«Где скрывается правда»

Где скрывается правда (fb2) - Где скрывается правда [litres] (пер. Любовь Андреевна Бородина) 3168K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кара Томас

Кара Томас Где скрывается правда

Kara Thomas

DARKEST CORNERS

Печатается с разрешения литературных агентств New Leaf Literary & Media, Inc и Andrew Nurnberg.

Copyright © 2016 by Kara Thomas

© Л. Бородина, перевод на русский язык, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

***

Кара Томас (также известная под псевдонимом Кара Тейлор) – американская писательница и сценаристка, автор нескольких романов в жанре мистического триллера, вышедших в США и других странах. Томас живет на Лонг-Айленде, где и пишет свои книги, а в свободное от сочинения романов время – сценарист в компании Warner Brothers.

***

«Томас так мастерски кроит сюжет, что заставляет читателей вместе с главной героиней сомневаться даже в самых близких ей людях… Захватывающая история о потерях, лжи и жестокости в декорациях маленького городка».

Kirkus Reviews

«Сюжет так шокирует, что невозможно оторваться до самого конца».

Виктория Авеярд

***

Кевину Томасу

Глава первая

Как мучительно ждать рейса в аэропорту Атланты, когда его еще и отложили на два часа.

Не успела я присесть, как женщина справа от меня начала следить за мной взглядом. Сразу видно: она из тех, кому достаточно услышать твое дыхание, чтобы завязать разговор.

Только не смотреть ей в глаза. Я повторяю эти слова в голове как мантру, пока ищу свой «айпод». «Эппл» не выпускает такие уже лет семь, да и экран на нем треснул, но я все равно всегда беру старый плеер с собой.

В носу начинает свербеть. Женщина подсаживается ко мне. Только не смотреть ей в глаза и уж ни в коем случае…

Я чихаю.

Блин.

– Будь здорова, милая! Жарко здесь, правда? – Женщина обмахивается посадочным талоном. Она чем-то напоминает мою бабушку: хоть и пожилая, но охотней проведет время у стойки с косметикой от «Клиник», а не в общественном клубе за бинго. Я неуверенно киваю.

Она улыбается и придвигается ближе к моему подлокотнику. Я пытаюсь понять, что она может подумать обо мне. Видок у меня еще тот: жирные волосы, собранные в пучок, черные штаны и кофта с V-образным вырезом (не успела сменить униформу «Чилис»), между ног зажат рюкзак. Ей наверняка кажется, что я нуждаюсь в чьей-нибудь заботе.

– Так откуда ты? – спрашивает она.

Странный вопрос. В аэропорту обычно спрашивают, куда летишь.

Я сглатываю слюну, чтобы прочистить горло.

– Из Флориды.

Она продолжает обмахиваться посадочным талоном. От нее пахнет потом и пудрой.

– А, Флорида. Чудесно.

Не очень. Флорида – город, куда люди уезжают умирать.

– Бывают места и похуже, – говорю я. Уж я-то знаю: по сравнению с тем, куда я сейчас лечу, Флорида – еще цветочки.

***

Когда менеджер сказала, что мне звонят, я уже знала: кто-то умирает. Пока я шла из кухни в кабинет, чтобы ответить, я убедила себя, что это бабушка. Когда из трубки послышался ее голос, я думала, что меня снесет волной облегчения.

Но потом она сказала:

– Тесса, твой отец умирает.

Как она объяснила, от рака поджелудочной железы, в четвертой стадии. Даже если бы тюремные врачи заметили раньше, это не сыграло бы особой роли.

У начальника тюрьмы ушло три дня на то, чтобы меня разыскать. Папин тюремный надзиратель позвонил домой, пока я ехала на работу.

Бабушка сказала, что он может не пережить эту ночь, и поэтому, когда она забрала меня из «Чилис», на пассажирском сиденье уже лежал собранный для меня рюкзак. Она бы отправилась со мной, но у нас не было времени получать у кардиолога разрешение на полет. Да и к чему тратиться на второй билет? Гленн Лоуэлл ей не сын. Она с ним даже ни разу не виделась.

В аэропорту я купила билет до Питтсбурга. Он обошелся мне на двести долларов дороже, чем тот, что я забронировала заранее. Из-за этого я чуть не послала всю эту поездку к чертям. Я долго копила деньги, чтобы осенью хватило на новые учебники.

Вы наверняка думаете: что за человек оставит родного отца умирать в одиночестве из-за каких-то двухсот баксов? Но мой отец за гораздо меньшую сумму – всего за какую-то пачку сигарет – чуть не застрелил владельца магазина.

Собственно, в том и суть. Не то чтобы мне не хотелось проститься – просто отец для меня умер уже десять лет назад, когда судья приговорил его к пожизненному заключению.

Глава вторая

В аэропорту Питтсбурга меня уже ждет Мэгги Гринвуд. Со дня нашей последней встречи ее волосы значительно посветлели, а сама она поправилась на несколько килограммов.

Прошло целых восемь лет. С тех пор почти ничто не изменилось, и мне не нравится думать об этом. Гринвуды опять подбирают меня, словно бродячую кошку. На этот раз я хотя бы откормленная: джинсы в обтяжку на меня уже еле налезают. Видимо, из-за обедов в «Чилис».

– О, милая. – Мэгги притягивает меня к себе и заключает в объятия. Я морщусь, но собираюсь с силами и обнимаю ее в ответ. Она хватает меня за плечи и изо всех сил старается выглядеть печальной, но потом снова невольно начинает улыбаться. Интересно, что она думает обо мне сейчас? Я уже не та тощая, угрюмая девчушка с волосами до пояса, какой она меня помнит.

Мама никогда не стригла мне волосы. Теперь я не отращиваю их ниже плеч.

– Привет, Мэгги.

Она приобнимает меня за талию, и мы вместе направляемся к парковке.

– Кэлли хотела прийти, но ей сегодня нужно было лечь спать пораньше.

Я киваю, надеясь, что Мэгги не заметила, как меня передернуло от одного звука имени ее дочери.

– Завтра утром у нее соревнования по вращению жезла, – продолжает она. Не знаю, кого она пытается в этом убедить. Я-то прекрасно понимаю, что это чушь собачья: Кэлли не пришла бы, даже если бы Мэгги потащила ее за собой на поводке.

– Значит, она до сих пор этим занимается? – говорю я. Я бы спросила начистоту: неужели жезлы все еще крутят, да еще и называют это спортом? Но грубить все-таки не хочу.

– Да. Она получила грант на обучение. – У Мэгги улыбка до ушей. – В Восточном Страудсбурге. Подумывает поступить на факультет физической культуры.

Естественно, я обо всем этом осведомлена. Знаю, с кем до сих пор дружит Кэлли (в основном с Сабриной Хейс), чем она завтракала на прошлой неделе (маффином с сахаром и корицей из буфета Джима), как сильно ей хочется уехать из Фейетта (произносится как «Фэйит», население – пять тысяч человек) и что до ее тусовок далеко даже первокурсникам колледжей.

Хоть мы с Кэлли Гринвуд не разговаривали восемь лет, я знаю о ней почти все, кроме ответа на один вопрос, который мне отчаянно надо знать.

Думает ли она об этом до сих пор?

– Твоя бабушка сказала, что ты остановила свой выбор на Тампе.

Я киваю и прижимаюсь лбом к стеклу.

Когда я сказала бабуле, что поступила в Университет Тампы, она посоветовала мне хорошенько обдумать, готова ли я учиться в большом городе. Города пережевывают людей заживо, а потом выплевывают.

Когда Мэгги выруливает из аэропорта на трассу, ведущую в Фейетт, я думаю о том, что лучше быть пережеванной и выплюнутой, чем проглоченной целиком.

***

Мэгги останавливает машину у двухэтажного сельского дома, выкрашенного в белый цвет. В детстве он казался мне в два раза больше. Мы хлопаем дверьми минивэна, из-за чего соседские собаки тут же начинают буянить. Уже почти час ночи. Через несколько часов муж Мэгги, Рик, начнет готовиться к развозу хлеба. Мне становится стыдно, когда я понимаю, что он, наверное, все еще ждет Мэгги, беспокоится, как она доберется до дома. Он ведь хороший муж.

Мой отец таким не был. Мама вся изводилась от беспокойства, пока ждала его домой. Когда он наконец соизволял явиться, от него за версту несло виски «Джонни Уокер».

Когда мы доходим до крыльца, собаки уже устают тявкать и успокаиваются. У каждого квартала Фейетта, как у человека, есть своя душа. Почти весь район Гринвудов населяют рабочие семьи, в которых все встают засветло. Но, как бы члены этих семей ни уставали за день, они каждый вечер ужинают все вместе за одним столом.

Вспоминая квартал, в котором прошло мое детство, я начинаю злиться. В голову лезут мысли об облезлых домах, прижатых друг к другу так плотно, что можно заглянуть к соседу на кухню, о злых стариках, которые сидят на крыльце и весь день жалуются на кабельное телевидение, демократов и задержку пенсий.

Раньше Гринвуды жили с нами в одном квартале. Они переехали за год до того, как я уехала жить к бабуле. С шести лет я привыкла ходить к ним в гости, через дорогу, чтобы поиграть с Кэлли, и тогда это стало мне недоступно.

Мэгги отпирает парадную дверь, и разница заметна сразу же. Мне хочется спросить, скучает ли она по старому дому так же, как и я.

Но нет, конечно, не скучает. А учитывая, что случилось в том доме, такой вопрос точно сделает меня здесь нежеланной гостьей.

– Хочешь есть? – спрашивает Мэгги, запирая за собой дверь. – Я знаю, что в самолетах перестали кормить. У нас еще осталась лазанья.

Я качаю головой.

– Я просто… очень устала.

Мэгги смотрит на меня сочувственно, и я замечаю на ее лице морщины, которых не было восемь лет назад. Наверное, она думает, что я расстроена из-за того, что отец умирает.

Ту Тессу, которую она помнит, это бы расстроило. Та Тесса плакала бы, кричала, просила вернуть папу – точь-в-точь как в тот день, когда полицейские вломились к нам в дом и вывели его в наручниках.

Мэгги не знает, что ту, старую, Тессу подменили чудовищем, которое дождаться не может, когда отец сдохнет. Тогда наконец можно будет вернуться домой.

– Еще бы. – Мэгги сжимает мое плечо. – Давай-ка уложим тебя спать.

***

Мне удается уснуть только под утро, когда восходит солнце.

Я очень хотела бы принять душ, но не знаю, где Гринвуды хранят полотенца. В их старом доме в ванной стоял специальный шкаф с бельем, но здесь его нет. Я не хочу спускаться и просить у Мэгги полотенце, поэтому просто умываюсь и вытираю лицо полотенцем для рук.

Не люблю просить. У меня эта черта с детства, а когда бабушка привезла меня во Флориду, стало только хуже. Пока она еще не переделала свой кабинет под спальню для меня, я спала на выдвижной кровати. Жалюзи на окнах не было, поэтому каждый день в шесть утра меня будил солнечный свет, и я уже не могла уснуть.

Я стала спать на полу под выдвижной кроватью, потому что там было темно. Бабушка узнала об этом только спустя месяц. Теперь в моей комнате есть жалюзи, но я до сих пор иногда забираюсь под кровать, если не могу уснуть, и рассматриваю пружины словно созвездия.

Этой ночью я даже не пыталась уснуть. Умывшись, нахожу под раковиной «листерин» и полощу рот. Расчесываться и переделывать пучок я не стала. Какой в этом толк? Выглядеть хуже отца я все равно не буду.

Когда я спускаюсь, Мэгги готовит французские тосты. На кухонной стойке клокочет кофеварка.

– Молоко или сливки? – спрашивает она, пальцем указывая на кружку, которую оставила для меня. Мне не хватает духа сказать, что я терпеть не могу кофе. Я пожимаю плечами.

– Без разницы.

Мэгги наклоняет сковороду и переворачивает кусок хлеба.

– Я пыталась поднять Кэлли, но ей нездоровится.

Я сажусь за стол. В три часа ночи я слышала, как Кэлли кралась по дому. Сейчас у нее явно похмелье. С тех пор как Кэлли перешла в старшую школу, ее страницу на «Фейсбуке» буквально заполонили типичные тусовочные фотографии с красными пластиковыми стаканчиками.

– Пропустит ведь соревнования. – Мэгги хмурится, чуть-чуть уменьшая огонь на плите. – Но ничего, позволю ей отдохнуть на этот раз. На дворе лето.

Я напрягаюсь, когда понимаю, что у Кэлли, скорее всего, не получится избегать меня весь день, особенно если ее мать будет изо всех сил настаивать на нашей встрече.

Я отчаянно пыталась связаться с Кэлли, когда переехала во Флориду. Звонила ежедневно на протяжении целой недели. Каждый раз отвечала Мэгги. Кэлли все время была занята: тренировками по вращению жезла, велосипедными прогулками с Ариэль Каучински, домашней работой. Голос у Мэгги с каждым днем становился все жалобнее и отчаяннее. Она не хотела, чтобы я сдавалась.

В конце концов я стала затягивать со звонками. Сначала звонила раз в неделю, потом – раз в месяц, а позже и вовсе перестала.

В прошлом году Мэгги поздравила меня с днем рождения и отправила открытку на Рождество. О Кэлли мы не говорили.

Три года назад я увидела Кэлли там, где уж точно не ожидала: на форуме, посвященном обсуждению суда над «огайским речным монстром». Она оставила в обсуждении всего один комментарий – две строчки, в которых сказала остальным комментаторам заткнуться: мол, что они могут знать об этом деле, кучка недоделанных адвокатов, живущих в мамкином подвале. Потом она вышла из аккаунта со словами «Уайатт Стоукс – убийца», так и не удостоив ответом кучу людей, которые тут же набросились на нее с требованием доказать.

Я знаю, что это была Кэлли: она с десяти лет везде пользуется одним и тем же ником – twirlygirly23.

Я создала аккаунт и написала ей сообщение: «Это я, Тесса. Я тоже это прочитала». Она мне не ответила.

В любом случае вряд ли она рада, что я вернулась и одним своим присутствием напоминаю ей о худшем лете в нашей жизни.

Мэгги шлепает французский тост мне на тарелку. Я поднимаю голову и слабо улыбаюсь ей в ответ. В тюрьме нам надо быть в восемь.

***

Городок Фейетт, штат Пенсильвания, при свете дня выглядит еще хуже, чем я его помню. Мэгги останавливается у «Квик-Марта» на Главной улице, чтобы заправить бак. Половина магазинов заколочена досками и прячется за пыльными вывесками «закрыто».

Огромная часть Фейетта погибла вместе со сталелитейной индустрией в начале девяностых. До моего рождения отец работал на мельнице в соседнем городке. Теперь Фейетт цепляется за жизнь как за соломинку – наверное, потому, что народ здесь чертовски упрямый. Никто не даст загнуться «Буфету Джима» или «Ателье портного Пола».

Те, кто здесь остался, отказываются собрать вещи и уехать. Но могут уехать их дети – если, конечно, повезет.

До окружной тюрьмы мы добираемся за полчаса. Мэгги паркует машину. Я замечаю, что у меня дрожат ноги, только когда она кладет руку мне на колено и спрашивает:

– Милая, ты точно этого хочешь?

Конечно, не хочу.

– Все в порядке, – говорю я. – Мы ненадолго.

Мэгги опускает зеркало и освежает на губах помаду нежно-розового цвета. Я сдержанно улыбаюсь ей. Потом мы выходим из машины и бок о бок подходим к арке металлоискателя. Она обнимает меня за талию и не убирает руку, несмотря на то что я заметно напрягаюсь.

Бабушка не любит нежностей. Было время, когда я каждый вечер сидела в гостиной и наблюдала за ней, пока она решала в уголке кроссворды, попутно бормоча про себя ответы викторины «Рискуй!». Я сидела и ждала, как жалкая попрошайка, нуждающаяся в ласке, пока она обратит на меня внимание. Потом наконец она поднимала голову, кивала и говорила мне: «Ну, спокойной ночи, детка». И на этом все.

Я не привыкла к тому, чтобы меня трогали. Тянусь за телефоном в рюкзак, чтобы увильнуть от Мэгги под благовидным предлогом. К счастью, она этого не понимает.

– Скорее всего, тебе скажут оставить его при входе. – Она кивает на телефон. – А в хоспис… меня, наверное, с тобой не пустят.

Я сглатываю, чувствуя на языке горький привкус кофе. Наверное, я сейчас должна бы чувствовать грусть от нахлынувших воспоминаний об отце. Но нет, мне просто любопытно. Интересно, как он сейчас выглядит: истончилась ли кожа у высоких скул, стала ли она тонкой и бледной, как рисовая бумага? В моих воспоминаниях он всегда здоров. Мы не ходили к врачам: маме они не нравились, а папа клялся, что нет такого недуга, который не под силу вылечить стакану виски.

Я молча следую за Мэгги до стола охраны. На нас из-за стеклянной панели глядит женщина в серой форме.

– Вы есть в утвержденном списке? – спрашивает она, не отрываясь от компьютера.

– Я вчера говорила с начальником хосписа, – звучит монотонный голос Мэгги.

– К кому вы пришли?

– К Гленну Лоуэллу. – Мой голос звучит хрипло и надтреснуто. – Охранница поднимает глаза и впускает меня внутрь.

– Гленн Лоуэлл умер этим утром, – сообщает она.

Мэгги разевает рот от удивления.

– Как это?

– Люди болеют и умирают, – невозмутимо произносит женщина. Потом ее глаза останавливаются на мне, и выражение лица становится жалостливым. Она откладывает ручку. – Ночью ему стало хуже. Сочувствую.

– Какого черта нам не позвонили? Это его дочь! – возмущенно заявляет Мэгги. Люди на скамейке отрываются от своих газет. Я пальцем нащупываю изношенное место на джинсах.

– Его дочь имеет право хотя бы взглянуть на него, – говорит Мэгги. – Кто у вас начальник?

Охранница складывает руки на груди. На бейджике написано ее имя: Ванда.

– Мэм, я понимаю, что вы злитесь, но дочь Гленна Лоуэлла уже была здесь прошлым вечером. Я не знала, что у него их две.

– Погодите. – У меня подкосились ноги. – Она была здесь?

Я чувствую, как рядом напряглась Мэгги. Без лишних слов охранница переворачивает страницу журнала и подсовывает его под стеклянную панель. Пальцы дрожат, пока я ищу знакомое имя на странице.

– Ее тут нет, – говорю я. Я отодвигаю журнал, но Ванда меня останавливает.

– Вчера, в шесть тридцать пять, – повторяет она. – Я сама ее регистрировала.

Я скольжу пальцем вниз по странице, пока не нахожу указанное время. Бренди Батлер.

Написано почерком моей сестры Джослин.

У меня невольно поджимаются пальцы в кроссовках. Я знаю, это она: помню, я еще смеялась над тем, как глупо она пишет букву «Е», сильно наклоняя ее вниз, как будто та пытается дотянуться до пола.

Мэгги злится, начинает спорить с охранницей и требует разговора с начальником тюрьмы.

– У Гленна Лоуэлла нет дочки по имени Бренди Батлер, – говорит она.

– Это она, – перебиваю я ее.

Мэгги разворачивается и смотрит на меня. Я киваю.

– Это почерк Джос.

Брови у Мэгги ползут вверх. В ее взгляде читаются изумление и жалость. Этот проклятый день едва начался, а уже утомил меня.

– Пошли, – говорю я ей. – Он умер, все кончено, значит, можно уходить.

Мэгги колеблется. У меня снова начинают дрожать колени. Она бросает взгляд на охранницу, в котором читается угроза: «Я об этом обязательно кому-нибудь доложу». Затем хватает меня за руку.

В этот момент раздается жужжание ворот за стойкой, и к посетителям выходит охранник с планшетом в руке. Не поднимая головы, он выкрикивает имя.

– Эдвардс!

В зоне ожидания встает мужчина в костюме. Он двигается робко, как школьник, которого позвали в кабинет директора посреди урока.

– Клиент вас ждет, – говорит охранник. Эдвардс сует в подмышку манильскую папку и проходит мимо нас с Мэгги с вежливым кивком. Он не знает, кто мы такие.

Пальцы Мэгги на секунду сжимаются, и я понимаю, что она его тоже узнала. Может быть, благодаря той документалке об убийствах под названием «Снять маску с монстра», если решилась ее посмотреть. А может быть, потому, что следит за ходом апелляции Стоукса. В конце концов, ее племянница стала его последней жертвой, и она вполне может считать, что надо быть в курсе событий.

Как бы то ни было, она нервничает, и это чувство передается и мне. Я знаю, мы не ошибаемся: перед нами адвокат, который вот уже десять лет пытается начать новое слушание по делу Уайатта Стоукса.

Уайатта Стоукса, «огайского речного монстра», приговоренного к смертной казни из-за нас с Кэлли.

Глава третья

– Идем, Тесса, – рявкает Мэгги резко, как будто мы задерживаемся по моей вине. Она отпускает мою руку, и я сама следую за ней на улицу.

Двери за нами захлопываются, и тюремная темнота остается позади. Солнце бьет в глаза.

У лица Мэгги точно такое же выражение, которое было в суде в тот день, когда Стоукса приговорили к смерти. Как будто весь мир лишили света. Я не присутствовала на оглашении приговора. Мы с мамой и Джослин смотрели местные новости в гостиной, чтобы узнать решение судьи. Когда приговор был озвучен, какой-то оператор снял Мэгги и Бонни Коули, маму Лори, на лестнице.

Я никогда не понимала, почему Мэгги там выглядела недовольной. Все надеялись, что Стоукса приговорят к смерти: так и случилось. Мэгги ничего не сказала репортерам; зато Бонни посмотрела прямо в камеру и сказала, что на казни Уайатта Стоукса будет стоять в первых рядах.

Я слышала, как Мэгги объясняла Кэлли, что после убийства Лори тетя Бонни стала совсем другой. На предварительном слушании Бонни поджидала Стоукса на лестнице суда, чтобы, пока его вела полиция, прямо в лицо назвать его «отродьем сатаны». Бонни так сильно ненавидела человека, убившего ее дочь, что не могла нормально жить, пока не узнала, что его приговорили к смертной казни.

Но, глядя на Мэгги сейчас, я понимаю: потеря кого-то очень важного и любимого необязательно вкладывает в сердце человека ненависть. Это чувство либо сидит внутри, либо нет, оно прячется, словно опухоль, пока не дождется подходящего момента, чтобы вылезти наружу.

До этого дня я не осознавала, сколько во мне этой ненависти. Нет, я не чувствую ненависти к Стоуксу из-за того, что он заставил всех нас жить в страхе. Не испытываю ненависти к отцу за то, что он сел в тюрьму, и даже не злюсь, что он не сумел продержаться лишнюю пару часов, хоть и знал, что я еду попрощаться.

Сейчас я ненавижу родную сестру, которая целовала мне веки, пока я плакала, которая по ночам позволяла висеть на ней, как обезьянке, занимая всю кровать своим маленьким тельцем, которая меня защищала, когда отец сел в тюрьму, а мама опустила руки. Джослин, которая клялась, что никогда меня не оставит, но спустя два дня после моего девятого дня рождения убежала из дома и больше не возвращалась.

А теперь она вернулась – просто не ко мне.

***

Похороны отцу устраивать не собирались, хоть он и был у них на карандаше. Денег на них не было, и я даже не знаю, кто бы на них пришел, если бы мы все же решили провести отпевание в тюремной часовне. Ванда? Другие заключенные? Просто унижение. Все важные для отца люди – коих и без того было немного, уж поверьте – давно умерли. Поэтому я заказала обратный билет до Орландо уже на следующий вечер.

Так было до того, как я узнала, что сестра здесь. Была здесь. Кто знает, где она сейчас: у нее было двенадцать часов форы на то, чтобы уехать из Пенсильвании.

Одного не могу понять: откуда Джос узнала, что папа умирает? Гленн Лоуэлл даже не был ее биологическим отцом. Мама ушла от отца Джослин, когда той было два. Мы слышали о нем очень немного: лишь то, что он живет в Луизиане. Они с мамой не были женаты. У меня никогда не хватало смелости спросить, не было ли это расставание связано со шрамом на щеке Джослин.

Джос звала моего отца папой, а того мужчину из Луизианы мы никогда не обсуждали. Папа нас обеих звал своими детками, и Джос плакала так же, как и я, когда его отправили в тюрьму за три вооруженных ограбления и покушение на убийство.

Сомневаюсь, что Джос узнала о том, что он умирает, от матери: от нее не было вестей уже почти десять лет. Бабушка с ней не говорила почти двадцать. Я бы подумала, что с Джос связалась Мэгги: у нее всегда была почти мистическая способность чувствовать других людей, угадывать их планы. Но она не меньше меня удивилась, когда узнала, что Джос побывала в тюрьме прошлой ночью.

Тем более что ей моя сестра не очень-то и нравилась.

Мы с Кэлли дружили еще до того, как пошли в детский сад; но Мэгги всегда при мне называла Джослин «эта твоя сестра», неодобрительно скосив глаза. Так было, пока нам не стукнуло восемь. Тем летом, в июне, в Фейетт, чтобы провести лето у Гринвудов, приехала Лори Коули. Джос как раз переходила в старшую школу, а Лори только закончила первый курс колледжа Филадельфии. Мэгги пыталась познакомить Лори с ее ровесницами, но вместо этого Лори познакомилась с Джос, когда та высаживала меня у их дома. Ну, тут и пошло-поехало. В те дни, когда Джослин не работала, они с Лори провожали нас с Кэлли в бассейн и с головой уходили в «Космополитен», обсуждали свои выходки с парнями, а если мы с Кэлли подслушивали, покупали наше молчание огромными леденцами из кафе-мороженого.

А еще это было первое лето, когда мама разрешила мне оставаться у друзей с ночевкой. В тот первый раз, когда я ночевала у Гринвудов, мы с Кэлли смотрели «Мулан» дважды, потому что спать нам не хотелось. Рот был белым от леденцов. Было так весело, что я спокойно спала без сестры, хотя дома обычно скучала, если по ночам она уходила встречаться со своим парнем Денни.

В последний раз я ночевала у Гринвудов в тот день, когда пропала Лори Коули. По Фейетту уже ходили слухи о серийном убийце, который похищает девушек у придорожных кафе на трассе I-70. За прошедших два года нашли три тела. Это были беглянки, наркоманки, девы ночи.

Девушкам вроде Лори не стоило волноваться. В Фейетте «монстр» был нам не страшен: он шнырял по окраинам города в поисках очередной незадачливой, отчаявшейся девушки, которая согласилась бы подсесть к нему в автомобиль.

Так мы думали, пока полиция не обнаружила тело Лори в лесу у межштатной магистрали на следующий день после ее исчезновения.

***

– Хочешь, я налью нам чай? – спрашивает Мэгги, когда мы возвращаемся домой. Я понимаю, что это просто вежливость: на самом деле она напугана тем, что случилось в тюрьме, и хочет побыть одна. Я с ней солидарна.

– Наверное, мне стоит позвонить бабушке.

– Хорошо.

Мэгги прислоняется спиной к кухонной стойке, прижимает пальцы к векам. Убрав пальцы, она моргает, будто никогда раньше меня не видела; но потом спохватывается и заставляет себя улыбнуться.

– Если тебе что-нибудь понадобится, скажи мне. Что угодно.

Но я не могу попросить Мэгги о том, что действительно мне нужно: отвезти меня в Питтсбург, чтобы перенести рейс на сегодня. Я не знаю, как доживу здесь до завтра.

Еще два дня. Ты смогла прожить тут целых десять лет, проживешь еще два дня.

Я бормочу слова благодарности и поднимаюсь наверх. Телефон заряжается на прикроватном столике, где я его оставила. Я набираю домашний номер бабушки и слушаю автоответчик. Пока играет приветствие, пытаюсь придумать, что ей сказать.

Нельзя говорить, что отец умер раньше, чем я успела с ним повидаться. Она начнет винить себя, хоть она тут ни при чем. В итоге я вешаю трубку.

В моем мобильном тарифе не предусмотрен Интернет. Я делю минуты с бабушкой, хоть телефон у нее постоянно разряжен и закопан в дебрях на дне ее сумочки. Если бы была возможность собрать вещи самой, я бы привезла ноутбук.

Я проглатываю ком, подбирающийся к горлу. Я видела компьютер внизу, в общей комнате.

Верхняя ступенька скрипит под моим весом, и я вздрагиваю. Не люблю бывать в незнакомых домах, где любой неверный шаг притягивает к себе внимание. У бабушки дома я научилась избегать таких мест, как полевые мины: скрипучую третью ступеньку снизу, сетчатую дверь на заднем дворе, чьи петли так и просят масла.

Парадная дверь Гринвудов вдруг хлопает, и я застываю на месте как вкопанная.

– Кэлли! – зовет Мэгги с кухни.

Я задерживаю дыхание. Мне как будто снова десять – я злюсь на Кэлли за то, что она меня бросила, но готова пойти на все, лишь бы взглянуть на нее хоть одним глазком.

Первые несколько месяцев у бабушки я почти не говорила. В итоге бабуле надоела моя кислая мина; она загнала меня в угол и вытрясла из меня всю правду – совсем как папа, который бегал за мной и выдергивал мне молочные зубы, когда ему надоедало смотреть, как я их расшатываю.

Бабушка, по-видимому, думала, что я скучаю по маме с Джослин; но тогда я уже смирилась с тем, что они не вернутся. У меня оставалась только Кэлли. Но у Мэгги даже не получалось заставить ее поговорить со мной по телефону.

– Да! – Голос у Кэлли низкий, с хрипотцой. Не такой, какой я помню. Что-то шлепается на диван в прихожей – наверное, сумка. Шаги пропадают на кухне.

Я хватаюсь за перила. Что за глупости. Нельзя же двое суток прятаться от нее в гостевой комнате. Я на цыпочках спускаюсь по лестнице. Мэгги с Кэлли вполголоса разговаривают на кухне. Я останавливаюсь в прихожей с нехорошим предчувствием: они не хотели бы, чтобы я их услышала.

Я все равно улавливаю несколько фраз.

– …знаю, что тебе тяжело, – раздается голос Мэгги. – Ей некуда было идти.

– У нас не общежитие, мам. – Это Кэлли, и она явно сердится.

Я разворачиваюсь, чтобы пойти наверх. Шаг – и под моей ногой скрипит пол в гостиной. На кухне воцаряется напряженная тишина.

– Тесса, милая, – взволнованный голос Мэгги, – это ты?

Черт. Я зажмуриваюсь.

– Я просто спустилась попить воды.

Мэгги выходит мне навстречу в гостиную.

– А, конечно. Как я рада, что ты спустилась. Угадай, кто дома!

Она проводит меня через арку. Кэлли сидит за столом. На ней зеленый свитер с эмблемой Университета Восточного Страудсбурга; на медово-карих глазах – смазанная вчерашняя подводка. Она красивая настолько, что я рядом с ней всегда ощущала себя страшилой, выползшей из канавы.

Кэлли встречается со мной взглядом и мгновенно бледнеет. В это мгновение я буквально вижу себя ее глазами: ту самую Тессу Лоуэлл, постыдную, нищую подругу детства.

Напоминание о детских годах, украденных судебным процессом.

Мэгги смотрит на нее, потом на меня. Глаза у нее красные. Вернувшись из тюрьмы, она наверняка спряталась в укромном месте и вдоволь нарыдалась после встречи с Тимом Эдвардсом.

– Я так рада, что вы наконец-то проведете время вместе, – говорит Мэгги. Кэлли хмыкает.

– Ага, я ведь так об этом просила.

Она встает, резко задвигает стул и покидает кухню раньше, чем потрясение на лице ее матери сменяется гневом. Мэгги поворачивается ко мне с отрешенным выражением лица.

– Тесса, мне так…

– Ничего страшного, – отвечаю я. – Правда.

Мэгги берет меня за руку и сжимает ее.

– Мне надо кое-что купить в супермаркете. Если хочешь, поехали вместе.

Я качаю головой, оправдываясь тем, что мне надо прилечь; затем поднимаюсь в гостевую комнату. Сажусь на край кровати, кладу ладони на колени и жду, когда хлопнет входная дверь. После этого тут же бегу вниз по лестнице, в гостиную, к компьютеру.

Я печатала его имя столько раз, что пальцы уже запомнили движения – они сами вбивают его, едва касаются клавиатуры.

Уайатт Стоукс. Он теперь нечасто появляется в новостях, но последняя статья датирована прошлой неделей. Видимо, я ее пропустила из-за дополнительных смен, которые отрабатывала, чтобы вовремя внести второй взнос за обучение.

СУДЬЯ УДОВЛЕТВОРЯЕТ ХОДАТАЙСТВО О СЛУШАНИИ НОВЫХ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ В АПЕЛЛЯЦИИ УАЙАТТА СТОУКСА.

Конечно, я знала, что он подал апелляцию. Стоукс уволил своего первого адвоката сразу после того, как его осудили, и заменил его Тимом Эдвардсом. Прошло много лет, и он неоднократно пытался изменить приговор, но в итоге судья отказал Стоуксу в новом рассмотрении, сказав, что первое было вполне справедливым. Но Эдвардс возразил, что отправит апелляцию в Верховный суд.

«Так всегда бывает, но ничего особенного из этого не выходит», – объясняла мне мама, когда я испугалась, что Стоукса выпустят и он придет за нами с Кэлли, чтобы отомстить за то, что мы свидетельствовали против него. Уже тогда я знала, что никто, виновный или невиновный, не сдается без боя.

Я просматриваю статью, но о новой улике в ней ничего не говорится. Про дату нового слушания тоже нет информации. Возможно, пройдут годы – у приговоренных к смертной казни нет ничего, кроме времени. И даже этого у них не очень много.

Внутри все сжимается, сильно и яростно.

Наверху хлопает дверь.

Черт. Я лезу в историю браузера, чтобы стереть статью. К тому моменту, как шаги доходят до подножия лестницы, я успеваю удалить Уайатта Стоукса из предлагаемых вариантов в строке поиска.

Я срываюсь с кресла в то же мгновение, когда из-за угла гостиной появляется Кэлли. Увидев меня, она останавливается. Я жду, что она пройдет мимо, притворившись, что меня здесь нет, упадет на диван и включит телик.

Вместо этого она резко втягивает ртом воздух. Кажется, от нее разит спиртным. Она тянет руку к пробору, приглаживая и без того прямые светлые волосы. В детстве она так часто тянула себя за них, что на суде у нее даже была проплешина.

Мы глядим друг другу в глаза. Комната маленькая – Кэлли загораживает мне выход.

У нее всегда всего было больше, чем у меня. Я была ее бедной подружкой, мне не хватало то одного, то другого. Зато сейчас только у меня хватает смелости открыть рот.

– Как ты? – спрашиваю я.

– Не в настроении. – Она натягивает на голову капюшон толстовки и обходит меня.

Я подавляю в себе желание стукнуть ее головой о стену, вырвать ей волосы. До этого момента я даже не осознавала, как сильно на нее злюсь.

Я ни с кем не дралась еще с десятого класса. Тогда какой-то придурок, которого все звали Бобби Заячьи Зубы, болтал на обществознании о талонах на еду. Он повторял слова своей матери-продавщицы, осуждавшей женщин, которые приходили в ее магазин с такими талонами: мол, они живут на деньги честных налогоплательщиков, щеголяя «айфонами», дизайнерскими сумочками и кучей детей.

После уроков я подошла к нему и спросила, с чего он взял, что дети таких женщин заслужили голодать. Может быть, их мать осталась одна из-за того, что отец умер или угодил в тюрьму. Он отмахнулся и прошел мимо, вполголоса обозвав меня белой швалью. Я догнала его и впечатала лицом в шкафчик.

Когда бабушка забирала меня после школы, она прямо перед завучем схватила меня за подбородок, впившись ногтями в кожу.

– Не путай мою доброту со слабостью, Тесса, – прошипела она.

В тот момент я поняла, что они с моей мамой действительно очень похожи: у обеих под маской безобидности прячется жестокость.

Кэлли садится на диван и притягивает колени к груди. Потом начинает копаться в телефоне – очевидно, так ей легче меня игнорировать.

– Чего тебе? – спрашивает она, когда становится понятно, что я не собираюсь уходить.

Посмотри на меня! Убери чертов телефон и перестань вести себя так, будто мы с тобой никогда не были лучшими подругами.

Но у меня не хватает смелости высказать это ей в лицо. Не было и, вероятно, никогда не будет. Я прочищаю горло.

– Нечего наезжать на мать из-за того, что я здесь, – говорю ей я. – Мы с ней были в тюрьме этим утром.

– Знаю. – Кэлли кладет телефон на колено. Экран темнеет. – Жалко твоего папу, – добавляет она почти машинально.

– Мы не… Она расстроилась не из-за этого. – Я сглатываю слюну. – Из-за Стоукса.

Кэлли вздрагивает, и от этого я почему-то смелею.

– Мы видели его адвоката, – добавляю я, – который занимается апелляцией.

– Ясно. – Кэлли растягивает слово, будто не понимая, зачем я ей это рассказываю. Но я замечаю, как ее пальцы впиваются в подлокотник.

Я пожимаю плечами.

– Я подумала, что ты должна знать. Может, это даже в новостях покажут.

Выражение лица Кэлли меняется, и я его узнаю. Раньше я боялась его, как сирены в ураган. Но теперь я рада, что она разозлилась, и это именно из-за меня.

– На кой черт ты вообще сейчас поднимаешь эту тему? – шипит Кэлли. Ее лицо багровеет от ярости.

– Потому что мы связаны с этим, – говорю я.

– Уже нет. Он виновен и никогда не выйдет на свободу.

Не сомневаюсь, что эту фразу Мэгги вдалбливала в голову Кэлли годами. Она даже похожа на мать, когда это говорит: точно так же поджимает верхнюю губу. Я не могу сказать ей про новую улику, о которой говорится в статье: Кэлли потребует подробностей и, если я не отвечу, какая улика, наградит меня взглядом, который сровняет меня с землей.

К Кэлли всегда прислушивались окружающие. От восьми до восемнадцати рукой махнуть, как сказала бы Мэгги. Даже сейчас, когда нам обеим по восемнадцать, я все равно чувствую себя глупой и маленькой по сравнению с ней.

– Теперь все по-другому, – бурчу я себе под нос.

– Что ты несешь? – Кэлли спрыгивает с дивана и закрывает дверь в гостиную. – Только не говори, что эти кретины из «кибердетективов» промыли тебе мозги и теперь ты хочешь забрать показания.

Значит, то сообщение до нее дошло.

– Конечно, нет, – отвечаю я. – Но прошло десять лет. Если адвокаты соберутся повторно проверить доказательства, кто знает, что они там найдут.

Кэлли складывает руки на груди.

– Тесса, он преследовал Лори и убил ее. Ты видела и слышала, как он угрожал ей у бассейна. Ты что, забыла?

Конечно, я помню. Я вспоминаю об этом каждый день вот уже десять лет подряд. Мы шли к припаркованной машине Лори втроем. Уайатт Стоукс стоял там, прислонившись к сетке забора, и покуривал. За день до этого Джослин одолжила ему зажигалку. Не знаю, что Стоукс сказал Лори, но ей стало от этого не по себе, и она его проигнорировала.

Он затянулся и спросил:

– Что такое: красное, белое, синее и плавает?

Лори подтолкнула нас в спины и повела к машине.

– Мертвая сука, – ответил он сам себе и направился к лесу, заливаясь хохотом над собственной шуткой.

Я понимаю, что задумалась и не ответила на вопрос Кэлли.

В ее глазах блестит недобрый огонек.

– Я видела его, – говорит она. За этими словами я слышу то, что она на самом деле имеет в виду: Уайатт Стоукс – человек, который убил ее двоюродную сестру, и сомневаться в ее словах – значит совершить подлость, предательство.

Я поднимаю подбородок, чтобы встретиться с ней взглядом. Кэлли всегда была выше меня, но сейчас она кажется мне просто великаншей. Ее джинсы с низкой талией открывают полоску накачанного живота.

– Как ты можешь помнить, что видела? – Мой голос дрожит. – Было темно. Нам было всего по восемь лет.

Кэлли издает раздраженный смешок, а потом хватается за дверную ручку.

– Мне надоело это обсуждать.

Перед тем как выйти из комнаты, она разворачивается ко мне, и я вздрагиваю. Мне на мгновение кажется, что ее лицо смягчается, – но нет, вот она снова буравит меня яростным взглядом.

– Не забывай: ты тоже говорила, что его видела. Нельзя обвинить меня во лжи, при этом не замаравшись самой.

Кэлли хлопает дверью. Этот звук словно ставит точку в предложении «Уайатт Стоукс виновен».

Еще два дня в Фейетте.

Все равно что два года.

***

Той ночью мы умоляли Лори разрешить нам спать в зимнем саду, потому что Мэгги запретила поставить палатку Рика на заднем дворе. Она пообещала, что мы поспим там как-нибудь потом, когда они с Риком будут дома и смогут остаться в палатке с нами.

Зимний сад был у нас на втором месте по крутости. Лори переживала, что от улицы нас отделяет всего одна загородка, но Кэлли уговаривала ее, уверяя, что в нашем районе ничего плохого случиться не может. В конце концов Лори уступила. Тогда мы залезли под лестницу в подвале и перерыли там все походное снаряжение, чтобы найти для меня старый спальный мешок. Мы поклялись не спать всю ночь, чтобы высматривать медведей, но уже к десяти часам нас разморило солнечно-зеленой негой.

Я проснулась оттого, что меня трясла Кэлли. На ее плечах висел спальный мешок с Золушкой.

– Тесса, там кто-то есть.

Поначалу я не испугалась. Я решила, что это какое-то животное; но потом вдруг услышала, как хрустнула ветка. Шаги. Кэлли впилась ногтями мне в руку.

– А вдруг это дяденька из бассейна?

Я цыкнула на нее, и мы вместе выглянули за перегородку. По двору пробежала темная фигура, и Кэлли вскрикнула. Я дернула ее за руку, и мы рванули через дверь зимнего сада в гостиную, где на диване сидела Лори – звук телика выключен, на коленях – книга обложкой вверх.

– Там кто-то есть, – сказала Кэлли.

Лори схватила фонарик. Кэлли начала реветь.

– Наверное, это енот, – сказала ей Лори. – Подождите в спальне.

Мы дружно дрожали на кровати у Кэлли следующие несколько минут. Потом Лори вернулась.

– Там никого нет, – сказала она. – Но давайте вы сегодня поспите здесь, хорошо?

– Почему бы тебе тоже не остаться тут, с нами? – спросила ее Кэлли.

Лори засмеялась. Втроем мы никак не поместились бы на односпальной кровати. Она настояла, что в спальне у Кэлли с нами ничего не случится.

Потом я слышала, как мама шептала Мэгги: «Представь, что могло бы случиться, если бы они спали где-то еще? Лори стала их ангелом-хранителем».

Когда Мэгги с Риком вернулись домой с обеда у друга, Лори в гостевой комнате не было, а кровать была заправлена. Мы с Кэлли ничего не слышали. Гостевая комната была в другом конце дома от спальни Кэлли. По-видимому, убийца застал Лори врасплох, когда она уснула на диване после того, как шумиха стихла. Она даже не успела закричать.

Нам с Кэлли пришлось снова и снова пересказывать все, что случилось той ночью. В конце концов нам стало казаться, что преступницы – мы. Мэгги нам напоминала, что прокуроры просто хотят все перепроверить, чтобы посадить человека, убившего Лори. Они искали дыры в наших показаниях, места, в которых наши истории расходятся. Кэлли расплакалась, когда помощник окружного прокурора изводил ее допросом о том, что мы ели на обед. Я сказала, что Мэгги приготовила нам кукурузу с хот-догами. Кэлли забыла про кукурузу. Любую потенциальную дыру в нашей истории надо было заткнуть. Обвинению было нужно, чтобы мы сказали, что видели Уайатта Стоукса на территории Гринвудов, но нельзя было рисковать: нас всегда могли выставить ненадежными свидетелями, и это потопило бы дело.

Сейчас я уже не помню, ели мы тогда кукурузу или нет, каким был на вкус хот-дог и в каких пижамах мы спали.

Важно ли теперь, что мы с Кэлли не видели лица Уайатта той ночью? Когда его посадили, на реке Огайо перестали находить тела мертвых девушек.

Мариса Перез. Рей Фелис. Кристал Девис. Их задушили, ограбили и оставили в полуголом виде на берегу реки. Эти три девушки сильно отличались от Лори – общим было только имя их убийцы.

Просто расскажи нам, что ты видела, милая. Неправильных ответов не бывает.

Время от времени события той ночи выползают из самых темных уголков моего сознания. Обычно я пришлепываю их как комаров: нет смысла копаться в вопросах, на которые, кроме меня, никто уже не ответит.

Но пока я здесь, на что-то у меня уже не получится закрывать глаза.

В этом мире бывают вещи похуже монстров, и я притягиваю их к себе как магнит.

Глава четвертая

Когда я просыпаюсь, солнце клонится к закату. Я свернулась калачиком на кровати в гостевой комнате, голова наполовину съехала с подушки. Я замечаю, что забыла снять обувь, и сажусь, чувствуя себя виноватой.

– Раздается стук в дверь. Мэгги робко приоткрывает ее и заглядывает внутрь через щель.

– Поспала?

– Судя по всему. – Я пытаюсь вспомнить, чем вообще занималась последние несколько часов, но голова не соображает. Видимо, после бессонного дня я просто отключилась.

– Скоро будем ужинать, – громко говорит Мэгги, перекрикивая стук закрывающейся двери. – Я тут подумала: может, съездим вчетвером в «Лодочный домик»?

Не успевает она толком объяснить, что имела в виду под словом «вчетвером», как из-за ее плеча появляется лицо Кэлли.

– Я сегодня иду к Эм, на вечеринку в честь окончания школы. Я же тебе говорила.

Мэгги какое-то время смотрит на дочку, потом переводит взгляд на меня.

– Что ж, день был длинный, а готовить слишком жарко, так что мы с Риком будем очень рады, если ты пойдешь ужинать с нами.

За все годы, что я его знаю, Рик Гринвуд сказал мне от силы слов десять. Ничего личного – такой уж он человек: тихоня, из тех, кто, вернувшись домой с работы, садится за компьютер, чтобы помедитировать в онлайн-покере. На соревнованиях Кэлли по вращению жезла он сидел на трибуне с каменным лицом, вздыхая и отворачиваясь каждый раз, когда в упражнениях начинались любые тряски телом.

– Она могла бы пойти со мной, – отвечает вдруг Кэлли. Мы смотрим на нее по меньшей мере ошарашенно; она начинает нервно тянуть себя за волосы. – В смысле, если она, конечно, хочет.

Не знаю, стоит ли мне поблагодарить Кэлли за то, что она предлагает мне спасение от очень неловкого вечера, или же разозлиться из-за того, что при этом она даже не смотрит мне в глаза.

– Тесса знакома с Эмили, – поясняет Кэлли, заметив скептический взгляд Мэгги. – В детстве они дружили.

– Меня туда не звали, – отрезаю я. Они оборачиваются ко мне с удивлением, как будто забыли, что я тоже тут сижу.

– Вечеринка открытая, – разъясняет Кэлли для нас обеих. – Половина придет с улицы, знакомые знакомых.

Мэгги морщит лоб.

– Не нравится мне все это.

– Мама, праздник для нее устраивают родители, – говорит Кэлли. – Там не будет погромов, ничего такого. Я хочу, чтобы Тесса пошла.

Ее взгляд метнулся вправо: значит, на самом деле не хочет. Ну и зачем тогда приглашать?

А я и тем более не хочу идти сейчас на вечеринку. Мне бы хотелось остаться дома, чтобы снова добраться до компьютера Гринвудов и попробовать раскопать информацию о сестре: за эти годы я впервые получила хоть какую-то зацепку о ее местонахождении. Но я знаю Мэгги: она ни за что не даст мне остаться тут одной.

Я шумно сглатываю и поднимаю на нее глаза.

– Наверное, я пойду на вечеринку, если ты не против.

Ее рот чуть заметно кривится, но она быстро оправляется.

– Конечно. Только будьте осторожнее, девочки, хорошо?

Кэлли закатывает глаза.

– Я напишу тебе, когда мы доедем.

Мэгги улыбается, потом желает нам хорошо повеселиться и велит как следует запереть двери, когда будем уходить. Кэлли неопределенно кивает мне, будто говоря: «Ну что ж, ладно», – и снова пропадает у себя в комнате.

Я опускаю взгляд на свою непрезентабельную толстовку. На рукаве жирное пятно от сырного тоста, который Мэгги сделала мне на обед. Придется идти в том, что есть: у меня с собой мало одежды на прохладную вечернюю погоду. Наверное, там все равно будет темно, никто и не увидит.

Я заново укладываю волосы в пучок, когда в проеме появляется Кэлли.

– Готова?

Нет.

– Да.

Она переоделась в джинсы с низкой талией и хлопковую рубашку. Я закатываю на толстовке рукава, чтобы спрятать жирное пятно, и спускаюсь вслед за ней.

– Нам разве не стоит взять с собой открытку или что-нибудь такое? – спрашиваю я, недоумевая, почему руки Кэлли пусты, когда она запирает за нами дверь.

Она шагает вперед по подъездной дорожке, не оборачиваясь ко мне.

– Никакая это не вечеринка.

– Надо же, а звучало убедительно.

Мы подходим к минивэну Мэгги, и лицо Кэлли отражается в боковом зеркале заднего вида. Взгляд у нее недружелюбный.

– А что, тебе было бы лучше весь вечер просидеть в этом доме, навевающем депрессию? – Она отпирает автомобиль, и мы садимся внутрь.

Что Кэлли знает о депрессии? Бабушкин дом от пола до потолка завален пепельницами и таблоидами еще с тех времен, когда умерла принцесса Диана. Как бы то ни было, но я не отвечаю на вопрос, а она не давит на больную тему. Кэлли выворачивает на главную дорогу, и я притворяюсь, будто дорожные знаки – страшно занимательное зрелище. Вот, например, реклама хеллоуинской прогулки с привидениями за пожарной станцией – хотя праздник был уже девять месяцев назад.

Кэлли покашливает, и надежда доехать остаток пути в молчании испаряется. Я поворачиваю голову. У нее такой вид, будто она сейчас упадет в обморок.

– Тогда дело было не в тебе. – Она так яростно вцепляется в руль, что ногти у корней белеют. – Я так вела себя после твоего переезда, потому что… мне просто было тяжело.

Если бы у меня хватило смелости, я бы напрямую спросила, с чего она взяла, что мне тогда пришлось легче. А ничего, что мама меня оставила? Что мне пришлось переехать к женщине, которую я до этого ни разу не видела?

– Много воды утекло. – Это все, что я могу ответить.

Она отпускает руль и заправляет локон за ухо. Ее пальцы застывают на месте, как будто она не может с собою совладать. Мне ее почти жаль. Почти.

– Ты хотела, чтобы я поехала с тобой, дабы не оставлять меня наедине с твоей мамой? – спрашиваю я. – Боишься, что я могу ей чего-нибудь наговорить?

Кэлли опускает руку и кладет ее себе на колено.

– Маме ты ничего такого не сможешь рассказать. – Неуверенность, которая чувствовалась в голосе еще полминуты назад, пропала. Я начинаю нервно дергать пальцем за дыру в джинсах.

– Следствие чуть не уничтожило мою семью, – тихо говорит Кэлли. – Мама все эти годы винила себя, говорила, мол, если бы они с папой той ночью не уехали, Лори до сих пор была бы жива.

Пафос. Я узнала этот термин в прошлом году из курса по риторике. Пафос — это стиль повествования, цель которого – воззвание к чувствам. Основная идея, которую хочет передать Кэлли, понятна: если я начну ворошить прошлое, которое еще со времен суда все старались забыть, то принесу Гринвудам еще больше боли.

Я сделаю больно Мэгги, которая подобрала меня той ночью на заправке, спасла от детдома и всегда клала лишний сэндвич в ланчбокс Кэлли на случай, если папа залез ко мне в карман куртки, пока я спала, и украл деньги на обед.

Я не свожу глаз с закатного солнца на горизонте. Вспоминаю Лори Коули, ее руки, которые всегда пахли лосьоном с сиренью, когда она аккуратно убирала непослушные локоны у меня со лба. Представляю себе ее тело, опухшее после реки, бесцветное, не считая синего кольца вокруг шеи. «Такое мог сотворить только монстр», – заявил окружной прокурор, когда выкладывал перед жюри фотографии трупов жертв. К горлу подкатывает ком тошноты.

Я вдруг начинаю завидовать Уайатту Стоуксу, и такое со мной случается уже не первый раз. Если он виновен, то, по крайней мере, ему не придется жить с этой виной вечно.

***

«Не вечеринка» оказывается загородным пикником, недалеко от трассы и трейлерного парка, где мой отец иногда играл в покер с напарниками. Мы паркуемся в высокой траве, спускаемся по тропинке и выходим в поле. Вдалеке я замечаю амбар. Болтовня у костра затихает, когда все поворачиваются посмотреть, кто приехал.

Девушка с бумажным пакетом в руке подходит к нам первой.

– Я уж думала, ты не приедешь. – Она наклоняется и чмокает Кэлли в щеку. Меня передергивает от мысли, что она чмокнет и меня, хотя и так понятно, что такой угрозы нет. Девушка отходит на шаг назад. У нее волосы каштанового цвета, который у плеч переходит в светлое омбре.

– Охренеть, – выдыхает она. – Тесса?

Я почему-то гляжу на Кэлли. Она закатывает глаза, как будто говоря: «И чего ты на меня уставилась?». Я прочищаю горло и киваю знакомой. Не считая крашеных волос, Сабрина Хейс совсем не изменилась.

– Привет, Сабрина.

Какие-то гости наклоняются друг к другу и начинают шушукаться. Мне слышится мое имя. Вокруг костра сидит, как я насчитала, семь человек. Какой-то парень в бейсболке «Стилерз» тянет шею, чтобы посмотреть на меня. Отхлебнув пива, он снова отворачивается к костру – по-видимому, я не произвела на него особого впечатления. Сабрина наклоняет голову к Кэлли.

– Так вот почему я все выходные не могла до тебя дозвониться?

Из темноты выходит еще один парень. Капюшон толстовки бросает тень на его лицо. Он останавливается возле Кэлли и снимает капюшон, проводя рукой по коротким волосам.

– До нее никто не мог дозвониться. Студентке мы теперь не ровня.

Губы Кэлли растягивает фальшивая улыбка. Парень ухмыляется. Он касается Кэлли плечом – есть в этом что-то необычайно интимное. И тут до меня доходит: Кэлли когда-то спала с ним. Его зовут Райан Элвуд. Тот самый Райан, что на переменах без остановки гонял в футбол, пока мы с Кэлли и Ариэль собирали в поле дикий зеленый лук, чтобы поиграть, будто мы готовим суп.

У Райана раньше были непослушные светлые волосы, стриженные под горшок, и круглое лицо. Теперь он вытянулся и подкачался там, где надо, но неуклюжие мальчишеские привычки у него так и остались. Например, он отводит глаза и кивает, когда говорит мне: «Привет, че как?».

Сабрина протягивает бумажный пакет с выпивкой Кэлли, но та качает головой в ответ.

– Я со своим.

Мы перекочевываем к костру, Кэлли держится в стороне. Она достает из сумочки флягу и откупоривает ее. Настоящую флягу – я думала, такие бывают только в вестернах. Я качаю головой, когда Сабрина предлагает мне выпивку. Кто-то ведь должен довезти нас домой в сохранности.

Райан ловит мой взгляд и кивает на перевернутый ящик из-под молока, предлагая мне сесть. Я присаживаюсь рядом с девушкой в джинсовых шортах и ковбойских сапогах. Она вытягивает длинные загорелые ноги, а потом поворачивается ко мне.

– Поверить не могу, что это ты, – говорит она изумленно.

Я отвечаю Эмили Реймс неуверенной улыбкой. Нижняя губа у нее теперь проколота, а гладкие золотистые волосы, которым я когда-то завидовала, выкрашены в платиновый блонд и висят на концах сеченой бахромой. Она потягивает пиво.

– Не пойми неправильно, не хочу показаться грубой, но все-таки: зачем ты вернулась?

Я стискиваю в ладонях неоткупоренную банку пива, которую мне кто-то передал.

– Навестить папу.

Эмили вежливо кивает. Я не могу понять, помнит ли она, что мой отец – вооруженный грабитель. Я решаю, что не стану никому здесь говорить о его смерти. Да, технически это «не вечеринка», но им наверняка кажется, что это их ночь, что в жизни нет ничего лучше, чем вот так сидеть под безоблачным небом и согреваться разнообразным спиртным. Не хочется портить им настроение.

– От Ари что-нибудь слышно? – Эмили задает вопрос всей компании: видимо, отчаянно ищет причину со мной не разговаривать. Кэлли с Сабриной садятся на последний незанятый ящик спиной к спине, чтобы уместиться на нем.

Кэлли опускает взгляд. Информации из профиля на «Фейсбуке» так и не хватило, чтобы собрать эту историю воедино – почему они с Ариэль Каучински больше не разговаривают.

Первое время, когда я переехала во Флориду, Ариэль писала мне письма, украшенные цветочками и таким количеством диснеевских наклеек, что почтальон едва мог прочесть мой адрес. Родители Ариэль не разрешали ей звонить мне. Отец у нее всегда был подлым ублюдком; вечно прогонял нас от дома, рявкая, чтобы мы проваливали и ехали кататься на великах.

Год назад или около того я заметила, что Кэлли удалила Ариэль из друзей. А может, было наоборот.

– Ты пригласила Ари? – Сабрина затягивается, кончик сигареты разгорается оранжевым пламенем. – Как неловко.

– Плевать. – Это говорит не Кэлли, а тот парень в бейсболке. Я его не знаю. В свете огня его лицо хорошо видно. Челюсть широкая, на подбородке рыже-коричневая щетина. Он кажется массивнее большинства парней из Фейетта, которых я помню. Рот у него широкий и неулыбчивый.

Я понимаю, что где-то видела его – кажется, на фотографиях в профиле Ари, который она, правда, удалила пару месяцев назад. Это ее парень или бывший парень, судя по его словам.

Он сминает пивную банку и кидает ее в костер. Эмили проверяет телефон, поджимает губы от волнения.

– Она тебе не звонила, Ник? – спрашивает она парня. Он пожимает плечами.

– Этим утром ее папаша колотил в дверь, решил, что она у меня осталась, – сказал он. – Думаю, она сбежала.

Эмили хмурится.

– Куда сбежала?

– А мне с какого фига знать? – Ник открывает новое пиво и откидывается на спинку своего садового кресла. Судя по всему, мы сейчас на его ферме. От осознания этого я еще сильнее чувствую себя непрошеной гостьей.

Мы с ним вдруг встречаемся взглядами, и мое лицо вспыхивает от стыда. Готовая провалиться сквозь землю, я отвожу глаза и впериваю взгляд в огонь.

– Надеюсь, с ней все хорошо, – тихо говорит Сабрина. Кэлли по-прежнему смотрит в землю, ногой оттягивая носок своей шлепки. Потом она его отпускает, и резина стукается о стопу.

– Вы же знаете, она всегда так говорит, – Ник снимает бейсболку и сминает ее в руках, – что уедет отсюда и найдет свое место в жизни.

Ариэль – вторая по старшинству из пяти детей. Ее сестра Кэти младше нее всего на десять месяцев. Они с ней вечно ссорились. Однажды мы с Кэлли пошли посмотреть на дворнягу, которая шла за их отцом до самого дома от работы на стройке. Ари с Кэти перессорились до слез, решая, как назвать пса. Когда мистер Каучински услышал, как они орут друг на друга, он снял ружье с камина и вернулся к тому месту, где была привязана собака. Ари вцепилась ему в штанину и так орала, что миссис Каучински пришлось спуститься и силой оторвать ее от отца.

Вернувшись в дом, мистер Каучински сказал, что убил собаку из жалости, потому что она и так уже умирала от голода и паразитов. Мы вместе бились в истерике на диване, а он прошел мимо нас, будто не заметив.

Я не виню Ариэль за то, что она хотела сбежать. Иногда я представляю, что и сама так сделала бы, если бы пришлось остаться в Фейетте. Пошла бы по стопам сестры. Но это все фантазии: я не смогла бы выжить в одиночку, не то что Джос.

Сестра могла напроситься в чужой дом на ужин, пока я дула потрескавшиеся губы и ныла, что хочу макарон с сыром. Джослин падала с велосипеда и садилась на него снова, а я ревела над поцарапанной коленкой. Даже сейчас я скорее соглашусь жить на пайке из одних чипсов, чем проеду через «МакАвто» – из страха, что сделаю что-то не так.

«Ари ни за что не выжить одной», – думаю я. Она была даже беспомощнее меня, постоянно плакала, если забывала обед в автобусе. Учительнице в первом классе приходилось оставлять на парте у Ари коробку с платочками, потому что она забывала вытирать нос, и сопли текли у нее по лицу, пока она выводила буквы в прописях.

В груди заныло. Как бы я хотела, чтобы она оказалась рядом, чтобы вцепилась в меня своими костлявыми пальцами с обкусанными ногтями.

– Ари сказала бы мне, если бы куда-то уехала. – Эмили срывает язычок с пива, морщится и подносит сломанный ноготь к губам.

Голос подает Райан; я замечаю, что он, как и я, не пьет.

– Дядя мне ничего не говорил. Если бы дело было серьезное, ее родители давно уже сообщили бы о пропаже.

У меня в голове всплывает образ: фотография на передовой странице окружной газеты, офицер Джейсон Элвуд, одетый в парадную форму, несет гроб на похоронах Харви Элвуда, отца Райана. Он был пожарным, вместе с ним погибло еще четверо человек. Тогда загорелся заброшенный склад. Это была угроза третьей категории. Меньше чем за час сгорела почти половина работников местного пожарного депо. Райану тогда было пять.

Его дядя Джей не участвовал в расследовании убийства Лори Коули, но он приходил в суд, чтоб поддержать офицеров, дававших показания. Тогда пришло все полицейское управление.

Райан переводит взгляд на Кэлли, в котором есть что-то такое, отчего я чувствую легкий укол ревности. Денни, парень Джослин, смотрел на нее точно так же.

– Ты его любишь больше, чем меня, – разнылась я однажды ночью, когда Джос после поздних гуляний наконец скользнула под одеяло, вся пропахшая потом, сигаретным дымом и чем-то еще, чего я тогда не знала. Я ждала, что она нежно ущипнет меня и скажет, что всегда будет любить меня больше всех на свете. Но вместо этого она прошипела: «Прекрати вести себя как мама» – закатила глаза и отвернулась к стенке.

Раньше мне казалось, что именно тогда между нами пролегла первая трещина, впоследствии превратившаяся в пропасть. Но теперь я думаю, что это началось намного раньше. Когда отца забрали, а я вдруг стала просыпаться в истерике, если спала одна. Джос, наверное, считала, что спать со мной в одной постели унизительно.

Прямо как Кэлли, которой теперь приходится водить меня с собой.

У костра все возвращаются к личным разговорам. Я слышу, как Кэлли шепчет Сабрине:

– Не верю, чтоб Ари просто взяла и сбежала.

– А ты бы не сбежала, если бы не поступила в колледж и тебе грозило оставаться тут до конца жизни?

Кэлли придвигает колени к груди.

– Не хочу об этом думать.

– И не надо, – говорит Сабрина. – Осталось меньше двух месяцев, милая. Мы с тобой уедем отсюда навсегда.

Кэлли наконец поднимает голову. Она смотрит прямо на меня, и я точно знаю, о чем она думает:

«Если только Тесса ничего не испортит».

Глава пятая

Следующим утром я тихонько спускаюсь по лестнице. Мэгги моет посуду. Она поворачивается ко мне и откладывает губку. Меня бросает в холодный пот. Когда мы ночью вернулись, они с Риком уже спали. Неужели она вычислила, что минивэн вела я, потому что Кэлли напилась в стельку?

Но она улыбается.

– Я так рада, что вы наконец-то провели время вместе. Ну как, было весело?

– Ага, – вру я. – Ничего, если я пройдусь? Хочу кое с кем повидаться.

– Конечно, иди. – Она вытирает руки посудной тряпкой и выключает кран. – Тебя подвезти?

– Нет, спасибо, – отвечаю я. – Мне хотелось бы побыть одной, если ты не против.

Мэгги рассеянно кивает. Было бы намного проще, если бы я просто попросила у нее разрешения воспользоваться проклятым компьютером. Я знаю, он мне нужен.

Не то чтобы я боюсь услышать в ответ «нет». Конечно же, Мэгги мне не откажет. Просто мне особенно тяжело принимать помощь от людей, которые дали бы мне что угодно.

То есть от одного конкретного человека.

Библиотека находится в двадцати минутах ходьбы от дома Гринвудов, но у меня все равно нет карточки, чтобы воспользоваться тамошними компьютерами. Еще ближе, на Главной улице, есть магазин печати. Согласно объявлению на витрине, у них должен быть доступ в Интернет, поэтому я иду туда.

Я толкаю дверь плечом. В дальней части магазина звенит колокольчик. Недалеко от входа стоит компьютер, но над ним висит ламинированный знак, на котором прописными буквами написано «ТОЛЬКО ДЛЯ ПРИНТЕРА!». Двойное подчеркивание, полужирный шрифт. Как неприятно. От этого еще больше хочется пойти против правил.

Я стремительно открываю «Гугл» и нахожу два совпадения по запросу «Бренди Батлер». Одно – на странице «Фейсбук», женщина средних лет из Делавэра, точно не моя сестра. Джос сейчас около двадцати шести.

Второе совпадение – публичная запись об автокредите. Женщина по имени Бренди Батлер взяла его четыре год назад в городе под названием Катасоква. Я ищу маршрут от Катасоквы до Фейетта, и внутри меня все переворачивается, когда я понимаю, что Катасоква находится как раз за Аллентауном, где-то в пяти часах езды отсюда на машине. Маршрутным автобусом «Грейхаунд» ехать еще дольше. Я открываю расписание, и вдруг над компьютером нависает чья-то волосатая рука. На меня сверху вниз глядит коренастый мужчина в пропотевшей рубашке поло.

– Компьютер только для печати, – рычит он.

Я шумно сглатываю и бросаю беглый взгляд на результаты поиска. Последний автобус до Аллентауна выезжает через пятнадцать минут со стоянки грузовых автомобилей, до которой отсюда полчаса пешком.

– Простите. – Я закрываю все окна и вскакиваю со стула.

– Эй! – Мужчина за мной не бежит, но я все равно удираю.

У него знакомое лицо. Пробежав несколько кварталов, я решаю, что вряд ли его знаю. Просто все жители Фейетта друг на друга похожи.

***

Мне осталось меньше суток болтаться в Пенсильвании, и только теперь я узнала, что моя сестра наверняка еще в штате. Я думала, что она поселилась в горах Колорадо или в соломенной хижине на Мауи. А она все это время была тут.

Такое чувство, что вся вселенная сговорилась против меня. Но даже если бы я успела на автобус, мне все равно пришлось бы вернуться в Фейетт к пяти часам утра. Это почти так же невозможно, как разыскать одну женщину в городе с населением больше пяти тысяч человек. Почти.

Я прохожу по переулку между пиццерией и курительной лавкой, которой тут не было восемь лет назад, и мои мысли снова возвращаются к сестре. В городе никто не удивился, когда Джос ушла. По сравнению с морем плоскогрудых кривозубых местных девушек она была просто моделью с обложки «Спортс иллюстрейтед». Женщинам не нравилось видеть Джос рядом со своими сыновьями или мужьями. Она бросила школу в одиннадцатом классе, за год до окончания, а еще через несколько месяцев ушла из дома. Ходили слухи, что она забеременела, или ее выгнала наша мама, или и то и другое вместе.

И теперь она вернулась. Неважно, хочет она меня видеть или нет. У нее есть ответы, которые мне нужно узнать, и ближе, чем сейчас, я к ней не подберусь. На этот раз нельзя дать ей уйти.

Нельзя улетать.

Мэгги сказала, что я могу гостить у них столько, сколько мне будет нужно. Впрочем, пока Кэлли рядом, такой вариант вряд ли осуществим. Прошлый вечер у костра ясно дал мне понять: тут мне точно не место. Меня окружают незнакомые люди, пока я ищу Джослин, которая исчезла уже давно.

Я пересекаю Главную улицу и вдруг резко останавливаюсь на тротуаре.

Полицейские машины. Их три перед синим таунхаусом с обваливающимся коричневым крыльцом. На лужайке валяются самокат «рейзор» и футбольный мяч.

Мне хорошо знаком этот дом. Иногда при виде бродячей собаки я до сих пор слышу прозвучавший неподалеку отсюда выстрел и крики Ариэль.

На углу напротив дома Каучински собрались мальчики-подростки. Разглядеть их лица не получается, поэтому я не уверена, знакома ли с ними или нет. Точнее, была ли знакома.

– Замолкни, чувак, – говорит один из них.

Еще один, рыжий, наклоняется к велику.

– Говорю тебе, это она.

– Кто – она?

Ребята вдруг оборачиваются и глядят на меня так, словно перед ними инопланетянка. Я узнаю паренька с темными волосами, того, что сказал рыжему замолкнуть. Его зовут Декер Лукас. В младшей школе мне постоянно приходилось ходить с ним, потому что он шел сразу за мной в алфавитном списке. На Декера постоянно из-за чего-нибудь кричали: он то забывал кроссовки дома, то на все выходные оставлял сэндвич с колбасой в парте.

Он мало изменился, только вот на лице чего-то не хватает. Очков. Он смотрит на меня гигантскими голубыми глазами, нелепо моргая и открывая рот, как какой-нибудь персонаж комиксов.

– Ого. Тесса Лоуэлл.

– Что случилось у Каучински? – Я снова принимаюсь терзать дырку на своих джинсах, чтобы чем-то занять руки. Если так пойдет дальше, я разорву ткань настолько, что дырка станет заметна всем. Но я ничего не могу с собой поделать. Из-за полиции я начинаю нервничать.

– Ариэль пропала. – Рыжий сплевывает на тротуар. Его глазки-бусинки осматривают меня с головы до ног. – Полиция Мейсона этим утром нашла труп.

– Его пока не опознали, – отрезает Декер. – Это может быть кто угодно. Какой-нибудь старик, например.

Воздух застревает в груди. Я снова вижу, как она вцепилась в ногу отца.

Вижу наклейки с принцессами на сиреневых конвертах. «Напиши мне ответ!»

– Где в Мейсоне нашли тело? – выкрикиваю я. – Не за трассой I-70?

Рыжий друг Декера пожимает плечами и, запрыгнув на скейтборд, начинает раскачиваться взад-вперед. Мы стоим и молча глядим на дом Каучински.

Через мгновение на крыльце начинается какое-то движение. Полицейский в форме провожает до качелей на крыльце серую тень – мать Ариэль. Я давно не видела ее. С момента нашей последней встречи она отощала и сжалась, как будто время ее сожрало.

Она падает в объятия офицера и испускает душераздирающий вопль. В окно выглядывают двое детей.

Рыжий сплевывает снова. Он продолжает качаться взад-вперед на скейтборде, старательно избегая плевка на асфальте.

– Видимо, это все же не «кто угодно».

Глава шестая

Когда дом Гринвудов наконец появляется на горизонте, футболка у меня на спине уже мокрая от пота, а переносица горит от солнечного ожога. Бо́льшую часть дороги я бежала, потому что не могла терпеть. Мне нужно было убедиться в том, что это правда.

Я слышу, как хлопает сетчатая дверь. Кэлли сбегает с крыльца вниз, не замечая меня на тротуаре. Она доходит до середины подъездной дорожки и останавливается, зарываясь лицом в ладони. У меня внутри все сжимается.

Это правда. Кэлли успела узнать об этом за те пятнадцать минут, что я бежала сюда. Она разворачивается и идет на задний двор, прежде чем я успеваю ее окликнуть. Я прислоняюсь к почтовому ящику, чтобы отдышаться: легкие будто пронзает миллионом булавок. Ночью, на вечеринке, все думали, что Ариэль сбежала из дома. Возможно, в тот самый момент, когда мы разговаривали у костра, она умирала.

Когда дыхание выравнивается, я обхожу дом по краю забора. Кэлли оставила калитку открытой.

Она сидит на траве, закрыв лицо руками. Мне приходится кашлянуть, чтобы привлечь к себе внимание. Она поднимает голову. К ее щекам приливает кровь.

– Чего тебе надо?

– Ариэль мертва?

Кэлли выдергивает охапку травы одним резким движением и выпускает травинки сквозь пальцы.

– Тело еще надо опознать, но да, это она.

Тело. Перед глазами встает образ Ариэль, брошенной на обочине шоссе. Ее стертые от падений с велосипеда локти и коленки, розовый рот, пахнущий клубничным бальзамом «лип смакер», который она повсюду носила с собой в кармане, чтобы его не украла сестра.

Я понимаю, что в моем воображении Ариэль все такая же, какой была десять лет назад. Все внутри сжимается.

– Как она умерла?

– Не знаю, – отвечает Кэлли. Лицо у нее до сих пор красное как помидор. Я жду, что сейчас она сорвется, заплачет, сделает что-нибудь, но вместо этого она только тяжело вздыхает и смотрит прямо на меня.

– Вечером в здании школы пройдут поминки. Если хочешь, приходи.

Ужасная Тесса внутри меня хочет сказать «нет». На поминках молодых людей всегда собираются толпы сочувствующих, а я, как правило, избегаю мест большого скопления народа. В таких ситуациях все либо подавлены, либо проявляют нездоровый интерес, и я не знаю, что из этого мне ближе. К тому же я не разговаривала с Ари уже много лет.

Но она была моей подругой, и Мэгги будет во мне разочарована, если я не пойду. Почему-то мне это кажется важным. Возможно, потому, что на свете осталось не так уж много людей, которых я все еще могу разочаровать.

***

Подъехав к школе, мы застреваем в пробке, дожидаясь своей очереди, чтобы припарковаться. Высшая школа Фейетта маленькая: в начальных классах нас было меньше сотни. Я еще успела застать массовую панику по поводу процента отсева учеников, а также кампанию по пересмотру профессиональных программ.

На переднем сиденье машины сидит Мэгги. У нее на коленях – противень ржаного хлеба с кабачком.

– Может, вас здесь высадить, девочки? Мы с папой можем пойти, посидеть с Рут, а потом вас забрать.

Кэлли отстегивает ремень и, не говоря ни слова, выходит из машины. Мэгги бросает на меня беспомощный взгляд. Если бы тут не было Рика, я бы ей рассказала, что у меня на уме: что я, кажется, нашла текущее место жительства сестры, что мне нужно еще на несколько дней остаться в Пенсильвании, чтобы разобраться точнее.

Вместо этого я благодарю их за то, что они нас подвезли, и тоже выхожу из машины, догоняя Кэлли.

– Слушай, – окликаю ее я, – не надо так паршиво вести себя с матерью.

Плечи Кэлли напрягаются, но она продолжает идти. Я снова догоняю ее. От нее отчетливо разит спиртным.

– Она знает, что у тебя проблемы с алкоголем? – спрашиваю я.

– Ты говоришь словами из брошюры.

Она резко останавливается у дверей спортзала, по серьезному лицу пробегает тень.

– Мне пока туда нельзя.

– Ладно. – Мы отходим в сторону, пропуская людей, идущих за нами. Я одергиваю рукава толстовки – от нее до сих пор пахнет дымом от костра.

Кэлли обходит спортзал, заворачивает за угол и идет к актовому залу, где в конце учебного дня выстраиваются в ряд школьные автобусы. Я следую за ней, и она, кажется, не возражает.

За автобусной остановкой растет дуб. Под деревом устроились трое парней. Я и отсюда вижу, как из их ноздрей вырываются струйки дыма. Когда мы с Кэлли подходим ближе, я замечаю среди них Ника, вчерашнего парня в бейсболке. Лунный свет придает его лицу мертвенную белизну. Глаза налиты кровью.

– Пошло оно все, – говорит он, предлагая Кэлли косяк.

Она качает головой и складывает руки на груди.

– Есть что еще?

Ник тянется в карман и достает оттуда бутылку без наклейки, наполненную какой-то янтарной жидкостью. Кэлли хватает ее, прежде чем я успеваю выразить сомнение по поводу того, стоит ли принимать такое подозрительное питье. Равно как и стоит ли доверять людям на темных парковках.

Кэлли откручивает крышку и принюхивается.

– Что это?

– Штука покрепче того, что у тебя с собой, – отвечает Ник. Кэлли выпивает половину содержимого. Он протягивает руку и отнимает бутылку от ее рта.

– Эй, полегче, – говорит он.

Кэлли вытирает губы тыльной стороной ладони.

– Хорошая штука.

– Да уж, не каждый день убивают твою бывшую, – бормочет он. Горечь в его голосе трогает меня. Ник заводится и вдруг со всей силы пинает дуб. – Твою ж мать.

Кэлли вздрагивает. Двое других парней – одного я тоже узнаю по вчерашнему вечеру – переглядываются, а потом мямлят, что пора бы зайти внутрь. Кэлли с Ником отстают.

– Сейчас, еще секунду, – говорит она.

Я стою на месте, дожидаясь ее, лишь бы не идти в спортзал одной. Через минуту или около того она уже семенит ко мне. Ее тело как будто стало легче. Я замечаю, как она сует в рот жвачку, пока мы пробираемся через толпу людей в проходе.

У входа в спортзал на мольберте стоит плакат. На него наклеили несколько фотографий Ариэль – удивительно, на каких-то я даже вижу себя. Руки так и чешутся сорвать их и сунуть себе в карман. У нас не было фотоаппарата, а те немногие семейные снимки, которые удалось добыть, оказались в мусорном ящике, когда нас с мамой выселили из дома.

Посередине плаката кто-то серебряным маркером написал цитату: «Лучше сгореть, чем угаснуть» – Курт Кобейн. Кэлли стоит рядом со мной и читает ее молча.

Я дотрагиваюсь до края плаката.

– Вообще-то, это из песни Нила Янга, – сообщаю я. – Курт Кобейн просто выбрал ее для прощальной записки.

– Господи, да какая разница, кто это сказал? – шипит Кэлли. Она бредет прочь, и я вспоминаю, почему обычно стараюсь помалкивать: людям редко нравится то, что у меня на уме.

Кто-то легонько толкает меня локтем, и я делаю шаг в сторону, чтобы девочки позади меня смогли посмотреть на плакат. На полу у моих ног уже скопилась коллекция мишек из долларового магазинчика и электрических свечек в банках. Я отхожу к краю спортзала и высматриваю в толпе Кэлли, но она, похоже, испарилась.

Я, видимо, просто нарциссичная социопатка, раз ожидала, что люди будут обращать на меня больше внимания. Но нет, сейчас я сижу в уголке, как призрак, и притворяюсь, что не замечаю редких неловких взглядов, брошенных в мою сторону.

У меня всегда хорошо получалось сливаться с основной массой местного общества. Отметки у меня были достаточно высокими, чтобы домой не отправляли записок, и достаточно низкими, чтобы не выделяться. Я донашивала вещи за Джос, но в нашей школе почти все дети, у которых были старшие братья и сестры, донашивали чьи-то вещи. Одна девочка в классе даже носила одежду брата.

Я впилась обгрызками ногтей в ладони. Если не перестану их кусать, кожа под ними растрескается и будет кровить. Я начинаю рассматривать свой кулак, как вдруг его накрывает чья-то тонкая, узловатая рука.

– Это ты! – Водянистые голубые глаза смотрят прямо на меня. – Рей, иди сюда. Это она!

Я отдергиваю руку. Кто эта старуха и почему она меня трогает?

– Это ты, – снова хрипит женщина, пока к нам ковыляет худой старичок с тросточкой. Уголок его рта испачкан сахарной пудрой. По карманам у него определенно распихано печенье со стола.

– Это я. – Я едва улыбаюсь старушке.

– Такого я точно не ожидала. Тесса Лоуэлл тут, в Фейетте! – Она глядит на меня. – Ты нас не узнаешь, да? Это я, Мэри Дюрелз. Мэри и Рей, твои старые соседи.

– А-а-а. – На меня снисходит осознание, и я принимаюсь выдавливать из себя любезности. – Да, как вы?.. Ревматоидный артрит? Какой ужас… Осенью пойду в колледж.

Но мои мысли витают уже совсем далеко. Я как будто снова на Платановой улице, на лужайке у старого дома. Мне шесть, я в своем купальнике с изображением Русалочки пью воду из шланга, которую Джослин льет мне на лицо, словно я – золотистый ретривер. Мэри Дюрелз неодобрительно наблюдает за нами с крыльца.

– Ужасно, правда? – Мэри сжимает мое плечо и кивает головой в сторону девочек, плачущих возле импровизированного мемориала Ариэль.

Я киваю.

– Надеюсь, полицейские найдут того, кто с ней это сотворил.

– Обязательно найдут. – Хватка Мэри становится еще крепче. – Найдут и казнят. Точь-в-точь как того, другого изверга, убивавшего девушек.

Рей согласно дергает головой – скорее всего, он не замечает сахарной пудры у себя на лице. Мне приходится отвернуться. Надо отсюда уходить, из душного, жаркого спортзала, полного скорби, не имеющей ко мне никакого отношения, подальше от этих людей, способных вернуть меня в коричневый дом с разбитыми ступеньками на Платановой улице.

Мэри наклоняется ко мне ближе, дышит жаром мне в шею. От нее воняет чесноком и соусом маринара. Готова поспорить, они с мужем сначала отобедали в новом итальянском ресторане, а потом пришли сюда за бесплатным десертом.

У меня сжимаются кулаки, когда она каркает мне в ухо:

– У меня сердце разбивается, когда я думаю о Рут Каучински. Говорят, Ариэль в Мейсоне работала, если понимаешь, о чем я.

Мейсон – самое дальнее место, до которого мы с мамой добрались, когда она решила, что нам пора уезжать из Фейетта, пока никто не заметил, что мы с ней уже две недели живем в машине. Даже Кэлли не знала. Прошло четыре месяца с тех пор, как Джос от нас сбежала, а со дня смерти Лори – одиннадцать месяцев.

Той ночью, когда мы приехали на заправку, мама оставила меня в машине, а сама пошла в туалет. Я открыла бардачок, чтобы поискать там любимую игрушку – лизуна, которого подбрасываешь к потолку, а потом ждешь, пока он отвалится. В бардачке я нашла пистолет.

Я побежала по шоссе к стоянке для грузовиков, в магазине попросила телефон и позвонила Мэгги. Я расказала ей про то, что мы жили в машине, что мама меня пугает, – обо всем, кроме пистолета.

Они с Риком приехали через полчаса. Я ждала их в магазине, листая журнал о телепередачах, и только молилась, как бы мама не начала меня искать и не позвонила в полицию.

Мэгги пошла на заправку одна. Не знаю, что там случилось, но вернулась она с номером телефона бабушки. С тех пор я маму не видела.

Рик сидел со мной на остановке, пока Мэгги разговаривала на обочине с лучшей подругой Энджелой.

– Мы хотим все решить без участия социальной службы.

Мы с Риком купили пачку «доритос» и говорили о комете, которая должна была пролететь над Землей (я всегда любила кометы), когда в магазин вдруг зашли две девушки. На вид они были не старше моей сестры. Одна покупала телефонную карточку, другая ждала ее и, теребя подол джинсовой юбки, старалась не встречаться взглядом со мной и с Риком. Мне было всего десять, но я уже понимала, что они делают на остановке для грузовиков.

Как и о большинстве других неприятных вещей, я узнала об этом от отца. Он рассказывал о девушках, которые подходили к нему на остановках по трассе I-95 в восьмидесятых, пока он дрейфовал, искал работу, а потом осел на сталелитейном заводе. После убийств «монстра» правительством были предприняты попытки пресечь проституцию на остановках по трассе. Непристойные магазинчики, в которых продавались вяленая говядина и порножурналы, были снесены, и на их месте возникли точки «Макдоналдс» и «Данкин Донатс».

Я могу представить Ариэль за стойкой «Бургер Кинга», но никак не на заднем сиденье дальнобойщика. И со стороны Мэри Дюрелз потрясать такими жареными сплетнями об Ари на ее поминках – невероятно дерьмовый поступок.

Я выглядываю из-за плеча Мэри, пытаясь придумать, как мне от нее отвязаться. В глаза мне бросается фигура Райана Элвуда, который заходит в зал из коридора через двойные двери, держа в руке стакан с содовой. Он проходит мимо трибун, где сидит Кэлли. Ее, похоже, тошнит. Я вспоминаю о спиртном у нее в сумочке. Подозреваю, она сходила в туалет, чтобы допить его.

– Приятно было с вами повидаться, – бросаю я Мэри и начинаю проталкиваться через толпу. Я останавливаюсь, видя, как Райан наклоняется и что-то шепчет на ухо Кэлли. Она резко отстраняется от него и роняет сумку на пол. Райан наклоняется, чтобы помочь ей собрать вещи. Отсюда мне видно, что они по-прежнему разговаривают и лицо Кэлли бледнеет.

Пока я иду к ним навстречу, Кэлли, шатаясь, встает. Я ускоряю шаг и успеваю схватить ее за руку, не давая рухнуть лицом в пол.

– Что с тобой такое? – сердито шепчу я ей.

– Мне просто надо домой, – бурчит она. – Райан отвезет меня. Нас. Если только ты не хочешь поехать с моими родителями.

Я бы охотнее прошлась пешком, чем стала бы звонить Мэгги и Рику и просить их о помощи. Да и какому-то парню, пусть и Райану Элвуду, посадить Кэлли одну к себе в машину, когда она в стельку пьяная, я не позволю. В итоге я иду с ними на парковку. Райан подводит нас к красному пикапу, Кэлли ковыляет к двери. Такое ощущение, что ее вот-вот вырвет на асфальт; но она все же забирается на заднее сиденье и ложится там, вытянув ноги.

Я сдерживаю свое недовольство тем, что мне теперь придется сидеть спереди, рядом с малознакомым человеком. Райан садится на водительское кресло и хватается за руль. Спустя несколько минут Кэлли начинает тихо похрапывать. Я немного расслабляюсь. Пока она дышит, не надо волноваться, что она захлебнется собственной блевотиной, как Джими Хендрикс.

Машина Райана заводится с глухим гулом. Он тянет руку к радио, но в последний момент останавливает себя, видимо, осознавая, что в этой ситуации музыка неуместна.

– Что ты сказал Кэлли? – спрашиваю я.

Он поднимает брови.

– Я не…

– Я видела, – тихо говорю я, – у трибун. Ты ей что-то сказал, и это вывело ее из себя.

Райан почесывает щеку и без надобности поправляет зеркало заднего вида.

– Я не подумал: забыл о ее двоюродной сестре.

Сердце в груди замирает.

– О Лори?

– Да.

Машина перескакивает через «лежачего полицейского» на парковке. Кэлли на заднем сиденье переваливается и издает тихое «уф».

– Прости, – бормочет Райан. Я рассматриваю его профиль, пока он снова не поворачивается ко мне.

– Что ты ей сказал? – настаиваю я.

Райан чешет нос большим пальцем, постукивает пальцами по рулю.

– Я рассказал ей, как убили Ари.

Убили, а не умерла. Это как удар под дых. Слово «умерла» могло бы означать, что Ари, например, села за руль на одной из остановок на трассе, закрыла глаза – и умерла. Шумы в сердце или, возможно, мигрень, от которой не просыпаешься, – и все.

«Убили» означает, что перед смертью она успела осознать, что с ней происходит. Я шумно сглатываю, пытаясь заглушить звуки, невольно раздающиеся в голове. Ари умоляет о пощаде, кричит, пытается отбиваться.

– Откуда ты знаешь, как ее убили? – спрашиваю я Райана. – Еще ведь не было… они ведь еще не рассказали, как это произошло.

Райан молчит. Я вспоминаю, как прошлой ночью он сказал, что его дядя сообщил бы, если бы Ари пропала. Его дядя – полицейский. У меня на лбу проступает испарина, когда я понимаю: что бы Райан сейчас ни сказал, это будет достоверной информацией.

Райан равномерно стучит по рулю мизинцем, как метроном. Я сейчас взорвусь.

– Мы с ней дружили, – добавляю я.

Стук прекращается. Райан колеблется.

– Только никому не говори, хорошо?

– Мне некому говорить, – отвечаю я, хотя это, видимо, не тот ответ, которого он ждал. Райан вздыхает.

– Ее задушили, – наконец отвечает он, – и раздели.

Я шумно сглатываю. Я отчаянно отрицаю возможность связи между преступлениями, но, очевидно, Райан тоже это заметил, иначе не стал бы рассказывать об этом Кэлли.

– Где ее нашли? – спрашиваю я, хотя могу заранее догадаться, каким будет ответ.

– За восьмидесятым километром, неподалеку от стоянки грузовиков. Парень зашел за угол, собрался отлить и увидел ее одежду… позвонил в полицию, и те нашли ее тело в паре миль от стоянки. – Он на какое-то время замолкает. – Она лежала возле реки.

Как и остальные девушки. Я провожу рукой по сиденью и нахожу дыру, из которой торчит набивка. Мне хочется разорвать ткань, забраться внутрь и больше никогда оттуда не вылезать.

Не стоило сюда возвращаться.

– Не знаю. Меня тошнит от одной мысли о том, что с Ари сделали. – Райан смотрит в зеркало заднего вида, очевидно, высматривая неподвижное лицо Кэлли. – И зачем я рассказал об этом Кэл… Даже семья Ари еще не в курсе. Поэтому, прошу, никому ни слова.

Я смотрю в окно. Мимо ритмично проносятся огни фонарей, будто отмечая имена у меня в голове. Мариса Перез. Рей Фелис. Кристал Девис. Лори Коули. А теперь еще Ариэль Каучински.

– Полиция не хочет, чтобы репортеры вынюхали подробности о ее смерти, – продолжает Райан. – Они все вывернут так, будто у нас тут появился новый серийный убийца.

Воцарившееся молчание длится так долго, что я удивляюсь, как Кэлли до сих пор не проснулась от такого напряжения.

– Тебе не кажется странным, что ее убили подобным образом и в таком же месте, что и двоюродную сестру Кэлли? – спрашиваю я.

Райан проводит пальцем по челюсти, несколько раз беззвучно раскрывает рот, но затем отвечает:

– Тот, кто убил тех девушек, сидит в тюрьме. Это наверняка совпадение. А может, просто какой-то больной ублюдок, помешанный на убийствах.

Совпадение. Подражатель.

Но есть и третье объяснение. То, которое я не осмеливаюсь озвучить, пока Кэлли в машине, потому что для нас обеих это будет особенно страшно.

Все ошиблись. Полиция ошиблась, не того обвинив в убийстве Лори и остальных девушек. Все ошиблись, и «монстр» остался на свободе.

Мы помогли им поймать не того человека, и из-за этого, возможно, Ари и умерла.

Кэлли что-то мямлит на заднем сиденье. Ее голос едва слышно, но я различаю несколько слов.

– Я перед ней так и не извинилась.

Глава седьмая

Райан помогает мне донести Кэлли до кровати. Когда он уходит, я вытаскиваю телефон у нее из кармана и набираю сообщение для Мэгги. «Мне стало плохо. Нас с Тессой подвезли до дома». Я открываю окно в ее спальне, чтобы проветрить комнату. У Кэлли на всем теле проступает испарина: из-за токсинов, которые она до этого в себя влила. В это время снаружи начинается сильный летний ливень.

Я оставляю Кэлли одну и закрываюсь в гостевой комнате. Переодевшись в пижаму, забираюсь под кровать и надеваю наушники. Пальцы так трясутся, что я только с третьей попытки нахожу песню, которую ищу: «Красный дождь» Питера Гэбриеля. Я закрываю глаза и вижу Ариэль: на ней рюкзачок с персонажами мультфильма «Яркая радуга», и она плывет по реке Огайо лицом вниз.

Я думаю об Уайатте Стоуксе: хвостик светлых волос, угрюмые, пустые глаза.

Об Уайатте Стоуксе, который душил жертв, раздевал догола и оставлял на берегу реки Огайо, в западной части Пенсильвании.

Об Уайатте Стоуксе, который не мог убить Ариэль, потому что сидит в тюрьме.

Стоуксу было двадцать три на момент первого убийства: Марии Перез, семнадцатилетней беглянки. Через восемь месяцев умерла Рей Фелис, проститутка двадцати лет, на стоянке грузовиков.

Через год нашли останки Кристал Девис, девятнадцатилетней стриптизерши и наркоманки, пропавшей месяцем ранее. Кто-то слил в прессу информацию, что в округе Фейетта орудует серийный убийца. Но никого это сильно не беспокоило. Маньяка привлекал определенный тип девушек, до которых никому не было дела.

Так было, пока жертвой не стала Лори Коули, первокурсница Дрексельского университета, вторая по успеваемости в классе старшей школы Лихай-Вэлли, девушка, чья улыбка обращала на себя внимание на фотографиях в ежегодном альбоме.

В Фейетте никто не сомневался, что девушек убил именно Стоукс. Он бросил школу в старших классах, проведя пару лет в колонии для несовершеннолетних из-за поджога гаража мачехи. У него были свалявшиеся волосы до плеч и впалые глаза. Увидев его на дороге, любой захотел бы поскорее запереть двери машины.

Слова Чарли Волка, детектива, который его арестовал, теперь уже всем приелись и звучат даже глупо: «Один вид Уайатта Стоукса говорил о том, что он серийный убийца».

То, что Стоукс был редкой сволочью, дела не поправляло.

Он просто не затыкался. На допросах трогал фото со сцен преступлений и улыбался во весь рот. При обыске его трейлера полиция нашла неприятные наброски: рисунки с мертвыми голыми девушками, поверх которых сплошняком, снова и снова, было написано слово «сука».

После вынесения приговора Стоукс дал интервью, в котором заявил, что подвергся «суду СМИ» и, если бы он был черным, его делом уже давно занялись бы Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения или Американский союз защиты гражданских свобод.

Так что да, большинство людей были солидарны во мнении, что, даже если Стоукс и не убивал тех девушек, он все равно не зря сел за решетку.

В деле против Стоукса было много недочетов. Находились свидетели, которые встречали его у стоянок для грузовиков, видели, как он искал наркотики или подработку. Постоянные девочки на трассе рассказывали, что Стоукс – урод, который угрожал своим бывшим работодателям и подружкам – всем, кто отказывался дать ему то, чего он хотел.

Единственным действительно весомым доказательством связи Стоукса с убийствами была звериная шерсть, найденная на теле Кристал Девис. Полиция нашла совпадение с шерстью немецкой овчарки, принадлежавшей матери Стоукса. Свидетель видел Кристал в трейлере у Стоуксов в тот день, когда она пропала. Когда полиция допросила Стоукса, он сначала ответил, что на тот момент не встречался с Кристал уже много недель, но потом изменил показания и признался, что тем утром они с ней вместе принимали наркотики.

Однако это именно мы с Кэлли забили последний гвоздь в крышку его гроба. Мы давали показания по закрытому телевещанию в предпоследний день судебного заседания по делу Уайатта Стоукса. Мы описали события того утра у бассейна и опознали Стоукса как человека, который угрожал Лори. Мы поклялись, что тот же самый человек прокрался во двор Гринвудов в ту ночь, когда ее убили.

Присяжные заседали сутки и в итоге признали его виновным во всех четырех убийствах.

Весь остальной мир забыл о Фейетте, городке в штате Пенсильвания, и мертвых девушках.

А я сейчас не могу ни уснуть, ни заставить себя паковать вещи на завтрашний рейс. Поэтому просто лежу в темноте и слушаю музыку, попутно прокручивая в голове разговор с Мэри Дюрелз, пока лицо Ариэль не сливается с лицом Лори.

Прослушав еще несколько песен, делаю звук на «айподе» тише. В моей комнате кто-то есть. Из-под кровати я вижу, как дверь чуть приоткрывается. Я вцепляюсь ногтями в бедра. Рядом с ухом на ковер ступает босая нога. Ногти накрашены бирюзовым лаком. Я облегченно выдыхаю.

– Тесса, – шепчет Кэлли.

Я выпрямляюсь и выползаю из-под кровати. Кэлли приподнимает бровь.

– Ты что, там спишь? – Она выглядит получше: приняла душ, на щеках появился румянец, волосы уложены в пучок на макушке.

– Я… что ты тут делаешь? – я поднимаюсь с пола и сажусь на кровать, как будто это она здесь ведет себя ненормально. Часы на стене показывают час ночи.

– Надо поговорить, – шепчет она. Она присаживается на край кровати и аккуратно складывает под себя ноги. Оглядывает комнату, будто она в незнакомом доме, а не в своем собственном.

– О чем? – спрашиваю я. Я точно знаю ответ, но мне надо услышать это от нее. Нам было запрещено обсуждать судебный процесс до его окончания, потому матери не давали нам общаться. К тому моменту, как все закончилось, в нашей дружбе произошел какой-то сейсмический сдвиг. В те редкие дни, когда Кэлли приглашала меня поиграть, Мэгги всегда была в пределах слышимости, следила за нами, будто мы в любой момент могли исчезнуть.

Даже если бы я тогда и набралась смелости спросить у Кэлли, правда ли, что она разглядела лицо человека той ночью, у нас все равно не было возможности нормально поговорить, ведь мы никогда не оставались одни.

– О том, что Райан сказал в машине. – Кэлли зажмуривается, собираясь с духом, потом вздыхает. – Это все равно могло быть совпадение.

– Возможно, – тихо говорю я.

Тиканье часов заполняет пространство между нами. Кэлли прижимает колени к груди.

– Я почитала его апелляцию… Многие верят, что он этого не совершал.

– Знаю. – Это я знаю еще с тех пор, как стала достаточно взрослой, чтобы самой искать ответы. О существовании людей, которые считают, что Уайатт Стоукс – не «огайский речной монстр», я узнала, едва научилась самостоятельно пользоваться Интернетом.

Кэлли опускает взгляд и отколупывает кусок лака на большом пальце ноги.

– На этот раз он может добиться нового слушания. Если между Ари и остальными девушками есть связь… он может выйти на свободу.

Уайатт Стоукс может выйти из тюрьмы. Уайатт Стоукс, человек, который знает наши имена.

– Родители не смогут позволить себе новый переезд, – говорит Кэлли. – Я поеду в Страудсбург, но они не смогут уехать из Фейетта: папа не бросит работу.

– Кэлли, – говорю я. Имя звучит на губах непривычно. – Что ты на самом деле видела той ночью?

По ее щеке ползет слеза.

– Я не соврала.

– Я не говорю, что ты соврала.

Какое-то время мы просто смотрим друг на друга.

– Ты правда видела его лицо? – наконец спрашиваю я.

Я жду, что она разозлится, выместит на мне гнев. Но вместо этого ее голос смягчается, и она отвечает:

– Я и сама уже не знаю.

В комнате стоит напряженная тишина, звук минутной стрелки повисает в воздухе, словно таймер бомбы.

– Что ты такое говоришь?

– Я говорю, что была тогда совсем маленькой и могла ошибиться. Конечно, я думала, что видела его лицо… Стоукс мне тогда казался монстром из-под кровати, и я испугалась, что он пришел за Лори после того, что наговорил ей в бассейне.

По ее розовым щекам катятся слезы злости. Она больше на меня не смотрит.

«Поэтому ты от меня отдалилась? – хочу я спросить ее. – Потому что думала, что я подозреваю тебя во лжи?»

– Даже если я ошиблась, – продолжает Кэлли, – было доказано, что это он убил остальных девушек. Он даже не стал этого отрицать. Им и так хватило бы улик, чтобы его приговорить.

– Наверное, – говорю я. Но не знаю, верила ли я в это когда-нибудь до конца. Ведь я знаю, что на самом деле случилось той ночью, то, о чем не слышало жюри присяжных и о чем до сих пор не знает даже Кэлли.

Я шумно сглатываю и стискиваю шерстяное одеяло в кулаке.

– Что ты им сказала? – шепчет Кэлли. – Когда они спросили, что ты видела?

– Что ты меня разбудила и сказала, что снаружи кто-то есть, – говорю я. – Во дворе пробежал человек. Я слышала, как ты говорила, что это был Стоукс. Полиция вдалбливала нам, что наши истории должны совпадать.

Я выдергиваю с одеяла катышек шерсти и смахиваю его с покрывала.

– Вот я и сказала, что это был Стоукс, хоть сама не видела лица этого человека.

– Его лица, – поправляет меня Кэлли.

Я на секунду замолкаю.

– Ты думаешь, что это сделал не Стоукс? – шепчет Кэлли наконец. На ее лице написано то, чего я боялась больше всего: теперь я окончательно предала семью Гринвудов. Одно дело – сомневаться в том, что мы видели той ночью, и совсем другое – что этом доме утверждение: Уайатт Стоукс – «огайский речной монстр» – неопровержимый факт. Икс равен икс, конец уравнения.

– Я просто хочу узнать, что случилось на самом деле, – говорю я. Я не просто хочу – я должна узнать. Иначе однажды настанет день, когда от этих недоговорок и загадок меня просто разорвет.

– Нам придется выяснить, что случилось на самом деле, если настоящий «монстр» все еще на свободе, – добавляю я. – Он может напасть еще на кого-то. Возможно, все это время нападения продолжались, просто полиция еще не нашла тел.

Я проглатываю тошнотный ком, подкативший к горлу. Думаю о девушках, до которых никому не было дела, чьи останки река смыла вместе с прибрежным щебнем.

– Считаешь, нам надо забрать показания? – шепчет Кэлли. – Семья меня ни за что не простит.

– Нет, – мотаю я головой. – Нельзя этого делать, пока мы точно все не проверим. Мы должны знать наверняка.

– Как мы вообще это сделаем? – Кэлли складывает руки на груди. – Прошло почти десять лет. Если бы помимо нас были люди, которые что-то видели, они бы сообщили полиции еще тогда.

Пустота в животе разрастается.

– Если только у них не было причин молчать.

– С чего вообще начать? – спрашивает Кэлли. – Подумай, что ты говоришь, ты собираешься искать убийцу.

Или убийц. Я не решаюсь высказать это вслух, но, возможно, Лори убил вовсе не «монстр», а другой человек, который просто все подстроил, чтобы полиции так показалось.

Я вытираю ладони о пижаму. Комната кажется маленькой и душной, как сауна.

– Мы были в доме, когда забрали Лори. Но наверняка мы что-то упустили… что помогло бы нам сложить картину воедино.

– Но ведь завтра ты летишь домой, – говорит Кэлли.

Так странно слышать, что кто-то назвал Флориду моим домом. Для меня она навсегда останется просто местом, где находится дом бабушки, очередной остановкой на том огромном круге, по которому я брожу. И Фейетт мне тоже не дом. Это просто место, с которого я начала. Я пойду на все, лишь бы оставить его раз и навсегда. А если нам с Кэлли удастся провернуть эту авантюру со Стоуксом, возможно, у меня это даже получится.

– Перенесу рейс, – говорю я.

– Хорошо. – Кэлли выдыхает с тихим шипением. – Так с чего начнем?

– Пока не знаю.

Это ложь. Правду я держала в себе все эти годы – ту часть истории, которую никогда не рассказывала прокурорам, потому что не хотела, чтобы у нее были неприятности, чтобы ее у меня отобрали. Часть истории, которая до этого момента казалась мне незначительной.

Сестре что-то известно о той ночи. Она знает, кто еще, кроме Уайатта Стоукса, мог желать Лори зла.

Я уверена в этом, потому что за час до того, как мы той ночью отправились спать, я слышала телефонный разговор. Лори позвонила Джослин и сказала ей держаться от нее подальше.

Глава восьмая

Да, я лгунья, но, кажется, мне стоит это объяснить подробнее.

Первое: у меня в семье врут все. Отец, наверное, был хуже всех нас: бывало, он звонил в кредитную компанию и клялся, что его карточку украли, лишь бы не платить лишние двадцать баксов.

Сестра тоже врала. Я слышала, как полиция спросила у нее, когда она в последний раз видела Лори. Я видела, как Джослин, засунув ладони в задние карманы джинсов, спокойно отвечала им, что с самого утра не видела подругу и не разговаривала с ней. Я понимала, что это ложь: они говорили по телефону той ночью, когда Лори пропала.

Второе: мне было восемь. Я мало что знала, но понимала, что врать полицейским – плохо и, если я что-то скажу о телефонном звонке, Джослин вляпается в глубокие неприятности.

Поэтому, когда меня попросили расказать обо всем, что случилось той ночью, я опустила тот факт, что подслушала разговор Лори с Джос.

Что мне было делать? Она моя сестра, и меня в холодный пот бросало от мысли, что ее могут у меня забрать. Я боялась, что за вранье ее посадят в тюрьму. Мне пришлось сохранить ее тайну.

Только когда Джослин уехала из города, на меня снизошло осознание. Я даже допустила возможность, что моя сестра, которая и мухи бы никогда не обидела, не чувствуя при этом вины, могла быть как-то связана с убийством своей подруги.

Это была крохотная ложь во спасение – когда я не сказала полиции о телефонном звонке. Крохотная ложь, превратившаяся в огромное чудовище. Маленькая трусиха, я так боялась, что однажды кто-нибудь узнает об этом.

Я до сих пор не могу заставить себя рассказать об этом Кэлли, потому что трусихой остаюсь и сейчас.

***

Мэгги будит меня в шесть и зовет на кухню, завтракать. Я надеваю толстовку поверх майки, в которой спала, и встречаю ее внизу. Внутри назревает тревожное чувство.

Мэгги выдвигает стул и садится. Глаза у нее налиты кровью. Я сажусь за стол напротив нее. На тарелке меня уже ждет глазунья. Не верится, что она до сих пор помнит, какое блюдо из яиц я люблю больше всего.

– Как прошли поминки? – спрашивает она.

– Тяжело. – Я протыкаю желток вилкой.

Кофеварка пищит, сообщая, что кофе готов. Мэгги отодвигает стул и встает из-за стола.

– Тебе нужен компьютер, чтобы зарегистрироваться на рейс?

Я откладываю вилку.

– Гм, если честно, мне хотелось бы позвонить и отложить рейс до конца недели, чтобы пойти на похороны к Ари. Если ты не против.

Мэгги выглядит растерянной, и мое сердце замирает. Вдруг на лестнице раздаются шаги. На кухню, потирая глаза, заползает Кэлли.

– Смотрите-ка, кто решил составить нам компанию, – говорит Мэгги. – Что это ты так рано встала?

Кэлли наливает себе чашку кофе, прислоняется к стойке и пожимает плечами.

– Так ты не против? – спрашиваю я Мэгги. – Если я останусь еще на пару дней?

Она снова обращает на меня внимание.

– Конечно. Оставайся у нас сколько хочешь. Однако на похороны тебе нужно будет надеть что-нибудь поприличнее. Как насчет того, чтобы съездить в «Таргет»?

Кэлли глядит на нас поверх кружки.

– Тесса сегодня собиралась поехать со мной к Эмили. Наверное, ей сейчас тяжело.

– А-а-а. – Я вижу, что Мэгги расстраивается, но уже через пару секунд она снова улыбается. – Ладно, тогда, может, завтра?

– Конечно. А пока Тесса может надеть что-нибудь мое, – говорит Кэлли. Она кивает головой в сторону лестницы. – Я покажу, что у меня есть в шкафу.

Все игнорируют тот факт, что у Кэлли второй размер, а у меня – шестой. Ясное дело, Кэлли просто хочет, чтобы от меня отвязались; но Мэгги почему-то не кажется странным, что ее дочь, еще два дня назад сравнивавшая меня с бездомными попрошайками, теперь собирается играть со мной в переодевания у себя в комнате.

Я благодарю Мэгги за завтрак, мою за собой тарелку и следую за Кэлли в ее спальню.

Окно до сих пор открыто, вонь перегара сменилась запахом сырой земли с улицы. В Орландо после дождя воздух становится влажным до духоты. А когда дождем пахнет в Фейетте, ты ощущаешь, каким это место было до того, как человечество испортило его своим безобразием.

Кэлли садится в офисное кресло и начинает заплетать волосы.

– Ночью я думала, почему жертвой стала именно Ари. Она непохожа на остальных девушек.

– И Лори – тоже, – отвечаю я.

– Понятное дело, но ведь Ари на Лори тоже не была похожа, – говорит Кэлли. Она собирается с духом, как будто подбирает слова, чтобы они не звучали слишком жестоко. – Я имею в виду… Ари была симпатичной, да, но она не была особенно уверена в себе. Ей нравилось думать, что она хорошо знает уличную жизнь, но на деле она в ней ничего не смыслила.

Ник говорил, что Ари хотела уехать из города. Может, она просто подсела в машину не к тому человеку.

«Или все было еще хуже», – думаю я, вспоминая горячее дыхание Мэри Дюрелз на своей шее.

– У Ариэль была работа в Мейсоне? – спрашиваю я Кэлли.

Она заканчивает заплетать косу и завязывает ее резинкой.

– Вряд ли. Она подрабатывала няней, пока была в средней школе, но, когда ее мама вышла из декрета, отец заставил ее присматривать за Кэрри Энн и Дейвом.

Я сажусь на кровать и вытягиваю ноги; колени чуть хрустят. Не знаю, как признаться в том, что сказала мне Мэри, чтобы не казалось, будто я подозреваю Ариэль в занятии проституцией. Я вдруг вспоминаю, как мы собирались дома у Кэлли и играли в отель. Семилетняя Ари выполняла роль администратора, спокойно сидя за складным столом в старом пиджаке Мэгги и сатиновом шарфе. Во что бы мы ни играли, Ариэль соглашалась на любую роль, которую ей давали.

Кэлли глядит на меня, заметив, что я отвлеклась.

– Что такое?

– На поминках Мэри Дюрелз намекнула, что Ари была, ну, знаешь… что она продавала себя.

Кэлли хмыкает.

– Твоя старая соседка? Да уж, супернадежный источник. Ари не была проституткой.

Я поджимаю ноги и сажусь по-турецки. Икры болят от вчерашней ходьбы.

– Мэри, наверное, где-то об этом услышала.

– В этом городе какого только дерьма не болтают. – Кэлли снова поворачивается к зеркалу, решив вместо косы сделать пучок. – Старшеклассницы не занимаются проституцией на стоянке для грузовиков.

Так и хочется сказать: «В твоем мире, может, и нет». Но я не собираюсь обижать Кэлли просто потому, что могу.

– Ты сильно удивишься, – говорю я вместо этого, – но в новостях была целая история о таких девушках в Колумбии. Они искали клиентов через сайт «Крейгслист» и зарабатывали по несколько тысяч баксов в неделю.

Кэлли приоткрывает рот.

– О чем ты думаешь? – спрашиваю я.

– Я слышала, как она рассказывала о чем-то подобном на обеде в прошлом году, – говорит Кэлли моему отражению в зеркале. – Спрашивала Ника, нужно ли ей разрешение родителей для того, чтобы открыть банковский счет.

Я осматриваю грязные подошвы своих носков.

– В этом есть смысл. Если она хотела скрыть, сколько денег зарабатывала.

– Или если не хотела, чтобы ее папенька-психопат контролировал каждый ее шаг. – На лицо Кэлли набегает тень. Я знаю, она всегда боялась Дэрила Каучински. Иронично, но ее никогда не пугал мой отец с рябыми зубами, бесстыдно курящий травку на парадном крыльце. Наверное, потому, что он хоть и кричал на нас с Джос, угрожая выбить из нас всю дурь, но рукоприкладством все же никогда не занимался.

– Ари говорила еще что-нибудь странное? – спрашиваю я Кэлли.

Она пожимает плечами.

– Мы с ней не разговаривали с конца десятого класса.

Я молчу, пока Кэлли стягивает с себя футболку с надписью «Пенсильванский чемпионат по вращению жезла», в которой спала. Она замечает в зеркале мой взгляд и краснеет. Наверное, забыла, что мы уже десять лет как не переодевались друг перед другом.

Я отвожу взгляд, пока Кэлли натягивает топик.

– Что между вами произошло? – спрашиваю я.

– О чем это ты?

– О вас с Ари. Вчера ночью ты сказала: «Я так перед ней и не извинилась».

Не могу сознаться Кэлли о том, что знаю: она удалила Ари из друзей на «Фейсбуке», – не признавшись притом, что следила за ней все эти годы как ненормальная.

Она возится с пучком на голове. Ей явно стыдно.

– Ничего такого не случилось. Я на ней срывалась, и она в конце концов от этого устала, как я поняла.

Я поднимаю брови.

– И все?

Кэлли пожимает веснушчатым плечом.

– После того как ты уехала, моей лучшей подругой автоматически стала она. Она была такой приставучей, что это действовало мне на нервы. – Кэлли вздыхает, поправляя челку. – Короче, если это и правда – то, чем она занималась в Мейсоне, – в нашей компании она об этом никому не рассказывала. Никто бы не смог сохранить такое в секрете.

– Кто-то ведь должен был знать, – говорю я. На меня наваливается безысходность. Я скорее выколю себе глаза, чем постучу в дверь к Мэри Дюрелз и спрошу, кто ей сказал, что Ари себя продавала.

Кэлли поднимает голову и какое-то время молчит.

– Есть один способ это выяснить, – говорит она. – Можно самим поехать на стоянку грузовиков, поспрашивать, видел ли кто-нибудь Ари.

Вероятно, это пустая трата времени. Остальные девушки, промышляющие на стоянке грузовиков, после выхода сегодняшней газеты с лицом Ариэль на первой полосе сбегут из страха перед полицией и, скорее всего, не появятся там еще несколько дней. Ну а кто останется, явно не станет болтать. И уж тем более – с нами.

Но тюрьма округа Фейетт находится как раз по дороге к стоянке грузовиков. Когда Джослин навещала отца той ночью, она могла оставить зацепку, по которой ее можно отыскать.

– Конечно, – говорю я, – можно начать оттуда.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не подпрыгивать на месте, пока Кэлли просит у Мэгги минивэн. У меня хорошее предчувствие. Из тюрьмы я уеду только с номером или адресом сестры. Мне просто надо убедить Кэлли остановиться там по дороге домой из Мейсона.

Мэгги просит нас не обедать ни в каких кафе, потому что у нее осталось много холодной нарезки, которую иначе придется выкинуть к концу недели. Мы машем ей на прощание с подъездной дорожки, пока она не отходит от окна гостиной. Я пристегиваюсь и тянусь в карман за плеером. Кэлли смеривает меня косым взглядом.

– Ты его так часто слушаешь, – говорит она.

Я пожимаю плечами.

– Помогает отстраниться от шума.

Кэлли морщит лоб. Она делала такое же лицо в детстве, когда я говорила что-нибудь, что ей казалось слишком мрачным. Однажды вечером, когда я пришла к Гринвудам погостить, Кэлли ныла из-за того, что после ужина мне уже надо будет уходить.

– Ну почему, почему, почему мне надо делать домашку?

Мэгги теряла терпение.

– Чтобы получать хорошие оценки, поступить в престижный университет и устроиться на хорошую работу! – рявкнула она наконец.

Я тогда сидела в кресле и натягивала обувь. Помню, как я подняла на них обеих взгляд.

– Какой смысл в жизни, – спросила я, – если сначала ходишь в школу, потом – на работу, а в итоге умираешь?

Кэлли, похоже, была в ужасе.

Я всегда была маленькой нигилисткой. В этом я виню пьяные тирады своего отца. Они стали совсем невыносимыми после того, как поставщик пива, на которого он работал, сократил его примерно за полгода до закрытия фирмы.

«Пятнадцать лет я батрачил на Эда, а он мне даже лично не стал это говорить. Люди – просто дерьмо на подошве того, кто оставил нас на этой проклятой планете».

В любом случае нас с Кэлли воспитывали по-разному, и это, похоже, становится заметно каждый раз, когда я открываю рот.

Кэлли тянется к радио.

– Не возражаешь, если…

Я мотаю головой и откладываю «айпод». Кэлли прокручивает станции, пока не находит альтернативный рок. Мы молчим, а как только включается реклама, я откашливаюсь и говорю:

– Я тут подумала… Если мы хотим узнать больше о том, что случилось с Лори тем летом, надо разыскать мою сестру.

Кэлли выключает радио.

– Разыскать?

Я гляжу в окно.

– Мы с ней не общались с тех пор, как она уехала.

– Жесть, – тихим голосом говорит Кэлли. – Сочувствую тебе.

От жалости в ее голосе хочется вжаться в сиденье. Я осторожно подбираю слова.

– Мне кажется, она вернулась в город: она навещала папу перед смертью.

– Серьезно? – Кэлли, похоже, удивлена не меньше меня. Почему Джослин вернулась, чтобы повидаться с отцом, но больше ни к кому не заглянула?

– Давай поищем ее в телефонной книге и позвоним, – предлагает Кэлли.

– Я пробовала, – отвечаю я. – Она теперь живет под другим именем. Но ее можно разыскать. Мне кажется, она живет в Аллентауне.

Кэлли молчит.

– Я не говорю, что нам надо ехать в Аллентаун… – Мои мысли путаются, и я начинаю заговариваться. – Но нам стоит с ней поговорить.

– Не в этом дело. – Кэлли делает паузу: теперь уже она подбирает слова. – Просто… без обид, но сестре на тебя наплевать. Даже если она и может нам помочь… то, скорее всего, не захочет.

И ведь не поспоришь – что сказать, сестра даже имя сменила. Поэтому я затыкаюсь и смотрю в окно. На другой стороне шоссе замечаю гигантский знак с подсветкой. Оранжевая надпись гласит: «ДОРОЖНЫЕ РАБОТЫ: ОБЪЕЗД». Быстрый укол паники. Домой придется ехать по другой дороге, и мимо тюрьмы мы не проедем.

Придуманные заранее фразы: «Слушай, раз нам по дороге, может, спросим, остался ли в тюрьме номер Джослин?» — оказываются бесполезны. Кэлли уже объяснила мне, что думает по поводу моей сестры.

Мне некогда уговаривать ее на поиски Джос. А вот и знак. «ТЮРЬМА ОКРУГА ФЕЙЕТТ – СЛЕДУЮЩИЙ ПОВОРОТ НАПРАВО».

– Э-э-э, – подаю я голос, – ничего, если мы сюда заедем ненадолго? Надо забрать кое-какие вещи. Остались от папы.

– М-м-м, – Кэлли жует губу, – а в другой день тебе их не отдадут?

– Я не спрашивала, – честно говорю я. – Просто подумала, что хорошо бы их забрать.

Кэлли пожимает плечами.

– Хорошо. Только вбей адрес в мой GPS.

Через десять минут мы уже останавливаемся на тюремной парковке. Когда Кэлли заводит фургон на стоянку, я отстегиваю ремень.

– Вернусь через пару минут, – говорю я. – Тебе необязательно идти со мной.

Я хлопаю дверью, прежде чем она успевает возразить. Все возражения по-любому будут пустыми. Я ее не виню. На ее месте я тоже не пошла бы в тюрьму. Тем более в ту самую, где держат Уайатта Стоукса.

По сравнению с субботой в приемной совсем пусто. Охранница по имени Ванда узнает меня. Она откладывает ручку и уже готовится защищаться, по-видимому, думая, что я пришла, чтобы снова наехать на нее – за то, что они не сообщили нам о скоропостижной смерти отца. Мы несколько секунд неловко разглядываем друг друга, дожидаясь, пока кто-нибудь не выскажется первой. Вот только она не знает, что я могу заниматься этим весь день. Всю жизнь совершенствуюсь в искусстве ставить людей в неловкое положение одним своим присутствием.

Наконец она сдается: милосердие побеждает.

– Как тебя зовут, милая?

– Тесса, – отвечаю я.

Ванда складывает руки на груди и откидывается на спинку стула.

– Что ты хотела, Тесса?

– Пару дней назад сюда приходила моя сестра, – говорю я, стараясь прикинуть, как бы это сформулировать. – Я ее ищу. Может, она оставляла вам свой контактный номер или…

– Мы не выдаем такой информации. – Ванда качает головой, чтобы слова прозвучали убедительнее.

Меня обуревает отчаяние.

– Это моя сестра. Мне просто нужен ее номер, больше ничего.

Лицо Ванды чуть смягчается. Она помнит, что я так и не попрощалась с отцом. Раз ей передо мной стыдно, можно на этом сыграть.

– Пожалуйста, – умоляю я, разыгрывая бедную сиротку. – Я не виделась с ней много лет.

Ванда откатывает кресло к компьютеру. Она что-то печатает и при этом продолжает смотреть на меня. Я стою на месте, впиваясь ногтями в трясущуюся ногу. Потом раздается жужжание принтера, и Ванда возвращается, протягивая мне листок бумаги.

Это скан водительского удостоверения Бренди Батлер.

Я сжимаю кулаки, сдерживаясь, хотя мне очень хочется прикоснуться к фотографии. Хоть фото и черно-белое, я замечаю, что Джослин перекрасилась в блондинку. Брови остались прежнего цвета. Они такие же густые и темные, как у Брук Шилдс, по словам Лори.

Выражение лица – вот что ее выдает. Глаза широко раскрыты, слишком широко. Джос всегда моргала, когда срабатывала вспышка, поэтому, если ей надо было позировать для фотографии, она выпучивала глаза. Я чуть не писалась от смеха.

Мы не имели фотоаппарата, поэтому у родителей не было наших детских снимков. А когда в школе фотографировали класс, мама оставляла нас дома, чтобы потом не платить фотографу.

Но я и без фото точно знаю: Бренди Батлер – это моя сестра. Ванда вырывает листок из блокнота, чтобы я переписала адрес. Я хватаю ручку, прикрепленную к столу цепочкой, и записываю: Федеральная улица, 34е, Аллентаун, Пенсильвания.

– Ты этого не видела, – мягко говорит Ванда. Я встречаюсь с ней взглядом и киваю.

– Э-э-э… – я пытаюсь подобрать слова, – а как насчет Аннетт, жены Гленна? Она приходила попрощаться?

Сочувствие на лице Ванды сменяется невыразимой жалостью. Конечно же, мама не приходила.

– Аннетт до сих пор числится его ближайшей родственницей, – отвечает она. – Насколько мне известно, она здесь не появлялась много лет. Номер, по которому мы пытались с ней связаться, был рабочим. Видимо, там ее тоже уже нет.

Я киваю, киваю, киваю. Не стану говорить незнакомке, что это единственная информация, которую я получила о родной матери за много лет.

Когда я была маленькой, мама не рассказывала о бабушке, потому что в свое время убедила нас с Джос, что ее родители умерли. Когда бабушке сообщили обо мне, она, кажется, не удивилась моему существованию или тому, что мама нам врала.

– Скажу тебе то же, что и твоей сестре, – Ванда наклоняется вперед. – Мне запрещено разглашать информацию о семьях заключенных, но номер телефона гостиницы «Блэк-рок» находится в публичном доступе, и я не могу запретить тебе звонить туда и спрашивать об их бывшей сотруднице.

«То же, что и твоей сестре». Ноги подкашиваются, как будто кто-то подошел сзади и с размаха ударил меня по ним бейсбольной битой.

– Сестра… спрашивала, как найти маму? – спрашиваю я.

Ванда моргает, как будто в желании моей сестры увидеть маму нет абсолютно ничего необычного. В другой семье, наверное, так оно и есть.

– У тебя все хорошо? – Ванда хмурится.

– Да, просто… – Просто меня сейчас стошнит. – Неважно. Спасибо.

Просто Джослин ненавидела маму и все-таки нашла время, чтобы спросить о ней. Просто сестра точно знала, куда я поеду, если вернусь, и даже не сподобилась позвонить.

У двери я вспоминаю повод, который использовала, чтобы убедить Кэлли сюда заехать. Я поворачиваюсь, скручивая лодыжку. Меня трясет. Кэлли была права, когда сказала, что сестра меня только разочарует.

– От папы остались какие-то вещи? – спрашиваю я Ванду. – В смысле, личные вещи?

Она хмурится.

– Мы их обычно выкидываем, если семья не просит вернуть. Подожди, я позвоню офицеру из его блока.

Я сую руки в карманы толстовки, чтобы согреться. От ледяного дыхания кондиционера волосы на затылке встают дыбом. Я думаю о Кэлли, которая сейчас сидит в машине под раскаленным полуденным солнцем.

Мне становится стыдно, но не настолько, чтобы уйти отсюда без папиных вещей. Иначе она станет меня подозревать.

Ванда вешает трубку и предлагает мне присесть и подождать. Я тяну руку к заднему карману, чтобы достать мобильник и предупредить Кэлли, что приду через несколько минут, но вдруг осознаю, что у меня нет ее номера.

Тогда я перевожу взгляд на крохотный телевизор в углу под потолком. Показывают местные новости.

И тут, только потому, что мне неинтересно слушать банальный репортаж о наступающей жаре, я улавливаю короткий заголовок в бегущей строке внизу экрана.

Федеральный апелляционный суд заслушает новые доказательства по делу Уайатта Стоукса, осужденного серийного убийцы, в октябре этого года. Казнь Стоукса могла состояться уже в начале следующего года, но теперь благодаря новому слушанию она будет отложена.

Я расстегиваю молнию на вороте толстовки. Октябрь. Всего через несколько месяцев.

Какое новое доказательство нашли его адвокаты? О чем они недоговаривают?

Сигнал над дверьми отвлекает меня от этих мыслей. В зал ожидания заходит коренастый бородатый мужчина в форме охранника.

– Лоуэлл?

Я встаю, ноги дрожат. Он протягивает мне прозрачный мешок для мусора.

– Это все. – Он чуть заметно мне улыбается. Тюремным работникам не положено быть такими любезными. Я хватаю мешок и ухожу, не поблагодарив его, потому что сегодня и так превысила норму благодарности к людям, которые меня жалеют.

Выходя, прижимаюсь спиной к кирпичной стене и зажмуриваюсь. Не нужны мне его пожитки. Не нужно мне физическое напоминание о человеке, который оставил нас, когда закончились деньги, и который раз в год звонил нам из тюрьмы с просьбами о материальной помощи.

Я опускаю взгляд на мешок. Через полиэтилен я различаю его содержимое. Библия – какая ирония – и бумаги. Много бумаг, с набросками.

Значит, папа в тюрьме подался в рисование. Наверное, это получше его старых хобби: по большей части злоупотребление колесами и воровство.

Я убеждаю себя, что мне все равно, что там, внутри мешка, и что только простое любопытство заставляет меня выудить конверт, прижатый к боку.

На нем неровными печатными буквами выведено имя.

ТЕССА.

Я задираю подбородок к небу и гляжу на солнце, пока не перестает щипать глаза. Не стану распускать нюни из-за какого-то бездельника, который считал, что красть деньги на выпивку и сигареты важнее, чем заботиться о своей семье и смотреть, как растут дети.

Его поймали после ограбления третьего магазина – там, где он выстрелил в грудь Мануэлю Гонзало. Бесплатный адвокат, которого назначило отцу государство, описал его как семейного человека, которого на преступление подтолкнули безработица и обвал экономики; а вообще он был хорошим человеком, работягой. Он не хотел калечить Мануэля Гонзало – просто запаниковал, когда увидел, как кассир достает из-под стойки ружье, и потому выстрелил первым.

Даже в детстве я понимала, что все это – брехня. Когда отец шел в магазин, в кармане у него было оружие, а в голове – четкий план нападения. У всех нас есть выбор, и он сделал свой.

Я переворачиваю конверт и провожу пальцем по краю. Кто-то его открывал.

Внутри пусто.

Я снова гляжу на солнце. «От тебя осталось лишь безжизненное тело, – думаю я, – но ты все равно сумел меня разочаровать».

Я не замечаю, как подъезжает машина, но слышу шорох шин. Кэлли глядит на меня сквозь открытое пассажирское окно, воздев руки к небу в непонимающем жесте: мол, «какого черта ты там делаешь?».

Я залезаю в машину и кладу мешок в ногах.

– Прости.

– Надо ехать домой. – Костяшки ее пальцев белеют: так сильно она сжимает руль. – Мама звонила. Полиция хочет поговорить со мной насчет Ари.

Остальные ее слова звучат гулом в ушах. Я до сих пор под впечатлением от того, что сказала Ванда.

Пока Джос была в Фейетте, она все время была на шаг впереди меня. Может, она даже виделась с мамой, разговаривала с ней.

Единственная зацепка, ведущая к сестре, – это человек, который больше всех хотел, чтобы она держалась от меня подальше.

***

Кэлли так нервничает, что, вернувшись домой, чуть не забывает припарковать минивэн. У обочины на другой стороне улицы стоит патрульная машина. Сквозь окно гостиной Гринвудов я вижу затылок какого-то мужчины.

– Это дядя Райана, – бормочет Кэлли, пока мы поднимаемся по лестнице. – Я влипла. У меня под кроватью огромная бутыль водки.

– Это ведь следователи из отдела убийств, – говорю я. – Вряд ли им есть дело до твоих запасов.

Когда мы заходим в гостиную, Мэгги не улыбается. Перед Джеем Элвудом на кофейном столике стоит кружка. Еще один детектив сидит на диване, в противоположном от Мэгги углу.

– Тесса, на кухне сэндвичи, – говорит она. – Ты, наверное, проголодалась.

Джей наблюдает за мной, а я – за ним. Ему уже под пятьдесят. Гладко выбрит. Он отхлебывает из кружки и откидывается на спинку дивана. Ярко-серые глаза не отрываясь следят за моими движениями. Интересно, узнал он во мне Лоуэлл или нет.

– Хорошо, – отвечаю я. Кухня находится всего в двух шагах от гостиной, а значит, если они не станут шептаться, то я услышу весь разговор. На стойке лежит блюдо с мясным ассорти и роллами. Я отправляю в рот кусок сыра и встаю возле холодильника, откуда немного видно гостиную.

– Как держишься? – спрашивает Джей. Нет ответа.

– Это Пит. – снова Джей. – Надеюсь, ты не против, что мы пришли.

– Если дело в Ариэль, то вам лучше поговорить с ее друзьями, – говорит Кэлли.

– У нас сложилось впечатление, что вы были близки. – Джей вынимает ручку из нагрудного кармана и дважды нажимает на ее кончик.

Кэлли колеблется.

– Это было давно. Мы с ней давно не разговариваем… Лучше попытайте удачу с Эмили Реймс.

Щелк-щелк.

– А что насчет Ника Снайдера?

Я вспоминаю, как Ник передавал Кэлли бутылку на поминках, как разрыдался перед тем, как мы зашли внутрь. Не могу сказать, думает ли об этом Кэлли, потому что она колеблется.

– А при чем тут он?

– Они с Ариэль встречались, не так ли? – спрашивает Джей.

– Да, пару месяцев, но потом расстались до окончания школы.

Щелк-щелк.

– Похоже, он на нее сильно сердился.

Пит, офицер, сидящий на диване, наклоняется вперед и кладет руки на колени.

– Ты хорошо знаешь Ника?

– Мы общаемся в одной компании, – говорит Кэлли.

– Он часто злится? – снова Пит.

Кэлли молчит. Я чувствую, что она удивлена тем, как быстро детективы перевели разговор на Ника. Ну конечно, вспыльчивый бывший парень Ариэль их очень интересует.

Кэлли что-то бормочет, и я наклоняюсь к проему, чтобы получше расслышать.

– Думаете, это он сделал такое с Ари?

Детективы молчат. Наконец заговаривает Джей.

– Мы просто пытаемся понять, с кем она проводила время.

– Тогда начните с ее отца, – отвечает Кэлли. – Ари его до ужаса боялась. Он как нацист, у него вся семья под сапогом. Она отчаянно хотела сбежать.

– Кэлли, – говорит Мэгги, – хватит.

Слышится какое-то нечленораздельное бурчание. Затем все встают. Джей кладет ручку обратно в нагрудный карман.

– Если Нику что-нибудь известно, пускай он лучше сам придет к нам в участок, пока не стало хуже.

– Что вы имеете в виду? – спрашивает Кэлли.

Лицо Джея не выражает никаких эмоций.

– Ему восемнадцать, Кэлли. Если это был несчастный случай и он во всем признается, то может легко отделаться.

Кэлли молчит. Я сжимаю ручку холодильника.

Смысл слов Джея ясен: Нику Снайдеру восемнадцать – достаточный возраст, чтобы в штате Пенсильвания его приговорили к смертной казни.

Глава девятая

После ухода детективов Мэгги выскальзывает на патио с домашним телефоном в руке. По ее голосу понятно, что она разговаривает с Риком: люди меняют тон в зависимости от того, с кем говорят. Голос Мэгги для разговоров с Риком – как всегда, не терпящий возражений, хотя она явно напугана. Я понимаю это, потому что она курит: я не видела ее с сигаретой с тех пор, как мы были детьми.

Я крадусь в гостиную. Там Кэлли пишет сообщения. Пальцы так и летают по экрану телефона.

– Какой же это бред, – говорит она, не поднимая головы. – Они зря тратят время.

У меня была похожая мысль. Полиция знает, что Ари убили точно так же, как «монстр» убивал своих жертв. Неужели они и правда думают, что Ник планировал убить Ари, а потом подделать почерк «монстра», чтобы все стали искать подражателя? Или же просто хотят совершить удобный арест?

В новостях на этой неделе не упоминалось о возможной связи между смертью Ариэль и «огайским речным монстром». Я легко могу представить, как комиссар полиции Фейетта разговаривает по телефону с редактором местной газеты, запрещая ей публиковать любые материалы, из-за которых могут пойти слухи, что Уайатт Стоукс невиновен.

В районе Фейетта никогда раньше не было таких высокопрофильных дел, как это. «Огайский речной монстр» был, конечно, местной полиции не по зубам. Один из детективов, обнаруживший собачью шерсть на теле Кристал Девис, стал шефом полиции. Прокурор, который судил Стоукса, тоже продвинулся по карьерной лестнице и стал окружным прокурором.

На деле «монстра» поднялись многие. Если сейчас оно развалится, то падать им будет больно.

«Падать будем мы все», – вдруг осознаю я. Если Мэгги узнает, что я сохранила телефонный звонок в секрете, она больше никогда не посмотрит на меня так, как прежде.

А Кэлли… Кэлли придется рассказать. Сестре моя защита больше не нужна. Она и так все эти годы отлично держалась в стороне от убийства Лори. Но Кэлли заслуживает знать о телефонном звонке, особенно теперь, когда мы вместе с ней пытаемся докопаться до правды.

Вот только я не знаю, как объяснить, почему я так долго от нее это скрывала. Сначала я боялась, что сестру, как и отца, посадят в тюрьму, если я раскрою полиции ее обман. Я бы не вынесла этой потери. Но когда она сбежала, страх жить без нее сменился кое-чем похуже.

Что если сестра и впрямь как-то связана со смертью Лори? И что если я случайно помогла ей избежать наказания?

Это было бы еще непростительнее, чем ложь о том, что мы той ночью видели во дворе Уайатта Стоукса.

Я поднимаю взгляд на Кэлли. Слова крутятся на языке: я должна тебе кое-что рассказать. Но ее взгляд по-прежнему прикован к телефону.

– Я еду к Райану, – заявляет она. – До Ника никто не может дозвониться. Надо узнать, все ли в порядке.

– Ладно, – отвечаю я, чувствуя себя неловко оттого, что Кэлли не попросила меня поехать с ней. Она выскальзывает за дверь, крича, что скоро приедет домой. Мэгги возвращается в дом, она до сих пор в пижаме. Она слабо мне улыбается и говорит, что идет принять ванну.

Я остаюсь одна.

Теперь можно сесть за компьютер.

Для начала я звоню бабушке и наговариваю сообщение для автоответчика. Нет, этим утром на рейсе до Орландо в 3.59 меня не будет. Внезапно умерла старая подруга, я остаюсь на похороны, не волнуйся, у меня все хорошо. А еще я подкармливала одноглазого кота, который забредает к нам под крыльцо. Прости. У меня под кроватью стоит несколько банок «фрискис», если тебе не сложно. Еще раз прости.

Затем звоню Яне, своему менеджеру в «Чилис», и говорю, что мне нужен дополнительный отгул из-за смерти отца. Она говорит, что я могу взять столько выходных дней, сколько мне нужно. Мне нужны деньги, а не выходные. Я беру с нее слово, что, когда вернусь, меня все еще будет ждать работа – хоть в Орландо и нет недостатка в уволенных из «Диснейленда» работниках, готовых убирать посуду со столов в сети семейных ресторанов.

Если я что-то и знаю в этой жизни, так это то, что далеко не каждому человеку дано получить костюм Микки-Мауса.

Я жду, пока наверху включится вода, и только потом сажусь за компьютер, все тот же старый рундук марки «Делл», который был у Гринвудов еще восемь лет назад. На нем столько раз переустанавливали систему, что он работает медленно, как человек, которому сделали лоботомию. У Рика раньше была серьезная зависимость от просмотра порно в Интернете. Возможно, терапевт, к которому Мэгги заставила его ходить, предложил онлайн-покер в качестве замены.

Когда компьютер с треском включается, я вбиваю в поиск адрес с номера водительского удостоверения сестры: Федеральная улица, 34е, Аллентаун, Пенсильвания.

Если верить «Гугл», дом по этому адресу выставлен на продажу. Без права выкупа. На фотографиях показаны пустые, плохо зашпаклеванные стены. Ковровое покрытие, по-видимому, раньше было бежевым. На кухне валяются вырванные провода.

«ВОЗМОЖНА АРЕНДА ОТДЕЛЬНОЙ ЖИЛПЛОЩАДИ!» – хвастает перечень. К объявлению прилагается фото таковой – это однокомнатные апартаменты.

Согласно перечню, дом был выставлен на продажу восемьдесят четыре дня назад. Кто бы ни жил по адресу: Федеральная улица, 34е – его там уже давно нет. Джослин сейчас может быть где угодно.

Я все равно просматриваю каждую фотографию. Жилье – дыра по всем стандартам, но я так завидую Джос, что меня чуть ли не трясет. Какое-то время она здесь жила, одна. Наверное, сняла себе эти самые апартаменты.

Я вспоминаю, как мы с Джос жались друг к дружке на односпальной кровати. Думаю о стоявшем на старом крыльце кресле-качалке, которое изрубили на дрова – акт отчаяния в попытке чем-то затопить печь в гостиной. В доме всегда пахло дымом и алкоголем, а от ковров предыдущих арендаторов воняло совсем уж омерзительно.

Джос от всего этого сбежала. Сбежала от нас.

Я удаляю «Федеральную улицу, 34е» из истории поиска. И затем, прежде чем успеваю остановиться, ввожу в поисковую строку «Гостиница “Блэк-рок”».

На странице возникают адрес и телефон ресторана в Клируотере. Рейтинг у него на сайте заведений «Йелп» даже ниже, чем у «Чилис», в котором я работаю во Флориде.

Похоже, мать уехала не дальше Джос. Клируотер находится примерно в получасе езды к северу от Фейетта. Я звоню, трижды проверяя каждую нажатую цифру. Со второй попытки мне отвечают: трубку берет мужчина.

– «Блэк-рок».

Когда я решила, что мне надо найти сестру, то даже представить себе не могла, что мне придется искать ее через мать. Это проблема сразу по двум причинам.

Первая: моя мать – единственный человек из моего прошлого, которого я хочу видеть даже меньше, чем отца.

Вторая: я – трусиха.

Я вешаю трубку.

Отец всего раз написал мне письмо из тюрьмы. Один лист, исписанный с двух сторон, в котором он описывал мою жизнь, как он ее помнил. Он писал, что в младенчестве я была той еще крикуньей и, когда он засовывал мне в рот соску от бутылки, чтобы я замолчала, Джос говорила: «Нет, папа, надо вот так» – и показывала, как правильно использовать соску, на своей кукле.

А он водил нас по вечерам в «Лодочный домик», ресторан у реки. Мы на троих делили ведерко мороженого и играли в крестики-нолики мелками на бумажных салфетках.

Я все помню по-другому. Помню, как папа кричал на Джос из-за того, что в свои десять лет она все еще таскала с собой дурацкую куклу-младенца. Помню, как он раз в пару месяцев приходил домой с лишними деньжатами и, пока мама не вернулась после уборки чужих домов, тащил меня в «Лодочный домик». Он усаживал меня за стол с чашкой мороженого, пока сам тратил остатки карманных денег за барной стойкой.

А еще отчетливее я помню, как отреагировала мама, когда нашла это письмо – с замызганными от потных пальцев краями и выцветшими чернилами в тех местах, где складывалась бумага, – у меня под подушкой. Она бросила его в топку. Я хныкала и звала папу, а она схватила меня за плечо и закричала: «Папа никогда не вернется!».

Даже тогда я понимала, что она всегда только этого и хотела: чтобы мы с Джос принадлежали исключительно ей. Маме всегда хотелось верить, что мы – ее дети, а не чьи-нибудь еще. Вероятно, поэтому она так сильно обижалась на Джослин и отца. Оказалось, что Джослин на него очень похожа, хотя ему и не родная. Им с отцом нравилось смеяться над разными глупостями: над сериями «Южного парка», над тем, как папа стриг ногти на ногах секатором, пока мама причитала, что это отвратительно.

А больше всего ее злило то, что Джослин она была не нужна. Всякий раз, как мама паниковала, – например, если кого-то из нас сильно тошнило или мы ранились обо что-то, – отец рявкал на нее: «Господи, Аннетт, возьми себя в руки. Дети крепче, чем ты думаешь».

Я всегда знала, что под «детьми» в таких ситуациях он подразумевал именно Джос.

Больше писем я от него не получала. Наверное, мама перехватывала их и сжигала.

Как бы то ни было, боюсь я не маму. Я боюсь того, что с ней сделаю, когда увижу.

У меня не осталось никого, кроме нее – но она позволила бабушке забрать меня из единственного дома, который я знала. Эту рану время не залечило. Нет, время вооружило меня яростью – такой, что хватит и уничтожить себя, и потянуть ее за собой, если потребуется.

Время сделало меня похожей на отца.

Я набираю в грудь воздух и снова звоню.

– «Блэк-рок». – Голос у мужчины на этот раз звучит недовольно.

– М-м-м… у вас работает кто-нибудь по имени Аннетт?

– Уже больше года – нет.

– А-а-а, ясно. Извините. – Я тяну за нитку на джинсах. – Вы не знаете, где она сейчас?

Домашний телефон Гринвудов начинает звонить, практически заглушая то, что говорит мужчина на линии. Я затыкаю пальцем ухо.

– …живет в Оленьем Беге, – слышится ответ. – Но, говорю, это было больше года назад.

– Хорошо. Спасибо.

***

Олений Бег – это мобильное сообщество, расположенное на окраине Клируотера. Там есть свой «Уолмарт», значит, маме не приходилось рисковать и возвращаться в Фейетт, известный своим районом для бедных с огромным супермаркетом.

Я не удивлена, что Аннетт оказалась там: чтобы найти уютный комплекс и снять однокомнатную квартиру, надо ехать еще дальше на север. В этом округе только пустые дома со знаками «СОБСТВЕННОСТЬ БАНКА» на лужайках да трейлерные парки, много трейлерных парков.

Внизу, у Гринвудов, тихо: Мэгги еще принимает ванну. Может, хоть раз у меня получится ускользнуть, ничего никому не объясняя. Я не люблю врать Мэгги, но я скорее умру, чем расскажу ей правду: что мама не звонила, не писала и не приезжала меня навещать последние десять лет, и я даже не знаю, жива ли она.

Только я собираюсь выйти за дверь, как наверху скрипит лестница. Мэгги туже затягивает халат и склоняет голову набок.

– Ты уходишь? – спрашивает она.

– Просто… прогуляюсь немного.

– Если не хочешь, чтобы я тебя подвозила, в гараже стоит велик Кэлли, – говорит Мэгги. – Она на нем уже много лет не ездит.

– Спасибо. Это было бы замечательно.

Я обхожу гостиную и иду к двери из кухни. Велосипед с подсолнухами, на котором Кэлли ездила в детстве, свисает с потолка гаража, пристегнутый за колеса вверх тормашками. Велосипед взрослого размера, светло-синего цвета, стиля ретро, с белой корзинкой, прислонен к верстаку Рика в дальнем углу. Когда я дотрагиваюсь до ручек, из корзинки выскакивает паук-сенокосец. Я ногой снимаю с колес паутину и вывожу велик из гаража на подъездную дорожку.

Я не ездила на велосипеде с детства. Забираюсь на сиденье, но промахиваюсь и чуть не падаю на дорожку. Надеюсь, этого никто не видел.

«Поговорка “просто, как ездить на велосипеде” появилась не с потолка», – напоминаю я себе, виляя по улице и заставляя себя ехать ровно. Несколько раз прокрутив педали, я уже еду тверже, но все равно делаю пробный круг по кварталу, потому что не хочу сегодня умереть.

Боль в икрах и ветер на затылке мгновенно меня пробуждают. Я в восторге оттого, что больше не надо ходить. Поднимаю зубчатую передачу и жму на педали сильнее. Цепь подо мной скрипит, и я понимаю, что сначала неплохо было бы ее смазать, раз Кэлли не ездила на этом велике много лет.

Свет на углу Главной улицы постепенно приближается. Вдруг подо мной раздается неприятный хлопок, и я останавливаюсь. Улица пуста, но я осторожно отвожу велик на край дороги, чтобы проверить, что случилось.

– Черт. – Я выдыхаю воздух с медленным шипением. – Чтоб тебя, сука, ненавижу.

Мне ни за что не проехать двенадцать миль до Оленьего Бега и обратно со спущенной шиной. До Гринвудов всего десять минут езды – еще не поздно развернуться и поехать обратно. Впрочем, в нескольких сотнях ярдов отсюда есть заправка, и можно попробовать подкачать шины на велике там. Может, они просто спустились от старости.

Я вытираю пот со лба плечом футболки. Мне надо добраться до Оленьего Бега, а пешком я не смогу, поэтому остается один вариант. Я слезаю с велика и веду его по Главной улице до «Квик-Марта». Парни, с которыми мы вчера вместе наблюдали за полицией у дома Ари, ездят на скейтах по парковке. Декер Лукас наблюдает с обочины; на колене у него пачка лакричных конфет.

– Привет. – Он машет мне лакричной палочкой. – Снова ты.

– Снова я, – отвечаю я.

– Ого, как ты на нем ездишь? – Декер кивает на шины.

Я беру у него конфету. Он наклоняется, чтобы осмотреть переднее колесо.

– Приличная дыра, – заявляет он. – У меня есть набор, могу подлатать.

– Правда? – Я готова кинуться ему на шею. Почему-то желание попасть в Олений Бег прямо сейчас отдается стуком у меня в груди.

– Только он у меня дома, – говорит он, и почва уходит из-под ног.

– А-а-а. – Я разрываю конфету зубами пополам.

– Я живу за углом, за школой, – говорит Декер. – Можно дойти пешком.

– Здорово. Спасибо. Я тогда куплю тебе еще конфет.

Декер смеется и отмахивается от меня. Друзьям он не говорит, куда идет, а им, похоже, все равно. Я веду велик Кэлли вдоль обочины, пока Декер летит по улице на скейтборде.

– Так ты, выходит… вернулась? – Декер внезапно останавливается и ждет, пока я его догоню, вероятно, осознав, что бросать меня невежливо.

– В Фейетт? – Вопрос не трудный, но ответ мне дается с трудом.

– Да. Ты сюда насовсем?

– Нет. – Я ковыряю резиновую бахрому на ручке велика. – Папа заболел. Я приехала попрощаться.

Я поднимаю голову на Декера. Глаза у него полезли на лоб.

– Какой ужас, – отвечает он. – Нам сюда, можно срезать по футбольному полю.

Я иду за ним, чувствуя благодарность за то, что он не стал расспрашивать. Справа забором-сеткой огорожена игровая площадка для младшеклассников. Со времен моего детства здесь поменяли все турники.

– Я живу на другой стороне улицы, – говорит Декер. – Смотри, не наступи на гусиный помет.

Мы идем вокруг зеленых кучек как по минному полю и ныряем в пролесок на краю футбольного поля. Он выходит на тихую дорогу. Я шагаю за Декером, мимо проезжает машина.

Его дом – в стиле ранчо и выкрашен в ярко-зеленый цвет. На подъездной дорожке стоит старомодный автомобиль. Когда Декер снимает замок с гаражной двери и поднимает ее, я понимаю, почему машина припаркована на улице. Для нее там просто нет места. Повсюду стоят полугнилые картонные коробки, пылятся старые телефонные справочники. Это похоже на шоу, которое смотрит моя бабушка: там человек в защитном костюме заходит в дом, находит пару дохлых кошек, и в конце все плачут от счастья.

– Эх, – вздыхает Декер, – мама не любит выкидывать вещи.

– Это круто, – отвечаю я, потому что кончики его ушей уже покраснели.

– Многое из этого – папино барахло, – бессвязно говорит он. – Прошло уже одиннадцать лет, а мама все думает, что он вернется за этими вещами.

Декер стучит пальцем по подбородку, словно позабыв, зачем мы тут стоим.

– А, да! Набор.

Пока Декер рыщет в глубинах гаража, я просто жду, засунув руки в карманы. Слышится возня, и затем он возвращается с набором для ремонта шин. Я сажусь на землю, прижав колени к груди, и наблюдаю, как он работает над великом.

– Так сколько ты здесь пробудешь? – спрашивает Декер.

– Я должна была уехать сегодня, но решила дождаться похорон Ари Каучински.

– Помню, как вы с ней играли пластиковыми медвежатами в садике мисс Броган. Она говорила, что с их помощью надо учиться считать, но вы вечно делали из них медвежьи армии. – Декер качается на пятках; когда переходит от шин к цепи, изо рта у него высовывается кончик языка. – Не верится, что она умерла. Кому такое вообще могло прийти в голову? Она была такой милой.

Милых девушек всегда обижают. Как будто вселенная получает какое-то извращенное удовольствие оттого, что забирает милых девушек одну за другой. А ведь мир наблюдает за этим и, в свою очередь, получает извращенное удовольствие от оплакивания очередной милой девушки.

– Наверное, какому-нибудь случайному ублюдку, – отвечаю я.

Декер закачивает воздух в обе шины.

– До меня доходили слухи, что это снова орудует ОРМ.

Декер принимает мое молчание за непонимание.

– «Огайский речной монстр». Прости, постоянно забываю, что ты переехала, когда это случилось.

Я поджимаю пальцы на ногах.

– Кто тебе такое сказал?

– Мама. – Декер смотрит на меня робко. – Но она много всякого читает. Всякие теории заговора. Типа полицейские знают, что взяли не того, но ни за что не признаются, что «монстр» до сих пор на свободе.

Значит, Декер не помнит, что я свидетельствовала против Стоукса. А может, он и вовсе этого не знает. В газетах никогда не говорилось, что свидетели по делу – это мы с Кэлли. Мы были несовершеннолетними, и судья запретил разглашать наши показания, чтобы защитить нас. Многие знали, что мы с Кэлли каким-то образом вовлечены в судебный процесс, но большинство наших одноклассников не было в курсе, почему нас так часто снимали с уроков. Они ничего не знали и завидовали.

Я подбираю веточку с лужайки Декера и ломаю ее большим пальцем.

– Не думаю, что это был «огайский речной монстр». Полиция вообще, кажется, уверена, что с Ариэль это сделал ее бывший парень.

– Ник Снайдер? – Декер задумывается. – Он придурок. В десятом классе он ударил меня в лицо, а я этого даже не заслужил. Тогда, по крайней мере.

Я чувствую, что губы невольно растягивает легкая улыбка.

– Что натворил?

– Ничего, – отвечает Декер, вытирая жирные руки о шорты. – Я улыбался собственным мыслям – со мной иногда случается, – а Ник это заметил и решил, что я смеюсь над ним. Потому и ударил.

Моя улыбка пропадает. Мне жалко Декера: наверное, нелегко в этом городе иметь хорошее настроение. Куда ни повернись, каждый норовит его испортить.

Я встаю, и у меня начинает кружиться голова.

– Спасибо. – Я показываю рукой на велик и киваю Декеру. Он сияет.

– Обращайся. Слушай, я собираюсь устраиваться на работу в магазин велосипедов. Могу подогнать новые шины.

Он так отчаянно пытается быть полезным, что даже не хочется ему говорить, что велик не мой.

– Конечно. Договорились.

Декер чешет затылок. Футболка задирается, открывая полоску бледного волосатого живота.

– Где твой мобильник? Я дам тебе свой номер.

Я шарю в заднем кармане. Телефон падает на дорожку и отскакивает к ногам Декера. Он поднимает его быстрее меня; открывает и, чуть хмурясь, начинает вбивать в адресную книгу свои данные.

Я хочу выхватить телефон, чтобы не дать ему увидеть в моих контактах номер окружной тюрьмы Фейетта. Но выражение его лица не меняется. Закончив, он вручает телефон мне с открытым экраном.

В моих контактах теперь есть новая запись:

«ДЕКЕР, ТВОЙ ДРУГ ^_^».

Я машу ему на прощание и запрыгиваю обратно на велик Кэлли. Думаю, я не стану удалять номер: неизвестно, когда может пригодиться друг.

***

До Оленьего Бега ехать строго на юг. По обе стороны от дороги тянется коричневая, потрескавшаяся земля. «Нам всем тут не помешает душ», – как говорила мама. Но когда дождь наконец добирается до Фейетта, создается ощущение, что он длится вечность.

На знаке написано «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ОЛЕНИЙ БЕГ: МОБИЛЬНОЕ СООБЩЕСТВО». Двое голых по пояс парней, на вид лет двадцати, сидящих на лужайке, отвлекаются от игры «кто кого перепьет» в бирпонг и пялятся на меня.

Олений Бег – это не трейлерный парк для метамфетаминщиков. Большинство семей здесь живет на постоянной основе: это видно по бельевым веревкам позади каждого дома, треникам, пеленкам и футболкам с Паровозиком Томасом.

Я представляю, как мама с Джос сидят в каком-нибудь трейлере – эдакое странное семейное воссоединение, на которое меня никто не звал. Я еле сдерживаю желание развернуться и уйти.

– Шум – крики детей, плеск воды, передача «Топ-40» по радио – приводит меня к белому домику с надписью «ТЕХОБСЛУЖИВАНИЕ». Внутри, рядом с вентилятором, сидит женщина и читает журнал «Пипл». Я прочищаю горло, чтобы привлечь ее внимание, и она поднимает голову.

– Я ищу Аннетт Лоуэлл.

Взгляд женщины опускается на журнал. Она переворачивает страницу.

– Она тут больше не живет.

Об этом я уже и так догадалась. В любой другой ситуации я бы ушла поджав хвост лишь оттого, что осмелилась открыть рот, но я проделала весь этот путь по жаре не для того, чтобы услышать отказ.

– Мне надо ее найти. – Я удивляюсь, как резко это прозвучало.

Женщина откладывает журнал в сторону.

– Да? Ну, как найдешь, скажи ей, что она задолжала арендную плату за два месяца.

Я сжимаю кулаки.

– Ладно. Буду стучаться в каждую дверь, пока не узнаю, где она.

Я жду, что она начнет возмущаться или скажет, что это бесполезно, что никто не знает, где сейчас живет Аннетт Лоуэлл. Но она только пожимает плечами.

– Наверное, стоит начать с Мэдди.

– Мэдди? – Меня озаряет ужасная мысль: а что если Мэдди – это еще одна мамина дочка? Прошло достаточно времени, мать могла завести новую семью.

– Она – няня, – отвечает женщина. – Поищи ее за домом.

Я киваю ей и выхожу на улицу. Обойдя здание, нахожу бетонную плиту с качелями и песочницей – жалкое подобие детской площадки. За ней есть бассейн, где группа детей постарше играет в «Марко Поло».

Девочка с коляской, в которой лежит грязное одеяло, останавливается, чтобы поглазеть на меня. На ней розовые купальные трусики и больше ничего. Она высовывает большой палец изо рта, чтобы обратиться ко мне.

– Привет.

– Привет, – отвечаю я. – Мэдди тут?

Она показывает на ряд шезлонгов. На одном сидит девушка, на вид не старше пятнадцати лет. Она неотрывно пялится в экран телефона. У ее ног топает ребенок в подгузниках, сжимая в пухлом кулачке одуванчик.

Внезапно заволновавшись, я подхожу к Мэдди. На ней купальник и синие джинсы. Все в ней, от бронзовых румян до подводки, кажется агрессивным, но она красивая.

Даром, что я ее года на три старше. Такое ощущение, будто я сжалась до крошечных размеров.

– Ты – Мэдди?

Она недовольно кладет телефон на бедро.

– Да.

– Я ищу Аннетт Лоуэлл, – говорю я. – Ты ее знаешь?

– Она присматривала за детьми и всем таким. – Мэдди пожимает плечами. – До меня.

– Долго? – спрашиваю я.

– Какое-то время, да. Больше года. Фиби к ней сильно привязалась. – Мэдди бросает взгляд на девочку с коляской, которая старательно и аккуратно поправляет в ней одеяло. Ей не больше пяти-шести лет. Я хочу убраться отсюда – подальше от девчушки, вгоняющей меня в депрессию этой игрой с невидимым ребенком. Интересно, она плакала, когда мама уехала? У меня нет сил об этом думать.

– А как насчет блондинки, около двадцати шести лет? – Я просовываю палец в дырку на джинсах. – Она не приезжала искать Аннетт на этой неделе?

Мэдди часто моргает, как будто смотрит на меня впервые. У меня на мгновение появляется надежда, но она тянется к телефону.

– Не-а.

Я ненавижу себя за то, что расстроилась, даже чуточку.

– А когда уехала Аннетт?

– Пару месяцев назад, – отвечает Мэдди. – Сказала, что переезжает в фамильную лачугу. Это все, что мне известно, – добавляет она. Взгляд ее снова возвращается к телефону. Карапуз с одуванчиком заползает под шезлонг, а затем появляется с другой стороны. Он ползет к бассейну, на звуки музыки.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но останавливаюсь.

– Посматривай за ребенком. Ворота в бассейн открыты.

Не дожидаясь реакции, собираюсь уходить. В этот момент меня кто-то осторожно тянет за руку.

– У Нетти все хорошо? – Фиби, та самая девочка, глядит на меня широкими голубыми глазами.

– Не знаю, – отвечаю я. – Но я постараюсь ее найти.

Фиби прищуривается, а потом одергивает руку. Я сказала что-то такое, отчего она решила, что мне нельзя доверять.

– Ты не сможешь ее найти, – глухо шепчет Фиби, – потому что она прячется от «монстра».

Глава десятая

Вернувшись к велику Кэлли, я пинаю подножку чуть сильнее, чем следовало бы; из-за этого ударяю палец и еле слышно бранюсь. Джос не приезжала сюда в поисках мамы, а я так и не стала ближе к разгадке их местонахождения.

К тому времени, когда я возвращаюсь на основную дорогу, у меня получается убедить себя, что я неправильно расслышала Фиби. Она никак не могла сказать, что мама прячется от «монстра». Наверное, она сказала «от монстров» или что-нибудь такое. Жара в сочетании с паранойей – и вот мне уже мерещится «монстр» там, где его, скорее всего, и не было.

Вот только какого монстра она имела в виду? Может, мама связалась в Оленьем Беге с каким-нибудь жестоким негодяем или уголовником? А потом уехала от него и сообщила об этом Фиби, чтобы девочка не расстраивалась? А возможно, Фиби все выдумывает, потому что она еще маленькая? Дети частенько врут.

Но что если мама правда сказала Фиби, что прячется от того самого «монстра»?

Вдруг моей родной матери известно, кто на самом деле убил тех девушек?

И они вместе с Джос знают, кто это был? Может, поэтому мама позволила бабушке меня забрать: чтобы заодно оградить меня от убийцы?

Шестеренки в моей голове крутятся синхронно с колесами велосипеда Кэлли. Отец знал много сомнительных людей, некоторым даже задолжал денег. Мужчинам с землистыми щеками и потрескавшимися кожаными куртками. Мужчинам с винтовками и красноглазыми собаками на пикапах. Любой из них мог кого-то убить.

Может, «монстр» и правда убил Лори, а Джос никак не смогла этому помешать. Она держала рот на замке, потому что знала его, – возможно, мы все его знали. Она уехала не потому, что что-то скрывала, а потому что боялась стать следующей его жертвой.

Доказательств никаких, но это все равно может быть правдой. Я вспоминаю о пустом конверте с моим именем, допуская возможность, что в письме было написано имя «монстра». У всех в моей семье есть тайны. Почему бы и отцу их не иметь?

Когда я возвращаюсь домой, оказывается, что Кэлли до сих пор не вернулась. Я поднимаюсь наверх, перешагивая через две ступеньки, и захожу в гостевую комнату, вытирая пот с лица воротником футболки. Воняет от меня так, будто я спала в сарае.

Мешок с вещами отца лежит на кровати, где я его оставила еще до поездки в Олений Бег. Я сажусь, вываливаю его содержимое на одеяло и вынимаю порванный конверт.

Отец хотел о чем-то сказать мне: на конверте именно мое имя. Не Джос, не Аннетт. Может, он понял, что я не приеду попрощаться, и поэтому написал мне письмо. Я вспоминаю, как мама стояла у дровяной печи в нашей старой гостиной, как пламя жадно тянулось к письму в ее руке, к моему письму.

Сердце в груди сжимается.

Мама не могла открыть конверт. Если верить охране, она много лет не приходила навещать папу. У того, кто его открыл, явно была на то причина. Может, какой-нибудь непорядочный охранник подумал, что внутри деньги.

Или кто-то сделал это, чтобы я не узнала, что было написано в письме.

Мать не навещала отца на смертном одре. Зато Джослин навещала.

Я отбрасываю конверт в сторону, чтобы не смотреть на него.

Я всегда любила сестру больше всех. Мама с ума сходила, когда видела, как Джос усаживает меня к себе на колени, кружит со мной по комнате, играет в самолетик. Когда мама рявкала: «Поставь ее на землю!» – в ее голосе слышался яд. Ее заботило не то, что я могу упасть, а то, что только у Джос получалось развеселить меня до истерического хохота.

Я боялась мать, опасалась, что однажды она заберет у меня сестру – человека, которого я любила больше всех, – точно так же, как она пыталась забрать у меня Гринвудов.

Был всего один раз, когда я испугалась Джос. Они с мамой спорили – после того как Джос исполнилось шестнадцать, они ругались постоянно. От их отвратительных ссор мне приходилось прятаться в шкафу.

Чаще всего они ругались потому, что мать не позволяла Джос получить водительские права. За несколько месяцев до этого недалеко от старшей школы произошла ужасная авария. Двух старшеклассников, у одного из которых даже была полная стипендия от штата Пенсильвания, размазало как крыс по мостовой, по дороге домой с футбольной тренировки. Их грузовик чуть не разорвало пополам телефонным столбом. Водитель превысил скорость. На обочине до сих пор стоит деревянный крест с их именами.

Мама всегда говорила об этих парнях – Робе Мак-Куине и Тайроне Уильямсе – как будто Джослин не ходила по тем же коридорам, что и они, не болела за них на домашних матчах. Они стали привидениями, нравоучительными историями, причиной, из-за которой Джос не разрешали садиться за руль, пока ей не исполнится восемнадцать.

Той ночью я бегом спустилась по лестнице, когда услышала, как что-то разбилось.

Я нашла Джос на кухне. В руке она держала осколок стакана, глаза у нее бешено вращались, как у маньячки. Как любил поговаривать папа, если он был дома и пытался их утихомирить: «Тут не помешал бы экзорцист». Джос держала осколок перед собой как оружие и визжала: «Отойди от меня!».

Когда она заметила, как я рыдаю в проходе, в ней как будто что-то переклинило. Джос бросила осколок на пол и подбежала меня утешить. «Я тебя никогда-никогда не обижу, Тесса».

Стараясь убедить себя в том, что Джослин никогда не причинила бы вред Лори, я постоянно возвращаюсь к этому моменту – и ненавижу себя за это: за то, что гадаю, что Джослин сделала бы с тем осколком стекла, если бы в дверном проеме не появилась я и она не остановилась.

Живот урчит, и я достаю из рюкзака последний злаковый батончик, который мне упаковала бабушка. Я рву упаковку зубами, разбирая папины рисунки.

Надо признать, в этом деле он довольно хорош. Был довольно хорош. Интересно, он отточил этот навык в тюрьме или же дар к рисованию был у него от рождения, а он просто о нем не подозревал? Здесь есть изображение водопада, зарисованного так детально, что можно рассмотреть каждую каплю в струях.

В нижнем углу что-то накарябано. Рокочущий ручей, 1986.

Я просматриваю остальные рисунки: в основном это пейзажи, изображения природы. Вот только кажется, будто их что-то странным образом связывает. Окно, выглядывающее на задний двор, две девочки в пластиковом садовом кресле.

День рождения Джос, лето 2001.

Это не просто изображения. Это воспоминания.

Ненавижу себя за то, что так быстро перебираю рисунки, пытаясь найти нужный. Мне надо знать, запомнил ли он и его – наше путешествие в Лавровые пещеры, нашу единственную семейную поездку.

Где-то на половине стопки мое внимание привлекает набросок лачуги.

Я поднимаю его к потолку, чтобы лучше разглядеть. Рука невольно начинает дрожать. Домику больше подходит слово «хижина». Она стоит на поднятом деревянном фундаменте, к которому пристроено крыльцо. Папа даже нарисовал брешь на одном окне-сетке.

Бэр-Крик, 1986.

Я пытаюсь вспомнить, знаю ли какое-нибудь место под названием Бэр-Крик, но безуспешно. Мне известно только, что это не в Пенсильвании. Может, папа жил там в детстве? Почему же он тогда не говорил, что у его семьи был дом? Погодите… Мэдди сказала, что Аннетт переехала в семейную хижину.

Я засовываю все обратно в мешок и кидаю его под кровать. Выглянув в окно, чтобы проверить дверь гаража, понимаю, что Кэлли еще не вернулась. Тогда высовываю голову в коридор: дверь ее комнаты чуть приоткрыта.

Заглядываю в комнату Мэгги, чтобы убедиться, что ее там нет, а затем прокрадываюсь в спальню Кэлли. Ламинированная синяя карточка так и лежит на столике, где я ее до этого приметила. «БИБЛИОТЕКА ФЕЙЕТТА».

Внизу, на кухне, Мэгги начинает готовить ужин. Она говорит по телефону, но на этот раз не голосом для Рика. Я крадусь мимо, через боковую дверь – в гараж, где до этого оставила велик Кэлли.

Мэгги, мне нужен компьютер, на минутку, проверить рейсы. Это ведь так просто. Конечно, она согласится. Но нельзя допустить, чтобы она увидела, что́ я вбиваю в строку поиска. Нельзя отвечать на вопросы, которые она обязательно задаст.

***

Библиотека находится за углом дома Декера, вниз по дороге от начальной школы. Добравшись до места, я оставляю велик на стоянке для велосипедов, хотя у меня даже нет замка. Вокруг нет никого, кто мог бы его украсть, а я не собираюсь тащить его с собой внутрь.

Раздвижные двери со свистом открываются, и мне в лицо бьет холодный воздух. Когда я была совсем маленькой, мама приводила нас сюда в особо жаркие дни, чтобы бесплатно посидеть под кондиционером.

Многие приходят сюда только ради этого. Пока я гуляю между полками, мне приходится перешагнуть через ребенка, который таскает голую Барби за волосы по ковру. На одной полке с хвастливой надписью «НОВИНКИ» выставлена книга Джеймса Паттерсона, вышедшая еще в прошлом году. Я это знаю, потому что помогала бабушке загрузить ее в электронную книгу.

Заворачиваю за угол в учебную комнату, где стоят компьютеры, и подключаюсь к Интернету через штрихкод на оборотной стороне карточки Кэлли.

Первым делом вбиваю в строку поиска «Бэр-Крик». Автозаполнение предлагает мне «Медвежью гору» – место, которое, согласно карте, отсюда в двух с половиной часах езды. По-видимому, там в свое время был лыжный курорт, пока его не закрыли в восьмидесятые. В городе Бэр-Крик было несколько ресторанов для лыжников, но теперь они все тоже закрыты.

Статистика по населению города отсутствует. Нет вообще ничего такого, что дало бы мне возможность убедиться в том, что Бэр-Крик – это реальный город, где на самом деле живут люди. Скорее всего, рисунок отца означает, что когда-то он ездил туда кататься на лыжах и оставался в домике на выходные.

У моей семьи никогда ничего не было. Я смиряюсь с этим, отринув свое разочарование. Тот, у кого хоть что-нибудь есть, не станет красть у другого.

Я откидываюсь на спинку кресла, приятно обескураженная неограниченным доступом к Интернету. Потом делаю то же, что и всегда, когда сажусь за компьютер: гуглю имя Уайатта Стоукса.

Есть новая статья, появившаяся этим утром, в которой описывается то же самое, что я видела по телевизору в тюрьме. Судья назначил предварительное слушание на октябрь, и на нем решится, достаточно ли сильно новое доказательство для того, чтобы продвинуть апелляцию Стоукса дальше. Что это за доказательство, нигде не сказано. Я потираю глаза и гляжу на последний параграф.

Несмотря на то что адвокаты Стоукса хранят в секрете, какое доказательство будет подано в Верховный суд штата, многие считают, что здесь могут быть задействованы показания судебной медицинской экспертизы, не упомянутые при первоначальном рассмотрении дела. Следователи обнаружили неполный профиль ДНК под ногтями двух жертв, но не смогли окончательно определить, имеет ли данный профиль потенциальное совпадение с ДНК Стоукса. Рейчел Стейнофф, профессор уголовного права Северо-Восточного университета, заявляет, что, когда ДНК внесут в CODIS, Объединенную систему данных ДНК преступников в ФБР, не исключено, что у следователей может появиться новый подозреваемый.

Я закрываю статью. О профиле ДНК я читала еще много лет назад и знала, что у Кристал Девис и Лори Коули под ногтями не обнаружили ДНК убийцы. Очередное мелкое противоречие, от которого отмахнулось обвинение: просто они обе не сопротивлялись, поэтому ДНК и не было.

Я закрываю глаза и вижу ее: Джослин с осколком стекла в руке.

Порой мне кажется, что за все эти годы я слишком преувеличила важность того телефонного звонка. Подруги поругались. Джос и Лори казались неразлучными, но они тогда были подростками. Ссоры, вероятно, из-за полной чуши, были неизбежны. В таком случае им просто не выпало шанса помириться.

Я пыталась вспомнить хоть один момент до той ночи, когда моя сестра угрожала бы Лори: какой-нибудь шепот, странный взгляд – но эти попытки походили на поиски в темноте.

Сегодняшний день не принес мне ни одной зацепки по поводу Джослин или матери, так что я отказываюсь уходить из библиотеки, не найдя хоть что-нибудь, пусть даже имя. Должен же быть хоть кто-то в этом городе, с кем можно поговорить, кто сможет пролить свет на дружбу Джос и Лори, рассказать, были ли у них проблемы.

Мне нужен кто-нибудь, кто станет говорить с девушкой, появившейся на пороге как незваный репортер.

Конечно. Газеты. Местные газетчики наверняка опрашивали жителей Фейетта, которые были знакомы с Лори и, вероятно, с Джос – тоже.

Я заканчиваю интернет-сессию и направляюсь к столу абонемента. Библиотекарша – хрупкая женщина с крашеными рыжими волосами до талии, одетая в пончо. Когда наступает мой черед, она с недоумением глядит на мои пустые руки.

– Что тебе нужно, милая?

– Старые газеты.

– Мы храним только номера «Ведомостей», – говорит она таким тоном, будто дальше нам разговаривать уже не о чем.

– Пойдет.

Женщина осматривает меня с головы до ног и хмурится. Потом подзывает мужчину, который в нескольких метрах от нас расставляет книги.

– Дариус, где мы храним старые выпуски «Ведомостей»?

Дариус еле слышно что-то бурчит. Библиотекарша отгоняет меня в сторону рукой.

– Дариус тебе поможет.

– Спасибо, – говорю я Дариусу. Он стоит возле меня с таким видом, будто ему вовсе не хочется отходить от тележки. Он ведет меня в подвал, бормоча себе под нос:

– И зачем тебе газеты?

Я пожимаю плечами.

– Ищу кое-что.

– Как и все мы. – Дариус щелкает выключателем и, развернувшись, начинает подниматься обратно по лестнице. Флуоресцентные лампы над головой жужжат, как будто в них роится тысяча пчел. Я хочу крикнуть Дариусу, что он так и не показал мне, где лежат газеты, но тут замечаю длинные ряды картонных коробок с датами, написанными снаружи маркером. Местечко чуть получше гаража Декера.

Я замечаю надпись «2004» на коробке, погребенной под еще двумя, и думаю, что мне чертовски не везет. Мне их ни за что не сдвинуть. Я все равно пробую – и облегченно вздыхаю, понимая, что они не слишком тяжелые. Расставляю коробки вокруг себя как крепость и сажусь на пол между ними скрестив ноги.

«Ведомости» Фейетта выходят каждую пятницу по утрам. Лори убили поздно вечером в четверг, тело нашли в пятницу ночью, поэтому ее фото нет на передовой странице. Вместо этого там история о взорвавшемся доме в Арнольде, городке к югу от Фейетта. Кто-то варил в лесу мет и облажался.

Я откладываю газету и придерживаю пальцем нужное место, извлекая следующий выпуск, датированный двумя неделями после смерти Лори.

Центральное место на передовой странице занимает фото Лори под заголовком «СТУДЕНТКУ ДРЕКСЕЛЬСКОГО УНИВЕРСИТЕТА ПРОВОДИЛИ В ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ», автор – Шейна Розенберг.

В Честертауне прошла похоронная служба по 19-летней Лори Мишель Коули. Мисс Коули навещала тетю и дядю в Фейетте, они и сообщили о пропаже племянницы в четверг, поздно вечером.

Отец жертвы, Джеймс Дэниел Коули, погиб в аварии во время моторалли в прошлом году. Последним его подарком дочери стало серебряное ожерелье с ее именем. Ее похоронили с этим ожерельем на шее и в мотоциклетной куртке покойного мистера Коули.

Уполномоченные органы считают, что мисс Коули – новая жертва «огайского речного монстра», серийного убийцы, преследующего женщин в районе Фейетта и Уэстморленда. Принимая во внимание то, что «монстр» избегает поимки вот уже четыре года, полиция на этой неделе заявила о прорыве в деле. В связи с убийствами на реке Огайо арестован 24-летний житель Фейетта по имени Уайатт Пол Стоукс. Остальные предполагаемые жертвы убийцы – 17-летняя Мариса Перез, 20-летняя Рей Фелис и 19-летняя Кристал Девис.

Интересно, как Шейна Розенберг выведала подробности об именном ожерелье Лори. Перед похоронами Мэгги волновалась, что появится пресса, несмотря на то что она находилась за сто миль от Фейетта, в родном городе Лори. Местная полиция пообещала не пускать репортеров. Видимо, Шейна Розенберг соврала, чтобы попасть внутрь. А возможно, она поджидала снаружи, у церкви, и убедила кого-то из присутствовавших на похоронах поговорить с ней.

Столько стараний ради одной незначительной детали.

То есть незначительной для Шейны Розенберг.

В памяти всплывает размытый образ: Лори выныривает из-под воды и тянет руку к шее, чтобы проверить, что именное ожерелье еще на месте. Она редко разговаривала о погибшем отце, но ожерелье не снимала никогда.

Если Лори похоронили с ожерельем, значит, убийца его не крал.

Черт.

Я сворачиваю газету и засовываю ее в штанину, чтобы никто не увидел, что я ее забрала.

***

Это очень плохо.

В суде не говорили об украденных драгоценностях. Во-первых, полиция не обнаружила в трейлере Уайатта никаких вещей, принадлежавших жертвам. Тот факт, что «монстр» снимал с жертв украшения, всплыл намного позже: его стали часто упоминать в детективных документалках и книжках нон-фикшн для людей, получающих удовольствие от историй о серийных убийцах.

Люди, знакомые с Марисой Перез и Кристал Девис, утверждали, что на их телах не хватало украшений. Впрочем, было известно, что Кристал закладывала вещи, чтобы платить за наркотики. Никто не мог доказать, что «монстру» вообще было что у нее красть.

Подробности о пропаже украшений были раскрыты широкой публике только спустя несколько лет после заключения Стоукса в тюрьму, когда мать Рей Фелис сказала, что на теле ее дочери не было золотого кулона, который принадлежал еще ее прапрабабушке. Она пересмотрела всю коробку с вещами Рей в ее квартире и не нашла кулона. Но к тому времени это было уже неважно.

Просто строчка в захолустной местной газете, вырванная из контекста: «Ее похоронили с этим ожерельем на шее». Шейна Розенберг вряд ли понимала, что всего одна строчка ее заметки может стать доказательством того, что Лори Коули убил не «огайский речной монстр», а кто-то другой.

Кто-то не взял ожерелье, потому что не знал, что это надо сделать, чтобы подделать почерк «монстра».

Адвокатам Стоукса необходимо об этом узнать. Уж тогда они докопаются до донышка этого дела, прошерстят каждую его деталь, лишь бы придумать, как бросить тень на прокурорскую версию событий.

Малейший шанс того, что Лори Коули убил не «речной монстр», перевернул бы все дело вверх дном. Если в то время орудовало двое убийц, то как можно иметь уверенность, что Уайатт Стоукс вообще был одним из них?

Может, новая улика – это найденное ожерелье? Или же у них есть бомба покрупнее, которая докажет, что Стоукс не убивал Лори Коули, и это даже посерьезнее ДНК.

По спине стекает капля пота.

Двое убийц. И если Стоукс и правда невиновен, они оба до сих пор на свободе. Вместо того чтобы уйти из библиотеки, я возвращаюсь к компьютеру, которым до этого пользовалась, и снова подключаюсь к Интернету.

Открываю свою почту и начинаю сочинять послание в окружную тюрьму Фейетта.

Глава одиннадцатая

Я возвращаюсь домой к ужину, что несказанно радует Мэгги. Она сует мне под нос тарелку с жареной курицей. Никто не комментирует мое появление, но я замечаю, как Кэлли морщит нос, занимая стул рядом со мной.

– Где тебя носит постоянно? – спрашивает Мэгги, передавая мне тарелку с горошком. – Надеюсь, ты не забываешь пить воду в такую жару?

Кэлли глядит на меня поверх края стеклянного стакана. Ей интересно, как я выкручусь.

Я пожимаю плечами.

– Я и забыла, как мне нравилось ездить на велосипеде. Во Флориде для этого слишком душно.

– Да и у нас тоже становится ужасно, – говорит Мэгги, поворачиваясь к Рику. – Неплохо бы поставить кондиционер в гостевую комнату, чтобы Тесса не мучилась.

Рик бормочет что-то нечленораздельное. И тут Кэлли стукает меня под столом коленкой.

«В мою комнату, – произносит она одними губами, – после ужина».

Я начинаю потеть, но не оттого, что поездила на велосипеде. Не знаю, как долго у меня получится держать все в себе. Кэлли бывает непреклонной. В детстве она всегда заставляла меня в чем-нибудь признаваться. Например, когда нам было по восемь, она впервые влюбилась в мальчика, Эвана Мерилла. Тогда она была уверена, что мне в классе тоже кто-то нравится, и доставала меня, пока я не выпалила первое пришедшее в голову имя.

Если Кэлли почувствует, что я что-то скрываю от нее, то будет меня трясти, пока я не расколюсь.

Где-то между разговорами о кондиционере и рассказом Мэгги о встрече с Эмили Реймс за прилавком в овощном я принимаю решение, что сегодня же все расскажу Кэлли. То есть абсолютно обо всем: о телефонном звонке, об ожерелье, о том, как мне страшно, что теперь мы ищем не одного убийцу, а двоих.

После ужина Кэлли поднимается из-за стола и уходит. Я слишком нервничаю, чтобы переживать еще из-за того, что не помогаю прибрать со стола. Я тоже выхожу из кухни и поднимаюсь за Кэлли в ее комнату.

– Глянь-ка, что мне показал Райан, – говорит она на одном дыхании, как только за нами закрывается дверь. Она жестом подзывает меня к столу.

На экране открыт сайт – «Связь». Написано простыми черными буквами. Неброский на вид.

– Что это? – спрашиваю я.

– Стремный сайт, на котором люди ищут случайные связи в своем районе, – отвечает Кэлли. – Некоторые объявления совсем отвратительные.

Я просматриваю ссылки на домашней странице, борясь с желанием отвернуться. Рисковая парочка ищет себе третьего (район филадельфийского метро).

Кэлли выбирает из выпадающего меню категорию «случайные знакомства» и вводит нужные настройки поиска. Максимальный возраст: 19. Место: округи Фейетт и Сомерсет. Перед загрузкой результатов появляется равнодушное окно с просьбой сообщить о потенциальной эксплуатации несовершеннолетних.

Кэлли быстро прокручивает результаты вниз, как будто уже бывала на этой странице. Она жмет на ссылку «симпатичная девушка ищет мужчину, который не боится немного пошалить, – ФОТО».

– «19-летняя брюнетка доступна для общения со взрослым парнем, – зачитывает Кэлли. – Кое о чем договоримся сразу. Только серьезные намерения».

Девушка на фото одета в такое тесное черное платье, что кажется, будто оно на ней нарисовано. Она стоит перед зеркалом, повернувшись к нему боком, чтобы лучше было видно задницу; лицо на фото обрезано. Темно-каштановые волосы ниспадают до костлявых локтей.

Кэлли показывает на ее руку, ту, что не лежит на бедре. В ней девушка держит цифровой фотоаппарат. Между большим и указательным пальцами виднеется кусок светлой кожи. Мы еще говорили, что по форме он похож на Аляску.

– Ариэль, – выдыхаю я.

Кэлли закрывает страницу, прежде чем я успеваю дочитать остальное.

– Райан говорит, что такие формулировки типичны для рекламы услуг эскорта, – тихо говорит она. – «Кое о чем договоримся сразу» – так девушки сообщают, что они продаются. Вот только не пойму, зачем.

– Очевидно, чтобы их не поймали на проституции, – отвечаю я.

– Нет, я имею в виду, зачем она этим занималась? – требует Кэлли. – Да, жизнь – дерьмо, хочется уехать, но заниматься сексом со случайными ублюдками за деньги?!

Ее лицо покрывается пятнами и краснеет. Она встает из-за стола и отворачивается, но я успеваю заметить в ее глазах слезы.

Наконец она прочищает горло.

– Я обозвала ее шлюхой.

Голос кажется каким-то детским, как и она сама. Она садится на кровати, прижимается спиной к изголовью и притягивает колени к груди.

– Я обозвала Ари шлюхой, потому что она встречалась с парнем, который мне нравился. Меня это вывело из себя, и я сказала ей эту гадость прямо в лицо. Это было два года назад. Поэтому мы и перестали с ней разговаривать.

Я ничего не отвечаю, потому что чувствую, что Кэлли от меня этого и не ждет.

– Я понятия не имела, – говорит она. – Не надо, не надо мне было этого говорить… Я даже не догадывалась.

Впервые с того момента, как я сюда приехала, я понимаю Кэлли. Знаю, каково ей сейчас: как будто информация о другой жизни Ари разнесла в клочья остатки того мира, в котором она жила, который казался ей знакомым и понятным.

Это не так уж сложно – знать другого человека по-настоящему. Вот только я начинаю понимать, что большинству людей лень даже пытаться узнать кого-то поближе. А потом становится уже слишком поздно, чтобы его спасти.

Кэлли вытирает глаза платком из коробки, стоящей на тумбочке. Мне тоже хочется заплакать. Я решаю сегодня не рассказывать Кэлли о Джос.

В нашем прошлом было столько бед, за которые мы можем себя корить, столько мгновений, когда нам хотелось бы поступить по-иному. Однажды все это может изувечить нас так, что нам уже ничто не поможет.

***

Без компьютера Ари нам с Кэлли не выяснить, с кем она встречалась через «Связь». Поэтому мы решаем придерживаться моего плана: отследить людей, которые тем летом общались с Джос и Лори, чтобы узнать, не упустила ли кого-нибудь полиция во время допросов.

Был Денни, парень Джос. Ростом она доходила ему по грудь. Он худой как палка, джинсы мешком висели на бедренных костях, зубы в пятнах от никотина. За все время, что я его знала, он сказал мне всего пять слов: «Руки прочь от тачки, малявка».

Возможно, Денни до сих пор живет в Фейетте. У него наверняка не хватило мозгов и мотивации отсюда уехать – по крайней мере, он не помогал сестре материально, пока с ней встречался. Даже если он не знает, где сейчас Джос, ему может быть известно, из-за чего той ночью она ссорилась с Лори.

Все то время, которое Джос проводила не с Лори, она общалась с Денни. «Ты слишком часто встречаешься с этим мальчиком», – ругала ее мама, хотя правильнее было бы назвать Денни парнем: ему было девятнадцать – он был на два года старше Джос.

«Я уезжаю в конце лета. Сможешь хоть весь год торчать у него дома», – бросила Лори Джос, когда однажды утром та пошла домой к Денни, а не с нами в бассейн, как обычно.

Не знаю, что мне сможет рассказать Денни, если я его найду, но знаю, что́ хотела бы от него услышать. Ничего серьезного, просто из-за него Джос перестала общаться с Лори, вот девчонки и поцапались. Он сам слышал, как они ругались, потому что Джос тогда была с ним. Она ничего не сказала полиции о телефонном звонке, потому что эта информация была незначительной. Лори действительно убил «монстр», и моя сестра здесь ни при чем.

Я лежу в кровати, и мне так сильно хочется, чтобы мои надежды оправдались, что тело начинает ныть. И засыпаю без музыки впервые с тех пор, как прилетела в Пенсильванию.

***

Я проспала. Понимаю это, потому что между занавесок гостевой комнаты просвечивает солнце. Однако разбудило меня не солнце: звонит мой телефон.

Я смотрю на первые цифры номера, и к горлу подкатывет комок. Они совпадают с номером на сайте тюрьмы, который я увидела вчера, перед тем как отправить письмо.

Как часто случается после сна, теперь мысль о разговоре с Уайаттом Стоуксом кажется мне ужасной. Я гляжу на телефон как на гранату. А думала, что звонка придется ждать еще несколько дней, если мне вообще позвонят.

Понятия не имею, что ему сказать.

Отвечаю на звонок в последний момент, когда он едва не уходит на голосовую почту. Меня приветствует голос автомата.

– Вам звонит тюрьма округа Фейетт. Вам звонок от… – наступает пауза. Затем слышится сырой кашель. Раздается голос, от которого все во мне холодеет.

– Уайатта Стоукса.

Нервные окончания, все до единого, немеют. Возвращается автоматический голос.

– Чтобы принять звонок, нажмите один.

– Алло! – Собственный голос эхом отдается в голове, как будто это сон.

– Алло. – Его голос изменился: он не такой резкий, каким я его запомнила, и не такой пугающий. Ему будто бы скучно: кажется, звонит он только потому, что ему больше нечем заняться. Что, вероятно, не так уж далеко от истины, ведь он сидит в тюрьме.

Я набираю в грудь воздух и выпаливаю:

– Меня зовут Тесса Лоуэлл. Не знаю, помните ли вы меня.

– Я тебя помню. – На конце трубки Стоукса слышится приглушенный звук: он чихает. – Не подскажешь, зачем попросила добавить себя в список моих одобренных звонков? Вряд ли это для того, чтобы читать мне проповеди?

Мне пришлось поставить случайную галочку напротив цели общения с заключенным. И это сработало. Поверить не могу. Внезапно у меня так сильно потеет рука, что телефон чуть не выскальзывает.

– Потому что у меня к вам есть вопросы.

– С чего ты решила, что я стану на них отвечать? – Вот теперь он снова похож на себя: человека, который на допросах выводил из себя полицейских, на которого судья и прокурор смотрели с презрением. Нищеброд из трейлера. Дьяволопоклонник. Псих. Социопат. Монстр.

В документальном фильме об убийствах было интервью со Стоуксом. Репортер спросил, почему он считает, что полиция отнеслась к нему предвзято. Стоукс посмотрел прямо в камеру и ответил так четко, будто заранее подготовил фразу: «Потому что им хочется верить, что это сделал я. Думаю, они боятся меня не потому, что я от них отличаюсь, а потому что «монстром» может оказаться кто-нибудь, похожий на них как две капли воды».

Я перекладываю телефон в другую руку и вытираю потную ладонь о покрывало. Прислушиваюсь к звукам за дверью: там тихо.

– Я хорошо знала Лори Коули, – едва слышно говорю я Стоуксу. – Хочу понять, что с ней случилось.

– Я не дурак, – отвечает Стоукс. – Со мной теперь общаются только те, кто думает, что я этого не делал. Или признай, что ты переменила мнение и потому мы сейчас разговариваем, или я вешаю трубку.

– Я думаю, вы не убивали Лори Коули, – говорю я. – Не знаю, кто убил остальных девушек и были ли вы в этом замешаны, но думаю, что убийца Лори просто хотел, чтобы преступление выглядело, будто его совершил «монстр».

– Я не убивал остальных девушек.

Я крепче хватаю телефон.

– Я вам верю.

И это правда. Потому что кто-то задушил Ариэль Каучински и оставил ее голое тело у реки. Не заполнено слишком много пробелов. Почему «монстр» залег на дно на десять лет? Пропало ли украшение у Ари? А самое главное – мне нужны доступные ответы, которые еще не погребены в моих детских воспоминаниях о той ночи, когда умерла Лори.

Стоукс какое-то время молчит.

– Ты же знаешь, что разговор записывают? – наконец говорит он.

– Да, знаю.

В трубке раздается шуршание, как будто он перекладывает ее в другую руку.

– Итак, Тесса Лоуэлл. Если твою подругу убил не я, то кто?

На секунду мне показалось, что он имел в виду Ариэль, но он говорит о Лори.

Как бы мне хотелось не знать ответа на этот вопрос. Не помнить, что Джослин была готова броситься на маму с осколком стекла, не слышать страха в голосе Лори, когда в ту ночь она кричала на сестру.

Я думала, что если останусь в Фейетте, то полученные мной ответы рассеят все сомнения в голове – эту надежду я ношу в себе с тех пор, как поняла, с кем той ночью ругалась по телефону Лори. Я думала, что смогу разобраться с уликами, собрать их в единую картину и не буду раз за разом приходить к одинаковому выводу.

Джослин не просто знает, кто убил Лори. Она обхватила руками шею лучшей подруги и сделала это сама.

Глава двенадцатая

Я иду в туалет, протираю глаза и плетусь вниз, где Кэлли, уже одетая, варит себе кофе. Она поднимает на меня взгляд, поджимая губы, как будто чем-то недовольна.

«Она слышала мой звонок», – холодею я, и мои колени подгибаются.

Но потом она говорит:

– Ты поздно легла спать.

Часы на плите показывают, что время – начало десятого. Обычно я поднимаюсь в семь – привычка, которой я придерживаюсь уже несколько лет. Зато в школу никогда не опаздывала.

– Наверное, устала. – Я опускаюсь на стул за кухонным столом, на котором Мэгги оставила бумажную тарелку с двумя рогаликами. Не могу заставить себя есть. Глупо, глупо было разговаривать с Уайаттом Стоуксом из этого дома.

Знаю, Кэлли не поймет, почему я с ним говорила. Мне известно, что она копается, так же как и я, в прошлом только из страха. Боится, что полиция повесит убийство Ари на Ника, а настоящий «монстр» останется на свободе и будет охотиться на других девушек. Ей стыдно за то, как она вела себя с бывшей подругой, и она опасается, что в смерти Ари есть доля и ее вины. И вдобавок ко всему ей страшно, что наша ложь раскроется до того, как успеет начаться новая, блестящая жизнь в колледже, далеко-далеко отсюда.

Но она не хочет, чтобы Стоукс выходил из тюрьмы: думает, что, освободившись, он придет за нами, дабы отомстить за нашу ложь.

Может, поэтому мне казалось, что с ним надо поговорить? Чтобы убедить себя в том, что он нам ничего не сделает?

Я отрываю кусок рогалика. Он прилипает к небу.

Кэлли попивает кофе и смотрит на меня.

– Я думала о том, что ты сказала ночью: о парне твоей сестры. Наверное, стоит начать с него.

Я киваю, проглатывая остаток рогалика во рту.

– Только я не знаю его фамилии.

– Может, он есть в школьном альбоме?

Я качаю головой.

– Не знаю, в какую школу он ходил, но точно не в Фейетте. И он ее не окончил.

Кэлли накрывает кружку ладонями.

– Тогда у меня больше нет идей. С того лета я его больше не видела ни разу.

– Значит, он уехал из города незадолго до Джос. – Я пытаюсь вспомнить, видела ли я Денни в те недолгие месяцы между побегом Джос и моим переездом к бабушке.

– Думаешь, это что-нибудь значит? – У Кэлли скептический вид.

– Например, что они собирались сбежать вместе? Не знаю.

Я никогда не предполагала, что недалекий Денни мог быть как-то замешан в том, что случилось той ночью. Они с Джос проводили время только вдвоем – может, он хотел себя убедить, что встречается не со школьницей. Он и с Лори толком не общался. При встрече они просто кивали друг другу. Я слышала иногда, как они с сестрой разговаривали на крыльце, пока сидела на диване в гостиной. Джос донимала Денни тем, что он не хотел тусить вместе с Лори, а он бурчал, что Лори высокомерная.

Но, насколько мне известно, Денни нормально относился к Лори. Он вел себя с ней так же, как и со мной: как с надоедливой мошкой, мешавшей ему наслаждаться вниманием Джослин безраздельно.

– Разве Джос не говорила, что была с Денни той ночью, когда убили Лори? – Кэлли смотрит на меня. Я буквально вижу, как у нее в голове крутятся шестерни, и звучно сглатываю.

– Да. Слушай, а если поспрашивать кого-нибудь из бассейна? – вдруг предлагаю я, чтобы перевести тему. – Денни работал в компании по очистке.

Сестру не интересовали старшеклассники, как бы мама ни пыталась вбить ей в голову, что от взрослых мужчин одни неприятности. Мама не любила рассказывать о родном отце Джос, а только сообщила, что ему был двадцать один год, когда она, семнадцатилетняя, от него забеременела. Он обещал о ней заботиться, но слова не сдержал.

Джос познакомилась с Денни в выходные после Дня поминовения, до того как Лори приехала на лето. Мне это запомнилось потому, что в тот день мама велела нам оставаться дома, пока она уйдет на работу горничной. Но, как только за ней закрылась дверь, Джос уже нацепила купальник. Гринвуды проводили выходные в лагере в Крэнберри-Ране, поэтому мы с Джос пошли в бассейн вдвоем.

Я пробовала пускать пузыри под водой на мелководье, как меня учила Джос, как вдруг заметила, что она пялится на парня, вычищающего листья из слива у раздевалки. Денни ей ухмыльнулся. Но Джос в ответ не улыбнулась. Вместо этого на ее лице появилось какое-то целеустремленное выражение, будто она увидела как раз то, что ей было нужно. Так все и случилось.

Кэлли проводит пальцем по экрану телефона.

– Бассейн открыт до пяти. Поехали.

***

Разрешение на парковку, прикрепленное к окну минивэна Мэгги, истекло, поэтому мы идем к бассейну пешком. Меня беспокоит это странное знакомое чувство, и я всеми доступными средствами убеждаю себя, что сейчас все по-другому. На плечах не висят полотенца. Новый дом Гринвудов стоит дальше от бассейна, и идти туда приходится другим маршрутом.

Долгий переход выводит из себя, потому что время приходится заполнять пустыми разговорами. В конце концов Кэлли решает, что напрягаться не стоит, достает телефон и начинает переписываться, поднимая голову только тогда, когда надо переходить улицу.

Я ненавижу себя за то, что мне хочется заполнить пробелы в ее знаниях обо мне, ответить на вопросы о том, какой стала моя жизнь, – вопросы, которых она не задает. Хочется ей рассказать о том, что осенью я уеду в Тампу и поступлю на факультет астрономии; о том, что живу с бабушкой в поселке для престарелых; о проклятом соседе Фрэнке, который всегда норовит указать, что мое присутствие здесь нарушает правило о заселении людей возрастом от 55 и выше. О письмах Ариэль в розовых конвертах и ее настойчивых просьбах отвечать на письма («Напиши мне ответ!»), хоть я и без них всегда ей отвечала.

Ненавижу себя и ненавижу Кэлли за то, что она без лишних усилий заставляет меня ощущать себя жалкой и никчемной. Я еще сильнее убеждаюсь, что пока нельзя рассказывать ей о Джослин: сейчас Кэлли не поймет, почему я так долго об этом молчала.

Мы слышим шум, доносящийся из бассейна, раньше, чем видим само здание, – плеск и вопли, прерывамые свистками спасателя. Парковка забита, и нам приходится, обходя машины, идти к воротам: шаткому сооружению, увешанному колючей проволокой и правилами поведения в бассейне.

Стойки с закусками больше нет, на ее месте – бетонная плита и ряд шезлонгов. Один из работников бассейна давал показания на суде – Кевин, который иногда тайком угощал нас с Кэлли картофелем фри.

Под кондиционером топчется потный мужчина, неохотно продавая желающим эскимо «сникерс» или «губка Боб».

Я замечаю, что Кэлли смотрит на девушек, натягивающих джинсовые шорты и пакующих вещи. Они украдкой смотрят на нас – или, скорее, на Кэлли – и перешептываются.

Кэлли надевает солнцезащитные очки.

– Господи, как я ненавижу это место.

Не знаю, о чем именно она говорит: о Фейетте, бассейне или обо всем сразу.

– Идем, – говорю я, чувствуя себя неудобно под взглядами девушек.

Администрация бассейна, как и восемь лет назад, по-прежнему обретается в небольшом здании цвета хаки. На стуле рядом с автоматом с газировкой сидит парень со шрамами от акне и листает сегодняшнюю газету. Несмотря на жару, на нем джинсы, а лицо у него такое, что сразу и не скажешь, тринадцать ему или тридцать.

– Здравствуйте, – говорит Кэлли. – Мы ищем человека, который здесь раньше работал.

Парень сует газету в подмышку.

– Мы не держим записи о служащих. Поищите их в мэрии.

– Он работал не на городское управление, – отвечаю я, – а на садово-парковую компанию.

– Какую? – Парень соскальзывает со стула, чтобы прогнать голубя, залетевшего в открытую дверь. – За последние десять лет город заключал контракты с четырьмя или даже с пятью такими компаниями.

Я пытаюсь вспомнить, как выглядел пикап, на котором ездил Денни.

– Кажется, логотипом у них был листок.

Кэлли закатывает глаза, будто говоря: «Да уж, полезная информация».

– Это было почти десять лет назад. Вы не знаете, какая компания тогда обслуживала бассейн?

Парень пожимает плечами.

– В то время я здесь не работал. Простите.

– Все равно спасибо. – Кэлли поворачивается, чтобы уйти, но я мешкаю. Глядя на парня, прикидываю, что они с моей сестрой вполне могли быть одногодками.

– Вы учились в старшей школе Фейетта? – спрашиваю я его.

Он кивает.

– Знали кого-нибудь по имени Джослин Лоуэлл?

Кэлли задерживает дыхание и заметно напрягается.

– Знакомое имя. – Парень складывает руки на груди. – Кажется, она была на несколько классов младше меня.

– А что насчет парня по имени Денни? – спрашиваю я. – Очень худой, курил, светловатые волосы?

Чем сильнее я стараюсь его описать, тем более расплывчато представляю себе его лицо: была ли у него родинка или выбитые зубы – не помню.

Парень недоуменно моргает. Кэлли тянет меня за руку.

– Все равно спасибо, – повторяет она, прежде чем потащить меня на улицу.

– Может, он знал Денни, – раздраженно говорю я, одергивая край футболки. – Не так уж это маловероятно.

– Не в этом дело. Я сейчас буквально не могу здесь находиться.

Я шагаю вслед за Кэлли обратно на парковку. Она позволяет себя догнать. Я отчетливо слышу ее прерывистое дыхание. Ее лицо стало мертвенно-бледным. Я понимаю, что с ней происходит, потому что со мной было то же самое.

– Когда у тебя начались панические атаки? – спрашиваю я ее.

Кэлли пожимает плечами.

– Кажется, когда мне было одиннадцать. Мы уже жили в новом доме, когда я внезапно заметила там окна, которых раньше не видела, а еще подвальную дверь. Наверное, я просто испугалась, потому что не знала обо всех местах, через которые можно попасть в дом, – иначе как мне тогда помешать кому-нибудь в него вломиться?

Мы отходим на тротуар и синхронно склоняем головы, проходя под низко висящей дубовой веткой по другую сторону забора.

– У меня они тоже были, – помолчав, говорю я. – Когда я пошла в новую школу, там не было туалета при классе, как в начальной школе «Игл».

Я опускаю ту часть истории, где я обмочилась и меня отправили к медсестре. После того как бабушка объяснила по телефону, что около года назад я стала свидетельницей убийства, учительница стала вести себя со мной помягче. Это должно было помочь мне, но, наоборот, только сделало меня беспомощной.

Кроме того, самого убийства Лори я не видела. Не знаю, возможно, бабушка просто решила не рассказывать историю в подробностях, а может, специально выдумала такую версию, потому что тогда мое поведение было легче понять.

– С тех пор я не хожу в бассейн, – говорит Кэлли вполголоса. – Я как-то должна была сюда пойти с Сабриной в восьмом классе, но, когда ее мама высадила нас здесь, меня охватила паника. Пришлось звонить, чтобы нас забрали.

Кэлли смотрит на меня.

– Я просто… хочу уехать отсюда. Здесь я никогда не буду чувствовать себя в безопасности. Это плохо, потому что Фейетт – единственный дом, который я знаю. Ты хотя бы теперь живешь во Флориде, подальше от всего этого.

Я киваю и пинаю кусок бетона, отколовшийся от тротуара. Кэлли наконец, спустя десять лет, открылась мне, и я не хочу все портить, хотя меня подмывает возразить, сказать, что она ошибается.

Ни одно место в мире не может быть полностью безопасным. Как бы далеко мы ни пытались убежать от этой тьмы, монстры все равно нас найдут.

***

Мы не можем придумать, как объяснить Мэгги наше стремительное возвращение из бассейна, и поэтому решаем убить время в парке неподалеку. Кэлли гуглит номер фейеттского департамента парков и отдыха и диктует его мне.

Служащий в офисе дает мне название садово-парковой компании, услугами которой городское управление пользовалось десять лет назад: «Озеленение Фейбера и сыновей». Но когда Кэлли ищет это название в Интернете, мы находим только неоплаченный срок пользования именем домена. По единственному номеру, который появился в результатах поиска, никто не отвечает.

Кэлли вешает трубку.

– Наверное, они закрыли бизнес. Как и все остальные в этом дерьмовом городе.

И не поспоришь. Скорее всего, многие думают плохо о родных местах, но Фейетт и правда дерьмовый город. Серьезно, уже при въезде в него начинает разить коровьими лепешками.

Эта местность слишком пригородная, чтобы быть сельской, слишком восточная, чтобы совсем не привлекать туристов, и слишком северная, чтобы назвать ее поселком реднеков. Фейетт просто есть – это такое место, до которого никому нет дела. Люди здесь рождаются и умирают, а если спросить о них через несколько лет, вам наверняка ответят, что их и не было на свете.

– Мы его найдем, – говорю я больше самой себе, нежели Кэлли. Мне надо найти Денни, и не просто потому, что он может знать, что на самом деле случилось тем вечером между Лори и Джос. Теперь уже вопрос не только в убийстве Лори. Отец умер, мать неизвестно где, и я не уеду из Фейетта, не разыскав сестру.

Сначала, когда я переехала к бабушке, я время от времени пыталась говорить с ней о Джос.

Например, если бабушка готовила на обед макароны с сыром, я говорила: «Раньше макароны мне готовила сестренка». Когда мы садились смотреть ситком, я вспоминала: «Сестренка любила “Друзей”». У бабушки на лице появлялся пустой, жалостливый взгляд, словно я это выдумывала, будто сестренка была плодом моей фантазии, воображаемой подругой, которую я придумала, чтобы справиться с травмой после разлуки с мамой.

Я стараюсь отмахнуться от все растущего чувства обиды на бабушку, которая никогда не проявляла желания говорить о моей семье. Она так и не виделась с Гленном Лоуэллом или Джослин, а когда в разговоре всплывала мама, в глазах бабушки появлялась усталость. Могу только сказать, что она разочаровалась в своей дочери. Бабушке было больно обсуждать, из-за чего испортились их отношения с мамой, и потому мы не разговоривали о ней вовсе.

Может, если бы мы все-таки поговорили, я узнала бы об Аннетт достаточно, чтобы выследить ее с сестрой. Вероятно, тогда мне не было бы так чертовски одиноко в городе, где я провела полжизни.

Мы с Кэлли молча возвращаемся к ней домой. Кажется, желание говорить со мной, охватившее ее недавно, когда речь зашла о панических атаках, пропало. Она не произносит ни слова, пока не отпирает переднюю дверь.

– О господи, – говорит она, отпрыгивая назад.

Мэгги сидит в гостиной, в кресле Рика, откинувшись на подушку, будто поджидая нас.

– Я устала ждать, пока ты приберешься у себя в комнате. – Ее голос звучит незнакомо, будто слова сливаются. – Поэтому решила это сделать сама.

На кофейном столике перед Мэгги стоит бутылка водки. Она почти пуста. Кэлли вся сжимается: это та же бутылка, которую она боялась оставлять под кроватью.

Знаю, что мое присутствие здесь будет лишним, а потому потихоньку крадусь наверх, как мышка, которую вот-вот прогонят метлой.

Прежде чем закрыться в гостевой комнате, улавливаю обрывки их фраз.

– …мы не так учили тебя справляться с проблемами.

Мэгги.

– У меня выдалась ужасная неделя, ясно? С тобой о таком не поговоришь.

Кэлли.

– Кэлли, что за чушь? Приходи и говори со мной о чем угодно.

– О чем угодно, кроме Лори!

Я отпускаю дверную ручку гостевой комнаты. Прижавшись спиной к коридорной стене, жду, что ответит Мэгги.

Следующей, однако, заговаривает Кэлли. Она плачет.

– Ты ни разу меня не спросила, хочу ли я давать показания.

– Ты ведь сама хотела. Ты хотела помочь.

– Нет, это ты заставила меня думать, что выбора нет, что, если не расскажу, что мы с Тессой видели его во дворе, он выйдет на свободу…

– Перестань, Кэлли! – орет Мэгги. – Сама не знаешь, что говоришь.

– Знаю, – плачет Кэлли. – Мне уже не восемь. Я достаточно взрослая, чтобы понимать, что мы могли ошибаться. А то, что детектив тогда с нами творил, это ни в какие ворота…

Короткий звук удара. Кожа по коже. Я сглатываю. Мэгги дала ей пощечину.

– Кэлли, стой. Прости меня, я…

Шаги по лестнице. Я ныряю в гостевую комнату и закрываю за собой дверь, но поздно. Кэлли уже пролетела мимо меня к себе в спальню. Она знает, что я все слышала.

По ступеням топает Мэгги. Я втягиваю ртом воздух.

– Не знаю, зачем я это сделала, – хнычет Мэгги перед дверью Кэлли. – Я сорвалась. Прошу, впусти меня.

Ответа нет. Я прижимаюсь ухом к двери как раз тогда, когда Мэгги говорит:

– Это она тебе сказала? Она пытается тебя убедить, что тебе не надо было давать показания?

«Она» — это я. Мэгги думает, что я вернулась в Фейетт и привезла с собой безумную идею, что на самом деле той ночью мы видели во дворе не Уайатта Стоукса.

Мэгги сдается, и спустя несколько секунд дверь в ее спальню закрывается. Я жду двадцать минут, пока не становится ясно, что она не выйдет, затем тихонько спускаюсь по лестнице и выскальзываю на улицу.

Запрыгиваю на велик Кэлли и отъезжаю от дома Гринвудов. Мчусь по главной дороге до Оленьего Бега, наматываю круги вокруг трейлерного парка, размышляю о том, что сейчас делает Фиби, девочка с коляской. Думаю, стала ли Мэдди внимательнее следить за детьми у бассейна.

Я езжу кругами, пока солнце не начинает клониться к закату, и понимаю, что кто-то в доме может меня хватиться.

Когда я возвращаюсь, Мэгги так и спит у себя в спальне. Рик дома. Кэлли ему говорит, что Мэгги нехорошо и она проспала весь день. Рик велит Кэлли заказать нам пиццу.

После ужина я встаю из-за стола и поднимаюсь к себе. Разбираю рисунки отца, пока веки не начинают слипаться. Вспоминаю слова Мэгги, как будто, если много раз прокручу их в голове, то они станут менее горькими.

«Она пытается тебя убедить, что тебе не надо было давать показания?»

Мэгги заставила Кэлли сказать, что той ночью во дворе она видела Стоукса. Кэлли сама призналась тогда, в коридоре. Я всегда это подозревала. Мэгги надо было, чтобы мы посадили Стоукса в тюрьму. Она хотела упечь убийцу племянницы за решетку, чтобы семейная боль притупилась.

Ей нужно было, чтобы Стоукса признали виновным. Она верила, что это он убил всех девушек и что мы с Кэлли поступаем правильно, когда даем против него показания.

Иногда по ночам я лежала без сна, уверенная в том, что вопросы о смерти Лори и исчезновении Джос когда-нибудь сожрут меня заживо, не оставив и мокрого места. Меня ужасало, что годы идут и в итоге я умру, даже не узнав, что случилось той ночью на самом деле.

Я всегда считала, что сомнения меня погубят. Но теперь мне интересно, насколько опасна противоположная сторона сомнений – может ли нас погубить то, в чем мы, наоборот, уверены больше всего.

Я думаю о Бонни Коули, которая кричала Уайатту Стоуксу в лицо, что он будет гореть в аду за убийство ее дочери. Я думаю о Мэгги, которая заводила Кэлли в зал суда с каменным лицом, даже не глядя в его сторону.

Она всегда считала, что Лори забрал у них Стоукс. Если у них заберут и его и исчезнет уверенность в том, что он – убийца, за что им тогда останется держаться?

Сердце стучит в такт кукушке из часов на стене комнаты. Я вставляю наушники и включаю звук погромче на композиции «Пинк Флойд» «Мы и они». Мне ее играл папа, когда смекнул, что она помогала мне уснуть.

Сейчас мне пригодилась бы ее помощь. Завтра утром пройдут похороны Ариэль.

Глава тринадцатая

Сейчас девять тридцать, служба начнется через полчаса. Я одета в черные рабочие джинсы, в которых летела сюда на самолете, и в футболку. Наверняка все решат, что я кто-нибудь из ресторанного обслуживания. Кэлли выскальзывает из комнаты, видит меня в коридоре и вздыхает. На ней черная юбка-карандаш и блузка. Глаза у нее опухли.

Она пропадает в своей спальне и возвращается с чем-то черным и мятым. Кардиган доходит мне до бедер. Он облит духами, как будто Кэлли только что достала его из груды грязной одежды и постаралась замаскировать неприятный запах.

– Спасибо. – Я натягиваю кардиган и спускаюсь вслед за ней по лестнице. – Ты как? – добавляю я, увидев, что на кухне и в гостиной – никого.

– Нормально, – отвечает Кэлли таким тоном, что становится ясно: обсуждать она это не будет. Она смотрит на кофейник. – Она выпила больше половины. И как она жива-то еще?

Мы идем на похороны все вместе. Рик спускается в гостиную. На нем серый костюм; брюки задираются до щиколоток, когда он садится в кресло. Он взял выходной. Мэгги спускается последней и слабо улыбается мне. На ее лице толстый слой тонального крема.

Я заставляю себя улыбнуться ей в ответ, притворяясь, что не слышала их с Кэлли вчерашний разговор. Я отмахиваюсь от назойливого предчувствия, что после похорон она спросит, когда я собираюсь вернуться во Флориду.

По дороге в церковь никто не разговаривает. Я была здесь всего раз. Перед смертью Лори водила нас с Кэлли на летнюю ярмарку, которая проходила на территории церкви. Мы ели с салфеток пирог с черникой, а Лори рассматривала самодельные серьги на стойке. Джос тогда была на работе.

Рик паркуется сбоку, у входа в воскресную школу. Церковь на вид все та же, поменялось только сообщение на билборде: «НЕДЕЛЯ БЕЗ МОЛИТВЫ ОСЛАБЛЯЕТ ДУХ».

Снаружи уже образовалась очередь, хотя мы приехали на двадцать минут раньше. Кто-то зовет Кэлли по имени. Я оглядываюсь и вижу, как сквозь толпу к нам пробирается Сабрина.

– Дерьмово выглядишь, – говорит она. Кэлли оглядывается через плечо, но Мэгги с Риком беседуют с парой позади нас.

– Ночь выдалась долгой, – бормочет Кэлли, и мы втискиваемся в очередь.

Войдя в церковь, отделяемся от Мэгги с Риком и садимся у прохода в четвертом ряду. Кардиган Кэлли душит меня. Вентиляторы над головой только гоняют горячий воздух по помещению.

Впереди стоит увеличенный портрет Ари из школьного альбома: с волосами, гладкими от сентябрьской жары. Гроб стоит рядом. Он завален белыми гвоздиками, но внутри пусто: сзади кто-то шепчет, что тело Ариэль служит уликой и сейчас заперто в металлическом ящике в кабинете судмедэкспертизы. С захоронением придется подождать.

Я гляжу прямо перед собой и пытаюсь абстрагироваться от чужих горестных вздохов. Думаю о Лори Коули, лежавшей в гробу с именным ожерельем на шее, и не замечаю, что у меня дергается колено, пока Кэлли не кидает на меня многозначительный взгляд: мол, соберись!

Мне хочется спросить: было ли на Ари ожерелье, когда ее нашли? Неважно, у кого. Может, серьги или кольцо с камнем, который меняет цвет в зависимости от настроения, которое она так любила?

Забрал ли «монстр» что-нибудь с ее тела?

– Это ужасно, – шепчет Сабрина, сидящая с другой стороны от Кэлли. Они обе глядят на семью Каучински: те съежились у кафедры, приветствуя пришедших. Родные Ари выстроились в рядок, как на параде: Кайл, ее старший брат, застыл на месте в мокрой от пота футболке; Дэвид, младший, перекатывает игрушечный микроскейтборд по костяшкам пальцев. В последний раз, когда я его видела, он был еще в подгузниках, а теперь вымахал даже выше Кэрри Энн, которой сейчас, должно быть, почти четырнадцать, – второй по старшинству в этой семье. Кэти, которая теперь стала самой старшей, стоит рядом с Кэрри Энн в простом черном платье, свисающем ниже колен. Наверное, раньше оно принадлежало Ари.

Кайл стискивает ладонь миссис Каучински, как будто не давая ей упасть. Не могу на них смотреть.

– Может, пойдем, поговорим с ней? – шепчет Кэлли. Я поворачиваю голову и понимаю, что она это говорит Сабрине, а не мне.

– Давай подождем, пока… – Сабрина не договаривает предложения. Это и не нужно. Рядом с женой по-прежнему стоит мистер Каучински. Потом его рука ложится на плечо Кэти. Даже издалека видно, что это не жест защиты.

Кэти каменеет в отцовском захвате. Приходится помотать головой, чтобы напомнить себе, что я смотрю не на Ариэль. Кэти – единственная из детей Каучински, кто похож на Ари: долговязая, загорелая, с темными волосами. Ее братья и сестра круглолицые, светлокожие, с темно-русыми волосами, как у матери.

У Кэти с Ари проявились гены отца. Мистер Каучински высокий, с острыми локтями и коленями, немного напоминает богомола. Его волосы зализаны набок, так же, как на фотографиях двадцатилетней давности. Густые усы придают ему зверское выражение лица – кажется, будто он постоянно рычит.

Он всегда пугал нас до смерти.

– Я слышала, как он на ней срывался, – шепчет Сабрина.

– На ком? На Ари? – говорит Кэлли.

– На Кэти, – отвечает Сабрина. – Она прикрывала Ари, когда та уходила без спроса. Поэтому ее хватились только на следующий день.

В церкви все плавится от жары, а на Кэти платье с длинными рукавами. Я понимаю, что под тканью она, скорее всего, скрывает синяки.

Пастор стучит пальцем по микрофону на кафедре. Он просит людей занять свои места, и все послушно садятся. В воцарившейся тишине мне слышится, как мистер Каучински убивает собаку – и как истошно кричит Ариэль.

***

После службы в воскресной школе подают закуски. Пока мы идем за Сабриной по церковному залу, вибрирует телефон Кэлли.

– Это мама, – бормочет она. – Говорит, что будет ждать нас у машины.

Мэгги с Риком, наверное, улизнули под конец службы. Меня охватывает неприятное чувство. Что если Мэгги собирается наказать Кэлли за водку, отправив меня вечером домой?

Когда мы выходим из церкви, Кэлли щурится от высокого утреннего солнца. Я стягиваю кардиган, надеясь, что моя футболка достаточно темная и на ней не будут заметны пятна от пота на спине и у подмышек.

– Привет, – раздается за нами мужской голос. Райан встречает нас у церковной лестницы. Он побрился и надел галстук. Его почти не узнать.

– Я вас не заметил, – бормочет он, засовывая руки в карманы. – Вы не видели Ника?

Кэлли глядит на меня, я пожимаю плечами. В церкви было так людно, что я не заметила бы Ника, даже если бы обращала внимание на лица.

Кэлли колеблется.

– Мне кажется, он не пришел.

Райан щелкает пальцами, оглядывая толпу людей, вываливающихся из церкви.

– Надеюсь, что это не так.

– Ничего страшного, – отвечает Кэлли. – Многие сегодня не пришли.

– Да, но он единственный, за кем наблюдает полиция, – Райан понижает голос. – Дела у него очень плохи, Кэл.

– Боже, ты говоришь как твой дядя, – отрезает она.

– Некоторые могут счесть это за комплимент.

За нами стоит Джей Элвуд, а рядом с ним – его напарник. Оба они в пиджаках и с оружием у бедра.

– Ник Снайдер ни с кем из вас сегодня не связывался? – Детектив Элвуд смотрит на кого угодно, только не на меня, как будто меня тут просто нет. Кэлли с Райаном дружно качают головой.

– Точно?

– Да, – подтверждает Райан. – А что такое? В чем дело?

Второй детектив гортанно мычит и подтягивает брюки. Джей мнет свой раздвоенный подбородок, не сводя глаз с племянника.

– Сегодня утром мы заехали к его отчиму, – говорит он наконец. – Похоже, этой ночью Ник Снайдер смылся.

Глава четырнадцатая

По дороге домой Рик останавливается у буфета, чтобы купить роллы и сэндвичи. Пока он внутри, мы с Кэлли тихо сидим сзади, а Мэгги крутит радио, не в силах смотреть на нас.

Кэлли легонько толкает меня локтем и показывает на телефон. Она написала там сообщение для меня.

«Он этого не делал».

Я похлопываю себя по карманам и вспоминаю, что оставила телефон у Гринвудов на зарядке, рядом с кроватью. Я прошу Кэлли передать мне телефон и колеблюсь, набирая ответ.

«Откуда тебе знать?»

Кэлли берет мобильный обратно и хмурится, читая. Я гляжу ей через плечо, пока она стирает разговор и пишет: «Я знаю Ника».

Мои мысли возвращаются к одной сцене из фильма «Снять маску с монстра». Режиссеры провели интервью с матерью Уайатта Стоукса – немалое достижение, потому что для этого им пришлось заставить ее протрезветь. Они сняли все вопросы там же, в трейлере. Она сидела на изношенном диване и настаивала сквозь сигаретный дым, что хорошо знает своего сына. Он не стал бы убивать девушек.

Интересно, знает ли Кэлли Ника настолько хорошо, как думает, или же поведение полиции напоминает ей, как поступили со Стоуксом, и она просто пытается переписать историю, не дать полицейским бросить в тюрьму первого подозреваемого, которого они сумели найти, чтобы можно было сказать, что дело закрыто?

Неужели Ник Снайдер действительно убил Ариэль? Я почти ничего не знаю об этом парне, но у меня создалось впечатление, что ему не хватило бы мозгов ради убийства бывшей подружки подделать почерк серийного убийцы, арестованного десять лет назад.

Когда убили Лори, все было по-другому. Убийства «монстра» были повсюду. Пресса раскрыла столько подробностей о местах преступлений, что практически сделала всю работу за его подражателя.

Или ее, невольно добавляю я.

Из буфета выходит Рик, в руках у него коричневый бумажный пакет. Я снова беру телефон Кэлли и печатаю: «Расскажи о Нике».

Когда Кэлли заканчивает писать ответ, Рик уже выезжает с парковки. «Он жил с отцом в Северной Каролине, но они плохо ладили. Он переехал сюда вместе с мамой и ее сожителем, когда был в девятом классе. Она умерла два года назад от рака яичников. Тот мужик, ее партнер, – сволочь, но Ник все никак не может выгнать его из дома».

Дочитав, я отвечаю: «Что с его отцом?».

Кэлли хмурится: «А это важно?».

Я пожимаю плечами. Для того, что я на самом деле хочу сказать, мне не хватает слов. Поэтому я откидываюсь на подголовник и вспоминаю лицо отца – каким оно было на камере службы безопасности у магазина после того, как он выстрелил в Мануэля Гонзало. Я думаю о сестре, которая угрожала матери куском стекла, словно кинжалом.

Думаю о Бобби по кличке Заячьи Зубы. Когда я ударила его головой о шкафчик, что-то как будто освободилось во мне. Я бы тогда не остановилась, если бы учитель меня не оттащил.

Все мы способны на жестокость, но некоторые родились с ней в крови. Ходили слухи, что папа еще до моего рождения избил мужчину в баре так сильно, что тому наложили двадцать швов.

У Ника она тоже может быть в крови. Порой нужно только взглянуть на корни, чтобы увидеть, что отравлено все дерево.

***

Как только мы возвращаемся в дом, Кэлли забирается обратно в свою скорлупу. Я говорю ей, что нам нужно выяснить, не пропало ли у Ари какое-нибудь украшение.

– Нет, – она качает головой. – Ее еще даже не похоронили. Что ты мне предлагаешь: написать Кэти и попросить ее покопаться в вещах мертвой сестры?

Мы сидим с бутылками «снэппла» во дворе, за столиком на террасе, чтобы не мешать Мэгги, пока она пылесосит гостиную. Наверное, она надеется, что шум пылесоса заглушит мысли о похоронах Ари и Лори. Мэгги хотела побыть в одиночестве – это было ясно по ее лицу, когда мы попытались помочь ей убрать со стола после обеда, но она сказала: «Я сама».

Кэлли отрывает этикетку с бутылки с холодным чаем. Я разглядываю ее лицо.

– Кто-то должен просмотреть ее украшения, – говорю я. – Если чего-то недостает, будет больше доказательств, что это сделал «монстр».

– Господи, Тесса. Ее родителям пока даже не рассказали, как ее убили. – Кэлли глядит на заднюю дверь, но там только рычит пылесос. – Мы не сможем просмотреть вещи Ари. Уж точно не рядом с Кэти, раз на то пошло.

Я щелчком смахиваю пыльцу, упавшую ко мне на колено с дерева над головой.

– Похороны прошли сегодня утром, – добавляет Кэлли спустя мгновение. – Может, пока оставим ее в покое? Должно же быть что-то еще.

Я молчу, уловив намек: не приставать к семье и друзьям Ари. Тогда нам ничего не остается, как заняться фирмой, в которой работал Денни, – «Озеленение Фейбера и сыновей».

Нам с Кэлли не удалось ничего откопать о ней в Сети после вчерашнего похода в бассейн, поэтому мы решаем поспрашивать местных жителей. Хотела бы я отсидеться снаружи, пока Кэлли просит у Мэгги разрешения взять минивэн, но она зовет меня за собой внутрь.

Мы останавливаемся в дверном проходе, и Кэлли кашляет, чтобы привлечь к себе внимание.

– Ничего, если мы с Тессой поедем к Эмили Реймс? Она собирает гостей.

Рик ретировался в общую комнату с пивом «курс лайт», но он еще в пределах слышимости. Мэгги морщится.

– Я бы предпочла, чтобы ты осталась, Кэлли, – отвечает она. Возможно, она и не рассказала Рику про водку, но Кэлли забыть об этом не даст, как бы все ни были подавлены после похорон.

Лицо у Кэлли мрачнеет.

– Она ничего не сказала про меня, – подмечаю я, когда Мэгги уходит к Рику в общую комнату.

– Да, но что ты будешь там делать без меня? – шепчет Кэлли. – Ты же теперь никого здесь толком не знаешь.

– У меня есть знакомые. – В голове всплывают лицо Декера Лукаса, жалкий гараж со старыми коробками и телефонными справочниками, его добрая, кривоватая улыбка.

Телефонные справочники. Декер говорил, что его мама хранит рухлядь уже больше одиннадцати лет – в одном из справочников точно должна быть информация о «Фейбере и сыновьях». Я хлопаю себя по заднему карману и снова вспоминаю, что оставила телефон наверху, на зарядке.

Кэлли смотрит на меня.

– Что ты…

– Скажу, если найду, – бросаю я уже по пути наверх.

Я хватаю телефон с ночного столика и пролистываю контакты. Его номер почти в самом верху алфавитного списка.

«ДЕКЕР, ТВОЙ ДРУГ ^_^».

«Привет… Странный вопрос, но нет ли у тебя в гараже телефонных справочников десятилетней давности?» – пишу я ему, потому что говорить по телефону ниже моего достоинства. Не понимаю, почему общество до сих пор настаивает на звонках, если все их терпеть не могут.

Все, кроме Декера. Не проходит и минуты после того, как я отправила сообщение, и мой телефон уже звонит.

– Зачем тебе старые телефонные справочники? – спрашивает он.

– Просто кое-кого ищу. – Дверь гостевой комнаты приоткрыта. Я толкаю ее ногой, чтобы захлопнуть.

– Ты пробовала «Гугл»?

Господи. Я прижимаю ладонь ко лбу.

– Да, пробовала. Эта компания закрылась десять лет назад… Если найду ее адрес, то смогу понять, где сейчас ее владелец.

– Ясно, – отвечает он. – Значит, ты как Шерлок Холмс.

Знаю, что он шутит, но пальцы на ногах невольно поджимаются. Если бы он знал.

– Не возражаешь, если я зайду и пороюсь в справочниках? Надолго не задержусь.

– Нет! В смысле, нет, не возражаю!

И я бегу в гараж за великом Кэлли.

***

Декер ждет меня на подъездной дорожке в тех же джинсовых шортах, в которых был день назад. Узкие рукава футболки «Олд-Нэви» свисают на тощих руках. По сравнению с ручищами Райана Элвуда руки Декера – просто веточки: подозреваю, что Декер в жизни не поднимал ничего тяжелее игровой приставки.

Не знаю, когда ширина рук парней начала бросаться мне в глаза, но никакого сексуального подтекста здесь нет.

– Здоро́во, – говорит Декер.

– Спасибо, что разрешил. Я быстро.

По крайней мере, надеюсь, что это не затянется: в гараже у Декера пахнет плесенью. Он поднимает картонную коробку со стопки телефонных справочников. Я замечаю, что внутри лежат модельки автомобилей.

– Постоянно твержу маме, что пора устроить гаражную распродажу. – Похоже, он смущается. Я вспоминаю: он говорил, что бо́льшая часть вещей принадлежит его отцу.

– Ты видишься с ним? – спрашиваю я. – С отцом?

Декер пожимает плечами. Он вынимает из коробки кабриолет мятного цвета и проводит пальцем по колесам.

– Нет. Он теперь живет в Джерси.

Справочники не рассортированы хронологически. Я провожу пальцем по корешкам и пока не нахожу год, в который убили Лори.

– А ты виделась с отцом? – спрашивает Декер. – Он ведь был…

– В тюрьме? – договариваю я, не отрываясь от справочника. – Нет.

Пролистываю имена адвокатов, навязывающих услуги пострадавшим от несчастных случаев, и магазины автохимии с предложениями «два по цене одного» в поиске предприятий на букву «О». Я считаю, что наш разговор с Декером закончен, как вдруг он говорит:

– Почему?

Я кусаю нижнюю губу изнутри.

– Мама этого не хотела.

Декер хмурит брови.

– А ты?

Я удивляюсь, как быстро ему отвечаю.

– Я очень хотела. – Пожимаю плечами, видя ужас на лице Декера. – Мама считала, что тюрьма – не место для детей.

– А-а-а, – только и тянет он. Я молчу, не зная, зачем я об этом рассказала. Все равно никто никогда не понимал, каково это, когда родитель сидит в тюрьме. Кэлли этого никогда не понять, так почему с Декером должно быть по-другому?

Я долистываю указатель книги до пункта «Услуги: газон и бассейн». Там напечатано крошечное объявление фирмы «Озеленение Фейбера и сыновей» с теперь уже нерабочим номером, по которому мы с Кэлли звонили вчера. Рядом написано имя: Джо Фейбер.

«ГАРОНТИРУЕМ ОТЛИЧНОЕ КАЧЕСТВО И ОБСЛУЖИВАНИЕ»

Жаль, что никто не гарантировал Джо Фейберу качественное редактирование текста.

Я отправляю себе адрес эсэмэской, чтобы не забыть: проезд Сауф-Тауншип, 312.

***

Декер предложил подвезти меня по этому адресу, но у него лежало столько барахла на заднем сиденье и в багажнике, что для велосипеда Кэлли просто не нашлось места. Все равно я собиралась ехать туда одна, чтобы не объяснять еще одному человеку, насколько я оторвана от родной семьи.

Проезд Сауф-Тауншип, или ПСТ – лихая дорога. Выцветшие деревянные кресты в память о Робе Мак-Куине и Тайроне Уильямсе безмолвно напоминают, что на поворотах нужно сбавлять скорость. Гостиница под названием «Пивнушка Сауф-Тауншип» делу никак не помогает. Когда я была маленькой, люди называли это место ПЗД, и теперь, когда я понимаю эту шутку, такое название не кажется мне особенно смешным – просто более точным.

Ходили слухи, что перед аварией Роб с Тайроном останавливались в ПЗД, но винят в авариях всегда повороты. Теперь вдоль дороги есть ограждение. Я прижимаюсь как можно ближе к нему, хотя здесь не так много автомобилей. Самое примечательное место вдоль проезда Сауф-Тауншип – это старшая школа, закрытая на лето.

Дом 312 расположен на той же стороне дороги, что и ПЗД. Бар стоит рядом с еще двумя заведениями. Рядом с ним – гастроном, а в дальнем конце – парикмахерская «Лимонное дерево».

Я подъезжаю к тротуару, чтобы лучше рассмотреть номера домов. Гастроном, который уже закрыт, находится по тому самому адресу – Сауф-Тауншип, 312, – где раньше находилось «Озеленение Фейбера и сыновей».

На знаке в окне написано, что по выходным гастроном закрывается в 17.00. Сейчас четверть шестого. От злости я пинаю какой-то камень.

Я прислоняю велик Кэлли к кирпичной стене возле «Лимонного дерева», чтобы он был на виду, и захожу внутрь. Все во мне сжимается.

Джослин терпеть не могла, когда мама ее причесывала. Аннетт тянула излишне сильно и очень резко обходилась с клоками. Она дергала за волосы так, что кожа головы горела, и мы шли спать чуть не плача. К тому же она никогда нас не стригла, объясняя, что сама в детстве всегда хотела длинные волосы, как у Барби, но бабушка стригла их до практичного каре.

Однажды вечером Джос решила, что с нее хватит, забралась в шкаф с парой ножниц и отрезала себе волосы под корень. Тогда мама потащила Джос в «Лимонное дерево», чтобы прическу привели в порядок. Меня взяли с собой.

– Вы не по записи? – слышится голос из угла с раковинами, где рыжая девушка лет двадцати моет голову мужчине. Через секунду до меня доходит, что она говорит со мной.

– Э-э-э… нет. У меня вопрос.

– Хорошо, секунду. – Она споласкивает мужчине голову и сушит полотенцем. Потом, усадив его в кресло перед зеркалом, подходит к передней стойке.

– Вы знаете компанию, занимающуюся озеленением, под названием «Фейбер и сыновья»? – спрашиваю я. – Раньше они были с вами по соседству.

Стилистка ставит локти на стойку.

– С того времени, как я здесь работаю, рядом всегда был гастроном.

Имени Джо Фейбер она тоже не слышала. Я благодарю ее и выхожу на улицу. Из груди вырывается нервный вздох. Из ПЗД доносится громкая музыка.

Знак на двери гласит: «ВЕЧЕРОМ ПО ЧЕТВЕРГАМ: ЖИВАЯ ДЖАЗОВАЯ МУЗЫКА!». У обочины возле бара слышны голоса. Из-за здания выходят парень и девушка. Он наклоняется и прикуривает ей сигарету от своей. Они какое-то время разговаривают, а потом парень заходит внутрь, оставляя ее одну.

Эмили Реймс, беспокоившаяся об Ариэль у костра той ночью, затягивается, прислонившись спиной к кирпичной стене. Она не замечает, что я стою через дорогу, выдыхает дым через нос, попутно проверяя телефон и карманы, прежде чем обогнуть бар и пропасть за мусорным баком.

Я веду велик Кэлли мимо входа в бар, где в проходе спиной ко мне стоит мускулистый мужчина. Вслед за Эмили обхожу здание и бак. Задняя дверь открыта и подперта цементным блоком.

Засовываю голову внутрь – здесь вышибалы нет, только запах туалета и тускло освещенный коридор. Я прокрадываюсь внутрь.

В баре темно как раз настолько, чтобы замаскировать грязный линолеум и деревянные панели на стенах в стиле семидесятых. Впереди старик с микрофоном пытается заставить людей записаться на караоке. Один экран над баром показывает номера лотереи, на другом показывают бейсбольный матч.

Основные посетители здесь – мужчины или старперы, или же и то и другое вместе. Среди них выделяется Эмили. Она стоит в уголке с парнем, которого я видела на улице, и еще одним мужчиной. Когда они отходят от нее к бильярдному столу, я понимаю, что они гораздо старше, чем я думала. Им как минимум лет по тридцать пять.

Когда Эмили подносит выпивку к губам, я подхожу к ней. Завидев меня, она широко открывает глаза.

– Привет. Ты как сюда попала?

– Через заднюю дверь. – Так же, как и ты.

– А-а-а. – Эмили мнет губами край пластикового стаканчика. – У меня есть поддельное удостоверение. Но если будешь держать себя в руках и вести себя осторожно, Том не станет тебя выгонять.

Она переводит глаза на плечистого мужчину в дверном проеме. Он уходит со своего поста и проходит за барную стойку, вытирая тряпкой стол под пивным краном. Он лысый, но с бородой светло-рыжего оттенка. Наверное, он и владелец, и вышибала, и бармен.

Эмили поднимает чашку к губам обеими руками, они дрожат.

– Ты как? – спрашиваю я.

Она заглядывает мне в глаза.

– Кажется, нормально. Лучше, чем Ари.

Эмили пьет и причмокивает губами.

– Ты была там сегодня? – Там – значит на похоронах. Мне уже кажется, будто это случилось давным-давно, будто я провела в Фейетте уже несколько недель, а не дней.

– Да.

– Я очень хотела что-нибудь сказать. – Эмили вытирает уголок глаза и смотрит на кончик мизинца, проверяя, не стерлась ли подводка. – Я ведь была ее лучшей подругой.

Пастор раздавал надгробные речи – два коротких параграфа, написанных миссис Каучински, которая все никак не могла успокоиться, чтобы их прочесть.

– Знаешь, она была такая хорошая. – Эмили делает глоток. – Сло́ва плохого ни о ком не сказала, даже о тех, кто с ней жестоко обходился.

– Вроде Кэлли? – Я стараюсь говорить обычным тоном, чтобы она не подумала, что я что-то выведываю. Эмили, кажется, готова рассказать мне больше о ссоре между Кэлли и Ари, а эта информация может оказаться важной.

Эмили раскусывает кусочек льда задними зубами, скользя по мне взглядом.

– Да, Кэлли устроила жуткую сцену. Но она со всеми так себя ведет, как будто все для нее недостаточно хороши. Со всеми, кроме Сабрины: она ведь собралась поступать в колледж, ну и вот.

Мне кажется, будто меня тянет к Эмили невидимой веревкой. Я знаю точно, каково ей – как Кэлли умеет заставить тебя почувствовать неважной, мелкой сошкой, которую она охотно оставит за бортом.

В другом конце бара мужчина поет в микрофон что-то нечленораздельное. Рядом с ним по экрану проплывают слова песни «У меня есть друзья на дне».

– Кэлли, кажется, весьма дружелюбно относится к Нику. – Я сама удивляюсь, что говорю это. На самом деле я хотела спросить, почему Кэлли так уверена, что Ник не убивал Ари. Если Кэлли что-то от меня скрывает, сейчас у меня есть шанс это узнать.

– Они не особо близки, – говорит Эмили. – Он ни с кем не имеет близких отношений. Я говорила Ари, что он не внушает доверия, но, по-моему, это ее только больше к нему притянуло. Она ведь такая наивная, сама знаешь. Ей хотелось стать жестче, но она ведь не такая.

Я гляжу на бармена, наливающего пиво из крана. Он следит за нами, нахмурив широкие брови. Я засовываю руки в карманы и отворачиваюсь от него.

– В каком смысле «не внушает доверия»? Ты говоришь о том, что натворил его отец? – Я задаю эти вопросы быстро, потому что не знаю, сколько у меня еще есть времени до того момента, как меня выкинет отсюда Том.

– Его отец? – Эмили морщит нос и щурится на меня, не понимая.

– Кэлли мне сказала, что он выкинул Ника из дома.

– А-а-а. – Эмили понижает голос. – Ты имеешь в виду то, что случилось с его младшим братом.

От нее разит дымом и чем-то кислым. Глаза у нее красные.

– Все очень сложно. – Эмили вертит пирсинговый стразик у себя в носу. – Никто не знает, что случилось на самом деле, но у Ника был младший брат по отцу. Мачеха, кажется, уходила в магазин, а когда вернулась, у дома стояла скорая. Говорят, Ник разозлился, что мальчик зашел к нему в комнату, и толкнул его в стену. Он ударился головой, получил травму мозга и какое-то время пролежал в реабилитации.

Все внутри переворачивается. Не хочется думать о черепе мальчишки, разбитом о стену.

– Все очень сложно, – повторяет Эмили, уставившись вдаль. Вдруг она поворачивается ко мне и трясет головой.

– В смысле, это совсем непохоже на убийство, – говорит она тихим голосом. – Но теперь все твердят, что убийца – он. Ну и зачем ему убегать, если он ничего не совершал?

Эмили явно не смотрела фильм «Беглец» – я бы ей, может, об этом и сказала, если бы сама не пыталась ответить на тот же вопрос о своей сестре.

Эмили смотрит за мое плечо, а потом вниз, на свою выпивку, как будто стаканчик вдруг стал для нее самой интересной вещью в мире. Я поворачиваюсь и вижу, как Том протирает барный столик за нами, ставя оставленные рюмки одну на другую.

– Так что ты здесь делаешь? – спрашивает она, но не грубо, когда бармен переходит к следующему столу.

– Пытаюсь разыскать кое-кого, кто работал по соседству, – отвечаю я. – Его зовут Джо Фейбер.

– А-а-а. Не знаю такого. – Эмили снова крутит украшение в носу. – Попробуй поискать на «Фейсбуке». У тебя там есть страница?

Только для того, чтобы время от времени следить за старыми друзьями из Фейетта.

– Я ею редко пользуюсь, – говорю я.

– Обязательно добавлю тебя в друзья, как вернусь домой, – произносит невнятно Эмили. Сомневаюсь, что она вспомнит этот разговор, когда окажется дома.

– Мне пора вернуться к мальчикам. Час скидок на выпивку скоро закончится. – Она приобнимает меня за плечи одной рукой, а потом ковыляет к компании парней возле бильярдного стола. Я уже направляюсь к двери, как вдруг передо мной возникает широкая грудь бармена Тома.

– Простите, – бормочу я. – Я уже ухожу.

– Слышал, ты спрашивала о Джо Фейбере? – говорит он. У него страшный баритон, но лицо не выражает угрозы. Может, это из-за бороды как у лепрекона. Я киваю.

– Зачем такой девчонке искать Джои Фейбера? – спрашивает Том.

– Мне надо найти кое-кого, кто работал на него. – Я складываю руки на груди. – Знакомого по имени Денни.

– Джои давно уехал из города. – Том хмурится.

Может, это от недостатка сна, а возможно, это место сводит меня с ума, но мне кажется, что я вот-вот разревусь. Том пялится на меня, балансируя пустыми кружками.

Я быстро тру глаза ладонями и сильно моргаю. Соберись.

– Я просто ищу сестру – она встречалась с парнем, который работал на Джо.

Выражение лица Тома смягчается. Он переставляет гору кружек в другую руку и набрасывает полотенце на плечо.

– Бывшая жена Джо, Мелисса, еще в городе. Но если она и знает, где он, то сомневаюсь, что она тебе расскажет.

Ну хоть что-то. Впервые за сегодня я позволяю себе почувствовать капельку надежды.

– Вы знаете, где она живет?

– В красном доме на Главной улице, напротив сгоревшей церкви. Только не говори потом, что я тебя не предупреждал.

– Спасибо. Вы мне очень помогли.

Том протягивает мне руку, что меня удивляет. Пальцы теряются в его мясистой руке, она влажная от тряпки.

– Знаешь, – он внимательно всматривается мне в глаза, – где-то я тебя видел.

Я пожимаю плечами, отчаянно желая отсюда уйти.

– Наверное, у меня просто такое лицо. – Не собираюсь ему говорить, что я Лоуэлл. Он так хорошо ко мне отнесся, и я не хочу испортить впечатление.

Глава пятнадцатая

Когда я возвращаюсь к Гринвудам, на дворе уже темно. На крыльце горит свет, и Мэгги оставила дверь незапертой для меня. Я ступаю тихо: на кухне темно, а из общей комнаты доносится бормотание. Мэгги и Рик. Я иду наверх.

Дверь в комнату Кэлли закрыта. Ноги ноют от велосипеда, и мне не терпится прилечь. Утром расскажу ей о жене Джо Фейбера.

Когда снова просыпаюсь, на улице еще темно. Я приподнимаюсь на локте и хватаю телефон с ночного столика. Без четверти час.

Окно гостевой комнаты открыто, снаружи скрипит крыльцо. Там кто-то есть. Наверное, кошка, говорю я себе, проглатывая комок в горле. Я встаю и крадусь к окну. Кто-то в толстовке с накинутым на голову капюшоном крадется по подъездной дорожке. От света фонаря на крыльце из-под капюшона видны светлые завитки волос.

Кэлли.

Я стучу по оконному стеклу. Частый стук сверху заставляет Кэлли остановиться. Я стучу снова.

Она поднимает голову к окну, словно крыса в клетке. Я машу рукой. Она прячется за минивэн Мэгги, и через несколько секунд телефон коротко вибрирует: сообщение с незнакомого номера с кодом города Фейетта. Должно быть, Мэгги дала Кэлли мой номер.

«Иди спать», – написано в сообщении.

Ну да, как же. Неужели Кэлли настолько тупая, чтобы сбегать ради пятиминутного секса с Райаном, когда у нее серьезные неприятности с Мэгги? Если ее поймают, Рик с Мэгги могут в качестве наказания отправить меня домой. Я пишу ей ответ.

«Я спускаюсь».

Тонкий серп луны светит достаточно, чтобы я разглядела свои кроссовки. Я срываю толстовку с кресла-качалки, на котором ее вчера оставила. Ничего себе, кто-то аккуратно сложил ее. Я принюхиваюсь – еще и стираная. Вспоминаю, что Мэгги сказала обо мне прошлым вечером: будто бы я пыталась убедить Кэлли, что мы поступили неправильно, – и задумываюсь, не из жалости ли эта ласка.

Однако эти мысли никуда меня не приведут. Я натягиваю на себя одежду и открываю дверь комнаты так осторожно, будто она сделана из стекла.

Я останавливаюсь, прислушиваясь, не разбудила ли их, но за дверью спальни Мэгги и Рика слышен только шум кондиционера. Я спускаю рукава и крадусь вниз.

Кэлли уже в машине, на водительском сиденье. Она отпирает пассажирскую дверь и глядит на меня.

– У меня на это нет времени. Папа проснется через несколько часов.

Я прыскаю от смеха.

– Райану требуется больше, чем несколько минут?

Губы Кэлли раскрываются.

– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. – Ее пальцы тянутся к пробору на голове. Они трясутся.

– Кэлли, что происходит?

– Ник, – отвечает она. – Он в мотеле на автостраде 95. Прислал мне сообщение с просьбой помочь.

Эмили говорила, что Кэлли мало общается с Ником. Тогда какого черта она сейчас бросает все и убегает к нему посреди ночи?

– Помочь?

– Просто деньгами, едой и прочим, – отвечает Кэлли. – Пока полиция не расследует, кто это сделал на самом деле, чтобы он смог отправиться домой.

Другими словами, это помощь потенциальному подозреваемому в убийстве.

– Хреновая идея. А что если твоя мама узнает?

– Я не вылезу из минивэна. – Кэлли хватается за руль. Костяшки ее пальцев белеют.

Я демонстративно пристегиваю ремень.

– Тогда поехали.

– Тесса…

– Нет. – Я в ужасе от того, как резко это прозвучало. – Ты не поедешь в захудалый мотель на встречу с каким-то парнем одна. Неважно, насколько ты ему доверяешь, ты все равно его не знаешь.

Я уверена, что Кэлли начнет препираться, но она замолкает и заводит мотор.

Она продолжает молчать, пока мы выезжаем на подъездную дорогу к шоссе и направляемся на заправку.

Кэлли тормозит и поворачивается ко мне.

– Ты идешь?

Я расстегиваю ремень и иду за ней в магазин. В голове крутится вопрос: что же мы здесь делаем? Внутри Кэлли берет восемьдесят долларов из банкомата и пропадает между рядами супермаркета. Я останавливаюсь у стойки с журналами, разглядывая вчерашнюю газету. На главной странице статья о том, что поймали какого-то важного талиба.

Мы снова встречаемся у кассы. Кэлли ставит перед собой пакет «читос», литр апельсиновой газировки, пачку вяленой говядины и шоколадный протеиновый батончик. Я хочу спросить, каков ее план, помимо очевидного намерения вызвать у Ника понос. Но Кэлли меня убьет, если я ляпну что-нибудь перед кассиром. Хватает одного взгляда на ее лицо.

Когда мы садимся в минивэн, Кэлли вводит адрес в навигатор на телефоне. Женский голос говорит нам перестроиться для выезда на шоссе. Кэлли смотрит прямо перед собой.

Я гляжу в окно.

– Почему ты так уверена, что он ее не убивал?

– Нику на это мозгов не хватило бы, – отвечает Кэлли, отчего становится ясно, что она над этим размышляла больше, чем я думала. – Подстроить сцену убийства так, чтобы было похоже на убийства «монстра»? Ник думал, что Владимир Путин – это персонаж «Сумерек».

В голосе Кэлли слышится почти нежность. Приходится задуматься, не строит ли Ник из себя милого дурачка нарочно, чтобы обманывать своих друзей.

GPS-навигатор велит нам ехать прямо по трассе I-95 десять миль.

Наконец мы прибываем в гостиницу «Дойл-Мотор». Неподалеку виднеется забегаловка «Деннис», там же – магазин для взрослых под названием «Бутик для игр». Ник в номере 112, под лестничным пролетом, рядом с автоматом со льдом, на котором висит табличка «Не работает».

Кэлли стучит в дверь. Я стою за ее спиной, играя молнией на толстовке и представляя, как Мэгги с Риком просыпаются и обнаруживают, что нас обеих нет дома.

Слышится звук шагов, наступает пауза. Звенит дверная цепочка. Ник открывает дверь. При виде меня его лицо мрачнеет.

– Ты кого-то с собой привела?

– Привет, – отвечаю я. – Я Тесса.

– Все нормально, – говорит Кэлли. – Просто пусти нас.

Ник отступает в сторону и запирает за нами дверь. Номер пропах сигаретами. По телевизору идет ситком с выключенным звуком. Ник его выключает.

– За вами кто-нибудь следил?

– Кто бы за мной поехал в час ночи? – резко возражает Кэлли.

Ник глазеет на меня, и я отворачиваюсь к двери, просто чтобы удостовериться, что у нас есть путь к отступлению, если это маленькое собрание пойдет наперекосяк.

Кэлли сбрасывает улов из магазина на одну из кроватей. Ник тут же тянется за вяленой говядиной и разрывает упаковку зубами. Кэлли садится, проводя рукой по покрывалу. Вид у нее очень встревоженный.

– Наверно, стоит позвонить Райану, – предлагает она, – спросить, может ли он поговорить с дядей…

– Кэлли, как ты думаешь, почему я тут торчу? – Судя по голосу, Ник испугался до чертиков. – Они больше не станут разговаривать. Они хотят упечь меня в тюрьму.

Ник отбрасывает пакет с вяленой говядиной в сторону и проводит руками по лицу.

– Полиция просила образец ДНК. Я запаниковал.

– Почему ты просто не согласился дать его им? – спрашиваю я. – Он бы снял с тебя подозрения.

Ник глядит на меня непонимающе, как будто хочет задать вопрос: «Ты кто вообще такая?».

– Почему? – резко спрашивает Кэлли, переводя внимание снова на себя.

Ник щелкает суставами пальцев.

– Потому что тем утром она приходила ко мне домой, и мы занимались сексом.

Из ноздрей Кэлли с шипением выходит воздух.

– Господи, ты – идиот. Почему ты не рассказал об этом копам?

– Ни фига. Я рассказал, – отрезает Ник. – Но тупая сестрица Ари сказала им, что она была с ней весь день. Их отец не хотел, чтобы Ари со мной встречалась, и Кэти думала, что ей от него попадет за то, что она прикрывает Ари.

Ник вскакивает на ноги и начинает ходить. Внезапно он останавливается и тыкает в Кэлли пальцем.

– С чего ты решила, что полиция мне поверит? Я не собираюсь сдавать им свои анализы ДНК, чтобы они сказали, будто я изнасиловал Ари или что-нибудь похлеще. Тем более после того, что случилось с моим компьютером.

– Компьютером? – Кэлли машет рукой перед лицом. Мимо нас пролетает муха и врезается в окно. Ее отбрасывает назад, но она стукается в окно снова: шлеп, шлеп.

– Они просили меня все им показать, вот я и показал, – говорит Ник. – Тогда они и нашли объявление Ари на «Связи». Они спросили, что я об этом подумал. Все твердили, что я, мол, наверное, вышел из себя, когда узнал, что моя девушка зарабатывала по пятьсот баксов в неделю, трахаясь с другими парнями.

Ник подходит к столу возле стены, берет телефонный справочник и хлопает им по окну, оставляя желтое пятно на месте мухи. От хлопка я подпрыгиваю на месте. Ник глядит на меня, моргает, будто до сих пор не понимает, зачем я пришла, и качает головой.

– Я знал, чем занималась Ари, – говорит он, не обращаясь конкретно ни ко мне, ни к Кэлли. – Она показала мне этот сайт несколько месяцев назад.

– Она показала тебе, – спрашиваю я, – когда вы еще встречались?

– Начнем с того, – отвечает Ник, – что мы сходились и расходились. Я не указывал ей, что делать. Она там за час работы получала раз в пять больше, чем когда сидела с детьми.

От того, как он произносит «работа», у меня сводит живот, будто Ари жарила картошку в «Макдоналдсе», а не обслуживала мужчин в машинах на шоссе I-95.

– Прошлой осенью она отправила свою фотографию на сайт с моделями, – говорит Ник. – Вот только потом выяснила, что он не для моделей. Чтобы получать деньги, надо было созваниваться по «скайпу» с парнями и, ну, понимаете, делать на камеру разное. Какое-то время она таким занималась – вы ведь знаете, она готова была почти на все, лишь бы на нее обращали внимание и называли красивой.

Мне от этого становится очень грустно. Я смотрю на Кэлли – она уставилась на покрывало. В свое время Ари встречалась с парнем, который, как она знала, нравился Кэлли. Она предпочла общению с лучшей подругой внимание какого-то парня. А потом какой-то парень лишил ее жизни.

Ник отхлебывает газировку из бутылки.

– Ари нравились деньги, но она ненавидела мужчин. Ей попадались извращенцы. Потом на том же сайте она начала общаться с какой-то девчонкой, которая знакомилась с мужчинами на сайте «Крейгслист», пока там не закрыли раздел для взрослых. Та ей сказала, что за личные встречи мужчины платят гораздо больше. Мол, если сидишь за экраном, то не так охотно что-то говоришь или делаешь. Эта девчонка рассказала ей о «Связи» и помогла там освоиться. Ари приходила ко мне домой и пользовалась компьютером, чтобы обновлять информацию на странице, потому что не хотела, чтобы папа ее поймал. Полицейские прошерстили историю моего браузера и увидели, как часто этот сайт открывался с моего компа. Не успел я и глазом моргнуть, как они притащились ко мне домой и пять часов пытались заставить меня признаться, что это я заходил к ней на страницу. Как будто я следил за ней и все это время планировал убийство.

Ник прекращает ходить по комнате и падает на стул возле стола.

– Если бы у них был ее телефон, они бы увидели всех извращенцев, которые встречались с ней через сайт… Но его забрал убийца, вместе с браслетом, который я ей подарил.

Сердце забилось быстрее.

– С браслетом?

Ник от нас отворачивается и вытирает рукой лицо.

– Он был из обычных бусинок. Я его нашел среди маминых вещей, но он понравился Ари, и я сказал, что она может оставить его себе.

– Как ты узнал, что его забрал убийца? – спрашиваю я. – Это полиция сказала, что ее ограбили?

– Наверно. – Ник вытирает глаза. – В смысле, меня спрашивали, что обычно было на ней надето, и, когда я описал телефон с браслетом, мне сказали, что ничего этого при ней не нашли.

Я смотрю на Кэлли. Она смотрит на меня приоткрыв рот.

– «Монстр» тоже грабил девушек, – говорю я.

Взгляд Ника приковывается ко мне.

– Что еще за «монстр»?

– Уайатт Стоукс, серийный убийца, – отвечаю я. – Убил четырех женщин в районе Фейетта десять лет назад. Как ты можешь о нем не знать?!

– Я переехал сюда всего четыре года назад, – говорит Ник. – Как это связано с Ари?

Кэлли смотрит на меня, на ее лице явно написано то, о чем думаю и я: если Ник врет, то за такую игру он заслуживает «Оскара».

– Ари убили похожим образом, – осторожно рассказывает Кэлли.

– Тогда почему они привязались ко мне? – допытывается Ник. – Если это серийный убийца, разве они не должны искать его?

Мы с Кэлли молчим. Наконец из нас двоих заговаривает она.

– Ты прячешься, – отвечает она. – А после всего, что полиция нашла на твоем компьютере, положение хуже некуда.

– Поверьте, это был не я, – говорит Ник. – Тем более, если бы это совершил я, зачем я оставил бы ее на трассе, где ее кто-нибудь обязательно заметил бы? Мой дом стоит на четырех акрах земли. Я мог бы похоронить ее под амбаром.

Я начинаю понимать, почему полицейские сосредоточили свое внимание на Нике.

– Возможно, о таком говорить полиции не стоит, – предлагаю я.

Кэлли глядит на телефон.

– Нам пора ехать обратно. – Она вручает Нику восемьдесят долларов. – Никуда не выходи и ни с кем не разговаривай, пока мы с Тессой не разберемся кое с чем. Ты – мой должник.

– Я тебе жизнью обязан, – говорит Ник, провожая нас до двери.

Лицо Кэлли выглядит мрачным в свете оранжевых уличных фонарей.

– Будем надеяться, что нет.

***

Как только мы выходим из мотеля, у меня в голове разом возникает миллион вопросов, которые я не успела задать Нику. Если Ариэль рассказала ему о клиентах, возможно, она упоминала кого-нибудь конкретного, от которого ей стало жутко. Может, тем утром она даже говорила о встрече, запланированной на ту ночь, когда ее убили, о какой-нибудь зацепке, детали, из которой можно было бы понять, кто он такой.

Веки Кэлли начинают опускаться через десять минут езды. До конца поездки еще минут двадцать. Я трясу ее за руку.

– Я кое-что нашла в старом выпуске «Ведомостей», – говорю я. – В статье, которая вышла после смерти Лори… Там говорилось, что ее похоронили в именном ожерелье.

– Ну да, – Кэлли включает дворники. – Она всегда его носила.

– Она его снимала перед сном? – спрашиваю я.

Кэлли на мгновение задумывается.

– Нет. Она его никогда не снимала, потому что очень боялась его потерять.

– Значит, во время убийства оно было на ней.

– Да. То есть было бы странно, если бы его не было.

– Он не снял с нее ожерелья, – говорю я. – Он снимал трофеи со всех девушек, у каждой забирал по украшению, но оставил на Лори ожерелье с ее именем.

Дождь отбивает на лобовом стекле барабанную дробь.

– Откуда… – Кэлли замирает с открытым ртом, – как полиция упустила такую важную деталь?

– Они не упустили, – тихонько говорю я.

Кэлли молча слушает, пока я ей рассказываю о матери Рей Фелис – как она годы спустя призналась в том, что на Рей не было кулона. Когда я заканчиваю, на ее лице появляется изумление.

– Обалдеть. – Она поднимает скорость на дворниках и глядит прямо перед собой, еще сильнее схватившись за руль. – Обалдеть.

– Было ведь непонятно, почему Стоукс выбрал Лори, – говорю я. – Кто бы ее ни убил… сделал он это по личным причинам.

– Но зачем? – шепчет Кэлли. – Кто ее настолько сильно ненавидел?

«Держись от меня подальше».

Одна деталь способна перевернуть всю историю с ног на голову. Теперь я это понимаю. Ожерелье. Телефонный звонок. Самые незначительные мелочи могут оказаться вопросом жизни и смерти.

Не мне решать, какие из них имеют значение, а какие – нет. Теперь я это понимаю.

– Джослин. – Я заставляю себя выговорить ее имя. – Той ночью они с Лори разговаривали по телефону. Они спорили, не знаю, о чем. Я их подслушала, когда ходила в туалет. Лори все повторяла: «Держись от меня подальше». Потом, когда она повесила трубку, я перезвонила по тому же номеру – и услышала автоответчик из моего дома.

Кэлли молчит. Перед нами вдруг резко останавливается другой автомобиль. Кэлли ударяет по тормозам. Нас кидает вперед. Я ударяюсь затылком о подголовник и думаю: она обо всем расскажет Мэгги, и все будет кончено.

– Полиция допрашивала Джос, – продолжаю я. – Она не рассказала им о телефонном звонке. Я испугалась, что если на нее наябедничаю, то ее посадят в тюрьму за вранье. Чем старше я становилась, тем непонятнее казалась та ночь… Она могла соврать, потому что она это сделала – убила Лори.

Кэлли вся оцепенела; у нее был такой вид, как будто она заблудилась где-то. Наконец она открывает рот:

– Почему ты не рассказала мне?

– Она – моя сестра, Кэлли. Если бы ты кому-нибудь проговорилась… неизвестно, что стало бы с ней. Знаю, я поступила ужасно. Если бы я сказала правду, начали бы искать других подозреваемых, не только Стоукса. Если Джос убила Лори, то в том, что она сбежала, виновата я…

– Тесса, – говорит вдруг Кэлли волевым голосом, – ты не сделала ничего плохого.

С сердца падает камень. Я и не догадывалась, насколько мне важно было услышать эти слова от Кэлли, пока она их не сказала.

– Но если ее убила Джос…

Кэлли поднимает руку.

– Ты не понимаешь. Этого никак не могло произойти.

– О чем ты говоришь?

– Об окне в гостевой комнате, – отвечает Кэлли. – Стоукс – в смысле, человек, убивший Лори, – разрезал сетку, чтобы попасть внутрь.

Я пытаюсь припомнить, читала ли где-нибудь об этой детали. Нет, про окно не говорилось ни в одном из протоколов судебного заседания, опубликованных в прессе. Я просматривала их все.

– Это точно?

– Да, нам пришлось ее заменить, перед тем как выставить дом на продажу, – говорит Кэлли. – Подумай: Джослин не стала бы резать сетку на окне Лори, чтобы попасть к ней в комнату.

– Потому что она знала, где вы хранили запасной ключ, – заканчиваю я за нее.

Гринвуды так и не успели сделать для Лори собственный ключ от дома, но она приходила и уходила, когда хотела, пользуясь ключом, который был спрятан под специальным камнем, раскрашенным Кэлли. И не сосчитать, сколько раз мы вчетвером вместе возвращались из бассейна к ужину, а потом, если Мэгги не было дома, стояли в полотенцах и ждали, пока Лори достанет ключ и впустит нас в дом.

– Если бы Джос хотела, она могла бы спокойно пройти через парадную дверь, чтобы попасть к нам в дом, – говорит Кэлли. – Так было бы логичнее.

Действительно: если сетка была разрезана, значит, в комнату к Лори, скорее всего, влез незнакомец.

– Почему Лори не закрыла окно? – спрашиваю я Кэлли. – Она ведь знала, что мы видели кого-то на улице… Почему она не заперла окно, раз легла спать на первом этаже?

– В свободной спальне не было кондиционера. – Кэлли накручивает локон на кончик пальца. – Наверное, было жарко. Или она просто не поверила, что снаружи кто-то был.

Мне в голову приходит мысль.

– А может, она кого-то ждала.

– В смысле, парня? – Кэлли хмурится. – У Лори был парень в колледже.

Я откидываюсь на подголовник и закрываю глаза.

– Возможно, все было не так. Она могла связаться с плохой компанией, пока была здесь.

Кэлли хмыкает.

– С торговцами наркотиками? Лори была не такой.

В конце предложения она оставляет место для «но». Но вот твоя сестра была.

Не знаю, принимала ли Джослин наркотики. Это бы точно пролило свет на ее поведение в последние месяцы перед тем, как она сбежала из города: тогда она постоянно была в плохом настроении, похудела и дома появлялась очень нерегулярно. Но она горевала по Лори. Джос что-то скрывала о той ночи, когда умерла Лори. Я никогда не брала в расчет ее личные переживания по этому поводу.

– Вероятно, Денни был дилером, – размышляю я вслух. – Мама ругала Джос из-за того, что та встречалась с ним, потому что он был недоучкой и еще неизвестно кем.

Кэлли молча это обдумывает, затем говорит:

– Если бы Лори узнала, что Денни – дилер, она бы взбесилась.

А он мог бы ее убить, чтобы заставить молчать.

– Ту ночь Джос должна была провести с Денни, – говорю я. – Может, он угрожал Джос, чтобы она не рассказывала то, что знала об убийстве. А потом она сбежала из Фейетта, чтобы спрятаться от него.

Кэлли снова замолкает.

– Что? – спрашиваю я. – Думаешь, это нелогично?

– Не то чтобы нелогично, – отвечает она. – Если бы в этом были замешаны они оба, это многое объяснило бы. Но если это правда и мы найдем Денни… Если он просто не захочет с нами разговаривать, это будет наименьшей из наших проблем, понимаешь?

Понимаю. Но это не значит, что я сейчас дам задний ход. Если Денни – тот человек, от которого сестра бегает все эти годы, если это он убил Лори и я смогу это как-нибудь доказать, то ей больше не придется прятаться.

Моя сестра не убивала Лори. Я снова и снова прокручиваю это в голове. Впервые за много лет я хоть во что-то верю.

Мне изо всех сил хочется, чтобы это было правдой.

Моя сестра не убивала Лори.

Если я выясню, кто это сделал, она наконец-то сможет вернуться домой.

Глава шестнадцатая

Когда мы возвращаемся обратно в дом, все тихо. Нашего отсутствия никто не заметил. Я засыпаю, но вскоре снова просыпаюсь с невыносимой тяжестью в мочевом пузыре. Часы с кукушкой показывают, что время – десять минут пятого. В другой стороне коридора слышен душ: Рик собирается на работу. Я жду, когда дверь откроется и Рик пойдет обратно в спальню, но его все нет и нет.

Больше я сдерживаться не могу. Придется воспользоваться туалетом внизу.

На кухне горит свет. Выйдя из туалета, вижу, что Мэгги сидит за столом, обхватив голову руками. Она глядит на меня и моргает. Я улавливаю запах маффинов. На духовке тикает таймер.

– Ты готовишь? – спрашиваю я. В четыре утра?

Мэгги трет глаза. Они стали розовыми и опухли.

– Не могла уснуть. Решила приготовить что-нибудь, чтобы потом занести Каучински.

Я присаживаюсь рядом с ней. Она накрывает мою руку своей и вдруг сжимает мою ладонь так сильно, будто мы балансируем на вершине американских горок.

– На ум приходят ужасные воспоминания.

Помню, как Мэгги кричала на Рика, когда той ночью они вернулись домой, постучали в спальню к Лори и не дождались ответа. «Как это, Лори нет?» Помню, как Рик с Мэгги вместе суматошно сортировали флаеры с фотографией Кэлли и надписью «ПРОПАЛА». До сих пор вижу перед собой ту стопку на старом кухонном столе Гринвудов. Они даже не успели развесить все объявления, когда полиция уже нашла ее тело.

– Ты ее еще помнишь? – шепчет Мэгги. Знаю, что она имеет в виду Лори, не Ариэль. Я киваю.

– Она любила утро. – Мэгги улыбается. – Позже шести не просыпалась. Удивительный человек.

В голове всплывает очередное воспоминание: Лори в блестящих черных легинсах и салатовой спортивной футболке. Волосы убраны под белую повязку. Она бегала каждое утро, даже в дождь. Мэгги не нравилось, что она хотела бегать только одна. Лори хвалилась, что в Филадельфии всегда бегала в одиночку, а там гораздо опаснее, чем в Фейетте.

Может, поэтому он и выбрал Лори – если это действительно был «монстр», а не кто-то из ее знакомых. Возможно, по такому же принципу он выбрал их всех, а потом оставил их тела на виду, чтобы показать, что преподал им урок. Вы думаете, что вам ничто не угрожает, но это не так.

Мэгги убирает руку, склоняется к столу, щекой прижимаясь к сложенным запястьям.

– Сестре пришлось нелегко после смерти мужа, поэтому Лори стала проводить лето здесь. Алкоголь… У нашего отца тоже были проблемы.

Она вдруг спохватывается, прикрывает рот ладонью. Думаю, Мэгги еще никогда не была настолько близка к тому, чтобы признать реальность произошедшего с бутылкой водки под кроватью Кэлли. Цифры на таймере духовки отсчитывают время последней минуты.

– Я беспокоюсь о Кэлли, – говорит Мэгги. – Знаю, тебе, наверное, кажется, что у нее простая жизнь, но она плохо справляется с разочарованиями. Когда ты уехала, она плакала много дней.

После того как Кэлли перестала разговаривать со мной по телефону, я представляла себе, как когда-нибудь услышу от Мэгги подобные слова, и всегда ждала, что мне станет легче. Но нет, во мне вдруг просыпается приступ острой тоски по матери. Она так волновалась за нас с Джослин, что с годами эти волнения истощили, ослабили ее тело, забрав все изгибы и округлости, на которых в детстве часто покоилась моя голова.

Интересно, волнуется ли еще обо мне Аннетт, где бы она сейчас ни была. И, если я ее найду, увижу ли в ней еще хоть какие-то материнские черты.

***

После разговора с Мэгги я возвращаюсь в постель, но так и не могу уснуть. Когда утро сменяет ночь, я спускаюсь вниз, попутно замечая, что дверь в спальню Кэлли открыта и там никого нет.

На кухне, где Мэгги раскладывает уже остывшие маффины на тарелке, ее тоже нет.

– Доброе утро, милая.

– Привет, – отвечаю я, зевая. – А где Кэлли?

– По вторникам она работает в студии, – говорит Мэгги. – Учит детей вращению жезла в дошкольном лагере. Вернется домой к полудню.

Не хочу дожидаться, пока Кэлли вернется домой: я ведь еще не сходила к бывшей жене Джо Фейбера. Я надеялась застать ее до того, как она уйдет на работу, если бывшая миссис Фейбер вообще работает. Не хотелось бы с ней разминуться, иначе придется дожидаться, когда она придет обратно.

Мэгги допивает остатки кофе и ставит кружку на стол.

– Я в душ, а потом отнесу маффины Каучински. Если хочешь, пойдем вместе.

Во мне что-то как будто барахлит. Я вспоминаю, что после похорон не смогла даже подойти к семье Ариэль, и краснею от стыда.

Я запинаюсь, выговаривая слова.

– Я… собиралась перезвонить бабушке…

Технически это не совсем ложь. Со вчерашнего утра она оставила мне два голосовых сообщения.

– А, хорошо, – отвечает Мэгги. – Я все думала, когда ты с ней поговоришь. Наверняка она о тебе беспокоится.

Я улыбаюсь и возвращаюсь наверх. Мэгги обратила внимние, что я не разговаривала с бабушкой всю неделю, и я начинаю нервничать. Наверняка она заметила что-то еще. Но думать об этом мне не хочется.

Чувство вины по-прежнему терзает меня, когда я украдкой захожу в гараж за велосипедом Кэлли, дождавшись, пока Мэгги пойдет в душ. Вина, вина, вина. Я чувствую себя виноватой, потому что снова солгала Мэгги, хотя и так все время что-то от нее утаиваю. Я чувствую себя виноватой, потому что не звоню бабушке.

Порой мне кажется, что вина – единственное чувство, которое у меня осталось.

***

Сначала я замечаю церковь: грустное старое здание, окна разбиты и покрыты копотью. В 2001 году в подвале случился пожар от замыкания. Нужно быть человеком определенного склада ума, чтобы пятнадцать лет жить в доме напротив и не жаловаться, что это место до сих пор не снесли.

По другую сторону дороги стоит дом с забором-сеткой, протянувшимся по краю участка. Если вдруг кому-то захочется припарковаться на подъездной дорожке, придется выйти из машины и открыть ворота. Посреди дорожки, съехав на газон, стоит пикап с номерами Нью-Джерси.

Я заглядываю в почтовый ящик. Поверх стопки лежит флаер из «Покупай кипами», адресованный Мелиссе Лоренс.

Лает собака. Хлопает сетчатая дверь. С порога мне кричит женщина:

– Я же тебе говорила оставлять газеты у ворот – и все!

Ко мне несутся две страшные собаки, хлопая челюстями и повсюду брызгая слюной. Они останавливаются недалеко от ворот. Сбоку стоят три пустые стальные миски. Две собаки. Три миски.

Я застываю на месте, но не из-за собак, бросающихся на ворота. Женщина идет ко мне по подъездной дорожке. Под охотничьими сапогами хрустит гравий.

Мелисса Лоренс – это, если вежливо выразиться, женщина, которая может со всем управиться сама. Я вежливой не буду и скажу, что Мелисса Лоренс из тех женщин, кто сломает тебе нос, если ты на нее не так посмотришь.

– Ты что, глухая? – рявкает она на меня, пока собаки кружат у ее ног. Одна встает на задние лапы и кладет передние на грудь Мелиссе. Она даже не морщится под ее весом, просто отталкивает ее, поднимает пожеванную сыромятную кожу размером с мою голову и швыряет ее через двор. Собаки кидаются за ней, стукаясь боками, чтобы опередить друг друга.

Мелисса осматривает меня с головы до ног. У меня в руках нет ни брошюр, ни планшета. Она упирает руки в бока.

– Я тебя не знаю, – говорит она.

– Я ищу Джо Фейбера.

Мелисса таращится на меня странными глазами.

– Его что, видели неподалеку?

– Нет. Я надеялась, что вы знаете, где он.

Мелисса глухо, безразлично смеется.

– Джои знает, что ему нельзя ко мне подходить ближе чем на десять миль. А в чем дело?

– Мне нужен парень, мужчина, по имени Денни, – отвечаю я. – Он работал в ландшафтной компании Джо.

– Да, я знаю Денни. Он дружил с сыновьями Джо. – Голос Мелиссы становится тверже. Она заставляет меня нервничать, но ответ все равно пробуждает во мне слабое чувство надежды найти зацепку.

– Вы знаете его фамилию? – спрашиваю я.

– Не выдалось повода спросить. Они приводили девушек и шли в амбар.

– Среди них была вот эта девушка? – Я разворачиваю фотографию Лори, которую вырезала из статьи «Ведомостей». Мелисса опускает на нее взгляд. Ее лицо мрачнеет.

– Думаешь, я не знаю, кто это такая? – Она вдруг сотрясается от кашля и харкает слизью на землю. – Да, я ее уже видела.

– Здесь? – спрашиваю я. – Лори сюда приходила?

Мелисса кивает.

– Раз или два, вместе с тощей малолеткой, с которой встречался Денни. Один раз ночью у них была вечеринка в амбаре, блондинка расстроилась и ушла. Больше после этого я ее не видела.

– А другая, – не могу себя заставить произнести вслух имя сестры, – она с ней не пошла?

– Она пыталась уговорить ее остаться, но блондинку всю трясло, – говорит Мелисса. – Наверное, к ней кто-то приставал, Томми или Майк. Я-то их знаю.

– А где они теперь? – спрашиваю я. – Сыновья Джо?

По выражению лица Мелиссы видно, что ее гостеприимство исчерпано.

– Джо выгнал их вон из этого штата. Так я сказала полиции, и это все, что мне известно.

Полиция. Семью Фейбер допрашивали после смерти Лори? Насколько мне известно, Уайатт Стоукс был единственным, кого подозревала полиция. Мелисса собирается обратно в дом по подъездной дорожке.

– Прошу вас, – зову я ее. – Я ищу сестру, подругу Денни.

Я уже жду, что она продолжит идти вперед, проигнорировав меня, но Мелисса вдруг останавливается. Слова из ее уст удивляют меня еще больше.

– От твоей сестры одни неприятности, – говорит она. – От них всех. Больше не приходи меня о них расспрашивать.

Она подзывает собак, и они бегут следом за ней в дом. Уголком глаза я вижу, как шевелятся занавески на окне. Похоже, она собирается проследить за тем, чтобы я ушла.

***

Когда я возвращаюсь домой, Мэгги уже нет. Наверное, она еще у Каучински. Я получила от нее сообщение с указанием, где мне найти ключ – на выступе навеса, – и строгим наказом его не потерять, когда зайду в дом. В доме тихо, если не считать гудения кондиционера в гостиной.

Я наливаю себе стакан холодного чая и выпиваю его залпом. Потом мою стакан, протираю его и ставлю обратно в буфет, чтобы не оставить никаких вещественных доказательств того, что я была на кухне, – хоть Мэгги сто раз мне говорила, что я могу брать здесь все что угодно.

Я сажусь в офисное кресло и включаю компьютер. Когда он оживает, вынимаю из кармана уже помятую фотографию Лори, которую вырвала из статьи «Ведомостей», и кладу ее на поднос для бумаг.

Я не знаю фамилии Денни, но зато теперь у меня есть имена двух других: Томми и Майк Фейберы. По запросу имен вместе с Фейеттом всплывают их фото, или, вернее, снимки из тюрьмы.

Томас Дж. Фейбер и Майкл И. Фейбер, штат Пенсильвания, арестованы за девять месяцев до убийства Лори Коули и отбыли тридцать дней наказания за преступления, связанные с наркотиками. Ссылка, сопровождающая фотографии, не работает.

Я ищу имена обоих сыновей Фейбера вместе с именем Лори. Если полиция проверяла семью Фейбер, кто-нибудь из «кибердетективов» давно бы об этом пронюхал. Создали бы целый форум, посвященный разбору прошлого Томми и Майка Фейберов и возможной роли, которую они сыграли в убийстве Лори.

Но ничего не всплывает, даже когда я напрямую просматриваю архивы форума. Я пробую зайти на «Кибердетективов», «Наблюдателей за преступлениями», «Справедливость Стоуксу» и еще один сайт, где просто обсуждают дело «монстра», но потом у меня заканчиваются идеи.

В день после убийства Лори появлялось несколько зацепок о человеке, который жил в нескольких кварталах от Гринвудов. Некоторые люди видели, как он в то утро ездил из одного конца улицы в другой, как будто осматривал дома. Полицейские сняли с него подозрения после того, как поговорили с ним и выяснили, что он искал сбежавшую кошку.

Но форумы все равно забиты сообщениями о том, что полиции надо было допросить его еще раз. Кто-то узнал его имя, а также выяснил информацию о том, что он был поставлен на учет как насильник: на первом курсе колледжа его поймали на заднем сиденье с подружкой-старшеклассницей.

Какие-то сыщики заявляли, что его следовало бы добавить в список подозреваемых. Они нашли номер фирмы, в которой он работал, и запостили его на сайте.

Мужчина потерял работу и в результате уехал из Фейетта.

Так что, если полицейские и допрашивали сыновей Фейбера на предмет их отношений с Лори Коули, у них получилось сделать это так, чтобы никто не узнал.

Я стираю историю поиска и выключаю компьютер. Полагаю, пора перестать вести себя как сволочь и позвонить бабушке.

Тем более что надо кое-что у нее спросить.

Я поднимаюсь наверх, потому что от кондиционера на первом этаже у меня волосы на руках встают дыбом, и по дороге набираю домашний номер бабушкиной квартиры. Она берет трубку на последнем гудке перед тем, как должен включиться автоответчик. Она дышит с присвистом, как будто была на улице, может быть, в саду, и ей пришлось бежать, чтобы успеть к телефону.

Мне стыдно, потому что раньше бабушка редко брала трубку, а перезванивала людям только через несколько дней. Но когда я перешла в восьмой класс, у меня начался период страха за ее жизнь. Я все время думала, что она умерла, все было очень серьезно.

Если я приходила домой из школы, а бабушки не было дома, я сходила с ума и названивала ей на мобильный по тысяче раз, хотя было ясно, что он либо разряжен, либо брошен на кухне, в ящике с хламом. Я стучала в каждую дверь комплекса и спрашивала, не видел ли ее кто-нибудь, включала кабельный канал новостей и ждала, не появится ли информация об ужасных авариях.

Как-то раз она пришла со стороны квартала, улыбаясь, с карманами, полными гладких белых камешков с залива. Она решила прогуляться, хотя до этого ни разу не выходила на прогулку за те годы, что я с ней прожила.

Я кричала на нее: «Зачем тебе вообще тогда этот гребаный мобильник?».

Через несколько месяцев после того случая она повела меня к детскому психологу: я продолжала хандрить, и она забеспокоилась. Неофициальный диагноз – тревожно-ненадежная привязанность со слабо выраженными депрессивными наклонностями. Мне прописали пять миллиграммов «лексапро». «Не хватит, чтобы вырубить даже терьера», – шептала бабушка по телефону подруге Джун из Олбани.

– Молодец, что перезвонила, – ворчит бабушка, но я знаю, что на самом деле она не сильно сердится.

– Привет, – отвечаю я.

– Тут без тебя тихо, – говорит она, по-видимому, в шутку, потому что я даже пукаю тихо.

– Чем занимаешься? – спрашиваю я.

– Да так, ничем. Превращаюсь в одну из тех старушек, что каждый день ожидают почту. – Бабушка замолкает. – Я думала, тебе не терпится вернуться домой.

– Так и есть. – Я делаю паузу. – Можно тебя кое о чем спросить?

– Конечно.

Я сажусь на кровать и подтягиваю к себе ноги, чтобы усесться по-турецки.

– От мамы было что-нибудь слышно?

В трубке какое-то время слышится только ее прерывистое дыхание.

– Ты же знаешь, я бы тебе сказала, если бы такое случилось. Мы с Нетти разные, но я не стала бы прятать тебя от мамы.

Я киваю, хоть бабушка меня и не видит, и обвожу пальцем узор «бута» на покрывале.

– А сестра? Она с тобой когда-нибудь связывалась?

– Тесса, – в голосе бабушки слышится предостережение, – я считаю, что тебе не стоит надолго задерживаться в том городе. По-видимому, он пробуждает в тебе болезненные воспоминания, о которых лучше было бы забыть.

– Бабушка, прошло десять лет, – говорю я. – Десять лет, а от них до сих пор ни слова. Тебе не кажется это странным? Что они могли попасть в беду или с ними случилось еще что похуже?

– Не понимаю, чего ты хочешь от меня, – говорит бабушка тяжелым тоном.

Я крепче хватаю телефон и набираюсь храбрости.

– Я хочу, чтобы ты мне сказала, кто отец Джослин.

– Я же тебе говорила, Тесс. Он не хотел иметь с ней ничего общего.

– Она приезжала повидаться с ним, – говорю я. – Джослин приезжала повидаться с Гленном перед его смертью. Я не могу найти ее, но, может, она сама смогла найти своего настоящего отца. А он может знать, где она.

Бабушка вздыхает, будто говоря: «Я для такого уже слишком стара».

– Милая, у тебя хорошие намерения, но они разобьют тебе сердце, если ты продолжишь в том же духе.

В груди что-то сжимается. Бабушка редко называет меня милой, доказательство тому – упрямое нежелание давать мне милые прозвища. Это, как она думает, подтверждение того, что она меня действительно любит. Такой у нее характер. «Милая» – это не знак любви, а слово-предупреждение.

И больше оно со мной не работает.

– Я никогда тебя ни о чем не прошу, – говорю я бабушке, хотя мне больно разыгрывать эту карту. – Пожалуйста, ради бога, просто скажи мне, кто отец Джослин.

Бабушка вздыхает.

– Подожди.

Слышу в трубке, как там хлопает дверь, что-то шуршит, и я ясно вижу перед глазами, как она в тысячный раз на моей памяти садится в кресло-качалку на крыльце, раскачивая его одной ногой и роясь в пачке сигарет.

– Аннетт было девятнадцать, – рассказывает бабушка. – Она пришла ко мне радостная, как будто ей не терпелось рассказать хорошую новость. Когда она сказала, что беременна, я просто… Я отреагировала не так, как она надеялась. Я сказала, что ребенок изменит ее жизнь и что лучше хорошенько обдумать, стоит ли его оставлять.

Бабушка втягивает ртом воздух. Наступает молчание. Готова на что угодно поспорить, что она закуривает сигарету.

– Отец ребенка был старше. Он должен был уехать по работе на нефтяную буровую вышку в Луизиану. Я спросила твою маму, правда ли ей хочется так жить: одной с малышом, в односпальной квартире, пока он тринадцать часов в день будет проводить на буровой вышке. Но она все равно уехала.

– Это ты мне рассказывала, – мягко говорю я. Порой ее подводит память. – И это был последний раз, когда ты с ней разговаривала.

Бабушка вздыхает, и я представляю себе, как она выпускает из ноздрей дым.

– Да, знаю. Вот только она позвонила мне спустя несколько месяцев.

Я цепенею. Эту версию бабушка мне еще не выдавала.

– О чем это ты?

– Она была в истерике. Хотела, чтобы я приехала с ней повидаться. Она потеряла ребенка.

– Потеряла – в том смысле, что он умер? Тот ребенок был не Джослин?

– Я сказала ей, чтобы она возвращалась домой, – говорит бабушка. – Я ее умоляла, Тесс, а ты ведь знаешь, что я так никогда не делаю. Но она хотела наладить отношения с Аланом, хотя он с самого начала не был рад этому малышу. Потеря ее опустошила, а он вздохнул с облегчением.

Бабушка втягивает ртом воздух.

– Думаю, когда она забеременела снова, уже твоей сестрой, все стало намного хуже. К тому времени она перестала со мной говорить, потому что ей не нравились мои слова.

Мама потеряла ребенка. У меня могла быть еще одна сестра или брат – а может, Аннетт хватило бы того ребенка и она больше не стала бы рожать, если бы он выжил. Мне всегда казалось, что маме было мало нас с Джослин, что мы недотягивали до представлений матери о том, каково это – иметь детей.

Но теперь, когда мне стало известно о первом ребенке, я понимаю: похоже, шанса исправиться у нас не было вовсе.

– Ты помнишь фамилию Алана? – спрашиваю я.

– Ой, Тесса, это было двадцать пять лет назад. Конечно, не помню.

Если бы она сомневалась хоть секундой меньше, может быть, я бы ей и поверила.

***

В десять минут первого я слышу, как хлопает парадная дверь. Спускаюсь вниз; там, в гостиной, Кэлли сбрасывает спортивную сумку на диван. На ней черные шорты из спандекса и футболка с эмблемой Университета Восточного Страудсбурга. Она всегда носит одежду с символикой УВС, будто эти вещи постоянно напоминают ей, что скоро ее дням в Фейетте придет конец.

Они – напоминание и мне. Скоро все закончится. Я не могу торчать в Фейетте вечно и, если мы не решим все эти загадки в ближайшее время, вернусь во Флориду – без ответов, да еще с кучей новых вопросов в придачу.

– Привет, – говорит Кэлли, отхлебнув воду из бутылки. – Где мама?

– У Каучински, – отвечаю я. – Ушла к ним пару часов назад.

– Наверное, помогает маме Ари прибирать в доме, ты же ее знаешь, – говорит Кэлли. – Что, по-видимому, значит, что Дэрила дома нет. Он бы этого ни за что не допустил.

Во мне что-то щелкает, когда я представляю, как Мэгги суетится на кухне у Каучински, моет грязную посуду и разбирает холодильник перед тем, как Дэрил вернется домой.

– Думаешь, он знал, чем занималась Ари? – спрашиваю я. – О сайте и прочем.

Кэлли качает головой.

– Он бы убил… – Она тут же останавливается. – Нет, это безумие. Она же его дочь.

– Знаю, – говорю я. – Но ведь «монстр» неспроста начал убивать спустя столько лет. Если он узнал, что его родная дочь стала одной из тех девушек…

Кэлли хмыкает.

– Дэрил Каучински – и вдруг «монстр»?

– Не знаю, – отвечаю я, начиная злиться. – Других серьезных подозреваемых у нас нет.

– А как же Денни? – Кэлли еще раз отпивает из бутылки. – Ты узнала его фамилию?

– Нет, но я нашла бывшую жену Джо Фейбера, – говорю я, – и виделась с ней этим утром. Она до сих пор здесь живет, напротив заброшенной церкви.

Кэлли чуть не выплевывает воду.

– Это та сумасшедшая с ротвейлерами?

– Ага, она. – Я усаживаюсь в кресло Рика. – Помнишь двух парней, которые терлись возле Джос и Лори? Томми и Майк Фейберы, друзья Денни.

Кэлли качает головой.

– Лори никогда не тусила с парнями, пока была здесь.

И не потому, что парни ею не интересовались. Напротив, она им нравилась. Но у Лори был парень из Делавэра, который жил вместе с ней в одном общежитии, с факультета инженерии. Тем летом она звонила ему перед сном каждую ночь и ждала того дня, как в конце июля поедет повидаться с ним.

– Бывшая жена Джо Фейбера говорит, что Джос однажды приходила с Лори к ним домой. – Я пересказываю Кэлли тот случай, когда расстроенная Лори ушла одна. Джослин позволила ей уйти одной в плохом настроении и ничего не сделала.

Выражение на лице Кэлли заставляет меня заново ощутить весь груз предательства сестры. Джос предпочла Лори Денни – Денни и его паршивых друзей, которые к тому же чем-то обидели Лори.

Но больше всего Кэлли поразило то, что рассказала Мелисса Лоренс о полиции.

– И Фейберы просто уехали из города? И никто не подумал, что они это сделали не просто так?

– У них были знакомые, которые их прикрывали, – говорю я. Возможно, одной из них была моя сестра.

– Фейберов арестовывали за наркотики, – продолжаю я. – Возможно, и Денни – тоже. Думаю, надо сходить в полицию и узнать, есть ли эта информация в публичных записях.

Кэлли хмурится.

– Например, в полицейском участке Фейетта.

– Об убийствах мы ничего не скажем, – говорю я. – Им будет известно только то, что нас интересует информация, которая поможет нам найти беглянку.

Кэлли открывает рот.

– Джослин.

***

Полицейский участок южного Фейетта – это квадратное здание песчаного цвета с двумя входами: один – для оформления арестованных, другой – для отделения полиции. Я указываю Кэлли направление движения по парковке возле отделения и замечаю, что костяшки ее рук на руле побелели. Последний раз, когда мы здесь были, много часов просидели в холодных отдельных комнатах, цедя яблочный сок, пока детективы записывали наши показания.

По позвоночнику пробегает холодок.

– Мы просто спросим о моей сестре, – говорю я Кэлли. – Тебе необязательно говорить.

– Ладно.

Но я не могу забыть тот кислый яблочный вкус во рту. Если бы можно было обойтись без полицейских, конечно, я бы так и сделала.

Довольно большая приемная отлично служит своей основной цели – вмещать кучи людей, докладывающих об украденных магнитолах или жалующихся на зловредных соседей, которые начинают сдувать листья с лужайки раньше восьми утра. Внутри спокойно, только белые стены и линолеум. В зоне ожидания, рядом со стульями, на стене висит карта округа Фейетт. Там же стоит автомат.

Я жестом предлагаю Кэлли присесть на стул, пока сама иду к приемной. Там никого – только чья-то пластиковая посуда с сырыми остатками салата. За стойкой пикает радио, затем раздаются неразличимые помехи.

Потом смех. Двое мужчин. Я заворачиваю в коридор, примыкающий к стойке. Из комнаты дальше по коридору слышится смех, и это не радио. К стойке регистрации подходит улыбающийся молодой парень с папкой в руках. Завидев меня, он тут же останавливается.

– Вам помочь?

– Мне надо с кем-нибудь поговорить насчет пропавшего человека.

– Вы пришли написать заявление? – говорит он, перекатывая на языке белую жвачку.

Я колеблюсь.

– Нет. Я кое-кого ищу.

– Как давно?

– Э-э-э… восемь лет.

Парень моргает, очевидно, не зная, как поступить. Теперь, когда он стоит ближе, я замечаю, насколько он молод. Вся челюсть усеяна красными прыщиками. Вряд ли он и на пару лет старше меня. Всякая надежда на то, что здесь меня кто-то воспримет всерьез, гаснет. Он на меня даже не глядит, а смотрит мне через плечо.

– Кэлли? – спрашивает он удивленно.

Я поворачиваюсь. Кэлли вжалась в сиденье; кажется, она сейчас растает, пытаясь исчезнуть.

– Привет, Эли, – говорит она, вполне себе ласково. Он улыбается. Она – нет.

– Давно не виделись, – говорит Эли. – Что ты тут делаешь?

– Просто помогаю Тессе. Она ищет сестру. – Последние слова Кэлли специально проговаривает медленно. Эли переводит взгляд на меня.

– А, да, – говорит он. – Я работаю только с бумагами. Скажу кому-нибудь из офицеров, что вы пришли.

Эли пропадает в коридоре, а я присаживаюсь рядом с Кэлли. Она листает выпуск журнала «Новости США и всемирный доклад» годовой давности, не особенно вглядываясь в страницы; потом откладывает его и берется за телефон. Что-то жужжит – то ли у меня в голове, то ли в автомате с газировкой. Я читаю заголовки инструкций, развешанных в комнате ожидания. «Тренировка защиты против изнасилования». «Опасность алкоголизма». «Советы по безопасности для студентов». Если выставить их в ряд, получится история ужасов.

– Кто такой Эли? – спрашиваю я Кэлли.

– Друг Райана. Он окончил школу на год раньше нас. – Она не отрывает глаз от телефона.

– А в чем проблема?

Кэлли ерзает на месте.

– Не хочу, чтобы кто-нибудь прознал, что мы тут были. – Под этим она, скорее всего, подразумевает, что не хочет, чтобы об этом прослышала Мэгги.

В коридоре слышатся голоса. Мы поднимаем головы – офицер в штатском сопровождает кого-то в приемную.

– Меня кто-то здесь ждет?

Громогласный мужской голос. Кэлли замирает, наклонив голову к телефону.

Я осматриваюсь и понимаю, почему. Голос принадлежит Чарли Волку – детективу, который арестовал Уайатта Стоукса и сообщил нашим родителям, что мы с Кэлли могли бы помочь следствию засадить его за решетку.

Глава семнадцатая

Чарли Волк смотрит на места, а потом жестом подзывает к себе. Волосы у него поседели. Сорочка, по-видимому, когда-то была белой, но теперь покрылась потными пятнами. Сидя на месте, я чувствую, как ослабли мои колени. Вставай, Тесса.

Я заставляю себя подняться и оглядываюсь на Кэлли, так и застывшую на стуле. Она ни за что не сдвинется с места. Тогда я одна иду за Волком вниз по коридору. Он тяжело дышит, явно пытаясь приноровиться к лишним двадцати фунтам, которые он набрал с момента нашей последней встречи.

Он на меня не оглядывается, и до меня вдруг доходит: он не понял, кто я такая.

– Садись, садись. – Волк заводит меня в свой кабинет. Я падаю в кресло напротив него; стук сердца эхом отдается в ушах. Скомкав жирную салфетку, он бросает ее в пакет «Бургер Кинг», а потом отодвигает его в сторону.

Я читала, что Чарли Волка вынудили выйти на пенсию после ответной реакции на фильм «Снять маску с монстра». Режиссеры изобразили его как упрямого, некомпетентного полицейского, который не смог признаться, что был неправ по поводу Стоукса, и давно уже должен был отправиться на пенсию.

Еще в газетах было написано что-то о судебной тяжбе: Чарли Волк отстаивает свою роль в деле о «монстре» и отказывается, несмотря на травлю, идти на пенсию и замалчивать гонения. Что-то об урегулировании…

И о том, что Волка отправили заниматься бумажной работой.

Вот дерьмо.

– Итак, пропал человек. – Волк плюхается в кожаное кресло, и оно тихо пыхтит под его весом. Он тянется к мышке, задевая локтем фотографию в рамке.

– Черт.

Он переставляет рамку, и теперь я не в силах оторвать от нее глаз. На фотографии Волк, две девушки и женщина. На одной из девушек мантия и академическая шапочка. На перевязи написано «Университет Вирджинии».

«Моей дочери столько же лет, сколько было Лори Коули. У многих из нас, в вооруженных силах, есть дочери. Это дело касается каждого из нас».

Внезапно мне снова восемь, и я чувствую, как Чарли Волк дышит мне в лицо сэндвичем с индейкой и горчицей. «Просто расскажи мне все, что случилось той ночью, милая. Здесь не может быть неправильных ответов».

Вот только неправильные ответы были, и мы оба это знали. Наши с Кэлли истории должны были совпадать. Если бы этого не случилось, то человек, убивший Лори, избежал бы наказания.

«А что скажешь о его лице? Ты его уже где-то видела, Тесса? Это очень важно. Скажи нам, пожалуйста, видела ли ты его раньше».

Волк точно знал, что Кэлли разбудила меня и сказала, что там был человек из бассейна. Когда один из офицеров позвал детектива, чтобы тот допросил меня в участке, Волк сказал им не беспокоиться и вызвался провести допрос самолично.

Этот ублюдок точно знал, что делал. Он просто использовал нас с Кэлли, чтобы получить ордер на арест Стоукса.

У меня чувство, что сейчас заблюю ему весь стол.

Я молчала слишком долго. Чарли Волк щурится, глядя на меня.

– Лицо у тебя ужасно знакомое.

– Меня зовут Тесса Лоуэлл.

Чарли Волк снимает очки, стирает с носа пот.

– Тесса Лоуэлл, будь я проклят.

– Я ищу свою сестру Джослин, – говорю я.

Но он продолжает пялиться на меня.

– Прости, просто не ожидал увидеть здесь тебя, взрослую. Тесса… малышка Тесса Л.

Я с трудом проглатываю комок в горле.

– Так что с сестрой?

– Верно, верно. – Волк трясет мышкой, и компьютер возвращается к жизни. – Когда ты ее видела последний раз?

– Она сбежала из дома, когда ей было семнадцать. Она тогда только-только порвала с парнем. Возможно, у вас есть на него запись, – говорю я. – Некий Денни.

Волк приподнимает очки и вглядывается в экран.

– Ты имеешь в виду Денни Дэнзинга? Тут сказано, что мы его задерживали в 2006-м за хранение.

Денни Дэнзинг.

– Как вы… Его имя всплыло, когда вы искали имя моей сестры?

Волк мотает вниз.

– Полиция Арнольда поручала нам его допрос по одному делу в их городе. Похоже, что Джослин Лоуэлл обеспечила ему алиби.

Арнольд. В любой другой день название этого города ничего мне не сказало бы. Об Арнольде я знала только то, что по его улицам опасно ходить одной. Но на днях в библиотеке я видела статью на передовой странице «Ведомостей»: там говорилось, что в ночь убийства Лори взорвалось логово метамфетаминщиков.

Сестра сказала, что Денни был с ней. Наверное, он попросил ее солгать, потому что был как-то связан со взрывом.

А он, сам того не зная, обеспечил Джослин алиби на момент убийства Лори.

– Взрыв метамфетаминной лаборатории, – говорю я. – Они считали, что Денни с этим как-то связан, я права?

Волк хмурится.

– Не могу сказать. Дело до сих пор не закрыли. Двое других подозреваемых сбежали из штата, а у нас не хватает доказательств, чтобы их экстрадировать.

Готова поспорить, что он говорит о Томми и Майке Фейберах. Значит, полиция могла разыскивать их вовсе не по поводу убийства Лори, а Мелисса Лоренс неправильно поняла меня, решив, что я спрашивала о том, как они связаны со взрывом.

Что если Лори выяснила, что они готовили мет, из-за которого и взорвался дом? Может, им пришлось ее убить, чтобы она молчала?

– Твоя сестра связалась с плохой компанией, – говорит Волк, вторя моим мыслям. – Как так вышло, что никто не заявил о ее пропаже?

Кровь медленно приливает к голове.

– Как это не заявил?

Волк хмурится, крутит колесико мыши.

– Если бы кто-нибудь написал заявление, оно было бы здесь.

Ярость захлестывает меня с головой; все тело горит, и мне страшно хочется вступить с кем-нибудь в драку. Хочется, чтобы тут сейчас была мать. Тогда я трясла бы ее за плечи до тех пор, пока она не ответила бы, почему не написала заявление о пропаже моей сестры, своей родной дочери, хотя обещала мне, что полиция найдет Джослин и приведет ее домой.

Вот и где вы сейчас обе? Я чувствую, как слова во мне поднимаются, словно желчь, как будто мне станет легче, только если я проору их во все горло.

Где вы и какую мерзость от меня скрываете?

***

Я иду мимо Кэлли, которая все еще сидит в приемной, мимо стойки и Эли, который вяло машет мне вслед, и выхожу на улицу через парадную дверь. Кэлли спешит следом.

– Что случилось?

– Идем.

Она следует за мной, отпирает машину. Я пристегиваю ремень и тупо смотрю прямо перед собой. Кэлли заводит мотор и включает кондиционер, но на газ не жмет.

– Что случилось? – повторяет она вопрос.

– Я узнала его имя. Денни Дэнзинг.

– Ты же знаешь, я не о том, – возражает она. – Волк тебя вспомнил?

– Да. Но о Стоуксе он ничего не сказал. – Я сжимаю руку в кулак, чтобы унять дрожь. – Когда сестра пропала, об этом никто не доложил.

Кэлли явно не знает, что сказать.

– Ты… думала о том, чтобы найти свою мать?

Я скорее умру, чем скажу Кэлли, что уже пыталась ее найти, а единственную зацепку услышала только от шестилетней девочки в трейлерном парке. Я закрываю лицо руками.

Я не готова к тому, что в следующий момент делает Кэлли: она кладет руку мне на плечо. Слова вылетают на одном дыхании:

– Я не люблю, когда меня трогают.

Кэлли отдергивает руку, как будто обжегшись.

– Прости. – Она зажимает ладони между колен.

Я закрываю глаза.

– Сначала надо найти Денни, – говорю я. Какой еще у меня выбор? Мать прячется от «монстра».

Да и, потом, чем мне поможет мама? Она повезла нас на ту заправку десять лет назад, редко выходила из своей спальни после того, как папу посадили, не сообщила в полицию о пропаже Джослин – все это говорит только об одном.

Мать я потеряла задолго до того, как она исчезла из моей жизни.

– Джослин сказала полиции, что в ночь убийства Лори она была с Денни, – говорю я. – Они считают, что он вместе с Фейберами был замешан во взрыве метамфетаминной лаборатории.

Кэлли обдумывает то, что я сказала.

– Если твоя сестра тогда была не с Денни, то чем она занималась?

– Не знаю, но, надеюсь, что знает Денни. – Я замолкаю. – Каковы шансы, что парня, который уклоняется от обвинений в наркотиках, можно будет отыскать в телефонном справочнике?

Кэлли хмыкает. Комок чуть отступает от горла. Она переключает передачу и выезжает с парковки. Денни Дэнзинг. Я представляю, как записываю это имя ручкой на запястье, хоть в этом и нет нужды: услышав однажды, я уже ни за что его не забуду.

Мы заезжаем в аптеку, потому что Кэлли надо забрать лекарства по рецепту. Пока Кэлли стоит в очереди, я сную по рядам, хоть мне и ничего не нужно: просто устала стоять на одном месте и отнимать у людей свободное пространство. Я затеваю игру, гадая, на каких лекарствах сидит Кэлли. Возможно, на транквилизаторах, которые меня заставляла принимать бабушка.

Вдруг замечаю девушку: она стоит возле кассы и покупает банку радиоактивного «гаторейда», который дают детям, если их выворачивает наизнанку. Я едва не принимаю ее за другую – но это, конечно, не она, ведь ее уже нет в живых. Ариэль. Ариэль, у которой вечно был красный нос от простуды и чиханий, которая трогала других сразу после того, как вытирала нос.

Я слежу за Кэти Каучински из ряда с косметикой, пока сзади не слышится голос Кэлли.

– Ты что делаешь? – Она сразу застывает на месте, завидев Кэти. Похоже, никто из нас не собирается с ней здороваться, пока Кэти, собрав сдачу, не поворачивается и мы не встречаемся взглядами.

– Привет, – шепчет она. У Кэти с сестрой больше всего различались голоса. От звука голоса Ариэль морщились даже учителя: она, похоже, не осознавала, насколько громко разговаривала, даже если говорила о чем-то заведомо постыдном, например, о покупке спортивного лифчика.

Кэти всегда была тихой. До сегодняшних похорон я в последний раз видела ее, когда ей было семь лет, и тогда она все еще сосала палец.

– Привет, – ласково отвечает ей Кэлли. У Кэти такой вид, как будто она ступила в зыбучий песок. Она не двигается, пока мы к ней подходим.

– Я тебе очень сочувствую, – продолжает Кэлли. – Я хотела сказать тебе это лично, еще вчера.

– Нам всем было тяжело, – отвечает Кэти так, что сразу понятно, что Кэлли в число этих людей не входит. Кэлли явно больно это слышать – я ей не завидую. Вот почему лучше всего оставаться в стороне: не приходится гадать, в каких ты отношениях с людьми.

– Мне пора, – выпаливает Кэти. – Было приятно повидаться.

– Подожди, – останавливает ее Кэлли. – Ты сказала полиции, что в день, когда Ари пропала, она была с тобой?

От лица Кэти отхлынывает кровь.

– Как ты…

Кэлли понижает голос.

– Ник сказал, что она была с ним.

– Ты разговаривала с Ником? Когда?

Кэлли на шаг подступает к Кэти.

– Ложью сестре не поможешь.

Кэти морщится. Я знаю, что Кэлли не хотела грубить: просто она всегда становится холодной, сухой, когда чего-то хочет. «Ты будешь сводной сестрой, Тесса, потому что я похожа на Золушку, а ты – нет».

На ресницах Кэти блестят слезы.

– Я просто сделала то, что она просила. Не представляешь, как поступит папа, если узнает, что об этом я тоже соврала. Мне надо идти.

Кэлли кладет руку на предплечье Кэти. Кэти от ее касания как будто слабеет.

– Мы знаем о сайте, – шепчет Кэлли. – И я знаю, что ты – тоже. Может, она тебе рассказала что-нибудь, что помогло бы полицейским найти убийцу?

– Но они ведь думают, что это сделал Ник, – моргает Кэлли. – Этим утром полиция была у него дома, искала, каким предметом он это сделал.

Я задерживаю дыхание. Что бы полицейские ни искали в доме Ника, это никак не могло быть орудие убийства.

– Они что-то рассказали вам о том, как она умерла?

– Немного. – Кэти вытирает щеки. – Им нельзя, потому что это может помешать расследованию.

Оружие. Кэти думает, что убийца застрелил ее сестру или убил ножом: полиция даже семье не сказала, что Ариэль задушили.

Я открываю рот, но Кэлли толкает меня локтем.

– Кэти, я кое-что знаю про Ари, – говорит Кэлли. – Что перед смертью она, возможно, встречалась с каким-то мужчиной… Она тебе рассказывала о ком-нибудь с сайта? Кого-нибудь там боялась?

Кэти трясет головой.

– Она выбирала осторожно, говорила, что все они просто одиноки, а еще довольно милы. Один с ней даже сексом не хотел заниматься.

– Она о нем что-нибудь еще рассказывала? – спрашивает Кэлли.

– Нет. Теперь мне точно пора. – Кэти накручивает ручки пластикового пакета вокруг запястья. – Мне нельзя разговаривать об Ари с незнакомыми людьми.

Кэти бежит от нас прочь, и мы наблюдаем, как она пропадает в автоматических дверях. Кэлли по-прежнему выглядит решительной, как будто то, что Кэти назвала ее незнакомкой, совсем ее не задело.

– Как думаешь, это мог быть «монстр»? – спрашивает меня Кэлли.

– Тех девушек не насиловали, – говорю я. – Подумай об этом.

Кэлли молчит, когда мы выходим на улицу – как раз вовремя, чтобы увидеть, как Кэти забирается в пикап, припаркованный у обочины. Пассажирское окно опущено, поэтому нам отлично видно: за рулем сидит Дэрил Каучински.

Он смотрит на Кэти, потом на нас и стискивает зубы. Перед тем как съехать с обочины, он что-то говорит дочке, отчего она бледнеет как полотно.

Глава восемнадцатая

Один взгляд Дэрила Каучински переменил что-то в Кэлли, раскрутил уже расшатанный винтик.

– Возможно, ты была права насчет него. Кэти сказала, что ей не разрешают говорить об Ари, – говорит Кэлли, ее голос дрожит. – Может, Кэти что-то знает об отце – она могла притвориться, когда говорила, что не знает, кто это сделал.

– Не знаю. – Я пристегиваю ремень, хотя Кэлли и не выказывает желания уезжать с аптечной парковки. – А вдруг Дэрил просто не хочет, чтобы дети разболтали то, что может всплыть в газетах? В новостях не говорилось о том, что Ари работала девушкой по вызову.

– Ты ведь знаешь, он бы на ней живого места не оставил, если бы прознал, чем она занималась. – Выражение лица Кэлли меняется, когда она заводит машину. – Он не умеет себя контролировать. Помнишь собаку?

Я киваю. Кэлли выводит автомобиль со стоянки и едет домой. В детстве я часто задумывалась, убивал ли когда-нибудь Дэрил Каучински человека. Некоторые носят на себе печать жестокости, как камень на шее. Это было видно по опущенным плечам, по покатому изгибу спины.

Есть люди, которым нравится причинять боль, а еще такие, кому для этого достаточно малейшего повода. Те, кто убивает собственных детей, относятся к тому типу, в существование которого я предпочла бы не верить.

– Кэти знает больше, чем говорит, – продолжает Кэлли. – Она пытается защитить отца.

– А может, она пытается защититься от него.

Остальную часть поездки мы с ней не разговариваем. Кэлли заезжает на подъездную дорожку и паркуется. На окне шуршит занавеска. Мэгги знает, что мы дома. И вид у нее недовольный.

– Ты просила у нее разрешения? – спрашиваю я.

Кэлли колеблется.

– Я подумала, что лучше потом извинюсь, чем буду просить разрешения.

– Если она решит, что я втягиваю тебя в неприятности, то отправит меня домой.

– Ой, не надо, – Кэлли глушит мотор. – В ее глазах ты никогда не станешь плохой. Раскрой мне, в чем секрет?

В ее голосе слышится негодование. Она не знает, что неправа. У всех нас свой предел терпения и способности прощать, а у Мэгги он, наверное, больше, чем у обычного человека.

Но тайны, которые я прятала от нее, простить нельзя.

***

Кэлли с Мэгги о чем-то горячо спорят в общей комнате, поэтому я не могу добраться до компьютера и поискать Денни Дэнзинга. Решаю, что пора проверить остальную часть папиного барахла из тюрьмы, посмотреть, не оставил ли он мне там какую-нибудь зацепку, чтобы я смогла выследить маму с Джос. Я поднимаюсь в гостевую комнату и выуживаю из мешка рисунки, пока не нахожу тот, который мне нужен.

Бэр-Крик, 1986.

Информацией о своей семье я едва ли могла бы заполнить даже обувную коробку. Мой отец был в семье одним из пятерых детей; и все, кроме одного, были его сводными братьями и сестрами. Я видела его брата однажды, когда была совсем маленькой. Он жил у нас два дня, а потом пропал с коробкой маминых драгоценностей и стеклянной банкой четвертаков, которые Джослин хранила на комоде.

Год спустя его тело нашли в наркопритоне в Филадельфии. Он умер, кажется, от пневмонии.

Папин отец умер. Папина мама, тучная женщина в цветастом халате, умерла, когда я была еще совсем маленькой. На одной из немногих сохранившихся фото я сижу у нее на колене, в доме в Нью-Касле. Вскоре после того, как было сделано это фото, они с моей мамой поссорились, и мама запретила отцу привозить нас к ней. Бабушка Лоуэлл умерла через пару лет после этого.

И это все, что мне известно о семье отца. Моей семье.

И все-таки этого достаточно, чтобы знать точно: Лоуэллы были не из тех людей, которые обладают частной собственностью. А если бы она у них и была, то отец точно не стал бы хранить это в тайне. Он хвалился даже кучей дерьма, которую сделал поутру. Он и мной хвалился – страшным мужикам, ходившим по дому.

Вот моя Тесси, вон там. Моя умничка.

Но есть вероятность, что семья отца действительно владела домом на Бэр-Крике очень-очень давно. Возможно, они его продали еще до того, как отец повстречал мою мать.

Грудь сдавливает, как будто кто-то потянул за концы резинку. Я столького о нем уже никогда не узнаю, многих вещей, которые могла бы однажды выведать, если бы мне выпал шанс, если бы он остался, если бы мама не сделала все, чтобы стереть его из нашей памяти, когда его посадили.

А теперь, видимо, только его записи могут помочь мне добраться до нее.

Комната с компьютером еще занята, поэтому я звоню в справочную по мобильному, хотя услуга стоит целых три доллара, и бабушка обделается, когда увидит счет. Я прошу соединить меня с кабинетом секретаря городского совета Бэр-Крика.

Оператор переводит мой звонок, и я успеваю прослушать два фортепианных кавера песен «Битлз», пока кто-то не берет трубку.

– М-м-м, здравствуйте. – Я забыла, что такое устная речь, как это часто со мной бывает, если приходится разговаривать по телефону. – Не подскажете, имеются ли в общественных архивах записи об одном доме в Бэр-Крике, хижине?

– Имя владельца?

– Гленн Лоуэлл.

Пальцы стучат по клавишам. Вздох. Я уже ей надоела.

– Никого с таким именем нет.

– А есть кто-нибудь с фамилией Лоуэлл?

Пауза. Вздох.

– Послушайте, что я вам скажу, – говорит женщина. – В горах мало поселений. А люди, что здесь живут… адреса вы не найдете, потому что его, скорее всего, нет.

– Что вы имеете в виду?

– Поселенцев, – говорит она. – Многие хижины оказались заброшены с тех пор, как Бэр-Крик перестал быть лыжным курортом. Люди их заселяют и строят новые.

– А это разрешено? – спрашиваю я.

– Конечно, нет, но у нас в полиции нет людей, которые были бы готовы патрулировать тысячи квадратных миль неизведанного леса. Пока от них нет проблем, и полицию туда мы отправляем нечасто.

Уклонение от уплаты налогов. Незаконная постройка дома. Вот это уже больше похоже на Лоуэллов и ближе к делу.

***

На ужин сегодня тако: снизу доносится запах мяса. Пока Мэгги готовит, Кэлли просовывает голову ко мне в спальню.

– Она злится? – спрашиваю я.

Кэлли качает головой.

– Не-а, мне кажется, какое-то время все будет нормально. Она согласна с тем, что мне полезно выбираться на улицу, чтобы справиться с тем, что случилось с Ари.

Кэлли заходит в комнату.

– Я не смогла накопать в Сети ничего на Денни Дэнзинга. Но я вспомнила, что у меня есть вот это. – Кэлли кладет на постель ежегодный альбом старшей школы Фейетта. Он открыт на странице со старшеклассниками. Сверху написано «Класс 2003».

– Откуда он у тебя? – спрашиваю я.

– Я фотографировала для комитета по ежегодным альбомам, – отвечает Кэлли. – Его руководитель передал мне коробку со старыми изданиями, вплоть до восьмидесятых.

Я чувствую, как адреналин пронизывает каждую клеточку моего тела. Она может быть на одной из фотографий, моя сестра: на футбольном поле, с друзьями, до того как бросила школу. Кэлли, кажется, прочла мои мысли.

– Неважно, смотри. – Она показывает на брюнетку с настолько широкой улыбкой, будто говорящей: «Глядите, вот мои гигантские зубищи и десны во всей красе».

Энн Мэри Джонс. Для подписи под фотографией она выбрала цитату из сериала «Секс в большом городе».

– Помнишь ее? – спрашивает Кэлли.

Я почти не знала Энн Мэри Джонс: она казалась мне такой же скучной, как и ее имя. Джослин не приводила ее к нам домой, потому что мы вообще не приглашали к себе друзей. И Энн Мэри нельзя было назвать ее подругой – они с Джослин вместе работали в пекарне.

Джослин любила свою работу, хотя ей приходилось вставать для этого в полпятого утра. Она работала за прилавком, взвешивала сахарное печенье и перевязывала веревкой коробки с тортами. Надеялась, что начальник в конце концов позволит ей помогать ему с выпечкой и украшением. У сестры всегда была твердая рука, как у скульптора. Когда мы играли на заднем дворе, она мастерила для меня фей из палочек и листьев, привязывая крылышки из лепестков травинками к их спинам с такой легкостью, как будто это были нитки.

– Она пару раз ходила в кино вместе с Лори и Джослин, – говорит Кэлли.

Точно, вспоминаю я. А Джослин на это жаловалась, потому что Энн Мэри никто не звал. Джос говорила об Энн Мэри так, будто быть с ней в одной комнате было равносильно наказанию, но Лори никогда не отказывалась от возможности завести новых друзей.

– Она до сих пор живет здесь? – спрашиваю я.

Кэлли кивает.

– Судя по всему, теперь она Энн Мэри Хан. Помнишь «Лодочную станцию Ханов»? Наверное, вышла замуж за одного из сыновей.

Знаю: лучше не питать надежд. Джослин никому не сказала, почему и куда уехала, и тем более не сообщила бы прилипале с места летней подработки. Но если Энн Мэри вышла замуж за толстосума – правильнее сказать, за фейеттскую версию толстосума, – то она, вероятно, считает себя важной персоной. А такие люди знают многое или, по крайней мере, думают, что знают.

***

Энн Мэри Хан живет в простом двухэтажном доме; так что, если она и надеялась, что ее муж раскошелится на большой безвкусный особняк, ее мечта явно не сбылась. Мне это становится ясно, едва Кэлли представляется двоюродной сестрой покойной Лори Коули, и Энн Мэри, просияв, приглашает нас войти. Мы хвалим ее дом, а она бесстыдно отвечает, что «неплохо устроилась».

В гостиной, выходящей в прихожую, во всю глотку орут двое детей.

– Ой, я сейчас, – говорит Энн Мэри. – Подготовительная школа работает только до июня, поэтому летом мне некому помочь.

Кэлли сочувственно цокает языком, а я думаю: какая, на фиг, помощь нужна безработной домохозяйке? Я гляжу в одну точку на стене, чтобы лицо не выдало моих мыслей. Стенка выкрашена в голубой и украшена черными переводными буквами, гласящими: «Живи. Смейся. Люби».

На рамках фотографий тиснения с надписью «Семья». Складывается ощущение, будто Энн Мэри старается себя в чем-то убедить.

Мне приходится фыркнуть, потому что Кэлли глядит на меня.

– А мне это кажется милым, – говорит она.

В гостиной Энн Мэри включает мальчикам DVD-диск с «Вигглзами». DVD-диск. Типичный Фейетт. «Нетфликс» тут никто не признает.

У мальчиков светлые волосы. Обоим меньше пяти. Один из них глядит на нас с Кэлли, задрав верхнюю губу при виде незнакомых людей. Другой воет, чтобы ему дали желейных акулят, а Энн Мэри отрезает, что даст их после обеда.

– Ох уж эти детки. – Она возвращается к нам в коридор с такой широкой и неправдоподобной улыбкой, что мне приходится отвернуться. – Надо же, вы так выросли. С ума сойти.

Энн Мэри предлагает сесть «сзади». Она провожает нас к столу на веранде и спешит в дом, а через несколько минут возвращается с картонной коробкой сока, чашками и двумя бутылками воды.

Энн Мэри ставит локти на стол и кладет подбородок на сложенные руки. Сложно сказать, на кого из нас она глядит: на меня или на Кэлли. Ее выпуклые, как у померанца, глаза не сфокусированы.

Она явно узнала меня, потому что сказала: «Вы так выросли» – но не стала признавать это вслух.

– Ну, как вы? – Она снова сияет, как будто мы – старые друзья и много вместе пережили. Я гляжу на лимонад с чашками, и мне становится жаль Энн Мэри.

Кэлли смотрит на меня.

– У меня умер отец, – говорю я. Пафос.

Выражение лица Энн Мэри смягчается.

– Сочувствую тебе. Я могу чем-нибудь помочь?

Я где-то слышала, что скорбящие люди терпеть не могут этот вопрос. Это не более чем глупая банальность. Вот только я – тот самый человек, который на такое бесстыдно отвечает: «Ну есть, короче, одна вещь…».

Я слегка откашливаюсь.

– Я пытаюсь разыскать сестру.

Энн Мэри хмурится.

– Я ничего не слышала о Джослин с тех пор, как она сбежала.

– Она никому ничего не сказала, – встревает Кэлли. – Вот поэтому мы и ищем Денни.

– Денни Дэнзинга? – Энн Мэри хмурит брови в недоумении, отхлебывая лимонад. – Но они с Джослин уже расстались к тому моменту, когда она уехала.

Я об этом, конечно, знала. Сестра не сообщила нам, что они с Денни расстались, но это было видно по ее лицу. За несколько месяцев до ее отъезда Денни приходил искать Джос, но, по-моему, каждый раз она была в пекарне. А иногда она возвращалась поздно вечером, после десяти, заявляя, что до смерти устала и не хочет рассказывать, где была.

Может, она его избегала потому, что чего-то боялась? Вдруг ей стало известно, что он был связан со взрывом в Арнольде или с чем похуже?

– Не знаешь, где сейчас живет Денни? – спрашиваю я Энн Мэри.

– Боже мой, нет, конечно, – говорит она. – Когда я последний раз о нем слышала, он работал в каком-то автосалоне.

Энн Мэри вручает мне чашку лимонада. Прежде чем я успеваю поднести ее к губам, в жидкость шлепается мошка. Я опускаю чашку. Энн Мэри наливает лимонад Кэлли, хотя та сказала, что не хочет пить.

– Если честно, я думала, что Джослин в конце концов вернется, – щебечет дальше Энн Мэри. – Помню, она говорила, что собирается где-то покупать квартиру, а я у нее все спрашивала: «Джос, ты хоть понимаешь, сколько нужно денег, чтобы жить самостоятельно?».

Значит, сестра все же кому-то говорила о своих планах. Я беру в руки чашку с лимонадом, чтобы хоть чем-то их занять, но тут вспоминаю, что там плавает мошка.

– Поверить не могу, что она уехала и оставила тебя. – Энн Мэри кладет ладонь мне на руку, но глаза ее по-прежнему глядят непонятно куда. – Ты была еще совсем ребенком.

Как и сама Джослин, согласно закону.

– Да, пришлось нелегко.

Энн Мэри трясет головой.

– И это после всего, что ты пережила во время суда.

Кэлли скрипит стулом, пододвигаясь ближе к столу.

– Вообще-то, я хотела немного побеседовать о Лори. Не знаю, хорошо ли ты ее помнишь…

– Конечно, помню, – отвечает Энн Мэри. – Лори была невероятно милой. – От меня не ускользает ее быстрый взгляд в мою сторону, как будто с обвинением. Милейшей была Лори. А Джослин – нет. Я задумываюсь, не знает ли Энн Мэри часом о моей сестре что-то такое, о чем недоговаривает.

– Мы просто… пытаемся понять, что же случилось тем летом, – уклончиво говорит Кэлли.

Энн Мэри широко раскрывает глаза.

– Ах, бедняжки. Вы беспокоитесь, что он выйдет на свободу, да?

Она наклоняется и берет нас за руки, как будто нам по восемь, а не по восемнадцать лет.

– Его ни за что, никогда не выпустят. Он никому больше не причинит зла.

Кэлли слабо улыбается Энн Мэри.

– Да, знаем. Просто Лори была… Мы до сих пор по ней скучаем. Приятно поговорить о ней с кем-то, кроме моей семьи.

Как оказалось, больше всего Энн Мэри любит слушать собственный голос, а Лори в ее сердце получила статус святой.

– Она была старше нас, но всегда находила чем нас изумить, понимаете? – Энн Мэри улыбается самой себе. – Тогда вышел новый мультфильм от «Дисней» и «Пиксар», и она хотела посмотреть его в полночь. Нам с Джос было слишком неловко. А Лори такая: «Да ну вас!» – и пошла сама.

Кэлли слушает каждое слово Энн Мэри внимательно, даже с жадностью. Я понимаю, что она не соврала, когда сказала, что любит слушать чужие рассказы о Лори. Я знаю, каково это – потерять близкого человека: историй, которые ты о нем слышишь, всегда недостаточно. Даже если бы кто-то захотел говорить об усопшем вечно, этого все равно было бы мало.

Кэлли прочищает горло.

– Лори с Джослин когда-нибудь ссорились?

Энн Мэри хмурится.

– Мне сложно представить, чтобы Лори с кем-нибудь ссорилась.

– Даже не спорили? – спрашиваю я.

Энн Мэри на секунду замолкает.

– Ну… я уже говорила полиции, когда они спрашивали, не ходила ли Лори расстроенная перед смертью…

– Что ты им сказала? – Кэлли аж приподнимается на стуле. Я бью ее ногой под столом, чтобы она наконец заткнулась.

– Лори приходила повидаться с Джос в обед, – говорит Энн Мэри. – Они были на заднем дворе, и я их мельком слышала, пока выкидывала мусор.

Энн Мэри их подслушивала – даю голову на отсечение.

– Не знаю, о чем они разговаривали, но Лори была расстроена, а Джос ее не слушала, – говорит она. – Кажется, это было связано с мальчиком.

– С Денни? – спрашиваю я.

Энн Мэри трясет головой.

– Может, с Майком или Томми?

– Нет, я почти уверена, что речь шла о Стивене, – отвечает Энн Мэри.

Я гляжу на Кэлли, но та пожимает плечами.

– А кто такой этот Стивен? – спрашиваю я.

– Понятия не имею, – говорит Энн Мэри. – У нас с Джос в школе не было никого по имени Стивен, поэтому я подумала, что это был кто-то из города Лори.

Это точно не был парень Лори. Того звали Чипом. Я это запомнила, потому что, когда Лори рассказывала о нем Джослин, та так хохотала, что я боялась, как бы у нее не лопнула селезенка. Лори, впрочем, настаивала, что Чип – это сокращение от Кристофера и что он похож на Мэтта Дэймона в фильме «Умница Уилл Хантинг».

– Они точно ссорились? – спрашивает Кэлли.

– Не знаю. Наверное, они, скорее… не сошлись во мнениях, – говорит Энн Мэри. – На следующий день, когда они зашли вдвоем с Джос забрать чек с зарплатой, все было нормально.

Сетчатая кухонная дверь хлопает, и к нам ковыляет младший мальчик – тот, что одет в подгузники с «тачками», выглядывающими из-под шортов марки «Беби Гэп». Это он глядел на нас, когда мы с Кэлли вошли. Он забирается на колени к Энн Мэри и что-то лопочет ей на ухо.

– Что такое, ягодка? – спрашивает она его. Ребенок начинает рыдать.

Кэлли пытается что-то спросить у Энн Мэри, но ее голос тонет в детских рыданиях.

– Простите, – кричит Энн Мэри. – Кое-кому надо вздремнуть.

– Ничего, нам все равно уже пора, – кричит ей в ответ Кэлли.

Энн Мэри провожает нас через ворота на заднем дворе по кирпичной дорожке к обочине, у которой мы припарковались. Мальчик висит у нее на шее как обезьянка и все это время без остановки кричит ей в ухо. Прощание вышло коротким, вымученным.

Пока мы отъезжаем от обочины, я не могу оторвать глаз от Энн Мэри Хан и ее сына. Провожаю ее взглядом, пока она возвращается в мир с призывом «Живи, смейся, люби», к семье, и стараюсь не обращать внимания на тяжесть в груди.

Глава девятнадцатая

– Стивен точно не брат Фейберов? – спрашивает Кэлли, когда мы выезжаем на основную дорогу.

Я пожимаю плечами.

– Бывшая жена Джо сказала только про Томми и Майка.

– Может, Стивен – это кто-то из города Лори, – бормочет Кэлли.

– Тогда почему Лори с Джо спорили о нем? – спрашиваю я.

– Мы даже не знаем, спорили ли они, – говорит Кэлли. – Откуда Энн Мэри это знать? Ведь прошло целых десять лет.

– Ты не слышала голоса Лори, когда они говорили по телефону, Кэлли. – Почему-то, побывав в гостях у Энн Мэри Хан, я стала особенно придирчивой. – Лори вышла из себя.

Кэлли стискивает руль.

– Я просто говорю, что это было давно. Я не помню, что делала неделю назад, а ты так твердо уверена, что той ночью Лори ссорилась с Джос?

Я отворачиваюсь от нее и выглядываю в окно.

– Некоторые вещи просто невозможно забыть. – Как бы мне этого ни хотелось.

***

Когда мы возвращаемся домой, Мэгги поливает кусты гортензии вокруг крыльца. При виде нас она опускает шланг.

– Где вы были?

– В «Луиджи», – отвечает Кэлли, вспомнив название итальянского кафе-мороженого вниз по дороге от бассейна. Гринвуды все время водили туда нас с Кэлли. Однажды я там была после соревнований Кэлли по вращению жезла. Она устроила истерику и отказалась выходить из машины, потому что тогда все увидели бы ее в костюме и с макияжем.

– Мы привезли бы тебе чего-нибудь, но мороженое растаяло бы, – добавляет Кэлли ради эффекта, пропадая в доме.

Я задерживаюсь и помогаю Мэгги полить оставшиеся растения, чтобы она успела прополоть грядки, пока в три часа не ударит жара. Закончив полив, она идет на кухню, готовить обед. Я крадусь в общую комнату. Там, рядом с инструкцией по пользованию компьютером, лежит свежий выпуск телефонного справочника.

Я решаю, что за несколько часов его никто не хватится. Скрываюсь с ним наверху, надеясь, что Мэгги в ближайшее время не станет подниматься наверх и спрашивать, перенесла ли я рейс.

В гостевой комнате душно, потому я терпеть не могу закрывать дверь. Прошлым вечером, за ужином, Рик говорил о том, что обязательно перемонтирует кондиционер из общей комнаты в гостевую, чтобы мне не приходилось спать каждую ночь с открытым окном. Я попросила его не беспокоиться, убедив всех, что мне и так хорошо, хотя ночью ощущение такое, будто я попадаю в мошонку к дьяволу. Врубаю вентилятор на полную и сажусь перед ним, положив на колени справочник, открытый на разделе с автосалонами.

В одном только округе Фейетт три страницы с номерами автосалонов. Он охватывает около тридцати населенных пунктов. Если у Денни Дэнзинга хватило бы мозгов, он совсем уехал бы отсюда.

Но у того Денни, которого я знала, мозгов на это не хватило бы, а я по своему опыту знаю, что с годами глупые люди становятся лишь глупее. Раз ему удается так долго избегать обвинений во взрыве в Арнольде, он наверняка считает, что ему ничто не грозит. Не удивлюсь, если он до сих пор живет в этом же округе.

Я начинаю названивать во все автосалоны по очереди, спрашивая, не работает ли там Ден или Денни. По первому из номеров, принадлежащему автосалону «Браунсвиль Шевроле», мне отвечают отрицательно. Когда кто-то в пятом автосалоне по списку наконец берет трубку, я снова спрашиваю Денни. Кто-то бормочет «подождите» и переводит меня на другую линию. Живот чуть ли не складывается пополам.

Щелкает линия.

– Дени слушает, – отвечает женский голос.

Я вешаю трубку и откидываюсь на спину, надеясь, что гул вентилятора отвлечет меня от ощущения, что я – черный лабрадор, которого на весь день оставили на заднем дворе. Кожа на носу натянулась и сгорела – веснушек точно стало в два раза больше. Хорошо, что я не зациклена на внешности.

Возвращаюсь к оставшимся номерам в списке автосалонов. Проходит почти два часа, номера уже заканчиваются. Наверх проникает запах жареного лука. В какой-то момент становится слышно, как Кэлли в другом конце коридора принимает душ. Трубку берет мужчина.

– Боб у телефона.

– Я ищу человека по имени Денни.

– У нас их тут двое.

Подо мной как будто проваливается пол. Я гляжу в справочник и придерживаю нужный номер пальцем. «Ниссан смита».

– Алло? – спрашивает Боб.

– Дэнзинг, – говорю я. – Среди них есть Дэнзинг?

Щелчок. Этот ублюдок повесил трубку. Я отнимаю телефон от уха, в неверии глядя на экран, и вдруг замечаю, что трубку еще не повесили. Снова прикладываю телефон к уху.

Гудки: он перевел меня на другую линию.

Телефон звонит до тех пор, пока меня не переключают на автоответчик.

– Привет, это Ден. Я вышел, но, если вы оставите сообщение и номер, я перезвоню вам, как только смогу.

Раздается гудок. Кровь стынет в жилах, и внезапно меня пробирает холод.

Надо что-нибудь сказать, пока меня не отключили. Я диктую по цифрам свой телефон, говорю Денни, что мне надо с ним поговорить насчет покупки «альтимы» и что меня зовут Кэлли.

После того как я вешаю трубку, руки еще долго дрожат. Раньше я думала, что в этом городе ни в чем нельзя быть уверенным, но знаю без тени сомнения: на этом автоответчике был записан голос Денни Дэнзинга.

***

За ужином Мэгги часто на меня поглядывает – вероятно, потому, что одну руку я постоянно держу в кармане, на телефоне, на случай звонка. Рик подменяет кого-то в смену, поэтому за столом нас трое. Доев, Кэлли заявляет, что поедет к Сабрине.

– Ты совсем ничего не съела, – хмурится Мэгги, но Кэлли уже хватает ключи со стойки. Волосы уложены, ключицы блестят от свеженанесенного лосьона для тела.

Она едет не к Сабрине, а к Райану, сомневаться не приходится. Я представляю их в постели. Интересно, каково это – подпускать к себе кого-то так близко. А может, Кэлли просто сосется с Райаном и лишнего ему не позволяет.

Тут я начинаю чувствовать себя извращенкой и перестаю думать об этом.

– Вернусь через пару часиков, – говорит Кэлли и почти машинально целует Мэгги в щеку.

Мэгги в изумлении поднимает руку к лицу.

– Только не дольше! – кричит она вслед Кэлли, которая уже стоит возле парадной двери. – Нам завтра выезжать не позднее шести тридцати утра.

Хлопает сетчатая дверь, и Мэгги поворачивается ко мне.

– Девочки, которых Кэлли тренировала в этом году, завтра уезжают в Питтсбург, на прослушивание в ААВЖ. Ты могла бы составить нам компанию.

– Американская ассоциация… по вращению жезлов? – предполагаю я.

Мэгги улыбается и кивает.

– Знаю, тебе кажется, что это неинтересно, да и идти будет весь день, но можно перекусить в городе, немного погулять.

Я накладываю себе на тарелку кукурузу и лимскую фасоль, пока эта информация укладывается в голове. Гринвудов не будет дома весь день.

– Если честно… – я откладываю вилку, – у меня завтра встреча со старым другом.

Мэгги наклоняет голову.

– С кем?

– С Декером Лукасом. – Так и хочется вжаться в стул. Это жуткое вранье, но не только потому, что на завтра у нас с Декером (по крайней мере, пока) ничего не запланировано. Помимо прочего она, скорее всего, решит, что я стесняюсь, потому что иду на свидание.

– А-а-а, – тянет Мэгги, моргая от удивления. – Декер – милый мальчик.

Может, я это придумала, но, когда мы вернулись к своим тарелкам, она слегка улыбнулась: как будто бы не поверила мне.

***

Вернувшись к себе в комнату, я проверяю телефон на предмет пропущенных звонков или голосовой почты, хотя никакой вибрации не было. Я переодеваюсь в пижаму и укладываюсь в постель, положив на грудь папин рисунок с лачугой в Бэр-Крике.

Если Денни перезвонит мне – если он вообще станет со мной разговаривать, когда поймет, что я не Кэлли, которая собралась прикупить «альтиму», – каковы шансы, что он поддерживал связь с Джос в последние десять лет?

Чутье подсказывает мне, что Джос нашла нашу мать. Она не ездила искать ее в Олений Бег, возможно, потому, что знала: ее там нет.

Джослин старше меня – достаточно, чтобы помнить папины рисунки дома в Бэр-Крике. Может быть, она там даже бывала еще до моего рождения.

Чтобы два с половиной часа тащиться в Бэр-Крик только из-за того, что интуиция подсказывает: мама может быть там – надо быть не в своем уме. Кэлли бы сказала, что это просто трата времени.

Я нахожу в телефоне номер Декера, мысленно благодаря себя за то, что не удалила его. И посылаю ему сообщение:

«Чем завтра занимаешься? Это Тесса».

Через минуту он отвечает капсом:

«НИЧЕМ. А ЧТО?».

Я прикусываю зубами внутреннюю сторону щеки, потом пишу:

«Ты когда-нибудь был в Бэр-Крике? Хочешь поехать?».

«НЕТ. ЕЩЕ БЫ!».

Я невольно улыбаюсь. Возможно, я нашла такого же сумасшедшего человека, как и сама.

Глава двадцатая

Декер предлагает забрать меня из дома Гринвудов, но я настаиваю на встрече в «Квик-Марте»: не хочу, чтобы он подумал, что это свидание.

Честно говоря, я и на свидания никогда не ходила: потому и без понятия, что считается свиданием, а что – нет. Ближе всего к свиданию я была в седьмом классе. Один раз в школьной лаборатории за мной сел Фрэнк Трикарико. Он был на целых два дюйма ниже меня и всегда прилизывал волосы гелем, зачесывая их назад. В День святого Валентина он бросил в меня сложенной бумажкой и проворчал: «Кое-кто сказал передать это тебе».

На ней были нарисованы все девять планет с пояснением, что он их нарисовал потому, что тогда мы изучали Солнечную систему. Ниже было написано: «С ДНЕМ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА, ТЕССА!» – и номер телефона почерком Фрэнка.

Я бросила записку в помойку за школой перед тем, как сесть в автобус, думая, что умру от стыда, если бабушка ее найдет. Остаток года я старательно избегала зрительного контакта с Фрэнком, даже когда раздавала тетради.

Я об этом никому не рассказывала, но порой притворяюсь, что у меня в голове спорят два мозгоправа: один из них похож на доктора Марано – женщину, к которой меня водила бабушка, когда я была маленькой. Доктор Марано доказывает, что я выбросила открытку потому, что избегаю людей и неспособна находиться с кем-то в полноценных отношениях. Второй мозгоправ говорит, что я просто не испытывала к Фрэнку взаимности.

Второй мне нравится больше.

Перед тем как уйти от Гринвудов, я подкачиваю шины на велике Кэлли насосом, который на днях заметила в гараже, просто на всякий случай. Добираюсь до заправки раньше Декера и потому покупаю в магазине два пакетика лакричных конфет и бутылку холодного чая. Когда он подъезжает к передней площадке, я машу ему рукой, и он опускает окно. Я поднимаю конфеты над головой, чтобы он их увидел, и Декер сияет как рождественская ель.

Я открываю дверь и забираюсь на пассажирское сиденье старой машины, которую вчера заметила на подъездной дорожке у дома Декера. Кожа в салоне потрескалась, а передняя панель истерлась.

– Что это за машина? – спрашиваю.

– Это «шевроле Монте-Карло» 1992 года выпуска, – гордо отвечает Декер. – Отцовская.

– Круто. – Я пробегаю пальцем по шву сбоку сиденья, стараясь не думать о том, как это странно – ехать на Медвежью гору в машине, которая старше нас. Декер выворачивает с парковки на заправке. Мы врезаемся в обочину, и нас подбрасывает на сиденьях; я чуть не ударяюсь головой о потолок. Как только мотор снова начинает ровно урчать, я закрываю глаза и пытаюсь расслабиться.

– Я распечатал маршрут. Там сказано, что нам надо выехать на межштатную магистраль. – Декер почесывает шею. – Кажется.

Он тыкает пальцем мне под ноги. Там лежит старый пакет «тако бэлл», набитый мусором, а рядом с ним – распечатанный с компьютера листок. Я разворачиваю его и вижу маршрут от Фейетта до Медвежьей горы – такой же, какой я сегодня утром нашла в «Гугл-картах» и переписала себе. Декер выезжает на трассу, и я откидываюсь на спинку сиденья.

– Я припасла тебе деньги на бензин, – говорю. Льгота от магазинного банкомата. Цифры на моем расчетном счете сократились до двузначных, что меня беспокоит, но это не так уж важно: уже скоро я уеду из Фейетта и вернусь к работе.

Декер от меня отмахивается свободной рукой, которая не занята лакричными конфетами.

– Блин, люблю эти конфеты, а это плохо: мама запрещает мне употреблять еду с красным красителем.

– А что в нем такого плохого?

– Фенилаланин, – говорит Декер, как будто это все объясняет. Я пожимаю плечами, и Декер углубляется в историю своего рождения: как ему поставили диагноз «фенилкетонурия», из-за чего ему пришлось соблюдать суперстрогую диету, чтобы болезнь не переросла в припадки и неврологические дефекты.

– Все равно уже никто не использует «красный краситель № 3», но уверен: мама считает, что я не пошел в колледж только из-за того раза, когда съел M&M’s на дне рождения Кевина Бишопа в садике.

Не знаю, смеяться мне или нет, но Декер улыбается.

– Так какие у тебя дела в Бэр-Крике? – Декер хватает зубами новую лакричную палочку. Она свешивается у него изо рта как абсурдно длинная сигарета.

– Мама, – отвечаю я. Думаю, будет честно подготовить его и к тому, что мы, скорее всего, просто попусту потратим кучу времени. Поэтому я добавляю: – Наверное. Я ее ищу с тех пор, как сюда приехала, и нашла вот этот рисунок. Думаю, что у моей семьи в этом месте был домик.

Декер в восторге. Кажется, он вовсе не беспокоится из-за того, что мы собрались в шестичасовое путешествие из-за какого-то рисунка и моего сомнительного предчувствия.

– Значит, мы с тобой как частные детективы, да?

– Да. – Я улыбаюсь. Это мне по душе. – Точно.

– Здорово, – говорит Декер. – Просто нереально здорово.

– Ты правда не против? – спрашиваю я. – Наверняка у тебя нашлась бы еще сотня других интересных дел.

– Не-а, меня не приняли на работу в магазин велосипедов, – говорит Декер. – Не хватило квалификации.

При последних словах он ставит в воздухе кавычки, и я смеюсь, несмотря на то что мне становится его жалко.

Однако даже Декеру не по силам болтать по дороге все три часа. Спустя час он выдыхается и включает радио, убавляя громкость, когда я читаю ему маршрут. Медвежья гора и город Бэр-Крик от нас строго на север, к западу от Аллеганских гор. Я пыталась достать фотографии района со спутников, но в сервисе «Гугл планета Земля» ничего не оказалось.

Через два часа стоянки на автостраде начинают пустеть. От подъема в горы у меня закладывает уши, и радио начинает пропадать. Декер его вырубает.

– Эх, выезда уже много миль не видно, – говорит он. – Где, во имя грешных мук, мы находимся?

– Притворюсь, что ты не говорил «во имя грешных мук». – Я пытаюсь что-то разглядеть на темной пиксельной панели карту, напечатанную под маршрутом. Города, в котором мы сейчас находимся, на карте нет. Я следую указаниям на листке.

– Надо съехать с автострады на Вигвам-роуд, – говорю я.

– Вон, – показывает Декер на знак впереди, когда мы проезжаем еще четверть мили. – Должно быть там.

Декер притормаживает и съезжает с дороги у знака – здесь нет светофоров, которые помогли бы нам влиться в трафик на главной дороге. Машин поблизости тоже нет, только одинокий знак «стоп». Декер поворачивает, и где-то через полмили тротуар переходит в гравий, а потом в землю. Мы проезжаем заброшенную заправку со старомодными бензоколонками, которая, по моим прикидкам, не работает как минимум лет тридцать.

– Думаю, нам надо было свернуть с главной дороги налево, – говорю я, когда спустя пятнадцать минут мы не находим следующего поворота. Пальцы на ногах поджимаются от мысли, что мы потерялись, а телефон не ловит сигнал.

– Можно кого-нибудь спросить, – просиял Декер, как будто мы в Питтсбурге, а не в проклятом захолустье.

Мы проезжаем еще много миль, прежде чем замечаем человека. Это старик; он сидит в кресле на лужайке перед дощатым домом и подрезает себе ногти карманным ножом. Подъездной дорожки здесь нет, лишь трава да грязь. Декер пожимает плечами и паркуется на земле.

Когда мы выбираемся из машины, старик кладет ножик на бедро.

– Да вы, видно, потерялись.

Акцент у него сильный, аппалачский.

– Мы пытаемся добраться до Бэр-Крика, – говорит ему Декер.

Старик усаживается поудобнее в кресле, как будто это его заинтересовало.

– На кой черт? – Его взгляд скользит по мне, потом снова возвращается к Декеру. – Ты что, наделал ей дел, а теперь прячешься от ее папашки?

Он глядит на мою свободную футболку. Видимо, думает, что я залетела. Я натягиваю ее на живот, чтобы показать, как на самом деле обстоят дела.

– Мы кое-кого ищем. – Я отгоняю от лица стаю мошек. У ног старика валяется недоеденная груша, на которой кишат черные жучки. – Как нам туда добраться?

– Обратно в ту сторону, – выговаривает он практически в одно слово: обратновтусторону. – Где разветвляется главная дорога, только не съезжайте.

– Спасибо, сэр, – благодарит Декер. – Мы очень ценим вашу помощь.

Мы идем обратно к автомобилю, но тут старик откашливается, и мы оборачиваемся.

– Вы хоть знаете, что это за место – Бэр-Крик? – Он харкает и сплевывает слизь на пол, едва не попадая в грушу у ног.

– Городок возле лыжного курорта? – говорю я.

Старик наклоняется вперед и громко ржет.

– Дружеский совет… Там не любят, когда к ним заваливаются гости. Приезжие их пугают.

– Потому что они живут там незаконно? – спрашиваю я.

– Это меньшая из их проблем, – бормочет мужик. – Раз человек прячется в Бэр-Крике, это обычно значит, что ему больше некуда податься.

– Ого. – Декер глядит на меня. – Вроде преступников?

– Есть среди них такие, да. – Старик снова берет нож в руки и продолжает отстригать ногти. – Просто не задавайте там лишних вопросов.

Мы забираемся в машину и отъезжаем. Внутри меня зияет пустота. Вопросы – это все, что у меня есть.

***

Мы едем обратно на запад, на главную дорогу.

– Там. – Я показываю на развилку, чувствуя прилив паники от того, как скоро она появилась. Декеру приходится сильно замедлиться, пока мы объезжаем разъезд: дорога такая узкая, что бока машины задевают свисающие ветки.

Дорога медленно ползет вверх. Я замечаю среди деревьев знак о сдаче хижин. На знаке написано «ЕСТЬ МЕСТА», а еще реклама денежных депозитов.

– И это все? – Декер притормаживает и останавливается у знака. Он как будто разочарован.

Я кручусь, чтобы получше разглядеть наше окружение из окна. Дорожка из гравия пропадает среди деревьев, и я замечаю там несколько домиков. На площадке ближайшего дома, у барбекю, стоит женщина к нам спиной, но мне видно, что ее руки на поясе.

По рукам пробегают мурашки. Мне знакома эта поза, даже очень. Так стояла мать, ожидая меня у флагштока в те дни, когда раньше освобождалась от уборки домов и успевала забрать меня из школы.

У меня скручивает живот. Женщина оборачивается, глядит на нас, и я вздыхаю: это не моя мать.

– Поехали дальше, – говорю я Декеру. – Посмотри вверх.

Декер поднимает взгляд – вдалеке вырисовывается гора: два гладких пика похожи на спину верблюда.

– Ехать далеко, – говорю я. – Мы пока даже не на горе.

Мы с Декером продолжаем подниматься по дороге и вскоре минуем гнилой деревянный знак, объявляющий, что мы въезжаем в Бэр-Крик. Дальше стоит еще один знак, с рекламой лыжного курорта в десяти милях езды – того самого, что закрылся двадцать пять лет назад.

Горная дорога сужается до бетонного моста. Два человека рыбачат с перил. Когда Декер подъезжает к мосту, они оборачиваются к нам. Я сползаю с сиденья, избегая их взглядов. Я в ужасе; эта ситуация напоминает мне фильм «Избавление». Но Декер от радости прыгает на месте.

– Тут все взаправду, самая настоящая глушь! – говорит он, озвучивая мои мысли. – А еще говорят, что это мы, жители Фейетта, деревенские!

– Ага, – говорю я. – Только громко об этом не говори.

– Точно, точно. Понял.

Съехав с моста, мы попадаем в яму и крадемся на машине дальше. Декер съезжает на край сиденья, держа равновесие, и потуже затягивает ремень безопасности, хотя мы уже не едем, а ползем. У дороги стоит знак, указывающий в сторону горы. Мы едем по узкой дорожке из гравия. По обе стороны от нее ютятся лачуги и трейлеры.

С крыльца магазина наживок и снастей за нами наблюдают две женщины. Мы остаемся на дороге, потому что больше деваться некуда, и медленно проезжаем мимо пивной, столовой в старом металлическом трейлере и мини-маркета.

– Какой милый городок, – говорит Декер. – Даже заправка есть.

Он кивает на деревянную дощечку, висящую над магазином снастей: на ней баллончиком написано «БЕНЗИН».

– Давай припаркуемся у мини-маркета, – говорю я, ежась под взглядами двух женщин. Я вспоминаю рыбаков на мосту и начинаю задумываться, что здесь, возможно, все ходят парами. Меня переполняет чувство благодарности к Декеру за то, что он составляет мне компанию. Он паркуется у мини-маркета. Я выпрыгиваю из машины, поднимая облачко пыли там, где ноги коснулись земли.

– Заблудились? – слышится голос сбоку от мини-маркета. На краю прицепа сидит мужчина и, похоже, чистит раков. Декер делает несколько шагов ему навстречу, прежде чем я успеваю его остановить.

– Нет, сэр. Мы приехали навестить семью.

Мужчина на время замирает. В руке у него серое хилое создание. Отец часто говорил, что ни за что не притронулся бы к обитателям пенсильванских рек: вода в них грязная из-за угольных электростанций.

– Семью, – фыркает мужчина. В его бороде проступает седина. Он по пояс голый; у него очень загорелая кожа, широкие обветренные плечи, на одном из которых шрам, будто черта, перечеркнувшая предложение.

Ко мне возвращается дар речи.

– Ее зовут Аннетт, но, возможно, она тут под другим именем. Белая женщина средней комплекции… – Я запинаюсь, потому что вдруг осознаю, что не могу вспомнить, как выглядит мама. Как будто кто-то попросил меня ее нарисовать, а у меня получилась только фигурка из палочек и без особых примет. Я начинаю паниковать. Декер смотрит на меня с любопытством.

– Э-э-э, еще веснушки на руках, – продолжаю я. – Светло-коричневые брови. А на шее такое пятно… бесцветное.

Лицо мужчины на мгновение меняется, как будто он ее вспомнил. Но потом он снова возвращается к ракам.

– Не знаю такую.

Декер, по-видимому, тоже заметил, что мужчина узнал, о ком я говорю. Он открывает рот. Я пытаюсь схватить его за рукав, но Декер уже говорит:

– Думаю, вы могли бы дать нам немного информации.

Мужчина откладывает раков.

– У тебя есть пять секунд на то, чтобы убраться на хрен с глаз моих, бойскаут.

Сердце замирает. Мы с Декером синхронно смотрим на нож в его руке, которым он чистит раков.

Я тащу Декера в мини-маркет.

– Неприветливый тут народ, – бормочет он, когда над головой звенит колокольчик.

В мини-маркете какая-то тысячеградусная жара. Вентиляторы над головой только гоняют горячий воздух. Касса удобно расположилась рядом с ящиками со льдом. На объявлении из тонкой бумажки потекшими буквами написано «МЕШОК СО ЛЬДОМ – $3».

Девушка за прилавком едва на нас смотрит. Лицо у нее молодое, но кожа как будто усталая, отчего можно сказать, что она либо хорошо сохранилась для своих тридцати, либо очень плохо выглядит в двадцать.

Декер в машине выпил весь холодный чай, поэтому мы сразу подходим к холодильнику с бутилированной водой. Я открываю дверцу и хватаю воду, Декер тянется за колой.

– На этот раз буду говорить я, – предупреждаю я, пока мы идем к прилавку.

– Конечно, конечно, – говорит Декер.

Кассирша поднимает на нас взгляд и тупо моргает.

– Привет, – говорит Декер. Я тыкаю его локтем.

– Привет, – медленно и нерешительно отвечает девушка, пока пробивает нам напитки.

– Надеюсь, вы сможете мне помочь, – говорю я.

Девушка напрягается.

– Да?

– Насчет горы, – говорю я. – В лесу же живут люди, да?

Она скрещивает руки на груди.

Я понижаю голос.

– Я не собираюсь никому разбалтывать. Мне просто надо кое-кого найти.

Девушка чешет затылок и глядит на дверь.

– Ну да, в горах многие живут. Пару месяцев назад приезжал шериф и выписал некоторым штрафы, но они всегда возвращаются.

– Сколько там домов? – спрашиваю я. – Если я пойду по округе…

– Начнешь стучать в двери – тебе пушку сунут в лицо. – В голосе девушки пояляется некоторая резкость; это наводит меня на мысль, что она все же старше меня. – Раз вам пришлось ехать сюда в поисках кого-то, значит, этот человек не хочет, чтобы его нашли.

– Это не просто кто-то, – говорю я, – а моя мама.

Лицо девушки немного смягчается. Краем глаза вижу, что Декер засовывает руки в карманы шорт и раскачивается на пятках: ему чуть ли не физически приходится сдерживать себя, чтобы молчать.

– Это единственный магазин в округе, где можно закупиться продуктами? – спрашиваю я.

– Следующий магазин в двадцати милях к югу, – отвечает девушка.

Я описываю Аннетт по памяти. Девушка отвечает едва заметным кивком.

– Да, она сюда заходит иногда.

Адреналин наполняет все мое тело до кончиков пальцев. Моя мать здесь. Я стараюсь сдержать свое нетерпение.

– Когда она приходила последний раз?

Она пожимает плечами.

– Наверное, на прошлой неделе.

У меня кружится голова. На прошлой неделе.

– Если увидите ее, не могли бы вы ей передать, что ее ищет дочка?

Девушка колеблется, но потом кивает.

– Наверное, лучше оставьте для нее номер.

Она сует мне ручку и старый чек. Я пишу на оборотной стороне номер своего телефона. Подумав, дописываю внизу «Тесса».

– Спасибо, – говорю я затаив дыхание.

Девушка кивает, глядя мне в глаза, отчего мне кажется, что я могу ей доверять. Если мама спустится к магазину, то узнает, что я тут была и ищу ее.

Когда мы выходим из магазина, нас провожает взглядом мужик с раками. Он разговаривает с другим мужчиной, с бритой головой и пустыми черными глазами. Я отворачиваюсь.

– И что теперь? – спрашивает Декер. – Поднимемся в гору и поищем там твою маму? Моя машина не справится с такой дорогой, но можно будет дойти пешком.

– Гм, не знаю. – Я многозначительно смотрю на Декера, надеясь, что он поймет мой взгляд: «Пожалуйста, говори потише». Мужчины до сих пор следят за нами, и вид у них недовольный.

Декер глядит на гору, щуря глаза от солнца. Над деревьями виден дым, поднимающийся к вершине пика. Быть может, это мама разжигает там костер. это мама

– До темноты еще есть время, – продолжает Декер. – Плохо, что у нас нет ботинок, длинных штанов, фонарика, но…

– Декер, – цежу я сквозь зубы. Мужчины подходят к нам.

Новый парень, который только что подошел, худой как палка: из мешковатых джинсов высовываются бедренные кости. Я замечаю свастику на татуировке, покрывающей всю его руку.

Он вполовину мельче мужчины с раками, но в десять раз страшнее. Я чувствую, что Декер совсем оцепенел.

– Эй, кореш, – говорит скинхед, подходя совсем близко к Декеру, – пора тебе свалить отсюда вместе со своей сучкой.

Декер поднимает руки. Они дрожат.

– Нам неприятности не нужны. Мы просто ищем ее маму.

Парень хрустит костяшками. На каждой вытатуировано по букве, но я не пойму, в какое слово они складываются.

– Мне по барабану, зачем вы приехали, – говорит он. – Вам тут не рады.

Наконец мне выдается шанс вставить слово.

– Пошли, Декер.

Он не возражает. Мы быстрым темпом шагаем к машине, Декер возится с ключами, открывая дверь.

– Знаешь, – говорит Декер, когда мы запираемся внутри, быстро дыша, – можно объехать город, найти другую дорогу в горы.

Я гляжу сквозь лобовое стекло на лес, раскинувшийся на Медвежьей горе. Сотни квадратных миль неизвестности. Придется прятать машину, а остальной путь идти пешком. Не знаю, что хуже: умереть от рук скинхеда и мужика с раками или же погибнуть в дикой глуши, потерявшись в горах.

– Что теперь? – спрашивает Декер, не дождавшись ответа.

Я пробегаю пальцем по краю двери, чтобы проверить, хорошо ли она закрыта.

– Валим отсюда на хрен.

Глава двадцать первая

На обратном пути Декер замечает, что я не в настроении разговаривать. Он осторожно предлагает мне пакетик с лакричными конфетами. Я качаю головой и смотрю в окно.

– Как думаешь, тот парень был нацистом? – спрашивает Декер в перерыве от жевания.

– Да. – И, судя по его реакции на нас, я готова поспорить, что он у ФБР в разыскном списке. – Прости, что из-за меня нас чуть не прирезали. Плохая была идея.

– Вовсе нет, – отвечает он. – Теперь-то ты точно знаешь, что твоя мама живет здесь, да?

Я поворачиваюсь, чтобы поглядеть ему в глаза: Декер обнадеживающе мне улыбается. Я улыбаюсь ему в ответ, и он переключает свое внимание на дорогу.

Я прислоняюсь лбом к стеклу и наблюдаю, как в боковом окне медленно пропадает гора. Волна адреналина, нахлынувшая на меня в мини-маркете, уже стихла, и на место воодушевления снова пробирается безысходность. Я внезапно решаю, что в ближайшее время мама вряд ли вернется в магазин.

Но ей же надо есть, спорю я сама с собою. Мысли сами возвращаются к людям, рыбачащим на мосту. В лесах на горе наверняка полно дичи. Прокормиться можно по-разному.

И все-таки в глубине души я знаю, что подобное – не по ней. Она едва могла прокормить нас с сестрой, когда доходы отца иссякли.

Джос всегда была как папа – он-то знал, как не сдохнуть с голода. Мне же и маме удается хоть как-то сводить концы с концами только благодаря поразительному везению.

Я рассматриваю возможность того, что в Бэр-Крике может отсутствовать связь. Каковы шансы, что у мамы вообще есть сотовый телефон?

В магазине должен быть стационарный телефон, по которому она сможет позвонить. Я видела вдоль дороги линии электропередачи.

И еще один вопрос, на который я не хочу знать ответ: станет ли она звонить, когда получит записку?

Через двадцать минут по дороге из Бэр-Крика, когда мы снова выезжаем на автостраду, возвращается радиосигнал. В кармане вибрирует телефон: один долгий гудок – значит, голосовая почта.

Я открываю телефон, вовсе не удивляясь, что пропущенных звонков нет. Пока мы были в Бэр-Крике, звонок автоматически перевели на голосовую почту. Пальцы дрожат над кнопками, пока я ввожу пин-код.

– Привет, Кэлли. Это Ден из «Ниссана Смита». Перезвони мне, поговорим об «альтиме»! Сделки мы проводим на…

Остальное я слушаю вполуха, ожидая в конце номера, по которому надо перезвонить. Хорошо, что мне всегда было лень записать голосовое приветствие. В ушах гудит – не могу думать, пока у Декера по радио орет песня «Линкин Парк», да еще и он сам стучит по рулю в такт музыке.

Нельзя звонить Денни в присутствии Декера. По сути, Декер – единственный, кому я точно могла бы довериться в городе, но задавать Денни жесткие вопросы о сестре в его присутствии я бы не смогла.

Если бы Декер узнал, что я подозреваю Джослин в соучастии преступлению, если бы он узнал о настоящей цели поиска моей матери, это явно испортило бы его фантазию на тему «Тесса и Декер – герои-путешественники».

Мы встречаем по дороге несколко машин, едущих на юг. Это самая долгая поездка в моей жизни. А что если Денни уедет к тому времени, как я вернусь домой? Я не могу отвязаться от мысли, что будет уже слишком поздно, что он уловит, что здесь что-то не так, еще до того, как я успею с ним созвониться. Может, он переслушает мое сообщение и поймет по моему голосу, что я ищу не машину.

Когда мы возвращаемся в Фейетт, на часах уже шестой час. Декер заезжает на проезд Гринвудов, минивэна до сих пор нет. Кэлли с Мэгги еще не вернулись из Питтсбурга.

– Позвони мне, – выпаливает Декер. Его уши краснеют. – В смысле, если будут новости от мамы. Дай мне знать.

– Ладно, позвоню. – Я открываю дверь и выпрыгиваю, но тут же просовываю голову обратно в машину. – Декер… спасибо.

– Обращайся. Помни, мы – друзья.

Меньше всего я ожидала, что заведу в Фейетте новых друзей, но рада, что ошибалась.

Я машу Декеру и захлопываю дверь. Он машет мне в ответ и выезжает с подъездной дорожки, сбивая мусорный контейнер бампером. Он пустой, поэтому я его подбираю и тащу к гаражу.

Мне не хочется возиться с ключом от парадной двери, и я иду через ворота на задний двор. Усаживаюсь на траву, прислонившись спиной к забору.

Слушаю голосовую почту от Денни, чтобы проверить, правильно ли я запомнила номер, и еще сильнее укрепляюсь во мнении, что это он. Прослушиваю сообщение еще раз. Конечно же, я просто тяну время.

Хватит быть такой рохлей, Тесса.

Я звоню. Кто-то берет трубку на втором гудке.

– Ден на месте. – Голос яркий, бодрый. Он готов продавать. Это просто выбивает из меня дух: парень, которого я знала, вечно бормотал слова себе под нос, пожевывая резинку или табак.

– Денни? – спрашиваю я, ощущая себя совсем крошечной.

Он замолкает, как будто его так давно никто не зовет.

– Кто это?

Я хватаю в кулак траву, как будто боюсь улететь.

– Меня зовут Тесса Лоуэлл. Ты меня помнишь?

На этот раз пауза куда дольше.

– Откуда у тебя этот номер?

От приветливости в голосе не осталось и следа. Я крепче хватаю телефон.

– Пожалуйста, не… не вешай трубку. – У меня как будто дыхание перехватило.

– Послушай, не знаю, зачем ты звонишь, но я очень занят…

– Я в Фейетте, – быстро говорю я. – Пытаюсь найти Джослин.

Денни хмыкает.

– Я уж точно не в курсе, что с ней стало.

«Что с ней стало», подмечаю я, а не «где она». У меня внутри все сжимается.

– Я не собираюсь на тебя стучать, ничего такого, – уверяю я. – Но я знаю, что ты использовал ее как алиби в ту ночь, когда взорвался дом в Арнольде. Мне надо знать, правда ли она была с тобой.

Я практически слышу, как двигаются шестеренки в голове у Денни. Как много я знаю? Я поражена, когда, вместо того чтобы повесить трубку, он отвечает.

– Нет, Джос была не со мной, – отвечает он со вздохом. – Я попросил ее так сказать, потому что встрял в паршивое дерьмо, но это было десять лет назад. Я бросил, а о ней ничего не слышал с тех пор, как она уехала.

– Ты знаешь, где она была той ночью на самом деле? – спрашиваю я, чувствуя, как надежда внутри меня сдулась словно шарик.

– Без понятия, – отвечает Денни. – Когда я звонил ей той ночью, чтобы узнать, что она делает, она ответила, что идет к подружке, чтобы забрать тебя.

Она собиралась к Гринвудам? Это же ерунда, Джос не стала бы забирать меня посреди ночи, если только не случилось что-то совсем неприятное. Но если она и правда шла за мной, ясно, что до места назначения она не дошла.

– Ты еще здесь? – спрашивает Денни.

Я сглатываю, надеясь унять стук в груди.

– Просто… она меня не забирала.

– Знаю. – Голос Денни звучит серьезно. – Ей повезло, что она туда не дошла. Она могла бы сама стать жертвой.

Повезло… может быть. А может, Джослин на самом деле дошла до Гринвудов. Вот только меня не забрала.

Разрезанная сетка на окне могла быть уловкой. Сестра не дура – если она убила Лори и подделала почерк «монстра», то уж точно додумалась бы изобразить, будто в дом кто-то вломился.

– Слушай, девочка, я очень желаю тебе удачи в ее поисках, но мы с ней разошлись за много месяцев до того, как она уехала, – говорит Денни. – Я последний, кому она рассказала бы, куда поехала.

Нет. Нет, не последний. Ты не знаешь мою мать. Вот она – действительно последний человек, кому бы сказала Джос.

– После того как Лори умерла, Джос изменилась? – спрашиваю я, сомневаясь, стоит ли раскрывать Денни, почему Джос вела себя по-другому. – Может, она говорила или делала что-нибудь… странное?

– Ну да, она же фанатела по Лори, – говорит Денни.

Фанатела. Как будто мы обсуждаем, как «Иглз» проиграли в Суперкубке. Джос была опустошена смертью Лори: она пропускала смены на работе, не могла заставить себя встать с постели и помочь мне подготовиться к школе. До меня вдруг доходит, что Денни совсем не знал мою сестру. Он просто очередной призрак, за которым я гонюсь.

– Правда, она говорила, что часто ссорилась с матерью, – говорит Денни. – И если бы не ты, то уже давно бы уехала.

Как щиплет глаза. Нельзя дать эмоциям захлестнуть меня сейчас, в такой ответственный момент.

– Она говорила что-нибудь о своем настоящем отце, например, что собирается жить с ним?

– Она как раз об этом спорила со своей – то есть с твоей тоже – мамой. – На другом конце раздается шипение, как будто Денни открыл банку газировки. – Она хотела узнать, где ее отец, а мама ей не говорила, потому что не хотела, чтобы Джос с ним виделась.

Алан. Какой-то человек, за которым мама поехала в Луизиану. Человек, который, наверное, был рад, когда нежеланный ребенок не выжил, и который обижал маму, когда родилась Джос.

– Джос его нашла? – спрашиваю я.

– Не знаю, – говорит Денни. – Но надеюсь, что да. Она заслужила знать, где он живет.

Наверное, поэтому мать и не давала Джос увидеться с отцом: она не хотела, чтобы сестра поняла, что не нужна Алану из Луизианы. Может, Аннетт пыталась ее защитить. Только вот Джос была слишком упряма, чтобы это увидеть.

– Спасибо, Денни, – говорю я. – Ты… ты позвонишь, если вспомнишь что-нибудь, что поможет мне ее найти?

– Конечно. Кстати, девочка, – говорит он ласково, пока я собираюсь нажать кнопку, чтобы повесить трубку, – удачи. Передай Джос привет, когда ее найдешь.

***

Когда я вешаю трубку после разговора с Денни, мне приходится бежать наверх, к зарядке. На аккумуляторе осталось всего одно деление, и я не могу позволить ему отключиться. С этого момента он всегда должен быть при мне, просто на случай, если позвонит мама.

Я кладу телефон на подушку и ложусь рядом на бок.

Я нашла Денни. Пришла пора решить, верю ли я ему.

Я воссоздаю в голове сценарий. Ночь убийства Лори, Денни в Арнольде с Майком и Томом Фейберами, и у них все катится к чертям, лаборатория с метамфетамином взрывается. Денни понимает, что в Фейетте его должен кто-то прикрыть, и он звонит Джослин. Она говорит, что собирается забрать меня у Гринвудов. Она только что поссорилась с Лори по телефону, но об этом Денни не сказала.

А может, и сказала, просто Денни умолчал об этом. Джос могла рассказать Денни, что Лори знала, чем парни занимаются в Арнольде. Возможно, Фейберы поняли, что Лори могла их раскрыть, и запаниковали. Они решили, что ее надо убить, и уехали, чтобы потом вернуться в Фейетт.

Вот только вряд ли Денни и Фейберы после взрыва в лаборатории успели бы домчаться до Фейетта, чтобы там убить Лори и перевезти ее тело. Они, вероятно, были не в том состоянии, чтобы их никто не заметил поблизости дома Гринвудов, если бы они там были. Мужчину, шнырявшего днем по округе в поисках своей кошки, видели три человека.

Нет, перед убийством никто не заметил ничего подозрительного. Самый вероятный сценарий – убийца был один и подозрений ни у кого не вызвал.

Внизу слышно, как открывается парадная дверь. Затем звучат голоса: Мэгги и Кэлли. Я цепенею, как вор-взломщик, пойманный с поличным. Мне не по себе оттого, что я была дома, пока их не было.

Тон повышается: они спорят. Я просовываю голову в дверь, чтобы получше их расслышать, но различаю только то, что Мэгги старается успокоить Кэлли. Я чуть ближе придвигаюсь к лестнице.

– Кэлли, нельзя ведь взять и ворваться…

– Это он. – Кэлли, похоже, в истерике. – Это мистер Каучински. Я знаю.

Не могу себя перебороть. Я делаю три шага, чтобы меня увидели.

– Что сделал Дэрил?

Мэгги с Кэлли поднимают на меня глаза. Мэгги колеблется.

– Кэти Каучински в больнице, – отвечает Кэлли. У нее размазалась подводка. – Ее подружка, девочка, которую мы сегодня водили на пробы, сказала, что ей пришлось накладывать швы.

У Кэлли так трясется нога, что кажется, будто она сейчас откажет. Она поворачивается к Мэгги.

– Ты не понимаешь. Мне надо с ней повидаться…

– Тогда я отвезу тебя попозже, – говорит Мэгги. – Пора готовить ужин.

– Надо ехать сейчас. Пожалуйста, мама…

Мэгги прерывает Кэлли вздохом.

– Если Дэрил там, немедленно уходи, слышишь? И пусть тебя довезет Тесса. Ты сейчас не в состоянии вести машину.

Я жду, что Кэлли огрызнется и скажет: «Ни за что». Она поворачивается, будто готовится взбежать вверх по лестнице, но вместо этого тянется через перила и передает мне ключи от машины.

***

– Это я виновата, – бормочет Кэлли. Мы на пути в госпиталь святого Фрэнсиса, не самую близкую больницу – ближе всего «Милосердие Фейетта», но Кэлли считает, что миссис Каучински отвезла Кэти подальше от города, чтобы избежать вопросов.

Кэлли откидывается на спинку сиденья, забросив ноги на переднюю панель.

– Он видел, как Кэти разговаривала с нами, и, видимо, понял, о чем.

– Где сейчас Дэрил? – Я не свожу глаз с дороги. Я еще ни разу не водила машину в Пенсильвании, поэтому еду очень внимательно. Пришлось придвинуть сиденье прямо к рулю: Кэлли гораздо выше меня.

– Не знаю. – Кэлли выпрямляется и притягивает колени к груди. – Эбби сказала, что Кэти говорит, будто упала с лестницы. Они не хотят привлекать внимание полиции.

Мысли кружатся в голове, сменяясь одна другой. Я снова думаю о собаке – с отцом Ариэль это воспоминание связано неотрывно.

– Что если он ее избивает, чтобы она молчала? – На каждое слово у Кэлли уходит по миле дороги. – Поговаривают, что он ее поколотил в тот день, когда нашли Ари, помнишь? Может, это не потому, что Кэти прикрывала Ари, а потому что он боится, что Кэти известно, кто он на самом деле…

– Кэлли, притормози, – говорю я. – Это понятно, но ты-то что сделаешь? Ворвешься в больницу и допросишь Кэти? Обвинишь ее отца в убийстве Ари? – Я вздыхаю. – Кэти и так его до смерти боится. Если она что-то знает, то все равно нам не скажет.

Кэлли хмурится: ясно, что эту часть плана она еще не продумала.

Парковка приемного покоя забита, поэтому я нахожу место для посетителей на другой стороне госпиталя. Кэлли едва дожидается, пока я заглушу мотор, чтобы выпрыгнуть из машины.

– Твоя мама права, – говорю я, пока мы идем по парковке. – Если Дэрил там, надо тут же уходить.

Кэлли мне не отвечает. Она хрустит пальцами и смотрит прямо перед собой.

– Кэлли. – Я хватаю ее за локоть.

– Хорошо, господи. – Она отдергивает руку. Мы выходим на край тротуара возле входа в травмпункт.

Двери травмпункта открываются с тихим свистом. Мы отходим в сторону, чтобы дать дорогу фельдшерам скорой помощи, везущим на каталке пожилого человека. Его глаза зажмурены, рот открыт.

Я раньше никогда не бывала в больницах. В детстве я ничего не ломала: езда на велосипеде была самым опасным занятием, которое мне разрешала мама, и все равно я царапала локти, а на колене остался шрам длиной с ноготь.

Я ожидала увидеть в травмпункте хаос: кровь, пакеты со льдом, медсестер, бегающих с каталками. Но там тихо, не считая телевизоров в углу, по которым крутят повтор сериала «Доктор Фил». Все стулья в комнате ожидания заняты, но непохоже, чтобы там сидели больные или травмированные.

Кэлли шагает к стойке и заявляет, что мы пришли проведать Кэтрин Каучински. Медсестра что-то набирает на компьютере.

– Ее выписывают, – говорит она.

– Мне надо повидаться с ней сейчас, – говорит Кэлли, снова упрямо растягивая губы.

Медсестра вздыхает.

– Запишитесь.

Мы с Кэлли по очереди записываем наши имена в журнал, пока медсестра печатает нам две карточки посетителей. Медсестра нажимает на кнопку, пропуская нас. Я хватаю обе и иду вслед за Кэлли в дверь рядом с приемной.

Мы проходим через ряды занавесок на металлических стойках: кое-где они отодвинуты, открывая кровати с больными. Какая-то пожилая женщина в халате кашляет и сплевывает в розовую чашку. Я никогда раньше не вторгалась в чужое личное пространство настолько грубо. Лучше бы осталась в машине.

Кэлли проходит мимо пациентов прямо к столу в центре комнаты. Она спрашивает, где лежит Кэти Каучински. Сестра показывает на зашторенное место рядом с туалетом.

– Она одевается, – говорит медсестра вдогонку Кэлли. Та не обращает на нее внимания и заходит за занавеску. Я иду за ней и лицом к лицу встречаюсь с Рут Каучински.

– О, – говорит она, отступая. На кровати сидит Кэти и натягивает футболку. Она останавливается, наполовину просунув голову в дыру, и охает при виде меня с Кэлли.

На нижнюю губу наложены швы. На щеке синяк. Лодыжка перевязана и поднята над кроватью. На меня накатывает дурнота.

– Вы что тут делаете? – возмущенно спрашивает Кэти, натягивая до конца футболку. Она морщится от боли. Миссис Каучински хватается за занавеску.

– Мы хотели узнать, как ты, – отвечает Кэлли. – Что случилось?

– Я упала с лестницы, – Кэти переводит глаза на медицинский браслет на запястье. – Могу я попросить вас уйти?

Она смотрит на мать, как будто прося поддержки. Рут Каучински молчит, глаза-бусинки полны слез.

Кэлли поворачивается к ней.

– Есть люди, которые могут вам помочь. – Ее собственный голос плохо слышно из-за слез. Миссис Каучински отворачивается. Мне становится дурно.

Медсестра, которая сидела за столом, отодвигает занавеску и вручает миссис Каучински планшет с документами. Пока она, сгорбившись, их заполняет, Кэлли наклоняется к Кэти.

– Если тебе что-нибудь известно – такое, о чем он не хочет рассказывать остальным, – потом станет еще хуже. – Кэлли кивает на лодыжку Кэти. – Ты должна обо всем рассказать. Ради младшего брата и сестры. Ради Ари…

– Перестань, – говорит Кэти достаточно громко, чтобы ее мать и медсестра подняли головы. – Ты ничего не знаешь, Кэлли. И на Ари раньше тебе было наплевать. Так что перестань.

Кэлли вздрагивает от удивления; я ахаю. Такой Кэти я еще не видела и уверена, что Кэлли – тоже.

– Вам двоим пора на выход. – Медсестра обращается к нам с Кэлли.

Кэлли показывает рукой на Кэти; ее пальцы трясутся.

– И вы ничего не станете с этим делать?

– Идемте. – Медсестра подходит к нам, заставляя нас отойти от Кэти, но Кэлли все равно останавливается и оглядывается на занавеску.

– Я позову охрану, если придется, – предупреждает медсестра, поднимая руку.

– Кэлли, – шепчу я, – надо уходить.

– Ее… это ее отец так с ней обошелся, – говорит Кэлли, сердитые слезы катятся по лицу. – Позвоните в полицию.

– Милая, мы не можем никуда звонить, если пациенты сами не попросят.

– Ей семнадцать, и ей… может угрожать опасность, – вставляю я, вдруг рассердившись на безразличие медсестры. – Разве нет закона, обязывающего вас предпринимать какие-то меры в таких случаях?

Выражение лица медсестры смягчается.

– У нее подвернута лодыжка и разбита губа. Девушка вполне могла упасть с лестницы, – говорит она. – Она не желает выставлять обвинения. Мы такое здесь видим каждый день. И она права: вы сделаете ей только хуже, если попытаетесь заступиться.

Кэлли цепенеет от шока. Медсестра провожает нас через двери и оставляет у обочины. Женщина катит мимо нас по пандусу мальчика в кресле-каталке; его рука на перевязи.

Мы с Кэлли так и стоим возле входа, не собираясь двигаться в сторону машины. Где-то за нами кричит сирена.

– Медсестра права, – говорю я. – Если ты не ошибаешься и это правда, что мистер Каучински убил Ари, а сейчас чувствует, что ловушка сжимается, кто знает, что он натворит.

Несколько лет назад во Флориде все газеты писали о громком деле. Это случилось в городе неподалеку от того, где мы жили с бабушкой. Бывший фондовый брокер должен был попасть в тюрьму за хищение чужих средств. Он застрелил жену и троих детей, а затем поджег дом и убил себя. Меня передергивает.

– Если я не ошиблась… – Кэлли замолкает посреди предложения. – Тесс, мы смогли бы остановить его, не дать ему убить снова. Если бы мы сказали, что не видели лица убийцы, полиция продолжила бы искать «монстра».

– Ты забегаешь вперед, – говорю я ей. – Нет никаких доказательств, что папа Ари – «монстр».

– Разве это важно, кто «монстр»? – начинает Кэлли, слова застревают у нее в горле. – Он может быть на свободе. Убийцу Лори до сих пор не поймали… из-за нас.

Я не могу убедить ее перестать винить себя в смерти Ариэль. Знаю: люди часто так поступают, если когда-то сделали что-либо неправильно. Они думают, что если бы тогда поступили иначе, то смогли бы остановить цепную реакцию в самом зачатке.

Раньше я считала, что так думать бесполезно: если откажешься играть роль, назначенную вселенной, просто появится кто-то другой и займет твое место. Я убедила себя, что, если бы мы с Кэлли не свидетельствовали против Стоукса, окружной прокурор нашел бы кого-нибудь другого.

Внушила себе, что Стоукс попал бы в тюрьму за другие убийства, даже если бы Лори Коули в ту ночь не убили. Просто вселенная уготовила Уайатту Стоуксу такую роль – роль «монстра».

Не знаю, верю ли я в это до сих пор. Даже не знаю, верила ли всерьез с самого начала или это просто щит, который я придумала, чтобы оградиться от собственной вины.

Никогда бы не подумала, что это Кэлли выбьет его у меня из рук. Она всегда была убеждена, что Лори убил Стоукс, и никогда не слушала тех, кто считал иначе.

Мне от этого не легче. Меня будто уносит течением из гавани, как лодку, под которой порвалась якорная цепь.

Я делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к Кэлли.

– Не приближайся к Каучински, – говорю я, – по крайней мере, пока.

– Ладно, – отвечает Кэлли немного отстраненно. – Можно ключи? – просит она, когда мы подходим к автомобилю. – Я уже могу вести.

Отдаю их без боя: я уже устала, а ехать обратно по темному шоссе не хочется. Как только я усаживаюсь на пассажирское сиденье, засовываю руку в карман и накрываю ладонью телефон, дожидаясь звонка. Так я и доезжаю до дома.

Так же сижу и за ужином: ем одной рукой, пока Кэлли врет Мэгги, рассказывая, что у Кэти просто царапина.

Перед сном кладу телефон на соседнюю подушку, так и засыпаю, дожидаясь маминого звонка.

***

Вибрация. Звонит телефон, и я настолько сбита с толку, что неловким движением сбиваю его на пол.

Наклоняюсь, чтобы достать его из промежутка между тумбочкой и кроватью, и хмурюсь, увидев номер на экране.

Мне звонит Кэлли. Зачем звонить из соседней комнаты? Гляжу на часы с кукушкой – час ночи.

– Алло. – Мой голос серьезен. Я дважды сглатываю слюну.

– А, привет, Тесса! – Голос мужской. – Это Райан.

– Где Кэлли? – Я сажусь на кровати. Сон как рукой снимает.

– Она со мной. Тут образовалась проблемка.

– Ты это о чем? – шиплю я.

– Э-э-э… она не в состоянии вести машину, но без машины уезжать не хочет. А вот теперь она на меня орет.

И правда, на фоне кричит Кэлли. Вмешивается другой мужской голос: видимо, кто-то пытается ее унять.

– Где ты? – спрашиваю я. У меня начинается паника, я перебираю в голове миллионы бед, в которые мы теперь можем вляпаться.

Райан вздыхает.

– Мотель на восьмидесятом километре. Как он называется? – спрашивает он кого-то, убирая телефон ото рта.

– Гостиница «Дойл-Мотор», – отвечает сдавленный мужской голос на фоне. Я знаю, кто это.

– Пьяная Кэлли в отеле с Ником Снайдером? – шиплю я.

– При встрече объясню, – говорит Райан. – Если я к тебе приеду, ты поможешь отогнать ее машину домой? Мне на работу в пять, не могу оставить грузовик тут.

Я гляжу на часы.

– Ладно. Но ты мне расскажешь обо всем, что случилось. Обо всем.

***

Райан ждет через несколько домов от Гринвудов, потому что грузовик шумит. Я выбегаю на улицу, как только он присылает сообщение, что приехал. Я до сих пор в пижамных шортах, которые выглядят чуть лучше мужских боксеров, да и лифчик не удосужилась надеть.

Я даже не успеваю закрыть пассажирскую дверь, как Райан трогается с обочины.

– Да что случилось? – спрашиваю я.

Райан раздраженно трет щеку.

– Мы отдыхали вместе, мы с Кэлли. Я знал, что она, скорее всего, в курсе, где прячется Ник, я не тупой. – Райан вздыхает, хватая руль. – Вот я и выдумал историю о том, что дядя узнал, где прячется Ник, и что полиция его утром арестует.

– Она поехала его предупредить, да? – спрашиваю я. Кэлли ужасно предсказуемая. Для нас это добром не кончится.

Выехав на трассу, Райан прикрывает окно, чтобы не перекрикивать шум шоссе.

– Она привела меня прямо к его мотелю.

– Это уже не первый раз, – говорю я. – Мы там были буквально день назад.

Райан вдруг стискивает зубы, и я чувствую себя тупицей оттого, что не догадалась раньше. Я же видела знаки: Кэлли назвала Ари шлюхой, Кэлли бросила все и помчалась к Нику посреди ночи – но до этого момента я эти события не связывала.

Ник нравился Кэлли, но встречался с Ари. Из-за Ника прервалась их дружба.

– Прости, – говорю я. – Я не подумала. Забыла, что вы с Кэлли…

Я тут же замолкаю. Не нахожу слова, которым можно назвать отношения Кэлли с Райаном.

– Все нормально, – говорит Райан. – Мы не… Она может делать все что хочет.

Голос его, однако, чуть не срывается. Прежде чем я успеваю прощупать почву, Райан включает радио. Станция классического рока, WFCN, папина любимая. Что в машине, что в бумбоксе, который он оставлял на крыльце – везде играла WFCN. Я выучила слова песни «Лестница в небо» еще до того, как научилась читать.

Когда я была совсем крохой, трех-четырех лет, я неправильно пела слова песни AC/DC «Пакости по дешевке», которую по радио гоняли как минимум дважды в день. Я думала, что солист пел «довести тебя ручкой» вместо «довести тебя до ручки», отчего отец хохотал до истерики. Когда к нему приходили друзья, он орал: «Спой “Пакости по дешевке”, Тесси!», и все дружно смеялись, хватаясь за животы, когда я доходила до строчки «Хватит, чтобы довести тебя ручкой». Ржали все, кроме мамы, и я никак не могла понять, почему она так злилась, хотя все смеялись.

Гранж девяностых возвращает меня в настоящее. Да уж, понятие классического рока изменилось с тех пор, как я была маленькой. Единственный случай в моей жизни, когда я переменам не рада.

***

Ник впускает нас в номер мотеля. От него пахнет травкой, а глаза налиты кровью.

– Ну что ты делаешь? – говорит Райан возмущенно. – Ты же напрашиваешься на арест.

– Мне уже плевать. – Ник становится сердитым, когда выпьет. Мне это ясно, потому что я повидала много подобных пьяниц.

Кэлли сидит на одной из кроватей, спиной прижавшись к изголовью. Глаза ее закрыты.

– Идем, – я трясу ее за коленку, – пока твои родители не проснулись.

Кэлли стонет. Я еле сдерживаюсь, чтобы не врезать ей по лицу. Она рискует тем, что меня отправят домой из-за какого-то парня, глупого парня, который принимает плохие решения и даже не особенно красивый.

Теперь уже я обеими руками трясу Кэлли.

– ВСТАВАЙ.

Глаза еще закрыты, но она свешивает с края кровати ногу. Тут я замечаю на полу пустую бутылку «Капитана Моргана». Райан ее тоже видит.

– Ты позволил ей прикончить бутылку? – Он чуть ли не кричит на Ника.

– Я ей не указ, – отвечает Ник. Он ставит небольшое ударение на «я», это не проходит мимо внимания Райана. Он в ярости.

– Идем, – бормочет он. Нам вдвоем приходится поддерживать Кэлли, хоть она и говорит, что может идти сама, заплетающимся языком.

– Замолчи, – шиплю я ей в ухо. – Ты уже достаточно дел натворила, ясно?

– Эй, ты с ней полегче, – говорит Ник. – Она единственная, кто на моей стороне.

Я собираюсь приказать заткнуться и ему, но меня перебивает Райан.

– Так, значит, я не на твоей стороне, потому что считаю, что тебе надо вернуться домой? Отлично. – Его лицо заливает краска.

– Хочешь, чтобы меня посадили за то, чего я не делал? – допытывается Ник. Райан трясет головой, но на Ника не смотрит.

Ник встает с кровати, и у меня по спине пробегает холодок.

– Думаешь, это был я? – рычит он прямо в лицо Райану.

– Ты правда так решил? – хнычет Кэлли. Я оттаскиваю ее от Райана, который глядит на Ника исподлобья.

– Я уже не знаю, что мне думать, друг, – бормочет Райан. – Ведешь себя ты точно как преступник.

Ник замахивается, чтобы врезать ему, поэтому я быстро толкаю Кэлли с Райаном на улицу. Ник хватает дверь за ручку, не давая мне ее закрыть. У меня замирает сердце.

– Ты веришь, что я этого не делал. – Ник смотрит мне прямо в глаза. Веки его прикрыты, язык заплетается, но голос звучит настойчиво. – Я это вижу. Ты должна зайти на «Связь», найти того человека.

– Был мужчина, который не хотел с ней секса, – говорю я. Мысли быстро крутятся в голове. – Она о нем говорила?

Ник настораживается.

– Капитан – такой у него был ник. Капитан какой-то там.

– Точно? – спрашиваю я его.

– Да, ей нравился Капитан. Он ей говорил, что старше нее и что у него просто умерла жена, – говорит Ник. – Я рассказал о нем полицейским, но они вели себя так, как будто я это выдумал.

– Тесса, нам пора, – торопит меня Райан. Я оглядываюсь и вижу, что Кэлли заблевала весь бетон у входа в номер.

– Мы должны выяснить, кто такой Капитан, – повторяет Ник. – Зайди на «Связь», хорошо?

Прежде чем я успеваю ответить, Ник захлопывает дверь прямо перед моим носом.

Мы с Райаном запихиваем Кэлли в ее машину. У меня на душе неспокойно. И только за рулем я осознаю: Ник сказал, что найти Капитана должны «мы».

Не знаю, когда появилось это «мы», но оно мне не нравится.

***

Кэлли дрыхнет всю дорогу до дома. Я временами к ней наклоняюсь, чтобы проверить, дышит ли она. Хорошо, что я следила за маршрутом по дороге к мотелю, потому что Кэлли не в той форме, чтобы помогать мне найти путь домой.

Заехав на подъездную дорожку, я начинаю ее толкать, чтобы она проснулась. Она ворочается и хнычет.

– Соберись, – шикаю я. – Ты испортила все, что могла.

– Почему? – мямлит она.

– Если нас застукают, твоя мама отошлет меня обратно, – говорю я.

– А тебе разве не этого надо? – всхлипывает она. – Вернуться к своей прекрасной жизни во Флориде и снова забыть о моем существовании?

Меня как молнией поразило. Она правда так думает или за нее говорит «Капитан Морган»? Это ведь она притворялась, что меня не существует; это она продолжала жить дальше, с друзьями, пока я каждый божий день на протяжении последних десяти лет думала об Уайатте Стоуксе. Пока Кэлли упивалась до состояния нестояния на школьных вечеринках, я, придя домой после школы, ежедневно просматривала форумы. Этот ритуал стал моим карцером. Школа, бабушкин дом, работа, бабушкин дом. И между ними – никаких полноценных отношений с людьми.

Моя жизнь стала добровольной тюрьмой, потому что в тюрьме нам и место. Просто Кэлли избегала своего заключения до сегодняшнего дня.

Я не могу выговорить ни слова из-за кома в горле. Я всего-то хотела покончить с ней и с этим местом. Я вернусь в свою тюрьму во Флориде, если придется, потому что где угодно будет лучше, чем здесь.

И, естественно, когда я решаю, что хуже быть уже не может, в гостиной включается свет. Из окна прямо на нас смотрит Мэгги.

Глава двадцать вторая

Мэгги не смотрит на меня и ничего не говорит. Мы молча помогаем Кэлли подняться по лестнице и лечь в постель. Мэгги бормочет что-то нечленораздельное, обращаясь к Кэлли, но она не отвечает, а ее голова склоняется набок.

Она отрубилась.

Мэгги наконец поднимает на меня взгляд.

– Что случилось?

На языке вертится ложь, что мы поехали в ПЗД и немного увлеклись. Но даже я не пошла бы в бар в том, что на мне надето. Мэгги на это не купится.

Если я скажу, что мне пришлось забрать Кэлли из бара, Мэгги тут же сообщит в полицию, что они продали Кэлли алкоголь.

– Мне пришлось ее забрать, – проговариваю я медленно, – от подруги.

– Какой подруги? – голос Мэгги звучит резко. Вся эта сцена: ее сердитое лицо, почти безжизненное тело Кэлли, награды за вращение жезла – вокруг меня разваливается на куски.

Я не могу бросить Райана под бронепоезд, а если скажу правду, будет еще хуже.

– Она попросила не говорить.

– Черт побери, Тесса, – Мэгги закрывает руками лицо, вероятно, размышляя, в какой момент я стала верна Кэлли, а не ей, – такое я ожидала бы услышать от дочери?

У меня сжимается сердце. От ее дочери, которой я, очевидно, не являюсь.

– Прости.

– Утром поговорим. Не хочу будить Рика. – И она уходит, не оглядываясь на меня.

***

Утром мы не разговариваем. Когда я просыпаюсь, Мэгги с Риком уже нет. На кухонной стойке записка.

«Мы поехали к бабушке. Вернемся днем. Нарезка на обед в холодильнике».

И ни слова о том дерьме, в которое вляпались мы с Кэлли. Однако я не сомневаюсь, что, когда Мэгги приедет домой, у нас с ней будет разговор о том, сколько еще времени я проведу в Фейетте.

Время истекает, а у меня на руках только случайные крупицы мозаики, и я даже не знаю, от одной они картины или нет.

Я смотрела фильм «Снять маску с монстра» столько раз, что практически запомнила все слова из него, но одна строчка прочно застряла у меня в голове. Что-то о том, что, после того как Стоукс оказался в тюрьме, его дело взялся бесплатно расследовать частный детектив.

Я всегда говорила, что это дело смог бы развалить всего один человек – тот, который что-то видел или что-то знает, но не выходит из тени.

Я наливаю себе стакан апельсинового сока и гляжу на часы над раковиной. Самое начало девятого. Я иду наверх и стучу в дверь Кэлли. Она не отвечает, и я захожу.

Она спит лицом к двери, рот чуть приоткрыт, еще и храпит. Здесь душно: ночью никто не включил ей кондиционер. Я включаю его и закрываю за собой дверь.

С тех пор как я оставила свой номер матери, мне никто не звонил. Я кладу телефон рядом с собой на кровать и тяну руку за изголовье кровати, где оставила вещи отца.

Что бы я ему сказала, если бы приехала вовремя? И что мне мог сказать он?

«Прости, малышка». Это последнее, что он сказал мне перед тем, как уйти. В документах сказано, что он плакал в зале суда. Он смотрел прямо на Мануэля Гонзало и сказал, как сильно раскаивается из-за того, что тот не сможет больше ходить. Отец играл роль кающегося осужденного и молил о смягчении наказания, но это не помогло. Его все равно осудили на пожизненное заключение.

Когда судья объявлял, что Стоукса приговорили к смертной казни, тот только ухмыльнулся. Этот момент поймали операторы. Режиссеры спросили его об этом. Он загасил окурок и поглядел в камеру; рябое лицо казалось пепельным под светом камеры.

– На прошлой неделе в моем блоке казнили парня, – говорил Стоукс. – Пришлось подключить трех охранников и электрошокер, чтобы он перестал выть, как застрявшая корова. Я так умирать не собираюсь.

– Тогда как будете умирать вы? – спросил интервьюер.

– Уж точно не цитируя 14-й стих 6-й главы от Матфея, – ответил Стоукс.

Недавно я посмотрела, о чем говорилось в этом стихе: что-то о прощении. Я вспоминаю о Библии отца и залезаю в его мешок с вещами. Найдя ее, снова опираюсь на изголовье и раскрываю ее, положив на колени.

Когда дохожу до Нового Завета, из книги выпадает квадратный листок бумаги: может, закладка. Я подбираю его, рассматриваю и понимаю, что это часть конверта.

В углу, над маркой, есть поблекшие розовые чернила. Я придвигаю листок вплотную к лицу, пытаясь различить название почтового отделения.

И-С-Т-О. Остальное оторвано. Может, это Истон, штат Пенсильвания? Кажется, в Лихай-Вэлли есть Истон, недалеко от Аллентауна.

Возможно ли это? Писала ли Джослин в тюрьму отцу?

Я переворачиваю оторванный листок бумаги – там в углу написан какой-то номер телефона, почерк папин. Имени нет, только номер.

Я выуживаю телефон из кучи вещей на кровати и набираю номер.

Со второго гудка трубку берет женщина.

– Алло.

Голос незнакомый. Сердце падает: я позволила себе самую чуточку понадеяться, что трубку возьмет Джослин или мама.

– Кто это? – настойчиво спрашивает женщина. Голос у нее измотанный, сердитый. – Вы кто?

Я в панике вешаю трубку. Дура, дура. Можно было просто ответить: «Простите, кто говорит?».

Иду вниз, набираясь храбрости на повторный звонок. Я пропустила завтрак, поэтому решаю поесть.

Я как раз скручиваю себе кусок индейки, когда телефон вдруг начинает вибрировать. Вот только номер на экране не тот, по которому я звонила несколько минут назад.

Не узнаю ни сам номер, ни код округа. Стук сердца наполняет уши. Это может быть она. Хотя я не готова и никогда не буду готова, отвечаю.

– Алло.

Это женщина – не та, что была до этого, но и не мама.

– Кто говорит? – спрашиваю я.

На линии что-то щелкает.

– Это агент Морган Доэрти из Федерального бюро расследований. Вопрос: кто вы такая и почему звоните семье пропавшего ребенка?

– Что? Я понятия не имею, кому звоню, – говорю я в оцепенении. – Простите.

На другом конце линии раздается тяжелый вздох.

– Это я поняла, – говорит агент Морган Доэрти уже спокойнее. Она, похоже, устала. – По этой горячей линии уже много лет никто не звонил. Будьте осторожнее с розыгрышами по телефону, хорошо?

«Это не розыгрыш, – хочу сказать я, но выдавливаю только: – Простите, я не знала».

– Ничего, – говорит она и снова вздыхает. – Это просто расстраивает семью Стивенс, не более.

Агент Доэрти вешает трубку, и я едва не роняю телефон.

Стивенс.

Глава двадцать третья

Я оставляю холодную нарезку на стойке и мчусь в общую комнату. Компьютер включен – Рик так и не свернул свой покер. Я открываю новую вкладку и ввожу «пропал Стивенс».

Результат появляется мгновенно.

Мэйси Стивенс, последний раз видели живой в 1994 году, в Теннесси, незадолго до ее второго дня рождения. Мать Аманда Стивенс должна была привезти Мэйси домой к родителям, чтобы потом пойти на встречу с друзьями в ночном клубе. Она так и не приехала.

На следующее утро родители Аманды, Робин и Берни Стивенс, заявили о пропаже Аманды и Мэйси. Офицер поехал туда, где Аманда снимала жилье, и Аманда в истерике заявила, что кто-то украл ребенка.

Вот тогда все и раскрылось. Полиция выяснила, что, вместо того чтобы проехать полчаса и оставить ребенка у родителей, Аманда оставила Мэйси спать одну в колыбели, а сама поехала в ночной клуб за две мили от дома. Аманда сказала, что она дважды возвращалась в квартиру, чтобы проверить, как там Мэйси, и оба раза девочка спала в колыбельке. Когда Аманда вернулась домой поздно ночью, она обнаружила, что Мэйси пропала.

Аманда провалила проверку на детекторе лжи, но улик хватило только на то, чтобы обвинить ее в том, что она оставила в опасности малолетнего ребенка. ФБР приложило огромные усилия по поиску Мэйси, но дни растянулись на недели, а затем на месяцы.

На странице «Википедии» есть портрет мужчины по описанию, оставленному женщиной из Мичигана, которая через несколько дней после похищения доложила, что видела его с девочкой на руках, подходившей под описание Мэйси. Я вздыхаю глубоко, с облегчением, потому что это никак не мог быть мой отец. Этот человек – афроамериканец, и наводку определили как «не заслуживающую доверия».

На Аманду Стивенс тут же накинулись стервятники. Бренда Дин, главная ведущая Канала криминальных новостей, первой выложила в эфир фотографии, которые ей анонимно прислали друзья Аманды: Аманда выдыхает дым от косяка на камеру; Аманда пьет текилу из пупка подруги. В нашумевшем интервью, согласно «Википедии», Бренда Дин буквально разорвала Аманду Стивенс в клочья, записав, как она говорит «я любила свою дочь», как будто то, что Аманда сказала это в прошедшем времени, доказывает, что Мэйси мертва.

Общественность обошлась с Амандой жестоко, но хуже всех была Бренда Дин. Спустя четыре года после пропажи Мэйси телесюжеты Бренды «Где малышка Мэйси?» стали настолько безжалостными, что окружной прокурор согласился расследовать дело Аманды Стивенс. Это, однако, ни к чему не привело: если Аманда и знала, что случилось с ее дочкой, она об этом не говорила.

Много лет спустя кто-то слил главы из заявленной книги Бренды Дин об этом деле. Дин пообещала бомбу, которая докажет вину Аманды: судебные документы показывали, что Аманда Стивенс подала петицию в суд штата, чтобы официально объявить Мэйси мертвой, когда не прошло еще и года со дня ее исчезновения, – и все ради того, чтобы нажиться на страховом полисе, который она заводила на Мэйси.

После этого телерепортажа Аманда перерезала себе запястья в ванной в доме у родителей.

В 2006 году родители Аманды подали в суд на ККН и Бренду Дин за причинение вреда жизни, заявляя, что слитая информация привела к нападкам общественности на Аманду, что вызвало ее самоубийство. Обе стороны договорились на сумме, которая осталась в тайне, но, по мнению большинства, была примерно семизначной.

Мэйси официально объявили мертвой в 2008 году. Семья Стивенс предложила награду в сто тысяч долларов человеку, который раскроет убийцу и приведет к его аресту, но потом все сошлись на том, что настоящей убийцей Мэйси была ее усопшая мать.

Все – кроме, наверное, моего отца.

У него был записан номер горячей линии. Интересно, звонил ли он по ней? Он, вероятно, отчаянно пытался получить награду, хоть никогда и не смог бы воспользоваться такими деньгами в тюрьме.

Но я недостаточно знаю своего отца, мне о нем известно очень мало. Я его знала всего восемь лет, до того, как он сел в тюрьму, но лишь малую часть его жизни. Я не знала о Бэр-Крике и что он подался в религию.

Мне ничего не известно о жизни отца до того, как он встретил маму. Я не знаю, где он жил в 1994 году, когда Мэйси Стивенс похитили и убили. Могу только предположить, что в Теннесси.

Тело нервно гудит. Страшные, чудовищные мысли возникают у меня в голове. Одно убийство – теперь два. Вот о чем я думала. Теперь мне кажется, будто я упала в кроличью нору, такую, где Лори с Ариэль даже не берут в расчет, и на дне я найду лишь ужасную, отвратительную правду о собственной семье.

У соседей беснуется собака. На подъездной дорожке хлопает дверь, и я знаю, что это Мэгги и Рик приехали домой. Удаляю историю поиска и открываю окно Рика: он покупал единицы, чтобы играть в покер.

Когда они заходят, я уже на кухне, убираю в холодильник нарезку.

– Привет, милая, – говорит Мэгги. В голосе слышатся нервные нотки. Она бросает взгляд на Рика, и я точно знаю, к чему это ведет.

Она не хочет, чтобы он узнал о прошлой ночи, а так как Рик редко выходит из дома без Мэгги, за исключением работы, она не сможет обсудить со мной случившееся аж до утра понедельника, когда он уедет.

Это даст мне еще время, но, вероятно, его все равно не хватит.

***

Позвонив в тюрьму Фейетта, я оставляю сообщение Ванде, сказав, что мне надо с ней поговорить об отцовских записях телефонов, а потом стучу в дверь Кэлли. Она предлагает войти, и я тихонько, на щелочку, приоткрываю дверь. Она сидит на краю кровати, расчесывая мокрые волосы. Я даже не слышала, как она проснулась или принимала душ.

– Насколько я встряла? – голос у нее серьезный.

Я пожимаю плечами.

– Твоя мама пока ничего не сказала.

– Черт. – Кэлли перестает расчесывать волосы. – Это плохо.

С лестницы слышится голос Мэгги.

– Кэлли! Тут кто-то приехал.

– Дерьмо. – Кэлли вытирает внутренние края глаз, сворачивает сырые волосы в пучок. Кто-то поднимается по лестнице. Кто бы это ни был, Мэгги послала этого человека к нам.

На пороге появляется Райан. Он останавливается в проходе, не зная, стоит ли заходить.

– М-м-м. Я просто хотел проверить, что с тобой все хорошо.

– Все нормально. – Голос Кэлли холоден.

Райан чешет затылок, потягивает напряженные бицепсы, выставленные напоказ.

– Мы можем поговорить?

– Можно при Тессе. – Кэлли кладет на стол расческу, показывая, что это не обсуждается.

Райан смотрит на меня.

– Ну ладно. Хорошо.

Я сажусь на кровати напротив Кэлли, а Райан опускается в сиреневое кресло в виде чаши, стоящее в углу. Оно для него совсем маленькое.

– Знаю, ты злишься, что я поехал за тобой, – говорит он. Кэлли хмурится – ясно, что из того, что она раньше слышала от Райана, это больше всего похоже на извинение.

– Собираешься рассказать дяде, где Ник, так? – спрашивает Кэлли.

– Ты так обо мне думаешь? – Райан тихонько присвистывает. – Я дружу с Ником дольше, чем с тобой.

– Ладно, тогда что мы, его друзья, будем делать? – спрашивает Кэлли.

– Капитан, – говорю я. Обе головы поворачиваются ко мне. – Ник сказал, что у парня, который не занимался сексом с Ариэль, был ник Капитан или что-то типа того. Ник рассказывал об этом полиции, но они не восприняли его всерьез.

– Мы этого не знаем, – оправдывается Райан. – Может быть, они расследуют эту зацепку.

– Что мы теряем, расспросив людей на остановке грузовиков? – спрашивает Кэлли. – Можно начать с Бакстауна. Это за Мейсоном, и мне кажется, что одну из первых жертв в последний раз видели там.

Райан как будто потерял дар речи.

– Дело не в Нике, да? Ты правда думаешь, что это «монстр»?

У Кэлли вздрагивает подбородок.

– Не знаю. Но если это так, полиция это признавать не собирается.

Райан закрывает лицо руками.

– Кэлли, нельзя его разыскивать в одиночку.

– Ладно, – отвечает она упрямо, искоса поглядывая на меня, – тогда можешь пойти с нами.

Райан вздыхает. Мне тоже не очень хочется разъезжать с ним по автостраде. Я хочу рассказать Кэлли о странном телефонном разговоре с агентом ФБР и возможной связи между моим отцом и пропавшим ребенком, Мэйси Стивенс.

Но Кэлли уже решила, что доверяет Райану и что он может нам помочь. Теперь придется молчать, пока не решу, могу ли доверять ему я.

***

Бюро путешествий «Бакстаун» находится от нас в сорока пяти минутах езды по скоростной автостраде. Еще полчаса – и мы были бы на границе штата Огайо. Мы решили начать отсюда, потому что в этом месте последний раз видели Рей Фелис перед тем, как она пропала. Ари тоже могла встретить «монстра» тут.

Райан паркуется в зоне отдыха.

– Если здесь работают девушки, они, скорее всего, напуганы случаем с Ари. Нужно выражаться аккуратнее.

– Притворимся, что мы кого-нибудь ищем, – говорю я, – например, сестру Кэлли. Она сбежала, о ней ничего не слышно много недель, и мы считаем, что она околачивается на одной из стоянок.

Кэлли молчит, наши глаза встречаются в боковом зеркале. Знаю, она думает о Джослин: что после побега та могла сбежать на стоянку в поисках того, с кем бы уехать из штата, подсесть на наркотики, податься в проституцию или хуже того. Так о ней думали все, потому что у беглянок не бывает счастливого конца.

– Хорошо, – говорит Райан. – Но они все равно не станут с нами говорить.

– Ну, посмотрим. – Кэлли открывает дверь и выпрыгивает из фургона.

На остальной территории расположены кафе «Бургер Кинг», «Данкин Донатс» и «Сабвей». Сбоку виднеются туалеты и ларьки, в которых можно купить закуски и карты Пенсильвании. Все кажется слишком новым, семейным. Никаких дальнобойщиков, писающих на парковке, девочек в кожаных юбках возле сигаретных киосков. Ничто не напоминает места на автострадах, которые я помню с детства.

Райан тоже видит, что это дохлый номер.

– Надо хотя бы поспрашивать. – Кэлли останавливается и достает телефон. Я заглядываю через плечо и вижу, что она на чьей-то странице в «Фейсбуке»: Эмили Реймс.

Ближе всего стоит «Данкин Донатс», поэтому мы заваливаемся внутрь и ждем, пока к нам не подходит пожилая женщина, возрастом примерно как моя бабушка, и спрашивает, чем она может помочь.

– Мы ищем девушку, – говорит Райан, – ее сестру.

Он толкает Кэлли, которая показывает женщине фотографию Эмили. Женщина моргает.

– Она сбежала, – объясняет Райан. – Мы волнуемся, не попала ли она в беду. Может, она появлялась неподалеку… с плохой компанией.

– Ты ошибся с местом, малыш, – отвечает женщина. – Эту остановку зачистили много лет назад. Такие у нас больше не появляются. Ну, вы понимаете, вроде автостопщиков, – продолжает она, принимая отсутствие ответа за смущение, и понижает голос: – И сутенеров.

У нее сильный акцент, возможно, она родом из Джорджии. Слово она выговорила как «сатенеров».

– Спасибо, – говорит Кэлли с таким удрученным видом, что я почти верю, что у нее на самом деле есть сестра.

– На вашем месте я бы проверила грузовой СТО «Мидвей», – говорит женщина. – Только не ходите туда затемно, тем более без парня. – Она показывает пухлым пальцем на Райана. Мы благодарим ее и отходим, чтобы она смогла обслужить посетителей, стоящих за нами.

– Подождите, – говорю Кэлли с Райаном, пока они идут к выходу. – Я встречусь с вами на улице.

Спустя пять минут появляюсь с пачкой картофеля фри и диетической колой из «Бургер Кинга». Кэлли корчит рожу, пока я забираюсь в фургон.

– Что? – Я сую картофель в рот и предлагаю Райану и Кэлли угоститься. – Не зря ведь мы приехали. Да и, потом, я сегодня съела всего полкусочка индейки.

Райан хватает горстку картошки, а Кэлли прикрывает рот и опускает окно. Я отхлебываю газировку. Мне неловко, но ведь не я виновата, что у нее похмелье.

Лучше ей все равно не станет: если верить GPS-навигатору, до сервиса «Мидвей» ехать еще час на восток. Даже меня начинает укачивать в задней части фургона Райана. Поездку мы проводим в тишине, глядя, как небо становится жемчужно-розовым.

Грузовой СТО «Мидвей» кажется образцом кошмара. Рядом с фургоном с номерами Орегона, прямо на обочине, ссыт мужик, едва глядя в нашу сторону, когда Райан заезжает на парковку.

Здесь есть универсам и «Дэйри Куин». Выходим из фургона и идем в универсам. Мы с Кэлли держимся позади и пропускаем Райана к прилавку вместе с фото Эмили.

– Он сказал спросить в «Дэйри Куин», – извещает нас Райан. – Говорит, что там ошиваются «ящерки».

Кэлли хмурится.

– «Ящерки»?

– Так дальнобойщики называют проституток, – говорю я.

– Не желаю слышать, откуда ты это знаешь, – бормочет Кэлли, открывая дверь. Этот термин всегда всплывал, когда люди говорили о Кристал Девис. «Ящерки» обычно предлагали секс, чтобы заработать деньги на наркотики. Пока полиция не связала вместе все убийства, многие люди, знавшие Кристал Девис, считали, что ее убили после неудачной попытки ограбить дальнобойщика.

Я замечаю их у будки с туалетом: трех женщин. Они явно не из одной семьи: одна – латиноамериканка, другая – темнокожая и третья – белая. Перед ними на столе лежат скомканные обертки от бургеров.

У белой женщины рябое лицо, на руках сиреневые пятна: дорожки героинщика.

Глаза над крышкой газировки глядят на нас и щурятся. Она толкает локтем женщину рядом с собой, и их смех утихает.

– Проблемы? – настойчиво спрашивает темнокожая женщина. У нее на шее татуировка: розовая лоза с шипами, обвившая имя Мика.

От Кэлли с Райаном нет толка, поэтому я открываю рот, несмотря на то что эти женщины пугают меня до жути.

– Мы кое-кого ищем, – говорю я.

– Ага, ну а мы этого кого-то не знаем. – У женщины с героиновыми дорожками к тому же не хватает одного переднего зуба. Ее спутница помоложе; пока ничего не сказав, она ерзает на месте, опустив глаза на соломинку.

– Может, мы вам покажем ее фотографию? – предлагает Кэлли кротким голосом.

Черная женщина ставит напиток на стол.

– А может, вы свалите отсюда на хер? Мы в курсе, что вы работаете на копов!

– Послушайте, нам проблемы не нужны, – говорит Райан. Он в этот момент так похож на полицейского, что мне за него стыдно. – Мы просто волнуемся, что наша подруга зависает с парнем, который может ее избить.

– Тогда вы сделаете только хуже, если ее найдете, – ворчит белая. – Сделайте себе доброе дело: возвращайтесь домой, в постельки.

– Да, скоро повылезают плохие дяди. – Мика шевелит бровью, нарисованной карандашом. Две другие смеются и хлопают по столу, толкая молодую девушку. Райан бормочет: «Пошли отсюда» – и мы, разворачиваясь, идем на выход. Едва подходим к двери, как вдруг нас окликает белая женщина, спрашивая, не найдется ли сигаретки.

Я стискиваю кулаки, открывая дверь «Дэйри Куин» для Кэлли с Райаном. Я не обольщаюсь насчет того, что умею договариваться с маргиналами, но я могла бы разговорить тех женщин, если бы со мной не было Барби с Кеном из захолустья.

– Хорошо поговорили, нечего сказать, – мрачно говорит Райан, когда доходим до парковки. У Кэлли такой вид, как будто она вышла из сериала «Напуганные паиньки».

– Надо было дать мне с ними поговорить, – бурчу я. – Они подумали, что мы на них наезжаем.

Кэлли покашливает и кивает мне за плечо. Позади меня стоит самая младшая девушка, сидевшая за тем столом.

– Они так себя ведут, когда напуганы, – тихонько говорит она. – Шанис поймали с поличным, когда она пыталась купить наркотики у полицейского под прикрытием, да еще и девушка, которую убили в Мейсоне…

Девушка складывает руки на груди.

– Я Пэм.

В ее голосе слышится легкая неуверенность, как будто это не ее настоящее имя. Судя по внешности, она ненамного старше нас. Не сомневаюсь, что ее портрет висит где-нибудь на столбе, на плакате о пропаже человека.

– У вас фото с собой? – спрашивает она. – Может, я помогу.

Кэлли достает телефон и показывает ей Эмили. Пэм качает головой.

– Нет, не знаю такую. Но это не значит, что ее здесь не было. Через это место проходят многие девушки.

– А что насчет той, которую убили? – спрашиваю я. – Ты ее здесь видела?

Пэм отрицательно качает головой.

– Она была не из наших, понимаете? Судя по тому, что я слышала, она пользовалась «Связью». Иногда такие девушки встречаются тут с мужчинами, но я ее никогда не видела.

– На этом сайте много дальнобойщиков? – спрашиваю.

Пэм становится не по себе.

– Нет. Искать мужчин через сайт – это сумасбродство. Мы так не делаем. Ну, то есть о нем ходит много жутких историй.

– А о мужчине, который зовет себя Капитаном? – вмешивается Райан. – Наша подр… ее сестра встречалась с неприятным клиентом из «Связи». Ему от нее не был нужен секс.

Выражение лица Пэм меняется, и во мне загорается огонек надежды.

– Мы защищаем друг друга, – говорит она. – У нас есть что-то вроде списка мужчин, от которых надо держаться подальше. Только никому об этом не рассказывайте, ладно?

Мы с Кэлли киваем. Райан – нет. Я перевожу взгляд на него.

– Ладно, – отвечает он.

Пэм раздумывает.

– В общем, я раньше работала в центре начальной настройки «Пенн» на 81-м километре, до того как он закрылся. Было трудно, труднее, чем здесь. Мне помогла освоиться одна женщина. Я не могу вам сказать ее имя или что-то еще, потому что она об этом просила, но она еще танцевала в стрип-клубе, который был на другой стороне шоссе.

Пэм понижает тон.

– Однажды ночью мы болтали о мужчинах, которых надо сторониться, и она мне рассказала, как четыре года назад она встретила его, когда танцевала. Она привела его к своей машине на стоянке. Было как раз так, как вы сказали: он не хотел ее трогать или что-то с ней делать. Она совсем отчаялась и уже предприняла первый шаг, а он в ответ ударил ее по лицу. Она попыталась сопротивляться, и он начал ее душить.

Я замечаю, что Кэлли напряглась.

– Она вроде как отключилась, а когда очнулась, машина уже стояла в лесу, а мужчина рылся у нее в багажнике. Но она всегда носила с собой канцелярский нож. Она притворилась, что до сих пор лежит в отключке. – Пэм останавливается для пущего эффекта. – Когда он открыл дверь, она порезала ему лицо. Ключи были у него, поэтому ей пришлось бежать с криками о помощи, а он преследовал ее, но недолго, в конце концов сдался, и она сбежала. Так или иначе, – продолжает Пэм, – но это мне напомнило вашего Капитана, потому что она сказала, что на нем была какая-то форма. Она не говорила об этом много лет, потому что думала, что он – полицейский и что он найдет ее и завершит начатое, понимаете?

Я сглатываю слюну, чтобы смочить горло.

– Она что-нибудь рассказывала о его внешности?

– Да такой же, как все, – закатывает глаза Пэм. – Примерно за сорок. Рост средний, с залысиной. Хотя она мне сказала остерегаться двух вещей.

Мы втроем практически наклоняемся вперед.

– Его глаз, – шепчет Пэм. – Она сказала, что они у него добрые.

Кэлли бросает взгляд на меня. Я понимаю, о чем она думает. Если это Капитан, то он точно непохож на Дэрила Каучински.

– А вторая? – спрашивает Райан. – Вторая вещь, которой надо остерегаться?

– А, ну она же хорошо полоснула его по лицу, – говорит Пэм. – У него должен был остаться шрам.

Пэм опускает глаза на свои изгрызенные до кутикулы ногти.

– Не знаю. Я недавно начала о нем думать, когда убили девушку. Наверно, он не тот, с кем виделась ваша подруга, – быстро добавляет она с сочувствием во взгляде.

Я почти было собралась сказать Пэм, что она вовсе не пропала, но под кажущейся невинностью я чувствую женщину, которая знает, как за себя постоять. Такая не пожелает слышать ложь после того, как она стольким поделилась.

Мы благодарим Пэм и возвращаемся к фургону. Кэлли останавливается, как будто что-то забыла. Мы с Райаном оглядываемся и видим, что она достает из клатча двадцатку и вручает ее Пэм. Я чувствую, как невольно прищуриваюсь, когда Кэлли что-то ей говорит, и Пэм кивает.

– Что ты ей сказала? – спрашиваю я, когда Кэлли нас догоняет.

– Просто чтобы была осторожна.

Что-то переменилось в поведении Кэлли с того времени, как мы сюда приехали, как будто вся ее показная храбрость пропала. Она молчит, пока мы забираемся в фургон и пускаемся в часовую поездку до дома. С заднего сиденья я наблюдаю за ней в боковое зеркало.

Всю дорогу она едва моргает, как будто боится уснуть теперь, когда окончательно проснулась.

Глава двадцать четвертая

Где-то на сороковом съезде я нарушаю молчание в фургоне.

– Мне кажется, что мужчина, которого описала Пэм, и есть Капитан, и я думаю, что это настоящий «монстр».

Райан ничего на это не отвечает.

– Скажи мне, что я неправа. – Я ловлю его взгляд в зеркале заднего вида. – Ты рискнул подставить дядю, сказав нам, как была убита Ариэль, ты не сдал Ника и сегодня вечером поехал с нами. Ты тоже веришь, что за убийства «монстра» посадили не того человека.

Райан молчит.

– И если ты еще не знал: той ночью мы с Кэлли не видели Стоукса на заднем дворе, – говорю я. – Мы были маленькие, и нами манипулировали, чтобы получить те показания, которые были нужны.

Кэлли прислоняется лбом к окну. Не могу сказать, сердится ли она на меня за то, что я все разболтала Райану. Может, он уже об этом знал. Как бы то ни было, по ее лицу нельзя ничего понять. Некоторых людей просто невозможно прочесть.

Райан наконец заговаривает после напряженного молчания:

– Если Ари убил «монстр», почему он опять вышел на охоту? Зачем спустя столько лет снова рисковать быть пойманным? Где тут логика?

– Он пытался убить еще одну девушку. Он бы убил подругу Пэм, если бы она не сбежала, – говорю я. – Вероятно, понял, что ему надо залечь на дно на случай, если она кому-нибудь о нем рассказала. У него хватало мозгов прятаться все эти годы. Очевидно, он знаком с правоохранительными органами. Может, даже…

– Не говори, – останавливает меня Райан, – что он может оказаться полицейским.

– Почему? Человек, которого описала Пэм, непохож на твоего дядю.

– Тесса, – голос Кэлли звучит резко, – просто перестань.

Мы какое-то время едем в тишине, пока Райан не говорит:

– Полицейский он или нет, никто не поверит на слово проститутке. Ник – единственный, кто может подтвердить существование Капитана, а без архива чата в телефоне Ари его слова ничего не значат.

– Он снова убьет, – тихо говорю я. – Если он считает, что ему это сойдет с рук, он сделает это снова.

– У меня есть мысль, – говорит Кэлли так твердо, что я невольно предполагаю, что она обдумывала ее все это время, – о том, что мы можем сделать: выманить его.

– Ни за что, – отвечает ей Райан. – Знаю, о чем ты думаешь, и это глупость…

До меня доходит, о чем они разговаривают.

– Может сработать, – перебиваю его я. Пальцы на ногах начинает покалывать. – Создадим фейковый профиль на всех сайтах знакомств и посмотрим, сможем ли мы его выманить. Мы знаем, какие девушки ему нравятся: худые, с большими глазами, одинокие.

– Это опасно, ничего не выйдет. – Райан хватается за руль. – Он сейчас явно ведет себя очень осторожно. Раз ему хватило ума не высовываться десять лет, он почует, что это ловушка.

– Тогда заставим его считать, что все честно, – говорю я. – Он не учует полиции, потому что ее не будет.

– Если он с нами свяжется, мы узнаем, где он захочет с нами встретиться, – говорит Кэлли, в ее голосе слышится волнение. – Но, вместо того чтобы идти на встречу, останемся в машине и оценим ситуацию. Узнаем, как он выглядит, и сделаем фото, чтобы показать полиции.

Мы почти у выезда из Фейетта. Кэлли кладет руку на колено Райану. Это первый хотя бы отдаленно ласковый жест по отношению к нему, который я вижу.

– Если бы ты был на нашем месте… в чем-то сильно ошибался и в итоге из-за этого кто-то пострадал, разве ты не пошел бы на все, чтобы это исправить? – спрашивает Кэлли.

Хотя она глядит не на меня, я знаю, что эти слова адресованы мне. Понятно, что она по-своему говорит, что готова признаться в ошибке и к ответственности, к которой это ведет. Пусть даже мы никогда не узнаем, что той ночью случилось с Лори, но сможем исправить хотя бы часть причиненного вреда, если просто найдем «монстра», убившего Ари.

У меня на душе неспокойно. Пойти на все, чтобы исправить ошибки.

Бабушка всегда говорит, что в конце концов люди получают по заслугам. Но закончится ли все так просто, когда мы разыщем Капитана?

Если, исправив ошибки, мы не окончим этого кошмара длиною в десять лет, то что еще нам поможет?

***

Райан высаживает нас у края подъездной дорожки Гринвудов.

– Ни о чем не рассказывай дяде, – предупреждает Кэлли, когда мы выходим.

– Ты ведь понимаешь, что в конце концов нам придется кому-нибудь рассказать? – говорит Райан.

Лицо Кэлли выражает неприступность. Райан хмыкает и качает головой.

– Что? – требовательно спрашивает Кэлли.

– Не понимаю, зачем ты так делаешь, – тихо говорит он, как будто его слышит только она.

– Как «так»? – спрашивает она, и я отхожу в сторону, желая вовсе исчезнуть.

Райан снова трясет головой.

– Ты ведешь себя так, будто тебе не нужна помощь, хотя все в тебе просто кричит об этом.

Возможно, я недооценила Райана Элвуда. Кэлли кривит губы, но ничего не отвечает. Никто ничего не говорит, и Райан отъезжает. Свет его фар пропадает вдалеке.

– Он прав, – говорю я, – в том, что надо кому-то рассказать. У нас заканчивается время, и я не могу тут остаться навсегда.

Я не успеваю заметить реакцию Кэлли, потому что она вдруг начинает кричать. За минивэном кто-то сидит. Из тени появляется Дэрил Каучински и перекрывает нам дорогу к дому.

Все происходит слишком быстро, чтобы я успела как-то среагировать или даже пошевелиться. Кэлли начинает визжать, а Дэрил, смачно матерясь, хватает ее за шею и одной рукой поднимает над землей. Ударяет ее о минивэн, головой об окно.

– Слышал, ты вчера навещала мою дочь, – шипит он. – Пытаешься вбить ей в голову свои домыслы, мелкая сучка?

Кэлли пытается трясти головой, но Дэрил прижимает палец ей к трахее, и она не может пошевелиться.

Времени думать не остается. Я кидаюсь к цветку в горшке возле проезда и поднимаю его с земли. Он тяжелый и качается в руках, но мне удается удержать его высоко над головой. Я подхожу со спины к Дэрилу и ударяю его по затылку.

Он отшатывается назад. Я цепенею, боясь, как бы я его не убила. Кэлли падает на землю, рыдая. Дэрил снова поднимается на ноги, поворачивается ко мне и ошеломленно моргает. Он делает шаг ко мне, но на другой стороне улицы кто-то кричит, и он застывает на месте.

– Кэлли! Что случилось? – кричит женщина с крыльца, держа в руках телефон. Дэрил бросает на нее взгляд и пытается сбежать к своему фургону, припаркованному перед соседским домом. Мы его даже не заметили.

Женщина с другой стороны улицы бежит к нам, но я уже на крыльце Гринвудов. Распахиваю дверь и кричу Мэгги. По лестнице громыхают шаги, а я поворачиваюсь и бегу к проезду.

Кэлли сидит, привалившись к минивэну, и хватает ртом воздух, держась за шею.

Соседка звонит по телефону.

– Да, на нее напали, – говорит она и диктует оператору адрес Гринвудов.

Меня трясет. Я сажусь рядом с Кэлли, замечая, что, кажется, описалась от страха. Мэгги с Риком выбегают из-за минивэна и ахают.

– Что случилось? – орет Мэгги. – Что тут стряслось?

– Дэрил, – хрипит в ответ Кэлли.

Рик хлопает ладонью по машине и говорит, что идет за ключами. Я улавливаю только «я еду за ним».

Мэгги хватает Рика за рукав и пищит, что никуда он не поедет, а соседка шикает на них, потому что она до сих пор на линии 9-1-1. Мэгги падает рядом с Кэлли и берет ее лицо в ладони.

– Со мной все хорошо, – сипит Кэлли снова и снова, потом поворачивает голову ко мне: – Тесс…

– Что? – Мэгги рывком поворачивается ко мне. Ее взгляд падает на грязные руки и разбитый горшок на дорожке.

Она всхлипывает и притягивает меня к груди. Мэгги обнимает меня так сильно, что в моей голове появляется лишь одно слово: безопасность.

Я вырываюсь от Мэгги, когда к обочине подъезжает скорая, а прямо за ней – полицейский внедорожник быстрого реагирования. Двое медиков открывают задние двери скорой и вывозят каталку. Проезд заливают красно-синие огни.

– Да боже мой, – говорит Кэлли, – со мной все нормально.

Мэгги и слушать ее не хочет и требует загружать Кэлли в машину. Возле почтового ящика Рик что-то кричит полицейскому – парнишке, которому, видимо, только-только разрешили пить спиртное.

– К-а-у-ч-и-н-с-к-и, – диктует по буквам Рик. – Я сейчас провожу вас к его дому…

– Сэр, в этом нет необходимости. – Парень вытягивает вперед руку. Он зажимает радиомикрофон на поясе и говорит человеку на другом конце прислать к дому еще одну патрульную машину. Он показывает на меня ручкой.

– Вы были здесь?

Я описываю произошедшее: что Дэрил нас поджидал, я ударила его по голове цветочным горшком, и он сбежал, когда соседка вышла на улицу. Когда полицейский спрашивает, есть ли причина, по которой мистер Каучински решил напасть на Кэлли, я колеблюсь, украдкой поглядывая на Рика.

– Вчера мы видели в больнице его дочку, – говорю я. – Кто-то ее избил, и ни для кого не секрет: Кэлли думает, что это был он.

Рот Рика вытягивается в тонкую линию. Патрульный что-то записывает в блокноте. Подъезжает патрульная машина, а скорая тем временем уезжает, забирая с собой Кэлли и Мэгги. Рик говорит мне подождать в доме, обещая, что позовет, когда офицеры захотят допросить меня снова.

Колени дрожат, но я все-таки поднимаюсь по лестнице. Переодеваюсь в пижаму и закрываюсь в ванной. Меня тошнит в унитаз кислой, противной, адреналиновой желчью. Я чищу зубы и спускаюсь обратно вниз. Мигающие огни патрульной машины окрашивают гостиную в красный и синий.

Надо с кем-то поговорить о случившемся, обо всем, что произошло за последние восемь часов. Но если я расскажу бабушке, что провела вечер, болтая с проститутками на грузовой остановке, перед тем как напасть на мужчину с горшком в руках, она может сесть на самолет и прилететь сюда.

Надо спрятаться от огней в гостиной, пока у меня не взорвалась голова. Я пробираюсь в общую комнату и сажусь за стол Рика, заставляя себя при этом медленно вдыхать через нос и выдыхать через рот. Я достаточно успокаиваюсь, пальцы перестают дрожать, и я трясу мышку, чтобы вывести компьютер из спящего режима. Пока Кэлли в травмпункте, можно почитать еще что-нибудь о Мэйси Стивенс и попытаться понять, что это был за телефонный звонок.

На самой известной фотографии Мэйси держит в руках плюшевую лягушку. Светло-каштановые волосы собраны в маленький хвостик на макушке. Я просматриваю остальные фото: Мэйси в гамашах с рождественским подарком на коленях; Мэйси на детском стульчике, рот измазан чем-то липким и оранжевым.

Потом вижу фотографию с искусственным взрослением, на которой показано, как Мэйси могла бы выглядеть сейчас, в двадцать семь лет. На лице нет улыбки, но выглядит она потрясающе. Она похожа на Аманду Стивенс, у которой были большие зеленые глаза и молочно-белая кожа. Я увеличиваю изображение, и кровь застывает в жилах.

Я пропустила эту деталь, пока разглядывала фотографии: мелкий воспаленный розовый порез на щеке Мэйси, такой, что с годами мог превратиться в шрам.

Я еще раз увеличиваю фото и приближаю его, в ушах стучит пульс.

На той же стороне?

Нет.

Да.

Я приближаю фотографию, где Мэйси сделали старше при помощи фотошопа. Ей неправильно выбрали рот: она не унаследовала полную верхнюю губу Аманды Стивенс. Но глаза, тонкий порез на щеке – я не сомневаюсь, что это она.

Джослин.

Вот же сукин сын.

Отец не убивал Мэйси Стивенс и не прятал ее тело. Она прожила вместе с ним в Фейетте почти всю свою жизнь.

Глава двадцать пятая

Нужно, чтобы на эту фотографию посмотрел кто-то еще, тот, кто сможет мне сказать, что я совсем выжила из ума, раз думаю, что Мэйси Стивенс – это моя сестра.

Бабушка не берет домашний телефон, хотя я звонила два раза. Я бросаю взгляд на часы, и меня парализует паника. Почти девять. Бабушка никогда не выходит из дома так поздно.

Я пробую звонить на мобильный и удивляюсь, что она берет трубку, а она, в свою очередь, удивляется, услышав меня.

– Тесса?

– Я звонила на домашний телефон дважды, – говорю я.

– Я ходила гулять, – отвечает бабушка вспыльчиво, как обычно бывает, когда я беспокоюсь. В этот раз я не завожу свою обычную речь, приправленную историями, как одна женщина пошла гулять одна ночью, а потом ее нашли, привязанную к батарее в подвале у маньяка.

В этот раз я говорю:

– Ты должна мне рассказать, кто отец Джослин.

Бабушка сопит в трубку. Я представляю себе, как ее душит влажный воздух Флориды, замедляя сердце до полной остановки.

– Я же говорила, Тесс…

– Ты соврала, – внутри меня что-то развертывается, превращая внутренности в клубок искрящих проводов. Я – динамит, который так и дожидается, пока кто-нибудь скажет что-то не то. – Мне осточертело, что мне все постоянно врут.

– Врут? – Бабушка, видимо, злится. – Единственный человек, который тебе врал, – твоя мать, Тесса. Она ограждала тебя от меня. Другую свою внучку я так и не видела.

Она тебе не внучка. Я не могу ей такое сказать и не скажу: бабушка подумает, что Фейетт довел меня до ручки.

Даже если я скажу вслух, что думаю, будто Джослин – похищенная девочка, это будет значить, что я думаю, что она мне не родная сестра. Даже после всего, что она натворила: соврала, сбежала, не вернулась за мной, – мне все равно кажется, что я не стала бы ее предавать.

Я выпаливаю первое, что приходит в голову:

– У меня же есть свидетельство о рождении, да?

– Что? Конечно, есть. Оно тебе было нужно, чтобы получить водительские права, помнишь?

Смутно. О документах заботилась бабушка, потому что я так волновалась, что дважды не могла сдать экзамен на права. И, потом, конечно, у меня есть свидетельство о рождении. Я родилась в Фейетте 18 декабря. Тем утром шел снег. Даже папа помнил, хотя, по его признанию, бо́льшую часть дней после 1994 года он провел как в тумане по вине виски «Джеймсон».

А Джослин? У нее не могло быть свидетельства, если она на самом деле – Мэйси Стивенс.

Выяснила ли это Джослин? Наверняка поэтому она и сбежала. Но почему она не связалась с семьей Стивенс? Здравствуйте, я – ваша умершая внучка. Воссоединение в стиле передачи «Жди меня» и тому подобное. Все думают, что от Мэйси Стивенс осталась кучка детских косточек; она навсегда останется в памяти людей двухлетней девочкой с плюшевой лягушкой.

– Тесса, в чем дело? Что случилось? – Бабушка, похоже, паникует. Я вдыхаю через нос.

– Ничего, – отвечаю я. – Ничего такого. Просто… мне надо доказать, что Гленн – не отец Джослин, на тот случай, если она вернется и потребует его деньги. Я не смогу найти ее свидетельство о рождении без имени отца.

Бабушка задумывается: видимо, почувствовала ложь в моем голосе. Когда отец умирал, у него не было даже ночного горшка.

– Тесса, – начинает она, – я скрывала от тебя правду, чтобы спасти тебя от ненужной боли.

– Бабуля, пожалуйста, скажи его имя.

– Алан Киркпатрик, – вздыхает бабушка. – Он мне никогда не нравился. Некоторые люди просто нехорошие, Тесса, и я знала, что их с Аннетт дети будут точно такими же.

Раздается сирена, но не у меня – где-то на фоне у бабушки. Ее голос дрожит.

– Я плохо искала твою сестру, потому что боялась того, что увижу.

Она не знает. Это слышно по ее голосу.

Это значит, что бабушка здесь не замешана – в странной череде событий, которые в итоге привели к тому, что мои мать с отцом воспитывали похищенного ребенка как собственного.

Ненавижу себя за то, что позволяю себе такое подумать.

***

Рик заходит обратно в дом и сообщает, что звонила Мэгги. Кэлли сразу повезли в травмпункт. Полиция уже послала офицеров задержать Дэрила Каучински. Я периодически киваю его словам. Как только он со вздохом плетется в общую комнату, я звоню Кэлли.

Голосовая почта. Я вешаю трубку, не оставляя сообщения и размышляя, в какой момент успела принять решение рассказать Кэлли о сестре и Мэйси Стивенс. У меня нет причины думать, что она мне и впрямь поверит, и я вдруг понимаю, что поверить мне смогут немногие: возможно, Декер.

Вероятно, агент ФБР, которая звонила мне из-за номера Стивенсов. Разве ФБР не обязано расследовать любую зацепку, даже если она такая натянутая? Какая-то восемнадцатилетняя девушка думает, что ее сестра, которую она не видела десять лет, – Мэйси Стивенс. Сестра, чьей фотографии у меня нет.

Я иду наверх, закрываюсь в гостевой и остаюсь там, даже когда слышу, как после полуночи открывается дверь, а потом раздаются шаги на лестнице. Слышится бормотание. Кто-то включает свет в коридоре. Выключает. Спускает воду в туалете.

Моя дверь со скрипом открывается. Я зажмуриваю глаза, да еще дергаюсь для убедительности. Я мастер притворяться спящей. Вечерами, когда папа возил меня в «Лодочный домик», я ложилась на заднее сиденье по дороге домой, притворяясь, что отключилась, чтобы он отнес меня домой на руках.

Мэгги не включает свет и присаживается на край кровати.

– Мне бы так хотелось, чтобы ты была здесь, – шепчет она. – Все эти годы… Все было бы по-другому, если бы рядом с ней была ты.

Не знаю, поняла ли она, что я не сплю, или же говорит это только потому, что думает, что я не могу ее услышать.

После того как она уходит, я не засыпаю. Не засыпает и Кэлли. У меня в голове мы с ней ведем игру: кто дольше не уснет. Слышу, как она топает по комнате, катается на кресле по паркету, пока не соскальзываю в небытие после четырех.

***

Я просыпаюсь от стука в дверь. В мою комнату прокрадывается Кэлли с ноутбуком в руках. Я сажусь.

Спутанный шелк волос струится по ее плечам, играя на солнце разными оттенками блонда. Кэлли всегда была из тех девушек, которые просыпаются уже красивыми. Свет делает синяки на шее заметнее.

Она касается шеи, заметив мой взгляд.

– Что, все совсем плохо?

Голос такой, как будто кто-то царапает бок консервной банки. Она морщится.

Я подтягиваю колени к груди.

– Ты…

– Все нормально. – Кэлли садится ко мне на кровать, а не в кресло-качалку, как обычно. – У меня очень легкое сотрясение, поэтому мама, конечно, с ума сходит.

– Тебя пытался задушить Дэрил Каучински. Думаю, на этот раз можно сделать ей поблажку.

Уголки рта Кэлли чуть дергаются. Ее улыбка пропадает, но потом снова появляется на лице.

– Они задержали его на основании вождения в нетрезвом виде и будут держать его за это до тех пор, пока я не решу, выдвигать ли обвинения.

– Пока не решишь?

Кэлли пересаживается в позу бабочки, соединив стопы. Ее колени пружинят.

– Ты же видела, как он поступил с Кэти только за то, что я с ней поговорила. Я сделаю ей только хуже. Просто получу судебный запрет. – Она поднимает на меня глаза. – Я больше не считаю, что это он.

– Я – тоже. – Пэм сказала, что Капитан среднего роста. Никто при здравом уме не описал бы Дэрила Каучински как человека среднего роста. Он из того типа людей, кому приходится пригибаться, чтобы пройти в дверной проем.

– Ладно. – Кэлли вздыхает. Она открывает ноутбук и поворачивает его экраном ко мне. – Вот что я сделала ночью.

Я гляжу на страницу Саши на «Связи» – двадцатилетней довольной девушки, которая предлагает услуги джентльменам Фейетта и района Уэстморленда, но готова поехать и дальше.

Когда мы были маленькими, у Кэлли была кукла марки «Американская девочка». Не такая крутая, как в то время, когда у нее были собственные книжки, а такая, которую делали по заказу, чтобы она выглядела в точности как ты. У Саши были даже футбольная форма и одежка для вращения жезла, как у Кэлли.

– Милое имя, – говорю я Кэлли, пока она крутит вниз страницу. Сердце трепещет – там селфи девушки, сделанное через плечо у зеркала. Она в плавках от бикини, длинные светлые волосы струятся по спине. Узнаю чехол от телефона Кэлли: мятного цвета, с рисунком одуванчика, семена раздувает невидимый ветер.

– Я закрыла лицо, – говорит Кэлли. – На всех страницах девушек, где я была, нигде не показано лицо. Есть тонна других сайтов – просто отвратительно, как их много, я выложила и там тоже.

Мне приходится отвернуться.

– Не нравится мне это. Не надо таким заниматься.

Кэлли закрывает ноутбук.

– Сама знаешь, мы бы даже не стали рассматривать такой вариант, если бы были другие.

Я проглатываю слюну.

– И что дальше?

– Ждем, – отвечает она. – Поглядим, заинтересуется ли он.

***

Я рассказываю Кэлли, что у меня, возможно, есть зацепка по Джослин, чтобы она дала мне ключи от машины, пока Рика с Мэгги нет дома. Кэлли хочет поехать со мной, но я ей напоминаю, что Мэгги придет в бешенство, если застанет Кэлли не в постели.

Первая остановка – компьютерный зал в библиотеке. Я ввожу номер с карточки Кэлли, и тут же появляется серое окно с часовым таймером интернет-сессии.

Ищу свидетельства о рождении и нахожу совпадение на сайте архива, который хвастает тем, что в его базе данных более 4,6 миллиарда записей. Чтобы проверить, работает он или нет, ввожу: имя и девичья фамилия матери – Аннетт Мауди, место рождения – Флорида.

Найдено две записи. Не могу просмотреть полное изображение сканированного свидетельства без платного членства, но на вид оно какое надо.

Ввожу: Джослин Мауди в Пенсильвании.

Записи не найдены.

Пробую «Джослин Киркпатрик» и, когда ничего не выходит, «Джослин Лоуэлл», хотя сестра не меняла фамилию на отцовскую, пока не стала чуть постарше.

Записи не найдены.

Я просовываю палец в дырку на коленке джинсов. Видимо, какая-то ошибка. Или мама соврала о том, где родилась Джослин: она рассказывала, что уехала от отца Джослин, переехала в Пенсильванию, там родила, встретила Гленна Лоуэлла, когда ребенку исполнилось два, а годом позже Гленн с мамой поженились.

Вот только в США нет свидетельства о рождении ни Джослин Мауди, ни Джослин Киркпатрик. Поисковая система спрашивает, имела ли я в виду «Джастина Мауди» или «Джейсона Киркпатрика».

Закрываю сайт и гляжу через плечо от паранойи, что кто-то понял, что я не отсюда, и сдаст меня за пользование карточкой Кэлли. Но люди за компьютерами напоминают вялых зомби перед экранами мониторов. Надеюсь, я на них непохожа.

Еще раз ищу Мэйси Стивенс, просматривая фотоальбом журнала «Пипл», изданного пять лет назад. Мне кажется, что она до сих пор приковывает внимание людей: Мэйси Стивенс, Крошка Америки. Общественность так же жаждет ответов, как и ее родная семья.

Безумие – думать, что на прошлой неделе она взяла и зашла в окружную тюрьму Фейетта как двадцатишестилетняя Бренди Батлер.

Пробегаю взглядом по статье. Мое внимание привлекает одна цитата: «В 2004 году, в интервью с Синтией Чан, Робин и Берни Стивенс заявили, что считают: их внучка до сих пор жива, так как могла быть продана на черном рынке приемных детей. В правоохранительных органах сказали, что они продолжат искать возможных свидетелей Мэйси, но предостерегли, что торговля детьми в США случается крайне редко».

Синтия Чан раньше была главной ведущей передачи «Этим вечером» на NBC, пока ее не подсидела Дайан Сойер или кто-то другой. Бабушка иногда смотрела ее передачи: Чан – элегантная, монотонно говорящая женщина, которая временами кивала со своего кожаного кресла, пока гости ее студии плакали.

Я нахожу на «Ютьюб» интервью со Стивенсами и втыкаю наушники в компьютер. Видео идет сорок минут. Пропускаю начало, в котором, по-видимому, родители Аманды по большей части доказывали ее невиновность.

Аманда забеременела в девятнадцать. Отец ребенка умер в дорожно-транспортном происшествии с мотоциклом. Жизнь у Аманды была трудная, но она любила Мэйси и ни за что не причинила бы ей вреда.

На двадцатиминутной отметке Синтия Чан спрашивает Стивенсов, что, по их мнению, случилось с внучкой.

– Я думаю, ее продали, – говорит Робин Стивенс со всей злостью женщины, которая вбила себе в голову какую-то мысль и не собирается от нее отказываться, пока ей не докажут обратное. Я разбита. Она напоминает мне Джослин. Где-то в голове бормочет отец.

Упрямая паршивка. Вся в мать.

На экране Робин Стивенс промокает платком глаза. Даже сидя она вполовину меньше мужа. Волосы коротко стрижены и покрашены в цвет вишневой колы. Она поправляет очки формы «кошачий глаз».

– Мэйси – красивая, здоровая девочка. Знаете, сколько платят за здоровых белых детей на черном рынке?

Видео начинает обрабатываться в буфере. Я выхожу из экрана. Все равно я услышала все, что было надо.

***

Ванда, похоже, не удивлена. Она откладывает в сторону бумажный футляр и тяжело, всем телом, вздыхает.

– Снова я, – говорю я.

– Милая, я не знаю, как тебе помочь. – Ванда виновато на меня смотрит. Я знаю, что она, скорее всего, получила мое сообщение и решила не отвечать.

Я наклоняюсь к краю конторы.

– Это важно. Я кое-что нашла в вещах отца. Мне кажется, он что-то знал о пропавшей девочке.

Ванда поворачивается в кресле и кричит через плечо:

– Билл, я на обед.

Она встает. Я иду к охранной решетке.

– Нет, стой там, где стоишь, – ворчит Ванда.

Она встречает меня по другую сторону стекла и жестом зовет за собой на улицу. Сбоку здания есть внутренний двор для сотрудников. Два длинных стола для пикника, за одним из которых сидят три охранника и едят с пластиковых подносов.

Мы с Вандой присаживаемся за свободный стол. Я замечаю, что она не принесла с собой обед.

– Дело в Мэйси Стивенс? – спрашивает она.

Что-то во мне сдувается.

– Я нашла номер телефона, позвонила, и случилось нечто странное. Мне перезвонила агент ФБР и сказала, что этот номер – горячая линия для пропавшей девочки.

Я ожидала, что Ванда удивится, например, попросит меня рассказать больше. Вместо этого она вздыхает.

– Твой отец пытался вымогать деньги у всем известной семьи пропавшей девочки, – говорит она, – и он был не первым. За много лет минимум пятеро заключенных заявляло, что они убили девочку Мэйси Стивенс.

Я моргаю.

– Ложные признания, – поясняет Ванда. Они отбывают пожизненное, им скучно. Заявляют, будто что-то знают о громком убийстве, потом говорят, что знают, где тело, только ради того, чтобы полиция пустилась по напрасному следу, обратив внимание на них. Такое случается постоянно.

– Это непохоже на моего отца, – говорю я. – Он сел даже не за убийство. Что если он правда что-то знал?

– Он позвонил на горячую линию и сказал, что расскажет, где Мэйси, – говорит Ванда, – но только если ему сначала отдадут награду.

– И больше он об этом ничего не говорил?

Ванда качает головой.

Вот и случилось: единственная вещь, которая, как я думала, никогда не сможет меня сломить, оставила во мне первую трещину.

Доказательство, что мой отец оставался куском дерьма до самого конца.

Глава двадцать шестая

Я поворачиваю на Главную улицу, когда в кармане начинает вибрировать телефон. Не хватало мне еще получить штраф за разговор по мобильнику за рулем. На Главной некуда заехать, если только я не рискну припарковаться параллельно. Но я скорее сквозь землю провалюсь, чем стану рисковать минивэном Мэгги: разбитая машина может стать последней каплей, из-за которой меня отправят обратно во Флориду.

Телефон перестает звонить, и я чувствую панику. Если это она и я ее упустила, то могу не попасть на нее снова.

Моя мама.

Я втискиваюсь в место на парковке почтового отделения как раз, когда телефон звонит снова. Я выуживаю его из кармана. Это Кэлли.

– Где ты? – Голос до сих пор хриплый, но уже лучше, чем вчера. – Я тебе звонила.

– Да, я уже поняла. – Сердце до сих пор стучит. Я злюсь на Кэлли из-за того, что она – просто Кэлли, а не Аннетт. Но потом она говорит мне:

– Возвращайся. Кажется, он мне написал.

***

Когда я возвращаюсь домой, Кэлли сидит со скрещенными ногами на кровати, перед ней стоит ноутбук.

– Он не попросил о встрече или чем-то другом. – Она выпалила это на едином дыхании. – Но ник…

Я плюхаюсь на кровать и поворачиваю ноутбук к себе.

Личное сообщение от кпт818:

«Что такая милая девушка делает на таком сайте?»

Я гляжу на Кэлли.

– Возможно, КПТ – это просто выдуманные инициалы, чтобы не привлекать к себе внимания.

– Посмотри на фото, – она показывает на экран.

На аватаре профиля – человек в черной шляпе и очках-капельках. Он наставил на камеру длинноствольный пистолет.

– Кажется, это скриншот из фильма, – говорю я.

– Из «Хладнокровного Люка», – оживленно говорит Кэлли. – Это Капитан, злодей из фильма.

Я гляжу на Кэлли.

– Ты смотрела «Хладнокровного Люка»?

Она качает головой.

– Я послала фотку в письме Райану на работу, и он его узнал. Я же говорила, что он пригодится.

Я пропускаю это мимо ушей.

– Что ты собираешься ему ответить? – В ушах застучала кровь. Возможно, это он, «монстр».

Кэлли на секунду задумывается и печатает: «А с чего ты решил, что я милая?». Капитан не отвечает. Потом иконка в углу показывает, что он вышел из Сети. Кэлли прикрывает рот рукой.

– Черт, – цедит Кэлли сквозь пальцы. – Что я сделала не так?

Я встаю и начинаю ходить по комнате Кэлли. Она права: хочется чем-нибудь бросить, высунуться из окна и орать «дерьмо, дерьмо, дерьмо!».

Мы нашли сукиного сына. Нашли и потеряли.

***

На следующее утро Кэлли настаивает, что ей стало лучше и она готова к шопингу по магазинам Брайарвуда, о которых они с Мэгги разговаривали. Меня так расстроил проваленный план заманить Капитана, что я даже не сопротивляюсь, когда Мэгги предлагает пойти с ними.

В «Поттери Барн» Кэлли выбирает синие с белым простыни для комнаты в общежитии. Мы проходим мимо «Олд Нэви», где знак на витрине рекламирует две пары шортов за двадцать долларов.

Лицо Мэгги сияет.

– О, мне бы не помешали шорты.

Кэлли закатывает глаза, но Мэгги тянет ее внутрь, к столу с шортами всех цветов радуги.

– Мне нужна только одна пара, – говорит она, роясь в стопке. Кэлли стоит в углу с телефоном и зевает. Мэгги находит пару шортов моего размера и сует их мне. – Может, примеришь? Грех не воспользоваться такой хорошей сделкой.

Знаю, что она просто хочет купить мне шорты, чтобы я перестала париться в джинсах.

– Спасибо, – говорю я и пропадаю с шортами в примерочной. Надев их, оцениваю себя в зеркале. Ноги бледные, зато на носу добавилась пара веснушек за то время, что я провела на солнце. Волосы волнами спадают по бокам от лица вместо того вороньего гнезда, с которым во Флориде приходилось бороться каждый день.

Внешне кажется, что Фейетт на меня хорошо повлиял.

Ручка дверцы поворачивается, и я отскакиваю назад, чувствуя, будто мою приватность нарушили, хотя я одета. В примерочной появляется Кэлли. Взгляд у нее безумный.

– Гляди. – Она сует мне в лицо телефон.

Она на «Связи», открыта ее личная почта.

«Есть планы на вечер, дорогая? – КПТН».

– Чтоб меня, – выдыхаю я.

В дверь стучат.

– Ну как, Тесс, подошли? Это Мэгги.

– Сели нормально, – хриплю я. – Наверно, я их возьму.

Когда Мэгги уходит, Кэлли начинает писать ответ Капитану. Я хватаю ее за пальцы.

– Ты что делаешь? – шиплю я.

Кэлли отстраняется от меня.

– Надо ответить. Он начнет подозревать, если я пропаду.

– Попроси его рассказать о себе, что-нибудь такое, чтобы мы смогли понять, кто он такой, – советую я.

Внезапно в примерочной начинает недоставать воздуха.

– Если он – «монстр», то для такого слишком умен, – шепчет Кэлли. – Ты же знаешь, придется встретиться.

Я заставляю себя сунуть руки в карманы шортов и наблюдаю, как Кэлли пишет ответ Капитану:

«Я ухожу с работы в 10. А какие планы у тебя?».

***

Рик ложится спать уже в десять тридцать. Мы с Кэлли смотрим фильм в общей комнате, усевшись по разным углам дивана. Мэгги хозяйничает на кухне, включает посудомоечную машину. В одиннадцать она заглядывает в комнату, чтобы пожелать нам спокойной ночи.

Мы как раз начали смотреть новый фильм.

– Как досмотрим, пойдем спать, – говорит ей Кэлли, при этом зевая для убедительности.

– Хорошо. – Мэгги целует нас обеих в макушки. Слышу, как она трижды проверяет дверную ручку на парадной двери, хоть Дэрил Каучински и проведет всю ночь в изоляторе временного содержания.

Мэгги поднимается наверх, мы с Кэлли молчим. Смотрим сорок пять минут «Форсажа», и на телефон Кэлли приходит сообщение.

– Райан на улице, – говорит она.

Мы оставляем телевизор и свет включенными: Мэгги все равно думает, что мы не будем спать еще пару часов. «Уэстфилд плаза» в двадцати минутах от Фейетта. Если Капитан прибудет туда вовремя и все пройдет согласно плану, то мы вернемся через час.

Сам план, по словам Кэлли, «простой». Мы дожидаемся приезда Капитана в фургоне Райана. Узнаем номер его машины, сделаем фотографию и уберемся отсюда подальше, пока он не понял, что Саша не придет.

Это как с римской свечой: если неправильно рассчитать время, ситуация сама ударит по нам. Райан припарковался за два дома от нашего. Фары выключены. Когда мы забираемся в машину, он кивает. Его глаза в темноте беспокойно блестят.

– До сих пор не могу поверить, что мы это делаем, – бурчит он, поворачивая ключ зажигания. Двигатель фургона глохнет, и мы все дружно вздыхаем. После следующего поворота ключа он все же заводится, под нами раздается ровный гул. Кэлли вдруг хватается за ручку пассажирской двери, костяшки ее пальцев белеют.

Мы доезжаем до торгового центра с запасом в пятнадцать минут. Во всех отделах темно, кроме захудалого боулинга в дальнем конце стоянки.

– Вот, – я показываю на стоянку боулинга, – там темно. Подождем там, чтобы он не увидел фургона.

В боковом зеркале вижу, как Кэлли уже открыла рот, чтобы возразить.

– Мы же ему написали, что Саша с ним встретится перед «Таргетом».

– Тесса права, – говорит Райан. – Надо держать дистанцию до последней возможной минуты.

– Чтобы он понял, что Саши нет, и ушел? – Кэлли хмурится. – Кто-то из нас должен спрятаться за баком возле «Таргета», чтобы получить четкий снимок его номера.

– Так недолго оказаться и внутри бака, – говорит Райан.

Я молчу, размышляя над словами Кэлли. Райан поворачивается и смотрит на меня.

– Что? – он хмурит брови.

– Она дело говорит, – отвечаю я. – Он может уехать раньше, чем мы проедем стоянку, и тогда у нас не будет номера его машины. Я могу спрятаться за мусорным баком, а потом побежать обратно, в сторону «Лучшей покупки», как только его запомню. А ты заберешь меня уже оттуда.

Райан стискивает руль.

– Никто не выйдет из фургона.

– Мы и так уже пошли на большой риск. Я не стану рисковать тем, что он сбежит, – упрямится Кэлли. Райан вздыхает и трогается с места.

– Узнаешь номер – беги оттуда со всех ног, – говорит он мне. «Спасибо. А я уж думала остаться там», – хочется ответить. Знаю: он на это согласился только потому, что рисковать буду я, а не Кэлли.

У нас еще пятнадцать минут до предполагаемой встречи Капитана и Саши. Райан заезжает на парковку «Таргета», и я выпрыгиваю из фургона.

Он отвозит фургон к боулингу в другом конце стоянки. Фонари надо мной отбрасывают оранжевый свет на тротуар. Я ухожу от света к боку здания, где стоит бак.

Сажусь на корточки рядом с выброшенным мокрым целлофановым пакетом. Мочевой пузырь сжимается – помню, в детстве мне постоянно хотелось писать, когда играла в прятки. Я уже думаю бросить эту затею и рвануть обратно, но уже без десяти двенадцать, Капитан может приехать раньше.

Открываю телефон. Там уже сообщение от Кэлли: «Ноги видно».

Я двигаюсь на другое место и гляжу на часы в телефоне. Прошла всего минута – клянусь, время стало двигаться еще медленнее. Прокручиваю в голове каждый провальный сценарий в своем арсенале. Капитан – это не тот же человек, который напал на подругу Пэм. Капитан – полицейский, но нормальный, и он едет арестовать Сашу.

11.56. Тротуар омывает свет фар. Я вытягиваю шею, чтобы получше рассмотреть. Под самым дальним от магазина фонарем, примерно в пятнадцати метрах от меня, стоит серебристый «субару форестер». Автомобиль паркуется и выключает фары, но не заглушает двигателя, в точности как Капитан обещал Саше.

Капитан приехал рано. Еще бы. Я часто дышу и не двигаюсь с места.

Давай, Тесса. Я чуть вытягиваю голову, но отсюда номера мне не видно: он слишком далеко и вокруг темно. Рядом со мной на кирпичной стене мигает красный свет, и я застываю.

Задираю голову – на вход магазина направлена камера. До этого я ее не замечала. Вот почему Капитан припарковался так далеко: знал, что там его номер будет вне досягаемости камеры охраны. По спине пробегают мурашки.

Я пишу Кэлли: «Не вижу. Оставайся на месте».

Оглядываюсь, продумывая варианты решения: возле группы деревьев стоит ряд магазинных тележек, метрах в шести от машины Капитана и не под фонарями. Если бежать быстро, можно спрятаться за тележками, и он не увидит. С такого расстояния я смогу разглядеть номер.

Надо просто не выбегать на свет.

Я набираю воздух, встаю и бегу.

Присаживаюсь за тележками как раз тогда, когда огни «субару» включаются. Их хватает, чтобы рассмотреть заднюю табличку с номером: CRK-1841.

– Черт, – говорю я, когда Капитан заводит машину. Водительское стекло опущено, из окна вывешивается рука в джинсовой рубашке.

Капитан высовывает голову в окно, изучая парковку. Его взгляд скользит по продуктовым тележкам, но не останавливается на том месте, где прячусь я.

Сквозь дыру в тележке мне видно его лицо. Он лысый, с бородой, и мое дыхание замирает.

Это он.

Я знаю, кто «монстр».

Стоянку «Таргета» освещают фары, но не машины Капитана, а фургона Райана. Капитан поворачивает голову и смотрит на подъезжающий сзади фургон. Кажется, он что-то бормочет про себя, затем газует и мчится по парковке, не подняв стекла.

Я выбегаю на парковку перед фургоном Райана как раз, когда он останавливается. Сквозь лобовое окно видно бледное лицо Кэлли.

Я дергаю за дверь и переползаю через Кэлли на заднее сиденье.

– Увидела номер? – спрашивает Кэлли затаив дыхание, а Райан кричит одновременно с ней:

– Ты чуть не попалась! Если бы он тебя заметил…

– Я его видела, – говорю, – рассмотрела его лицо и знаю, кто он такой.

Наступает молчание.

– Он работает в тюрьме, – говорю я, – сраный тюремный охранник.

Глава двадцать седьмая

Он отдал мне мешок с вещами отца, улыбнулся, и я подумала: «Он похож на человека, у которого есть дочь». Затем я ушла и больше о нем не вспоминала.

– Капитан – охранник в «Хладнокровном Люке», – тихо говорит Райан. – Вот же блин.

– Как он выглядит? – шепчет Кэлли.

– Как и описывала Пэм: лысый, но с бородой, среднего телосложения.

– А шрам?

Мне приходится опереться о ручку двери.

– Не увидела. Но я сидела далековато. Возможно, его закрывает борода.

– Я свяжусь с дядей, чтобы узнать, чей это номер, – говорит Райан. – Будет известно имя.

– Не нужно. – Кэлли поворачивается и показывает мне экран телефона. Она зашла на сайт тюрьмы округа Фейетт, на страницу под названием «Наш персонал».

– Это он? – она указывает на светловолосого мужчину в синей полицейской куртке. Капитан Филипп Свейн, директор тюрьмы.

Я качаю головой и прокручиваю вниз. Он улыбается на фотографии.

У него добрые глаза.

Офицер тюремной охраны Джеймс «Джимми» Возняк.

Этот сукин сын даже не капитан.

***

У Джея Элвуда нет дверного звонка. Райан стучит в дверь, пока собака в доме не начинает заливаться бешеным лаем. В зале включается свет, и мужской голос утихомиривает собаку.

Дядя Райана открывает дверь и моргает, глядя на него.

– Что натворили?

Он думает, мы пришли, чтобы он вытащил нас из неприятностей. Не знаю, почему, но меня это успокаивает.

– Ничего, – отвечает Райан. Мимо него проносится огромная белая швейцарская овчарка и тыкается носом в промежность Кэлли, потом – в мою.

– Сэмми, сидеть. – Детектив Элвуд тянет собаку за ошейник. – Это невежливо.

Сэмми ложится, и он поворачивается к Райану, отступая, чтобы мы смогли войти в дом.

– Мама знает, что ты тут?

Я переступаю через порог и морщусь от запаха собачьего корма и китайской еды. Прямо по коридору прачечная с носками, разбросанными по паркету. Дядя Райана ногой убирает их с дороги и ведет нас на кухню, где мы и остаемся.

– Так, в чем дело? – он скрещивает руки на груди.

Кэлли глядит на Райана.

– Вы ищете кого-нибудь, кроме Ника, по убийству Ари Каучински? – спрашивает Райан.

Джей Элвуд достает из холодильника полупустую бутылку апельсинового сока, усаживается на кухонный стул, раздвигая колени.

– Ты же знаешь, я на этот вопрос ответить не могу.

Райан выдерживает пристальный взгляд дяди. Они играют в гляделки.

– А если ищете, среди них нет, например, Джимми Возняка?

Джей откидывается на спинку стула, скептически глядит на Райана.

– Парня, который работает в тюрьме?

Райан кивает.

– Он хороший человек, – отвечает Джей. – Часто исполняет переводы по указанию суда.

Райан подтягивает стул ближе к дяде и падает на сиденье.

– Мы думаем, что он встречался с Ари. Ник описал странного парня, которого она нашла на «Связи», и он точь-в-точь похож на мужчину, который пытался убить проститутку в Риджфилде.

Джей выпрямляется на месте.

– Стой, погоди. Откуда ты все это узнал?

Кэлли опускает глаза. От Джея это не ускользает. Он ставит сок на стол с такой силой, что я подпрыгиваю на месте возле дверного косяка.

– Вы что, разговаривали с проститутками?

– Придется нам поверить, – говорит Райан. – Джимми Возняк пользуется «Связью», чтобы находить девушек и убивать.

– Возможно, он – «речной монстр Огайо», – говорю я. – Он убил Ари точно так же, как и остальных девушек.

Райан вздрагивает.

– Кто вам рассказал, как убили Ари? – голос у Джея пугающе спокойный. – Это вам бариста Эллиот Бэнкс сказал?

Кэлли глядит на Райана.

– Ты же говорил, что подробности тебе рассказал дядя.

У Райана вид как у нашкодившего пса.

– Я не хотел, чтобы у Эли были неприятности.

– Невероятно, – бормочет Джей, сжимая руку на столе в кулак. – Пацану крышка. Вот так в прессу и просачивается дерьмо.

– Мы никому больше не рассказывали, – торопливо говорит Райан. Он показывает на нас с Кэлли. – Тебе не кажется, что они имеют право знать? Они дали показания против человека, которого твой отдел выбрал «монстром». Если есть хоть небольшая вероятность того, что они ошиблись, они должны о ней узнать.

Офицер Элвуд вытирает рукой лицо.

– Иди домой, Райан.

У Райана дергается нижняя губа.

– Надо обязательно проверить Джимми Возняка. Пожалуйста, дядя Джей.

– Я подниму его файл, погляжу, есть ли там что-нибудь подозрительное, – говорит Джей, провожая нас до двери. – Это правда все, что я могу сделать.

Джей присвистывает, придерживая нам дверь, чтобы заставить Сэмми встать. Собака подпрыгивает и кладет лапы на грудь Райану.

– Не верится, что ты копаешь информацию у меня за спиной, – говорит дядя Райана. – О чем ты думал, Райан?

Райан краснеет и аккуратно убирает лапы Сэмми с груди.

– Держитесь подальше от этого парня, – говорит Джей. – Если он с этим действительно как-то связан, а вы его спугнули…

Я костенею. Кэлли рядом со мной готова вот-вот упасть в обморок. Джей качает головой и закрывает дверь.

Всю дорогу домой мы храним молчание.

***

После того как Райан провожает нас до дома, Кэлли сразу же идет в постель. Я лежу под кроватью в гостевой, мне не спится. Тиканье часов с кукушкой грохотом отдается в моем мозгу. Я выползаю, хватаю в охапку плед и спускаюсь вниз.

Пока грузится компьютер, смотрю новости без звука. Интересно, Джимми Возняку тоже не спится? Начал ли он подозревать, что Саши не существует? Понимает ли он, что кто-то сел ему на хвост?

Я крепко натягиваю плед на плечи. Когда прогружается браузер, ищу «шрам Мэйси Стивенс».

Нахожу совпадение на «Кибердетективах» и просматриваю чат. По-видимому, когда полиция допрашивала Аманду, та объяснила, что Мэйси ударилась щекой о стеклянный кофейный столик. Но когда они поговорили с друзьями Аманды, кто-то из них вспомнил, что в ответ на вопрос про шрам Аманда ответила: «Когда вырастет, он будет напоминать ей, какой занозой она была».

Спустя годы, похоже, все согласились с Брендой Дин, что шрам у Мэйси остался не из-за несчастного случая.

В голове слышится голос матери. Я вижу, как она застыла у телевизора, двумя пальцами подперев щеку, и впитывает бесчинства из вечерних новостей. Там что-то говорят о женщине, которая утопила своего новорожденного.

– В аду приготовлено специальное место для тех, кто издевается над собственными детьми, – говорит она. Надо мной скрипят доски. Я выключаю компьютер, плюхаюсь на диван, прикрывшись пледом, и притворяюсь, что сплю.

На лестнице шаги. Голос Кэлли.

– Что ты там делаешь?

Я сажусь.

– Не спалось.

Кэлли усаживается на другой конец дивана, подогнув под себя ноги.

– Мне – тоже.

Через секунду она говорит:

– Ты знала, что на двух жертвах нашли серые волокна?

Я киваю. Судья запретил представлять волокна на суде, потому что признал их «неубедительными». Некоторые «кибердетективы» говорят, что волокна были не от Стоукса. Там был полиэстер, а при обыске трейлера Стоукса не нашли одежды из этого материала.

Судья сказал, что нитки могли попасть на жертв от контакта с любым человеком, да и Стоукс мог избавляться от одежды после преступлений.

– У работников тюрьмы униформа серого цвета, – говорит Кэлли.

Я знаю, что она ждет от меня этих слов. Поэтому говорю:

– Завтра утром надо будет съездить в кабинет окружного прокурора.

Кэлли прикрывает глаза. Ее лицо окрашено серыми и синими красками от экрана телевизора.

– Мама ни за что меня не простит. Нас.

Я не могу произнести в ответ то, что она хочет услышать: Мэгги в конце концов поймет, что мы поступаем правильно, – потому что это не так.

– Знаю.

– Как думаешь, мы когда-нибудь узнаем, что с ней случилось?

Я знаю, что сейчас она говорит о Лори. Слышу в ее голосе тревогу, страх увидеть, как Стоукс выходит на свободу, а настоящего убийцу так и не сажают.

– Не знаю, – признаюсь я. – Но, возможно, это первый шаг. Откроют новое расследование, и тогда уже что-то будет.

Кэлли зевает, выключает телевизор и поворачивается на своей половине, устраивая ноги вдоль дивана, чтобы они легли рядом с моими. Я вытягиваю свои так же.

Никто не спит, но мы продолжаем лежать вот так, на одном диване, под одним одеялом, как в те времена, когда еще не знали, что монстры бывают настоящими.

Глава двадцать восьмая

Я просыпаюсь оттого, что меня трясет Кэлли. Плед скомкан у меня в ногах. На кабельной приставке время – семь часов утра.

– Я написала маме записку, что мы позавтракаем в буфете, а потом пойдем в бассейн, – говорит она.

На мне до сих пор вчерашние штаны и футболка. Кэлли вручает мне шорты, которые мы купили в бутике. Я иду с ними в туалет в коридоре, сдираю бирки и одеваюсь.

– Разве здание суда открывается так рано? – спрашиваю я Кэлли, выходя в коридор.

– В восемь, – говорит она, – но я хочу оказаться там первой.

А еще она хочет улизнуть до того, как проснется Мэгги. Я, наверное, тоже не смогла бы посмотреть ей в глаза.

В машине читаю биографию нового окружного прокурора с телефона Кэлли. Эта женщина пятнадцать лет проработала адвокатом по назначению суда, до того как три года назад ее избрали прокурором округа. Это хорошо: она побывала на другой стороне закона и, возможно, сумеет проявить чуткость к делу Стоукса.

Правда, она выступает в поддержку смертной казни: неудивительно для Пенсильвании – но это уже не очень хорошо.

– Что такое? – Кэлли смотрит на меня.

– Я только что поняла. Если Стоукс добьется нового суда и проиграет, открывать заново дела с убийствами никто не станет. – Я сглатываю слюну. – Тогда Возняк останется на свободе. Он продолжит работать в тюрьме, в которой собираются убить Стоукса.

– Не говори так. – Руки Кэлли дергаются. Я знаю, что таким образом она удерживается от того, чтобы тянуть себя за волосы. Ее пальцы сжимают выцветший руль все двадцать минут, которые мы едем до здания суда.

На другой стороне улицы припаркованы два фургона каналов новостей. Возле здания стоит бронированный грузовик с надписью «ОКРУЖНАЯ ТЮРЬМА ФЕЙЕТТА».

Меня охватывает ужас. Знаю, Кэлли тоже его чувствует. Что-то происходит.

Когда Кэлли собирается заехать на стоянку, ее останавливает охрана. Она опускает окно, и охранник склоняет голову, чтобы нас осмотреть.

– Дамы, у вас назначена встреча?

Кэлли бросает взгляд на меня.

– Нет, – признается она.

– Сегодня въезд запрещен, – говорит охранник.

– Почему? В чем дело?

– Проходит слушание по делу нашумевшего заключенного, – отвечает он. – Поэтому, если вы не из уполномоченного персонала, я вынужден попросить вас развернуться.

– Слушание? – Кэлли глядит на меня, как будто я о нем что-то знаю. Нашумевший заключенный.

Не может быть. Судья еще не назначал дату по первому апелляционному слушанию Стоукса.

Мы не могли опоздать.

Кэлли уже переключилась на другую тактику.

– Сэр, это срочное дело. Нам надо переговорить кое с кем в кабинете окружного прокурора…

– Срочный допуск только у полиции. – Охранник хлопает по крыше машины, намекая, что нам пора.

Метрах в шести от нас, в пожарном проезде перед зданием суда, два охранника выводят из бронированного грузовика человека в робе. У него латиноамериканская внешность, на руках и ногах кандалы.

– Кэлли, это не он, – заключаю я с облегчением.

– Простите, – говорит Кэлли охраннику. По голосу ясно, что ей тоже полегчало.

– Ничего. Съезжайте на обочину, а потом развернитесь, когда на дороге никого не будет, – отвечает нам охранник.

Кэлли отъезжает, чтобы пропустить еще один тюремный фургон, и прикладывает к уху телефон, когда охранник его останавливает.

– Кому ты звонишь? – спрашиваю я.

– Райану, – говорит она. – Он не берет трубку.

Рядом с нами хлопает дверь. Я смотрю, как из тюремного фургона выбирается мужчина и открывает заднюю дверь для досмотра, насвистывая и поглядывая через плечо.

Мужчина замечает нашу машину, улыбается мне, и у меня немеют ноги.

Это он.

Я быстро отворачиваюсь. Кэлли вешает трубку и поворачивает голову.

– Ничего не делай, – шепчу я. – Не пялься на него.

Кэлли молчит. Я поднимаю взгляд: Джимми Возняк следит за нами, теперь уже пристально. Охранник что-то говорит ему, и он кивает. Он возвращается в фургон и заезжает на парковку.

– Надо отсюда уезжать, – говорю я Кэлли. Она по ошибке ставит машину на нейтральную передачу, тратит время, чтобы выправить ее на езду, а потом чересчур сильно жмет на педаль и заезжает на обочину. К нам приближается сердитый охранник.

– Боже мой, – шепчет Кэлли, взяв себя в руки настолько, чтобы нормально развернуться. Я жестом прошу прощения у охранника, пока мы набираем скорость и уезжаем с парковки.

– Ничего, – я впиваюсь ногтями в дверную ручку. – Он бы никак не узнал…

– Мой чехол, – бормочет Кэлли. – Он видел меня с телефоном, на нем был этот чехол…

Можно уже не договаривать.

Ее телефонный чехол был на фотографии, которой она заманила Джимми Возняка вчера вечером на парковку. Я проглатываю слюну.

– Все нормально, у нас все хорошо, – говорю я, повторяя, как будто от этого слова станут правдой. Кэлли уже тянет себя за волосы.

– И что нам теперь делать? Я не хочу дожидаться завтрашнего дня, чтобы поговорить с окружным прокурором.

– Можно ей позвонить или оставить сообщение, – говорю я, стараясь оставаться спокойной, как будто так у меня получится не дать миру развалиться на части. – Еще есть время.

Кэлли выдыхает, но пустота в животе только растет. Я не знаю, есть ли еще время, но мне нужно, чтобы она поверила, что его пока достаточно.

***

Как только мы приходим домой, Кэлли звонит в кабинет окружного прокурора с мобильного телефона. Она садится в кресло, закатывая глаза каждый раз, когда ее переводят на другую линию.

– У вас серьезно нет никого, кому я сейчас могла бы оставить сообщение?

Тревожный комок у меня в животе, тот самый, который рос с нашей поездки в здание суда утром, наконец взрывается.

– Дай-ка я с ними поговорю.

Кэлли откидывается в кресле, когда я пытаюсь забрать у нее телефон. С диким взглядом она накрывает микрофон ладонью.

– Какого хрена? Отойди от меня.

Я опускаю глаза и осознаю, что другой рукой схватила ее за свободное запястье. Отстраняюсь, внезапно неспособная вздохнуть. Бегу наверх и закрываюсь в гостевой спальне.

Возможно, это паническая атака, а может, что-то похуже. Не исключено, для нас все по-настоящему, полностью потеряно. Кто нам поверит, что Джимми Возняк – «огайский речной монстр»? В детстве нас слушали только потому, что им это было надо.

На самом деле никто нас толком и не расспрашивал.

Я закрываю глаза и вижу Лори, маленькую Мэйси Стивенс и отца, который лежит на тюремной койке, съежившись и кашляя кровью.

Дверь гостевой распахивается, и я взвизгиваю. Кэлли смотрит на меня в смятении.

Я кладу руку на грудь.

– Ты меня до смерти напугала.

– Прости. – Кэлли садится рядом со мной на кровать. – Ты как? Выглядишь, будто вот-вот в обморок грохнешься.

– Нормально. – Я еле выдавливаю из себя это слово. Сердце колотится, а грудь сдавило так, что не вздохнуть. Я ложусь на бок и моргаю, чтобы исчезли светлые пятна перед глазами.

– У тебя паника. – Кэлли склоняется надо мной с обеспокоенным видом. – Хочешь валиум?

Я киваю. Кэлли пропадает, а я подтягиваю к себе колени и крепко их обнимаю. Минуты тикают, сердцебиение замедляется. Даже валиум уже не так нужен. Сажусь и дожидаюсь, когда вернется Кэлли, у меня дрожат колени.

Гляжу на часы над головой. Кэлли нет уже десять минут. Наверно, ее что-то отвлекло. Я поднимаюсь с кровати и иду вниз.

– Кэлли! – зову я.

Она не отвечает, пока я иду в гостиную. Из зала видно стакан с водой на кухонном островке. Рядом с ним бутылка валиума, прописанная Маргарет Гринвуд.

А еще – телефон Кэлли.

Я высовываю голову в заднюю дверь и зову ее по имени. Ничего не слышно, кроме бешеного лая собак у соседей.

Я бегу в гостиную, раздвигаю занавески. Минивэн так и стоит на подъездной дорожке. Я открываю парадную дверь и зову Кэлли, а затем Мэгги, потому что не видела ее с тех пор, как мы вернулись из здания суда.

Кэлли ни за что не ушла бы без телефона.

«Он проследил за нами», – думаю я, и у меня внутри все сжимается.

Я смотрю на кухонный островок. Представляю, как «монстр» заходит через заднюю дверь и говорит ей бросить все и идти с ним. Она не кричала: возможно, у него был пистолет. Но соседские собаки точно слышали его машину.

Я звоню в 9-1-1 с телефона Кэлли, говорю, что мне нужно доложить о похищении, и прошу, чтобы прислали Джея Элвуда.

Глава двадцать девятая

К обочине подъезжает полицейская патрульная машина с мигалками и сиреной. Два офицера в форме выходят и обследуют дом. Та, что была на пассажирском сиденье, что-то передает по рации.

– Где детектив Элвуд? – спрашиваю я.

– Это вы звонили? – спрашивает другой офицер. Я узнаю его: он был здесь ночью, когда на Кэлли напал Дэрил.

– Да, я просила прислать Джея Элвуда…

Он поднимает руку.

– Успокойтесь и расскажите, что случилось.

Я понимаю, как это выглядит. На кухне нет следов борьбы. Кажется, будто Кэлли отошла, а у меня нет времени объяснять, почему я знаю, что она не стала бы уходить. Не сейчас.

– Она не поднялась наверх, когда я ее звала, поэтому я выбежала на улицу и увидела, как ее заталкивает в фургон мужчина, – вру я. – У него было оружие.

– Тесса!

Я поворачиваюсь и вижу Мэгги у начала дорожки, в шортах и мокрой от пота футболке. Она снимает наушники: поняв, что здесь полиция, глаза у нее становятся как блюдца.

– Что происходит? – она обращается ко мне. – А где Кэлли?

– Мэм, давайте зайдем в дом, – говорит одна из полицейских.

– Нет, я хочу знать, какого черта тут происходит! – Мэгги ступает на лужайку и подходит ко мне. Офицер преграждает ей путь рукой.

– Тесса, что случилось? – кричит Мэгги.

Слова застревают у меня в горле. Где-то на улице воют сирены. Еще две полицейские машины. За ними – синий «форд эскейп». За рулем сидит Джей Элвуд.

Мэгги теперь кричит на женщину-офицера. Я пользуюсь случаем и бегу ко внедорожнику Джея Элвуда. Он выпрыгивает из машины и идет прямо ко мне.

– Что случилось?

– Он похитил ее, – говорю я. – Мы видели его этим утром у здания суда, и он, видимо, ехал за нами до дома…

– Кто? – гавкает Джей, делая тише рацию.

– Джимми Возняк. У него был пистолет, – снова вру я, потому что правдой времени не сэкономить, надо найти Кэлли до того, как он ее убьет.

– На чем он ехал? – рявкает Джей.

Я мешкаю, а Джей смотрит на меня так, будто хочет меня придушить, словно ему ясно, что я вру. Я быстро соображаю: Возняку не хватило бы времени добраться до своего «субару», если он преследовал нас до дома.

– Белый фургон, – сбалтываю я. – Из тюрьмы.

Джей проводит рукой по щеке. Ко мне в замешательстве подбегает офицер, который меня допрашивал.

– Поставьте авто на оповещение. Пускай патрули ее ищут, – говорит им Джей и поворачивается ко мне: – Ты, быстро в машину. Надо отвезти тебя к художнику-криминалисту.

– Я же сказала, это был Джимми Возняк…

– Я не могу пустить в розыск его фотографию, но могу пустить набросок. В машину.

Я гляжу на Мэгги. Одной рукой она держит у уха телефон, другой прикрывает рот. Скорее всего, просит Рика приехать домой. Во мне ослабляется еще один винтик.

Я автоматически киваю и сажусь в машину к Джею.

Джей задом выезжает с обочины, одной рукой держась за руль, а другой – диктуя по рации сообщение в участок. Мы попадаем в яму на дороге, желудок тут же подскакивает чуть не до самого горла.

– Мы не успеем вовремя до нее добраться, – говорю я, задыхаясь.

Джей приглушает рацию.

– Следующая пара часов – критическая. На твоем месте я бы пытался помочь, а не спорил.

Я стискиваю челюсти и скриплю зубами. Повторяю свою ложь о том, что Джимми Возняк заставил Кэлли сесть к нему в тюремный фургон.

На середине истории моргает полицейский сканер.

– Получен доклад об оставленном транспортном средстве. Лесистая местность за автострадой.

По лобовому стеклу скользят две капли дождя, и Джей включает дворники, но понятно, что все его внимание на сканере.

– Посылаю дорожный патруль проверить место…

Я гляжу на Джея, пока он не переводит взгляд на меня.

– На автостраде он оставлял некоторых своих жертв.

Джей щипает себя за переносицу, бормочет что-то себе под нос, подносит рацию к лицу.

– Дождитесь подкрепления. В пути офицер.

Он хлопает ладонью по синему шару на приборной доске. В его центре вращается свет. Джей проверяет, пристегнулась ли я, и давит на газ. Проезжает поворот на полицейский участок и выезжает на шоссе.

– Оставайся в машине, – говорит мне Джей. – Что бы мы там ни нашли, будь здесь, поняла?

Он думает, что она уже мертва. Передо мной все расплывается. Зеленые с коричневым деревья, серое шоссе – все сливается воедино как оттенки на цветовом круге.

Так не должно было быть.

Полицейский диспетчер передает точное местоположение машины. Я гляжу на спидометр. Он показывает сто сорок пять. Я выкапываю старую формулу по физике из тех закутков памяти, где храню информацию, которая мне вряд ли пригодится. Сила этого движущегося автомобиля равняется половине его массы, умноженной на объем в квадрате.

Я все равно не знаю, сколько весит машина или как перевести массу в килограммы. Решаю, что силы будет достаточно, чтобы мы убились, если во что-то врежемся.

Вероятно, это произойдет быстро и безболезненно. По крайней мере, не так медленно, как если бы полиция в моем присутствии объясняла Мэгги, что из-за того, что она пустила меня в дом, было погублено столько жизней.

Джей замедляется, когда мы доезжаем до ограждения. По обе стороны от шоссе лес. До следующего привала много километров. Он выходит из машины и запирает двери, затем оглядывает насыпь.

Под ней стоит белый фургон.

Джей садится обратно в «эскейп» и заводит мотор.

– Держись, – говорит он.

Мотор набирает обороты, стекло корябают ветки, пока Джей везет нас на дно насыпи. Он паркуется рядом с «субару», выскакивает из автомобиля и приближается к заднему окну, держа оружие наготове.

Судя по его лицу, внутри пусто.

Воздух прорезает вопль.

Джей поднимает пистолет и разворачивается на пятках – я замечаю ее первой.

Кэлли, притиснутую к Джимми Возняку как щит. Одной рукой он прижимает ее к себе, а другой приставил оружие к ее виску. Примерно в шести метрах от автомобиля.

– Возвращайся в машину, – рявкает Возняк Джею так громко, что я слышу его через окно. Лицо у него спокойное, как у человека, который привык раздавать приказы.

– Не могу, – отзывается Джей. – Джимми, да? Давай все обсудим, Джимми.

Возняк заставляет Кэлли выпрямиться и запрокинуть голову. Даже отсюда мне понятно, что она плачет.

– Я в тюрьму не пойду, – говорит он. – Я скорее умру, чем буду жрать и гадить с этими извергами.

– Опусти пистолет, и мы поговорим, – кричит Джей. – Джимми, соглашайся. У тебя есть жена? Дети?

– Я знаю, что ты делаешь! – орет ему в ответ Возняк. – Ты хоть знаешь, как там поступят с охранником?

– Необязательно отбывать срок там. – Пистолет в руках у Джея дрожит. – Тебя переведут туда, где тебя никто не знает…

Возняк улыбается.

– В мире нет такого места, где бы не знали, кто я такой.

Щека Возняка прижата к щеке Кэлли – даже если бы Джей был снайпером, он не смог бы выстрелить в Возняка, не задев при этом ее.

Возняк знал, что этим все и закончится, что нам о нем известно и что его найдут спустя столько лет. «Монстр» приехал сюда умереть и привез с собой Кэлли.

– Не делай этого, Джимми! – кричит Джей. – Подумай о семье.

Кэлли дергается в хватке «монстра». Она что-то говорит ему, но мне не слышно, что. Он переводит взгляд на нее.

Палец Возняка дрожит на курке. Раздается выстрел. Я кричу и бросаюсь на приборную панель.

«Монстр» обмякает. Кэлли пятится и прижимается к дереву. Рот ее открыт в беззвучном крике. По волосам и лицу разбрызганы кровь и мозги.

Джей Элвуд потрясенно смотрит на оружие у себя в руках. Я унимаю дрожь, чтобы вывалиться из пассажирской двери.

– Вы могли ее убить, – кричу я.

Ошарашенный Джей поворачивается и смотрит на меня.

– Я не стрелял.

Кэлли так и прижимается к дереву.

– Я… спросила его, он ли убил Лори, – она опускает глаза на его тело. Я не могу смотреть. И я уже знаю ответ, потому что губы Возняка не шевелились перед тем, как он вышиб себе мозги.

Если «монстр» и убил Лори Коули, то правда умерла вместе с ним.

Глава тридцатая

К тому времени, когда офицер высаживает меня у больницы, на улице уже темно. Мне не дадут увидеться с Кэлли, пока у нас по отдельности не возьмут показания. Администратор говорит мне, что Мэгги с Риком в палате Кэлли. Офицер ее пока не допросил, но они пошлют кого-нибудь вниз, чтобы побеседовать со мной.

Я сажусь в кресло возле магазина подарков. Я замерзла, а телефон сел.

Я тут не одна. Передо мной, вытянув руки, скачет девочка, вращаясь то в одну, то в другую сторону. Косички вертятся вместе с ней и ударяются друг о друга бусинками на кончиках. Она глядит на меня из-под копны волос. Я машу ей рукой, но она убегает в магазин подарков.

Говорю себе: если Мэгги спустится вниз, чтобы повидать меня, то все хорошо. Если пошлет Рика, значит, она злится на меня за то, что я чуть не убила Кэлли.

Девочка с косичками выходит из магазина, прилипнув к женщине, которая уставилась в телефон. Я наблюдаю, как за ними выходят другие люди, и мысленно оцениваю, насколько серьезно больны те, к кому они идут. Женщина с шариком и плюшевым медвежонком: несерьезная болезнь. Мужчина с двумя детьми и мертвенно-бледным лицом: к тяжелобольной.

Все они направляются в сторону лифта. Не видно ни Мэгги, ни Рика. Прошло пятнадцать минут. Не могу заставить себя попросить администратора еще раз позвонить в палату Кэлли.

Двадцать минут. Через раздвижные двери заходят два офицера полиции. Они проходят мимо меня, как будто меня тут и нет.

Полчаса. Наблюдаю, как к приемному столу подходит женщина и прижимает руки к груди, как будто ей холодно.

– Тесса Лоуэлл здесь? – спрашивает она.

Я выпрямляюсь на месте. Этот голос… Меня переносит обратно в ночь на заправке.

«Тесса, детка, садись в машину».

«Мама, куда мы едем?»

Я встаю и гляжу в спину женщине.

– Мама!

Она оборачивается ко мне с широко раскрытыми глазами, бежит к месту, где я стою, и останавливается, будто увидела призрак.

– Тесса, – шепчет она. Она кидается ко мне и обнимает костлявыми руками. Даже если бы я захотела, то не смогла бы обнять ее в ответ: так сильно она меня стиснула.

– Больно, – хриплю я.

Мать отпускает. Она улыбается и проводит рукой по моим прядям. Я так торопилась, когда обнаружила, что Кэлли пропала, что даже не собрала волосы.

– Ты их подрезала, – говорит мать, грустно вздохнув.

– Как… откуда ты узнала, что я здесь? – Не верится, что она передо мной. – Ты получила мое сообщение?

Мать кивает.

– Утром я несколько часов тебе названивала, – говорит она. – Все время попадала на голосовую почту, поэтому приехала сюда. Пошла к Гринвудам, а соседка сказала, что вы все в больнице. Тесса, я так волновалась. – Мать хватает меня за руки, поднимает ладонь к моему лицу. Я отворачиваюсь.

– Посмотри на меня, – шепчет она. – Не верится, что это ты.

Не могу придумать, что ей ответить. Хочется посмотреть на нее, прижаться лицом к ее плечу и проверить, пахнет ли от нее по-прежнему старой кожаной курткой и мятным маслом, которое она принимала для желудка.

Она – моя мать, но она мне незнакома.

– Джослин здесь? – спрашиваю я.

Аннетт моргает.

– А что бы тут делала твоя сестра?

– Она приезжала повидаться с папой, – говорю, – прямо перед его смертью.

Мать расстраивается.

– Гленн умер?

Мне это надоело. Я хватаю ее за руку и впиваюсь в нее ногтями.

– Где ты была все это время? Где Джос?

– Не устраивай сцену, – шикает на меня мать. – Давай поговорим в столовой.

Хочется сказать, что я никуда с ней не пойду, пока она не расскажет правду об отце, Джослин и Мэйси Стивенс. Но столовая в госпитале – самое людное место, и чего мама правда терпеть не может, так это скандалов на публике.

Я нахожу нам столик, пока она покупает кофе себе и какао мне. Слежу взглядом за ее спиной, как она продвигается вперед по очереди, как будто она может снова исчезнуть, если я отвернусь хоть на секунду. Расплачиваясь, она оглядывается через плечо, словно боится, что меня уже нет.

Она улыбается, берет чашки и идет ко мне. Я отворачиваюсь, притворяюсь, что зачарованно наблюдаю за мужчиной в медицинской форме, который выливает острый соус на буррито. Интересно, как врачи едят в таком месте, переходя от сшивания кожи к разрезанию ростбифа?

– Я принесла тебе какао. – Аннетт ставит передо мной картонный стаканчик, садится и ждет, пока я сниму крышку, чтобы выпустить пар.

– Спасибо, – говорю я. Аннетт, похоже, довольна, как будто я сделала ей одолжение. Она наблюдает, как я дую на какао и отхлебываю, сложенные руки лежат на столе. – Я все не могла тебя отучить есть сухую смесь ложками. Приходилось прятать контейнер над холодильником.

А Джослин залезала на стойку, чтобы его для меня достать. Я обжигаю язык горячим какао.

Аннетт наблюдает за мной поверх чашки.

– Как она? Твоя бабушка? – Мать сглатывает. – Знаешь, той ночью Мэгги отвезла меня сюда.

– Сюда? – спрашиваю я. – В больницу?

Она опускает глаза.

– В психиатрическое отделение. Я пробыла здесь неделю. Я так отчаялась, Тесса, после того как твой отец, а потом сестра… Я подвела тебя. Но как только мне стало лучше, я захотела забрать тебя обратно. Но тогда за тобой уже приехала бабушка.

Я молчу. Я не знала, что той ночью Мэгги возвращалась за мамой. Почему она мне об этом не рассказала?

– Как она? – спрашивает Аннетт. – Бабушка?

– Нормально. – отвечаю я.

Аннетт так и не притронулась к кофе.

– Наверно, она тебе рассказывала обо мне всякое… наврала…

– Не разговаривай со мной о бабушке, – говорю я, и во мне просыпается гнев. – Она единственная была рядом со мной эти десять лет.

У Аннетт вспыхивают глаза.

– Она тебе хоть раз за все время сказала, что любит тебя?

Я не могу смотреть на нее.

– Она мне никогда, никогда не говорила, что любит меня. – У Аннетт блестят глаза. – Ни разу…

– Я сказала, не разговаривай со мной о ней.

Аннетт вжимается в сиденье.

– Даже если бы у меня были деньги доехать до Флориды, мать не была бы рада видеть меня дома. Она не дала бы мне с тобой повидаться.

Я ударяю ладонью о стол.

– Ты не звонила. Ни разу. Никто не знал, жива ли ты вообще.

– Тесса, я была мертва внутри. Я потеряла обеих дочерей…

– Не говори так. – Голову затуманило. – Не притворяйся, будто мы умерли, когда я сижу рядом с тобой.

На меня накатывает тошнота, резко и тяжело. Я заставляю себя посмотреть матери в глаза.

– Джослин убежала, потому что узнала правду о себе? Что вы с папой ее украли?

– Что ты такое говоришь? – мама нервничает. – Тесса, с тобой все в порядке?

Ощущение, как будто моя голова ничего не весит. Перед глазами пляшут черные точки.

– Со мной все нормально. – Слова липнут к небу. – Я хочу поговорить о Джос. О Мэйси.

Аннетт берет мою руку в ладони. Ее лицо смазывается в пятно.

– Мэйси? Кто такая Мэйси?

Я падаю в кресло, в ушах звенит. Кажется… кажется, я сейчас упаду в обморок.

– Давай дойдем до приемной. Я найду врача…

Я поворачиваю голову вбок, где был мужчина в халате, евший буррито, но его нет. Аннетт помогает мне встать, к голове приливает кровь.

– С тобой все хорошо, – шепчет мне на ухо Аннетт. Я обмякаю, кажется, на меня глазеют люди.

– Надо выйти на улицу, дойти до травмпункта, – говорит мать. Она проводит меня через вход для посетителей. Мне в лицо ударяет холодный воздух, а потом сильная влажность. Это не дорога до травмпункта. Мы на улице. Я складываюсь пополам, Аннетт помогает мне выпрямиться, говорит, что надо пройти всего чуточку…

Открывается дверь автомобиля, и я заползаю на заднее сиденье, кажется, пикапа, на мою спину ложится рука. Где-то вдалеке кричит голос: «Нет, нет, НЕТ», но у меня не работают конечности.

Последнее, что я слышу перед тем, как перед глазами чернеет, – это мамин голос.

– Мы наконец-то были в безопасности, Тесса. Зачем ты так?

Глава тридцать первая

Лицо чешется от шерсти. Легкий аромат розового крема, каким сестра намазывала руки каждую ночь перед сном.

Я открываю глаза, думая, что мне снится сон о старом доме. Зрение проясняется, и я вижу, что с меня свешивается коричневое вязаное одеяло, касаясь дощатого пола. В старом доме были ковры.

Я сажусь, к голове приливает кровь. Пробегаю пальцами по одеялу, подношу его к лицу и вдыхаю запах, хотя мне достаточно и одного его вида. Оно мое.

Было моим.

Вылезаю из постели и мелкими шагами подхожу к единственному окну в комнате. Сквозь него струится солнечный свет – насилие над моим зрением.

Солнце. Сейчас утро. Мысли постепенно начинают укладываться в голове.

Джимми Возняк мертв. Он вышиб себе мозги прямо на наших с Кэлли глазах.

Много часов в полицейском участке. Потом больница. Какао с матерью.

Долбаное какао.

Подбегаю к двери, меня разрывает гнев. Дергаю ручку: заперто. Хлопаю ладонью по двери и кричу.

– Что ты со мной сделала?

Она не идет. Я то колочу в дверь, то ору: «Что ты сделала со мной? ЧТО ТЫ СДЕЛАЛА СО МНОЙ?».

Ладонь становится красной и сырой, я бросаюсь на кровать и кричу. Но знаю, что это бесполезно, – знала еще тогда, когда выглянула в окно и не увидела ничего, кроме неба и деревьев.

Мать привезла меня на Медвежью гору, где меня никто никогда не найдет.

***

Когда я снова просыпаюсь, чувствую запах печеных бобов. Лежу смирно, пока в замке поворачивается ключ.

– Проголодалась? – спрашивает мать.

Я ничего не говорю.

– Я просто хотела, чтобы ты успокоилась. – Она садится в ногах одноместной кровати, балансируя со стеклянной миской на подносе. – Мы с тобой со всем разберемся.

Она сует мне в руку пластиковую вилку и предлагает миску. Я остро ощущаю, как давно не ела.

– Что ты подложила мне в питье? – я кладу вилку и гляжу на нее.

– Тесса…

– Я ни хрена не буду есть, пока ты мне не скажешь, что ты со мной сделала и зачем.

Мать открывает и закрывает рот, выдавливает из себя улыбку.

– Пойдем на кухню, я приготовлю тебе что-нибудь другое. Обещаю: ничего не подложу. Сама проследишь.

Я иду за ней в гостиную этой хибары. Вся мебель сделана из хлипкой древесины, как будто ее мастерили три поросенка. За сиденьями возле камина есть уголок с крохотной кухней. В другом конце комнаты закрытая дверь, примыкающая ко входной двери.

– Там заперто, Тесса, – предупреждает меня мать. – И на много миль вокруг никого нет.

Она усаживает меня на диван напротив кухонного уголка. Я наблюдаю, как она открывает банку с фасолью и греет ее на дровяной печке. Замечаю, что руки у мамы крепкие, здоровые, и я представляю себе, как она сама колет дрова.

На одном из ящиков висит замок, и мне остается только догадываться, что там хранится еще утварь. На меня накатывает волна дурноты. Неужели она планировала это с тех пор, как узнала, что я вернулась в Фейетт?

Аннетт ставит передо мной фасоль на кофейный столик, сделанный из треснутого пня. Я не обращаю внимания на миску.

– Если ты мне не расскажешь, кто убил Лори, тебе придется вынести отсюда мой изможденный труп.

– Лори убил Уайатт Стоукс, – говорит мать. Она не смотрит на меня, когда произносит это.

– Он этого не делал, – говорю я. – Это была Джослин? Джослин ее убила?

Аннетт глядит в окно. Она ничего не отрицает, но зачем защищать Джослин сейчас? И лгать мне, когда я взаперти и мне некому об этом проболтаться?

Мать прижимает руку к моей щеке. Рука загорелая, мозолистая. Я воображаю, как она стискивает шею Лори.

Держись от меня подальше.

Мать не защищает Джослин. Она никогда не защищала ее.

– Господи, Лори знала, – говорю я. – Той весной Аманда Стивенс покончила с собой после того, как в Сеть утек анонс книги Бренды Дин. Фото Мэйси было во всех новостях – так Лори и вычислила. Тебе пришлось убить ее, чтобы она никому не сказала.

Взгляд матери останавливается на мне.

– Перестань.

– Поэтому ты не боролась с бабушкой за меня, – говорю я. – Ты не пришла за мной и не стала звонить в полицию, потому что не могла рисковать, что все узнают, что ты – ненормальная похитительница детей…

Аннетт молниеносно кидается на меня, останавливая поток слов сильной пощечиной. Она прицелилась слишком низко и попала мне в челюсть. Я облизываю губу – крови нет. Она глядит на меня и морщится, как будто не верит, что пошла на такое.

Она никогда, никогда не била меня или Джослин.

Я бросаюсь на Аннетт, но она закрывается от меня локтем. Заставляет меня сесть на диван. Я пытаюсь освободить руку из ее захвата, но она сильнее.

Отец был сильным. Я – слабая.

Аннетт хватает меня за челюсть.

– Открой рот.

Я сжимаю челюсти, но она давит мне на лицо, пока у меня не начинают слезиться глаза. Я открываю рот и ненавижу себя за то, что дала волю слезам. Аннетт засовывает руку мне в рот и кладет таблетку ближе к глотке, ведет меня на кухню и заставляет запить ее водой. Руку она держит у меня на затылке. Я дергаюсь, чтобы засунуть в горло палец, но она хватает меня за руку.

– Если тебя стошнит, придется повторить процедуру, – говорит она мягко.

Она заставляет меня сесть на диван, а сама садится на другой его конец, наблюдая за мной. Я гляжу на нее в ответ, пока у нее не вырастает еще одна пара глаз, а голова не раскалывается на две части. Я закрываю глаза, борясь с новой волной тошноты. Даже если бы у меня получилось выблевать то, что она мне дала, уже слишком поздно. Когда я просыпаюсь, мне становится еще хуже: видимо, эффект от таблеток, которые она мне дает, накапливается.

С того времени как Аннетт забрала меня из больницы, вряд ли прошло больше дня. Мэгги придется выждать минимум сорок восемь часов, чтобы полиция позволила ей доложить о пропаже человека. Скорее всего, я пробуду тут дольше, пока до кого-нибудь не дойдет, что я ушла с матерью не по своей воле.

Я трогаю карман, в котором вчера ночью лежал телефон. Аннетт точно его забрала, хотя от него здесь не будет толка: батарея села еще несколько часов назад.

Я проваливаюсь в туманное пространство между сном и явью и оказываюсь на переднем сиденье маминой машины восемь лет назад. Выкарабкиваюсь из нее, мои маленькие ножки путаются в обертках от фастфуда, и я бегу по шоссе.

Однажды она дала мне сбежать, и по выражению ее лица понятно, что она никогда не допустит этого снова.

Глава тридцать вторая

Я просыпаюсь на диване. Поднимаю руку, чтобы вытереть слюну, засохшую в уголке рта, и выплевываю ругательство. На моих запястьях пластиковая стяжка. Поднимаю руки ко рту и пытаюсь разгрызть пластик. Челюсть болит, как будто во сне я скрипела зубами. А может, это побочный эффект от таблеток.

Звук открывающейся передней двери заставляет меня опустить руки. Дверь отворяется, и плечом вперед заходит Аннетт. В руках у нее наколотые дрова.

– Хочу пить, – хриплю я.

Аннетт кивает и кладет поленья.

– Я налью воды.

Я наблюдаю за изгибом ее спины, как она склоняется над печкой. Она зажигает спичку и бросает ее в розжиг, ставит на решетку кастрюлю.

– Жарковато для чая, – говорю я.

Она оглядывается на меня из-за плеча.

– Это вода из ручья. Я ее кипячу, чтобы было безопаснее пить.

– Ты накачала меня таблетками и похитила, а теперь волнуешься, что я подхвачу бактериальную инфекцию?

Аннетт широким шагом подходит ко мне, садится на противоположный край дивана, ее взгляд на мгновение задерживается на моих запястьях.

– Ты – моя дочка и должна быть рядом со мной. Не говори так обо мне.

– Что ты меня похитила? – Меня трясет, и я опираюсь на подлокотник. Щиколотки тоже сцеплены пластиковой стяжкой. Глаза Аннетт сконцентрированы на мне. Они карие, как и у нас с отцом. Раньше мне никогда не казалось странным, что только у Джос глаза зеленые.

– Папа не знал, что она не твоя, да? – спрашиваю я. – Она сказала ему, кто она такая на самом деле, в тюрьме, много лет назад. Знаешь, что он сделал? Он попытался получить награду от семьи Мэйси Стивенс.

Аннетт встает, подходит к печке и проверяет кастрюлю с водой.

– Бабушка мне рассказала о ребенке, – кричу я в истерике, отчаявшись вытянуть из нее ответ, – о том, который умер.

Аннетт вздрагивает всем телом.

– Поэтому ты украла Джос? Алан не стал бы заводить с тобой еще одного ребенка?

Она молча открывает буфет и достает стакан – банку из-под джема с Томом и Джерри на этикетке, одну из тех, что мы оставляли и мыли, чтобы потом из них пить.

– Твой любимый, – говорит она с кривой улыбкой.

– Отвечай! – кричу я. – Зачем ты ее забрала?

Она закрывает глаза, переносясь куда-то в собственный мир.

– Ты никогда не поймешь, что такое настоящий страх, пока у тебя не появится ребенок, Тесса. Знаешь, что я увидела в лице женщины по телевизору, когда она поняла, что ее ребенка нет в живых?

Аннетт шевелит поленья в печке и снова поворачивается ко мне.

– Облегчение, а не страх. Джослин со мной было безопаснее.

– Это не ее имя! – кричу я. – Ее звали Мэйси!

У меня сводит желудок, пока она проверяет воду, как будто меня и не слышала.

– Нужно больше дров, – говорит она. – Пойду на улицу, наколю еще.

В ее голосе слышится предупреждение, ясное как день. Аннетт – топор. Тесса – напичканная таблетками и ни на что не способная. Когда за ней закрывается дверь, я закрываю глаза. Я не дам себе заплакать: она снова даст мне снотворное или, того хуже, попытается меня утешить.

Я наблюдаю, как потрескивает пламя в печке. Наверно, дрова сырые после дождя, который прошел вчера ночью. Оглядываю кухню: пластиковые стяжки висят на некоторых ящиках.

Жду, пока за окном не послышится стук топора, и сажусь. Чуть подвигаюсь, ставлю ноги на пол и медленно, нерешительно встаю. Я чуть шатаюсь, но обретаю равновесие.

Крепче сжимаю стянутые вместе лодыжки и прыгаю на кухню.

Аннетт оставила один ящик открытым, но у меня внутри все сжимается, когда вижу его содержимое: пластиковые вилки, ножи, салфетки, все в упаковках из разных фастфудов.

Гляжу на печку и, увидев, что Аннетт оставила рядом с кастрюлей, чувствую, как к каждой клетке тела приливает адреналин.

Коробок спичек.

Я еле засовываю их связанными руками в передний карман джинсов. Одергиваю футболку, насколько могу, и шаркаю обратно до дивана. Спустя несколько секунд возвращается Аннетт, ее руки пусты.

– Дереву надо просохнуть, – говорит она. – Поеду в магазин, привезу бутилированной воды.

Она подходит к дивану и помогает мне встать.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я.

– Я не могу оставить тебя здесь, – говорит она. – Прости, Тесса.

Аннетт кладет руку мне на бедро, чтобы направить меня в спальню. У меня в горле появляется комок, пока она сажает меня на кровать и поднимает на нее связанные ноги.

Футболка задирается. Не успела я ее одернуть, как взгляд Аннетт падает на мой карман. Она прощупывает его, не меняясь в лице. Вытаскивает коробок спичек.

Сует их себе в карман и запирает за собой дверь. Я кричу до тех пор, пока не чувствую полное опустошение и не теряю голос.

***

Я просыпаюсь с полным мочевым пузырем и пульсированием позади глаз. Поднимаю руки – Аннетт разрезала стяжки, пока я спала. Проверяю щиколотки – они тоже свободны. Наверно, она думает, что оказала мне услугу, разрезав их.

За окном в темноте кого-то зовет сова. Я бреду к окну и пробую замок: он не поддается.

Я стучу в стекло, но только распугиваю стайку птиц на дереве. Стекло толстое, голыми руками его не разбить. В комнате нет ничего, кроме кровати.

Я стучу в дверь.

– Мне надо пописать!

Ничего.

– МНЕ НАДО ПОПИСАТЬ!

Можно кричать и дальше, попробовать пинать дверь голыми ногами. Что одно, что другое приведет к новой таблетке, засунутой в горло, или к новым стяжкам. Я скидываю штаны, писаю посреди комнаты и возвращаюсь в постель.

Утром Аннетт видит, что я наделала, и молча вытирает пол кухонным полотенцем. Закончив, хватает меня за плечо и тащит в другую спальню.

Перед тем как она меня толкает в тесный квадратный туалет, я украдкой замечаю ряд карандашных рисунков над односпальной кроватью у стены.

– Это он их нарисовал? – спрашиваю я. – Папа?

– Твой отец построил этот дом. – Аннетт усаживает меня на унитаз и включает кран в ванне. – Это свежая вода с вершины горы.

Я наблюдаю, как капает вода.

– Почему мы не приехали сюда, когда нас выселили?

– Здесь был жилец, – отвечает Аннетт. – Много лет это место приносило нам пару сотен долларов с аренды, но хороших людей здесь не бывает. Папа впустил человека, которому я не доверяла. Он перестал платить за съем, но мы ничего не могли с этим поделать. Я приходила за деньгами, а он встречал меня на крыльце с дробовиком в руках. Пришлось ждать, пока он сам съедет.

Аннетт сует палец в воду. Ванна еще не наполнилась и на четверть.

– Залезай.

Я складываю руки на груди. Мать стягивает с меня футболку и джинсы. Я залезаю в ванну – ледяная вода доходит мне до щиколоток.

– Садись. – Аннетт хватает чашку с туалетного столика и льет воду мне на макушку. – Шампунь я пока раздобыть не могу.

Я с дрожью подтягиваю колени к груди. Вода капает на глаза.

– Я так рада, что ты успокоилась, – говорит Аннетт, проводя пальцами по моим мокрым волосам.

«Это только потому, что я представляю себе, как убью тебя во сне», – думаю я.

***

Я ем фасоль и консервированную морковь. Не жалуюсь на горький привкус от белого порошка, который, как я видела, она тайком подсыпала в сковородку.

Мне хочется только спать. Аннетт с удовольствием мне это позволяет. Лежа в кровати, слышу, как она колет дрова. Она заходит, вся в поту, и моет руки перед тем, как приготовить консервированные овощи себе на ужин.

На третий вечер она приносит мне тарелку кукурузы. Я слишком устала, чтобы поднять голову с подушки. Она кормит меня с пластиковой вилки, зараз засовывая по несколько зерен. Я складываю их за щекой, как хомяк.

– Я и сама справлюсь, – говорю я.

Аннетт улыбается мне тонкими губами и вручает мне вилку.

– Последний раз, когда я тебя видела, тебе еще нужна была помощь с молнией на зимнем пальто.

«Потому что я никчемная, – хочется мне сказать. – Из-за тебя я даже сэндвич себе нормально заказать не могу. Потому что ты добивалась того, чтобы мы всегда в тебе нуждались».

Вот только не Джос: мать никогда не была ей нужна. В отличие от меня, маленькой плаксы, которая расстраивалась по любому поводу: из-за застрявшей застежки на молнии, жвачки на подошве. Мама, мама, Джос, помогите.

Она уходит, не заметив, что я сунула вилку под простынь.

Глава тридцать третья

Я дожидаюсь, пока пропадет тусклый свет масляных ламп в гостиной, просачивающийся из-под двери, и выползаю из постели.

Сегодня видно только половину луны, поэтому приходится искать их на ощупь – винтики, которые держат железный брус под кроватью. Один шевелится под пальцем. Я благодарю про себя извечную любовь отца к дешевому дерьму: этот брус он, скорее всего, украл с чьей-то лужайки.

Основание вилки не помещается в верхнюю резьбу винта, хотя мне удавалось до этого убедить себя, что все получится. Я краснею, по затылку скатываются капли пота. Было бы проще, если бы было хоть что-то видно.

Наклоняю вилку, чтобы она попала в винт. Задерживаю дыхание и делаю поворот слишком сильно – пластик вот-вот треснет. Наклоняюсь, чтобы аккуратно провернуть вилку, и нажимаю на винт.

Приходится потратить несколько минут, но винт начинает поддаваться. Может, мне в тюрьме не придется так уж плохо. К тому моменту, как винт выскакивает, меня прошибает пот. И это только первый из них. Повторяю процесс, спина футболки вся мокрая, а лицо стало красным как помидор.

Когда откручиваю второй винт, брус отскакивает. Внутри он как будто полый, но и так сойдет, надеюсь. Пробую вклинить его конец между подоконником и замком, но он все время соскальзывает. Мне нужен настоящий лом, осознаю я с болью поражения.

Глаза щиплет. Я сдерживаю рыдания и поддеваю дужку под замком. Дергаю ее на себя, пока не начинает казаться, будто сейчас сломаю руки.

Замок ломается первым. Он отскакивает прямо в окно, на стекле появляется трещина. Я сую брус в трещину, пока не начинает поддаваться окно, а за ним и москитная сетка, и я поднимаюсь на подоконник. Рама царапает мне спину, но я так счастлива, что мне почти не больно.

Я на свободе. Выбралась из проклятой хижины.

Я бегу. Нет, скорее, ковыляю. Камни и ветки протыкают мягкую, мясистую часть стоп, но я не останавливаюсь, пусть вокруг и темно, а мне ничего не видно. Мне даже непонятно, куда я бегу – в гору или с горы.

Я очень, очень устала. Вижу свет: оранжевую лампочку на крыльце. Иду дальше, мимо дома. Тут мне никто не поможет, даже если будет ловить связь. Уж лучше быть с матерью, чем стучаться к кому-то, вроде мужчины, которого мы с Декером встретили у магазина в Бэр-Крике. Как говорится, знакомое зло лучше незнакомого.

Я иду, пока ноги не стираются в кровь, а тело не перестает выдерживать мои рыдания. По моим прикидкам, иду уже почти час, а города все не видно. Впереди еще долгие часы темноты.

Нахожу темное место между двумя деревьями, куда не попадает свет луны, пристраиваюсь на боку и засыпаю.

***

Когда просыпаюсь, солнце висит в море оранжевых, желтых и розовых оттенков. Первое, что я слышу, – лай собак и голоса: их два, мужские.

Втягиваю шею, как черепаха. Убеждаю себя, что мне пришел конец.

Из-за дерева появляется мужчина. На нем коричневая униформа, на кармане рубашки – значок. Немецкая овчарка у него на привязи замечает меня и начинает лаять.

– Эй, Эд, – зовет мужчина, не отводя от меня глаз. – Сюда.

Кто-то меня ищет.

Офицер протягивает мне руку, в деревьях за ним слышится треск рации.

– Ты – Тесса?

В ногах пульсирует кровь, в порезы забились грязь и пыль. Шея болит от долгого лежания на лесном настиле, но у меня получается кивнуть и прохрипеть два слова: помогите мне.

Глава тридцать четвертая

Не знаю, в какой день я проснулась и куда меня принесли люди с горы, но ощущение такое, будто я здесь давно сплю.

Стены белые, пол желтый, цвета мочи. Подо мной прохладные белые простыни, под руку подсунут пульт. Я нажимаю красную кнопку с надписью «ПОЗВАТЬ МЕДРАБОТНИКА».

Ко мне торопливо заходит мужчина в медицинском костюме, а за ним – шериф, который нашел меня на Медвежьей горе. Интересно, они поджидали все это время за дверью?

– Сколько времени я проспала? – В горле пересохло. Медбрат подносит к моим губам бумажный стаканчик с водой.

– Около двадцати часов, – отвечает шериф. – Врачи обнаружили у тебя в организме тридцать миллиграммов амбиена. Это в три раза больше обычной дозировки.

Пока медбрат сцеживает кровь из моей руки, шериф рассказывает, что сигнал с моего телефона поймали в пяти милях от Бэр-Крика. Аннетт его включила, чтобы написать Кэлли, что со мной все нормально и что я с друзьями, и батареи как раз хватило, чтобы найти контакт с ближайшей вышкой сотовой связи.

– Твой друг сообщил полиции Фейетта, что ты могла направиться туда, – говорит он. – Декстер, кажется.

Я оставляю в уме заметку: купить Декеру Лукасу самый большой пакет лакричных конфет, который смогу найти. Шериф говорит, что я проспала тот момент, когда задерживали мою мать и когда Мэгги приехала в больницу долины Аллегейни и кричала на врачей, пока ей не дали на меня посмотреть.

– Когда она уехала? – спрашиваю я.

Медбрат качает головой и накладывает мне на руку манжет для измерения давления.

– Она не уехала, отошла вниз, поесть.

***

Кэлли хотела приехать с Мэгги, чтобы увезти меня домой из Лайнсвилля, ближайшего города возле Бэр-Крика, где я лежу в больнице, но она третий день находится в центре «Горизонты исцеления» для подростков с зависимостью, где пролежит целый месяц. Она мне рассказывает, что, после того как Джимми Возняк забрызгал ее мозгами, она заперлась в своей спальне и выпила полбутылки водки. Мэгги с Риком тем же вечером повезли ее в центр реабилитации. Она звонит мне как раз в тот момент, когда меня уже готовят к выписке.

– Когда мы в тот день уезжали из госпиталя, мы тебя искали. Как только твой телефон переключился на голосовую почту, папа позвонил в полицию, – говорит она приглушенным голосом. – Мы подумали, что ты до сих пор в участке, но администратор в госпитале показала, что ты записывалась на посещение… Она позвонила не в ту палату, поэтому за тобой никто не спустился.

Кэлли еще больше понижает тон, как будто ее кто-то может подслушать.

– Полиция не восприняла это всерьез. Они сказали, что скоро ты вернешься домой… Если бы я тогда не сорвалась, то смогла бы помочь с твоими поисками.

– Не вини себя, – говорю я и добавляю слабую пародию на шутку: – Врачи говорят, что психологической травмы не останется.

Кэлли дышит в трубку, слышится короткое «хи».

– Вот не могла ты меня не обскакать по похищениям, да?

– Ты до сих пор впереди, – мягко говорю я. – Она бы меня не убила.

Кэлли молчит, и я знаю, что ляпнула не то. Хватит и того, что ей всю жизнь придется жить с воспоминанием о дуле пистолета Джимми Возняка, прижатом к ее виску.

– Знаешь, что хуже всего? – шепчет она. – Стоукс до сих пор в тюрьме.

– Знаю.

Наверное, нам казалось, что все будет просто: мы найдем «монстра», настоящего убийцу Лори, и Стоукс выйдет на свободу. Но на то, чтобы отменить приговор на основании новых доказательств против Возняка, уйдет время, хотя убийца Лори находится в заключении в полицейском участке на Медвежьей горе и предварительные тесты подтвердили, что неполный профиль ДНК, найденный на жертвах, совпадает с Джимми Возняком.

Это и было «новое» доказательство адвокатов Стоукса – прогресс в тестировании ДНК, который доказывал, что неполный профиль мог исходить от одного мужчины из нескольких тысяч.

Окружной прокурор сообщила, что готова рассмотреть возможность условного освобождения, так что Стоукса могут выпустить на свободу, пока он будет ожидать решения суда. Это тоже займет время.

Но зато его не казнят.

– Слушай, – тихонько говорит Кэлли, – у тебя были догадки насчет своей мамы? В смысле Аннетт? Просто… мне кажется, она всегда так вас любила.

Я сглатываю.

– Нет, не было.

– Конечно, не было, – говорит Кэлли. – Прости, что я вообще спросила. Погоди.

На фоне слышны голоса. В трубке что-то шуршит, как будто Кэлли прикрыла ее рукой.

– У меня заканчивается время на телефоне, – говорит она. – Можно я тебе снова позвоню?

Я киваю и тут же спохватываюсь. Кэлли хочет мне позвонить, и не потому, что так надо.

– Да, конечно.

Мы заканчиваем разговор, и я в последний раз оглядываю палату. Дыханье сперло, а на сердце тяжело. Сегодня вечером, в пять сорок пять, я лечу обратно домой.

Я знала, что этот момент настанет. Я покидаю Пенсильванию. Просто не ожидала, что, улетая, буду тащить на себе еще большую психологическую ношу.

***

В полиции Аннетт утверждала, что я – ее дочь, которая поехала с ней в Бэр-Крик добровольно, но через четыре часа сломалась и выдала детективам настоящую версию событий. Она начала издалека. Двадцать пять лет назад Аннетт Лоуэлл была на заправке в Теннесси, где прожила весь год. Девушка, пользовавшаяся соседней колонкой, оставила двухгодовалую дочку в машине, а сама пошла в универсам за сигаретами. Когда она вернулась, Аннетт ей сказала, что у той красивый ребенок. Девушка ее поблагодарила. Потом Аннетт узнала из новостей, что ее звали Аманда Стивенс.

Аннетт поехала за Амандой, чтобы узнать, где она живет. Позже тем же вечером Аннетт вернулась и увидела, что автомобиля девушки нет на подъездной дорожке. Она обошла дом и услышала плач ребенка сквозь окно, приоткрытое на щелочку. Аннетт нашла запасной ключ под ковриком, легко зашла в дом Аманды Стивенс и украла Мэйси Стивенс из колыбели. Она успела доехать до Пенсильвании, прежде чем о пропаже ребенка доложили в полицию.

Когда полицейские спросили, как Аннетт уехала из Теннесси, не волнуясь, что кто-то увидит, что она похитила Мэйси, она ответила, что ее саму никто не заметил. Осев в Фейетте, штат Пенсильвания, она представилась как мать двухлетней Джослин Мауди, и на это тоже никто не обратил внимания.

Вскоре после этого она познакомилась с Гленном Лоуэллом. Спустя восемь лет Аннетт Лоуэлл объявила мужу и друзьям в Фейетте, штат Пенсильвания, что она беременна. Она заявила, что врач прописал ей постельный режим до срока родов. Это время она проводила в онлайн-чате для будущих матерей. Там она познакомилась с женщиной по имени Тейлор Лесли из Уоррена, Огайо. Тейлор, которая тоже была на четвертом месяце, рассказала, что работает в магазине «ОшКош» в полумиле от дома, а в свободное время спасает грейхаундов, которые стали слишком стары для участия в бегах.

Аннетт приехала в «ОшКош» в Уоррене, штат Огайо, за неделю до родов Тейлор и дождалась, пока та не закрыла магазин. Она поехала за Тейлор по шоссе и врезалась в нее сзади. Когда Тейлор вышла из автомобиля, Аннетт прыснула ей в лицо перцовым баллончиком и заставила сесть на заднее сиденье своей машины. Сожженный автомобиль Тейлор нашли под эстакадой спустя неделю после того, как ее объявили в розыск.

К тому времени, как машину нашли, Аннетт уже была в Бэр-Крике с Тейлор, где она держала ее в хижине как заложницу, пока та не родила девочку.

Аннетт вернулась в Фейетт за неделю до назначенной даты родов, которую назвала семье и знакомым. Родным она сказала, что навещала родственницу в Филадельфии. Она два дня прятала ребенка Тейлор в подсобке, пока девятилетняя Джослин не пришла домой со школы и не увидела Аннетт с новорожденной в гостиной. Аннетт сказала, что утром приходила акушерка и уже ушла. Гленн Лоуэлл побежал домой с работы, и они назвали малышку Тессой. Гленн не подозревал, что Аннетт разыграла беременность – дурак Гленн Лоуэлл, который каждый вечер приходил домой на рогах, воняя девками из бара, которые давали ему то, что не могла хрупкая, прикованная к постели жена.

Мне пришлось перестать слушать, когда детектив начал описывать, что Аннетт сделала с моей настоящей матерью после того, как та родила. Я точно знаю одно: через несколько дней Тейлор вместе с нерожденным ребенком объявили мертвыми, а ее муж, который жил отдельно, был единственным подозреваемым по делу. Мужа Тейлор ранее арестовывали за нападение на нее, и у него не было алиби на вечер, когда пропала его беременная жена.

Власти были озадачены тем, что женщина ростом 167,5 сантиметра в «тойоте камри» оказалась виновна в двух крупнейших похищениях за последние двадцать лет. Когда Аннетт спросили, почему она убила Тейлор Лесли, Аннетт ответила, что она соврала о беременности и ей как-то нужно было появиться с ребенком.

Она сказала, что полиция найдет останки Тейлор Лесли под крыльцом хижины в лесу.

Спустя два дня после моего спасения полиция обнаружила в спальне Джимми Возняка шкатулку. Внутри было следующее содержимое: кулон Рей Фелис, часы Кристал Девис, золотой браслет Марисы Перез и браслет Ариэль Каучински, опознанный Ником Снайдером как вещь, принадлежавшая его покойной матери.

Этого хватило, чтобы окружной прокурор заявила, что планирует переоткрыть дело об «огайском речном монстре».

Спустя день Аннетт Лоуэлл призналась в убийстве Лори в обмен на обещание окружного прокурора не требовать для нее смертной казни.

В попытке заставить Джослин выслушать свою теорию Лори распечатала фотографию Аманды Стивенс и указала на все генетические сходства: мочки, прижатые к голове, зеленые глаза.

Аннетт нашла фотографию в спальне. Когда Джослин ей ничего не сказала, Аннетт утвердилась во мнении, что Джослин знает только одного человека, которому хватило мозгов это понять.

Аннетт заявляет, что той ночью она хотела просто побеседовать с Лори. Она подъехала к дому Гринвудов и припарковалась в лесу за домом, а затем включила свет у гаража, чтобы Лори вышла. Потом она его выключила.

Завидев Аннетт, Лори угрожала позвонить в полицию.

Аннетт сказала, что это вышло случайно. Она не хотела убивать Лори. Убив ее, она запаниковала и вспомнила, что видела в новостях репортажи об «огайском речном монстре».

Аннетт перерезала сетку в спальне, чтобы стало похоже, будто Лори похитили.

Народ твердит, что Аннетт Лоуэлл никогда не покинет пределы тюрьмы.

Люди зовут ее «монстром».

И я знаю, что это правда. Но я не знаю, как злиться на нее за то, что она меня украла, когда я до сих пор не простила ее за то, что она от меня ушла.

Глава тридцать пятая

Теперь, когда я побывала в аду и вернулась из него, Атланта уже не кажется мне такой ужасной. Но на этот раз у меня прямой рейс до Орландо.

ФБР устроило так, чтобы агент забрал меня из аэропорта и отвез к бабушке домой. Мне не позволено оставаться с ней наедине, пока с нее не снимут подозрения в соучастии моему похищению. Анализ ДНК подтвердил, что я – дочка Тейлор Лесли. Пресс-конференция должна была состояться, пока я была на высоте десять тысяч метров над землей.

У дома бабушки не стоят фургоны каналов новостей. Люди в костюмах с пятнами от пота не суют мне микрофоны в лицо. У обочины стоит только черный внедорожник с номерами штата Вирджиния.

– Кто это? – спрашиваю у агента за рулем. Он жилистый, но мягкий внутри, из тех, кому обычно назначают бумажную работу или сопровождение людей из аэропорта.

– Еще один из наших. – Агент отпирает для меня дверь, и я выбираюсь из внедорожника.

Дверь открывает бабушка. На ней нет лица, как сказала бы она сама. Глаза опухли, ресницы не накрашены. Она ковыляет ко мне и прижимает меня к груди.

За ее плечом я замечаю блондинку в углу. Она дожидается, пока мы с бабушкой отойдем друг от друга, откашливается и подходит ко мне.

– Приятно познакомиться, Тесса, – говорит она. – Я Морган Доэрти. Кажется, мы говорили с тобой по телефону.

Меня захлестывает ужас.

– Вы занимаетесь делом Мэйси Стивенс.

Агент Доэрти кивает, в глазах виден блеск.

Из кухни в гостиную заходит Джослин. У нее красные глаза и кончик носа. Она мнет в ладони бумажный платок и улыбается мне.

Я бегу к себе в комнату и хлопаю дверью.

***

Когда я сюда переехала, бабушка отвезла меня в «Дисней Уорлд». Тогда я еще не переросла ярую любовь к Золушке. За два года до этого из «Дисней Уорлда» вернулись Гринвуды, и Кэлли показала мне свой альбом с автографами. В тот момент я и решила, что должна встретиться с Золушкой. Я знала, что она не настоящая, как и Санта-Клаус в торговом центре не был настоящим Сантой, но все равно мне хотелось ее увидеть.

Бывало, когда я злилась сразу и на мать, и на Джослин, запиралась в шкафу и притворялась, что я – Золушка. Мой настоящий отец погиб, оставив меня со злобной мачехой и сводной сестрой. Я была принцессой-сироткой. Ни за что не подумала бы, что я все это время была права.

Ну так вот. Когда я наконец увидела Золушку в парке «Дисней», бабушка спросила, хочу ли я с ней сфотографироваться. И я застыла на месте. Просто не смогла заставить ножки подойти к ней. Золушка меня заметила и, видимо, поняв, что я из стеснительных, улыбнулась. Я попросила бабушку отвезти меня домой.

Никогда бы не подумала, что такая же реакция у меня будет на сестру, а еще – что сестра на самом деле мне не сестра.

Когда залетаю в комнату, за мной никто не бежит. Наверное, они понимают, что после случившегося у меня началась истерика.

Прижимаюсь щекой к подушке и вдыхаю ее запах. Меня поражает осознание того, что я могу потерять. Нельзя позволить им забрать у меня бабушку.

Чуть погодя раздается стук в дверь. Заходит бабушка и садится на край кровати. Она разглаживает рукой покрывало у меня под ногами.

– Наверное, ты думаешь, что же я за мать такая, – говорит она, – раз воспитала кого-то вроде нее.

Я ничего не отвечаю. Бабушка вздыхает.

– Вспоминаю все, что делала, пытаюсь найти причину. Но просто не знаю, Тесса. – Бабушка вытирает щеки у глаз. Если она начнет плакать, вряд ли я это выдержу. – Я ее кормила, пеленала, забирала с автобусной остановки. Делала все необходимое, заботясь о ребенке.

За плечом бабушки видно, что мы не одни. В дверном проеме стоит Джослин, одной рукой опершись на раму. На ней желтый сарафан. На первый взгляд ее можно назвать симпатичной, мягкой. Если присмотреться внимательнее, становятся заметны на брови кольцо, морщины на лбу, которые ей еще рано иметь.

– Я так и не смогла поладить с Аннетт, – говорит бабушка. – Никогда не спрашивала, что ей нравилось или чего хотелось. После того как умер ее отец, у меня в голове не осталось места для этой информации. Я просто делала все, чтобы выжить, и отстранялась от всего, ради чего стоило выживать.

Она хлопает меня по ногам.

– В тебе столько всего от меня, Тесса. Иногда это невыносимо.

Бабушка поднимается, проскальзывает мимо Джослин, которая заходит в комнату. Мы смотрим друг на друга – неловкая игра в гляделки, которая сжигает меня изнутри.

– Знаю, ты меня, скорее всего, ненавидишь, – наконец говорит она. – Десять минут. Я больше ничего не прошу.

Я усаживаюсь на кровати и подвигаюсь, чтобы освободить место для Джослин.

***

Джос не знала, что Аннетт с Лори поссорились тем вечером по телефону. Ее отвлек звонок встревоженного Денни, который попросил для него кое-что сделать. Когда полиция приехала его искать, она соврала о Денни, это ей было не впервой. Хотя взорвать что-то он все же умудрился впервые.

Джослин не верила, что Лори может быть права насчет безумной теории о Мэйси Стивенс. Они об этом спорили еще за несколько дней до того, как Лори убили – Джослин обвинила Лори в том, что она купилась на ажиотаж СМИ вокруг малышки Мэйси.

Только тогда, когда Лори не стало, Джос стала мучить совесть из-за того, что она ее не послушала. Джос обыскала спальню Аннетт и нашла свидетельство о рождении, выписанное на имя Джослин Мауди. Отца звали Дональд Киркпатрик.

Джослин много месяцев откладывала деньги на поездку в Новый Орлеан. В ту ночь, когда она сбежала из дома, она купила билет на автобус до Филли и села на поезд. Оказавшись в Луизиане, она автостопом добралась до адреса, который нашла по имени Алана Киркпатрика, при этом за десять долларов проверив его биографию.

Алан, крепко сложенный мужчина, от которого воняло рыбьими потрохами, был потрясен, когда увидел на пороге Джослин. Джос сказала, что ей одного взгляда хватило, чтобы понять, что это не ее отец. Алан сказал, что, когда они с Аннетт были вместе, она забеременела. Ребенка она, правда, потеряла.

Но через несколько месяцев после выкидыша Аннетт переехала. Они с Аланом постоянно ссорились из-за детей: Аннетт их хотела, Алан – нет.

Джослин позвонила в больницу Пенсильвании, чтобы получить свидетельство о рождении. У них не обнаружилось записей ни на нее, ни на Аннетт Мауди. Ее свидетельство о рождении оказалось подделкой.

Джос поехала обратно в Пенсильванию, чтобы рассказать Аннетт, что она узнала. Она оказалась на пороге посреди ночи. Поняв, что правда всплыла наружу, Аннетт разыграла единственную карту на руках. Она использовала меня против сестры. Аннетт сказала Джослин, что, если та хоть слово скажет об истории Мэйси Стивенс, Аннетт убьет меня еще до того, как полиция зайдет в дом.

Джос вернулась за мной, когда ей исполнилось восемнадцать, но тогда я уже жила с бабушкой. В конце концов она разыскала бабушку и позвонила во Флориду, пока я была в школе. Она сказала той, что хочет, чтобы я жила с ней. Бабушка спокойно ответила Джос – рассказала, что завтра в школе будет день плавания. Я так его ждала, что чуть ли не спала в купальнике. В те выходные мы должны были поехать в «Дисней Уорлд».

Джос повесила трубку и больше не звонила.

Пять лет спустя Джослин поехала в Фейетт, навестила отца в тюрьме и открыто поговорила с ним о Мэйси Стивенс. Он ответил, что ничего не знал. Джослин ему поверила. Она взяла с него клятву никому об этом не рассказывать. Дождалась, когда я окажусь у нее и буду в безопасности, прежде чем связаться с полицией и высказать свои подозрения.

Тогда отец как раз позвонил семье Стивенс и пытался получить с них награду. Джослин об этом не догадывалась, пока не отправила письмо на сайт «Найдем малышку Мэйси», где написала, что подозревает, что она – их внучка. Стивенсам хватило одного взгляда на ее фамилию, Лоуэлл, чтобы запретить Джослин писать им впредь.

Джослин разозлилась из-за этого отказа. Она снова начала сомневаться, была ли права Лори, что она – Мэйси. Так Джос и осталась в Аллентауне. Она купила новое удостоверение личности на имя Бренди Батлер, чтобы поступить на заочное отделение колледжа для подготовки медсестер.

Спустя четыре года у них с парнем родилась девочка. Тогда она и поняла, что теперь ей предстоит заботиться не только о себе. Ей пришлось сделать все, что было в ее силах, чтобы защитить дочь, даже спустить Аннетт с рук то, что та натворила. Джос боялась, что, если это где-то всплывет, ей никто не поверит, а Аннетт придет за ней и дочкой.

– Какая я была глупая. – По ее лицу текут слезы. – Купилась, когда она сказала: мне никто не поверит, настоящей матери я не нужна и настоящая семья меня никогда не примет.

– Как ты узнала, что папа умирал? – спрашиваю я.

– У меня в «Гугл» стояло оповещение на его имя, – говорит Джос. – Местные новости прознали о его раке. Ты была еще маленькой, потому не помнишь, какой резонанс тогда вызвало его дело – из-за того, что человека посадили пожизненно за серию вооруженных ограблений.

Джос тянется к сумке и что-то достает: фотографию.

– Он хотел тебе ее передать, – говорит она, кладя ее передо мной на кровать. – Я сказала, что сохраню ее до того раза, как снова увижу тебя.

Я никогда не видела эту фотографию раньше. На ней я лежу на спине, запеленатое розовое тельце без волос. Надо мной склонилась Джос, она прижимает к груди куколку-младенца. В углу, в кресле, сидит папа и смеется.

– Я притворялась, что ты – мой ребенок, – улыбается Джослин. – Она… она никогда не давала мне тебя держать. Поэтому однажды вечером он принес мне кукольного пупса.

Грудь сдавливает: отец умел удивлять.

– Он так тебя любил, – говорит Джос. – Наверное, тебя одну.

– Но ведь это все ложь, – шепчу я. – Мы ведь даже не сес…

Джос обхватывает мое лицо ладонями.

– Перестань. Ты – моя сестра, поняла?

Я закрываю глаза и наклоняю голову, чтобы соприкоснуться с ней лбами. Хоть я в ней и сомневалась, подозревала ее в худшем и убедила себя, что больше ее не люблю, но понимаю: она стольким пожертвовала ради того, чтобы мне ничто не грозило. Я никогда не забуду то, что она рассказала о годах, когда мы были разлучены.

Я не соврала, когда говорила Кэлли, что некоторые вещи не забываются, как бы нам того ни хотелось. Но впервые за много лет мне хочется помнить.

Эпилог

Я знакомлюсь с дочкой Джослин, Алексой, за неделю до начала занятий в Тампе. Мы едем в «Дисней Уорлд», и она упрямо держит меня за руку, пока мы стоим в очереди к кассе аттракционов. Заметив принцессу в синем платье и длинной светлой косой до пояса, Алекса съеживается, детские щечки превращаются в две пухленькие клубнички.

Мы ждем ее в очереди, Алекса напевает песенку из мультфильма и пригибается каждый раз, когда принцесса попадает в поле зрения.

– Мне приходится слушать эту песню по двадцать раз на день, – шепотом говорит Джослин, закатывая глаза. – Это как пытка водой, только для матерей.

У меня внутри все сжимается от этого слова. Я пока не готова ни с кем делить сестру. Я слишком долго ждала, когда она вернется. Выглядит она точно так же, какой я ее помню, теперь, когда волосы у нее снова каштановые. Мы обе в очках и бейсболках, чтобы нас было не узнать.

Пресса беспощадна: четыре засады, две смены номеров телефонов и ненормальная, которая шла за мной по ряду «Уолмарта», но Джослин говорит, что никогда не чувствовала себя такой свободной.

«Только подумай, – говорит она. – Теперь мы можем получить паспорта, увидеть мир».

О матери уже пишут книгу. Когда история просочилась в прессу, «Нью-Йорк Пост» напечатала ее снимок из тюрьмы под заголовком «РАСХИТИТЕЛЬНИЦА РОЖЕНИЦ». Бренда Дин анонсировала, что книгу за два миллиона долларов об убийствах «монстра» и похищениях Лоуэлл она назовет «Украденные жизни».

Я отказалась давать ей интервью. Скоро у меня начинаются занятия в Тампе, и я не хочу притягивать к себе еще больше внимания.

Да и, потом, никто не крал у меня жизнь. Она всегда была моей. Просто теперь мне надо понять, что с ней делать дальше.

***

Ее нашли, когда начали снимать доски с хижины в лесу. В первом рейде пропустили подвальную дверь, потому что Аннетт прикрыла ее листьями.

Девочке шесть-семь лет. Было очевидно, что о ней хорошо заботились. Ее нашли на диване, пол был завален обертками от закусок и огрызками восковых мелков, а также рисунками, на которых были изображены она и женщина с каштановыми волосами. Они держались за руки и собирали маргаритки.

Следователям она сказала только одно:

– Мамочка сказала мне оставаться здесь и не открывать дверь никому, кроме нее.

Слова благодарности

Не думала, что у меня хватит духа написать эту историю. Я бы и не написала, если бы Сьюзи Таунсенд не сказала: «Давай!». Спасибо тебе, Сьюзи, за постоянную поддержку.

Этой книги также не было бы без слепой веры Кристы Марино в мой успех. Спасибо за то, что помогла мне выстроить сюжет от начала до конца, и за то, что полюбила эту историю так же, как и я. Я – самый везучий автор в мире, потому что мне удалось поработать с тобой и другими людьми из RHCB.

А еще спасибо всем сотрудникам «Нью лиф литерари энд медиа»: Маргарет Райли, Ларри Сальцу и Люсинде Мурхед. Спасибо Кэти Брейди и Линдси Калли за то, что неустанно читали мои рукописи. Спасибо семье за бесконечную поддержку и терпение.

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Глава двадцать пятая

Глава двадцать шестая

Глава двадцать седьмая

Глава двадцать восьмая

Глава двадцать девятая

Глава тридцатая

Глава тридцать первая

Глава тридцать вторая

Глава тридцать третья

Глава тридцать четвертая

Глава тридцать пятая

Эпилог

Слова благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg