«Последняя Золушка»

Последняя Золушка (fb2) - Последняя Золушка 1175K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Наталья Костина

Наталья Костина Последняя Золушка Роман

…Город стал совсем крошечным и перенесся в пещеру под камнями. Ничего не изменилось — те же дворцы, и цветущие сады, и люди — они ростом с муравьев, но живут прежней жизнью: носят костюмчики, устраивают банкетики, рассказывают друг другу историйки, распевают песенки.

Король понимает, что произошло, и мучается кошмарами, но остальные ничего не знают. Не знают, что стали крошечными. Не знают, что считаются мертвыми. Даже не знают, что спаслись. Скала над головами — будто небо; сквозь щелку меж камнями сочится свет, и они думают, что это солнце.

Маргарет Этвуд. Слепой убийца

Мир номер один. Реальность. Писатель, известный в узких кругах

— Ты ж у нас вроде писатель? И даже вроде известный?

— Известный… в узких кругах… — пробормотал я.

— Ладно. Прости, что побеспокоил. Я так понял, это тебе не нужно…

На самом деле мне ЭТО было нужно. По многим причинам сразу. Однако я не стал озвучивать ни единой. Потому что, блин, я действительно писатель! И действительно как бы известный! И даже не совсем в узких кругах. Словом, добротный такой писателишка средней руки. Крепко сколоченные детективы, захватывающий сюжет, где в конце добро непременно дает злу полновесного пенделя под его хитрый поджарый зад. В продолжении, кое наступает в оговоренный с издательством срок, также все по плану: очередное лихо с визгом и причитаниями уматывает, улепетывает, удирает, сматывает удочки, а капканы даже подобрать не успевает, поскольку оные уже растоптаны в прах могутными ноженьками добра.

По ходу дела также наступает конец света… э-э-э, пардон! — полный и окончательный хэппи-энд и братание в окопах. Влюбленные воссоединяются, брат спасает брата, сестра прощает козни сестре, подруге или раскаявшейся в конце истории недалекой, но, в сущности, неплохой и душевной мачехе. Дамы рыдают вслух, мужчинам позволительно смахнуть скупую, но искреннюю слезу. Даже меня временно попускает, и я начинаю строить планы — но все это только до следующей книги. Которую надо написать кровь из носу, потому как очередной шедевр жанра уже поставлен в план. Я сдал синопсис, подписал договор и даже получил аванс — с облегчением раздал первоочередные долги.

В новой книге, разумеется, ничего нового: все тот же душещипательный сюжет с вариациями, однако с неизменным героем, которого я знаю как собственную пятерню. Этот неубиваемый мачо, честно говоря, уже осточертел, словно гиперактивный сосед с перфоратором, живущий за стенкой. С каждой изданной книгой в этом продукте моего воображения остается все меньше человеческого. Мой неубиваемый терминатор, который страница от страницы матереет и закаляется, меняет лишь подруг, автомобили и географию приложения своего терминаторства.

В последний раз, помнится, подсознательно я так сильно желал от него избавиться, что загнал в Зимбабве. Разумеется, измышление моего нездорового разума не умерло от лихорадки, не было убито отравленной стрелой или со вкусом съедено дикарями. Да, трудно придушить собственное детище, даже если оно и чудовищно. Я не мог от него отделаться, поэтому злобно швырнул бумажного героя в самое пекло Африки, — наверное, этому поступку также способствовало необычайно жаркое и сухое лето, совсем меня доконавшее. Я буквально задыхался от зноя в клетушке, обоими окнами выходящей на юг. Старый кондиционер не выдержал перегрузок и накрылся, на новый не было денег — в основном потому, что весной меня, как всегда, потянуло в путешествия и я недальновидно истратил сбережения на страны менее экзотические, чем Зимбабве.

Сейчас я сидел на мели: халтуры, без которой не живет ни один писатель, не подворачивалось, а первые дивиденды за роман начнут капать только через полгода. Состояние полной опустошенности, сопровождающее окончание любой книги — хорошей, плохой, все равно, — уже прошло; я маялся, хотя и по-другому, чем летом, когда разгуливал по жилплощади в одних трусах, ненавидя все, имеющее температуру выше двадцати по Цельсию, и заставляя как злодеев, так и положительных персонажей испытывать невыразимые мучения в дебрях черного континента.

— Подумать-то можно? — недовольно спросил я, потому как тот, что предложил неожиданный и не совсем понятный мне приработок, не желал выдерживать театральных пауз, отодвинул стул и уже собрался уйти. Он был человек действия и жил в реальном и единственном мире, в то время когда меня постоянно носило бог знает где. И даже машины времени для этого не требовалось.

— Думай! Но не слишком долго. Вечером позвони: да, нет.

Я уже знал, что скажу «да». Собственно, я мог бы подарить ему это «да» прямо сейчас, но какой «вроде известный» писатель бросается на свалившуюся с неба синекуру, как перезимовавший карась на червя? Тогда и цена ему, то есть мне, и будет как безмозглому карасю.

Я непременно позвоню, засунув глупую гордость и свое не менее глупое тщеславие в свою же задницу: больше оттого, что у меня не финансовый кризис, но кризис жанра. Мне больше не хочется никакой словесной чепухи; я устал спасать томных красавиц цвета эбенового дерева или же золотоволосых, но непременно с гладкой как атлас кожей — будь прокляты все литературные штампы на свете! — я устал от всего. В том числе и быть «вроде как известным писателем». Меня тошнит от одной мысли снова настрочить детектив. Наверное, я расту… или же просто устал? Скорее последнее, но приятно думать, что я-таки созрел для чего-то большего, чем приключения высокого светловолосого блондина скандинавского типа, атлетически сложенного и к тому же умного, — ну не подражать же мне было Агате Кристи с ее непревзойденным толстячком Пуаро?!

Наверное, все мы периодически устаем от самих себя и желаем несбыточного. Внезапно я очень ясно вижу картинку из собственного недалекого будущего: я в кабинете главного, с предвкушением похвалы, но… У вершителя писательских судеб на лице кислая полуулыбка. «Лева, — говорит он, — с какого перепугу ты это накатал?! Разумеется, — тут же идет он на попятную, но голос его тверд, как сплав стали с титаном, — это написано прекрасно, просто прекрасно, но… тема! Тема! Куда тебя занесло? И к чему нашему издательству эти… простите мой французский, психологические экзерсисы?».

Он очень не хочет меня обидеть, иначе вместо «экзерсисы» непременно охарактеризовал бы прочитанное более близким — «бредни». «Мы не выдвигаем романов на Букер… — главный примирительно похлопывает пухлой ладошкой агатокристиевского Пуаро, — мы работаем на рынок, Левушка! На ры-нок, — раздельно и веско произносит он. — Рынок! У тебя такой прекрасный герой, мы даже подумывали о переиздании с самого первого романа… в твердом переплете! И тут ты приносишь мне ЭТО!»

Первый роман — сплошные высокопарные мертворожденные потуги, это даже не проба пера, а нечто беспомощно-слюнявое, но я благодарен, что меня тогда не отшили, дали возможность попробовать, издали, поддержали… Мне немного стыдно — но только не за ту рукопись, что я принес сейчас! Мне стыдно за роль просителя. Сейчас, когда я действительно принес нечто стоящее!

«Разумеется, — говорит человек в директорском кресле, — если МЫ это напечатаем, то ЭТО купят. Те, кто покупает тебя всегда. Но не факт, что после ЭТОГО они купят еще хотя бы одну твою книгу! А те, кто потребляет философскую заумь, тебя не знают, да и знать не хотят!»

Он сказал «философскую» — но это не означает, что распластанный на столе под его дланью роман относится к этой категории. Просто это слово у главного ругательное. И означает все сомнительное. Словом, то, что хорошо написано, но не продается.

Но я хочу написать именно такую книгу: любовный роман без пошлости, семейную сагу без непременного клеймения эпохи, современный роман без замаранного политического белья — словом, роман на все времена. Я страстно желаю этого, хотя пока не могу даже очертить границы. Я просто знаю, что хочу, и настаиваю на этом, хотя главный и смотрит на меня волком.

Он рассержен, мой воображаемый собеседник, или же это обозлился я сам? Потому что долго брел совсем не в ту сторону, куда желал попасть с самого начала, считая себя — и справедливо считая! — пока что слишком слабым для такого непростого пути. Но сейчас, когда я созрел, когда хочу отведать плодов с другого дерева, из другого сада, мне уже не выпрыгнуть из протоптанной мною же колеи! Потому что эта проклятая канава стала гораздо, гораздо выше моей головы!

Да, мне нужен тайм-аут, чтобы подумать, осмыслить, попробовать наконец! Тогда почему не принять это весьма заманчивое предложение?

Я наконец бросаю взгляд на своего приятеля, живого, а не призрачного собеседника. У него свежая, полнокровная физиономия, прекрасно сидящий костюм и дорогие туфли — словом, он правильно выбрал работу.

Он живет сегодняшним днем, наслаждается им, а не мучается неизвестно откуда берущимися голосами и призраками. Его цифры куда порядочнее моих слов: они честны и однозначны. Они не гоняются за ним по темным проулкам, не поджидают за лихорадочно отпираемой дверью квартиры — скорей, скорей, дрожащими от нетерпения пальцами записать поворот сюжета! Его работа не вламывается на дачу, где он проводит досуг с любовницей, и не ошеломляет, неожиданно выскочив из-за пальмы в ботаническом саду.

Он добропорядочно скучен — о, желал бы я хотя бы половину своего времени бывать таким же! Однако я слеплен из другого, неправильного теста, куда чего-то не доложили или, скорее, переложили. Потому что бурно бродящие во мне словесные дрожжи частенько накрывают меня по полной в самых неподходящих для этого местах. Днем и ночью. В родной постели и в гостях. На улице. В метро. В лифте. В кафе, где я вдруг начинаю лихорадочно шарить по карманам и бешусь, обнаружив, что оставил блокнот дома.

Ночью, почти заснув, я вдруг вскакиваю, нашариваю на тумбочке рядом с кроватью карандаш и, не зажигая света, торопливо карябаю очередную идею развития романа. Свет я не включаю не потому, что боюсь разбудить кого-то рядом — рядом, как правило, никого нет, — а оттого, чтобы не проснуться окончательно самому. Ночью нужно спать. Или хотя бы пытаться спать, поскольку днем я этого не умею. Оттого что не умею выключаться. Честно говоря, я не умею выключаться вообще.

Я давно стал неврастеником, но не хочу признаваться в этом, списывая все на неумеренную фантазию, а также на кофе, потребляемый в явно неполезном организму количестве.

Да, я неврастеник, если не псих, — кто в здравом уме будет строчить ночью неизвестно что и неизвестно для кого? Чтобы потом, стиснув зубы и руки, сидеть на самом краешке стула напротив редактора, ненавидя этого добродушного толстяка так, что уже придумал для него и имя, и место, и способ убийства?! К тому же все, все было уже описано ДО меня. Кто-то даже пересчитал все мыслимые в литературе сюжеты — кажется, их всего тридцать девять.

Я знаю, что мне не выдумать сороковой, как не написать ничего бессмертного… но я хочу ПОПЫТАТЬСЯ! И для этого всего-то и нужно, что сказать «да» и сменить обстановку. Увидеть новых людей. Забыть старых. Перестать представлять душку-редактора, желающего лишь добра, убийцей, накидывающим мне петлю на шею. Потому что он совсем не Алоизий Могарыч, небрежно бросающий в лицо Мастеру: глава такая-то идти не может!.. Да, у нас рыночные отношения и не любят нестандарт, потому что сто раз пережеванное и столько же переваренное усваивается и продается куда легче! Но если уж так не нравится все это, значит, давно пора было остановиться и отправить в помойную корзину ВСЕ! Все то мусорное чтиво, что я создавал тоннами… Нет? Жалко? Потому что там иногда проскальзывает разумное, доброе, вечное? Да и кормит к тому же? Ты сам не знаешь, чего хочешь, Лев Стасов!

— Я позвоню, — веско обещаю я. — Сверю со своим расписанием, может, что и выкрою. У меня плотный график, но… Там ведь тоже можно работать?

— Ну конечно! Отдельные апартаменты, по сути номер люкс! Питание, занятость всего два-три часа в день. И можно пользоваться бассейном, тренажерами… свежий воздух…

— Ты описываешь филиал рая или действительно работу? — усмехаюсь я, чтобы показать, что тронут его заботой и тем, что он выбрал именно меня. Кроме того, я хочу его обнадежить. Не на все сто, а этак процентов на семьдесят. Изобразить, что польщен, но не заискивать. Что заинтересован совсем чуть-чуть, но уже готов уступить дружескому напору. Чтобы ему кто-то где-то поставил галочку. Я доцеживаю последние капли кофе и улыбаюсь. Что-что, а улыбаться, как и держать многозначительные паузы, я умею.

— Даже и не работу, а синекуру! Мне лично такого не предлагают! Пашý от звонка до звонка. Но ты — ты же у нас талант… талантище! Кстати, твоя последняя книжка…

Я знаю, что он не читал не только последней, но ни одной моей книги, но слушаю и держу губы уголками вверх так долго, что усмешка начинает смахивать на гримасу.

— Мы, писатели, — говорю я, — очень падки на грубую лесть! Особенно на незаслуженную. Поэтому считай, что ты меня уговорил. Я позвоню. Вечером.

Теперь надо уходить. Быстро и сразу. Иначе приятель поймет, что уже не он уговаривает меня взяться за проект, а я сам вцепился в него мертвой хваткой и опасаюсь, как бы все не сорвалось: номер, пусть даже ни разу не люкс, дармовая жратва и куча свободного времени, оплачиваемого как несвободное. Да, в придачу еще и свежий воздух средней полосы, который, разумеется, не эфир Лазурного берега и наверняка будет отдавать местным болотом. Однако лучше болото, чем грохочущая под окнами автомагистраль, сломанный кондей и творческий тупик.

Я отодвигаю стул, оставляю свою долю за кофе и ухожу дожидаться вечера. Намеченного часа, когда я позвоню ему и скажу «да».

Мир номер один. Реальность. Ни рыба ни мясо под соусом Большой Литературы

Насчет номера я попал в десятку — разумеется, он оказался не люксом. В люксах тут жили клиенты, но никак не работники, пусть и приглашенные писатели. Однако комната была просторной и светлой, с видом на начинающий желтеть парк, террасами спускающийся к сверкающей сентябрьскими стальными бликами воде — река, озеро? В любом случае это был отрадный, уходящий в брейгелевские дали и ласкающий око пейзаж, а не мусорные баки кухни и внутреннего двора.

— Из служебных помещений это самое уютное, — сдержанно похвалил мое новое обиталище администратор. — Питаться будете тоже в э-э-э… служебном ресторане. Готовят у нас очень вкусно, можно и диетический стол!

В том, что готовят вкусно, я не сомневался. Даже беглого впечатления, как говорится, было достаточно, чтобы не усомниться. А также устыдиться собственного ничтожества на фоне чистоты ковров, по которым, казалось, не ступала нога человека, лоска паркета и мрамора, сияющей меди ручек, канделябров и каминных принадлежностей. Я покосился на свои некогда элегантные ботинки и ощутил некую неожиданную радость, что оказался именно тут, в служебном помещении, где нам с ними и было самое место.

— …в оговоренные часы вы можете пользоваться бассейном, сауной или турецкой баней, если предпочитаете, тренажерным залом и, разумеется, библиотекой — когда вам будет необходимо… — жужжал ученой пчелой администратор.

Ого! У них тут, оказывается, и библиотека есть?

— …также к вашим услугам бильярдная. Если не дай бог прихворнете, имеется квалифицированная медицинская помощь. В тумбочке у кровати вы найдете все телефоны. Врачу можно звонить круглосуточно… Внизу, у служебного входа, кофе-автомат — тоже бесплатно… для сотрудников…

— А там, внизу, это что, река?

Представитель работодателя очнулся от транса гостеприимства и захлопал глазами:

— Внизу? А, это озеро! К нам приезжают не только поправить здоровье, но и ради рыбной ловли. У нас форель! — с гордостью сказал он. — Можно купить билет, скажем, на день или э-э-э… — он бросил взгляд на мою экипировку, — на несколько часов и ловить! Там же, у озера, можно приготовить. На открытом огне. Или, если желаете, отдать на кухню.

Мои саквояжи, также знававшие лучшие дни, небрежной грудой сваленные в углу номера, вернее моей физиономии оповещали, что я вряд ли куплю лицензию на вылов форели, — однако персонал был вышколен идеально. Парень и бровью не повел, глядя на меня почтительно, но без подобострастия, при этом явно давая понять, что я тут больше чем обслуга: могу гулять по баням и тренажерам, ловить форель и озадачивать ею шеф-повара, ежели не хочу копаться в рыбьих потрохах сам.

Мой промежуточный статус включал в себя бесплатный кофе, бильярд и даже круглосуточные докторские услуги, но остальное — только в «оговоренные часы». Когда я не буду попадать пред ясные очи тех, кто платит за все это вычищенное и надраенное великолепие деньгами, которые не пахнут: ни рыбьими потрохами, ни чем-то иным. Деньги никогда не пахнут, во всяком случае для тех, кто их принимает. И чем больше предлагаемая сумма, тем меньше к ней хочется принюхиваться!

Мне предложили ровно столько, сколько я в этом месте стоил. Я взял не глядя и согласился на строго оговоренное время стать прихотью скоробогатеев, капризом хозяина… или не дай бог хозяйки? Боже, только не это! Я словно воочию зрю дамочку неопределенного возраста, щебечущую в последнюю модель айфона: «…Да, мы решили попробовать поднять уровень! Да, дорогая, и он согласился только на шесть недель! Я сама буду посещать мастер-класс, хотя я очень занята, очень!».

Ну что ж, если тут желают ввести моду на словесные тренажеры — только у нас и только сейчас! — я готов. Хит сезона, неожиданный гарнир — к форели или к лечебным ваннам, излечивающим чохом от всего разом: от экземы до импотенции, — не все ли равно, коли так щедро башляют?

Двери в мой прекрасный почти люкс закрывались бесшумно, и я не сразу заметил, что в своем припадке сплина и самоуничижения давно тону один. Тону, как форель в соусе, который наверняка к ней полагается. И прилагается. И даже предлагается. Предлоги. Прилагательные. Местоимения. Имение места… места, которое, в свою очередь, будет иметь меня. В качестве прилагательного к этому самому месту. И никаких восклицаний или неформальной лексики! Потому что все оговорено, подписано и скреплено печатями. И даже аванс переведен — чин чинарем! Хотя меня наверняка выбрали лишь потому, что ничего крупнее не клевало.

«Да, я определенно не форель!» — хмыкаю я и бросаю взгляд в окно, где метрах в пятистах внизу плещутся в холодной воде, уже непригодной для купания, невидимые рыбки.

Да, я не был форелью. Не был я также Хемингуэем, Умберто Эко или Максом Галло. Я усмехнулся и сказал вслух:

— Да, братиш, ты ни рыба и ни мясо!

Да, не всем предназначено становиться великими. И честный ремесленник от слова всяко лучше бездарного врача или вороватого бюрократа. Я тоже этакий гончар, с уверенностью вертящий свой круг и в конце с удовольствием шлепающий по круглому боку звонкий горшок. И не важно, что изваянный горшок порой откровенно пуст — горшкам и полагается быть пустыми. Но когда-нибудь я вылеплю не просто горшок, я сделаю нечто большее. Я знаю… нет, я не знаю! Я не могу знать, но… я надеюсь на это! Да, именно так: надеюсь.

Как карась надеется, что, если немного поднапрячься — и он станет форелью. Радужной рыбкой в синей волне. Желанной добычей. Которую подают с почтительным поклоном и под соусом.

Завтра меня тоже подадут под соусом Большой Литературы. И не дай бог мне хотя б намекнуть, что я не форель!

Мир номер один. Реальность. Мастер-класс

Я никогда не вел мастер-классы, поэтому не совсем ясно представлял, чем именно буду заниматься в ближайшие полтора месяца: то ли развлекать скучающих бизнесменов, предлагая им угадать с трех попыток, в каких ситуациях нужно говорить «надевать», а в каких — «одевать», или же предлагая расставить запятые в «казнить нельзя помиловать» — детский фокус, всякий раз вызывающий детский же восторг. Однако как я ни прикидывал, так и не смог уразуметь, зачем понадобился людям, которым приелось все на свете, включая экзотику вроде Зимбабве, и которым по большому счету плевать, скажут ли они «надевать» или «одевать» правильно: пишут письма и расставляют по местам запятые у этих людей секретарши с высшим образованием. Или же я затребован крезами для того, чтобы, отойдя от дел, они смогли без труда скропать мемуары на тему «Как я украл свой первый миллион» или тиснуть бестселлер «Акулы не водятся на мелководье»?

Каково же было мое удивление, когда я увидел, что мужчина в просторном зале при библиотеке всего один! Вернее сказать, нас было двое — он и я, остолбенело пялящийся на роскошный женский розарий.

Дамы — особей семь или восемь — грациозно восседали за конторками, стилизованными под викторианские, и, дружно повернув ко мне головки, словно цветы к солнышку, испустили невнятный щебет.

— Д-добрый день, — промямлил я. — Рад… познакомиться. — Лев… э-э-э… Вадимович Стасов.

— Я читала все ваши книги! — выдохнула эффектная блондинка в первом ряду. — И «Радость против печали», и «Убей или умри», а самая моя любимая…

Леди загалдели все разом, джентльмен же взирал на меня иронически.

— Очень рад! — надеясь, что искренне, промолвил я.

Так же искренне я не понимал, что все эти красотки надеются извлечь из нашего общения? Да и вообще, что они делают здесь, посреди, можно сказать, осеннего леса и у далеко не теплой воды?! Приехали изловить форель и съесть ее живьем? Сыграть на раздевание на бильярде? Или тут будет проводиться местный конкурс красоты, совмещенный с ориентированием на местности, с призовым фондом пять миллионов — потому что дамы, которые тут расселись, вряд ли согласились бы на меньшее!

Я взирал на выставку высококачественного силикона, на вид не старше двадцати пяти, которая бы сделала честь любому собранию восковых фигур — так они были вылощены и безупречны: подкачанные губки, соблазнительные грудки, томные очи… Эти ручки явно никогда не держали в руках ничего тяжелее серебряной ложки! Так чего же они хотят от весьма далекого от гламура Льва Стасова? Который и пентхаус-то видел только в своем воспаленном воображении!

— Очень рад, — сказал я, — что нахожусь в столь изысканном обществе! Да поможет мне пережить это единственный находящийся здесь джентльмен!

— А что, — неожиданно поинтересовалась дама за дальней конторкой, — разве джентльмен здесь единственный?

Остальные захихикали, кое-кто даже слегка зааплодировал, а я весело ответил:

— Писатель не может быть джентльменом по умолчанию!

— О! — воскликнула дама. — Это обещает нам многое!

— Оргазмов словесности я не гарантирую, — галантно поклонился я, — я больше специалист по садо-мазо в области грамматических ошибок и отсутствию запятой перед что!

— А что? — Мадам никак не желала угомониться. — Она всегда там должна быть? Честно говоря, я больше рассчитывала не на уроки грамматики, я хотела бы научиться строить сюжет и писать… ну, скажем, так же легко и связно, как разговариваю!

— Сие есть великая тайна, ведомая далеко не всем писателям! — поклонился я, а дама польщенно улыбнулась. Улыбка была строго дозированная: так улыбается хозяйка, желая поощрить горничную. Этой улыбкой мадам сразу расставила всех по местам: хотя я и находился во главе собрания, а она занимала галерку, — но я был всего-навсего приглашенный массовик-затейник, физкультурник с гармонью, свадебный тамада с надувными шариками и непристойными конкурсами для подвыпивших гостей… она же уселась там, где ей было удобнее.

— Да, да!.. — зашумели девицы, переглядываясь. — Нам бы очень хотелось!..

— …я купила тур, потому что пообещали…

— …ах, я тоже хочу научиться писать!..

— …это мечта всей моей жизни, с детства!..

— …я уже отправляла рассказы на всякие там конкурсы…

Один лишь мужчина не раскрывал рта. Вероятно, он забрел сюда по ошибке и теперь не знал, как смыться, не задев моего писательского самолюбия и не наткнувшись по дороге на пару силиконовых препятствий.

— Ну что ж, — я улыбнулся всем, в том числе единственному представителю сильного пола тоже, — тогда давайте начнем?

Мир номер один. Реальность. Вдохновение и железная задница

Вчера все прошло, можно сказать, гладко: я свел первый мастер-класс к обычному отработанному трепу «как-я-стал-писателем»: немного личной жизни и чуток окололитературных баек. Даже пару анекдотов на грани вдохновенно стравил. Девицы, явно искушенные в таких вопросах куда больше меня, заливались нежным румянцем и, хихикая, жеманились. Спасибо и тому единственному представителю сильного пола, который так и не ушел, дабы не портить мне дебют. Он также проявлял интерес и пару раз, увлекшись, совсем не по-господски ржал, разевая пасть с безупречными акульими клыками. Однако сегодня его не было. Девиц, похоже, еще прибавилось. Или это я вчера неправильно их сосчитал?

— Вы пишете, когда вас посещает вдохновение?

О господи… Я сжал зубы, чтобы не выругаться словами, которые в этом заведении произносить было не принято. Хотя черт его знает, что тут было принято и чего они действительно от меня ждали? Скорее всего, они смутно отождествляли меня с героем моих же опусов — демонстрировал же я вчера и трехдневную небритость, и хамоватый напор. Возможно, вчера, на нашей первой литературно-массовой оргии, я по полной излучал не свое, личное, богатое лишь замысловатыми комплексами и интересное разве психиатрам, а удачно сымитировал ауру героя Макса — тот сорт неотразимой брутальности, при котором дамам сначала хотелось непроизвольно стиснуть колени, а потом развести их?…

— Если бы я ждал вдохновения, то написал бы не тридцать два романа, а тридцать два четверостишия, и то в лучшем случае, — веско проронил я. — Вдохновение я оставляю поэтам. Прозаику, удел которого КРУПНАЯ проза, — я нарочито подчеркнул слово, — вдохновение не по карману! Вдохновение — дорогая, элитная, эксклюзивная штучка! — Я послал ироническую улыбку спросившей, также весьма дорогой, элитной и эксклюзивной, и эта штучка иного рода поглотила ее без остатка, словно черная дыра. — Писателю скорее нужна железная задница, потому что роман — это долгоиграющая пластинка… весьма долгоиграющая! И крутить ее нужно по десять-двенадцать часов в день. Иногда даже по шестнадцать.

— Да-а-а?…

Нежные глазки расширились, розовые губки скривились. Да, милая моя заводная куколка для богатых папиков, двенадцать часов за клавиатурой, когда задница действительно уже не чувствуется, пальцы припухают и болят, глаза словно песком засыпаны, красные и слезятся, а на ужин — все те же бутерброды с засохшим сыром, потому что ты увлекся и некогда было сходить в магазин, а сейчас просто уже не дойдешь до любимого круглосуточного на углу… Не нужно тебе этого, моя девочка Барби! Не нужно вместе с вдохновением, отсиженным напрочь задом и сыром, каким бы даже дворовый пес побрезговал, милая моя штучка с штучкой! Даже если тебе будут платить чистыми не гривну тридцать четыре с каждой проданной макулатуры в полтинник ценой, а, зашибись, целую гривну пятьдесят! Ты еще не так надула бы свой дорогостоящий ротик в ужасе от того, как дешево оплачивается книжная проституция, не в пример тарифам, по которым идешь ты… так что все это не твое, детка. Зря ты выбросила заработанное или подаренное и купила этот тур со склизкой форелью, холодной, воняющей тиной водой, красивой только издали, и этим жалким писателишкой на сдачу. Ничего из полученных здесь впечатлений тебе не пригодится. Возвращайся-ка ты, пока не поздно, к привычному: дорогому, теплому, комфортному, понятному… Где и ты, милая девочка, также востребована и понятна. Ты допустила оплошность, минутную слабость — захотела познакомиться поближе с модным щелкопером, потому что прочитала у него «все-все-все»! Тридцать два тома, годящихся для растопки каминов холодными осенними вечерами. Бестселлеры, хорошо помещающиеся в дамские сумочки и прекрасно скрашивающие поездки в метро. Когда в течение сорока минут больше нечем себя занять, кроме Макса-борца-со-злом. Героя с тугой ширинкой и остальным, что только дорисует твое «все-все-все». Зря ты ищешь во мне сходство с сим персонажем: мы с Максом похожи лишь в одном — мы оба ненастоящие. Он — бумажная, кое-как прорисованная фигурка, топорно вырезанная ножницами моего воображения, а я… со мной все еще хуже. Я раб Макса, исполняющий все его прихоти, крепостной, являющийся по первому зову. У него тридцать два тома полновесной жизни, у меня — все та же душная, захламленная конура, из которой я не выбираюсь почти никуда, разве пару раз в год Макс милостиво меня отпускает — на семь дней от силы. И тогда я схожу с ума, не зная, как разумнее распорядиться выпавшей неделей свободы. И делаю глупости, которых он, Макс, никогда бы себе не позволил. А когда снова возвращаюсь в свою кабалу, то чувствую почти облегчение, почти счастье! Только не нужно путать это с радостью творчества или вдохновением, о котором вы тут рассуждаете. Потому что я и сам толком не знаю, что это такое… Временами я думаю, что оно, это самое вдохновение, — лишняя обуза. На Пегасах не возят кирпичи, моя дорогостоящая девочка…

— Я думала, для того чтобы писать, обязательно нужно вдохновение, — лепечет, чуть не плача, зефирное создание.

Бедная, бедная!.. Я еле заметно улыбаюсь.

— Для того чтобы писать — не важно, детективы или любовные романы, если они вам больше по душе, необходим всего-навсего лишь особый склад ума. И желание. И время. Если у вас есть и то, и другое, и третье…

Я улыбаюсь уже поощрительно, и эта рыбка заглатывает наживку полностью:

— О да! Конечно, есть! Я… я готова работать, правда!

Остальные смотрят ревниво и настороженно: они не успели сказать, что тоже богоизбранны и вдохновенны, дать понять, что силикон, полуметровые ресницы и татуированные брови — это так, преходящее, дань моде; на самом же деле они только и ждали случая отринуть суетное и стать даже не музами — о нет! — теперь это уже пройденный этап! Они страстно желают творить… творить! Именно для этого они здесь!

Выскочка сияет, не замечая, что восстановила против себя всех прочих:

— Мы начнем прямо сейчас, да?

— А индивидуальные уроки будут? — не выдерживает кто-то из второго ряда.

— Конечно! — многозначительно киваю я. — Обязательно!

И тут меня осеняет.

— Вы любите сказки? — неожиданно для аудитории спрашиваю я.

Дамы недоуменно и настороженно переглядываются. Ни одной не хочется попасть впросак и быть высмеянной. Мало ли зачем я спросил?

— Я обожаю сказки! — твердо возглашаю я. — Вся великая литература — суть сказка. Шекспир, Ромео и Джульетта, мавр и Дездемона, «Одиссея» и «Илиада», Библия, не говоря уже о муми-троллях и «Хрониках Нарнии»! Недаром один очень умный человек сказал: «Вначале было Слово», а второй, не менее умный: «Вначале были сказки»!

— Я их тоже обожаю! — облегченно выдыхает принцесса в первом ряду и закатывает глазки.

— И я…

— И я!..

— Поскольку далеко не все наши занятия будут индивидуальными, а разбор того, что вы будете творить… гм… — в лучшем смысле этого слова! — мы будем делать на каждом нашем семинаре, чтобы на ошибках одного автора могли учиться все, равно как и разделять успех, я хочу предложить вам вот что…

Я неспешно прохожу меж конторками, вдыхая сложный аромат нагретого солнцем старого полированного дерева, тисненных золотом книжных переплетов и духов: терпких, горьких, сладких, цветочных… Этот сложный коктейль наложен поверх оглушительных феромонов молодости и красоты и бьет просто наповал. Даже та, за последней конторкой, которая уже не так молода и почти некрасива, — от нее тоже исходит, и обволакивает, и протягивается некая веревочка, петля, чтобы р-р-раз! — и мгновенно затянуться на зазевавшемся. Я рефлекторно отодвигаюсь подальше и кладу перед зрелой — и поэтому особенно опасной — мадам невинный белый пустой лист:

— Не сочтите за труд, мои дорогие будущие Шарлотты Бронте и Вирджинии Вулф, и ответьте на весьма простой вопрос: героиней какой из сказок вы себя считаете?…

— Ух ты!.. — восклицает кто-то. — Я уже знаю какой!

— …а также обоснуйте, почему вам хочется быть именно этой героиней, а не кем-то другим, — не оборачиваясь, продолжаю я. — Не жалейте красок, не бойтесь выглядеть смешно, помните — это всего лишь игра… сказка!

— Потому что в сказках Иванушка-дурачок в конце концов оказывается самым умным? — ехидно поет тот же серебристый голосок, который первым признался в любви к сказкам.

— В точку! — Я прохожу обратно к своей кафедре красного викторианского дерева (неужели подлинный антиквариат?!) — и непочтительно опираюсь на нее своими локтями. — Кроме того, мы будем придерживаться правил строгой анонимности. Разумеется, если автор захочет раскрыть свое инкогнито, мы так и сделаем, в остальных же случаях… Не торопитесь, времени у нас достаточно, — отвечаю я на чей-то поднятый ко мне взгляд. — Ну, скажем, до обеда. Идет?

Слава богу, сегодня мне уже не нужно их ничем занимать — дамы и девицы сразу увлекаются процессом. Некоторые уже испортили первый лист и неожиданно робко подходят, чтобы взять новый. Я щедро раздаю казенную бумагу и поощрительно киваю каждой.

Наладив бесперебойный процесс, я разваливаюсь на кафедре с видом профессора, принимающего экзамен, и начинаю глазеть в стекло, промытое до полной невидимости. Озера из библиотеки не видать, однако пейзаж не менее эпический: трехсотлетние дубы на горизонте, аллеи елей, пихт и еще каких-то не опознанных мною вечнозеленых вокруг главного корпуса и гостевых коттеджей. По дальней аллее в солнечных лучах движется кавалькада конных: живописные блики на лоснящихся гнедых и вороных крупах. Сияют лаковые сапожки и белые перчатки, подпрыгивающими точками движутся черные кавалерийские шлемы… А вот и белая лошадка! На ней восседает сам принц, не иначе! Я едва не фыркаю и подавляю сильное желание рассмеяться в голос и закинуть ноги в отнюдь не парадных башмаках на заморский антиквариат. Или же дать себе волю и все-таки закинуть?

Вдалеке звучит благородной медью гонг к обеду. Сейчас мои респондентки отправятся вкушать на фарфоре и пить из хрусталя, меня же ждут вещи более прозаические, но в то же время и более привычные, и обед без затей. Вчера в служебной столовой — помещении без окон позади кухни, дабы никого не смущать видом персонала, не отличающего рыбной вилки от салатной, — мне были поданы суп из потрохов, гречневая каша с подливой, салат и компот, а на ужин — творожная запеканка. Просто, вкусно, сытно. Пожалел я лишь об одном — что не прихватил с собой термос, чтобы не спускаться всякий раз за порцией кофе из автомата.

Исписанные листки стаей белых бабочек слетаются на мой стол, и дамы, неожиданно притихшие и задумчивые, покидают помещение. Меня так и подмывает посмотреть: кто есть кто? Однако торопиться не стоит… Я прислушиваюсь к удаляющемуся цоканью каблучков — он странным образом сливается в моем воображении с перестуком копыт только что проехавшей кавалькады — и все-таки забрасываю ноги на профессорскую кафедру. Выдыхаю и чувствую, что, несмотря на то что изо всех сил развлекался и бездельничал, чертовски устал и что забавлять скучающих дамочек будет куда труднее, чем представлялось мне сперва.

Я почему-то так выдохся за неполные два часа представительства и обольщения, что с удовольствием бы закурил, но… во-первых, бросил, а во-вторых, курить в помещении тут категорически не рекомендуется. И в-третьих… в-третьих, нужно освобождать помещение: наши академические утренние часы вышли, мало ли кто вздумает явиться сюда за книгой? И, войдя, увидит меня — плебея от литературы, по-свински взгромоздившего ноги на бесценный восемнадцатый век. Внезапно я действительно слышу приближающиеся шаги и, суетливо дернувшись, некрасиво обрушиваю конечности вниз, сбив по дороге всю пачку исписанных страниц на пол.

Шаги приближаются… и удаляются мимо библиотеки, а я все ползаю по паркету и, чертыхаясь, собираю анкеты своих сказочных персонажей, чувствуя, что задирание ног таки не прошло даром — я ушиб коленку и мне вступило в спину. Да, я явно не супергерой Макс, ни разу не супергерой! Потому что тот даже не пошевелился бы! И своему вескому имени Лев, которым меня наградили мать и бабушка, романтические женщины семьи Стасовых, я тоже соответствую до крайности мало.

Мир номер один. Реальность. Девять Золушек, несостоявшаяся Русалочка, Золотая Рыбка и Серый Волк

Вначале были сказки.

Михаил Гаспаров. Занимательная Греция

Он говорил об этом деловито, как о каких-то технических подробностях, и Ять в который раз подивился способности этого невероятного человека сочинять себе сказку из чего бы то ни было.

Д. Быков. Орфография

Потирая спину и прихрамывая, я вломился в свою комнату. Колено ныло, живот урчал. Странным образом услышанный гонг повлиял на мой аппетит: есть хотелось смертельно. Я просто исходил слюной и желудочным соком.

— Я что, собакой Павлова в прошлой жизни был, что ли?… — пробурчал я.

Я мысленно приказал бушевавшим в организме железам угомониться, потому как металлический обеденный призыв был не для них: в служебной столовке накрывали только через полтора часа, когда персонал освобождался после обслуживания вип-клиентов.

Я раздраженно швырнул измышления приданных собственно мне випов на стол и прикинул, чем пока можно заморить червячка. В поле зрения не было ничего, кроме початой бутылки воды. «Идиот! — мысленно обругал я себя. — Знал, куда едешь и что ближайший супермаркет отсюда за полсотни кэмэ! И не взял, отправляясь в эту неболдинскую осень, ничего — ни чипсов, ни шоколада, ни даже пачки обычного печенья! Теперь будешь отовариваться в местном баре, который отнюдь не рассчитан на голодранцев вроде тебя, да и бюджетных чипсов там, разумеется, не сыскать!»

Я раздраженно выпил полстакана воды, чем только раздразнил беснующегося внутри зверя. Оставалось одно — спуститься вниз за порцией кофе. Ну что ж, я и питался-то в основном кофе — у себя дома. А здесь, смотри, сразу и избаловался: первое, второе, компот! А запасных штанов-то тоже не взял! С таким аппетитом, того и гляди, на каше с подливой меня как на дрожжах попрет, тем более что добавку брать не возбранялось — питайся сколько влезет.

Первый стаканчик кофе я употребил прямо у автомата, второй унес с собой. Развалился в кресле у окна и протянул руку за верхним листком.

«Когда я была маленькой, моя любимая сказка была „Золушка“. Я ее очень жалела, а злую мачеху просто ненавидела. И мечтала, когда вырасту…»

«Золушка — мой любимый сказочный персонаж. Она такая прикольная, веселая! Никогда не унывает, у нее хороший характер, а хорошие люди всегда получают от жизни награду!»

— Щас! — хмыкнул я. — Получают хорошие люди от жизни вознаграждение, как же! Держи карман шире! Только фуршет из гречки, и то не везде!

Я взял приготовленную для своих высокопрофессиональных замечаний ручку с красной пастой и крупно надписал на первых двух опусах: «Золушка № 1» и «Золушка № 2».

«Думаю, больше всего я похожа именно на Золушку…»

«Золушка…»

«Золушка…»

Номер три, номер четыре, номер пять!

«Знаете, я думаю, многие девушки из присутствующих здесь напишут, что они хотели… — зачеркнуто слово „хотели“, — считают себя похожими на Золушек. Да, конечно, Золушка — самая харизматичная, самая милая, самая терпеливая… и самая банальная сказочная фигура, не так ли?…»

— Ух ты! — воскликнул я громче, чем полагалось бы. — Наконец вижу небанальные рассуждения!

«…Ее терпение и практически рабский труд в конце концов вознаграждаются, но не сестрами и не мачехой — самодурой? самодуркой? — простите, не знаю, как правильно, — и даже не родным отцом (странно, правда?), а крестной с волшебной палочкой. Я считаю, что „Золушка“ — сказка, которую любит большинство, потому что люди не воспринимают жизнь такой, какая она есть на самом деле, и зачастую ждут, что придет кто-то и все устроит. Подарит кучу новых платьев, машину, ну и принца к этому всему, разумеется. Я не хочу быть Золушкой. Я хочу сама устраивать свою жизнь. И не потому, что не люблю принимать подарки — это каждая женщина любит. А просто потому что не верю в добрых фей и прекрасных принцев. Да, чудеса иногда случаются… со мной один раз тоже случилось самое настоящее чудо — но… сейчас ведь нужно не об этом, да? Нужно выбрать кого-то, но не Колобка, да? Я не очень похожа на Колобка!» В этом месте она нарисовала смайлик, должно быть, портрет того самого сказочного персонажа. Я улыбнулся веселой рожице и, все более заинтригованный, стал читать дальше: «И не Спящую Красавицу — очень уж долго она спала, целых сто лет! Кроме того, в старом варианте сказки на нее набрел не Принц, который ее поцеловал, и она проснулась, а Король… наверное, короли лучше знают жизнь. И поцелуи их уже мало интересуют. Король попросту изнасиловал спящую…»

— Ничего себе! — воскликнул я, отложил убористо исписанный листок в сторону и врубил ноутбук. Вбил в поисковик «спящая красавица версии сказки», и он тут же выдал требуемое: «Спящая Красавица». Первым записал ее граф Джамбаттиста Базиле (1575–1632). Вышла она под псевдонимом Джан Алесио Аббаттутис весной 1634 года в Неаполе, в издательстве Бельтрамо, в сборнике «Сказка Сказок»…

Я быстро водил глазами по строчкам, узнавая о сказках, собранных графом, все больше и больше нового. Мда… любимые сказочки в виде, в каком они существовали в те времена — пересыпанные площадными словечками и постельными откровениями, — были предназначены скорее для увеселения находящихся в подпитии взрослых, нежели для того, чтобы рассказывать их на ночь деткам!

«…приехав, воспользовался невменяемым состоянием Спящей Красавицы и овладел ее телом. Девушка, не приходя в сознание, забеременела и спустя положенный срок разродилась двойней. Она родила мальчика и девочку, которые лежали рядом с ней и сосали ее грудь…»

«…изнасиловал спящую и вернулся домой, к жене и детям, наверняка очень довольный приключением. Не помню, сколько раз этот мерзавец туда возвращался, но девушка забеременела и родила — прямо во сне. Также я не помню, отчего она проснулась — но она таки очнулась…».

Действительно, а отчего же она проснулась? Я снова обратился за помощью к интернету: «…если бы однажды мальчик не потерял материнскую грудь и не принялся бы сосать ее палец — тот самый, уколотый веретеном. И высосал занозу…» Ага, все ясно! Непонятно только, почему девица не поразилась, обнаружив себя не в одиночестве! Впрочем, после столетней амнезии, наверное, и я бы не удивился присутствию двойни, не то что женщина!

«…она таки очнулась, и рядом были дети. Я бы хотела, чтобы у меня когда-нибудь были дети. Но не таким способом, правда?» Почему она все время ищет у меня подтверждения и хочет, чтобы я с ней соглашался?! «…так что Спящая Красавица отпадает. Как и Колобок». Снова смайлик. «И кто остается? Капризная возлюбленная Алладина принцесса Жасмин — нет, не мой характер. Рапунцель? Снова не мое, хотя в свое время я и пережила самое настоящее заточение. Но я стараюсь забыть об этом. Кроме того, я никогда не любила сказки братьев Гримм. Еще имеется правильно мотивированная третья сестра, жена царя Салтана, — кстати, почему в сказке ни разу не упомянуто ее имя? Отвратительно быть персонажем без имени, так что и она отпадает! Тем более что на море меня жутко укачивает. Кстати, о море. Русалочка! Жаль, но тоже не мое… уж слишком грустно. Долой грусть, ее и так было слишком много! Неужели придется снова вернуться к Золушке? Но я больше чем уверена, что Золушек в нашей компании и так будет достаточно! А сейчас уже выйдет время… Золотая Рыбка! О! Я буду Золотой Рыбкой, хорошо? Обожаю аквариумы, а также исполнять желания… и смотреть, что из этого получается. Только, боюсь, желания я исполняю очень по-своему…» Снова смайлик. Любит улыбаться? Доброжелательна по характеру? Или просто постоянно зависает в сетях? Впрочем, кто сейчас не зависает? «…Надеюсь, мое сочинение вам понравилось?»

Я перевел дух. Интересно, кто из присутствующих мог такое написать? С виду все они не таили никаких неожиданностей. В том числе и литературных. Послание было написано очень бойко и как-то легко, слишком легко для просто начинающей! Во всяком случае история Спящей Красавицы в нем была изложена куда более удобоваримым языком, чем в самой читаемой ссылке в Инете! Возможно, я не прав и тут собрались не одни лишь скучающие девицы, сосланные в глушь принимать полезные для здоровья ванны и кататься на пони, но кто-то действительно приехал именно за уроками литературного мастерства?

Я нетерпеливо схватил оставшиеся сочинения: не ждут ли меня еще подобные… нет, не подобные — но еще хотя бы какие-нибудь сюрпризы?!

Однако сюрпризов, увы, больше не оказалось.

«Я чувствую себя Золушкой…»

«Я знаю, что я Золушка…»

«Золушка…»

«Золушка…»

— Девять Золушек и всего одна Золотая Рыбка! — подвел неутешительный итог я. — Нет, наверняка десять Золушек… — Я потянулся за последним листком и взглянул на часы. Время служебного обеда уже пришло. Я поднялся, предвкушая сытную кормежку, но, мучимый любопытством, все же заглянул в оставшуюся анкету.

Никаких эссе на тему, почему опрашиваемая считает себя Золушкой или даже Спящей Красавицей, и в помине не было. И вообще никаких рассуждений. Посередине крупными печатными буквами было выведено «СЕРЫЙ ВОЛК».

— Вот это да! — воскликнул я, почти потрясенный. — Серый Волк! Безжалостный хищник! Сожравший маленькую девочку и ее бабушку! В компании девяти маленьких девочек и одной рыбки! Многообещающе!

Я аккуратно и медленно, словно листок с «Серым Волком» мог ожить и тяпнуть меня за палец, положил бумажку на стол, почему-то словами вниз, и отправился обедать.

Мир номер два. Вымысел. Три желания

— Сдохнет она у тебя… — сказала Красная Шапочка и постучала пальцем по стеклу.

Рыбка не пошевелилась. Вид у нее и впрямь был неважнецкий. Чешуя поднялась дыбом, и Золотая Рыбка стала похожа на еловую шишку.

— Ты что, снова ей воду меняла?

Рыбка пошевелила ртом, и Шапочке показалось, что она выругалась. Матом.

— Ну так она ж роется! Всю муть подняла. Ищет незнамо что… Тварь неблагодарная! Корми ее… Пойду опять червей накопаю, что ли? Скотина прожорливая, весь сад из-за нее изрыла…

Клара нехотя взяла в руки со свежим маникюром лопату и вышла. Шапочка посмотрела в удаляющуюся спину, потом украдкой вытащила из корзинки небольшой пакетик с каким-то сероватым порошком и потрясла им перед аквариумом. Рыбка зашевелилась. Глаза ее смотрели страдальчески.

— Три! — сказала гостья раздельно. — Три же-ла-ния!

Рыбка с трудом развернулась в тесном узилище и встала к вымогательнице хвостом.

— Эй! — Шапка снова постучала пальцем. — Ты жить хочешь, нет?

— Дура, — с трудом шевеля губами, выговорила Рыбка. — Одно!

— Два! Два или ничего!

— Полтора. — Рыбка явно издевалась.

— Как это?

Красная Шапочка и впрямь была туповата. Всякий раз она загадывала одно и то же: чтобы бабушка воскресла. Нет чтобы Волк заблудился и ходил кругами по лесу, ничего не узнавая, плача и наталкиваясь на деревья. Рыбка представила себе эту картину и хмыкнула. Вода, проклятая пресная вода драла, словно наждаком, резала глаза. Рыбка задыхалась. Почему эта идиотка ни разу не попросила убить Волка? Впрочем, это было бы бесполезно. Волк, олицетворяющий Зло, был абсолютно бессмертен. Все в Лесу это знали.

— Ладно, — она шевельнула плавником. — Ладно! Два! Только скорее…

— Ага! — Шапочка подхватила со стола нечистую чашку с остатками кофейной гущи, зачерпнула ею из аквариума, всыпала содержимое пакетика и поболтала ложкой. Потом влила жидкость обратно в комнатный водоем.

— О-о-о…

Морская соль расходилась блаженными кругами, вода стала словно шелк. Рыбка в изнеможении закрыла глаза и привалилась боком к водорослям.

— Эй, эй! — забарабанили снаружи. — Ты не спи! Желания! Два! Два желания! Ты обещала!

— Говори… — пролепетала Рыбка. — Быстрее…

— Это… хочу, чтобы бабушка ожила!

— Готово! Давай второе.

— Ну и это… чтобы прыщей не было. Ни-ко-гда!

— Никогда, никогда… — пробурчала Рыбка. — Ничего не бывает никогда! Сладкого надо меньше жрать! Пирогов трескать! А чтоб никогда — замуж выходи! Вот тогда и полегчает!

— За кого ж мне выходить? — опешила Шапка. — Я это… не знаю!

— За принца! — бушевала воскресшая Золотая. — Вон их сколько шастает! Любого выбирай!

— Мне за принца не положено. — Глаза у Шапочки наполнились слезами. Слезы были солеными, совсем как вода, которая теперь не обдирала, не резала, не колола иголками, а струилась вокруг, словно атлас бального платья, и Рыбка смягчилась.

— Ты попроси, — посоветовала она. — Попроси в следующий раз! Я для тебя…

Она не договорила, потому что вернулась Клара с лопатой и жестянкой, полной червей.

— Вот сука, ты подумай! — воскликнула Клара, глядя на аквариум, в котором клубилась кофейная гуща. — Опять рылась! Опять воду менять! И чего она все время там ищет? Червей же я приношу! Я! Ты, скотина бессмысленная, — крикнула она Рыбке, тряся огромным розово-серым червем. — Жрать хочешь? Хочешь, а? Червяк! Еда! — надрывалась Клара, но Золотая надменно отвернулась и сделала вид, что спит. — Еда! Три желания! Три! Да повернись ты мордой, тьфу, лицом! К Лесу спиной, ко мне передом! Червяки! Много! Жирные! Три желания! Я ж тебя кормлю! Воду меняю!

Рыбка в бешенстве затрясла хвостом, закатила глаза и выплюнула попавшую в рот кофеинку.

— Не хочешь жрать? И не надо! Цаца позолоченная! Я за него все равно выйду! Потому что я тут самая умная! И красивая!

— Дылда ты недоученная! — взорвалась Рыбка. — Швабра! Доска, два соска!

— Что-о-о?! — задохнулась Клара. — Что ты сказала?! Да я… меня в модели звали! Два раза даже! Да что б ты понимала в красоте, селедка ты полудохлая! Воблядь! Ты ж еще при Рубенсе родилась! Лупоглазка ты целлюлитная с базедовой болезнью! Камбала с метеоризмом! Сдохнешь ты у меня теперь! Шиш тебе червей! Голодом заморю!

— Я пойду, — сказала Красная Шапочка. Делать у Клары было уже нечего. Бабушка воскресла, и ей надо было нести пирожки.

Мир номер один. Реальность. Гороховый суп, или Старые сказки на новый лад

Я перечитал текст — мой собственный текст, который я сам только что закончил. Вернее, не закончил, а начал. Какую-то ересь о сказочных персонажах: Красной Шапочке и Золотой Рыбке, заточенной в аквариуме у Клары. Кларой я назвал одну из сестер Золушки. Понятно, что при таком раскладе вторая сестра неминуемо станет Розой. Зачем мне сдались Клара, Роза и остальные, было непонятно. Совершенно непонятно!

Я приехал сюда, чтобы вести неспешные занятия с девятью Золушками и одной Золотой Рыбкой, которые ожидали меня на вечернее рандеву… да, и с одним Серым Волком! Наверное, девица никак не могла обосновать, почему она не Золушка, и решила так пошутить. Сейчас… э-э-э… не сейчас, а ровно через три часа две минуты я войду в библиотеку и объявлю… а что объявлю? Что я круглый кретин? Нет, это идиоты бывают круглыми, а кретины… кретины другой, более сложной формы. Например, кретин в виде додекаэдра. Или тора. Бубличный кретин, одним словом. Да, и поведаю миру, что я — кретин бараночный, который вместо того, чтобы писать роман века, сидит и забавляется побасенками типа «старые сказки на новый лад»! Гороховый суп, что ли, на меня так повлиял? Кстати, это гениальная идея — класть в гороховый суп кинзу! Правда, я сам почти не готовлю, нет у меня такой полезной привычки, но если вдруг захочу кого-нибудь удивить или угостить?… Хотя обычно угощают не гороховым супом, но почему непременно нужно впихивать в себя немыслимое количество углеводов в виде сомнительных печенек, когда можно купить мяса, и сухого гороха, и картошки… да, там явно были еще морковь, лук и какие-то коренья. И кинза! Божественно было вкусно. Я схарчил две тарелки, так что компот в меня уже просто не поместился. Хотя к компоту в этот раз полагались пирожки. Или пирожки подавали к супу? Короче, эти самые пироги я украл. Стянул, слямзил, свистнул, спер, свинтил, похитил, как Парис Елену, украдкой завернув в салфетку и сунув в карман. И теперь, глядя в совершенно непонятный, странный, не совсем складный и ни на что не похожий текст, сижу и гадаю: а не месть ли это со стороны пансионата? Клуба? Черт, забыл, как правильно называется это место!.. Но то, что оно мстит за похищенное, стопудово! Ладно, все воруют со шведского стола. Лямзят, уносят, тырят, прикарманивают (о, это как раз к месту!), тиснут (пироги, стиснутые в кармане, помялись!), умыкивают… Уносят из-под носа. Обслуга ворует у обслуги, а та — у хозяев. Везде. Потому что так у нас принято. Тем паче, если смотреть с другой стороны, я их нисколько и не уволок. То есть уволок в смысле принес к себе. И потом, пироги мне полагались! Но я сожрал столько супа, что уже не мог смотреть ни на что другое. Кстати, это просто издевательство: на первое — гороховый суп, а на второе — перловка с отбивной! Перловка с горохом как-то не очень, надо поставить это шефу на вид. Перловку я поковырял, но употреблять не стал. Впрочем, мне и гороха хватило. Кажись, теперь у меня бурчит еще сильнее, чем до обеда. У Красной Шапки прыщи, а у меня — метеоризм! И у обоих — дебильность в стадии легкого идиотизма! Потому что она не может пожелать, чтобы Волк сдох, а я не захватил с собой даже активированного угля! Что, если меня пронесет после такого обжорства? Да, тут же доктор есть! Айболит! Круглосуточно. Наверняка круглосуточно, потому что повар хороший. И кинза была очень к месту! «А твой текст — ни к селу, ни к городу! — сказал я себе. — Ты же решил написать роман… серьезный психологический роман… от лица женщины…»

— Женщин тут хоть отбавляй! — воскликнул я вслух. — И все на мою голову! Золушки, бля! Насмотрелся! А потом еще и горохом заправился, как истребитель керосином! Потому из меня фэнтези и прет! Просто со страшной силой! Клара… и Роза!

Розы пока не было, но организм, катализированный кинзой, не обманешь: я знал, что Роза не замедлит явиться. Потому что я писатель. Который пишет… пишет… и не может остановиться! Графоман чертов! Надо было выучиться на бухгалтера, как мама советовала! Тихая, спокойная работа… Впрочем, что я знаю о бухгалтерах? Ровно столько, что слово «бухгалтер» созвучно с «бюстгальтер». «Красная Шапка — девка ядреная, — внезапно подумал я. — И бюст у нее должен быть не меньше пятого!»

— Полный идиотизм! — сумрачно сказал я и потянулся, чтобы щелкнуть мышью и отправить файл в корзину. Он был мне не нужен. Позабавился и хватит. — Никакой Клары! — строго сказал я. — И Розы! Тем более никаких Золотых Рыбок, червей, воды с кофейной гущей и трех желаний! Даже двух! Надо начинать роман…

Он, несомненно, уже был зачат где-то внутри, этот роман. Я знал, что он будет от лица женщины. Которая словно бы живет в трех мирах: реальном, своем собственном и в мире иллюзий, где все могло изменяться и можно было вернуть прошлое и переменить решение. Случайно выйти не на своей остановке, пройти к дому пешком, дворами и таким образом не попасть в руки насильника… или просто не того человека. Или из двух пунктов теста выбрать не первый, ошибочный, а второй, и попасть на работу, о которой мечтала… Я уже видел, я выстрадал этот роман в своих ночных сражениях с ненасытным супергероем Максом, который требовал от меня все больше усилий, но так и не становился от этого живее. Мне казалось, что, избавившись от Макса, я мог бы и сам выбрать другое будущее… где я не строчил бы по три-четыре детектива в год, а писал бы один роман — но зато какой!

— И какой же? — иронически спросил я вслух. Спросил самого себя. Того-не-того человека, который и придумал Макса. Родил его. Авель родил Каина. Нет, я знаю, что Каина родил не собственный брат, которого тот убил, а те, кто считаются прародителями всего человечества, Адам и Ева, но… Мне хочется сказать, как говорят в Библии, где почему-то кажется, что сыновей рождают сплошь отцы. Но Авель породил в Каине зависть и злобу — потому что был слишком хорош. Это его и убило. Меня тоже все время подмывает убить Макса — он слишком красив, силен, смышлен, удачлив, сплошь слеплен из того, чего, как мне кажется, мало во мне самом. Придурок Макс! Тебе давно пора нарваться на нож, или пулю, или просто получить кирпичом по твоей безупречной башке! Измышление графоманской чесотки… гальванизированный труп, никак не желающий угомониться! А теперь еще и Клара с Розой из той же пробирки! Прихотливое слияние в воспаленном мозгу дурацкого опроса, Золушек числом девять и несостоявшейся Русалочки, она же Золотая Рыбка! И Серого Волка!.. Кстати, кто же это? Да не все ли равно кто? Я пробуду тут шесть недель, а возможно, и дольше… если со мной пожелают возобновить контракт! Бесплатные гороховые супы, краденые пирожки и кофе из автомата! Чего еще желать? Учитель барышень на полном пансионе! Можно писать и ни о чем не думать… Писать! Роман, в котором будет рассказывать о себе умная, печальная, красивая, одинокая женщина! «Нет, — одергиваю я себя, — только не красивая! Умная, одинокая… но красивая — это уж перебор! Не делай из нее Макса номер два!»

Да, я не стану рождать еще одного Макса, хватит с меня каинов, убивающих своих братьев-создателей! А также клар, роз и прочих золотых рыбок! Три линии романа я назову «Реальность, или Мир номер один», «Мечты, или Мир номер два» и «Параллельный Мир, или Что могло бы случиться, если…»

Наверное, я попал в собственный параллельный мир. Который возник, когда осеннее нежаркое солнце просвечивало сквозь пыльную, уставшую от долгого лета листву, и я сел за столик кафе и послушался приятеля, который наверняка был не он сам, а клон… змей-искуситель… и теперь наваждение продолжается. Я проехал свою остановку, не соскочил вовремя, и теперь меня несет и крутит, и вокруг бесконечные Золушки, Золушки, Золушки… марширующие, словно безумный немецкий кордебалет, ряды которого уходят к горизонту, где пересекаются даже параллельные прямые и мир выворачивает наизнанку. И мне снова надо идти, туда, к ним, а также к Золотой Рыбке и Красной Шапочке!.. Нет, черт бы побрал их — но меня в первую очередь! — к Серому Волку. Который щелкнет зубами — и бабушка вновь воскреснет… воскреснет в воскресенье, ибо это самый подходящий для этого день. Воскреснет — потому как это всеобщее заветное желание… Мы все хотим снова прожить ту же никчемную жизнь и ненужную любовь и воспитать в детях те же недостатки… наши собственные! У меня есть сын, но я с ним почти не вижусь. Вместо этого я холю и лелею выродка Макса, которому все сходит с рук, потому что он живет не в «Реальности, или Мире номер один», где я легко мог бы придушить его в темном углу, а в «Мечтах, или Мире номер два» — мире, полном Золушек, грезящих о таких вот Максах… Золушек, жаждущих Максов, которые суть Принцы, небритые принцы, поматросили-бросили — но это было Приключение! Разве не все Золушки одинаковы? Не-е-е-ет… не все! Не все! Это мы, с нашими требованиями грудь-талия-бедра, делаем их такими! Во времена Рубенса женщин откармливали… пирожками? гороховым супом? перловкой с отбивной? Возможно, даже и компотом! А мы вожделеем женщин тощих, со стиральной доской ребер посередке и выпирающими тазовыми костями, такими же, как у скелета в кабинете биологии, но зато с огромными грудями и губами, при виде которых возникают только одни мысли — о совокуплении с резиновой куклой. Потому что любовь — она осталась лишь в романах. Где женщина может быть абсолютно любой — просто настоящей. И мы могли бы ее отыскать… в «Параллельных Мирах, или Что могло бы случиться, если…»… если бы у нас были мозги! И мы не требовали бы от женщин меняться то в одну сторону, то в другую! Если бы мы жили сегодняшним днем и не писали сказки, а, главное, чтобы мы их не рассказывали! Всем. Друзьям. Любимым. Самим себе. Да прежде всего себе!

Я с ненавистью смотрю на экран, на уже почти одушевленных Клару, Красную Шапочку и Рыбку, дующую в аквариуме свои силиконовые, гипертрофированные губки — губы, губищи! На шевелящихся в банке червей, странным образом напоминающих тоже что-то неприлично-порнографическое. На Лес, который я пока только очертил, но в котором наверняка обитают и остальные… те, о ком мне хочется рассказывать. Хочется так, что впору бросить все и писать эту белиберду дальше! Я так жажду этого никчемного занятия, что просто руки трясутся… Я сошел с ума. Определенно сошел с ума. Сошел не сегодня, не сейчас, а когда согласился на эту авантюру.

И теперь мне только и остается, что объявить: «Золушки, ваш выход!»

Мир номер один. Реальность. Прошу любить и жаловать

— Сейчас я вас очень удивлю, леди, — сказал я и выдержал такую длинную паузу, что и сам едва не начал елозить на стуле. Хорошо, что я не сидел, а стоял. — В нашей компании оказалось целых девять Золушек!

— Да?!..

— Ого!

— И что нам теперь делать? — Нервное хихиканье, просто хихиканье, хмыканье, кто-то начал кашлять — наверное, подавился чупа-чупсом из клубного бара по цене коллекционного шампанского. Постепенно звуки стихли, и я продолжил:

— Конечно, я скорее надеялся встретить среди этих лесов Бабу-Ягу, Кикимору, Русалку-на-ветвях или хотя бы без ветвей…

— Холодновато уже для русалок! — иронически заметил чей-то звонкий голосок.

Я вперил взгляд в сказавшую. У девушки было почти некрасивое треугольное личико богомола: с широко посаженными глазами, неправильное, бледное, но магнетически притягательное. Глаза, впрочем, были не букашечьи — вместо безжалостных буркал на меня взирали прозрачные, серые, очень широко расставленные, с кукольно прорисованными темно-серыми штрихами на голубовато-зеленом фоне радужки, слишком большие глаза — особенно для такого маленького лица. Заметив пристальное внимание с моей стороны, да и остальных, она опустила голову, но тут же взглянула снова, словно бы исподлобья; ноги ее при этом также пришли в движение — одна неспешно перекинулась через другую, медленно, томно… и в этом тоже было что-то от самки богомола, готовящейся не то к атаке, не то к спариванию. Я сглотнул и замигал, мысленно содрогнувшись: эта, что ли, тот самый Серый Волк? Подкрадется ночью, да после процесса, и оттяпает мне голову! Или… кажется, это делается уже в самом процессе?

— Да, для русалок и прочих водяных холодновато, — растерянно промямлил я. — Итак, у нас девять Золушек! — Я попытался вернуть инициативу в свои руки, и это, кажется, удалось. — Каждая Золушка вполне внятно обосновала, почему она именно Золушка, а не, скажем, Спящая Красавица…

— Да что за жизнь такая — спи и спи сто лет! — это уже подала голос брюнетка в стиле вамп, которую я приметил еще вчера. — Да еще и в гробу!

— На твердом полезно для осанки! — хихикнул кто-то.

— Даешь каждой Золушке по принцу!

— А принцу — по белой лошади!

— Главное — ничего не перепутать… принцев с лошадьми и лошадей с Золушками! А то сядет на шею, вози его всю жизнь!

— Ой…

— Хи-хи-хи…

Девушка-богомол тоже смеется — негромко, мелодично. Не то что брюнетка, которая ржет, словно та самая лошадь. Мадам среднего возраста на галерке смеется прилично, не разевая рта, вполне светски, а потом спрашивает:

— Как же вы будете справляться с таким количеством кандидаток в принцессы?

— Наверное, придется их пронумеровать! — Я достаю заранее заготовленные карточки с крупно написанными цифрами. — Решайтесь, милые Золушки, какой номер выбрать! Я не художник, но старался! — Я киваю на разложенные на кафедре, словно экзаменационные билеты, картонки.

— Ну, я предпочитаю всегда быть номером первым! — Брюнетка бойко стучит каблучками.

За ней подтягиваются и остальные; у некоторых такой вид, будто они жалеют, что упустили момент и не стали намбе ван. Я ободряюще улыбаюсь экс-королевам:

— Думаю, порядковый номер не имеет значения. Потому что все вы прекрасны! — Свежеучтенные девицы ответно улыбаются и расслабленно кивают. — Свои работы теперь вы будете подписывать именно так: Золушка первая, вторая и так далее…

— Можно, я буду подписываться Золушка Великая? — томно воркует брюнетка, явно привыкшая во всех ситуациях тянуть одеяло на себя.

— Рецензии на домашние задания я буду приносить в запечатанных и подписанных конвертах. В конце занятия вы сможете их забрать. Вчерашний опрос был скорее игрой, чем заданием, и тут обсуждать мы ничего не будем. — Я игнорирую изнемогающую брюнетку. — Работы будут зачитываться публично только с согласия авторов. Очень скоро начнутся и индивидуальные задания. Да, хочу также представить вам Золотую Рыбку… — Я смотрю в упор на даму в последнем ряду. Все девичьи головы тоже поворачиваются к ней. Кто-то прыскает, кто-то тихо говорит:

— Оп-па! В точку!

Однако мадам и ухом не ведет, зато встает та, с треугольным личиком и прозрачными глазами.

— Это я! — скромно говорит она.

— Значит, вы…

— Серый Волк! — Дама снисходительно улыбается, так и не обнажив зубов. Неужели они у нее действительно волчьи, потому она и не хочет их демонстрировать?

— Прошу любить и жаловать! — добавляет она.

Я не угадал при самом простом раскладе — один к одному. Впрочем, я никогда и не был удачливым игроком.

— Прекрасный выбор персонажа! — По моему тону непонятно, нравится мне предпочтение дамы или же я издеваюсь. Это маленькая месть за то, что я попал впросак с последними двумя не-Золушками. — Очень вам идет!

— Я тоже так думаю! — надменно роняет та.

Вечернее занятие ограничено часом — далее предполагается, что библиотека переходит в общее пользование. Я мельком бросаю взгляд на старинное напольное сооружение в углу, с резьбой, поблескивающими цепями и внушительными цилиндрическими гирями. Маятник сомнамбулически качается, и я едва не поддаюсь его гипнозу и не сваливаюсь с кафедры прямо в лапы рыбы-богомола и Золушки Великой. Обе девицы взирают на меня как-то странно:

— Ну, я думаю, сегодня все уже устали от литературы… — неопределенно говорю я, и за конторками начинается шевеление. Мадемуазели с мадамами наверняка имеют на этот вечер некоторые виды. Покер, бридж, бильярд… ужин, в конце концов! Развлечений хватает. Один я, похоже, никуда не собираюсь, вернее, очень даже собираюсь. Меня словно магнитом тянет продолжать сказки-побасенки. Но сначала — не дать опомниться вот этим… золушкам-рыбкам-птичкам! Хищницам…

— Завтра мы поговорим о том, откуда берутся сюжеты. Также, чтобы вы не слишком расслаблялись… — я нехорошо ухмыляюсь, — дорогие мои ученицы, я дам вам домашнее задание.

— Что, прямо ночью писать? — спрашивает чей-то испуганный голос.

— Задание, разумеется, необязательное. Только для тех, кто ДЕЙСТВИТЕЛЬНО хочет кое-чему научиться! — веско роняю я. — Сдать нужно завтра вечером. Времени у вас достаточно. Кроме того, я гарантирую: лиха беда начало. Начнете — не остановитесь!

— Как после потери девственности! — невинно говорит кто-то, и я сухо подтверждаю:

— Точно так! Задание таково — небольшое эссе о детстве. Вашем собственном или просто о детстве. Возможно даже о детстве морских свинок или космических слизняков. Ограничений никаких, кроме размера. Рукописи объемом свыше пятисот листов рассматриваться не будут. Мне тоже хочется немного… м-м-м… скажем так, отдохнуть! И меня всегда страшила участь преподавателей языка и литературы: отсутствие свободных вечеров из-за постоянной проверки сочинений… а также подрастающие ученицы со стройными ножками! Это пытка страшнее всего, я так считаю!

Они смеются, я тоже, и мы расстаемся, взаимно довольные друг другом.

Мир номер два. Вымысел. У Золушек не бывает свободных вечеров

Слово есть пламя за темным стеклом.

Шейла Уотсон

Да хранит тебя Господь! Береги себя! Каждому, кто хочет путаться со словами, пригодится такое благословение и предостережение.

Маргарет Этвуд. Слепой убийца

— Не поеду я никуда, — хмуро сказала Золушка, глядя себе под ноги. — Один вечер свободный, отпросилась, собралась — и на тебе! Танцуй! Болтай ни о чем! Делать мне больше…

— А ты ни о чем не болтай! — не дослушав жалоб, посоветовала крестная, такая же упрямая, как и крестница. — Ты по делу говори.

— Да откуда мне знать, какие у них во дворце дела? — прошипела противная девчонка — руки в земле, в вечной золе от печеной в кострах картошки, откуда и прозвище получила, а вовсе не от кухонной работы, как многие думали, — нет, в доме у них уже лет сорок как были паровое отопление и газовая плита. Да и вообще Золушку на кухню старались не пускать — кухарка утверждала, что там от нее больше было вреда, чем проку. Младшая в семье все больше удирала в Лес, на месте которого в незапамятные времена находился сказочный полигон — во всяком случае, черные археологи, с которыми Золушка и тусовалась, артефактов там находили немерено.

— Вот ты и узнай, например, какие у Принца увлечения, что ему интересно, — гнула свое Фея, и Золушка фыркнула:

— Что там у Принца интересное может быть! Да и вообще, зачем мне с ним знакомиться? Ты что, меня в шестнадцать лет замуж собралась выдать?

— Ну… — растерялась крестная, — не замуж… а так… пора тебе выезжать в хорошее общество!..

Действительно, не замуж же девчонку в шестнадцать лет? Да и кто ее возьмет такую — вечно растрепанную, с цыпками на руках, ногти не то обломаны, не то обгрызены и взгляд как у волчонка.

— У меня и дома хорошего общества хватает! — буркнула шестнадцатилетняя оторва.

— Клара или Роза? — ехидно осведомилась крестная. — Или, может, маменька?

— А чем она хуже других? — с вызовом спросило несносное дитя, расковыривая зачем-то землю под деревом. — Она очень даже ничего… интересная в разговоре! И видела много чего! И знает! А Кларка и Розка ей только нервы мотают!

— Ты не увиливай! — строго сказала крестная. — И кончай тут рыться, тут заповедная зона, исторический заказник и эндемические растения!

— Ого! — воскликнула Золушка и вытащила из-под дуба внушительную ржавую железяку. — Ничего себе! Вот это поперло!

— Это что? — брезгливо спросила Фея, но, присмотревшись, даже попятилась. — Да это же палочка!

— Волшебная! Старого образца! Такими не то что сейчас — пару шлепанцев или стакан семечек сотворил — и все, перегрелась! — такими ж Землю можно было забабахать на трех китах! И твердь над планетой! Хрустальную и в звездах! Интересно, она еще… работает?…

— И думать не смей! — прикрикнула крестная. — Такому двести семьдесят лет учиться надо и после еще триста стажировки! Кстати, о шлепанцах. Быстро переодевайся и марш на бал! Сегодня больше ничего не найдешь. И месяц еще не найдешь ничего. А усядешься за учебники о хороших манерах! И артефакт давай сюда. Я ее сдам куда положено.

— Ну, она ж наверняка не работает, — заныла та, у которой отбирали законную добычу. — Я только немножко у себя ее подержу, и все! И дома сидеть буду! Месяц! Честно! И книжки эти самые читать!

— И поедешь на бал. Сейчас! — отрезала крестная.

— Хорошо, — буркнула Золушка. — Поеду! Но только в своих тряпках…

— Щас! Тебя и на конюшню в этом не допустят! Что такое дресс-код, знаешь?

— Наслышана.

— Так что не увиливай, а надевай!

— Умываться надо или поколдуешь?

— Ладно, чер… бог с тобой, вымогательница. Поколдую. Тем более что по-простому тебя неделю отмывать надо! Платье надевай, живо! Да не так! Вырезом вперед!

— Ты чего — вырезом вперед? У меня ж так все вывалится, если наклонюсь!

— А ты не наклоняйся! И по паркету не ползай, и в клумбах не ковыряй! Вот так присядешь, — крестная сделала реверанс, — и все. Ежели чего уронишь — перчатку там или платок, — сама не поднимай, жди, пока кавалер. Много не говори, что в подвалах у них зарыто, не спрашивай… Теперь туфли!

— Ого, каблучищи!

— Это ты каблучищ не видела! Меньше среднего, устойчивые, как раз для танцев.

— Нет, я не могу… я упаду! Можно я все-таки в кроссовках?…

— Сейчас по шее получишь!

— Меня даже мачеха не бьет! И на каблуках ходить не заставляет! Да и вообще, что это за слово — «мачеха»? Грубое, противное… маменька — вот самое подходящее!

— Ты мне зубы своей маменькой не заговаривай! Не жмут?

— В самый как раз… А из чего они сделаны? И как?

— Имитация хрусталя. Распечатала на 3D-принтере.

— Вау, круто!

— Ты там слов таких постарайся не говорить.

— А они не разобьются?

— Не должны. Космические технологии. Хотя с твоими талантами…

— А поеду я на чем?

— С таким характером надо бы на метле! Тыквы у нас из моды вышли… — Крестная задумчиво подобрала с земли желудь и одним мановением сотворила роскошный, обтекаемый спорткар небывалого цвета кофе с молоком.

— Вау! — завизжала Золушка. — Ключи!

— Скорость не превышай. И не вздумай сейчас выехать и вместо бала по дорогам раскатывать! Я по навигатору следить буду! Если мимо дворца проедешь — пеняй на себя.

Золушка потупилась. По ее лицу было видно, что именно раскатывать по дорогам, вместо того чтобы отправляться на бал, она и собиралась.

— Да, веди себя прилично, бредни всяких старых дураков выслушивай, они это любят… Танцы танцуй на каблучищах, а потом, усталая, еще и домой пешедралом, потому как твоя машинка в двенадцать ночи в желудь превратится! Слава богу, хоть вместо этого, — Золушка задрала под нос крестной ногу в хрустальной туфельке, — родные педали вернутся!

— Чего… вернется?!

— Кроссовки мои, говорю!

— О господи… при короле хоть от таких выражений воздержись! Ладно, средство передвижения при тебе останется… до утра, а там посмотрим.

— Правда?! И после бала можно будет пого… поездить, да? Я буду себя хорошо вести! Обещаю!

Фея печально смотрела крестнице, резко взявшей с места, вслед.

— Обещает она… Разговаривать не умеет, вести себя не умеет… и даже мотор не прогрела!

Мир номер три. Прошлое. Детство, из которого все мы родом

Все наши горести и неудачи родом из детства. И еще потому, что у нас слишком хорошая память.

— Ты уродка, — сказала девочка, рассматривая меня и зачем-то скашивая глаза к носу. Тут же я догадалась: это она меня передразнивает. — Тебя никто не возьмет! Таких, как мы, никто не берет. — Она вздохнула. — Как тебя зовут?

— Мирабелла.

— Тебя будут бить. Лучше бы у тебя было другое имя. Тут всех бьют. У тебя есть деньги?

— Нет. — Я смутилась.

— Лучше отдай им сразу. А то они будут бить тебя каждую ночь.

— Но у меня нет денег! — почти закричала я.

Девочка смотрела на меня и равнодушно ковыряла в носу.

— Когда я вырасту, я уйду отсюда, — сообщила она. — Только это будет еще не скоро. Я не хочу с тобой дружить. Потому что, если я буду с тобой дружить, меня тоже будут бить.

— Почему же ты не уходишь? — Я уже плакала и ненавидела, ненавидела сразу всех: и эту сопливую замухрышку, и свою мать — как она посмела умереть и оставить меня совсем одну?! — и тех, кто меня сюда привез, и тех, других, кого я еще не видела, но кто скоро появится и будет меня бить…

— Со мной никто не дружит. — Она исподлобья смотрела, как я плачу, и вдруг сказала: — Не реви. Тут не любят тех, кто ревет. Таких бьют.

— У вас всех бьют! — выкрикнула я. — Ты сама это сказала!

— Да, — подтвердила сопливая неряха. — Всех. Но тех, кто плачет, бьют все время. И они все время плачут. Сколько тебе лет?

— Шесть, — ответила я. Теперь сопли текли у нас обеих.

— А с виду будто четыре. Ты очень маленькая, — сказала девочка. — На, возьми платок. Нам дают бумажные, это дешевле. Меня зовут Алла. Мне тоже шесть. Даже почти семь! У меня есть брат. Только я не знаю, где он. Когда я вырасту, я уйду отсюда и найду его. И куплю себе собаку. Свою собственную собаку, для себя одной. Я буду с ней гулять. Везде. Нас не пускают гулять везде. Я хочу убежать отсюда, чтобы гулять с собакой, где захочу, но отсюда нельзя убегать. Потому что потом наказывают.

— И бьют? — неожиданно спросила я.

— Нет. Наказывают. Не берут потом никуда. Долго. И не дают ничего. Никаких игрушек. И еще запирают в темной комнате. А потом бьют, да. Потому что остальные не любят тех, кто убегает. Они никого не любят. Но я буду любить собаку. А она будет любить меня и никогда не бросит. Я куплю большую собаку. Самую большую. Но она сначала будет маленькая, а потом вырастет. Щенок. У тебя был когда-нибудь щенок?

— Нет, — покачала головой я. — У меня… была мама…

— Щенок… — мечтательно продолжила Алла. — У меня один раз был! Я нашла его на улице, ну, возле гаражей. Там была большая собака, ничья. Она там жила, в дырке. Я сначала долго ходила, потому что она рычала. Носила еду. Тетка часто находила всякое, и я брала для собаки, она не замечала. Она ко мне привыкла, собака. Щенков было много… пять или шесть. Я все время хотела взять одного, но собака рычала. Хотя я ее кормила. Она все равно рычала. И прыгала на меня, когда я брала их на руки. Она была больше меня — вот такая! — Алла показала рукой выше моей головы. — Я хочу большую собаку. Я куплю себе такую, когда уйду отсюда! Но потом она куда-то делась… Я пришла — а собаки нет! И щенков нет! Я села на землю и заплакала. Тогда еще можно было плакать, когда попало. Я плакала, и мне так хотелось, чтобы остался хоть один щеночек! И вдруг он вылез! Он был такой коричневый… как плюшевый мишка! У тебя был когда-нибудь плюшевый мишка?

Я хотела сказать, что был и даже сейчас есть, но не успела ничего ответить, потому что Алла сама говорила как заведенная. Наверное, она долго тут молчала и теперь ей нужно было многое сказать:

— У меня был! Теткин хахаль — это соседка так его называла — хахаль, а вообще он был дядя Боря — принес мне, потому что у меня был день рождения! Тут тоже бывают дни рождения, только это неинтересно. Я сказала, что хочу не медведя, а собаку, но тетка сказала, что собаку нужно кормить, а нам самим жрать нечего. Потому что она еще и меня кормит. И что я свалилась на ее голову. Она всегда это говорила, когда сердилась. А дядя Боря сказал, что у ребенка должно быть детство. И он принес мне медведя, и конфет, и сладкой воды, а тетка рассердилась. Сказала — выкинул деньги на ветер, лучше бы бутылку купил. И они поссорились. Только это опять неинтересно. Да, и я взяла этого щенка на руки, который был как медведь! У него была такая теплая шерсть! И густая-густая! И еще он пах! Как собака, и еще чем-то… И у него был носик и глаза — такие глаза, блестящие, просто как пуговки! Правда! И он меня полюбил, сразу! И я его полюбила! Я его понюхала — и полюбила на всю жизнь!

— Ты принесла его домой? — спросила я.

— Да. Тетки не было — она всегда с утра всякое ходила собирать. И мы со щенком сначала играли, а потом он ко мне прижался и уснул. А я на него смотрела. А потом он проснулся и так… заплакал, да! Тоненько-тоненько! Потому что он был маленький, понимаешь?

— Как мы? — шепотом спросила я.

— Наверное… нет, он был еще меньше. Мы с тобой все понимаем: и что плакать нельзя, а то будут бить, и что у нас где-то есть родные… а он ничего не понимал! Он не знал, где его мама! И что он теперь мой и я тоже буду его любить! Он этого не знал, и он плакал… правда. А потом сделал лужу. Я ее вытерла, потому что я знаю, как ухаживать за собаками! Когда я еще жила с мамой и у нас был телевизор, я видела! Но он все равно плакал, наверное, был голодный. Собака ела все, а ему надо было молока. Он ведь был еще маленький! Я знала, где тетка прячет деньги… я пошла и купила ему. Он остался там, за дверью, и все скреб ее, плакал и плакал… Я долго стояла и все слышала, а потом все-таки пошла. Надо было взять его с собой! Но тогда меня не пустили бы в магазин… и я не взяла.

Она замолчала, а я ничего не спрашивала. Я понимала, что дальше случилось что-то страшное. Наконец девочка Алла заговорила:

— Когда я вернулась с молоком, щенка уже не было. Я… я открыла дверь, а его за ней нет! Никого нет! Только… только запах!

— Может, ты забыла закрыть, — зачем-то спросила я, — и он ушел?

Алла помотала головой:

— Я никогда не забывала закрыть, у меня ключ висел на шее. Никого не было! — выкрикнула она. — Но я же знала, что он был! Хотя тетка пришла и сказала, что я все это придумала!

— Ты его искала?

— Да, я пошла туда, где раньше жила собака. Но там было пусто… так пусто, понимаешь? Я всегда чувствую, когда пусто…

У меня перехватило дыхание. Я знала, что такое пустота… в свои шесть лет я слишком хорошо это знала!

— И я пошла опять домой, к тетке. Но сначала я его искала, подумала — вдруг действительно я не закрыла и он вышел на лестницу? Но его нигде не было. А тетка уже сдала бутылки и выпила, понимаешь?

— Да, — тихо сказала я, хотя моя мать не пила. Я видела тех, кто пьет, но моя мать была почти такая же — она кололась. У тех, кто пил, были лица, словно пухлые подушки в грязных наволочках, а моя мама была просто худая, у нее были ввалившиеся глаза, а руки и ноги, как палки… как у меня. Но только она все равно была красивая, а я — нет.

— Она выпила и завалилась спать. Я стала ее трясти и спрашивать, где моя собака. И тогда она… она сказала, что выбросила его… и если я сейчас же не заткнусь и не перестану приносить в дом всякую дрянь, она и меня выбросит! Он был не дрянь! Он был не дрянь!..

Алла заплакала.

— Не плачь, — сказала я и добавила, потому что не знала, что еще можно сказать: — Здесь не любят тех, кто плачет. Здесь их бьют.

Но она все плакала и плакала, сидя на ступеньках. Я тоже села рядом, хотя лестница была холодная. И мне тоже захотелось заплакать, пусть я и знала, что лучше этого не делать.

— Я хотела побежать и найти его, потому что тетка не ходила далеко. Я всегда знала, куда она ходит, но она отняла у меня ключ и ударила меня по лицу! И кричала, что сдаст меня в детдом! У меня пошла кровь из носа… она была такая красная! И все вокруг залила.

— И она тебя… сдала?

— Нет. Не успела. Она… она умерла. Потом. Скоро. Зимой.

— Моя мама тоже умерла зимой…

— Я здесь уже два года, — угрюмо сказала Алла. — Тут, наверное, хорошо… Я учусь в первом классе, потому что я способная! Ты умеешь читать?

— Нет, — сказала я.

— Только я все равно хочу отсюда уйти. Потому что тут тоже нельзя завести собаку. Щенка. Хотя бы самого маленького. У нас есть рыбки в живом уголке. И попугайчики. Если хочешь, я тебе покажу. Только я их не люблю. Они… они не такие. И не пахнут. Щенок пах! Я его искала… потом, когда тетка меня выпустила. Она долго не сердилась. Вообще-то она была добрая. Она заснула, а я вытащила свой ключ и ушла. Но его не было… нигде! Я ходила, пока не стало совсем темно, но так его и не нашла. Наверное, его кто-то забрал. Потому что он был красивый… Мы с тобой некрасивые. Нас никто не возьмет. Особенно тебя. — Она снова скривилась на мои непонятные глаза. — Ты косая, — сказала она.

— Да.

— Это очень некрасиво.

— Очень, — подтвердила я.

— Я все равно буду с тобой дружить! — с вызовом, адресовавшимся неизвестно кому, сказала Алла.

Я промолчала. Я не пахла ни щенком, ни попугайчиками, ни даже рыбками, с которыми познакомилась позже: у них у всех был свой запах — и у воды, и у птиц. Вода пахла совсем немного, птицы — чуть больше: остро, словно давно не мытые волосы, но даже приятно. Я была очень тощая, мои собственные волосы были бесцветны и похожи на паклю, а глаза смотрели неизвестно куда. Я была уродкой и не умела читать. Меня звали идиотским именем Мирабелла. Моя мать была наркоманкой и умерла. У меня никого не было, даже щенка, который был бы моим час или два… но это все равно было бы счастьем.

Мне было шесть лет, и я попала в детдом. С этого началось мое детство. Потому что все, что было до этого, назвать детством было нельзя.

Мир номер один. Реальность. Те, кто путается со словами

Я отложил рассказ… о детстве? Щенке? О девочке с косящими глазами? О чем? Да… все-таки о детстве! Сел на кровать. Потер лицо. Снова взглянул на четыре распечатанных на принтере листка. Не поместилось на трех. Полпредложения… и она — та, которая сидела на холодной черной лестнице детдома, там, где пожарный выход и где никогда никого не бывает… даже тех, кто бьет, — она взяла из пачки еще один. Аккуратная девочка в застиранном платьице, со спутанными бесцветными волосами и бумажным носовым платком в кармашке. Там, на пустынной лестнице, никогда никого не бывает… только прячутся те, кого бьют…

Хорошо написано. Даже и править нечего. И не хочется тут ничего править. И мне… мне нечему учить эту, которая писала! Если она и была той косящей, не умевшей читать в свои шесть, когда уже пора в школу, девочкой, то она давно выросла… Или так и осталась там, в своем детстве? Навсегда осталась дочерью умершей от передоза наркоманки? Впрочем, тут не написано, что именно от передоза. Просто напрашивается…

Я вскочил и заходил по комнате — своему рабочему кабинету, спальне… камере с вечерним пейзажем в раме окна: сталью реки-озера и огнем, калившим эту сталь сверху, — закатом. То, что было в этих листках, также казалось огнем. Или же сталью? И то и другое может убить, сжечь, разрезать на кусочки целое, которое уже не собрать обратно. Не сделать целым, даже если сшивать очень аккуратно. Все равно получится зомби, Франкенштейн! То, что было внутри этих листков, никак не могло быть детством. Тем, каким оно было у меня. Какое было у остальных десяти: мороженое, воздушные шарики, первый раз в первый класс, бабушка, дача, море…

Я ждал от них именно СЧАСТЛИВОГО детства. Потому что привык мыслить штампами. Я и писать привык штампами. Но это — что лежало сейчас передо мной — не укладывалось ни в какие рамки. Разве бывает ТАКОЕ детство? Особенно у тех, кто приезжает сюда не в качестве обслуги? Однако что я знаю о них — тех, других, устроенных иначе? Умеющих делать деньги из всего: колебаний каких-то индексов, из недр, якобы принадлежащих всем, а на самом деле паре-тройке темных личностей; или же тут ловят рыбку и катаются на лошадях те, кто добыл свои миллионы попросту: оптом-розницей курева, жратвы и выпивки, а вовсе не из мутной воды? Или… или она это все выдумала?! Просто чтобы эпатировать меня? Но… зачем?! Нет, я знал, что это настоящее! Пусть другое, не такое, как у всех, как у остальных, даже не такое, как у мадам Серый Волк, — а она написала неплохо, безо всяких там розовых соплей, но как-то скучно, словно годовой отчет стряпала. Да, я был уверен, что это настоящее… хотя бы потому, что…

Я выхватываю из кучи на столе тот самый лист, исписанный убористым почерком. Странным образом эти напечатанные, безликие, стандартные буквы были родственны другим — угловатым, наклонным, острым. «…В свое время и я пережила самое настоящее заточение. Но я стараюсь забыть об этом». Да, конечно, забыть! Вот оно, ключевое слово! Выплеснуть из себя на три страницы плюс крохотный поджатый щенячий хвостик — и забыть! Переложить все на мои плечи: тебе ведь хотелось настоящего? Получи! Неси! Тащи это дальше сам!

Да, самки богомола и не на такое способны! Они способны на все, моя девочка, — кроме одного: даже выплеснув и переложив на чужие плечи, они НИЧЕГО не забывают. И если ты надумаешь писать и дальше… А зачем тебе, собственно, писать дальше? Ты попробуешь этот сухой хлеб и бросишь: незачем тебе писать. Те, кто приезжает сюда не подавать, застилать постели или даже рассказывать о как бы литературе, в ТАКИХ заработках не нуждаются. Но: если ты все-таки надумаешь, из тебя все время будет вылезать и сквозить именно это: детдом, холодная лестница, мать-наркоманка… ЭТО: потому что все мы родом из детства. И я могу напутствовать тебя не своим — у меня нет ничего своего, чем я мог бы гордиться… но я скажу тебе от имени обожаемой мною Маргарет Этвуд: «Береги себя! Каждому, кто хочет путаться со словами, пригодится такое благословение и предостережение». Хотя все-таки нет, не каждому! У некоторых слова — полова… пустая полова. У меня, например. Тридцать два тома соломы без зерна. И таких — рать. Нас легион, моя девочка, которая так и не отогрелась после тех холодных ступеней… мы рождаемся во все времена. В счастливых семьях. Где самым большим несчастьем бывает сбежавшее молоко. Нас не бьют одноклассники, нас вообще НИКОГДА НЕ БЬЮТ. Даже словом. Даже взглядом. Нет, здесь я, пожалуй, перегнул: взглядов предостаточно. Просто мы, толстокожие везунчики, к ним нечувствительны. У нас от рождения некая броня. Возможно, поэтому мы, если умеем чуть больше, чем писать бойкие комменты в соцсетях, и измышляем Максов, получающих от жизни все, что недостает нам самим: и тумаки, и неземную любовь? Потому что сами живем где-то посередине, ни шатко, ни валко. У нас ничего нет — зато и терять нам нечего!

Я перечитываю три распечатанных листка и еще чуть-чуть: «…назвать детством было нельзя». Четыре черных слова посреди почти пустого белого пространства. Я словно воочию вижу маленькую девочку и огромную засасывающую пустоту дома, куда ее поместили. Дома, где более успешные, сильные и адаптировавшиеся дети издевались над другими: слабыми, некрасивыми, нестандартными. Или она все-таки это придумала? Сказал же я: пишите о чем угодно? Нет, я знал, что такое просто так не измыслить. Такое можно, лишь пропустив все через себя… или?… Или обладая совершенно особым складом личности. Видя в жизни лишь темное, страшное, уродливое… но такие люди не выплескивают это наружу, наоборот, они это вбирают. Коллекционируют. Как серийные маньяки. Или… как я? Потому что я тоже сейчас вбираю в себя это без остатка… впитываю как губка все: и чужую боль, и слабость, и затхлый ветер, дующий из подвала, и бумажный платок в настоящих слезах, которых так много, что они уже душат, переливаются, переполняют меня! Но мне ведь этого и нужно, не так ли?! Чужого, настоящего: напиться до краев, зарядить батарейки, чтобы потом извести их на какого-нибудь Макса?! О нет… только не это!

Я сидел рядом с горкой надписанных конвертов с однотипными оценками внутри: «Хорошо, но нужно поработать над лексиконом», «Хорошо, очень живо, продолжайте в том же духе!», «Хорошо…»… Что написать об ЭТОМ? Безликое «хорошо» не прокатит… особенно «продолжайте в том же духе!». Я мог бы написать «Прекрасно!» — и это было бы правдой, но… это было не прекрасно. Потому что на самом деле это было ужасно. Страшно. Не изжито. Не переварено до конца. Не выброшено из памяти раз и навсегда. Потому что это было НАСТОЯЩЕЕ. Даже если писавшая все выдумала.

Мир номер один. Реальность. Прорыв труб

Нужно было собираться, отрабатывать вечерний час, а я еще даже ужинать не ходил. Аппетита не было. Словно я раз и навсегда наелся приторным из остальных десяти сочинений о счастливом детстве. Еще немного, и меня стошнило бы на паркет тысячами порций мороженого вперемешку с частями кукол Барби и воздушными шарами из «Макдональдса». Пойти и прицепить объявление, что все отменяется? Потому что я не знаю, чему учить того, кто пишет лучше меня, а чувствует глубже? Ладно, допустим, мастерству ей еще учиться, но остальное!.. Вот сейчас пойду и повешу на двери честное: «Я испугался». Или: «Я подумал и решил — мне это больше не нужно»…

Я плелся к библиотеке, действительно имея в кармане чистый лист и маркер, а в голове — свое идиотское неврастеническое намерение, но осуществить эту глупость была не судьба.

«Уважаемые члены литературного общества и г. Стасов! Сегодняшние вечерние занятия отменяются по техническим причинам. Приносим извинения. Ваше время будет компенсировано. Администрация».

Я стоял и тупо смотрел на объявление. За массивной дверью взрыкивал перфоратор и смачно бил по железу молоток. Меня явно кто-то пожалел. «Уж не та ли вымышленная сиротка, которая сегодня так перебаламутила мою душу, теперь пошла на попятную и дает передохнуть?» Я криво усмехнулся мистическим предположениям, а затем скомкал в кармане несостоявшееся предупреждение.

На ужин подали ленивые вареники. Я был полностью созвучен с блюдом: ленив, бледен и медленно остывал. Персонал клуба уже отужинал; я сидел в дальнем углу в одиночестве и вяло дожевывал пластилинообразную массу. То ли сегодня дежурил другой повар, то ли нужно было винить настроение — но вареники не имели никакого вкуса. И проваливались в меня, словно камни. Я чувствовал себя пустым; из меня наконец изверглось без остатка мое обычное многословие, и я заталкивал в себя пластилин и молчал. Только жужжала в комнатушке без окон лампа дневного света под потолком. Имитация солнца прекрасно дополняла имитацию еды.

— Обломали бл…ям кайф! — внезапно послышался чей-то бас рядом. — Чего они там… книжки про это самое писать собираются, что ли? Х-хэ!

— Ага, — говорит второй, визгливый тенорок. — Писательницы, тля! Я бы той, что с сиськами, вдул! По всем правилам грамматики! Вали сразу две порции, — говорит он в окошко раздачи. — Заманались с этими вашими трубами! Как сезон начинается, так сразу и течет!

— Как у этих девок, — басит первый. — Снаружи — красота, а внутри так… гнилье одно!

— Да ладно, — говорит второй, — плевать! Я бы любой вдул!

— Ты любой и вдуваешь… какая даст. Люблю вареники! Хорошо тут готовят… и не жадные: отработал — кормят от пуза. Не то что у других: тормозок забыл, все — суши лапти…

— Видал, каких бабцов навезли? — все не может соскочить с темы визгливый. — Прям суки призовые! Я бы…

Я встаю и двигаю стулом. Кажется, мне уже всего достаточно: мертвого, мигающего света, пластилиновых вареников, этих двоих… Металлические ножки едут по плитке с теми же интонациями: «Мы-ы-ы бы вдул-и-и!..»

— А чего им сюда не ездить? Тут клиент прикормленный!..

— Я бы и рыбки заодно половил!

— Ну ты, бля, не сантехник, а чисто олигарх! — гогочет бас. — Прешь, аж тапки рвешь! Нас с тобой сюда только на амбразуры бросают…

— Я бы и на старую амбразуру согласился! Че там… еще вполне ниче!

— От она тебе точно не по рылу! — припечатывает бас.

Я хлопаю дверью. Я бы послушал еще, но чего там слушать?! Это бесконечное «я бы вдул» — тот же пластилин, только для мозгов. Внезапно я обнаруживаю, что забыл маркер, которым собирался написать объявление: «В связи с повышенной чувствительностью и омерзительным настроением г. Стасова все дальнейшие занятия приравниваются к прорыву труб!» Коротко и ясно. Я марширую к своему месту, стараясь не смотреть на жующую парочку, но все равно на них пялюсь. Парни как парни. Как я и предполагал, бас — постарше и посолиднее, тенор — вертлявый, бритый, броский, накачанный, с выглядывающими отовсюду татухами и в фирменном навороченном комбинезоне. Голливудский астронавт, да и только, минус, конечно, писклявый голосишко, но на это и дубляж имеется.

Я заталкиваю в карман маркер и обнаруживаю, что забыл отнести на раздачу грязное. Сгружаю все на поднос, боясь только одного: что эти двое снова заговорят и я швырну посудой им в лица. Без всякой на то причины. Просто в приступе накатившего неконтролируемого бешенства.

Лампа жужжит уже вовсе невыносимо. Слава богу, и визгливый татуированный астронавт, и его басовитый, словно шмель, напарник, молчат — оба поглощены поглощением. Молоток и перфоратор, бля! Трясущимися руками я просовываю поднос в щель раздачи и бегу к себе.

Сейчас я жалею только об одном: что в вестибюле, рядом с автоматом с кофе, не стоит также автомат с выпивкой, пусть даже и баснословно дорогой.

Однако у меня есть еще вариант: я залью весь сегодняшний неудавшийся день другим. Это другое уже бурлит во мне, словно возмущенный желудочный сок, который не в силах переварить вареничную замазку. Это Золушки, Золушки, Золушки… мои странные сказки! Пора выпускать в паре к Кларе Розу! А также знакомиться с мачехой… она же… нет, я не знаю пока, как ее назову. Возможно, Призовой Сукой. Или Старой Амбразурой… Или же у нее вовсе не будет имени. Потому что Мачеха — тоже имя. Даже больше, чем остальные.

Мир номер два. Вымысел. Навоз и холерический темперамент

— Не могу понять, почему у нас розы все время пропадают?

Все, кроме Золушки, сидели, сконфуженно пряча взгляды.

— По глазам вижу — твоих рук дело! — выкрикнула Мачеха. — И не надоело тебе?!

— Что — надоело?… — Золушка растерялась.

— Сажать их каждую неделю? Или ты от того, что родители деньги тратят, удовольствие получаешь?

— Дорогая… — примирительно взял скандалистку за руку муж, — ну не растут, плюнь тогда на эти розы, и все…

— Я лучше на вас всех плюну! Разом! Ты! Со своей рыбалкой! Что, другого места нет — червей копать, как только под розами?

Клара нервно зевнула и сказала:

— Спасибо за завтрак, мама, я пойду!

Роза, которая постоянно выкидывала в мамашины розы окурки, также почувствовала себя виноватой:

— О-о-чень все было вкусно… Я, пожалуй, разучу новую пьесу на клавесине.

— Сидеть, обе! — рявкнула нежная мать. — Клавесины отменяются! Вместе с клавикордами! А также с фисгармонией! Щас в питомник поедем, выберем сорок кустов!

— Да что их выбирать, — буркнула Роза, — ты ж всегда одни красные покупаешь!

— Не твое собачье дело! Чтоб через десять минут стояла готовая! И навозу заодно купим! И лопаты постоянно пропадают!

— Вот в навозе они как раз и живут… — задумчиво протянула Клара. — Червяки!

— Что?… — Любящая мамаша растерялась.

— Черви, говорю. В навозе. Огромные просто растут!

— Та-а-ак во-о-от оно что-о-о… Черви, значит!

— Я не рыл! — быстро сказал Лесник, муж своей жены, отчим Клары и Розы, отец Золушки, получивший за своей нервной женой немалое приданое с клавесином, клавикордами и всем прочим. — Я на рыбалку еще осенью ходил! Прошлой! И без червей! Только с динамитом! Вы это… езжайте, покупайте что хотите, денег я дам. А я на работу. Дело у меня. Вепрь у меня. Кабан то есть. Бесчинствует. Безобразничает во вверенном попечению…

— Ага! — припечатала Золушкина мачеха. — Теперь это называется кабан! Он, значит, роет?! И мои лопаты умыкает? И все розы в саду извел? А на самом деле кто? Кто?! Я выведу на чистую воду тех, кто свинячит! — завизжала она, и Клара демонстративно заткнула уши. «Интересно, почему он на ней женился? — неожиданно подумала она. — Что он в ней нашел? Да еще и с нами с Розкой в придачу! Вот выйду замуж за Принца, указом запрещу…»

— А ты чего расселась? — рявкнула на старшую мать. — Разинула варежку! Раззявила хлеборезку! Размечталась о кренделях небесных! А мне и дом веди, и за кабаном этим смотри, — она кивнула в сторону испуганно шарахнувшегося мужа, — чтоб прилично себя вел и при этом полцарства своим динамитом не разворотил, и о вас, дурах, думай! Замуж пристраивай! А вы носами крутите, вам только принцев подавай, не иначе! С утра до вечера верчусь: подай, прими, жарь, парь! Чтоб дом как у всех, чтоб не стыдно, чтоб полная чаша… А они сидят, будто так и надо! — Она бурно зарыдала.

— Холерический темперамент, — шепотом заметил Лесник, бочком пробираясь к выходу.

— Не плачьте, маменька! — кинулась Золушка. — Я все розы посажу, где и были! Все сорок кустов!

— Поговорите оба у меня! За что ж мне такое наказание, а?!

— Каждому дан такой крест, какой он в состоянии нести! — неожиданно бухнул истребитель кабанов. — Тебе — всех нас, мне — тебя! Выходит, я все и несу!

— Софист чертов! Хитрый, безнравственный негодяй! Истязатель живой природы! — Мачеха без сил брякнулась в кресло. — Я, я все в этом доме тащу на себе! Все кресты! И всё в гору! Уйду! Уйду от вас… пожалеете тогда!

— Не надо, маменька! — пролепетала Золушка. Ей было очень, очень жаль погибшие розы, мачеху, а также кабана, он же вепрь, участь которого, несомненно, была уже предрешена. Кларку и Розку тоже было жаль, но как-то меньше: они были бездельницы и пофигистки, к тому же не имевшие четких ориентиров в жизни, не то что она, Золушка! Кларка, правда, утверждала, что собирается выйти за Принца и править державой железной рукой, но Золушка считала, что у Кларки это пройдет. Да и Принц был так себе… надутое ничтожество в коротких штанишках! Ради такого не стоило и надрываться. А вот у нее самой цель была! Даже две цели! Нет, даже три! Первая — стать настоящим археологом, чтобы всякому-разному могла бумажку ткнуть: копаю, потому как имею право! И все что нашла — мое! Вторая цель — учредить в Лесу Музей Уникальных Артефактов. Которые сама же и найдет, конечно. А при музее — Полигон Уникальных Испытаний. Ужасно хотелось проверить, может, та волшебная палочка, что крестная отобрала, действовала еще! Но что она могла… без бумажки ты меньше чем Мальчик-с-пальчик, и прав у тебя с его… гм… скажем так, нос! Ну и последнее — Кларку и Розку пристроить. Это была сверхцель, необязательная, но весьма и очень желательная. Потому как маменьку жалко! Бьется она тут с ними, действительно бьется… с девушками вообще очень тяжело. Золушка посмотрела на себя в зеркало и вздохнула: особенно если их три и две из трех — это Клара и Роза!

Мир номер три. Прошлое. Косая обоссалась

Меня избили той же ночью. У меня не было денег, и я изо всех сил старалась смотреть им прямо в лица — чтобы мне поверили. Но из-за врожденного косоглазия это получалось из рук вон плохо.

— В глаза… в глаза, ты, сучка малолетняя, смотри, когда еще раз врать соберешься!

Да, и еще: меня звали Мирабелла. Алла была права — лучше бы я назвалась другим именем. Или просто половинкой имени. Мира. Или Белла. Или даже не имеющей ко мне никакого отношения Мариной… почему бы и нет?

Когда погасили свет, я вытянулась в холодной постели, неосторожно решив, что все уже позади: и допрос с пристрастием, и хмыканье, и тычки-щипки, заставлявшие меня вертеться волчком среди обступивших: «Ой, смотри… Мирабелла! Принцесса недорезанная! Из королевства косых зеркал, хи-хи-хи!..», «Лучше сама отдай. Найдем — хуже будет!..», «Ты чё такая страшная, уродка?!» — что продолжение этого отложено хотя бы до утра. А сейчас можно просто уснуть… или не уснуть — но просто лежать и чувствовать темноту еще одним, вторым, более спасительным, чем первое, одеялом…

Второе одеяло накинули, укрыв меня с головой, но это была отнюдь не темнота. Это было просто еще одно одеяло. Поверх которого посыпались уже настоящие удары, а не тычки исподтишка. Я охнула и закричала, но кусок тряпки впечатался мне в рот. Меня ткнули головой в подушку и крепко держали, пока чей-то кулак с жуткой монотонностью бил и бил по моим цыплячьим ребрам.

Я дергалась, пытаясь инстинктивно свернуться в клубок, вжать голову в колени, но два одеяла — мое, данное мне на все то время, что я буду здесь, время, которое, наверное, никогда, никогда, никогда не кончится!.. о господи… и я никогда, никогда, никогда отсюда не уйду! — и другое… Два этих чертовых одеяла словно тоже сговорились против, они не давали свернуться, уйти, укрыться — о, какой горький каламбур! — и меня поверх них, и сквозь них, и так, как будто их и вовсе не было, терзали, пинали в лицо, в голову, в живот, в то место, где прикреплялась моя вялая птичья шея… Кто-то хрипло выдыхал: «Н-на! н-на! н-на!..» Кто-то проехался кулаком по моим ощетинившимся позвонкам, кто-то ругался, ушибившись о мой же локоть, и наподдавал с новой силой… Меня рвали в лоскуты, хватали за руки и ноги, выворачивали, пытаясь сломать, пальцы, выдергивали через одеяла мои жидкие космы: не дала, так получи, получи, получи, получи!..

Это длилось бесконечно: сейчас я не просто вспоминаю — я пытаюсь передать весь свой детский ужас и длящийся, длящийся, длящийся без остановки кошмар одним длинным предложением. Я не знаю, как надо и можно ли так писать и как на это нововведение посмотрит литература — и нововведение ли это вообще? — но теперь, когда я мысленно снова оказалась в той спальне и хватаю ртом воздух, как и тогда, не в силах даже вдохнуть, мне плевать на все новшества и все каноны!!!

Я упала на пол, слюнявый комок одеяла вывалился из моего рта, но кричать я уже не могла… или же приняла их правила и попросту не посмела? Или подумала, что умираю, или потеряла сознание, или… или… или!..

Со мной происходило все это разом. Я лежала на полу. Второго одеяла не было. Мое — то, которое мне дали и за которое я должна была теперь отвечать: на постели нельзя было лежать днем, есть, играть, — это самое имущество, вверенное мне, было грязно, изорвано и мокро. Мерзко мокро. Потому что я описалась.

Скорчившись, я лежала мокрая и дрожащая, не в силах пошевелиться — от боли, от ужаса, со сломленным духом. У меня не было денег, чтобы им отдать, и меня звали Мирабелла. Я не умела смотреть людям в лицо, потому что мои глаза меня подводили. Как подвел только что мочевой пузырь.

Скрипнула дверь. Щелкнул выключатель. Под веками поплыли радужные круги — так сильно я их стиснула.

— Что тут у вас происходит?!

— Косая упала с кровати, — равнодушно сказал чей-то голос, а второй добавил:

— Похоже, она еще и обоссалась!

Мир номер один. Реальность. Возраст, в котором все начинается

— Извините, — сказал я, — простите… я понимаю, что очень поздно, но у меня очень болит голова, и мурашки по затылку бегают… И лекарств я почему-то никаких не взял… и не знаю, какие от этого… от мурашек… Вы не могли бы сказать куда, я мог бы подойти…

— Вы в каком номере? — быстро спросил голос в трубке. — Не нужно двигаться, я сама к вам подойду!

— Видите ли, я в служебном… который без номера… третий этаж, последняя дверь, в конце коридора… с видом на озеро, — зачем-то добавил я, хотя за окном была тьма кромешная, что было и неудивительно в третьем часу ночи.

— Так вы писатель? — спросил телефон.

— Ну… да.

— Пожалуйста, не вставайте и не делайте резких движений. Я знаю, где это. Сейчас я к вам поднимусь. Я сама открою дверь, у меня есть универсальный ключ!

Она явилась даже быстрее, чем я ожидал. Белый халат наброшен наспех, под ним — не то пижама, не то зеленая хирургическая роба, что под последней, я рассматривать не стал. Да и зрение, честно говоря, фокусировалось из рук вон плохо — то ли от головной боли, то ли еще от чего.

Вошедшая доктор стремительно распахнула объемистый саквояж:

— Голова давно болит? Не кружится, в глазах не двоится? Чувство онемения только в затылке? Руки, ноги не отказывали? Не нужно садиться, я все сделаю сама.

Стиснул руку манжет тонометра. Вот оно, оказывается, как правильно, когда у тебя мурашки в затылке: «чувство онемения»! В висках стучало тонко, резко и быстро: тинк-танк! тинк-танк! в затылок, уставший от мурашек, — в два раза медленнее, с потягом — та-а-анк! та-а-анк!

— Ого! — сказала докторица с универсальным ключом. — Двести на сто двадцать!

— Это много? — поинтересовался я, прорываясь через все «тинк-та-а-анк», как сквозь густую патоку.

— Даже слишком! Вот это под язык, — она ловко сунула мне таблетку, — и сейчас укольчики сделаем… Раньше гипертонические кризы бывали?

— Гипертония?… — недоверчиво протянул я. — Нет, такое в первый раз!

— Все когда-нибудь бывает в первый раз. Переворачивайтесь на живот, но не резко… ага, а теперь в ручку! Кулачок сожмите… можете отпускать. Таблетку рассосали?

— Да.

— Вот и славненько. Теперь будем ждать прихода! А пока расскажите-ка мне о себе…

— Я Стасов, — сказал я растерянно. — Лев… э-э-э… Вадимович. Писатель…

— Я знаю, что вы Стасов. — Круглосуточная доктор позволила себе улыбнуться. Улыбка у нее была… милая? Да, милая. И она шла к наспех собранным в хвост каштановым волосам, и явно восточного разреза глазам, и даже к салатовым просторным штанишкам, не доходившим до стройных щиколоток. — Вы мне лучше скажите, больной Стасов, вы сегодня крепкие напитки употребляли? Может быть, волновались? Неприятности? Стресс?

— Э-э-э… ничего такого, — промямлил я. Не считать же, в самом деле, стрессом прочтенные домашние работы? И тот листочек, не имеющий никакого отношения к легковесному заданию, которое они все отработали, и сдали, и забыли… и я забыл. И даже как-то уже немного отошел от шока: когда эту несчастную, косенькую Мирабеллу избили и она описалась. Одинокая, маленькая девчушка на холодном полу чужого дома… дома, к которому надо привыкать, несмотря на все то, что никак не давало это сделать: побои, ненависть, презрение, постоянную, изматывающую травлю…

Меня миновала чаша сия, хотя я сам был не похож на других мальчишек и частенько огребал за это по полной, — но шестилетняя девочка, одна-одинешенька, без родных и друзей?… Я вспомнил, как сегодня вечером все пытался и пытался заглянуть в глаза девушки-богомола, прочесть в них что-то… какую-то отгадку. Это не могла быть она — теперь я был в этом почти уверен, почти на все сто уверен! Оставались лишь какие-то доли процента, допустимая погрешность, но я хотел исключить и ее, и все исподтишка посматривал и посматривал… Ее глаза были безупречно красивы, словно отполированные серо-зеленые прозрачные камни. Они не косили. И отзеркаливали меня, не впуская никуда, даже в эти ничтожные, допустимые доли погрешности. Они были совершенны, эти глаза… совершенно непроницаемы!

— Незапланированные нагрузки?

О да! Весьма незапланированные… Как и этот листок, прикрепленный позади обязательного, ни к чему не обязывающего задания. Листок с еще одним мучительным рассказом, переданным с такой поразительной точностью, что у меня перехватило дыхание. Сзади, на чистой стороне листа с описанием сцены избиения было написано от руки: «Знаете, вы были правы — если начать, остановиться уже невозможно».

Еще я вспомнил предварившее все сегодняшнее: мерзкое жужжание бракованного дневного света, визг металлических ножек по плитке и это «я бы вдул», в одно мгновение взрезавшее какую-то важную грань, отделяющую прежнего меня от меня нынешнего, и вызвавшее обвал… обвал чего? Я не мог этого объяснить, я как будто перестал владеть связной речью — речью со всеми ее нюансами и тонкостями, где все регламентировано и разложено по полочкам, где мурашки — это не совсем онемение… Мурашки — это когда металлом по бетону, песком по стеклу, детским острым кулачком по детским же ощетинившимся ребрам… Гипертонический криз? Разве случается такое просто потому, что прочел какие-то распечатанные на принтере слова? Трудно поверить, особенно человеку профессии, так же строго регламентированной, точно сосчитавшей, сколько костей в скелете и через какое до секунды определенное время делится оплодотворенная клетка! Разве можно объяснить все это ей — этой, в белом халате, круглосуточной, безотказной, как хорошо отлаженный механизм, просыпающийся от малейшего толчка, кодовой фразы «у меня очень болит…». У меня действительно ОЧЕНЬ болело… болели все эти прочитанные СЛОВА, наверное, просто не умещавшиеся в моей голове, забитой скопившейся за годы тридцатью двумя томами спрессованной трухи! Поэтому стучало, болело, и сейчас мне помогут — выбросят, вычистят это вон… чтобы осталось только мое, привычное, чтобы больше никаких мурашек… никакого тягучего скрипа по стеклу, металла по бетону…

Боже, как хочется с кем-то об этом всем поговорить! Но я не стал даже пытаться что-то объяснять этой деловой колбасе с тонометром и кучей шприцов, заправленных панацеями на все случаи жизни и не-жизни. Хотя она вроде и должна понимать толк в границах живой и неживой материи, когда одно стремительно перетекает, превращается в другое?… — Я потряс головой, звон в которой постепенно сменялся просто однотонным гулом. Незапланированные нагрузки? Что все-таки на это ответить? И я сказал:

— Да вроде нет…

Ее это, похоже, вполне устроило.

— Бессонница? Спите хорошо?

— Сплю хорошо, — согласился я. — Разве что кофе пью многовато.

Она бросила взгляд на стопку использованных стаканчиков, вставленных один в другой, и припечатала:

— Ага! Это что, все за сегодняшний вечер?

— Ну… в общем-то, да.

— Угу… Как вас вообще на части не разнесло, удивляюсь! Кофе тут хороший, настоящий. С кофеином. Который в вашем случае должен быть строго дозированным!

— Бальзак тоже пил очень много кофе, — попытался оправдать свою жадность к халявным напиткам я.

— Я в курсе про Бальзака. Еще он страдал ожирением и очень мало двигался! Да и как писатель он мне не очень!

— Просто он уже не в тренде, как сейчас говорят. А вообще писатели все мало двигаются… мне так кажется… работа такая. И потом, вы сами сказали: лежите, не двигайтесь, — попытался пошутить я. Но она только хмыкнула, подняв вверх тонкого рисунка, но тоже какие-то восточные, как и глаза, брови и велела:

— Давайте померяем. Ага, уже лучше… верх сто семьдесят!

— А какой должен быть?

— А какое у вас рабочее давление? Знаете?

Я пожал плечами:

— Никогда не интересовался, наверное, как у всех…

— У всех — разное, — отрезала она, но затем смягчилась: — Вы совершенно себя запустили. Сердце, смотрю, тоже пошаливает. Сколько вам лет, Лев Вадимович Стасов?

— А это не праздный интерес? — Мне явно полегчало, если я уже зачем-то пытался флиртовать с салатовыми штанами.

— Совершенно не праздный, — заверила доктор с восточными корнями. Теперь эти корни явственно просматривались в изяществе ее пальцев с ненакрашенными, коротко остриженными ногтями, безупречно овальными. Голос же был, напротив, безо всяких скруглений — сплошь острые грани и углы. — Я должна заполнить карточку вызова.

— Сорок пять, — ответил я, глядя, как она споро собирает использованные шприцы и пустые ампулы.

— Обычно в этом возрасте все и начинается! — заверили меня.

Мир номер два. Вымысел. Три желания

Волк выскочил из-за дерева внезапно. Красная Шапочка охнула. Обычно Волк поджидал ее километра через два, в чаще, и поэтому она шла, беззаботно размахивая веточкой и сдвинув бейсболку козырьком на затылок.

— Ты что ж себе позволяешь? — злобно прорычал Серый.

— А?… — пискнула Шапка. Хотя Рыбка теперь обреталась у нее, на мгновение ей стало по-настоящему страшно.

— Ты свою бабку за Кощея выдать не хочешь? — издевательски осведомился Волк. — Хорошая была б парочка! Обое, блин, бессмертные! Чё такое? У меня все графики к чертям летят! Я что, по сорок раз на дню это чудо нафталиновое жрать должен? Чума! Ты ей намекни, чтоб она хотя бы меновазиновой растиркой не пользовалась!

— У нее радикулит! — с вызовом сказала Красная.

— Да хоть Альцгеймер с Паркинсоном! Других тоже понимать надо! У меня обоняние пропало! Я недавно скунса с тремя богатырями спутал! Еле ноги потом унес! И график к чертям летит! Если ее нету с понедельника по пятницу — значит, нету, и все тут! Вообще буду требовать, чтобы на два раза в месяц перейти! Слушай, — Волк слегка сбавил обороты, — ну не могу я так! Что я вам, семижильный? К поросятам бегай, с Иваном, который Дурак, скачи, оземь бейся, да еще и в красну девицу переворачивайся! Ты хоть знаешь, что такое в девицу обернуться? Брови татуированные, сиськи силиконовые, ресницы наращивай, ноги брей! В губы ботокс колют! Больно!

— Купи депилятор, — со знанием дела посоветовала Шапка. Брови у нее были свои, а грудь без силикона, натурального пятого размера. — Если привыкнуть, совсем не больно.

— Да не хочу я привыкать! — завопил Волк. — Уйду я из вашего Леса! Да что ж это такое! Вон в соседнем, для младшего возраста, у Волка только Колобок — эпизод, тьфу, да ходи, за бочки покусывай, а у меня что? Вертись, бейся, жри кого ни попадя… Да у меня кислотность повышена, я весь на ферментах уже! Уйду… да хоть в сказки «Тысячи и одной ночи»!

Красная знала, что деваться Волку некуда: в арабские сказки его не возьмут — во-первых, амплуа не то, во-вторых, свинину ел.

— Ну что, договоримся мы по-хорошему или как?

Морда у Серого действительно была нездоровая: глаза красные, уши вялые, шерсть и усы местами отсутствовали.

— Если хочешь, я сегодня не пойду, — нерешительно сказала она. — Ладно.

Волк возликовал.

— И сегодня не иди, и завтра не надо! Недельку-то хоть дайте? — просительно произнес он. — Отлежусь, больничный возьму, на рыбалку съезжу…

При слове «рыбалка» Шапочка вздрогнула. Она вспомнила, как умыкнула Рыбку у доверчивой Клары в бидончике из-под молока, заменив ее в аквариуме дохлым вуалехвостом.

— Давай я тебя до дому провожу, — великодушно предложил Серый.

— Да не надо, я и сама… А пироги куда? — внезапно вспомнила она. — Мать-то спросит!

— Пироги я не могу! У меня от теста изжога!

— Хлеб выбрасывать нельзя! — строго сказала Красная Шапочка, воспитанная в суровых крестьянских традициях.

— Ну… поросятам могу занести.

— Свиньям скармливать? — Она поджала губы. — Обойдутся!

— Давай тогда Мальчику-с-пальчик заброшу, хоть это и крюку давать, — вздохнул Волк. — У них мал мала меньше и вечно жрать нечего…

— Надо говорить «есть». Или хотя бы «кушать», — поправила Красная. — На. Им не жалко.

— Мне учиться некогда было, — вздохнул Волк. — Я сызмальства тружусь. Ты-то в школу, небось, ходишь… А у меня самообразование, да и среда какая? Редко культурный кто попадется, хотя бы «извините» скажет. Все больше норовят на хребтину вскочить да пятками в бока! А то нарядят в чепчик, очки и юбку бабкину, а сами хихикают за дверью! Смешно им, вишь ли, когда ты дурак дураком! То ли дело в соседнем Лесу, там Колобок один… — Он вдруг вспомнил, что и тамошнему Волку завидовать не из-за чего: у соседей по зимнему времени хвост надо в прорубь совать, а потом еще и палками лупят, — и несколько воспрял духом.

— Ну, я побёг, — бодро закруглил он, принимая пироги в салфетке и увязывая их в узел. — Гуляй, ягоды вон собирай, грибы… Хорошо, когда никуда бежать не надо! А бабулька твоя не помрет без пирогов, да и вообще, сама пусть чё-нить сварганит, не старая еще! Разленилась совсем, мать ее… — Он закашлялся, поняв, что сказал то, что молодым девицам слышать не положено, но Шапка и не моргнула. Девка была что надо — ядреная, налитая, не то что энти подружки ее — Кларка и Розка! Мощи, пощупать не за что… Болванки, одним словом! Или не так? А… точно, не так. Вспомнил! Модели!

Мир номер один. Реальность. Стучите — и вам откроют

— Как вы себя чувствуете? — спросила трубка, не размениваясь на такие мелочи, как «доброе утро» или хотя бы «привет».

Ночь выдалась бурной: после уколов или той самой таблетки — никогда не был силен в медицине — меня словно прорвало; я буквально не успевал опорожнять мочевой пузырь, а затем, когда водопад иссяк, упал, обессиленный, и наконец уснул. Сегодня же чувствовал себя тряпкой, хорошенько выжатой, но не расправленной. Так и сказать? Вы меня скрутили, но почему-то забыли как следует встряхнуть? Однако вряд ли она — …а как ее, кстати, зовут? — оценит мой изысканный юмор и неизбитые тряпичные метафоры!

— Э-э-э… простите, я забыл, как вас по имени-отчеству…

— Кира меня зовут. Кира Юрьевна. Когда я могу зайти и измерить вам давление, Лев Вадимович?

— Наверное, это… э-э-э… лишнее. Я хорошо себя чувствую.

— Простите, но если у меня в вашей карточке записано «гипертонический криз», то как вы себя чувствуете, буду решать я! Я теперь за вас отвечаю! — отрубила доктор Кира, не умеющая здороваться.

— Тогда давайте я сам зайду… м-м-м… после обеда? Часика так в три… или еще лучше после ужина… да, после ужина будет удобнее, я так думаю…

— У вас что, носки дырявые? — едко осведомилась она. — Так они меня не интересуют! Я зайду к вам прямо сейчас, через три минуты! Измерю давление, взгляну на вас и уйду! Душ можете не принимать.

Душ я уже принял, а малахольная врачиха ворвалась, как и обещала, ровно через три минуты.

— Давайте руку! Ага… хорошо! Голова кружится?

— Есть… немного, — осторожно согласился я.

Она извлекла врачебный резиновый молоточек.

— Смотрите на кончик… так… теперь так… ага… хорошо!

Шарахнула меня по одному колену, затем по другому, велела встать посреди комнаты в позе зомби — закрыв глаза, я раскачивался, словно небоскреб в ураган, протянув вперед руки и зачем-то выполняя все, что от меня требовали:

— Левой рукой кончик носа! Теперь правой! Язык высуньте!

Я вывалил язык, как призовой пойнтер после охоты, надеясь, что она сочтет это оскорбительным и угомонится.

— Прекрасно! То есть хорошее, конечно, имеется. Положительная динамика налицо! Но… расслабляться пока рано! Вот эти таблеточки будете принимать три раза в день после еды! Вот эти — по две вечером во время еды, а эти — раз в три дня натощак за полчаса до завтрака!

Я сроду не принимал ничего, кроме антипохмельной смеси — аспирина с анальгином, запивая их горячим чаем, даже не задумываясь, считается чай едой или же нет.

— Я не знал, что тут еще и лечат бесплатно…

— Вы контракт на работу подписывали?

— Да…

— Так откройте и посмотрите: бесплатное оказание первой помощи, а в отдельных случаях — лечение в течение семи дней!

— Выходит, мой случай — отдельный?

— Вроде того.

— А вскрытие в пакет услуг случайно не входит?

Она проигнорировала мой юмор висельника и сердито ткнула пальцем в выданные спецпакетом лекарства:

— Как пить, запомнили?

— Э-э-э… в общих чертах — да.

— Там внутри есть инструкции! И в инете можно погуглить, если забыли. Ничего не перепутаете?

— Обязательно перепутаю, — сознался я. — Я всегда путаю слабительное со снотворным!

Она фыркнула. Сегодня врач Кира была просто прекрасна в утреннем полуофициальном наряде: халат, накинутый поверх светло-голубых джинсов в обтяжку и свитерка — салатового, как вчерашняя пижама. У нее что, пристрастие к этому цвету?

— Послушайте, ведь вы взрослый человек…

— Сколько вам лет, Кира Юрьевна?

— Тридцать семь, — после секундной заминки сказала она. — А что?

— Прекрасно выглядите. Наверное, к вам тут каждый второй пациент клеится?

— Они не в моем вкусе, — буркнула она. — А также я — не в их.

— А кто — в их? — неосторожно поинтересовался я, вспомнив «видал, каких бабцов навезли?» — случайно услышанную фразу, которая теперь вдруг всплыла.

— Послушайте, Лев Вадимович, у меня, кроме вас, еще больные имеются!

— Неужели? — удивился я. — Я думал, тут все исключительно здоровые…

— Сюда очень разные приезжают… и больные, и здоровые… работы хватает.

— А вы уже завтракали? — неожиданно сменил тему я.

— Завтракала? Ну, я очень рано встаю, так что да, завтракала!

— Ну, если рано встаете, может, еще раз позавтракаем? Сейчас вроде и наше время подошло…

— Я не ем в общей кают-компании, простите.

— Да? А почему?

— Большей частью потому, что не успеваю. Поэтому мне приносят прямо на пост. У меня там… позади приемной… комната, — она почему-то смутилась, — а в ней микроволновка… и электрочайник…

— Жаль. Я думал составить вам компанию, а заодно вы бы за мной и присмотрели. Чтобы я не перепутал натощак со всем прочим.

— Что вы ведете себя как маленький! — внезапно рассердилась она. — Вы хоть представляете, как опасно то, что вы вчера пережили?! Или вы хотите инсульт схлопотать? Или думаете, что вы бессмертный, как этот ваш… как бишь его… идиот… Макс?! Простите…

— Не стоит извиняться! Вы совершенно правы, Кира Юрьевна! Макс — полный идиот. И мне давно хочется его грохнуть. Вот только об инсульте я как-то не задумывался… а ведь это было бы неожиданно и оригинально! К тому же я не мог и предположить, что вы читали о похождениях Макса. Только за одно это я должен был вас простить!

— Кстати, вы неплохо пишете, читается очень легко!.. — Кажется, ей действительно стало неловко.

— Вы тоже неплохо лечите. Я сегодня почти как новый.

— Я не лечила, а лишь оказала первую помощь. С гипертонией шутки плохи!

— Да нет у меня никакой гипертонии! Ого, как время летит! Кажется, я прозевал завтрак…

— Ничего, постучите — и вам откроют! Там всегда кто-то есть. Они заканчивают завтрак и плавно переходят к обеду. Кухня то есть… Я тоже у вас засиделась. Хотя в последнее время тихо, идти нужно все равно.

— Я сейчас оденусь и провожу вас, хорошо? Поскучаете пару минут?

— Я прекрасно доберусь к себе безо всяких провожаний… Но все равно вам лучше знать, куда нужно будет приходить измерять давление, причем на ночь — обязательно!

Когда я во всеоружии появился из спальни в свежей рубашке, черных джинсах и черном свитере — пожалуй, к черному и коричневому у меня такое же пристрастие, как у моей гостьи к белому и салатовому, — врач Кира тихо похрюкивала, держа в руках распечатанные листки:

— Это вы сам или ваши ученицы? Я ужасно смеялась… особенно там, где «ходи и за бочки покусывай»… И в других местах тоже!

Я несколько смутился, хотя, наверное, мог бы выговорить ей, что она взяла бумаги со стола без спросу:

— Это я просто от скуки… развлекаюсь!

— Нет, ну очень неожиданно, правда!

— Примерно, как если бы я убил Макса с помощью инсульта?

— Лучше не надо. Это ужасная смерть… и совсем не в духе детектива… Милосердней уж пулю в лоб!

— Ну, если вы одобряете пулю, значит, так тому и быть!

— Да делайте со своим Максом что хотите, я к нему равнодушна! А продолжение… продолжение сказок будет? Сюжет будет развиваться?

— Честно говоря, не знаю. Как не знаю, зачем вообще начал эту белиберду!

— И вовсе это не белиберда! Я так смеялась! Все, что вызывает смех, полезно для здоровья! А начали, наверное, не без причины? Все имеет причину… например, ваш вчерашний приступ!

— Просто кто-то слишком много ест, как сказал Кролик! В моем случае — много пьет. Кофе. Я думаю, это он виноват. Не без моей помощи, конечно…

Мы уже добрались до пункта питания, и доктор Кира постучала в своей безапелляционной манере:

— Накормите, пожалуйста, Льва Вадимовича! Он пропустил время завтрака по моей вине, я его задержала! Давление на ночь я зайду и измеряю вам сама! Да… — На прощание она как-то нерешительно тронула меня за рукав: — И я там, у вас, конечно, не успела все… Вы ведь дадите прочесть мне остальные сказки, правда?

Мир номер один. Реальность. Все укладывается в семь сюжетов

Я не успел ничего ответить: во-первых, я чувствовал себя неловко, когда мне накрыли завтрак не в оговоренное время и не просто молча сунули тарелку в окошечко, а вынесли все на подносе, накрытом сверху свежей льняной салфеткой! И даже сказали «приятного аппетита!» Должно быть, доктор Кира здесь имела вес! Ну и, во-вторых, я попросту не успел. У штатного клубного врача в кармане вдруг завопил дурным голосом телефон, она схватила трубку и умчалась так быстро, что я не успел отозваться ни согласием, ни отказом. Разумеется, я дам ей эти дурацкие сказки, раз они ей так нравятся! Тем более что смех полезен для здоровья! Я уплетал поданное за обе щеки и чувствовал себя как мальчишка, на которого посмотрела самая красивая девочка в школе.

Я влетел в библиотеку, где уже ждали, чинно рассевшись, все одиннадцать красоток, они же ученицы, сиречь юные дарования, — называйте как хотите. Почему-то мое настроение поднялось до таких высот, что я готов был признать красавицами и дарованиями их всех, даже Серого Волка без определенного возраста и умницу Богомола, она же Золотая Рыбка, подсунувшую мне не то личную, не то выдуманную чернуху о детском доме.

— Сегодня мы будем говорить о сюжетах! — объявил я. — И сразу вопрос: какие именно вы знаете сюжеты?

— Дамские романы! — выпалила брюнетка, которая в каждую бочку с дарованиями затычка, или номер один.

— Это скорее жанр, а не сюжет. Сюжетов даже в пределах дамского романа может быть множество, во всяком случае, больше одного. Самый распространенный в мировой литературе сюжет — история… угадайте кого?… Конечно же, Золушки! То есть бедной девушки, добившейся счастья. Девушку может заменять и юноша — не суть важно. Далее в рамках жанра следуют Красавица и Чудовище…

— …или Чудовище и Красавец!

— Так даже лучше! — поощрил я. — И намного интереснее! Но обычно категория женского чтива этими двумя сюжетами и ограничивается. Хотя сюда же, в виде острой приправы, частенько добавляют и ужасы, и мистику, и даже толику приключений! Но сюжет остается незыблем. Ну, кто назовет еще парочку?

— Вокруг света за восемьдесят дней! — подала голос Богомол. Вид у нее был почему-то не лучший: глаза заплыли, будто девушка всю ночь проплакала; в пользу этого предположения выступал и припухший красноватый носик, и встрепанная, небрежная шевелюра. Или же девица просто забыла завести будильник, а затем рванула сюда как была, чтобы не пропустить занятие? Последнее мне льстило, я кивнул в ее сторону и поощрительно произнес:

— Браво! Опасные приключения, они же погоня за Призом!

— А фэнтези — это жанр или сюжет?…

— …а если главный герой погибает — это драма? Или трагедия?

— …детектив!

— …когда человек, которого ты любишь, внезапно оказывается идиотом!

— …о, это, наверное, комедия! Когда идиотом! И особенно внезапно!

— Психотриллер! — это снова Богомол. Похоже, она одна относится к нашим занятиям серьезно. — И просто триллер. Но мне больше нравятся психотриллеры. И психодрамы.

— Известный журналист Кристофер Букер утверждает, что основных сюжетов в литературе всего семь. И что какую бы книгу мы ни писали или ни читали, она всегда подпадет под один из пунктов классификации…

— …а я думала, сюжетов тьма-тьмущая!..

— Вариант с тьмой-тьмущей тоже имеется. Писатель Жорж Польти заявил, что сюжетов не семь, а тридцать шесть. О каждом сюжете он рассказал…

— …ну не тыща же!

— …подробно, но если мы начнем рассматривать все тридцать шесть в деталях, наш мастер-класс растянется на год, не меньше! Хотя их вовсе и не тыща!

— Ну и что? — легкомысленно сказал кто-то. — Я готова хоть и год! Я люблю учиться!

— Зато я не совсем готов к карьере Шахерезады! — заметил я с такой кислой миной, что все засмеялись. — Мое время здесь оговорено шестью неделями в общем и целом и полутора часами этим утром. Так что пока ограничимся Букером, хорошо? Тем более что о классификации сюжетов мы уже почти закончили. Остается главный для многих начинающих писателей вопрос: где взять сюжет для произведения?

— Да-а-а… — протянула неугомонная брюнетка, — это вопрос вопросов! Я, например, сто раз об него спотыкалась!

— Из жизни? — предположил кто-то. — Знакомые постоянно всякие истории рассказывают…

— Да в инете полно! И историй, и сюжетов! Бери — не хочу!

— Это вообще-то называется плагиат, — пояснил я.

— Да все на свете плагиат, если сюжетов всего семь! Пусть даже и тридцать шесть — все равно!

— Ну, о количестве сюжетов можно дискутировать, но если взять музыку, в которой нот действительно всего семь, то с этим фактом никто не спорит. Однако же оригинальные мелодии появляются и до сих пор! Как и оригинальные книги! Так что дело не в количестве, а, скорее, в умении пользоваться! В мастерстве. И если вы будете нарабатывать словесное мастерство, выполняя те небольшие упражнения, которые я задаю ежедневно, ваше мастерство день ото дня будет расти. И в конце концов произойдет качественный скачок…

— …или не произойдет! — спокойно покачала крупной головой Серый Волк. — Простите, что перебила, Лев Вадимович, но я лично знаю людей, которые просто мастерски владеют словом. Описывают свои впечатления, путешествия, даже переживания… Они это так описывают — ваши Букер с Польти отдыхают! Просто дух захватывает! Я не раз задавала таким людям один и тот же вопрос: почему не пишете книги? С такими-то талантами? Ответ всегда был один: сюжета не можем придумать! Так что мастерство мастерством, а сюжет… его иметь надо!

— Ну, в таком случае можно взять любой известный сюжет и просто переиначить его на свой лад! — легкомысленно заявляю я. — Поскольку сюжетов всего семь, то плагиата, если вы не будете переписывать книгу целиком, не случится!

— Или взять начало от одного романа, середину — от другого, а конец — от третьего!

— Да! Это и называется нежданчик! — заявила под общий хохот Золушка номер один. — Букеровская премия обеспечена!

Конец семинара прошел во всеобщем веселье, смеялся даже я, приехавший сюда делать одно, а занимающийся совсем другим, не укладывающимся в первоначальный замысел и ни в один сюжет. Хотя в конце концов наверняка все уляжется как надо… со временем. Когда сюжетная линия прорисуется окончательно. Пока что у меня только пролог… черновые наброски… разминка… в которую внезапно вклинились сказки ни о чем. Переливание из пустого в порожнее, мастерский плагиат: возьми готовое и разделай его под орех так, чтобы мать родная не узнала! И получи на выходе сказочки-побасенки, так понравившиеся доктору Кире, которая наверняка ни черта не смыслит в литературе! И, кстати, надо дать Золушкиной мачехе имя! Мачеха — как-то не звучит… вернее, звучит слишком одноуровнево. Какое бы имя этой даме подошло? Сусанна? Олимпиада? Клавдия? Матильда? О, точно! Матильда! Я назову эту неоднозначную фигуру Матильдой!

Мир номер два. Вымысел. Шампанское на балах

— Шампанское на балах подают не затем, чтобы его пить! — бушевала Матильда.

— А зачем? — пискнула Клара, и мать метнула в нее испепеляющий взгляд:

— Затем, чтобы показать, что у тебя есть на него деньги! А не чтоб юные девицы напивались и вели себя непристойно! Какого черта ты полезла в бассейн, да еще в новом платье?!

— А что, правильнее было бы его снять? — Глаза Клары были полны слез.

— Снять?! Снять?! О господи, хорошо, что ты полезла туда в платье, а не совсем голая! Потому что это стало бы последним гвоздем в крышку моего гроба! Зачем ты ловила королевских рыбок? Отвечай, когда я тебя спрашиваю!

Клара непроизвольно втянула живот и стала по стойке смирно:

— Они… они исполняют желания… мама…

— Это я у вас исполняю желания! А они ни хрена не исполняют! Обыкновенные китайские караси! Они даже уцененных китайских желаний не исполняют!

— Я слышала, маман, — манерно, в нос выговорила Роза, — что в некоторых… ммм… Лесах принято на праздники купаться в фонтанах!

— В некоторых Лесах принято в такие праздники еще пить водку и бить друг другу лица, то бишь морды! Орать непристойности и привязываться к прохожим! Но только не у нас! Не у нас! Зарубите себе это на своих длинных носах! Кстати, — Матильда тонко улыбнулась, но ее улыбка не предвещала ничего хорошего: — Роза, мой нежный цветочек, ответь мне, как тебя угораздило назвать ботфорты маршала броднями?! И заодно поинтересоваться, много ли он наловил и чего именно? Чтобы я этого бреда про бродни и прочее исполнение желаний больше не слышала! Никогда!

— Но я подумала, что он в болотных сапогах… прямо с рыбалки… — пролепетала Роза.

— Вы все просто помешались на этой рыбалке! Свинское времяпрепровождение! Черви! Навоз! Рыба воняет на весь дом! Во всех углах полно дохлой, снулой рыбы! А ты чего сидишь как засватанная?! — внезапно напустилась она на Золушку. — Где ты вчера была?! Вместо того чтобы присмотреть за сестрами, дабы те не позорились, ты снова куда-то умотала?!

— Ты сама сказала, что мне только пятнадцать и бывать там, где пьют и разговаривают взрослые, мне не положено! — буркнула девушка.

— Это была форма вежливости, не более! И тебе в прошлом месяце исполнилось шестнадцать!

— Но ты мне сама сказала…

— Ты мне зубы не заговаривай! Во дворце теперь только и сплетен, что о нашем семействе: одна в фонтане купалась, вторая приняла маршала за рыбака из кухонной челяди! Хорошо хоть не за Кота в сапогах! А третья и вовсе не явилась! И все, разумеется, уже судачат, что я экономлю на нарядах и держу падчерицу в черном теле!.. — Она разрыдалась.

— Ну, маменька, — примирительно сказала Золушка, гладя Матильду по руке, — не плачьте, мы же с вами прекрасно знаем, что это не так! И потом, все не так плохо!

— Все хуже некуда! — Несчастная мать шмыгала носом, и муж подал ей огромный, словно простыня, платок. — Я одна… всё одна! Всегда одна! Дом! Хозяйство! И никто… никто не хочет меня слушать! И вас… вас как-то нужно замуж выдавать?

— Я замуж не хочу! — заявила Роза.

— А я хочу! — тут же встряла Клара. — Но только за Принца!

— После того как тебя выловили из фонтана, замужество тебе не светит! — отрезала Матильда, трубя носом.

— Глупости, — сказала Золушка. — Я слышала, многие интересовались и говорили, что поступок Клары весьма смелый и эксцентричный! И что королевству не помешала бы такая принцесса, а то, что прочат в невестки Королю, — ни рыба ни мясо, и нечего Принцу на ней жениться, хотя за ней и дают не полкоролевства, а три четверти! Что уже само по себе весьма подозрительно — за умной и красивой девушкой, как правило, вообще ничего не дают! За такую еще и потребовать могут! И сам Принц Кларой интересовался, честно!

— Где ты все это могла слышать? — подозрительно спросила Матильда, и девушка поняла, что попалась. — Так ты… была на балу?!

— Колись, Зо! — в восторге взвизгнула Клара. — Когда ты приехала и с кем?

— Никогда и ни с кем, — буркнула сводная сестра. — Ваши балы — это полный отстой. Удовольствие нулевое, а потом еще и шампанским попрекают! И скандалы дома на следующий день! Ну что, стоило оно того?

— Конечно нет, — резюмировала Роза.

— Конечно да! — выкрикнула Клара. — Принц такой красавчик! И он спросил, родинка это у меня на щеке или бородавка!

— О господи… — простонала мать. — Бородавка! Зачем ты нарисовала себе эту пошлость?!

— Ну, это же была типа вечеринка шестидесятых… и я хотела попасть в струю! А когда будет в индийском стиле, я вся разрисуюсь хной и сделаю пирсинг в пупке, носу и бровях! В пупок я вставлю бриллиант, нет, лучше изумруд! А на лбу…

— Крестик для киллера на лбу лучше изобрази, дура! Вечеринка шестидесятых! Это был бал для шестидесяти избранных! Мы были в списке! И где мы теперь? Попали в струю, что и говорить, особенно ты с этим фонтаном! Наш рейтинг свалился вниз, словно Шалтай-Болтай со стены! Дайте мне утреннюю газету! Я хочу умереть прямо сейчас!

— Тебе вовсе незачем умирать, дорогая. — Муж протянул ей местный листок. — Вот как раз… ага: «Замечательное семейство Главного Лесника, прибывшее почти в полном составе, блеснуло эксцентричностью и эрудицией. Девушки выделялись красотой и знаниями естественных наук, а их мать…»

— Довольно! — оборвала Матильда. — Дайте мне этот пасквиль и оставьте одну! Я хочу прочитать все с самого начала и в тишине! Наверняка эти журналюги упрятали где-то подтекст! Кровопийцы! Мерзавцы! Я выведу их… всех… и вас тоже… на чистую воду! И этого тихоню Принца! И его папашу-недотепу! И того идиота в бреднях… броднях!..

— Ботфортах… — тихо подсказала Золушка.

— Да! В ботфортах! Вырядился, как маркиз де Карабас! Ничтожество! Ничего не умеет! Поставьте во главе войска меня, и я любому покажу кузькину мать! Все измельчали! Король! Придворные! Лес! Великаны вымерли! Гидра издохла! Пандора потеряла ключ от сундука! Ничего не работает! Скоро тут все будет, как у людей! Я этого не вынесу… просто не вынесу!..

Золушка села рядом с той, которая ее вырастила, словно родная мать, и обняла Матильду за плечи.

— Все не так плохо, маменька, — сочувственно сказала она. — У Гидры все равно был маразм, и рано или поздно…

— Но не такой позорной смертью! Не такой! Заблудиться в трех соснах и попереться в соседний Лес, чтобы подавиться Колобком! Насмерть! Гидры не едят Колобков! У Лисы глаза вылезли из орбит, когда она об этом узнала! Куда катится мир?! Когда лучшие из него уходят… Только выродки и мутанты вроде Колобка и процветают!.. Я хочу, — внезапно твердо сказала она, — чтобы ты поехала с нами на следующий бал! Непременно! В лучших традициях нашей семьи! Мы вдвоем будем присматривать за этими безголовыми курицами и пить шампанское. Шампанское на балах… — мечтательно протянула Матильда. — Какие раньше были балы! Какое шампанское! Никакого полусладкого! Фу! Газированная водичка! Напиток «Буратино»! Только брют! Я научу тебя хорошим манерам, моя девочка… Как по-настоящему нужно пить шампанское и танцевать на балах!

У Золушки после вчерашнего болели ноги и голова. Ноги не столько от танцев, сколько от непривычных каблуков, а голова — наверняка от шампанского. Она не знала, было это полусладкое или же брют, но головная боль после этого напитка оказалась ужасающей. Как говорит Клара, «просто жбан раскалывается». Наверное, у Матильды тоже мигрень, что прекрасно объясняет утренний разнос. Однако спорить с ней в таком состоянии бесполезно, и девушка согласно кивнула:

— Хорошо, маменька. Мы непременно будем пить шампанское и танцевать на балах!

Мир номер три. Прошлое. Рожа — это такое лицо

— Знаешь, у меня есть брат. Его зовут Павлик…

Алла шепчет едва-едва, чтобы другие не услышали и не решили, что она со мной дружит. Меня больше не бьют — надоело, а ее могут побить. Потому что со мной нельзя дружить. Я слишком некрасивая, у меня косые глаза, и я пачкаю постель. «Опять зассалась по самые уши! — бурчит нянька почти каждое утро. — Натыкать бы тебя рожей, небось, лучше бы помогло, чем разговоры разговаривать! В мокрое — да прямо и рожей!»

Рожа — это такое лицо. Некрасивое, как у меня. С косыми глазами и носом-пуговицей. Таким коротеньким и тупым, будто меня им уже во что-то тыкали. Какого цвета глаза — неважно. Потому что один смотрит в одну сторону, а другой — в другую, а не так, как надо. Ресниц у меня почти нет, и бровей тоже. Волосы — редкие и тонкие, какого-то непонятного цвета. Здесь их остригли совсем коротко, так что кожа почти просвечивает, поэтому у меня нет ни заколок, ни резинок. Их и быть не может — от меня всегда так пахнет, что никто не хочет меня причесывать. «Иди помойся! — толкает меня нянька. — Воняешь хуже свиньи!» В душ нас водят два раза в неделю, а в умывальной я могу вымыться лишь кое-как. Нянька права — я действительно воняю. По самые уши. Как свинья. Нянька родом из деревни, она знает.

— Он скоро приедет сюда и заберет меня…

Теперь я хожу в школу. В первый класс. Оказывается, я очень умная. Я уже умею читать и даже писать. И считать тоже. Но я все равно воняю. Учителя хотят быть добрыми. Я вижу. «Скажи воспитательнице, пусть поменяет тебе платье!» Воспитательница меня не любит. Она недобрая. Ей все равно, умею я быстро и с выражением читать или нет. «Девочки, напоминайте Мирабелле, чтобы она на ночь обязательно сходила в туалет!» Мне не нужно напоминать. Я сама хожу в туалет и сижу там, тужась, чтобы из меня вытекло все-все, до последней капли. Я буквально выдавливаю из себя жидкость, так что даже на слезы ничего не остается. Я не плачу, когда меня толкают — если меня толкают, — потому что никто не хочет ко мне подходить. Становиться со мной в пару. Сидеть со мной за столом. Только Алла. Только Алла! Да, они бы били ее за это — но тогда им придется самим сидеть рядом со мной! Потому что так положено. «Мы все — одна семья! — говорит воспитательница. Сядьте рядом с Мирабеллой!» Остальные морщатся, кто-то обязательно скашивает глаза, пальцем плющит нос и вываливает язык — показывает меня. «Зассанка…», «Что, опять из дальнего плавания вернулась?», «Заберите ее куда-нибудь от нас! Дышать же нечем!», «Когда ты уже сдохнешь, уродина! Все тут провоняла! А если не сдохнешь, то хоть заболеешь! Чтобы мы от тебя отдохнули!»

— А он уже взрослый, твой брат?

Их мечты сбываются — я заболеваю. Я становлюсь очень горячая и словно плыву куда-то… действительно в дальнее плавание, в страны, где живут добрые девочки и мальчики, которые не будут мне кричать: «Мирабелла окосела!» и «Мирабелла, сними противогаз!» Я плыву прямо на своей кровати, где под простыней противно и ломко шуршит клеенка — она шуршит так оглушительно, что все сразу понимают, зачем она подстелена. Никто не верит, что со мной перестанет происходить ЭТО. Что когда-то я ЭТОГО не делала! И от меня ЭТИМ не пахло!

— И папа у меня тоже есть, — тихо-тихо говорит Алла. — Только я его никогда не видела. Наверное, мама забыла ему сказать, что я родилась. А Павлик живет с папой. Просто он обо мне ничего не знает…

Они тоже обо мне ничего не знают — эти, которые отворачиваются, и зажимают нос, и морщатся, и хотят, чтобы я умерла… Наверное, я умираю — но это, оказывается, так приятно! Я плыву, и подо мной ничего не шуршит… и не мокро… хотя волны меня укачивают вместе с кроватью… туда-сюда, туда-сюда! «Она какая-то очень горячая и говорит, говорит! Черт-те что говорит! Бредит…»

Кровать плывет, плывет по волнам, и я не боюсь в них упасть — это же волшебная кровать и волны тоже волшебные! Потом море кончается и сразу начинается небо. Облака белые-белые… Все в облаках! Это потому что зима. Вот-вот из белых облаков пойдет белый снег… и будут подарки, и приедет брат Аллы по имени Павлик и заберет отсюда нас обеих! Рожа — это такое лицо… Нет, рожа — это такая болезнь! Когда я выздоровею, у меня будет другое лицо! Я знаю! У меня будет лицо, как у Аллы, — как у всех… и приедет брат Павлик и заберет меня! Но у меня нет брата Павлика!..

— У меня есть старшая сестра, Лиза… — шепчу я.

«Бредит…»

«У нее температура сорок и пять!»

«Бредит…»

«Это та девочка, что все время мочится в постель?»

«Да детдомовских половина мочится в постель!»

«Смотри ты, за три дня ни разу не обмочилась!»

«Очень тяжелая форма, бедняжка…»

«Ничего, у детей всегда с высокой температурой. Выживет. Эти детки наркоманов потом живучие!»

Потом — это когда? Когда умирают те, с которыми ты жил, не зная, что ты уродина? Мама меня любила, я знаю! Не знаю только, зачем она умерла! Меня уже не качает — стремительно несет куда-то, несет потоком, быстрее, быстрее! Голова кружится вместе с кроватью, словами:

«…ни разу не обмочилась! не обмочилась!.. не обмочилась!..»

«…потом живучие!.. живучие!.. живучие!..»

Свет меркнет. И снова возвращается. И я возвращаюсь вместе с ним. Я вся мокрая, но это не потому, что я обмочилась. Описалась. Обоссалась. Нет! Нет! Это потому, что у меня просто нет сил. Все мокрое: волосы, подушка, простыня, рубашка, которая мне велика.

«Кризис. Я же говорил, они потом живучие!»

Мне улыбаются. Я тоже улыбаюсь и смотрю на человека в белом. Он словно не замечает, что я косая. Меня переодевают во все сухое. Руки и ноги будто без костей.

«Детский энурез — проблема психологическая!..»

Я кладу голову на сухое и прохладное — и засыпаю. Подо мной нет клеенки. Я больше не буду… не буду… не буду!..

Я выздоровела и вернулась из больницы. И в первую же ночь снова обмочилась.

Мир номер один. Реальность. Прямые сопряжения

Текст кончился. Я перевел дух. Оказывается, все это время я не дышал. Или просто дышал не так, как всегда? Сердце колотилось, словно это я лежал на холодной клеенке в холодной комнате и боялся проснуться мокрым… Не понял и того, как в руке оказалась трубка: «Лев Вадимович, вам удобно будет, если я сейчас к вам зайду?»

Дети вырастают. Взрослые не мочатся в постель и не корчат рожи за спинами — или же корчат? Как правило, они уничтожают друг друга иными способами. Миром движет не любовь — кто придумал эту глупость? Миром движет ненависть: «Я вырасту и покажу им всем!»

Наверное, я тоже был не таким, как все. Не играл в футбол. Не рисовал похабных картинок на стене в туалете. Не плевался в одноклассниц жеваной бумагой, а потом не лапал их в тесной раздевалке. Я был туп в математике и физике, но тщательно скрывал это, часами зубря так никогда и не пригодившееся «а квадрат плюс бэ квадрат равняется два абэ…» Помню, как радовался, если вся контрольная была решена правильно. Я считал, что эта заслуга куда большая, чем когда мои бойко написанные сочинения зачитывали перед всем классом. Я слушал то, что написал сам, и краснел. Не оттого, что все на меня пялились — просто замечал места, которые могли быть лучше, если бы я не поленился и переписал еще раз.

Я часами корпел над математикой, которая была мне не нужна, и непременно желал, чтобы меня похвалили мама и папа, которые как раз были из физиков, но никак не из лириков! Они-то как раз понимали толк во всех этих бэ квадрат и прочее! Я же уродился неизвестно в кого, но упорно желал быть своим в родной стае. Или же я потому так упорно зубрил, что боялся сплоховать и обмочиться? Нет, об этом я никогда не задумывался. Я был благополучным ребенком из благополучной семьи, а сочинительством пренебрегал лишь потому, что так обычно поступает все человечество.

Мы не ценим того, что дается нам природой нашармака, что просто падает на нас с неба. Сейчас бойкость пера — это мой кусок хлеба. Но какими кружными путями я пришел к сочинительству! Пытался торговать, хотел стать рекламным фотографом, поступал на исторический, потом — на режиссерский… Там и написал свой первый роман. Приключения супергероя Макса. Эклектичную смесь сюжетов: любовь-морковь, поиски сокровищ, пещера ужасов и шампанское на балах! Вот откуда в последнем эпизоде сказки о Золушке взялся брют! Макс всегда пил только брют! И первую его девушку звали Матильдой. Это имя я выбрал очень простым способом — закрыл глаза и ткнул пальцем в перечень. И сегодня оно вдруг всплыло. Нет, совсем не вдруг! — а потому, что было напрямую сопряжено с Максом. Связано с ним одной веревочкой. Просто, незамысловато и всегда в точку…

Когда мы наконец понимаем, что не нужно сопротивляться и проще плыть куда несет, чем упрямо грести к недостижимым берегам, мы начинаем сопрягаться напрямую. Просто и надежно. Ты — мне, я — тебе. Делать, что умеем. Держать в руках свою синицу и крепко ее держать. Потому что эта птичка одна может пробраться сквозь прутья твоей тюремной камеры и принести тебе крошек с воли. Как-то так, братиш, как-то так…

Я сидел, не зная куда деваться. Мне хотелось выйти прямо в вечернюю сентябрьскую прохладу, спуститься к воде и побродить там, в блаженстве одиночества, когда ты ничего никому не должен и тебе ничего ни от кого не нужно, но… Надо было дождаться эту самую Киру Юрьевну, которая, черт бы ее побрал, сказала, что сейчас придет, а сама и не думала торопиться! Я не хотел видеть ни ее, ни кого-то еще.

Текст, который я только что прочел, не был гениальным, однако от него мне с моим тридцатидвухтомным опытом, помноженным на вымышленный, но все же где-то и мой лоск ловеласа Макса, почему-то хотелось плакать. Выплакаться в темноте, у озера… чтобы никто не увидел и никто не мешал. Или не плакать — это пройдет, наверняка пройдет, пока я буду пробираться к воде, — но я буду просто сидеть и думать, что мочиться в постель и быть косоглазым… это оставляет отпечаток на всю жизнь. И что очень умным быть тоже плохо. Именно поэтому в лидеры выбиваются не те, кто был несчастен или гениален. В вожди выходят середнячки. Они правят миром. Они, а совсем не то, как многие считают и высокопарно пишут, — не любовь, вовсе не она!..

— Лев Вадимович, добрый вечер…

Надо же, добрый вечер! С чего такая почтительность?

— И вам не хворать, Кира Юрьевна!

— Давайте-ка я вам давление измерю… таблетки пьете?

— До, во время и даже вместо еды! — идиотски рапортую я, желая, чтобы она поскорее закончила со мной и ушла.

— А как у вас с настоящим аппетитом?

Я пожимаю плечами:

— Я типичный средний мужчина. Выгляжу как маленький, а ем, как большой!

— Вы не выглядите маленьким! — Она критически смотрит на меня. — Скорее уж, это я маленькая. Едва-едва метр шестьдесят…

— Рост Эллочки Людоедки льстил мужчинам, — бормочу я, а она смеется:

— Ильф и Петров, «Двенадцать стульев»!

— Надо же, какая начитанность!

— Считать врачей недалекими и зацикленными только на своем — это стереотип! Я, например, очень много читаю…

— Потому что не любите соцсетей?

— А что там хорошего?

— Ну… общение, например!

— Предпочитаю живое. Как вот сейчас.

— У вас тут есть с кем общаться, — предполагаю я. — Сюда кто попало не поедет, так ведь? Десять дней за двадцать километров от дома по цене каких-нибудь Мальдив! Я бы лично выбрал Мальдивы.

Она пожимает плечами:

— Каждому свое. Кто-то предпочитает тропики, а кому-то комфортнее здесь. Кстати, обычно те, кто сюда приезжает, потом возвращаются — хотя бы раз в год. Значит, нравится?

— Контраст привлекает, — не сдаюсь я. — Или привычка. Тут сделан упор на хорошую кухню и традиционные радости средней полосы: рыбалка, баня, массаж. Просто, добротно и без фантазии. Ну, еще видел, как на лошадках катаются.

— А в гольф вы не играете?

— Гольф? — искренне удивляюсь я.

— Здесь же самое большое поле для гольфа! — в свою очередь удивляется доктор Кира. — Знаменитое! За этим, в основном, и едут! И на выходных такой наплыв народа! У многих годовые абонементы!

— Мне не сказали… — протягиваю я. А, собственно, зачем администрации было меня информировать об этом их знаменитом гольфе? Меня приглашали совсем для другого. Работать, черт меня раздери, а не клюшкой махать, пытаясь попасть непонятно чем непонятно куда, и не лясы точить с первой попавшейся условно привлекательной юбкой! И не плакать над измышлениями некоей богатенькой папочкиной дочки, которой делать больше нечего, кроме как придумывать себе несчастное детство! А в свободное время я, между прочим, собирался писать свое! Одна неделя уже прошла — и чем я занимаюсь?!

Кира… гм… Юрьевна внимательно изучает мое лицо — видимо, на нем хорошо видны все цвета побежалости, проступившие от перегрева психической системы.

— Вижу, что вас сильно расстроил факт наличия здесь гольфа, но не могу понять почему.

— Нет… не в этом дело… — Я не хочу рассказывать этой малознакомой женщине о том, что меня мучит, да и нужно уважать право моих учениц на конфиденциальность, в конце концов!

— Я, наверное, пойду, раз у вас все в порядке.

— Вы хотели взять почитать оставшиеся… сказки. Да, назовем это пока что сказками. Вот… немного прежних, и сегодня я еще… неизвестно зачем!

— На самом деле, — тихо говорит она, — мы многое делаем неизвестно зачем. Но чаще всего просто не замечаем этого. И не задумываемся.

Я протягиваю стопку листков, она их берет. Наши руки соприкасаются. Нет, не происходит ничего такого, о чем пишут в дамских романах: никакая искра не пробегает — ни вдруг, ни ожидаемо. Просто соприкасаются руки. И все.

Она уходит, тихо прикрыв за собой дверь, а мне внезапно становится легче. И уже не хочется никуда идти. И корить и пожирать себя за безделье тоже не хочется. Я знаю, что я сейчас сделаю: принесу снизу сразу два стаканчика кофе, а потом с удовольствием врублю свой потрепанный ноут и напишу еще одну главу, озаглавленную… ну, например, «Плоская Земля — удобное допущение»!

Мир номер три. Вымысел. Плоская Земля — удобное допущение

— А махече своей передай…

— Мне не нравится, когда вот так беспардонно: мачеха, мачеха… У нее, между прочим, имя есть!

— Какое же? — На лице у крестной Феи появляется неподдельное удивление.

— Матильда! Это значит «закаленная в боях»!

— Ого! Ну и имечко! Хотя ничего, соответствует.

— Конечно, соответствует! С нами попробуй поживи! Вечный бой!

— Да ты одна чего стоишь! — фыркает крестная. — Ну, как бал? Как платье? Как карета, то бишь машина? Ты имела успех?

— Машина имела успех. Меня на ее фоне никто и не заметил!

— Ну, я с самого начала предполагала, что нужно было что-то поскромнее. Коллекционный желудь — это было слишком! И что, Принц совсем не произвел на тебя впечатления?… То есть я хотела спросить, ты ему понравилась?

— Как приложение к крутой тачке, даже слишком. Лично на меня ему было начхать.

— Ну, я думаю, он все-таки осмыслит ситуацию и начнет искать тебя…

— Очень надеюсь, что не начнет! Я сказала, что авто не мое, я сперла его у хозяев, чтобы покататься, и к полуночи кровь из носу должна вернуть, иначе уволят. Так это хамло вернуло мне ключи без трех минут двенадцать и сказало, что очень надеется, что я успею вовремя! Я так бежала по лестнице…

— Что, потеряла туфельку? — спросила Фея как-то даже излишне живо.

— Ни фига я не потеряла! Вот, все в целости и сохранности, в коробочке! Эти каблуки к тому времени меня так доконали, что я потихоньку прошла в гардероб и сменила их на кроссовки. Все равно я не умею танцевать и меня никто не приглашал! Да и танцы были полный отстой, так лет триста уже никто не танцует! Зато я нашла библиотеку и там та-а-акой архив! Да! Даже с картами! Ну, дернуть из книги я не рискнула, да и нехорошо книжки портить, так ведь? Но я запомнила! И даже кое-что зарисовала! И пока там Кларка с Розкой выпендривались и дрыгали ногами…

— Постой, постой… — озадачилась Фея. — Как это тебя никто не приглашал? Быть такого не может! Ты красивая девушка, дебютантка… модное платье, прическа, статусное авто… драгоценности, в конце концов!

— Ну… я это… Я их сняла, чтобы не потерять. Я ж понимаю, сколько они стоят!.. И у меня чесались глаза, и я их того… почесала. Ну, я ж не знала, что все размажется! Все стали на меня пялиться! Мне аж нехорошо сделалось… и я пошла в ту… попудрить носик, одним словом. Ну и увидела. И что помада тоже размазалась. Я ж к ней не привыкла! А косметичка, она ж в машине осталась! Потому что я про нее забыла — у меня ж раньше никакой косметики и в помине не было! А машину ваш придурок Принц забрал и уехал, только его и видели! Хотя я ему сразу сказала, что смотреть можно, а ездить нельзя! Но он же избалован так — я таких избалованных придур… то есть принцев и не видела никогда!

— Да что у тебя через слово все придурок да придурок!

— А он придурок и есть: я ему сказала — если попробовать, то только по двору, а он сразу с места погнал!

— Да зачем же ты ему ключи дала?!

— А потому что баш на баш: я ему от машины, он мне — от дворца! Мне так в библиотеку попасть было надо! Тем более что все размазалось. Короче, меня бы танцевать все равно никто не пригласил, потому что я умылась. И… и вода попала на прическу… и на платье… я хотела вытереться, я ж помнила, что у меня есть платок, и тут вдруг обнаружила, что еще и эту потеряла… как ее… со всякими причиндалами… чтобы танцы там записывать… бальную сумочку, да! А в ней все как раз и было! И колье! И сережки! И колечко! И эта… как ее… диадема! И я сначала побежала искать и чуть не плакала, потому что не помнила, где ее оставила, возле клумбы или еще где…

— Возле клумбы? — озадаченно спросила крестная и внезапно все поняла. — Ты рылась возле дворца, несносная девчонка?!

— Ну, ты ж сама намекнула, что там, в клумбах, что-то есть?

— О господи… — У Феи подкосились ноги, и она чуть не рухнула мимо пня, но тот вовремя придвинулся — привычка к бытовому колдовству у фей осуществляется на уровне рефлексов, помимо сознания. — Неправда! Я ничего такого тебе не сообщала!

— Нет, я точно помню, что говорила! Иначе откуда бы я узнала? И там стопудово что-то есть! Я просто чувствую! Мне, конечно, не хотелось портить такую красоту, да еще и прямо у входа, хотя там и не было никого — одни танцевали, а остальные просто на них глазели, и можно было хоть всю ограду у дворца свинтить и сдать на металлолом, никто бы и не почухался!..

— Я умываю руки, — сказала крестная и почему-то крепко-накрепко сложила их на груди. — Завтра же пойду к твоей э-э-э… Матильде и скажу, что она тебя не воспитывала! Совсем не воспитывала! Ты не умеешь себя вести! Ты не умеешь разговаривать! Танцевать ты тоже не умеешь! Тебя невозможно будет пристроить не только за Принца, тебя вообще никто не посватает! Никогда!

— Ну и слава богу, — сказала Золушка. — Я не хочу замуж. Замуж! Еще чего! Я хочу быть археологом! Я хочу в экспедиции! В Соседний Лес! И в тот, который за ним! И еще дальше! Я знаю, что там что-то есть! И что Земля не плоская! Потому что если бы она была плоская, ее можно было бы прорыть насквозь и заглянуть в дыру! А этого не случилось, хотя я копала очень, очень глубоко! Я хочу читать книги! Но только не те, которые мне подсовывают, лабуду про этикет, как вести себя за столом, почему девушкам нужно носить корсет и какой длины должны быть панталоны! Панталоны! Фи! Плевать мне на панталоны! Я хочу изучать на-у-ки!

— Ты сошла с ума, Зо! — строго сказала крестная. — Да, Земля не плоская… но это очень удобное… м-м-м… допущение, иначе все колдовство просто не действовало бы… или же расчеты оказались бы такими сложными, что их просто невозможно было бы произвести! А колдовство очень удобно… м-м-м… в повседневной жизни, и я лично не представляю, что бы я делала, если бы выпала в ТОТ мир! В котором действуют все эти законы, теоремы и некоторые люди вынуждены ходить на работу КАЖДЫЙ ДЕНЬ! Я… я бы этого не перенесла… Там нельзя протянуть руку и взять, скажем, стакан сока, а нужно сначала заняться чем-то невероятно скучным, и только потом получить за это деньги, причем получить не потому, что они ДОЛЖНЫ у тебя быть, — там это тоже не работает! Их тебе могут дать, а могут и не дать — вот в чем весь ужас! Причем если тебе их дают, то далеко не во всякий день! Там, в ТОМ мире, все непредсказуемо, Зо! Тут ты можешь очень сильно захотеть чего-то и почти наверняка ты это что-то получишь! Благодаря лишь силе собственного желания. ТАМ ты ничего не получишь, даже если будешь желать этого сто лет подряд! И очень-очень сильно! Потому что там НИЧЕГО не появляется просто так!

— Не может быть… — сказала Золушка. Вид у нее был потрясенный. — Этого просто… не может быть!..

— Вот там как раз Земля не плоская! Но зато никто не верит в колдовство! Не верит! И поэтому волшебства там нет! Нигде! Никакого!

— Не может быть… — снова пролепетала девушка. — Вот уж этого точно не может быть!

Мир номер один. Реальность. Мозги плюс выдержка

— Я могу пригласить вас на ужин?

— Куда на ужин? — тупо спросил я.

— Вы ведь ужинаете в служебном… э-э-э… ресторане?

Помещение без окон, где тебя кормят вкусно, но по выбору неизвестно кого, а не по собственному, назвать рестораном было трудно, однако я подтвердил:

— В служебном.

— Так я могу пригласить вас поужинать со мной, или у вас все вечера уже заняты?

— Кажется, вы сильно преувеличиваете значимость моей персоны, моя дорогая Серый Волк!

— Так вы принимаете мое приглашение, Лев Вадимович? — настойчиво гнула свое мадам.

— Вынужден принять. Неудобно отказывать такой неотразимой пани!

— Думаю, вы внакладе не останетесь, — многозначительно сказала Серый Волк. Глаза у нее тоже были серые, пристальные, и смотрели они как-то уж слишком оценивающе. — Вы же писатель и вам нужны новые впечатления? — спросила она.

— Не думал, что ресторан при клубе славится не только кухней, но и впечатлениями!

— Там бывают интересные люди… а я знаю их всех!

— Ого! Так-таки и всех? — усомнился я.

— Практически всех, — подтвердила Серый Волк. — Это мое хобби, если хотите… знать о всех все! Обо всех, кто мне нужен, — многозначительно добавила она и посмотрела на меня действительно по-волчьи: с легким прищуром, не мигая и без улыбки. Я поспешил разрядить обстановку:

— А в неслужебном на ужин тоже будет гречневая каша?

— Вы предпочитаете ее, Лев Вадимович? Что ж, для шефа нет ничего невозможного!

— Честно говоря, кашами я уже сыт по горло! Хотя это и здоровая пища.

— А знаете, почему в служебном готовят преимущественно каши? Потому что они стоят на парý и всегда вкусные. Жареная же картошка, например, должна подаваться только в промежутке в две-три минуты. Потом ее хоть выбрось!

Я и не заметил, как Серый Волк взяла меня под руку и теперь нежно, но властно продолжала увлекать за собой, гипнотизируя видениями хрустящей поджаренной корочки. Я сглотнул слюну.

— Жареная картошка? Честное слово, вы меня искушаете!

— Можно и жареную, но на ужин я, честно говоря, уже заказала молодую с укропом и отварную осетрину. Или вы предпочитаете гриль?

— Предпочитаю.

— Ну что ж, внести коррективы еще не поздно! Буду вас ждать, Лев Вадимович, в семь часов. А сейчас простите — у меня урок верховой езды, а потом дела!

Я впервые пристально взглянул на ту, которая неизвестно зачем привела меня к конюшням — да и бросила здесь, решительно удалившись по гравийной дорожке. Пристально взглянул я только со спины — пригласившая меня на ужин ушла, не обернувшись, да и зачем? Она пожелала скрасить свой вечер моим присутствием — и сделала это легко и без лишних реверансов, заранее уверенная в том, что я не отвергну приглашения. Также она была убеждена, что я здесь откровенно скучаю… так скучаю, что готов завести интрижку с кем угодно! Даже с хищницами неопределенного возраста. Нужно будет намекнуть, что я блюду кодекс примерного учителя и не затаскиваю в свою постель учениц… тем более таких, которые берутся за дело слишком рьяно и начинают обольщение сразу: с картошки с укропом и осетрины гриль!

Плечи у Серого Волка были слишком широкими, талия почти не угадывалась, да и зад, обтянутый брючками для верховой езды, наводил лишь на мысли об убежавшем, а потом кое-как запихнутом обратно в квашню тесте. Думаю, спереди было немногим лучше… но… внезапно я обнаружил, что, несмотря на все явные и скрытые недостатки, Серый Волк мне нравилась! Да, нравилась! Именно поэтому я и принял приглашение, а вовсе не из любопытства и уж тем паче не от желания променять вечернюю кашу на гастрономические изыски! Ну и еще одно: я знал, что в женщинах меня привлекает их самое сексуальное место, о котором некоторые и представления не имеют, — мозги. Мозги плюс выдержка. И то и другое у мадам Волк имелось в избытке. Одним ее одарила природа, второе же, несомненно, она развила в себе постоянным тренингом.

«Держала себя в узде — вот почему ее так тянет к лошадям!» Было, безусловно, и еще одно — эта женщина обладала чутьем. «Да уж, Волку без чутья никак», — нехорошо осклабился я, разворачиваясь в направлении своего служебного входа… жилья, и столовки, дипломатично поименованной «рестораном»! Каждому — свое! Мне — проверять и править тот бред, который ежедневно скапливается на моем столе, ей — упражнять испорченную офисом мускулатуру и дышать свежим воздухом, потому что она купила полновесное право на это все: и на воздух, и на собственный графоманский бред! Старая волчица… Хищник в стае хищников, которые рвут на куски друг друга, чтобы потом, устав от грызни, кичиться клюшками для гольфа по цене подержанного автомобиля и ручными писателями на коротком поводке!

Она ушла, и теперь я мог сколько угодно беситься, обзывать ее старой сукой, в бешенстве швырять гравий носками ботинок, желая и ей, и себе самому провалиться в тартарары. Потому что знал: я все равно пойду. Оттого что та, которую я разом с ее верховым жеребцом только что обложил самой площадной бранью, сразу же распознала, куда упереть — на мое неуемное любопытство, — с ходу срубив мое подспудное желание проникнуть дальше служебной столовки! А также то, что я только притворялся незаинтересованным, пресыщенным и вялым! На самом же деле просто горел желанием увидеть и подсмотреть! Подслушать. Узнать. Не из фильмов, книг, не мельком, украдкой, исподтишка, сквозь кованую ограду, плохо прикрытую дверь, пуленепробиваемое стекло, щель в занавесях… Я желал НАСТОЯЩЕЙ фактуры и НАСТОЯЩИХ впечатлений! Из первых рук. Проверить, верно ли нафантазировал там, с Максом, который был вхож во все эти места! Макс был бы здесь своим: в месте, где играли в гольф, держали лошадей и персональные вертолеты для прогулок, форель в садках и писателей — для досуга и развлечения. Где Серыми Волками были все — от этой скучающей дамочки с железными челюстями до божьего одуванчика на тонких ножках, который вчера бодренько протопал мимо меня по дорожке в спортивном костюме и лучезарно улыбнулся: то ли своему хорошему настроению, то ли еще не пойманной золотой форели… но только не мне, нет! Он смотрел на меня и сквозь меня, не замечая, потому что я был не из их круга, был никем!

Что ж, я, в свою очередь, также презирал их — всех до единого, которые считали, что деньги не пахнут и не пачкают рук, из какой бы грязи их не извлекали… Но в то же время я отчаянно желал хотя бы на несколько часов сделаться своим в их стае! Накормить наконец зверя внутри себя — свое жадное любопытство. Не осетриной и даже не форелью, нет! Лишь тем, что позволит надеть личину и быть принятым за равного. Да, она знала, что делала! Эта, которая бесстыдно и бесстрастно вихляла своим бесформенным задом! Волчья сука, коллекционирующая людей! О, она умела подобрать ключ! Отмычку. А если ни то, ни другое не подходило, она попросту грубо взламывала. Вламывалась — и съедала!

Внезапно я плюхнулся на скамейку и расхохотался. Ну, Стасов, ты и фантазер! Боже, как далеко иногда может завести постоянная потребность выдумывать и измышлять! Просто-напросто милая дама от скуки захотела отужинать с писателем средней руки. Чтобы потом сделать селфи, показывая оное подругам, или будто невзначай упомянуть сей факт в разговоре. Только и всего! Остальное — плод моей фантазии. Так и хочется добавить — больной фантазии. Неуемной. Ненасытной. Фантазии, вызвавшей к жизни Макса и все его невероятные приключения! Возможно также, что та, имени которой я не удосужился спросить и которую по привычке называю Серым Волком, случайно совместила, отождествила меня с книжным образом супермена, думая, что я списывал его с себя. Ошибка, свойственная многим. Что ж, в этом случае мне придется ее разочаровать!

Мир номер один. Реальность. Зайцы в тигрином логове

Я немного нервничал: что, если меня попросту не пропустят в ресторан клуба? Вдруг туда можно войти лишь при наличии магнитной карточки гостя? Или надо соблюдать дресс-код и являться в смокинге, которого у меня нет, да и отродясь не было? Или что за ужин в этом пристанище миллионеров придется заплатить мне самому, хотя обычно кто приглашает, тот и платит? Я не супермен Макс и даже не его ментальный двойник. Я… я просто… «Да ты просто трус, Стасов! — ехидно сказал внутренний голос. — Ты наградил Макса всем, что втайне хотел бы иметь сам, но не желаешь даже за свою порцию осетрины заплатить, а любопытство удовлетворить как раз желаешь!»

Меня впустили без вопросов и проволочек и проводили через весь зал. Крахмальные скатерти, приглушенный свет, матовое сияние наборного паркета, розы на столиках… Я чувствовал себя не в своей тарелке — среди тарелок настоящего, клейменого фарфора, приборов из начищенного серебра и салфеток, которые надлежало высвободить из колец. А дальше-то с ними что делать? На колени, затолкать под тарелку или же, как в дурацком кино, заложить за воротник, чтобы не обляпаться? Я понимал, что обляпаюсь в любом случае, если не соусом, то иначе. Что уже обляпался, вляпался, согласившись появиться здесь не в качестве обслуги, но гостем.

Однако дама уже ждала, да и публика в зале находилась самая разношерстная. Хотя я, со своими длинными волосами, собранными в хвост, неизменном черном свитере и серьгой в ухе, все равно был бы среди них чужаком, явись даже во фраке и лаковых штиблетах.

— Очень рада, Лев Вадимович! — сказала пригласившая.

— Я тоже… э-э-э… простите, не могу же я называть вас тут Серым Волком?

— Это было бы по меньшей мере оригинально! — Лукавая улыбка, макияж и умело выставленный свет делают лицо и моложе, и привлекательней. Да и все в этом зале без резких теней сглаживает возраст, и без того умело разглаженный хирургом-косметологом и гримом. К тому же никакого резко-черного, которое якобы стройнит: на моей визави струящееся жемчужно-серое, с узкими длинными рукавами платье… шкура серого волка от кутюр? Однако из рукавов торчат не лапы с когтями — изящные длинные пальчики с французским маникюром разворачивают салфетку, и… ага, все-таки ее нужно на колени!

— Светлана… Владимировна. Можно просто Светлана… Лана. Или даже Лючия… Так меня зовет мой друг, когда я приезжаю к нему в Италию. Потому что наша Светлана соответствует итальянской Лючии. Оба эти имени обозначают «светлая».

Мне хочется сказать: «Ты такая же Лючия, как я Макс», — но я вежливо щерюсь и жду продолжения.

— Вино или что-нибудь другое? Выбирайте, сегодня вы мой гость!

Спасибо, дорогая Лючия, успокоила!

— То же, что и вам… Светлана.

Приносят ужин: все, как и было обещано. Молодая картошечка — одинаковая, величиной не больше грецкого ореха — утопает в соусе из масла и сливок. Рыба тоже выше всяких похвал. Салат. Поджаренный хлеб. Я ем, лениво отправляя в рот крохотные кусочки то одного, то другого, пощипывая румяный тост, поданый на отдельной тарелочке. И чувствую, что в том, параллельном мире, где Земля плоская и девицы на выданье обязаны строго следовать этикету, мною остались бы довольны.

Исподтишка оглядываю зал: все мои литературные подопечные наличествуют. И все — за столиками на двоих. Одна девица — один кавалер. Интересно, а Сер… Светлана Владимировна тоже с кем-то общалась, пока я не явился ее развлекать? Правду сказать, затейник-тамада из меня никакой: ни тебе тостов, ни конкурсов, ни даже завалящего анекдота не рассказал!

— Вам не нравится вино, Лев Вадимович?

— Вино прекрасное… просто доктор… э-э-э… не велел… не велела! У меня тут на днях…

— Да, я знаю… давление. Неприятная вещь. У меня самой случаются сосудистые кризы… метеозависимость. Да и возраст уже…

Она явно напрашивалась на комплимент, но я промолчал. Покачал в руке бокал, посмотрел сквозь слегка желтоватую жидкость, преломляющую действительность по-своему… Миры. Реальности. Фантазии. Этот, который здесь и сейчас, в этом зале, оказался весьма скучным. Я получил пропуск, но у меня все равно не было с ним никаких точек соприкосновения. Даже та, что сидела напротив, была не точкой, не проводником, не гидом… она просто зачем-то возжелала усадить меня, словно черного ворона, посреди крахмально-сияющего великолепия и посмотреть, что же из этого выйдет.

Ничего не выйдет. Возраст. Метеозависимость. И зависимость другого рода — от самого себя. Своих привычек и склонностей. Ну и чего-то не хватало. Не было той искры, что проскакивает даже не между влюбленными — просто между собеседниками. Делая их интересными друг другу. Даже если они из разных миров — оттуда, где Земля плоская, или же с той ее стороны, где каждый сам платит за свой сок. Сок, бывший когда-то виноградом. Солнцем. Ветром. Вино на самом деле было прекрасное. Но я не знал, почему мне его не хочется.

— Тут всегда рассаживают дам вместе с кавалерами?

— Одиноких обычно да.

— А если кто-нибудь возражает?

Она воззрилась на меня в неподдельном удивлении:

— Ну… я не знаю. Это всего лишь затем, чтобы люди не скучали во время приема пищи! Или вы подозреваете, что с нашими девочками и поговорить не о чем? Уверяю, это не так. Хотя я сама кажусь вам ужасно скучной, правда?

— Это прекрасно компенсируется ужином! — Я оскалил зубы: ни дать ни взять вампир в предвкушении жертвы.

Между тем за столиками в зале велись оживленные беседы; обнаружив это, я почувствовал себя неблагодарной скотиной: мадам меня ужинает, а я даже литературной байки не рассказал! Я уже открыл было рот, но тут Светлана-Лючия вдруг сказала:

— Видите того старца, крайний столик у окна?

— Который сразу с двумя откушивает? — рассмотрел и уточнил я. — Он еще бегает по утрам?

— Да, очень блюдет свое здоровье. Пятерых жен похоронил, последнюю года два назад — а ведь ей едва тридцатник стукнул! И все чисто, никакой ревности, отравлений или чего-нибудь подозрительного из криминального репертуара. Просто умирают, и все! То скоротечный рак, то несчастный случай. Одна в цунами попала, представляете? Четвертая угодила в Нью-Йорке в те самые башни-близнецы, которые сгорели! С пятой не помню и что, кажется, парашют не раскрылся… точно! Оказалось, он даже не знал, что они с подругой поехали на какое-то авиашоу и вдруг решили прыгнуть! Ну… и опять вдовец! Сейчас шестую ищет, говорит: я человек сугубо семейный, мне надо, чтобы меня кто-то дома ждал…

— Да, роман с таким сюжетом напишешь — скажут из пальца высосал, не поверят! Надо же, пять жен схоронил! Прямо Синяя Борода какой-то… если вспомнить о наших сказочных никах!

— О, теперь я его так и буду называть! Синяя Борода, точно! А вон тот, который сейчас смеется, вообще Карабас-Барабас!.. Да, с нашей Золушкой номер один — он только с виду такой приятный и милый, а на самом деле весьма опасен. Специализируется на рейдерских захватах, шантажом тоже не брезгует. Первый миллион сколотил на похищениях и паленой водке — неплохой джентльменский набор, правда? Ну, дальше сплошь порядочные люди: взятки, откаты, полюбовные договоренности… скучно живут! Там купить задешево, тут продать задорого… Отходы — в воздух, мазут — в реки, взятки — в чиновничьи карманы… А строят из себя! Понтов в три раза больше, чем букв в фамилии! Новое дворянство: на гербе бутылка подсолнечного масла и кило гречки — старухам-то помощнички по домам перед выборами разносят, чтобы у каждого депутатская неприкосновенность была, ну а сверху девиз: после нас хоть потоп, хоть апокалипсис!

— А… а девушки что?… — несколько ошарашенно спросил я. — Золушки наши? Они здесь что… совсем даже не принцев ожидают, а тоже?… Акулы бизнеса?

— Они пока что акулья икра, — засмеялась моя партнерша по ужину. — Хотя и зазевавшегося принца могут прихватить, если это будет стоить затраченных усилий! Между прочим, все они — выпускницы моих курсов. Каких курсов, я вам не скажу, соблюду интригу, сообщу только, что это лучшие из лучших. Прошедшие такие отборы, пробы и экзамены, что сказочной Золушке с ее жалкими пятью мешками фасоли и злобной мачехой и не снились! К моменту выпуска их всегда остается не больше трети. Остальные, не выдержавшие перегрузок, стрессов и не справившиеся с курсом, отсеиваются. Поездка в это место для них — своего рода премия.

— Да? — Я стараюсь не подавать виду, что крайне удивлен. — И… что потом? Эти разумницы и красавицы тоже будут сливать мазут в реки, раздавать гречку и брать откаты?

— Надеюсь, они станут поступать умнее. Они уже сейчас весьма здравомыслящие, не смотрите, что так резвятся на ваших мастер-классах. Но нужно где-то и пар выпускать? К тому же почти все они, несмотря на блестящие аналитические способности, не владеют литературными приемами изложения мыслей… а это зачастую играет гораздо более важную роль, чем принято думать! Немного приоткрою завесу тайны: это я пригласила вас сюда, Лев Вадимович! Литературные мастер-классы для выпускниц — моя идея.

— Примерно как крупные фирмы нанимают для сотрудников частного психолога?

— Да, именно так. Ну и что вы скажете о своих подопечных? Есть надежды?

— То есть можно ли зайца научить курить?

Светлана-Лючия-Серый-Волк снова засмеялась. Смех у нее был мелодичный, а зубы превосходные.

— Что ж… будем откровенны. Почти все они литературно — полный ноль… кроме одной. Одна из этих милых акул — несомненный талант. Большой талант, я думаю! Что касается остальных… в любом случае это пойдет им на пользу. Они все умеют делать выводы и учиться! — неожиданно для самого себя сделал я открытие. — Да! Они прекрасно учатся!..

— Это их сильная сторона! — согласно кивнула Серый Волк, она же Лючия.

— Так что, думаю, зайца можно не только научить курить, — задумчиво добавил я, глядя на щебечущих, красивых, молодых… и, оказывается, при этом еще и умных, перспективных бизнес-леди! А я-то принимал их за томящихся дочек-женушек, которым скучно жить! — Зайца можно и на тигра выучить, — добавил я, — если вовремя подбросить его в тигриное логово!

— Что я и делаю… — веско резюмировала та, что стала для меня еще большей загадкой, чем до этого ужина. — Что я и делаю!

Мир номер три. Прошлое. Они все украли

— У меня есть брат Павлик… — шепотом сказала Алла. Наши вечерние разговоры почти всегда начинались с этой фразы, произнесенной едва слышно, но твердо: это означало, что Алла не потерпит, чтобы кто-нибудь, а тем более я, усомнился!

— Павлик сначала учился в университете, а теперь у него своя квартира! Две комнаты — для него и для меня!

— Ты же говорила, он живет с папой?

— Папа уехал… он теперь работает в другой стране. Павлик сделает ремонт в той комнате, где папа жил… и сразу же приедет за мной!

— А у меня есть сестра. Лиза. Она красивая. Очень. У нее синие глаза и такие золотистые волосы… очень длинные…

— …у Павлика тоже синие глаза! А волосы — черные… это тоже очень красиво!..

— …Лиза очень умная. Она всегда училась на одни только пятерки и окончила школу с золотой медалью…

— …Павлик тоже очень умный! Он университет тоже с медалью окончил!

— Тут говорили, что в институте медаль не дают…

— Тут всегда врут! — вскрикивает Алла и сразу же испуганно зажимает рот ладошкой и переходит на самый тихий, но страстный шепот: — Ты им не верь! Они всегда, всегда врут! Они нарочно говорят, что у нас никого нет! А сами не дают нам письма и посылки… Я знаю, Павлик мне посылает!

— Наверное, Лиза тоже посылает, — неуверенно говорю я. Мне уже кажется, что у меня действительно есть сестра… Лиза… она далеко, но она есть!

— Конечно! — шепчет Алла. — Павлик мне послал Барби, и кукольную посуду, и две большие шоколадки… знаешь, такие, с орехами!.. И они все украли! И мою книжку про собак тоже! Она была у него, он мне купил и послал… А они украли!

Я лежу, смотрю в темноту и тоже чувствую себя обворованной. На мне теплая пижама в горошек, у меня есть два платья, джинсы и свой шкафчик. Ботинки, колготки, трусы, футболки, носки… Все чистое и целое — не такое, как раньше, когда мама почти ничего не стирала… Носовые бумажные платки не в счет, но махровое полотенце, желтое, с желтым же вышитым утенком — оно мое собственное, из новогоднего подарка. Я им не вытираюсь, оно не для этого! Его можно расстелить на тумбочке и выставить на него все сокровища: куклу без руки — ту самую, что приехала со мной из дому, пластмассовый браслетик на резинке — очень красивый, с красным сердечком посередине… мне его подарила одна тетенька в больнице, очень добрая тетенька! Которая смотрела на меня и почему-то плакала… наверное, потому что у нее самой была больная девочка, ей было плохо, той девочке, а мне уже хорошо, и меня выписали. Еще у меня есть погнутое и исцарапанное колечко — Алла говорит, что оно все-таки золотое, хотя желтое оно было когда-то, а теперь все желтое почти совсем слезло, но камушек очень красивый — синий-синий! Я его никому не показываю, кроме Аллы… ну и потому, что я его нашла, а кто-то ведь потерял! Там, на черной лестнице, куда мы так любим ходить. Колечко завернуто в носовой платок с листиками — однажды нам выдали не просто белые платки, как всегда, а необычно красивые, с желтыми, красными и коричневыми листьями… я не могла даже подумать, чтобы в них сморкаться или руки вытирать, как некоторые, и испортить такую красоту! Мне ужасно понравился рисунок, я подолгу любовалась им, и потом, на уроке рисования, я изобразила дерево с такими же листьями. Я их долго вырисовывала, со всеми жилочками и зубчиками на листочках, а потом раскрасила. «Удивительно, как рисует эта девочка! — шепотом сказала наша училка воспитательнице. — Я думала, такие глаза…» Да, такие глаза! Они думают, что я со своими кошмарными глазами совсем дебилка, как кричат мальчишки в коридоре! И не могу ни читать, ни писать, а рисовать тем более не могу! Только это неправда! Я могу! И я всему научусь! Я буду… буду, как Лиза!

— Да, они всегда врут! И все воруют! — говорю я громче, чем нужно, и тут же спохватываюсь: услышат. Хорошо, если просто шикнут: «Спите уже! Наговориться не могут! Подружки-ссыкушки!» — но могут подойти… и ударить. Или бросить через всю комнату чем-то. Моя кровать у самой двери, которую прикрывают неплотно. Щель — для того чтобы видеть и слышать, чем мы занимаемся, если вдруг не спим. Но когда свет гасят и в коридоре, они уже не ходят. Не подсматривают и не подслушивают. Мы с Аллой всегда ждем, когда свет погасят совсем.

Наверное, уже очень поздно — никто ничего не говорит, все спят. Алла тоже зевает и бормочет все тише и невнятнее. Я спать не хочу… я боюсь уснуть и проснуться мокрой. В туалет не хочется, но я все равно встаю и иду. Там тоже темно, блестит холодный кафель, и пахнет не домом, а как в больнице… Тут нигде не пахнет, как пахло дома. Хотя дома у нас пахло не всегда хорошо, но все же это был ДРУГОЙ запах.

Я возвращаюсь и ложусь. Аллы рядом уже нет — она отодвинула свою кровать от моей. Кровати двигать не разрешают: от этого портятся полы, — но все равно все их двигают. Наверное, потому что, если сдвинуть кровати и разговаривать под одеялом, там начинает пахнуть не сгоревшей кашей и не затхлой тряпкой, которой стирают с доски… не мелом… не старой краской, заворачивающейся в ломкие трубочки… не пластилином… не хлоркой… не мастикой для паркета, как в актовом зале… не пылью и пластиком, как несет от обитого бархатной синтетикой дивана в нашей игровой… не мылом с противным названием «Яичное» и не зубной пастой «Антошка»… и даже не мандаринами, которые пахли лучше всего, что я нюхала здесь! Если сдвинуть кровати, начинает казаться, что ты дома… и что у тебя действительно есть сестра Лиза…

— Она красавица, — шепчу я, хотя меня некому услышать. — Красавица! У нее такие длинные волосы… блестящие, гладкие!

Лиза моет свои волосы каждый день… у нее своя ванная комната, и никто не кричит: «Быстрее, девочки! Сколько можно копаться?» Она стоит под тугими струями, и вода тоже пахнет домом… яблоками, свежими журналами на столе, жареной картошкой и теми яркими цветами, которые есть почти на каждом подоконнике. Вода пахнет не пылью, не размокшими деревянными поддонами в душевой, не плесенью, железом и дезинфекцией — а Лизиными волосами… она струится, течет, льется, собирается в распростертые зеркала луж с отраженными в них облаками… она изливается и течет туда, куда сама хочет… она пахнет духами, которые мать однажды принесла неизвестно откуда и которые исчезли неизвестно куда… цветами, листьями, которые только-только вышли из почек — они еще липкие и глянцевые… солнечным светом — он тоже пахнет! Он так хорошо пахнет! Вода проливается сквозь пальцы моей сестры Лизы… красивой, высокой девушки с лицом таким ясным и открытым, что ее любят все… и больше всех — я!

— Лиза… — шепчу я. — Лиза!

Это имя прохладное, как кусочки мороженого, и такое же шелковое на языке, как пломбир… текучее, как вода… как духи, которые разлились, и теперь в этом месте будет пахнуть цветами всегда! Как трава, пропущенная сквозь пальцы… как колышущиеся водоросли в волнах… как невесомый пух, который летает на улице летом… и как снег — зимой. Лиза — это как время, которое все течет и течет… но все же идет слишком медленно! Слишком медленно! Сколько еще протечет этого вязкого времени, когда ко мне приедет моя Лиза?!

— Они все украли! — кричу я в одеяло, потом заталкиваю его себе в рот, чтобы не закричать, и плачу… — Украли… украли!

Да, они украли все: мое детство, мою худую маму с ввалившимися глазами, которая не смогла удержать в пальцах флакончик духов… наши два окна во двор — а во дворе деревья — большие, старые, с вытоптанной под ними землей, такой же твердой, как асфальт. Они украли нашу улицу — ту, по которой меня увезли, и ту дверь, в которую я вышла, чтобы никогда не вернуться ДОМОЙ, они тоже украли! Они даже украли мое имя! Потому что меня никак не могли назвать Мирабеллой! Я знаю, помню — меня всегда звали так же, как мою сестру — Лизой! Но только мне теперь некому это сказать!

Потому что они украли всё и всех: и тех, кто кричит, и тех, кто слушает. Они украли мир… целый мир, который у меня был, со всеми живыми людьми! И взамен дали мне ВОТ ЭТО. Они — это те, кто торгует наркотиками. Будьте же вы все прокляты!

Мир номер один. Реальность. Притягательность зла

Они лежали на полу, подсунутые под дверь, эти листочки — украденное детство ребенка. Только увидев, я уже понял, что это такое, а нетерпеливо прочитав в первый раз и медленно, пропуская через себя каждое слово, во второй, уверился — нет, она не придумывает. Все так и БЫЛО. Потому что такое острое, не переболевшее, не затянувшееся — его нельзя взять и придумать просто так, между игрой в гольф и конными эскападами… завтраком и обедом или обедом и ужином… в роскошном, но все же безликом номере — таком же, в какой я только что проводил свою даму.

Телефон грянул бравурное, и я поморщился: кому вздумалось звонить в такое время?! Конечно же, это была она, доктор, не умевшая здороваться.

— Вы не зашли измерить давление! — сварливо сказала она. — Как вы себя чувствуете?

— Вы всегда звоните своим пациентам в двенадцатом часу ночи? — поинтересовался я.

— Конечно, если они неожиданно вызывают меня в три! Когда у них мурашки бегают по комнате стаями и все такое!

Мне стало стыдно.

— Простите… меня внезапно пригласили на ужин, и… я сейчас приду. Можно?

Наверное, в моем голосе было что-то, из чего она поняла, как мне уже не хочется никуда идти.

— Давайте лучше я к вам? А вы сидите спокойно, потому что от излишних нагрузок — не важно каких — давление может подняться… хорошо?

— Разумеется, — сказал я. — Но я больше чем уверен, что у меня нет никакого давления. То есть оно, конечно, есть, как и температура, — я же все-таки жив!

Она, доктор Кира, засмеялась и сказала, что будет минут через пятнадцать. Потому что у нее по дороге еще пациент.

— Ну вот и хорошо! — согласился я.

Спать почему-то не хотелось, хотя после обильного ужина меня должно было клонить в сон. Я чувствовал, что не просто сыт, я даже как-то избыточно сыт… Чрезмерно. Особенно общением с Лючией-Серым-Волком. Потому что она не только говорила… она от меня явно чего-то ЖДАЛА. Чего же? Встречных откровений? Прогнозов на будущее для ее команды? Кстати, чем все-таки они занимаются? Она сказала, что вроде бы аналитикой… или же попросту втираются в доверие, а потом шпионят за всеми этими Синими Бородами и Карабасами-Барабасами? Устраиваются к ним секретаршами или помощниками, а потом копируют и передают на сторону сведения и все такое?

Надзирающий за моим здоровьем доктор влетела, словно это был не конец ее рабочего дня, а только начало: свежая, нарядная, с сияющими промытыми каштановыми волосами, которые в этот раз не сдерживали никакие резинки и заколки.

— Давайте-ка… Угу! Ну, прекрасно просто! Вы сегодня пили? Не в смысле таблетки, а алкоголь? Что-то от вас попахивает…

— Немного белого вина, — осторожно сказал я. — А так в основном только ел… Я вам уже говорил, обжорство — моя сильная сторона!

Она снова рассмеялась — приятно, негромко.

— Сказки — вот ваша сильная сторона! — воскликнула она. — Особенно по сравнению с этим вашим ходульным Максом!

— Я таки прикончу его с помощью инсульта, — пробурчал я. — Давно пора! Инсульт хотя бы докажет, что у него были мозги! Ну а сказки… в них я пока не слишком силен. Это так… развлечение… проба пера в новом жанре… И вообще, сказки — это некие идеальные миры, вы не находите? Вид женских романов для детей, с обязательным счастливым концом…

— Они жили долго и счастливо и умерли в один день?…

— …случайно поевши пирожков с цикутой в вегетарианской столовке! И еще мне кажется, что сказки — это всегда театр. Вы что больше любите — кино или театр?

— Ну… я об этом как-то не задумывалась. Наверное, все же кино.

— Мне кажется, кино — это те самые романы с Максом и вечным продолжением. Триста серий белиберды. А сказки — все-таки театр. Праздник не на каждый день. Представление. Выверенные по шагам мизансцены, которые, кстати, пока мне совсем не даются. Ну и традиции, которые меняются очень, очень небыстро. Потому что и сам театр гораздо старше кинематографа! Но это же и его слабая сторона — столетиями ничего нового. Даже декорации порой те же, что и двести лет тому. Какой-нибудь пейзаж, обязательно с луной и прочими прелестями. Однако театроманов это не смущает, как никого не смущает то, что в сказках есть живая и мертвая вода или какие-нибудь молодильные яблоки… Пока находишься ВНУТРИ сказки, кажется естественным все: и говорящие звери, и лягушка, которая от поцелуя становится прекрасной девушкой. Театр очень близок к сказке, как и сказка — к театру. И тут, и там все логично и принимается на веру даже в том случае, где в кино используют спецэффекты. И все-таки знаете, в чем главное отличие кино от театра?

— Ну… я поняла… там сцена и условные декорации… а в кино как бы вживую?

— Это не главное, — нетерпеливо мотнул головой я. — Фишка театра как раз в том, что именно ТАМ все вживую! На сцене не бывает второго шанса — только первый! Там надо сыграть сразу — и сыграть так, чтобы тебе поверили. Чтобы слезы из глаз, или смех, или овации… и все это без дублей, монтажа, озвучки чужим голосом… А сказка театральна еще и потому, что прямолинейна и однозначна. Этим, кстати, и подкупает. Добрых надо наградить, злым — отрубить голову. И все ждут именно этого! Как и свадьбы в конце. Честным пирком да за свадебку… и чтобы по усам текло. Да, вот этого момента я в сказках как раз и не люблю! Только познакомились — и уже жениться! А узнать друг друга? А поговорить? Обои вместе во всем дворце поклеить для проверки семейной совместимости?

— Да уж! — фыркнула моя ночная измерительница давления. — Если уж после обоев не разбежались, точно будут жить долго и счастливо!

— Ну и потом… — я снова попытался поймать за хвост ускользающую, но очень важную мысль, — в сказках все слишком однозначно. В жизни не бывает чистого зла и такого же абсолютного добра…

— Я это заметила! Ваша мачеха… Матильда — весьма харизматичная особа… которая неожиданно любит падчерицу, а та — ее!

— Думаете, так не бывает?

— Бывает всякое на свете, друг Горацио! — неожиданно сказала доктор Кира. Так неожиданно, что я чуть не поперхнулся следующей фразой. Я хотел сказать, что добрые зачастую бывают тупы как пробки и живут свои скучные жизни никому не в радость, просто уныло и беспорочно влача существование, и, не имея за душой ничего, кроме добродетели, никогда не изобретают не только велосипеда, но и колеса…

— Я вижу, вам больше нравится зло? — насмешливо спросила та, которая обязана была следить, чтобы я не дай бог не разволновался до кондрашки, — но я уже завелся с пол-оборота.

— Да! — бросил я с вызовом. — Совершенно верно! Зло часто-густо красивее добра, притом оно весьма умно и изворотливо! Зло шармовито, притягательно, неоднозначно, изобретательно, сексуально, в конце концов! Вы, как и большинство, наверняка думаете, что знаменитый, гениальный Пушкин, слава которого сравнима разве что со славой Шекспира, которого вы сейчас так удачно процитировали, был добрым гением? Как бы не так! Он превратился в такового, лишь схлопотав пулю на дуэли и умерев! И то не сразу, а лет этак через сто, уже в бронзе! «Большое видится на расстоянье»… А при жизни, состоя из мяса, потрохов и прочего, по которому вы как раз и специалист, великий Александр Сергеевич не щадил никого и ничего: ни женской добродетели — а в те времена еще существовала добродетель! — ни близких, ни тем более далеких! Он был циничен, брутален, бесстыден, злоязычен… Тогда для этого джентльменского набора имелось прекрасное определение — бретёр. И не будь он злым, злым в обыденном понимании этого слова… нет, не обиженным на весь мир, а злым красиво, притягательно, так что перед его недобрым очарованием не мог устоять никто, — разве вышло бы из-под его пера что-нибудь, равное тому, что живет уже не одно столетие? Да ничего этого не было бы, будь он другим, каким-нибудь слюнявым добряком, и не мучайся он от собственного дурного нрава!

Мне показалось, что она, эта женщина с восточным разрезом глаз и волной блестящих каштановых волос, растерялась от моего внезапного напора.

— Я была уверена, что он нежно любил жену… — пролепетала она. — Он же… он за нее умер!..

— Любил? — хмыкнул я. — Любил?! Умер за любовь?! Большей глупости я давно не слыхал! Ваш дорогой Александр Сергеевич бесился оттого, что он не титулован, не велик, не богат и к тому же погряз в долгах! Да, он чувствовал, что он гений, но все эти, вокруг, были богаты и титулованы, и ни черта не смыслили в поэзии! Они считали его просто одним из острых на язык салонных говорунов, не больше, — вот отчего он буянил и без конца провоцировал дуэли! Оскорблял вполне респектабельных и довольных жизнью, потому что сам был не таков, спал с их женами и дочерьми, а потом еще и рассказывал об этом всему свету! И теперь вы говорите мне о том, что он якобы чисто и страстно любил жену! Да никого он не любил, вот как мне сдается! Что-то я горячусь… простите. Если у вас есть время и желание, я выскажу мою точку зрения на это все не так путано… и хорошо было бы сварганить кофейку, потому что беседа может оказаться некороткой! Жаль, я был настолько недальновиден, что не взял с собой хотя бы кипятильник! Здешний кофе хорош, но я ужасно не расположен за ним идти… Ладно, попробую обойтись без кофеина! Спать все равно пока не хочется! Так вот, дорогая моя Кира Юрь…

— Можно просто Кира! — быстро сказала она. Глаза у нее сверкали. Похоже, ее не обидели мои резкие выпады в адрес гения и в кофеиновой подпитке она тоже не нуждалась.

— Так вот… Начнем с высказывания графини Волконской… или она была не графиней, а княгиней? Ладно, не суть важно… потому что строки из ее письма я помню очень хорошо и приведу довольно точно: «В сущности, он обожал только свою музу и поэтизировал все, что видел. Он считал своим долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми он встречался». То есть это не моя неверная точка зрения, как вы могли решить, а видение современников поэта, и оно типично! Даже для тех, кто искренне почитал и восхищался его талантом!..

— Слушайте, откуда вы все это знаете? — несколько ошеломленно спросила она.

«Книжки надо читать», — в еще не прошедшем запале хотел ответить я, но вовремя прикусил язык. Не нужно было ее обижать. Потому что она, несомненно, читала. Просто это были другие книги. Возможно, куда более сложные и более полезные. Такие книги, в которых я совсем не разбирался и не понял бы и половины изложенного. Просто у нее, у этой женщины, было ДРУГОЕ предназначение. Например, вылечить меня, если я подхвачу какую-нибудь проказу или там нервную горячку! Она тотчас примчалась бы, хоть и в три часа ночи, и сидела бы рядом, положив руку на мой жаркий лоб. Потому что это ей было нужно, это было ее работой и одновременно ее интересом. Я не люблю слово «долг». Ненавижу обязанности и всякие там долги — перед теми, кого давно не любишь, например…

Эта женщина смотрела на меня пристально и совершенно не как на больного, которого надо было спасать. Мне захотелось никогда больше не лежать и, распростершись, слабым голосом жаловаться на мурашки, которые онемение, и подставлять свои интимные части тела исключительно для уколов. Я желал, чтобы она, которая позволила называть себя просто Кирой, села рядом совсем по другому поводу. Чтобы она хотела меня так же, как я сейчас вдруг, внезапно и очень сильно захотел ее. Наверняка пресловутый Пушкин так же, почти по-скотски хотел свою жену до свадьбы, чинно сидя где-нибудь у рояля и раздевая девушку глазами. До того, как он утолил свое желание и стал хотеть других женщин. А чего хотела она, Натали? Красавица с чуть раскосыми глазами и лицом такой красоты, на которое и сейчас хотелось смотреть всем?

Внезапно я рассердился на самого себя сразу и за все: и за то, что приехал сюда, полный планов и намерений, а вместо этого занимаюсь чем попало — ужинаю и сплетничаю непонятно с кем, строю глазки девицам, которые, оказывается, на голову умнее меня и, небось, еще и насмехаются за моей спиной! Потом так же непонятно и вдруг заболеваю, а теперь еще и возжелал доктора своего! Высказывая свою сомнительную точку зрения на такую фигуру, как Пушкин! Где я, а где он?! Но остановиться я уже не мог:

— И во всем случившемся с гордостью нации принято винить его жену! Которая просто хотела быть счастливой и любимой, а вместо этого ей постоянно приходилось узнавать о новых романах благоверного! Да еще выслушивать попреки и выдерживать приступы его африканской ревности! И при этом бедняга вела дом и его дела, потому что он был попросту на это не способен, или же ленился, или то и другое вместе! И Наталья Николаевна не сидела в прелестной позе, сложив ручки на коленях, как на своих парадных портретах, а закладывала и перезакладывала имущество, унижалась перед лавочниками, считала медяки и ходила в затрапезе… И жила вовсе не в хоромах, а вместе с сестрами, и по ночам лежала в своей зачастую пустой и одинокой постели, думая не о балах, а о том, что долги растут как снежный ком, и что дрова снова вздорожали, а у детей, живущих в проходных комнатах, то душно, то сквозняки…

— Это что, правда? — недоверчиво спросила Кира. — Или вы… шутить изволите, как в этих ваших… сказках?

Неожиданно весь мой запал, а заодно и острое желание ее обнять куда-то пропали, я почувствовал усталость и пустоту… ничего больше. Была глубокая ночь, которой предшествовал длинный, бессодержательный и тяжелый день…

— Простите, — устало ответил я. — Но… это не шутка, не сказка… просто точка зрения. И… немного архивных изысканий. Я когда-то собирался написать большую работу по Пушкину… но не срослось. Вместо этого я выдумал Макса и забросил науку. А потом… потом Макс уже не выпустил меня, сожрал с потрохами. А шучу… шучу я только с этими… у меня под началом, знаете ли, целых девять Золушек! И еще Серый Волк и Золотая Рыбка. Я сам предложил им назваться героями сказок — и вот что из этого вышло. Особенно мне повезло с Золушками. Вот уж не думал, что так получится! До сих пор иногда путаюсь, какая из них под каким номером! И мучаюсь проблемами идентификации!

— Бедняга! — сказала она с насмешкой. — Ну, я, наверное, пойду? Лев…

— Просто Лев, — быстро сказал я. — Хотя мне, наверное, при таком обилии сказочных персонажей надлежало бы назваться как-то соответственно. Например, Трусливый Лев — это, если помните, из «Волшебника Изумрудного города»… Хотя сказочка эта краденая, и персонаж краденый, и мой Макс тоже отчасти не мой… сборная солянка!.. — Я поморщился словно от зубной боли.

— Не нужно так! — тихо промолвила она и взяла меня за руку. — Не нужно так… Лев… не Трусливый Лев, нет. Вы не похожи на труса… и наверняка вы не трус. Просто вас что-то мучает… я вижу.

— Все мы сами себя мучаем! — бросил я сумрачно.

Очарование вечера исчезло. За окнами была непроглядная тьма, вязкая, чернильная, как и в моей душе. Я сидел в чужой комнате — комнате без лица, без привычного мною всегда и везде устраиваемого беспорядка, без своих книг, безделушек, сувениров — безо всех тех вещей, житейского хлама, который копится вокруг как сор, как некая пена, но который почему-то необходим и без которого неуютно, хотя и можно обойтись, взяв с собой всего две сумки действительно нужного, как я и сделал.

Я сидел, полностью опустошенный и растерянный, и она, эта женщина, нисколько не похожая на идеализируемую мной мертвую, но одновременно вечно живую красавицу, однако такая же притягательная, все еще держала меня за руку.

Я знал, что мне нужно попросить о чем-то: ее или же судьбу? — то невидимое, странное, но все же присутствовавшее за окном, в черном непроницаемом небе, которое уже скоро опять станет синим… — и все страхи уйдут. И она уйдет… и я упущу свой момент, и ничего, ничего не сбудется… из того, что могло бы.

Мир номер три. Вымысел. Правильные формулировки

— Просить не умеют, а туда же! — неожиданно сердито и даже как-то злобно пробулькала Рыбка. — А потом я им во всем виновата! Просюны!

— Это как? — опешила Красная Шапка.

— А так! Фор-му-ли-ро-вать надо! Правильно! Мысль! Просьбу! А не слухи распускать, что от меня стало только хуже!

— Это ты про кого? — осторожно спросила девчонка, которая частенько выслушивала в свой адрес нелицеприятное: мол, глупа как пробка, только и умеет, что песенки петь, да и те только в полкуплета — остальное ла-ла-ла!

— Да про кого ни возьми! — Рыбка хотела было сказать, что Шапка и сама не запрашивает ничего путного, но вовремя придержала обидные слова: как-никак тут ее кормили от пуза, чешуя так и сверкала, да и вода была что надо — морская, с нужной процентовкой соли. Красная откуда-то раздобыла справочники по рыбоводству и даже интерьер ей соорудила — цементный замок и пластиковые водоросли. — Ну, ты тут ни при чем, — Золотая шевельнула хвостом, — но вот некоторые! Я до тебя много где жила, некоторым и сама рада была помочь, потому как непруха ну просто хроническая! Смотришь на такого и думаешь: да ты попроси! Попроси! Все для тебя сделаю! Хочешь клад, или там принцессу какую расколдовать, или хоть тыкву вырастить огромную, на первый приз, — нет! Станут возле меня, уставятся в одну точку и бормочут: жизнь — дерьмо, соседи — сволочи, жена — изменяет… А мне что прикажешь делать? Исполняю!

— Так ты что… ты сама ничего, что ли, не можешь? — осторожно спросила Шапка. — Только что просят?

— Отсебятины пороть не имею права! — строго сказала Рыбка. — Ты что, не знаешь, что слово — оно очень даже материально?

— Ну… — неопределенно протянула Красная, — я того… догадывалась!

— Вот потому мне и подумать даже нельзя «чтоб вы все сдохли!», например!

— И что, все сразу и помрут?! — в ужасе спросила Красная Шапочка. Глаза у нее стали совсем круглые.

— А ты думала, отчего динозавры вымерли?

— А потоп тоже вы?!..

— Нет, — отрезала Рыбка. — Вот потоп на меня, пожалуйста, не вешайте! Тогда я уже умная была, старая… понимала — одно лихо утопишь, так за ним еще хуже объявится! Все должно уравновешиваться, понимаешь, нет?

— Кажется, понимаю… — медленно проговорила Шапка, которую друзья-приятели под настроение звали Бейсболка. Потому что девушка действительно предпочитала именно этот головной убор.

— Если где-то убавить, то где-то ж и прибавится!

— Ну, это просто: тут полцарства отрезали, в приданое дали, а земля-то как была целой, так и осталась!

— Я не про то! — поморщилась Рыбка. — Я говорю, что нельзя такие штуки делать: горшочки там, которые сами варят, скатерти-самобранки… куда потом такую прорву отбросов девать? Помню, каша эта весь город засра… испачкала, короче! Все в каше, сам король в каше, все сидят на крышах, хуже потопа! Потому что в потоп хоть водоплавающим ничего не делалось, а тут чем хочешь греби — каша она и есть каша, горячая к тому же! Стихийное бедствие, а кто придумал? То ли свинопас, то ли еще какой малограмотный! Ты выучись сначала, закон сохранения вещества постигни и что энтропия замкнутой системы есть константа, а потом и в кашу лезь! Халявщики, каши им бесплатной подавай! Бесплатное сама знаешь что и где! Поэтому я и говорю, — неожиданно вернулась к прежней теме Рыбка, — формулируйте! Формулируйте правильно! Точно! Взвешенно! Каши — килограмм в одни руки! Овсянки — по восемьсот граммов! Гречневой — не более чем полкило! Вот тогда будет порядок! Остального вообще не выдавать! А то у некоторых всего завались, а другие по сусекам скребут! А потом ни то ни се, чучело какое-то получается! Гидроцефал, мутант, говорящая голова! Кому от этого радость? Еще и описывают весь этот кошмар в мировой литературе! Или вот еще: дед бил — не разбил, баба била — не разбила, мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало и разбилось! Дед плачет, баба плачет… Где логика?! Где логика, объясните мне! Если эти двое, которые мутанта слепили, потом яйцо разбить пытались? А когда оно разбилось, плакать стали? Вы же сами этого и хотели, нет? Они что, все сумасшедшие? Они же это ДЕТЯМ рассказывают! Зачем? Чтобы с младых ногтей мир казался ребенку полным нелепостей, несоответствий и алогизмов? Что мир — жуткое, отвратительное место, в которое лучше было бы и не рождаться?

— Так что ж делать? — растерянно спросила Красная Бейсболка.

— Бороться за свои права! Всем по килограмму в одни руки! Все сказки привести к общему знаменателю! Всем бесприданницам — по Принцу! Всем принцам — по полкоролевства! Не больше и не меньше! А то одни нахапали, а другие сиди себе на горошине!

— О господи! — поняла наконец Шапочка. — Я ж ей вместо кислорода закись азота врубила! Который мать принесла, чтобы для пирожных взбитые сливки производить! А то, говорит, что это мы постоянно пироги да пироги! Пора уровень повышать, не булочная у нас теперь будет, а кондитерская! А он во как повысился, уровень! Кило гречки, говорит, и чтоб в одни руки! И глаза во как выпучила!

— Все! — сказала Красная Шапка суровым голосом и выключила аквариумный компрессор. — Шабаш! Митинг окончен! Мир — народам, гречка — горшкам, земля — обратно по королевствам! И призракам бродить строго воспрещается!

— Так точно! — сурово подтвердила Рыбка и взяла под козырек, хотя никакого головного убора у нее не было.

Мир номер один. Реальность. Цветы и листья

— Вы не знаете, где они берут цветы? Ну, все это, что здесь расставлено, оно откуда берется?… Мне кажется, что ближайший цветочный магазин весьма неблизко…

— Должно быть, заказывают. — Кира пожимает плечами. — Машины доставки каждый день подъезжают. А вам что, необходим букет? — Она вдруг взглядывает на меня лукаво, словно говоря: «Ну ты и влип, бродяга, с этой Светой-Лючией!»

Да уж… моя прекрасная леди таки заманила меня в ловушку: уже пятый раз кряду я ужинаю не в столовке с вечно зудящей лампой, а за парадно накрытым столом, и это уже воспринимается и ею, и персоналом клуба как нечто само собой разумеющееся… да и мной тоже, чего греха таить! Серый Волк ловко щекочет мое самолюбие перышком тщеславия и лести, и с каждым вечером я словно на шаг приближаюсь… к какому-то краю… и еще отчего-то чувствую себя виноватым перед доктором Кирой… Почему? Ей я авансов точно не раздавал… да и что у нас было, кроме моих дурацких рассуждений и того самого вечера, вернее, утра, которое мы встретили бок о бок на скамейке в парке с двумя стаканчиками казенного кофе в руках?

Однако потом не последовало никакого продолжения… И опять — почему? Я заходил перед ужином, садился на самый край стула, словно очень торопился, вот-вот вскочу и убегу к мадам Серый Волк, словно мне до лампочки ее врачебные наставления — у меня есть занятия поинтереснее! Она же сухо и по-деловому, не отрывая взгляда от врачебной карточки — а тут на всех, хотя бы раз прихворнувших и воспользовавшихся услугами медчасти, заводят так называемые карточки, — проделывала все необходимое и так же сухо прощалась. И это меня даже устраивало. Устраивало до сегодняшнего утра, когда я встретил ее на дорожке в парке. И почувствовал, что должен… должен подарить ей цветы!

— Я хотел бы подарить цветы вам! — без обиняков поясняю я.

— О господи… — только и говорит она. — Зачем?!

— Помнится, вы сами сказали, что женщины тают, когда им преподносят букеты.

— Да?… — удивляется она еще больше. — Неужели я так… выразилась?

— Могу поклясться! У меня прекрасная память на цитаты… как вы могли заметить, когда мы с вами говорили о Пушкине. Так ведь?

— Ладно, верю… Но поясните, пожалуйста, то, чего я не в состоянии уразуметь: зачем вам врачиха бальзаковского возраста с букетом в руках?

— Я найду, что с ней делать, — бормочу я. Разговор внезапно приобретает опасное, но в то же время волнующее направление. — Итак, вы не подскажете, где я могу приобрести цветы? И какие именно вы любите?

— Вообще-то нам не положено брать подарки от клиентов, — качает она головой. Сегодня ее волосы снова стянуты в хвост — возможно, потому, что началось бабье лето и температура подскочила чуть не до июльской.

— Цветы — это не подарок. Знак внимания, не больше, — продолжаю настаивать я.

— А-а-а… поняла, — вдруг успокаивается она. — Поняла! Вам просто приспичило выразить мне свою благодарность! Вы же культурный человек, писатель! Не какой-нибудь биржевой маклер, железный арифмометр! Вам неудобно сунуть мне сотню в конверте — а эти суют даже и без конверта, это им раз плюнуть! Но вы не волнуйтесь, Лев, спасать болящих — это моя обязанность. Мне за это платят, причем весьма неплохо. Кстати, почему вы не зашли вчера вечером? Вы мне портите отчетность!

Вчера вечером синьора Лючия, как опытный вампир-наставник, ловко сцедила из меня все; я еле-еле доплелся к себе и рухнул как подкошенный, даже не обратив внимания на очередные листочки, лежащие на привычном месте. Их снова подсунули под дверь: продолжение истории девочки Мирабеллы… Интересно, молодые вампирши, ее питомицы, проделывают то же со своими собеседниками? И облизывают ли они свои соблазнительные губки после того, как жертва, так и не уразумев, что же с нею произошло, шатаясь, удаляется, а затем бухается на кровать и вырубается, словно от слоновьей дозы успокоительного? Странно лишь, что я проснулся утром таким бодрым и даже вышел на прогулку в парк! Я смотрю на ту, с которой действительно хотел бы проводить свои свободные вечера, и угрюмо сообщаю:

— Забыл. Наверное, потому что у меня нет ни сердца, ни души. А также этих самых… вен? артерий?… В которых давление. Да, а еще я хотел купить эту штуку, чтобы мерить самостоятельно, как вы советовали, но тоже не купил. Потому что тут поблизости магазинов нет, а просить, чтобы меня подкинули до города, не захотел. Своей машины у меня тоже нет. Финансово не дорос, да и не нужна, наверное… я человек до мозга костей городской. Правда, я мог бы угнать лошадь, но… наверняка я бы свалился с нее при первом же удобном для этой твари случае. И вообще, доверяю я только рейсовым автобусам.

Кира смеется. Она сегодня часто смеется. Наверное, это хорошо, и я, воодушевленный, продолжаю:

— Честно говоря, я не поехал за этим прибором, потому что я бездельник. Это вторая сильная сторона моей натуры после обжорства!

— Да что вы говорите?! — притворно изумляется Кира. — А тридцать два романа? Это вам не хухры-мухры и не кот начхал! Я литературно выражаюсь?

Она сияет глазами, волосами, лицом… Мне кажется, я никогда не видел, чтобы человек, а конкретно женщина, так преображался лишь оттого, что… нет, не льсти себе, Стасов! Доктор Кира радуется вовсе не твоей персоне — у нее просто хорошее настроение. От возвратившегося летнего тепла, наверняка последнего перед дождливой осенью и промозглой зимой, а, возможно, еще от чего-нибудь, о чем ты и понятия не имеешь со своей убогой писательской фантазией! Ну, может статься, она удачно избавила Серого Волка от глистов!

— Ага! — подтверждаю я. — Очень литературно! Ну и вы, прежде чем я подарю вам цветы, должны узнать обо мне кое-что еще! Я не намеревался никуда ехать, а хотел бездельничать. И бездельничал! А сегодня вдруг пожелал общаться с вами и дарить вам цветы! А также рассказывать истории. А если они у меня вдруг закончатся, я сочиню новые. Например, о Железном Арифмометре! Только я еще не помню случая, чтобы истории у меня заканчивались! — несколько более хвастливо, чем собирался, добавляю я, и она это замечает.

— Я не хочу цветов, — совершенно не по-женски заявляет она, и я сразу же вспоминаю последние пять дней, когда она едва замечала меня. А также то, чего бы никогда больше не хотел вспоминать: другую женщину и ее резкое: «Лева, как я объясню мужу происхождение цветов?» У нас была любовь без цветов… нет, не любовь. Связь. Секс. Потому что, когда женщина отказывается принять то, что ты просто жаждешь ей преподнести, никакой любви не выходит. Только связь. Роман в дешевой бумажной обложке. Нечто такое, что устраивает ее… и тебя, как ни противно в этом сознаваться. Но больше мне такого не хочется. «Я не Макс! — злобно кричу я внутреннему голосу, который строит глумливые рожи и издевательски пожимает плечами. — Не нужно отождествлять меня с Максом, который только рад сексу без обязательств, траху, перепихону и даже вот этому „я бы вдул“!»

Она смотрит на меня, и улыбка ее медленно гаснет. И вся она словно бы гаснет. И даже делает маленький шаг в сторону, чтобы разминуться со мной и отправиться куда-то… по своим делам… потому что она тут на работе, а у меня синекура… пустая болтовня с утра, пустая болтовня вечером… и ужин — тоже сплошь пустая болтовня. Под кулинарные изыски и такие вина, каких я в жизни больше не буду пить. Я… я не хочу так, но иначе почему-то не получается! «Романтика, — пакостно говорит голос внутри, — первый звоночек импотенции! А импотенция — она как гипертония, внезапна и беспощадна! Перепихнуться ему не хочется! — вторит этому паскудному, который внутри, обиженный Макс. — Простой трах его уже не устраивает! Ему теперь нужен трах со смыслом! С цветами! Га-га-га!» Эти двое внутри мерзко квохчут, пихаясь локтями, подмигивая друг другу и помирая со смеху, и в изнеможении бьют себя по ляжкам.

— Спасибо, — говорит между тем Кира и как-то странно на меня смотрит. — Спасибо, что вы хотите купить мне цветы, но… В кабинете они будут скучать, а в комнате быстро завянут, потому что я люблю открывать форточку. Тут уже начали топить, а теперь еще и лето вернулось! Так что мне все время жарко. А цветы, особенно розы, — они этого не любят!

«Ага, — думаю я, — вот что она, оказывается, обожает! Розы!» Наверное, я улыбаюсь, потому что она тоже начинает улыбаться мне в ответ и говорит:

— Но мы можем пойти погулять, только недалеко — вдруг мне позвонят? — и набрать листьев… если хотите. Они почти как цветы…

— Листьев?

Я озадачен, но она настаивает:

— Да, осенних листьев!

— И никуда нельзя уйти? То есть нам придется собирать листья на виду у всех… у этих?

— А что вас смущает? — спрашивает она таким же голосом, каким говорила та, другая, которая как раз НЕ ХОТЕЛА ни цветов, ни листьев… И я понимаю, что если сейчас не стану ничего делать, то… буду ходить по вечерам, после ужинов, с той, которую язык не поворачивался называть Лючией… И буду, отвернув лицо, подставлять руку, чтобы Кира измерила мне давление и скрупулезно, тоже не поднимая глаз, занесла данные сначала на бумагу, а потом в компьютер. Или наоборот. А потом… нет, не будет никакого потом, если я сейчас не нагнусь и не подниму с дорожки лист, весь лимонно-желтый, а затем еще один, охристо-золотой. И коричневый дубовый — такой плотный и кожисто-глянцевый, будто он не вырос на дереве, а был сделан по какой-то специальной технологии.

— Да! — говорит она и принимает от меня их по одному, еще и еще. — Вот так! Лучшее, что можно делать осенью, — это собирать листья и разговаривать. Вы будете говорить, а я — молчать. Потому что мы это хорошо умеем. Вы — говорить, а я — слушать.

Мир номер три. Прошлое. Белая ворона

— Надо верить в Бога! — говорит Алла торжественно.

Нас вывели на прогулку. Снег уже почти весь стаял, и мы бродим по площадке и маемся: делать на улице нечего, но раз в день нам положен свежий воздух. Алла говорит быстро и с придыханием, а я почти не слушаю, потому что слышу это все уже не в первый раз. Дети, как и старики, очень внушаемы, да и вообще как-то ближе к идее Бога, как мне кажется… теперь кажется. Когда я действительно часто и подолгу об этом размышляю. Однако в детстве, когда я только-только потеряла мать, впервые подверглась насилию и стала парией, я была очень обижена на того, кого Алла сейчас превозносила:

— …и он будет о нас заботиться, и сделает для нас все-все-все, надо только молиться! И верить! — горячо бормочет она. — Одна девочка молилась и верила, и за ней приехали ее родители! Которые ее потеряли!

— Как потеряли? — спрашиваю я, глядя сквозь прутья решетки на улицу. Там тоже ничего интересного: слякоть ранней весны и вдоль дороги глыбами ноздреватый, черный, умирающий снег.

— Они на вокзал приехали и потеряли! А ее цыгане забрали, а у цыган — милиция! И привезли сюда…

— Прямо сюда? — неожиданно проявляю интерес я.

— Да! — утверждает моя подружка. — Только это давно было… еще до тебя. И эта девочка очень молилась, и к ее маме во сне пришел ангел и сказал, где она! И они сразу утром сели на поезд и приехали сюда, а она вдруг видит из окна — мама и папа идут! А с ними — тот самый ангел… только его никто-никто не увидел, кроме той девочки! Потому что она верила!

Неожиданно мне тоже очень хочется уверовать в Бога и его ангелов и в то, что к девочке, которая, может быть, долго и тоскливо смотрела из того самого окна, что и я, действительно приехали мама и папа! Но я знаю, что папы у меня нет, а мама умерла… я сама это видела. И я до сих пор помню все — и жуткую, вязкую холодность маминой руки утром, когда я, проснувшись, за нее ухватилась, и ее не полностью закрытые веки… будто она просто притворялась, чтобы напугать меня, а сама исподтишка поглядывала, как я пытаюсь ее растормошить.

«Мама! — кричала я. — Мама! Мама, не надо! Не делай этого! Мне страшно… не надо!!!»

Мне становится так больно, что я зажимаю рот рукой… я чувствую, что сейчас тоже закричу, как тогда, и сдерживаюсь изо всех сил, но Алла истолковывает это по-своему:

— Да! — торжественно говорит она. — Ангел шел, и его никто не видел, кроме этой девочки, а потом только все увидели, что следы-то в ботинках от ворот — ну, мамы и папы, а рядом — босые! Это ангел шел! И все сразу поверили…

— Моя мама умерла… — зачем-то говорю я. Слова падают в никуда, будто пустые, скомканные бумажки, никому не нужные, ничего не содержащие…

— Если бы ты верила в Бога, — почти кричит Алла, — она бы не умерла! Да! Потому что у хороших девочек мамы не умирают!

Я в растерянности молчу, а потом спрашиваю:

— А твоя? Твоя мама ведь тоже умерла?

Алла захлебывается на полуслове, а потом вдруг сильно толкает меня в грудь.

— Ты дура! — визжит она. — Дура! Она не умерла — ее на небо взяли! Ангелы! А твоя умерла, умерла, как шлюха подзаборная! Проститутка! Вот кто она была! Я знаю!

Она еще раз сильно толкает меня, и я скольжу, не удерживаюсь на ногах и падаю. Падаю прямо в раскисший, полный воды снег, падаю с каким-то странным стуком, точно это не я, а просто кукла — негнущаяся, неживая… как мама! Ее рука точно так же не гнулась, когда я ее взяла!

Я ударяюсь всем телом о землю, покрытую мартовской снежной кашей пополам с грязью, хочу что-то выкрикнуть, но слова не идут из меня, а воздух почему-то не входит внутрь. Я, должно быть, выгляжу так ужасно, что Алла пятится, а потом начинает бежать — прямо в руки воспитательнице, которая тоже бежит, но не от меня, а ко мне. А я… я лежу на земле, но в то же время вижу все словно сверху, как будто забралась на крышу: себя в луже, маленькую, черную, с раскинутыми руками и ногами; Аллу, которая сейчас врежется воспитательнице в живот; всех остальных, которым происходящее не слишком интересно: «Подумаешь, Алка подралась с Косой!» Я вижу черных ворон на черном дереве и… маленького, прозрачного ангела на одной ветке с ними. Вороны его не видят, а я вижу. Он сидит, обхватив себя руками, потому что ему очень холодно. И еще: он действительно босой! Маленькие ступни с торчащими замерзшими пальчиками мерно покачиваются, будто он пытается соскользнуть с ветки, чтобы взлететь. Ангел был совсем не такой, какими их рисуют в книжках. Никаких нимбов и рубашек с кружевами… только плотно прижатые к телу иззябшие крылья, а тело все покрыто перьями, как у птицы… Наши глаза встретились — мои и ангела, — потому что я висела в воздухе прямо напротив. А внизу…

Внизу меня выхватили из лужи, поставили на ноги, тормошили, стряхивали воду, шлепали по щекам…

— Вечно с ней одни неприятности!

— Белая ворона! Белая ворона! — орали и визжали со всех сторон.

Я рывком втянула в легкие воздух — он вошел с каким-то странным свистом. Я уже не висела в воздухе. Мои два тела — то, странное, парящее, и это, тряпичное и вялое после падения, — соединились в одно. Воспитательница еще держала меня за плечи, но голова ее была повернута в сторону, куда смотрели все: на то самое дерево, где я увидела ангела.

Вороны были на месте. Ангел тоже был там… или… или нет?…

— Белая ворона! Белая ворона!..

Это был не ангел… просто одна из ворон оказалась очень странной… действительно белой! Она сидела на том самом месте, где только что покачивались босые ступни маленького ангела, сидела чуть поодаль от своих черных сотоварищей и грустно смотрела… прямо на меня! Она была не совсем белой, а чуть грязноватой, такой, как мартовский снег… и очень грустной. Потому что — я могла бы в этом поклясться даже сегодня — у нее были ЕГО глаза! Глаза моего ангела!

— Нет… — прошептала я. — Нет! Зачем вы меня обманываете?!.

Я не могла сформулировать, кто и в чем пытался меня обмануть, но твердо знала одно: меня точно обманывают. Пытаются сделать из меня что-то удобное всем. Потому что я была не такой, как другие; я выпирала из строя, состоявшего из красивых, или умных, или покладистых, послушных… У каждого было хоть какое-то достоинство, а у меня — лишь дурацкое имя и отвратительная внешность. Я слыла неряхой и меня невозможно было привести к общему знаменателю… За меня цеплялись все гребенки, которыми тут гребли… Я раздражала и выводила из себя всех… И теперь даже Алла, моя единственная подруга тут, не захочет со мной общаться!

— Попроси прощения у Мирабеллы и подай ей руку!

— Не буду… — Моя бывшая ночная собеседница набычилась и спрятала руки за спину. — Она сказала… она сказала, что Бога нет!

Я не говорила, что Бога нет, но не стала опровергать ее слова. Потому что чувствовала — в самое ближайшее время мне придется разбираться с этим самой. И еще: я видела ангела! Действительно видела!

— Белая ворона, — со вздохом вымолвила воспитательница, но смотрела она почему-то не на дерево, а на меня.

Мир номер один. Реальность. Творческие тупики

Я зачем-то еще раз перебрал лежащие на столе листки с распечатанным текстом. Я точно знал, что складывал их по мере, так сказать, поступления, но сейчас два фрагмента отсутствовали. Куда они делись? Между главами «Они все украли» и «Белая ворона» должны были лежать еще два… там, где описывалось самое тяжелое: наркотики, последовательное и ужасное превращение человека в нечто иное, наркозависимость, неразборчивая проституция, прямо на глазах у ребенка, который еще не понимал, ЧТО он, вернее, она видит… Когда происходит самое страшное и само понятие «мать» перестает действовать, когда уже НИЧЕГО не действует и остается только одно-единственное, без чего не можешь существовать, — ежедневная доза, щепотка порошка, укол, переносящий в иную реальность и превращающий в НЕчеловека…

Кто-то унес отсюда описание того, через что пришлось пройти девочке по имени Мирабелла… Но сейчас меня интересовали не особенности текста или его бьющая по нервам правдивость — я не понимал, КУДА исчезли сами страницы? И… и кого можно об этом спросить? Администратора? Горничную? Увидела, когда убиралась, и взяла почитать? Но персонал тут вышколен и дорожит своими высокооплачиваемыми местами. Вряд ли кто позволил бы себе такую вольность, пусть даже я не клиент, а приглашенный временный работник!

Я еще раз медленно раскладываю прочитанное, переводя взгляд с одной страницы на другую. Нет, я не ошибся! Все-таки этих глав нет! Сгребаю листки в кучу, потому что пора бежать на очередное занятие. Ничего… если это непонятное исчезновение не разъяснится, я всегда могу попросить распечатать еще раз…

— Вы сегодня были рассеянны, Лева!

Мы в библиотеке одни — я и Светлана, она же Лючия.

— Погода просто прекрасная! — говорит она мягко. — Может, пройдемся к озеру, если у вас нет других планов? Вы любите рыбачить?

— Нет, — сумрачно отвечаю я. Странная утренняя потеря никак не идет у меня из головы.

— А я люблю! — игриво говорит моя собеседница. — Люблю посидеть в хорошую погоду с удочкой, а также половить рыбку в ммм… мутной воде! — мурлычет она, словно сытая кошка. — Да! Именно так. — Она смеется, нет, скорее хихикает. — Сегодняшнее занятие о том, как преодолеть препятствия и вернуть вдохновение, было очень плодотворно, — замечает Светлана голосом генерального директора, поощряющего персонал. — А у вас лично тоже бывают творческие тупики? Когда муза уходит к другому? — Она снова хихикает, и на этот раз ее смех кажется мне просто омерзительным.

Творческий тупик у меня прямо сейчас. Однако Лючии, любительнице ловли в мутной воде, знать об этом совершенно не обязательно.

— Бывает, — стиснув зубы, любезно сознаюсь я. — Уходит. И именно к другому!

— А что ЛИЧНО ВЫ делаете в таком случае? Кроме тех советов, что были изложены?

Честно говоря, я не совсем понимаю, чего она хочет, эта назойливая дама, с которой вечером я наверняка снова буду ужинать! Потому что твердо пообещал ей это вчера! После того, как проводил Киру. Чего я сам хочу от Киры и что хочет от меня эта хихикающая особа, которая явно намеревается меня приручить? И зачем? Мы ведь с ней совсем разные, общего разве эти самые мастер-классы!

— Лично я в таких случаях пью водку и трахаюсь с первой попавшейся, той, что на все согласна! — вызывающе грубо говорю я, но она лишь продолжает издавать хихиканье, словно заводная.

— Заманчиво! — восклицает она. — А… а трахаетесь… — она словно пробует это слово на вкус, и оно ей явно нравится, — трахаетесь вы… в извращенной форме?

— По-простому, как матрос после шестимесячного воздержания. Без прелюдий. А потом сразу засыпаю! — отрубаю я, чтобы отвязаться.

— Ого! — почему-то восхищается Светочка-Лючия. — Воодушевляет! Так мы пойдем к озеру… господин матрос, сошедший на берег?

— Зачем? — Я наконец-то смотрю ей прямо в глаза. Невзирая на все демонстрируемое веселье, в них, оказывается, нет ни капли игривости.

— Вы мне нравитесь, — просто отвечает она. — Мне приятно бывать в вашем обществе. Даже когда вы говорите гадости.

Я не знаю, что на это ответить, поэтому говорю:

— Это у вас… гм… отпуск. А я собирался поработать.

Но она уже понимает, что я сдался. Что ж, вчера были листья и почти час какого-то упоительного отдохновения. А сегодня я — сошедший на берег матрос. И берег этот будет берегом здешнего озера… Ладно!

Мы не спеша бредем по тропинке вниз, мимо живописных в осеннем наряде величественных деревьев, и внезапно я осознаю, почему так себя веду и почему я здесь, в странном месте, где все переплелось: мое настоящее и чье-то прошлое. Реальность и вымысел. Подлинное и придуманное. Свое и чужое. Да я просто устал. Устал… Дошел до какой-то черты… Очень важной черты… но вряд ли преодолимой!

Я шел под руку с этой чужой женщиной, потому что не мог больше ничего. Я пропускал через себя чужое, потому что не осталось уже ничего своего. О чем стоило бы вспоминать. Что стоило бы бумаги, на которой будет напечатано. Я действительно оказался в тупике. Творческом. Нравственном. Личном. В ловушке. На самом дне. Мне нечего было сказать — и я не мог больше ничего, разве что писать сказки. Я доставал их из принтера, еще теплые, и откладывал в сторону. Не перечитывая. И даже не перелистывая… ни к чему. Потому что действительно было незачем. И восхищенные отзывы Киры были не в счет. Да и что она, эта лекарша, понимает в литературе?! В которой я СЛИШКОМ понимал!.. Но ничего не сделал… потому что был никем. Халтурщик-макулатурщик… Умеющий давать советы и красиво разглагольствовать… и больше ничего!

Мои же развеселые сказочки — это просто уход. Уход от действительности, которой я попросту боюсь. Даже не уход, нет! Бегство. В вымышленные миры, где я могу чувствовать себя не тем запутавшимся слабаком, который с собственным сыном видится раз в год, не человеком, не умеющим любить по-настоящему, не бывшим мужем двух женщин, которые слова доброго даже на моих похоронах у гроба не скажут… Нет, тут я был маг и волшебник! В сказках я ощущал себя всесильным. Я делал что хотел, я поворачивал сюжет в любую сторону. Вводил несовместимых персонажей, и они отлично у меня совмещались! Смешивал несмешиваемые ингредиенты и получал в итоге совершенно новое… Да, новое — но нужное ли? Да и кому это нужно? Однако я мало озадачивался этим вопросом, потому что в момент смешивания противоположностей и совмещения несовместимого я чувствовал себя всемогущим. Творцом. Потому что, в отличие от жизни, на бумаге я мог ВСЕ! Без напряга. И даже без волшебной палочки. Вообще без чего бы то ни было!

Вот почему меня туда так тянуло, в эти несуществующие миры. Потому что тут, среди НАСТОЯЩЕГО леса, я не мог ничего. Даже бросить эту навязчивую женщину и пойти в другую сторону. Я не мог этого сделать, потому что был никем. За все эти годы Макс забрал, высосал из меня все. Я был пустой оболочкой. Некий утешающий голос шептал: «Оболочка — она же сосуд. А пустой сосуд всегда бывает наполнен»! О, не всегда, мой хитроумный утешитель! Не всегда! Только когда и сам сосуд этого хочет! А я НЕ ХОТЕЛ.

Мир номер два. Вымысел. Ошибочный Дракон

— Вы кто такой? — ошеломленно спросила Золушка у видения. Видение стояло на тонких ножках, обтянутых штанами такого цвета, что их запросто можно было принять просто за голые ноги, и раскачивалось. То ли от неожиданности появления, то ли еще от чего существо таращилось так, словно это Золушка свалилась неизвестно откуда и почти на голову!

— Я… Дракон! — наконец представился незнакомец.

— Оп-па! — удивилась девушка, а затем с сомнением уточнила: — А вы в этом уверены?

— Дракон Семнадцатый! — пискнуло нечто в телесном трико, с ресницами и бровями в тон униформе. — Прибыл по распределению! Где тут у вас… э-э-э… дворец? В котором Принцесса?

— У нас Принц. — Золушка не сводила глаз с Дракона Семнадцатого. От такого пристального внимания у того даже веснушки вспотели. — Хотя дворец имеется, а как же!

— Вы меня не проводите?… — искательно спросил Дракон. — Я что-то местности не узнаю, хотя мне все показывали… на тренажере!

Золушке идти во дворец было не с руки, но чудо-юдо в штанишках цвета бедра испуганной нимфы было столь растерянно, так потирало ручки и расшаркивалось, что она вздохнула и согласилась:

— Хорошо… только, знаете ли, у нас все-таки не Принцесса, а Принц. А Принцесса будет, когда Принц женится. У вас там… откуда вы… ничего не перепутали?

— На ком женится? — тупо спросил Дракон Семнадцатый, и Золушке показалось что он вообще не слишком умен.

— Откуда ж мне знать? — сказала она. — На ком захочет, на том и женится! Может, на Кларе, а может, и на Розе!

— Они принцессы? — вежливо поинтересовался Дракон. Ходить по Лесу он явно не умел, на каждом шагу спотыкался, да и сейчас едва не упал, зацепившись за куст шиповника и исцарапавшись так, будто дрался не на жизнь, а на смерть с дикими котами.

— Нет… Вы под ноги смотрите… да что ж вы не пригнулись, так и глаз недолго лишиться!

— Я, знаете, не привык к Лесам. У нас, драконов, пещеры. У нас, правда, с родителями малогабаритная, но я очень надеюсь, когда мне удастся завладеть Принцессой и потребовать с тех, кто придет ее освобождать, достойный выкуп, мы…

Дракон поскользнулся на глинистом бережку и с грохотом обрушился в ручей. Золушка ахнула.

— Спокойно! — сказал он, наверное, самому себе, потому как вода оказалась весьма холодной. — У нас впереди еще много приключений!

Он схватился за свисавший над ручьем куст, чтобы выбраться, но куст вдруг вскочил и зарычал.

— К-к-кто в-в-вы? — пролепетал Дракон, снова плюхаясь в воду.

— А ты кто?! — возмущенно выпалил Серый Волк, прикорнувший отдохнуть на солнышке перед вечерним поеданием скверной старухи, так и не переставшей пользоваться растиркой от радикулита.

— Я Дракон…

— Семнадцатый! — подтвердила Золушка, которая преодолела водную преграду одним махом, даже не испачкав башмаков.

— Нету тут у нас никаких Драконов! — пробурчал Волк. — И не было никогда!

— П-п-помогите м-м-мне… пожалуйста! — взмолился Дракон. — В-в-вода… х-х-холодная!

— Может, ты его до Дворца подвезешь? — спросила девушка у Серого.

— Еще чего! — возмутился тот. — Не Иван-Царевич, ножками пускай! Ишь, Дракон выискался! Драконов нам тут только и не хватало! Сядут на трудовую шею, потом не спихнешь!

Дракон был мокр, плачевен и дрожал. Хипстерские штанишки промокли насквозь, и Золушке стало жалко бедолагу.

— Ну да, — сказала она. — Осень на носу! Вода уже холодная. А вы что-то совсем по-летнему…

— Мне сказали — климат жаркий! Пустыня, а тут у вас что-то не того…

— Не того! — подтвердил Волк. — Не сахар! Не Сахара то есть! Скоро вообще снег пойдет! Бегай потом по сугробам то туда, то сюда! Хорошо, у кого дом есть! А у меня нету! Лимита я бесштанная… — Он продемонстрировал поросшие густым волосом мускулистые ляжки. — Физически тружусь! Всю сознательную жизнь! И что имею? Беспокойство одно, а сегодня даже два! Драконов только на мою шею…

— Извини, — сказала Золушка. — Пойдемте, Семнадцатый! Тут уже рядом.

Дракон горестно вздохнул и поплелся вслед.

— Какой-такой Дракон? — сказал Обершталмейстер. — Мы не ждем никакого Дракона! Тем более Семнадцатого! Документики у вас, молодой человек, есть?

Молодой Дракон Семнадцатый порылся в карманах и выудил нечто полураскисшее, однако украшенное сургучными печатями, кои не подверглись утрате.

— Ага! — Начальствующий над канцелярией королевского двора нацепил пенсне. — Па-а-асмотрим!

Дракон переминался и заискивающе заглядывал ему через плечо.

— Э-э-э… ага! Что ж вы так неаккуратно с казенным предписанием? Угу… ничего не понимаю! Направляется… ага… Дракон Семнадцатый…

— Это я!.. — проблеял прибывший и шмыгнул носом.

— …в распоряжение… для стажировки… на полный пансион…

— Совершенно полный! — подтвердил Дракон.

— …в Лес SD4NBН 224286 sp!

— Ну да!

— Эк вы, батенька, промахнулись-то! — облегченно потрепал Дракона по плечу Обершталмейстер. — Мы-то не SD4NBН 224286 sp! Мы SD4NBН 224286 sі! Одна буквочка-то всего…

— Одна, одна! — закивал Дракон. — Одна! Это ведь ничего, правда?

— Для нас-то ничего, мы за буквой не гонимся, а вас в прямо противоположном, можно сказать, направлении, занесло! Ошибочный вы, батенька, Дракон! У нас Драконов лет уж триста… да каких триста! Лет этак семьсот даже в летописях не указывалось! Не числятся у нас Драконы! Гидра, правда, была… и тоже какая-то квёлая… должно быть, и она ошибочная! Так тоже издохла! У нас Лес простой, хоть и SD4NBН 224286 sі! У нас без экивоков, как по-старому повелось, так и живем! А Гидра что… Гидра издохла! И вам ничем не могу. На довольствие вас поставить никак, сами с хлеба на квас! Уж простите, вы-то к Принцессе должны быть приставлены, а у нас и этого нету! Ни одной!

— Так что же мне делать?! — возопил Дракон. — А обратно вы меня отправить можете?

— Нет! — отрезал дворцовый бюрократ. — И этого не можем! Чтобы отправить обратно, нужно поставить вопрос перед Ассамблеей, а ее у нас созывают раз в три тысячи лет! То есть нужно ждать еще… ага… две тысячи пятьсот сорок четыре года, три месяца и двадцать один день! А все это время что, корми вас? Ничего сделать не могу, и не просите! Смотреть надо, куда вас направляют! Как говорится, семь раз отрежь — и все Лесом! Вот так и Гидра бедствовала… пока не издохла! Да! Ничем не могу! К тому же вы еще и не огнедышащий!

— Я хотел… — Семнадцатый и вовсе сник. — Но мне сказали, сейчас не модно… смеяться будут!

— В SD4NBН 224286 sp, может, и не модно — не знаю, не бывал, — а у нас все по-простому. Ежели бы вы огонь могли из себя исторгать, я бы вам хоть должность печника исхлопотал или там помощника по пожарной части, а так куда? К тому же и документики ваши в плачевном, можно сказать, состоянии!

— Он в воду свалился, — сказала Золушка. — Совсем по Лесу ходить не умеет!

— Или вы бы летали, скажем…

— Это я могу! — быстро сказал Дракон. — У меня и летные права есть! Вот! Ой! Они тоже… того… но летать я очень даже могу!

— Вы по-простому, чтоб летать, оборачиваетесь или оземь бьетесь? — заинтересовался Обершталмейстер. — Если по-простому, это не очень зрелищно, но, с другой стороны, если оземь биться, то у нас и так дворец весь трещинами пошел!

— Я… я, собственно, на вспомогательных средствах… планер, дельтаплан… воздушный шар тоже можно…

— Нет! Вспомогательных средств собственных не имеем, и фондов тоже! Даже Серому Волку не выделяем! Хоть заслуженный деятель, из народа, работает на три ставки и кружок ведет! Тем более вы, как я полагаю, рассчитывали как молодой специалист…

— Рассчитывал!.. — Дракон повесил голову в соломенных патлах. Его веснушки линяли на глазах.

— Ну ладно… — сжалился наконец королевский цербер. — Пока вас там, в SD4NBН 224286 sp хватятся, пока искать начнут, вы тут и того… можете… как Гидра! Вы что-нибудь практическое умеете? Посуду там мыть или камины чистить?

— Посуду могу! — обрадовался Семнадцатый. — Я посуду хорошо мою, меня хвалили! А по каминам я не очень, у родителей, знаете ли, малогабаритная… какой уж там камин… санузел совмещенный… без лифта!

— Боже мой… — с чувством сказал Обершталмейстер. — Кого присылают! Хорошо, что не к нам! Позора бы не обобрались… особенно после Гидры!

Мир номер один. Реальность. Попавший в струю графоман

Я шарил глазами по залу, и это не укрылось от проницательной мадам Волк.

— Вы кого-то ищете?

Она проследила направление моего взгляда и тут же воскликнула:

— Помните, Лева, я рассказывала, какие тут собрались алчные и непорядочные?

Сегодня я был зол и мрачен и не особо сопротивлялся, когда какой-то чертик дернул меня за язык:

— Включая вас, Светочка?

— Конечно! Обязательно включая! Грош мне была бы цена, если бы я была другой! Но и в нашем деле не без юродивых… и как они выживают, ума не приложу? Видите, во-о-о-он тот столик? Нет, не тот… Там, где наша Золотая Рыбка? Такой красивый мужчина с ней… ага, правильно! Только не пяльтесь так на них, потому что сейчас я вас удивлю. Ходят слухи, что он заработал все, что имеет, честно! Каково?

— А так бывает? — недоверчиво поинтересовался я. — Я думал, честно — это когда двоюродного деда подушкой придушил и отхватил сто мильёнов по завещанию…

— У вас прекрасное чувство юмора… сегодня! Да, так вот, вы уже знаете, чем я занимаюсь… сбор и обработка информации — мой конек. Который меня и кормит. Так вот, на этого человека у меня нет НИЧЕГО! Хотя, признаюсь, я пыталась! Но… ничего такого, правда. Так и потеряла интерес.

— Зачем же тогда ваша Золотая Рыбка к нему подсела? — сощурился я. — Если у вас к нему никакого интереса?

Что-то в сегодняшнем вине было такое, отчего я слишком быстро хмелел и еще больше заводился.

— Ну, не работой же одной!.. Он приятный собеседник, насколько я знаю… холост… перспективен… да и выбор, чтобы, как вы изволили заметить, трахнуться по-простому, без извращений, у девушек тут весьма невелик!

Я обвел зал глазами: выбор действительно был так себе. Дедуля-живчик, неизменно пробегающий под моим окном в восемь утра, парочка безликих, с вдохновением ударяющих по кухне пузанов, от веса которых даже здешние тренированные битюги приседали, да штук пять заядлых гольфоманов с загорелыми обветренными физиономиями… или же это рыбаки? Плюс те, кого мне представляли ранее: Синяя Борода и Карабас-Барабас. Последний безудержно хохотал какой-то шутке, отпущенной Золушкой номер один. Похоже, эта парочка стала неразлучной. Как и мы… в глазах остальных… Серый Волк и я… Волшебный, блин… Фей!.. Нафеячился, мать его… как можно было так нажраться вином, пусть даже и самым лучшим?!

— Вам нехорошо, Лева? — заботливо спросила Светлана… Лючия… Серый… нет, Серая… бл…дь, Королева! Королева… бля…ей! Золушек от информации… подкладываемым этим… всем этим Принцам-от-неправедного-капитала! Не-е-ет… один праведный вроде есть… сидит с кислой рожей… мать его растак и разэдак! Действительно, КАК ему это удалось? Если никому раньше не удавалось? Купил яблочко, помыл, продал в два раза дороже… купил на эти деньги два… потом пять яблочек, помыл, продал… десять, двадцать… три вагона! А потом-таки не выдержал и придушил деда подушкой! Втихую! И никому не сказал. И никто не видел. А дедушка был ста-а-аренький… не бегал уже по утрам… не следил за здоровьем… не мерил давление… а нажирался вдрабадан винищем у себя в скромном пятиэтажном особнячке… во дворце с видом на лес… Король умер, да здравствует Король!.. Го-о-оспо-о-оди-и-и… как я пьян! И что я несу!.. Одно радует — хоть не вслух…

— Хорошо… — сквозь зубы процедил я. — Все… хорошо!

Сегодня уже не надо было идти к Кире, я уже не был БОЛЬНЫМ… я выпадал из круга ее ежедневных забот… я уже никем не был… вернее, я был и оставался НИКЕМ. Да, именно так. Но отчего же мне вдруг так мучительно захотелось хотя бы позвонить ей?

Да, позвонить — и рассказать все: и о девшихся неизвестно куда страницах… и о том, как мне хорошо было с ней вчера… и даже об этом — что происходит прямо сейчас. Что я понял… понял все! Что мне никогда не подняться до высот гения… Что я так и останусь поднаторевшим ремесленником, попавшим в струю графоманом! И что мне противна эта женщина с холодными глазами, ищущая во мне неизвестно что… И что… что, кажется, я влюбился! В нее, в Киру. Нет, это полный вздор!

Я потряс головой и потянулся за мобильником, не обращая больше внимания на эту… свою даму. Да-а-амочку… дамку… пешку, дошедшую до последней черты… и ставшую Королевой… Королевой, самоценной единицей, которая стала ею, минуя… А что минуя? Брак с Королем? Селф мейд вумен… Сделала себя сама… Но что я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО знаю о ней… об этой? Да ничего! НИЧЕГО! Только то, что она изволила сообщить и что я сам себе дофантазировал! Не-е-ет… я не Фей! Я гра-а-а-аф… графоман! Да! Король графоманов, е…ись оно все конем! Из их же королевской конюшни!

Мобильник был разряжен. Мертв. И я был почти мертв. Я потыкал неверными пальцами, повозил ими по умершему, неотзывчивому экрану и чуть было не запустил ни в чем не повинным устройством в тихо подкравшегося халдея.

— Десерт?…

— Только кофе. И покрепче! — сухо кивнула она. Дама. Дамка. Бывшая пешка. Которая начинала со всеми этими… и только один не замарался! В отличие от меня… который тоже по уши в грязи… пусть это и другая грязь! И который непонятно зачем сидит здесь и сейчас будет пить чего покрепче!

— Не надо больше, Лева…

Да много ты понимаешь, старая сука! Много ты…

Она действительно понимала много. И понимала, как надо. И когда. И с кем. И кого. Она всегда понимала. Нет, даже не понимала. Просто ЗНАЛА. Потому что мы с ней были одной крови. Ей было дано то же врожденное чувство ремесла, что и мне, — и так же отшлифованное до совершенства. И сейчас она точно знала, чего хочет и чего хочу я. Несмотря на то что я уверял себя, будто хочу совершенно другого!

Я был настоящим мужчиной. Мачо. И НАСТОЯЩИМ Максом! Которого все-таки списал с себя. Потому что любил одну женщину, а трахался с другой. Только потому, что она привела меня к себе. А Максы никогда не отказываются от того, что плывет прямо им в руки! Не отвергают женщин, у которых номер люкс, каким меня соблазнили, словно осла морковкой. Номер. Вот он, номер первый! И женщина. Женщина-номер-первый-люкс! Она действительно знала. И где. И как. И все мои слабые места. И угадывала желания, становясь под моим телом иной… Кирой?

Я брал ее грубо, словно бы мстя за все… за то, что она притворялась не собой… другой! За то, что вытащила-таки из меня Макса и показала, что я — это именно он и есть! Я почти насиловал ее, хотя никогда не обращался так с женщиной. Ни с какой. Только с ней! Только с ней… мать ее конем! Ты хотела этого? Хотела?! Матроса с шестимесячным воздержанием? У которого… у которого в каждом порту должна быть любимая?!. Нет, не любимая… не любимая… не эта! Потому что ЭТО не имеет никакого отношения к любви… и даже к сексу. Только к Максу! Только к нему! Потому что это действительно трах — поспешный, злой, неразборчивый и, как ни старайся, неудовлетворенный… хотя и на постели класса люкс. И с женщиной этого же класса. На безукоризненных льняных простынях. Но все равно это был только трах… после которого можно… нет, НУЖНО повернуться спиной и уснуть. Желательно навсегда.

Мир номер один. Реальность. Дракон и Засранец в одном лице

— У тебя тут что? Не убираются?

— Почему не убираются? — Я удивленно окидываю взглядом комнату и внезапно вспоминаю: да, таки не убираются! Дня три назад я попросил горничную пока не приходить, наверное, это было ошибкой, потому что я внезапно вижу все глазами Киры: бумаги на полу, на столе, возле кровати… стаканы от кофе…

Я воровато подпихиваю под кровать носки, но это бесполезно, потому что сброшенные вчерашние трусы взирают на мою гостью прямо от двери в душ. Рядом — футболка. Неподалеку — измазанные глиной штаны для утренних пробежек и еще одна футболка. Это я свалился в ручей, прямо как Дракон Семнадцатый! Хорошо хоть никаких хищников рядом не оказалось! Я некстати вспоминаю не выдуманного, а реального Серого Волка — Светлану и проведенную в ее номере ночь и краснею еще и за это… Кровать не убрана и смята так же, как и моя виноватая физиономия.

— Я только что встал… — мямлю я. — И… я велел горничной ничего не трогать. У меня… м-м-м… кое-что пропало.

— Что пропало? — тут же настораживается Кира.

— Да так… в общем-то, чепуха… пара исписанных страниц из рукописи… но меня это как-то напрягло, понимаешь?

— Я заметила, — саркастически говорит она. — Напряг налицо! Вообще-то тут никогда ничего не пропадает. Может, ты сам их куда-то сунул, эти страницы, и забыл?

Я много чего хотел бы забыть, поэтому спешу согласиться:

— Может, и сам…

На мгновение мне кажется, что все так и было: взял, чтобы еще раз перечитать, а потом где-то положил… И они там и остались: в парке на скамье, в столовке… у кофе-автомата, когда я взял сразу два стаканчика, а бумажки пристроил сверху…

Я совсем теряюсь, и мне очень нужна хоть какая-то похвала, поэтому я докладываю:

— Вот, бегал сегодня. — Я указываю на грязные штаны. — По парку… до самого озера… и немножко упал.

— Ты осторожнее, пожалуйста! — говорит Кира так мягко, по-домашнему, что у меня начинает не то щемить, не то сжиматься что-то внутри. — Знаешь, сколько я тут за сезон шин накладываю?

— Да? — удивляюсь я.

— Ага! И с лошадей падают, и с мостков на рыбалке, и даже на пробежках! В основном простые переломы — ключицы там или что называется перелом луча в привычном месте… Ну, тебе это неинтересно!

— Мне все интересно! — заверяю я.

Все случившееся у меня со Светланой внезапно отодвигается куда-то очень далеко, становится несущественным, неважным, ничего не значащим… Главное — что Кира тут, у меня. Она пришла. Сама. Без всяких там вызовов. Пришла не как к больному… просто… просто пришла!

— Мне интересно! — еще раз повторяю я. — Но… тут действительно ужасно! Потому что я… как бы это помягче сказать? Да, засранец! Причем я засранец одновременно в нескольких смыслах. Тебе надо узнать об этом заранее. Потому что я… разбираюсь… в смыслах… — Я бормочу это как бы про себя, лихорадочно расталкивая, расставляя, утрамбовывая, застилая, подравнивая, смахивая, разгребая… — Да, в смыслах! Я хорошо в них понимаю! И в засранцах тоже! Которые устраивают тот еще бардак…

Она просто сидела, не пытаясь ни помочь мне, как поступило бы большинство женщин, ни сделать вид, что все так и надо. Было видно, что ей сейчас просто хорошо… хорошо вот так запросто забежать на минутку, чтобы вернуть прочитанное и перекинуться парой слов. Хотя из меня лично слова неслись просто потоком.

Она смотрела на меня, и ее глаза смеялись.

— Да ладно, брось! — сказала она. — Когда-то я работала на «скорой». Так что бардаков навидалась. Всяких. Ты мне лучше скажи — Ошибочный Дракон… он кто?

— Не поняла? Это я. — Я улыбаюсь. — Меня вечно заносит куда попало! Так что я и Дракон, и Засранец в одном лице!

— Да неужели? — Кира делает вид, что удивлена, но глаза ее смеются. — И что теперь с этим делать?

— Вы ж сами знаете, доктор, это не лечится! — бодро и придурковато рапортую я. — Это хрень хроническая!

— Все хронические хрени можно вылечить, переведя в стадию обострения, — медленно говорит она и так же медленно, словно нехотя, поднимается. — Ну, мне пора. Наверное, и тебе тоже скоро нужно будет собираться на эти твои… уроки.

— Сегодня — нет, — быстро говорю я. — Сегодня какие-то решающие встречи по гольфу, и почти все дамы отпросились — в качестве не то болельщиц, не то они мячи подают или такими жуткими штуками размахивают… как их… помпоны? Балабоны?

— Балабол! — беззлобно бросает Кира. — Они ничего такого не делают. Наверное, просто сидят в тенечке и скучают, и им подают напитки.

— О господи! — говорю я. — Напитки! Может, и нам чего-нить такого выпить? Кофе? Или затребовать лимонаду со льдом? Жарко…

— Да, погода просто чудесная, — соглашается Кира. — Но… мне надо быть на посту.

— У тебя хорошая работа, — заявляю я без всякой задней мысли, просто чтобы она пока не уходила.

— Да… — медленно говорит она и встает. — Хорошая… и этим я обязана ЕЙ. Светлане… Владимировне.

— Это она тебя сюда устроила? — Я еще не чувствую того, что просто ДОЛЖЕН был бы почувствовать, но…

— Это ее клуб, — бесплотным голосом сообщает Кира. — Она здесь хозяйка.

— Что?…

— Она меня сюда взяла. После того, как… — Кира снова садится. — После всех моих неприятностей. Так что я ей… обязана! — еще раз повторяет она.

— Та-а-ак… — не до конца понимая, говорю я. — А… что с тобой случилось?

— Я работала хирургом, и у меня умер пациент. Знаешь, — говорит она и отворачивается к окну, — у каждого хирурга свое… кладбище. Пациенты умирают, и от этого никуда не денешься. Хирурги… они ошибаются даже чаще, чем принято думать. Но многие ошибки можно исправить… быстро. На другие тебе указывают, когда ты еще учишься, и ты этого больше не повторяешь. Но очень много так и остается… навсегда. Я была хорошим врачом… наверное…

— Ты и сейчас хороший врач! — горячо начинаю я, но она не слушает.

— И я бы не ушла из хирургии, это было мое… не то что здесь!.. Но… он умер-таки по моей вине. День был очень тяжелый, ургент везли с утра до ночи, я уже еле на ногах стояла… Операция была сложная, и я чувствовала, что просто отключаюсь. Оставалось только наложить швы, и я доверила это ассистенту. Ординатору… практиканту. Ты этого не знаешь, я скажу по-простому: швы накладываются везде по-разному: внутренняя часть зашивается одним способом, наружная — другим… много разного и по отдельным органам… нюансов, — но нельзя ничего делать не так, как положено. И я должна была не уходить или хотя бы спросить, как он зашил. А этот молодой идиот… он тоже устал… и сделал как проще и быстрее. Это было первого января. Очень тяжелое время для больницы скорой помощи… всегда. И… в отделении тоже пили. Новый год, — она тяжело сглотнула, — и все такое… Короче, у пациента ночью открылось внутреннее кровотечение, и никто не пришел проверить. Его еще можно было спасти, но никто не пришел. И я… я тоже не пришла. Хотя это был МОЙ больной. Я… я просто сдала смену и уехала домой. С облегчением. А потом мне позвонили. Он умер. И к тому же оказался сыном очень непростого человека. Да какая разница, главное — умер. Хотя мог бы жить и радоваться… Он был совсем молодой, единственный сын у родителей. Только женился, ребенок должен был родиться через два месяца… Родился… Без отца. А меня уволили и должны были судить. Но неожиданно возникла она — Светлана. Не знаю, что она сделала и где… надавила или договорилась, но меня оставили в покое. А потом она приехала и пригласила меня работать здесь. Это было не по профилю, но лучше, чем ничего. И я обязана ей, понимаешь?

Я понимал. Пожалуй, я даже СЛИШКОМ понимал. Светлана желала владеть информацией, и врачебные тайны наверняка тоже входили в этот круг. К тому же удобно иметь своего человека, а заодно и опытного медика под рукой, когда работаешь с молодыми и порой неосторожными в связях женщинами. Венерические заболевания, может быть, аборты, а она ведь не была — она ОСТАВАЛАСЬ хорошим хирургом, Кира! И она будет молчать, потому что обязана! Благодарна. Признательна. Зависима. И, наверное, еще и порядочна, а такие молчат ВСЕГДА.

Мир номер три. Прошлое. Я не хочу становиться взрослой

— Как тебя зовут? — мягко спрашивает женщина.

— Мирабелла… — тихо, едва слышно шепчу я.

— Какое красивое имя! — говорит она и мягко берет меня за руку. У нее все мягкое — пальцы, голос, взгляд и свитер, к которому я случайно прикасаюсь, тоже какой-то особенно мягкий. Комната же, в которой я стою, наоборот, вся жесткая. Твердая. Железная. С остро заточенными углами и режущим взгляд порядком. Здесь все разложено очень ровно, словно по линейке, и нигде ничего лишнего. Мы все, все до единого, боимся и комнату, и ее хозяйку. «Сейчас вот возьму за шиворот да к директору отведу!», «Если не прекратите орать, отправитесь в кабинет!», «Вы — да, да, вы двое… к директору давно ходили?»

Я ничего такого не сделала… но вот я тоже здесь. В той, что практически распоряжается нашими жизнями, словно мы ее подданные или крепостные, с виду ничего особенного: это женщина с пухлыми щеками и взглядом, который кажется немного сонным. Из острого у нее только ногти — они заостренные и длинные, и она постукивает ими по столу:

— Да… это наша Мирабелла! Она сирота… сиротка.

Я стою словно оглушенная, пытаясь расслышать то, что женщина с толстыми щеками говорит обо мне, но сердце отчего-то колотится так, что я почти ничего не могу разобрать:

…году… наследственность… родственников совсем… тем не менее… учится… другую?

Женщина с мягкими руками сжимает мою ладошку в своей и внезапно слух возвращается:

— Я не хочу… другую, — говорит она. — Мирабелла сейчас поедет ко мне в гости, правда? А завтра вечером я ее привезу.

— Хорошо, — со вздохом говорит директриса. — Только я обязана вас предупредить. У девочки есть одна дурная привычка…

Я закрываю глаза. Зажмуриваюсь крепко-крепко. Так, что под веками вспыхивают радужные кольца и взвиваются огненные шары. Я не хочу тут стоять и делать вид, что ничего не понимаю! «Они дети…». «Да говори что хочешь, они еще ничего не понимают!» Иногда мне хочется крикнуть: «Вы все дураки! А мы всё, всё понимаем!»

Взрослые — очень странные.

Взрослые на самом деле совсем не умные. Просто… просто им почему-то разрешают распоряжаться нами. Детьми.

Я не хочу становиться взрослой. Теткой с пухлыми щеками, пухлой головой с волосами, как белая мочалка, и пальцами-сосисками, из которых, словно когти хищной птицы, торчат кинжалы ногтей. Я не хочу тыкать такой же сосиской с когтем на конце в детей. Которые все уже понимают. Но которым нельзя об этом говорить. Даже друг с другом. Почему? На этот вопрос они никогда не отвечают. Быть может, потому что у них попросту нет ответов? Вместо ответа они могут на тебя накричать. Отвесить подзатыльник. Поставить в угол. Или сказать, что у тебя плохая наследственность. И что твоя мать была проституткой и ты обязательно станешь такой же. Они не всегда говорят это вслух. Но я СЛЫШУ. Все. Все слышу! И про наркотики. И что я — самая уродливая девочка на свете. И что у меня нет отца… и никогда не было. И что… что я писаюсь в кровать. Вот уже почти два года писаюсь в кровать. И поэтому меня никто не возьмет. Ни на выходные, ни на каникулы, ни тем более навсегда. Я еще долго буду жить тут… очень долго. Пока не вырасту. Но только я совсем не расту… Алла, с которой мы все-таки помирились, вдруг стала выше меня на полголовы. Она почти красивая. У нее всегда чистая постель, и от нее не пахнет, как от меня. Мы помирились, потому что я рассказала, что тоже видела ангела. Теперь у меня на шее крестик. По воскресеньям к нам приходит батюшка. Это такой человек, который может разговаривать с Богом. У него борода и усы, и тоже пухлые щеки, и пальцы-сосиски. Но… он не похож на нашу директрису. Я даже не хочу говорить, что он пухлый. Или толстый. Или жирный. Жирдяй, как кричат у нас вслед тем, кто ходит переваливаясь, не умеет бегать и очень много ест. Или не много ест, но отчего-то все равно толстый. Жиртрест. Сало-мясо-колбаса. Батюшка не такой. Он… он, наверное, совсем не такой, как все. Он расспрашивал меня про ангела и ни разу не перебил. И не сказал: «Ладно, кончай врать. Летала она! Никуда ты не летала. И не бывает никаких ангелов — ни нарисованных, ни в перьях. Ангелов вообще не бывает». Он слушал и кивал, а потом дал мне крестик. И сказал, чтобы я пока носила его просто так, а потом он меня окрестит. Когда ему дадут автобус для всех некрещеных деток. И что, когда он меня будет крестить, у меня будет другое имя. Потому что… — Тут батюшка запнулся и сказал почему-то шепотом, прямо мне в ухо: «Ты не обижайся, деточка, но нет такого имени — Мирабелла». А потом посмотрел на меня так, словно был виноват. Но я не обиделась. Я и сама хорошо знаю, что такого имени нет. Потому что Мирабелла — это что-то, не имеющее ко мне никакого отношения. Он один это понял — батюшка в длинном платье, которое называется смешным словом «ряса», и с усами. Я знаю, почему он понял — потому что сам тоже не слишком похож на взрослого. Батюшка рассказывает странные вещи, примерно как Алла. Когда он рассказывает, то смотрит на нас, будто ему неудобно за то, что он говорит: мы ведь понимаем, что такого никогда не могло бы случиться! Что на самом деле это все как в мультиках или сказках, но он считает, что это действительно было. Что действительно жил такой человек, который умел ходить по воде. Мне тоже часто снится удивительное — один раз приснилось, что я умею летать. Наверное, и тому человеку снилось, что по воде можно ходить. Он проснулся и стал всем рассказывать. Потому что не знал, что этого делать не нужно. И взрослые — те, которые совсем не умные, — над ним смеялись. И даже били его. И прибили его к кресту. Огромными гвоздями. Я зажмуриваюсь, потому что у меня просто свербит в тех местах, куда ему втыкали гвозди. И били по ним молотком. Я смотрю на свои ладони — они становятся красными. Тот, которого прибили к кресту, умер. Батюшка говорит, что все, кто умер, потом воскресают. Что раньше так не было, а потом тот, кто ходил по воде, Христос — вот как его звали — сделал, чтобы так стало. Я не понимаю, почему так. Воскреснуть — значит опять стать живым. Но моя мама не стала! И уже не станет, потому что ее закопали в землю! Одно дело — ходить по воде, и совсем другое — воскреснуть, если тебя закопали очень глубоко! Даже если ты оживешь, как оттуда вылезешь? Я все-таки думаю, что, если умер, это навсегда. Просто батюшка хочет сказать нам хорошее, потому что мы все действительно сироты… нет, не сиротки, как сладко сейчас выговорила пухлая тетка за столом, на котором все разложено по порядку, а просто сироты. Те, у которых никого нет. У которых все умерли. И их закопали в землю. Холодную землю, такую же, как за окном.

Женщина снова берет меня за руку и говорит:

— Это ничего. Все-таки мы попробуем!

Мир номер три. Вымысел. Дракон против наследников

— Папа, я решил завести себе ручного дракона! Круто, да? Ни у кого драконов нет, а у меня будет! Вот, прошу любить: мой ручной Дракон. Семнадцатый.

Ошибочно попавший в Лес SD4NBН 224286 si неловко мялся в дверях и переступал с ноги на ногу. Все вроде было хорошо, но… не совсем. Честно говоря, Дракону уже осточертело целыми днями перемывать горы грязной посуды, и это еще даже званые ужины пока не начинались! А что будет, когда объявят Большой бал и за стол неделю будут садиться не только Король, Принц и ближайшая свита, а, считай, все королевство?! Дракон поежился. Кухарка и та уже начала на него покрикивать. А из Леса SD4NBН 224286 sd до сих пор ни ответа, ни привета! Видно, сидят и радуются, спокойненько живут себе без положенного Дракона и в ус не дуют! Знай, балы задают, а он тут посуду моет! Вилка рыбная, вилка салатная, вилка для основного блюда! Ножи! Ложки! Фужеры! Три уже разбил! Получил от Обера нагоняй и от повара по шее… вот тебе и Дракон! Который обязан наводить страх и трепет и похищать Принцесс. Похитить тут, что ли, кого? Однако тогда могут не только по шее… могут и голову с плеч, за ними не заржавеет… ой!

— Да на кой он тебе, сынок?! — удивился Король. — Он и не огнедышащий совсем, ни летать даже, ничего такого! Только сервизы кокает и ножи куда-то пропадать стали!

Дракон потупился, хотя с ножами его вины не было.

— Тебе не тварей всяких непотребных заводить, тебе жениться надо! — Король даже притопнул. — И поскорее!

— Папа, да сколько ж об этом можно! Я не только не желаю жениться, но даже говорить об этом! И потом, я им полкоролевства, титул, дворец какой-никакой, а они мне что?

— Ну, у каждой девушки имеется кое-что интересное! — игриво сказал Король, по-прежнему игнорируя Дракона, сиротливо притулившегося в углу, хотя тема разговора разворачивалась в более чем приватную сторону.

— Что же? — саркастически осведомился Принц. — Я ей корону, а она мне, как ты изволишь выражаться, писечку?! Равноценный обмен, ничего не скажешь! Знаешь, папа, секс в наше время стал настолько доступным, что уже никого не интересует!

— Гм… неужели?… — промямлил Король, а Дракон Семнадцатый залился краской. По части секса он был еще девственником, чего немало стыдился.

— В наше время было иначе, — покачал головой глава государства. — А теперь, наверное, всех только и волнует, как пройти какой-нибудь тридцать второй уровень и не спалиться!

Однако Принц не обратил внимания на отпущенную шпильку и гнул свое:

— Так что ради чьей-то… чьих-то, скажем, весьма сомнительных прелестей я не намерен связывать себя глупыми обещаниями! Или того лучше: женишься, поедешь на охоту, потом возвращаешься — а в твоей постели какой-нибудь Серый Волк! Или Дракон ее похитил!

— Я по уставу только незамужних могу, — пискнул было Семнадцатый, но на него уже никто не обращал внимания. Потому что словесная баталия развернулась не на шутку.

— Нет уж, брак — это не мое! Да и потом, почему Принц обязательно должен жениться на какой-нибудь бесприданнице? Что это еще за порядки? Откуда они взялись? Я считаю, это нужно немедленно прекращать!

— Ну… у каждого Леса как исстари заведено… У нас это, так сказать, по умолчанию. — Короля явно смущали как смелые допущения, так и непреклонность отпрыска.

— И почему, например, я не могу жениться на какой-нибудь наследнице престола? Богатой и красивой и взять полцарства приданого к тому же? А? Молчишь? Потому что крыть нечем! А если не могу на богатой, то и вообще не буду!

— Сынок, да ты пойми, у каждой такой, какую ты тут расписал, свой Иван-дурак имеется! Или Финист там, Ясный Сокол… согласно штатной ведомости! Недаром говорят: суженого конем не объедешь, — наставительно изрек Король. — И у нас так же… как суждено — так и должно быть. Ну чего ты упрямишься? Ладно, хочешь Дракона завести, что ж… я не возражаю! Заводи! Хотя бюджет и так ни в какие рамки, но я уж как-нибудь сокращусь… ничего. Этот хоть ест немного… прокормим! Хоть завтра указ напишу, что у тебя теперь Дракон, только ты женись, а? Потому как твоя невеста — она не где-нибудь, где по полцарства кому попало раздают, дуракам там всяким… она тут! И потом, как ни ершись, а жениться рано или поздно придется. Только ежели сейчас, то возьмешь девку в самом соку, а потом что? Перестарки одни останутся! Женись, сынок, а? Честным пирком да за свадебку…

— Да на ком тут жениться, папа?! — в крайнем раздражении вскричал Принц. — Ну не на Кларке же с Розкой — дуры набитые, хоть в розницу, хоть оптом!

— А сестра ихняя? — горячо возгласил Король, от волнения допуская просторечие. — Золушка которая?

— Мы о ней уже говорили! — отрезал Принц. — Не далее как вчера! Хотя… она вроде ничего так… живенькая! Не дрыхнет двадцать четыре часа в сутки, как Спящая Красавица! И не сидит сиднем, как некоторые, и на горохе не спит, и голову потом не морочит… Только что-то она постоянно роет… ищет…

— И найдет! — горячо поддержал Король. — Значит, есть у девушки цель в жизни! И она ее таки сыщет! Так что, по рукам, сынок? Я тебе — Дракона, а ты мне — наследничков, а?

— То есть как — вы ему Дракона?! — наконец не выдержал Семнадцатый. — Я тут вам что?! Раб? Крепостной? Пустое место?! Что вы тут мною распоряжаетесь, как хотите, а?! — Он внезапно напрягся, набрал побольше воздуху, раскрыл рот… и испустил струю самого настоящего пламени.

— Ух ты! — сказал Принц. — Зашибись! Теперь точно не женюсь! На фига мне неизвестно какая жена, когда у меня теперь свой огнедышащий Дракон! Да еще и Семнадцатый!

Он крепко хлопнул опешившего от себя самого Дракона по плечу и поинтересовался:

— А еще разок сможешь?

Мир номер три. Прошлое. Сказка про буфет

— Нравится тебе у меня? — спрашивает женщина, когда я открываю глаза.

Она сидит на полу рядом с моей постелью, положив подбородок на край дивана. Ее лицо настолько близко, что я вижу родинку на ее веке, крохотную, незаметную и едва выпуклую — наверное, она и сама о ней не знает.

— Да, — очень тихо говорю я. Так тихо, что едва себя слышу, но она услышала. Она улыбается. Я тоже несмело улыбаюсь в ответ и вдруг ощущаю, что подо мной не мерзко, сыро и зябко, как всегда, а совершенно сухо! Сухо! И очень тепло… и постель пахнет приятно, какими-то цветами. И все такое мягкое… как и моя пижама. МОЯ пижама! И пусть она почти такая же, как и в доме, куда мне вечером придется вернуться, но все равно во сто… нет, в тысячу раз лучше!

Наверное, на моем лице написано смятение, потому что женщина протягивает руку и гладит меня по спутанным волосам:

— Ты не бойся… Ты, главное, ничего не бойся!

— Да, — говорю я, но неожиданно ощущаю, что очарование этого утра куда-то исчезло. Вот взяло и исчезло. Неизвестно куда и в один миг… И солнце уже не светит сквозь желтые шторы ярко и празднично, а едва сочится. И диванный ворс пробирается сквозь простыню и начинает колоть мои ступни. И трамвай на улице противно дребезжит по мокрым рельсам. И…

— Ты не думай, что вечером опять возвратишься ТУДА. Это ненадолго. Ты не переживай так, — отвернувшись, бормочет женщина, и я не сразу понимаю, что это она говорит не себе, а мне. — Мы… мы с тобой сильные. Мы сможем. Я… я буду к тебе приезжать каждую неделю. И брать на выходные домой… пока документы…

Домой. Она сказала — ДОМОЙ!

— …и даже среди недели, если будут отпускать. Или мы просто посидим немножко, но ты все равно будешь знать, что теперь у тебя есть… я. — Она запнулась. — Теперь у тебя есть Я! — с нажимом говорит та, что вчера привезла меня к себе, в эту большую квартиру, которую я еще толком всю и не видела. — А… а теперь давай подумаем, чего ты хочешь. Не будем сегодня никуда идти, тем более что на улице не слишком тепло и снова, кажется, собирается дождь. Давай просто посидим рядом и помечтаем, хорошо? Только сначала я тебя накормлю. Ты что больше любишь: кашу или яйцо?

— Творог, — сказала я, а она засмеялась:

— Вот видишь, я в тебе не ошиблась! Всю жизнь ты не будешь идти на поводу у событий, а станешь выбирать что-то свое, — загадочно сказала она, — и это в тебе самое удивительное! Но все равно сейчас придется есть кашу и яйцо. — Она сделала уморительно виноватое лицо, и я улыбнулась. Наверное, потому, что эта женщина мне нравилась. Нравилась ее птичья хрупкость и сложное, совсем не птичье имя — Матильда, хотя если произносить его так, как она сама называла себя — Тильда, то это было словно перепархивание с ветки на ветку… Тильда… тильда-тильда-тильда… или это что-то синичье? Мартовское? Так синицы зовут весну… или так летят капли с сосулек — звонко, расшибаясь о сияющие весенние лужи внизу…

— Пойдем, — позвала она. — Яйцо остынет!

Я сунула ноги в тапочки, восхищаясь их шелковистой новизной и тем, что и каша, и яйцо, которое не должно остыть, сварены специально для меня… и голосом, и лицом рядом, таким не похожим на мое, но… родным?

Внезапно я останавливаюсь как вкопанная.

Нет!

Не нужно!

Я не хочу. Я боюсь!

Я не могу идти к ней… Потому что я сто раз слышала такие истории. Когда детей из нашего дома брали и говорили, что навсегда, а потом они возвращались обратно. Иногда через неделю. Иногда через месяц, два и даже через полгода… Когда сначала их баловали и у них было все: теплое яйцо или творог, купленный специально для них… Игрушки… Книжки… И даже собственная комната! Со специальной мебелью! Одна такая девочка — очень красивая девочка, совсем не похожая на меня, — она очень долго лежала потом, уставившись в стенку, свернувшись и обхватив себя руками, и ни с кем не разговаривала, и молчала, и плакала… Каждую ночь мы слышали, как она плакала! Правда, потом она перестала, но уже была словно и не она, не такая… подменыш… Словно увезли одну девочку, а вернули совсем другую, волочащую ноги, огрызающуюся… Нет, я этого не хочу!

— Где же ты? — спросила Матильда, подошла и обняла меня за плечи. — Пойдем?

«Меня не берут навсегда, — сказала я себе. — Не навсегда — это, наверное, хорошо». Потому что сейчас можно спокойно съесть и яйцо, и кашу, и выпить чай с лимоном — все без обязательств… и никого не называть мамой… Главное — не смотреть в глаза, не привыкать и не обращать особого внимания на эту чужую женщину с птичьим-не-птичьим именем Тильда.

И можно сидеть на уже убранном диване, и болтать ногой, и слушать, как она зачем-то рассказывает мне, какой она была маленькой девочкой, и показывает очень старые фотографии… почти все черно-белые, неинтересные, с людьми, которых я совершенно не знаю. И они мне не нужны. Я никогда не видела… своих. А эти мне не нужны! Но я все равно смотрю. И даже… даже начинаю их узнавать!..

— А вот это мои мама и папа. А вот бабушка и дедушка. Дедушка преподавал в университете химию, это такая наука, ты потом будешь учить. А еще он писал сказки для моей мамы, когда она была такая, как ты. Они такие интересные, необычные! Совсем-совсем не такие, какие читают всем детям! А бабушка рисовала к ним картинки! Она не была профессиональным художником, она была врачом, но рисовала очень хорошо! Хочешь посмотреть? Ты же умеешь читать? Или давай я сама тебе почитаю?

— Я умею читать… — тихо говорю я. — И… я очень люблю рисовать.

Женщина по имени Тильда открывает большой старый шкаф, даже не шкаф, а целый дом: с толстыми гранеными стеклышками в дверцах, плотно приставленными одно к другому, с вырезанными цветами и листьями, а внизу — такие пупырчатые пузатые штуки. И удивительные, какие-то совершенно не мебельные ножки… ноги-лапы-листья! Я кошусь на этот шкаф-дом, если так можно сказать о моих неизвестно куда смотрящих глазах, потом осторожно провожу пальцем по резным завитушкам и вздыхаю от непонятного наслаждения: как красиво!

Тильда спрашивает:

— Нравится он тебе? Это очень старый буфет!

Ах вот оно что… эта штука называется буфет!

— Он как дом… — говорю я. — Вон там — окна… и даже крыша есть! Нет, не дом! Как дворец! Там должна жить принцесса, я знаю! Ваш дедушка… он писал сказки про этот буфет?

— Нет, про буфет он написать не успел, — весело отвечает Тильда. — Но идея мне очень нравится! Сейчас мы обязательно найдем эту книжку с картинками! А про буфет мы с тобой, пожалуй, когда-нибудь напишем сами!

Мир номер один. Реальность. Безопасный коридор полета

— Кир, — осторожно спрашиваю я, — к тебе можно забежать на минуточку? Очень надо.

— О господи, — раздраженно отвечает она в своей резко-непредсказуемой манере, — надеюсь, хотя бы с тобой все в порядке?

— А… а что случилось?

— С утра перелом… только зафиксировала и в город отправила — ну, на всякий случай, хотя там определенно все просто, без смещения, — и на тебе, сердечный приступ! Я же не кардиолог! Говорю, что надо к специалисту, — нет, уперлась, час с ней провозилась, не меньше, хотя, мне кажется, это была просто истерика. Прости… Так что ты хотел?

— У кого истерика? — почти ничего не поняв, спрашиваю я.

— Врачебная тайна! — отрезает она. — И так лишнего наговорила.

— Так я зайду? Если ты уже свободна? Или давай… пообедаем вместе?

— Лева, — она говорит, словно с трудом подбирает слова, — может, нам лучше не обедать вместе? Тем более что у тебя все в порядке. Да?…

Наверное, у нее усталость или плохое настроение. Не может же она взять и так просто меня отфутболить? Особенно после того, как мы с ней очень мило поболтали… нет, не то слово. Поговорили. Вот это — верно. И расстались если не лучшими друзьями… Нет, опять не то! Ладно, черт его знает, кем мы расстались, с этим я потом разберусь, но сейчас мне просто необходимо ее увидеть!

— Тогда считай, что у меня тоже сердечный приступ. Или истерика. Или то и другое вместе. Я зайду!

— Нет, не надо. Я сама зайду. Чуть позже… Хорошо?

Она, как всегда, игнорируя вежливые слова прощания, бросает трубку. Вот так, по-хирургически, лишних слов не надо. А надо просто бежать, когда кого-то привозят, и собирать по частям, и срочно резать или пришивать… Пришить, если неправильно отрезано, — такое возможно? Я спрошу у нее, я обязательно спрошу! Не сегодня, позже, но спрошу непременно! Потому… потому что со мной что-то неладно. Мне срочно надо отрезать ненужное… от себя… от своей жизни… Ладно, с этим мы тоже будем разбираться!

Я бросаю беглый взгляд на дверь в ванную — за ней в душевой кабине спрятан роскошный букет. Розы. Их запах просачивается даже сюда. Неожиданно я вспоминаю, как однажды, в припадке свежей ненависти к букетам подарил девушке кактус в горшке. Мы расстались буквально после первого свидания, но, возможно, он до сих пор процветает, мой внезапный колючий презент. Кактусы живучи. Они легко переживают приступы влюбленности и неприязни, им плевать, как вы здороваетесь и прощаетесь, плачете и смеетесь, им просто нужно немного солнца. Или много-много солнца? Я точно не помню. Знаю только, что они способны годами пылиться на каком-нибудь подоконнике или у компа и благоденствовать в безликих офисах с вертикальными, обязательно кремовыми жалюзи и сотней одинаковых корзин для бумаг. Интересно, почему так бывает: я забыл лицо девушки, но не забыл кактус? Как нес его, восхищаясь лаконичностью формы и тем, что колючки, оказывается, растут в строгом порядке!

Я не забыл кактус и сейчас мог бы написать о его жизни захватывающую историю! Потому как романисты не помнят девушек, которые умеют здороваться и прощаться. Им интереснее кактусы… Выходит, Кира кактус?! Да, неожиданно… но логично! Она вполне колючая и самостоятельная. Ну а я сказочник. Который идет налево — песнь заводит… Однако, сколько ни ходи налево, в итоге все равно движешься по кругу. И я до сих пор сижу на цепи у собственного дуба — неизлечимой графомании. Сижу и от скуки сочиняю, и рассказываю, и повествую… круг за кругом. Год за годом. Трачу собственную, настоящую жизнь на выдуманную, иллюзорную, призрачную имитацию. В то время когда мой собственный роман с жизнью сходит на нет…

«Стасов, пойми, тебе скоро полтинник! — восклицаю я не вслух, но яростно. — И кем ты стал?»

Мне нечего на это ответить. Потому что я действительно не знаю, кто я. Мое время ушло, а я остался. Как вечная игла для примуса в отсутствие каких-либо примусов.

Не знаю, до чего еще я бы додумался, но тут стучат: громко, повелительно. Так мог бы стучать кактус.

— Можно? — спрашивает Кира официальным тоном. Прикрывает за собой дверь и только потом улыбается.

— Привет! — говорю я.

— Привет… Ну и денек! Что у тебя случилось?

— Наверное, ничего, — я пожимаю плечами. — Но это и есть самое страшное! Со мной ничего не происходит… но у меня есть для тебя цветы!

Я иду в ванную и возвращаюсь с розами. Запах в комнате становится оглушительным.

— Ого! — восклицает Кира, и глаза у нее делаются огромными. — Ничего себе!

— Простите, доктор, что без упаковки и этих… ленточек. Знаешь, продавщицы в цветочных магазинах обычно завязывают цветы такими ленточками. А еще они очень любят распустить эти самые ленточки в вермишель, а потом р-р-раз! Делают ножницами спиральки. Наверное, считают, что это красиво. И когда они их делают, у меня просто мурашки бегут по коже. И сердце останавливается. Так что можно считать, я счастливо избежал приступа именно потому, что ленточек тут нет. От слова «совсем».

У нее становится озадаченный вид.

— Я не психоаналитик, но, похоже, у тебя проблемы или со срезанными цветами, или с продавщицами с ножницами!

— Спасибо, доктор Кира Фрейд! — Я криво усмехаюсь. — Ты хочешь сказать, что срезанные цветы — это либо покойники, либо похороненные мечты, так? А женщина с ножницами — символ кастрации. Хорошая парочка, нечего сказать! Утешила!

— Ого! — говорит Кира. — Да, действительно тяжелый день. Похоже, не у меня одной. Что случилось, Лева? — еще раз спрашивает она. — Да, и прости. Спасибо за цветы. Они прекрасны! Но только я ничего такого не имела в виду. Честно.

Внезапно мне хочется рассказать ей все: и что у меня кризис, и что к тому же я неизвестно зачем переспал со Светланой, которая, оказывается, хозяйка всему тут имеющемуся, включая даже и переломы, и сердечные приступы, и ту клумбу, что рано утром ободрали мы с охранником… Который, увидев меня в спортивных штанах, подошел подписать книгу. Разумеется, о Максе. Охранники читают книги только о Максах… или вообще не читают. И я, польщенный дурак, расписался и зачем-то попросил срезать розочку. В результате мы вдвоем с тем, кто был обязан бдить хозяйское добро, нанесли ему существенный урон. Хотя парень и говорил, что все равно садовник скоро все это срежет. Потому что осень и грядут морозы. И все такое. Это чтобы я не комплексовал. Потому как он сразу понял — роз мне нужно не одну. Их мне нужно много!

Он щелкал секатором — наверняка у него в дежурке этот секатор лежал не зря, потому как он тоже был Макс. А Максы — они такие, щелкают направо и налево! Но все больше налево, да. Это у нас с ними в крови… И потом, одной розочкой больше, одной меньше… то же и с женщинами. Но об этом я сейчас не хочу. И не буду!

Я протягивал Кире всю неправедную, колющуюся, словно кактус, и благоухающую, как парфюмерная лавка, флору и молчал. Хотя мне очень хотелось сказать, что она права: женщина с ножницами — несомненно, символ кастрации. Вот мужик с секатором — совсем другое. Это охота. На розы или на мамонта — все равно. Это миг торжества. Завершение корриды. Похищение сабинянок. И не имеет ничего общего с цепляющими, словно крючки, взглядами цветочниц, треском целлофана, и потом — бах! — неизбежными спиральками!..

Да, и я переспал со Светой. Светланой Владимировной. Хозяйкой. Или это она со мной переспала? Потому что я тоже имущество… движимое… а иногда — совершенно недвижимое. Особенно если перепью. Я был пьян… но это не оправдание. И я буду идиотом, если сейчас заговорю с Кирой об этом. Хотя мне очень хочется сказать, что я сам себя кастрировал. Когда сделал это просто так — взял, да и оттяпал часть души, ответственную за романтику. Потому что она ныла и болела… и требовала несбыточного. Небывалого. Которое все равно потом пришлось бы выбросить. Потому что оно всегда заканчивается. Вянет. Становится не тем, с чего началось, а просто покойником в целлофане. Потому что романтика всегда скатывается к пошлости. Я ненавижу пошлость… и я романтик. Совмещение несовместимого. Живых цветов, которые есть венец творения, и ленточек, закрученных в спирали. Киры и медицины. Бизнеса и порядочности. Жизни и сказок. Детей и детдомов. Только Лючия-Серый-Волк и была честной. Потому что она сразу обозначила вектор наших отношений. Как безопасный коридор полета: высота, время, маршрут. И ни разу меня ни в чем не упрекнула. И теперь я не знал, что с этим делать.

— Это тебе, — говорю я.

— Кажется, ты нашел цветочный магазин… и очень недалеко! — улыбается она.

— Вроде того.

— Кстати, а это тебе. Возвращаю сказку о Принце, который не желает жениться, потому что теперь у него есть Дракон. Весьма символично. И смешно. Только…

— Только — что? — спрашиваю я.

— Это ужасно, когда Принцы не женятся! — говорит она. — Это значит, что мир остается без надежды! Герр писатель, а не могли бы вы специально для меня подумать над этим эпизодом еще раз?

— Чтобы вернуть миру чаяния?

— Именно!

— Легко! — соглашаюсь я. — Заходите вечером, и я верну вам ваш мир починенным. Будет тикать как новенький! Обещаю.

— Вечером ты обычно занят… — Глаза у нее внезапно становятся официально-холодными: — Да и у меня работа… перемена погоды, наверное… и перемена сезона. У всех какие-то жалобы, словно это не пансионат и не гольф-клуб, а дом престарелых! Да и позвонить надо, выяснить, что там с этим переломом…

Мы стоим в комнате, принадлежащей Светлане Владимировне. СВ. Серому Волку. С розами, принадлежащими СВ. И даже вечера тут, на огороженной территории, с заборами и охраной, тоже отдают принадлежностью СВ! Но сами-то мы ей не принадлежим? Нам не страшен Серый Волк… И она нас не съест! Потому что мы — люди… живые… нас нельзя секатором, а потом — ножницами. А потом — в вазу. Потом — в урну.

— У меня сегодня совершенно свободный вечер! — с вызовом говорю я. — И завтра — тоже.

— Целых два свободных вечера! — восклицает Кира. В глазах у нее явная насмешка.

— Неужели этого мало?

— Пишите сказки, Лев… Вадимович! Я очень жду второй вариант.

Она поворачивается и уходит. Цветы остаются на моем столе.

И я снова не знаю, что со всем этим делать.

Мир номер три. Вымысел. Вариант номер два. Пустая казна и ящик Пандоры

— Да?… — сказал Принц. — Угу… Конечно! — Он был рассеян.

— Ты слушаешь, что я говорю? Жениться тебе надо!

— Папа! — воскликнул Принц с укоризной. — Опять! Из-за тебя меня убили!

— У тебя одни только игрушки на уме! — рассердился Король. — А тебе надо жениться! Королевству нужен наследник!

— Зачем?

— Как это зачем? Ну… чтобы передать корону!

— Передай ее мне, — посоветовал Принц.

— Но ты же знаешь, что я не могу!

— Короли не умирают… — пробормотал Принц. — Зато Принцы женятся! Королевства делятся пополам. Папа, это все надо как-то остановить! Потому что нам уже нечего делить! Старых королей нужно убивать, когда Принцы женятся, вот и все!

— Как это?!.. — опешил Король.

— Это стратегия, папа, — пояснил Принц. — Когда играешь, вначале всегда нужно определиться со стратегией.

— А-а-а… — облегченно выдохнул Король. — Однако ты не заигрывайся… Стратегия у него! Чуть до кондрашки не довел, действительно. А жениться-то рано или поздно придется!

— На ком?

— Ну… любую выбирай! Клару… или Розу. Можно даже ту замухрышку… как ее… Зо… Золушку!

— Хочешь без дворца остаться? — едко осведомился Принц. — Потому что она тут все развалит и перероет! Знаешь, какое у нее прозвище? Полоумная! Королева Полоумная первая! Даже круче, чем король Пипин Короткий!

— Кто?! — выпучил глаза папенька. — Какой еще… Пипин… Короткий?!

— Это не из нашей истории, — отмахнулся Принц. — Так, к слову пришлось. Это я к тому, что такой избранницы народ не поймет.

— Народ, — надулся Король, — должен подчиняться выбору монарха! Полоумная! Можно ее прописать в летописи не как Полоумную, а как, допустим, Альтернативно Одаренную! И пусть себе роет! Может, что пропавшее найдет. И потом, — глава государства пошел ва-банк, — сказки тоже должны обновляться! Ты только женись! Она-то ничего, и собой такая ладненькая. И росту небольшого, ест, небось, совсем немного. Это я не к тому, что расходы, но о будущем тоже думать надо! Такие прожорливые иногда попадаются… только и корми без конца! Завтрак, обед, ужин и этот, как его… ланч! Еще и кефир на ночь! Я вот себе такого не позволяю… кефиру! А дворец чего… да пусть роет! Перестроим, коли на то пошло, канализацию заодно проведем, теплые полы…

— Мне и так хорошо! — отрезал Принц. — Я разве что на эту соглашусь… Спящую Красавицу! Я не буду ее целовать, а она не будет просыпаться и лезть в дела!

— А наследники как же появятся?

— Одно другому не мешает! Заодно и делить ничего не придется. Пусть себе спит где-нибудь в кладовке! И, кстати, не нужно будет всех этих балов, смотрин там всяких и прочего! И даже свадьбу можно не устраивать! Никаких расходов, одним словом.

— Я тебе три дня даю! — сказал Король. — На размышления и решение. А потом я тебя указом женю! — пригрозил он. — А ежели опять будешь мне тут ваньку валять, сам выберу! Привезу какую-нибудь Царевну-лягушку…

— Она за меня не пойдет, — ухмыльнулся Принц. — Ей Ивана-купецкого-сына подавай и силушку богатырскую.

— Ну хоть Красную Шапку возьми! — теряя терпение, вскричал Король. — Огонь девка! Я согласен! Пусть невысоких кровей, но хозяйственная, хоть порядок наведет! И, опять-таки, пироги у них знатные!

— Папа, я устал, — сказал Принц. — Можно я еще немножко неженатым поживу? Без пирогов и беспорядка. Мне семейная жизнь не к спеху.

— Живи, живи, — сварливо пробурчал Король, — живи неженатым! А папочка пускай страдает… Вот издам Указ — полцарства тому, кто тебя женит!

— У нас нет полцарства, — холодно сказал Принц, — и ты прекрасно это знаешь!

— Ну… эквивалентом дам!

— И эквивалента давно нет! Иначе ты бы давно канализацию провел и теплый пол устроил!

— Я расстроен! — сказал Король, и это было правдой. — Ужасно расстроен! Казна пуста! Ты не женишься! Ящик Пандоры пропал!

— А зачем тебе этот ящик? — удивился Принц. — Там же одни эти… горести и болезни?

— На самом дне ящика, — со вздохом пояснил Король, — лежит Надежда. Вот она бы нам сейчас и пригодилась!

Мир номер три. Прошлое. Только меня

— Ты только не думай, что если тебя на выходные взяли, то теперь и совсем заберут! — говорит Алла, но даже по ее голосу я слышу, что она мне завидует. — Меня тоже три раза брали… но мне и тут хорошо! И за мной папа с братом скоро приедут, мне чужие тети-дяди не нужны… Они же совсем чужие, понимаешь?

Мне уже восемь, и я много чего понимаю. И что не нужно никому верить. И не нужно смотреть в глаза. ОНИ этого не любят. Чужие. Свои тоже не любят, но чужие больше. Я хочу сказать об этом Алле, но потом передумываю. Вспоминаю, как Тильда вчера села передо мной на корточки, обхватила меня за плечи и смотрела на меня долго-долго… прямо в глаза.

— Я очень надеюсь, — сказала она, — что у меня все получится… скоро получится! Совсем скоро! И ты надейся, хорошо? Надейся, малыш, и у нас с тобой все будет хорошо! Только ты очень-очень надейся. Изо всех сил. Как и я. Договорились?

Теперь я понимаю, что она хотела сказать этим «очень-очень», потому что сегодня ночью у меня ПОЛУЧИЛОСЬ! Правда, никто, кроме меня самой, кажется, этого и не заметил. Но мне… мне стало так хорошо! Словно я проснулась не снова тут, у двери, а там, на диване, и Тильда сидела рядом и смотрела на меня… Еще до того, как очнуться, я услышала легкое поскрипывание подушек, и затем что-то мягкое и теплое коснулось меня… Это ОНА села рядом! Я привалилась к этому теплому и мягкому во сне и в то же время наяву; привалилась щекой, лицом, волосами, животом… уткнулась в это РОДНОЕ коленями, протянула руку, чтобы обхватить… и проснулась. Но я все равно знала — это был НЕ СОН! Она приходила. Приходила на самом деле! Как тот ангел на дереве… он тоже БЫЛ! Но только он улетел, а Тильда вернется! Совсем быстро вернется!

Я проснулась очень рано — еще до того, как нас начали будить. Все еще спали. И только мы с Тильдой, которая все еще сидела рядом и которую я все еще чувствовала, — мы вдвоем смотрели в окно. На забор и калитку, через которую мы очень скоро уйдем отсюда. Уйдем вместе. ВДВОЕМ. А все остальные будут стоять у окон и тоже смотреть. Нам в спину. Но я не обернусь. И не стану им махать. Ну, разве что Алле…

— Ее как зовут? — спросила Алла, и голос у нее был какой-то невсегдашний. Я не сразу поняла, что было не так, и ответила:

— Тильда. Это имя такое.

— Батюшка сказал… — Алла потянула носом, и только теперь я поняла, что она плачет. — Он сказал… нету… таких имен… и Мирабелла нету! И… Тильда… нету! А… Ал… ла… есть! — Она уже захлебывалась плачем, и худенькие плечики ее тряслись. — Есть! Есть… Ал… ла!.. Святая… Ал… ла!.. А Ми… ра… бел… а! — последнее «а» она уже выкрикнула вместе с икотой, — нету! Нету! Мир… а!.. бел… а! И… Ти… ль… д… а!..

— Нету, нету, — бормотала я, не зная, как ее успокоить, утешить. Я не умела утешать! Я не умела ничего: ни ходить по воде, ни воскрешать мертвых… разве что видеть ангелов… и Тильду… ночью… чувствовать! И… мы с Тильдой прочитаем все старые сказки и придумаем новую, про буфет! И даже все нарисуем! Я это сумею… я смогу!

— Алла… Аллочка! У тебя тоже все будет хорошо! Вот увидишь! Увидишь…

— Почему… тебя? По… чем…у!.. Я… я то… же! Х… о!.. ро… шая!

— Ты хорошая… ты очень хорошая… ты… самая хорошая! Да!

— Правда? — Алла неожиданно успокоилась. — Ты правда… так думаешь? И ты… ты будешь ко мне приезжать, да? У нее… у твоей Тильды там как? У нее муж есть? И другие дети?

— Я не видела, — честно призналась я. — Но там очень… очень красиво. Там одна комната, где я спала. А в другой комнате — там такой… буфет! Как… как дворец! Он… он из сказки, правда! В нем живет король, и принц, и еще всякие… Тильда мне показывала фотографии! Мы сидели и смотрели… А дедушка писал сказки! И бабушка рисовала! Это они на даче, она рассказывала, когда Тильда еще маленькой была. Мы с ней поедем… на дачу. Прямо в лес! Но буфет — он тут. Он волшебный, правда!

— Повезло тебе, — тихо сказала Алла. — К богатым попадешь… Только пусть она других не берет! Пусть она только тебя любит! — Алла тяжело задышала, словно вновь готовясь расплакаться. — Я хочу, чтобы только меня любили! Только меня!

Я стояла потупившись и не знала, что сказать. Потому что чувствовала то же самое, что и Алла… хотя знала, что это некрасиво… неправильно.

Но я тоже хотела, чтобы Тильда любила только меня.

Мир номер один. Реальность. Я не верю в воспоминания

— Ну вот, это ж совсем другое дело! — говорит Кира. — И очень хорошо про ящик Пандоры. Ну прямо в точку! На самом дне — Надежда. Она всем нам нужна… даже очень! И еще хорошо, что без Дракона. Потому что Принц бы его испортил. Знаешь, я просто вижу этого самого Дракона — такой себе безвредный ботаник, тощий и в очочках… хорошо воспитанный мальчик. И рядом — этот мажор Принц. Нет, Дракона просто надо было от него спасти! Да еще и родителей рядом нет, и занесло бог знает куда! Пусть он лучше с Золушкой подружится, что ли… Очень я за этого Дракона переживаю… он потом по распределению попадет?

— Не знаю, — улыбаюсь я.

— Кому ж знать, как не тебе?

— Писатели никогда наперед не знают. Мы же не врачи. Это у вас все очень даже определенно: сердце слева, а печень справа!

— Ни фига у нас не бывает определено. Иногда смотришь и думаешь: как такое могло случиться? Например, с этим переломом: ну не могла она руку сломать, упав с лошади, потому что в это время даже конюшни не открывают! Ну и там, кроме руки, было еще кое-что… Хотя мне-то какое дело? Мне сказали — с лошади упала, значит, так оно и есть! Хотя… за шею ее что, тоже лошадь душила? Синяки такие… очень характерные! Она даже и говорить толком не могла, хрипела, а горло шарфиком замотала, но он сполз…

— Ничего себе… — только и сказал я. — Хорошенькое дело! И часто тут у вас такое случается?

— Нет. Ну, драки бывают, конфликты еще никто не отменял… но чтобы вот так! Следы удушения и руку сломали! Да еще женщине! Я думаю, она сюда уже не вернется.

— А Светлана… — осторожно спрашиваю я, — она действительно аналитикой занимается?

— Чем-чем? — не понимает Кира.

— Ну, рыночными прогнозами и всем таким.

— Я не могу с тобой это обсуждать. — Кира внезапно замыкается, и даже лицо у нее словно захлопывается. — Я вообще не должна была ничего говорить!

— Но я же никому не скажу! — заверяю я.

— Знаешь, тебе лучше уйти к себе.

— Почему? — спрашиваю я напрямик. — Чего ты боишься? Я думал, — добавляю я, — хирурги ничего не боятся!

— Хирурги? Не боятся?! Да это самые суеверные люди на свете! И самые самоуверенные к тому же, — добавляет она. — Знаешь, в какой-то момент начинаешь чувствовать себя всесильной, когда все получается и все идет как надо, и никто не умирает… И ты просто как бог… А потом — р-раз! И тебя ставят на место. В один момент. И понимаешь, что просто зарвался и что у тебя была белая полоса, а теперь будет черная. Очень долго будет черная… И за твоей спиной начнут перешептываться… И пациенты будет приходить и, пряча глаза, отказываться от операции. И их будет оперировать другой… у которого полоса белая. А потом… потом привезут ургент, и он… он тоже…

— Не надо, — говорю я и беру ее за руку.

— Если бы ты знал, сколько раз он мне снился! — выкрикивает она. — Сколько раз! А я ведь даже лица его не запомнила!.. И вот снится — так, без лица… одна кровь. Красная — на белом… и течет, течет… и я трясу его за плечи, трясу… и понимаю, что он мертвый. Что он давно мертвый! И все… все, кто лежит на койках в палате, они тоже мертвые! И что… это не моя палата, просто не может быть все это — моя палата! И что я попала в морг! И в то же время знаю, что это она! Вот дверь… вот окно… тумбочки… очки… штативы с капельницами… раскрытая книга… компот в банке! Тапки на полу! Но все — мертвое! Мертвое!

Кира плачет, и плечи ее трясутся. Я знаю, что сюда могут войти, и даже, возможно, без стука… Что может прийти ОНА — та, о работе которой эта женщина с трясущимися плечами не имеет права говорить, как и о том переломе и сбившемся шарфике… И еще я почему-то чувствую — это все связано… все: и перелом, и шарфик, и какая-то непонятная аналитика… мужчины без женщин и женщины без мужчин! Лошади, которые спят, когда кто-то ломает руку. Кто-то кому-то ломает руку, а потом плачет — плачет сейчас. Плачет эта женщина, которую я обнимаю за плечи и прижимаю к себе, а она все плачет и плачет… А в моей комнате стоят розы, которые я украл у той, другой, с которой тоже проделывал другое… но не обнимал! Нет, этого она от меня не получила. И никогда уже не получит.

— Ты не понимаешь! — всхлипывает Кира, — не понимаешь!.. Воспоминания… это такая мерзкая штука…

Я прижимаю ее еще сильнее, наверное, намного сильнее, чем нужно, но она не отстраняется.

— Я не верю в воспоминания, — говорю я. — И ты, пожалуйста, в них не верь!

Мир номер три. Вымысел. Убить Дракона

— Маменька, познакомьтесь, это Дракон! Мой… ммм… друг!

— Какой еще друг? — Матильда критически оглядывает нечто щуплое в темных очках.

— У вас, молодой человек, что… зрение плохое? Зачем вам очки… гм… в помещении?

— Я когда огонь изрыгаю, глаза могут пострадать, — скромно шаркнув ножкой, поясняет гость. — Вот мне и выдали за казенный кошт! И обязали носить всегда. Потому как я все-таки Дракон государственный… служащий!

— Вы мне тут, пожалуйста, ничего такого не изрыгайте! — строго замечает Матильда. — У нас все антикварное! Мебель еще от дедушки осталась.

— Да? — интересуется Дракон. — Я люблю антиквариат! Дорогая Зо, вы мне расскажете историю вашего дома, правда?

— Боже, какой воспитанный молодой человек! — всплескивая руками, говорит мачеха той, которую государственный Дракон фамильярно назвал Зо. — Лучше я вам все сама расскажу, — добавляет она. — Вот, например, буфет! Думаете, это простой буфет? О, тогда вы глубоко заблуждаетесь! Это не буфет, это артефакт! Если отбросить условности, то это модель мира и, в частности, нашего Леса. Мой дедушка, светлая ему память, был великий Сказочник…

Разумеется, все это Золушка слышала не один раз. Поэтому она временно оставляет Дракона в нежных, но весьма цепких лапах маменьки и уходит проветриться в сад, благо погода тоже стоит сказочная. Кусты красных роз прижились все до единого и теперь буйно цветут и благоухают. Клара уже не роет под ними червей, потому как Рыбка исчезла. Клара считает, что она умерла, но Золушка прекрасно знает, что личности такого масштаба, как Золотая Рыбка, никогда не умирают. Они вечны. Очень хочется верить, что она и сама вечна. И Дракон… тоже будет вечен? Ну, это еще неясно… Если он сделает что-то великое, действительно достойное Дракона, то…

— Ах вот ты где! — внезапно слышится громоподобный голос, и Золушка кидается на шею отцу. Тот прямо из Леса. Наверное, снова охотился на какого-нибудь взбесившегося вепря. — Моя девочка! — нежно говорит Главный Лесник и целует дочь в нос. — Тильда дома?

— Она с Драконом! — восклицает Зо.

— Что-о-о?! — Лесник грохочет, словно работает тяжелая артиллерия. — С Драконом?! Ее похитил Дракон?! О, я несчастнейший из супругов! Где были мои глаза, когда я видел ее в последний раз?! Где были мои руки, когда я ее обнимал?! Почему они не почувствовали скорой разлуки?! Где были мои ноги… Я убью его! Я разорву это чудовище на части! Я его четвертую! Я отсеку все три его поганые головы, а хвост подвешу на дереве! Я скормлю его кишки моим собакам! Я рассеку его на четыреста частей и каждую заставлю страдать, как страдаю сейчас я!..

— Папа, успокойся! — прерывает страстный монолог дочь. — Никто ее не похищал! Никого не надо убивать! Матильда с Драконом в доме. Он…

— Я убью этого поганца, захватившего мое родовое гнездо! — еще раз патетически вскрикивает Лесник, и Золушка морщится, словно от зубной боли. Папенька иногда так непонятлив…

— Папа, Дракон у нас в гостях, только и всего!

— Ты думаешь, некрасиво убивать гостя? — осторожно интересуется Лесник. — Но он проник к нам хитростью, ведь так?! Кроме того, я могу и потихоньку! Никто не узнает о попрании законов гостеприимства! Тем более когда поймут мои чувства! Я подкрадусь незаметно — и… бабах!

— Папа, ты слышишь, что я тебе говорю?! Не надо никакого бабах! Дракон совершенно безвреден! И очень мил. Это я привела его к нам.

— Ты привела домой чудовище?! О, я несчастнейший из отцов! Моя дочь собственными руками вырыла мне могилу и похоронила в ней мое счастье! Несчастная моя Матильда! Несчастный я! Несчастные мы все! Горе Лесу, в котором заведется Дракон! Мы все пропали!

— Папа! Надень! Наконец! Слуховой! Аппарат! — кричит Золушка в самое ухо отцу. — Ты же ничего не слышишь! А что слышишь, воспринимаешь превратно!

— Что?… — переспрашивает Лесник. Он и в самом деле слышит весьма неважно.

— Надень аппарат! Дракон у нас в гостях!

— Он сожрал всех гостей?! — ужасается Лесник. — Я уже бегу за своим динамитом! Ты права! Не нужно жалеть дом! Хотя Матильда его так любит! Но нужно думать о благе королевства! Пускай мы останемся на улице, но Дракона нужно уничтожить любым способом!

Лесник тяжеловесным аллюром устремляется к сараю, а Золушка несется в дом, где ее мачеха еще не завершила всей экскурсии. Дракон очарован и потрясен. У него благоговейное лицо школьника, впервые попавшего в планетарий. Очки он снял, чтобы получше рассмотреть старинные артефакты. Его бледно-голубые глазки сияют.

— Это потрясающе! — Дракон то сплетает, то расплетает пальцы и, кажется, забывает даже дышать. — Это совершенно потрясающе! Музейная экспозиция! Какие манускрипты! Миниатюры! Какая сохранность! Позвольте поцеловать вам ручку!

Матильда сияет, строит глазки и жеманно протягивает пальчики.

— Ты не сожрешь ее, мерзкая гадина! — Лесник, очевидно не нашедший своего динамита, врывается в дом, потрясая секирой.

Дракон в ужасе застывает в полупоклоне, а хозяйка — в крайнем недоумении.

— Он, наверное, снова потерял слуховой аппарат! — кричит Золушка что было сил. — Он собирается убить Дракона! Бежим!

Дракон в ужасе пятится, роняет казенные очки и с хрустом на них наступает.

— Убью-у-у!! — Лесник по-молодецки взмахивает секирой, но та запутывается в занавеске. С треском падает карниз с тяжелыми бархатными шторами, летят на пол горшки с Матильдиной геранью, лопаясь, словно артиллерийские бомбы.

— Врё-о-о-ошь… — хрипит Лесник. — Ты ее не похитишь! Мою принцессу! Мою драгоценную Тильду!!

— Папа! Папа! Ты все неправильно понял! — взывает Золушка, но все тщетно. От ярости ее отец оглох окончательно.

Дракон тоже попал в ловушку. Он промахнулся мимо двери и теперь оказался зажатым в угол. Лесник наконец высвободил секиру из останков драпировок и поднял ее над головой. Еще мгновение, и…

Дракон широко разинул рот и изрыгнул пламя такой мощи, что тюль в пяти метрах от него запылал мгновенно. Хозяина дома отбросило в противоположный угол, к жене. Золушка в ужасе прикрыла собственный рот ладонью. Дракон очумело похлопал остатками ресниц и сиганул в первое попавшееся окно, напрочь снеся половину клумбы с ноготками.

— Ничего себе, сходил кофейку попить!.. — бормотал он, спешно удаляясь от этого невероятного, но сумасшедшего дома. — Говорил мне Принц — не связывайся ты с этой Полоумной… да у них, выходит, и вся семейка такая!..

Мир номер один. Реальность. Я ее целую

— О господи! — восклицает Кира, смеется и приваливается к моему плечу. — Ну у тебя и фантазия! Бедный Дракон! Действительно, сходил кофейку попить!

Я тоже вчера сходил… кофейку попить. И наткнулся прямо на Светочку. Которая стояла и явно кого-то поджидала. Пришлось как бы удивиться. И как бы поздороваться. Хотя виделись, конечно, еще утром… Света сидела надувшись, изящно поигрывала ручкой, но ничего не писала и изредка одаривала меня такими взглядами, словно швыряла острые камешки. Ужинать с ней я отказался наотрез еще три дня назад, хватит, а то не дай бог привыкну! К роскошной жизни с роскошными женщинами, к тому же владелицами заводов, контор, пароходов… словом, как-то так. Пришлось объясняться, что наши свидания некорректны, поскольку она тут хозяйка. Светлана явно удивилась моей осведомленности, потом буркнула:

— Да, Лев Вадимович, постель — еще не повод для короткого знакомства, понимаю! Однако хочу вас предупредить: ПЕРСОНАЛУ — она нарочито подчеркнула это слово, — заводить шашни тоже не рекомендуется! Это вредит качественному обслуживанию клиентов!

Вот так. Сразу поставила всех и все на места. Включая знаки препинания. И весьма качественно.

— Я непременно это учту, Светлана Владимировна, — кротко сказал я, забрал, как всегда, сразу два стаканчика с кофе и удалился к себе наверх. Осталось всего каких-то две недели, ну, две с половиной. Да и нам с Кирой тоже придется расставаться, хотя я могу сюда приезжать, как и она тоже… Честно говоря, я еще не понял, захочет ли она, чтобы я приезжал. Ладно. Поживем — увидим. Главное — она сейчас тут, со мной. И сегодня такой прекрасный, хрустальный день. И небо, какое бывает только в сентябре. И жаркое, почти летнее солнце. Идиллия…

Со скамейки, где мы сидим, видна бликующая сине-стальная гладь озера, где с мощных деревянных помостов рыбачки´-маньяки раз за разом закидывают удочки почти художественными бросками. Маньяки… Я внезапно вспоминаю, что одной из Золушек на занятиях больше нет. Наверное, той самой, которая сломала руку. Вернее, ЕЙ сломали руку. И следы пальцев на шее… бррр… За этим красивым фасадом явно что-то происходит… Однако я не хочу об этом думать, а только сидеть здесь, рядом с женщиной, которая так доверчиво ко мне прислонилась… с совсем ДРУГОЙ женщиной. Не той — властной и одновременно податливой…

Помимо воли в памяти всплывает ночь, когда я вел себя как самая разнузданная скотина — но ей, похоже, того и надо было! А что нужно ЭТОЙ? Или ей не нужно ничего? Только немного тепла… последнего осеннего тепла и чтобы плечо рядом. Она уже один раз изменила радикально свою жизнь — и, похоже, к лучшему. Она не готова снова ломать… как руку. Пусть даже перелом будет совсем простой. Просто… просто он может не срастись. У нас может не срастись. Она это понимает. Я тоже понимаю. И она понимает, что я… понимаю.

Остается только сидеть рядом, шелестеть страницами, смотреть на воду, на сомнамбулические всплески удочек, на бездонную небесную синь… «Тучки небесные, вечные странники!..» Это уже другой гений. Но такой же сумасброд, как и первый. И такой же злой и необузданный. Неужели и вправду, как я завирательно предположил, эпатируя эту женщину — доверчивую, прямую, такую притягательную! — для того чтобы состояться, нужно быть злобным, неудовлетворенным злюкой? Постоянно грызть себя, быть недовольным собой и окружающими… и в конце концов действительно написать нечто достойное вечности? Что движет талантом в его вечном поиске? Или гениальность действительно, как утверждают некоторые, просто определенный набор генов? В таком случае медицина против этого бессильна, усмехаюсь я.

— Кстати, ты нашел, что потерял? — интересуется моя спутница и щурится на солнце, даже приставляет руку козырьком к глазам. Ответить я не успеваю, потому что Кира говорит: — Она идет сюда!

Я сразу понимаю, кто такая ОНА. И… и что Кира наверняка догадалась, что у меня со Светланой, скажем так, что-то было. Бежать глупо, как прятаться. Сверху мы видны как на ладони. Кира чуть отодвигается, я тоже. Это еще глупее. И очень унизительно. ПЕРСОНАЛ! Персонал крутит шашни, мать ее! Сейчас ОНА подойдет и скажет с этакой снисходительной ленцой: «Вижу, вы еще и частные уроки даете, Лев Вадимович!»

Все-таки Света-Лючия-Серый-Волк — сильная баба. Потому что она даже не покосилась в нашу сторону. Ах да, забыл. Мы же все-таки ПЕРСОНАЛ! Незамечаемый, недостойный, ничего не стоящий… обслуга. Которую можно пригласить, посулив золотые горы, а можно и вышвырнуть без объяснений. И совершенно не обязательно замечать, когда он тебе не нужен, этот самый персонал!

— Испугался? — вдруг весело спрашивает Кира и фыркает.

— Ага! — соглашаюсь я и тоже издаю что-то вроде нервного смешка. — Придет серенький волчок и ухватит за бочок! Да и нигде ведь не написано, что ПЕРСОНАЛУ, — изрекаю я, — нельзя интимно встречаться в свободное от обязанностей время!

— А мы что, интимно встречаемся? — с деланным испугом удивляется Кира.

— А то! — гордо говорю я и, пока она не опомнилась, обнимаю ее… и целую. Мне кажется, она именно этого и ждала. И если бы я не сделал этого, наверное, мы бы больше не увиделись… Не сидели бы на скамейке на склоне вечером, с кофе и болтовней… За конюшней, прислонясь спинами к нагретой бревенчатой стене, бездумно и безмятежно соприкасаясь плечами и вдыхая пряный лошадиный дух… В моей комнате, с ее до сих пор оглушительным запахом роз, расставленных везде и во всё… И у нее… И снова у меня…

Я целую ее, и мне уже все равно, что Светлана может обернуться и посмотреть… и увидеть… и выгнать нас обоих из этого почти рая.

Я целую Киру, и почти рай становится самым настоящим раем!

Я целую ее, а над нами пролетают невесомые вуали облаков, и какие-то птички, почти невидимые с земли, которая мгновенно станет грешной, стоит мне выпустить Киру из своих рук, летят высоко-высоко и издают странные стеклянно-звенящие звуки. Хрустальная гармоника… вечная гармония…

Я целую ее и не думаю больше ни о чем… Кажется, я наконец нашел, что искал, и не буду больше раздражать самого себя, постоянно занимаясь эксгибиционизмом, подглядывая за самим собой, запоминая и записывая все на какую-то внутреннюю камеру. Запоминая, чтобы затем повыгоднее продать: и боль, и унижение, и свое нездоровое любопытство… радость… восторг… оргазм… Продать собственную личность — и добро бы задорого, в розницу и по частям, — но нет, обычно я нерасчетливо продаю себя оптом, целиком, в рабство!

Но сейчас я целую ее и не хочу ни с кем делиться тем, что чувствую… никогда… ни за что! Я оставлю этот день себе, целиком. В свое единоличное пользование. Я ее нашел! Я нашел ту, которую сейчас целую.

Мир номер три. Прошлое. Навсегда

— Ну вот мы и дома! — восклицает Тильда. — Навсегда! Понимаешь, малыш, что такое навсегда?!

От волнения я молчу, хотя очень хочу сказать, что понимаю.

Навсегда — это когда тебя уводят из дома, а ты все выворачиваешь и выворачиваешь голову, и ноги цепляются одна за другую, и последние шаги ты уже не делаешь — тебя просто волокут. Навсегда — это когда будет и будет сниться одно и то же: одеяло на голове, шлепанье босых ног по полу, а ты лежишь, сжавшись, вжавшись сама в себя, и ждешь, с ужасом ждешь первого удара…

Навсегда — это мерзко мокрая простыня под тобой.

И запах, который ты будешь временами ощущать уже взрослой, через любые, даже самые сильные духи.

Навсегда — это холодная мамина рука… и еще одна холодная рука — какой-то чужой тетки на кладбище, где твою маму хоронят, а тебя взяли потому, что «так положено», хотя ты совсем, совсем не хочешь ЭТОГО видеть!

Навсегда — рассыпающаяся, сухая, мертвая земля в руке и такое же мертвое, желтое, ненастоящее лицо… которое НЕ МОЖЕТ быть маминым! И казенный, самый дешевый картонный гроб, и табличка с номером вместо креста…

Навсегда — когда хочется забыть все это… И жить не назад, как все время почему-то получается, а вперед — принимая на место того, что до сих пор заполняло меня, целиком все, что будет здесь: теплое молоко, теплые руки и игрушки — мои и купленные ТОЛЬКО ДЛЯ МЕНЯ… И книжки, и собственная комната… это что, тоже НАВСЕГДА?!

— Ну скажи мне, чего ты больше всего хочешь? — спрашивает Тильда и наклоняется, чтобы снять с меня сандалии.

— Я сама… — говорю я, смущаясь, потому что это уже слишком… слишком много счастья… Мне этого не вынести! Оказывается, счастье бывает почти таким же невыносимым, как горе, и так же захлестывает горло, и слова плохо идут…

— У нас с тобой впереди целое лето! — восклицает Тильда. — Хочешь, поедем на море? Ты никогда не видела моря?

— Нет… — еле шепчу я, — не видела…

— Вот и поедем! Тебе надо набираться сил, малыш… Столько дел впереди! А ты у меня такая хрупкая!

Она подхватывает меня на руки и кружит по передней, так что расстегнутые сандалии разлетаются в разные стороны, ударяются о стены и падают. Но она только смеется:

— Совсем, совсем ничего не весишь! Черешни хочешь? Я купила!

В кухне, большой, почти огромной, в два окна, НАШЕЙ кухне, на столе действительно стоит тарелка с черешней. Это так красиво: цветущие липы за двумя огромными окнами, белая скатерть на дубовом столе и темные, глянцевитые, с крепкими черенками ягоды на расписной глиняной тарелке. Все: и окна, и стол, и скатерть, и такой же, как они и все это утро, трехстворчатый, основательный, прозрачный, теплый, расшитый бликами запах лип, льющийся в дом, — так восхитительно, что у меня совсем перехватывает дыхание, когда я понимаю, что это — для меня. И врезавшаяся в память на всю жизнь картинка летнего дня с черешней, зелеными бликами от листвы на белой крахмальной скатерти, и там же, контрапунктом, мощный малиновый рефлекс от ягод — это все тоже НАВСЕГДА.

— Ну, что ты хочешь? — снова спрашивает Тильда и так смотрит, что я вся устремляюсь прямо к ней, хотя сижу неподвижно. Но я все равно словно лечу… ей навстречу… всему этому навстречу… вся целиком — навстречу!

И только холодный ПРЕДУПРЕЖДАЮЩИЙ голос Аллы где-то внутри — словно цепь, которой я привязана к прошлому. Еще миг — и она натянется, сомкнется на горле, и меня рванет назад, словно разбежавшегося пса, и я захриплю, и упаду… Да. И это — тоже НАВСЕГДА! Аллин голос… отрава сомнения… и желание забыть, и знание, что НИКОГДА и НИЧЕГО не забудется…

— А хочешь, приедем с моря и котенка заведем? И он будет спать с тобой рядом… Когда я была маленькой девочкой, у нас была кошка. Или это был кот? Наверное, все-таки кот — кошка приносила бы котят, а их я не помню! Хотя котят всегда помнишь, правда?

Я помню только мамины худые руки, копошившиеся в помоечном баке — один раз, когда у нас совсем не было ничего в доме, мама туда пошла. А я стояла рядом. Вдруг из бака с шипением выпрыгнула кошка — прямо маме в лицо! Она отскочила так, что спиной налетела на меня, и мы обе упали, а кошка убежала. Нет, я не люблю кошек… я все время буду ждать, что она прыгнет… метя прямо в мои глаза!

— Нет, — тихо говорю я, — нет… не надо.

— Ты любишь собак? — спрашивает Тильда.

Собак любит Алла… это она мечтает о большой-пребольшой собаке… Мне же достаточно того, что есть здесь и сейчас — тепла самой Тильды, и солнца в окне, и запаха, который словно гладит меня по лицу, и далекого моря, и черешни… Скатерти, которую я боюсь испачкать соком, и тарелки с выпуклым узором, по которому так и тянет провести пальцем!

— Малыш… ну скажи, скажи, чего бы ты хотела? Я так тебя люблю… Мне хочется исполнить твое самое заветное желание! Правда! Глазки мои любимые… — Она целует меня в глаза, которые я сразу же зажмуриваю, в волосы, в щеки, прижимает к себе… — Солнышко ты мое…

Я хочу сказать, что тоже очень счастлива, но я не знаю, как такое выговорить… Я НЕ УМЕЮ! Пока не умею. Но я научусь, обязательно научусь!

Внезапно я вижу, какая Тильда красивая и как она подходит ко всему этому: к белоснежной скатерти и старому дереву мебели, и к цветному стеклу с острыми гранями, в которых дробится и множится солнечный луч… К хрусталю люстры и паркету пола… К портретам на стенах в гостиной и промытым до полной невидимости стеклам высоких окон…

Она подходит и к тем, старым, еще черно-белым фото своих родителей, бабушек и дедушек, и к другим — на толстом картоне, в лакированных и металлических, с завитушками рамках с подпоркой сзади… К пузатым флакончикам на туалетном столике в спальне и к словам «паспарту» и «саше»…

Я же ни к чему пока не подхожу… Я пока чужая, СЛУЧАЙНАЯ. Я не гожусь сюда… Ни к зеркалу во весь рост в тяжелой раме, ни к двери, которая уже много раз пропускала меня, но так ко мне и не привыкла. Как замок не может привыкнуть к новому ключу, хотя он по виду совсем как настоящий. Я же пока… нет, не НАСТОЯЩАЯ. Хотя волосы у меня уже не топорщатся как попало, а отросли и лежат красивыми волнами — Тильда сама водила меня к парикмахеру и объясняла, как именно их нужно подстричь. И у меня в этом доме новое платье, и махровый халатик, висящий рядом с Тильдиным на крючке в ванной, в которой тоже есть окно, и веселые розовые тапочки, и джинсы, и еще целая куча вещей… Все это очень к месту здесь, в этой квартире, где будем жить только мы вдвоем. Но я сама словно бы НЕ ТА… Почему она выбрала именно меня? Неужели она всего этого НЕ ЗАМЕЧАЕТ?

Я хочу сказать, что очень хотела бы измениться… только этого бы и хотела! Забыть прошлое — полностью и навсегда: и помоечную кошку, и мамину руку, и табличку с номером… я так и не найду ее, когда стану разыскивать эту могилу через много лет! Я хочу, чтобы всего этого НЕ БЫЛО. Я хочу этого очень сильно! Чтобы не было ни детского дома, ни сырой постели, воспоминания о которой будут преследовать меня еще годы и годы… ни слова «зассанка»… ни «рожа — это такое лицо»… ни снега пополам с песком, в который я упала, а потом увидела ангела на дереве. Нет, ангела я хотела бы помнить всегда! Как и ту встречу с Аллой на холодной лестнице… первую встречу, когда она сказала «я все равно буду с тобой дружить». И смешного батюшку с извиняющимся голосом и волосами, собранными в хвостик, я тоже хочу помнить. Хотя мы с ним вряд ли еще встретимся. Всего остального — не надо. Потому что теперь я хочу врастать в ЭТО. Стать НАСТОЯЩИМ ключом. Подходить ко всем замкам в этом доме. Чтобы когда-нибудь сидеть и показывать другой девочке фотографии. И говорить: «Смотри, это твой прапрадедушка! Он был великий сказочник! А прапрабабушка рисовала»! Я и сама буду рисовать… я умею!

Я нарисую картинки к сказкам, которые обещала придумать для меня Тильда. Принцессу и Дракона с прозрачными крыльями, которые видит только он сам, и смешного Короля, который не хочет носить корону, потому что это сейчас немодно. И сказочный Лес, и море с Золотой Рыбкой, исполняющей не три, а все-все желания! И Русалку с хвостом и стройными ножками одновременно — потому что русалкам тоже очень хочется выйти на луг с цветами и побегать…

Я нарисую дворец-буфет, в котором живут Король Графин и Принцесса Фужер с тонкой талией и пышными кружевными юбками, — они выглядывают из окон на самом верху. А внизу будут толстая Кухарка Супница и целый взвод солдат-вилок — их я выстрою вокруг, для охраны.

И корабль-буфет я тоже нарисую. Потом, после моря. Когда увижу, какое оно. Тогда я произведу чванливый кофейник с носиком в капитаны, и русалки с ножками будут плыть и махать кораблю руками… а Принцесса Фужер, которая так и останется принцессой, будет махать им в ответ. Я не хочу хоть что-то менять в Принцессе Фужер, она сразу стала такой, в которой нельзя ничего изменить. В отличие от меня, которая пока не подходит ни к чему тут, потому что… потому что!..

Я вдруг понимаю ПОЧЕМУ.

— Я не хочу, чтобы меня звали Мирабеллой! — говорю я громко, оттого что мой голос вернулся. — Можно… можно теперь я буду Лизой?

Тильда смотрит на меня немного озадаченно, но, кажется, она понимает.

— Можно, — говорит она. — ТЕПЕРЬ все можно!

Мир номер один. Реальность. Настоящее

— Открой… — прошептал голос в телефоне. — Открой дверь… я сейчас приду!

Я не сразу отделил сон от яви и сначала брякнул было трубку на место и закрыл глаза, потому что спать хотелось смертельно, как всегда на рассвете. Я неисправимая сова. И поэтому являться на занятия в десять утра для меня уже подвиг. А тут еще и шести нет, и темно, и какой-то неясный шум… Да это дождь! Значит, лето кончилось. Бабье лето, лето бесконечных Золушек-один-два-три-девять, которых я толком за этот прошедший месяц и не запомнил… А зачем? Он все равно на одно… нет, не на лицо… вместо лиц у них какие-то маски… Для кого? Для Принцев? Золушки всегда в масках, потому что на самом деле это замарашки, которые превращаются… превращаются… да ни во что они не превращаются, сколько ни переодевай! Но маску рано или поздно придется снимать, как и все остальное! Вот тогда и становится ясно, кто же под ней! Маски Венеции… карнавал в Жирный вторник… Когда я был моложе и, наверное, еще считался принцем, несколько лет подряд ездил в город на каналах в феврале, завороженный фантасмагорическим зрелищем. Нет, я не надевал маску, даже самую простенькую — хотел остаться собой?… Не знаю… наверное. Просто ходил и наблюдал. Наслаждался. Впитывал. Подзаряжал батарейки, как любила говорить та, номер два, с которой я так недолго продержался, гораздо меньше, чем она рассчитывала. Нет, наверное, рассчитывала-таки не она, а я… С женщинами обязательно нужно рассчитывать! Только делать это надо правильно… Правила… они не для всех! То есть для всех, но некоторые как-то их обходят. Те, которые в масках… Дуракам закон не писан! Хорошо быть дураком и вне законов… любых… всех! Чтобы уходить без всяких объяснений. Смываться. Сдергивать. Быть таковым. Таковым, каковым… каковым есть! Потому что я был такой — и никакой другой! И я от нее сбежал, не оправдал, оказался Не-Принцем… Принц Жирный Вторник… нет, не то! Доктор Чума… о нет, опять не то, Кира не такая! Арлекин и Бригелла, две противоположности, что притягиваются… Коломбина! Вот кто Кира… Но у нее всегда закрыты глаза, словно она их прячет, даже когда смотрит прямо на тебя. Словно закрыты еще одним, защитным слоем… зеркалом… Словно она отгораживается… от меня?… Зачем ей прятаться от меня?! А Серый Волк — нет, в Венеции нет такого персонажа! Женщина по имени Серый Волк… СВ… да это та же Бригелла, я знаю! Хоть он и мужик — это все равно она, Светочка! Лючия… твою мать!.. Да что ж я опять уснул! Ведь кто-то звонил только что?… Точно, звонил! Она… моя Коломбина! Да проснись же ты, Стасов! Она тебе позвонила и попросила открыть дверь! Зачем? Чтобы явиться ни свет ни заря и застать тебя, небритого, непрезентабельного… Для чего? Но тебе велено открыть — значит, открывай!

Я, пошатываясь, наконец сполз с кровати, отпер замок и быстро свернул постель, чтобы преодолеть искушение завалиться в нее снова. И даже, не приходя в сознание, успел почистить зубы. Как она вошла, я не услышал.

— Лева, я, кажется, схожу с ума! — сказала Кира прямо с порога. Наверное, я слишком долго молчал, потому что она села на кровать и попросила:

— Принеси мне кофе… — и тут же чуть не закричала: — Нет! Не ходи… Не нужно туда ходить, чтобы тебя видели… что ты не спишь… что я не сплю… что мы вместе!

— Да что случилось? — чуть ли не сердито сказал я. — Возьми себя в руки! Ты же хирург, в конце концов! Доктор… — Я чуть было не брякнул «Чума», потому что сцепленные с последним приступом сна маски еще клубились в моем сознании, и блестела где-то неподалеку холодная февральская вода каналов, совсем как та, другая вода — внизу, сейчас еще не видимая из окна, заливаемого потоками дождя.

— Да, я хирург! — согласилась она. — Но не сыщик! Совсем не сыщик! И черт меня дернул пойти и посмотреть… любопытство сгубило кошку! ТЕБЕ, наверное, ЭТО было бы нужно… но не мне! Не мне! И особенно после того, как со мной произошло… все, что произошло!

Думаю, у нее, кроме тех скелетов в шкафу, что есть у каждого, тоже были свои Бригеллы и Арлекины, наверняка имелись и назойливые Панталоне… из местных Жирных Принцев, наверняка! Но она непонятно зачем и почему выбрала меня, недоумевающего, не совсем проснувшегося, который не в силах понять, что такое ЭТО нужно МНЕ, а не ей?! Сплошные загадки, ребусы! Псевдонимы! И начал, заварил это каким-то образом я сам… сам! Поэтому и разгребать мне! Хотя я не хочу, не желаю! Объясните же мне наконец хоть что-то!

Мысли и даже разгадки буквально роятся вокруг в воздухе, но я пока не могу ухватить за хвост ни единой — даже того, на что она так настойчиво намекает, и поэтому спрашиваю раздраженнее, чем хотелось бы:

— Кира, ради бога! Скажешь ты мне наконец, что случилось?!

— Ты помнишь, я тебе говорила, девушка, которая руку сломала… у нее еще были следы на шее?

— Да, — подтвердил я, — помню! И… ты успокойся все-таки… — Я сел рядом и обнял ее за плечи. Она была вся мокрая.

— Я… мне почему-то вдруг стало так любопытно… понимаешь, просто стало НУЖНО знать, кто это так с ней и почему, хотя сюда они приезжают только за одним… и все это знают… или догадываются… но раньше такого не было! По крайней мере, на моей памяти. А я тут… да, уже четвертый год!

— А зачем они сюда приезжают? — тупо спросил я, хотя уже понял, уже сложил два и два… И пусть раньше у меня все время получалось пять или даже шесть, сейчас вышла четверка. Твердая, как стул на металлических ножках, стоящий посреди комнаты. Я сложил «опять бл…дей навезли», «я бы вдул» и Золушек всех мастей, с первого по девятый номер. Аналитиков, блин, с сиськами на все вкусы! По одной на каждый столик…

— Зачем она их сюда привозит? — скорректировал я вопрос и вдруг почувствовал, что Кира дрожит. Не от холода — от холода так не дрожат. Ей действительно было страшно… или то и другое вместе?

— Тебе надо под горячий душ и выпить чего-нибудь… погорячее. Я, пожалуй, спущусь и принесу тебе кофе…

Однако она проигнорировала мои предложения, помотав головой.

— Понимаешь, она их подкладывает под кого нужно… иногда получается даже замуж… или любовница на постоянной основе. Они даже гордятся: вот какую жену отхватили: умная, красивая, два образования, иностранные языки! откуда такие берутся? — да не знаю… случайно совершенно познакомились! А потом эти, которые так хорошо и «случайно» устроились, расплачиваются с ней. Кто чем. Возможно, кто-то откупается и деньгами… я не знаю. Я стараюсь ничего не видеть, не слышать… просто делать свою работу. Но ее, скорее, интересует конфиденциальная информация. Которую эти умные и образованные умеют правильно отфильтровать и найти. Если хочешь, это своеобразный промышленный шпионаж. Приносящий, судя по всему, весьма неплохие дивиденды!

— Выходит, ту, которой сломали руку, поймали на горячем? И раньше времени? — Я стащил с кровати одеяло и укутал в него Киру. Затем я снова сложил два и два и снова получил ту же железную четверку. Золушка номер один! Именно она вот уже несколько дней отсутствовала на занятиях. В ресторане для клиентов я, правда, больше не бывал, но это определенно она: жгучая, горячая, неосторожная… болтливая… и уверенная в своей неотразимости. Хорошенький набор! Просто фатальный! Для замужества или адюльтера — да, но не для шпионажа!

— Эта, которой сломали руку, такая красивая брюнетка, да? Это ее пытались задушить? Она еще постоянно тусовалась с таким неприятным типом… Светлана говорила… намекала, что он очень опасен. Это он… ее… так?

— Да, это была она. Но я не знаю… Я никогда не утверждаю, что черное — это черное, пока не увижу своими глазами!

Кира привалилась ко мне и постепенно перестала дрожать, но на ее щеках запылали два красных пятна. Она точно заболеет, если будет продолжать сидеть мокрая, пусть и в одеяле! Дождь все так же неумолчно стучал по подоконнику. За окном не было ничего ни черного, ни белого — только серое… беспросветное. Да, кончились все сроки тепла, оба лета, и осталось только человеческое тепло, которое может быть рядом всегда, стоит только захотеть…

Я потянулся к той, что ворвалась в мою комнату в такую несусветную серую рань. И сразу все расцветила… Эти розовые акварельные пятна на щеках, слипшиеся от воды, но все еще очень блестящие каштановые волосы, кожа цвета карамели… Почему Кира меня так притягивает? Нет, не потому что под маской хирурга она просто женщина, а я просто мужчина. Под всеми масками, а их у меня ох как много!.. Это происходит скорее оттого, что мы очень, очень разные…

— Тебе все-таки надо в горячий душ. И переодеться. Иначе ты заболеешь.

— Наверное, да.

— Хочешь, я тебя провожу… к тебе?

— Нет… я еще немножко посижу здесь, хорошо?

Я притянул ее к себе вместе с одеялом. Поцеловал сначала осторожно, потом все настойчивее и настойчивее. Неожиданно она ответила так яростно, что я даже застонал. Наверное, со стороны это было смешно: два человека, ринувшиеся навстречу друг другу сквозь целый ворох одежды, мокрой и сухой, и свернутое коконом одеяло. Но для НАС это не было смешным… Все это: треск ткани, отлетающие пуговицы, губы, которые так и не смогли разомкнуться… ищущие, и находящие, и узнающие, прежде чем глаза, руки…

Это не было смешным — потому что, в отличие от моих романов и сказок, это было НАСТОЯЩЕЕ.

Мир номер один. Реальность. Настоящее и ненастоящее, или Так будет всегда

— Я почему-то ЗНАЛА, Кира Юрьевна, что застану вас именно здесь!

Мадам Серый Волк, Светочка, черт бы ее побрал и унес туда, где ей было бы самое место, даже не постучала! Да и зачем стучать, если дверь не заперта! Я сам же ее и не запер, когда Кира вошла! И она тоже не повернула задвижку, потому что не думала и я не думал… и вот теперь ЭТО! Стоит и сверлит нас глазами, хотя мы уже одеты. Но ее не обманешь, у нее чутье звериное, она же, блин, АНАЛИТИК! И точно знает, что к чему… кто к кому… что Кира просто ОБЯЗАНА быть у меня!..

— Вы мне нужны! — бросает хозяйка всего сущего вокруг, поливаемого безжалостным октябрьским дождем, и добавляет: — Срочно!

— Мой рабочий день, конечно же, не нормирован, но, согласно трудовому законодательству, должен начаться только через полчаса, — неожиданно сухо говорит Кира, игнорируя сверлящие интонации и сверлящий же взгляд патронессы.

— Кира Юрьевна, — Светлана сбавляет обороты, и теперь ее голос почти просящий, — у нас тут чрезвычайная ситуация, иначе я вас не побеспокоила бы! Где бы вы ни находились!

Однако под ее просительным тоном явно прослушивается нечто иное. Она все-таки не может удержаться, чтобы не задеть Киру, но куда больше ей хочется зацепить меня. Да-да, Светочка, все мужики — козлы, я знаю!..

— Один из наших гостей, похоже… скончался! — добавляет Светлана. На меня она уже не смотрит. Она впилась взглядом в Киру, даже дышать, кажется, перестала.

— Что?! Кто? — Кира сразу взяла себя в руки. — Что случилось, Светлана Владимировна? И кто… умерший?

Светлана вздыхает. Вернее, очень длинно и долго выдыхает.

— Пойдемте, — говорит она. — Нужно, чтобы вы осмотрели тело до приезда полиции и машины из морга, чтобы все как положено. Он лежит… — Она делает крохотную паузу, во время которой стреляет взглядом, словно снайпер, — и снова в Киру! — Лежит… у себя в номере. Дверь была чуть открыта, горничная заметила. Видимо, сердце прихватило, запаниковал, не подумал, что лучше не вставать, а сразу позвонить, вскочил, может, телефон не рядом лежал, а может, хотел выйти и позвать на помощь и даже дверь успел открыть — но упал прямо на пороге… и умер! Вот такие неприятности… Хорошо, что остальные пока не знают! Для любого пансионата смерть одного из постояльцев — загубленный сезон… да и заведению плохая слава. Надеюсь, Лев Вадимович, дальше вас эта информация не пойдет, — это уже сухо и корректно мне. — Сейчас приедут из полиции, так положено, хотя мне очень бы этого не хотелось! Однако мне пошли навстречу, приедут в штатском и без лишнего шума… Но ВЫ все-таки осмотрите его! Кира Юрьевна, чтобы все как положено! И заключение напишите…

— Но я не патолог… — слегка сопротивляется Кира… — и даже не терапевт!

— Ничего… ничего! Вы же наш штатный врач… общего профиля… и с дипломом! Не абы кто, со степенью! Да, и… нужно до того, как приедут, карточку заполнить… что обращался… болел! Помощь получал!

— Лучше этого не делать, — говорит Кира. — Если он действительно был серьезно болен, то я в любом случае должна была отправить его в стационар. Кроме того, могут проверить следы от инъекций и кровь на наличие остатков лекарственных препаратов. Нет, я ничего заполнять не буду! Простите, Светлана Владимировна, но я не буду вносить никаких фиктивных данных! — твердо говорит Кира. — Ни в какие карточки! Если ОН ко мне не обращался!

— Ну, возможно, вы и правы. Не нужно этого, оно и вправду лишнее. Но как врача я была просто ОБЯЗАНА вас вызвать, не так ли?

Уже в дверях Кира бросает какой-то непонятный, умоляющий… ГОВОРЯЩИЙ о чем-то взгляд… И у меня вдруг возникает четкое ощущение, что все происходящее сейчас, в отличие от того, что здесь было до внезапного явления Светланы, — все это НЕНАСТОЯЩЕЕ!

Настоящее и ненастоящее… Настоящее ненастоящее! О чем говорила Кира, когда ворвалась ко мне вся мокрая?! Она же о чем-то хотела мне рассказать! Уж не о том ли, что случилось еще до того, как умершего нашла горничная? И КТО умер? И почему она была вся мокрая? И отчего Светочка еще и сейчас косится на ее не совсем еще просохшие брюки, понизу очень явно заляпанные грязью? Да, любопытство сгубило кошку… и теперь принялось за меня!

Кира все медлит, все не хочет уходить… но Серый Волк держит ее зубами, которые даже не железные… это капкан… стальные, титановые, космические технологии, неразжимаемый сплав! «Она знает, что сделает все, что от нее сейчас потребуют, — с тоской думаю я. — Если будет нужно — подпишет, а если надо будет промолчать — промолчит… Потому что ДОЛЖНА. Обязана. Мы все кому-то за что-то должны… всегда. А долги — они со временем только растут…»

— Занятия состоятся как всегда, Лев Вадимович! — светским голосом говорит-утверждает величественная в своей непоколебимости хозяйка всего: пансионата, полей для гольфа, поливаемых безжалостным дождем, лунок, куда катятся послушные, направляемые твердой рукой мячики, форели, с сознанием исполненного долга заглатывающей крючки… Лошадей, послушно берущих на себя вину в ломании руки… Женщин, подписывающих и заполняющих фиктивные карточки болезни, когда это необходимо… и меня, которым тоже можно управлять… в отведенное договором время. Да не волнуйтесь, буду я в библиотеке, как положено, ровно в десять! Войду, улыбнусь тем, кто остался: восьмерым Золушкам и Золотой Рыбке… и два часа буду нести очередную чушь, она же разумное, доброе, вечное, потому что так велела хозяйка СИТУАЦИИ.

Которая поймала, застукала, ВЫЧИСЛИЛА нас… Легко взяла след, пахнущий преступными розами и осенней листвой, кофе, и долгими разговорами, и мимолетными касаниями, и весьма определенными взглядами…

Она на лету схватила, поймала НАСТОЯЩЕЕ в призрачном, в только-только начинающемся, которое я сам долго считал иллюзорным, эфемерным, неважным… а она с ходу все поняла! И теперь ТОЧНО знает, как и куда повернуть, что сделать, что написать, кому дать и куда надавить, чтобы это, которое еще вчера было живым человеком, а сегодня утром уже стало помехой всему: бизнесу, делам, настроению, — чтобы ЭТО тихонько убрали… увезли… и бал может продолжаться! Несмотря на дождь и тот столик, за который сегодня никто не сядет, ни один из оставшихся не уедет. Она сможет их занять. У нее есть сценарии на все случаи, даже на тот, что произошел этой ночью. Наверняка есть. Она же мастер разруливать непредвиденное и держать все под контролем… Да, все, кроме погоды… и восемь Золушек с Золотой Рыбкой в придачу ей в помощь!

Это ОНА была здесь настоящим сказочником, никак не я! Только не я — со своими жалкими листочками, на которых жили бумажные герои. У нее-то все герои были более чем настоящими! Даже если один из них внезапно скончался… ничего, заменим!

Кира ушла, подчиняясь неизбежному. Она ушла, а я остался — в чужих стенах, которые я не вправе буду покинуть еще почти три недели, со своим жалким писательским скарбом — мыслями в голове и двумя стопками страниц на столе. Стопками, одна из которых была не моя… и из которой пропали две главы. Впрочем, все, что пропадает, рано или поздно находится. Вещи не исчезают — они просто… меняют хозяев? Да, именно так! На более успешных и умных! Разумеется, если это тоже успешные и умные вещи. А мое: глупое, никчемное, ничего не стоящее — оно даром тут никому не нать! Никому, кроме меня самого. И Киры. Странно, что ей все это нравится: я и мое. Я — такой, какой есть, и сказки.

Настоящее и ненастоящее.

Но иногда настоящее также становится ненастоящим — как случилось только что на моих глазах. А сказки прорастают зернами того, что происходит здесь и сейчас, но не перестают быть сказками. Просто они рассказываются немного иначе… Что ж, это всегда происходило… во все времена.

Так что твори, Стасов! Играй со словами, когда за стенкой лежит труп… это не важно. Потому что каждую секунду за какой-то стенкой в мире кто-то умирает и кто-то или что-то рождается. Человек. Идея. Сказка. Ненастоящее и настоящее. Любовь и смерть. Любовь и ненависть. Любовь и мудрость. Любовь и зло. А также в паре с Любовью многое! Очень многое! Например, глупость. Раскаяние. Сожаление. Страх.

Но первой в этом списке всегда остается Любовь.

Потому что так будет ВСЕГДА.

Мир номер три. Вымысел. Я действительно люблю, или Равные права для всех

— Папа! — Принц был воодушевлен. — Зови герольдов и прикажи бить в барабаны! И всех придворных тоже зови! Я женюсь!

— Наконец-то! — Король просиял и дернул за золоченый шнур у трона. — Сынок! Ты не представляешь, как я рад! Нет, даже не рад! Я в восторге! В упоении! Я в полном восхищении! Кто она?!

— Это не она! — объявил Принц. — Это ОН, папа! Дракон! Я женюсь на Драконе! Мы любим друг друга, папа!

— Что?!.. — Король буквально рухнул на трон, едва не промахнувшись, покачнулся, но удержался. Затем стащил с головы корону и обмахнулся ею — но это не помогло. Корона была железная, и толку от нее вообще не было. — Не надо так шутить! — вскричал Король, как только к нему вернулся дар речи.

— Но ты же сам хотел, чтобы я женился? — Принц взирал на родителя в недоумении. — Талдычил каждый день: женись, женись, все равно на ком! Но мне же не все равно! Совсем не все равно! И вот свершилось! Я его люблю!

— Уйдите!.. — прошипел Король на возникших на пороге тронной залы герольдов. — Случайно дернул! Когда надо, не дозовешься, а тут… сбежались, как на похороны!

Он захлопнул двери, потом снова раскрыл, проверяя, убрались ли стражники и не подслушивает ли кто.

— Ты и впрямь смерти моей хочешь! — возопил он. — Монархии нужны наследники, а не какие-то безродные… Драконы!

— Наследника и назначить можно! — не унимался Принц, хотя организм его родителя, в отличие от короны, был не железный. — И вообще, я не настаиваю даже, чтобы корона перешла ко мне! Или сам женись… и еще кого-нибудь роди, в конце концов!

— Я?!.. Жениться?!.. — Король даже поперхнулся. — Мне… мне уже поздно жениться, сынок! Но… Дракон! О горе мне! — снова возопил он. — Единственный сын… наследник! Что же теперь будет, а?!

Очевидно, Принц пока не осознал всю глубину родительского потрясения, потому как продолжал обрушивать на отца, что тот уже не в силах был вытерпеть:

— Выбирай кого хочешь в наследники, я не возражаю! И потом, зачем тебе понадобилось, чтобы у меня были дети? Тебе со мной, что ли, одним горя мало?

Горя, очевидно, действительно уже хватило: Король внезапно захрипел и стал заваливаться на бок.

— Помираю… — засипел он. — Совсем… Каюк… королевству!

— Папа! Папа! — засуетился Принц. — Не надо, папа! Не надо! Не хочешь — так я не женюсь! Никогда не женюсь! Только ты живи! Живи!

— Не женишься?… Слово… даешь? — простонал глава государства. — Слово… наследника престола?

— Слово, папа… папочка! Никогда! Ни на ком! Не женюсь! Вот, на твоей короне клянусь! Нерушимой клятвой! Только и у меня условие! Никаких гонений на Дракона! Он ни в чем не виноват! Это я сам… только сам!.. Он и не знает пока ничего… Я… не сватался!

— Ох… гора с плеч! Хорошо, что не знает никто… — Король из фиолетового постепенно делался бордовым, затем малиновым, пока не стал бледно-зеленым.

— Папочка! Дракона не трожь! Он хороший! Он… ничего, клянусь! — На лице Принца явно читались замешательство и такое раскаяние, что Король смягчился:

— Ладно! Пусть живет… рептилия поганая! Урод безнравственный! И какой все-таки позор! Жениться на Драконе! Такого еще ни в одной сказке не бывало!

— Я попрошу без оскорблений! — внезапно вспылил Принц. Он также был особой королевской крови. — В нашем государстве у всех равные права! Или это только на бумаге?

— Бумаги?… Какие еще бумаги? — неразборчиво забормотал Король, внезапно снова впадая в умственное расстройство. — У меня тут недавно пропали бумаги! Указы… казни египетские! Драконы… отправить его немедля обратно! Я подпишу! — Он хватал ртом воздух, будто задыхался, и вдруг попросил: — Воды… Воды мне!

— Это ты хорошо придумал, папа! — сказал Принц. — Отправить его… с глаз долой! Созвать внеплановую Ассамблею в связи с непредвиденными обстоятельствами и отправить! А воды не надо! Шампанского! — приказал Принц. — Бутылку! Самого лучшего!

Пока над главой государства хлопотал прибывший вместе с шампанским лекарь, Принц незаметно выскользнул на черную лестницу.

— Ты была права! — сказал он поджидавшей его там Золушке. — Получилось! Все получилось! Прямо по плану! Ну ты и голова! — восхитился он. — С меня причитается!

— Получиться-то получилось, — покачала головой девушка, — но вот за Драконом все равно надо присматривать… Как бы его теперь того… не дожидаясь Ассамблеи! Спрятать его надо, вот что!

— Он мне слово дал, — сказал Принц. — Что Дракона и пальцем… Хотя ты права: спрятать надо! Папаня интриган еще тот. И потом, я просто не перенесу, если с ним что-то случится! — внезапно произнес Принц. — Потому что… кажется… я действительно его люблю!

Мир номер три. Вымысел. Убийца мух, или Принцы на дороге не валяются

— Это вообще ништяк! Раз плюнуть! — сказала Рыбка.

На правильных харчах и при хорошем отношении она раздобрела; чешуя блестела, а размером была с королевский золотой, плавники отросли и колыхались вокруг тела вуалью, движения стали плавными и вальяжными. Питалась она теперь исключительно мучными червями и находила их весьма сбалансированными в соотношении белки-жиры-углеводы и изысканными по вкусу. А также диетическими, в чем Красная Шапочка сомневалась, глядя, как Золотую разносит, словно материнские пироги на дрожжах.

Рыбка уже едва умещалась в отведенном пространстве, несколько раз сбивала антураж — бетонный замок, и Шапка уже подумывала о новом, более прочном аквариуме. Да и замок Рыбке по статусу хорошо бы соорудить мраморный, и роголистника, что ли, в речке надергать, а то Золотая уже не раз называла бетон и пластиковые водоросли «полным отстоем», неизвестно от кого понабравшись таких слов. Ну не от них же с мамой? Они себе такого не позволяют… ну разве очень иногда!

— Так куда надо? — пропыхтела Рыбка. — Говорите по буквам, медленно!

— SD4NBН 224286 sp, — сильно волнуясь, Дракон сорвался с обычного приятного тенорка на фальцет, а в конце и вовсе пустил петуха.

— Сэ… де… четыре… нэ… вэ…

— Би! — поправил Дракон. — Би, эйч, два, два, четыре…

— Эй, не так быстро! — Золотая надула щеки. — Эк у вас, молодняка, все бегом! Ошибусь я хоть на граммульку, тебя знаешь куда выбросит?

— Меня уже один раз… выбросило! — пропищал Дракон. — Меня должно было… к Принцессе! А получилось к вам!

— А отсюда чего, гонят? — поинтересовалась Золотая. — По политическим мотивам или как?

— Вроде того… — еще больше смутился Дракон. — Так вам повторить?

— Лучше на бумажке напиши, — посоветовала Рыбка. — Только крупно. Я уже не та, что прежде! Здоровье подорванное… по политическим мотивам тоже! И в узилищах меня содержали, таких, что тебе и не снилось! И голодом морили, и воду на отравленную меняли… бррр!.. А однажды одна карга слепошарая и вовсе за карася приняла, уже и сковородку на печку бабахнула…

Красная Шапочка громко кашлянула.

— …да! — закончила Рыбка. — Вот такая у меня была жизнь! Так куда тебе, говоришь?… Ага, в сэ… де… два, два, восемь пять шесть загогулина рэ, готово!..

— Нет!! — заорали хором Дракон, Шапка и неизвестно откуда взявшийся Принц.

— Нет, не туда!..

— Нет, не надо!! Не уходи без меня!

— Ну, чего кричать? — примирительно сказала Золотая. — Не надо, так не надо! И сама вижу, что ошиблась… знака не хватает, что ли? Написали… не разбери поймешь что! Вы мне транскрипцией лучше… я к этим собака ком точка до сих пор не приспособлюсь… Адресá! На деревню дедушке! Константину Макарычу! А мне — работай! Да мне давно на покой пора! У меня стажу пенсионного, да переработки, да выслуги на двадцать тысяч лет вперед хватит! Мне бы смену молодую подготовить — давно бы ушла! Ну, точно мне впиши вот сюда, в каждую клеточку, сначала как есть, то есть как пишется, а потом как говорить… И чтоб без всякого местного акцента, а то тоже влияет! И даже очень!

— Не нужно, — просительно сказал Принц и взял Дракона за руку. — Не уходи… — Из его глаз внезапно потекли слезы.

— Не могу, — глухо ответил Дракон и отвернулся. — Мне… давно надо. К Принцессе, — он осекся и сглотнул. — Мы, Драконы, мы не созданы… для любви. Мы… мы должны похищать и держать в неволе… Принцесс. А потом требовать за них выкуп. Ты же ничего обо мне не знаешь! — почти прокричал он. — Я… я жестокий! Я злодей! Я ог… огнедышащий! Мучитель! Истязатель! Палач! Негодяй! Я… крово… пиве…

Шапка смотрела во все глаза, Золотая Рыбка тоже пучилась из-за стекла в немом изумлении. Последнюю «ц» Дракон проглотил. Казалось, он тоже вот-вот разрыдается.

— …Вампир! Убийца! Сволочь последняя! Я… я в детстве мух убивал! Да!

— Мне все равно! — с вызовом сказал Принц. И добавил: — Я тебя люблю!

Красная охнула, а Рыбка так ткнулась носом в стекло, что оно пошло трещинами.

— Браво! — пробулькала она и затрясла плавниками. — Молодец! Изменить мир может только смелость! Вот я когда-то не побоялась сказать — и… сдохли все к чертовой бабушке! Это я про динозавров, — любезно пояснила она. — Всю планету засрали, как вы тут очень образно выразились, сволочи! А мух было! Не продохнуть! Жаль, я их тогда вместе с этими безмозглыми тварями не изничтожила! Но… некоторые ими питаются. — Она скромно потупила глаза в цветной песок — недавнее обновление ее жилища. — Особенно вкусные личинки у некоторых видов… — пояснила она. — Просто… изумительное сочетание приятного с полезным! Да, я так понимаю, молодой человек, вы остаетесь? — поинтересовалась она. — Будет вас там ждать Принцесса или не будет, это, как говорится, Шапкина бабка надвое сказала, а Принцы, — она радостно ткнула плавником в зардевшегося наследника престола, — они на дороге не валяются! Да-с! Не валяются!

— Я… я не знаю… — Дракон все еще колебался. — Вы… не понимаете!.. Я… всегда… всегда был не такой, как все! Я думал… вот попаду к Принцессе и, может, тогда все станет как надо, а тут такая ошибка! И Принц… И… — Он не выдержал, рухнул на колени прямо перед аквариумом и все-таки зарыдал.

— Ошибка, говоришь? — Золотая с трудом, опираясь на плавники, вдруг наполовину вылезла из воды. — И ошибка имеет право на существование и личное счастье! — громко провозгласила она. — Да! И прошу не убеждать меня в обратном! Потому что я тут старше всех вас! И умнее! Что вы о жизни-то знаете… — Она выдула изо рта радужный пузырь и с отвращением смахнула его плавником. — Я вот тоже в свое время была ошибкой! Родилась не такая, как все! И сожрать меня пытались, и уморить, и изгоняли, и… — Она осеклась и вдруг тоже заплакала! — На таких, как мы, — Рыбка плакала тихо и с достоинством, — все и держится! Не на таких, как все! Что ж вы думаете, если б все были одинаковые, сказки бы появились? Не-е-ет… Они нас гнали, и гнобили, и память о нас даже запрещали! А потом им без нас плохо становилось, тогда они сами себе и принимались придумывать: то скатерть-самобранку, то Лягушку-царевну… а то и богов всяких! Эк, куда замахнулись… мозгами своими хилыми придумывать! А ничего и придумывать не надо, все и так существует! А родился таким, как есть, — живи и радуйся. И других радуй! Вот вы друг друга нашли и теперь вместе, и это счастье! А я вот такая всю жизнь одна… без пары… без понимающей души рядом… Ну, Шапка, не обижайся… ты за мной присматриваешь, я знаю, но я сейчас о другом. Понимаете, о чем?

Вся компания дружно закивала.

— Легко вам не будет! — добавила Рыбка и тяжело слезла обратно в воду. — Но лучше так, вы мне поверьте… чем идти на поводу у того, кто считает, что знает, как ты сам должен жить! Ничего они не знают… планктон! — припечатала она. — Как мильярд лет назад зародился планктоном, так по сей день и есть! А вы идите… — она опустилась на песок, — и подумайте! Как следует подумайте! Ну а если захочешь туда… — Золотая без запинки и четко выговорила: — В SD4NBН 224286 sp. Что ж, отправлю… Это мне раз плюнуть!

Мир номер один. Реальность. Моральные издержки и правильные выводы

Когда я вошел, они уже сидели на местах: все Золушки, кроме номера один, и Золотая Рыбка. Светлана Владимировна, разумеется, отсутствовала и сейчас отнюдь не развлекалась. Если честно, побывать на ее месте я бы не захотел. Даже для того, чтобы получить главное для писателя — новый опыт из первых рук.

Внезапно я подумал, что всегда был слабаком, предпочитал уходить от проблем, хотя обычно это сопрягалось с моральным и прочими издержками, но… Я все равно не желал связываться с ними, с проблемами.

— Здравствуйте! — говорю я, стараясь выглядеть приветливо, во всяком случае лучше, чем погода за окном.

Автопилот — великая вещь! Поэтому я просто щелкнул внутри каким-то тумблером и лег на привычный, наработанный курс. С полчаса я разливался механическими трелями, когда заметил, что в цветник девиц сегодня снова затесался тот самый мужичок, неприметный толстощекий крепыш… Но не настолько же он был неприметен, что я узрел его только сейчас!

Я замолчал на полуслове, моментально забыв, о чем только что вещал: об особенностях выбора главного героя?… нет… это было позавчера!

— Да! — сказал я, чтобы не изображать из себя зомби, внезапно опознавшего в куске пожираемого мяса родную бабушку. — Вы, конечно же, все поняли!

Девицы согласно закивали, а я наобум сказал:

— Давайте же напишем на эту тему маленькое эссе…

Эссе можно сочинить на абсолютно любую тему — на то оно и эссе! Я бы сейчас охотно порассуждал о чем угодно, но только не о том, как себя чувствует Кира в лапах Серого Волка! Которая, разумеется, заставит ее сделать то, что посчитает нужным, или же я сейчас снова проецирую собственную личность на ту, которую толком и не знаю? Все мы так поступаем, ждем от других действий, которые в схожей ситуации совершили бы сами.

Дождь лил, проклятые минуты, которые я все еще оставался должен, текли так медленно, что, казалось, маятник часов протискивался через патоку: т-и-ик… та-а-ак… ти-и-ик… та-а-ак…

«Так… так… и что мы имеем?» — вопрос выскочил, словно щепка, которая тормозила все, и мысли хлынули потоком, опережая одна другую.

Итак: Кира позвонила в неурочное время и была очень взволнована. И пришла вся мокрая. Она хотела (или не хотела), этого я еще не понял, сообщить мне нечто важное. Однако если не хотела, то зачем пришла? Значит, однозначно хотела! И это важное было… о том, кого нашла мертвым горничная! Потому что ничего важного больше не случилось. Верно! Кстати, спросить бы горничную, что ее подвигло встать в такую рань?! Да, так вот… кто-то умер, а Кира явилась мокрая! А на улице был дождь… Интересно, когда он начался? Ладно, это мы уточним, на то и гугл имеется! Угу… не облили же ее водой в помещении? Значит, она выходила… Зачем? Следила? За кем? Уж не за тем ли, кто умер… внезапно! Так внезапно, что Светочка прибежала ее искать, ко мне прибежала, между прочим! Значит, сделала правильные выводы. Светочка всегда делает правильные выводы! А если Кира его убила? Где, на улице? Или же убила тут, а потом в отчаянии побежала… Куда? Проветриться? И промокнуть до кучи? Если бы убила, то пошла бы прямиком ко мне, а не мокнуть под дождем и выглядеть потом подозрительно!

Не-е-е-ет… Думай, Стасов! Недаром ты написал тридцать два детективных романа! Думай! И если бы даже Кира, допустим, убила его на улице, а горничная, заметь, нашла покойника в номере, его нужно же было туда отнести! Пускай даже номер на первом этаже… хотя там, кажется, гостевых номеров нет, там сплошь развлекалово: ресторан, бар, библиотека опять же, биллиардная, бассейн, качалка и прочее, прочее… а номерá выше! И это ж надо было тащить на себе тело по лестнице… да, а потом от избытка сил еще и любовью заниматься! Не-е-ет… значит, на улице она его не убила, а, скажем, видела, кто убил! Разумеется, вот тебе и ответ!

Ладно, если ответ, но тут возникает новый вопрос: что, она стояла и смотрела, причем долго смотрела, и поэтому вся промокла? Наблюдала процесс убийства от начала и до конца? Или же была соучастницей? И сколько надо было стоять под дождем, чтобы так вымокнуть? Ведь у нее даже… гм… трусики были влажные! Вечно тебя сносит на нижнее белье, Стасов! Думай, не отвлекайся… Допустим, все-таки не убивала и не была соучастницей, а нашла тело. Но не стала ничего делать, а стояла и смотрела на это самое тело… Почему? Испугалась и впала в ступор? Это врач-хирург? Сомнительно! Или, допустим, проверяла, может, еще жив… А вот это логично, да! Или пыталась реанимировать, а потом поняла, что бесполезно, и ушла. И пошла прямо ко мне? Конечно, иначе бы переоделась! И что она сказала? Прямо с порога? Что-то типа: «Не ходи туда… не нужно, чтобы тебя там видели…» Ага, точно! И еще: «Мне кажется, что я схожу с ума…» Значит… значит… увиденное ее настолько поразило, что она пришла в крайнее замешательство. Поэтому и не пошла к себе. Человек, когда ему очень плохо, должен с кем-то поделиться. А раз она была в такой прострации, значит… значит… она его хорошо знает! И наверняка еще по прошлой, по своей прошлой жизни! Но она почти никого не упоминала, разве тот случай, когда ее пациент умер. Не его же она увидела живым и здоровым, вернее, еще раз мертвым?! Хотя женщины любят ввернуть, что они якобы сходят с ума, а потом оказывается, что они новые туфли хотят или лысую собачку с полным гардеробом, включая норковый намордник! Да какие лысые собачки, Стасов! С ума ты сам сошел! Выводы, выводы делай! Правильные выводы! Но она точно увидела что-то, что ее потрясло. Настолько, что она даже не подумала переодеваться, а пошла прямо ко мне. Чтобы поделиться этим… Опять я пошел это думать по второму кругу… Потому что пошла КО МНЕ!

Надутый ты и самовлюбленный индюк, Лева! И потом, она же тебе так ничего и не сказала! Почему? Передумала? Или это ты сам повел себя так, что она… Хорошо, пропустим этот прямой в челюсть по мужскому обаянию, встанем, отряхнемся, высыплем щебенку из сандалий и начнем сызнова. Допустим, не передумала, а просто не успела ничего сказать. Да, а потом явилась Света, черти ее принесли! И тоже была весьма обеспокоена. Да уж, будешь тут обеспокоенной, когда клиент умер, ничем не болея! А клиенты у нее все сплошь випы, она их сюда заманивает гольфом и всем прочим, для того чтобы потом потихоньку стричь, как баранов, но никак не затем, чтобы их убивали! Убивали? Но Света сказала, что он вроде сам умер? От сердечного приступа? И Кира, не видя тела, категорически отказалась подписывать вердикт! С ходу! И карточку отказалась заполнять — сказала, что ОН у нее не лечился! Значит, тело она видела! И не просто видела… И точно не в комнате, где его нашли! А где? Да какая разница где… на улице, под дождем! И она сразу увидела, что это совсем не сердечный приступ! А убийство! Она это поняла! Она же врач! Но при этом на теле не было повреждений, потому как Света тогда бы и требовать не стала… если бы, допустим, у него в спине топор торчал! Или его бы застрелили… При таком раскладе сердечный приступ уж никак не прокатит! Тогда что? Яд? Ночью, на улице? Чушь собачья… И почему я не заставил ее сразу все рассказать?! Полез со своими поцелуями… вот это как раз и было правильно! Конечно, правильно! Но не проясняет всего остального, к сожалению!..

Я поднял голову и посмотрел в окно, словно разгадка могла оказаться там. Однако там не было ничего… ничего интереснее дождя и намокших розовых кустов под окном. Правильно говорил охранник, срезая мне самые пышные цветы: сначала их намочат дожди, а потом убьют морозы… Дождь сек и трепал величественные золотые ризы кленов и лип, барабанил в окна и в стеклянную гладь озер… Его слышали все: люди, звери, рыбы… наверняка и они его слышали!

Осенний дождь… Вот все и началось: непогода, ненастье, грязь, распутица… Сейчас только и писать, не выходя из теплой комнаты. Туда, где разом утратили очарование и величественные дубы, и расчесанные крупным гребнем березы… Во всяком случае, лично я не люблю осень. Ту ее часть, которая однажды, таким именно утром стучит к тебе крупными, холодными каплями: вот и я… И начнет стремительно уменьшаться день, пока не сойдет почти на нет, и ты, Стасов, совсем обленишься и перестанешь выползать из своей берлоги… И твой хлеб будет черствым, а вечера — совсем одинокими. Хотя что тебя жалеть: у тебя есть интернет — неприхотливый домашний питомец, который однажды, в особо грустный вечер сожрет тебя с потрохами…

— Возьмите, Лев Вадимович!..

В комнате, кроме меня и той, что протягивала убористо исписанный листок, больше никого уже не было. Все остальные удалились молча, пока я стоял к ним спиной и пялился невидящим взором в окно.

— Да, — рассеянно сказал я, — спасибо!

Она, Золотая Рыбка, девушка с лицом богомола, которую, как я теперь уже знал, звали Лиза, смотрела на меня… Как же она на меня смотрела? С сочувствием? Интересом? Или… или она сама нуждалась… в сочувствии? Уж больно искательно она протягивала тонкую ручку, будто хотела, чтобы я задержал ее в своей… или просто пожал… Посочувствовал. Поучаствовал. Проявил хотя бы малую толику человечности…

Но я не сделал ничего. Ни приветливой улыбки, ни даже слова. Просто молча кивнул, и она, словно поперхнувшись несказанным, аккуратно положила свою страницу в стопку. Что ж, ты уже произнесла много слов, девочка! Очень много! И ты знаешь, что я это знаю… и еще многое другое. Чего ты не сказала и, возможно, никогда не скажешь вслух, но что ясно читается между строк.

Часы уже отстукивали, как обычно: мерно, солидно. Я машинально взял с кафедры так называемые эссе, машинально скатал их в трубочку, зачем-то постучал ею по столешнице и снова взглянул в окно. Кроме дождя, роз и желтых листьев, там было еще что-то, за что зацепился мой глаз, что-то такое, чего тут быть не могло… не должно было быть! Да вот же оно!

Полузасыпанный листьями, почти возле дорожки валялся синий детский автомобильчик. Довольно дорогая игрушка с лакированным кузовом, которой тут было не место, которая была здесь чужеродной… Но почему? Да потому что тут не было ни одного ребенка, вот почему!

Я все постукивал собранными листками по кафедре, глядя на синюю машинку, завалившуюся под куст. Новый порыв ветра бросил вниз пригоршню листьев, и один прилип к синей крыше, так что потерянное кем-то игрушечное авто стало почти неразличимым… только яркий кобальтовый мазок в просвете колючих стеблей с плотными кожистыми, не думающими пока желтеть листьями. Что, у роз они совсем не желтеют и не опадают? Я не был знатоком ботаники и ничего не знал о розах. Я знал лишь одно: нужно пойти и достать из-под куста эту игрушку.

И сделать это нужно сегодня, прямо сейчас.

Потому что Кира явилась ко мне вся мокрая.

Возможно, потому, что ночью она искала на улице именно ЭТО?

Мир номер один. Реальность. Прямо в западню

«Вот сейчас… — думал я, — сейчас она позвонит и скажет: „Лева, я к тебе приду!..“ Она знает, что я уже освободился… сейчас!»

Телефон действительно грянул так, что я даже вздрогнул.

— Да! — нетерпеливо сказал я и чуть было не брякнул, что не волнуйся, мол, я его нашел! Но…

— Лева! — заорал главный. — Битый час до тебя дозвониться не могу! Да какой там час! Два! Два часа! Ты чего мобильник выключаешь, а?

— Работаю, — сухо сказал я. — Не хочу отвлекаться.

— Я по работе и звоню! Очень понравилось, очень!

— Что… понравилось? — тупо спросил я, совершенно позабыв, что вчера у меня уже был разговор с нашим главным. Которому я перед поездкой намекнул, что собираюсь писать что-то из ряда вон, совершенно новое, неформатное и так далее. Ну и вчера он позвонил, поинтересовался, как там поживает наш долгожданный неформат. Что мне было делать? Я взял да и выслал свои сказки, думая потом обернуть все в шутку.

— Да сказки твои! Ну бомба просто, я уже и паблишерам показал! Говорят, коммерческий успех обеспечен… Так что приезжай хоть завтра, а лучше прям сегодня! Договорчик подпишем, да?

— Да, — растерянно согласился я, — то есть нет!

— Как это — нет? — не понял наш главред по художке. — Почему нет? Ты что, уже где-то подписал?!

— Ну что ж вы меня так низко падаете! — успокоил звонящего я. — Просто тут очень далеко от города. А транспорта своего нет, вы же… ты же знаешь, — мямлил я, путая, на «ты» мы с главным или на «вы»… Конечно, лет сто уже на «ты», а вот если на «вы», он точно заподозрит, что я эти сказочки хочу тиснуть куда-то налево! Не объяснять же нашему душке-главному, что я тут вдруг зажил бурной личной и детективной жизнью и сейчас думаю лишь о том, что в этот момент меня, возможно, уже ищут, и сам желаю найтись и прояснить все и до конца! Конечно, ищут — и наверняка Кира! Вот они, слабые гудки на заднем плане… И еще, и еще раз!

— Ты меня слушаешь? Чего-то связь пропадает…

— Слушаю… — рассеянно подтвердил я. — Немного плавает, да…

— Так вот, мы уже и название придумали! — жизнерадостно сообщила трубка. — То есть я придумал! «Старые сказки на новый лад»!

— Да было же уже такое… — Я все еще напряженно вслушивался в слабый фон: ага, вот, снова гудки!

— Ну, «Старые сказки о главном»!..

— И это было! — вдруг рассердился я. — Не хочу я таких… названий!

— Ну… тогда «Старые сказки»… нет, вот так: «Новые сказки для взрослых детей»! — неожиданно выдал нечто сносное наш окололитературный босс, который на всю редакцию славился именно своими непроходимыми банальностями. — Ну как? Нравится, а?

Гудки, которые временно утихли, снова возобновились, и я, стиснув зубы, поспешил согласиться:

— Нравится, да! Мне кажется, это то, что надо!

— Ну и ладненько! — даже по телефону было слышно, как главный просиял. — Так ты приедешь, да?

— Нет! — отрубил я. — Пока не могу!

Я буквально видел, как блестит от редакторского счастья его лысинка посреди кудрявых зарослей и как он потирает свои маленькие ладошки, радуясь всему. Несмотря на сволочную работу, не дававшую ни отдыха, ни покоя, главный был неисправимый оптимист.

— Ну, ты не тяни, Левушка! — пропел он. — Приезжай! И погодка-то, погодка-то какая!

— Какая?!.. — опешил я.

— Грибная! Грибочки теперь пойдут… опяточки! Рядовки! Серая, фиолетовая… Ты грибы собирать любишь?

— Нет. Не люблю.

— А я люблю! Так ты не тяни, ты синопсис мне пришли… и побольше, побольше сказок! Чтоб текста хотя бы тыщ так триста пятьдесят, не меньше! И заверни покруче… Ну, ты умеешь! Убей там кого-нибудь, а потом и распутай!

— Это уже не сказки получатся…

Конечно, это уже будут не сказки! Это уже будет то, что происходит со мной, нет, с нами со всеми сейчас! С девятью Золушками… и одна уже не выдержала! С несчастной Золотой Рыбкой, которая до сих пор не может изжить в себе восемь лет детства, да и со Светой, которая никакой не Серый Волк… нет, отнюдь не Серый Волк! И не Лючия… просто несчастная баба с неустроенной личной судьбой, которая компенсирует все несостоявшееся властью над другими…

Мне на мгновение стало действительно жаль эту женщину, очень сильную… но которая, очевидно, тоже запуталась. Иначе не пришла бы искать Киру ко мне и не требовала бы от нее невозможного…

— Ну почему ж нет? — гнул свое любитель опят и неизвестных мне грибов рядовок. Особенно сомнительной выглядела фиолетовая. Фиолетовых грибов лично я точно бы собирать не стал. — Очень даже убивают! А потом живая и мертвая вода или там Принц поцелует… Хорошо было бы Кощея еще запустить и Бабу-Ягу! Мне кажется, их там очень не хватает!

— Нет, — уже не на шутку перепугался я. — Этого уж точно не будет!

— Ну нет, так нет! — неожиданно легко согласился мой собеседник. — И в самом деле, чего сразу все козыри на стол? Мы потом продолжение забацаем, вот тогда персонажей и добавим! Точно! Так ты приедешь? — в третий раз поинтересовался он.

— Нет! — буквально заорал я. — Не приеду! У меня контракт! Жесткие условия! Неустойка!

— А-а-а… — понимающе протянул главный. — Ну тогда давай, может, девочки за тебя подпишут? Они у нас знаешь какие способные! — Он хихикнул.

Подписать договор по телефону, не утруждаясь лишними формальностями, — это была общепринятая практика, и я, думая совершенно о другом, в частности о вновь возобновившихся гудках, тут же с облегчением согласился:

— О’кей! Нет проблем!

— Вот и ладненько! Значит, мы готовим договорчик и сразу и подмахнем! А ты нам — синопсис! Ну давай! И сроки сдачи: к Новому году успеешь? — Не дожидаясь ответа, он заверил себя сам: — Конечно, успеешь! Тогда и ставим — первого января!

— О господи… — просипел я, но он уже исчез. Испарился, как несанкционированно ворвавшийся персонаж, джинн из неосторожно открытой бутылки. Веселый Кощей, обожающий фиолетовые грибы, галлюциногены… сказки, мать их бессмертную за ногу да об тот дуб с котом! Который то направо, то налево, а результат все тот же! А мне теперь расхлебывай, вернее, вари, горшочек, и чтоб успел к первому января! И вари погуще, с убийствами, которые спишут на сердечный приступ! Или не спишут?!..

В полном смятении чувств, не понимая, что не стоит проделывать это белым днем, на виду у тех, кто может сейчас смотреть в окна — чертову прорву окон, не окон даже, а обзорных витрин от пола до потолка или как там они еще называются? — я, все еще держа телефон в руке, вывалился под дождь и затрусил к розарию. Потом я оглядывался и примеривался, нашел окна библиотеки, а затем, безжалостно поливаемый сверху, с боков и даже, кажется, снизу, долго рылся среди опавшей листвы, сбитой наземь дождем.

Очень быстро я промок точно так же, как и та, которая явилась ко мне этим утром. Руки были в земле, местами изодраны бессердечными шипами, рукава и брючины мокрые до половины, но я все искал и искал, расшвыривая листья и комья земли. Я даже решил, что неверно определил место, продрался сквозь всю клумбу и, встав у самого окна, сквозь которое смотрел минут двадцать назад, тупо глазел на непонятное, сотворенное мной же месиво из грязи с листьями, еще с этого ракурса.

Я вымок и замерз. И согласился на идиотскую авантюру со сказками… И ничем не помог Кире!.. Стоп, стоп, а с чего это я решил, что детская игрушка — ключ ко всему? Да с того: если бы это не был ключ, синяя машинка и посейчас лежала бы там, где я ее увидел! А если ее там нет, значит, ее унес тот, кто убил! Или… или тот, кто… кто требовал, чтобы все выглядело как сердечный приступ! И чтобы Кира подписала!

Я уже повернул обратно и был у самого крыльца, у входа в теплое, уютное, пускай и временное убежище. Сдался мне этот автомобиль, как и все остальное! Пусть будет сердечный приступ — если всем от этого легче! Мне-то, в конце концов, какое дело?! Макс вдруг из меня, видите ли, попер, великий сыщик и разрешитель неразрешимого! «А ведь Макс, — внезапно подумал я, — перво-наперво посмотрел бы на землю, она ведь сырая! А на сырой земле всегда бывают следы! Если машинку забрали, а ее забрали буквально только что, следы должны были остаться!»

Воодушевленный очередным приступом глупости, я повернул обратно и снова уставился на клумбу под окнами библиотеки. Макс, конечно же, был прав — следов было множество!

И все многочисленные отпечатки были моими собственными. Потому что я, кретин безмозглый, затоптал все, что можно было рассмотреть, если бы немного подумал… подумал, прежде чем бродить тут взад, вперед, вдоль и поперек! И прежде чем лезть в эту кашу! С убийствами и сказками. С живой и мертвой водой. С Кощеем, который только один и бессмертный… в отличие от нас всех!

От Киры, которая… которая может в результате всего этого пострадать!

Как та, которой сломали руку и чуть не задушили…

И ты до сих пор хочешь знать почему?

«Да, хочу!» — упрямо сказал кто-то внутри меня. Должно быть, тот самый осел, перед которым не нужно было даже вывешивать морковку. Потому как он и сам резво бежал в нужном направлении.

Прямо в западню.

Мир номер один. Реальность. Я с тобой

Она пришла почти ночью, когда я уже извелся от домыслов и действительно чуть не ввел в «Новые сказки для старых детей», или «Вечные сказки для вечных детей», или еще как-то так, не двоих, а целую кучу новых персонажей. Которые были бы там уместны, как кроссовки на балу, или скунс в избушке-на-курьих-ножках, или как убийство в фешенебельном заведении. Но я был на взводе и думал одновременно во всех направлениях. Кажется, это правильно характеризуется устойчивым словосочетанием «мысли разбежались».

Они действительно разбегались кто куда, мои мысли, потому что я не мог сосредоточиться ни на чем, в том числе на сказках, какие опрометчиво пообещал к Новому году — он тоже суть сказка и мечта посреди промозглой, ненавидимой мною, да и многими, зимы, которая начинается вовсе не с пушистым белым снежком, а как раз вот с таких проливных дождей. Когда вплотную подступают темнота, мрак, холод, тоска…

Тут, в этой комнате с видом на мокнущий лес, не было холодно, но я почему-то ощутил такой ледяной ком внутри, что только зубами не защелкал. И руки мои были совершенно стылыми, когда я отпер ей дверь.

Наверное, не лучшее ощущение, когда тебя обнимают такими руками, но она, похоже, закоченела куда больше моего.

— Кира…

— Ничего, если я немного у тебя посижу?

Все время, что я провел в ожидании ее прихода — все без остатка, даже потраченное на работу после того, как я, чертыхаясь, стащил с себя изгвазданное в грязи, — я постоянно прокручивал внутри те вопросы, которые ей задам и которые сейчас куда-то исчезли, испарились, потому что теперь было неважным все, кроме ее уткнувшегося в мое плечо лица и тяжелого шелка волос, пропускаемого мною между пальцами — от этого они словно оживали и согревались — и пальцы, и волосы.

— Ты устала… — говорю я, и это не вопрос.

— Ужасно устала…

— Ужинала?

— Не смогла…

— Хочешь, я раздобуду что-нибудь?

— Нет… не нужно. Просто посиди со мной, хорошо?

Я, как и утром, укутываю ее одеялом, а сам пристраиваюсь рядом. Она кладет голову мне на колени — поза несчастного ребенка. Все мы никогда не вырастаем из детства, из сказок, из комплексов… старого… вечного… неизжитого…

Я погасил свет, и теперь темнота — словно еще одно одеяло… где-то я об этом читал… Но сейчас это не важно, ничего не важно — потому что она со мной!

— Кира… — шепчу я. — Кира… моя девочка…

Внезапно она садится — рывком — и говорит:

— Я… я подписала. Смерть от неизвестных причин, предположительно — от сердечного приступа. Все.

— А это… действительно так? — осторожно спрашиваю я.

Пусть, пусть сейчас она скажет, что да, так, несомненно, так, — и все закончится. И это напряженное молчание, и взаимное отталкивание… отталкивание через почти невыносимое притяжение, через руки, волосы, губы, глаза, которых я не вижу, но чувствую, как она сейчас смотрит — прямо на меня!

— Зачем тебе это знать?

— Потому что ЭТО тебя волнует, — говорю я. И тут меня прорывает: — Потому что ты пришла утром вся мокрая! Потому что ты была на улице, видела и… нашла его! Правильно? Нашла тело на улице, а вовсе не в его собственной комнате! Поэтому ты так сразу сказала, что не подпишешь! Потому что покойники не ходят по лестницам самостоятельно! И не теряют игрушки! — повинуясь непонятно какому вдохновению, добавляю я, и она вздрагивает. И отстраняется.

— Включи свет, — говорит Кира.

Магия исчезает. Притяжение, чувство, что мы внезапно стали одним целым: ее и мое объединившееся тепло, переплетенные пальцы… этого больше нет. На моей кровати сидит женщина — отстранившаяся усталая женщина, которую я зачем-то укрыл одеялом. Но я все еще сопротивляюсь. Я не хочу, не хочу терять то, что только-только началось! Потому что мне тоже одиноко, как Дракону, которого выкинуло неизвестно куда… Чужой Лес, чужие порядки… Внезапно я чувствую еще одно: мои сказки, все, что я тут написал, не просто белиберда, в этом есть и смысл, и сюжет, и система, и даже стремление к гармонии тоже есть!..

Я не зажигаю люстру под потолком, а включаю ночник. Его небольшой свет не позволит нам окончательно отодвинуться, разъединиться, и, может быть, она тоже это поймет?

Кира смотрит на меня, чуть щурясь — то ли от внезапного возвращения из темноты, то ли оттого, что я оказался столь неожиданно проницательным… неприятно проницательным!.. не тем человеком, к которому можно прийти и без затей отогреться…

Лев в волчьей шкуре, вдруг усмехаюсь про себя я… Лев Стасов — писатель-размазня, гипсовый лев с отбитым носом у облезлого театрика в парке… ожил и показал зубы! Вполне настоящие… Но вот вопрос: ЗАЧЕМ они ему?!

— Откуда ты все это знаешь? — спрашивает Кира и рывком отбрасывает одеяло. — Ты… ты ходил за мной?! Подглядывал?!

— Я спал, — примирительно говорю я. — Крепко спал! Ты и сама могла в этом убедиться! И потом, я писатель, но не актер. Я не стал бы разыгрывать перед тобой только-только проснувшегося. Но я же не совсем безмозглый, так?

— Так! — соглашается Кира. Света ночника ей явно не хватает, она не видит моих глаз, но еще не время для большого света… и Светланы, которая может увидеть его в щель или с улицы… или просто почувствовать и снова явиться сюда… Хотя нет, вряд ли. Она не станет дергать меня еще и сейчас. Потому что она умная женщина, как и эта, что сейчас не сводит с меня очень темных в полусвете глаз. Совсем темных. Глаз цвета ночи, переспелой шелковицы… что еще может быть таким маняще-притягательным? Нет, не отвлекайся, Стасов, и расскажи ей все! Все, о чем думал до того, как тебе позвонил главный и ты поперся под дождь и наверняка все испортил! Ну и ладно, и слава Богу, что испортил! Зато теперь еще немного — и ты уедешь отсюда… и ее увезешь! Нечего вам двоим тут делать!

— Ты пришла вся мокрая, — терпеливо говорю я. — Значит, ты пришла с улицы, а вовсе не из своей комнаты. И чтобы так вымокнуть, надо было провести на этой самой улице довольно длительное время.

Я благоразумно умалчиваю о ее трусиках, которые тоже были мокрые, когда я стащил их с нее вместе с джинсами, и ноги были влажными и холодными…

— Да, — говорю я, — и ты пошла за кем-то, правильно? Пошла внезапно, потому что если бы готовилась заранее, то надела бы дождевик или зонт взяла… Или ты не знала, что дождь начался… Ну, как-то так!

— Продолжайте, сыщик Макс! — неожиданно веселым голосом говорит она. — Ход ваших мыслей мне нравится!

— И ты не удивилась тому, что Света… Светлана Владимировна заявилась! И сразу сказала, что подписывать не будешь, хотя даже тела еще не видела, — значит, ты его видела! И знала, что он умер совсем не от сердечного приступа!

— Я не знаю, отчего он умер! — быстро говорит Кира. — И, наверное, знать не хочу!

— После всего, что увидела? — тут же спрашиваю я, и она осекается, а затем медленно кивает.

— Зачем же ты… вообще пошла?

— Потому что женщинам не должны ломать руки! — почти выкрикивает она. — И душить! И, наверное, насиловать… по ночам!

— Где ты его нашла? И почему ты пошла… туда?

— Потому что там были включены фонари, — сказала Кира. — Там… на детской площадке!

Я не смог скрыть удивления:

— А тут есть детская площадка?

— Да. Многие приезжают сюда с детьми… летом почти всегда есть дети. Но не в этот раз. И свет там давно не включали. И еще: она видна только из служебных окон — из кухни и от меня! Потому что я как раз над кухней!

— И ты отправилась туда только из-за неурочно включенных фонарей? — недоверчиво интересуюсь я.

— Нет… мне показалось, что был какой-то шум… и… я не спала. У меня частенько бывает бессонница.

— Что ты увидела? Тело? Его убили? Как? Почему ты так долго там стояла, что вся вымокла?

— Я… я не пошла туда сразу. И даже хотела вернуться… потому… потому что вдруг испугалась!

Я погладил ее по руке, и она благодарно чуть задержала мои пальцы.

— Лева… тебе точно не нужно во все это вмешиваться!

— Тебе тоже было не нужно, — со вздохом сказал я. — Но, похоже, мы оба уже влипли.

— Когда я добралась до площадки, то увидела, что свет горит, а калитка отперта, хотя, когда детей нет, она всегда закрыта. И… он сидел… сидел в песочнице! С совочком в руке и ведерком рядом, будто куличики лепил! Мертвый! Это я сразу поняла, что мертвый… А я стояла и смотрела! И свет горел! Все было… словно во сне, в кошмаре… или как в фильме ужасов: мертвый человек в костюме в песочнице… и игрушки вокруг! Плюшевый медвежонок, кукла…

— …синий автомобиль, — сказал я, и она буквально вскрикнула:

— Откуда… откуда ты знаешь про машинку?!

— Я видел этот автомобильчик в кустах сегодня утром. Когда проводил очередной мастер-класс. Он лежал в розарии, там… в патио — так это, кажется, называется? Во внутреннем дворике. Когда занятия закончились, я вышел поднять его… не знаю зачем. Но мне как раз позвонил главный, и я просидел в холле минут пятнадцать, а когда вышел, его уже не было. И… и следов никаких не было. Потому что сначала нужно было посмотреть именно на это, а я топтался туда-сюда и все… все испортил!

— О господи! — только и сказала Кира. — И долго… ты там… ходил?

— Не знаю. Но только я тоже весь вымок! Потому что льет как из ведра!

— Тебя видели? — быстро спросила она.

— Я не знаю… Почему-то мне так нужно было найти эту игрушку, что я больше никуда не смотрел…

— Ты увидел ее из библиотеки?

— Да.

— Значит… значит, можно сказать, что ты высунулся из окна и нечаянно потерял ключи! — сказала она. — Или уронил мобильник. А потом вышел и подобрал!

— Да я даже не знаю, открываются там окна или нет!

— Не важно, можно сказать, а проверять, скорее всего, и не будут!

— КТО не будет, Кира? Те, кто убил? Или те, кто меня видел?

— Я не знаю, кто тебя видел, хотя лучше бы, конечно, ты никуда не ходил! И не встречался со мной… никогда!

— Нет, не лучше… Не лучше!

— Потому что сначала человека убили, усадили в песочнице, вставили в руку совок, а затем почему-то передумали! И занесли обратно! И даже переодели в пижаму! И как бы потом нашли! Но я-то его видела и еще не сошла с ума! И когда… когда Света ненадолго вышла, я полезла в шкаф! Костюм висел там — весь мокрый! И туфли тоже были насквозь мокрые! И… костюм и туфли можно просушить или даже выбросить, но еще у меня есть фото!

— Что?!.. — совсем опешил я.

— Там было светло как днем, а мобильник у меня всегда с собой! И камера в нем очень хорошая!

— Ты… ты все это снимала?!

— Да. Я… я подумала, что, когда будут расследовать это… эту смерть, фото может понадобиться! Вот… — Она достала смартфон, и я все увидел своими глазами.

Человека в дорогом костюме, сидящего в детской песочнице в окружении игрушек. Капли дождя на мертвом лице. Волосы, слипшиеся от воды сосульками. Сведенные пальцы с красным совочком в них. Красное же, перевернутое вверх дном ведерко с натекшей лужицей воды. Синий автомобильчик… определенно тот самый! Плюшевый мишка, пялящийся в никуда глазами-пуговицами. Такими же пустыми, как и у сидящего человека. И еще… я его определенно знал! Впрочем, я почти всех тут знал… Но… это и было неожиданным. Потому что это был тот, кого Светлана назвала «единственным порядочным из всех».

— И что… что мы теперь со всем этим будем делать? — спросил я. — Особенно с твоими снимками?! Ты хоть понимаешь, насколько это опасно?! И что их нужно немедленно удалить?! Или спрятать так, чтобы никто не смог до них добраться?!

— Я… я хотела тебе показать. Правда, хотела! Поэтому я даже переодеваться не стала, а сразу побежала к тебе! И… я все понимаю! Мне действительно страшно!

Я изо всех сил прижал ее к себе:

— Ты не одна, я с тобой! Но только я действительно не знаю, как с ЭТИМ быть дальше. Но, наверное, хорошо, что ты пошла сюда. И тебя, скорее всего, никто не видел!

Я бормотал все эти успокоительные глупости и баюкал ее, как ребенка… И напрочь забыл о Светлане, которая явилась за Кирой, — отчего-то явилась не куда-нибудь, а ко мне!.. О Светлане, которая слишком много знала и видела, у которой повсюду были глаза и уши… и руки! Эти руки могли многое: открыть калитку на детской площадке и усадить мертвого человека в песочницу, а потом перенести этого человека обратно в номер… Потому что Лючия-Серый Волк была не только мастером импровизации — она мгновенно просчитывала варианты и выбирала наилучший.

— А если и меня никто не видел, когда я шарил в этих проклятых розах?… И потом, я ведь действительно мог уронить ключи? Или телефон… я ведь писатель, этакий рассеянный придурок! Значит, ни ты, ни я ничего не видели и ничего не знаем… И поэтому мы будем просто жить дальше, ты будешь лечить, а я — писать… сказочки! И все! А потом… потом мы уедем. Вдвоем.

Она ничего не ответила. Но ничего и не надо было говорить, потому что она притянула меня к себе и… заплакала.

Мир номер три. Вымысел. Честь имею!

— Ничего я им не обещал! — запальчиво сказал Король. — И вообще, как… как вы смеете являться ко мне — к Королю! — и чего-то там требовать?! Я правитель этого Леса! И делаю что хочу! Что САМ считаю нужным! А вы кто здесь такая… такие?!.. Да вы никто! Вы полностью в моем подчинении! Завтра же… сегодня вычеркну вас из списка… из всех списков! И впредь велю не заносить!

Матильда ничего не ответила, присев в глубоком реверансе, хотя видно было, что она просто кипит. Фея же вздернула весьма крутой подбородок:

— Мне вы приказывать не вправе, Ваше Величество, и я не в вашем подчинении! Я промежуточная единица, я Крестная, и мной тут, в вашем Лесу, командовать некому!

— И чья вы, осмелюсь спросить, Крестная? — едко поинтересовался Король.

— Девушки по имени Золушка!

— Вот к ней, к этой девушке, и ступайте! Ей и указывайте, как поступать красиво, а как… гм… нет! А ко мне… к нашей семье… вы никакого касательства не имеете! Хотя могли бы… могли! Повлиять! Упредить! Но сидели на этих ваших фижмах… турнюрах… кринолинах, одним словом! На мягком месте сидели и ждали! Смотрели! Обленились все!! — завизжал Король в полнейшей прострации. — Все! Полное падение нравов! Да если захочу, я его казню! Немедленно! Их! Обоих! Принца! Дракона! Всех!!!

— Только попробуй, мозгляк! — Матильда неожиданно распрямилась и шагнула к Королю. Тот взвизгнул, запрыгнул на тронное возвышение и заверещал:

— Стража! Стража!.. Взять их! Выставить их вон! За ворота!..

— Но-но! — предупредила Фея-Крестная, и вооруженные бердышами стражники попятились. — Живо в пауков превращу!

— Вы вправе принимать любые решения, Ваше Величество. — Видно было, что вежливые слова даются Матильде с трудом. — Но осмелюсь напомнить, что даже приговоренных к казни положено кормить и прилично содержать! Или разрешите передавать им продукты и предметы первой необходимости!

— Здесь я буду решать, какая необходимость первая, а какая — последняя! — При напоминании о «вправе принимать любые решения» к Королю внезапно вернулась вся спесь. — Ишь ты! Продукты им! Первой необходимости! Баланды тюремной пускай похлебают — может, поумнеют… оба!

— Осмелюсь напомнить, что один из заключенных — ваш собственный сын! Наследник престола!

— Наследник, который не собирается подарить королевству наследников, уже не наследник! — Король не выбирал выражения, потому что все вышло наружу: и невероятное предпочтение Принцем вместо красавицы невесты этого жуткого приблуды Дракона, и его отказ подарить стране продолжателя рода… хотя бы это — а там пускай делает что хочет и живет как хочет, раз уж на то пошло! Но нет! Отказался! Причем в категорической форме! А теперь еще и новая пошесть: народ взбунтовался! Подданные, оказывается, ЭТО одобряют! Слава богу, не все! Далеко не все! Но Фея-Крестная! Важная и действительно неподвластная его короне единица! Это был удар ниже пояса, а потом даже и еще ниже! Король буквально чувствовал, что его сначала кастрировали, а затем подрубили ноги!.. И это кроме остального! — Оставьте меня в покое, уйдите! — зарыдал он. — Вы… вы не можете этого понять! Потому что у вас… у всех… нормальные дети!!

— У меня вовсе нет детей, — мягко заметила Фея. — За судьбу быть Крестной нужно заплатить очень многим, Ваше Величество… увы…

— Моих тоже нормальными не назовешь! — пробурчала Матильда. — Но я… уважаю их индивидуальность! И если бы у меня… у них…

— Вот именно, если бы! — возопил Король с трона. — Если бы! Хорошо советы давать, когда сами… когда у самих!.. Когда ни у кого из вас такого не случалось! Почему ЭТО произошло именно со мной?! И какой я теперь должен подавать пример, а?!

— Разумный! — рявкнула Матильда. — И гуманный! Они такие, какими родились! И никакие другие! И никакое отрубание… гм… чего бы то ни было их не изменит! Я советую вам смириться, Ваше Величество. Смириться и простить. И принять.

— Я такого же мнения! — величественно добавила Фея. — Мы рождаемся такими, как то предопределила Природа. Это нелегко принять, я знаю. Но нужно! — сказала она мягко. — Иначе… если Принц с Драконом уйдут… ну, скажем так, за тридевять земель, вернуть их уже будет невозможно! И вы будете об этом жалеть, все оставшееся время будете раскаиваться и жалеть!

— Уйдут?! Куда это еще… уйдут? — забормотал Король. — Из нашей темницы еще никто не уходил!

— Кстати, если речь зашла о темнице. Вот ваши долговые расписки, Ваше Величество! — медовым голоском пропела Матильда. — Вот закладная на дворец, а также на прилегающие постройки! В том числе и на тюрьму! Так что, если вы не намерены уплатить хотя бы проценты за текущие… ага, триста сорок лет и два месяца, я дам документам законный ход!

— Что?!.. Как?!.. — забулькал Король. — Я… вносил проценты!

— Это проценты по основной закладной, но триста сорок лет и два месяца тому, при государе Первом-и-Последнем Небережливом, все было еще и перезаложено! На что у меня имеется документик!

Мадам Матильда неспешно полезла в ридикюль и извлекла старинный, траченный жучком пергамент.

— Руками попрошу не трогать! — заявила она. — Историческая ценность! Получено и нотариально учтено в качестве приданого моей прапрапрапрабабки с материнской стороны и с тех пор передается по наследству в качестве свадебного подарка старшей дочери!

Король, словно гусь, вытянул шею. Стража благоговейно таращилась со своих мест.

— То есть… это получит… Роза? — уточнило Его Величество.

— Клара! — надменно бросила Матильда. — Но Роза тоже получит… кое-что! Однако, надеюсь, мои девочки выйдут замуж не по расчету! Потому что все в мире должно происходить только по любви! Исключительно по любви! Даже если возлюбленный — Дракон!

Наверное, ей все же не нужно было снова наступать на больную королевскую мозоль. Государь еще не принял и тем более не смирился. Возможно, процесс пошел бы быстрее, будь у Дракона хоть что-то за душой — но избранник Принца был беднее церковных мышей, а также гол как сокол.

— Па-а-апрашу мне тут не указывать! — рявкнул Король. — Я буду платить только по решению арбитражного суда! Все! Аудиенция окончена! Честь имею!

— Вот-вот… — пробурчала Матильда, аккуратнейшим образом упаковывая манускрипт обратно. — Честь! Честь — она в любом случае главная. И ее-то и нужно не потерять!

Мир номер один. Реальность. Ни за какие коврижки, или Пятьдесят против одного

— …Дорогой мой, я не могу допустить, чтобы тут, где я хозяйка, могли безнаказанно твориться такие вещи!

Мы сидим за тем же столиком, где и раньше: в уютной нише, из которой прекрасно обозревается весь зал.

— Обратитесь в полицию, Светлана Владимировна, — нейтрально говорю я. — Или… наверное, есть какие-то частные агентства…

Она смеряет меня удивленным, почти презрительным взглядом, будто я ляпнул несусветную глупость, и бросает:

— Я не буду делать этого по трем причинам!

— По каким же?

— Первой, второй и третьей! А я-то считала вас умным человеком, Лева…

Я проглатываю и это, и оно шмякается к тому, что было проглочено ранее: к безапелляционному приказу ужинать с ней, сопровождать ее, выслушать ее… Не сомневаюсь, что будет и продолжение… Или сразу объявить: если она еще что-либо выкинет, я… А что я?! Разве я могу хоть что-то, кроме как идти на поводу?! У Светы-Лючии, у главреда, которому возжелалось сказочек к новогоднему столу, или у моего друга, которому надо было быстро найти более-менее подходящую кандидатуру на эту работу, да и спихнуть все с плеч; я киваю и поддакиваю тем, кто диктует законы рынка, литературной моды, да и все другие законы тоже… Это называется хорошим характером и коммуникабельностью, но… иногда нужно уметь сказать и «нет»! Но обычно я говорю «да». «Да», потому что я не бунтарь. Все, что во мне повстанческого, — это лишь фантазия, породившая Макса и остальное.

— Хорошо, я объясню! — говорит Светлана. — Произошло убийство. Наглое, демонстративное, умышленное убийство, хотя некоторые… — она помедлила, — со мной не согласятся. Потому что он действительно умер вроде как от сердечного приступа. Но! Даже приступ можно спровоцировать! Однако, если я буду настаивать, мое обращение в полицию будет равносильно тому, как если бы я подожгла это место собственными руками. Потому как мои клиенты едут сюда не за тем, чтобы их расспрашивали, что они делали в три часа ночи и с кем! И к тому же осведомлялись обо всех их знакомствах, личной жизни, брали отпечатки пальцев, ДНК и что еще там обязательно берут? Мне этого не нужно… им не нужно… покойному тоже уже ничего не нужно! Это раз.

Мне хочется сказать, что она сама себе противоречит, когда говорит, что ей ничего не нужно, и в то же время хочет знать правду. Спросить, что ли, на кой ляд сдался еще и я, если убили — и убили, и ладно, все молчат, значит, всех все устраивает, — но моя визави внезапно преображается: лицо у нее словно подбирается, взгляд делается острым, даже хищным.

— Только зря тот, кто провернул это дельце прямо у меня, так сказать, в гостиной, надеется, что я это вот так и спущу! Что у меня… со мной можно проделывать такие… грязные вещи! Или что я слечу с катушек, устрою тут дознание по всей форме, пойду на скандал и тем самым прогорю! И со мной никто никогда уже не захочет иметь дела! Не-е-ет… других на вшивость проверять будете, господа хорошие, и устраивать такие провокации — и вот это как раз два! И третье: частные агентства хороши, чтоб искать заблудившихся хомячков! И то лишь потому, что найти конкретную кошку или собаку они не в состоянии. А хомяки все на одно лицо… ха-ха-ха! — Она смеется, словно пробует новую опцию, и звук получается, как у робота — металлический и слишком отчетливый. — Да, и кроме прочего, чтоб вы, Лев Вадимыч, знали, может, когда и пригодится… для литературы: никакие частники не имеют права работать, если произошло убийство. Это три. И четвертое — те, у кого на плечах погоны или лицензия в кармане, крайне боятся потерять и то и другое! Да, и еще: мне всегда казалось, что человек, пишущий детективные романы, запросто может заткнуть за пояс любого районного сыщика!

Это лесть, и лесть грубая. О чем я немедленно и сообщаю.

— Лева, но у вас действительно уникальный склад ума! — восклицает она. — Неужели вы будете убеждать меня в обратном?

— Пожалуй, сегодня воздержусь… Но и у вас тоже, Светочка, — тут же парирую я, — мозги на месте! И мне кажется, вы способны заткнуть за какое угодно место не только районного сыщика, но даже хваленый Скотленд-Ярд!

— Я буду вам помогать, — тихо говорит она, явно польщенная. — Чем смогу… а я многое могу!.. Но, ради бога, ухаживайте за мной хоть чуточку, чтобы мы выглядели просто флиртующей парой, а не заговорщиками, планирующими путч! Я вот на вас… смотрю!

Мда… она таки действительно смотрит! Потом протягивает изящную, но весьма властную ручку и тянет к себе мою ладонь… О господи, зачем?!.

— Что вы на меня таращитесь?! — вдруг говорит она и снова смеется. — Ну и видок у вас! Словно у пионера, которого соблазняет вожатая! Не волнуйтесь, это для пользы дела. А Кира поймет, — взгляд у нее становится как наждак. — Она вообще понятливая девочка! — Светлана кривит губы. — Мне же нужно распутать это дело! — повторяет она и добавляет: — Любой ценой!

— А если цена окажется слишком высокой?

— Сколько платить, буду решать только я! — отрезает она, и тут наступает мой черед.

— Света, не знаю, как у меня, но у вас лично такой вид, будто вы лишаете меня выходного пособия! Что вы хмуритесь… улыбайтесь! На вас сегодня все смотрят…

— Стервятники чертовы! — бросает она. — Так и пялятся! Всем интересно! И никакая зараза не отказалась от дальнейшей программы и не уехала! Ладно, давайте просто посидим и поговорим, хорошо? Ухаживать и улыбаться сегодня необязательно. В моем клубе умер клиент. Все это знают. Так что я могу быть какой угодно: озабоченной, печальной, наверное, даже злой! А вот если начну хохотать как безумная и отжигать гопака на столе, тогда они и сами озаботятся! И начнут разбегаться как тараканы! Или что-то подозревать! Не-е-ет, мы будем хитрее…

Мне уже не хочется разгадывать тайну, отчего покойный сначала сидел в песочнице, а потом оказался у себя в комнате, или даже узнать, куда подевался игрушечный автомобиль. Если честно, я устал от детективов, у меня сейчас другое настроение и другой жанр… наверное, все же любовный. Поэтому мне хочется по возможности тихо отбыть положенное и убраться восвояси. Да, убили человека, да, может быть, даже порядочного — таких, как мне кажется, конкуренты должны особенно сильно не любить. Потому как порядочные в бизнесе — белые вороны… или же ангелы на деревьях? Ладно, с ангелами мы как-нибудь разберемся, но мне крайне не хочется изображать Макса во плоти, не желаю я никаких расследований!

— Ну что? — интересуется СВ. — Придумали, сколько хотите за посильную помощь? Озвучивайте. Я сегодня щедрая, не обижу!

— Боюсь, от меня будет мало толку, — холодно отвечаю я, поскольку действительно подумал и придумал. — На самом деле, дорогая моя Светлана, я не готов играть в казаки-разбойники. Ни за какие коврижки. Тем более что в быту я очень неприхотлив!

Она смотрит на меня, а потом хмыкает:

— Ладно. Посмотрим, дорогой мой Лева, как вы выдержите и не начнете рыть самостоятельно! На самом деле я вас неплохо изучила за этот месяц! Весьма неплохо! Первое — вы очень любопытны. Чрезвычайно любопытны! Второе — амбициозны. Но только не повторяйте глупости, что в быту вы неприхотливы! У вас просто не было возможности проверить вашу неприхотливость на прочность! На самом деле вы тот еще сибарит! Один ваш Макс чего стоит! И еще: не надо говорить, что Макс — это всего лишь выдумка. В каждого героя писатель вкладывает часть себя, а в Макса очень много вложено! Хотите меня разубедить? Валяйте!.. Только не забудьте, что мы с вами знакомы… м-м-м… несколько ближе, чем демонстрируем это сейчас! В этом вы и Макс — одно целое… и во многом другом — тоже!

Я прикинул и не стал возражать. Она, эта женщина, была невероятно проницательна и права… во многом права! Кроме того, мне стало интересно, что еще она скажет обо мне?

— Вы с удовольствием жили бы, как Макс, путешествовали бы, как Макс… вы ведь о-о-очень любите путешествовать, правильно? Но мизерные писательские гонорары не слишком позволяют! Да, мозги и литературную фантазию в этой стране ценят крайне низко! В отличие от более развитых — но вы, к сожалению, если говорить образно, привязаны к этому месту за язык! Так что где родился, там и сгодился — это ваше и о вас! А иначе бы вы развернулись… ого-го как развернулись! Макса запросто бы переплюнули, и очень быстро! Ну и, как водится, на закуску: ни за какие коврижки, говорите? Посмотрим! Пари держу, природное любопытство сожрет вас и даже костей не выплюнет! Неужели вы не хотите узнать, кто и зачем забрал из кустов то, что вы там так долго и безуспешно искали сегодня днем? Так искали, что вымокли насквозь! Только не надо говорить, что вы уронили ключи, или мобильник, или ваш любимый карандаш, который для вас более чем талисман! Все равно не поверю. Вижу, вижу, вот они, изменения в лице! Поэтому ставлю сорок против одного… нет, даже пятьдесят, что не более чем через два дня вы явитесь ко мне и сами предложите свою помощь! Но тогда это уже будет бесплатно!

Мир номер три. Вымысел. Чиабатта с начинкой, или Нести иль не нести — вот в чем вопрос?

— Это что? — подозрительно спросил страж.

— Передача! — сказала Золушка. — Не запрещено законом!

— Я вижу, что передача! — огрызнулся тюремщик. — Но передавать нужно согласно перечню! Государственным преступникам — хлеб, воду, и больше ничего! А у вас… молоко! И это вот что?

— Это вот как раз хлеб! — стояла на своем пришедшая.

Стражник залез под шлем пятерней и поскреб. Опыта у него, честно говоря, не было. Темница пустовала еще со времен правления Короля Третьего Подозрительного, после которого каземат совсем обветшал, зарос паутиной и использовался в основном как склад для копившегося веками хлама.

— И не хлеб это вовсе… — наконец изрек он.

— Это называется «штрудель»! — просветила сторожа Красная Бейсболка. — Это… мука, вода, ну и немножко яиц и молока, конечно, соль, сахар, яблоки потушить со сливочным маслом, чтобы закарамелизовались, и щепотку корицы обязательно!..

Стражник несколько раз сглотнул и стал переминаться с ноги на ногу.

— …дрожжи, конечно же, и раскатывать тесто надо тонко-тонко! На расстойку не более пятнадцати минут, и печь при ста восьмидесяти…

— Хватит! — рявкнул тюремщик и отчетливо забурчал животом. — Никакой это не хлеб!..

Однако если Бейсболка уже начала, остановить ее было невозможно:

— …или возьмем чиабатту! В классическом рецепте, конечно, ничего, кроме воды, соли и дрожжей, — но можно добавлять все! Лук, базилик, помидоры, сыр… и даже пекинскую капусту! Вырезаем в хлебе серединку…

Золушка выразительно пихнула Красную локтем в бок, но та намека не поняла и тараторила свое как заведенная:

— …и туда соус, и курицу кубиками можно, лучше грудку, или рыбку горячего копчения, а потом на гриль! До румяной корочки! И сыр чтоб плавился! Хотя, как по мне, чиабатту лучше вприкуску! Или черный хлеб с тмином, он…

— Хватит! — Бурчание в животе у сторожа уже напоминало полковой оркестр. — Не положено ничего, кроме того, что в инструкции! Хлеб, вода! Все!

— Да вы сами попробуйте! — Бейсболка запустила руку в корзинку и достала второй штрудель, завернутый в чистое полотенце. — Вот! Конечно, с водой — это совсем не то, но с молоком, особенно домашним… и чтобы холодное! — На свет появился заманчивый запотевший глиняный кувшинчик. — Топленое! — объявила искусительница. — Снимайте пробу!

— Не положено… — проскрипел стражник и зачем-то оглянулся. Однако в пределах видимости не было больше никого. Он потянул крупным носом. Действительно, пахло яблоками, корицей, маслом… детством… бабушкиным садом… чистой постелью… ласковыми руками на волосах — там, где сейчас отчетливая плешь… — солнечными зайчиками… медленным тиканьем медных часов на комоде… ранним утром… росой… нагретым деревом на крыльце… вышитыми крестиком салфетками… — одним словом, счастьем!

Дыхание перехватило, и он с трудом втянул в себя воздух.

— Колдовство! — вынес он неоспоримый вердикт. — Не положено! Мотайте отсюдова, пока оружие не применил!

Однако девчонки и с места не тронулись: стояли и смотрели умоляюще. Хлеб, который не-хлеб, а счастье, детство, бабушка, любившая его без памяти — и он ее любил! — все это можно было взять и потрогать руками, и вдохнуть, и попробовать, и вспомнить! И стать на какое-то время не заросшим кабаньей щетиной мужланом, воняющим пóтом и чесноком, а тем маленьким мальчиком, что бегал босиком, забирался на яблони, плескался в теплой речке… Это было колдовство, не иначе, и он это просто чуял! А колдовство было не положено, как и все, кроме хлеба и воды. Приказ есть приказ! Но так хотелось хоть на минутку вернуться, почувствовать, услышать!.. Не сальные анекдоты в дежурке, не брань жены и попреки тещи, не собственное привычное ворчание, а все это: аромат цветов у освещенной летним солнцем стены, запах скошенной травы, которую он осторожно нес корове, и ее благодарный огромный лиловый глаз в огромных же ресницах, и тихое протяжное «м-м-у-у-у»… И звон колокольчиков на лугу, перешептывание сухих метелок и колосков над головой, когда лежишь вот так, раскинув руки, и смотришь на проплывающие облака, белые-белые на синем-синем! Шелковые и одновременно твердые надкрылья жука — большого, зелено-блестящего, — когда ведешь по ним самым кончиком пальца, и его же щекочущие, цепкие лапки, если зажать в кулаке и не отпускать… А потом отпустить, и он немедленно высвободит из-под брони шелк — прозрачный, сквозящий, просвечивающий — и на этом невесомом, хрупком, невозможном унесет свою тяжелую броню прочь, прямо в небо… Нет! Нельзя брать этого в руки! Потому как это все мечты! Колдовство! Мечты — это когда еще не знаешь, что станешь стражником, а ты именно им и станешь, потому что отец твой был стражник, и дед, и дед деда… И не думаешь, что облысеешь, и обрюзгнешь, и отрастишь живот, женишься, и дети твои — сплошь горластые девчонки и коренастые мальчишки — тоже будут стражниками, или лавочниками, или подавальщицами в трактире… Нет, лавочниками не будут, потому что это тоже мечты, хотя и совсем мелкие, но не положенные по статусу мечты! Только стражниками и подавальщицами… как водилось испокон веку…

Но в детстве бабушка делала корону из золотой бумаги и говорила: ты непременно станешь королем! И он верил и скакал на палочке с прилаженной спереди грубо вырезанной дедом лошадиной мордой, а сзади — мочальным хвостом… и размахивал картонной саблей, и вел войска в бой! А потом женился на Принцессе! И получал в приданое полкоролевства! Мечты! Этого никак нельзя! Как и взять сейчас это, что принесли две девчонки, которые никогда не будут Принцессами… а небось, и они мечтали!

— Ладно! Давайте ваш хлеб! — грубо сказал он. — Чего там… передам!

Золушка и Красная Шапочка переглянулись. Затем осторожно подвинули корзинку с едой за черту, долженствующую означать, что там начинается запретная территория.

— Вы все-таки возьмите! — Красная протянула стражу второй штрудель. — Это мама специально испекла… для вас! Никакого колдовства! Только яблоки, корица и немного ванили, правда!

Она положила подарок в чистом полотеничке перед мрачным казематом, прямо на пыльную, тоже какую-то кромешную и тюремную траву, развернулась и побежала по лугу вниз… Туда, к пряничным домикам с черепичными крышами, к золоченым флюгерам-петухам, к садам, где поспевали краснобокие яблоки и источали ванильный аромат флоксы; к галдящему рынку со всякими заморскими диковинами: корицей и этим… как его… кардамоном! Кардамоном, да! Его бабушка могла бы стать придворной поварихой — так хорошо она готовила! — но это тоже было не положено, как и всякие мечты. Мечтать могли только те, у которых короны, кареты и садовники стригут бордюры из самшита и красных роз! А им, кто пашет и сеет, и смалывает муку, и сторожит преступников, — им не положено! У них все предопределено с самого начала… с рождения, и даже далеко до рождения! «А это как раз и неправильно!» — вдруг посетила его крамольная мысль. Такая крамольная, что он даже втянул живот, вспотел лысиной под шлемом и снова оглянулся. Однако рядом не было уже никого: вторая, совсем невидная девчонка, тоже ушла.

«Невидная-то невидная… а небось, и Фея-Крестная у нее имеется, и приданого целый сундук! И палочки там всякие волшебные, чтобы жить припеваючи, и скатерть-самобранка, чтоб ручки белые беречь, и сапоги-скороходы! А тут подметки скоро совсем отвалятся, а жалованья третий месяц нет как нет!» — Он и сам поразился тому, что подумал. Это уж точно была если не государственная измена и подрыв всех устоев, то несоответствие Присяге точно!

— Нести или не нести — вот в чем вопрос?! — сказал он вслух и снова поразился. Это было, словно его мамаша, прибиральщица в королевских покоях, стала бы руки в боки в главной тронной зале и воскликнула: «Мести´ иль не мести´?» А потом бы шарахнула Его Величество метелкой! Точно, колдовство! И какое зловредное… Но у него, в конце концов, имеются четко определенные обязанности! Ежели передачу принесли — ее надо передать! А прежде чем передавать, ее надо проверить! Сторож взял в руки штрудель и… откусил.

Он жевал, стараясь больше не думать ни о колдовстве, ни о детстве, ни о своей крутобокой и скорой на бранные слова супруге, которая и готовить-то толком не умела… а эта, от горшка два вершка, в красной-то шапке, ты смотри, какое сотворила! Мука, вода, яйца, соль, сахар… корица, она говорила? Ишь ты! Вкусно-то как! А молоко какое! Холодное… Он вытер усы. И не заметил, как все умял. Однако оставалось еще то, что следовало передать, еще один штрудель и кувшинчик. Нести… или съесть самому? Мука, вода, яйца, соль, сахар, корица, а сверху — блестящая аппетитная корочка и жареным миндалем посыпано! Ух, как пахнет! Однако, прежде чем нести, положено проверить… пробу снять!

Тюремщик решительно взял мягкое, длинное, благоухающее, воздушное в руки и надкусил. И тут же с криком выронил, схватившись за щеку, — во рту у него что-то страшно хрупнуло, и вместе с куском пирога он выплюнул на землю осколок зуба. Из дырки в штруделе на плиты королевского застенка со звоном выпал напильник.

— Точ-ш-но, колдов-ш-ш-тво! — вынес вердикт сторож.

Мир номер один. Реальность. Постучал, открыл, вошел

Эта жуткая баба действительно знала всё и обо всех! Кроме, пожалуй, одного — кто убийца. Однако остальное она вычисляла легко. Я продержался меньше суток, хотя изо всех сил делал вид, что меня интересует только работа, работа и ничего больше!

Я добросовестно засел за комп, перечитал все сказки с самого начала — и удивился тому, что, оказывается, в них действительно что-то есть! Во-первых, язык… Сказки читались легко и на одном дыхании, не то что Макс с продолжением, где я иногда подолгу мучился, застревая на каком-то эпизоде, писал его урывками, видел, что получается не то, переделывал, злился, снова переделывал, потом выбрасывал, потом снова вставлял и в результате оставлял как есть. Непритязательному взгляду все казалось гладким, но я-то знал! И постоянно спотыкался об этот кусок, словно о щербатую ступеньку, утешая себя тем, что ЭТО видят лишь немногие. И что детективы с продолжением не пишет только ленивый. И что это литература второго сорта… Однако я хорошо знал, что у литературы, как и у осетрины, бывает лишь одна свежесть, то бишь сорт — первый, он же последний. Если ты чувствуешь, что скатываешься к ширпотребу, штамповке, банальностям, пошлости — найди другую работу! Или сиди и переделывай, пока глаз не перестанет цепляться за текст, словно пальцы, которые скользят по необработанной, грубого распила доске.

Я сидел и писал… трудился. Потом обедал, потом пил кофе… вернулся и перечитал наработанное. Это была даже не доска с занозами. Это были одни только занозы, сваленные беспорядочной кучей. Все, что я наваял ночью, когда привычно прихлебывал кофе и строчил часов до трех, и утром, когда неожиданно для себя выпрыгнул из постели ни свет ни заря, не проспав и трех часов, — все это никуда не годилось. По простой причине, которую и искать не стоило — она и так лежала на поверхности: я думал об убийстве.

Пальцы мои стучали по клавиатуре, слова с привычным навыком лепились к словам, но мысли… мысли постоянно уходили в сторону вопросов: кто, зачем, почему? Кто убил, какова была причина и почему убитый сначала сидел в песочнице, в окружении детских игрушек, а потом оказался у себя в комнате, в пижаме и на полу?!

Разумеется, в конце концов я не выдержал:

— Светлана Владимировна, мы можем встретиться?

Голос у Серого Волка был теплый, с бархатистыми нотками, довольный, как у кошки, хорошенько угостившейся с хозяйского стола, а теперь неспешно умывающей мордочку:

— Ка-а-анеш-ш-ш-но… Ле-ев… Вади-и-имович! Встретимся… и поговорим! Что… прямо сейчас?

«Ага! — хотелось выкрикнуть мне. — Прямо щас! Потому что припекло! Торкнуло! Укусило! А теперь я буду расчесывать укушенное, пока до крови не раздеру!»

— Когда сможете, — корректно сказал я. — Мне, собственно, не к спеху.

— Неужели? Тогда выбирайте: через десять минут у меня будет окно, смогу вам уделить или тогда уже… ага… послезавтра! Потому что сегодня я уезжаю, нужно кое-что сделать в городе, уладить кой-какие формальности, ну, вы понимаете!

— Мне лучше сейчас, — сдержанно произнес я, но каким усилием воли мне далась эта сдержанность! Кажется, в этом мы с Максом также были едины: когда азарт, неважно чего — желания отправиться в очередное путешествие или же осуществить расследование, — вскипал в крови, словно пузырьки в шампанском, мы оба перли просто напролом! Фу, как пóшло! Пузырьки могут вскипать и в газировке, но тебе, Стасов, нужно непременно всобачить в текст это самое шампанское!

— Жду вас у себя! — бросила она и голос, и трубку. Она, несомненно, была довольна. Неоспоримо довольна! Однозначно, непререкаемо, полностью удовлетворена! Я сам шел к ней… летел, едва не бежал переходами этого чертова комплекса удовольствий! Сомнительных удовольствий. Опасных удовольствий. Места, куда приезжают, чтобы не только сыграть в гольф или поймать рыбку… и не только рыбку! Выбрать девочку на время отдыха или на дольше, может быть, найти не только любовницу, но и разумную партнершу! «Они же все умнички, — неожиданно понял я, — они умнички, все эти Золушки! И даже если одна, номер первый, и сплоховала, то в наличии все остальные! Да, но мне-то от них какая польза?…»

Я уже стоял у самой двери, и постучал, и открыл, и вошел…

То же самое было и с этой загадочной историей: я уже постучал в ее двери, и приоткрыл, и, наверное, даже вошел.

Да, я был внутри истории уже давно, как и внутри своих сказок, и внутри детства девочки по имени Мирабелла… Мы сами не замечаем, как проникаем внутрь многих вещей, но мы там, мы, несомненно, уже там!

Внутри многого.

Внутри себя.

И иногда мы попадаем туда даже без стука.

Мир номер один. Реальность. Все точки над і, или Вдвойне дурак

— Ты не очень занята?

— Думаю, ты звонишь потому, что все-таки влез в это по уши, Стасов! — недовольно и очень проницательно заметила Кира. — Да и я совсем не занята, что-то все вдруг резко перестали болеть!

— Так я приду?

— Зачем? — теперь в ее голосе звучало не только подозрение, но и недовольство.

— Ты ревнуешь? — осторожно спросил я. Вчера я просидел со Светланой довольно долго, не полчаса, и даже не час, а когда прискакал, словно мальчишка — взбудораженный, с горящими глазами, — Кира как раз покидала начальственные апартаменты. Неужели… неужели наша многоумная Светочка вызвала Киру перед моим приходом специально, чтобы мы столкнулись нос к носу?!.. Все может быть: девочки, они такие! — как любила говорить моя вторая… пусть девочкам уже хорошо за тридцать или даже вот-вот грядет полтинник!

Кира только фыркнула в трубку.

— Я хочу знать, — медленно проговорил я. — Это не дает мне покоя! У меня даже сказки не пишутся! — сказал я столь откровенно, что она улыбнулась. Улыбку я почувствовал, потому что когда влюблен, то чувствуешь все, как самый хитроумный детектор. Кира улыбалась, и я это знал.

— Что-нибудь новенькое принесешь? — все с той же улыбкой спросила она.

— Пока нет, — покаянно сказал я. — Все пришлось выбросить… Не получается! Голова не тем забита.

— Вот именно — не тем! — быстро сказала она. — Не делал бы ты этого… Я боюсь! Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО боюсь, Стасов! Как будто кто-то мне нашептывает: что-то еще случится! Что-то произойдет…

— Не называй меня больше Стасов, — попросил я.

— А мне нравится…

— Я вот твоей фамилии даже не знаю…

— Ладно, приходи. Так и быть, я тебе ее скажу.

Однако когда я вошел в ее комнату-кабинет и увидел ее всю — сияющее лицо, словно открывшееся мне навстречу, и сияющие же, но одновременно и тревожные глаза, — я на время позабыл обо всем: о многомудрой Светлане, ей бы называться Змей-искуситель, и об убитом бизнесмене с безупречной репутацией, и о том, что не давало мне покоя, и даже то, что вертелось на кончике языка, но так и не сорвалось. Потому что рядом была ОНА… Я еще не насытился ею, ее взглядом, поворотом шеи, тем, как она прикусывала верхнюю губу, когда размышляла и оттопыривала нижнюю, когда что-то казалось ей сомнительным. Ее кожей, ее волосами: одно — шелк, другое — атлас… «Не устраивай тут мануфактурную лавку, Стасов!» — строго сказал я себе голосом Киры и засмеялся.

— Ну и чего смешного? — Она оттопырила нижнюю губу, и я засмеялся еще раз. — Стасов… ну ладно, не-Стасов! Отпусти меня сейчас же, я на работе! Вдруг кто войдет?

— Ты же говоришь, они болеть перестали?

— Сейчас с простудами начнут бегать и с радикулитом, как пить дать! С похолоданиями всегда так… Ну отпусти же меня, действительно! Ну дай я хоть дверь на замок закрою! Ну, Лева!..

— Уже лучше! — сказал я, и не думая выпускать свою добычу из рук.

— Лё-о-ова!.. Я задохнусь…

— У вас заложен нос? У вас простуда, доктор? Доктор…

— Коломиец! — быстро выдохнула она.

— Ага… доктор Коломиец! На Стасову поменять фамилию не желаете?

Я сам не понял, как это у меня вырвалось, наверное, все из того же подсознания. Которое склонно играть с нами в такие игры, когда мы еще не совсем… намерены?

— Ты… ты это серьезно?

А если сейчас она скажет «да»?!

— Я… я, кажется, не готова… пока! В смысле дать ответ…

Внезапно меня накрыла волна разочарования. Оказывается, нужны всего лишь доли секунды, чтобы понять — да, я готов, я намерен был идти дальше! До конца? Рука об руку? Ну, как-то так! До конца и рука об руку! А вот она — нет, не готова. Это было видно по тому, как она захлопнулась, отстранилась, даже немного погасла. Поправила волосы, вернулась за свой стол.

— Ты же, кажется, пришел сюда не за… этим?

— Это только на конвейере один крутит гайку М13, а другой стучит молотком! В жизни же обычно все совмещают, — буркнул я.

— Да… ты великий совместитель, Стасов!

Выходит, все-таки сердится.

— Давай расставим все точки над і, — говорю я. — Сейчас я тебе все расскажу. Наша Светлана Владимировна…

— Угу… — бормочет она как бы себе под нос, — НАША… Светлана Владимировна… очень даже НАША!.. Такая НАША, что нашее некуда, да!

— …предложила мне провести маленькое расследование.

Я решил опустить, как Светочка сначала посулила мне самому назначить вознаграждение, но я делал вид, что… Как же, делал вид! Понты ты дешевые кидал, Стасов! «Великий писатель не разменивается на всякую ерунду!», «Я не столь любопытен, как вы себе навоображали!» Да это я навоображал, что легко выкину все из головы, буду писать свое и плевать на то, что некоторых тут убивают! Ну, убивают — и что? Да как это — И ЧТО?! Это никогда не бывает И ЧТО! Кроме того, смерть всегда будоражит, когда внезапно проходит совсем рядом. И это наводит на мысли… пусть даже о бренности всего сущего! От смерти нельзя просто отмахнуться! Даже если делать вид, что тебе все равно, и закручивать хвост бубликом, он же знак о’кей!

— Не делай этого, Лева! — медленно и раздельно произнесла Кира. — Я не хочу, чтобы ТЫ во все это влезал! Потому что я видела! Это… нормальный человек ЭТОГО бы не сделал! — почти выкрикнула она. — И я… я тебе этого не позволю!

— Я так понимаю, ты соглашаешься сменить фамилию? И даешь согласие таким вот образом?

— Не нужно, не лови меня! И не торопи… Мы же и знакомы всего ничего! Стасов… Лева… но я прошу, я тебя умоляю, если хочешь, — НЕ НАДО! Она тебе денег посулила? — вдруг проницательно осведомилась Кира.

— Да, — ответил я. — Но я не взял!

— Ну и дурак! — Она отвернулась к окну.

Конечно, я был дурак! Вдвойне дурак! Потому что сначала отказался от вознаграждения, а потом явился забесплатно!

Я подошел и обнял Киру за плечи. Но она ко мне не повернулась.

Мир номер три. Вымысел. Торжество справедливости, или Разговоры за столом

— Сказки созданы для того, чтобы обеспечивать миру торжество справедливости! — объявила Матильда. — А иначе зачем они вообще были бы нужны?

— Как это — зачем вообще нужны сказки? — недоумевающее взглянул на нее муж. — Если честно, я… э-э-э… даже не совсем понял, что ты хотела сказать!

— Давайте лучше пить чай со сплетнями, простите, я хотела сказать — с пирожными! — поправилась Матильда. — Итак, что нового, кроме того, что уже произошло?

— Ничего, — вздохнула Фея-Крестная. — К сожалению, больше ничего, моя дорогая…

— Скорее, к счастью! — сухо сказала Матильда. — Потому что нашему драгоценному правителю что угодно может взбрести в голову!

— Тише, любовь моя! — пророкотал Лесник. — Мы же не в лесу! Тут даже стены… э-э-э… имеют уши! Если честно, в доме мне всегда как-то неуютно! Вернее, неспокойно! Вернее, спокойно, но как-то не так!

— Что не так, папочка?

Роза и Клара впорхнули в гостиную.

— Чего это вы вырядились во все черное? — недоумевающее поднял мохнатые, похожие на толстых гусениц брови Лесник.

— Это траур, — поджала губы Роза. — По несостоявшимся женихам!

— Я так мечтала выйти за Принца! — закатила глаза Клара.

— Не скажу, что была влюблена, — загадочно добавила Роза, — но Дракон был такой милашка!

— Они ими и остались! — бросила Матильда. — Принцем и очаровательным и очень способным молодым человеком! Что касается вас, то не забивали бы вы свои головы женихами, вот что я посоветую! На свете есть множество других интересных вещей!

— Для того чтобы заниматься другими интересными вещами, у нас есть сестричка! — ядовито промолвила Клара. — Вечно ее никогда дома нет! А если и явится, то вся в грязи, а в ее комнате просто уже склад какой-то! Горшки треснутые, железяки ржавые и даже эта… мумия!

— Она воняет! — добавила Роза. — И ходит ночью по дому!

— Ночью у нас ходит Привидение, а вовсе не мумия! — отрезала Матильда. — И вы обе прекрасно это знаете! Как и то, что оно очень милое!

— Но мумия все равно воняет! А ходит днем!

— И мылась недавно в моей ванной!..

— Это, наверное, для того чтобы меньше вонять, — предположил Лесник. — Не ссорьтесь, девочки!

— Она ела из моей тарелки!..

— И сидела перед моим зеркалом!..

— И вздыхала!..

— Наверное, вы обе должны быть к ней добрее! — предположила Матильда. — Если она так явно хочет с вами общаться! Почему вы не позвали ее сюда, к чаю?

— Этого только не хватало! — брезгливо поморщилась Клара.

— Да у нее и рта-то нет, — растерянно сказала Роза. — Одни бинты грязные! Откуда только наша сестрица ее и притащила? Закопать бы ее обратно!

— Наверное, прорыла всю землю насквозь! — ядовито проронила Клара. — Да и вытащила ее оттуда, с той стороны! Под землей-то всякие ужасы! Мертвяки, зомби, оборотни, нечисть! И наша Зо все тащит в дом!

— Потому что она хорошая девочка и ей всех жалко! — сказал Лесник. — Помнится, шли мы как-то с ней по Лесу зимой, а тут птичка лежит… замерзла бедняга насмерть, да и с дерева свалилась… Так она ее подобрала и уж так дышала на нее, так над ней плакала!

— Помню я эту птичку, — мрачно сказала Клара. — Она потом еще месяца три валялась на камине и воняла!

— Выбирай выражения за столом! — строго сказала ей мать. — Воняла! Все у тебя воняет!

— Не все, — упрямо возразила Клара. — Но птичка… пахла… просто невыносимо! А ваша дорогая Зо не разрешала ее выкинуть! Все ждала, что та оживет! Даже Привидение и то к камину подходить перестало!

— Да, у бедняги тонкое обоняние! — подтвердила Матильда. — В прошлом это был мой дядюшка, главный придворный парфюмер, именно он создал «Сказочный аромат императрицы»! А она взяла да и отрубила бедняге голову!

Присутствующие дружно ахнули.

— Но зачем? — спросила потрясенная Клара.

— А чтобы больше ничего такого… для какой-нибудь другой красавицы!

— А почему он у нас шляется, а не в королевском дворце? — поинтересовалась практичная Роза. — И ходил бы, вздыхал у них!

— Тут была его мастерская, его любовь, его душа!.. — Матильда промокнула глаза платочком.

— Это все разные вещи? — скептически осведомилась неугомонная Роза, — или мастерская, любовь и душа — одно и то же?

— Иногда — разные, — покачала головой Матильда, — а иногда они сливались в одно! Когда все сливается в одно, и возникают… сказочные ароматы… или просто сказки!..

— Вы сегодня что-то слишком лиричны, маман! — сказала Клара. — Можно мне съесть еще пирожное? Фигуру-то теперь беречь все равно не для кого!

— Фигура прежде всего должна быть нужна тебе самой! — отрезала мать. — Нечего обжираться сладким! Потом прыщи не выведешь!

— Подумаешь, прыщи! — не сдавалась сладкоежка Клара. — Всегда можно воспользоваться… бытовым колдовством! — Она почтительно покосилась на необычно молчаливую сегодня Фею-Крестную.

— Последнее дело — пользоваться бытовым колдовством! — рассердилась Матильда. — Как будто силы воли нет!

— Я вот, например, колдовством никогда не пользуюсь! — напыжился Лесник. — Все сам! И на ноги встал, и в люди вышел, и завоевал сердце самой прекрасной женщины на свете!

Матильда неожиданно зарделась. Ее муж иногда бывал так мил! И нужна для этого была обычно самая малость… чуточка… нет, не бытового! Просто женского колдовства!

— Берите пирожные, мои крошки! — проворковала она. — В самом деле, сладкое просто необходимо… для хорошего настроения!

Мир номер один. Реальность. Кура без мозгов, человек с беспорядочной половой жизнью и два сапога пара

— Как съездили? — осведомился я.

За полтора дня отсутствия Светлана осунулась, заметна стала сетка морщин вокруг глаз… Так волнуются матери, когда с ребенком что-то случается — но разве этот комплекс и все с ним связанное не было ее детищем?

— Нормально, — вяло махнула она рукой. — Все, как и предполагала. Умирать не собирался, завещания, по-видимому, нет… зато есть бывшая жена и сын. И двоюродный брат. Который совсем даже не наследник, но в последнее время они тесно общались. И он почему-то не удивился! Хотя сказал, что тяжелых наркотиков покойный не принимал. Значит, однозначно что-то да принимал! Ну и семье, хоть и бывшей, тоже было не нужно, чтобы в свидетельстве стояло: «умер от передозировки наркотических веществ». Сын-то теперь наследник по-любому! Хроническая сердечная недостаточность… и всех устроило! Мне, конечно, пришлось немножко прикинуться этакой курой без мозгов… но не впервой, не обидно.

Курой без мозгов эта женщина, сидящая напротив, уж точно не могла выглядеть ни при каком раскладе. Но, возможно, мне еще не были продемонстрированы все таланты?

— Ну а ты тут что нарыл?

— Да почти ничего. Трудно рыть, если ни к кому с вопросами сунуться не можешь. Кто я такой, чтобы их задавать?

— Да, действительно! Это уже промашка с моей стороны! Нужно было сразу к тебе моего начальника охраны прикомандировать! Он тут всё и всех знает, даже лучше чем я!

— Это тот, мордатый такой? Сидел в библиотеке, когда… ну, словом, в то утро?

— Ну да! Я его послала присмотреться к нашим овечкам! Хотя, конечно, ни одна из них на такое не способна — это я руку на отсечение даю, но все же…

— Ну и ко мне заодно, да?

— Само собой! — серьезно согласилась Серый Волк. — Ты тут человек новый, и, пока тебя не было, никто не помирал! Связь налицо. Или совпадение!

— Ну и что сказал ваш, дорогая Светлана… гм!.. Владимировна… начальник охраны?

— Слушай, Лева, давай уже определимся, мы на «ты» или на «вы»? А то меня немного напрягает. Я предлагаю на «ты». Тем более что у меня это как-то само собой… вдруг!

— Нет проблем! Тогда, Светик, давай без напрягов: что он тебе обо мне сказал?

Кажется, ей понравилось и «Светик», и то, что я не стал строить из себя обиженного.

— Да что сказал… что ты на это не способен. Да и не пересекались вы нигде. Я, когда ездила, тоже проверила… ну, на всякий пожарный. Чист ты, Лева, как стеклышко! Не считая беспорядочных половых связей. Ну, это житейское, с кем не бывает! Да, так что, ничего нового не узнал? — В ее голосе прозвучала нотка разочарования.

— Почти ничего. Кроме того, что убили этого, который не кололся ничем тяжелым, вовсе не в собственной кровати, как вы, пардон, ты… нет, все-таки вы вдвоем с начальником охраны предполагали, а совсем в другом месте.

— Мы предполагали, что он куда-то выходил, — медленно сказала Светлана, — потому что костюм был совершенно мокрый… и туфли тоже. Но мы думали, что он просто вернулся, переоделся и только потом впустил в номер кого-то, кого очень хорошо знал. Потому что человек в пижаме не откроет дверь кому попало!

— Ладно, сразу вопрос: а кого наш дорогой покойник хорошо знал?

— Меня, — ответила Серый Волк. — Лучше всех тут он знал меня, хотя я, возможно, не обращала на него должного… гм… внимания! Он был не слишком интересным и ценным объектом… но лучше всех он тут однозначно знал меня!

— И впустил бы к себе в номер в любое время?

— Думаю, да! — Она была серьезна. — Но… какие у тебя основания думать, что он умер где-то в другом месте?

Вместо ответа человек, живущий беспорядочной половой жизнью, то бишь я, выложил на стол пачку распечаток с телефона: явно мертвый мужчина в песочнице. Кадров было много: Кира хоть и поспешила уйти, но отщелкала достаточно. Лицо, сведенные судорогой руки, пена в уголке рта, закатившиеся глаза, ноги в дорогих башмаках, прорывшие глубокие борозды в песке — предсмертные судороги? И игрушки: совок в руке, перевернутое красное ведерко и расставленные вокруг, словно бессловесные свидетели, кукла, мишка с глазами-пуговицами и синий лакированный автомобильчик.

— Так вот зачем ты полез в кусты, — протянула Светлана. — Ты что же, гулять в дождь выходил? Или… на свидание бегал?

— Или, — сухо подтвердил я. — Я же человек, неразборчивый в связях! Сама могла убедиться.

Говорить, что фото принадлежат Кире, было явно рано… или вовсе не нужно. Но я совсем забыл, что у этой женщины мозги устроены, как хороший компьютер:

— Не-е-е-ет, дорогой мой! Это явно не ты в сыщики-разбойники играл! Это наша Кирочка! Во-первых, я знаю, что у нее бессонница. Во-вторых, она любопытна, как кошка! И, в-третьих, ее окна выходят на детскую площадку — а это ж именно она? Конечно, она — я же тут все как свои пять пальцев знаю! Ну и последнее, Левушка. Если ты думаешь, что тебе с ней будет легко, вынуждена тебя разочаровать: характер у Киры Юрьевны — кремень. То есть одновременно и камень, и бритва. Тяжелый характер, одним словом. Когда женщина сама хочет быть во всем честной — ладно, флаг ей, как говорится, в руки. Но когда она от других начинает того же требовать…

Видимо, Светлана заметила, как я поморщился, поэтому быстренько закруглила:

— Ну, по всему выходит, она. И прямо к тебе с этим и побежала. Потому и мне брякнула, не подумавши, что ничего подписывать не будет. Знала и молчала! Почему сразу было не сказать?

— Она испугалась, — сухо заметил я. — Ты пугалась когда-нибудь, Света?

Она чуть помедлила, но все же ответила:

— Да, пугалась. И не один даже раз… Но покойников в таком виде не находила, это точно! Что еще она тебе рассказала?

— Что одна из девушек сломала руку…

— Ну, это я знаю! — отмахнулась Серый Волк.

— …но сделала это явно не сама!

— Откуда Кира это взяла?

— Потому что на шее у девушки были следы, будто ее кто-то душил!

Мы оба помолчали. Потом Светлана сказала:

— И почему она мне об этом не доложила?

— Я ничего не знаю, кто из вас кому и о чем должен докладывать! — рассердился я. — И вообще, если ты желаешь, чтобы я тебе помогал…

— Э, нет! — перебила меня она. — Я этого ЖЕЛАЛА, но ты не согласился! А потом пришел сам!

— Вот и прекрасно! Сам пришел, сам и ухожу! Сын убитого и бывшая жена довольны, ты тоже — чего ж еще? А это, — я кинул фотографии на стол, — я тебе дарю! Как говорится, на добрую память!

Я уже развернулся, чтобы хлопнуть дверью, когда она начала смеяться. Сначала тихо, потом все громче и громче, буквально сворачиваясь пополам.

— Два… — Светлана снова согнулась в пароксизме хохота, — ну… прямо… два сапога… пара! Пара!

Я уходил, когда она сказала мне в спину голосом, который уже не смеялся:

— Знаешь, иногда мне просто до смерти хочется, чтобы меня тоже кто-нибудь так полюбил…

Мир номер три. Вымысел. Как сделать настоящего Принца из подручных средств

— Я т-тебе г-говорила… — дрожащим шепотом сказала Клара сестре, — не нужно было… эт-т-того д-делать… Принцев вызывать!

— Может, никакие они и не Принцы! — тоже шепотом отозвалась Роза, косясь на колоритную парочку, материализовавшуюся посреди гостиной, — средних лет дядек с упитанными пузиками, нависающими над тренировочными штанами.

— Как это — не принцы?! — обиделся первый пузан. — Очень даже принцы! А вот вы кто такие? — Он вдруг величественно сдвинул брови, отставил ногу и еще больше выпятил живот.

— И вообще, как мы сюда попали? — тонким фальцетом поинтересовался второй.

Роза смешалась.

— Вот… палочка волшебная!.. — пролепетала она. — И… самоучитель! Глава восьмая: «Как вызвать Принца!». Мы… нас двое… и я вызвала… двоих… вас!..

— И зачем? — спросил Принц Первый. Он бесцеремонно дернул из рук Розы «Самоучитель по прикладному волшебству и магии» и прочел: — Глава восьма-а-а-я. Ага-а-а… действительно! «Как вызвать принца и выйти за него замуж»! А-а-а… — протянул он с облегчением, — так вам замуж! Что ж, это можно!

— Ну, не так чтобы срочно, — сказала Клара. — Мы с сестрой еще… гм… очень молоды!

— А нам старья всякого и не надо! — строго сказал Принц Второй. — Мы принцы с принципами! Нам нужны невесты молодые, красивые, состоятельные! Стройные! Не склонные к полноте!

— Умные и образованные! — добавил Первый.

— Хозяйственные! — бросил Второй. — Чтобы готовили хорошо! — Штаны у него были изрядно выпачканы какой-то снедью, и пивом от него разило за версту.

— Да, — согласился Принц Первый. — И с приданым! Полкоролевства — это как минимум. А у вас тут ничего, миленько, — добавил он, оглядывая комнату.

— Но учтите, — сварливо добавил Второй, — мы все пересчитаем! Согласно описи. Все будет сверено, учтено и заактировано! Перин столько-то, серебра столового, белья постельного, скатертей-самобранок, сапог-скороходов… А вы из себя вроде ничего! — Он попытался подойти к Розе поближе, но та словно шпагу выставила вперед волшебную палочку, которую, недолго думая, слямзила из комнаты сводной сестры. Палочка была старого образца, но свойств, как убедились прямо сейчас Клара и Роза, отнюдь не потеряла: принцы были налицо. Правда, лица эти были не очень, да еще и норовили перейти к более близкому знакомству, и Роза струхнула:

— Стой где стоишь! — выкрикнула она. — Кларка! Забери у этих уро… Их Высочеств наше пособие!

— Книгу отдайте… пожалуйста, — сказала Клара, бочком подбираясь к Принцу Первому. — Она… библиотечная!

— Ты погоди! — величественно помахивая ручкой, отрезал тот. — Мне ж тоже… того… интересно! Глава первая: «Как спроектировать и построить дворец»… Ну, это нам без надобности. Не царское это дело — дворцы строить! Мы дворцы… того… в приданое возьмем! А пока хоть и в избушке на курьих ножках поквартировать можно… незадорого! Ага! Вторая… «Как набраться ума-разума»… Ну, это и совсем ни к чему! Мы и так очень умные.

— Это нам надо было!.. — прошипела Клара, больно толкая сестру в бок. — Прежде чем этих… скурьихножек вызывать!

— О! — воскликнул Принц Второй и даже хрюкнул от волнения. — «Как превратить все в золото»! Ух ты! «Возьмите восемь пудов серебра, змеиную кожу, шесть кварт свежепойманных лягушек…»

— Ты сначала смотри, как все в серебро превратить! — Первый выдернул у Второго фолиант. — А лягушки что! Лягушки — плевое дело… наловим!

— Тут про серебро нет ничего…

— Быть такого не может! Если про золото есть, то и про серебро должно! Так всегда и говорится: злато-серебро! В любой сказке, куда ни плюнь! — Принц Второй дернул библиотечное имущество к себе. Книга затрещала, из нее вдруг повалил дым. — Горим! — вовсе по-петушиному заорал Второй. — Жжется! Вы, ведьмины отродья, а ну быстро тащите сюда все серебро, что у вас есть! Ну!

Учебник по магии упал на пол и, кроме дыма, испустил сноп внушительных искр.

— Мама! — заорала Клара. — Мамочка!

— Иду! — откуда-то снизу тут же отозвалась Матильда. — Чем это у нас несет? Что за вонища? Снова вы что-то спалили или испортили?! Когда уже я от вас избавлюсь, когда ж я найду вам достойных женихов?!.. Которые бы согласились взять вас в жены и избавить меня от обузы! А это еще кто?! — Матильда распахнула двери и уперла руки в крутые бока. — Мужчины?! В ТАКОМ виде? И в МОЕМ доме?!

— П-принц Первый…

— Принц Второй!

— Я вижу, — загадочно сказала мать двух девиц на выданье, — что вы те еще принцы! Как вы сюда попали, господа хорошие?

— Нас… вызвали… пригласили! — проблеял Второй.

— Переместили! — уточнил Первый. — Чтобы жениться! Мы… мы не отказываемся!

— Если приданое нас устроит… — добавил Второй. — Полкоролевства и все прилагающееся! Но сначала… посмотреть! Пощупать! По описи! Мы не такие… простофили, как вам кажется!

— Что-о-о?! Пощу-у-упать?! Во-о-он!! — рявкнула Матильда. — Немедленно во-о-он!!

— Мы… — побледнело Первое Высочество… — мы не можем вон… хотя очень… даже… хотели бы! Это… это не в нашей компетенции! Это… они! — Он указал на Клару, подобравшую с полу еще дымившуюся книгу, и Розу с волшебной палочкой наперевес.

— Что-о-о?! — Мать выдернула из рук растерянной Клары книгу, которая сама собой раскрылась на главе восьмой: «Как вызвать Принца». — Принцев им захотелось! — бушевала Матильда. — Какие ж это принцы?! Голодранцы! Таких принцев в каждом Лесу… только и ждут, чтоб им все на блюдечке поднесли! Голь перекатная! Нищеброды! По полкоролевства им! Как же! А по шеям?! — Она вдруг двинулась в сторону Принцев, гордо выпятив грудь, словно боевой корабль, собирающийся произвести абордаж.

— М-м-мамаша… вы того… потише, мамаша! — Первый Принц еще пытался с достоинством отступать, но Второй уже ринулся к выходу, едва не повалив Первого на пол. Тогда и тот рванул следом, позорно показав врагу кривоватую спину королевских кровей.

В дверях оба Принца столкнулись и, пытаясь как можно скорее выбраться из непонятного места и избежать рук ужасной ведьмы, толкались животами, пыхтели и даже пинались и царапались. Наконец они вывалились из резиденции Главного Лесничего, чьи приемные дочери и стали причиной их не слишком удачного появления.

— Убью-у-у! — ревела Матильда из окна. — Только попадитесь мне еще! Негодяи! Разбойники! Самозванцы безместные! Бестронная шваль! Ишь, раззявили варежку! — все еще не могла угомониться она. — По полкоролевства каждому! Что еще они вам наговорили?! — Теперь она уже взялась за дочерей.

— Что им нужны молодые-е-е… — Роза утирала слезы, — и кра-а-асивы-ы-ые-е-е…

— И хозяйственные! — добавила Клара. Она была покрепче сестры.

— Стройные!..

— Не склонные к полноте!..

— Богатые!..

— Умные!..

— Ничего себе списочек! — фыркнула Матильда. — Умные, хозяйственные! Не склонные к полноте! С полкоролевства в придачу! Непонятно только, зачем таким невестам, каких они хотят, сдались такие убогие, как эти двое!

— Но они же Принцы! — воскликнула Роза.

— Принцы… — презрительно протянула Матильда и бесцеремонно отобрала у дочери «Пособие». — А ну, дай сюда! Посмотрим сейчас, чего тут еще… ага, глава двадцатая! «Как сделать настоящего Принца из подручных средств»! Ну уж нет, из подручных средств можно сделать только такое, что сейчас тут было! Принцев нужно находить и воспитывать самим! Вот тогда они и будут самыми настоящими!

Мир номер один. Реальность. Все хорошо

— Стасов, зачем я тебе? Я меня дурной характер… я очень тяжелый человек!

— Не слишком, — сказал я. — Максимум килограммов семьдесят. Я справлюсь.

— Ну уж нет! Пятьдесят три! За весом я слежу! И даже бегаю по утрам… иногда.

— Ах вот оно что… Вот почему на главной аллее все время валяются горшки с этими… которые деревья в кадках!

— Стасов!.. Это лошади иногда на них натыкаются!

— Ах, лошади. Ну ладно, пускай будут лошади!

— Не ладно, а действительно лошади! Слушай, это действительно смешно: каждый хочет молодую, стройную, красивую, умную, да еще и полкоролевства в придачу!

— Я не хочу! — быстро говорю я. — Мне полкоролевства ни к чему. Боюсь ответственности!

— Мне тоже ни к чему. Я убираться не люблю, окна мыть так особенно! Представь, сколько во дворце одних окон!.. Знаешь, мне тут местные принцы частенько рассказывают, как они начальный капитал приобрели. Было бы даже интересно, но я половину слов не понимаю! Офшоры там всякие, обналичка, безналичка… Я слушаю-слушаю, а потом думаю: может, мне им ход резекции язвы желудка пересказать, в изложении для младшего школьного возраста, конечно?

— Я тоже очень много интересного за эти два дня узнал, — говорю я. — Относительно финансов! Но только, кажется, все без толку, потому что мне это все тоже нужно пересказывать, как для младшего школьного возраста…

— А ты мне расскажи, может, что вдвоем и поймем, — говорит Кира и умащивается в кресле напротив, поджав под себя ноги. Очень стройные ноги, которые мне мешают не то что излагать, но даже связно думать.

Дождь, который лил три дня кряду, наконец прекратился, и ветер под вечер расчистил небо. Над водой пламенеет закат — багрово-антрацитово-сине, мощно и убедительно. Завтра будет, судя по всему, ясно и наступит настоящая осень. С утренними заморозками, неспешными рассветами и грибным запахом опавшей листвы.

— Ты любишь осень? — спрашиваю я у Киры, а сам указываю глазами на дверь и затем киваю в ее же сторону.

— Н-не очень, — осторожно говорит она. — Если честно, совсем не люблю!

— А я люблю, особенно такой великолепный закат, как сейчас! — восклицаю я даже излишне восторженно. — Пойдем пройдемся? — Я снова указываю глазами на дверь.

— Если хочешь, — говорит Кира осторожно. — Только зайдем ко мне, я куртку надену.

В коридоре она хватает меня за руку.

— Какие еще прогулки?! Терпеть не могу шляться под мокрыми деревьями в ветер! Да еще и на ночь глядя! И что ты хотел сказать вот этим своим подмигиванием?…

Внезапно она останавливается как вкопанная.

— У нас что, жучки, да?

— Только не говори, что у меня паранойя!

— Очень может быть, очень может быть! Да, не паранойя, а как раз жучки! С нее станется! В номерах она их всобачить не посмеет — сюда всякие приезжают, в том числе с личной охраной, и проверить могут — и тогда их сюда уж точно не то что девочками — никакими коврижками не заманишь! Но кто будет проверять в комнатах для персонала? Да никто! А разговоры всякие ведутся, я ж тебе толкую: некоторые ко мне приходят о здоровье поговорить, а сами начинают о делах! И сидят, и часами не выгонишь!

— Поэтому ни у тебя, ни у меня разговаривать не будем, и даже не потому что Света нас может слушать. Ее мы своим личным уже не удивим. А не будем, потому что нас может слушать… КТО УГОДНО!

— Ну… Стасов! Вот это уже точно смахивает на паранойю! Кто угодно!

— Надевай куртку и пошли на улицу. Бр-р-р… действительно холодрыга!

— А ты почему без шапки?

— А я ее не взял, я и не думал, что так похолодает!

— Лева, ну октябрь же месяц! Ты ведь знал, на сколько едешь!

— Я еще не лысый, у меня голова не мерзнет!

— Я тоже не лысая, но мерзну! И в уши дует! Кстати, у меня есть лишняя шапка, вполне тебе подойдет! Вот эта! Она спортивная, но… немножко красная. А я могу и другую пока поносить.

— Угу! И я буду Красной Шапочкой мужского пола! Немножко! Боже, какая богатая идея! Но я ею уже не воспользуюсь… поздно! У меня она уже девушка. Давай вот здесь, на лавочке, сядем?

— Лучше не надо, тут все мокрое. Ну, так что ты хотел рассказать?

Я обнимаю Киру за плечи, и на мгновение все становится совершенно не важным: и то, что с деревьев действительно сыплет холодными каплями; я забываю и то, что, выслушивая, складывая, вычитая, умножая, а иногда и деля на тридцать три, лихорадочно пытаюсь вычленить зерно истины из откровенных разговоров с Золушками. Почти недавнее убийство почему-то перестает меня тревожить. Кроме того, Золушки два, три, четыре, пять уже опрошены, остальные у меня по плану завтра. Если быть честным, я пока не могу понять, что из полученной информации можно отнести к полезной. Разве что теперь можно полностью исключить из списка подозреваемых господина Синюю Бороду — бегающего в любую погоду старца. Прыткий дедуля, схоронивший уже пятерых жен, зря времени не терял — закадрил сразу двух Золушек! С одной из которых и провел ночь убийства. У неприятного Карабаса-Барабаса, который нажился на рейдерстве, алиби нет. Более того, человек, сломавший девушке руку и склонный к насилию, для меня лично — кандидат в убийцы номер один. Глядя на этого детину под два метра ростом, даже не сомневаешься, что перенести труп ему — раз плюнуть. Однако подойти ближе я пока не могу… и обоснованно опасаюсь, да! Посоветовать Светочке действительно поставить в его комнату жучок, что ли? Нужно торопиться, если мы хотим узнать правду: еще немного, и, несмотря даже на усиленное женское внимание — наверняка хозяйка велела оказывать, — гости начнут разъезжаться. Хотя Светлана Владимировна каждому лично принесла извинения за моральные неудобства и предложила в качестве компенсации целую неделю бесплатного обслуживания! Пока клюнули все, тем более что погода обещает снова наладиться… Но успею я хоть что-нибудь за эту неделю? Да, и завтра я иду ловить рыбу! Вот это действительно новость так новость! Я даже не знаю, с какого конца за удочку браться!

— Завтра буду рыбачить! — говорю я. — Приглашаю на это… самое… что из нее готовят? Уху? Терпеть не могу уху, если честно!

— Ее хорошо запекать, — со знанием дела говорит Кира. — Я как раз рыбку очень люблю, но… наверняка ты будешь кормить ею Светлану!

Хотя уже совсем темно, я чувствую, как она напрягается, когда произносит имя той, которую ни я, ни она предпочли бы больше не видеть… но…

— Это же только для дела… и очень недолго!

В глубине души я радуюсь, что Кира никогда не бывает в ресторане и не видит, как мы со Светочкой разыгрываем на публику пару воркующих гулей и как иногда я… ну, скажем прямо, забываюсь, и начинаю так подыгрывать, что у Серого Волка вспыхивают глаза, а улыбка становится такой, что… Нет, лучше не надо! Потому что если я начну разбирать свое поведение дальше, то окажется, что и с Кирой я тоже во что-то играю. Просто играю в настоящее и все? А на самом деле уеду, помаюсь недельку, да и выброшу из головы их обеих, и даже вспоминать не буду. Потому что в городе совсем другие приоритеты, и масштабы, и дела…

Нет, неправда! Я все равно ее отсюда вытащу, потому что я нуждаюсь в ней не только сейчас, когда мне плохо, и кризис жанра, да еще и надо искать убийцу! Потому что это тоже не дает покоя! Но… только я его не найду, убийцу! Я совсем не детектив и не криминалист, или что там для этого нужно? А… дедуктивные способности, вспомнил! Макс всегда выезжает только на них! Ну, иногда просит помочь знакомого… И откуда они у него, интересно, берутся, эти всяческие полезные знакомые? Да еще с целой переносной лабораторией в придачу?! Мне, например, сейчас тоже бы не помешала помощь.

— Скажи… — вдруг спрашивает Кира слегка дрогнувшим голосом, — а про Дракона… это что-то очень личное, правда?

— Да… — чуть помедлив, отвечаю я. — Личное…

Наверное, не нужно было писать про ЭТО. Которое и впрямь очень личное. Но если своих личных, собственных драконов не выпускать наружу, если держать взаперти, они в конце концов сожрут тебя.

Да… мой мальчик… он такой. Он родился ДРУГИМ, и с этим уже ничего не поделаешь. Я принял это почему-то гораздо менее болезненно, чем бывшая жена, и это был еще один камень, брошенный в меня. Очень трудно осмыслить, еще труднее — принять… Да, женщинам тяжелее. У них внутри своя, другая программа, и трудно думать, что твой единственный ребенок уже не понесет дальше твои гены, что ты — тупик, поезд дальше не идет, освобождайте вагоны. Но он наш мальчик! И я люблю его таким, какой он есть… И хотя обаятельного недотепу, ботаника-Дракона, я списал не с него, это все же вырвалось… мое личное. НАШЕ личное. Нет, это нужно будет убирать, совсем убирать! Ну, не-е-ет! Этого ВЫ от меня не дождетесь! Ханжи, моралисты, тупицы, которым зачастую и гордиться-то нечем, кроме того, что они ПРАВИЛЬНЫЕ! Я не буду ничего убирать! Я и так слишком долго носил все в себе… И почему мы не имеем права быть другими и любить ДРУГИХ?!

«Он был такой хороший мальчик!» — как-то сказала жена, и вот этого я ей так и не простил… того, что она перенесла сына в прошедшее время, чтобы не брать с собой в будущее! Ошибки надо хоронить, забывать о них… забывать! И она сочла нашего ребенка ошибкой…

«Мама, а зверятам кто чистит уши?»

«Давай возьмем эту кошку к нам, у нее такое грустное лицо!»

«Костик дрался и машинку мне не давал, но я все равно его люблю, он же мой друг!»

Он все равно наш… наш сын, мой друг, мой улетевший в другое королевство Дракон, плод еще студенческой любви… первой… самой сильной! После нее были и другие любови, и даже скоропалительный брак, не продержавшийся и года. Потому что ей нужны были дети… А мне? Что было нужно мне? Просто покой?

Я не захотел больше детей не потому, что боялся — вдруг все повторится… нет! Но потому что тогда ОН бы подумал, что я стараюсь все исправить… что тоже считаю его ОШИБКОЙ — так же, как выкрикнула ему вслед мать, моя жена… моя первая любовь… Как удобно все посчитать ошибкой и забыть!

Но ничего не забывается!

Ничего!

— Все хорошо? — спрашивает Кира и поднимает ко мне свое чудное, светящееся в сумерках, почти в темноте, лицо с чуть раскосыми, темными глазами.

— Да, — отвечаю я, — все хорошо…

Мне хочется обнять ее, но руки почему-то не слушаются. Я стою в темноте как бесчувственный истукан… как тогда, в тот день, когда он сказал мне, рассказал мне ВСЕ. Я стою и переживаю все это снова… сызнова: шок, неприятие, гнев… свою собственную, ЛИЧНУЮ косность — вот какой я, оказывается! И вот как бывает, когда это случается С ТОБОЙ… Когда твой ЕДИНСТВЕННЫЙ ребенок… Именно поэтому распался и мой второй брак — я категорически не хотел больше детей, и она ушла. Потому что я с самого начала стал ставить между нами барьеры… подсознательно я все же не хотел ПОВТОРЕНИЯ! Хотя все это оказалось не так уж и страшно… потом, когда все рушится и все твои барьеры падают… но уже некому об этом сказать! Ты остаешься один… почти один! Потому что твой мальчик, твой Дракон — он уже так далеко, в другой стране… и он счастлив… Надеюсь, он по-настоящему счастлив.

Я не замечаю, что у меня, кажется, текут слезы… хорошо, что темно! Вот еще один штамп: мужчина не должен плакать! Да почему же?! Когда есть о чем… о ком… но прежде всего — о себе!

Она вдруг обнимает меня, прижимается всем телом, приникает, стискивает меня руками… они у нее действительно очень сильные, эти врачебные руки… ВРАЧУЮЩИЕ руки!

— Все хорошо! — говорит она. — Все хорошо… да?

— Да, — отвечаю я. — Все хорошо!

Мир номер один. Реальность. Циник, бабник, пьющее хамло и до кучи трепло

— И тут этот недомерок хлопает меня по голяшке и говорит что-то типа этого своего, бессмертного: денег нет, но вы держитесь! Кинули, короче…

— А ты что хотел? Честные давно по моргам…

— Да что такое! Клева совсем нет…

— Да, сегодня клева нет… потому что клёво было вчера!

— Га-га-га! Не, ты не прав, тут не бывает, чтоб совсем пусто, тут место прикормленное! Тут ее разводят!

— Ка-а-анешно! Обычно так и бывает: сначала прикормят, а потом и разведут!

— Га-га-га! Хорошо сказал! Ну и я скажу: клев сегодня так себе, но ты смотри, ЭТОТ все таскает и таскает!

— А говорил, не ловил никогда! Ну ты смотри… еще одну!

— Зависть — плохое чувство! Везет человеку, и все… Это что, писатель? А чего он пишет?

— Сказочки для взрослых, как добро побеждает зло!

— Га-га-га! Так прямо и побеждает? Добро? Бабло побеждает зло, в это я еще поверю! И вот что я вам скажу: сказочки у нас прямо тут! Под носом. Типа того, что все шепчут: убили, убили!.. Да кому он…

Я мгновенно подбираюсь и даже делаю маленький шажок в сторону сказавшего, чтобы лучше слышать, но удилище снова сгибается тугой дугой, и снова нужно тянуть к себе эту тупую рыбу, почему-то выбравшую сегодня именно меня; и снимать с крючка, и забрасывать снова, имитируя радость и удовольствие — хотя какое удовольствие, когда мерзнут руки и ноги, а поясницу уже ломит так, что того и гляди я сам приплетусь к Кире с радикулитом! Конечно, можно особо и не прислушиваться — в кармане куртки у меня высокочувствительный диктофон, но… В амплуа шпиона, как и рыбака, я тоже впервые. И не знаю, насколько хватит записывающего устройства и не выключится ли оно в самый ответственный момент; и какая у него чувствительность, и можно ли будет хоть что-то разобрать, если я отойду слишком далеко… Поэтому надежнее слушать и запоминать.

— Сказки, говорю, что убили его! А вы как думаете?

Господи боже ты мой, да этот тип, оказывается, обращается непосредственно ко мне! Я пучу глаза и мямлю, как последний простофиля:

— Простите… кого убили?…

— Да этого, который как бы от сердечного приступа помер! Ну скажите, с чего это здоровому мужику вот так помирать? Да еще и на отдыхе? Вас, кстати, как величать?

— Лев Вадимович…

— Александр Сергеич. Очень просто запомнить — как поэт. Так вот, дорогой мой Лев Вадимович, некоторые тут у нас считают, что он того… не сам помер!

— Как это?! — Я пучу глаза еще больше, но тут Александр Сергеич, который как поэт, орет мне прямо в ухо:

— Лева! Клюет у вас!

— О господи! — говорю я с чувством. — Снова!

— Да уж, честно говорю — никогда я такого клева, как у вас, не видел! Ничего, что я вот так сразу на «ты»?

— Прекрасно! — говорю я. — Это просто прекрасно!

Я и сам не знаю, что имею в виду. Рыба бьется у меня в руках, и больше всего мне сейчас хочется зашвырнуть ее обратно в озеро, но тогда все точно сочтут меня ненормальным, и никакой доверительной беседы не выйдет.

— Вы свою тут готовить отдадите? Ого, сколько у вас!

— А так можно? — интересуюсь я.

— Конечно! — просвещает меня Саша (не поэт). — Вон, видите дымок? Там нам и приготовят… и посидим за рюмочкой!

Я с облегчением оставляю казенную снасть, подхватываю ведро с рыбой и несу в указанном направлении. Там, возле основательного бревенчатого сруба, у меня уважительно принимают улов и спрашивают, как им распорядиться. Я, уже несколько пришедший в себя от свалившихся на меня лавров везунчика дня, прошу самую крупную не трогать, чтобы подать к столу вечером: «Ну, вы сами понимаете». Повар кивает колпаком, и я ему подмигиваю — от усталости сразу двумя глазами, но, похоже, он дока в исполнении желаний.

— Ну и парочку сейчас! — говорю я уже гордо.

— Аперитивчик? — Это уже новый приятель Саша, он же Александр Сергеич-не-поэт, он же ранее охарактеризован Светланой как «скользкий, неприятный, очень удачливый в делах, циник, бабник и пьющее хамло». А также «в каждую бочку затычка». Два раза разведен. Ну, это ничего, я и сам два раза… а также циник, бабник и где-то даже пьющее хамло.

— Давай! — соглашаюсь я.

— Ты что предпочитаешь? Вискарь, джин или просто водяры?

— Виски, — говорю я.

— Два виски! — кричит не-поэт. — И по бутербродику пока! Жрать хочу, аж морду сводит!

Внезапно я понимаю, что тоже проголодался просто зверски. В нос бьет аромат горящих дров, готовящейся рыбы и овощей к ней, лимона, дорогого и несколько не вяжущегося с рыбалкой Сашиного парфюма… хотя все остальное соответствует, включая сапоги и непромокаемую куртку.

— Ну, будем!

Мы чокаемся, и я впиваюсь в поданные бутерброды. Саша, хамло и не-поэт, пьет и ест со вкусом, не торопясь, а я вновь начинаю елозить: что там с записывающим устройством? Вдруг сдохло и остановилось? Тем более что записывать пока нечего. Сам я тему убийства затрагивать не хочу, но вот наконец «в каждую бочку затычка» сам к ней возвращается.

— Так слышь, Лёв, как тебе кажется — убили его? Ты ж вроде книжки про убийства пишешь, так мне интересно твое мнение.

— Ну, так я и не знаю ничего! — осторожно говорю я.

— А чё там знать? Приехал оттянуться и скопытился! Вот так вдруг! Не, точно тебе говорю — убили!

— А как? — проявляю интерес я. Потому что, если не проявлять, это как раз и будет подозрительно!

— Ну, не знаю как… но как-то хитро! Уж если твоя, — он выразительно и по-свойски пихает меня локтем в бок, — не допетрила, то, я тебе скажу, тут крутой профессионал сработал!

Я в третий раз за этот день пучу глаза, впрочем, в этот раз весьма натурально, и давлюсь виски.

— Да тут же кругом охрана! — говорю я.

— Да какая охрана! — Сашка-бабник-не-поэт машет рукой. — Охрана — это если б забор бетонный пятиметровый по периметру, и пятьсот вольт сверху, и вышка, и автоматы! Это я понимаю! А то… заборчик хреновенький да пяток сопляков в камуфляжке — вот тебе и вся охрана! Вот у меня охрана настоящая, да! Все как полагается! И то два раза стреляли! А когда в тебя стреляют… — Он внезапно напыживается и становится куда значительнее, чем обыкновенный рыбак, каким кажется на первый взгляд. — Ну, когда в тебя палят, как в копеечку, охрана чего? Охрана тебя грудью заслонять не будет, не-е-ет! Они подряжались типа дверку открывать и спрашивать, кто там, а не на кладбище! А тут так вообще… дрыхнут круглые сутки, небось, и всех делов! Тут же периметр с этим самым полем для долбаного… для гольфа-шмольфа ого-го! Если настоящую охрану, как положено, ставить, в трубу можно вылететь! Да и не было никогда ничего… место тихое! А бабы какие, я тебе скажу! С такими и сыграть приятно… в пинг-понг, например, туда-сюда, га-га-га!

Я боюсь, что, вспомнив женский пол, циник и бабник Сашка спрыгнет с темы убийства, и пытаюсь вернуть его обратно:

— Так ты думаешь, все-таки убили? Может, это кто из… ну… из гостей?

В этот раз пучит глаза уже не-поэт:

— Не-е-е… такое никому не надо! Сюда ж не за тем едут! Да он тихий был… как его? Виталя? Вадя? А-а-а… Валентин, точно! Конечно, в тихом омуте черти и все такое… но… по-тихому все и провернули! — мрачно заканчивает он. — Говорят, девка прибираться пришла, а он и лежит… Приперло, видно, хотел выскочить — и того… А чего твоя-то говорит? Ну, не врачиха, а Светка которая? Ну ты ваще ходок, я тебе скажу! — в восхищении добавляет он.

— Ездила на вскрытие, сказали — сердечный приступ…

— Ну, и ежу понятно — ежели бы ножиком по горлу или полголовы отстрелили — то уже на приступ не спихнешь… Кремень баба! Люблю таких! Но не спать… Я когда в койке, люблю чтоб с яйцами только я был! Ну а эта что говорит… которая врачиха?

— Ничего… — Я пожимаю плечами.

— Ну конечно! — Он снова пихает меня локтем. — Чего там лишнее разговаривать, когда ты ее не затем в койку завалил!

В другой раз я бы, наверное, покраснел, как те раки с укропом, которых как раз ставят нам на стол. Однако сегодня я сначала обветрился в процессе рыбалки, а сейчас оттаял после хорошего вискаря, поэтому цвет лица у меня уже соответствующий. Надо же… оказывается, ни для кого не секрет, что у меня не только со Светой, но и с Кирой!.. Но сейчас мне нужно совсем не это… не обсуждение меня, циника и бабника, а чтобы этот хотя бы намекнул, кого подозревает!

— Приятного аппетита!

Я киваю, а хамло и бабник номер один уже скалится во все тридцать два крепкой и краснощекой подавальщице в крахмальном переднике.

— Ну а если отбросить… скажем так, сбросить все фильтры, на кого бы ты поставил? — в лоб спрашиваю я. — Кому он мешал?

— Мешать он мог только в своем секторе, а у нас тут у всех разные интересы! Слышал я, правда, он в мэры баллотироваться хотел, ну так мало ли кто чего хочет! Баллотируйся, если бабосов не жалко! Мне, например, жалко! — Мой собеседник с причмокиванием высасывает рака.

— Ты меня, Александр Сергеевич, прям заинтриговал! — с чувством говорю я и тоже принимаюсь за раков. — Как-то я даже не думал, что в таком месте могут кого-то убить! Я, может, теперь роман напишу, ну, не прямо по событиям, но как бы взяв за основу…

— Слышь, Лева, а за романы твои как, хорошо башляют?

— Ну, когда как! — уклончиво говорю я. Если наш тезка сейчас узнает, что за романы я получаю примерно как у него дворник, причем без премиальных, он тут же потеряет ко мне всякий интерес. — А тут тема какая интересная! Вроде от сердечного приступа умер, а на самом деле… совсем не так! Ну, это я к примеру…

— Да че там к примеру! Вот я тебе сейчас такой случай расскажу…

Александр Сергеевич, который не поэт, а больше, я бы сказал, прозаик, начинает излагать мне один случай из своей жизни за другим. Под поданную с пылу с жару рыбу, виски и улыбки прекрасной официантки он буквально фонтанирует без остановки часа полтора кряду, пока наконец не иссякает. В результате тема сомнительного сердечного приступа давно похоронена под грудами вываленных из памяти моего собеседника случаев интересных и не очень, происшествий с любовницами, женами друзей, приятелей и просто проститутками. Он, уже совсем не стесняясь, повествует, сколько, когда и с кем… и заодно порывается дать телефон «крутейшего перца, который лечит триппер за два укола!».

Словом, если бы сейчас меня попросили охарактеризовать дорогого Александра Сергеича, то к Светиному «скользкий, неприятный, очень удачливый в делах, циник, бабник и пьющее хамло» я бы непременно добавил: «и до кучи большое трепло»!

Мир номер три. Вымысел. Кабанья нога с черносливом, или Когда люди становятся не-людьми

— Ну что? Напильник получили? — шепотом спросила Золушка. Красная стояла рядом и нервно мяла в руках бейсболку.

— Какой напильник? — удивились узники.

— Ну, мы же напильник в этот самый запихнули…

— В штрудель! — тонким голоском подсказала Шапка. Ей было нестерпимо жалко обоих исхудавших пленников.

— А зачем? — неподдельно удивился Принц.

— Как зачем? — в ответ синхронно воскликнули обе девицы.

— Чтобы решетки перепилить и убежать! — волнуясь сверх обычного, пояснила Красная. — Так всегда и делается!

— Не будем мы решетки перепиливать! — сказал Принц.

— Да почему ж?

— Да потому ж! Во-первых, тут такие щели, что я могу даже на коне выехать, если захочу! — заявил Принц. — А во-вторых, мы ни в чем не виноваты! Но побег — это уже будет преступление!

— Какое ж это преступление, если вы ни в чем не виноваты? — удивилась Золушка. — Я бы на вашем месте давно ушла!

— Нам некуда идти… — тихо сказал Дракон.

— Ну почему ж? Вот и Рыбка обещала, что в случае чего отправит вас в этот… в SD4NBН 224286 sp!

— А там что? — с тоской спросил Дракон. — Там ждут… ДРУГОГО Дракона! А не такого, как я! — почти выкрикнул он.

— Ну, вы хоть поешьте тогда… — Золушка не знала, что на такое и ответить.

— Спасибо, только тут есть не слишком хочется.

— Ну, хоть на солнышко выйдите, посидите… Вон вы бледные какие оба! — предложила Красная. — Сторож ваш что, не сторожит больше?

— Он сегодня зуб вставлять пошел. Что-то у него с зубами случилось. Сказал — вы посидите тут тихо, а я к вечеру вернусь, ну, в крайнем случае, если слишком болеть будет, — завтра утром. Хороший мужик этот сторож. Жалко его…

— А пойдемте к нам! — вдруг сказала Золушка. — Если до вечера никого не будет, можно и погулять! У нас сегодня кабанья нога с черносливом и салат! И помыться можно… — интригующе добавила она. — И Кларки с Розкой нет!

— О! Помыться — это хорошо! — восклицает Дракон. — Тут даже элементарных удобств нет!

— И что Клары нет — тоже хорошо! — на ухо подруге говорит Красная. — Она ж до сих пор не догадывается, что это я Рыбку свинтила! Но она ж с ней и обращаться не умела!

— Не комплексуй, — шепотом отвечает Золушка. — Я вот тоже… палочку старого образца Крестной сначала как бы отдала, а потом потихоньку в штаны засунула и домой унесла! Правда, ничего хорошего все равно не получилось, эти две дуры ее у меня тут же сперли и принцев стали вызывать!

— Ой!.. — ужасается Бейсболка. — И что? Вызвали?

— Вызвали! Еле сдыхались потом. Хорошо, Матильда была дома! Живо спустила их с лестницы!

— А сегодня она тоже… дома? — озабоченно осведомляется подруга.

— Дома. Но она же ужасно добрая! Просто кричит громко… иногда.

— Мы готовы! — Оба королевских арестанта появляются из-за угла башни. Они кое-как умыты и даже причесаны, но видно, что заточение не пошло обоим на пользу.

— Боже мой! — всплескивает руками Матильда. — Мальчики! Что за вид! Ваше Высочество, ваш костюм нуждается в срочной чистке! Да и вам, Дракон… — она критически осматривает краснеющего молодого человека, — не мешало бы освежить гардероб!

— Понимаете, — говорит Дракон, — там везде копоть и пыль… ну и я сам… иногда разогревал еду… некоторые блюда просто невозможно есть холодными!

— Ага! — подтверждает Принц. — Да их и гретыми невозможно есть! Папочкину баланду, например!

— Снимайте быстренько все! — командует Матильда, и Дракон становится совсем уж пунцовым. — Зо! — кричит она. — Неси сюда Кларкины штаны! Две пары! И Розкины футболки! И папины носки! Что вам еще нужно, молодые люди? — любезно осведомляется она. — Пока накрывают на стол, вы можете помыться… да хоть у Клары!

— Там сейчас мумия, маман… — тихо напоминает падчерица.

— Гони ее в шею! — орет Матильда. — Нашла время! Вечером… помоется! И давай быстренько, неси их бельишко в прачечную! Пока пообедаем, все и высохнет! Как здоровье бабушки? — светски осведомляется она у Бейсболки.

— Спасибо, хорошо! — Та делает книксен, и Матильда явно это одобряет.

— Бедный Волк совсем сдал! — вдруг говорит она. — Брови нарисованные, челюсти вставные, на голове — парик!

— Так он еще страшнее! — говорит Шапка. — Просто чудовище!

— Пожалуй, что и страшнее! — соглашается Матильда. — Пора бы уж спровадить его на пенсию! Но он же сам не уйдет… заслуженный и все такое! Во всех президиумах заседает, действительно страшно смотреть и слушать, как он храпит! Один раз даже парик потерял! Просто посмешище! Позор для Леса — такой Волк! А старушка еще поскрипит! Старая гвардия! Раньше все делали крепче! Ну, вы идите… идите! — благосклонно кивает она Принцу и Дракону. — Зо, подай чистые полотенца! — снова вопит Матильда на весь дом. — А я пока на кухню… проследить!

— Уф-ф-ф!.. — с облегчением выдыхает Красная, когда та исчезает. — Нет… все-таки я ее боюсь!

— Ничего страшного… ее все боятся. Даже Король! — Зо смеется и тянет подругу за собой. — Пошли пока… чего покажу!

Мимо в темном коридоре прошмыгивает мумия, и Красная визжит.

— Да ну тебя! — говорит Золушка. — Мумии никогда не видела, что ли?

— Н-н-и-ко-гд-да! — клацает та зубами.

— Ну… ты же Волка не боишься! А это всего-навсего мумия!

— Волк — привычное зло! — поясняет подружка. — И с ним всегда можно договориться! А это непонятное! А непонятное всегда страшнее! И… мне кажется, оно того… попахивает!

— Что есть, то есть! — соглашается Золушка. — Мне кажется, ей тоже пора подарить папенькины чистые носки!

— Все к столу! — кричит откуда-то снизу Матильда. — К столу! — Она звучно бьет колотушкой в старинный гонг.

— Круто! — одобряет поданное Дракон. Он чист, выбрит и даже благоухает каким-то парфюмом, чего невероятно стесняется. Но сделанного уже не воротишь. Впрочем, кабанья нога с черносливом быстро перебивает всё, даже запашок мумии.

Принц уписывает за обе щеки. Матильда, подперев щеку ладонью, с сочувствием и грустью наблюдает, как узники насыщаются. Узнав, что оба могут выйти из темницы в любой момент, она с недоумением восклицает:

— Но почему же вы не сбежите, господа?!

— Мадам! — с достоинством отвечает Принц. — Как же я могу сбежать без суда и следствия?! Ведь я же, в конце концов, принц! Наследник престола! Государственное лицо! Мне не пристало вот так… бегать от правосудия!

— Да какое там правосудие! — Матильда машет узкой изящной рукой в старинных кружевах. — Правосудие! Фи! Когда-то это самое правосудие чуть не спалило на костре мою прапрабабку! Обвинив ее ведьмой, якобы сожравшей двух сироток! А безмозглые девки просто-напросто пошли по грибы, да и заблудились! Но когда их отыскали, было уже поздно! Моя прапрабабка — к слову сказать, редкостная красавица, — не выдержала облыжных обвинений и покончила с собой! Спрыгнула с башни в канун казни! Вот вам и правосудие!

— Но сейчас, я думаю, другие времена? — осторожно сказал Дракон. — Век просвещения… и все такое?…

— Времена всегда одинаковые! — отрезает Матильда. — И люди всегда одинаковые!

— Но… мы же не совсем люди! — воскликнула Красная Шапочка. — Мы сказки! А это совсем разные вещи!

— Девочка моя, — качает головой хозяйка дома, — как же ты еще молода! И не знаешь, что, когда люди хотят затравить невиновных, они очень часто объединяются как раз с не-людьми! И даже сами становятся не-людьми! И не дай бог кому-то из вас испытать такое на собственной шкуре!

Мир номер один. Реальность. Я пришел, я видел

Ночь. Поздно. Я бреду к себе. Кажется, я уже пресытился всем: своим никчемным расследованием, флиртом на публику и рыбой. Рыбой — особенно. Рыбой во всех видах. Ее ловлей и поеданием. «Рыба — это не только рыба, — мрачно рассуждаю я про себя. — Это символ… а также написанное на заказ! Рыба! Рыба, мать ее! Стасов, да все, что ты делаешь всю жизнь, — это рыба… Кроме сказок! Да, кроме сказок! Их ты начал писать сам, но главный и тут все испортил! Он тебе их тоже заказал! И теперь у тебя не осталось ничего своего, господин Стасов! Лева! Левушка… дорогой ты мой человечище! И ты опять пьян… в стельку, в ж…пу, в лоскуты, вусмерть, в дым, вдрызг… пьян в хлам, пьян в эту бл…кую рыбу — в то время, когда тебе нужно иметь трезвую голову и острый ум! Ладно! Я пьян! Но ум у меня все время острый… если я окончательно не затуплю его об это дело… а так оно и будет! Потому что я ничего не найду! А ничего не найду, потому что не могу связать концы с концами!»

Моя дверь в самом конце коридора. Бесконечного коридора. Внезапно я замечаю, что в его торце, у окна кто-то стоит. Какая-то фигура. Женская. Кира! Это наверняка Кира! Она ждет меня… а я в таком виде! С чего это вдруг я так напился? А-а-а… это еще на утренние дрожжи! Когда мы еще с этим… поэтом! Нет, не поэтом! Но Александром Сергеевичем… Александр Сергеич Трепло… Такой не убьет… нет! Все они тут слабаки… кроме Карабаса-Барабаса! И меня! Но я не убивал… Точно?… И у этого амбала тоже, оказывается, алиби! Светка подключила каких-то электронщиков… у нее все схвачено… Все схвачены… за яйца! О господи… зачем было мешать вино и коньяк?! Он два часа разговаривал по скайпу! Господи… ночью! По скайпу! Сейчас у всех может быть алиби… Что я скажу Кире? Все говорят по скайпу, и все трахаются… и даже трахаются по скайпу! Для алиби! И мы с Кирой тоже… нет! Мы не трахаемся! Это называется совсем не так! Я сейчас скажу ей… Все ей скажу… что я люблю ее… даже когда пьян!

Я подхожу совсем близко, но женщина у окна меня не замечает. И сам я обнаруживаю, что это не Кира, только когда слышу голос:

— Я не понимаю, куда он делся! — говорит она тихо и настойчиво прямо в стекло. — Не по-ни-маю!

Меня словно ударили по голове, и я плохо различаю все, даже звуки… но все же слышу, что это не Кира… это Золотая Рыбка… Лиза! Зачем она здесь, у самой моей двери? Пришла подсунуть под нее, что написала? Давай, девочка! Давно я не читал… настоящего! Или она хотела не только подсунуть под дверь кусочек своего детства, но и поговорить? И никто ей не открыл? Конечно, ведь пока она тут стояла и ждала, я под завязку наливался алкоголем… чтобы не трахаться! Чтобы она, эта баба с яйцами, снова не взяла меня за шкирку, как зайца, и не поволокла к себе! Серый Волк! Нам не страшен Серый Волк, бл…ь! Не-е-ет… я не могу разговаривать в таком виде! Не-е-ет, девочка моя, только не с таким лицом! Надо срочно трезветь!

— Я… я никуда не делся! — чуть прокашлявшись, говорю я. — Я… пришел!

Женщина вскрикивает и оборачивается. Глаза ее полны ужаса. Неужели я и в самом деле настолько пьян, что…

— Нет! — вскрикивает она. — Нет!..

Затем она отталкивает меня в сторону и бежит. А я понимаю только одно — я пьян дальше некуда. Потому что от ничтожного толчка кулем валюсь у собственной двери и не могу встать.

— Лиза!.. — сиплю я вслед той, что только что меня уронила. — Л-лиза!.. Я… я не хотел сделать вам ничего плохого! Я… я не убийца, Лиза…

Я становлюсь на карачки, а потом кое-как, цепляясь за стену, выпрямляюсь. Слава богу, ключи тут электронные — в замочную скважину я бы точно не попал. Но и в эту, мать ее, падлу, щель я попадаю далеко не с первого раза! Замочные скважины… долой их совсем! Чтобы никто ни за кем не подглядывал!.. Я сегодня весь день подглядывал… Подслушивал!.. И ничего не нарыл, потому что я не Макс! Как Александр Сергеич Трепло не поэт!.. И он стопудово не убийца… потому что таких убийц не бывает! А какие бывают? Серый Волк! Она-то точно подходит! Какая бы из нее вышла роскошная убийца! Я даже мычу от наслаждения. Но… она тоже не убивала, потому что она как раз и хочет поймать того, кто!.. Кто кого! Битва титанов! А я — бесполезное двуногое… двурукое… с десятью пальцами, которые все время строчат… Строчи, пулеметчик, за синий платочек! Боже… дайте мне воды! Воды на мою несчастную тупую голову…

Я вваливаюсь в комнату, а затем — в ванную. А-а-а-а! Вот так! Какое блаженство!.. Еще воды! Полцарства за воду! Нету у тебя полцарства, Стасов, у тебя неулучшенной планировки, как и у Дракона, и туда ты хочешь привести приличную женщину! В эту конуру! Да она бы себе здесь настоящего нашла, если бы захотела, а она хочет тебя! Или не хочет? Это ты хочешь ее… даже сейчас! Когда ты только испугать до полусмерти и способен. А теперь можно и тепленькой… Ф-ф-у-у-ух… как хорошо!

Где тут у них скоропомощная аптечка? Хряпнуть сразу два аспирина… авось поможет! Что там сегодня говорила Светочка? Что отрицательный результат — тоже результат? Но кто-то же его убил?! А если он сам? Боже, Стасов, что ты несешь! Допустим, сам уселся под дождем в песочнице, сам себе вкатил смертельную дозу, и игрушечки сам же принес, и куличик из грязи слепил… Но не сам же мертвый ушел обратно?! И костюм снял! И пижаму надел! Как колобок, блин! Он от дедушки ушел, он от бабушки ушел! А от Стасова хрен уйдет! Сам ты хрен, Стасов… к рыбе! А если не этот его перенес, кто тогда? Кстати, вдвоем тоже сподручно… а лучше втроем или даже вчетвером! С четырьмя Золушками я еще не поговорил! Вдруг это они его! На одеяле… за четыре угла! Мать его совсем… как повар — кулебяку! Голова болит… а с чего бы ей не болеть, когда ты целый день хлещешь, словно насос! Прямо с утра… С утра я замерз! Пока эту рыбу ловил! Но реально ж, больше всех поймал! Лучше б мне в расследовании вот так попёрло, а то сплошные тупики! И девушку перепугал… хорошая девушка! Талантливая! Ты тоже когда-то считался талантливым, Лева Стасов… а сегодня спился! И сдулся! И не можешь выбраться из тупика… потому что голова не работает! Частично, конечно, работает… я ею пью! То есть пил… вот слово даю — больше ни-ко-гда! Ой, слово твое, Стасов, такое же, как королевское: захотел — дал, захотел — обратно взял! Нет, но вино с коньяком — действительно больше никогда… особенно после вискаря!

Я валюсь на кровать, не в силах снять даже ботинки, и вот тут меня накрывает по полной! Начинает вращаться карусель — быстро, до тошноты… а посередине — Серый Волк! В парике и с нарисованными бровями! Изыди!.. Я вяло машу рукой, но видение не исчезает, а говорит голосом Светочки:

— Накачался?… Куда в тебя столько лезет… горе мое!

— Алкоголик — горе для семьи! — назидательно изрекаю я. — А у меня… семьи нет! Но я и не твое… горе! Поэтому я… никогда больше не женюсь! — не совсем логично завершаю я.

— Это не про меня! Это про женщин! — машет пальцем Светочка и тяжело плюхается рядом. — Лева, кажись, я тоже… того! Назюзюкалась… в дупель!

— А чего пришла? — спрашиваю я, потому что я пьян и мне можно хамить. Теперь я тоже хамло, пьяница… и бабник! И горе для семьи! И трепло! Сколько бумаги зря извести! Всем треплам трепло!..

— Пог-говорить пришла! — Она пытается устроиться поудобнее и едва не спихивает меня на пол. — Там же не поговоришь!

— Почему?…

— Потому что!..

— Ха-а-ароший а-а-атвет! Только у меня ничего нет! Ни-че-го!

Аспирин, кажется, уже начал действовать. Вместе с холодной водой. Сейчас бы еще кофейку!

— Я тут подумал… вдруг его обратно не один человек занес, а? Вот ты бы, например, не справилась! И я бы, наверное, не справился…

— Особенно такой, как сейчас!

— А что… сейчас?

— Лева, я ничего такого!.. Я думать пришла!

— Да неужели? Хотя я тоже… думал! Почему его не мог убить кто-то из обслуги?

— Да им-то это зачем? Ты совсем сбрендил!

— Нет… только напился! И почему одним можно, а другим нельзя? Вдруг у них тоже есть этот… мотив!

— Да они его в первый раз в жизни увидели!

— Не-е-ет… не скажи! И потом, в обслуге полным-полно здоровых мужиков… которые и в одиночку могут… тело!..

— Господи… — внезапно говорит Света тоскливо, — ты мужик… оно и понятно… напился… но я-то зачем?!.. И кто теперь мое тело донесет до кровати?!

— Спи здесь! — снова похерив логику, заявляю я. — А я… пойду!

— Куда?

— Список… составлю! Кто мог! Кто дежурил в ту ночь? Когда он… пред… преставился! И сидел там… с ведром! И машиной! И медведем! И ку… куклой! С медведем, да… глаза… вместо пуговиц!.. Тьфу ты… пуговицы вместо глаз! Света! Я где-то… ВИДЕЛ этого медведя! Видел раньше!

Я рывком сажусь на кровати. Я совершенно трезв, хотя голова раскалывается.

— Я видел! — медленно говорю я. — Видел… медведя! Точно… видел!

— Где?… — пыхтит Светлана. — Где… видел?! Вспоминай… вспоминай, мать твою, Стасов! Вспоминай!!

Видел, да! Это я теперь точно знаю. Но вот только совершенно не могу понять — где?!

Мир номер три. Вымысел. Отречение от престола

— Я их только видел, Ваше Величество! Вот ей-богу видел! Не сойти мне с этого места! Туточки были!

— Ну так где они?! — страшным голосом говорит Король. — Где?! Я тебя спрашиваю, негодяй! Клятвопреступник! Изменник! Лентяй! Обжора! Омерзительный прожиратель государственной казны!..

Охранник трясется, как студень.

— Ва-ваше… Ве…ве…личество! Третий месяц жалованья нет!.. Не жрамши… со вчера! Только отошел… щавлю дикого пожевать! Сил уж нет! Колики!.. А так я ничего! Глядел в оба! Как есть в оба! Только тут были! Песни… пели!

— Какие еще песни?!

— Я… я в песнях не разбираюсь! Тя… тяжелый рок, кажись!

— Это моя судьба — тяжкий рок! — Король разом словно сдувается и рушится на вытоптанную траву у самых стен каземата. — Сына нет! Надежды нет… Ничего нет!

— Ваше… вашство! Вы вот… щавельку-то пожуйте! Кисленький! Успокаивает!

Король оторопело смотрит на стража, но потом принимает у того какой-то подозрительный лист и жует.

— Угу! — говорит он… — Ничего вроде так! Фф-у-ух… Ну и куда, думаешь, они подевались? — сплюнув зеленую слюну, интересуется он.

— Да вернутся! — успокаивает его голодный сторож. — Куда ж им деваться-то? Вот сходят в город, поужинают и вернутся! Они завсегда так… кажный вечер! Иногда и мне чего принесут… мне ж отлучаться нельзя, я ж на посту!

— Значит, придут? — Король снова начинает медленно закипать. — Тебе, выходит, отлучаться нельзя, а им можно?! Тебя зачем, мать твою, тут поставили?!

Страж вытягивается по стойке смирно.

— Вход и выход сторожить, Ваше Величество! — рапортует он, и усы его вытягиваются строго горизонтально.

— Вход! И главное — выход! — ревет Король. — А ты… чего делаешь?!

— Так они тут… и не выходят! — Охранник пожимает плечами. — Они того… с той стороны! Там, где стена завалилась! Там дырища — во! Да, почитай, стены и вовсе нет! А выход я бдю!

— Бдюн! — Король брызжет кислой слюной и топает ногами. — За что я только вам всем плачу?

— Да мне три месяца… ни копья! — в свою очередь распаляется страж. — Вот возьму… и в отпуск уйду! На все три! Потому как в отпуску тоже не был! Уйду, как бог свят, уйду! Вот прям щас! И сами тут… охраняйте! Кормовых нет! — Он, потрясая алебардой, непроизвольно сделал шаг вперед, и Король попятился. — Форму уж лет пять как за свой счет! Копытных… тьфу! Подметочных тоже не дают! Про чарку к обеду молчу уже! — Он бухает алебардой об обветшавшее крыльцо так, что с башни начинает сыпаться известка, причем вместе с насевшими на нее лишайниками. — Да будь я королем!..

— А что, будь ты королем, а?… — ядовито интересуется Король. — Чего бы ты сделал? Ну, говори!

— Да хоть бы жалованье заплатил, — угрюмо отрезает подданный. — Про наградные уж промолчу…

— А что, есть за что награждать? — желчно гнет свое Его Величество.

— А что, сорок лет службы коту под хвост, а?! — парирует страж. — А границы охранял? Охранял! Кто сюда босоту эту, Емелю, на печке не впустил? Я! Поворотил взад, не то бы он вам тут проехался по государству взад-вперед! Печкой-то! Иди, говорю, откуль пришел, и заворотил, да! Твои, говорю, вона, все там! И гуси-лебеди, и Яга, и прочие! У нас же, говорю, Лес чистый, Европа! Еще и пальнул из мушкетона для острастки! Печка к-а-ак взбрыкнет! Пугливая! Да так и понеслась вскачь, не догонишь! Помнится, у соседей эта печка дров-то наломала, да! А все потому, что там кто попало стережет! Ну а кто Соловья-разбойника упредил? Снова я! И Лешего сколько разов ловил! Контрабандист проклятый! Проныра! Повадился нам сюда грибы… эти… галлюциногенные! — с усилием выговорил он трудное слово, — таскать! Ведрами! Сколько разов я его ловил? И не сосчитать! Да по шеям его, по шеям! А грибы в печку! Сжег! Самолично! А мог бы на рынок снести, как другие делали! А народ купит грибочков-то к ужину, а потом и видит всякое: то повозки самоходные под землей, то ящик, который сам собой говорит и картинки показывает! А некоторые говорят, что друг с другом разговаривали через книжку, навроде такую, махонькую, — а сами-то за тыщу верст! Один тут, а другой за морем-окияном, за островом Буяном, там, где и Земля-то заканчивается! Во грибы-то какие вредные! Леший меня только и боялся! Вообще ходить к нам перестал! Вот и хорошо — на что нам тут такое? А вы, Величество, что для державы полезное сделали, кроме как сидите себе… мягким местом на троне, да и вся недолга?! Нет бы закон какой издать… здоровый! Правильный! Про пенсию досрочную там или чтоб желудевый кофе полезный варить вместо химической отравы, как у нас в казармах! А вы что? Балы закатываете, спускаете государственную деньгу — и больше ничего! Нету от вас никакого приличного правления! — выпалил страж и сам испугался: ну, теперь точно все! Выпрут со службы без пенсиона!..

Однако Король смотрел на него без негодования, странно как-то смотрел.

— Бабка моя, — вдруг сказал он, — великой государыней была! Так и называлась — Воительница Великая! Сколько она земель присоединила! Всех в страх и послушание вогнала! Но даже и не мечом единым… Народ на колени падал, когда она ехала, не одного страха ради! А в благоговении! Она ж и стихи писала! И сказки! Да какие сказки! Нам всем не чета! А почему, спросишь, она такая была? Да потому что муж у нее был — полное ничтожество! Она так и говорила: «Слава богу, что у меня муж такой! А то сидеть бы мне с пяльцами у окна да кисели варить!». А у меня что? У меня никого… рядом нет! Поэтому и ничтожество — это я сам!..

— Да ну… Ваше Величество! — поразился тюремщик. — Какое ж вы…ничтожество?!

— Самое настоящее! — отрезал Король.

— Не согласен… — гнул свое страж. — Вы того… очень даже!..

— Да ты не путай ничтожность с негодяйством! — вскричал Король. — Негодяй я еще тот, это да! Но ничтожество! Ничтожество полное… — Он повесил голову и… заплакал.

— Да ладно тебе, Твое Величество! Ох ты… да ты травки, травки-то пожуй! Вот… валериана называется!

— Да ну тебя с твоими травками… и у валерианы не верх, а корни жевать надо!

— Корни — это кошки пускай копают… твари вредные, мяса вчерась к ужину купил, только отвернулся — стянули! А монаршим-то особам — вершочек! Он чистенький… без земли, без навозу… Ну, пожуй-ка! Ишь, как тебя разобрало! А еще пустырник можно, давай я тебе колючки-то с него счищу!

— Горько! — пожаловался Король, откусывая от непонятно чего.

— Да уж не без того… лекарство горьким и должно быть!

— Все равно ничтожество я! — Видно, валериана, даже и с пустырником, на Короля не действовали. — Ничтожество! И негодяй в придачу! И не спорь даже! Сколько я тебе не плачý? Три месяца!

— Ну дак не три года! — все утешал правителя обеспокоенный подданный. — И не пять!

— А я и пять могу! Разве можно таким, как я, кормило государства давать?! И кормовых тебе не плачу! И копытных! — Король вдруг зарыдал.

— Твое Величество… не надо ж так! — совсем растерялся страж. — А ну как эти щас явятся? А ты у меня тут… в таком виде?! Что они-то подумают?!

— Что я совсем уже никуда не гожусь! — безнадежно всхлипнул Король. — Ни-ку-да! Пошли… отдам тебе, что задолжал, и отрекусь!

— Да ну… я и потерпеть могу! Ваше… королевское… Величество же!

— Ты-то можешь! — Король поднялся с земли и деловито отряхнул панталоны. — А я уже не могу! Нету больше моего терпения! Отрекусь! Сложу с себя… все полномочия! И буду жить не как положено, а как хочется! — внезапно вскричал он. — Может, даже… женюсь! На ком сам захочу! Или грибы собирать уеду! К Лешему! К лешему это все! — Король раскачивался и притопывал ногами. — Точно! К лешему такое правление! Верно решил! Отрекусь!

Мир номер три. Вымысел. Кухарка не может управлять государством

— Слыхали новости? Государь от престола отрекся!

— И что?

— Да конец света!

— Нет! — сказала Золотая Рыбка, которая видела и гибель динозавров, и то, как затем на сушу из моря выползли те, которые впоследствии стали на ней править и создавать сами себе проблемы, чтобы далее с помощью войн, предательств, клятвопреступлений, лжи и братоубийства кое-как… нет, не разруливать. Просто нагромождать сверху новые, так что старые становились уже и неактуальны. И ни чума их не взяла, этих живучих мягкотелых существ, которым, видимо, во вселенском океане стало тесно, ни моровая язва, ни крестовые походы, ни революции, ни ДДТ, ни даже электронное излучение от многочисленных предметов, называемых ими гаджетами (ну не от слова ли гады?! — это было бы логично! — так считала Рыбка). — Не будет ни конца света, да и вообще ничего страшного! — утешила она. — Свято место пусто не бывает. Король… э-э-э… отрекся — да здравствует Король! — озвучила она известное клише.

— Так Принц тоже отрекся! — уведомила Красная Бейсболка.

— Ну, и это не страшно! — Все, все это уже было… такое она видывала, и не раз. Рыбка пошевелила плавниками и попросила: — Спинку мне почеши, а? Да не вот тут, а вот тут! О-о-о… — в блаженстве застонала она. — Хорошо-то как!

— Бабка говорит — ничего хорошего! Говорит, государству нужна твердая рука, а не то настанут демократия и произвол!

— Не волнуйся, — проговорила Рыбка, — даже при полной демократии… м-м-м… и тут тоже… и тем более произволе пироги будут разлетаться… ну, как горячие пироги, да!

— Это точно! Сегодня только утро, а уже в два раза сверх обычного продали! Потому что все на площадь вышли, новости чтоб сразу узнавать, а не когда газета выйдет, и от волнения так и жрут… едят то есть! Со страшной силой! И с капустой! И с картошкой! А с грибами как идут! Серый их из лесу и подносить не успевает! Договорились, что он сегодня и к бабке не пойдет, тем более она у нас, а будет при грибах! Король-то отрекся, а нам от своей работы никуда! Я вот тебя сейчас покормлю и тоже пойду матери помогать! Плохо только, что из дворца указ новый пришел: больше трех не собираться! Нам это совсем не с руки. Когда народу-то больше, пироги просто нарасхват! Одни едят — и другим хочется!

— А кто указ издал, если и один от престола отрекся, и второй? — заинтересовалась Рыбка.

— А временное правительство! Кухарка, камердинер и старший лакей! Их-то как раз трое!

— Кухарка управлять государством не может! — провозгласила Рыбка и даже из аквариума высунулась. — Так всем и скажи, и пусть в газете пропечатают! Это исторический факт! Это уже было! Навернулось такое государство к желудям! Так что пусть себе спокойно собираются! А Принцу передай, пускай дурью не мается, берет правление в свои руки, а то начнут в Короли баллотироваться кому не лень: и Мальчик-с-пальчик, и Спящая Красавица, и даже все три поросенка!

— А они уже! — сказала Бейсболка. — Уже и плакаты кругом развесили! Спящая Красавица гречки пообещала — по три кило каждому, кто за нее проголосует!

— А три поросенка тушенки не обещали? Или сала копченого? — усмехнулась Рыбка.

— Не-а! — покачала головой бесхитростная Красная. — Ниче такого вроде…

— Это я пошутила! — Рыбка аккуратно слезла обратно в воду. Кислород кружил ей голову, а перспектива государственного переворота — еще больше. Скучно было сидеть и просто ждать, когда намечались такие события! Хотя теперь у нее и аквариум был куда больше, и замок почти как настоящий, и водоросли живые: элодея и роголистник. От них спина все время и чесалась. — Сказать, что ли, что я тоже свою кандидатуру выдвигаю? — с сомнением спросила она, оттого что Шапка шутки могла не понять и тут же раззвонить, что она, Золотая, — самая перспективная кандидатура на престол, потому как очень умная, а сверх того каждому проголосовавшему исполнит по три желания, а это тебе не какая-нибудь гречка!

— Серый сказал, что он тоже может… от простого народа, да! — сказала Красная. — Что у него и опыт, и стаж…

— И что остальных кандидатов, если что, он просто проглотит!.. — мрачно закончила за нее Рыбка. — Вот что происходит, когда один неосмотрительно отрекается, а второй вообще ни о чем государственном не способен думать, потому как, видите ли, обиделся! Все! Старому Лесу приходит конец!

— Ой!.. — Шапочка в ужасе схватилась за щеки. — А что же делать?!

— Будет анархия, и массовые беспорядки, и расстрелы инакомыслящих… — мрачно пообещала Рыбка. — Пожары, наводнения, мор, чума и повышение цен на сахар и подоходного налога! А также налога на ввозимые транспортные средства! От тыкв до карет на твердом топливе включительно! Если только я не вмешаюсь! — добавила она, глядя на близкую к обмороку девицу. — А ну, живо! Бери бидончик и тащи меня во дворец!

Мир номер три. Вымысел. Недоразумения и конкретные желания

Недоразумения начались почти сразу же. Во-первых, Золотая перестала помещаться в бидончик. Голова еще кое-как пролезла, остальное же крепко застряло на половине.

— Обратно! Обратно тяни! — глухо булькала Рыбка из тесного узилища. — Видишь — не проходит! Да осторожнее! Хвост оторвешь!

— Так скользкое ж все! — оправдывалась Шапка. — И чешуя того… в одну сторону вся растет!

— На то она и чешуя! — утробно пропыхтела Рыбка из бидона.

— Может, лучше все же внутрь… пропихнем? — робко предложила Красная.

— А потом что? — Золотая раздражилась на глупую девчонку. Пропихнуть-то всяко можно, а дальше? Обратно кто ее выпихивать будет? Если уже сейчас встало намертво?!

— Я щас мыльца принесу! — решила внучка регулярно воскрешаемой старухи — бабки, как по Рыбке, вздорной и глупой, с которой можно было бы так и не носиться. Но сама девчонка ничего… добрая! А мозги — дело такое… многим они большей частью и ни к чему!

Мыло тут же помогло, но оно, оказывается, еще и щиплется!

— Глаза… глаза промой! — Рыбка выдувала изо рта огромные радужные пузыри. — Глаза скорее!!..

Шапка опрометью потащила ее в ванную.

— Вот это по размеру! — одобрила Золотая, по-барски развалившись в цинковой лохани. — Колеса бы сюда — и как раз карета!

— Я сейчас ведро принесу! — решила Бейсболка.

Однако накладки все продолжались: все емкости в доме оказались заняты. Грибы, ягоды, яблоки… Серый, раздухарясь от перспективы подкупа электората каждым пятым бесплатным пирогом, таскал добро из лесу без остановки. Мать и бабка лихорадочно работали в четыре руки. Печь раскалилась так, что не продохнуть.

— А ты чего бездельничаешь? — рявкнула бабка. — А ну, быстро смородину чистить!

Красная опрометью кинулась обратно:

— Не выходит ничего! Все ведра полные, и меня ягоды чистить заставляют!

— Ништяк! — бросила Рыбка, разнежившаяся в лохани. — Говори быстро: хочу, чтоб вся ягода… — Она на миг задумалась и поправилась: — Не вся! А то в лесу тоже чищенная кругом будет! Ну говори! Чтобы вся ягода в ведрах была почищена!

— Почищена, помыта и сахаром пересыпана! — радостно воскликнула догадливая девчонка. — И переложена… но куда ж ее девать-то?!

— Конкретизируй! — приказывает Рыбка. — А то на полу все будет!

— В новые ведра! Пластиковые! Красного цвета!

— Сбрендила! — вознегодовала Рыбка. — У вас тут пластика и быть не может! Ишь, как где революция намечается, так всех и начинает тянуть на всякое инакомыслие! Пластик — первый враг экологии! Вам его и даром не нать! Но я могу в пожарные, если хочешь! Они тоже красные!

— Они ж на конус идут! Попадает все! Ладно, давай в эмалированные! Но только чтобы непременно красные!

«У девчонки явное пристрастие к этому цвету. Или это у них семейное?» — по ходу размышляла Рыбка, также пожалев и о том, что не захотела от имени Шапки и себе чего-нибудь понаряднее, чем просто железное ведро. Ну, хотя бы то же эмалированное… но не красное революционное — к революциям у Золотой было многовековое отвращение, — а лучше бы голубенькое! Или зелененькое! И с цветочками!

— Ржавчиной-то как несет!.. — брюзжит она, ворочаясь и умащиваясь в не слишком уютной посудине. — Крышкой накрой меня! И поехали!

— Привет! Ты куда?

— Во дворец! — отвечает Бейсболка. Принесла же навстречу нелегкая Кларку с Розкой! Теперь не отвяжешься!

— А в ведре что?

— Молоко из дворцовой кухни заказали!

— О! А мне как раз пить хочется! — заявляет Роза. — Ничего, если я немножко отопью?

— Нет! — отрезает бабушкина внучка и мамина дочка. — Чашку давай — отолью. А так, через край — антисанитария!

— Я с собой чашки не таскаю! — обижается Роза. — Мы вообще пришли того… в королевы записываться, да!

— Кандидатками! — скромно уточняет Клара. — Теперь каждая… девушка может записаться в королевы! Это называется демократия!

— Дерьмократия! — ворчит в ведре Рыбка. — Неси уж меня скорее! Жарко! И тесно! Королевы нашлись! Обе сразу! Куру двухголовую вам на герб! — Она начинает нервно хихикать. Ведро сотрясается. Роза подозрительно на него смотрит.

— Эй, Бейсболка! — говорит она. — Чего у тебя там… в молоке?

— Жабка-холодушка! — отрезает Красная. — Чтобы не скисало! Ну что, чашку найти тебе? Будешь молоко?

— Н-не надо… — отказывается Роза. — Что-то мне перехотелось…

— Ну, я пошла! Счастливо вам пройти! — Она кивает на огромную очередь из кандидаток в королевы, три раза обвивающую площадь. Почти у каждой девицы в руке мамин-бабкин пирожок. Эх, если б отборочные туры хоть раз в неделю проводились, они бы себе и замок купили не хуже королевского, и новую маслобойку, и…

— Ну, скоро ты?! — сварливо интересуются из ведра. — Все бока уже отдавила! И задыхаюсь!..

— Сейчас! — обещает Бейсболка и рысит сквозь никем не охраняемые ворота во дворец.

Король, Принц и Дракон сидят, пригорюнившись: вместе взирают из окна на беспорядки на площади.

Рыбка без обиняков требует посуду попросторнее и, умостившись в фарфоровом умывальном тазу — чудо какой таз, расписанный фиалками, нужно будет непременно потребовать за работу! — начинает.

— Ну, — говорит она, — давайте это все прекращать! Напоминаю, у каждого — только три желания! Говорить нужно четко, громко и конкретно!

— Хочу, чтобы все было по-прежнему! — по старшинству начинает Король.

— Неконкретно! — отрезает Золотая. — Одно желание пропало!

Король супится, хмурится, морщит лоб: должно быть, пытается конкретизировать.

— Хочу быть счастливым! — говорит Принц.

— Не считается! Не в моей власти! Хочешь быть счастливым — будь! Это можешь только сам!

— Да я и так, собственно, счастлив… — пожимает плечами Принц.

— Ну и чего было желание просто так изводить? — ядовито интересуется Золотая. — Дальше!

— Хочу завтрак на три персоны, сейчас! — Дракон оказывается умнее всех, поскольку кухарка еще со вчера ушла агитировать за себя и до сих пор не возвратилась.

— Готово!

— Господи, хорошо-то как! — восклицает Король. — Кофий! Булки! Маслице! — Он едва не рыдает. — Хорошо бы, чтоб так всегда!

— Опять не конкретно! — припечатывает безжалостная Рыбка. — Всегда — понятие нереальное! Два уже! Думайте, Ваше Величество! У вас осталось всего одно желание!

— Папа, что бы тебе со своими советами не вмешиваться! — в сердцах восклицает Принц.

— Хочу вмешиваться и буду!

— Два взаимно исключающих желания! Выполнены оба, но пользы никакой! — резюмирует исполнительница. — Ваше Высочество, у вас еще одно! У Дракона — два! У Его Величества — больше ни одного!

— Папа!.. — восклицает Принц, но тут же замолкает — боится сказать лишнее, что можно было бы счесть полноценным желанием. Дракон, накормивший всех завтраком, тоже молчит. Потому как тратить желания на обед и ужин — неимоверно глупо… хотя, если честно, все трое ужасно проголодались. И неизвестно, вернется кухарка к вечеру или нет… скорее нет, чем да, — свобода, она быстро ударяет в голову! Даже иллюзорная!

— Прекратить все беспорядки! — наконец решается Принц и, пока Рыбка не успела возразить, что, мол, все и так чинно-благородно и никаких беспорядков вовсе не наблюдается, все кофий пьют, начинает перечислять по пунктам: — Кухарку — обратно на кухню! Стражу — ко входам и выходам! Демократию — прекратить!..

— Неконкретно! — успевает вставить Золотая, — насчет демократии!

— …Народу — раздать пироги бесплатно и устроить праздник!..

— Ну уж нет! — возмущается Красная. — Как это — наши пироги — и бесплатно?!

— С фейерверком! А за пироги — компенсировать! Звонкой золотой монетой! Которой, монеты то есть, начеканить как можно больше! Пока место в казне не закончится! Казну же сделать в два… нет, в три раза просторнее!

— Вот это правильно! Вот это — по-королевски! — радуется Король. — Как это я сам до казны не додумался, а?!

— Не мешайте, папа! Град как явление — запретить! Урожаи по стране — утроить! Надои — учетверить!..

— Мда… проблематично! — замечает Рыбка. — Ветвистую пшеницу я-то изобрету, но коровам еще по три вымени не пришьешь! Это вам не головы и не ноги даже! Вымя — штука тонкая…

— Ладно! С надоями пусть… сами разберемся! Глад и мор также запретить как понятия!

— Как понятия-то можно, но как явления останутся! — торжествует Золотая. — Только без названий! И будет еще и путаница!

— Ладно! Пусть! Не каждый год бывают! И самое главное: свободу слова, вероисповедования и выбора! Вот!

— Уфф! — выдыхает Рыбка. — Ну у тебя и желание! До утра не разберешься! Тебя бы в большую политику! Там как раз такие прохиндеи! Ладно! Пообещала — сделаю! Ну а у тебя что? — оборачивается она к Дракону. — Только учти, казну я увеличивать больше не буду. Тогда стены капитальные сносить придется, а это превышение сметы!

— Чтобы… во дворце канализация и теплые полы! Как Его Величество всегда хотели! — скромно говорит Дракон.

— Легко! — надувает губки Рыбка. — Нормальное, простое желание! Приятно исполнять!

— Сынок! — Король бросается Дракону на шею. — Спасибо!

— И еще одно!

— Хочу воздушный шар! Чтобы можно было летать! — Дракон стоит, зардевшись от смущения: желания у него явно не государственного масштаба, а ну как Рыбка сочтет его слишком приземленным — даже при воздушном шаре?

— Ух ты! — говорит Золотая. — Шар — это правильно! И меня того… с собой возьмете? Всю жизнь интересуюсь: как оно все там, с птичьего-то полета? И вправду ли говорят, что в здешнем мире Земля плоская? Нонсенс!

Мир номер один. Реальность. Три стула на натянутом канате

Я оторвался от своей писанины. Это действительно нонсенс: голова была ясной, но я словно не понимал, что происходит. Где заканчиваются мои странные сказки и начинается реальность. Начинаюсь я сам… Впрочем, я сам был и там, и тут. Внутри и снаружи. В сказках и в комнате, полной моих разбежавшихся мыслей и пустых стаканчиков от кофе.

Я протрезвел, но не уснул. Во-первых, потому что поперек кровати все еще, разметавшись, лежала Светлана. Она как раз спала. А я так и не смог. Думал… писал… потом снова думал. Несколько раз приносил кофе снизу. В голове ворочалось разное, в основном верткое, неуловимое… Медведь с пуговицами вместо глаз… Где, где я мог его видеть?! Несколько раз за эту ночь я пытался опустошить себя, вычерпать до дна все: фантазии, королей и капусту… нет, Короля и щавель! Короля и валериановый корень… Рыбку и таз с фиалками… Спящую Красавицу с гречкой… Дракона с его мечтами о полете…

Однако сколько ни черпай, фантазия не иссякает и до истины не добраться… До такой нужной истины! До медведя с пуговичными глазами… Где?! Где я его видел?! Точно знаю, что видел! Потому что он так и стоит перед моими глазами: потертая морда, брюшко, тоже вытертое до основы из грубо переплетенных нитей, заштопанная лапа… и пуговицы. Пришитые крест-накрест черными нитками. И это не тот новенький мишка, что на Кирином снимке. У того, видимо, глаза были как глаза — но их почему-то сняли и заменили именно на пуговицы!..

Света застонала и вдруг села на кровати.

— О господи… я что, тут у тебя и уснула?!

— Да. — Я махнул рукой. Надо же, как не вовремя она проснулась! Потому что я вроде как ухватил за самый кончик… вроде бы вспомнил! И снова упустил!..

— Боже… у тебя минералки нет?

— Кофе… холодный. Остыл уже.

— Давай… Как голова трещит! И тошнит…

— Аспирин еще есть.

— Растворимый?

— Обычный.

— Давай две таблетки…

— Оказывается, холодный кофе я уже выпил! Сейчас еще принесу. Горячий. Кстати, запивать аспирин кофе, по-моему, вредно.

— Да водой запью из крана! Кстати, у нас тут вода артезианская!

— Пиар можешь оставить тем, кто в нем нуждается! — говорю я излишне грубо, потому что на Светочку просто жалко смотреть: куафюра потеряла всякую форму, глаза красные, лицо мятое, опухшее, с отпечатавшейся поперек щеки складкой покрывала. Костюмчик только ничего — он, похоже, немнущийся. Не-е-ет, дорогая, на жалость ты меня больше не изловишь! Как и на пиар!

Светлана осторожно сползает с кровати, нашаривает туфли — это я с нее их снял, я же и одеяльцем ее прикрыл — и топает в ванную. Ее нет довольно долго, и в это время я снова пытаюсь влезть в состояние «вспомнить все», но ничего не получается. Мешает плеск воды, непонятные и понятные звуки…

— Я почистила зубы твоей щеткой!

— Спасибо! — саркастически говорю я, хотя вот это как раз прекрасно вписывается и в снятие туфель с несчастной жертвы алкоголя, и в бдение у ложа полутрупа с заботливо подоткнутым одеялом. — Теперь ее хоть выбрось!

— Я пришлю тебе новую! — Тон Светланы Владимировны уже холоден, как хваленая артезианская вода; сама же правительница преобразилась: волосы вымыты и уложены, на лице почти никаких следов вчерашних излишеств.

— Как тебе это удалось? — потрясенно спрашиваю я.

— Контрастный душ и дыхательные упражнения! — отрезает Светочка. — Что и тебе советую! Чем ты тут всю ночь… занимался?

— Сидел за столом, потому что спать было негде!

— Ну… подвинул бы меня!

Ее, похоже, ничем не проймешь. Каменная баба!

— Для того чтобы тебя подвинуть, нужно бульдозер подогнать!

— А расследование наше как? Не продвинулось?

Тут и бульдозером не поможешь, увы!

— Нет! — бросаю я. — Не продвинулось! И у меня, между прочим, работа есть! Вот ею я ночью и занимался!

— Ну-ну, — бурчит та, что никак не уберется из моей комнаты. — Конечно! Волка ноги кормят! Если ему природа мозгов не отвесила…

— Это ты о чем? — подозрительно спрашиваю я.

— Да все о том же! Эти тараканы… они ж скоро разбегутся! А мы так никого и не найдем!

— Не найдем, — хмуро подтверждаю я. — А как искать, если информации почти ноль?

— Я о них… о каждом все знаю! Но чтобы вот так, с ходу вычислить… никого! Надеюсь, ты знаешь, что такое почерк? Именно по почерку преступления и распознают. Как убийства, так и что попроще: угон, воровство…

— …рейдерские захваты…

— И это тоже! — серьезно говорит Светлана. — И я эту компашку знаю как облупленных. Почерк каждого из них. Знаю, что бы они могли сделать и как! Особенно — как! И это убийство… оно не укладывается. Не укладывается, черт возьми!

— Значит, ты чего-то не знаешь! — упрямо говорю я.

Видно, как эта женщина хочет возразить, но пересиливает себя. И я действительно начинаю уважать Светку-Лючию-Серого-Волка! Она не камень! Она кремень. Алмаз!

— Да… выходит, что не знаю! — соглашается она. — Но убийство вообще эксклюзивная вещь и зачастую не вписывается ни в какие схемы.

— Спонтанное — да. Но тут все было подготовлено! Обставлено! Значит, искать надо того, кто любит обставляться! Человека со страстью к театральным эффектам! Такого теоретически легко вычислить! А мы до сих пор не узнали даже, кто и почему перенес убитого в дом! Свет, ты можешь действовать как хочешь, но срочно дай мне список, кто работал в ту ночь… и кто ночевал тут. Возможно, кто-то по какой-то причине не уехал домой. Я хочу знать кто!

— Да любые списки! — машет она рукой. — Какие только захочешь! И вот что, Лева, прекращай уже свои занятия, а? Они же кучу времени отнимают! Невозможно сидеть сразу на двух стульях! Тем более что ты и ночью не спал…

— Нет, — упрямо говорю я. — Мастер-классы были заявлены и будут идти до конца!

Еще мне хочется добавить, что сижу я не на двух, а сразу на трех стульях: занятия, расследование и сказки. Так что ерзать и балансировать приходится изрядно. Потому что стулья эти, похоже, установлены на натянутом над ареной канате. Но у меня еще и Кира! Еще один стул? Нет… она скорее служит балансиром… помощником… тем, что меня держит и не дает свалиться. Упасть. Разбиться. Кира для меня сейчас ВСЕ.

Мир номер один. Реальность. Сбрасывай балласт

— Кира! — говорю я, вслушиваясь, как прекрасно звучит это имя. — Кир-ра!

— Ну? — нетерпеливо интересуется она. — Что?

— Я хочу тебя видеть! Хотя мне ужасно некогда… и я снова не спал, если честно!

— Что значит снова? — сразу начинает беспокоиться она. — Ты сколько уже не спишь? Сутки? Двое?

— Да нет, только эту ночь. Но голова что-то подозрительно болит…

— Так, больной! Бегом ко мне! И, небось, всю ночь еще и кофе хлыстал, да?

— Ну, не без того! Зато я сказок написал! Целых три штуки!

— Значит, всю ночь еще и бредил! Захватишь? Я твой бред ну просто обожаю, оказывается!

— Все, что хотите, доктор! — Я явно польщен.

В коридоре навстречу попадается девушка в белом фартучке и с уборочной тележкой. Внезапно мне в голову приходит интересная мысль: к этим девушкам с тележками тут все привыкли, их никто не замечает! И у них к тому же есть универсальные ключи от всех номеров! И покойного тоже такая вот горничная нашла! Которую неизвестно зачем занесло туда ни свет ни заря! Что она там делала? Кстати, надо Свете сказать, чтобы у уборщиц спросила: не видели ли они у кого в номере детских игрушек, а конкретно — машинку, куклу и медведя! А также совок и ведро… Они же кругом прибирают-вытирают! И в шкафах! И даже иногда интересуются, что у кого в чемоданах, хотя этого наверняка не скажут!.. Они же Светку просто трепещут! Ну, может именно по этой причине и скажут?…

— У тебя снова повышенное давление! — заявляет Кира. — Как хочешь, но отменяй занятия и отправляйся в постель! Немедленно!

— Я себя прекрасно чувствую! — слабо сопротивляюсь я. — Дай мне какую-нибудь таблеточку, и все! Но занятия отменять нельзя, от этого может пострадать мое реноме!

— Твое реноме может кондратий хватить вместе с тобой!

— Нет, отдыхать мне точно некогда! Слушай, меня тут такая мысль посетила!.. — Я начинаю ерзать на стуле и шарить взглядом по стенам — но если тут и есть жучки, упрятаны они надежно и просто так, глазами, их не обнаружить. — Давай пройдемся, а?

— Таблетки выпей и посиди спокойно хотя бы пятнадцать минут! — сварливо говорит Кира. — А я сейчас на утренний обход слетаю и вернусь. Есть тут такие — не посетишь хотя бы раз в день, сразу козью морду строят. Хотя сами здоровей некуда! Ипохондрики! — говорит она нарочито громко, а затем уже шепотом прямо мне в ухо: — Иди, полежи у меня в комнате. Я тебя закрою, чтобы никто не беспокоил!

Я хочу возразить, что это будет лишним, но вместо этого добираюсь до кровати в ее личных апартаментах за врачебным кабинетом и с наслаждением вытягиваюсь во весь рост. Вот теперь можно спокойно поразмышлять о феномене горничных, которые всюду вхожи, все видят, замечают… но не говорят об этом! Никому! Или говорят… кому надо! И этого кого надо просто найти! Да и Светлана правильно сказала: почерк! Нужно искать того, кто любит пощекотать нервы другим… А если он раньше никогда такого не делал, а теперь, так сказать, решил начать с чистого листа?…

— Начать-то с чистого листа всегда можно, вот только почерк все равно изменить трудно! Я эту компашку как облупленных знаю! — рычит Светочка. На голове у нее почему-то торчат большие мохнатые уши. Как у царя Мидаса… нет, это же волчьи!

Она задирает голову в небо, словно собирается еще и завыть, но не воет, а заинтересованно говорит:

— Это куда же они полетели, интересно знать? Не уплативши за мастер-классы?

В небо действительно поднимается огромный воздушный шар. Из корзины свешивается чье-то лицо… ба, да это же покойный! И ничего он не умер… живее всех живых!

— Сбрасывай балласт, а то навернемся к желудям! — кричит он и начинает швырять вниз игрушки: синий автомобиль, который тут же разбивается вдребезги… ведро… совок… огромный мешок с песком, от которого Света, которая вместе со мной бегает внизу и пытается все это ловить, едва уворачивается.

Кукла вдруг оказывается совершенно живой девочкой. В руках у нее медвежонок — старый потертый медвежонок с глазами-пуговицами.

— Не надо! — кричит девочка. — Не убивайте меня!

— Не бросай! — рычит Света-Серый-Волк. — Не смей бросать ее вниз, урод! Негодяй! Извращенец!

Девочка кричит и хватается за края корзины, а шар все поднимается и поднимается в небо… выше… выше!..

— Прыгай! — кричу я. — Я тебя поймаю!

— Я боюсь! — кричит девочка. — Я не могу! Я сейчас описаюсь!

Покойник с перекошенным лицом вдруг достает откуда-то молоток и начинает бить девочку по пальцам.

— Раз, два три, четыре, пять! — орет он. — Вышел зайчик погулять! Вдруг волчище выбегает, он всех сразу и съедает!

Девочка кричит и плачет, но продолжает держаться. Шар летит вертикально вверх… вверх!.. Вдруг прямо на нас со Светой начинают сыпаться детские пальчики… один… второй… третий… Я понимаю, что когда их станет десять, девочка сорвется и упадет!

— Света! — кричу я. — Одеяло! Доставай одеяло! Мы ее поймаем!

Пальцы сыплются уже дождем. Их не пять, и даже не десять… вся земля под нами усыпана детскими пальчиками.

— Сбрасываем балласт! — визжат и завывают сверху. — Балласт!

Наконец она тоже падает, девочка. Одеяла нет, и я просто растопыриваю руки, чтобы не упустить ее. Высота уже большая, и я боюсь, что не удержу. Или что не схвачу и она ударится о землю и умрет. Что-то ударяет меня сверху, сильно, и я хватаю это ударившее руками. Оно мягкое и теплое. Медведь! Медведь с глазами-пуговицами! Но где же ребенок?!

Она лежит на земле. Я схватил не то. Она упала и разбилась.

Она лежит среди отрезанных детских пальчиков — но никакой крови, которую я так боюсь увидеть, нет. У нее спокойное, умиротворенное, красивое лицо. Длинные кудрявые волосы. И… сильно косящие глаза, смотрящие прямо на меня.

— Мирабелла! — говорю я… и внезапно замечаю, что это не живая девочка! И не мертвая! Просто большая кукла с косящими глазами! Но девочка-то была настоящая! Настоящая!..

— Лева! Лева! Ты кричишь! — Кто-то трясет меня за плечо.

— Сбрасываем балласт! — бормочу я. — Сбрасываем балласт!..

— Хорошо, хорошо! — соглашается голос. — Сбрасываем! Только не кричи так больше!

— Я что… уснул?!

— Хорошо, что поспал. — Это Кира. — Часа два проспал.

— А занятия?! — вскидываюсь я, но тут же падаю обратно: спал я, что называется, без задних ног и в такой позе, что отлежал себе все. Поэтому и приснилась… такая чепуха! И даже не чепуха, а самый настоящий кошмар. — Вообще-то я не кричу во сне, — сообщаю я. — И я проспал занятия!

— Нервные перегрузки! — говорит Кира. — Вот организм и сбрасывает негатив. Балласт. У тебя был кошмар? — спрашивает она и тут же, не дожидаясь ответа, сообщает: — А твои занятия отменили. Я сама видела объявление. Перенесли на вечернее время.

— Это наверняка Светка! — непочтительно ругаюсь я. — Вы, женщины, делаете со мной что сами хотите! Одна усыпила, другая и вовсе отменила!

Мир номер один. Реальность. Универсальный ключ

— Теперь веди меня гулять! — сварливо говорю я, но в противоречие высказанному хватаю Киру за руку и усаживаю рядом.

— Ладно! — неожиданно легко соглашается она. — Только одевайся теплее. Там ужасно похолодало! И ветер! Хотя эти сумасшедшие все равно играют в гольф и ловят рыбу!

— Мужчина обязан приносить мамонта в любую погоду! — бурчу я. — Но рыбу я больше ловить не пойду!

— А зря! — весело говорит Кира. — У тебя хорошо получалось!

— У меня все хорошо получается! — многообещающе киваю я. — Кстати, насчет гольфа…

Мы выбираемся на улицу. Тут точно нет лишних ушей, но действительно чертовски холодно! Я невольно вбираю голову в плечи и уже сознательно поднимаю воротник.

— Ну и что ты хотел спросить насчет гольфа? — интересуется Кира.

— И насчет гольфа тоже!

Впереди неожиданно выныривает какая-то фигура. Я инстинктивно притормаживаю:

— Пусть подальше отойдет, тогда и поговорим…

Мы почти останавливаемся, но… фигура впереди останавливается тоже!

— Давай пойдем в другую сторону? — предлагаю я.

— Не надо! А то он подумает, что я не хочу с ним встречаться! Это тот самый прыткий многоженец, которого ты называешь Синяя Борода!

— А что, у тебя с ним конфликт интересов? Или он на тебя запал?

— Пока нет, но все к тому идет! — мрачно говорит Кира. — Это я не к тому, что запал, а к тому, что конфликт. Назревает. Я как-то неудачно пошутила, а у него не оказалось чувства юмора! А потом ему еще лекарство прописала, а он его перепутал… И теперь он может подумать… да ну его к свиньям! Что мы, на улицу пошли, чтобы личную жизнь этого сморчка обсуждать? Лучше поцелуй меня!

Я делаю это с большим энтузиазмом и даже с вдохновением. Потом повторяю снова.

— Хватит, Стасов! — молит Кира. — А то у меня ноги подкашиваются! И потом, мы же сюда не за тем пришли!

— Но ты же сама попросила…

— Это чтобы на Синюю Бороду не смотреть! И чтобы он ушел. Обычно люди не пялятся, когда другие целуются, а идут себе куда шли! Так о чем ты хотел поговорить?

— Я так и обидеться могу, что ты предпочитаешь какие-то там расследования моим поцелуям!.. Ладно, проехали! Уже не обижаюсь! Расследование превыше всего! По крайней мере, на ближайшие полчаса. Слушай, давай хоть в беседку зайдем! Там не так дует! И не надо орать, а то из-за этого чертова ветра деревья шумят и не слышно ничего!

Мы ныряем в беседку, но… обнаруживаем все того же неугомонного дедулю. Завидев нас, он тут же начинает завязывать шнурки на кроссовках.

— Слушай, тебе не кажется, что он за нами следит? — шепотом спрашиваю я.

— Кажется… Территория сорок гектаров, а поговорить совершенно негде!

Мы выметаемся из беседки, а Синяя Борода буравит взглядом наши спины.

— Стасов, у тебя даже нос уже фиолетовый! — замечает Кира.

— Да. Хорошее прозвище! Сегодня на ринге Синяя Борода и Фиолетовый Нос! Но я не о том… Скажи, ты потом еще выходила в то утро, когда нашла труп?

— В смысле? Когда от тебя ушла?

— Да, — нетерпеливо говорю я, потому что от холода у меня уже не только нос фиолетовый. — В то самое утро! Вспоминай!

— А чего вспоминать? Память у меня хорошая! Я пошла со Светой… потом к себе… а потом как-то все закрутилось… Меня так и тянуло почему-то туда вернуться… но я не вернулась! К тому же дождь как зарядил, так и не останавливался!

— Интересно, а кто-нибудь еще туда ходил?

— А зачем тебе это знать?

— Я думаю, что, если человек все же был один и не очень сильный… ну, типа этого старикана, который нас почему-то все время преследует… кстати, вот опять!

Синяя Борода и впрямь маячит на горизонте: теперь он делает вид, что занимается не то ушу, не то еще какой-то китайской хренью. Однако я мог бы поклясться, что он не сводит с нас глаз!

— Да! Так вот, такой человек вполне мог перевезти труп к дому на электромобиле для гольфа! Они же маневренные, практически бесшумные и к тому же без присмотра! И я сам пару раз видел, как их использовали совсем не по назначению! И это любого могло навести на мысль, в том числе и горничную! Вот почему я спросил, возвращалась ты или нет. Потому что если бы ты вернулась и не обнаружила труп сразу, то могла бы увидеть эту машинку… или след от машинки! У них же следы довольно характерные!

— Да… — Кира задумчиво кивает. — Жаль, что не вернулась, действительно!

— А может, оно и к лучшему! — приходит мне в голову внезапная мысль. — Потому что если бы убийца тебя там увидел, то… это точно ни к чему хорошему не привело бы! — Я снова привлекаю ее к себе и целую.

— Стасов, давай лучше отложим это на вечер! — говорит та, в которую я влюбляюсь все больше и больше, но глаза ее говорят о другом: не надо откладывать! Чем я и пользуюсь. Но Кира вновь выскальзывает из моих объятий.

— Мы в такую холодрыгу поперлись на улицу для того, чтобы ты не думал, что нас подслушивают! А сам теперь чем занимаешься?! Да, и ты что-то еще про горничную говорил… Ты что, горничных теперь подозреваешь?

— Я всех подозреваю! Но вот скажи: что горничная делала возле номера с трупом в такую рань? — задаю я вопрос, который не дает мне покоя.

— Ну да мало ли! Есть такие вещи, которые они стараются сделать, когда все спят. Потому что я тоже не раз на них натыкалась в неурочное время. Я ведь тоже не работаю от сих до сих, у меня день ненормированный!

— А вот у них как раз нормированный! И все посменно! И горничная, опять-таки, все знает… и все видит, потому что везде бывает! И к тому же внимания на них никто не обращает! И у нее, то есть у них у всех, есть универсальный ключ!

— У меня тоже есть универсальный ключ! — говорит Кира. — Потому что я врач!

— А он и к комнатам персонала подходит? — вдруг заинтересовываюсь я.

— Конечно! Все же может случиться!

— Дай его мне! — без обиняков заявляю я. — Потому что идея есть!

— Стасов… я не имею права.

— Я тебе клянусь, что никакого криминала! — чуть более громко, чем хотелось бы, восклицаю я. — И вечером я тебе его верну! Обещаю!

— Ладно… — Кира нехотя сует руку в карман. — Только давай все-таки уйдем от этого… гимнаста! Мне кажется, он тут нарочно пируэты закладывает! И вообще, я замерзла, только заболеть доктору и не хватало!

— Давай я тебя провожу, — говорю я, — а то действительно простынешь! А мне тут еще кое-что проверить надо!

Слава богу, мы, кажется, оторвались от навязчивого старикана. Расставаясь, Кира нахлобучивает мне на голову свою красную шапку:

— Даже не спорь! Знаешь, что такое воспаление среднего уха? Не знаешь? Вот лучше и не знать никогда! И вообще, тебе хорошо в красном!

Шапка теплая, и мои уши в ней мгновенно согреваются. И еще она пахнет Кирой: ее духами, волосами… и даже тем, как она смеется.

— Да, Стасов… влип ты не по-детски! — тихо говорю я сам себе, потому что ловлю себя же на том, что хочу ненадолго стянуть эту шапку с головы, чтобы прижаться к ней лицом. Однако Кира меня еще видит, и, кроме того, я собираюсь действительно кое за кем последить, вернее, кое-куда заглянуть!

Мир номер один. Реальность. Очень узкое место

Крадучись и оглядываясь, словно воришка в старинной фильме, я по дуге огибаю большой корпус и с тыла подхожу к навесу, где стоят электромобили для гольфа. Я мог бы, конечно, не шляться по грязному лесу, а, проводив Киру, пройти к ним по мощенным плиткой дорожкам — но тогда бы меня было видно из окон! А мне не хочется настораживать убийцу, я считаю, что он наверняка не ловит рыбу и не играет в гольф, и тем более не уехал… да никто не уехал! Неделя на халяву в этом раю! Кроме того, смывшийся наверняка привлек бы к себе внимание в первую очередь! Но теперь… если следовать моим рассуждениям, он (или она) наблюдает за мной и размышляет: опасен ли я и сколько уже успел узнать? И не дать ли мне вовремя по голове кирпичом, чтобы я перестал это делать? Хи-хи! Кирпичом! Да откуда тут кирпичи, тут, в царстве-государстве Светы-Лючии, ничего не валяется! У Светочки кругом порядок… А если меня навернут клюшкой для гольфа?! Я поежился. Видел я их — ужасные штуки, даже страшнее пресловутых бейсбольных бит!

Ага, вот и наши машинки! И если, как я считаю, убийца затаился и наблюдает, в гольф он играть не поехал! А машинки тут у каждого, считай, свои… и они пронумерованы! Интересно, камера наблюдения тут есть? Надо справиться у Светкиного цербера — пусть посмотрит, кто на каком номере постоянно ездит! А сегодня нету восьмой… девятой… одиннадцатой, а также второй и третьей! Нет, вторая почему-то стоит на отшибе и даже не под навесом! Зачем? А черт его знает зачем! Какой-нибудь Нат Пинкертон тут же сказал бы что-то умное по этому поводу, я же чувствую лишь, что именно эта машинка мне чем-то и подозрительна! Интересно, кто за ними следит и как часто их чистят? По идее, должны были бы мыть и чистить каждый день, но тогда я ничего и не найду! Ладно, все зависит от того, насколько тщательно их прибирают… но даже если я что-то и откопаю, я же не криминалист! Это только еще один великий сыщик, Шерлок Холмс, по брызгам глины мог определить, с какой улицы Лондона или даже из какого поместья в Шотландии это прибыло! Я же могу только пучить глаза и надувать щеки! И с чего это Светлана вдруг решила, что я гожусь на роль ищейки?… А-а-а… это все тот же Макс, гори он пламенем, все тридцать два макулатурных тома! Но мне же и самому интересно, иначе бы я не взялся!

Я тихонько подкрадываюсь к одинокому автомобильчику номер два. М-да… здоровый минимализм! Дверец нет… но тем легче запихнуть в него труп! Пол — пластиковый, чисто вытертый, за такой ничего и не зацепится! Стекло тоже чисто вымыто, отпечатки пальцев отсутствуют — но если бы я даже и умел их снимать, как взять образцы у воротил бизнеса? Разнесут на молекулы, да и Светка не позволит! Хотя у персонала негласно можно… если что-то найду! А я точно ничего не найду, потому что ничего и нет!

Уже почти не прячась, я обхожу гольфкар кругом: если что, можно списать на обыкновенное мужское, оно же писательское, любопытство. Действительно, машинка презабавная… и хороший дизайн! Устроено все очень разумно: и крыша над головой, а позади — место, куда нужно совать этот самый здоровенный мешок с клюшками!

Я наклоняюсь и, встав на колени, зачем-то заглядываю под днище. И тут же вижу то, что сразу подпитывает мои подозрения: да, машинка — та самая! Потому что на детской площадке вокруг кустов, деревьев и песочницы все засыпано цветными камешками! Кажется, по-грамотному это называется «отсыпка»… Камешки желтые, красные, оранжевые и даже фиолетовые… Ага, это дизайнер радугу имитировал, запоздало понимаю я. Что ж, детям и нужно, чтоб весело! Но, главное, таких камешков больше нигде по территории нет! Значит… значит, эту штуку подогнали вплотную, тело выволокли из песочницы — ага, вокруг нее они как раз оранжевые, я помню! — и погрузили в машинку! Которая бесшумно и доставила его куда надо… А как принесли в комнату, я уже потом думать буду! Когда достану этот камешек… Машинку-то вычистили и протерли, но этот кусочек застрял глубоко, к тому же с внутренней стороны шины, и если бы я сюда сейчас не полез…

Кряхтя и скрючившись в три погибели, я нащупываю в кармане телефон, чтобы включить в нем фонарик и посмотреть внимательно: вдруг еще чего найду! Ага, визитку с фамилией и полным перечислением регалий! Специально для господина Стасова!

Я раскачиваю камешек пальцем, жалея, что не взял с собой никаких инструментов… Эх, его бы ключом подковырнуть! Но ключ у меня с собой только один, вернее, два, и оба электронные! Ими не поковыряешь… Наконец камешек (предварительно сфотографированный со вспышкой: не удержался, насмотрелся фильмов про сыщиков!) извлечен. Уфф… поясница затекла! Нужно выбираться отсюда… Какой дурак загнал сюда эту штуку?! Почти припер задом к стене… Очень узкое место! Это у Кинга роман с таким названием… И, кажется, у меня сейчас разовьется клаустрофобия!.. или хватит радикулит!.. или то и другое вместе!

Я зажимаю добычу в кулаке и начинаю боком, по-крабьи выползать из-под и из-за машинки, но распрямиться и даже привстать не успеваю.

Потому что кирпич таки обрушивается на мою глупую, многострадальную голову. Которая, наверное, раскалывается от удара ровно пополам. На правое и левое полушарие. Правое всегда право, и оно-то меня и предупреждало, что не нужно было сюда соваться! А левое… левое… лев… Лёва… Лёвушка…

Левое летит вместе со львом по имени Лёвушка… куда-то назад… в прошлое… в детство… в песочницу… к оранжевым камушкам… нет, к голубым! Красным! Искры! Искры из глаз! Которые вместо пуговиц! Нет, это калейдоскоп! Кружится… собирается в узоры! Красиво… особенно если смотреть через него прямо на солнце! Почему я ничего не вижу?! Да потому что не нужно было смотреть на солнце! И лезть сюда! В очень узкое место! Очень узкое… в котором застревает все! Камни! Пуговицы! Куда вы меня несете?!.. Везете!.. Я… я не хочу! Туда, в дом… в комнату! В которой на меня наденут пижаму и положат поперек порога! Мертвого! И скажут: умер от сердечного приступа! В… очень узком месте!.. Сорок гектаров… узких мест! И да, кстати! Я вспомнил! Вспомнил все про плюшевого медведя! Только, кажется, мне это больше никогда не понадобится…

Мир номер три. Прошлое. Если бы можно было выбрать другую жизнь

Это только кажется, что дети ничего не понимают. А также не знают и, главное, не помнят. Поэтому при трехлетнем или даже четырехлетнем ребенке можно делать все. Все! Пить и орать матом. Бить по лицу женщину, с которой только что совокуплялся, — но про это я еще действительно не знаю. Не понимаю. Думаю, они просто так играют: мама и дяди. У взрослых другие игры, не такие, как у меня. И их игры мне не очень-то интересны. Потому что они без игрушек. И дяди очень часто кричат, и рычат, как звери в телевизоре, который у нас раньше был, и даже стонут, как будто им больно и плохо. Тогда я совсем отворачиваюсь или даже ухожу на кухню, куда мама мне ходить не разрешает, потому что там вода, газ и спички. И мама тоже кричит. Но не часто. Почти все время она просто молчит. Это я понимаю, потому что сама тоже часто молчу. Зачем говорить? Мы и так все понимаем — я и мои игрушки. Кукла, которую мама зовет Красная Шапочка. Потому что, когда мама мне ее принесла, на ней действительно была красная шапочка. Только она сразу потерялась. Можно было дать кукле и другое имя — шапки-то все равно больше нет и она не обидится. Например, сказать, что теперь это кукла Света. Или Кира — красивое имя, я бы хотела, чтобы меня так звали… но Красная Шапочка мне тоже нравится. Это из сказки, где девочка носила пирожки. А бабушка зачем-то открыла дверь волку. И он все съел. И бабушку. И куклу, которая Красная Шапочка… и пироги, наверное, тоже съел. Волки всегда голодные. Я знаю, что такое быть голодной. Я очень часто хочу есть — особенно когда у нас ничего нет. Мама ест мало. Она очень худая. Я тоже худая, но я ем хорошо. Мама всегда говорит: «Куда в тебя столько лезет? И куда потом девается?» И смеется. Я люблю, когда она смеется! Только сегодня она смеяться не будет, это я уже знаю.

Сегодня мама и я еще ничего не ели. Потому что пришел злой дядя. Он злой, как тот самый волк. И такой же страшный. Я его боюсь. Сначала он стал играть с мамой, а потом начал на нее кричать. Потом ударил, и она упала. А он стал бить ее ногами. Мама уже не кричала — она умная, она знает, что при этом, который злой, кричать не надо, потому что, если кричать, он будет очень сердиться и бить еще. А если молчать, он успокоится и уйдет. А мама поднимется и купит нам еды.

Но сегодня мама не кричит и не поднимается, а злой дядька все бьет и бьет ее! Тогда я сама начинаю кричать. Он сразу поворачивается и толкает меня своей огромной ладонью, пихая в угол:

— Замолчи и сиди там!

— Мама! Мамочка!..

— Слышишь, там сиди, потаскухино отродье!

Я ударяюсь спиной о стену, но не падаю, а съезжаю вниз, на матрас. Я ударилась спиной и головой, но мне почти не больно, потому что на мне толстая кофта, а сверху — куртка. И шапка. Красная, почти такая же, какая была у куклы. Мама меня одела, потому что у нас холодно. Особенно на полу, где мы спим и я играю. В матрасе — вата комками. В некоторых местах ваты нет — там пусто и зябко, потому что пол ужасно холодный. Мама говорит, это потому что под нами подвал, где совсем уж мороз, а в подвале — крысы. Я никогда не видела крыс, но я их боюсь. Наверное, они как маленькие волки — злые и очень голодные, с острыми-преострыми зубами. Поэтому я всегда стараюсь сесть там, где ваты больше, — подальше от крыс, будто вата может от них защитить. Однако сегодня я сижу там, где упала и где ваты нет, почти на полу. Я уже не кричу. Потому что тот, кто все еще бьет мою маму, очень страшный, еще страшнее крыс! Я хочу, чтобы он ушел! Я хочу, чтобы мама встала!

— Сука грёбаная! Денег ей еще дай! Х… тебе, а не деньги! Еще и отрабатывать будешь, что должна!..

Я не хочу всего этого видеть и отворачиваюсь к стене. Я всегда так делаю, когда дяди кричат. Они не все кричат и дерутся, есть и хорошие. Они тихие, такие, как мама. Иногда они мне тоже что-нибудь приносят. Почему мама пускает к нам этого?!

Я протягиваю руку и беру куклу, которая Красная Шапочка, но затем бросаю ее в самый дальний угол и говорю:

— Там лежи! Нет от тебя никакой радости! Сука грёбаная!..

Дядя уже не бьет маму. Он садится рядом и смеется:

— Так, так! Умная девочка! С потаскухами надо только так!

Я снова отворачиваюсь: не хочу его видеть. У него красное, заросшее черной щетиной лицо, плоский некрасивый нос, маленькие и тоже красные глаза и всегда плохо пахнет изо рта.

Мама ворочается и встает. Волосы у нее висят до самого пола. Она стонет.

— На, сука! А то еще подохнешь прямо щас!.. — Дядя швыряет на пол какие-то бумажки, наверное деньги, плюет с ними рядом и уходит. Мама тянется за бумажками и попадает рукой прямо в плевок. Я поворачиваюсь к ней спиной, потому что совсем ничего не хочу видеть. Ничего!

Я протягиваю руку и достаю из-под подушки медведя. Он не твердый, как кукла Красная Шапочка, у которой красные губы и синие глаза и которая все время улыбается, даже когда падает лицом вниз, на грязный пол — точно как моя мама, — нет, он весь мягкий. И он мой любимый. У него вышитое нитками лицо — маленькие черные глаза-пуговицы, пришитые крест-накрест, черный нос и потом длинная черная черточка. Рта у медведя почти нет, там стоит точка. Это потому что он никогда не улыбается, когда я плачу, а плачет вместе со мной. Но улыбаться он тоже умеет, я знаю! Я зову медведя Миша. Я часто говорю ему, как его люблю, и тогда целую его в глазки или в эту черную точку с черточкой… И я никогда не бью Мишу. Никогда!

— Посидишь с Мишей? — спрашивает мама. Она плохо говорит — почти как я, когда была совсем маленькой, потому что губы у мамы разбиты. — Я скоро!

Если я скажу, что не хочу оставаться одна, она все равно уйдет. Зачем взрослые спрашивают, если они всегда делают так, как сами хотят?

Мне уже некуда отворачиваться, ведь если я отвернусь еще раз, то буду смотреть прямо на маму. Она красивая — но не сейчас, когда у нее грязное, разбитое лицо. Хорошо, что я выбрала Мишу! Мы гуляли с мамой, это было еще весной — и это я тоже хорошо помню. Было тепло, и рядом играла в песке одна девочка. А ее мама сидела на скамейке рядом. И еще там лежали игрушки — такая же мягкая, как и Миша, кукла и он, мой медведь. Мама девочки увидела, что я смотрю на игрушки, улыбнулась и сказала:

— Ну, что ты хочешь? Выбирай! Хочешь куклу? Я сама ее сшила! Ее зовут Тильда.

Я замотала головой, потому что у меня уже была кукла и даже ее красная шапка еще не потерялась. Это было, когда мы еще жили не над подвалом с крысами и у нас всегда было тепло. Но я все равно не хотела Тильду… потому что уже тогда знала, что Миша будет мой!

Я протянула руку и взяла его.

Если бы можно было протянуть руку и выбрать другую жизнь и другое детство, я бы так и сделала.

Мир номер один. Реальность. Рассказать все

— Ради бога, лежи спокойно! — говорит голос, и я не сразу его узнаю. Потом узнаю.

— Кир-р-ра… — произносится с трудом, и резкость в глазах сперва тоже наводится плохо. Кира явно двоится, но потом я соображаю: женщин в комнате две. Кира и Светлана. Как я мог их хотя бы на мгновение спутать, пусть они и одного роста?

— Посмотри на меня! — приказывает Кира тоном Светы — резким и безапелляционным. — Сколько пальцев видишь?

— Один. Теперь два.

— Тошнит?

— Есть немного… Кто это меня?

— Сейчас узнаем! — зловеще обещает Светлана. — Камера, где гольфкары стоят, работает? — спрашивает она у кого-то, которого я не вижу. — Хорошо! Быстро иди в дежурку, просмотри записи и выясни, кто это был!

— Хорошо, что на мне твоя шапка! — говорю я и щупаю голову.

— Это уже не она! — сообщает Кира. — Это… это повязка. Да, и хорошо, конечно, что она на тебе была, шапка! Даже не хорошо, а прекрасно!

Видимо, щупая голову, я нажимаю пальцем не туда, куда нужно, и перед глазами плывут радужные пятна. Я едва не вскрикиваю, но вовремя вспоминаю, что тут дамы. Да еще какие дамы!

— Чем это меня? — тихо спрашиваю я у Киры, но отвечает Света.

— Сейчас узнаем! — сквозь зубы цедит она. — Если на записи что-то видно… А вообще чего ты туда поперся, а?

— Покойного перевезли на номере два! — Мне кажется, что я говорю громко, даже слишком громко! Потому что в голове ужасный шум. Но обе — и Кира, и Светлана — подходят совсем близко. Света даже наклоняется, чтобы лучше разбирать, — значит, я почти шепчу. Я пытаюсь прокашляться, чтобы говорить громче, но от этого чуть не отрубаюсь. Отдышавшись, я сообщаю: — Это совершенно точно! Потому как в шине застрял камешек… такой… оранжевого цвета. А они есть только на детской площадке. Я туда залез, под машинку, и посветил, и нашел. И даже достал его! А когда уже стал вылезать… Долго я там провалялся?

— Долго. — Это уже Кира. — Земля холодная. Как бы воспаления легких до кучи не было!

— Ну так сделай что-нибудь, чтобы не было! — с раздражением бросает Светлана. Потом, видимо, ей становится неловко, а Кира вспыхивает, но молчит, лишь прикусывает губу. — Что они там копаются! — восклицает хозяйка сорока гектаров. Она снова достает телефон и тычет в него: — Ну что? Выяснили? — Светлана выслушивает, что отвечают, и по ее лицу видно, что ей это не нравится. — Это точно? — еще раз уточняет она. — Накладок быть не может? Дату, время, все проверили? Потому как сейчас будет скандал! — то ли предупреждает, то ли обещает она и приказывает: — Пригласите его сюда! Только вежливо! Вежливо! Да! В медпункт! Да потому что Льва Вадимовича Стасова нельзя перевозить! — рявкает она.

— Я хочу встать! — говорю я.

— Лежи! — тоном главнокомандующего отрезает Света, которая сейчас явно не Лючия.

Кира молча подкатывает к кушетке кресло на колесах и помогает мне приподняться. В глазах вновь плавает радуга: желтое-оранжевое-фиолетовое… как на детской площадке! — но я не желаю лежать бревном, когда сюда сейчас явится тот… или та… словом, то, которое меня чем-то огрело!

— Зря! — бросает Светлана. — Ты сама говорила, что ему лучше не вставать!

— Он все равно не сможет здесь оставаться, — спокойно говорит Кира. Видно, что ей не хочется обострять и без того непростые отношения в нашем треугольнике.

В дверь вежливо стучат. Сначала входит тот самый любитель словесности, что два раза посещал мои мастер-классы: плотный, круглоголовый крепыш; он почтительно придерживает дверь, а следом появляется… господин Синяя Борода! Его не узнать — из престарелого бодрячка-спортсмена, образу которого он не изменял даже вечером в ресторане, он преобразился в этакого лощеного крестного отца. Роскошный костюм в тонкую полоску, лаковые штиблеты, галстук-бабочка, набриолиненные, зачесанные назад волосы…

— Добрый день, Николай Николаевич! — вежливо приветствует его Светлана.

Предводитель мафиози не удостаивает хозяйку пансиона даже кивка, а завидев нас с Кирой, начинает буквально метать молнии.

— Этих двоих, — он тычет в нас пальцем, — нужно немедленно арестовать!

— За что же? — Голос Светланы Владимировны подобен меду.

— А то вы не знаете! Уверен, эти безобразия происходят с вашего благословения и ведома, Светочка! Эта парочка, — он снова тычет пальцем в нашу сторону, — за мной следила! А потом он, этот ваш как-бы-писатель, полез, чтобы установить бомбу под мой гольфкар! И я поймал его с поличным!

— Ничего себе с поличным! — Светлана также начинает закипать. — Да вы же ему голову проломили! И потом, Лев Вадимович ДЕЙСТВИТЕЛЬНО писатель! И ни он, ни Кира… гм… Юрьевна ни за кем… — Света запинается и потом уточняет: — За вами они не следили!

— А за кем же тогда они следили?! — запальчиво кричит приглашенный для установления истины.

— Не знаю, за кем, но уж точно не за вами! — отрезает Светлана.

— Как же! Куда я, туда и они! Я иду — они за мной! Я в беседку — они в беседку! Я остановился — они тоже стоят! Да еще и целуются для отвода глаз! Но я же не дурак! Я знаю, что этот… гм!.. писатель! ухаживает за вами! А эта проныра, — он кивает в сторону Киры, — мне с самого начала не понравилась! Она хотела меня отравить, да! Сказала, что мое лекарство никуда не годится, а я его уже сорок лет принимаю! Что у него побочные эффекты, да! И дала другое! Еле откачали потом! Сутки под капельницей лежал!

— Да вы же сами сразу четыре таблетки приняли! — возмущенно восклицает Кира.

— Потому что я к нему не привык! Оно такого же цвета, как мои витамины! А их я сразу по четыре принимаю, для здоровья! И зачем прописывать такие лекарства, которые можно перепутать? И если ЭТО было не со злым умыслом — а я больше чем уверен, что именно со злым! — то что уж говорить про сегодня! Не мытьем, так катаньем! Не ядом, так бомбу под автомобиль!..

— И вы ее там нашли, Николай Николаич? — быстро спросила Светлана, пытаясь вклиниться в поток обвинений.

— Я ее там не искал! Потому что это не мое дело! И взорваться все может! Я вызвал из города охрану и саперов! Но наверняка и они уже ничего не найдут!

— Конечно, не найдут, потому что никакой бомбы и в помине не было! А вы напали на невинного человека и нанесли ему… тяжкие телесные повреждения!..

— Ну так прямо и тяжкие!

— …и оставили без сознания и помощи на холодной земле! И теперь ему грозит еще и воспаление легких!..

— Да ваша отравительница какую угодно бумаженцию состряпает! Что у него чума и холера разом! И все из-за меня! Я вызову своих врачей! Пусть они этого симулянта осмотрят! — Синяя Борода мечет уничижительный взгляд в мою сторону.

— …и я вас предупреждаю, что все ваши оскорбления сейчас записываются!

— Когда не надо, у вас все тут записывается! — бушует подозрительный Николай Николаевич. — А когда людей убивают, все шито-крыто! Что вы все молчите? Только не говорите, что ТОТ, который неделю назад еще был жив-здоров, умер от сердечного приступа! Я его давно знаю! Его и могильной плитой было не задавить! Так что эту чепуху будете рассказывать в другом месте! Да вы уже и рассказали! Или эта ваша убийца в белом халате ему тоже чего-то выписала?! Записывайте, записывайте! — запальчиво кричит он и грозит пальцем в пространство, где, видимо, ему тоже мерещатся жучки и видеокамеры. — Я готов отвечать! И потом, если бы этот тип умер своей смертью, разве вы стали бы тут так расшаркиваться да еще и предлагать всем неделю бесплатно?! У вас людей убивают! — взвизгнул он. — А я к вам уже десять лет езжу всякий сезон!

— Я вас очень ценю как клиента, Николай Николаич! — быстро говорит Светлана, — Но…

— Цéните! Конечно, цéните! Еще бы вам меня не ценить! За такие-то деньги! А я закрываю глаза… на все эти безобразия! Потому что вы знаете, что мне деваться некуда! Что по заграницам я после всех этих цунами и прочего ни ногой! Но до сих пор я чувствовал себя у вас хотя бы в безопасности! После того как пять раз пережил такой ужас! Когда должны были убить меня, а вместо этого умирали мои бедные, несчастные девочки! Которых я безмерно любил! И я снова оставался одинок! Но я не хочу больше рисковать ничьей жизнью, кроме как своей! Если уж мне суждено погибнуть, то не такой унизительной смертью! Взорваться в этой дурацкой штуке! Когда у меня все автомобили бронированы! Курам на смех!..

Внезапно я понимаю, что перед нами стоит человек, несомненно, невиновный, но с давно и глубоко расстроенной психикой. А чего еще ожидать, если у удачливого во всем, кроме семейной жизни, бизнесмена одна за другой погибают жены? Чему еще это можно приписать, кроме как вселенскому заговору против него самого?

— Послушайте, — сказал я каким-то не своим, а слабым и скрипучим голосом, — может быть, стоит рассказать Николаю Николаевичу все? Мне кажется, он умеет хранить секреты!

Мир номер один. Реальность. Не знаешь, чего ожидать

— Конечно, я умею хранить секреты! — напыживается польщенный Ник Ник.

— Может быть, вы тогда присядете? — Мой голос, похоже, становится громче и перестает дребезжать.

— Конечно! — спохватывается Светлана. — Нам всем лучше сесть за стол, я думаю! — Она кивает круглоголовому крепышу, и тот тут же предлагает гостю стул. Пятикратный вдовец, сверкнув лаковыми вечерними туфлями, милостиво садится, картинно заложив ногу за ногу.

Стол, с которого Кира торопливо прибирает лишнее, отнюдь не круглый, Светлана, гость и начальник охраны помещаются за ним с трудом. Меня пододвигают поближе — наверное, чисто для проформы, потому что по ходу Кира шепотом начинает настаивать на моей отправке в больницу, но и я, и Светлана разом возражаем. Наконец меня оставляют в покое, и Кира, словно демонстрируя, что она здесь все-таки врач, а не заговорщица, помещается рядом со мной на кушетке. Впрочем, и ей, и мне все прекрасно видно и слышно.

— Ну, — торопит почетный гость, — говорите же наконец, какие тут у вас тайны мадридского двора! Убили этого, да?

— Мы этого не знаем! — без излишней и неприличной ее статусу поспешности говорит Света. — Но мы это ПРЕДПОЛАГАЕМ! И, как хорошая хозяйка, я считаю, что должна провести собственное негласное расследование! И я его провожу! Кира Юрьевна и Лев Вадимович мне помогают на… гм… добровольных началах!

— Умно, умно! — одобряет Ник Ник. — Огласка — дело в вашем бизнесе препротивное! Ну и что же они выяснили?

— Пока только, что покойный умер совсем в другом месте. Видимо, вышел прогуляться… ну и прихватило! Этот факт меня как раз и насторожил! — поясняет Светлана, которая действительно очень умна и не торопится выкладывать все, особенно факт, что убиенный сидел в окружении детских игрушек.

— Значит, умер он?…

— На детской площадке! Как раз недалеко от места, где стоят гольфкары. И машина, которой вы, Николай Николаевич, пользуетесь, видимо, и была задействована, чтобы перевезти тело к дому.

— Но зачем?!

— Вот это мы и выясняем — зачем!

— А что вскрытие показало?

— Смерть от остановки сердца, — чуть быстрее, чем нужно, говорит СВ.

— Сердце у мертвых останавливается ВСЕГДА! — брюзжит приглашенный эксперт. — Этим они и отличаются от живых! Очень удобная формулировка! А от чего он умер ДЕЙСТВИТЕЛЬНО?

— Этого я не знаю, — сумрачно говорит Светлана.

— Все вы знаете! Чтоб вы, да не знали! — насмешничает спортсмен-вдовец-мафиози. — Это же ваш хлеб! Именно информация, а не все эти рыбалки-шмыбалки! Тут вы, пожалуй, даже меня местами обскакали! Хотя не-е-ет… нет! Я еще дам вам форы! Я тут о некоторых такое знаю, что вам и не снилось! Точнее, знал! Нет, знаю… — несколько путается он. — Ладно, не суть важно! Что вы еще выяснили? Но только начистоту, если хотите, чтобы я вам помогал!

— Только это! — твердо говорит Света. — И если бы вы не ударили по голове Льва Вадимовича, возможно, мы бы выяснили и еще кое-что! Но вы, уважаемый Николай Николаич, вывели из строя наш мозговой центр!

— Извиняюсь! — расшаркивается передо мной сверхподозрительный старикан. — Признаю, был неправ! Могу… э-э-э… облечь извинения в материальную форму!

Я слабо улыбаюсь и машу рукой: мол, ничего материального не надо, хватит и изустного. Мне стремительно становится легче, но демонстрировать это я пока не тороплюсь. Пускай его как следует погрызет чувство вины, может, из этого что и выгорит! Хотя какая нам может быть польза в расследовании от прыткого вдовца, я не представляю. Наверное, потому, что просто не понимаю его возможностей.

— Хотите, я завтра сюда бригаду криминалистов со всем оборудованием пригоню? — вдруг бухает он. — Они в момент разберутся, что и как!

— Нет, не надо! — Странно, но Светлана нисколько не обескуражена. Наверное, ожидала такого поворота. — Во-первых, как я слышала, родственники тело уже кремировали! Во-вторых, у нас тут тоже… вымыто и продезинфицировано! Так что криминалистам делать совершенно нечего! Я лишь хочу удостовериться… вот и все!

— Умно, умно! — качает головой просвещенный в вопросах неожиданных кончин многократный экс-муж. — Уже и кремировали! Шустро! Никому, значит, осложнения не нужны… особенно наследничкам! Вот их-то, кстати, проверить и не мешало бы! Где они все были во время… заметьте, не говорю убийства! Но во время смерти, а?

— Проверили уже по своим каналам, Николай Николаич! — солидно подает голос Светланин начальник охраны. — Все не при делах! У всех железное алиби! Двое в Египет греться выехали, а один, который как раз и не наследник вовсе, но все равно проверили — так он с женой до утра скандалил, все соседи слышали! Она его с любовницей как раз накрыла!

— Невоздержанность в сексе — это у них семейное! — ядовито замечает тот, который здесь пытался крутить сразу с двумя Золушками. Впрочем, он и спортом занимается, и витамины сразу по четыре штуки принимает! — Ну что ж, — говорит он, — раз они не при делах, нужно копать здесь! Самое подозрительное, конечно, — зачем его перенесли? И кто? Что этот ваш великий сыщик Стасов думает? — спрашивает он, будто я не сижу тут же.

— Я думаю, нужно персоналом заняться! — говорю я. — Девушка, которая нашла тело, — откуда и куда она шла в такую рань?

— Откуда-откуда… известно откуда! — бросает ловелас со стажем. — А если она еще и каким-нибудь бодибилдингом занимается, то запросто могла и перетащить! А если, к примеру, у них было свидание на улице — у покойника и у этой вашей горничной? И они трахались… пардон, дамы!.. на этой самой детской площадке? Очень логично, кстати! И он там и умер! Прямо во время секса! Вот девица тело-то и прибрала! Кому охота объясняться, что она с ним там делала?

— Я видел девушку, она бы тело на второй этаж не подняла, — неизвестно зачем встреваю я.

— Значит, сообщник был! Давайте сюда списки тех, кто в ту ночь тут находился! Одного мужика даже две девки поднять могут! Может, у нее подруга есть или они даже втроем!..

— Лев Вадимович то же самое предполагал! — говорит Светлана. — Мы эту версию сейчас активно проверяем!

Ничего мы активно не проверяем, и списки Светочка мне так и не дала! Неужели сейчас она их ему вручит? Нет, похоже, не собирается!

— Ничего не найдете! — брюзжит противный старикашка в лаковых штиблетах. — Потому что ваши девки уже того… тоже продезинфицировались! Я вам по-дружески советую сейчас же весь персонал сменить! А то они тут думать будут, что им все с рук сойти может! Распустились! Я своих каждые полгода меняю — прав ли, виноват ли… за каждым проступок найдется! Святых нет! И нечего их прикармливать! Потом не знаешь, чего и ожидать!

— Спасибо, вы нам просто очень помогли, Николай Николаевич! — торжественно заявляет Света. — Думаю, именно так все и было! Это самое разумное объяснение! Вы просто пролили свет на это происшествие! Как я сразу не поняла! Секс втроем! Вот сердце у него и не выдержало…

— Конечно! Я всегда знал, что он тот еще извращенец! — довольно изрекает пятиборец в сфере семьи и брака. — И я рад, что все разъяснилось! Но вам все же советую того… подчистить тут… в смысле персонала! Во избежание дальнейших недоразумений!..

— Непременно… непременно!.. — воркует Светочка, выпроваживая почетного гостя.

Николай Николаич вместе с начальником местной охраны, поддерживающим важную персону под локоток, величественно выплывает из помещения, благосклонно кивнув на прощанье Светлане и даже не взглянув в нашу с Кирой сторону. Что ж, все логично! Извинения единожды уже были принесены, а мы столь явно относимся к персоналу, коий нужно раз в полгода обновлять, и к тому же послужили причиной явного недоразумения… да и вообще — нечего нас прикармливать! Потому что потом неизвестно чего от нас ожидать! Я едва заметно ухмыляюсь цитатам этого колоритного персонажа. Ну а то, что я получил непонятным, но весьма твердым предметом по голове, никак не происшествие, а всего лишь следствие Светкиной недальновидности в работе с наемной рабсилой! На что и спишем!

— Интересно, она нас просто так уволит, без выходного пособия, или на прощание еще и выпорет, чтобы неповадно было? — шепчу я Кире на ухо. Наверное, функции моего организма еще не полностью восстановились, и из-за шума в моих собственных ушах я не шепчу, а говорю довольно громко. Потому как Светлана оборачивается и с довольно ехидной миной заявляет:

— Конечно же, выпорю! Всенепременно! Я же вам не добрый барин, как некоторые! — после чего мы уже хохочем все трое, хотя смех мне еще дается с большим трудом.

Мир номер три. Вымысел. Слоны, экстрим-туры и посттравматический синдром

— Ну, чего? — спрашивает Рыбка, — теперь все в порядке? Народ доволен, казна полна, королевство благоденствует, Серый на заслуженном отдыхе, они с твоей бабулей на пару прокат роликовых коньков открывают и экстрим-туры по Лесу!

— Насчет коньков сомнительно! — говорит Бейсболка. — Прогорят! Да и где кататься? По брусчатке — зубов не соберешь, а ровного-то нигде и нету! Разве что зимой, когда королевский пруд замерзнет! Да и не знаю я, как эти ролики по льду пойдут, — лично мне кажется, экстрим в плане доходов понадежнее! А вместо роликов обычные коньки надо было! Чтобы летом — экстрим, а зимой — катание на льду! Фонарики можно цветные поставить, палатки опять-таки с пирожками!

— Что пожелали, то и выполнила! — замечает Рыбка. — Они захотели ролики!

— Это ее Серый подбил, он же кружок «Умелые руки» при яслях ведет! Они там как раз изобретение колеса сейчас проходят! А бабаня бы до такого сроду не додумалась! Он же и экстрим-туры придумал. Но это мне как раз нравится! Идешь, идешь себе и вроде все вокруг знаешь, все тропинки знакомые, ягодки-цветочки собираешь, а тут р-р-раз! — и сорок разбойников! На верблюдах! Или джинн из бутылки! А сверху — налетает птица эта страшная! Которая Рух!

— Нездоровая эклектика! — Рыбка презрительно дергает хвостом. — В вашем Лесу будет выглядеть неорганично! Верблюды посреди елок! Сорок разбойников в ситцевых шальварах и шлепанцах на снегу! Про птицу вообще молчу. Прожорливая и на головы, как слон, гадить будет! Кстати, о слонах: они тоже прожорливые! Но весьма милые животные и дрессуре прекрасно поддаются… в отличие от этой самой Рух!

— Да ладно! Народ валом повалит! Такого и нет нигде! Слонов Принц-Король издал указ зимой кормить за казенный счет. А летом они и пастись могут. С коровами вместе. Ну и мы пироги будем давать в праздники. Заодно это и рекламой будет! Как тебе слоган: «Животных кормить строго воспрещается, кроме как нашими фирменными пирогами!»?

— Зашибись! — сказала Рыбка искренне. — Сама придумала?

— Ну так! Я что, дура необразованная, что ли? Я вот возьму, да на ветеринара выучусь! Скотины-то теперь в королевстве прибавится! А то сколько можно при пирогах? Хоть они и фирменные…

— Ты с кем это там разговариваешь?

— Прячься! — прошипела Бейсболка Рыбке. — Кларка и Розка! В королевы не прошли, теперь ходят и всем рассказывают, что выборы были нечестные! Ни с кем! — прокричала она, не дожидаясь, пока непрошеные гостьи войдут. — Сама с собой!

— Ты такая странная стала, Шапокляк! — томно сказала Роза, вваливаясь в чисто прибранную комнату прямо в ботинках и плюхаясь на диван. — Я прям тебя не узна-а-аю…

— Не обращай внимания! — Клара, в отличие от сестры, оставила обувь у порога. — Это у нее посттравматический синдром! Срезалась прямо в первом туре! Теперь глупости говорит и никого как бы не узнает!

— А кого королевой-то выбрали? — проигнорировав душевные травмы Розы, поинтересовалась Бейсболка. — А то я занята сильно была и все пропустила!

— А никого! Так и сказали: первый приз никому не присуждаем! Потому что все красавицы!

— Сплошное разводилово! — вставила Роза. — Я из всех красавиц самая красивая была!

— Да ты самая красивая и осталась! — ядовито вставила Клара. — Только после меня! А по скандальности тебе, конечно, равных нет! Потому тебя сразу и выперли! За неспортивное поведение и закулисные интриги!

— Да-а-а?!

— Да!

— Девочки, не ссорьтесь!

— А я и не ссорюсь! — отрезала Роза. — Это все поклеп! Я вообще самая покладистая!

— Мисс Само Совершенство! — ядовито просюсюкала Клара.

— А это правда, что скоро прибудут сорок обаятельных, интересных мужчин? — поинтересовалась Роза.

— Сорок разбойников! — уточнила Клара.

— Если мужчина не разбойник, грош ему цена! — парировала сестра. — Наверняка среди них найдутся и принцы!

— Нет уж! — сказала Клара. — Хватит! В принцах я разочаровалась!

— Кстати, — вдруг заинтересовалась Роза, — что это у тебя в аквариуме плавает? Очень похоже… на мою Золотую Рыбку! Которая как-то непонятно сдохла, хотя я ее и кормила! Весь сад из-за этой неблагодарной водоплавающей изрыла! А она возьми и всплыви пузом кверху! А эта, смотри, какая толстая и блестящая! Интересно, она желания исполняет?

— Нет! — быстро проговорила Красная Шапочка. — Эта ничего не исполняет. Она у меня просто для красоты!

— Да уж, красота! Аквариум какой! И замок! И водоросли! И песочек с камушками! А у нас ваши слоны, между прочим, все клумбы потоптали!

— Они не наши! — сказала Бейсболка. — Это слоны Серого и бабулины. А у нас с маманей пекарня!

— Твою бабку так на всякий экстрим и тянет! — заметила Роза. — То ее заглатывали, а потом лесорубы топорами рубили-извлекали! А теперь вот слоны, ролики и разбойники! Мамашу твою я и вовсе не понимаю: как можно ребенка все время в пасть к Волку отправлять?! Да еще и малолетнего! Ты со скольки в Лес начала ходить?

— Я и не помню… — растерялась Шапочка. — Лет с трех, наверное…

— Вот-вот! Трехлетнего ребенка — и Волку на съедение! Это ж какие нервы надо иметь и ни капли материнской любви! Я ж говорю, у вас вся семейка…

— Розка! — воскликнула Клара. — Замолчи!

— Серый хороший, — тихо сказала Красная. — У него просто амплуа такое… А на самом деле он детей очень любит…

— Ага, на завтрак, обед и ужин!

— Не обижайся, это у нее проклятый посттравматический…

— Да, а на самом деле я тоже хорошая! — нервно хихикнула Роза.

— Он мне всегда… сказку рассказывал… и по голове гладил… прежде чем… прежде…

— Прежде чем проглотить! — закончила за подругу Роза. — Извращенец чертов! И бабкину юбку надевал! И очки! И сережки! И бусики! Полный Лес извращенцев! Ненавижу! Ненавижу здесь все! Уйду! На ведьму выучусь — и уйду!

— Да тебе и учиться не надо! — Клара дернула сестру за руку. — Хватит, Розка! Слышишь, хватит!

Мир номер один. Реальность. Я вспомнил, что я вспомнил!

— Кира! — Я хватаю доктора, любимую и спасительницу в одном лице за что придется — в данном случае не слишком удачно, за край ее салатовой робы, — и умоляюще говорю: — Не уходи! Во-первых, меня нельзя оставлять одного, а, во-вторых, я вспомнил, что я вспомнил!

— Это как? — недоумевает она.

— Я вспомнил, где видел медведя с пуговицами! И даже не видел, а читал о нем! Но у меня часто, когда читаю, перед глазами словно бы картинка возникает и мне кажется, что я ВИЖУ. Знаешь, со мной такой странный случай в детстве был: соседка наша, такая добрая-добрая старушенция, мне книжку подарила. Ей она давно без надобности была: дети выросли и уехали, внуков почему-то не родили, а может, и родили где-то далеко, но я их никогда не замечал. Так вот, я пока книжку читал, такие яркие картинки видел! Я читать рано научился и вообще тихий мальчонка был…

— Что-то не верится! — смеется Кира.

— Нет, ты послушай! Я эти картинки видел очень отчетливо и даже в подробностях. Но книжка куда-то пропала, и я о ней забыл. А потом она вдруг появилась — то ли моя родная бабуля ее нашла, то ли еще кто — но! Я стал искать в ней те самые прекрасные картинки, а их нет! То бишь есть какие-то невнятные, но совсем не те, какие я помнил, и не в том количестве! Мне казалось, что вся книга была в картинках, на каждой странице… то страшный волк с зубищами, а на нем Иван-царевич в красных сапогах и зеленом бархатном кафтане… нет, не в бархатном даже, а в парчовом! Тоже зеленом, но таком переливающемся и в таких… огурцы они почему-то называются — загогулины такие индийские! И Баба-Яга, и лес вокруг… и царевна прекрасная… ну просто как ты! Ну что ты смеешься? И грибы с глазами, говорящие… и яблоки золотые на дереве… и много чего — но такого и в помине нету! Вот просто от слова «совсем»! Я оторопел, если честно. Сначала подумал, что какой-то враг мои картинки повырывал и присвоил. Но потом пораскинул умишком и стал искать следы их существования — я ж тогда почти взрослый был, лет десять-двенадцать или около того, и прирожденный сыщик! Прям как сейчас! Ну что ты опять смеешься?

— Стасов, тебе нельзя так много говорить! Это у тебя посттравматический синдром, я тебе успокоительное дала, но оно что-то плохо действует. Так ты нашел, кто картинки повырывал?

— Не было никаких картинок! — говорю я торжественно. — Я их все придумал! Потому что и страницы были пронумерованы как надо, и никаких следов, что что-то вырывали или вырезали. И потом я еще одну такую книжку встречал, совсем уже взрослым. И в ней тоже ничего не было. И с этим медведем та же история! Она, Лиза эта, так написала, что я его УВИДЕЛ! А что не увидел, допридумал! И брюшко потертое так, что нитки основы просвечивают, и все остальное!

— А меня ты случайно не допридумал? — очень серьезно спрашивает Кира.

— Да все мы друг друга додумываем, как нам хочется! А потом и удивляемся: почему не так? Но человек без фантазии — это тоже не то, так что знай — я буду тебя идеализировать, хотя это неправильно и опасно!

— Ладно, — говорит она, но уже не смеется. Улыбаются лишь ее глаза. — Я согласна. Но только без фанатизма!

— Договорились! Да, так вот насчет медведя! Мне кажется, это какая-то ниточка… зацепка! Между этой Лизой и тем, которого убили… Хотя это, разумеется, может быть совсем не так. Игрушечный медведь есть почти у каждого ребенка. Но пуговицы! Пуговицы вместо глаз!

— Сейчас много таких игрушек. Они в моде. Стиль называется «кукла Тильда». Или как-то иначе…

— Именно так! — горячо восклицаю я. — Так и было написано: женщина предложила ей, то есть Лизе, на выбор куклу Тильду или этого медведя! Но она взяла медведя! И это все я вспомнил, когда был без сознания! Потому что эти страницы как раз и пропали!

— Как картинки?

— Нет… картинок не было, а текст как раз был! Неужели бы я и текст придумал? Не-е-ет… я уже взрослый и вполне циничный мужчина! Кто-то забрал именно эти страницы у меня из комнаты.

— Может, ты их просто потерял? — спрашивает Кира.

— Я уже думал об этом. Мне даже казалось, что я вспомнил, как шел за кофе и держал их в руках, а потом взял сразу два стаканчика, а они так и остались там, сверху, на автомате! Но я спускался, смотрел, даже спрашивал! Никто ничего не прибирал и не видел. Кстати, а кто меня нашел… ну, там, возле машины? Что, охранник на мониторе заметил?

— Нет. Светлана говорит, что там, у стены, слепая зона. Видно только, кто туда или оттуда идет. В принципе, этот Николай Николаевич запросто мог бы отпереться, если бы знал, что никто не видел, как он тебя… да ведь и ты сам его не видел! И тебя никто не находил. Ты сам встал и пришел прямо ко мне! Только по времени это было почти через час после того, как тебя ударили! Целый час без сознания! На холодной земле! Давай-ка я тебе еще раз температуру измерю…

— Да нет у меня никакой температуры! Странно, что я ничего не помню: ни как шел, ни как к тебе пришел… очнулся уже с забинтованной головой. Вот с этого места — все прекрасно!..

— Ничего прекрасного… — Кира вздыхает. — Тебе в город надо, на томографию.

— Никуда я не поеду! — говорю я упрямо. — Города — это не для меня! Я хочу жить в лесу, на природе.

— И писать сказки?

— Да, и в будущей жизни стану ученым котом!

— И тебя прикуют к дубу!

— Нет, не прикуют, потому что эпоха рабства у нас давно закончилась.

— Эпоха рабства никогда не заканчивается! — говорит Кира тихо. — Все мы в рабстве… кто у собственных иллюзий, кто у более сильных личностей, а некоторые просто-напросто наркоманы. Это самая понятная и простая степень рабства, но и самая тяжелая! А твои наркотики — это слова. Слова!..

— Да, слова!.. — пытаюсь ответить я, но, наверное, лекарство вдруг начинает действовать, потому что я уплываю… засыпаю… и она, эта женщина, которая тоже как наркотик, отпускает мою руку… — Не уходи! — хочу сказать я, но уже не могу.

Мир номер три. Вымысел. Кровь и вода. Расставание

— Пора! — говорит Рыбка, и Красной Бейсболке становится вдруг по-настоящему грустно. Да, конечно, она знала, что это произойдет… но так скоро?

— Может, все-таки останешься? — спрашивает она.

— Не положено! — Рыбка старается говорить так, чтобы девчонка не догадалась, как она к ней привязалась… ветеринаром она, вишь ли, собирается стать! А она и не увидит, потому как Лесов великое множество, как и других миров во Вселенной! И везде нужно что-то подправлять, кому-то помогать, а кому-то и просто вовремя сказать нужное слово.

— Я так к тебе привыкла! — говорит Шапка и вдруг не выдерживает, лицо ее некрасиво кривится, и она начинает плакать.

— Ты дорогу-то мне не заливай! — Голос у Рыбки тоже дрожит.

— Слезы по содержанию соли точно такие, как кровь… и морская вода!

— Не всякая… кровь и вода! — ответствует Золотая. — Но в принципе верно! Кстати, ты это откуда взяла?

— Это я медицинские учебники изуча-а-а-аю!..

— Ну не реви! Не реви! Мне тоже… нелегко!

— Да?!.. — Глаза девушки внезапно теплеют и загораются радостью. — Ты тоже… ко мне привыкла?

— Ну не скотина же я бездушная! — ответствует Рыбка. — Привязалась! Хотя и не полагается. Это всяким Феям-Крестным душой прикипать заведено или там Колдуньям… Баба-Яга также неизвестно почему эту привилегию получила — а мне вот не дали! Не положено! А я нарушила!

— А тебя за это не накажут? — Шапка шмыгает носом.

«Да кто ж посмеет, да и нет надо мной никого!» — хочется сказать Рыбке, но… это тоже не положено!

— Будем надеяться, что нет, — произносит она корректно. Еще ей хочется сказать: «Если будет плохо или что-то пойдет не так, ты только попроси… или даже просто подумай!», — но это уж совсем против субординации. Которая есть у всех, даже у тех, над кем больше никого, кто волен исполнять, или не исполнять, или исполнять, как захочет сам, но почему-то всегда следует правилам. Ну или почти всегда… Все! Надо уходить! Потому что если не уйти сейчас, то можно застрять тут навсегда, а это уж совсем никуда не годится! Потому что тогда это будет мир сплошных исполненных желаний, утопия, вымороченное пространство, черная дыра! — Присядем на дорожку? — спрашивает она.

У девчонки слезы текли ручьями, говорить она не могла, только кивнула. Села рядом с аквариумом и протянула палец. Рыбка коснулась его плавником.

— Только не говори Розе, что я сдохла! — не выдерживает она.

Красная Бейсболка всхлипывает и кивает.

Да, надо уходить, как бы ни было больно отрываться. Потому что волшебство и исполнение желаний хорошо, только пока не закончились детство и юность. Она не захочет видеть, как Красная начнет терять задор и иллюзии, как выйдет замуж и сначала превратится в собственную мать, а потом и в бабку… И будет ворчать, и путать право и лево, вчера и сегодня, завтра и собственную молодость… И открывать двери кому попало, и слепнуть, и глохнуть, и утрачивать зубы и рассудок… И надеяться на мифическую третью молодость, которой не бывает никогда, никогда, даже у таких вечных существ, как она сама!

Не было ничего… даже всплеска.

Только где-то на окраине Вселенной появился новый мир. Или новый Лес. Впрочем, миры и Леса почти совершенно тождественны… Почти…

Мир номер один. Реальность. Виртуозы игры на душевных струнах

— Ага… — бормочу я, — ага! Чё-то вот эта девушка и вот этот юноша все время желают быть вместе! Вот он, график, как он есть… а вот реальный!

Я сижу прямо в кровати, обложенный бумагами и подушками. Вернее, подушками я подперт. Потому что проклятая голова таки кружится и болит, а в горизонтальном положении ее еще и тошнит! Или это тошнит не в голове, а в желудке? Но выходит-то из головы! Если Кире это сказать, она будет смеяться. Нет, не будет! Вообще ей ничего нельзя говорить! А то она и впрямь сговорится со Светкой и в город отправит! Я ей и так уже пожаловался, что в глазах режет… дурак! Что, не мог сказать, что это у меня от мелкого текста и просто нужны очки посильнее? Все-таки я уже мужчина пожилой, то есть поживший, да и… как попало поживший! Что наша жизнь? Игра… и график! И не дай бог запороть сроки, а сроки меня теперь везде поджимают! Ладно, чего тут думать — трясти надо!

— Света, пришли-ка мне вот эту девицу… ага, ту самую! Расспросить ее кое о чем хочу…

— Здравствуйте, милая девушка!

— Здравствуйте, Лев Вадимович!

Ишь, как у нее мое имя-отчество от зубов отскакивает! И вид совершенно ангельский, и запястья тонкие — такими ручками мужика весом под девяносто кэгэ не потащишь!

— Это ведь вы умершего нашли? Простите, что спрашиваю, — понимаю, что воспоминания не самые приятные, но…

— Я… я шла и увидела, что номер приоткрыт… и он лежал… и еще рука так вот — как будто он толкнул ее и тут и упал!

— Наверное, очень испугались? — говорю я сочувственно.

В мою собственную дверь без стука вваливается Светочка. Ну что ж, она тут хозяйка!

— Здрассь… — говорит она, тяжело дыша. — Вот, решила сама поприсутствовать!

Ну хоть поздоровалась! И то хлеб!

— Добрый день, Светлана Владимировна! — говорю я. — Вот, беседую с вашей подчиненной. Полина… как вас по батюшке?

— Ой, не надо! — зардевшись, хлопает ресницами эфирное создание. — Просто Полина.

— А скажите, Полиночка, вы с какой стороны шли? С пожарного выхода, что на улицу прямо ведет, или из холла?

— Из холла, конечно! — Девушка слегка напрягается. — Я пожарной лестницей не пользуюсь… никогда… почти!

— Ей там делать было нечего, на пожарной лестнице! — сумрачно бросает Светлана.

— А время какое было, не помните?

— Примерно полпятого… мне так кажется.

— В четыре двадцать она охраннику позвонила из номера, у него зафиксировано в журнале.

— А вы сразу позвонили в охрану, Полиночка?

— Ну… почти. Как увидела, что он лежит… Сначала я наклониться хотела и пощупать… ну, пульс… а потом подумала, что у меня медицинского образования совсем нет, надо скорее звонить, вдруг он еще живой, и, пока я щупать буду, медики могут опоздать…

— Ага! — сказала Светлана. — То есть что он совсем холодный уже, ты не поняла?

— Нет… — пролепетала девушка. — Я его… не трогала! А разве… пропало что-то? Мне… мне не говорили! Я… ничего не трогала! Никогда… ни деньги, ничего другого в мою смену не пропадало!

— Только твоя смена почему-то всегда с Лешкиной совпадает! — вдруг рявкнула на подчиненную хозяйка. — Не объяснишь почему? Вот… вот и вот! — Светлана, видимо, шла по тому же пути, что и я: сопоставила графики и сделала выводы. — И в прошлом месяце то же самое! Три раза ты менялась, когда вы были не в одну смену!

— А разве это запрещено? — Девушка дерзко вскинула глаза.

— Дело в том, — сказал я мягко, играя свою роль хорошего полицейского, — что если бы вы шли из холла, то вряд ли бы заметили приоткрытую дверь и руку за ней. Номер последний и как бы в нише, за полуколонной… увидеть щель можно, только если выйти с пожарной лестницы. Я проверял. А эта лестница как раз заканчивается у самой дежурки! Это, считай, противоположный конец здания. Оттуда неудобно возвращаться на ваше рабочее место… Или вы были не там, где положено, а именно в дежурке? С охранником Лешей?

— Ну, была! — созналась девица. — Ну и что? Обычно ночью все спокойно… особенно под утро! Все уже спят, никто не вызывает, и отлучилась я совсем ненадолго… Да, у нас роман! — сказала она уже с вызовом. — И мы взрослые люди! Мы занимались сексом, ну и что?

— В рабочее время! — тяжело припечатала хозяйка.

— Ну, оштрафуйте меня! Или даже увольте!

— Уволить я тебя всегда успею, это мне раз плюнуть! Только сначала ты мне расскажешь, как ты человека убила!

— Что?!.

— То! Ты что ж, меня и начальника охраны за полных дураков держишь?! Почему у покойного в шкафу мокрый костюм оказался и туфли тоже были насквозь мокрые?!

— Я… я не знаю! Может, он гулял! Потом пришел, переоделся… и умер!

— Как складно! Переоделся и умер! Только умер он в совершенно другом месте! Вот! — Светлана швыряет на стол перед девицей пачку распечатанных с телефона Киры фотографий. — Это ты никак не хочешь прокомментировать, а?! Говори, кто его убил, ты или Алексей?!

— Мы его не убивали! Леша сказал, он уже убитый там сидел! То есть не убитый, а мертвый!

— А чего Лешка на детскую площадку среди ночи поперся?!

— Он цвето-о-о-в хотел мне-е-е нарва-а-ать… — рыдает ангельской внешности горничная Полина. — Там еще-е-е-о ро-о-озы цве-е-ели… бе-е-елые!..

— Будут тебе и белые розы, и синие колокольчики! — мрачно обещает Светлана. — С бубенчиками!

Я вспоминаю, как тот же охранник Леша приволок мне огромный букетище для Киры, и мне становится жалко бедных влюбленных.

— Это совпадение, — говорю я. — Они, похоже, действительно ни в чем не виноваты.

— За каким чертом вы его в номер приволокли?! — не слушая меня, наседает на рыдающую горничную Света.

— Лешка сказал, что он, наверное, с ума сошел… в песочнице уселся среди детских игрушек… что у него от сердца в голове помутилось… или, может, у него ребенок когда-то умер и он его вспоминал… может, годовщина как раз была или что… И что если труп там найдут, будет скандал и его с работы выпрут! Почему не смотрел, куда гости ходят? А если просто в номере умер — это совсем другое дело… не подозрительно! Потому что, если подозрительно, весь персонал увольняют! И его, и меня, значит! А тут работы нигде вокруг нет! Особенно хорошей! Тут и чаевые дают, и вообще! А мы пожениться хотим! Я его люблю-у-у… — голосит возлюбленная охранника, романтической натуры и охотника дарить женщинам цветы.

— Как вы его в номер перенесли? Куда игрушки дели?

— Леша сначала кар подогнал…

— Второй номер, — бросил я.

— Я не зна-а-аю како-о-ой!

— Выть перестань! — в сердцах кинула Светка. — Слышно на весь этаж!

— Не знаю какой. Ближний! — Горничная мигом утерлась. — Мы его туда… посадили! А потом я взяла в бельевой одеяло, и мы его в номер принесли! И переодели! Мы не думали, что кто-то костюм мокрый заметит! Мы думали, высохнет все! А потом Лешка к себе пошел, а мне так страшно стало! А вдруг он живой еще, только без сознания? А мы его там бросили?! Я пошла еще раз… посмотреть! Только он был мертвый. И совсем холодный уже…

— В это время в коридоре никого не было? — быстро спросил я.

— Никого! Нет… было! Мне показалось, что в соседнем номере кто-то кашляет, и я испугалась, что меня сейчас увидят и спросят, что я тут делаю, и я решила сказать. Что я его только что нашла! Хотя Лешка говорил: иди к себе и сиди, пока его кто-нибудь другой не найдет!

— А игрушки где, Полиночка?

Заплаканный ангел посмотрел на меня благодарно: я не кричал, и не рявкал, и увольнением тоже не грозил… Кроме того, я тоже был как бы пострадавший и свой: наемный работник, да еще без перспективы чаевых.

— Они совсем новые были, и можно было их просто к тем игрушкам, что для площадки, положить, но мы все в мусор бросили, который утром забирают… ну, кроме машинки. Она такая красивая была… у меня племяш такие просто обожает. Я ее в сумку положила, когда уходила утром, прямо сверху, и кофтой прикрыла… Домой приехала — а ее нет! Наверное, когда зонтик доставала, она где-то выпала. Как раз дождь полил снова, когда я сменилась…

«Вот все и разъяснилось, — подумал я. — И мокрый костюм, и то, как покойник попал обратно в номер, и даже синяя машинка…»

— Вот она, — спокойно сказал я и достал из ящика автомобильчик. — Мы его нашли. Отдать его вам? Для племянника?

Света, которая как раз и подобрала машинку, негодующе вскинула брови, но девушка быстро сказала:

— Нет… не надо! Это все как во сне было… не знаю, зачем я его и взяла… Я потом до поселка доехала, зашла в магазин и купила ему почти такой же, только красный. Вы меня теперь уволите, Светлана Владимировна?…

— А то как же! — щелкнула зубами Серый Волк. — Непременно уволю! И тебя, и этого твоего идиота Лешу! Мне таких работников и даром не надо! Иди, две недели отработаете, по закону, и все…

Полина снова зарыдала и быстро вышла, закрывая лицо руками.

— Она больше никогда такого не сделает! — сказал я. — Могла бы и оставить девушку!

— Пусть помучается! Поплачет, подумает, попросит меня как следует! Может, и оставлю… и даже обоих!

— Да ты виртуоз… игры на душевных струнах! — сказал я не то с восхищением, не то с презрением — сам не понял.

— А то! — она кривовато ухмыльнулась. — Руководить — значит также и манипулировать! Когда надо и кем надо. Уволить я их не уволю, они мне теперь будут куда полезнее, чем раньше! А ты выздоравливай, Лева. — Она потянулась, чтобы погладить меня по щеке или, может, просто поправить что-то, но наткнулась на мой взгляд и не стала больше ничего делать. — Выздоравливай! — еще раз сказала она и ушла.

Мир номер один. Реальность. Выяснение, в том числе и отношений

— Подожди, — сказал я в трубку, — не уходи! Вернись!

— Что-то забыл? — Голос у Светланы был неожиданно ласковым. Даже не верилось, что только что отсюда вышла раздраженная женщина с надменным лицом хозяйки половины мира. Да, отходчивость — прекрасная черта характера. Не люблю злюк, которые способны дуться месяцами, общаясь лишь записками на кухонном столе!

— Света, мы не все выяснили.

В голове гудело и щелкало, но… выяснили мы таки не все!

— Слушай, у тебя такой вид… неважнецкий, я бы сказала! Может, все-таки права Кира Юрьевна? Тебя лучше перевезти в больницу, сделать рентген, томографию, анализы…

— Ага! Полное сканирование, пробы тканей на совместимость, спинномозговую пункцию и скальп на всякий случай снять, посмотреть — вдруг действительно шестеренки не хватает? Светик, этот дурак просто огрел меня чем-то тяжелым по голове, и все! В остальном я совершенно здоров! Немножко отлежаться — и готов к труду и обороне!

Я заметил, как при слове «Светик» она буквально расцвела. Нужно следить за своим языком! Не нужно панибратства. Светлана Владимировна тебе отнюдь не ровня, Стасов! И, что бы ни говорил проницательный Ник Ник о вашей как бы взаимной влюбленности, ухаживать за ней ты не собираешься!

— Но ты лежал час без сознания, это очень серьезно!

— Без сознания я, может, только пару минут был, а потом просто спал! Потому что очень устаю от работы. Она умственная, вот мозги периодически и выключаются!

— Лева, не надо шутить! Это, в конце концов, не смешно!

— Не смешно то, что на записи с камеры, где эти штуки для гольфа стоят, нет момента, когда эта парочка, Полина и Леша, выходят, а потом с трупом возвращаются! И вообще ничего такого нет!

— Затер запись, — тяжело произносит та, которой сейчас так очевидно не идет имя Светик. — А вместо нее всобачил что-то с прошлого дежурства! Все лопухи! И я, и тот, кто за этим следить обязан… Разожрался! Таки всех уволю к чертовой бабушке!

— Ну и я тоже лопух! Потому что только сейчас сложил два и два! А запись-то смотрел!

— Твое дело — книги писать, а не охраной заниматься! А ведь на этой записи могло быть, как покойный и его убийца выходят к площадке! — Та, которая так жаждет распутать загадку, качает головой.

— Вот и я об этом же подумал, потому и позвал тебя обратно! Кстати, а почему камеры слежения стоят далеко не везде?

— Да потому, милый мой Лева, что возле пожарного выхода или в гараже они стоять обязаны… они и стоят, но большей частью это муляжи, и все это знают! Гости у меня большей частью такие, которые не желают ни сами светиться на записях, ни чтобы те, которые к ним сюда приезжают, там были! Они считают, что тут безопасно… во всех смыслах! Тут же не только отдых, тут они и дела решают, и договоры заключают… много всего. И хорошая слава мне тоже много чего стоила, так что терять ее я не собираюсь, что бы наш Николай Николаич с его манией преследования ни говорил! Впрочем, его никто всерьез и не воспринимает… так, вздорный старикашка! Хотя и очень богатый, очень. А камера возле гольфкаров работает постоянно, там же и охранник сидит, потому что одно время сюда умельцы откуда-то повадились приезжать и разбирать это весьма дорогостоящее оборудование на легко вывозимые запчасти! Так что, будем охранника Лешу трясти, или ты все-таки устал?

Голос у нее был мягкий, с почти материнскими интонациями… нехороший голос. Меньше всего сейчас мне хотелось, чтобы Света проявляла по отношению ко мне те чувства, на которые я не могу ответить. Не могу и не хочу, хотя, нужно признать, это и несправедливо по отношению к ней. Как и то, что у этой женщины невероятно мощная харизма. Она втягивает в свою орбиту почти помимо воли. Что это? Запах денег? Нет… это меня не привлекает. Скорее, некая авантюрная жилка, нестандартный склад ума, умение просчитывать и рисковать. Это не я Макс, совсем не я… это она! Но не следует сейчас демонстрировать, что я невольно восхищаюсь ею. Это будет ошибкой, огромной ошибкой! Ну а чтобы трясти охранника Лешу, к этому я тоже не готов. Хотя бы потому, что мы вместе обнесли клумбу. И он мне симпатичен. Я не готов к выяснению отношений ни со Светой, ни с Лешей, ни со своей нечистой во многом совестью.

— Устал, — говорю я. — Если честно, очень устал!

Честности во мне совсем на донышке, но я действительно устал.

— Я тебе позвоню, если что узнаю. А ты пока поспи. Киру прислать?

— Не надо, — поспешно говорю я.

Не надо, Света. Демонстрация великодушия, как и прочих замечательных черт твоего характера, — это сейчас мимо денег. Я не оценю. Как и твою потрясающую работоспособность, и покладистость, и… все, на что мог бы попасться, запасть, влипнуть, если бы тут не оказалось Киры. В которой, в свою очередь, я сам запутался, влип, на которую запал, упал… ударился… которая ударила в голову…

— Ты, похоже, спишь, — говорит голос, который я уже не могу различить. — Я позвоню… потом… вечером.

Вечером! Когда пройдет еще один день. И станет прошлым. Время беспрерывно сдвигает нас куда-то… по лестнице… вверх, а потом вниз… но никто не знает, когда достигнет вершины и вверх сменится на вниз… и я не знаю… хотя бы потому, что вверх можно идти долго… а вниз съезжать стремительно, упасть в один миг… и не успеть раскрыть парашют… расправить крылья…

Я сплю. Какие-то сложные химические формулы, помогающие восстановиться, плавают в моей крови, соленой, как слезы Полины, как те теплые моря, которые я так люблю… как огромный океан, из которого однажды мы все вышли и в котором до сих пор обитают те, кто остался… дальновидно остался! Потому что там явно спокойнее, чем на суше.

Я сплю, и мне не снится ничего, лишь спокойная чернота, запись, которую затерли. Отношения, которые тоже затерли, чтобы поверх записать другое. Настоящее? Я не знаю, не знаю, потому что сплю, но, когда проснусь, это все равно останется неясным. Метод проб и ошибок. Ошибок и проб… пока не закончится лестница.

Мир номер один. Реальность. Сказок и занятий больше не будет

— Это что же, — спросила Кира, — последняя? И сказок больше не будет?!

— Еще не знаю, — честно говорю я. — Плохо, когда книга затянута. Но еще хуже — не оправдать надежд читателей. Знаешь ли ты, например, что читатели ужасно не любят свободной концовки?

— Это когда заканчивается так, что можно подумать и одно, и другое? Как сам захочешь?

— Ага! Но только некоторые читатели, которых, кстати, большинство, от этого очень расстраиваются.

— Женщины хотят, чтобы все закончилось свадьбой? — проницательно замечает Кира.

— А то! Причем не только женщины, мужикам это тоже зачастую зачем-то надо!

— Наверное, думают: не одному мне мучиться! Пусть и этот крутой перец узнает, почем нынче запчасти к тракторам!

— Мне ужасно нравится, как вы выражаетесь, доктор! Непременно свинчу!

— Дарю на память! Дай-ка я шов посмотрю…

— А ты меня сама зашивала?

— Нет, повара с кухни позвала! Неужели ты и этого не помнишь?

— Нет… А вообще память об этом часе с хвостиком вернется?

— А он тебе очень нужен?

— Не думаю, просто не привык вот так что-то терять.

Я без повязки — небольшая, зашитая Кириными руками рана уже не кровит, и повязка мне не нужна. Мне нужна Кира, но, осмотрев шов, она говорит, что мне необходим покой, а ей, напротив, покой только снится: как она и предполагала, вместе с дождем и похолоданием началось время простуд и радикулитов. А также прострелов, воспалений среднего уха и соплей обыкновенных, которые, если лечить, проходят за семь дней, а если не лечить — то через неделю. Но почему-то все хотят их лечить. Причем наиновейшими средствами, а также лечебным массажем. Две массажистки, что работают тут на постоянной основе, уже с ног падают.

— Ну, я пойду, — прощается мой любимый доктор. — И не забывай, что тебе нужен покой! Хотя от новой сказки я бы не отказалась! — признается Кира со вздохом. — Привыкла я к ним!

— И ко мне?

— Ну… и к тебе. Все, действительно пошла! Хоть ты и самый тяжелый больной на сегодня, но остальные тоже ждут!

Однако не успевают двери закрыться, как на пороге возникает Светлана.

— Извини, что поздно! — церемонно расшаркивается она. — Кира Юрьевна сказала, что тебя лучше не беспокоить, но…

— Ой, простите! — слышится еще чей-то голос. А-а-а… это Золотая Рыбка! Очень мило! — Я пришла… проведать Вадима Львовича… ой! Льва Вадимовича!

— Проведывайте, он весьма нуждается в женском внимании! — несколько более ядовито, чем следует, бросает Светик, она же Серый Волк-зубами-щелк.

Наверняка она открыла дверь в тот самый момент, когда я целовал Киру на прощанье. Потом закрыла и отошла шагов на десять, это вполне в ее духе: не видеть того, чего не хочется, а если увидела — представить ситуацию по-другому. По-своему. Как удобнее.

— Я только сообщу Вадиму Львовичу, он же Лев Вадимович, две новости и сразу передам его вам! — благодушно улыбается Светлана. — Это не займет много времени! Ну что ж, Лев Вадимович! Выбирайте, с чего начать! Новости, как водится, хорошая и плохая.

— Ну, наверное, с плохой, — говорю я и слегка кошусь в направлении неожиданной гостьи. Но Светлана невозмутима: ах, да… как же я забыл! Эти девушки — все сплошь работают на нее. Да и ее новости, наверное, чистая проформа и ничего тайного не содержат. Светочке просто захотелось навестить меня.

— На записи, которую уничтожил известный вам фигурант, — начинает Светлана, — были двое, но этот склеротик даже не может вспомнить, мужчины это были или, скажем, женщины! Или мужчина и женщина… Он, видите ли, очень ВОЛНОВАЛСЯ! И не может вспомнить! Да, а теперь новость хорошая. Запись можно восстановить! — говорит она. — Я отвезла ее в город, там у меня отличный компьютерщик, он сделает. Заодно подчистит, увеличит, чтобы можно было опознать. Обещал! Ну, на сегодня у меня все. Конечно, я могла и на трубу тебе позвонить, но захотела проведать, — демонстрирует она дружеские доверительные отношения. Возможно, Света, как всегда, работает на публику, но тем не менее я благодарен.

— Спасибо! — искренне говорю я.

— Ну, пока. До завтра. Общайтесь.

— Я, пожалуй, тоже пойду… — Видно, что девушка и сама понимает, что явилась не вовремя. Да и вид у меня еще тот. Голову, пока шов не заживет, мыть нельзя, побриться я, как водится, забыл. Свежая ссадина вдоль всей левой половины лица, которую я заработал уже бессознательно, содрав кожу о машину, когда падал, уже подсохла и из ярко-красной стала багровой — и привлекательности также не добавляет. Вид у меня откровенно разбойничий и одновременно усталый. Мешки под глазами и прочее даже не в счет. Мастер-классы, разумеется, временно прекращены, молодым дарованиям объявлено, что я неудачно упал на рыбалке.

— Очень жаль! — говорю я, хотя мой вид свидетельствует о прямо противоположном. Мне смертельно хочется спать. Кира накачивает меня какими-то лекарствами, от которых постоянно клонит в сон. — Вы мне хотели что-то передать? — говорю я, но девушка уже повернулась к двери. — До свидания! — прощаюсь я с ее спиной. — Заходите завтра… обязательно!

Она на секунду оборачивается и бормочет:

— Да… конечно. Я постараюсь!

— Чего она от тебя хотела? — бесцеремонно интересуется Светик.

— Она очень талантлива. Пишет повесть, я так понимаю. Наверное, хотела что-то показать.

— Нашла время! Я же им сказала — пока занятий не будет! Ладно, я тоже тебя оставляю. Герой нашего времени!

Мир номер один. Реальность. Никаких байкеров, или Парад-алле

Двери окончательно захлопываются, и я остаюсь совершенно один. Все. Можно выдыхать. И, уложив поаккуратнее пострадавшее орудие труда на подушке, до утра отключиться. Я гашу свет и с удовольствием вытягиваюсь во всю длину. Можно сдаваться в плен Морфею и Кириным успокоительным! Сон, однако, вопреки действию лекарств и усталости, почему-то не идет. Я ворочаюсь и уже не выдыхаю, а просто вздыхаю. Для начала я вспоминаю, что не почистил зубы. Ну кому, спрашивается, сдались мои зубы в одиннадцать… э, нет, уже в двенадцать часов ночи? Ладно, они нужны мне самому. Включаю свет и плетусь в ванную. Вот, зубы почищены и даже морда кое-как умыта. Ложись, Стасов, и спи!

Я снова умащиваюсь и щелкаю кнопкой настенного бра. Ужас, какая тут тишина! Разве можно уснуть в такой тишине?! То ли дело моя однокомнатная на одиннадцатом, окнами на магистраль! Весь день приятственный шум, в коем натренированное ухо может различить все: ш-ш-ш… чпок! — это троллейбус подъехал к остановке и распахнул двери. Д-с-с… бумм! — маршрутка: сначала двери открылись, потом захлопнулись. Замечательная слышимость на одиннадцатом этаже! Нарастает и затихает сирена «скорой». А это подростки гогочут — они тихо не умеют. Вот кто-то навернулся — должно быть, о пенек от кустика — их порубили такой штукой, кажись, электрокоса называется, говорят, для красоты и порядка. Но будь здоров — завывала полдня, хоть уши затыкай, а потом пеньки остались. Все время кто-то налетает. Мат-перемат — ага, значит, зацепился мужик, хотя и нежные девочки так умеют. Вечером тихо, но это ненадолго. После двенадцати, когда движение сходит на нет, наступает время сумасшедших байкеров. Это очень громко, и гонять они будут часов до трех, не меньше. Но я все равно, как правило, работаю… Ага, и сейчас уже около двух! Спи, Стасов, чего тебе тут-то не спится?! Никаких байкеров, ничего вообще! Когда еще с таким комфортом почивать будешь?…

Да не могу я! Подушка горячая, и в комнате душно! Отопление они, вишь ли, врубили! В городе отопление еще когда наладят, а тут топят, будто газ у них дармовой. А может, у них дрова? Или уголь? Стасов, угомонись и спи! Зачем тебе знать, дрова это или твоими книжками топят? Но как уснуть, если в голове словно парад-алле: то плачущая Полина, то ее жених Алексей с охапкой белых роз… нет, без охапки — он же их не срезал, потому что увидел покойника! В песочнице, а вокруг игрушки! Полина потеряла синюю машинку, а взамен купила племяннику красную. Почти такую же или совершенно такую же? И где живет эта самая Полина? Не в том ли магазине купили и остальное — ведерко, совок, куклу, медведя, у которого отняли его собственные глаза и пришили пуговицы? Если я сейчас позвоню Светику и попрошу это проверить? Ага! В три часа ночи! Позвони, позвони, любопытно, что она тебе скажет!

Кукла Тильда… Матильда, которая усыновила, то бишь удочерила Мирабеллу! И теперь она Лиза. Почему она так быстро ушла? Я совсем не был усталым и спать не хотел… да и сейчас не хочу! Посидели бы, поговорили! Может, она новую главу мне хотела показать, а тут черти Светочку принесли! Вечно ее приносит, когда не надо, как и Синюю Бороду, что меня огрел! Так я и не узнал, чем он меня навернул! Пойти, что ли, узнать прямо сейчас?… Ага, это идея! Напугать старикана, а потом вернуться и принять сразу четыре таблетки, как он! И вырубиться! А вырубиться давно пора! Пятый час уже! Все бока отлежал! Встать, что ли, действительно? Все равно уже не усну! Пойти и вытрясти из него все: и чем это он меня так, и что он знал про покойного… Он же сказал, что давно его знает, так ведь? Светочка тоже много чего знает… но только не о нем! Как она тогда сказала: единственный порядочный человек в этой компании? Но тогда почему его убили? Порядочных не убивают… если они не лезут на рожон! Может, он дорогу кому перешел? Эх, не нужно было отпускать Лизу, нужно было с ней о нем поговорить! Она же как бы его девушка здесь была? Или это было так же, как у нас с Серым Волком — трах без обязательств? Фу, Стасов, и зачем ты это тогда сделал, а? Только не говори, что случайно вышло! Все равно не поверю! Ты еще тот ходок, даже Синюю Бороду, небось, обскакал, хотя у дяденьки аж пять официальных жен было… И он сюда раз по пять в году ездит. Рыбалки-шмыбалки, как он сказал, а сам рыбу-то не ловит! Значит, совсем за другим… за Золушками? Это тоже — но в основном наблюдает за наблюдателями! И обещался дать Светке форы… значит, что-то знает! Точно! Но отчего-то не захотел сказать… потому что информация и его хлеб тоже! Наверняка хочет прищучить Серого Волка этим, что тут произошло, когда-нибудь! Месть — блюдо, которое подают холодным? Ладно, и горячим тоже!

Вставай, Стасов, потому что уж больно ты разгорячился, помещение проветри, спустись кофию испей! Утро красит!.. Ох, да ни фига оно не красит! Ну и физия! Детей можно пугать… слава богу, их тут нет! А есть целая компания козырных тузов, причем одного шлепнул неизвестный джокер. «Я тут о некоторых такое знаю, что вам и не снилось! Точнее, знал! Нет, знаю…» Ох, дотошный же старикашка! И что он хотел этим сказать, глубокоуважаемый туз Ник Ник? Когда поправлялся во временах? Стасов, ты же писатель, а не редактор, что ты цепляешься ко всему, ты еще падежи проверять начни… к тому же у тебя действительно голова плохо варит!

— И начну… — бормочу я, принимаясь во второй раз за ночь чистить зубы. Правда, сейчас уже не ночь, а утро. Ночь куда-то подевалась.

Смотрю на таблетки, которые Кира отсыпала щедрой рукой: пить или не пить? Вот в чем вопрос! Вдруг выпью и еще три ночи спать не буду? Или рухну и просплю три дня, а эти все как раз и уедут! Ну и черт с ними… новые приедут! И опять кого-то укокошат? Угомонись, писатель больной, с пробитой насквозь и зашитой черными нитками фантазией! Никого тут раньше не убивали — и впредь не будут! И даже по голове тут никто больше не получит, очень на это надеюсь! Потому что все-таки кружится, но это может и от бессонницы. Очень даже. Эх, побриться бы хорошо! А то рожа ну просто невозможная, такой действительно только пугать! Как она меня тогда испугалась! Конечно, подкрался незаметно, и… а ты вот торчал там, под машиной, как идиот, и тоже не слышал, как этот самый подошел! А потом голову чинили! И не помнишь, как вообще встал и пошел… Чисто зомби!

Я уже внизу. Беру стаканчик с кофе, чуток раздумываю — и беру второй. Хотя Кира кофе вообще не велела. Но она же не видит! А когда никто не видит… Да тут такое место — никто ничего не видит! Кроме Серого Волка, но и ее, всезнайку, Ник Ник обскакал! Объехал на кривой козе, любитель молоденьких девочек и утренних пробежек! «Я тут о некоторых такое знаю, что вам и не снилось!» Может, действительно знает? Бегать я сейчас не могу, но вот сесть на скамеечку, выкушать утренний кофе на свежем воздухе — это пожалуйста. Тем более утро какое! Снова тепло будет, что ли?

Мир номер один. Реальность. Мне очень страшно

Не успеваю я пригубить, как на ловца выбегает и зверь — нет, не Серый Волк, слава богу, она по утрам не бегает, да и вообще утро не ее стихия. Она, как и я, сова. Однако сегодня я та еще совушка: взъерошенный, небритый, а ссадина через все лицо делает его каким-то кривым. Ник Ник пробегает мимо легкой рысцой привычного к нагрузкам человека, жаждущего и умереть в прекрасном здравии, чего я ему и желаю.

— Здрасти!.. — бормочу я, не надеясь, однако, что он притормозит. Но наш пан спортсмен останавливается:

— И вам не хворать!

«Звучит по меньшей мере издевательски!» — думаю я. Видимо, эта максима доходит и до него.

— Э-э-э… собственно…

— Лев Вадимович, — мило подсказываю я.

— Лев Вадимович, да! Я сегодня планировал к вам зайти, чтобы уладить некоторые формальности. Как, кстати, ваше здоровье?

Я прихлебываю кофе и молча щурюсь на не слишком теплое взошедшее светило. Кирина красная шапка безнадежно испорчена, а другой у меня нет, поэтому мой боевой шрам, обмазанный по периметру зеленкой, говорит сам за себя. А также за меня.

— Ничего! — наконец изрекаю я. — Поправляюсь… потихоньку. Хотя мне еще нельзя вставать. Но, надеюсь, вы меня не выдадите? Не хочу в город… в больницу. Не люблю больницы, морги.

Синяя Борода вздрагивает. Потом присаживается рядом.

— Давайте закроем наш… э-э-э… конфликт! Надеюсь, тридцать тысяч в качестве компенсации за физический и моральный ущерб вас устроит?

— Деньги? — удивляюсь я. — Ну что вы! Думаю, это было просто недоразумение! И потом, я за одну книгу куда больше получаю!

Так удачно выловленный мной Ник Ник удивляется:

— Да? Не думал, что у нас в стране у писателей такие приличные гонорары!

Мгновенно я вырастаю в его глазах настолько, что он начинает взирать на меня почти как на равного, а я внезапно понимаю, что наш дорогой во всех смыслах параноик с манией преследования имел в виду совсем не отечественную валюту! Однако момент, как говорится, упущен. Что ж, тогда попробуем взять информацией!

— Думаю, вопроса денег мы больше касаться не будем, но вы можете оказать мне добровольную маленькую услугу.

— Какого плана? — интересуется он.

— Помнится, вы сказали, что знаете об умершем нечто такое, чего мы себе и представить не можем, так?

— Знаю, — говорит он, помедлив лишь секунду. — Но мне кажется, уважаемый Лев Вадимович, эта информация в данном контексте не стоит тридцати тысяч. Давайте я все-таки деньгами дам, а?

В свою очередь я трачу на обдумывание заманчивого предложения целых тридцать секунд, но… взять деньги — это не только отказаться от нужных (или не нужных, но как это узнать?!) мне сведений, но также и потерять лицо! А оно у меня уже и сейчас какое попало!

— Я бы предпочел информацию, — пытаясь улыбаться, окончательно отказываюсь от сатисфакции я.

— Ну что ж… Покойному это все равно повредить не может, его брату — не тому, двоюродному, которого с любовницей накрыли, а родному — тем более, родного его братца убили много лет назад. Гнусный был тип, педофил, а еще занимался тем, что торговал детской порнографией, фильмы снимал — а это большие деньги для таких же извращенцев! Ну, его и пристрелили в конце концов. Уж больно опасное у него было — даже язык не поворачивается назвать, но другого слова я не подберу — хобби. Мерзость и чистой воды криминал! Причем даже в международном масштабе! А тот, что умер здесь… кстати, вы уже выяснили, почему он умер на улице, но оказался у себя в номере? — интересуется мой собеседник, и я вижу, что пока он не узнает этой тайны, его действительно будут мучить подозрения относительно собственной персоны. Того и гляди, Светлана лишится выгодного клиента!

— Узнали, — киваю я. — Оказалось банальным до смешного, хотя это и не смешно. Горничная и охранник занимались любовью, потом он решил быть джентльменом и вышел нарвать ей цветов. И увидел покойника. Перепугался, что это чрезвычайное происшествие, потому как тот, видимо, действительно умер от сердечного приступа, случайно забредя на детскую площадку и увидев там игрушки… а может, это было совпадением, не знаю…

— Совпадения! — волнуется и восклицает Ник Ник. — Моя жизнь — это тоже сплошь трагические совпадения! Его же, беднягу, в детстве изнасиловали, я сам видел отчеты психиатра, к которому он ходил! — уже шепотом, предварительно оглядевшись, добавляет любитель добывать информацию.

«Хорошо, что я встретил его тут, на улице, где он не опасается жучков, — думаю я. — В помещении бы он мне всего этого не сказал!»

— А потом его стал подавлять собственный брат, который был намного старше! Несчастный не мог от него избавиться до самой его смерти, когда братца пристрелили и он, как я понимаю, наконец вздохнул с облегчением. Они имели общий серьезный бизнес, доставшийся от родителей, но который старший отказывался делить. К тому же он повязал брата еще и по-другому: принуждал младшего привозить на свои оргии и так называемые съемки детей из какого-то детского дома! Не удивлюсь, если в конце концов тот не выдержал и сам его шлепнул! Допекли парня… хотя тогда буквально землю рыли, но ничего не доказали — алиби у него было железное. Ну а тут, конечно, увидел игрушки, вспомнил… может, там было что-то такое… особенное! Ну и все! Сердце у нас, мужчин, — слабое место! Я вот бегаю каждое утро, витамины принимаю… себя надо беречь! Да, так что там с охранником и горничной дальше?

— Ну, они решили, что, если покойника там, на улице, найдут, всех подчистую уволят, потому как происшествие чрезвычайное и даже подозрительное. А они жениться собирались и не хотели терять выгодное место. Но если бы он в номере умер — дело другое… житейское, так сказать, везде может случиться. Вот эти умники и взяли машину, подвезли умершего к служебному входу, перенесли в номер, переодели в пижаму… Собственно, это и все. Вскрытие показало, что действительно сердечный приступ!

Насчет вскрытия я, конечно же, лукавлю. Однако Ник Нику сказанного достаточно.

— Ну и у меня все! Немного же вы узнали! Тайна, конечно, постыдная, но небольшая. К тому же никого теперь уже не задевает. Как говорится, живые — к живым, а мертвым земля пухом! Надеюсь, теперь у вас ко мне не будет претензий?

— Никаких! — заверяю я.

Никаких претензий… действительно никаких! Во всяком случае, у меня к Ник Нику. Детство. Детский дом. Психотравма. Детские психотравмы — самые тяжелые… Игрушки. Машинка. Медведь. Медведь, несомненно, главный во всем этом антураже. Потому что только в его внешность были внесены изменения! Да, и детский дом! Детский дом! Дети из детского дома! Дети с такими же тяжелыми психотравмами, как и у убитого! Моя голова вяло ворочает мыслями, хотя обычно бывает наоборот. Но сегодня я не спал, и мне действительно нельзя было вставать, да еще и идти на улицу! Но тогда бы я не узнал!.. Самого важного! Не нашел бы недостающее звено! МОТИВ! Убитый привозил детей из детского дома, возможно, и сам участвовал в актах принуждения, потому что дети, подвергшиеся насилию в детстве, часто сами становятся насильниками! Девочки и мальчики! Поэтому и машинка, и кукла… и медведь! Он — главное действующее лицо! Любимая игрушка… медведь с глазами-пуговицами… ЛИЗИН МИША!

Возможно, в свой последний приход она хотела поговорить со мной не о том, что писала, не о литературе вовсе, а об убийстве?! Но время случилось неподходящее, и она ушла! Она и раньше ко мне приходила! И снова случай был неподходящий! Я оказался мертвецки пьяным!

— О господи! — Я едва не застонал. — Она же тогда сказала: «Не пойму, куда он подевался!» Но только она НЕ ОБО МНЕ думала! А о том, куда подевался с детской площадки тот, кого она желала выставить на всеобщее обозрение! Она ХОТЕЛА, чтобы его нашли! Чтобы все открылось! Чтобы все узнали, что он — негодяй и насильник… — Может, оно и к лучшему, — бормочу я, — что его не нашли! И что признали его смерть естественной! Потому что…

Мысли снова разбегаются, и я никак не могу сформулировать, почему же так получилось лучше? Потому что Лиза теперь может выйти сухой из воды? Или же потому, что, открой она все властям предержащим, они бы ничего не сделали? Недаром Светлана называла его «самым порядочным из всех!». Или он очень успешно скрывал свои наклонности, или же курс психотерапии помог настолько, что он больше никогда никого не насиловал? К тому же и срок давности, наверное, вышел… Но она, Лиза, ХОТЕЛА, чтобы он был наказан! И сама его наказала!

— Света… да, утро доброе! Скажи мне, в каком номере живет… ну, девушка такая — она у нас на курсе Золотая Рыбка, а на самом деле ее, по-моему, Лизой… не могу тебе сказать зачем! Нужно! Хочу ее повидать… срочно! Ну я же сказал — пока не могу!

Я иду к дому, все ускоряя шаг, местами пытаясь даже перейти на бег, хотя это мне явно не удается. В голове грохочет и бухает теперь только одна мысль: мне страшно!

Мне почему-то действительно очень страшно.

Мир номер один. Реальность. Тишина

— Лиза, откройте, пожалуйста! Это я… Лев Вадимович!

Тишина. Тишина! Внезапно мне кажется, что там, за дверью, кто-то тяжело дышит… Что, если она сейчас лежит тут, рядом, беспомощная?! В коме, отравившись той самой гадостью, которой был накачан тот, на площадке?! Что, если ее уже нельзя спасти?!.

Я лихорадочно, попадая мимо и чертыхаясь, пытаюсь нащупать в кармане телефон. Звонить! Звонить Светлане немедленно. Пусть откроют или выломают дверь! Телефона нет. В моей голове туман, из которого вдруг медленно выплывает: после того как я поговорил со Светланой, я положил телефон не в карман, а приткнул его на лавку, рядом с кофе, я всегда так делаю дома, кладя телефон на рабочем столе рядом с чашкой, чтобы был под рукой. Под рукой! В руке! Оказывается, я нашарил в кармане тот самый универсальный ключ, который забрал у Киры! Намереваясь потихоньку побывать в номерах у самых подозрительных, с моей точки зрения, личностей! Но не успел осуществить это весьма идиотское намерение… а ключ все равно пригодился!

Я провожу ключом по считывающему устройству, щелкает замок, я рывком распахиваю дверь, и… За ней никто не дышит. В комнате вообще никого нет… Только приоткрыто окно и на сквозняке шелестят несколько страниц, брошенных прямо на пол посреди комнаты. Не обращая на них внимания, я быстро обхожу номер: пусто. Заглядываю даже в просторную гардеробную и на балкон — никого. Все личные вещи также на местах. Значит, Лиза все еще здесь! И, возможно, нуждается в помощи! Если бы она уехала, то забрала бы вещи, хотя бы некоторые! Зубную щетку, например. Или косметичку…

Я машинально наклоняюсь и начинаю собирать с пола разрозненные листки, совсем уже растащенные сквозняком. И почти так же машинально начинаю читать.

Мир без номера. Прошлое-Настоящее. Все должно было быть по-другому

Сколько раз мне хотелось изменить свое детство, изменяя при этом все… все! Потому что я не хочу быть такой, какая сейчас, не хочу! Ведь именно детство приводит нас, куда приводит: к неистовой любви к таким же, как мы сами, и одновременно к недоверию и ненависти. Или ко всему этому вместе, что еще хуже остального, потому что, когда ты хочешь любить, ты одновременно и ненавидишь! Ненавидишь людей, которые сделали тебя такой, какая есть, и себя — потому что не смогла забыть… И все они, наверное, думают, что ты просто не захотела!

Потому что если бы захотела сильно-сильно, то наверняка бы смогла… Смогла бы полюбить без ненависти и жила бы сейчас не тем, что заставляет выгорать изнутри, и не с мутной пеленой на глазах, сквозь которую все люди — только грязные твари! Только те, что хотят схватить тебя, заставить, принудить, прижать худой спиной к холодной стене… делать с тобой все, что им заблагорассудится… и ты — уже не ты… И где теперь настоящая я?! Я не знаю, я уже ничего не знаю! И не у кого спросить…

Не у кого спросить — да и не хочется… Потому что я уже ушла… за ту самую грань, где больше нет ни добра, ни зла… И справедливости больше нет, потому что я взяла эту самую справедливость своими тонкими, худыми и слабыми детскими, из прошлой жизни, руками, взяла да и сломала ее! И что толку теперь в обломках! Это нужно было делать по-другому, все нужно было делать по-другому!

Да, я убила его… а теперь приходится убивать и себя. Потому что жить невыносимо… невыносимо… невыносимо… невыносимо… невыносимо!

НЕВЫНОСИМО!

Я могла бы исписать этим словом еще десять листов подряд, но так и не выразить, что я сейчас чувствую! Всю жизнь я мечтала, что встречу его и скажу ему все… и всем им — которые наверняка знали и ничего не сделали, — им я ТОЖЕ скажу!

И вот это произошло: я его встретила. Этого человека, который брал нас, детей, из детского дома и привозил туда, где нас растлевали… Нас заставляли раздеваться и заниматься тем, к чему мы были не готовы… к чему ни один ребенок не бывает готов! И он участвовал в этом всем… и они снимали все это на пленку. И всю оставшуюся жизнь я боялась когда-нибудь наткнуться на чей-то глумливый взгляд, говоривший: я видел тебя… я тебя знаю!

У меня и теперь перехватывает горло, когда я просыпаюсь после очередного кошмара, в котором мне снится другой кошмар — что случалось с нами снова и снова! Я словно САМА смотрю это жуткое кино: худые, цыплячьи, совсем детские тела в кадре… И еще одно, САМОЕ страшное — мы все к этому ПРИВЫКАЛИ! Мы ЗНАЛИ, что там будут делать с нами, и молчали, терпели, как собака, которая привыкает к цепи, которая не знает, что может быть по-другому… И что даже если цепь в один прекрасный день пропадет, она не будет знать, что делать со своей свободой!

Строптивых сразу же подсаживали на наркотики — и такие за дозу становились самыми послушными. Они уже сами ЖДАЛИ и ХОТЕЛИ этого!..

Наверное, я пишу немного сумбурно, а перечитывать и исправлять ничего не хочу. Мы с вами так ни разу и не поговорили, Лев Вадимович… Вы не предлагали, а я не смела. Но… вдруг вам захочется знать: я ведь так и не завела собаку! Потому что знала: рано или поздно все закончится. Я его найду и убью. А потом убью и себя. А собака останется… когда я не приду больше домой. Это с людьми можно поступать по-всякому, как заблагорассудится, потому что люди ничему уже не верят. Собаки — они другие… Их нельзя оставлять или предавать. И собаки — они для другой жизни. Счастливой. А когда несчастлив сам… нет, сейчас я начну думать, что все могло быть иначе, начну жалеть себя — а этого нельзя. Совсем нельзя! Так что расскажу вам и все остальное.

Я хотела стать писателем. Правда, хотела. Потому что мне казалось, это единственный путь выплеснуть из себя все, выгрести всю грязь, выскоблить до белого… и тогда уже можно начинать снова. Сызнова. С новой точки. И как-то жить. И дома меня ждал бы мой большой пес, и все прошлое стало бы уже действительно прошлым!

И когда я уже была готова начать все с чистого листа и приехала сюда, чтобы научиться по-настоящему, попробовать, оценить свои силы, вот тут-то я его и встретила! Когда ты считаешь, что готов забыть… и даже простить — нет, не их, их простить невозможно! — но себя… Себя НАДО прощать, хотя это и есть самое сложное!

Я встретила его здесь, куда приехала совсем за другим, и не сразу узнала! НЕ СРАЗУ УЗНАЛА! У меня даже сейчас, когда я на все решилась, перехватывает дыхание оттого, что я, оказывается, ЗАБЫЛА, каким он был на самом деле! Значит, память — это только то, что мы сами хотим помнить? И она могла бы быть и другой? Пожелай я НЕ ПОМНИТЬ — и все бы кануло? Осталось бы действительно только хорошее: как мы с Мирабеллой, которая потом стала Лизой — только потом, уже став взрослой, я поняла, почему она сменила имя! — как мы шептались ночью, сдвинув наши кровати… это действительно было здорово, и тепло, и смешно… и это и было ЛЮБОВЬЮ! А не то, что я всю жизнь искала и так и не нашла, потому что так и не научилась перешагивать грань… переступать границу. В каком-то смысле — не техническом, нет! — я так и осталась вечной девственницей… Физическая сторона отношений между полами мне до сих пор отвратительна. Но любовь — она все-таки существует, я знаю! Только не для меня… не для меня!

Я помню, как встретила ее впервые, на лестнице… она была такая растерянная, испуганная… некрасивая! Но она верила, боролась, шла вперед и в конце концов победила! А что сделала я?

Я люблю тебя, Лиза-Мирабелла… и ту, какой ты была, и ту, какой стала… Маленькую худышку с неизвестно в какую сторону смотрящими глазами, проволочным ежиком на голове и руками-прутиками… Ту Мирабеллу, с которой мы шептались по ночам и держались за руки на прогулках… Ту, с которой делились мандаринами из новогодних подарков… смешную, нелепую, неуклюжую… видевшую золото в фольге от конфет и ангелов на деревьях, и самую настоящую белую ворону! Мирабеллу-Лизу, которой повезло чуть больше, чем мне… Которая больше не косит и у которой есть НАСТОЯЩАЯ мать.

Слишком длинное получилось прощальное письмо, правда? Ну, это вы мне сможете простить, тем более что это моя первая попытка! Смеюсь и плачу одновременно… и хочу сказать, что умираю в первый раз, но потом спохватываюсь — нет… это не так! Я умирала ВСЯКИЙ раз, когда уезжала с другими в ТОЙ машине… Много, много раз умирала! «Девочка-девочка, гроб на колесиках знает, где ты живешь!» Старая страшилка, которую по ночам, в темноте рассказывают столько, сколько существуют дома для таких, как я, и которая вдруг стала явью! Он приезжал за нами, и мы умирали… умирали… умирали! Он убивал наши души, оставляя лишь оболочки… пустые оболочки!

Наверное, вы подумаете: зачем же она убила его, если даже не узнала? Да, я долго сомневалась, общаясь с ним вечер за вечером и шарахаясь от одной вероятности к совершенно противоположной. Он ничем себя не выдал, не проговорился, не прокололся. Но он и не стал бы говорить со случайной спутницей ОБ ЭТОМ! И люди бывают очень похожими, очень! И в конце концов я все-таки проверила, он ли это. Не сама, нет. Я бы не смогла этого, нет, нет и нет! У того, которого я убила, была метка, слишком интимная, чтобы ее можно было увидеть просто так. Прежде чем идти дальше, я желала удостовериться. Я заплатила одной из наших, но он заметил, как она зачем-то исподтишка фотографирует его обнаженным после секса, и все едва не закончилось трагически еще для одного человека. Он сломал ей руку и едва не задушил, когда пытался вытрясти, кто ее послал и зачем. Фотографий я не получила, но они, собственно, были не нужны: это однозначно был ОН.

Слишком длинное письмо, слишком много пояснений и ненужных воспоминаний! Не думала, что мне придется писать ЭТО — я ведь хотела совсем другого! Я собиралась написать роман — настоящий роман о маленькой девочке, которая была очень-очень некрасивой… У которой была мать-наркоманка, продававшая свое тело, чтобы купить очередную дозу… И если бы она не умерла, то в конце концов продала бы и дочь! Но она умерла — от передоза. У меня была немножко другая история, и ее, эту историю, я не собиралась вытаскивать на свет снова. Но я хотела собрать воедино истории ВСЕХ маленьких девочек, стоящих на холодных лестницах, у которых позади — захлопнувшиеся двери, а впереди — страх и неизвестность. Это была бы и моя история, и жизнь Мирабеллы, и… нет, теперь ничего не будет. Потому что мне пора… пора! Потому что ко всем этим историям у меня прибавилось нечто, из чего я уже не смогу сделать ничего, — даже добавив немножко настоящей жизни. Наверное, я была рождена не для того, чтобы писать, а только для того, чтобы покарать ЕГО.

Он выслушал меня, будто давно ждал, что кто-то придет. Но… он даже не понял, КТО Я и как меня зовут! Потому что я была лишь одной из многих… Слившихся для этого чудовища в одно лицо… в одно тело — детское, дрожащее, почти без признаков пола… Мы были для них — его самого и его чудовищного брата — просто никем… СРЕДСТВОМ — я не знаю даже, средством ли для обогащения, или таким образом они удовлетворяли свою извращенную похоть? Наверное, и то и другое, и даже что-то третье… Да, для них мы были всего лишь безымянные тела…

Он умер быстро и безболезненно… наверное, так же умер и его брат — не успев даже почувствовать, что умирает, и испугаться. Я думаю теперь, что смерть от наркотиков — легкая смерть… так умерла и мать Лизы… нет, мать Мирабеллы! Потому что Лиза, и та, которая стала для нее НАСТОЯЩЕЙ матерью, живы и здоровы. Лиза… я так часто думаю о тебе! Надеюсь, теперь ты счастлива, и успешна, и любима… наверняка любима!

Да, я пишу об одном, а думаю о другом… что у нее все получилось, а у меня нет! Что это она видела ангела, а я только об этом мечтала! Или же я мечтала только найти того, кто умер настолько быстро, что я ничего и не почувствовала? Неужели он подумал, что это все — только часть какой-то игры, и принял из моих рук отраву с легким сердцем?! Нет… нет! Я же видела его глаза, когда, после того как он принял таблетки, я стала выкладывать из сумки игрушки? Или же он подумал, что от нескольких привычных доз того, что он принимал постоянно, ничего страшного не случится?

Возможно, стоило поступить иначе… Хотя бы выкрикнуть ему в лицо, что это — совсем не то, а другое — смертельное, и что оно НАВЕРНЯКА его убьет! Да, сейчас я уже жалею о том, что он умер слишком легко. Потому что я убивала бы его снова и снова, раз за разом! Тыкая ножом, глядя ему в лицо и смеясь… Я бы хотела смотреть, как его поганая кровь вытекает на землю, — о, какое это было бы счастье! Но я все-таки убью его… убью еще раз. Убью в себе! Чтобы не осталось ничего, даже воспоминаний, потому что спустя почти двадцать лет моя кожа все еще горит там, где к ней прикасались его руки!

Жаль, что у меня не осталось того, чем я его убила… Придется по-другому. Хотя, говорят, утонуть — тоже безболезненная смерть. Еще, говорят, у воды есть память… Ну что ж, возможно, она забудет все быстрее, чем я!

Я не говорю «простите меня», потому что ЭТОГО мне не нужно. Я сама тоже никого не прощаю… даже тебя, Лиза, хотя до сих пор люблю.

Потому что ты не пришла за мной.

Потому что послушала меня, когда я сказала: «Не позволяй ей, твоей Матильде, любить кого-нибудь еще!»

И ты так и поступила.

Мир номер один. Реальность. Заключение. Те, кто вынес из ада живую душу

Тела той, которую я считал Лизой, но которая оказалась Аллой, так и не нашли. К вечеру наступившие было потепление и ясность сменились невесть откуда взявшимися черными тучами, а ночью разразилась небывалая гроза со шквальным ветром, повалившая много деревьев в лесу вокруг. После грозы, обещавшей, по народным приметам, долгую погожую осень, все случилось с точностью до наоборот: осень, возможно, и собиралась быть долгой, но сопровождалась непрекращающимся холодным дождем и грозно гудящими в кронах шквалами.

Периодически все мы, кто был посвящен в разгадку — я, Светлана и Кира, — бросали тоскливые взгляды в сторону свинцовых, мокнущих под дождем озер и так и не бросивших свое занятие рыбаков. Каждый день мы ждали, что те обнаружат страшную находку: бледную утопленницу с прозрачными серыми глазами и треугольным личиком богомола…

Однако время шло, но ничего не происходило, кроме того, что одни гости уезжали, а на их место прибывали другие: не так много, потому что погода улучшаться не собиралась. В конце концов завтра должен был закончиться и мой контракт, и я собирал вещи.

Первой, у кого сдали нервы, была Светлана Владимировна: под предлогом профилактики и осмотра садков с форелью она вызвала водолазов, и те несколько дней все тщательно осматривали, не слишком недоумевая, почему хозяйке приспичило делать это на зиму глядя. Впрочем, сам я ничего не понимал ни в форели, ни в ее разведении, ни даже в ловле, хотя однажды в этом и отличился.

Я, Светлана и вызванный ею начальник охраны скрупулезно исследовали комнату пропавшей девушки, но вещи, по крайней мере большая их часть, были на месте. Не было лишь документов и телефона — однако трубку носят с собой все, а документы она могла оставить и дома.

Когда номер освобождали от вещей Аллы, я с замиранием сердца ждал: вдруг в каком-нибудь шкафу обнаружат того самого медведя: потертого и старого, с пуговицами вместо глаз? Если бы он нашелся, это означало бы только одно: та, которая посчитала себя вправе свершить суд, действительно утонула. Но медведь так и не сыскался, и именно это вселяло в меня сумасшедшую надежду, что в последний момент Алла передумала! И решила не убивать себя, а действительно начать с чистого листа.

Коротая оставшиеся вечера в ожидании Киры, я думал: если бы начать с чистого листа пришлось мне самому, смог бы я бросить единственную дорогую мне вещь или же забрал бы ее с собой? Ответы у меня почему-то всегда получались разные…

Однажды, особо холодным, тоскливым и безнадежным вечером, когда Кира зачем-то уехала в город и не смогла вернуться, я снова напился. Конечно же, в компании Серого Волка.

Мы сидели в том самом уютном месте, из которого открывался вид на весь зал, почти пустой в слякотное межсезонье, и это почему-то особенно успокаивало.

— Ты все-таки решил уехать? Не хочешь подписать… новый контракт?

— Зачем? Новых желающих на мои дурацкие мастер-классы ты не нашла, — откровенно говорю я, — а получать деньги даром… прости, но это не мое!

— Да не все ли равно, за что их получать? Кроме того, зимой тут так хорошо, спокойно, тихо… Ты мог бы гулять, смотреть на лес и писать книги…

Я был уже очень пьян. Наверное, потому что Киры нет рядом и потому что я уезжаю, а она — нет… хотя и сказала, что будет рада видеть меня… в любой день… ведь и у нее, и у меня эти самые дни совершенно не нормированы.

— Спасибо, Свет, — пьяно и проникновенно говорю я. — Ты… такой свой в доску парень, но… нет. Я не хочу пользоваться… твоей добротой! Кроме того, все это, — я широко и нетрезво повожу рукой, — это не мое… не для меня! Я не умею писать настоящих книг, да и вообще… от меня мало толку!

— Я знаю, — спокойно и также хмельно-откровенно говорит она. — Я много о чем знаю! Ты надеешься, что она в конце концов плюнет и тоже уедет отсюда? Может быть… Но я все-таки делаю тебе предложение, Лева… Лев Вадимович Стасов! Оставайся! И давай попробуем жить вместе… У нас получится! Не делай ошибок, Лева… Потому что она не сможет тебе дать больше того, что уже дала. Она не даст тебе больше ни-че-го! Отношения должны развиваться, а у вас они уже достигли высшей точки. Дальше — только спуск, Левушка, только спуск! Кира — максималистка, и для работы это хорошо. Но не для партнерства! Не для партнерства!

Я внимательно, насколько возможно в таком виде, вглядываюсь в ту, что вроде бы говорит такие правильные вещи… которые я даже и опровергнуть не могу! Или правильное — это не всегда верное? И то, что обязательно нужно хотеть?

— В конце концов ты выберешь именно меня, — упрямо продолжает женщина напротив. По-своему красивая женщина. Притягательная. Умная. Даже талантливая. Но мне почему-то нужна другая… другая!

Я молчу. Да и что можно сказать сейчас, чтобы не обидеть ее: любой аргумент будет оскорблением.

— Ты выберешь меня, Стасов, — говорит она. — Потому что именно партнерство тебе и нужно! Это — великая вещь. Я СМОГУ тебя поддержать! Дать толчок. А что сможет она?! Я ее знаю, я слишком хорошо знаю таких, знаю, что могут ОНИ! Она отравит тебе жизнь, Лева, а у нас с тобой не так много ее впереди осталось, этой жизни! А с ней… В конце концов вам надоест скандалить, а потом трахаться, и ты ее бросишь. Или она бросит тебя первой — лично я ставлю на вторую вероятность…

Я встаю, чтобы уйти. Уйти от этого тягостного разговора и от женщины, которую нельзя обижать, потому что она тоже хорошая! Но я ухожу, даже не подсластив пилюлю и ничего не ответив: например, что она во всем права, а я — бездушная, пьяная скотина, которая сама не знает, чего хочет.

Я выхожу из зала со свечами и уютной музыкой, чтобы неверной походкой подняться в комнату, которую я даже здесь, где за мной каждый день прибираются, умудрился захламить. И в которой так и не написал ничего, что намеревался… Но наши намерения очень часто не совпадают с реальностью. С той самой жизнью, где у меня, возможно, больше не будет ничего интересного, но… Жизнь — это не роман. И у нее ВСЕГДА открытый конец. Который зависит только от нашего выбора.

Я буду жить и надеяться, что Кира ко мне приедет. А также, что однажды я прочту повесть и узнаю ее героев. И руку, которая ее написала. Потому что рукописи не горят. И те, кто прошел через ад и вынес оттуда свою живую душу, — не тонут.

Они просто не могут утонуть.

Даже в самом глубоком озере.

И тем более — в жизни.

Оглавление

Мир номер один. Реальность. Писатель, известный в узких кругах

Мир номер один. Реальность. Ни рыба ни мясо под соусом Большой Литературы

Мир номер один. Реальность. Мастер-класс

Мир номер один. Реальность. Вдохновение и железная задница

Мир номер один. Реальность. Девять Золушек, несостоявшаяся Русалочка, Золотая Рыбка и Серый Волк

Мир номер два. Вымысел. Три желания

Мир номер один. Реальность. Гороховый суп, или Старые сказки на новый лад

Мир номер один. Реальность. Прошу любить и жаловать

Мир номер два. Вымысел. У Золушек не бывает свободных вечеров

Мир номер три. Прошлое. Детство, из которого все мы родом

Мир номер один. Реальность. Те, кто путается со словами

Мир номер один. Реальность. Прорыв труб

Мир номер два. Вымысел. Навоз и холерический темперамент

Мир номер три. Прошлое. Косая обоссалась

Мир номер один. Реальность. Возраст, в котором все начинается

Мир номер два. Вымысел. Три желания

Мир номер один. Реальность. Стучите — и вам откроют

Мир номер один. Реальность. Все укладывается в семь сюжетов

Мир номер два. Вымысел. Шампанское на балах

Мир номер три. Прошлое. Рожа — это такое лицо

Мир номер один. Реальность. Прямые сопряжения

Мир номер три. Вымысел. Плоская Земля — удобное допущение

Мир номер один. Реальность. Мозги плюс выдержка

Мир номер один. Реальность. Зайцы в тигрином логове

Мир номер три. Прошлое. Они все украли

Мир номер один. Реальность. Притягательность зла

Мир номер три. Вымысел. Правильные формулировки

Мир номер один. Реальность. Цветы и листья

Мир номер три. Прошлое. Белая ворона

Мир номер один. Реальность. Творческие тупики

Мир номер два. Вымысел. Ошибочный Дракон

Мир номер один. Реальность. Попавший в струю графоман

Мир номер один. Реальность. Дракон и Засранец в одном лице

Мир номер три. Прошлое. Я не хочу становиться взрослой

Мир номер три. Вымысел. Дракон против наследников

Мир номер три. Прошлое. Сказка про буфет

Мир номер один. Реальность. Безопасный коридор полета

Мир номер три. Вымысел. Вариант номер два. Пустая казна и ящик Пандоры

Мир номер три. Прошлое. Только меня

Мир номер один. Реальность. Я не верю в воспоминания

Мир номер три. Вымысел. Убить Дракона

Мир номер один. Реальность. Я ее целую

Мир номер три. Прошлое. Навсегда

Мир номер один. Реальность. Настоящее

Мир номер один. Реальность. Настоящее и ненастоящее, или Так будет всегда

Мир номер три. Вымысел. Я действительно люблю, или Равные права для всех

Мир номер три. Вымысел. Убийца мух, или Принцы на дороге не валяются

Мир номер один. Реальность. Моральные издержки и правильные выводы

Мир номер один. Реальность. Прямо в западню

Мир номер один. Реальность. Я с тобой

Мир номер три. Вымысел. Честь имею!

Мир номер один. Реальность. Ни за какие коврижки, или Пятьдесят против одного

Мир номер три. Вымысел. Чиабатта с начинкой, или Нести иль не нести — вот в чем вопрос?

Мир номер один. Реальность. Постучал, открыл, вошел

Мир номер один. Реальность. Все точки над і, или Вдвойне дурак

Мир номер три. Вымысел. Торжество справедливости, или Разговоры за столом

Мир номер один. Реальность. Кура без мозгов, человек с беспорядочной половой жизнью и два сапога пара

Мир номер три. Вымысел. Как сделать настоящего Принца из подручных средств

Мир номер один. Реальность. Все хорошо

Мир номер один. Реальность. Циник, бабник, пьющее хамло и до кучи трепло

Мир номер три. Вымысел. Кабанья нога с черносливом, или Когда люди становятся не-людьми

Мир номер один. Реальность. Я пришел, я видел

Мир номер три. Вымысел. Отречение от престола

Мир номер три. Вымысел. Кухарка не может управлять государством

Мир номер три. Вымысел. Недоразумения и конкретные желания

Мир номер один. Реальность. Три стула на натянутом канате

Мир номер один. Реальность. Сбрасывай балласт

Мир номер один. Реальность. Универсальный ключ

Мир номер один. Реальность. Очень узкое место

Мир номер три. Прошлое. Если бы можно было выбрать другую жизнь

Мир номер один. Реальность. Рассказать все

Мир номер один. Реальность. Не знаешь, чего ожидать

Мир номер три. Вымысел. Слоны, экстрим-туры и посттравматический синдром

Мир номер один. Реальность. Я вспомнил, что я вспомнил!

Мир номер три. Вымысел. Кровь и вода. Расставание

Мир номер один. Реальность. Виртуозы игры на душевных струнах

Мир номер один. Реальность. Выяснение, в том числе и отношений

Мир номер один. Реальность. Сказок и занятий больше не будет

Мир номер один. Реальность. Никаких байкеров, или Парад-алле

Мир номер один. Реальность. Мне очень страшно

Мир номер один. Реальность. Тишина

Мир без номера. Прошлое-Настоящее. Все должно было быть по-другому

Мир номер один. Реальность. Заключение. Те, кто вынес из ада живую душу Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg