«Восемь дней в сентябре и Рождество в Париже. Антикварный детектив. Или детективная история, разгаданная экспертом»

Восемь дней в сентябре и Рождество в Париже. Антикварный детектив. Или детективная история, разгаданная экспертом (fb2) - Восемь дней в сентябре и Рождество в Париже. Антикварный детектив. Или детективная история, разгаданная экспертом 893K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вера Переятенец

Восемь дней в сентябре и Рождество в Париже Антикварный детектив. Или детективная история, разгаданная экспертом Вера Переятенец

День первый

День получения гонорара за проделанную работу — один из самых лучших в веренице дней. Ну, конечно, не такой, как день рождения или Новый год с Восьмым марта, но что-то похожее. Его не может испортить даже манерный голос секретарши, разбудивший вас на двадцать минут раньше контрольного времени — не в условленные десять утра:

— Никочка, будьте так любезны, зайдите сегодня за гонораром до 13 часов, а то у Анатолия Николаевича на 14 назначена деловая встреча.

И это не вывело из себя, хотя Вероника терпеть не могла, когда ее называли вот так, сюсюкая, Никочкой, особенно если с отчеством — Никочкой Васильевной. Ей нравилось более официально — Вероника Смирнова или еще более солидно, как на визитной карточке: Вероника Васильевна Смирнова, эксперт.

Это определение ее деятельности появилось совсем недавно. До этого она представлялась так же гордо — искусствовед. Сама Вероника Васильевна была дамой неопределенного возраста, колеблющегося вокруг сакральной цифры 30, хотя на самом деле ей было уже целых сорок лет и даже с маленьким хвостиком. Но, как многие девушки богемной профессии, она была довольно хорошей сохранности (термин, вполне применимый не только к памятникам искусства, но и к людям), так как не курила и не злоупотребляла спиртными напитками, а, напротив, всю жизнь была борцом за здоровый образ жизни и баловалась походами в спортзал. Модная стрижка, легкий макияж делали свое дело. А некоторая неуверенность в ее поведении и походке добавляли искру юности к ее облику. Определенно, отнюдь не вредная привычка поспать подольше сыграла в этом существенную роль.

Но пораньше так пораньше. Времени-то вполне хватает, чтобы привести себя в порядок, позавтракать и даже выпить лишнюю чашечку кофе, просматривая новости по каналу «Евроньюс». Она так любила неспешные завтраки и, положа руку на сердце, должна была признаться, что основные жизненные усилия были потрачены как раз на то, чтобы к сорока годам иметь возможность никуда не торопиться по утрам. За двадцать с небольшим хвостиком лет, в которые укладывалась ее трудовая биография, она попробовала себя в самых различных амплуа, среди которых, как ни странно, по продолжительности больше всего она отдала карьере дворника. Поначалу это была и вынужденная мера, и дань романтическому времени «дворников и сторожей». Приехав когда-то наивной провинциалкой в Ленинград, она штурмом, безо всякого блата, с трех попыток брала неприступные стены Академии художеств. Вернее, называлось это учебное заведение весьма тривиально — ЛИЖСА им. И. Е. Репина. Но это тот случай, что можно было назвать хоть ПТУ им. Д. Налбандяна, популярности этим великим стенам, помнившим всех, что-либо зачавших в русском искусстве, не убавило. Нет, она не получала двоек, не заваливала экзамены. Она просто каждый раз «недобирала» полбалла. И поначалу даже верила в это. Два года упорно трудилась дворником, мела улицу, колола лед, выносила пищевые отходы и бегала в свободное время на лекции, занималась в библиотеке.

Поначалу для девочки-провинциалки, увлеченной искусством, жизнь складывалось совсем непросто. Чего стоили подъемы в четыре утра в период зимних снегопадов или мытье лестниц в парадной рядом с остановкой, в которой почему-то суперкультурные коренные ленинградцы периодически устраивали общественный туалет! А вынос пищевых отходов! Это же просто песня, особенно после праздников, когда горы салата оливье, минуя вонючие емкости, вываливались горожанами прямо на вымытый ею же пол лестничных клеток. Да и сами парадные на ее участке отличались особым изыском.

Особо интересным был у нее дом, примыкавший к Малоохтинскому Громовскому старообрядческому кладбищу. Войдя в парадную, ты сразу же сталкивался с могильным крестом в окне, потом, оправившись от неприятного ощущения, поднявшись еще на один пролет лестницы, ты снова оказывался нос к носу с покосившимся могильным надгробием. Для новичков это было особое удовольствие. Потом Вероника даже своим знакомым показывала этот дом как историческую реликвию, рассказывая, как однажды в самом начале своей карьеры она вынесла пищевые отходы совсем не в тот контейнер, и коллеги по метле и лопате заставили ее перекидывать целую тонну гнилья в другую емкость. Удовольствие, скажу вам!

Но в этой грязной, физически тяжелой работе были и свои прелести. Во-первых — лимитная, но все же ленинградская прописка, к которой прилагалась комната в трехкомнатной коммуналке с такими же, как она, соседями-дворниками, ну и потом — зарплата. Сама Вероника была из обычной советской семьи, где родители считали копейки до зарплаты, на которые еще в их небольшом городке ничего не возможно было купить, а девочки (у Вероники была старшая сестра) носили пару платьев на двоих. А тут — большая комната, причем не общая с сестрой, а своя; ванная с горячей водой, которую не надо греть в тазике; в магазинах мясо за два рубля и апельсины, которые Вероника просто обожала. Зарплата дворника была вовсе не маленькая: целых сто двадцать рублей, да еще доплаты за вынос пищевых отходов. Рублей тридцать или сорок, да различные подработки, которые у нее появлялись регулярно. То жильцы пригласят квартиру убрать, то соседка возьмет ее с собой помогать делать ремонт. Все это было значительно больше, чем получали ее родители. Так что за два года ленинградской жизни Вероника умудрилась обставить свои хоромы приличной мебелью, купить телевизор, ковер, и теперь у нее появились свои личные платья, кофточки и даже джинсы. Получалось даже через знакомого проводника родителям и сестре отсылать посылки с дефицитными продуктами: копченая колбаса, цейлонский чай, кофе, конфеты — этими деликатесами она радовала их регулярно. Но при этом она твердо понимала, что главная ее цель — это учеба.

Иллюзии по поводу ее недобора мифического «полбалла» у нее не сразу, но прошли. Осенью, уже начав свою трудовую биографию, она решила совмещать работу с лекциями. Таких вольнослушателей в академии было предостаточно, как правило, это были заочники, посещавшие лекции дневников, а поскольку их состав был свободный, то можно было, примелькавшись, сойти за свою. Так вот, зайдя к первокурсникам на лекции по истории, она в аудитории нос к носу столкнулась с милой голубоглазой девушкой в кудряшках — Леночкой Яковлевой. Они сдавали в одной группе вступительные экзамены, и насколько Вероника помнила, отметки и средний балл аттестата у них был одинаковым.

— Ой, привет, а ты что, только приехала? Занятия ведь уже две недели как начались. — Леночка спрашивала так искренне, что Вероника поначалу не знала, что ответить.

— Подожди, а ты что, зачислена? Ведь тебя не было в списках.

— Ой, ты знаешь, там такая история… Короче, мой папа пошел выяснять в приемную комиссию, разобрался, оказывается, они там что-то напутали, и меня взяли дополнительно. Ну и тебя, наверное, так же.

— Да нет, меня не взяли, я работаю и хожу на лекции вольнослушателем.

— Ой, как здорово, ну на следующий год ты точно поступишь, все знать будешь.

Но на следующий год история в «полбалла» снова повторилась, и, поняв, что нет у нее такого папы, чтобы пойти поговорить в приемную комиссию, в третий раз она поступила уже на заочное отделение. Там ее полбалла не играли никакой роли. Конечно, можно было рискнуть еще раз, но особых иллюзий уже не было. Да и сыграл свою роль квартирный вопрос. После ухоженной собственной комнатки и приличной зарплаты перебираться в общежитие, бросив все, даже лимитную прописку, жить на копеечную стипендию без всякой надежды на помощь родителей, было не очень радостно.

Какая, в конце концов, разница — диплом ведь у всех одинаковый: что у очников, что у заочников. Не верила она и в особо выдающиеся способности всех этих блатных девочек, вместе с которыми ей приходилось слушать лекции. Она еще свое возьмет. А совмещать работу и учебу ей не привыкать. Время шло, Вероника отработала свой «лимит», получила постоянную ленинградскую прописку, выскочила замуж, родила сына, потом развелась. За это время она окончила свою Академию художеств. А государство приняло гуманное постановление о том, что выселять работников с детьми со служебной площади нельзя, так что Вероника получила в постоянное владение двадцатиметровую комнату на тихой Республиканской улице. Правда, это был пятый этаж, зато вид вполне презентабельный: с зеленым сквером и красивой панорамой петербургских крыш. А район просто сказка: две остановки на троллейбусе, чтобы переехать Неву, и ты — на Невском проспекте у Лавры.

После почти семилетней карьеры дворника Вероника наконец-то смогла заниматься своим любимым делом — быть искусствоведом, наивно полагая, что в музеях Ленинграда ждут именно ее с красным дипломом, глубокими знаниями и двумя иностранными языками. Оказалось, всего этого мало, нужно было еще быть чьей-то дочерью, племянницей, можно вдовой или сиротой. Понимать можно буквально. Функционировало при советской власти такое замечательное учреждение — НИИ искусствознания, именуемое «институтом вдов и сирот». Имелись в виду родственники академиков.

Помыкавшись, она чудом, по звонку руководителя устроилась работать внештатным экскурсоводом в Эрмитаж. Это когда государство тебе платит не зарплату, а только то, что ты реально заработал или тебе позволили заработать. Занятие это было интересное, творческое, особенно первые три месяца, но когда три раза в день ты вынужден повторять одно и то же осовевшим от информации туристам, а в перерывах слушать сплетни «интеллигентных» коллег, то неизбежно приходишь к выводу, что это совсем не то, о чем ты мечтала, таская по лестницам бачки с пищевыми отходами, а в перерывах слушая лекции об эпохе Возрождения.

После того как были предприняты определенные усилия, Веронике удалось поступить в заочную аспирантуру и устроиться преподавать на малюсенькие полставки в педагогический институт. Читать лекции по истории русского искусства было куда интересней. Остальные денежки она добирала все тем же старым проверенным способом — помогая соседям убирать квартиры. Бывший муж, зарабатывавший на своем «почтовом ящике» неплохую зарплату, присылал вполне сносные алименты, так что все складывалось вполне хорошо: и диссертация продвигалась к концу, и жизнь вполне налаживалась.

Но случилось одно неприятное событие — кончилась советская власть, а вместе с ней рухнула и вся система экономических отношений. Некогда вполне неплохая зарплата вузовского преподавателя обесценилась, оборонное предприятие бывшего мужа закрыли. Соседи пенсионеры обнищали настолько, что предпочитали жить в грязи, чем нанимать уборщицу, так что жизнь пришла к той точке, с которой нужно было начинать с нуля.

Ну а что еще остается делать нашим женщинам, как не тянуть эту лямку?! И Вероника пустилась во все тяжкие — зарабатывать деньги. Нужно было поднимать сына, да еще помогать родным. К тому времени ее отец умер, маме родное государство по несколько месяцев не выплачивало пенсию, а у сестрицы, умудрившейся выйти замуж на территории незалежной Украины, дела были еще хуже. Она попробовала почти все: и гербалайфом торговать, и квартирами, и в Стамбул ездила за товаром. Не сказать, что это были совсем убыточные предприятия. Нет, из каждого занятия она извлекала определенную выгоду. Худеть ей, правда, было не нужно, но вот, занимаясь недвижимостью, она не только смогла заработать какие-то деньги, но и расселила свою квартиру и теперь была ее полноправной хозяйкой. Поездки в Турцию хоть и не приносили большой прибыли, но, по крайней мере, одеться можно было, что называется, задаром.

Однажды судьба забросила ее в антикварный магазин, что помогло ей вернуться в профессию. Вот здесь то и пригодились ее знания, зрительная память, когда в какие-то доли секунд нужно было определить вещь, почувствовать, что она может принести прибыль, и при этом не подать вида человеку, принесшему ее, что она для тебя представляет какую-то ценность.

Магазин, в который попала Вероника, был антикварным наполовину, даже на треть. Основной оборот здесь был от продажи золота и бриллиантов. Хозяин этого заведения, занимавшийся много чем, попутно умудрился оформить лицензию на торговлю антиквариатом, которым баловался в юности, и решил, тряхнув стариной, заняться этим промыслом легально. В качестве управляющего пригласил своего старого приятеля, чтобы присматривал и направлял на путь истинный приемщика и продавца в одном лице, ну а тот нашел человека с образованием, который бы постоянно сидел на месте и оформлял бумаги. Этим человеком и стала Вероника.

Так получилось, что предложение пойти поработать в антикварный магазин совпало для нее с очередным финансовым кризисом в ее биографии, так что та приличная зарплата, которую ей платили, оказалась очень даже кстати, и, конечно же, Вероника старалась изо всех сил, чтобы оправдать свое присутствие здесь. Она с головой погрузилась в эту новую для нее область. По сути дела, это была параллельная история искусства, которую можно было примерить, подержать в руках, которая действительно принадлежала народу.

Количество информации, которое на нее свалилось, было огромным. Теперь вместо научных монографий она запоем изучала каталоги аукционных домов мира, где велась торговля русским искусством, ездила на выставки в Москву и даже начала писать статьи в антикварные журналы, которые благополучно сменили издания центральных органов Союза художников. Это сейчас, спустя многие годы, она понимает, что работала на хозяев так, как не работает никто: ни разу не утаив себе ни одного доллара, ни одной вещи, заботясь о благополучии своих «олигархов», так что очень скоро прибыль маленького отдельщика перекрывала прибыль «золотого» магазина. Правда, ее рвение не спасло хозяина от разорения. Помимо бриллиантов, он захотел торговать нефтью, но, видно, кому-то это не понравилось. Помещение магазина, расположенное рядом с Невским проспектом, пришлось продать последним.

И хотя за прилавком Вероника простояла всего три года, но антикваров бывших не бывает. За эти два года она обрела какие-то связи в среде коллекционеров, а со времени учебы у нее осталось немало знакомых интеллигентных старушек, живших на нищенскую пенсию и жаждавших продать какую-нибудь тарелочку или старинную брошь. Вот Вероника им и помогала, беря себе за работу — в зависимости от обстоятельств — небольшой, а иногда вполне солидный процент. За десять лет, что она крутилась в этом кругу, Вероника обросла клиентурой, умудрилась выпустить книгу о русском антиквариате, а около года назад прошла официальную аттестацию в Министерстве культуры. И теперь могла гордо называться экспертом. И все это, помимо уникальных профессиональных возможностей, приносило ей небольшой, но стабильный доход, позволявший спокойно завтракать по утрам.

Сегодня у нее не было запланировано никаких дел. Ранняя осень — почти глухое время для этого бизнеса. Богатые покупатели еще греют спины на средиземноморских курортах, а бабушки-старушки ловят последние теплые деньки на шести сотках. Так что Вероника может позволить себе отдохнуть. Сын, выросший в здоровенного парня, в этом году поступил в институт и вместе с отцом и его новой семьей, все еще ностальгирующим по советской власти, махнул в долгий поход в Карелию. Мама, которая теперь жила с ней, была уже отправлена в санаторий в Карловы Вары, и Вероника собиралась к ней присоединиться. Для этого сегодня ей нужно заехать в турфирму, чтобы внести оставшуюся сумму за путевку в Карловы Вары.

С полученными деньгами можно еще, нет, даже нужно пробежаться по магазинам, присмотреть пару милых вещей в дорогу, хотя, наверное, не стоит, лучше купить только самое необходимое, а денежки потратить там, в Чехии, все-таки Европа, да и надо же чем-то будет заниматься в перерывах между массажами, ваннами и экскурсиями. Шопинг придется как нельзя кстати.

Почти без лишнего стояния в пробках, за полчаса Вероника доехала до офиса антикварного дома, по заказу которого делала экспертизу нескольких картин к ближайшему аукциону, так что вполне уложилась в требуемое время — было еще 12–30. Получив деньги, выпив чашечку кофе с Маргошей (так звали секретаршу шефа), так некстати разбудившей ее утром, она уже собиралась уходить, как вся прелесть этого милого, казалось, так удачно складывающегося дня закончилась, и началась одна большая неприятность, грозящая растянуться до бесконечности.

Неприятность материализовалась в виде двух сотрудников милиции. Причем, встретив этих молодых людей где-нибудь в другом месте, Вероника никогда бы не догадалась об их роде деятельности. Один, назвавшийся Кротовым Сергеем Сергеевичем, имел вид рыночного торговца середины девяностых: турецкий свитер пестрой расцветки, джинсы и обязательные атрибуты богатства — толстая золотая цепь «бисмарк» с таким же браслетом и барсетка под мышкой. Наверное, он лет десять назад, будучи еще подростком, мечтал о ларечном благополучии, и вот, когда оно пришло, купил именно то, что когда-то оно олицетворяло. В комплекте с короткой стрижкой, кроссовками и кожаной курткой вид это все имело почти уже антикварный.

Другой, напротив, весьма интеллигентной наружности молодой человек был одет в какую-то молодежную толстовку, кепку и увешан серебром и какими-то этническими фенечками. Серебряного звали Игорем Александровичем. Несмотря на разницу во внешности, вели себя они одинаково, всем своим видом убеждая тебя в собственной виновности. Уже то, как они вошли в кабинет директора, не желая слушать верещания Маргоши о его занятости и ближайшей встрече, как уверенно распахнули дверь чуть ли не ногой, — вызвало неприятную пробежку легкой дрожи по спине. Тот, «серебряный», стал разговаривать с директором, а «золотой» остался в приемной.

Вероника в этой ситуации решила поскорее уйти, но только она поднялась с кресла, как ее остановил вопрос:

— А не подскажите… — Тут «серебряный» взглянул на бейждик, висевший на белоснежной блузке Маргоши. — Маргарита Александровна, не подскажете ли мне, какие дела у вашей фирмы были с Клавдией Михайловной Юдиной?

Растерявшаяся Маргоша, конечно, не нашла ничего лучшего, как перевести вопрос Веронике.

Мол, я особо ничего не знаю, я, мол, только секретарь, знаю только, что на ближайший аукцион мы отобрали несколько картин ее покойного мужа. Да вот Вероника Васильевна Вам все лучше расскажет, она по ним экспертные заключения делала и вообще о творчестве ее мужа очень много чего знает, больше всех, надо сказать…

И началась тягомотина: что, зачем и почему…

Оказывается, с тех пор как три дня назад Вероника закончила готовить документы, все подписала и сдала, а работы, предназначенные для аукциона, были вывезены из мастерской и находились в офисе, «прелестную во всех отношениях» старушку Клавдию Михайловну убили.

Услышав это, Маргоша даже изобразила обморок, но, поняв, что зрителей маловато, решила быстренько прийти в себя и внимательно слушать, чтобы не пропустить ни капли информации. Ей безумно хотелось послушать, о чем говорят там, в кабинете, тот «серебряный» и ее шеф, но ни подслушать за дверью, ни включить громкую связь не было никой возможности. Так что оставалось внимать тому, о чем расспрашивали Веронику.

Сообщение было действительно не из приятных. Клавдия Михайловна Юдина, милая восторженная старушка лет около семидесяти пяти, была из тех, о ком говорят: дама элегантного возраста. В любой жизненной ситуации она не забывала купить лак для ногтей и помаду пусть и не лучшей французской фирмы, но чтобы обязательно в тон, подходящий к цвету платья. Вероникина мама доводилась ей то ли троюродной, то ли еще более дальней сестрой, то есть из категории родственников «пятая вода на киселе». В далеком довоенном детстве они были довольно близки, после потери родителей Клавдию Михайловну взялась «ставить на ноги», как тогда говорили, Вероникина бабушка, но с тех пор много воды утекло. Однако отношения они поддерживали неформальные: поздравления в Новый год и на Пасху, посещения с обязательными пирожными, а Веронику она интересовала, прежде всего, с профессиональной стороны.

Клавдия Михайловна Юдина была вдовой одного из советских художников-академиков, классиков отечественной детской иллюстрации, на книжках с картинками которого выросло не одно поколение детей в нашей стране, в том числе и сама Клавдия Михайловна, поскольку была почти на сорок лет моложе своего покойного мужа. А сам супруг ее был личностью прямо-таки легендарной.

Виктор Михайлович Юдин совсем еще юным пареньком приехал из далекой Вятки летом 1917 года поступать в Академию художеств, но тяга к искусству не пересилила тогдашние революционные настроения. На беду он поселился у своего знакомого, когда-то два года отбывавшего ссылку в их краях и квартировавшего в их просторном доме Густава Лациса, ну а тому задурить голову молодому человеку революционными бреднями ничего не стоило. И так вместо академических классов оказался Виктор Юдин в боевых дружинах тех, кто брал Зимний, а затем и охранял самого Ленина в Смольном. Ох, и лихое же время было тогда, а Густав Лацис оказался парнем рисковым, вместе с ним участвовал Виктор в аресте многих известных питерских буржуев, обыски в их хоромах проводил, и немало всяких историй случалось в это время, но приятели как-то выкручивались. Вместе с бравыми латышскими стрелками Виктор в восемнадцатом переехал в Москву, и там два товарища революционера были вместе и, наверное, немало подвигов совершили. Только случилось несчастье — во время одного из обысков у недорезанного буржуя Густав Лацис погиб. Смерть эту Виктор Юдин переживал тяжело — настолько, что вспомнил снова о своем желании стать художником и вернулся в Петроград. В память о тех годах в его мастерской на видном месте висела фотография, где два закадычных друга изображены в обнимку.

Во Вхутемасе, как теперь называлась Академия художеств, учился Юдин настолько прилежно, что со стороны могло показаться, что он пытается наверстать упущенное за все революционные годы. Как участник революционных событий и сотрудник охраны правительства он быстро получил мастерскую в роскошном доме на Мойке, напротив Новой Голландии. Место тихое, почти провинциальное, но все же центр. В верхнем этаже дома его проектировщик и бывший владелец архитектор Шретер устроил мастерские, а внизу — просторные квартиры. Позднее, когда Юдин уже стал известным художником, ему, помимо мастерской, была выделена и квартира, где до сих пор и обитала его вдова.

В 20-е годы в академических классах, помнивших Брюллова и Репина, творилось тогда бог весть что. Искусству, царившему здесь сто пятьдесят лет, казалось, суждено было закончить свой век на свалке. Молодые ребята художники, пришедшие сюда с полей Гражданской войны, из рабочих цехов и разоренных деревень, с энтузиазмом что-то лепили, клеили, красили, стараясь соединить познания марксизма с новыми формами искусства. Творилось новое революционное искусство под предводительством ниспровергателя всех устоев Казимира Малевича, тонкого аналитика Павла Филонова и многих гениев русского авангарда. Самое интересное, что что-то подобное и получалось. При чем тут была экономическая теория Маркса — непонятно. Но сам Павел Андреевич Филонов настоятельно рекомендовал своим ученикам непременно конспектировать Маркса.

Теперь вместо человеческих фигур студенты писали какие-то обрубки, состоящие из кубиков, кружков и квадратиков. На что старейший натурщик, который, говорят, еще самому Федору Антоновичу Бруни позировал, увидев все это, неприлично выругался, хотя был человеком весьма утонченным, поскольку не один Ахиллес и император римский с него был написан. Да и как тут не выругаться, когда обгадили совсем храм искусства. А церковь Святой Екатерины закрыли, иконы — шедевры живописи Егорова, самого Василия Кузьмича Шебуева — вынесли куда-то на чердак, а росписи завесили лозунгами с цитатами из Каутского и Клары Цеткин, и теперь здесь курят, семечки плюют, устраивая диспуты и танцульки. И это в святом месте. А когда-то ведь в этом храме на молебне великие князья бывали и государь император, да что император — сам Федор Антонович, когда жил в академии в своей казенной квартире, захаживал на службу каждое воскресенье и с воспитанниками вместе стоял. А эти паскудники совсем распоясались. Главный начальник этого Вхутемаса, напившись пьяным (это в стенах-то академии!), упражняется из пистолета по античным слепкам, а ведь их из Италии еще сам Иван Иванович Шувалов заказывал. Срам, да и только.

Виктор Юдин так же, как все, с энтузиазмом стал осваивать азы супрематического производственного искусства и на каждый просмотр выставлял революционные натюрморты из близких и понятных каждому рабочему материалов: были тут и гайки, вклеенные в холст, и металлические болванки на дереве, и бронзовые ключики на фоне революционных лозунгов как знак открытия нового мира, и работы эти получали заслуженные высшие баллы, а их автор — усиленный продпаек. Но, проучившись так три года, молодой художник Юдин неожиданно оставил стены Вхутемаса, увлекшись совсем другим делом.

Дело в том, что, как всякий молодой человек, в свое время Виктор Юдин отличался не только любовью к живописи, но и стихами баловался и частенько посещал поэтическую секцию в Доме искусств на Мойке. Там его небольшие, состоящие из пары четверостиший сочинения встречали с одобрением, и его ценили как весьма перспективного автора. Еще бы: все вокруг про борьбу и грозу, а барышни про розы и слезы, а молодой парень — про краски и кисти. Вот эти краски и кисти и привели его в кружок писателей, сформировавшийся при «Детгизе». Однажды к нему подошел лысоватый парень лет двадцати пяти, в круглых очках и, протянув руку, сказал:

— Я Владимир Марчик. Слушай, мы тут издательство детских книжек налаживаем, а у тебя и стихи оригинальные, и сам ты художник. Не хочешь попробовать что-нибудь нарисовать и написать? Издательство паек хороший дает.

Еще бы не хотеть. Да у него почти все картины были со стихами. Он их вместе с лозунгами включал в композицию, и получалось что-то близкое к Маяковскому. Правда, про свои стихи он быстро забыл, да и чего тут, когда пошли такие книжки: и «Мистер Твистер», и «Багаж», и еще… еще… еще. Это дело так захватило Виктора, что он не успел опомниться, как стал уважаемым Виктором Михайловичем, членом Ленинградского союза художников, и был даже приглашен преподавать в Академию художеств, так она снова стала называться. Да и со времен его юности здесь много что изменилось: вместо комиссаров в кожаных тужурках, с маузерами за пазухой здесь теперь ходили вальяжные профессора: Грабарь, Бродский (тот самый, что еще у Репина учился). Он приезжал на работу в дорогой шубе и на личном авто. Сняли кумачовые лозунги, отремонтировали мастерские, у входа появился вахтер, а рядом с ним иногда сиживал сам Исидор Дмитриевич, совсем постаревший, но все такой же строгий. И любимым занятием его было рассуждение на тему: «Да, это вам, конечно, не при Федоре Антоновиче, но все же не сравнить с прежним паскудством, все же лучше…»

Виктор Михайлович, в отличие от ректора Бродского, Ленина не писал, а руководил мастерской иллюстрации и делал это с большой охотой. Любил он общаться с молодежью, особенно с молодыми студентками, которые тоже имели к нему особый интерес. Сам он был мужчина видный, эдакий похожий на Есенина кудрявый красавиц, да еще спортсмен.

По молодости он был женат на своей сокурснице Руфочке. Она была скульпторша и думала больше о работе и своем творчестве, а потом и вовсе они разошлись. После первой же серьезной ссоры Руфочка собрала свои вещи и ушла. Но, видно, первая любовь не забывается. Хоть и выходила она потом замуж несчетное количество раз, сохранила фамилию первого мужа.

А Виктор Михайлович после развода поначалу и не думал жениться. Жизнь у художника была свободная, в средствах он стеснен не был — хозяйством занималась домработница Глаша из родной Вятки, а в мастерской можно и с натурщицей амуры прокрутить. Но вот среди студенток встретилась ему перед самой войной милая голубоглазая девушка Валюша, и у Юдина, убежденного холостяка, образовалась семья с двумя детишками, обязательными семейными обедами и летними выездами на дачу в Сестрорецк. В блокаду так и потерял их — самое обидное, что не от голода, а погибли они во время обстрела.

После войны Юдин снова стал преподавать, году к 50-му он уже профессор, потом академик, мэтр, одним словом. Клавочка — это его последняя любовь. Она училась в его мастерской. Улыбчивая, с золотистыми вьющимися волосами, которые окружали ее головку, как солнечные лучики, — она была так хороша, что в нее невозможно было не влюбиться. И поклонников у этой солнечной девушки было хоть отбавляй, но куда им, когда сам профессор Юдин обратил на Клавочку внимание и однажды, зайдя в учебную мастерскую, не выдержал и, вытащив откуда-то небольшой холст, начал писать ее, сидящую у окна в темном платье в копне солнечного света. Этот портрет, имевший большой успех на весенней выставке членов Союза художников, стал началом их любви. Деток у них так и не было. Да куда там — сначала она для него вроде любимой дочки была, а потом, когда Виктор Михайлович Юдин совсем постарел, он для нее стал как ребенок.

В 1989 году академик умер. Это стало неожиданностью не только для его супруги, но и для всей, как было принято говорить, творческой общественности: старик был довольно крепкий, почти не болел, но после очередного академического собрания не выдержало сердце. Некоторые на траурной панихиде даже слезу пустили по поводу того, что слишком близко, мол, принимал покойный те потрясения, что происходили со страной. Но почти все понимали, что не только борьба за идею, но и чрезмерные возлияния тому виной. Правда, о любимой супруге Юдин успел позаботиться: и тебе сберкнижка, и машина с дачей, и творческое наследие — все ее. На худой конец — можно золотишко продать, на кусок хлеба хватит. Сберкнижка сначала похудела, затем совсем в пыль превратилась. Машину пришлось продать, поскольку от простаивания в гараже она стала ржаветь и разваливаться, потом дача сгорела. Говорят, вроде бомжи зимой залезли, хорошо хоть, сосед участок купил — хоть и недорого, но все же какие-то деньги заплатил, а их требовалось все больше и больше. В прошлом году совсем стало плохо. В Союзе художников попросили освободить мастерскую. Клавдия Михайловна умудрялась ее сдавать студентам — всё копейки какие-то на хлеб бедной вдове капали, но и это кончилось. Пришлось ей звонить Веронике и просить помощи, чтобы перенести и разобрать оставшиеся работы.

Творческое наследие академика было уже на исходе, так что особо дамы не устали. Кое-что сразу же после его похорон закуплено Третьяковской галереей, что-то щедрая Клавдия Михайловна просто подарила в краеведческий музей на его исторической родине в память о великом земляке. В мастерской осталось только кое-что на память: натюрморты с цветами, ее портреты. Но вот на антресолях отыскали они целый клад: перевязанные бечевкой студенческие работы Виктора Михайловича. Понятно, по каким причинам в годы становления и господства социалистического реализма запрятал он их в самый дальний угол, чтобы, не дай Бог, никто не вспомнил. Да и сам академик, наверное, забыл об этих работах. Сейчас же, вытащив их и отряхнув от пыли эти деревяшки и болванки с ключиками, Вероника просто ахнула от восторга.

— Клавдия Михайловна, голубушка, да это же почти целое состояние. Это, конечно, не Малевич с Кандинским, но продать можно очень даже неплохо.

В голове созрел план, и в ближайшие месяцы Вероника развернула бурную деятельность: написала статью про забытый период творчества советского мастера, договорилась с аукционным домом о продаже картин, подготовила на каждую вещь экспертное заключение. Клавдия Михайловна уже стала строить планы по поводу протезирования зубов, поездки в санаторий, ремонта ванной и покупки нового телевизора. Чтобы непременно плоского. Как у вдовы академика Перовского. Ей внук, видите ли, купил. Еще бы — работы-то супруга никому не нужны. У него одни литографии: все серии создавал по стройкам коммунизма. Каждый раз триппер из творческих поездок привозил, а она теперь — надо же! — вдова академика, покойного не иначе как по имени отчеству называет — Аркадий Владимирович. Даже по телефону отвечает: «Вдова академика Аркадия Владимировича Перовского у телефона». Теперь будет чем нос утереть дамам в дворовой беседке. Одним словом, старушка ожила, поскольку впереди виделись радужные перспективы утереть нос этой вдове «великого Перовского». Уже все было готово к аукциону. Часть картин, упакованная в ящик, перевезена в помещение антикварного салона, за них вдове был выплачен аванс, более чем солидный, а с продажей оставшихся семи Вероника посоветовала повременить.

— Вы поймите, Клавдия Михайловна, — Вам пока этих денег, сами говорите, на многое хватит. Даже если купят по минимуму, то десять тысяч долларов набегает, и то при условии, что они уйдут с аукциона по минимальной стоимости. А они наверняка уйдут, мне Анатолий Николаевич рассказывал, что даже в Москве многие заинтересовались предстоящими торгами и уже предложения есть. Сейчас цена на эти картины невысока, но она может быть больше. Коллекционеры увидят, оценят. Мы еще одну статейку выпустим. Возникнет мода на раннего Юдина. А работ осталось свободных не так уж много, и не какого-то сомнительного происхождения, а из первых рук, да еще какого качества. Вот тут-то и получите вы настоящую цену. Тогда за каждую можно не меньше пятидесяти просить. Это я вам точно говорю. Даже с учетом того, что мы не в Лондоне и не на аукционе «Сотбис». Да и потом, Клавдия Михайловна, неужели Вам не жалко? Вон какая красота на стенах висит! Будете любоваться.

— Ох, Вероника милая, сколько мне любоваться-то осталось?.. Спасибо Вам большое, что возитесь со мной. А знаете что: давайте я Вам подарю одну работу. Ведь если бы не Вы, я бы и не додумалась их продать, а то Вы мне вовремя подсказали. И вот теперь я уже планы какие-то строю, а то совсем сникла.

Вероника, конечно, отказывалась немного для приличия. Мол, что Вы, Клавдия Михайловна, я ведь все равно от аукционного дома деньги получаю за экспертизу и еще за то, что нашла такого клиента. Но, конечно, от подарка не отказалась. Они ей очень нравились, эти ключики, и было приятно смотреть, как поблескивала бронза на тусклом дереве и алел лозунг, возвещавший о свободе и равенстве для всех.

Так что до сегодняшнего дня обстоятельства складывались очень хорошо: были заработаны немалые деньги, в расчете на которые и была отправлена мама в санаторий в Карловы Вары. Да и сама хотела съездить туда на недельку, чтобы подышать воздухом и набраться сил перед зимой. И вот теперь такая неожиданность: милейшая Клавдия Михайловна убита, квартира разграблена, и — что самое ужасное — Вероника оказалась под подозрением. Спасибо, хоть в убийстве самом не обвиняют. На этот счет у нее оказалось стопроцентное алиби. Вчера Вероника устроила себе поход в салон красоты и полдня красилась, стриглась, делала маникюр с педикюром и под занавес решила разориться на шоколадное обертывание. Так что на все ушло часов пять как раз того времени, на которое приходится смерть Клавдии Михайловны.

Но обвинения были более чем серьезные. Эти двое — «серебряный» и «золотой» — сразу стали давить на Веронику на предмет того, что это она, мол, навела. И объяснять, что она специально писала статью о картинах художника, чтобы сделать предпродажную рекламу, и делалось это с согласия Клавдии Михайловны, — было бесполезно. По их мнению, это руководство к действию. Прочитал статью, узнал в справочном, где живет вдова, и грабь не хочу. Но с таким успехом можно читать любую рекламу (например, автосалона) и ограбить его, а рекламщиков посчитать наводчиками.

Действительно, обвинение абсурдное. Но, даже если это и так, все равно это очень большая неприятность. Мир антиквариата тесен. Кто захочет потом иметь дело с экспертом, после общения с которым убивают. Даже если он не виноват. Тут, как говорится, ложки нашлись, а осадок остался. Одна близкая приятельница Вероники, работая за нищенскую зарплату в государственном музее, подрабатывала тем, что вот так же помогала своим знакомым продавать антиквариат. Была свободным дилером, как говорят теперь. Тихая милая музейная дама (что называется, своя в доску) пользовалась стопроцентным доверием у обнищавших профессорских внуков и вдов. Но однажды случилось страшное: в дом, где готовилась довольно крупная сделка, ворвались крепкие ребята в кожаных куртках, сняли со стены ни много ни мало маленького раннего Кандинского и спокойно вышли. Времена были лихие 90-е, никто в этом деле разбираться особо не хотел. Естественно, живопись плакала, а с ней и денежки. Конечно же, первое подозрение и претензии — к музейной даме, но, когда начали все выяснять, оказалось, что милый хозяин дома, задавленный безработицей инженер-физик, заняв у тещи денег, решил оттянуться с бывшими коллегами и пригласил их пива попить, где и болтанул лишнего о том, как он вскоре хорошо заживет благодаря неприметной картинке на кухне. И хотя репутация приятельницы была спасена (доблестная милиция нашла даже исполнителей кражи), нехорошие слухи еще долго бродили по городу.

Но было и еще кое-что. Милейшая Клавдия Михайловна составила завещание. И, поскольку родственников у нее не оказалось, она все завещала Веронике. Так что, по версии милиции, у нее был еще и личный интерес убить старушку. Все утверждения о том, что об этом Вероника знать не знала, в расчет не брались. Так что выходило, что она вовсе не порядочная дама средних лет, а монстр какой-то.

Когда первый шок от услышанного прошел, Вероника стала потихоньку шевелить мозгами. Такое с ней часто случалось: во время очередного проявления судьбы в виде постукивания по голове в организме мобилизуются все интеллектуальные силы, и начинается лихорадочная работа извилин.

— Подождите, а украли-то что? Клавдия Михайловна была дама, конечно же, из состоятельных, но за годы становления нашего капитализма она продала почти все ценности. Я сама помогала ей кое-что пристроить. Конечно, квартира у нее богато выглядит, но не думаю, что бандиты белым днем выносили тяжеленные гарнитуры из красного дерева, а из картин там осталось всего-ничего. Да и потом, это уж очень специфический товар, просто так не скинешь. Деньги, которые она получила авансом в счет аукционных продаж, тоже уже почти все разошлись: она себе телевизор с холодильником купила и проплатила работу по протезированию зубов. А это о-го-го сколько.

— А что, разве антикварщики авансом платят за еще не проданные работы?

— Ну, такое редко, но бывает. Я думаю, что Анатолий Николаевич, понимая уникальность работ, решил как можно крепче привязать старушку и заплатил ей почти половину авансом. Я думаю, что он не прогадал, потому что, даже если картины уйдут по минимальной оценочной стоимости, то все будут в выигрыше: и антиквар, и старушка. Но так что же украли-то?

— Соседка по площадке, что нашла тело, сказала, что украли все.

— Это вдова Перовского, что ли? Так она откуда знает? Клавдия Михайловна ее терпеть не могла. Они последние годы только здоровались на лестнице. Это когда их мужья были живы и у Перовской вторая половина постоянно загуливала и запивала, то она так и кормилась на кухне у соседки, а последние годы, когда ее внуки выросли и бизнесом занялись, она совсем нос задрала, зазналась. И дружбы между ними особой не было.

— Да нет, она просто заявила, что, мол, обчистили, и показала, что Вы должны знать, что конкретно пропало. Так что мы сейчас поедем на квартиру к покойной.

— Ой, а там не страшно?

— Да нет, убийц нет, уже скрылись. Клавдию Михайловну уже увезли. Хоронить-то кто будет? Если Вы, то эксперт уже, наверное, заключение сделал, так что где-то в воскресенье уже можно. Сейчас машину вызовем, поедем на адрес.

— А что, обязательно машину ждать? Я могу отвезти.

— Отлично, быстрей уложимся. Так, Игорь, я тогда с Вероникой Васильевной на адрес, а ты тут все оформи, как надо, и в отдел; я, как освобожусь, — сразу приеду. Да, и реквизит забери. Тут «золотой» снял с себя цепи-браслеты и толстый свитер, достал из пакета легкую куртку и преобразился во вполне стандартного клерка.

В машине, чтобы как-то оживить общение, Вероника поинтересовалась:

— А что, вы специально в таком реквизите по антикварным салонам ходите?

— Да нет, мы тут по одному делу на Сенном рынке были, так чтобы не светиться особо, приоделись.

— А… тогда все понятно.

Дальше разговор как-то не клеился, тем более что он собирался перейти в несколько иное русло:

— А что, экспертам нынче так хорошо платят, что они на таких машинах разъезжают.

Объяснять, что она ездит на джипе по нескольким соображениям, не очень-то хотелось. Похоже, что у этого Сергея Сергеевича представления о любой машине идут, прежде всего, как о средстве передвижения, а все рассуждения о достоинствах сводятся к тому, что это иномарка или «Жигули», салон кожаный или велюровый, а то, что под капотом и как ты себя будешь чувствовать, если на тебя наедет какой-нибудь милый гастарбайтер, которых Вероника боялась больше всего на дорогах, — это еще не играло никакой роли. Она же ездила на джипах уже почти с десяток лет именно потому, что изначально боялась попасть в аварию и, потом, в них было удобнее перевозить картины, а это делать ей приходилось часто. Она не любила разговаривать на тему своих заработков, но все же пришлось:

— Да я вообще много чем занималась, но налоги заплачены, можете не переживать, а машину брала в кредит. Сначала был гонорар за книгу, потом кое-как выплатила. Родственники помогли.

— Ага, милое дело, когда родственники есть… — глубокомысленно произнес следователь и, не спросив разрешения, закурил сигарету. Люк в машине был открыт, так что Вероника, скосив на него взгляд, решила не обострять отношения. Перевоспитывать юношу было поздно, да и себе дороже.

Но тут какой-то умник на «девятке» решил перестроиться, не включив даже поворотники. Хорошо, что у Вероники отличные тормоза, крепкая нервная система успела среагировать, а то бы неизвестно, что с этим лихим дядей было. Когда-то начав водить, она твердо для себя решила: если кто-то подрезает и не прав, то пусть ему будет плохо, никуда вилять она не будет — только прямо, как танк. Однажды еще на предыдущей машине она такому умнику чуть по капоту не проехала. Вышел, пузырился, ручонками махал, а все равно пришлось ему ее разбитую фару, пластиковую накладку на бампер и покраску капота оплачивать. Не подставляйся куда не надо. Вообще народ осмелел не по чину. Вначале девяностых джипы с почтением за версту объезжали, а теперь так и норовят гадость какую-нибудь сделать.

— Может, тормознуть да разобраться?

— Да ничего, пусть едет. Я всех уродов пропускаю, слава Богу, торопиться мне особо некуда, да и самоутверждаться в том, что я крутой водитель, тоже не надо.

— С такой машиной точно… — И закурил еще одну сигарету, и опять без спроса.

Но вот, миновав самое пробочное место, свернули в сторону Мариинского театра, потом пронеслись мимо позолотевшей от кленовых кустов Новой Голландии и въехали в тихий и по нынешним временам вполне ухоженный дворик. Парадная этого дома, где когда-то обитали многие петербургские знаменитости, конечно, уже подрастеряла лоск, но была еще вполне приличной, по крайней мере, из-за отсутствия поблизости магазинов и точек общепита здесь не несло общественным туалетом и не присутствовали явные следы пребывания наркоманов в виде сладковатого дыма марихуаны и пустых шприцов. Правда, былое великолепие, когда здесь дежурил консьерж и драили полы дворники, такие же лимитчики, как когда-то Вероника, — уже кануло в Лету вместе с роскошными витражами в окнах парадных, наверное, украшающих теперь чью-то дачу с прямого попустительства начальника ЖЭКа и местного ГИОПа. А что, очень удобное объяснение: мол, наркоманы разбили и хулиганы, и ответственности никакой. Тем более что очевидные свидетельства их присутствия в виде хулиганского граффити имелось.

Квартира покойной Клавдии Михайловны Юдиной была на третьем этаже. Вероника по привычке уже было направилась вверх по лестнице, но Сергей Сергеевич остановился у лифта.

— Может, пешком? Это же не так высоко, да и лестницы пологие.

— Давайте подъедем, Вероника Васильевна, а то у меня на сегодня это не первая и не последняя лестница, а ноги не казенные. Да и лифт прибыл. Проходите, — он изобразил галантность, пропустив ее в старинный скрипучий лифт с кованой ажурной дверцей и двумя створками, открывающимися вовсе не автоматически.

— Да не люблю я его, он гремит, а как только подъезжает на третий этаж, так сразу же вдова Перовского выглядывает из-за двери и смотрит, кто там пришел. Никого не пропускает. Знаете, у меня такое впечатление, что она целыми днями в прихожей за дверью сидит. Как только кто звонит к соседям, так она тут как тут. Вообще странно, что она убийцу не видела. По ее характеру могла бы и выследить, и обезвредить.

— Вдова Перовского в тот день на кладбище ездила. У них там с покойным мужем какой-то юбилей был. А когда возвращалась, заметила, что дверь слегка приоткрыта ну или вроде того — давай звонить, стучать, а там…

Лифт, поскрипывая, поднялся на третий этаж, и не успел следователь взяться за чугунную ручку, чтобы прикрыть дверь, как дверь одной из квартир приоткрылась и оттуда показалась юркая женская головка.

Сколько Вероника ни встречалась с Евгенией Павловной Перовской, она всегда удивлялась тому, как она выглядела. За это ее и Клавдия Михайловна уважала: в любое время суток — с аккуратной прической, с припудренным носиком, подкрашенными губами той самой любимой перламутровой помадой персикового оттенка, как когда-то на танцах в Доме культуры строитель Братской ГЭС, где увидел ее молодой, подающий график Перовский, влюбившийся в нее с первого взгляда. После этих танцев вскоре последовала свадьба, переезд в Ленинград, где всего хватало по полной программе — и счастья, и несчастья: рождение троих сыновей, внуков, полное безденежье, особенно поначалу, многочисленные измены мужа, его пьянство. Но Евгения Павловна все оставалась такой же изящной: с прямой спиной и прической, с мелкими, теперь уже покрашенными золотыми кудряшками.

— Да, породу никуда не спрячешь, — говорила частенько Клавдия Михайловна, намекая на какое-то особое происхождение соседки.

Правда, Вероника мало себе представляла, о каком происхождении можно было говорить, когда ко времени их знакомства советской власти шел уж пятый десяток и любая порода не играла уже никакой роли. Да и проявлялось это происхождение только во внешности, а вот характер мадам Перовской был ой-ой-ой. Первая сплетница во дворе и окрестностях, она дня не могла прожить без какой-нибудь интрижки или маленького скандальчика. Играла ли это кровушка какой-нибудь прабабушки, подгулявшей со своим кучером, или вообще представления человечества о благородстве аристократии были сильно преувеличены, но факт остается фактом.

— Ах, Вероника, Вы нашлись. Ну наконец-то. А у нас тут горе-то какое. Представляете, возвращаюсь я с кладбища. У нас с Аркадием Владимировичем позавчера юбилей был. Мы пятьдесят лет назад познакомились. Ну, так я на кладбище была, могилку поправила, букет ему отнесла в крыночке, как он любил, чтобы астры с листьями кленовыми были. Ой, Боже мой, какие он акварели с этими букетами писал на рисовой бумаге — все худсоветы от восторга аплодировали; если бы не завистники, он был бы миллионером…

Мадам уже явно заносило, но, словно почувствовав, что болтает лишнее, она вернулась к теме своего выступления:

— Ну так вот, поднимаюсь я на этаж и вижу, коврик у Клавдии Михайловны лежит кое-как. Ну, думаю, Эмина напортила. Это наша дворничиха из таджичек, она неплохая и детишек у нее много, все славные такие, и убирает вроде чисто, но как-то все, знаете, без души… Так вот звоню я Клавдии Михайловне, чтобы пожаловаться на Эмину и показать, что доказательства, мол, налицо, звоню, звоню, а она не открывает, хотя говорила, что дома будет, я ее видела во дворе, когда на кладбище ехала, а она из булочной возвращалась. Ну, вы знаете, мы все в булочную к Мариинке ходим уже сто лет. И Клавдия Михайловна никуда больше не собиралась, сказала, что дома будет. Я ее даже к себе собиралась позвать на чай по случаю нашего с Аркадием Владимировичем юбилея. Так вот, я за ручку взялась, а дверь-то и открылась. А там ужас какой: квартира-то разграблена, а Клавдия Михайловна убитая лежит. Представляете, ужас что такое. А вы квартиру осматривать? Да? Я и говорила милиции, что вас сюда нужно. Тут еще совсем молоденький следователь был. Что, мол, я, конечно, знаю квартиру Клавдии Михайловны и что, мол, и где, но это лучше к Веронике. Она Клавдии Михайловне близкий человек, почти родственник, так что все захоронки знает уж точно. А вам понятые нужны, так я сейчас еще и Эмину позову….

— Нет, гражданка Перовская, спасибо. — По тому, как он отвечал, видно было, что милая болтовня почтенной вдовы набила оскомину следователю во время предыдущего общения. — В данной ситуации понятые не требуются.

Следователь аккуратно снял бумажку с печатью и открыл дверь так хорошо знакомыми Веронике ключами с янтарным брелком-сердечком. Это она привезла его Клавдии Михайловне из недавней поездки. Теперь рядом с брелком висел еще казенный ярлык с номером уголовного дела.

Дверь открылась, и Вероника вслед за следователем с трепетом в сердце переступила порог, ожидая увидеть картину из американских фильмов ужасов: окровавленные стены, поломанную мебель, выпотрошенные подушки. Но вместо этого из темной прихожей потянуло запахом гниющего мусора.

— Ой, какая гадость… — Вероника достала из сумочки надушенный платочек.

— Да, мусор, наверное, и котлеты, которые хозяйка на кухне жарила. Когда бригада работала, в суматохе так все оставили.

— Убрать нужно. А можно?

— Да можно, можно, все, что нужно, эксперты уже сделали.

Вероника пошла в сторону кухни, находившейся в конце коридора, но остановилась, словно споткнувшись на пороге. На полу мелом был очерчен след от мертвого человека, тела убитой Клавдии Михайловны, а в той части, где была обозначена голова, было темное бурое пятно засохшей крови. На плите стояла сковорода с поджаренными с одной стороны котлетами, распространявшими неприятный сладковато-луковый запах, от которого у Вероники закружилась голова, и она осознала, что тихо сползает вдоль стены.

— Вам плохо? Может, врача? Я форточку открою.

— Спасибо, ничего, я сейчас. Мусор нужно убрать, и запах уйдет.

Вероника, сделав над собой усилие, переступила страшный рисунок на полу, вытащила пакет с мусором из ведра, опрокинула туда же сковородку, завязала мешок тугим узлом и вытащила его на лестничную площадку.

— Ну, вот сейчас будет лучше. Сергей Викторович, а можно я тут быстренько помою все?

— Вероника Васильевна, у меня еще дел немерено, давайте осмотрим все и протокол составим.

— Ну, пожалуйста, а то мне одной не справиться. Жутко все это и страшно. А я вас потом отвезу, куда скажете.

— Страшно чего? Мела на полу? Ну вы даете… Ладно, только быстро.

Вероника за несколько минут умудрилась вымыть посуду, стоящую в раковине, собрать пылесосом разбросанную крупу из банки и быстренько протереть с хлористой жидкостью пол, так что кухня обрела если не идеальный, то вполне приличный вид, если так можно говорить о месте, где два дня назад убили человека.

— Скажите, Сергей Викторович, а почему ее как-то странно убили на кухне?

— А что тут странного? Открыла Клавдия Михайловна дверь, затащили ее на кухне и грохнули.

— А в коридоре, что нельзя было убить?

— Значит, нельзя. Может, побоялись, что соседи крики услышат, а может, вовсе не собирались убивать поначалу, может, только связать и ограбить хотели. По крайней мере, убили ее тем, что под руку попалось — топориком для мяса.

Вероника повернула голову и увидела, что среди кухонных инструментов, висевших над столом, не хватает одного предмета.

— Да, выходит, что наш Раскольников даже топора с собой для старушки не принес. Наверное, и убивать не собирался. А, кстати, что пропало? Здесь-то на кухне только одна банка крупы рассыпана. Ведь если бы что искали в банках, знаете ведь, что многие пожилые люди заначки там прячут, то, наверное, все перевернули.

— А может, сразу нашли?

— Да не прятала Клавдия Михайловна деньги в крупу. Она была дамой вполне современной. У нее карточка Сбербанка была. А все необходимые наличные держала в шкатулке в кабинете. Пойдемте покажу.

В кабинете, из которого Клавдия Михайловна сделала мемориальный музей своего супруга, преступники почти ничего не тронули. Так, пара книг валялась на полу, да на столе стояла открытая шкатулка, где по старой привычке она хранила деньги и ценные документы. Когда-то этот обычай завел здесь сам Виктор Михайлович Юдин, чтобы Клавочка в его отсутствие всегда могла взять нужную ему сумму на расходы. А после его смерти она продолжала складывать туда деньги, чтобы все было, как при покойном муже. Шкатулка была из карельской березы с золотыми и серебряными накладками: были тут и эмалевые бутылочки, и дамская ножка в кружевном чулке, подкова на счастье, колода карт и автографы с витиеватыми росписями, и даже фигурки слоников. Этот стиль Вероника для себя называла «дембельский альбом», так украшались и портсигары, и сигарные шкатулки, и даже серебряные кошельки. В их декоре была какая-то пошловатая чрезмерность и наивность, как в альбоме солдата, где фотографии армейских друзей соседствуют с цветочками и девушками, вырезанными из журналов. Когда-то, в совсем тяжелые для вдовы девяностые годы, Вероника предлагала продать шкатулку. Ведь не самая же необходимая вещь, да и покупатель имелся. Но Клавдия Михайловна наотрез отказалась.

— Что вы, дорогуша. Зачем же мне деньги, когда их некуда складывать? Поймите, это не просто шкатулка, это для меня символ нашего с Виктором Михайловичем благополучия. И, потом, она часть его мемориала. Нет, ни за что. Лучше давайте мы сухарницу хлебниковскую продадим. Она немножко аляповатая — с петушками. Виктор Михайлович не очень любил русский стиль, так что мы ей не пользовались. А у меня для сладенького хрустальная с серебряным ободочком есть. И хлебниковская сухарница, и хрустальная конфетница, оказавшаяся, между прочим, сделанной в московском отделении фирмы «Фаберже», были проданы и помогли вдове прожить почти год и сделать операцию на глаза. И, хотя продажи на этом не закончились, заветная шкатулочка уцелела. Сейчас в ней на дне сиротливо лежали какие-то бумаги и зеленая кредитная карточка. Денег не было.

— Ну вот, что я говорила, карточка на месте, а деньги украли.

— А много было?

— Вы знаете, точно не знаю, но, должно быть, прилично. Да тут, кстати, договор с антикварным салоном и лежит. Вот смотрите, они ей в качестве аванса выплатили по пятьдесят тысяч за картину. Всего их пять, значит, было двести пятьдесят. Восемьдесят три Клавдия Михайловна заплатила в стоматологию. Ей там два моста должны были поменять. Еще она телевизор купила. Это около тридцати тысяч — и новый плащ, и туфли. Так что тысяч сто двадцать должно было остаться, если она их, конечно, на карточку не скинула.

— Да, приличная сумма. Если у нас и за пенсию старушек убивают, то это, конечно, весомый аргумент. А скажите мне, Вероника, что это за история с авансом и почему так много?

— Анатолий Николаевич такое делает, если желает удержать клиента. А деньги за такие картины на самом деле небольшие. При хорошей раскрутке, что мы, в общем-то, и сделали, каждая должна не меньше десяти тысяч зеленых стоить, а на Западе и того больше. Скорее всего, аукцион пройдет как-нибудь по-хитрому. Купит неизвестный покупатель по телефону тысяч за шестьдесят каждую картину, а через полгода картинки всплывут в каком-нибудь московском салоне с ценой на порядок выше. А вдова получила бы еще полтинник и была бы счастлива. Она действительно была бы счастлива, для нее это фантастическая сумма. Клавдия Михайловна ведь была как ребенок: сейчас хорошо — и ладно, а то, что деньги эти быстро кончатся, не думает. Я ее поэтому уговорила не продавать все картины, потом можно будет цену более весомую получить.

— Да, понятия у вас какие-то странные. Двести пятьдесят тысяч — маленькие деньги, да мне за такие три года горбатиться…

— Ой, вы Клавдию Михайловну не знали. Хорошо, что часть этих денег на себя собиралась потратить: зубы там, телевизор, одежда, а то как появится лишняя копейка, так в ее сознании что-то включается и кажется ей, что она снова молодая, красивая и богатая, как при Юдине. Барыня эдакая. Так и начинает сорить деньгами: то в музей пошлет на издание каталога работ покойного мужа и организацию памятного вечера, то на реставрацию церкви пожертвует. Она так те деньги, что после смерти Юдина остались, и растранжирила. У нее совсем как в поговорке жизнь была: по доходам и расход.

— Ладно, пойдемте дальше.

В спальню преступник, похоже, вовсе не заходил, поскольку здесь все было в полном порядке, даже стоявшая на туалетном столике шкатулка осталась не тронутой. Здесь хранились украшения Клавдии Михайловны. Еще совсем недавно шкатулка была полна: были тут и старинные брошки, и массивные золотые украшения советской ювелирной промышленности. Не шедевры, правда, но вполне интересные, с очень неплохими камнями. Часть из них Клавдия Михайловна продала не без Вероникиного участия, а остальное все на месте: и колечко с изумрудом, и советские часики с дутым браслетом, и ожерелье из жемчуга, что привез Юдин своей супруге из Японии. Не хватало только старинного медальона. Он был довольно массивный, овальной формы, с восьмиконечной бриллиантовой звездой. Центральный камень в ней почти на карат. Такие медальоны Вероника называла купеческими, хотя носили их дамы самых разных сословий, вставляя в них портреты своих близких. Правда, у него был небольшой дефект: от времени, наверное, заклинило, и медальон не открывался, а Клавдия Михайловна хотела вставить туда фотографию любимого мужа. Но и как украшение вещица была весьма эффектна. Носила она его довольно редко и в основном дома; поскольку медальон был тяжелым, то она боялась, что однажды у нее оборвется цепочка и она его потеряет. Хотя Вероника не один раз объясняла ей, что если цепь весит больше, чем медальон, то опасаться нечего. И, потом, старинные часовые цепи ручной работы — это вам не турецкое барахло — они и не такое выдерживали.

— Скажите, а на Клавдии Михайловне был медальон? Большой, овальный, с бриллиантовой звездой?

— Нет, цепочку разорванную нашли рядом с трупом. Такая толстая, в палец, а не выдержала. Преступник ее как удавку сначала использовал. Затянул на горле, цепочка оборвалась, а он топориком. А медальона точно не было. Да у нас тут эксперты все осмотрели. А что, ценный медальон?

— Да тысячи на три с половиной, а то и на все пять потянет. Я имею в виду доллары.

— Неслабо… А вы нарисовать его сможете? Может, по магазинам и скупкам поищем. Все зацепка какая-нибудь.

— Да, конечно, хотя зачем нам рисовать, я вам сейчас фотографию покажу. Вот смотрите, это на последнем дне рождения у Клавдии Михайловны снимали. Здесь она с ним сфотографирована. На синем платье все отчетливо видно.

Дальше оставалась гостиная. Вот где был беспорядок так беспорядок. Из горки зачем-то вытащили весь мейсенский сервиз и разбили. Будто злобу выместить хотели. Сервиз хоть и не очень старый (так, второй половины девятнадцатого века, с типичным узором «саксонский букет»), но очень милый, и качество фарфора превосходное. Как говорила Клавдия Михайловна, «сквозь блюдца телевизор можно смотреть». Жалко вещь, почти сто пятьдесят лет прожила и тут на тебе. Досталось и мебели: у двух стульев была попорчена обивка. Но самое странное — это то, что кому-то в голову пришло испортить картины. И не просто так порубить в клочья, а разобрать на составляющие.

Дело в том, что эти коллажи на самом деле представляли собой достаточно сложную конструкцию. На картоне, покрытом холстом, была нарисована некая абстрактная композиция с лозунгами, потом в разных местах были вставлены металлические объемные формы: цилиндры, прямоугольники и пр. Вероника, конечно, подозревала, что они были полые, иначе из-за этих болванок работы бы весили о-го-го сколько. Но убедиться в этом было сложно, так как сверху были прикручены шурупами деревянные накладки, скрывающие момент соединения металла с картиной. Проволокой к картине были прикручены еще ключи разнообразной формы. А сзади к картону была приклеена фанера, которая скрывала все эти соединения. Так вот, преступник отодрал фанеру, отогнул крепления металлических формочек и выдрал их. Зачем — непонятно. Сделано по-варварски грубо. Вряд ли кто возьмется восстанавливать работы. Тут и по металлу много утрат, и по дереву.

Вероника взяла в руки одну из них, подошла к окну, пытаясь рассмотреть. В ярком солнечном свете отчетливо было видно, что на красочном слое, когда-то скрытом металлической накладкой, отчетливо отпечатался квадрат.

— Ой, смотрите, такое впечатление, что здесь что-то лежало. Даже ворсинки какие-то прилипли к краске. Видно, масло не совсем просохшее было. Может, из-за этого все и случилось. В картинах был тайник, и преступник мог знать об этом.

— Ага, преступник знал, а хозяйка не знала.

— Да вы не понимаете. Юдин большую часть жизни был выдающимся советским иллюстратором, а это у него так, ошибки молодости. За такие картинки в шестидесятые Хрущев выставку в манеже разгромил, а художников-абстракционистов педерастами назвал. А потом еще в семидесятые бульдозерные выставки были. За художниками КГБ следило. Да сам Юдин на всех съездах речи толкал про социалистический реализм, звание академика отрабатывал. Так что он про то, что эти картинки у него были, забыть хотел как в страшном сне. А вот про то, что он здесь хранил, наверное, помнил, поэтому и не уничтожил их. Умер он только внезапно. Приехал с пленума Академии художеств, чайку попил и спать лег, да так и не проснулся. Сердце не выдержало. Они-то старички старичками, эти академики, а, знаете, как закладывают. Да и ехал он в одном купе с Волкогонским, так того не иначе как Водкогонским в Союзе звали. Скорее всего, всю ночь квасили.

— Тайник в картинах — это, конечно, интересно. Как наши эксперты просмотрели? Мы с вами сейчас соберем картинки и отвезем на экспертизу, пусть посмотрят, что за ворсинки, какие следы еще где остались. А вы скажите, кому интересно было уничтожать эти картины. Вот антиквару этому, например?

— Да нет, вряд ли. Теоретически, конечно, это верный ход. Чем меньше картин художника на рынке, тем они дороже. Но это не тот случай. Пять картин погоды не сделают. А Клавдия Михайловна от него бы все равно никуда не делась.

— Но ведь в следующий раз пришлось бы платить дороже.

— Ну и что. Дал бы на пару тысяч долларов больше. Для него это непринципиально.

— Что значит на тысячу? Вы же сами сказали, что он их, возможно, перепродаст за двадцать.

— Ну, так это он. Понимаете, у нас владелец картин, как правило, получает не столько, сколько она стоит на мировом рынке, а столько, сколько ему захочет заплатить тот, кто может ее продать на мировом рынке. Помните, была несколько лет назад история с картиной Рубенса, которую вывез комендант Потсдама. Она сейчас у нас в Эрмитаже висит. Так вот, когда внучка этого самого коменданта продавала ее, то на руки она получила семьсот долларов. Потом картина несколько раз переходила из рук в руки, ее отреставрировали, провели экспертизу. Нынешний владелец купил ее уже за миллион. Кстати, он не переплатил. Если бы не международный скандал, то реальная рыночная стоимость этой картины не меньше ста миллионов.

— А что, бабушка сама не могла продать ее на зарубежном аукционе?

— У нас, молодой человек, законом запрещен вывоз предметов искусства, поскольку государство в начале восемнадцатого года однажды решило для себя, что все принадлежит народу, то есть ему. И торговать предметами искусства могло только оно.

— А, ну это когда было, в тридцатые годы только.

— В тридцатые картины из Эрмитажа понесли. Про это больше всех шумели, а сколько икон продавали… Вагонами шли за границу. Про это наша интеллигенция больше молчала. А урон куда больший. Это торговля душой народной. Зачем в шестидесятые годы святынями снова торговать начали? Что, голод в Поволжье снова был? А драгоценности? То, что в музеях хранится, — это лишь куцая часть того, что было. Все родное государство распродало и братьям на мировую революцию отвесило. А если старушка какая-нибудь, не дай Бог, свою брошку, которая у нее после революционных обысков и войны уцелела, захочет вывезти, то ни в коем случае. Это у нас национальное достояние. Только внутри страны, где такой уродливый рынок выстроен. Да и антикваров можно понять. С ними тоже государство в темные игры играло. Такой профессии у нас пока даже не существует, еще двадцать лет назад любой, кто мог попасться на перепродаже искусства, — получил бы срок за спекуляцию, а торговля драгоценностями из-под полы до сих пор уголовное преступление. Это как будто бы нам государство даровало возможность попользоваться бабушкиной брошкой или колечком. Да ладно, что я вам все рассказываю, антикварный бизнес у нас теперь законом регулируется, а вы его лучше меня знаете. Кстати, сервиз разбитый можно выбросить?

— Да, конечно. И давайте картинки упакуем.

— Может, только вот эту основу картонную, где отпечатки остались.

— Нет, пусть эксперты еще поработают, может, пальчики где засветились и они просмотрели.

— А что, отпечатки не нашли?

— Да тут все протерто было. Преступник даже перчатки надел, ну, в которых посуду моют, и все аккуратно с жидкостью типа стеклоочистителя протер, так что следов никаких.

Аккуратно упаковав картины, они вдвоем перенесли их в машину, затем Вероника захватила пакет с мусором, а Сергей Викторович снова опечатал квартиру.

— А скажите, с квартирой-то теперь как? Она долго будет опечатанной?

— Ну, пока идет следствие, пусть так постоит. Да и потом, вы в права наследства можете только через полгода вступить. Так что потерпите.

— Да за полгода ее разграбить могут, бомжи какие-нибудь залезут или подожгут чего доброго. Они же быстро просекают, где жилье пустует.

— Я думаю, что с таким цербером, как вдова Перовского, это у них не получится.

— Правда, с этим цербером Клавдию Михайловну убили.

До отделения милиции ехать было всего-ничего, но народ к тому времени хлынул с работы, и на всех улицах образовались солидные пробки. Три квартала они объезжали полчаса. Сергей Сергеевич решил, видно, не терять время зря и продолжил свои расспросы, будто на сегодняшний день их мало было:

— Вероника Васильевна, а скажите-ка, вы почему свой магазин не откроете? Вроде и образование у вас есть, и так вы в этом деле соображаете.

— Если вы считаете, что этого достаточно, то ошибаетесь. Магазин денег стоит и немалых.

— Ну вот и квартирка вам в наследство достанется…

— А, вон вы куда… Квартирки этой для организации такого бизнеса недостаточно. Магазин — это помещение, либо свое, либо аренда, потом зарплата персоналу, да и оборотные средства нужны. Так что для этого штук семь-десять таких квартир нужно. Если вы думаете, что я могла из-за квартиры убить Клавдию Михайловну, то напрасно вы время тратите.

— А откуда, скажите, такие теплые чувства к постороннему человеку?

— Ну, не совсем постороннему. Моя матушка и Клавдия Михайловна — троюродные сестры. Давно, еще до войны, их дома рядом в одной деревне стояли. Ее мать когда-то вышла замуж за местного комсомольца, чтобы спасти всю семью от раскулачивания, красавица была. Только несчастливый брак тот был. Бравый комсомолец оказался крикуном, гулякой и пьяницей и замерз зимой в сугробе, не дойдя до дому, оставив несчастную бабушку Наталью вдовой с четырьмя детьми в двадцать семь лет. А было это году в двадцать восьмом или девятом. В общем, Клавдии Михайловне тогда года полтора было. А годы эти самые голодные были: так, моя бабушка, будучи отменной портнихой, шила всем женам начальников ну и хлебушек, конечно, на две семьи делила. То молочка подкинет, то пареной свеклы детишкам. Так и выжили. Потом война. У Натальи все три сына погибли, а она от горя ослепла и умерла вскоре. Опять бабушка Клавдию в свою семью взяла, кормила, обувала и одевала, хотя своих было трое детей. И на ее деньги она поехала в институт учиться. Помогали, как могли, все первые годы, до тех пор, пока Клавдия Михайловна за Юдина не вышла.

— А она им помогала?

— Да нет, да это особо и не требовалось, все выросли, работали, да и в стране жить стало лучше и веселее. Ну а сейчас из всей большой семьи у нее моя матушка самым близким родственником оказалась. Даже если бы не было бы завещания, то квартира бы ей осталась. Но моя мама старше Клавдии Михайловны, и ей эти хлопоты ни к чему, вот она и написала в мою пользу. Так что все просто объясняется. Вообще мне кажется, что в деле этом картины — основная причина, и, может быть, в них было что-то спрятано. Знать бы вот что… Может, стоит в архивах покопаться, найти какие-то факты, связанные с Юдиным…

— Вы знаете, Вероника Васильевна, я, конечно, ценю, что вы Маринину с Донцовой почитываете, но, как говорится, милиция разберется… Сейчас мы подъедем, протокольчики составим, вы подпишите и все, не надо умничать. Мы уже как-нибудь сами безо всяких архивов.

Сказал как отрезал. Она же просто хотела помочь…

Домой Вероника добралась только вечером. С заходом солнца в Питере закончилась хорошая погода. Закапал сначала медленный тихий дождик, а потом как-то неожиданно небо прорвало, и по стеклу полилась вода сплошным потоком, о такой говорят — как из ведра. Одновременно с первыми каплями дождя в левый висок начал вкручиваться ржавый шуруп мигрени. Как всегда, неожиданно и не вовремя. В этот момент хорошо бы принять таблетку, выпить крепкого сладкого чая, приложить лимончик на висок и полежать ну хоть полчасика. Но до дома ехать как минимум минут двадцать. И поэтому Веронике ничего не оставалось делать, как, стиснув зубы, схватиться крепко за руль и, пропуская всех лихих ездунов, медленно продвигаться в нужном направлении.

К тому моменту, когда она добралась до дома, штук сорок молотков стучало у нее внутри черепа, и мигрень перешла в стадию нарыва. Она еле поднялась по лестнице и, открыв дверь, плюхнулась на кухне. Еще небольшое усилие — и была выпита спасительная таблетка. Только сейчас она вспомнила, что после завтрака и кофе с Маргошей так ничего и не ела. Наверное, это вместе с дождиком и дало такой результат. Для сытного обеда было уже поздно, но вот что точно помогает в таких случаях, так это квашеная капусточка с клюквой, которую она уже лет десять покупала у одной торговки на Кузнечном рынке. В меру резкая, с приятной кислинкой, она на какие-то полградуса снимала накал боли. Чуть-чуть закусив, Вероника прилегла в гостиной на диван, укрывшись пледом, и стала прислушиваться к болезненному продвижению крови по сосудам мозга, чувствуя, как острая боль постепенно отступает, а глаза слипаются сами собой. Она уже уснула, но тут истошно зазвонил мобильник, брошенный в прихожей. Пришлось вставать, отчего опять резко застучало в голове, и бежать к телефону.

— Нюся, ну где ты там, я уже минут десять не могу до тебя дозвониться, — это была мама, только сейчас Вероника вспомнила, что не заехала в турфирму выкупить путевку, и то, что мама будет этим крайне недовольна. — Нет, ну почему ты не звонишь, как договаривались, меня тут чуть не парализовало. У тебя наверняка что-то не так: не получила деньги и не сможешь приехать меня забрать, и я тут погибну… — Мама всегда предполагала самое худшее в жизни дочери, и ее всегда едва не парализовывало от осознания того, что с ней, а не с Вероникой может при этом случиться.

— Мама, ну хватит, а, пожалуйста, деньги я получила, путевку могу выкупить в любой день. До отъезда еще почти десять дней. У меня голова сегодня болит, просто раскалывается. Я выпила таблетку и уснула.

— Ты точно выкупишь путевку? Сделай это завтра и сразу же позвони мне.

— Конечно, позвоню. Ты-то как?

— Ох, ну что как. Хожу на процедуры, пью воду. Что остается делать старому больному человеку? Эта Людмила Карповна, ну та, с которой мы летели в самолете. Представляешь, такая задавака. Сама живет в отеле классом ниже, и номер у нее на первом этаже прямо на улицу выходит, а, тоже мне, строит из себя даму. Я ей говорю: давайте по парку погуляем, а она все нет, давайте шопинг, шопинг. Ну а какой из меня шопинг, нет, я купила кое-что по мелочи, но караты в ювелирных лавках не считаю. Куда уж мне, живу с дочерью. Не особо нашикуешься.

Все ясно, у мамы проснулся азарт к покупкам, а денег ей Вероника в дорогу дала немного, с учетом того, что у нее полный пансион. Правда, разве это мало — семьсот долларов на неделю, да еще в такой относительно дешевой стране, как Чехия. Просто мама, как всегда, южит и прибедняется. Не знаю, какой великий педагог вселил ей мудрую мысль о том, что детям нужно постоянно ставить в пример каких-то идеально хороших мальчиков и девочек, чтобы они из кожи вон лезли, чтобы доказать свою состоятельность, а потом, когда у них что-нибудь получится, сказать об этом походя, махнув рукой: «Да, неплохо». Зато за каждую неудачу выговаривать по полной программе.

В таких ситуациях при звуке маминого голоса Вероника мысленно сжималась в комочек и казалась самой себе той маленькой годовалой девочкой, совершившей свой первый проступок. Ей тогда только исполнился годик, и на пушистой новогодней елке, среди разноцветных стеклянных шаров она увидела стеклянного музыканта с дудочкой. Он был в малиновой рубашке, темно-синих шароварах, усыпанных звездами, и таком же колпачке. Только висел он довольно высоко. Вероника хоть и встала на цыпочки и уже ухватила его своей пухлой ручкой (еще чуть-чуть, и она разожмет эту зубастую прищепку, державшую его на этой холодной ветке, и с ним можно будет играть, положить в кроватку), но… в этот момент случилось страшное: елка рухнула, накрыв ее своими колючими ветками. Потом были крики мамы, отчаянные взмахи веника, которым она собирала битые игрушки, а Вероника молча смотрела на все это из-под высокой родительской никелированной кровати, теребя пальцами один из шариков со спинки, его она раскрутила, когда еще ползала по дому.

С тех пор при звуке маминого недовольного голоса в Веронике просыпалась та самая маленькая девочка, и она считала себя виноватой за все: за то, что занялась какой-то непонятной профессией, за то, что не поступила в правильный институт, чтобы потом, как родители, пойти работать на завод, а они бы могли ей гордиться. Вон старшая сестра, та всегда была послушной девочкой, все сделала, как надо. Правда, о том, что неправильная сестра сейчас помогает правильной, мама не вспоминала, и о том, что сейчас, живя с ней, занимающейся бог знает чем, она может ездить отдыхать в Карловы Вары, о которых она, работая всю жизнь на правильном заводе, слыхом не слыхивала, — это тоже не учитывалось. Господи, да какие Карловы Вары — о заводском доме отдыха никто не мечтал! И это правильная жизнь… Это даже хорошо, что мамы сейчас нет, а то бы Веронике припомнила все по полной программе. И она бы оказалась повинной в смерти Клавдии Михайловны, даже если это не доказала милиция. Любой человек, имеющий дело с этими органами, был у правильной мамы на подозрении. Ну что же она? Нет, так нельзя. Мама просто за нее беспокоится. И они еще покажут этой задаваке Людмиле Карповне, что такое настоящий шопинг в Чехии. Они поедут в Прагу. И мама будет красоваться в самых великолепных гранатовых серьгах.

Разговор с мамой отвлек Веронику от головной боли, и она с удовольствием обнаружила, что мигрень отступила. Можно было принять душ, привести себя в порядок и, была не была, наверное, даже перекусить, хотя время было уже к девяти часам вечера! Но она только что-нибудь легенькое. Нет, творог лучше оставить на завтрак, а вот салатик греческий и пару бутербродов с вкуснейшим печеночным паштетом сделать не помешает, и обязательно чай крепкий с мятой и сладкий. Такой чай в качестве побочного бизнеса заваривает всем желающим египтянка из камеры хранения Каирского музея. Она была там пару лет назад и стоя в очереди пила этот чай. Он бодрит и спасает от жажды даже в сорокаградусную египетскую жару. Ну а сейчас мятная добавка поможет успокоиться и быстрее уснуть. Хотя для этого еще, наверное, рановато.

После душа Вероника выползла на кухню, порезала овощи для салата, заправила его фетой, залитой оливковым маслом, заварила чай в своем любимом серебряном чайнике и, уютно устроившись в кресле, с удовольствием поужинала под аккомпанемент какого-то сериала. На экране красавица в милицейской форме, с пистолетом в руке спасала своего коллегу и блестяще раскрывала преступление, а взамен старый полковник обещал ей сто рублей премии.

«Да, юмор у них уже лет семь один и тот же, — подумала Вероника, — пора закрывать лавочку». Но серия убийств старушек, ради раскрытия которых и совершала свои подвиги красавица следователь, опять вернула ее к событиям сегодняшнего дня. Там, в фильме, старушек убивал человек, прикидывающийся врачом из поликлиники. Поэтому его и впускали жертвы в дом. Затем он измерял давление, ставил укол, те засыпали, а он их грабил. И Клавдия Михайловна, похоже, сама впустила убийцу. Замок-то не взломан. Может, это тоже был лжеврач? Скорее всего, нет. Врача не станешь принимать на кухне. Но, чтобы там ни говорил следователь, Веронике казалось, что человек этот должен быть знакомым Клавдии Михайловне. Иначе она не открыла бы дверь без цепочки и не проводила бы его на кухню. В некоторых случаях она действительно могла показывать барские замашки и четко делила людей на тех, кого можно принять в гостиной, а кого дальше передней приглашать не стоит. А тут кухня. Еще смущала Веронику эта история с картинами. Ведь простой грабитель мог вполне довольствоваться деньгами. Ну, драгоценности бы прихватил. А картины-то кому помешали? Или главный объект преступления все же они?

Вероника тут отчетливо представила себе тот след на холсте, когда-то скрываемый металлической накладкой. А вдруг это не случайность, и там действительно что-то хранили.

«Ага, размечталась, дорогуша, тещины бриллианты спрятал покойный Виктор Михайлович Юдин в своих ранних картинах», — эти слова она уже произнесла вслух и, встав из-за стола, пошла в гостиную. Там, в простенке между окнами, висела подаренная ей Клавдией Михайловной картина раннего Юдина. И у нее тоже была металлическая деталь коллажа. Такая круглая, отлитая из переливающейся меди, обрамленная накладкой из мореного дуба, а вокруг на холсте полыхали алые знамена, на их фоне можно было прочитать обрывки какого-то лозунга. Вероника сняла картину со стены, осмотрела ее со всех сторон, потрясла, пытаясь услышать хоть какой-то посторонний звук, — ничего. Она вынула картину из рамы. Фанера, которой была заделана оборотная сторона, слегка отстала от картона. За такое количество времени пересох бы любой клей. А тогда, в двадцатые, с материалами было ведь совсем. Прекрасно понимая, что поступает по-варварски, она все же стала вскрывать картину. Достав из ящика шкатулки, где у нее хранились подручные инструменты. С помощью медицинского скальпеля она аккуратно отделила фанеру от картона, затем так же осторожно разогнула крепления и попыталась аккуратно отделить металлическую накладку от картины, не повредив дерево, но, видно, не рассчитала свои силы, и цилиндрическая медная накладка вырвалась из рук. Посыпались скомканные бумаги, плотно фиксировавшие то, что находилось внутри. Затем на пол упала небольшая плоская коробочка, обтянутая коричневой кожей, — наподобие футляра для ювелирных изделий. Подняв его и положив на стол, Вероника заглянула внутрь металлической детали — там был еще один предмет: деревянная шкатулка, плотно втиснутая внутрь металлической емкости. Пришлось подцепить его ножом, чтобы вытащить. Хотелось поскорее узнать, что там находится, но она умела сказать себе «стоп» в нужный момент. Мало ли что там находится. Спокойнее, спокойнее…

Вероника аккуратно собрала композицию, повторив свои движения в обратном порядке, вставила работу в раму и, приладив отклеенный фанерный задник, закрепила его согнутыми гвоздиками. Теперь все, можно смотреть. Поставив коробки рядышком на столик, она открыла их почти одновременно, нажав на кнопки механизма, и крышки медленно поплыли назад.

В первой лежал золотой браслет, довольно изящный. Типичное жесткое дутое кольцо из благородного потемневшего золота, центральная часть оформлена пластиной в виде четырехлепесткового цветка. В нем три камня: в центре довольно крупный сапфир густого василькового оттенка и два бриллианта. На оборотной стороне четырехлистника были выгравированы даты: «1890–1892». О, да ты совсем древний, позапрошлого девятнадцатого века. Да, вот и клеймо 56 пробы соответствующей конфигурации, есть еще герб города — два скрещенных якоря. Значит, ты у нас петербургской работы. А кто же тебя, такой красивый, сделал? В прямоугольной вмятине именника были отчетливо видны пять латинских букв: BOLIN. Ну да, кто же еще так любил сапфиры и умел их оправлять, придумав даже специальное воздушное крепление этих камней. Да, видно, не простая была хозяйка этой вещицы, раз ей дарили изделия одного из лучших поставщиков императорского двора.

А вот то, что хранила вторая шкатулочка, иначе как чудом назвать было нельзя. Даже если бы не было здесь, на розовом шелке подкладки, золотых печатных буковок, сообщавших, где было сделано это чудо, сразу было видно, что его создатель один из величайших кудесников своего времени. Вероника держала на руке миниатюрную, около десяти — пятнадцати сантиметров в высоту золотую елочку. Она как пагода возвышалась на круглой подставке из оникса. Изящные конусы ее лапок были покрыты зеленой эмалью, на которой, как снежинки, мерцали бриллианты. Под одной из таких лапок вероника и нашла клеймо с самыми дорогими для каждого антиквара буковками — МП. Мастер Михаил Перхин, служивший у Карла Фаберже.

И как такая красота могла оказаться в этой работе? Вот парадокс нашей жизни: чудо ювелирного искусства, бывшее своего рода символом старой империи, оказалось замурованным в картину, которая всем своим видом должна была утверждать новое революционное искусство. И потом и это искусство тоже оказалось замурованным, сокрытым в тайных кладовках где-то на чердаках. А когда пришло время авангарда, то открыто было и то старое искусство. Да, Веронику опять потянуло на искусствоведческие бредни. Статья, кстати, неплохая могла бы получиться. Только про такое сейчас не следует пока писать. Лучше пока промолчать. То, что произошло сейчас, казалось просто нереальным. Это все равно что говорящую щуку зимой в Неве поймать. Или в лотерею миллион долларов выиграть. В эти сказки она даже в детстве не верила.

Но это была реальность. И чем больше смотрела Вероника на эту елочку, тем ясней осознавала, что сможет расстаться с ней только под страхом смертной казни. Нет, теперь это ее чудо. И она никому его не отдаст. Да, эти вещи — клад, но ведь картина-то ее, и ничего она этому государству не должна. Хватит с него того, что оно и так на халяву у своих граждан конфисковало. Да она и не скажет. А если здесь такие сокровища, то что же было в картинах, остававшихся у Клавдии Михайловны? А что может быть в тех, что в антикварном салоне? А может, только у нее клад? Ведь с теми, что предназначены для аукциона, тоже нужно что-то решать. А вдруг и там что-то есть? Придется этому жуку Николаю Анатолиевичу рассказать, ведь просто так работы вскрыть не удастся. В конце концов ему можно показать только браслет. Про елочку все же лучше промолчать, а браслет и так его заинтересует. Он ведь тоже ничего. Болин, как никак.

Чудо ведь был ювелир, но этого чуда у нас в музеях, что называется, полторы вещи. Вся его беда была в том, что он делал те украшения, что так любили носить императрицы, королевы и жены пламенных революционеров. Он умел найти подход к их сердцам. Вот почему его вещи так охотно разворовывались, а затем «цивилизованно» распродавались советской властью с различных аукционов. Если фирма «Фаберже» в момент революции работала в России, то вот Болин, обладая, наверное, каким-то особым чутьем, еще в 1916 году взял и закрыл свой торговый дом и мастерские и всем кланом выехал на историческую родину в Швецию. И нельзя было ни провести обыск с конфискацией в магазинах и мастерских, ни конфисковать клейма, как это случилось с Фаберже, — только украшения, что так любили русские титулованные красавицы. Да что говорить, это для нас сейчас он легенда, а для молодого Юдина, который ограбил ту несчастную, это была очередная цацка. Может, девушке своей хотел подарить. Есть же воспоминания о том, что в первые месяцы революции магазин Фаберже не знал отбоя от покупателей. Только теперь это были не великие княгини, а матросы и горничные. Вот так и владельцем этого браслета стал революционер. А той, прежней владелице, он, наверное, был очень дорог. Иначе зачем эти даты: 1890–1892.

Вероника надела браслет на руку. Нет, определенно, сапфир — ее камень. Что-то в нем есть притягательное. Эти два бриллианта хоть и тянут почти на карат, но они здесь не главные, а именно он, глубокий камень со «звездой» внутри, царственно расположившийся на фоне потемневшего золота. Недаром его так любила знаменитая Матильда… Матильда… Стоп! Нет, этого просто не может быть… Это же не сказка… Вероника, пытаясь не упустить нахлынувшее воспоминание, порылась в книжном шкафу, вытащила непритязательную книжицу, отпечатанную на уже пожелтевшей газетной бумаге, уже рассохшуюся, с загнутым глянцевым переплетом — «Воспоминания Матильды Кшесинской». А вот и та фотография. На ужасного качества снимке была изображена еще совсем юная балерина. Ее руку украшает такой же браслет, что сейчас на запястье Вероники.

«Наследник стал часто привозить мне подарки, которые я сначала отказывалась принимать, но, видя, как это огорчает его, я принимала их. Подарки были хорошие, но не крупные. Первым его подарком был золотой браслет с крупным сапфиром и двумя большими бриллиантами. Я выгравировала на нем две особенно дорогие и памятные даты — нашей первой встречи в училище и его первого приезда ко мне: 1890–1892».

Но этого же не может быть…

От возбуждения у нее даже застучало в висках. Спать уже не хотелось, хотя время было далеко за полночь. Пришлось накапать валерьянки и, сосредоточившись, попытаться как-то прояснить ситуацию. Хорошо нужно подумать. Чтобы создать себе комфортные условия для этого обдумывания, Вероника решила все же прилечь. Она вообще любила всякое действие производить с комфортом для себя, а мыслительные процессы требовали особого отношения. Так, переместившись в спальню, разобрав постель и уложив трофеем на прикроватный столик, она, вооружившись ручкой с бумагой и томиком воспоминаний легендарной примы, попыталась разобраться во всем.

Итак, что мы знаем о молодости великого советского графика Юдина? Вот он в семнадцать лет приезжает в Петроград, чтобы поступить в Академию художеств. Останавливается у знакомого латыша Густава Лациса, который, находясь в вятской ссылке, квартировал у них дома. Тот увлечен революционными событиями и служит в вооруженной охране штаба большевиков. Естественно, что молодой Юдин был захвачен революционной романтикой и вместе со старшим товарищем принимает участие в революционных подвигах. Это официально. О других подлинных революционных подвигах того времени пишет мадам Кшесинская: это ее обгаженный и разграбленный дом, обстрелы домов, из-за чего ей приходилось несколько дней сидеть в коридоре, чтобы не быть убитой случайной пулей из окна.

15 февраля Матильда Кшесинская, успокоенная генералом Галле, бывшим полицмейстером 4 отделения Петербургской стороны, возвращается с сыном Владимиром из Иматры, где они, опасаясь революционных беспорядков, жили в санатории Рауха. По совету сестры она решила отпраздновать это событие. Ну конечно же, сколько можно думать о плохом?

«Я последовала ее совету и 22 февраля дала обед на 24 персоны». Естественно, он был обставлен и украшен с особой тщательностью. «Для этого я вытащила все свои чудные вещи, которые с начала войны оставались запертыми в шкафах, и расставила их по обычным местам. У меня была масса мелких вещиц от Фаберже: была огромная коллекция чудных искусственных цветов из драгоценных камней и среди них золотая елочка с мелкими бриллиантами на веточках, как будто льдинками, было много мелких эмалевых вещиц, чудный розовый слон и масса золотых чарок. Их так оказалось много, что я телефонировала сестре, что места не хватает, куда все это ставить. Я была за эти слова жестоко наказана, так что через несколько дней все было разграблено и нечего было ставить».

Действительно, 27 февраля, поняв, что в городе происходит нечто ужасное, Матильда, уложив что было наиболее ценного в небольшой ручной саквояж, надев самое скромное из своих меховых пальто (черное бархатное с шиншиллой), накинув на голову темный платок, с сыном и любимым Фоксом Джиби покинула свой дом навсегда. Начались ее скитания сначала по чужим квартирам, потом по городам, странам, чтобы завершиться на вилле во Франции, когда-то подаренной ей великим князем…. То, что елочке не нашлось место в заветном саквояже, вполне объяснимо тем, что у Матильды Феликсовны было много вещей ценнее, чтобы его наполнить.

Какие-то «крохи» от былого богатства поначалу даже удалось сохранить. Так, ей вернули 11 ящиков столового серебра и золотой венок, подаренный поклонниками. Их рачительная Матильда Феликсовна сдала на хранение в Общество взаимного кредита. А самое ценное поначалу хранилось в знаменитом лифте-сейфе Фаберже, но он после переворота, опасаясь обыска, попросил забрать ценности. Эти драгоценности вместе с вынесенными из дома были сложены в ящик установленного размера и сданы на хранение в Казенную ссудную казну на Фонтанке, 74, откуда они, как и серебро из Общества взаимного кредита, были благополучно конфискованы большевиками в 1918 году, так что на память у Матильды Феликсовны от былого богатства остались лишь две расписки.

Ну а то, что осталось дома, вообще исчезло без следа. В течение всего времени Кшесинская предпринимает попытки вернуть себе дом, но все безрезультатно. Она еще дважды побывала там, но это вызывает только скорбь и сожаления.

«Когда я вошла в свой дом, то меня сразу объял ужас — во что его успели превратить: чудная мраморная лестница, ведущая к вестибюлю и покрытая красным ковром, была завалена книгами… Мне предложили потом подняться в спальню, но это было просто ужасно, то, что я увидела: чудный ковер, специально мной заказанный в Париже, весь был залит чернилами, вся мебель была вынесена в нижний этаж, из чудного шкапа была вырвана с петлями дверь, все полки вынуты, и там стояли ружья… В уборной ванна-бассейн была заполнена окурками».

Во время второго посещения дома ее провели в «маленькую угловую гостиную в стиле Людовика XVI, где на полу стояло много ящиков от серебра и футляров от разных вещей. Указывая на них, проводник сказал: «Вы видите все в полной сохранности». Но все ящики и футляры были давно пустыми, все уже было расхищено. Больше Матильда не посещала свой дом, да и слова, оброненные солдатами, не вызывали уже никаких иллюзий: «А мы думали, что она рослая, а она такая тщедушная, вот тут бы ее и прикончить…»

А ведь могли бы… Ведь уничтожили же они ее теплый, уютный, по-петербургски роскошный дом, которым можно было бы гордиться, как уникальным домом Виктора Орта или Макинтоша в Глазго с их уникальными интерьерами. Ведь дом модерна, он целостен и существует как единый организм. Но жилищу Матильды Кшесинской не повезло. Из его окон открывался дивный вид на Троицкий мост и Дворцовую набережную. Так удобно было наблюдать и обстреливать. Стратегический объект как-никак, куда тут до страданий балерины. Если бы Ленин с его балкона апрельские тезисы не кидал в массы, может, праведный революционный гнев вообще уничтожил это гнездо разврата.

Но сокровища знаменитой балерины многим еще не давали покоя. Совсем недавно в Питере один увлеченный историей депутат с пеной у рта доказывал, что во дворе особняка Кшесинской зарыт клад, и предпринимал даже попытки раскопать его, доказывая свои хоть и отдаленные, но родственные связи с фавориткой великих князей. Хорошо хоть, не с самими Романовыми. Но история эта давно забылась, а вот частичка этих сокровищ сейчас перед Вероникой.

Но если с елочкой все более или менее понятно, то вот браслет… это ведь особый подарок. Это память о человеке, бывшем ее первой любовью, первом мужчине, о котором она помнила всю жизнь. Единственное объяснение, которое приходило в голову, заключалось именно в особой ценности браслета. Возможно, он хранился где-то вместе с письмами наследника как напоминание о тех днях, когда она впервые была влюблена. Ведь именно об их утрате, а не о столовом серебре и бриллиантах жалела балерина в своих воспоминаниях. И это несмотря на то, что прошло столько лет и она была счастлива и любима совсем другими людьми. Это, кстати, тоже может многое объяснить. Став любовницей великого князя Андрея Владимировича, Матильда как женщина, наделенная особой мудростью, без которой ей бы не справиться со своими любовниками, вряд ли старалась подчеркивать свою связь с императором и не афишировала его подарки, чтобы избегать ненужной ревности. Скорее всего, тот памятный браслет хранился где-то в заветной шкатулке вместе с письмами дорогого Ники. Тем более что он был «некрупный» и, наверное, не соответствовал общему статусу драгоценностей балерины, даже на сцену выходившей в роскошных украшениях, специально создаваемых под сценические костюмы, как это было с «Дочерью фараона».

День второй

Утренний звонок Маргоши без пятнадцати десять, похоже, становится традицией:

— Алло, Никочка Васильна. Это Марго, фирма «Кронос». Анатолий Николаевич хочет с вами побеседовать.

Ну да, могла бы и не представляться, кто ж еще с завидным упорством называет ее Никочка Васильна, да еще таким противным голосом. Пока Маргоша церемонно докладывала шефу о соединении, Вероника встала с кровати, покрутила головой, расправила спину. После вчерашней мигрени слегка кружилась голова, но в остальном все было неплохо, даже не болели спина и шея. И это притом, что уснула она с книжкой под пледом: вон лампа даже горит, книжка где-то под боком, на стуле елочка, на руке браслет. Вероника подняла руку. Яркий утренний свет сверкнул в бриллиантах и застыл, как густая смола, в сапфире. Нет, не смола. При дневном свете камень оказался похожим на виноградинку сорта «Изабелла», такую прохладную, с бархатным отливом.

— Вероника, вы ничего не хотите мне сказать? Нам, наверное, нужно как-то прояснить дальнейшие действия с Вами.

О, как этот Анатолий Николаевич, а попросту Толик Мазурик, как его называли в среде спекулянтов еще с начала 70-х, любит эти церемонные разговоры. Ну да, у нас теперь цивилизованный бизнес, мы теперь члены всяческих коллегий антикваров, хотя суть-то осталась та же, только костюмы и часы подороже. Но пообщаться с ним действительно нужно:

— Да, Анатолий Николаевич, я вам еще вчера отзвониться хотела, но слегла с головной болью. Мне вам кое-что рассказать нужно. Давайте: где, когда?

— Ну, я сегодня так плотно занят, деловые партнеры из Москвы приезжают, давай к вечеру подъезжай в офис фирмы и поговорим.

— Да, конечно, часикам к семи?

— Нет, пораньше, лучше к четырем.

И зачем тогда было звонить в такую рань? Вероника еще бы поспала. Что он-то, кстати, делает в такую рань на работе? Или с Маргошей ночевал, или к встрече с деловыми партнерами готовится. Первое, скорее всего, более вероятно. Насколько Вероника была в курсе, семья отправлена в теплые края, а близкое общение с секретаршей — это теперь неотъемлемая часть современного бизнеса. И это помимо официальных любовниц. Ладно, Бог с ними, сами разберутся. Разбудили вот только. Она найдет, куда время использовать. Сначала размяться на тренажере, затем душ и завтрак, ну и, наконец, нужно кое-что поделать: путевки в турфирме выкупить да и повидаться кое с кем не мешает.

Душ пришлось устроить не только себе, после вчерашней непогоды ее машинка выглядела не как респектабельный автомобиль, достойный девушки в определенном возрасте, а как сельская замарашка, будто он развозил корма по окрестным фермам. Нет, в таком автомобиле просто стыдно было показаться в приличном месте, благо в их районе недавно открылась автомойка, которая рекламировала себя находками разнообразных бриллиантовых украшений. Вот, мол, посмотрите, какие мы честные. Если в наш пылесосик случайно засосет ваш кулон от Картье или Тиффани, то мы вернем непременно. Пафосное место получилось. Но мыли действительно хорошо и быстро. Так что через полчаса Вероника, а с ней и любимый «вольвешник» выглядели на все сто. Теперь можно и кофейку по второй пропустить. Но поедет она не в какой-нибудь новомодный «Кофе Хауз», а в старорежимный «Метрополь», потому что была у нее жизненная необходимость кое с кем повидаться.

В антикварном бизнесе, как, впрочем, и в любом другом, женщине сложно. Здесь бесполезно играть на своих женских прелестях, выставлять ножки-ручки. Это не прокатит. Ни в коем случае не стоит показывать, что ты круче, богаче и, не дай бог, умнее некоторых мужчин. Особенно, если ты не раскручиваешь свой бизнес на средства мужа олигарха. Самый лучший вариант — прикинуться ветошкой и сделать вид, что ты никто, серая мышка, но при этом обязательно нужно быть себе на уме, чтобы по простоте душевной не быть облапошенной. А так скромнее нужно быть, скромнее. И ничего лишнего. Многие из антикваров, с кем Веронике приходилось иметь дело, были мужчинами очень даже привлекательными, но бизнес есть бизнес, тут ничего личного. Она очень хорошо помнила те времена, когда в начальной стадии разорения ее первый хозяин сдал часть магазина арендатору и тот привел своего «эксперта», естественно, все образование которого заключалось в десятке перепродаж, зато глубокомысленно вещавшего о той или иной вещи: «Павел…», «Александр…» Но он квитанции по тогдашнему законодательству не мог даже подписывать, так и вели они параллельный бизнес. Господи, как он вопил по поводу того, что у Вероники появлялись какие-то вещи: «Забудьте о старине!», «Ты тут никто!». Ну и что? Ау, где он, этот Сережа Губин? Сгинул где-то. Его крутой покровитель вместо антиквариата теперь колбасой торгует, и вся крутизна сгинула вместе с ним. А уж рассказов наслушалась Вероника за эти месяцы: и как на него за рубежами нашей родины какие-то реставрационные мастерские работают, и как он за Поленовым в Тверь ездил, да мало ли еще каких баек. Так всегда у мелких дилеров, а попросту антикварных ловчил, когда они сами себе цену хотят набить.

И несмотря на то, что со многими из представителей этого дела была Вероника, что называется, на дружеской ноге, настоящей дружбы тут никакой не было и быть не могло. Только вот отношения с дедушкой Сезоновым отдаленно что-то подобное напоминали.

С дедушкой Сезоновым, а точнее, с Сезоновым Василием Тихоновичем, Вероника познакомилась спустя некоторое время после того, как стала работать в антикварном магазине. Где-то дня через два-три он появился сначала с одним приятелем, потом с другим. Поначалу она приняла их за заинтересованных покупателей, но потом, разобравшись получше, вникла, что к чему. Есть такой сорт людей в этой теме, которые начинают свой день с обхода магазинов. Привычка, оставшаяся еще с советских времен: попасть к открытию, чтобы увидеть нечто новенькое, только что выставленное на прилавок. В этот момент можно было найти нечто уникальное, то, что заинтересовало бы лично тебя, знакомого «купца» — коллекционера, или просто недооцененное советскими товароведами, действовавшими строго по инструкции. И такое случалось довольно часто, учитывая тот факт, что цены на антиквариат, спускаемые сверху министерством, были далеки от реалий рынка, пусть подпольного, но вполне функционировавшего и кормившего людей самых разнообразных специализаций. Чего только стоила оценка старого серебра в несколько копеек за грамм вне зависимости от того, какое клеймо стоит на ложке, чайнике или сахарнице. Даже Фаберже мог идти по цене лома.

А что, у нас для этого существовала и вполне обоснованная научная база. Почитайте из любопытства научные труды весьма почтенных авторов, облеченных званиями, которых носят их и до сих пор. Так вот, там уникальное декоративно-прикладное искусство второй половины девятнадцатого века — это пошлая эклектика, не говоря уже о модерне. Это вообще мещанство. А что для советского человека было страшнее мещанства? Только мировой империализм. Да что говорить, даже знаменитая у любителей старины книжка Постниковой-Лосевой была знаменита скорее потому, что впервые там были опубликованы образцы клейм старых ювелиров и можно было получить из нее какие-то крохи информации. Вероника даже полагала, что многие ее даже не читали, иначе там можно было узнать много чего любопытного. Ну да ладно, не известно, что бы сама Вероника делала в такой ситуации и как писала. Время было такое.

И выстраивались вдоль очередей в скупочный магазин на К. Маркса, знаменитую «железку», у магазина на Наличное или «трех ступеньках» уличные топтуны, предлагая советским гражданам купить все и сразу и по более выгодной цене. Некоторые из тех уличных сколачивали себе по тем временам целые состояния, о них до сих пор ходят легенды, о Красавце или Махно, который как магнит умел притягивать бабушек с очередным Фаберже. Многие жили этим. Но стояние требовало времени, сил, человек посвящал этому практически все время, отсюда в его биографии появлялся страшный грех советского времени — тунеядство, за которое и сесть можно было. Правда, особо осторожные граждане устраивались сторожами, кочегарами. Так что из поколения дворников и сторожей вышли не только рок-музыканты, но и теневой бизнес.

То, что проходило сквозь сито уличных топтунов, могло быть выставлено на прилавок, и тут везло тем, кто раньше эту вещь увидит и, главное, оценит. Знания об этом играли очень многое. У самой Вероники был случай, когда она приняла долларов за пятьдесят скромный керамический графинчик в виде мешочка с надписью «Мой текущий счет». Графинчик как графинчик. Крышка только забавная — в виде мужичка танцующего. Так бы он и простоял, пылясь на полке, если бы она не увидела такой же в сотбисовском каталоге. И цена у него была уже за тысячу фунтов. Ну ладно она, не знающая, а вот хозяин-то проглядел. А он не один десяток лет в теме. Вот в надежде на такие проколы и до сих пор ползают каждое утро и старички из прошлой советской жизни, и новое подрастающее поколение.

Именно из таких был дедушка Сезонов. Был он довольно пожилым человеком лет 80-ти, не меньше, а то и 85-ти. Небольшого роста с простонародным круглым лицом, чем-то похожим на добродушную физиономию артиста Грибова: такой же нос в виде картофелины и множество бородавок. Остатки своей, видимо, пышной шевелюры он аккуратно красил в благородный каштановый цвет, в любое время был в приличном костюме и при бабочке. О себе Сезонов говорил с нескрываемой гордостью, что при старом режиме он был помоечником или мусорщиком. То есть искал на помойке антиквариат, который граждане выкидывали в очень большом количестве. Конечно, самым значимым явлением там была мебель. Ее начали выкидывать жители расселяемых по велению Хрущева коммуналок. Ведь не помещались эти резные дубовые буфеты, массивные кровати, павловские комоды и массивные шкафы в убогие квартирки, площадь которых была порой меньше тех барских комнат, из которых их расселяли. А что делать? Комиссионки переполнены, один выход у старой мебели — на помойку. Но у Сезонова была и своя особая тема — металл. Рассказывали, что когда-то, еще до войны, этот рукастый парень подобрал на помойке сломанную старинную люстру с раздвижным механизмом, почистил, помыл, что-то подделал, потом на другой помойке нашел плафоны взамен разбитых, и получилась новая люстра. С тех пор он собирал все: ломаные люстры, гнутые подсвечники, отдельные детали, мебельную фурнитуру. Она тоже шла в дело: роскошные золоченые накладки могли преобразить любой шкаф, сколоченный кустарной артелью. И спрос на эти вещи с годами не падал, а возрастал.

— Да, Вероникочка, я на помойке четверым детям квартиры кооперативные купил… — рассказывал он, облокотившись на прилавок. — Все из-за них крутиться приходилось. В последний раз москвичам почти целый подвал бронзовых деталей продал всего за десять тысяч, а там, если совсем разобраться, можно было и все пятьдесят наварить. Этому паршивцу приспичило жениться. Хотя, что жалеть, потом вообще инфляция пошла, и могло все прахом пойти. Зато он при квартире и у меня уже двое мелких внуков.

— Ну а сейчас-то вы что бегаете? Дети что, не помогают?

— Нет, что ты, голуба! Они у меня хорошие: и деньжат могут на праздник подкинуть, и так — продукты там, лекарство. Но ведь скучно одному-то сидеть, а тут я с молодежью, опять же на девушек заработать могу.

— На девушек? Это как?

— Да нет, Вероника… В том смысле, я уже старый, отгулялся. Пять жен сменил. У меня ведь шестеро детей от разных. Девок замуж выдал, все, как положено, справил: шубы, золотишко, посуду и обстановку, а сыновьям — квартиры. А с женами бывшими тоже иногда общаюсь по телефону, с живыми еще. Только с ними неинтересно. Они ведь уже старухи: одни болячки да внуки на уме. А мне еще хочется о прекрасном поговорить, о красоте. А какой разговор о красоте с беззубой старухой? Сама понимать должна. Вот я и вожу девушек в «Метрополь».

— А не дороговато?

— Нет, ну я не в ресторан, а в кафетерий. Там пирожки отменные, как при старом режиме — слоеные и булочки со сливками, да не с этой импортной замазкой, а с настоящими взбитыми сливками. И кофэ, конечно. Он всегда говорил «кофэ». Там, правда, кофеварку поставили: эспрессо, американо, капучино… Но дрянь, до маленького двойного в Сайгоне не дойдет. А я по старинке люблю бочковой, со сгущенкой. И чтоб кружка побольше. Мне там по-особому наливают, как своему, так сказать.

Поначалу Вероника, да и все в магазине воспринимала эти разговоры о девушках шутя, не придавая им значения. Но однажды как-то по весне он зашел в магазин с эффектной молодой дамой в длинном белом пальто и копной рыжих волос. И не просто так. Она купила у них давно пылившиеся на прилавке две массивные бронзовые визитницы. Вещицы вроде бы и неплохие, но совершенно не функциональные, но дедушка Сезонов, перехватив эту мадам где-то в кафе, измученную поискам подарка шефу, сумел убедить ее, что именно эта вещь ему необходима. И мадам заплатила за эти полтора килограмма бронзы тысячу долларов (по тем временам сумма очень хорошая).

— Ну, дорогая, все тут девочки тебе упакуют, а ты иди покури, я тебе вынесу в машину.

Дама вышла, а дедушка Сезонов протянул ручку за своими пятью процентами комиссионных за привод покупателя:

— Мой полтийничик, пожалуйста, и лучше рублями. Вот и на кофэ заработал. Спасибо, дорогуша. Да, кстати, там у вас какая-то рюмочка несуразная завалялась. Нет не серебряная, фражэ. Так вот у моей Лидочки из чулочного отдела скоро у свекра юбилей, я ее проведу. Ты там цену поменяй рублей на несколько повыше, чтобы мой процент учесть. Ну, чтобы и вам не в накладе быть…

Вот уже почти десять лет прошло с их знакомства, и магазина того нет, в котором она когда-то начинала, а с дедушкой Сезоновым они частенько пересекались кофэ попить, булочками полакомиться, да и просто так поболтать Он мог и рассказать что-нибудь интересненькое, и посоветовать, и клиента подкинуть — за комиссионные, конечно. Так что, заехав в турфирму, выкупив путевку на недельный и заслуженный отдых в Карловы Вары и отзвонившись о выполненной работе маме, Вероника направила свой автомобиль в сторону Садовой улицы, она была просто уверена, что Василий Тихонович уже успел обежать три-четыре окрестных антикварных лавки, перекинулся с коллегами по бизнесу свежими новостями и уже сидит в пирожковой, пьет свой кофэ и клеит каких-нибудь смешливых студенток или дам более солидного возраста, выбежавших из офиса недорого скоротать свой обеденный перерыв.

Обстановка на Садовой была не самая лучшая, но, повернув на Невский, а затем вдоль Катькина садика, Вероника даже могла там припарковаться. А что? Практически рядом. Прошли давно те времена, когда можно это было сделать у того места, где необходимо. Теперь выбирать не приходится.

Уже зайдя в пирожковую, она заметила своего кавалера. Он, конечно, постарел за эти годы, усох, что говорится, но все такой же: остатки волос покрашены и уложены, в костюме, теперь это было серое с розоватой полоской и шейный платок в тон. Денди. Он сидел, уютно расположившись за столиком, с горкой пирожков на тарелке, и медленно попивал свой кофэ, оглядывая окружающих. Но в пирожковой было мало народа: так, мама с сынишкой да пара пенсионерок, короче говоря, глаз положить не на кого. И неудивительно, что, как только Вероника вошла в кафе, дедушка Сезонов сразу оживился, увидев ее:

— О, Вероника, голубушка, рад, очень рад. Давай садись, поболтаем.

— Я сейчас, только возьму что-нибудь. Вам что-то еще нужно?

— Ну, обычно я девушек угощаю, но поскольку мы с тобой в каком-то смысле партнеры, то давай чего-нибудь сладенького и еще кофэ.

Вероника заказала себе двойной эспрессо, любимый кофэ со сгущенкой Василия Тихоновича и пару сладких булочек со сливками. Пора бы и подкрепиться, время-то с момента завтрака прошло порядочно, а с обедом у нее, похоже, будут проблемы, учитывая предстоящий разговор с Анатолием Николаевичем.

— Ну, садись рассказывай, голуба. Отчего это у тебя радости во взоре не наблюдается? Фасад вроде бы неплохой, и денег, наверное, немалых костюмчик стоит, а что-то не то. Или я не прав?

— Да правы вы, как всегда, Василий Тихонович. Вообще я сюда специально приехала посоветоваться. Тут со мной беда одна приключилась. Вернее, не со мной, а с нашей дальней родственницей. Она вдова Юдина. Ну, того самого, что Муху-Цокотуху рисовал. Я ей помогала тут в одном деле. Вроде все на мази было, и к аукциону работы подготовлены, и в салон уже перевезли. Я деньги за атрибуцию и посреднические получила, да и Клавдии Михайловне аванс неплохой выплатили, а позавчера ее убили. Милиция, понятное дело, сначала на меня стала катить, но, сами понимаете, я тут ни при чем, не говоря уже о том, что у меня алиби на время убийства. Я там вчера вечером была. Знаете, как-то странно все там выглядит. Убили Клавдию Михайловну на кухне. Сначала душить пробовали — цепочку оборвали, и медальон пропал, а потом молотком, что мясо отбивают, по голове. Вообще непонятно, кого она на кухне принимать могла. Все обставлено весьма интересно: на кухне пара банок с крупой рассыпана. Но это не во время борьбы, они вообще в другой части кухни, а как будто специально, словно искали что-то. Хотя Клавдия Михайловна ничего в крупе не хранила. И, потом, когда ищут — ищут везде.

Деньги, которые были в шкатулке, взяли, а в спальне золотишко как лежало, так и лежит, а там вещи недешевые. Но самое интересное — это в гостиной. Представляете, зачем-то сервиз мейсенский разбили, пару кресел порезали и раскурочили все работы, что называется, выдрали с мясом те накладки металлические. Я там нашла на краске кое-какие отпечатки, будто бархатный предмет лежал. Милиции говорю: «Может, это именно с картинами связано, и там что-то лежало?» А они мне: «Не беспокойтесь. Понимаем, что Вы по ночам Маринину штудируете, но это, мол, не ваше дело». А как не мое? Во-первых, Клавдию Михайловну жалко. Мама еще не знает, расстроится, она ведь у них росла в семье. А у нее возраст, нервы и куча болячек, да и кому понравится, когда дочь непонятной профессии и рода деятельности по милиции таскают. Да и мне тоже неприятности. Я ведь в основном с бабульками и имею дело, а им ведь не объяснишь, что ты ни при чем, они боятся. Вцепятся мертвой хваткой в свои сокровища, пусть, мол, пенсия маленькая, а не покажу, не продам, а то убьют. Им ведь не объяснишь, что 99 % их сокровищ даром никому не нужны, но у страха глаза велики. Да что вам рассказывать, сами понимаете.

— Да, грустная история. Я-то тебя знаю, но ты же сама знаешь нашего брата, об этой истории уже слух нехороший пошел. Нормальные люди, серьезные ничего не скажут, а вот сявки всякие будут имя трепать, где надо и не надо, да еще приврут. Я, понятное дело, со своей стороны пресеку ненужную болтовню. Сезонов кое-что значит в этом Петербурге. Ты за это не переживай.

— Спасибо Вам огромное, но вы знаете, дело действительно мутное какое-то, милиция вряд ли что раскопает. Тут еще вот что: я, наглядевшись на все это, вернулась домой и аккуратно вскрыла свою работу. Мне Клавдия Михайловна одну картинку за труды подарила. Так вот, там, под этими болванками и накладками из металла, тайник был. Я вот что нашла.

Оглянувшись и не заметив ничего подозрительного, Вероника достала из сумочки коробку с браслетом.

— О, как! Неплохая вещица. А именник есть? Я вижу плохо.

— Болин.

— Достойно, редкая птица. Ты знаешь, что я тебе скажу. Я ведь давно при искусстве тусуюсь и многое видел в нашей теме. Так вот, я всегда знал, что Юдин очень состоятельный и непростой человек.

— Ну конечно, состоятельный, он книжек детских сколько настрогал, их каждый год ведь издавали, да какими тиражами.

— Я не это имел в виду. Знаешь, давай еще по кофэ, и я тебе кое-что расскажу.

Вероника заказала еще Сезонову его экзотический напиток, а себе сок, и приготовилась слушать.

— Ты же знаешь, Вероничка, я давно на этом свете живу. В прошлом году девяностолетие отметил. Да, да… И не говори, что еще вполне молод. Я сына вон старшего три года как похоронил, а все живу… Ну и в теме нашей я давно, почти всю жизнь. Разными вещами занимался: то металлом, еще раньше мебелью, в общем, как сейчас говорят, в зависимости от конъюнктуры рынка. А вот еще до войны я к побрякушкам приобщился, к камешкам. Это ведь вечные ценности. Я сиротой рос. Родителей не помню, они еще в Гражданскую сгинули, а меня тетка воспитывала и на ноги поставила. Женщина она была страшно красивая. Артистка. Певица. Слава ее, конечно, меньше гремела, чем Изабеллы Юрьевой, а вот о красоте, пожалуй, можно поспорить, у кого больше. Так вот, в поклонниках у нее был один крупный чин из снабженцев военного округа Ленинграда. Так что, понятно, в тридцатые годы вплоть до войны у нас дом был, что называется, полная чаша. Ну а когда лишнее что оставалось, так тетка в камушки вкладывала. Когда сама этим занималась, а когда я кое-что подыскивал.

Ее военный чин помог мне школу милиции закончить. У меня нога ведь не от старости хромает, она с детства такая, ну вот и не брали меня, а он убедил: мол, что же мы, товарищи, отказываем сироте, у которого родители на полях Гражданской войны с Колчаком сражались. Я, конечно, думаю, что в истории с Колчаком он преувеличил и сгинули мои родители где-то по пути к Константинополю, но ему поверили, и меня приняли. Высот я на этом поприще не достиг, но участковым отработал исправно от звонка до звонка. А участок у меня был хороший: нынешние Чайковского, Фурштатская, Салтыкова-Щедрина, то есть Кирочная, в общем, жильцы сплошь одни лишенцы. Ну а найти кого-то из доброжелателей, чтобы стукнул о том, что кто-то камешками стоящими торгует, — не проблема. Так что покупал я их через подставных лиц для тети.

Ну а когда война началась и блокада, то в армию меня не взяли по причине уродства, так что опять же я всю войну участковым отпахал. Тетка моя эвакуироваться успела, чин ее так и просидел на снабжении всю блокаду. Меня выручал иногда, а иногда я его. В блокаду, чего греха таить, можно было на хлебушке состояние сколотить. Многие из нынешних коллекций оттуда. Да и без хлебушка тоже кое-что можно было. Вон квартиры пустые с мертвыми хозяевами неделями стояли. Заходи, что называется, бери — не хочу. И я брал, чего греха таить. Многое из того за долгие годы было продано, но кое-что до сих пор внуков дожидается. Я ведь с войны ампирную бронзу полюбил. Тогда на этот металл кто внимание обращал — мало ли какое барахло от прежних хозяев в коммуналках осталось. И какие вещи были: томировские канделябры с египетскими фигурами, наши с крылатыми девками. Все эти финтифлюшки второго рококо вообще ни в какое сравнение. Ну так вот, у меня на участке барыга один был. Его, конечно, можно было сразу расстрелять, но я тебе скажу, если бы я его сдал тогда, то много больше людишек на тот свет бы отправилось. Советская власть она, конечно, правильно со спекулянтами боролась, но ведь, кроме расстрела для них, она для народонаселения ничего ведь не предложила. Открой она коммерческую лавку, как торгсин, и все облегчение было бы, а то ни себе ни людям. Вот у таких барыг можно было и отоварить свои камешки, колечки, ну еще что интересное.

И я с этим барыгой дело имел. Он мне где-то помог первую страшную зиму пережить, ну а я его прикрывал. Через меня и тот чин тушенку на камни менял, да я думаю, через эту цепочку не один он так работал. Просто светиться люди не хотели.

А тот барыга мне однажды хвастался, что, мол, к нему художник один ходит регулярно, ну тот, что книжки деткам рисует. Про багаж там, про муху-цокотуху. И, говорит, приличные камни приносит. Видать, там им за книжки хорошо платят. Надо, мол, внучка через него потом к искусству приобщить, а то пацан карандаш из рук не выпускает.

Ну а потом у Юдина несчастье случилось: жена с дочкой шли к барыге и под обстрел попали. Дочка сразу погибла, а жена еще жила какое-то время. Я ее в больницу отправлял. У нас тут госпиталь был рядом на Петра Лаврова. Так я ее в коляску и туда. Оформили, как надо. Она в сознании была и назвалась Юдиной Марией Степановной и адрес сказала. У меня в суматохе сумочка ее осталась, и мешочек бархатный мне отдали, она его в руке сжимала. Я ему повез отвозить и сумочку, и мешочек этот. А там, между прочим, пять камушков было, на два-три карата каждый. Я ему их отдаю, а он, мол, ошиблись вы, не мое это. Оно понятно: кто признается милиционеру, что владеет такими ценностями. Поверь мне, не на те книжки они были куплены.

Так что браслетик этот вещь, конечно, хорошая, но не крупная, я думаю, что не стоит он того, чтобы его в тайнике прятать, если за всем этим какая-нибудь темная история не стоит. Браслетик советский академик мог на свои кровные сбережения купить в любой комиссионке, а вот пригоршню бриллиантов нет, этого государство не позволяло, это была его привилегия. Так что думаю, что у него было много чего в загашниках, если в блокаду не проел. Но об этот мог бы только он рассказать. Прошлое у него было, наверное, весьма интересным.

— Да, как все оборачивается… А в монографиях все так гладко: участник революции, художник, основоположник детской иллюстрации, один из корифеев соцреализма, а тут такие скелеты в шкафу.

— Ну, милая, что Юдин твой, — мелкая сошка. Вон после смерти пламенного революционера Якова Свердлова в его личном сейфе заграничные паспорта нашли и мешок с бриллиантами.

— Вы тоже сравнили. Там опытный, зрелый человек был, а Юдин вошел в революцию, когда ему 17 лет было, мальчишка совсем.

— Милая моя, о сокровищах мечтают в любом возрасте, а в юном — тем более, да и, думаю, не один он был.

— Да, с ним рядом Густав Лацис был все время, через него он и попал к революционерам. Это был такой старый большевик. Еще с Лениным в Лондоне на съезде был и «Искру» помогал распространять. Его потом убили в 18-ом в Москве во время обыска у контрреволюционеров.

— Вот тебе и учитель. Вообще, милая, я удивляюсь вашей наивности. Что можно искать у контрреволюционеров? Танк, что ли, или листовки? Кому они, извиняюсь, в 18-ом году были нужны?

— Да ладно, он же вроде идейный был…

— А Свердлов?

— Да, разобраться бы во всем этом, в архивах посидеть…

— А надо?

— По-моему, надо. Я не думаю, что те следователи из районного отделения будут историю копать. Им бы повесить дело на кого-нибудь и ладно.

— Милочка моя, ну что вы им предъявите? Дела минувших дней. Я мог вам что угодно рассказать, да мало ли что могло быть столько лет назад у какого-то художника. Может, вашу старушку какой-нибудь маньяк пришил из-за денег, а квартирку покурочил из озорства. У него могла быть аллергия на мейсенский фарфор и русский авангард.

— Нет, я бы покопалась. Чем быстрее это дело распутается, тем лучше. Представляете, каково моей маме будет? Клавдия Михайловна ее дальняя родственница, она росла в ее семье. А тут убийство, да еще ее дочь каким-то боком может быть причастна. Нет, тут что угодно сделаешь. Моей маме ведь 85, она переживать будет.

— Ну, мама, конечно, это святое, так что ты поступай как знаешь. Да, кстати, ты куда сейчас?

— Мне на Петроградскую к Анатолию Николаевичу.

— К Мелкачу, что ли?

— В смысле?

— Ну, когда он колготками на галерее фарцевал, мы, элита, так сказать, подпольного бизнеса его презрительно Мелкачом звали. А теперь, надо же, он аукционным домом владеет. Хотя я думаю, он так, филькина грамота. Не может Мелкач ничем владеть. Мелок слишком. Ну, я с тобой поеду, если не возражаешь. Мне там, на Монетной, в одну лавку нужно, вроде как лампочку мою продали, надо денег получить, чтобы они ими не баловались.

— Да конечно, подвезу.

— А, у тебя машина новая и большая, — больше ведь старой, да?

— Ну, она не такая новая, я ее трехлеткой брала, ну а то, что большая, так я уже привыкла на джипах ездить, для работы удобно, да и безопасней на дорогах.

Развернувшись левым поворотом из Катькина садика на Невский, Вероника почти без проблем ушла на Садовую и, переехав Троицкий мост, доставила старика Сезонова на Большую Монетную, чем вызвала, наверное, ажиотаж среди спящих продавцов магазина, ожидающих богатых покупателей на дорогих машинах. А вот нет вам — самим придется с денежками расставаться. Помахав на прощанье рукой Сезонову, Вероника поехала дальше. Надо же, интересный старик, сто лет в теме, а всю жизнь, оказывается, участковым служил.

Хотя, чему удивляться. Вон, когда она трудилась в начале девяностых в агентстве недвижимости, у нее такой ценный человечек был — участковый милиционер, а на участке у него: Марата, Боровая, Стремянная, Кузнечный, даже кусок Невского от Марата до Лиговки. Сладкие места. Он там всех алкашей и наркоманов знал и немало их в славный город Сланцы отправил, ну а комнатки их продавал, конечно. И совсем не по той цене, что они доставались ему. Господи, а какие шикарные квартиры у него под расселение стояли! Вероника даже одному клиенту своему у него на Стремянной в модерновом доме покупала. Комиссионные супер были. Если уж тот участковый ей сверх положенного тысячу выплатил, то сколько же он заработал. Неудивительно, что первый белый «Мерседес» в начале девяностых Вероника именно у него увидела, а не у банкира какого-нибудь. Теперь этот участковый живет в тихой Чехии, тоже недвижимостью занимается, правда, сильно скучает о том времени. Еще бы. Шальные деньги, опасность, романтика. Наверное, как во время революции, только там больше об идеях говорили, а в начале девяностых — о деньгах. Хотя идея тоже была, демократией называлась. Для самой Вероники символ нашей последней революции — бывший мэр, господин Собчак. Вернее, его дочка. Именно за этим папаша, похоже, на митингах о высоком народу вещал, чтобы дочка красиво тусоваться могла. У еще одного великого демократа — Гайдара — дочка как-то идейно, при политике, а тут все без лицемерия. Хотя еще неизвестно, где деньги главнее: в политике или в гламурной тусовке — просто тут они на виду, а там идеями прикрыты.

За рассуждениями Вероника чуть не проскочила свой поворот с Каменноостровского на маленькую улицу, в глубине которой стояло свежеотстроенное здание из стекла с какими-то принтами в виде отделки. Здесь на третьем этаже аукционный дом арендовал помещение для офиса и хранилища, а в конференц-зале проводил аукционы.

Самого на месте не было, он еще продолжал где-то поглощать свой бизнес-ланч. На месте только Маргоша. Она была при параде, то есть в какой-то умопомрачительной кофточке с блестками, перьями и кружевами. Что-то в стиле «сицилийская вдова». Вероника даже подозревала, что это были настоящие блестки и кружева от «Дольче и Габбана», а не те, что продаются в бездонных закоулках «апрашки». Она догадывалась о том, сколько может получать секретарша, но, наверное, эффектная девушка, оказывающая определенные услуги своему шефу может себе позволить маленькие радости. Нет, не то чтобы Вероника была ханжа, просто каждый зарабатывает себе на свой кусок сам, как может. И это был выбор Маргоши. Для провинциалки, окончившей бог знает какой профсоюзный вуз, о дипломах которого ходят анекдоты, она сделала неплохую карьеру. И сама она в шоколаде, и квартира у нее есть. Интересно, это съемная или очередной поклонник расщедрился? Не папочка же музейный работник оставил ей наследство и, конечно, не мама, которая работает у нее бухгалтером в детском саду где-то далеко за Уральскими горами. Впору Маргоше помогать семье, а не наоборот.

— А, Никочка Васильна… Сейчас шеф будет, он звонил и сказал, что уже заказал десерт, а я тут в клуб собралась по случаю пятницы. Надо в порядок себя привести.

Маргоша сидела за столом, обильно заваленным косметикой, и в очередной раз поправляла ресницы, тени на веках и подкрашивала губы разной помадой, желая добиться нужного оттенка. Наконец она еще раз сбрызнула лаком стоящую, как пружинки, челку и сгребла свои сокровища в безразмерную сумку. То же не из дешевых, украшенную дорогими для каждой девушки инициалами. Интересно, это тоже оригинал или турецкая подделка за 300 долларов?

— Ой, Никочка Васильна, а вы меня не отпустите перекурить? Я бы мигом, а то шеф не разрешает оставлять офис.

— Давай, я покараулю, пока отзвонюсь куда надо.

— Ой, а вы телефон только не занимайте долго, а вдруг клиент или Анатолий Николаевич.

— Не переживай, я со своего.

Пока Вероника сделала кучу полезных звонков: успокоила маму, проконтролировала сына, поздравила еще одну интеллигентную старушку с именинами, а заодно поинтересовалась, не созрела ли она до нужной кондиции, чтобы расстаться со своей вазой молочного стекла. Похоже, что созрела, что ж, ваза отменная, середина 19 века, с голубыми полями, с цветочной росписью в картушах и, главное, без единого скола. Ее можно, пожалуй, купить за свои деньги и зимой отвезти в Москву.

На все разговоры-переговоры ушло почти полчаса. Телефон заметно потеплел, а Маргоши до сих пор не было. За это время можно выкурить не одну, а штук пять сигарет. Да, не бережет себя девушка. За весь день, поди, тянулась. Наконец она вернулась, подправила еще раз губы и застыла вся такая красивая и благоухающая туалетной водой, готовая сорваться с места, вспорхнуть и получить порцию законного отдыха. Наконец вернулся шеф, поглотивший свой десерт. И куда он ему? И так брюшко торчком. Явно был лишний.

— Все, Марго, ты свободна. Завтра, как всегда. Черт, завтра суббота, ну до понедельника. Ты пригласительные билеты разослала? А в понедельник с утра на почту. Ну ладно, время есть. Только давай не позже 11. И я к этому времени буду, а нет, мне бухгалтер звонила, просит в понедельник с утра в банк подъехать, там подпись на карточке нужно поставить. А потом еще нужно встретиться кое с кем. Так что раньше часа не буду. А ты чтобы как штык. Офис нельзя бросать. Пока. Если что-то срочное — позвоню.

— Слушаюсь, шеф. — И Маргоша выплыла из-за стола, виляя бедрами, словно уже слыша бодрую танцевальную музыку.

Анатолий Николаевич подождал, пока за ней закроется дверь, пригласил Веронику в свой кабинет, но садиться в свое кресло не стал. Прошелся молча вдоль кабинета, подошел к окну, выдержал трагическую паузу и только затем сел за стол.

— Ну-с, Вероника, Вы, надеюсь, понимаете, что нам с Вами поговорить нужно, объясниться, так сказать. Я вами все время доволен был, да и платил прилично, все по-честному. Но вот эта история… Получается, что Вы меня в блудняк какой-то вписали. — Анатолий Николаевич даже скорчил скорбное лицо. Видно, что, произнося эту речь, он изо всех сил старается быть именно Анатолием Николаевичем, преуспевающим хозяином бизнеса, а не мелким фарцовщиком Мелкачом, который из-за копейки готов глотку рвать. — Интересно, ради чего весь этот спектакль?

— Вы к чему это клоните, Анатолий Николаевич? Это в какой-то я вас блудняк втянула?

— А что мне приятно, что ли, слушать все эти милицейские бредни? Чего только стоят их фантазии о том, что, мол, мне скандал выгоден, чтобы скандал вокруг картин и уничтожение остальных, чтобы взвинтить стоимость картин на аукционе. Чушь какая-то. И где они это только вычитали?

— Ну, Анатолий Николаевич, за те деньги, что вы получили с этих картин, пару слов потерпеть можно.

— Да какие деньги — копейки.

— Ну, вы мне-то эту историю про покупку по телефону не рассказывайте. Я-то знаю прекрасно реальную стоимость этих картин.

— Да ты что, еще и большие деньги хочешь за них получить? Ну, наследница, тоже мне. Втравила меня в блудняк, а тут права качает! Стоимость ей не нравится. Да я на тебя вообще за такие дела штраф могу наложить.

— Чего уж там штраф. Давайте вы их мне верните, а я вам деньги все до копеечки вместе со штрафом. А я сама как-нибудь с ними разберусь, в крайнем случае, на стену повешу или в музей подарю, могу себе позволить. Нужно в нашей теме уметь делать красивые жесты, не колготками и капустой, чай, торгуем. А то в блудняк я его втянула. В общем, картины я заберу и штраф выплачу, только больше мы с вами не работаем и моих старушек вы не увидите.

Нет, нет, Вероника, давайте как-нибудь по-хорошему. Этими картинами серьезные люди заинтересовались. Не я — они, — Анатолий Николаевич поднял указательный палец вверх, — тебе этого не позволят. Я тебе еще по штуке за каждую выплачу, но на большее не рассчитывай. И забудем обо всем. Лады? Вот только расписку мне напиши, что, мол, я как наследница претензий к аукционному дому не имею. На вот бумагу. — Он открыл сейф, достал деньги, отсчитал пять тысяч долларов, затем достал бутылку породистого коньяка, плеснул в бокал и жестом предложил Веронике. Она отказалась, махнув рукой.

Увидев, что она уже заканчивает писать расписку, он подвинул в ее сторону стопку денег и протянул руку за бумагой.

— Так-то лучше, вот и все решили.

— Да нет, не все, Анатолий Николаевич…

— Ты чего, мы же обо всем договорились?

— Я поставлю подпись, вы не переживайте, только сначала я вам кое-что расскажу.

— Ну, давай.

— Только вы дайте мне слово, а лучше расписку, что то, о чем я расскажу вам, — будет у нас 50 на 50. Ваших вложений тут нет, не беспокойтесь.

— Какую такую расписку? Знаешь, если что-то серьезное, то мы с тобой решим, а так загадки разгадывать я не буду. Ну не тяни.

Вероника рассказала ему историю с покореженными картинами и о своей находке.

— Я считаю, что до аукциона нужно вскрыть картины. Мне кажется, что там должно что-то быть.

— Ага, а мне потом на реставратора тратиться.

Вероника молча отделила от своей стопочки пятьсот долларов и подвинула в его сторону.

— Хм, ну а чем вскрывать будем? У меня ничего, кроме Маргошиных бумажных ножниц.

— Ничего, у меня кое-что с собой есть.

— Тогда пошли.

Он открыл дверь, которая вела в хранилище. Там, в темном бронированном помещении, на полках и полу стояли вещи, приготовленные для аукциона. Картины Юдина стояли в сторонке. Они перенесли все пять работ, положили их на стол, и Вероника начала действовать. Сначала вынули из рам. Фанера, которой были заделаны задники, отошла сразу. Видно, в хранилище было суховато, клей окончательно рассохся, и задники держались на креплениях рам. Специальными кусачками Вероника аккуратно отогнула три крепления медной пирамидки первой работы. Внутри оказались две ювелирные коробки, переложенные какими-то старыми листами бумаги, исписанными чернилами. В первом было украшение-подвеска из трех крупных сапфиров — кабошонов, закрепленных в глухую кастовую оправу и скрепленных один над другим при помощи цепочек. Вероника уже видела это украшение на фотографии Матильды Феликсовны с сыном, а браслет, лежащий в другой коробочке — крупная цепь с бриллиантовой застежкой — был на ее руке на фотографии, сделанной на даче в Стрельне, когда ее снимал сам Сергей Михайлович. Так что версия о том, что, будучи пламенным революционером, Юдин приобщился к драгоценностям великой Матильды, подтверждалась.

Так же осторожно она вскрыла и остальные работы. Даже на реставратора этому Мелкачу тратить не придется. А вот то, что было в них, повергло в шок не только ее, но и немало повидавшего на своем жизненном пути спекулянта-фарцовщика Анатолия Николаевича. Из цилиндров, квадрата, трапеции и параллелепипеда на стол посыпались небольшие холщовые мешочки. В паре из них были золотые монеты царской чеканки, так, мелочь, штук тридцать, не больше, а вот все остальные были забиты бриллиантами, причем чистыми и крупных размеров — от трех карат. Их было так много, что они образовали на столе сверкающую пирамидку. Нечто подобное Вероника видела только в фильмах про Джеймса Бонда.

Тишина образовалась прямо звенящая. Было страшно ее нарушить. Казалось, что с появлением звука сокровища исчезнут. Вероника аккуратно, стараясь не разрушить эту тишину, собрала картину, так же аккуратно перенесла их в хранилища. Потом села. Она завороженно смотрела на эту горку сверкающих камешков. В их волшебных гранях отражалась сладкая жизнь, безбедная старость на каком-нибудь европейском курорте, особняк в Комарове, роскошное авто, поездки на шопинг в Милан или на премьеру в «Ла Скала», путешествие в Восточном экспрессе первым классом, да всего и не перечислить, что было в каждой из 57 граней этих волшебных камешков. Видимо, это впечатлило и бывалого фарцовщика. Он налил себе полный фужер коньяка и выпил его так, будто это был не дорогой «Хеннесси», а бормотуха, которой баловался по молодости. Он почти не поморщился и закусил, нет — занюхал рукавом. Потом закурил.

— Слушай, Вероника, ты ведь не справишься с этим. У нас в Питере да и в Москве каждый крупный камень на виду. Просто так не продашь. Колобка-то помнишь? Я тебе хочу сказать, что все разговоры о бабах — это фуфло. Камни — вот в чем причина. А ведь какой человек был — наверно, лет тридцать в теме крутился. Еще на железке скупщиком стоял. Он и правда как колобок был: и при КГБ выжил, и при ранних бандитах, а тут, видно, серьезным людям дорогу перешел. Камни — это тебе не вазочки. Там «графы» разные, «де бирсы». Это только вывеска одна, а попробуй мимо их кассы столько камней на рынок кинуть — пальчик откусят. Так-то.

— Ладно, Анатолий Николаевич, не надо меня лечить. Ваше предложение.

— Короче, ты этих камешков не видела. Нет, я тебя не кидаю, не вопи раньше времени. Ты цацки возьми. Оденешь как-нибудь. Золотишко можешь тоже забрать. Такие вещи и бабушка могла тебе оставить. Тем более ты со многими дружишь. Ну и денег я тебе добавлю. Он открыл снова сейф и начал аккуратно выкладывать перед ней пачки долларов, перетянутые резиночками. Всего 12 штук, потом подумал и две положил назад. Видно, себе на карманные расходы оставил.

— Вот смотри: сотня — хорошие деньги, дорогая. И забудь то, что здесь видела. Ну что молчишь? Мало?

Вероника не могла так сразу ответить. Да, такая удача выпадает только раз на пути антиквара. Она всегда об этом знала, мечтала, верила, и вот это случилось. Они притягивали к себе, эти камешки, манили, но все это как сладкий торт во время диеты, как мороженое во время ангины. Хочется, но нельзя категорически.

— Хорошо, но с условием. Одним, маленьким. Думаю, вы согласитесь.

— Давай, — его рука снова потянулась к стакану.

— Я хочу четыре камешка. Ну, самых маленьких. На сережки и колечки. Должна же я в сорок с лишним лет походить в бриллиантовых серьгах.

— А че, тебе уже сорок? Круто. Выбирай, ладно.

Порывшись в этой куче, Вероника отобрала четыре камня на серьги, кольцо и один ограненный в виде капельки на подвеску. Ну, теперь все. Она положила их в платочек, завязала узелком и в сумочку положила. Туда же коробочки, золотые монетки и деньги. Подумав, она смахнула и исписанные бумажки, которыми перекладывались коробки.

— Да оставь — вон в урну их выкини.

— Ага, а потом уборщица будет удивляться, что это мы тут делали с вами, я их дома выкину.

— Логично. Погоди, не уходи, я с тобой.

Он сгреб камни в шкатулку, где хранились сигары, и они наполнили довольно большую емкость доверху. Поставив коробку в сейф и закрыв его, встал из-за стола. Слегка пошатываясь, он прошел за Вероникой на первый этаж.

— Слушай, может, тебя проводить, я договорюсь с охраной.

— Да нет, не надо.

— Слушай, Миша, — он обратился к охраннику, — ты меня сегодня не отвезешь домой? А то я что-то расслабился…

— Да, вы только подождите минут тридцать, у меня сменщик придет к 18 часам, и я вас отвезу.

— Все, окей, я пока поднимусь к себе, а ты мне отзвонись, и я спущусь. Давай, Вероника, не забывай об аукционе. Мы тебе всегда рады. Пока.

Выйдя из здания, Вероника поначалу вроде испугалась, что зря отказалась от охраны, но на улице стоял еще один охранник и курил, и ее страхи прошли. Она села в машину и отъехала со стоянки, только направилась не домой, а в банк.

Деньги, которые ей заплатил Анатолий Николаевич, были и большие, и маленькие. Маленькие, даже мизерные, учитывая стоимость всех бриллиантов, обладателями которых он стал. Она даже предполагала, что он так же забудет об их существовании, как советовал ей, и никогда, ни при каких обстоятельствах не поделится подобной информацией со своими вышестоящими товарищами. Затихарится годика на полтора, а потом уйдет на покой и всплывет где-нибудь, доживая спокойную старость, в уютном особнячке в Марбелье или еще экзотичней — на Гоа с юной спутницей типа Маргоши, хотя нет, Маргоша для него будет уже не тот уровень.

Ну да ладно, завидовать не будет, потому что, положив руку на сердце, сто тысяч для Вероники были просто огромными деньгами. Она, конечно, побегала очень много, чтобы прийти к сегодняшнему благополучию, и многие ее знакомые могут ей завидовать. За эти годы она выползла из коммуналки, попросту отселив всех своих прежних соседей, сделала ремонт, ездит на приличной машине, даже очень приличной, каждый год отдых на море и обязательный осенний моцион в Чехии на водах вместе с мамой. Да что говорить — сына вон на ноги поставила, в университет поступила и, конечно, на черный день какая-никакая копейка есть, и сама еще ничего, и одета не с Троицкого рынка, да, глядя сейчас на эту внешнюю благополучную жизнь, можно позавидовать. Вон недавно звонила ее приятельница — милая дама из Эрмитажа, ныла о тяжелой жизни экскурсовода, ну а Вероника ей очередной статьей похвасталась. Знаете, что она сказала?

— Ну конечно, у тебя сейчас вон какая востребованная тема. Антиквариат — это так актуально. — Да можно подумать, ее, эту тему, Веронике на блюдечке с голубой каемочкой принесли. Еще десять лет назад, когда она только устроилась работать в антикварный магазин, эта же самая милая дама зашла к ней поболтать. — Фи, ты стоишь за прилавком… — Ну да, она же экскурсовод в самом Эрмитаже. И при этом все ее будущее было расписано на сто лет вперед: низкая зарплата, работа до пенсии и лет еще двадцать как минимум после. Страдальческий взгляд на жизнь, что, мол, вот я отдала все музею, а что имею. Хотя с самого начала было ясно, что будешь иметь. Но проторенной дорожкой идти легче, а вот рисковать, попытаться что-то изменить в своей жизни — это уж нет. И никто не видел, как ее учила жизнь все эти годы, а результат, конечно, впечатляет. И эти деньги — большое подспорье, ведь неизвестно чем еще этот кризис обернется.

Именно жизнь научила быть расчетливей, и она подсказала сделать правильный выбор. Теперь нужно только грамотно распорядиться свалившимися на нее деньгами. Бурная экономическая деятельность начала девяностых сделала ее расчетливой. Она решила поступить прямо по совету правительства: разбить их на несколько вкладов, чтобы деньги не пропали в случае банкротства банка, положить под проценты и получать свои дивиденды. В принципе, даже если совсем будет плохо, будет на что пережить застойные времена. Но она наделась, что этого не предвидится, в кризис обычно люди весьма активно начинают продавать свои ценности, а вот те, кто может купить, тоже стремятся вкладывать деньги в вечные ценности, пытаясь хоть что-то спасти от инфляции.

Ей пришлось объездить пять контор, в которых она открывала попеременно рублевые и валютные депозитные счета, и даже один золотой. Расправившись с наличностью, Вероника поехала в крупное отделение вполне солидного банка на Фонтанке, чтобы арендовать сейфовую ячейку, куда сдала на хранение золотые монеты, бриллианты и те пять тысяч долларов, что ей заплатил Анатолий Николаевич. Подумав, положила и украшения, присовокупив к ним браслет. Пусть лежат пока здесь, целей будут. По крайней мере, в ближайшие дни они ей не понадобятся, за границей тоже, а оставлять в пустой квартире не очень хотелось. Надо бы завтра сюда елочку перевезти.

За всеми этими хлопотами Вероника не заметила, как и пролетело время. А прошло почти три часа. Так, на дворе девятый час, а она опять ничего не поела. Да что за жизнь! Придется себе кое-что позволить на ужин. Печально. Но сегодня она возвращалась домой не с тем подавленным настроением, как вчера, все-таки деньги хоть на чуть-чуть способны нас сделать счастливее, и, приняв душ, пожевав салат с яичницей, она позволила себе еще и чашку кофе со сливками. Она любила не лить сливки в кофе, а припивать из стакана. Такие холодные и вкусные. Вредно, но ладно. Зато вкусно.

И опять она заснула с мемуарами Кшесинской. Опять спектакли, бенефисы, обеды и прогулки в Стрельне. Удивительно легкий она была человек. Ведь даже когда описывает страданья. Ну-ка представьте себе милую барышню с Рублевки, если ей придется пару лет, до дыр занашивая, не снимать одну юбку. Или экономить на стакане кофе. И при этом ни надрыва, ни истерики и сожаление только о потере писем, гибели Сергея Михайловича. Какой-то удивительный взгляд на жизнь. Я не думаю, что кто-то из нынешних содержанок способен будет сохранить любовь к человеку, потерявшему все, как это было у нее к Андрею Владимировичу. Она ведь до старости преподавала, а могла бы отправить мужа торговать на рынок, к примеру, но нет — все основано на высочайшей любви и уважении к нему.

День третий

Похоже, ранние звонки — это уже сложившаяся традиция этой осени. Неужели какие-то срочные дела у Маргоши? О нет, девять часов! Да еще суббота. Это точно не Маргоша.

— Вероника, дорогая. Как хорошо, что я Вас застала. Я с дачи только приехала и сразу за телефон Вам звонить. Понимаете, мне нужно с вами срочно встретиться. Не могли бы вы ко мне подъехать часов в одиннадцать. А я шарлотку испеку и яблоками вас угощу. У меня урожай отменный… Ой, замечательно, тогда побежала ставить шарлотку.

К концу разговора в той части, когда речь зашла о шарлотке, Вероника догадалась, что это вовсе не Маргоша, а ее старинная приятельница Лидия Семеновна.

Они водили знакомство и даже взаимовыгодную дружбу с тех пор, как Вероника пришла работать в антикварный магазин.

Лидия Семеновна некогда была супругой директора одного из ленинградских заводов. В ее прошлом и продуктовые наборы из распределителя, и шопинг в особом отделе «гостинки», естественно, отдых на рижском взморье и в Варне. В результате грандиозного обмена она стала обладательницей роскошной по всем временам трехкомнатной квартиры с окнами на Невский проспект. А вместе с этой квартирой получила страсть к антиквариату. Профессор, что разъезжался со своим сыном по тройному обмену, оставил здесь громоздкий резной буфет немецкий, украшенный многофигурными композициями, и довольно солидную по размеру картину Воробьева, замечательного русского пейзажиста, учителя Саврасова. Очень милая вещь — романтический ночной пейзаж с рекой. Но, увы, они просто не вмещались в формат хрущевских апартаментов, куда он переехал. А для Лидии Семеновны эти вещи стали отправной точной в ее собирательской страсти. Проживая между знаменитыми комиссионками («с антресолями» и «три ступеньки»), она стала их завсегдатаем. И к Воробъеву со временем присоединились: вполне неплохой Клевер, Розен, Лагорио, пара трофейных немцев и даже одна сочная итальянистая купальщица Нефа. Буфет обрел в качестве соседей гостиный ореховый гарнитур Гамбса, а в его необъятных недрах спрятались от посторонних глаз приличный Мейсен, кофейный сервиз Граднера ампирных времен, масса серебряных безделиц: сазиковская сахарница, хлебниковский чайный сервиз, украшенный эмалью, хрустальные вазы и фруктовницы, ограненные русским камнем и оправленные в серебро петербургскими ювелирами, пусть не Фаберже, но имена тоже почтенные: Владимиров, Морозов, Грачевы. Еще одной страстью хозяйки была венская бронза. Ну, любила она этих раскрашенных курочек, собачек и прочую живность. Эта тема собирательства будет, наверное, вечной и востребованной.

Но к моменту знакомства с Вероникой, Лидия Семеновна уже овдовела, ее сбережения обесценились, пенсия была мизерной, а сын не мог помочь по причине того, что сам еле-еле сводил концы с концами. Вот и пришло время тайных закромов резного буфета. И Вероника стала помогать милой даме жить, естественно, не бескорыстно. Последней ее продажей был по нынешним временам просто роскошный зимний Клевер-отец. Вероника соблазняла ее продать Воробьева.

— Вещь музейная, денег можно много получить, положите на счет в банке и надолго тему закроете.

— Нет, ну как вы не понимаете, эта картина для меня неотделима от дома, от квартиры. Ведь мы когда сюда из нашего Купчино переехали, я лет десять почти каждый день у окон стояла, все на Невский смотрела. Она нам действительно дорога была. Нет, картина в последнюю очередь.

Потом они пару лет не виделись. Сначала мадам приспособилась в летние месяцы сдавать иностранным студенткам одну комнатку на Невском, это было неплохое подспорье, ну а потом сын устроился работать куда-то в банк, и дела пошли в гору.

Ну а теперь Лидии Семеновне зачем-то срочно понадобилась. Посмотрим, наверное, опять какая-то брешь пробита в семейном бюджете. Но на то она и жизнь. По всей видимости, случилось нечто из ряда вон выходящее, если Лидия Семеновна приехала ни свет ни заря с дачи и в такую рань позвонила Веронике, да еще столь заискивающим голосом. И это она, вдова директора завода. В другой ситуации — никогда.

Между тем утро было практически испорчено. Время без двадцати девять. Снова засыпать уже бессмысленно. Но, с другой стороны, грех жаловаться. Ее работа как раз и состоит в том, чтобы выслушивать как раз вот таких Лидий Семеновн и спешить к ним по первому зову, пока по второму не поспешит кто-нибудь еще. Свято место ведь пусто не бывает. Да, иногда и не выспишься, но это все мелочи. Ведь такое утро может и год кормить. В качестве дополнительной медитации Вероника представила себя идущей на работу за какие-нибудь копейки и бодро выпрыгнула из кровати, помахала руками и ногами, имитируя зарядку. Косточки затрещали, Нет, завтра к черту все дела, пойду к первому пару в баню, потом отосплюсь. Ну а пока в качестве дополнительной разминки необходимо привести в порядок квартиру. Правда, любимое время у нее для подобных занятий — поздний вечер, чтобы потом посидеть за чашечкой чая и помечтать на идеально чистой кухне, пока никто еще там не насвинячил. Но сейчас дома никого, так что особых хлопот не будет. Итак, пылесос, влажная уборка и, главное, протирка мебели специальной жидкостью.

Почти как у всех людей, занимающихся антиквариатом, квартира Вероники напоминала музей старой мебели из романа о 12-ти стульях. Исключение составляла лишь комната сына, где царил компьютер, тренажер и некое спальное место. Он не поддался уговорам. Даже в современную итальянскую кухню она умудрилась вписать модерновый буфет с резными цветами и витражными дверцами так, что рабочая поверхность и дверцы, за которыми скрывалась бытовая техника, выглядели его естественным продолжением. Комната бабули была сборная — в основном красное дерево: массивная кровать, платяной шкаф, огромное зеркало-псише. Спрашивается, зачем оно 80-летней женщине? Исключение составлял лишь дамский столик из розового дерева с бронзовыми завитушками, но за ним уже никто не писал романтических писем, а использовался он исключительно как подставка под телевизор. А для себя Вероника прикупила чудо-спальню эпохи модерна из лимонного дерева. Полный комплект. Она досталась ей от одной из клиенток того времени, когда она работала еще в агентстве недвижимости в качестве комиссионных за удачно проведенную сделку. Она помогала Тамаре Моисеевне разъезжаться из 4-комнатной квартиры на Фонтанке. Денег у той особо не было, чтобы оплатить ее услуги, вот и пришлось брать часть мебелью. Мама тогда еще здорово на нее ворчала. Зачем ты согласилась на эту рухлядь? Лучше бы себе диван хороший на эти деньги купила.

Эх, мама, мама, да за то время, что прошло с тех пор, диван этот, наверное, уже бы развалился, а спаленка, слегка подреставрированная (Вероника еще заказала новый ортопедический матрац), радует душу и служить будет верой и правдой еще не один десяток лет. Что называется, детям достанется и внукам. И продадут еще дороже. Ведь мебель, вынесенная из антикварного магазина, может только дорожать и дорожать. Тем более что это полный гарнитур. И кровать, и туалетный столик, и тумбочки, и шкаф, и еще чайный столик с двумя креслами. А плавный изгиб линий, цветочный орнамент, теплый цвет дерева, от которого до сих пор исходил необыкновенный аромат… Сказка…

Но самая большая гордость была в гостиной. Именно там стояло огромное гамбсовское бюро из красного дерева в стиле жакоб. По форме оно напоминало дворец в античном стиле, с роскошным порталом, за дверцами которого была скрыта и выдвижная поверхность для письма, и множество потайных ящичков. Глядя на это чудо, язык не поворачивался назвать это мебелью. Просто арт-объект какой-то. К нему у знакомого мастера Вероника заказала два вместительных книжных шкафа под старину и путем долгого подбора нашла гостиный гарнитур близкого времени: диван, стол на львиных лапах и креслица-корытца. Все остальное было уже из другого времени. Плюшевая скатерть на столе — эпохи модерна, этого же времени люстра с плафонами-цветами и зеленым бисерным абажуром. А вот настольная так вообще середины века, с фарфоровым основанием, украшенным цветами. Но все это довольно неплохо сочеталось друг с другом, может, потому, что все было старым и по времени они были близки между собой больше, чем современные предметы. Эта комната в квартире была самой светлой, с двумя большими окнами, так что здесь неплохо росли цветы, занимая добрую треть ее пространства. Полив их, Вероника, наконец, пошла и себя приводить в порядок, ну а потом — завтрак. Правда, холодильник за эти дни заметно опустел и сиял почти стерильной пустотой. Так что поездка на рынок — еще одно дело на сегодня.

А пока можно пожарить яичницу, выдавить сок из грейпфрута, сварить кофе и на сладкое съесть грушу. Жаль, что булочек нет, но в свете того, что Лидия Семеновна обещала испечь шарлотку, это не смертельно, даже полезно.

Медленно позавтракав под глупые субботние передачи, Вероника стала собираться. День выдался теплый и солнечный, прямо настоящее бабье лето, так что можно пощеголять в костюмчике. Лидия Семеновна уважала строгую одежду, чтобы все было чинно, благородно. К черному костюму в качестве украшения Вероника выбрала шелковый платок и старые серьги с колечком. Когда-то эти безделушки с зелеными камушками хризолитами стоили вообще копейки, а сейчас почти сравнялись с ценами на украшения с бриллиантами. Понятно, что стильно: веточки, причудливые подвески, броши оригинального дизайна, но все же…

У Вероники было несколько таких вещей, купленных, конечно же, не за те деньги, но от этого они не хуже. И при случае показаться не стыдно. В этом деле тоже ведь есть свой дресс-код. Ни один уважающий себя человек, связанный с антиквариатом, не наденет сверкающего турецкого золота, новые часы, даже если это будет что-то супернавороченное, спортивное и последней швейцарской модели — обязательно старенькое. Вот и Вероника, когда появлялись лишние деньги и по случаю (желательно, чтобы недорого), покупала себе что-то: то старую брошку, то колечко. Постепенно у нее образовалась небольшая коллекция украшений конца 19 начала 20 века, не Фаберже, конечно, и не графья их носили, но время и ручная работа делали их сейчас особенно привлекательными. На особо дорогие вещи с бриллиантами у нее не было лишних денег, в основном это были гранаты, хризолиты, аметисты, бирюза, жемчуг, но дизайн, конечно, оригинальный. Можно даже историю ювелирного искусства изучать. И что характерно в музеях вещей этого времени мало. В свое время больше распродавали, чем покупали, а о рядовых украшениях вообще никто всерьез не говорил, но сейчас и хотелось бы, наверное, поизучать их, а поезд ушел. Вот только в домах и сохранились у кого-то обломки былого великолепия российской ювелирной истории.

Вот те украшения, что ей достались, особого рода. Они с историей и другого уровня. Сапфиры ей всегда нравились. Она даже однажды разорилась на серьги с алмазными розами и небольшим центральным сапфиром и офицерское кольцо с васильковым кабошоном, но такие вещи, как браслеты и особенно подвеска — это нечто особое. Вероника еще даже не могла воспринимать их как свои. Да, кстати, пока есть еще время, нужно отвезти и елочку в банк, от греха подальше, все равно скоро она уезжает.

Народ еще не закончил дачный сезон, и поэтому в обычных пробочных местах, каким была нечетная сторона Фонтанки до Невского, было пусто, поэтому Вероника, несмотря на заезд в банк, приехала даже минут на пятнадцать раньше условленного времени. Она оставила машину на углу Фонтанки и Итальянской улицы, поскольку именно там ей встретилось первое свободное парковочное место, заскочила в цветочный магазин (все же в гости к даме-кормилице лучше прийти с милым подарком) и направилась на Караванную улицу, где у самого Невского был вход во двор дома Лидии Семеновны.

Уже поднимаясь на лифте, почувствовала сладковатый аромат выпечки. Похоже, шарлотка удалась. Она позвонила в дверь:

— А, Вероникочка, заходите, заходите, нет-нет — не разувайтесь. О, какие у вас миленькие туфельки и, как всегда, элегантный костюм. А брошь! Ох, я дуреха. Мне приятельница, представляете, в свое время буквально за копейки предлагала такую дивную ветку, а я, глупая, вот этот перстень с янтарем купила. И что — он сейчас никому не нужен, а веточки-то кусаются. Давайте на кухню, дорогуша. Шарлотка теплая, и кофе я сварила в кофейнике. Знаете, не признаю я эти кофеварки. Да и сливки у меня есть холодные домашние, мы у молочницы берем. Сегодня по пути и купила.

Они минут тридцать обменивались любезностями, выпили весь кофейник, съели по куску шарлотки, и Вероника еще добавила полстакана сливок, действительно, отменных. О деле еще не было ни слова. Но таков ритуал. Наконец Лидия Семеновна начала разговор по существу:

— А знаете, Вероника, у меня горе. У Вадика банк, по-моему, на грани банкротства из-за этого кризиса.

— Да ладно вам, еще никто вроде не разорился. Вон и правительство обещает всяческую поддержку.

— Ой, что вы говорите, сколько можно обещать?! Но эти олигархи их — они просто бандиты. Знаете, Вадик раньше получал сорок тысяч, половина из них была премией, а половина — оклад, так для этих бандитов кризис стал поводом не платить премию. И, главное, ничего не докажешь — уменьшили зарплату вполовину и все. Это еще что. Элечку, это моя невестка, уволили, нет, она, конечно, сама, но они ее вынудили, эти старые грымзы. Она у меня музыковед, работала в театральном музее, а там, сами понимаете, гадюшник еще тот. Я ей говорю: «Ты бы, деточка, поскромнее одевалась». Конечно, она то в костюмчике новом, то с колечком. Тетки готовы были ее съесть, особенно заместительница директора. Еще та стерва. Ну, в общем, у нее весной племянница закончила консерваторию, надо куда-то устраивать. Стала она к нашей девочке придираться: то то не так, то это, вытравливала, словом. А тут Элечка отпуск за свой счет дополнительно попросила (они с Вадиком в Турцию отдыхать ездили), так та стерва как раз директора и замещала.

Говорит: «Как летом работать, так вас нету, вы свой отпуск уже отгуляли. Не отпущу я вас». А какая работа — мух сонных гонять. Так что Элечка написала заявление и укатила в Турцию. Где она теперь работу найдет, не знаю, а она такая талантливая девочка. Конечно, ее 12 тысяч невеликие деньги были, но у них же ипотека еще не выплачена. Там немного осталось, тысяч двадцать, еще квартиру по старой цене покупали, да еще на Элечке кредиты. Сами понимаете, с двадцатью тысячами семейного бюджета это не получится. Так что нужно что-то продавать, причем срочно, за этот месяц кое-как расплатились с кредитами — я последнюю заначку вытащила, а что будет, не знаю.

— Да, сложное положение, ничего не скажешь. И что продавать будем?

— Вы знаете, сейчас такая ситуация, что, наверное, всего придется лишиться. Столько дыр вдруг образовалось: и у меня машина полетела стиральная, и ремонт в ванной нужно делать, да и Вадику надо помочь: помимо расплаты с долгами, на что-то жить нужно будет им, пока Элечка как-то не устроится.

— Я не хочу вас обнадеживать, Лидия Семеновна, но сейчас не самое лучшее время для продаж. Еще весной-то было просто сказочное. Все с руками отрывали, да за любые деньги, а сейчас все сидят на своих кубышках, словно ждут, пока все совсем подешевеет. Так что сами понимаете, продавать придется не по очень выгодной цене.

— А, ладно, что уж там, все равно это барахло с собой в могилу не унесешь, так хоть детям помогу. — Лидия Семеновна даже всплакнула. В кружевной платочек.

Почти целый час они разгребали бездонные закрома резного буфета. Прикидывали, что и за сколько можно будет продать. Ну, во-первых, Лидия Семеновна решила расстаться со своей коллекцией венской бронзы. Вероника даже не подозревала, что у нее почти пять десятков миниатюрок в виде собачек, кошечек и прочей живности. В хорошие времена ее можно было бы продать тысяч за двадцать пять, ну а сейчас хорошо, если пятнадцать удастся выручить. И то, наверное, придется разбить коллекцию. Есть люди, которые коллекционируют только кошечек или собачек, а кто-то вообще всякую живность. Так, наверное, пойдет быстрее дело. Поэтому фотографировала вещицы Вероника по группам.

Еще тысяч на двадцать отобрали столового серебра: пара столовых наборов: один — грачевский, другой — любавинский. Не ахти какие, но в родных коробках и хорошей сохранности, и еще хлебниковский сервиз: чайник, сахарница, сливочник. Тысяч за пять можно будет продать пивную серебряную кружку, она не бог весть какой работы, но с гравировкой в русском стиле и вполне хороший мужской подарок. Еще совсем недавно ее с руками бы оторвали на взятку какому-нибудь чиновнику. Есть такая тенденция в Москве, но и сейчас, может быть, сойдет.

— А может быть, Воробьева? Все вопросы бы закрыли, Лидия Семеновна.

Он, конечно, не Айвазовский, и мы не в Лондоне, но я думаю, что и в сегодняшних условиях за него можно тысяч сто выручить.

— Жалко… А ладно, давайте все фотографируйте и посмотрим, что первым выстрелит. Нечего жалеть-то, продадим Воробьева так Воробьева, я тогда деткам еще новую машину помогу купить, а то у них совсем уже развалина, а пока вон во всех салонах скидки идут. Так что Вы прямо сегодня и завтра обзванивайте своих купцов.

— Сегодня же начну, только завтра у меня мероприятие. Дальнюю родственницу хоронить надо.

— Ой, а я вас потревожила, вам, наверное, некогда. Это ведь так хлопотно. Я, помню, когда Станислава Петровича хоронила, столько намучилась.

— Да нет, сейчас похоронные службы все делают. Только деньги плати. Гроб прямо к храму подвезут, отпевание, потом похороны. У нее муж на Смоленском кладбище похоронен, там и ей место есть.

— Ну, тогда не буду вас задерживать.

Договорившись обо всем с Лидией Семеновной, Вероника отправилась на любимый свой Кузнечный рынок. Именно там, невзирая на все реформы и кризисы, можно купить в городе самые свежие творог, сметану, грузинский копченый сыр, тающую во рту телятину, южные, выращенные на грядке помидоры, зелень, мед, соленья и прочие продукты, которые не рекламировали ежеминутно на телевизионном экране, но почему-то все знали, что они и вкусные, и полезные, хотя капустница Людмила Николаевна, молочница Татьяна или роскошно-красивый мясник, в которого можно было влюбиться с первого взгляда, не рассказывал подробно про их химический состав и полезные бактерии. Да, здесь были немного выше цены, чем в супермаркетах экономкласса, но оно того стоило.

Поначалу она думала затариться побольше и собрать у себя старушек, помянуть Клавдию Михайловну, но потом решила, что это слишком уж утомительно, лучше уж привезет их в кафе к своей старой приятельнице еще по бурной экономической деятельности. Так проще, да и для них это будет прямо светский выход.

В приподнятом настроении она подъезжала домой и уже собиралась заехать во двор и припарковаться на своем привычном месте, как вся эта благость закончилась. Дорогу ей перегородили два огромных черных джипа, которые даже по сравнению с ее немаленькой машиной выглядели просто грузовиками. Все сердце ее сжалось в комочек, она схватилась за сумку и телефон и приготовилась к самому худшему.

Почему к худшему? Да просто с ней года полтора назад произошел очень неприятный случай. Было это как раз под Новый год. Вероника удачно продала фарфоровую мейсенскую статуэтку Марии Петровны, своей старой клиентки. Время было предпраздничное, народ, как очумелый, буквально отрывал с руками всякую ерунду на подарки, так что она и старушке угодила, и себе приличные комиссионные заработала. Вручив деньги хозяйке, она решила по пути заехать на рынок. И хоть и не любила она Петроградскую сторону и Сытный рынок, но все же перед Новым годом и там затовариться было можно: и сырный прилавок там неплохой, и колбасный, да и фруктов с зеленью тоже можно было прикупить. Ну а главное украшение стола — новогоднего гуся — наверное, выращивали вообще на одной ферме и продавали на всех рынках. Так что где-то через полчаса с двумя огромными пакетами она возвращалась к машине. На плече висела сумка, в руках по старой, необъяснимой даже ей самой привычке еще и кошелек. Она открыла машину, поставила сзади между сиденьями пакеты и села. Включила зажигание, поставила сумку на пассажирское сиденье, как это делают 99 % всех женщин до поры до времени, а рядом положила кошелек. Вероника закрыла машину и уже положила руку на ручку переключения передач, собираясь сдать назад. В следующую секунду она увидела, как справа к двери подходит молодой человек в черной куртке и черной шапочке, он потрогал ручку машины, а она еще ему кивнула головой (мол, что надо-то?), ну а в следующее мгновенье она увидела, как его рука разбивает стекло и вытаскивает ее сумку. Этот поток мелких стекляшек ворвался вовнутрь машины, обдав ее, словно водяными брызгами, как в какой-то замедленной съемке. Вероника понимала, что происходит что-то ужасное, что, может быть, нужно схватить сумку, но она видела только наглые глаза этого ублюдка и ничего не могла с собой поделать. Послышался визг тормозов, это вор отъехал на машине, а она осталась сидеть и плакать, а по щеке текла кровь. Это стекло поранило.

Машина у нее застрахована, так что ущерба от разбитого стекла практически не было, но вот в сумке, что утащил вор, был мобильный телефон, документы на машину и любимый старинный флакончик с «Красной Москвой». Ну, любила она иногда ей попользоваться. Она уже предвкушала те проблемы, которые у нее возникнут с восстановлением документов, но и сейчас ушло много времени на общение с аварийным комиссаром, нарядом милиции, которые только разводили руками и говорили, что, мол, это не раскрываемое дело и забудьте вы о своей сумочке и флаконе. Документы, может, и подбросят, телефон продадут, а вот флакон, скорее всего, уже на помойке. То, что он оправлен серебром и долларов пятьсот стоит, на следственные органы не произвело впечатление.

Вернувшись домой, она застала, как всегда, полупарализованную маму, которая вылила на нее ушат отрицательных эмоций. Она оказалась виноватой во всем. И как резюме прозвучало:

— А все твоя дурацкая работа, все у тебя не как у людей. Какие-то дела темные, клиенты, непонятные сделки…

Никто не пожалел, не сказал, что она молодец, кучу денег заработала к празднику, привезла продуктов.

Вероника разделась и молча пошла разбирать на кухне сумки. Ну зачем она так? Да, ей, человеку, выросшему и прожившему жизнь совсем в другой стране и при другом режиме, непонятно было, как можно называть работой то, что раньше называлось спекуляцией и что было осуждаемо обществом. Но ведь времени-то сколько прошло… Неужели она так и не смогла привыкнуть к этим переменам? Иногда Веронике казалось, что мама, не понимая и одновременно ненавидя эти реформы, лишившие ее возможности дожить остаток жизни так, как она привыкла, и ничего не меняя, все свое недовольство этой жизнью вымещала на своей дочери, олицетворявшей для нее те перемены, что случились в стране. А Вероника очень любила то, чем занималась: и этих старух, и их сокровища. Ведь за эти годы через ее руки прошла масса интересных вещей, порой музейщик столько не увидит. И почему это не может быть работой?

Попив чайку, она решила, что нужно заблокировать телефон. Но сначала набрала свой собственный номер. Удивительно, но на том конце ответили.

— Кто это?

— Это хозяйка телефона. Вы сумку с документами вернуть не хотите?

— Да, вы знаете, у меня сын возвращался из гимназии и нашел вашу сумочку. Очень хорошо, что вы позвонили.

Все ясно, обычный развод. Не украли денег, так решили на возврате подзаработать. Сторговались на пяти тысячах. И это очень дешево. В Москве, говорят, на подобных делах по трешке в баксах зарабатывают. Если учесть процедуру восстановления документов, то это того стоит. Так что Вероника еще легко отделалась. Правда, шок от случившегося остался надолго. Она до сих пор, садясь в машину, оглядывается, в ту же секунду закрывает дверь на замок и никогда не ставит сумку на пассажирское сиденье, хоть и стекло у нее теперь там антивандальное.

Так что понятно, что творилось в ее душе, когда ее машину вот так заблокировали. Потом дверь одного автомобиля открылась, и из него вышел молодой человек лет около сорока, слишком типичного облика для этой машины. Так выглядят выжившие в лихие девяностые и отошедшие от дел бандиты и чекисты в отставке, ставшие бизнесменами. Для Вероники встреча с этого сорта людьми не предвещала ничего хорошего. Молодой человек достал телефон и стал набирать номер. Через секунду зазвонил ее мобильник.

— Вероника Васильевна. Не бойтесь, мы ничего не сделаем вам плохого. Но нам нужно поговорить кое о чем. Это важно.

— Но кто вы?

— Мы из службы безопасности аукционного дома «Кронос». Из Москвы.

— Хорошо, только зачем эта помпа? Давайте припаркуем машины по-человечески.

Они разъехались. Вероника заехала во двор, поставила машину на привычное место, затем вернулась к парадной с двумя пакетами. Из двух «грузовиков» вывалилось с десяток широкоплечих мужчин разного возраста, но близкого внешнего облика.

— Так, молодые люди, вы просили не волноваться, но вас тут целая команда. Интересно, вы каким образом собрались со мной разговаривать?

— Ладно, ребята, по машинам. Мы вдвоем потолкуем. Только вот где?

— Можете помочь мне донести сумки, и тогда я вас угощу чашечкой кофе. Пойдемте ко мне в квартиру.

Не то чтобы Вероника была сильно смелая, просто жизненный опыт подсказывал ей, что эти люди способны на очень многое, так что если захотят что-либо сделать, то сделают и безо всяких разговоров. Ну а если им нужно поговорить, то это так и есть.

Они поднялись на третий этаж, где была ее квартира. Соседка, спускавшаяся куда-то по делам, остановилась на площадке в пол-этажа ниже и долго смотрела, покачивая головой. Видимо, Вероника в сопровождении столь внушительного эскорта вызвала у нее нездоровое любопытство. Вот-вот, еще и головой машет. Будет о чем посплетничать. Как-никак, она (Вероника) их одинокая соседка, которая особой дружбы ни с кем не водит за столько лет, а все сама по себе и неизвестно чем занимается, пустилась во все тяжкие в отсутствие родных. Вон по два кавалера водит на дом. А что ее мать хвастается, что, мол, Вероничка работает, о себе не думает, так знаем мы эту работу. Просто так на джипах не ездят одинокие порядочные женщины. Одинокие и порядочные все в основном лямку свою тяжелую тянут и на метро с маршрутками разъезжают, а не так, как она. «Видимо, будет на матушку вылит серьезный информационный поток грязи», — подумала про себя Вероника и стала искать ключи. Они всегда прятались где-то в самом дальнем углу ее сумки. А тут еще эти бумаги, она забыла их выкинуть, так и валяются, мешая ей сейчас. Она встряхнула сумку, желая определить на слух, где же они спрятались. Ну вот, наконец-то нашлись. Она открыла дверь.

— Проходите. Сумки на кухню, пожалуйста. И проходите в гостиную. Кофе сейчас будет.

— Да чего церемониться-то? Мы можем и на кухне попить. — Но при этом обошли почти всю квартиру, все оглядели. — А у вас здесь мило. Вы одна здесь живете?

— Только не надо разыгрывать наивность. Если вы знаете мой телефон и адрес, то уж, с кем я здесь обитаю, знаете прекрасно.

— А ваш адрес и не секрет. Вы же работали на «Кроносе». Все, что мы знаем, есть в базе данных. А о родственниках ничего.

— Я здесь с мамой и сыном. Они сейчас на отдыхе.

— Значит, сейчас одна. И это хорошо.

— То есть?

— Да вы не волнуйтесь. А то у вас кофе может убежать.

Действительно, пышная пенка в турке уже поднялась, и она успела в самый последний момент выключить газ и снять кофеварку с плиты, иначе кофе был бы испорчен. Раз решили пить кофе на кухне, значит, на кухне. В конце концов, у нее сейчас порядок, и можно принять приличных людей, раз они так решили. Она постелила скатерть на стол, разложила салфетки, достала чашки и разлила кофе. Серебряные сахарница со щипчиками вместе с конфетчицей и чайником стояли на подносе как постоянные обитатели кухни. Она просто подвинула их гостям.

— Вот сахар. Я употребляю коричневый и сладости.

— Вот спасибо, а то мы вас почти целый час дожидались.

— Я только не понимаю, чего ждать-то было? Вы бы мне сразу позвонили и договорились о встрече. Или по телефону. И что за срочные дела и еще в субботу могут быть ко мне у службы безопасности «Кроноса»?

— Дело в том, что Анатолий Николаевич убит был вчера вечером. Мы приехали помочь разобраться местной милиции. А то они там надолго завязнут.

— То есть как убит? Я же вчера с ним виделась.

— А мы знаем. Вы вчера вечером вместе с ним спустились вниз к выходу, и он договорился с охранником, что, как только тот освободится, он подвезет его домой. Этот Мелкач опять надрался, и за что мы только ему столько денег на зарплату тратили?

— Ну да, так и было.

— Так вот, сменщик у охранника задержался. Когда тот через сорок минут позвонил, ему никто не ответил. Тот поднялся на этаж в офис, там было открыто, Мелкач уже был мертв. Голову ему проломили нефритовой пепельницей. Эстет хренов. Пепельница у него была, видите ли, под цвет обивки кресла. Сейф пустой, открыт. В общем, грабанули контору. Менты этого охранника колют, но, скорее, он ни при чем. На камерах слежения видно, что все сорок минут он не отлучался с поста.

Но очевидно, что человек, который Мелкача грохнул, был ему знаком, что подпустил так близко убийцу. Либо этот идиот уснул пьяным, и его убили. Но тогда возникает вопрос: кто открыл сейф? Хотя у мертвого могли и ключи вытащить, но там такая история с кодовым замком, что знать мог только убиенный.

— Слушайте, а вы же говорите про видеозапись, а что на этаже ее не было? Можно же было посмотреть, кто входит в офис, и определить.

— Видеокамеры… Да… Мы сами так думали сначала. Но эти идиоты арендодатели только дерут деньги за аренду. Офисы у них, видите ли, категории А. Премиум-класса. А из экономии видеокамеры поставили только на входе. Охрану держат тоже только там. Черный ход у них только для курильщиков. Они его на ключ закрывают и выдают по первой просьбе.

— Но это значит, что убийца обо всем этом знал.

— Да мы вот и приехали к вам узнать, что к чему. Вы ведь тоже там были незадолго до убийства. Беседовали о чем-то с убитым, а, может, потом и вернулись незаметно или с черного хода вошли, когда курильщики возвращались.

Да, час от часу не легче. Похоже, эти ребята всерьез взялись за дело, и придется им рассказать все.

— Слушайте, конечно, это все выглядит странно, но, похоже, эти убийства связаны друг с другом.

— Убийства. А еще кого грохнули-то?

— Клавдию Михайловну. Ну, вдову Юдина. Я ее мужа картины на аукцион помогала пристраивать.

— Это авангард, что ли?

— Ну да. Все так неожиданно, мы все сделали уже, подготовили, договор подписали, и Анатолий Николаевич ей аванс выплатил, и картины аукционные уже в офис привезли, а ее убили. И все так необычно выглядит. Будто и не хотели ее убивать поначалу, потому что убийца ничего с собой не принес, схватил на кухне молоток для мяса и голову ей проломил. Но, самое главное, — оставшиеся картины разобрали, как трансформеры. Мне это все странным показалось, будто что искали в этих картинах. Милиции я рассказала об этом, но они предложили не строить из себя Маринину, хотя на всякий случай картины на экспертизу забрали. Ну, я приехала из милиции домой и вскрыла свою картину, ту, что мне Клавдия Михайловна подарила, а там браслет старинный в коробочке. То есть эти коллажи Юдин в качестве хранилища использовал.

А вчера Анатолий Николаевич со мной встретиться решил. Нужно было ситуацию с этими картинами, что на аукцион выставлены, прояснить. Я наследница у Клавдии Михайловны по завещанию. Мы с ним там обо всем договорились. Он мне дал немного отступного.

— Сколько?

— Пять тысяч.

— За каждую?

— Да нет — за все.

— Нет, он точно нас обворовывал. Нам днем сказал, что предложит тебе по пятерке за каждую. Двадцатник на родной фирме решил нажить. Ну, Мелкач… Ладно, что там дальше было?

— А дальше я ему рассказала о тайнике в своей картине и предложила вскрыть остальные. Так, чтобы 50/50 было, в случае если что найдем.

— И что?

— В общем, там в одной картине два ювелирных украшения было (подвеска и браслет), пару мешочков холщовых с золотыми монетами, а в остальных — бриллианты. Очень крупные, от трех карат, наверное, и больше, и много, очень много. Я столько только в кино видела. Знаете, когда их столько, они стекляшки напоминают.

— И что? Камни-то где?

— Как где? Я не знаю. Мне Анатолий Николаевич предложил в качестве отступного взять украшения, золотишко и сотку в долларах.

— И ты взяла?

— Да. Я только четыре камешка на сережки попросила.

— Ага, там камней на миллионы, а ты на это согласилась. Так и поверим.

— Молодые люди, у меня семья, мама больная и старая. Мне о них тоже думать надо. А с камнями я бы не справилась. Это очень серьезная тема. Так что я подумала и согласилась, и считаю, что правильно сделала. Как говорится, синица в руках…

— Значит, его грохнули из-за этого… И наши камешки ушли.

— Но ведь это его камни. Он же денег мне дал.

— Он тебе не свои давал. Это деньги конторы. Его задача была зарплату получать. Кстати, неплохую. И обеспечивать наши интересы. А он как был кусочником, так и остался. Мы его, кстати, менять собирались. Так, красавица, а у тебя самой-то алиби есть?

— Да, я сразу оттуда в банк поехала. У меня и договора, и сберкнижки на руках. Можно посмотреть на камере, когда я к ним приехала и сколько провела.

— Да, а тут, оказывается, не простое ограбление. Бриллианты — это серьезно.

— Знаете, я уже говорила в милиции, что эта история, она с корнями. Скорее всего, убивает тот, кто знает про тайники в картинах и о том, что революционер Юдин со своим старшим товарищем людей грабили. Только меня в милиции слушать не стали.

— Ну, это, конечно, приключенческий роман просто какой-то. А откуда ты знаешь?

— Я предполагаю. Понимаете, картины эти раннего периода творчества художника, когда он только вернулся из Москвы, где во время обыска какой-то контрреволюционер убил его друга Густава Лациса. Революционер был такой известный. Так что драгоценности попали в картины именно тогда. Позже Юдин о них не вспоминал. Даже вдова о них не знала. Мы случайно нашли их. Так что все это оттуда — из прошлого тянется.

— Да, может быть. Ладно, все ясно. Давайте так, Вероника Васильевна, договоримся. Во-первых, когда вас в милицию вызовут показания давать, вы им про бриллианты ни-ни. Мы их сами найдем. Скажите, что, мол, монетки нашли, ну пару браслетов. Это для них тоже убедительно. Если все цацки себе хотите оставить, вообще не показывайте ментам, скажите, что Мелкач дал вам за них отступные и вы их в банк положили сразу. Кстати, и сберкнижку им одну покажите. Вам для алиби достаточно, а больше денег я бы светить не советовал.

Второе — вы нам поможете во всех этих тайнах разобраться. Так что прямо сейчас — в архив, в библиотеку или куда там еще.

— Э нет, так не получится. Это в Москву в архив нужно.

— Значит, собирайтесь, сейчас поедем.

— Куда?

— В Москву.

— Нет, в Москву я поеду завтра вечером. Архивы-то все на выходные закрыты. Вы что думаете, ради вас кто-то мне их откроет?

— Логично.

— И, потом, мне завтра Клавдию Михайловну хоронить нужно, а я еще с поминками не определилась. Так что с понедельника утром и начнем работать.

— Хорошо, и третье — пока у вас тут Виктор Федорович поживет.

— То есть? С какой стати? Следить, что ли?

— А хоть бы и так. Только слушай, дорогуша, ты что, не поняла, что следующей можешь стать? Он, убийца-то, не знает, что ты отступные взяла. Так что все решено. Давай, я поехал. Виктор, звони. Машину мы тебе позже подгоним и вещи закинем.

Вот это номер, опять куча неприятностей, да еще квартирант в доме. Господи, что сказала бы мама? Представляю, что ей напоют в уши добрые соседи по поводу того, что у ее дочери кто-то ночует. И хоть бы эта история побыстрей закончилась. У нее же поездка в Карловы Вары. И вообще как? И что, теперь в ее доме будет жить посторонний человек? Да еще мужчина?

А этот посторонний человек, кажется, себя таковым не ощущает. По-хозяйски прошелся по всем комнатам, заглянул в шкафы, прямо обыск устроил.

— Вы что, бриллианты ищете? Так я же вам все рассказала. Не дура же, понимаю, с кем дело имею. Или это у вас профессиональное? Так, может, вам помочь? Пойдемте. — Она демонстративно прошла в спальню, открыла шкаф, комод. — Смотрите, можно еще и под матрас заглянуть, и подушки вспороть… Давайте.

— Да ладно вам, вы меня тоже поймите. Должен же я осмотреться.

— Ну так замечательно. Спать вы будете в комнате сына. Вот белье, а сейчас позвольте мне переодеться. Обед не раньше чем через полчаса.

Этот Виктор Федорович, по-видимому, не стал с ней ссориться, а предпочел выйти из спальни.

Вероника, привыкшая к тому, что единственным мужчиной в ее доме долгое время оставался сын, была несколько смущена появлением такого квартиранта. Он, конечно, незваный гость, но мужчина все-таки и во вполне функционирующем возрасте. Еще достаточно молод, не больше пятидесяти. И надо признать, что вполне симпатичный. Если бы не обстоятельства знакомства, то она, может быть, и посмотрела бы на него по-другому. Но сейчас нет. Он для нее надсмотрщик. Но одеться нужно все-таки поприличнее. Немного подумав, Вероника достала из шкафа свое любимое египетское платье. Оно было из натурального шелка и очень красивое, в таком можно было появиться и на каком-нибудь светском рауте, но создавалось-то оно именно для дома. Ведь арабские женщины не посещают пафосные светские мероприятия. Поэтому вся эта красота из струящегося шелка в пол, с аппликацией и вышивкой предназначалась именно для дома. И, самое главное, оно было очень удобным из-за своего кроя, а в сочетании с вышитыми туфельками с загнутыми кверху носами выглядело вполне стильно, внося в атмосферу ее дома восточную нотку. Переодевшись, она пошла на кухню. Следом выполз и квартирант. Ага, он тоже переоделся. Да, ну что же мы хотели — спортивный костюм с тапочками. Не смокинг же он должен был надеть к обеду.

— Может, чем помочь? Я готовить умею.

Так, подлизывается, значит, есть хочет.

— Нет-нет, покурите пока, только лучше на балконе, или телевизор посмотрите в гостиной. И, вообще, все еще посмотрите.

— Да хватит вам.

Вероника приступила к готовке. Не то чтобы она была великим кулинаром, но, в принципе, она умела почти все: и квасить капусту, и печь пироги, и лепить пельмени, — просто со временем сделала для себя вывод, что сложный рецепт и огромные затраты времени еще не гарантируют качества еды. Все дело в исходных продуктах. Хорошие сложно испортить. Сначала — мясо. Отбив телячью вырезку, она замариновала ее смесью вина и оливкового масла, добавила пряностей. Солить будем на сковородке. Теперь пусть постоит. Теперь салат. Любимый греческий. Покрошила овощи, засыпала оливок, заправила фетой. Вот и все. Пока настаивается, нужно сделать пару звонков. Сначала Марине. Это одна старая приятельница. Когда-то они в начале бурных девяностых торговали вместе недвижимостью в одном агентстве. Вероника практически все заработанные тогда деньги потратила на решение своего квартирного вопроса и благоустройство жилья, а вот у Марины жилье было, и она постепенно выкупала по комнатке в одной огромной квартире на Английской набережной. А когда нашелся претендент на расселение этого поистине барского жилища, она за свои комнатки получила что-то около восьмидесяти или даже ста тысяч долларов. В те времена это была огромная сумма. И Маринуся, как ее все называли в агентстве, грамотно ими распорядилась. Она открыла свой бизнес: купила доживающую свой век столовую в хорошем месте на Васильевском острове и сделала замечательное кафе, которое процветает уже больше десятка лет и обросло целой сетью в разных частях города. Когда хочется встретиться с приятельницами или просто поболтать, Вероника обязательно едет к Маринусику. Но сейчас у нее задача поважней.

— Алло, Маринусик, ты в городе, не отдыхаешь?

— Господи, кто это?.. Вероника, не узнала, богатой будешь. Нет, куда нам отдыхать. Мы же в первый класс пошли, — это она о своей младшей дочке, третьей по счету. — Да и трудиться надо, кризис ведь, говорят.

— А, кстати, как вы там?

— Ты знаешь, ничего, есть, между прочим, народ стал больше, да мы и меню подкорректировали, поменьше пафоса, днем все более демократично. Количеством берем.

— Слушай, Маринусик, у меня к тебе дело. Я тут завтра дальнюю родственницу хоронить буду. У нее близких практически никого. Если придут на похороны соседки-приятельницы, то хорошо. Нельзя ли у тебя поминальный обед организовать?

— А в каком районе?

— Хоронить ее на Смоленском будем, так что можно на Васильевском.

— Ради Бога, я могу вам отдельный кабинет выделить, туда человек 15 помещается. Если днем, то вообще отлично, а то сейчас народ еще на дачах, так что в выходные посетителей мало. Ты только с меню определись и с количеством посетителей и прикинь, на какую сумму рассчитываешь. Вообще, я тебе скидку сделаю.

— Ладно, спасибо. Я так предполагаю, что на человека должно быть в пределах тысячи, ну, тысячи двести. Что касается меню, то сама смотри — по салатику, закуски, рыбка, горячее — они люди пожилые, лучше котлетки, ну там фрукты на десерт, а спиртное — винцо «Кагор» для дам и водочки или коньячку.

— Слушай, я тебе порекомендовать могу пироги. У меня пекарь отменный.

— Замечательно, тогда нельзя ли заказать по поминальному пирожку с собой? Они все люди небогатые, так что всем будет приятно.

— Давай, только позвони.

— Хорошо. Если через пару часиков, то не поздно?

— Нет, звони.

Замечательно, здесь все вроде устроилось. Теперь — вдове Перовского.

— Евгения Павловна, здравствуйте, это Вероника.

— Ой, Вероничка, как хорошо что вы позвонили, а я уже беспокоюсь. Нет, Квартира Клавдии Михайловны в целости и сохранности, я смотрю, и Амина тоже, но все-таки, вы понимаете, дом у нас без охраны, я, конечно, говорю соседям все время, что нужно скинуться на консьержку или самим организовать дежурство, но как этих людей соберешь: кто просто бедствует, кто даже спивается. Нет, в старые времена художники были, конечно, элитой… — Евгению Павловну явно понесло. Она могла рассуждать о старых временах до бесконечности, поэтому в первую же паузу Вероника постаралась перехватить инициативу разговора.

— Евгения Павловна, я вам звоню по делу. Завтра хороним Клавдию Михайловну. Если кто-то из соседей захочет ее проводить, то я обеспечу транспорт и всех отвезу на кладбище, и потом будет поминальный обед. Обратно тоже всех доставят домой. Мне нужно только узнать точное количество человек. Пожалуйста, обзвоните, кого можете, я бы вам через пару часиков перезвонила.

— Непременно, непременно. Я все сделаю. Наши тут спрашивали о похоронах. И Амина тоже. Я, конечно, не знаю, как насчет нее. Все-таки она таджичка и, потом, не нашего круга, но Клавдия Михайловна с ней общалась.

— Зовите всех, так, я с вами не прощаюсь… — Боясь втянуться в разговор, Вероника положила трубку. Ну, вот и все. Можно жарить мясо. Через десять минут блюдо, полное вкусно пахнущей телятиной, присыпанной зеленью, уже стояло в центре стола. Рядом — салатница. Еще пара минут — и Вероника закончила с сервировкой.

— Виктор Федорович, идите обедать.

А он уж тут как тут.

— Да вы действительно быстро справились. О, тут просто пир!

— Ну, пир не пир, а с голоду не умрете. Так, мясо есть, вместо гарнира салат, соус есть грузинский сацибели и гранатовый. Сейчас подогрею лаваш. Есть сок и вино. Кьянти. Я в нем мясо мариновала. Тут нам по паре бокалов хватит.

— Отлично.

Телятина действительно удалась, это Вероника поняла и без его комплиментов. Квартирант расправился практически со всем мясом. Интересно, что же он на ужин будет есть? Хлопотно это, однако мужик в доме. Ладно, обойдется яичницей. А завтра у нас поминки и вечером — в Москву. А он упорный — все хочет завязать контакт. Посуду мыть предлагает. Нет, спасибо, у нас на это посудомоечная машина имеется. Вероника перебралась в гостиную. Оттуда перезвонила вдове Перовского, уточнила, сколько человек будет. Набралось всего с десяток старичков-соседей. Затем с Маринусиком обговорили меню, количество гостей и сумму. Получилось вполне приемлемо. В конце концов, Клавдия Михайловна заслужила это. Осталось решить проблему с транспортом.

— Виктор Федорович, ау… — Он сразу же появился в дверях гостиной, будто ждал, как солдат прямо.

— Слушайте, Виктор Федорович, ваш танк (это она так назвала его черный «Шевроле Тахо») ведь семиместный?

— Да.

— Вот и отлично. Завтра хороним Клавдию Михайловну, вы, как я понимаю, со мной поедете. Ну, в качестве телохранителя или наблюдателя.

— Ну да. — Он не среагировал на ее издевательский тон. Железные нервы. Наверное, это профессиональное.

— Тогда поедем заберем старичков-соседей на Мойку. Их будет 10 человек. В две машины уместимся.

— Хорошо.

— Ну и договорились. А сегодня мне бы нужно еще прогуляться.

— Далеко?

— Нет, пару остановок, в магазин. Старичкам по полотенчику поминальному купить. Вы со мной?

— Конечно.

— Тогда собирайтесь.

Ну, это было что-то. Он даже попытался изобразить галантного кавалера. Ни дать ни взять прогулка семейной пары. Через пару часов, когда вернулись домой, он заперся в своей комнате, что-то там стучал тренажерами. Вышел, только когда Вероника позвала его что-нибудь перекусить на ужин. От яичницы отказался, попив чаю с бутербродами. Что ж, было бы предложено. Вот и все — день закончился. Вероника еще почитала что-то перед сном и уснула.

День четвертый

Этот день оказался самым коротким. Нет, в нем тоже было 24 часа, как в остальных сутках, просто по сравнению с предыдущими он был менее насыщен событиями. Начнем с того, что Вероника, наконец, выспалась. Она открыла глаза наконец-то не от звука телефона или будильника, а просто потому, что так захотелось. Сквозь шторы пробивалось солнышко. Она принюхалась: из кухни потянуло запахом яичницы, жареного хлеба и кофе. А, это квартирант уже хозяйничает. Интересно, а сколько времени? Ого, уже почти одиннадцать. А им к часу нужно быть на Смоленском. Так, хватит разлеживаться. Она выпрыгнула из кровати, заправила постель, помахала руками, размяла голову, плечи и спину. По привычке встала на весы. Так, все под контролем, и потопала в ванну.

Ей всегда было интересно, как это люди умеют собираться за пять минут. У Вероники на утренние сборы уходил почти целый час. Это душ, затем нужно намазать себя чем-нибудь питательно-увлажняющим, уложить волосы и только потом — завтрак. Проделав все процедуры, она уже было собиралась выползти на кухню вот так, в накинутом на голое тело махровом халате. «Господи, что ж я делаю, там же посторонний человек, мужчина, в конце концов». Но одеваться к завтраку не хотелось. Ну и подумаешь, халат был вполне милый кокетливого розового цвета, и потом он окутывал ее так с головы до самых пять, что только человек с большой фантазией мог бы там что-то разглядеть. Да и в гости она его не приглашала, так что нечего менять привычки из-за каких-то посторонних. Эти товарищи хоть и сказали, что ее охраняют от убийцы, но это все разговоры. Ничего их кроме бриллиантов не интересует. Так почему она должна из-за этих людей испытывать неудобство.

Квартирант при виде появившейся на кухни Вероники церемонно встал из — за стола.

— Вы извините, я тут похозяйничал.

— Ну и замечательно. — Мне хлопот меньше с завтраком, подумала она про себя, но вслух сказала другое: — Вы не стесняйтесь, кушайте. Вообще, как вам будет удобно. Да, соку хотите?.. Нет? А я себе сделаю.

Она достала из холодильника пару гранатов и приготовила сок. Его оказалось довольно много. Она все же налила два стакана и поставила перед своим гостем.

— Попробуйте, довольно вкусно и, главное, полезно. Апельсиновый, он бодрит, а вот гранатовый настраивает на какой-то позитивный лад, словно кусочек солнышка в тебя входит. Знаете, мы однажды с сыном в Турции поехали на рыбалку. Не на настоящую, конечно, а на туристическую, весь смысл ее не в том, чтобы рыбу поймать, а так — развлечься, с людьми пообщаться и шашлыков поесть. Ну и природа в таких местах, конечно, просто сказочная.

Место, куда нас возили, когда-то было деревней, но людей переселили, а после постройки плотины там образовалось горное озеро. Вокруг на берегах сохранились остатки садов. И там, где у нас был пикник, — все заросло уже одичавшими гранатовыми деревьями. Они такие хрупкие с тоненькими веточками, а на них красные плоды соседствуют с цветами. Если сесть под этим деревом, то оно как шатер покрывает тебя. И, кажется, что от земли и этих плодов идет какая-то особая теплота, накопившаяся за все жаркое лето. И в этом соке есть нечто подобное. Так что пейте. День у нас с вами будет не самый праздничный.

Вероника с полным удовольствием позавтракала своим любимым творогом и сдобными булочками с кофе, посмотрела одиннадцатичасовые новости. И, убрав со стола посуду, закинула все в посудомоечную машину.

— Так, Виктор Федорович. У нас сегодня похороны. Настроиться нужно на серьезный лад. Мы сейчас одеваемся и едем за старичками. Это на Мойке. Потом на Смоленское кладбище, а оттуда — в кафе на пятнадцатой линии на поминальный обед. Нам с вами пить нельзя, но за упокой души Клавдии Михайловны мы вечером сможем выпить, перед поездом.

— Каким?

— Как каким? Мы же в Москву на поезде едем?

— Нет, мы с вами в Москву поедем на машине. Я вас часов за пять до ленинградки довезу. Вам ведь не хочется плохо спать в поезде, потом разбитой весь день по Москве мотаться?

— Нет, конечно, но что поделаешь…

— И мне тоже не хочется, так что вы заранее соберите самое необходимое, чтобы мы заехали, поставили вашу машину и на моей в путь.

— Ну, как скажете… Тогда собираемся.

Уже через полчаса они выехали из двора и направились к дому на Мойке, где жила Клавдия Михайловна. Старички проявили организованность в лучших советских традициях. Молодец, конечно, вдова Перовского, все сделала как надо. Человек десять пожилых людей с букетиками в руках уже дожидались во дворе, так что, разместив их всех в двух машинах, они сразу же направились на Смоленское кладбище. Там пришлось Веронике понервничать, но катафалк с телом покойной прибыл с опозданием всего лишь на двадцать минут. Они прошли в храм, и началось отпевание, а затем Клавдию Михайловну похоронили рядом с супругом.

За свою жизнь Вероника видела немало похорон. Она помнит, как торжественно хоронили ее дядю, бывшего замдиректора одного из провинциальных заводов. С гражданской панихидой в заводском ДК, с духовым оркестром и кучей венков за счет профсоюзов. А чего стоили наши правительственные похороны середины восьмидесятых?! Сколько пафоса, неискренности и фальши. Глядя на эти скромные, достойные похороны пожилой женщины, она еще раз убедилась, что единственно правильный в этом случае — церковный обряд. Его особая мудрая красота, глубокие слова «Вечной памяти» — это то единственное, что может примерить человека с подобной ситуацией, поддержать его и дать силы на дальнейшее продолжение жизни.

Отдав последние почести покойной, вся процессия направилась на поминальный обед. В кафе на 15-ой линии их встретила сама хозяйка. Маринусик за последние пару лет заметно пополнела, но была все такая же милая эффектная дама. Из тех, на кого смотреть — одно удовольствие. Они расцеловались, затем Вероника расплатилась с ней за организованный обед, и Маринусик побежала к своим домочадцам, передав ее в надежные руки старшей официантки.

— Да, слушай, Вероник, а мужик-то, что с тобой, — он кто?

— Никто, просто водитель.

— Никто? На таком автомобиле? И, знаешь, судя по отсутствию кольца, он не женат.

— Маринуся, это не то, что ты думаешь. Это бизнес.

— Вероника, вот ребенка в первом классе выучу, я за тебя возьмусь. Не бизнес у тебя должен быть в голове, а личная жизнь.

— Мариш, давай закроем эту тему.

— Нет, я все-таки за тебя возьмусь. Ладно, я бегу, пока, созвонимся.

Все прошло на самом хорошем уровне. Старички, а все они заслуженные и народные художники, когда-то знаменитые и богатые, теперь скромно доживали свою старость. Было очевидно, что они рады подобному вниманию, и добрыми словами поминали Клавдию Михайловну. Так что она, наверное, была бы довольна.

Вдова Перовского, как всегда, рассказывала о своем выдающемся муже и о том, что она чуть ли не голубых кровей. Правда, сейчас ее рассказ обрел более конкретные очертания. Ее род был всегда связан с искусством, поскольку ее дедушка делал декорации для Мариинского театра. Интересно, тогда при чем же тут ее голубая кровь, на которую она активно намекала? Кто-то вспоминал о том, как они с Юдиным создавали плакаты, а вот супруги Литвиненко, некогда известные скульпторы, выдали такую информацию, которая заинтересовала Веронику.

— Да нет, Клавдия Михайловна была просто ангел, у нее, видимо, были железные нервы. Конечно, когда она вышла замуж за Юдина, он уже был академик и весьма состоятельный человек, но это не меняет его сущность. Мы-то знаем. Его первая жена — Руфочка — наша дальняя родственница. Она такая утонченная, из хорошей семьи, а он мужлан. Знаете, из-за чего они разошлись?

— Ну, по официальной версии — не ужились вместе две большие творческие величины.

— Ха, это по официальной. Этот мужлан не понимал даже, что такой женщине, как Руфочка, нужно поклоняться, ей нужны наряды, ну разные женские мелочи. Конечно, разве мог он в своей деревне этому научиться? В общем, он однажды уехал на этюды летом и оставил Руфочку без гроша. И это любящий муж. А тут в институт приехала комиссия Наркомпроса, отбирала картины для закупки, и Руфорчка продала пару его работ. Вы не представляете, что этот грубиян устроил. Он орал на нее как на преступницу. Она, конечно, не могла выдержать такого отношения к себе, собрала чемодан и ушла. Представляете, другой бы муж радовался, что жена его картины пристроила, а этот устроил скандал.

— А в каком году это было?

— Знаете, не упомню точно, но у нас есть письмо Руфочки к Томочкиным родителям. Мы можем его вам показать.

— А сегодня можно?

— Конечно.

По окончании обеда захмелевшие гости были доставлены к дому, и Вероника поднялась в квартиру вместе с четой Литвиненко. Они довольно быстро нашли письмо, и она его внимательно прочитала. Действительно там описывался факт продажи двух картин-рельефов летом 1921 года. Закупки производил отдел ИЗО Наркомпроса для дальнейшей передачи картин в музейный фонд. А вот что с ними было дальше — неизвестно. Что ж, это тоже какая-то зацепка и ниточка к раскрытию преступления.

Пока она была в квартире у Литвиненко, Виктор Федорович ждал ее внизу.

Он уже нервно курил и был явно недоволен.

— Все, Вероника Васильна, давайте по-быстрому. Чего тянуть-то, ехать нужно. Я тут нервничаю, где вы, что, а вы как будто специально.

— Да, поедемте, только я не из праздного любопытства это делаю. У нас с вами еще одна версия может появиться, и нам в Москве нужен архив государственных документов. Мне эти старички любопытное письмо показали. Представляете, они еще в двадцатые годы переписывались с первой женой Юдина. Она там рассказывает причину их развода. Оказывается, пара таких картин находится в одном из музеев на просторах нашей родины. За эти годы их могли сто раз вскрыть, между прочим, и кое-кто найти, а публикация моих статей могла подтолкнуть преступника на дальнейшие поиски сокровищ, хотя возможен и другой вариант.

Ладно, едем. Они без труда и пробок доехали до дома Вероники. Она переоделась в более подходящую одежду, менее пафосную и, главное, менее мнущуюся. Для этого случая как раз пригодился джинсовый костюмчик: брюки классика, пиджак украшен вензелем на кармане. Такой можно с водолазкой — будет буднично, а если надеть белую блузку, то хоть в пир хоть в мир. Кинула еще в сумку дорожный халат, полотенце, косметику, прочие женские мелочи и все.

Она никогда не ездила в Москву на машине, традиционный путь поездом казался ей раз и навсегда выбранным маршрутом, а тут такое путешествие. Правда, вел машину этот товарищ так, что у Вероники еще раз возникли сомнения в том, что он заботится о сохранности ее жизни. Стабильные 150, если не больше. А вот Вероника редко позволяла себе превышать скорость выше 90 км и то только на «Скандинавии», где это разрешено законом. А тут такое… И куда только ГАИ смотрит?

Первый час она вообще молча сидела, вжавшись в сиденье, потом немного попривыкла. Но водителем он был, конечно, профессиональным и делал все четко до автоматизма. За всю дорогу они остановились только раз на заправке где-то около Твери. Вероника выпила кофе, а Виктор Федорович перекурил и опять в путь. Уже через три часа они въехали на Ленинградское шоссе, и замелькали огни московских домов. Где-то в районе аэропорта они развернулись и, проехав еще метров 200, свернули в квартал сталинских домов. Именно во дворе одного из них ее водитель остановил машину.

— Все, прибыли. Еще только час ночи. Сейчас чайку и спать. А завтра со свежими силами по делам.

— А, простите, мы куда приехали?

— Ко мне домой. Теперь вы у меня в гостях.

— А как же домашние? Мы им не помешаем?

— А я один живу. Да вы не переживайте, ничего я с вами не сделаю.

Они поднялись на старом скрипучем лифте на третий этаж и очутились перед массивной металлической дверью.

— Проходите.

Это была большая просторная квартира, почти такая же сталинка, как и у нее в Петербурге. Вероника огляделась: типичный новорусский евроремонт начала девяностых: белые стены, пластиковые окна и офисная мебель, бывшая тогда в новинку. Несколько безлико и неуютно. Ну да, а что же ты ожидала, дорогая? Чтобы у отставного чекиста, или кем он там был в прошлой жизни, дома оказался авторский дизайн или романтические дедовские комоды? Хотя, судя по месторасположению квартиры, это можно было предполагать. Хотя не факт. Вон ее приятельница Светка Арустамова живет где-то здесь поблизости. Так у нее дома всегда бардак и спартанская обстановка, и это притом, что папа — университетский профессор. Кстати, нужно будет заглянуть к ним, если время и охрана позволит, конечно.

Единственное, что приятно удивило в этом жилище, это чистота, почти нежилая. Ну конечно, откуда тут взяться мусору, если хозяин по чужим квартирам в основном проводит время? Если честно, то перспектива ночевки в чужой квартире да еще с посторонним мужчиной ее как-то не радовала. Правда, это уже было, но там она была как бы на своей территории. Интересно, где она будет спать? В квартире хоть три комнаты, но, похоже, спальня всего одна. Хозяин как бы почувствовал ее опасения:

— Так, Вероника Васильна. Сейчас перекусим что-нибудь и спать. Я, честно говоря, устал.

Еще бы он не устал. Так гнать машину.

— Вы знаете, я вообще есть не хочу. Мне бы лучше в душ и спать.

— Тогда вот ванна, а спать ложитесь в спальне. У меня тут домработница без меня убирает, так что там все чисто.

— А вы?

— Я лягу в гостиной на диване. Да не волнуйтесь, не съем я вас.

Конечно, он не съест. Но мало ли что. На всякий случай.

Вероника тем не менее была рада такому раскладу событий. Унесла свою сумку в спальню, разобрала вещи, аккуратно развесив их на свободных плечиках в шкафу, переоделась в свой походный халат и отправилась в ванну. Хозяин что-то жарил на кухне и разговаривал по телефону. О чем и с кем — было непонятно. Да и не хотелось вникать. Если честно, от долгого сидения в одной позе ноги и спина здорово затекли, так что, добравшись до постели, она погрузилась в глубокий сон.

День пятый

Господи, опять этот телефон. Ну кому она опять понадобилась в такую рань?

Вероника, не открывая глаз, пыталась схватить телефонную трубку, лежащую на прикроватном столике, но рука куда-то проваливалась в пустоту, а назойливые звонки все продолжались и продолжались. Она открыла глаза и только тогда поняла, что не дома. Утренний свет освещал чужую спальню, а из прихожей доносился истошный звонок в дверь. Именно он ее разбудил. Вероника решила, что вставать ей не надо. Пусть хозяин разбирается. Действительно, через несколько минут звонки прекратились, и она услышала голоса в прихожей. Один громкий и слегка осипший принадлежал женщине. Она явно была чем-то недовольна. На какую-то секунду Вероника почувствовала себя неловко, но, похоже, это была не та ситуация.

— Что так долго?! Где ты был три дня?! А, опять твоя проклятая работа! Вообще десятое число было позавчера. Ты подлец, платишь мне копейки на ребенка, да и те задерживаешь!

— Лариса, ты же пьяна с утра. О каком ребенке ты говоришь? Он в школе в Лондоне, и ему ничего не нужно.

— Да! — она перешла на визгливый крик. — Ты разлучил меня с мальчиком! Боже, какое ты чудовище! Это ты во всем виноват! Во всем! Дай мне денег!

— Господи, Лара, ты же сразу все пропьешь, на что будешь жить?

— Какая тебе разница?! Дай мне денег! Мне срочно нужно!

— Лара, ты же пьяная, ты их потеряешь.

— Дай мне денег! — это уже был визг.

— Нет, приходи трезвая, тогда получишь.

— А это кто у тебя ночует?! Очередная шлюха?! Вот на это у тебя деньги есть, а на содержание ребенка — нет!

— Ну хватит, никакого ребенка сейчас нет. Что, отправила учиться и с катушек съехала?

— А хоть бы и так, мне надо! Я мать твоего ребенка, а не какая-то шлюха! Я, между прочим, тебе эту квартиру пять лет мыла-чистила, а ты сюда водишь всяких! Я сейчас ей покажу!

— Лара, успокойся!

В прихожей послышалась возня, затем захлопнулась дверь, и сразу же зазвонил звонок. Но, похоже, хозяин сдался, он снова открыл дверь:

— На, возьми, пока хватит, придешь нормальная — получишь остальное.

После этого в квартире снова наступила тишина.

Вероника поднялась с кровати, размяла спину, руки и шею, сделала небольшую зарядку. Взяла часики с туалетного столика. Там была половина девятого. Еще рановато, но не для Москвы. Здесь расстояния огромные, а дел по горло. Нужно выйти пораньше, чтобы что-то успеть. Она осторожно выползла из спальни и пошла в сторону ванны, мельком заглянула в кухню: ее хозяин стоял у окна и курил. Вероника приняла душ, привела себя в порядок, затем вернулась в спальню и переоделась, но, когда вышла на кухню, Виктор Федорович оставался в той же позе у окна.

— Доброе утро. — Он наконец-то оглянулся.

— А, Вероника, извините, мы вас тут разбудили.

— Да нет, ничего, и, потом, пора уже за работу, так сказать.

— Тогда давайте я вас завтраком накормлю. Как-никак вы у меня в гостях. Я вам сейчас сделаю кофе и яичницу с тостами. Сок могу предложить только из пакета. Будете?

— Давайте. Только я могу и сама завтрак приготовить.

— Нет-нет. Яичницу я жарю профессионально, поскольку уже десять лет один, а вот кофе научился варить в Йемене.

— Вы там воевали?

— Где-то так, вообще долг отдавал интернациональный. Кофе — это мое хобби. Знаете, самое главное, конечно, зерна. И здесь не надо экономить. Слава Богу, сейчас в Москве все есть. А было время, когда была полная засада. Да. Помните, банки индийского порошка, выдаваемого в наборах к празднику, были целым состоянием? Им даже взятки давали, ну там, в парикмахерской или в поликлинике. Еще московский менталитет нужно учитывать… Я ведь в Москве родился и в этом самом доме. Так вот, в московском общепите в основном бочковой кофе преобладал, а у меня тетушка была большая любительница этого напитка, так она доставала зерна, дожаривала их и варила вот так, в турочке. Помню, мы как-то приехали с приятелями первый раз в Питер на квартирник какой-то. Ну, как положено, в пути немного перебрали портвейна. Вышли рано утром на Московском вокзале — в голове туман. Пошли шататься по городу. И вдруг у какого-то гастронома на Невском, прямо рядом с вокзалом, — запах кофе, такой обволакивающий, что уже на улице мозги прочистило. Там-то я впервые попробовал питерский маленький двойной. Мы тогда полдня гуляли по городу и пробовали его во всех кофейнях. В Сайгоне сняли каких-то девчонок-неформалок, они повели нас на перекур к Михайловскому замку. Ой, золотые времена были, и Питер такой заброшенный, непричесанный, немного провинциальный и такой романтичный. Я уже тогда увлекся кофе, стал рецепты собирать, а после Йемена вообще думал, что пойду в кофейню работать. У меня полно рецептов. Хотите, я вам один подарю, он очень дамский. С яичным желтком и ванилью; желтки нужно растереть с сахаром добела и добавить в кофе, получается очень нежный вкус. Но это так, на десерт, а утром что-то более терпкое. Я предпочитаю кенийский. Можно добавить кардамона и корицы. Вот так — прошу. — Он поставил перед ней тарелку с яичницей и тостом и чашку с ароматным кофе.

Вероника слушала его монолог и понимала, что он просто выговаривается, изгоняя из себя дурное настроение и ненужные мысли. Она и сама так иногда делала. Так даже голова проходит, забудешься — вспомнишь, а она все — не болит.

Тарелка и чашка были керамические, коричневые, с разноцветными зигзагами поливной эмали. Такие в качестве сувениров привозили из Болгарии.

— Вы в Болгарии были?

— А, да, эту посуду привезли еще мои родители, я с ними ездил отдыхать на Золотые пески еще в семидесятые. Потом, когда семья была, хотелось, чтобы все было, как у них, и, как только сын подрос, повез их отдыхать на Черное море в Варну. Костику было еще лет пять. Да, все словно в другой жизни.

— А потом? Что случилось потом? Извините, может, вам неприятно.

— Да ладно. Потом было сокращение, в общем, и не сокращение, а пенсия, по сути дела, — в горячих точках ведь год за несколько лет считается, ну вот и к сорока годам я стал пенсионером. Думал, тогда конец придет мне. Настолько привыкаешь к этой чертовой работе, что, когда она заканчивается, просто не знаешь, что делать.

— Да, с частной жизнью у нас плохо. Просто жить мы не научились.

— Ну, потом ребята этот ЧОП сколотили. Тоже не сразу все строилось. А пока я свои проблемы решал, моя жена тоже решала свои. Ей тогда тридцать пять было, думала ухватить жар-птицу за хвост, пока еще молода. Сами понимаете, девяностые: все ошалели от денег, невиданной роскоши, все хотели поймать свой шанс, ну и она тоже нашла какого-то олигарха. Он, конечно, не олигарх, это я так говорю, но человек состоятельный. Так что она к нему ушла. А потом, лет через пять, он ее поменял.

— На две по двадцать?

— Да, а Вы откуда знаете?

— Классика жанра.

— Так вот, он еще и жлобом оказался, выставил ее в однокомнатную квартирку в Бутово, она и запила с горя. Хорошо, Костик всего этого не видел. Его еще олигарх отправил в Лондон учиться, а потом я деньги на обучение давать стал, ну и Ларисе копейки подкидываю.

— Ее лечить надо и работать заставить.

— Пробовал, бесполезно, месяца три держится, потом все опять. Я ее перед Костиными каникулами всегда подшиваю.

— Вы ее любите еще?

— Нет, я сына своего люблю и не хочу, чтобы он видел свою мать-алкоголичку. А любовь. Знаете, все прошло. Не знаю, я действительно чувствую себя виноватым потому, что осознаю, что если бы она тогда сама от меня не ушла, то, наверное, все равно у нас все бы развалилось.

— Ну да, я когда-то прочитала в книжке одной нашей феминистки о том, что большинство браков, заключенных в Советском Союзе, закончились с его распадом. Что-то в этом есть. Страна стала другая, мы другие, ценности тоже другие.

— Ну а Вы почему одна?

— Сначала был студенческий брак. Так что мы классически не сошлись характерами. А потом работать много нужно было. Сначала квартиру расселяла, потом обустраивала, потом сына поднимала, да и вообще некогда. Я одна у них. Крутиться надо. Мужчины стали интересовать в основном как партнеры по бизнесу. Да и мне же сорок с хвостиком. На таких, как я, только восьмидесятилетних меняют, а мне дедушка не нужен. Знаете, когда привыкаешь все решать сама, сложно представить, что с кем-то нужно еще считаться. Наверное, я не права, но у меня слишком много проблем, чтобы повесить на себя еще одну по имени муж.

— А вы раз и навсегда решили, что это будет проблема?

— Да, они, наверное, чувствуют того, кто может везти, если сесть человеку на шею, так что я не хочу рисковать. По крайней мере, я не встречала человека, который бы взял на себя груз моих забот или хоть в нужный момент плечо подставил.

— А как же любовь?

— Виктор Федорович… Не думала, что вы сентиментальны. Знаете, я тут недавно мемуары перечитывала одной балерины, Матильды Кшесинской. О ней разные мнения существуют. Действительно, иметь романы со всеми Романовыми, быть одной из самых дорогих содержанок (наши дивы с Рублевки ни в какое сравнение не идут), и при этом — бездна таланта и искреннее чувство. Она, конечно, всех их любила, но вот вопрос: полюбила бы она нищего актера, и заблистал бы так ее талант без отсутствия поддержки и бриллиантов?.. По крайней мере, вела себя она достойно, и, когда отец ее ребенка был уже не так могущественен, она с радостью вышла за него замуж, уже будучи в эмиграции, а, лишившись всего, жалела о пропавших письмах первой любви, Николая Второго.

— Да, были женщины…

— Ну, знаете, мужчины тоже были… А любовь, она либо есть, либо ее нет. Это уж как Бог даст, согласитесь.

— В общем-то, да.

— Спасибо за завтрак, кофе у вас замечательный. Но у нас с Вами дела иного рода. Так что давайте планировать день.

— Да, конечно.

— Во-первых, мне, наверное, понадобится помощь ваших бывших товарищей.

— То есть?

— Понимаете, если искать ответ в прошлом Юдина, то, по-моему, тут может быть два пути. Во-первых, нужно посмотреть документы, связанные с гибелью его товарища Густова Лациса (ну, с которым они революцию делали), и все касаемо этого человека. Не забывайте, что убили его во время обыска, а где обыск, там и грабеж. Скорее всего, эти камешки оттуда родом. Но для этого нужно поднять уголовное дело по случаю этого убийства. А расследовало все наверняка ЧК, оно же НКВД, оно же КГБ, оно же ФСБ. Понятно? Я не знаю, насколько они сейчас открыты и что у них доступно. Нужно просто попросить, чтобы мне без задержек выдали дело. Сможете?

— Попробую позвонить кое-кому.

— Вот и займитесь, а я пока в Интернет. Мне нужно просто уточнить, как работает читальный зал архива, где хранятся фонды первых российских министерств. Там мне нужен фонд отдела ИЗО Наркомпроса и все распоряжения его после июня 1921 года. Всего-то ничего.

— А это зачем?

— Здрасьте… Ну, Руфочка Юдина, его первая жена, продала себе на булавки его картины, а Наркомпрос закупил их в музейный фонд. Так что их сто раз должны уже были вскрыть и найти ценности. А кто вскрыл одну картину, наверняка будет охотиться за другими. Кстати, Руфочка Юдина потом замуж за какого-то генерала вышла. Портреты военачальников делала, Дзержинского тоже. Ну, этот самый известный бюст — ее. А изначально талантливая девушка была — перед революцией даже в мастерской Бурделя успела один сезон позаниматься. Представляете, Бурдель и Дзержинский.

— Бурдель — это кто?

— Это скульптор такой великий французский начала ХХ века. Гений. У него еще Вера Мухина училась. Тоже компот — Бурдель и «Рабочий и колхозница».

— А чего это они все у него учились?

— А время такое было. Художники свободно перемещались по миру в поисках новых идей. Это же было элементарно просто. Вон Кузьма Сергеевич Петров-Водкин, ну который «Купание красного коня», будучи студентом, в летние каникулы выправил паспорт, подхалтурил денег, сел на велосипед и поехал в Париж с новым искусством знакомиться. А ведь кто был: сын солдата и швеи, а перед революцией стал одним из крупнейших художников, да и просто состоятельным человеком. А Вера Мухина была купеческой дочкой. Для семьи вообще трагедия — дочь в художницы собралась. Но тут с ней несчастье случилось: она под лошадь попала, и ей лицо немного повредило. Ну, семья в горе: все, девушка замуж не выйдет. И в качестве моральной компенсации отпустили ее, несчастненькую, в Париж. А она ничего, стала знаменитостью. И если с точки зрения идеологии смотреть, то ее «Рабочий и колхозница» — это, конечно, фи и символ тоталитаризма, а вот если с точки зрения пластики, то это шедевр. И Чайковский у нее замечательный, и многое другое. А какое стекло! Кстати, и замуж она вышла, и была счастлива. Вот такие чудные дела случались. А большевики все кричали: «Тюрьма народов, тюрьма народов!» Докричались. Да и сейчас, я думаю, на велосипеде вряд ли по заграницам накатаешься, хотя любители-экстремалы есть, конечно. Ну все, за работу. Где у вас компьютер? А вы звоните, звоните, Виктор Федорович.

Вероника в Интернете нашла, где в каком архиве хранится нужный ей материал. Оказывается, почти весь фонд отдела ИЗО Наркомпроса хранится в РГАЛИ. Его читальный зал с нужным ей объемом документов располагался почти рядом — на Выборгской улице. Работал ежедневно с 10 аж до 18 часов. Это совсем недалеко отсюда. Она там даже записана. Еще давно, собирая материал для дипломной работы, Вероника почти неделю сидела в читальном зале, перебирая заветные странички рукописи замечательного художественного критика Владимира Ивановича Костина. Она тогда, будучи весьма прогрессивно настроенной (время-то было перестроечное), писала свой труд по поводу истории художественной критики 40-50-х годов. Ну а как же тут без истории о космополитах? Самым непосредственным участником этого процесса и был Костин. Она очень хорошо помнит этих интеллигентных хранительниц истории, которые были так внимательны к ней, как, впрочем, и к другим посетителям.

Вероника порылась в необъятных закромах своей бездонной сумки, там, где хранились нужные бумаги и так мешавшие ей старинные записульки, и нашла прямоугольный картонный пропуск с фотографией, на котором стояла дата двадцатилетней давности. Нет, с сумкой нужно что-то делать. Эти старые бумаги тут путаются под рукой. Все вечером она обязательно разберет. Честное слово.

Вроде удачно все складывалось. Это если выдадут документы прямо сегодня. Но будем надеяться.

Тем временем в комнате появился хозяин.

— Значит, так, Вероник, тут такое дело: я созвонился с кем надо, они выдадут тебе документы, все, что у них есть на этого пламенного революционера, но только после трех часов.

— Да успею ли я тогда все за день?

— Ну, как получится.

— Интересное дело. Это вам же потребовалась моя помощь. Да и мне это надо. Вон милиция — Анатолия Николаевича еще в пятницу убили, а они меня еще даже и не вызвали в качестве свидетеля на допрос.

— Так они же этого охранника сейчас колют. Он у них главный подозреваемый.

— А, конечно, так же проще. И экспертизу еще не сделали картин.

— Такие вещи делают не раньше чем через месяц.

— Ага, а меня за это время убить могут десять раз. А у меня, между прочим, сын, мама. Кстати, к маме я должна уехать уже через пять дней. Она меня в Карловых Варах ждет. Так что хватит тут рассиживаться, я поехала на Выборгскую в Российский государственный архив литературы и искусства. Там у нас все фонды органов государственной власти. Будем рыться в делах Наркомпроса, а потом на Лубянку.

— Тогда поехали. А давайте договоримся, что мы в течение дня будем созваниваться. Я бы за вами заехал.

— Ну, не знаю я. Как выясню ситуацию в архиве, вам отзвонюсь, а там решим, что и как.

Через пару минут они вышли из дома. Во дворе, совсем рядом с парадной, Виктора ждала не очень радостная картина: его бывшая жена устроилась прямо в песочнице с какой-то компанией. Тут-то Вероника смогла ее разглядеть. Вообще, с виду вполне интеллигентная дама. Серый костюм, правда, слегка помят, но это можно списать на натуральный дорогой материал. Светлые волосы собраны дорогой заколкой на затылке. Но вот лицо… О таких говорят в старых романах: «С остатками былой красоты». Но здесь эта фраза употреблена применительно к еще молодой женщине. То, что она пьет, понятно было с первого взгляда. Натюрморт на лавочке дополнял картину. Здесь была и ярко-желтая коробка из-под «Вдовы Клико», с которого девушка, наверное, начала опохмеляться, а рядом стоял вполне демократичный портвешок. Да, печенка, видно, у нее железная, раз такую смесь выдерживает.

— О, Витя, — она забавно помахала ручкой, — давай к нам, и девушку свою зови.

— Ну, Ларка, пьет с кем попало, попадет когда-нибудь она совсем.

Он подошел к веселой компании, припугнув ее вызовом милиции, забрал свою бывшую и втолкнул ее на заднее сиденье автомобиля.

Она пыталась быть изо всех сил светской дамой, как это только умеют спившиеся бывшие интеллигентные девушки. У Вероники есть одна такая приятельница, которая изредка забегает к ней в гости по делу. Сначала она непременно выпивает пару бокалов французского вина, затем переходит на водочку, выпивая все, что есть в доме, и Вероника подозревает, что, возвращаясь домой, по пути покупает еще настойку боярышника. Так и эта дама, дыша перегаром, желает быть светской львицей.

— Слушай, заткнись давай, я тебя домой отвезу, а потом поговорим.

Словно по команде, мадам затихла и, повалившись на сиденье, заснула. Видно, что Виктору Федоровичу было просто не по себе. И он, сжав руль, сосредоточился исключительно на дороге.

Проехав вперед по Ленинградскому шоссе, он сделал крюк и завернул на тихую Выборгскую улицу, где и располагалось здание архива. Своим внешним видом, выдержанным в стиле классицизма, желтое здание архива олицетворяло собой значимость своего существования. Как почти все московские постройки, оно было свежевыкрашенным и сверкало новенькими стеклопакетами. Но решетки нижнего этажа, похожие на те, что украшают московские постройки времен Алексея Михайловича, остались все те же, как и двадцать лет назад. Они-то уж точно все здесь сохранят и ничего не выпустят из этих стен. Хотя как знать. Украли же сквозь эти решетки уникальные проекты Черникова.

Вероника вошла в вестибюль и поняла, что преобразования и ремонт коснулись не только фасада. По сравнению с тем обшарпанным видом двадцатилетней давности, здесь тоже царил евроремонт. Гардероб был самого современного вида. Она сдала в камеру хранения сумку, оставив себе документы и блокнот с ручкой. На входе она предъявила паспорт, старый пропуск и удостоверение эксперта. Охранник молча глянул на все это и, выдав контрольку, пропустил ее через турникет. Теперь Вероника могла спокойно заниматься. Зал каталогов встретил ее синим ковролином вместо номенклатурных красных с зеленым ковровых дорожек. Но вот шкафы остались те же — из светлого полированного дерева. Она без труда нашла ящик, где хранились описания документов отдела ИЗО Наркомпроса. Было их, надо сказать, предостаточно. Бюрократизм, с которым они так пламенно боролись, по-видимому, захватил их полностью. Просуществовавшая всего несколько лет структура (с 18-го по 21-ый год) оставила после себя потомкам тонны документов. И это при том, что руководили ее люди творческие и, казалось бы, лишенные всякого бюрократизма. Возглавлял отдел художник Давид Штеренберг, естественно, из левых. Весьма интересный мастер. Не реформатор типа Малевича с Филоновым, но вполне ничего и стоит сейчас на всех аукционах вполне прилично. Правда, гнида, говорят, была редкостная. Будучи не просто левым, а убежденным революционером, он делал все, чтобы физически уничтожить представителей старого искусства. Нет, конечно, он никого не расстреливал, но по его приказу выкинули на снег из мастерской бесценные полотна Васнецова, из-за него не получали пайки, краски и кисти все художники-реалисты, почему-то не исчезнувшие со свержением царизма.

Петроградским отделением руководил искусствовед Н. Н. Пунин — тот самый, один из мужей Ахматовой. Конечно, то, что случилось с ними и другими художниками левого толка, было, конечно, ужасно, но, наверное, это была и расплата за свою нетерпимость, максимализм. Сила действия, как говорится… Правда, рынок сейчас практически всех примирил. Цены на Малевича с Кандинским сейчас где-то в небесах парят. Шутка ли — 60 миллионов за композицию… Но это скорее исключение. Но вот Нестеров получил свои 4.3 миллиона за вариант видения отроку Варфоломею, а Штереберг больше двух-трех сотен пока даже в Лондоне не продается.

Ну, конечно, закупали они тоже только своих.

Наконец-то Вероника нашла то, что нужно. Вот он, фонд 665 оп1 ед хр 4. Здесь-то и размещались заявления художников и скульпторов в отдел изобразительных искусств по вопросам покупки музеями их произведений, учреждений и организаций о снабжении их картинами, приобретенных для Государственного художественного фонда. В этом фонде было аж 102 листа. Но ничего — разберется. Пройдя в читальный зал и заказав документы, Вероника поначалу испытывала даже некую тревогу. А вдруг работу Юдина передали какому-нибудь учреждению или сельскому клубу и все — пиши пропало. Никогда не найдешь следов этих картинок. Но все было напрасно.

Где-то через полчаса ей выдали толстую увесистую папку, в которой хранились пожелтевшие листки бумаги с уже едва заметными следами печатной машинки и пометками химическим карандашом или чернилами.

Вообще, она даже не ожидала, что выдадут именно сами документы. Даже в советские времена почти все было микрофильмировано, а сейчас-то уж совсем другие технологии, но, видно, до Наркомпроса руки еще не дошли.

Еще где-то через час (все-таки чтение подобных раритетов затягивает) Вероника нашла заявление от гражданки Юдиной Руфины Михайловны о покупке картин ее мужа. Заявление было подписано Пуниным. Еще через десятка два листов она нашла распоряжение отдела Изо Наркомпроса, подписанное Д. Штеренбергом, о передаче почти пятнадцати картин в Тобольский историко-краеведческий музей. Здесь картины Юдина соседствовали с работами Кандинского, Поповой, Розановой. Интересно: те ли они или другого плана? Надо бы поискать, может, в альбомах где-нибудь публиковали.

В конце 80-ых начале 90-ых много чего по авангарду публиковали. Еще бы — после стольких лет разрешили. Сколько слез было по этому поводу пролито?! Вот, мол, оно, настоящее искусство, которое нам не показывали. А, между прочим, народ-то, к сожалению, особо и не интересовался подобной красотой. Когда в начале 90-ых первые бандиты стали покупать антиквариат, что их интересовало? «Родная речь»: Шишкин, Репин, Айвазовский. Это сейчас дело дошло до авангарда, да и то только у наиболее продвинутой части коллекционеров. Ну, в общем-то, все. Она выписала все, что ей было нужно, сдала документы. Выйдя на улицу, позвонила дяде Вите, как она про себя называла своего сопровождающего, надсмотрщика, охранника или как там еще. Он вообще неплохой мужик, только обстоятельства, при которых они встретились, не очень.

— Алле!.. Да, Вероника. Вы уже все? Ну, как результаты?.. Кое-что есть… Да, лучше потом. Слушай, Вероник, — он почему-то перешел на ты, — у меня тут такое дело. В общем, я Ларе доктора вызвал. Так что я сейчас не могу подъехать, чтобы отвезти тебя на Лубянку. Просто не успею. Ты как, в Москве-то не заблудишься? Или такси вызови.

— Да ладно Вам, Виктор Федорович, уж что-что, а с «ленинградки» я на Лубянку приеду. Не заблужусь уж.

— Слушайте, Вы поезжайте сейчас туда. В приемной спросите Симонова Вадима Петровича, скажите, что от Чижикова. Это моя фамилия. Они вам все покажут. А я часам к пяти подкачу в центр, так что, как закончите, — звоните.

— Все, пока.

Господи, хоть без сопровождающего погулять по Москве. Времени еще чуть больше 12. Можно прогуляться. Она вышла на Ленинградское шоссе, прошла вперед и села на трамвай, причем полупустой, как в старые добрые времена. Нет, в советские времена общественный транспорт был полнешенький. И чего ругают Москву за пробки? Она за какие-то 30 минут уже была на Тверской и вышла где-то в районе Елисеевского. Он по-прежнему прекрасен и работает, в отличие от своего собрата на Невском. Вероника помнила, как она первый раз была в Москве с отцом. Ей тогда всего-то 16 лет было. Молоденькая провинциалка, а тут такой магазин. Дворец, да и только. Ей еще тогда один понравился, тот, что в гостинице «Москва» был с той стороны, где и «Золотая роза», она тогда тушь купила в красивой коробочке. Отец рассказывал, что он в этом магазине в войну продукты покупал.

Он у нее после артиллерийского училища под Москвой воевал, а потом его в Куйбышев направили, а в 44-ом он вместе со своим генералом в Москве в командировке был, ну и, конечно же, в этой гостинице останавливался. Хоть был уже перелом в войне, но везде же нищета была, а здесь — шпроты, шоколад, «Столичная». На Веронику, кстати, московские магазины конца семидесятых произвели не меньшее впечатление, чем тогда, в войну, на отца. Еще бы: масло, колбаса, да еще копченая, какая-то невиданная рыба-осетрина и еще апельсины. Не под Новый год, а летом. Сказка. Да, сейчас и порадоваться нечему. Везде все есть.

Вероника зашла в кофейню на Тверской, устроенную в некогда бывшей филипповской булочной. Ее она тоже помнила. Здесь вкусный «Наполеон» продавался. И калачи с мучным карманчиком. Но сейчас здесь роскошный интерьер совсем в другом стиле: на стенах французские плакаты начала столетия, темная мебель. Витрина сверкает изобилием пирожных. Она заказала себе яблочный штрудель со сливками, апельсиновый сок и большую чашку кофе. Посетителей было не очень много, так что заказ она получила очень быстро. Разделавшись с десертом и выпив кофе, она достала свой блокнотик и попыталась осмыслить информацию.

Что ж, можно предположить, что некто, даже, может быть, работник музея (а таких за восемьдесят с хвостиком лет могло быть весьма много) находит тайник в картинах. Скорее всего, это был кто-то из последних. Потому что, если предположить что он впоследствии оказывается убийцей, он наверняка прочитал публикации Вероники, иначе как бы он на Клавдию Михайловну вышел.

Итак, этот некто нашел тайник. Но ведь неизвестно, что там было. Если драгоценности, то неизвестно, за сколько он их продал, а если тоже бриллианты? Тогда понятно, что ему есть смысл охотиться дальше. Эх, знать бы все это наверняка… И тут Вероника чуть не захлебнулась соком.

Стоп! Тобольский историко-краеведческий музей. Секретарша Маргоша, она ведь из Тобольска. Вероника вспомнила, как частенько за чашечкой кофе, ожидая ее шефа, она слушала вполуха ее рассказы о ее выдающемся папочке. Ей это было тогда совсем не интересно, но, чтобы не обижать секретаршу и скоротать время, она все это слушала. Он у нее ведь организовывал художественную галерею в Тобольске. Вероника еще тогда спросила, что, мол, там только картины советских художников? Спросила из вежливости, а Маргоша стала ей рассказывать, какие у них там полотна от купцов остались. Местных, которые еще до революции организовали там музей, а папочка сделал настоящий храм искусств. Его в городе очень ценили. Они ездили почти каждый год на юг. Город путевки выделял, и премии разные у папы были. А потом, когда она школу закончила и в институт поступала, случилось несчастье. Она с мамой осталась в Тобольске. Институт профсоюзов как раз там выездные экзамены проводил, а папа поехал один в Сочи. Они с мамой к нему должны были подъехать после экзаменов. Только он туда не доехал. Представляете, милиция рассказала, что он в купе к картежникам попал и они его обворовали и с поезда выкинули. Потом, конечно, их арестовали, но папу уже не вернешь.

Так, в девяностые годы Маргоша, дочка директора провинциального музея, поступает в платный институт профсоюзов, в котором обучение тогда стоило где-то тысяч несколько, это при том, что комната в коммуналке в начале девяностых шла по тысяче, а будущие олигархи ездили на подержанных «Мерседесах», купленных за копейки в Германии. Откуда деньги? Даже если учитывать персональную помощь руководства города, то тут особо не разгуляешься. Не того полета человек, чтобы ему такую поддержку оказывать. У провинциального директора зарплата могла быть не больше двухсот долларов. Вряд ли с такой зарплатой можно семьей на юг путешествовать. Да и в советские времена тоже весьма проблематично. А тут речь шла о стабильном благополучии в течение как минимум лет пятнадцати, которые могла осознавать Маргоша. Потом, обстоятельства гибели тоже о чем-то говорят. Провинциальный человечек, если он не зарабатывает шальные деньги на золотых приисках, вряд ли станет развлекаться азартными играми в поездах дальнего следования. Не тот уровень. Да и не сможет игрок поддерживать материальное благополучие семьи. У этих жизнь, как правило, полосатая: либо все в дом, либо из дома. Если денег, конечно, куры не клюют.

А последующая жизнь Маргоши? Учеба в институте в большом городе стоит больших денег, не считая самой платы за обучение. Одета она с иголочки, а не с Троицкого рынка. Квартирка есть, машинка. Да, конечно, можно предположить, что это спонсорская помощь начальства за оказание интимных услуг. Но, зная прошлое ее шефа, для которого три рубля на колготках были большими деньгами, вряд ли можно предположить, что он раскошелится на такую сумму. Не тот уровень. Квартиры любовницам покупают те, у кого денег куры не клюют, а он, получая зарплату, мог рассчитывать только на то, что у родной конторы украдет. Да и жена наверняка бдит строго за расходами супруга.

Другой вопрос, могла ли Маргоша, зная о том, что папаша обнаружил бриллианты в картинках, убить за камешки человека? Теоретически — да. Ее могла впустить Клавдия Михайловна. Она была у нее, когда забирали картины. Могла, например, сказать, что нужно какую-нибудь бумажку еще подписать и все — та бы с радостью ее приняла и в кухню могла пригласить: свой же человечек, девушка-секретарша, что тут церемониться.

Ну а уж шефа убить она сто процентов могла. То, что она курильщица, — это Вероника знала наверняка. И ключик от пожарного выхода она могла заказать запасной. Причем она могла и не знать, что именно они в этот день найдут бриллианты. Необязательно. Так, вернулась картинки проверить, ну те, что для аукциона были отобраны — а тут шеф пьяный и камешки вокруг. Чем не повод для того, чтобы его на тот свет отправить, а самой все прикарманить. Те камешки, что папаша когда-то нашел, наверное, уже иссякли, да и неизвестно, были ли они там, может, золото или побрякушки.

Только пока это все в теории. Маргоша могла и не убивать своего шефа и Клавдию Михайловну. Да и папочка ее мог не находить никаких ценностей в картинах, да и картины вообще могли быть другого плана. Чего сейчас гадать-то. Нужно еще выяснить, может, у этой истории еще более старые корни, так что хватит рассиживаться, Вероника. Пора тебе на Лубянку.

До легендарной площади была пара остановок, но она решила пройтись пешком. Погода отличная, настоящее бабье лето, Тверская сияет витринами, отчего бы не продлить удовольствие? Дойдя до конца улицы, она с грустью взглянула на разбираемую «Москву» (зря, красота была, а не гостиница). Обогнула Большой театр в строительных лесах реконструкции. Просто стройплощадка какая-то, а не центр столицы. Время было еще час до условленного времени, так что Вероника заглянула еще в антикварный магазинчик в «Метрополе». Когда-то здесь был замечательный книжный букинист. Пожалуй, самый богатый во всей стране. Если брать ассортимент. Какие роскошные заграничные альбомы с великолепной печатью, передающие все тонкости оригинала! Для советского человека, осознававшего, что он никогда не увидит Лувр, Прадо, Уффици, это было единственной возможностью расширить границы своих представлений о культуре других стран. А сейчас — все по-другому. Вон как они мучились с историей Древнего Египта, изучая всех этих фараонов, их архитекторов и жрецов. Замечательная преподавательница, которая читала этот предмет, казалось, мумифицировалась, заучивая эти просто неприличные имена всех Аменхотепов, Джосеров и Хефренов. А что уж говорить о студентах…

А теперь — надоело лежать на пляже в Хургаде — можно прогуляться до Каира, и вся история египетского искусства перед тобой не на каких-то мутных фотографиях, а живая — от плиты фараона Нармера до богатства Тутанхамона. Смотри — не хочу.

Тогда, в семидесятые — начало восьмидесятых годов, куча денег тратилась на эти дорогостоящие книги, казалось, так будет всегда, а теперь кому они нужны. Еще один бизнес прогорел. Но магазин не пропал. Теперь здесь торгуют вечными ценностями — антиквариатом. Вероника с интересом осмотрела его витрины. Цены, конечно, аховые. Ну, оно и понятно, все деньги в Москве пока еще. И все сокровища стекаются сюда. Видно, дыханье кризиса еще не скоро их коснется. Но иметь представление обо всем нужно. Было бы времени побольше — хорошо бы еще по Арбату прогуляться. Там кое-чего присмотреть. Но хватит, труба, что называется, зовет. И Вероника снова зашагала вдоль Малого театра с дедушкой Островским, по Неглинке, и вот она — жуткая Лубянка.

С трепетом она подошла к нужному подъезду. Открыла тяжелую дубовую дверь, та закрылась, и вместе с ней исчезли все звуки улицы, гул машин, толпы, — всё, что только что ее окружало. Здесь было совсем другое царство. Зловещей тишины. Ни снующих людей, ни производственного шума, который обычно присутствовал в офисных помещениях подобного масштаба, здесь не было. У входа за столиком сидел молодой человек в военной форме, он вопросительно посмотрел на Веронику.

— Здравствуйте, я к Симонову Вадиму Николаевичу. Он меня ждет к трем часам.

Молодой человек посмотрел на свои часы. Там было две минуты четвертого. Затем утвердительно махнул головой и снял трубку телефона. Набрал какие-то цифры и сказал только два слова:

— К Вам пришли. — Затем уже Веронике: — Присядьте, пожалуйста. — И кивнул в сторону стоящих вдоль стены стульев.

Вскоре, минут через пять, на лестнице показался мужчина лет пятидесяти в строгом темно-сером костюме, белой рубашке и голубом галстуке в синюю полоску. Лицо его как-то не отпечаталось в сознании, что-то светло-русое и совсем блекленькое. Но и, потом, не о нем речь. На Веронику сильное впечатление произвел коридор. Она не особо хаживала в своей жизни по государственным присутственным местам, а здесь какая красота: стильные дубовые панели, продолжающиеся в дубовых дверях, «кремлевская» ковровая дорожка — и не какая-то затертая-перетертая, а яркая, с зеленой каймой. Такие в советские времена по большому блату доставались. В общем, не интерьер, а сплошной винтаж, как теперь говорят. И то место, куда ее привели, было отделано в таком же стиле, хоть кино историческое снимай — готовая декорация.

— Ну вот, Вероника Васильна, то, о чем меня просил Виктор Федорович. — Он достал из ящика стола две толстые папки в выцветших канцелярских папках с тесемками. — У вас времени два с половиной часа, так что уж просматривайте побыстрее. Я вас оставлю и закрою, так положено. Ровно в 17–30 я буду здесь. Да, кстати, — он указал на дверь в стене, — здесь комната отдыха, есть все необходимое, так что располагайтесь и работайте. Мобильный телефон здесь не работает, — с этими словами он вышел, и Вероника осталась один на один с историей.

Она уселась за основательный письменный стол, затянутый зеленым сукном, включила настольную «наркомовскую» лампу и взяла первую папку, на которой был обозначен номер дела, время начала и окончания: март 1918 и декабрь 1924. Группа «Белки». Да… еще бы «и стрелки» написали. Но, перелистав первые страницы, поняла, что это такое.

«Белки» — это особая группа чекистов, организованная еще 1918 году, основной задачей которой было проведение обысков у граждан из «бывших» с целью изъятия у них ценностей, которые следовало направлять непосредственно на нужды развития органов ВЧК: закупку оружия, транспорта, выплату довольствия и пр. хоз. нужд. Интересно, у кого они что покупать собирались, эти хозяева жизни?

Исходя из поставленных целей, понятно, почему группа называлась «Белки», наверное, товарищ, некто М. А. Осиповский, был человеком образованным, по крайней мере, пушкинскую сказку про белочку, щелкающую золотые орешки с изумрудными ядрышками, он явно читал. В деле помещен был протокол заседания совета ВЧК, подписанный самим Феликсом, затем подробно разработанные инструкции, где расписано, что необходимо конфисковать: первым пунктом шли, конечно, бриллианты, затем золотые монеты, украшения с драгоценными камнями и пр. Столовое серебро брать не рекомендовалось ввиду его громоздкости и малоценности, причем оговаривалось отдельной строкой, что следует пригласить кого-либо из бывших специалистов ювелиров с целью проведения инструктажа с сотрудниками. Да, в хорошее время работали ребята, было, что тащить в закрома. А сейчас столовое серебро, даже если не изделие поставщика двора, — и то ходовой товар для антиквара.

Пролистав еще несколько страниц, она нашла первый утвержденный список членов подобной группы и среди них — знакомые фамилии Густава Лациса и Михаила Юдина. Правда, в группе с ними были еще два человека: некто Исидор Петров и Михай Жимурский. Обыски рекомендовалось проводить в составе не менее четырех человек ввиду особой опасности мероприятия. Руководителем этой группы был назначен, естественно, Густав Лацис. Он же и расписался в получении особого мандата, дающего право на проведение подобных обысков. Надо сказать, что это были не единственные «бельчата», за один только 1918 год Вероника насчитала около полутора десятков таких групп. А потом пошли отчеты. Да, дело было поставлено на широкую ногу. Группа, в которой служил наш художник, была, наверное, на хорошем счету. Работали ребята просто на износ. Чуть ли не каждый день сдавали килограммы золотых монет, портсигары, жемчуг, ювелирные украшения, от описания которых просто дух захватывает: колье с бриллиантами и сапфирами, брошь с бриллиантами — три штуки, серьги с драгоценными камнями — восемь штук, пуговицы с крупными бриллиантами — дюжина, жемчуг — три фунта, портсигары золотые — два. И все это конфисковано при обыске в квартире княгини Путятиной за один вечер. Группа работала чуть меньше года — до ноября 1918-го. И при этом собрала немало ценностей для страны. Наверное, и себя эти молодцы не обижали, судя по запасам выдающегося советского художника-иллюстратора, мастера соцреализма.

А сколько горя людского стоит за всем этим, даже страшно представить, и сейчас все продолжается. А потом просто мистика какая-то начинается. Ведь не смог же Юдин всем этим воспользоваться. Попробовала первая жена продать его картины, и все — семья распалась, вторую пытался спасти от голода — тоже смерть, даже третью жену постигла та же участь. Может, он понимал это, оттого и не стал больше доставать наружу сокровища, забыв навсегда эти картины. Екнуло, наверное, сердечко от этого участия в революционных грабежах, иначе отчего бы он оставил службу и вернулся в Петроград.

В деле после ноября была страница, где сообщалось, что в связи с гибелью на боевом задании Густава Лациса, у группы появляется новый руководитель — товарищ Михаил Юдин, а в помощь ему выделяется два бойца из новобранцев. Но товарищ Юдин спустя два месяца, сославшись на ранение и особую тягу к постижению науки и искусств, просил руководство отправить его в отставку, и эта просьба была удовлетворена. Товарищу Юдину объявили благодарность, наградили именным оружием и выдали направление на учебу в петроградский ВХУТЕМАС (бывшую Императорскую Академию художеств). Все — больше он не участвовал в масштабном проекте «Белки», заложившим основы благосостояния столь солидной организации, а может быть, лично некоторых ее сотрудников. Последнее более вероятно, учитывая неспокойную революционную ситуацию.

Захлопнув эту папку, Вероника перевела дух. У нее даже голова закружилась от напряжения. Она стала, прошлась по кабинету. Сейчас бы что-нибудь сладенького. Она с осторожностью приоткрыла дверь в комнату отдыха. Что ж, вполне уютно: мягкие кресла и диваны, чайный столик, оборудованная кухонька. Вероника зашла в туалетную комнату, вымыла руки. От старых документов на руках остались следы пыли и химического карандаша. Затем вскипятила чайник, заварила чай. На столе в вазочке среди массы конфет выбрала крохотную шоколадку — «Аленка», все такую же приятную на вкус с изумительным сливочным вкусом, как в детстве. Да, не переплюнуть швейцарцам нашего шоколада. Зеленый чай помог успокоиться, и она снова была готова погрузиться в прошлое.

Теперь перед ней была папка с делом, возбужденным по факту гибели сотрудника ВЧК Густава Лациса. Это был подробный рассказ об убийстве. Только не такой, как в детективе. Там фантазия автора облеченная в причудливую форму, порой настолько вычурную, что она воспринимается уже как некий художественный прием, часть сюжета, а здесь перед ней была реальная смерть с кровью и страданьем, переломанные судьбы людей и хоть отделяли ее от этих событий почти девяносто лет, зрелище было не из приятных.

В деле были, наверное, обычные для таких вещей документы: протоколы, фотографии, свидетельские показания. Прочитав внимательно эти пожелтевшие странички — свидетельства случившегося — она ясно представила себе картину случившегося, конечно, что-то дофантазировав, но все же она была уверена, что это было именно так.

Итак, как свидетельствовали показания Михаила Юдина, состоящего на службе в особом отделе ВЧК, утром 18 ноября 1918 года они с товарищем Густавом Лацисом вышли утром из дома. У них было свободное время. Очередная секретная операция по изъятию ценностей у населения была назначена на вечер. Молодые люди, попив чаю, согретого квартирной хозяйкой, собрались на улицу с желанием прогуляться на Сухаревский рынок, чтобы купить чего-нибудь съестного и просто присмотреться, разведать оперативную обстановку, как теперь говорят. А попросту попытаться отследить кого-нибудь из бывших буржуев, продающих что-нибудь в обмен на продовольствие. Если это были серебряные ложки — это один разговор, но, бывало, неопытные в таких делах граждане засвечивали и настоящие ценности: золотишко, бриллиантовые украшения. Вот тут-то нужно было за ними присмотреть, проводить до квартирки, узнать, где живет, чтобы прийти вечерком и проверить, не осталось что-либо еще на черный буржуйский день у этих недобитков, а их покупателей тоже нужно было отслеживать, чтобы конфисковать вещицу. Нечего наживаться на трудностях советской власти. В общем, дел было невпроворот. Одно название, что отдых. Работа и работа просто круглые сутки.

Но сегодня доблестным чекистам просто не везло. День был какой-то неприятный. Сырость, туман, снега еще не было, слякоть под ногами. Да и народец какой-то неинтересный был. В основном все с тряпьем: у кого отрез на пальто, кто-то шубку каракулевую торговал, а кто-то расшитое бархатное платье. И на что народ рассчитывает? А из настоящих ценностей ничего. Так, пара барышень: одна — с обручальным колечком, другая — с серебряными часами. Одним словом, барахло. Нет, они такой мелочевкой не занимались. Пройдя пару кружков в этом колышущем море людей, они отоварились у знакомой торговки горячими булками, конфисковали кусок чайной колбасы и уже собирались идти назад, чтобы попить опять чайку с колбаской, полежать в теплой комнате да отдохнуть перед трудным боевым выходом. Но ту их внимание привлекла одна любопытная парочка.

Мужчина с осанистой фигурой и бородкой клинышком показался им подозрительным. Слишком уж не вязалась его аккуратная бородка и надушенные усы (запахом несло аж за версту) с мятой потрепанной одеждой и вытертым треухом. Мужчину этого легко можно было представить в военном мундире, причем чином не ниже полковника. Разговаривал он с какой-то женщиной, которая нервно оглядывалась по сторонам. Она показалась им вроде даже знакомой. Молодые люди решили подойти поближе, но тут у Густава нос зачесался от барского одеколона, а потом он как чихнет — ну не выносил боец революции их буржуйских запахов. От мужика должно мужиком вонять, а не фиалкой, как от бабы. Срам ведь, да и только. Так вот, от его богатырского чиха оглянулась женщина. Она была еще достаточно молодая, одетая в темное пальто, отороченное красивым серым мехом. Из такого же меха была сделана шляпка. Одежда сидела на ней безукоризненно. Явно не у простой портнихи пошита, да и сукно, и мех — все было наилучшего качества. Она вдруг оттолкнула своего собеседника и сама двинулась по направлению к молодым людям:

— А, мальчики, вот и вы в Москве, как я рада вас видеть…

Тут-то, наконец, они и узнали ее. Это была экономка Матильды Кшесинской, некая Екатерина Яковлевна Рубцова. Сама мадам Рубцова была вдовой театрального декоратора из Мариинского театра. Он умер от болезни, оставив свою супругу с тремя маленькими детьми практически без средств к существованию. Матильда, узнав о ее бедственном положении, предложила ей место экономки. И хотя сама балерина писала об этой женщине, говоря, что платила ей приличное жалование и всячески помогала ее детям. Но, как говорится, не делай добра. Видимо, эксплуатация со стороны этой распутницы настолько надоела мадам Рубцовой, что, как только с началом февральской революции Кшесинская покинула свой дом, та распахнула двери ее дома перед революционными массами. Как там писала в своих воспоминаниях балерина:

«Рубцову я взяла к себе в дом после смерти ее мужа, Николая Николаевича Рубцова, художника-декоратора, которого мы все хорошо знали и очень любили. Они отлично жили и принимали у себя очень хорошо. Н. Н. Рубцов отделывал дворец Великой Княгини Ольги Александровны. После смерти Н. Н. Рубцова его вдова осталась без всяких средств, и я ее взяла к себе в качестве экономки, дала ей чудное помещение в своем доме и позволила ей жить со своими детьми. Так как покойный Н. Н. Рубцов был нашим частым партнером в покер, то в память его мы стали за каждой игрой откладывать известную сумму в пользу его вдовы, из собираемого таким образом капитала ей выдавалась помощь. К моменту переворота накопился капитал в размере 20000 рублей, что было по тому времени громадной суммой. И вот эта самая Рубцова, которой не только я, да и мы все оказали столько внимания, приняла революционеров с распростертыми объятиями, объявив им: «Входите, входите, птичка улетела. Это произошло на другой день, что я покинула свой дом, и он был занят какой-то бандой, во главе которой находился студент-грузин Агабаров».

Лацис и Юдин появились в особняке Кшесинской почти сразу же, Густав и Агабаров состояли в петербургском отделении СРСРД еще до того, как тот угодил в ссылку. Вновь они повстречались уже во время февральской и, решив отметить это событие, собрались поначалу в какой-то кабачок на Сенной.

— Слушай, какая Сенная? Мы тут особняк заняли. Романовской любовницы, балерины Кшесинской. Там у нас штаб. Представляешь, дом набит барахлом, в подвалах полно продуктов и повар отменный. Поехали.

Там они и познакомились с Рубцовой.

Поначалу она была весьма обрадована новым постояльцам, организовывала для них обеды. Благодаря уникально организованному хозяйству Матильды здесь, в этом особняке, можно было пережить многомесячную блокаду. Мука, сахар, овощи, французские сыры и дорогие вина заполняли подвалы. При доме имелась молочная ферма и водилась птица, кролики и даже пара свинок. Но, как оказалось, даже этот источник мог иссякнуть под ненасытными аппетитами большевиков, которые сотнями проходили через этот особняк как через транзитный лагерь. Похоже, всякая шваль: дезертиры, не желающие воевать, а почувствовавшие приближение великой бойни, на которой можно погреть руки, съезжаясь в Петроград, первым делом шли именно туда — в особняк на Петроградской стороне.

Так что, когда у мадам Рубцовой утихла первая ненависть и зависть к этой распутной выскочке, которая обладала этим всем великолепием благодаря своим сомнительным заслугам, она столкнулась совсем с другими проблемами.

Во-первых, она так и не стала хозяйкой этого особняка, а превратилась из экономки в прислугу, при этом общаться ей приходилось теперь уже не с великими князьями, а со всяким революционным сбродом, причем в большинстве своем просто нечистоплотным. Они без конца курили, плевали на пол, а драгоценную ванную из мрамора, в которой она сама столько раз мечтала полежать в душистой пене и розовых лепестках, всю засыпали окурками. Теперь в жилых помещениях стоял крепкий солдатский дух, который проникал всюду, даже в ее аккуратненькие апартаменты, окна которых выходили на задний двор.

И, более того, вся эта мерзость стала вторгаться в ее семью. После очередного нашествия на дом каких-то дезертиров она обнаружила у младшего Мити вши. Оказывается, какой-то матрос выманил его в чулан и предложил ему по-мужски покурить, тот, глупый, согласился, а матрос при этом как-то странно смотрел на мальчика и поглаживал его по головке. Мадам Рубцова с ужасом думала о том, что могло случиться дальше, если бы их не спугнул повар и не прогнал Митю, пригрозив обо всем пожаловаться мама. А дальше — еще хуже. Какой-то комиссар южной наружности в кожаной тужурке, с маузером попытался прижать в углу Поленьку, старшую дочь Рубцовой, а когда та еле-еле отбила ее, то с пьяными криками ломился в их дверь и палил в потолок.

После этого Рубцова собрала вещи и, прихватив с собой немало Матильдиного барахла, уехала в Москву к брату, овдовевшему в начале войны. Он служил в интендантском ведомстве, был человеком вполне состоятельным, имел приличную квартиру в старой столице и дачу по Ярославской дороге. Приехав сюда, Рубцова наконец-то смогла отдохнуть от большевистского кошмара, который ей пришлось пережить. Рассказывая брату о своих злоключениях, она во всем считала виноватой именно Матильду, которая бросила на нее свой дом, оставив ее, хрупкую и беззащитную, охранять добро, а сама благополучно устроилась где-то в Петербурге, вместо того чтобы дать ей, матери с тремя детьми, одинокой вдове, уехать из города. Сама-то она знала о надвигающейся беде и ничего никому не говорила. Да, настолько коварны люди. Служишь им верой и правдой, а они потом бросают тебя на произвол судьбы.

Рассказывая о своих несчастьях знакомым на скромных (куда уж шиковать в такое время) раутах, Рубцова картинно всхлипывала и даже искренне верила в то, о чем говорила. Она достаточно быстро оправилась от всех несчастий и обрела наконец то, чего не доставало ей в Петербурге: дом, где она была хозяйкой, относительный достаток и, главное, внимание.

Ее, знакомую с великими князьями, высшим светским обществом Петербурга, окружение брата воспринимало как часть этого высшего петербургского света, и уже из ее рассказов получалось, что чуть ли не она, вдова художника, давала ценные советы Матильде, этой выскочке, умеющей только дрыгать ногами на сцене и вообще неприлично сказать, чем занимающейся. Именно мадам Рубцова помогла поставить ей дом на широкую ногу, обучая ее всем тонкостям приемов, одежды и пр. В общем, эта светская жизнь, которая захлестнула Рубцову и в которой она стала наконец-то хозяйкой, продолжалась все лето. Вплоть до конца сентября, когда они были вынуждены вернуться в город. И хотя здесь все было относительно еще спокойно, но уже в воздухе ощущалось приближение беды. Рубцова, уже пережившая нечто подобное в Петербурге, сразу почувствовала грядущие перемены.

— Ну что ты, Катюша, ну ты преувеличиваешь. Да… Как была с детства трусихой, так и осталась. Ну что еще может случиться? Да, мы скинули царя. Так династия давно прогнила. И ты это знаешь не хуже меня. Сейчас во главе государства приличные люди. Скоро будет созвано учредительное собрание. Наша партия тоже в ней участвует. Так что все устаканится. Это временные трудности. Ну какие большевики? Кто о них знает? Если там, в Петербурге, какая-то кучка людей захватила особняк этой романовской вертихвостки, это не значит, что они способны на что-то большее. Государство — это, дорогая, серьезно. Его с наскока не уничтожишь. И для руководства такой страной, как Россия, нужна не кучка отщепенцев, а серьезные люди, мыслящие и при этом, заметь, имеющие вес не только политический, но и финансовый. Ну скажи: разве союзники будут общаться с каким-то сбродом?

Но серьезные разговоры брата с товарищами по кадетской партии ее убеждали меньше, чем собственный опыт. И, действительно, в конце октября пришло сообщение из Петрограда о большевистском перевороте, а потом он случился и в Москве. В начале следующего года революционное правительство переехало в Москву. И хотя перенесение столицы, как правило, приносит обывателям явные дивиденды, то сейчас этого не случилось. В городе явно не хватало продовольствия, причем эти нехватки увеличивались прямо-таки в геометрической прогрессии. Вместе с новым правительством в Москву перекочевало большое количество солдат, стали появляться беженцы и не только откуда-то из местечек, с южных окраин появилось огромное количество людей, проживание в столицах которым было строго запрещено. Они наполняли город, как саранча. У кого-то были в большевистском правительстве родственники, знакомые, родственники родственников, знакомые знакомых. Москва начала трещать по швам. Начались уплотнения. Чистые уютные квартиры обывателей превращались в бог знает что. Пока это не коснулось лично семьи Екатерины Яковлевны Рубцовой, но вот свояченицу его брата уплотнили, поселив в их квартиру пару семей. И, побывав в гостях у несчастной, Рубцова явно вспомнила особняк балерины Кшесинской. Некогда уютное гнездышко за несколько месяцев было загажено. В ванной стирались пеленки, на кухне чадили керосинки, а в сортире стояла невыносимая вонь из-за того, что новые жильцы регулярно гадили мимо, а вот прислуги теперь в доме не было.

Но это еще ничего, по городу начались тотальные обыски. Слухи о них передавались из уст в уста домохозяйками и торговцами, сапожниками и дворниками. По ночам банда новых полицейских (они называли себя чекистами) врывалась в дом состоятельных граждан и, предъявляя какие-то мандаты, производила обыск. Искали ценности. Так что все, что было нажито в семьях целыми поколениями, изымалось. Прятать было почти бесполезно: вскрывались полы, тайники в мебели, взламывались печи. Учитывая сложную продовольственную и финансовую ситуацию, многим после такого обыска можно было ставить крест на своей жизни. В тяжелых революционных условиях люди выживали на то, что им удавалось продать или обменять на продукты.

Условия жизни с каждым днем становились все хуже и хуже. На брата не было никакой надежды. Он увлекся какой-то непонятной игрой в политику. Из заправского фрондера вновь стал монархистом. Теперь в доме регулярно собирались какие-то бывшие члены городской думы, военные, курили, пили чай с купленным, обмененным на ее вещи сахаром и хлебом и о чем-то болтали без остановки. Конечно, она понимала, что дальше разговоров в этой компании дело не пойдет, но все же… Она пыталась поговорить с братом о том, что эти сборища мало того, что не безопасны, но еще и расточительны. Но в ответ слышала лишь о том, что это его дом, что он не может посадить единомышленников за пустой стол и прочее. При этом он переходил на какой-то отвратительный визг, и Екатерине Яковлевне все яснее становилось то, что эту проблему она должна решать как-то кардинально. Пока не было все распродано, нужно ехать подальше от Москвы. К дальней родственнице — двоюродной тетке по материнской линии в Томск. А что, у нее там небольшой домик, живет она тихо, продукты там дешевле, да и с советской властью, похоже, там поспокойнее. Она уже написала ей письмо и получила ответ, что ждет, мол, дорогую племянницу в любое время. Так что Рубцова стала потихоньку собираться и готовиться к отъезду, только неожиданно заболела Машенька, простудившись на прогулке. Но вроде бы уже шло все на поправку и, наверное, через недельку можно было отъезжать.

Этим утром Рубцова вышла из дома с целью пополнить съестные запасы. Накануне они съездили со старшей дочерью на дачу, чтобы забрать из подвала картошку, обменяли соболий полушубок Матильды на пару куриц, десятка два яиц, мед, масло и молоко. Этого должно было хватить до отъезда. А сегодня она при помощи операции с шелковым платком решила пополнить запасы хлеба. Екатерина Яковлевна уже уходила с рынка, как ее окликнул какой-то мужчина. Сначала она даже не обратила на него внимание. Так, мужик какой-то в мятой одежде, но, вглядевшись, она поняла, что это один из тех, кто частенько захаживает к брату и ведет крамольные разговоры.

— Господи, Сергей Федорович, что это за маскарад? Что с вами?

— Катерина Яковлевна, у меня вчера был обыск, мне удалось скрыться. Наша организация, похоже, провалена. Нужно передать Дмитрию Яковлевичу, чтобы он спрятал ценности и печатный материал. К нему, возможно, тоже придут.

— Какие ценности? О чем вы? — Но договорить они не успели. В эту секунду она увидела знакомых еще по Питеру большевиков. Они частенько бывали в особняке Кшесинской и хорошо ее знали. Рубцова испугалась. Она решила, что за Сергеем Федоровичем следят и, оттолкнув его, поспешила к молодым людям навстречу.

Рубцова даже изобразила радость от встречи со старыми знакомыми. Перекинулась несколькими словами. Рассказала, что живет у брата-вдовца, что времена тяжелые и вот шаль шелковую пришла на хлебушек обменивать. Попрощавшись, направилась домой. Пару раз она незаметно оглянулась, но вроде за ней никто не шел, и она спокойно вошла в парадную и поднялась в квартиру. Тем более что ее занимали уже совсем другие мысли.

Больше всего на свете она теперь хотела разобраться с братом. Это что же получается? Он не дает ей ни копейки на хозяйство, она крутится, как может, меняя одежду и украшения на еду. А он хранит какие-то ценности сомнительной организации и ставит ее семью в опасное положение. Брат шумел, топал ногами, обвинял ее в отсутствии патриотизма и мещанстве. Однако известие, переданное сестрой, его, видимо, тоже напугало, и он, покопавшись у себя в кабинете, вынес оттуда пачку каких-то листовок и поспешил их бросить в печь на кухне, где томился куриный бульон для Машеньки. Надо сказать, сделал он это весьма вовремя, потому что в дверь позвонили. Рубцова решила, что это вернулись с прогулки Поленька и Митя, но на пороге она увидела Лациса и Юдина. Это не обещало ничего хорошего.

— Так, гражданка Рубцова. Куда это вы так поспешно скрылись? А мы-то еще хотим расспросить вас, что это за личность с вами на рынке разговаривала?

— Личность? Что за личность? А мужик какой-то приставал, а я, знаете ли, вдова, женщина скромная, вот и оттолкнула его.

— Да, а что это от мужика одеколоном за версту несло?

— Да мало ли что. Не знаю его.

— Катерина, ничего им не рассказывай. Что это за господа? — Это, как всегда, некстати появился брат.

— Так, а что, Екатерина Яковлевна, Вы нам не должны рассказывать? И кто этот гражданин?

— Я брат, Василий Яковлевич Низовой, хозяин квартиры. А вы кто?

— А мы, гражданин Низовой, представители ВЧК. И что-то нам подозрительны вы и ваша сестричка, и сейчас мы произведем у вас обыск. Телефон есть?

— Да, в кабинете.

— Вот и отлично. Ты давай, Михаил, вызывай подкрепление, а я пойду осмотрюсь. — С этими словами Густав Лацис прошел из прихожей в гостиную. — Так, а кто у нас еще дома?

— Никого, только мы с сестрой да ее дочка, но она в детской, она приболела.

— А чем приболела?

— Да так, ничего страшного, простуда, уже поправляется. Вон бульон варим.

— Ага, поправляется. Бульоном, значит, поите, а простой народ голодает. — С этими словами Густав все больше и больше углублялся в квартиру. Он осматривал все закоулки, заглядывал за шторы. Убедившись, что в квартире никого больше нет, он окликнул своего помощника: — Михаил, ну что, сообщил нашим?.. — И выразительно посмотрел на него. Тот, видимо, понял и поддержал игру.

— Да, уже выезжают, товарищ Лацис.

— Вот и отлично, а мы пока и сами управимся. А где тут наша больная? — с этими словами он открыл дверь в детскую и увидел девочку лет тринадцати. Она лежала в постели, одетая в белую кружевную сорочку. На горле у нее был намотан пуховый платок, а из-под одеяла торчала нога в шерстяном носке.

Лацис одним прыжком подскочил к ней и выхватил ее из кровати. Девочка открыла рот и с перепугу не смогла даже заплакать, в следующее мгновенье огромная и грязная мужская рука зажала ей рот, и к голове ее был приставлен пистолет.

— Так, всем не двигаться. Значит, так, граждане хорошие. Надеюсь, вам понятно, что мы тут не шутить с вами пришли. У нас мандат есть на проведение обыска и конфискацию ценностей у подозрительных контрреволюционных граждан, а вы под эту категорию аккурат подпадаете. Так что без лишних разговоров ценности на стол выкладывайте и сдавайте товарищу Юдину, и в ваших интересах сделать это побыстрее и добровольно, если девчонка дорога, а то приедет бригада наших, больную вашу в расход пустят. А что, она вполне годится. Поторапливайтесь, дорогие. Побыстрее. Ну, кто первый?

Мадам Рубцова сразу поняла, что они не шутят. Она быстро под присмотром Юдина прошла в спальню и принесла оттуда большую шкатулку.

— Вот все, что у меня есть. Это очень большие ценности. Это еще Матильды. Ей Романовы только дорогие вещи дарили. Она достала из шкатулки несколько маленьких коробочек и показала, что там лежит. Да, еще вот, — с этими словами она сняла медальон с алмазной звездой на толстой цепочке, положила его в шкатулку и стала вынимать серьги из ушей, но латыш ее остановил.

— Ну что вы, мадам, мы до такого не падкие. А это, значит, ворованное. Нехорошо, гражданочка. Это же национальное достояние. Так, товарищ Юдин, конфискуйте ценности прямо со шкатулкой вместе. Ну а вы, господин Низовой? Что, совсем нищий стали или добровольно сдавать ничего не хотите?

Этот буржуй недобитый в бабской шали словно вышел из оцепенения, как-то засуетился сразу.

— Нет-нет, я все отдам, ради Машеньки все, пойдемте в кабинет, у меня все ценности там.

— Вот и отлично. Как приятно иметь дело с понимающими людьми. Ну, пойдем, дорогуша, не переживай, будешь скоро в постели греться. Дядя с мамой у тебя понятливые. — Он потащил девочку за руку, размахивая пистолетом.

Все переместились в кабинет. Там гражданин Низовой, покопавшись в книжном шкафу, переставил какие-то книги, нажал выступ на полочке и открыл тайник. Он почти полностью залез в него, покопался и достал два солидных холщовых мешочка.

— Вот возьмите, — это камни и золотые монеты. Больше ничего нет, но здесь очень много. — При этом мужик испуганно трясся, видно, жалко было отдавать добро. И мадам Рубцова смотрела на братца так, будто готова была убить на месте. Еще бы, она свое добро проживала, а братец оказался при деньгах.

Чекисты явно обрадовались такому повороту событий, отпустили девочку, которая кинулась к матери. В общем-то, теперь им тут делать нечего было. Цель достигнута. Шкатулки с Матильдиными ценностями погрузили в вещмешок к Юдину, мешочки с камешками за пазуху и направились к выходу.

— Нет, стойте! — Это хозяин квартиры окликнул их в прихожей.

— Ну что еще? — Густав слегка попятился назад. Этот идиот трясущимися руками держал пистолет, оказывается, он прятал его под дурацкой шалью. — Ах ты, контра! — Он полез расстегивать кобуру, но было поздно, раздался выстрел, и бравый латышский стрелок упал. Юдин опередил следующий выстрел и положил господина Низового рядом. На выстрелы выбежала мадам Рубцова. Решив, что свидетелей оставлять не стоит, выстрелил и в нее.

— Мама, мама! — следом завопила девчонка. Он хотел прикончить и ее, но вдруг стало жалко.

— Молчи, а то и тебя пристрелю, иди отсюда, чтоб не видели тебя.

Густав был еще жив. Он что-то шептал: «Моих не забудь, мол» — и держался за мешок с камнями. Юдин осторожно вынул запачканный кровью мешочек.

— Хорошо, хорошо, ты не волнуйся, я сейчас. Схватив с вешалки в прихожей шаль, как мог, перевязал рану у груди, затем позвонил в больницу и к своим. В кабинете на полу увидел листовку. Прочитал и понял, что камешки-то не простая домашняя захоронка, а казна контрреволюционной организации.

Но сдавать их ему не хотелось, слишком большой куш. Все, что было до этого, просто мелочь. А листовочка, кстати. Она все спишет. Вот только девчонка… Может, все-таки пристрелить ее? Но не успел, послышалось, как хлопнула дверь черного хода. Ну да бог с ней, пусть бежит, значит, ей жить суждено.

Тут подоспели свои с доктором. Составили протокол. В общем, все сошлись на том, что Густав Лацис и Михаил Юдин помогли раскрыть крупный контрреволюционный заговор. Именно эта версия фигурировала в деле. Во время подробного обыска в тайниках еще нашли листовки и приличное количество золотых монет. Так что казна ВЧК не обеднела. А Густав Лацис скончался по пути в больницу. Таким образом, Михаил Юдин, будущий классик советского искусства, стал единоличным обладателем огромного состояния, о котором никто не знал.

Конечно, история получения его могла выглядеть и по-другому, но Веронике казалось, что все было именно так. По крайней мере, хотя бы вещи Кшесинской могли попасть именно этим путем.

В деле было еще несколько страниц. Там сообщалось, что была предпринята попытка поиска детей убитой контрреволюционерки Рубцовой, но все это не принесло никаких результатов. В отдельном кармашке были помещены фотографии этого семейства, наверное, по ним пытались разыскать детей Рубцовой. Вероника достала их. Типичные для того времени снимки: девочки с косами, в строгих платьях и мальчик в матроске. А вот и сама мадам Рубцова: белая блузка, пышная прическа, медальон на шее. Надо же, это ведь медальон, который был у Клавдии Михайловны. Хотя, может, это и совпадение. Но, может быть, и он. Неужели Юдин не побрезговал и снял медальон с убитой? Как сняли его с его жены. Мистика какая-то. И еще более странно, что Екатерина Яковлевна кого-то ей очень сильно напоминала.

Хорошенько всмотревшись, она поняла кого. Господи, да это же вдова Перовского, только блузка немного другая. Точно, она ведь хвасталась, что ее дедушка был декоратором. И вообще она практически голубых кровей. Правда, то, что бабушка была попросту воровкой, она не рассказывала при этом.

Это что же получается: тщедушная старушка отомстила за бабушку? Другой материальный мотив вряд ли возможен. Не могла же вдова Перовского предположить, что в картинах тайник. Теоретически она могла убить, ведь и историю с обнаружением трупа могла инсценировать, чтобы от себя отвести подозрение, и поход на кладбище легко показательный устроить можно было. Главное, просто. Во двор выходишь, всем сообщаешь, а потом тихо возвращаешься по черной лестнице домой. Квартиры-то у них вон какие хитрые: черные ходы выходят во двор, вход в который со двора через арку на набережной Мойки. Но практически как-то это не укладывалось в Вероникину голову. И то, что киллера могла нанять, тоже маловероятно. Не те доходы в семье, да и не Кавказ же у нас, в конце концов, с кровной местью. Столько лет бок о бок жили; если уж мстить, то живому Юдину нужно было, а Клавдии Михайловне-то зачем.

В общем, у Вероники целых две версии вырисовались, но ни в одной из них она не была уверена. Про старушку нужно вообще как-то аккуратно сказать. А то неизвестно, какие у этих костоломов методы работы, прижмут бедную вдову Перовского, и она на тот свет отправится, а грех на Веронике. Нет, ей это не надо. У нее семья, мама, нужно что-то придумать, а вот первую версию нужно уточнить, и она даже знает, как это сделать.

Закончив знакомиться с выданными ей делами, Вероника встала и прошлась по кабинету. За окнами вокруг Лубянской площади гудели машины, а тут была тишина и прохлада. Огромные по толщине стены бывшего страхового общества «Россия» сдерживали шум и создавали микроклимат в здании. Вот тоже судьба у здания. Строили его на пользу людям, чтобы помогать им в самых трудных ситуациях. А что получилось? Интересно, сколько всего этот кабинет видел? Судя по отделке, дубовые панели еще дореволюционные, так что, может, и тридцать седьмой год они пережили вместе с посетителями, слезы и кровь их видели.

— Ну, как вы тут, все успели?

Она не слышала, как открылась дверь и вошел человек, и от неожиданности даже вздрогнула. Оглянувшись, она увидела того самого человека, Вадима Николаевича. Да, наверное, беззвучно ходить — это у них часть профессиональной подготовки. Надо же, и вошел точно в назначенное время, в 17–30, и не минутой позже или раньше.

— Да, спасибо Вам большое, я все просмотрела.

— А нашли, что искали?

— Да, вы очень нам помогли. Не знаю, будет ли удобно, но у меня к вам одна небольшая просьба.

— Спрашивайте.

— Вот тут в этом деле есть одна фотография. Нельзя ли снять с нее копию? — Вероника достала фото Екатерины Яковлевны Рубцовой. — Она бы нам пригодилась. Я полагаю, это не секретный документ. Эта женщина погибла, и она не имела никакого отношения к ВЧК. Но, возможно, ее фотография сможет помочь нам найти преступника.

— Хорошо, я попробую Вам помочь. Я провожу вас к выходу, а вы подождите меня минут десять.

Вероника еще раз прошла по мягким коридорам Лубянки и присела на стул в вестибюле у выхода. А через десять минут господин (или товарищ, как они там себя величают) вынес ей листок бумаги. Ну и качественные ксероксы в конторе, я вам скажу. Копия фотографии получилась великолепной. Поблагодарив, Вероника с облегчением покинула стены этой солидной организации и включила мобильный телефон, который тут же заверещал.

— Да, я слушаю.

— Алле, Нюся, ну где ты была? Я домой звоню, тебя нет, мобильный не отвечает, меня тут чуть не парализовало. — Боже, это мама, как всегда, не вовремя. — Мама, у меня все в порядке, просто я была в архиве, а там телефоны требуют отключать.

— Но почему ты дома не бываешь? Я вчера поздно звонила тебе, а тебя все нет и нет.

— Мама, я Москве.

— Как в Москве? Что ты там делаешь? Что случилось? Ты что-то скрываешь…

Любимым занятием мамы было подозревать, что с дочерью случилось несчастье, чтобы, выяснив это, переживать в свое удовольствие.

— Ничего не случилось, у меня тут халтура образовалась. Экспертизу нужно срочно сделать одному товарищу. А для этого в архиве покопаться пришлось.

— А они оплатят? Не обманут? Это же какой расход — в Москву ехать.

— Нет, все в порядке. Они дали хороший аванс, так что и Москва окупилась, и я еще в прибыли осталась.

— Смотри, чтобы не обманули. С этих жуликов-богатеев нужно деньги вперед брать.

— Не переживай, все хорошо будет, а деньги — вещь не лишняя. Ты там как?

— Да все хорошо. Я тут себе присмотрела кое-что.

— Ну и отлично, я скоро приеду, купим, деньги будут. Пока, ма, я тебе позвоню, как вернусь в Питер завтра вечерком. А сейчас я, наверное, к Светке заеду.

— К Светке? А где же ты ночевала?

— В поезде, мама, в поезде, я в Москву на один день всего.

— Ну, тогда пока и позвони мне, как приедешь, слышишь?

— Всенепременно.

Господи, ей уже сорок с хвостиком, а все у мамы под контролем. Где она ночевала? Как будто у нее не может быть личной жизни. Может, и правда она слишком многое взвалила на себя, и нужно как-то по-другому жить? Ну а как? Кроме нее ведь никто бы не поставил сына на ноги, никто не поможет маме. Да, с личной жизнью у нее явно не клеится. Надо к Светику съездить, хоть на чужую личную жизнь посмотреть. Но тут опять телефон. Ага, это Виктор Федорович. Надсмотрщик.

— Алле, Вероника, Вы как?

— Да все нормально, все сделала.

— Нашли что-нибудь?

— Да, но лучше не по телефону.

— Знаете, я, конечно, извиняюсь, я тут в пробке стою и смогу к центру подъехать не раньше, чем минут через сорок.

— А Вы не торопитесь, я к подруге хочу заскочить. Она живет недалеко от вашего дома, в соседнем квартале.

— А если ее нет дома? Вы что, одна будете болтаться по улице?

— Да не переживайте, я не пропаду.

— Смотрите. Я буду к дому подъезжать, заберу Вас.

— Хорошо, только не торопитесь.

Интересно, он действительно заботится или переживает, как бы она не сбежала? Но нужно позвонить Светику. Она наверняка дома. Или Ольга Сергеевна. Ее детки-то еще мелкие, им в школу надо, так что кто-то из семейства да есть.

Со Светкой Арустамовой они учились вместе в институте. Она была дочкой профессора московского университета, известного историка. Папашка ее был чрезмерно принципиальным человеком, и из-за этого Светка училась не там, где он трудился, а ездила на сессии в Ленинград, чтобы не дай бог никто не подумал, что она попала в высшее заведение благодаря родственной протекции. Светку это, надо сказать, не особо напрягало. Приезжая в Питер, она останавливалась у Вероники, вернее, скидывала свои вещи и стопки книг, собранные заботливыми родителями, и пропадала где-то по мастерским неформальных художников и квартирным концертам. Появлялась она только перед самым экзаменом, обкладывалась на несколько часов книжками, а потом — опять несколько дней свободной жизни. На одном из таких квартирных концертов она познакомилась со своим будущим мужем — молодым и подающим надежды математиком, фанатеющим от «Аквариума» и БГ. Они оказались на редкость гармоничной парой, более того, Антон удачно вписался в атмосферу ее семьи, и принципиальный Светкин папа даже помог ему устроиться работать в университет. Правда, там он прослужил недолго. С началом экономических преобразований они со Светкой поехали на заработки в Штаты. Но пробыли там недолго. Сначала вернулась Светка, затосковав в этом, как она говорила, «пластмассовом раю». Но была еще причина — умер папа, маме нужна была поддержка, и сама Светка, вернувшись беременной, ни за что не хотела рожать на чужбине, а мечтала произвести на свет первенца под крылышком знакомой акушерки Марии Федоровны.

Пожив так, в разлуке, что-то около года, они вновь соединились. Антон теперь уже профессорствовал в университете, параллельно занимался разработкой каких-то умных программ, и оказалось, что в Москве жить можно не хуже, чем в какой-нибудь американской провинции. Они родили еще пару деток, и теперь в их огромной пятикомнатной квартире у метро «Аэропорт» было шумно и весело, совсем как лет тридцать назад, когда молоды были родители и шумели многочисленные Светкины сверстники. Дом был открытым и хлебосольным. И теперь уже мелкие отпрыски слушали БГ и с умным видом обсуждали новые записи Земфиры. Встретить старую подругу было весьма приятно, но здесь у Вероники был еще вот какой интерес.

Основным сокровищем в квартире, насколько она помнила, была огромная библиотека, которую начал собирать еще Светкин дед. Книги занимали все пространство вдоль стен, лежали на столах и подоконниках. Там Вероника надеялась найти как-нибудь альбом советского времени о Тобольском музее. Если картины Юдина там, то они должны быть опубликованы, и тогда можно убедиться, такие же это рельефы, как и вся серия, или Руфочка сдала в закупочную комиссию Наркомпроса нечто другое. А может, Светка что-нибудь подскажет. Она работала в реставрационном центре, много ездила в командировки по провинциальным музеям и могла видеть те самые картины.

Так что поводов посетить старинную приятельницу было больше чем достаточно. Вероника набрала знакомый номер и услышала чуть хрипловатый голос Ольги Сергеевны:

— Алло, Вас слушают. Говорите.

— Ольга Сергеевна, здравствуйте, это Вероника из Питера.

— Ой, вы по межгороду звоните, это дорого, а Света в ванной засела. Как неудобно.

— Я в Москве, Ольга Сергеевна.

— Боже, Вероника, как это чудно. Нет, я словно чувствовала, поставила печь яблочные пироги. Светочка говорит: «Зачем так много? Не надо, мама». А я как чувствовала, так вы когда к нам подъедете?

— Я вот, собственно, сейчас и собираюсь. У меня дела были в центре, а сейчас я освободилась. Что подвезти из продуктов?

— Что Вы, что Вы, ничего не надо. У меня есть замечательная смородиновая. Ждем, ждем. Я Свету сейчас обрадую.

Нет, хоть и говорит Ольга Сергеевна, что ничего не надо, но с пустыми руками Вероника как-то отвыкла в гости ходить. Дом-то хоть и хлебосольный, но, положа руку на сердце, Ольга Сергеевна да и Светик готовить особо не любили. И, скорее всего, за ту пару лет, что она у них не была, ничего там не изменилось. Пироги — это событие вселенского масштаба. Так что, прогулявшись до «Елисеевского», Вероника прикупила всяких деликатесов советского времени, не забыв и любимый хозяйкой зефир в шоколаде. Еще минут тридцать на троллейбусе — и вот она уже в тихом зеленом дворике, окруженном сталинскими домами.

Этот дом у метро «Аэропорт» был заселен когда-то весьма почтенными гражданами: известные врачи, профессура, актеры, писатели. Добротное, кооперативное, элитное, как теперь говорят, жилище. Судя по окнам, среди которых теперь уже преобладали новенькие стеклопакеты, благосостояние большинства жильцов его по-прежнему растет. А вот и Светкины окна с балконом, на котором сама хозяйка развешивает какие-то постирушки. Да, совсем ничего не изменилось. Когда-то по поводу этого демонстративного развешивания белья на профессорском балконе усиленно боролась одна дама в правлении кооператива. Она была вдовой известного композитора и, в силу своей приобщенности к искусству, усиленно ратовала за общий эстетический вид этого дома. Но вот профессорская теща оказалась для него крепким орешком.

— Ишь, какая расфуфыренная, белье ей мое не нравится. А где я, скажите, буду детские пеленки сушить? Пусть лучше наш сосед сверху свой пепел не сыпет, а то вдохновения у него нет, так он курить на балкон выходит и все не в пепельницу, а к нам. Весь укроп мне засыпал. И чем, скажите, мои чистые пеленки хуже колес грязных, которые на всех балконах лежат? То-то. Эстетики ей подавай. А мне что прикажете: сырость в квартире разводить?

Давно нет на свете той строгой дамы, профессорской тещи, да и самого профессора, а Светкин балкон единственный в этом доме, на котором сушится белье.

— Эй, Светик!.. — Вероника помахала рукой подруге, и та сразу же ответила ей, а из комнаты выпрыгнуло все ее семейство: и старший Боря, и девочки-близняшки. Да, богатая подруга, ничего не скажешь. По нынешним временам просто мать-героиня.

Вероника поднялась на третий этаж и, выйдя из лифта, очутилась в объятиях друзей. Дети повисли на ней, так что матери пришлось проявить строгость.

— Нечего, нечего, потом с крестной пообщаетесь. Давай пакет, что там у тебя? Ну, вот затарилась. Не надо было ничего. Хотя пригодится. С этой оравой продуктов не напасешься. Дети в рост пошли, если раньше за ними с ложечкой бегали, то теперь они от холодильника не отходят. Хоть замок вешай. Я, главное, Машке с Сашкой говорю: «Нечего есть, дуры, будете толстыми, никто замуж не возьмет». А они даже слушать не хотят. Сейчас в магазинах вроде бы все есть. Я не представляю, как мама с нами в советское время обходилась.

— Девочки, чем вы тут занимаетесь? Так, сегодня я на хозяйстве. — Это Ольга Сергеевна выплыла на кухню.

— Здравствуйте еще раз, Ольга Сергеевна.

— Здравствуйте, здравствуйте, Вероника, хорошо выглядите, только глаз как-то не горит.

— Да забот много и работы.

— А работать много не надо.

— Так кто же кормить будет? У меня же мама, сын на руках.

— Ну, сыну твоему давно пора самому работать. Покойный Михаил Дмитриевич на мне женился в восемнадцать лет. И Светка у нас сразу же родилась. И ничего, как-то выкручивались. Он подрабатывал все время. То грузчиком, то сторожем, а то и в преферанс играл. И это не помешало ему стать доктором наук. А Вам, милочка, нужно больше о своей личной жизни думать. А будет она, личная жизнь, будет и кому семью накормить.

— Ну, не знаю, Ольга Сергеевна. Это по молодости все легко, а сейчас я как-то чересчур разборчива стала.

— Нет, все равно о личной жизни думать надо, дорогуша. Ладно, вы, девочки, идите стол накрывайте, а я тут на скорую руку что-нибудь приготовлю. Сколько у вас тут продуктов!? Надо яичницу грандиозную сделать. И бутербродов. Думаю, этого достаточно. На сладкое — пироги. А это что? Боже! Мой любимый зефир. Можете обижаться, но я его спрячу, а то эти троглодиты мне даже попробовать не дадут. Они обойдутся, им талии нужно держать. А я их провожу завтра всех из дому — хоть кофейку попью спокойно.

Надо сказать, что в философии Ольги Сергеевны была своя логика и правда. Она жила именно так. Будучи старше своего мужа лет на пять, она сумела создать такую обстановку в семье, что именно он думал обо всем: зарабатывал деньги, заботился о том, чтобы у семьи была хорошая квартира, достойный отдых, у супруги — приличная одежда, а она была хранительницей домашнего очага. Причем не следует полагать, что она с утра до вечера занималась домашним хозяйством. Вовсе нет. Вернувшегося с работы мужа могла ждать «грандиозная яичница» и суп из пакетика, но, накрыв на стол, она могла развлекать его рассказом о новом романе, опубликованном в «иностранке», или о великолепной выставке, куда они должны сходить все вместе в ближайшее воскресенье. Вместо приобретения ковров, стенок и хрусталя они тратили деньги на поездки по стране, книги, покупку билетов на дефицитные спектакли. Без суеты, лишнего усердия она добивалась тех же результатов, что измотанные бесконечными стирками и готовками обедов среднестатистические советские домохозяйки. При этом жизнь вела более интересную и насыщенную, чем они. Тут было чему поучиться.

Вероника со Светланой переместились в гостиную, где стоял большой круглый стол, в разложенном состоянии способный вместить всех членов семьи; постелили скатерть, и Светлана достала стопку тарелок и ножей, не особо утруждая себя сервировкой.

— Так, детям выделим долю и отправим к себе, а то они посидеть по-человечески не дадут. А мы тут выпьем, поговорим. — Она открыла бутылку вина и налила два бокала вина. — Садись пока, давай за встречу!

— Давай!.. — И Вероника приземлилась на уютный угловой диван, появившийся в квартире после их возвращения из Америки.

— Ну, рассказывай, зачем в Москву пожаловала?

— Да дела у меня тут по экспертизе, уточнить кое-что надо было.

— А что за художник?

— Муж нашей дальней родственницы. Юдин.

— Это книжник, что ли?

— Да, только он в первые годы советской власти создавал супрематические рельефы. Вот я ими и занимаюсь.

— Ну, знаю такие.

— Кстати, я у тебя хотела спросить кое-что. Ты ведь в разные города в командировки ездила. В Тобольском музее его картин, случайно, не видела? Я тут обнаружила в архиве, что две его картины продала в Наркомпрос еще его первая жена, а тот их в Тобольск направил.

— И ты ради такой информации в Москву приехала?

— Ну не только. А что?

— Эх, надо было меня спросить. Позвонила бы лишний раз подруге. Вот тебя боженька и наказывает лишней тратой времени.

— Ну ладно, не томи.

— Держи литературу, смотри и слушай… — С этими словами Светка достала с полки каталог в глянцевой обложке с надписью на английском языке. Это был каталог выставки «Авангард из русской провинции», проходивший в Милане аж в 1991 году. Пролистав его, Вероника увидела две работы Юдина. Да, это были рельефы, аналогичные тем, что хранились у вдовы. Значит, версия с участием в этом деле Маргоши, действительно имеет место быть.

— Ну что, понравились?

— Да, знаешь, у вдовы его оказалось еще несколько работ из этой серии.

— Ну, тогда цены им нет, поскольку это будут единственные работы раннего Юдина.

— То есть как единственные? А эти из Тобольского музея.

— А эти тю-тю. Эти работы привозили к нам в контору еще в 90-м. Тогда, сама знаешь, мода была на все советское в мире, и на авангард наш в том числе. Вот какой-то умник из внешнего отдела выставочного объединения имени товарища Вучетича и придумал организовать эту выставку, прокатить по миру, денег для страны заработать. Все картины у нас тогда собрали, мы их подреставрировали, освежили. Юдинские, кстати, в плохом состоянии были. Задники отваливались, и вообще, чуть ли не краска осыпалась. Хранились ведь бог знает как. Как еще совсем не уничтожили из-за идеологического несоответствия генеральной линии партии. Ну вот, мы эти работы почистили, укрепили. Уехали они на выставку и все — не вернулись.

— Как это?

— А так, тогда путч грянул, все союзные структуры прекратили свое существование, вот на этой волне и пропали они.

— Ну подожди, принимали-то их в музеях?

— Ну да, они нам их вроде бы отправили, а сюда они не вернулись. Во внешнем отделе «Вучетича» тогда архив как-то странно сгорел, потом ответственным за это была организация, а не конкретные люди. Товарищ, который эту выставку курировал, вроде свалил куда-то. Так что концов не найти. Кстати, это не единственный случай. В Союзе художников СССР при развале Союза штук сорок выставок не вернулось из-за границы. Там, конечно, цены не те, но ребята на опте заработали.

— Слушай, но как же государство, авторы сами? Они же в суд могли подать.

— А с кого требовать? Нет больше таких организаций. И, потом, ты забыла, какое это время было. Я представляю, как пожилой художник откуда-нибудь из Рязани будет требовать, чтобы нашли его работы и вернули. Я тебя умоляю! Забыли и проехали. С музейными картинками, конечно же, похуже, но я думаю, что те, кто их к рукам прибрал, понимает, что на открытом аукционе их не продашь, а подешевле частным лицам — это пожалуйста. Имена-то какие: Любовь Попова, Кандинский, Родченко, Бурлюк.

— Но а покупатели-то, они не понимают, что это ворованное. Ведь у них там, на Западе, люди законопослушные.

— Вероника, и ты веришь этому мифу?! Ну уж ты-то должна знать, что там, где деньги и очень большие деньги, там можно законы обойти. Это сплошь и рядом даже на бытовом уровне встречается. В той же Америке это тоже есть. Незаконно давать работу нелегалам, но все сплошь и рядом держат мексиканских нянек, домработниц. А почему? Потому что дешевле. Так что закроем эту тему. Кстати, если нужен тебе каталог, могу подарить.

— Спасибо большое.

— Так, девочки, а вот и яичница. — Ольга Сергеевна вплыла в гостиную с огромной сковородой грандиозных размеров, куда вмещалось, наверное, десятка два яиц. Все это, зажаренное на знатном украинском сале, было приправлено помидорами, шампиньонами и свежей зеленью, так что выглядело не хуже, чем какое-то изысканное блюдо в элитном ресторане.

Почувствовав запах еды, из соседней комнаты вывалились дети.

— Так, дети, положили себе на тарелки и отправились в свою комнату.

По этой команде старший сын и близнецы ополовинили сковородку и шумно удалились, прихватив с собой еще солидную горку бутербродов.

— Ну вот, теперь можно расслабиться, — налетайте девочки.

Это так, для красного словца было сказано «расслабиться», а на самом деле милой девичьей болтовни о маленьких радостях, что приличествует подобному случаю, как-то не получилось.

Светка да и ее мама принадлежали к той породе людей, которые, обретя собственное семейное счастье и сопутствующий ему душевный комфорт, уют, стабильность и прочее, и прочее, — начинают испытывать особое беспокойство по поводу личной неустроенности своих знакомых, а если это старинная подруга, это уж сам Бог велел. С тех пор как Вероника развелась со своим мужем, тема ее одинокой жизни стала чем-то вроде обязательной программы при встрече. Это могли быть рассуждения о том, что, мол, так тяжело женщине в наше непростое время быть одной, а то и откровенные предложения познакомить с очередным холостым сослуживцем Антона. Причем все эти Васи, Пети и Сергеи обладали исключительными душевными качествами характера, так что было просто непонятно, почему они разошлись со своими предыдущими женами и до сих пор не женаты. Нечто подобное случилось и в этот приезд. Самой Веронике эти разговоры, естественно, уже порядком поднадоели:

— Ольга Сергеевна, Свет, — ну как вы не понимаете: если бы я встретила кого-нибудь, кто действительно был бы мне интересен, я бы, конечно, и завела бы себе личную жизнь, а так выходить замуж, чтобы рубашки стирать и иметь дополнительные заботы, — избави Боже. У меня и так на руках и сын, и мама. Сейчас вон непонятно, какие времена грядут, нужно думать о том, как их пережить.

— Слушай, Вероник, а ты вообще можешь о чем-нибудь, кроме заработка, думать? По-моему, у тебя синдром менеджера. Проще ко всему нужно относиться.

— Светик, я бы и рада проще, да не получается. Конечно, относительно многих других представителей нашей профессии, я, может, и достигла очень неплохого положения в материальном плане. И квартиру себе хорошую сделала, и на машине приличной езжу, сына вон вырастила, сейчас в институт поступил. Маму могу поддержать, на курорт отправить, лекарство, не задумываясь о его цене, купить. Но, знаете, чего все это стоит? Я, каждый раз зарабатывая деньги, думаю лишь о том, что они могут быть последними. Ведь это как в казино — повезет не повезет. Никто пятого и двадцатого тебе пусть маленькую, но гарантированную зарплату не даст.

— Слушай, да это точно синдром менеджера. А может быть, тебе на работу устроиться?

— Куда?

— Ну, в институт или музей какой-нибудь. Будет постоянная зарплата.

— Ты, наверное, плохо себе представляешь, сколько сейчас платят в институте, это совершенно нерентабельно, если ты, конечно, не доктор наук, а если начинать все заново, как мне, то это просто несерьезно.

— Ну а в музей? Вон в Питере их сколько. Культурная столица как-никак.

— Светочка дорогая, а ты знаешь, что такое питерский музей? Это как Большой театр в Москве. По уровню интриг, наверное, еще круче. Туда можно попасть только по очень и очень большому блату. Причем начинать нужно лет в двадцать, чтобы годам так к сорока стать штатным сотрудником или, что еще более проблематично, сделать какой-то шаг по служебной лестнице. Ну скажи, какая из меня на моем пятом десятке девочка на побегушках?

— Слушай, но ведь у тебя опыт какой-никакой, могла бы хранителем, например, попробовать. Не знаю, у нас в Москве, если постараться, можно запросто найти работу.

— В научные отделы и хранители фондов, дорогая моя, попадают только дети, внуки, племянники и так далее в порядке очередности. Помнишь, в советское время в Академии художеств был такой НИИ искусствознания? Его еще называли «институтом вдов и сирот». Он и сейчас существует, и думаю с тем же набором сотрудников. Так что в питерских музеях то же самое. Как в том фильме — «чужие здесь не ходят». И, потом, средний возраст научных сотрудников давно перевалил за восемьдесят.

Ты видела когда-нибудь токаря или слесаря в этом возрасте? Правильно, нет. А сотрудники музеев, уходя на пенсию, продолжают работать еще лет двадцать, а то и тридцать. Так что целое поколение молодых специалистов не находит себе применение. А потом только и слышишь разговоры: «Вот уходят корифеи, а заменить некем». Я не верю, что они незаменимые и уникальные, просто не пущать выгодней. Все понятно, что пенсии маленькие, что многие из них так были увлечены деланием карьеры, что остались одиноки. У кого-то дети не обустроены, кому-то просто скучно дома сидеть, но кто пожалеет молодых, полных сил, которые не могут себя реализовать? На Западе этого нет. Выходишь на пенсию — пожалуйста, занимайся научной работой, только не за государственный счет, а пиши книги, давай консультации.

— Но у многих сотрудников музеев нет такой возможности. Писать книги — это ведь уметь надо. Большинство просто честно отсиживает рабочий день, ну, выполняет какую-то работу.

— Конечно, обустраивать собственную светскую жизнь за государственный счет намного приятнее. Я помню, как я начинала в Эрмитаже работать еще при советской власти: спесь высокомерная во всех, постоянное осознание того, что тебя чем-то обделили, недооценили, при этом никто пальцем не пошевелил, чтобы найти такое занятие, чтобы зарабатывать побольше. Знаешь, я иногда встречаюсь со знакомыми, так оттуда почти никто и не ушел. Те дамы, которым тогда было около шестидесяти, продолжают работать, только им теперь около восьмидесяти. Представляешь, люди приходят в музей отдыхать, а тут вокруг геронтологическая клиника. Да еще какого рода клиника! Как говорила одна из моих знакомых, прошедшая героический путь от ярлычницы в Апрашке до директора ювелирного магазина: «Овощной отдел». Я потом такой пошлости не встречала даже в магазинах, как в элитном обществе Эрмитажа.

Так что образ музейного сотрудника как некого суперинтеллигента, книжного червяка, который ничего, кроме бескорыстного служения искусству, не хочет знать, давно уже не актуален. Да и как показали последние события — я имею в виду эрмитажную кражу века — бескорыстно никто не хочет служить. А ведь все всё знали заранее: и зарплаты, и уровень нагрузки. Рая на земле ведь никто не обещает. Но нет, нам нужно только то, что мы хотим.

Я понимаю, во времена советской власти, когда все были одинаковы и большинство населения горбатилось от звонка до звонка. Это в какой-то мере была элита. Сотрудник музея, конечно, не как артист БДТ, но звучало гордо. А сейчас-то что? Наверно, всем им еще служит утешением тот факт, что они уже своим местом работы приобщены к элите. Если раньше по ту сторону были плохие коммунисты, сотрудники райкомов и КГБ, то теперь это новые русские. А мы все равно остались лучше них — бедные, но гордые… В общем, закроем эту тему. Лучше мы поработаем, но как-нибудь самостоятельно выплывем.

Между прочим, если посмотреть на наших, кто где работает, то картина самая безрадостная. Кто в провинциальных музеях — так те там и сидят, и я думаю, у них та же самая судьба, как у питерских. Да, вроде бы кому-то позавидовать можно было. Квартиры, прописки, работа сразу в крупнейших музеях. А прошло вот уже больше двадцати лет, ты знаешь, ничего не изменилось. Те же самые квартиры, работают там же. Среди наших только двое в свободном плаванье: Машка Марченко наша — так та музей частный организовала. Это у нее такая форма бизнеса. Коллекция небольшая, но хронологически идеально выстроена. Она ее где только не собирала: и по помойкам, и по европейским блошиным рынкам, а сейчас любо дорого посмотреть. К ней все школы и детсады записываются на экскурсии за месяц вперед. А выставки какие интересные она показывает: и старенькие игрушки, и современных кукольников. От посетителей отбоя нет, но, конечно, возит на продажу кое-что и в столицы, и в Европу. Молодец, да и только. Ей тут недавно предлагали продать ее собрание. Музей истории города хотел купить. Но она представила, что над ней какой-нибудь начальник будет и она из самой себе хозяйки превратится в подневольную девку-чернавку, то быстренько передумала. И правильно сделала.

Ольга, кума моя, та вся в проектах международных. Она то финские, то шведские выставки организовывает, то сама на какие-то мастер-классы ездит. Тоже все непросто было. И денег не хватало поначалу, и с помещениями были проблемы. У нее же сначала на Пушкинской, 10 была галерея, но после ремонта ее там не оставили. Но потом как-то наладилось. Так что она у нас сейчас независимый куратор.

— Вот видишь, все само собой и наладилось, а ты просто зациклена на своих деньгах.

— Да не зациклена, просто боюсь. На мне ответственность за своих лежит, да и вообще. Это, наверное, привычка такая. У меня просто никогда в жизни ничего само собой не получалось. Так что, как там говорится, — не учите меня жить… Давай лучше продадим что-нибудь совместно. Денег наживем и кризис переживем.

— А что, есть что продать?

— Есть, конечно. У меня тут перед самым отъездом клиентка одна старая проявилась. Там кое-что и по мелочи есть, но с этим я сама справлюсь. Заработок там невелик — ну тысячу — полторы на посредничестве заработаю и все. А вот картинка у нее одна есть просто замечательная. Представляешь, Воробьев, учитель Саврасова.

— Да ладно?

— Именно, и, похоже, 99,9 %, что подлинный. Представляешь, она эту картину по обмену получила.

— То есть?

— Ну, она за своего покойного мужа когда выходила, у нее квартирка была небольшая и у него. Она его из первой семьи, что называется, уходом взяла. А выменяли они трехкомнатную на Невском проспекте. Там профессор старенький с невесткой не ужился — вот и поехал в кирпичный однокомнатный кооператив в Московском районе, а молодые в новенькую панельную двушку. Ну, сама понимаешь, какая разница в таких квартирах в габаритах и потолках. Так что эта картина и монументальный резной немецкий буфет не вписались в новую жилплощадь и остались на своих местах. Уж почему у профессора все это продать ума не хватило — непонятно. Все-таки даже по семидесятым годам это денег стоило. Может, возиться не хотелось, или новые жильцы денег дали, я не знаю. Только сейчас мадам моя очень на эту картину рассчитывает. Давай продадим какому-нибудь богатенькому московскому Буратино. Денег заработаем.

Светик как-то сразу оживилась и взбодрилась.

— Так, так, так… А красивая картина? Я, конечно, извиняюсь за такой искусствоведческий термин.

— Да чего уж там, мы не на лекции. Картинка действительно красивая. Представляешь эдакий романтический пейзаж с луной, речкой, мостиком и кустами. Полный комплект.

— Большая?

— Формат хороший: метр на полтора.

— А фото есть?

— Да, вот в фотоаппарате у меня достаточно хорошие снимки получаются.

— Давай карту вынимай, сейчас Борька распечатает.

Старший сын тут же был задействован в помощь маме и за лишний кусок пирога и еще горку бутербродов вскоре выдал пачку фотографий.

Светик перебирала фотоснимки, где был и общий вид, и фрагменты, и отдельно подпись, и прочие важные детали. Наконец она произнесла как бы про себя:

— Слушай, похоже, то, что надо.

— Уточни.

— Знаешь, у нас тут сосед новый поселился. Вместо Марии Никитичны, ну, этой вдовы классика нашего соцреализма. Представляешь — он пластический хирург. Говорят, у него половина светской Москвы уже оперируются. Ну вот, он, когда ремонт закончил, то со всеми соседями познакомился, вежливость свою и благовоспитанность показывал. Когда уж узнал, что в реставрационном центре работаю, то сразу как-то оживился. Мол, я, конечно, не специалист по искусству, но я бы очень хотел, чтобы вы мне, Светлана Дмитриевна, что-нибудь порекомендовали. Хотелось бы мне, мол, какой-нибудь пейзаж прикупить в гостиную. Айвазовского я, конечно, не потяну, но вот что-нибудь русское и неизбитое я бы с удовольствием поимел тысяч так за 250 зеленых.

Так что давай я с ним поговорю и предложу этого Воробьева. Сколько, кстати, мадам твоя хочет?

— Мадам будет счастлива отдать его за 150.

— Значит, так: я ему скажу 250, он поторгуется, снизит тысяч на 20–30, ей отдадим 150, а остальное — наше. Ура, я, наконец, куплю себе машину. Свою собственную — и в Париж съезжу. Одна.

— Да, ты погоди деньги-то считать. Это, конечно, завораживает. А ты сама-то представляешь, как мы будем деньги получать, как так сделать, чтобы бандиты не настучали по башке и все не отобрали.

— Ха, не боись, все получится. Смотри: все очень просто. Я показываю своему товарищу фотки, если его все устраивает, то берем с него залог в 100–150 тысяч — это бабушкина доля. Я еду в Питер, забираю картинку и сдаю ее в нашу контору на проверку. Там она и храниться будет. Надо будет еще начальству дать и ребятам с экспертизы, чтобы побыстрей все сделали. Потом, если подлинность удостоверяется, даем мадам добро, чтобы деньги могла спокойно тратить. А мы отдаем товарищу картинку в обмен на свои кровненькие.

— Ну, вроде все гладко. Ты как будто всю жизнь картинками торговала.

— Нет, это называется «новичкам везет».

— Хорошо, только мадам деньги сразу отдавать тоже нельзя. Нужно в банк положить под два ключа (чтобы у нее был и у меня) и в условии поставить: отдать при предъявлении экспертного заключения, подтверждающего подлинность. А то вдруг всплывут те самые 0,01 %, а бабушка упрется и деньги не захочет возвращать, а так, по-моему, надежнее. Если чужими деньгами не рисковать, то спать лучше будешь, поверь мне.

— Так, давай выпьем за мою поездку в Париж и мою будущую машину.

— Ты так уверена?

— Да не сомневайся ты, все получится.

Они только успели пригубить из бокала, как у Вероники в сумочке зазвонил телефон.

— Ну вот, отключи ты его.

— Да нет, это мой хозяин, у которого я остановилась, он же одновременно заказчик моих изысканий.

— Алло, Виктор Федорович.

— Вероника, я наконец-то добрался, уже на Ленинградке, в городе черт знает что творится.

Ольга Сергеевна и Светка одновременно замахали руками и, отчаянно жестикулируя, давали ей понять, чтобы она приглашала своего знакомого к ним.

— Виктор Федорович, а я тут у старинной подруги в гостях, мы очень хорошо общаемся. Вы бы заехали за мной да и наше дамское общество скрасили.

После этих слов ее попутчик-охранник чуть не поперхнулся где-то в эфире, но быстро справился с ситуацией.

— Да, конечно, я буду рад… А вам что-то подвезти?

— Да нет, у нас все есть, давайте подъезжайте, — и Вероника назвала адрес.

— Ну вот, сейчас будет вам кавалер.

— Нет, ну надо — нам кавалер! Мы за нее стараемся, понимаешь ли, а она делает вид, как будто это ее не касается. Давай колись, сколько лет юноше, женат или свободен.

— Юноша свободен. То есть не совсем. У него сын в Англии учится, а бывшая жена алкоголичка, он ее сегодня весь день, вместо того чтобы меня сопровождать, из запоя выводил.

— А что, он тебя сопровождать должен?

— Ну, это так я сказала. Я для его конторы срочные исторические справки готовлю, вот они меня и в Москву привезли, и его в помощники дали. Он тут договорился, чтобы мне даже кое-какие дела на Лубянке показали.

— На Лубянке? А ты вообще искусством занимаешься?

Вероника решила, что лучше не стоит рассказывать друзьям про те убийства, что случились в Питере, и поэтому поспешила замять ситуацию.

— Да искусством, искусством. Просто Юдин, картинки которого будет продавать аукционный дом, он в первые годы советской власти в органах работал. Ну, вот руководство решило более полную информацию о нем выдать, чтобы больше денег за картины получить. Сейчас же чекисты в моде, может, кого из руководства заинтересует такой выдающийся деятель. Мало ли.

— Господи, и на какие ухищрения только не идут, чтобы повысить рейтинг. Хотя ход мыслей понятен. Чем больше рекламы, тем более широк круг потребителей. Все нашла, что искала-то?

— Да, я все успела. Любопытная у товарища боевая юность была. Прямо в книжку просится.

— Слушай, ты бы взяла и написала. У тебя, наверное, историй подобных выше крыши. Сейчас вон какую ерунду все печатают, а тебе сам Бог велел.

— Да, вот останусь из-за кризиса без работы, устроюсь ночным сторожем в детский сад и буду по ночам детективы, как Дарья Донцова, сочинять.

— Размечталась. Ага. Ты еще помечтай дворником устроиться с предоставлением лимитной прописки и жилплощади в историческом центре. Все, халява кончилась вместе с советской властью. Теперь там только одни таджики работают. Говорят, у них там мафия, просто не попасть. Так что поколение дворников и сторожей теперь иное.

Виктор Федорович был действительно где-то рядом, потому что не прошло и пятнадцати минут после его звонка, как он появился, да еще с букетом цветов для хозяйки. Ольга Сергеевна прямо расцвела от такой любезности. Засуетилась, кинулась разогревать ему яичницу в микроволновке, для чего Вероника была тут же вызвана на кухню.

— Вероника, я Вам серьезно говорю: Вы должны приглядеться к этому молодому человеку. И нечего махать. Очень приятный мужчина, импозантный. Нет, если бы я была Вашей матушкой, вы бы у меня ни минуты одна не просидели. Берите тарелку, поухаживайте за ним. Мужчины это любят.

Молодой человек был накормлен яичницей, напоен чаем с пирогом Ольги Сергеевны и, раскинувшись на диване, вел светскую беседу с хозяйкой о районе. Его дом находился в соседнем квартале, и, оказывается, у них было немало точек пересечения. Булочная, например, та самая, в которой выпекали такие пирожные, а теперь переделанная в автосалон, или кинотеатр, в котором вся округа собиралась на недолгие концерты перед показами. Да и в школу Виктор Федорович ходил в ту же самую, что и Светка. Так что девичник медленно, но верно трансформировался в вечер воспоминаний. Где-то около девяти часов он посмотрел на часы и подал знак Веронике.

— Так, спасибо хозяевам, Вероника Васильна, нам пора.

— Ну что вы, Вероничка так редко к нам приезжает. Ведь вы тут рядом живете.

— Да нет, нужно еще собраться, нам завтра в Питер возвращаться, так что с утра в дорогу.

— С утра? Все нормальные поезда же вечером.

— Это поезда, а мы на колесах, так что утречком выедем, а часа в четыре уже на месте. Дела, знаете… — И он отправился к выходу, чтобы покурить на лестнице и дать возможность Веронике попрощаться, хотя ее бы это избавило от многих неприятных моментов.

Ольга Сергеевна еще раз прочитала нотацию на тему, что такого мужчину надо брать и нечего тут думать, Светка игриво пошутила на тему того, «а как это вы вместе в одной квартире ночуете?» Все это Веронику уже просто раздражало. Это с виду Виктор Федорович такой галантный кавалер и подарок-мужчина, а на самом деле у него одна мысль — вернуть бриллианты, и при этом на Веронику ему глубоко начхать. Пусть она вообще исчезнет, только перед этим хоть чем-то поможет, а там — будь свободна. И то, что она при этом из-за их бриллиантов немало рискует, это ему не интересно, как и всей его конторе. Но Светику с ее мамой это не объяснишь, они-то видят только одну сторону медали.

— Ну все, пока, подруга, давай лучше бери в оборот своего пластического хирурга и приезжай за картинкой. Деньги куда надежнее всех молодых людей.

— Не волнуйся, скоро нагряну. Но и ты этого товарища не выпускай из виду. Приеду — проверю. Пока.

День закончился почти буднично и по-домашнему. Они быстро доехали до дома, Виктор Федорович еще захотел попить чаю, ну и Вероника с ним за компанию. За столом она выложила ему все, что успела накопать за день, вернее, почти все. В качестве ее основной версии была причастность Маргоши к этому убийству, поскольку именно ее отец хранил картины Юдина в Тобольском музее и мог знать о тайнике. Даже точно знал, потому что к 1990-му году эти тайники были пусты. Скорее всего, девочка знала об истинном источнике благополучия семьи, и когда этот источник иссяк, тут на горизонте просто случайно, а может быть, и нет, появилась Клавдия Михайловна со своими картинами, вот она и решила поиграть по-крупному. Может, она и не хотела убивать старушку, а просто предложила ей вскрыть тайники, но та уперлась. Для нее творчество ее покойного мужа было святым, вот и была убита. Ну а когда уже Вероника появилась в офисе для разговора с шефом, то она подслушала, в чем суть дела, видела, что обнаружилось в картинках, и решила, что с Мелкачом тоже надо кончать. Она вполне могла вернуться через черный ход в контору, сделать дубликат ключа от него было для нее проще простого. Непонятно, что она тянула с этими картинами, она ведь могла вскрыть их еще раньше. Если только предположить, что от кладовой у нее ключа не было. Но, зная ее интимные отношения с шефом, это была просто нелепая случайность. Так что эта версия получалась просто идеальной.

— Есть у меня еще одно предположение, но его додумать надо. А эта версия требует обязательной проверки, так что, мы пока до Питера добираться будем, пусть ваши товарищи время не теряют и займутся Маргошей. Насколько я знаю, у не квартирка куплена где-то на Комендантском, так что пробить ее адрес не представляет труда. Я вообще не понимаю, почему они ее до сих пор не проверили.

— Да, не отвечала она на телефонные звонки, выходные были, девочка на даче могла загулять. Так поставили за домом ее наблюдение, но в аэропорт и на вокзалы своим людям стукнули.

— Так звоните, пусть плотнее занимаются ею. И в милицию нужно сообщить.

— Какая милиция, Вероника? Чтобы государство наши камешки хапнуло? Мы же договорились. Ребята сейчас в Финляндии. Там груз один нужно забрать и сопроводить. Завтра днем еще раньше нас будут в Питере. Так что к нашему приезду уже что-нибудь прояснится. Я им сейчас позвоню… — С этими словами он ушел в свою комнату и, выйдя на балкон, долго болтал по телефону и курил, ну а Вероника, не теряя времени, приняла душ, собрала вещи и, приготовившись в дорогу, пошла спать. Все — день кончился, пора и отдохнуть. Неизвестно еще, во сколько ее завтра разбудят.

День шестой

Разбудили ее, бедную, аж в шесть утра. Нет, это просто садизм какой-то. Она уже сто лет так рано не вставала. Было время, когда Вероника еще в институте преподавала, так ее завкафедрой почему-то с завидном упорством ставил на первую пару — в 9—30. Это значит, выходить из дома ей нужно было в 8—30, а с заходом в детский сад получалось в 8 часов. Если учесть, что Вероника никогда не изменяла своему принципу делать по утрам зарядку, принимать душ, хорошо завтракать, да еще и кое-что приготовить для домашних, то как раз получалось, что вставала она в 6 утра вместе с гимном Советского Союза. За этот семестр она так вымоталась, что будильник вместе с гимном ей снился по ночам. И так продолжалось до тех пор, пока Вероника не пригрозила уволиться в середине учебного года. Только под угрозой срыва учебного процесса ненавистную первую пару заменили на последнюю — в 15–30. Но это же было совсем другое дело.

Подъем ей дался тяжеловато. Она, конечно же, и зарядку сделала, и холодной водичкой облилась, но просыпалось с трудом.

— Давайте, просыпайтесь, Вероника. Пораньше выедем, успеем до пробок проскочить. Один час в этом деле многое значит. Вот кофейку выпейте. Я термос с собой налил, бутерброды сделал, фрукты. В машине нормально позавтракаете, а потом можете еще подремать.

— Да какой уж сон в машине…

— Ничего, я плед и подушку взял, располагайтесь сзади.

— Сзади я не могу, меня укачивает.

— А как же вы машину водите?

— Вот потому и вожу, чтобы на переднем сиденье сидеть.

— Ну, это Вы на плохих и маленьких машинах ездили, а у меня на заднем сиденье лучше, чем на ином диване. Все, хватит рассуждать. Проверьте вещи, выходим.

Ночью, по всей видимости, были заморозки, на лужах лежал первый ледок, желтые кленовые листья были покрыты инеем. Веронике в ее легком пиджачке как-то стало неуютно, и она накинула на плечи плед.

— Ничего, сейчас в машине согреетесь.

Виктор Федорович закинул в багажник сумки, положил пакет с продуктами на заднее сиденье и запустил туда Веронику. Она попробовала было прилечь, но ей не понравилось, тем более что ехал ее водитель более чем быстро. Где-то через полчаса она попросилась пересесть на переднее сиденье. Там оказалось удобнее: и ноги можно было поджать, и пледом укутаться. Вероника даже задремала на часок. Проснулась она от какого-то громкого звука. Это их обогнала машина скорой помощи. Оказывается, они уже выехали за МКАД. За окнами гудело просыпающееся Подмосковье, моросил мелкий дождь.

Как всегда бывает в таком случае после пробуждения, все тело ныло от неудобной позы, было очень дискомфортно, даже побаливала голова. Сейчас бы размяться, походить по дорожке.

— Ничего, потерпите, через часа полтора тормознемся где-нибудь на заправке, а пока горяченького хлебните. Помогает.

Пришлось выпить кофейку, это взбодрило, но головная боль не прошла. Хорошо хоть у нее в сумке точно где-то были таблетки. Вот только бы их найти. Вероника стала отчаянно перебирать в своей любимой необъятной рыжей сумке. Вечно у нее тут все теряется. Нет, надо порядок навести. Все равно делать нечего, а так время быстрее пройдет. В поисках спасительной таблетки она методично стала выкладывать содержимое сумки на панель автомобиля.

Так, это записные книжки, визитница, это договора из турфирмы. Надо бы дома было оставить. Косметичка. Она порылась и в ней и между помадами и тенями обнаружила спасительную упаковочку. Выпила таблетку, положила в рот обнаруженную тут же кисленькую карамель.

Но дело-то продолжать нужно. Все равно времени-то вагон. Его нужно чем-то занять. Так, это какие-то старые чеки, это из супермаркета, можно выбросить. А это с заправки. Этот уже месячной давности, а этот свеженький — пусть полежит, мало ли что они там в него намешали, а то сломается машина, можно хоть судиться будет. Это у нее была такая привычка — хранить старые чеки от заправки до заправки. Так, по крайней мере, ей знающие водители советовали. У нее, правда, ничего страшного еще по этому поводу не случалось, но береженого, как говорится, Бог бережет.

Продолжая дальше разбор своих сокровищ, нашла кучу рекламных листовок, нужную визитку косметички, которая, говорят, своими снадобьями еще Эдиту Пьеху пользовала и до сих пор еще на дому принимает. Надо будет навестить даму, попробовать на себе ее секреты вечной молодости. Так, это квитанции за телефон и квартиру. А она-то думала, что где-то потеряла, пришлось новые выписывать. Да, мама права, не о том она думает. Кучу барахла скопила в сумке, стыдно сказать. Представляю, что о ней этот Виктор Федорович думает. Вон и эти бумажки, которыми были переложены коробочки в юдинских картинах, давно нужно было выбросить, а она их за собой таскает.

Вероника уже собиралась скомкать эти аккуратно сложенные пожелтевшие прямоугольники и положить их в пакетик к остальному мусору, но любопытство и отсутствие занятия заставило ее остановиться. Она по-хозяйски сложила все нужные предметы в сумку. Теперь там почти образцовый порядок, мусорные пакеты поместила в ногах, а сама стала аккуратно разворачивать эти бумажки. Любопытно ведь, что там написано.

Это были коротенькие письма, написанные на довольно хорошего качества бумаге. Она хоть и пожелтела, но не рассыпалась на сгибах. Заполнены эти листочки были аккуратным каллиграфическим почерком, который исчез из нашего быта вместе с царским режимом, по крайней мере, ни у Вероники, ни у кого из ее одноклассников, уже обучавшихся в эпоху шариковых ручек, ничего подобного не было. Здесь требовались специально заточенные перья, позволявшие регулировать нажим, делать специальные наклоны в нужном месте, так что любая строка получалась как произведение искусства. За то, что письма были написаны до революции, говорил и тот факт, что в них присутствовали твердый знак, Ять и Фета, отмененные советским правительством, кое-где мелькали французские слова, и слово «Бог» было написано с большой буквы. Хотя последнее не играло существенной роли в содержании. Письма были любовные. Причем не такие романтически-возвышенные, как письмо Татьяны к Онегину или его к ней. А как-то все просто, по-домашнему.

Вот молодой человек вспоминает случившуюся недавно прогулку и то, как они мило провели время в стоге сена. Вероника представила себе, что это было за времяпровождение. Еще бы! Вот он и пишет, что не мог долго уснуть, все вспоминал ее божественные ножки и губки. Все мечтал, когда его милая девочка пригласит его в свое гнездышко. А вот и про гнездышко. Оказывается, наш влюбленный богатенький мальчик. Он денежки предлагает своей девочке на обустройство этого гнездышка. Господи, все как всегда. Богатенький Буратино нашел себе очередную содержанку. Грамматика изменилась, почерк, вместо писем возлюбленным теперь СМСки посылают, а содержание почти одинаково. Вот он пишет, что не может посетить ее в четверг и вместо себя посылает дядю с подарком для милого друга. Ну, это вообще разврат какой-то. Получается, он подружку на групповуху подписывает. Хотя нет, дядюшке, оказывается, предписано выбрать экипаж для милой Малечки. Ох, и имечко. Гламурненькое, как сейчас бы сказали. А вот в этом письме этот горе-влюбленный, похоже, прощается со своей возлюбленной. Мол, долг и обстоятельства не позволяют им более встречаться, поскольку он должен жениться, чтобы исполнить свои обязательства. Ну, все как всегда. Что называется, поматросил и бросил, да еще дядюшке передал. Ну и фрукт этот Ники был. Бедная Малечка. И тут Вероника чуть не подпрыгнула. Головная боль сразу же прошла, руки покрылись испариной от волнения. Ники и Малечка — это ведь Николай Второй и Матильда Кшесинская, а в руках у нее их пропавшая в годы революции переписка, о которой та так горевала.

— Что это вы, Вероника, зачитались?.. Что-то интересное?

— Да так, ерунда. Вот сумку наконец-то разобрала. Вы уж извините, что я у вас в машине такое безобразие устроила, я мусор на ближайшей стоянке выброшу. Зато в сумке теперь порядок. В последнее время до этого руки как-то не доходили, а тут все равно делать нечего, так хоть время убила.

— А это что, любовная переписка?

— Да вроде того… — Кажется, было слышно, как у Вероники в голове щелкали колесики — это она лихорадочно придумывала, чтобы такое соврать. — Это мне старички те отдали, ну помните, я поднималась к ним после похорон. Это письма первой жены Юдина. Без этого я бы и не узнала, что две картины Юдина были проданы. Представляете, как в мире все переплетено. Оказывается, моя подруга Света готовила эти картины к выставке, когда они были в их реставрационной конторе, а потом они пропали, не вернулись назад. Так что ваш аукционный дом практически обладает уникальными экспонатами.

— Думаю, что аукционному дому сейчас более интересно найти пропавшие камешки.

— Кстати, об этом. Вы своим-то звонили насчет Маргоши? Они ее нашли или как?

— Да звонил я, звонил. Наши ребята, — при этом он посмотрел на часы, — должны сейчас границу с Финляндией пересечь, так мы скоро с вами остановимся, разомнем косточки, заправимся и еще им позвоним. А пока мы с вами музыку послушаем. — С этими словами он правой рукой нажал кнопку включения CD на панели, и из динамиков полилась умиротворенно-размеренная музыка Чайковского.

Честно говоря, Вероника этого не ожидала. Обычно люди подобной биографии любят слушать шансон, ну, учитывая его увлечение в молодости квартирными концертами неформалов, можно было ожидать какой-нибудь опус русских рокеров или что-то из подобной классики, но Чайковский, да еще «Времена года»… Это уж совсем на любителя…

— А Вы гурман не только в кофе, но и в музыке.

— Люблю, знаете ли, Чайковского. В особых ситуациях, правда. Он на меня как-то физиологически действует. Когда жизнь совсем достает, мне эту музыку просто есть хочется, как мороженое.

— А, понятно, на меня примерно такое же действие оказывает глазуновская «Раймонда». Когда все из рук валится, я иду ее смотреть. И что это я Вас так достала?

— Ха, если бы все меня так доставали, как Вы, Вероника, то жизнь моя была бы просто сказкой. Нет, это меня вчера моя бывшая Лара достала. Представляете, эта идиотка, оказывается, звонит сыну и просит у него денег, а тот экономит на школьных завтраках и посылает мамаше на пропой. Не знаю я, что с ней делать. Как ребенок — ни на минуту оставить нельзя. Вот вчера ее в чувство привел, в клинику положил, а толку-то: выйдет через неделю, месяц продержится и опять за старое. Смысл жизни у нее, видите ли, потерян.

— А вы ей денег не давайте, может, она зарабатывать будет сама.

— Ага, сейчас! Она со мной-то не особо любила на службу ходить, а со своим олигархом совсем разучилась это делать.

— Нет, ну вы поговорите с ней, она же симпатичная еще женщина, умная, наверное, может, еще замуж выйдет.

— Да бесполезно все это. Конечно, можно понять ее. Когда в парикмахерскую ездишь на эксклюзивном «Бентли», а на отдых летаешь на собственном самолете, да и живешь ты на море не в отеле «три звезды», а на собственной вилле, а потом тебя спускают в канализацию, то это кого хочешь выбьет из колеи. Думаю, что ни один человек этого спокойно пережить не сможет.

— А как же наши бывшие? Представьте себе, какой была их жизнь. Причем ваша Лара не родилась на Рублевке. Она была простым советским человеком. А там — родовые поместья, уникальные дома и произведения искусства. И все это потерять в одночасье, оказаться на чужбине без средств к существованию. И ведь большинство из них выжили, сохранили свое достоинство, научились работать, не потеряли себя. Вон взять хоть Матильду Кшесинскую. Любовница Романовых. Да вашей Ларе и не снилось то, что она имела. При этом вкалывала, а, согласитесь, балерины именно вкалывают, да о-го-го как.

Революция лишила ее всего, а она сумела не пасть духом, была счастлива соединиться, наконец, законным браком с отцом своего ребенка, когда он тоже был лишен особых благ. Ей пришлось работать чуть ли не до девяноста лет, а она была счастлива. Нет, что-то в них особенное было. Вера, должно быть, держала. Вы бы свою Лару в монастырь какой-нибудь на послушание отправили бы. Есть, наверное, что-то подобное. Она бы и в ум пришла, а то жизнь у нее кончилась. Нашла о чем горевать. Мужик бросил. Да не стоит ни один из вас наших слез. А что богатства лишилась, так это все ерунда. Я вообще считаю, что прочнее только то, что сама зарабатываешь, а на вашего брата надеяться — это пустая трата времени.

— С монастырем, кстати, хорошая идея, я попробую что-нибудь узнать. А вы, оказывается, мужененавистница, Вероника. Эка вас жизнь-то научила.

— Вовсе нет, просто исторический опыт показывает, что чувства вроде любви, они имеют тенденцию испаряться, а материальные ценности таковыми и остаются. Мне вообще непонятно, почему в стране победившего материализма, каким был СССР, было столь идеалистическое отношение к личной жизни. Ну кто мешал Вашей Ларе при заключении брака настоять на подписании брачного договора? Ведь она же не девочкой была, да и сын на руках. Ну а представьте, что если бы у Вашего сына не оказалось такой опоры, как Вы, ведь всякое могло случиться. Ну и что: где бы он сейчас был? Думаю, что не в Лондоне точно.

— Да я ей говорил тогда, когда она от меня уходила, чтобы она хорошо подумала. Дак нет, куда там. Она считала, что это я ее против любимого настраиваю. А он, видите ли, не такое ничтожество, как я, он благородный, для него деньги — ничто. Просто ангел во плоти, да еще с мешком денег. А получилось все, как я предсказывал. Так ей от этого еще хуже. Она поначалу не так запивала, но ведь хочется в ту тусовку-то снова попасть, поедет на какое-нибудь мероприятие, а там бывшие подружки масла в огонь подольют. Твой, мол, бывший своей новой «Бентли» купил, шубку, колье и прочее. Ну, она тогда совсем с катушек съехала.

— Так я не пойму: она о любви переживает или о «Бентли» с шубкой?

— Да, похоже, именно о них.

— Ну, тогда с девушкой психологу нужно хорошо работать. Чтобы понять, что, мол, не в деньгах счастье.

— Вам-то самим хорошо рассуждать. И квартира у вас отличная, и на машине вы не самой плохой ездите, да и материально не особо страдаете.

— В отличие от вашей несчастной Лары, я, Виктор Федорович, это заработала сама и самыми разными способами. Причем работаю я с 18 лет, и не всегда это были очень приятные работы. Я вообще из поколения дворников и сторожей, бывшая девушка-лимитчица. И первую комнату в своей неплохой квартире я заработала именно таким образом, а все остальные — уже потом. Когда я одна осталась и без копейки денег, то испробовала почти все пути — и челночила, и риелтором была, правда, никогда не забывала, что у меня есть еще и профессия, которой тоже нашлось применение. Правда, я к этому довольно долго шла, но того оно стоило. Я вообще считаю, что самое главное мое достижение — это не количество заработанных денег, а то, что, зарабатывая их, я могу неспешно завтракать по утрам, в то время как большинство наших сограждан сидят в душных офисах или добираются до них на метро. Но это все далось не сразу.

— Да, интересный вы человек. Обстоятельства нас с Вами свели, конечно, не самые приятные, но я думаю, что, когда все закончится, мы с вами вместе сходим на «Раймонду».

— Ухаживаете или как?

— Ну а если и ухаживаю. Что, неужели никаких шансов нет?

Такого поворота событий Вероника не особо ожидала, хотя вчерашнее промывание мозгов со стороны Светки и Ольги Сергеевны, конечно, дали свои результаты. Ну почему бы и нет? В конце концов, мужчина, по всей видимости, положительный. Не урод. В постель сразу не лез. В театр же, в конце концов, предлагает сходить.

— Ну, Вы уж как-то сразу, Виктор Федорович… Я как-то не готова… Опять же дела, дела…

— Я же не предлагаю ничего сразу, я в театр приглашаю. На «Раймонду». В Мариинский.

— Ну, если на балет, то это можно. Только не на «Раймонду». У нее другие функции. Она как радикальный антидепрессант. А с вами бы я сходила на «Лебединое» или «Спящую красавицу». Вы же, как я понимаю, Чайковского любите, а я питаю страсть к российским имперским балетам. Это как антиквариат, только сценический. Так что можете составить компанию. Кстати, а вы что, настолько любите балет, что поедете ради спектакля в Питер?

— Ну, если я по молодости на квартирники ездил, то ради нашей с Вами встречи поехал бы. Но все куда прозаичней. Вы уж меня простите. Мне тут работу предлагают. Возможно, вместо убиенного директора аукционного дома придется мне потрудиться. Руководству не хочется больше со стороны человека брать, а переезжать никто не желает, у всех семьи. А я вроде как свободен. Вот только Лару куда-нибудь пристрою.

— А Вы и в антикварной торговле у нас специалист?

— Ну, нет, конечно, но Вы же как эксперт будете мне подсказывать. Не бескорыстно, конечно.

— Так, вон они мужчины каковы. А вы еще упрекали меня в мужененавистничестве. Я, как девушка трепетная и романтическая, уже размечталась, что Вы ко мне какую-то симпатию испытываете, а Вы решили просто использовать меня. Да, не ожидала я от Вас, не ожидала.

— Ну, нет, Вероника, что Вы, я действительно к Вам хорошо отношусь, и Вы мне очень симпатичны. Но так получилось, что мне эту работу предложили…

— Ладно, ладно, я это так. Мужик-то Вы, видно, хороший, но, как в том фильме — орел или не орел — жизнь покажет, а пока у нас с вами проблемы ой-ой-ой какие. А кстати, вопрос практический: жить-то где будете?

— Снимать квартиру буду. Фирма оплатит.

— Кстати, та квартирка, где мою дальнюю родственницу убили, она моя будет по завещанию. Могу вам сдать. Если вас этот факт не смущает. Ее пустой долго держать я боюсь — мало ли что. Бомжи залезут или грабители. А посторонним людям я сдавать не хочу. Она в хорошем состоянии, да и мебель приличная, я бы не хотела сейчас ремонтом заниматься.

— Я вообще не из пугливых. А она большая?

— Да, метров сто пятьдесят, четырехкомнатная. Знаете, такая типичная академическая квартира со спальней, кабинетом, столовой и гостиной, ну, кухня там, большая ванная и прочее.

— Так она дороговата будет, наверное, для меня.

— А я с Вас недорого возьму — как за двухкомнатную. Это, учитывая обстоятельства, и чтобы Вы там все в порядке содержали и ничего не вынесли в своем антикварном порыве.

— А что, много там всякого добра осталось?

— Ну, вполне, только я это продавать не собираюсь. У меня сын вон уже взрослый. Это ему достанется квартира, а может, я со временем туда перееду. Мне место это нравится, представляете, там вид такой романтический на Новую Голландию и один особняк великокняжеский. Правда, возможно, грядущее строительство там все и испортит, но есть надежда, что в кризис мы вляпались надолго, а это значит, что все грандиозные прожекты этих лет заморозят и Новая Голландия постоит именно в таком виде, в каком она есть сейчас. По крайней мере, не испортят еще один памятник в Петербурге.

— Тогда квартирный вопрос я, считай, решил: и гостей есть где принимать, и, вообще, жить с комфортом можно. О, вот как полезно нам с Вами разговаривать, отношения налаживать. Смотрите, вон заправка, сейчас остановимся, перекусим, заправимся, разомнемся. — Видимо, то обстоятельство, что Вероника согласилась на совместное посещение театра вдохновило молодого человека на то, чтобы галантно подать руку при выходе из машины. Да, что бы это значило, а Вероника? Неужели намечается пошлейший роман с охранником, или надсмотрщиком? Ну, кто он там на самом деле?

Положа руку на сердце, при всем негативном отношении в обществе к нашим олигархическим нефтяным и топливным компаниям, им можно сказать спасибо хотя бы за обустройство наших придорожных бензоколонок. Это теперь не убогие железофанерные конструкции с невидимым кассиром за решеткой, а прямо торгово-развлекательный комплекс: тут тебе и магазинчик с кучей нужных и ненужных мелочей, и кафе с кофемашиной последней модели и соковыжималкой, я не говорю уже о разнообразных бутербродах, булочках и прочих радостях придорожной жизни, и, конечно же, главное достижение — чистые цивилизованные туалеты с вполне пристойной сантехникой.

Несколько лет назад, помня о мечте каждого советского человека отдохнуть на Золотых песках, Вероника отправилась со своим семейством отдыхать в Болгарию. Затосковав лежать на не очень хорошо оборудованных болгарских пляжах, они с сыном оставили бабушку на пару дней в отеле, а сами решили прокатиться в столицу и дальше — посетить Рильский монастырь. Дорога оказалась не из приятных. Выехав за территорию вылизанной курортной зоны, они столкнулись с тем, от чего уже отвыкли в годы капитализма: разбитые проселочные дороги и отсутствие нормальных туалетов. И какова же была радость группы, когда, однажды заехав на заправку, принадлежащую российской фирме, они снова обрели все блага цивилизации. Появилась реальная гордость за державу.

Время уже было что-то около двенадцати. Если учесть, что выехали они очень рано, то вполне можно было перекусить. В кафе аппетитно пахло теплыми булочками и кофе, а у заправки на улице дымился мангал с шашлыками. Но они все же решили не рисковать, а ограничиться сладким и собственными бутербродами. В магазинчике Вероника купила себе на остаток дороги модный журнал и приготовилась потерпеть еще часа три тяготы дорожной жизни.

Она полистала глянцевые страницы журнала, с обложки которого смотрела очередная русская красавица, но вкусный капучино со слоеными булочками и свежий потеплевший воздух, проникавший в машину из открытого люка, сделали свое дело: Вероника задремала, причем надолго. Разбудил ее Виктор Федорович:

— Эй, Вероника, просыпайтесь, мы уже в городе.

Действительно, открыв глаза, она увидела, что они уже едут по Московскому шоссе, а впереди из-за домов виднеется высокий шпиль блокадного памятника.

— Ой, как же я так всю дорогу проспала?

— Ну, не всю, а только кусочек. Нам еще с Вами по городу пилить, сейчас самый напряг: три часа, разгар рабочего дня.

— А вы своим-то позвонили? Они ведь раньше нас должны были в город въехать.

— Звонил, звонил.

— Ну и что? Они нашли Маргошу?

— Нашли…

— А бриллианты?

— Убили нашу Маргошу. По всей видимости, еще вчера.

— То есть как?

— А так… застрелили ее.

Вероника не знала, что сказать. Вот так, среди всей этой суеты в пробке у начала Московского проспекта, на ее голову свалилось еще одно убийство. Стало как-то не по себе. Нет, это когда она, сопоставляя факты, додумывая детали, решила, что Маргоша могла быть убийцей — это одно, а когда девушку саму лишили жизни… И кто? Может быть, у нее был сообщник? Но тогда почему два других убийства похожи: и там, и там человека по голове ударили, а тут застрелили. А может быть… Вероника от ужаса сжалась в комочек. Господи, ведь это могли быть те самые коллеги этого Виктора Федоровича. А что, у них есть оружие. И не были они ни в какой Финляндии. Они вчера вечером узнали, что Маргоша могла забрать их бриллианты, и разобрались по-бандитски с бедной девушкой. А что, это в начале 90-х это были бандитские бригады, а теперь они все стали вполне легальными ЧОПами.

Господи, что же будет, может, и они с ней так поступят. Ведь она слишком много знает. Хорошо, что она про елочку им не рассказала ничего и про то, чьими были эти драгоценности, которые она нашла в тайниках. Хотя им и одной информации про деньги хватит, чтобы ее убить. Господи, что же делать?

У Вероники лихорадочно заработали мозги. Может, попытаться сбежать? А что, попросить остановиться у какого-нибудь большого магазина, выйти якобы в туалет и сбежать. Отсидеться можно у кого-нибудь из знакомых в мастерской или просто у бабушки комнату у вокзала снять. Нет, это не выход, все равно найдут. И, потом, как же мама? Билеты и путевка у нее дома. Ладно, побег отменяется. В конце концов, у нее сберкнижки в разных банках лежат. Они без нее ничего не получат так просто, даже если доверенность стряпают на это время нужно. Может быть, лучше с ними договориться, елочку отдать. Фаберже ведь, не меньше трехсот тысяч потянет. И письма эти. Ведь они сумасшедших денег стоят, наверное. Так, обдумывая пути своего спасения, Вероника не заметила, что они уже въезжали в ее двор. У подъезда стояла припаркованной ее родная черная «Вольвочка», а рядом — огромная машина, похожая больше на танк, чем на изящный городской автомобиль. Все, поздно бежать, они уже здесь. В ту же секунду у нее зазвонил телефон.

— Здравствуйте, здравствуйте, Вероника Васильевна, с приездом Вас, а мы Вас уже заждались. Нам поговорить с вами надо. Надеюсь, в дом пригласите?

— А у меня выбор есть?

— Ну что же Вы так сразу….

— Хорошо, проходите, только не всей толпой, или бригадой, как там у вас…

— Да нет же, нам поговорить.

Из машины выполз тот самый господин NN, что общался с ней в первый раз. И многозначительно уставился на нее.

На ватных ногах Вероника выползла из машины, поздоровалась с ним, затем взяла свою сумку и пригласила господ подняться. А этот Виктор Федорович, всю дорогу подбивавший к ней клинья и даже приглашавший ее на балет, даже виду не подал, что у них установились почти дружеские отношения. Вообще-то, господа охранники или бандиты, могли бы и сумку даме помочь донести. У подъезда сидели местные сплетницы: Мариванна с Марьвасильной. Вероника специально остановилась около лавочки и поздоровалась с всеведущими старушками. Те, ответив ей, подозрительно осмотрели ее спутников, так что можно быть уверенной, что в случае чего эти дамы опишут ее спутников так, что фоторобот не понадобится.

Поднявшись в квартиру, Вероника сняла квартиру с сигнализации, затем открыла форточки, чтобы проветрить помещение.

— Ну и что же вы стоите как не родные, проходите — хотите на кухню, хотите в гостиную.

— Мы уж лучше подемократичнее — на кухню, и, если можно, кофейку нам сварите, Вероника Васильевна. Мы все с дороги, да и разговор у нас длинный и неприятный.

— Кофейку так кофейку… Коньячку, кстати, не хотите?

— По такому случаю, думаю, нужно.

Сварив кофе, она достала из шкафчика нераспечатанную бутылку «Хеннеси», из тех, что покупала обычно в магазинах «Дьюти фри», и пила потом чуть ли не полгода по рюмочке с приятельницами. В холодильнике нашелся лимон и шоколад. Все это было разложено на столе.

— Прошу, гости дорогие, и, пожалуйста, не церемоньтесь, разливайте сами и ближе к делу. Что у вас случилось опять?

— Это не только у нас случилось, это у нас с Вами случилось. Конечно, мы виноваты. Нужно было сразу же Маргошу искать. Но тогда в голову не пришло это. По всем параметрам она ушла из офиса до Вас. Вроде как о бриллиантах знать не должна. Мы ей позвонили пару раз— телефон не отвечает. Но мало ли что, решили, может, у человека выходной, так она и отрывается по полной. Да тут еще эта срочная поездка в Финляндию нарисовалась, будь она неладна.

— А мысль о том, что Марго могла иметь ключ от черного хода и вернуться именно таким образом, у вас не возникла? Кстати, я не удивлюсь, если половина курильщиков из этого бизнес-центра имеет эти ключи. А что — удобно, а то набегаешься у охранников их просить.

— Да, конечно, в этом мы лоханулись. Да и кто мог подумать, что молодая девушка могла замочить своего шефа?

— Понимаете, по всем параметрам о том, что в картинах тайник, мог догадаться еще ее папочка. Именно в его ведении находились те самые две работы Юдина, которые так опрометчиво продала его первая жена. Кстати, откуда именно их семейное благосостояние и квартирка Маргоши, можно вполне объяснить, да и моя приятельница, которая готовила эти работы к отправке на выставку, из которой они не вернулись, подтверждает, что на реставрацию работы попали в плохом состоянии — почти в разобранном виде.

Может быть, Марго и не хотела шефа убивать. Вернулась в офис, чтобы проверить картины — а тут такое, ну и стукнула его по головке… Взяла бриллианты и в бега собралась, а какой-нибудь молодой и красивый друг решил, что она лишняя.

— Мы тоже так думали. У нее действительно в квартире собранный чемодан, билеты в Чехию, только еще через месяц. И еще в славный город Тобольск, на историческую родину, на поезд. Она, видимо, решила туда барахло все свезти и там продавать потихоньку. Наверное, продать все собиралась, но не получилось. Через границу такое сокровище не провезешь. А вот кто ее грохнул, совсем непонятно.

По словам соседей, она вообще в квартиру никого не водила, да и отпечатков там нет никаких, кроме ее. Какой-нибудь молодой и красивый вряд ли бы так сработал. Самое интересное, это то, как ее убили. Она, видимо, все сама из тайника достала: на столе только коробки остались из-под украшений и та самая из-под сигар. В ней, кстати, один камушек остался. А потом ее и застрелили. Причем из револьвера. Менты уже пробили его. Он после войны пропал, принадлежал какому-то питерскому участковому. Его бандиты подрезали и оружие украли. Так что револьверчик лет шестьдесят молчал, а сейчас выстрелил. Такое оружие в случайных руках не бывает. И это еще один аргумент, что тут не молодой и красивый был замешан, а человек старой закалки.

— Ну а если кто из молодых просто нашел оружие?

— Да вы, Виктория Васильевна, еще вообразите себе, что внучек у дедушки украл или по наследству получил. Нет, тут явно профи работал. Если он уж обозначил оружие, значит, ва-банк решил идти. За такой куш это можно сделать. Не знаю, как нам теперь его вылавливать. Скорее всего, это серьезное воровское дело. Возможно, девица успела где-то камешки по глупости засветить, и кто-нибудь на нее навел.

Да, не хотелось бы мне государство подключать и делиться с ним, но, видно, ничего не поделаешь… Так что спасибо Вам, конечно, за содействие, что Вы что-то там откапали, но на этом наше с вами общение заканчивается. Не получилось у нас этим воспользоваться. Боюсь, что теперь Вы нам не сможете ничем помочь.

Такой поворот событий Веронике тоже не очень нравился. Во-первых, Марго была не единственной версией, как и не единственным было убийство этого Мелкача. Все началось же с Клавдии Михайловны. И вполне вероятно, что убийцы были разные. Может быть, это все сделала вдова Покровского. Вот так жила рядом столько лет, копила злобу, а потом и отомстила. Ну, не самому Юдину, так его вдове. И все получилось вполне спонтанно. Правда, тут Вероника опять мысленно представила старушку Покровскую, и что-то эта идея ей показалась сомнительной. Ну, не она, конечно, а внук какой-нибудь или зять. Старушка все организовала, а потом в приступе злобы стала крошить все вокруг и тут обнаружила тайники, а потом кто-то из молодого поколения стал следить за Вероникой и узнал про бриллианты, и тогда Мелкач был обречен. Ну а Маргошу бедную убили, чтобы все свалить на нее, и упаковку со шкатулкой подбросили. От такой версии ей стало как-то не по себе.

Еще бы, у нее ведь тоже была картина раннего Юдина, и это она, Вероника, раскопала всю историю с тайниками. Так что кто бы ни был убийцей — вдова Покровского или те самые, всесильные воры, что вышли на Марго — они вполне могли заинтересоваться и тем, что она нашла в своем шедевре.

А вдруг за ней тоже следили, и кто-то видел, как она сдавала на хранение елочку. Да, такая красота по нынешним ценам не на одну сотню тысяч тянет, и покупатель найдется, несмотря ни на какой кризис. Это хорошо, что еще никто не знает, чьи это безделушки были, а так это еще лишний ноль в цене. А бумажки, которые она чуть не выкинула? Личная переписка Николая Второго. Это же сенсация, не говоря уже о деньгах. Ой-ой-ой… Да если все это идет от нашей благородной старушки, то вполне вероятно, что она-то знает, чьи безделушки были в шкатулке у бабушки. Мать ее была еще достаточно юным созданием, но вот тетка-то наверняка все знала, а может быть, и сама не прочь была поносить что-нибудь из нарядов балерины или ее украшения. «Так что, как ни крути, следующей жертвой станешь ты, дорогуша», — именно такой вывод, очевидно, напрашивался из всех ее умозаключений. А эти бравые молодцы, по всей видимости, решили все пустить на самотек и искать преступника по своим, каким-то значительным мужским каналам. Конечно же, им наплевать на какую-то Веронику. На кону бриллианты. Это дело куда поважнее, чем думать о ее безопасности. Но, может, стоит все-таки их уговорить?

— То есть как расстаемся… Подождите, молодые люди. Вы ведь еще не все знаете. Помимо истории с Маргошей, есть еще одна зацепочка.

Она во всех исторических подробностях рассказала им историю из жизни чекистов и все обстоятельства убийства Густава Лациса. Показала даже копию фотографии экономки Кшесинской (без упоминания, конечно, имени ее хозяйки) и рассказала о том, что соседка Клавдии Михайловны является родной внучкой убитой Юдиным мадам Рубцовой.

— Теперь вы представляете, что серия этих убийств могла начаться как кровная месть, а закончиться ограблением. Преступник мог случайно выйти на тайники, а потом потянулась цепочка и все… Вообще-то следующей должна быть я.

— Господи, какая чушь, — этот главный просто рассмеялся. — Не, Вероника Васильна, воображение у Вас, конечно, на высоте. Прямо роман нам здесь рассказали. Маринина точно отдыхает. Вы ее явно перечитали.

— При чем здесь Маринина? Я вам исторические факты изложила. И соседка могла вполне убить Клавдию Михайловну.

— Да вашу Клавдию Михайловну мог убить вообще кто угодно. Хоть маньяк из ЖЭКа или поликлиники. Их, знаете, сколько сейчас развелось? Вон у нее деньги украли. Я вам наверняка скажу — за ними и шли, а картины попортили, чтобы следы запутать, ну заодно и безделушки прихватили. Нет, дело с бриллиантами — это слишком профессиональное для престарелой вдовы. И вместе они никак не связаны. Так что не морочьте Вы себе голову и спите спокойно, если, конечно, налоги уплатили. — Он решил, что удачно пошутил и улыбнулся широкой белозубой улыбкой, что просто вывело Веронику из себя.

— Да конечно, я глупая дурочка, начитавшаяся детективов, а Вы у нас профессионал высшей пробы. Как антиквара вашего убили, так сразу ко мне. А что, тут и думать не надо. Вероника последняя его видела, тем более что всегда под рукой, на нее нам, таким сильным профессионалам, и надавить легко, она одна, баба глупая и беззащитная, у нее на руках семья, а секретаршу найти — это сложнее было, думать надо было, лишние телодвижения делать, вы вместо этого в Финляндию покатили. Как рыбка, хорошо ловилась? Именно так называлось ваше срочное дело? А что — мы тут пока расслабимся, пусть эта клуша что-нибудь найдет, а мы это потом обмозгуем. А теперь, когда вы с Маргошей лоханулись, то почему-то опять видите только то, что на поверхности, и не хотите ничего делать. Конечно, не царское это дело, думать об убийстве какой-то старушки и о никчемной сорокалетней тетке. Все, до свиданья, молодые люди, ищите свои бриллианты, а я сама со своими проблемами разберусь, без вашей помощи, раз вы у нас такие занятые и умные.

Последняя фраза предназначалась не только для ушей главного, но и этого Виктора Федоровича. Это же надо — всего пару часов назад он пытался за ней ухаживать, а тут сидит, словно в рот воды набрал, тоже мне Казанова. Господи, а она-то хороша, размечталась, мужчину встретила настоящего. Даже позволила себе на какое-то мгновенье расслабиться, решила всерьез, что вот так, в сорок лет, можно попробовать начать заново строить личную жизнь. Нет, дорогая, твоя личная жизнь — это сумма, отложенная на каждый день, и желательно в надежном банке и в надежной валюте. Она уж точно тебя не предаст, не то что мужик какой-то. Сволочи все они. Вон он, рыцарь, — сидит и молчит, словно в рот воды набрал. От обиды Вероника резко встала и подошла к двери:

— Уходите, молодые люди, надеюсь, вам от меня больше ничего не нужно. До свиданья.

Главный пожал плечами:

— До свиданья, не понимаю я только Вашего возмущения, не понимаю.

— Ну куда уж вам с высоты вашего Олимпа-то… И к вам, Виктор Федорович, это относится, до свиданья.

Неудавшийся поклонник встал, помялся, видимо, что-то желая сказать, но затем резко вышел.

Только когда за ними закрылась дверь, Вероника поняла, что она, во-первых, смертельно устала, хочет есть и еще — совершенно нестерпимо — выкурить сигарету. Вообще-то она была девушкой некурящей, но по молодости баловалась, как все. Но потом жизненные обстоятельства сложились так, что экономить нужно было на многом и сигареты были как раз таким предметом, который она решила исключить из своей жизни. Но иногда бывали обстоятельства, которые вынуждали ее возвращаться к этой вредной привычке. Дома для гостей и подобных случаев она всегда держала тоненькую белую пачку своих любимых. Вот теперь был как раз такой случай, когда не просто можно, но и нужно было как-то снять стресс.

Она плеснула себе еще коньяка, достала из шкафчика пачку и закурила. Взяв пепельницу со стола, подошла к окну. Ей хорошо было видно, что ее неудавшийся кавалер о чем-то нервно беседует со своим шефом, размахивая руками, а тот, пожимая плечами, пытается его успокоить.

«Ага, видимо, совесть стала мучить, — решила она, — Ничего, он еще осознает, что был не прав». Вероника сама поедет сегодня к вдове Покровского и все разузнает. Наверняка она связана с убийством. Даже если это не так, с ней все равно нужно поговорить.

Как-никак, теперь Вероника будет владелицей квартиры по соседству, и нужно будет как-то налаживать контакты. А жить рядом с человеком, которого считаешь причастным к убийству, удовольствие ниже среднего. Да, нужно во всем разобраться. Сейчас она приведет себя в порядок, вызовет такси и поедет на Мойку.

Так, этот Виктор Федорович, возможно, чуть лучше, чем она думала. Вон он махнул рукой, закурил и пошел в сторону пешком от этих товарищей. Нет, не лучше, они нагнали его на машине и уговорили сесть. Ну а что ты хотела, дорогая, от бывшего служаки? Да еще из такой организации. Не забывай, что вся эта история началась из-за драгоценностей, которые когда-то конфисковали, а по-простому, грабили у простых граждан вот такие честные служащие ВЧК, и при этом умудрялись нагреть даже родную организацию. Наверняка среди этих «белок-стрелок» Юдин с Лацисом были не одни такие расчетливые. Нет, точно, ничего не меняется в этом мире. Столько лет прошло, и их последователей интересуют не убитые люди, а камешки. Все, как тогда. Она докурила сигарету, глотнула еще коньяка и пошла в ванну.

Уже через час бодрая, сытая и вполне неплохо выглядевшая (даже если учесть тот факт, что она не выспалась) Вероника садилась в такси, которое через какие-то минут двадцать доставило ее в дом на Мойке. Конечно, ехать в логово врага, каким, следуя ее логике, могла оказаться вдова Покровского, было более чем легкомысленно, и поэтому она положила в сумочку маленький пистолетик, купленный когда-то у одного торговца оружием и всяческим военным антиквариатом. Естественно, пистолет был незарегистрированным, и о его существование не знал никто, даже вездесущая мама.

Но пистолет этот был куплен не по простой прихоти. Времена еще совсем недавно были неспокойные, общаться Веронике приходилось с весьма экстравагантными личностями, так что с ним она чувствовала себя уверенно. Зная о том, что поступает очень даже незаконно, она всегда носила с собой объяснительную о том, что нашла вещицу и везла ее в ближайшее отделение милиции. Но в последнее время таких случаев в ее жизни становилось все меньше и меньше, так что пистолет хранился в очень хитром месте на лестничной клетке. Вряд ли кому придет в голову искать оружие в шкафчике у электросчетчика, который был отделан с большой любовью и имел значительный замок. Но сейчас был тот случай, когда пистолет не помешает, и она достала его из шкафчика, сделав вид для бдительной соседки, что выписывает показания счетчика. В сумочке была соответствующая записочка, так что вроде от разных неприятностей она была застрахована. Вероника никогда не задавала себе вопрос, сможет ли она применить оружие, но она точно чувствовала себя с ним уверенней.

Поднявшись пешком на третий этаж, она осмотрела опечатанную квартиру. Похоже, бумажки никто не трогал, и все здесь в порядке. Затем позвонила в дверь к соседке. Та будто ждала ее за дверью и тут же распахнула дверь, Вероника даже не успела опустить руку.

— Ой, Вероничка, это Вы… Квартирку пришли проверить. А тут все в порядке, я присматриваю, как положено. Да тут к нам никто и не ходит…

— Здравствуйте, Евгения Павловна, а я, собственно, к Вам, мне с вами поговорить надо.

— Вот и замечательно, проходите, проходите, мы чайку с Вами попьем.

Вероника была знакома с вдовой Покровского, что называется, сто лет, а Клавдия Михайловна и того больше, но никогда никто не бывал у нее в квартире, хотя сама Евгения Павловна, будучи еще молодой, частенько пропадала в соседской квартире, скрываясь от чрезмерно разбушевавшегося мужа, или просто забегала поплакаться на бабью долю и потолковать о всякий проблемах. После смерти супруга, когда ее жизнь стала более спокойной и благополучной, эти посиделки стали более редкими, но все равно случались, а вот к себе она как-то никого не приглашала. Так что Вероника с любопытством осматривала квартиру. Но здесь было и еще кое-что. Ей хотелось убедиться, что они действительно одни.

— О, а у Вас другая планировка, чем у Клавдии Михайловны покойной. Можно я осмотрю.

— Да смотрите, конечно, но у нас не такие хоромы. Не заслужил, видимо, мой супруг от государства особых почестей, хотя работы его почти во всех музеях российских. Знаете, мне тут недавно звонили из одной галереи. Интересовались его творческим наследием. А я, знаете ли, подумаю еще продавать. Не бедствуем чай, пусть хоть что-нибудь внукам на память останется.

Квартира у Покровских была небольшая. Не положено по статусу было им таких апартаментов, как Юдиным, но все равно две комнаты и огромная кухня-столовая для советского человека когда-то были пределом мечтаний.

Жили они небогато, от советских времен сохранилась дефицитная мебель: импортная ГДРовская стенка, но к ней, видимо, уже внуки добавили новомодный диван, телевизор, на кухне Вероника заметила новый холодильник, микроволновку и кофемашину. Вдова Покровского была известной любительницей этого напитка.

— Вы проходите, проходите в гостиную, а я сейчас кофейку сделаю. Мне мой Витенька, младший внук, хитрую штуку подарил, золото, а не кофеварка, что хочешь сделает. Я его, конечно, отругала. Дорого ведь, да и кризис на дворе. А он мне: «Мол, не буду же я на бабушке экономить». Капучино хотите?

— Да, пожалуйста.

Вероника с любопытством стала разглядывать фотографии на стенах. Больше всего тут было, конечно же, портретов покойного супруга, но встречались и изображения детей и внуков.

— Евгения Павловна, Вы как-то говорили, что сами непростого происхождения, как раньше говорили — «из бывших». А фотографии у вас старинные есть?

— Да что Вы, Вероничка, какие фотографии. Дедушка мой был декоратор в императорском театре. Рубцов его фамилия была. И я в девичестве тоже Рубцова. Так он умер еще до революции, а бабушку большевики расстреляли. Ну, моя мама с теткой бежали в Сибирь. Там у моей двоюродной бабушки и жили. Тогда ведь не принято было упоминать о своих родственниках, вот почти все и потеряно было.

— Так ли все? И Вы никогда не видели, как выглядит ваша бабушка?

— Да нет же, говорю, ее расстреляли большевики.

Нет, старушка явно недоговаривает. Раз она прекрасно знает, кто был ее дед. Так, наверное, должна была знать, у кого служила ее бабка. Надо ей прямо все и выложить.

— А мне кажется, что вы прекрасно знаете, как выглядела ваша бабушка, и то, что убита она была не кем иным, как Виктором Михайловичем Юдиным, вашим соседом, вы тоже знаете. Вот смотрите — это она. Вы же с ней похожи как две капли воды. А медальон, что на ней, Клавдия Михайловна любила носить. Вы-то уж точно знали, чей он. Знали и злобу таили. А в тот день, ну, когда она убита была, терпенье ваше и лопнуло. Конечно, кого же еще она могла на кухне принять. Вы же там столько лет пропадали. О чем-то повздорили, и вы ее убили, а медальон себе взяли, ну, а чтобы следы замести, все это и устроили. А, кстати, что вы в тайниках нашли?

— Какие тайники, какое убийство, — мадам явно вышла из себя и даже заговорила другим голосом. Спина ее выпрямилась, ни дать ни взять, английская королева. — Да, знала я, что муженек ее — убийца моей бабки. Мало того что убил, так еще и ограбил. Сколько моя матушка страдала из-за этого ублюдка. Они же почти без гроша остались. Ночью смогли вынести самое необходимое и так, по мелочи: ценности, что большевики не нашли, да в тайнике забрали, что было.

Как им тяжело было. Образованные девицы после Петербурга и Москвы оказались в каком-то захолустье. Так там и умерли. Только я и смогла из всей семьи назад вернуться. Но я Вам вот что скажу, Вероника: никому эти ворованные драгоценности счастья не принесли. Юдину, я думаю, тоже. Он ими не смог даже воспользоваться. И умер как собака — без покаяния.

Если Вы думаете, что я это вдову его убила, так ошибаетесь. Я его давно простила, и Клавдию Михайловну Вашу. Тоже мне, счастье. Ни детей, ни внуков, и убили ее непонятно за что. Я когда вошла в квартиру, она уже мертвая была, а медальон ее на полу валялся. Я его и подняла. Эта клуша им даже пользоваться не умела. В нем тайник. Вот тут если на камешек нажать, то открывается крышка, а тут дедушкин портрет и бабушкин. Это он сам писал, между прочим. Такие вещи только владелец мог знать. Забирайте, если хотите, я не воровка, и у нас в роду никто чужого не брал.

— Если не считать того, что бабушка ваша все, что можно из вещичек и драгоценностей Матильды Кшесинской, у которой она служила экономкой, к рукам прибрала…

— Эта вертихвостка сама виновата. Она ведь прекрасно знала, что происходит в столице, и сбежала при первой опасности, а что будет с домом, с людьми, которые ей верой и правдой служили, ей было наплевать. Что ей стоило сказать бабушке: «Дорогая, в городе неспокойно, спасайте своих детей, никакое барахло не стоит человеческих жизней». А то сама хвостом махнула, а ты тут оставайся и как хочешь барахло ее спасай от большевиков. Умна, слов нет. Так что если и взяла моя бабушка что-либо чужое, так это лишь разумная компенсация за те риски, которыми она себя подвергала. Если бы она была экономкой в простом доме, это одно, а она работала на романовскую вертихвостку — это совсем другая разница, а платили ей как всем, без учета всех этих сложностей. Так что не говорите мне об этой несчастной. У нее-то все потом хорошо сложилось: и замуж за любовника своего вышла, и собственность у неё за границей осталась, и слава мировая была. А бабушку мою в своей книжке воровкой обозвала. Не известно, что бы она стала делать в таких обстоятельствах. Была революция, война, бабуле детей нужно было спасать. Так что барахло ее хоть на добрые дела пошло, а то бы все большевикам досталось.

— А что, разве не все конфисковали во время того обыска?

— Да нет, они же к отъезду готовились. Все с собой решили не брать. Во-первых, опасно, ну а потом, ситуация ведь еще была не до конца ясной. Моя тетка с дядей ездили на дачу. Там тайник был оборудован. Ну а когда вернулись — тут такое. Мама моя к знакомым убежала. Тогда они собрались, забрали все ценное и отправились в Сибирь. Если бы не цацки Матильды, то тогда бы точно не выжили. У меня вот только брошка от того времени и осталась.

Евгения Павловна открыла один из шкафчиков, взяла с полки шкатулочку и достала оттуда брошку.

— Вот смотрите. Почти все продали. Сначала выживать нужно было, потом война, я училась. Последние ценности мне на свадьбу были подарены, да и те почти все в ломбарде пропали. Мой супруг-то не очень много зарабатывал. А эта вещица осталась. Мы боялись ее тогда показывать, тут ведь и шапка царская, и герб, а ломать жалко было.

Она протянула руку, и Вероника увидела там золотую брошь с аметистами, из тех, что сделали к юбилею династии Романовых.

— О, красота какая, если надумаете продавать, я помогу Вам покупателя найти. Она дорого стоит.

— Нет уж, если в такие годы уцелела, то теперь уж подавно не продадим. Я ее внучке подарю, теперь можно такие вещи открыто носить. Я скажу ей, что бабушке лично великий князь подарил. Пусть гордится.

Веронике почему-то верилось этой старушке. Ну не похожа она на убийцу. Скорее всего, версия с Маргошей более очевидная.

— Да нет, пусть медальон у Вас остается, это действительно Ваша семейная реликвия. Вы извините, если я вас обидела. Просто я пыталась выяснить, из-за чего могли убить Клавдию Михайловну. Милиция ведь ничего пока не делает. В Москву даже ездила. Дело смотрела в архиве о том обыске, ну там, где сначала этого революционера убили, а потом Юдин вашу бабку застрелил. Когда увидела эту фотографию, сразу вас вспомнила, и целая версия сложилась.

— Не там ищите, голубушка, не там. Но, скорее всего, женщина в этом замешана. Я когда вошла в квартиру, там духами сильно воняло, а потом все выветрилось, я и не стала говорить милиционеру.

Ну что ж — отрицательный результат тоже результат. По крайней мере, Вероника все выяснила. Значит, тема кровной мести исключается. А как все хорошо и гладко могло сложиться. Хотя это же Петербург, а не Кавказ. Да и времени прошло немало. Так что Маргоша — единственный участник этих преступлений, но она же и жертва. А вот кто тот убийца, это вопрос. И он ходит где-то рядом, и уж если он Маргошу вычислил, то кого-кого, а Веронику ему ничего не стоит убить и ограбить.

От этих мыслей ей стало как-то не по себе, даже пистолет перестал ей внушать уверенность. Время было уже позднее. Темно. Во дворе, освещенном только фонарем у парадной, никого не было. Этот участок Мойки и в час пик-то не особо многолюдный, а сейчас и вовсе на набережной не было ни души. Вроде и Театральная площадь рядом, и параллельная улица забита машинами, а здесь, словно в глухой деревне. Вон и Новая Голландия темнеет прямо-таки зловеще. Там теперь ни души. Военные выехали, а строительство, похоже, еще не скоро начнется. Затащит ее кто-нибудь туда и все — вовек не найдешь. А как же сын, мама, она же в этих Карловых Варах с ума сойдет от горя… Она настолько живо представила все возможные последствия, что даже слезы на глазах появились. Ну уж нет, надо как-то взять себя в руки. Все, хватит тоску нагонять. Ну кому она нужна? Грабителю? Так ему ценности нужны, а у Вероники с собой не больше пары тысяч. Его ведь большие ценности будут интересовать, а они у нее в банке, а для того, чтобы получить их, Вероника нужна живая и здоровая, так что ее точно пока не убьют (если не маньяк какой-нибудь, ну а с этим она попробует еще за свою жизнь побороться). Зря она, конечно, такси отпустила, придется теперь у Мариинского театра ловить. Там обычно их довольно много стоит, окончания спектакля дожидаются, а частника она пока побоялась. Время позднее, да и мало ли что.

Слегка поежившись, Вероника попереминалась с ноги на ногу и, поняв, что все равно особо ничего не выстоишь, только замерзнешь, а добираться до дома как-то надо, значит, хочешь не хочешь — надо идти. Она вышла из двора на набережную Мойки и уже собиралась повернуть на улицу Пестеля, где в это время еще теплилась кое-какая жизнь, как вдруг услышала звук заводящегося мотора. Наверное, это одна из тех машин, что была припаркована на набережной. Она сейчас проедет мимо. Но не тут-то было. Машина медленно ехала сзади нее. Вероника ускорила шаг, но эта машина и не думала отставать. Она урчала мотором где-то совсем рядом, да так жутко, что страшно было даже оглянуться.

«Наверное, дизель, или мотор барахлит, — пронеслась посторонняя мысль в голове. — А может, мне только кажется, что этот шум такой зловещий, или действительно мотор. Мощный, не меньше трех литров объема. Вон как урчит, сейчас раздавит ее в лепешку и все — поминай как звали».

По спине пробежали предательские мурашки. Да, это со старушкой было не страшно разговаривать, а тут силы покинули ее окончательно.

«А может, достать пистолет и выстрелить в колесо? — промелькнула теперь уже шальная мысль. — Ага, пока я достану пистолет, он меня и переедет. И, потом, если их там много, то точно убьют. Или того еще хуже. А может, это парочка так прохлаждается, или чайник какой-нибудь тренируется на второй передаче? Сама тоже поначалу по пустым улицам на второй да правыми поворотами ездила. Нет, пистолет отпадает».

Вероника ускорила шаг, почти побежала. Вон на перекрестке с Декабристами ларек, там люди какие-то тусуются, подростки какие-то, и парочка алкашей пиво покупает. Туда скорей, скорей.

— Вероника, Вероника Васильевна, да остановитесь же вы. Садитесь, я Вас подвезу. — Да это неудавшийся ухажер Виктор Федорович.

— А, это Вы… Да как Вы смеете за мной следить? Или что, партия приказала? А вообще, как Вы меня нашли?

— Да бросьте Вы злиться, Вероника Васильевна. Никто мне ничего не приказал. Просто я приехал к Вам поговорить, а Вас нет дома, вот я и подумал, что Вы поехали к старушке, ну этой, вдове Покровского. Ну, приехал, подождал, а тут Вы.

— А по телефону Вы мне позвонить не могли?

— Ну, так Вы бы не ответили…

— Правильно мыслили… Не о чем нам с Вами разговаривать.

— Я не понимаю, чего-то Вы обиделись?

— Ну и не понимайте дальше, Виктор Федорович. Зачем Вам следить-то за мной? Или руководящая и направляющая организация пытается найти у меня бриллианты. Вас ведь ничего больше не интересует. Так напрасно время тратите. У меня их нет. И не нужны мне они. Я человек здравомыслящий, и мне такой журавль в небе не нужен. Я как-нибудь сама себе заработаю. Как курочка по зернышку. А Вы давайте ищите, только Ваша контора не там это делает. Хотя это же самый простой вариант. Думать-то мы не умеем. Как тогда, почти девяносто лет назад, людишек только грабить умели, так и сейчас я от ваших коллег что-то особого профессионализма не вижу. Так что до свиданья. Мне к Мариинке такси ловить.

— Так давайте я Вас отвезу.

— А я Вас боюсь, Виктор Федорович.

— Ну как же это, как так? Мы же с Вами вроде на «Спящую красавицу» собирались.

— Отменяется наша красавица. Я уж как-нибудь на «Раймонду» одна схожу.

Вероника пересекла улицу и пошла по направлению к театру. В этот части Декабристов была перекрыта часть улицы и организовано одностороннее движение, так что товарищу пришлось ехать в противоположную сторону, а пока он развернулся и вновь оказался в этом квартале, Вероника успела вскочить в подъехавшую маршрутку, так что след ее простыл и товарищу долго пришлось ее высматривать на стоянке такси у театра.

Маршрутка, конечно, самый экстремальный вид транспорта. Когда несколько раз в году ей случалось пользоваться этими желтенькими машинками, она испытывала примерно такой же прилив адреналина, как во время катания в детстве на американских горках. Сама будучи водителем, она просто представить себе не могла, что во время движения можно одновременно курить, говорить по телефону и собирать деньги у пассажиров. При этом товарищ так резко переключал передачи, тормозил и вновь срывался с места, что уже через пять минут ее вестибулярный аппарат пришел в такую негодность, будто она час ехала по горному серпантину или попала в зону турбулентности. Тошнота подкатывала к горлу, так что ей ничего не оставалось делать, как выйти. Благо они уже были недалеко от Сенной площади.

Этот район Петербурга, кажется, не спит никогда. Место мистическое и являющееся такой же константой этого города, как белые ночи и мелкий дождь. Что только с ним ни делали: вроде и метро открыли, взорвав красавицу-церковь, и ларьками дощатыми застраивали с неизвестно какого качества содержимым, и модернизацию произвели с застройкой теми же ларьками, только с применением металла, и даже новомодную стелу поставили, но вновь, как и триста лет назад, Сенная была средоточием дешевой еды, сомнительного ширпотреба и еще более сомнительных граждан, что-то скупающих, продающих, в общем, местом сомнительного гешефта. Но тут было не страшно, здесь, в этой толпе, она как бы спряталась и от того неведомого убийцы и от своего настойчивого провожатого. Нырнув в метро, Вероника уже через двадцать минут была на Заневской площади, где успела заскочить в магазинчик, работающий на месте знаменитой когда-то на весь Ленинград кондитерской. Наконец-то она пополнила запасы человеческой еды и с чувством выполненного долга несла в пакете кефир, такой полезный и необходимый организму.

Так что, вернувшись домой и приняв душ, она, наконец, совершила свой ежевечерний ритуал, выпив стакан кефира с яблоком перед сном, и завалилась спать. Если честно, она так устала за весь этот день, что не было сил даже думать о чем-то, бояться или о чем-то переживать. Будь что будет.

День седьмой

— Алло, Вероника, спишь, что ли? Я уже полчаса, наверное, звоню. Ну, ты даешь, время уже одиннадцатый час, пора бы уже проснуться. Нет, совсем тебя необходимость ходить на службу разбаловала. А вообще, чем это Вы девушка занимались, что сейчас проснуться не можете? Или вняли наконец нашим советам и с этим Виктором развлекались? Тогда я могу простить Ваш заспанный голос и невнимательное отношение к моему звонку.

— Господи, Светка, ты, что ли?

— Наконец-то. А кто еще? Давай включайся быстрее. У меня дело на миллион, а она дрыхнет.

— Слушай, а может, я перезвоню через полчасика, а то я еще не проснулась.

— Нет, я тебя знаю, сейчас снова завалишься и проспишь еще часа два. До тринадцати утра, так ведь ты говоришь?

— Да нет, просто я за вчерашний день устала: дорога и все такое.

— Короче говоря, никаких отсрочек. Сейчас такое скажу, сразу проснешься.

— Ну, давай.

— Вчера я встречалась с нашим соседом, с этим пластическим хирургом. Показала ему твоего Воробьева. Ну там напела всего, что, мол, вещь уникальная и происхождение супер-пупер. Он запал. Готов выложить двести штук. Но все наши, как ты понимаешь, не будут. Так что ты договаривайся со своей мадам на сто пятьдесят. И тогда мы провернем дело. Вероника, нужно, что называется, стричь ушами. Я уже говорила со своим руководством. Они готовы выделить микрик, специально оборудованный для перевозки картин. Давай ты уговаривай окончательно свою клиентку, и тогда мы можем выдвинуться прямо сегодня, к вечеру будем в Питере. Завтра внесем деньги в банк клиентке, чтобы она до окончания экспертизы ничего не потратила. Ну, конечно, из оставшегося полтинника нужно водителю и сопровождающему заплатить по штучке, моему начальнику — десятку, пятерку — за ускорение экспертного заключения, чтобы не три месяца, как положено, а три дня делали, ну а остальное — наше. Причем твою долю я тоже могу в ячейку положить уже завтра. Как тебе расклад?

— Слушай, Светка, здорово. Я, если честно, и думать об этом перестала. Поговорили и забыли, что называется, а тут такое. Правду говорят, новичкам везет.

— А ты сомневалась? Только давай все побыстрей, пока мой клиент еще не остыл и готов с деньгами расстаться. Из-за этого непонятного кризиса таких все меньше становится.

— Да, конечно, сейчас приведу себя в чувство и начну лечить свою мадам.

— Все, жду твоего звонка, постарайся все это сделать до четырех часов, чтобы мы и за деньгами заехали к моему, и в Питер добрались не в три часа ночи. Ребятам нужно будет отдохнуть. Надеюсь, у тебя можно будет остановиться?

— Ну о чем ты говоришь, конечно.

Радостная весть отодвинула все неприятности в сторону. Нет, все-таки высшие силы заботятся о ней. Неизвестно, как еще с этим кризисом все обернется, а у нее запасец будет на целый год. Те денежки в банке можно будет даже не трогать. Как раз в следующем году она снимет проценты и потратит их на жизнь. Ведь всякое может быть. А вдруг ей действительно не удастся заработать больше, а тут вон какой подарок.

Сделав, как всегда, видимость зарядки, она отправилась в ванную, а потом стала заниматься своим любимым делом — завтракать. Сварила себе овсяную кашу, сделала тосты с джемом, выжала сок из граната. Он был таким огромным, что вышло даже полтора стакана, что она с удовольствием и выпила. Тут подоспел и кофе в турочке, и, наслаждаясь его ароматом, она уже приготовилась слушать рассуждения об экономике солидных мужчин в дорогих костюмах и швейцарских часах на запястье на канале РБК. Все лучше, чем какой-нибудь сериал, перебиваемый рекламой. И картинка приятная, и говорят о чем-то возвышенном: акции, активы, золото, так что сама себе кажешься приобщенной к высоким материальным ценностям. А что — она тоже не последний кусок доедает. Вон какая везуха. Еще месяц назад мечтала о том, как трешку за экспертизу получит, а тут и сотня в банке, и драгоценности, да и денежки лишние есть, будет что в Карловых Варах потратить. А тут еще и этот подарок. Нет, жизнь не такая уж и плохая, вдруг еще пронесет, и все устаканится. Может, этот убийца захапал бриллиантики и успокоился. Ну зачем ему Вероника с ее ста тысячами и старыми побрякушками? О том, чьи они, ведь никто, кроме нее, не знает. Если только он не думает, что она не отступные деньги взяла, а поровну с этим Мелкачом камни поделила. На эту тему подумать она не успела, поскольку в дверь кто-то позвонил.

И кому она понадобилась в такое время? Может, соседке что-то надо? Деньги, что ли, собирают на очередные именины? Она, отглотнув кофе, подошла к двери и посмотрела в глазок. Ну конечно, тебя еще не хватало. То был никто иной, как ее неудавшийся кавалер Виктор Федорович собственной персоной.

Она приоткрыла дверь:

— Ну и что вам от меня нужно?

— Вы извините, Вероника Васильна, я тут ночевал в машине у Вашего дома, можно мне умыться.

— Что, начальство караулить заставило? Боится, что я ночью камни грузить буду?

— Да нет, я решил, что так будет безопасней.

— Для кого?

— Да для Вас.

— Мне только это не рассказывайте. Ладно, проходите, я в халате, поскольку не ждала гостей, так что не обращайте внимания. Вот вам свежее полотенце — и в ванну, а я тем временем переоденусь.

За время, пока он приводил себя в порядок, Вероника успела не только одеться, но и накраситься, и теперь готова была уже выпить вторую чашечку кофе. Она сварила большую турку, поставила на стол еще одну чашку.

— Извините, что особо некогда Вами заниматься. Вот кофе, пожалуйста, если хотите перекусить, есть овсянка и бутерброды, только сами. Прихватив чашечку с кофе, она демонстративно удалилась в гостиную. Нет, как хотите, не верит она этому товарищу, тоже мне телохранитель нашелся.

Вдохнув поглубже, она набрала городской номер клиентки, но в квартире на Невском никто не отвечал. Тогда она сделала звонок на мобильный. Ту… ту… ту… ту… Она уже собралась отключиться, как Лидия Семеновна наконец-то ответила.

— Алле, кто это? — донеслось откуда-то издалека.

— Алло, Лидия Семеновна. Это Вероника, Вы меня слышите?

— А, Вероника, голубушка, слышу, конечно, а я на даче.

— Лидия Семеновна, мы можем поговорить? У меня к вам дело срочное.

— А что случилось?

— Есть интерес к вашему Воробьеву. Можно сегодня-завтра все решить.

— Ну, так как же? А что, нельзя попозже? У меня тут яблоки, овощи, а Вадик сможет меня перевезти только в воскресенье. Ему некогда. Он даже с работы отпроситься не может. У них там сокращения идут, может в два счета вылететь.

— Вот видите, Лидия Семеновна, как кстати будет Воробьев. А давайте я к вам приеду, и мы все решим.

— Ой, правда? Как замечательно! А Вы не могли бы мне привезти… — Тут она перечислила такой набор всего самого необходимого, куда входила и вода в канистрах, и консервы с крупами, и много еще чего полезного для отдыха на природе. — Понимаете, Вадику действительно некогда, Эля от девочки не отходит, а я сама на электричке не увезу все. Тогда я потом вернусь сама налегке и не буду его тревожить.

— Я все привезу, ждите, только объясните, как к Вам доехать.

— Ну, это просто, дача у меня в Сосново… — Далее Лидия Семеновна во всех подробностях описала, как к ней добраться, так что и картой пользоваться не нужно. Выслушав ее внимательно, Вероника отключилась, а затем позвонила Светику в Москву, сказав, что мадам вроде готова, но она, конечно, сделает контрольный звонок, когда повезет ее в Питер. Мало ли что ей в голову взбредет.

— Вы куда-то уезжаете?

— Да, мне по делам за город нужно.

— Я Вас подброшу?

— Спасибо, не надо. И караулить меня не надо по ночам. Я никуда не убегу и камни прятать в тайниках не буду. Ко мне гости из Москвы приезжают, ночевать здесь будут, так что я думаю, никто нас не тронет. Все, отдыхайте.

Виктор помялся на пороге, желая что-то сказать, но Вероника надела куртку и решительно направилась к выходу. Закрыв квартиру и поставив ее на сигнализацию, она не говоря ни слова спустилась с ним в лифте и в ответ на его «до свиданья» только махнула головой.

Да ну его, тоже мне заботливый. Хоть убейте — не верит Вероника этому. Наверняка эти ребята что-то замутили. Может, не найдя бриллианты, они решили ее денежками поживиться? Ой, в наше время всего ждать приходится.

Ехать к черту на кулички в Сосново, чтобы забрать Лидию Семеновну, ей, конечно же, не хотелось, но что поделать — дела есть дела. В данной ситуации от капризов этой мадам зависел довольно большой заработок, и поэтому человечка нужно уважить. А то ведь всякое случается.

Ходишь, ходишь вот так к клиенту, фруктами и пирожными его балуешь и даже покупателя на его вещь находишь, но, когда все близится к финалу, позвонит тебе эдакий белый одуванчик на ночь глядя по телефону и, что-то мямля в трубку, объяснит, что, мол, он передумал, что пусть еще покрасуется его тарелочка в буфете или картинка на стене, а то, что ты на него кучу времени потратил, да и денег тоже не нажил, никто об этом и не подумает. Извините, мол, Вероника дорогая, я Вам обязательно позвоню. Поэтому самый лучший вариант случался тогда, когда клиент только дозрел к продаже вещи, а ты ее выкупаешь на свои денежки, подешевле, конечно, но сразу. Но такое Вероника позволить себе могла нечасто, поскольку на обустройство жизни ее семейства требовались постоянно какие-то фантастические суммы денег. Это могли быть и репетиторы для сына (как-никак она пережила выпускной класс и вступительные экзамены), новые протезы для матушки, да мало ли что: бытовая техника ломалась именно в такой ответственный момент, когда заработка приходилось ждать месяцами, сын рвал новенькие джинсы, или кроссовки вдруг сразу становились малы. Конечно, она эти деньги находила, но каждый раз это стоило невероятных усилий. Так что если сделка, затеянная ее Светкой, состоится, то на какое-то время ей удастся вздохнуть свободно, не тревожа тот капитал, что она вложила в банки, спокойно дожидаться начисления процентов.

Так рассуждая, Вероника добралась до выезда из города. Здесь в последнее время как грибы выросло огромное количество супермаркетов, похожих внутри на огромный склад и ларьки на Сенной площади одновременно. В самые экономически тяжелые для себя времена она, как и большинство петербуржцев, отоваривалась именно там, но, как только жизнь стабилизировалась, делала все, чтобы ее семья забыла о пластмассовых американских сосисках, почему-то квадратной формы, маргарине «Форточка» и бульонных кубиках, и вот уже много лет в качестве субботнего развлечения ездит отовариваться на любимый Кузнечный рынок, где можно посплетничать за жизнь с неунывающей Людмилой Петровной, торгующей восхитительной квашеной капустой и малосольными огурцами, получить рецепт супчика рассольника из индейки с сельдереем и петрушкой и пококетничать с красавцем-мясником.

Наверное, занятие антиквариатом окончательно испортило ее характер, ведь посещение этого рынка — это своего рода ретроритуал, напоминающий о хороших старых советских временах, когда только очень состоятельные люди могли отовариваться здесь парной телятиной, слоистым творогом и ташкентскими помидорами. Как сказал бы известный персонаж чеховской «Свадьбы», в нынешних супермаркетах нет главного — «романтизму». И, поэтому припарковавшись у одного из таких монстров, Вероника безо всякого энтузиазма загрузилась всем, чем нужно было для Лидии Семеновны, и поспешила отправиться дальше.

Неизвестно, как быстро соберется мадам и не придется ли ее «лечить». А Светка ведь уже выехала, так что нужно будет на обратном пути заскочить на рынок и приготовить еды на всю толпу. Путь не близкий, особенно если учесть, что это будет самое пробочное время. Но пока дорога была относительно свободна. Она без труда выехала из города и, свернув на призерскую трассу, с небольшими задержками, через полтора часа добралась до Сосново. Еще минут десять она крутилась по поселку, постоянно перезваниваясь с хозяйкой, и вот, наконец, подъехала к небольшому зеленому домику с узорными белыми наличниками.

Из дома на гудок машины выбежала рыжеволосая девочка, а за ней показалась полная молодая женщина с такими же рыжими волосами и нежной бледно-розовой кожей. Это невестка Лидии Семеновны. Вероника вышла из машины:

— Эля, я Вероника, а где Лидия Семеновна?

— Здравствуйте, я Вам сейчас ворота открою, вы заезжайте. А мама пошла по соседям, денег занять. А то мы тут совсем без копейки сидим.

— Она с телефоном?

— Да.

— Вы ей позвоните, чтобы возвращалась, и, если ей нужны деньги, я ей дам.

— Ой, как здорово. А то, представляете, меня уволили. А мужу из-за этого кризиса проклятого второй месяц уже премию не платят, и уже которую неделю о сокращениях слухи ходят. Просто не знаю, как мы будем выживать. А кредит за квартиру еще не заплатили. Сами на подножном корме тут живем, и Вадик в городе на домашних пирожках и на дачных салатах. Все деньги уходят на оплату кредита.

— Ну, Бог даст, если срастется, выплатите вы свой кредит.

— Да, я, как узнала, просто сама не своя от радости. Ведь это не только за квартиру заплатить хватит, но еще о-го-го сколько на черный день останется. А свекровь, представляете, сначала даже всплакнула: может, как-нибудь переждем, жалко все-таки. А я ей: «Мама, вы это бросьте. Неизвестно что еще дальше будет. Забыли, что ли, начало девяностых?»

Когда свекор умер, нам тоже несладко было, так за нормальную цену ничего не продать было. Господи, помню, кому-то Клевера отдала за 60 долларов. Это когда мама с Вами еще не была знакома. Смех. А тогда мы на эти деньги почти месяц прожили. Ну, в общем, она поплакала и успокоилась.

— Вы, Эля, правильно рассуждаете, и эту мысль в Лидии Семеновне нужно поддерживать, ведь это просто удачный случай. Я тут в Москве была и подруге своей рассказала о вашей картинке, а у нее сосед заинтересовался. И еще очень важный для нас момент — это то, что Света моя в реставрационном центре служит, так что мы завтра денежки в банк положим, картинку отправим на исследование, и отвечать за нее будет не неизвестно кто, а государственное учреждение.

— А они долго исследовать будут?

— Ну, вообще-то за это им хорошие денежки полагаются. Так что, может, через недельку уже с кредитом своим расплатитесь.

— Господи, хоть бы все получилось.

— Да, только Вы пока никому не рассказывайте, а то мало ли что. И своим накажите. Деньги-то большие.

— Ну что Вы. Свекровь вон у соседки хотела денег занять, так сказала, что квартиру заливает, нужно срочно краны сменить.

— Хорошая конспирация. Эля, Вы бы пока помогли мне, я тут купила кое-что вам, как Лидия Семеновна просила.

— O-ого сколько, а как же — у нас денег нет сейчас…

— Потом разберемся. Давайте разгружать, а то мне еще обратно ехать и нужно москвичей встречать. Они уже выехали.

— А они что, не на поезде?

— Нет, на специальной машине. Там все предусмотрено для перевозки картин. А что Вы думали — что моя приятельница одна вашу картинку в купе повезет?

— Да нет, вообще, конечно, это хорошо, что так надежно…

Они только вытащили пакеты с продуктами в дом на веранду, как появилась хозяйка. Видно было, что она расстроена и возбуждена. Вероника привыкла видеть свою клиентку, что называется, при параде, эдакой директорской вдовой, а тут была типичная пенсионерка-дачница в спортивном костюме и в неизвестно откуда взявшейся капроновой косынке на голове. Увидав пакеты, заохала, замахала руками.

— Ой, Вероника, не знаю просто как быть, денег у нас нет, хотела занять, а у Тамары Петровны нет, у Анны Сергеевны только пятьсот рублей свободны. Хотите, я у нее возьму и Вам отдам?

— Лидия Семеновна, мы с Вами такое дело собираемся провернуть, а Вы мне про пятьсот рублей. Господь с Вами. Давайте лучше собирайтесь, а то путь у нас с вами неблизкий.

— Да, я сейчас, Элечка, поставь чаю.

— Хорошо, Вероника, только у нас заварка кончилась, мы тут с травками пьем. Будете?

— Буду, конечно, только Вы разберите все, что я Вам прихватила.

— Ой, да тут неделю можно прожить. Вадик приедет, мы хоть его покормим.

— Эля, а у Вас что, совсем денег нет?

— Да нет, я же Вам сказала, что все до копеечки за кредит отдаем.

— Да как же Вы тут одна с ребенком останетесь? А вдруг что случится. Возьмите-ка вот пару тысяч на всякий случай.

— Да что Вы, как-то неудобно…

— Удобно, удобно, я когда сама бедствовала — в жизни ведь всякое бывало — мне тоже добрые люди помогали. Так что это я долги отдаю.

Лидия Семеновна собралась довольно быстро и снова превратилась в директорскую вдову. Они выпили чаю с домашними пирожками. Хозяйка все охала по поводу того, что Вероника потратила столько денег, но вскоре успокоилась и решила еще всплакнуть по поводу картины, но тут невестка провела с ней краткую, но емкую воспитательную работу, она успокоилась, и через пару минут они уже ехали в город. Но тут Лидия Семеновна вспомнила, что в городе у нее пустой холодильник, и захотела вернуться, чтобы взять с собой что-нибудь.

— Нет-нет-нет, Лидия Семеновна, дорогая, я хоть и не суеверный человек, но возвращаться не стоит. Мне тоже для гостей купить кое-что нужно, я на рынок по пути заеду и Вам заодно куплю.

— Но у меня же денег нет, один проездной только…

— Лидия Семеновна, не обижайте.

— Ну, как-то неудобно.

— Давайте лучше дело сделаем завтра, и всем будет удобно.

Мадам еще повздыхала для приличия, наверное, и успокоилась, даже задремала и проснулась, только когда Вероника припарковалась у Кузнечного рынка.

— Лидия Семеновна, Вы выходить будете или в машине подождете?

— Ой, а мы где?

— Мы у рынка.

— Я в машине посижу, а Вы купите мне что-нибудь перекусить. Ну так — чтобы недорого.

На рынке недорого не бывает. Но это был как раз такой случай, когда о потраченных деньгах не стоит и жалеть. Так что Вероника купила мадам как себе: и творогу, и колбаски, и прихватила еще парных цыплят, от которых Лидия Семеновна хотела было отказаться.

— Ну вот еще, Вы курочку отварите, сами поедите, сына накормите, а то он у Вас там тоже неизвестно чем питается. А хлеба-булки сами купите, вот Вам тысяча, думаю, хватит.

— Ой, Вероника, точно — я лапшу ему домашнюю сделаю, он любит и завтра поест. Как ему сейчас тяжело… А Бог с ней, с картиной, мальчику нужно помочь. — Это означало, что Лидия Семеновна созрела окончательно и завтра должно пройти без сюрпризов. Веронике осталось только добраться до дома и приготовить куриного супчика, пожарить телятины на ребрышках, построгать салатик и ждать Светика с сопровождающими. Она, кстати, только и успела уложиться в приготовление обеда, как раздался звонок:

— Алло, Вероника, мы въезжаем в твой двор, накрывай на стол.

Ну что ж, гости — это приятные хлопоты, а те, что способны принести такую прибыль, приятны вдвойне.

День восьмой

Такой гладкой сделки Вероника за свою жизнь просто не припомнит. Чтобы вот так, не торгуясь, покупатель желал расстаться с деньгами, а клиент не начинал при этом канючить на предмет того, что, мол, мало даете за свое бесценное и благоприобретенное, ну просто не было никогда и быть не должно. А тут все как по маслу. Наверное, слух о том, что новичкам везёт, имеет под собой основание. Так что Светка, наверное, под счастливой звездой родилась.

Свою-то первую сделку Вероника помнит очень хорошо. Особых хлопот она ей, конечно, не доставила, но и особых денег не принесла. Так что удачной назвать ее никак нельзя. А было это еще в то время, когда она еще продолжала торговать недвижимостью и уже приобщилась к антиквариату. Понятно, что заработок агента хоть и солидный, но нерегулярный, а тогда у нее перед самым Новым годом зависли две выгодные сделки: клиент задерживался с вылетом в своем родном Салехарде, и, вместо того чтобы перед праздником получить свои кровные комиссионные, она, что называется, проедала последнюю заначку, а последние деньги, как известно, тратятся быстрее всех. Просто с космической скоростью, особенно накануне праздников. И тут ее просто ошарашил звонок одного знакомого художника:

— Слушай, Вероника, ты где сейчас трудишься?

— Как где? В агентстве недвижимости, кручусь, как могу, зарабатывая на хлеб насущный.

— Слушай, тут у меня знакомые антикварный магазин открывают, так они искусствоведа ищут. Им там по лицензии в штате положено иметь. Ты не хочешь пойти?

Хочешь не хочешь — рассуждения, о которых Вероника давно забыла.

— А на каких условиях: ну зарплата там, режим работы? Я бы не хотела совсем уж оставлять недвижимость.

— Знаешь, я тебе сейчас телефончик дам, так что ты позвони сама.

Процедура устройства на работу была, так сказать, многоступенчатая. Телефончик, который ей подкинул ее приятель, оказался номером ещё одного питерского художника, и это были его знакомые, вернее, знакомый тех, кто действительно открывал магазин. Именно этот уже немолодой господин заехал за ней на следующий день, чтобы отвезти в многокомнатные апартаменты с видом на воду одного из совладельцев магазина, где ей суждено было начать свою трудовую деятельность на почве антиквариата. А пока она ехала в машине, то, рассказывая о совей деятельности в агентстве, случайно рассказала о том, что, подбирая своей клиентке недорогую «трешку» в историческом центре, в одной из просмотренных квартир увидела картину Перова. Конечно, это потом она поняла, что реалистический портрет старика в серо-коричневой гамме — не самый удачный коммерческий вариант, но тогда ей, помнившей наставления своих академических педагогов, имя основоположника русского реализма казалось верхом совершенства.

— Слушайте, как интересно. А мы не могли бы с Вами посмотреть эту квартиру, может, там еще что-нибудь есть.

— Есть, конечно, на стенах полно картин, но имена не самые известные. А посмотреть… Знаете, я прозвоню эту квартирку, если она еще «жива», то устрою Вам «просмотр», а там уж по обстоятельствам. Хозяину деньги, по всей видимости, очень нужны, он пожилой человек и эту квартиру уже полгода пытается обменять на меньшую с доплатой.

В этот же вечер Вероника, уже новоиспеченный оценщик антикварного магазина, договорилась о просмотре нужной квартирки и на следующий день привела туда своего клиента. Выдающийся портрет Василия Перова его, конечно, не заинтересовал.

— Ну Вы сами подумайте, Вероника, захотите ли Вы купить себе домой такую картину? Пожилой человек, мрачно написанный… Кому захочется на подобное смотреть каждый день? Вот если бы это была красивая женщина или генерал в орденах… То другой разговор, а это — не продаваемо, нет.

В той квартире ее клиента заинтересовало совсем другое: яркий, полный летней зелени пейзаж Горбатова, художника, близкого к импрессионизму, после революции жившего за границей и, естественно, не пропагандировавшегося Академией художеств, твердой хранительнице соцреализма. О покупке этого пейзажа за не очень большие деньги ее клиент и договорился с хозяином. На улице, погружая картину в автомобиль, он довольно потирал руки и в знак благодарности протянул Веронике пятьсот долларов. Она сдуру хотела отказаться, поскольку считала обязанной этому человеку за свое трудоустройство, но грядущие праздники и затянувшаяся сделка заставили ее взять эти деньги, тогда для неё показавшиеся очень большими за небольшую услугу, но, как потом она выяснила, это были копейки. Потому что купил тот товарищ Горбатова даже с учетом ее комиссионных за 1800 долларов, почти в десять раз дешевле, чем продал. Вот так. Так что, удачей была или нет ее первая следка, вопрос открытый.

Но в этот день все прошло вполне гладко. Хорошо отдохнув после дороги и выспавшись, вся команда дружно позавтракала на Вероникиной кухне и отправилась на квартиру к Лидии Семеновне. Там ребята сняли со стены картину, осмотрели, сфотографировали, составили акт осмотра, затем упаковали в специальную тару и, оставив подготовленную работу, дружно поехали в банк. Там было арендовано две ячейки, в одну из которых были заложены 150 тысяч долларов для мадам, а в другую — гонорар Вероники: целых семнадцать с копейками тысяч, на которые она собиралась переживать тяжелые кризисные времена. Условием получения этих денег было предъявление оригинала или копии положительного экспертного заключения на картину. Ну, почти все как при покупке квартир. Затем все вернулись обратно к Лидии Семеновне, перекусили на дорожку, и, запасясь напитками, бутербродами, московские гости двинулись в дорогу. Вероника еще поболтала немного с Лидией Семеновной, которая уже строила радужные планы насчет того, что, отдав почти сто двадцать тысяч сыну на погашение кредита, она сможет еще выгадать себе и снохе на новую шубку и повесит вместо картины на стену огромный телевизор. Вероника ничего не стала говорить ей по поводу неразумной траты денег в кризис, и ей отчетливо привиделось, что это не последняя продажа из этого дома. Те оставшиеся тридцать тысяч, учитывая глобальные планы Лидии Семеновны, безработное состояние ее невестки и очень зыбкое сына, закончатся весьма быстро, так что в следующий раз придется поправлять материальное положение какой-нибудь вещицей из бездонного буфета. Благо, что покупателей на хороший фарфор, русское серебро и венскую бронзу можно будет найти в любое, даже в кризисное время.

В хорошем расположении духа, хоть и изрядно вымотавшаяся от нервного напряжения, Вероника возвращалась домой. Ее московские гости вчера основательно подчистили съестные запасы, так что, воспользовавшись своим месторасположением, она заскочила и на рынок кое-что прикупить. Уезжает она как-никак еще через два дня, так что готовить ей все равно придется. Уже начало смеркаться, когда Вероника припарковала машину на привычном месте и поднялась к себе на третий этаж.

Она уже открывала дверь, как вдруг почувствовала, что кто-то подошел к ней сзади, хотела оглянуться, но какой-то твердый холодный предмет уперся ей в спину. «Пистолет», — промелькнуло в голове, и сразу же отозвалось холодной дрожью в теле.

— Ну, здравствуй, голуба, шуметь не советую, я человек серьезный, ты же знаешь, и жизнь моя мне не особо дорога, поскольку на кладбище мне давно прогулы ставят, так что давай провожай, дорогая, в квартиру и сигнализацию отключить не забудь.

— Василий Тихонович… — пролепетала Вероника, но почувствовала сильный толчок в спину и смолкла на полуслове.

— Я сказал — молчать, — прошипел ей старичок прямо в ухо.

Трясущимся руками она открыла дверь, сняла трубку и, назвав пароль, сняла квартиру с сигнализации. И тут ей в лицо ткнули какую-то душную противную тряпку. В ту же секунду что-то сильно ударило по голове, как раз в то место, где особенно болит во время мигрени, только сильнее, даже ярче, ей показалось, что она увидела желто-синюю вспышку.

«Все, он меня застрелил», — только и успела подумать Вероника и упала на пол прихожей. Где-то на границе сознания она услышала топот, в какой-то момент ей стало больно, будто кто-то наступил ей на ногу. «Может, я еще жива?» — отозвалось в болевшем виске. И еще: «Господи, ну как все это воспримет мама, что же с ней будет?»

Она уже ничего не чувствовала: ни боли, ни сожаления, только какие-то красивые квадратики мелькали перед глазами, как в детском калейдоскопе со стекляшками. А потом и это все кончилось. И вдруг ее накрыла какая-то резкая вонь, где-то близко, прямо под носом, стало снова больно, Вероника откашлялась и открыла глаза. Нет, она не умерла. Точно нет, она слышит какие-то голоса, только ничего не видно, словно туманом подернуто. Нет, не туманом, это слезы. Она поднесла руку к глазам и протерла их. Она точно жива и дома. Лежит в гостиной на диване. А рядом все тот же Виктор Федорович. Но откуда он взялся?

— Ну вот, слава Богу, очнулась, а мы уж испугались, думали скорую вызывать, а нам сейчас это ни к чему. Вы уж потерпите немного, Вероника.

Вероника повернула голову в сторону голоса. Это был тот самый NN. А рядом с ним на стуле она увидела связанного дедушку Сезонова. Правда, после всего случившегося назвать его вот так ласково, дедушкой, уже как-то язык не поворачивался.

— Вот, полюбуйтесь, Вероника. Опоздай мы на пять минут, и Вы бы составили компанию Мелкачу, Маргоше и Вашей Клавдии Михайловне. Что же Вы молчали, что рассказали этому хрычу о тайнике?

— Да я ему только браслет показала, а камни тогда не были найдены… И, потом, я даже и подумать не могла… Ему же уже 90, он такой внимательный был, добрый…

— Ага, ангел во плоти прямо. Да на этом ангеле не один труп висит. Это имидж у него такой. Вы что, всерьез верили, что он мусорщиком был? И все хоромы его детей и внуков на помойке найдены? Ну, тогда грош цена Вашей интуиции, Вероника Васильна.

— Но ведь я же не знала…

— Не знала она… Прекрасно же понимает, что о ценностях нельзя болтать ни с кем.

— Я же говорю, что только браслет ему показала.

— Ну да, а этот старый хрен вспомнил, как женушка Юдина бриллианты в войну меняла на продукты, и решил проследить за Вами. Вот и все у него срослось. После того, как Вы ушли от Мелкача, он увидел, как его секретарша с черного хода в офис зашла, а потом минут через десять со шкатулочкой и вышла. Он же у нас ветеран органов, бдительность до автоматизма отработана, ему объяснять что к чему не надо. Дуру Маргошу тоже выследить труда не составило. Только мало ему показалось тех камушков, решил он, видно, что и у Вас можно кое-чем поживиться. Ах ты старый хрен, что же тебе денег мало, что ли? Или ты еще девяносто лет жить собираешься? Ты че, не понял, что такие камни у серьезных людей просто так не пропадают?

— Ой, ребятки, милые, грех попутал, ну у меня же дети, все для них старался…

— Дети у него… Что же ты, дурак старый, настрогал их вон сколько, а зарабатывать они так и не научились.

— Они у меня инженеры, дочки — врачи, а зарплаты, сами знаете, какие….

— Ладно, хватит канючить. Нужно решать, что делать. Сидеть тебе, сам понимаешь, по любому придется. Но одно дело в лазарете на красной зоне, поскольку ты у нас ветеран МВД, да с посылками и прочими радостями, еще и до амнистии доживешь, но можем тебе и другой вариант устроить.

— Ой, ребята, пожалейте, не дайте пропасть. Я все отдам.

— А девушку за что ты убил, безвинную овечку, можно сказать?

— Так, ребятки, она же сама двоих положила и потом на меня кинулась. Я хотел ее попугать, а так получилось. И Веронику я люблю, я ее только стукнул, ну нашел бы кое-чего, забрал бы и все…

— И все… В общем, так: звони своим отпрыскам, пусть срочно все привозят, что забрал у Маргоши. Кстати, кроме камней, что там было?

— Монет штук тридцать и ювелирка кое-какая.

— Ясно, это барахло придется в милиции засветить. Нужно как-то будет обозначить там часть вещей так, что Вы, Вероника, якобы оставили Мелкачу. Они должны вдове его потом отойти. Семью надо поддержать. Ну а с тебя штраф, дружок. Сотня нам за беспокойство, ну и Веронике Васильевне на лечение десяточку нужно. Понятно?

Было видно, что Василий Тихонович приуныл и хотел было поканючить, что, мол, нет денег у него, что, мол, дети-сироты голодные останутся, но NN быстро пресек эти разговоры:

— Слушай, ты со своими детьми-сиротами дождешься у нас. Сейчас cдам тебя милиции, и их за соучастие привлекут, и никто до суда не доживет. Давай вызванивай своих сирот, пусть все привозят и вещички тебе в камеру тоже пусть прихватят. Да побыстрее. Все, через час милицию будем вызывать.

— Ребят, а мне бы врача, — почти простонала Вероника, — а то у меня голова кружится.

— Тошнит?

— Да нет…

— Ладно, сейчас мы Вам знакомых своих вызовем из военно-медицинской, они быстро разберутся что к чему. Ты, хрен старый, давай мы тебя в другой комнате закроем, а то Веронике вставать нежелательно.

Скорая приехала минут через двадцать. По-деловому быстро осмотрели Веронику, сняли кардиограмму, сделали кучу уколов, оставили какие-то таблетки и завтра велели приехать показаться к ним, в военно-медицинскую академию.

— Только общественным транспортом не ездите, лучше такси вызовете. — И так же по-деловому удалились.

Потом, еще через двадцать минут, появились двое мужчин, очень похожих друг на друга и дедушку Сезонова. Они привезли две сумки. В одной были вещи для отца, а в другой — камни, золото, украшения и деньги.

NN открыл шкатулку с камнями и, опустив туда руку, набрал пригоршню бриллиантов.

— Да, завораживает. Как вы смогли отказаться, Вероника Васильна, от такой красоты?

— Думаю, что у меня сейчас голова точно бы не болела. И вообще, ничего бы не болело и не двигалось.

— Да, это дело рискованное, но, я думаю, Вы не в накладе, да и вот Вам на поправку здоровья. — Он положил на столике перед Вероникой аккуратную пачку стодолларовых купюр. — Может, еще что-нибудь из этого достанется, если в милиции не разворуют. Ладно, нужно увозить все лишнее. — Он спрятал в сумку шкатулку с бриллиантами и штрафные деньги, отдал кому-то из своих, что пили чай на кухне.

— А мы сейчас сделаем вот что. Я сейчас обзвоню всех, кто к этому делу причастен (ну, к убийству Вашей тетушки, Мелкача нашего и Маргоши), и в местное отделение, поскольку на Вас нападение было, в общем, соберем всех и изложим для них следующую версию: о том, что, как выяснили Вы, Вероника Васильевна, покойный Юдин устроил в своих картинах тайник из драгоценностей, но, поскольку умер он внезапно, вдова его об этом не знала. Но об этом догадывалась дочка музейного хранителя из Тобольска Маргарита Сергеевна Петрова, поскольку ее папаша в свое время, во время самостоятельной реставрации работ наткнулся на тайничок с монетами. Тогда Маргоша, узнав о том, что картины Юдина будут продаваться на аукционе, заявилась к вдове и решила уговорить ее поделиться ценностями, но та отказалась, и Маргоша в порыве ярости убила старушку и украла монетки. Вы, Вероника Васильна, подозревая что-то неладное, вскрываете свою картину и находите там… Что-нибудь милиции предъявить сможете?

— Ну, давайте браслет покажу какой-нибудь старый.

— Соображайте быстрей, только чтобы не жалко было светить.

— Хорошо, вон там, в бюро в коробочке лежит, подайте.

— Ну, вот и хорошо. Итак, дальше. Вы, Вероника Васильна, рассказываете эту историю этому старому хрычу и идете к Мелкачу, чтобы сообщить ему о том, что в картинах, подготовленных к аукциону, возможно, что-то есть. Вы их аккуратно вскрываете и находите вот это: монеты, коробочки с украшениями. Мелкач, то есть Анатолий Николаевич, предлагает Вам отступные деньги, и Вы соглашаетесь и уходите, а тот на радостях начинает пить. Но тут возвращается Маргоша и видит пьяного шефа с кучей ценностей. Недолго думая, она стукнула его пепельницей по башке и, прихватив сокровища, сбежала через черный ход так, что ее никто не видел, кроме нашего дедушки-сыскаря, который очень любит совать свой нос в чужие дела. Ну, понятное дело, он почуял, что тут дело пахнет деньгами. А дальше он выслеживает Маргошу и убивает ее.

— Я не хотел.

— Ладно, самооборону тебе, конечно, не устроить, труп все-таки, но что-нибудь придумаем. Так вот, той добычи показалось ему мало, и он решил напасть на Вас, дорогая Вероника, но дедушка не знал, что за Вами следил влюбленный наш сотрудник (ладно-ладно, он мужик неплохой, зря Вы так на него обиделись), по крайней мере, эта версия для милиции будет более удачной, чем наши подозрения по поводу того, что у Вас тоже камешки есть. Так вот, и в результате Вы оказались спасены. Все. Красиво, а? Так, я всем звоню. Приготовьтесь.

Готовиться было к чему. Нет, хорошо, что мамы здесь нет. Что бы она подумала? Но Веронике еще предстоит ей многое объяснить. Во двор въехала куча милицейских машин, бабушки все повысовывались из окон. А потом эта толпа завалилась в квартиру, все здесь прокурила, затоптала. И только часа через два, когда все было записано, запротоколировано и закончено, все разъехались. Направились к выходу и бравые ребята из ЧОПа.

Только Виктор Федорович что-то замялся в дверях:

— Может, мне остаться, Вероника Васильна, помочь Вам? А то вдруг Вам снова плохо станет.

— Да нет, спасибо, все уже позади, преступник найден, голова у меня уже не болит, так что спасибо. До свиданья, Виктор Федорович.

Он еще помялся на пороге, хотел что-то сказать, но, буркнув что-то под нос, вышел.

Нет, какой нахал, еще влюбленного пытается изображать. Сказал же ясно NN, что все его внимание — это их подозрение о том, что у меня камни есть. Господи, как же противно все, никому верить нельзя, сволочи мужики, да и только. Еще нагадили тут в квартире, натоптали, прокурили всю. Уборки на неделю, а ей уезжать через два дня. Хорошо хоть в спальне более-менее прилично. Нет, ну как же она завтра проснется в этой помойке и будет завтракать? Придется как-то потихоньку разобрать все.

Вероника намазала виски мятным маслом, стянула голову полотенцем и медленно начала уборку, ну а поскольку кое-как она делать ничего не умела, то закончила только часа через два, зато квартира блестела чистотой, пахла свежестью. Медленная монотонная работа помогла успокоиться и справиться с головной болью. Так что, когда уже в третьем часу ночи она присела на кухне выпить мятного чаю, Вероника чувствовала себя вполне здоровой и, главное, умиротворенной. Все закончилось и для нее обошлось вполне благополучно.

Впереди еще два дня в Питере, чтобы подготовиться к отъезду и привести в порядок все дела, а там — две недели теплой осенней погоды, курс косметологических процедур, минеральные ванны, вкуснейшая чешская утка с пивом и капучино, с карловарскими вафлями на десерт в кафе на колоннаде, где все вокруг потягивают целебную воду и слушают шуршание фонтанов.

Рождество в Париже

Скажу банальность, но человек — существо загадочное. Никогда нельзя угадать, как поведет себя твой собственный организм. Какой фортель надумает выкинуть. Вот крутишься, крутишься с утра до вечера, бегаешь по адресам, посещая граждан, обладателей всевозможных сокровищ, которые они почему-то ценят не дешевле, чем шедевр Ван Гога, ведешь сутками совершенно пустые разговоры, предлагая потенциальным покупателям вполне милые вазочки старого Севра или нового Мейсена (кому что нравится), просиживаешь часами в архивах, работая над экспертизой картины какого-нибудь Тютькина-Пупкина, обладатели которого решили доказать себе и всему миру, что это полотно достойно залов Эрмитажа, и понимаешь, что все это не что иное, как та самая руда, которой перелопатить нужно тонну, чтобы найти один-единственный самородок, на котором можно заработать немного ценных бумажек. Да, с тех пор как они удачно со Светиком продали Воробьева, дела пошли не так успешно, что, в общем, и следовало ожидать.

Вернувшись из кратковременного отпуска, Вероника готова была погрузиться в работу, но в хорошо отлаженном антикварном бизнесе, шедшем в последние годы на подъем, случился сбой. Кризис своей зловещей тенью накрыл и вечные ценности. И сказывалось это не только в том, что заметно поубавилось количество желающих что-нибудь купить, но и желающие продавать, вопреки ожиданиям, тоже заняли весьма странную позицию: если у кого и возникало желание избавиться от старинных вещей, то, как правило, это были среднего уровня предметы, на которые не было спроса. Прошло время воскресных наездов в Петербург эстетствующих москвичей из офисного планктона с целью прикупить в местных антикварных лавках что-нибудь симпатичное для души. Без старых утюгов, фаянсовых тарелочек, милых кошельков, шитых бисером, оказывается, легко можно было обойтись. Поубавилось и заказов на атрибуцию. Нет, за эти два с половиной месяца была пара стоящих заказов: кому-то понадобилась экспертиза для получения разрешения на вывоз дедушкиной картины, написанной в довоенном Ленинграде, и знакомая Мария Константиновна решила, наконец, расстаться со своей вазой из молочного стекла. Ну разве это работа? Вероника уже отвыкла от подобного бездействия.

Во-первых, после напряжения предыдущего года, когда она вместе с сыном заканчивала школу, выискивая нужных репетиторов, затем «поступала» в университет, начало его студенческой жизни не шло ни в какое сравнение со всем, что пришлось пережить. Так, мелочи: главное, разбудить к первой паре, накормить завтраком, отправить на учебу да вовремя задавать контрольные вопросы по поводу каких-нибудь заданий. Но все шло пока хорошо: сдавались переводы, писались контрольные работы и сочинялись доклады.

Второй важной проблемой для нее стал кризис. И не потому, что он как-то серьезно коснулся ее материального благополучия. Нет, как раз в этом плане она чувствовала себя как никогда защищенной. Проблема имела свое физическое воплощение в виде мамы и телевизора, где, как назло, по всем каналам обсуждалась именно эта тема. Вот нет в жизни больше проблем в виде снижения надоев коров, неурожая картошки на шести сотках у бабы Вали или очередной полет в космос. Есть только мифическое падение курсов акций, нефти и курса рубля. И все это почти круглосуточно на разные голоса. Мама подсела на экономический канал. Последствия были ужасны. Каждый день ее любимые завтраки теперь приправлялись почти истерическими разговорами мамы о том, как они, бедные, будут жить, особенно когда ее дочь не имеет работы. И это несмотря на то, что на денежные средства, имевшиеся в запасе, они этот кризис спокойно могли пережить. Нет, само отсутствие у Вероники постоянной работы маму приводило в панику. Чтобы хоть как-то успокоить ее, Вероника рассказала ей об имевшихся ста тысячах в банке, объяснив, правда, происхождение этих денег как наследство Клавдии Михайловны. Согласитесь, что это была почти правда. Историю с бриллиантами маме знать было нежелательно, как и причину смерти дальней родственницы. Умерла и умерла. Правда, все до конца скрыть от мамы невозможно. Приезд милиции и нападение на Веронику было во всех красках описано соседками. Пришлось очень сильно постараться, чтобы оформить это в приемлемую для мамы форму. И все равно Вероника получила по полной программе отрицательных эмоций:

— Это все твое занятие. Добегаешься по квартирам, еще сама в тюрьму угодишь. Я вообще подозреваю, что ты многое от меня скрываешь.

От такой жизни пустоту, образовавшуюся от отсутствия клиентов, заполнила хандра и депрессия. Иногда становилось совсем плохо. Не помогала даже «Раймонда». Вероника все чаще ловила себя на мысли, что ей хочется побыть одной. В такие дни она уезжала на Мойку и часами сидела в квартире Клавдии Михайловны. Она пока не решилась ее сдавать, да и не было подходящих надежных кандидатур.

Переезд Виктора Федоровича в Петербург откладывался из-за задержек с возобновлением деятельности филиала аукционного дома. Правда, он периодически звонил Веронике, все пытаясь пригласить ее на какой-нибудь спектакль в Мариинский театр. Она вежливо отказывала. А может, и напрасно? Она уже сожалела о том, что обошлась с ним довольно принципиально, и даже готова была согласиться на его приглашение, но последние три недели он и не звонил. А Вероника все чаще и чаще ходила по огромной профессорской квартире, смотрела в окна на мокрые стены Новой Голландии, серую Мойку, сидя в кресле-качалке она иногда перечитывала мемуары Матильды Кшесинской и ее письма. Ей стало даже казаться, что то, что они попали в ее руки, был какой-то особый знак. Она никак не могла понять, что делать ей с этими бесценными бумажками. Продать? Ну да, возможно. Будет, наверное, маленькая сенсация. Денег заработает. Но разве это честно? Чужие письма… Милые, совсем не царственные строчки влюбленного Ники к Малечке. Чужая жизнь, чужие чувства…

«И откуда такие нежности в тебе появились, дорогая? У тебя, живущей среди чужих вещей, носящей чужие драгоценности, пьющей чай из чашки, которой скоро двести лет? Откуда?»

И в один из таких серых темных питерских дней, от которых не спасает ни балет, ни поход в солярий, Вероника поняла, что ей нужно сделать. Она решила вернуть эти письма Матильде. Она поедет в Париж. Одна. В конце концов ей надо встряхнуться от всех дурных мыслей.

Вероника забрала из банковской ячейки часть заначки, оформив для мамы появление этих денег как очередной гонорар. На них были куплены для неё новые сапожки для зимы, коробка духов и кое-какие мелочи. Часть была публично оставлена на праздники, а по поводу остальных заявила, что потратит на себя и поедет в Париж.

— Ну и правильно, а то совсем ты закисла, ходишь серее тучи, — неожиданно прокомментировала мама. — Ничего, вон наш президент говорит, что у нас все хорошо будет, так что езжай, лучше отдохнешь — больше денег потом заработаешь.

Неизвестно, много заработает потом Вероника или нет, но волшебная атмосфера Парижа подействовала на нее действительно благотворно. Не зная усталости, она ездила на экскурсии, допоздна гуляя по парижским улицам, с удовольствием делая покупки в магазинах, выбирая подарки для мамы, сына и, главное, не забывая себя. Что можно привезти из Парижа? Конечно, новое платье. Маленькое, черное и самое элегантное на свете.

В один из последних дней Вероника поехала на русское кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. В этот день подкачала погода, лил проливной дождь, совсем как в Питере. Но ее это не испугало. Подумаешь, что мы, дождя не видели? На кладбище было пустынно. Там, среди могил наших легендарных соотечественников, она без труда отыскала скромное серое надгробье с крестом. Под ним лежала Светлейшая Княгиня Красовская Мария… Так стала называться после венчания с Андреем Владимировичем Матильда Кшесинская. Вероника положила на плиту букет белых роз и перевязанную ленточкой небольшую стопку писем. Под дождем бумага быстро размокла, чернила поплыли, и вот уже тонкая фиолетовая струйка поползла вниз на землю под могильную плиту.

— Они твои. Я привезла тебе эти письма, Матильда, прости.

Вероника пошла к выходу, а капли дождя уже почти превратили бесценные листки бумаги в ничто, в небытие.

Все — она выполнила свой долг, иногда нужно совершать и красивые поступки, не капустой, чай, торгуешь, дорогая.

Осталось только собрать вещи — и домой, домой. У входа в метро она услышала трели своего телефона:

— Алло, Вероника, как я рад Вас слышать. — Надо же, это Виктор Федорович. — А я в Петербурге, мы тут на днях филиал снова открываем. Я тут квартиру снял. Недалеко от Вас. Надеюсь на совместное сотрудничество. Вы не могли бы приехать завтра в офис? Мы бы все обсудили.

— Не могу, я в Париже сейчас, прилетаю только завтра вечером. Так что давайте после выходных.

— А можно я вас все-таки на «Спящую красавицу» приглашу? На воскресный спектакль?

Эх, была не была! В конце концов, зачем она купила новое платье?

— Пригласите…

Санкт-Петербург,

2017 г.

Оглавление

День первый

День второй

День третий

День четвертый

День пятый

День шестой

День седьмой

День восьмой

Рождество в Париже Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg