кэти было ее страданием, безмолвным, понимающим.

Тишину комнаты нарушили какие-то звуки. Рыжеволосая женщина прислушалась – нет, ей не показалось.

Назойливая мелодия. Эта увертюра… «Девушка и смерть». Он печатал! Бальзамировщик снова вернул себе выброшенную в снег машинку и теперь сидел за ней и печатал, а в это время его жена медленно умирала на глазах у Аделины!

Что за дьявол в него вселился? Как он может поступать так жестоко?

Кэти глубоко вздохнула, отреагировав таким образом на звуки, которые она уже не могла больше выносить. На глазах ее выступили слезы. Она повернулась, оказавшись к Аделине спиной.

– Он все знает… – прошептала она. – Всю правду… Он просто ушел, молча, не сказал ни слова… Я его никогда таким не видела… Как айсберг… Стиснул зубы… Словно затаил злобу на все живое.

Кэти схватилась за простыню.

– Он… Мы должны были поговорить… Обычно он всегда слушает, он понимает… Но сейчас…

Все смешалось. Когда начались ее мучения? Сколько времени она ему лгала?

– Это шале… То, о чем его просит Дофр, эта история с Палачом… Слишком… Чересчур… Я все испортила… Все… Его доверие…

Аделина обошла кровать и села рядом с Кэти. Она хотела поддержать ее, но не могла найти нужных слов, будто онемела.

– Я боюсь, Аделина… Боюсь этого места… Боюсь того, во что превращается наш брак… За ребенка боюсь… Я… Он не вернется… Я его обманула так… бессердечно… мне надоело его безразличие… Надо было продолжать отрицать…

– Что ты, Кэти… Ты больше не могла хранить эту тайну… Достаточно взглянуть на тебя… По крайней мере… ты освободилась от этого креста… А я, знаешь… я уже восемнадцать лет молчу.

Она смотрела на кроватку Клары. Не отдавая себе отчета, стала гладить Кэти по руке:

– Мне… мне было двенадцать, когда все произошло… Девятого июля 1988 года. Никогда не забуду.

Не двигаясь, Кэти перевела взгляд на Аделину.

– После обеда родители поехали по магазинам… Я осталась дома с братьями-близнецами Эриком и Паскалем, так часто бывало; они на два года меня старше, и еще с Дакари, его все звали Дакари, с соседским сыном. – Казалось, ее голосовые связки отзывались болью на каждое слово, которое она вырывала из воспоминаний. Но Аделина продолжала: – Мой… мой отец обожал охоту и оружие. Дома у нас на стенах висели карабины и куча револьверов. Американских, английских, французских… Мать… всегда этого всего боялась, она ненавидела, когда отец брал нас с собой на охоту… Конечно, все оружие было незаряженным, но прекрасно работало… Иногда он заставлял нас стрелять по банкам в саду… Меня это восхищало, эта сила, которая вырывалась из дула, мощь… Я даже животных любила убивать… – После короткой паузы она снова заговорила: – Патроны он хранил в закрытом сейфе, защищенном комбинацией из четырех цифр. Братья сто раз пытались его открыть, но безуспешно, потому что отец менял шифр очень часто… Но однажды мне пришла в голову идея взять у матери рассыпчатые румяна, я их нанесла понемногу на каждую цифру до того, как отец отправился на охоту… Потом мне нужно было всего лишь посмотреть, на каких цифрах не было пудры. 1, 3, 8, 9. Оставалось перебрать всего лишь двадцать четыре комбинации. Я открыла сейф меньше чем за две минуты. 3891… Я так собой гордилась… Потому что я хотела это оружие… не знаю, хотела им владеть, хотела, чтобы братья им пользовались… чтобы… животных убивали… Помню, я постоянно говорила, что надо «прокрутить делишки». И… и я дала шифр братьям. А на самом деле открыла дверь в ад.

Аделина вытащила бумажный носовой платок и промокнула уголки глаз. Кэти не двигалась, ей было плохо, но она слушала с большим интересом.

– В тот день, когда родители поехали по магазинам, мы с братьями и с Дакари спустились в подвал, взяли с собой кольт М1889… И… пулю для шестизарядного барабана. Пулю братья стащили из сейфа… Дакари, такой толстячок, он… как сейчас помню… он не хотел спускаться… Но они высмеяли его… и я тоже, я тоже смеялась… Мы обзывали его трусишкой… Подростковая ерунда, которой ребята в двенадцать лет только и занимаются… На что угодно можно согласиться, лишь бы не дразнили… И Дакари спустился с ними вниз… Ему было ужасно страшно… Они его немного подтолкнули… Это…

Аделина остановилась, открыла рот, опустила голову. Кэти сделала нечеловеческое усилие:

– Они и тебе сказали спуститься?

– Они приказали мне уйти в комнату… Но я все видела… Я хотела все видеть! В подвале была свалена куча бетонных блоков. Я спряталась за одним из них. Мальчики сели вокруг отцовского верстака, выключили свет и зажгли свечу. Их… Я до сих пор вижу их лица… Тени под глазами, щеки. Как призраки… И кольт лежит посередине. Они поставили кассету с военными песнями. Пели по-немецки, орали… так орали… Я не могла пошевелиться от ужаса… Дакари сидел прямо напротив меня… Я до сих пор помню его взгляд… Взгляд животного, которое ведут на убой, а он идет и идет, идет и идет. Эрик сказал ему: «Ты мужчина? Если да, бери револьвер и приставь к виску. Мы с Паскалем уже так делали. Мы теперь настоящие мужчины! А ты должен доказать нам, что не боишься. Так должен будет сделать каждый, чтобы стать членом нашей группы».

Аделина говорила с отстраненным видом, но ей казалось, что она заново переживает ту сцену. Слова, картинки, все возвращалось к ней с ужасающей четкостью.

– Помню, я подумала в ту секунду: «Он нажмет на курок и погибнет». Мне… мне это было очевидно… Что Дакари умрет. Мне следовало закричать, пригрозить, что я все расскажу, но… я не пошевелилась. Я так и осталась сидеть за бетонным блоком и продолжала наблюдать… Я была в ужасе, но смотрела как завороженная… Дакари взял револьвер, но у него так сильно тряслись руки, что… что он не мог его удержать… И… и тогда он положил его обратно и закричал: «Нет! Не могу! Не могу…» Он плакал… из носа текли сопли… Он хотел встать… но Эрик положил руку ему на плечо, крепко так, он был сильнее. «Бери! Бери револьвер, жми на курок!» И музыка орала из радио! Ужас какой-то! И тут Паскаль пришел в ярость, впихнул Дакари кольт в руки, заставил приставить к виску и… пока Эрик… держал того, чтобы он не двигался… на…

Аделина замолчала, потом разрыдалась:

– …он на… нажал… на ку… курок… Его… его Паскаль с Эриком… убили… Дакари… Когда… когда я начала… орать… они… они сказали, что… что толстяк сам… сам нажал… что… что, если я сообщу… правду, они… они пропадут… пропадут навсегда… что я их… никогда больше… не увижу… И… и когда пришли полицейские… я… я…

– Солгала…

Аделина высморкалась. У нее тряслись губы и руки.

– Я… не лгала… По крайней мере, я… этого не понимала… Я… сказала, как лучше… То, в чем… я себя убедила… Дакари нажал на курок… сам… Через неделю… у меня начался первый приступ астмы. И… и Дакари… снится мне каждую ночь… каждую ночь в голове… военные марши… Вот что значит держать ложь в себе… Она разъедает твое тело и душу… Давид прав… Гнойники нужно вскрывать.

Аделина поднялась. Ноги у нее были как ватные.

– Поверить не могу, – пролепетала она. – Я первый раз рассказываю об этом… Восемнадцать лет прошло… Все как-то само… Прямо как у Давида, когда он пишет свои… свои ужасы… Ты не поверишь, конечно, но мы… мы с ним очень похожи… У нас есть своя тайна… Мрачная тайна… И… и я думаю, что мы собрались здесь именно поэтому…

31

И дверь напротив медленно открылась, в проеме показался огромный сапог…

Невероятно тяжелые шаги… После каждого шага на полу остаются мокрые следы снега и крови.

Мокрые следы! В спешке Марион не успела вытереть свои.

Он вспорет ее. Перережет горло и подвесит за ноги. Пока дикие звери не вырвут у нее внутренности. Долгая и мучительная пытка. Она застонала про себя.

Подбитые мехом сапоги остановились в пятидесяти сантиметрах от ее лица. Чья-то рука нажала на пружины прямо над ней. Все сильнее и сильнее. И снова, снова, снова! Марион вжалась в пол, закусив руку.

Потом сдернутый с нечеловеческой силой матрас исчез.

И тогда она увидела лицо этого чудовища, которое от нее отделял металлический каркас кровати.

– Сучка! Все вы сучки! Сейчас ты поймешь, что значит страдать! – прорычал он, злобно захохотав.

Он провел лезвием по металлу, произведя ужасающий звук.

Давид резко вырвал лист из машинки, потом вставил новый. Сделал три глотка виски и потер лоб тыльной стороной ладони. Марион должна полностью заполнить его мысли. Марион… Нужно думать только о Марион. Не о Кэти, «Кэти, что ты наделала!», не о Кларе, «милая моя малышка». Только о Марион.

«Роман, значит, захотел?! Будет тебе роман! Не разочаруешься! Старая сволочь!»

Он сделал звук громче. От музыки задрожали стены. В его жилах тек виски. Давид, словно пианист-виртуоз, размял пальцы перед опухшими глазами и наконец опустил руки на клавиши… На потолке дрожала огромная тень… демоническая тень.

Убийца со звериным рыком отбросил металлический каркас и схватил Марион за волосы. Он оторвал ее от пола, и женщина бессильно молотила руками по воздуху. Она начала умолять его оставить ее в живых. Он больше всего обожал, когда его умоляли.

– Сжальтесь! Сжальтесь!

Чем истовее она молила, тем больше он ликовал. Член его болезненно налился кровью. Он сорвал с женщины одежду, поднял ее за трусы, вытащил ее на улицу и волоком поволок по снегу за шале. В свободной руке убийца нес моток крепкой веревки. Снег и лед обжигали кожу несчастной, в то время как ветки, корни и стволы деревьев, меж которых, не разбирая дороги, ее тянул за собой великан, исцарапали руки, ноги, бока и спину Марион. Несколько раз ей казалось, что жестокое чудовище вот-вот оторвет ей руку. Вскоре запах разлагающегося мяса стал настолько сильным, что Марион вырвало, тогда Палач связал ей ноги и перебросил веревку через толстую ветвь.

Женщина почувствовала, как ее тело оторвалось от земли. Нейлоновые нити впились ей в кожу. К голове прилила кровь. Холод пронизывал женщину до самых костей. Она извивалась, кричала – но тщетно. Палач, словно не обращая на нее больше внимания, вернулся в несущее смерть шале. Увидев рядом с собой черные разделанные и подвешенные так же, на веревках, свиные туши, кишащие отвратительными личинками, Марион почти потеряла сознание.

Она хотела умереть.

Однако худшее было еще впереди…

Не закончив печатать, Давид вытащил лист из машинки и положил его к остальным. Потом схватил папку с делом Палача, взгляд его блуждал.

«Деталей хочешь, значит? Будут тебе детали!»

Я так обижалась на тебя за то, что ты оставил нас одних. Я сделала это из-за того, что сердилась на тебя. Только из-за этого.

Кэти…

Заключение о вскрытии Патриции Бем, последней жертвы. Он открыл его осознанно и спокойно. Стал жадно изучать фотографии, снятые крупным планом. Разноцветные ошметки плоти. Зеленые, синие, фиолетовые. Везде кровь. На лице, на волосах. Трудно поверить, что когда-то эти останки были телом женщины.

Просто какое-то перепаханное поле.

Давид разложил снимки перед собой, потом закрыл глаза. Замелькали кадры, возник запах разложения, вопли. Крики Патриции Бем… Когда Палач решил убить ее после более чем трехчасовой средневековой пытки.

Финальная точка его ритуала – он кладет женщину рядом с трупом мужа, привязывает руки и ноги к ножкам кровати и засовывает в рот тряпки, чтобы она могла дышать только носом. На некоторых снимках видно, что нейлоновые веревки прорезали щиколотки до кости.

Затем Палач достает свечку, зажигает ее и подносит к ноздрям своей жертвы. Горячий воск капает на покрасневшую кожу, скапливается и застывает, постепенно уменьшая доступ кислорода. И когда каждый вдох дается с нечеловеческим усилием, становится страданием, подвигом, Палач пристально смотрит жертве в глаза. Тело хочет жить, пульс учащается, стучит в висках, стучит все сильнее, горло медленно сжимается, трахея не выдерживает, легкие взрываются. Но еще теплится последняя надежда на внезапное спасение, на то, что можно будет вдохнуть в себя весь воздух, можно будет освободиться…

А Бурн наблюдает – наблюдает за точным моментом, когда Смерть придет за своей добычей. Ждет мгновения, когда душа готова расстаться с телом.

И тогда Палач овладевает своей жертвой. И под взглядом ничего не понимающего, оставленного в живых ребенка он достигает пика наслаждения.

Давид схватил чистый лист и, скрипя зубами, смял его. Через эти ужасные видения постоянно проступал образ Кэти. Кэти в кровати с его лучшим другом. Кэти, стонущая в экстазе: «Еще! Еще! Еще!»

Первый удар пришелся в левую ногу.

«Ты должна была… Ты должна была поговорить со мной. Ох, Кэти! Что ты наделала?!»

Белая земля окрасилась фонтаном крови. Заорав изо всех сил, МарионЭмма попыталась расцарапать своему мучителю лицо. Он увернулся и толкнул ее в спину. Веревка стала раскачиваться, тощее тело женщины ударилось о туши, которые были в таком состоянии, что от этого прикосновения рассыпались в прах, как трухлявый пень. Тонны личинок упали посыпались из них отвратительными кучами на снег.

Монстр в большом зеленом переднике начал хохотать. Он все хохотал и хохотал. И изо рта у него вырывался пар.

Эмма умрет сдохнет. Когда лезвие коснулось ее левого соска, она стала молить Бога простить ей зло, которое она причинила окружающим.

Давид так сильно бил по клавишам, что у него заболели пальцы. Она предала его, вываляла в грязи. Шесть недель! Она молчала шесть недель, а он-то убивался, по двенадцать часов в день зашивал трупы. За это время кого он только не видел у себя на столе: переломанных детей, девочек-подростков – героиновых наркоманок, им было от силы по семнадцать лет, голых, изнасилованных. И это не считая воспоминаний о матери, которые наваливались на него, едва он входил в лабораторию танатопрактика.

А она! Кэти! Как она могла?!

«Давайте! Отпразднуем это за стаканом виски! Кто хочет за деньги провести ночь с моей женой, встаньте!»

Держа бутылку в руке, он поднялся со стула. Задел коленом стол, какая-то пробирка упала на пол и разбилась, но Давид этого даже не заметил.

«Сюда! Сюда! Всем хватит!»

Вдруг зазвучал Шуберт. Начало квартета. Он повалился на стул у проигрывателя, положил ладони на стол, уткнулся в него лбом, в ушах его гремела музыка, он пытался заплакать, освободиться от ярости, заполнившей его душу. Невозможно.

Он не жену ненавидел. Он ненавидел себя, Давида Миллера.

Вокруг него жужжали мухи. Он взял скальпель и вонзил его в столешницу, изо всех сил сжимая рукоятку. Раненый большой палец опять начал кровоточить.

Было ясно, что он тоже сходит с ума. Психологическое разрушение. Призрак Палача материализовывался и становился опасным.

Давид медленно подошел к окну и немного постоял, вглядываясь в сумерки.

И тогда к нему пришла уверенность.

В том, что Монстр вернется.

32

Аделина выглянула в коридор. Из лаборатории доносились звуки «Девушки и смерти», из гостиной – голоса Эммы и Дофра…

Все сидели по своим углам. Ужина не было, кроме Эммы и Дофра, никто не разговаривал друг с другом. Царство слез, страха и гнева. Явные признаки коллективного невроза.

Аделина на цыпочках вернулась к себе в спальню. На всякий случай она оставила дверь приоткрытой. Этим вечером женщина решила разобраться наконец с загадочным кейсом Дофра, победить его шифр.

Нужно было узнать, что скрывает старик с самого дня их приезда, почему он так часто пристально смотрит издалека на кейс. Быть может, именно в нем разгадка всей этой сумасшедшей истории. Аделина постаралась сдвинуть чемодан с места, потянула за ручку, но у нее ничего не вышло. Он весил целую тонну. Что же в нем такое?

Она присела на корточки и пощупала замок в форме буквы «П». На каждой длинной стороне пять колесиков с выгравированными цифрами от нуля до девяти. Пять цифр… Можно ли было выбрать комбинацию самому при покупке, как в некоторых замках? Идея подобрать шифр, состоящий из цифр дня рождения Артура, показалась ей соблазнительной, но она их не знала.

Аделина безрезультатно пробовала прислушаться к щелчкам, как в кино, и перебрала несколько обычных комбинаций – 11111, 22222, 12345, 54321… И тут ей в голову пришла мысль, и она прошептала:

– Пять цифр, числа Палача.

Она помнила, с каким остервенением Давид возвращался в лабораторию на поиски знаков, набитых на черепах детей. Почему бы и нет… Надо попробовать.

Она незаметно вышла из спальни, тихо прошла по коридору и проникла в лабораторию. От больничного запаха ей скрутило живот.

Давид спал, согнувшись над пишущей машинкой. Рана на пальце снова стала кровоточить, повсюду были капли крови. Справа из деревянной столешницы торчал скальпель. Перед Давидом на письменном столе были разложены десятки фотографий. Аделина приблизилась. Она поднесла руку ко рту, стараясь не вникать в то, что увидела на фотографиях, и начала читать напечатанный на оставленном в машинке листе текст.

Затем он отрезал ей кусок губы, кровь залила лицо женщины. Эмма не могла больше кричать, из глаз текла кровь. Дофр вытер руки о брюки фартук, заляпанный пятнами крови. Эмма была похожа на толстую свинью, голую свинью, которой самым примитивным способом пустили кровь. Эта сучка страдала, тем лучше. Каждому свои страдания по заслугам.

Хаос и сумасшествие, выплеснутые на бумагу. Это было отвратительно. Смесь вымысла и реальности. Не осталось никаких рамок, никаких запретов.

Аделина хотела взять лежавшую слева от машинки открытую папку. Вдруг Давид схватил ее за запястье, но потом отпустил. Он был мертвецки пьян. Не произнеся ни слова, он снова начал печатать. Аделина отошла от него чуть в сторону, он пугал ее. Она порылась в папке, но в ней не осталось ни одной фотографии. Все они лежали на столе. Женщина глубоко вдохнула. Придется рыться. Смотреть на жертвы, видеть крупным планом их истерзанные пытками тела. Набравшись храбрости, она принялась разглядывать каждый снимок. Она искала фотографии черепов. Детских черепов.

Ей пришлось прикусить себе руку, чтобы ее не вырвало. Она не понимала. Быть может, именно это и есть самое ужасное. Не понимать, откуда берется эта ненасытная тяга к разрушению.

– Совсем не похоже, да? – процедил Давид, оборачиваясь к ней, от него несло спиртом.

– На что не похоже?

– На всех этих Ганнибалов Лекторов из фильмов. В кино все гладенько. А тут одно бешенство, слов нет, чтобы описать это смакование страдания, садизма. Лишить жизни ради оргазма, разрывать плоть, чтобы мастурбировать ею, разбивать черепа и возбуждаться, когда бьет кровь. Вот их реальность! А людям это нравится, они разговаривают об этом, сидя себе спокойненько дома в тепле. Некоторые ими даже восхищаются, представляете? Вот что им надо показывать! Смерть не такая, как они себе представляют, черт возьми! Она такая же красная и кровавая, как бедра этих несчастных женщин!

Он снова сгорбился над пишущей машинкой. Потрясенная, Аделина смотрела, как он погружается в рассказ. Так ли уж он отличался от всех этих отвратительных созданий? Он набрасывался на пишущую машинку, а они – на живые тела. А если забрать у него бумагу и карандаш? Как он будет избавляться от боли и зла, которые его заполняют? Станет ли убивать, как она когда-то сделала с Дакари?

Где проходит грань между добром и злом?

Погрузившись на пять минут в ужасы расчлененных тел, Аделина нашла наконец первую татуировку. На выбритом черепе ребенка. Крупно выведенный черными чернилами номер. 98784. Она отложила снимок и храбро продолжила поиски.

Постепенно она нашла все нужные фотографии. Семь снимков.

– Давид…

– Секундочку… секундочку… Я почти закончил.

Аделина сомневалась, стоило ли говорить ему о кейсе. Она сделала несколько шагов к двери и снова вернулась. Едва она села рядом с ним, как Давид воскликнул:

– Ну вот… Конец!

Он посмотрел на руки молодой женщины:

– Фото детей? Зачем вам? Для семейного альбома?

– Это мерзко!

– А… номера! Тоже пустились на поиски священного Грааля?

Она встала, чтобы уйти, но он схватил ее за свитер:

– Подождите, подождите! Не пропустите самое главное – гвоздь программы!

– Послушайте, Давид, ваша жена при смерти! Может быть, у вас есть более важные дела, чем сидеть тут, напиваться и писать!

Не дав ей уйти, Давид начал декламировать:

Дофр перерезал веревку кончиком скальпеля. Эмма ударилась головой, однако снег несколько смягчил падение, и женщина перекатилась на бок. Изо рта у нее текла кровь. Почти ничего не видя от боли, она услышала звук, который любая женщина узнает из тысячи. Звук расстегивающейся пряжки ремня. Дофр спустил брюки, показав свой крохотный член. Смехотворный член.

– Вы… вы жалки! – прервала его Аделина. – Я ухожу.

Давид снова поймал ее за свитер:

– Останьтесь! Я закончил! Почти закончил!

Когда он присел на корточки, чтобы войти в нее, Эмма ударила его по лицу острым камнем. Из брови потекла кровь, он упал на землю, закрываясь руками и визжа, как свинья. Эмма поднялась, снова занесла камень над головой – и била, била, била. Он был еще жив. Тогда она подняла с земли скальпель и одним движением отрезала ему член. Потом засунула его маньяку в глотку. «Жри! Жри! Скотина! Жри себя!» – заорала она, исходя кровью. Дофр умер, задохнувшись, с собственным членом во рту. Эмма… тоже умерла, держась за член Дофра. Конец. Посвящается Артуру Дофру и Эмме Такой-то. Ваш покорный слуга, Давид Миллер.

Он отложил листы на стол и, покачнувшись, поднялся.

Аделина с досадой покачала головой:

– Сумасшедший дом… Я попала в сумасшедший дом…

Она исчезла, захлопнув за собой дверь.

В коридоре Аделина остановилась и прислушалась. Из гостиной по-прежнему доносились голоса Артура и Эммы.

«И хорошо, что он мне замену нашел», – подумала она.

Она приложила ухо к двери, ведущей в комнату Кэти. Ничего. Бедняжка, наверное, была без сил и уснула.

Вернувшись к себе в спальню, она попробовала первую комбинацию из пяти цифр. 98784. Ничего. Потом 98076, пятый из семи вытатуированных номеров.

Когда последнее колесико встало на цифру 7, она вздрогнула. Металлическая ручка ушла вбок. От щелчка все ее тело завибрировало.

Странно, ей казалось, что она уже все это видела.

Тогда на нее накатило детское желание поскорее закрыть кейс и забыть о том, что только что произошло. Вернуться в постель и спрятаться под одеялом.

Она посмотрела, как на потолке дрожат тени от елей, лапы которых перебирал ветер, потом повернулась к двери.

Услышав скрип в глубине коридора, Аделина чуть не умерла от страха. Но она снова сосредоточилась на том, что собиралась сделать.

Пальцы ее тряслись, когда она откидывала замок. Нажала на металлический язычок. Оставалось лишь поднять крышку. И открыть ящик Пандоры.

В этот миг она вдруг представила себе монстра с железными когтями, который перерезает ей горло, и ее парализовало от страха. Что, если он выпрыгнет из чемодана?

«Вот дура, – подумала она. – Ты-то хоть на это не ведись».

Легкий скрип.

Она нагнулась над чемоданом.

От ужаса ее повело в сторону.

Увиденное не успело отпечататься у нее в памяти.

В горле застрял крик.

Она повернулась, выпучив глаза и пытаясь вдохнуть переставший поступать в легкие воздух.

Приклад ружья опустился ей на бровь.

33

Сначала Давид почувствовал запах гари. Он оторвал щеку от стола, в голове гудело, в висках стучало. Он запаниковал и сильно ударился рукой о пишущую машинку.

Перед ним трепетали языки пламени, в свете которых на стене корчилась чья-то тень. Кто-то, скрючившись, почти неподвижно сидел напротив него. Когда Давид смог сфокусировать взгляд и пьяный туман рассеялся, он с трудом различил силуэт худой женщины. На полу сидела Эмма, перед ней стояло мусорное ведро.

Из металлических недр поднимался слабый свет.

Давид тряхнул головой, чтобы убедиться, что он не спит и не видит кошмарный сон.

Нет, тощая брюнетка и правда сидела в нескольких метрах от него. Она сжигала отпечатанные листы, плотно стиснув зубы, несмотря на опухший рот. На шее у нее вздулись огромные вены. Она была одета в свой порванный свитер и джинсы, слишком широкие для столь худых ног.

Чистая реинкарнация мифологического монстра.

– Можете ничего не говорить, – резко произнесла она, не глядя на него. – То, что вы сделали, непростительно.

Вокруг женщины лежали смятые бумажные страницы, разложенные один за одним на равном расстоянии друг от друга, как совершенно лишнее проявление нездорового внимания к деталям. Рядом – стопка бумаги.

– Но я не понимаю, почему вы на меня ополчились, даже принимая во внимание ваше жалкое состояние, – таким же ровным голосом добавила она. – Я вам сделала что-то плохое?

Давид протер глаза. Слова Эммы болью отзывались у него в висках. На часах было два с четвертью ночи.

– Что вы тут забыли… – пробормотал он, безрезультатно пытаясь придать фразе вопросительную интонацию. – Убирайтесь… и побыстрее…

Она не ответила. Наступила ужасающая тишина. Душевное спокойствие перед невиданной бурей.

Давид откинулся на спинку. События безжалостно всплывали в мозгу. Кэти… Аборт… Их ссора в спальне. Как он сходил с ума, сидя перед пишущей машинкой. Кажется, приходила Аделина… У нее в руках – фотографии детей. Под кроватью – его героиня Марион… Сапоги Палача… Сдернутый матрас… Потом пустота. Он заметил бутылку виски и понял, отчего ничего не помнит.

Он посмотрел направо. На свою кипу бумаг. Они исчезли. Наконец Давид сообразил, что происходит.

Она жгла его книгу!

– Идиотка! Что вы делаете! – заорал он, резко выпрямившись.

Он уже хотел вцепиться ей в глотку. Но остановился.

Как будто ему дали под дых.

В десяти сантиметрах от правого колена Эммы лежало ружье. Блестящее ружье. Черное дуло нацелено прямо на него.

Давид мгновенно протрезвел и инстинктивно перестал паниковать.

Она продолжала уничтожать страницы его романа. Пламя становилось все более густым.

– Послушайте, Эмма… я… предполагаю, что у вас есть веские причины перечеркнуть всю мою работу, но… Артуру ваша идея, вероятно, не понравится. Это его книга.

– Артур в курсе… – ответила она.

– Что?

– Эта замечательная мысль родилась именно в его голове. У Артура всегда отличные мысли.

Ее распухшие губы разошлись в клоунской усмешке.

– Нет! Артуру нужен только роман! Он бы никогда так не поступил!

– Поступил бы!

Она лгала! Она точно лгала! У него на глазах исчезал весь его труд. Палач превращался в пыль. Как Артур мог позволить ей это?

– Мы внимательно прочитали и перечитали ваши последние страницы, – продолжила Эмма. – Которые вы написали сегодня ночью. И мы невероятно расстроены.

– Этой… ночью?

Эмма начала двигаться. Она сидела в позе лотоса и покачивалась взад и вперед.

– Да, этой ночью. Вы не представляете, как вы нас обидели.

– Я… ничего не понимаю… Я не помню, чтобы… что-нибудь сегодня печатал, – пробормотал Давид. – Я сильно напился и…

– А! Алкоголь, значит, виноват! Надо нести за себя ответственность, господин Миллер! Никто не заставлял вас напиваться!

Повсюду на ее теле вздувались вены. Давиду показалось, что перед ним сидит пациентка сумасшедшего дома, каким-то образом сбежавшая из-под присмотра.

– Вы пытались меня убить! Если бы я… сделала, как хочу, я… я бы вам уже давно пулю в голову пустила!

Давид почувствовал, что теряет равновесие. Эмма могла выйти из себя в любой момент. Она была так же нестабильна, как нитроглицерин.

– Эмма… я… не совсем понимаю. Как вы можете такое говорить? Убить вас? Но…

Эмма положила ладонь на приклад ружья. Давид хотел было отпрыгнуть в сторону, но сдержался. Эта психованная была ловка и быстра, как заяц.

– Послушайте, Эмма… может быть, это как-то связано с тем, что я написал, но… но это же вымысел! Эти персонажи не реальные люди!

– А я тогда что? Чернила на бумаге? Вы специально заменили имя Марион на мое! Чтобы сделать мне больно!

– Я… я ничего не соображал, – нашелся он. – Я был в шоке… из-за того, что узнал… о жене. Я… рассердился на вас с Артуром и поэтому…

Она резко разогнула ногу и попала по ведру, то откатилось в сторону. По комнате разлетелись черные хлопья.

– Рассердились на меня? За то, что я открыла вам правду, что ваша жена вам изменяет? Что она сделала аборт за вашей спиной? Но… вы должны были бы мне спасибо сказать! Должны были бы полюбить меня за это!

– Полюбить вас?! Но, Эмма!

Ее лицо исказила ярость. На губах выступила пена. Эмма подняла ружье, потом опустила на пол. И так несколько раз.

Наконец она решилась. Взяла ружье. Направила его в сторону письменного стола.

Давид понял, что у него остаются считаные секунды, чтобы спасти свою жизнь.

– Эмма! Эмма! Вы… вы правильно сделали, что все мне рассказали! Эмма… вы были правы!

Она по-прежнему держала ружье нацеленным на Давида.

– Оно заряжено, если что, – прорычала Эмма. – Четыре пули, раз-два-три-четыре.

Давид прикинул, что можно сделать. До сумасшедшей ему не добраться, надо обойти стол. Схватить пишущую машинку и запустить ей в голову? Но еще раньше она снесет ему башку.

– Я знаю, что была права, – ответила женщина, не опуская дула. – Но вы не в состоянии этого понять. Вы просто чертов эгоист!

– Эмма! Я никогда не хотел причинить…

– Откройте ящик!

Давид послушался. В ящике оставалось несколько листов.

– Возьмите нижнюю страницу и прочитайте последние строчки!

– Эмма! Ваш немецкий акцент! Куда он дел…

– Чита-а-ать!

– Я… Нет, Эмма! Я не хочу читать. Это… Плохая мысль.

Она опустила палец на курок.

– Хорошо! Хорошо!.. «Дофр умер, задохнувшись, с собственным членом во рту. Эмма… тоже умерла, держась за член Дофра. Конец. Посвящается Артуру Дофру и Эмме Такой-то. Ваш покорный слуга, Давид Миллер».

Давид дрожал. Он положил перед собой страницу, не спуская глаз с фурии. Ее лицо ничего не выражало, но стиснутые зубы и конвульсивно работающие челюсти выглядели пугающе. Словно пробудившийся вулкан. Дьявол в фарфоровом тельце.

– Когда собака срет дома, ее тычут носом в собственное дерьмо, чтобы убедиться, что она не станет так больше делать.

Эмма замолчала и выключила лампу. В следующее мгновение Давида ослепил луч фонаря, направленный ему прямо в лицо. Он зажмурился, стараясь защитить глаза от яркого света.

Эта девица – настоящая сумасшедшая, с неудержимой тягой разрушения вокруг себя всего и всех. Но пока что она его не убила… Свет фонаря в лицо… Мрачное предзнаменование… Она будет его мучить.

В этот момент Давид отчетливо понял, что с его семьей случилась беда. В доме слишком тихо. Почему ни Кэти, ни Клара не реагируют на крики Эммы? Где Аделина?

– Эмма… Скажите что-нибудь… Прошу вас… Чего вы… чего вы от меня хотите?

Как найти верные слова, жесты, чтобы не задеть ее? Как утихомирить ее бушующую ярость?

Ослепленный, он различал лишь черный силуэт.

– Эмма, я сейчас встану, возьму ведро и… сам все сожгу. Я… я должен сам… Я сделаю это… чтобы доказать вам, что искренне сожалею о случившемся. И я перепишу свой роман. Только для вас. Он вам обязательно понравится…

– Это было бы слишком легко, – жестко ответила она. – Вы должны в полной мере ощутить каждое написанное вами слово. Так что эти семь страниц гадостей, вы их сожрете, сожрете все до последнего клочка.

– Нет, Эмма! Я…

В доносившемся из темноты голосе послышался металл.

– Совет – закройте рот и выполняйте. Вы сами виноваты. Только вы! Мы не в ответе за ваш дебилизм.

Казалось, Эмма вот-вот взорвется. Давид знал, что она полна решимости, что пойдет до конца.

Если он не послушается, то непременно умрет.

Он взял со стола лист бумаги, разорвал его на мелкие кусочки и засунул себе в рот. Вкус чернил был отвратительным. Он стал жевать бумагу, пока та не пропиталась слюной, и затем, морщась, проглотил первый комок.

– Прошу вас, Эмма… Это отвратительно. Я не…

Свет фонаря запрыгал. Эмма поднялась. Давид почувствовал дуло ружья у своего виска.

Она пододвинула к нему чистый лист:

– Еще слово – и количество увеличивается на одну страницу.

– Нет, Эмма! Нет! Я…

Вместо ответа поверх оставшихся шести страниц, которые Давиду еще предстояло проглотить, легла дополнительная.

– Поверьте, мне вовсе не приятно поступать с вами таким образом. Но если мы не выработаем определенные правила, через месяц тут будет царить полная анархия. Надо много работать, чтобы у нас все получилось, Давид Миллер, но мы сможем. Уверена, сможем…

О чем она говорит? Эмма совсем слетела с катушек. Какая работа? Что сможем? Месяц! Месяц! Она не собиралась его убивать! Она собиралась помешать Давиду уйти! Хотела любым способом удержать его в этой тюрьме. Кристиан! Возможно, он вообще никогда не приедет!

Давид порвал второй лист и проглотил отвратительную смесь чернил и целлюлозы. Эмма снова отошла, держа его на мушке.

Почему Артур позволил ей сжечь рукопись? Разозлился? Но ведь он так желал эту книгу!

Давид чего-то не понимал, туман в голове еще не полностью рассеялся. Одно было ясно – Артур использовал Эмму, чтобы удержать его, сделать своим узником, как он использовал ее, чтобы убить Гринча. Манипулировать же самой Эммой он мог благодаря ее психологической неуравновешенности и приступам сумасшествия, контролировать которые умел только он. Так Эмма стала его ногами и руками.

Лучше, чем в любом романе.

В изодранной одежде, обессиленная, Эмма появилась в шале, в этом всеми забытом месте, очень вовремя. Шизофреничка оказывается нос к носу с психологом… Но теперь Эмма говорила на чистом французском, даже без намека на акцент…

В мозгу Давида появилась ужасная мысль. Появилась и исчезла… В горле пересохло. Ему казалось, что язык не помещается во рту. К жажде, вызванной алкоголем, теперь добавилась еще одна пытка. Ему нужно было выпить воды. И немедленно.

Попросить, но не словами.

Стараясь не делать резких движений, Давид взял со стола ручку и написал: «Воды». Потом положил лист и ручку перед собой.

Ручка была ему нужна, чтобы кое-что проверить. Нечто совершенно немыслимое, но что могло, однако, объяснить происходившее сумасшествие.

Его пальцы дрожали. Он спрятал руки за спину.

Эмма осторожно приблизилась. Желтое пятно фонаря раскачивалось в темноте. Вдруг Давид закашлялся и выплюнул бумажный комок.

Эмма схватила записку.

«Возьми ручку! – подумал Давид, отплевываясь. – Возьми эту чертову ручку и напиши что-нибудь! Ну же!»

– А волшебное слово? – спросила Эмма с издевкой, пододвигая к Давиду его записку.

Вытирая рот платком, он вывел на бумаге: «Пожалуйста».

– Воды не получите, – бесстрастно произнесла она. – Наказание должно быть полным. Продолжайте! – потребовала она, резким жестом скинув стопку бумаги на пол. – Набейте себе брюхо своими глупостями!

Она унижала его, а Давид послушно жевал и проглатывал следующие кусочки бумаги…

Эмма безжалостно наблюдала за ним. После долгого молчания она наконец проговорила:

– Думаю, нам надо бы выбраться наружу. Полагаю, мне следует подвесить вас за ноги, отрезать вам член и запихать его в ваш поганый рот. Да, так и сделаем.

Давид держался за живот. У него кружилась голова, было тяжело дышать.

– Эмма… Вы… Я вас послушался… Я все съел… До последнего грамма… – взмолился он, губы и язык у него были черными.

– Вы просто поддались угрозам. Жизнь себе спасали. Вы что, меня совсем за дуру держите, чертов эгоист? За Dummkopf! Ду-у-у-ру!

Она вышла из тени и прицелилась ему в грудь:

– Поворачивайтесь и выходите из комнаты!

– Эмма! Прошу вас…

– Повор-р-р-р-рачивайтесь! – прорычала она с искаженным лицом.

Давид подчинился, поднял руки над головой, Эмма встала за ним. Впереди – коридор смерти. Они миновали запертую на ключ комнату и остановились у спальни Эммы. В глубине блеснул металл. Потом показались горящие глаза.

– Артур! Прошу вас! Скажите ей…

Старик снова исчез в темноте.

– Артур! Артур!

От удара в спину Давид пошатнулся. Эмма толкнула его к двери.

– Быстро, внутрь!

Он упал на пол. Умоляюще посмотрел на нее:

– Прошу вас… Не трогайте их…

– Все могло быть так просто, Давид… Но вы со своей дурной головой…

Эмма снова замахнулась и со всей силы ударила его в пах. Давид пополз в комнату.

– Артур мне поможет… Да, Артур мне поможет… – сказала она ему. – У нас все получится, милый… Времени для этого сколько угодно…

Она закрыла за ним дверь на замок.

Давид скорчился на полу, он едва мог дышать. Когда он закрыл глаза, сквозь боль со всей очевидностью проступила мысль: он вдруг понял, почему находится в этом лесном аду, где никто не может услышать его криков.

Он оказался в огромной ловушке.

Помощи не будет. Никогда.

От бессилия он застонал, словно животное, которое привели на заклание.

34

Пристегнута наручниками к вертикальным стойкам в изголовье кровати.

Жива. Но где она?

Темнота, холод.

Накатывает тошнота. Запахи испражнений, мочи и животных. Слева и справа от вонючего матраса, на котором она лежит, – стены. Везде стены.

Аделина хотела закричать, но из горла не вырвалось ни звука.

Логово. Она заперта в ледяном логове. Перед глазами Аделины возник образ исполосованной четырьмя когтями Эммы.

Женщина напрягла шею и повернула голову. Комната, кровать в центре, странный силуэт печи, разбитое стекло, открытая дверь. И снятые ставни, сложенные в противоположном углу.

Ставни из шале.

В окно видны луна и зимний лес.

Аделина попыталась посмотреть на пол.

Повсюду валялись ингаляторы. Десятки ингаляторов выложены на полу радугой, будто свечи какого-то дьявольского ритуала. Лежат рядом, но не достать. Она посмотрела в другую сторону, там – то же самое.

Танталовы муки.

Аделина закричала. Ответом ей было лишь эхо.

Дышать становилось все труднее. Она изо всех сил потянула кисти рук вниз, пытаясь выдернуть их. Но металлические наручники, которые сама же она и привезла в шале для эротических игр, оказались слишком тесными. А изголовье кровати – слишком крепким. Ни шанса на спасение.

В бронхах послышались слабые хрипы. Ее раздирал страх. Аделина потрогала языком спекшуюся в уголках губ кровь и сжалась. Она не была мертва, но внутренний голос подсказывал ей, что лучше бы она умерла.

Что произошло?

Женщина закусила губу. В голове отдало резкой болью. Она вспомнила о Давиде, истерично склонившемся над пишущей машинкой. О полупустой бутылке виски, о его сумасшедшем взгляде… Вспомнила темноту в коридоре, шепот в гостиной… Как проскользнула в комнату Артура, подошла к кейсу… А потом? Что произошло потом? Ее кто-то ударил? Но почему?

И все эти ингаляторы вокруг, они как будто появились из ночного кошмара.

В комнату ворвался ледяной ветер. Послышался треск веток…

Аделина была уверена, что оказалась в Его логове и что скоро умрет.

Она подтянула ноги к груди. От ее движения поднялась вонь, от которой ее чуть не вырвало.

Сердце стучало в висках. Хрипы в груди предвещали неминуемый приступ. Волна поднялась, и ее ничто не могло остановить.

Приступ астмы.

Аделина в отчаянии извивалась, выгибала спину, стараясь дотянуться ртом до кармана джинсов. Она уже представляла, как вентолин успокоит ее легкие. Так близко он был!

Тщетно. Она просто вывихнула себе правое плечо.

Аделина закричала, мотая головой. Воздух все тяжелее поступал в легкие.

«Говорят, все дело в голове! – подумала она, стискивая зубы. – Это просто приступ паники! Ты сама блокируешь поступление воздуха! Чем и вызываешь хрипы. Во всем виноват мозг. Тебе тысячу раз объясняли! Скажи мозгу, что бояться нечего, что все это неправда! Прикажи легким дышать! Черт возьми, дыши же! Дакари… Дакари… Ты должен уйти из моей головы! В твоей смерти не было моей вины…»

Какая ирония – умереть в лесу, этом огромном природном «легком», от недостатка кислорода в организме. В окружении ингаляторов.

Аделина задыхалась, ее грудь вздымалась и опадала, потом снова вздымалась. Резкий свист превратился в низкий, короткий, булькающий звук. Она чувствовала, как в горле у нее пульсирует, миндалины сжимаются, легкие кричат: «Воздуха! Воздуха!» – но ее мышцы атрофировались, повисли мокрыми тряпками, отданными на волю жалящего солнца.

Корабль из плоти и крови мотало из стороны в сторону.

Потом наступил момент, когда воздух перестал поступать. Когда он резко закончился.

Привязана к кровати, задыхавшаяся.

Вены на теле Аделины вздулись. В мозгу возникла картина бьющейся на траве рыбы. Широко разинув рот, она повернула голову набок, молясь, чтобы все поскорее закончилось.

Но агония длилась и длилась.

Время тянулось. Ей казалось, что каждая секунда делится на десятки частей, десятки – на сотни. Она больше не могла без кислорода.

Умереть… Господи, дай умереть…

Ее мысли стали невесомыми, чистыми. Напряжение спало. Тело прекращало борьбу.

Позже, намного позже, в логове появилось лицо смерти. Над Аделиной нависла маска из костей и свисающей лохмотьями кожи. Запавшие глазницы, почти отсутствовавший плоский нос. Детское лицо Дакари. Взмокшего от пота Дакари. Он был здесь, он пришел за ней, протягивая толстенькие ручки.

Женщина медленно закрыла глаза. Постепенно боль отступила. Наверное, она умерла: внутри у нее лопнули все сковывавшие ее путы. Воздух снова стал постепенно поступать в легкие. Сначала по чуть-чуть, потом она почувствовала его где-то очень глубоко. Организм дышал. Сам дышал…

Она открыла глаза. Жива! Без свистов в груди, без пут!

Аделина возвращалась к жизни, она счастливо смеялась. Смеялась так, как никогда прежде.

– Тебя не существовало! – радостно говорила она про себя. – Они были правы! Все эти годы тебя просто не существовало!

Смех сменился ужасным кашлем. Аделина разрыдалась. Всю жизнь она жила в обмане, ошибалась, симулировала.

Страшный сон наяву.

Она не умрет от удушья, не на этот раз. Но какая смерть ее ожидает? Какие еще страдания ей придется вынести?

Вышедшая из-за облака луна осветила часть ее тюрьмы. Аделина запоминала каждую деталь. Гниющие доски, сквозь щели между которыми, прямо у нее над головой, виднелась заснеженная крыша. Провод под потолком, лампочки нет. Стены, окна. Почерневшая от сажи фаянсовая печь. Тень от какого-то прислоненного к печи предмета. От топора.

И кровать. Кровать с крепким деревянным изголовьем.

Ее ударили по голове, притащили сюда и связали. Потом разложили вокруг нее лекарства, может быть, даже этот топор поставили, чтобы к физическим пыткам добавить еще и моральные. Какое чудовище способно на такое?

Эмма… Кто, кроме Эммы?

Бровь. Ее ударили в бровь. Аделина вспомнила, как обернулась, когда пыталась открыть кейс Дофра, когда что-то в нем обнаружила. Но что?

Аделина приподняла левое плечо и потерлась о него покрасневшими от слез глазами. Хотела сесть, но кожа на запястьях саднила. Она схватилась правой рукой за верхнюю перекладину изголовья кровати и потянула так, что чуть не порвала себе связки. Дерево затрещало, но не поддалось… У нее начало сводить пальцы. Сквозь вязаный шерстяной свитер проникал холод.

Снаружи послышался какой-то шелест. Женщина напряглась.

– Кто… кто здесь?

«Никого. Должно быть, ветки колышатся на ветру», – подумала она.

Едва ей удалось успокоиться, как за стенами логова заскрипел снег. Звук приближался.

Охваченная страхом, дрожавшая как осиновый лист, Аделина постаралась затихнуть и не звенеть наручниками. Запах мочи, вонь. Рыси? Не может быть. Дикие животные не стали бы жить в старой лачуге. Кто же тогда? Свихнувшийся Франц?

– Кристиан?!

Почему она выкрикнула это имя, хотя думала о Франце? В голове у Аделины снова всплыл образ энтомолога с фотографии, без одного пальца. Его большой рост, его взгляд. Четкие следы ран в глазных орбитах выпотрошенных кроликов… Быть может, это не дело рук охотника.

– Кристиан! Ответьте, прошу вас!

Хруст на время затих, потом шаги стали удаляться.

В огромном лесу опять наступила тишина.

Ясно было одно: Франц ли, Кристиан или же некое кошмарное Нечто – все они были связаны с Эммой.

А если все это сделала она, эта тощая брюнетка, эта психопатка? Если это она убила зайцев, сняла ставни, проколола колеса и притащила ее сюда?

Волк в овечьей шкуре?

35

– Он продолжает. Продолжает ненавидеть меня. Он меня ненавидит. Это точно. Я делаю все, чтобы ему понравиться, а он меня ненавидит. Ничего не выйдет. Все из-за того, что он меня увидел. Он смотрел на меня, изучал… Я ему не нравлюсь. Я так и думала. Он не должен был увидеть меня! Я некрасивая! У Мисс Хайд есть шарм, у нее красивый почерк, она… она стимулирует его воображение. А я… Несчастный лузер. Нам следует сказать ему, что Мисс Хайд – это я. Артур, нам надо сказать ему. Это хорошая мысль.

Артур заставил Эмму встать перед ним на колени.

– Эмма! – грубо воскликнул он. – Я думаю, он догадался!

– Но… но тогда он должен любить меня, раз он любит Мисс Хайд!

Старик склонился над ней и стал нежно массировать голову. Долго. Очень долго. Казалось, его мысли где-то витали в эти минуты и он чувствовал себя счастливым человеком.

– Артур? Ты должен сказать, что мне теперь делать… Скажи, Артур… Давид… Я не хочу потерять Давида!

– Дай ему время прийти в себя, оценить тебя не только по твоим письмам. Он все еще цепляется за супругу, и это нормально. Но ее образ уже начал рассыпаться. Скоро он возненавидит ее.

Он сделал короткое движение подбородком:

– Дай мне вазу.

Эмма протянула ему розовый фарфор, потом снова встала на колени, но сначала резко дернула себя несколько раз за кожу на предплечье.

– Он мне столько раз говорил, что я важна для него! Я… Ох, Артур, он так изменился! Я боюсь…

– «Моей самой большой поклоннице», «Обнимаю вас», «Надеюсь, мы однажды встретимся». Все эти электронные сообщения он адресовал тебе. От всего сердца! Он сидел перед экраном, один, ночью, и печатал эти строчки, думая о тебе. О тебе, а не о ком-то другом!

– Именно! Он предал меня! Он… Он искромсал мне лицо, повесил рядом со свиньями! До того, как… до того, как засунуть твой… твою штуку мне в руку! Черным по белому написал! Я тебе могу весь текст процитировать, вплоть до каждой запятой! Он… он отвратительно с нами поступил!

Артур указательным пальцем поднял ее подбородок, заставляя посмотреть на себя.

– Именно поэтому мы обязаны его наказать. И мы будем наказывать его со всей строгостью каждый раз, когда это потребуется…

Она сжала кулаки:

– Мне не нравятся эти методы. Артур… Ты же знаешь, что, когда я выхожу из себя, я делаю плохие вещи. К тому же когда у меня нет сигарет… Ты обещал мне взять их с собой… Меня любой пустяк раздражает. Ты… ты должен защищать меня от этих приступов жестокости… Если… если не ты, то кто? Я… я не хочу обратно в больницу.

Она поднялась и попятилась назад.

– Эмма… Иди сюда… – мяукнул Артур.

– Нет, Артур, нет! Я… я… я больше не сделаю ему ничего плохого!

Артур стукнул кулаком по ручке кресла. Эмма напряглась и посмотрела на него испуганным взглядом.

– Эмма! Сейчас же!

Она нервно покусывала себе ногти. Затем плечи ее опустились. Она подошла к Артуру и прижалась щекой к неподвижным ногам. Он снова принялся поглаживать свою вазу. В очаге бесновался огонь.

– Знаешь, как я тебя люблю, – прошептал Артур. – Как собственное дитя… – С этими словами он перевернул вещицу китайского фарфора и постучал по овальному днищу. – Я не хочу видеть, как ты страдаешь, – продолжал он. – Но ты прекрасно знаешь, что чем суровее наказание, тем больше тебя любят. Давид уже несколько раз доказывал, как много ты для него значишь. Однако он покрыт броней из гордости и спеси, и это мешает ему открыться тебе. Мы вместе пробьем эту броню. Ты и я. Хорошо?

Она кивнула, еле сдерживая слезы.

– Я знаю, что тебе очень жаль Аделину. Что ты была очень рассержена, когда отнесла ее туда. Но постарайся меня понять… Аделину я знаю давно, и мне тоже ее жаль… но в жизни она делала не только хорошие вещи, поверь мне. Она… В нее вселился дьявол. Она была плохой девчонкой; единственное, чего она хотела, – это навредить нам с тобой. Ты же знаешь, верно, что она хотела навредить нам и завладеть Давидом?

– Да. Да… Артур… Но… но я…

– Ты все сделала правильно, Эмма. Только так вы соединитесь – Клара, Давид и ты. Твоя новая семья.

Лицо Эммы разгладилось. Ее семья…

Пальцы Артура сжались на затылке молодой женщины, ногти вонзились в ее кожу. Эмме стало больно, но она ничего не сказала.

– Тебе лучше многих других известно, насколько жизнь может быть тяжелой и жестокой, – снова заговорил Дофр. – Известно, что никто, кроме меня, не придет на помощь, если тебе будет плохо. Я всегда был с тобой рядом. В самые черные дни. Я познакомил тебя с Давидом и с его романом… Я научил тебя, как к нему приблизиться… Сколько времени я провел с тобой, помогая составлять письма Мисс Хайд… Ты ведь не забыла об этом, правда, Эмма?

– Я никогда не забуду…

Артур закрыл глаза и перевел дыхание:

– Прекрасно. Главное, делай так, как я тебе говорю.

Внезапно они подскочили от стона мертвого дерева. Вибрации охватили дуб и пошли по всему дому. Заскрипели балки.

– Что… что это было? – залепетала Эмма, уставившись в потолок.

– Ветер…

– Нет! Нет! Это…

– Довольно!

Из спальни Давида и Кэти донесся детский плач.

– Занимается заря! – сказал Дофр. – Сходи за ребенком, пожалуйста, и приготовь ей молока. Пусть малышка немного расслабится. Попозже поиграешь с ней на улице. Кэти еще, вероятно, под снотворным, но будь осторожна. Она очень агрессивна.

– Знаю, – ответила Эмма, берясь за ружье. – Я буду осторожна.

Когда она исчезла, Артур сунул руку в вазу цвета плоти и потрогал ее внутренние стенки. Вся верхняя часть его тела натянулась, как тетива лука.

36

Сначала все было как в тумане. В тошнотворной пелене, окутавшей ее, когда она стала просыпаться. Потом, очень быстро, нахлынули воспоминания об уколе в спину и о последних словах, которые произнесла Эмма до того, как Кэти погрузилась в забытье: «Я больше не позволю вам сделать ему больно».

Женщина попробовала подняться. Из-за головокружения она снова откинулась на матрас. Ей казалось, что она отвратительная, грязная и совершенно не похожая на ту сильную женщину, которой когда-то была. Губка. Она чувствовала себя как использованная губка, которую по окончании боя выбрасывают на ринг.

Только проснулась, а уже хочется заплакать.

Уничтожена.

Извне донесся звук голоса, от которого у Кэти застучало в висках. Она наконец смогла оторвать свое тело от постели. Держась за стену, она доковыляла до окна. От наркотика, все еще присутствующего в организме, пересохло во рту и мутило.

Солнечные лучи превратили снег в яркое зеркало. Ослепленная, Кэти зажмурила глаза, потом медленно их открыла. В зоне видимости показались два силуэта. Эмма и Клара. Ее дочка была тепло одета в толстую куртку, перчатки, шарф и шапочку с ушками. Она громко смеялась, а Эмма бросала снежки в ветки, отчего с них сыпались снежинки.

Ее ребенок, рядом с этой сумасшедшей.

Кэти забарабанила по стеклу, безнадежно выкрикивая имя дочки:

– Клара! Клара! Клара!

Девочка обернулась, улыбаясь, помахала ей и неуклюже побежала за Эммой.

К матери она повернулась спиной.

Словно узник в клетке, Кэти слушала, как Клара счастливо смеется. В эти секунды ее обуял не гнев, но страх, и в голове начали роиться жуткие картины. Мертвый Давид. Мертвая Аделина. Артур, победно держащий над своим лысым черепом окровавленные куски их тел. Похищенная малышка. И она, Кэти, умирающая среди елей.

Широко разинув пересохший рот и с трудом переставляя непослушные ноги, она кое-как дотащилась до двери, схватилась за ручку и умоляюще повисла на ней. Потом снова вернулась к окну, прижалась к нему и, несмотря на боль, начала колотить по стеклу, чуть руки не сломала, пока не осознала вдруг, что слышит голос мужа. Она пошла назад. К двери. Закричала из последних сил, протяжно, с надрывом:

– Дави-и-и-ид!

Ее муж, ее мужчина. Он был там. Жив. Жив!

– Я здесь, Кэти! Я здесь!

Давид барабанил в стену. Заперт! Заперт в соседней комнате! Она прорычала его имя пять, десять раз, потом ноги ее подкосились, и она упала в молитвенном жесте на колени. Голова у нее кружилась.

– Послушай меня! Кэти, послушай меня и успокойся! Я… я заперт в комнате Эммы! А ты?

– Я тоже! Она и меня заперла! Давид! Она…

– Подожди! Дай мне сказать! Ты должна выслушать то, что я тебе сейчас скажу! Хорошо?!

Его голос был сильным и властным. Он наверняка знает выход, сейчас он все объяснит. У него всегда есть выход. Он вытащит их отсюда. Конечно! Все уладится. Этот кошмар. Этот страшный сон. Боже…

– Она… она на улице с нашей дочкой! – закричала Кэти. – Что они с нами сделают? Им… им нужна Клара! Они отнимут ее у нас! Уедут и оставят нас здесь подыхать! Окна из оргстекла! Замки! Они все предусмотрели заранее! Давид! Мне страшно! Мне страшно!

– Клара здесь ни при чем, Кэти! Все дело в Эмме! Эмма – это Мисс Хайд! Это она не давала нам житья, она посылала нам письма! Это Эмма!

Кэти словно ледяной водой окатило. Окровавленная голубка, угрозы, ярость. Парижский ад, перенесенный в одинокое шале.

Не хватает воздуха. Снова видения. Аделина, сиплые хрипы, астма. Кэти сплюнула на пол.

Давид продолжал говорить, но она его больше не слышала.

В ушах гремел пульс, сердце выпрыгивало из груди. Из носа потекла кровь. Единственный раз у нее текла из носа кровь много лет назад, когда она провела свой последний бой, тогда ее одолевала злоба. Теперь же, стоя на коленях, она смотрела, как кровь окрашивает пальцы, но не реагировала.

На улице еще громче засмеялась Клара.

Мисс Хайд здесь. Капкан захлопнулся. Они попали в западню. Что дальше? Чего от них хотели?

– Кэти! Кэти! – надрывно звал ее Давид.

– Я… здесь…

– Ты знаешь, где Аделина?

– Нет…

– Мы выберемся отсюда, хорошо? Мы…

В коридоре послышался шум. Прямо за стенкой.

Тишина, потом снова голос Давида.

– Артур?

Опять тишина, затем стук в стену.

– Артур! Откройте! Откройте!

Кэти покачала головой, как в замедленной съемке. Она была в отчаянии.

Но какая-то сила оторвала ее от пола. Нет… нельзя, чтобы тебя добили! Как на ринге, когда судья начинает считать. Ее семья. Нужно спасти семью. Остальное не так важно. Что ей до их злобы, до их сумасшествия?! Важна только ее семья. Быть вместе, снова вместе.

Она заорала:

– Ребенка! Отдайте ребенка! Артур! Скажите что-нибудь! Скажите, что не причините нам вреда! Ни мужу, ни дочке! Давид! Давид!

Никакой реакции. Ни слова, ни звука. Только электрический звук инвалидного кресла. Буквально пару секунд, как будто Дофр хотел поиздеваться над ними. Кресло откатилось, но совсем недалеко, Артур по-прежнему был здесь, впитывал их слова, наполнялся жизнью от их страданий.

Кэти представила, как он улыбается. Широко улыбается, рот до ушей, лицо извращенца. Тогда она со всей силы обрушила кулак на дверь, так что у нее хрустнули кости и треснула кожа. Она кричала так, как не кричала никогда.

Превозмогая собственную слабость, Кэти осталась стоять на ногах. Она не хотела терять сознание.

Она будет сражаться за них. За их любовь.

Надо выстоять, чего бы это ни стоило. Держать удар…

Когда звук работающего мотора наконец затих, Давид повторил:

– Мы выберемся, дорогая… Выберемся…

Но в его голосе больше не чувствовалась уверенность.

37

Дневной свет постепенно залил всю заброшенную лачугу. Теперь при каждом выдохе Аделина видела, как у нее изо рта вырывается облачко пара.

Царил ледяной холод. Она лежала обессиленная, с напряженным лицом и обветренными губами. Она уже не чувствовала своих побелевших пальцев.

Нужно выбираться отсюда.

От одной мысли, что она проведет в этом вонючем месте еще один день, а потом еще ночь… пока не сдохнет от холода и жажды или пока ее не загрызут дикие звери… Она понятия не имела каким образом, но непременно должна была выбраться.

Стойки, к которым ее приковали наручниками, при свете дня оказались толще, чем Аделина вообразила себе ночью. Она еще раз попробовала освободить запястья. Стиснула зубы, напрягла мышцы и изо всех сил яростно дернула кисти на себя. Безрезультатно.

Любой ценой надо найти выход… Ее мозг должен продолжать работать, искать решение, хотя бы для того, чтобы не уснуть. Аделина была на грани срыва. Главное – не поддаться искушению, бороться со сном, не ждать смерти.

Топорик, прислоненный к ножке фаянсовой печи, и разбросанные перед ним флаконы с вентолином, – новая провокация.

Она должна придумать, как добраться до топорика.

Невозможно. Совершенно невозможно.

Если только…

Аделина крепко вцепилась руками в верхнюю перекладину изголовья кровати, ей показалось, что фаланги пальцев вот-вот сломаются, подтянулась, закинула ноги так, чтобы ее стопы прочно обосновались на стене за кроватью, и со всей силы оттолкнулась. Плечи и мышцы живота пронзила ужасная боль.

Тяжелая кровать не сдвинулась ни на йоту.

Аделина сделала глубокий вдох и, изрыгая сквозь стиснутые зубы крик, попробовала снова – раз, два, три… Сильно напрягла икроножные мышцы и мышцы бедер. Ножки кровати скрипнули наконец и заскользили по полу. Аделина зарычала, как дикий зверь, и возобновила попытки.

Она выиграла пятьдесят сантиметров. Этого было достаточно.

Она долго лежала, набираясь сил. Потом сосредоточилась на движении и снова закинула ноги за голову. В какой-то момент ей показалось, что она вот-вот свернет себе шею. Когда таз коснулся лица, она почувствовала запах собственной мочи и почти сразу очутилась по ту сторону изголовья в небольшом пространстве, образовавшемся между стеной и кроватью. Остальное довершило земное притяжение. Торс, плечи и голова последовали за ногами. Аделину ослепила боль, когда она стукнулась животом, а потом и лицом о верхнюю перекладину изголовья; металлические наручники еще раз с такой силой впились в запястья, что женщина едва не потеряла сознание.

Но она смогла. Она все еще была прикована к кровати, да, но она стояла на ногах, она снова могла действовать.

Аделина начала толкать, тянуть, направлять кровать, как огромные ходунки. Замершие мышцы болели от скопившейся в них молочной кислоты, ледяной воздух обжигал легкие, будто их били тонким хлыстом. Аделина все ждала, что с минуты на минуту услышит в груди сиплые хрипы, что ее горло сведет судорогой и начнется очередной приступ астмы.

В скором времени она уже пересекла комнату и, раздвинув по сторонам ингаляторы, попадавшиеся ей под ногами, смогла подобраться к фаянсовой печи.

Теперь ей нужно было достать топорик. У Аделины никак не получалось ухватить его за слишком короткую рукоятку, и она пыталась поднять его за топорище пальцами ног. Она чувствовала крошащееся дерево у правой ножки кровати, топорик постоянно выскальзывал.

Но Аделина была терпелива и настойчива, и в конце концов ей удалось схватить топор и бросить на матрас.

Почувствовав огромное удовлетворение, она прислонилась лбом к спинке кровати; Аделина совершенно обессилела, но снова и снова повторяла себе, что осталось совсем чуть-чуть.

Да! Она выберется!

Она едва могла пошевелить своими закованными в наручники, окровавленными запястьями. Разбить дерево топором было невозможно, хотя она на это надеялась. Ей не хватало свободы движения, чтобы замахнуться топором. Вертикальные стойки изголовья нужно будет пилить… толстые, как ручка метлы, стойки – пилить тяжелым ржавым топором. Непросто, но возможно. Час или два, и все будет кончено.

Руки Аделины стали лиловыми. Она провела в этом логове уже восемь часов. На правой ладони вздулись и полопались пузыри, Аделина стонала от боли. Замерзшие мышцы предплечий отказывались работать; им был необходим отдых, и каждый раз все более долгий. Десять пилящих движений – и остановка, чтобы успокоить все нарастающую боль. Но главное, она нуждалась во сне, в еде, в питье. Пить, килограммами есть снег. Сколько она еще так продержится?

Наступила ночь. Несколько раз Аделина засыпала, стоя на коленях, прижавшись к изголовью, губы у нее посинели. Но затем она снова приходила в себя и принималась пилить вслепую; прислушиваясь к шуму снаружи, она все пилила, пилила, пилила…

Еще полчаса усилий, и первая стойка поддалась. Аделина заорала от счастья. Она потрясла кулаком в бесконечную темноту, которую, как она думала, победила.

Вторую стойку она переломила одним ударом топора.

Свобода.

38

Прижавшись глазом к замочной скважине, Эмма приказала Давиду отойти к окну и поднять руки над головой.

Третье появление за день. В первый раз она принесла ему стакан воды и тарелку с картошкой и сосисками и сразу исчезла, закрыв за собой дверь на двойной оборот ключа. Во второй – ведро и туалетную бумагу. То же самое она принесла и Кэти, которая бросилась Эмме в ноги, умоляя отдать ей Клару. Давид еле смог сдержать свой гнев. Придет момент, когда эта сумасшедшая совершит ошибку. Тогда он вцепится ей в горло и задушит ее…

Пока же он повиновался. Руки вверх, стоит у окна. Эмма вошла, целясь из ружья. Она аккуратно пододвинула ногой поднос, на котором лежало личное дело Палача, стояли две чашки кофе, тосты с черничным джемом и шприц, наполненный прозрачной жидкостью, при виде которого Давид перестал дышать.

На дворе уже стояла ночь.

– Поджарила, как вы любите, – сказала Эмма, откусывая ломтик хлеба. – И добавила тонкий слой масла. Вы же так любите? Давайте! Делайте, как я! Ешьте! Я знаю, что вы ужасно проголодались!

Но к горлу Давида подкатывала тошнота. Эта женщина вызывала у него отвращение.

– Я бы что угодно сейчас проглотила, – продолжала она, облизывая пальцы, перед тем как сделать глоток кофе. – Не знаю, как держусь без сигарет. Чтобы компенсировать желание покурить, постоянно пью кофе, с утра до вечера. Кофеманка самая настоящая… Как вы! Так что я постоянно на взводе. Почти агрессивная. Но вы меня поймите, я курю с шестнадцати лет.

Давид не реагировал, и она указала ему на личное дело Палача. Ей достаточно было говорить самой, лишь бы ее слушали.

– Артур настаивает на том, чтобы вы его прочитали от начала до конца, потому что вы, похоже, упустили главное. Не знаю, что там написано, но я видела, что внутри лежат самые жутчайшие фотографии в мире. Если бы я не знала вас с Артуром, то подумала бы, что вы самые настоящие садисты!

Эмма улыбнулась. По всей видимости, она уже забыла, как расправилась с Гринчем и что именно она является садисткой номер один.

– Кстати, я так о вас и подумала, когда Артур подарил мне ваш роман «От мертвецов». Я представляла вас совсем иначе! С бородой, лет пятидесяти, чуть измученным жизнью… Типа Джека Фроста! – Неожиданно смешавшись, она потупила взгляд. – И сказала себе, что нужно познакомиться с этим мужчиной, увидеть монстра, который мог написать подобные ужасы… Я узнала, что вы будете на книжном салоне «Pol’art Noir»[38] и… – Она начала краснеть. – И отправилась туда. Знаю, надо было подойти к вам, поговорить, но… но я не осмелилась…

Давид смотрел на нее, не разжимая губ.

– Я просто наблюдала за вами, долго наблюдала… И с субботу, и в воскресенье. Я вас даже сфотографировала так, что вы не заметили… Мне было по-настоящему стыдно… И еще я сердилась… Сердилась, что не смогла сделать первый шаг… – Помолчав, она добавила: – Быть может, это бы все изменило…

Давид жалел, что не понял раньше, до какой степени она была безумной.

– Что вы хотите, Эмма? – холодно спросил он. – Где Аделина? Почему вы держите нас взаперти? Где наша дочь? Отдайте нам нашего ребенка!

Не опуская оружия, Эмма поставила поднос на кровать.

Принесенный шприц чуть откатился в сторону.

Давид думал было прыгнуть на Эмму. Их разделял лишь матрас. Она не успела бы среагировать. Давид задержал дыхание, незаметно согнул ноги в коленях. Два метра. Всего два метра.

Он уже начал выпрямлять ноги для прыжка, когда Эмма ответила:

– Клара играет с Артуром… Он очень нежен с детьми.

И Давид резко передумал.

– Кстати, если будете себя хорошо вести, девочка скоро вернется к матери. Но если попробуете… обмануть меня или… Ну, сами понимаете. – Казалось, она была смущена. – Артур может причинить ей вред… Мне просто надо… крикнуть… У Артура ужасно сильные пальцы. Когда я была маленькой, он приносил нам орехи и раскалывал их просто так, в кулаке!

Стиснув зубы, она продемонстрировала левой рукой, как именно Дофр это делал.

– Чего вы хотите от меня? – спросил Давид.

– Просто… поговорить… Или я многого прошу?

В коридоре скрипнул пол. Эмма резко обернулась, бросила взгляд на дверь, кинулась к ней, широко распахнула, потом закрыла, повторив это движение десять раз. Выверенное до миллиметра движение, сделала то же количество шагов, те же маленькие паузы. «Обсессивно-компульсивное расстройство», – подумал Давид. Сцена продолжалась больше минуты.

– Не выношу, когда долго нахожусь в комнате за закрытой дверью, – призналась она со страхом в голосе. – Вы… вы, наверное, считаете меня сумасшедшей…

Она задрожала. Давид не мог пошевелиться.

– Нет, Эмма. Я так не думаю.

– Артур объяснил мне, что это идет из детства. Что-то там произошло… Но я в психологии не разбираюсь, просто знаю, что ненавижу двери и ставни. Если бы меня заперли, мне было бы жутко страшно…

– А мне, Эмма? Как вы думаете, что чувствую я? Ведь я заперт!

Она опустила глаза:

– Знаю, Давид, мне очень жаль. Но вы не оставили мне выбора… Вы причинили мне боль. Вы хотели уйти… Бросить меня, трус!

Давид приблизился к ней. Она взвилась.

– Даже не думайте! – приказала Эмма, прицеливаясь.

Он замахал руками, чтобы попытаться ее успокоить.

– Эмма… Вы не имеете права удерживать меня тут против моей воли. Так я вас никогда не полюблю…

Она пожала плечами:

– Я знаю, что вы обожаете Клару, что не хотите ранить ее своим разводом с женой. Но я ее тоже обожаю! И я девочке по душе! Вы бы видели, как мы вчера играли! Она очень быстро забудет вашу… свою мать!

– Слушайте, Эмма…

– Я понимаю, конечно, что вы не осмеливаетесь рассказать мне всего, – прервала она Давида, – что это тяжело… Но… но я видела, как вы смотрели на меня, когда я появилась в шале. С удивлением и восхищением. Потом вы пришли ночью ко мне в комнату, хотя дверь была закрыта…

– Но… все было не совсем так. Вы же сами только что сказали, что не выносите, когда остаетесь в запертом помещении!

Казалось, это замечание не особо ее задело.

– Да, да… Вы скользнули ко мне… Ваше тепло, ваша нежность… Потом вы меня поцеловали… А вы это умеете…

– Я никогда не целовал вас, Эмма!

– Знаете, это было так странно. Я так давно ждала этого момента… Давид Миллер, только мой… Мой… тот, кто писал мне чудесные мейлы. Я все их помню наизусть…

Во взгляде Давида читалось отвращение, но Эмма этого словно не замечала.

– И потом уже здесь… вы выбрали меня, чтобы идти к Францу, пока… пока эта чертова рыжая кукла не заняла моего места… Видите, я ничего не забыла! Еще я помню о том ужасном дне, когда вы отправились в лес на поиски моей машины. Я думаю, что никогда не любила вас сильнее, чем в тот миг, когда увидела, что вы возвращаетесь, весь в снегу. Ваш взгляд, я все еще помню ваш взгляд… – Она задержала дыхание. – Сейчас вы можете мне признаться…

Он тряхнул головой, не в состоянии больше сдерживать слова, которые жгли ему губы.

– Да вы просто сумасшедшая. Сумасшедшая и озабоченная!

Он слишком поздно осознал, что не должен был давать волю своим эмоциям. Когда Давид увидел улыбку, появившуюся у нее на лице, он понял, что она была вполне способна мучить его снова и снова. Или даже убить. Убить, чтобы он наконец полюбил ее.

– Мне не хватает сигарет, вы даже не представляете, до какой степени! Артур должен был положить их в чемодан, но забыл. А он никогда ничего не забывает. Как будто… не знаю… как будто специально…

Она быстрым движением потеребила себе губу.

– Я же вас предупреждала, что я из-за этого нервничаю! А вы меня оскорбляете!

Вулкан, готовый к извержению вулкан.

– Артур говорил, что вы попытаетесь меня ранить… Что… ваша броня прочна… Но я к этому подготовилась, Давид… Я начинаю привыкать к вашему презрительному тону… И я буду держаться столько, сколько понадобится…

Она открыла рот и медленно выдохнула: «Х-ха-а-а-а-а». Потом снова, но уже громче. «Х-ха-а-а-а».

– Эмма, прекратите! Прошу вас!

– Знаете, что произойдет, если я и правда закричу?

Она спокойно поставила ружье перед Давидом, скрестила на груди руки, потом обернулась к комнате Кэти и громко пролаяла:

– Вы тоже знаете? Знаете, да? – Она коварно рассмеялась. – Шея у детей такая тонкая… Хрясь, и все! – Лицо ее исказила ненависть. – Ну что, Давид, не возьмете ружье? Давайте! Давайте, слюнтяй чертов!

Давид сделал два шага назад, словно просил ее успокоиться.

– Держите ружье, грязная свинья!

Он не мог пошевелиться.

– Думали, конечно, что меня так просто провести! – Она наклонилась за шприцем. – Полагаю, вы знаете, как им пользоваться!

– Эмма, прошу вас. Нет…

– Берегитесь, Давид… Я закричу…

Давид схватил шприц и поднес к своей правой руке.

– Эмма… Мне… мне очень жаль. Я хочу поговорить с вами. Я…

– Естественно… После того, как оскорбили меня! А ведь можно было этого всего избежать. Думаю, вы запомните сегодняшний урок. Вы умный, вы быстро соображаете.

– Я больше не…

– А! А-а-а-а-а-а!

Он вонзил иглу в руку, не вводя жидкость.

– Скажите хотя бы, что там!

Кэти кричала и молила из другой комнаты.

Пожертвовать собой, или его дочь умрет…

Жидкость исчезла в организме.

Эффект наступил незамедлительно. Туман. Давид хотел погрузиться в сон, но освобождение не наступало. С ног до головы его окутала отвратительная серая дымка. Он чувствовал себя вялым, уязвимым. Затем, по-прежнему с широко раскрытыми глазами, он упал на кровать.

Когда Эмма ласкала его, он был в сознании. Ноздри защекотало от зловонного дыхания. Она поцеловала его в губы.

Несмотря на все усилия, Давиду не удавалось пошевелиться.

Она зашептала ему на ухо:

– Я знаю, что ты любишь, когда я так на тебя смотрю… Смотри же и ты на меня, смотри… Ты полюбишь меня, Давид… Знаю, полюбишь…

Ему показалось, что она повторила эти слова сто, тысячу раз, повторила совсем рядом. Он почувствовал пальцы Эммы у себя на спине.

Горячий мускул проник в его раскрытые губы и обволок язык. Ему чудилось, что этот тошнотворный поцелуй длился часами.

Потом, когда она спустилась к ширинке, он дернул головой и в отчаянии посмотрел на закрытую дверь комнаты напротив.

39

Давид проснулся весь в поту. Мысль, что ему просто приснился дурной сон, быстро исчезла. Кошмар был не в голове, он был вне его, там, за дверью.

Он поискал выключатель за кроватью и зажег свет.

Бросил взгляд на часы. Пять утра. В шале ни звука.

Он с жадностью выпил оставленный у кровати холодный кофе и проглотил тосты. Ему не очень хотелось есть, но он жаждал избавиться от ощущения грязи на губах. Она поцеловала его, унизила, изнасиловала. Он помнил о вони, которая проникла в него, когда он не мог пошевелиться под действием наркотика. С отвращением вытирая рот, он сплюнул на пол.

Бесшумно поднялся и, преодолевая легкую тошноту, безуспешно попытался открыть дверь. Приложил к ней ухо. Может быть, Артур там, сидит, скрючившись, в кресле?

Давид начал ходить кругами. Он должен был найти средство, как убраться отсюда, чего бы ему это ни стоило. Разбудить Клару и Кэти и как можно быстрее сбежать… Потом они спрячутся, согреются, прижмутся друг к другу. Дойдут до джипа, а потом побегут к дороге. Освобождение. И вызовут полицию, всю полицию в мире…

Что же делать? Убить Эмму, когда она заявится к нему в следующий раз, пока не заорала? Слишком рискованно. Шаг в сторону – и Артур свернет Кларе шею. Эта сволочь так и сделает.

Что связывает его с этой психопаткой? Дофр знал ее еще ребенком. Возможно ли, что… они родственники? Может, он ее психолог? Или он организовал эту ужасную западню, потому что оба они сумасшедшие? Чтобы Эмма, полная надежд и иллюзий, освободилась от своих страданий?

Давид вспомнил тот вечер, когда они все вместе надолго засиделись у камина. Вспомнил немой ужас, который, казалось, наполнял Эмму, когда Артур отдалялся от нее, как будто он бросал ее навсегда. Постоянное желание Эммы, чтобы ее поддерживали и направляли.

Отец и дочь или хозяин и рабыня? Кто из них был более свихнувшимся? Давид подумал о Сцилле и Харибде, мифологических чудовищах, которые сжирали моряков, оказавшихся между их скалами. Артур был опасен, но Эмма могла быть опасна вдвойне. Если в следующий раз что-то пойдет не так, Давид знал, она не станет раздумывать ни секунды, чтобы сделать ему больно. Очень больно.

До чего они могут дойти? И где Аделина? Вдруг она…

Больше всего на свете ему сейчас хотелось сжать в объятиях жену. Забыться. Начать все сначала. Попросить прощения за свою невнимательность, за эгоизм. Он привез их сюда, не подстраховавшись, и все это ради… мечты о славе, о деньгах.

Он сам стал косвенной причиной гибели Кэти и Клары. Их кровь на нем.

Давид опустил кулаки на дверь, его захлестнула волна ярости и бессилия.

На комоде лежало личное дело Палача. Развязка всей этой дьявольской игры. Или просто очередная ловушка, чтобы отвлечь его? Вне себя, Давид схватил и бросил папку на пол. Из нее высыпались листы бумаги, фотографии. Жертвы смотрели с них на Давида, кричали; даже спустя двадцать пять лет они, казалось, по-прежнему молили: «На помощь! Помогите! Ради бога!»

Давид зажал уши ладонями, стиснул зубы. Почему у него в голове живут эти голоса? «Помогите! Помогите!» Откуда эти кровавые картины, что с самого детства стоят у него перед глазами? Почему столько лет его окружает только мрак, сплошной мрак? Почему сейчас этот мрак готов сомкнуть свои лапы вокруг горла Давида?

Он отвел взгляд… но инстинктивно стал выискивать новые разрозненные детали.

Фотографии татуированных черепов.

Их не было среди прочих.

Давид опустился на колени и начал перебирать снимки. Нет. Фотографии крупным планом действительно исчезли. Тогда он вспомнил. Аделина держит в руках снимки семерых детей, а он… пишет то, что Эмма заставила его проглотить.

Давид вытер простыней влажный лоб. Аделина… В ту ночь Аделина пришла в лабораторию не просто так. Она искала в папке именно эти снимки… Она искала номер. Пятый номер из семи.

И вот она исчезла.

Давид собрал фотографии с окровавленными лицами, с искромсанными ногами и руками и беспорядочно запихнул их в папку.

Если он был прав, если Аделина нашла его, оставалось только два номера. Два последних номера, чтобы завершить серию Палача, разделить его незавидную судьбу. Чтобы понять… Что понять?.. Появится ли это чудовище из недр земли, чтобы вырвать им внутренности?..

Ловушка… Это точно была ловушка. Все происходящее казалось фантастическим, непонятным… Но если Эмма пришла с номером 98786, если произносила его, значит ее попросил об этом Артур… У всей этой истории должна быть какая-то логика.

Логика невероятной западни.

«Что еще ты знаешь такого, о чем мне неизвестно? – спросил он себя, думая о старом садисте. – Зачем ты дал мне эту папку, если тебе наплевать на книгу? Если Палач служил лишь предлогом, чтобы я встретил Эмму?»

С одной стороны Эмма, с другой – Палач… Эмма, Палач… Палач, Эмма…

Разгадка находилась у него под носом, но он ее не видел. Он ничего не видел.

Он сел в позу лотоса на кровать, держа папку на коленях.

Заключение о вскрытии Бурна. Анализ крови, биохимия и на наркотики… Грудная клетка вскрыта буквой Y. Вынуты органы, череп распилен, твердая мозговая оболочка проколота, мозг после трепанации разрезан на куски.

Бурна нашли повесившимся у себя в гараже, он был совершенно гол. С веревочной петлей на шее – точно такую веревку он использовал для связывания своих жертв, – он встал на стул, прикрепил веревку к балке и ударом ноги опрокинул под собой стул.

Результаты токсикологических анализов не выявили наличия в организме следов алкоголя и наркотиков. Бурн хладнокровно покончил с собой, с обычной своей методичностью. Судмедэксперт отметил отсутствие папиллярных линий на пальцах. Когда снимали отпечатки пальцев в гараже, то нашли листы наждачки, которыми Бурн стер себе кожу на ладонях. Это роднило его с другими серийными убийцами. Желание иметь возможность дотрагиваться до жертвы, не оставляя никаких следов. Ощущать незащищенную кожу, не используя латексные перчатки.

Давид остановился на фотографиях трупа Бурна. Его руки, от локтей до пальцев, и его ноги, от колен до стоп, покрывали черные синяки. Эти кровоподтеки говорили о том, что, агонизируя, Бурн раскачивался на веревке и бился об стену за своей спиной, цепляясь, вероятно, за жизнь в момент, когда его забирала смерть.

Лицо Бурна крупным планом, глаза открыты. Белки́ в черную точку – свидетельство того, что он умер от асфиксии. Изо рта торчит распухший язык.

Давид вздрогнул и почесал себе бока.

«Зачем ты появился в моей жизни? – подумал он. – Почему я? Почему здесь? Почему спустя столько лет?»

Он стал разглядывать остальные снимки этого худощавого, но очень накачанного человека, с четко прорисованными грудными мышцами. Обычный кассир из супермаркета, который поддерживал форму, поднимая штангу и занимаясь гантелями у себя в подвале, и параллельно копил необходимую энергию, чтобы оглушать и мучить своих жертв. Сила психологическая, сила физическая.

Давид скривился, собираясь перевернуть страницу. Он как можно ближе поднес к глазам снимок тела Бурна.

Бицепсы, трицепсы, квадрицепсы…

Рельефные мышцы, мощные.

Те, которые держат в форме. И те, которые тренируют.

Тренировки должны были задействовать и сердечную мышцу. Но ведь Бурн консультировался у Дофра именно потому, что с упорством маньяка считал удары сердца, ведь он делал все, чтобы их уменьшить, чтобы их экономить.

Более двух лет без спорта, физическая активность сведена к минимуму… Он должен был потерять мышечную массу.

Давид порылся в ксерокопиях полицейских отчетов. Описание содержимого подвала… Сорок пять порножурналов. Садомазохизм, фетишизм, зоофилия, бондаж. Различные секс-игрушки, от фаллоимитаторов до кожаных браслетов. Силовые тренажеры для горизонтального жима штанги, проработки пресса и мышц ног; сто тридцать пять килограммов кругов, диски по кило, два, пять и десять… Четыре бутылки минеральной воды, три из них пустые. И, кроме того… тюбик осмогеля, купленный за неделю до смерти Бурна – на нем даже осталась аптечная этикетка – и использованный на четверть. Для уменьшения мышечных болей.

Давид облизал губы и погрузился в заключение о вскрытии.

Взвешивание, а затем препарирование сердца.

Давид несколько раз перечитал этот параграф.

Левый желудочек… Правое предсердие… Клапаны, аорта… Нигде не говорится о шумах в сердце или о деформации миокарда. Такая «деталь» точно бы не прошла мимо судмедэксперта.

Бурн каждый день тренировался у себя в подвале. И у него никогда не было проблем с сердцем, как он утверждал.

Давид почувствовал, как у него сдавило горло. Наконец-то он что-то нащупал.

Он боязливо поднял взгляд, когда услышал, как в коридоре скрипнула половица. Быстро выключил свет и, задержав дыхание, скользнул под простыню.

Ничего. Ложная тревога. Он снова зажег свет, лоб у него покрылся капельками пота.

Он вытащил зеленые листы с записями психолога. Самое первое заключение Артура. Первая встреча с Бурном. Почерк спокойный и старательный.

25 июня 1977 года

Тони Бурн страдает от шумов в сердце с десятилетнего возраста. Некоторое время назад из-за боли в груди он решил, что у него замедляется сердечный ритм… Он опасается полной остановки сердца.

…Бурн отказывается ставить в известность о своем заболевании врачей из-за страха перед пересадкой… Он отбрасывает любую мысль о том, что в его тело может быть внедрен какой-либо чужеродный орган…

…Наша беседа была полностью посвящена миокарду. Бурн постоянно водит рукой по торсу, инстинктивное движение, и часто смотрит в никуда. Может быть, он страдает фобией по отношению к собственному организму…

Остальные записи имели примерно схожую тематику. Та же пересадка сердца. Мания цифр. Желание все взвесить, все обсчитать. Растущий страх выходить куда-либо из дома, желание экономить собственное сердцебиение.

Давид закрыл лицо ладонями и шумно выдохнул. Во время всех этих бесед Бурн лгал Дофру.

И, судя по всему, Дофр это обнаружил. Что он тогда почувствовал? Ярость? Злость?

Но если это так, то зачем вообще Бурн ходил к нему на прием? Зачем придумал эту невероятную историю об изменении сердечного ритма? Для чего ему был нужен психолог?

И почему он пошел именно к Артуру Дофру?

Это было выше его понимания. И все же теория о том, что на черепах детей вытатуированы данные сердечного ритма Бурна, казалась такой правдоподобной! И вот теперь она рушилась. Возвращала Давида к исходной точке.

Он снова вытащил ксерокопии записей, касающихся обстановки, в которой жил убийца. Маленький отдельный дом в спокойном районе, газон в прекрасном состоянии, аккуратно подстрижен – точность! Очень мало мебели, телевизор, радио, стопка газет. Обычный дом холостяка, следящего за собственной гигиеной. Мусорные ведра чистые, кровать заправлена. В спальне – весы и перо Маат. С помощью люминола[39] судебные эксперты смогли обнаружить на медных подносах следы засохшей крови, она была той же группы, что и у последней жертвы, Патриции Бем. Пыточные инструменты, веревки и свечи, служащие для удушения жертв, аккуратно разложены на стоявшем около кровати журнальном столике. Возможно, так убийца продлевал свои эротические фантазии, оживляя трупы у себя под одеялом.

В отличие от большинства серийных убийц, Бурн не был коллекционером. Ни фотографий, ни сувениров – прядей волос, украшений, частей тела жертв. Между преступлениями он наслаждался тем, что разглядывал свои инструменты. И готовился к следующему убийству.

Давид продолжал изучать уличающие Бурна доказательства, благодаря которым вместо человека на свет появлялся монстр. Зверь-одиночка, затворник, он тем не менее ободрял своего психолога, помогал ему, когда тот находился в больнице после аварии, любил его до такой степени, что совершил самоубийство, когда оказался жестоко им отвергнутым. Отвращение Бурна к женщинам было очевидно, существует ли вероятность, что он влюбился в Дофра? Это могло бы послужить мотивом для его посещений… Этакая Эмма в мужском обличье, готовая на самую нелепую ложь, такую как якобы изменение в сердечном ритме, чтобы подобраться к объекту своей любви, к Артуру Дофру.

Нет… Ни в одном письменном заключении, ни в одной книге не говорилось о гомосексуальных наклонностях Бурна. Да, подружек у него не было, но и партнеров тоже. Эта гипотеза никуда не вела.

Но тогда к чему все эти посещения?

«Все дело в точке зрения и влиянии», – настаивал Дофр в самый первый вечер, до того как рассказал Давиду о Палаче.

Все дело в точке зрения… Изменить точку зрения… Изменить априорные суждения… Не попасть под влияние того, что кажется очевидным… А что кажется очевидным? Что Тони Бурн лжет.

Поменять роли. Быть может, лжет не Бурн. Лжет Артур Дофр.

Давид собрал все записи сеансов психоанализа, сел на пол и разложил их вокруг себя веером в хронологическом порядке. Проверил, что даты совпадают, внимательно перечитал резюме каждого сеанса.

Ансамбль был совершенно убедительным. Гипотеза о фобии Бурна не вызывала ни малейшего сомнения. Отмеченные Артуром детали были достоверны и очень правдоподобны.

И все же кто-то из них лгал. Кто?

Давид решил убедиться, не пропустил ли он какую-нибудь улику в личном дневнике Дофра, который тот вел в больнице. Он открыл старую школьную тетрадь и перечитал записи в ней, отталкиваясь от гипотезы, что Артур лжет по поводу Бурна.

Он снова остановился на страницах, где повторялось слово «Смерть». Приступы депрессии, жалобы и стенания Артура чередовались в дневнике с точными и четкими описаниями посещений Бурна, чье здоровье, по мнению Дофра, шло на поправку, в то время как сам он чувствовал себя все хуже. Дрожащий неровный почерк. Крупные «е», недописанные «а». И под конец тетради – настоящий подвиг для правши, вынужденного стать левшой: спустя три месяца, проведенных в больнице, Артур писал левой рукой почти идеально.

Начинался новый день. Давид потер глаза, схватил зеленый лист, исписанный Дофром еще до несчастного случая, и положил его рядом с тетрадью. Почерк здесь был быстрый, без помарок, прекрасные «а», идеальные «е», гласные округлые. Но самое главное – он совсем незначительно отличался от того, который Дофр обрел ближе в концу тетради. Одинаковый наклон, та же манера связывать буквы, похожее написание «p» и «t».

И это было странно, потому что один почерк принадлежал правше, а другой – левше.

Давид резко отложил лист в сторону и вывел указательным пальцем букву «t». Повторил это движение пять раз. Правша начертил бы палочку над «t» слева направо.

Он сглотнул.

Снова посмотрел на зеленый лист. Потом на тетрадь.

Его палец задрожал.

К нему пришла уверенность – лгал Артур.

На зеленых листах Дофр выводил палочки над буквой «t» справа налево, как делают левши, так же он писал в своем личном дневнике, когда находился в больнице. Направление линии можно было угадать по чуть заметной изначальной точке, поставленной справа чернильным пером. То же самое наблюдалось и в случае с диакритическими знаками и округлыми буквами «о» и «а», выведенными наоборот.

Все заключения были написаны левой рукой.

Значит, уже после несчастного случая.

После выхода из больницы, но еще до того, как к нему пришли полицейские, Артур взял свое самое лучшее перо, придумал для Палача-125 фобию и написал десятки коротких заключений, последние из которых содержали в себе информацию исключительно в виде стрелок, скорее всего, просто из-за нехватки времени. Поразительная история о шумах в сердце, объясняющая татуировки на черепах детей. И оправдывающая их с Бурном встречи на сеансах психоанализа, о которых полиции стало известно только после смерти Бурна, когда она заинтересовалась его банковским счетом.

С точки зрения полиции все выглядело так, будто Бурн ходил к врачу, чтобы излечиться от своей фобии.

На самом же деле Дофр и Бурн встретились не для того, чтобы решать какие-то психологические проблемы последнего.

Давид чувствовал, что почти приблизился к разгадке.

Влияние… Аронник, зелень разложения, бензопила…

А что, если Дофр использовал Бурна? Направлял его, указывал, как надо действовать, как совершенствовать преступления? Что, если они вместе работали над общей целью – убийством?

Палач – творение Артура Дофра?! От которого он впоследствии избавился, заставив того покончить с собой благодаря оказываемому на него влиянию? Потому что, будучи прикованным к больничной койке, он сам себя чувствовал мертвецом?

Такое могло быть. Очень даже.

Ум первого питал сумасшествие второго.

Порок в чистом виде, в образе человека в инвалидном кресле.

Надо понять это влияние и воспринять его иначе.

Дофр – учитель… Бурн – ученик.

Дофр – учитель… Эмма – ученица.

Учитель стареет, ученик – нет.

Дофр прикрывается своей профессией. Психологией… Пользуется резервуаром больных и просто податливых мозгов. Человеческими слабостями можно играть, обрабатывать по своему усмотрению… И хлестать, хлестать лишь словами.

Сколькими психологически слабыми людьми манипулировал Дофр? Скольких убийц он сфабриковал?

Скольких убийц…

Эмма была одной из них. Одержимой любовью, худшее, что можно себе представить. Furor Amoris[40].

И скоро она убьет – убьет с единственной целью: утолить фантазии Дофра.

Давиду хотелось кричать. Кричать во все горло.

Он находился в западне – с дочерью и умирающей женой, в шале, где их никто не услышит.

Во власти худшего из людей, которых только породило человечество, и его больной рабыни.

В руках Зла…

40

Совершенно нагая, Эмма на цыпочках прошла по коридору. Ее Давид нуждался во сне, и она не хотела его будить. Оказавшись в ванной, она принялась энергично намыливать все части тела. Посреди ночи Артур начал ее настойчиво гладить, пока она лежала к нему спиной и дремала. За все эти годы старик стал для нее больше чем просто врач. Он поддерживал ее, следил за ее психологическим состоянием, давал советы… Она не могла относиться к нему иначе, чем как к близкому и любящему человеку, готовому на любые жертвы ради нее, Эммы Шильд.

Поэтому она не осмелилась отодвинуться, когда Артур включил свет, дотронулся до ее груди и она почувствовала под одеялом напряжение. Потом он быстро схватил ее за волосы, заставив повернуться, и наклонил голову туда, вниз, к… этой штуке и стонал, стонал, царапал ей кожу ногтями и смотрел на открытый кейс, стоявший в центре комнаты. Она не понимала, как Дофр может приходить в экстаз, видя его содержимое. И зачем он на три четверти заполнил его кусками бетона? Совершенно идиотский поступок. Иногда Артур вел себя странно.

Она прополоскала рот и сплюнула, снова прополоскала и снова сплюнула… Она любила Артура, но не так. Если он снова начнет, она… она…

Нет, она ничего ему не скажет, как ничего не сказала этой ночью. Как она может? Она ему всем обязана, к тому же иногда… и иногда он так ее пугал.

Эмма оделась, чуть побрызгалась духами «Лулу», потом посмотрела на себя в зеркало. Этим утром в одежде Кэти Миллер, в ее черных вельветовых брюках, тонком бежевом свитере и шерстяной фиолетовой водолазке она чувствовала себя красивой. Еще одна замечательная идея Артура. Почему она сама до этого не додумалась? Давид точно оценит, пусть даже эта одежда и несколько велика ей.

Она покрутила обручальное кольцо Кэти между большим и указательным пальцем и надела его на безымянный палец. «Слишком большое! Естественно! Ты это специально, сучка!» – пробурчала она, думая о жене Давида. Ничего. Она надела кольцо на большой палец и с восхищением осмотрела его со всех сторон.

Придя в гостиную, Эмма присела у камина и пошевелила последние догорающие угли, потом надела сапоги Кэти. Надо сходить за дровами, а потом приготовить плотный завтрак из всего того, что так любит Давид. Обжигающий кофе, хлеб с маслом, черничный джем. Она отдавала себе отчет, насколько у них совпадают вкусы. Решительно, судьба к ней была благосклонна.

Артур говорил, что если Давид будет себя хорошо вести, то она сможет позволить ему принять горячий душ. Но она не осмелится потревожить его, когда он будет в душе, нет, она не такая! Разве только он сам любезно ее позовет…

Она хихикнула собственным мыслям, надела куртку и бросила взгляд в окно. Красные лучи солнца предвещали холодный, ясный день. Может быть, предложить возлюбленному пойти погулять, пока Артур присматривает за Кларой? Вдоль ручья к горам, вместе искать сказочные местечки… Зафиксировать на пленке их первые воспоминания о каникулах. Она ничуть не сомневалась, что позже они будут до слез смеяться над тем, как встретились. Не так уж много на свете любящих друг друга людей, которые могут похвастаться столь оригинальным приключением! Она, кстати, едва не погибла, пока добиралась до шале! Еще и расцарапала себя, потому что Артур хотел, чтобы Миллеры ничего не заподозрили!

И Давида она заслужила! Заслужила!

Она повторила себе, что те, кому суждено встретиться, обязательно встретятся. На Северном полюсе, у вулкана или здесь, в сердце Шварцвальда. Она не случайно оказалась на пути Давида.

Эмма надела перчатки и шапку, отперла входную дверь, которую затем закрыла и открыла раз десять, выверяя до миллиметра каждое движение, пока не нашла общую гармонию этого жеста, и отдалась бодрящим объятиям леса. Она глубоко вдохнула, раскрыла руки и радостно улыбнулась.

– Спасибо, Артур! – воскликнула она, подпрыгивая на месте.

Вдруг у нее перед глазами голубизну неба с огромной скоростью пересекла черная молния.

Прежде чем упасть, она выставила руки вперед и закричала.

Ее нос превратился в кровавое месиво.

41

Вооруженная топором, задыхающаяся, Аделина переступила через бездыханное тело и бросилась внутрь шале. В гостиной никого.

Она посмотрела на стену над камином. Ружья на месте не оказалось.

Дрожа от страха, она сжала обеими руками топорище и кинулась по коридору. Быстрее, быстрее! Прежде чем упасть, Эмма успела крикнуть, значит поднять тревогу.

«Миллеры. Господи, Миллеры! Пусть они будут живы!» – повторяла про себя Аделина.

Красный ковер, полумрак. Все двери закрыты, кроме той, что ведет в комнату Артура.

Она быстро вошла, но сразу же остановилась на пороге, сердце ее сжалось от ужаса. Старик уже дополз до окна и держал в руках ружье.

Несмотря на то что он лежал на полу, Дофр в одну долю секунды перекатился на бок и направил ружье на Аделину, прижимая приклад к бедру.

– Грязная тварь! – прошипел он сквозь зубы.

Аделина отскочила, прижалась к стене в коридоре и захлопнула дверь. Раздался первый выстрел, и где-то в потолке загрохотало.

– Кэти! Кэти! – закричала она.

– Сюда! – хрипло прорычал Давид. – Сюда!

Аделина обернулась.

– Сюда! – звала Кэти. – Открой дверь!

Голоса доносились отовсюду.

– Ключи! Где ключи?

– У Эммы! – заорал Давид, стуча в дверь. – Что происходит? Аделина!

Не ответив, она кинулась к выходу. Неподвижное тело Эммы. Залитое кровью лицо. Карманы. Внешние, внутренние. Куртка, джинсы.

– Где ключи, дура чертова? – прошипела она, тряся безжизненное тело Эммы. – Где эти гребаные ключи?

Она бросила Эмму и вернулась в дом.

«Где угодно, только не в спальне Артура, только не в спальне Артура», – молила она, ища ключи в гостиной. Журнальный столик, каминная полка, этажерки. Ничего.

Она выглянула в коридор. Заблокировать дверь Дофра невозможно, она открывается внутрь комнаты. Ключи, быстрее! Пока эта сволочь не выбралась и не стала стрелять по всему, что двигается.

– Ты еще пожалеешь! – орал он из своей спальни. – Шлюха безродная!

А стук раздавался со всех сторон. Все сильнее. Давид, Кэти… Вот заплакала Клара.

Наконец, в самом большом фаянсовом кувшине в кухонном простенке… связка… Освобождение.

Снова красный ковер. Вжавшись в стену, Аделина попыталась вставить один из ключей в замочную скважину комнаты Артура, замерзшие пальцы не слушались ее.

Не тот.

За дверью послышались металлический скрежет и скрип кожи. Инвалидное кресло!

Следующий ключ, быстрее! Опять мимо. Паника. Связка падает на пол. Надо начинать заново. Какой ключ? Какой ключ, черт возьми?

Звук электрического мотора! Звук смерти, она бы узнала его из тысячи. Дофр приближается. Приближается!

Аделину так трясло, что ей пришлось схватить себя за запястье. Выбора не было. Нужно встать перед закрытой дверью. Если он выстрелит, ей конец.

А он выстрелит.

Замок щелкнул в ту самую секунду, когда Артур поворачивал ручку.

Заперт.

– Не-е-е-ет! – заорал Дофр. – Я тебе брюхо вспорю, сучка!

Оглушающий выстрел. Огромная дыра у замка.

Аделина, шатаясь, потащилась к двери Кэти. Перед глазами появились черные мушки.

Она упала, снова поднялась.

Что происходит?

Аделина поднесла руки к груди, пощупала живот, ноги. Она была уверена, что увидит кровь, что Дофр попал в нее.

Иначе и быть не могло.

Со всех сторон ее окружали крики, удары в дверь, отчаянные вопли.

Она выпрямилась:

– Иду, Кэти! Иду!

Ключ, замочная скважина. Получилось.

Женщины едва обменялись взглядом. Кэти успела только заметить кровь и фиолетовые следы от наручников на запястьях Аделины. Она в ужасе побежала по коридору, держа Клару на руках.

– Дави-и-и-ид!

Ребенок стонал, вцепившись в материнскую шею.

– Возвращайся в комнату и одень ее потеплее! И сама оденься! – прохрипела Аделина, пытаясь открыть дверь Давида. – У Артура ружье! Быстрее!

Новый выстрел. Звук металла. Разбитая ручка упала на пол.

Давид на свободе. Он бросился к жене, крепко обнял и поцеловал ребенка. Объятия были недолгими, все понимали, что надо торопиться.

– Где Эмма? – спросил Давид.

– На улице! Я ее оглушила. Не знаю, жива ли она!

Оказавшись в гостиной, Давид загородил коридор диваном, к которому пододвинул два тяжелых кресла.

– Кухня! Кэти, возьми еды, воды! Аделина, вам надо чего-нибудь поесть! Вы еле держитесь на ногах! Что с вами про…

– Ничего, – ответила она, хватая сумку, шапку и пару перчаток.

В глубине коридора послышался шум открывающейся двери. Давид увидел, как блеснули колеса кресла и лоснящееся дуло ружья.

Он в панике сорвал с вешалки зимнюю одежду и кинулся в кухню.

Шум электрического мотора.

– Ми-л-л-л-ллер!

Открытая сумка. Пакеты молока, вода, печенье, шоколад, ветчина, колбаса, Давид, не разбирая, все бросал в сумку. Аделина залпом выпила бутылку воды. По подбородку потекли струйки.

– Где переноска? – проревел, одеваясь, Давид.

– В спальне!

Он сжал зубы:

– Обойдемся! Понесу Клару на руках!

Миссия невыполнима. Все это знали, но никто не проронил об этом ни слова. Разговаривать, задавать вопросы значило убить надежду на спасение.

– Мил-л-л-ллер! Куда это ты собрался?

Давид закинул рюкзак за спину:

– Прорываемся на улицу. Артур за диваном и не сможет прицелиться, если мы пригнемся, ясно? Выходим и бежим до дороги. Метров десять, и мы спасены. Дальше будет спокойнее.

– Мы сможем! – ответила Кэти, глядя ему прямо в глаза. – Вместе мы сможем!

Давид объяснил Кларе, что ей нужно на четвереньках доползти до двери, что это такая новая игра. Девочка потребовала Гринча, и папа пообещал ей, что если она будет послушной, то поросенок будет ждать их в лесу.

– Я пойду первым, вы – за мной, о’кей? Дорогая… Клара двигается перед тобой. Главное, не отпускай ее.

Они встали друг за другом на четвереньки и поползли.

– Ми-л-л-л-ллер! Ми-л-л-л-ллер! Ничего у вас не получится! – угрожающе говорил им вслед Дофр. – Вы не знаете, с кем имеете дело! Вы принадлежите мне! Вы всегда мне принадлежали! Адели-и-и-на!

Он открыл огонь. Диванная подушка взорвалась ворохом перьев. Пуля попала в центр вертикальной балки.

Клара громко вскрикнула.

Давид ускорил шаг, потянул за дверную ручку, затем выкатился наружу, за ним последовали остальные. Он захлопнул дверь, победно выдохнул, прислонившись спиной к бревенчатой стене.

– Получилось!

Над головой просвистела очередная пуля. Они пригнулись и побежали влево.

Вдруг Аделина резко застыла и начала крутить головой.

– Эм… Эмма! – залепетала она, указывая на следы крови, ведущие к поленнице. – Она… она уш… уш…

Кэти парализовало от страха.

– Не может быть! Не может быть! – воскликнул Давид.

– Пила! – заорала Аделина. – Черт!

Наступила тишина. Потом Давид добавил:

– Запру входную дверь! Это ее задержит, если она решит вернуться за ружьем!

Он осторожно вставил ключ и провернул его.

– Ну, вперед! – приказал он, возглавив шествие.

И хотя Дофру теперь до них не добраться, все понимали, что их ожидало.

Надо было идти.

Они шли быстрым шагом, двигаясь друг за другом гуськом. От холода перехватывало горло.

Вдруг издалека донесся глухой и низкий рокот бензопилы. Резкий, прерывистый звук, жаждущий крови.

Кэти с перекошенным лицом обернулась назад.

– Вперед! Скорее! – велел ей Давид.

Они бежали целую вечность, потом остановились, чтобы перевести дыхание. Давид опустил Клару на землю. Кэти села рядом, лицо ее горело. Отставшая на десять метров Аделина выглядела очень бледной, ее силы были на исходе.

Сквозь деревья, вдали, они увидели крохотное шале, из которого торчал огромный дуб. А затем блеснуло солнце и осветило Эмму, которая стояла на крыльце дома и высоко над головой держала пилу.

– Дави-и-и-ид! – донесся до них ее голос. – Дави-и-и-ид!

Эмма бросилась за ними. А потом неожиданно ринулась обратно и, страшно рыча, начала крушить деревянную входную дверь.

Давид хотел взять на руки Клару, но его опередила Кэти.

– Давай я… – задыхаясь, сказала она. – Я еще… могу… Быстрее… Надо быстрее… Она пошла за… ружьем…

Давид кивнул, бросил взгляд на согнувшуюся вдвое Аделину и снова пошел впереди.

– Эмма… Она ранена и… истекает кровью… – сказал он. – Она… она нас не догонит… Как с дыханием… Аделина?

– Я… я не знаю… Так себе… Но… приступов… астмы… больше не будет… Никогда…

Прямая тропинка наконец повернула влево и стала более узкой. Они начали карабкаться вверх, потом, вороша скрипящий снег, одолели крутой участок.

Вдруг Давида потянуло вниз.

Его колено исчезло в белой тине.

Он заорал.

42

– Ос… торожно! Не… двигайтесь… – только и смог выдавить из себя Давид, рухнувший в снег. Лицо его перекосило от боли, зубы свело судорогой.

Обездвижен. Только сердце прыгает в груди, только воздух сипит в легких.

Давид со стоном разворошил снег вокруг ноги и увидел зубцы капкана на волка, захлопнувшиеся вокруг его щиколотки. Кэти в ужасе прижала дочку к груди.

– Это… западня! – выдохнула, осторожно приближаясь, Аделина. – Снег… утрамбовали… Следы… человека! Эмма переставила… все ловушки… сюда!

Она присела и попыталась разжать капкан. Давид закричал от боли.

– Ничего… не получится. Особый… механизм… Нужен… специальный рычаг… – сказал он, немного придя в себя. Кэти передала Клару Аделине и склонилась над мужем.

– Тише! Тише, дорогой мой! Успокойся! – Она потерянно огляделась. Деревья, кругом одни деревья. – Нужно вытащить его, Аделина! Нужно его вытащить! Сейчас же!

Давид постарался выгнуться, но даже это легкое движение привело зубцы капкана в действие, отчего он едва не потерял сознание. С трудом поймав краешек куртки жены, Давид подтянул к себе Кэти и прошептал, стараясь не кривиться от боли:

– Возьми… возьми сумку и… бегите… Бегите так долго, насколько хватит сил… Когда устанете… идите… но как можно… быстрее… Вы… вы доберетесь до… дороги и… позовете на помощь… Все… все будет хорошо…

Кэти гладила его по лицу, отказываясь вслушиваться в слова. Аделина тем временем старалась всеми возможными способами отвлечь Клару от этого ужасного зрелища.

– Нет! Нет! Никогда! – запротестовала Кэти. – Я тебя не брошу!

– Аделина… – позвал Давид. – Вы должны уйти… втроем… Или… они убьют вас… Убьют… Мне они… ничего не сделают… Она… не погонится за вами… Ей нужен я… Все будет хорошо… Не волнуйтесь…

Кэти в отчаянии бросилась к капкану и снова попыталась разжать зубцы. От нечеловеческой боли у Давида на губах выступила пена, глаза закатились.

– Хватит! – заорала Аделина, схватив Кэти за руку. – Ты убьешь его!

– Нет! – повторяла Кэти. – Нет! Нет! Нет!

Потом наступила тишина. Далекий рев бензопилы затих. Вероятно, Эмма уже нашла ружье.

– Думай… думай о дочери… О Кларе… О моей Кларе…

Он посмотрел на Аделину, в его глазах стояли слезы.

– Прошу вас… Уведите их… Спасите… Ради… ради моей дочери… Она должна… жить!

Клара увернулась от Аделины и прижалась к отцу.

– Ох, дорогая моя! – только и смог прошептать он в приступе боли.

Аделина с грустью отняла девочку от отца.

Прощание было тяжелым.

Давид знал, что больше никогда их не увидит.

Он из последних сил оттолкнул Кэти и, раскинув руки, растянулся на снегу.

– Уходите!..

– Не-е-е-ет!

Раздался выстрел. В воздух, сезон охоты открылся.

– Дави-и-и-ид!

Кэти вздрогнула.

Похолодев от страха, Аделина взяла сумку и подхватила рыдающую Клару на руки.

Кэти в последний раз бросилась к мужу и всунула ему в ладонь соску их малышки. Соску, погрызенную маленьким Гринчем.

Давид поднял голову, когда его любимые почти исчезли из виду за заснеженным склоном, по которому спускались, стараясь обходить дорогу и дьявольские ловушки Эммы. Напоследок Кэти долгим взглядом посмотрела на мужа и потом побежала за Аделиной и Кларой, уже не оглядываясь.

Плач девочки наконец стих.

Давид почувствовал, как у него на глазах застывают соленые слезы. Наступил момент, когда он слышал только биение собственного сердца.

Но скоро где-то совсем рядом заскрипел снег.

Чудовище приближалось.

Он будет страдать. Потом умрет.

Давид подумал о своей семье… О жене и ребенке, они будут счастливы. Клара вырастет. Она будет жить, она станет взрослой.

К нему приближались уверенные шаги – шаги палача, готового к казни. Потом над ним нависло окровавленное лицо с разбитым носом, который уже начинал синеть.

– Пож… пожалуйста, Эмма, не мучь… не мучьте меня… – простонал он, стараясь приподнять голову. – Я буду… буду любить вас… Буду любить… так сильно… как только могу…

Она выпрямилась и пошла дальше, неся на плече ружье.

– Ради… бога! Эмма! Ос… оставьте их! Оставьте… Я… умоляю вас…

Он не знал, сколько времени прошло, пока его не привела в чувство резкая пощечина. Его волосы сковал иней, губы на морозе смерзлись. Он открыл глаза, над ним склонилась Эмма. Давид видел ее словно в тумане: ее рот кривился в отвратительной усмешке. Эмма подняла руку, разжала ладонь, и на лицо Давида посыпались гильзы. Он повернул голову, вжавшись левой щекой в ледяную корку. Перед глазами лежали три пустые, еще не остывшие гильзы, воняющие порохом.

Он хотел закричать, но крик застрял у него в горле.

Он попытался ударить Эмму рукой, но движение получилось как в замедленном кадре.

Эмма увернулась, потом склонилась над попавшей в капкан ногой своей жертвы. И, зарычав, словно дикий зверь, она злобно надавила на мощные зубцы и при помощи специального рычага разжала их.

На этот раз Давид громко всхлипнул и снова потерял сознание.

– А я в тебя верила. Я всем ради тебя пожертвовала. Ночами не спала, бросила работу, перечеркнула будущее… Мы с Артуром отобьем у тебя охоту к побегам.

Когда она потянула его за ноги, соска осталась лежать на снегу рядом со стреляными гильзами… Тремя пустыми гильзами…

43

– Девчонка! Идиотка! Что ты сделала с девчонкой?

Задыхаясь, Эмма бросила неподвижное тело Давида на полу посреди гостиной.

– Ребенок! Где ребенок?

Артур подъехал к ней на своем кресле и с невероятной силой, наотмашь ударил ее по щеке. Эмма упала, закрывая лицо руками. Из носа шла кровь.

– У меня… не было выбора… Я не могла… не могла их догнать… И… тогда… выстрелила… Несколько раз… Мать несла дочь… Пуля прошла… через обеих… Мне… мне жаль, Артур…

Она плакала, скорчившись, как собачка. Артур был вне себя, он подтащил ее за волосы, схватил за руку и положил себе на ширинку.

– Ну же! Давай! – приказал он, пока она становилась на колени. – Приласкай его, грязная шлюха!

Эмма подчинилась. Она была раздавлена. Совершенно без сил. Она смотрела на своего Давида, ее раздирали гнев и бесконечное чувство нежности. Артур начал больно скрести рукой ей по черепу, как будто искал вшей. Она почувствовала его теплое дыхание над головой, а это в ширинке между его неподвижных ног раздувалось.

– Он должен заплатить! – воскликнул Дофр. – Придется его помучить! Скажи мне, что сделаешь ему больно! Скажи!

– Я… я не знаю… – забормотала Эмма. – Артур… Что мы натворили?

Он схватил ее за подбородок, потом сжал ей щеки, принуждая смотреть на него.

– Кто здесь решает, что хорошо, а что плохо, а? Кто?

К губам Эммы тянулась кровавая дорожка. Поломанный нос придавал ей вид персонажа, вышедшего из-под кисти Пикассо.

– Ты… ты… ты все решаешь, Артур…

– Он не послушался! А ты знаешь, что делают с непослушными детьми?

– Закрывают в подвале и наказывают! Наказывают, чтобы они больше так не делали!

Она сплюнула на пол и поднялась.

– Он меня ослушался! Предатель! Я накажу его! Только так!

– Хорошо. Теперь принеси мне то, что лежит в кейсе, сюда, на стол. Ну же! Быстро! Ты мне всем обязана. Детством, юностью, жизнью. Так что сделай это для меня! Мы с тобой проучим его!

Эмма послушалась. Она решительно направилась в спальню. Давид хотел убежать! Бросить ее, хотя уверял, что любит! Он все это время лгал! Письма, признания! Вранье! Все вранье!

Ее тело сжирал разрушительный гнев. Она даже не чувствовала боль в сломанном носу.

Наказать.

Через несколько секунд она уже клала на журнальный столик то, что было нужно Артуру.

– А теперь привяжи его к нашему дубу! Девятимиллиметровой веревкой! Знаешь, почему именно ею?

– Нет…

– Она самая лучшая. Мягкая и крепкая, в любом магазине продается. Кто бы еще мог до такого додуматься, а, кто? Внимательность к мельчайшим деталям, вот почему его не поймали.

Дофр вытянул указательный палец:

– Но сначала раздень его. Давай же!

Эмма подчинялась каждому слову Артура. Сначала раздеть, потом унизить. Артур прав. Так Давид надолго запомнит этот урок!

Щиколотка у него была повреждена очень сильно. Нога распухла, а в местах, где в нее впились зубцы капкана, свернулась кровь. Теперь Давид уже никуда не убежит. Эмма чувствовала настоящее облегчение. Он будет ее, навсегда.

Артур объяснил, как именно связать Давида. Запястья сложены впереди, шесть оборотов веревки. Потом Эмма подвела Давида к стволу дуба и крепко-накрепко привязала его к дереву.

– Тебе не следовало этого делать, – все повторяла она. – Не следовало… Ты сам виноват, что они умерли. Только ты.

Артур подозвал ее и вложил в ладонь две таблетки. Эмма проглотила их не раздумывая. Дофр снова схватил свою помощницу за волосы и запрокинул ей голову.

– Больно… – жалостливо пролепетала она.

Отпустив ее, Дофр устремил свой взгляд на журнальный столик. На содержимое кейса. На маленький кожаный мешочек… И…

Давид мотнул головой. Артур щелкнул пальцами и обратился к Эмме:

– Сиди в спальне, пока я тебя не позову. Я должен с ним поговорить. Узнать, на самом ли деле он тебя любит. Вдруг мы ошиблись…

Эмма положила руку на сердце:

– У меня… у меня ужасно забилось сердце, Артур!

– Просто ты нервничаешь. И хорошо… А теперь марш в спальню!

Эмма ушла. Артур приблизился к Давиду и заговорил шепотом:

– Я двадцать семь лет ждал этого момента. Двадцать семь долгих лет… мучился в этом разрушенном теле… Ты не можешь себе представить, как я страдал… Иногда у меня все еще болит рука, которой давно нет. Постоянно чешутся отрезанные ноги. Пальцы второй руки скрючены, они изъедены артритом. Но сегодня все изменится… Я наконец достигну нирваны… Взрыва чувств. Создам свое восьмое произведение искусства. И круг замкнется. Благодаря тебе, мой мальчик… И благодаря ей…

44

Он был все еще жив.

Все еще жив, но сердце разрывалось от боли, более сильной, чем та, от которой страдало его тело.

Они не могли умереть. Только не они. Только не его девочки.

Давид поднял голову. Его черные волосы и блестящие глаза контрастировали с белизной впалой груди. Нагой, в веревочных путах, он чувствовал себя раздавленным, лишенным жизненных соков.

– Не-е-е-ет! – простонал он и заплакал. Его голова тяжело упала на грудь, по щекам бежали горячие слезы, щиколотку жгло от боли, но вдруг Давид уперся взглядом в пододвинутый к нему журнальный столик.

Он снова едва не потерял сознание.

В голове начали орать все жертвы Палача. Он увидел, как льется их кровь, услышал их мольбы, их протяжные приглушенные крики.

Он заново пережил каждое из ужасных преступлений, как будто все это время они оставались запертыми в его голове.

Их страдание стало его страданием.

Ноги Давида подкосились. Он не упал только благодаря крепким веревкам, которые обвивали его тело.

Перед ним был он.

Восставший из мертвых монстр. Воплощение самого дьявола.

Дофр, он же Палач-125.

– Н-е-е-ет! – повторил Давид.

Палач-125 взял кожаный мешочек, лежавший на углу стола, и аккуратно его открыл. Перед весами он точными, выверенными движениями выложил режущие инструменты – на одинаковом расстоянии, параллельно друг другу. Скальпель, хирургический нож, пару ножниц, кусачки и маникюрные щипчики разного размера. Слева холодно поблескивало медно-красное перо Маат.

– О господи! Что вы наделали… Что вы наделали…

Давид снова и снова повторял одну и ту же фразу. Он утратил способность размышлять. Больше ничто не существовало, ничто не имело смысла.

Просто невообразимо, невероятно.

Палач дотронулся до своего члена и погладил вазу телесного цвета.

– Время, – сказал он, сморщась. – Наслаждение должно длиться. Подступать, отступать. Усиливать возбуждение, потом уменьшать, и так до бесконечности, словно приливы и отливы. – Он запрокинул голову и сделал глубокий вдох, лицо его разгладилось. – Это так сложно, – добавил он. – Страдание становится удовольствием, а затем удовольствие снова трансформируется в изначальное страдание. Хуже наркотика. В сто раз хуже… И в сто раз лучше.

Давид не мог произнести ни слова. В голове крутились картинки истерзанных мужей, к ним примешивались лица его погибших жены и дочери. Он с трудом дышал, но инстинктивно тем временем пытался ослабить узлы.

– Обожаю чувствовать ваш страх! – воскликнул, приближаясь к нему, убийца. – Вечный, неизменный, идущий из глубины веков. У всех моих жертв перед смертью был такой же взгляд, как и у тебя. Давид, Давид! Самое большое наслаждение не в заключительном акте, а в том, что подводит к нему. Доминирование. Разрушение. Момент, когда жертвы теряют человеческий облик, когда становятся… животными!

Его рука поглаживала вазу.

– Я держусь только благодаря этому, – признался Дофр, указывая на розовый предмет. – Знаешь, что я вижу в этой вазе? Знаешь, что она для меня? – Он плотоядно засмеялся. – Вагина! Девственная вагина! А ручка этого инвалидного кресла? А эти фаянсовые кувшины? Отвечай, Давид! Ты способен! Ты же специалист по серийным убийцам!

– Но Бу… Бурн… – залепетал молодой человек.

– А! Бурн! Бурн, Бурн, Бурн… – Дофр отвратительно хохотнул. – Бурн бы и мухи не обидел. Он был пассивным извращенцем, способным только на то, чтобы возбуждаться от некрологов или фотографий мертвых тел. Он страдал от своих мрачных фантазий, был сам себе отвратителен… Но каждый следующий день он нуждался в новой дозе грязи. Такова была его натура, его личность, и тут бы не помогла никакая терапия. Кроме моей. Моей терапии. Заманить его туда… – Он схватил скальпель и стал пускать солнечные зайчики. – Я помог ему погрузиться в мозг Палача, в мой мозг. Я питал его своими рассказами, помогал представлять сцены преступления, чувствовать запах плоти, которую надрезают хирургическим ножом. Я погрузил его в мир Палача, как погрузил и тебя. Он потел, дрожал, кончал вместо Палача, вместо меня. Я его не лечил, я ухудшал его состояние! Он становился зависимым… зависимым от этого кошмара.

– Но… но зачем? Я хочу… понять…

– Зачем?! Зачем? Да потому что он как будто все это видел собственными глазами! Убийства, крики, боль! Видел с моих слов! Каждый раз, когда он приходил на сеанс, с его идеальной челкой, косоглазием, шрамом, я представлял себе, что это он, а не я, разрезает плоть, унижает свои жертвы! И он описывал мне мои же убийства так, будто совершал их сам! Описывал их, сидя у меня в кабинете… Он даже пальцы наждачкой стер! Нашел весы, изготовил перо, которое весило сто двадцать пять граммов, как у Палача! Он рассказывал мне о том, что якобы переживает, хотя на самом деле это переживал я! Он ворошил угли! Благодаря ему я действовал, все время действовал, даже когда не убивал. Все время… Мы отлично дополняли друг друга…

Он резко вонзил скальпель в деревянную столешницу.

– А после несчастного случая Палач умер… – продолжил Давид, тряхнув головой. – И Бурн должен был исчезнуть вместе с ним…

– Мне пришлось убедить Бурна покончить жизнь самоубийством… Потом посмертно помянуть Палача, придумав ему легенду и личность… И сделать так, чтобы простые люди и журналисты думали, что он исчез… И чтобы я так думал… Чтобы полиция удовольствовалась историей о шумах в сердце… Чтобы у цифр, вытатуированных на черепах детей, был смысл… Новые заключения я написал за пару ночей, а потом сжег все, что касалось настоящего Бурна, этого мелкого сексуального маньяка. Полицейские всему поверили. Они так торопились закрыть это дело! Чтобы народ замолчал! – Артур сжал кулак. – Да, мне пришлось подтолкнуть Бурна к самоубийству! Я должен был прогнать Палача, избавиться от него! Он не мог больше существовать! Но как это сделать! Он всегда был частью меня! Я – это он! Я Палач, даже в этом кресле! Палач не может умереть! Он непобедим! – В глазах Дофра не осталось ни одной эмоции. Ни грусти, ни радости. Только абсолютный холод. – Мне нужен был смысл жизни. Цели. Достойные моего прежнего «я»… Я жаждал утолить аппетит Палача, продолжать дышать… несмотря на «Dolor»…

– И… и когда контрразведка заставила… вас исчезнуть, вы… снова занялись психологией, но неофициально… Вы форматировали умы больных людей… Вы… Отныне вы не действовали сами… но руководили из своего… инвалидного кресла… Сколько? Сколько их, эмм и бурнов, которыми вы манипулировали, которым разрушили жизнь? Сколько?

– Достаточно, чтобы мне казалось, что я все еще могу передвигаться на своих двоих.

Давид был опустошен, комната вокруг кружилась.

– Вы их убили… Вы убили мою семью… Мою жену… Моего ребенка…

– Ты не представляешь, сколько человек я убил. Ты просто не можешь себе этого вообразить.

Давид натянул веревки так, что у него на запястьях выступила кровь.

– Ты можешь пораниться, – ухмыльнулся Палач. – Аккуратнее!

– Значит, все… все ложь… Энтомологи, свиные туши…

Дофр с наслаждением кивнул:

– Это шале принадлежит мне. Ты попал в декорации. Твоя семья, Аделина и ты сам были лишь игрушками, вожделенными объектами, которыми я обзавелся, чтобы неплохо провести время.

Он кивнул на противоположную стену:

– Туши повесил Кристиан, он же позировал для фотографии… Это он проник в дом, освежевал кроликов и разложил на дороге шипы. Энтомологов не существует, так же как программы «Schwein» и Франца. А цифры – ты так гордился, когда нашел их на дубе, на фотографии и так далее, – не более чем простая выдумка. Ради нее мы даже залили серебром надпись на стволе дуба! Кристиан просто выполнял приказы, вот и все. А я… когда планировал ваш приезд… будто в первый раз казнь организовывал, получил такое удовольствие! Бедняга Кристиан уверен, что создал нужную обстановку для какого-то писателя, чтобы этот так называемый писатель дал волю своему воображению! Закончив приготовления, он спокойно вернулся домой, ничего не подозревая, и теперь ждет себе двадцать восьмого февраля… конца моих каникул… – Дофр грубо захохотал. – Какой из тебя писатель! Твой рассказ о Палаче – просто дерьмо! Дамочка сначала прячется в лесу, а потом лезет под кровать! Клише, банальности! «От мертвых» – так и вовсе сущий кошмар! Да на что ты вообще годен?!

– Вы…

– Во всей этой истории верно только то, что Эмма тебя любит. Это я дал ей твою книгу, подтолкнул к тебе, это я создал Мисс Хайд. Она любит тебя, Давид. Любит так, что готова убить. Любит так, что сама себя расцарапала, поверив, будто за ней гонятся, а потом чуть не умерла от усталости… И все это ради того, чтобы оказаться в твоих объятиях. Она даже мебель передвинула, чтобы ее кровать стояла так же, как твоя, чтобы поддержать иллюзию, словно ты всегда и всюду рядом с ней. В ее доме ты у нее везде. На стенах, напротив зеркал, она увеличила и повесила напечатанные о тебе статьи и твои фотографии, смешно даже, тебя на них не узнать, качество просто ужасное! Знаешь, она уже трех типов в больницу отправила, а еще одному ноги перебила… и каждый раз это был «несчастный случай». Кто-то с лестницы падал, кого-то чем-то придавило, кому-то она умудрилась подсыпать таблетки… И Бог свидетель, как она их любила! Так что от тебя она не отстанет! И поверь, ты ее ужасно разозлил!

– Вы… не имеете права!

– Я казню, я милую! Я всегда делал так, как хотел. Брал плоть, когда жаждал ее. Человеческую плоть! Нирвана! Кто бы мне в этом помешал? Власть, Давид! Я властвовал! Приказывал! Доминировал! – Он замолчал секунд на десять, он был далеко, очень далеко. – Ну вот, Давид… – вздохнул он. – Вот и все. Годы проходят, а возбуждение остается, его можно сравнить разве что с ампутированной конечностью… Не знаю… Объяснить это трудно…

– Вы… вы не поступите так со мной… Артур… Вы…

Дофр помахал у него перед носом указательным пальцем, как будто лобовое стекло протирал.

– А это Эмма сделает. Это всегда девки делали! Ты не представляешь, на что способны женщины, лишь бы не умирать… Да! Видел бы ты, как они смотрели, когда я держал на руках их детей! Это…

Он не закончил фразу. Он ее смаковал.

– Эти дети… – с трудом произнес Давид. – Вы… должны сказать мне… Номера… на их черепе… Что… что они значат?

Артур облизнул губы и, как стервятник, посмотрел на свою добычу.

– Речь и правда шла о сердцебиении. Ты почти догадался, Давид. Почти догадался…

– Сердцебиение… Ваше…

– В среднем семьдесят ударов в минуту, умножить на двадцать четыре часа… Так было в первый раз, когда я… Потом бывало и шестьдесят восемь, и шестьдесят семь… Выше девяноста ударов в минуту – это когда я убивал Бемов – пульс у меня не поднимался. Обычно я владел ситуацией! Владел своей злобой, своим гневом. С каждым разом я совершенствовался! Приближался к идеалу… – Он погладил себя сквозь брюки, глядя при этом в потолок. – И потом, набивать им цифры значило… значило оставить им что-то, что представляло для меня наивысшую ценность, ведь сам я забирал у них то, что было им дороже всего. Я ставил им на черепа вечную печать своего оргазма, а их кровь умывала мои руки. Эти дети принадлежали мне! Они видели, как я мучаю их отцов, убиваю их матерей! Представляешь себе? – Он приложил указательный палец к виску. – У них это в подкорке отложилось! Я живу в их кошмарах, я знаю, что в своем подсознании они все еще чувствуют влажный запах комнаты, в которой пролилась кровь, знаю, что днем и ночью их преследуют те самые крики. Те же, что преследуют и тебя…

Давид хотел забиться в угол, закрыть уши.

– Дюмортье, Лефевры, Потье, Прюво, Кликнуа, Оберы, Бемы. Я знаю каждого ребенка. И они меня… Иногда я беседую с ними… Больше двадцати пяти лет назад я дал им частицу себя, своей ярости, своей боли. У них это в подкорке сидит. Они об этом не догадываются, а я знаю. Что может быть более возбуждающим, более полным, чем отсрочка акта?

Садизм Дофра превосходил все, что мог себе представить Давид. Его жестокость текла в венах детей, уже давно выросших и изменившихся, но сохранивших в себе тот ужас, свидетелями которого они стали. Давиду казалось, что он узнает их лица, хотя никогда их не видел. Он чувствовал их вечную неприкаянность. Их мучили кровавые картины, они терзали им душу, но причины этих кошмаров были им неизвестны. Все эти дети навсегда останутся людьми с нарушенной психикой. Как сложилась их жизнь после подобной драмы?

– Этого… этого не может быть… – прошептал Давид. – Боже милосердный…

– Зерно Зла… Я посеял в них зерна Зла, и они медленно прорастают… – Палач приблизился к Давиду и провел пальцами по его голым бедрам. – Знаешь, почему я стал таким? Авария, глупая автомобильная авария… я как раз ехал с кремации Бемов! Я был так возбужден… витал в облаках, если угодно… так что… так что не смог избежать столкновения… Машину сплющило на берегу Рейна у кромки воды. Ноги защемило… И знаешь, что самое смешное? Когда меня нашли спасатели, мою правую руку уже оторвало и унесло течением! А ведь именно на правой руке я в тот раз порезал себе бритвой палец. На левой я всегда носил латексную перчатку. Если бы руку не оторвало и спасатели нашли ее, в больнице могли бы заинтересоваться моим порезом, открыли бы дело Бемов и все бы поняли. Ну разве же это не ирония судьбы?!

Давид отвернулся, пока Дофр его ласкал.

– Не трогайте меня! Вы мне отвратительны. Вы просто ошибка… глупая ошибка природы!

– О нет! Я буду тебя трогать, Давид Миллер. Буду трогать, сколько хочу. Трогать и смотреть, как ты умираешь. Наслаждаться вашей общей болью, пока Эмма будет кромсать тебя и упиваться этим. – Он вдруг посмотрел на бровь Давида, и глаза его показались тому двумя черными дырами. – Ты, значит, так и не понял, почему очутился тут?

Давид плюнул ему в лицо. Дофр спокойно утерся:

– Ты ведь не воображаешь действительно, что попал сюда благодаря своему литературному дару?

– Хватит. Прошу вас…

– А родители не объяснили, откуда у тебя этот шрам в форме бумеранга?

Давид задергал головой, тяжело дыша.

– Что они тебе наврали? Что ты ударился об угол стола, когда был маленьким? Или что на камень упал? Скажи мне, Давид! Скажи!

Ответа не последовало. Артур подъехал к журнальному столику, схватил машинку для стрижки волос и два зеркала.

– Как ты думаешь, почему ты любишь свое мерзкое ремесло? Почему пишешь всякие ужасы? Откуда родом твое страдание? А кошмары? Бесконечные кошмары, которыми ты всю юность страдал?

Он повертел лежащую на ладони машинку:

– Это из-за меня у тебя шрам. Я тебя уронил, и ты ударился о чашу весов. Посмотри на нее, видишь, чаша немного погнута. Давид, Давид! Ты был таким маленьким!

Давид больше не мог держаться. Он дернулся – и веревки больно врезались ему в тело.

– Вы… Вы говорите ерунду…

– Твои приемные родители сделали все, чтобы уберечь тебя от страшной правды, они ничего тебе не рассказали. Таков был приказ. Их выбрали в качестве семьи, готовой все бросить и переехать, чтобы воспитывать ребенка… Условие одно: не сообщать ему правды… Они даже изменили на несколько дней дату твоего рождения, чтобы она не совпадала с днем рождения сына Оберов… Ты мог бы быть другим человеком, Давид!

– Но… это не…

– Можно?.. Наклони голову. И ты все узнаешь. Узнаешь наконец правду. И поймешь, что твою судьбу вершу я… Как и судьбу Брасара, рабочего, который убил свою жену и сына, а потом застрелился. Брасар… Он был таким слабым… Как сейчас его вижу с этим револьвером. Мне хватило нескольких встреч с ним… чтобы внушить ему правильные идеи, подсказать нужный момент…

– Боже мой…

– Наклони голову!

Давид послушно подчинился. Слезы снова потекли у него по щекам. Он молчал. Дофр выстриг ему затылок, потом положил одно зеркало себе на колени, а другое поместил за голову своей жертвы.

Слабые следы, едва различимые, впечатавшиеся в кожу. Давид прищурился. 9… Потом, да, было похоже на 7… Потом 8, 7, 8…

97878.

Шестой ребенок.

Он потерял сознание.

Давид пришел в себя от собственного крика. Палач сжал ему щиколотку, из которой сразу брызнула кровь.

– Не умирай, Давид! Мы только начали! Теперь ты лучше понимаешь, почему я пришел за тобой, а не за кем-нибудь другим, да? Я уже был в тебе, Давид! Жил в твоей плоти! – Он снова ухмыльнулся. – У меня почти не участился пульс, когда я у тебя на глазах выпустил пулю твоему отцу в голову. Ты так пристально на меня смотрел! Ты все запомнил. Говорят, что в столь раннем возрасте воспоминания не формируются. Я совершенно убежден в обратном. Ты все это в точности запомнил и похоронил в глубине души… А сегодня я заново проживу с сыном то, что прожил когда-то с его родителями. Круг замкнется. Жаль только, что Клары больше нет, могло бы получиться совсем идеально. Ах! Я бы так хотел посеять зернышко Зла в ее маленькую головку… – Дофр поднял руку. – Я двадцать семь лет ждал этого момента!

Он отъехал назад, взял ружье и направился в коридор:

– Эмма! Иди сюда! Начинаем!

45

Умереть. Исчезнуть. Соединиться с ними. Пусть пытки, пусть боль, только бы быть с ними.

Давид молился, чтобы Бог прекратил его страдания.

Но он уже не верил в молитвы.

Его искромсают, разберут на части, вырвут куски плоти. Живьем.

Когда он услышал скрип пола в коридоре, привязанные к холодному стволу ноги свело судорогой.

Ближе, ближе, скоро начнется.

Монстр. Нечто. Рабыня.

Несчастная.

Эмма не стала вытирать кровь, которая запеклась у нее в ноздрях, не попыталась вправить кость, чтобы поставить нос на место. Левая половина ее лица распухла так сильно, что глаз не открывался. На вороте фиолетовой водолазки засохли черные капли, такие же были на брюках.

– Эмма, послушайте! Он вас тоже убьет! – воскликнул Давид. – Мы часть игры! Смертельной игры!

Дофр держался чуть поодаль, поставив ружье за собой, около камина. Он с наслаждением разглядывал мужскую фигуру, иногда облизывал губы, поглаживая пальцами теплую ручку «Dolor».

– Вы лжете! – гневно ответила на слова Давида Эмма. – Я вам верила! Правда верила! А вы такой же, как все! Сволочь!

Глухо рыча, она дала ему пощечину.

– Вот этим… – сказал Артур, указывая на пыточные инструменты. – Надо вырвать грех из его внутренностей, только медленно, очень медленно… Ты должна оставить свой след на его теле, передать ему всю боль, которую ты испытала за последние недели. Чтобы он никогда этого не забыл. Приступай! И клади каждый кусок его плоти на весы, пока они не придут в равновесие. Вырежи ему сто двадцать пять граммов злобы и лжи. Он будет умолять тебя… О, Эмма! Он будет умолять тебя так, как никогда не умолял. И уважать. Приступай!

Дофр продолжал говорить, но она уже ничего не слышала. Она смотрела на журнальный столик, вдруг у нее в руке оказался кривой хирургический нож.

– Артур убил моих родителей! – безнадежно бросил Давид. – Уничтожил их, когда мне было всего три года! Кристофа и Жаклин Обер! Вы должны мне поверить!

Эмма сжала металлическую рукоятку и погрозила Давиду лезвием.

– Поверить вам? Да как вы смеете?! – заорала она.

– Он убил еще шесть семей этими самыми инструментами! Эмма! Вы же видели фотографии! Куски истерзанных тел! Личное дело! Личное дело Палача-125! Палач-125 – это он!

Дофр упивался происходящим. Он все больше и больше вертелся в кресле, казалось, он заново переживает прошлое. Убийства, мольбу, крики, уговоры…

– Не знала, что вы такой лицемер! – сказала Эмма, приближаясь к Давиду. – Отрежу-ка я вам язык.

– Фотографии! Фотографии детей! Вы же видели их! – Он опустил голову. – Посмотрите! Посмотрите на мой череп! Номер! 97878! Шестой ребенок! Найдите фотографию шестого ребенка!

Она нахмурилась, когда увидела бритый затылок Давида и едва различимые на нем цифры.

– Ты его побрил? – спросила она Артура. – Но зачем?

– Режь его! Режь! – приказал Дофр вместо ответа.

Она склонила голову, вытащила из кармана фотографии, которые забрала у Аделины, застав ее в лаборатории. Она посмотрела на снимки, потом на череп Давида. То же расположение… Тот же размер… Тот же номер.

Эмма обернулась к Артуру:

– Но… что он такое говорит?

Она пыталась найти сходство ребенка на снимке с Давидом, но лица мальчика видно не было.

Палач выдернул фотографии у Эммы из рук, бросил их на пол, а затем схватил ее за запястье.

– Ты что, не понимаешь, что он опять над тобой издевается? Что использует детей, чтобы смягчить тебя? Он сам себе сделал эту татуировку! Он же живет этой идиотской историей! У него вся жизнь ей подчинена, ты сама знаешь! Да он сам дьявол! – Дофр резко подтолкнул ее к Давиду. – Он тебе врет! Он всегда тебе врал!

Эмма напряглась и выставила вперед хирургический нож.

– Ну же! – рявкнул Палач. – Режь! Режь его и клади куски на весы!

– Нет, Эмма! Ради бога, не делайте этого!

Она в ярости воткнула Давиду нож в правое бедро. Давид скорчился от боли, пока Артур бился в экстазе, сидя в своем кресле.

– Почему, Давид? – выдохнула она, обдавая его зловонием. – Почему все всегда так кончается? Почему вы не способны любить меня?

Давид стонал, лицо его искривилось, пока Эмма отрезала крохотный кусочек плоти.

– Ве… весы! – задыхался Палач. – Клади на них! Продолжай! Режь еще, пока не будет равновесия! Он тебя ненавидит! Он хотел сбежать и оставить тебя подыхать в снегу, как собаку! Оставить подыхать!

Эмма больше себя не контролировала, сердце у нее выпрыгивало из груди. Таблетки… Что Артур дал ей? Она была вся мокрая. Голос Артура то ослабевал, то с новой силой звучал у нее в ушах. Ей хотелось только одного. Разбить себе голову о стену. Саму себя поранить скальпелем. Наказать.

Она резанула себя по руке и крикнула Давиду:

– Вот что я делаю из-за тебя! Я просто просила, чтобы ты любил меня! Любил! Это так сложно?

Она бросила скальпель на пол и безучастно смотрела, как течет ее собственная кровь. Потом странно посмотрела на Дофра, в ее глазах стояли слезы.

– Продолжай! – захрипел он. – Отрежь ему палец на ноге! Отрежь палец и положи на весы!

Она схватила кусачки и стиснула зубы.

– Эмма… Он убьет вас… Круг замкнется… Сначала родители, потом де… – Он не договорил. В голове мелькнула неожиданная мысль. – Седьмой! – воскликнул он, глядя на темные волосы Эммы, когда та уже подносила кусачки к его правой ступне. – Седьмой!

Она резко остановилась. Дофр перестал ухмыляться.

– Что – седьмой? – спросила Эмма, поднимая голову.

– Именно поэтому он вас выбрал! Ничего не ведающие дети, жертвы палача, убивают друг друга! Финал! Седьмой номер вытатуирован у вас на черепе! Вы ребенок Бемов, убитых в марте 1979-го! Вы родились примерно 4 марта 1977-го! Вам изменили дату и место рождения, чтобы нельзя было сопоставить факты! Ваших настоящих родителей звали Патриция и Патрик! Вас удочерили! В детстве вы часто переезжали с семьей! Вы когда-нибудь видели фотографии вашей беременной матери? Или собственные, на которых вы были бы грудным ребенком? А в возрасте одного года? Нет, я уверен, что нет! Эмма, у вас тоже есть номер на черепе! Проверьте! Проверьте хоть это! Прошу вас!

Эмма выпрямилась. По ее левой ладони струилась кровь. Сердце по-прежнему билось как сумасшедшее.

– Не слушай его! – прорычал Палач. – Отрежь ему язык!

– Артур! Но откуда он знает о… о дате моего рождения и о переездах? Я… я никогда об этом не рассказываю!

Она опустила взгляд на пол в поисках снимка седьмого ребенка.

– Машинка, Эмма! Выбрейте себе заты…

Палач сунул ему палец в дырку на бедре:

– Заткнись, чертов идиот!

Давид заорал и вжался в дуб.

– Давай же! – приказал убийца, поворачиваясь к Эмме. – Продолжай! Режь палец!

Эмма тряхнула головой, перед ней лежали фотографии, она совершенно потеряла рассудок. Артур вцепился ей в волосы.

– Кто здесь главный?

Вместо ответа, кривя рот, Эмма схватила Дофра за запястье. Он впервые почувствовал ее сопротивление.

– Кто здесь главный? – настойчиво повторил свой вопрос Артур.

Эмме не удавалось освободиться. Она дернулась, оставив в пальцах Дофра клок волос.

– Я должна… должна проверить! – воскликнула она.

– Вернись!

– Ты говоришь, что Давид врет, и я тебе верю… Артур! Я тебе правда верю! Но…

Она сжала кулаки:

– …посмотрим… Да, посмотрим.

Она схватила два зеркала и кинулась к машинке.

– Эмма! – властно звал ее Дофр. – Эмма! Эмма!

Он развернулся и ударился о журнальный столик.

– Ружье! – крикнул Давид. – Ружье! Эмма!

Но она его не слышала, она брила себе голову. В зеркале на белой коже медленно проступали цифры.

Эмма не могла поверить собственным глазам.

Она упала на колени, ища дрожащими руками фотографию седьмого ребенка.

Это была девочка. Девочка с короткими темными волосами, которой едва исполнилось два года.

Эмма закричала.

Потом посмотрела на Давида. Все эти годы под их волосами скрывалось одинаковое клеймо…

Они были одними из семерых детей, которые видели, как убивают их отца и мать, убивают в немыслимых пытках. А потом она оказалась у людей, которые ее не любили, которые в конце концов стали плохо с ней обращаться, держали в подвале или в комнате с запертыми дверями и закрытыми ставнями.

Оказалась у чужих людей.

Она стояла, пытаясь понять, как Артур мог так ее обмануть. Это было очень сложно… поверить в это… Нет! Артур не мог так поступить! Он занимался ею с самого детства!

Цифры. Дети. История убийцы. Бритые черепа.

Она кинулась на Давида, зажав в кулаке скальпель, а Палач уже поднимал здоровой рукой ружье.

Когда Эмма занесла над ним острый инструмент, Давид закрыл глаза.

Эмма резала путы, ее так трясло, что она задевала кожу на запястьях и бедрах Давида. Веревки ослабели. Давида уже ничто не удерживало у дерева, он упал на пол и схватился за раненую щиколотку.

Когда он поднял взгляд, то увидел направленное на них ружье.

– Круг замыкается, – сказал Дофр, держа палец на курке. – Перевернем последнюю страницу… Вы так много значили для меня! Вы носили в себе зерно Зла, которое я аккуратно посеял и которое только-только начинало прорастать! Вы были… моими детьми!

Не выпуская скальпеля из рук, Эмма двинулась в сторону Дофра. Вместо лица у нее было кровавое месиво. Она начала хохотать. Низкий смех поднимался из самых глубин ее существа.

– Двоих тебе не одолеть! В ружье только одна пуля! Одна-единственная пуля! Кого выберешь? Его или меня?

– Стой, где стоишь! Сучка! – заорал он, когда ей оставалось до него едва два метра.

Она остановилась и обратилась к Давиду:

– Прости меня, дорогой мой… Прости за все…

Она разрыдалась:

– Но я… я так тебя любила! Ты не представляешь, как сильно!

Потом она бросилась вперед, воздев в последнем рыке руки над головой.

Раздался выстрел.

– Не-е-е-ет! – крикнул Давид.

Эмму отбросило в сторону, и она упала головой в камин, отчего несколько поленьев вылетело на пол, а в воздух взвился целый ворох оранжевых искр и пепла. От горящих поленьев тотчас же занялся ковер.

Дофр еще раз нажал на курок, целясь в Давида.

Выстрела не последовало…

– Ах ты сучонок!

Давид, шатаясь, поднялся, лицо его было залито слезами и кровью.

Вокруг распространялся огонь.

Дофр бросил ружье и развернул кресло, но Давид вцепился в его спинку и, рыча, повалил на бок.

Палач оказался на полу, корчась, как червяк. Он пытался схватиться за колесо и подняться. Тогда Давид всем весом навалился ему на руку и заорал:

– Сдохни! Сдохни! Сдохни!

Дофр осклабился, глаза его налились кровью.

– Их никто не вернет! Никто! – крикнул он, пытаясь высвободить свою раздавленную ладонь.

В этот момент дуб за его спиной со страшным звуком треснул пополам, отчего весь дом заходил ходуном.

Казалось, шале разваливается на глазах.

Давид повернул голову. Эмма была целиком объята огнем. От запаха горелого мяса становилось невозможно дышать.

С трудом пробираясь сквозь клубы дыма, он подхватил свои вещи и быстро оделся.

Огонь подобрался к ногам Палача. Не в силах сдвинуться с места, тот смотрел на Давида, на губах у него выступила пена.

– Я не умру совсем! Я еще вернусь! Вернусь в твоих ночных кошмарах!

От жара у него начала вздуваться пузырями и лопаться кожа, стал плавиться протез. Снова раздался страшный треск умирающего дуба.

Красно-оранжевые языки пламени перекинулись из гостиной дальше и уже лизали коридор, огонь подбирался к комнатам.

Давид с трудом дотащился до входной двери.

В последний раз оглянулся на Палача-125, прежде чем бросить его умирать в огне.

Потом пошел к тропинке, сел и прислонился спиной к дереву.

Его мягко обволок снег. Он скрестил руки и втянул голову в куртку.

Ему никогда не дойти до дороги.

Огонь уже пожирал крышу, в небо уходили черные столбы дыма. Пламя охватило дуб по всей его высоте. Пласты белого снега вокруг дуба таяли, становясь похожими на грязную кашу. Перед глазами у Давида все плыло. В клубах дыма, поднимающегося от дуба свечой вверх, ему виделись лица мучеников. Нагромождения безглазых лиц с искривленными в крике ртами. Агонизирующих лиц. Десятки лиц. Они медленно таяли в сером небе.

Потом все исчезло.

Давид вспомнил всех, кого любил. Жену, дочь. Своих биологических родителей, которых знал только в страданиях.

Скоро он с ними встретится. Нужно лишь сидеть и ждать.

Эпилог

Год спустя

Когда автобус остановился, молодая женщина снова расправила листок, который сжимала в руках. Еще было не поздно вернуться, уехать обратно в Париж.

Нет. Нужно идти до конца и освободиться от боли. Она сложила листок с написанным на нем адресом и положила в карман.

Выйдя из автобуса, она подняла воротник куртки, быстро надела шапку и пошла по широким улицам Бреста[41]. Ледяной соленый океанский ветер холодил ее лицо.

Наконец показалось нужное здание. Длинный черный корабль, мраморный фасад, широкие затемненные окна. Женщина склонила голову, прочитала вывеску и решилась войти.

– Я ищу Давида Миллера, – сказала она у стойки регистрации.

Мужчина внимательно посмотрел на нее и ответил, что это невозможно. Миллер занят, а кроме персонала, в лабораторию никого не пускают.

– Это очень важно, – настаивала она. – Я приехала из Парижа.

– Вы его?..

– Подруга…

Короткая пауза.

– Зрелище не для слабонервных, вы же понимаете?

– Я видела хуже, – ответила она. – В сто раз хуже…

– В таком случае… Следуйте за мной.

Они спустились в подвал. Где-то шумела вентиляция. И стоял этот запах. Отвратительный запах антисептика.

– Вы уверены? – еще раз спросил сотрудник, заметив, что эта худощавая женщина с впалыми щеками и короткой стрижкой почти теряет сознание.

– Уверена… Я сама, можно?

Он удалился. Оставшись одна, она подошла вплотную к двери и застыла перед ней, не осмеливаясь войти.

* * *

Давид сделал точный продольный разрез на горле. Труп, лежащий на каталке, привезли около полудня из раздевалки боксерского клуба, разрыв аневризмы. Еще чувствовался тяжелый запах пота, такой же, какой иногда был у Кэти, когда она возвращалась с тренировки; как давно это было.

Этого паренька смерть забрала просто так. Ему не было и двадцати.

Что тут понимать?

Вечером после работы Давид сходит в кино, решено. Настоящее приключение – высунуть нос из своей квартирки, погулять в свете уличных фонарей и на некоторое часов вырваться из ежедневной рутины. Быть может, в последний момент он передумает и вернется, но, по крайней мере, попробует.

Нужно попробовать.

Из-за металлической двери за его спиной подул сквозняк. Он обернулся, его редко беспокоили во время работы.

Испачканный скальпель, который он держал в руке, упал на пол.

У него подкосились ноги, так что он схватился за угол стола. Губы его чуть раздвинулись и снова сжались.

Она изменилась. Огненная шевелюра уступила место спортивной стрижке с длинными прядями цвета красного дерева на висках. На ней был кремовый костюм, очень строгий, и длинная тонкая кожаная куртка.

Оглушенный, Давид снял зеленую хирургическую маску.

– А… Аделина?

Он с трудом произнес ее имя, время как будто остановилось. Аделина… Имя, связанное с болью. Обнажающее едва зажившую рану.

Молодая женщина задержала дыхание. Она знала, что может в любой момент потерять самообладание. Убежать, скрыться в городской суете.

Взяв себя в руки, она наконец приблизилась к Давиду, постояла немного, она почти плакала, потом сжала его в объятиях. Сжала изо всех сил.

– Давид, Давид… – прошептала она ему на ухо.

Давид глубоко вдохнул. Тепло человеческого тела, совсем рядом. Как давно он его не чувствовал…

– Как вы меня нашли? – спросил он дрожащим голосом по-прежнему обнимавшую его женщину.

– Я почти не сомневалась, что вы не оставите свою профессию, даже несмотря на…

Она чуть отступила.

– Ваш… ваш бывший директор сказал мне, что вы уехали в Бретань. Тогда я стала обзванивать десятки похоронных бюро…

Давид, прихрамывая, направился к металлическому столу и прикрыл лицо умершего. В горле у него стоял ком.

– Но зачем? Год спустя?

Он стоял к ней спиной, взгляд у него блуждал. Он безуспешно старался чем-нибудь занять себе руки.

– Вы знали, Давид… Знали и ничего мне не сказали…

Он подошел к мусорному ведру в другом конце лаборатории и выбросил туда бумажное полотенце. У него на лбу выступили капельки пота.

– Вам… не сказал чего? О том, что произошло, мне сказать больше нечего. Они умерли, и все это… в прошлом.

Он уперся ладонями в стену, опустил голову.

– Вы не должны были дойти до дороги… Не должны были вызвать полицию… нужно было оставить меня… Оставить меня с ними… Меня… меня вернули к жизни, а их больше нет.

Он тряхнул головой:

– Аделина… Возвращайтесь домой. Забудьте все… Не ворошите прошлое… Так будет лучше для нас обоих.

Когда он обернулся, Аделина теребила перчатки, она была очень серьезна.

– Слишком поздно, Давид… Слишком поздно! – крикнула она.

– О нет, не может быть! – воскликнул Давид и кинулся к ней.

Они снова обнялись. Аделина схватила его за руку и положила себе на затылок:

– Он тут… 98101… Номер замка от кейса Дофра, который я тогда открыла… Этот номер… Татуировка совсем маленькая, ее едва видно…

Она тяжело задышала, она была на грани срыва.

– Вы поэтому… поэтому не хотели видеть меня, когда я пришла к вам в больницу после случившегося. И поэтому… так внезапно исчезли, не оставив даже адреса. Вы хотели уберечь меня! Вы все поняли и хотели меня уберечь!

Давид гладил ее по спине. Она с трудом продолжала:

– Когда они нашли… обгоревшие тела, когда вы рассказали им свою версию событий… о том, что Эмма была сумасшедшей, о… о ее отношениях с Дофром, о том, что все закончилось… настоящей бойней… полиция решила, что вас заманили в ловушку… которую эти двое расставили для вас и вашей семьи, потому что оба были невменяемыми. И это… это правда. Мы просто сказали правду, да? Да, Давид?

– Только правду…

– Я ведь ничего не поняла тогда! Я наивно верила, что они были просто свихнувшейся парочкой… Меня ударили по голове, заперли, потом… потом мы сбежали… Но я даже представить себе не могла, кем на самом деле был Артур Дофр. А вы… вы… – Аделина резко отстранилась от Давида. – Дофр был Палачом-125! А мы – детьми его жертв! Я имела право знать это, Давид!

– Но зачем? Чтобы он и вашу жизнь разрушил? Все сгорело, его личное дело, фотографии! Нам нужно было просто забыть обо всем! Почему вы не остановились? Откуда вы узнали?

– Я никак не могла понять: по какой причине Дофр взял меня с собой? Все пыталась вспомнить, что я забыла в этой истории, которая как будто меня не касалась? Я не могла быть простым зрителем!.. Тогда я решила, что нас с вами что-то должно объединять. Я месяцами думала и думала. В детстве и вы, и я очень часто переезжали с семьями. И наши ночные кошмары… И наш возраст, мы практически ровесники… Но… я все-таки не могла понять… Потом… потом я вспомнила одну из его фраз, когда он рассказывал мне об умирающем дереве. Одну-единственную фразу, и мне все стало ясно.

Она вытащила из кармана носовой платок и вытерла потекшую тушь:

– В ту ночь, в постели, он рассказывал мне о некоем результате. Говорил, что я там для того, чтобы увидеть, как «прорастают его собственные семена…».

– Аделина…

– Это же было очевидно! Мы были его семенами, Давид! Нас объединяло Зло! Вы с вашими мертвецами, с вашими жуткими рассказами. Вы забальзамировали собственную мать… Эмма Шильд, которая еще в юности была крайне несдержанной, а потом и вовсе стала шизофреничкой, опасной маньячкой! И я. Я любила убивать животных, меня привлекало оружие, я ничего не сказала, когда Дакари умер у меня на глазах…

Задыхаясь, Давид дотронулся до ее волос:

– Ваших родителей звали Пьер и Жанин Прюво… Моих…

– …Кристоф и Жаклин Обер… Палач украл наши жизни, Давид. Изменил нашу судьбу… И теперь мы… сироты…

Она порылась в кармане, взволнованная, дрожащая, и вытащила небольшой пластмассовый предмет, который протянула Давиду:

– Я… я хотела вам ее отдать…

Он грустно улыбнулся, нежно взял соску Клары. Поднес ее к лицу, потом сжал в кулаке.

– Уйдем отсюда, – прошептал он. – Думаю, нам обоим нужно немного времени…

Слово автора

История кладбища животных не является выдумкой. Фермы энтомологов действительно существуют. Например, в Швейцарии свиней и правда подвешивают на веревках, и исследователи используют их для проведения опытов над различными стадиями разложения тканей. Что же касается Билла Басса из Теннесси… он предпочитает работать с человеческими трупами на «ферме тел». Реальность в разы страшнее любого романа.

Благодарность

Прежде всего я хочу поблагодарить своего издателя – за прекрасную организацию всего, что касается выхода этой книги. Яна, который в очередной раз погрузился в чтение моего романа, чтобы оставить в нем только самое необходимое.

Вивиану, чья неоценимая помощь позволила мне точно описать психологию моих персонажей и как можно ближе подойти к правде.

Жиля, Кристину и Оливье, первых читателей моего романа, которые внесли в эту книгу последние, но от этого не менее важные штрихи.

Примечания

1

Аллюзия на повесть шотландского писателя Роберта Льюиса Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» (1886). Главная идея повести заключается в том, что мистер Хайд, совершающий ужасные злодеяния, на самом деле является доктором Джекилом, в котором в ходе его научного эксперимента злое начало получило власть над добрым. (Здесь и далее – примеч. перев.)

(обратно)

2

SPA (Société protectrice des animaux) – Общество защиты животных, основанное в 1845 году, первая из подобных ассоциаций во Франции.

(обратно)

3

«Маленький домик в прериях» – американский телесериал о семье американских первопроходцев, путешествующих по еще неизведанной земле, транслировался на телеканале NBC на протяжении девяти сезонов, с 1974 по 1983 год. Основное внимание в сериале уделялось темам семейных ценностей, любви, дружбы и веры.

(обратно)

4

Экзацил – лекарственное средство, которое применяют для лечения или предотвращения чрезмерной потери крови от травмы, хирургического вмешательства, тяжелых менструальных кровотечений.

(обратно)

5

Черный лес (нем.).

(обратно)

6

В оригинале игра слов: имя поросенка Grin’ch переводится как «ворчун», является одновременно сокращением от имени Grincheux (Ворчун) одного из гномов из сказки «Белоснежка и семь гномов» и полным именем персонажа из анимационного фильма, основанного на книге Доктора Сьюза «Как Гринч Рождество украл» (1957).

(обратно)

7

«Ферма тел», или «ферма трупов», – научно-исследовательское учреждение, где изучается разложение человеческого тела в различных условиях. Эти исследования в том числе помогают судебным медикам и антропологам получать более точную информацию в ходе раскрытия преступлений. Мнения общественности об этической составляющей подобных исследований расходятся.

(обратно)

8

Бихевиористы — психологи, занимающиеся поведенческими реакциями человека и животных.

(обратно)

9

Священное перо страуса – символ египетской богини истины, справедливости, закона и миропорядка Маат.

(обратно)

10

Amnesty International – международная неправительственная организация, основанная в Великобритании в 1961 году. Цель организации – «предпринимать исследования и действия, направленные на предупреждение и прекращение нарушений прав на физическую и психологическую неприкосновенность, на свободу совести и самовыражения, на свободу от дискриминации».

(обратно)

11

Валери Жискар д’Эстен – французский государственный и политический деятель, президент Французской республики в 1974–1981 годах.

(обратно)

12

Разнобуквица – текст, использующий все, или почти все, буквы алфавита. Разнобуквицу используют для демонстрации шрифтов, тестирования печатающих устройств и т. д.

(обратно)

13

Манипенни – персонаж в романах и фильмах о Джеймсе Бонде. Секретарь М, главы Ми-6.

(обратно)

14

Книга мертвых — сборник египетских гимнов и религиозных текстов, который клали в гробницу, чтобы умерший мог преодолеть опасности потустороннего мира, а также приобрести благополучие после смерти.

(обратно)

15

Исфет («хаос», «насилие», «несправедливость») – понятие, противостоящее законности Маат. Маат и Исфет должны находиться в равновесии, чтобы не нарушать мировую гармонию.

(обратно)

16

Свинья (нем.).

(обратно)

17

«Rheinmetall» – пишущая машинка, выпущенная одноименным немецким военным концерном в 40-е годы XX века.

(обратно)

18

«Macabre Land» («Макабрленд», по аналогии со словом «Диснейленд») – «Земля макабра». Макабр же является излюбленным аллегорическим сюжетом живописи и словесности Средневековья, в котором подчеркивается бренность бытия; обычно в нем показывается Смерть, ведущая к могилам пляшущих представителей всех слоев общества. К числу ярчайших приверженцев стиля макабр в искусстве относятся И. Босх, П. Брейгель, в кинематографе – Я. Шванкмайер, в литературе – Э. По.

(обратно)

19

«Девять, восемь, семь, восемь, четыре…» (нем.).

(обратно)

20

Намиб — прибрежная пустыня в юго-западной части Африки. Название «Намиб» на языке нама означает «место, где ничего нет».

(обратно)

21

Шпецле – клецки из мягкого яичного теста. Используют как гарнир к основному блюду.

(обратно)

22

Идиотка (нем.).

(обратно)

23

Уйти с пустыми руками, несолоно хлебавши (нем.).

(обратно)

24

Скелеты (нем.).

(обратно)

25

«Питье-Сальпетриер» – старинная больница в Париже, в Тринадцатом городском округе.

(обратно)

26

До скончания века (лат.).

(обратно)

27

Колюш (1944–1986) – французский комик, режиссер, сценарист и актер.

(обратно)

28

Боль (лат.).

(обратно)

29

Потревожить (нем.).

(обратно)

30

Все время крутится (нем.).

(обратно)

31

Спидометр (нем.).

(обратно)

32

Дети (нем.).

(обратно)

33

Сволочь (нем.).

(обратно)

34

Крыса (нем.).

(обратно)

35

Ласкать (нем.).

(обратно)

36

Губа (нем.).

(обратно)

37

Видимо (нем.).

(обратно)

38

«Искусство детективного романа» (фр.). – Название книжного салона является игрой слов, образовано от слияния «polar noir» (черный детектив) и art (искусство).

(обратно)

39

Люминол – органическое соединение в виде светлых кристаллов. Испускает синее свечение при взаимодействии с некоторыми окислителями и используется для выявления следов крови.

(обратно)

40

Безумие любви (лат.).

(обратно)

41

Брест – город на западе Франции, на побережье Атлантического океана.

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

Эпилог

Слово автора

Благодарность Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg