«Лето у моря»

Лето у моря (fb2) - Лето у моря [сборник] 1814K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анжелика Бронская

Анжелика Бронская Лето у моря

Лето у моря

Посвящаю моему кузену

Немного от автора

Мы с тобою лишь два отголоска: Ты затихнул, и я замолчу. Мы когда-то с покорностью воска Отдались роковому лучу. Это чувство сладчайшим недугом Наши души терзало и жгло. Оттого тебя чувствовать другом Мне порою до слез тяжело. Станет горечь улыбкою скоро, И усталостью станет печаль. Жаль не слова, поверь, и не взора, Только тайны утраченной жаль! От тебя, утомленный анатом, Я познала сладчайшее зло. Оттого тебя чувствовать братом Мне порою до слез тяжело. Марина Цветаева

Не пытайтесь отыскать в этой повести имена ее главных героев: их здесь нет. Я это сделала умышленно. Никаких имен, никаких фамилий. Да и место действия я перенесла в далекую солнечную Италию. Почему? Просто уже предвижу изумление некоторых, кто прочтет мою рукопись. Так стоит ли шокировать их еще больше, называя здесь какие-либо конкретные имена? Думаю, нет. Не нужно обнажать истину там, где давно уже все свершилось. И, согласитесь, очень удобно писать просто «он» и «она». Кто знает, что скрывается за этими местоимениями? Мне же достаточно того, что это знаю я и один из моих многочисленных кузенов.

Да, он — мой кузен, он вполне реален и существует в этой действительности. И, насколько мне известно, сейчас жив, здоров и, надеюсь, счастлив. Когда я, повинуясь какому-то странному порыву, сообщила ему, что пишу книгу о нем, он был не очень-то доволен. «Зачем тебе это?» — написал мне мой кузен, и я живо представила, как он при этом хмурит свои густые брови и даже прикусывает нижнюю губу: а вдруг я сошла с ума и решила поведать всему миру то, что имело место быть в нашей, увы, такой далекой юности? Тем более что я не сказала, что не собираюсь называть имен в своей книге. Оставив кузена в некотором замешательстве, я не стала успокаивать его тем, что для несведущих моя повесть так и останется романтической историей о не совсем обычной любви. Я уверена, его опасения мгновенно улетучатся, лишь только он прочтет мою книгу. А прочитав ее, наверное, почувствует облегчение от того, что герои безлики. Также уверена я и в том, что многое из прочитанного моему кузену явно не понравится. Что ж, пусть так. Да, мой герой не вызывает положительных эмоций. Признаюсь честно: мне он даже неприятен, и я с глубоким отвращением описывала все его так называемые душевные терзания, поскольку мне чужд ход его мыслей и неприемлемы его поступки. Но не стоит тут проводить каких бы то ни было аналогий. Мой реальный кузен никогда не поступил бы так же.

Или я все-таки ошибаюсь? Нет, вряд ли, и доказательство тому есть, доказательство неопровержимое: я жива, здорова и тоже вполне счастлива.

Так пускай гадают мои дорогие читатели, что же здесь правда, а что — художественный вымысел. В конце концов, я, как автор, имею право на неограниченный полет писательской фантазии. И если я и приукрасила некоторые реальные факты своей жизни — это мое личное дело. А что из написанного мной было в действительности, известно только мне. Вернее, мне и моему кузену. Нам с ним и более никому…

Интересно, узнает ли мой драгоценный кузен некоторые свои фразы, которые я вложила в уста моему герою? Тешу себя надеждой, что узнает. Не зря же я пронесла их сквозь годы, навсегда сохранив в памяти. Да, я в большом долгу перед своей юностью: она подарила мне возможность испытать прекрасное чувство, о котором я не могу не писать. Я счастлива, поверьте, ведь некоторые, прожив целую жизнь, так и не познают его. Как же я рада, что не отношусь к ним!

А чтобы окончательно развеять все сомнения и ненужные вопросы, спешу заверить своего незабвенного кузена в том, что моя повесть — это отнюдь не претензия на что-то. Упаси Боже! Я лишь хочу сказать о том, что любовь бывает разной, и люди, испытывающие это чувство, испытывают его тоже по-разному. Одни — как мой герой, другие — как я и моя героиня. Недаром же сказал великий:

«Один не разберет, чем пахнут розы, Другой из горьких трав добудет мед, Кому-то мелочь дашь — навек запомнит, Кому-то жизнь отдашь, а он и не поймет…»

Глава первая

В июле ему исполнился двадцать один год. Практически сдав летнюю сессию, то есть завалив всего лишь два экзамена, в Римском университете, где он учился на медицинском факультете, вместе с отцом он приехал из Рима в снятый на целое лето коттедж на побережье Тирренского моря, близ Неаполя. Через пару дней к ним присоединилась Бланш, вторая жена отца, оформившая отпуск в художественной галерее Боргезе, где она работала реставратором, и решившая посвятить себя супругу и новоиспеченному пасынку, отношения с которым у них были уже достаточно теплыми, но еще не совсем родственными, к чему все и стремились.

После смерти матери прошло уже пять лет, и отец вполне мог себе позволить начать жизнь заново. Он, как сын и уже мужчина, не возражал, спокойно восприняв женитьбу отца на Бланш как точку отсчета в начале их новой жизни. Первое время отец, однако, немного смущался, находясь одновременно с сыном и достаточно молодой женой (Бланш исполнилось всего-то тридцать два) в одном пространстве. Но потом неловкость, испытываемая всеми, прошла, и они смогли за относительно короткий срок наладить свой маленький семейный мир, зажив вполне дружно и, как он надеялся, счастливо в их римской квартирке на Виа Витторио-Венето.

Ему Бланш нравилась, по крайней мере, устраивала как мачеха. Во-первых, она действительно любила отца, и это было искренне, а во-вторых, никогда не лезла в душу, не донимала нравоучениями и не стремилась стать для него мамочкой. Француженка по происхождению, утонченная, великолепно разбирающаяся в искусстве, она всю свою жизнь провела в Париже, до свадьбы работая в музее Де Орсе. Там ее и встретил отец, довольно известный искусствовед, профессор, историк искусства, член диссертационного совета Римского университета и Римской ассоциации искусствоведов. Встретив Бланш, этот солидный, титулованный и уважаемый в широких кругах человек потерял голову от любви как мальчишка; он уговорил Бланш переехать в Италию, где они скоропалительно поженились, будучи знакомыми всего два с половиной месяца. Он же и устроил свою молодую жену в галерею Боргезе, куратором которой тогда являлся. В общем, как это говорится, отец и Бланш нашли друг друга: несмотря на ощутимую разницу в возрасте (отцу стукнуло сорок девять лет), они отлично гармонировали, говорили на одном языке, оба были помешаны на искусстве, оба были веселы, умны, красивы. Он искренне считал, что отец и Бланш — идеальная пара…

Отец снял для них коттедж на все «время подготовки к пересдаче экзаменов» — так он заменил название тех чудесных летних месяцев, именуемых для успешных студентов сладким словом каникулы.

Коттедж был полностью спрятан от дороги, ведущей в ближайший поселок, небольшой ореховой рощей. К их собственному песчаному пляжу вела лестница, как будто самой природой вырезанная прямо в скале, на которой и стоял коттедж; лестница заканчивалась небольшой бухтой, окруженной со всех сторон скалами, среди которых разливалось, шумело и пенилось Тирренское море.

Самые первые недели были безмятежными и потому великолепными. Они часами лежали на песке, загорали, болтали обо всем и ни о чем, смеялись, строили планы на будущее; потом отец с непременно суровым видом строго напоминал ему о необходимости засесть за учебники, и вместе с Бланш они «прогоняли» его с пляжа заниматься. Поворчав для приличия, он уходил в дом, где действительно час, а то и полтора уделял несданным предметам, после чего, «отбыв наказание», возвращался к морю. Отец и Бланш или дожидались его, или уезжали в поселок, предоставляя ему время до ужина — побыть наедине с собой.

Оставшийся на пляже один, он сразу же бросался в море, в чистую прохладную воду, окунался в нее с головой, стараясь смыть с себя и неудачу на экзаменах, и всю суету Рима. Потом, растянувшись на берегу, он закрывал глаза и с блаженством думал: как же хорошо просто валяться на горячем песке и ни о чем не беспокоиться, как здорово быть молодым, когда тебе всего двадцать один, когда твое сердце еще не ранено ничьим отказом, когда ты, по сути, еще не попробовал на вкус то сильное и почему-то пугающее чувство, о котором уже говорили некоторые его однокурсники (правда, в основном девушки). Чувство, называемое ими любовью. Что есть любовь и к чему она, когда тебе всего двадцать один? Все пустяки…

Коттедж был трехэтажный, весь из белого кирпича, с большой столовой внизу и застекленной террасой. Вокруг коттеджа был разбит маленький сад из ореховых и апельсиновых деревьев, с ухоженными клумбами белых роз и усыпанными гравием дорожками. Терраса выходила прямо в сад, а оттуда, через каменные ступени, на широкую площадку с видом на бухту. Рядом со столовой, на первом этаже, находилась аккуратная кухонька, в которой любила похозяйничать Бланш, не доверявшая приходящим домработницам готовку ни в Риме, ни здесь. Наверх вела деревянная лестница с резными перилами, на втором этаже была спальня отца и Бланш и комната для гостей. Он поселился на третьем, где находилась даже не комната, а мансарда, не большая, но довольно уютная. Да и весь коттедж, несмотря на три этажа, был будто кукольным, миниатюрным с виду.

Долгими холодными месяцами в Риме они все вместе мечтали о лете, о маленьком коттедже на берегу и о море. И вот они здесь. Вечера стояли довольно теплые, поэтому ужинали на террасе. А он часто думал о том, как здесь спокойно, нет ни машин, ни пыльных римских улиц, а только море, море и солнце.

Так прошли две недели. В тот вечер он совершил, наконец, поход в ореховую рощу за мысом и вернулся поздно, к ужину, когда отец и Бланш уже сидели на террасе. Кивнув, он опустился в свое кресло, совершенно разбитый. Небо было усеяно звездами, и они мерцали, словно россыпи драгоценных камней. Пахло розами и апельсинами: и тех, и других вокруг было в избытке.

Он не спеша ел и лениво думал о том, что сегодня ни разу не открыл учебники, и прикидывал, стоит ли об этом сообщать отцу, ведь между ними давно был заключен договор Мужской Чести и Честности.

Неожиданно отец нарочито шумно вздохнул и отодвинул от себя тарелку, явно желая привлечь к себе внимание.

— Что случилось, милый? — Бланш первой поддалась на отцовскую уловку.

— Не знаю, как вы оба к этому отнесетесь… — отец сделал паузу, с серьезным выражением лица посмотрел на Бланш и опять тяжело вздохнул.

Он же в душе посмеивался, прекрасно зная любовь отца к подобным эффектным выпадам: примерно с таким же серьезным видом незадолго до женитьбы отец сообщил, что «ему недолго осталось…», выждал театральную паузу и, глядя в широко открытые от ужаса глаза сына, быстро добавил: «…вести холостяцкий образ жизни». Ну что с ним делать! Иногда отец вел себя как мальчишка.

— Немедленно говори, в чем дело! — требовательно сказала Бланш, постукивая вилкой по столу. — И если ты опять за свои шуточки…

Тут он не выдержал и расхохотался, заметив, как отец пытается спрятать улыбку, и радуясь, что Бланш смогла раскусить его. Отец показал ему кулак:

— Погоди у меня, хохотун! Не мог сдержаться, что ли?

— Отец, по-моему, ты теряешь квалификацию, — продолжал смеяться он. — Даже Бланш тебе не поверила!

— Черт возьми, неужели правда? — отец хитро улыбнулся, подливая в бокал Бланш вина. — Может, это старость?

— Скорее дурость, — отрезала Бланш. — Когда ты уже прекратишь это ребячество? И скажи, наконец, что хотел, только по-человечески, без твоих леденящих душу вздохов и эффектных пауз!

— Все, сдаюсь! — отец поднял вверх руки. — Слушайте и повинуйтесь, дорогие мои: к нам, кажется, скоро приедут гости, — немного смущенно закончил он.

Бланш удивленно приподняла бровь:

— Что значит «кажется», милый? Ты опять?

— Ни в коем случае! — воскликнул отец. — Я вполне серьезно.

— И кто же? — недовольно спросил он. — Кто собирается посягнуть на наше уединение? И как я смогу готовиться к пересдаче в такой обстановке, когда по дому будут расхаживать толпы гостей?

— А по-моему, ты особенно себя не утруждаешь, — хмыкнул отец, — вот чем ты, скажи-ка на милость, занимался сегодня?

— Так кто к нам приедет, Родольфо? — Бланш спасла его от необходимости ответить честно на вопрос отца, при этом заговорщически подмигнув своему пасынку.

— Твоя кузина, — отец кивнул в его сторону. — Я сам пригласил ее погостить у нас, когда кончатся занятия, и она согласилась.

— И зачем ты это сделал? — он чуть не плакал. — И почему она согласилась?

— Ну не знаю, возможно, она соскучилась по своему старому дядюшке. Не стоит так драматизировать, уверен, вы поладите. Но если ты хочешь, то можешь вернуться в Рим.

Он содрогнулся от одной этой мысли.

— Нет, пожалуй, мне лучше остаться, пусть даже к нам приедут все наши родственники!

Отец тихо рассмеялся:

— Я знал, что ты именно так и ответишь!

Тем не менее ужин был испорчен. Он пожелал отцу и Бланш спокойной ночи и вошел в дом. Поднимаясь к себе по лестнице, он вдруг подумал, что даже не спросил у отца, какая именно из его многочисленных кузин вдруг соскучилась по дядюшке. Но тут же решил, что это совершенно неважно: ведь у него есть прекрасный предлог, чтобы избежать общения со всеми кузинами и кузенами мира — переэкзаменовка! И с этой радужной мыслью он уснул.

Глава вторая

Кузина (отец все же пояснил, какая именно) должна была приехать из Неаполя через два дня. Солнце палило все так же нещадно, море по-прежнему оставалось ласковым и теплым, отец и Бланш пребывали в приподнятом настроении, а он с тоской ждал момента, когда в их мире появится новый человек.

Время пролетело мгновенно, и вот этот день настал. Отец и Бланш решили ехать встречать кузину на вокзал, куда она должна была прибыть вечерним поездом. Он же категорически отказался участвовать в этом мероприятии. Немного поворчав по поводу его негостеприимности, отец и Бланш уехали.

Он спустился к морю, искупался и лег на песок. Вечерело. Солнце постепенно превратилось в большой красный шар, который медленно прятался куда-то за море. Жара исчезла, наступила нежная вечерняя прохлада. Он закрыл глаза и, по всей вероятности, уснул.

Разбудил его громкий автомобильный гудок. Недоумевая, в чем дело, он поднялся на ноги и пошел к дому. У калитки стояла машина, но это были не отец и Бланш. Некоторое время он стоял, разглядывая чужую машину, а потом резко обернулся, услышав чьи-то шаги. Обернулся и замер. Навстречу ему от входа в их коттедж шла незнакомая девушка. Совсем юная, лет семнадцати на вид. Длинные, ниже талии, блестящие черные волосы, стройная фигурка, облаченная в обтягивающие голубые джинсы и белую рубашку, завязанную узлом под восхитительной высокой грудью, и огромные, умопомрачительные карие глаза. Он почувствовал, как его бросило в жар. В женских прелестях он прекрасно разбирался! Незнакомка была не просто хороша, она сразу вызвала в нем такое сильное желание, что ему даже стало не по себе. Неужели он настолько отвык от женского общества? Одичал за пару-то недель?

В руке у красотки была дорожная сумка. Увидев его, девушка бросила ее на землю и нерешительно спросила:

— Я, верно, не туда попала?

Он пожал плечами, все еще остолбенело глядя на нее. Девушка нахмурилась:

— Здесь что-то не так. Хотя постойте! Неужели это вы… — внезапно ее красивое лицо как будто изнутри озарилось светом. Он никогда такого раньше не видел, поэтому, как завороженный, молчал и продолжал смотреть на нее. — Ну да, конечно, это точно вы, мой кузен, — и она назвала его имя, — здравствуйте! Боже мой, да вас не узнать! А где дядя?

Тут он сообразил, что перед ним стоит кузина. Однако, к его удивлению, волна возбуждения, нахлынувшая на него, никуда не делась. Он сделал усилие над собой, улыбнулся гостье, поздоровался и взял ее сумку.

— А вы, наверное, прямиком из Неаполя?

— О да. Там ужасно: эта жара, улицы… А здесь просто рай! Так где же дядя?

— Они поехали встречать вас на вокзал.

— Вот как? Мы, значит, разминулись: в последний момент я сдала билеты на поезд и решила ехать на своей машине. Но почему вы говорите «они»?

— Отец и Бланш, — сказал он и тут же понял, что она, быть может, и не знает о женитьбе дяди, ведь на свадьбе родственников не было. — Бланш — вторая жена отца.

— А… — она смутилась и замолчала.

— Я покажу вашу комнату, — сказал он, прервав неловкую паузу, и они вошли дом.

Только он успел поставить сумку на пол в комнате для гостей, как раздался шум подъехавшей машины. Извинившись перед кузиной, он поспешил вниз. Из машины вышли отец и Бланш.

— Знаешь, она почему-то не приехала, — немного растерянно сказал отец, поднимаясь в дом.

— Как раз наоборот, — засмеялся он. — Она в своей комнате разбирает вещи.

— В самом деле? — радостно воскликнул отец, и в этот момент на лестнице появилась кузина в коротеньком халатике. На плече у нее висело пляжное полотенце.

— Здравствуй, дядя, — улыбнулась она, — как я рада тебя видеть!

— Дорогая моя! Как ты выросла! Я бы ни за что не узнал тебя на вокзале! — отец обнял кузину, а она поцеловала его в щеку. — А я полтора часа простоял на станции, уже решил, что ты передумала или я что-то напутал.

— Прости, дядя, я не успела предупредить тебя. Просила папу, но он, наверное, не смог сюда дозвониться…

— Слава Богу, что ты все-таки приехала! — отец был доволен. — А брату я сейчас сам позвоню.

— Вы как раз вовремя, — вмешалась Бланш, стоявшая неподалеку, — мы сейчас будем ужинать.

— Дорогая моя, это Бланш.

— Да, я знаю. Мне в самом деле очень приятно, — и кузина пожала ей руку.

Бланш улыбнулась:

— Надеюсь, мы подружимся.

— Уверена в этом, — вежливо ответила кузина. — А теперь извините меня, я хотела бы искупаться. Не могли бы вы начать ужинать без меня?

— Но ведь уже почти стемнело, — удивился отец, — и похолодало: ты можешь простудиться!

— Я всю дорогу мечтала о море, дядя, не могу я ждать утра! — она торопливо сбежала со ступенек и направилась к бухте.

— Не узнаю ее! — воскликнул отец. — Совсем взрослая… Что же ты стоишь? Покажи кузине пляж.

Он что-то пробормотал в ответ и не спеша пошел к морю. Еще издали он заметил кузину, уже выходившую из воды, и помахал ей рукой.

— Вода очень теплая, — она села на песок и обхватила себя руками. — Почему бы и вам не окунуться?

— Отличная мысль! — рассмеялся он. — Только не уходите без меня, ладно?

Она кивнула. Он вошел в море и стал быстро отплывать от берега, пытаясь понять, что это такое с ним происходит. Все было не так, как представлялось ему накануне, кузина оказалась совсем не такой. Но спроси его тогда, а какая она? — он вряд ли сумел бы ответить. Что-то необычное возникло у него внутри, какое-то неведомое ему до этого чувство: сладко щемящее и вместе с тем тревожное. Отплывая от берега, он силился вспомнить кузину в детстве, но память с трудом подсунула ему лишь образ девочки с косичками, постоянно что-то читавшей и мало с кем общавшейся. А сейчас он как будто бы просто познакомился с удивительной девушкой, совершенно не похожей на его знакомых — сверстниц, однокурсниц. Но спроси его тогда, чем же она так от них отличается? — он вряд ли сумел бы ответить. Единственное, что не давало ему покоя — это странное возбуждение, охватившее его. Ведь это не совсем нормально: испытывать подобное к двоюродной сестре, не так ли? На одно короткое мгновение ему вдруг стало страшно. Пытаясь прогнать этот беспокойный страх, не понимая его причины, он развернулся и быстро поплыл к берегу. Кузина ждала его сидя на песке.

— Смотрите, что я нашла, — она протянула ему камень, — видите? Он с дырочкой. Говорят, это приносит счастье.

Взяв камень, он с минуту разглядывал его. Камень был белый, необычной формы, напоминающей сердце, и почему-то теплый на ощупь.

— Оставьте его себе, — с серьезным видом предложила кузина. — А потом расскажете, принес он счастье или все это выдумки.

— А вы? Не хотите сами проверить? Или вы уже счастливы?

— Я? — она нахмурилась. — До этого момента мне казалось, что счастлива, а теперь…

Тут она засмеялась и вскочила на ноги:

— В конце концов, кто может точно сказать, что такое счастье? Пойдемте ужинать, нас ждут!

И они пошли к коттеджу. Поднимаясь по лестнице, он все еще сжимал камень в руке…

Так странно, но он до сих пор хранит его, хотя всю жизнь довольно часто терял всякие безделушки и мелочи, начиная от брелоков и заканчивая ключами от квартиры и от машин. И теперь, спустя много лет, холодными зимними вечерами он смотрит на этот камень, который должен был принести ему счастье. Он вертит его в руке — белый, похожий на сердце, по-прежнему удивительно теплый — и чувствует, как все внутри привычно и медленно заполняется болью, той самой мучительной болью, которая, переполнив, всегда выплескивается наружу. И тогда он кричит, пытаясь заглушить эту самую боль, раздирающую его на куски, кричит громко, срывая голос.

Наверное, это не по-мужски.

Глава третья

Утром его разбудил солнечный луч, скользнувший из окна прямо на лицо. Проснувшись окончательно, он вдруг понял, что улыбается. В прекрасном настроении, насвистывая, он стал спускаться вниз, еще на лестнице слыша веселый голосок кузины, рассказывавшей что-то отцу и Бланш.

— Доброе утро! — сказал он, входя в столовую.

— Привет, лежебока! — весело ответил отец. Кузина и Бланш улыбнулись. — Как спалось?

— Замечательно, — он сел за стол, налил себе кофе и посмотрел на кузину. — А вам?

— О, я как в раю, — ответила он. — Готова остаться здесь на ближайшие лет пятьдесят!

— Эй, я что-то не понял! — отец удивленно посмотрел на них обоих. — Что за церемонии вы тут развели? Почему выкаете друг другу?

— Ну… — она заметно смутилась. — Я не знаю…

— А я знаю, — отец был настроен решительно. — Перестаньте немедленно! В конце концов, вы двоюродные брат и сестра!

— Действительно, — пробормотал он. — Как-то по-дурацки получается. Давай на ты?

— Давай! — со смехом сказала она. — Ну что, кузен, ты уже позавтракал?

— Да, кузина.

— Тогда пойдем прогуляемся, покажешь мне берег и все такое.

— Идет, — кивнул он, и они поднялись из-за стола.

— Эй, молодежь! Не забывай, что у тебя переэкзаменовка! — крикнул им вдогонку отец.

— С тобой забудешь, — проворчал он в ответ, и вместе с кузиной спустился на пляж.

— Завалил сессию? — сочувственно спросила она.

— Да не то что бы завалил, — с досадой ответил он. — Всего два хвоста, ничего страшного. Пересдам осенью.

— Ты учишься на медицинском?

— Да, заканчиваю, остался последний год. Очень скоро буду лечить людей. Вернее, их части: я дантист.

— Здорово! — рассмеялась она. — А я перешла на второй курс юридического: собираюсь стать знаменитым адвокатом!

— У наших профессий много общего, — серьезно заявил он, присаживаясь на песок. — И врач, и юрист держат в руках человеческие жизни, не находишь? Или я слишком пафосно это сказал?

— Нет, нисколько, я с тобой полностью согласна… Может, поплаваем?

— Хорошо. — Он разделся и первым вбежал в море. — Ты скоро?

— Иду! — она сбросила платье и осталась в маленьком красном бикини, от вида которого у него почему-то перехватило дыхание. Стараясь не смотреть на нее, он быстро поплыл от берега. Кузина, однако, вскоре догнала его.

— Эй, кузен! По-моему, невежливо бросить меня одну в пучине волн! Или боишься, что перегоню?

— Ты? Меня? — шутливо удивился он. — Давай попробуй!

Они плыли долго, но он так и не смог обогнать ее.

— А ты здорово плаваешь! — сказал он, когда они вышли на берег.

— Да и ты ничего, — ответила она, опускаясь на песок. — Расскажи мне еще что-нибудь!

— Что же рассказать? — он задумался.

— Встречаешься с кем-нибудь?

— Не могу сказать, что встречаюсь, — неопределенно ответил он. — Ничего серьезного. Мне кажется, что мое время любви еще впереди.

— А пока что, тренируешься? — улыбнулась кузина.

— Ну да, что-то вроде… А у тебя как с этим?

— А у меня все серьезно, — кузина села на песке и выпрямила спину. — Я уверена, что мое время любви уже пришло!

— Да? И как зовут этого счастливчика? — он внимательно взглянул на нее, еще не понимая, шутит она или нет. — Познакомишь?

Она строго посмотрела ему прямо в глаза:

— Никогда не шути над этим. Сердце человека — самый ранимый орган! Ты, как врач, должен это знать лучше меня. Сейчас приду.

Она встала и направилась к дому.

— Так есть у тебя кто-нибудь? — крикнул он ей вслед.

Она обернулась и погрозила ему пальцем:

— Ты очень любопытный! Это как-то не по-мужски.

Пока кузины не было, он растянулся на горячем песке и лежал, глядя на облака, плывущие по небу. Так же в его голове плыли неторопливые мысли о ней. С удивлением он подумал, что ему просто необходимо знать, есть ли у кузины друг. А если окажется, что есть? Эта мысль вдруг показалась ему очень неприятной, непонятно только было, почему. Какая ему, в сущности, разница: есть ли ухажер у его сестренки или нет? «У сестренки, у моей сестренки» — бормотал он про себя…

— Алло! Не спишь? — кузина легла рядом. — Смотри, какие волны поднялись!

Он посмотрел на море и увидел, что штиль действительно исчез, и большие волны с шипением обрушивались на берег.

— Видимо, купание на сегодня уже отменяется, — огорченно сказала кузина. — Или рискнем?

— А давай рискнем! — он вскочил на ноги. — Только далеко не заплываем, держимся вместе!

Они взялись за руки и, смеясь, вбежали в разбушевавшееся море. Проплыть, правда, не получалось: волны швыряли их друг на друга, накрывая с головой. Они хохотали, отплевываясь от соленой воды, и дурачились, как дети.

Когда они выходили на берег, большая волна, подкравшись сзади, чуть не свалила кузину с ног, и он обхватил ее за талию, чтобы поддержать, на миг инстинктивно прижав к себе. Это невинное прикосновение обожгло его, но он не смог заставить себя убрать руки. Она обернулась к нему, и их взгляды встретились. Не говоря ни слова, он притянул ее к себе, сжал в объятиях, не отдавая отчет в том, что делает. Она робко подняла руки и обняла его за плечи. Он чувствовал ее прерывистое дыхание, опаляющее его грудь, на которой она спрятала свое лицо. Он закрыл глаза и подумал, что если вдруг она сейчас поднимет голову, то их губы непременно встретятся. Пальцы сами стали ласкать мокрую спину, и ее тело задрожало от его прикосновений. Ее кожа жгла, хотя они только что вышли из воды. Он не знал, сколько это длилось, не понимал, что с ним происходит, но она не отстранялась, не пыталась вырваться из его объятий, прижимаясь сама к нему все сильнее и сильнее. Они так и стояли, прильнув друг к другу, тяжело дыша — то ли от недавнего сражения с волнами, то ли от чего-то внезапного, неведомого и так неожиданно нахлынувшего на них…

Вдруг наверху что-то громыхнуло, и тут же по морю, по песку и по ним забарабанил дождь.

— Бежим… — почему-то шепотом сказала она.

— Ага, — хрипло ответил он, взял ее за руку, и они побежали.

— Промокли? — на террасе стояла Бланш. — Быстро в дом!

— Ой, наши вещи! — воскликнула кузина. — Они остались на пляже!

— Я сбегаю, — он решительно двинулся к выходу.

— Я тебе сбегаю! — Бланш была непреклонна. — Иди в ванную, ничего с вашими полотенцами не случится.

— Встретимся за обедом! — кузина улыбнулась ему и побежала вверх по лестнице.

Он набрал горячую ванну и сел рядом, на край, растерянно глядя перед собой. Сердце все еще бешено колотилось в груди. И пока остывала вода, он пытался понять, что с ними произошло на пляже? Почему он испытал такое жгучее желание обладать ею? Почему она не оттолкнула его? Что было бы дальше, если бы их не разлучил дождь? Какое-то безумие! Ни одного ответа на свои же вопросы он найти не смог. Тогда не смог. Сейчас он понимает, что просто гнал от себя эти мысли, не желая принимать действительность такой, какой она была и какой остается для него. До сих пор.

Глава четвертая

Утро было ласковым и теплым. От вчерашнего дождя не осталось и следа. Он спустился к завтраку и застал за столом только отца, читавшего газету.

— Привет! А где все?

— А ты спи подольше, лентяй! — улыбнулся отец. — Они давно на пляже.

Он быстро проглотил завтрак и вышел к морю. Кузина и Бланш лежали рядом, у самой кромки воды. Судя по тому, как близко находились друг с другом их головы, он понял, что они о чем-то секретничают. Увидев, что он приближается, Бланш на полуслове прервала кузину и помахала ему рукой.

— Доброе утро! — он присел рядом. — Как вода?

— Доброе утро, — ответила Бланш, — спрашивай у своей кузины: она уже купалась.

— Вода великолепная, иди, не пожалеешь, — улыбнулась ему кузина. Он хотел было позвать ее с собой, но почему-то смутился — то ли из-за присутствия Бланш, то ли из-за того, что произошло вчера между ними. Так и не решившись предложить ей совместное купание, он с разбегу бросился в море и плавал до тех пор, пока не увидел, как Бланш встала и направилась к коттеджу. Убедившись, что она скрылась из виду, он вышел на берег и сел рядом с кузиной.

— Привет, — негромко сказал он.

— Привет, — так же негромко ответила она и тоже села, — как спал?

— Не очень, — он помолчал, а потом решился: — Хочешь поговорить?

— Хочу, — кузина обхватила колени руками и взглянула на него. — О чем?

— О чем… — он не мог найти подходящих слов. Да и много ли этих самых подходящих слов может быть в голове, когда тебе двадцать, ну или двадцать один! Золотая, сладкая молодость! Все еще кажется таким беспечным, недолгим и несерьезным. Главное — избегать проблем любого рода, особо не засорять мозг чем-то глобальным, неизведанным, таким, как чувства, привязанность к кому бы то ни было или — не дай Бог! — брак, семья… Все впереди, еще столько в жизни нужно испробовать, остальное подождет, всему свое время, наконец. Примерно так он и думал до сих пор, так и старался жить. Разумеется, у него были легкие романы, ни к чему не обязывающие свидания с девушками, которые, видимо, рассуждали так же — тем-то и были хороши их встречи. А сейчас… Что-то случилось с ним. Это пугало его. Потому-то и сидел он, молча глядя ей в глаза, не в силах оторваться от них. Что сказать ей? Что она для него сестра? Тогда почему он так смотрит на нее? Почему так ее желает? Почему ему кажется, что она тоже воспринимает его не совсем как брата? Почему позволила ему вчера? Почему у нее такие необыкновенные глаза? Такая бархатная кожа? Почему его сердце колотится так, что это, наверное, слышно за сто километров? Почему? Почему? Почему?

И тут он услышал «Почему?», произнесенное вслух:

— Почему ты так смотришь на меня? — спросила кузина. — Почему молчишь?

— Ты прости меня, — сказал он, собравшись с духом. — Мне кажется, между нами что-то происходит, и это пугает…

— Ты помнишь меня в детстве? — вдруг перебила она его. — Помнишь?

— Честно говоря, не очень, — он невольно улыбнулся, — ты была нелюдимкой: все время таскала с собой книжки и, по-моему, не горела желанием общаться с родственниками.

— Однажды, когда еще была жива твоя мама, мы с отцом приезжали к вам, — медленно сказала она, глядя на море. — Это был короткий визит, кажется, мы были у вас проездом. Я помню, как мы с тобой собирали в саду клубнику, а потом я отказалась идти обедать со всеми, стеснялась. Ты взял меня на руки и отнес к столу. Мне тогда было тринадцать лет, и я влюбилась в тебя без памяти.

Он молчал, не понимая, шутит она или говорит серьезно.

— Тебе было почти шестнадцать, — продолжала кузина, — ты был такой взрослый, такой красивый, такой умный! Запросто мог рассмешить кого угодно: отец потом долго вспоминал все твои шуточки и забавные словечки. Потом мы уехали, ты даже чмокнул меня на прощание и забыл. А я была сама не своя после той поездки, все время думала о тебе, ты мне снился почти каждую ночь, правда! Целый год я страдала, никому ничего не рассказывала. Да и что бы я сказала и кому? Родителям? Подружкам? Что я влюбилась в двоюродного брата? Представляю, что бы тогда началось! Да и какая может быть любовь в тринадцать лет?

— Послушай… — начал он, но она прервала его взмахом руки:

— Подожди, я еще не закончила. Потом я решила написать тебе письмо. И написала. Я помню, как писала его всю ночь, пытаясь объяснить тебе, что люблю тебя безумно и не знаю, что мне делать дальше, просила твоего совета. Но чтобы отправить письмо, мне нужен был твой точный адрес, а попросить его у родителей я постеснялась: как бы я им это объяснила? Вдруг впервые в жизни захотела пообщаться с кузеном, да еще и таким странным способом? Я долго прятала запечатанный конверт, чтобы не нашли родители: пришлось таскать его везде с собой. А потом вдруг к нам приехала твоя мама, тоже ненадолго. Это, кстати, была наша с ней последняя встреча, ну, ты понимаешь, перед тем, как ее не стало… Я вложила письмо в новый альбом для марок — что-то другое мне в голову не пришло: из книги, например, оно могло просто выпасть, а так я его хорошенько спрятала, засунула в прозрачные страницы — и попросила тетю передать тебе этот небольшой подарок. Помню, как она погладила меня по голове, поблагодарила и сказала, что обязательно передаст. Потом она уехала. Не знаю, передала она тебе тот альбом или забыла, но ты, естественно, мне ничего не передал и ничего не ответил.

— Господи… — он вскочил на ноги. — Я помню этот альбом! Мама привезла и торжественно вручила его мне, подарок от моей маленькой кузины. А я… Видишь ли, я никогда не любил марки и не собирал их… Прости меня! Пожалуйста, прости!

— За что? — кузина тоже поднялась. — Ты не обязан был любить марки, а я должна была придумать что-нибудь получше или не писать тебе вовсе. В конце концов, сейчас это не имеет никакого смысла: вот что было бы, к примеру, если бы ты любил марки и прочел тогда мое письмо? Посмеялся бы над глупенькой кузиной или, что еще хуже, показал бы его своим родителям. Я бы тогда точно умерла. Поэтому я даже рада, что ты выбросил мой альбом и не видел моего письма.

— Я не выбросил альбом, — он вдруг отчетливо вспомнил, как видел что-то очень похожее на него не так давно на чердаке их римской квартиры в какой-то коробке со старым хламом.

— Что это меняет? — кузина развернулась и медленно пошла к дому.

— Я не выбросил твой альбом! — он догнал ее и встал на пути.

— Чего ты хочешь? Дай мне пройти! — резкий порыв ветра растрепал ее волосы и бросил их ей в лицо.

— Ты такая красивая… — он поднял руку, чтобы коснуться ее волос. Она уклонилась. Тогда он схватил ее за руку:

— Скажи, что-нибудь изменилось у тебя… ко мне… прошло столько лет…

— Зачем тебе это? — она вырвала свою руку из его руки.

— Скажи! — он смотрел ей прямо в глаза. Она не отвернулась, напротив, подошла еще ближе и неожиданно легонько коснулась своими пальцами его лица, провела ими по щеке, по губам. И ушла. Вернее, не ушла, а сбежала, буквально взлетела вверх по лестнице, ведущей к коттеджу. Догнать ее он не решился. Остался одиноко стоять посреди бухты.

Прямо у его ног шумело море…

Глава пятая

Потом он часто вспоминал тот разговор с кузиной. Тысячи раз прокручивал в голове такие бесполезные теперь варианты слов, которые он мог сказать тогда ей, но не сказал, тысячи раз представлял себе, как бы стали развиваться события тем летом, если бы он, например, прервал тот рассказ кузины об альбоме для марок и ее письме, перевел бы все в шутку или вообще пропустил все это мимо ушей. Но что толку корить себя за то, что ты не сказал или не сделал тогда, если действительность уже наступила и ничего изменить нельзя? Ведь недаром кто-то очень мудрый сказал: глупа и бесполезна только та мысль, которую ты, подумав, не успел сказать. А уж почему не успел, этого мудрец не объяснил: то ли от малодушия, то ли от нехватки смелости. Неважно…

Пытаясь готовиться к переэкзаменовке, он сидел в своей мансарде над раскрытыми учебниками, но мысли бродили где-то далеко. О чем он думал? О лекции по генетике, на которой четко и ясно будущим врачам втолковывали и объясняли все пагубные последствия родственных браков: дети с врожденными пороками, вымирание рода и т. д. и т. п. Преподаватель приводил какие-то проценты из статистики, говорил о том, что в некоторых странах, — кажется, в Испании? — даже законодательно запрещены браки между двоюродными братьями и сестрами. С троюродными как-то попроще. По крайней мере, на них такой акцент не делался. Он тогда особо не вслушивался в тему лекции: во-первых, его это мало интересовало, он твердо знал, что не собирается жениться ни на одной из своих кузин, а во-вторых, рядом с ним тогда сидела новенькая однокурсница, улыбалась и многообещающе строила глазки.

Внезапно разозлившись, швырнул он ни в чем не повинный учебник на пол. К черту генетику! К черту статистику и вымирание рода! Он хочет обладать ею вопреки всему. Да, он хочет свою кузину. Может, это безумие, но сейчас ему все равно.

— Эй, студент! Пора ужинать! — раздался голос Бланш, и он спустился вниз. Все уже сидели на террасе.

— Как позанимался? — спросила кузина. — Все науки превзошел?

— Как раз парочка осталась, — ответил он, глядя ей прямо в глаза. — Именно эту парочку я и завалил.

— Ничего, сын, я уверен, что осенью ты все сдашь на отлично, — отец, как всегда, был полон оптимизма. — А у меня для вас всех завтра будет сюрприз, готовьтесь!

— Какой сюрприз?

— Мы куда-то едем? Как нам одеться? — кузина и Бланш засыпали его вопросами.

— О, женщины! — в притворном ужасе вскинул руки отец. — Ни капли терпения! Успокойтесь, завтра все сами увидите.

— Выйдем в сад? — он вопросительно посмотрел на кузину, она кивнула:

— Сейчас накину что-нибудь.

Он вышел на улицу и с наслаждением вдохнул свежий ночной воздух, в который раз подумав о том, как же здесь хорошо!

Вот бы это лето длилось вечно…

— Любуешься на звезды? — раздался рядом голос кузины.

Он обернулся:

— Уже на тебя.

— С чего вдруг? — она подозрительно посмотрела на него. — За ужином мы, кажется, не пили.

— Ты не веришь моим словам?

— Почему не верю? Верю, конечно! Только мне жаль, что люди часто забывают одну важную вещь, милый мой кузен: силу человеческого слова. Знаешь ли ты, что словом можно убить, а можно спасти?

— Господи, да знаю конечно! — он не хотел поддерживать серьезный настрой кузины. — Ты чего такая впечатлительная?

— А если знаешь, то мой тебе совет, кузен: никогда не играй словами… Порой это больно.

— Я не хочу, чтобы тебе было больно, — сказал он.

— Опять слова… Какой-то странный у нас получается разговор. И вообще все странно. Ты почти не помнишь меня в детстве, я не видела тебя столько лет… Даже не сразу узнала. Тебе не кажется, что мы словно впервые встретились?

— Встретились и знакомимся как парень и девушка, ты это имеешь в виду?

— Да, а еще море, солнце и лето! Что еще надо для безумных поступков? — она склонила голову набок, изучая его лицо. Он подошел поближе.

— Если бы ты не была моей сестрой, я сделал бы все, чтобы ты была моею, — негромко сказал он ей, пытаясь этими словами хоть как-то остановить лавину чувств, неудержимо тянувшую их куда-то не туда, совсем не туда.

Он еще силился противиться этому, решив дать ей понять, что их родственная связь — непреодолимое препятствие. Наверное, не так надо было сформулировать ту самую фразу, не то он все-таки сказал. Он осознал это почти сразу, как только слова прозвучали в ночной тишине, как только сам услышал свой изменившийся от волнения голос, произнесший их. В глазах кузины вспыхнул загадочный огонь. Она подошла еще ближе, и он даже смог почувствовать тонкий аромат ее духов.

— Минуту назад ты обещал не делать мне больно, — сказала она.

— Тебе больно? Почему?

Она уже знакомым жестом провела пальцами по его щеке и произнесла едва слышно:

— Неужели ты совсем не замечаешь, как сильно я тоскую по тебе?

У него бешено заколотилось сердце. Он задержал ее руку у своих губ, и одному Богу известно, что могло произойти дальше, если бы не голос Бланш, раздавшийся совсем рядом с ними:

— Где вы? Ау! Мы идем искать!

Они отпрянули друг от друга, и в этот момент на дорожке сада появились прогуливающиеся отец и Бланш.

— Чудесный вечер, правда?

Больше им не удалось уединиться, чтобы закончить тот разговор. Тогда он думал, что это и к лучшему: ведь впервые он начал испытывать в душе нечто новое, и свое влечение к кузине не мог объяснить ничем, кроме летнего помешательства, безумия в чистом виде. А что с этим делать, он не знал, как и с тем, что она ему еле слышно сказала. Ее слова значили лишь одно: она желает его так же отчаянно, как и он ее. Быть может, они оба сошли с ума?..

Той ночью он долго вертелся в постели, пытаясь найти хоть какой-нибудь разумный выход из сложившейся ситуации, но не смог. В конце концов, он был не слишком умудрен жизненным опытом и всего на пару лет старше той, к которой его безудержно влекло.

Глава шестая

На следующий день, сразу после завтрака, отец стал собираться в поселок. Они все вместе вышли проводить его к воротам. При этом у отца был такой загадочный вид, он так всем подмигивал, не произнося ни слова, так строил гримасы, рисовал в воздухе руками такие странные фигуры, что Бланш, в конце концов, не выдержала:

— Дорогой, ты сошел с ума?

— Не надо меня пытать, женщина! Я не скажу вам ни слова, — отец сел за руль и гордо посмотрел на них, опуская стекло. — Ждите меня, я вернусь с сюрпризом! — оглушительно посигналив, он уехал.

— Как ребенок! — покачала головой Бланш и ушла в дом.

— Что будем делать? — он вопросительно посмотрел на кузину, вновь ощутив некоторую неловкость, оставшуюся между ними после вчерашнего разговора в саду.

— А тебе не надо заниматься?

— Нет, — соврал он, — я вчера перевыполнил норму. Пойдем прогуляемся?

— Пойдем, — согласилась она. — А куда?

— Видишь рощу за мысом? — он показал рукой. — Сходим туда?

— О, это будет настоящий поход! — ее глаза загорелись. — Надо собрать корзинку с едой и все остальное…

— Встречаемся внизу ровно через двадцать минут, — с нарочито серьезным видом заявил он, — сверим часы!

— Нет у меня никаких часов, — смеясь, сказала она, — подождешь!

С улыбкой наблюдал он, как она тащит доверху набитую чем-то плетеную корзину.

— Вот! — она торжественно поставила перед ним свою ношу. — Здесь все необходимое. Понесешь сам, хорошо?

— Ты бы еще палатку взяла! — рассмеялся он.

— И взяла бы, да нету… Идем?

Он взял корзину, притворно охнул, согнувшись от «тяжести», они крикнули Бланш, что уходят на пикник, поклялись вернуться к сюрпризу и спустились в бухту.

Вдоль берега неспешно направлялись они к роще. По дороге болтали обо всем, однако, как будто сговорившись, избегали серьезных тем для разговора: говорили о погоде, учебе, друзьях, общих родственниках, благо их было в избытке… Но ни слова о вчерашних откровениях, планах на будущее и отношениях между мужчиной и женщиной. Они смеялись, подшучивали друг над другом, и, в конце концов, та легкая неловкость, испытываемая обоими, исчезла. Им было просто хорошо вместе.

Она шла босиком вдоль самой кромки берега, держа в руках босоножки, то и дело смеясь и брызгая в него морской водой, пользуясь тем, что у него в руках довольно увесистая корзинка, мешающая ему ответить ей тем же. Он поглядывал на нее вначале украдкой, любуясь ее изящными движениями, блестящими на солнце черными волосами, развевающимися на ветру, одновременно пытался отвечать на ее вопросы, шутил — и в итоге поймал себя на том, что уже совершенно не таясь жадно разглядывает ее тело, просвечивающееся сквозь легкую ткань коротенького белого платья, слишком коротенького, слишком прозрачного… «Нарочно, что ли?» — мелькнуло у него в голове. Неужели она специально искушает его? Неужели настолько чувствует его? Все, он больше не намерен сдерживать себя! Пусть будет так, как она хочет. Как он хочет. Как они хотят. Он ощутил непреодолимое желание бросить эту чертову корзинку, схватить кузину, сорвать с нее это тонкое платье, причем разорвав его в клочья, и овладеть ею тут же, прямо на песке…

В этот момент она вдруг обернулась, и он неожиданно встретился с ней глазами. Ох и взгляд был у его сестренки! Сердце у него забилось еще сильнее, а кузина быстро отвела глаза в сторону и, как ему показалось, слегка покраснела. О чем она, интересно, думала?..

— Ура! — закричала кузина, когда показались первые ореховые деревья. — Мы дошли!

— Привал, — объявил он и, взяв себя в руки, поставил корзину на землю.

Они расстелили под орехом плед, разложили фрукты и бутерброды. Покосившись в его сторону, кузина гордо вытащила из корзинки бутылку вина:

— Не возражаешь?

— Где ты ее взяла?

— Стащила из бара в столовой. Совершила тяжкое преступление, в чем абсолютно не раскаиваюсь, — она игриво посмотрела на него. — Прошу суд учесть это и назначить мне самое суровое наказание!

— Непременно! — сказал он, пряча улыбку. — Другого ты не заслуживаешь. Распитие спиртного лицом, не достигшим двадцати одного года… Пожалуй, ты приговариваешься…

— Ваша честь, — перебила его кузина, — при вынесении приговора прошу учесть, во-первых, тот факт, что вы являетесь соучастником преступления, поскольку явно не прочь распить похищенное совместно с подсудимой, а во-вторых, вы вообще не имеете права выносить приговор, так как являетесь ее родственником, то есть лицом, прямо заинтересованным в исходе дела. Заявляю вам отвод. И открой, наконец, бутылку!

— Повинуюсь! — рассмеялся он, разведя руками. — Преступница полностью права и оправдана. Предлагаю тост!

Он разлил вино в бокалы:

— За торжество правосудия и… за нас!

Она залпом осушила бокал.

— Да ты пьяница? — шутливо спросил он.

— Ага, решила начать. Сегодня. Налей-ка мне еще!

— Все, больше вина не получишь: отец меня убьет, — продолжая игру, он спрятал бутылку за спину. Она потянулась за ней:

— Отдай!

Ну а дальше… Шутливая борьба из-за отобранного вина, в которой он легко победил, повалив ее на землю, никому не нужная бутылка, опрокинутая и забытая в пылу сражения… Последний поединок разума и желания плоти… Ее руки взлетели, обняли его за шею. Он нашел ее губы, впился в них со всей своей страстью, да так сильно, что она застонала. Он тут же отстранился, но она вновь притянула к себе его голову. Он целовал ее так, как не целовал ни одну девушку в своей жизни. Кровь шумела в висках, он слышал, как стучит ее сердце… Или его? Или их?

Одной рукой спустил он за бретельки ее платье, она помогла ему выпутаться из рубашки, посыпались в траву пуговицы, куда-то полетели остатки одежды — и вот ее тело под его руками, губами… Со всем жаром молодости отдавались они друг другу под старым орехом. И мир вокруг них исчез.

Когда все закончилось, она еще сильнее обхватила его ногами, и он так и остался лежать, уткнувшись ей в шею.

— Люблю тебя, — прошептали ее губы, — всегда любила и буду любить. Будь что будет!

Он приподнялся на локтях и посмотрел ей в глаза:

— Люблю тебя и буду любить. Будь что будет! — эти слова вырвались непроизвольно, сами по себе. — Как же я тебя хотел…

— А я тебя, — сказала она немного смущенно. Он коснулся ее губ своими губами:

— Я это заметил. Думал, не сдержусь еще по дороге сюда. У тебя очень миленькое платье!

Кузина зажмурилась:

— Не смущай меня! Мне, наверное, должно быть стыдно, но… — она приоткрыла один глаз и лукаво посмотрела на него — …ни капельки не стыдно! — и счастливо засмеялась.

Он поцеловал ее в нос:

— Ты очень красивая… И вся моя…

— Когда-то давно я решила, что ты будешь первым мужчиной, который прикоснется ко мне, — сказала она, — и я рада, что это произошло. А теперь целуй меня еще! — и она стала поглаживать его по спине, руками спускаясь все ниже. Он застонал от возбуждения и снова впился в ее губы.

Когда мир вокруг вновь проявился, он чувствовал себя самым счастливым человеком во Вселенной. Это было полнейшее безумие! И это было неизведанное им ранее наслаждение. Их тела были просто созданы друг для друга, и такого он еще никогда не испытывал, ни с кем…

— Надо идти, — негромко сказала она, нарушая тишину, — вдруг нас уже ищут?

— Пусть… — начал он, и в этот момент откуда-то со стороны моря послышался зычный голос отца:

— Эй, туристы! Где вы? Немедленно покажитесь, иначе высылаем спасательный отряд!

Они вскочили с земли, лихорадочно ища свою одежду, кое-как оделись, запихнули вещи в корзинку и, чувствуя себя истинными преступниками, выбежали из рощи.

У самого берега качался на волнах маленький белый прогулочный катер, на палубе которого стояли отец с рупором в руке и Бланш, а за штурвалом — молодой черноволосый парень лет двадцати пяти в тельняшке.

— Иди первым, — шепнула она.

— Боишься? — он взял ее за руку и шутливо предложил: — А давай все им расскажем!

— С ума сошел? — сверкнула она глазами. — Иди!

— Ну, как вам мой сюрприз? — отец был горд как никогда. — Нравится?

— Твой отец окончательно спятил, — весело сказала Бланш, — он купил катер!

— Здравствуйте, синьор! Синьорина! — парень за штурвалом заглушил мотор, после чего помог им подняться. — Я Тони, Антонио Марино, временно прилагаюсь к вашему катеру, пока не обучу кого-нибудь из вас управлять им. Добро пожаловать на борт!

— Дядя, ты прелесть! — в восторге воскликнула кузина. — Я тебя люблю!

— Слышала? — отец толкнул Бланш в бок. — А ну повтори, что она сказала!

— Дорогой, ты прелесть, и я тебя люблю, — покорно повторила Бланш.

Отец расхохотался:

— Другое дело! А то все спятил да спятил. Поехали!

Эта морская прогулка была незабываемой. Они обогнули мыс, искупались в открытом море и только поздним вечером причалили к пляжу в их бухте. Именно этот день потом долгие годы ассоциировался у него со словом «счастье», и дело тут было вовсе не в сюрпризе, который сделал им отец.

Глава седьмая

Они договорились с Марино, инструктором по вождению из местного яхт-клуба, что тот будет приходить каждое утро, давать уроки управления катером каждому желающему. Желали все, кроме Бланш: она отказалась наотрез, заявив, что еще хочет пожить на свете и согласна быть только пассажиром, причем когда катером будет управлять опытный Тони, а не кто-нибудь из «городских сумасшедших». Напомнив, что она замужем за одним из них, отец, однако, совсем не огорчился.

Марино приехал, когда они завтракали на террасе, и с удовольствием согласился составить им компанию.

С того самого мгновения, как они расстались с ней вчера, больше у них не было ни минутки для уединения, да и возможности тоже. Он помнит то утро, их взгляды, брошенные друг на друга за столом украдкой, как бы случайное прикосновение рук за завтраком: «передай, пожалуйста, джем», «конечно, держи», с трудом поддерживаемая обоими непринужденная беседа, его лихорадочные мысли о том, как бы остаться с ней наедине, что бы придумать такое, лишь бы — не дай Бог! — отец или Бланш не заподозрили, не поняли. Он почувствовал, как предательски вспыхнуло его лицо при одном только воспоминании о минутах их вчерашней близости. О, этот бесконечный завтрак!..

Марино, как мог, пытался завладеть ее вниманием, без конца рассказывая о катерах, яхтах, морских прогулках, при этом не сводя с кузины восхищенного взгляда. Причем, взгляд этот чаще всего задерживался на весьма откровенном вырезе ее пляжного платья из полупрозрачной ткани, не скрывающего таких желанных изгибов ее тела. К концу завтрака он уже буквально ненавидел этого Марино и злился на кузину из-за ее наряда. Она что, не понимает, как притягивает к себе мужские взгляды?

— Ну что, пора на борт! — наконец провозгласил отец, отодвигая стул, и мучительный завтрак кончился. — Синьор Марино, сегодня я ваш первый ученик, молодежь пусть сперва понаблюдает.

Отец встал за штурвал, Тони — рядом с ним. Кузина непринужденным жестом сбросила пляжное платье, обнажив свое соблазнительное тело в белом бикини. Марино не сразу смог завести двигатель. Конечно, это было трудно, учитывая, что он не сводил с кузины глаз, пытаясь попасть ключом в замок зажигания. Он окончательно разозлился. А она, перехватив его взгляд, весело засмеялась. Так она еще и дразнит его нарочно! «Ну подожди», — подумал он.

— Осмотрим катер? — громко предложил он ей и, не дождавшись ответа, потащил за руку на корму, прихватив с палубы брошенное платье.

— Что ты делаешь? Увидят! — слабо сопротивлялась она его жадным губам, пытаясь одновременно и вырваться из его объятий, и ответить на поцелуи.

— Оденься! — требовательно сказал он. — Иначе мне придется убить этого наглого инструктора…

— А что случилось? — невинно спросила кузина, хотя в глазах ее прыгали чертики.

— Он тебя сейчас съест глазами, неужели ты не видишь? Мне это не нравится!

— Правда? Знаешь, я как-то за ним не наблюдаю, для тебя старалась. Но раз уж тебе не нравится… — она накинула платье, но завязывать не стала, и морской ветер тут же распахнул его, представив его взору всю ее целиком. Он даже зарычал от возбуждения и притянул ее к себе.

— Не могу больше! Я почти не спал этой ночью, а ты еще и дразнишься… — он припал губами к ее шее. Она ахнула, и в этот момент катер резко накренился на левый борт, он успел удержать ее и крикнул:

— В чем дело?

— Все в норме, сын! Где вы там? Идите смотреть, как ваш престарелый родственник показывает класс!

Пришлось им вернуться на нос катера.

— Ты чуть не утопил нас, — проворчал он.

— Дядечка, ну какой же ты престарелый! — она обняла отца. — Ты еще очень даже ничего!

— Спасибо, милая, — отец был доволен. — Не хочешь попробовать?

— Прошу вас, синьорина! — услужливый Марино рядом. — Берите штурвал!

Отец уступил ей место, Тони встал около нее:

— Это совсем несложно. Вот так… Правильно! Синьорина делает большие успехи!

— Ну мы же родственники! — засмеялся отец и подмигнул ему. — Что такой кислый, сын?

— Все в порядке, отец, — ответил он, думая, что ему ну совершенно не нравится, как вьется вокруг нее этот Марино: невзначай касается ее рук, держащих штурвал, и, якобы помогая управлять катером, практически прижимается к ней! Что-то говорит ей на ушко, беспрестанно обнажая в улыбке свои белые, очень ровные зубы. Да кто он такой? Как он смеет трогать ее? Он уже хотел было потребовать, чтобы Марино убрал свои руки от его девушки, как она, будто бы почувствовав его настрой, обернулась и сказала:

— Теперь ты! Будьте любезны, синьор, помогите моему кузену!

Сдерживая злость, он встал за штурвал:

— Спасибо, я сам.

Он крутанул руль, Тони отбросило к борту, кажется, он обо что-то ударился. Кузину удержал отец:

— Эй, полегче! Кто еще кого решил утопить?

— Я вижу, синьор знает, что делает, — как ему показалось, насмешливо сказал Марино. — Не волнуйтесь, синьорина, мы в надежных руках!

Стиснув зубы, молча привел он катер в бухту, выключил двигатель. Отец спрыгнул в воду, помог спуститься кузине. На берегу их ждала Бланш:

— Как успехи? Неужели все целы?

— Целы! — кузина обняла ее. — Но очень голодные, по крайней мере, я! До свидания, синьор Марино, и спасибо!

— Просто Тони, синьорина! Не стоит благодарностей!

— Дорогая, видела бы ты меня в роли капитана этой посудины… Кстати, по морским законам ей надо бы дать имя! У кого какие мысли? До свидания, синьор Марино, спасибо за урок! Сын поможет вам с катером.

— До встречи, синьор!

Втроем они не спеша стали подниматься наверх по лестнице, сопровождаемые громким голосом отца. Помогая наглому инструктору пришвартовать и закрепить на берегу катер, он со злостью думал, что его отцу Марино не предложил называть себя «просто Тони».

— Красивая синьорина! — Марино буквально пожирал взглядом фигурку кузины, поднимавшейся наверх. — Никогда таких не встречал! Сколько ей лет?

— Не думаю, что тебе можно мечтать о ней, — грубо ответил он.

Марино засмеялся:

— Это почему?

— Потому. Просто прими к сведению. Где выход, ты знаешь, — повернулся к нему спиной и направился к лестнице.

— А может, потому что ты сам мечтаешь о ней? — крикнул ему вдогонку Марино. Он не стал оглядываться…

— Я думаю, нам больше не нужны уроки этого инструктора, — сказал он за обедом.

— Почему? — удивился отец. Кузина вспыхнула.

— Просто не нужны. Я прекрасно управлял сегодня катером, все видели.

— Это когда ты чуть не утопил нас и едва не покалечил бедного Тони?

— Обойдемся больше без бедного Тони!

— Тебе не кажется, что одного урока как-то маловато? Я, например, еще не…

— Не кажется, — упрямо перебил он отца. — Если хочешь, занимайся с ним сам, а мы не будем!

— Ничего не понимаю, — отец развел руками. — Какая муха тебя укусила? А ты что скажешь, милая?

— Думаю, он прав, дядя, — осторожно ответила кузина. — Мне было просто интересно попробовать, но больше я не хочу управлять катером. Занимайся с ним сам, будешь нас катать!

— Странная пошла молодежь! — отец развел руками. — Делайте что хотите, ну вас. Я возьму еще пару уроков, потом еще обзавидуетесь моим навыкам!

— Обзавидуемся, дядечка, ой обзавидуемся! — кузина вскочила и поцеловала отца в щеку. — Ты у нас самый лучший!

— Подтверждаешь? — отец с улыбкой посмотрел на Бланш.

— Конечно, подтверждаю! — она тоже встала и поцеловала его в другую щеку. — Лучше тебя никого нет!

— А ты чего теперь такой довольный? — весело спросил его отец. — Рот до ушей!

Он был не просто доволен, что избавился от ненавистного Марино, а кузина еще и так тонко его поддержала, он был счастлив, и хорошее настроение моментально вернулось:

— Смотрю на вас и радуюсь, — он взглянул ей в глаза, — люблю вас, правда, люблю!

— Ну прямо семейная идиллия! — воскликнула Бланш. — А давайте устроим по этому поводу праздник! Тем более нам надо окрестить это чудовище.

— Никакое он не чудовище, — обиделся отец. — Вот прокачу тебя с ветерком, тогда посмотришь!

— Ладно-ладно, — Бланш снова поцеловала его. — Ты — мое чудовище, самое очаровательное и любимое чудовище на свете!

— Решено! — отец грохнул кулаком по столу. — Сегодня вечером устроим пикник на пляже, разведем костер, разопьем бутылочку шампанского. А теперь прочь с глаз моих! Это я не вам, дамы, а разгильдяю, который вместо того, чтобы готовиться к экзаменам, разъезжает на катере по волнам и брюзжит на инструкторов!

Он вопросительно посмотрел на кузину, но она едва заметно покачала головой:

— Иди, не спорь с отцом. Увидимся после.

Пришлось ему отправиться в свою мансарду и заставить себя взяться за учебники. Через некоторое время в дверь его комнаты тихонько постучали. Он открыл и увидел кузину.

— Я на секундочку, — прошептала она, — мы с Бланш сейчас готовим ужин. Ты как?

— Плохо, — он привлек ее к себе, — давай сбежим!

— Не говори глупостей, — она тщетно пыталась вырваться из его объятий. — Увидимся потом, обязательно!

— Я приду к тебе ночью.

— Не вздумай, моя комната рядом со спальней дяди и Бланш, ты забыл?

— Тогда ты поднимись ко мне, когда они уснут!

— Фу, как это неприлично, — целуя его, сказала она. — Ночь, одинокая девушка крадется по дому в спальню мужчины… За кого ты меня принимаешь?

— А девушка крадется в одежде или нет? — он мягко повалил ее на кровать.

— Пусти, развратник! — она очаровательно покраснела, но так просто вырваться от него у нее не получилось: он завладел ее губами, почувствовав, как напрягается под его ладонями ее тело. Забыв обо всем, лежали они на его кровати и целовались, целовались, целовались…

— Куда ты пропала? — неожиданно голос Бланш раздался на лестнице.

Она выскользнула из-под него, одернув платье. Торопливый поцелуй, испуганный взгляд в зеркало на свое отражение, и все: кузина убежала. Он лежал на кровати, улыбаясь, слушал веселые голоса, доносившиеся снизу, и думал о том, что счастливее него на свете нет человека.

За окном уже спускались сумерки, в небе над морем кричали чайки…

Глава восьмая

Когда стемнело, они разложили на пляже небольшой костер, расстелили одеяла, отец открыл шампанское:

— За нашу семью! — сказал он. — За это лето, за море и наш катер!

— Ну и как мы назовем его? — спросила кузина.

— «Каникулы»? — предложил он. — По-моему, соответствует!

— Тогда уж «Переэкзаменовка»! — расхохотался отец. — Это больше подходит, а, сын?

— Называй как хочешь, — обиделся он. — А лучше «Чудовищем», правда, Бланш?

— Ну что ты, милый, — запротестовала Бланш, — я же пошутила. Давайте назовем его просто «Сюрприз»! Ведь это был твой сюрприз, Родольфо?

— Согласен! — отец достал вторую бутылку. — По морской традиции, полагается, если я правильно помню, разбить ее о нос судна и громко прокричать его имя. Вставайте поближе! Я разбиваю, а вы хором дружно кричите: «Сюрприз»!

— Дорогой, тебе не кажется, что немного странно кричать «Сюрприз» ночью на весь пляж? — скрывая улыбку, спросила Бланш. — А тем более хором?

— Нас услышат, наверное, аж в Неаполе, — заметил он.

— Ага, и толпы любопытных прибегут к нам со всех окраин, — подхватила кузина, — в ожидании сюрприза. Интересно, что мы им покажем?

— Отставить шуточки! — отец торжественно разбил шампанское о нос катера. — Кричите немедленно!

— «Сюрприз»! «Сюрприз»! — покатываясь со смеху, прокричали они.

Потом еще долго сидели у костра, рассказывая разные истории, вспоминая забавные случаи из жизни. В свете огня глаза кузины блестели как драгоценные камни; он же тихо радовался тому, что вокруг уже темно и можно незаметно держать ее за руку, поглаживать ее пальцы, сжимать их и чувствовать ее ответные прикосновения.

— Вот странно, — воскликнула Бланш, — живем не так далеко друг от друга, а видимся редко! Да чего уж: совсем не видимся с родственниками… Милая, я так рада с тобой познакомиться! Обещай, что теперь мы будем общаться по-человечески, чаще, чем раз в год.

— Обещаю, — серьезно ответила кузина.

— Ну все, родственнички, — отец встал с одеяла, — костер догорел, пора спать! Марш по кроватям!

— Чудесный вечер! — она посмотрела на него. — Спасибо всем, я вас очень люблю!

— И тебе спасибо, — поцеловал ее отец, — и мы тебя любим, быстро в дом!..

Они обменялись взглядами и разошлись по комнатам, громко пожелав друг другу спокойной ночи. Он выключил свет в своей мансарде и сел на кровати, моля Бога о том, чтобы она пришла. Вскоре в доме все стихло, а еще через время в его дверь осторожно постучали. Он приоткрыл ее и увидел кузину.

— Ты пришла! Слава Богу, ты пришла!

— Запри дверь, бессовестный, — шепотом сказала она. — Знал бы ты, что я сейчас чувствую!

— Надеюсь, то же, что и я, — он привлек ее к себе, свободной рукой пытаясь развязать пояс ее пеньюара, — и вообще, молчи, а то нас услышат…

Это была их первая ночь, ночь, проведенная вместе, в одной постели, ночь, когда она принадлежала ему полностью, без остатка, а он — ей. Забыв о времени, они окунались друг в друга, изучая все потаенные уголки тел и испытывая наслаждение, неведомое им обоим ранее. Он навсегда запомнил ту ночь…

Когда он проснулся, ее рядом не было. С минуту лежал он, размышляя, как ей удалось так незаметно выскользнуть из его объятий, если уснули они почти под утро, сплетенные друг с другом, казалось, навечно. Посмотрев на часы, он ахнул: полдень! Да, хорошо поспал, ничего не скажешь! Торопливо умывшись, он спустился вниз.

— Выспался? — в голосе отца сквозила явная насмешка. — Это почти рекорд!

— Доброе утро, — ответил он и сел за стол.

— Уже добрый день, соня! — отец встал из-за стола. — Нормальные люди, между прочим, давно встали, позавтракали и скоро собираются обедать.

— Вот я заодно и пообедаю, — улыбнулся он. — А где все?

— На пляже. Погода шикарная. Между прочим, у меня сегодня был урок с синьором Марино. Они очень огорчился, узнав, что вы с кузиной отказались от его услуг. Спрашивал, чья именно это была идея.

— И что ты ему сказал?

— Сказал, что твоя, что ты на правах старшего брата запретил сестренке подвергаться опасности в морских водах. Почему-то этот идиотский ответ его сразу устроил. Странно все это! Ладно, завтракай или обедай, а я пойду к девушкам. К нам не приходи: тебе надо заниматься, итак полдня проспал! — шутливо погрозив ему пальцем, отец вышел из дома.

Он буквально проглотил завтрак и, проигнорировав запрет отца, переоделся и пошел на пляж.

— Привет! — он бросил полотенце на песок. — Как дела?

— Привет, — ее глаза лучились от счастья, — выспался?

— Иди заниматься, двоечник! — отец был в прекрасном настроении. — Я запрещаю тебе загорать, плавать и общаться с нами ближайшие два часа!

— Дорогой, не будь жестоким, — вступилась за него Бланш. — Пусть ребенок хотя бы окунется в море!

— Ребенок? — засмеялся отец. — Да этот ребенок выше меня на голову! Он уже мужчина и должен поступать исключительно по-мужски.

— Дядя, не будь злюкой, — сказала она, — пусть он побудет с нами.

— Ишь, заступницы! Ну ладно ты, — отец кивнул на Бланш, — ты, по крайней мере, его хорошо знаешь, как-никак даже живем вместе, а ты, племянница? Чего так переживаешь?

— А мы подружились, — ответила кузина и покраснела. Подружились! Он еле сдержался от нахлынувших воспоминаний об их ночной дружбе. Видел бы кто-нибудь, как они подружились… Да что это с ним? Он опять испытал жгучее желание схватить ее, опрокинуть на песок и сделать то, что они делали ночью. Прямо здесь, сейчас, немедленно!

— Я иду в воду, — хрипло сказал он и бегом бросился к морю.

Из воды он видел, как все трое, помахав ему, вскоре ушли с пляжа. Интересно, куда? Почему она не осталась?

Вернувшись в коттедж, он никого не застал; машины отца у ворот не было. Куда они уехали? Почему бросили его одного? Он заставил себя подняться в мансарду и открыть учебники. Не читалось, а если и читалось, то ничего не запоминалось. Так он маялся около двух часов, пока не услышал шум подъехавшей машины, а вскоре снизу донеслись их веселые голоса. Он спустился:

— Где вы были, предатели?

— О, дорогой, прости! — воскликнула Бланш. — Мы ездили в поселок за продуктами, возьми сумки!

— Почему не сказали? — проворчал он, забирая из ее рук пакеты. — Я бы помог.

— Дядя сказал, что ты не поедешь, будешь заниматься, — виновато сказала кузина.

— Да, сказал, — подтвердил отец, — и пусть простят меня родные за этот невинный обман. Или не обман? Ты же позанимался, верно? Неужели я зря таскал их по всем магазинам, которые встречались у нас на пути?

— Спасибо, отец, я даже перезанимался, — улыбнулся он, — теперь имею право на пару выходных.

— Кстати, насчет выходных, — оживилась Бланш. — Хватит нам тут сидеть словно в заточении. Мы сейчас были в поселке и узнали, что в День Святого Варфоломея будет грандиозный праздник!

— Обязательно пойдем! — всплеснула руками кузина. — Там будут танцы, ярмарка и даже фейерверк! А столы поставят прямо на площади. Здорово, правда?

— Правда, — ответил он, любуясь ею, — не хочешь покататься на «Чудовище»?

— Его имя «Сюрприз»! — грозно сказал отец. — А будешь обзываться, не дам ключи!

— Всё-всё, я пошутил! — он поднял вверх руки, как бы сдаваясь. — Давай ключи, мы поедем окунуться в открытом море!

— Я возьму купальник, — сказала кузина и побежала вверх по лестнице.

— Слушай, а помнишь, ты не хотел, чтобы она приезжала, — улыбнувшись, сказал отец. — А теперь я так рад, что вы поладили!

— Ага, — ответил он, чувствуя, как горят щеки, — я тоже рад!

Они отплыли от берега.

— Куда мы? — крикнула ему кузина сквозь шум мотора и волн.

Он повернулся с улыбкой:

— Подальше от родных глаз!

Она снова покраснела. Боже, как же ему нравилось смущать ее! Какое она еще, по сути, дитя! Изящно обогнув мыс, он остановил катер в море и заглушил двигатель:

— Иди ко мне!

И она пошла…

Сверху на них светило солнце, вокруг плескалось море, они распластались на палубе, слившись друг с другом, и катер мягко покачивался на волнах в такт их движениям…

— Я с ума схожу по тебе, — сказал он, зарывшись лицом в ее волосы. — Нет, уже сошел!

— А я тебя люблю, — просто ответила она, — помни об этом… Давай возвращаться, мне все время кажется, что они все знают, и чем больше времени мы проводим вдвоем, тем сильнее я переживаю.

— Боишься? — вырвалось у него.

— А ты? — тихо спросила она. Он отвернулся. Сделал вид, что не расслышал, вставляя ключ в замок зажигания, но заметил, как дрожат руки. Почему он не ответил ей тогда? Не ответил честно, глядя во влюбленные в него глаза, что боится, да, боится многого: реакции отца, родственников, между прочим, их общих, своих друзей, знакомых… Простой бесхитростный вопрос кузины. Может, именно в те минуты в его душе впервые зародилось сомнение относительно их отношений, но тогда он не стал думать об этом. К чему? Тряхнув головой, прогнал он прочь пугающие мысли. Она подошла и обняла его сзади:

— Все будет хорошо!

— Все уже хорошо! — рассмеялся он, поцеловал ее и уверенной рукой повел катер к бухте…

Вспоминая то лето, он действительно не понимал, как тогда ни отец, ни Бланш ни о чем не догадывались? По крайней мере, отец. Бланш, как потом выяснилось, все же была более проницательна. Казалось, невозможно было скрыть, несмотря на их старания, эти вожделеющие взгляды, случайно оброненные кем-нибудь невинные фразы, заставлявшие пылать то ее, то его щеки поочередно, их тайные встречи днем — под любыми предлогами, в самых разных укромных местечках пляжа, сада, бухты, на катере; ночи, проводимые теперь только вместе, в его постели. Ее губы распухли от его поцелуев. И неприкрытая жажда обладания друг другом постоянно, всегда и везде. Они с головой погрузились в любовь, совершенно позабыв о реальном мире, не думая о том, что срок аренды коттеджа кончается, а вместе с ним и лето, что действительность совсем скоро может очень больно ударить по ним, по их безмятежному и такому хрупкому счастью.

Глава девятая

— Что происходит? — удивлялась по утрам Бланш. — Я совершенно не могу вас добудиться!

Еще бы! Вот уже почти месяц они засыпали с рассветом, каждую ночь предаваясь любви.

— Это климат, — пытался оправдаться он. — Лично на меня так влияет здешний климат. Никак не могу проснуться утром!

— А на меня — шум моря, — поддержала его кузина. — Все из-за него: с трудом засыпаю за полночь, потом не могу заставить себя подняться.

— Странно, — пожала плечами Бланш, — раньше я как-то этого не замечала.

— А он недавно стал на меня так влиять, я имею в виду климат, как-то внезапно обострился… — он нес полную чушь, понимая это по чересчур внимательному взгляду Бланш, которая уже открыла рот, чтобы кое-что прояснить для себя.

— В чем бы пойти на праздник? — кузина поспешила перевести разговор на безопасную тему.

— О, дорогая! Это очень важный вопрос! — оживилась Бланш. — Пойдем-ка посмотрим, чем мы, бедные девушки, располагаем в наших скудных гардеробах. Ведь праздник уже очень скоро, — и утащила кузину в свою комнату.

Решено было, что в поселок на торжество по случаю Дня Святого Варфоломея они пойдут пешком, тем более что это не так далеко от их коттеджа.

— Милые дамы! — взывал отец, полностью готовый и ожидающий их вместе с ним в столовой. — Поторопите своих парикмахеров, портных и кого-там-еще! А то все угощения съедят без нас.

— И все вино выпьют! — вторил он отцу.

— Мы идем! — крикнула Бланш откуда-то из недр второго этажа, и через минуту вместе с кузиной они появились на лестнице:

— Ну? Что скажете?

Отец присвистнул от восторга:

— Да-а, сын, этого стоило и подождать, не находишь?

Он восхищенно смотрел, как она в кружевном белом платье с пышной юбкой спускается вниз. Ее прекрасные руки и плечи были полностью обнажены, глубокий вырез корсажа открывал взору соблазнительную ложбинку на груди; длинные черные волосы распущены во всей своей красе, ни одного украшения — такая изысканная, ничем не прикрытая красота, от которой у него просто захватило дух.

— Боже мой! — вымолвил он.

Отец подтолкнул его:

— Повезло же нам сопровождать таких красавиц!

Бланш тоже была великолепна в своем темно-синем туалете с искусно уложенными волосами.

— Вперед! Уверен, нас ждет потрясающий вечер!

Бланш взяла отца под руку, а он молча сжал в руке ее пальчики, и они вышли из коттеджа…

Едва войдя в поселок, они сразу окунулись в атмосферу праздника и всеобщего веселья: на улице было полным-полно нарядных сельчан, которые смешались с такими же приехавшими на лето жителями городов, как и они, выделявшимися среди этой разношерстной толпы вечерними туалетами и дорогими костюмами. Люди пели, громко разговаривали, кое-кто уже танцевал, повсюду раздавался смех и детский гомон.

Деревья и кустарники на центральной и единственной площади поселка были украшены воздушными шарами и разноцветными гирляндами, которые должны были с наступлением темноты озарить все вокруг волшебным светом. Прямо на площади стояли шатры с различными аттракционами, палатки со сладостями, накрытые столы ломились под тяжестью всевозможных яств, которые каждый желающий мог продегустировать, вино лилось рекой, играла легкая, веселая музыка. Посреди площади и дети, и взрослые соревновались в перетягивании каната, бегали наперегонки в мешках: народ веселился от души.

— Идите, развлекайтесь! — сказал им отец. — А мы по-стариковски побродим тут, потом встретимся за столиком, вон у того дерева.

— Пойдем? — спросил он с улыбкой.

— Пойдем! — со смехом ответила она.

И они пошли. Постреляли из лука в тире, ни разу не попав по мишени, но вдоволь насмеявшись, с завязанными за спиной руками долго пытались по очереди откусить от яблока, свисавшего с дерева изобилия, перепробовали кучу всевозможных блюд и в итоге остановились у шатра гадалки.

— Зайдем? — почему-то шепотом спросила она.

— Ты веришь в эти бредни? — удивился он.

— Ну пожалуйста! Давай зайдем вместе! — и она затащила его за руку в шатер. Едва сдерживая смех, он вошел внутрь.

В шатре было темно и тихо: видимо, толстые стенки из какой-то плотной ткани не позволяли проникнуть сюда веселому шуму с площади. В полумраке разглядел он круглый стол с зажженной свечой, хрустальным шаром и гадальными картами, раскинутыми веером.

— О, вся атрибутика на месте! — смеясь, воскликнул он. — А где же колдунья? Мне уже страшно.

Из-за темно-красного занавеса в углу шатра появилась неопределенного возраста женщина в цыганской одежде: длинные пестрые юбки, надетые друг на друга, множество браслетов, колец, голова обмотана ярким платком, расшитым золотыми монетами, иссиня-черные волосы спадали из-под платка почти до пояса.

— Вы вместе?

Он не понял, спросила она или констатировала факт.

— Садитесь! — и взмахом руки указала на два стула, стоявшие у стола.

Давясь от смеха, он присел на один из них. Очень серьезная, кузина села на краешек второго стула.

— Что вы хотели бы узнать? — спросила гадалка.

— Я хочу знать, что нас ждет в будущем, — робко ответила кузина.

Гадалка взяла ее руку и, едва взглянув, отшвырнула обратно:

— Уходи!

— Что вы увидели? — со страхом спросила кузина.

— Эй, зачем вы ее пугаете? — разозлился он и встал со стула.

— Выйди! — приказала цыганка кузине. — А вот с ним я буду говорить!

— Пойдем отсюда, — он взял ее за руку. — Сплошной театр!

— Останься, молодой синьор! — гадалка буквально пригвоздила его взглядом к стулу. — Пусть выйдет только твоя сестра!

Он оторопел:

— Откуда ты знаешь?..

— Останься, пожалуйста, интересно же! — прошептала ему кузина. — Я подожду тебя снаружи! — и вышла.

Он пододвинул стул поближе:

— Говори, ясновидящая. С чего ты взяла, что эта синьорина — моя сестра? А вдруг она моя невеста? Или даже жена?

— Она твоя кузина, и тебе это известно, так что перестань валять дурака, — сказала гадалка, прожигая его взглядом черных глаз. Мороз прошел у него по коже.

— Кто тебе сказал?

— А мне не надо говорить: я сама все вижу. Твоя маленькая кузина до смерти влюблена в тебя. До смерти.

— Я тоже люблю ее, — сказал он, — и что же? Это так бросается в глаза?

— Не бросается, — сказала гадалка. — Потому что ты — не любишь, я вижу только ее любовь, ее страсть и ее горе.

— Слушай, мы вполне счастливы. Говори, что ты хотела, или я пойду, — внезапно он потерял интерес к происходящему. — Что ты там такое разглядела у нее на руке? Может, мою тоже посмотришь?

— Мне не нужна твоя рука, парень, — гадалка покачала головой. — Все уже предрешено, все так и будет: никто не может обмануть свою судьбу. И ты не сможешь. Скажи своей кузине, пусть уезжает домой, пока это лето не кончилось.

— Хватит загадок! — он встал со стула. — Я пошел. Не верю ни единому твоему слову.

— Мне жаль тебя, парень, — цыганка покачала головой. — Ох, настрадаешься ты еще, ох, намучаешься. Пока еще не поздно, оставь ее.

— Да почему? — не выдержал он. — Можешь толком сказать?

— Ты не любишь ее, твое сердце закрыто, ты должен прекратить все, что между вами есть. Я вижу ясно: на тебе ее судьба и сломается, уже сломалась. Пока не кончилось лето, пусть она уезжает домой.

— Да ну тебя! — в сердцах сказал он и пошел к выходу.

— Пока не кончилось это лето! — донесся ему вслед голос цыганки.

Кузина ждала его у шатра:

— Ну, что она сказала? — бросилась она к нему. Он обнял ее за плечи:

— Успокойся, она обычная шарлатанка, просто хотела выманить у меня денег.

— Но она сказала, что я твоя сестра, я слышала! Откуда она знает?

— Пальцем в небо, — уверенно ответил он. — Когда ты вышла, я сказал ей, что мы с тобой вообще-то женаты, придумал, что познакомились всего год назад, и она тут же призналась, что ошиблась, и стала расписывать нашу семейную жизнь во всех красках. Мошенница!

— А почему она не захотела говорить со мной?

— Сказала, что ты еще слишком молода, и вообще она якобы больше любит гадать мужчинам. Да какая разница! Все это чушь собачья!

— А ты правда сказал ей, что мы женаты? — ее глаза сверкнули каким-то необычным огнем.

— Ну да, просто пошутил, а она клюнула. Говорю же: мошенница! Выкинь из головы эту шарлатанку и пойдем поищем отца.

Глава десятая

Он сам не знал, зачем соврал ей тогда. Ну не мог же он, в самом деле, передать кузине то, что наговорила ему сумасшедшая цыганка? Он и сам не придал особого значения ее словам, хотя неприятный осадок остался. Совсем небольшой.

Но он почти улетучился, когда они подошли к столику, за которым их ждали отец и Бланш, оба веселые, разрумянившиеся то ли от выпитого вина, то ли от атмосферы всеобщего праздника, царившей вокруг.

— Хорошо провели время? — спросила Бланш.

— Садитесь скорее, дорогие мои! — громким голосом сказал отец. — Выпьем немного вина, скоро будут танцы! Приказываю всем: танцевать всю ночь, до утра!

Они присели за столик. Вечер был свеж, вино приятно охлаждало, все было абсолютно безмятежно, ее глаза светились таким счастьем! Он потихоньку гладил ее пальцы, взяв за руку под столом. Ах, эта цыганка! Ну истинная ведьма! Разве может он оставить ее сейчас? И почему он должен это делать? Им так хорошо вместе… А что будет дальше — никому неизвестно. Хватит об этом думать! Как же она смотрит на него… Как ему хочется ее поцеловать!..

— Родольфо! Ты ли это? — вдруг раздался веселый женский голос. К их столику подошла пожилая синьора в длинном черном платье с кружевным зонтиком в руке. — Глазам не верю!

— Боже мой, Моник! — ахнул отец и вскочил со стула. — Как ты здесь? Сколько лет мы не виделись?

— Ну, дорогой, ты бестактен, — смеясь, ответила синьора. — Не стоит напоминать женщине о ее возрасте!

— Да присаживайся уже к нам скорее! — отец пододвинул ей стул, и дама с достоинством присела рядом с кузиной. — Познакомьтесь, родные мои, это — синьора Моник, вернее, мадам Моник, она живет в Париже. Сын, она училась вместе с твоей матерью. Как же я рад тебя видеть!

— Ты неисправим! — воскликнула Бланш. — Дважды напомнить женщине о возрасте… Хотя вы, мадам, прекрасно выглядите. Меня зовут Бланш, и я тоже жила в Париже, ну, еще до замужества.

— Мне очень приятно с вами познакомиться, милая, я рада, что Родольфо встретил достойную женщину. А это кто? Родольфо, неужели это твой сын? — воскликнула она. — Боже мой! Я помню его вот таким крошкой! Какой взрослый! Уже совсем мужчина… А это его очаровательная супруга? Познакомьте же нас!

Кузина опрокинула бокал. За столом повисла неловкая пауза. Ее нарушил отец:

— Что ты, Моник! Это его двоюродная сестренка, мы все вместе отдыхаем здесь в коттедже. Кстати, ты обязательно должна нас навестить!

— Простите, милые, — обратилась к ним обоим Моник, — но вы так замечательно смотритесь вместе, правда! Такая красивая пара.

— Моник, перестань! — со смехом сказал отец. — Кровосмешение опасно для рода, и мой сын, как врач, знает это лучше нас с вами. Правда, сынок?

— Конечно, — с трудом произнес он, почему-то избегая взгляда кузины. А она смотрела, ох, как смотрела на него, и он чувствовал это.

— Ерунда, Родольфо, — возразила отцу Моник. — Я знаю только, что сейчас это уже немодно, но у нас, во Франции, многие до сих пор женятся на кузинах и ничего, живут себе, рожают чудесных деток!.. Надеюсь, я вас не очень смутила?

— Ничего страшного, — он выдавил из себя вежливую улыбку.

— Извините меня, — кузина резко встала из-за стола. — Я сейчас вернусь.

— Моник, где твой бокал? — отец налил всем вина. — Предлагаю выпить за встречу!

А он вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд Бланш. Она смотрела в упор, и ему совсем не понравилось то, что он увидел в ее глазах.

— Я сейчас, — он вышел из-за стола и пошел искать кузину. Уже почти стемнело: на площади зажглись фонари и разноцветные гирлянды, украшавшие деревья. Заиграл духовой оркестр, начались танцы. Он нашел ее у палатки со сладостями, на другом конце площади. Она неподвижно сидела на скамейке, невидящим взором глядя на танцующих.

— Что с тобой? — мягко спросил он и присел рядом. — Ты чем-то огорчена?

Она повернула голову:

— Не особенно. Устала просто.

С удивлением он заметил, что она еле сдерживает слезы.

— Эй, ты чего? — он обнял ее за плечи. — Кто тебя обидел? Скажи мне, и он умрет самой страшной смертью!

— Зачем она так сказала! — воскликнула кузина, сжав кулаки. — Ну зачем? А еще ты…

— Господи, да что такого она сказала? И что я-то натворил? Не понимаю!

— И не понимай, — внезапно успокоившись, она встала со скамейки, — так гораздо проще. Пойдем, а то неудобно как-то.

Когда они вернулись, отец рассказывал что-то забавное, и обе дамы за столом смеялись в голос. Кузина села на свое место, и он с облегчением заметил, что она сразу включилась в разговор, как ему показалось, довольно весело и легко. Оркестр заиграл танго, и отец вскочил со стула:

— А ну, племянница, вставай! Пойдем потанцуем со старым дядюшкой.

— Никакой ты не старый, — улыбнулась кузина, — и я с удовольствием потанцую с тобой!

Они смешались с другими парами.

— Какая красивая девочка, — заметила Моник.

— Очень славная, — поддержала ее Бланш. — Мне она сразу понравилась… Извините, я сейчас подойду, — и встала из-за стола.

Почему-то он почувствовал себя неловко, оставшись наедине с пожилой дамой.

— Как там Париж? — непринужденно спросил он.

— Париж, как всегда, полон очарования, — ответила Моник, пристально изучая его лицо. — Послушай, — она обратилась к нему по имени, — я ведь знала тебя еще ребенком, поэтому имею право сказать кое-что. Сдается мне, эта девочка, твоя кузина, очень любит тебя. И мне кажется, что тебе об этом известно.

— Что вы такое говорите! — произнес он чуть изменившимся голосом. — Мы с ней просто дружим, как брат и сестра, вместе проводим это лето.

— Да? — она вопросительно посмотрела на него и, не дождавшись ответа, мягко сказала: — Не обижайся на старую женщину, сынок, но такие вещи я сразу подмечаю. Ах, молодость, молодость! Удивительно, как только твой отец и его милая жена ничего не видят?

— А что они не видят? — его ладони вдруг стали влажными.

Моник тихонько рассмеялась:

— Да она ведь глаз с тебя не сводит, любому ясно: девочка влюблена. А вот ты…

Внезапно она замолчала: к столику вернулась Бланш, а вслед за ней — отец с кузиной.

— Дядя был великолепен! Сногсшибателен! — кузина не скрывала восторга. — Как он танцует!

— Да, сын, мы поразили всех! — гордо сказал отец.

— Это мы еще посмотрим, — сказал он, вставая из-за стола. — Потанцуем?

Взял кузину за руку, и они пошли на площадку, где как раз играла медленная музыка.

— Все хорошо? — он заглянул в ее глаза, крепко прижимая к себе. Взгляд ее был грустен. Совсем чуть-чуть.

— Замечательно! — она погладила его по спине. — Ты же рядом.

Он облегченно рассмеялся и закружил ее в танце.

Но что-то неуловимое уже витало в воздухе, какое-то необъяснимое для него напряжение; то гадалка, то старая синьора: поразительно, что обе эти женщины, не сговариваясь, сказали ему одно и то же. И почему он испугался? В принципе, ничего не произошло: одна — просто сумасшедшая, вторая лишь высказала свои предположения, якобы она все подмечает! Подумаешь! Он ведь ничего ей не ответил? Не подтвердил, напротив, все отрицал. Так что все в порядке: никто ничего не узнал, да и не узнает о них…

Сейчас, спустя долгое время, он прекрасно понимает, что в тот вечер он должен был и мог поступить иначе, тем более что выпала прекрасная возможность рассказать все отцу. Стоило только по-другому ответить тогда, возразить, что в союзе кузенов нет, в общем-то, ничего страшного, да еще и привести парочку убедительных примеров из медицинской практики, а потом объявить прямо за столом о том, что они любят друг друга, что уже три недели дружат совсем не как брат и сестра, — и всё! Всё! Тогда уж точно не произошло бы то, что так неумолимо и безжалостно приближалось к ним, пока они танцевали на праздничной площади…

Музыка стихла, они вернулись к столу. Тут же оркестр заиграл тарантеллу.

— Танцуем! — отец сорвался со стула, увлекая за собой Бланш, кузину и сопротивлявшуюся («Что ты, Родольфо, в моем-то возрасте!») Моник. Он остался за столиком, с улыбкой наблюдая за ними. Вдруг он заметил среди танцующих Тони Марино. Нахмурившись, увидел, как тот подошел к отцу, что-то сказал ему, отец закивал головой, после чего они стали танцевать уже все вместе, причем Марино весь танец старался держаться рядом с кузиной, беспрестанно хохоча и издавая веселые возгласы.

Когда танец, наконец, закончился, с ужасом увидел он, как Тони вместе со всеми идет к их столику.

— Смотри, сын, кого мы встретили! — радостно прокричал отец. — Присаживайся, Антонио! Ничего, что я так обращаюсь, по-свойски?

— Конечно, синьор, — сверкнул зубами Марино. — Добрый вечер!

Официант принес еще один стул, и Тони уселся рядом с кузиной, элегантно потеснив Моник:

— Вы не возражаете, синьора? Так мне будет удобнее ухаживать за обеими прекрасными дамами!

— Предлагаю выпить за наш «Сюрприз» и Тони, благодаря которому мы все стали настоящими морскими волками! — поднял бокал отец.

— Благодарю, синьор, — ответил Марино, поглядывая на кузину. — Жаль только, что не все!

— Простите, синьор Марино, но я поняла, что водить катер — это не совсем моя стихия, — с очаровательной улыбкой сказала ему кузина.

— Что вы, синьорина! Как я могу сердиться, когда вы столь прекрасны сегодня. И вообще, я могу открыто заявить, что синьорина — самая красивая девушка на свете!

— О, это достаточно смелое заявление, — сказала Бланш, — надеюсь, у вас серьезные намерения?

— Да, Тони, имей в виду: ее отца здесь нет, поэтому я и мой сын несем полную ответственность за это прекрасное создание — как ее дядя и старший брат! — весело сказал отец.

— Дядя, синьор Марино шутит! — смущенно сказала кузина.

— Мне кажется, ее брату это не очень нравится, — заметила Моник и внимательно посмотрела на него.

— Кому понравятся такие плоские шутки? — раздраженно выпалил он, с вызовом взглянув на ненавистного Марино.

— А если я не шучу? — Тони ответил тем же тоном, принимая вызов. Он сжал под столом кулаки.

— Перестаньте, — вмешалась кузина. — Давайте лучше поднимем бокалы за это чудесное лето! Жаль, что скоро оно закончится.

— Поддерживаю! — Тони вскочил с места. — За чудесное лето: оно подарило мне встречу с чудесной девушкой!

Снова заиграла музыка.

— Синьорина, окажите мне честь, прошу вас! — Марино подошел к кузине. — Один танец…

Он не верил своим ушам: да как это возможно?! Сейчас Марино возьмет ее за руку, уведет подальше от их столика (причем нарочно подальше!), будет обнимать ту, которая ему не принадлежит, касаться ее своими ручищами, прижимать к себе…

— Нет! — он крикнул так громко, что на них обернулись люди с соседних столов.

Отец изумленно посмотрел на него:

— Что с тобой? Ты сошел с ума?

— Просто… — он не знал, что ответить. Все смотрели на него выжидающе, но по-разному: отец — действительно не понимая, Бланш как-то странно (и ему опять это не понравилось), синьора Моник едва заметно качая головой, Марино с ухмылкой, а она… Сколько боли было в ее взгляде! Сколько надежды!.. Никогда еще он не видел таких зовущих, молящих глаз! Одна лишь фраза, одно простое предложение из его уст… Ее глаза просто кричали: «Скажи им! Скажи, кто я для тебя!»

— Просто… — он не мог выдавить из себя ни слова. Не мог. И все молчали.

— Может быть, ваш брат имеет на вас какие-то особые права, синьорина? — раздался вкрадчивый голос Марино. — Иначе почему он запрещает вам танцевать со мной?

Глава одиннадцатая

Отец расхохотался, сняв всеобщее напряжение:

— Ну и шутник же ты, Тони!

— А может, ты все-таки объяснишь, в чем дело? — настойчиво спросила Бланш. Кузина по-прежнему молча не сводила с него глаз.

— Просто… — начал он в третий раз, проклиная себя за несдержанность, — я сам… хотел потанцевать… мне так нравится эта музыка…

— Чушь! — махнул рукой отец, чуть не сбив со стола бутылку. — Пригласи Бланш или синьору Моник и танцуй себе на здоровье. И не мешай кузине строить личную жизнь!

Бланш толкнула его в бок.

— А что? — отец не понял ее намека. — Тони мне нравится, серьезный парень.

— Так что, синьор? — Марино обратился именно к нему. — Могу я потанцевать с вашей сестренкой?

Презирая себя, он кивнул. Кузина побледнела и так стремительно вскочила из-за стола, что опрокинула свой стул:

— Идемте же скорее, Тони! Я с удовольствием с вами потанцую, а может, и построю личную жизнь! — она схватила Марино за руку и увлекла за собой.

— Славный малый! — отец проводил их взглядом и повернулся к Бланш. — А чего ты толкаешься?

— Да так, милый, ты все равно не поймешь.

— Почему это? — удивился отец.

— Просто потому что ты — мужчина.

— Да, я мужчина! — согласился отец. — И мой сын — мужчина! Мы всегда поступаем по-мужски, то есть честно и по совести. Я горжусь нами и рад, что мы — мужчины!

— Так выпьем за настоящих мужчин! — Моник подняла бокал.

У него горело лицо, противно вспотели ладони. Отставив бокал, он встал:

— Я иду домой.

— Вот тебе и раз! — воскликнул отец. — Почему?

— Уже поздно. Завтра опять просплю до обеда, а мне надо заниматься. А вы оставайтесь, приятного вечера! До свидания, синьора Моник, надеюсь, мы еще увидимся.

— Молодец, сын! Хвалю за сознательность, — отец похлопал его по плечу. — Иди, конечно, ложись спать. Нас не жди: будем поздно… или рано? — и сам же посмеялся над собственной шуткой.

Он кивнул Бланш, опасаясь ее взгляда, и быстрым шагом пошел прочь. Этот уход был похож на бегство. От чего он бежал? От себя. От того испуга, который овладел им, когда все взгляды за столом были прикованы только к нему, от ее глаз, так моливших его сказать правду, показать, как она важна. И от ощущения своей полной беспомощности, потому что он не смог сказать всем.

Все кипело в нем, когда он чуть ли не вбежал в их темный коттедж. Вихрем ворвался к себе в мансарду и, не включая свет, рухнул прямо в одежде на постель. Кем он ощущал себя? Трусом, предателем с мокрыми от страха ладонями, прилипшим к нёбу языком и дрожащими коленями. Это было первое, что он почувствовал, и, видимо, самое верное, потому что, немного успокоившись, он сел на кровати и задумался уже о другом: а в чем, собственно говоря, дело? Неужели было бы лучше, если бы он открыл сегодня всем правду об их отношениях? Нет! Финал был бы непредсказуем! На миг он представил лица сидящих за столом людей в момент, когда он сказал бы, что они любят друг друга и почти месяц спят вместе. И, как наяву, услышал голос отца, кричащего: «Ты с ума сошел?! На свете что, мало девушек?! Да ты вообще соображаешь, что натворил?! А что скажут или сказали бы…» и тут пошло бы перечисление всех их совместных родственников, как живых, так и покойных… Он так живо представил себе это, что даже вздрогнул.

Нет, все правильно! Он вовсе не трус, он спас их отношения, пусть она ожидала от него иного. Потом сама же скажет спасибо за то, что он не выдал их тайну! Вот так! Практически полностью оправдав себя, он с недовольством подумал о том, что она вообще-то могла и отказать этому Тони в танце! Но нет, она пошла с ним, пошла специально, назло! Решила наказать его за «трусость»? Вызвать ревность? Так кто кого тогда предал? Он, значит, наступив на свою честь и совесть, спас их отношения от огласки, а она, вместо того чтобы понять и быть благодарной за это, уходит танцевать с этим противным инструктором! И еще этот ее взгляд… Ну и взгляд у нее был!

Он вскочил с кровати, походил по комнате, снова сел. Итак, он поступил правильно, а она нет. Зачем она пошла танцевать с Тони? Зачем? Ведь знает, что ему это не нравится, что он ревнует! Ревнует? Да, черт возьми! Ревнует! Как только представит, как этот мерзавец касается ее своими лапами… Он сжал кулаки. Где же они? Почему не возвращаются?

О том, чтобы уснуть, не могло быть и речи. Он спустился вниз, взял из бара бутылку виски и поднялся наверх. Налил стакан, опрокинул в себя. Виски обожгло горло. Бросил взгляд на часы: десять вечера.

Что ж, подождем. Налил еще, выпил. Еще раз прокрутил в памяти сегодняшний вечер, еще раз убедил себя в том, что поступил абсолютно верно. И почему он вообще психанул и ушел с праздника? Дурак! Надо было по-мужски разобраться с этим Тони и веселиться дальше вместе с ней…

Стоп. Если бы он так поступил, все снова стали бы задавать ему массу ненужных вопросов: с чего бы это брату драться с ухажером сестры? А что, смотреть, как этот красавчик вьется вокруг нее, и улыбаться? В душу опять вкрались сомнения: а правильно ли он поступил? Он налил еще виски. Стрелки часов передвинулись к одиннадцати. Где она?

И в тот момент, когда он под действием алкоголя уже был полон решимости вернуться на площадь, врезать этому Марино и увести ее домой, послышался шум подъезжающей к коттеджу машины. Они? Отец вызвал такси? Или их кто-то подвез? Неужели Марино? Если так, то на ловца и зверь бежит! В темноте он ничего не смог разглядеть из окна мансарды. Первой мыслью было сбежать вниз и посмотреть, кто приехал. Он уже взялся за ручку своей двери, но резко остановился: если это они вернулись, то как объяснить им, почему он не спит до сих пор? Почему в одиночестве пьет виски? Опять слишком много вопросов! Чувствуя себя полным идиотом, стоял он в темноте, все еще держась за дверную ручку и не решаясь спуститься вниз. Потом услышал, как уехала машина, открылась входная дверь, чьи-то шаги внизу. Но голосов отца и Бланш слышно не было: кто-то тихо поднялся по лестнице на второй этаж, хлопнула дверь, и все окончательно смолкло. Только тогда он понял, что это вернулась кузина, причем одна, и сразу прошла в свою комнату. Но почему она не поднялась к нему?! Не думает ли она, что он на самом деле пошел домой спать?!

Он сбежал вниз, на второй этаж. Чтобы окончательно убедиться в том, что она вернулась одна, открыл спальню отца, заглянул: никого. Дернул за ручку двери ее комнаты: заперто! Она закрылась на ключ! Он постучал. Тихо. Постучал сильнее:

— Это я! Открой дверь.

— Уходи, — послышался из-за двери ее голос.

Он оторопел: как это — уходи? Он так ждал ее, так соскучился, так переживал, места себе не находил и вот награда за все: «уходи»?!

— Открой сейчас же! — крикнул он. — А не то я вынесу эту чертову дверь!

— Я прошу тебя по-человечески: уходи! — он услышал, что она плачет. — Убирайся!

— Этот… что, обидел тебя? — он пришел в ярость. — Что он сделал, говори немедленно! Приставал?!

— Это ты обидел меня! — закричала она. — Уходи! Уходи! Уходи!

Он ударил по двери ногой, потом навалился плечом:

— Я весь дом разнесу, если не откроешь! Мне уже все равно!

Ключ провернулся в замке, он рывком распахнул дверь и ворвался в комнату.

Она стояла у окна, утопая в кружевах длинного серебристого пеньюара, скрестив руки на груди. В приглушенном свете ночной лампы увидел он ее прекрасные волосы, ниспадающие на вздымающуюся грудь, и глаза, полные слез и гнева. Ах, как она была хороша! Позабыв обо всем, он шагнул вперед:

— Ты восхитительна! Иди сюда!

— Стой на месте! — вскричала кузина. — Совсем спятил? После того, как ты себя повел сегодня?!

— Ну перестань, я тебе сейчас все объясню, ты мне еще спасибо скажешь.

— Уходи отсюда! Дядя и Бланш вернутся с минуты на минуту.

— А мне все равно…

— Правда? — язвительно сказала она. — Пару часов назад тебе было ой как не все равно! Испугался, братец? Коленки сильно дрожали?

— Не говори так! Я спас наши отношения!

— А-а, так ты теперь герой? Здорово! Спасибо, любимый, как же я сразу не поняла, что ты нас спасаешь! А мне-то, дуре, показалось, что ты перепугался до смерти. Только вот интересно, чего? Неужели ты настолько меня стыдишься?! Я что, урод?

— Вот глупая, — пробормотал он и шагнул к ней ближе. — Какой же ты урод, если я с ума по тебе схожу.

Он попытался обнять ее, но она ловко увернулась и отбежала к кровати:

— Ты что, пьян?

— Ага, пьян, от тебя… — он подошел вплотную, она снова вырвалась.

— Уйди, пожалуйста!

— Слушай, ну прости меня, пусть будет по-твоему: я урод, я предатель, трус и вообще скотина. Иди сюда!

Она была уже у двери. Он схватил ее за рукав пеньюара, ткань затрещала. Она рванулась сильнее, пеньюар соскользнул с ее плеча. Запутавшись, она не удержалась на ногах и упала на пол; войдя в охотничий азарт, он набросился на нее, подмял под себя. Кузина отчаянно сопротивлялась. Одним рывком разорвал он пеньюар на две половинки, грубо сорвал бретельки атласной ночной рубашки, обнажив ей грудь.

— Господи… — хрипло сказал он, сбрасывая с себя рубашку, — Господи…

— Отпусти… — все слабее сопротивлялась она. Но он уже нашел ее губы, освободился от оставшейся одежды… и ее руки мягко обняли его спину — сначала нежно поглаживая кончиками пальцев, потом яростно впиваясь ногтями, все сильнее прижимая его к себе… комната закружилась и исчезла.

Он не помнил, сколько времени они, тяжело дыша, лежали у дверей на полу. В реальность вернул его донесшийся снизу громкий голос отца, распевавшего что-то по-французски.

— Черт, черт! — прошептал он, подбирая с пола свою одежду. — Прости, что ухожу так, но…

— Да иди уже! — воскликнула она, сидя на полу и прикрываясь разорванным пеньюаром. Он бросил на нее отчаянный взгляд, она отвернулась. Он одним махом взлетел по лестнице на третий этаж. Запер дверь, упал на кровать и замер.

— Хватит, милый, — услышал он голос Бланш. — Все спят! Не шуми.

Щелкнула закрывающаяся дверь отцовской спальни, и через время все в доме стихло. Еще долго лежал он в кромешной темноте, слушая удары собственного сердца и укоряя себя за то, что вынужден был оставить ее вот так, некрасиво, не по-мужски, но что было делать?! Утешившись мыслью о том, что завтра они пойдут на пляж, или возьмут катер, или сходят в рощу — в общем, где-нибудь обязательно поговорят спокойно — он, наконец, уснул.

Глава двенадцатая

Такова была их первая ссора, но можно ли назвать произошедшее между ними ссорой? Скорее, это была ее первая попытка заставить его взглянуть серьезно на их непростые отношения, задуматься о том, а что будет с ними, когда кончится лето?

Сознательно или нет, он гнал прочь мысли об этом: не привык он иметь такие длительные отношения, никогда еще ранее его подружки не задерживались рядом дольше, чем на одну неделю, и уж конечно никогда не испытывал он ни к одной из них такой дикой, пугающей страсти, как к ней. Однако он не был готов к столь бурным проявлениям эмоций, выяснениям отношений: его романы всегда начинались и заканчивались легко и непринужденно, не принося обеим сторонам ни малейших страданий, — без разборок, взаимных обвинений и каких-либо требований со стороны девушек. Да и сколько лет-то ему было! Откуда мог взяться бесценный жизненный опыт, умение обращаться с женщиной и контролировать ситуацию, способность отдавать отчет своим действиям с перспективой на будущее, способность нести ответственность не только за свои, но и за ее поступки — все то, что делает мужчину истинным мужчиной и чему пытался учить его отец, еще в подростковом возрасте как бы в шутку заключив с ним тот самый Договор Мужской Чести и Честности, требуя, чтобы во всем и всегда поступал он по-мужски.

Не знал он, что делать дальше: оставить все как есть, как будто ничего не случилось? Вроде бы, они помирились… Так стоит ли опять возвращаться ко вчерашнему? Ведь не думает же она в самом деле, что он готов рассказать отцу и Бланш о том, что происходит между ними? Нет, он не готов! Более того, он совершенно не хочет этого! По крайней мере, сейчас. Да, лето заканчивается, но в запасе есть еще дни, так пусть же все идет своим чередом, а там видно будет. Говорят, время само расставляет все по своим местам. А пока что, скажите на милость, мешает им продолжать наслаждаться друг другом? Ничего!

…Вспоминая свои рассуждения, теперь он ужасается тому, каким беспечным был, каким легкомысленным. Как все-таки жестока наша юность: живя сегодняшним днем, мы никогда не задумываемся о завтрашнем, ведь кажется, что все еще впереди, все успеется, все непременно получится. И как удобно так рассуждать. Но все это он осознает позже, много позже. К сожалению, не в те безумные летние дни и ночи, проводимые с нею…

Рано утром пошел дождь, еще один предвестник приближающейся осени. Он спустился вниз, в столовую, где за столом сидели Бланш и отец. Место кузины пустовало.

— Привет! — поздоровался он и сел на свой стул. — Как погуляли вчера?

— Прекрасно, сын мой! — ответил отец. — Давненько я так не веселился!

— Да уж, — сказала Бланш, — вечер удался! Твой отец в конце даже спел соло с оркестром.

— И ты бы слышал, как я пел! Мне все аплодировали! Вся площадь!

Он чуть было не проговорился, что немного слышал вчера ночью отцовские песнопения, но вовремя спохватился.

— А где?.. — он показал глазами на пустое место за столом.

— Знаешь, она выпила кофе и ушла к себе, — озабоченно сказал отец, — говорит, устала вчера. Может, приболела?

— Я поднимусь к ней, — предложил он, но Бланш неожиданно остановила его.

— Я сама, завтракай спокойно, — и пошла наверх. Он вдруг вспомнил, как Бланш вчера смотрела на него за столом, и подумал, что с этим тоже могут возникнуть проблемы. Бланш достаточно проницательна, что и говорить…

— Как твои занятия, студент? — прервал отец его мысли.

— Все в порядке, — соврал он, — не волнуйся.

— А я особо и не волнуюсь, — сказал отец и подмигнул ему. — Слушай, а этот инструктор-то, Тони, по всей видимости, голову потерял от моей племянницы. Он так огорчился, когда она уехала, ты бы видел его лицо!

— Она одна уехала? — небрежно спросил он.

— Ну да, посидела с нами еще немного, потом взяла такси, там же, рядом, за площадью, и умчалась, запретив бедняге Тони даже проводить себя.

Вернулась Бланш.

— Не переживайте, с ней все в порядке, легкое недомогание, пройдет.

— Она заболела? — испугался он.

— Нет, просто голова болит. Вы ее не тревожьте, я дала ей аспирин, пусть девочка поспит.

Весь день чувствовал он себя одиноким. Правда, несмотря на запрет, попытался тихонько подняться к ее двери, но та была заперта, а поднимать шум он не рискнул.

О купании не могло быть и речи: дождь лил как из ведра. От нечего делать он даже полистал учебники, потом спустился вниз, где отец и Бланш играли в брисколу, присоединился к ним, думая о том, чтобы поскорее наступил вечер.

К ужину кузина спустилась вниз.

— Ну как ты, дорогая? — ласково спросила ее Бланш.

— Спасибо, уже лучше, — не глядя на него, она села за стол. — Можно мне чаю?

— Конечно, сейчас налью.

— Ты весь день просидела в комнате? — задал он ей вопрос.

— Я поспала, немного почитала: скучно мне не было, — ответила она, по-прежнему избегая его взгляда.

— А я выиграл у них в брисколу! — гордо сообщил отец.

— Я в тебе нисколечко не сомневалась, дядя, ты, как всегда, на высоте! — улыбнулась она одними губами.

Исподтишка он продолжал наблюдать за ней. Что-то явно было не так! Почему она боится даже посмотреть в его сторону? Может, вчера он был излишне груб с ней? Или обиделась, что он так постыдно сбежал? Ну а что ему оставалось? Их ведь чуть не застали!.. Проклятый дождь! Из дома не выйти, как же ему с ней поговорить наедине?

В этот момент сквозь шум падающей с неба воды они услышали звуки подъехавшей к их коттеджу машины.

— Кто это может быть в такую погоду? — удивился отец, выглядывая в окно, и тут же улыбнулся. — Да это же Тони! Племянница, что-то мне подсказывает, этот синьор приехал к тебе…

— Почему именно ко мне? — возразила кузина. — Он со всеми нами знаком!

— Ну, может быть, я так решил из-за шикарного букета у него в руках, — отец подмигнул кузине. — Спорим, это не мне и не сыну!

— А может, это мне! — поддразнила отца Бланш, обнимая его за плечи.

Отец сурово погрозил ей кулаком:

— Не буди во мне зверя, женщина!

И в этот момент в столовой возник Тони, весь промокший, но очень возбужденный. В руках у него действительно был огромный букет ярко-красных роз.

— Прошу прощения за вторжение, синьоры, синьора, синьорина…

— Привет, Тони! — отец провел его к столу. — Заходи, присаживайся.

— Благодарю вас, синьор Родольфо, но я не займу много времени, — он повернулся к кузине, по-прежнему сидевшей на своем стуле. — Синьорина, вы вчера так стремительно убежали с праздника… Я не успел сказать вам нечто очень-очень важное. Вот, возьмите!

Марино протянул ей свой букет. Даже не взглянув на кузена, напряженно застывшего на своем месте, она, поблагодарив Тони, приняла цветы.

— Слушай, Тони, может, мы оставим вас вдвоем? — предложил отец. — Я вижу, дело-то деликатное, личное!

— Отец, я и с места не сдвинусь, — заявил он, скрестив руки на груди. — По-моему, это не совсем прилично: оставить их наедине. Не находишь?

— Кто бы сомневался, — усмехнулся Марино. — Нет, синьор, спасибо, но мне нечего от вас всех скрывать или чего-либо стыдиться, в отличие от некоторых молодых людей…

Он весь сжался внутри, стараясь не показывать этого внешне. Что еще задумал этот проклятый Марино? Бросил взгляд на кузину, но она, однако, совсем не смотрела на него: зарылась лицом в букет и вдыхала аромат бутонов.

— Синьорина, — тут Тони опустился на одно колено. Бланш ахнула. — Я люблю вас. Поверьте, люблю всем сердцем, это любовь с первого взгляда. И я рад, что признаюсь вам в своих чувствах в присутствии ваших родных. Надеюсь, это еще больше укрепит их веру в то, что намерения мои серьезны. Я люблю вас и мечтаю видеть вас своей женой.

В комнате повисла пауза. На лице Бланш застыло удивление, отец в восхищении смотрел на коленопреклоненного Марино, а кузина… На миг она взглянула на него из-за своего букета. Просто взглянула и отвела глаза. Как будто знала, что он снова струсит, и не желала видеть это в его взгляде. У него внутри все похолодело. Опять! Опять этот Марино, опять провокация с его стороны… Если вчера на празднике он выкрутился, то что ему делать сейчас?!

— Я благодарна вам за признание, Тони, — нарушила тишину кузина. — Вы достойный молодой человек, и любая девушка была бы счастлива… Но поймите меня, пожалуйста. Я не могу ответить на ваши чувства и никак не могу стать вашей женой. Простите меня.

— Милая, не торопись с выводами, — вмешался отец, и он ушам своим не поверил: отец же явно был доволен тем, с каким достоинством она отказала Марино, так что он делает?! А отец продолжил:

— Я имею в виду лишь то, что Тони мне очень нравится, он действительно серьезный парень. Разумеется, ни о каком браке сейчас не может быть и речи, ты еще слишком молода, но в будущем…

— Дядя, я не могу…

— Не перебивай меня, дорогая. Я просто советую вам обоим попробовать построить отношения. Как у вас, молодых, это теперь называется? Повстречаться, вот! Вдруг что-то и выйдет.

— Спасибо, синьор! — с жаром ответил Марино. — Позвольте пожать вашу руку!

— Да ладно тебе, — отец был польщен, — последнее слово все равно за моей племянницей. Я только высказал свое мнение.

— Это невозможно, — кузина покачала головой, — если я не полюбила сразу, то искусственно вызвать это чувство не получится.

— Согласна с тобой полностью, — вдруг произнесла молчавшая все это время Бланш, — это как искра: если не вспыхнет сразу, то потом уже точно ничего не возгорится. Не стоит и пытаться.

— О, женщины! — воскликнул отец. — Неужели не оставите парню ни малейшего шанса?

— Тони, я не хочу вас ни обманывать, ни мучить в дальнейшем, — мягко сказала кузина, — но я никогда не смогу полюбить вас.

— Я все понимаю, синьорина, я все понимаю, — Тони поднялся, наконец, с колен, — и все прекрасно вижу. Жаль только, что все вокруг остаются слепыми!

— Эй, парень, ты о чем? — удивленно спросил отец.

Кузина встала со стула:

— Тони, пожалуйста, не надо…

И тут терпение у него лопнуло.

— Синьор Марино, я прошу вас покинуть наш дом, — сказал он, поднимаясь, — по-моему, все уже сказано.

— Вы так думаете? — скривился Тони в усмешке. — Мне кажется, я должен кое-что рассказать этим милым людям, кое-что, о чем они и не догадываются. А я все сразу понял, синьор, и готов поспорить, стоит мне продолжить…

— Убирайся! — вскричал он. — Никому не интересны твои грязные домыслы!

— Да что происходит? — вмешался отец. — Объясните мне оба!

— Дядя, не стоит так нервничать, все в порядке, — кузина подошла ближе. — Тони уже уходит. Так ведь, Тони?

— Ваше слово — закон для меня, синьорина, — Марино отвесил ей поклон. — Но, поверьте, вы заслуживаете лучшего! И на месте этого… — он запнулся, — вы понимаете, о ком я говорю, я вел бы себя иначе. Я ухожу, но знайте, что всегда можете на меня рассчитывать. Я убью каждого, кто обидит вас! Прощайте.

Марино стремительно вышел из столовой. Кузина, закусив губу, смотрела только на него. Глаза ее были полны слез.

— Детка, да что с тобой? — с тревогой спросил отец. — Немедленно объясните мне, о чем толковал этот парень!

Он вновь почувствовал себя трусливым подонком, но не мог, просто не мог заставить себя открыть рот и выложить отцу и Бланш всю правду о них.

— Милая, не хочешь поговорить со мной? — негромко спросила у нее Бланш. Кузина покачала головой и села на свое место.

— Ничего не понимаю, — сердито пробурчал отец. — Но раз вы не хотите ничего мне рассказывать, то давайте пить чай!

— Выйду в сад, — вдруг сказала кузина, — глотну воздуха.

— Накинь что-нибудь, дождь еще капает, — сказала ей Бланш. Она кивнула и встала из-за стола.

— И я выйду, — заявил он и решительно последовал за нею.

Глава тринадцатая

Он нашел ее у клумбы с розами, за углом коттеджа.

— Как ты? — с деланно веселым видом спросил он. — Голова прошла?

Она вздрогнула и обернулась:

— Мне уже лучше, спасибо.

— Я насчет вчерашнего, — замялся он. — Как-то некрасиво вышло, прости, пожалуйста.

— Как тебе визит Тони? — она не обратила внимания на его извинения.

— Отвратительно. Еще раз увижу его рядом с тобой — убью! — он неуклюже попытался пошутить.

— Может, мне стоило принять его предложение? — как будто у себя самой спросила она, даже не глядя в его сторону.

Это разозлило его.

— Ты с ума сошла? Нарочно так говоришь, да? Хочешь, чтобы я ревновал? Да я и так ревную, черт возьми! А этот подлец чуть не раскрыл нашу тайну…

— Лето кончается, — казалось, она его не слышала, — уже прямо пахнет осенью, чувствуешь?

Он пожал плечами.

— Я сказала, что лето кончается. Неужели тебе нечего ответить? — дрогнувшим голосом спросила она, глядя на него в упор своими огромными глазами.

— Слушай, ну кончается, да и пусть себе кончается, — с беспокойством ответил он. — Что на тебя нашло? Ты здорова?

— Вполне! — крикнула она. — Здорова! Что тебе надо от меня?!

— Не кричи так, я вовсе не хотел тебя обидеть, — сказал он, озадаченный ее поведением, и протянул к ней руку. Она отскочила, словно ее ошпарили:

— Не трогай меня, пожалуйста! И вообще: оставь меня в покое и уходи в дом!

Он рассердился:

— Ты скажешь мне, в чем дело! — шагнул к ней и схватил ее за руки. Почувствовал, что ее бьет мелкая дрожь.

— Оставь меня, прошу… — прошептала она. Потрясенный, он отступил. Кузина закрыла лицо руками и неожиданно разрыдалась. Он стоял в полной растерянности, глядя на нее, не зная, что делать: с опаской и недоверием всегда относился он к женским слезам и до жути боялся их. Но тут плакала она… Волна нежности затопила его: он снова шагнул вперед и заключил ее в объятия:

— Ну что случилось? Скажи мне. Это все-таки из-за вчерашнего? Или из-за этого инструктора?

— Как же ты не понимаешь! — всхлипывала она, уткнувшись ему в грудь. — Как же мне объяснить тебе…

— Объяснить что? Просто скажи, я пойму!

Она подняла на него мокрое от дождя и слез лицо:

— Что будет с нами осенью? Долго ты еще намерен хранить нашу тайну? Ответь мне!

Он поежился, то ли от сырости, то ли от ее вопросов, но ничего не сказал.

— Молчишь? Я так и думала, — привычным жестом коснулась она его лица и быстрым шагом ушла в коттедж.

Он хотел было догнать ее, но остановил сам себя: а что он ей скажет? Она явно ждет от него четких ответов на свои вопросы.

Медленно прошелся он вдоль розовых кустов. Моросил дождь, бутоны грустно склонялись под тяжестью воды, все вокруг стало каким-то серым, безликим. Да, лето кончалось: скоро, совсем скоро они сдадут ключи от коттеджа и вернутся… куда? Он — в Рим, она — в Неаполь? Неужели вот так просто? Разъедутся по своим городам, вернутся к привычному кругу общения, учебе, друзьям и знакомым, как будто ничего между ними и не было этим летом? Да, именно в тот серый день впервые их отношения предстали перед ним в истинном свете: стоило скрыться солнцу с неба, как действительность обнажилась, явившись ему как на ладони. Что будет дальше? Она ждет от него какого-то решения, он ведь мужчина. И внутренний голос подсказывал ему, какого именно решения она хочет, на что конкретно она надеется. Вот только готов ли он к этому?..

Так и не найдя ответов ни на свои, ни на ее вопросы, вернулся он в дом. Еще с порога услышал веселый голос отца, говорившего по-французски в кухне с кем-то по телефону.

— Кто звонит? — спросил он Бланш.

— Кажется, Моник, — ответила она, — сейчас узнаем.

Отец вошел в столовую в приподнятом настроении:

— Звонила Моник! Пригласила провести у нее пару дней, как раз до нашего отъезда. Она снимает коттедж в соседнем поселке, я принял приглашение, так что с утра едем.

— О, дядя, пожалуй, я останусь, — сказала кузина.

— Но почему, дорогая? — расстроился отец. — Поедем! Обещаю, скучно не будет.

— Не обижайся, дядя, но я не очень люблю компании незнакомых людей, хотя эта синьора, безусловно, очень милая. Езжайте сами, а обо мне не беспокойтесь: вдруг завтра выглянет солнце, и я смогу еще позагорать.

— Я тоже остаюсь, — быстро сказал он, толком еще не придумав причину для этого.

— А я тебе и не предлагал ехать, — возмутился отец. — О тебе речь и не шла: последние дни ты просто обязан провести за учебой, а не развлекаться.

— Тем более, — обиделся он, — развлекайтесь сами, а я буду грызть гранит науки.

— А если завтра погода наладится, чтоб духу твоего не было на пляже! — отец показал ему кулак. — А ты, моя прелесть, проследи за этим! Как увидишь этого оболдуя, крадущегося с полотенцем к бухте, гони его в три шеи!

— Обещаю, — улыбнулась она.

— Может, все-таки поедешь с нами? — негромко спросила у нее Бланш.

— Нет, спасибо, — кузина обняла ее. — Не волнуйся, я прекрасно проведу время одна: поброжу по берегу, попрощаюсь с морем…

— Вместе попрощаемся, — к отцу снова вернулось хорошее настроение. — Вот вернемся и устроим прощальный ужин! Как тогда, на пляже, идет? Проводим, так сказать, это лето и поприветствуем осень!

— Решено! — согласилась она. — Так и сделаем.

После ужина отец попросил его съездить с ним вместе в поселок за продуктами и всем необходимым для отъезда, поэтому никакой возможности даже перекинуться с ней парой слов у него не было. А когда они вернулись в коттедж, он узнал от Бланш, что кузина уже поднялась к себе. Беспокоить ее он не решился, дабы (опять!) не вызвать ненужных подозрений. Пожелав им спокойной ночи и счастливого пути (они собрались ехать рано утром), он тоже поднялся наверх и лег на кровать в ожидании, когда они уснут. Он был уверен, что она тоже этого ждет, чтобы, как обычно, прийти к нему. Наконец, все звуки внизу смолкли, дом погрузился в ночную тишину. Он ждал долго, слушая доносившийся из окна шум моря, очень долго, пока сон не сморил его.

Это была первая ночь, когда она не пришла к нему.

Глава четырнадцатая

Отец и Бланш уехали на рассвете: сквозь сон он едва слышал их приглушенные голоса, звуки хлопающих дверей автомобиля, шуршание колес по гравию. А потом наступила тишина. Он снова уснул.

Когда проснулся, за окном ярко светило солнце. В радостном возбуждении вскочил он с кровати: неужели у них впереди два дня свободы? Весь коттедж, весь пляж в полном их распоряжении: можно не прятаться, не оборачиваться, не вздрагивать в страхе быть пойманными. Интересно только, почему она не пришла к нему ночью?

Он спустился вниз, обнаружил приготовленный завтрак, еще горячий кофе, но кузины в столовой не было. Наскоро позавтракав, он спустился в бухту и увидел ее, лежащую на полотенце у самой кромки моря. Осторожно ступая по песку, незаметно подошел он поближе. Глаза у нее были закрыты, казалось, кузина спала. С минуту разглядывал он ее прекрасное лицо, загорелое тело в мокром купальнике (вероятно, она уже плавала в море), потом остановил взгляд на ее губах, влажных, чуть приоткрытых, манящих. «Веду себя как животное», — мелькнуло у него в голове, когда он прильнул к ее губам. Она отвечала на поцелуи с такой же страстью, пока его руки не скользнули под ее мокрый купальник.

— Прекрати, — вырвалась она из его объятий, — с ума сошел?

— Привет, красавица! — хрипло сказал он. — Я соскучился: давненько не виделись!

— Привет, — улыбнулась она, поправляя волосы, — хорошо спалось?

— Плохо, — серьезно ответил он, глядя ей в глаза, — я ждал тебя этой ночью. Ты не пришла. Могу я узнать, почему?

— Как быстро ты привык к этому, — нахмурилась она, — уж не знаю, радоваться мне или злиться?

— Конечно радоваться! — засмеялся он. — Посмотри вокруг: все как ты хотела. Лето вернулось, погода шикарная, мы вместе, причем одни на целых два дня! Что еще надо?

— Ты хочешь, чтобы я ответила тебе? Прямо здесь и сейчас?

— Прямо здесь и сейчас я хочу другого, — пробормотал он, целуя ее в шею, — и ты тоже.

— Подожди, прошу тебя! — она мягко отстранилась. — Давай поговорим серьезно, мне кажется, уже пришло время…

— Обязательно поговорим, — он рывком поднял ее на ноги, — но сначала поплаваем!

Смеясь, втащил он сопротивляющуюся кузину в море, схватил на руки, бросил в воду. Ну никак не был настроен он на серьезные разговоры о жизни, искренне не понимал, зачем они? Зачем тратить время попусту, когда все так прекрасно: теплое море, горячий песок, они вдвоем, тоже молоды и горячи, никого поблизости нет…

Он заставил ее забыть на время о разговорах: в воде они снова дурачились, смеялись, целовались. Ее глаза по-прежнему светились любовью, той самой любовью, от которой у него голова шла кругом, но в тот день опять увидел он в любящих глазах столько грусти, столько мольбы и надежды… Решив для себя, что обязательно поговорит с нею об их будущем, но не сейчас, — позже, позже! — на руках вынес он ее из моря и, прижимая к себе, стал подниматься со своей драгоценной мокрой ношей по лестнице.

— Отпусти меня, — говорила она, но продолжала обнимать его за шею. — Куда ты меня тащишь? Давай поговорим спокойно!

— Поговорим, даю слово, чуть позже, — он на миг опустил ее на ноги в столовой. — У нас мало времени!

И, снова подхватив ее на руки, внес в свою комнату. Они упали на постель, срывая с себя мокрые одежды.

— Ты не запер дверь… — попыталась привстать она, но он закрыл ей рот поцелуем.

— Мы одни, глупенькая!..

Потом они, обессиленные, долго лежали вдвоем на смятых простынях.

— Я вижу, как тебе неприятен этот разговор, — робко сказала она, — но больше я так не могу.

Он перевернулся на живот и зарылся лицом в ее длинные волосы:

— Боже, как мне хорошо с тобой!

— Мне тоже очень хорошо с тобой, но что с нами будет дальше? Ты думал об этом?

— Должен признаться, не думал. А что, уже надо?

— Ты все шутишь, — укоризненно сказала она, — а для меня это серьезно. Скоро мы уедем, а дальше-то что? Просто поблагодарим друг друга за приятно проведенное время?

— А чего бы ты хотела? — он играл с ее локонами.

— Я? — она смутилась. — Ну ты же мужчина, должен все понимать…

Ах, как же не хотелось ему продолжать тот разговор, не готов он был принимать какие-либо серьезные решения, планировать их будущее. Что бы такое ответить ей? Чтобы и успокоить ее, и вместе с тем не давать бессмысленных надежд и невыполнимых обещаний?

Он полулежал на боку, опершись на локоть, свободной рукой лаская ее обнаженное тело. Ее дыхание участилось, руки потянулись к нему, и он прошептал:

— Потом договорим…

И мансарда вновь наполнилась звуками любви, среди которых… И как он только услышал, нет, скорее ощутил какое-то едва заметное движение со стороны открытой настежь двери его комнаты! Остановившись, поднял он голову: в дверях стояла Бланш. Они даже не заметили, как она вошла в дом, поднялась на третий этаж… Как долго она стоит тут, в дверях, не веря своим глазам?

— Черт! — одним движением накинул он на них простыню, укрыв кузину с головой, чувствуя, как сильно колотится ее сердце где-то в районе его груди.

— Я так и знала, — негромко и спокойно сказала Бланш, отворачиваясь. — Одевайтесь и спускайтесь вниз, немедленно!

Она прикрыла за собой дверь и вышла.

— Что теперь будет? — со страхом спросила она. — Боже мой, что же теперь будет?! Все должно было произойти не так, совсем не так!

— Одевайся, — сказал он, — я пойду первым.

Дрожащими руками он натянул брюки и спустился. Бланш сидела в кресле на террасе.

— У Родольфо спустило колесо, — сказала она, не глядя в его сторону. — Он остался на трассе, а мне пришлось вернуться на попутке: надо позвонить в сервис, вызвать кого-нибудь.

— А запаска? — брякнул он, пытаясь привести мысли в порядок.

— Не знаю, с ней тоже что-то не в порядке. Я сейчас позвоню, а ты присядь.

Она вышла к телефону. Он опустился в кресло, пытаясь унять дрожь в руках, отыскал стакан, щедро плеснул себе виски, выпил. Вошла бледная кузина.

— Почему она вернулась? Где дядя?

— У них сломалась машина, — негромко ответил он. — Бланш звонит в сервисную службу.

Вернулась Бланш.

— Ну, вроде все хорошо, сказали, что приедут. Милая, оставь нас наедине, пожалуйста.

Кузина бросила на него тревожный взгляд и вышла в сад.

— Виски? — усмехнулась Бланш. — Самое время. Налей-ка и мне!

Он налил. Бланш взяла стакан, повертела его в руках, но пить не стала, поставила на стол:

— Надеюсь, ты не станешь отрицать очевидное? Я видела достаточно и для меня все предельно ясно.

— Дай мне объяснить…

— Не перебивай меня! Я хочу знать только одно: отдаешь ли ты отчет тому, что сделал? Я догадывалась, что между вами что-то происходит, особенно после слов Тони, но это… Я надеялась, что так далеко не зайдет. Давно вы этим занимаетесь?

— Месяц, — ответил он, наблюдая за тем, как взлетели ее брови.

— Вот как! Что ж, значит, у вас все серьезно? — она испытующе смотрела на него. — Нам с твоим отцом ждать свадьбы? Может, уже и внуков?

Он вздрогнул. Бланш это заметила:

— Чего испугался? Ты собираешься делать ей предложение?

— Мы об этом не думали… — он опустил глаза.

— Ах, не думали! Ее я могу понять: какой с девочки спрос? Очевидно, что она влюблена в тебя, раз позволила… Меня больше интересуешь ты, ты — как личность, как мужчина, как мой пасынок, в конце концов. Я тоже несу ответственность и за тебя, и за нее, не говоря уже о твоем отце. Кстати, ты не забыл, что твоя кузина еще несовершеннолетняя?

— Я помню.

— Он помнит! — Бланш залпом выпила виски. — Хорошо. Ответь тогда, что дальше? Ты собираешься принять мужское решение? Взять на себя ответственность за случившееся?

— Ответственность! Ответственность! — неожиданно вспылил он. — Не стоит так все усложнять! Мы с ней как-нибудь сами разберемся.

Некоторое время Бланш пристально разглядывала его.

— Я искренне верю, что сын моего Родольфо не может быть мерзавцем. Помни только, что твоя кузина — это не просто очередная подружка, к которым ты привык дома. Это не девочка на лето: здесь замешана семья, а не только твоя похоть… Я все сказала, дело за тобой.

Она встала.

— Прошу тебя, — сказал он, — не говори пока ничего отцу! Я… я сам.

— Хорошо. Даю тебе время до прощального ужина: на нем ты все расскажешь. А теперь я позову твою кузину и попрошу ее собрать вещи: я увожу ее с собой, к Моник.

— Ну зачем? — он был раздосадован. — Оставь ее, нам же надо поговорить!

— Представляю ваши разговоры, — Бланш покачала головой. — Нет, после увиденного я не могу позволить ей остаться с тобой вдвоем. А у тебя как раз будет достаточно времени поразмыслить. Поговорите, когда мы вернемся.

Она вышла в сад. Он по-прежнему сидел на террасе. Через несколько минут появилась кузина:

— Я еду с Бланш, — тихо сказала она, глаза у нее были заплаканными. — Поедем на моей машине, вернемся послезавтра.

— Поцелуй меня! — он притянул ее за руки и усадил к себе на колени. — Прости, что так вышло.

— Ты ни в чем не виноват, — сказала она, целуя его в губы, — я так люблю тебя!

Встала с колен, направилась к выходу. В дверях обернулась:

— Хочу быть только с тобой… Всегда…

Он подбежал к ней, повинуясь внезапному порыву, прижал к себе. Она расцепила его руки, оттолкнула от себя и, не оборачиваясь, вышла. Вскоре он услышал, как взревел двигатель ее машины. Они уехали.

Глава пятнадцатая

Да, судьба в лице Бланш предоставила ему достаточно времени для раздумий. Это были тяжелые дни: он практически не спал, ел мало, много пил. С утра до поздней ночи бродил он по берегу моря, не расставаясь с бутылкой. Он думал о ней. О себе. О том, что теперь обратного пути нет, надо что-то решать, решать немедленно.

Он помнит, как сидел на песке, обхватив голову руками… Вернуться бы туда, в тот самый миг, когда он понял, что не может, не хочет больше обманывать ни ее, ни себя: да, с ней было хорошо, по-летнему просто, она дарила ему безумное наслаждение; она была неотъемлемой частью того, что окружало его тогда: частью лета, моря, солнца, потому он и брал ее так же естественно, не задумываясь ни о чем, как дышал этим воздухом или плавал в море. Но стоит ли продолжать это? Да и где? В Риме? Она переедет к ним? Или он бросит все и уедет в Неаполь? Жениться на ней? Нет, к этому он точно не готов! Да и любит ли он ее так же, как она его? Нет, наверное, нет…

…Вернуться бы туда, в этот самый миг — и все исправить! Не так должен был он думать, не к тому выводу прийти!..

Но он сделал заключение, что, наверное, еще не способен любить кого-то вот так, как она, всепрощающе и отдаваясь этому чувству без остатка. Да и как он введет ее в свой круг? Знакомьтесь, это моя кузина и одновременно любовница… Он представил косые взгляды однокурсников, знакомых, которые непременно будут обсуждать эту новость друг с другом, вероятно, сочтут его едва ли не извращенцем: мало ли вокруг обычных девушек? И где гарантия, что очарование их отношений и эта летняя страсть не кончатся после отъезда? Все с легкостью может поглотить быт, возвращение к реальности, да и занятия скоро, на носу переэкзаменовка… Нет, не место ей в его привычной жизни, как не место и ему рядом с ней.

Он то вскакивал на ноги, то снова падал на песок. Порой сам себе казался чудовищем: как же он мог переспать со своей сестрой, пусть даже двоюродной? Потом вдруг ясно осознавал, что больше не сможет без нее, без ее трепетного тела, так чутко отвечавшего всегда на его прикосновения, без ее теплых губ, бездонных глаз, в которых он тонул, запаха ее волос, в которые он так любил зарываться лицом… Что за наваждение! Ее образ преследовал его, не давал сосредоточиться…

Он взъерошил волосы руками. Как же сказать ей обо всем этом? Как предложить прервать их роман, хотя бы на время? А ведь это выход! Они разъедутся, начнутся занятия, не до любви уже будет… Потом посмотрим, время все расставит на свои места (где-то он уже слышал эту фразу), может, она кого-нибудь встретит, влюбится, забудет своего кузена и их безумный летний роман. Точно! Он предложит ей расстаться на неопределенный срок, якобы проверить, так сказать, их отношения на прочность, объяснит, что так будет лучше и правильнее для всех. Тогда и отцу ничего не нужно будет рассказывать. Зачем?.. Но вдруг она не согласится? Устроит сцену со слезами — то, чего он просто не выносит? Ладно, там видно будет, уж как-нибудь он ее уговорит. И попросит Бланш, чтобы молчала пока.

На душе сразу стало легко, как будто камень с плеч! Он был безмерно доволен собой: как же, подумал, поразмыслил, все взвесил и принял настоящее мужское решение — проверить их отношения временем! Жестокая мысль о том, что он собирается просто-напросто обмануть ее, в его голову тогда не пришла. И уж конечно он не казался себе бессердечным эгоистом.

Теперь ему оставалось только ждать их возвращения, но с принятым решением это было несложно. Пролетели день, ночь, в которую он спокойно спал, наступило утро. Он проснулся около девяти, позавтракал, искупался в море.

Около полудня к коттеджу подъехала машина кузины. Он вышел встретить их.

— Привет, сын! — обрадовался ему отец. — Как ты тут без нас?

— Соскучился, — он помогал отцу вытаскивать вещи из багажника, а сам поглядывал на нее. — Как отдохнули?

— Замечательно! Правда, маленькая неприятность с машиной, но ничего, уже все в порядке: сегодня ее вернут. Моник очень обрадовалась моей племяннице, посетовала, что тебя не взяли, но я объяснил ей, какой ты у меня серьезный парень! Ладно, пойду прилягу…

— Надеюсь, что серьезный, — многозначительно вставила Бланш и вслед за отцом вошла в дом. Наконец-то он остался с кузиной наедине.

— Привет, — он обнял ее, — как ты?

— Привет, — выдохнула она, — мне до сих пор не по себе.

— Бланш тебя ничем не обидела?

— О, что ты! Она была очень милой, сказала, что понимает меня, хотя и не совсем одобряет. Ну, ты понимаешь…

— Да, конечно. А отец? Он…

— Знает ли он? Нет, Бланш ничего ему не говорила, это точно. Иначе, я думаю, он бы так не веселился.

— Это верно, — согласился он.

— Я хочу в море, — сказала она, — сегодня наш последний день, дядя говорил, что завтра утром мы уезжаем.

— Пойдем вместе, — он взял ее за руку.

— Я иду с вами, — раздался спокойный голос Бланш, внезапно появившейся на ступенях. — Что застыли? Одних я вас не оставлю, хватит. Сейчас быстренько окунемся, отдохнем с дороги и будем готовиться к прощальному ужину.

Она взяла кузину под руку, и они стали спускаться в бухту. Делать нечего, он пошел за ними. Бланш ни на минуту не отходила от нее, не давая никакой возможности остаться им наедине. В конце концов, он не выдержал:

— Слушай, — осторожно начал он, — ну что ты так беспокоишься? Дай мне с ней поговорить, просто поговорить, ладно? Или ты думаешь, что я маньяк? Накинусь на нее у тебя на глазах?

Кузина покраснела.

— Хорошо, маньяк, — усмехнулась Бланш, переворачиваясь на спину. — Можете поплавать у берега, но с двумя условиями: руками друг друга не трогать, далеко не заплывать.

— Детский сад, — буркнул он, поднимаясь на ноги.

Но когда они вошли в море, он сразу притянул ее к себе. Она уперлась в его грудь руками:

— Что ты делаешь? Я думала, ты правда хочешь поговорить, обманщик!

— Очень хочу, — поцеловал он ее в соленые губы, — ты даже представить себе не можешь, как сильно хочу! Но не сейчас, перед ужином, хорошо?

— Разве я могу отказать тебе хоть в чем-то? — тихо сказала она. — Целуй же меня, целуй сильнее!

Они целовались, как сумасшедшие подростки, и волны накрывали их с головой, а на берегу бесновалась Бланш:

— А ну-ка немедленно выходите! Как вам не стыдно! Хотя бы меня постеснялись!

Глава шестнадцатая

Он так и не смог сказать ей о своем решении расстаться — ни в море, ни во время послеобеденного отдыха: как только Бланш задремала, они сбежали в рощу, к тому самому раскидистому ореху, который уже неоднократно был безмолвным свидетелем их любви…

Чуть позже, никем не замеченные, они вернулись в коттедж и разошлись по своим комнатам. Потом проснулись отец и Бланш, и им пришлось выйти и готовиться к прощальному ужину. Решено было поставить жаровню на открытой площадке у террасы, а не разводить костер на пляже: вечерами уже было довольно прохладно. Они с отцом съездили в поселок за свежим мясом — машину отца как раз пригнали из автосервиса — и занялись приготовлением угля и дров. Кузина и Бланш колдовали у плиты в кухне.

И вроде бы все было хорошо на первый взгляд: отец веселился, он пытался отвечать на шутки, кузина и Бланш дружно накрывали на стол, погода стояла прекрасная, но… Все же ему было не по себе, и дело тут не только в вопросительных взглядах Бланш, напоминающих, что его время, отведенное ею до ужина, истекает. Надо все рассказать отцу, объявить торжественно, что он соблазнил свою кузину, и в это лето они стали любовниками. Здорово! Как обрадуется-то отец! Настроение у него сразу испортилось. И тут еще Бланш подошла к нему, не выдержав:

— Ты поговорил с ней? Вы все решили?

— Не успел, — раздраженно ответил он. — Времени не было.

— Странно, — насторожилась Бланш, — а чем это вы занимались после обеда?.. Хотя можешь не отвечать, догадываюсь. Так вот, иди немедленно и поговори с ней: я попросила ее нарезать роз в саду. И помни: в средние века у вас в Италии, если мужчина прилюдно только лишь поцеловал девушку, он уже был обязан на ней жениться. А у вас, насколько мне известно, зашло гораздо дальше поцелуев. Так что иди и будь мужчиной! Мы с отцом подождем вас.

— Сейчас не средние века, — грубо ответил он, но в сад пошел. На пороге оглянулся. Бланш смотрела ему вслед удивленно и даже немного разочарованно, как ему показалось.

Кузина склонилась над кустом белых роз и аккуратно срезала бутоны, складывая их в садовую корзинку. Легкий ветерок, долетавший с моря, развевал ее волосы, поднимал подол яркого коротенького платья. Картина, достойная пера художника. «Девушка, срезающая розы» — так бы он ее назвал, все-таки сын искусствоведа. Но тогда эта чарующая красота не вызвала у него радости, наоборот, он почувствовал бешеную ярость: как смеет она быть такой красивой?! Она отравила его собой, околдовала! Пора выпутываться из этих порочных уз.

— Необыкновенные, правда? — улыбнулась кузина, кивая на розы. И тут же встревожено спросила: — Что с тобой? У тебя такое лицо…

— Надо поговорить, — холодно сказал он.

Она поставила корзинку с розами на землю:

— Говори, я слушаю.

— Видишь ли, я думаю… и так будет правильно, — он старался найти нужные слова, — в общем, так больше не надо.

— Что ты имеешь в виду? Не понимаю…

— Все ты понимаешь, — вспылил он, как будто она была в чем-то виновата, вынуждая его вести этот нелегкий разговор. — Я принял решение: нам лучше расстаться. Буду честен с тобой: я не могу тебя любить. Давай подождем, сделаем, так сказать, перерывчик…

— Перерывчик?! — вскричала она. — Что ты такое несешь? Кому он нужен, твой перерывчик? Да что это с тобой?!

Внезапно он понял: ему нужно быть как можно грубее с нею. Так проще будет закончить этот неприятный разговор. Она обидится на него и уйдет сама. После ужина закроется в комнате и будет плакать. Ну и что? Утром они разъедутся и всё. Всё! А там видно будет. Если он поймет, что не может без нее даже дышать, приедет в Неаполь и вымолит прощение. В том, что она простит его, он тогда даже не сомневался.

— Короче говоря, сестренка, — начал он и увидел, как побледнело ее лицо, — мы чудесно провели лето, нам было хорошо вместе и все такое, хочу сказать тебе спасибо!

— Ты выпил? — словно не веря своим ушам, спросила она.

— Я трезв как стекло, — рассмеялся он, чувствуя себя последним мерзавцем.

— Зачем ты делаешь мне больно? — тихо спросила она. — Я же люблю тебя…

— Знаю. Премного тебе благодарен, ты скрасила мне это лето, но на этом всё. Пока всё. Может, через время мы увидимся? Ну, если нас так же будет тянуть друг к другу.

— Ты говорил, что любишь меня… — едва слышно прошептала она, и ее глаза стали наполняться слезами.

— Ну, дорогая, это была шутка. А что я еще мог сказать девушке, чтобы затащить ее в постель? Ну или сразу после, какая разница? Кстати, еще неизвестно, кто кого туда затащил… Это всегда и на всех действовало, и ты не исключение, — он специально старался побольнее задеть ее. — Ты весьма вовремя подвернулась под руку, хотя на твоем месте могла быть и любая другая симпатичная мордашка, приехавшая к нам погостить.

— Я тебе не верю, не верю, это не ты говоришь! — она схватила его за руку. — Признайся, ты что-то принял?

Он отшвырнул ее руку:

— Хватит, кузина, не стоит так унижаться. Я все сказал.

Она подошла поближе, не сводя с него взгляда, тревожно вглядываясь в его лицо, словно пытаясь понять, что происходит, почему он так жесток с нею. Он не мог выдержать вида этих глаз, в которых любовь к нему перемешалась с болью, и он ясно видел, как боль переполняет их, беря верх над чувством. Нет, не этих отвратительных слов ждала она от него. Не этих.

— Пошли за стол, пора прощаться с летом, — сказал он как можно веселее, развернулся и направился к дому.

— А если я скажу тебе, что у нас будет ребенок? — обухом по голове прозвучали вслед ее слова. Ноги у него подкосились так, что пришлось ухватиться за стену коттеджа.

— Что?! — он обернулся и с нескрываемым ужасом посмотрел на нее. И тут кузина стала смеяться, она хохотала громко, истерично, он даже испугался, как бы отец и Бланш не выбежали из дома. На негнущихся ногах бросился к ней, схватил ее за плечи и затряс так сильно, что ее волосы разметались:

— Повтори, что ты сказала?!

— Ничего, братец, — смеялась она, а слезы градом катились по ее лицу. — Я пошутила, никакого ребенка у нас не будет, и слава Богу! Видел бы ты свое лицо! Как же ты жалок, любимый! Какой же ты трус! Какой же ты…

— Ненормальная! — кричал он, продолжая трясти ее. — Зачем я вообще связался с тобой?! Кто же так шутит?!

— Ты пошутил, что любишь меня, я пошутила, что жду ребенка — мы квиты. Не волнуйся, братец, если бы я и была беременна, от твоего ребенка избавилась бы, это точно! Кто захочет рожать от такого подонка?

Тут он и ударил ее. Замахнулся и ударил. По лицу. Попал по губам. Сильно. Не рассчитал.

Он плохо соображал в тот момент, если этим можно, конечно, оправдать его. Юристы, кажется, называют такое состояние аффектом?.. Словно в замедленной киносъемке, видел он, как от его удара она упала. Тут же встала, сама. Хотя он, вроде бы, попытался помочь ей подняться? или просто хотел попытаться?.. Встала, подошла к нему. Молча. Вместо лица — застывшая маска. Он видел это все как будто со стороны. Медленно, своим привычным жестом ласково коснулась она его щеки — пальцы у нее были ледяные — улыбнулась разбитыми губами и, пошатываясь, пошла к воротам. Он побрел за ней. У ворот она сбросила туфли и вдруг побежала. Проскользнула в калитку, открыла дверцу своей машины. Взревел двигатель, гравий фонтаном вылетел из-под колес. И всё.

Всё.

Она уехала.

Глава семнадцатая

Он не бросился за ней, не перегородил ей путь, не лег под колеса ее машины, в конце концов. Он не сделал ничего, чтобы помешать ей уехать тогда. Когда кузина скрылась за поворотом, он по-прежнему молча стоял у ворот. Что испытывал он в тот миг? Сейчас ему особенно гадко вспоминать это, потому что тогда в нем смешались самые разные чувства: раскаяние, стыд и, что самое отвратительное, — чувство облегчения, что, наконец, все закончилось, пусть так, пусть жестоко, пусть мерзко, пусть он трус, подлец, но она уже едет домой, и их безумный роман завершился.

Медленно он шел по саду к террасе, на пороге которой стояли отец и Бланш.

— Что случилось? — спросил отец. Вид у него был встревоженный. — Мы слышали крики, шум машины…

— Где она? — глядя прямо ему в глаза, спросила Бланш. Он не смог выдержать этот взгляд, отвернулся:

— Она уехала.

— Одна? В такой час? — отец был в замешательстве. — Что ты сделал? Почему позволил ей вот так уехать? А как же ужин?

— Оставьте меня! — внезапно он сорвался на крик. — Вы ничего не поймете! Может, я и сделал ошибку, но всё так сложно!

Отец подошел к нему вплотную и взял рукой за подбородок:

— Посмотри на меня, сын! Это не контрольная, это жизнь, сделал ошибку — живи с нею. Но что бы между вами не произошло, ты должен был оставаться мужчиной и поступить по-мужски. Только мужчина несет всю ответственность за поступки, причем не только за свои, надеюсь, ты меня понимаешь…

Он глянул на него и вдруг четко осознал: отец знает, знает все. Но как? Все-таки Бланш…

— Я рассказала ему, — будто прочитав его мысли, сказала Бланш, — хотела подготовить. Была уверена, что он поймет, и вскоре вы объявите о помолвке.

— А я и понял! — вскричал отец. — Что, не ожидал?! Правда, понял! И даже обрадовался, старый я дурень! Поэтому я и спрашиваю, что ты сделал? Почему она уехала? Отвечай немедленно!

Он молчал. Просто не мог вымолвить ни слова. Такой реакции отца он точно не предвидел. Где-то ошибся в расчетах. Ошибся. Так страшно ошибся…

— Я звоню в Неаполь, — не дождавшись ответа, отец зашагал к дому.

— Родольфо, мы даже не уверены, поехала ли она домой, — сказала Бланш, едва поспевая за ним.

— Знаю. Но я должен предупредить моего брата и ее отца о том, что она возвращается, и попросить, чтобы она немедленно с нами связалась.

Отец и Бланш скрылись из виду. Он спустился в бухту и сел на песок. Так он просидел, не двигаясь, наверное, несколько часов. Никто к нему не подошел, никто больше ни о чем не спрашивал. День догорал: солнце опускалось за море, в небе зажигались первые вечерние звезды.

«Это она виновата! Она сама виновата!» — повторял он про себя как заклинание. Да как посмела она разрушить ту легкость, ту простоту их отношений?! На что она рассчитывала, в конце концов? Да, лето кончается, да, они действительно разъедутся по своим городам, оба вернутся к своим жизням. И он ничего ей не обещал. А ей что, уже слышался звон свадебных колоколов? Ну уж нет, они еще слишком молоды, по крайней мере, он. И вообще, подумала ли она обо всех последствиях их возможного союза? В конце концов, где гарантии, что и ее отец с радостью примет их отношения? А вдруг нет? А если и его отец одумается? Как и на что они тогда будут жить? Оба студенты, а не дай Бог у них действительно появятся дети… Он поежился, вспомнив ее прощальную «шутку». И еще неизвестно, с какими патологиями… Зачем же выставлять на всеобщее обозрение их отношения и лишать себя удовольствия просто быть вместе, просто наслаждаться друг другом, пока это возможно?! И пускай они встречались бы только летом, что с того? А она предпочла сбежать, не захотела трезво поразмыслить над тем, что он предлагал. Он же хотел как лучше: просто пауза в отношениях. Она вынудила его стать подонком, наговорить ей таких мерзостей! Он содрогнулся, вспомнив, что говорил ей, что кричала она. Особенно хороша была шутка про ребенка. «Надеюсь, это действительно шутка», — со страхом подумал он. Конечно, он не имел никакого права поднимать на нее руку, но после тех слов… Да он вообще не соображал, что делает! И вместо того чтобы успокоиться, поговорить, она уехала. Что ж, это ее выбор, ее решение. Ничего, приедет домой, остынет, а там видно будет…

Приблизительно так твердил он себе, пытаясь заглушить закипающее чувство невыносимого стыда и презрения к самому себе за совершенную подлость, за то, что он так легко и больно ранил ту, которая влюбилась в него в тринадцать лет, которая отдалась ему, не задумываясь ни о чем, дарившую невыразимое наслаждение в это лето, ту, которая безропотно прощала ему всю его трусость, принимала его эгоизм, ту, в чьих глазах он тонет и тонет, ту, которую до физической боли желает и сейчас… Слушая шум прибоя, он вдруг внезапно ощутил всю низость своего поступка, — мужского решения! — всю горечь своей утраты. Она обожгла его так сильно, что на миг он даже решил, что умирает: бешено забилось сердце, потом словно остановилось, странно перехватило дыхание. С чувством необъяснимой, дикой тревоги вскочил он на ноги и в этот же момент услышал автомобильный гудок. Тревога тут же сменилась радостью и облегчением: это же она вернулась! Она простила! Она любит его!.. Господи, да и он ее любит! Лю-бит! Гори все огнем! Они будут вместе всю жизнь, поженятся, родят детей, много детей, и их дети непременно будут здоровыми!

Как на крыльях, взлетел он по лестнице, предвкушая сладостный миг их примирения. Завернув за угол дома, он увидел отца, Бланш, незнакомого мужчину в форме и машину дорожной полиции с включенными проблесковыми маячками у ворот. Улыбка слетела с губ, ноги вдруг стали ватными. Пошатываясь, он подошел к отцу.

— Что случилось? — его собственный голос показался ему чужим. Полицейский смотрел сочувственно.

— Синьорина… — он назвал имя и фамилию кузины, — ваша родственница?

— Моя племянница, — хрипло ответил отец.

— А-а… — полицейский взглянул в блокнот и назвал номер и марку машины кузины. — Это ее машина?

— Да. В чем дело? — отец с трудом произносил слова. Лицо Бланш стало белее стены.

— Мои соболезнования, синьор. Авария. Так жаль! Такая красивая синьорина, такая молодая…

— Какая авария? Где? — он снова не узнал свой голос. — Она… Что с ней? Она в больнице?

Полицейский перевел взгляд на него.

— Она не справилась с управлением, недалеко отсюда. Неожиданно выехала на встречную полосу, столкнулась лоб в лоб с грузовиком. Водитель грузовика жив, но в тяжелом состоянии, а ваша жена… Мне очень жаль. Она погибла на месте.

Он плохо понимал, что говорит этот человек в форме, почему-то назвавший кузину его женой и утверждавший, что она погибла на месте. На каком еще месте?! Как это — погибла? Почему погибла?! Это неправда, это не может быть правдой!

То, что было дальше, он помнит смутно: они ехали куда-то в полицейской машине, неровная дорога, прыгающий свет фар, застывший, заледенелый взгляд отца, белое пятно вместо лица Бланш…

Потом вдруг машина остановилась. Он вышел. Сквозь пелену увидел место аварии, все еще огороженное полицейской лентой: перевернутый на бок грузовик, разбитая, смятая кабина, какие-то вещи, разбросанные на дороге, и вдруг — страшная, сплющенная машина под грузовиком. Ее машина под грузовиком… А потом провал.

Кажется, он рвался туда, к машине, вернее, к тому, что от нее осталось, его держали какие-то люди, кого-то из них он ударил, ударил сильно, так как хватка немного ослабла, и он рванул снова, упал, его снова схватили. Кажется, он дико и страшно что-то кричал. Потом ему сказали, что он звал ее по имени…

Поселок. Двери больницы. Или морга… Боже, он же будущий врач! Конечно, это морг. Мысли путались, разбегались в разные стороны, и он никак не мог ухватиться ни за одну из них. Отец пошел на опознание, вернее, его повели, поддерживая под руки, человек в белом халате и тот же полицейский.

— Я ее не узнаю, — монотонно говорил отец, — я ее не узнаю.

Они ушли. Он сидел у двери. Кажется, ему что-то дали принять, наверное, какой-то успокоительный препарат… Он сидел и думал только об одном: все это просто кошмарный сон или чудовищная ошибка, сейчас выйдет отец и закричит, громко закричит, что это не она, потом они вернутся домой, а кузина ждет их на террасе…

Отец не возвращался.

Он так четко все это представил, даже будущие извинения полицейских, врачей, что почти убедил себя в том, что так оно и есть, и не было никакой аварии, и он не видел страшную, искореженную машину.

Но тут вышел отец. Он поднялся навстречу и увидел его глаза…

Отец так и не разрешил посмотреть на нее.

Они вернулись в коттедж. Вошли на террасу. Накрытый к ужину стол. К их ужину, который так и не состоялся. Отец смахнул со стола все, что там было: осколки посуды, хрусталя и фарфора перемешались с едой на полу. Бланш куда-то вышла, наверное, поднялась в спальню. Он сел в свое кресло. Потом слышал, как отец звонил в Неаполь, что-то говорил ее отцу, сбивчиво, срываясь на крик, а потом зарыдал прямо в трубку. Это было по-настоящему страшно: не по-мужски рыдающий отец, его слезы… Он так и не смог взять трубку и поговорить с дядей.

Поднялся наверх, в ее комнату. Шатаясь, как пьяный, открыл дверь, не включая свет, вошел. Там были ее книги, ее платья, запах ее духов… На кровати, освещенной лунным светом, лежала ее ночная рубашка. Холодный серебристый атлас под его пальцами, бретельки оборваны. Он вспомнил, как оборвал их в ту ночь, ночь их «примирения» в День Святого Варфоломея. Господи, когда это было? Неужели прошло всего несколько дней?..

А потом он выл. Сидел на полу в обнимку с ее рубашкой, раскачиваясь, как в молитве, и выл, громко, во весь голос, до хрипоты, не стыдясь никого и ничего.

Внизу, невидимое в темноте, все так же шумело море.

Глава восемнадцатая

Водителя грузовика признали невиновным в той страшной аварии. Об этом он узнал потом, когда их пригласили для дачи показаний. Он вообще не понимал, кому и зачем это теперь нужно: ведь ее больше нет. Но полицейский (имя его он так и не запомнил) сообщил, что у них есть некоторые сомнения по поводу произошедшего, имея в виду показания водителя грузовика, которые он огласил им вслух. Выживший водитель рассказал, что заметил машину кузины еще со склона, ехала она довольно быстро. Очень быстро. Ну и что? Сейчас все носятся как сумасшедшие, особенно молодежь. Приближаясь, он все же успел рассмотреть девушку за рулем. А потом ее машина, не сбавляя скорости, резко выехала на его полосу. Он не ожидал такого, поэтому ничего не смог поделать. Уверен, что девушку никто не преследовал, больше машин на дороге не было, причем в обоих направлениях. Почему она неожиданно вылетела на встречную полосу, он не знает. А он уверен, что девушка намеренно выехала навстречу? Может, ему показалось? Может и показалось. Может, у нее что-то случилось с машиной…

— Автомобиль был исправен, — закончил полицейский, — наши эксперты уже дали заключение.

— Что вы хотите этим сказать? — бледнея, спросила Бланш.

— Простите, синьора, я понимаю ваше горе, но у нас в разработке две версии случившегося, — полицейский внимательно посмотрел на них. — Несчастный случай или самоубийство.

— Само… что?! — отец резко встал со стула. — Это совершенно исключено! Моя племянница никогда бы не лишила себя жизни, тем более таким диким способом!

— Успокойтесь, синьор, я лишь хочу выяснить правду. Может, перед ее отъездом что-то случилось? Ссора? Ее что-то огорчило? Она что-то узнала?

Тут до него начал доходить смысл сказанного полицейским и суть задаваемых им вопросов. Он хотел закричать, что да! случилось! что это он убил ее, он! Ведь словом можно убить, а можно и спасти, правда? «Будь осторожен, не играй словами, кузен!»… «Твоя маленькая кузина до смерти влюблена в тебя, до смерти!»… «А если я скажу тебе, что у нас будет ребенок?!»…

— Послушайте, — севшим голосом произнес он, с трудом подбирая слова. — Вы можете сказать?.. моя… — он запнулся. — Кузина… Она случайно не была, — он схватился за край стола так сильно, что побелели пальцы, — в… положении?

Бланш издала какой-то странный всхлип, отец медленно поднес руку к груди. Полицейский с интересом окинул их троих взглядом:

— Неожиданный вопрос! Нет, ваша кузина не была беременна, если вы это имеете в виду. А почему вы об этом спросили?

И тут он решил, что все, хватит. Сейчас он расскажет этому человеку в форме обо всем, иначе как жить дальше?! Он не выдержит этого груза вины, слишком тяжело, невыносимо!.. Но отец перехватил его безумный взгляд и, уверенно чеканя каждое слово, твердо заявил полицейскому:

— Мой сын убит горем, вот и задает странные вопросы, не обращайте внимания. Ничего у нас не произошло. Моя племянница решила вернуться в Неаполь, попрощалась, села в машину и уехала. Мы все ее проводили до ворот. А потом она, видимо, не справилась с управлением… — только тут голос отца дрогнул.

— Вы уверены, синьор? — спросил полицейский. — А почему мы не нашли в машине ее вещей? Совсем никаких: ни чемодана, ни дамской сумочки? Кстати, она ехала босиком и даже без документов, поэтому мы сразу не смогли сообщить вам о случившемся, хотя авария произошла совсем рядом с нашим поселком: личность погибшей мы устанавливали по номерам машины, связывались с управлением в Риме и в Неаполе.

— Я не понимаю, к чему вы клоните. Не знаю, почему она уехала без вещей, но делать из моей племянницы самоубийцу я не позволю! Так и запишите в своем отчете! — отец еле сдерживал свой гнев. — На этом все. Полагаю, мы можем идти?

— Конечно, — полицейский тоже встал из-за стола. Обращаясь к нему, спросил:

— А вы тоже считаете, что это был несчастный случай? Кстати, прошу прощения, я не знал, что погибшая — ваша кузина, а не супруга.

— Я… — у него перехватило дыхание.

— Мы уходим, — резко оборвал его отец.

Молча шли они по поселку к коттеджу. Отец и Бланш впереди, он плелся сзади. Бланш плакала.

— Не хочу, — не оборачиваясь, сказал ему отец. — Не хочу ничего слышать, что бы ты сейчас ни говорил. Молчи, иначе я тебя ударю. Я разрываю наш договор Мужской Честности и Чести, можешь ничего мне не объяснять. Никогда.

Больше они не могли оставаться в этом доме. Прочь! Прочь отсюда! От этого солнца, от этого пляжа, от комнаты с ее вещами… Никогда они не смогут вернуться сюда. Лето кончилось. Все кончилось.

И лишь в небе по-прежнему кричали неугомонные чайки, а в бухте о скалы разбивалось море…

Глава девятнадцатая

Был очень теплый, по-летнему теплый сентябрьский день в Неаполе — ее похороны. Закрытый гроб. Белые-белые розы, похожие на те, что росли в саду у их коттеджа. Розы повсюду. Ее фотография с траурной лентой. Освещенная ярким солнцем каждая черточка родного лица… Она улыбается ему оттуда, с фотографии. И бешено светятся ее прекрасные глаза.

Бланш в черном, отец, постаревший на пару десятков лет сразу, ее родители… Родственники, которых он не видел много лет и не увидел бы, наверное, еще долго, если бы не… Ему казалось, что это снится какой-то кошмарный сон, до ужаса нелепый. Как странно! Он до сих пор не верит в то, что ее больше нет. Как жестоко: он осознал, что действительно любит ее только в тот страшный день ее смерти. Озарение пришло, увы, поздно. И права была та сумасшедшая гадалка, во всем права: на нем ее судьба и сломалась. Если бы он прислушался к ней тогда… Но кто всерьез воспринимает предсказания какой-то цыганки? «Твоя маленькая кузина до смерти влюблена в тебя»…

В толпе людей на кладбище он вдруг заметил Марино. Тот плакал навзрыд, не смущаясь присутствующих. Он постарался встать так, чтобы не попасться ему на глаза. Слишком мерзко себя почувствовал, даже во рту появился какой-то неприятный привкус. Но потом, когда люди стали подходить к родственникам, выражать соболезнования, деваться ему уже было некуда: он оказался лицом к лицу с Тони. Марино посмотрел на него с искаженным от ненависти лицом:

— Подонок… Я любил эту девочку, а ты… Убийца! — плюнул в него, а потом пошел прочь. Он вздрогнул, как от удара, и поспешил отойти в сторону от родных. Достал платок и вытер лицо. Хорошо еще, что никто ничего не заметил.

Он нашел ее альбом в старой коробке на чердаке, как и думал. Альбом был небольшой, в пыльной кожаной обложке. Руки у него задрожали, когда между страниц он увидел пожелтевший конверт со своим именем, вскрыл его. Бумага в клеточку, как из школьной тетради, аккуратный, почти детский почерк…

«Здравствуй, кузен!»

Строчки запрыгали и расплылись у него перед глазами…

«Наверное, ты будешь смеяться, читая это письмо, но дело в том, что я люблю тебя. Я не знаю, как объяснить это, но четко осознаю, что всегда буду любить только одного тебя. Я не прошу и не смею требовать взаимности, просто больше не могу скрывать от тебя свои чувства. Наверное, я сошла с ума. Ты прости меня, милый кузен, но только ты можешь дать совет, как мне быть дальше? Как выбросить тебя из сердца? Мне плохо без тебя, очень плохо, ни о чем не могу думать. Мне кажется, это на всю жизнь. Если когда-нибудь ты ответишь мне — нет, не на чувства, об этом я и мечтать не смею! — а на это письмо, я буду самой счастливой на свете, что бы ты ни написал. Прошу, не показывай это письмо родителям и не рассказывай никому. Может, мы увидимся следующим летом? Если бы ты только знал, как сильно я тоскую по тебе! Желаю тебе счастья, люблю, люблю, люблю… Твоя кузина».

— И я люблю тебя! И я тоскую! Прости меня! — он кричал страшно. — Что мне делать теперь?! Что?! Ну прости же меня!

Целый месяц он жил отшельником: ни с кем не встречаясь, никуда не выезжая. На пересдачу экзаменов он не пошел, решив, что потом просто заберет документы и учиться больше не будет. Все время проводил он в своей комнате — наедине с бутылкой виски, ее траурной фотографией и своей совестью. Ни отец, ни Бланш его не тревожили. Он считал, что они махнули на него рукой. И поделом ему. Всё верно, всё правильно. Нет ему прощения, и быть не может. Днем он лежал на полу в своей комнате, пил и вспоминал то лето. Он жил только этими воспоминаниями. Удивительно, но мысли о самоубийстве в его голову почему-то не приходили. А по ночам он разговаривал с ней. Плакал, вымаливал прощения, пытался объяснить ей, что он любит ее, очень любит ее, что раскаяние настигло его, но поздно. Бланш потом рассказывала, что они думали, слушая его ночные крики и пьяное бормотание днем, будто он сошел с ума.

На втором месяце затворничества ему дико захотелось поговорить с родными, и он стал иногда выходить из комнаты, чтобы как бы случайно встретиться с кем-нибудь из них. Увиденное потрясло его. Отец еще больше осунулся, постарел, замкнулся в себе. Бланш всеми силами пыталась помочь ему хоть как-то вернуться к прежней жизни. Его никто ни в чем не обвинял, по-прежнему ни о чем не расспрашивал. Это и было самым мучительным: уж лучше бы они обрушили на него всю лавину своей боли, своего презрения. Он искренне ждал и хотел этого. Но они молчали, сведя общение с ним к минимуму. И это молчание убивало его, раздирало изнутри на части. Порой он встречался с ними взглядами, но тут же опускал глаза: заговаривать с ними первым не хватало смелости. А Бланш и отец, казалось, были связаны друг с другом невидимой, но прочной нитью, поддерживающей их и помогавшей им вдвоем переживать случившееся. Он же так и оставался один на один со своей болью, совестью и памятью, дружно мучавшими его единственным вопросом: она действительно не справилась с управлением?.. Но никто, увы, уже никогда не сможет ответить ему на этот вопрос.

Ни Бланш, ни отец никогда не говорили с ним о ней, никогда не предавались воспоминаниям о том лете. Именно тогда он отчетливо осознал, что прежней беспечной жизни у него, наверное, больше не будет. Может быть, потом… когда-нибудь… со временем…

И однажды, поймав на себе очередной брошенный украдкой взгляд отца, он не опустил голову, как обычно, а сумел выдержать этот взгляд, полный отчаяния и… жалости. Чувствуя, как его глаза совершенно не по-мужски наполняются слезами, бросился он к отцу; отец не оттолкнул его, и они вдвоем долго беззвучно рыдали, уткнувшись друг в друга. Подошедшая незаметно Бланш обняла их обоих, отец посмотрел на него, и уже по этому новому взгляду он понял: отец простил. И Бланш тоже. И ему стало легче.

А время шло, медленно, но безжалостно расставляя все по своим местам. Он бросил пить, вняв мольбам домашних, потом его вдруг вызвали в университет, где каким-то образом разрешили пересдать экзамены, и он их пересдал — потом он узнал, что это отец обо всем договорился, — и начался последний курс обучения. В один прекрасный весенний день, на дне рождения однокурсника, он познакомился с очаровательной девушкой. Целую неделю они встречались, ходили в кино, театры, и отец вроде даже был рад этому.

И незаметно началась его прежняя жизнь, такая же легкая, беспечная. Он переехал, наконец, от отца и Бланш, снял отдельную квартиру. Отношения с новой знакомой развиваются стремительно: они везде и всюду появляются вдвоем, начинают задумываться о совместном проживании… Приходя в гости к отцу и Бланш, они смеются; он шутит, как раньше, рассказывая о своих успехах, огорчениях, планах на будущее с новой подружкой. Пройдет еще время, и он получит диплом и станет блестящим врачом, откроет собственную практику, после чего, конечно, женится, пусть не на этой девушке, а на другой, неважно: все равно он будет очень счастлив. Очень.

И снова в его жизни наступит лето: горячий песок, теплое море, прохладные летние ночи. Опять он поедет на побережье, но только не туда, не к Тирренскому морю, может быть, с отцом, а может, уже с невестой. Или даже женой.

Но иногда, почему-то зимой, не летом, по ночам он долго не может уснуть. Лежит в кровати и смотрит в потолок широко открытыми глазами, совершенно беспомощный перед своей предательской памятью: перед ним во всех красках встает то самое лето. Он снова видит коттедж, каждую комнату в мелочах, сад с цветущими розами, белые розы и апельсины…

Их пьянящий аромат преследует его, это единственный в мире аромат, который он не переносит.

…Он видит залитую солнцем террасу, накрытый к завтраку стол, свою мансарду с незастланной кроватью и брошенными на пол учебниками; слышит, как шумят деревья в ореховой роще за мысом, слышит шум прибоя так реально, что даже ощущает на губах вкус той самой морской воды — неправда, что море везде одинаковое, — чувствует, как скрипит под ногами песок в их бухте, а на волнах качается их катер, и она… Непременно он видит ее! Порой она улыбается и машет ему, стоя на берегу, и ветер треплет ее длинные черные волосы, а иногда она просто сидит на песке, обхватив колени руками, с задумчивым видом глядя куда-то вдаль. Потом подходит совсем близко, легонько касается его лица своими прекрасными пальцами, и он даже ощущает ее дыхание, слышит ее голос: «Неужели ты совсем не замечаешь, как сильно я тоскую по тебе, кузен?»…

И он зарывается с головой под одеяло, отворачиваясь от мирно спящей рядом подруги, и чуть слышно повторяет в темноте ее имя, до боли вгрызаясь зубами в подушку, пока внутри него что-то не обрывается. И тогда совершенно не по-мужски он плачет.

Когда осыпаются розы

Тот, кто носит сирень, никогда не будет носить венчальное кольцо.

Старинная английская пословица

Никогда ранее я не подумал бы, что во мне дремлет талант писателя. Никогда ранее не решился бы поведать всему миру о том, что я пережил, когда потерял ее. А если бы и пришло в мою голову подобное, то уж точно не стал бы этого делать с помощью бумаги. Я бы, наверное, просто выговорился Тиму, вывернув на него весь ушат пережитого горя, не щадя своего друга, будучи уверенным в том, что только он и поймет, и поддержит, и, что немаловажно, не обрушится на меня с упреками или осуждением. Но увы! Тим сейчас далеко от меня, настолько далеко, что уже никогда не услышит моих признаний, не прочтет эту рукопись, не посмотрит таким знакомым, чуть насмешливым взглядом, произнеся свое привычное: «Эй, Ричард! Жизнь все же классная штука, как ни крути!» Я потерял и его тоже. Но, прости меня, дружище, о тебе позже.

Что я могу поведать вам о ней? Что вообще можно рассказать о самой прекрасной на свете девушке, которой больше нет? Что ей был всего двадцать один год. Что она была красивой и веселой, остроумной и образованной. Что любила грустную музыку, полностью придерживаясь чьего-то бессмертного утверждения о том, что все великие вещи в мире написаны в миноре. До знакомства со мной она очень любила сирень. Любила лето и море: могла часами лежать на песке, слушая шум прибоя; зачитывалась Мопассаном и Золя, была без ума от самого печального ноктюрна Шопена № 20 до диез минор, часто играла его на рояле; любила саму жизнь, утверждая, что надо быть благодарными ей за каждое наступившее утро, за каждый прожитый день, который бесценен хотя бы потому, что вернуть его невозможно. Еще она любила меня. А еще она была моей женой.

Я часто думаю о том, зачем вообще мы с нею встретились? Терзаюсь вопросом: почему все случилось именно так и именно с нами? Ответов, разумеется, не нахожу. Знаю одно: мы были счастливы. Пусть недолго, но все-таки были. Наше счастье казалось слишком необъятным, слишком безоблачным, а хорошее, как известно, порой обманчиво и неверно: оно приходит внезапно и исчезает, когда ты к этому совершенно не готов. Тогда мы не думали об этом: нам нужно было успеть насладиться друг другом и этой жизнью. А вот потом… Не скрою, мне было невыносимо трудно. Но я держался изо всех сил. Это было особенно непросто ночами, летними ночами: шум моря, легкий ветерок, ее образ, образ моего друга — они часто приходят ко мне вместе — и воспоминания, воспоминания, воспоминания…

Возможно, кому-то моя история покажется чересчур слезливой, чересчур сентиментальной, но не судите слишком строго: ведь это все-таки была любовь. И дружба. Те самые настоящие любовь и дружба, о которых пишут в книгах, которым посвящают стихи, ради которых живут, из-за которых умирают. По крайней мере, я так думаю. Воспринимайте прочитанное здесь как мою исповедь. Все случившееся осталось в далеком прошлом, уже ничего не вернешь назад, не изменишь, не скажешь иных слов, не совершишь других поступков. Казалось бы, чего грустить? Но вечерами, особенно сейчас, когда я пишу эти строки, ветер заносит в мое открытое настежь окно запах моря, нашего с ней моря; мне даже слышится ее ласковый голос, ее негромкий смех. Порой он переплетается с говором Тима, как будто они беседуют друг с другом. Может, это означает, что где-то там они встретились? Я был бы бесконечно рад этому. А весной, когда распускается сирень, отвергнутая моей любимой после того, как я поведал ей одну грустную английскую пословицу, я чувствую тонкий аромат нежнейших лепестков, и мне кажется, что моя родная рядом, со мной…

Я все выдержал. Теперь со мной лишь моя память. Но воспоминания уже не приносят боли — разрывающей душу боли, которую, как кажется, ничем не унять, не залечить. Время хороший лекарь, и воспоминания о ней и о нем теперь просто всегда со мной, во мне, они приросли намертво, они — часть меня.

Был самый обычный конец весны 1984 года. Вчера лил дождь сплошной серой стеной, а сегодня утром в небе ни облачка. Вот что значит месяц-май, вестник приближающегося лета! Если бы подобное случилось в октябре, я уверен, дожди зарядили бы на неделю, а то и дольше: с осенью не поспоришь.

Оставив «Бьюик» на парковке, я взглянул на часы и торопливо пошел вверх по Оксфорд-стрит к нашему магазинчику. В семь часов утра на всегда оживленной улице было непривычно тихо: большинство магазинов еще не открылись.

Я подошел к двухэтажному старому зданию, на первом этаже которого располагался во всей красе наш с Тимом магазин — «Цветочный рай», как мы его назвали. За семь лет кропотливой работы наш «Рай» действительно стал настоящим раем для ценителей, да и просто любителей красивых цветов. Магазин принадлежал мне и моему другу Тиму, Тиму Райану Гранту и Ричарду Мэттью Дину — так торжественно мы с ним величались в официальных документах.

Тим — мой единственный настоящий друг. Вместе мы прошли проверку не только временем, но и всевозможными жизненными перипетиями. Я и Тим выросли в приюте Редхилл, вернее, даже не приюте, а школе для детей, чьи родители погибли, а иных родственников не нашлось. Редхилл — старинная школа графства Суссекс, расположенного к югу от Большого Лондона. О Редхилле у меня остались самые радужные воспоминания: всех воспитанников объединяло одно общее горе, что не способствовало каким-либо издевкам или, еще хуже, травле друг друга. Воспитатели и учителя относились к нам тепло и сочувственно: всеми силами старались они создать в школе домашнюю атмосферу, и им это удавалось. Мы, воспитанники, со временем стали считать друг друга настоящей семьей, братьями и сестрами по несчастью. Нас с Тимом роднили похожие обстоятельства потери родителей: мои погибли в автомобильной катастрофе, когда мне не было и трех лет, а родители Тима разбились вместе с самолетом, возвращаясь домой из Индии, где проводили совместный отпуск. Тиму тогда было семь, и, будучи старше на четыре года, в Редхилл он попал раньше меня.

Никаких близких или дальних родственников ни у меня, ни у Тима не нашлось. Еще в школе Тим как-то сразу взял надо мной шефство, помогая адаптироваться к окружающей обстановке и к мысли о том, что мы теперь одни в этом огромном океане жизни. Но надо отдать ему должное: рядом с Тимом я не чувствовал себя одиноким, у меня появился друг, брат, и ближе него никого не было. Школа дала нам достаточное образование, чтобы выйти в самостоятельный мир взрослой жизни. Однако более солидные учебные заведения были ее выпускникам не по карману, поэтому высшее образование так и осталось лично для нас с Тимом неосуществленной мечтой. Ну и пусть! Зато сейчас наши дела идут превосходно: среди торговцев на Оксфорд-стрит наш магазин выгодно выделяется не только яркой вывеской, но и качественным товаром: цветы у нас всегда свежие, цены — приемлемые, продавцы — вежливые, с доставкой мы ни разу не подвели ни одного клиента. И это все в первую очередь заслуга Тима. Ведь именно ему, после того как мы окончили школу, пришла в голову идея заняться цветочным бизнесом.

Да, к окончанию школы перед нами, как и перед всеми выпускниками, встал вопрос: а что делать дальше?

Помню, что первые годы мы с Тимом работали и официантами, и посыльными, и мойщиками машин, дав друг другу клятву не прикасаться ни к тому небольшому пособию, которое мы получили как выпускники Редхилла, ни к скромному наследству, доставшемуся нам обоим от родителей, а постараться хоть как-то приумножить наш общий капитал и открыть свое дело. Разумеется, кроме торговли нам ничего другого не оставалось, учитывая отсутствие у обоих высшего образования и перспектив его получения в ближайшие годы. Но чем торговать?

— Слушай, Дик, — сказал однажды Тим, — а не сделать ли нашим товаром цветы?

— Цветы? — помню, я от души посмеялся над его идеей. — Как-то несолидно, тебе не кажется? Не мужское это дело!

— Ты не прав, — возразил Тим. — Подумай сам: цветы, и живые, и искусственные, востребованы круглый год: их покупают все, понимаешь? Все дарят цветы: мамам, бабушкам, сестрам, девушкам, друг другу, на всякие торжества, юбилеи, дни рождения, похороны, в конце концов! Их покупают и просто так, для украшения дома, для поднятия настроения…

— Верно, — с удивлением согласился я. — Оказывается, цветочки могут принести неплохой доход, если, конечно, с умом подойти к этому делу.

— Конечно! — подхватил Тим, и глаза его заблестели от возбуждения. — А представь себе, что наценку на этот товар можно делать на все 300 процентов, не тратя из заработанных денег ни пенни на украшение того, что и так смотрится красиво! Поэтому я уверен, что цветочный бизнес выгоден и быстро окупаем!

— Да, но ты знаешь, сколько в Лондоне цветочных магазинов? Мы можем и не протолкнуться в этой толчее!

— Протолкнемся, если подойдем к делу ответственно и с кардинально новой стороны, — Тим был настроен решительно. — Я разузнаю, с чего надо начинать, каков размер, так сказать, стартового капитала, а ты разведай, какие цветы продаются выгоднее всех, какие актуальны посезонно… Дик, я уверен, что у нас все получится!

И у нас получилось. Не сразу, конечно, но я не буду слишком долго описывать все наши мытарства, мучения, взлеты и падения. Скажу лишь, что со временем мы открыли свой цветочный магазин, окончательно убедившись в том, что цветы лучше выращивать самим, а не зависеть от недобросовестных поставщиков, пытающихся постоянно подсунуть двум неопытным юнцам некачественный товар или задерживающих поставки. Да, в самом начале мы, как и большинство новичков, пошли по наименее рискованному, но и значительно менее доходному пути — ежедневной (или раз в два-три дня) закупки нужной партии товара у оптовых перекупщиков. Но здесь нас поджидал риск приобрести некачественный товар — стебли поломаны, бутоны пожухли — а рассмотреть каждый цветок в отдельности при относительно больших объемах закупки и наличии упаковки просто нереально. Да и хранятся цветы всего несколько дней, так что если не научился разбираться в качестве (а мы, разумеется, еще не научились) — считай, потерял деньги. Пару раз нас вообще надули: деньги взяли, причем наличными, а товар так и не привезли.

В конечном итоге, набив шишек, мы с Тимом взяли в аренду небольшой земельный участок с цветочными оранжереями в деревушке Мосстридж в Харлоу, пригороде Лондона. Оранжереи были предназначены для выращивания роз, тюльпанов, гиацинтов, георгин, нарциссов, крокусов, бальзаминов, что нас полностью устраивало. Ведь успех цветочного бизнеса во многом зависит от того, насколько богат в вашем магазине ассортимент — это мы уловили сразу, причем цветы должны быть актуальны для каждого сезона, должны практически идеально дополнять друг друга. Параллельно мы искали место в Лондоне, где бы располагался наш магазин. От более опытных цветоводов мы узнали, что выбор места торговли — это одно из самых важных условий будущей прибыли. Магазин должен находиться там, где больше всего ходят люди. Ведь пройти мимо цветочного магазина, увидеть красивый цветок и не купить его получается всего лишь у 30 процентов населения (так утверждал Тим, ознакомившись с данными какой-то неведомой мне статистики), а значит, остальные 70 процентов, по его словам, — наши клиенты.

— А если добавить к удачному расположению нашего магазина грамотный сервис обслуживания, различные скидки, акции, гибкие цены, то мы никогда не будем знать, что такое отсутствие клиентов! — энтузиазмом Тима нельзя было не заразиться.

От сведущих цветоводов мы узнали, что магазин может находиться на первом этаже жилого здания, в отдельно стоящем здании, внутри торгового центра и так далее. Магазин, оказывается, — это не просто помещение, а цивилизованная форма торговли цветами, при которой человек может войти внутрь, осмотреться, выбрать букет или попросить составить букет на его вкус. Если еще и цены у магазина вполне приемлемые для покупателей, то посетителей может быть достаточно много. Мы искали место, которое сдавали в аренду для розничного магазина. Все, что нам было нужно, — наличие вокруг офисных зданий или множества жилых домов, отдельный вход и приличный хозяин.

Говорят, дуракам везет, особенно в первый раз. Может, сказано грубо, но это так! Наш сосед по оранжереям в Мосстридже, мистер Генри Паркер, цветовод со стажем, был хозяином небольшого магазинчика на Оксфорд-стрит, и как же удачно совпали его необходимость срочного переезда по семейным делам в Лидс с нашими метаниями в поисках хорошего места! Мистер Паркер продал нам за бесценок свой магазин, сетуя на то, что мы уже взяли в аренду соседские оранжереи: он с радостью избавился бы и от своих. Именно тогда мы с Тимом и убедились, что в мире есть добрые люди, искренне готовые помочь ближнему. Ведь магазин на Оксфорд-стрит — это просто подарок судьбы!

— Для всех цветов очень важны и даже критичны условия хранения, — сказал наш милейший мистер Паркер, когда все документы были подписаны и мы с Тимом стали равноправными собственниками магазинчика.

— Не экономьте на оборудовании, вам нужно установить внутри кондиционер, который будет поддерживать оптимальную температуру, а для свежесрезанных цветов — гастрономический холодильник.

Мы с Тимом ловили каждое его слово. Тим даже записывал.

— Не забудьте о стеллажах в торговом зале и элементарном офисном оборудовании, — продолжал мистер Паркер. — В идеале стоит сразу предусмотреть рабочее место флориста, а значит, закупить и специальные материалы, не говоря о банальной упаковке, которой должно быть много.

— Зачем нам флорист? — удивился я.

Мистер Паркер оглушительно расхохотался:

— Милые мои мальчики, без флориста вам никак не обойтись! Но поиск профессионала — дело непростое. Ладно уж, помогать так помогать. Есть у меня на примете один паренек, и не смотрите, что молод, он такое вытворяет с цветами — просто загляденье! Творец! Художник! Как раз сейчас ищет место.

— Мистер Паркер, у нас нет слов, — от души я был растроган участием этого в принципе постороннего человека в наших делах. — Как вас отблагодарить за все, что вы для нас делаете?

— Не говорите ерунды, молодой человек, — отмахнулся от меня мистер Паркер. — Когда я вижу, что люди действительно горят делом, которому я посвятил всю жизнь, мне даже как-то радостно: выходит, я не зря живу на свете. Преемников у меня нет и уже точно не будет, поэтому помогать вам обоим мне не в тягость. Запоминайте дальше: чтобы увеличить отдачу вашего цветочного бизнеса и создать дополнительные удобства для посетителей вам придется практиковать доставку букетов, а также сотрудничество со свадебными салонами и оформительскими компаниями. Потому что цветочный бизнес — ярко выраженный сезонный бизнес, и в низкий сезон, например зимой, именно сопутствующие услуги помогают хоть немного компенсировать спад. В общем, включайте вашу фантазию и ищите специалистов, именно они становятся решающим конкурентным преимуществом на этом этапе. Так что, помимо возросших доходов, готовьтесь к увеличению отчислений в фонд заработной платы, выделению отдельного рекламного бюджета, затратам на посещение всевозможных выставок и конкурсов — чтобы постоянно поддерживать необходимый профессиональный уровень. А ведь надо еще регулярно вносить арендную плату за ваши оранжереи, да и базовые вложения в отделку магазина тоже неплохо бы отбить… Так что, дорогие мои мальчики, окупится ваш цветочный бизнес не раньше чем через год-полтора.

— Мы готовы, мистер Паркер, — твердо заявил Тим. — Никакие трудности нас не страшат. Возможно, через несколько лет вы услышите о нас как о королях цветочного бизнеса…

— Бог вам в помощь, ребята! — едва не прослезившись, растроганный мистер Паркер отдал нам ключи от магазина, мы тепло простились с ним, и через пару недель этот чудесный человек навсегда уехал из Лондона, не забыв, правда, об обещанном флористе. Так в нашей команде появился девятнадцатилетний Дэн Нортон, мастер своего дела, несмотря на юный возраст. Наблюдая, как этот паренек раз за разом создает шедевры, мы с Тимом и по сей день благодарим мистера Паркера за это чудо.

В те нелегкие годы и я, и Тим многому учились и многое узнали. Лично я понял, что цветы — это такой товар, который не несет в себе никакой практической пользы, но все же многие готовы отдавать за него большие деньги. Прагматики назовут покупку цветов бесполезной тратой денег, а для романтиков это нечто большее, чем простой подарок — это, если хотите, выражение чувств, эмоций, несказанные слова. Да, именно цветы говорят тогда, когда нам не хватает, казалось бы, самых простых слов. И именно ради покупки цветов многие мужчины готовы пойти на большие траты. Кроме того, цветы создает сама природа, и, как бы ни старался цветовод, все выращенные цветы — это полная копия друг друга. Так что в выращивании довольно трудно превзойти конкурентов. Все это не раз убеждало нас с Тимом в том, как важно грамотное оформление для цветов. Даже незначительное усовершенствование дизайна букета, добавление к нему какой-либо новой мелочи повышает цену на приличную сумму. Хвала Господу за мистера Паркера и за Дэна! Этот парень (он, кстати, тоже был круглым сиротой, поэтому с радостью влился в нашу «семью») обладал необычайно творческим умом, изобретая все новые виды букетов, так что мы с Тимом не переставали удивляться и восхищаться им.

Дни летели стремительно — недели, месяцы, годы… Мы постепенно набирались бесценного опыта и через пару лет прилично возмужали, так сказать, на цветочном поприще. С марта по конец ноября мы выращивали в наших оранжереях розы, одни из самых красивых на свете цветов. Мы уже знали, что у нас в Англии наиболее употребительными для высадки являются три сорта ремонтантных роз: «Ульрих Бруннер Фис» (красная), «Фрау Друшки» (белая) и «Мистрис Джон Лейнг» (розовая). В качестве конкурента сорту «Ульрих Бруннер Фис» существовал чайный гибрид с вишнево-красными цветами — «Ганс Биллерт». Кроме того, также популярны были такие чайные гибриды, как «Каролина Тесту», «Виктория», «Натали Бет-нер», «Генерал Мак-Артур», «Лейтенант Шоре», «Луи ван Гутт», «Фишер» и «Хольмс».

Выращивание роз в оранжереях — это целая наука. Полученные от поставщиков саженцы обязательно нужно было подрезать перед высадкой, удалить боковые и слабые побеги; перед посадкой саженцы необходимо опустить на сутки в воду, поскольку при перевозке они теряют влагу. Темноцветные ремонтанты, вроде «Фишер» и «Хольмс», режутся несколько длиннее, чем другие сорта ремонтантов и чайных гибридов, потому что у них при самом основании веток редко бывают цветоносные побеги, высаживая, надо следить, чтобы место прививки находилось на уровне земли, сажать следует неглубоко, чтобы розы пустили корни, иначе будет нарушена равномерность роста. Температура воздуха в оранжерее должна быть на уровне десяти градусов. Розы — тонкие, живые существа; они любят свет, но свет должен попадать на листья, а не на грунт, поэтому необходимо в кратчайшие сроки вырастить надежную защиту из листьев. С листьями тоже нужно быть крайне аккуратным и не удалять их без весомой причины. Верхняя часть куста розы пропорциональна ее подземной части. Чем меньше листьев над землей, тем слабее корневая система, а это приводит к ослаблению всего растения и, как результат, к плохому качеству цветов либо их полному отсутствию.

Наши оранжереи были достаточно просторными, внутри каждой располагался котел для отопления, а грунты — ящики глубиной около 40 см — мы установили по четыре вдоль оранжереи так, чтобы между ними едва оставалось место для прохода; от стены оранжереи они стояли на таком расстоянии, чтобы воздух мог свободно циркулировать вокруг них. Рам — по три ряда с каждой стороны, причем рамы съемные. С наступлением лета мы снимали их совсем. Весной, когда много солнца, рамы эти приходилось для вентиляции поднимать. В середине августа рамы обязательно необходимо вновь накладывать на оранжерею, так как в грунтах у нас был посажен «Ульрих Бруннер Фис»: если частые дожди станут мочить грунты с этим сортом, то растение станет развивать слишком высокие или длинные побеги, и тогда рост их будет к зиме недостаточно законченным и вызревшим. Это может привести к печальным последствиям: «Ульрих Бруннер Фис» в следующем году опять разовьет очень длинные побеги в оранжерейных грунтах, а цветов не даст. С этим мы столкнулись в первый год.

Грунты мы наполняли хорошей дерновой землей, в меру сдобренной коровьим навозом, а все наши оранжереи со временем были оборудованы системой парового отопления.

Помимо роз, мы выращивали истинно весенние цветы: тюльпаны. Они были не так капризны, как розы, но тоже требовали немало затрат и усилий, особенно это касалось грунта: тюльпаны отлично растут на почве, представляющей собой смесь из 30 процентов земли, 30 процентов песка и 40 процентов перегноя. Высаживали мы луковицы тюльпанов в конце августа — начале сентября, а через месяц после всходов в наших оранжереях начинался период цветения тюльпанов — зрелище необычайной красоты!

В октябре-ноябре мы высаживали мелколуковичные крокусы, садоводы их еще называют весенним шафраном. Зацветали наши крокусы в начале апреля, радуя нас приходом весны. Когда крокусы распускались, они становились похожими на тюльпаны в миниатюре. Окраска наших крокусов была разнообразной: насыщенная желтая, белая, бронзовая, бледно-голубая, лиловая, сиреневая. Также мы выращивали сорта, окрашенные в два цвета: пятнистые и полосатые.

В конце апреля — начале мая у нас зацветали гиацинты. Гиацинт — одно из распространенных луковичных растений. В переводе с греческого «гиацинт» означает «цветок дождей». Мы выращивали разные сорта: белые, розовые, красные, сиреневые, желтые. Гиацинты очень требовательны к почве, влаге и освещению. Почва под посадку гиацинтов должна быстро прогреваться и быть водопроницаемой. Гиацинты любят почвы, богатые кальцием и органикой, легкие и нейтральные. Мы высаживали гиацинты в конце октября, начале ноября. А к Рождеству и Новому году наш магазин, пожалуй, единственный на Оксфорд-стрит, радовал покупателей этими весенними цветами.

Также мы занимались и выращиванием георгин, сравнительно неприхотливых цветов, не требующих трудоемкого ухода: их легко вырастить даже начинающему цветоводу. Научились выращивать и нарциссы: «Голден Гарвест», «Гераниум», «Маунт Худ», «Фловер Рекорд». И почти круглый год в наших оранжереях цвели бальзамины, цветы простые и махровые, с белыми, голубыми, желтыми, красными, розовыми колерами, расположенными на концах побегов в виде зонтика.

Мы с упоением занимались нашим новым делом, которому решили, как и мистер Паркер, посвятить если не всю жизнь, то уж точно ее основную часть. Оказалось, что цветочный бизнес привлекателен не только возможностью получать стабильный доход, но работой в окружении красоты, причем настоящей, созданной своими руками. Это вдохновляло нас, придавало сил даже тогда, когда что-то получалось не так, как хотелось.

Как я уже заметил, годы шли, и спустя семь лет мы с Тимом если не процветали, то уж точно твердо стояли на ногах: магазин приносил хорошую прибыль, Дэн по-прежнему радовал всех своим талантом флориста, на цветочном рынке нас знали, уважали и даже завидовали. Мы смогли нанять достойного управляющего нашими оранжереями (разумеется, со временем мы их выкупили у арендодателя), нашли профессиональных садоводов, которые теперь работали у нас постоянно, и уже не было необходимости нам самим безвылазно торчать в Моссбридже. Наши счета в банке росли, пусть не так стремительно, как хотелось бы, но все равно ощутимо…

Всё это я вспоминал в тот день, когда ранним утром приехал в наш магазин, чтобы приготовиться к празднованию его семилетия. К этому времени я уже владел небольшим домиком в Камден Боро недалеко от станции Сент Панкрас, где жил в полном одиночестве, не считая приходящей домработницы миссис Ллойд; семьей я пока не обзавелся, хотя легкие романы в моей судьбе иногда происходили. Тим же наотрез отказался переезжать ко мне. Он, такой же холостяк, как и я, снимал квартиру в здании нашего магазина, на втором этаже, объясняя это простым удобством жить и работать в одном месте, не тратя времени на дорогу. Первые годы я еще пытался уговорить его купить дом или все-таки перебраться в мой, но вынужден был отступить перед фанатизмом Тима по отношению к нашему общему делу: он дневал и ночевал в магазине, кроме цветов его, казалось, ничего больше не интересовало.

Внешне мы с Тимом были совсем не похожи друг на друга: я достаточно высокий, 5 футов 14 дюймов, черноволосый, с карими глазами и, как мне искренне хотелось верить, спортивным телосложением, и Тим — непослушные рыжие волосы, веснушки на носу, веселые синие глаза, он был худенький и небольшого роста. Я был выше его почти на голову. Он обладал какой-то удивительной способностью сразу располагать к себе, может, поэтому нам так везло с заключением сделок по работе: переговорами всегда занимался Тим лично, а на мне были наши оранжереи, садовники, высадка цветов, доставка удобрений и прочее. А еще он, несмотря на свой легкий и веселый нрав, был достаточно прагматичен и осмотрителен во всем. Я был менее серьезен и не так дотошен, как мой друг: если что-то в жизни складывалось не по намеченному мной пути, я мог махнуть на все рукой и пойти другой дорогой. Тим никогда бы так не поступил: он всегда использовал все методы, чтобы реализовать задуманное.

К семилетию со дня открытия нашего «Цветочного рая» мне исполнилось тридцать два, Тиму — тридцать шесть лет.

Я толкнул дверь и, сопровождаемый звоном колокольчиков, шагнул внутрь магазина. Наших продавцов еще не было: открывались мы в восемь. Однако торговый зал был полностью готов к покупателям: витрины-холодильники утопали в свежих цветах, на центральных стеллажах красовались последние творения Дэна — роскошные букеты, оформленные просто, но изысканно, и спрос на них всегда был велик.

Подойдя к кабинету, я совершенно не удивился, услышав веселый голос Тима, говорившего по телефону: кто еще мог здесь находиться в такую рань?

— Привет фанатикам и трудоголикам! — провозгласил я, плюхаясь в собственное кресло. Тим подмигнул мне и положил телефонную трубку:

— И тебе доброго утра, Дик. Как спалось?

— Отлично, — ответил я. — Ну что, сегодня наш день, а, дружище?

— Конечно наш, — улыбнулся Тим. — Поздравляю с семилетием!

— И я тебя поздравляю. Кстати, у меня сюрприз: в семь часов для нас заказан столик в «Синей птице».

Тим присвистнул:

— Как тебе это удалось?

Замечу, что ресторан на Кингс-Роуд с вышеупомянутым названием считался одним из самых дорогих, элегантных, красивейших заведений, обожаемый даже членами Королевской семьи, и попасть туда без предварительной брони было просто нереально. Поэтому я честно ответил Тиму:

— Заказал столик сразу после Нового года, очень повезло, что был свободный как раз на нашу годовщину.

— Да ты оптимист, — Тим хитро посмотрел на меня. — А если бы мы прогорели?

— Ни за что, — твердо ответил я. — Мы не имели на это никакого права! А особенно после заказанного мной столика.

— Согласен. Эй, Ричард, а жизнь все же классная штука, как ни крути!

Тут нашу беседу прервал Дэн, потом послышались голоса прибывшего персонала, — и праздничный день начался как обычный рабочий. Как и было у нас заведено, в этот день покупателей обслуживали и мы с Тимом; народу было море, поэтому в магазине мы трудились до самого вечера. И лишь в пять часов, лишив себя традиционного чая, передали бразды правления мистеру Бруксу, управляющему, и направились в «Синюю птицу».

Вечер был свеж, еда — превосходна, посетителей в ресторане было видимо-невидимо: дамы в шикарных туалетах сверкали всевозможными драгоценными камнями, их сопровождали не менее элегантные спутники, одетые в дорогие костюмы. По сравнению с ними, мы с Тимом были просто нищими. Да, уровень наших доходов еще не позволял часто посещать такие заведения, поэтому мы от души наслаждались роскошным интерьером, изысканными блюдами и легкой музыкой скрипок…

Вдруг покой и уют окружающей обстановки были нарушены громким раздраженным мужским голосом, доносившимся из-за столика в левом углу зала. Мы с Тимом машинально посмотрели в ту сторону и увидели сидевшего к нам лицом пожилого седовласого господина в элегантном белом костюме, пошитом на заказ. Орлиный нос, грубоватые, но правильные черты лица говорили о его очевидной принадлежности к аристократическому роду, но, несмотря на все это, он не по-джентльменски высказывал что-то гневное своей спутнице, абсолютно не смущаясь ни величием места, где мы все находились, ни тем, что их столик стал центром всеобщего внимания. Его спутница сидела лицом к нему, поэтому со своего места я мог видеть лишь обнаженную спину девушки, облаченной в белое вечернее платье, и ее темно-каштановые волосы, собранные на затылке в изящный узел. Неожиданно она вскочила на ноги, схватила со стола бокал и с размаху грохнула его о пол.

— Надоело! Мне все до чертиков надоело! Хватит с меня! — крикнула она своему спутнику и стремительно прошла между столиков к выходу. Все посетители с интересом смотрели ей вслед. Еще бы! Такие сцены в «Синей птице», наверное, приходилось наблюдать нечасто.

К их столику бесшумно подлетел официант — убрать осколки, пожилой господин раздраженно что-то сказал ему, но своего места, к моему удивлению, не покинул и за своей очаровательной спутницей не помчался. Недовольно оглядев присутствующих, как будто бы это мы помешали ему трапезничать, он принялся за свой ужин.

— Колоритный персонаж, — заметил Тим. — Хотя он вполне может позволить себе орать хоть в Букингемском дворце.

— Ты его знаешь?

— И ты тоже.

Я поперхнулся вином:

— С ума сошел? Да его костюм стоит, наверное, всю нашу годовую выручку!

— Ты в самом деле не узнал его? Странно, ты ведь читаешь газеты!

Я пригляделся внимательней к грубияну в шикарном костюме. Действительно, где-то я уже видел это лицо…

— Адам Кэмпбелл: нефть, недвижимость по всему миру и состояние около десяти миллиардов фунтов стерлингов, — Тим откинулся на спинку кресла. — Неплохо, правда?

— Точно! — воскликнул я, узнавая одного из богатейших людей Англии, если не всего земного шара. — Я читал о нем. Слушай, а на кого это он орал, как думаешь?

Тим пожал плечами:

— Наверное, жена… Хотя постой, его жена вроде умерла год назад. Тогда, быть может, любовница. Мистеру Кэмпбеллу чихать на общественное мнение, при его деньгах он может себе позволить появиться с кем угодно и где угодно.

Не знаю, что на меня нашло, но я решил во что бы то ни стало узнать, кто была эта дама, или хотя бы рассмотреть ее лицо: спина была очень привлекательна. Заметив, что меховое манто спутницы миллиардера так и осталось на кресле, я понял, что она, несмотря на ссору, должна вернуться за столик, поэтому с удвоенным интересом стал наблюдать за входом. Через несколько минут девушка в белом вошла в зал. Я взглянул на нее и умер на месте. Этот момент я запомнил на всю жизнь. Меня как будто током ударило: так она была хороша, ослепительна, божественна! С замершим сердцем наблюдал я за тем, как она, выпрямив спину, с гордо поднятой головой шла к их столику, сопровождаемая восхищенными взглядами всех без исключения мужчин в этом зале.

И было чем восхищаться, скажу я вам! Безупречные, ангельские черты лица, огромные глаза (жаль, я не рассмотрел, какого они цвета), чувственные губы; собранные волосы открывали дивную шею, статные плечи; покрой ее расшитого драгоценными камнями платья демонстрировал тонкую талию, высокую грудь, умопомрачительную фигурку. Девушка была очень молода, на вид я дал бы ей не больше восемнадцати лет, и привлекала какой-то чересчур броской, нетипичной для Англии красотой. Завороженный, я смотрел, как богиня продефилировала через весь зал к своему креслу и грациозно опустилась в него, предоставив мне возможность вновь полюбоваться ее обнаженной спиной.

— Эй, дружище! Очнись! — меня вывел из оцепенения голос Тима. Я вздрогнул и посмотрел на него, возвращаясь к реальности.

— Что с тобой?

— Я люблю ее, — медленно сказал я. — И хочу на ней жениться.

— Ты пьян? — Тим от души веселился. — Хочешь отбить у миллиардера подружку? Да она даже не взглянет в твою сторону! Прости, друг, но такие девушки не для нас, простых смертных.

— Почему это? — обиделся я. — Чем мы хуже?

— Дик, ты что, спятил? Посмотри, какие на ней бриллианты! А манто! Ни мне, ни тебе не по средствам ухаживать за такими девушками, забудь о ней!

Тим был прав, как всегда. Куда мне, простому цветоводу, тягаться с миллиардами Кэмпбелла! С неприязнью смотрел я на то, как моя принцесса положила свою прелестную ручку на руку старикана и, наклонившись к нему, что-то говорила, видимо, примиряющее, потому что лицо Кэмпбелла вдруг расцвело, он довольно улыбнулся и поцеловал ей руку. При этом глядел на свою спутницу с такой нежностью, что меня затошнило.

— Денежный мешок! — пробурчал я.

Тим тоже, оказывается, наблюдал за ними:

— Ну, что я говорил? Видишь, у них все идет на лад: повздорили, помирились. Сейчас он увезет ее домой, а утром подарит новое манто. Проза жизни, мой друг!

И действительно, мистер Кэмпбелл подозвал официанта, расплатился по счету, и они встали из-за стола. С тоской смотрел я на то, как миллиардер покровительственным жестом накинул на плечи девушки манто, она взяла его под руку, и они ушли. Моя принцесса и старикан. Красавица и чудовище.

— Пойдем отсюда, — хмуро предложил я.

— Ричард, ты что? — Тим был искренне удивлен. — Портить наш праздник из-за какой-то ерунды? Мало ли на свете красивых девушек!

— Прости, друг, ты прав. Давай тогда хотя бы напьемся!

— Здесь? Да о нас завтра напишут все газеты: два цветовода устроили дебош в «Синей птице» на глазах у высшего света Лондона! Хорошая идея, Дик, от клиентов отбоя не будет! Правда, в этом заведении, боюсь, мы больше никогда не поужинаем.

Я рассмеялся, напряжение было снято. Спасибо Тиму!

Мы посидели еще немного, потом вызвали такси и разъехались по домам.

Уже засыпая, я подумал о том, что моя принцесса в белом сейчас, наверное, лежит рядом со стариком Кэмпбеллом в каком-нибудь роскошном гостиничном номере и слушает его храп. Что ж, каждому свое. Проза жизни, как верно заметил Тим.

Образ девушки в белом преследовал меня и в последующие дни. Я вспоминал обворожительное личико, легкую походку, грацию и изящество ее движений. Не знаю, что это было со мной, может, любовь с первого взгляда, а может, просто наваждение; я даже не знал, как ее зовут, а она и не представляла, что я вообще существую на этом свете.

Это был конец мая. В один из дней после обеда мы с Тимом, как обычно, сидели в кабинете, подбивая выручку за месяц и разбираясь со счетами.

— Давай прервемся, — наконец сказал я. — Схожу принесу нам кофе.

— И захвати что-нибудь перекусить! — крикнул мне вдогонку Тим, не отрываясь от бумаг.

Я вышел на Оксфорд-стрит, не спеша побрел вверх, щурясь от майского солнышка, купил нам с Тимом два стаканчика капучино и сэндвичи и неторопливо пошел назад. Переходя улицу за квартал от нашего магазина, я заметил, как у меня выпал бумажник, который я небрежно нес под мышкой. И выпал неудачно: как раз посреди дороги. Руки у меня были заняты покупками, поэтому, чертыхаясь и стараясь не пролить кофе, я присел на корточки, осторожно поставив бумажные стаканчики на землю. Водители автомобилей, которых я вынудил объезжать меня, недовольно сигналили со всех сторон, но я не обращал на них внимания. Торопливо засовывая бумажник во внутренний карман пиджака, я поднял голову — и увидел несущийся на меня серебристый «Бентли», который, казалось, и не думал сворачивать или хотя бы притормозить. Я вскочил на ноги, и в эту же секунду получил удар бампером. Раздался отчаянный визг тормозов — его я услышал лежа на дороге, о которую хорошенько приложился затылком. Ко мне со всех сторон мчались знакомые торговцы, кто-то кричал:

— Вызывайте полицию! Человека сбили!

Сознания я не потерял, но встать почему-то не получалось. В этот момент я увидел возле своего лица стройные женские ножки в черных туфельках на высоком каблуке; обладательница ножек присела рядом со мной:

— Сэр, простите меня, бога ради, простите! Как вы? Можете подняться?

Я взглянул на нее и оторопел: это была она, моя принцесса! То же прелестное личико, только сейчас оно было белым от испуга. И я наконец-то увидел ее глаза — необычного темно-зеленого цвета, в обрамлении длиннющих черных ресниц; каштановые локоны были распущены до плеч, на принцессе был брючный костюм терракотового цвета, явно от дизайнера с Бонд-стрит. Несмотря на серьезность обстановки, я залюбовался ею. А она, сидя рядом, попыталась положить мою голову к себе на колени, но ее остановил какой-то громила в черном костюме:

— Мисс, лучше его не трогать, мало ли что там…

— Дэвид, вызови скорую! — приказала ему моя принцесса, из чего я сделал вывод, что они, видимо, ехали в одной машине.

— Не надо скорую, — я решил, что пора подать признаки жизни. — Помогите мне подняться.

Вокруг нас уже собралась внушительная толпа, из которой доносились возмущенные возгласы:

— Безобразие! Надо ж так мчаться!

— Вызвал кто-нибудь полицию, в конце концов?

— Простите, сэр, — умоляюще сказала моя принцесса, — я недавно за рулем, я вас сразу не заметила…

— Ничего, мисс, не волнуйтесь, — вымолвил я. Ее громила Дэвид легко поднял меня на ноги и теперь заботливо, как мамочка, поддерживал под руки.

Я обратился к собравшимся:

— Спасибо за участие, со мной все в порядке, не надо полиции! Мы сами разберемся, хорошо?

Люди еще недовольно пошумели и постепенно разошлись. Меня усадили на заднее сиденье «Бентли», принцесса села рядом и приказала Дэвиду:

— Срочно вези нас в больницу!

— В какую, мисс?

— Да все равно! — воскликнула она, нервно кусая губы. — В хорошую, разумеется! Я должна убедиться, что с ним все в порядке.

А со мной и правда все было в порядке: я просто не верил, что все это происходит на самом деле. Но голова немного кружилась, поэтому спорить с ними я не стал и покорно позволил отвезти себя в больницу, которой оказалась клиника «Роял Марсден» на Фулхэм-роуд. Дэвид припарковал роскошный «Бентли» прямо у входа, после чего меня осторожно, как будто я был хрустальный, препроводили в приемное отделение. Чувствовал я себя прекрасно, несмотря на усилившееся головокружение и непонятно откуда взявшуюся тошноту: рядом со мной шла моя принцесса.

— Послушайте, мисс, — у меня чуть было не вырвалось «Ваше высочество». — Может, не стоит? Тем более я без документов и медицинской страховки.

— Ерунда, — отмахнулась она. — Скажите только ваше имя, остальное я улажу.

— Ричард. Ричард Дин, — представился я. — А вас?

— Брэнда, меня зовут Брэнда, — выпалила она и тут же отдала приказ Дэвиду. — Сиди с ним, никуда не отходи! Я скоро!

И умчалась куда-то по белоснежному коридору. Мы с Дэвидом опустились в глубокие мягкие кресла. Перед глазами у меня стояла пелена, по-прежнему тошнило: видно, крепко я стукнулся об асфальт. Но зато я знаю имя моей незнакомки: «Брэнда, Брэнда!» — повторял я про себя. Наверное, выражение моего лица вызвало обоснованное беспокойство у Дэвида, потому что он все так же заботливо спросил:

— С вами точно все в порядке, сэр?

— О, да! — я продемонстрировал ему лучезарную улыбку. — Теперь я совершенно счастлив! вы не представляете, как я рад, что моя мечта сбылась!

— Вы мечтали попасть под машину? — Дэвид посмотрел на меня с какой-то тревогой.

— Что? Нет конечно, просто я…

В этот момент я увидел, как к нам направляется Брэнда, а за ней, едва поспевая, пожилой доктор, как и полагается, в белом халате. Дэвид поднялся им навстречу и что-то шепнул Брэнде, показывая на меня своей огромной ручищей, видимо, призывая ее обратиться и к психиатру тоже. Я уже хотел было вмешаться, но седовласый доктор завладел мною окончательно и бесповоротно. Профессиональным движением оттянув мне веки, он заглянул куда-то внутрь моих глаз, после чего заявил:

— Мистер Дин, я доктор Роджерс. Сейчас вас отвезут в палату, и мы начнем осмотр.

Откуда-то возникли два санитара, меня торжественно уложили на каталку, не обращая внимания на мои слабые протесты, и повезли по коридору. Брэнда шла рядом, накинув на плечи белый халат.

— Послушайте, — я попытался привстать и обратиться к ней, но доктор мягко и вместе с тем настойчиво уложил меня обратно:

— Прошу вас не вставать и не разговаривать, мистер Дин. Не переживайте, вы в надежных руках.

— Что я еще могу для вас сделать? — спросила меня Брэнда. — Может, надо кому-нибудь позвонить?

— Позвонить? — я совсем забыл о Тиме, который, наверное, уже с ума сходит: друг ушел за кофе и не вернулся.

— Если вас не затруднит, — я продиктовал Брэнде номер нашего магазина, — позвоните моему приятелю. Его зовут Тим Грант, мы работаем вместе. Сейчас он, должно быть, голову ломает, что со мной случилось: я всего лишь пошел купить нам кофе.

— Да-да, не волнуйтесь! Я немедленно ему позвоню, а потом загляну к вам, хорошо?

Не дождавшись ответа, моя принцесса развернулась и побежала на своих высоченных каблуках в обратном направлении, на ходу вырывая из своего блокнота лист, куда она записала телефонный номер.

Меня привезли в отдельную палату, где доктор Роджерс простучал меня молоточком, потом медсестра в белоснежной форме взяла кровь, после чего что-то ввела внутривенно, — и я отключился.

Когда я открыл глаза, сразу увидел склонившееся надо мной лицо доктора Роджерса:

— Ну-с, молодой человек, как мы себя чувствуем?

— Чудесно, — ответил я, еще не понимая, где нахожусь, и попытался приподняться.

— Нет-нет! — протестующе сказал доктор. — Покой, полный покой. У вас легкое сотрясеньице, придется пару деньков полежать у нас.

Я мысленно представил себе счет за лечение и отдельную палату: все-таки лишние траты как-то не входили в мои планы. Наверное, беспокойство отразилось на моем лице, потому что доктор поспешил утешить меня:

— Не волнуйтесь, все расходы ваша подруга взяла на себя. Лежите спокойно. Если все пойдет как надо, послезавтра я вас выпишу. Кстати, она хочет вас видеть.

Он открыл дверь, и в палату вошла Брэнда. В руках у нее был букет сирени. Доктор Роджерс улыбнулся ей и вышел, тактично прикрыв за собой дверь.

— Привет! — она внимательно посмотрела на меня своими бесподобными глазами, поставила букет в вазу и села рядом. — Как вы?

— Отлично, — бодро ответил я, пытаясь принять наиболее импозантный вид, утопая в больничных подушках, — спасибо, что пришли!

— Да я, в общем-то, никуда и не уходила, — смущенно сказала Брэнда. — Вы спали всего пару часов.

Я почувствовал, как у меня бешено забилось сердце: неужели моя принцесса действительно все это время провела у дверей моей палаты?! Невероятно! Уму непостижимо!

— Вы ко всем незнакомым людям так внимательны?

— Только к тем, кого сбиваю.

— И большой у вас список?

— Нет, вы — моя первая жертва.

Мы засмеялись.

— Ричард, — она впервые назвала меня по имени, это было приятно. — Простите меня еще раз. Хочу, чтобы вы знали: ваше лечение я полностью оплатила и еще собираюсь выплатить вам компенсацию, так сказать, за моральный ущерб.

— Не стоит, — ответил я. — Я вообще-то в состоянии сам оплатить все счета.

Она заметно смутилась:

— Я вовсе не хотела вас обидеть, правда! Я знаю, что у вас свое дело, отличный магазин и все такое…

Интересно, откуда она это знает? Не мог же Тим рассказать ей все о нашем бизнесе и устроить экскурсию по магазину? Это как-то на него не похоже.

— Ваш друг скоро будет здесь, — как будто прочитав часть моих мыслей, сказала Брэнда. — Я его еще не видела, но мой охранник поехал за ним сразу после нашего разговора: как я поняла, они сначала заедут к вам домой за вещами, а потом Дэвид привезет его сюда, думаю, уже привез. Не волнуйтесь, мистера Гранта сразу проводят в палату, я договорилась.

Значит, Дэвид — ее охранник! Интересно… От кого же он ее охраняет? А от кого вообще охраняют подружек миллиардеров?

— Ричард, я выписала чек, впишите в него любую сумму, слышите? Любую! Не ограничивайте себя ни в чем.

Она вытащила чековую книжку, оторвала чек и положила его на тумбочку у моей кровати.

— Брэнда, вы что, всерьез думаете, что я возьму ваши деньги?

— Ричард, еще раз прошу: не волнуйтесь так и поверьте, я не хочу вас обидеть. Просто так будет лучше и вам, и мне, — она испытующе посмотрела на меня. — Если вы решите обратиться в суд…

А-а, вот что так тревожило мою принцессу! Огласка. Конечно, миллиардеру Кэмпбеллу, наверное, не очень-то улыбалось попасть на первые полосы газет, если бы я подал на его подружку в суд.

— Я не намерен обращаться ни в полицию, ни в суд, — твердо сказал я Брэнде.

— О, Ричард, я вовсе не это имела в виду… — запротестовала она, но в ее взгляде явно читалось облегчение. Почему-то меня это задело.

— Даю вам слово. Можете больше не торчать у дверей палаты. И заберите ваш чек, — довольно грубо сказал я.

И вдруг моя принцесса заплакала, закрыв лицо ладонями. Мне стало невыразимо, жутко стыдно:

— Брэнда, дорогая, простите меня! Я хам и негодяй, и меня нужно было додавить вашей машиной! Обещайте, что обязательно сделаете это, когда я выпишусь!

Она подняла голову и улыбнулась сквозь слезы:

— Вы такой милый! Извините меня. Вы, верно, думаете, что я чудовище, которое заботится только о себе, но это не так! Поверьте мне, пожалуйста!

Она наклонилась ко мне и совершенно естественно взяла меня за руку. Я абсолютно не возражал.

— Ричард, сейчас не время и не место для подобных откровений, но обещайте, что поужинаете со мной, когда поправитесь!

— С удовольствием! Доктор Роджерс сказал, что выпишет меня послезавтра, вот тогда мы и поговорим.

— Позвольте, я заеду за вами в больницу?

— Идет. Хотя это и не в моих правилах: обычно я предпочитаю сам заезжать за хорошенькими девушками.

Она улыбнулась:

— Нет, вы все-таки душка!

В этот момент дверь палаты распахнулась и к нам буквально ворвался Тим:

— Дик, я тебя сам сейчас перееду! Какого черта?!

Он запнулся, изумленно глядя на Брэнду.

— А она что здесь делает? Как ты ее нашел?

— Тим, дружище, я так рад тебя видеть! — радостно сказал я. — Проходи, присаживайся. Со мной, как видишь, все в порядке.

— Объясни немедленно, что тут у вас происходит, — потребовал Тим. — И в первую очередь меня интересует, как ты ее нашел?

— Простите, мистер Грант, — вмешалась Брэнда, — я чего-то не понимаю… Это я вам звонила. Так уж вышло, что я сбила Ричарда, потом привезла его сюда, а Дэвида отправила к вам. Так что это я вас нашла, а не Ричард меня.

— А ваш друг тоже здесь? — не унимался Тим, словно не обращая внимания на знаки, которые я ему отчаянно подавал.

Брэнда недоуменно уставилась на него:

— Какой друг? Дэвид? Конечно, он здесь, ждет возле палаты.

— Тим, ты привез мои вещи? — завопил я, показывая ему кулак из-под одеяла.

Тим пожал плечами:

— Ладно, не мое это дело, потом расскажешь. И вообще я собирался тебя убить! Сейчас и займусь этим.

— Пожалуй, я пойду, — сказала Брэнда. — Выздоравливайте, Ричард, я загляну позже.

Она вышла, и Тим сразу набросился на меня:

— Отвечай немедленно, негодяй! Как тебя угораздило пойти за кофе и чуть не отправиться на тот свет?!

— Успокойся, все не так страшно. Я просто выронил бумажник посреди дороги, а тут Брэнда на своем «Бентли». Понимаешь, она недавно водит и чуть-чуть задела меня бампером, а головой я ударился сам, когда падал.

— Слава Богу, живой остался, — Тим все еще был возмущен. — Надеюсь, ты это ей с рук не спустишь? Надо обратиться в полицию и в суд: кто дал ей право переезжать людей? Пусть отвечает за свои действия!

— Ни за что! Тем более она уже оплатила мое лечение и даже собирается выплатить компенсацию. Вот чек, смотри, сумму я могу вписать сам!

Тим повертел в руках пустой чек, оставленный Брэндой на тумбочке:

— Что за странная подпись? Ты видел? Как, говоришь, ее имя?

— Брэнда.

— А дальше?

Я нахмурился:

— А дальше я не знаю, она просто сказала «Брэнда».

— И в чеке ни черта не разобрать! Ну и почерк!

— Да ладно тебе, Тим, я все равно не собираюсь брать ее деньги. Дай сюда чек.

Тим передал мне чек, и я торжественно разорвал его на мелкие клочки.

— Ну и дурак, — заявил мой друг. — В конце концов, ты действительно заслужил возмещение морального ущерба.

— Ты что, не понимаешь? Я уже его получил. Ведь я познакомился с девушкой моей мечты. А послезавтра мы с ней ужинаем!

— А третьего дня твой труп выловят в Темзе, — Тим даже покрутил мне пальцем у виска. — Ты соображаешь, чья она подружка? Видел ее охранника?

— Не драматизируй, все будет хорошо, у меня предчувствие.

— А у меня предчувствие, что тебе неверно поставили диагноз: не может быть у человека сотрясения того, чего в голове просто нет! Ладно, лежи, а я пойду побеседую с доктором.

Я лежал в своей палате, смотрел на букет, принесенный Брэндой, и был счастлив, как мальчишка: неужели моя мечта сбывается?

Почти все завтрашнее утро меня осматривали всевозможные доктора, я опять сдавал кучу непонятных анализов, хотя чувствовал себя превосходно, голова уже не болела и не кружилась. К вечеру мне в палату позвонила Брэнда, извинилась, что не смогла заехать за целый день, и заверила, что завтра заберет меня, как мы и договаривались. Я позвонил Тиму и сообщил, что встречать меня не надо, так как мы ужинаем с Брэндой.

— Все это мне не нравится, Дик, — продолжал отговаривать меня Тим, — оставь ее в покое, пока не поздно.

— Никогда! Как я могу отступить, когда моя мечта вот-вот осуществится?

— Ага, осуществится, как же, — хмыкнул Тим в телефонную трубку, — а потом вы с ней поженитесь и будете вместе, пока смерть не разлучит вас?

— Пока смерть не разлучит нас, — твердо заявил я, сам не ведая, насколько близко к истине прозвучали эти мои слова.

На следующий день я простился с доктором Роджерсом, медсестрами и в шесть часов вечера вышел из клиники. У входа меня ждала Брэнда за рулем своего шикарного «Бентли», благодаря которому мы, собственно, и познакомились. Дэвида с ней не было.

— Привет! — Брэнда улыбнулась мне, словно старому знакомому. Это было приятно. — Выглядите отлично! Как самочувствие?

— Привет, — ответил я, любуясь ею. — Все в полном порядке, спасибо вам.

— Скажете тоже, — Брэнда покачала головой. — Можно я попрошу вас сесть за руль?

Я не возражал. Завел двигатель и вопросительно посмотрел на нее:

— Куда изволите, мисс?

— Абсолютно неважно. Лишь бы народу было поменьше.

Я кивнул и повез ее в свой любимый паб недалеко от дома. В дороге Брэнда болтала без умолку, жалуясь на то, как непросто дается ей вождение, хотя она всегда мечтала водить автомобиль; в тысячный раз извинялась за произошедшее, радовалась хорошей погоде… Я большей частью отмалчивался, с улыбкой слушая ее щебетание и все еще не веря, что вот она, рядом со мной, на расстоянии вытянутой руки — и все же так далека от меня!

В пабе никого не было. Я усадил Брэнду за дальний столик и подошел к барной стойке.

— Добрый вечер, мистер Дин! — поприветствовал меня знакомый бармен Пол. — Вам как обычно?

— Здравствуй, Пол, — кивнул я. — Один мартини и виски со льдом вон за тот столик.

Про себя я решил, что вызову Брэнде такси, а ее «Бентли» мы оставим под охраной Пола. Бармен подмигнул мне, показывая украдкой на Брэнду:

— Красивая леди!

— Да, красивая, и она действительно леди, — строго сказал я ему.

Пол смутился:

— Что вы, мистер Дин! Я совсем не это имел в виду! Повезло же вам.

— Повезло так повезло, — ответил я и вернулся к Брэнде.

Она сидела, изящно сомкнув руки под подбородком. На ней было длинное темно-зеленое платье под цвет ее глаз, в ушах сверкали такие же зеленые камни — настоящие изумруды, не иначе. В свете лампы, висевшей на стене за нашим столиком, ее локоны отливали янтарем. Не девушка, а мечта!

— Я заказал мартини, — сообщил я Брэнде, присаживаясь напротив. — Надеюсь, вам уже есть двадцать один год? Извините, что спрашиваю о возрасте, но таковы правила. Вон, видите бармена? Его зовут Пол, и он строго придерживается закона, сказал, что не нальет вам ни капли, пока не узнает ваш возраст.

Вообще-то мне самому было очень интересно, сколько ей лет. Брэнда покраснела:

— Честно говоря, мне двадцать. Но очень скоро будет двадцать один. Может, вашему суровому бармену лучше об этом не говорить? Обещаю сильно не напиваться.

— Не знаю, не знаю, — сдерживая улыбку, сказал я. — Бармену полагается предъявить документ, удостоверяющий личность. Но я с ним давно знаком, попробую воспользоваться этим обстоятельством!

Брэнда подозрительно покосилась на меня и вдруг расплылась в улыбке:

— Эй, да вы шутите? А я чуть не поверила!

Мы расхохотались вдвоем. Тут Пол принес выпивку, Брэнда подняла свой бокал:

— За вас, Ричард! За ваше понимание и ваше здоровье!

Мы чокнулись. Потом посмотрели друг на друга и почему-то снова рассмеялись.

— Здорово, правда? — воскликнула Брэнда. — Сидим тут, как старые приятели, просто и хорошо! Я так рада!

— Я тоже рад, — ответил я совершенно искренне и одновременно раздумывая, как бы спросить ее про миллиардера Кэмпбелла, но не решался заговаривать на эту щекотливую тему.

— Слушай, Дик… — начала Брэнда и вдруг запнулась, смущенно глядя на меня. — Ничего, что я на ты? Как-то само вырвалось.

— И очень правильно вырвалось! — ответил я. — Я не возражаю, а учитывая обстоятельства нашего знакомства, мы вполне можем перейти на ты безо всяких церемоний! Давай за это и выпьем.

Мы снова подняли бокалы, но не успели даже чокнуться, как вдруг в паб буквально влетел Дэвид. Брэнда вздрогнула и чуть не пролила свой мартини.

— Что ты здесь делаешь? — прошипела она, гневно сверкнув глазами. — Я же запретила ехать за нами!

— Простите, мисс, — у громилы был очень виноватый вид и говорил он тихо и торопливо. — Но это все мистер Кэмпбелл, он приказал найти вас, и сам сейчас появится, я еле успел предупредить вас. Простите еще раз! — он умоляюще посмотрел на Брэнду, из чего я сделал вывод, что он, в принципе, неплохой человек, раз дорожит ее дружбой.

Брэнда нахмурилась:

— Ладно, иди уже, как-нибудь справлюсь.

— Нет-нет, мисс, я вас не оставлю. С вашего разрешения, я подожду на улице. Извините, мистер Дин!

Он вышел и в дверях буквально столкнулся с самим мистером Кэмпбеллом. Мы с Брэндой даже не успели перекинуться парой слов, как разъяренный миллиардер подлетел к нашему столику.

— Что ты тут делаешь, Брэнда?! — от его громкого голоса содрогнулись стены паба. Пол с опаской выглянул из-за стойки. Хорошо еще, что никого из посетителей не было.

— Что она тут делает? Пьет мартини и приятно проводит время, — вежливо ответил ему я. Кэмпбелл смерил меня таким презрительным взглядом, как будто перед ним был не человек, а насекомое.

— Вас никто не спрашивает! Потрудитесь встать и выйти вон!

— Ага, сейчас, — кивнул ему я. — Только досмотрю представление до конца.

— Дик, не надо, я сама, — тихо сказала Брэнда, встала из-за столика и обратилась к Кэмпбеллу. — Пойдем, не надо устраивать сцен на людях, — с достоинством прошествовала она к выходу.

Кэмпбелл направился за ней. В дверях Брэнда обернулась и крикнула:

— Дик! Я сейчас вернусь, закажи мне еще мартини.

Что мне нужно было сделать? Пойти за ними? Набить ее любовнику морду прямо у паба? Я чувствовал себя омерзительно. Одним махом допив виски, попросил Пола повторить. Когда он принес мой стакан и свежий бокал мартини, вернулась Брэнда.

Она села на свое место, бледная и расстроенная, залпом выпила мартини. Махнула Полу пустым бокалом и обратилась ко мне:

— Прости, Дик, это было ужасно. Но теперь все в порядке, он уехал, так что, надеюсь, эта безобразная сцена не испортит нам вечер. Правда же?

— Вы расстались? — бесцеремонно спросил я. — Вернее, ты его бросила?

Брэнда изумленно уставилась на меня:

— Кого?!

— Твоего сердитого друга, — меня прорвало, и я никак не мог остановиться. — Кстати, я видел вас недавно, в «Синей птице», и там вы тоже ругались, ты даже грохнула бокал, жаль, что не в него. Потом помирились, ты, кажется, даже просила у него прощения. Между прочим, я знаю, как его зовут и насколько он набит деньгами. Это твое дело, конечно, но, может, не стоит из-за одного вечера со мной порывать с таким богатым дружком? Я не настолько обеспечен, говорю сразу.

Брэнда сидела, откинувшись на спинку стула, и продолжала смотреть на меня, как на ненормального, причем в глазах ее было столько неподдельного изумления, что я замолчал. И так наговорил лишнего.

— Дик, это был мой отец, — наконец, сказала она. — Родной отец, понимаешь? А ты подумал…

Тут она стала хохотать, громко, на весь паб. Я сидел, сраженный наповал ее словами. Отец! Боже мой, а с чего мы с Тимом взяли, что это ее любовник?! Идиоты! Кретины! Болваны! Я почувствовал, что сейчас провалюсь под землю от стыда.

— Брэн, милая, прости меня! — с отчаянием сказал я. — Я же говорил, что я хам и негодяй, а теперь можешь считать меня еще и законченным дебилом, ослом и кем только захочешь! Пойдем, ты еще раз переедешь меня своим автомобилем, но на этот раз основательно!

А она все смеялась, не в силах остановиться.

— Ну и ну, — выдохнула Брэнда. — Это же впервые в жизни! За это стоит еще выпить! Ну почему, скажи, пожалуйста, ты решил, что мой отец… — и она снова стала хохотать.

— Почему, почему, — я не знал, что ей ответить. — Решил не только я, но и Тим: мы с ним вдвоем ужинали в «Синей птице», когда я тебя впервые увидел с этим… твоим отцом. Не знаю, почему мы так подумали. Я же никогда не слышал, не читал нигде, что у Адама Кэмпбелла есть дочь, вот и все! Твой отец прячет тебя ото всех?

Брэнда замолчала, задумчиво глядя на меня сквозь бокал:

— Да, прячет. В прессе никогда обо мне не упоминалось и не будет упоминаться: об этом папа тщательнейшим образом заботится. Я его единственная дочь, его наследница, его сокровище, он бережет меня как зеницу ока. Именно поэтому мы частенько спорим, именно поэтому за мной везде таскается Дэвид, хотя я к нему уже привыкла: он мне вроде подружки.

— Ты простишь меня? — виновато спросил я.

— Конечно! — она снова улыбнулась. — Ты такой милый, правда. Я так рада, что чуть не задавила тебя, Дик!

Оригинальный комплимент от девушки! Тем не менее я был тронут ее словами и чертовски рад, что Адам Кэмпбелл — ее отец. Хотя так ли это здорово? Неужели он позволит мне, простому смертному, встречаться с его дочуркой? Я решил подумать об этом позже, тем более Брэнда сейчас сидела со мной, улыбалась вполне счастливо и продолжала изливать мне душу:

— Я так рада, что мы познакомились, — говорила она. — Ты не представляешь, что значит быть дочерью моего отца, Дик. Как однообразна и скучна моя жизнь: постоянно какие-то закрытые приемы, банкеты только для избранных, только для своих — таких же, как папа. И я обязана на них присутствовать, вести себя как леди, и все это только ради того, чтобы найти себе выгодную партию. Как мне все это надоело! Пока мама была жива, — тут ее глаза наполнились слезами, но она взяла себя в руки, — она еще хоть как-то пыталась бороться с отцом за мои права, но после ее смерти… Да я его не виню, я знаю, как сильно он меня любит. Я тоже его люблю, но нельзя же так, Дик! С удовольствием я поменяла бы свою судьбу на судьбу простой секретарши. Папа запрещает мне даже учиться где-нибудь: не дай бог, у меня случится студенческий роман с каким-нибудь оборванцем (это он так говорит), поэтому я всю жизнь на домашнем обучении. Это ужасно, Дик, ужасно! А ведь мне уже двадцать! Жду не дождусь своего совершеннолетия. Папа обещал подарить мне свой дом, обычно он всегда держит слово, и я уверена, что выполнит обещанное. Тем более я вряд ли буду жить в этом доме совсем одна: уверена, что он наймет огромный штат прислуги и охраны, а сам будет каждый день приезжать в гости… Прости, Дик, что я все это на тебя вывалила, но мне так не хватает обыкновенного человеческого общения, друга, с которым я могла бы вот так легко, как с тобой, поговорить, рассказать все. Я хочу просто жить, понимаешь?

— Брэн, родная, — и как у меня это вырвалось? — Я все понимаю. Может, у меня получится стать для тебя таким другом?

Ее прекрасные печальные глаза потеплели:

— Это лучшие слова, какие я слышала в жизни! Спасибо тебе!

Это было так просто: Дик и Брэн. Брэн и Дик. Мы оба это прочувствовали и одновременно улыбнулись друг другу.

— Не будем больше о грустном, хорошо?

— Договорились. Дик, расскажи, пожалуйста, о себе и Тиме: мне известно только то, что раскопал о вас Дэвид, — она виновато посмотрела на меня. — Не сердись, но я же должна была знать, кого сбила!

Я погрозил ей пальцем:

— Ай-ай-ай, мисс Кэмпбелл! Нехорошо вмешиваться в частную жизнь простых граждан.

— Больше никогда не буду! — торжественно поклялась Брэн. Мы рассмеялись. Потом я рассказал ей о нашем цветочном бизнесе, и она нашла это очень романтичным занятием. Да-да, именно так и сказала: «Как романтично, Дик! Какая прелесть!» А когда я описывал цветение роз, гиацинтов, тюльпанов в наших оранжереях, она схватила меня за руку и воскликнула:

— Обещай мне! Обещай немедленно! Ты свозишь меня в Моссбридж и покажешь все это сам!

— Обещаю, — ответил я.

Это был чудный вечер: мы многое узнали друг о друге. Я убедился, что Брэнда совершенно нормальная девушка, не испорченная богатством своего отца, что она любит читать, прекрасно играет на рояле, предпочитает Шопена всем остальным композиторам, обожает море, лето и сирень.

— Почему именно сирень? — во мне проснулся профессиональный интерес: мы с Тимом сирень не выращивали.

— Не знаю, — сказала Брэнда. — В ее цветах есть нечто загадочное: нежное и вместе с тем грустное. А ты что можешь сказать о сирени?

О сирени я мог рассказать многое, не зря же столько лет занимаюсь цветами.

— С чего начать? — задумался я. — Знаешь ли ты, что родиной сирени называют то Персию, то Балканы. Именно из Персии она и попала в Европу в виде щедрого подарка императору Фердинанду I от турецкого султана Сулеймана Великого в середине XVI века. А первое ботаническое описание сирени сделал итальянец Маттиоли в 1565 году.

— Ого! — Брэнда смотрела на меня с уважением. — Ты просто ходячая энциклопедия.

— А то, — гордо ответил я, польщенный ее комплиментом, и продолжил. — Вскоре сирень попала в Англию и поселилась в парке Елизаветы. Но у нас сирень почему-то считается цветком печали и несчастья — это ты верно почувствовала. Старая английская пословица говорит, что тот, кто носит сирень, никогда не будет носить венчальное кольцо.

— Правда? — Брэнда совершенно по-детски испугалась. — Совсем-совсем никогда?

— Не бойся, глупышка! — успокоил я ее. — Это всего лишь пословица.

— Мне больше не нравится сирень, — Брэнда была очень расстроена. — Ну ее! Вместе с печалями и несчастиями.

Так мы и проговорили с ней почти до полуночи. Несмотря на разницу в возрасте — как-никак двенадцать лет! — мы с Брэндой понимали друг друга с полуслова, говорили на одном языке. Это было здорово. Это пугало. Я отдавал себе отчет в том, что влюбляюсь в девушку, которая вряд ли когда-нибудь будет моей. Именно эти нехорошие мысли обуревали меня, когда мы с Брэндой вышли из ее «Бентли» (за рулем был ожидавший нас у паба Дэвид) в Мэйфере — самом роскошном жилом районе Лондона, а как иначе? — и пошли пешком по Грин-стрит к ее дому. Дэвид медленно ехал за нами на почтительном расстоянии.

Шли мы молча, наслаждаясь тишиной и прохладой майской ночи. О чем думала Брэнда, я мог только догадываться. А я с нараставшим чувством злости думал, что Тим был полностью прав, хотя не знал на тот момент истины, что ничего путного из наших отношений не выйдет. Да, я полюбил Брэнду, и в этом уже не было ни малейших сомнений, но зачем я пообещал быть ей другом? Это же ложь, я никогда не смогу быть ей просто другом! А на большее, видимо, не стоит и рассчитывать: куда уж мне тягаться с ее отцом… Да он раздавит нас с Тимом как клопов, если я только заикнусь об отношениях с его дочерью.

Вероятно, все эти тревожные мысли отразились у меня на лице, потому что Брэнда вдруг спросила:

— Что с тобой? Что-нибудь случилось?

— Да, — довольно резко ответил я, — все совсем не так, как надо!

— Извини, — тихо и удивленно сказала Брэнда. — А что конкретно случилось?

— Ничего не случилось, успокойся, — так же резко сказал я.

Она замолчала, и мне тут же стало неловко за свою нелепую грубость. В это время мы подошли к роскошному трехэтажному особняку с чугунными резными воротами, увитыми виноградным плющом, и я еще острее ощутил, как далека от меня Брэн, моя принцесса!

Мы остановились у калитки. Дэвид открыл ворота, кивнул мне и въехал во двор.

Брэнда молчала, а я просто не мог посмотреть ей в глаза, стоял, уставившись в землю, не зная, что сказать, как объяснить свой внезапный припадок. И вдруг она рассмеялась. Звонко и весело. И шагнула ко мне.

— Боже мой! Какой же ты глупый! Такой взрослый и такой глупый! — прошептала она, и я ощутил вкус ее поцелуя на своих губах. Я остолбенел. А когда пришел в себя, ее уже не было.

Только тихонько скрипнула калитка…

На следующее утро я приехал в магазин в каком-то лихорадочном состоянии. Больше всего на свете мне хотелось побыть одному, запереться в кабинете и вспомнить до секунды вчерашний вечер, проведенный с Брэндой. Я осознавал, что произошло чудо, но не мог до конца в это поверить: неужели сказочная принцесса неравнодушна к простому цветоводу? Или мне все привиделось вчера, у ее калитки?..

В общем, мне необходимо было хорошенько пораскинуть мозгами, все продумать. И меньше всего на свете мне хотелось разговаривать с Тимом: я был уверен, что стоит ему взглянуть на меня, и тайное сразу станет явным; Тим знал меня, по-моему, гораздо лучше, чем я сам.

Увы, но разговора с Тимом мне избежать не удалось. Когда я приехал, он, естественно, уже сидел за своим столом в нашем общем кабинете.

— Доброе утро, мой самый лучший в мире друг! — широко улыбаясь, поприветствовал я его.

Тим подозрительно хмыкнул:

— Так. Выкладывай, что там у вас вчера произошло.

— Тим, можешь выслушать меня спокойно и дать вразумительный совет? Это важно.

— Если важно, то конечно могу. Рассказывай.

И я рассказал ему все. По мере того, как я говорил, лицо Тима все больше мрачнело. А когда я дошел до поцелуя, он нахмурил брови еще сильнее.

— Короче говоря, я люблю ее. А если и она испытывает ко мне хотя бы что-то подобное, то я самый счастливый на свете человек! А на ее папашу мне плевать. Что скажешь? Рад за меня?

Тим помолчал некоторое время. Потом встал, открыл жалюзи на окне кабинета и повернулся ко мне.

— Дик, ты мой друг, брат, мой единственный родной человек на земле, и тебе об этом известно. Не перебивай сейчас, послушай. Я рад, безусловно, что мой товарищ наконец-то познал любовь, я даже горд, что ты способен испытывать такие сильные чувства, пора бы! Но вот объект ты выбрал не совсем удачный. Да, твоя принцесса, безусловно, чертовски хороша, с этим не поспоришь. Но что вас ждет дальше? Допустим, что ее вчерашнее проявление эмоций в твою сторону — это начало чего-то серьезного, а не просто благодарность за вечер, проведенный в обществе умного взрослого мужчины.

— Еще скажи: красивого, — не удержался я.

— Помолчи. Дальше. Как я понимаю, Кэмпбелл почему-то, и мне пока неясно, почему, собственно говоря, старательно прячет от мира свою красавицу дочь, поэтому всякая огласка, связанная с ней, для него будет явно нежелательна. Особенно если эта огласка связана с наездом на пешехода. А если такое теплое расположение к тебе со стороны Брэнды — всего лишь грамотный ход в их общей с отцом игре? Она-то явно понимает, что ты увлекся ею серьезно и не сможешь отказать ей в просьбе не подавать на нее в суд. И вспомни тот незаполненный чек… Не думаешь ли ты, что тебя хотели купить?

— Да ты что, Тим! — возмутился я. — Я вообще не думал ни о каком суде, пока она сама мне об этом не сказала, и, разумеется, я не собирался и не собираюсь никуда обращаться!

— Вот именно. Тебе бы еще латы и доспехи — вылитый рыцарь. К сожалению, Дик, это уж очень явно бросается в глаза. Видимо, у тебя к ней и правда серьезно.

— Если хочешь знать, я счастлив, что она меня сбила. В противном случае мы с ней вообще могли не встретиться на этой Земле!

— И это было бы здорово. Не перебивай! Я хочу надеяться, что все-таки в столь юном возрасте твоя принцесса еще не может быть такой расчетливой и испорченной, невзирая на гены, поэтому давай допустим, что ты ей понравился, понравился как мужчина.

— А я что, не могу понравиться? — обиделся я.

— Да помолчи же! Можешь! Дело не в этом. Итак, исключаем поцелуй в знак благодарности за вечер, исключаем вариант задуривания твоих мозгов с целью отвлечения от судебных процессов… Что остается? Ты ей нравишься. Не знаю, насколько серьезно это у нее, но давай представим, что серьезно.

— Давай! — я закрыл глаза. — Уже представляю, я в полном восторге!

— Дурачок! — Тим смотрел на меня с жалостью. — Ты лучше подумай, что дальше с вами будет!

— Я понимаю, что будет нелегко, — медленно сказал я. — Но уверен, что вдвоем, если она действительно испытывает ко мне что-то, мы сможем противостоять трудностям. В конце концов, ее отец тоже человек и должен будет понять нас.

— Понять и принять — вещи разные, Дик. Я много слышал о мистере Кэмпбелле, и, к сожалению, мало приятного: это человек жесткий, даже жестокий. Всех, кто у него в немилости, он, не задумываясь, стирает с лица земли, уж не знаю, в буквальном смысле слова или нет. Именно поэтому мне все это так не нравится.

— Не будь таким пессимистом, Тим, все будет чудесно. Ты еще станешь моим шафером на нашей свадьбе!

На этом наш разговор и закончился, мы занялись рабочими делами. После обеда я набрался смелости и позвонил Брэнде — свой номер она оставила мне вчера. К телефону подошла она сама, а не седой дворецкий с бакенбардами, как мне представлялось.

— Алло! — ее голос был так близко, что я слышал ее дыхание и почему-то сильнее прижал трубку к уху.

— Привет, это я, Ричард. Помнишь меня?

— Тебя забудешь, — негромко рассмеялась она. — Привет!

— Как ты? Как папа?

— Папа в ярости, но это его обычное состояние, поэтому я пытаюсь не обращать на него внимания.

— Значит, мы сможем увидеться сегодня?

— Конечно! Где?

— Если ты не против, я заеду около семи, погуляем по парку.

— Хорошо, буду ждать тебя.

Мы перекинулись парой совершенно невинных фраз, и никто из нас так и не решился заговорить о вчерашнем. Что думала Брэнда, я не знал. И не хотел разрушить каким-нибудь нелепым вопросом то, что только-только зарождалось между нами. Договорившись о встрече, мы оба повесили трубки.

Этот вечер я буду помнить всегда. Попросил Дэна сотворить какой-нибудь шедевр, он, не задав ни единого вопроса, тут же собрал шикарный букет из гиацинтов и белых роз, я взял его и заехал за Брэндой. Она, как ребенок, обрадовалась моему букету и пришла в еще больший восторг, когда узнала, что это — наша продукция в чистом виде. Выглядела Брэнда прелестно: на ней была шелковая белая блузка, длинная ярко-красная юбка, на шее — нитка жемчуга. Только вот была моя любимая немного бледной, а под глазами залегли синие круги.

— Плохо спала, — объяснила она, — не обращай внимания.

И мы поехали на прогулку в Гайд-парк. Дэвид почему-то за нами не последовал, что меня удивило.

— Что ты с ним сделала? — спросил я. — Переехала автомобилем?

— Нет, — засмеялась Брэнда. — Просто попросила не мешать нам. Дэвид в общем-то неплохой — по сравнению с предыдущими моими надзирателями. Поэтому он сделал вид, что поехал за мной, а сам занялся своими делами. Правда, если папа узнает, не сносить ему головы, но я Дэвида не выдам.

Мы медленно шли по аллее. У меня в голове метались разные мысли, но я никак не мог ухватить ни одну из них, чтобы начать разговор о вчерашнем вечере.

— Дик, мне нужно сказать тебе что-то важное, — неожиданно начала Брэнда. — Но я не знаю, как ты к этому отнесешься… Давай присядем!

Мы сели на скамейку. Немного помолчав, Брэнда положила цветы рядом с собой и продолжила:

— Меньше всего на свете я хочу показаться тебе легкомысленной и избалованной папиной дочкой, у которой ветер в голове. Вчера я кое-что себе позволила по отношению к тебе, — она покраснела. — Не думай, что я так веду себя с каждым мужчиной. Наверное, я повела себя неприлично, но я не знаю, как это объяснить, тем более что мы знакомы не так давно. В общем, извини меня за вчерашнее.

— Как ты можешь извиняться за то, что сделала меня вчера очень счастливым? — тихо спросил я, глядя на нее. Она опустила глаза, зачем-то изучая свои туфельки.

— Я рад, что ты первой начала этот разговор, — медленно сказал я. — Хотя мужчина здесь вроде бы не ты, но, видишь ли, я впервые в жизни не знаю, как себя вести. Ты ведь еще совсем ребенок, и мне совсем не хочется обидеть или напугать тебя.

— Я не ребенок, — она пронзила меня взглядом своих зеленых глаз. — Можешь не щадить меня, давай! Скажи прямо, что я тебе не нравлюсь, и покончим с этим!

Она смотрела в упор, прожигая насквозь своими горящими глазами, нервно теребя кружевной манжет блузки. Меня захлестнула волна радости и нежности.

— Брэн, милая моя, ты не представляешь, как я счастлив!

— Ты не ответил, — упрямо сказала она. — Я тебе нравлюсь или нет?

— Я люблю тебя, — просто сказал я. — Люблю всем сердцем. И можешь не верить, но это со мной в первый раз.

Она всхлипнула и бросилась мне на шею:

— Ох, Дик! А я так боялась, что напугала тебя своим порывом. Но я тоже тебя люблю, правда! Поцелуй меня!

И мы целовались, целовались и целовались на той скамейке, не обращая внимания на окружающих. Я узнавал ее губы, мягкие, податливые и в то же время требовательные; ее волосы на ощупь оказались гладкими, как шелк, и я зарывался в них, вдыхал их аромат, целуя ее лицо, шею, бормоча ее имя. Потом вдруг она отстранилась от меня и испуганно огляделась вокруг.

— Дик, я боюсь!

Я постепенно пришел в себя.

— Не волнуйся, твоего отца здесь нет… Если хочешь, пойдем поужинаем где-нибудь?

— Пойдем, — согласилась она, поправляя волосы.

Не забыв о букете, мы встали со скамейки и, взявшись за руки, пошли к моей машине. Я привез Брэнду в уютный итальянский ресторанчик «Зафферано» в Белгравии. Сделав заказ, мы посмотрели друг на друга смеющимися глазами. Мы понимали все без слов, — и это было удивительно!

— Странно, да? — спросила моя любимая. — Я всегда думала, что люди, прежде чем полюбить, должны хорошо изучить друг друга, по крайней мере быть долгий срок знакомыми, чтобы знать все достоинства и недостатки, чтобы подойти к этому серьезно, рассудительно. А я… я просто потеряла голову! Разве так бывает, Дик?

— Как видишь, бывает, — ответил я. — Я понял, что люблю тебя, когда ты разбила бокал в «Синей птице», — и заметь, при этом я даже еще не видел твоего лица. А ты говоришь про годы знакомства! Наверное, это чувство от нас не зависит, оно просто приходит сразу, в один миг, и мы действительно теряем голову.

— А если бы я не наехала на тебя? — испуганно спросила Брэнда. — Мы что, никогда бы не познакомились?! Ведь в «Синей птице» я тебя вообще не видела!

— Не знаю, родная, может быть, и не познакомились: где бы мы еще встретились?

— И что бы мы тогда делали?

— Насчет тебя не знаю, а я просто жил бы, любя прекрасную девушку в белом платье, мечтая о ней и зная, что она никогда моей не станет.

— Ужасно, Дик! — воскликнула Брэнда. — А я бы тогда вообще не узнала тебя! Завтра же позвоню своему инструктору по вождению, а лучше выпишу ему солидный чек в знак благодарности за его уроки.

— Передавай ему от меня привет, — улыбнулся я. — Я его должник.

Мы ужинали, болтали, поражаясь, как легко нам вдвоем, как просто! Брэнда оказалась очень начитанной, отец все же дал ей прекрасное образование, несмотря на запрет обучения в университете. Каждый день к ним домой приходили педагоги, даже профессура Оксфорда была в их числе! Преподавали они совершенно разные дисциплины, среди которых были и история, и французский язык, и английская литература, а также экономическая теория, основы маркетинга и что-то из области юриспруденции. У меня даже голова пошла кругом от перечисления всего, чем занималась Брэнда на дому. И какой же диплом ей выдадут? Филолога? Юриста? Экономиста? Брэнда сказала, что не знает и ее это совершенно не волнует, пусть выдают хоть несколько сразу: вряд ли она когда-либо будет работать.

Я уяснил, что моя любимая помешана на французских классиках литературы XIX века, прекрасно разбирается в искусстве, живописи, музыке. И ее абсолютно не смущали ни отсутствие у меня диплома, ни наша разница в возрасте. Еще она оказалась благодарным слушателем, и я видел ее неподдельный интерес к выращиванию цветов и к нашему делу. С широко открытыми глазами слушала она мою историю о детстве, проведенном в школе, о том, как мы с Тимом пробивали себе дорогу в этой нелегкой жизни, как открыли свой магазин и, наконец, смогли почувствовать себя людьми.

— Я хочу познакомиться поближе с твоим другом, — сказала Брэнда. — Мне кажется, он очень хороший человек.

— Я вас непременно познакомлю, — пообещал я. — Только вот Тим не очень одобряет мои чувства к тебе.

— Почему?

— Он переживает, что твой отец все равно не позволит нам быть вместе, а его гнев обрушится на нас с Тимом.

— Я не допущу этого, — твердо сказала моя принцесса. — Буду умолять, плакать, шантажировать, в конце концов! Вот увидишь, он смирится.

— Сомневаюсь, — ответил я, — мне кажется, твой отец сам устанавливает правила в игре, а тех, кто отказывается принимать их, он просто уничтожает.

— Но он любит меня, — возразила Брэнда, — и хочет, чтобы я была счастлива. А счастлива я могу быть только с тобой! И это не игра, Дик, это наше будущее.

В десять я отвез Брэнду домой, и, прощаясь у той же калитки, вновь ощутил прикосновение ее теплых губ.

На следующий день я едва ли мог сосредоточиться на работе: мне не терпелось поговорить с Тимом о Брэнде, но в магазине был небывалый наплыв клиентов, поэтому мы трудились не покладая рук. А Тим еще и весь день не отходил от телефона, договариваясь с поставщиками саженцев новых сортов роз. Поймать его я смог только под вечер, когда вбежал в наш кабинет и с радостью обнаружил его сидящим в кресле с чашкой холодного чая и без дела.

— Ну и денек! — выдохнул я, падая в свое кресло.

— Отличный денек! — удовлетворенно, хотя и устало сказал мой друг. — Теперь рассказывай.

Я в который раз удивился его проницательности.

— Хочу торжественно объявить тебе, что мы с Брэндой любим друг друга!

— И просите моего благословения? — съязвил Тим.

— Ну если тебе так угодно выразиться, то да… А еще мы просим твоей поддержки, очень хотим, чтобы ты согласился поужинать с нами. От себя лично прошу тебя принять Брэнду в нашу семью и посмотреть на все происходящее под другим углом!

Тим вздохнул:

— У меня есть выбор?

— Никакого!

— Ладно уж. Что с вами делать! И когда состоится этот семейный ужин?

— Чем скорее, тем лучше! Можно в ближайшую пятницу. Согласен? Посидим у меня, поболтаем.

— Согласен, — Тим сдался окончательно.

— Слушай, чуть не забыл, где я могу почитать что-нибудь о ее отце? Я должен знать, с кем имею дело.

— Ну-ну, — Тим усмехнулся, — почитай, почитай. Правда, боюсь, тебе не все понравится. Подними подшивки «Таймс» с 1950 годов, там много интересного о Нефтяном короле.

Я улучил минутку среди продолжающегося рабочего хаоса и позвонил Брэнде, сообщил о предстоящем ужине в пятницу у меня дома. Она с радостью приняла приглашение, пообещав отделаться на вечер от подружки-Дэвида. Потом я отправился на север Лондона, в Колиндейл, где располагался газетный фонд Британской библиотеки. Помучив приятную девушку в архиве, я все же получил доступ к газетам «Таймс» за последние тридцать лет и с головой окунулся в поиск информации об Адаме Кэмпбелле. Спустя несколько часов кропотливой работы я обладал некоторыми сведениями об отце моей Брэнды.

Адам Александр Кэмпбелл-младший, предприниматель и миллиардер, крупнейший нефтяной магнат XX века. Соучредитель и посредник множества нефтяных компаний. Основатель «Кэмпбелл Корпорейшн», положившей начало нефтедобычи на Ближнем Востоке. Известен еще как Нефтяной король.

Основу империи Кэмпбелла заложил его отец Александр Кэмпбелл-старший: в 1908 году он рискнул купить за 600 долларов участок земли в Оклахоме, на котором вскоре обнаружили нефть, причем в таком количестве, что Александр Кэмпбелл основал собственную фирму «Кэмпбелл Стар», а уже к 1912 году стал миллионером. В 1916 году Кэмпбелл-старший переехал из Соединенных Штатов и обосновался в английском Бостоне; к этому времени филиалы его фирмы существовали не только в США, но в Канаде и во Франции. Александр Кэмпбелл женился достаточно поздно, на простой секретарше Элизабет Анне Хейли, которая 23 марта 1934 года родила ему единственного сына и наследника Адама.

Когда началась Вторая мировая война, Александр Кэмпбелл-старший перевез семью из Англии в Португалию, где продолжил заниматься бизнесом, однако уже в 1944 году Кэмпбелл-старший вернулся в Бостон.

Адам Кэмпбелл уже в одиннадцать лет стал акционером отцовской компании, купив акции на деньги, вырученные от продажи газет. С раннего детства у него сформировались необыкновенные деловые качества: например, он выработал привычку записывать в тетрадке свои доходы и расходы, вел счет деньгам. Начальное образование Адам получил в школе Бостона, затем во французской Сорбонне. Перед молодым Кэмпбеллом благодаря успешному бизнесу отца, который по-прежнему занимался торговлей нефтью, открывались хорошие перспективы для получения блестящего образования. Свой французский Адам совершенствовал в Марселе. В Королевском Оксфордском колледже Лондонского университета он изучал инженерное дело.

В 1956 году, окончив с отличием Королевский колледж и получив диплом инженера-нефтяника, 22-летний Кэмпбелл-младший опубликовал серьезное исследование по истории разработок и эксплуатации нефтяных ресурсов на Среднем Востоке, заинтересовавшее самого министра финансов Турции, который и поручил молодому ученому составить справку о нефтяных месторождениях Месопотамии. С этого началась история разработки арабских нефтяных месторождений с участием «Кэмпбелл Корпорейшн», созданной Адамом Александром Кэмпбеллом.

В двадцать с небольшим лет Адам Кэмпбелл уже продемонстрировал фантастические способности к зарабатыванию огромных денег и постоянному их приумножению. Получив от отца стартовый капитал, он сумел организовать собственное дело. Уже через год на спекуляциях нефтеносными участками он заработал 50 тысяч фунтов стерлингов, а через два — долгожданный миллион. Адаму было около двадцати пяти лет, когда он заявил своим родителям: «Я заработал свой первый миллион, и, можете мне поверить, это только начало!». И действительно, будущего миллиардера ждала впереди непрерывная полоса фантастического успеха. Он обладал невероятным чувством денег, был наделен потрясающей интуицией и чутьем, позволявшим угадывать месторождения нефти. Даже Кэмпбелл-старший прислушался к совету сына, когда тот порекомендовал ему приобрести концессию в Санта-Спринг, от которой все отказались. Эта покупка в итоге оказалась самой удачной в жизни Александра Кэмпбелла.

А Кэмпбелл-младший продолжал создавать свою собственную нефтяную империю. С фанатичным упорством он продвигался к цели, без устали добывая черное золото и в оранжевой техасской земле, и в белоснежной аравийской пустыне. Его бесконечные нефтяные войны с самыми опасными и мощными конкурентами неизменно приносили ему победу, новые сферы влияния и немыслимые сверхприбыли.

В 1960 году он перенес головной офис своей фирмы из Парижа в Бостон и продолжил заниматься тем, что делал всю свою жизнь: покупал то, что продают. А в те годы продавали в Туманном Альбионе поместья разорившихся английских аристократов, которые Кэмпбелл скупал по самой низкой цене.

Лорд Ричард Геральд, герцог Веллингтонский, однажды заметил, что Адам Кэмпбелл пожирает трупы банкротов и несчастных людей — и это было во многом правдой. Например, одно старинное английское имение Адам Кэмпбелл приобрел просто по хищнической цене — за 600 тысяч фунтов. В те годы такую сумму нефтяной олигарх зарабатывал всего за два дня.

В 1961 году Кэмпбелл обосновался в Лондоне и продолжил заниматься нефтяным бизнесом. Здесь же, в Лондоне, в 1962 году он женился на Ребекке Кэролайн Седли — первое и единственное упоминание о матери Брэнды и ни слова о ней самой! Кэмпбелл к тому времени владел 40 % акций Турецкого национального банка, что обеспечивало ему 15 %-ную долю в «Турецкой нефтяной компании». В 1970 году Адам Кэмпбелл был назначен экономическим советником турецких посольств в Париже и Лондоне. Эта должность обеспечила ему мощные политические позиции как в Европе, так и на Ближнем и Среднем Востоке, особенно в Турции и ОАЭ. Добыча нефти к середине XX века стала мировым прибыльным делом, но если европейские страны и США еще не интересовались всерьез нефтяными богатствами Среднего Востока, то Адам Кэмпбелл уже осознал перспективы их широкомасштабной разработки. Он начинает переговоры с известными магнатами и крупными компаниями своего времени и принимает участие в создании Turkish Company, 25 % акций которой принадлежали «Кэмпбелл Корпрорейшн», 50 % — Англо-персидской нефтяной группе Д’Арси, 25 % — Deutsche Bank.

После смерти отца в 1978 году, Адам Кэмпбелл унаследовал его компанию «Кэмпбелл Стар», присоединил к своей и стал таким образом крупнейшим нефтяным магнатом, обладавшим одним из самых больших состояний в мире. Его империю составляли крупнейший нефтяной гигант — компания «Кэмпбелл Корпорейшн» и более 250 концернов. Адам Кэмпбелл был владельцем роскошных особняков и поместий, в том числе в Малибу, неподалеку от Голливуда, в Ницце, Париже, Праге и по всему свету. За 20 лет он сумел поглотить половину компаний, составляющих ему конкуренцию. Причем каждый раз компания конкурента была гораздо крупнее компании Кэмпбелла, но его это ничуть не смущало, он умел переваривать лакомые куски любого размера. Адама Кэмпбелла журналисты сравнивали с хищником, который медленно и осторожно подкрадывается к своей жертве, не замечающей смертельной опасности. Действительно, конкуренты замечали Кэмпбелла, когда нефтяная битва уже была ими проиграна…

Да уж, мороз по коже! Разумеется, я был восхищен его железной хваткой, но «пожирание трупов банкротов и несчастных людей» — это как-то чересчур. И действительно, ни одного упоминания о Брэнде, его единственной дочери, ни слова о смерти его жены, только имя: Ребекка Седли. Все окутано тайной. Почему?

В четверг вечером я позвонил своей приходящей домработнице миссис Ллойд и попросил ее прийти завтра в авральном порядке (пятница — это не ее день), пояснив, что вечером у меня будут гости, поэтому в доме все должно сверкать, а блюда должны быть и изысканными, и простыми одновременно.

— Это как? — удивилась миссис Ллойд. — Вы вообще можете толком сказать, чего хотите?

— Не могу. Полностью доверяюсь вам. Вы всегда относились ко мне, как к сыну, поэтому я уверен, что все будет на высшем уровне.

— Мистер Дин, вы меня пугаете! К вам в гости пожалует королевская особа?

— Можно сказать да, но не волнуйтесь, я думаю, мы вместе справимся! Обещаю помогать вам во всем, я завтра ради этого даже не пойду на работу. Только приходите пораньше, пожалуйста!

Взяв с миссис Ллойд слово, что ровно в девять она будет у меня, и оставив ее в полнейшем недоумении, я повесил трубку. Но тут же позвонил Тиму и нагло заявил, что завтра меня в магазине вообще не будет.

— Если так пойдет и дальше, мы вылетим в трубу, — хмыкнул Тим. — Или ты вознамерился предаваться любовным утехам, рассчитывая, что вкалывать буду я один?

— Ни в коем случае! — успокоил его я. — Просто хочу, чтобы Брэнде понравились ужин и мой дом.

— Только Брэнде? Про меня забыл?

— Но ты уже сто раз у меня ужинал и дом мой видел. Кстати, может, все-таки надумаешь переехать ко мне?

— Предложи это Брэнде, — заявил Тим, избегавший подобных предложений с моей стороны, и повесил трубку.

Опуская излишние подробности, скажу сразу: мы с миссис Ллойд превзошли самих себя, Тим и Брэнда приехали вовремя и ужин удался. Мне было приятно, что мой друг тепло поприветствовал Брэнду, а потом мы дружно посмеялись над тем, как он встретил ее в больнице, засыпав меня загадочными для нее вопросами.

— Тот разбитый бокал войдет в историю, — покачал головой Тим. — Ты, Брэнда, поразила всех посетителей королевского заведения!

— Да не хотела я, — оправдывалась Брэнда. — Просто сильно-сильно разозлилась на папу: он вдруг решил, что мне все-таки не стоит жить отдельно, хотя до этого обещал подарить мне дом! Ну я и вспылила. Ужас, да? Мне было потом так стыдно, я совсем забыла, где мы находимся, а в дамской комнате пришла в себя, вернулась и попросила у папы прощения. Мы помирились, и он сказал, что выполнит свое обещание: будет у меня свой дом.

— Ну и причина для ссоры, правда, Дик? — Тим подмигнул мне. — Папочка передумал дарить ребенку домик!

— У всех свои причины, — заступился я за Брэнду. — Это еще ничего не значит.

— Конечно не значит, — Брэнда умоляюще посмотрела на Тима. — Я не такая, как ты подумал! Тим, я обычная, просто богатая, но так получилось, что ж теперь поделать?

Она так по-детски оправдывалась, что мы расхохотались.

Зная Тима всю сознательную жизнь, я пристально наблюдал за его общением с Брэндой и радовался, что не ошибся ни в друге, ни в любимой. Брэнда была просто прелесть. Тим сразу разглядел в ней искренность, доброту и простоту, оценив веселый нрав и острый ум. Я был на седьмом небе от счастья: мои самые родные люди рядом, мы вместе… Жизнь все же классная штука, как ни крути!

Провожая Брэнду до такси, я вновь поцеловал ее в губы, а она, садясь в машину, прошептала:

— Это был один из самых прекрасных вечеров в моей жизни! Спасибо тебе и Тиму, он чудесный!

— Это тебе спасибо, родная, — ответил я, и она уехала. Вернувшись в дом, я нашел Тима в превосходном расположении духа.

— Да-а, Дик, — протянул он, наливая себе еще виски. — Вынужден признать, что я ошибся. Чертовски неприятно это осознавать, но ошибся в корне. Твоя Брэнда очаровательна. Надо же! Дочь Кэмпбелла — и вдруг нормальный человек! Чудеса!

— А я что говорил? Теперь ты можешь порадоваться за своего друга?

— Я рад. Правда, рад за вас. Вы такие смешные со стороны! Эта девочка действительно влюблена в тебя, Дик, она глаз с тебя не сводила весь вечер. О тебе вообще молчу. Что же дальше-то будет?

— Дальше будет всё! — весело сказал я. — Вот увидишь, жизнь всё же…

— …классная штука, как ни крути, — закончил Тим. — Это я знаю. Но знает ли об этом Адам Кэмпбелл?

— Время покажет, — философски сказал я.

И оно показало, причем весьма скоро…

До Дня рождения монарха, а он, как известно, празднуется у нас во вторую субботу июня, мы с Брэндой, встречаясь каждый день, исколесили и обошли весь Лондон: гуляли в парках, сходили в Музей Виктории и Альберта, а Британский музей вообще стал нам родным. Мы катались по Темзе, посетили (в который раз!) Вестминстерское аббатство, Национальную галерею, целовались на Трафальгарской площади — и все это время говорили, говорили, говорили. Нам было приятно вместе посещать знакомые любому лондонцу места, где ранее мы бывали порознь; было интересно узнавать друг друга и снова и снова убеждаться в том, что нас на самом деле посетила любовь. Я уже не представлял себя без нее. Я смотрел на нее и не верил, что эта красавица принадлежит мне, что из всех мужчин на планете она выбрала именно меня! Брэнда искренне любила меня, в ее возрасте все чувства написаны на лице: она просто не умела их скрывать, да я и не хотел бы этого.

Мы виделись каждый вечер, иногда и днем, если у Брэнды были занятия с утра. Я практически забросил все дела, без зазрения совести свалив основную работу на Тима, который первое время пытался выговаривать мне за это, но потом махнул рукой, заявив, что я могу считать себя находящимся в отпуске. Единственное, что он потребовал — чтобы именно я съездил в Моссбридж и проверил наши оранжереи. Хотя была очередь Тима ехать туда, я безропотно подчинился. Тем более что давно обещал Брэнде показать наши цветники.

Когда я сообщил любимой, что мы едем в Моссбридж, она обрадовалась, как дитя, захлопала в ладоши и даже подпрыгнула на месте.

— Как здорово, Дик! А когда едем?

— Завтра, причем рано, заеду за тобой часиков в семь. Успеешь собраться?

— В семь? — испугалась Брэнда. — Слушай, а у меня же занятия: в восемь придет преподаватель литературе. Что делать?

— Отмени.

— Не могу: он сразу доложит папе.

— Не знаю, скажи, что заболела…

Брэнда вдруг замолчала.

— Ты что? — удивился я, заметив, как она изменилась в лице. — Никогда так не прогуливала уроки?

— Нет, — Брэнда улыбнулась, но глаза ее были печальными. — Не обращай внимания, я просто очень суеверна. Нельзя говорить, что ты болен, если это не так, лучше не дразнить судьбу… Но я что-нибудь придумаю, обещаю!

Не знаю, что она там придумала, но ровно в семь часов утра я был у ее особняка на Грин-стрит. Минут через десять ворота открылись, и я увидел машину Брэнды, за рулем которой был Дэвид. Моя ненаглядная сидела на заднем сидении и, остановившись рядом со мной, показала знаком, чтобы я ехал за ними. Я покорно завел двигатель и поехал. Через квартал они остановились. Брэнда выпрыгнула из машины, что-то сказала Дэвиду, после чего он уехал, а она пересела ко мне.

— Чувствую себя настоящим шпионом! — весело сказала Брэнда, целуя меня.

— Все получилось?

— Надеюсь! Вчера вступила в сговор со своим преподавателем, он согласился подтвердить в случае чего, что сегодня мы занимаемся на кафедре. Разумеется, за солидное вознаграждение, все почему-то ужас как боятся папу!

— Действительно, с чего бы нам всем его бояться? — усмехнулся я. — Он же милейший человек!

Брэнда толкнула меня в бок.

— Вот увидишь, он тебе понравится, когда вы познакомитесь поближе! Не такой уж он и страшный, каким кажется… Скажи, мы вернемся к вечеру?

— Вернемся, — заверил ее я. — Не переживай, скажешь папе, что после занятий прошлась по магазинам.

И мы поехали. Это была незабываемая, волшебная поездка! Мы проезжали красивейшие места в пригороде Лондона. Солнце уже стояло высоко в небе, освещая проносившиеся мимо нас луга, покрытые зелеными травами; небо было голубое и чистое, с плывущими по нему пушистыми облаками. Все вокруг было зелено-желто-красным, ярким, ослепительным. Лето — мое любимое время года. Оказалось, что и Брэнды тоже.

Она пришла в восторг, увидев наши оранжереи. Сейчас, в конце июня, у нас вовсю цвели розы и бальзамины. Пока я обсуждал в конторе текущие дела с управляющим, мистером Крайтоном, Брэнда в своем легком бледно-желтом сарафанчике прогуливалась по цветникам, наслаждаясь окружающей ее красотой, и болтала с садовниками. Из окна конторы я с улыбкой наблюдал за тем, как она подходила к цветущим розам и, спрятав руки за спину, — милое дитя! — осторожно, опасаясь повредить цветок, наклонялась, чтобы вдохнуть чудный аромат распускающихся бутонов.

— Мистер Дин, — обратился ко мне Крайтон, тоже наблюдавший за Брэндой, — разрешите, я дам команду: пусть ребята нарежут этой очаровательной леди букет!

— Непременно, вы читаете мои мысли, — ответил я. — И пусть режут побольше, не жалея!

Лицо Брэнды засияло от радости, когда садовники преподнесли ей огромный букет роз; она зарылась в них с головой, уверяя, что лучше аромата на свете нет.

Перед отъездом домой мы решили прогуляться по деревне. Моссбридж — сравнительно небольшая деревушка, в основном здесь обитают такие же цветоводы, как мы с Тимом. Некоторые живут постоянно, другие арендуют оранжереи, и за ними присматривают нанятые управляющие и садовники из местных жителей. Люди в деревне простые и милые, к приезжим относятся радушно и гостеприимно. В деревушке мне особенно нравилась старинная церковь, которую я и решил показать Брэнде.

— Она находится на площади, которая величается Георгиевской, — рассказывал я Брэнде то, о чем нам с Тимом когда-то поведал добрейший мистер Паркер. — И не вполне ясно, что получило свое название раньше: площадь или эта церковь. Ведь они обе носят имя Георгия Победоносца, святого покровителя Англии… Вот мы и пришли!

Брэнда с интересом разглядывала церковь. Она была построена в стиле романской базилики, то есть в виде прямоугольника, пересеченного поперечным нефом. Проще говоря, если посмотреть на церковь с высоты птичьего полета, как утверждали местные жители, то можно увидеть, что она имеет форму креста. Главный вход и алтарь расположены с западной и восточной стороны соответственно.

Мы вошли внутрь. Там не оказалось ни души и было тихо. Свет в храм проникал через узкие окошки у потолка и огромное арочное витражное окно, расположенное над входом и составленное из нескольких окон поменьше. Для полноценного освещения этого, видимо, было все равно недостаточно, и внутреннее пространство здесь всегда погружено в полумрак, прорезанный узкими полосками света, падающего сверху, и разноцветными солнечными зайчиками, пляшущими по полу. Стены внутри церкви когда-то были расписаны фресками, которые со временем потемнели и поистерлись, так что рассмотреть их не представлялось никакой возможности. Более или менее сохранились лишь сцены из Страшного Суда на западной стене.

— Как здесь здорово, — шепотом сказала Брэнда. — Дик, мне очень нравится эта церковь!

— Немного мрачновато, на мой взгляд, — так же шепотом ответил я. — Пойдем поищем преподобного Корнелла, я вас познакомлю, и ты увидишь, насколько он соответствует этому месту.

Преподобный Корнелл, настоятель церкви, был и в самом деле под стать своему месту работы. Этот высокий, прямой и сухощавый человек с седыми волосами и пронзительным взглядом темных глаз навевал чуть ли не суеверный ужас на свою паству. Но в хорошем смысле слова: он сам словно сошел с фресок, которыми была расписана его церковь. Я познакомился с ним, когда мы арендовали наши оранжереи — в первые годы цветоводства. Он же и освящал их.

— Здравствуйте, святой отец! — поприветствовал я священника, когда мы с Брэндой обнаружили его в саду за церковью.

— О, Ричард! — тепло улыбнулся преподобный. — Рад тебя видеть. Как дела у Тима?

— Спасибо, все в порядке. Позвольте представить вам Брэнду Кэмпбелл.

— Здравствуйте, — сказала Брэнда. — Какая у вас красивая церковь!

— Да, это правда. Рад, что вам понравилось. Вы в первый раз здесь?

— В первый, но надеюсь, что не в последний.

— Приезжайте к нам на Рождество, — сказал преподобный. — Я буду служить мессу, соберется вся деревня. Да что там деревня, к нам даже из Лондона многие заглядывают.

— Непременно! — весело ответила Брэнда и посмотрела на меня. — Да, Дик? Давай приедем!

— На все воля Божья, — сказал я с улыбкой, — так ведь, святой отец?

— Истинная правда, Ричард, — так же с улыбкой подтвердил преподобный.

— Нам пора, пожалуй. Еще увидимся, надеюсь застать вас в добром здравии!

— Спасибо, Ричард. Поезжайте с Богом!

— До свидания! — попрощалась Брэнда, и мы пошли к машине.

Почти всю обратную дорогу моя девочка молчала, глядя куда-то вперед, вдаль.

— О чем задумалась? — спросил я. Брэнда как-то странно посмотрела на меня:

— Слушай, Дик, а ты хотел бы венчаться в такой вот церкви?

Я чуть не выпустил руль от неожиданности.

— Брэн, к чему этот вопрос?

— Да так, — улыбаясь, ответила плутовка, — зондирую почву, так сказать.

— Милая, это очень серьезно. Если хочешь, давай остановимся и поговорим об этом.

— Нет-нет, не сейчас. Я просто спросила…

В Лондон мы вернулись вовремя. Я высадил Брэнду возле Бонд-стрит, где ее ждал Дэвид, и она действительно отправилась по магазинам, объяснив, что не может вернуться домой с пустыми руками: врать надо с доказательствами! Я лишь покачал головой: долго мы еще будем играть в шпионов?

Пролетел июнь, за ним — половина июля. Мне казалось, что я знаю Брэнду всю свою жизнь, настолько мы привыкли, нет, растворились друг в друге. Вот тогда я и задумался о свадьбе. Но это был слишком отчаянный с моей стороны шаг, учитывая само только существование такого человека, как Адам Кэмпбелл, поэтому вслух я пока ничего Брэнде не высказывал и даже с Тимом решил пока не советоваться. Для начала мне нужно было убедиться самому, что я хочу провести с Брэндой всю оставшуюся жизнь. И чем дольше мы с ней встречались, тем сильнее росло мое желание сделать ей предложение…

Как-то утром — это было в конце июля — Брэнда вдруг позвонила мне в магазин и сказала, что сегодня мы не сможем пойти в кино, как договаривались. Это было впервые за все время нашего общения.

— Что случилось? — испугался я.

— Мне не здоровится, — ответила Брэнда. Голос у нее и в самом деле был усталый. — Но не волнуйся, ничего страшного: просто голова раскалывается, наверное, перезанималась. Слушай, а приходи ко мне домой!

— Домой? — я немного растерялся. — Но что скажет твой отец?

— Отец… — фыркнула она в трубку. — А до каких пор мы будем прятаться? Пора вам с ним познакомиться, как считаешь?

— Наверное, ты права, — подумав, ответил я. — Во сколько мне лучше прийти?

— Да хоть сейчас. Правда, папы еще нет дома, но мы сможем побыть вдвоем. Я соскучилась по тебе!

— А я еще больше, — сказал я, — уже еду!

И с очередным шедевром Дэна поехал к Брэнде.

Честно говоря, я был взволнован — как перед приходом пожарной инспекции в наш магазин: мне пока не очень-то хотелось встречаться с Адамом Кэмпбеллом. И вовсе не потому, что я как-то робел перед ним или боялся, напротив, я переживал, что не смогу сдержаться и сам наговорю ему массу малоприятных слов, если он снова посмотрит на меня с таким же презрением, как в тот вечер в пабе. А если это произойдет, уж не знаю, что будет со мной и Брэндой дальше. Вдруг он взбесится и увезет ее из страны? Ничего, я украду ее, и мы тайно обвенчаемся. Так я твердил про себя, подъезжая к воротам их особняка на Грин-стрит. Припарковал машину, надавил гладкую кнопку звонка на калитке.

— Чем могу помочь? — раздался бархатный мужской баритон. Я вновь живо представил дворецкого с бакенбардами и почему-то в смокинге.

— Я к мисс Кэмпбелл, — ответил я. Послышалось жужжание, и калитка отворилась. Я вошел внутрь и как будто бы попал в уменьшенную копию Гайд-парка: всюду росли раскидистые буки, дубы, рододендроны разных цветов, газоны утопали в зеленой траве, среди которой произрастали какие-то невероятные кусты, постриженные в форме геометрических фигур: ромбов, шаров, трапеций. Дорожки сада были вымощены мраморной плиткой, а не посыпаны гравием, как у простых смертных. Ну и сам дом превзошел все мои ожидания: он был красив и весьма необычен. Кладка из светлого и темно-коричневого кирпича, какой я раньше и не видел нигде, три этажа, возвышающиеся друг над другом, образовывали в целом треугольник: причуда архитектора или мистера Кэмпбелла? И широкая лестница у главного входа со множеством ступеней…

На последней, у открытой двери меня ждал мужчина лет шестидесяти в черном костюме, пусть и не в смокинге, но зато с пышными бакенбардами и — с ума сойти! — в белоснежных перчатках, в такую-то жару! Спина у него была такая прямая, как будто бы он проглотил палку. Взгляд был торжественный, но немного усталый.

— Проходите, сэр, — произнес он с достоинством. — Мисс Кэмпбелл ожидает вас.

Я вошел в дом. Не знаю, что было на верхних этажах, но нижний поразил меня в первую очередь холлом: он был огромен, на стенах висели картины, я не вглядывался, естественно, какие именно, но в их подлинности сомневаться не приходилось. А посреди холла бил фонтан. Да-да, самый настоящий фонтан. Он был выполнен из белого мрамора в виде девушки, несущей над головой кувшин; из него-то и стекала вода прямо в шестиугольный бассейн, в котором — я еще раз испытал потрясение — плавали разноцветные рыбы.

— Следуйте за мной, сэр! — дворецкий открыл первую же дверь, и мы оказались, видимо, в гостиной, судя по обилию мягкой мебели и камину.

— Располагайтесь, пожалуйста, мисс Брэнда сейчас спустится. Разрешите, я поставлю в воду этот прекрасный букет. Что прикажете принести, сэр? Чаю со льдом?

— Было бы неплохо, — ответил я, передавая ему цветы, и дворецкий бесшумно удалился. Я огляделся и еще раз поразился, с каким шиком и размахом обставлен дом. Нет, я не хочу сказать, что обстановка вокруг меня выглядела безвкусной или вульгарной, напротив: все было очень красивым, изящным, но безумно дорогим, и именно это бросалось в глаза.

Гостиная была выполнена в бело-бежево-коричневой гамме: пол, выстланный паркетом светлого дерева, блестел, как каток, лишь у камина лежала белая шкура какого-то неизвестного мне невинно убиенного животного. Большое французское раздвижное окно выходило в сад, мягкие шторы светло-коричневого цвета с золотым узором были разведены, позволяя любоваться открывающимся из окна прекрасным видом. Мебель была явно сделана на заказ: и овальный стол из дерева в тон паркета, и оба гарнитура — один мягкий, в правой половине комнаты, второй — перетянутый светлой кожей, стоявший слева от входа. Возле него возвышалась хрустальная горка: видимо, бар, возле которого стоял большой белый рояль. На стене, противоположной окну, висел большой портрет, написанный красками: молодая женщина в роскошном вечернем платье. Я подошел поближе. Прямо на меня смотрели глаза моей Брэнды, такие же пронзительные, изумрудно-зеленые, тот же взгляд. Правда, у женщины на картине он был очень грустный, несмотря на то, что художник изобразил ее улыбающейся. Женщина была прекрасна, и Брэнда очень на нее походила.

— Это мама, — вдруг раздался за моей спиной любимый голос. Я и не заметил, как она вошла.

— Привет! — я обернулся и обнял Брэнду. — Ты как?

Она была в длинном домашнем платье приглушенного серого цвета с глубоким вырезом на спине; волосы, собранные в высокий хвост, полностью открывали ее такое родное лицо с самыми красивыми на свете глазами.

— Со мной уже все хорошо, спасибо тебе за цветы. Гарольд поставил их в воду, они в моей комнате. Садись, Дик, сейчас подадут чай.

Она подошла к окну, и только сейчас я заметил ее необычную бледность и уже знакомые круги под глазами.

— Что с тобой? Все еще нездоровится? — с тревогой спросил я.

— Нет-нет, все в порядке, — улыбнулась Брэнда. — Иди ко мне!

Мы сели рядом на мягкий диван у окна, и она обвила руками мою шею.

— Я так люблю тебя, Дик!

— А я тебя еще больше, — шепнул я и поцеловал ее в сомкнутые губы. — Расскажи мне о маме, если можно.

— Тебе можно, — кивнула Брэнда.

В этот момент дверь открылась, и дворецкий Гарольд торжественно вкатил в гостиную столик на колесиках, на котором стоял графин с холодным чаем и еще какие-то закуски в многоярусных тарелочках.

— Спасибо, Гарольд, — поблагодарила его Брэнда. — Дальше мы сами, можете идти.

— С вашего разрешения, мисс, — прикрыв двери, дворецкий вышел из гостиной, оставив нас наедине. Брэнда налила нам чаю и, забравшись с ногами на диван, прижалась поближе ко мне.

— Мама была очень красивая, — начала она, — и очень веселая…

— На портрете у нее грустный взгляд, — осторожно заметил я.

— Да, я знаю, но не могу объяснить, почему. Может, ее что-то расстроило в тот момент… Мама всегда говорила, что каждый день в жизни нужно проживать как последний, что каждый прожитый день бесценен только потому, что его уже никогда не вернуть. Знаешь, они с папой такие разные! Удивительно, что они вообще поженились, но это действительно была любовь с первого взгляда, Дик, мне мама часто рассказывала.

— Твою маму звали Ребекка?

— Откуда ты знаешь? — спросила Брэнда. — А-а, читал, наверное, ее статьи?

— Нет, милая, — честно признался я, — изучал биографию твоего отца. Но ни о тебе, ни о твоей маме там ничего нет. Только ее имя.

— Знаю. Папа не хочет, чтобы в прессе о нас упоминалось. Хотя странно: маму-то читали многие, она ведь была журналистом. Газета «Таймс», финансовый отдел. У нее там была своя колонка.

— В самом деле? — я был удивлен. Мне почему-то виделось, что жена Кэмпбелла просто обязана быть похожей на его мать, простую секретаршу.

— Ну да. Ты не читал цикл ее статей о богатейших людях Британии?

— Нет, родная, не читал, — виновато ответил я.

— Неважно, — Брэнда встала, чтобы подать мне чашку. — Они с папой, собственно говоря, и познакомились благодаря этому циклу. Мама как раз писала о нем, а ему что-то очень не понравилось. Он приказал ее редактору поставить на место «эту сопливую девчонку, бездарную писаку». Ну мама и разозлилась. Представь, ворвалась к нему в офис, в Сити, не знаю, как ее пропустили, да еще и с диктофоном! И прямо отцу в лицо: «Вы всегда оскорбляете людей за глаза, мистер Нефтяной король? Или считаете, что именно это придает вам изюминку?» Папа потом рассказывал, что взглянул на нее и потерял голову. И, вместо того чтобы вышвырнуть ее из кабинета, вымолил согласие поужинать с ним. Именно вымолил! Представляешь? Мама ни за что не хотела ужинать с хамом.

— А дальше?

— Папа повез ее на ужин в Париж на своем самолете, а спустя неделю после этого ужина сделал маме предложение. Они поженились, и вскоре родилась я. Мои родители действительно любили друг друга, Дик. Мама всегда смеялась, вспоминая тот день, когда она ворвалась к папе в офис, но при этом говорила, что, увидев его, сразу поняла, — это он, тот самый. Бывает и так. Это как молния: ударит, не спрашивая, — и всё!

— Как у нас? — с улыбкой спросил я.

— Как у нас! — серьезно ответила Брэнда, забираясь мне на колени.

— Слушай, а кто у вас играет на рояле? — спросил я.

— Я играю, мама играла.

— Сыграй мне, пожалуйста, что-нибудь.

— Что-нибудь? — переспросила она.

— Свое любимое. Я вообще-то не очень разбираюсь в музыке.

Брэнда улыбнулась и подошла к роялю. Через мгновение из-под ее пальцев полилась удивительно грустная, даже тревожная музыка. Честно говоря, я раньше был как-то равнодушен к классике, но исполнение Брэнды поразило меня. Однако что-то мне не нравилось в произведении, которое она играла: слишком уж печально.

— Что это? — поинтересовался я, когда музыка стихла.

— Не что, а кто, — поправила меня Брэнда, вставая из-за рояля и вновь забираясь ко мне на колени. — Это Шопен, глупый! Мой любимый ноктюрн до диез минор. Понравилось?

— Слишком грустно, — сказал я, — но играешь ты здорово!

— Все великие вещи написаны в миноре, — возразила мне Брэнда. — Не знаю, кто это сказал, но сказано верно. И мама так же говорила.

— А от чего умерла твоя мама? — тихо спросил я.

— Когда-нибудь я расскажу и это, — Брэнда спрятала лицо у меня на груди. — Но не сейчас, не обижайся, милый.

— Что ты! Прости, я вообще не должен был об этом спрашивать! Какой же я идиот!

— Обожаю идиотов, — сказала Брэнда, прижимаясь щекой к моей щеке. — Они — моя слабость! Не хочу больше говорить, давай просто помолчим, Дик…

Мы сидели, обнявшись, и, казалось, ничто и никто не сможет помешать нашему уединению, не сумеет нарушить тишину и охватившее нас блаженство. Но я ошибся.

— Брэнда! — неожиданно раздался резкий голос.

Она вздрогнула и обернулась. В гостиной стоял сам Адам Александр Кэмпбелл-младший. В строгом сером костюме и с перекошенным от гнева лицом. Мы встали с дивана.

— Здравствуйте, мистер Кэмпбелл! — произнес я.

— Я полагаю, ты объяснишь мне, что здесь происходит, прежде чем я вышвырну этого типа из моего дома, — ледяным тоном заявил миллиардер, проигнорировав мое приветствие.

— Папа, это Ричард, — сказала Брэнда, держась за мою руку, — и он вовсе не тип…

— Вот как? Значит, Ричард…

— Ричард Дин, сэр, к вашим услугам, — ответил я, пытаясь сохранить спокойствие.

— А с чего вы взяли, Ричард Дин, что мне понадобятся ваши услуги? Кто вы такой, черт возьми? И кто дал вам право лапать мою дочь?!

— Папа, перестань, — Брэнда встала между нами. — Я люблю его, а он любит меня! Вам давно пора познакомиться.

— Как это трогательно, — Кэмпбелл смерил меня взглядом с ног до головы. — У меня сегодня хорошее настроение, так что будем считать, что вам повезло: просто убирайтесь из моего дома и забудем этот неприятный инцидент, ясно?

— Не совсем ясно, сэр, — вежливо ответил я, чувствуя, как во мне закипает злость. — Я пришел к вашей дочери и не сдвинусь с места, пока она сама об этом не попросит. И я действительно люблю ее.

— Браво! — Кэмпбелл подошел к бару и налил себе виски. — Я уже встречал охотников за моими деньгами, но таких отчаянных наглецов среди них было мало. Вы самоубийца, мистер Дин? Или просто сумасшедший?

— Папа, не смей угрожать ему! — вскричала Брэнда.

— Не волнуйся, родная, твой отец просто интересуется моим здоровьем, заботясь о своих внуках. Смею заверить вас, сэр, в моем роду умственно отсталых не было, так что можете не переживать за наших с Брэндой детей.

— Вон! — Кэмпбелл указал мне на дверь. — Немедленно покиньте мой дом! И где, кстати, охрана?! Я сейчас же уволю этого Дэвида ко всем чертям.

— Папа, перестань, ради бога! — Брэнда чуть не плакала.

— Последний раз повторяю, мистер-как-вас-там. Покиньте мой дом и можете считать, что легко отделались!

— Да я вообще везунчик, сэр, — сказал я, — меня полюбила такая изумительная девушка! Удивительно, что она вообще ваша дочь.

— Вон! — зарычал Кэмпбелл, теряя остатки самообладания.

— Отец! — воскликнула Брэнда.

Он повернулся к ней:

— А ты немедленно отправляйся в свою комнату и переоденься: вечером мы едем на прием.

— Не смей вмешиваться в мою личную жизнь! — снова вскричала Брэнда, и мне показалось, что она сейчас опять что-нибудь разобьет.

— Позволь напомнить, что тебе еще не исполнился двадцать один год, — отчеканил Кэмпбелл. — А до тех пор я требую беспрекословного подчинения. Беспрекословного! Поняла? Немедленно иди наверх и переоденься.

Отец и дочь стояли друг против друга, и их взгляды метали молнии.

— Послушайте, мистер Кэмпбелл, — осторожно вмешался я. — Ну зачем же из-за меня ругаться? Посмотрите на ситуацию проще: мы с Брэндой любим друг друга и всё! Незачем так орать на дочь, она уже вполне взрослая девочка.

— Вы испытываете мое терпение, мистер Дин, играете с огнем, — ответил на мою тираду Кэмпбелл, даже не глядя в мою сторону.

— Иди, милый, — тихо сказала мне Брэнда. — Не думай ни о чем: я тебя очень люблю!

— Только не воображайте себе, что я сдался! — сказал я на прощание ее отцу, поцеловал Брэнду и покинул гостеприимный особняк.

Настроение у меня было прескверное. Но, немного поразмыслив, я понял, что ничего сверхъестественного не произошло: неужели отцу Брэнды мог понравиться простой цветовод, пусть и с собственным магазином и неплохим доходом? Вряд ли! Ну и пусть. Все равно ничто уже не в силах разлучить нас. Обуреваемый такими мыслями, я встретился с Тимом в нашем пабе, где просидел с ним до темноты, жалуясь другу на свою нелегкую и одновременно счастливую судьбу.

— Да, брат, нелегкая и счастливая — это ты здорово придумал! — Тим насмешливо посмотрел на меня. — Неужели ты действительно так сильно любишь ее?

— Я дышать без нее не могу, — ответил я, подливая ему и себе виски. — Но что мне делать с ее папашей? Посоветуй! Ты же такой умный, а, Тим?

— Ну не знаю. Вот если бы у тебя была пара-тройка миллиардов фунтов, тогда, быть может, Нефтяной король с радостью назвал бы тебя своим зятем, а так… Черт возьми, Дик, попробуй все же поговорить с ним с глазу на глаз, как мужчина с мужчиной! В конце концов, его отец тоже женился на простой секретарше, да?

— «Он пожирает трупы банкротов и несчастных людей», — процитировал я то, что нашел тогда в газетном фонде о Кэмпбелле. — А ты предлагаешь поговорить с ним. Боюсь, он не станет слушать меня…

— …а сразу съест! — заключил Тим, разрядив этой дурацкой фразой обстановку, и мы дружно рассмеялись.

— Да гори все огнем! — махнул я рукой. — Мы все равно будем вместе, я почему-то в этом уверен.

Уже была глубокая ночь, когда мы с Тимом, наконец, разошлись по домам. Я посадил его в такси, а сам пошел пешком: паб был всего в двух кварталах от моего домика. У входной двери, на крыльце я вдруг заметил чей-то силуэт. Приглядевшись, чуть не выронил ключи из рук: она сидела на ступеньках, положив голову на руки, сложенные на коленях, утопая в пышных юбках золотого бального платья, как маленькая фея из волшебной сказки.

— Брэн, родная, сколько ты здесь сидишь?!

— Дик… — она встрепенулась и зевнула. — Кажется, я задремала. Я сбежала с приема, представляешь? А тебя не было дома, вот я и решила подождать. Не прогонишь?

— Что ты такое говоришь! — воскликнул я, поднимая ее со ступеней. — Пойдем скорее в дом! А где же твой Дэвид?

— Папа уволил его, — грустно сказала Брэнда. — Я ничего не смогла сделать. Бедный Дэвид! Как же ему досталось от отца, он так на него орал, просто ужас!

— Все из-за меня, — я тоже расстроился: Дэвид был славным малым и так долго помогал нам тайком встречаться. — Это я виноват!

— Не говори так, — возразила Брэнда, заходя в дом. — В конце концов, это я тебя пригласила к нам, с меня и весь спрос.

— Слушай, а ты не хочешь позвонить домой? Папа, наверное, волнуется?

— Не хочу. Тем более что папа после приема улетает в Штаты: у него там какая-то сделка завтра. Потом помиримся.

Мы вошли в гостиную. Я хотел включить свет, но Брэнда остановила меня:

— Не надо, Дик, — я услышал шорох сбрасываемого платья, — иди ко мне!

— Брэн, милая, ты уверена?..

— Уже давно уверена, иди же скорее!

Я помню тепло ее тела, вкус родных губ, каштановые волосы, рассыпавшиеся по подушке… Помню, как она вскрикнула, и я попытался отстраниться, но она тут же требовательно привлекла меня к себе. Помню все, что было тогда, в нашу первую ночь. И никогда не смогу этого забыть… И не хочу забывать.

— Выходи за меня, — шепотом сказал я, когда все закончилось.

— Хорошо, — так же шепотом ответила она.

— Прости, что делаю тебе предложение вот так… — я смутился, радуясь, что в темноте Брэнда не видит моего лица. — Завтра же куплю тебе шикарное кольцо, и мы отпразднуем как полагается!

— Обойдусь я и без шикарного кольца, — сказала Брэнда. — А ты точно на мне женишься?

— Глупенькая! — я даже привстал. — Как ты можешь сомневаться?! Да я и мечтать об этом не смел, а ты говоришь…

— Дик, я шучу, — она тихо засмеялась. — Я люблю тебя!

— А я тебя больше, — ответил я, целуя ее. — Слушай, а как же ты выйдешь утром в своем бальном платье?

— А я и не выйду, — заявила Брэнда, — останусь у тебя. Или ты против?

Я задохнулся от счастья:

— Опять шутишь?! Как я могу быть против?.. Но что скажет твой отец?

Брэнда вздохнула.

— Ой, представляю, что он скажет! Особенно, если узнает, что мы… ну ты понимаешь… Дик, а я голодная! Есть у тебя что-нибудь перекусить?

— Пойдем посмотрим, — сказал я. Брэн завернулась в мой банный халат, и мы пошли на кухню. Соорудили огромные бутерброды, заварили чай и жадно набросились на еду — и все это в три часа ночи.

— Родная, — начал я, — давай все хорошенько взвесим, я имею в виду нашу свадьбу. Какой ты ее видишь?

Брэнда задумалась.

— Мне хочется, чтобы это было быстро, тихо и скромно, никакой шумихи. Венчаться хочу в той церкви, в твоей деревушке!

— Так, я понял. Через три дня тебе исполняется двадцать один, и это нам на руку. Но придется тебе все же на эти дни вернуться домой.

— Почему?

— Не обижайся, котенок, но так надо. Сама подумай, что будет, если ты останешься до свадьбы здесь, у меня? Твой отец и так никогда не позволит нам пожениться, а если узнает о наших планах, боюсь, он увезет тебя куда-нибудь далеко-далеко, и я всю оставшуюся жизнь буду тебя разыскивать по свету.

— Согласна, — Брэнда вздохнула. — Ты прав, конечно. И получается, что в свой день рождения я буду без тебя?

— Милая, клянусь, это последний день рождения, который ты проведешь без меня. Все остальные наши дни рождения мы всегда будем вместе! Но пойми, так лучше для нас с тобой. Твой отец не должен ничего знать или о чем-либо догадываться. В общем, план такой: утром я отвезу тебя домой, ты вынесешь мне свои документы, и я сразу помчусь в Моссбридж, уговорю преподобного дать нам лицензию на брак и обвенчать нас на следующий после твоего дня рождения день.

Брэнда оживилась, глаза ее загорелись:

— Это получается, что уже через три, нет, четыре дня я буду твоей женой?!

— Конечно будешь! Свадьбу я беру на себя, твоя задача — быть милой папиной девочкой, усыпить, так сказать, его бдительность, понятно?

— Ой, Дик! — она захлопала в ладоши. — Как здорово, как романтично! Мы тайно венчаемся в старинной церквушке, и я становлюсь твоей женой! Навсегда, на всю жизнь. Не верится…

— Мне пока тоже, — честно ответил я. — Как-то еще ни на ком не женился, тем более так быстро и тайно. Но нам многого не надо: Тим будет моим шафером, поэтому наши кольца — это его забота… Кстати, а как насчет подружки невесты? И какое тебе купить платье?

— Подружки у меня нет, найди сам кого-нибудь, а платье я стащу мамино, в котором она венчалась, поэтому не беспокойся.

С азартом обсуждая свадебные хлопоты, мы решили, что надо срочно позвонить Тиму и подключить его к этому радостному событию. О том, что на часах половина пятого утра, мы как-то не подумали.

— Тим, дружище! — заорал я в трубку, услышав его сонное «алло». — Мы женимся! Через четыре дня! Ты будешь моим шафером!

— Дик, ты что, совсем рехнулся? — Тим моментально сбросил остатки сна. — Что ты несешь? Ты пьян?

— Да, я пьян от счастья, я самый везучий человек на свете! А ты — мой единственный друг, и должен первым меня поздравить! Кстати, не забудь сегодня же купить нам кольца — это твоя почетная обязанность как моего шафера! Брэнда, какой у тебя размер?

— Шестнадцать с половиной, — сказала она.

— Слышал? — спросил я Тима. — А мой ты знаешь, так что вперед! Венчаться будем в Моссбридже, поэтому на работе меня не жди: я еду туда договариваться о свадьбе.

— Вы оба совершенно обезумели, — твердо сказал Тим, — но что я могу поделать? Женитесь! Я от души поздравляю вас обоих. Поцелуй от меня свою невесту.

Я положил трубку и посмотрел на Брэнду.

— Все в порядке, милая! Процесс запущен. Давай теперь немного поспим, завтра предстоит трудный день.

Стоит ли говорить о том, что поспать нам так и не удалось?

Ровно в восемь часов утра я высадил Брэнду у ее дома.

Она очень мило смотрелась в моем спортивном костюме с закатанными рукавами и штанинами. Юркнув в калитку, прижимая к себе золотые туфельки, она скрылась из виду. Но через двадцать минут появилась вновь, запыхавшаяся, в том же костюме и босиком.

— Вот, держи мои документы, — она протянула мне бумажный конверт. — Папы дома нет, так что все в порядке. Видел бы ты лицо нашего Гарольда! — она расхохоталась. — Я столкнулась с ним в холле, он чуть поднос не выронил! «Мисс Брэнда! Что с вами? вас ограбили? вы не ночевали дома?!»

— Он не выдаст тебя? — с тревогой спросил я.

— Нет, что ты! Гарольд меня обожает с детства. Поезжай спокойно, любимый, и обязательно сообщи мне обо всем, когда вернешься. А я позвоню отцу в Штаты как ни в чем не бывало и буду покорно ждать его возвращения.

— Вот и умница! — я поцеловал свою невесту и умчался в Моссбридж.

Мне не составило особого труда разыскать преподобного Корнелла. Гораздо сложнее было уговорить его выдать нам лицензию на брак таким странным способом: без невесты, которой на сегодняшний день к тому же еще не было двадцати одного года, без внятных объяснений, почему мы женимся так быстро и тайно, и почему категорически нас не устраивает ждать целый месяц, как положено всем венчающимся.

— Вот ее документы, святой отец, поверьте мне, она очень хочет выйти за меня, правда! — лихорадочно говорил я преподобному, пытаясь всучить ему конверт, переданный мне Брэндой. — А вот мои документы, возьмите! Ждать мы не можем, никак не можем!

Преподобный смотрел на меня с опаской:

— Дик, я, конечно, знаю вас давно, но вы уверены, что с вами все в порядке? Вы здоровы?

— Я очень здоров и очень счастлив! Помогите нам, святой отец! Все будет хорошо, не переживайте: в момент венчания моей невесте уже будет двадцать один год, нам только нельзя ждать целый месяц после выдачи лицензии, но вы же сможете что-нибудь придумать, да? — я буквально вцепился в преподобного, с мольбой заглядывая ему в глаза. — Может, я сделаю какое-нибудь пожертвование церкви?

— Дик, как вам не стыдно! — возмутился отец Корнелл. — Не ожидал от вас такого!

— Простите! — вскричал я в панике, думая, что все испортил. — Я не то имел в виду! Ну помогите же нам! Вспомните, как фра Лоренцо тайно обвенчал Ромео и Джульетту!

Взывания к Шекспиру преподобный Корнелл уже не выдержал, как и своего сравнения с фра Лоренцо, потому окончательно сдался:

— Хорошо, Ричард, успокойтесь. Я вижу, вы действительно влюблены в ту юную леди, надеюсь только, что вы не украли ее документы, чтобы получить лицензию на брак! — он погрозил мне пальцем.

— Честное слово, не украл! Богом клянусь!

— А вот этого не надо, — строго сказал преподобный, забирая у меня документы, — пройдемте со мной.

Он выписал нам лицензию, обозначив в ней дату венчания со ссылкой на «особые обстоятельства» — 17 августа 1984 года. Мы договорились, что приедем к полудню, и он сам проведет церемонию. От репетиции я отказался наотрез, мотивируя загадочными особыми обстоятельствами нашего брака. Сокрушительно покачав головой, преподобный отпустил меня с Богом.

Как на крыльях летел я в Лондон. Несмотря на бессонную ночь, меня лихорадило от возбуждения: мы с Брэндой действительно женимся, это святая правда, а сколько еще предстоит сделать!

Я ворвался в магазин, переполошив находившихся в нем покупателей, расталкивая их и извиняясь на ходу, буквально ввалился в наш с Тимом кабинет. К моему удивлению, Тима в нем не оказалось. Я вызвал Дэна и спросил, где он.

— Точно не знаю, Дик, он рано утром, сразу после открытия, уехал, сказал, что сегодня его не будет, вернется поздно вечером.

Странно! Это так не похоже на моего друга: взять и исчезнуть, никому не сказав ни слова, еще и накануне венчания.

Не теряя времени, я позвонил миссис Ллойд. К своему полнейшему изумлению моя домработница узнала, что ей предстоит быть подружкой невесты на моей свадьбе. Она так долго молчала после того, как я поставил ее перед этим фактом, что я стал волноваться:

— Миссис Ллойд, дорогая, не молчите! С вами все в порядке? Вы согласны?

— Ох, мистер Дин, мне кажется, это с вами что-то не в порядке, — ответила она. — Какая из меня подружка невесты? Да и кто она, ваша таинственная невеста? Неужели у нее нет подруг?

— Это абсолютно неважно, миссис Ллойд, — уверенно сказал я. — Мы хотим, чтобы именно вы были подружкой невесты, нашей свидетельницей. Свадьба 17-го числа в Моссбридже, не волнуйтесь, я отвезу вас и верну обратно в целости и сохранности.

Заручившись согласием ошеломленной домработницы, я повесил трубку и тут же позвонил Брэнде.

— Привет, милая! Все в порядке: лицензия в кармане, венчание состоится 17-го в полдень, подружку невесты нашел, — отчитался я одним махом.

— Слава Богу! — радостно воскликнула моя невеста. — А я стащила мамино платье, помирилась с отцом, так что все идет по плану!

Мы попрощались, и я вернулся к мысли: куда делся Тим? Также меня терзали сомнения, где мы будем праздновать нашу свадьбу? В Моссбридже подходящего места не было, о Лондоне и речи идти не могло: я опасался, как бы мистер Кэмпбелл не испортил самый счастливый день в моей жизни. Ах, как мне нужен был совет моего друга! Только где его носит, скажите на милость?!

Около девяти вечера, когда я уже совсем извелся, в кабинет вошел Тим, очень усталый, но довольный.

— Ты где был? — накинулся я на него с порога.

— Не ворчи, — Тим рухнул в кресло. — Ну и денек ты мне устроил!

— Я? Ты о чем? Я всего лишь просил тебя купить нам кольца, а ты взял и испарился в неизвестном направлении!

— Помолчи и послушай, — Тим налил себе минералки и залпом осушил стакан. — Разумеется, я купил вам кольца, но в отличие от тебя, пребывающего в сладостном помешательстве, я рассуждаю трезво. Пока еще. Хотя не знаю, что ты выкинешь в следующий раз, тогда я за свое здоровье тоже не ручаюсь. Короче говоря, я все организовал. Можешь начинать благодарить!

— Спасибо, конечно, но что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду вашу свадьбу, ослиная твоя башка! — разозлился Тим. — Весь день носился как угорелый, но все получилось просто чудно! Держи…

Он протянул мне небольшую атласную коробочку, перевязанную шелковым бантом синего цвета.

— Это мой подарок вам с Брэндой, открой же!

В коробочке лежали ключи, два блестящих новеньких ключика на одной связке. Я обалдело уставился на них, а потом на Тима.

— Что это?

— Это ваш с Брэндой новый дом. Поздравляю! Документы найдешь в нем, в вашей спальне.

— Ты купил дом?! — я не мог поверить. — Нам?! Здесь?!

— Нет, на Луне, — обиделся Тим. — Конечно, вам. Разумеется, не в Лондоне. Зачем тебе тут второй дом? В Брайтоне, у самого моря: будете приезжать туда на лето, а остальное время его можно сдавать, если захотите.

Я бросился обнимать самого лучшего друга на свете:

— Тим, спасибо! Я тебя люблю! Мы тебя любим!

— И я вас люблю… Дик, задушишь! — вырывался он из моих объятий. — Сядь и послушай дальше. Я подумал, что после венчания нам лучше всего будет рвануть в Брайтон; во-первых, ехать недолго, а во-вторых, так надежнее: там нас уж точно никто не потревожит. Я договорился с местным ресторанчиком, они все устроят, второй комплект ключей у управляющего. К четырем часам нас будут ждать накрытые столы и музыканты. Кстати, столы поставят в вашем саду, тебе понравится, ну а меню я выбрал на свой вкус, уж не обессудь. И еще: я забронировал пару номеров в местной гостинице, не зная, сколько конкретно будет гостей, но в доме мы ночевать не будем, дабы не мешать новобрачным, — Тим подмигнул мне. — А утром уедем в Лондон. Вы с Брэндой останетесь и будете жить там долго и счастливо! Это идеальное место для медового месяца.

— Ох, Тим! — восклицал я, по мере перечисления моим другом всего, что он успел провернуть за день для меня и моей невесты. — У меня нет слов…

— Ничего, если я когда-нибудь надумаю жениться, то отомщу тебе примерно так же! — заявил Тим. — И начну с того, что сообщу о свадьбе аккурат в половине пятого утра, по телефону.

Я засмеялся.

— Давай-ка откроем шампанское! Хочу выпить за мою помолвку и за самого удивительного, самого понимающего друга в мире!

Мы посидели с Тимом немного в кабинете, обсудив еще кое-какие свадебные мелочи, после чего я, совершенно измотанный, но счастливый, поехал домой и лег, наконец, спать.

Прошло два дня, в течение которых мы с Тимом с ног сбились, разрываясь между Моссбриджем, Брайтоном и Лондоном. Я пришел в восторг, увидев наш новый дом: он был не очень большой, но красивый и достаточно просторный: двухэтажный, полностью обставленный мебелью и всем необходимым, с ухоженным садом, в котором росли дубовые деревья, каштаны и, конечно, розы, куда без них! А главное: море было совсем рядом, рукой подать.

Наконец, все предсвадебные приготовления были завершены, мой новый костюм дожидался своего часа на вешалке, Дэн пообещал соорудить самый шедевральный букет для Брэнды, а миссис Ллойд вживалась в образ подружки невесты. Я же снял достаточно внушительную сумму со своего счета и купил в подарок Брэнде изящное бриллиантовое колье.

16 августа я рискнул позвонить Брэнде. К моей радости, к телефону подошел дворецкий.

— Гарольд, добрый день, — быстро сказал я. — Это Ричард Дин, помните меня? Могу ли я поговорить с мисс Кэмпбелл?

— Здравствуйте, мистер Оливер! — почему-то очень громко ответил на мой вопрос дворецкий. — Я сейчас передам ей трубку. Какая жалось, что вы заболели! Желаю вам скорейшего выздоровления!

Я сообразил, что Адам Кэмпбелл, видимо, рядом, и Гарольд, — какой молодец! — ловко вышел из ситуации.

— Спасибо, Гарольд! Вы чудо, — сказал я ему.

— Да, погода на редкость прекрасная, — с достоинством произнес дворецкий, и тут же к телефону подошла Брэнда.

— С днем рождения, родная моя! — тихо сказал я, сжимая трубку обеими руками. — Я хочу только одного: всю жизнь провести с тобой. Обещаю, это последний день рождения, который мы празднуем не вместе. Ты можешь говорить?

— Конечно, мистер Оливер! — радостно ответила моя невеста. — Подождите минутку, я сейчас выйду в сад…

В трубке послышался треск, видимо, Брэнда говорила со мной по переносному радиотелефону.

— Алло, милый! — раздался, наконец, ее голос. — Все в порядке, могу говорить нормально.

— Кто такой мистер Оливер? — ревниво спросил я.

— О, это чудесный человек! — засмеялась Брэнда. — Профессор истории, ему семьдесят три года, но я привязалась к нему всем сердцем!

— Передай ему от меня привет, — сказал я, — и слушай: все готово. Завтра в десять я за тобой заеду, буду ждать за квартал от твоего дома, тебе придется пройти чуть вперед, хорошо?

— Хорошо… Дик, неужели уже завтра…

— Да, любовь моя, уже завтра ты станешь моей навсегда!.. А как поживает мой будущий тесть?

— Очень неплохо, сегодня мы с ним дома, никого не зовем, празднуем сами — так захотел папочка. А завтра утром он уедет в Сити, и я сбегу. Правда, у меня новый надзиратель, но я уж как-нибудь отделаюсь от него… Все, целую тебя, больше не могу говорить. До свидания, мистер Оливер!

— До завтра, родная, — ответил я и повесил трубку.

Наступил самый счастливый день в моей жизни. Утром Тим забрал миссис Ллойд и Дэна, и они отправились в Моссбридж, а я помчался за своей будущей женой. Не стану описывать свои переживания по поводу того, придет она или нет, эти мучительные минуты ожидания в машине. И вот она появилась, девушка моей мечты, прыгнула в машину, чтобы уехать со мной и стать моею навеки. Чего еще можно желать?

— Привет, милый! — Брэнда буквально впилась в мои губы. — Как же я соскучилась! Поехали скорее… Надеюсь, платье на заднем сиденье не помнется?

— Не переживай, все будет хорошо, — я достал бархатную коробочку и протянул ее своей невесте. — Это тебе, родная, с днем рождения!

Она с любопытством посмотрела на меня, открыла коробочку и восхищенно воскликнула:

— Дик, как красиво! Оно великолепно, правда! Спасибо тебе, надену его сегодня же!

Я завел двигатель, и мы полетели навстречу своему счастью. В дороге я рассказал Брэнде, какой роскошный подарок сделал нам Тим, и она даже подпрыгнула от радости.

— Боже мой, Дик! Какой же Тим хороший! Настоящий друг, да?

— Да, конечно. Только, моя прелесть, этот дом ни в какое сравнение не идет с твоим особняком, предупреждаю сразу: он очень миленький, но достаточно скромный.

— Дик, неужели ты думаешь, что я настолько избалована? — укоризненно спросила меня Брэнда. — Да с тобой я готова жить хоть в гараже, хоть в сарае!

Я от души рассмеялся.

— Смотри, Брэн, вот узнает папа, что ты тайком вышла замуж, и вообще лишит тебя наследства. Что тогда?

— Плевать, — махнула рукой Брэнда. — Во-первых, у меня есть свой счет, от мамы, и я им полностью распоряжаюсь сама, папа к этим деньгам никакого отношения не имеет. Правда, — она озадаченно нахмурила брови, — там не так много денег…

— Сколько? — не удержался я от бестактного вопроса.

— Тысяч семьсот… Ты чего? — воскликнула она, потому что я от неожиданности вывернул руль не в ту сторону, и нас хорошо тряхануло.

— Да так, ничего. Ты действительно думаешь, что семьсот тысяч фунтов — это нет так много?

— А что, это много? — наивно спросила Брэнда. Я чуть было не ответил, что чтобы заработать такую сумму, пусть даже на двоих, нам с Тимом надо работать еще лет десять. Но не успел, потому что моя принцесса радостно заявила:

— Не волнуйся, милый, вчера папа сделал мне отличный подарок. Вместо обещанного дома он просто положил на мой счет двадцать один миллион фунтов! Сказал, что так гораздо романтичнее: сколько дочке лет, столько и миллионов он дарит, а домик я могу выбрать сама. Правда, здорово?

— Брэнда, — серьезно начал я, — давай договоримся сразу: твои деньги — это твои деньги, мне они не нужны. Семью я буду обеспечивать сам, по той простой причине, что я мужчина. Хорошо?

— Хорошо, — она сложила ручки на коленях и преданно посмотрела на меня. — Жена ведь должна слушать своего мужа?

— Беспрекословно! — строго сказал я, подражая голосу ее отца. Получилось весьма похоже, и мы вместе рассмеялись.

— Бедный мой папочка! — вздохнула Брэнда. — Но ничего, я позвоню ему вечером, все расскажу и, надеюсь, он поймет меня.

«Сомневаюсь», — подумал я, но вслух ничего не сказал.

В четверть двенадцатого мы подъехали к церкви Святого Георгия, у которой уже стояли машины Тима и нашего управляющего мистера Крайтона.

— Наконец-то! — Тим вышел нам навстречу. — У нас все готово. Привет, Брэнда! Ладно, идите переодевайтесь, все остальное потом.

— Тим, спасибо за чудесный подарок! — воскликнула моя невеста. — Я тебя очень-очень люблю!

— Смотри, как бы Дик не заревновал, — пошутил в ответ Тим. — Идите же!

Из церкви выбежала взволнованная миссис Ллойд и бросилась к Брэнде:

— Здравствуйте, дорогая! Меня зовут Мэри, и так уж получилось, что я ваша подружка, то есть свидетельница. Надеюсь, вы не против?

— Что вы! — Брэнда тепло обняла ее. — И говорите мне ты, пожалуйста!

— С радостью! Пойдем, я помогу тебе с платьем!

И они скрылись из виду. Я вошел в церковь, где увидел почти всех наших садовников во главе с мистером Крайтоном. Они весело поприветствовали меня, поздравив с предстоящим венчанием; потом появился преподобный Корнелл, сообщив, что церемония начнется ровно в полдень, и Тим вместе с Дэном уволокли меня в комнатку жениха переодеваться.

Без пяти двенадцать мы заняли свои места у алтаря, гости замерли на скамейках… Как вам описать то, что я испытывал в тот момент, когда девушка моей мечты шла мне навстречу в ослепительно белом (опять белом!) платье с расшитым жемчугом корсажем, обнаженными плечами, держа в руках букет из нежнейших мелких-мелких белых роз?.. Свои чудесные волосы она просто распустила, ничем их не украсив, да и зачем? Брэнда была изумительна, восхитительна, великолепна! И вся — от макушки до своих очаровательных пяточек — принадлежала мне!

Наша церемония венчания была тихой, скромной и незабываемой. Мы не репетировали заранее, не писали клятвы, поэтому просто произносили обычные слова о том, как мы любим друг друга, как очень хотим прожить эту жизнь вместе.

— Берешь ли ты, Ричард Мэттью Дин, в жены Брэнду Элизабет Кэмпбелл? Будешь ли ты любить, уважать и нежно заботиться о ней в радости и горе, болезни и здравии, богатстве и бедности? Обещаешь ли ты хранить брачные узы в святости и нерушимости, пока смерть не разлучит вас? Если это так, то подтверди это перед Богом и свидетелями словами: «Да, обещаю», — звучал торжественно и строго голос отца Корнелла.

— Да, обещаю, — дрогнув от волнения, сказал я.

Преподобный едва заметно кивнул и обратился к Брэнде:

— А ты, Брэнда Элизабет Кэмпбелл, берешь ли в мужья Ричарда Мэттью Дина? Будешь ли любить, почитать его в радости и горе, болезни и здравии, богатстве и бедности? Обещаешь ли хранить брачные узы в святости и нерушимости, пока смерть не разлучит вас? Если это так, то подтверди это перед Богом и свидетелями словами: «Да, обещаю»!

— Да, обещаю! — звонко ответила Брэнда.

— Прошу кольца! — произнес преподобный. Тим шагнул вперед, держа перед собой маленький серебряный поднос с нашими кольцами. Я заметил, что у него чуть-чуть дрожат руки. Милый мой Тим!

— Брэнда, прими это обручальное кольцо как символ и обещание моей любви и верности, — с этими словами я надел на пальчик моей любимой кольцо. Глаза ее сияли от счастья.

— Ричард, прими и ты это кольцо в знак моей любви и верности, — сказала Брэнда, надевая кольцо на мой безымянный палец.

— Властью, данной мне Господом нашим, объявляю вас мужем и женой! — провозгласил отец Корнелл. Я сжал Брэнду в объятиях, целуя в родные губы.

— Ура! — совершенно по-мальчишески заорал Тим на всю церковь и первым бросился к нам. — Поздравляю, сумасшедшие мои! Неужели вы это сделали?!

— Поприветствуем мистера и миссис Ричард Дин! — крикнул Дэн, и все наши гости встали со своих мест.

— Спасибо вам, отец Корнелл! — не сговариваясь, хором сказали мы с Брэндой.

— Храни вас Бог! — ответил святой отец, и мы вышли из церкви. Нас окружили все приглашенные, долго тормошили, поздравляли с венчанием, смеялись, кто-то открывал шампанское, а миссис Ллойд даже прослезилась.

— Мы с женой… — голос мой снова дрогнул от волнения. — Благодарим вас всех за помощь, за то, что вы пришли сегодня, и приглашаем отметить это радостное событие в нашем новом доме! По машинам, друзья мои. Едем в Брайтон!

И мы поехали. Нас было немного: пятеро садовников из наших оранжерей, мистер Крайтон, Дэн, миссис Ллойд, Тим и мы с Брэндой. Дорога не заняла много времени: Брайтон находится всего-то в часе езды от Лондона на поезде, а уж на машинах еще быстрее.

Въехав в город, мы с Брэндой просто следовали за автомобилем Тима, который ориентировался здесь лучше всех, поэтому сам городок мы даже не пытались разглядывать, решив, что посвятим его изучению первые дни нашего медового месяца.

— Наш дом, Дик! Понимаешь? Наш! — Брэнда схватила мою руку, когда мы подъехали к воротам. — Я не верю в это!

— Придется поверить, — сказал я, целуя ее пальчики. — Теперь мы семья и всегда будем вместе! Я люблю тебя!

— А я тебя еще больше, — поддразнила меня жена моим же ответом.

Дом очень понравился Брэнде, и я видел, как она искренна в своих эмоциях. К нашему приезду в саду была сооружена импровизированная сцена для музыкантов, перед которой уже стояли накрытые белоснежными скатертями столы; деревья украсили цветами и гирляндами. Все было просто, но очень мило и торжественно. Не буду долго растягивать описание нашего свадебного банкета, скажу просто, что все прошло замечательно: Тим был рядом, мои друзья сразу приняли Брэнду, как родную, и вечер получился по-семейному теплым и домашним…

— Тим, может, останешься на ночь у нас? — спросил я друга, когда мы вышли проводить гостей до машин.

— Оставайся, правда! — поддержала меня жена. — Ляжешь внизу, в гостиной!

— Ну уж нет! — Тим в притворном ужасе поднял вверх руки. — И не уговаривайте! Я не хочу провести эту ночь в компании обезумевшей от любви парочки: вдруг это заразно?

— Ладно, езжай уже! — улыбнулся я и обнял Тима. — Спасибо за все!

Гости расселись по машинам и уехали в гостиницу. Мы с Брэндой остались одни.

— Пойдем в спальню! — шепнул я на ушко своей жене.

Она смущенно вырвалась:

— Подожди, маньяк! Я должна позвонить папе.

— Ну хорошо, — вздохнул я. — Звони, я подожду.

Брэнда нежно поцеловала меня и ушла в дом. Я тактично не последовал за ней, остался в саду. Ее не было достаточно долго, минут сорок, не меньше. Я решился войти в дом и нашел свою любимую в кухне. Она сидела за столом, грустно глядя на телефон.

— Поговорили?

— Поговорили.

— И что?

— Ужас. Дик, он в ярости. Кричал, угрожал, а потом… плакал! Представляешь?

— И что это значит?

— Не знаю, — Брэнда покачала головой. — В любом случае, я ему сказала, что вышла замуж по любви, что мы с тобой теперь навсегда вместе, а если он хочет видеть своих внуков, то должен принять наш брак и общаться с тобой по-людски.

— Умница! — ласково сказал я, обнимая ее. — Все будет хорошо, вот увидишь! А мой тесть, случаем, не собирается заехать, поздравить нас?

— Собирается, конечно, — Брэнда прижалась ко мне. — Хотел сорваться прямо сейчас, но я его отговорила. Поэтому он приедет завтра.

— Что ж, чем раньше, тем лучше, — сказал я уверенно, — пусть приезжает. Только сначала я поговорю с ним сам, хорошо?

— Как скажешь, муженек! — рука Брэнды скользнула по моей груди вниз, я перехватил ее.

— Эй, жена! Кто из нас маньяк, а?

— Люблю тебя, — прошептала Брэнда, целуя меня в шею. — Расстегни мне платье!

Я еле справился со всеми этими крючочками, застежками корсета, в конце концов, рванул молнию, рискуя повредить ткань.

— Осторожно, мамино! — вскрикнула Брэнда, но платье уже упало к ее ногам.

Я подхватил ее на руки и, как положено, внес в нашу спальню…

Уж простите меня, читающие эту рукопись, но я не буду здесь описывать все подробности нашей брачной ночи. Все равно у меня не получится передать на бумаге всё то, что испытывают двое влюбленных, да еще и женатых людей, которым уже можно ни о чем не думать, не переживать, не заботиться. Впереди — вся жизнь и возможность просто наслаждаться друг другом. По крайней мере, я так рассуждал тогда…

В наше первое семейное утро мы долго нежились в постели, потом позавтракали на скорую руку и буквально выбежали из дома.

— Какие планы? — спросила Брэнда, прикрывая калитку.

— Осмотрим город, побродим немного, а потом искупаемся в море.

— Тогда еще и пробежимся по магазинчикам: у меня с собой не так много одежды, — заявила моя жена.

— А тебе много одежды и не понадобится, — успокоил ее я. Она засмеялась.

— Перестань меня смущать!

— А ты не смущайся: мы теперь женаты, забыла?.. Ну что, идем?

Взявшись за руки, как влюбленные подростки, отправились мы изучать город. Надо заметить, как удачно Тим приобрел нам домик! Брайтон — это курортный городок в графстве Суссекс, расположенный недалеко от Лондона, на берегу Английского пролива, за пределами Британии известного как Ла-Манш. На выходные он неизменно привлекает множество людей как из столицы, так и из многочисленных городков южной Англии.

Мы с Брэндой вышли на одну из главных улиц города: Квин-стрит, соединяющую, как выяснилось, вокзал с набережной, вдоль которой растянулся известный пляж Брайтон-Бич. Стоял август, самый разгар сезона, поезда из Лондона прибывали один за другим практически непрерывно, и тротуары Квин-стрит с трудом вмещали густую толпу, жаждущую свежего морского воздуха и пляжа. Чтобы избежать стадной участи, мы с Брэндой свернули на боковую улочку, решив продолжить путь к морю в стороне от многолюдной магистрали. Тихая улочка вывела нас на более широкую, всю проезжую часть которой занимали симпатичные кафе. Мне показалось, что эта улица становится пешеходной или по выходным, или в светлое время суток во время курортного сезона. В пользу того, что автомобили по ней все же ездят, свидетельствовал тот факт, что вымощенные плиткой тротуары и асфальтированная проезжая часть были четко разделены.

Смирившись с тем, что все ведущие к набережной улочки в этой части Брайтона переполнены людьми, мы стали протискиваться между многочисленными столиками по направлению к пляжу. Погода была великолепной: пронизанная солнцем голубизна неба, пушистые облака, стремительно уплывающие в сторону моря.

— Хочешь, расскажу тебе, что я знаю о Брайтоне? — спросила меня Брэнда. — Только не думай, что я хвастаюсь знаниями. Просто мне всегда была интересна история, правда!

— Хвастайся, пожалуйста, я даже горд, что у меня такая умная и образованная жена, — ответил я.

— До середины XVIII столетия на этом месте находилась крошечная рыбацкая деревушка Брайтельмстон, — с серьезным видом начала Брэнда. — Однако в конце XVIII века один лондонский врач, кстати, твой тезка, Ричард Расселл открыл потрясающий терапевтический эффект морского воздуха в окрестностях Брайтона. Какой такой особенностью обладает воздух именно в этом месте, а не, например, в десятке километров восточнее или западнее, неизвестно. Однако открытие было с энтузиазмом воспринято высшим обществом Британии, и ничем не примечательное местечко, как по мановению волшебной палочки, стало превращаться в модный курорт.

Я откровенно любовался Брэндой, ее горящими от восторга глазами, дивными локонами, которые развевал ветерок, долетавший с моря, а она продолжала свою лекцию по истории Брайтона:

— В немалой степени городок обязан своим чудесным превращением принцу-регенту, заслужившему прозвище принца Удовольствий и впоследствии правившему Британией под именем Георга IV. Он способствовал популяризации отдыха в этой части северного побережья Ла-Манша. Сам принц-регент регулярно отдыхал тут, а в начале XIX века по его заказу в Брайтоне началось строительство Королевского павильона — дворца по сути своей. Потом сходим посмотрим, ладно?

— Обязательно, — ответил я, целуя ее в нос. — Какая ты у меня умная, просто удивительно. Повезло же мне!

Мы шли по узким и романтичным пешеходным улочкам приморской части города, периодически спрашивая дорогу у местных жителей. Они отвечали нам с улыбкой, видимо, угадывая в нас молодоженов. От них же мы и узнали, что эти улочки называются Лейнами. Здесь было сосредоточено много антикварных, книжных и сувенирных магазинов.

— Потом зайдем, да? — спросила Брэнда.

— Как скажешь, милая!

— Ужасно хочется к морю!

Вновь мы вышли на оживленную городскую магистраль, прилегающую к главной площади Брайтона, в центре которой располагался живописный фонтан, окруженный еще более живописными клумбами, вокруг которых мы опять увидели уютные уличные кафе. Легкомоторный самолет жужжащей осой таскал в небе рекламу проходящего в Брайтоне фестиваля песчаной скульптуры. Местные жители сказали нам, что этот «крупнейший в мире» фестиваль проводится каждую осень, в начале сентября.

— Значит, мы его увидим! — радостно сказала Брэнда. — У нас ведь медовый месяц!

Вот и долгожданная набережная. Мы полюбовались увенчанным башенкой с часами входом на знаменитый Дворцовый пирс, построенный в 1899 году, как гласила надпись, и вышли на пляж.

— Дик! Море! Смотри, море! — моя жена, как ребенок, бросилась к воде. Людей было видимо-невидимо, и все с улыбкой глядели на нас так же, как и местные жители на улицах.

В этот день в Брайтоне я первый раз в жизни оценил удовольствие от бездумного ничегонеделания на пляже. Мы валялись на песке, купались в теплом море, непрерывно целуясь и обнимаясь все время. Как же здорово, оказывается, проводить медовый месяц с любимой женой и ни о чем не думать! Ну, не совсем ни о чем, правда… Образ тестя мало-помалу проступал на фоне безоблачного времяпрепровождения на пляже.

— Пора домой? — полувопросительно посмотрел я на Брэнду, которая лежала на полотенце, подставив лицо солнцу.

— М-м-м, — промычала она. — Так не хочется!

— Твой отец приедет сегодня, может, уже приехал, — напомнил я. — Пойдем, у нас впереди еще много-много таких дней!

— Ты прав, — вздохнула Брэнда. — Пойдем.

Усталые, но счастливые, мы вернулись к нашему домику. Почему-то я совсем не удивился, увидев у калитки шикарный черный «Роллс-Ройс», а рядом с ним Адама Александра Кэмпбелла-младшего собственной персоной. В двух метрах от него, в тени деревьев, почтительно замерли двое громил в черных костюмах и солнцезащитных очках. Чудная картинка.

— Папа! — бросилась к нему Брэнда. Лицо Кэмпбелла дрогнуло и впервые стало похоже на человеческое. Он обнял дочь, целуя ее в макушку:

— Привет, малышка!

— Здравствуйте, — сказал я.

Кэмпбелл отстранил от себя Брэнду:

— Здравствуй, зятек.

А потом случилось невероятное: пожиратель людей протянул мне свою руку:

— Как это говорится? Добро пожаловать в семью?

— Скорее, это я должен сказать, — ответил я, но руку ему, естественно, пожал.

— Конечно, — усмехнулся отец Брэнды.

— Давайте зайдем в дом, — предложила Брэнда. — Только пусть твои охранники останутся тут. Кстати, папа, как тебе наш домик?

— Очень милый, — вежливо ответил Кэмпбелл. Я не переставал удивляться. Что это с ним? Превратился в человека?

Мы вошли в дом.

— Ты голодный? — спросила Брэнда. — Я сейчас что-нибудь приготовлю.

Брови Кэмпбелла взлетели наверх:

— Ты готовишь?!

— Ну папа… — Брэнда смутилась. — Скажем так: я еще в начале пути, но должна же я накормить своих самых любимых мужчин!

— Я в шоке, — мой тесть развел руками. — Давай я пришлю вам нашу кухарку.

— Ага, а еще горничную и дворецкого, — вставил я. — Спасибо, конечно, но мы как-нибудь сами.

Кэмпбелл внимательно посмотрел на меня:

— Ричард, могу я поговорить с тобой наедине?

— Конечно, сэр, — ответил я.

Брэнда с тревогой оглядела нас обоих:

— Вы уверены, что все будет в порядке?

— Не волнуйся, малышка, — сказал Кэмпбелл. — Займись пока чем-нибудь.

— Папа, а ты… — Брэнда нерешительно остановилась в начале фразы. — О чем ты хочешь поговорить с Диком?

Кэмпбелл с минуту изучал ее лицо. Не знаю, что он там искал, но в глазах Брэнды я вдруг увидел страх. Да-да! Самый настоящий, неприкрытый страх! Я посмотрел на Кэмпбелла: в его глазах было столько боли… Ничего не понимаю! Что за странные переглядывания? Что за тайны?

— Малышка, не бойся, я все понимаю, — было видно, что Кэмпбелл с трудом подбирал слова. — Но так надо. Ты ведь сама не смогла, да?

Брэнда медленно кивнула, едва сдерживая слезы.

— Что, черт возьми, происходит? — рассердился я. — Немедленно объясните, что все это значит?

— Давай выйдем в сад, — сказал Кэмпбелл и первым вышел из дома. В полнейшем недоумении я последовал за ним. Мы сели в плетеные стулья у розария.

— Красивый сад, да и домик ничего, — произнес мой тесть. — Ты молодец!

— Это свадебный подарок моего друга, — сказал я. — Но вы не переживайте, у меня есть дом и в Лондоне, доля в цветочном бизнесе и кое-что на счете: Брэнда ни в чем не будет нуждаться.

— Да знаю я, — вздохнул Кэмпбелл. — Ты уж извини, но я все про тебя и мистера Гранта выяснил.

— Кто бы сомневался!

— Не сердись. Я не знал, что у вас с Брэндой так далеко зайдет. Ты действительно любишь ее?

— Судя по формулировке, вы хотели бы знать, люблю ли я ее или ваши деньги? Не волнуйтесь, сэр, я не претендую ни на один пенс, мне нужна только моя жена, а обеспечивать свою семью я намерен сам.

Кэмпбелл испытующе смотрел мне прямо в глаза. Я выдержал этот взгляд.

— Я не ошибся, — наконец, довольно кивнул он, — я вообще редко в чем-то ошибаюсь. Что ж, поздравляю со свадьбой, подарок, как говорится, за мной… И перестань так смотреть на меня, я не кусаюсь.

— Как сказать, — усмехнулся я.

— Ты это о чем? — удивился Кэмпбелл и тут же сам себе ответил: — А, понял. «Он пожирает трупы простых людей». Чего только обо мне не пишут. Не обращай внимания. А теперь послушай меня. Брэнда — все, что у меня есть. Она дороже всех моих миллиардов, дороже всего на свете — я это понял, когда впервые взял ее на руки. Я очень любил ее мать и до сих пор переживаю ее уход. За Брэнду я готов отдать жизнь…

— Я тоже, — перебил я его. — И если вы думаете, что я каким-то образом пытаюсь отобрать у вас любовь вашей дочери, то вы глубоко заблуждаетесь, мистер Кэмпбелл! Брэнда вас любит, а я люблю ее, так что считаю ваши переживания беспочвенными.

— Да, да, — ответил он как-то рассеянно, — я это понял.

«Так что ж тебе надо?» — подумал я. Кэмпбелл внимательно посмотрел на меня и, показалось, прочел мои мысли.

— Сейчас я все объясню, Ричард, наберись терпения, терпения и мужества… Мне нелегко говорить об этом. Господи, как же нелегко! — вдруг воскликнул он так громко, что я вздрогнул от неожиданности.

— Это касается Брэнды, — взяв себя в руки, произнес Кэмпбелл. — Как я вижу, ты не в курсе, моя девочка не смогла тебе сказать, ты уж не обижайся на нее.

— Что с ней?

Кэмпбелл молчал. И тут я ощутил… да, именно ощутил всей кожей какой-то необъяснимый страх, дикий страх, и, несмотря на летний день, меня пробрал озноб.

— В чем дело?! — я вскочил на ноги. — Говорите сейчас же! Что с моей женой?

— Сядь, Ричард, — устало сказал Кэмпбелл, — и не кричи. Тут уже ничего не сделаешь. Брэнда тяжело больна.

Я уставился на него, ничего не понимая.

— Вы в своем уме? Она — сама жизнь! И никаких психических отклонений, если вы на это намекаете, я у нее никогда не замечал, так что не смейте так говорить! Я вам запрещаю!

— Ричард, она умирает…

Я медленно опустился на стул, в ужасе глядя на своего тестя.

— Ты слышал когда-нибудь о лейкемии?

— Разумеется, слышал, так называют рак крови, кажется. А какое отношение… Вы хотите сказать, что у Брэнды…

— Последняя стадия. И самое страшное то, что я, при всех своих деньгах, ничего не могу сделать! Понимаешь?! Ни-чего!!! Только ждать, когда моя дочь умрет! — он не заметил, как сам перешел на крик. — Это невыносимо, Ричард! Я могу только ждать, слышишь?!

— Ну не может быть, что все так плохо! — вскричал я. — Должен быть какой-то шанс… Я не верю. Надо показаться лучшим врачам! Надо что-то делать! Нельзя сдаваться!

— Не кричи, — тихо сказал Кэмпбелл. — А хотя… кричи, плачь. Ты ведь теперь ее муж, ты должен знать. Неужели ты думаешь, что я не показывал ее лучшим в мире специалистам? Да я сразу же попытался принять меры, как только узнал о диагнозе.

— Брэнда знает, что…, — я не смог закончить предложение, не смог произнести это страшное слово «умрет».

— Да, — он ответил так просто, что последние мои сомнения в ужасной истине рухнули, и я опять почувствовал, что меня колотит.

— Ребекка умерла от лейкемии, — сказал Кэмпбелл. — Совершенно неожиданно, если бы мы знали тогда, чем она больна… Но после ее смерти я настоял на том, чтобы Брэнда прошла полное обследование. Ты не представляешь, что со мной было, когда я вновь услышал диагноз ее матери. Я всю жизнь прятал дочь от газетчиков, как будто знал, что не стоит выставлять ее на всеобщее обозрение. А представь, что бы было, если бы эти писаки разнюхали правду о ее состоянии! Я даже вижу заголовки: «Дочь миллиардера умирает от рака!», «Самый богатый человек в мире не может вылечить свою дочь!». Именно поэтому я рад, что Брэнда всегда была на домашнем обучении: так спокойнее и мне, и ей…

— Сэр, ну неужели нет ни единого шанса?

— Если бы он был, я отдал бы за это все свое состояние и свою жизнь.

Я закрыл лицо руками и только сейчас почувствовал, что оно мокрое от слез.

— Сколько? — хрипло спросил я. — Сколько ей… нам… осталось?

— Врачи не берутся сказать, — ответил Кэмпбелл. — Может, месяц, может, два. От силы — год.

Я сидел на своем стуле, обхватив голову руками.

— Что же делать? Что?!

— Очень скоро ты осознаешь, что ничего сделать нельзя, — Кэмпбелл с трудом произнес эти слова. — Но я тебе советую одно: если ты действительно любишь мою дочь, просто живите, живите на полную катушку, как говорится, наслаждайтесь каждым мигом, проведенным вместе, и ни в коем случае не позволяй ей впадать в уныние, ты должен быть сильным за двоих, понял? Старайтесь не говорить об этом, не думать. Любите друг друга! Хочу, чтобы Брэнда хоть немного, но была счастлива.

Мы одновременно встали со стульев. Кэмпбелл шагнул мне навстречу. Мы обнялись в первый раз. Я чувствовал, как мелко-мелко дрожат его плечи под моими руками и понял, что он плачет. Это было дико: плакал самый жестокий человек в мире, пожиратель людей и банкротов, самый несчастный миллиардер на свете. Мое сердце снова сжалось от боли. Мой тесть поднял голову, и я во второй раз увидел, что у него такие же обычные человеческие глаза, как и у всех, глаза отца, теряющего своего ребенка. И в этом горе мы с ним были едины. Теперь едины.

Мы не услышали, как в сад вышла Брэнда. Я просто посмотрел из-за плеча Кэмпбелла и увидел ее. А она глядела прямо на меня, в упор, и — Господи! — сколько всего было в ее глазах!

— Малыш, — Кэмпбелл обернулся и увидел дочь. — Ты чего вышла?

— Папа, ты ему сказал…

— Конечно, сказал, — ответил я. — Еще бы он мне не сказал! А сейчас я кого-то отшлепаю за то, что этот кто-то сам мне ничего не рассказывал! Я что, чужой тебе?

— Дик… — она шагнула ко мне.

— Я поеду, дети, — произнес тесть. — Вам надо поговорить.

— Оставайтесь, сэр! Места у нас хватит.

— Нет-нет, спасибо. Мне завтра нужно быть в Брюсселе. Кстати, Ричард, держи, — он протянул мне две визитки. — Одна моя, там все телефоны, звони в любое время дня и ночи, понял? А здесь координаты ее врача, мистера Стивенса. Ему тоже звони сразу, если что.

Я бросил взгляд на вторую визитку. «Доктор медицины Эдвард Стивенс, Лондон, Харли-стрит, 9».

— Не провожайте меня, — Кэмпбелл поцеловал Брэнду и пошел к калитке. Через миг послышался шум отъезжающей машины, потом наступила тишина. Оглушительная тишина.

— Пойдем в дом, — едва слышно сказала Брэнда. Мы вошли в гостиную, и она села прямо на ковер у камина. Я присел рядом и взял ее за руку.

— Почему ты мне ничего не сказала?

Брэнда молча смотрела на меня, прожигая насквозь своими изумрудными глазами. Самыми любимыми глазами на свете.

— А ты женился бы на мне, зная правду? — очень медленно спросила она.

Я вздрогнул:

— Ты соображаешь, что говоришь?! Как ты можешь такое спрашивать?! Я готов быть с тобой всю жизнь, неважно, чью: наши жизни теперь связаны воедино, понимаешь?! Навсегда связаны! Я ведь люблю тебя!

— А я тебя больше, — сквозь слезы прошептала моя жена и рухнула мне в объятия. Мы долго сидели так, на полу у камина. Я гладил ее волосы, обнимал худенькое тело и плакал, не стыдясь своих слез.

— Знаешь, милый, иногда я еще надеюсь на что-то: вдруг случится чудо? Но с каждым разом убеждаюсь, что нет, не случится… Ты прости, что я тебе сама не рассказала: я просто не смогла. Вот такая я эгоистка! Решила выйти за тебя во что бы то ни стало, не думая о том, что лишаю тебя нормальной жизни, семьи, детей… — тут ее голос задрожал. — Прости меня, Дик! Я заботилась только о себе: хотела урвать от жизни хоть немного счастья, боялась, что не успею…

— Молчи, родная, молчи, — прошептал я, стиснув зубы. — Я с тобой, слышишь? Я всегда буду с тобой, мы теперь вместе, понимаешь? В болезни и здравии, помнишь?

Она кивнула.

— А вместе мы сможем все, Брэн! — я говорил, не подбирая слов. — Нельзя сдаваться, любимая, всегда надо бороться, бороться, сжимая кулаки, глотая слезы, до конца идти к тому, чего хочешь. Всегда!

— Всегда… — эхом повторила она мои слова.

— А теперь вставай! — я рывком поднял ее с пола. — Открываем шампанское! У нас медовый месяц! Я желаю праздновать и требую внимания от своей жены.

— Люби меня, — тихо сказала Брэнда. Я с удовольствием откликнулся на ее просьбу…

Мы решили не говорить на тему ее болезни, не размышлять о том, что будет, когда будет и как. По совету мистера Кэмпбелла стали пытаться жить на полную катушку, наслаждаться друг другом. И все для этого у нас было: лето, прекрасная погода, море и наша любовь. Мы бродили по Брайтону, изучая все его достопримечательности, накупили кучу сувениров, кое-что для нашего дома, ходили в кино, в местный театр, валялись на песке, купались, обедали и ужинали во всевозможных кафе и ресторанчиках. Пару раз звонил Тим, интересовался нашими делами, и я неизменно отвечал ему, что все хорошо, никак не решаясь поведать другу о страшной истине… Не поворачивался язык, и все. Брэнда немного загорела, ее волосы выгорели под брайтонским солнцем и были похожи на теплый мед. Порой я смотрел на нее и все еще не верил, что она рядом, что она настоящая, целиком моя и никуда-никуда не исчезнет. Пока… Господи, ну как такое вообще возможно?! Эти мысли я гнал прочь.

Прошла неделя, за ней другая. В ночь с 1 на 2 сентября — я навсегда запомню эту дату — у Брэнды резко подскочила температура. Я смерил градусником и ахнул: 39 и 2!

— Что с тобой, милая? Тебе плохо?

— Простудилась, наверное, — хрипло ответила моя жена, — перекупались вчера, вот и все. Дай мне аспирин!

— Может, позвонить доктору… как его там… Стивенсу? — с тревогой спросил я.

— Нет, милый, не суетись, поверь мне: это не то, о чем ты думаешь. Обычная простуда. Смотри, не заразись! — пошутила она.

Я немного успокоился. Черт, я ведь не знаю, как протекает эта проклятая лейкемия! Но умирающей Брэнда не выглядела: у нее просто был вид действительно простуженного человека. К утру температура упала, и я с облегчением задремал, так как не спал всю ночь, прислушиваясь к дыханию Брэнды и поминутно щупая ее горячий лоб.

Я проснулся от знакомых звуков музыки. Сначала даже не понял, в чем дело. А потом сообразил, что внизу, в гостиной, у нас стоит небольшое пианино. Спускаясь по лестнице, я даже вспомнил, что играла Брэнда — ее любимый Шопен. Самая грустная музыка на свете.

— Привет! — я подошел поближе. — Как ты?

Брэнда была бледной, очень бледной, и мне это не понравилось. И уж совсем мне не понравилось, когда она, продолжая играть, кивнула мне, улыбаясь, и вдруг на белые клавиши пианино закапала кровь. Неестественного светло-красного цвета. Брэнда резко прекратила играть. Я бросился к ней и увидел, что кровь идет у нее носом довольно сильно, стекая тонкими струйками на домашнее голубое платьице.

— Милая, что с тобой? — постарался спросить я спокойно, пытаясь заглушить нараставшую во мне панику.

— Кровь, — ответила Брэнда. — Не пугайся, Дик, это часто бывает. Дай мне влажное полотенце, пожалуйста!

Я метнулся в ванную первого этажа, по дороге что-то разбил, намочил первое попавшееся мне под руку полотенце и вернулся обратно. Брэнда по-прежнему сидела у пианино, наклонив голову вниз, пытаясь руками остановить кровь. Это было жуткое зрелище: вся нижняя половина лица моей любимой, платье на груди и на коленях, пианино залиты кровью. Я прижал полотенце к ее переносице, схватил жену на руки и перенес на диван.

— Брэн, родная, поехали к врачу! — чуть не плакал я.

— Дик, успокойся, это нормально, — сказала Брэнда слабым голосом, — у меня так бывает.

— Но мне это не нравится! Пусть тебя осмотрит доктор! Я сейчас же звоню ему.

Не обращая внимания на ее протесты, я уже набирал номер с визитки, оставленной мне Кэмпбеллом.

— Здравствуйте, доктор Стивенс! — быстро заговорил я в трубку. — Меня зовут Ричард Дин, я муж Брэнды, Брэнды Кэмпбелл.

— Да-да, — ответил доктор, — мне звонил мистер Кэмпбелл, я в курсе, примите мои поздравления. Что-то случилось?

— У нее вчера была высокая температура, а сейчас пошла носом кровь, сильно, еле остановили.

— Во-первых, успокойтесь, мистер Дин, кровотечения при ее болезни — это, к сожалению, дело привычное. Кроме того, больные лейкемией склонны к частым простудам: иммунитет уже не тот, но вот настолько высокая температура… Я выезжаю, хочу сам осмотреть мисс Кэмпбелл, то есть, прошу прощения, миссис Дин. Диктуйте адрес.

Доктор Стивенс приехал примерно через полтора часа и оказался низеньким полноватым человечком, совершенно лысым, с пронзительными голубыми глазами. На вид ему было не больше сорока лет. Он пожал мне руку и подошел к Брэнде, которая полулежала на том же диване в гостиной.

— Ну, миссис Дин? Вас можно поздравить с бракосочетанием? — бодро спросил доктор.

Брэнда улыбнулась:

— Здравствуйте, доктор Стивенс! Мой муж зря вас побеспокоил: обычное кровотечение, уже все в порядке.

— Позвольте мне в этом убедиться, — он вытащил из своего чемоданчика какие-то инструменты и попросил меня удалиться. Я вынужден был подчиниться. Вышел в сад, сел в то самое плетеное кресло у розария, в котором несколько недель назад говорил с тестем. В голове пульсировала одна лишь мысль: только не сейчас, Господи! Только не сейчас!

Стивенс появился примерно через полчаса, присел рядом.

— Она спит.

— Что скажете, доктор?

— Что я могу сказать… вы знаете, что такое лейкемия?

— Я не врач, слышал об этом в общих чертах.

— Тогда я немного расскажу вам. Лейкемия, или лейкоз, — это заболевание «белой крови», то есть лейкоцитов. Раньше эту болезнь так и называли — белокровие. Лейкоциты в организме человека выполняют защитную функцию и вырабатываются костным мозгом. При лейкемии лейкоциты не созревают до конца, поэтому не могут выполнять свойственные им функции по защите организма от вирусов и бактерий. Число таких незрелых клеток, бластов, буквально наполняет кровеносную систему и внутренние органы и является причиной развития основных симптомов заболевания — анемии, кровотечений, различных инфекций и нарушения функционирования пораженных органов.

— Откуда эта проклятая лейкемия у Брэнды?

Стивенс пожал плечами:

— Никто не знает истинных причин возникновения этого заболевания. Предрасполагающими факторами являются генетические особенности строения организма.

— Это действительно так опасно?

— Смотря в какой форме проходит болезнь. Лейкемия может проходить в острой форме, а может в хронической. При хронической форме лейкемии человек может испытывать недомогания, характерные для множества других болезней. Причем эти недомогания могут то появляться, то проходить на некоторое время. Больной заметит за собой понижение работоспособности. Даже легкая работа будет утомлять его намного быстрее. Поэтому хорошо, что ваша жена не работает, а учится на дому, по мере сил. Кроме того, у больных лейкемией нередко наблюдаются нарушения сна. При этом подобные состояния почти всегда сопровождаются незначительными увеличениями температуры тела. Температура повышается сама собой, без каких-либо видимых причин, и держится на таком уровне очень длительное время.

— А такая высокая, как у Брэнды?

— Не сталкивался. Обычно выше 38 не поднимается. Пока не могу вам точно ответить, что это было. Дальше рассказывать?

— Разумеется! — воскликнул я. — Это же касается моей жены. Но, простите, доктор, я не предложил вам даже чай. Сейчас принесу!

Я сбегал в кухню, заварил чай, нашел на столе свежее печенье, кексы, захватил из холодильника джем и вернулся в сад.

— Благодарю, — сказал Стивенс, когда я налил ему чаю. — Могу продолжить?

— Конечно!

Доктор кивнул:

— Что еще? Для больных лейкемией характерно возникновение синих кругов под глазами. Вид у них становится такой, будто они несколько ночей подряд не спали. Лицо бледнеет.

На этих словах я вспомнил синеву под глазами Брэнды, ее необычайную бледность.

— Часто и без особых причин идет носом кровь, вот как сегодня, — продолжал Стивенс. — Все эти симптомы я уже в течение года наблюдаю у вашей жены, к сожалению. Еще имейте в виду: при лейкемии очень плохо заживают порезы и даже самые незначительные повреждения кожи. На месте царапины может начаться нагноение, которое не проходит неделями. Я бы на вашем месте следил за этим. Что еще? Подверженность различным инфекциям, повышенная утомляемость, потеря веса… Я перечисляю вам характерные особенности лейкемии в хронической форме, поскольку Брэнда, увы, больна именно ею. Это самая нежелательная форма, самая опасная.

— Насколько опасна? — сжав кулаки, спросил я.

Доктор грустно посмотрел на меня:

— Ричард… я могу вас так называть? Что вы хотите от меня услышать? Правду или жалкие слова утешения?

— Я предпочел бы правду.

— Тогда мужайтесь. Хроническую лейкемию очень редко удается вылечить, однако при помощи терапии можно контролировать течение заболевания, чем мы с Брэндой и занимаемся. Но смерть может наступить на любой стадии процесса, на любом этапе прогрессии: при исключительно костномозговом поражении — от глубокого угнетения кроветворения; при распространении опухолевого роста на разные органы — в результате несовместимых с жизнью нарушений их деятельности… Мне очень, очень жаль, Ричард.

Я молчал. Глупо было переспрашивать, что делать и как помочь моей любимой. Да и незачем. Я все понял, но сознание пока никак не хотело принимать это.

— Сколько… — я попытался задать Стивенсу тот же вопрос, что и отцу Брэнды. Он уловил сразу, мне даже не пришлось продолжать:

— Брэнда очень молода, поэтому я даю год, от силы два. Поверьте, в ее случае это максимум. Но помните о том, что летальный исход возможен в любой момент, Ричард!

Доктор встал со стула:

— Я поеду, а вы понаблюдайте за женой пару дней. Если симптомы повторятся, сразу привозите ее ко мне. Я направлю Брэнду в свою клинику, в Швейцарию. С мистером Кэмпбеллом мы это уже обсуждали не раз, он в курсе.

— Спасибо, доктор!

— Держитесь, Ричард! Будьте сильным за двоих.

Он слово в слово повторил то, что говорил мне Кэмпбелл. Потом сел в машину и уехал, а я вернулся в сад, убрал со стола. Брэнда мирно спала в гостиной, укрытая пледом.

Около восьми часов вечера, когда я мыл посуду, раздался телефонный звонок. Это мог быть или Тим, или мой тесть. Опасаясь, как бы телефон не разбудил Брэнду, я быстро снял трубку кухонного аппарата.

— Алло!

— Дик… — это был Дэн, но я сразу не узнал его: такой странный, срывающийся голос.

— Дэн, приятель, что случилось?

— Дик… — повторил он и вдруг зарыдал. Мне стало не по себе.

— Говори немедленно, в чем дело?! — заорал я, забыв о спящей жене. — Хватит с меня потрясений, говори сейчас же!

— Тим в больнице.

Я опустился на стул. Меня что, кто-то проклял?! Сначала Брэнда, теперь Тим…

— Послушай, Дэн, — я постарался взять себя в руки. — Расскажи толком: в чем дело, что с Тимом? Если у него просто аппендицит, я приеду и убью тебя!

— Дик, он умирает… Я сейчас расскажу. Вчера вечером Тим, как всегда, сидел в магазине. Я помогал ему, конец месяца, сам знаешь… Короче, мы остались вдвоем, было уже за полночь. Свет в торговом зале мы погасили, а вот дверь, наверное, забыли закрыть, Дик! Первый раз в жизни не закрыли!

— Черт с ней, с дверью, — прорычал я, сжимая трубку. — Что с Тимом?!

— Да в ней-то все и дело, Дик! — захлебывался Дэн. — Мы услышали какой-то шум из зала, и тут Тим как раз вспомнил, что дверь-то открыта, и говорит: «Сиди здесь, а я пойду посмотрю, что там». Я остался в вашем кабинете. И вдруг — бах! бах! — выстрелы, Дик! Настоящие выстрелы! Я побежал туда, а там… Он лежал у кассы, Дик, весь в крови, ужас! Наверное, к нам забрался грабитель, а Тим его спугнул, так говорят в полиции. Дик, а касса-то была пустая: мы же выручку уже забрали… Бедный Тим! — он опять зарыдал.

— Ты не ответил, что с Тимом, что говорят врачи? — я еле произносил слова.

— Дик, они говорят, что он вряд ли доживет до утра, ранение очень тяжелое: стреляли в голову, целых два раза… Его сегодня уже прооперировали, но одну пулю так и не вытащили… а вторая, сказали, прошла навылет. Прости, я тебе сразу не позвонил, не думал, что настолько все плохо. Дик, приезжай! Я не знаю, что теперь будет…

Я записал адрес больницы, положил трубку и уставился в окно невидящим взглядом. Теплые руки легли мне на плечи. Брэнда. Когда она вошла? Я повернул голову.

— Милый, ты плачешь…

— Да? — хрипло спросил я. — Не заметил. Давно ты проснулась?

— Я не так много услышала… Что-то с Тимом?

— В магазин забрался вор, Тим спугнул его, и он выстрелил, дважды. Теперь мой друг в больнице, и вряд ли доживет до утра…

Брэнда вскрикнула. Посмотрела на меня полными ужаса глазами:

— Что теперь делать, Дик? Как ему помочь?

— Мне надо срочно ехать в Лондон, — сказал я. — Это единственное, что я знаю. Я должен его видеть, должен поговорить с врачами, с полицией…

— Я еду с тобой! — твердо заявила Брэнда. — Сейчас быстро покидаю наши вещи, и поедем. Еще позвоню папе: он точно что-нибудь придумает. Дай адрес больницы!

— Милая, может, тебе лучше остаться здесь?

— Ни за что! Забыл? Мы теперь связаны, навсегда: в болезни и здравии, радости и горе… Позвоню из спальни, чтобы не терять времени.

Она умчалась наверх.

Господи, какая золотая у меня жена! Господи, почему ты хочешь забрать ее?! Почему ты хочешь забрать еще и Тима?!

Я плохо помню дорогу в Лондон тем вечером. Помню только, что Брэнда сидела рядом, помню прикосновение ее руки.

Потом была больница. В приемном отделении нас ждал Адам Кэмпбелл.

— Ричард, — он встал мне навстречу. — Врачи делают все возможное, я привлек лучших нейрохирургов, будем надеяться, они помогут.

— Спасибо, сэр. За все спасибо.

Ко мне подошел высокий худощавый мужчина в штатском. Светлые глаза, черные с проседью волосы.

— Мистер Дин, я инспектор Хьюз, расследую дело о покушении на вашего друга.

— Давайте потом, — резко ответил я, — мне надо видеть Тима.

— Конечно-конечно, — закивал он, — я подожду.

— Где Тим? — спросил я у Кэмпбелла.

— В реанимации. Сейчас тебя проводят.

Он отошел к больничной стойке, и через секунду ко мне подбежал врач:

— Здравствуйте, сэр, меня зовут доктор Уильямс. Пройдемте со мной.

Я обернулся к Брэнде:

— Родная, побудь с отцом, хорошо?

— Конечно, милый, иди.

Она прижалась ко мне щекой и отошла к Кэмпбеллу. Я побежал по коридору за доктором Уильямсом, на ходу накидывая на плечи белый халат.

— Доктор, как мой друг?

Он замедлил шаги.

— Мистер Дин, положение стабильно тяжелое. У вашего друга огнестрельные ранения головы, точнее, два проникающих ранений мозга. Одна пуля прошла навылет, вторую мы сейчас будем вытаскивать: операция через тридцать минут.

— Он выживет? — прямо спросил я. Доктор не торопился с ответом.

— Видите ли, сэр, — наконец, сказал он, — огнестрельные ранения относятся к наиболее тяжелому виду черепно-мозговой травмы: две трети пострадавших погибают на месте происшествия и девяносто процентов — после, хотя некоторые и переживают хирургическое вмешательство. У мистера Гранта прямая травма плюс отек мозга и повышенное внутричерепное давление. Шансы очень невелики.

— Насколько невелики?

Он остановился и внимательно посмотрел на меня:

— Если я вам скажу, что шансов практически нет, это будет правда. Но я все же надеюсь, что мы сможем удалить вторую пулю, и ваш друг перенесет операцию. Плохо то, что обе пули прошли через геометрический центр мозга. Мистер Кэмпбелл привез прекрасных специалистов, но многое зависит еще и от того, насколько организм мистера Гранта способен бороться за жизнь. Уверяю, мы сделаем все возможное… У вас не больше двух минут.

У дверей палаты Тима сидел полицейский в форме, он открыл мне дверь, и я вошел внутрь. Первое, что бросилось мне в глаза — ослепительная белизна вокруг: стены, потолок, пол… Кровать, на которой я увидел Тима. Голова полностью забинтована, из носа тянутся какие-то трубочки, капельницы, куча приборов, издающих монотонный писк. И безжизненные руки поверх белоснежного покрывала. Я проглотил комок в горле и сел рядом. Взял его за руку. Рука оказалась теплой, это придало мне сил.

— Тим, дружище…

Он молчал.

— Тим… — у меня свело горло, лицо Тима поплыло перед глазами. Я смахнул слезу и сжал его руку. — Тим, я здесь, с тобой… Не бросай меня, ладно? Не знаю, слышишь ты или нет, но я хочу сказать тебе… Я очень тебя люблю, друг. Кроме тебя и Брэнды у меня никого нет. А Брэнда… она собралась… короче, далековато она собралась… но об этом потом. Ты, главное, борись, дружище! Я ведь знаю, какой ты борец! Всем борцам борец! Пожалуйста, выживи, хорошо?.. У нас еще так много дел с тобой! Жизнь ведь такая классная штука, а? Ты же не бросишь меня и наш магазинчик, да? И твои любимые цветы… Как мы без тебя, Тим?.. Нам без тебя никак нельзя…

И вдруг он медленно открыл глаза. Это было чудо, просто чудо… Сердце у меня забилось как бешеное, я радостно вскочил на ноги, снова сел, схватил его руку:

— Тим! Ты видишь меня?

Он смотрел прямо мне в глаза. Приборы стали издавать какие-то странные звуки, пищали все быстрее и быстрее, зеленые цифры на мониторах запрыгали, быстро меняясь. Мне стало страшно.

— Тим! Я сейчас позову врача, ты только молчи, дружище! Все будет хорошо!

Рванул дверь палаты, заорал:

— Кто-нибудь! Сюда! Скорее!

Бросился обратно к Тиму. Он по-прежнему смотрел на меня. Лежал и смотрел. Только вот приборы больше не пикали, я услышал лишь однообразный пронзительный звук и увидел на большом мониторе ровную прямую линию. Цифры уже не прыгали, не менялись.

— Тим… — позвал я и вновь взял его за руку. А он все так же лежал и, не мигая, смотрел на меня, смотрел сквозь меня… Не отрываясь.

В палату ворвались врачи, много людей в белых халатах. Доктор Уильямс кинулся к мониторам, кто-то оттолкнул меня:

— Уйдите, сэр! Не мешайте!

Я сполз со стула, сел на пол за дверью в палате и, обхватив голову руками, смотрел, как реаниматоры пытаются что-то сделать: как в кино, слышал их негромкие фразы: «Разряд, еще разряд!», наблюдал за их четкими, надо отдать им должное, профессиональными движениями, сопровождаемыми самым ненавистным для меня теперь звуком на свете: монотонным писком ровной зеленой линии на мониторе… А Тим по-прежнему лежал и смотрел на меня… лежал и смотрел…

Это было последнее, что врезалось в мою память: взгляд мертвого друга, смотрящего прямо мне в глаза. Потом я, видимо, отключился. Пришел в себя от резкого запаха под носом, а еще кто-то тряс меня за плечо. Я открыл глаза. Доктор Уильямс склонился надо мной:

— Сэр, вы как?

— Он еще смотрит на меня…

— Кто?

— Тим…

— Он умер. Мне очень жаль, мистер Дин…

— Как он может умереть, если он смотрит на меня? — упрямо возразил ему я.

Доктор озабоченно взглянул мне в лицо:

— Мистер Дин, ваш друг умер, у вас, по всей вероятности, шок. Сейчас я вам введу успокоительное.

— Не надо, — я поднялся с кушетки, на которой лежал. Голова немного кружилась. — Я хочу видеть Тима.

Уильямс провел меня в ту же палату. Меня сразу оглушила тишина: приборы больше не работали. Совсем. Тим так же лежал на кровати, лишь глаза у него теперь были закрыты. Я молча встал рядом. Взял его за руку. Рука по-прежнему была теплой.

— Тим… дружище… Как же так…

Потом я что-то кричал, громко, на всю палату, но этого я тоже не помню… Об этом мне рассказала Брэнда, позже, когда я вновь пришел в себя в незнакомой комнате. Первые впечатления мои были о том, как тут светло. Потом я увидел, что шторы на большом окне раздвинуты, и солнечный свет падает прямо мне на лицо. Я зажмурился и услышал родной голос:

— Милый, ты как?

Брэнда …Я попытался приподняться, но она мягко уложила меня обратно:

— Не вставай, родной, полежи.

— Где я? — мой голос показался каким-то чужим.

— У нас. Вернее, у папы. Тебе стало плохо в больнице. Врачи обкололи тебя и настаивали, чтобы ты остался у них, но папа забрал тебя домой… Дик! — она порывисто обняла меня. — Дик, я думала, ты тоже умер! Как ты меня напугал!

— А что со мной такое?

— Доктор сказал: последствия шока.

— А который час?

Брэнда как-то странно посмотрела на меня:

— Десять.

— Десять чего? — тупо спросил я.

— Десять утра, дорогой.

— Я не понимаю… Я проспал всю ночь?

— Ты спал почти три дня, — тихо ответила Брэнда. — Вчера мы похоронили Тима.

Кровь запульсировала у меня в висках.

— Как так?! Почему без меня?! — я рывком сел на кровати.

— Прости, Дик, — Брэнда говорила негромко, но уверенно. — Врач категорически запретил тебя тревожить, категорически, понимаешь? А я не хотела потерять еще и тебя!

Она закрыла лицо руками. Бедная моя девочка!

— Брэн, не обижайся, — я попытался успокоить жену. — Но как же… я не был на его похоронах…

— Ты не виноват, Дик! Кроме того, папа все очень здорово организовал, Тиму бы понравилось и тебе тоже: на панихиде были все ваши сотрудники, а отпевали мы его в Моссбридже, у отца Корнелла, — глаза ее наполнились слезами, — было так странно! Еще недавно мы там венчались, а теперь…

И вот тогда реальность обрушилась на меня целиком и сразу: Тим умер! Как будто кто-то прокричал мне это прямо в ухо. Тима больше нет! Стыдно ли плакать мужчинам? Говорят, да. Говорят, мужчины вообще не плачут. Вранье все это. Полная чушь. И уж тем более не стыдно плакать при самом любимом, самом родном человеке на свете. Я рыдал, уткнувшись в худенькое плечико Брэнды, она плакала со мной, гладя меня по голове.

— Я хочу к Тиму, — севшим голосом сказал, наконец, я. Брэнда испуганно посмотрела на меня:

— Дик…

— Да нет, милая! Я имел в виду: хочу увидеть его могилу.

— А ты в состоянии встать?

— Думаю, да.

— Тогда я скажу водителю, он нас отвезет. Одевайся пока, твои вещи в шкафу.

Она направилась к двери, и только сейчас я заметил, как сильно Брэнда исхудала, осунулась, у нее вновь появилась синева под глазами.

— Брэн…

Она обернулась:

— Да, родной?

— Я очень люблю тебя…

— А я тебя еще больше, — прошептала моя жена и вышла.

В тот день я впервые увидел могилу Тима на моссбриджеском кладбище. Каменная плита с датой рождения и датой смерти. И надпись: Тим Райан Грант. «Блаженны чистые сердцем, ибо Бога узрят они…»

Я стоял, молча, полностью отдавшись боли, захлестнувшей меня. Брэнда держала мою руку. Я стоял и думал, сколько может выдержать человек? Что еще предстоит вынести мне? И извечный вопрос: за что? Почему Тим ушел? Где сейчас тот подонок, выпустивший в него роковые пули? Кто он? Зачем он убил моего друга?

Потом мы вернулись в Лондон. В машине я обнимал Брэнду, молясь о том, чтобы она как можно дольше была рядом…

В особняке Кэмпбеллов нас ждал мой тесть. Брэнда поднялась наверх, а я остался с ним в той самой гостиной, где еще недавно мы так мило познакомились.

— Как себя чувствуешь? — спросил он.

— Спасибо, сэр, за все спасибо, за меня, за Тима…

— О чем ты говоришь, какое там спасибо, — Кэмпбелл налил мне виски. — Царствие небесное твоему другу, Ричард. Пусть покоится с миром.

Мы выпили, не чокаясь.

— Ричард, сейчас приедет инспектор Хьюз, ну, помнишь, тот, который занимается делом Тима. Я выделил ему в помощь своих ребят, они все уже носом землю роют, но этого мерзавца найдут, вот увидишь.

— Спасибо, сэр, — опять сказал я.

— Я понимаю, как тебе сейчас нелегко, но должен сказать, что Брэнде стало хуже… Она, конечно, держится молодцом, из-за тебя в первую очередь, однако дела обстоят намного серьезней, чем когда-либо.

— Господи… — выдохнул я, чувствуя, как колотится сердце. — Только не это…

— Встряхнись, Ричард! Жизнь часто бьет нас по лицу, но совсем не обязательно подставлять ей другую щеку, слышишь? Не раскисай! Подумай, каково Брэнде! Ты должен быть сильным. Я очень на тебя надеюсь.

— Конечно, мистер Кэмпбелл, вы правы. Я возьму себя в руки, еще так много предстоит сделать: магазин теперь на мне, и я не позволю погибнуть делу моего друга. Сейчас поговорю с инспектором и поеду на работу.

— Так-то лучше! — кивнул мой тесть, и тут же дворецкий Гарольд доложил о приходе Хьюза. Он стремительно вошел в гостиную, поздоровался.

— Присаживайтесь! — Кэмпбелл указал ему на кресло.

— Благодарю… Мистер Дин, я понимаю, в каком вы состоянии, примите мои искренние соболезнования. Но я должен задать вам несколько вопросов.

— Конечно, инспектор. Правда, я не знаю, чем могу помочь: меня ведь не было в Лондоне, когда…

— Да, я в курсе. Речь не об этом. Меня интересуют формальности. Как часто, например, мистер Грант засиживался допоздна на работе?

— Он там и живет, то есть… жил, этажом выше, поэтому всегда приходил раньше всех и уходил последним, — было как-то жутко говорить о Тиме в прошедшем времени.

— А в чьи обязанности входило закрывать дверь магазина?

Я пожал плечами:

— Да мы как-то не распределяли эту обязанность, инспектор. Магазин работает до девяти часов вечера, поэтому дверь обычно закрывал или последний уходящий продавец, или управляющий, или сам Тим, или я. Ключи-то были у всех.

— А кто снимал дневную выручку? Или вы оставляли ее на ночь в кассе и забирали утром?

— Ни в коем случае. Этим всегда занимался лично Тим: после закрытия магазина он первым делом забирал выручку, обнулял кассу, а потом в кабинете подводил итоги. Иногда ему помогали я или мистер Нортон. На ночь деньги в кассе мы не оставляли. Зачем? Утром ведь не до этого.

— Согласен, — кивнул инспектор. — А кто из соседних торговцев мог знать о ваших внутренних порядках?

— Все без исключения, — уверенно сказал я. — Это они нам посоветовали так поступать еще сто лет назад, ведь по сравнению с большинством соседей мы новички на Оксфорд-стрит: нашему магазину всего семь лет.

— Значит, они тоже снимают выручку по вечерам?

— Без сомнений.

— Хорошо. Тогда мы смело исключаем версию о том, что на магазин преступника навели ваши соседи… А как насчет конкурентов?

— В нашем бизнесе конкуренция высока, но посылать грабителя, чтобы вынести кассу… Как-то не солидно, вам не кажется?

— Точно, — вмешался Кэмпбелл. — На месте твоих конкурентов, Ричард, я бы сразу спалил все ваши оранжереи — и дело с концом!

Несмотря на серьезность момента, я не мог не улыбнуться: вот оно, возвращение пожирателя банкротов и несчастных людей! Тесть перехватил мой взгляд и подмигнул мне:

— Эй, зять, я просто пошутил!

— Да-а, — протянул инспектор, — остается только случайный грабитель, залетный, так сказать… С этим будет сложнее. Хорошо еще, что у нас есть пули. Мы сейчас прогоняем их по всей базе: вдруг из этого оружия уже стреляли. Подождем, что скажет баллистическая экспертиза. Это единственное, за что мы можем ухватиться: свидетелей нет, отпечатков пальцев он не оставил, видимо, был в перчатках. Что ж, спасибо, мистер Дин, мистер Кэмпбелл. Буду держать вас в курсе!

Хьюз ушел.

— Сэр, — нерешительно начал я, обращаясь к Кэмпбеллу, — могу я попросить вас об одолжении?

— Разумеется.

— Вы не будете возражать, если мы с Брэндой пока останемся в вашем доме? Я как-то не готов вернуться в свой. И вообще думаю, что выставлю его на продажу: он напоминает мне о Тиме.

— Ричард, ты вообще соображаешь, что несешь? Зачем об этом спрашивать? Ты член семьи, муж моей дочери. И правильно, что решил остаться, я все равно бы не отпустил вас с ней никуда. Нечего шляться по Лондону, особенно в ее состоянии. А с твоим домиком я помогу, продам его втрое дороже. Или ты сомневаешься?

— Нисколько, — я опять улыбнулся, — спасибо вам!

Потом я собрался с духом и поехал в наш магазин. Там все было по-старому: образцовый порядок в торговом зале, свежие цветы в витринах, много покупателей. Спасибо Бруксу и Дэну. Перед дверью кабинета я долго стоял, не решаясь войти. В горле у меня опять застрял противный ком, и я никак не мог от него избавиться. Дрожащими руками приоткрыл дверь. Вошел. В глаза бросилось пустое кресло Тима. Навеки пустое, холодное кресло Тима. Я стоял и просто смотрел на него. В нашем кабинете все было так же, как и при Тиме. Только его больше не было. Внезапно я понял, что не смогу. Физически не смогу здесь работать. Пусть я слаб, не по-мужски слаб, но в этом кабинете я не смогу работать уже никогда. И время мне не поможет. Круто развернувшись, я вылетел в торговый зал, сразу же наткнувшись на нашего управляющего.

— Мистер Дин! — охнул он. — Это вы… Как ваше здоровье? Примите мои соболезнования…

— Спасибо, — ответил я, пытаясь все-таки проглотить этот ком в горле. — А вы молодец: магазин в идеальном состоянии.

— А как же иначе… Какое несчастье, Боже мой! Ужасная трагедия!

— Мистер Брукс, — немного резко сказал я, — мне очень тяжело, думаю, вы понимаете… Но работать здесь я не могу. И не уверен, что вообще смогу. Не знаю, что мне делать: то ли менять место, то ли продавать весь бизнес.

Управляющий всплеснул руками:

— Что вы такое говорите, мистер Дин! Как можно продать дело вашей жизни и жизни мистера Гранта?!

— Да знаю я! Но поймите, в каком я состоянии!

Тут к нам подошел Дэн.

— Дик, это ты… Мне надо поговорить с тобой. Пойдем в кабинет?

— Нет! — заорал я.

Дэн испуганно отшатнулся:

— Прости, пожалуйста, я как-то не подумал…

— Пойдемте на склад, — нерешительно предложил Брукс.

Я с благодарностью посмотрел на него:

— Спасибо! И извините меня оба, я немного не в себе.

Мы пришли в складские помещения, сели на коробки у холодильников.

— Мистер Брукс, Дэн, — начал я. — Я очень нуждаюсь в вашей помощи. Кроме вас, в нашем деле мне больше не на кого опереться. Давайте вместе решим, что теперь будем делать.

— А что ты хочешь? — спросил Дэн.

— Я знаю, чего я не хочу, — ответил ему я. — А не хочу я торговать цветами в том месте, где убили моего друга. И этот кабинет я больше видеть не могу.

— Может, вам стоит взять отпуск? — предложил Брукс.

Я задумался.

— Может, и стоит… Значит, так. Считайте, что я действительно в отпуске, магазин оставляю на вас обоих: оранжереи, садовники, переговоры с поставщиками и все остальное тоже. Разумеется, я втрое поднимаю вам зарплаты. Справитесь?

— Справимся, — ответили они хором. Я почувствовал, как мне становится легче, и мерзкий ком в горле начинает таять.

— Ну вот и ладно. А я пока подыщу покупателя и новое место для нашего магазина. Вы пока работайте, как прежде. Надеюсь, потом мы просто все вместе дружно переедем — и все. Договорились?

— Отличная идея, мистер Дин! — воскликнул Брукс. — Куда лучше, чем продавать весь бизнес. Смена места всем нам пойдет на пользу. А теперь я пойду, с вашего разрешения, телефоны с утра разрываются.

Когда он вышел, Дэн робко спросил меня:

— Дик, а что мне делать с вещами Тима?

Господи! Вещи Тима, как я мог забыть?!

— Где они? В его квартире?

— Нет, у меня. Понимаешь, когда все случилось, полиция провела у Тима обыск, все вверх дном перевернули, а квартира же не его, сам знаешь, он ее всю жизнь снимал. Хозяин, не помню, как его зовут, попросил меня собрать его вещи, раз уж квартира Тиму больше все равно не нужна… — голос Дэна дрогнул. — Я и собрал, и за месяц заплатил, так что вещи у меня, в коробках. Их немного: всего две.

— Что там?

— Книги, фотографии, костюмы… Ну, одежда еще кое-какая…

— Фотографии привези мне, а остальное оставь у себя. Или отдай в приют. Или в церковь. Я все равно никогда не смогу носить его одежду.

— Хорошо, — Дэн кивнул. Потом поднял голову, и я увидел, что в глазах у него застыли слезы. Черт! Я опять стал сглатывать противный комок.

— Не надо, Дэн!

— Извини, я просто до сих пор не верю, — он смахнул предательскую слезинку, выбежавшую из глаза.

Я похлопал его по плечу:

— Я сам не верю, Дэн, и никогда не поверю. Тим всегда будет с нами, понял? Мы должны держаться, обязаны.

— Лучше бы я вышел тогда… проверить… — чуть слышно сказал Дэн.

Я встряхнул его за плечи:

— Ты в своем уме?! Не вздумай себя винить, понял? Ты ни в чем не виноват, Дэн! Ты молодец, ты сразу вызвал скорую и полицию, ты продлил ему жизнь на целые сутки, благодаря тебе я успел приехать к нему, еще живому, понимаешь?! И я видел его, еще живого, и он смотрел на меня, слышишь?!

Я не заметил, как растаял комок в моем горле, не заметил, когда перешел на крик, и только по расплывающемуся передо мной лицу Дэна понял, что сам плачу. Понял и разозлился на себя. Хватит! Нельзя быть таким мягкотелым, нельзя, ради Тима, ради памяти о нем…

— Все, Дэн, поплакали и будет, — я вытер лицо. — Надо жить дальше. Мне пора.

Я прошел почти всю Оксфорд-стрит, расспрашивая знакомых и не знакомых мне торговцев, видел ли кто-нибудь из них кого-нибудь подозрительного в ночь убийства. Все сокрушенно качали головами, сочувственно охали и ахали, но никто ничего не видел. Ведь на Тима напали уже сильно за полночь, когда все магазины, как правило, закрыты.

Я сел в машину и поехал в свой дом… Вернее, в свой бывший дом. Не знаю, что на меня нашло, но я не мог больше жить в нем, как не смог находиться в нашем с Тимом кабинете. К моему удивлению, на заборе я обнаружил свежую табличку с кричащей красной надписью: «Продается». Да-а, все-таки в деловой хватке моему тестю не откажешь! Я медленно обошел все комнаты, собрал кое-какие вещи и позвонил миссис Ллойд: как-никак мы столько лет знакомы.

Выслушав соболезнования, я объяснил миссис Ллойд, что переезжаю, поблагодарил за все и простился с этой чудесной женщиной, решив, что вышлю ей чек с какой-нибудь приятной суммой в знак благодарности за годы работы в моем доме.

Потом я в последний раз запер двери, не оглядываясь, сел в машину и уехал на Грин-стрит, отметив про себя, что уже начинаю осваиваться в доме своего тестя.

Уже в холле я услышал знакомые звуки: Шопен, ноктюрн с каким-то замысловатым названием. Брэнда сидела за роялем в гостиной. Когда я вошел, она прекратила играть и бросилась мне на шею:

— Привет! Я скучала. Где ты был?

— Привет, милая… Ездил в магазин и домой.

— И как там?

— Все в порядке. Дом уже выставлен на продажу, спасибо твоему отцу, а вот с магазином чуть сложнее: надо искать новое место, так что я временно в отпуске. Как ты себя чувствуешь?

— Нормально, Дик.

— Нормально? — я внимательно оглядел ее. — Брэнда, ты такая худенькая и бледная! Мне это совсем не нравится.

Она прижалась ко мне всем телом:

— Дик, давай не будем, ладно? И так столько всего произошло… Надо как-то выживать, не думай об этом.

— Твой отец сказал, что тебе нехорошо…

— Ничего страшного, просто пару раз опять шла кровь… Да и с аппетитом как-то неважно: совсем не хочется есть…

— И это называется «ничего страшного»?! — я схватил ее за руки. — Брэн, я только что потерял друга, я просто не готов больше терять кого-либо, а тем более тебя! Поехали к доктору Стивенсу.

Брэнда погладила меня по щеке:

— Мы обязательно поедем, милый, я как раз хотела тебе об этом сказать… Доктор ждет меня 11-го числа в Женеве. Я ложусь в его клинику. Вот такой у нас грустный медовый месяц, милый!

Я зарылся в ее волосы:

— Это ничего, родная, главное сейчас — ты…

На следующий день позвонил инспектор Хьюз и сообщил, что, согласно заключению баллистической экспертизы, в Тима стреляли из пистолета «Беретта» 9-го калибра.

— Нам повезло: в мае из этого же оружия был убит охранник при ограблении ювелирного магазина на Парк-Лейн. Нескольких грабителей мы задержали после нападения, изъяли часть похищенного, а вот пистолет как сквозь землю провалился. Видимо, остался у кого-то из тех, кто еще гуляет на свободе. Ну ничего, мистер Дин! Мои ребята сейчас в тюрьме, допрашивают осужденных по тому делу. Думаю, мы скоро получим нужную информацию о том, кому принадлежал этот пистолет. А через него выйдем и на нашего убийцу.

— Я могу чем-то помочь?

— Не переживайте, занимайтесь своими делами, я буду держать вас в курсе.

Все дни я проводил с Брэндой. Мы ходили на прогулки, ездили на кладбище к Тиму, говорили обо всем и ни о чем, вспоминали наш домик в Брайтоне и любили друг друга. Это были странные дни, печальные дни. Может, доля вины в этом лежала на наступившей осени, так как зарядили дожди: вроде бы еще по-летнему теплые, но уже дающие понять, что лето закончилось, и это только начало. Впереди нас ждали холодные времена, а весна еще ой как нескоро… И увидит ли эту весну моя Брэнда? Я старался об этом не думать.

Утром 11 сентября небольшой, но довольно комфортабельный самолет Кэмпбелла перенес нас из Лондона в Женеву. В аэропорту нас встретил автомобиль клиники «Женолье», высланный Стивенсом. Сама клиника находилась всего в получасе езды от аэропорта — между Лозанной и Женевой. Очень удобно.

Доктор Стивенс тепло поприветствовал нас, после чего отослал меня и Адама Кэмпбелла пообедать в их ресторан «Ля Табль», расположенный в здании клиники, а сам занялся оформлением Брэнды, пообещав, что скоро и она, и он сам составят нам компанию.

Мы сделали заказ и пока ждали его, мой тесть сказал:

— Ричард, я хотел бы поговорить с тобой о нашем будущем.

— В смысле? — недоуменно спросил я.

— Экий ты непонятливый, зять, — усмехнулся Кэмпбелл. — Ситуация весьма непростая, поэтому не задавай глупых вопросов, а просто послушай. Я не знаю, какова вероятность того, что моя дочь все-таки выздоровеет. Я делаю для этого все возможное и невозможное. Но если нет…

— Не говорите так!

— Ричард, я смотрю на вещи реально, но это не означает, что мне легко и весело. Отнюдь. Я ведь уже один раз прошел через это, когда хоронил жену. А сейчас времени совсем не осталось, понимаешь?

Тут официант принес наш заказ, и Кэмпбелл на минуту прервался.

— Мне нужен наследник, — продолжил он, разворачивая белоснежную салфетку. — Желательно внук. Хотя внучка тоже сойдет. Как у вас с Брэндой обстоят дела в этом направлении?

Я поперхнулся водой.

— Сэр…

— Только вот не надо краснеть, бледнеть, смущаться! Я понимаю, что сейчас не совсем подходящий момент, но одно другому не мешает, верно? Короче, как ее муж, выясни у врача все, что касается зачатия и беременности: возможно это в ее состоянии или же нет. Выясни это немедленно! И еще выясни, какова вероятность, что ребенок будет полностью здоровым, что для этого нужно делать?

— Хорошо, я постараюсь, — я еще не мог прийти в себя от такого откровенного разговора.

— Не постараюсь, а сделай все, чтобы подарить мне внука! — прогремел Кэмпбелл на весь ресторан. На нас обернулись люди с соседних столиков.

— Сэр, говорите тише! — шепнул я. — На нас смотрят!

— Пусть себе смотрят, — отмахнулся мой тесть. — Я ни о чем противозаконном или неестественном не говорю.

Слава Богу, к нам подошли доктор Стивенс и Брэнда. Я испугался, что Кэмпбелл сейчас сам накинется на доктора, не дав ему и пообедать, но мой тесть милостиво позволил им тоже сделать заказ, при этом, однако, потребовав, чтобы они обедали быстрее. Только Адам Кэмпбелл мог себе такое позволить: подгонять с обедом доктора в ресторане его собственной клиники!

После обеда мы все поднялись в главный корпус клиники, в кабинет доктора Стивенса.

— Я хочу осмотреть апартаменты дочери, — заявил Кэмпбелл, делая мне знаки.

— Конечно, — кивнул Стивенс, поднимая трубку внутреннего телефона. — Сейчас вас проводят: миссис Дин мы отвели президентский люкс.

— Как в отеле? — удивился я.

— Ричард, у меня одна из лучших клиник в Европе, — немного, как мне показалось, обиженно сказал доктор Стивенс. — Наши палаты имеют различный уровень комфорта — от обычных до полулюксов, люксов и президентских апартаментов, что позволяет проходить лечение пациентам с разным уровнем доходов.

В кабинет негромко постучали, после чего на пороге возник санитар в синей медицинской униформе.

— Проводите мистера Кэмпбелла в палату миссис Дин, — приказал ему Стивенс.

— Пойдешь со мной, — сказал Кэмпбелл Брэнде, — а Ричарду надо поговорить с доктором.

— Я потом подойду к вам! — крикнул я им вслед.

— Я вас слушаю, — кивнул мне Стивенс, когда мы остались наедине.

Я кашлянул и, выдержав небольшую паузу, начал:

— Доктор, меня интересует возможность нашего с женой зачатия ребенка. Насколько это реально в ее нынешнем состоянии?

Стивенс помолчал. Потом ответил, буравя меня своими пронзительными глазами:

— Мистер Дин… Ричард… Я понимаю ваше естественное желание иметь полноценную семью, детей. Но, увы, в случае Брэнды это практически невозможно.

— Практически?

— Не цепляйтесь к словам. Просто невозможно и все. Объясню, почему. У Брэнды — хронический миелолейкоз, к сожалению, поздно диагностированный. Если бы не смерть Ребекки, матери Брэнды, мистер Кэмпбелл, может, и не кинулся бы проверять дочь, поскольку, по их словам, явных симптомов лейкоза у Брэнды не наблюдалось. Но это и не удивительно: лейкоз способен умело маскироваться. Так что верный диагноз мы поставили относительно недавно, год назад, проведя полное обследование кровеносной системы вашей жены в динамике, включая полный анализ крови и спинномозговой жидкости. И поскольку лейкоз приводит к существенному падению иммунитета и ослаблению организма, любая занесенная извне инфекция может привести к дополнительным трудностям в лечении, а что уж говорить о беременности…

Кроме того, Ричард, последние месяцы мы с Брэндой занимались исключительно иммунотерапией, которая заключается в применении веществ, оказывающих влияние на способность иммунной системы организма разрушать раковые клетки. В организм Брэнды мы вводили моноклональные антитела, связывающие онкоклетку и помогающие этим защитному механизму организма распознать ее. Вы представляете, насколько ее иммунная система слаба? Насколько ваша жена пропитана препаратами — в буквальном смысле слова? А ведь это еще не все! С завтрашнего дня мы начинаем химиотерапию и обязательные рентгенологические исследования: они позволят выявить сопутствующие инфекции и изменения лимфатических узлов. Брэнде предстоит еще и магнитно-резонансная томография для выявления метастазов и оценки общего состояния ее здоровья. И все приведенные мной виды исследований ее организма мы будем проводить неоднократно, для того чтобы в динамике оценить развитие болезни.

— Значит, о ребенке не может идти и речи? — безнадежно спросил я.

— Ричард, я вам специально все детально обрисовываю, чтобы вы не тешили себя иллюзиями. Наша задача сейчас — помочь вашей жене продлить жизнь на максимально долгий срок. Для этого она здесь. У меня работают лучшие врачи Европы, общепризнанные специалисты в области онкологии.

— А эта ваша химия… терапия… насколько она вредна для Брэнды?

— Я бы не стал так формулировать вопрос. Слово «вредна» следует в нашей ситуации заменить на «полезна». Это основной метод лечения лейкемии. Его суть, если коротко, сводится к применению химических препаратов, которые направлены против роста быстро делящихся клеток. Иными словами, мы вводим пациенту лекарства, убивающие раковые клетки. Для эффективного лечения приходится применять препараты широкого спектра действия. Разумеется, этот метод обладает существенным недостатком, поскольку химические вещества неспособны отличить больные клетки от здоровых, что вызывает различные побочные эффекты. Кроме того, Брэнде необходимы переливания эритроцитной массы, причем неоднократные. Теперь представьте себе ее организм после всего, что я вам рассказал. Тем более что после химии яичники сильно истощаются, поэтому забеременеть во время болезни просто невозможно. В моей практике были случаи, когда пациентки, больные лейкемией, рожали, но это происходило только после пяти лет ремиссии.

— Спасибо, доктор, — печально ответил я. — Я все понял. Могу я теперь увидеть Брэнду?

— Разумеется, — он встал из-за стола, и мы вышли в коридор. На лифте поднялись на седьмой этаж и оказались в роскошных апартаментах, больше похожих на номер какой-нибудь пятизвездочной гостиницы, чем на больничную палату: три огромных комнаты, включая спальню и гостиную, просторная ванная, дорогая мебель. Из окон открывался восхитительный вид на гору Монблан и Женевское озеро. Брэнду и ее отца мы нашли на балконе, где они сидели в креслах, попивая кофе.

— Ну-с, как наши дела? — Стивенс обратился к своей пациентке. — Освоились?

— Спасибо, доктор! — воскликнула Брэнда. — Здесь просто изумительно! Условия потрясающие, даже папа оценил.

— Ну если сам мистер Кэмпбелл доволен, то я очень рад, — улыбнулся Стивенс.

— Я буду доволен, если вы ее вылечите, — отрезал мой тесть. — А в каких условиях вы это делаете, меня не волнует… Ричард, пойдем побеседуем!

Он уволок меня в гостиную.

— Ну? Что там с моим внуком?

— Сэр, к сожалению, ничего не выйдет, — я вкратце пересказал ему все, о чем узнал у доктора. — Так что давайте не будем ни о чем говорить Брэнде и сами постараемся об этом не думать.

— Черт бы побрал эту проклятую болезнь! — Кэмпбелл был расстроен, даже зол. — Ну ладно, зять, мы еще посмотрим, кто кого!

— Эй, где вы там? — послышался голос Брэнды. — Пора прощаться!

— Не скучай, малышка! — Кэмпбелл крепко прижал ее к себе. — Мы будем приезжать, обязательно, а ты лечись и покажи этой лейкемии, кто в доме хозяин!.. Ричард, жду тебя внизу.

Они с доктором вышли, оставив нас вдвоем.

— Обними меня! — попросила Брэнда. Я подошел к ней, и она обхватила мою шею руками.

— Брэн, родная…

— Все будет хорошо?

— Все будет просто замечательно! — воскликнул я, радуясь, что она не видит моего лица. — Я буду звонить тебе каждый день, а на выходные могу оставаться здесь: доктор сказал, у них есть специальная резиденция для родственников и гостей, которая соединяется общим крылом с клиникой.

— Вот такой у нас медовый месяц… — грустно сказала Брэнда.

— Ничего! — бодро ответил я, стараясь быть веселым. — Вернешься домой, я тебе устрою потрясающий медовый месяц, вот увидишь!

— Если вернусь, милый, — тихо сказала она.

— А ну-ка перестань! — я даже рассердился на нее. — Не говори так! Мы будем бороться до конца, поняла?

— Я очень люблю тебя, Дик…

— А я тебя еще больше, — ответил я.

По дороге домой мой тесть все время молчал, о чем-то размышляя, вероятно, и обо мне тоже, поскольку я порой ловил на себе его взгляды. Я, в свою очередь, тоже сидел молча, думая о том, как же удивительно порой поворачивается жизнь! Вот передо мной один из богатейших людей на планете, я лечу в его собственном самолете, и этот жестокий, страшный человек, наводящий ужас на своих конкурентов, на самом-то деле очень одинокий, ранимый, любящий отец… Да и по натуре своей он неплохой: мне нравился его острый ум, чувство юмора и, самое главное — это у них с Брэндой было общим, — его искренность. Я видел и ощущал, что ко мне он относится с душой, даже с некой привязанностью, что больше не считает меня отбросом общества, нищим садовником, а воспринимает если не как сына, то уж точно как члена семьи. А чего стоит его помощь Тиму… Пусть не пригодились его специалисты, но тем не менее он поднял на уши всю больницу, привез лучших хирургов, а потом организовал похороны, установил плиту на могилу моего друга; выделил своих головорезов в помощь полиции, действительно желая найти подонка, убившего Тима… Какой же идиот обозвал его пожирателем несчастных людей?! Меня затопила теплая волна благодарности.

— Сэр… — негромко обратился я к нему.

— Что случилось? — встрепенулся мой тесть.

— Хочу сказать вам… спасибо за все, что вы для меня делаете.

— Не говори ерунды… — он попробовал отмахнуться, но я не дал ему шанса.

— Подождите, сэр, я хочу выговориться. Я не помню своего отца, он погиб, когда мне не было и трех лет, матери тоже не помню. Моей семьей всегда был Тим, а потом стала Брэнда. Но я никогда бы не подумал, что смогу питать именно к вам те простые человеческие чувства, которые сейчас заставляют меня говорить все это. Вы прекрасный человек, мистер Кэмпбелл, самый лучший отец на свете, и я очень горд тем, что вы мой тесть. Кстати, ваши миллиарды тут совершенно ни при чем, поверьте.

Он отвернулся к иллюминатору, а мне на миг показалось, что его глаза как-то странно заблестели.

— Сэр, я не хотел расстроить вас…

— Молчи уже, — нарочито грубо сказал он, доставая из нагрудного кармана платок. Потом приложил его к глазам, высморкался и посмотрел на меня. — Старею я, наверное… Становлюсь сентиментальным. Черт!.. Ты хороший парень, Ричард, я давно хотел сказать: не обижайся, что я был так груб в нашу первую встречу.

— О чем речь, уже забыл.

— Вот и хорошо. И если уж у нас такой разговор, — он почесал переносицу, — хочу сделать тебе деловое предложение.

— Я слушаю, сэр.

— Ты думал о том, чтобы заняться серьезным делом? Конечно, я понимаю, цветочки, пестики, тычинки — это все здорово, но как насчет действительно реального заработка, стабильного, ощутимого? Вроде моего.

— Я неплохо зарабатываю, мистер Кэмпбелл, — возразил ему я.

— Неплохо? — хмыкнул он. — Да в твоем возрасте у меня уже было два миллиарда, как минимум!

Я развел руками:

— Куда мне до вас, сэр! Каждому, как говорится, свое. Тем более мне нравится то, чем мы… я теперь занимаюсь.

Он побарабанил пальцами по подлокотнику кресла:

— Мы вернемся к этому разговору, Ричард. Я тут кое-что для тебя наметил. Но не сейчас.

И он прикрыл глаза. Вскоре самолет пошел на посадку.

Полетели дни, недели. Сентябрь кончился, осень была в самом разгаре. Я подыскал покупателя на «Цветочный рай», присмотрел не без помощи тестя хорошее здание на Парк-Лейн — Адам заявил, что мне пора выходить на более высокий уровень. Благодаря связям мистера Кэмпбелла все формальности были улажены в кратчайшие сроки, и в канун Дня всех святых мы уже переехали на новое место. Мне было отрадно, что ни один мой сотрудник не покинул меня, никто не решил остаться в старом магазине, у нового владельца, а все, как один, во главе с бессменным мистером Бруксом перебрались в новый «Цветочный рай».

Домик мой был продан благодаря стараниям Кэмпбелла за приличную сумму в 650 тысяч фунтов стерлингов, часть из которых я попытался вернуть тестю за его помощь в похоронах Тима, но он наотрез отказался принять мои деньги. Недолго думая, я перевел их на счет клиники «Женолье» в счет оплаты лечения Брэнды.

С Брэндой мы созванивались каждый день, а то и по нескольку раз, если позволяло ее состояние здоровья. На мои вопросы, как у нее обстоят дела, доктор Стивенс неизменно отвечал, что пока по-прежнему, что еще рано делать какие-либо прогнозы. Из-за суматохи с переездом магазина у меня, к несчастью, совершенно не было никакой возможности вырваться в Швейцарию даже на пару дней, но моя любимая говорила, что все понимает, всему свое время. Забот у меня прибавилось: теперь я сам вел все дела в магазине и в оранжереях, правда, помощь Брукса и Дэна была в этом неоценимой. И по-прежнему я жил в особняке на Грин-стрит: мистер Кэмпбелл взял с меня слово, что я никуда не перееду, по крайней мере, до тех пор, пока Брэнда находится в клинике. Да и, положа руку на сердце, мне вовсе не хотелось жить одному, наедине со своими мыслями. В доме Кэмпбеллов я уже чувствовал себя своим: подружился с прислугой, старый Гарольд вообще считал меня сыном.

Тестя своего, однако, я видел нечасто: он постоянно мотался по всему свету на какие-то переговоры, сделки, конференции, конгрессы, бесконечные приемы: вечером, к примеру, в Вене, а утром — в Нью-Йорке. Иногда он несколько дней подряд находился и в Лондоне, но в основном в офисе «Кэмпбелл Корпорейшн» в Сити. Поэтому сталкивались мы редко, но мне полюбились эти относительно спокойные вечера на Грин-стрит, когда вдвоем с ним засиживались мы допоздна у камина в гостиной, совершенно по-семейному рассуждая обо всем на свете: от погоды до политики. Тесть открылся мне с абсолютно иной стороны, и я уже не считал его таким жестоким и бессердечным, как говорили или писали о нем. Это был удивительный человек: да, безусловно, хватка в мире нефтяного бизнеса у него была железной, но дома, попивающий чай у горящего камина, он казался совершенно обычным человеком из крови и плоти, таким же одиноким в этом мире, как и я. Нас связывала его дочь — моя жена, и я теперь совершенно твердо знал, что мистер Кэмпбелл ни на долю секунды не сомневается в наших с ней чувствах; он принял меня и был добр ко мне. Брэнда была безумно рада, узнав о нашем с ним сближении.

В середине промозглого, на редкость холодного ноября мне позвонил инспектор Хьюз и сообщил, что они наконец-то задержали человека, стрелявшего в Тима. Помню, как вспотели от волнения мои ладони, когда я говорил с ним по телефону.

— Кто он? — спросил я.

— Молодой парень, — ответил Хьюз, — девятнадцать лет, зовут Джейсон Миллер: наркотики, угон, последний срок — условный. Так что теперь получит пожизненное как пить дать.

— Где он сейчас?

— В тюрьме, естественно, в Уандсворте, — немного удивленно ответил инспектор. — Где ж ему еще быть? Ждет суда.

— Почему он стрелял в моего друга?

— Говорит, нужна была доза, а денег не было. Вот он и вошел в первый попавшийся приличный магазин, на беду им оказался ваш. Мистер Грант действительно спугнул его как раз в тот момент, когда Миллер открыл кассу.

— А зачем он стрелял?!

— Мистер Дин, что вы хотите от наркомана, у которого, по его же словам, была ломка? Касса оказалась пустой, это его жутко разозлило, а тут еще и ваш друг, во-первых, пригрозил полицией, а во-вторых, прекрасно видел его лицо. Вот он и пальнул два раза, чтобы наверняка, и метил, подлец, именно в голову… Кстати, зря он не избавился от пистолета еще в первый раз, помните, я вам рассказывал про ограбление ювелирного? По нему мы его и вычислили: он снова стрелял, правда, не в Лондоне, а в Плимуте. Ворвался в ночной магазин и давай размахивать пушкой, требуя выручку. Но там оказались охранники, на редкость крепкие ребята, молодцы! Скрутили его на месте, он и пикнуть не успел. Так что прибавьте к нашему убийству майское ограбление, подельники, кстати, уже сдали его с потрохами, им-то терять нечего, и можете не сомневаться, что о Джейсоне Миллере вы больше никогда не услышите.

— Мистер Кэмпбелл уже знает?

— Конечно! Это ведь его люди помогли нам перевезти Миллера в Лондон. Спасибо вашему тестю за помощь…

— Скажите, инспектор, а я могу видеть этого Миллера? — медленно спросил я.

— Мистер Дин, — мягко сказал Хьюз, — думаю, это ни к чему.

— Я хочу посмотреть в глаза человеку, отнявшему жизнь у моего друга из-за какой-то дозы!

— И что вам это даст? Что вы ожидаете увидеть? Раскаяние? Хотите, чтобы он перед вами извинился? Не смешите меня, мистер Дин!

— И все-таки, инспектор…

— Не стоит, поверьте мне. Отпустите прошлое. Вашего друга, к сожалению, уже не вернешь, а этот негодяй получит по заслугам. Я буду держать вас в курсе, может, вы потребуетесь в суде. Вот тогда и посмотрите на него, кстати. Всего доброго!

Я положил трубку и задумался. Может, инспектор прав? Мне просто необходимо было посоветоваться с тестем, и я набрал телефонный номер его автомобиля.

— Слушаю тебя, Ричард! Ты уже, видимо, в курсе, насчет этого гада?

— Да, сэр, еще раз спасибо вам за помощь. Мне звонил инспектор.

— Не благодари меня, сколько раз тебе повторять?

— Сэр, мне нужен ваш совет. Где вы сейчас?

— Еду домой. Давай встретимся за обедом, поговорим спокойно. Жду тебя дома.

Я прыгнул в машину и направился прямиком на Грин-стрит. У ворот я буквально столкнулся с «роллс-ройсом» Кэмпбелла. С переднего пассажирского сиденья выскочил знакомый до боли парень, одетый в стандартный для охранников Кэмпбелла черный костюм, и бросился открывать своему боссу заднюю дверь. Не веря глазам своим, я подошел поближе:

— Дэвид?!

Он обернулся и расплылся в улыбке:

— Мистер Ричард! Здравствуйте! Поздравляю вас с женитьбой.

— Дэвид, как я рад тебя видеть! Как ты тут…

— Как он тут… — хмыкнул мой тесть, выйдя из автомобиля. — Догадайся сам.

— Сэр, вы просто… просто… — я даже задохнулся от волнения: еще один сюрприз от Адама Кэмпбелла, еще один показатель его человечности; надо же, он разыскал Дэвида и снова взял к себе на работу! Уму непостижимо!

— Хватит стоять тут с открытыми ртами, — сказал Кэмпбелл. — Пошли в дом. Потом поговорите, успеете еще перемыть мне кости.

Я подмигнул Дэвиду и пошел вслед за тестем.

— Чего ты конкретно хочешь? — спросил Кэмпбелл за обедом.

— Справедливости.

— По-моему, ты путаешь справедливость с возмездием.

— А это не одно и то же, сэр?

— Нет. Справедливость — это нечто, неподвластное людским силам, не зависящее от них: она приходит сама, не по чьему-либо пожеланию. А вот возмездие — прямой продукт рук человеческих. Поэтому повторяю свой вопрос: чего ты хочешь, Ричард?

— Не знаю, — я растерялся. — Просто хочу, чтобы этот подонок ответил за смерть Тима.

— А ты сомневаешься? Думаешь, он уйдет от правосудия? Могу тебя заверить, что этого не случится.

Я взъерошил волосы руками:

— Может, мне стоит с ним увидеться, сэр?

— Зачем? Это глупо, Ричард. Сдается мне, ты все же жаждешь мести. Поверь, я бы помог тебе с великим удовольствием, если бы имелся хоть один шанс, что этот Миллер выкрутится. Но это как раз тот самый случай, я имею в виду торжество справедливости, и нам не стоит вмешиваться. Оставь свои ребяческие мысли и спокойно жди приговора суда.

— Можно еще вопрос?

— Валяй.

— Зачем вы вернули Дэвида?

Кэмпбелл сурово сдвинул брови:

— Ричард, сегодня день идиотских вопросов? Тебе-то какое до этого дело?

— Как сказать… Интересно, сначала вы его уволили со скандалом. Из-за меня, между прочим. А теперь взяли обратно…

— И что?

— Ничего, сэр, просто я считаю, что у вас очень доброе сердце. Думаю, вы поняли, что поступили несправедливо с Дэвидом, уволив его, поэтому снова предложили ему работу, признав тем самым свою вину… И это дорогого стоит, мистер Кэмпбелл! Раньше я никогда бы не поверил, что вы на такое способны…

— Иди отсюда, — буркнул мой тесть, закрываясь от меня газетой. — Из-за тебя я чувствую себя архангелом Гавриилом. Скоро совсем размякну.

Улыбнувшись, я вышел из-за стола.

Мой тесть и инспектор Хьюз оказались правы: Центральный уголовный суд Лондона приговорил Джейсона Миллера к пожизненному лишению свободы. Меня для дачи показаний не вызывали, и что-то мне подсказало, что мистер Кэмпбелл приложил к этому руку, не желая, по всей вероятности, чтобы я увидел того, кто лишил жизни моего друга. Сейчас я понимаю, насколько мудр был мой тесть. Если бы я увидел этого Миллера, он навсегда остался бы в моей памяти, и остаток жизни я бы постоянно вспоминал каждую черточку его лица. А теперь он для меня некий абстрактный образ, просто словосочетание: Джейсон Миллер. Кэмпбелл избавил мое сердце от лишних терзаний, а мозг — от злобы и разрушающей ненависти.

В день оглашения приговора, 26 ноября, как только я узнал об этом свершившемся акте правосудия, сразу поехал на кладбище к Тиму.

— Вот и все, дружище, — сказал я ему. — Твой убийца пойман и наказан. Надеюсь, ты это видишь оттуда, сверху. Как там тебе, Тим? Уверен, спокойнее, чем здесь. Я очень по тебе скучаю. И прости, что я продал наш магазинчик: слишком пусто в нем стало без тебя. Но не переживай: мы теперь открылись в новом здании, замечательное место, дела идут хорошо… А Брэнда в клинике. Молю Бога, чтобы она поправилась. Если и она решит меня покинуть, не знаю, как я это переживу, Тим. А еще я подружился с тестем. Никакой он не пожиратель людей, мы с тобой ошибались. Он очень добрый, очень заботливый человек, он столько всего для меня сделал!.. Господи, как же мне трудно без тебя, друг…

В тот день я впервые, несмотря на еще не зажившие душевные раны, уходил с кладбища достаточно умиротворенным: убийца Тима получил по заслугам. Обернувшись, я посмотрел на каменную плиту могилы друга. «Блаженны чистые сердцем, ибо Бога узрят они…». Я всегда буду помнить тебя, Тим!..

В следующие же выходные я улетел в Женеву. Зарегистрировавшись в резиденции клиники, я бросил вещи в номере и помчался в палату Брэнды. С бьющимся от волнения сердцем, постучал в двери.

— Войдите! — раздался любимый голос.

— Сюрприз! — радостно воскликнул я, появляясь на пороге. Брэнда полулежала на диване с книгой в руке. Услышав мой голос, она попыталась приподняться, и книга выпала у нее из рук:

— Дик… Господи, как я рада!

Но я видел, как тяжело ей дается любое движение, поэтому, пытаясь скрыть панический ужас, охвативший меня от ее внешнего вида, присел рядом, покрывая ее лицо поцелуями:

— Не вставай, милая! Как же я соскучился…

Одновременно я старался незаметно рассмотреть ее. Мне очень не понравилось, как выглядит моя любимая: она еще больше осунулась, кожа ее была белее бумаги, на сильно похудевшем лице резко выделялись скулы. На голове у Брэнды почему-то был шелковый платок, завязанный сзади.

— Как ты, котенок?

— Тело ломит, — пожаловалась Брэнда, — доктор говорит, суставы, наверное, после химии, а еще вот… — она показала на платок, и глаза ее наполнились слезами. — Я осталась почти без волос, Дик! Она лезут и лезут, лезут и лезут!

И она разрыдалась. Я крепко прижал к себе ее худенькое тело:

— Брэн, родная, не переживай так! Ты все равно у меня самая-самая красивая, честное слово! И платок тебе очень идет.

— Не ври мне, Дик, не надо…

— И не собирался я тебе врать, — уверенно сказал я, вытирая ей слезы. — Ты очень красивая, всегда была такой и будешь! Лучше расскажи, как тут тебя лечат?

— По-разному, — вздохнула Брэнда. — В основном капельницы, уколы, переливания крови. Еще принимаю кучу таблеток.

— Что говорит Стивенс? Я просто его еще не видел: сразу пошел к тебе.

— А он уехал на выходные. Да и что он может сказать? Свое обычное: еще рано что-то прогнозировать, мы делаем все возможное.

— А как ты себя чувствуешь?

— Честно говоря, не очень, Дик. Слабость все время, суставы болят, аппетита совсем нет… Ну ладно, рассказывай теперь ты, что там у вас новенького?

Деланно веселым голосом, еще не придя в себя от увиденного и услышанного, я рассказал ей, как мы переехали на новое место, передал приветы и пожелания скорейшего выздоровления от всех сотрудников, в красках описал наш магазин, какие цветы мы сейчас продаем, а потом поведал ей о том, что убийцу Тима поймали.

— Милый, ты привез мне одни хорошие новости, спасибо! — глаза у Брэнды заблестели, и она заметно приободрилась. — А как там твои оранжереи? Что цветет сейчас?

— В основном розы и бальзамины, — ответил я. — Но ты не представляешь, как стали капризничать розы! Они совершенно не выносят сухого воздуха и высоких температур, мистер Крайтон уже измучился с ними: чуть что не так, они моментально осыпаются. Не знаю, что с ним случилось в этом году… Ну а в конце октября мы высадили гиацинты и крокусы, так что к Рождеству Дэн соорудит для тебя какой-нибудь букет из живых гиацинтов. Представляешь, как это здорово: кусочек весны зимой… А крокусы сама увидишь, они взойдут в начале апреля.

— Увижу ли…

— Брэнда!

— Все-все, молчу… А как у тебя с папой?

— Замечательно, — ответил я, нисколько не покривив душой. — Он удивительный человек! Никогда бы не подумал.

— А я тебе говорила: он просто хочет, чтобы я была счастлива, а счастлива я могу быть только с тобой. Когда он в этом убедился, все сразу встало на свои места, и он искренне привязан к тебе, Дик, поверь.

— Верю, верю… Кстати, чуть не забыл: твой отец снова принял на работу Дэвида, представляешь?

— Здорово! — воскликнула Брэнда. — Какой папа молодец! Обязательно передай от меня Дэвиду огромный привет.

— Передам, — кивнул я. — Ну, какие у нас планы на вечер? Погуляем?

— Погуляем, — согласилась Брэнда, обвивая мою шею руками. — У меня сегодня уже процедур не будет.

— Тогда давай погуляем попозже, — сказал я, целуя ее в шею, — иди сюда…

Вечером мы прошлись по территории клиники, а потом я привел Брэнду в их ресторан. Там было полно посетителей: видимо, навестить родных на выходные приехало много родственников. Я заметил, что у большинства женщин на головах были такие же платки, как у Брэнды, и сердце мое сжалось: неужели так много людей страдает от этой болезни?! Брэнда перехватила мой взгляд и сказала:

— Видишь, да? Но я, по крайней мере, не чувствую себя тут белой вороной.

— Все равно это страшно, милая, я имею в виду, сколько людей болеет…

— Давай не будем о болезни, хорошо? Лучше расскажи мне, как отметим Рождество? Ты думал об этом?

— А тебя могут отпустить домой?

— Нет, милый, я уже узнавала: лечение нельзя прерывать, поэтому все пациенты остаются в клинике. Но доктор сказал, что к нам могут приехать все, кто пожелает. Они, оказывается, устраивают специальную вечеринку в честь Рождества для больных и их близких, представляешь?

— Чудесно! Тогда о чем речь? Мы с твоим отцом обязательно приедем. Это ведь наше первое семейное Рождество!

Ночевать я тайком остался у Брэнды в палате, хотя это и противоречило правилам клиники. Мы почти не спали: говорили, любили друг друга, снова говорили… Под утро Брэнда задремала, положив голову мне на плечо. Я лежал, боясь лишний раз пошевелиться, чтобы не разбудить ее. Брэнда, моя Брэнда! Маленький, худенький, такой родной комочек, сонно дышащий мне в шею. Пусть хоть совсем без волос останется, лишь бы жила! Лишь бы всегда лежала вот так, уткнувшись мне в плечо, чтобы я мог ощущать кожей ее дыхание, чтобы мог целовать ее губы, руки; лишь бы ее изумительные глаза продолжали светиться любовью, когда она смотрит на меня… Неужели я так много прошу у тебя, Господи?

Следующим днем я вернулся в Лондон. Рабочие будни полностью поглотили все мое время — и к лучшему: по крайней мере, мне легче было думать об осыпающихся в оранжереях розах, чем о платке на голове Брэнды.

Как-то вечером, за неделю до Рождества, мы с тестем сидели в гостиной на Грин-стрит, наслаждаясь покоем и тишиной: я только вернулся из Моссбриджа, а он прилетел из Вены. Мы молчали, слушая, как трещит огонь в камине, предаваясь каждый своим мыслям.

— Слушай-ка, Ричард, — Кэмпбелл до того неожиданно нарушил тишину, что я даже вздрогнул. — Пришло время нам поговорить серьезно.

— А до этого мы всегда шутили? — я попробовал поддразнить его.

Кэмпбелл сурово поглядел на меня:

— Не балагурь! Сиди и слушай, что скажу. Я уже в том возрасте, когда следует подумать о будущем: что станет с моим делом, когда я умру? Не перебивай! — рявкнул он, почувствовав мое намерение вставить слово. — Ты же не собираешься уверять меня, что этого не случится? Так вот. Мне нужен наследник, преемник, которому я смогу доверить «Кэмпбелл Корпорейшн». Внуков у меня, как я понял, не будет; детей, кроме Брэнды, у меня тоже нет. Остаешься только ты, мой зять.

— Сэр, я, конечно, очень польщен, но сколько раз вам говорить: мне не нужны ваши деньги! Я не для этого женился на Брэнде…

— До чего ж ты упрямый! Заладил: нужны, не нужны… — проворчал мой тесть. — А вот мне нужно, чтобы мое состояние было в надежных руках, понял? Тебя тут не спрашивают, умник!

— Тогда зачем со мной вообще разговаривать? — я позволил себе обидеться. — Поступайте так, как считаете нужным — и дело с концом!

— Именно это я и намерен сделать, — отрезал мой тесть. — Ставлю тебя в известность, что завтра же переделаю свое завещание на тебя.

— А как же Брэнда?

— Брэнда… — он встал и прошелся по комнате. — Ричард, я каждый день говорю со Стивенсом. Не знаю, что он рассказывает тебе, но мне он врать боится. Поэтому я особых надежд уже не питаю: все очень и очень плохо.

— В смысле? — я замер в кресле. — Я чего-то не знаю?

Кэмпбелл сел рядом.

— Правда в том, что никакая терапия ей особо не помогает, вот и все. Стивенс перепробовал многое, и у меня к нему претензий нет.

— И что это значит, сэр?

— Это значит, что летальный исход возможен в любой момент.

— И вы так спокойно говорите об этом?!

— А что ты прикажешь мне делать? Биться в истерике? Ну уж нет, уволь! Этим я займусь потом, когда… А пока я не имею права показывать моей девочке, что правда настолько жестока, понял? И тебе не позволю. Только попробуй хотя бы намекнуть ей… Вот-вот! Об этом я и говорю! — вскричал он, тыча в меня пальцем. — Вот только посмей посмотреть на нее такими же коровьими глазами, как сейчас!

Я отвернулся. Встал и подошел к окну. Безрадостный зимний пейзаж, серое небо, голые ветви деревьев…

— Сынок… — раздался за моей спиной негромкий голос Кэмпбелла.

Я остолбенел: впервые он так обратился ко мне. Обернувшись, увидел, что мой тесть стоит рядом. С полминуты стояли мы, молча глядя друг на друга, без слов понимая, что творится внутри каждого из нас. А потом его губы дрогнули, и произошло невозможное: Адам Кэмпбелл бросился мне в объятия.

— Сынок, спасибо тебе за все… — он крепко обнял меня и вытер глаза. — Об одном прошу: не оставляй меня, ладно? Особенно потом, когда…

— Что вы, мистер Кэмпбелл, — я был до глубины души тронут его искренностью. — Как я могу вас бросить… Я уже говорил, что не помню свою семью, но вы стали для меня отцом, правда.

— Я к тебе тоже очень привязался, Ричард, — тесть шмыгнул носом и расправил плечи. — Да, я точно старею! Надо ж так расслабиться, а? А всё ты со своим взглядом… Довел меня. Давай-ка выпьем!

Я улыбнулся и налил нам виски:

— За что пьем, сэр?

— За нашу семью, — сказал он, понимая стакан. — До дна!

В канун Рождества мы прилетели к Брэнде.

После того памятного вечера у камина мы ни разу не заговаривали о том, что в любой момент можем потерять ее. Мы дали друг другу молчаливое слово, что будем веселы, бодры и устроим Брэнде прекрасный праздник.

В отличие от Лондона, в Женеве лежал снег, много снега. Клиника «Женолье» утопала в белых сугробах, только прогулочные дорожки были аккуратно расчищены.

— Привет, милый! Привет, папочка! — Брэнда выбежала нам навстречу. — Я видела вас из окна. Как долетели?

— Привет, малышка, — сказал Кэмпбелл, целуя ее. — Долетели нормально, как ты?

— Хорошо, — Брэнда спрятала лицо у меня на груди, — соскучилась очень…

— Я люблю тебя, — шепнул я ей на ушко.

— А я тебя больше, — тихо ответила она.

Мы распаковали вещи в резиденции клиники, зашли к Стивенсу, а потом поднялись в палату Брэнды.

— Правда, здесь красиво? — Брэнда кивнула за окно, где падал снег. — Настоящая зимняя сказка!

— Да уж, не то, что в Лондоне: совсем нет снега, — ответил Кэмпбелл и посмотрел на часы. — Пора переодеваться к обеду, я пошел в номер.

— Я догоню вас! — крикнул я ему вслед. Потом обнял жену:

— Это наше первое Рождество вместе, милая, будем веселиться?

— Будем! — смеясь, сказала Брэнда. — Кстати, как там твои розы? Осыпаются?

— Осыпаются, — вздохнул я, — ну и Бог с ними! Пойду и я переоденусь. Встретимся у ресторана через полчасика, идет?

— Идет, — кивнула мне Брэнда. Я поцеловал ее и пошел в свой номер.

Через полчаса мы с Кэмпбеллом, приодетые в парадные смокинги, сидели в мягких креслах, в холле, ожидая нашу красавицу. Она появилась с опозданием, как и положено всем хорошеньким девушкам, и на то были причины: выглядела Брэнда прелестно, хоть ее голову по-прежнему обматывал шелковый платок, на этот раз насыщенного алого цвета, в тон ее вечернему платью, которое свободно ниспадало до пола, скрывая ее худенькую фигурку; лишь спину открывал небольшой вырез.

— Прекрасно выглядишь, малыш! — весело воскликнул мой тесть. — Так держать!

— Спасибо, папочка, — улыбнулась Брэнда, беря нас с ним под руки, — вперед? Будем праздновать?

— Еще как будем! — твердо сказал я, и мы вошли в ресторан.

Это был волшебный, необычный вечер. Раньше я не особо любил встречать Рождество, но банкет в ресторане клиники «Женолье» мне запомнился надолго. Было удивительно наблюдать за тем, как смертельно больные люди, одетые в нарядные платья, от души веселились в окружении своих близких, и каждый в этом зале старался делать вид, что все в порядке, что мы все просто тут собрались отметить праздник. Это было трогательно до слез и очень грустно, но я изо всех сил пытался не показывать своих эмоций.

За окнами весь вечер валил снег — огромными пушистыми хлопьями, — а на столах у каждого горели свечи; мы много танцевали, пили шампанское, даже смеялись. Посреди зала стояла украшенная рождественская елка, под которой все складывали подарки. Мы с тестем тоже незаметно положили туда пару ярких коробочек для Брэнды. Уж не знаю, что приготовил ей отец, но я лично купил жене маленький золотой кулон, куда ювелир вставил по моей просьбе нашу свадебную фотографию в миниатюре. Думаю, Брэнде понравится мой подарок. Открывать их решено было в первое рождественское утро.

В полночь мы пропели рождественские гимны и подняли бокалы с шампанским:

— С Рождеством! — звучало отовсюду: незнакомые ранее люди тепло поздравляли друг друга, обнимались и желали друг другу одного — скорейшего выздоровления.

— С Рождеством, родная, — тихо сказал я Брэнде.

— С Рождеством! — улыбнулась она. — Милый, давай уйдем отсюда?

— А твой отец не обидится?

— Не обидится, — громко сказал Кэмпбелл, который оказался поблизости и все слышал, — идите уже! С Рождеством вас, дети!

— Спасибо, сэр, — ответил ему я, — и вас с Рождеством! Увидимся утром.

Мы сбежали с праздника и заперлись в палате Брэнды. У меня ёкнуло сердце, когда она сняла платье, и я увидел, как сильно исхудала моя любимая: проклятая болезнь высушила ее, оставив лишь скелет, обтянутый бледной кожей, выпирающие ребра, тонкие руки. Я понял, почему Брэнда перестала носить украшения: кольца просто соскальзывали с ее пальцев.

— Что, я уже не такая, как раньше, да, Дик? — она перехватила мой взгляд.

Мне захотелось закричать или разбить что-нибудь, но вместо этого я заставил себя улыбнуться:

— Эй, Брэн! Ты по-прежнему самая красивая девушка на свете, помни об этом!

Потом мы долго лежали, обнявшись, и смотрели, как за окном кружатся снежинки.

— Жалко, что все так заканчивается, — тихо сказала Брэнда.

— Еще ничего не заканчивается, — возразил я, — чего это ты вдруг?

— Просто мне страшно, родной. И обидно: ведь мы могли быть такими счастливыми.

— А мы и есть самые счастливые! Мы вместе, разве не так?

— Не утешай меня, Дик, мы оба знаем, что конец уже близок.

— Перестань, — разозлился я. — Не смей говорить мне о каком-то конце! Все будет хорошо, слышишь?

— А что будет? Что мы можем успеть? Родить ребенка? Вместе состариться? Дождаться внуков? — она заплакала.

У меня к горлу опять подступил тот ненавистный ком, который преследовал мне после гибели Тима.

— Брэнда, не плачь, — я поцеловал ее мокрое лицо. — Не надо думать об этом! Давай жить сегодняшним днем.

— Пообещай мне кое-что…

— Все, что хочешь!

— Женись на ком-нибудь, когда я умру, роди детей и постарайся быть счастливым.

Я резко сел на кровати и посмотрел на нее.

— Ты в своем уме, милая?! Мне никто, кроме тебя, не нужен, поняла?

— Не сердись, Дик, — Брэнда ласково коснулась моего лица. — Я просто очень люблю тебя. Не хочу, чтобы ты страдал.

— Тогда не говори мне таких глупостей, а то я не посмотрю, что тебе нездоровится, и отшлепаю тебя ремнем!

— Не надо ремнем, — Брэнда не смогла не улыбнуться. — Меня даже в детстве не наказывали!

— Оно и видно, — проворчал я, — завтра же все выскажу твоему отцу!

— Давай спать, милый, что-то я устала…

Она уснула у меня на руке, и я еще долго прислушивался в темноте к ее хриплому дыханию.

В то рождественское утро я проснулся от давящей тишины. Первые секунды я не мог сообразить, в чем дело, а потом понял, что не слышу, как дышит Брэнда. Помню, как заколотилось мое сердце, когда я взглянул на нее и к своему ужасу увидел, что ее подушка вся испачкана кровью; засохшие струйки крови были у Брэнды и под носом, и в уголках рта.

— Брэнда! — я в панике тряс ее за плечи. — Брэнда!

Наклонился вплотную, уловил слабое дыхание, пульс еле прощупывался. Кубарем скатился я с кровати, на ходу накидывая на себя что-то, высунулся в коридор, позвал на помощь. Через секунду палата наполнилась людьми в белых халатах. Едва бросив взгляд на Брэнду, доктор Стивенс приказал немедленно везти ее в реанимацию.

— Доктор… — лепетал я, преследуя его по пятам. — Что с ней, доктор?! Это же не то, о чем я думаю, правда?

— Возьмите себя в руки, Ричард, — сухо сказал мне Стивенс. — Идите к себе в номер, не мешайте мне!

Было еще раннее утро, когда я постучался в номер тестя. Он уже не спал. Увидев мое лицо, Кэмпбелл сразу все понял, подошел поближе, схватил меня за плечи:

— Она умерла? Отвечай немедленно!

— Нет, сэр, просто ей стало хуже, она в реанимации.

В реанимацию нас не пустили, хотя Кэмпбелл рвал и метал, угрожая всем, даже проходившим мимо нас санитарам. Это были жуткие минуты, когда мы вдвоем, мучаясь от неизвестности, были вынуждены просто сидеть и ждать у реанимационного отделения. Где-то через час к нам вышел Стивенс. Лицо его не предвещало ничего обнадеживающего.

— Она жива, — это было первое, что он сказал, увидев наши белые лица. — Мы сделали переливание. Но все гораздо хуже, чем могло быть. Крепитесь: она вряд ли переживет этот день. Если переживет, это будет чудом.

Кэмпбелл бросился к нему и схватил его за грудки:

— Сделайте же что-нибудь, черт бы вас побрал! Идите обратно и спасите мою дочь!

— Мистер Кэмпбелл! При всем уважении… Я ничего уже не могу сделать, понимаете? К сожалению, ничего!

— Почему нас к ней не пускают? — спросил я.

— Пустят, я сейчас распоряжусь. Все равно она теперь будет лежать здесь…

Мне вновь захотелось закричать, когда я наконец-то увидел Брэнду: в памяти всплыли воспоминания о той, другой реанимации, где не так давно умирал Тим. Я люто возненавидел все реанимации мира. Брэнда лежала на белоснежных простынях, практически не отличаясь от них цветом кожи. И опять повсюду капельницы, какие-то трубки, пикающие приборы…

Я заскрежетал зубами от ярости. По лицу тестя было очевидно, что он испытывает то же самое.

— Брэнда… — тихо позвал ее Кэмпбелл.

Она открыла глаза.

— Привет… — ее едва было слышно.

— Ну и напугала же ты нас, — тесть старался говорить бодро, но его выдавали дрожащие руки.

— Пап, не надо… — было видно, что ей тяжело говорить.

— Молчи, родная, не говори ничего, — сказал я, взяв ее за руку, — мы рядом.

— Не отпускай меня, — прошептала Брэнда.

У меня закололо в груди.

— Ни за что не отпущу, — пообещал я, — вот моя рука, сожми, если хочешь!

Она попыталась, но сил не хватило. В палату вошел незнакомый врач.

— Здравствуйте, — сказал он, — я сегодня дежурю, меня зовут доктор Кэррол. Вам нельзя так долго здесь находиться, возвращайтесь к себе, а я буду держать вас в курсе.

— Черта с два, — вежливо ответил ему я, — и с места не сдвинусь, ясно?

— Мистер Дин… — мягко начал он, но его перебил Кэмпбелл:

— Мой зять останется тут, это не обсуждается, — потом повернулся ко мне. — Сынок, я прикажу поставить здесь кровать для тебя, будь с ней постоянно.

— Спасибо, сэр, — от души поблагодарил его я.

— Пройдемте, — тоном, не терпящим возражений, повелел Кэмпбелл доктору Кэрролу, и они вышли.

— Твой папа молодчина, — сказал я Брэнде, — мы теперь будем с тобой вместе, правда, здорово?

— Правда… — воздух со свистом вырывался из ее легких. Я испугался.

— Брэн, ты лучше молчи. И вообще: попробуй поспать, ладно? Я посижу с тобой.

Она благодарно закрыла глаза. Я сидел рядом и держал ее за руку, чувствуя, как слабенько бьется ее пульс, но бьется же! Это вселяло в меня робкую надежду, что все еще обойдется, что все будет хорошо. И я загадал, что если буду сидеть вот так, не отпуская ее руки, если она переживет этот день, то все у нас получится, мы победим эту проклятую болезнь. «Только бы пережить этот день», — повторял я про себя заклинание. Ведь в Рождество всегда случаются чудеса, не правда ли? Только бы пережить этот день!

Я просидел с ней до вечера не отлучаясь ни на минуту, даже в туалет. Не знаю, откуда у меня взялись силы, но я не чувствовал ни голода, ни жажды, ни каких-либо еще потребностей: только бы держать ее руку в своей и ощущать биение ее сердца под своими пальцами. Раз пять заходил Кэррол, потом Стивенс, и все они предлагали мне пойти отдохнуть. И всех я посылал к черту. Кроме медсестры, которая меняла Брэнде капельницы и что-то делала с ее приборами. Тесть сидел в коридоре, заглядывая каждый час. В глазах его застыла надежда. Я не мог видеть этих глаз. Но твердо знал, что пока я сижу тут и держу ее за руку, ничего с ней не случится.

В семь часов вечера Брэнда открыла глаза. Взгляд у нее был ясный, что порадовало меня.

— С добрым утром! — я старался говорить весело.

— Который час? — спросила она негромко, но слова по-прежнему давались ей с трудом.

— Семь, — ответил я, гладя ее руку, — поспи еще.

— Поговори со мной, — попросила Брэнда.

И я говорил. Рассказывал ей истории из нашего с Тимом детства, о школе, об учителях, припоминал смешные случаи из жизни, шутил, даже вспомнил пару дурацких анекдотов, услышанных мною от садовников в Моссбридже. И Брэнда смеялась, с трудом, но смеялась, не выпуская моей руки. Это было страшно, дико, нелепо. За окном все валил пушистый белый снег, где-то счастливые люди продолжали радоваться наступившему Рождеству, а передо мной в реанимационной палате, вся утыканная трубками, лежала Брэнда, смеялась над моими историями, зная, что уже не встанет с этой кровати, не выйдет из этого отделения, не покинет эту клинику. И я, сидя рядом, знал, что это наше последнее с ней Рождество, что зря я обещал ей отмечать все наши дни рождения вместе, что не будет этого, никогда не будет. Мы не поедем больше в Брайтон, в наш домик, не сходим вместе на пляж, я не повезу ее в Моссбридж, она не увидит, как в моих оранжереях осыпаются розы, не увидит, как весной зацветают крокусы, не порадуется новому магазину на Парк-Лейн. Все это проносилось в моей голове, готовой разорваться от боли, а вслух я продолжал нести всякую чушь, сочиняя на ходу разные веселые истории, пытаясь проглотить все тот же опротивевший мне комок в горле и твердя себе, что мне нельзя, нельзя плакать при ней, ни за что нельзя! Мускулы на лице у меня одеревенели от искусственной улыбки, но я говорил и говорил, по-прежнему держа ее за руку. Главное — не отпускать ее, главное — говорить с ней, тогда все будет хорошо, и этот день мы переживем.

Стемнело. Я не мог встать, чтобы включить в палате свет: для этого пришлось бы выпустить ее руку. Поэтому продолжал сидеть рядом и говорить с ней практически в темноте. На кровать Брэнды падал свет от уличного фонаря, и этого нам было достаточно.

В десять зашел Стивенс, попытался включить свет, но я выгнал его. Видимо, он передал Кэмпбеллу, что я не в себе, потому что тесть перестал к нам заглядывать. Милый, добрый мистер Кэмпбелл! Он уступил мне последние часы, проведенные с Брэндой, и это был самый ценный его подарок.

А я говорил и говорил, хотя голоса почти уже не было и горло дико болело. Но я и не думал сдаваться. Поэтому начал петь, я пел все подряд: от колыбельных до патриотических песен. Только Брэнда уже не смеялась, я слышал лишь ее прерывистое, свистящее дыхание, но слышал же! Значит, все в порядке, значит, я все делаю верно, значит, мы переживем этот день — назло этой проклятой лейкемии, назло доктору Стивенсу!

В свете уличного фонаря я видел, что Брэнда лежит с широко открытыми глазами и даже пытается улыбаться, а большего мне и не надо было.

— Йо-хо-хо! И бутылка рома! — хрипло орал я пиратскую песню. — Эй, Брэн! Ты любишь истории про пиратов? Я расскажу тебе!

Она не отвечала.

— Ничего, ты лежи, Брэн, не разговаривай! Набирайся сил: впереди у нас еще Новый год, мы должны его встретить, да?

Мне показалось, что она едва заметно кивнула.

— Умница! — радостно заорал я. — Так держать, Брэн! Кстати, чуть не забыл: я ведь еще не вручил тебе рождественский подарок! Брэн, но сейчас я никак не могу за ним сбегать: он лежит под елкой, внизу. Хочешь, скажу, что это? Это очень миленький кулон, а внутри — ты и я, правда, здорово, Брэн? Тебе очень понравится, я знаю!

Она не отвечала мне. Я сжал ее руку, лихорадочно ища пульс. Пульса не было. Я никак не мог нащупать его. Мелькнула глупая мысль, что не могу его найти, потому что в палате темно.

— Сейчас, Брэн! Закрой-ка глаза, а то будет неприятно: я включаю лампу.

Метнулся к выключателю, выпустив на мгновение ее руку. Вспыхнул яркий свет, я зажмурился. Бросился обратно, к кровати. Взял ее за руку, не решаясь взглянуть ей в лицо.

— Я люблю тебя, Брэн… — сказал я каркающим голосом. И впервые не услышал в ответ наше привычное: «А я тебя больше…» Поднял голову, посмотрел на нее. Увидел любимое лицо, умиротворенное, с закрытыми глазами, шелковый платок на голове.

— Брэн… — позвал я. Она не отвечала. Пульса по-прежнему не было. И я вдруг ясно осознал, что его не будет. Хватит сжимать ее тонкую ручку, ей, наверное, больно. Я встал, отодрал все капельницы, вырвал все трубки, взял ее безжизненное худенькое тело на руки, укрыл одеялом и вместе с ней сел на кровать. Открылась дверь палаты, вошел Стивенс, за ним — Кэррол.

— Мистер Дин…

— Пошли вон, оба! — рявкнул я своим сорванным голосом, не выпуская Брэнду из рук.

— Ричард, позвольте мне… — это Стивенс подошел поближе.

— Только троньте ее! Клянусь Богом, доктор, я вас ударю!

— Он не в себе, — негромко сказал Кэррол. — Я вызову санитаров…

— Попробуйте, — усмехнулся я, — увидите, что тогда будет!

— Сынок… — это Кэмпбелл.

— Сэр, уйдите, ладно? Дайте мне еще немного времени, пожалуйста!

— Сынок, посмотри на меня!

Я поднял голову и сквозь пелену увидел лицо тестя. Белое как стена.

— Что вам всем от нас надо? — зарычал я, крепко прижимая к себе Брэнду.

— Сынок… Ричард… — мой тесть плакал. — Она умерла, сынок! Неужели ты не видишь? Все кончено…

— Ничего подобного, — возразил ему я. — Вы все ошибаетесь. Надо лишь пережить этот проклятый день.

Кэмпбелл зарыдал во весь голос. Это удивило меня, и я расслабился, так как вдруг ощутил резкую боль в области левого плеча и понял, но поздно, что ко мне подкрался Стивенс со шприцем в руке. «Что это он вколол?» — успел подумать я, и свет погас.

Я очнулся в номере резиденции. Было тихо. За окном ярко светило солнце. Я медленно встал с кровати. Оделся. Вышел в коридор. В голове было пусто. Ни одной мысли. Как-то странно даже. Я спустился вниз, в ресторан, к рождественской елке. Горы цветных коробок уже не было: видимо, вчера утром все друг друга поздравили. Только две яркие коробочки одиноко лежали рядом: моя и Кэмпбелла. Я сел на пол, зубами разорвал упаковку своего подарка. На ладонь мне выпал золотой кулон. Я открыл его. Прямо на меня смотрели смеющиеся глаза Брэнды. Я долго изучал нашу фотографию, смотрел на радостные лица, не узнавая своего. Провел пальцем по личику Брэнды, поцеловал его. Потом прижал кулон к груди, закрыл глаза и замер так, сидя под елкой.

Я слышал краем уха, как рядом ходили официанты, какие-то люди предлагали мне помощь, спрашивали, что случилось? Не открывая глаз, я качал головой в знак того, чтобы меня оставили в покое.

— Счастливого Рождества, сэр! — осторожно сказал мне кто-то.

— У меня умерла жена, — ответил я, не открывая глаз.

— Сочувствую вашему горю, — произнес невидимый голос.

— Понимаете, она умерла этой ночью, только что, и я не успел подарить ей подарок…

— Может, вам лучше встать, сэр? Могу я чем-либо помочь?

Я открыл глаза. Увидел полное сочувствия лицо незнакомой пожилой леди.

— Нет, благодарю вас. Я справлюсь.

Встал на ноги, поднял вторую подарочную коробку и, сжимая в руке кулон, пошел разыскивать тестя. Я шел и смотрел в окна, за которыми вновь падал снег, красиво кружась белыми хлопьями. Шел и думал о том, что Брэнда, видимо, не захотела, чтобы Новый год, который наступит вот уже через несколько дней, начинался бы для меня с ее похорон. Поэтому и ушла этой ночью. Ай да Брэнда! Просто молодчина: взяла и осталась здесь, в 1984-м, вместе с Тимом…

Перед реанимационным отделением, в просторном светлом холле я увидел своего тестя. Он сидел на мягком диване, безучастно глядя прямо перед собой. Сгорбленный, постаревший. Я молча подошел к нему и лег рядом, положив голову ему на колени. Почувствовал, как он по-отечески стал гладить меня по волосам, и вот тут внутри у меня что-то сломалось. Так мы и сидели. Долго-долго. Он плакал, я тоже. И никто не мешал нам.

— КОНЕЦ РУКОПИСИ РИЧАРДА ДИНА —

В 1987 году на Европейском конкурсе профессионалов и цветоводов-любителей, проходящем в Цветочном парке, расположенном в Париже, в Венсенском лесу, новый сорт чайной розы, выращенный в оранжереях Ричарда Мэттью Дина, занял первое место. Это был необычный цветок, поражающий своей изысканной, но вместе с тем какой-то трагичной красотой: бархатные лепестки темно-бордового, почти черного, цвета, длинная ножка, мягкие шипы. Ричард Дин дал ему имя в память о своем погибшем друге: «Тим Райан Грант». После ошеломительного успеха на конкурсе заказы на «Тима Райана Гранта» посыпались Ричарду Дину со всей Европы. В 1988 году он заработал свой первый миллион, сдержав данное им и его другом много лет назад слово стать королями цветочного бизнеса.

Ричард Дин больше не женился, детей у него тоже не было. Он по-прежнему жил вместе со своим тестем в особняке на Грин-стрит. Одновременно занимаясь цветочным бизнесом, он также входил в совет директоров «Кэмпбелл Корпорейшн» и был незаменимым помощником, правой рукой Адама Кэмпбелла.

В 1990 году Ричард Дин и Адам Кэмпбелл создали благотворительный Фонд помощи больным лейкемией имени Брэнды Элизабет Кэмпбелл-Дин, который и по сей день помогает тысячам больных людей по всему миру.

На пятьдесят девятом году жизни, в 1992-м, Адам Александр Кэмпбелл скончался от обширного инфаркта, и его зять, согласно завещанию, оформленному еще в далеком 1984 году, унаследовал все его огромное состояние. После смерти тестя Ричард Дин продолжил все его начинания, возглавив совет директоров и став держателем контрольного пакета акций «Кэмпбелл Корпорейшн», не забывая, однако, и о своих оранжереях.

Ричард Мэттью Дин трагически погиб 14 марта 1998 года в авиакатастрофе над Атлантическим океаном, возвращаясь из Соединенных Штатов Америки в Великобританию. На месте катастрофы были обнаружены фрагменты самолета «Кэмпбелл Корпорейшн», однако тела Ричарда Дина и его пилота так и не были найдены. Все состояние Кэмпбеллов Ричард Дин завещал созданному им и его тестем благотворительному фонду.

После похорон друга Дэн Нортон, которому Ричард Дин оставил свои оранжереи и весь цветочный бизнес в целом, разбирая бумаги в рабочем кабинете «Цветочного рая» на Парк-Лейн, случайно обнаружил старую тетрадку с пожелтевшими страницами, всю исписанную почерком Дина. Прочитав написанное, Дэн Нортон принял решение немедленно опубликовать это, разумеется, от имени своего покойного товарища. Лишь название он рискнул придумать сам — только потому, что названия у рукописи попросту не было.

Пять дней в Париже

Расстаться — значит немного умереть.

Французская поговорка

Он стоял у выхода из терминала «Е» с табличкой в руках.

«U.T.A», — машинально прочла Ольга первые три буквы названия ее туроператора — Unlimited Travel Agency. Значит, это за мной. И, волоча за собой тяжелую сумку на колесиках, подошла к встречающему. Остановилась, не зная, как обратиться. Французским она не владела. Английский — худо-бедно… Пока Ольга раздумывала, как же поздороваться, он улыбнулся:

— Здравствуйте!

— Боже, вы говорите по-русски! — облегченно выдохнула Ольга. — Какое счастье! Здравствуйте…

— Как долетели?

— Спасибо, хорошо.

Ольга, наконец, примостила сумку и встретилась с ним взглядом. И почувствовала, что ее словно ударило током. Коленки задрожали, спина стала мокрой от пота.

«Да что со мной?»

Обычный парень, молоденький, лет двадцать — двадцать пять от силы, худенький, невысокий. Встреться такой в Москве, она бы просто прошла мимо. Только вот глаза у него… Карие, огромные и такие… теплые, что ли? Почему-то захотелось дотронуться до них. Ольга почувствовала такую жгучую необходимость сделать это, что невольно подняла руку. И тут же опустила ее, надеясь, что парень не заметил странного порыва. Она смотрела на него, замерев, и не сразу услышала, что он говорит ей.

— Простите, — Ольга тряхнула волосами, пытаясь избавиться от странного наваждения, — вы что-то сказали?

— Я говорю, извините, но мы должны дождаться еще нескольких прилетающих. Трансфер заказан один на все отели, — он виновато улыбнулся. — Ничего?

— Конечно, — ответила Ольга, — подождем. Только вот… курить очень хочется. Где можно?

— О, это запросто! — рассмеялся он. — Пойдемте покурим вместе.

— А как вас зовут? — спохватилась Ольга.

Он обернулся:

— Саргис. А вас?

— Оля, Ольга, — ответила она, выходя за ним из здания аэропорта на улицу.

Париж дохнул ей в лицо холодом, отчего у нее даже закружилась голова. Небо было серым и пасмурным. Такой контраст по сравнению с душной и пыльной Москвой…

— Будете? — Саргис протянул ей свою пачку сигарет. Ольга аккуратно вытащила одну.

— Спасибо.

— Не за что, — улыбнувшись, он дал ей прикурить. — Откуда вы?

— Из Москвы.

— Первый раз в Париже?

— Первый. Давно собиралась, да все как-то… А теперь вот решила увидеть Париж и умереть, — пошутила она.

— Нет, не надо умирать, — покачал он головой, — Париж прекрасен. Скоро сами убедитесь.

— Откуда вы так хорошо знаете русский?

— Я родился в Армении. Жил там до пяти лет, а потом мы с родителями переехали во Францию. С тех пор и живем здесь. Так что я знаю и русский, и армянский. Ну и французский, само собой.

— Здорово, — искренне восхитилась Ольга, — а в России бывали? В Москве?

— Никогда, — сказал он, — но хотелось бы. Знаете, нам, наверное, надо вернуться к терминалу. Объявили следующий рейс.

— Конечно.

Он снова встал с табличкой у входа, и через несколько минут к ним подошла небольшая группа туристов. Ольга совершенно не запомнила, сколько их, кто эти люди… Как в тумане, она вежливо здоровалась, кажется, спрашивала, откуда они и как долетели, — дежурные вопросы. А потом они дружной толпой уселись в просторный автомобиль типа русской «Газели», и Саргис повез их в Париж. Каждого в свой отель. Ольга сидела сзади, у окна. Пыталась не смотреть в зеркало заднего вида, чтобы не встретиться с ним взглядом. Пыталась, но не получалось. Он тоже смотрел на нее, и она это видела. Не просто видела, а чувствовала кожей.

«Да что со мной?! В конце концов, я взрослая женщина, мне почти сорок лет… А это просто мальчик… И он даже не в моем вкусе… Перестань! Прекрати немедленно!» — приказала она сама себе. И вновь встретилась с ним взглядом. Щеки моментально вспыхнули, Ольга закусила губу и поспешно отвернулась. Из-за всего этого она толком и не разглядела дорогу, по которой они ехали, хотя давала себе слово, что будет упиваться Парижем, запоминать каждую улицу, каждый дом, чтобы прочувствовать этот незабываемый, самый красивый город на планете…

Разумеется, ее отель оказался последним. Саргис остановил автомобиль возле входа, ловко втиснув его между двумя машинами не знакомых Ольге марок. Открыл дверцу, протянул Ольге руку. «Не прикасайся к ней», — успела мелькнуть у нее мысль. Мелькнула и пропала. Рука у него была теплая и сильная. Ольга легко спрыгнула на землю и оказалась лицом к лицу с Саргисом.

«Мы с ним еще и одного роста… Боже, какой же он молоденький…»

— Все в порядке? — спросил он.

— Да, — выдохнула Ольга, — спасибо…

— Не за что, — он выпустил ее руку и открыл багажник, чтобы достать вещи. — Вот вы и дома. Помочь с регистрацией?

— Не стоит, — Ольга выдавила из себя улыбку, — я большая девочка… Спасибо еще раз.

— У вас очень красивые глаза, — вдруг сказал он негромко, — можно пригласить вас на чашечку кофе?

— Когда? Сейчас?! — испугалась Ольга.

— К сожалению, нет, — рассмеялся он, — сейчас я никак не могу, работа. Да и вам надо отдохнуть после перелета. А вот вечером… Часов в семь?

Ольга машинально бросила взгляд на свои часы: половина третьего.

— Кстати, не забудьте перевести время, — сказал Саргис, — с Москвой у нас разница ровно в час. То есть в Париже в данный момент половина второго.

— Спасибо… Я поняла.

— Так вы согласны?

— Я? На что? — глупо переспросила она.

Он снова тихо рассмеялся:

— Вам определенно нужен отдых… Я насчет кофе.

Она молча кивнула.

«Зачем?! Зачем я согласилась?!»

— Отлично, — обрадовался он, — тогда в семь я за вами заеду. Дадите телефон?

Ольга вытащила из кармана мобильник и протянула ему. Он опять засмеялся, красиво запрокинув назад голову:

— Спасибо! Сейчас верну.

И набрал с ее телефона, видимо, свой номер, чтобы сохранить его в памяти.

— Вот и все! — он вернул ей телефон. — Теперь вы от меня никуда не денетесь…

— До свидания, — Ольга поспешно вошла в раздвижные двери отеля.

Ее номер был маленьким, но очень уютным. В распахнутые окна врывался парижский ветер. С улицы доносилась непривычная смесь звуков: обрывки разговоров на незнакомых языках, чей-то смех, шум проезжающих по улице машин. Ольга быстро разобрала вещи, разложила по полочкам, приняла душ… Подошла к окну и замерла.

«Что со мной происходит? Я так долго хотела приехать в Париж. Так старалась. Закончила все дела, купила новые платья специально для поездки, предвкушала, как буду гулять по парижским улицам, подниматься на Эйфелеву башню, кататься на катере по Сене… Столько экскурсий заказала… так радовалась… А теперь… Хочу бежать отсюда сломя голову. Прочь… И только потому, что мне понравился этот милый французский (или армянский?) мальчик… Вот именно что мальчик… Сколько же ему лет? Есть ли у него жена, дети? Просто девушка? И зачем ему я? Старая одинокая русская женщина… Хотя еще ничего. Да, еще очень даже ничего, — Ольга посмотрела в зеркало. — Фигура вроде в норме, не зря хожу в спортзал и сижу на всевозможных диетах; морщин, кажется, пока нет? Глаза у меня тоже большие, тоже карие… Многие мужчины считали их красивыми, это правда. Седину в волосах я регулярно закрашиваю. И волосы у меня прелестные: черные, до пояса, блестящие. Может, я и не выгляжу на свои сорок? Какие сорок, милочка? — сердито одернула себя Ольга. — Тебе пока еще тридцать восемь — и ни годом больше!»

Тридцать восемь… Ольга легла на кровать и закрыла глаза. Итак, тридцать восемь. Сейчас июль. Осенью будет уже тридцать девять. И кто она? Для тридцати девяти… м-м-м восьми вроде не так уж и мало: красивая, умная, юрист в преуспевающей фирме. На работе проблем нет, ее ценят, уважают, некоторые побаиваются. А в личном… Пара неудавшихся романов. Ни семьи, ни детей, ни любимого мужчины. В личном — полный ноль. А уже тридцать восемь… как говорится, биологические часы тикают, тикают и скоро остановятся… Что она только ни пробовала! Даже на сайтах знакомств зависала. Долго, упорно искала его, своего, того самого… Ноль. Полный ноль. Одни извращенцы, озабоченные малолетки или женатики. «А что ты хотела, дорогая? Все твои ровесники давным-давно женаты, у всех семьи, дети и даже внуки». Молоденькие мальчики Ольгу никогда не интересовали. О чем с ними говорить? Что с ними делать? Нет, это не для нее. Ей нужен мужчина зрелый, состоявшийся, без материальных проблем, разведенный или вдовец. Желательно симпатичный, высокий… Мужчина мечты, короче говоря. Таких не бывает. А если и бывают, то с ними рядом уж точно не тридцативосьмилетние тетки, а молоденькие двадцатилетние модели, глупенькие и прекрасные в своей молодости и глупости.

«Да я же сейчас разревусь, — с удивлением подумала Ольга. — Этого еще не хватало! А ну-ка перестань себя жалеть! Вставай немедленно! Ты в Париже! Впереди — пять дней (почти пять, если учесть дни прилета и отлета), пять дней фантастических экскурсий, море впечатлений, лето, солнце, в конце концов! Подумаешь, встретила мальчика. Подумаешь, утонула в его глазах. Ты взрослая женщина, бери-ка себя в руки и вставай немедленно с кровати!» Ольга вскочила на ноги, ворвалась в ванную, снова приняла душ, села перед зеркалом освежить макияж.

«Самое правильное, что я могу сделать, — это не брать трубку и не встречаться с ним. Никогда, — так думала Ольга, яростно крася ресницы. — Никогда! Это было минутное помешательство, не более. Все. Решено».

Пусть звонит, пусть думает о ней, что ему угодно. Она не пойдет с ним пить кофе и точка. Она будет наслаждаться Парижем. Одна.

И когда раздался звонок ее мобильного, она сдержала слово. Телефон зазвонил еще раз. Ольга молча сидела и смотрела на экран, где упорно продолжал высвечиваться длиннющий безымянный номер. «Как они их запоминают?» — пронеслось у нее в голове. А телефон поперхнулся мелодией и замолчал. «Вот и все», — подумала Ольга. И в этот момент раздался сигнал о входящем сообщении. Поколебавшись, она открыла его. Латинскими буквами там было написано всего одно предложение: «Я жду вас в холле». Ольга испуганно швырнула телефон на кровать. Встала и заметалась по комнате. Что делать? Она в ловушке. Спуститься вниз и пройти мимо него? Глупо. Закрыться в номере и просидеть в нем весь вечер? Ее первый вечер в Париже! Еще глупее. В конце концов, он может подняться и сюда. И дальше что? Оказаться с ним наедине? Ни за что. Лучше уж на людях, в кафе… Схватив сумочку и ключ от номера, она бросила на себя последний взгляд в зеркало, увидев свои перепуганные глаза и бледное лицо, выдавила улыбку, расправила плечи и гордо шагнула за порог.

Он действительно стоял у стойки регистратора и о чем-то говорил на французском с портье.

«Я пропала, — Ольга снова почувствовала, что ноги стали ватными, — значит, не прошло…»

— Bonsoir! — громко сказала она одну из немногих фраз, что знала по-французски.

— Bonsoir! — первым ответил портье.

— А я скажу по-русски, можно? — он подошел близко-близко и взял ее за руку. — Привет, ты прекрасна… Ничего, что я на ты?

— Конечно… спасибо… — ответила Ольга. И подумала: интересно, он слышит, как у нее бьется сердце? Ей казалось, что это слышно даже на улице.

— Я звонил, но ты не отвечала…

— Была в душе, — соврала Ольга. Он кивнул:

— Я так и подумал… Пойдем?

Париж обрушился на нее внезапно, как цунами. Ольга даже на миг перестала дышать от красоты его улочек, вымощенных блестящим булыжником, таких узких, что совершенно непонятно, как по ним проезжают автомобили; от элегантности зданий, очаровательных домиков, деревьев, ярких вывесок магазинов и множества кафе. Кафе на каждом — нет, не углу, а шагу! Море людей, столики маленькие, посетители сидят практически на тротуаре, и прохожим приходится буквально переступать через них… Все смеются, о чем-то разговаривают… Веселые, беззаботные лица…

— Мы же ненадолго? — робко спросила Ольга, идя с ним за руку. Ее руку он, взяв еще в холле отеля, так и не отпустил.

— Ты куда-то спешишь? — удивился Саргис.

— Не совсем… Просто… — она лихорадочно придумывала хоть какую-нибудь стоящую причину, — просто я устала очень… Отдохнуть так и не успела… Глаза закрываются…

— Не волнуйся, сегодня я тебя долго не задержу.

«Почему сегодня?» — глупо подумалось Ольге. Но ответить или спросить она ничего не успела: Саргис толкнул двери небольшого кафе и завел ее внутрь. Людей там было не так много, как в уличных кафешках. Они сели за круглый деревянный столик в углу. Буквально из воздуха материализовался улыбающийся официант. Саргис стал о чем-то быстро-быстро говорить на французском, а Ольга уставилась в окно…

Очнулась она, когда перед ней поставили дымящуюся чашку кофе.

— Ты где? — спросил Саргис.

— Еще в самолете, — попыталась пошутить она, — но уже объявили посадку.

Он негромко рассмеялся.

— А ты веселая… Расскажи о себе!

— О себе? — Ольга даже испугалась.

Что же она может рассказать этому мальчику? О своих романах? О еле пережитом выкидыше? О делах компании? О том, что ей безумно хочется семью, ребенка? Или о том, как часто она плачет по ночам в своей московской квартире?

— Лучше ты мне скажи… Как здесь живется? Чем ты занимаешься?

— Работаю, — Саргис пожал плечами, — ничего особенного: у нас с братом транспортная компания, занимаемся трансферами. Обычная жизнь.

— Ты женат? — вырвалось у Ольги.

— Нет, — он пристально посмотрел ей в глаза. — Не женат, детей нет, ни с кем не встречаюсь.

— Ни за что не поверю.

— Во что? В то, что не женат, или в то, что ни с кем не встречаюсь?

— Ну, если и не женат, то девушка уж явно у тебя есть!

— Почему? — он удивился, как ей показалось, довольно искренне. — Вы, русские, странные люди. Значит, по-вашему, у меня обязательно должна быть какая-то девушка, даже если я еще ее не встретил?

— Ну да, — кивнула она, — а как иначе? Ты молод, у тебя горячая кровь, все такое… Не может быть, чтобы рядом с тобой не было подружки.

— Ольга, при чем тут моя кровь? Я действительно еще не встретил ту, с которой хотел бы провести жизнь. Все просто. А если ты имеешь в виду мои физиологические потребности, то позволь нам с тобой их не обсуждать, ладно?

— Конечно, — смутилась Ольга, — ты прав. Это было бестактно с моей стороны. Прости.

— Да не извиняйся, — он улыбнулся, — все в порядке. Ты очень красивая…

— Спасибо… Мне уже это говорили.

— Не сомневаюсь. А есть ли у тебя рядом тот, кто говорит об этом каждый день?

— Нет, — она отпила из чашки и в упор посмотрела на него, — у меня никого нет. Но, надеюсь, мы не станем обсуждать мои физиологические потребности?

Он снова засмеялся:

— 1:1! Ты прелесть!

Ольга закурила и, выпустив струю дыма, спросила:

— Сколько тебе лет, Саргис?

— Двадцать пять, — нисколько не смутившись, ответил он, — а что?

«Угадала, — подумала Ольга, — совсем еще мальчик… как же жаль, Господи!»

А вслух произнесла:

— Ты так бессовестно молод… Это ужасно!

— Без… чего? — он непонимающе посмотрел на нее. — Я плохо понял… Ты сказала: без чего я молод?

— Бессовестно, — вздохнула Ольга, — это значит, что для меня это ужасно… Ужасно молод…

— Не понимаю, — он весело посмотрел ей в глаза, — почему так? Объясни!

— Потом, — улыбнулась Ольга, — не хочу портить вечер.

— Мне ты его не испортишь. Мне очень-очень нравится этот вечер.

— Я испорчу его себе, — негромко сказала она и добавила: — Забудь. Не обращай внимания. Расскажи мне о Париже!

— Что тебе интересно? — он нашел ее руку на столе и, не спрашивая разрешения, взял в свою. Она не стала вырываться.

— Мне интересно все. Я первый раз здесь.

— Давай я тебе его покажу. Хочешь?

— Сейчас? — снова испугалась Ольга.

— Я хотел бы сейчас, но понимаю, что ты после самолета… Завтра. Ты согласна?

— Завтра? — Ольга растерялась. — У меня такая плотная программа…

— Знаю я твою программу. Вечером ты уже будешь свободна, поверь. Я могу заехать в это же время. Согласна?

— Не знаю…

— Ольга, ты чего-то боишься?

«Боюсь, — подумала она. — Если бы ты только знал, как же я тебя боюсь… И себя боюсь…»

— Нет, конечно, — ответила она вслух, — а как же твоя работа?

— Какая работа? — удивился он. — Вечером надо отдыхать, ты же в Париже! Ну что, договорились?

Ольга нашла в себе силы просто кивнуть.

— Хорошо. Тогда курим, и я тебя провожу до отеля. Тебе действительно надо выспаться.

Она смутно помнила, о чем они еще говорили. В памяти остался лишь его негромкий смех, бархатный голос, бесподобные карие глаза. И этот взгляд, которым он смотрел на нее… От него у Ольги подкашивались ноги, а сердце просто выпрыгивало из груди. Как в пятнадцать лет… как на первом свидании…

В сумерках они дошли до отеля. Он поцеловал ей руку и ушел.

В свою первую ночь в Париже Ольга не могла уснуть. Мыслей было так много. И они все сводились к одной: ей понравился этот мальчик… Этот милый французский (или армянский?) мальчик. Очень понравился. Так быстро и так сильно, что Ольге было страшно. И совершенно непонятно, что же делать дальше.

Утром она пришла к «Гранд-Опера», встретилась с группой, гидом, и небольшой, но комфортабельный автобус повез их на ее первую экскурсию по городу. Они посетили Монмартр, Собор Базилика Сакре-Кер, Латинский квартал, пообедали в уютном ресторанчике. И Ольга как будто отвлеклась. Получила истинное удовольствие от увиденного и влюбилась в этот город. Париж прочно поселился в ее сердце.

Под вечер, усталая, но счастливая, она вернулась в свой отель. «Может, не так уж все и плохо, — размышляла она, лежа в ванной, — я просто поддалась первому впечатлению, это пройдет». К тому же он тоже мог осознать, что их встреча — просто встреча, не более. Может, он вообще ей не позвонит. Ну и пусть. Так даже лучше. А она сможет спокойно жить дальше.

Но он позвонил. Ровно в семь. И она, в глубине души точно зная, что позвонит, уже была совершенно готова: распустила волосы, накрасилась, надела легкое белое платье. Ненавидя себя за все это.

— Как прошел твой день? — Саргис распахнул перед ней дверцу автомобиля. И Ольга на миг даже задохнулась от нахлынувших на нее чувств: как же он красив, этот французский (или армянский?) мальчик!

— Прекрасно, — ответила она, усаживаясь на пассажирское сиденье, — я завидую всем, кто живет в таком чудесном городе!

— Это ты прекрасна, — сказал он, отъезжая от отеля, — и я тебя везу в самое прекрасное место в Париже.

— Это куда? — с любопытством спросила Ольга.

— Увидишь, — загадочно ответил он и взял ее за руку.

«Отлично, я уже начинаю к этому привыкать», — грустно подумала она.

Саргис привез ее к Эйфелевой башне. Ну конечно! Куда же еще? Очередь за билетами вилась длинной змейкой, у которой не было видно ни конца ни края.

— Приготовься, — сказал он, — мы простоим здесь долго, но это того стоит, поверь мне!

— Я готова, — кивнула Ольга. Очередь двигалась медленно. Ольгу поразило количество людей, желающих увидеть Париж с высоты птичьего полета: сотни или даже тысячи! Продвигаясь, Саргис как бы невзначай обнял ее за талию. Начинается…

— Послушай, — Ольга обернулась и посмотрела на него, — сколько тебе лет?

— Ты забыла? — удивился он, но руки не убрал. — Двадцать пять. Скоро двадцать шесть.

— А мне тридцать восемь… Понимаешь? А скоро тридцать девять.

— Ну и что? — он выглядел таким искренним, что Ольга даже растерялась:

— Как это что? Я старше тебя на… — она покосилась на людей, стоявших рядом, и понизила голос, — на… страшно сказать… на целых тринадцать лет!

— И? — он продолжал непонимающе смотреть на нее. Ольга разозлилась. Он что, прикидывается?

— А то, что я не Пугачева, а ты не Галкин! — сердито выпалила она.

— А кто это? — с любопытством спросил он.

— Боже, ты что, не знаешь?

— Нет, — он покачал головой, — а должен?

— Никогда бы не подумала… Это наши российские звезды, певица и ее муж. И он моложе ее лет на тридцать.

— И что? — повторил он, продвигая ее вперед, — они живут вместе?

— Живут, — растерялась Ольга, — и даже дети есть вроде…

— Ну так я снова спрашиваю тебя: и что с того, что ты меня старше?

— Но как же… Это ведь неправильно…

— Почему?

— Не знаю. Неправильно, и все тут!

Саргис рассмеялся. Ольга заметила, что он вообще часто смеется, и решила, что это, в принципе, неплохо: значит, у человека легкий нрав. А он тем временем продолжил:

— Хорошо. Тогда ответь мне, а если бы было наоборот? Если бы я был тебя старше на… сколько там ты сказала? На тринадцать лет? Это было бы правильно?

— Да, — уверенно ответила Ольга.

— Но это же просто смешно! — воскликнул он. — Почему когда мужчина старше — это правильно, а когда женщина — нет? Кто это придумал? Или у вас в России такой закон?

— Нет, Саргис, не закон. Просто это естественно. Женщина стареет раньше. Зачем молодому мужчине старуха рядом?

— По-моему, это чушь. Я категорически не согласен.

— Поговорим об этом лет через десять, — грустно улыбнулась Ольга, — может, тогда ты поймешь.

— Обещаешь? — вдруг серьезно спросил он. И она снова испугалась.

— Что именно?

— Через десять лет. Поговорить об этом.

К счастью, подошла их очередь, и Ольга не успела ничего ответить. Саргис купил билеты, они прошли досмотр, и маленький желтый лифт поднял их на третью, самую верхнюю секцию башни.

— Смотри! — сказал он.

И Ольга увидела. Увидела Париж с высоты 321 метра.

— Боже мой…

У нее не нашлось слов. Он лежал перед ней, весь переливаясь разноцветными огнями домов, соборов, фонарей на улицах. Это был он. Париж. Ее Париж. Город снов, город любви… По Сене плыли кораблики, мигая огоньками, и от этой красоты у Ольги перехватило дыхание. «Я запомню это, — подумала она. — Я запомню это на всю жизнь. Я вижу это! Какое счастье видеть все это! Хочется оттолкнуться от ограды и взлететь ввысь, и парить, парить над Парижем, как птица… Свободная и гордая птица, широко расправив крылья…»

Ольга вдруг поняла, что Саргис обнимает ее сзади за талию. Оказалось, он все время, пока она любовалась Парижем, так и стоял, обняв ее сзади. А потом он уткнулся носом ей в шею. И Ольга ахнула. Попыталась отстраниться, но Саргис держал ее крепко. И уверенно. Так они стояли долго. Очень долго. И Ольга неожиданно осознала, что все, к чему она стремилась в своей жизни, — это просто молча стоять вот так, на третьей секции Эйфелевой башни, когда тебя сзади обнимает красивый французский (или армянский?) мальчик.

И ей захотелось плакать.

Наверное, он это почувствовал. Наверное. Потому что тихо прошептал ей на ухо:

— Пойдем? Или хочешь еще постоять так?

«Хочу! Я хочу всю жизнь простоять так!» — закричала Ольга. Про себя, разумеется. А вслух сказала:

— Пойдем, хватит. Я действительно увидела Париж и умерла… Спасибо тебе.

— Не говори глупости, — сказал Саргис, когда они стали спускаться вниз, — умирать не надо точно, а спасибо ты мне скажешь потом… лет через десять.

Ольга сделала вид, что не услышала.

— Хочу выпить с тобой по бокалу вина, — заявил он, когда они подошли к машине.

— Ты же за рулем!

— Ничего, я чуть-чуть, — он засмеялся и завел двигатель. — У нас с этим очень строго: если поймают, сразу лишат прав. Так что не бойся.

— Я и не боюсь уже, — тихо сказала Ольга. А про себя добавила: «Наверное».

К ее удивлению, в маленьком уличном кафе было не так много посетителей. Саргис быстро нашел для них свободный столик, заказал вино: бокал белого и бокал красного.

— Попробуем вместе, — сказал он Ольге, — тебе должно нравиться…

— Понравиться, — поправила она его.

— Понравиться, — покорно повторил он.

Ольга осторожно пригубила красное. Она не любила вино, считала, что от него у нее потом раскалывается голова. Но ведь сегодня она в Париже. Как же может болеть голова от настоящего французского вина?

— За тебя! — Саргис нарушил молчание, подняв свой бокал с белым вином.

— За Париж, — возразила Ольга, — этот город заставляет делать глупости. Волшебный город… Лучший город на свете…

Они чокнулись, сделали по глотку, а потом… Она не запомнила, в какой момент его губы оказались так близко к ее губам… «Вот он, настоящий французский поцелуй, — думала Ольга, слыша, как в висках стучит кровь, — и меня целует настоящий французский мальчик… Или армянский?»

Губы у него были мягкие, теплые и вкусные. Очень вкусные. Ольга даже слегка прикусила их. Он отреагировал как положено: впился в ее рот со всей своей юношеской страстью, свободной рукой схватив ее за роскошные волосы. Потом резко откинул их назад, открыв себе доступ к ее шее. Теперь застонала Ольга… «Что я делаю? Зачем я это делаю? Утром я возненавижу себя, его и самый красивый город на Земле…»

— Хватит, остановись! — она решительно высвободилась из его объятий.

— Почему? — встревожено спросил он. — Тебе не понравилось?

— В том-то и дело… — пробормотала она, поправляя волосы.

— Извини? Как ты сказала?

— Я сказала, что мне понравилось. Даже очень. Но не надо больше, пожалуйста.

Она вытащила из пачки сигарету и прикурила сама. Саргис даже не успел щелкнуть зажигалкой.

— Я обидел тебя?

— Нет, что ты, — она мягко коснулась рукой его щеки. — Ты очень хороший… мальчик…

— Я мужчина, — резко оборвал он, — не мальчик. И я знаю, что делаю. И я знаю, что ты этого тоже хочешь.

— Хочу, — кивнула Ольга, — безумно хочу. Только дальше что?

Он тоже закурил, помолчал мгновение и произнес:

— Я точно не знаю. Была бы ты здесь, в моем городе… А твоя Россия очень далеко. Была бы ты здесь, я бы вообще не сомневался.

— Саргис! — воскликнула Ольга, — перестань, прошу тебя. Ты молодой мальчик. Ни за что не поверю, что у тебя нет кучи поклонниц. Это ненормально! А сейчас в тебе просто играют гормоны. Вот и всё.

— Что ты хотеть сказать? — от волнения в его голосе даже появился акцент.

— Я хотела сказать, что тебе абсолютно все равно, с кем переспать. Это мужская природа, полигамность, слышал?

— Ты нельзя так говорить! Не так! — он был просто в ярости.

«Боже, — подумала Ольга, с изумлением глядя на его сверкающие глаза, — да он, чего доброго, сейчас меня ударит!»

— Успокойся, я сказала правду…

— Это твоя правда, да? Это плохой правда, плохо так говорить! Я — не все мужчина, понимаешь? Я не как те… не так те…

От волнения он вообще перестал говорить по-русски. Ольга услышала, как он выругался, видимо, на армянском. Она же просто сидела молча и курила.

— Ольга, — он взял себя в руки и повернулся к ней, — я не все. Я хочу, чтобы ты это узнала.

— Знала, — машинально поправила она.

— Неважно, — отмахнулся Саргис, — знала, узнала, тебе есть разница? Ты же поняла, что я тебе говорил.

— Поняла, — Ольга затушила сигарету и посмотрела ему в глаза, — а ты понимаешь, что я не хочу стать просто твоей девочкой на ночь?

— Девочка на… что? Слушай, я не понимаю тебя!

— Или хочу… — прошептала Ольга, — Господи, зачем все это?!

— Идти сюда, — Саргис резко притянул ее к себе и снова впился в ее губы.

Ольга перестала сопротивляться. Физически. А вот в голове у нее не утихала борьба с собой.

«Нельзя так!» — кричала ее половина. Правильная половина, из-за которой Ольга ушла от своего любовника, узнав, что он женат и счастлив в браке, о чем молчал целых шесть лет; та самая половина, которая приказала ей отступить, когда ее лучшая подруга «случайно» забеременела от ее жениха, о чем Ольга узнала за два дня до свадьбы; та самая половина, которая всегда убеждала ее в том, что секс без любви — это отвратительно, что нельзя размениваться, надо ждать свою пресловутую половинку — и неважно, что она может вовсе не встретиться, а может встретиться лет так в пятьдесят восемь, когда никакого секса, в общем-то, уже, наверное, не хочется.

«А сейчас хочется! Хочется!» — это подключилась неправильная Ольгина половина. Именно она словно кричала в ухо: «Ну и пусть ему двадцать пять! Ну и пусть вы больше никогда не встретитесь! Зато ты в Париже! У кого-нибудь из твоих подруг был секс в Париже? Нет! Ни у одной! А у тебя может быть! Если перестанешь вести заумные разговоры с этим мальчиком, если просто расслабишься, выкинешь всю дурь из башки и насладишься Парижем в полном смысле этого слова. Тебе еще не пятьдесят восемь, Ольга! Тебе тридцать восемь! А ты помнишь, когда в последний раз тебя целовал мужчина, а? О сексе я вообще молчу! Помнишь? Вот и я подзабыла… Так что не валяй дурочку, милая, бери то, что само плывет в руки. А об остальном подумаешь завтра… А еще лучше — в своей пыльной Москве».

— Идем, — Саргис неожиданно встал, крикнул что-то официанту, швырнул на стол деньги и потащил Ольгу за руку к машине. Она едва успела схватить сумочку.

Они молча сели в машину. Напряжение было таким сильным, что Ольге казалось, что его можно резать ножом. Саргис завел двигатель. Они отъехали от кафе.

— Куда мы едем? — тихо спросила она.

— Куда ты хочешь?

Ольга молчала.

— Я могу отвезти тебя домой. Могу не домой…

Зажегся красный. Саргис притянул к себе ее голову и поцеловал в губы. Поцелуй затянулся настолько, что они не заметили, как светофор сменился зеленым.

— Удивительно, — пробормотала Ольга. — У вас водители не сигналят? У нас давно бы не только сигналили, а еще бы высказали все, что о тебе думают.

— Это Париж, — улыбнулся Саргис, — город любви. Тут каждый понимает: если водитель не едет на зеленый — значит, он целуется.

— Потрясающе…

Они какое-то время петляли по узким улочкам. Потом неожиданно нырнули куда-то вниз, и перед Ольгой открылась набережная Сены. Уже стемнело. Кораблики, пришвартованные на противоположном берегу, тихо покачивались на воде. А слева сверкала подсветкой башня. «Я запомню и это, — подумалось Ольге, — на всю жизнь запомню и эту тишину, и мерный плеск воды в реке, и башню…»

Он заглушил мотор, в салоне воцарилось молчание.

— Зачем мы здесь? — не выдержала Ольга. В темноте она не видела его глаз, но знала, что Саргис смотрит прямо на нее.

— Здесь ты можешь спокойно подумать, — ответил он, — что тебе нужно, а что нет. Я приму любой твой выбор.

Ольга растерялась окончательно.

— Значит, ты перекладываешь принятие решения на меня? Очень мило!

— Ольга, я же не могу взять тебя силой…

— К сожалению, — прошептала она, — а вдруг это был бы идеальный вариант…

— Что ты сказала?

— Ничего… Я не знаю, что мне делать.

— Подумай.

— Я уверена, что если это случится, я потом буду страдать…

— Не будешь. Я не позволю тебе страдать.

— Каким образом? Я скоро уеду… И что потом?

— Все будет хорошо, Ольга.

— Откуда ты знаешь?

— Я так сказал. Так и будет.

Ольга смотрела на башню, словно та могла подсказать ей верное решение. Башня молчала. «Сделай это! — шептала неправильная Ольгина половина. — Ты же в Париже! Посмотри вокруг! Какая романтика, какая красота! Судьба дает тебе шанс, а ты выделываешься. Такое в жизни бывает только один раз, неужели ты не понимаешь? Ну и пусть для него это просто секс с красивой женщиной, пусть! Он вообще мог тебе наврать обо всем. Не это главное. Главное — Париж! Расслабься, глупая, побудь просто женщиной… Хотя бы одну ночь. А что потом? Об этом ты подумаешь потом».

— Хорошо, — внезапно вслух произнесла Ольга, — я сделаю это. Но не сейчас… Не сегодня. У нас еще есть дни, есть время.

— Как скажешь, — спокойно откликнулся он, — я готов ждать.

— Отвези меня в отель, пожалуйста…

У отеля они еще долго целовались в машине, потом возле машины, потом возле входных дверей…

— До завтра, — наконец достаточно твердо сказала Ольга, — я сама позвоню тебе.

— Вечером?

— Вечером. Завтра я еду в Нормандию. Не знаю, во сколько вернусь.

— Я буду ждать.

— Спокойной ночи.

Она поднялась в свой номер и первым делом посмотрелась в зеркало. Увидела себя во всей красе: смятое платье, распухшие губы, лишенные помады, растрепанные волосы… Хороша, нечего сказать! И это она, взрослая, почти сорокалетняя женщина, зажималась в машине с молоденьким мальчиком, словно школьница…

— Ну и что! — громко сказала Ольга своему отражению. — Я же в Париже! И он мне нравится.

«Париж? Или этот мальчик?» — ехидно спросило отражение. Наверное, это очнулась, шокированная Ольгиным распутством, ее правильная половина.

— Оба! — тряхнула головой Ольга. — Будь что будет, я решила.

И, не оборачиваясь на зеркало, гордо прошествовала в душ.

Утром тот же хорошенький автобус увез Ольгу и ее группу из Парижа в Нормандию. Весь день они колесили по Франции, увидели Руан, Онфлер и шикарный Довиль. На пляже Ольга пожалела, что не взяла с собой купальник: вода была прохладная, но многие купались. Еще бы! Такой шанс искупаться в Ла-Манше! Ольга лишь помочила в нем ноги. Несмотря на потрясающие красоты всех увиденных ею мест, она думала лишь о том, когда же они вернутся обратно, в Париж…

Увы, в Париж их группа вернулась лишь поздно вечером: попали в пробку перед туннелем, почти на самом въезде в город. Поднявшись в номер, усталая и расстроенная, Ольга первым делом написала Саргису о том, что сегодня, видимо, они не встретятся. Он перезвонил моментально, как только ей пришел отчет о доставке эсэмэс.

— Что случилось?

— Привет. Ничего, просто я очень устала. Только приехала.

— И все? — ей показалось, что он сказал это с неким облегчением. — Тогда не страшно, Ольга. Я все понимаю. Как тебе поездка?

— Великолепно, — искренне ответила она, — ты живешь в прекрасной стране, тебе невероятно повезло. Особенно меня потряс Довиль.

— Да, там очень красиво, — согласился Саргис, — а что у тебя завтра?

— Завтра? — Ольга метнулась к столику, взяла программу экскурсий, — завтра Люксембургский сад, обед в ресторане… А вечер свободный.

— Хорошо, — ей показалось, что он улыбается, — тогда до завтра? Напиши мне, как только освободишься.

— Напишу, — выдохнула Ольга, — договорились.

Гуляя по Люксембургскому саду, рассеянно слушая гида, Ольга вдруг четко осознала, что она влипла. Все ее мысли были только о нем. Об этом милом французском (или армянском?) мальчике. О его руках, губах… Наваждение? Она влюбилась? Что это? Это Париж…

Он ждал ее внизу, у отеля. Открыл дверцу машины, помог сесть. Они поехали. «Почему мы молчим? — думала Ольга, — так странно. Мы оба знаем, куда едем, знаем, зачем едем. И молчим».

— Ты боишься? — нарушил он тишину.

— Боюсь, — честно призналась Ольга.

— Не бойся, все будет хорошо, обещаю.

Он остановил машину возле какого-то отеля. Ольге на один только миг вдруг стало невыносимо стыдно и даже немного противно: вот ее, взрослую женщину, привезли в номера, как какую-то…

— Пойдем? — оказывается, Саргис уже вышел и ждал ее перед открытой дверцей. Она молча протянула ему руку и вышла из машины.

В холле чужого отеля, слава богу, людей не было. Когда Саргис пошел к стойке регистрации, Ольге захотелось бежать отсюда. Ей казалось, что девушка за стойкой прекрасно знает, зачем они здесь, а ее улыбка как будто говорила Ольге: «Ну-ну, мадам, все понятно!» Ольга вздрогнула и поежилась, словно от холода.

Саргис отошел от стойки и, взяв Ольгу за руку, потянул за собой. В маленьком лифте они поднялись на четвертый этаж, он открыл дверь небольшого номера. Когда они вошли внутрь, Ольге сразу бросилась в глаза огромная кровать, занимавшая почти все пространство. Ольге стало неловко. Так неловко, что она даже сделала невольное движение в сторону двери. Саргис, видимо, что-то понял, потому что внезапно схватил ее и прижал к себе.

— Все хорошо, все хорошо, — шептал он, гладя ее по голове, — не бойся, прошу тебя…

А потом… он развязал лямки ее сарафана, и легкая ткань соскользнула на пол. Ольга зажмурилась. Закрыла лицо руками.

— Ты такая красивая…

Он раздел ее, разделся сам, мягко опустил Ольгу на простыни… Его руки были везде, потом их сменили губы… Над Парижем медленно сгущались сумерки, и в этих сумерках Ольга услышала чей-то тихий стон. Потом поняла с удивлением, что это ее стон.

— Мальчик мой, нежный, хороший мальчик… — кажется, она произнесла это вслух. А он и вправду был нежен… такой молодой, такой хорошенький… В ту ночь Ольга умерла второй раз. Первый был там, на башне, когда он просто стоял, уткнувшись ей в шею, а второй раз — в этом душном номере чужого отеля, когда он был в ней, ее милый французский (или армянский?) мальчик. Все хорошо… все действительно было очень хорошо. В ту ночь Ольга Владимировна Лесковская, взрослая женщина, не занималась сексом. Она занималась любовью. А это две большущие разницы для тех, кто понимает.

Потом они курили, выпуская дым в окно: курение в номерах запрещено, всем известно. Свет так и не включили. Ольге было хорошо, спокойно и уютно. Хотелось всю оставшуюся жизнь провести именно так: сидя обнаженной у окна в маленьком номере чужого отеля. Только большая кровать и он, обнаженный и невыносимо прекрасный. Снова хотелось летать, как птица, хотелось петь и танцевать…

— Когда ты уезжаешь? — спросил он негромко.

— Послезавтра, — так же негромко ответила она, и ей тут же стало страшно. Покой и умиротворение мигом улетучились.

— Послезавтра, — повторил он медленно. — Это так скоро уже…

— Ты приедешь ко мне, в Россию? — Ольга все-таки решилась на этот вопрос. Он выбросил сигарету за окно, повернулся к ней.

— Я не смогу, Ольга… Пока не смогу. Видишь ли, я рожден в Армении, поэтому у меня двойное гражданство: Армении и Франции. В Армении я должен был служить в армии, но, разумеется, не служил. А по их законам я теперь должен или отслужить, или сесть в тюрьму как дезертир. Мои родственники в Ереване узнавали. В общем, я не могу никуда ехать. Как только прилечу в Армению, сразу заберут. С Россией то же самое: меня выдадут Армении прямо в аэропорту.

— И что делать? — беспомощно спросила она.

— Ждать. Или там, на родине, мои родственники смогут решить вопрос, или через два года, когда мне исполнится двадцать семь лет, он решится сам. Тогда в армию я точно не попаду, выплачу им штраф и на этом все. Так мне объяснили… А ты? Ты сможешь приезжать ко мне?

Ольга усмехнулась:

— Знаешь, милый, это дорогое удовольствие… Не знаю. В этом году уж точно нет.

— Но есть же интернет! — воскликнул он и схватил с тумбочки свой телефон. В темноте ярко вспыхнула подсветка экрана. — Говори, как тебя там найти! Где ты есть?

— Везде, — ответила Ольга, — я есть везде. Facebook, «Вконтакте», «Одноклассники»…

— А я только в Facebook… Подожди, сейчас я тебя найду, — он ввел ее имя и фамилию, и через секунду Ольга увидела свою собственную страницу, куда не заглядывала уже очень много месяцев.

— Вот и все! — довольно сказал Саргис. — Я добавился к тебе в друзья. А еще есть WhatsApp и Viber. Будем общаться, непременно!

И Ольге захотелось плакать. Причем громко, навзрыд. Она четко осознала, что на этом, пожалуй, все. Не будет больше ничего. И никогда. Какой там интернет? Бред. Зачем ему общаться с престарелой русской бабой? Он живет в Париже, в самом прекрасном городе на Земле, он так молод, так красив. А она… Она улетит обратно, в свою далекую Россию, в Москву. И совсем скоро он забудет ее, а она забудет его. Не сразу, конечно. Сначала она будет реветь по ночам в подушку, вспоминая их встречи, но потом время начнет стирать его из памяти. Стирать медленно, безжалостно. Так всегда бывает. И Ольга забудет его голос, его слова, этот негромкий смех, нежные руки, вкус его губ, его лицо… Нет, первое время она, конечно, будет помнить его лицо, лишь потом, наверное, через пару месяцев оно превратится в расплывчатое пятно, а потом и вовсе исчезнет. А спустя год, вспоминая об этой поездке в Париж, Ольга будет с удивлением спрашивать саму себя: «Неужели это было со мной?..»

— Поехали отсюда, — попросила Ольга севшим голосом. Саргис встревоженно посмотрел на нее:

— Эй, ты чего? Не надо так! Разве тебе плохо со мной?

— Мне хорошо с тобой, мой нежный мальчик… Просто рано вставать. Завтра мой последний день в твоем городе.

— Это и твой город тоже, — возразил он, — теперь так!

— Нет, Саргис, нет. Это только твой город.

Он привез ее к отелю. Долго не отпускал от себя. И Ольга не сопротивлялась, понимая, что уже идут последние минуты ее недолгого парижского романа.

— Что завтра? — пытливо спросил Саргис, не выпуская ее из объятий.

— Завтра я еду в Версаль. А потом — Лувр.

— Я приеду к тебе… Напиши мне…

— …как освобожусь, — закончила Ольга и высвободилась из его рук. — Спокойной ночи!

Поднявшись в номер, она долго смотрела на незнакомую женщину в зеркале. Вглядывалась в глаза, гладила свое отражение. Это не она, не Ольга Лесковская… Кто-то чужой смотрел на нее. У этой женщины всё было написано на лице, всё, чем она занималась несколько минут назад, всё, о чем она переживала, чего хотела. А еще Ольга уловила во взгляде незнакомки страх. И тогда она сделала то, чего не могла себе позволить там, в душном номере чужого отеля: она расплакалась.

Версаль не потрясал, Лувр не восхищал. Ольга ощущала себя роботом, не понимая, почему вокруг так много людей, чему они все радуются? Зачем фотографируются? Неужели они не знают, что завтра в это время (о, как же Ольга ненавидела эту фразу!) она уже будет в самолете — лететь в свою Москву. А он останется здесь. Навсегда. Со своими теплыми карими глазами, сильными руками и губами, такими вкусными, нежными…

«Не надо ему звонить. Не надо писать, не надо прощаться. Я не выдержу. Я и так еле держусь… Я совсем раскисла… Тряпка, — так думала Ольга, вернувшись в свой номер. — Надо просто взять себя в руки и начинать собирать вещи. Завтра в двенадцать часов дня за мной приедут, чтобы отвезти в аэропорт. А в 15:25 я уже буду в небе… «Унесет меня быстрый самолет…» Так, кажется, поется в известной песне…»

Однако вещи не собирались. Никак. Ольга сидела на полу, перед раскрытой сумкой, держа в руках телефон. На экране высвечивалось время: 18:56. Она не звонила, не писала.

19:23. 19:46. 20:03.

«Я могу. Я сильная. А если сам позвонит — не возьму. Если приедет — не открою. Не пущу. Не хочу. Не могу…»

Она легла на пол.

20:14. 20:29. Надо встать. Надо все-таки собрать вещи. Надо что-то сделать…

21:00. Телефон зазвонил так внезапно, что Ольга вздрогнула и резко села. Это был он. Кто ж еще? Все ее друзья сказали, что звонить не будут: слишком дорого. Писали периодически, Ольга отвечала. Даже скидывала фото. Показывая всем, как ей весело, как замечательно она отдыхает! Смотрите, мол, и завидуйте…

Телефон звонил и звонил. В конце концов, Ольга не выдержала:

— Алло…

— Что случилось? Где ты? — он буквально кричал в трубку, — почему ты не звонила?

— Я дома…

— Как дома? В каком дома?! — он опять стал забывать русский, — ты что, Москва?!

— Нет, глупый, я не Москва, — Ольге на миг даже стало весело, — я в отеле.

— И что ты делаешь?

— Плачу, — вырвалось у нее непроизвольно, и Ольга даже прикрыла рот рукой.

— Я еду, — бросил он, — выходи через минута.

И она вышла. Кинула взгляд на раскрытую пустую дорожную сумку, взяла ключ, сумочку и вышла. Все-таки вышла…

Он стоял, прислонившись к своему автомобилю, а в руках держал розу. Одну. Алую. На длинной ножке. Ольге никто раньше не дарил один цветок. Только букетами. В красивых обертках… Давно, правда.

— Ты не звонила! — сказал он тоном обиженного мальчика. И Ольга в который раз ощутила ту возрастную пропасть, которая была между ними.

— Прости… Это мне?

Она взяла розу.

— Садись, — Саргис открыл ей дверь. — Мы потеряли много время.

— Времени, — привычно поправила она. Но в машину села. Розу в руке держала крепко. Как будто кто-то пытался ее отнять.

— Ты сердишься? — мягко спросила она, глядя на его сосредоточенный, серьезный профиль.

Вместо ответа он притянул ее голову к себе и поцеловал, при этом сильно укусив за губу. Ольга вскрикнула:

— Больно!

— И хорошо, пусть больно! Так ты меня точно не забудешь!

— Я и не хочу…

Он выглядел довольным. Милый, нежный мальчик…

— Завтра трансфер? — спросил он. — Во сколько?

— В двенадцать.

— А самолет?

— В три с копейками.

— С чем? — удивился он.

Ольга рассмеялась:

— Так у нас говорят. В 15:25.

— Я тебя отвезу сам. Отмени трансфер. Это наша фирма, я дам номер.

— Нет! — Ольга побледнела, — только не это!

— Почему? Что не так?

— Не надо. Я не выдержу. Прощаться там, в аэропорту… — она замотала головой, — ни за что. Простимся сегодня… В Париже… Сейчас…

Он молча кивнул.

— И еще… Саргис, я не хочу в отель. Я хочу на набережную. К Сене. Помнишь? Туда, где можно думать. И где видно башню.

— Как скажешь.

Они снова приехали на то самое место, где всего день назад (в это же время!) Ольга приняла решение. Неужели прошел всего день?

Было так же, как тогда: тихо, плеск воды в Сене. И башня сияла своей божественной подсветкой. И Ольге снова хотелось плакать. Но она не стала. Она взяла его лицо в руки и стала целовать сама. Так, как хотелось ей. Как в последний раз. И все повторилось… пусть в машине, как у школьников… Но это же Париж. Город любви…

— Я люблю тебя, Ольга.

Она вздрогнула. Его слова словно ударили ее по голове.

— Нет… Не надо, мальчик… Ты не любишь меня. Это не любовь.

— Я люблю тебя, Ольга, — упрямо повторил он. — Я так говорить, значит, так есть!

— Ты ошибаешься… Это пройдет…

— Нет, не так. Я знаю, что говорить!

Ольга не могла подобрать нужных слов. Он сказал то, чего она безумно ждала. Он сказал то, что ей хотелось бы забыть. И никогда не вспоминать. Потому что у этих слов нет будущего. Совсем нет. Никакого.

— Ты это всем говоришь? — попыталась пошутить Ольга, — всем, с кем переспал?

Он неожиданно сильно схватил ее за подбородок. Больно схватил.

— Не надо так думать! Не говорить так мне! — его ноздри даже раздувались от гнева, — зачем так сказала?!

— Я пошутила, извини… — Ольга испугалась. — Я не хотела тебя обидеть… Прости, пожалуйста!

— Я подумать…

Он отпустил ее и закурил, отвернувшись в сторону. Ольга молчала. Саргис докурил, щелчком выбросил сигарету и набросился на нее. Молча. Жадно. Снова как в последний раз…

Уже давно рассвело, когда они подъехали к ее отелю. Вышли оба. Он притянул Ольгу к себе, уткнулся ей в грудь. Она стала гладить его по волосам, едва касаясь их.

— Мальчик мой… Хороший, нежный мальчик…

— Ты плачешь…

— Да, я плачу.

— Не надо.

— Надо, Саргис, надо.

Он поднял голову, посмотрел на Ольгу. Слова им были не нужны. Все было ясно и так.

— Мне пора.

— Я приеду в аэропорт.

— Только попробуй. Не смей! Обещай, что не приедешь!

— Не знаю, — он покачал головой, — не могу обещать…

— Мне пора, — повторила она, отступая на шаг назад, к отелю. — Прощай.

— Не уходи, Ольга…

Она снова подошла к нему, обняла за шею, прижалась носом, желая, чтобы его запах навсегда остался с ней, чтобы она вся пропиталась им, с ног до головы… Потом расцепила руки, сжала их в кулаки и пошла не оглядываясь. Только не оглядываться. Нельзя оглядываться. Ни за что не оглядывайся!

Она смогла. Хотя ногти до крови впились ей в ладони. Но она вошла в свой отель, ни разу не оглянувшись назад. Хотя прекрасно знала, что он стоит там, у машины, и смотрит. Смотрит ей вслед. И молчит. А поднявшись в свой номер, Ольга вдруг вспомнила о забытой в его машине розе… Что ж, значит, так тому и быть. Ничего не останется от него на память, даже одинокого цветка.

Дальше был туман. Не в Париже. В голове Ольги. Она не помнит, как побросала вещи в сумку, как спустилась вниз, как за ней приехала машина с другими туристами. Веселыми, полными впечатлений. Всю дорогу до аэропорта Шарля-де-Голля они смеялись, обсуждали Париж, расспрашивали Ольгу, где она была, что видела. Она что-то им отвечала. Кажется, даже шутила… Потом был аэропорт. Красивый, величественный. Ольга прошла регистрацию, паспортный контроль, сдала багаж. До вылета оставался час. Она села в кресло у выхода на посадку. Достала телефон. Сначала не могла понять, что не так с экраном, почему все расплывается. А потом осознала, что плачет. Слезы текли и текли. И Ольга не в силах была остановить их поток. Да и не очень-то хотелось. Нашла его номер в контактах. Секунду-другую просто смотрела на него. А потом, повинуясь какому-то порыву, написала: «Прощай, Париж! Прощай, мой нежный мальчик… Мой вкусный мальчик… Я еще пахну тобой… Господи, помоги мне!» И отправила. Зачем? Дура…

Телефон ожил в ее руках. Саргис. Не отвечать. Ответить. Немедленно. Еще раз услышать его голос. Последний раз… Ольга ответила. То ли связь была плохая, то ли еще что… Она слышала шум машины, а потом пробился его голос. Такой родной голос…

— Как ты? Где ты? Я еду.

— Нет! — закричала Ольга так громко, что на нее стали оглядываться другие пассажиры, — не надо! Я уже захожу в самолет! Сейчас не будет связи…

И связь действительно прервалась. Как будто решила подыграть ей. Ольга тупо смотрела на экран. Он не перезвонил. И она не стала. Всё. Сказка кончилась. Надо жить дальше. Как-то брать себя в руки и жить.

— Дамы и господа! Наш самолет готов совершить посадку в аэропорту Шереметьево. Просьба всем пристегнуть ремни…

Ольга очнулась. И снова туман в голове. Или бессонная ночь, или Париж. Или все вместе. Опять контроль, получить багаж, найти такси. Домой. Домой. Отключить телефон, нырнуть в постель, как есть, чтобы сохранить его запах. И попытаться поспать. Какое счастье, что она еще в отпуске. Еще целых три недели отпуска. Господи, а что она планировала сделать после Парижа? Кажется, куда-то ехать… На какое-то море… С кем? А, с Машкой. Подругой. Кажется, они и отель забронировали еще в мае…

«Ничего не помню… Ничего не хочу. Хочу в Париж. Хочу в свой номер. Хочу к нему».

Расплатившись с таксистом, Ольга вошла в свою квартиру. Душно. Мерзко. Страшно. Метнулась к окнам, распахнула их все. Не помогло. Вместо прохладного чистого парижского воздуха в квартиру ворвалась жаркая задымленная Москва.

— Мне плохо, — громко сказала Ольга, — мне очень плохо…

И тут зазвонил телефон. Ольга бросилась в прихожую, вывернула содержимое сумочки, нашла его. Не глядя, схватила:

— Алло!

— О, привет, парижанка! — раздался веселый голос Машки.

— Кто это? — глупо спросила Ольга.

— Чего?! Ну ты, мать, даешь! — Машка даже обиделась. — Ты что, не отошла от самолета или удалила мой номер?

— Прости, Маш… Я только вошла… Не обижайся, не могу сейчас… перезвоню…

Ольга бросила трубку. Кажется, возмущенная Машка что-то кричала.

— Не могу я, — вслух сказала Ольга, обращаясь к телефону, — я хочу в Париж…

Проверила сообщения, Viber, WhatsApp, Facebook… Тишина. Он не звонил. И не писал. Наверное, лег спать. Бедный мальчик… Бессонная ночь, а ему еще работать…

Ольга легла на пол. И так, лежа на полу в собственной прихожей, стала писать сама. Хотя дала себе слово. Нет, десять тысяч слов, что не будет ему писать. И звонить не будет. И вообще удалит его номер. Раз и навсегда.

«Обязательно удалю, — в десять тысяч первый раз пообещала себе Ольга, — но не сейчас, хорошо? Мне нужно написать ему… Нужно. Иначе я умру…»

«Милый мой мальчик, хороший мой… Я уже дома. В Москве. И я задыхаюсь. Я еще помню твое лицо, твои руки, тебя… Не могу дышать… Ничего не могу… Хочу тебя… Хочу к тебе… Помоги мне!»

Это она уже кричала. Потом резко села, ударила себя по щеке. Не помогло. Пришел отчет о доставке. Ольга посмотрела на телефон. Никто не перезвонил. Ничего. Проснется, увидит и… Зачем ты ждешь его звонков? Не надо, Оля, не надо… И опять по кругу: Viber, WhatsApp, Facebook… Ничего…

Выключила телефон, побрела в спальню. Прямо в одежде рухнула на кровать. И Господь сжалился над Ольгой: она уснула.

Наступивший новый день не принес ей облегчения. Он просто наступил. Ольга смогла разобрать сумку, закинуть вещи в стиральную машину, даже искупалась. Хотя очень не хотелось смывать с себя его. И Париж. Потом включила телефон. Viber, WhatsApp, Facebook… Ничего. Только гневное голосовое от Машки. Оказывается, им через неделю надо быть в каком-то Сочи, а еще столько всего не куплено… Какой-то бред. Зачем ей в Сочи? Ей надо в Париж!

Ольга провела ревизию холодильника, обнаружила, что есть совершенно нечего. Обнаружила, что и совершенно не хочется. Потом взяла себя в руки, спустилась вниз, благо магазин в ее же доме. Купила какой-то еды. Вернулась, загрузила холодильник. Зачем? Непонятно… Повесила сушиться вещи. Включила телевизор. Выключила. Взяла книгу. Отложила. Села в кресло. Телефон рядом. Вот он, лежит на столике. Молчит. Viber, WhatsApp, Facebook… А в Париже сейчас на час раньше, чем в Москве… А вчера в это время… Ольга заткнула уши руками, обхватила голову…

«Хватит! Все! Приходи в себя! Ты взрослая состоявшаяся женщина! Подумаешь, какой-то мальчик… Да он даже не в твоем вкусе! Подойди такой в Москве — отшила бы мигом. Это все Париж… Будь ты проклят, Париж! Лучше бы я туда не ездила… Зачем я туда поехала?»

Когда стемнело, Ольга поняла, что сейчас не в состоянии общаться с людьми. И даже с Машкой. Ей надо побыть одной, прийти в себя. Она отправила подруге сообщение, что приболела. Просила дать ей пару дней. Машка вроде не обиделась. Даже проявила участие, хотела приехать помочь. Ольга мягко отказала. Ей ничего не хотелось делать. Хотелось просто сидеть в обнимку с телефоном. А еще плакать. И писать ему… В Viber, WhatsApp, Facebook…

Наплевав на все на свете, на все правила приличия и неприличия, Ольга не выдержала. И понеслись сообщения от нее к Саргису. Не сообщения, а целые письма. Ольга писала в интернете, посылала и простые эсэмэски. Несколько раз звонила. Правда, не напрямую, так как выяснилось, что на балансе ее телефона почти не осталось средств, а через WhatsApp. И Viber. И Facebook…

Он не отвечал. Но самым странным было то, что все ее сообщения-письма он регулярно прочитывал. И в Facebook, и в WhatsApp (две синие галочки!), и в Viber (статус просмотрено — знает любой ребенок!)

«Почему же ты молчишь?! Что с тобой, мой нежный французский (или армянский?) мальчик? Ты не хочешь со мной больше общаться, да? Так скажи об этом прямо! Просто этот игнор убивает… Что я сделала не так? Чем я тебя обидела? За что ты так со мной? Я же не требую от тебя ничего. НИ-ЧЕ-ГО… Понимаешь? Я напугала тебя своими сообщениями? Прости. Но мне очень плохо, Саргис, очень плохо… Помоги мне! Ответь хотя бы одним словом: нет. Я все пойму. Ну почему же ты молчишь?!»

Она писала. Голосовые. Обычные.

Viber, WhatsApp, Facebook…

Он все прочитывал. Просматривал.

И не отвечал. Ни разу.

Ольга сходила с ума. «Так не бывает… Я тоскую не по нему. Я просто хочу в Париж… К башне… К Сене…»

— Я люблю тебя, Ольга. Я так говорить, значит, так есть!

— Ты ошибаешься… Это пройдет…

— Нет, не так. Я знаю, что говорить!

На следующий день она поняла, что так дальше нельзя. Нельзя сидеть в кресле, лежать на полу, курить, обнимать телефон и ничего не делать.

«А что я могу? — спросила она себя. — Ничего… Хотя могу, конечно. Виза открыта до января».

Мелькнула страшная мысль: снять все деньги со счета, купить билет на ближайший рейс и вернуться обратно. В Париж.

Только вот нужна она там, в Париже? Он не ответил ей ни разу. Жуткая правда о том, что ею банально воспользовались, никак не хотела укладываться в Ольгиной голове. Ну не может быть. Он был таким искренним, таким нежным… Да и зачем ему пользоваться женщиной в возрасте? Мало вокруг молоденьких?

«Молоденькие не такие дуры, милая, — ожила правильная Ольгина половина, — их одной розочкой, красивыми словами и походом на Эйфелеву башню не соблазнишь! Им подавай дорогие подарки, ухаживания… А тут пожалуйста! Русская баба, изголодавшаяся по любви, по мужику… Да еще неизвестно, кто кем воспользовался!»

«Нет, нет, не может быть, — твердила Ольга, — ну не может со мной такого произойти! Он не такой…»

«Такой, такой, не сомневайся. И что значит — не такой? Милочка, он обычный. Такой же, как все. Он уже и думать о тебе забыл, поверь. А ты написываешь ему, идиотка. Ольга, разве можно так унижаться?»

«Не знаю… Я ничего уже не понимаю… Может, я его люблю?»

«Ха! Любит! Ольга Владимировна, ты дура! То есть тебя хорошенько трахнули в самом романтичном городе мира — и все! Ты уже влюбилась, да?»

«Не знаю. Как мне жить дальше? Как забыть Париж? И его…»

«Возьми себя в руки! Хватит, Оля, хватит! Так действительно свихнуться можно!»

Ее вечно противоборствующие половины вдруг объединились и стали кричать хором. Ольга замолчала, не в силах возражать им обеим.

Два дня она держалась. Не писала, не звонила. Только проверяла по кругу: Facebook, WhatsApp, Viber… Да, был в сети. Да, был везде. Только не пишет. Только не звонит.

На четвертый день она решила, что у него украли телефон, что у него испортился интернет, что это не он читает ее сообщения, а некий тайный враг, который их специально удаляет, а ему не говорит ни слова. А Саргис, наверное, думает, что это она, Ольга, забыла о нем. И не может никак с ней связаться. Может, обратиться в Интерпол?

«А может, лучше в Кащенко?» — строго спросили обе Ольгины половины. Опять хором.

«Да помолчите вы! — отмахнулась Ольга. — Вдруг он потерял мой номер? Или свой телефон?»

«Оля, ты дура! Мы устали об этом твердить. Запомни: если мужчина не звонит и не пишет — значит, элементарно не хочет. Понимаешь? Не хочет!»

— А он не мужчина, — шептала Ольга, укладываясь на пол. Телефон рядом. — Он мальчик… Мой нежный, милый мальчик…

«Тьфу!» — в сердцах плюнули обе половины и, наконец, заткнулись.

На пятый день Ольга не выдержала. Просто ей всю ночь снился Саргис. И Париж. И башня. Во сне он снова сказал ей: «Я люблю тебя, Ольга».

И Ольга проснулась, кинулась к телефону. А он — рядом. Проверила баланс и решила, что может позволить себе обычный международный звонок. Всего один. Она больше не доверяла интернету.

Сердце колотилось как бешеное. Ольга пришла на кухню, села за стол и набрала его номер.

Сначала шли далекие и длинные гудки. И вдруг в трубке раздался голос:

— Да, слушаю.

Мужчина говорил на русском. Но это был не Саргис. Ошарашенная Ольга несколько секунд просто сидела с трубкой в руках.

— Говорите! — потребовал телефон, — кто вы?

— Я Ольга, — с трудом ответила она, — а вы кто?

— Кто вам нужен, девушка?

— Саргис…

Трубка вдруг замолчала. Ольге стало страшно:

— Алло! Не молчите, пожалуйста! Позовите Саргиса! Где он? Почему он мне не отвечает?!

— Меня зовут Роберт, — наконец сказала трубка, — я его брат…

— Вы поменялись телефонами? Господи, а я голову ломаю! Роберт, миленький, пожалуйста, передайте Саргису…

— Саргиса больше нет.

— Как это нет?! Вы… что такое говорите?!

— Не кричите, Ольга, — устало произнесла трубка, — я не знаю, кем вы были моему брату, но сообщения от вас приходили красивые… Вы уж извините, я их все читал…

— Что с ним?! — заорала Ольга, до боли сжимая телефон в руке.

— Я хотел вам сам написать, ответить… Но потом не стал. Не знал, кто вы и что вам сказать. Но раз уж вы сами звоните…

— Пожалуйста, скажите мне, что с ним?

— Саргис умер, Ольга. Пять дней назад. Попал в аварию по дороге в аэропорт. Мы до сих пор не понимаем, зачем он туда поехал. Заказов вроде не было…

— В какой аэропорт? — не своим голосом спросила Ольга, чувствуя, как руки и ноги у нее стали ледяными.

— Шарля-де-Голля… Какое это имеет значение?

— Спасибо, — едва слышно сказала Ольга, опускаясь на пол.

— Да не за что, — произнесла трубка, — и вот еще что, Ольга, да? Вы, наверное, больше сюда не звоните и не пишите ничего. А то мама до сих пор плачет. Ему многие еще пишут. Кто не знает. Я поэтому телефон-то и забрал себе. А теперь думаю, что избавлюсь от него. Тяжело очень. Понимаете? Ну, прощайте…

— Прощайте… — сказала Ольга куда-то в пустоту. Потом встала. Открыла холодильник. Зачем-то положила в него телефон. Закрыла дверцу. Села на стул у окна.

«Пять дней назад я вернулась. Пять дней назад он погиб. Он ехал ко мне, в аэропорт. Я знаю. Он говорил об этом, когда звонил. Я запретила ехать. А он уже ехал. Он не спал всю ночь. Из-за меня. Из-за нас. И разбился. Мой нежный французский мальчик… Зачем я ездила в Париж? Я больше никогда не поеду в Париж. Я никогда не увижу его, моего нежного французского мальчика. Или армянского… Уже неважно. Но как же так? Господи?! Почему так?! А мне теперь что делать, а?! Мне-то как жить с этим?!»

Ольга завыла. Она выла долго, пока не сел голос. А потом встала с пола, открыла окно. Душная Москва привычно ворвалась в кухню. Смеркалось. Ольга забралась на подоконник, посмотрела вниз. Шестнадцатый этаж. Не Эйфелева башня, конечно…

«Оля, ты с ума сошла?! Слезь немедленно!» — надрывались ее половины.

— Да пошли вы, — равнодушно бросила им Ольга. — Вы мне больше не нужны. Я на башне. С ним. И мы любуемся Парижем. Вот он, внизу, во всей своей красе… И он со мной, мой милый, вкусный мальчик… Я иду к тебе.

И Ольга шагнула вниз.

Александр

Как бы тщательно ни планировалось преступление, оно не достигнет успеха без везения.

Агата Кристи

О снах, мечтах и виноделии

Впервые я увидела тот самый сон накануне своего семнадцатилетия. Мне приснилось, что я нахожусь на борту какой-то роскошной белой яхты, стою на носу и вдыхаю свежий морской воздух. Ни команды, ни капитана я не видела, казалось, яхта плывет сама по себе, никем не управляемая. Впрочем, во сне меня это мало заботило. Помню, что мне было хорошо, очень хорошо, и чувство необъяснимого счастья переполняло меня. Внезапно за спиной послышались чьи-то шаги.

«Не оборачивайся», — попросил чей-то незнакомый голос, мужской, негромкий и приятный. Во сне я не испытывала страха, всего лишь простое любопытство: кто это может быть? Поэтому, продолжая улыбаться, я спросила:

«Почему я не могу обернуться?»

«Еще не время», — обладатель приятного голоса подошел ко мне сзади совсем близко и обнял за плечи. Некоторое время мы плыли молча. Я чувствовала, что незнакомец тоже улыбается. Потом он погладил меня по волосам, и я взяла его за руку.

«Кто ты?» — спросила я. Его руки скользнули к моей талии, и он нежно обнял меня.

«Я — твоя судьба», — ответил он.

«А как тебя зовут?»

«Александр».

«А меня…»

«Я знаю, Николь, я же твоя судьба, а ты — моя. Я всё о тебе знаю».

«Тогда почему я не могу посмотреть на тебя?»

«Верь мне, прошу, всему свое время».

«Хорошо», — я покорно кивнула, и мы продолжили это чудесное плавание. В объятиях Александра мне было уютно, надежно и спокойно. Он по-прежнему обнимал меня за талию, а я держала его за руки. У него были очень красивые длинные пальцы, нежные и в то же время сильные — руки настоящего мужчины. Морской ветер обдувал лицо, и я вдыхала запах обнимавшего меня; от него приятно пахло дорогим одеколоном и сигарами. И это был очень знакомый, родной запах. Я поняла, что люблю этого мужчину, а он любит меня, и мы действительно созданы друг для друга. В небе над нами кричали белые чайки, на волнах прыгали солнечные зайчики, и яхта уносила нас куда-то далеко, в неведомые края…

Я проснулась с улыбкой. Некоторое время еще не решалась открыть глаза, словно не желая расстаться с чудесным видением: яхта, море и мужчина моей судьбы. Сон мой был настолько реален, что я ощущала на своем лице брызги морской воды, а в ушах стояли крики чаек. Никогда мне не снилось ничего подобного. Интересно, что мог бы означать этот сон? Надо спросить у Миранды.

С этой мыслью я, наконец, открыла глаза и села на кровати. Стрелки больших часов, висевших на противоположной стене спальни, замерли на четверти восьмого. До подъема сорок пять минут. Я огляделась вокруг: все девочки еще спали. На цыпочках я подошла к соседней кровати, на которой лежала Миранда, укрывшись с головой одеялом.

— Эй, соня, просыпайся! — я легонько потрясла ее.

Из-под одеяла послышалось недовольное мычание:

— М-м-м… Николь, отстань!

— Это так ты поздравляешь меня с днем рождения?

Одеяло откинулось, и я увидела знакомый карий глаз (второй был зажмурен), растрепанные рыжие волосы. Миранда резко села на кровати и притянула меня к себе:

— С днем рождения, подружка! Желаю тебе много-много счастья…

Мы крепко обнялись, и я залезла на кровать Миранды.

— Ты не представляешь, что мне сейчас приснилось…

Я рассказала Миранде свой чудесный сон. Она слушала меня с улыбкой, а потом выдала:

— По-моему, тебе пора влюбиться.

— А я и влюбилась!

— В кого? В этого Александра?

— Представь себе, да.

— Николь, не глупи. Это просто сон, и, по-моему, он значит только одно: ты выросла и хочешь любви. Это нормально. А вот влюбиться в человека из своих видений — не нормально. Согласись?

Я вздохнула:

— Но он такой… такой…

— Какой «такой»? — Миранда расхохоталась. — Ты ведь даже его лица не видела! А вдруг там крокодил?

— Да ну тебя! — я бросила в нее подушку. Миранда ловко увернулась, и подушка угодила в голову Агнес, спавшей на соседней кровати.

— Вы чего? — Агнес повернулась на другой бок. — Спать не даете. Рано ведь…

— Вставайте, лежебоки! — Миранда вскочила с кровати. — У Николь сегодня день рождения! Всеобщий подъем!

Я с улыбкой смотрела, как она рыжим вихрем носится по спальне, поднимая всех девочек, сдергивая с них одеяла, и не переставала радоваться тому, что встретила такую подругу.

Миранда была уникальна, неповторима, неподражаема. Впервые мы встретились с ней десять лет назад, здесь, в швейцарском пансионе Коллеж дю Леман. Сюда меня определила бабушка по материнской линии, графиня Изабель Леруа. Своего деда я никогда не видела, он умер задолго до моего рождения. У них с бабушкой была единственная дочь — моя мама, Доминик. Ей не исполнилось и семнадцати лет, как в нашей семье произошел ужасный скандал, о котором я до сих пор ничего толком не знаю: бабушка запретила обсуждать это не только при мне, но и слугам между собой, а приказы бабушки, надо заметить, всегда исполнялись беспрекословно.

Так вот, в неполные семнадцать лет моя мама сбежала из дома с каким-то бедным художником из Марселя. Бабушка долго ее разыскивала, подключив не только полицию, но и частных детективов. Результаты поисков оказались трагичными: мама умерла, произведя меня на свет. Никаких подробностей всего этого я не знаю, мне известно только, что бабушка забрала меня домой, я ношу ее фамилию. Жив ли мой отец, где он сейчас, искал ли встречи со мной хотя бы раз — всё это покрыто тайной. Самое грустное, что я даже не знаю, как он выглядит, как его зовут, есть ли у меня родственники по его линии. Фотографии мамы тоже исчезли из всех семейных альбомов по мановению бабушкиной руки: предательства дочери, запятнавшей честь семьи, она якобы так и не смогла простить. Можно ли судить ее за это? Не знаю…

Я всегда немного побаивалась бабушку. Да что там немного! Я до жути боялась ее и одновременно очень любила, а став старше, не могла не восхищаться ею. Поэтому позволь мне, дорогой читатель, ненадолго отвлечь тебя от своей персоны, чтобы рассказать о графине Изабель. Ее отец Жан Арно — мой прадед — был родом из Эльзаса, из семьи потомственных военных. В 1926 году он женился на молодой аристократке Мишель Бегэн, моей прабабушке, и в 1927 году у них родилась дочь Изабель. Детство моей бабушки было таким же, как и у других девочек ее круга: занятия иностранными языками, уроки верховой езды и тому подобное. Можно сказать, оно было счастливым и безоблачным — пока Франция не объявила войну Германии.

Еще в 1937 году прадед поступил во французские военно-воздушные силы, и к июню 1939 года стал профессиональным пилотом. Во время Второй Мировой войны Жан Арно был одним из первых французских истребителей, зачисленных в состав Королевских воздушных сил в июле 1940 года. В августе 1942 года прадед вошел добровольцем в ряды тех летчиков, которые отправились воевать на русский фронт, где командовал летной эскадрильей. В составе авиаполка «Нормандия — Неман» Жан Арно совершил 117 боевых вылетов, одержав 15 воздушных побед. 2 марта 1944 года он был сбит тяжелым зенитным снарядом. Охваченный огнем самолет упал, пилот погиб.

Во время оккупации Франции моя прабабушка с дочерью жили у дальних родственников во французском местечке Круа, расположенном вблизи города Рубе, едва ли не на самой бельгийской границе. В 1945 году, после капитуляции Германии, Мишель Арно с дочерью переехали в Париж, где Изабель познакомилась с Виктором Леруа, единственным сыном графа Паскаля Леруа, состоятельного винодела, бизнес которого, правда, сильно пострадал за время войны. Виктор Леруа, истинный патриот своей страны, несмотря на титул и юный возраст всю войну провел во французском Сопротивлении. В 1946 году Изабель и Виктор поженились, а в 1947 году у них родилась дочь Доминик, моя мама. В этом же году умерла прабабушка Мишель.

Молодая чета Леруа обосновалась в Бурбонне, старинной области Франции, к северу от Оверни — в фамильном замке, чудом уцелевшем во время войны. Старый граф вскоре умер, и перед Виктором встал вопрос: что же делать с семейными виноградниками? Сам он не горел желанием продолжать дело отца и подумывал о продаже. Но неожиданно Изабель Леруа проявила железное упрямство, заявив, что намерена сама заниматься виноделием. Отговаривать мою бабушку от чего бы то ни было — мероприятие бесполезное. Восстанавливала семейное дело она целиком и полностью сама. В начале 1950-х годов Франция еще не совсем оправилась от войны, но людям нужна была работа, а бабушке — рабочая сила, поэтому желающих трудиться на виноградниках было предостаточно. Собрав первых работников, графиня Леруа объявила, что они ближайшие пару лет будут работать сами на себя — их заработок напрямую зависит от вложенного в труд старания, поскольку всю прибыль она решила распределять между работниками, оставляя своей семье совсем небольшую часть. Бабушка поступила мудро: работники понимали, что отдают свои силы для себя, а графиня не наживается за их счет. Они вкалывали как каторжные.

Виктор, видя, что жена с головой погрузилась в виноделие, основал строительную фирму, посчитав это прибыльным делом: поскольку страну восстанавливали из руин, стройки шли повсюду. Но, будучи истинным аристократом, не разбирающимся в тонкостях бизнеса, вскоре он понял, что без помощи Изабель не обойтись. Так графиня стала его компаньоном, а через год и вовсе возглавила семейную строительную фирму. Однако управление небольшой компанией не было пределом ее мечтаний, поэтому Изабель Леруа договорилась о продаже строительного предприятия. При этом она сочла нужным обрадовать супруга, только когда сделка была завершена. Виктору она заявила, что видит их процветание только в виноделии, а все вырученные от продажи фирмы деньги вложила в восстановление заводов семьи Леруа по производству вин.

Продав строительную фирму, Изабель уехала в США, оставив дочь на полное попечение мужа. В США она провела несколько лет, изучая бизнес — приемы слияний и поглощений компаний корпорациями. Из Штатов графиня вернулась вооруженной арсеналом типично американских приемов по враждебному захвату компаний — во-первых, в США она увидела совсем другие масштабы ведения дел и совсем иные перспективы, чем у себя на родине, а во-вторых, поняла, что она, будучи француженкой, способна предложить миру. Разумеется, это было вино.

В 1954 году внимание графини привлек недавно обанкротившийся винный конгломерат VinCorporationFrancais, который среди прочего владел и несколькими заводами по производству вин в Провансе, Бордо и Бургундии. В тот момент компанией управляло французское правительство, оно подыскивало нового владельца. Лакомым куском заинтересовались несколько компаний, но графиня опередила всех. По стечению обстоятельств кузен Виктора входил в число бывших владельцев компании, и, воспользовавшись этим, Изабель начала «по-родственному» скупать сохранившиеся у тех акции. Затем убедила правительство продать ей оставшийся пакет, клятвенно заверяя при этом, что будет добиваться возрождения VinCorporationFrancais. На эту сделку ушли все заработанные на тот период средства семьи Леруа. Виктор впервые усомнился в успехе супруги, предрекая им неминуемое разорение, но Изабель заявила, что никогда не ошибается, — и он ей поверил.

Графиня же загорелась идеей создать компанию, которая стала бы мировым лидером по производству и продаже элитного вина. Понимая, что реализовать столь амбициозный проект практически с нуля нереально, она с 1958 года начала скупать акции недавно образованной компании Saint-Louie-Industriale. К 1959-му Изабель Леруа с помощью банковского кредита приобрела акции Saint-Louie-Industriale на 1,6 миллиарда франков и стала обладателем 27 %-го пакета. На следующий год, сконцентрировав у себя 53 % акций, она устроила переворот в компании — уволила всех поголовно и взяла управление в свои руки. Пресса и общественность были в шоке, но графиня действовала в рамках закона. После в многочисленных интервью Изабель Леруа утверждала, что начала захват Saint-Louie-Industriale, чтобы спасти компанию от раздробления, которое, по ее словам, было неминуемо. Она начала строить свою империю на идее концентрации различных торговых марок вин, объединенных принадлежностью к классу люкс. В условиях всё большей глобализации экономики на раскрутку и поддержание одного отдельно взятого бренда требуется очень много денег; наличие же целого портфеля в руках одной компании помогает существенно снизить расходы.

Оказавшись в 1960 году полноправным владельцем Saint-Louie-Industriale (пакет акций, принадлежащий ей, составлял уже 56 %), Изабель привела в нее новых людей, хороших управляющих. В семейном бизнесе появился Николя Мартен, незаменимый помощник и правая рука бабушки, который разработал новую политику продвижения эксклюзивного бренда — постепенно расширяя область его распространения и открывая новые фирменные винные магазины в крупнейших городах мира. Кроме того, Saint-Louie-Industriale бабушка соединила с Vin Corporation Francais, дав компании одно общее имя — LeroyEnterprise. Доходы конгломерата начали расти как на дрожжах. Но окончательным и всемирно признанным успехом бабушки стало производство вина Chateau Leroy — «Шато Леруа», старинный рецепт которого был обнаружен ею в тайнике винного погреба замка Леруа. Вместе с пожелтевшими от времени и чудом сохранившимися страницами, написанными, по словам Виктора, рукой его отца, в погребе также обнаружилось несколько бутылок с этим самым вином. Изабель, Виктор и Николя Мартен бросили все силы на производство Chateau Leroy.

Традиционно каждые два года в июне во Франции проводится международная выставка вина и спиртных напитков Vinexpo, организует ее Палата промышленности и торговли Бордо. В 1961 году бабушка получила «Золотую виноградную лозу» за свое вино Chateau Leroy. Правда, это произошло уже после смерти Виктора, который скоропостижно скончался зимой 1960 года от обширного инфаркта.

В середине 1960-х Изабель влила в состав LeroyEnterprise поставщиков вина Chateau d’Yquem (марка, известная с конца XVI века) и ряд других фирм. Ее компания стала принимать очертания диверсифицированного конгломерата, все части которого состояли из производителей элитных вин в винных регионах практически во всех областях Франции. Покупки следовали одна за другой, и в 1965 году количество подразделений LeroyEnterprise измерялось уже десятками, ныне их около 60. Поглощения не зря считаются высшим пилотажем бизнеса. Купить компанию нетрудно, сложно включить ее в общую структуру, осуществить интеграцию с уже существующими подразделениями, заставить приносить больше прибыли, придать ей новый импульс. Однако Изабель Леруа смогла не только проявить себя в роли коллекционера производителей элитных алкогольных марок, но и зарекомендовать как рачительную хозяйку.

Сейчас графине Изабель Леруа принадлежат 27 виноградников, виноградных хозяйств и винных поместий в Бургундии, Бордо, Шампани и Провансе — это около 15 000 гектаров земли; многочисленные заводы по производству вин, самый знаменитый виноградник Chateau Leroy с четырехвековой историей, расположенный в Сент-Эмильоне, всего в 40 километрах от Бордо. Она владеет фирмой LeroyEnterprise и сетью известных элитных винных бутиков по всему миру. Также обладает знаменитыми алкогольными марками, такими как шампанское Michel&Pascale и, конечно же, знаменитое Chateau Leroy. Офис LeroyEnterprise расположен на Елисейских полях в Париже, в северном пригороде которого — Сен-Дени — бабушке принадлежит роскошный особняк. Кроме того, у бабушки имеется недвижимость почти во всех странах мира: дома в Англии, виллы в Испании, Италии и даже Америке. А в 1982 году экономическое издание Challenges опубликовало собственный рейтинг самых крупных владельцев виноградников Франции, чье дело смогло устоять даже во время экономических кризисов. Изабель Леруа, состояние которой оценивалось в 137 миллиардов франков, возглавила этот список: каждая пятая бутылка вина, покупаемая в мире, произведена на виноградниках бабушки. После смерти Виктора бабушка больше не вышла замуж и семейным делом занималась сама, растворившись в нем полностью, благодаря чему и достигла таких ошеломительных успехов…

Но вернемся ко мне, к моему детству. Самый главный вопрос, который я задавала себе лет с пяти: любит меня бабушка или нет? Еще не вполне сформировавшимся детским умишком я понимала, что, скорее всего, бабушка любит меня, ведь я ее единственный родной человек на планете. И она действительно меня любила, хотя мы никогда не были с ней близки — до одного определенного момента.

С самого рождения, как только меня привезли в поместье Леруа, и до помещения в пансион я была оставлена на попечение всевозможным гувернанткам и боннам. Наш фамильный замок и поместье Леруа, в котором прошло все мое детство, находился возле города Мулена, в Бурбонне. Великолепный замок, один из самых элегантных замков Франции, построенный еще в XVII веке, располагался среди удивительно красиво разбитого парка с двумя романтичными прудами.

В замке было всё: роскошный зал для приемов, 54 основные комнаты, домик для гостей, прекрасный парк на 48 гектаров, конюшни, голубятня. И все это — в 185 милях от Парижа, то есть всего в трех часах езды. Перед замком находился партер — участок земли, поделенный центральной и боковыми аллеями на части: зеленую и водную. Зеленый партер представлял собой своеобразную лужайку прихотливых очертаний, с подстриженной травой, цветами различных сортов — все это в виде затейливого орнамента. Водные партеры — бассейны криволинейных форм. Сам парк перед центральным входом в замок был украшен скульптурами древнегреческих богов и богинь. Пленительный эффект, который создавала зеркальная поверхность воды, разнообразие красок партера всегда вызывали у меня восхищение. Открытость, разомкнутость пространства радовали взор. Когда-то наш замок был огорожен крепостными стенами. После реконструкции ее заменила зеленая изгородь, обнесенная ажурной металлической решеткой. Прогуливаясь по красивому лесу и просторным лугам, я с самого детства наслаждалась изысканностью нашего поместья и его окрестностями.

В начале 1970-х годов непосредственно на территории поместья появилась посадочная площадка для вертолета. А неподалеку от замка — небольшой частный аэродром, недавнее бабушкино новшество, связанное с приобретением LeroyEnterprise собственного самолета.

Как я уже говорила, наш замок был построен еще в XVII веке, а в 1967 году основательно отреставрирован. На первом этаже располагались зал для приемов, библиотека, гостиная, столовая, бабушкин кабинет и четыре комнаты для гостей. На втором этаже — еще 16 просторных комнат, в том числе моя детская и бабушкина спальня, будуар. Оставшиеся 30 комнат располагались на третьем и четвертом этажах, но мы ими редко пользовались, и если в замке не было наплыва гостей, эти этажи вообще пустовали. В каждой комнате имелась ванная, был камин. Благородная мебель и тщательно отобранные материалы подчеркивали изящество архитектуры замка и великолепный вкус графини Леруа. Как-то я спросила у бабушки, зачем нам нужны третий и четвертый этажи, ведь столько комнат пустует! На что она твердо ответила, что если мы живем в замке — это должен быть настоящий замок, а не какой-то там особнячок. И, кстати говоря, то, что эти этажи большую часть времени действительно пустовали, отнюдь не освобождало прислугу от обязанности содержать все комнаты в идеальном порядке, регулярно убираться и проветривать. И никаких чехлов для мебели!

С большой любовью организовала бабушка и постройку замковых конюшен — они заставляли трепетать сердце любого владельца лошадей. Бабушка же лошадей обожала и часто ездила верхом, к чему приучила и меня с самого нежного возраста. Две конюшни находились в распоряжении наших любимых четвероногих друзей. Двенадцать внешних боксов с большими окнами, шесть боксов с непосредственно смежным и прочими выходами позволяли свободно выводить лошадей. Конный зал и внешний четырехугольник дополняли общее впечатление нашего роскошного земельного участка. Имелся большой зал для технического инвентаря, для сена, а также персональный домик для служащих.

Бабушку я видела редко. В замок она приезжала раз в неделю — на выходные. Чаще бывала в особняке в Сен-Дени, но в основном графиня Леруа находилась в постоянных разъездах по стране и миру. Она никогда не читала мне на ночь сказки, не занималась мною, не рассказывала о маме. История мамы, как я уже говорила, была запретной темой в замке. Я никогда ни в чем не нуждалась: у меня были самые лучшие игрушки, книжки, одежда ручной работы, но нога графини Леруа не переступала порог моей роскошной детской, никогда бабушкина рука не тянулась приласкать меня, обнять. Порой мне казалось, что бабушка нарочно избегает общения со мной: быть может, я напоминала ей о дочери, которую она, как я уже догадывалась, безумно любила и которую так трагически потеряла. На Рождество или в мои дни рождения, в те редкие моменты, когда мы оказывались за праздничным столом, я часто ловила на себе пристальный бабушкин взгляд, но тогда мне было неловко самой заговаривать с ней, а она молчала.

Когда мне исполнилось три года, в замке появились преподаватели иностранных языков, нанятые специально для занятий со мной. Бабушка в совершенстве владела английским, итальянским и немецким, потому я, естественно, должна была с малых лет изучать все эти языки. Было заведено, что каждую из четырех недель любого месяца в замке все обязаны были говорить со мной и друг с другом на разных языках: первую неделю — на английском, вторую — на немецком, третью — на итальянском и лишь последнюю — на родном, французском. Я не знаю, как и когда наша многочисленная прислуга выучила все эти языки, кто их обучал, но тем не менее этот порядок никогда никем не нарушался. От экономки мадам Сорель до младшего конюха — все разговаривали по-немецки, по-английски и по-итальянски, кто как мог: мадам Сорель вполне сносно, остальные — с ужасным произношением, путаясь в правильном построении фраз, но говорили…

Помню, что на шестой день рождения бабушка подарила мне пони. Помню, как меня посадили в седло, — и на первом же уроке верховой езды я упала и сильно ушиблась. Когда бонна Софи бросилась ко мне на помощь, я услышала резкий окрик бабушки (она, оказывается, наблюдала за мной из окна своего кабинета):

— Не трогай ее, Софи! Пусть встает сама.

— Но мадам…

— Я сказала, сама! И передай ей: женщины семьи Леруа всегда встают сами и никогда не плачут!

Этот урок я запомнила надолго, несмотря на то что «женщине семьи Леруа» только-только исполнилось шесть лет. В семь бабушка отдала меня в лучший в Европе швейцарский пансион. Домой, в замок, мне разрешалось приезжать всего два раза в год: на Рождество и летние каникулы. Бабушка же никогда не навещала меня. Спустя годы я узнала, что при этом она регулярно — раз в две недели! — звонила директрисе и расспрашивала обо мне, об успехах в учебе. Удивительной женщиной была моя бабушка…

В Швейцарию я ехала в сопровождении нашего управляющего Николя Мартена и бонны Софи. С одной стороны, было немного грустно покидать родной дом, с другой — я очень хотела оказаться в кругу сверстников, так как в замке у меня друзей никогда не было. Директриса мадам Лоран встретила меня ласково, выразив надежду, что я стану хорошей ученицей и обрету в стенах пансиона второй дом. Мы распрощались с рыдающей Софи, и я окунулась в иной, сильно отличавшийся от нашего замка, мир.

Сейчас, повзрослев, я искренне благодарна бабушке за то, что она стремилась дать мне самое лучшее образование, ведь в Швейцарии есть школы, аналогов которым нет нигде, разве что Институт благородных девиц в дореволюционной России. Это школы-пансионы для девочек, и их задача — сделать из девушек настоящих леди. Преподавали здесь главные женские науки: хорошие манеры, искусство вести дом, танцевать, одеваться — как говорят французы «savoir vivre» (умение жить). Но к этому можно добавить и новые элементы, необходимые для жизни в современном мире — умение вести себя в деловых и дипломатических кругах; искусство общения: с кем, о чем и как говорить в обществе; обучение тому, как быть хорошей женой и помощницей мужу, как вести домашнее хозяйство и обращаться с прислугой. Это и иностранные языки, изучение истории культуры и искусства, национальных кулинарных школ, виноделия, дизайна и флористики, организации банкетов и различных мероприятий, уроки живописи, керамики, скульптуры, верховой езды.

В общем, наш пансион был не только школой хороших манер, но и современным учебным заведением, где все мы стремились получить престижное и признанное во всем мире среднее образование или пройти курс обучения на бакалавра, после которого доступны магистерские программы любых университетов мира. Ведь сегодня девушка из высшего общества обязана иметь престижное высшее образование!

«Коллеж дю Леман», в который меня определила бабушка, был основан в 1960 году. Он находился всего в девяти километрах от центра Женевы, в 280 километрах от Цюриха. Великолепный кампус пансиона располагался на 18 акрах земли на правом берегу Женевского озера. Преподавали на английском и французском языках. Всего в пансионе обучалось около полутора тысяч мальчиков и девочек в возрасте от 3 до 19 лет. Так как мне уже исполнилось семь, меня определили в начальный класс, состоявший из 13 девочек моего возраста. В пансионе мне предстояло провести 12 долгих лет.

Я достаточно быстро освоилась в новом для меня мире. Девочки в нашем классе были веселыми, живыми и общительными. Никаких склок и серьезных конфликтов не случалось: все ученицы происходили из благополучных, состоятельных семей и с малых лет обладали хорошими манерами, получив еще в домашних стенах первые навыки поведения настоящей леди. Предметы давались мне легко, особенно иностранные языки — спасибо бабушке! В общем, я была рада, что попала в пансион. По дому я немножко скучала, разумеется, но, честно говоря, времени для грусти у меня особо и не было.

На второй неделе пребывания в пансионе я познакомилась с Мирандой. Как потом оказалось, все это время она пролежала в лазарете с гриппом, вынужденно пропустив начало занятий, хотя была зачислена в мой класс. Знакомство с Мирандой — еще один яркий эпизод моего детства. Произошло это так. Наш класс отправился на ярмарку в деревушку Версуа, что рядом с пансионом, в сопровождении классной дамы мадам Робер и преподавателя английского языка мистера Скотта. Когда школьный автобус уже отъезжал от ворот пансиона, к нему подбежала запыхавшаяся мадемуазель Лефарж, учительница географии, держа за руку рыжеволосую девочку, одетую в форму нашего класса:

— Подождите, пожалуйста! Мадемуазель Морель наконец-то выздоровела и очень хочет присоединиться к вам!

Мадам Робер радостно воскликнула:

— Конечно-конечно! Девочки, познакомьтесь с вашей одноклассницей, это Миранда Морель… Мадемуазель Морель, присаживайтесь на свободное место. В путь!

Девочка с рыжими волосами села где-то впереди. Я находилась на заднем сиденье автобуса, поэтому мне было плохо ее видно. Когда мы приехали в деревню, нас построили парами; моей парой, как всегда, была Агнес — спокойная девочка с манерами истинной королевы. Мы с Агнес сдружились сразу же, практически в первый день в пансионе. Не буду долго описывать наше посещение ярмарки, лучше расскажу, что случилось позднее, когда мы уже должны были возвращаться к автобусу. Так получилось, что я немного отстала от класса: развязался шнурок, я нагнулась, чтобы завязать его, а когда выпрямилась, то обнаружила, что нахожусь в разношерстной веселой толпе людей, снующих туда-сюда, а класса моего нигде не видно.

Первые мгновения я растерянно стояла на месте, еще не осознавая, что потерялась, ошеломленная тем, что впервые в жизни оказалась одна среди незнакомых людей. Реветь я не стала (спасибо бабушке!), а с колотящимся от волнения сердцем начала пробираться сквозь толпу в ту сторону, куда, по моему мнению, ушел класс. Я надеялась, что они не успели уйти далеко, и меня в любом случае будут искать. К сожалению, я совершенно не запомнила дорогу к автобусу, так как на пути к ярмарке болтала с Агнес. В итоге, свернув с рыночной площади, я оказалась в каком-то деревенском проулке. Что дальше? Куда идти?

— Эй, ты! — услышала я чей-то звонкий голос. Обернулась и увидела, что ко мне приближаются трое мальчишек. Они были одеты более чем скромно, двое вообще босиком, из чего я сделала вывод, что они местные, деревенские, явно не из богатых семей. Они были чуть старше меня, может, на пару лет, но настроены почему-то воинственно.

— Это вы мне? — спросила я, на всякий случай отступая на шаг назад. Мальчишки окружили меня.

— Тебе, тебе, принцесса! — насмешливо сказал самый высокий из них, белобрысый, в клетчатых штанах и застиранной, когда-то белого цвета рубахе.

— Я вовсе не принцесса, — робко ответила я.

— Гляди-ка, не принцесса! А одета как те пансионские выскочки, дочки богачей, правда, Жан? — сказал второй мальчик, поменьше ростом, с запутанными черными волосами.

— Что вам от меня нужно? — со страхом спросила я.

— Что нам нужно? Ты на нашей территории, поэтому гони монету за то, что тут находишься! — заявил Жан, видимо, главный среди них.

— У меня нет денег… — пролепетала я.

Мальчишки рассмеялись.

— Тогда получишь в нос! — радостно завопил третий, толстый мальчик с длинными русыми волосами, явно не знакомыми с ножницами парикмахера. — Жан, вдарь ей!

Все трое подошли ближе. Я зажмурилась от ужаса, закрыв лицо руками. И тут же услышала гневный окрик:

— Эй вы, чумазое отродье! А ну-ка отойдите от нее!

Я открыла глаза и увидела за спинами моих обидчиков ту самую рыжеволосую девочку, нашу новенькую. Она стояла, широко расставив ноги, а в руках у нее был огромный булыжник.

— О, еще одна… — неуверенно начал Жан, с опаской поглядывая на камень. — Иди сюда, рыжая!

— Уматывайте отсюда, пугалы! — Миранда подняла булыжник повыше и шагнула к ним. — А не то головы порасшибаю!

Мальчишки попятились, но уходить не спешили: видимо, стыдно было пасовать перед девчонкой.

— Вы чего, не поняли?! — закричала вдруг Миранда и со всей силы швырнула в них булыжник. Камень едва не попал в толстого.

— Ой, мама! — завопил он, и это послужило сигналом для отступления. Мальчишки бросились бежать вверх по проулку, крича: «Психичка! Ненормальная!»

— То-то же… — довольная, Миранда подошла ко мне. — Ты как, в порядке?

— Спасибо… — еле смогла выговорить я. Коленки, надо признаться, у меня еще дрожали.

— Как тебя зовут?

— Николь… Николь Леруа. А ты — Миранда, я слышала.

— Верно, — улыбнулась она. — Они не успели тебе ничего сделать, Николь Леруа?

— Нет, я просто очень испугалась… А здорово ты их… — слова сыпались из меня как горох. — Откуда ты знаешь такие слова? «Пугалы», «отродье»? И неужели ты взаправду порасшибала бы им головы?

— Непременно, — с серьезным видом ответила Миранда. — За своих надо драться, поняла? А насчет слов не переживай, я тебя научу. И запомни: никто никогда не сможет тебя обидеть, если ты сама этого не позволишь. А теперь пойдем, тебя все ищут. Здорово, что я нашла тебя первой, да?

Мы взялись за руки и поспешили к автобусу. Миранде тогда было всего семь с половиной лет.

С того дня мы были неразлучны. Агнес достаточно спокойно восприняла мое «предательство», уступив Миранде место в нашей паре и кровать рядом со мной. Миранда моментально влилась в класс, вскоре став его лидером, заводилой и автором всех наших совместных шалостей. Она знала много удивительных историй, невероятных сказок, которые я никогда раньше не читала, с ней было интересно и весело. Я радовалась, что наконец-то у меня появился надежный друг, и полюбила Миранду всем сердцем. Надо сказать, что она отвечала мне тем же.

В первые же рождественские каникулы я познакомилась с родителями Миранды: месье и мадам Морель приехали, чтобы забрать дочку на праздники домой, в Париж. Я помню, как Миранде сказали, что в вестибюле ее ждут мама и папа, и она, схватив за руку, увлекла меня за собой.

— Пусти! — сопротивлялась я в то время, как подружка тащила меня вниз по лестнице. — Мне будет неловко…

— Николь, какая ты глупенькая, — смеясь, сказала Миранда. — Это же мои родители, я непременно должна вас познакомить!

И я увидела, как она, отпустив, наконец, мою руку, бросилась в объятия ожидавшей ее пары: отец Миранды, высокий, седовласый мужчина лет сорока пяти с добрыми серыми глазами, и мать, полноватая женщина примерно его возраста с волосами цвета спелой пшеницы, усталым и немного печальным лицом. Одеты оба были просто, но изысканно, а на свою дочь смотрели с одинаковым обожанием и такой любовью, что мне на короткий миг даже стало немного завидно: родительской любви я была, увы, лишена.

Немного позже я узнала, что Паскаль Морель держал аптеку в Париже, приносившую хоть и скромный, но стабильный доход, а мать, Беатрис, была портнихой, пусть не модной, но тем не менее ее услугами пользовались многие люди среднего класса. Весь доход их семьи уходил на оплату обучения Миранды.

Пока они обнимали и целовали Миранду, я стояла в стороне, неловко переминаясь с ноги на ногу и думая, как бы незаметно улизнуть. Но тут Миранда подбежала ко мне, словно почувствовав мое намерение, снова схватила за руку и подтащила к своим родителям:

— Знакомьтесь! Это моя подруга Николь! Та самая, я вам о ней писала.

— Здравствуйте, мадам, месье, — сказала я.

— Здравствуй, Николь, — с улыбкой ответил отец Миранды. — Мы очень рады с тобой познакомиться.

— Здравствуй, детка, — мадам Морель поцеловала меня в щеку. — Я давно хотела посмотреть на подружку нашей девочки. Как ты?

— Спасибо, мадам, — ответила я, — у нас все хорошо, учеба закончилась, все разъезжаются на каникулы.

— А за тобой когда приедут? — спросила мадам Морель.

— Завтра, — сказала я, и это была правда: наш управляющий звонил вчера директрисе попросить, чтобы меня собрали в дорогу.

— И придется нам расстаться на целых две недели! — воскликнула Миранда. — Это ужасно, мама!

— Но почему, милая? — удивился отец Миранды. — Вы очень скоро опять увидитесь, а Николь, вероятно, тоже соскучилась по дому.

— Кроме того, Николь вполне может навестить тебя в Париже, — подхватила мадам Морель. — Правда ведь, Николь? Ты приедешь к нам в гости? У Миранды день рождения как раз в Сочельник. Ты можешь остаться и на Рождество!

— Да-да! Приезжай непременно! — Миранда запрыгала на месте. — Вот будет здорово!

— Я не знаю… — чувство неловкости вновь вернулось ко мне. — Если бабушка позволит…

— А что, она может быть против? — удивилась Миранда. Я покраснела, поскольку еще не рассказывала подружке о наших непростых отношениях с бабушкой. Да мне, если честно, и в голову не могло прийти отпрашиваться у нее в гости в Париж. Ответ я знала заранее.

— Я поговорю с бабушкой. Если у нас нет других планов, то, возможно… — я сказала первое, что пришло мне в голову.

— Вот и договорились! — воскликнула Миранда. — Адрес ты знаешь. До скорой встречи, Николь!

Я даже не смогла им возразить. Просто в тот момент не нашла что сказать этим милым людям. Я распрощалась с Мирандой и ее родителями, и они уехали, оставив меня в некотором замешательстве. Разумеется, в те дни в гости к Миранде я не попала. Я побоялась рассказать бабушке о том, что хотела бы встретить Рождество в доме своей подруги. Когда Николя привез меня в замок, бабушки еще не было. Она появилась как раз в Сочельник: из окна своей комнаты я увидела, как во двор замка буквально влетела ярко-красная Lamborghini, любимая из бабушкиных машин. И через минуту на первом этаже раздался громкий голос графини Леруа:

— Софи! Николь уже дома? Я хочу, чтобы через пять минут она была в гостиной!

Тут же раздался торопливый стук в мою дверь:

— Мадемуазель Николь! Это Софи.

— Я уже готова, Софи, сейчас спущусь, — ответила я и вышла из спальни.

— Мадам графиня ждет вас в гостиной, — шепотом сообщила мне моя бонна. — Кажется, с подарками! Идите скорее!

Я быстро спустилась вниз и вошла в гостиную. Бабушка стояла у пылающего камина. Как сейчас я вижу ее, всю, от острых носов кожаных туфелек-лодочек до собранных в изящный узел на затылке каштановых волос. Стройная, высокая, в брючном костюме от Шанель, из украшений — тонкая золотая цепочка на груди с большим бриллиантом в форме капельки, такие же серьги-капельки в ушах и золотые часики от Карде-на на левом запястье, циферблат которых тоже украшен россыпью бриллиантов. Графиня Леруа повернулась ко мне, и секунду-другую меня разглядывали знакомые бархатные карие глаза.

— Здравствуй, бабушка, — робея перед ней, как всегда, чуть слышно сказала я.

Ее красивые губы с безупречно наложенной бледно-розовой помадой дрогнули в улыбке:

— Здравствуй, Николь. С приездом. Присядь и расскажи мне, как твоя учеба.

Бабушка присела на софу у окна, жестом указав мне на кресло рядом. Я пристроилась на самый краешек:

— Все хорошо. Я стараюсь, и учителя, кажется, мной довольны.

— Да, я знаю, — кивнула бабушка, — ты действительно стараешься. Думаю, что ты заслужила подарок. Ты уже большая девочка, поэтому я решила преподнести тебе нужную вещь, а не очередную куклу.

Она вытащила из своей дорожной сумки картонную коробочку, перевязанную крест-накрест шелковыми белыми лентами, и протянула ее мне:

— Это за хорошее окончание семестра. Рождество завтра, поэтому рождественские подарки будут позже. Ну, открой же! Смелее, Николь!

Я развернула подарок. Это оказался довольно толстый блокнот, переплетенный какой-то дорогой кожей золотисто-коричневого цвета, с моими инициалами, тисненными золотом на обложке. На золотой цепочке к блокноту крепилась тоненькая ручка, видимо, тоже золотая.

— Надеюсь, ты поняла, что это и для чего? — спросила бабушка.

— Да, конечно. Это дневник?

— Можно и так сказать. Я бы хотела, чтобы ты научилась четко формулировать свои мысли и желания, Николь. Ведение дневника как нельзя лучше этому способствует.

— Спасибо, бабушка, я правда рада твоему подарку! — я искренне была ей благодарна, так как дневник мне на самом деле очень понравился.

— Вот и чудесно, — сказала графиня. — А теперь давай пообедаем, после чего ты сможешь вместе с Софи украшать елку. Я распорядилась, чтобы ее доставили сегодня.

Она встала с софы, я тоже вскочила с места, и на мгновение мне показалось, что бабушка распахнула объятия, чтобы я бросилась к ней и обняла. Видимо, просто показалось, так как графиня скрестила руки на груди, после чего последовал приказ нашей экономке мадам Сорель подавать обед.

В тот же вечер, оставшись наедине с собой в спальне, я открыла дневник и сделала в нем первую запись: «Дорогой дневник! Привет и с Рождеством тебя! Меня зовут Николь Леруа, мне почти восемь, сегодня 24 декабря 1972 года. У моей лучшей подружки Миранды день рождения, но я, милый дневник, не могу к ней поехать. Почему? Как-нибудь напишу. Надеюсь, мы подружимся».

Я действительно была рада бабушкиному подарку. Дневник и сейчас со мной, и во многом помог мне в трудные минуты жизни, когда довериться я могла только ему. Пролетели рождественские каникулы, я вернулась в пансион. Миранда побранила меня за то, что я не приехала к ней в гости, но я сослалась на общие с бабушкой дела, и она мне поверила. Но уже тогда я понимала, что вопросы о бабушке и нашем общении с Мирандой вне пансиона рано или поздно возникнут. В конце концов, моей подруге покажется ненормальным тот факт, что я избегаю встреч с ней на каникулах, в то время как все наши ученицы постоянно навещают друг друга и даже совместно выезжают семьями на морские курорты, о чем радостно рассказывают в пансионе. Но что я могла объяснить Миранде, если и сама тогда толком не понимала, почему мне нельзя иметь друзей, приглашать их к нам в гости или навещать самой? Помню, что, попрощавшись с Мирандой на время наших первых летних каникул и вновь пообещав ей увидеться, я решила расспросить если не бабушку, то хотя бы Софи или мадам Сорель, почему мне нельзя общаться с друзьями вне пансиона. В то лето меня впервые доставил домой бабушкин самолет. Я испытала невероятное удовольствие от полета и от того, что в салоне были только я и Софи. Пользуясь этим, разговор я начала, лишь только мы взлетели.

— Скажи мне, Софи, — начала я, — как отнесется бабушка, если я приглашу к нам погостить свою подружку из пансиона? Хотя бы на несколько дней?

— Что вы, мадемуазель! — всплеснула руками моя бонна. — Об этом не может быть и речи!

— Но почему?

— Прошу вас, Николь, не спрашивайте меня, если честно, я и сама всего не знаю. Мне известно только то, что знают в замке.

— Расскажи мне, пожалуйста! — взмолилась я. — Я тебя не выдам! Тем более если в замке всем что-то известно, то почему я не должна знать этого?

— Николь, вы прекрасно знаете, что приказы мадам графини не обсуждаются. А передавать вам пересуды слуг я не хочу. Мало ли, что мы промеж себя болтаем. Когда мадам нанимала меня присматривать за вами, я получила достаточно четкие инструкции следить за тем, чтобы никого из посторонних рядом с вами и близко не было. Ну все, хватит меня пытать! Мы уже снижаемся…

В тот день мне не удалось узнать, почему бабушка против того, чтобы ко мне в гости приезжали друзья, с которыми я и так общалась во время учебы. Разве можно назвать их посторонними? Но обо всем, что меня тревожило, я узнала гораздо позже.

Я не буду утомлять тебя, читатель, рассказами о годах, проведенных в пансионе, так как ничего особенно значимого со мной в то время не произошло. Лишь наша с Мирандой дружба крепла день ото дня. А в третьем классе я открыла для себя прекрасный мир рисования. Это было неожиданно и удивительно для меня самой, когда на уроках по изобразительному искусству у меня стали получаться не просто рисунки цветов в вазах и яблок на блюде — мои руки стали сами выводить на бумаге портреты людей: учителей, подруг. Также мне нравилось писать пейзажи. Сначала я рисовала окружающую меня природу, а потом по памяти на листах рождались изображения замка Леруа, нашего парка, леса. Учителя хвалили меня, говоря о каком-то невероятном таланте. Бесспорно, мне было это очень лестно, но самой ценной похвалой для меня была бы похвала бабушки, которой я мечтала показать свой альбом. И перед летними каникулами я как раз закончила рисунок нашего замка, над которым корпела несколько месяцев. Получилось, на мой взгляд, очень реалистично. Когда я показала его Миранде, она всплеснула руками:

— Боже, Николь! Как красиво! Неужели это твой дом?

— Спасибо, Миранда, — ответила я. — Надеюсь, когда-нибудь ты приедешь ко мне и увидишь все сама.

— Слушай, — осторожно начала Миранда, — я давно хотела тебя спросить, но… Почему мы не видимся на каникулах? Мои родители постоянно спрашивают о тебе, ждут в гости, а я не знаю, что им отвечать.

Я поняла, что настал тот день, когда надо рассказать Миранде о моих непростых взаимоотношениях с бабушкой. Как могла, попыталась я передать ей все свои мысли и переживания. Я рассказала о трагической истории моей мамы, о том, что я никогда не видела своего отца, о том, что «женщины Леруа никогда не плачут» и о многих эпизодах своего детства. Меня словно прорвало, и я вывалила на Миранду всё, о чем думала с той поры, как начала понимать, в каком мире я живу. Моя чудесная подружка ни разу не перебила меня, слушала внимательно, а когда я закончила, спросила:

— Боишься бабушку?

— Боюсь, — тихо ответила я, — очень боюсь!

— Николь, мне кажется, ты зря ее боишься. Судя по тому, что ты мне рассказала, бабушка очень любит тебя, поверь! Думаю, она просто переживает, что может потерять тебя, как потеряла твою маму. Поэтому она не хочет, чтобы ты заводила друзей вне пансиона. Вдруг ты попадешь под чье-то дурное влияние?

— Не знаю, — покачала я головой, — порой мне кажется, я так сильно напоминаю ей о маме, что она просто ненавидит меня.

— Ты глупая, Николь? — Миранда недоуменно посмотрела на меня. — Как ты можешь такое говорить? Разве бабушка ненавидела твою маму?

— Нет, говорят, она ее очень любила.

— Ну а как тогда она может ненавидеть тебя — ее дочь и свою внучку? Чушь собачья! Если бы это было так, ты бы не училась здесь и не жила в роскошном замке. Так что выбрось эту дурь из головы и попробуй поговорить с бабушкой. Просто поговорить!

— Ох, не знаю… — я вновь покачала головой. — Страшно как-то!

— Не дрейфь! — Миранда обняла меня. — Наберись смелости и поговори с ней!

Вот такой совет дала мне подруга, которой на тот момент едва исполнилось тринадцать лет… Но тогда решающий разговор с бабушкой не состоялся — это произошло гораздо позже и в корне поменяло всю мою жизнь.

А в те летние каникулы, лишь только я вернулась домой, мне захотелось показать бабушке свои рисунки. Я еле дождалась, когда она приедет в замок. Едва услышав ее громкий голос, доносившийся из холла, я побежала вниз.

— Здравствуй, бабушка! — робея перед ней, как всегда, сказала я.

— Здравствуй, Николь, — кивнула она мне так, словно мы не расставались на долгие месяцы. — Я рада, что ты вернулась. Сейчас я выпью кофе в кабинете, и мы сможем поговорить о твоих успехах.

— Но я хотела… — я смущенно переминалась с ноги на ногу, пряча за спиной свой альбом.

— Что такое? — брови графини удивленно взлетели вверх. — Что ты там прячешь?

— Вот. Это тебе, — я решилась и протянула ей свой альбом с рисунками. Графиня взяла его и стала перелистывать, меняясь в лице с каждой страницей. Я с испугом наблюдала за ней, так как выражение ее лица не сулило ничего хорошего. Боже, что это с ней? Неужели я так скверно рисую?

— Что это такое? — тихо спросила бабушка. — Это ты сделала?

— Да, я. Я старалась, и учителя говорят, что из меня может получиться настоящий художник! Бабушка, мне очень нравится рисовать!

— Никогда! — вскричала графиня, и в ту же секунду мой альбомчик был брошен на пол, а бабушка схватила меня за плечи и затрясла изо всех сил. — Никогда, слышишь?! Никаких художников в моем доме не будет!

Я заплакала от страха, так как ни разу не видела бабушку в таком состоянии, и от обиды, поскольку все мои рисунки предназначались ей.

— Не смей рыдать, — холодно отчеканила графиня, взяв себя в руки. Брезгливо подняв мой альбом двумя пальцами с безупречным маникюром, она крикнула:

— Софи! Немедленно выбрось это.

Появилась моя испуганная бонна. Но тут у меня началась настоящая истерика.

— Почему ты такая?! — рыдала я. — Я же для тебя старалась! Для тебя!

— Марш в свою комнату, — последовала четкая команда. — Софи, успокой ее.

— Ты злая! Злая! — кричала я, размазывая слезы по щекам. — Почему ты так со мной?!

Побледнев, бабушка резко развернулась на каблуках и стремительно направилась в свой кабинет, с силой хлопнула дверью. Ее уход был больше похож на бегство.

— Я тебя ненавижу! — вырвалось у меня. — Ненавижу!

Охнув, Софи схватила меня за руку и потащила наверх.

— Зачем вы так, Николь, зря все это, — шептала она, волоча меня по лестнице. — Сейчас мы умоемся и успокоимся, да?

Она впихнула меня в ванную комнату и открыла кран.

— Не надо так с бабушкой, — ласково говорила бонна, умывая меня холодной водой. — Вам нужно извиниться перед ней, мадемуазель.

От возмущения у меня сразу высохли все слезы.

— Извиниться?! За что, Софи? Что я такого сделала?

— Ох, мадемуазель! — Софи испуганно покосилась на дверь ванны, на всякий случай закрыла ее на щеколду и повернулась ко мне. — Послушайте, если кто-нибудь узнает, что я вам рассказала, меня точно уволят!

Я схватила ее за руку:

— Я никому не скажу, Софи! Обещаю!

— Ну хорошо. Только давайте выйдем отсюда.

Мы сели на мою кровать, предварительно заперев дверь комнаты на ключ.

— Вы еще молоды, Николь, вам, наверное, трудно будет это понять, — начала Софи, — но когда вы вырастите, станете взрослой барышней, выйдете замуж и родите деточек, вы поймете. Вы же знаете, что я смотрю за вами с самого рождения…

— Знаю, Софи, и я очень тебя люблю! — перебила ее я.

— Я тоже вас люблю, Николь, но подождите, не перебивайте! Так вот, как только вас привезли в замок, то сразу отдали на попечение мне. Ведь ваша мама…

— Да, умерла, я знаю.

— Умерла-то умерла, упокой Господь ее душу! Но вы не знаете, как страдала ваша бабушка. Говорят, первые дни она бродила по замку как привидение, все время плакала, места не могла себе найти, во всем обвиняла вашего отца.

— А кто он, Софи? Ты знаешь? — я с надеждой сжала ее руки.

— Что вы, Николь! Откуда мне знать? Мне известно только, что он был художником, говорят, рисовал очень неплохо, а ваша мама с детства увлекалась рисованием…

— Как я, Софи! Как я!

— Да-да, тише, Николь! Так вот, для занятий с вашей мамой бабушка и пригласила вашего будущего отца. Причем у него были блестящие рекомендации от какой-то известной галереи.

— Значит, бабушке нравилось, что мама рисует? — снова перебила я.

— Но она же не знала, чем обернется это увлечение! — воскликнула Софи. — А в результате этих занятий ваша мама сбежала с тем художником, представляете! И это в шестнадцать лет! Мадам графиня с ума сходила, разыскивая ее. И нашла. Только нашла вас: мама ваша умерла при родах, а отец сам написал графине, поскольку у него совсем не было средств. Бабушка забрала вас и дала свою фамилию, поскольку, как выяснилось… — тут Софи перешла на шепот, — ваши родители не были женаты, понимаете?

— Но мой отец… Как же он так легко отказался от меня?

— А как же ему было не отказаться? Сами подумайте, Николь! Бабушка поклялась стереть его с лица земли, а вы знаете, что мадам графиня словами не бросается. Кроме того, у него не было денег, найти работу он не смог бы, я думаю, во всей Франции стараниями вашей бабушки, а тут вы, совсем крошка. Тем более по закону он вам и отцом-то не был… Ой, что я болтаю! — Софи всплеснула руками. — Вы же еще совсем дитя, а я вам тут рассказываю такие ужасы!

— Ничего, Софи, спасибо тебе, — сказала я, — я уже не ребенок, могу понять. Ну а дальше?

— А что дальше? Мадам взяла с него какую-то расписку, после чего выгнала. Вот и все. Больше о нем ничего не известно. По крайней мере, мне. Мадам графиня поклялась, что отныне никаких художников в ее доме не будет. Теперь вы понимаете ее ужас, когда она узнала, что вы тоже увлеклись рисованием, которое по сути лишило ее дочери?

— Но я же не собираюсь сбегать из дома с художником!

— Господь с вами, мадемуазель! — Софи даже перекрестилась. — Но кто же знает наперед, как оно будет? Разумеется, ваша бабушка сделает всё, чтобы не допустить повторения этой ужасной истории. И в первую очередь угрозу она видит в рисовании. Конечно, я думаю, мадам не должна была так резко говорить с вами, но поймите ее, Николь. Она просто вышла из себя. Мадам очень любит вас, поверьте!

— Но почему тогда она такая… такая неласковая, Софи? Она ни разу меня не обняла по-настоящему, не поцеловала! Почему?

— Тише, Николь! У вас опять краснеют глаза, успокойтесь! Я думаю, что она боится показать, как сильно она вас любит и боится потерять. Но поверьте, кроме вас у нее нет никого, так же, как и у вас. Вы — родные люди, и со временем, я уверена, все будет хорошо. И знаете, иногда мадам… — Софи пугливо обернулась на дверь. — Она плачет у себя в кабинете, представляете?

— Бабушка плачет? — недоверчиво переспросила я. — Ты уверена? Этого не может быть!

— Да-да, плачет. Я сама слышала! Поэтому, пожалуйста, поймите ее, Николь! И если вам так уж нравится рисовать, рисуйте себе на здоровье, но тихенько, как мышка, и не расстраивайте мадам.

Ах, моя милая Софи! Когда я вспоминаю о ней, передо мной встает образ молодой женщины чуть за тридцать — невысокая, полненькая, очень миловидная шатенка с живыми серыми глазами, она была веселой хохотушкой, знала массу разных историй и удивительных сказок, которые я слушала с самого детства — правда, сейчас мне кажется, что большинство из них были придуманы ею самой. Я очень люблю тебя, Софи!

И вот тогда впервые благодаря моей бонне чуть-чуть приподнялась завеса тайны моего рождения. К сожалению, ничего больше Софи мне рассказать не смогла, а расспрашивать других слуг я не решилась. Поговорить с бабушкой мне тоже не удалось, так как на следующее утро после нашей ссоры она улетела в Америку на целый месяц, а когда вернулась, сделала вид, будто ничего не произошло.

В те летние каникулы я каждый день бродила по нашему поместью, по лесу, находя в нем новые живописные уголки. Лес — это целый мир, прекрасный и удивительный. Я любила приходить в лес ранним утром, когда трава была еще мокрой от росы, а если потрясти ветку дерева, то сверху сыпался настоящий дождь из мелких бриллиантовых капелек. В основном у нас росли буки, вязы и каштаны, но встречались и ели — старые, высокие и пушистые. А сколько там было цветов! Лилии, ландыши, маргаритки и похожая на маленькие желтые монетки пижма. Названия многих я даже и не знала. Однако собирать цветы в лесу было строжайше запрещено, хотя мне и в голову не приходило оборвать эту красоту своей рукой. Для этого был сад, в котором наши садовники выращивали розы и гвоздики. Бабушка очень любила цветы. Бродя по лесу, я много раз репетировала разговор с бабушкой, но все же начать его у меня не хватало смелости…

Боже мой! Когда я решила описать свои детство и юность, я не думала, что это будет так непросто; мне казалось, что рассказ будет кратким и сжатым, а все события точно улягутся в свои даты. Но теперь я понимаю, как нелегок писательский труд! Стоит только взять ручку, как мысли разбегаются в разные стороны, в памяти всплывает куча эпизодов, разговоров, обрывки слов, и все это весьма проблематично систематизировать, придать этому нужную форму. Не суди меня строго, дорогой читатель, ведь это мой дебют.

Однако я вновь отвлеклась. Пожалуй, расскажу еще об одном существенном событии, которое произошло со мной на этот раз в рождественские каникулы, а потом, как я помню, будет проще перейти к главному: решающему разговору с бабушкой.

Это было Рождество 1978 года, после тех самых летних каникул. Миранде, которая была формально старше меня почти на год (я родилась в мае), 24 декабря исполнялось четырнадцать лет. Прощаясь в пансионе перед отъездом, моя подружка взяла с меня клятву, что я приеду к ней в день ее рождения.

— Только попробуй обмануть меня, только попробуй! — пригрозила она напоследок. — Ты ни разу не была у меня дома, ни разу мы не отмечали вместе праздники, но теперь с этим покончено, поняла? Чтобы была непременно! И мне плевать, как ты договоришься с бабушкой!

— Детка, что за выражения! — одернула ее мадам Морель. — Николь, дорогая, мы будем рады тебя видеть у нас и в день рождения Миранды, и в само Рождество. Приезжай обязательно!

— Будет весело! — сказала Миранда. — Ты не пожалеешь! Вот тебе мой адрес, я записала, и наш домашний телефон на всякий случай.

— Я постараюсь, — робко ответила я, но листок с адресом и телефоном все-таки взяла, хотя сильно сомневалась, что смогу выполнить данное обещание. По правде говоря, мне очень-очень хотелось поехать к Миранде в гости! Но как быть с бабушкой? Я ломала голову над этой проблемой всю дорогу до аэропорта, потом в самолете, но так ничего и не придумала.

— Мадемуазель, пристегнитесь, уже Париж, мы снижаемся, — вывел меня из раздумий голос Софи.

— Париж? — удивилась я. — Почему Париж? Мы не поедем в замок?

— Нет, Николь, мадам графиня распорядилась привезти вас в Сен-Дени. А в замок мы вернемся после Рождества.

Внутри я ликовала: ура! Одной проблемой меньше — не надо будет решать вопрос моего приезда из Бурбонне в Париж, чтобы попасть к Миранде. Я воспряла духом и на мгновение даже поверила, что все у меня получится.

Наш особняк в Сен-Дени (всего в десяти километрах от центра Парижа) располагался на тихой улице, по обеим сторонам которой росли раскидистые каштаны. Здесь жили первые лица Франции, члены парламента, актеры и другие знаменитости, которых я часто видела по телевизору. С соседями мы практически не общались, это просто было не принято. Роскошные особняки на нашей улице отделялись друг от друга высокими глухими заборами, разглядеть сквозь которые хоть что-нибудь не было никакой возможности.

Бабушкин особняк состоял всего из трех этажей, был построен по ее специальному проекту и выглядел как сказочный замок — с башенками, колоннами у входа и огромной открытой террасой на втором этаже. Двор был вымощен мраморной плиткой, из цветов преобладали любимые бабушкины розы. Мне нравился наш особняк в Сен-Дени, но, конечно, замок Леруа я любила больше. Да и бывала я тут нечасто, только когда бабушке непременно нужно было задержаться в Париже на более длительный срок, чем ее обычное отсутствие. Друзей, естественно, у меня здесь не было. Когда мы приезжали в Сен-Дени, это означало, что меня непременно будут вывозить в Париж, дабы насладиться всеми его достопримечательностями. Так что я с раннего детства знала и Лувр, и Эйфелеву башню, и Елисейские поля, где, кстати, был расположен офис LeroyEnterprise.

Однако в тот приезд мне было объявлено, что мадам графиня безумно занята, готовясь к какой-то презентации вин, которая должна состояться сразу после Рождества. Заботы обо мне легли на плечи моей бонны. Я была очень рада проводить время с Софи. Обычно после завтрака один из наших шоферов вывозил нас в центр Парижа, где мы гуляли по набережной Сены, ходили по магазинам, сидели в очаровательных маленьких кафешках и веселились, как могли.

И вот наступил день рождения Миранды. Я знала, что бабушка вернется домой поздно, несмотря на Сочельник, поэтому с самого утра соображала, как бы мне повидать любимую подружку. Судя по адресу, оставленному мне, Миранда жила на улице Вожирар. Однако я не имела ни малейшего понятия, где это. Рассказать бабушке о своих намерениях я не решилась, и у меня созрел безумный план наведаться к Миранде тайком. Но как? Конечно, проще всего было обратиться к нашему шоферу, дать ему адрес и попросить отвезти меня. Но где гарантия, что он не выдаст меня бабушке? О, если бы я была в замке и Миранда жила неподалеку от него, я бы без раздумий доверилась нашему дорогому Николя, которого обожала с детства. Вот в нем я была точно уверена! А тут…

Сама не своя, сидела я за завтраком, ерзая от волнения на стуле, и не сразу заметила, что Софи как-то неважно выглядит. У нее слезились глаза, покраснел нос, и моя бонна беспрестанно чихала.

— Что с тобой? — испугалась я.

— Ох, детка, я, кажется, заболела, — сказала Софи, еще раз чихнув. — Боюсь, сегодня нам придется остаться дома. А я хотела свозить вас на елку, помните? Ее уже поставили на площади мадам Помпадур.

— Давай вызовем врача!

— Не стоит, Николь, не переживайте. Сейчас я допью чай и прилягу. А вы уж займитесь чем-нибудь, посмотрите телевизор, почитайте, хорошо?

— Конечно, Софи! Пойдем, я провожу тебя до кровати!

Я уложила мою бонну в постель, сунула ей градусник под мышку и терпеливо сидела рядом, пока не увидела, что на градуснике 38,6.

— Слушай, у тебя температура! — воскликнула я. — Давай все же позвоним нашему доктору!

— Глупости, Николь, — отрезала Софи. — Я выпью аспирин, посплю, и всё пройдет. Идите, занимайтесь своими делами. Ничего со мной не случится.

Я укрыла ее одеялом и на цыпочках вышла из комнаты. Итак, сделать соучастницей Софи не получится. Ну и хорошо. Тогда я сама доберусь к Миранде. Деньги на карманные расходы у меня есть, остается что? Правильно. Вызвать такси или ехать на… метро? Проблема в том, что я в жизни не пользовалась метро и очень боялась запутаться в станциях и переходах. Нет, метро отпадает. А как вызвать такси? Где взять номер? Спросить у прислуги? Сразу возникнут лишние вопросы. Думай, Николь, думай! Наверное, я сошла с ума, но твердо решила, что обязательно приеду к Миранде! Тем более что в один из наших походов с Софи по магазинам уже купила ей подарок: небольшую антикварную шкатулку из красного дерева, на внутренней крышке которой мне даже выгравировали надпись: «Любимой подружке от Николь». Будь что будет! Выберусь из дома, а там посмотрим. В конце концов, просто остановлю какую-нибудь машину и попрошу отвезти меня. Или спрошу у прохожих, как добраться до улицы Вожирар.

Однако остатки разума, видимо, не покинули меня, так как, уходя, я оставила Софи записку следующего содержания: «Милая Софи! Не сердись, но я поехала навестить Миранду. У нее сегодня день рождения. Постараюсь вернуться к вечеру. Пожалуйста, ничего не говори бабушке!», и оставила адрес и телефон Миранды на всякий случай. Потом мне удалось незаметно выскользнуть из дома, — и вот я впервые в жизни оказалась на улице одна, без сопровождения Софи, бабушки или прислуги. До сих пор помню, как бешено колотилось у меня сердце!

Первые пару кварталов я шагала бодро, но чем дальше удалялась от дома, тем сильнее охватывало меня чувство паники: куда я иду? где эта улица Вожирар? Как я буду ее искать, если нахожусь в Сен-Дени, а это далековато от центра Парижа?! В полной растерянности я остановилась посреди тротуара. Помню, даже мелькнула мысль вернуться назад, причем бегом и как можно скорее. Но усилием воли мне удалось взять себя в руки. Я снова пошла вперед, размышляя, что делать дальше и вдруг услышала чей-то крик:

— Такси! Такси!

Мимо меня проехала и остановилась, резко затормозив, машина с шашечками, к которой устремилась, обгоняя меня, какая-то женщина с пакетами в обеих руках. Мгновение — и я бросилась к ней:

— Мадам, подождите, пожалуйста!

Дама уже закинула покупки на заднее сиденье и в недоумении застыла перед открытой дверцей, глядя на меня:

— В чем дело?

— Умоляю, можно мне поехать с вами? — запыхавшись, я с трудом произнесла эту фразу.

— Детка, да что случилось? Куда тебе нужно ехать?

— Какие-то проблемы, мадам? — раздался голос водителя — Мы едем или как?

— Подождите, — отмахнулась от него женщина, — сейчас поедем. Так куда тебе, милая? И почему ты одна? Где твои родители?

— О, мне срочно надо на улицу Вожирар, пожалуйста! — я умоляюще смотрела на нее, сложив руки. — А я не знаю, где это!

— Ладно, садись в машину, — приняла решение моя спасительница, — довезу тебя, куда надо. Поговорим в дороге.

Мы сели назад, и такси тронулось. Мою новую знакомую звали Мишель, по крайней мере, так она представилась. На вид ей было не больше тридцати, одета она была дорого и со вкусом: песцовое манто, узкие черные брючки и замшевые сапожки на высокой шпильке; черные блестящие волосы рассыпаны по плечам и никакого головного убора, несмотря на мороз. Я сказала, что меня зовут Николь, и я еду в гости к подруге, у которой сегодня день рождения.

— Милочка, а почему ты одна? Не подумай, что я собираюсь учить тебя жизни, но ты еще недостаточно взрослая, чтобы бродить самой по улицам. Это может быть опасным! Почему родители отпустили тебя одну?

— У меня нет родителей, — ответила я ей, и это была правда.

— Солнышко, извини! — Мишель всплеснула руками. — А с кем ты живешь?

— С бабушкой. Но вы не волнуйтесь, она знает, куда я поехала, просто она занята и не смогла поехать со мной, — тут уж я приврала, но что делать!

— Деньги у меня есть, — добавила я, — не переживайте!

— Ой, да что ты! — воскликнула Мишель, — перестань, нам же практически по пути… Но я все же не пойму, почему бабушка не вызвала тебе такси из дома?

Я покраснела, так как врать, видимо, у меня получалось не очень хорошо.

— Видите ли… Ее не было дома, когда я уходила, а сама я не умею вызывать такси… Но я оставила ей записку, так что все в порядке!

— Значит, ты все-таки удрала! — погрозила мне пальцем Мишель. — Нехорошо! Но это не мое дело, в конце концов, я рада тебе помочь. Только дай слово, что обратно ты будешь добираться по-человечески. Я надеюсь, твоя подруга или ее родители смогут вызвать тебе машину?

— О, в этом я уверена!

Мило болтая, мы доехали до улицы Вожирар. На мое счастье, водитель знал, где находится аптека отца Миранды, а большего мне и не надо было, так как жили они по тому же адресу. Машина остановилась перед двухэтажным домом из серого камня, весь первый этаж которого занимала сама аптека, о чем свидетельствовала вывеска: «Аптека Морель. Самые низкие цены и лучшие рождественские скидки!» На входной двери висела табличка «Закрыто». У входа стояли две небольшие искусственные елочки, украшенные гирляндами, а справа я увидела крыльцо с навесом, выкрашенное в белый цвет, перила которого были увиты елочной мишурой, а на двери висела омела. Наверное, это и был вход в дом. Оба этажа ярко светились, и оттуда доносилась веселая музыка. Видимо, праздник у Миранды был в самом разгаре.

Мишель приказала водителю ждать и вместе со мной вышла из машины.

— Я не успокоюсь, пока не передам тебя из рук в руки, — объяснила она, — ну что же, давай, звони!

От волнения у меня захватило дух. Дрожащей рукой я нажала на маленькую круглую кнопку. Где-то в глубине дома послышался звон, а потом дверь распахнулась, и я увидела мою Миранду.

— Николь! — завопила она, бросаясь мне на шею. — Круто! Ты приехала!

— С днем рождения! — я попыталась освободиться от объятий. — Миранда, это Мишель, она помогла мне добраться сюда.

— Здравствуйте! — сказала Миранда. — Спасибо большое! Может, войдете?

— Нет-нет, — смеясь, ответила Мишель. — Я только лишь хотела убедиться, что с Николь все будет в порядке. С днем рождения и с Рождеством вас, девочки!

Помахав на прощание, она сбежала с крыльца и села в машину.

— Спасибо, Мишель! С Рождеством! — крикнула я ей вслед.

На миг мне даже стало грустно от того, что больше я ее никогда не увижу. Но долго грустить мне никто не дал. Миранда втащила меня в дом и стала помогать раздеваться, пританцовывая от радости:

— Я знала, что ты меня не надуришь! — восклицала она. — Мама, папа! Идите же скорее сюда! Николь приехала!

Где-то сбоку открылась дверь, и я увидела маму Миранды.

— Здравствуй, дорогая! — она подошла и крепко прижала меня к себе. — Спасибо, что смогла приехать, Миранда ждала только тебя! Идите скорее за стол!

— Подождите, — я вспомнила о подарке. — Миранда, это тебе! Поздравляю!

И протянула ей коробочку.

— Ой, Николь! Спасибо большое! — Миранда тут же разорвала упаковку и вытащила шкатулку. — Отнесем ее в мою комнату!

— Миранда, гости ждут, — сказала мадам Морель. — Нехорошо. Давай я отнесу твой подарок, а ты познакомь Николь со своими друзьями.

— Мама, мы на минуточку, — Миранда схватила меня за руку и потащила вверх по лестнице, на второй этаж.

— Миранда, а у тебя много гостей? — со страхом спросила я, когда мы вошли в ее комнату.

— Ты чего, боишься? — удивилась Миранда. — Не переживай, их всего трое, и они не кусаются!

Она полюбовалась шкатулкой, а потом поставила ее на столик у своей кровати. Я огляделась вокруг. Комната Миранды была маленькая, но очень уютная. Помимо кровати, в ней стоял большой платяной шкаф, кресло и письменный стол. На кровати лежали мягкие игрушки: серый слон, плюшевый медведь и два смешных зайца. Розовые занавески с милыми шелковыми бантиками придавали комнате особое очарование.

— Ты мне лучше расскажи, кто такая эта Мишель, иначе я умру от любопытства! — потребовала именинница.

— Да так, я просто ехала с ней в одном такси, она мне очень помогла. Не знаю, как бы я к тебе добралась!

— Так ты удрала? — Миранда задала мне тот же вопрос, что и Мишель, но, в отличие от последней, в голосе моей подружки был слышен явный восторг.

— Ага, сбежала… Но я оставила записку с твоим адресом… Знаешь, Миранда, — меня вдруг снова накрыл приступ паники, — что-то я боюсь… А вдруг бабушка вернется пораньше?

— И что? — Миранда непонимающе посмотрела на меня. — У меня же день рождения! Неужели тебе нельзя пойти в гости, поздравить подругу?

— Это сложно… — я не успела договорить, как в комнату заглянул месье Морель:

— Эй, куда ты подевалась? О, привет, Николь! Рад тебя видеть!

— Здравствуйте! Поздравляю вас с именинницей!

— Спасибо, милая! А сейчас идите-ка обе к гостям и побыстрее!

Он взял нас за руки и повел за собой. В большой комнате на первом этаже (по всей видимости, это была гостиная) ярко горел камин, возле которого стояла наряженная елка, а посреди комнаты — накрытый праздничный стол. На диване справа сидели две девочки и мальчик примерно нашего с Мирандой возраста.

— Встречайте новую гостью! — весело сказал отец Миранды. — Ее зовут Николь, и она очень проголодалась, как и вы все! Миранда, оставляю тебя за хозяйку, а мы с мамой заглянем к вам попозже.

— Давайте за стол, — скомандовала Миранда. — Николь, садись рядом!

— Привет! Меня зовут Анаис, а это моя сестра Шанталь, — приветливо сказала мне белокурая девочка в синем платье, кивнув в сторону своей сестренки, одетой точно так же.

— Мы двойняшки, — с улыбкой объяснила мне Шанталь, — всегда одеваемся одинаково. А ты вместе с Мирандой учишься?

— Да, — ответила я, окончательно оробев. — А вы?

— Мы живем рядом, наши родители дружат с родителями Миранды, — сказала Анаис.

— А я Мартен, — вмешался в разговор темноволосый мальчик. — Знаю Миранду с детства: ходили в один детский сад!

— С детства! — фыркнула Шанталь. — А сейчас что? Ты уже взрослый, да?

— Ну уж постарше вас, — важно заявил Мартен.

— Не обращай внимания, — весело сказала мне Миранда. — Ему через месяц будет пятнадцать, вот он и задается!

— Ничего я не задаюсь, — обиделся Мартен, — просто мужчины взрослеют раньше девочек!

— Ой, не могу, мужчина! — покатилась со смеху Анаис. — Держите меня!

— Ладно вам, хватит, — примиряюще сказала Миранда. — Давайте ешьте и будем веселиться!

Постепенно моя робость улетучилась, и через некоторое время я уже болтала с девочками, чувствуя себя спокойно и уверенно. Мартен тоже оказался веселым и милым мальчиком, несмотря на то что он был один среди нас, девчонок, держался он дружелюбно и совершенно свободно. Мне понравились друзья Миранды, и в какой-то момент я даже позавидовала ей, поскольку у меня вне стен пансиона друзей, увы, не было.

Тот день рождения запомнился мне надолго. Это был удивительный, чудесный вечер. Вскоре в гостиную пришли родители Миранды, и мы стали играть сначала в шарады, разбившись на две команды, а потом в фанты. Помню, как отцу Миранды достался фант с заданием спеть имениннице песню. Глядя на то, как этот солидный взрослый человек, взгромоздившись на стул, громко и ужасно фальшиво поет какой-то романс, а все покатываются от хохота, я вновь ощутила легкий укол ревности: у меня никогда не было такого праздника, со мной никогда так не веселились родители и меня никто так не любил. Если бы в тот момент мне предложили поменяться жизнями с Мирандой, я бы согласилась не раздумывая. Вот о чем размышляла я, наблюдая за тем, как месье Морель получает заслуженный поцелуй от дочери, как нежно Миранда обнимает его за шею и говорит: «Спасибо, папочка! Ты у меня самый лучший!», и с какой любовью смотрят на нее отец и мать.

Они были настоящей семьей, и пусть их дом даже близко не походил на замок Леруа. Да, он был маленьким, но очень теплым и уютным от их любви друг к другу, и этой любовью дышало все вокруг. Мне кажется, что именно тогда, сидя в гостиной Миранды, я впервые в жизни осознала, что богатство — это не роскошные поместья, машины и бриллианты; богатство — вот оно, рядом со мной, так близко, что его можно как будто рукой потрогать, и заключается оно в простых человеческих отношениях родных тебе людей. Почему же я лишена этого? Почему в мой день рождения моя родная и единственная бабушка не играет со мной в фанты? Хотя я с трудом представляю, что графиня Леруа, как мадам Морель, лезет под стол и под всеобщее веселье кричит «петухом», вытащив коварный фант! Почему не обнимает и не целует меня? Почему? Почему?..

Бабушка! Стоило мне только подумать о ней, настроение мое сразу же упало. Я вновь ощутила беспокойство, а взглянув на каминные часы, с ужасом увидела, что уже почти девять.

— Николь! Твоя очередь! — окликнула меня Миранда. — Тяни!

— Извините, — я вскочила с дивана, — но мне уже пора идти, правда!

— Как, уже? — расстроилась Миранда.

— Уже поздно, — тихо сказала я. — Тем более ты же знаешь, что…

— Да, конечно, — она не дала мне договорить, понимающе кивнув. — Что ж, надо значит надо. Папа, ты не мог бы вызвать такси для Николь?

— Конечно! — ответил месье Морель и вышел из комнаты.

Гости окружили меня:

— Жалко, что ты уже уходишь! Николь, а ты еще придешь к нам?

— Не знаю, — ответила я, — мне очень хотелось бы! Спасибо вам, мадам Морель, за чудесный вечер! Это было здорово!

— Что ты, детка, — мама Миранды погладила меня по голове, — мы всегда рады тебе! Приходи к нам почаще!

В этот момент вернулся месье Морель и весело сказал:

— Знаешь, Николь, а такси тебе не понадобится! Только я хотел снять трубку, чтобы его вызвать, как позвонила твоя бабушка и сказала, что за тобой уже едет машина. Правда, хорошо?

Вот тогда я полностью прочувствовала, что означает выражение «земля уходит из-под ног»!

— Что с тобой? — испугалась мадам Морель, видя, как я побледнела.

— Н-ничего… — запинаясь, выдавила я. — Не обращайте внимания, сейчас пройдет.

— Пойдем-ка со мной, — не терпящим возражения тоном сказала Миранда. — Мы подождем, пока за тобой едут, в моей комнате. Мама, папа, вернитесь, пожалуйста, к гостям. Я провожу Николь и приду.

И она утащила меня наверх. Когда за нами закрылась дверь ее комнаты, я, наконец, смогла дать волю своим эмоциям. Вцепившись в руку Миранды, я с ужасом бормотала:

— Что же теперь будет?! Что делать?!

— Николь, ты меня пугаешь! — воскликнула подруга, с беспокойством глядя на мое растерянное лицо. — В чем дело? Ну подумаешь, удрала к подружке на день рождения! За это не убивают.

— Ты не понимаешь… Не понимаешь!

— Конечно, не понимаю! Так объясни мне, почему ты так перепугалась!

Я с тоской посмотрела на Миранду. Как мне рассказать, что я безумно боюсь реакции бабушки на мое бегство? Я просто не знала, где взять подходящие слова и какими они должны быть.

— Бабушка будет вне себя… Как тебе объяснить? Она очень волнуется. Я так раньше никогда не делала!

— Боже, Николь! Ну покричит немного и успокоится! Ты, по-моему, преувеличиваешь!

— Она никогда не кричит… — прошептала я, и слезы брызнули у меня из глаз.

— Николь, милая, перестань! — Миранда нежно обняла меня за шею.

— Прости, я испортила твой праздник! — всхлипывая, сказала я.

— Не говори ерунды. Ничего ты не испортила. Вытри нос и пошли вниз. Кажется, за тобой уже приехали.

Я взяла себя в руки, и мы спустились на первый этаж, где действительно стоял наш водитель Анри. Я распрощалась с родителями Миранды и села в машину. Подружка махала мне с крыльца, пока мы отъезжали. Лицо у нее было тревожное и озабоченное.

— Анри, как там? — робко спросила я в дороге.

Он посмотрел на меня в зеркало заднего вида:

— Ну и натворили вы дел, мадемуазель! Мадам графиня в ярости.

— Бабушка сильно ругалась, да?

— Ругалась? Не то слово! Больше всех досталось охране и Софи. Кажется, она хочет ее уволить…

— Нет! Только не это! — в ужасе воскликнула я, сжав руки. — Боже, Анри! Что делать?

— Мадемуазель, это, конечно, не мое дело, — Анри тактично кашлянул, — но попробуйте объяснить мадам графине все спокойно, попросите прощения, авось обойдется!

Когда мы, наконец, подъехали к дому, мое сердце готово было выпрыгнуть из груди, руки дрожали, а ноги стали ватными.

Бабушка ждала меня в холле. С прямой, как струна, спиной сидела она в кресле у входа в зимний сад и курила. Прислугу не было ни видно ни слышно: спрятались, наверное, все.

— Подойди ближе! — приказала бабушка. Я остановилась в метре от нее.

— Слушаю тебя, Николь.

— Прости… — от волнения у меня пересохло в горле. — Я знаю, что поступила нехорошо…

Бабушка затушила сигарету и встала с кресла. Подойдя ко мне, она взяла меня за подбородок:

— Смотри мне в глаза, Николь! Отвечай, почему ты это сделала?

— У моей подруги по пансиону сегодня день рождения… Я всего лишь хотела ее поздравить…

— У какой подруги?

— Ее зовут Миранда. Она замечательная девочка, мы с ней очень дружны… Бабушка, прости меня!

— Миранда? Что еще за имя? — нахмурилась бабушка. — А чем занимаются ее родители?

— О, они прекрасные люди! — воскликнула я. — У папы Миранды своя аптека, а мама шьет очень красивые платья, правда!

— Боже мой, Николь! Что у моей внучки может быть общего с дочкой аптекаря и швеи?!

— Бабушка, они очень хорошие! Они так любят друг друга…

— Так-так… — графиня снова села в кресло и испытующе посмотрела на меня. — И что мне с тобой делать? Ты хоть понимаешь, как плохо поступила, сбежав из дома?

— Да, бабушка, — тихо ответила я. — Больше такого не повторится, обещаю!

— Человек должен отвечать за свои поступки, Николь. Думаю, самым лучшим наказанием для тебя будет увольнение Софи: в конце концов, это ее обязанность — смотреть за тобой.

— Не надо, пожалуйста! — умоляюще воскликнула я. — Софи не виновата! Она вообще не знала ни о чем!

— Скажи, Николь, а тебе не пришло в голову рассказать мне о своем желании навестить подругу?

— Нет, — ответила я, опустив глаза в пол.

— Могу я поинтересоваться, почему?

Я молчала.

— Отвечай же! — приказала графиня.

— Ты бы ни за что не позволила, — прошептала я. — Ты сама сказала, что у меня не может быть ничего общего с дочкой аптекаря…

— Об этом я тебе сообщила только что. До побега я и не знала о твоей Миранде. Поэтому будь так любезна, ответь мне, почему ты ничего не рассказала?

— Не знаю, — тихо сказала я. — Только прошу тебя, не увольняй Софи!

— Неужели ты считаешь меня таким чудовищем, Николь? — бабушка не сводила с меня взгляда.

Я молчала. Графиня встала с кресла и нервно прошлась по холлу. Остановившись у окна, она отвернулась от меня и пробормотала едва слышно, но я все-таки смогла разобрать: «Наверное, мне нужно что-то менять…». Потом она повернулась ко мне:

— Ступай к себе, Николь. Софи останется: ее спасла только болезнь, она действительно плохо себя чувствует. Как только ей станет лучше, вы обе отправитесь в замок.

— Спасибо, бабушка! — выдохнула я и поспешила убраться с ее глаз, все еще не веря, что так легко отделалась.

Да, это Рождество я запомнила на всю жизнь! Потом я еще долго утешала Софи, на которую в первую очередь обрушился весь бабушкин гнев, мы с моей бонной плакали вдвоем, уткнувшись друг в друга, и я пообещала впредь никогда так не поступать…

Оглядываясь назад, я понимаю, что тот наш разговор с бабушкой, скорее всего, и стал первым звоночком к переменам, но окончательный перелом в наших отношениях произошел летом, после того как мне исполнилось четырнадцать. Я хочу поскорее рассказать об этом, поэтому не буду останавливаться на событиях, произошедших после Рождества. Тем более что ничего такого со мной и не случилось: закончились каникулы, я вернулась в пансион. Миранде я тогда еще раз попыталась объяснить, что моя бабушка — очень непростой человек, и отношения у нас пока складываются не очень.

И вот наступило то самое лето. Стоял июнь — не самый жаркий месяц во Франции. В тот день шел дождь, поэтому ни гулять по лесу, ни ездить верхом я не могла. Бабушки в поместье не было: еще вчера она уехала на нашу винодельню в Сент-Эмильон, откуда должна была вернуться сегодня вечером. После обеда я почитала, поиграла на фортепиано, поболтала с Софи, а потом поняла, что мне совершенно нечем заняться. Я решила побродить по замку, по всем нашим четырем этажам, и исследовать чердак. Миранда часто рассказывала удивительные истории о привидениях и о старинных кладах, которые непременно должны быть в каждом уважающем себя замке. Так что чердак — самое подходящее для всего этого место.

Решительно я стала подниматься наверх, но внезапно остановилась перед дверью в бабушкину комнату. Спальня графини! Это было получше, чем какой-то там чердак! Меня с детства манила эта комната, в которой я никогда не была, поскольку входить в нее было строжайше запрещено. Но сейчас-то бабушки нет дома… Сгорая от любопытства, я открыла дверь, вошла в спальню.

Комната поразила меня своим великолепием: блестел начищенный паркет, у стены находились небольшой камин, кресло-качалка и круглый стеклянный столик с разными фарфоровыми безделушками. Посреди спальни стояла огромная кровать с балдахином, а с потолка свисала красивейшая хрустальная люстра с подвесками. Все в комнате было выполнено в приятных бело-голубых тонах: и шелковые обои, и тяжелые бархатные занавеси на окнах, и пушистый ковер перед кроватью. Однако никакого письменного стола, в ящиках которого я могла бы поискать что-нибудь интересное — потайное дно, например — в комнате не было.

Немного разочаровавшись, я уже собиралась уходить, но вдруг взгляд мой упал на прикроватный столик, на котором стояла чья-то фотография в серебряной рамке. Подойдя поближе, я обомлела: на фото была я! Но, приглядевшись внимательно, я поняла, что это вовсе не я, а другая девочка, вернее, девушка. Фотография была старая, черно-белая. Девушке на ней на вид было лет пятнадцать, она стояла в длинном белом платье, держа в руке шляпку, и улыбалась, глядя прямо в объектив. Я взяла рамку в руки и тут же поняла, что фотография была сделана здесь, в поместье: вот видна наша подъездная аллея, знакомые деревья и сам замок Леруа. Но кто эта девушка? У нее мои волосы, глаза, черты лица… Сходство было настолько сильным, что ее вполне можно было принять за меня. И тут меня осенило: боже мой, это же моя мама…

С колотящимся сердцем я присела на бабушкину кровать, не выпуская фотографию из рук и жадно вглядываясь в лицо той, которая подарила мне жизнь. Как же мы с ней были похожи, просто жуть! Мысли вихрем проносились в голове: почему фотография мамы тут? Ведь я с детства слышала, что бабушка не смогла простить дочь за предательство и собственноручно сожгла все ее снимки, запретив даже упоминать ее имя в нашем доме. А тут такое… Она хранит фотографию дочери у своей кровати! Но как же прислуга? Ведь спальню убирают каждый день! Значит, все в замке видели эту фотографию? Все, кроме меня, знали, как сильно графиня любит свою дочь? Но зачем нужно было скрывать это от меня? Почему?

— Что ты тут делаешь?!

От неожиданного резкого окрика я буквально подскочила. Фотография выскользнула у меня из рук, упала на паркет, стекло разбилось. Ко мне подлетела графиня Леруа, пылая от гнева, и схватила меня за руку:

— Как ты посмела зайти в мою спальню?! Что ты тут искала? Отвечай немедленно!

В первую секунду я дико перепугалась и лишь смотрела на бабушку широко открытыми глазами.

— Кто позволил тебе прийти сюда? — свистящим шепотом спросила она, и от этого мне стало еще страшнее. Но тут бабушка заметила разбившуюся фотографию и замерла.

Воспользовавшись ее замешательством, я неожиданно перешла в наступление:

— Это моя мама, да? Это она! Я знаю! Почему она здесь? Почему ты от меня ее прятала?

Бабушка подняла фотографию с пола и, стряхнув осколки, бросила:

— Немедленно иди в свою комнату!

— Не пойду! — в меня словно вселился бес. — Никуда я не пойду, пока ты мне все не объяснишь!

Бабушка удивленно посмотрела на меня:

— Мне не нравится твой тон, Николь, и то, как ты разговариваешь. Ступай к себе и успокойся.

— Не пойду! — заорала я и даже топнула ногой. — Отвечай немедленно, почему ты прячешь фотографию мамы?! Почему ты мне все время врешь?! За что ты меня ненавидишь?!

Лицо графини дрогнуло, и я заметила, как у нее трясутся руки. Решив закрепить свой успех, я продолжила:

— Бабушка, ответь мне! Я не понимаю! Ты запретила даже произносить имя мамы, а сама хранишь ее фотографию. Значит, ты ее любишь, да? Но почему ты тогда так относишься ко мне? Что я тебе сделала?

— Остановись, Николь, прошу тебя, — прошептала графиня.

— Не остановлюсь! Почему ты всю жизнь меня ненавидишь? Почему так? За что?

— Что ты такое говоришь! — воскликнула бабушка. — Кто сказал тебе, что я тебя ненавижу?!

— Ты! Ты сама и сказала! Всем своим видом, всеми своими действиями: ты так холодна со мной — никогда не обнимешь, не поцелуешь, не спросишь, как мои дела… Мы ни разу с тобой ни о чем не разговаривали! Ты даже в детстве меня сторонилась! Меня всегда укладывала спать, купала и читала сказки Софи! Софи, а не ты! Я совсем не знаю тебя, бабушка! Да что там… Я тебя даже боюсь!

— Прекрати, хватит!

— Не могу! — вскричала я, окрыленная своей победой. Но тут случилось то, чего никогда ранее я не видела, да и не только я, наверное, никто на свете: графиня Изабель Леруа разрыдалась. Я остолбенела, а бабушка стояла возле кровати и рыдала, закрыв лицо руками, не заботясь ни о безупречном макияже, ни о том, что ее могут услышать слуги.

— Бабушка…

— Николь, прости меня… — она протянула руки мне навстречу, и в ту же секунду я оказалась в ее объятиях.

— Бабушка… бабушка… — повторяла, рыдая, я.

— Прости меня, девочка, за все прости, — шептала она, крепко прижав меня к себе. — Я очень люблю тебя, Николь!

— И я люблю тебя…

Мы сидели на полу у кровати, обнимали друг друга и рыдали в голос. Это был один из самых счастливых моментов в моей жизни! Я почувствовала, как внутри растаял огромный кусок льда, на душе стало сразу легко-легко, а бабушка целовала и целовала меня, гладя по волосам, лицу, повторяя, как сильно она меня любит. Не помню, сколько времени мы с ней вот так, обнявшись, сидели на полу ее спальни. Но мне было хорошо как никогда.

— Хватит плакать, — наконец сказала графиня, — теперь у нас все будет по-другому, я обещаю! Ты мне веришь?

— Конечно, — ответила я и улыбнулась. — Бабушка, ты бы видела себя в зеркале!

— Это неважно, — отмахнулась она. — Давай я расскажу тебе о маме.

И она рассказала мне то, что я уже слышала от Софи. За одним исключением: я не знала, насколько сильно бабушка любила маму и что она едва смогла пережить сначала ее побег, а потом и смерть.

— Ты не представляешь, милая, что такое потерять своего ребенка, — говорила мне бабушка, гладя мамину фотографию. — И не дай Бог тебе это пережить. Я не знаю, как смогла пройти через это и почему сама не умерла. Это очень тяжело, Николь. После смерти Доминик я действительно запретила упоминать ее имя, но не потому что ненавидела ее, нет, я думала, что так мне будет проще. Я была эгоисткой. Прости меня, девочка! Я всегда боялась, что с тобой может случиться что-нибудь. Я запретила себе привязываться к тебе, хотя очень люблю и всегда любила! Второй раз я бы это точно не пережила… Теперь я понимаю, чего себя лишила… Боже мой, ты же совсем взрослая, Николь! И как ты похожа на маму! Ты простишь меня, правда?

— Уже простила, — я поцеловала ее в нос. — Бабушка, а где мой отец?

Бабушка нахмурилась:

— Я понимаю, что не должна говорить плохо о твоем родителе, Николь, но раз уж решилась на правду, то расскажу как есть. Его звали Жан. Жан Робер. Родом он был из Марселя. Ему было двадцать три или двадцать четыре года, точно не помню. Он появился в замке, когда Доминик едва исполнилось шестнадцать. Твоя мама с детства прекрасно рисовала, поэтому я пригласила ей учителя живописи. Жан работал в солидной художественной галерее в Париже, у него были превосходные рекомендации, и я наняла его не колеблясь… Прости меня, Николь! Твой отец был весьма милым юношей, у него были, видимо, ирландские корни, иначе откуда у француза возьмутся рыжие волосы и зеленые глаза? Да, внешне он был хорош! Высокий, стройный, прекрасные манеры… Неудивительно, что он сумел вскружить голову твоей маме! Прости меня, Николь!

— И что потом?

— Что потом… Моя вина в том, что я всегда много работала и совершенно не уделяла время дочери, как и тебе сейчас. Прости меня, Николь!

— Бабушка, если ты будешь через слово вставлять: «Прости меня, Николь!», то мы просидим тут до завтра, — я снова обняла ее. — Рассказывай дальше!

— Он приходил каждый день, и они с Доминик занимались… Занимались! — усмехнулась бабушка. — Представляю я, чем они занимались… Ой!

Она прикрыла рот рукой и испуганно посмотрела на меня. Я поспешила ее успокоить:

— Не волнуйся, ты сама сказала, что я уже взрослая. Да и на уроках биологии нам рассказывали, откуда берутся дети. В конце концов, я сейчас всего на два года младше мамы, которая родила меня в неполных семнадцать, верно?

— Да, Николь, верно. Но что еще рассказать? В один прекрасный день Доминик и Жан упорхнули, оставив мне трогательную записку: «Мама! Не ищи меня, я люблю Жана, а ты никогда не примешь его в качестве моего мужа». И все дела. Твоя мама была очень упрямая и романтичная. Ей казалось необыкновенным приключением сбежать из дома с бедным художником! И, кроме того, она уже ждала тебя… Правда, я об этом тогда не знала.

— Но ты искала ее?

— Конечно! Я наняла лучших детективов, кроме того, вся полиция Франции стояла на ушах, но найти их мы не смогли.

— Почему?

— Да потому, милая, что не там искали. Говорят же, хочешь что-нибудь спрятать — оставь на виду. Мы искали везде, кроме самого Парижа.

— Так они никуда не уехали? — от удивления я открыла рот.

— Представь себе! Твоя мама была умна не по годам. Они действительно остались в Париже, сняли комнатенку в одном из бедных районов и жили себе.

— А свадьба? У них была свадьба?

Бабушка помрачнела:

— Никакой свадьбы, Николь, не было. Твой отец, оказывается, уже был женат.

— Как это?!

— А вот так. Его женой была какая-то танцовщица из одного заведения… ммм… как бы сказать тебе… весьма сомнительной репутации… Но это еще не все. Оказалось, что у них даже был ребенок…

— Ребенок?

— Ну да, ребенок. Ему было всего несколько месяцев, когда твоя мама родила еще и тебя.

— Боже мой! Бедная мама! Как же она могла сбежать с ним?

— Не знаю, милая, наверное, твоя мама сильно любила твоего отца, а он этим просто воспользовался. Может, он рассчитывал на ее состояние, на деньги, я имею в виду, не могу сказать точно. Но жениться на ней он не мог или не хотел, да это уже и неважно. Самое страшное случилось потом, когда родилась ты, мое солнышко…

— Что может быть страшнее, бабушка? Оказаться в трущобах с человеком, который обманул тебя, да еще и родить от него ребенка!

— Доминик умерла при родах, — бабушка смахнула слезу. — Я ее увидела потом, уже в морге… Когда ее не стало, этот мерзавец — твой отец — явился сюда, в замок…

— Он осмелился?!

— А что ему оставалось? Денег едва хватало, не забывай, у него же была законная семья! И вот явился он, весь такой «убитый горем», с младенцем на руках, с тобой! И говорит мне: «Вы можете меня проклинать и ненавидеть, мадам, но ваша дочь умерла, а вот ваша внучка. И хоть мне и тяжело говорить об этом, но заботиться о ней я не в состоянии, поэтому давайте я подпишу все необходимые бумаги и расстанемся».

— А ты?

— А что я? Вызвала своих юристов, они быстренько все оформили, и ты стала Николь Леруа, моей внучкой. Жан подписал отказ не раздумывая. Кроме того, я хорошо заплатила ему, чтобы он и думать не смел объявиться когда-нибудь в нашей жизни. Да он, судя по всему, и не собирался.

— А его жена?

— Я никогда не видела ее, Николь. Всю эту грязь раскопали потом мои детективы: и про жену, и про ребенка я узнала только после смерти твоей мамы.

— А мой… отец… он больше не появлялся?

— Нет… Ну все, на сегодня откровений достаточно… Как ты думаешь, не выпить ли нам чаю?

Вот так я узнала всю историю своего рождения. Мне всем сердцем было жаль маму, жаль, что я ее лишилась так рано и так горько, но еще сильнее мне стало жаль бабушку, которая прошла через всё это и смогла пережить то, что не всякому под силу.

Именно с того дня наши отношения в корне изменились. У меня появилась не просто родная бабуля — я приобрела лучшего друга, самого близкого, самого любимого человека в моей жизни! Слухи о переменах в нашем замке распространялись стремительно, да и трудно было не заметить, как горят наши глаза, как мы часами проводим время вместе. Вскоре атмосфера в родном доме перестала быть тревожно-гнетущей, как все годы до этого; казалось, что сам замок, наконец, вздохнул и задышал полной грудью. Больше всех радовалась за нас моя милая Софи.

Все лето мы провели с бабушкой вместе, не разлучаясь ни на день. Конечно, она продолжала работать, но теперь везде и всюду я с удовольствием сопровождала ее. И это было здорово.

— В конце концов, Николь, именно тебе предстоит продолжить семейное дело, когда меня не станет, — говорила бабуля. — Поэтому пора вникать в самую суть. Я понимаю, что тебе только пятнадцатый год, но иметь хоть какое-то представление о наших виноградниках ты уже должна.

И я вникала. Мне было очень интересно. Я узнавала много нового, например, что Франция — это родина вина. Ее старинные виноградники известны во всем мире. Оказывается, в нашей стране есть несколько винодельческих регионов. Чтобы я увидела все своими глазами, бабушка повезла меня в Бургундию, Прованс и Бордо с винной дорогой Медок. В Бургундии мы посетили город Бон, центр местного виноделия. Здесь находится Музей вина и огромные винные погреба, которые произвели на меня неизгладимое впечатление. В городе Шабли, куда мы направились после Бона, ежегодно в последнюю неделю ноября проводится Праздник вина, на который бабушка обещала привезти меня осенью. Потом мы поехали в Бордо, город, расположенный у устья Гаронны. Примерно в сорока километрах от Бордо находился Сент-Эмильон, еще один винодельческий регион, где у бабушки было несколько виноградников — Шато Марго, Леоньян, От-Брийон, Сотернэ и Сен-Жульен. Вблизи каждого располагались бабушкины заводы по производству вин. Сент-Эмильон поразил меня изобилием виноградников. А сам городок, по словам бабушки, еще со времен Римской империи был центром виноделия. Растекшись на крутом склоне из известняка, городок представлял собой сеть погребов и туннелей, проложенных в мягком камне — многие из этих погребов были так же полны вином, как и в то время, когда римляне разбили здесь лагерь. Это было удивительно! Бабушкины заводы производили здесь красное бордо, с его неповторимым мягким, сочным вкусом, сделавшим это вино знаменитым на весь мир.

— Неужели все эти виноградники твои? — с восторгом спрашивала я бабушку. — Или тут нет других виноделов? Или у них плохое вино? Ведь твое считается лучшим в мире!

— Почему же нет? — смеясь, отвечала она. — Есть, конечно, и я вовсе не запрещаю им творить свое вино. Просто мне повезло с почвой, милая. Раньше, когда урожаи были ниже, мы с твоим покойным дедушкой тоже жили очень плохо. Но запомни на всю жизнь, Николь: если твое шато стоит не на лучшей почве, которая даже в удачные годы не произведет на свет отменное вино, а ты вдобавок ко всему поднимаешь урожайность, ты рискуешь получить в плохие годы массу жидкого, безвкусного вина. Такое случается как в Медоке, так и в Сент-Эмильоне. И между хорошими шато и теми, что похуже, существует огромная разница! Ну да ладно, это все я объясню тебе позже, когда ты еще немного подрастешь. Пока запомни еще одно: те вина Сент-Эмильона, что попроще, годны к употреблению уже через три-четыре года, а мои лучшие вина созревают через шесть-семь лет.

— Так долго! — поразилась я. — А почему все-таки у других виноделов не получается такое вино, как у тебя?

— Солнышко, когда ты берешь в руки бутылку с надписью «Chateau» на этикетке, то ожидаешь найти под пробкой французское вино превосходного качества, и это действительно так. Шато уже давно стало синонимом безупречного вина. Именно эти вина так ценятся гурманами всего мира. Здесь, в Бордо, мои виноградники обладают уникальным сочетанием климата и почвы. Кроме того, каждое хозяйство обычно владеет собственными секретами производства вин, передаваемыми из поколения в поколение. В нашей семье таких секретов немало. В сочетании с тщательно подобранными сортами винограда, выращенного в уникальном климате, это рождает неповторимый, сложный вкус вин шато, богатый тончайшими оттенками и нотками аромата. Именно поэтому мои вина относятся к наивысшей категории в классификации французских вин. Я произвожу вина небольшими партиями, причем практически у каждого моего хозяйства есть старшее вино и второе, младшее. Старшее вино изготавливается из отборного винограда лучших урожаев — это гордость каждого хозяйства. Второе вино менее качественное и, соответственно, менее дорогое. А так как твоей бабушке здесь принадлежат практически все хорошие виноградники, я могу себе позволить производить только старшее вино. Мои соседи, более мелкие хозяйства, производят младшее, или столовое, вино. Оно доступно большинству покупателей. Виноделие, Николь, — перспективный и прибыльный бизнес, но для того чтобы получить хорошие дивиденды, в него нужно и вложить немало. Если ты будешь трудиться, не жалея себя, и любить свое дело, виноградная лоза обязательно ответит тем же и поможет приумножить семейное состояние…

Так пролетело лето. Я вернулась в пансион, где с восторгом и радостью поделилась с Мирандой своими переменами в жизни. Наконец-то я смогла рассказать ей всё. Миранда еще раз впечатлилась грустной историей моей мамы. А по поводу отца сказала, как всегда, не выбирая выражений:

— Не думай о нем, Николь! Он просто гад… Зато теперь у тебя есть бабушка!

— Да еще какая! — воскликнула я. — Теперь-то я вас точно познакомлю, и ты сама увидишь, какая она замечательная.

— Что, по традиции встретимся в мой день рождения? — хитро прищурилась Миранда. — Ты как, в этот раз оставишь записку?

— Да ну тебя! — рассмеялась я. — Теперь все будет по-другому…

Так оно и было. В Сочельник бабушка отправила в Париж машину, и вскоре вся семья Миранды оказалась в нашем поместье. Никогда не забуду, какими глазами смотрела Миранда на замок, когда я вышла их встретить.

— Ну ничего себе! — воскликнула она, забыв поздороваться. — Он еще лучше, чем на твоем рисунке! Обалдеть! Это правда твой дом?!

— Здесь очень красиво, Николь, — с улыбкой сказала мадам Морель. — Нам как-то даже неловко: твоя бабушка прислала машину, беспокоилась…

— Да, Николь, нам очень неудобно: мы бы и сами добрались, — сказал отец Миранды. — Наш автомобиль пусть и старенький, но вполне…

— Что вы! — перебила я его. — Бабушке не терпится с вами познакомиться! Идемте скорее в дом…

Бабушка ждала нас на первом этаже. Было видно, как сильно волновались родители Миранды, робея в непривычной для них обстановке, но держались скромно и с достоинством.

— Здравствуйте, мадам графиня! — поздоровался отец Миранды. — Меня зовут Паскаль Морель, это моя жена Беатрис и наша дочь Миранда.

— Здравствуйте, месье, мадам, — кивнула бабушка, протягивая им руку. — Я рада вас видеть. Как доехали?

— Спасибо, все хорошо, — ответила мадам Морель. — Благодарим вас за хлопоты.

— Ну что вы! Какие хлопоты. Я давно хотела с вами познакомиться. Особенно с тобой, — бабушка улыбнулась Миранде, — так вот, значит, какая ты.

— Добрый вечер, мадам, — сказала моя подружка, — а вы не такая уж и страшная!

— Миранда! — ахнула ее мама. — Что ты говоришь!

— Она права, Беатрис, — рассмеялась бабушка. — Я совершенно обычный человек, поэтому давайте оставим церемонии, хорошо? Называйте меня просто Изабель. Сейчас дворецкий покажет ваши комнаты. Отдохните с дороги, встретимся внизу через час.

За праздничным столом родители Миранды окончательно перестали робеть, и вскоре мы совершенно свободно общались, разговаривали, смеялись. Я впервые чувствовала себя в семье, в окружении самых дорогих и близких мне людей. А потом мы играли и в шарады, и в фанты, причем привлекли к этому мероприятию даже Софи, дворецкого Шарля, мадам Сорель и нашего управляющего Николя, который приехал на Рождество прямо из Лондона. Все мои мечты сбылись! Я была по-настоящему счастлива.

— Вот видишь, Николь, — сказала мне в тот вечер Миранда, — теперь у нас все будет хорошо!

Знала бы она, как жестоко ошиблась!..

Прошло еще два года. Мы с Мирандой стали еще ближе, моя бабушка и ее родители сдружились, и мы часто навещали их в Париже. Все летние месяцы Миранда проводила у нас. Мы бродили по лесу, катались верхом, строили планы на будущее. Это было замечательное время! Помню, как бабушка спросила у Миранды, что та собирается делать после окончания пансиона.

— Я хочу стать фармацевтом, — ответила Миранда. — Мне нравится то, чем занимается папа. Я часто помогаю ему в аптеке и чувствую, что это мое. И я уже неплохо разбираюсь в препаратах, поэтому, может быть, когда-нибудь изобрету лекарство от всех болезней и стану такой же знаменитой женщиной, как и вы, мадам графиня!

— Мне нравится твоя целеустремленность! — похвалила Миранду бабуля. — Молодец!

— А Николь будет производить вина, да?

— Наверное, — я пожала плечами, — кто знает?

— Как это — кто знает? — опешила бабушка. — Я знаю! Кому же еще я передам семейное дело?

— Бабуля, это понятно, но мне так нравится рисовать! — сказала я ей. — А вдруг из меня выйдет известный художник?

Бабушка вздохнула:

— Это гены, не иначе. Что ж, милая, рисуй. Но я считаю, что одно другому не мешает.

Без ложной скромности могу сказать, что в то время я действительно рисовала неплохо. Особенно мне удавались пейзажи. Тем более что потрясающая натура поместья всегда была под рукой. Втайне я мечтала о том, что после окончания пансиона открою свою галерею, где смогу выставляться. Но пока это были всего лишь мечты…

К семнадцати годам Миранда стала настоящей красавицей. У нее были роскошные темно-рыжие волосы, доходившие до середины спины, и золотисто-карие, бархатные глаза. Прибавьте к этому точеную фигурку с тонкой талией и высокой грудью, задорный нрав, всегда острый язычок — и перед вами она, моя любимая подружка! В пансионе за ней увивались толпы мальчишек, но она ни на кого не обращала внимания.

— Это не мое, — твердо говорила она, отсекая очередного ухажера. — Мое еще впереди.

Что касается меня… Не знаю. Сложно описывать себя самой. Но когда я подходила к зеркалу, на меня оттуда смотрела стройная девушка с каштановыми волосами и карими, как у бабушки, глазами. Наверное, ее можно было назвать хорошенькой, но во мне не было и капли того огня, который горел в Миранде, моментально выделяя ее из толпы других людей. И пусть внешне мы с подругой и были в чем-то похожи, внутри каждой сидели совершенно разные люди. Я уже тогда была особой романтической, робкой и весьма впечатлительной. Миранда — полная мне противоположность. Помню, как я каждый раз рыдала, перечитывая «Овод», а Миранда, прочитав роман всего раз, сказала: «Монтинелли — козел, которого застрелить мало» — и больше к этой книге не прикасалась. Еще она всегда знала, чего хочет, и шла к своей цели напролом. Ее звонкий голосок ни на минуту не смолкал ни в классе, ни в женской спальне. Она постоянно что-то придумывала, рассказывала удивительные истории, участвовала во всех постановках и при этом была одной из лучших учениц. В общем, в эмоциональном плане мы с Мирандой были словно плюс и минус, которые, как известно, притягиваются.

И вот, накануне своего семнадцатилетия, я впервые увидела тот самый сон, с рассказа о котором я и начала это повествование. «Пора влюбиться», — сказала мне тогда Миранда то ли в шутку, то ли всерьез. Но с той поры я действительно стала ждать чуда — что в моей жизни появится он, тот самый принц из моего прекрасного сна.

— Бабушка, а среди твоих знакомых или… их знакомых нет никого по имени Александр? — однажды спросила я у бабули, когда в чудесное летнее утро мы с ней и Мирандой завтракали на лужайке перед замком. Миранда поперхнулась кофе.

— Ну ты даешь, подруга! Опять снился тот сон?

— Какой сон, милая? — спросила бабушка. Краснея и показывая Миранде кулак, я рассказала ей о своем сне. Бабушка выслушала меня с улыбкой.

— Девочка моя, ты весьма романтична!

— Это плохо?

— И да, и нет. Плохо, если ты полностью погружена в это состояние и оторвана от реальной жизни. Твоя мама тоже была очень романтической особой. И чем это закончилось?

Бабушка вздохнула.

— Не переживайте, мадам! — успокоила ее Миранда. — Я всегда буду рядом с Николь и смогу встряхнуть ее хорошенько.

— На тебя одна надежда, — повеселела бабушка. — Вот, Николь, бери пример! А своего Александра ты непременно встретишь, просто всему свое время, поняла?

Я невольно вздрогнула: именно эти слова мне сказал во сне Александр. Всему свое время… Из раздумий меня вывел голос бабушки:

— А теперь, девочки, поехали кататься. Допивайте свой кофе и догоняйте меня.

Она налила вино в узкий серебряный бокал и сделала знак Шарлю. Он подвел ей коня, поддержал стремя, подал вино. Графиня Леруа вскочила на лошадь и одним махом выпила свой бокал в седле. Миранда смотрела на нее во все глаза: этой женщине было пятьдесят пять лет!

— Бабушка… — начала она и остановилась. — Разве можно вас называть бабушкой?!

Встав из-за стола и подняв свою кружку с кофе, Миранда закричала:

— Да здравствует Изабель, королева лесов и полей Леруа!

Графиня засмеялась.

— Слышала, Николь? — сказала она и, обратясь к Миранде, добавила: — Это было очень любезно с твоей стороны, моя милая, благодарю тебя.

Мне показалось, что ее глаза слегка увлажнились. Бабушка передала Шарлю бокал, взяла хлыст, описала им в воздухе свистящий круг и помчалась вперед. Мы с Мирандой вскочили на своих коней и бросились в погоню.

— Эй, Миранда! Спасибо тебе! — крикнула я своей подруге.

— За что? — засмеялась она, оборачиваясь в седле.

— За тост! — сказала я. — Бабушка его никогда не забудет…

Это было лето 1982 года. Последнее счастливое лето в замке Леруа.

Осенью бабушке внезапно стало плохо с сердцем — прямо в самолете, когда она возвращалась из Брюсселя. Из аэропорта ее срочно доставили в парижскую клинику. Я и Миранда, узнав об этом, немедленно вылетели из Швейцарии в Париж. Врачи диагностировали у бабушки микроинфаркт и рекомендовали остаться у них на пару месяцев для полного обследования и восстановления. Но они не знали графиню!

— Вы в себе ли, милый? — изумленно спросила молодого доктора бабуля, как только пришла в себя и услышала о предложенных рекомендациях. Мы с Мирандой улыбнулись: значит, не все так страшно. — Какие пару месяцев? У меня презентация нового сорта через две недели! А в ноябре я открываю винный праздник в Шабли. Поэтому давайте-ка ваши пилюли или что там еще, и я пошла.

— Мадам графиня, какие праздники? Какие вина? — доктор едва не потерял дар речи. — Вам нужен полнейший покой и ни в коем случае нельзя волноваться, слышите?

— Ну так не волнуйте меня! — отрезала бабушка. — Готовьте к выписке, у меня куча дел! Николь, подай мне, пожалуйста, косметичку и зеркало!

— Извините, можно вас? — Миранда отвела доктора в сторонку. Я подала бабушке косметичку и подошла к ним.

— Скажите честно, каково ее состояние?

— Девушки, она перенесла микроинфаркт. И собирается на праздник вин! Ей надо полежать в покое и тишине, почитать газетки, полистать модные журналы… Сейчас она стабильна, но я не могу отвечать за последствия при таком настрое пациента!

— Какие газетки, месье? — воскликнула Миранда. — Николь, ты когда-нибудь видела, чтобы твоя бабушка лежала в тишине и читала газетку?

— Никогда, — подтвердила я.

— И не увидишь, — заявила бабушка, которая все слышала. — Что там насчет лекарств? Несите рецепт, и мы поехали!

— Рецепт дайте мне, я все возьму у папы в аптеке, подберу сама, — сказала Миранда. К тому времени моя подружка уже неплохо разбиралась в фармакологии, твердо решив продолжить дело отца.

Я попыталась уговорить бабушку остаться в больнице хотя бы на неделю, но мои усилия не увенчались успехом.

— Не волнуйся, Николь, — сказала она мне, — я прекрасно себя чувствую и обещаю принимать все пилюли, которые принесет Миранда.

Мы привезли бабушку домой, но не подумайте, что она улеглась в постель с газеткой. Графиня удалилась в свой кабинет, сказав, что у нее миллион важных звонков, и попросила ее не беспокоить и за нее не беспокоиться тоже. На следующий день я вызвала нашего семейного доктора, месье Дегрэ, который осмотрел бабушку, ознакомился с результатами анализов и ЭКГ и заверил меня, что особых причин для паники нет, хотя риск, безусловно, остается.

— Главное — не волноваться, — сказал он. — Берегите ее, мадемуазель Леруа! Только положительные эмоции!

— Конечно, доктор, спасибо! — я немного успокоилась, и, взяв с бабули честное слово выполнять рекомендации докторов, мы с Мирандой вернулись в пансион.

Прошло пару месяцев. Никаких приступов, слава богу, у бабушки больше не было; она успешно презентовала очередной сорт вина, посетила Шабли и чувствовала себя превосходно. Мы созванивались с ней раз в неделю. Поговорив с бабулей, я тут же перезванивала Николя, чтобы убедиться, что на самом деле все так прекрасно, как заверяет бабушка. Николя был для меня кем-то вроде старшего брата или дяди, по крайней мере, я его так воспринимала, и с детства я была к нему очень привязана, хотя видела довольно редко — будучи правой рукой бабушки, он постоянно был занят работой.

— Не волнуйся, Николь, — говорил мне Николя, — с мадам графиней и правда все хорошо. Лекарства она принимает, хотя и ворчит, а в целом самочувствие нормальное.

В конце концов, я успокоилась. Но беда пришла совсем не с той стороны.

Это случилось на рождественских каникулах, через несколько дней после Нового Года. По заведенной традиции, и восемнадцатилетие Миранды, и Рождество, и сам Новый Год мы отметили в замке уже привычным кругом: мы с бабушкой, Николя и Миранда с родителями. 2 января Беатрис и Паскаль уехали в Париж, поскольку аптека не могла не работать все праздники, а мадам Морель заждались клиентки. Решено было, что они вернутся в ближайшие выходные, последние перед началом семестра, мы вместе отметим окончание каникул, после чего я и Миранда поедем в Швейцарию, а месье и мадам Морель отправятся домой. Моей милой Софи бабушка дала отдохнуть, и она уехала к матери в Дижон. Бабушка осталась с нами, и мы великолепно проводили время втроем, словно три подружки: болтали до глубокой ночи, лежа на пледах у камина в гостиной, где соорудили себе «лежбище», как выразилась Миранда; выезжали верхом, если позволяла погода; гуляли по лесу.

Поместье утопало в снегу. Это было так красиво, что дух захватывало не только у Миранды, но и у нас с бабушкой, уже привыкших к этому зимнему чуду. Мы с какой-то детской радостью играли в снежки, лепили снеговиков и даже построили снежную крепость с помощью Николя и Шарля, который давно привык к нашим шалостям и уже не удивлялся тому, как мадам графиня Леруа с задорными криками бегает по двору, закидывая нас с Мирандой снежками. Надо признаться, что когда наш почтенный седовласый Шарль увидел это впервые, он немного ошалел от столь необычного зрелища.

Родители Миранды должны были приехать вечером в пятницу. На воскресенье намечался грандиозный отъезд из замка: наш с Мирандой, месье и мадам Морель и бабушки, которая собиралась в парижский офис вместе с Николя. Около двух часов дня позвонил отец Миранды и сообщил, что они выезжают. От Парижа до Мулена около 185 миль, а это всего-то три часа на автомобиле, поэтому мы прикинули, что родители приедут не раньше четырех, а то и пяти часов вечера, учитывая заснеженность трассы, и пошли бродить по лесу. Зимой темнеет рано, поэтому уже в три часа мы вернулись в замок. Мадам Сорель позвала нас обедать. Я настолько четко помню тот роковой обед, что стоит закрыть глаза — и я вижу всех нас, собравшихся за столом в гостиной: бабушку, раскрасневшуюся от собственного вина; Николя, оживленно рассказывающего какую-то смешную историю; Миранду, с собранными наверх волосами, из которых по бокам выбились две прядки, что очень ей шло; помню и запеченную в яблоках утку с молодой картошкой и зеленым горошком, которые подавала мадам Сорель, треск поленьев в камине и негромкий шум посуды, доносившийся из кухни. Всю эту идиллию нарушил телефонный звонок, на который никто из нас даже не обратил внимания: мы привыкли, что в замок всегда звонят только бабушке: из головного офиса или с заводов. Однако ответивший на звонок Шарль пригласил к телефону Миранду.

— Это вас, мадемуазель, — сказал он, войдя в гостиную.

— Кто это? — удивилась я.

— Тайный поклонник, — пошутила Миранда, встав из-за стола. — Я скоро!

Однако ее долго не было. Сначала мы не придали ее отсутствию особого значения: мало ли с кем она заболталась, но через полчаса бабушка первой проявила беспокойство:

— Николь, пойди-ка посмотри, где Миранда. Что-то мне тревожно…

Я вышла в холл. Ближайший телефонный аппарат у нас стоял на столике под лестницей, ведущей на верхние этажи. Там я и увидела Миранду. Она сидела на пуфике, держа в руках трубку, уставившись в одну точку.

— Что случилось?! — сразу испугалась я. Она не отвечала. И тут я заметила, что Миранда плачет. Да-да, плачет! Моя никогда не унывающая Миранда плакала!

— Бабушка! Николя! — закричала я. — Скорее!

А сама схватила Миранду за плечи:

— Скажи, в чем дело? Кто звонил?

— Николь… — прошептала она побелевшими губами. — Мои родители…

— Девочка, что произошло? — ласково спросила бабушка. — Кто тебе звонил?

— Не помню… какой-то комиссар полиции… — Миранда говорила с трудом.

— Какой комиссар? Что он сказал? — спросил Николя.

— Сказал, что мои родители разбились на машине… выразил соболезнования… попросил как можно скорее приехать в морг…

— Какой морг? — в ужасе я смотрела на нее. — Зачем в морг?

— Им надо провести официальное опознание… Николь, они умерли, понимаешь? Мадам Изабель, Николя, моих родителей больше нет!.. Их нет! — и тут Миранда зарыдала. Я бросилась к ней, обняла и прижала к себе.

— Так, подождите, — бабушка попыталась взять ситуацию в свои руки. — Может, это чья-то злая шутка или ошибка? Надо проверить.

— Простите, мадам, — деликатно кашлянул за нашими спинами Шарль, — но я, как обычно, попросил представиться звонившего и записал. Вот, в блокноте, посмотрите: комиссар Дюран, полиция Мулена.

— Шарль, найдите номер их участка, дозвонитесь и попросите этого комиссара, если такой у них работает, — приказала бабушка. — Мы будем ждать в кабинете. Идемте.

Мы увели плачущую Миранду в бабушкин кабинет и усадили на диван. Меня переполняли самые разные чувства, главным из которых была надежда на то, что этот нелепый звонок — просто жестокий розыгрыш.

— Я не верю… не верю… — повторяла Миранда, раскачиваясь из стороны в сторону, и слезы рекой лились по ее лицу.

— Успокойся, девочка, еще ничего неизвестно, — твердо сказала бабушка. — Вспомни, что говорил этот комиссар?

— Он сказал… — Миранда всхлипнула. — Он спросил, я ли Миранда Морель, я ответила, что да. Тогда он сказал, что машина папы была обнаружена на трассе недалеко от Мулена, что папа, видимо, не справился с управлением… там дорога скользкая… их занесло и они врезались в дерево… Еще он сказал, что это предварительное заключение… и мне надо приехать на… на… опознание… — Миранда снова разрыдалась.

— Боюсь, это не розыгрыш, — тихо проговорил Николя, но я его услышала и вздрогнула. Тут в кабинет постучал Шарль и сообщил, что комиссар Дюран на проводе.

— Позвольте мне, мадам, — Николя решительно поднял телефонную трубку: — Здравствуйте. Меня зовут Николя Мартен, я управляющий графини Леруа. С кем имею честь? Да, Миранда Морель сейчас находится у нас в гостях. Да, разумеется, я лично знаком и с Беатрис, и с Паскалем Морель…

Мы все затаили дыхание, не сводя с него глаз. Бабушка нервно курила одну сигарету за другой. Буквально с каждой секундой разговора лицо Николя мрачнело все больше.

— Благодарю вас, комиссар, я все понял. Мы немедленно выезжаем, — Николя положил трубку и повернулся к нам. Его взгляд был гораздо красноречивее слов, которые он произнес.

— Миранда, мне очень жаль…

— Нет! Нет, пожалуйста! — вскричала моя бедная подружка. — Не может быть!

— Мне очень жаль, — повторил Николя, — но это правда. Паскаль и Беатрис разбились. Нам нужно ехать в Мулен.

— Какое несчастье! — вскричала бабушка и бросилась к Миранде: — Крепись, девочка! Ты должна быть сильной, а мы тебя не оставим!

— Миранда, мы с тобой! Я люблю тебя… — прошептала я сквозь слезы.

Бедные Паскаль и Беатрис! Бедная моя Миранда! Что же теперь будет?..

Потом мы все вместе приехали в полицейский участок Му-лена, где нас встретил комиссар Дюран, высокий худощавый мужчина, около сорока лет, с пронзительным взглядом.

— Еще раз примите мои соболезнования, — сказал он. — Я понимаю ваше состояние, но нам необходимо соблюсти все формальности… Мадемуазель Морель совершеннолетняя?

— Да, комиссар, — еле слышно ответила Миранда, — мне уже исполнилось восемнадцать.

— Тогда вам нужно пройти со мной для опознания.

— Прошу прощения, — вмешался Николя, — насколько мне известно, опознавать может не только родственник, но и любое лицо, лично знакомое с погибшими. Могу ли я пройти эту процедуру вместо мадемуазель Морель? Учитывая ее эмоциональное состояние.

Комиссар не успел ничего ответить, его перебила Миранда:

— Спасибо, месье, — она прикоснулась к руке Николя, — но это мои родители, и я должна сама… Понимаете?

— Я пойду с тобой, — решительно заявила бабушка.

— Нет, мадам. Я вас очень люблю, но я должна сама, — повторила Миранда, — это мой долг, иначе будет неправильно. Как будто я струсила… Николь, ты меня понимаешь?

— Понимаю, — тихо сказала я и сжала ей руку. — Держись, подружка!

Миранда и Дюран ушли. Мы с бабушкой и Николя ждали их, примостившись на убогой деревянной лавочке в коридоре комиссариата.

— Бедная девочка, — покачала головой бабушка, — но как держится! Какая сила…

— Бабушка, мы же не оставим ее? Правда?

— Конечно! Что за вопросы, Николь?

Вернулась Миранда, поддерживаемая комиссаром. Ее лицо было белым.

— Мадемуазель опознала своих родителей, — сказал Дюран.

— Скажите, когда мы сможем… — Николя запнулся, — забрать их? Я имею в виду похороны…

— Да-да, я понимаю. Пройдемте в мой кабинет, я подпишу разрешение на захоронение, там и поговорим.

Николя и комиссар ушли. Я, бабушка и Миранда сидели, обнявшись, втроем.

— Ничего, девочка, ничего, — негромко говорила бабушка, гладя Миранду по волосам. — Мы вместе, мы справимся… К сожалению, бывают в жизни и такие горькие моменты. Что тут поделаешь…

Уже за полночь мы вернулись в замок. Бабушка заставила Миранду принять какое-то успокоительное, и мы уложили ее спать.

Последующие дни слились в моих воспоминаниях в одно размытое пятно, состоящее из череды каких-то хаотичных событий. Организацией похорон занялся Николя; бабушка и я не отходили от Миранды, которая была настолько убита горем, что превратилась в бледную тень, совершенно не похожую на саму себя. Все в замке сочувствовали Миранде, ведь за годы нашей дружбы она стала частью семьи.

Родителей Миранды мы хоронили в Париже, в холодный январский день. На кладбище было не очень много людей, поскольку никаких близких родственников у Паскаля и Беатрис не было. Пришли соседи, друзья семьи, несколько коллег отца Миранды. Церемония прощания была недолгой и очень печальной.

— Милая, возможно, сейчас не самый подходящий момент, но нам нужно серьезно подумать о твоем будущем, — сказала бабушка Миранде, когда мы шли к кладбищенским воротам.

— О чем Вы, мадам Изабель? — отрешенно спросила Миранда.

— О том, как и где ты теперь будешь жить, что делать дальше.

— Не знаю, — покачала головой Миранда, — пока не знаю.

— Тебе надо закончить пансион, обязательно! Сразу скажу, что ты можешь полностью на меня рассчитывать. Я уверена, что…

— Подождите, пожалуйста! Мадемуазель Морель! — сзади неожиданно раздался чей-то голос. Мы обернулись и увидели, что нас догоняет какой-то низенький полноватый человечек в длинном черном пальто. Под мышкой у него находился кожаный портфель с блестящей пряжкой и оторванной ручкой.

— Еле успел, — выдохнул мужчина, остановившись рядом с нами. — Прошу прощения за беспокойство, но это моя обязанность.

— Кто вы такой? — резко спросила бабушка.

— Позвольте выразить вам свои соболезнования… Меня зовут Филипп Дюбуа, мадемуазель Морель. Я нотариус, поверенный в делах вашего покойного отца. Мы можем поговорить с вами наедине?

— Говорите здесь, месье, — сказала Миранда. — Мне нечего скрывать от моих друзей.

— Извините, мадемуазель, но я не имею права: такова последняя воля Паскаля Мореля. Наш разговор должен состояться с глазу на глаз, сразу после его погребения. На этот счет у меня прямые указания покойного.

— Я даже не знаю… — растерялась Миранда.

Бабушка взяла инициативу в свои руки:

— Николя отвезет вас с месье Дюбуа к тебе, а мы с Николь подождем в каком-нибудь ресторанчике. Встретимся позже. Николя, потом ты можешь быть свободен.

— Спасибо, мадам, — поклонился нотариус, и они удалились.

— Как ты думаешь, о чем они будут разговаривать? — спросила я, когда бабушка отъезжала от кладбища.

— Не знаю, дорогая, — ответила она, выруливая на дорогу. — Может, Паскаль завещал Миранде еще что-нибудь, помимо дома и аптеки. Если она захочет, то сама нам обо всем расскажет.

Мы пообедали в каком-то довольно приличном ресторане недалеко от дома Миранды. И, пока ждали счет, бабушка сказала:

— Николь, позвони-ка Миранде, может, они уже закончили разговаривать?

Телефон стоял на барной стойке. Я набрала номер Миранды и сначала долго слушала длинные гудки, пока не раздался ее голос:

— Алло.

— Миранда, это Николь…

Я не успела закончить фразу, как связь, видимо, прервалась, так как наступила тишина, которую прорезали короткие гудки сигнала «занято». Недоумевая, я набрала Миранду второй раз. Занято. Третий. Опять занято.

— Ну что? — спросила бабушка, подойдя ко мне. — Она уже освободилась?

— Я не пойму, в чем дело. Связь оборвалась, и теперь не могу дозвониться.

— Дай-ка я попробую! — бабуля набрала номер Миранды.

— Все время занято, — недоуменно сказала она. — Может, Миранада неправильно положила трубку?

— А зачем она ее вообще положила? — возразила я. — Ведь я успела сказать, что это я, Николь…

— Поехали! — решительно заявила бабушка.

Мы припарковались прямо напротив крыльца у дома Миранды. Подойдя к двери, бабушка неожиданно схватила меня за руку:

— Смотри, Николь!

Дверь дома оказалась открытой. Мы переглянулись и вошли внутрь.

— Миранда! Это мы! Где ты? — позвала я. В доме стояла гробовая тишина, и мне на мгновение стало не по себе.

— А вот и телефон… — бабушка подошла к столику у зеркала в прихожей, где стоял телефонный аппарат. Снятая трубка висела, болтаясь на проводе. Бабушка осторожно положила ее на рычаг.

— Миранда! — закричала я. И тут со стороны одной из комнат первого этажа послышались какие-то звуки. Бабушка решительно распахнула двери гостиной, и мы увидели Миранду. Она сидела на полу, на ворохе каких-то бумаг, рассыпанных по всему ковру.

— Что случилось, девочка? — встревоженно спросила бабушка. Миранда подняла голову и посмотрела на нас. От ее взгляда у меня похолодело внутри: в нем было столько ненависти и злобы, что я даже отшатнулась назад.

— Господи… Да что с тобой?! — вскричала бабушка и шагнула к Миранде. Она вскочила с пола и встала, скрестив руки на груди.

— Оставьте меня в покое, — хриплым голосом произнесла Миранда, продолжая испепелять нас взглядом. — Уходите!

— Милая, да объясни же, в чем дело? — ласково спросила бабушка. — Тебя кто-нибудь обидел? Что сказал тебе тот человек?

— Никто меня не обидел, — отчеканила Миранда. — Я прошу вас уйти. Мне надо побыть одной. В конце концов, я только что похоронила своих родителей.

— Я понимаю, Миранда, — тихо сказала я, — но мы же любим тебя, переживаем…

И снова этот взгляд, полный ярости.

— Убирайтесь! — завопила Миранда, сжав кулаки. — Оставьте меня в покое!

— Хорошо, мы уйдем, — сдалась бабушка, — но знай, что ты всегда можешь на нас рассчитывать. Мы едем в Сен-Дени и пробудем там пару дней. Надеюсь, ты придешь в себя и объявишься. Пошли, Николь.

Миранда ничего не ответила. Уходя, я обернулась. Она смотрела нам вслед горящим от ярости взглядом.

— Бабуля, ты видела? — со страхом спросила я, когда мы сели в машину. — Ты видела, как она на нас смотрела?

— Да, — бабушка нахмурилась. — И мне это сложно понять. Чем мы ее так разозлили?

— Может, тот нотариус чем-то ее расстроил?

— Не знаю. Может и так. Только мы-то здесь при чем? Думаю, бедная девочка просто не в себе от пережитого и ей трудно видеть кого-то, напоминающего о семье, то есть нас с тобой. Дадим ей время, пусть действительно побудет одна, выплачется и поймет, что жизнь все равно продолжается.

Мы приехали в Сен-Дени и разошлись по комнатам, все еще находясь под впечатлением от случившегося. В тот день Миранда так и не объявилась. На телефонные звонки никто не отвечал. Мы решили подождать еще день.

— Если она не приедет или не позвонит до завтра, я заберу ее сама, пусть даже насильно, — сказала бабушка. — И пусть ее осмотрит наш врач. Как бы наша Миранда не потеряла рассудок от горя. Вот о чем я переживаю. И кстати, вам обеим пора возвращаться в пансион!

На следующий вечер, когда мы ужинали в столовой, горничная доложила, что к нам пришли. Я вскочила из-за стола, бросилась в холл и увидела Миранду, снимающую пальто.

— Слава Богу, это ты! — воскликнула я, подбегая к ней.

Она крепко обняла меня и прошептала:

— Прости, Николь! Пожалуйста, прости меня!

Лоб у Миранды был горячий-горячий, и у меня защемило сердце от жалости:

— Я не сержусь, правда! Просто на секундочку мне показалось, что ты за что-то на меня злишься…

Миранда вздрогнула и отстранилась:

— Да? Почему?

— Да какая теперь разница! — воскликнула я. — Показалось и показалось. Просто ты так странно на меня смотрела, с такой ненавистью…

— За что же мне тебя ненавидеть, Николь? — прищурилась Миранда, и на миг мне снова почудился тот самый взгляд. — Может, ты меня чем-то обидела?

Я растерялась, не понимая, шутит она в своей обычной манере или говорит серьезно.

— Может, это ты лишилась обоих родителей сразу? Может, это я живу как принцесса и ни о чем не забочусь? Ведь у меня бабушка — королева, и все есть?

Миранда с силой сжала мою руку так, что я даже вскрикнула от боли:

— Да что с тобой?!

И тут лицо ее потеплело, и глаза стали влажными:

— Николь, милая, прости! — она всхлипнула и бросилась мне на грудь. — Не слушай меня, прошу! Я сама не понимаю, что несу… Ты, наверное, больше не любишь меня…

— Глупая, ты что! Мы тебя очень любим!

— Так, что тут у вас происходит? — раздался голос бабушки. — Объявилась наконец-то! Ну заходи уже, нечего стоять на пороге.

— Мадам Изабель, простите! — Миранда подошла к бабушке и обняла ее. — Я вела себя как последняя идиотка, правда. Простите, если я вас обидела, я не со зла…

— Я понимаю, девочка, понимаю, — мягко сказала бабушка, — ты столько пережила за последние дни, у тебя просто был нервный срыв. Это нормально. Пойдемте пить чай!

И вот мы вместе сидим за столом — как в старые добрые времена. И Миранда с нами, моя любимая подружка! Слава богу, она пришла в себя.

— Месье Дюбуа, нотариус, передал мне бумаги от папы: завещание, последняя воля и все такое, — рассказывала Миранда, уплетая за обе щеки. — Уф… как же я проголодалась! Там ничего особенного, в этих бумагах: дом и аптеку папа оставил мне. Просто еще там было письмо, и когда я увидела его почерк, прочитала, у меня внутри будто что-то сломалось… Понимаете? И я подумала, что это ужасно, ужасно несправедливо! А тут вы… вы вместе, вы — семья. А у меня больше никого нет!

— Солнышко, а разве мы — не твоя семья? — бабушка погладила Миранду по голове. — Мы теперь в ответе за тебя и мы тебя любим, помни об этом!

— Спасибо, мадам! Я вас тоже очень люблю, но заботиться обо мне не надо.

— Как это? — изумилась бабушка. — Что ты такое еще удумала?

— Я все решила, — Миранда отодвинула тарелку и строго посмотрела на нас. — Во-первых, я уже не ребенок. Во-вторых, у меня есть дом и аптека, и я намерена продолжать папино дело. Жить мне есть где, с голоду не помру.

— Тебе надо учиться! — воскликнула бабушка. — Мы с Николь перед твоим приходом как раз говорили о том, что вам пора возвращаться к учебе.

— В пансион я больше не вернусь, — твердо сказала Миранда.

— Как не вернешься? — закричала я. — Ты что?!

— Послушайте, я долго думала и все решила. Не перебивайте. Родители оплатили обучение только за этот год…

— О деньгах даже не думай, — вмешалась бабушка. — Разумеется, я возьму это на себя…

— Не перебивайте! — сверкнула глазами Миранда. — Я же сказала, не надо обо мне заботиться! Я не возьму ваших денег, мадам, не обижайтесь. Думаю, вы, как никто другой, должны меня понять. Так вот. Я попрошу директрису разрешения позволить мне сдать экзамены экстерном. И за этот год, и за следующий сразу. Если получится, то у меня будет диплом. Нет — значит, нет. Тогда я поступлю в медицинский колледж на фармацевта. Буду учиться заочно и работать в аптеке. Уж как-нибудь справлюсь.

— Миранда, тебе будет очень нелегко, — бабушка вложила в следующую фразу всю свою любовь и теплоту: — Милая, позволь мне все-таки помочь тебе! Мы столько лет дружили с твоими родителями, и было бы нечестно с моей стороны оставить тебя без поддержки теперь, когда их не стало…

— Нет, мадам, — Миранда была непреклонна. — Я должна научиться жить дальше сама, понимаете? Может, тогда я добьюсь чего-то существенного! И, пожалуйста, не надо помогать мне тайком: я все равно узнаю и верну вам все до сантима. Хорошо?

— Дай я обниму тебя! — растроганно сказала бабуля. — Молодец, девочка! Ты показываешь такую силу воли, какой нет порой даже у взрослых мужчин. Но давай договоримся: если вдруг ты поймешь, что не справляешься, или что-то вдруг пойдет не так, как ты задумала, — тогда ты не станешь отказываться от помощи!

— Договорились, — засмеялась Миранда, и это было в первый раз после смерти ее родителей. Я смотрела на нее во все глаза и искренне восхищалась ее стойкостью и решимостью. Не знаю, смогла бы я поступить так же…

— Миранда, но мы хотя бы будем видеться? — тихо спросила я.

— Конечно, Николь! — удивленно воскликнула она. — В пансион завтра поедем вместе, а там видно будет. Но в любом случае оставляю за собой право приезжать к вам на Рождество. Не будем нарушать традицию!

Вот так моя жизнь изменилась еще раз. И если первые перемены были прекрасными — я обрела бабулю, то теперь я теряла. Теряла возможность видеть Миранду каждый день, разговаривать с ней, болтать на уроках, делиться самым сокровенным… Я понимала, что рассуждаю эгоистично, но ничего не могла с этим поделать. Поэтому когда мадам Лоран, директриса, объявила, что с этого дня Миранда Морель больше не является ученицей нашего класса, я не смогла сдержать слез. Миранде позволено было подготовиться к сдаче выпускных экзаменов, и она, тепло простившись с нами, уехала домой. Я проплакала весь вечер, лежа на пустой кровати Миранды, обнимая ее подушку, и девочки, прекрасно всё понимая, утешали меня, как могли.

Прошла зима, наступила весна. Миранда усиленно готовилась к экзаменам и работала в аптеке. Я была в пансионе. Разумеется, мы с ней переписывались, но это никак не могло заменить нашего прежнего общения, и мне очень не хватало подруги.

В мае мне исполнилось восемнадцать. Миранда и бабушка позвонили, поздравили меня, но отмечать день рождения мы решили после того, как я вернусь домой, а Миранда сдаст экзамены.

Время летело незаметно. Наступил июнь, и Миранда успешно сдала все экзамены, получив диплом раньше нас, своих бывших одноклассниц. Мы отметили мой день рождения и диплом Миранды в замке узким кругом: я, Миранда, бабушка и, конечно, наш добрый друг Николя. Мы с бабушкой от души поздравили ее с этим важным событием, и бабуля даже предложила поехать куда-нибудь отдохнуть. Но Миранда отказалась.

— Я буду поступать в колледж, — твердо заявила она. — Поэтому ни о каком отдыхе не может быть и речи. А вот на следующий год… Ну, не будем загадывать!

— А о чем ты подумала, милая? — спросила бабушка.

— Об этом еще рано говорить, мадам, но если у меня получится поступить и я смогу успешно прожить грядущий год, то мы с Николь действительно могли бы куда-нибудь съездить.

— Это было бы здорово! — радостно воскликнула я.

— Тогда пожелайте мне удачи! — рассмеялась Миранда.

В конце июня Миранда поступила в медицинский колледж. Пусть не в самый престижный, но зато сама и на бюджетное отделение. Это была большая победа, так как теперь ей не нужно было платить за обучение. Бабушка, оставаясь верна себе, попыталась подарить Миранде в честь ее поступления «хотя бы домик!», но моя подруга категорически отказалась.

— Спасибо большое, но, во-первых, я никогда не приму такой подарок, а во-вторых, я люблю дом своих родителей и намерена жить только в нем, — сказала она, когда мы приехали поздравить ее с поступлением.

— Миранда, не серди бабулю, иначе она подарит тебе какой-нибудь завод по производству лекарств или сеть аптек, — пошутила я. — Лучше прими домик!

— Да ну вас, — обиделась тогда бабушка. — Я бы с удовольствием все это подарила, только эта вредная девчонка все равно ничего не примет!

Помню, как мы с Мирандой смеялись и целовали бабулю в обе щеки…

Тем летом мы практически не виделись. Я сопровождала бабушку в ее деловых поездках, а Миранда с головой ушла в работу. Изредка звонили друг другу, по возможности навещали Миранду, когда бывали проездом в Париже. Но, увы, эти встречи были так редки и так недолги! С тоской вспоминала я те зимние и особенно летние каникулы, когда мы с Мирандой целыми сутками были неразлучны. И наши прогулки по лесу, и поездки верхом, и ночные разговоры у камина… К сожалению, для моей подружки детство закончилось внезапно и весьма рано. Однако она совершенно не утратила свой веселый нрав. Произошедшее изменило Миранду только в лучшую сторону: она стала более рассудительной, серьезной, думала и говорила о каких-то непостижимых для меня вещах — счетах за газ, электричество, ценах на продукты, распродажах одежды, поставках лекарств. Но ни разу за это время Миранда не попросила помощи ни у меня, ни у бабушки, хотя последняя, понятно, не оставляла попыток проявить заботу.

Мне же в то лето бабушка усердно пыталась привить вкус к нашему семейному делу, постоянно ставя в пример Миранду, которая делала все, чтобы заниматься аптечным бизнесом отца. К этому она привлекла Николя, поручив ему вложить в мою голову максимальное количество знаний о вине и его производстве. Николя рьяно принялся выполнять поставленные перед ним задачи. Помню, как он рано утром, в первых числах июля, приехал в замок Леруа и, наскоро позавтракав с нами, потащил меня в винные погреба.

— Боже мой, да это же настоящее подземелье! — воскликнула я, так как ни разу в жизни сюда не спускалась. Действительно, огромное пространство погреба было мрачным и темным: из освещения присутствовали всего пара ламп на потолке, которые светили тускло и, на мой взгляд, явно не справлялись с возложенными на них задачами.

— В настоящем винном погребе должно быть темно. И ничего, кроме вина, там находиться не может, — строго сказал Николя. — Запомни это раз и навсегда!

— А почему тут так грязно? — удивилась я, увидев, должно быть, вековую пыль на уложенных в ряд бутылках. Надо отметить, что бутылок было очень много: они занимали все пространство погреба, от пола до потолка, уложенные стройными рядами друг на друга в специальных ячейках. — Смотри, Николя! Они такие пыльные и так странно лежат. Я думала, что бутылки должны стоять вертикально, как в холодильнике.

— Бутылки хранятся горизонтально, и уж не может быть и речи, чтобы смахивать с них пыль! — отчеканил мой учитель и даже погрозил мне пальцем. — Ты же можешь побеспокоить напиток! Элитное вино — чуткий и нежный организм, которому категорически противопоказаны стрессы. Поэтому к хранению бутылок с лучшим французским вином и предъявляются особенно жесткие требования. Потревожить напиток — значит, изменить его необыкновенные свойства, сломать его букет, а может быть — и совсем убить.

Во мне проснулся интерес. Видимо, гены?..

— Решающую роль в винодельческой технологии также играет форма бутылки, — продолжал Николя. — Вина из Бордо, Николь, обладают характерным осадком, и их, как правило, разливают в бутылки с крутыми плечиками, с глубокой выемкой внизу. Когда напиток наливают, широкие плечики блокируют доступ осадка в бокал. У бургундских вин осадка не бывает, поэтому и форма бутылки совершенно иная — более гладкая. Качество винной пробки определяется материалом изготовления, в идеале это дуб… Тебе интересно?

— Очень, — ответила я, и это было искренне. Николя кивнул.

— Что еще? Ах, да… Классический винный погреб не должен располагаться рядом с автомобильной или железной дорогой. А почему, догадываешься?

— Нет.

— Потому что постоянная вибрация и шум обязательно приведут к болезни вина. Кроме того, вино быстро портится и от нагревания. Ты заметила, как здесь прохладно?

— Я бы сказала холодно, — я поежилась, поскольку начала замерзать. И это в июле!

— Здесь у нас хранится «Шато Леруа» и еще несколько сортов красных тяжелых вин, а их температура хранения — 1620 градусов. Поняла? А вот когда мы поедем в другие винные хозяйства мадам графини, чтобы познакомиться с хранением белых и розовых сортов вин, я попрошу тебя взять с собой теплую одежду, потому что там температура в погребах бывает не выше 7 градусов.

— А мы должны посетить все-все наши виноградники? — испугалась я.

— Сколько успеем, — твердо заявил Николя. — Не волнуйся, у нас впереди два месяца. Хотя… — он задумался. — Нет, к сожалению, все не успеем. Но не отвлекайся! Что ты запомнила из самого главного?

— Что в погребе должно быть грязно и холодно, — выпалила я, чем сильно развеселила своего учителя.

— Ладно, Николь, пойдем наверх. Согреемся, и я расскажу тебе о ваших виноградниках.

Мы попросили подать горячий чай на лужайку, где присели в плетеные кресла, наслаждаясь теплыми лучами утреннего солнца.

— Конечно, я не смогу рассказать тебе все досконально, — сказал Николя, бросая в чашку два кусочка сахара, — но попробую хотя бы в общих чертах. Тем более что ты уже бывала с графиней на виноградниках в Бургундии, ведь так?

— А еще в Провансе и Бордо, — подтвердила я.

— Замечательно. А знаешь ли ты нашу старинную поговорку: «Уже несколько столетий бургундское заставляет весь мир поднимать тост за здоровье Франции»?

Я с улыбкой покачала головой:

— Не знала, но мне нравится.

— Мне тоже. Но продолжу. У каждого винодельческого региона, Николь, свой неповторимый вкус. Возьмем наши бордоские вина — как самые популярные. По большей части в Бордо мы выращиваем красный виноград. Самые дорогие вина, которые из него производятся, способны простоять до ста лет, лишь улучшая при этом вкусовые качества. Во многом нам помогает климат…

— Да, я знаю, — позволила я себе перебить учителя, — бабушка говорила мне, что климат и почва — основные составляющие производства хорошего вина, а еще фамильные секреты.

— Абсолютно верно, — кивнул Николя. — Кроме этого, каждый винодел знает наиболее удачные годы для винограда и вина, записи о которых регулярно ведутся с XVI века. После Второй мировой войны особенно благоприятными для виноградников оказались 1947-й, 1949-й и 1953-й, затем 1978-й и 1979 годы. Возвращаясь к Бордо, отмечу, что именно там производят «Шато Марго», «Леоньян», «О-Брийон», «Сотернэ» и «Сен-Жульен» — одни из самых знаменитых наших вин. И все они на протяжении десятилетий только улучшают свои свойства. Ну, про «Шато Леруа» ты, безусловно, знаешь.

— Конечно, — гордо ответила я, — лучшее бабушкино вино!

— Не просто лучшее, — даже обиделся Николя. — Оно считается одним из самых благородных красных вин мира, выпускается в ограниченном количестве и стоит чрезвычайно дорого! Знаешь ли ты, что в прошлом году на аукционе в Нью-Йорке самой дорогой бутылкой вина была бутылка нашего Шато Леруа 1953 года, за которую заплатили более двухсот тысяч долларов! Так что это Grand Vin, мадемуазель! Но я отвлекся. Известно ли тебе что-нибудь об интеллектуальной собственности виноделов?

— Совершенно ничего! — ответила я, почему-то смутившись. Мне вдруг стало неимоверно стыдно, что я так мало знаю о нашем семейном деле, которому бабушка посвятила свою жизнь.

— Ничего, Николь, это вопрос времени, — утешил меня Николя, будто почувствовав мое состояние. — С годами ты все узнаешь, во всем будешь разбираться не хуже мадам графини.

— Куда уж мне… Так что ты там говорил об интеллекте виноделов?

От хохота Николя чуть не упал с кресла.

— Ох, Николь, — буквально стонал он, — я это запишу! Конечно, у любого винодела должен быть интеллект, иначе не видать ему хорошего вина…

Я покраснела как рак, поняв, что сморозила глупость.

— Хватит уже, перестань смеяться и расскажи толком, что ты имеешь в виду!

Николя успокоился и продолжил:

— Так вот. Право интеллектуальной собственности винодела — это право на наименование вина, произведенного в определенном регионе. Поняла?

— Не совсем, — честно призналась я.

— Объясню. Вот, например, носить звание шампанских вин имеют право исключительно французские вина провинции Шампань, а все остальные производители обязаны именовать свои игристые алкогольные напитки так, чтобы данная зарегистрированная марка ни в коем случае не упоминалась в названиях. Иначе говоря, по шампанской технологии выпускают вина и в других регионах Франции и мира. Однако такие вина не имеют права называться шампанскими. Для них существует термин — игристое вино. Ясно?

— Вполне.

— Отлично. Теперь скажи мне, сколько категорий вин ты знаешь и какие из них производит твоя бабушка?

Я наморщила лоб, вспоминая бабушкин рассказ о винах.

— Кажется, столовые и… элитные?

— Почти, — кивнул Николя. — Столовые — это низшая ступень вин, поэтому мы на них останавливаться не будем. А вот элитные, как ты их назвала, — на самом деле это марочные вина высшего качества — в основном и производит мадам Леруа. Еще и так называемые вина земель — вина из определенных регионов. Основная разница — в процессе производства и в ваших фамильных секретах. Но это тебе пока не нужно знать…

Николя говорил еще и еще, и я слушала его с живым интересом, стараясь понять и запомнить как можно больше и одновременно поражаясь, насколько много он знает. Не буду утомлять тебя, читатель, поскольку повествование мое отнюдь не является пособием для начинающего винодела. Скажу лишь еще пару слов о Провансе и Шампани, где бабушке принадлежали несколько виноградных хозяйств. Разумеется, я, как и любой коренной житель Франции, знала, что Шампань является родиной игристого вина — шампанского. Но только от Николя мне стало известно, что изобретателем шампанского, «вина молодости и любви», считается монах-бенедиктинец аббатства Овилье дом Пьер Периньон, который открыл секреты купажирования — соединения сока разных сортов винограда. И ему впервые пришла в голову мысль подвергнуть виноградный сок двойному брожению, в результате которого получилось шипучее пенистое вино.

В 1800 году аптекарь Франсуа из Шалона придумал современную бутылку, в которой учитывается не только цвет стекла, но его толщина и форма. Примерно тогда же мастер Антуан Миллер, работавший у знаменитой мадам Клико, разработал технологию ремюажа, благодаря чему шампанское становилось кристально прозрачным. Существует широко распространенное мнение, что шампанское вкусно чуть ли не замороженным. Это мнение, безусловно, ошибочно, потому что резкое обжигающее ощущение холода заглушает приятную игристость этого напитка.

…Забегая вперед, скажу о том, что тем летом, в середине июля, бабушка и Николя отвезли меня в Прованс, чтобы я своими глазами увидела весь процесс создания неповторимого бабушкиного красного бархатного вина La Passion — «Страсть».

Прованс, расположенный на юге Франции в зоне климата с мягкими зимами, жарким летом и долгой теплой осенью, являющийся самым древним винодельческим регионом Франции, произвел на меня неизгладимое впечатление. Именно там я убедилась сама, что виноделие — это тонкая операция. В одной из наших виноделен я своим глазами видела, как рабочие брали черный виноград (красные вина производятся исключительно из черного винограда, в то время как белые могут производиться как из белого, так и из черного, дающего белый сок), выжимали и отделяли его от кистей. И это вручную! Как объяснила мне бабушка, выжимка состоит в том, чтобы вскрыть ягоды винограда, высвободив сок и мякоть. Затем выжатый виноград перебрасывали в разделитель, где древесная часть грозди удалялась — в противном случае она могла придать вину травяной привкус. Выжатый и отделенный от кистей виноград направлялся на ферментационное брожение в дубовых бочках. Потрясающее зрелище!

— Бабушка, это… это… просто удивительно! — воскликнула я тогда. — Мне очень хочется узнать о вине все! Или хотя бы столько, сколько знаешь ты.

— Значит, ты готова продолжить наше дело? — с улыбкой спросила бабуля.

— Да! — решительно заявила я. — Расскажи, пожалуйста, а что происходит с вином потом? Я имею в виду то вино, которое уже в бочках, — оно готово? Его можно разливать по бутылкам и продавать?

— Нет, милая, что ты! Оно еще совсем не готово. Вино требует постоянных забот, чтобы стать пригодными для продажи. Мы, виноделы, называем это «работой над вином». Смешение, осветление, стабилизация и выдерживание. Сейчас ты видела в тех бочках еще сырое вино, оно мутное и нуждается в очищении, которое позволит получить прозрачный и стабильный продукт, готовый для более или менее длительного хранения — в зависимости от сорта. Красные вина мы обычно выдерживаем в течение одного-двух лет в этих дубовых бочках, легкие белые вина — всего несколько месяцев. После выдержки их разливают в бутылки. Белые вина сохраняются в упакованном виде еще в течение нескольких месяцев. Выдержанные красные вина хранятся в бутылках несколько лет. За это время в них формируется сложный аромат, который и составляет букет вина.

— Мне никогда этого не запомнить! — схватилась я руками за голову. — Как ты столько знаешь и так хорошо разбираешься в этом?!

— Дорогая, ты же француженка. Каждый француз ощущает, что его жизнь неразрывно связана с виноделием и виноградарством даже в том случае, когда он не имеет к ним никакого отношения. С раннего детства и до глубокой старости винная тема сопровождает француза постоянно. Может ли иностранец в полной мере разделить наше понимание и ощущение вина? Нет, не может по определению. Но можно попытаться приблизиться к этому пониманию — изучая нашу историю, культуру и язык. Есть еще варианты: жениться на француженке или выйти замуж за француза, — пошутила бабуля. — Но самый простой путь — пить французское вино в меру своих финансовых возможностей. Количество обязательно перейдет в качество. Для любого француза всё, что связано с винами, — часть жизни. А для нас с тобой — тем более, поскольку в нашей семье виноделием занимаются на протяжении многих поколений.

— А чем отличаются красные вина, например, от белых и розовых?

— Белые вина созданы для утоления жажды, красные — для наслаждения, а розовые — для любви, — ответила мне бабушка и лукаво улыбнулась. — Думаю, достаточно, если пока ты запомнишь только это.

Попрощавшись с Провансом, мы отправились в Шампань. На климат Шампани влияют холодные ветра, идущие с Атлантики. Здесь мало солнца, и очень часто виноградники страдают от града, сильных морозов и весенних заморозков. Это сказывается на колебаниях объемов урожая. Однако такой климат имеет и преимущества: виноград медленно вызревает, постепенно набирая аромат, и остается весьма кислым. Эти факторы положительно влияют на производства игристых вин. Я узнала, что для изготовления шампанских вин используют только три сорта винограда: Шардонэ, Пино Нуар и Пино Менье. Виноград же собирают только вручную, при этом каждый сорт отдельно, отбирая испорченные ягоды.

Действительно, виноделие — это искусство…

Ну вот, я опять сильно отклонилась от рассказа. Но не суди меня строго, читатель, ведь виноделие и в самом деле стало частью моей жизни. Помню, как в мечтах я множество раз представляла, что смешаю какие-нибудь сорта винограда и изобрету новое, еще никому не известное вино, благодаря которому стану такой же знаменитой на весь мир, как моя дорогая бабушка. И как бабуля будет гордиться мною!

Лето пролетело незаметно. Перед моим отъездом в пансион в замок на пару дней приехала Миранда.

— Ну вот и всё, Николь, — сказала она в наш последний летний вечер, когда мы бродили по поместью.

— Что значит «всё»? — встревожилась я, так как у моей подруги был слишком серьезный вид.

— Это значит, что лето кончилось, детство кончилось, теперь всё будет по-другому…

— Но это же естественно, Миранда! Мы выросли, впереди взрослая жизнь, так бывает со всеми.

— Наверное, ты права. Что-то я расклеилась немножко… Передавай от меня привет девочкам в пансионе. А тебе я желаю удачного учебного года!

— Спасибо, Миранда. Мне очень грустно, что тебя не будет рядом.

— Что поделать… Это и есть взрослая жизнь. Просто у меня она началась чуть раньше… Ладно, хватит грустить. Расскажи мне, как там твой Александр? — Миранда лукаво посмотрела на меня. — Снился?

— Не смейся надо мной! Я же не виновата, что увидела этот сон. Да, снится, и довольно часто. Жаль только, что по-прежнему я не могу разглядеть его лицо. А мне так хотелось бы!

— Николь, я так рада, что ты такая… такая… — Миранда не могла подобрать подходящего слова. — Романтичная, тонкая и воздушная! Оставайся такой всегда, хорошо?

— Постараюсь, — улыбнулась я.

Мы простились с Мирандой, пообещав друг другу увидеться на Рождество. Потом я улетела в Швейцарию, а она приступила к учебе и работе в своей аптеке. За всю осень я получила от нее всего одно письмо. Миранда писала, что у нее всё в порядке, только катастрофически не хватает времени ни на что. «Поэтому не обижайся, пожалуйста, что я не звоню и пишу так редко, — писала она, — я стараюсь хорошо учиться, но у меня еще и аптека, а ты даже не представляешь, сколько времени и нервов она отнимает! Думаю, что увидимся мы с тобой нескоро».

Конечно, я всё понимала, но мне стало невыразимо грустно, когда, позвонив Миранде в ее день рождения, я узнала, что на Рождество она к нам не приедет.

— Как же так? — еле сдерживая слезы, спросила я. — Мы всегда отмечали и твой день рождения, и Рождество вместе!

— Николь, не будь ребенком! — ответила Миранда. — Детство прошло, по крайней мере, у меня. Я решила не закрывать аптеку на рождественские праздники, как обычно делал папа, а буду работать. Понимаешь?

Я понимала, но мне все чаще казалось, что Миранда отдаляется от меня, что она действительно повзрослела гораздо раньше, и теперь уже никогда наше общение не будет прежним.

Поэтому так получилось, что Рождество мы с бабушкой отмечали вдвоем.

— Не грусти, милая, — сказала бабуля, когда мы наряжали елку. — Все будет хорошо, вот увидишь! Миранда — очень сильная девочка, я так горжусь ею! Но пойми, что теперь ей надо выживать самой, и она неплохо справляется.

— Я знаю, бабушка, но мне так ее не хватает!

— Понимаю, — бабуля обняла меня, — потерпи немножко. Вот закончишь пансион, и летом я отправлю вас обеих куда-нибудь к морю. Хочешь?

— Очень хочу! А Миранда согласится?

— Ну уж это я беру на себя, — твердо сказала бабуля.

Впервые в моей жизни я не видела Миранду целый год. Но, честно говоря, после рождественских каникул скучать по ней у меня тоже времени не было: приближались выпускные экзамены. Не буду описывать все эти волнения, бессонные ночи, знакомые каждому студенту, скажу лишь, что наш класс выпустился достойно, экзамены мы сдали успешно. В день вручения дипломов во внутреннем дворике перед входом в пансион соорудили сцену с трибуной, расставили скамейки для гостей, которых каждая из нас, выпускниц, ожидала с нетерпением. Вскоре двор наполнился приехавшими родственниками и друзьями, и я выворачивала шею, пытаясь разглядеть среди них своих близких. Выпускные классы сидели в первых рядах, а гости — позади, и все девочки вскакивали с мест в надежде увидеть родственников. Преподаватели с трудом смогли навести порядок, — и вот торжественная часть началась. Первой выступила мадам Лоран, за ней — многие наши учителя, после чего нас стали вызывать на сцену для вручения дипломов. Я так волновалась, что едва не прослушала свою фамилию.

И вот я поднимаюсь на сцену, где жму руку мадам Лоран, одновременно вглядываясь в лица сидящих внизу гостей. Да простит меня наша директриса, но я слушала ее вполуха, так как наконец увидела, что с задних рядов мне машет улыбающаяся во весь рот бабуля в белоснежном платье и кокетливой шляпке с маленькой вуалью. Слева от нее сидели торжественный Николя и моя милая Софи, вытирающая глаза платочком, а справа от бабушки… не поверите! — сидела Миранда! Да-да, Миранда! Не передать словами, насколько я была счастлива в тот момент!

Едва был вручен последний диплом, как я бросилась к своим родным.

— Бабушка! Николя! Софи! — Я пыталась обнять всех сразу. — Миранда, и ты тоже приехала!

— Поздравляем тебя, милая! — сказала бабушка. — Мы так рады!

— Как же я могла не приехать, — Миранда чуть не задушила меня в объятиях. — Я так соскучилась!

Я смотрела на нее во все глаза: еще бы, мы не виделись год! За это время моя подружка превратилась в настоящую красавицу, высокую и стройную, и была похожа на успешную деловую молодую женщину, о чем явно свидетельствовал строгий брючный костюм с белоснежной блузкой и изящный узел, в который были собраны ее роскошные волосы.

— Девочки! Девочки! Здесь Миранда! — раздались крики со всех сторон, и нас тут же окружила толпа одноклассниц. Они обнимали Миранду, тормошили ее, при этом пытались все сразу расспросить, как ее дела. Шум стоял невозможный.

— Так, Николь, — приняла решение бабушка. — Идите пообщайтесь все вместе, а мы пока прогуляемся, хорошо?

— Спасибо, — я поблагодарила ее от души, и мы с девочками утащили Миранду в сад. И там, сидя в нашей беседке, я узнала мою прежнюю подружку, которая громко и весело рассказывала девочкам о своей новой взрослой жизни, о друзьях по колледжу, преподавателях, о том, как она управляется с аптекой, сама оплачивает счета, сама за себя несет полную ответственность. Девочки слушали ее, раскрыв рты, поскольку нам всем еще только предстояло окунуться туда, в настоящий взрослый мир, тогда как Миранда уже целый год жила в нем.

— Миранда, как же это страшно, наверное, — жить одной! — сказала Луиза, наша одноклассница из Бостона, у которой было пятеро братьев и всегда полный дом родственников; она всегда нам рассказывала с гордостью о своей большой и дружной семье. — Я бы не смогла…

— Поверь мне, это не так уж и страшно, — ответила ей Миранда. — Конечно, вечерами мне бывает немного одиноко, но, честно говоря, грустить и рыдать совершенно некогда.

— Ты всегда была оптимисткой, — заявила Агнес, та самая, которую я «предала», познакомившись с Мирандой. — И это прекрасное качество. Молодец, Миранда.

— Спасибо, — улыбнулась ей моя подружка. — От тебя мне это особенно приятно слышать: мне раньше казалось, что ты меня недолюбливаешь.

— Почему? — удивилась Агнес.

— Из-за Николь, конечно! Или ты не очень расстроилась, когда она сдружилась со мной?

— Перестань, — я покраснела. — Нашла что вспомнить! Это было сто лет назад.

— Ты ошибаешься, Миранда, — с достоинством, так восхищавшим меня с детства, ответила Агнес. — Я всегда относилась к тебе хорошо, тем более что всем очевидно, как вы с Николь подходите друг другу. Вы словно минус и плюс, инь и ян, белое и черное… Ну да ладно, что-то я разболталась. Мне пора, девочки, родители ждут.

— Спасибо тебе, — прошептала я, прощаясь с Агнес. — Увидимся на выпускном?

— Не уверена, Николь, — Агнес посмотрела на меня своими черными глазами. — Честно говоря, я не очень люблю такие мероприятия, ты ведь знаешь.

— Но это же выпускной вечер! — воскликнула я. — Девочки, скажите ей что-нибудь!

Мы все дружно принялись уговаривать Агнес остаться на выпускной бал, назначенный на сегодняшний вечер.

— Ладно, ладно! — сдалась она наконец. — Я приду.

Выпускной вечер проходил в актовом зале главного учебного корпуса. Разумеется, никакого спиртного и дискотеки до утра. Наш пансион хранил в себе очарование прошлых лет, когда по паркету бального зала проносились в вальсе пары выпускников: девушки — в белом и воздушном, юноши — в классических фраках. Конечно, сейчас, в конце XX века, вальс вытеснили более современные танцы, но в целом тот неповторимый дух молодости наших бабушек и мам, несомненно, витал в воздухе. Бабушка по такому случаю сняла несколько номеров в гостинице в Версуа, чтобы они с Николя и Софи смогли переночевать там, а утром следующего дня мы все вместе отправились бы домой.

Сам выпускной вечер был мил и немного грустен. Но это на мой взгляд, так как большинство девушек и парней веселились от души. В их числе была и Миранда, у которой в прошлом году никакого выпускного бала не было, поэтому ей разрешили остаться у нас не в качестве гостьи, а в качестве выпускницы. Мы танцевали, пели, участвовали в разных конкурсах, вспоминали все двенадцать прекрасных лет, что провели в стенах нашего пансиона. И много фотографировались. Некоторые из тех снимков до сих пор хранятся у меня в альбоме. Иногда я подолгу разглядываю лица тех, кто запечатлен в них навеки. Вот общее фото, весь наш класс: Агнес с ее королевской осанкой, хохотушка Селин, вечно что-то жующая и страдающая от своего веса, тихоня Анна, которая в детстве больше всех боялась страшных историй, рассказываемых по ночам в нашей спальне Мирандой, остальные мои девочки… Многих я никогда не встретила больше, с некоторыми мы еще несколько лет созванивались или переписывались, но в любом случае я помню их всех, так как целых двенадцать лет они были для меня второй семьей.

Особенно нравится мне та фотография, где мы вдвоем с Мирандой стоим во дворе пансиона. На мне длинное, как положено, шифоновое платье цвета шампань с открытой спиной, волосы подняты наверх, отчего я выгляжу мило, но все равно еще как-то по-детски. И прямо в объектив улыбается Миранда в огненно-красном вечернем платье с умопомрачительным разрезом по левой ноге, распущенные волосы рыжим водопадом стекают по спине и ее обнаженным плечам. И я словно наяву слышу ее насмешливый голос: «Эй, Николь! Кто сказал, что рыжим нельзя носить красное? Плюнь этому человеку в лицо!» Мы стоим, обнявшись, и лица наши светятся от радости, от того, что мы есть друг у друга, от того, что впереди нас ожидает долгая, а главное — счастливая жизнь, и ничто пока еще не предвещает беды… Я так любила тебя, Миранда!

На следующее утро, окончательно простившись с учителями и одноклассниками, мы прилетели в Париж. Бабушка предложила Миранде остаться на денек в Сен-Дени под предлогом сверхважного разговора.

— Мадам Изабель, не обижайтесь, но у меня так много работы, — сопротивлялась Миранда. — Давайте уже поговорим поскорее, и я поеду к себе!

— Никуда твоя работа не денется, — заявила бабуля, когда мы сели выпить чаю в саду. — В колледже у тебя каникулы, а аптека сегодня закрыта на выходной, поэтому не морочь мне голову!

Миранда вздохнула:

— Кажется, выбора у меня все равно нет?

— Видимо, нет, — засмеялась я. — Так что сиди и пей чай!

— Значит так, — графиня Леруа строго, как учительница, посмотрела на нас обеих, — молчать и слушать. Через два дня вы обе отправляетесь в Довиль.

— Куда? Как через два дня? — воскликнули мы с Мирандой хором.

— Не перебивать! — бабушка погрозила нам пальцем. — Вы едете к морю, как я и обещала. В качестве подарка вам обеим к окончанию пансиона. Вопрос решен. Я забронировала лучшие номера в отеле на берегу моря. Приказываю отдыхать и наслаждаться летом все три месяца.

— Но это невозможно… — робко запротестовала Миранда. — А как же аптека?

— Детка, ты считаешь меня идиоткой? — обиженно спросила бабушка. — Разумеется, мы наймем управляющего, и, разумеется, все расходы я возьму на себя.

— О, нет! — воскликнула Миранда. — Я сама.

— Никаких «сама»! И речи быть не может!

— Послушайте, мадам, — быстро заговорила Миранда, пододвигаясь поближе к бабуле. — Я с радостью приму ваше предложение отдохнуть, правда. Но с аптекой я разберусь сама. У меня ведь есть пара дней? Вот и чудесно. Я знаю человека, который поработает в аптеке, думаю, проблем не будет, поэтому не волнуйтесь.

— Но…

— Никаких «но»! — строго сказала Миранда, подражая бабуле. — И речи быть не может!

Мы рассмеялись.

— Итак, мы едем в Довиль! — радостно воскликнула я. — Спасибо, бабушка!

Да уж, спасибо! Если бы тогда кто-нибудь рассказал моей бабуле, чем обернется наша поездка в этот прекрасный город, уверена, она бы замуровала нас с Мирандой в погребе замка Леруа — и была бы права на все сто процентов!

Довиль. Мечты сбываются?

Ровно через два дня мы с Мирандой простились с бабушкой, и наш водитель Анри повез нас в Довиль. Ехать совершенно недолго: каких-то два часа в автомобиле, — и вот мы уже здесь, на элитном курорте на чудесном побережье Ла-Манша, который был создан, чтобы обеспеченные люди могли наслаждаться отдыхом в своем кругу.

Довиль поразил меня чистотой и аккуратностью. Городок был небольшим, но очень уютным. А так как стояло лето, он просто утопал в зелени деревьев. Людей было море: отовсюду я слышала разговоры на самых разных языках — английском, немецком, испанском. Туристы бродили по улицам, сидели в кафе на набережной, валялись на пляже. Это был просто рай на земле.

Как позже мы узнали, курорт был условно разбит на две линии. Первая — это многокилометровый широкий пляж, а вторая — популярная набережная, на которой расположены рестораны, бары и кафе. Просто невозможно побывать в Довиле и не прогуляться по Ле-Планш — дощатому променаду, который был построен еще в 1923 году. А на набережной Довиля можно прочесть на дверцах раздевалок имена различных кинозвезд, которые некогда посещали здешний прекрасный пляж. Эти имена производят колоссальное впечатление на туристов. Длина дощатого настила променада составляет почти два километра, и это любимое место для фотосессий и прогулок известных личностей.

Наш отель Hotel Marie-Anne стоял на тихой улочке, выходящей прямиком на набережную. Бабушка забронировала для нас с Мирандой два люкса на третьем этаже — с выходом на крышу, где была оборудована открытая терраса с видом на Ла-Манш. Красота неимоверная!

Анри выгрузил наши вещи, простился и умчался обратно. Швейцар занес чемоданы в холл отеля, где нас встретил низенький пожилой портье, совершенно лысый, но при этом с роскошными усами:

— Добро пожаловать в Довиль, мадемуазель! Меня зовут Франсуа Браза, и я весь к вашим услугам.

— Здравствуйте и спасибо, месье, — ответила Миранда. — Мы бы хотели попасть в свои комнаты.

— Конечно-конечно, — засуетился портье, — сейчас вас проводят. Максин!

На его зов пришла худенькая белокурая девушка в униформе горничной.

— Это Максин, горничная третьего этажа, она вас и проводит.

— Прошу за мной, — приветливо сказала Максин. В маленьком стеклянном лифте мы поднялись на третий этаж, где располагались наши апартаменты, состоящие из двух отдельных номеров с разными выходами в общий коридор.

— Весь этаж в вашем распоряжении, — объяснила Максин. — Здесь будете жить только вы. Вход отдельный. Кроме того, есть еще наружная лестница, по которой можно подняться с улицы, и это тоже ваш персональный вход.

— С ума сойти! — воскликнула Миранда.

— Мы стараемся обеспечить гостям наиболее комфортные условия проживания, а апартаменты третьего этажа соответствуют этому как нельзя лучше. Завтрак у нас в восемь — ресторан внизу или открытая веранда, но вам могут подать его на вашу персональную террасу на крыше. Обед и ужин в два и семь соответственно, но обычно наши постояльцы предпочитают обедать вне отеля: на набережной полно чудесных ресторанчиков. Все на ваше усмотрение. Если что-либо понадобится, звоните. Приятного отдыха!

— Обалдеть! — Миранда с восторгом огляделась по сторонам. Наши номера имели отдельные входы, но между собой сообщались смежной дверью, поэтому мы легко могли попасть друг к другу без выхода в коридор. В каждом номере было по две комнаты: спальня и гостиная, а также ванные комнаты. Мы распаковали вещи и поднялись на нашу персональную террасу, на которой стояли плетеные кресла и круглый столик.

— Боже мой, какой вид! — вскричала я.

Вид был потрясающим. Он открывался на набережную, по которой неспешно ходили туристы, там же мы разглядели множество летних кафе с яркими зонтиками, а позади всего этого синел Ла-Манш. Кричали чайки и пахло морем. На волнах покачивались всевозможные яхты и катера. Их было так много, что у меня даже дух захватило:

— Миранда, смотри, сколько тут яхт! Покатаемся?

— Обязательно, — кивнула Миранда. — И, может быть, встретим твоего принца, как думаешь?

— Это было бы просто чудесно… — мечтательно сказала я. — Ну, что будем делать? Пообедаем в отеле и пройдемся?

— Конечно, пойдем! — Миранда вскочила с кресла. — Хватай купальник и вперед!

Мы быстро переоделись, взяли пляжные сумки и вышли из отеля.

— Хочу в море! — Миранда бросилась к ступенькам, ведущим с набережной на пляж. Я едва поспевала за ней. На ходу сбросив сарафан, Миранда с разбегу кинулась в море.

— Николь! — заорала она на весь пляж. — Это потрясающе! Иди скорее, не стой столбом!

Я кинула вещи на свободный шезлонг, разделась и осторожно вошла в воду. Море было теплым и ласковым.

— Как хорошо, Миранда! — воскликнула я. Миранда плавала вдоль берега, отфыркиваясь от соленой воды, энергично молотя по ней руками.

— Плыви ко мне, Николь! Догоняй!

Мы немного отплыли вперед и обернулись. Волн практически не было, стоял полный штиль. Вода была настолько прозрачной, что я видела морское дно и даже проплывающих внизу рыбешек. Над нами простиралось огромное голубое небо, ярко светило солнце. Я ощутила себя самой счастливой на свете. Мы выбрались на берег и растянулись на своих шезлонгах.

— Это рай, — сказала Миранда. — Я хочу провести здесь ближайшие лет пятьдесят, не меньше.

Я была с ней полностью согласна. Это такое блаженство — лежать на пляже, смотреть в небо и абсолютно ни о чем не думать. Кстати, людей на пляже оказалось не так уж и много, может, потому что сейчас было время обеда. Кто знает, что здесь творится вечером?

Мы еще пару раз окунулись и решили пройтись вдоль берега. Не знаю, долго ли мы шли, так как время, казалось, в этом райском уголке не имело никакого значения, но в итоге вышли к небольшой закрытой бухте, огороженной от пляжа огромными валунами.

— Как здесь здорово! — радостно воскликнула я. — И почему тут никого нет?

— Может, здесь нельзя купаться? — предположила Миранда. — Смотри, рядом или яхт-клуб, или что это?

Я подняла голову и увидела, что набережная закончилась, и никакого спуска в эту бухту сверху не было. Справа, за камнями, на волнах покачивались пришвартованные яхты, к которым вели деревянные помосты. Действительно, похоже на яхт-клуб или морвокзал.

— Не думаю, что мы помешаем яхтам, если искупаемся здесь, — заявила Миранда и решительно направилась к воде. Немного замешкавшись, я все же пошла за ней.

Мы поплавали в бухте без всяких происшествий, после чего решили, что она теперь наша. Довольные, мы обсохли и отправились на поиски кафе, чтобы пообедать. Рестораны на набережной были на каждом шагу, поэтому мы, особо не выбирая, пообедали в первом попавшемся, открытом, с видом на пляж. Хотя они все здесь были с таким видом, как же иначе?

К вечеру, набродившись вдоволь по Довилю, усталые, но безумно счастливые, вернулись мы в отель и рухнули спать.

— Да, Николь, спасибо твоей бабушке! — блаженно щурясь от солнца, произнесла Миранда на следующий день, когда мы завтракали на террасе.

— Конечно, спасибо, — согласилась я, — она у меня чудесная!

— Кто ж спорит. Просто мне интересно, задумывалась ли ты, что было бы, если бы мадам Изабель не была такой богатой?

Я поперхнулась кофе:

— Миранда, что с тобой? Почему ты спрашиваешь?

Она поставила чашку и испытующе посмотрела на меня:

— Неужели ты до сих пор не знаешь цену вашего состояния? Я не имею в виду в деньгах, конечно. Я о том, как много вы можете себе позволить из того, что нам, простым смертным, в жизни не видать как своих ушей?

— Например?

— Возьмем хотя бы наш отдых. Сколько, интересно, стоит проживание в этом милом отеле?

— Не знаю.

— Вот именно, не знаешь. А что ты вообще знаешь, подруга? Сколько стоит, к примеру, твое пляжное платье? Ну то, которое мне безумно нравится, в полоску?

— Миранда, если хочешь, возьми его! — взволнованно сказала я, все еще не понимая, зачем ей этот странный разговор.

— Да к черту платье! — Миранда взмахнула рукой так, что чуть не опрокинула кофейник. — Ты настолько далека от реальной жизни, Николь, что меня порой это пугает.

— Слушай, я не понимаю, к чему ты клонишь. Да, разумеется, бабушка пока меня полностью обеспечивает, но это же нормально: мне всего девятнадцать лет, из которых двенадцать, как ты знаешь, я училась. А теперь я смогу полноценно работать!

— Работать? — фыркнула Миранда. — Кем? А главное, где? У бабушки?

— Конечно, а где еще? — растерянно ответила я. — Кто-то же должен заниматься семейным делом, ведь мы с ней одни на свете. Родственников больше нет.

— Действительно, чего это я? — вдруг спохватилась Миранда. — Прости, Николь, что я на тебя набросилась. Просто у меня был такой трудный год, ты и представить себе не можешь!

Мы обнялись, и на этом странный разговор закончился. Больше Миранда его не возобновляла, да и я, понятное дело, тоже.

А через пару дней я впервые упала в обморок. Причем случилось это не на пляже, не под жарким солнцем, а на нашей любимой террасе, вечером, во время ужина. Помню, как Миранда что-то весело мне рассказывала, а я подошла к перилам, окаймляющим крышу, чтобы полюбоваться закатом. И слава Богу, что я за них держалась, иначе неизвестно, чем бы закончился наш отдых! У меня вдруг неожиданно закружилась голова, и я потеряла сознание. Я очнулась в номере с мокрым полотенцем на голове. Первое, что я увидела — это озабоченное лицо Миранды, склонившееся надо мной:

— Эй, подруга, ты чего? Решила меня напугать, да?

— Не знаю, что это было, — ответила я, пытаясь подняться, но Миранда не позволила.

— А ну-ка ляг обратно! Сейчас придет врач, я уже позвонила портье. Пусть тебя осмотрит.

— Да не нужен мне врач, — запротестовала я, — всё уже хорошо.

В этот момент в дверь постучали. Миранда бросилась открывать и через минуту вернулась в сопровождении высокого седовласого мужчины с бородкой. В руке он держал коричневый кожаный саквояж.

— Добрый вечер, мадемуазель. Меня зовут Гийом Готье, я врач этого отеля. Что с вами случилось?

— Ничего страшного, доктор, обычный обморок.

— Насколько он для вас обычный? — доктор вытащил из саквояжа тонометр. — Такое часто бывает?

— Раньше никогда не было, — честно ответила я. Месье Готье принялся измерять мое давление.

— Мне кажется, она могла просто перегреться сегодня на солнце, — вставила слово Миранда, — или перекупалась.

— Что ж, вполне это допускаю, — кивнул доктор, — давление и пульс в норме. Голова не кружится? Тошноты нет?

— Нет, — сказала я и спустила ноги с кровати, — я чувствую себя великолепно.

— Тогда постарайтесь не появляться на пляже в обеденное время. И вообще лучше всего загорать в тени, — месье Готье захлопнул свой саквояж и тоже встал. — Но если подобное будет повторяться, дайте мне знать. Возможно, придется провести детальное обследование.

— Хорошо, месье.

— Спасибо, доктор. Я провожу, — Миранда и Готье удалились.

— Может, стоит позвонить бабушке? — робко спросила я, когда она вернулась. Миранда некоторое время изучала мое лицо, и на секунду мне показалось, что в ее глазах промелькнуло что-то нехорошее. Не знаю, как и описать этот взгляд, но ей явно не понравилось мое предложение.

— Вот смотрю я на тебя и удивляюсь, — наконец произнесла она. — Николь, как можно быть такой инфантильной? Подумаешь, упала в обморок! Так нет же, надо непременно тревожить мадам графиню, как будто у нее забот мало. Может, за тобой еще и самолет выслать? Или срочно госпитализировать?

— Ну что ты, я ведь просто так сказала, — я смутилась. — Конечно, ничего страшного со мной не случилось, просто я привыкла…

— …что бабушка всегда решает все мои проблемы, — закончила за меня Миранда.

Я не нашлась, что ей ответить.

— Знаешь, Николь, по-моему, тебе пора бы и повзрослеть, — продолжила Миранда. — Вот скажи, что бы ты сделала, если бы в обморок грохнулась я, а не ты?

— Ты? В обморок? — недоверчиво посмотрела на нее я. — Да никогда. Ты такая сильная, смелая, ничего не боишься. Я даже не помню, чтобы ты чем-нибудь болела.

— Но ты можешь просто представить?

— Могу, хотя и с трудом.

— Хорошо. Опиши тогда свои действия по моему спасению.

Миранда наклонила голову набок и посмотрела на меня в ожидании ответа. Я на миг задумалась.

— Что бы я стала делать? Наверное, позвонила бы портье или позвала на помощь кого-нибудь, а потом побежала за доктором. Или нет, наоборот: сначала за доктором, а потом…

Я запнулась.

— Вот видишь. Этим мы и отличаемся. Я привыкла решать все свои проблемы сама. Может, потому у меня уже выработались нужные реакции. Когда ты упала, я первым делом перетащила тебя с террасы на кровать…

— Спасибо, — пискнула я.

— Пожалуйста. А потом вызвала врача и одновременно попыталась привести тебя в чувство. Ну да ладно, Николь. Проехали. Прости, если я была с тобой излишне резкой, но мне так хочется, чтобы ты выросла и стала более самостоятельной.

— Мне тоже, — вздохнула я, — например, такой, как ты. Но до тебя мне далеко.

— Будем работать! — явно польщенная, засмеялась Миранда. — Начни пока с того, что перестань лишний раз волновать бабушку по пустякам. Ты же знаешь, у нее сердце.

— Обещаю, — сказала я, твердо дав себе слово сдержать обещание.

Прошло еще несколько дней. К этому времени у нас с Мирандой выработался четкий распорядок: утром мы просыпались довольно рано, завтракали на террасе, потом шли на пляж, где загорали и купались до полудня. Обедали в полюбившемся нам ресторанчике на набережной, после чего возвращались в отель, отдыхали, потом снова шли на пляж, а вечером гуляли по городу. Несмотря на такой, казалось бы, нудный режим, нам совершенно не было скучно. Я вообще не понимаю, как может быть скучно, когда рядом Миранда. Целый год нашей вынужденной разлуки — это было слишком долго, поэтому теперь мы, что называется, наверстывали упущенное: болтали, как раньше, строили грандиозные планы на будущее, мечтали. Как правило, в мечтах мы не могли не говорить о моем сне, который, надо сказать, я продолжала видеть время от времени. Это было что-то удивительное! Порой мне казалось, что Александр действительно существует, и если бы я могла увидеть во сне его лицо, я сделала бы все возможное, чтобы отыскать его в реальности.

— И как бы ты это сделала, интересно? — спросила однажды Миранда. — Бегала бы по улицам и заглядывала в лицо каждому встречному?

— Не смейся, — сказала я. — Я не знаю, как, но нашла бы его обязательно!

Миранда на это только качала головой и призывала меня спуститься с небес на землю. За все время нашего отдыха я позвонила бабушке только один раз — после того самого обморока. Разумеется, о нем я и словом не обмолвилась, а сказала лишь, что у нас все великолепно, звонить я буду только в случае крайней необходимости, дабы не беспокоить бабулю по мелочам, и попросила ее тоже не звонить и не волноваться. Бабушка слегка удивилась такой пламенной речи, но потом признала, что присутствие Миранды, видимо, влияет на меня благотворно, раз я настолько стремлюсь к самостоятельности. Сказала, что у нее самой куча дел, в связи с чем она буквально через час вылетает в Японию, где пробудет пару недель, после чего пожелала нам приятного отдыха и отключилась. Я была безумно горда собой после этого звонка!

А еще через пару дней я неожиданно осталась в Довиле одна. Произошло это так. После обеденного отдыха мы сидели в моем номере. Миранда красила ногти, а я валялась на кровати с книжкой. Вдруг кто-то постучал в дверь.

— Откроешь? — Миранда помахала накрашенными ноготками. Я сползла с кровати и открыла дверь, за которой увидела нашу горничную Максин.

— Здравствуйте, — приветливо сказала она. — Прошу прощения, но мадемуазель Морель нет в номере. Она случайно не у вас?

— Она здесь, — кивнула я, — входите!

— Нет-нет, просто на ее имя пришла срочная телеграмма. Вот, возьмите, — Максин протянула мне лист бумаги. — Передайте ей, пожалуйста.

— Конечно, — ответила я, закрывая дверь. — Миранда, тебе тут какая-то телеграмма!

— Телеграмма? — удивилась Миранда, сидя с растопыренными пальцами. — И что в ней? Читай уже!

— «Срочно возвращайся поставка гамбурга нет проблемы». Без подписи… Что за чушь?

Но Миранду как ветром сдуло с кресла. Забыв о маникюре, она выхватила у меня из рук телеграмму и впилась в нее глазами.

— Вот черт! — выругалась она. — Уроды! Козлы!

— Что случилось? Кто козлы? Причем тут гамбургеры?

— О господи, Николь! Ну хоть ты не глупи! Не гамбургеры, а Гамбург. Город такой, знаешь?

— Знаю, конечно. И что?

Миранда металась по комнате, кусая губы.

— Что-что! Я впервые заключила договор с немецким производителем… Короче, объяснять долго не буду. Из Гамбурга в мою аптеку должны были поставить партию препаратов на крупную сумму, причем я впервые внесла стопроцентную предоплату… Да не смотри на меня так. Я вижу, ты мало что понимаешь в этом, но, поверь, у меня, видимо, большие неприятности. Если поставщик меня кинул, я попала на большие деньги. Черт!

— Хватит ругаться, — я попыталась ее успокоить. — Может, не все так страшно. Кстати, а кто прислал телеграмму?

— Наверное, новый управляющий, — отмахнулась Миранда. — Я ему оставляла адрес гостиницы.

— А почему он не позвонил?

— Откуда я знаю? — огрызнулась Миранда. — Что ты пристала? Может, не дозвонился, может, решил, что срочная телеграмма убедительнее. Какая теперь разница?

— И что делать? — жалобно спросила я. — Может, позвоним…

— Бабушке? Ты опять, да? — Миранда грозно посмотрела на меня. — Ни за что!

— Прости, прости, — торопливо сказала я, — тем более, бабушки нет во Франции. Я забыла. Но что ты будешь делать?

— А делать нечего. Мне срочно надо вернуться в Париж, — Миранда решительно схватила телефонную трубку. — Алло. Это Миранда Морель, номер люкс. Будьте любезны, вызовите такси до вокзала. И скажите, как мне узнать расписание поездов на сегодня? В Париж. Да, ближайший. Спасибо, я должна на него успеть!

Она положила трубку и повернулась ко мне:

— Такси скоро будет, а ближайший поезд через сорок минут. Я успею. Побежали, поможешь собраться!

Мы бросились в ее номер, и Миранда стала лихорадочно кидать вещи в дорожную сумку.

— Слушай, а зачем я все это беру? — бормотала она про себя. — Здесь же одни сарафаны и шорты… Так, Николь, возьми мой паспорт и кошелек, положи в сумочку, хорошо? А это мне не надо. Это тем более. Короче, я все равно вернусь. Главное — деньги и документы.

— Уже положила, — грустно сказала я. — Миранда, а ты правда вернешься?

— Надеюсь, — ответила она, застегивая полупустую сумку. — Вот только набью морды этим гадам и сразу обратно.

В этот момент раздался телефонный звонок. Миранда схватила трубку:

— Да? Спасибо, я спускаюсь… Это такси, мне пора.

— Я с тобой, хорошо?

— Куда со мной? — Миранда чуть не выронила сумку. — В Париж? Бить морды?!

— А можно? — робко спросила я.

Миранда расхохоталась:

— Не смеши, Николь! Отдыхай спокойно и жди меня.

— Дай хотя бы проводить тебя до вокзала!

— Господи, я что, навеки эмигрирую в Израиль? Перестань, пожалуйста!

Мы вышли из номера и спустились вниз.

— Такси ждет вас, — доложил месье Браза. — Надеюсь, мадемуазель вернется к нам?

— Разумеется, — ответила Миранда. — Я даже не буду сдавать ключ — это доказательство моего возвращения. До свидания!

— Удачной поездки! — поклонился портье.

— Николь, через два часа я буду дома, сразу позвоню тебе. Не волнуйся ни о чем, — сказала Миранда, уже сидя в такси, — наслаждайся жизнью! До скорого!

— Возвращайся побыстрее! — воскликнула я, чуть не плача. — Я очень тебя жду!

Миранда помахала мне рукой, и такси уехало. Совершенно обескураженная ее внезапным отъездом, я вернулась в номер и еще долго не могла прийти в себя. Стоит ли упоминать о том, что я, разумеется, всплакнула? Если так можно выразиться: на самом деле, я ревела белугой, уткнувшись в подушку. Я была настолько расстроена, что отказалась от ужина. В полной прострации сидела я на террасе, не представляя, как буду одна ходить на пляж, в нашу бухту, бродить по улицам Довиля… Ужасно! Мне настолько стало себя жаль, что я опять разрыдалась. Стоял прекрасный летний вечер, теплый и мягкий. Внизу сверкала огнями набережная, откуда доносились веселые голоса, звуки музыки, шум моря, где-то там гуляли счастливые и беззаботные люди, а я себя чувствовала одной-одинешенькой во всей Вселенной: бабушка — в Японии, а моя Миранда мчится в Париж вместо того, чтобы ужинать со мной в уютном ресторанчике и рассказывать свои смешные истории…

И тут я сказала себе: хватит! Неужели я настолько эгоистична? У моей единственной подруги какие-то неприятности, и мало того, что я, увы, ничем не могу ей помочь, так еще и сижу в самом шикарном отеле Довиля и ною. Видите ли, развлекать меня некому! Да что же я за человек такой, в самом-то деле! Я выдохнула и твердо решила, что пора мне, наконец, становиться личностью. Буду продолжать ходить на пляж, купаться и гулять по городу. Ничего страшного во всем этом нет. Я уже взрослая. И словно в подтверждение моего боевого настроя зазвонил телефон. Я сняла трубку.

— Это я, — раздался голос Миранды. Я бросила взгляд на настенные часы: неужели она уже дома? Пока я размышляла, прошло больше трех часов. С ума сойти!

— Я доехала, все в порядке, — продолжила Миранда. — Не совсем все, конечно, но с уродами буду разбираться уже завтра. Так что спокойной тебе ночи и до встречи! Не скучай!

— Не буду, — твердо сказала я. — Пусть у тебя все разрешится, возвращайся скорее!

— Молодец, Николь! Так держать! — весело сказала Миранда и отключилась. Я окончательно успокоилась и легла спать.

Утром я проснулась рано, позавтракала на террасе и пошла на пляж. Я впервые находилась совершенно одна в чужом городе, но теперь меня это не пугало. Наоборот, мне стало интересно, справлюсь ли я с поставленной перед собой задачей или нет. Возможно, тебе, читатель, покажутся смешными мои страхи, но я честно описываю все, что испытывала и ощущала тогда. Ведь ранее я никогда самостоятельно не ходила в ресторан, не заказывала еду, не просила принести счет. Все это делала бабушка, а здесь — Миранда. Я только передавала ей кредитку, когда было нужно. То же и с магазинами. Мне было в диковинку пройтись по ним самостоятельно, как нормальной взрослой женщине, которой я так стремилась стать.

Итак, по дороге на пляж меня никто не укусил, не остановил и не попытался похитить. Я спокойно легла на шезлонг, для солидности нацепив солнцезащитные очки, и с интересом стала разглядывать отдыхающих. Людей по-прежнему было не очень много, и это меня радовало. В основном я видела семейные пары, много детей, но попадались и такие, как я, — мужчины и женщины, одиноко загорающие на своих шезлонгах. Искупавшись в море (и опять со мной ничего не случилось), я обсохла и решила отправиться в наш ресторан. Меня там уже знали, видимо, мы с Мирандой им хорошо запомнились, поэтому я спокойно присела за столик в углу, где мы обычно обедали. Тут же ко мне подошел приветливый официант:

— Добрый день! Мадемуазель сегодня одна?

— Да, — важно кивнула я. — У моей подруги проблемы с бизнесом, поэтому она вынуждена была уехать.

И тут же пожалела о сказанном: разве можно вести подобные разговоры с официантом?! Он подумает, что я дурно воспитана! Однако молодой человек сделал вид, что не заметил моей оплошности, и просто протянул мне меню.

— Спасибо, — пробормотала я уже не так величественно и уткнулась в названия блюд.

— Я могу вам помочь? — спросил официант.

— Да, наверное… — растерялась я.

Он тут же пришел на помощь:

— Может быть, мадемуазель желает, чтобы я принес ваш обычный заказ?

Боже, еду всегда заказывала Миранда, а я просто ела всё, что нам приносили, и всё было очень вкусно. Внезапно я так разозлилась на саму себя, что мне даже стало плохо.

— Нет, не надо. Принесите… вот, суп-пюре из шампиньонов и салат «Цезарь». И кофе. Черный, без сахара.

— Прекрасный выбор, — вежливо ответил официант и удалился.

Я была весьма довольна собой: вот, уже умею заказывать еду сама! И ничего сложного. Если так пойдет и дальше… тут я снова размечталась. Представила, как уверенно подписываю многомиллионные контракты о поставке наших вин, веду телефонные переговоры, ругаюсь с «уродами» и даже «бью морды»… И все вокруг говорят: «Это же Николь Леруа, внучка графини Леруа, та самая!»… Пообедав и заплатив по счету кредитной картой, я, чувствуя себя полностью самостоятельной, отправилась в отель. Вечером позвонила Миранде, но она не взяла трубку. Решив, что ей не до меня, я уснула со спокойной душой. Все-таки здорово — ни от кого не зависеть и самой решать свои проблемы, пусть даже мелкие!

А на следующий день я познакомилась с Лексом. Это было так. Утром я пришла в нашу бухту, где никогда никого не было. Нас с Мирандой сначала это удивляло: прекрасное место, вполне пригодное для купания — и ни души! Потом, понятное дело, отсутствие посторонних нас вполне устраивало. Вот и сегодня я расстелила полотенце, поплавала немного и с удовольствием прилегла загорать. Я лежала на животе, расстегнув верх купальника. Совсем снять лифчик я не решилась, а так пусть хоть на спине загар ляжет ровно, без белых следов. Закрыв глаза, я практически уснула, но спустя некоторое время услышала какой-то шум. Повернув голову вправо, увидела рядом со своим полотенцем чьи-то ноги. Босые, загорелые и покрытые густыми золотистыми волосами. По всей видимости, мужские.

— Не помешаю? — раздался голос обладателя ног. Я чуть было не вскочила, но вовремя вспомнила о расстегнутом купальнике. Придерживая лиф одной рукой, второй я пыталась застегнуть его, извиваясь при этом, наверное, не совсем элегантно. И, разумеется, у меня ничего не получалось. Обладатель ног неожиданно прервал мои потуги, ловким движением застегнув мне лифчик, и я, наконец, села.

— Вы кто? — сурово спросила я.

— Не за что, — усмехнулся он. — Вы всегда так любезны?

— Я вовсе не просила мне помочь, — возразила я. — Но раз уж вы настаиваете на благодарности — спасибо.

— Пожалуйста, — улыбнулся он и присел рядом на песок. С минуту мы разглядывали друг друга. Непрошенный помощник оказался молодым парнем, лет двадцати пяти максимум. Он был строен и весьма хорош собой: темно-русые волосы, ямочка на подбородке и синие-синие глаза. Как небо. Нет, как Ла-Манш… Из одежды на нем были только белые шорты, а на шее висел фотоаппарат.

— У вас очень красивые глаза, — неожиданно сказал он.

— У вас тоже, — невольно вырвалось у меня, и я покраснела.

Парень негромко засмеялся:

— Вот и познакомились. Кстати, меня зовут Лекс.

— Лекс? — переспросила я. — Что за имя? Ой, простите, это было не совсем вежливо с моей стороны.

— Имя как имя, — пожал он плечами, — бывают и хуже. А вас как зовут?

— Николь.

— Николь, — повторил он, словно пробуя мое имя на вкус. — И что вы тут делаете, Николь, в гордом одиночестве? Прячетесь от кого-то?

— Нет, просто отдыхаю.

— А можно я вас сфотографирую?

— Меня? Зачем? — я искренне удивилась.

— Понимаете, Николь, я — фотограф. Хожу по набережной, по пляжу, предлагаю людям фото на память или снимаю пейзажи. Вас я увидел сверху. Подумал: какая хорошенькая девушка! Вот и не удержался, нарушил ваше уединение. Не прогоните?

Он был настолько прост и искренен, что прогонять его мне и в голову не пришло.

— Знаете, Лекс, я же не фотомодель, поэтому даже не знаю…

— Не волнуйтесь! — перебил меня он. — Здесь ничего сложного, правда! Просто улыбнитесь и посмотрите в объектив!

— Хорошо, — согласилась я. Лекс сделал несколько снимков моего лица, потом попросил разрешения сфотографировать меня у самого берега, в воде. Несколько минут я с удовольствием ему позировала, чувствуя себя чуть ли не кинозвездой.

— Спасибо, — наконец, сказал он, — это будут потрясающие фото!

— А вы мне их потом покажете?

— Конечно. У меня фотостудия недалеко от набережной, сегодня же проявлю и принесу вам.

— А куда принесете? — улыбаясь, спросила я.

— Как куда? Туда, где мы встретимся вечером! — он так серьезно посмотрел мне в глаза, что я не выдержала и засмеялась.

— Вы хотите пригласить меня на свидание?

— А нельзя?

Я пожала плечами:

— Наверное, можно. Просто… — я чуть было не ляпнула: «просто я еще ни разу не была ни на одном свидании». Пусть это и правда, но не могла же я признаться в этом первому встречному, даже такому симпатичному.

— Просто что? — спросил Лекс.

— Ничего, — быстро ответила я, — я согласна.

— Вы очень милая, Николь, — сказал он, — надеюсь, вы ничего дурного обо мне не думаете? Поверьте, обычно я не пристаю к девушкам на пляже. Просто вы мне понравились с первого взгляда.

Я не знала, что и сказать. Это было первое взрослое внимание ко мне со стороны мужчины. Мальчики в пансионе не в счет, это детские забавы с любовными записочками и стишками, а тут свидание. Я и молодой человек, море… Интересно, что бы сказала Миранда?

— Так что, Николь, мы встретимся вечером? — прервал мои размышления Лекс.

— Да.

— Тогда жду вас на набережной, рядом с магазинчиком сувениров… Знаете, где он? Там еще рядом такое кафе с синими столиками…

— Знаю, — кивнула я, так как всегда ходила на пляж мимо этого кафе.

— Тогда в восемь? — он поднялся на ноги.

— Хорошо, — сказала я и тоже встала.

— До встречи! — он помахал рукой и скрылся за валунами.

Я снова опустилась на полотенце и поймала себя на том, что улыбаюсь во весь рот. Оказывается, это очень приятно, когда ты кому-то нравишься…

Испытывая острую необходимость срочно позвонить и рассказать о Лексе Миранде, я чуть ли не бегом направилась в отель, решив, что пообедаю дома. К моему глубокому разочарованию, Миранда снова не взяла трубку. Я от души пожелала ей удачной борьбы с уродами и пошла в душ.

На мое первое в жизни свидание я собиралась долго и основательно. Даже не пошла после обеда на пляж, решив вымыть голову и сделать какой-нибудь необычный легкий макияж. Ведь Лекс фотограф, а значит, сразу заметит излишнюю краску на лице, что вряд ли ему понравится. К счастью, искусством естественного макияжа я владела почти в совершенстве благодаря бабушкиным мастерам, которые частенько приезжали в замок перед праздниками или приемами. Как они колдуют над бабушкиным лицом, я наблюдала с четырнадцати лет. В шестнадцать мне впервые накрасили ресницы и научили пользоваться блеском для губ. Ну а потом уже сама бабуля учила меня правильно накладывать косметику. Кстати, в этом плане бабушка тоже была уникальна: большинству моих одноклассниц не разрешалось пользоваться косметикой, по разным причинам. В основном, как твердили учителя в пансионе, девушка должна быть естественна, и это якобы прекрасно!

— Чушь, — отрезала бабуля, когда я рассказала ей об этом, — естественность хороша в глубоком детстве. А молодая девушка должна уметь быть красивой. И это не так-то легко! Разумеется, во всем надо знать меру, но совсем уж без макияжа — это дикость. По крайней мере, я так считаю.

Ну вот, я опять отвлеклась! Возвращаюсь к встрече с Лексом. Итак, к половине восьмого я была полностью готова: нежно-голубое летнее платье от Кардена, босоножки в тон к нему, волосы я просто распустила и уложила крупными локонами.

Выйдя из отеля, я направилась к набережной. Еще издали я увидела ожидавшего меня Лекса и сразу узнала его, несмотря на то, что теперь он был без фотоаппарата и одет подобающим образом: кремовые льняные брюки и белая рубашка с коротким рукавом.

— Привет! — улыбнулся он мне и протянул маленькую розовую морскую раковину.

— Привет! Это мне?

— Кому же еще? Я решил, что цветы — это банально. А за этой раковиной я нырял сам.

— Спасибо большое, — поблагодарила я и тут же приложила подарок к уху.

— Хочешь услышать шум моря? — спросил Лекс, улыбаясь.

— Так все говорят, — ответила я, — хотя бытует мнение, что никакого моря нет, а это просто кровь шумит в наших собственных ушах. Но я в это не верю.

— И правильно делаешь. Кстати, ничего, что мы перешли на ты?

— Правда? Я и не заметила. Конечно, ничего. Куда пойдем?

— Предлагаю посидеть немного в этом кафе, — Лекс махнул рукой в сторону кафе с синими столиками. — А потом прогуляемся, не возражаешь?

Я не возражала. Мы поужинали, выпили кофе, а потом неспешно пошли по набережной в сторону бухты. О чем мы тогда говорили? Да обо всем. Хотя в основном говорила я, что для меня было достаточно необычно. Но Лекс каким-то волшебным образом сразу так расположил к себе, что никакой неловкости я совершенно не испытывала, а напротив, мне хотелось говорить и говорить с ним. Он расспрашивал, откуда я приехала, чем занимаюсь, к чему стремлюсь. И так вышло само собой, что я рассказала ему о своем детстве, о бабушке, о Миранде и о своих мечтах. Если Лекс и был поражен, узнав, чья я внучка, то никак этого не показал, по крайней мере, внешне. Он лишь выразил свое восхищение достижениями бабули и сказал, что она — достойный пример для подражания.

— Ну а ты? — спросила его я. — Расскажи теперь о себе. Обо мне мы уже поговорили достаточно.

— Ты права, — засмеялся он. — Извини, если я был назойлив, но мне на самом деле очень интересно узнать о тебе побольше. А я… Что я? Занимаюсь фотографией, мотаюсь по всему свету в поисках необычных кадров. Вот этим летом меня занесло сюда, чему я весьма рад.

— А где твой дом? С кем ты живешь?

Лекс на долю секунды замешкался. Или мне это просто показалось?

— Знаешь, Николь, я не могу сказать, что у меня есть постоянный дом — в общепринятом смысле этого слова. Родом я из Нанта, там живут мои родители. А я в основном обитаю в самолетах, поездах и разных отелях. Такая уж у меня профессия.

— Какая увлекательная у тебя жизнь! — воскликнула я. — Это просто здорово! А в Довиле ты надолго?

— Теперь не знаю…

Я смутилась.

— А ты? Сколько еще планируешь отдыхать тут? — спросил он.

— Номер оплачен до конца лета, — ответила я, — так что еще достаточно времени.

Лекс кивнул.

— Значит ли это, что мы сможем с тобой видеться?

— Думаю, да, — нерешительно сказала я.

Он перехватил мой взгляд:

— Николь, я не собираюсь быть навязчивым, не переживай! Я здесь не на отдыхе и у меня полно работы. И преследовать тебя я тоже не намерен. Просто ты мне нравишься, я уже говорил. Но если тебя что-то смущает или не устраивает, можешь сказать мне прямо, я не обижусь.

— Что ты, все хорошо! — честно ответила я. — Мне приятно с тобой общаться, правда! Тем более что сейчас я осталась одна, и неизвестно, когда вернется Миранда.

— Вот и славно, — улыбнулся Лекс. — Значит, мы сможем время от времени встречаться.

Он проводил меня до отеля, и мы расстались, договорившись, что завтра встретимся на пляже, в нашей бухте.

Когда я открывала дверь номера, услышала, что телефон буквально разрывается от звонков. Не разуваясь, я бросилась в комнату:

— Алло!

— Где ты ходишь? — раздался голос Миранды. — Я звоню уже битый час! С тобой все в порядке?

— Ой, Миранда! Привет! — закричала я. — Как хорошо, что ты звонишь! Как дела? Когда вернешься?

— Не знаю, Николь. Я звоню тебе специально, чтобы сказать, что завтра утром я вылетаю в Гамбург. Сколько там пробуду — неизвестно.

— А это обязательно? — расстроилась я.

— Обязательно. Оказывается, я заключила договор с какой-то подставной фирмой, с мошенниками, грубо говоря. Полиция Гамбурга давно взяла эту фирму на заметку, даже кого-то задержали. Теперь мне нужно ехать к ним, дать показания и еще что-то. Короче, дело серьезное. Но, может, получится вернуть мои деньги. Поэтому не переживай, а лучше расскажи, как ты там, справляешься? Ходишь в нашу бухту?

— Хожу, каждый день, утром и вечером… Миранда, я должна с тобой кое-чем поделиться!

— Боже, Николь! Во что ты там вляпалась?!

— Да не вляпалась я, не перебивай! Просто я встретила одного парня…

— Когда?!

— Сегодня. Он такой милый! Представляешь, он фотограф. Утром подошел ко мне в нашей бухте, попросил разрешения меня пофотографировать. А вечером мы гуляли, я только зашла.

— Николь, какой еще фотограф! — простонала Миранда. — Ты с ума сошла, что ли?! А вдруг он маньяк?

— Почему маньяк? — возмутилась я. — С чего ты взяла?

— Да с того, дурында, что ты забыла, кто твоя бабушка! И если она тебя прячет от прессы всю жизнь, это вовсе не значит, что в мире о тебе никто ничего не знает. Вот где твой фотограф намерен использовать эти фотографии, а?

— Не знаю… — растерялась я.

— А я знаю! — завопила Миранда. — Я бы на его месте продала их любому журналу или газете за кругленькую сумму, да еще бы добавила какие-нибудь комментарии!

— Какие ком… комментарии? — запинаясь, спросила я.

— Отвратительные, грязные и похабные, — отчеканила Миранда. — Чтобы заработать на вашей фамилии.

— Не может быть! Он не такой!

— Скоро увидишь, такой или нет. Кстати, а ты-то видела свои фотографии?

Я испугалась: про них я совсем забыла, а ведь Лекс обещал принести их вечером — но не принес. И словом о них не обмолвился!

— Боже, Миранда, что мне делать?

— Забрать у него все фотографии и негативы! Поняла? Обязательно! И послать куда подальше, пригрозив бабушкой и полицией! Хотя можно одной бабушкой. Вполне достаточно. Я как представлю ее реакцию… — Миранда хмыкнула в трубку. — Аж самой страшно!

— Не говори бабушке! — я была в ужасе. — Только не это! Я обещаю, что завтра все у него заберу и больше с ним не встречусь.

— Ладно, Николь. Может, не все так плохо. Вдруг я ошибаюсь. Но согласись, эта фотосессия очень подозрительна. Всё, мне пора. Позвоню при первой возможности.

— Целую тебя, — я положила трубку и задумалась.

А вдруг Миранда права? Вдруг Лекс на самом деле решил продать мои фото вместе с какой-нибудь грязной историей? Какой будет скандал! Бабушка мне этого не простит. А я еще и рассказала ему сама, кто я и про всю мою жизнь… Вот дура! Идиотка!

Приятное впечатление от вечера испарилось. Спать я легла в ужасном состоянии, решив завтра вытрясти из Лекса — или кто он там на самом деле? И имя это странное! Оно мне сразу не понравилось! — всю правду. А главное — забрать свои фотографии.

Утром я первым делом прошлась по набережной, выискивая Лекса. Но ни там, ни на пляже его не оказалось. Расстроенная, я спустилась в бухту, расстелила полотенце, разделась и пошла купаться. Когда я плыла обратно к берегу, то увидела рядом со своими вещами чью-то фигуру. Он!

— Доброе утро! — крикнул Лекс и помахал мне рукой. — Так и знал, что найду тебя именно здесь!

— Привет, — сказала я, отдышавшись. — А я искала тебя на пляже. И на набережной. Нам надо поговорить.

— Давай поговорим. Только сначала вот… — Лекс протянул мне бумажный пакет. — Извини, я вчера не доснял пленку до конца, поэтому работал все утро, чтобы проявить твои фотографии.

Обескураженная, я открыла пакет. Там действительно лежали мои вчерашние снимки. Конечно, я плохо разбираюсь в фотографии, но эти снимки были великолепны.

— Нравится? — спросил Лекс.

— Очень! — искренне ответила я. — Ты правда отличный фотограф!

— Просто мне повезло с моделью, — засмеялся он. — Ты весьма фотогенична, Николь! Кстати, в пакете лежат негативы. Это всё твое.

— А почему… — я не знала, что и сказать.

— Что случилось? — Лекс внимательно посмотрел на меня. — И о чем ты хотела поговорить?

— Почему ты вернул мне негативы? — спросила я в лоб.

— Странный вопрос. Николь, я имею некоторое понятие о профессиональной этике. Кроме того, я никогда не оставляю себе фото клиентов без их согласия, это незаконно. Только представь, что на моем месте мог оказаться какой-нибудь аферист. Знаешь, сколько бы он заработал на твоих снимках? Конечно, если бы знал, кто ты!

От стыда я была готова провалиться сквозь землю. И как я могла подумать такое про Лекса? Нормальный парень, милый, симпатичный и честный.

— Извини меня, — виновато сказала я Лексу.

— За что?

— Понимаешь, я почему-то решила, что этим аферистом можешь быть ты сам…

Лекс посмотрел на меня удивленно и немного обиженно, как мне показалось.

— Да уж, Николь! Никогда бы не подумал, что произвожу такое впечатление, тем более после вчерашнего общения…

— Да все в порядке, правда! — воскликнула я. — Забудь. Я не права. Прости еще раз!

— Хорошо, — он снова улыбнулся. — Но я хочу, чтобы ты знала: у меня нет цели обмануть тебя или чем-то обидеть. И я не охочусь за твоим состоянием. Ты мне понравилась сразу, когда я увидел тебя вчера, помнишь? Спускаясь в эту бухту, я не знал, что ты — Николь Леруа.

Я вздохнула с невероятным облегчением, потому что мне тоже нравился этот парень. Не могу сказать, что я была влюблена, просто в Лексе я чувствовала искренность, порядочность и что-то свое, родное.

— Скажи, пожалуйста, а когда ты полностью убедишься, что я не маньяк и мне можно доверять, подаришь мне одну из своих фотографий? На память! Клянусь, я нигде ее не использую!

— Посмотрим, — ответила я. — Ну что, инцидент исчерпан?

— Полностью, — кивнул Лекс, — а сейчас предлагаю пойти в ресторан. Не отобедаете ли вы со мной, мадемуазель?

— С удовольствием! — рассмеялась я.

Вот так мы и общались: легко, весело и непринужденно. Встречались в бухте, иногда вдвоем обедали, а вечерами гуляли по Довилю. Мы очень сблизились, и я понимала, что Лекс испытывает ко мне гораздо большие чувства, чем просто дружба. Но не спешила отвечать ему взаимностью, так как до конца не была уверена, что он — тот самый. Разумеется, виделись мы не каждый день, поскольку Лексу все-таки нужно было работать. Время летело незаметно, и однажды я с удивлением поняла, что с отъезда Миранды прошло уже целых десять дней.

В середине июня Лекс сообщил мне, что на пару дней уедет в Париж по каким-то рабочим делам.

— Я обязательно вернусь, Николь, — пообещал он мне. — Надеюсь, ты никуда не пропадешь за это время?

— Конечно, нет, — ответила я, — я здесь до конца лета. Но раз уж ты будешь в Париже, выполнишь мою просьбу?

— Любую!

— Хочу сделать сюрприз подруге и бабушке. Я знаю, что обеих еще нет в городе, но, думаю, их обрадует то, что я купила. Пусть они вернутся и удивятся! Подарок для Миранды ты можешь оставить в ее аптеке, там есть какой-то управляющий.

И я передала Лексу подарки для бабули и Миранды. Бабушке я купила старинный веер, который случайно нашла в одном маленьком антикварном магазинчике рядом с центральной площадью Довиля, а Миранде — пляжное платье из японского шелка, очень стильное. Адреса Миранды и нашего особняка в Сен-Дени вместе с телефонами Лекс записал в блокнот, после чего мы простились, и он уехал. Вечером я позвонила в Сен-Дени и предупредила экономку о появлении Лекса, а заодно узнала, что бабушка еще не вернулась из поездки.

На следующий день, как всегда, после завтрака я пошла в бухту. Погода стояла великолепная, светило солнце, и настроение у меня было соответствующее. Помахивая шляпой, которую я держала в руке, я обогнула валун, закрывающий вход в бухту и буквально остолбенела. В нашей маленькой бухте, пришвартовавшись к берегу, стояла ослепительно белая яхта, покачиваясь на волнах, которые еле слышно разбивались о корму. На палубе ни души, хотя трап был спущен. Чья это яхта? Кто на ней приплыл? Откуда она здесь взялась? Эти вопросы вихрем промелькнули в моей голове, пока я осторожно подходила ближе. Затаив дыхание, я увидела название яхты, большие синие буквы Votre destin («Твоя судьба»), и у меня подогнулись колени. Это была она, яхта из моего сна! Я не знаю, почему так решила, но в тот момент никаких сомнений на этот счет не возникло. Руки у меня дрожали, сердце выпрыгивало из груди, когда я робко подошла к трапу. Что делать? Позвать капитана? Или кого там еще? И что дальше? Рассказать о своем сне? Меня сочтут ненормальной и будут правы. Но яхта притягивала меня словно магнит.

Не думая о том, что делаю, я по трапу взошла на палубу. По-прежнему ни души. Глубоко вздохнув, я огляделась. Яхта была не очень большой, но достаточно просторной. Разумеется, я не разбираюсь в яхтах и не знаю, что и как в них устроено, но эта яхта точно была моторной, поскольку никаких парусов у нее не было. Палуба всего одна, видимо, каюты и остальные помещения, или как они там называются, расположены где-то внизу. Я не спеша прошла вдоль левого борта к носу. Но где же люди? Где команда? Капитан? Меня разбирало любопытство! На носу яхты я встала, как в моем сне, и закрыла глаза, представив, что плыву по бескрайним морским просторам, а рядом стоит он…

— Я могу вам чем-нибудь помочь, мадемуазель?

Голос раздался настолько неожиданно, что я чуть не упала в воду. Резко обернувшись, я увидела его — и этот миг я помню до сих пор. Такое забыть невозможно. Передо мной стоял высокий, широкоплечий молодой мужчина в белом: брюки и расстегнутая на груди рубашка были одного цвета с яхтой. Легкий морской ветер шевелил его светлые волосы, а солнце светило прямо в лицо, откуда на меня смотрели бездонные синие глаза.

«Везет мне на синеглазых!» — промелькнуло в голове, но больше я ни о чем подумать не смогла.

— Простите… — прошептала я, так как от волнения у меня пересохло в горле.

— Чем я могу вам помочь? — бархатным голосом снова спросил он. От этого тембра у меня мурашки поползли по коже: я уже слышала этот голос… во сне! И тут меня осенило: наверное, я действительно сплю! И в очередной раз мне снится любимый сон, только теперь мужчина моей мечты наконец-то показался мне во всей красе — я вижу его лицо.

— Я сплю? — вырвалось у меня.

— Не понял, — от удивления его глаза стали еще больше. — Кто вы, мадемуазель? вы кого-то ищете?

Нет, наверное, я не сплю. Или сплю? Неожиданно даже для себя я схватила мужчину за руку:

— Извините, я должна убедиться, что вы — настоящий…

Не знаю, что он обо мне подумал, но руку не отнял и терпеливо ждал, пока я рассматриваю ее. Я приложила свою ладонь к его ладони, увидела, что пальцы у него длинные, красивые, руки — сильные, но, наверное, нежные… если это действительно он. А ведь это он! Сердце у меня стучало так, что, боюсь, он тоже это слышал. Я отпустила его руку, подняла голову и увидела, что он по-прежнему улыбается:

— Слушайте, меня так еще никто не изучал! Как вас зовут, прекрасная незнакомка?

— Николь… — прошептала я, не в силах отвести взгляда от его глаз.

— А меня зовут Александр… — начал говорить он, но больше я уже ничего не слышала, так как, по всей вероятности, лишилась чувств.

Я открыла глаза в каком-то небольшом помещении овальной формы и обнаружила, что лежу на бежевом кожаном диване. Лицо у меня было мокрое. Рядом со мной сидел он, держа в руках стакан, наполненный водой.

— Вы как? — озабоченно спросил мужчина из моего сна. — Уж извините за душ, но я пытался привести вас в чувство.

— Спасибо, — слабым голосом ответила я и попыталась сесть.

— Лежите, пожалуйста, — сказал он твердо. — Вообще вам надо показаться врачу!

— Психиатру? — робко спросила я.

Он уставился на меня в полнейшем недоумении:

— Почему психиатру? Головой вы удариться не успели, я вас довольно ловко подхватил!

— Потому что вы, наверное, считаете меня сумасшедшей…

Он негромко рассмеялся:

— Ну не так категорично. Скорее, весьма необычной девушкой!

— Послушайте, — я все-таки села, — я абсолютно здорова и прекрасно себя чувствую.

— И поэтому грохнулись в обморок?

— Со мной такое уже было, ничего страшного.

— Налить вам воды? Или чего-нибудь еще?

— Воды, пожалуйста, — попросила я. И он налил в стакан из стеклянного графина, стоявшего на низеньком столике у двери. Я наконец-то поняла, что нахожусь на яхте, видимо, в кают-компании. А так как людей по-прежнему не было ни слышно, ни видно, я осознала, что мужчина из моего сна нес меня сюда с палубы на руках. От этой мысли почему-то стало тепло в животе. Тем временем он подал мне стакан. И молча смотрел, как я пью воду.

— Итак, начнем с самого начала, — произнес он. — Вас зовут Николь, верно?

— Да, — кивнула я. — А вас… Александр?

— Значит, я успел представиться, — сказал он и снова улыбнулся. — Меня зовут Александр Мосс. И я рад приветствовать вас на борту своей яхты.

— Вы капитан?

— Нет, всего лишь владелец. Капитан и остальной экипаж скоро прибудут. Мы остановились здесь случайно, поскольку мест на пристани яхт-клуба не оказалось.

— Боже мой! — воскликнула я. — Это точно судьба…

— Судьба? — он удивленно вскинул брови. — А, вы про название яхты! Ну да, название оригинальное, ничего не скажешь… Но я приобрел ее такой недавно и пока не намерен что-либо переделывать.

Голова у меня снова пошла кругом: яхта, судьба, мой сон, Александр… Так не бывает в реальности! Кажется, я застонала.

— Николь, вы уверены, что хорошо себя чувствуете?

— О да, не волнуйтесь! И я не сумасшедшая, правда. Просто даже не знаю, как вам все объяснить…

— Скажите хотя бы, кого вы искали на моей яхте?

— Вас… — вырвалось у меня, и самое удивительное, что это было правдой.

— Все, сдаюсь! — Александр поднял вверх обе руки. — Знаете что? Давайте вы отдохнете, а потом мы пообедаем вместе, и вы мне все расскажете. Идет?

Я кивнула, не в силах произнести ни слова.

— Вы далеко живете? — спросил Александр. — Нет-нет, я вас не выгоняю, ни в коем случае! Можете остаться и здесь, на яхте. Просто я подумал, может, вы хотите домой?

— Не хочу, — я испугалась, что уйду, а он исчезнет. — Я не устала, отдыхать мне не от чего. Есть я тоже не хочу.

— Но я могу хотя бы предложить вам кофе?

— Кофе можно…

— Месье Мосс! — вдруг откуда-то раздался громкий мужской голос, и я даже подскочила от неожиданности.

— Я внизу! — спокойно ответил Александр. — Не бойтесь, Николь, это Джон, мой капитан.

Через минуту в кают-компанию спустился мужчина лет сорока, крепкого сложения, с загорелым и обветренным лицом. Его черные волосы уже начали седеть, особенно это было заметно у висков.

— Добрый день! — поздоровался он, немного удивленно глядя на меня.

— Джон, это мадемуазель Николь, моя гостья.

— Джон Миллер к вашим услугам, — поклонился мне капитан.

— Здравствуйте! — сказала я.

— Прошу прощения, месье Мосс, я лишь хотел сказать, что все улажено, и мы можем подойти к пристани.

— Спасибо, — поблагодарил его Александр. — А где Генри?

— На палубе, позвать?

— Нет, не нужно. Мы с мадемуазель собирались выпить кофе, поэтому отправляйтесь к пристани, а я подойду позже.

— Как скажете, месье.

Мы поднялись наверх, где возле трапа я увидела белокурого молодого паренька, моего ровесника, который протирал тряпкой какую-то железяку, при этом напевая себе под нос.

— Добрый день! — поздоровался он, перестав петь.

— Это Генри, наш боцман-матрос-юнга, — смеясь, сказал Александр. — Совершенно незаменимый на борту человек!

— Рад стараться, месье! — улыбнулся Генри. — Как поживаете, мадемуазель?

— Спасибо, хорошо, — ответила я, немного смущаясь.

— Мы идем в город, — сказал Александр. — Встретимся позже на пристани.

— Хорошо, месье, — Генри кивнул нам и продолжил свою работу.

Я простилась с капитаном, Александр помог мне спуститься на берег, после чего мы вдвоем направились в сторону набережной. Я шла рядом с ним, мужчиной из моего сна, все еще не веря, что это происходит на самом деле. Как красив он был! Я плохо помню, о чем он говорил со мной по дороге на набережную, так как думала только о том, что моя мечта, похоже, сбылась, а сон был вещим. И когда Александр вдруг неожиданно остановился и взял меня за руку, я в очередной раз заглянула в его синие-синие глаза и поняла, что влюбилась.

— Николь! вы со мной? — тем временем спросил он. — Вы совсем не реагируете! Я спрашивал, куда мы идем? Может, знаете какое-нибудь уютное местечко?

— Знаю, — выдохнула я, ощущая тепло его руки, — я покажу.

К сожалению, он выпустил мою руку, и мы пошли дальше. Я привела Александра в полюбившийся нам с Мирандой ресторанчик на набережной.

— А теперь рассказывайте! — сказал он, когда мы сделали заказ.

— Что рассказывать?

— Кто вы и что делали на моей яхте!

— Я Николь. Приехала в Довиль на лето, живу вон в том отеле, чуть дальше по улице… Раньше со мной жила подруга, но потом она была вынуждена уехать по делам. Не знаю, когда теперь вернется. А в той бухте я каждый день загораю. Никогда еще не встречала в ней людей, а тут вы… и яхта… и сон…

— Какой сон? — удивился Александр. Я прикусила язык. Господи, чуть не проболталась! Ну не могу же я взять и рассказать ему о моем дивном сне, преследующем меня с семнадцати лет! А с другой стороны, может, наоборот, нужно рассказать об этом? Ведь это так романтично, так удивительно! Это поможет нам сблизиться… Видимо, на моем лице отразилась вся гамма разнообразных эмоций, потому что Александр посмотрел на меня немного встревожено:

— Я начинаю волноваться! Особенно, когда вы вот так резко замолкаете и ничего не говорите! Что происходит, Николь?

— Я пока не могу объяснить, — пролепетала я. — Расскажите лучше о себе, пожалуйста!

— Даже не знаю, что вам рассказать… Я живу в Брюсселе, занимаюсь яхтами: покупка, продажа, аренда… Вам, наверное, это неинтересно?

Я помотала головой. Интересно! Все, что связано с ним, мне было безумно интересно.

— Что ж, — продолжил Александр, улыбаясь, — тогда слушайте. Мне двадцать девять лет, в семье я один, ни братьев, ни сестер, отец уже умер, а мать живет в Сен-Валери — это небольшая, но очень симпатичная деревушка на юго-западе Франции. Женой и детьми я еще как-то не обзавелся. Каждое лето путешествую морем. Хожу на своих яхтах, заодно проверяю, насколько они хороши. Совмещаю бизнес и отдых. Сегодня вот мы пришли в Довиль… Послушайте, Николь, вы так странно на меня смотрите… Потрясающее у нас знакомство получилось, не находите?

— Потрясающее, — подтвердила я. — А в Довиль вы надолго?

— Думаю, на пару дней, — пожал он плечами. — Еще не решил. Что тут есть такого интересного?

— Я… — вырвалось у меня, и я чуть не откусила себе язык. Что я несу?! Ну нельзя же так откровенно навязываться незнакомому мужчине!

— Вы — удивительная девушка! — воскликнул Александр. — Никогда таких не встречал. Мало того что красивая, так еще и настолько необычная! В вас я чувствую какую-то тайну, загадку. И знаете, мне почему-то очень хочется ее разгадать. Вы не против?

— Нет, — ответила я, покраснев. — Вы только не подумайте обо мне ничего такого. Обычно я так себя не веду…

Он потянулся через стол и взял меня за руку. От этого прикосновения меня словно ударило током.

— Вы позволите? — спросил он и, не дожидаясь ответа, поцеловал мои пальцы. — Я обычно тоже так себя не веду. Но ведь у нас с вами все необычно, не правда ли?

Я молча кивнула, молясь только о том, чтобы он не отпускал мою руку больше никогда.

— Что вы делаете вечером, Николь? — спросил мой принц.

— Совершенно ничего.

— Могу я пригласить вас на вечернюю морскую прогулку на яхте?

— Спасибо! — чуть не закричала я на весь ресторан. — С удовольствием.

— Что ж, тогда жду вас в семь часов на пристани яхт-клуба. Или лучше заехать за вами?

— Нет, не стоит. Это совсем рядом от моего отеля.

Александр оплатил счет, и мы попрощались до вечера. В отель я неслась словно на крыльях. Боже мой, у нас с ним будет свидание! Мое первое свидание! Стоп… Мое первое свидание было с Лексом. Лекс… А ведь он мне нравился, и у него тоже синие глаза… Но, встретив Александра, я осознала, что Лекс — это обычный парень, симпатичный и милый, но не более того. Александр же — моя ожившая мечта, моя сказка, мой принц. И я уже люблю его. Хотя почему уже? Я давно люблю его, просто раньше мы не знали друг друга. А теперь сама судьба подарила мне эту встречу. Как жаль, что рядом нет Миранды! Она ни за что не поверит, что мой сон стал явью… Скорее бы она вернулась! Вот о чем я думала, собираясь на встречу с Александром.

Мои сборы не шли ни в какое сравнение с подготовкой к свиданию с Лексом. Я переодевалась трижды, никак не могла выбрать подходящее платье, то собирала волосы, то распускала их. Все валилось из рук. Наконец, я остановилась на длинном белом сарафане с открытой спиной, который бабушка привезла мне из Италии. Схватив сумочку, дрожащими руками я закрывала дверь номера, когда услышала, что у меня в комнате разрывается телефон. Ну и пусть себе звонит! Кто бы это ни был, возвращаться не буду. Плохая примета.

Опоздав на какие-то десять минут, я пришла к пристани яхт-клуба, где почти сразу увидела «Судьбу». Трап был спущен, и у ступеней стоял Александр в элегантном белом костюме. Я уже поняла, что белый — мой счастливый цвет. Стараясь не пуститься бегом, я подошла к нему, изо всех сил скрывая свое волнение.

— Привет!

— Привет, Николь! вы прекрасны, — он протянул мне алую розу на высоком стебле и подал руку. — Прошу на борт!

— Спасибо.

На носу яхты стоял столик, накрытый ажурной скатертью, на котором я увидела ведерко со льдом и бутылкой шампанского, вазу с фруктами и шоколадом. Александр дал команду, и мы отчалили…

Что сказать тебе, читатель? У меня нет слов, чтобы описать тот вечер. Это было даже лучше, чем в моем сне. Яхта шла, рассекая волны, удаляясь к горизонту. Кричали чайки, а на губах я ощущала брызги морской воды. Рядом со мной сидел самый прекрасный мужчина на свете, и я была счастлива. Практически сразу мы перешли на ты, я чувствовала себя свободно и совершенно спокойно. Все мои волнения куда-то исчезли. Казалось, что этого человека я знаю всю жизнь. Мне были знакомы его голос, его смех, улыбка, взгляд, движения рук, жесты… Я была абсолютно уверена, что Александр чувствует то же самое, так как читала это в его глазах, в том, как он смотрел на меня.

О чем мы тогда говорили? О нас. Нам хотелось узнать друг о друге как можно больше. Александр рассказал мне, что в Брюсселе он живет последние десять лет, до этого они с родителями жили в деревне Сен-Валери, где отец Александра был смотрителем маяка. После его смерти Александр уехал в Бельгию, где жил двоюродный брат матери, от которого он в итоге и унаследовал свой бизнес. Мать осталась жить в их родном домике рядом с маяком. Александр старается навещать ее как можно чаще. Я рассказала своему принцу практически все: о бабушке, о своей маме, о том, как я появилась на свет, о пансионе и, конечно, о Миранде. В отличие от Лекса, Александр, узнав, что я — внучка графини Леруа, чье шампанское, кстати, пенилось в этот момент в наших бокалах, сразу помрачнел.

— И что мне с этим делать, Николь? — спросил он.

— Я не понимаю тебя…

— Неужели? Но ты отдаешь отчет в том, что твоя бабушка никогда в жизни не примет меня?

У меня вспотели ладони.

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что я, увы, далеко не так богат, как ваша семья. Вряд ли мадам графиня будет счастлива, узнав о том, что… — он вдруг остановился и замолчал.

Я тронула его за рукав пиджака:

— Узнав о чем?

Александр посмотрел мне прямо в глаза.

— Послушай, Николь. Я понимаю, что это звучит дико, что мы познакомились всего несколько часов назад, но… со мной такого раньше не случалось, поверь. Ты вообще веришь в любовь с первого взгляда?

— Верю, — ответила я с колотящимся сердцем, — продолжай, пожалуйста!

Но вместо этого Александр встал и медленно подошел к самому носу яхты.

— Иди сюда, — позвал он. Я подошла к нему. Александр взял меня за плечи.

— Я старше тебя, Николь, и в моей жизни уже были серьезные отношения с женщинами. Но то, что я чувствую сейчас — словами передать невозможно. Когда я увидел тебя сегодня утром, здесь, на носу яхты, меня словно ударило молнией. Понимаешь? Я вдруг четко осознал, что ты — моя. Именно тебя я ждал. Это не просто красивые слова, поверь мне. Главное сейчас для меня — это чтобы ты мне верила. Я сделаю всё, чтобы ты мне верила!

Я прикоснулась к его щеке:

— Я тебе верю…

И тогда он поцеловал меня. Это был первый в моей жизни поцелуй. Его губы были теплыми, мягкими и одновременно требовательными. Он так сильно сжимал меня в объятиях, что у меня перехватило дыхание. Его руки, скользя по моей открытой спине, жгли кожу, и я дрожала всем телом. Внезапно Александр остановился и посмотрел на меня.

— Я люблю тебя, Николь, — просто сказал он, и у меня подогнулись колени.

— И я люблю тебя, — прошептала я. Мы еще постояли на носу, обнявшись и слушая, как бьются наши сердца, а потом вернулись к столу и сели в плетеные кресла.

— Хочу выпить за тебя, — сказал мой любимый, разливая шампанское. — Пьем до дна, Николь! За тебя и за нас!

Мы выпили, и он снова поцеловал меня.

— А теперь расскажи мне толком, о каком сне ты говорила утром. Я слышал, как ты произнесла слово «сон».

— Расскажу, если не станешь смеяться.

— Обещаю, — улыбнулся он. И тогда я рассказала ему о своем сне. И о том, как внезапно он стал реальностью.

— Как я могу смеяться над этим? — выслушав меня, сказал Александр. — Это удивительно, это просто чудо какое-то! Теперь-то я точно уверен, что нам с тобой суждено быть вместе всегда.

— И как это будет? — спросила я.

— Это будет волшебно! — ответил Александр. — Не сомневайся. А теперь, я думаю, нам пора возвращаться.

Да, я и не заметила, что уже стемнело. Солнце село за горизонт, а в небе стали зажигаться первые вечерние звезды. Яхта развернулась, и мы направились к берегу.

— Замерзла? — Александр заботливо укрыл меня пледом.

— Спасибо, — благодарно шепнула я и закрыла глаза. То ли от выпитого шампанского, то ли от мерного урчания мотора яхты меня стало клонить в сон. И в конечном итоге я уснула…

Когда я вновь открыла глаза, за окном ярко светило солнце. Первые мгновения я просто лежала, все еще улыбаясь, вспоминая вчерашний день, но когда мой взгляд остановился на настенных часах, я перестала улыбаться. Половина двенадцатого! Я резко села в кровати и тут же вскрикнула от внезапной головной боли. Сжав виски, попыталась понять, где я и что произошло. Итак, я в отеле, в своем номере — это уже хорошо. Но как я сюда попала? И почему уже почти полдень? Стоп, а какой сегодня день? Я сползла с кровати и поплелась в ванную. Засунула голову под ледяную струю, и мне стало немного легче. Совсем чуть-чуть, но этого хватило для тщательного осмотра номера. И себя. Глядя в зеркало, я обнаружила, что косметика с моего лица аккуратно снята, сама я облачена в свою ночную рубашку, двери номера закрыты изнутри. Пока, вроде, все в порядке. Но как снимала макияж, как раздевалась, как вообще пришла в отель — не помню!

Растерянно я опустилась на кровать. Последнее, что помню — как я сижу в кресле на палубе яхты, а Александр укрывает меня пледом. А как мы причалили к берегу, каким образом и в котором часу я пришла домой? Провожал ли меня Александр? О чем мы с ним договорились? Логично предположить, что о встрече сегодня. Да, но сегодня ли сегодня?! Спокойно… Вчера была пятница, это абсолютно точно. Я снова схватилась за голову. Да что со мной такое, в конце концов? Неужели я перебрала вчера шампанского? Нет, не может быть! Я выпила чуть больше бокала. Однако голова буквально раскалывалась. Я приняла две таблетки аспирина и схватилась за телефон. Месье Браза ответил моментально:

— Добрый день, мадемуазель Леруа! Чем могу помочь?

— Здравствуйте, — выдавила я из себя. — У меня к вам один вопрос. Вернее, не один, много. Во-первых, какой сегодня день?

— Воскресенье, — после небольшой паузы ответил портье. Мне уже было все равно, что он подумает, нужно было как-то восстановить события вчерашнего вечера. И тут до меня дошел смысл сказанного.

— Почему воскресенье?! — закричала я, сжимая телефонную трубку. — Ведь должна быть суббота!

— Не понимаю, мадемуазель, — растерянно сказал портье. — У вас все в порядке? Суббота была вчера.

— Пусть так, — вымолвила я, — но тогда это значит, что пятница была позавчера?

— Совершенно верно.

— А вы можете сказать, во сколько я вчера вернулась в отель и был ли со мной кто-нибудь?

— У вас что-то случилось? — встревожился портье.

— Нет, не думаю. Просто ответьте, во сколько я пришла!

— Мадемуазель, простите великодушно, но в нашем отеле не принято следить за постояльцами, — немного обиженно сказал месье Браза. — Тем более что у вас имеется отдельный вход в номер. Я лично видел вас последний раз в пятницу, около половины седьмого вечера, когда вы куда-то уходили. И то увидел только потому, что вы воспользовались центральным входом в отель. Больше я вас не видел. Ни в пятницу, ни вчера.

Я застонала.

— Мадемуазель Леруа, вы уверены, что с вами все в порядке? — в голосе портье была слышна паника. — Может, вызвать врача или полицию? Безопасность наших постояльцев важнее всего! Нам не нужны скандалы.

— Все в порядке, месье, спасибо, — успокоила его я и тут же атаковала новым вопросом: — Последняя просьба: спросите, пожалуйста, у Максин, может, она меня видела вчера или в пятницу вечером? А лучше пришлите ее ко мне.

— Как скажете, мадемуазель, — ответил портье и положил трубку, как мне показалось, с некоторым облегчением. Чего нельзя было сказать обо мне. Ведь из моей памяти, если верить месье Браза (а не верить ему у меня оснований не было никаких), начисто стерся не только вечер пятницы, но и вся суббота! Что я делала целый день? Где была? Или я просто проспала в номере с пятницы до воскресенья? А что же Александр?! Господи, как болит голова!

В номер постучали. Я открыла и увидела Максин. Лицо у нее было несколько озабоченное. Видимо, месье Браза предупредил ее, что я немного не в себе.

— Здравствуйте, мадемуазель, — осторожно сказала она. — Табличку уже можно снять, я полагаю?

— Какую еще табличку?!

Максин сняла с ручки двери моего номера обычную табличку с надписью: «Не беспокоить». Я непонимающе посмотрела сначала на нее, потом на горничную:

— А зачем вы ее туда повесили?

— Я?! — Максин даже подпрыгнула на месте. — Что вы, мадемуазель! Я бы никогда себе не позволила такой вольности! Только вы могли повесить эту табличку, вы же хозяйка номера!

У меня потемнело в глазах. Я совершенно не помнила, когда и зачем вешала эту проклятую табличку с просьбой не беспокоить меня.

— Максин, войдите, пожалуйста, и присядьте. Мне нужно поговорить с вами.

Горничная робко присела на самый краешек стула и встревожено посмотрела на меня:

— Что-то случилось?

— Думаю, да, — я попыталась привести мысли в порядок. — Но я бы хотела, чтобы этот разговор, который вам наверняка покажется странным, остался между нами. Я даже заплачу вам.

Я потянулась за сумочкой.

— Не надо, мадемуазель, — мягко остановила мой порыв Максин. — Спрашивайте, что хотите. Я никому ничего не расскажу, честное слово.

— Спасибо, — выдохнула я. — Даже не знаю, с чего начать… Скажите, сегодня правда воскресенье?

— Правда, — Максин посмотрела на меня с какой-то жалостью в глазах. — Завтра понедельник, а это мой выходной.

— Что ж, допустим. А можете сказать, видели ли вы меня в пятницу?

— В пятницу? — Максин на секунду задумалась. — Видела. Дважды. Первый раз в обед, около двух часов. Вы, наверное, возвращались с моря, потому что были в пляжном платье, таком миленьком, в полосочку.

Так, это я помню. Я как раз шла в отель после встречи с Александром.

— А я вас видела? Может, мы поздоровались?

— Нет, мадемуазель, — улыбнулась Максин, — да и не могли вы меня видеть: я несла белье в прачечную, на первом этаже, и заметила вас случайно из окна.

— Так, а еще? Еще в пятницу вы меня видели? Разговаривали со мной?

— Видела, вечером, но не разговаривала. Вы куда-то очень спешили, поэтому не обратили на меня внимания: я стояла у стойки месье Браза. Да вы у него спросите! Мы оба вас видели. Это было в начале седьмого, ближе к половине.

— А в чем я была?

— В белом платье, мадемуазель. Очень красивом, с открытой спиной.

Да, все верно. Я спешила на яхту.

— А еще позже, в этот вечер пятницы, вы меня видели? — я с надеждой смотрела на горничную.

— Нет, мадемуазель, простите, но нет, — виновато ответила Максин. И, видя мое расстроенное лицо, поспешила утешить:

— Зато вчера я вас видела два раза, и вы мне кивали. И один раз слышала.

— Видели вчера? Кивала? — я судорожно глотнула воздуха. — То есть, в субботу?!

— Ну да, в субботу…

Я схватила ее за руку:

— Максин, дорогая, вспомните как можно более подробно, с кем я была, в чем была одета, что я вам говорила!

— Да я всё прекрасно помню, мадемуазель. Утром вы позвонили и заказали завтрак…

— Я? Звонила?

Максин вздохнула:

— Если вы будете меня перебивать, так дело не пойдет. Постарайтесь успокоиться, хорошо?

— Вы правы. Продолжайте!

— Так вот. Около восьми утра я принесла завтрак, дверь вашего номера была открыта, то есть, не заперта. Но я, разумеется, постучала, а вы крикнули из ванной, чтобы я оставила завтрак на террасе. Я накрыла на стол и ушла.

— Значит, меня вы не видели?

— Не видела, но прекрасно слышала. И спасибо за чаевые: деньги лежали на столе террасы, там, где вы их и оставляете.

— А что я заказала на завтрак?

— Как всегда, — Максин пожала плечами, — ничего нового: круассан, яйцо всмятку, черный кофе, без сахара, это я уже запомнила, и сок.

Да, это мой обычный завтрак. Да что же происходит в самом-то деле?!

— Примерно через час я вас видела спускающейся по наружной лестнице, — продолжила Максин, — и вы мне кивнули. Во что были одеты? Красные шорты, белая блузка, босоножки, плетеные такие, с ремешками крест-накрест, красная шляпа с широкими полями… Очень элегантно! — с чувством закончила описание моего гардероба горничная. Я уже узнала все свои вещи. Повинуясь внезапному порыву, вскочила с места и распахнула дверцы платяного шкафа:

— Посмотрите, пожалуйста, узнаете какую-нибудь одежду?

Максин подошла и уставилась в шкаф:

— Боже мой! Сколько у вас одежды, мадемуазель! И какое все красивое!

— Не стесняйтесь, Максин, вытаскивайте все, что запомнили на мне из вчерашнего!

— Хорошо, — кивнула горничная, оглядела еще раз висевшие на плечиках наряды и решительной рукой стала вытаскивать из него вещи, перечисляя каждую из них. Вот что значит женский взгляд!

— Вот эти шорты, блузка, шляпка…

— Бросайте на кровать!

— Да, чуть не забыла, еще на вас был какой-то прозрачный шарфик… Но не совсем шарфик… — горничная замялась. — Как сказать… Широкий такой, беленький…

— Палантин, — механически ответила я. — Да, у меня есть такой, из шифона…

— Точно. Но я его здесь не вижу.

— Помогите, пожалуйста! — попросила я. Вдвоем с Максин мы вывернули все содержимое шкафа на кровать. Часть вещей упала на пол, но меня это абсолютно не заботило. Через некоторое время мы убедились, что белого палантина среди моей одежды нет.

— Может, забыли вчера где-нибудь? — робко предположила Максин.

— Наверное, — сказала я, чувствуя, как снова начинает болеть голова. — Только как понять, где, если я совершенно ничего не помню?!

— Совсем-совсем не помните? — ахнула горничная.

— Абсолютно, — я села на кровать, прямо на гору собственной одежды. — И не понимаю, как это вообще возможно.

Максин хотела что-то сказать, но вместо этого вдруг выдернула из-под меня черное вечернее платье от Версаче:

— Вот! А в нем вы были вчера вечером.

Я посмотрела на платье с таким ужасом, словно это была гремучая змея.

— Постойте. А когда именно вы меня в нем видели?!

— По времени не скажу. Но перед тем, как пришел тот парень, это точно!

Я почувствовала, что у меня немеет все тело:

— Какой еще парень, Максин?

— Мадемуазель, вы такая бледная! — горничная всплеснула руками. — Налить вам воды?

— Не надо воды… Рассказывайте по порядку. Значит, после завтрака я куда-то ушла в шортах и шляпе, да? Кстати, а волосы у меня были собраны или распущены?

— Наверное, собраны. Или заколоты, или вы их просто спрятали под шляпой. Я же говорю, что видела вас издалека, на лестнице: вы спускались, а я была во внутреннем дворике. Мы с вами ни о чем не говорили, вы просто кивнули головой и все… Ой, мадемуазель, какое миленькое бикини! — Максин подняла с пола купальник и восхищенно разглядывала его. Это было красное бикини, которое подарила мне Миранда. Так как купальником назвать эти две малюсенькие полоски ткани было сложно, я его не носила, хотя Миранде поклялась, что непременно буду в нем загорать.

— Это подарок моей подруги, оно слишком откровенное, поэтому я его не ношу, — машинально сказала я. — Максин, не отвлекайтесь, пожалуйста, что было потом?

— Потом я вас целый день не видела. Но, наверное, вы приходили в номер, так как переоделись. Вечером на вас было уже это черное платье. Мадемуазель, давайте я соберу вещи, а то мне их жалко. Такие дорогие, а валяются на полу, помнутся…

— Да Бог с ними, Максин! Что там с парнем? — нетерпеливо спросила я.

— А с каким из них? — сразила меня наповал Максин, всё же собирая одежду с пола. — Господи, вам плохо?

Я вцепилась себе в волосы:

— Прошу вас, говорите! Какие парни, сколько их было и где вы их видели?

— Вечером, после ужина, около девяти-десяти часов вы вернулись. В этом самом платье. С вами был молодой человек.

— Описать можете?

Максин задумалась:

— Понимаете, вы с ним поднимались по своей лестнице в номер, поэтому я лиц толком не видела, я же не специально за вами подглядывала! Вы поднимались, а я входила в отель со служебного входа, знаете, как раз сбоку от вашей лестницы.

— И что я?

— Да ничего. Судя по всему, настроение у вас было хорошее: молодой человек обнимал вас за талию, а вы смеялись. Я сказала: «Добрый вечер!», ваш парень ответил, а вы просто мне кивнули.

Я решила, что буду воспринимать ее рассказ как сюжет из какого-нибудь фильма, иначе сойду с ума окончательно. Итак, девушка в черном платье поднимается по лестнице в обнимку с молодым человеком… Боже мой! Неужели я привела к себе в номер мужчину?!

— Как выглядел парень?

— Высокий, выше вас, стройный, в белом костюме… Я еще подумала, какая красивая пара: вы в черном, а он в белом… Блондин. Красивый… — мечтательно вздохнула Максин.

«Александр!» — молнией мелькнуло в моей голове. Значит, вчера я была с ним. Хорошо это или плохо? Хорошо, потому что он все-таки существует, плохо — потому что я ничего не помню. Какое-то безумие!

— А чуть позже приходил еще один, — вывела меня из раздумий Максин.

Я встрепенулась:

— Когда?

— Примерно в начале одиннадцатого. Мой рабочий день заканчивается в десять, и я уже собиралась уходить, когда второй подошел к месье Браза, к стойке. Тоже красивый, — Максин посмотрела на меня с некоторой завистью. — Темно-русый, в светлых брюках и рубашке. А на шее у него висел фотоаппарат…

Лекс! Точно! Он, наверное, уже вернулся из Парижа и искал меня.

— И что он хотел? — продолжала я пытать горничную.

— Спрашивал вас. Но так уверенно спрашивал, словно знал наверняка, что вы живете в нашем отеле. Он был вежлив, извинился за поздний час и спросил у месье Браза: «Мадемуазель Леруа у себя?» Месье ответил, что не знает. Тогда парень попросил сказать, в каком вы номере. Месье категорически отказал ему, сами понимаете…

— Понимаю… И что потом?

— Потом он еще раз извинился и попросил позвонить к вам в номер. Месье отказывался, но парень был очень настойчив. Я помню, как он сказал: «Не думайте обо мне ничего плохого. Я лишь хочу убедиться, что с ней все в порядке. Просто наберите номер и я уйду». Месье Браза набрал вас, но вы не ответили. Парень сильно расстроился. Тогда мне стало его жалко. Я подошла к нему и сказала, чтобы он не волновался, что вы недавно вернулись, живая и здоровая, и с вами все хорошо. Ой! — она вдруг испуганно посмотрела на меня. — Простите, ради Бога, мадемуазель! Но я же не знала… А он был такой грустный! Наверное, я не должна была…

— Господи, Максин! Ну не тяните уже! — взмолилась я. — Что вы ему еще сказали?

— Я сказала, что вы пришли не одна, может, поэтому не берете трубку… Простите меня!

— А он?

— Он как-то сразу изменился в лице. Спросил, с кем вы были. Но я ответила, что не знаю, мол, с каким-то молодым человеком. Но о том, что вы шли в обнимку, я ни слова не сказала!.. А потом этот второй парень уже собрался уходить, но я решила ему помочь, поэтому попросила подождать, а сама тихонько поднялась на ваш этаж.

Я замерла, не сводя с нее глаз.

— Так вот. Подошла я к двери вашего номера, а там висит табличка: «Не беспокоить». Ну и все. Я вернулась к этому, грустному, сказала, что вы уже спите.

— А на самом деле? Что я делала?

— Мадемуазель, что вы такое спрашиваете! — воскликнула Максин. — Неужели вы думаете, что я стала бы ломиться в номер, несмотря на просьбу гостя не беспокоить? Это запрещено! Иначе я лишусь работы. Кстати, меня уже можно уволить за то, что я себе позволила…

— Не волнуйтесь, никто вас не уволит. Я же сразу сказала, что этот разговор останется между нами… Значит, вы не стучались, не заходили ко мне и ничего не видели?

— Не видела и не слышала. Может, вы и правда уже спали, а тот блондин ушел по лестнице. Не знаю.

— А дальше?

— А это всё. Тот грустный поблагодарил меня и ушел, и я ушла… Мадемуазель! Простите меня, но если у нас такой откровенный разговор… Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Спасибо, Максин, — искренне ответила я, — вы и так мне помогли. Я справлюсь. Просто пока в моей голове всё это не укладывается. Никак. Я не помню ничего из вашего рассказа.

— Может, вам обратиться к доктору? — нерешительно предложила Максин.

— Может быть. Не знаю. Мне надо подумать.

— Тогда я пойду?

— Конечно, идите! Еще раз спасибо.

Уже в дверях Максин обернулась:

— С вашего позволения, мадемуазель, я скажу месье Браза, что вы просто перепутали дни или совру что-нибудь в этом роде… А то он весьма впечатлителен.

— Спасибо, — еще раз сказала я, — это хорошая мысль.

— До свидания, мадемуазель! Не огорчайтесь так, я уверена, что все образуется.

— Надеюсь, — ответила я. Максин вышла, тихонько закрыв за собой дверь.

После ее ухода я словно в ступоре сидела на своей кровати. Что со мной происходит? Почему я ничего не помню? Рассказ Максин был правдив, в этом нет сомнений. Значит, вчера я провела весь день с Александром. Александр… Его надо найти немедленно! Только он знает ответы на все мои вопросы. Я взяла себя в руки, умылась, натянула джинсы и какую-то майку и выскочила из номера. Путь мой лежал в яхт-клуб, где в пятницу стояла яхта Александра. Я прибежала к пристани и стала выглядывать знакомое судно. Яхты не было. Я обошла всю пристань, но «Судьбы» не было нигде. И что дальше? Мое состояние было близко к панике. Куда исчезла яхта? Где мне теперь искать Александра? Может, в бухте? Сломя голову, я помчалась к набережной. Пробегая по верху, вдруг увидела, что в бухте, у самой воды, кто-то сидит. Едва не переломав обе ноги, перескакивая с камня на камень, я вбежала в бухту. Сердце выпрыгивало у меня из груди, когда я разглядела сидевшего на берегу человека. Это был Лекс. Какое счастье! Он наверняка мне поможет во всем разобраться…

— Привет! — закричала я, подбегая к нему. — Господи, как же я рада тебя видеть!

Лекс не спеша поднялся на ноги и обернулся ко мне.

— Здравствуй, — холодно кивнул он.

Я оторопела.

— Что с тобой?

— Со мной? — он усмехнулся. — Да, сегодня ты более любезна, чем вчера.

Я схватила его за руку:

— Слушай, я не понимаю, что происходит, но…

Лекс высвободил руку:

— Хватит, Николь. Мне надо идти.

— Подожди, пожалуйста! Мне нужна твоя помощь!

Он посмотрел на меня с грустью в глазах:

— Николь, я уже вчера все понял. И я не обижаюсь, правда. Может быть, совсем чуть-чуть. Но я никак не ожидал, что ты можешь быть такой… такой… высокомерной, что ли? В конце концов, могла бы просто поздороваться.

Я вцепилась в его рубашку:

— Немедленно расскажи мне все! Когда я с тобой не поздоровалась?!

Лекс немного удивился:

— Почему ты так кричишь? Успокойся. Неужели не помнишь? Я приехал вчера утром. Кстати, насчет твоих подарков…

— Да черт с ними, с подарками! — закричала я. — Плевать мне на них! Говори, где ты меня вчера видел?

— Не кричи так, — обиделся Лекс. — Я ведь честно пытался выполнить твою просьбу, но не совсем получилось. Да, я звонил тебе в отель, в пятницу вечером, чтобы рассказать, а ты не брала трубку…

И тут мои нервы сдали окончательно. Я рухнула на песок и зарыдала. Лекс, видимо, понял, что со мной что-то не так, поэтому сел рядом и обнял меня.

— Николь, милая, что с тобой случилось?

— Пожалуйста, расскажи, где ты меня видел вчера… — сквозь слезы выдавила я. — Прошу тебя…

— Хорошо-хорошо, только не плачь. Так как вечером в пятницу я тебе не дозвонился, то в субботу утром решил сразу прийти сюда, в бухту, зная, что после завтрака ты обычно тут плаваешь. Спускаясь, я увидел, что в бухте стоит какая-то яхта, а ты поднимаешься по трапу на палубу. Вместе с каким-то парнем.

Я подняла голову и посмотрела на Лекса.

— Ты уверен, что это была я?

— А кто ж еще? — опешил Лекс. — Конечно, уверен. Тем более что ты была в своей красной шляпке, которая тебе очень идет. Я крикнул тебе: «Николь!» И даже помахал рукой, чтобы ты меня подождала. Ты обернулась, увидела меня, но почему-то быстро поднялась на яхту и скрылась. Знаешь, я сначала даже растерялся. А потом сообразил, что ты, наверное, не хочешь афишировать наше знакомство перед своим кавалером. Что ж, это твое дело, но я должен был тебе рассказать о подарках, которые ты мне поручила передать в Париже. Поэтому я подошел к вашей яхте и попросил позвать тебя.

— Кого попросил?

— Какого-то белобрысого паренька, не знаю, как его зовут…

— Генри… — прошептала я.

— Что? — не расслышал Лекс.

— Ничего, продолжай.

— А что продолжать? Парень пошел тебя звать, но тут же вернулся и сказал, что ты просишь тебя не беспокоить.

— И всё?

Лекс усмехнулся:

— Практически. Я снова поднялся наверх, уже собирался уходить. Обернулся, сам не знаю, почему. Яхта как раз отчалила, и я увидел тебя на носу. Тот парень обнимал тебя, и вы целовались. Вот теперь точно всё. Мне только интересно, почему нельзя было объяснить мне все по-человечески? Николь, мы ведь так чудесно с тобой общались всё это время. Я же ничего от тебя не требовал. Ну встретила ты парня, ну понравился он тебе… Что поделать? Это жизнь.

— А вечером ты приходил в отель, — медленно сказала я, вспоминая рассказ Максин.

— Да. Значит, ты знала об этом?

— Узнала сегодня… Лекс, помоги мне!

— Чем тебе помочь? — он погладил меня по волосам. — Скажи, я готов!

Я уткнулась в его грудь и снова заплакала.

— Да что происходит, Николь? Ты меня пугаешь.

— Не знаю… — рыдала я. — Я ничего не понимаю…

— Значит, так. Успокойся и расскажи мне всё.

И я рассказала — всё, без утайки. Про свой сон, про встречу с Александром, про нашу прогулку на яхте и про мой провал в памяти. Лекс слушал меня внимательно, ни разу не прервав.

— Что думаешь? — спросила я, выговорившись. — Я сошла с ума?

— Пока не могу сказать, — нахмурился он. — Всё это очень странно. Скажи, а много ли ты выпила в ту пятницу?

— Нет! — закричала я. — Всего пару бокалов шампанского!

От этого еще никто не терял память, поверь!

— Тише, Николь, успокойся… Пойдем-ка.

Он встал на ноги и рывком поднял меня с песка.

— Куда?

— Во-первых, здесь ужасно жарко, а во-вторых, я проголодался. Да и тебе надо поесть. Уверен, ты сегодня даже не завтракала.

— Мне не хочется.

— А меня это не волнует. Вперед!

И он приволок меня в наш ресторанчик. Но как только мы сели за стол, меня ожидало новое потрясение в лице обслуживающего нас официанта.

— Здравствуйте, мадемуазель, месье! — сказал он. — Рад снова вас видеть. Мадемуазель, как хорошо, что вы вернулись.

— Куда вернулась? — не поняла я. — Я обедаю здесь каждый день.

— Да-да, — закивал официант, — одну минуточку. Вы вчера у нас кое-что забыли, сейчас принесу.

Я судорожно вцепилась Лексу в руку:

— Вот, опять! Ты слышал? И этот утверждает, что я вчера тут была!

— Подожди, Николь, сейчас все выясним.

Появился официант, держа в руке мой белый палантин.

— Возьмите, мадемуазель, это ваше.

— Вы уверены, что эта вещь принадлежит именно этой девушке? — спросил Лекс.

— Абсолютно. Мадемуазель случайно оставила его на стуле вчера после обеда. И для вас еще записка, просили передать, если вы появитесь.

Я закрыла лицо руками. Палантин… Записка… Нет, я точно схожу с ума!

Лекс бросил на меня взгляд и решил полностью взять инициативу в свои руки.

— Где эта записка? — сурово спросил он официанта.

— Пожалуйста, месье, вот она, — официант положил на наш столик сложенный вдвое белый лист бумаги. — Вы готовы сделать заказ?

— Подождите, — резко сказал Лекс, — успеем. Уделите нам пару минут, и я оставлю вам самые щедрые чаевые за весь сезон.

— Месье очень любезен, — поклонился услужливый официант. — Слушаю вас!

— Расскажите в подробностях, во сколько вчера в ваш ресторан пришла мадемуазель, с кем она была, во что была одета, когда ушла… В общем, всё, что сможете вспомнить.

— Мадемуазель появилась около половины третьего дня, ее сопровождал весьма элегантный молодой человек, высокий блондин. Я их уже видел накануне в нашем ресторане, поэтому узнал сразу. Тем более мадемуазель обедает у нас постоянно в течение месяца, мы все ее знаем… Благодарю за выбор нашего ресторана, — обратился ко мне официант. Я никак не отреагировала.

— Не отвлекайтесь! — остановил официанта Лекс. — То есть девушка, которая была здесь вчера, — это и есть моя сегодняшняя спутница? Посмотрите внимательно!

— Месье, зачем мне смотреть? — обиделся официант. — У меня профессиональная память. Я прекрасно запомнил мадемуазель еще с первого посещения нашего ресторана. Даже могу сказать, что она была у нас с подругой, весьма эффектной рыжеволосой девушкой.

Лекс вопросительно посмотрел на меня. Я кивнула, подтверждая слова официанта.

— Хорошо. Допустим. А как выглядела мадемуазель вчера? Можете описать?

— Минуточку… Она была в белой блузке, красных шортах и шляпке, в солнечных очках. Сидели они с молодым человеком за крайним столиком, в углу, пробыли около часа, после чего ушли. Убирая со стола, я заметил, что мадемуазель забыла шарф. Но я знал, что мадемуазель вернется, она же наш постоянный клиент, поэтому и сохранил его.

— Так, понятно. А записка? Кто и когда вам ее передал?

— Сегодня утром. Тот самый блондин, знакомый мадемуазель.

Боже мой! Александр был сегодня здесь! Я с волнением посмотрела на официанта:

— Скажите, а что он тут делал? Он был один?

Официант пожал плечами:

— Да ничего не делал. Был один. Куда-то торопился, поэтому не стал ничего заказывать. Подошел к бару, написал эту записку и попросил меня передать ее мадемуазель, как только она у нас появится. Вот и все… Ну что, готовы сделать заказ?

— Да, спасибо вам, — ответил Лекс. Я не помню, что он тогда заказывал, не помню, что мы ели. Это было совершенно неважно. Когда официант удалился, я развернула записку. «Любовь моя! Спасибо за вчерашний день. Я уезжаю, но завтра вернусь, не беспокойся. Нужно кое-что подготовить. Жду тебя на пристани, во вторник, десять утра. Твой Александр». Прочитав это вслух, я обратилась к Лексу:

— Что теперь скажешь?

— Не знаю, — покачал он головой, — всё это очень и очень странно.

— Но ты убедился, что я вчера провела весьма активный день, меня видела куча народа! И ты сам, между прочим!

— Стой! — вдруг стукнул по столу Лекс. — Совсем вылетело из головы. Я же вас вчера сфотографировал!

— Где? Когда?!

— Когда вы уплывали на яхте. Так, сделал пару кадров, но за качество не ручаюсь, потому что снимал с высокой точки… А теперь слушай внимательно. Я сейчас тебя провожу до отеля, и ты ляжешь спать. Поняла?

— Но…

— Не возражай! Прости, но выглядишь ты ужасно. Надо выспаться, привести себя в порядок. А завтра мы сходим к одному хорошему доктору. Не бойся, это мой знакомый, так что все будет конфиденциально. Договорились?

— Спасибо, Лекс! — тихо сказала я со слезами на глазах. — И прости меня, ладно?

— Прощаю. Только мне очень хочется, чтобы ты была счастлива, Николь.

Я вернулась в отель с надеждой, что скоро все разъяснится. На душе у меня стало немного легче, поэтому я приняла горячую ванну, отключила телефон и легла спать.

Лекс зашел за мной на следующий день ровно в одиннадцать утра, как мы и договаривались.

— Ни о чем не думай, Николь, — сказал он. — Мы с тобой идем к прекрасному специалисту, он просто осмотрит тебя, и вы побеседуете.

Я была согласна на все, лишь бы только понять, что со мной произошло.

Довиль — городок маленький, поэтому очень скоро мы дошли до узкой тихой улочки, вымощенной серым булыжником, и Лекс подвел меня к аккуратному белому домику с черепичной крышей. На двери висела табличка: «Врач-психиатр Антуан Бонне». Мне вдруг стало не по себе.

— Так ты все-таки считаешь, что я свихнулась?! — возмущенно сказала я Лексу. Вместо ответа он молча втолкнул меня внутрь.

— Доброе утро! — приветливо поздоровалась с нами пожилая женщина в форме медсестры. — Вы на 11:30, я полагаю?

— Совершенно верно, — подтвердил Лекс.

— Идите за мной, — кивнула медсестра и повела нас по коридору. У дверей, выкрашенных белой краской, она остановилась: — Сюда, пожалуйста, месье Бонне вас ожидает.

Мы вошли в кабинет, в котором стоял книжный шкаф, два мягких кресла, кожаный диван и широкий письменный стол у окна. За столом сидел толстенький человечек в сером костюме. На вид ему было не больше сорока — сорока пяти лет. Седина на висках придавала его облику особую стать и благородство, лицо было приятным, глаза — добрыми, в общем, доктор понравился мне сразу. При виде нас он встал и вежливо улыбнулся:

— Здравствуйте! Лекс… мадемуазель… Я доктор Бонне. Присаживайтесь.

— Антуан, спасибо, что согласился принять нас, — сказал ему Лекс. — Ситуация весьма неординарная…

— Я думаю, что девушка сама все расскажет. А тебе лучше подождать снаружи. Вы не возражаете? — обратился он ко мне.

— Нет, — ответила я.

— Ничего не бойся, — шепнул мне Лекс и вышел за дверь.

Месье Бонне пододвинул кресло ближе к моему и мягко сказал:

— Я прошу вас не волноваться и полностью мне довериться. Все, что вы скажете, никогда не покинет пределы этого кабинета. Учитывая особую просьбу нашего общего друга, этот разговор записан не будет. Итак, на что жалуетесь?

Я окончательно успокоилась и рассказала доктору всё. Месье Бонне слушал меня внимательно, время от времени делая какие-то пометки в своем блокноте.

— Поэтому жалуюсь я, доктор, на провал в памяти, — этой фразой завершила я монолог.

— Скажите, мадемуазель, а как обстоят дела с вашим здоровьем в общем?

— Хорошо. То есть ничем серьезным я никогда не болела.

— Давление в норме?

— Да.

— Проблемы с сердцем? С сосудами?

— Господи, нет! Никаких проблем со здоровьем у меня нет и не было. Да и сейчас я себя прекрасно чувствую.

— Вы курите?

— Нет.

— Употребляете алкоголь?

— Месье, ничего крепче вина я не пробовала. Могу по пальцам пересчитать случаи, когда я употребляла алкоголь. Мне всего девятнадцать.

— Я прошу вас не обижаться на некоторые мои вопросы. Но мне необходимо их задать, чтобы помочь вам… Итак, вы сказали, что в тот вечер выпили пару бокалов шампанского?

— Именно, поэтому пьяной я не была. И никакого состояния опьянения не чувствовала. Я просто уснула.

Доктор сделал какую-то запись в блокноте и внимательно посмотрел мне прямо в глаза:

— Наркотики?

— Да что вы, месье! — воскликнула я. — Никогда!

— Не волнуйтесь так, пожалуйста. А что вы ели в тот вечер?

— Да ничего. Только фрукты и немного конфет, шоколадных.

— Хорошо. А нет ли у вас состояния тревоги, беспокойства, паники или чего-либо подобного? Может быть, вам кажется, что за вами следят?

Я стала нервничать, поэтому ответила немного раздраженно:

— Знаете, доктор, состояние паники у меня возникло только тогда, когда я поняла, что совершенно не помню, как вернулась в отель в ту пятницу и как провела субботу. До этого со мной все было в полном порядке, настроение было прекрасным, и чувствовала я себя на седьмом небе от счастья.

— Я понял, мадемуазель, не волнуйтесь. Еще вопрос: не было ли у вас в последнее время приступов тошноты, головокружений, общей слабости?

Я задумалась.

— Пару раз я теряла сознание. Но особого значения этому, уверена, придавать не стоит. С кем не бывает! Обычный обморок.

Месье Бонне заставил меня в мельчайших деталях описать все события, предшествующие обоим обморокам, после чего заявил:

— Что ж, думаю, можно уже позвать нашего друга… Лекс!

Дверь открылась, и к нам вошел Лекс. Присел на диван и вопросительно посмотрел на доктора.

— Что скажешь, Антуан?

— В данный момент — ничего конкретного. Скорее всего, проблемы со здоровьем этой очаровательной девушки не по моей части. Советую вам обратиться к терапевту и неврологу.

— Вот видишь! — я победно посмотрела на Лекса. — Я не сумасшедшая!

— А я так и не считаю, — отмахнулся он и обратился к доктору: — Антуан, так чем все же вызван этот провал в ее памяти?

— Лекс, дорогой, я не могу поставить сейчас никакого диагноза, поскольку, на мой взгляд, заболеваний по части психиатрии у твоей дамы нет. Что касается амнезии, то, как правило, причинами могут быть или серьезная травма головы, или сильнейший стресс. Я так понял, что ни первого, ни второго с мадемуазель не происходило.

— Может, надо сдать какие-то анализы?

Доктор кивнул:

— Я бы не отказался от полного обследования мадемуазель в каком-нибудь стационаре.

— Я не хочу ложиться в больницу! — испугалась я.

— Никто тебя туда и не укладывает, — успокоил меня Лекс. — Антуан, мы не можем обращаться в медицинские учреждения официально, понимаешь? Что нам делать?

— Единственное, чем могу помочь конкретно я — это взять у мадемуазель кровь для исследования. Но проблема в том, что я, повторюсь, не терапевт, у меня нет своей лаборатории. Я могу выписать вам направление анонимно, но ты тогда сам ищи того, кто сделает такой анализ, не нарушая вашу конфиденциальность.

— Без проблем, — сказал Лекс. — Бери у нее кровь, а я сам отвезу ее потом на исследование в Париж.

На том мы и решили. Медсестра месье Бонне взяла у меня кровь из вены, а доктор выписал направление, которое вместе с пробиркой вручил Лексу, посоветовав передать ее в лабораторию как можно скорее. Поблагодарив месье Бонне и простившись, мы вышли на улицу.

— И что дальше? — спросила я.

— Я немедленно еду в Париж. Постараюсь вернуться как можно скорее.

— А я?

— А ты продолжаешь отдыхать и ждешь меня…

Я остановилась и посмотрела на Лекса:

— Тебе, наверное, это неприятно, но… Завтра вторник, и я встречусь с Александром.

Лекс ласково погладил меня по щеке:

— Николь, я все понимаю. Конечно, я ревную, ну и что? Ты должна с ним встретиться обязательно: вдруг он все сможет объяснить. Поговори с ним о субботе, только осторожно, хорошо? И вообще: не бросайся в омут с головой, узнайте друг друга получше. Хотя, как я могу такое советовать, если сам…

Он замолчал, а потом крепко прижал меня к себе:

— Ох, Николь, Николь…

— Лекс, какой ты хороший… — прошептала я. — Не сердись на меня, ладно?

— Разве я могу на тебя сердиться? — улыбнулся он. — Это невозможно. Так, хватит сантиментов! Пошли быстрее, я провожу тебя до отеля и поеду.

— Спасибо, что помогаешь мне! — сказала я и поцеловала его в щеку.

У отеля мы простились, и я поднялась к себе в номер. Было уже почти три часа, поэтому я решила пообедать в отеле, а вечером сходить на пляж, окунуться в чистую, прохладную воду Ла-Манша и смыть с себя все тревоги и волнения.

На следующий день, утром, я отправилась на пристань. Катеров и яхт было мало: видно, большинство ушли в море, поэтому, уже подходя, я быстро увидела Александра, шагающего туда-сюда по причалу. Я вспомнила наши поцелуи, его слова, и сердце мое забилось чаще. В конце концов, я не выдержала и пустилась бежать. Он заметил меня и тоже побежал навстречу.

— Привет! — радостно сказала я и бросилась в его объятия.

— Николь, милая… — шептал он, целуя мои волосы, глаза, губы. — Не видел тебя всего пару дней, а уже схожу с ума!

— Я тоже, — призналась я ему, и в моих словах, как вы понимаете, было много правды. Но в тот момент я об этом и не думала: я обнимала своего принца, чувствовала прикосновения родных рук, слышала любимый голос и была просто счастлива.

— А где твоя яхта? — спросила я, так как «Судьбы» не было видно.

— В море: проверяем новый мотор, который только поставили… Ну что, ты подумала над тем, что я тебе говорил? Согласна?

У меня замерло сердце. Когда говорил?! Неужели в субботу?

— Даже не знаю, — растерянно пролепетала я. — А о чем именно надо было подумать?

Александр посмотрел на меня укоризненно и с какой-то обидой сказал:

— Николь, неужели ты забыла наш субботний разговор на яхте? Я удивлен: ведь прошло всего два дня! И это так важно для меня…

Боже, что же делать? Я вдруг решила, что Александру никак нельзя сказать, что я ничего не помню. Во-первых, он ни за что в это не поверит (а если и поверит, то не сразу), а во-вторых, я ужасно боялась произвести впечатление легкомысленной и обидеть его. А о том, чтобы потерять его, и думать было страшно. В ту же секунду я приняла решение сделать всё, чтобы он ни о чем не догадался (о субботней прогулке можно будет как-нибудь осторожно расспросить Генри или капитана), и пошла ва-банк:

— Прости, пожалуйста! — я обняла его. — Я пошутила… Конечно, я все помню и я согласна.

Во взгляде Александра мелькнуло что-то странное, и он спросил, не отрывая от меня взгляда:

— Как ты себя чувствуешь, Николь? Все в порядке?

— Да.

— Так ты, правда, согласна?

Я кивнула, понятия не имея, на что же согласилась, искренне надеясь, что любимый не предлагал мне поучаствовать в чем-то незаконном или непристойном.

И тут он поднял меня на руки и закружил:

— Николь! Это же здорово! Мама будет счастлива, и для меня это очень важно, понимаешь?

Поставив меня на землю, он стал целовать меня с такой страстью, что все возможные вопросы тут же вылетели из головы, а я едва не потеряла остатки рассудка, отвечая его жадным губам, дрожа от прикосновений его рук. Боже, как же я любила его! Я не знаю, как далеко бы мы зашли тогда, если бы рядом не раздался чей-то громкий возглас:

— Это возмутительно! Нет, вы посмотрите на них!

Мы оторвались друг от друга и увидели пожилую пару, подошедшую к причалу. Худенький мужчина с бородкой и необъятных размеров дама, подбородок которой трясся от возмущения. По всей вероятности, они направлялись на морскую прогулку.

— Симон, ты видел? — восклицала она, тыча в нашу сторону сложенным пляжным зонтиком. — Эта молодежь совсем обнаглела! Средь бела дня, у всех на виду!

— Пойдем, Жюли, не стоит скандалить из-за пустяков, — попытался угомонить ее супруг, — дело-то молодое!

И подмигнул нам. Не сговариваясь, мы рассмеялись, чем вызвали у дамы еще большее негодование.

— Извините нас, мадам, мы уже уходим! — весело прервал ее гневные выкрики Александр и, взявшись за руки, мы побежали к набережной.

Отдышавшись, Александр сказал:

— Думаю, лучше всего ехать завтра с утра.

«Куда ехать?!» — чуть не вырвалось у меня, но тут я, наконец, сообразила: наверное, он решил познакомить меня со своей мамой. Господи, ведь это значит… значит, что он действительно испытывает ко мне серьезные чувства! Ошалев от радости, я бросилась к нему на шею:

— Спасибо! Я так счастлива!

— Николь, я тоже счастлив, хотя не ожидал, что так легко согласишься ехать со мной.

— А далеко ехать? — спохватившись, спросила я.

— Совсем нет: пару часов на яхте — и мы в Сен-Валери. Это чуть западнее Довиля… Давай присядем! — Александр указал на открытое летнее кафе с фонтаном. Мы заказали кофе и мороженое, после чего он продолжил:

— Честно говоря, Николь, я уже звонил маме и рассказал ей о тебе…

— И что ты ей сказал? — с волнением спросила я.

— Что встретил девушку, о которой мечтал всю жизнь, что очень хочу вас познакомить. Для меня это серьезный шаг, Николь, ты должна это понимать. Я еще никого не знакомил с мамой.

Он посмотрел на меня с такой нежностью, что у меня невольно вырвалось:

— Я люблю тебя!

И тут же покраснела от своих слов. Александр потянулся ко мне и, не обращая внимания на людей за соседними столиками, поцеловал в губы.

— И я люблю тебя…

— А мы надолго едем? — спросила я.

— Как захочешь, милая. Можем вернуться завтра же, но я хотел, чтобы мы остались хотя бы на пару дней.

— Хорошо, — кивнула я, — но тогда нужно успеть многое сделать до отъезда.

— Что ты придумала? — удивленно спросил Александр.

— Во-первых, я не могу ехать к твоей маме просто так, я бы хотела купить ей какой-нибудь подарок, а значит, надо бежать в магазин…

— Поверь мне, Николь, лучшим подарком для нее будет наш с тобой приезд, — прервал меня Александр с улыбкой. — Так что не надо ничего выдумывать.

— Нет, я так не могу, — возразила я. — Кроме того, мне надо позвонить бабушке и Миранде: вдруг они уже вернулись? Я умираю от желания рассказать им о нас!

— Представляю, как обрадуется твоя бабушка, — пошутил Александр.

— Не смейся! Вот увидишь, она будет просто счастлива. И с Мирандой я тебя обязательно познакомлю, пусть она своими глазами посмотрит на мою сбывшуюся мечту.

Взявшись за руки, мы пошли по набережной к центру Довиля, заглядывая по пути во все магазинчики, несмотря на возражения Александра, продолжавшего уверять меня в том, что его маме ничего не надо.

— Не ворчи, а лучше помоги мне, — сказала я. — Скажи, что твоя мама любит? Чем увлекается? Я хочу подарить ей что-нибудь стоящее, а не просто флакон духов или перчатки.

— Боже мой, Николь! До чего же ты, оказывается, упряма! — простонал мой любимый.

Засмеявшись, я приподнялась на цыпочки и поцеловала его в нос:

— Нам еще многое предстоит узнать друг о друге! Смотри, еще пожалеешь, что связался со мной!

— Никогда! — серьезно ответил он.

Довольная, я потащила его в следующий магазин. Наконец, в том самом антикварном, где я купила веер для бабушки, мы обнаружили старинную Библию в переплете из красного дерева.

— Как красиво! — восхитилась я. — Что скажешь? Понравится твоей маме?

— Наверняка, — согласился Александр, — но это слишком дорогой подарок, Николь!

— Давай не будем говорить о деньгах, хорошо? — быстро сказала я, видя, что он нахмурился. — И уж точно никогда не будем из-за этого ссориться, да?

Его глаза потеплели, и он нежно поцеловал меня в губы:

— Обещаю!

Я купила понравившуюся мне книгу, и мы вышли на улицу. У здания почты мне вдруг пришла в голову великолепная мысль. Резко остановившись, я сказала:

— Давай зайдем сюда!

— Зачем? — удивился он.

— Хочу позвонить бабушке и Миранде.

— А из отеля ты позвонить не можешь?

— Из отеля я звонить не хочу. Хочу прямо сейчас, пока ты рядом! Если повезет, и бабуля уже вернулась, я вас сразу и познакомлю! Пойдем!

— Николь, это не очень хорошая идея, — упирался Александр. — Кто так знакомится? И я себя неловко буду чувствовать, неужели ты не понимаешь?

— Пожалуйста, пойдем! — настаивала я и тянула его за руку. В конце концов, он сдался:

— Ты не только упрямая, но и капризная. Ничего, я займусь твоим перевоспитанием!

Я толкнула дверь, и мы вошли в прохладное помещение почты. Телеграф располагался здесь же, в смежной комнате. Людей было немного.

— Добрый день! — приветливо улыбнулась нам миловидная девушка-телефонистка из-за стеклянной перегородки. — Вам Париж? Проходите в пятую кабинку, там свободно.

— Спасибо, — сказала я и продиктовала ей номера Миранды и нашего особняка в Сен-Дени. — Мне нужно позвонить по обоим.

— Ожидайте, — кивнула телефонистка. Мы подошли к кабинке. Александр заметно нервничал, видимо, из-за предстоящего телефонного знакомства с моими родными.

— Да не волнуйся так! — подбодрила его я. — Еще не факт, что бабушка и Миранда в Париже.

— Искренне в это верю, — пробурчал мой любимый. — Ты ставишь меня в неловкое положение, Николь!

— Перестань. Мне просто не терпится рассказать им о нас…

— Мадемуазель, первый номер не отвечает! — крикнула нам телефонистка. — Возьмите трубку, сейчас соединю со вторым!

Я вошла в кабинку и сняла трубку.

— Особняк графини Леруа, — раздался знакомый голос. — Чем могу помочь?

— Софи! — закричала я. — Это я, Николь! Что ты там делаешь?! Почему ты не в замке?

— Мадемуазель Николь! Как я рада вас слышать, боже мой! Как вы там, моя девочка? Как отдыхаете?

— Все хорошо, Софи. Так что ты делаешь в Сен-Дени?

Софи засмеялась:

— Ох, Николь! Мадам назначила меня сюда экономкой, раз уж моя малышка выросла и няня ей больше не нужна. А без вас что мне делать в замке? Я и рада, потому что боялась остаться без работы… Но вы, наверное, хотели поговорить с бабушкой?

— Да-да! Она дома?

— Нет, мадемуазель, они с месье Мартеном еще не вернулись. Мы ожидаем их только на следующей неделе.

— Понятно. Ну ничего, я еще позвоню… Скажи, Софи, а нет новостей от Миранды? Ты не знаешь, все ли у нее в порядке?

— От Миранды? — удивилась моя няня. — А разве вы не вместе?

— Были вместе, но недели две назад она уехала, какие-то проблемы с аптекой… Ну да ладно, раз уж ты не в курсе… Целую тебя, Софи! Я еще позвоню.

— До свидания, Николь! Берегите себя…

Я положила трубку и посмотрела на Александра.

— Доволен? Их нет!

— Ну и слава богу, — облегченно сказал он. — Мне очень не хотелось знакомиться по телефону.

— Наверное, мне надо идти в отель и собираться.

Он кивнул:

— Я провожу тебя.

Мы расстались у отеля, договорившись встретиться рано утром на пристани.

Когда я в задумчивости стояла у шкафа, размышляя, какие вещи мне взять с собой, в дверь номера постучали.

— Открыто! — крикнула я.

В комнату вошла Максин:

— Здравствуйте, мадемуазель.

— Добрый вечер, Максин!

— Прошу прощения, но что у вас с телефоном?

— А что такое? — удивилась я и бросила взгляд на телефонный аппарат у кровати. — А-а-а, я его отключила еще вчера…

— Понятно. Вам не мог дозвониться один месье.

— Какой еще месье?

— Не знаю, мадемуазель, он оставил сообщение портье. Просил передать, чтобы вы ничего не предпринимали и ждали его возвращения в отеле. Он приезжает завтра.

— Спасибо, Максин, — сказала я, — можете идти.

Закрыв дверь за горничной, я села на кровать и нахмурилась. Это явно звонил Лекс. Ну почему я выключила телефон? И что теперь? Сидеть в номере и ждать его возвращения? Ни за что! Мне важнее познакомиться с матерью Александра, чем строить с Лексом догадки о том, что же со мной было. А после сегодняшнего прекрасного дня все мои тревоги и страхи улетучились. Визит к психиатру вообще казался полным бредом: зачем я туда ходила? Какая разница: помню я или не помню тот день, если сейчас со мной все в порядке, я рядом с любимым человеком? Конечно, перед Лексом немножко неудобно: он так старался мне помочь, даже в Париж умчался с моей кровью… Ну ничего, вернусь и обязательно поговорю с ним.

Я решила не брать с собой много вещей, сложила в легкую сумку только самое необходимое. Подумав, оставила в номере и свой дневничок, с которым не расставалась много лет, справедливо рассудив, что в гостях у мамы Александра мне будет не до записей. В номере Миранды, на случай ее возвращения во время моего отсутствия, я оставила записку, что скоро вернусь и чтобы она не переживала. Вторую записку с просьбой не сердиться и обещанием вернуться через пару дней я попросила портье передать молодому человеку по имени Лекс, который завтра явится в отель и будет спрашивать обо мне. С легким сердцем и предвкушением завтрашнего дня я легла спать, совершенно забыв о том, что телефон так и не включила…

Рано утром, когда весь отель еще спал, я выскочила из номера и побежала на пристань. Не было и семи часов, когда мы отчалили. Погода была сказочная: солнце уже взошло, но еще не было так жарко, от воды веяло приятной прохладой, а наша яхта легко и уверенно подпрыгивала на волнах, мчась вперед, к началу моей новой жизни. Так, по крайней мере, мне тогда казалось…

Мы с Александром завтракали на палубе, капитан стоял за штурвалом, а Генри возился где-то внизу.

— Как ты себя чувствуешь? — заботливо спросил Александр. — Не сильно качает?

— Ничего, я уже привыкаю, — ответила я. — Все чудесно!

— Знаешь, Николь, — сказал он серьезно. — Пусть кажется, что у нас с тобой все так быстро произошло, но я счастлив. И мне очень хочется задать тебе один важный вопрос…

Мое сердце забилось чаще.

— Какой вопрос?

Он подошел ко мне, вытащил из кармана брюк красную бархатную коробочку и опустился на колено.

— Открой, пожалуйста!

Не дыша от волнения, я открыла коробочку и увидела кольцо с большим бриллиантом.

— Господи, Александр…

— Ты выйдешь за меня, Николь? — спросил он, глядя мне прямо в глаза. Если бы я не сидела, то точно упала бы в обморок.

— Я знаю, что это слишком неожиданно, что ты, может, еще не готова…

— Я согласна! — эти слова вырвались из меня сами. — Конечно, я выйду за тебя замуж.

Александр надел кольцо мне на палец, и я заметила, что у него от волнения дрожат руки.

— Я люблю тебя, — сказал он, осыпая меня поцелуями. — Обещаю: мы будем самыми счастливыми на свете!

В тот момент я в этом нисколько не сомневалась…

— Генри, шампанского! — громко закричал мой жених.

— Ты с ума сошел: восемь часов утра! — воскликнула я.

— Ничего страшного, имеем право отметить такое событие, — радостно сказал Александр, — и я действительно сошел с ума от счастья, ты права!

— Очень рад за вас! — поздравил нас Генри, открывая бутылку. Капитан Миллер, видя все происходящее из рубки, с улыбкой помахал нам.

— Спасибо! — крикнула я ему в ответ.

— Иди ко мне, — позвал меня Александр. Я взяла свой бокал и села к нему на колени.

— Теперь уж точно надо познакомить тебя с бабушкой, — сказала я ему на ухо. — Вот вернемся обратно — и сразу едем в Париж!

— Хорошо, любовь моя, — улыбнулся он. — Надеюсь, она поймет нас…

— Не сомневайся, — уверенно сказала я. — Кстати, а долго нам еще плыть?

— Видишь ли, капитан взял другой курс, из-за течения, поэтому наше путешествие будет немного дольше, чем я ожидал…

Я неожиданно зевнула, прикрыв рот рукой. Что-то меня стало неудержимо клонить в сон.

— Может, поспишь? — предложил Александр. — Давай отведу тебя в каюту?

— Нет, не хочу в каюту. Просто накрой меня чем-нибудь, я и правда немного посплю, — сонно сказала я, усаживаясь в кресло. Александр укутал меня в теплый плед и нежно поцеловал в нос. С блаженной улыбкой я провалилась в глубокий сон…

Клиника доктора Хорна

Мне снилось, что я плыву на нашей яхте. Но в этом сне мне почему-то было очень страшно: небо над морем было темным, дул сильный ветер, и огромные волны швыряли яхту то вверх, то вниз. Я стояла на носу, вцепившись в поручни. Внезапно грянул гром, и тут же начался сильный ливень. «Александр!» — испуганно закричала я, но мне никто не ответил. Я с ужасом осознала, что нахожусь на яхте одна, и она плывет, никем не управляемая. Но куда я плыву? Где мой жених? Где капитан? В панике бросилась я в рубку, но она оказалась совершенно пустой: ни штурвала, ни каких-либо рычагов или приборов — просто голое помещение. Я хотела спуститься в каюты, но вдруг увидела, что лестница, ведущая вниз, скрыта под водой. Яхта тонула! И я вместе с ней! Что делать?! Больше ни о чем подумать я не успела — огромная черная волна накрыла яхту и перевернула ее. Я оказалась под водой. Попыталась выплыть наверх, но оттолкнуться было не от чего, ни рук, ни ног своих я не чувствовала… Холодная вода наполнила мои легкие, и наступила тьма…

Какой жуткий сон! Помню, что с этой мыслью я проснулась. С трудом открыв глаза, я увидела прямо перед собой стену, оклеенную голубыми обоями в мелкий цветочек. Было очень светло и непривычно тихо: ни шума мотора, ни плеска волн. Я лежала на спине, на какой-то кровати, укрытая белым одеялом. Попыталась приподняться, но не смогла: все тело ломило, голова раскалывалась от боли так, что я даже не сумела оторвать ее от подушки. Да что со мной?! Неужели я заболела? И где это я лежу? С трудом повернув голову влево, я увидела такую же стену и поняла, что кровать, на которой я лежала, стоит в углу комнаты. Рядом с кроватью журнальный столик и стул с мягкой спинкой. В стене справа окно. Темно-синие шторы на нем были раздвинуты, и я разглядела голубое небо и зеленые ветви какого-то дерева, видимо, растущего прямо под окном. Светило солнце. Все это мое сознание просто фиксировало, механически, но я еще не до конца пришла в себя, потому что состояния панической тревоги не испытывала. Шевелиться было больно, а лежать — мягко и удобно, что я и продолжала делать, тупо глядя в стену перед собой. Веки мои словно налились свинцом, и я снова провалилась в сон.

Меня разбудили какие-то звуки. Приоткрыв глаза, я увидела в комнате незнакомую женщину. Ей было около сорока, немного полновата, светлые волосы, небрежно собранные в узел, клетчатое платье с коротким рукавом, фартук… В руках у нее была желтая лейка: женщина поливала цветы на подоконнике. Я молча наблюдала за ней из-под сомкнутых ресниц, пытаясь понять, кто она? Наверное, мы уже приплыли, и это мать Александра? Или горничная?

— Кто вы? — наконец, спросила я и тут же испугалась собственного голоса: таким хриплым он оказался. Женщина вздрогнула от неожиданности, пролив несколько капель воды на пол, повернулась ко мне и сказала с улыбкой:

— Простите, я не понимаю по-французски!

Я уставилась на нее, ничего не понимая. А она поставила лейку на подоконник и с беспокойством пробормотала:

— Ну и что мне делать? Как с ней общаться?

— Послушайте, что происходит?! Я вас прекрасно слышу и все понимаю!

Женщина подошла к моей кровати и села на стул. Посмотрев на меня со странной смесью жалости и страха, ласково произнесла:

— Ничего, мы что-нибудь придумаем…

И тут до меня дошло, что она говорит на чистом английском языке.

— Объясните, наконец, что происходит? Где я? — спросила я по-английски.

— Какое счастье! Вы говорите по-английски! — воскликнула незнакомка. — Ну слава Богу… Как вы себя чувствуете, мисс?

— Не знаю… Где я?

— Все в порядке, вы дома…

— Дома? — переспросила я, чувствуя, как пульсирует в висках. — У кого дома? Где Александр? вы его мама?

Женщина вздохнула и погладила меня по голове:

— Ничего, мисс Эштон, все будет хорошо. Скоро придет ваш брат, он поехал за доктором. Лежите спокойно и не волнуйтесь.

— Послушайте, я ничего не понимаю! — я попыталась приподняться, но тут же со стоном опустилась на подушку. — Какой еще брат? И почему вы называете меня мисс Эштон?!

— А как же мне вас называть? — осторожно спросила женщина. — Вы Мэри Эштон, сестра мистера Патрика… Неужели ничегошеньки не помните, мисс?

— Прекратите это! — закричала я. — Немедленно прекратите! Я не знаю никакого Патрика! И брата у меня нет! Меня зовут Николь, слышите?! Николь!

— Хорошо-хорошо, мисс Эштон! Только успокойтесь! — она вскочила, налила воды из графина, стоявшего на столике, в стеклянный стакан и подала мне:

— Выпейте водички, мисс!

Я оттолкнула ее руку, и вода пролилась на одеяло:

— Что здесь происходит?! Кто вы?

Она поставила стакан на стол и сказала ласково, как будто обращалась к ребенку:

— Мисс Эштон, я Нора, ваша домработница. Ничего тут не происходит, просто вы неважно себя чувствуете, вот и все. Мистер Патрик и я выхаживаем вас уже больше недели. Вы сильно бредили и только сегодня пришли в себя, но, вижу, не совсем… Главное, не волнуйтесь, пожалуйста, все хорошо.

Я в ужасе глядела на нее, пытаясь понять, может, это какой-то розыгрыш? Или она сумасшедшая? Какой еще Патрик? Какая неделя?

— Послушайте… Нора… или как вы сказали?

— Нора, мисс, все верно.

— Хорошо, Нора. Я спрашиваю, где Александр?

— Ну вот, опять! — вздохнула она. — Мисс, я не знаю никакого Александра, правда!

— Александр — мой жених… Александр Мосс его зовут, — пыталась втолковать ей я, — понимаете? Его отец был смотрителем маяка, здесь, в Сен-Валери…

При этих словах Нора испуганно перекрестилась.

— Господь всемогущий! Как же вам нехорошо, наверное, бедненькая моя!

— Ну хватит! — заорала я и села в кровати. — Это уже не смешно! Позовите Александра, немедленно!

Нора вскочила со стула.

— Мисс Мэри, если вы не успокоитесь, я сделаю вам укол! Мистер Патрик объяснил, как мне следует действовать, если у вас случится очередной приступ… А ну-ка лягте обратно!

— Не лягу! И где моя одежда?! — я вскочила с кровати, не обращая внимания на боль во всем теле, обнаружив, что на мне надета только длинная ночная рубашка. — Я хочу уйти отсюда!

Однако Нора оказалась весьма сильной женщиной. Несмотря на то, что я отчаянно сопротивлялась, она ловко скрутила меня, уложив обратно в кровать.

— Простите, мисс, но это для вашего же блага…

Непонятно откуда у нее в руке оказался шприц. Одной рукой сдерживая меня, второй она всадила иглу мне в плечо. Я вскрикнула от боли.

— Извините, мисс, но у меня не было выбора…

— Что вы делаете… — это было последнее, что я прошептала и отключилась.

Не знаю, сколько я проспала на этот раз. Сознание возвращалось ко мне медленно и с большим трудом. Открыв глаза, я с ужасом поняла, что по-прежнему лежу в той же странной комнате, только шторы на окнах были плотно задернуты, а у кровати слабо горел ночник. Что это? Вечер? Или уже ночь? Я попыталась взять себя в руки и рассуждать трезво.

Итак, я оказалась в каком-то доме. Как? Неизвестно. Можно было предположить, что меня сюда принес Александр с яхты, если бы сейчас рядом был он, а не эта ненормальная англичанка. Что же происходит? Я откинула одеяло и медленно села в кровати. Голова болела страшно. Подняв руки к вискам, я вдруг ощутила непривычную до этого легкость… Это еще что?! Лихорадочно ощупав свою голову, я с ужасом поняла, что моих длинных волос, еще вчера спускавшихся до самой спины, больше нет. Теперь я могла только нащупать их остатки за ушами и немного на шее. Кто-то отрезал мои волосы! Зачем?!

Я заплакала. Но не от потери волос, а от бессилья своего положения. Выплакавшись, я встала с кровати и подошла к окну. Раздвинула шторы, и взгляд мой уперся в непроглядную темноту. Ничегошеньки не было видно: только ночное небо и силуэты каких-то деревьев на его фоне. Задернув шторы обратно, я подошла к двери комнаты, из-под которой пробивалась полоска света. Дернула ручку, но оказалось, что дверь заперта. На глаза у меня вновь навернулись слезы. Может, меня похитили? Но Нора совсем не похожа на преступницу. И искренне считает, что я… как там она говорила?… Мэри… Мэри Эштон, а не Николь Леруа, богатая наследница. Нет, мне срочно надо позвонить! Бабушке! В полицию! Куда угодно! Я уже хотела стучать по двери кулаками, как вдруг до меня донеслись чьи-то голоса. Приложив ухо к двери, я прислушалась. Говорили, по всей вероятности, двое мужчин, говорили по-английски, до меня долетали лишь обрывки фраз.

— …не переживай так. Это прекрасно, что ты обрел сестру…

— …но в каком состоянии…

— …всё, что смогу, Патрик…

Второй голос, показавшийся мне знакомым, неожиданно громко сказал:

— Нора! Посмотрите, пожалуйста, проснулась ли Мэри!

С колотящимся сердцем я бросилась к кровати и одним прыжком оказалась опять под одеялом. В эту же минуту в замочной скважине провернулся ключ, и в комнату вошла Нора.

— Не спите, мисс? — улыбнулась она, увидев, что я лежу с открытыми глазами. — Как себя чувствуете? Можно, я зажгу люстру?

Я промолчала. Вздохнув, Нора крикнула:

— Мистер Патрик, она проснулась!

И щелкнула выключателем на стене. Вспыхнул яркий свет. Я перестала дышать, не сводя глаз с двери. Кого я сейчас увижу? Голоса приблизились, и в комнату вошли двое. Первым я увидела мужчину лет пятидесяти, высокого, худого, с седой головой и густыми седыми бровями. На нем был синий костюм в тонкую полоску, а в руке — черный чемоданчик.

— Ну-с, мисс Эштон, доброй ночи! — произнес он. — Я доктор Хорн.

Я ничего не ответила ему, так как ко мне бросился второй:

— Милая, как ты?

Радостный крик уже сорвался с моих губ, но застрял где-то в горле. Это был Александр! Но не совсем Александр! Пока он нежно гладил меня по голове, я впилась глазами в его лицо. Определенно, это было лицо моего любимого, те же черты, те же синие глаза… Но что-то было не то… Волосы! Мой Александр был ярким блондином, а этот человек, обнимавший меня, — брюнетом, в остальном же они были похожи как близнецы. Я перехватила руку, гладившую меня по голове, и спросила по-французски:

— Ты покрасил волосы? Зачем?

— Я не понимаю тебя, родная, — печально ответил он и обернулся к доктору. — Вот видишь, Келвин? Я же говорил тебе!

— Не волнуйся, Патрик, — доктор подошел поближе. — Она всего лишь спросила, зачем ты покрасил волосы. Верно, мисс? — обратился он ко мне на чистейшем французском. Я кивнула, по-прежнему не отрывая взгляда от того, кого доктор назвал Патриком.

— Мэри, солнышко, — глаза Александра вдруг наполнились слезами, — ну когда же это кончится…

Нора всхлипнула. Я не выдержала.

— Александр, милый, я больше не могу! — закричала я, снова перейдя на французский. — Что тут происходит?! Зачем ты выкрасился в брюнета? Почему мы здесь? Что случилось на яхте?

— Мэри, я не понимаю по-французски… — жалобно сказал Патрик и снова повернулся к доктору. — Что она говорит?

— Называет тебя Александром и спрашивает про какую-то яхту, — перевел доктор. — Ну хватит. Патрик и Нора, оставьте нас с мисс Эштон наедине.

— Все будет хорошо, сестренка, ты обязательно поправишься, обещаю! — Патрик-Александр поцеловал меня в макушку, и вместе с Норой они вышли, прикрыв дверь.

Доктор Хорн вытащил из чемоданчика тонометр и обратился ко мне по-французски:

— Не надо волноваться, прошу вас. Я сейчас измеряю ваше давление, а потом мы немного побеседуем. Кстати, вы предпочитаете говорить по-английски или по-французски?

— Мне все равно, — ответила я, — как вам будет угодно.

— Отлично, — почему-то обрадовался он, — тогда продолжим на английском. Давайте вашу ручку!

Он закатал рукав моей рубашки, и я вздрогнула, увидев у себя на руке следы от многочисленных инъекций. Господи, что это?! Наверное, эти слова я произнесла вслух, так как доктор Хорн ответил:

— И об этом мы тоже непременно поговорим, не волнуйтесь.

Он измерил давление, отметив учащенное сердцебиение, что меня нисколько не удивило, потом заставил меня следить глазами за кончиком его карандаша, осмотрел мои веки, вены на обеих руках. На второй руке я с ужасом увидела аналогичные следы от уколов.

Записав что-то в свой блокнот, доктор Хорн отложил чемоданчик в сторону и спросил:

— А теперь расскажите мне, что именно вас беспокоит, мисс. Кстати, я врач-психиатр, поэтому гарантирую полную конфиденциальность нашей беседы.

— Как? Опять психиатр?! — вырвалось у меня.

— Что вы сказали? Опять? — заинтересовался доктор Хорн. — Значит, ранее вы уже наблюдались у моих коллег?

— Не совсем, — сказала я, пытаясь понять, как и о чем мне с ним разговаривать. Может, рассказать ему всё, что со мной произошло? А вдруг он сумеет мне помочь?! И пока я пребывала в некотором смятении, доктор заговорил сам:

— Знаете что, мисс, я думаю, нам надо поступить следующим образом: я расскажу вам всё, что знаю о вас, о вашем брате, а потом вы изложите свою версию…

— Но у меня нет никакого брата! — попыталась возразить я.

— Я в курсе, мисс Эштон, что вы отрицаете наличие у вас брата, что не считаете себя Мэри Эштон. Патрик рассказал мне о ваших приступах и галлюцинациях. Именно поэтому я здесь. Позвольте мне, как опытному специалисту, разобраться во всем самому. Итак, начнем. Патрика Эштона я знаю давно, с самого его рождения, поскольку был дружен с его отцом, ныне покойным Эдвардом Эштоном. Мать Патрика, к сожалению, тоже уже умерла. Всю жизнь Патрик живет здесь, в этом доме. Он хорошо воспитанный, милый молодой человек, служит в банке Форт-Морриса, и в Сент-Олд-Бикене пользуется уважением…

У меня голова пошла кругом от этих названий.

— Простите, где?

— Понятно, — кивнул доктор, — то есть, вы не знаете, где находитесь?

— Я предполагала, что нахожусь в деревне, которая называется Сен-Валери…

— Правильно, в деревне, только не в той, которую вы назвали, а в Сент-Олд-Бикене, рядом с Форт-Моррисом, городком на восточном побережье.

— Побережье чего? — тупо спросила я.

— Разумеется, Британии, мисс.

— Так я не во Франции?! — вскричала я.

— Тише-тише, успокойтесь, уже не во Франции. Во Франции вы были около недели назад, вас оттуда привез домой Патрик. Позвольте мне продолжить. Лет десять назад Эдвард Эштон уехал во Францию, оставив своего сына здесь. Отъезд был внезапным и беспричинным. Он лишь оставил сыну записку, в которой просил простить его и не искать. Патрику в то время было уже двадцать лет, поэтому он не пал духом, а сумел закончить банковские курсы в Форт-Моррисе и устроиться на приличную работу. Разумеется, я поддерживал его все эти годы. А не так давно, весной, Патрик вдруг получил письмо от отца. Эдвард писал, что во Франции у него есть вторая семья, в которой растет дочь Мэри, сестра Патрика по отцу — вы. Эдвард был тяжело болен, последняя стадия рака, поэтому просил сына забрать Мэри домой, в Англию, и заботиться о ней. Когда Патрик приехал во Францию, его отец уже умер. Оказалось, что мать Мэри страдала серьезным психическим расстройством, в результате которого покончила с собой несколько лет назад. Поэтому единственным желанием Эдварда было воссоединить сестру и брата, чтобы они обрели семью в лице друг друга после его смерти. Я не стану утомлять вас подробностями, да мне и не все они известны, скажу лишь, что Патрик нашел вас в крайне плачевном состоянии в какой-то дыре на окраине Парижа. Оказалось, вы прекрасно говорите по-английски: видимо, отец научил. Иначе не могу представить, как бы вы общались с Патриком, который едва знает французский… Патрик узнал также, что, несмотря на юный возраст, вы в течение многих лет принимали наркотики…

Я со страхом посмотрела на свои исколотые руки.

— Да-да, — сказал доктор, перехватив мой взгляд, — вы сами можете в этом убедиться. Кроме этого, оказалось, что вы, видимо, унаследовали болезнь вашей матери, поскольку склонны к резким перепадам настроения — от депрессии к необоснованной агрессии, провалам в памяти и галлюцинациям. Хотя бывают у вас и состояния ремиссии. Видимо, в один из таких просветов вас и нашел брат. Со слов Патрика мне известно, как вы обрадовались, узнав, что у вас есть семья в Англии, и сразу же попросили забрать вас из Парижа. Вы много говорили об отце, просили рассказать о том, каким он был в детстве Патрика, о вашем доме, о деревенской жизни. Не зная еще до конца о том, насколько вы впечатлительны, Патрик рассказал вам о своей жизни и о нашей деревне. В результате это вышло ему боком: через пару дней у вас случился очередной приступ. По всей видимости, на вас произвел большое впечатление рассказ о нашей деревенской трагедии, поскольку вы вдруг перестали видеть в нем своего брата и стали утверждать, что он — ваш муж, Александр Мосс…

— Так вы знаете Александра Мосса?

— Конечно. Милое дитя, у нас тут все его знают. Александр Мосс был смотрителем нашего маяка. Жил там вместе со своей женой и двумя детьми. Это было давно, около сорока лет назад, я сам в то время был еще ребенком. Однажды Мосс застал свою жену с любовником, в сарае рядом с маяком. Он зарубил обоих топором, потом вернулся к себе, убил детей, а сам повесился. Там же, на маяке. С тех пор маяк заброшен, а эта трагедия стала легендой. Знаете, раньше к нам даже туристы приезжали посмотреть на маяк, на кладбище с могилой семьи Мосс. Что-то вроде местной достопримечательности.

Побледнев, я смотрела на доктора, не в силах вымолвить ни слова. Да что же со мной произошло?! А доктор тем временем продолжал:

— Ваш брат привез вас домой около недели назад. К сожалению, большую часть времени вы бредили, звали Александра. В сознание приходили редко и сразу же проявляли агрессию к Норе и Патрику. Несколько дней назад ваш бред изменился. Как сказал Патрик, теперь вы утверждаете, что являетесь графиней, очень состоятельной француженкой, и требуете, чтобы он отвез вас в ваш родовой замок.

Медленно-медленно до моего воспаленного мозга стала доходить ужасная правда: меня обманом заманили сюда, в Англию, и сделал это не кто иной, как мужчина моей мечты, мой любимый, мой жених… И как же хорошо он подготовил всю почву заранее! Не подкопаешься…

Я схватила доктора за рукав:

— Послушайте, месье, мне надо рассказать вам нечто важное, — я перешла на шепот. — Обещайте сразу же после этого позвонить в полицию!

— Слушаю вас, Мэри, — доктор придвинулся поближе, — вы можете полностью довериться мне!

— Доктор, я не Мэри. Меня зовут Николь Леруа, я внучка графини Изабель Леруа. Уверена, даже в Англии вы слышали о ней и хотя бы раз в жизни пробовали наше вино.

— Прекрасное вино, — подтвердил доктор. — Кто ж его не знает.

— Не перебивайте! — у меня дрожали руки от волнения. — Этот ваш Патрик — преступник. Он познакомился со мной в Довиле в конце июня, представился Александром. Только тогда он был блондином, и у него была яхта. Белая, как в моем сне, понимаете?

— Конечно-конечно, — закивал доктор, а я вдруг словно услышала и увидела себя со стороны: ну настоящая умалишенная! Сижу на кровати, в одной рубашке, с исколотыми венами, бормочу всякий бред… Кто же мне поверит?!

— Вы мне не верите!.. — вдруг взвыла я в отчаянии, вцепившись в остатки своих волос. — Почему вы мне не верите?..

— Успокойтесь, мисс, я вам верю! Это весьма интересно, рассказывайте, прошу вас!

Я недоверчиво подняла голову и увидела в глазах доктора Хорна неподдельный интерес к моему рассказу. Это ввело меня в заблуждение, и я продолжила:

— Доктор, меня похитили и насильно удерживают в этом доме. Вы должны позвонить моим родным и в полицию!

— Так-так… А чего же хотят ваши похитители?

— Не понимаю…

— Ну как же… Обычно похитители требуют какой-то выкуп. Что хочет ваш похититель?

— Не знаю, — растерянно ответила я, — да какая сейчас разница?! Пожалуйста, помогите мне! Бабушка заплатит вам любую сумму, обещаю!

— Разумеется, я помогу вам, — доктор открыл свой чемоданчик и достал из него какие-то документы, — но сначала взгляните, пожалуйста, сюда.

— Что это? — с опаской спросила я.

— Смелее, мисс, читайте!

Дрожащими руками я открыла паспорт. С фотографии на меня смотрело мое собственное лицо. Паспорт был выдан на имя Мэри Эштон, уроженки города Парижа.

— Это шутка? — тихо спросила я.

— А вот ваше свидетельство о рождении, — доктор протянул мне еще один бланк. Черным по белому в нем было написано, что Мэри Эштон родилась 14 апреля 1965 года от Сесиль Дюпре, француженки, и Эдварда Эштона, англичанина.

Вскрикнув, я отшвырнула от себя чужие документы и закрыла лицо руками.

— Ну-ну, мисс Эштон, не надо так расстраиваться!

— Я не мисс Эштон! — рыдая, закричала я. — Понимаете вы это или нет?! Я Николь! Николь Леруа! И я не сумасшедшая наркоманка! Позвоните в полицию, умоляю вас!

На мои крики прибежали Патрик и Нора.

— Келвин, что с ней такое?

При виде его лицемерного, наглого лица у меня началась настоящая истерика. Я вскочила с кровати и налетела на Патрика с кулаками:

— Как ты мог так поступить со мной?! Я же любила тебя, Александр! Отпусти меня немедленно, слышишь?! Я хочу домой!

— Келвин, что делать? — спрашивал он, изображая заботливого брата, пытаясь обнять меня.

— Нора, помогите мне! — скомандовал доктор Хорн, и через секунду я снова почувствовала боль в плече от укола. Обмякнув в руках предателя, я прошептала:

— Что же тебе нужно?..

Оставив мой вопрос без ответа, Патрик и Нора уложили меня обратно в кровать. На этот раз я не отключилась, как обычно, мною овладела апатия. Я могла только лежать и всхлипывать, поэтому прекрасно слышала, как «брат» спросил у доктора:

— Ты поможешь ей?

— Не волнуйся, Патрик. Завтра утром я пришлю машину…

И они вышли из комнаты, оставив Нору, которая сидела на стуле рядом и вздыхала надо мной.

— Бедная девочка… Бедный мистер Патрик!

— Нора, помогите мне, — еле ворочая языком, проговорила я, чувствуя, что начинаю засыпать. — Прошу вас… позвоните в полицию…

Нора вновь залилась слезами:

— Вы поправитесь, мисс Мэри! Обязательно поправитесь! Доктор Хорн очень хороший врач!

Под эти причитания я и уснула.

Когда я вновь открыла глаза, было раннее утро. Мне очень хотелось верить, что случившееся со мной — всего лишь страшный сон, но, увы, я лежала все в той же комнате, на той же кровати. Слезы градом покатились из моих глаз.

— Доброе утро, мисс! — в комнату вошла Нора. — Я принесу вам завтрак? Или сначала умоетесь?

— Проводите меня в ванную, — глухо сказала я, спуская ноги на пол. Нора подала мне руку, я встала и чуть не упала обратно: так резко закружилась голова. Что же они мне колют? Едва сдерживая слезы, я позволила Норе сопроводить меня в ванную комнату, которая оказалась рядом с моей темницей.

— Мисс Мэри, замка в двери нет, поэтому я постою за дверью, не переживайте, — сказала Нора. С ненавистью посмотрев на нее, я закрыла дверь и наконец-то осталась одна. Уборная была небольшая, но довольно симпатичная: бело-зеленый кафель на стенах, пушистый коврик, широкая белая ванна. Я открыла кран с холодной водой и тут увидела свое отражение в зеркале над умывальником. И ничего, что лицо у меня было белое, как эта ванна, с черными кругами под глазами, главное, что теперь я была коротко стриженой блондинкой. Этот цвет волос изменил меня до неузнаваемости! Как в тумане я провела рукой по голове, потом коснулась пальцами своего отражения в зеркале — и убедилась, что девушка в нем — это я. У меня окончательно сдали нервы.

— Что вы сделали со мной?! — страшно взвыла я и, схватив стеклянный стакан с раковины, швырнула его в зеркало. Зеркало треснуло, а стакан разлетелся на множество осколков, часть из которых попала мне в лицо и голову.

— Господи, мисс, зачем вы разбили стакан? — в ванную влетела испуганная Нора. Не отдавая отчета своим действиям, я схватила ее за горло:

— Зачем ты это сделала?! Признавайся! — кричала я и трясла ее. Наверное, именно в тот момент Нора убедилась окончательно, что я сумасшедшая. Что ж, я ее прекрасно понимаю! С диким взглядом, порезанным осколками лицом, пытающаяся ее задушить, я производила впечатление не просто душевнобольной, но еще и буйной.

— Помогите! — закричала Нора, пытаясь отцепить мои руки от своего горла. — Мистер Патрик, на помощь!

В ванную вбежал «брат».

— О боже, Мэри! — воскликнул он, увидев мое лицо. — Отпусти ее, сейчас же!

— Это ты во всем виноват! Это ты сделал! — закричала я и бросилась на него. — Ненавижу тебя! Верни мои волосы! Верни меня обратно!

— Нора, откройте дверь! Слава богу, кажется, за ней приехали…

Домработница убежала куда-то вглубь коридора, а Патрик схватил меня, извивающуюся и орущую, отнес обратно в спальню и усадил на кровать. Я забилась в угол, завернувшись в одеяло, и с ужасом смотрела на него:

— Что тебе от меня нужно? Зачем ты это делаешь?

— Я не понимаю, о чем ты, милая, — ласково сказал он, — мы все хотим тебе помочь.

— Не ври! — закричала я. Патрик вздохнул.

— Ничего, я не обижаюсь. В клинике доктора Хорна тебе окажут необходимую помощь, и очень скоро мы будем вместе — как одна семья.

— Ты упрячешь меня в психушку?!

— Не упрячу, Мэри, а положу на лечение. Это необходимо, поверь… Нора! Помогите моей сестре одеться!

— Не хочу! Не хочу! — закричала я. — Я не твоя сестра, мерзавец!

— Вам помочь? — в комнату заглянул парень в белой униформе. — Здравствуйте, мистер Эштон. Мы от доктора Хорна.

— Спасибо, что приехали, — кивнул Патрик. — Мы как раз пытаемся ее одеть.

Прибежавшая на помощь Нора тщетно пыталась натянуть на меня какие-то женские брюки и кофту.

— Это не мои вещи! Не мои! — я отпихивала их руками и ногами. — Уберите это!

— Мисс Мэри, ну прошу вас, оденьтесь…

— Сестренка, пожалуйста… — Патрик протянул ко мне руку, которую я неожиданно попыталась укусить, но он успел ее отдернуть, удивленно вскрикнув при этом.

— Все ясно, — первый санитар выглянул в коридор. — Пол, помоги мне!

В комнату вошел второй парень в белом. В руках у него была какая-то странная ночная рубашка с длинными рукавами.

— Это обязательно? — робко спросил Патрик.

— Но вы же сами видите, в каком она состоянии, — ответил тот, которого называли Полом, и оба санитара решительно шагнули ко мне. Действовали они профессионально: укол — и через минуту на меня надели эту рубашку, завязав руки и полностью лишив способности двигаться. Последнее, что я помню: меня кладут на носилки и вкатывают в большой автофургон…

Очнувшись, я обнаружила себя лежащей в новом помещении с белыми стенами и потолком. Никакого окна или мебели в нем не наблюдалось, за исключением кровати, к которой я была привязана. Пошевелить ни рукой, ни ногой я не могла, поэтому просто заплакала от безысходности. Видимо, за мной наблюдали, потому что стоило мне подать признаки жизни, как щелкнула металлическая дверь, и в палату вошел доктор Хорн. На этот раз он был в белом халате.

— Здравствуйте, мисс Эштон, — приветливо сказал он.

— Не называйте меня так… — прохрипела я. — И немедленно развяжите!

— Мисс Эштон, я бы хотел, чтобы вы понимали, что все эти меры нужны, в первую очередь, для вашей же безопасности. Безусловно, мы освободим вас сразу, как только убедимся, что вы не причините вреда ни себе, ни окружающим. Иными словами, как только вы успокоитесь, вас переведут в обычную палату со всеми удобствами. Вы меня поняли?

— Я совершенно спокойна, доктор, и вполне могу себя контролировать.

— Не уверен в этом. Санитары доложили мне о вашей вспышке сегодня утром.

— Приношу всем свои искренние извинения за мое поведение. Просто то, что я увидела в зеркале, было последней каплей…

— Весьма любопытно! И что же вы в нем увидели?

— Блондинку с короткими волосами, — с ненавистью процедила я, чувствуя, что вновь теряю самообладание.

— То есть себя? — уточнил доктор.

— Нет, не себя! — воскликнула я. — Я никогда не была блондинкой! Я шатенка с длинными волосами, поверьте! И мне очень хотелось бы знать, кто и зачем постриг меня и покрасил в этот идиотский цвет!

— Интересно… — пробормотал доктор Хорн. — Шатенка с длинными волосами… Что бы это значило?

— Да развяжите меня, наконец! — вскричала я.

— Спокойно, мисс Эштон, вы опять теряете контроль. Пожалуй, я дам вам успокоительное…

— Не надо мне ничего колоть! Прошу вас!

— Все будет хорошо, мисс…

Доктор вышел из палаты, а через секунду появилась угрюмая медсестра неопределенного возраста и сделала мне очередной укол. Я провалилась в пустоту.

Очередное пробуждение показало, что я лежу в новой палате, с обычной кроватью, стулом и столом. Но опять — ни одного окна и омерзительно белые стены. Была и хорошая новость: мои руки и ноги оказались свободными. Наблюдение за мной, видимо, велось скрытно, поскольку стоило мне спустить ноги с кровати, как зажужжал зуммер двери, и в палату вошла девушка в форме медсестры с подносом в руках.

— Доброе утро, мисс Эштон! — она мило улыбнулась. — Меня зовут Амалия. Сестра Амалия Уоллес. Как вы себя чувствуете?

— Отвратительно, — честно ответила я, — голова болит, а все тело ломит.

— Это пройдет, — сказала сестра Амалия, — а теперь вам нужно поесть. Я принесла наш обычный завтрак.

Я вдруг ощутила страшный голод: еще бы, все эти дни я ничего не ела, а только получала лошадиные дозы какого-то препарата.

— Не буду мешать вам, — еще раз улыбнувшись, сестра исчезла за дверью. Я жадно набросилась на еду. Завтрак состоял из неплохой овсянки, двух тостов с маслом, горячего чая и сладкой булочки. Все это я смела за считанные минуты. Поставив пустую чашку на поднос, я села на кровать и задумалась над своим нынешним безрадостным положением. Итак, что мне делать?

Я совершенно не понимала, с какой целью Патрик-Александр заманил меня в Англию. И зачем ему понадобилось помещать меня в лечебницу? Если ему нужен выкуп от бабушки, то к чему все так усложнять? Перекрашивать мне волосы? Везти через океан? Выдавать за свою сестру? Можно было просто похитить меня, закрыть в каком-нибудь чулане и позвонить бабушке. Какую игру он затеял? И тут я чуть не подпрыгнула: он же еще каким-то образом сделал липовые документы с моей фотографией! Как?! А главное, когда?! Судя по всему, готовился он к этому заранее, тщательно все спланировав. Но зачем? Зачем все это? Думай, Николь, думай! Так приказывала я себе, но мысли мои разбегались в разные стороны — то ли от воздействия лекарств, то ли от пережитого стресса. Без сил я легла в кровать и уткнулась лицом в подушку.

— Бабуля! Миранда! Помогите мне! — беззвучно шептала я одними губами и плакала. — Лекс! Милый мой, хороший мой Лекс, где ты сейчас? Почему я не осталась тогда ждать тебя в отеле? Ну почему?!

Только теперь я осознала, какой легкомысленной дурочкой была! Как можно было влюбиться в совершенно незнакомого человека? Так ему довериться? И тут меня осенила новая мысль: я же не могу просто взять и бесследно исчезнуть! Меня будут искать! Да что там, наверняка уже ищут. Миранда и Лекс поставят на ноги всю полицию. Вот только бабулю жалко: выдержит ли ее сердечко, когда она узнает, что ее внучка пропала? Мне стало так больно, что я снова заплакала. Перестала рыдать только тогда, когда послышался звук открывающейся двери, и в палату вошел незнакомый доктор в белом халате. Я подняла на него заплаканные глаза:

— Кто вы?

— Здравствуйте, мисс Эштон. Меня зовут Роджер Бенсон, я ваш лечащий врач.

— Я думала, что мой врач — доктор Хорн.

— Доктор Хорн — главный врач, мисс. Я рад приветствовать вас в нашей клинике. Хочу отметить, что The Last Home — это современная клиника с новейшим медицинским оборудованием и высококвалифицированным персоналом. Мы обязательно поможем вам. При условии, что вы тоже будете себе помогать.

«The Last Home — «Последний приют», — машинально перевела я про себя, а вслух спросила:

— И от чего вы намерены лечить меня, доктор Бенсон?

— Судя по истории вашей болезни, предварительный диагноз, поставленный доктором Хорном: шизофрения параноидная непрерывно-прогредиентное течение, с нарастающим дефектом. Понимаю, что для вас это абракадабра, поэтому попытаюсь объяснить…

— Не стоит, — прервала я его, — я знаю. Вы все думаете, что я сошла с ума, отрицаю, что являюсь Мэри Эштон, и придумываю себе новые образы.

— Очень хорошо, что вы это понимаете, — весело произнес доктор Бенсон. — Значит, скоро у нас все пойдет на лад!

Сильно сомневаюсь, подумала я, но ему, разумеется, этого не сказала. Я уже понимала, что ни один человек в этих стенах не верит ни единому моему слову.

— Что ж, мисс Эштон, мне было очень приятно познакомиться с вами. Я назначил вам курс амитриптилина внутривенно, а также некоторые успокоительные препараты в таблетках.

Господи, пронеслось у меня в голове, такими темпами я очень скоро превращусь в овощ! Ну ладно, таблетки: тут можно найти способ обмануть их, сделать вид, что глотаю, а вот как избежать уколов?! И я едва не упала с кровати, когда услышала следующую фразу доктора Бенсона:

— …а через месяц-другой посмотрим, принесет ли эта терапия нужный результат…

Через месяц-другой?! Что он несет?!

— Сколько я здесь пробуду? — пытаясь сохранять внешнее спокойствие, спросила я.

— О, мисс, еще рано говорить о каких-то конкретных сроках! Посмотрим. Если ваш диагноз подтвердится, то, боюсь, вы задержитесь у нас весьма и весьма надолго. По крайней мере, точно до приезда комиссии из Лондона.

— Какой еще комиссии?

— Раз в год к нам приезжает группа экспертов в области психиатрии, которые обследуют наших пациентов комиссионно и дают заключение о вменяемости или невменяемости.

— И что происходит, если пациента признают невменяемым?

— Если у него есть родственники, то, как правило, они обращаются в суд с нашим заключением, чтобы получить решение о признании человека недееспособным, а потом либо оставляют его у нас, оплачивая дальнейшее содержание, либо забирают для помещения в какой-нибудь другой стационар подобного типа.

— А если у пациента нет родных, тогда что?

— Тогда в суд обращается администрация нашего учреждения с просьбой об определении дальнейшего нахождения пациента, признанного недееспособным. Но пусть вас все это пока не тревожит, мисс Эштон. Мы с вами только в начале пути. А теперь отдыхайте. К сожалению, развлечений у нас тут немного: библиотека и общая комната с настольными играми. Телевизор — час в неделю. Ежедневные прогулки в парке клиники. Но пока, увы, все это не для вас, моя дорогая.

— Почему? — вырвалось у меня, так как на словах о прогулке мелькнула мысль о возможном побеге.

— Первую неделю вы будете содержаться в этой палате, под постоянным наблюдением. Если ваше состояние стабилизируется, то мы сможем перевести вас в обычную палату.

— А эта разве не обычная?

— Мисс Эштон, в данный момент вы находитесь в остром отделении, где наиболее строгие условия содержания. И только от вас зависит, как скоро вас переведут отсюда… До свидания, мисс!

— До свидания, — пробормотала я в ответ. Дверь захлопнулась.

Я уже поняла, что сбежать из этой палаты у меня никогда не получится: окна здесь нет, а дверь открывается только снаружи, видимо, каким-то специальным электронным ключом. С моей стороны двери даже не было и видно, настолько она сливалась с белой стеной палаты. Судя по отсутствию в ней смотрового окошка, за мной наблюдают скрытые камеры. Боже мой! Надо не забывать контролировать все эмоции и даже выражение лица! Какой кошмар!

Я легла на кровать и отвернулась к стене. Закрыв глаза, сделала вид, что сплю. И лихорадочно думала, как мне быть. Выход один: надо бежать. Но как? Без денег и документов… В больничной рубашке и халате. Да меня вернут сразу же, как только я выйду за ворота! Стоп, документы-то у меня есть! Я горько усмехнулась. Хотя паспорт на имя Мэри Эштон наверняка лежит у доктора Хорна вместе с моей так называемой историей болезни. Значит, надо проникнуть в его кабинет и выкрасть все это. Легко сказать! А я даже понятия не имею, где этот кабинет, сколько вообще этажей в здании клиники и где оно, кстати, расположено? У кого бы разузнать? Может, у медсестры? Как её там, Амалия? Вроде, неплохая девушка, молодая, а вдруг она мне поверит? Или попросить ее, чтобы она позвонила Миранде или бабуле? Это мысль!

Мои размышления прервал звук зуммера. В палату вошла медсестра Амалия. Решив заручиться ее поддержкой, я села на кровати и постаралась улыбнуться как можно доброжелательней:

— Привет, сестра! Как прошел ваш день?

— Спасибо большое, мисс Эштон, — немного удивленно ответила она, — все в порядке. Как вы себя чувствуете?

— Гораздо лучше, — сказала я.

Амалия кивнула и прошла в небольшую уборную, примыкающую к моей палате.

— Я принесла вам купальные принадлежности, мисс, мыло, зубную щетку, шампунь, чистые полотенца, — крикнула она оттуда.

— Спасибо, — сказала я, — вы очень добры.

— Ну что вы, это моя обязанность, — улыбнулась Амалия, выходя из уборной. — Вам что-нибудь нужно? Всё, кроме острых, колюще-режущих предметов, я могу принести.

Я сделала вид, что думаю, а на самом деле внимательно рассматривала сестру, пытаясь определить, можно ли ей довериться или она сразу побежит сдавать меня докторам. Милая девушка, симпатичная брюнетка с серыми глазами. Ни капли косметики, волосы гладко зачесаны назад, под медицинскую шапочку. Невысокая, стройная, примерно моего роста. Чуть старше меня, ей, наверное, лет двадцать с хвостиком.

— Нет, Амалия, мне пока ничего не нужно, спасибо. Скажите, а какой сегодня день?

— Пятница, мисс, 7 июля.

Я попыталась подсчитать, сколько прошло времени с момента моего отплытия на яхте. Точно помню, что мы уехали во вторник, 21-го числа. Боже мой! Уже больше двух недель!

— Мисс, все в порядке? — с беспокойством спросила Амалия.

Я постаралась придать лицу безразличное выражение:

— Да, все хорошо.

— Тогда примите это, пожалуйста!

Она протянула мне две капсулы, белого и красного цвета, и маленький стаканчик с водой. Я послушно засунула их в рот и спрятала за щеку. Выпила воду.

— Скоро принесу ваш ужин, — сказала Амалия, забирая стаканчик. — Отдыхайте.

И ушла. У меня хватило сообразительности пройти в уборную и выплюнуть таблетки в унитаз. Надеюсь, что в туалете за мной не подсматривают! Проклятые таблетки, однако, никак не хотели смываться, пока я не догадалась плотно завернуть их в туалетную бумагу. Только вместе с ней они, слава Богу, благополучно исчезли в канализации. Я вернулась на свою кровать.

Итак, уже больше двух недель меня нет в отеле. Интересно, когда меня хватились? И вернулась ли Миранда? Скорее всего, да. Лекс уж точно меня ищет, в этом нет сомнений. При мысли о Лексе меня накрыла теплая, щемящая волна. Я закрыла глаза и представила его лицо, каждую черточку. Я видела его так ясно, что мне снова захотелось плакать. Господи, какая же я была идиотка! Предпочла мошенника такому милому парню…

Александр… При воспоминании о нем, о наших поцелуях, его взгляде, полном любви, слезы брызнули у меня из глаз. Каким же искренним он казался! Нет, он был слишком хорош, чтобы быть настоящим. Жаль, я тогда этого совершенно не понимала. Тихонько поплакав, я уснула.

Разбудила меня Амалия, принеся ужин. Потом появилась медсестра, как я поняла, работающая в ночную смену. Но с этой особой я даже не захотела знакомиться, настолько отталкивающим был весь ее внешний облик, кричащий о собачьей преданности своему делу и доктору Бенсону в частности. Подозреваю, что эта грымза, как я ее мысленно окрестила, была тайно в него влюблена. Думаю, доктор вряд ли отвечал взаимностью, учитывая полное отсутствие фигуры у грымзы: она была плоская, как доска, причем со всех сторон, а лицом очень походила на лошадь. А доктор Бенсон был довольно привлекательным мужчиной: лет тридцати пяти, шатен, спортивное телосложение, пронзительный взгляд зеленых глаз.

Грымза сделала мне укол, и я моментально уснула. Так прошел мой первый день в психиатрической клинике доктора Хорна.

Вспоминая те кошмарные дни, в который раз хочу сказать спасибо моей любимой бабуле за то, что она сделала все, чтобы я свободно говорила на многих иностранных языках. Страшно подумать, что я делала бы здесь, в чужой стране, если бы еще и не знала английского!

Утро следующего дня ничем не отличалось от предыдущего: завтрак, утренний укол, таблетки, сон, визит доктора Бен-сона, разговоры ни о чем, обед, ужин, таблетки, укол, снова сон. И если все таблетки я старательно топила в унитазе, то избежать ежедневных инъекций мне не удавалось. Через несколько дней я заметила, насколько пагубно это отражается на моем состоянии: я стала вялой, апатичной, соображала медленно. Больше всего на свете мне хотелось лежать в кровати и спать, меньше всего — бежать куда-то. А куда, кстати, я собиралась? И зачем? Мне и тут хорошо, тихо, спокойно… И уже безо всякой негативной реакции я отзывалась на обращенное ко мне «мисс Эштон». Временами мне действительно казалось, что я — Мэри Эштон, сумасшедшая наркоманка, которую определил сюда полечиться любящий брат… Да, у меня бывали моменты просветлений, когда я четко осознавала, что бежать надо и что-то делать уже давно пора, но с очередным уколом весь боевой настрой улетучивался. Не знаю, чем бы все это закончилось, если бы в один из таких дней после осмотра доктор Бенсон вдруг не заявил:

— Поздравляю, мисс Эштон, поздравляю нас обоих: прогресс налицо.

— О чем вы? — безучастно спросила я.

— Вас уже не преследуют навязчивые идеи о похищении, о том, что вы — это не вы. Вы старательно выполняете все рекомендации, стали более уравновешенной, стабилизировались. Я весьма вами доволен.

— Вы меня выписываете? — с надеждой спросила я.

Доктор расхохотался:

— Нет, дорогая! К сожалению, об этом пока не может быть и речи. Но я перевожу вас в обычную палату, с ослабленным режимом. Теперь вы сможете читать, гулять в парке. Также вам разрешены посещения родственников раз в неделю. Кроме того, я отменяю все инъекции, оставляя только поддерживающие ваше состояние препараты.

Ко мне вернулась способность мыслить.

— Спасибо, доктор! — от души поблагодарила я его.

— Не за что, мисс Эштон! И еще: сестра Амалия переходит в общее отделение, поэтому вы снова будете под ее чутким присмотром.

Две потрясающие новости сразу! Я хотела расцеловать его…

После завтрака меня перевели на этаж ниже. Я впервые покинула свою палату и попыталась рассмотреть всё, что встречалось на моем пути, когда в сопровождении санитара и Амалии следовала в новую палату. Но, к сожалению, ничего особенного я не увидела: мы прошли по длинному коридору, по обеим сторонам которого располагались палаты, аналогичные моей бывшей. Из некоторых доносились крики и стоны, от которых волосы у меня вставали дыбом. В конце коридора была лестница, ступени которой вели и вверх, и вниз. Наша процессия спустилась на пролет ниже, после чего мы попали в такой же коридор, только двери палат в нем были обыкновенными, с ручками и окошками, из чего я сделала вывод, что никаких скрытых камер в общем отделении нет.

— Какой это этаж? — спросила я у Амалии.

— Второй, — ответила она, не оборачиваясь. Значит, я лежала на третьем.

— А всего сколько этажей? — решилась я на еще один вопрос.

— Три, мисс. Но на третьем только острое отделение с боксами для буйных, а здесь и частично на первом этаже — общее отделение. Вот мы и пришли.

Молчаливый санитар открыл дверь моей новой палаты, и мы вошли внутрь. С радостью я увидела окно, пусть наполовину закрашенное белой краской, но все-таки окно! Сквозь стекло даже видна полоска голубого неба. Я готова была разрыдаться от счастья. Вот, оказывается, что чувствуют заключенные!

— Ну как вам тут, мисс Эштон? — спросила меня Амалия. На секунду мне показалось, что я в своем шикарном номере в отеле Довиля, а передо мной стоит моя милая Максин. Дверь на террасу открыта, меня ожидает любимый завтрак: яйцо, кофе и сок, а с улицы слышен людской гомон, смех, гудение машин. Набережная, по которой лениво прогуливаются туристы, пляж, моя бухта, в которой ласково шумит и плещется Ла-Манш. Жарко… Солнце печет… Лекс… «Не помешаю, мадемуазель? Можно вас сфотографировать?» Все это нахлынуло на меня так остро, так живо, что я чуть было не задохнулась от боли и тоски по своей прошлой счастливой жизни.

— Здесь просто здорово, — запоздало ответила я на вопрос Амалии, пряча от нее свои подозрительно заблестевшие глаза.

— Располагайтесь, мисс, потом можете выйти и осмотреться.

— Правда? — взволнованно спросила я. — Можно самой выходить из палаты?

— Ну да, — улыбнулась Амалия. — Вам разрешается посещать библиотеку на первом этаже, а также выходить в парк, но только на один час. Вы можете использовать его сразу, а можете распределить по частям, как вам угодно. В любом случае все время прогулки записывается и фиксируется персоналом.

— Спасибо, — сказала я, — это чудесно! Я прямо сейчас и выйду…

Амалия проводила меня до лестницы, показала дорогу, и мы попрощались. Я чуть ли не бегом спустилась на первый этаж. Он мало чем отличался от второго, хотя стены здесь были выкрашены не в опостылевший мне белый цвет, а нежно-зеленый. От лестницы вправо уходил длинный коридор с палатами, а слева располагался просторный холл, в котором я сразу увидела изогнутую стойку регистратора, за которой сидела медсестра. Слева от стойки находилась деревянная дверь, с табличкой: «Администрация. Посторонним вход воспрещен», и я решила, что кабинеты врачей расположены именно там, за этой дверью. Напротив регистратора был выход из здания. Перед ним за столом сидел санитар, который записывал фамилию каждого входящего и выходящего пациента и отмечал время. Я назвала ему свою нынешнюю фамилию.

— Сколько будете гулять? — спросил он.

— Полчаса, — ответила я, решив еще раз выйти перед ужином, — скажите, а как я пойму, что уже пора возвращаться?

— Первый раз, что ли? — снисходительно то ли спросил, то ли сам себе ответил он и протянул мне дешевые наручные часики. — Держите. За временем следите самостоятельно. Опоздание на пять минут — штраф: на первый раз вычет из общего времени прогулки, во второй раз — лишение прогулки на неделю. Часы сдаете мне.

— Поняла, — кивнула я, — спасибо.

— Не за что, — ухмыльнулся он.

Надев часы на руку, я наконец-то вышла на улицу. Боже мой! С каким наслаждением я вдыхала свежий воздух! Постояв несколько секунд на пороге, щурясь от летнего солнышка, я медленно пошла прямо по усыпанной гравием дорожке. Пройдя пару метров, я оглянулась. Клиника представляло собой унылое трехэтажное здание с окнами на первых двух этажах. На третьем, как я уже знала, окон не было вовсе. Окна правого от входа крыла были наполовину закрашены белой краской. Окна левого крыла сияли чистотой, на некоторых виднелись занавески; часть была прикрыта жалюзи. Там находились кабинеты и комнаты персонала. Я пошла дальше и очень скоро убедилась, что так называемый парк — это не что иное, как прямоугольный двор перед входом в клинику, разделенный кустами на три секции, перекрещивающиеся друг с другом узкими гравийными дорожками. Все кусты были безжалостно пострижены в форме уродливых геометрических фигур: овалов, кубов и трапеций. Деревьев не было вовсе. Через каждые десять метров стояли деревянные скамейки со спинками. Но даже такому убогому «парку» я была несказанно рада.

Пациентов мне встретилось мало: всего три человека, мужчина и две женщины, в таких же больничных серых халатах, как и я. Они медленно прогуливались по дорожкам, погруженные каждый в свои мысли. Я уже знала от Амалии, что разговаривать во время прогулок друг с другом строго воспрещается. Таким образом доктор Хорн полностью исключал возможность попытки сговора с целью побега. Конечно, общаться можно было в общей комнате отдыха, но там за нами пристально наблюдали санитары, пресекая любые затянувшиеся, на их взгляд, разговоры. Я ради интереса сходила пару раз в эту самую комнату, но гнетущая в ней тишина, нарушаемая только стуком фишек играющих в настольные игры, действовала на меня угнетающе. А молча сидеть в кресле и читать я могла и в своей палате.

Дойдя до конца дорожки, я уткнулась в высокий кирпичный забор, обвитый вверху устрашающей колючей проволокой. Прогулочным шагом двинулась я вдоль забора, пытаясь понять, где же калитка или ворота, ведущие наружу. Довольно скоро я подошла к серым металлическим воротам со шлагбаумом, к которым примыкала стеклянная будка охраны. Стараясь не привлекать к себе внимания, я прошла мимо и снова увидела такой же забор. Тупик. Этот путь для побега исключается. Взглянув на часы, я ускорила шаг, боясь не уложиться в установленные собою полчаса, и той же дорожкой вернулась в клинику. Сдала часы, записалась в журнале и поднялась в свою палату.

Так началась моя жизнь в общем отделении. По сравнению с предыдущим она казалась мне раем. Кроме того, волей-неволей мы как-то сблизились с Амалией. Она стала частенько задерживаться у меня, принося ужин, и мы болтали обо всем на свете. При этом моя новая подруга сильно рисковала работой, поскольку общение персонала с пациентами тоже было запрещено. Конечно, я не рискнула рассказать Амалии, кто я на самом деле, боясь разрушить ту хрупкую дружбу, которая установилась между нами. Да и вряд ли она мне поверила бы. Но, слава Богу, почти все наши разговоры сводились к самой Амалии и ее личной жизни. Она по секрету поведала мне, что помолвлена с Полом, тем самым санитаром, который забирал меня из дома Патрика. И их отношения они всячески пытаются скрыть, находясь на работе, поскольку это тоже строжайше запрещено.

— Сколько же здесь запретов! — воскликнула я, услышав об очередном «строжайше запрещено».

— Много, — сказала Амалия, — ты себе и представить не можешь!

Мы давно уже перешли с ней на ты, естественно, оставаясь наедине.

— И мы с Полом ужасно мучаемся, — говорила Амалия, — но ничего не поделаешь, надо потерпеть. Вот накопим нужную сумму, тогда хотя бы я смогу отсюда уволиться. Потом поженимся, купим небольшой домик в Форт-Моррисе и заживем.

— А что, другой работы сейчас найти нельзя?

— Мэри, другой такой работы в наших краях нет, — засмеялась Амалия, — и как бы я ни жаловалась, доктор Хорн платит нам прилично. Мы даже можем себе позволить откладывать зарплату Пола, а на мою жить целый месяц. Вот так-то!

Мое сердце учащенно забилось. Может, это и есть мое спасение? Деньги?

— Амалия, а если бы кто-нибудь вдруг предложил тебе заработать, скажем, миллион фунтов… Как бы ты отнеслась к этому? — осторожно спросила я.

— Я бы посоветовала этому человеку полежать у нас пару месяцев, — засмеялась она. — Где ты слышала, чтобы за работу платили такие деньги?

— Смотря за какую работу, — не унималась я.

— О, ну если это что-то незаконное, тогда понятно, но я бы, наверное, не согласилась…

— А если не совсем незаконное? Если надо просто помочь человеку, попавшему в беду?

— Мэри, что-то мне не нравится этот разговор, — нахмурив брови, сказала Амалия, вставая со стула. — Знаете, я, пожалуй, пойду.

— Извини, пожалуйста, ты меня неверно поняла, — я испугалась, что могу потерять хоть какое-то человеческое общение. — Забудь об этом, ладно?

— Ладно, — с облегчением ответила Амалия, — но мне все равно пора идти. Спокойной ночи, Мэри!

— Спокойной ночи, — грустно сказала я.

Не вышло. Что делать? Попробовать позже еще раз? Поговорить с ее парнем? А время-то не стоит на месте! Сегодня уже 6 августа. Завтра исполняется ровно месяц со дня моего пребывания в клинике. Подумать только, целый месяц! Но почему меня никто не ищет?.. В ту ночь я долго не могла уснуть, ломая голову, как же отсюда выбраться.

На следующий день ко мне пришел доктор Бенсон.

— Ну что, мисс Эштон? Как наши дела?

— Замечательно, — ответила я, стараясь улыбаться как можно шире, — все просто замечательно, спасибо.

— Может, тогда расскажете немного о себе? — дружески подмигнул мне доктор. — А я с удовольствием послушаю.

— Извольте. Меня зовут Мэри Эштон, я родилась в Париже. Маму свою я практически не помню, так как она умерла, когда я была совсем маленькой, поэтому большую часть своего детства я прожила в приюте, не помню его название, но, думаю, это не столь важно, — говоря все это, я внимательно следила за реакцией доктора: эту историю жизни Мэри Эштон я старательно сочиняла почти месяц, твердо зная, что опровергнуть мои слова никто не сможет, поскольку никакой Мэри Эштон в действительности никогда не существовало. — Но в один прекрасный день за мной приехал отец, которого я никогда не видела. Он забрал меня из приюта, и мы несколько лет жили с ним вдвоем, в маленькой, но уютной квартирке на улице Вожирар…

Уж не знаю, почему, но я вплела в свой рассказ улицу Миранды, мстительно думая: а попробуй-ка проверь мои слова, доктор!

— Но потом папа внезапно умер. В больнице сказали, что это рак, и они ничем не смогли ему помочь. Так моя счастливая жизнь закончилась. Из квартиры меня выгнали, и я оказалась на улице. Доктор, это самая грустная часть моей истории. Да, я попала в плохую компанию, не отрицаю.

Чем больше я говорила, тем выше поднимались брови моего милого доктора. Сказать, что он был поражен — значит, ничего не сказать. «Вот так тебе!» — подумала я и продолжила, стараясь придать своему голосу некоторую дрожь:

— А потом, представьте себе, откуда ни возьмись появился Патрик! Оказалось, что он мой брат по отцу. Патрик буквально спас меня, — на этом месте я позволила себе всхлипнуть, — простите, доктор…

— Ничего-ничего, Мэри! Продолжайте, прошу вас!

— Патрик такой хороший, такой заботливый, внимательный. Я всю жизнь мечтала о брате, и вот моя мечта сбылась, а я… Доктор, я была очень плохой сестрой! Уж не знаю, что со мной случилось, вам, как специалисту, виднее, но я искренне сожалею о тех неприятностях, которые я причинила брату. Надеюсь, что он сможет простить меня! — закончила я с трогательной улыбкой и посмотрела на доктора Бенсона.

— Браво, мисс Эштон! — на миг мне показалось, что он зааплодирует. — Это потрясающий результат! Я могу на вас защитить докторскую диссертацию.

— Буду только рада помочь вам, — сказала я.

— Я должен сообщить об этом доктору Хорну, — пробормотал Бенсон, поднимаясь со стула, — простите, мисс, но я вас оставлю. До скорой встречи!

— До свидания, доктор! — вежливо ответила я. Когда за ним закрылась дверь, я едва удержалась от победного возгласа. Ура! У меня получилось! Может, теперь они отпустят меня, и я смогу уехать во Францию? Интересно, что скажет доктор Хорн?

Увы, ничего хорошего доктор Хорн не сказал. Разумеется, он был рад достигнутым результатам, но, как передал мне доктор Бенсон, ни о какой выписке речь не идет. По крайней мере, до моего осмотра комиссией экспертов. Они и должны будут дать окончательное заключение.

— А когда приедет эта комиссия? — спросила я.

— Как всегда, в мае, — услышала я ответ, и у меня потемнело в глазах. Май — это еще почти год! А если точно, то девять месяцев… Девять месяцев в этом аду я не выдержу. Знаю, что не выдержу. Не смогу.

Я уже убедилась, что сбежать отсюда у меня не получится. Значит, мне нужен телефон. Позвоню Миранде или бабушке, они обязательно спасут меня. Но как подобраться к телефону? Аппарат явно находится в кабинете главного врача, куда посторонним вход воспрещен. Как мне проникнуть туда? Как? Вся надежда была только на Амалию.

После завтрака, когда она пришла за подносом, я решилась.

— Мне нужно поговорить с тобой, — сказала я Амалии, — вопрос жизни и смерти.

— В чем дело, Мэри? — удивленно спросила сестра.

— Выслушай, пожалуйста, и не перебивай. Мне очень надо позвонить…

— Об этом не может быть и речи! — воскликнула Амалия.

— Я знаю, что пациентам клиники нельзя пользоваться телефоном, но мне действительно нужно позвонить. Всего один звонок, Амалия! Всего один! — я умоляюще посмотрела на нее.

— Мэри, ну как ты себе это представляешь? — вздохнула Амалия. — Телефон стоит в кабинете доктора Хорна, туда тебе ходить нельзя. Тем более он каждый день на работе.

— А ночью?

— С ума сошла! Ой, прости… Я не это имела в виду.

Я схватила ее за руку:

— Милая, прошу, помоги мне! Я заплачу тебе столько, сколько скажешь, правда!

— Миллион фунтов? — засмеялась Амалия.

— Хоть два, — ответила я без тени улыбки. Амалия перестала смеяться.

— Мэри, порой ты меня пугаешь. Откуда у тебя такие деньжища?

— Ты все равно не поверишь. Мне здесь никто не верит.

Амалия присела рядом и обняла меня за плечи:

— Мэри, ты мне очень нравишься, правда. Ты хорошая девушка, и я к тебе привязалась. Я не знаю, как ты оказалась у нас, но на ненормальную ты мало похожа, уж поверь, я их столько перевидала! Но я не могу тебе помочь, не обижайся. Это очень рискованно, и я боюсь потерять работу, понимаешь?

— Я все понимаю, Амалия, но только ты можешь помочь мне! И насчет денег я вполне серьезно. Ты сможешь бросить эту работу сама, и Пол тоже. Вы поженитесь и будете жить безбедно до конца жизни.

— Это было бы здорово, — задумчиво сказала Амалия, — как в сказке… Раз — и все проблемы решены. Но откуда у тебя деньги?

— Я богата, Амалия, очень богата. Если бы ты только поверила мне, я сразу рассказала бы тебе все, но моя история настолько фантастична, что я уже предвижу твою реакцию. Ты никогда в это не поверишь.

— Ты меня заинтриговала, — Амалия с любопытством посмотрела на меня. — Может, все же расскажешь?

— Может быть. Но сначала мне нужно позвонить. Если я это сделаю, скоро ты сама все узнаешь и тогда точно поверишь.

— Хорошо, Мэри. Я подумаю.

— Спасибо! — воскликнула я. Она встала с кровати, взяла поднос и направилась к двери.

— Но я ничего не обещаю! — предупредила Амалия и вышла. У меня в сердце прочно поселилась надежда на спасение.

Прошло пару дней.

— Пока ничего не придумала, — говорила мне Амалия, принося еду, — подожди еще немного.

И я ждала. Разве у меня был выбор?

И вот однажды после ужина Амалия поставила поднос на стол, выглянула в коридор, закрыла дверь палаты и быстро зашептала:

— Слушай внимательно, Мэри! Сегодня в ночь дежурит мой Пол. Ключи от всех помещений будут у него на связке. Я поменялась сменами с сестрой Луизой и тоже останусь на ночь. Пол отвечает за первый этаж, еще по санитару на втором и третьем, но они будут там постоянно. Твоя задача — незаметно спуститься вниз после последнего обхода, то есть после полуночи. Следующий обход будет в час ночи. Я стащу у Пола ключи и отвлеку его. Ключи оставлю за стойкой в холле. У тебя будет время между обходами. Откроешь дверь в административное крыло. Кабинет Хорна — крайний справа по коридору, увидишь, там табличка с его фамилией. Позвонишь — и сразу вернешь ключи на стойку, я их заберу и незаметно верну Полу. Постарайся не шуметь и все делать быстро, хорошо?

— Боже… — выдохнула я. — Спасибо тебе!

— Спасибо скажешь потом, — отмахнулась Амалия, — если все получится.

— Получится!

— Ох, Мэри, ты даже не представляешь, что с нами сделают, если поймают! Ну все, я пошла. Не забудь спуститься сразу же, как закончится обход!

От волнения я еле проглотила свой ужин, потом заставила себя выйти в «парк», проветриться, погуляла полчасика и вернулась в палату. Часов у меня, естественно, не было, и больше всего на свете я боялась пропустить полночный обход нашего этажа. В десять часов вечера погас свет, и я поняла, что осталось подождать всего каких-то два часа. Я легла на кровать, не снимая халата, и укрылась одеялом, чтобы дежурный санитар подумал, что я сплю. Чем ближе было к полуночи, тем сильнее я нервничала. Сердце бешено колотилось, руки дрожали. Я лежала в темноте и молилась только о том, чтобы у меня все получилось.

И вот в коридоре раздались гулкие шаги ночного санитара. Он шел, посвистывая и открывая двери в каждую палату. Я отвернулась к стене. Открылась дверь, луч фонаря скользнул по моей кровати, и снова наступила темнота. Когда шаги удалились, я вскочила на ноги и осторожно выглянула в коридор. Пусто. На цыпочках я спустилась на первый этаж. В холле никого не было. Только за стойкой дежурного санитара тускло горела настольная лампа. Я зашла за стойку и сразу увидела связку ключей. Схватила ее и бросилась к двери в административное крыло. Несколько драгоценных секунд ушло у меня на то, чтобы подобрать нужный ключ от входной двери. Наконец, один из них подошел, легко провернувшись в замочной скважине. Я юркнула в коридор, прикрыв дверь, и оказалась в кромешной темноте, так как света здесь не было.

Последний справа! Последний справа! Я шла по коридору, ощупывая стену, натыкаясь на ручки дверей кабинетов. И вот он, кабинет доктора Хорна. Трясущимися руками, ничего практически не видя, я стала подбирать ключ от двери. От напряжения я вся взмокла, а сердце стучало так, что, наверное, было слышно на улице. Когда ключ подошел, я открыла дверь и буквально ввалилась в кабинет, едва не упав. Прислонившись к двери, я постояла, пытаясь взять себя в руки. Глаза мои уже привыкли к темноте, кроме того, мне повезло: луна светила довольно ярко, и в ее свете я разглядела письменный стол прямо у окна, а на нем — телефонный аппарат!

И тут меня чуть удар не хватил: на миг показалось, что я не помню международный код! Я закрыла глаза, посчитала до десяти, выдохнула, и в голове прояснилось. Мои пальцы застревали в телефонном диске, когда я лихорадочно набирала номер Миранды. Да, я решила звонить именно ей, как наиболее трезво мыслящей и избавившей бы меня от причитаний и расспросов. Звонить в замок — это разбудить слуг, да и не факт, что бабушка в Мулене. Звонить в Сен-Дени — то же самое: на дворе ночь, трубку явно возьмет или дворецкий, или Софи. Пока они отойдут от шока, услышав мой голос, пока позовут бабушку… Пройдет уйма драгоценного времени. Так я думала, слушая длинные гудки в телефонной трубке, и вздрогнула, когда, наконец, раздался сонный голос моей любимой подружки:

— Алло…

— Миранда… — от волнения у меня сел голос, поэтому вышел какой-то хрип.

— Алло! Если вы звоните посреди ночи, то будьте любезны говорить внятно! — недовольно сказала Миранда. — Иначе я вешаю трубку!

— Миранда! — закричала я и тут же зажала себе рот рукой, испугавшись, что меня услышат, а потом перешла на громкий шепот. — Миранда, это я, Николь! Ты слышишь меня?

В трубке наступила тишина, и на мгновение мне показалось, что связь прервалась. Только не это!

— Миранда, алло! Ответь, пожалуйста! — я чуть не плакала. — Не молчи!

— Николь?! — раздался ее изумленный голос. — Это действительно ты?!

— Я, я! Господи, наконец-то! — и тут я разревелась.

— Но как?!.. Почему… Где ты?! — завопила Миранда так, что я чуть не оглохла.

— Я в Англии… — глотая слезы, сказала я. — Послушай, помоги мне…

— В какой еще Англии?! Ты в своем уме? Ты знаешь, что тут происходит? Какого черта ты там делаешь?!

— Миранда, милая, не кричи, у меня мало времени… Я в психушке… В клинике… Сообщи в полицию и бабушке, слышишь?

— Мэри! — вдруг раздался у меня за спиной взволнованный голос Амалии. Я резко обернулась, не отнимая трубку от уха.

— Быстро отсюда! — приказала Амалия. — Клади трубку, и бежим!

— Подожди, пожалуйста, умоляю! — вскричала я. Но Амалия вырвала трубку у меня из рук и вернула ее на рычаг.

— Что ты наделала… — рыдала я. — Мне нужно было еще совсем чуть-чуть времени!

— Приехал доктор Хорн, Мэри! — Амалия взяла меня за руку и потащила к выходу. — Если нас застанут здесь, то мне конец. Да и тебе тоже. Быстро отсюда!

Она отобрала у меня ключи, закрыла кабинет, и мы побежали по темному коридору. В мгновение ока Амалия ловко заперла вход в администрацию и повернулась ко мне. При свете лампы я увидела, что на ней лица нет.

— Возвращайся в палату немедленно! — сказала Амалия, нервно кусая губы. — Я постараюсь вернуть ключи Полу. И моли Бога, чтобы никто ни о чем не узнал! Ну иди же, иди!

Сдерживая слезы, я пустилась бежать по лестнице на свой второй этаж. Ворвалась в палату, рухнула на кровать и разрыдалась. Ну почему мне так не везет?! Не успела сказать Миранде, в какой именно клинике, в каком городе… Хотя… Я же попросила ее сообщить в полицию! Точно! Они-то смогут найти меня, не сомневаюсь. Слезы мои высохли мгновенно. Я поняла, что звонок был не таким уж бесполезным. Миранда не дура, я уверена, что она начнет действовать немедленно. Значит, все у меня получилось. Значит, остается только ждать! Я облегченно вздохнула и, успокоившись, попыталась уснуть, твердо веря в свое скорейшее освобождение.

Утром я Амалию не видела: отработав в ночную смену, она ушла домой. Завтрак мне принесла сестра Луиза, молчаливая и всегда угрюмая, поэтому я даже заговорить с ней не рискнула. А мне так хотелось знать, как там Амалия, успела ли она вернуть ключи, почему доктор Хорн ночью приезжал в клинику? У меня была масса вопросов. Поставив поднос на стол, сестра Луиза вдруг ошарашила меня заявлением:

— К вам посетитель. Поешьте и ступайте в комнату посещений, на первый этаж.

— Кто пришел? — спросила я.

— Мисс, мне не положено болтать тут с вами. Доктор Бен-сон разрешил вас навещать. Поэтому радуйтесь без лишних разговоров.

Я быстро позавтракала и спустилась вниз, гадая, кто ко мне мог прийти? Неужели полиция нашла меня так быстро? Вряд ли…

В комнату для посещений вела двустворчатая деревянная дверь, перед которой на стуле сидел санитар.

— Мисс Эштон? — уточнил он, увидев меня. Я кивнула.

— Заходите. Вас ждут. Чтоб вы знали — я сижу здесь, за дверью. Поэтому ведите себя хорошо, поняли?

Я вошла в комнату и чуть не закричала от ужаса: у окна стоял Патрик. Меньше всего на свете я хотела видеть именно его.

— Сестричка, дорогая! — широко улыбаясь, он шагнул ко мне. — Как ты?

Я шарахнулась в сторону:

— Как ты посмел явиться сюда?! Убирайся немедленно!

— Ну-ну, милая, как нехорошо, что тебя не радует визит родного брата, — он укоризненно покачал головой. — Я буду вынужден сообщить об этом доктору Хорну. Боюсь, ему покажется странной такая реакция любящей сестры. Ведь, как мне сказали, тебе гораздо лучше! Это просто удивительно, дорогая!

— Ты ответишь за все, что сделал, — с ненавистью прошипела я, — обещаю!

— Присядь-ка, — Патрик сел на диван и похлопал рукой рядом с собой, — поговорим.

Я молча села на самый краешек дивана, отодвинувшись как можно дальше.

— У меня кое-что есть для тебя, — ласково сказал Патрик. — Я хочу, чтобы ты посмотрела на это и поняла, что останешься здесь до конца своей жизни, солнышко.

Он вытащил из внутреннего кармана пиджака какие-то сложенные бумаги и протянул мне.

— Читай, моя радость.

Я взяла в руки газетные вырезки. Вернее, вырезка была одна, но большая. Какая-то статья, написано по-французски. И тут мне в глаза бросилось название: «Трагическая гибель молодой графини Леруа». У меня задрожали руки. «Николь Леруа, единственная внучка и наследница графини Изабель Леруа, утонула во время отдыха в бухте недалеко от набережной Довиля. Тело девятнадцатилетней девушки было обнаружено спасателями 25 июня после двухдневных поисков. По данному факту полицией Довиля ведется следствие. Графиня Изабель Леруа госпитализирована с обширным инфарктом в одну из лучших парижский клиник…» Там было еще много чего написано, но я уже не воспринимала букв. В глазах у меня потемнело.

— Как ты это сделал, ублюдок? — прошептала я. Патрик расхохотался и аккуратно вытащил у меня из руки статью.

— Понравилось? — весело спросил он по-французски, пряча ее в карман. — Правда, эта газета конца июня. Извини, номер посвежей не захватил. Да и ни к чему. Пресса уже забыла про тебя, Николь Леруа. Кстати, твои похороны состоялись 27 июня в вашем шикарном семейном склепе, в родовом поместье. Здорово, да? Ты единственный в мире человек, знающий дату собственной смерти!

— Как ты это сделал?! — повторила я, тяжело дыша.

— Неважно, милая. Главное — Николь умерла и покоится с миром. А моя бедная сестренка Мэри, страдающая шизофренией, будет получать самый лучший уход в клинике моего друга, доктора Хорна, до конца своих дней.

— А что с моей бабушкой? — я разрыдалась. — Что с ней?

Патрик вздохнул:

— У старушки действительно оказалось слабое сердце. Она до сих пор в больнице и, знаешь, говорят, откинет копыта со дня на день…

С диким криком я сорвалась с места и бросилась на негодяя, горя одним желанием: выцарапать ему глаза.

— Ненавижу тебя! Ненавижу, урод! — я стала бить его по лицу. Но он почему-то совершенно не сопротивлялся и вдруг неожиданно завопил, перейдя на английский:

— На помощь! Помогите!

Прежде чем я успела опомниться, в комнату вбежали два санитара. Оттащив меня от Патрика, скрутили руки за спиной. Патрик, охая, встал с дивана, но я успела заметить довольную ухмылку на его лице. Так вот чего он добивался! Вывести меня из себя…

— Пустите! — вырывалась я, извиваясь всем телом.

— Что здесь происходит? — раздался встревоженный голос, и в комнату вошел доктор Хорн.

— Келвин, мне очень жаль… — Патрик огорченно покачал головой. — Она набросилась на меня, ни с того ни с сего. Видимо, ее состояние все же не изменилось.

— Господи, Патрик, — нахмурился доктор, осматривая его исцарапанное моими ногтями лицо, — прости, что оставил вас наедине. Но я искренне верил, что твоя сестра не опасна.

— Доктор! Послушайте! — умоляюще вскричала я. — Он специально это подстроил! У него в кармане газетная вырезка, проверьте! Там статья обо мне, доктор!

— Не понимаю, о чем она, — быстро сказал Патрик и с притворной нежностью протянул ко мне руки. — Мэри, дорогая…

— Я не Мэри! — завопила я. — Я Николь! Скажи им, что я Николь, мерзавец!

— Похоже, рецидив, — сказал доктор Хорн, — галоперидол, быстро!

Один из санитаров выбежал из комнаты, второй по-прежнему держал меня, скрутив руки за спиной.

— Вы меня очень разочаровали, мисс Эштон, — сухо сказал мне доктор, — очень!

— Пожалуйста, выслушайте меня! — взмолилась я.

Но он, не обратив на меня внимания, повернулся к Патрику:

— Думаю, что твои посещения надо прекратить. Как видишь, они ей только вредят.

— Согласен с тобой, — ответил Патрик, — а как насчет той процедуры, о которой ты рассказывал? Может, пора прибегнуть к ней?

— Лоботомия — это серьезный шаг, Патрик. Мы будем наблюдать за мисс Эштон в течение нескольких дней. Если состояние не стабилизируется, то, безусловно, мы проведем лоботомию. Тем более что ты подписал согласие.

Я не успела ничего сказать, как вернулся санитар, ловко всадил в мою вену шприц, и я потеряла сознание.

Не знаю, сколько времени я провела в беспамятстве, но когда пришла в себя, то к ужасу своему обнаружила, что нахожусь в боксе для буйных, привязанная к кровати. От бессилья я зарыдала. Снова третий этаж! Опять уколы… Господи, ну почему я сорвалась?! Надо было держать себя в руках, надо было! Но известие о собственной смерти любого бы выбило из колеи. А еще бабушка… Что там с бабулей? Неужели она умрет? Или уже умерла?

Открылась дверь, и я увидела доктора Бенсона.

— Что, мисс Эштон, довольны? — строго спросил он, подходя к кровати. — И чего вы добивались, интересно мне знать?

— Уйдите, — тихо прошептала я.

— Да, ловко вы меня провели, — покачал он головой, — прикинулись вполне адекватной девушкой, так искренне говорили, что даже я вам поверил. Нет, шизофрению все же вылечить невозможно. Плакала моя диссертация!

— Убирайтесь, — устало произнесла я, закрывая глаза. Доктор не обратил на мои слова никакого внимания.

— Должен сообщить, что мистер Эштон, ваш единственный родственник, подписал согласие на проведение лоботомии. Как лечащий врач, я обязан разъяснить вам суть и последствия данной процедуры. Лоботомия, мисс Эштон, — это нейрохирургическая операция, во время которой одна из долей вашего мозга будет иссечена и разъединена с другими его областями. Это лучший метод лечения шизофрении, поверьте. После операции вас перестанут одолевать тревоги, страхи и беспокойство. Я даже думаю, что вы сможете вернуться домой, под присмотр брата… Что ж, отдыхайте, мисс, я навещу вас позже.

Он ушел. Я лежала, глядя в потолок. Лоботомия — это конец. Я слышала об этой операции и раньше, а здесь мне о ней рассказывала Амалия. После лоботомии я точно превращусь в овощ, забуду, кто я и откуда и уже никогда не стану прежней. Никогда не увижу бабушку, Лекса, Миранду…

Миранда! Одна надежда на нее! Может, ей удалось уже связаться с полицией? А вдруг они ей не поверили? Ведь официально я умерла. Боже, а чье тело было похоронено вместо моего? И почему так вышло? Ведь надо же было опознать меня в той несчастной утопленнице? Так неужели ее опознали как меня? И как ненавистный Патрик все это провернул? А главное — зачем ему все это нужно? Какую цель он преследует?

Ни на один из этих вопросов ответов у меня не было. Я знала одно: если в ближайшие дни сюда не нагрянет вызванная Мирандой полиция, то Николь Леруа умрет. И на этот раз по-настоящему.

Я снова потеряла счет времени и дням. Меня держали в боксе, на ночь привязывая к кровати. Только так я и понимала, что закончились очередные сутки. Днем были таблетки, уколы и беседы с доктором Бенсоном. Правда, беседами их нельзя было назвать, так как я отказывалась разговаривать с ним, — это были монологи доктора, весьма длительные и скучные.

Поначалу я еще пыталась топить таблетки в унитазе, как раньше, но чем больше времени я находилась в таком состоянии, тем быстрее силы оставляли меня. И вскоре мне уже было лень вставать с кровати и идти в туалет: проще было проглотить пилюли. Ежедневные инъекции тоже делали свое дело. Я потеряла интерес к происходящему и, в первую очередь, к самой себе. На вопросы докторов и сестер не реагировала, все время молчала, безучастно уставившись в потолок, и, в конце концов, свыклась с тем, что останусь здесь навсегда. Амалию я больше не видела. За мной теперь присматривала грымза. Я даже не знала, как ее зовут.

Тот день ничем не отличался от череды предыдущих. Утром меня отвязали от кровати, принесли какую-то еду, которую я съела, не чувствуя вкуса. Грымза дала мне таблетки, которые я послушно проглотила, потом сделала укол и ушла. Я уснула. Проснулась, когда та же грымза принесла мне обед. Поела, снова выпила таблетки и легла обратно. Не знаю, сколько я так лежала. И когда из-за двери послышались чьи-то возбужденные голоса, даже не отреагировала. Мало ли, кто там шумит. Но дверь вдруг открылась, и в палату вошли несколько человек. Одного из них я видела впервые: это был мужчина лет тридцати, черноволосый, высокий, одетый в серый костюм-тройку. А вот других… других я знала… Это были Лекс и Николя. За их спинами метался доктор Хорн, что-то нервно выкрикивая. Но я его не слышала. Я вообще ничего не слышала. Образы Лекса и Николя были такими реальными, что я даже моргнула, надеясь, что они пропадут: слишком жестока была моя ожившая фантазия, как мне тогда показалось. Но они никуда не исчезли. Лекс бросился ко мне с искаженным от ярости лицом:

— Николь, родная моя… Что они с тобой сделали?! Сволочи…

Он чуть не плакал, обнимая меня, целуя мои лицо, руки, волосы.

— Солнышко мое, любимая моя…

— Ты настоящий? — недоверчиво произнесла я, не узнав собственного голоса: это были мои первые слова за долгое время.

— Конечно, он настоящий, милая, — это ответил Николя, гладя меня по голове, едва сдерживая слезы. — Наконец-то мы нашли тебя!

— Вы ответите за это! — с ненавистью сказал Лекс доктору Хорну. И только сейчас я обратила внимание, насколько растерянный вид был у главного врача моей тюрьмы.

— Господа, прошу вас, успокойтесь, — заискивающе говорил он на чистейшем французском. — Произошло какое-то досадное недоразумение…

— Это уголовное преступление, милейший, — твердо сказал черноволосый в сером костюме. — Я вам официально об этом заявляю!

Потом обратился ко мне:

— Мадемуазель Леруа, я старший комиссар Арман Перрен, полиция Довиля. Рад видеть вас, по крайней мере, живой.

— Я тоже, месье… — прошептала я, все еще ничего не понимая. Лекс и Николя по-прежнему не выпускали меня из объятий.

— Вы действительно здесь? — я вглядывалась в лицо каждого, сжимая их руки. — Или это мне кажется?

— Да что же это такое! — вскричал Лекс. — Что вы с ней сделали, изверги?!

Я заплакала.

— Одну секундочку! — засуетился доктор Хорн. — Сейчас я сделаю ей один укольчик, сразу полегчает… Сестра! Сестра!

В палату вошла перепуганная грымза. Доктор Хорн что-то сказал ей, и она испарилась.

— Я не хочу… — я закрыла лицо руками. — Не хочу больше уколов! Ни за что!

— Не волнуйтесь так, мисс Эш… то есть, мадемуазель Леруа, я просто нейтрализую действие галоперидола.

Вернулась грымза со шприцем. Доктор сделал мне укол.

— Надо подождать минут двадцать, — сказал он, — станет лучше.

— Вы хоть понимаете, что натворили? — накинулся на него Лекс.

— Вы незаконно удерживали в своей клинике гражданку Франции по фальшивым документам. Между прочим, это грозит вам не только привлечением к уголовной ответственности, но и международным скандалом, — подхватил Николя. — И я об этом позабочусь лично, обещаю!

— Господа, позвольте мне все объяснить! — доктор умоляюще вскинул руки вверх. — Это какое-то недоразумение, правда. Произошла ошибка…

— Эта ошибка чуть не стоила ей жизни, а о подорванном здоровье я вообще молчу, — Лекс сжал кулаки.

— Давайте уйдем отсюда, — прервал его комиссар Перрен.

— Где ее вещи? — грозно спросил Николя.

— Сейчас все будет, — засуетился доктор Хорн. — Пройдемте в мой кабинет. Вещи принесут туда.

Лекс взял меня на руки, и я навсегда покинула палату для буйных.

В кабинете доктора Хорна, который при свете дня оказался довольно уютным и по-домашнему обставленным, меня осторожно уложили на мягкий диван. Лекс и Николя сели рядом, а комиссар Перрен расположился на стуле возле стола доктора Хорна.

— К делу мадемуазель Леруа подключен Интерпол, — официально заявил он. — Поэтому мне без труда удалось получить ордер на обыск в вашей клинике и на ваш арест — в зависимости от результатов обыска. Мои английские коллеги ждут сигнала за воротами клиники. В ваших интересах, доктор, рассказать нам все, что вы знаете.

— К-конечно… — заикаясь, ответил доктор Хорн. — Документы на имя мисс Эштон и ее историю болезни я вам уже отдал… Но, поверьте, я здесь совершенно ни при чем.

— Как она оказалась в вашей клинике?

— Видите ли, ко мне обратился сын старого друга, Патрик Эштон. Он рассказал совершенно правдоподобную историю о том, что нашел свою сестру во Франции, привез домой, но бедная девушка была психически не совсем здорова… И в этом я лично убедился, поскольку осматривал мисс Эш… мадемуазель Леруа. Она явно была не в себе, нуждалась в стационарном лечении. Поэтому, по просьбе Патрика, я определил ее сюда, где мы обеспечили ей должный уход…

— Чуть не убив ее! — вскричал Лекс.

— Я лишь исполнял свой врачебный долг, — защищался доктор Хорн, — только и всего!

— Николь, ты говорила этому фашисту, кто ты? — спросил у меня Николя. Я кивнула.

— Вам стоило всего лишь выслушать ее, проверить то, что она говорит о себе, а не упрятывать ее в дурдом! — разорялся Лекс. — Но вы предпочли поверить на слово преступнику! А это делает вас его соучастником!

Доктор схватился за голову:

— Господа, прошу вас, поверьте! Я не преследовал никакого злого умысла в отношении мадемуазель. Я до сих пор не знаю о планах Патрика! И не знал до сегодняшнего дня…

— С вашей ролью в этом деле мы еще разберемся, — холодно сказал комиссар Перрен.

— Вы меня арестуете? — побледнев, спросил доктор. Николя посмотрел на Лекса, а Лекс на комиссара. Мне действительно стало лучше, поскольку я начала кое-то соображать. Видимо, у моих спасителей был некий план еще до того, как они ворвались в клинику. Едва заметно кивнув Лексу, комиссар обратился к доктору:

— А теперь слушайте меня очень внимательно. От дальнейших ваших действий зависит ваша собственная судьба.

— Да-да, я сделаю все, что захотите! — воскликнул доктор. — Полное сотрудничество!

— Отлично. Вы сейчас же позвоните Патрику Эштону и сообщите ему прискорбную весть о том, что этой ночью его сестра Мэри скончалась.

— От чего скончалась? — робко спросил доктор.

— Послушайте, вы все-таки врач. Придумайте что-нибудь! — раздраженно сказал комиссар. — Главное, чтобы он поверил.

— Тогда, думаю, лучше всего сказать, что она не перенесла операцию…

— Какую еще операцию? — удивился Николя.

Доктор снова побледнел.

— Они хотели сделать мне лоботомию, — ответила я вместо него.

— Ах. Ты. Гад, — Лекс вскочил с дивана и бросился к доктору. Николя удержал его, схватив за плечо:

— Подожди, Лекс, успокойся. У меня тоже руки чешутся, но мы здесь не за этим.

Лекс снова сел рядом и прижал меня к себе.

— Я могу продолжить? — жалобно спросил доктор Хорн.

Комиссар кивнул.

— Прошу прощения, мадемуазель, за то, что вам пришлось пережить, — обратился ко мне доктор, — поверьте, я не знал, как на самом деле обстоят дела. Простите!

Я не знала, что ему ответить. Может быть, когда-нибудь я и смогу забыть весь этот ад, хотя вряд ли… Но уж точно не сейчас ему просить у меня прощения.

— Так я могу сказать мистеру Эштону про операцию? — не дождавшись от меня ответа, обратился доктор к комиссару. — Это будет вполне правдоподобно. Многие пациенты умирают во время… — он вздрогнул, так как Лекс буквально зарычал после этих слов, — или после данной операции.

— Хорошо, — кивнул комиссар, — скажете, что Мэри Эштон умерла во время лоботомии.

— А если он захочет увидеть тело?

— Вот этого вам никак нельзя допустить, — решительно сказал Николя, — делайте, что хотите. Ссылайтесь на какие-нибудь внутренние правила клиники, на чью-нибудь халатность, но Патрик Эштон не должен видеть никаких тел.

— Я могу сказать, что произошла чудовищная ошибка, и тело мисс Эштон кремировали вместо другого пациента, — подумав, произнес доктор. — У Патрика никогда не было оснований не верить мне, поверит и в это. Доктора Бенсона и медсестру я предупрежу. Они болтать не будут, ручаюсь.

— Звоните! — комиссар кивнул на телефонный аппарат. Доктор испуганно оглядел нас, расслабил галстук и дрожащей рукой стал набирать номер.

— Громкой связи нет? — спросил комиссар. Доктор отрицательно покачал головой. Тогда Перрен придвинулся к доктору вплотную, чтобы услышать его разговор. Мы все замерли.

— Алло? Патрик, это я, — заговорил доктор в трубку. — У меня печальная новость… Да, Мэри… Мы провели ей операцию… нет, не в этом дело… Мне очень жаль, дорогой друг, но твоя сестра умерла… Прости… Мы сделали все возможное. Что? Боюсь, что с этим возникнут проблемы. Видишь ли, ее тело перепутали с другим. Ну да, это ужасно. Но ничего уже не поделаешь, тело Мэри кремировали… Я могу отдать тебе урну с ее прахом. Да? Ну хорошо, я понимаю. Прими мои соболезнования, Патрик, и прости, что так вышло… До встречи!

Он положил трубку и оттер пот со лба.

— Говорили естественно и вполне уверенно, — одобрительно сказал комиссар. — Он клюнул!

— Не сомневайтесь, — выдохнул доктор Хорн. — Но вот что странно: он не захотел забирать урну с прахом сестры… Не понимаю.

— Да, я слышал, — подтвердил Перрен. — Надеюсь, теперь вы убедились, с кем имели дело? Как мог любящий брат отказаться забрать прах родной сестры, чтобы похоронить ее по-человечески?

— Да, вы правы, — прошептал доктор, — боже мой! И что дальше? Что со мной будет?

— Пока вы продолжите работать на своем месте. Несколько наших сотрудников будут постоянно находиться в клинике под видом персонала — до конца всей операции. Поверьте, доктор, вы нас сейчас мало волнуете. Но это вовсе не значит, что мы с вами прощаемся.

— Я понял, — покорно ответил Хорн.

В кабинет постучали, и в дверь просунулась голова санитара:

— Вещи мисс Эштон, — басом сказал он, занося бумажный пакет коричневого цвета.

— Спасибо, Джек, можете идти, — кивнул ему доктор Хорн.

Николя встал и раскрыл пакет. В нем оказались женские брюки бежевого цвета, туфли без каблуков и голубой пуловер. Вещи были не мои, но новые, с магазинными бирками.

— Что это? — удивленно спросила я.

— Это передала для вас Нора, когда вас к нам доставили, — объяснил доктор Хорн. — Можете переодеться там.

Он встал и открыл маленькую дверцу, ведущую в комнату, смежную с его кабинетом. Я прошла туда. Это оказалась комната отдыха, в которой из мебели стоял только диван, но зато была раковина с небольшим зеркалом. И я решилась взглянуть на себя. То, что я увидела, ввергло меня в ужас. Белая, без единой кровинки, кожа, иссиня-черные круги вокруг глаз, черты лица заострились, как у узника какого-нибудь подземелья. Мои несчастные волосы немножко отросли, хотя по-прежнему едва достигали плеч, но стали хорошо заметны темные корни моего натурального цвета. Вид у меня был такой страшный, что я удивилась, почему Лекс не шарахнулся от меня в испуге, а обнимал и даже целовал. Чуть не плача, я умылась холодной водой, мечтая об одном: лечь в горячую ванну, вымыть голову и, желательно, перекраситься в свой родной цвет. Переодевшись, я вернулась в кабинет.

Увидев меня, Лекс встал с дивана и, пытаясь улыбнуться, начал говорить:

— Николь! Ты чудесно…

— Только попробуй продолжить, — прервала его я. — Молчи. И вообще, я убью каждого, кто скажет, что я прекрасно выгляжу, ясно?

— Ты выглядишь ужасно, — заявил Николя, — и мы все это знаем. Но давай не будем об этом, хорошо? Главное, что ты жива, а твоя внешность нас мало сейчас заботит.

— Пора, — коротко бросил комиссар, поднимаясь со стула.

— Извините, но я думаю, вам следует воспользоваться служебным входом, — сказал доктор Хорн, — Чтобы поменьше народу вас видело.

— Хорошая мысль, — согласился Николя.

— До свидания, мадемуазель, — виновато попрощался со мной доктор Хорн, — простите еще раз…

— Прощайте, — ответила я, не глядя в его сторону, и мы покинули клинику по служебной лестнице прямо из административного коридора. За воротами никого не было, но когда мы свернули за угол, я увидела две полицейские машины. При нашем появлении первым подошел мужчина лет сорока с усами пшеничного цвета, одетый в белую рубашку и коричневые брюки. Под мышкой у него болтался пистолет в кобуре.

— Ну что? — спросил он по-английски, обращаясь к комиссару.

— Порядок, — кивнул Перрен. — Разрешите представить: мадемуазель Леруа — инспектор Меддок.

— Скотланд Ярд, мадемуазель, — поклонился инспектор. — Я рад, что с вами все хорошо.

— Спасибо, — ответила я, и Лекс бережно усадил меня в одну из машин. Сам сел рядом и снова обнял меня.

— Какое сегодня число? — вдруг спросила я Лекса.

— 29 августа, милая, — с грустью ответил он.

— Двадцать девятое… — прошептала я. — Подумать только, все это время я могла счастливо отдыхать в Довиле, с тобой…

Я разрыдалась. Лекс успокаивал меня, нежно гладя по голове и целуя заплаканное лицо. Лекс, хороший мой! Внезапно я осознала, что люблю этого парня. Люблю, и все тут. Уткнувшись ему в грудь, я вдыхала такой родной запах, ощущая себя в полной безопасности, и постепенно перестала плакать.

Николя и Перрен о чем-то разговаривали с инспектором и еще тремя полицейскими, вышедшими из второй машины. Потом Меддок и Перрен пожали друг другу руки, Перрен и Николя сели в нашу машину, и мы поехали. Прощай, «Ласт Хоум»! Прощай навсегда!

Меня стало неудержимо клонить в сон, но я так боялась уснуть, что до боли щипала себя за руку: а вдруг снова проснусь в палате? Тогда я точно сойду с ума…

— Что ты там делаешь? — удивился Лекс, заметив мои самоистязания.

— Боюсь уснуть, — честно призналась я.

— Глупенькая, поспи, — негромко рассмеялся Лекс. — Самое страшное для тебя позади. Ничего не бойся.

— Хорошо, — благодарно прошептала я, устраиваясь на его плече, — только ответь мне…

— Никаких вопросов и ответов! — строго сказал с переднего сиденья Николя. — Все потом.

— Только одно скажите: как бабушка? — настойчиво спросила я.

— Не переживай, милая, с мадам графиней уже все в порядке, — заверил меня Николя, — а теперь спи…

— А куда мы едем? — сонно поинтересовалась я.

— Нет, ты посмотри, какая упрямая! — проворчал Николя. — Мы едем в аэропорт, и сегодня же будем во Франции.

— Слава богу… — прошептала я, но, прежде чем окончательно уснуть, успела подумать: какая Миранда молодец! Она все-таки успела связаться с полицией и спасти меня. Нет, не зря я тогда ей позвонила…

Возвращение домой. Конец всем тайнам

Первый раз я проснулась уже в самолете, но, убедившись, что Лекс рядом, снова уснула. Когда открыла глаза во второй раз, то увидела, что мы все в том же составе едем куда-то в какой-то машине, а за окнами уже ночь.

— Где мы? — пробормотала я.

— Спи-спи, — зашептал Лекс, — ты в безопасности, почти дома.

И я снова уснула.

Мое третье пробуждение было окончательным и весьма радостным. Прежде всего, радость эта была связана с тем, что я проснулась не в палате клиники доктора Хорна, а в какой-то светлой, очень красивой комнате с камином и веселыми полосатыми обоями. Большое французское окно было открыто, и легкий ветерок колыхал воздушные белоснежные занавеси с оборками. Постель, на которой я лежала, была мягкой и удобной.

Я с удовольствием потянулась и встала на ноги. Интересно, чей это дом? Хотя какая мне разница? Главное, что я с моими друзьями, у себя на родине. В уборной я обнаружила огромную ванну с гидромассажем и тут же наполнила ее водой. Полежав в ароматной пене, я тщательно вымылась новенькой мочалкой, найденной на полочке, а потом трижды вымыла голову. Почувствовав, что, наконец, очистилась, я завернулась в большое махровое полотенце, поскольку больше никакой одежды не нашла, и вернулась в комнату. На душе у меня было светло и безмятежно. Я подошла к окну и с любопытством рассмотрела ухоженный сад с каштанами и кустами белых роз, аккуратные дорожки из гравия и даже маленькую деревянную беседку, увитую виноградным плющом, в саду. А моя спальня, как оказалось, располагалась на втором этаже.

В дверь комнаты постучали.

— Войдите! — весело сказала я.

— Доброе утро, Николь! — в комнату вошел Лекс с какими-то свертками в обеих руках и смущенно застыл на пороге. — Ой, прости…

— Господи, Лекс, это всего лишь полотенце.

— А я как раз принес тебе одежду. Посмотри, подойдет?

Он выложил свертки на кровать.

— В общем, одевайся и выходи в сад. Будем завтракать.

— Спасибо! — немного запоздало крикнула я, когда за ним уже закрылась дверь.

В свертках я обнаружила весьма приличные джинсы голубого цвета, длинную юбку, короткую юбку, штук пять маечек разного фасона, два вечерних платья и даже леопардовые шорты. Шорты добили меня окончательно. Лекс сошел с ума? Или просто скупил все, что увидел в магазине? Во втором свертке была обувь: сабо и босоножки на шпильках. Я натянула джинсы с простой белой майкой, высушила волосы, влезла в сабо и вышла из спальни. В зеркало я старалась не смотреть принципиально.

Выйдя из комнаты, я оказалась в необычном коридоре, который шел по кругу, плавно перерастая в лестницу с ажурными белыми перилами. По окружности этого коридора располагались другие комнаты — пять, судя по количеству дверей, которые я насчитала. Но тактично не стала заглядывать в каждую. Я спустилась вниз и попала в огромный холл с какими-то большими фотографиями в рамках на стенах. В правой части холла была, по всей видимости, гостиная, так как я заметила большой обеденный стол, мягкую мебель и камин, а слева наверняка располагалась кухня. Входная дверь была сделана из разноцветной стеклянной мозаики. Очень симпатично! Я вышла из дома и сразу же услышала голоса, доносящиеся из сада. Идя на их звуки, за углом дома под раскидистым каштаном я обнаружила Перрена, Лекса и Николя, которые чинно восседали в красивых белых креслах перед накрытым столиком.

— Привет! — весело поздоровалась я.

— Доброе утро! — ответил мне Перрен, а Николя от души расцеловал в обе щеки.

— Ты становишься похожа на человека, — одобрительно сказал он, разглядывая меня.

— Садись, — Лекс пододвинул мне кресло, — кофе будешь?

— Спасибо. А чей это дом? И вообще, где мы? И где бабушка с Мирандой?

— Глядите-ка, проснулась! — воскликнул Николя. — Я еще вчера сказал ясно: никаких вопросов и никаких ответов! Ешь давай!

Я не стала ему возражать, поскольку наконец-то передо мной была обычная человеческая еда: круассаны, булочки, яичница, свежие овощи, фрукты и много-много всякой всячины.

— Как вкусно, — попыталась сказать я с набитым ртом, совершенно забыв о правилах хорошего тона. Мои друзья рассмеялись.

— Кушайте, мадемуазель, набирайтесь сил, — приветливо сказал мне комиссар. Я благодарно кивнула ему и потянулась за очередной булочкой.

— Николь, мы понимаем, конечно, твое любопытство, но на данный момент никак не можем ответить на все твои вопросы, — серьезно сказал Лекс. — Потерпи немного, хорошо?

— Почему? — удивилась я. — Расскажите мне все: как вы меня нашли, что со мной произошло и где, наконец, бабушка и Миранда? И чей этот милый дом?

Лекс уже открыл рот, чтобы мне ответить, но тут послышался шум колес подъехавшей машины, потом хлопнула калитка — и через мгновение из-за угла дома появилась бабуля! Да-да, моя бабуля, живая и здоровая!

— Девочка моя… — срывающимся голосом произнесла она, подбегая ко мне. Я вскочила, опрокинув кресло, и бросилась ей в объятия.

— Бабушка… — рыдала я от счастья.

— Слава Богу, слава Богу! — рыдала и бабуля, прижимая меня к груди. Вволю наплакавшись, мы посмотрели друг на друга и засмеялись.

— Я говорила им, что ты жива, — сказала бабушка, посмотрев на сидящих за столом мужчин. — Говорила ведь, да?

— Конечно, мадам, говорили, — галантно ответил ей Лекс. — Присаживайтесь!

Бабуля села рядом, не выпуская моей руки.

— Боже мой, что с тобой сделали! — покачала она головой. — Бедная моя девочка! Ну ничего, мы все исправим. Я отвезу тебя в хорошую швейцарскую клинику, и через несколько недель ты будешь как огурчик, обещаю. А первым делом мы поедем в салон… Как ты себя чувствуешь, милая?

— Уже хорошо, — честно ответила я, — а ты? Ты уже вышла из больницы?

— А откуда ты знаешь, что я в ней была? — удивилась бабушка.

— Но как же… Этот урод, то есть Патрик, показывал мне статью из газеты…

— А-а, понятно, — кивнула бабуля. — Николя, налей-ка мне кофе, будь добр, и дайте пепельницу!

— Мадам, разве доктор не запретил вам курить? — укоризненно спросил Николя.

— Отстань! — отмахнулась от него бабушка. — Лучше скажите мне, мужчины, вы уже все ей разболтали, наверное? Не выдержали?

— Мы не сказали ни слова, — с обидой произнес комиссар. — И не собираемся.

— Правильно, — кивнула бабушка, — ей сейчас ни к чему нервничать.

— Полностью согласен с вами, — вставил слово Лекс. — Расскажем, когда все закончится.

— Да в чем дело? — не выдержала я. — Что у вас за тайны? Я имею право знать, что со мной произошло!

— Имеешь, родная, имеешь, — похлопала меня по руке бабушка, — но не сейчас, позже.

— Мадемуазель, лучше расскажите нам все, что помните, только не спеша, со всеми подробностями, — попросил комиссар и вытащил из кармана пиджака блокнот.

— А с чего начинать?

— С самого первого дня, когда вы с Мирандой Морель приехали в Довиль и поселились в отеле.

Я начала рассказывать. Перрен периодически перебивал меня, задавая всевозможные вопросы, докапываясь до каждой мелочи, вплоть до того, в чем я была одета каждый день пребывания у моря, что ела, что пила, о чем говорила с Мирандой. Потом заставил меня подробнейшим образом описать яхту, внешность капитана и Генри, а также то, как мы с «Александром» звонили в Париж из довильского почтового отделения. Очень заинтересовал комиссара мой разговор с горничной Максин. Лекс уже говорил ему об этом разговоре, но комиссар заставил меня вспомнить его во всех деталях.

— Значит, Максин понравилось красное бикини, — задумчиво повторил мои слова Перрен и посмотрел на Лекса.

— Да, подарок Миранды, — подтвердила я. — А что?

— Все понятно, мадемуазель, все понятно… Скажите, а вы оставляли в отеле записки перед тем, как уехать с так называемым Александром?

— Оставляла. Одну для Лекса, у портье. А вторую — в номере Миранды.

— А почему не у портье?

— А зачем? Номера у нас смежные, я решила, что если она вернется, то увидит записку сразу, на своей кровати, а если вдруг не вернется, то к чему записке лежать у месье Браза?

— Понятно… А что именно вы написали в той записке?

Я наморщила лоб:

— Точно не помню, что-то вроде: скоро вернусь, не сердись…

— Без уточнений, куда и с кем вы уезжаете?

— Без.

— Понятно? — комиссар вопросительно посмотрел на Николя, Лекса и бабушку.

Те одновременно кивнули и чуть ли не хором ответили:

— Понятно.

— Да что ж такое! — воскликнула я. — Почему всем все понятно, кроме меня? Это нечестно!

— Успокойся, Николь, всему свое время, — примирительно сказал Николя. — Твоя нервная система и так сильно пострадала за последние месяцы.

Я надулась.

— Вы что-то от меня упорно скрываете, и мне это не нравится.

— Съешь еще круассанчик, — ласково сказал Лекс, — и не обижайся. Ладно?

— Ладно, — буркнула я в ответ, — все равно я узнаю правду.

— Непременно, — заверила меня бабушка.

— Но у меня еще есть вопрос! — я умоляюще посмотрела на комиссара. — Кто такой этот Патрик? Чего он от меня хотел все-таки?

Комиссар вздохнул.

— Мадемуазель, вы действительно скоро все узнаете, даю слово. А пока не пытайте меня, договорились?

— Николь, дорогая, почему бы тебе не прилечь? — заботливо спросил Николя. Все сидящие за столом закивали, поддерживая его предложение.

— Вы просто хотите от меня избавиться, — обиженно сказала я, — чтобы обсудить свои тайны. Так вот. Я никуда не уйду. И с места не сдвинусь.

— До чего же упрямая! — вздохнула бабушка. — Вся в меня!

И гордо окинула взглядом мужчин.

— Мадемуазель, вы можете остаться, но при одном условии: сидеть тихо и молча. Никаких вопросов! — обратился ко мне комиссар.

— Согласна, — кивнула я, отстояв свое право сидеть с ними.

— Ну что, дорогие мои, начнем действовать? — спросила бабуля. — Что у нас по плану?

И у всех сразу сделались серьезные лица. Я чуть было не рассмеялась, но Николя так грозно посмотрел на меня, что я моментально перестала улыбаться, испугавшись, что меня прогонят.

— Мадам, думаю, вам пора в больницу, — сказал комиссар, — желательно прямо сейчас, чтобы уже к вечеру вы… кхм… умерли.

Я вытаращила на него глаза: что он несет?!

— Отлично, — почему-то обрадовалась бабуля, — доктор давно ждет моей команды. И уже сегодня я скоропостижно скончаюсь!

Да что происходит? Я даже пожалела, что осталась с ними, поскольку от услышанного у меня не только прибавилось вопросов, но и возникли опасения по поводу состояния здоровья всех присутствующих под этим каштаном. А они продолжали что-то обсуждать, полностью игнорируя мое присутствие.

— С тебя — оповещение прессы, — говорил комиссар, тыча карандашом в Лекса. — Желательно подключить телевидение, чтобы новость о смерти графини была в вечерних выпусках по всем каналам.

Лекс согласно кивал.

— Николя, вы, пожалуйста, возьмите на себя все юридические нюансы, связанные с процедурой оглашения завещания.

— Конечно, месье Перрен, мы это уже обсуждали. Наши адвокаты в курсе.

— Ну, а я…

Внезапно запищала трубка радиотелефона, лежавшая на столике рядом с Лексом. Он ответил на звонок:

— Слушаю. Да, он здесь. Передаю трубку.

И протянул телефон комиссару. Тот кивнул, взял трубку и, покосившись на меня, отошел от столика вглубь сада.

— Бесполезно спрашивать, что вы затеваете? — жалобно спросила я, ерзая в кресле. Бабушка, Лекс и Николя переглянулись.

— Родная, не волнуйся, — заговорила бабуля. — Все запутанное на самом деле до неприличия просто. Могу сказать только одно: кто-то очень хочет прибрать к рукам мое состояние, то есть наше с тобой, разумеется.

— Кто? Патрик? — сгорая от любопытства, спросила я.

— Да. Но больше ни о чем не спрашивай.

— А почему ты должна умереть?

— Потому что только тогда мы узнаем, что произойдет в момент оглашения моего завещания.

— А что должно произойти? Чего вы все так ждете? — не унималась я.

— Так, а ну-ка иди отсюда, — не выдержал Николя, — давай-давай!

— Я больше не буду, — испугалась я, — честное слово!

Они не успели возразить, так как вернулся Перрен. Вид у него был весьма довольный.

— Ну что? — нетерпеливо спросила бабуля.

Комиссар уселся в кресло и победно провозгласил:

— Всё так, как мы ожидали! Они говорят абсолютно не таясь.

И все они сразу заулыбались, как будто Перрен пригласил их всех на бал в Версаль.

— Нельзя терять время, — снова серьезно заявил Николя и первым поднялся со своего места. — Поехали!

— Лекс, ты едешь со мной в комиссариат, надо прослушать новые пленки, — Перрен тоже встал из-за стола. — До встречи, мадемуазель!

— Ну а я поехала умирать! — весело сказала бабуля и поцеловала меня в щеку. — Отдыхай, милая, скоро увидимся!

— Постойте! — воскликнула я. — А что делать мне? Вы что, оставляете меня здесь одну?

Лекс подошел ко мне и нежно взял мое лицо в руки:

— Николь, я скоро приеду, обещаю. Максимум через два-три часика. Не скучай, ладно?

— Поспи или почитай что-нибудь, — посоветовала бабушка. Я покорно кивнула. Они еще раз простились со мной и пошли к воротам. Однако я поплелась за ними к машинам, припаркованным у калитки.

— Но вы мне так и не ответили, чей это дом и где он находится? — спросила я напоследок.

— Господи, надеюсь, это последний вопрос на сегодня? — простонал Николя, заводя двигатель своей машины. — Дом находится в Париже, название улицы тебе все равно ни о чем не скажет. Принадлежит дом одному очень хорошему человеку. Это самое безопасное и надежное место для тебя. Ясно?

Он помахал мне и уехал.

— Бабуля, а почему мы не поехали в замок или в Сен-Дени? — шепотом спросила я, наклонившись к окошку водительской двери бабушкиного автомобиля.

— Так надо, — коротко ответила бабушка, — можешь не шептать, я тоже тебе ничего пока не расскажу. Все, Николь, до встречи!

Она нажала на газ и рванула с места.

— На звонки не отвечай, сама никому не звони ни в коем случае, и из дома ни шагу! — крикнул мне Лекс, садясь в машину с комиссаром. Я обреченно кивнула.

Проводив их взглядом, я вернулась в дом. Мне стало немножко грустно: только вчера мы обрели друг друга, а сегодня они уже меня бросили. Я понимала, что это для дела, но мне было бы гораздо легче, если бы они посвятили меня в курс происходящих событий.

Мне совершенно нечем было заняться. Я убрала со столика посуду и даже вымыла ее на очень миленькой кухоньке с деревянными резными шкафчиками, столом и мягким уголком. В гостиной я обнаружила телевизор, включила его, но ничего интересного не показывали. Тогда я поднялась на второй этаж и толкнула дверь комнаты рядом со своей спальней. Это оказалась библиотека. Причем довольно неплохая. Выбрав один из детективов Агаты Кристи, я спустилась в сад и уселась с книжкой в беседке. Сюжет настолько увлек меня, что я оторвалась от чтения, только когда услышала шум подъехавшей машины. Выйдя из беседки, я увидела Лекса, идущего к дому с пакетами в обеих руках.

— Я помогу! — крикнула я и подбежала к нему, взяв один пакет. — Что это?

— Обед и заодно ужин, — улыбнулся Лекс. — Пойдем в дом.

— Ты быстро приехал!

— Ну не так, чтобы очень… Уже почти четыре.

— Сколько?!

— Без десяти четыре, если точно. А чем ты занималась столько времени?

— Не поверишь, читала… Лекс, а почему ты покупаешь готовую еду? В этом доме нет слуг?

— У них сегодня выходной.

— У всех сразу?

— Ну да. Понимаешь, чем меньше людей тебя увидит, тем лучше.

Мы положили продукты в холодильник.

— Ты голодна? — спросил Лекс.

— Не очень, — ответила я, — слишком плотным был завтрак.

Он улыбнулся.

— Тогда я сварю кофе, и мы посидим в саду.

— Чудесно! — воскликнула я. Лекс быстро сварил нам кофе, и мы вышли из дома, расположившись за столиком, под каштаном.

— Как дела? — осторожно спросила я, сделав маленький глоток: кофе был очень вкусным, но горячим.

— Николь, я знаю, что ты сгораешь от любопытства. Но я могу рассказать тебе только то, что произошло после твоего исчезновения из отеля. Хочешь?

— Очень!

— Тогда слушай и не перебивай. Итак, как ты помнишь, в ту самую субботу, которая стерлась из твоей памяти, я с самого утра был на набережной. Отсняв почти всю пленку, решил спуститься в твою бухту в надежде увидеться с тобой. Я уже рассказывал о том, как видел тебя на борту белой яхты, как ты не ответила на мое приветствие, а потом целовалась с тем парнем, отказавшись поговорить со мной. Конечно, мне было неприятно, и я тогда не вполне понимал, чем вызвано такое странное твое поведение по отношению ко мне. Весь день я размышлял над этим, а потом пришел к выводу, что ты, видимо, встретила кого-то в мое отсутствие и потеряла голову. Что ж, подумал я, наверное, не судьба.

На следующий день в той же бухте ты вновь удивила меня своим поведением и состоянием, заявив, что якобы ничего не помнишь. Честно говоря, сначала я слабо поверил в твой рассказ, учитывая, что, по твоим же словам, тебя видела горничная, а потом официант в том ресторане, помнишь? Ни у кого из них не возникло сомнений в том, что это была ты. Не обижайся, пожалуйста, но я даже решил, что ты что-то принимаешь. Ну мало ли… богатая девочка, избалованная… Но потом все же понял, что ты говоришь правду, и решил проконсультироваться со своим приятелем-доктором.

Потом, как ты помнишь, я уехал в Париж с образцами твоей крови. Не буду рассказывать, где и как я сделал анализ, главное, что сделал. А увидев результат, сразу заподозрил неладное. В твоей крови, Николь, были обнаружены остатки психотропного вещества, известного как BZ — би-зет. Мне объяснили, что у человека, употребляющего это вещество, наступает частичная и даже полная амнезия, в зависимости от принятой дозы. Я не знал тогда, каким образом это вещество попало в твой организм, но был уверен, что вряд ли ты принимала его сознательно. Следовательно, его тебе дали незаметно. Но кто?

Вспомнив твой рассказ о прекрасном принце и вечере, проведенном с ним на яхте, я понял, что только он мог подмешать тебе BZ (он выпускается в виде микроскопических прозрачных гранул) в еду или питье. Но зачем? Может, ему нужно было, чтобы ты не помнила тот субботний день? Но что же произошло тогда? Я ломал голову над этой загадкой, но ничего не мог понять. Пытался дозвониться тебе в отель, но безуспешно. Вернувшись в Довиль, я первым делом пошел к Антуану. Показал ему результаты твоего анализа крови. А когда Антуан заявил, что в некоторых случаях человек, принявший BZ, не в состоянии даже самостоятельно передвигаться, я понял, что ты влипла в очень нехорошую историю. И, скорее всего, в ту самую роковую субботу ты физически не могла ни быть на той яхте, ни обедать после в ресторане. Но свидетели утверждали, что это была ты. Да и я своими глазами видел именно тебя! Вот загадка…

Я бросился к тебе в отель, но мне передали записку, в которой ты писала, что уезжаешь на пару дней. И мне это совершенно не понравилось! Но что я мог сделать? Идти в полицию? Не с чем. Насколько я помню, ты исчезла из отеля ранним утром, во вторник, 21 июня. 22-го, в среду, я пришел в отель в надежде, что ты могла уже и вернуться. Портье сказал, что тебя нет.

«Может, она звонила?» — спросил я.

«Не знаю, месье, — ответил портье, — но вы можете осведомиться у ее подруги, мадемуазель Миранды. Хотите, я позвоню ей в номер?»

Я понял, что приехала твоя подружка, о которой ты мне столько рассказывала, и обрадовался, решив, что вдвоем мы с ней обязательно что-нибудь предпримем. Портье позвонил Миранде, и через минуту она спустилась ко мне. Скажу честно, Николь, твоя подруга произвела на меня неизгладимое впечатление: она оказалась не только красивой, но и весьма сообразительной девушкой. Но я, видимо, не очень-то ей понравился, поскольку, только она меня увидела, на ее лице появилось какое-то странное выражение. На миг мне даже почудилось, что она чего-то испугалась. Но только на миг. Она протянула мне руку и приветливо поздоровалась.

«Меня зовут Лекс, — сказал я ей, — есть у вас минутка для разговора?»

«А вы сегодня без фотоаппарата?» — улыбнулась Миранда.

«Сегодня мне не до фотосессий, — серьезно ответил я, — боюсь, ваша подруга попала в неприятную историю».

Миранда удивилась.

«Знаете, я только вчера вечером приехала, — сказала она. — В номере нашла записку от Николь, в которой она сообщила, что скоро вернется и все мне объяснит. С его вы взяли, что с ней что-то случилось?»

Я рассказал ей все, что с тобой произошло, а также о веществе, обнаруженном в твоей крови. С каждым моим словом Миранда все больше бледнела.

«Боюсь, вы правы, — встревоженно сказала она, когда я закончил. — Как думаете, что могло произойти?»

«Может, ее похитили?» — предположил я.

«Вполне… А вы хорошо запомнили того парня на яхте? Описать можете?»

«Не уверен», — честно ответил я.

«И что мы будем делать?» — спросила Миранда.

«Я надеялся, вы мне поможете. Стоит ли позвонить ее бабушке?»

«Пока нет, — твердо сказала Миранда, — у мадам графини больное сердце, а нам и рассказать ей толком нечего: одни лишь предположения. Зачем же зря волновать ее? Давайте все же подождем пару дней, может, Николь вернется? Вдруг вы ошиблись? В конце концов, мою записку писала точно она, это ее почерк, а если бы ее похитили, мы бы уже знали, верно? Ведь похитители всегда звонят сразу и требуют выкуп».

В общем, Николь, после разговора с Мирандой мне даже полегчало: твоя подруга склонялась к версии, что ты встретила мужчину своей мечты и просто млеешь от счастья где-то в его объятиях. Мы простились с Мирандой, пообещав держать друг друга в курсе. Она пошла к себе в номер, а я уже было вышел из отеля, как вдруг меня кто-то окликнул. Я обернулся и увидел ту самую милую горничную, которая в тот вечер субботы, когда я приходил к тебе, рассказала, что с тобой все хорошо, но ты в своем номере не одна…

— Максин… — вырвалось у меня.

— Максин, — подтвердил Лекс, — но не перебивай больше, хорошо?

Так вот, Максин остановила меня у входной двери.

«Мне нужно поговорить с вами, — шепотом сказала она, оглядываясь по сторонам, — но давайте выйдем во двор, пожалуйста!»

Вид у горничной был немного странный: она явно была чем-то не на шутку встревожена. Заинтригованный, я вышел следом за ней. Максин завела меня под лестницу во дворе отеля и, нервно теребя край своего передника, тихо сказала: «Месье, может, я и ошибаюсь, но мне кажется…»

Она запнулась.

«Продолжайте, прошу вас!» — попросил я.

«Это насчет вашей мадемуазель Николь… Понимаете, когда я видела ее тогда, в тот день, о котором она не помнит… а потом теперь… и до этого…»

«Ну же, Максин, говорите скорее, в чем дело?»

«Не знаю, месье, а вдруг мне только показалось? Но, честно говоря, я так не думаю… И я же видела ее гардероб… Мадемуазель сама мне показывала… Эта шляпа, очки… В общем, здесь что-то не то, понимаете? С мадемуазель Николь что-то не то…»

Я схватил ее за руку: «Вы что-то знаете?! Видели или слышали?!»

Наверное, я вскрикнул слишком громко, потому что Максин испуганно посмотрела наверх, на лестничные ступени.

«Там кто-то есть!» — воскликнула она. Я поднял голову, и мне почудилось, что там действительно что-то мелькнуло. Но кто или что это было — неизвестно.

«Месье, я боюсь, — прошептала Максин, — давайте лучше поговорим не в отеле. Вы сможете прийти сегодня ко мне домой?»

Разумеется, я согласился, так как было очевидно, что горничная действительно что-то знает. Но еще больше меня поразил ее ненадуманный страх. Максин назвала мне свой адрес, и мы договорились, что я приду ровно в половине одиннадцатого, после ее смены. Знаешь, Николь, я до сих пор корю себя за то, что не вытащил из нее тогда все, что ей, как она выразилась, показалось. Если бы я знал! Эх, надо было взять ее за руку и оттащить в ближайшее кафе или еще куда-нибудь, где она смогла бы рассказать мне все, что ее тревожило… Но в тот момент я даже представить себе не мог…

— А что случилось? — не выдержала я. — Вы что, так и не встретились тем вечером? Ты не смог прийти, да?

Лекс внимательно посмотрел на меня и чуть нахмурился:

— Не уверен, что стоит рассказывать дальше. Ты сейчас не в том психологическом состоянии. Черт! И зачем я вообще все это тебе наговорил?

— Пожалуйста, продолжай! — воскликнула я, схватив его за руку. — Обещаю, я не стану нервничать.

— В конце концов, завтра ты и сама все узнаешь, — пробормотал он. — Ладно, Николь. Слушай дальше, но постарайся держать себя в руках. В половину одиннадцатого вечера я подошел к дому Максин. Она жила совсем рядом с отелем, на параллельной с ним улице, в многоквартирном доме с общим двором. Судя по номеру, ее квартира располагалась на первом этаже. На улице уже стемнело, поэтому во дворе дома горели фонари. Там никого не было, да и по пути мне попалось всего несколько прохожих. Городок курортный: местные уже спали, а туристы гуляли по набережной. В окнах квартиры Максин горел свет, значит, она дома и ждет меня. Я постучал в дверь ее квартиры, но мне никто не ответил. Тогда я постучал и громко позвал ее по имени. Тишина. Я подергал ручку, и дверь вдруг неожиданно приоткрылась. Даже сейчас я помню, как вспотели мои ладони… Я осторожно вошел и сразу увидел Максин. Она лежала в прихожей, на полу, лицом вниз, в луже крови… Да, Николь, она была мертва. Кто-то перерезал ей горло: окровавленный нож валялся рядом с телом… ну вот, ты плачешь!

У меня действительно из глаз катились слезы. Бедняжка Максин! Такая милая, добрая девушка…

— Кто же убил ее, Лекс? — спросила я, вытирая глаза. — Кто?

— Полиция решила, что я, — спокойно ответил Лекс.

От удивления у меня открылся рот:

— Ты?! Как же это?

— А вот так. Пока я стоял столбом в прихожей, пытаясь прийти в себя и сообразить, что делать, в квартиру ворвались полицейские, скрутили меня и уволокли в комиссариат.

— Но как они там оказались?!

— Вот я и об этом сразу же подумал! Понятное дело, их вызвал тот, кто знал, что Максин мертва. Но не перебивай меня. Именно тогда я познакомился с комиссаром Перреном. Слава Богу, он оказался вполне адекватным человеком, в чем, надеюсь, ты лично смогла убедиться. Правда, сначала даже он не верил, что я не убивал Максин. До утра меня продержали в камере, а утром привели на допрос к комиссару. Перрен объяснил, что я пока не арестован, а всего лишь задержан по подозрению в совершении убийства, поскольку, во-первых, был схвачен на месте преступления, во-вторых, был знаком с убитой, в-третьих, человек, позвонивший в полицию, сообщил, что в квартире по такому-то адресу произошло убийство, и подозрительный тип, то есть я, все еще находится внутри. Ну и, в-четвертых, судебно-медицинский эксперт сказал, что смерть Максин наступила в период времени с десяти до половины одиннадцатого вечера.

Никакого алиби у меня, естественно, не было, так как именно в это время я шел к Максин, где и был задержан. К сожалению, тот звонок был анонимным, отследить его не удалось, да никто и не видел в этом никакой надобности в тот момент. Невозможно было определить даже пол звонившего: голос был сильно искажен. Я честно рассказал Перрену обо всем: о знакомстве с тобой, о твоем исчезновении, о своих подозрениях, о разговоре с Максин. Но меня спасло не только то, что комиссар мне поверил, но и заключение дактилоскопической экспертизы, согласно которой на ноже, орудии преступления, не было обнаружено моих отпечатков пальцев. Перрен сказал, что ручка ножа была чистой: убийца либо протер ее, либо был в перчатках. А я был задержан без перчаток, и их нигде не нашли. Если же я вытер нож, то, во-первых, чем? Никаких окровавленных тряпок, платков или полотенец при мне и в квартире не обнаружили, во-вторых, почему я тогда не протер и дверную ручку? Ведь там мои отпечатки были! Кроме того, на моей одежде тоже не нашли ни капли крови. Оказалось, хорошо, что я стоял столбом в прихожей Максин и просто не успел ни к чему прикоснуться. Но если бы полиция не приехала так быстро, боюсь, я бы все-таки успел себе навредить: ведь у меня мелькнула мысль перевернуть тело Максин, посмотреть, можно ли ей еще помочь.

Короче говоря, Николь, мне крупно повезло. Хочу, чтобы ты поняла: я сейчас рассказываю тебе все сразу, так сказать, обобщенно, а на самом деле в камере я провел целых десять суток, пока все это не выяснилось, не проанализировалось, не запротоколировалось. И самое главное: в то время, пока я сидел в камере, в бухте нашли твое тело…

Я заворожено смотрела на Лекса, не в силах вымолвить ни слова. Мне даже показалось, что он рассказывает мне какой-то увлекательный детектив в духе моей любимой Агаты Кристи.

— О том, что ты утонула, мне сообщил Перрен. Согласно собранной им информации, ты вернулась в отель именно в тот вечер, когда была убита Максин. А утром отправилась купаться в свою любимую бухту. Согласно показаниям твоей подруги Миранды, она и не знала, что ты вернулась в отель, так как рано легла спать, а утром следующего дня, в восемь часов, отплыла на яхте на запланированную двухчасовую морскую прогулку вместе с группой других туристов. В десять тридцать утра, возвращаясь от пристани, Миранда решила пройти через вашу бухту, где неожиданно наткнулась на твои вещи: расстеленное полотенце, пляжное платье, босоножки, сумка, шляпка и очки. Она сразу их узнала. В море, однако, тебя не было видно. Так куда же ты делась, в одном купальнике? И как ты вообще тут очутилась? Если приехала поздно, пусть даже ночью, почему не разбудила ее? И почему пошла на пляж утром вместо того, чтобы встретиться с подругой?

Миранда бросилась в отель, и в номере действительно обнаружила следы твоего возвращения: постель была разобрана, полотенца в ванной влажные, вещи в беспорядке. Но ни портье, ни горничные не видели ни твоего прибытия в отель, ни утреннего выхода на море. Миранда могла лишь предположить, что по какой-то неведомой причине ты действительно решила не будить ее ночью, а когда проснулась утром, то самой Миранды уже в отеле не было: она ушла на пристань. То есть вы просто разминулись. И Миранда обратилась в полицию. Через полчаса в отеле и бухте вовсю работали следователи. Скоро они пришли к печальному выводу, что ты, видимо, утонула. И это предположение подтвердилось, когда через пару дней всплыло твое тело. Его нашли спасатели недалеко от яхт-клуба, возле той самой бухты. Миранда сообщила об этом Николя, но мадам графине они решили ничего не говорить до официального опознания: боялись, что сердце не выдержит. Николя срочно прибыл в Довиль. Опознавали тебя они вместе с Мирандой. Не спрашивай, как это было, я не знаю. Как потом выяснилось, тело было сильно изувечено: его хорошо побило о скалы, особенно лицо, но Миранда и Николя опознали тебя, поскольку на трупе был твой купальник, цепочка с крестиком и кольцо…

— С надписью: «Николь от бабули с любовью»… — догадавшись, медленно продолжила я. — Это кольцо подарила мне бабушка в день моего шестнадцатилетия. И я оставила его в номере отеля, когда уезжала с Александром… Но как же так?!

— Именно кольцо развеяло все сомнения. И тогда Миранда с Николя уже не могли скрывать эту ужасную весть от твоей бабушки, тем более что это просочилось в прессу и стало настоящей сенсацией. В Довиль слетелась масса журналистов со всего света. А у мадам графини случился обширный инфаркт, это правда. Она была срочно госпитализирована, и врачи несколько дней боролись за ее жизнь. Твоими похоронами занимались Миранда и Николя. К сожалению, обо всем этом я узнал от Перрена, когда твоя подруга и Николя уже вернулись в Париж вместе с твоим телом. Перрену просто все эти дни было не до меня, не до расследования убийства несчастной Максин. Он занимался делом о гибели внучки графини Леруа. Обо мне вспомнили лишь 2 июля, когда истекли отведенные законом десять суток, в течение которых мне должны были либо предъявить обвинение, либо освободить. Представь себе мое состояние, когда комиссар сообщил мне, что я свободен, и рассказал все эти новости о тебе, о твоей смерти…

Лекс встряхнул головой, словно отгоняя прочь тягостные воспоминания. А у меня сжалось сердце: боже, он действительно любит меня… Как же он страдал, бедный! И, повинуясь внезапному порыву, я вскочила с места и бросилась к Лексу.

— Прости, — прошептала я, обнимая его за шею.

Он грустно улыбнулся и поцеловал мою руку:

— Все уже позади, Николь. Вернее, почти все… Главное, что ты жива и рядом…

Я опустилась на колени перед его креслом:

— Лекс, я знаю, что ты не поверишь… И в этом виновата только я, но прошу тебя…

— Тсс… — он прикоснулся пальцами к моим губам. — Не говори ничего такого, в чем ты не уверена, хорошо?

— Но я уверена, — возразила ему я, — на все сто!

Он наклонился и поднял меня с колен.

— Присядь, Николь, я еще не все тебе рассказал… Обретя свободу, я получил возможность начать действовать, поскольку твердо решил докопаться до истины, несмотря на то, что ты уже якобы умерла. Я ни на минуту не сомневался, что тебя убили, и виноват в этом твой загадочный красавчик с яхты. Смерть горничной только подтверждала мою версию: очевидно, Максин действительно что-то видела или слышала, и убийца узнал об этом. Видимо, в отеле нас все-таки подслушивали, и кто-то сразу понял, что именно хотела сообщить мне Максин. В общем, Николь, мне удалось убедить Перрена продолжить расследование, не предавая это огласке. Убийство Максин привело нас к неоспоримому факту: убийца или его сообщник жил в отеле. Перрен и его люди стали тщательно проверять информацию обо всех постояльцах. А я решил заняться поисками твоего красавца и белой яхты. В этом, кстати, нам весьма помог тот официант из ресторана, помнишь? Который передал тебе записку. Перрен вызвал его в комиссариат, где был составлен фоторобот твоего принца: у официанта действительно оказалась великолепная профессиональная память на лица. Получив фоторобот, мы разослали его по всем управлениям полиции Франции: а вдруг твой принц где-то и всплывет…

В этот момент у меня в голове как будто что-то щелкнуло, какая-то очень важная мысль промелькнула, почему-то связанная с фотороботом. Я даже застонала, пытаясь понять, в чем тут дело.

— Что с тобой, Николь? — удивился Лекс.

— Понимаешь, мне что-то не дает покоя, что-то важное, но я не могу уловить, что именно…

Лекс не успел ничего мне ответить, потому что в этот момент во двор буквально влетел Николя. Увлекшись разговором, мы с Лексом даже не услышали, как он подъехал.

— Эй, молодежь! Чего расселись? — крикнул он, подбегая к нам. — Быстро в дом, включайте телевизор: сейчас начнутся шестичасовые новости!

Мы сорвались с мест и побежали в гостиную. Лекс включил телевизор.

— …начнем этот выпуск срочным сообщением, полученным нашим корреспондентом буквально несколько минут назад, — раздался голос диктора. — Сегодня в одной из частных клиник Парижа, от повторного инфаркта скончалась одна из знаменитейших женщин не только Франции, но и всего мира: графиня Изабель Леруа, президент LeroyEnterprise, создательница множества сортов элитных вин, пользующихся огромным спросом во всех странах. Графиня Леруа длительное время находилась на лечении после первого инфаркта, перенесенного в июне этого года после трагической гибели ее единственной внучки, Николь Леруа, утонувшей во время отдыха в Довиле. Смерть графини Изабель, безусловно, является огромной потерей для всего виноделия нашей страны. Вице-президент LeroyEnterprise Николя Мартен официально заявил, что оглашение завещания графини Леруа состоится завтра в головном офисе компании на Елисейских полях. И, по всей вероятности, из-за отсутствия каких-либо родственников, данное событие станет еще одной сенсацией: кто же будет назван наследником колоссального состояния семьи Леруа? Мы внимательно следим за развитием событий и обязательно обо всем сообщим завтра, не пропустите выпуски новостей на нашем канале… К другим событиям…

Лекс выключил телевизор и посмотрел на нас.

— Вот и все, — задумчиво произнес Николя. — Мы приблизились к финалу…

— Так кто наследник? — с любопытством спросила я. — Ведь я мертва, а больше у нас действительно нет родственников. Что еще бабушка придумала?

— Видишь ли, милая, твоя бабушка, разумеется, составила завещание еще несколько лет назад, и ты была ее единственной наследницей. Если бы ты вышла замуж, а потом вдруг умерла, то наследником стал бы твой муж. А в нашем случае все очень запутано: умереть-то ты умерла, а вот замуж выйти не успела. А теперь скончалась и сама бабушка. Правда, непростая ситуация?

— И что будет с нашим состоянием?

Николя хитро подмигнул мне:

— Прессе об этом мы не сообщили, но твоя бабушка после твоей гибели якобы составила новое завещание… Понимаешь? Якобы! И именно оно будет оглашено завтра как последняя воля графини Леруа.

— И это завещание — фальшивка? — догадалась я.

— Конечно! В нем наследником назван ваш покорный слуга… — Николя шутливо отвесил нам с Лексом поклон.

— Потрясающе! — воскликнула я. — И что дальше? Чего вы все так ждете?

— Не чего, а кого, — поправил меня Лекс. — Если мы все верно рассчитали, то именно завтра все и раскроется. Кто-то непременно заявит о своих правах на наследство, услышав, что единственным наследником объявлен Николя.

— А если нет?

— Заявит, — уверенно сказал Лекс, — иначе вся эта история не имеет никакого смысла. Главная цель — деньги твоей бабушки. Именно для этого устранили законную наследницу — тебя.

— А кто он, этот кто-то? Вы уже знаете, да?

Лекс и Николя переглянулись.

— Ну говорите же! Это Патрик? Но я не понимаю, каким образом он заявит о своих правах! Он нам никто, не родственник, не мой муж… Какое отношение он имеет к нашей семье?

И вновь мне не успели ответить, так как в дом стремительно вошел комиссар Перрен.

— Новости смотрели? — спросил он вместо приветствия.

— Смотрели, — сказал Николя. — Все хорошо.

Перрен покосился на меня:

— Надо бы обсудить…

— Послушайте, мне это надоело! — сердито сказала я. — Объясните, в конце концов, что у вас происходит!

— Я не могу взять на себя такую ответственность, — заявил комиссар. — Пусть решает мадам графиня!

— Полностью поддерживаю, — кивнул Николя.

— И я, — отозвался Лекс. Я возмущенно оглядела их всех: здорово же они спелись, однако!

— Между прочим, Лекс мне кое-что уже рассказал, — сообщила им я. — Поэтому, может, хватит играть в заговорщиков?

Комиссар и Николя спросили одновременно, повернувшись к Лексу:

— Что ты ей рассказал? Зачем?

— Успокойтесь, она пока не в курсе, — пресек их нападение Лекс, — но мне кажется, что Николь должна узнать обо всем сегодня, до оглашения завещания… Николя, когда приедет мадам графиня?

— Уже должна бы, — Николя посмотрел на часы, — она знает, что мы ждем ее.

Хлопнула калитка, и на пороге появилась моя бабуля. Но в каком виде, боже мой! Невзрачный спортивный костюм, кроссовки, огромные солнцезащитные очки на пол-лица и кепка, надетая козырьком назад! Мы уставились на нее в полнейшем изумлении.

— Привет! — весело сказала бабуля, снимая очки. — Новости смотрели?

— Мадам, вы сногшибательны! — воскликнул Лекс.

Бабуля засмеялась:

— Мне тоже так кажется. А ты что скажешь, Николь?

— Нет слов, — ответила я. — Что за маскарад?

— Вообще-то я сегодня скончалась, — заявила бабушка. — Не могла же я покинуть клинику в своем обычном виде: там до сих пор дежурят журналисты.

— Для покойницы вы шикарно выглядите, — с улыбкой сказал Николя.

— Спасибо, дорогой, — ответила бабушка. — А в этом доме гостей кормят? Или как?

— Сейчас все будет, — засуетился Лекс. — Присаживайтесь все за стол. Николь, помоги мне, пожалуйста!

Вдвоем мы быстренько порезали колбасы, сыра, соорудили гору бутербродов и заварили свежего чаю. Вся честная компания ожидала нас в гостиной.

— Ну что, господа, — начала бабушка, — полагаю, нам пора посвятить мою внучку в наши тайны. Кто первый?

— Я уже рассказал ей об убийстве горничной, — вмешался Лекс, — и о том, как нашли тело той несчастной.

— А кто она? — спросила я.

— Некая Мари Брюнне, — ответил комиссар, — бродяжка. Ее пальчики были в нашей картотеке: мелкие кражи, мошенничества, проституция.

— Нет, так дело не пойдет, — решительно перебила его бабушка. — Пусть говорит кто-то один и по порядку, иначе она ничего не поймет.

— Может, я? — Николя вопросительно посмотрел на бабулю. Она кивнула.

— Что ж, Николь, слушай. Представь себе, что живет на свете один человек. Хороший, добрый, целеустремленный — положительный по всем человеческим качествам. Но однажды, по неведомой пока для нас причине, этот человек вдруг решает заполучить состояние графини Леруа. Причем заполучить его нужно непременно на законных основаниях, чтобы в будущем никто и никак не смог бы оспорить данный факт, чтобы ни у кого не возникло ни малейших вопросов или сомнений. Человек (назовем его месье Икс) думает, долго думает, и у него рождается дьявольский план. Для осуществления этого плана месье Иксу нужно устранить главное препятствие: единственную наследницу графини. Конечно, наследника можно просто убить, но сделать это самому — рискованно, да и страшно, ведь Икс — человек-то положительный, раньше, по крайней мере, он никогда никого не убивал. Искать где-то наемного убийцу? Во-первых, непонятно где, во-вторых, это очень дорого, в-третьих, человек боится посвящать в свои планы профессионала: неизвестно, каким боком это потом выйдет.

И тогда наш месье Икс решает сделать так, чтобы официально наследница все-таки умерла бы — для всех, а в первую очередь — для графини, у которой слабое сердце, и эта новость сильно подорвет ее здоровье, если не лишит жизни вовсе. А в действительности наследника решено было свести с ума — в прямом смысле этих слов. Но как подорвать психику здоровой молодой девушки? И месье Икс решает воспользоваться твоей повышенной романтичностью и доверчивостью. На этом этапе у него появляется сообщник. Мы пока не знаем, где он его раздобыл, но знаем точно, что это Патрик Эштон. Патрик очень помог месье Иксу, рассказав о трагедии, случившейся на старом маяке в его деревне много лет назад, трагедии семьи Александра Мосса. Именем этого смотрителя маяка они и решают воспользоваться.

Патрик под именем Александра арендует яхту, нанимает капитана, после чего они направляются через Ла-Манш из Британии во Францию, в Довиль, куда приезжаете вы с Мирандой. В Довиле Патрик ищет девушку, желательно из неблагополучной среды, внешне похожую на тебя, знакомится с ней, очаровывает. С его внешностью это не проблема, и вскоре Мари Брюнне полностью во власти его чар. Это, так сказать, первая часть преступного плана. Вторая началась, когда вы с Мирандой облюбовали ту самую бухту у яхт-клуба и стали приходить туда ежедневно. Потом уезжает Миранда, и ты остаешься одна. Вот тогда-то яхта и входит в вашу бухту — в полном соответствии с твоим сном. Ты знакомишься с прекрасным Александром и теряешь голову.

— Верно, — с грустью сказала я, — ведь он был словно… словно моя ожившая мечта! Понимаешь, бабушка? — обратилась я к ней.

— Понимаю, милая, как не понять! За эти годы ты все уши мне прожужжала своим сном! Разумеется, этот негодяй не мог представиться другим именем! Но неужели ты вот так сразу влюбилась?

— Его же звали Александр, — покраснев, ответила я. — Именно Александр! А я так долго ждала его, бабуля, ты же знаешь…

— Вот и дождалась, — как-то странно произнесла бабушка.

Но тут вмешался Лекс:

— Разрешите теперь мне продолжить. Итак, в вечер пятницы твой любимый Александр подсыпает тебе BZ и в бессознательном состоянии ночью привозит в отель. Кстати, им очень повезло с этим отелем благодаря отдельному входу в номера. Никто не видел, как тебя внесли в номер. На дверь вешается табличка «Не беспокоить», и ты весь следующий день лежишь в своей кровати. Таким образом, из твоей памяти стирается та суббота. Ты не выходила из отеля, Николь, поэтому не была ни на яхте, ни в ресторане, и я видел в бухте вовсе не тебя.

— Мари Брюнне! — догадалась я.

— Не перебивай, — строго сказал Николя, — Лекс, продолжай.

— Так вот. На следующее утро девушка в твоей одежде, шляпе и очках, совершенно спокойно спускается по лестнице из твоего номера, кивает горничной. Увидевшей ее Максин и в голову не могло прийти, что это не ты. Мы всегда видим то, что привыкли видеть. Кто ж еще это мог быть? Поэтому и я был введен в заблуждение точно так же. Надо отметить, что я вообще-то никак не входил в планы преступников. Когда я позвал тебя, увидев поднимающейся на борт, они не могли допустить нашей встречи. Ведь я видел ту девушку издали и, естественно, принял ее за тебя, но если бы я увидел ее лицо, их обман не продлился бы и секунды. Поэтому через паренька Генри мне было велено не беспокоить мадемуазель Николь. Разумеется, обиженный, я удалился.

Далее по плану парочка обедает в твоем ресторане. Очки и шляпа с широкими полями — прекрасная маскировка, Николь. Даже официант, постоянно тебя обслуживающий, не подозревает, что перед ним совершенно другой человек. Твой палантин они забывают умышленно, прекрасно зная, что ты обязательно придешь в этот ресторан и тебе вернут его. А это еще больше введет тебя в смятение.

Вечером субботы парочка спокойно поднимается в твой номер, и тут их снова видит горничная. Не знаю, запаниковали они или нет, ведь девушка была без очков и шляпы. Скорее всего, им повезло, так как уже стемнело, и лиц горничная не рассмотрела. Кроме того, на девушке вновь была твоя одежда. Опять сработал психологический фактор: кто, кроме хозяйки номера, может возвращаться в него поздно вечером? У Максин не было ни малейших сомнений, что это ты. В номере они быстро наводят порядок в твоем гардеробе, после чего незаметно уходят. Продолжать?

— Не напоминай, — пробормотала я. — Я никогда не забуду то воскресенье. Мне действительно казалось, что я сошла с ума.

— На это и был расчет, — кивнул Лекс, — но все же я сильно помешал им, Николь. И горжусь этим! Сама подумай, если бы мы с тобой вообще не познакомились, что бы произошло дальше?

— Не знаю, — медленно ответила я, — наверное, я бы решила, что у меня серьезное заболевание, обратилась бы к врачу…

— Ага. Обязательно! И тебя быстренько привезли бы к доктору Хорну. Именно так они и планировали, я уверен. Тебя бы сводили с ума непрерывно, стирая из памяти дни до тех пор, пока ты сама бы не стала сомневаться в своем психическом состоянии. А к кому бы ты обратилась за помощью? Естественно, к своему принцу! Он бы всегда был рядом, окружил бы тебя заботой и беспокойством о твоем здоровье. Мое активное участие в твоей жизни спутало их карты и заставило попросту ускорить события. Тебя нужно было как можно скорее увезти от дотошного фотографа. И уж конечно они и предположить не могли, что я потащу тебя к своему приятелю-психиатру, а потом повезу твою кровь на анализ!

— Ох, милый, как же я тебе благодарна! — бабушка с обожанием посмотрела на Лекса.

— Не стоит, мадам, — смущенно сказал он. — Дальше рассказывать?

— Конечно! — воскликнула я. — Но кое-что мне до сих пор не совсем понятно…

— Вопросы потом, — махнул рукой комиссар, — обещаю ответить на каждый.

— Итак, как ты помнишь, дозвониться тебе в отель из Парижа я не смог, — продолжил Лекс, — а когда вернулся в Довиль, тебя уже не было. Что происходило потом, ты уже знаешь.

— Но как утонула та девушка? — спросила я. — Несчастный случай?

— Ага, очень своевременный, — усмехнулся Николя.

— Мари Брюнне утопили, — сказал Перрен, — потом изуродовали ее лицо и бросили в море, недалеко от бухты. Расчет был верным: рано или поздно тело всплыло бы в нашей акватории. Вопрос времени. А чтобы в нем опознали вас, мадемуазель, на тело надели ваш купальник и украшения, взятые из номера отеля.

— Не понимаю! — воскликнула я. — Кто же ее утопил? Патрик?

— Вероятнее всего, — подтвердил Перрен. — На сегодняшний день мы точно знаем, что капитан яхты и его помощник не причастны к этим преступлениям. Судя по всему, Мари утопили в ночь с понедельника на вторник, так как во вторник рано утром вы уже отплыли вместе с Эштоном.

— Но когда он успел взять из моего номера купальник и украшения? Я же не видела его ни в воскресенье, ни в понедельник.

— А это был не он, — сказал Лекс.

— Хочешь сказать, что Мари сама прокралась в мой номер? Без моей одежды? Средь бела дня? — недоверчиво спросила я.

— Мы к этому еще вернемся, — сказал комиссар. — Печально то, что в момент обнаружения тела ни у кого не возникло никаких сомнений, что это вы.

— Да уж, — виновато произнес Николя. — Прости меня, девочка, сам не знаю, как я опознал в той несчастной тебя.

— Никогда тебе этого не прощу, — сердито сказала ему бабуля. — Если бы тогда мы знали, что это не Николь! Сколько времени было упущено…

— Мадам, вы не представляете, в каком я был состоянии, — оправдывался Николя. — Кроме того, на трупе были вещи Николь, да и у Миранды не возникло никаких сомнений… Простите!

— Прощаю, — сказала я, — не переживай так. Но кое-что все равно для меня непонятно. Насколько я знаю, утром в среду Миранда нашла в бухте мои вещи, после чего вызвала полицию, да?

— Совершенно верно, — кивнул комиссар, — кстати, они официально изъяты и приобщены к делу.

— Да Бог с ними, — отмахнулась я, — мне интересно другое: кто же их там разложил?

— К этому мы тоже еще вернемся, — сказал Лекс и обратился к комиссару, — Арман, расскажи дальше сам, я не силен в ваших вскрытиях, экспертизах и так далее.

— Хорошо, — согласился Перрен. — В связи с тем, что ваше тело было опознано официально, личность установлена, у нас не было причин проводить анализ ДНК, а вскрытие подтвердило, что вы утонули, так как в легких была обнаружена вода. Конечно, тело было сильно изувечено, особенно лицо, но эксперты допускали возможность, что эти повреждения произошли от прибрежных скал. Тело выдали родственникам для захоронения.

— И мы устроили пышные похороны, — мрачно сказал Николя. — Вспоминать жутко!

— Это было ужасно, — прошептала бабуля. — Давайте не будем!

— Про убийство горничной вы уже в курсе, — продолжил Перрен, — а благодаря настойчивости Лекса мы поняли, что вы, мадемуазель, тоже были убиты, и занялись розыском яхты и загадочного незнакомца. Одновременно я связался с коллегами из Парижа, и они подключились к расследованию.

— А я познакомился с твоей очаровательной бабушкой, — вставил слово Лекс. — И убедил ее в том, что с твоей смертью не все чисто. Мадам графиня дала разрешение на эксгумацию тела.

— Вот тогда-то мы и установили, что утонувшая девушка — это не Николь Леруа, а Мари Брюнне, — закончил комиссар, — и дело приняло совершенно новый поворот. Мы искали вас, мадемуазель, по всей Франции, но нам и в голову не могло прийти, что вас вывезли в Британию. Осложняло поиски полное отсутствие какой-либо информации о похитителях. Мы знали только имя, которое передал нам Лекс, вспомнив ваш рассказ, — Александр. Зато нам повезло с яхтой. Как известно, все судна, швартующиеся в яхт-клубе, обязаны регистрироваться, о чем в журнале клуба делается соответствующая запись. Я безо всякого ордера получил согласие владельца на изучение этих записей и обнаружил, что яхта с романтическим названием «Твоя судьба» действительно стояла на пристани в конце мая, около недели, а потом в середине июня и как раз 20-го числа. Это был последний раз. 21 июня яхта отчалила в неизвестном направлении. Но самое ценное, что я нашел в том журнале — это фамилия капитана. Миллер.

— Джон Миллер! — вспомнила я. — Точно он!

— Да. Имя и фамилия были английскими, и я понял, что надо переносить поиски в Великобританию, следовательно, подключать Интерпол, поскольку расследование выходило за пределы моей юрисдикции. Благодаря связям мадам графини наши коллеги из Интерпола подключились мгновенно. Яхту нашли довольно быстро. Допросили капитана, который пояснил, что судно было арендовано неким Александром Моссом в Портсмунде, на три с половиной месяца — с середины мая по август. Кроме того, месье Мосс на срок аренды попросил изменить название яхты: вообще-то она называлась «Британия», а он настоял на «Твоей судьбе», якобы хотел сделать сюрприз своей невесте. Владелец яхты не возражал, поскольку Мосс заплатил кругленькую сумму, после чего «Британия» стала «Твоей судьбой». Основное время Мосс пожелал провести в Довиле, где они и находились еще с середины мая. А утром, 21 июня, взяли курс к берегам Британии. С мадемуазель Николь на борту.

Капитан был убежден, что месье Мосс и Николь — жених и невеста, и был искренне удивлен, узнав, что вас на самом деле похитили. Со слов капитана, в пути вам стало плохо, поэтому он высадил вас и Мосса в порту Форт-Морриса. Мосс расторг договор аренды, пояснив, что будет заниматься лечением своей невесты. Больше капитан ничего рассказать не смог. Последнее, что он запомнил, как месье Мосс, нежно сжимая вас в объятиях (а вы были без сознания), покинул яхту. Помощник капитана Генри Вуд полностью подтвердил данные показания. Кроме того, он также подтвердил показания Лекса о том, что он действительно просил его позвать мадемуазель Николь в ту субботу. Генри сказал, что в то утро невеста хозяина была какая-то странная, именно так он и выразился, сама на себя не похожая. Она довольно грубо приказала Генри не беспокоить их больше и послать того, кто ее спрашивает, куда подальше. Генри выполнил приказ, немного смягчив его просьбой не беспокоить мадемуазель.

Остальное было делом техники. С помощью фоторобота и данных Александра Мосса мы вышли на деревушку Старый маяк, Сент-Олд-Бикен, где каждый житель знал эту фамилию. Установив подлинные данные Мосса, выяснили, что в действительности он является Патриком Эштоном. Осторожно расспросив соседей, узнали, что не так давно у Патрика появилась сестра, страдающая каким-то психическим заболеванием, которая в настоящее время находится в клинике его друга, Келвина Хорна. Там мы вас и обнаружили. И если бы не установили истину, если бы не забрали вас оттуда, то, скорее всего, вы навсегда остались бы в клинике под именем Мэри Эштон, которую непременно признали бы невменяемой.

Я уверен, что ваша невменяемость была, так сказать, запасным вариантом, для подстраховки: если бы вдруг каким-то образом вскрылось, что на самом деле Николь Леруа не утонула в бухте, то миру бы явили настоящую Николь Леруа, но уже совершенно недееспособную благодаря лечению доктора Хорна. Недееспособную и нуждающуюся в опеке. А с документами на имя Мэри Эштон они что-нибудь придумали бы однозначно. Я думаю, эти документы просто-напросто исчезли бы, и то, как настоящая Николь Леруа появилась в клинике, осталось бы для общественности загадкой. Может быть, вас нашли бы в бессознательном состоянии на берегу, и вы не помнили, кто вы и откуда… Могу только все это предположить, по крайней мере, в данный момент.

Я нахмурилась: что-то явно было не так.

— Постойте, — меня осенило, — но почему вы приехали за мной так поздно? Ведь я…

— Послушай, Николь, — прервал меня Лекс. — В этом деле много всего непонятного. Но некоторые факты просто немыслимы. Тем не менее они остаются фактами.

— Ты сбил меня с мысли, — недовольно сказала я. — А где сейчас Патрик? Почему вы его не арестовали?

— Патрик Эштон завтра утром прилетает в Париж, — ответил комиссар. — Мы возьмем его в аэропорту, не беспокойтесь.

— Он едет на встречу с этим загадочным Иксом?

— Совершенно верно. По нашим расчетам, Икс намерен присутствовать на оглашении завещания.

— Но кто же он? — нетерпеливо воскликнула я. — Я с ним знакома?

В гостиной наступила тишина. Первым ее нарушил Лекс.

— Николь, ты умная, хоть и довольно наивная девушка. Подумай сама. Просто собери все факты воедино. Конечно, ты с ним знакома. Иначе откуда бы они узнали о твоем сне? Ответь прежде всего себе: кто знал о нем? Обо всех деталях: начиная с названия яхты и заканчивая именем Александр? Кто был уверен в том, что ты сойдешь с ума от радости, наконец-то встретив своего сказочного принца? Кто имел возможность незаметно подмешивать в твою еду какой-нибудь препарат, вызывающий обычные обмороки? Кто знал, что ты обычно ешь на завтрак? Кто хорошо разбирался в лекарствах, наркотиках и психотропных веществах и мог без труда достать их? Кто знал, как правильно рассчитать нужную дозу? Кто мог беспрепятственно входить и выходить из твоего номера, пользуясь твоими вещами? Это была не Мари Брюнне, скажу сразу. Кому ты доверяла безоговорочно и, наконец, кого ты никогда в жизни не стала бы подозревать?

Я молчала. То, на что намекал Лекс, было настолько дико и немыслимо, что просто не укладывалось в моей голове.

— Ну же, Николь, — настойчиво продолжал он. — Отбрось эмоции и посмотри в глаза голым фактам. Кто имел возможность расстелить твои вещи в бухте? Кто мог подслушать наш разговор с Максин? Кто взял из номера купальник и украшения? Кстати, на трупе было красное бикини… И кто, в конце концов, так все запутал?

— Миранда… — прошептала я. — Но это невозможно! Невозможно!.. Бабушка, скажи им, что этого просто не может быть!

— Ох, детка… — с жалостью посмотрела на меня бабуля. — Бедная моя детка!

Я сидела, оглушенная внезапно открывшейся мне истиной, но все еще не в силах была в это поверить. Остальные молчали, внимательно наблюдая за мной.

— Нет, вы ошибаетесь, — твердо сказала я. — Миранда не могла… Мы с детства вместе, нет, это не она. Комиссар, скажите, что это не она, прошу вас!

— Мне очень жаль, мадемуазель, — произнес Перрен. — Но у нас достаточно доказательств причастности Миранды Мо-рель к этому преступлению.

В глазах у меня защипало.

— Но почему, бабушка? — прошептала я. — За что? Я же любила ее… И ты всегда относилась к ней как к родной…

Бабуля села рядом и обняла меня:

— Милая моя девочка, все дело в деньгах. Увы! А ты поплачь, поплачь обязательно. Я-то уже свое выплакала, попрощалась, так сказать, с той очаровательной девчушкой, которая много лет была рядом с тобой.

— Я не буду плакать, — сказала я, вытирая слезы. — Я хочу во всем разобраться сама. Например, как Миранда могла изображать меня, если ее вообще не было в Довиле? Она же уехала в Париж!

— Мадемуазель Морель не покидала Довиль: сев в такси, она попросила отвезти ее не на вокзал, а в другой отель, неподалеку, — сказал Перрен. — Там она поселилась под чужим именем, но ее уверенно опознали по фото и портье, и горничные. Таксиста мы тоже установили и допросили.

— А как же телеграмма? Проблемы с бизнесом? Поездка в Гамбург?

— Николь, никакого бизнеса давным-давно нет, — ответил мне Николя, — еще прошлой осенью Миранда продала аптеку.

— Как?! — вскричала я. — Зачем?

— Вероятно, ей нужны были деньги для реализации задуманного: изготовление фальшивых документов на имя Мэри Эштон, аренда яхты, оплата клиники Хорна — это все стоит недешево. Что касается телеграммы, то мы установили: она была отправлена с почтового отделения Довиля. И это был своеобразный сигнал к тому, что Патрик готов действовать.

— Почта… — прошептала я и внезапно схватила бабушку за руку, — вспомнила! Когда мы с Алекс… Патриком зашли на почту, одна девушка-телефонистка сразу спросила: «Вам Париж?» Понимаете, о чем я? Откуда она знала, что нам нужен именно Париж, а не какой-нибудь другой город?

— Просто Патрик неоднократно звонил в Париж Миранде, еще в мае, неудивительно, что телефонистка запомнила такого красавчика, — сказал Лекс. — Я думаю, что он и ее очаровал и попросил передать ту телеграмму якобы из Парижа.

— Так и есть, — подтвердил комиссар, — телефонистку мы уже допросили, она все рассказала. И знаете, оказалось, что свидетелей по этому делу у нас предостаточно, несмотря на весь хитроумный план.

— Еще вспомнила! — воскликнула я. — Когда Миранда уезжала, она не сдала ключ от своего номера, сказала, что обязательно вернется. А наши номера смежные, и благодаря этому можно запросто переходить из одного номера в другой совершенно незаметно… Господи, неужели это все-таки она? Я не могу в это поверить!

Я спрятала лицо в ладонях.

— Николь, помнишь, ты просила меня передать подарки в Париже, бабушке и своей подруге? — Лекс осторожно тронул меня за плечо.

Я подняла голову:

— И что?

— Если бы тогда ты меня выслушала, в бухте, кое-что показалось бы тебе странным, как и мне, когда я приехал по адресу, который ты мне оставила. Дом был закрыт, поэтому я зашел в аптеку, как ты и говорила. Представь мое удивление, когда я спросил насчет мадемуазель Морель, а какой-то парень за прилавком ответил, что не знает такую. Я подумал, что, может, он новенький, поэтому объяснил, что мадемуазель Морель — хозяйка этой аптеки, и еще раз спросил, могу ли я передать через него ей подарок. Парень посмотрел на меня, как на ненормального, но еще раз вежливо ответил, что хозяин аптеки — какой-то месье, не помню фамилию, и никакой Морель он не знает, хотя работает тут уже полгода. Мне ничего не оставалось, как извиниться и уйти. Именно это я хотел рассказать тебе тогда, помнишь? А оба подарка я оставил в особняке мадам графини, в Сен-Дени.

— Кстати, спасибо, милая, чудесный веер! — сказала бабуля.

Я поцеловала ее и обратилась к комиссару:

— Месье Перрен, скажите мне как официальное лицо — Миранда действительно замешана в этом деле? Я все еще не верю… Не могу, понимаете?!

— Мадемуазель, я понимаю ваши чувства, но факты — вещь упрямая. К сожалению, Миранда Морель более чем замешана. Я подозреваю, что именно она и разработала план с вашим похищением и привлекла к этому Эштона. Ведь только она знала о вашем сне и мечте найти мужчину по имени Александр. Только она, будучи неплохим фармацевтом, прекрасно разбиралась в лекарствах и могла достать любое, даже запрещенный BZ. А чтобы вы окончательно поверили, мы сейчас покажем вам кое-что… Лекс, принеси, будь добр!

Лекс кивнул и куда-то испарился. А мне опять что-то не давало покоя, какая-то мысль, мелькнувшая, когда Лекс рассказывал мне про фоторобот… Фоторобот… Фото…

— Фотографии! — вскричала я, внезапно поняв, в чем дело. — Лекс говорил мне, что сфотографировал тогда яхту! И собирался проявить пленку! Где эти фотографии?

— А вот они, — в гостиную вернулся Лекс с пачкой фотографий в руке. — Я тогда умчался в Париж, чтобы сделать анализ твоей крови, а потом ты исчезла, меня арестовали… В общем, эта пленка совершенно вылетела у меня из головы. Я вспомнил о ней, только когда сидел в камере.

— А потом он рассказал о пленке мне, — подхватил комиссар, — и мы в срочном порядке проявили ее, напечатали фотографии. И тогда…

— Тогда практически все стало на свои места, — вновь включился Лекс. — Посмотри сама, Николь! Внимательно смотри!

Дрожа от волнения, я взяла в руки первую фотографию. На ней была та самая яхта, отплывающая из бухты. Просто яхта, больше ничего и никого. Вторая фотография была уже с другого ракурса: яхта развернулась левым бортом к фотографу, и на носу была запечатлена парочка — парень и девушка. Парень стоял полубоком, а девушка — лицом к объективу, положив руки ему на плечи. Парень обнимал ее за талию. Кадр был мелким, так как Лекс снимал с высокого берега, поэтому лица девушки я не разглядела. Несмотря на это, обе фотографии были очень красивыми: синее-синее море, яркое солнце, ослепительно-белая яхта… А когда я бросила взгляд на следующую, у меня перехватило дыхание. Собственно, это была не новая фотография, а всего лишь увеличенное многократно изображение парня и девушки, обнимающихся на носу. Александра, то есть Патрика, я узнала сразу, а вот девушка… Девушкой была моя Миранда. Я впилась глазами в родное, знакомое до боли лицо. На увеличенном изображении было четко видно, каким взглядом Миранда смотрит на Патрика. Это был взгляд влюбленной девушки. Без сомнений. Именно в тот момент я окончательно поверила всему, что мне рассказали. Миранда и Патрик…

— Ты обратила внимание, как она одета? — тихо спросил Лекс. Я присмотрелась: мои красные шорты, белая блузка… То, что описывала мне Максин. Только шляпки на голове не было. Миранда сняла ее и очки, посчитав, что на борту яхты ей бояться нечего, и ветер свободно трепал ее чудесные рыжие волосы. Моя Миранда, моя дорогая подружка…

— Ты в порядке, милая? — озабоченно спросила бабуля.

— Да, — прошептала я, пряча мокрые глаза. — Лекс, ты все-таки замечательный фотограф, правда!

— Спасибо, — ответил Лекс. — Хотя даже я не ожидал, что получится сделать этот кадр. А когда мы его увеличили, да еще и показали Николя — он сразу узнал твою подругу.

— Честно говоря, в тот момент я не мог себе представить, что наша Миранда замешана в чем-то нехорошем, — сказал Николя. — Поэтому я предположил, что этот парень водит ее за нос, и Миранда сама подвергается опасности. Но эти двое… — он указал на комиссара и Лекса, — были непреклонны. Они заявили, что девушка на фото виновна в исчезновении Николь.

— Я понял это сразу, как только увидел, какие вещи надеты на Миранду, — сказал Лекс, — потому что хорошо помнил, как ты мне пересказывала ваш разговор с горничной, как она описывала, в чем ты была в ту субботу. И вот тогда я также понял, за что Максин поплатилась жизнью.

— Постой… Ты хочешь сказать, что…

— Горничную убила Миранда, — закончил мою фразу комиссар. — Но, к сожалению, прямых доказательств этого у нас пока нет. Только предположения, но они логичны, ведь ни у кого, кроме вашей подруги, не было мотива для убийства. Только она могла подслушать разговор Максин и Лекса в отеле: ведь разговаривали они под лестницей, ведущей именно в ваши номера, ни в чьи больше. Только она поняла сразу, о чем догадалась Максин и что конкретно она собиралась рассказать Лексу…

— Позвольте мне объяснить, — взяла слово бабушка. — Я как женщина донесу это до своей внучки быстрее и проще. Видишь ли, девочка, Максин, увидев Миранду, вернувшуюся в отель, скорее всего, поняла, что именно эту девушку она принимала за тебя. Только мы, женщины, способны найти незначительные отличия в фигуре, жестах, походке. Мужчины на эти мелочи внимания не обращают. А горничная обратила. И когда она поняла, что Миранда изображала тебя в тот день, она растерялась. И решила поделиться своими сомнениями с Лек-сом, который очень переживал за тебя.

— Но не успела, — мрачно сказал Николя. — Уверен, Миранда пришла к Максин немного раньше Лекса и убила ее. А потом позвонила в полицию, посчитав, что Лекса застанут возле тела и арестуют. И больше он не станет путаться под ногами и мешать ей.

— Не может быть… — простонала я, — это уж слишком! Убивать самой?! Вы же говорили, что Максин перерезали горло… Так как Миранда могла такое сотворить?!

— Больше некому, мадемуазель, — сказал комиссар. — Эштон в это время был в Англии. Кроме того, тело горничной было обнаружено в прихожей, ногами к двери. Скорее всего, было так: она открыла дверь, увидела Миранду, растерялась. Миранда, наверное, сказала, что им надо поговорить, и Максин, не подозревая о ее намерениях, повернулась спиной, приглашая гостью войти в комнату. В этот момент Миранда напала сзади и перерезала ей горло. Все просто.

— Боже мой… — прошептала я, схватившись за голову. — Неужели это правда?

— Да, милая, когда эти трое явились ко мне, а я только вышла из больницы, и вывалили все эти факты, я думала, что меня снова удар хватит, — сказала бабуля. — Но согласись, что против фактов не попрешь. В отличие от тебя, моя добрая, наивная девочка, твоя бабушка умеет отбросить эмоции и смотреть в глаза реальности, какой бы дикой она ни была.

— Это правда, — сказал Лекс, — я искренне восхищен, мадам!

— Спасибо, мой мальчик, — довольно ответила бабушка.

— После этого мы получили ордер и поставили в телефон мадемуазель Морель жучки, — продолжил комиссар, — и когда стали прослушивать ее разговоры, все окончательно прояснилось. Я завтра предоставлю вам, мадемуазель, возможность послушать некоторые пленки. Уверен, вы отбросите последние сомнения относительно своей подруги.

— Вот почему вы так поздно нашли меня, — догадалась я наконец. — Миранда ничего никому не сказала о моем звонке из клиники. А я-то думала, что это она спасла меня, сообщила бабушке и в полицию…

— Вы правы, — кивнул комиссар. — Думаю, ваш звонок был для нее полной неожиданностью. Вы буквально выбили почву у нее из-под ног. Миранда поняла, что если вы нашли возможность добраться до телефона, то в следующий раз ей может так не повезти, и вы наберете уже не ее номер.

— И тогда она позвонила Патрику! — воскликнула я. — Потому что он заявился ко мне сразу, на следующий же день, с газетной вырезкой, чем вывел меня из себя, и в результате я вновь оказалась в палате для буйных…

— Верно. Но, к сожалению, в то время мы еще не прослушивали телефон мадемуазель Морель, иначе приехали бы за вами незамедлительно.

— Но все же я не могу понять, — задумчиво произнесла я. — Зачем нужно было так все усложнять? Увозить меня в Англию, прятать в клинике. Ведь тогда, на яхте, Патрик сделал мне предложение. И я согласилась выйти за него… Не смотрите так, пожалуйста! Так не проще ли было ему жениться на мне и получить законный доступ к деньгам?

— Ну, милая, это вряд ли, — заявила бабушка, — я бы костьми легла, но сделала все, чтобы аннулировать такой скоропалительный брак. Ты меня знаешь!

— Кроме того, согласитесь, мадемуазель, что весьма сложно жениться на ком-то, если ты уже женат, — тихо сказал комиссар.

Я подскочила на диване:

— О чем это вы?

— Миранда и Патрик поженились в октябре прошлого года. Завтра я с удовольствием продемонстрирую вам копию свидетельства о заключении брака, она находится в материалах дела. Вот так.

Мне показалось, что сейчас голова моя лопнет от такого множества новостей.

— Я уже не в состоянии воспринимать что-либо, — обреченно сказала я. — Но верю. Во все верю. Это ужасно.

— Так, сделаем-ка перерывчик! — решительно сказала бабушка. — В этом доме есть вино?

— И даже вашего производства, — улыбнулся Лекс. — Сейчас принесу.

— Мадам, разве доктор не запретил вам алкоголь? — с упреком спросил Николя.

Бабушка удивленно уставилась на него:

— Вот уж от кого, а от тебя, милый, я точно такого не ожидала! Разумеется, никакой доктор не запретил мне пить вино, и не мог запретить ничего подобного. Да будет тебе известно, Николя Мартен, что красные сухие вина благоприятно воздействуют на сердечно-сосудистую систему, а ежедневный стакан красного бордосского существенно уменьшает риск старческого слабоумия и болезни Альцгеймера.

— Вам это уж точно не грозит, — проворчал Николя. Несмотря на драматизм обстановки, я не могла не улыбнуться. Появился Лекс, разлил вино в бокалы, и бабушка произнесла тост:

— За мою внучку, которая сидит здесь живая и практически здоровая! За этого милого юношу, благодаря которому, как я считаю, она ко мне вернулась. Лекс, знай, что графиня Леруа отныне твоя должница. Надеюсь, ты воспользуешься этим с умом.

Все рассмеялись.

— Ну, и за завтрашний день, — закончила бабушка. — Он положит конец всей этой истории, и мы с Николь сможем воскреснуть из царства мертвых… За нас!

Мы выпили.

— А что будет завтра? — спросила я.

— Из телефонных переговоров супругов Эштон нам известно, что Патрик прилетает в Париж утром, в десять тридцать пять, — сказал Перрен. — Мои британские коллеги «проводят» его до самолета, а мы встретим здесь. Задержим и доставим в управление, допросим. В четыре часа состоится оглашение завещания мадам графини. Уверен, Миранда непременно будет там. Вы, мадемуазель, вместе с бабушкой незаметно пройдете в здание офиса и спрячетесь в кабинете графини. Оглашение будет происходить в конференц-зале, верно, мадам? А он как раз примыкает к кабинету.

— Все правильно, — подтвердила бабушка, — и мы с Николь сможем все слышать.

— Лекс будет вместе с вами, — продолжил комиссар, — а я вместе со своими парижскими коллегами в коридоре. Все выходы из здания мы перекроем. В конференц-зале останется Николя, нотариус, адвокаты мадам графини и Миранда Эштон. Николя, ты должен позвонить ей и, так сказать, пригласить официально, сошлись на то, что это была последняя воля Изабель Леруа.

— Обязательно, — кивнул Николя, — хотя я уверен, что она и без приглашения пришла бы под каким-нибудь предлогом. Ей же нужно знать условия завещания.

— Но я не понимаю, на что она рассчитывает! — воскликнула я. — Неужели думает, что бабушка оставила все ей?

— Нет, конечно. Это наше самое слабое место, Николь, — сказал Николя. — Мы до сих пор не смогли вычислить истинный мотив действий Миранды. Понятно, что ее цель — деньги твоей бабушки. Но как она намерена их заполучить, черт возьми?

— Знаете, мне кажется, что за всем этим стоит кто-то еще, — вставил слово Лекс. — Мы ошибались, полагая, что месье Икс — это Миранда. Нет, я думаю, ею кто-то руководит. И этот кто-то имеет все права на наследство.

— Это исключено! — твердо заявила бабушка.

— Знаю, мадам, мы уже спрашивали вас неоднократно, но все же, подумайте еще! Нет ли у вас каких-либо дальних родственников? Таких, о которых вы могли напрочь забыть?

— Нет, нет и еще раз нет, — бабушка была категорична. — Я все проверила и даже перепроверила. Никаких родных ни по моей линии, ни по линии моего покойного мужа в живых не осталось. Мы с Николь единственные. Так что этого просто не может быть.

— А я думаю, что может, — гнул свою линию Лекс. — Иначе как тогда объяснить такую целеустремленность и уверенность Миранды? Она явно знает, что претендент на состояние графини — законный наследник. Видимо, он пообещал ей немало денег.

— Не знаю, что и сказать, — бабушка нахмурилась, — в твоих словах есть логика, но…

— Чего гадать? — вмешался Николя. — Завтра мы все и узнаем.

— Уже поздно, — комиссар встал из-за стола. — Оставайтесь на ночь здесь вместе с Николь и Лексом, мадам Изабель. Ждите утром моего звонка. Как только мы возьмем Эштона, сразу приезжайте в управление, Лекс знает куда. Николя, а тебе еще надо позвонить Миранде.

— Спасибо, месье, — ответила бабушка. — Тогда спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — попрощались Николя и Перрен и уехали.

Это была беспокойная ночь. Мы с бабушкой легли вместе, но не могу сказать, что сразу уснули: проговорили полночи; слишком многое надо было обсудить, осмыслить и кое с чем смириться. Мы и плакали, и смеялись, вспоминая Миранду, наши каникулы в замке, ее родителей, Рождество — все то беззаботное время, которое ушло безвозвратно.

— Я всегда буду помнить о ней только светлое, хорошее, — сказала я, словно обещая самой себе. — Буду думать, что моя подружка погибла, так легче. А эта девушка — не моя Миранда, это кто-то другой.

Бабушка вздыхала и гладила меня по голове:

— Мы справимся, Николь, и скоро все забудется как страшный сон, вот увидишь. А потом рванем вместе в Швейцарию! Договорились?

— Договорились, — сквозь слезы улыбнулась я.

— И Лекса с собой захватим, — бабушка хитро посмотрела на меня. — Кстати, как он тебе?

Я смутилась.

— Бабуля, не надо…

— Еще как надо! Имей в виду, милая, я считаю Лекса надежным и порядочным молодым человеком. Кроме того, он влюблен в тебя.

— Мне он тоже очень-очень нравится, — прошептала я.

— Вот и славно, — бабушка поцеловала меня в макушку. — А теперь давай спать…

И мы наконец уснули.

Утром нас разбудил Лекс.

— Вставайте, сони! — раздался громкий голос, сопровождаемый стуком в нашу дверь. — Уже девять! Завтрак ждет в саду.

За столом мы обсудили план действий. Решено было сидеть в бабушкином кабинете тихо-тихо, и как только Миранда раскроет своего покровителя, в которого бабуля по-прежнему отказывалась верить, мы должны будем воскреснуть. А мне до жути хотелось увидеть лицо Патрика, когда я предстану перед ним! Поэтому мы просто не находили себе места от нетерпения, ожидая звонка комиссара. И лишь только Перрен позвонил, сообщив, что все в порядке, мы пулей вылетели из дома и прыгнули в машину Лекса. Выглядели мы соответствующе: бабушка в том же спортивном костюме, а я благодаря светлым коротким волосам решила особо не маскироваться, ограничившись кепкой и темными очками.

Минут через двадцать Лекс остановил машину во дворе какого-то здания, перед которым стояло множество полицейских машин, и я поняла, что мы прибыли. Комиссар встретил нас у проходной, после чего провел в один из кабинетов на второй этаж.

— Это мы, Людовик, — провозгласил он, открывая дверь и приглашая нас войти. При нашем появлении из-за стола поднялся полный светловолосый мужчина, одетый в простую белую рубашку с коротким рукавом и серые брюки.

— Добро утро, мадам графиня! — тепло приветствовал он бабулю и обратился ко мне. — Наконец-то я имею радость видеть и вас, мадемуазель Николь! Меня зовут Людовик Этьен, я возглавляю отдел по расследованию убийств. Присаживайтесь, пожалуйста.

Мы с бабушкой сели на небольшой узенький диванчик возле стола Этьена.

— У нас не так много времени, — напомнил своему коллеге Перрен. — В четыре состоится оглашение завещания.

— Знаю, — кивнул Этьен, — нашего красавца сейчас приведут.

— Как он? — спросил Лекс, облокотившись о подоконник.

— В гневе, — усмехнулся комиссар Этьен, — требует представителя консульства!

Перрен хотел что-то сказать, но тут дверь кабинета распахнулась, и полицейский в форме ввел Патрика Эштона.

— Спасибо, — поблагодарил Этьен, — ожидайте пока за дверью, Жюль.

Полицейский кивнул и вышел, закрыв за собой дверь.

— Что происходит? — на великолепном французском набросился Патрик на Этьена, поняв, кто тут главный. — На каком основании ваши люди задержали меня и доставили сюда? Я гражданин Великобритании! И требую консула, немедленно!

— Как дела, Александр? — неожиданно спросила я, подав голос с диванчика. — Неужели ты вспомнил, что говоришь по-французски?

Патрик повернул голову и увидел нас с бабушкой. Невозможно описать все те эмоции, поочередно сменяющие друг друга на его лице! Сначала растерянность, потом удивление и, наконец, страх… Да-да, настоящий страх! В полнейшем изумлении мой несостоявшийся жених стоял, разинув рот и уставившись на нас с бабулей.

— Присядьте, Эштон, — Перрен придвинул ему стул, на который Патрик буквально рухнул.

— Ну же, месье, по-моему, мадемуазель Леруа задала вам вопрос, — участливо обратился к нему Этьен, — так ответьте ей, будьте любезны!

— Как это возможно… — пробормотал Патрик, и я с удовольствием заметила, что у него дрожат руки.

— Лекс, держи меня, — вдруг громко сказала бабушка, встав с дивана. — Крепко держи, а не то я за себя не ручаюсь. Негодяй!

И сделала шаг в сторону Патрика. Тот вжался в стул.

— Успокойтесь, мадам, — Лекс заботливо усадил бабулю обратно. — Я тоже не прочь побеседовать с этим месье один на один, но, боюсь, нам этого не позволят.

— Тише-тише, друзья, — вмешался Этьен, — возьмите себя в руки. Ну что, начнем?

И кивнул Перрену. Тот обратился к Патрику:

— Патрик Эштон, вы задержаны по подозрению в совершении убийства Мари Брюнне, похищении Николь Леруа, покушении на мошенничество в отношении имущества графини Изабель Леруа, а также соучастии в убийстве Максин Вилар, совершенном вашей супругой, Мирандой Эштон. Консульство Великобритании уже поставлено в известность об этом, поэтому скоро сюда прибудет их представитель и адвокат. Вы имеете право не отвечать на вопросы без их присутствия. Вам все понятно?

— Да, — едва слышно ответил Патрик, опустив голову.

— Желаете воспользоваться этим правом или поговорим? — приветливо спросил Этьен.

— А какая теперь разница? — губы Патрика скривились в кривой усмешке. Он посмотрел на Этьена и сказал, кивнув в нашу сторону. — Вижу, что вы и так все уже раскопали. Задавайте свои вопросы.

— Замечательно! — обрадовался Этьен. — Как известно, чистосердечное признание…

— Знаю-знаю, — перебил Патрик, — можете не продолжать. Я отвечу на все вопросы, но сначала хочу узнать, где моя жена?

— Не волнуйтесь, уже сегодня вам представится возможность увидеться с мадам Эштон, — уклончиво ответил Этьен. — Кроме того, хочу уведомить вас о том, что вы имеете право не давать показания против себя и своей супруги, но в случае согласия дать показания они будут использованы против вас в последующем, даже в случае вашего дальнейшего отказа от этих показаний. Весь ход допроса будет записан при помощи диктофона. Вам все понятно?

— Предельно, — ответил Патрик, — можете начинать.

Этьен нажал кнопку записи на диктофоне, лежащем на столе, и подвинул его поближе к задержанному.

— Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Мирандой Морель?

— В сентябре прошлого года. Понимаете, я работаю в банке, в Форт-Моррисе, занимаюсь оформлением ссуд и займов. Прошлым летом мне выдали приличную премию, и я решил съездить в Париж. Давно мечтал посмотреть ваш город. Язык я знаю, по долгу службы бывал в Бельгии, а вот во Франции не приходилось. Не буду утомлять вас подробностями своего путешествия. Скажу только, что в один прекрасный день я просто гулял по парижским улочкам, пытаясь справиться с головной болью, и случайно забрел в маленькую аптеку на улице Вожирар. Сама судьба привела меня туда. А там я встретил девушку своей мечты: красивую, умную, веселую. Ее звали Миранда. Это была любовь с первого взгляда, и что самое приятное — взаимная. Надеюсь, вас не интересуют кое-какие интимные подробности наших отношений?

— Не интересуют, — холодно ответил Этьен. — Расскажите, кому из вас пришла в голову мысль о похищении мадемуазель Леруа?

— О, это была целиком и полностью идея Миранды! — гордо воскликнул Патрик. — Знаете, она, моя жена, очень умная девушка. Я узнал, что после смерти родителей ей, бедняжке, пришлось нелегко. Дела в аптеке шли из рук вон плохо, Миранда еле-еле сводила концы с концами. Я тоже человек небогатый. Собственно, никакой свадьбы у нас и не было: мы тихо расписались в мэрии и все. И когда мой отпуск подходил к концу, Миранда поделилась со мной одним планом: получить много, очень много денег, чтобы жить и ни в чем себе не отказывать. Вас интересуют детали или вы уже обо всем знаете?

— Интересуют. Зачем понадобилось похищать Николь Леруа?

Патрик улыбнулся:

— Вот и я спросил об этом же Миранду. Честно говоря, мне казалось, что проще будет убить эту наивную дурочку.

— Ах ты ублюдок… — Лекс сжал кулаки.

Патрик обернулся к нему:

— О, господин фотограф! Простите, не признал вас сразу… Да-а, вы весьма помешали нам тогда в Довиле. Очень не вовремя стали совать свой нос, куда не следует… О чем я? Ах, да. Идею с убийством моя жена сразу отвергла. Знаете, оказывается, она любила тебя, Николь, и не хотела, чтобы ты умирала.

— Весьма своеобразная любовь, — заметила бабушка, — учитывая последствия.

— Мадам, а вы представьте, что ваша обожаемая внучка действительно умерла бы. По-моему, гораздо лучше быть просто сумасшедшей, чем мертвой, не правда ли?

— У нас с вами разные взгляды на любовь и на смерть, — отрезала бабушка. — Не уверена, что вам суждено это понять когда-нибудь.

— Куда уж нам, простым смертным, — Патрик снова улыбнулся, и я заметила, что он успокоился и держится довольно свободно, — я могу продолжать?

— Сделайте одолжение, — холодно сказал Перрен.

— Мы продали аптеку, и я увез жену в Англию. Несколько месяцев мы обговаривали детали плана, тщательно продумывая каждую мелочь, чтобы задуманное полностью соответствовало твоему дурацкому сну, Николь, — он рассмеялся. — Да уж, спасибо надо сказать, прежде всего, тебе, моя прелесть! Если бы не твой сон, нам пришлось бы придумывать что-нибудь другое, а так ты сама предоставила нам шикарный вариант, на блюдечке, можно сказать! Я должен был предстать перед тобой в образе Александра из твоих видений. А это имя удачно совпало с именем убийцы-смотрителя маяка, Мосса, чем мы решили воспользоваться. Потом я сгонял в Лондон, сделал документы на имя Мэри Эштон… Вас интересует, у кого и где?

— Потом, — махнул рукой Этьен, — это сейчас не главное.

— Как пожелаете, — пожал плечами Патрик, — что еще? А, я заранее поговорил с Келвином Хорном, рассказал ему о письме, которое мне якобы прислал отец из Франции, ну, о своей сестренке… Келвин — очень добрый человек, правда, и они с отцом действительно были дружны. Поэтому он никогда бы не усомнился в моих словах, никогда не отказал бы в помощи. Весной Миранда уехала в Париж, чтобы не терять контакт с семейством Леруа. Мы договорились, что встретимся уже летом, как только она сообщит, на какой курорт вы, мадам, собираетесь отправить на отдых свою внучку и ее любимую подружку. Нам было абсолютно все равно, в каком городке приводить план в исполнение. В мае Миранда позвонила мне и сказала, что вы едете в Довиль. Вы наверняка знаете, что я арендовал яхту под именем Александра Мосса… Вот на ней я и прибыл в Довиль, за несколько дней до вашего приезда. Мне предстояло найти какую-нибудь девицу, желательно внешне похожую на Николь Леруа (разумеется, у меня были твои фотографии, Николь), которой в дальнейшем предстояло утонуть под видом молодой графини.

— Ты просто… просто зверь! — вырвалось у меня. — Утопить ни в чем не повинную девушку!

— Святая Николь! — весело воскликнул Патрик. — Такая милая, добрая… Может, зря бабушка растила тебя в тепличных условиях, а? Ты совершенно не приспособлена к жизни… Та девушка — Мари, кажется? была малолетней проституткой и наркоманкой. Ее смерть никого бы не огорчила, поверь. Я подобрал ее на вокзале Довиля, пообещал кучу денег за несколько дней так называемой работы. А ведь ей-то и делать ничего не надо было: просто жить в снятом мной номере одного отеля и ждать дальнейших указаний, не задавая вопросов. Да она была на седьмом небе от счастья!

— Дальше, — нахмурился Этьен, — не отвлекайтесь, Эштон.

— Дальше так дальше, — миролюбиво сказал Патрик, закинув ногу на ногу. — Ожидая вашего прибытия, я закадрил одну милую телефонисточку с местного почтового отделения. Благодаря ей в любое время звонил в Париж Миранде, выдавая ее за свою сестру, чтобы девица не ревновала. Очень удобно.

— У вас бзик на этой почве? — с любопытством спросил Лекс. — Что это за странная мания: всех выдавать за своих сестер?

Патрик проигнорировал вопрос и продолжил:

— По телефону Миранда сообщила мне дату вашего приезда, а я рассказал ей о небольшой бухте, которую обнаружил рядом с яхт-клубом. По моим наблюдениям, там всегда было безлюдно, поэтому Миранда должна была сделать все, чтобы вы отдыхали именно там, чтобы это вошло у вас в привычку. По плану именно в эту бухту и должна была войти моя яхта. Но мы решили, что мне не стоит появляться сразу же, в первый день, это было бы подозрительно. Поэтому выждали какое-то время, чтобы окончательно закрепить традицию с ежедневным купанием в бухте и обедом в одном и том же ресторане. Каждый вечер я звонил Миранде в номер, и мы обговаривали дальнейшие действия друг друга. По сигналу жены, при помощи телефонистки я отправил ей телеграмму о том, что в аптеке якобы возникли проблемы. Миранда сделала вид, что уехала, а на следующий день в бухту гордо вошла «Твоя судьба», Николь… Жена поселилась в отеле неподалеку. Ну а я разыгрывал роль влюбленного. По-моему, неплохо, да? — у него хватило наглости подмигнуть мне. — Ты же поверила мне, правда, милая?

— Заткнись, — процедил Лекс сквозь зубы. — Я еще поговорю с тобой после…

— Месье фотограф! — воскликнул Патрик, полнимая руки вверх. — Мне очень страшно! Надеюсь, полиция не допустит произвола?

— Не паясничайте, Эштон, — сухо сказал Перрен. — Скажите, откуда у Вас взялся BZ?

Удивление мелькнуло в глазах Патрика:

— Так вы и об этом знаете? — чуть ли не с уважением спросил он. — Ничего себе! А, ну да, Миранда говорила, что этот дотошный фотограф каким-то образом сделал анализ крови Николь… Кстати, если бы не вы, — он кивнул Лексу, — все прошло бы гораздо безболезненней, и, может быть, та горничная осталась бы в живых.

— Что вы имеете в виду? — Перрен напрягся словно гончая, и я догадалась, почему: Патрик явно был настроен рассказать все об убийстве Максин, доказательствами по которому полиция вообще не располагала.

— Да все просто. Миранда сказала мне, еще до моего появления в бухте, что эта дурочка познакомилась с каким-то типом, который ее фотографировал. Что она якобы в полном от него восторге. Жена пришла в ужас, поскольку Николь должна была втрескаться именно в меня, а не в какого-то фотографа. Она, конечно, убедила Николь гнать его в три шеи, но не была уверена, что у той получится: слишком уж ты, извини, мягкотелая. А когда мы узнали, что ты не только не порвала с ним, но вы еще и общаетесь довольно близко, едва ли не каждый вечер, мы поняли, что надо менять сценарий. Жаль! Ведь по плану мы бы методично сводили тебя с ума, Николь, в течение месяца: такой срок рассчитала Миранда, учитывая действие препарата, который она достала. Какой был первоначальный план! — Патрик даже причмокнул от восхищения. — Просто блеск! Мы бы встречались с тобой на яхте, где я подсыпал бы тебе тот наркотик, а потом ты лежала бы в отключке, и так постоянно, представляешь, Николь? А в это время Миранда под видом тебя проводила бы со мной время: ходила бы по набережной, ресторанам, магазинам… Думаю, в конечном итоге, ты бы точно сошла с ума, поняв, что не можешь ничего из этого вспомнить. Любой бы свихнулся.

Но появление этого… гм… поклонника вынудило нас ускориться. К сожалению, тот препарат я смог подсыпать тебе всего один раз. По крайней мере, мы с женой убедились, что действует он безотказно: ты вырубилась прямо на яхте. Я незаметно принес тебя в отель, где уже ждала меня жена. Ключ от ее номера у нее был. Мы положили тебя на кровать Миранды, а утром жена разыграла перед горничной сцену, разговаривая из душа от твоего имени и заказав твой обычный завтрак. Потом мы встретились с Мирандой в бухте. Горничная видела ее, но приняла за Николь, так что все прошло гладко. Нет, моя жена все-таки очень умная! Она правильно рассчитала, что никому и в голову не придет, что это не Николь, если девушка в ее одежде спускается по лестнице из ее номера, предварительно заказав ее завтрак и крикнув пару фраз из душа. А очки и шляпа — так на курорте почти все девушки так ходят. Но потом снова вмешался этот… Представьте себе, мы поднимаемся на борт, а тут крик: «Николь! Привет!» Миранда обернулась и сразу поняла, что это, видимо, тот самый фотограф-прилипала… Разумеется, он ни в коем случае не должен был понять, что видит вовсе не Николь, поэтому жена его быстренько отшила…

— Не совсем, — сладко улыбнулся Этьен, достав из сейфа какую-то папку, — взгляните, пожалуйста, на это.

И разложил перед Патриком фотографии, сделанные Лек-сом. Тот внимательно рассмотрел снимки и усмехнулся:

— Браво, месье, прекрасное качество. Просто потрясающе! Теперь понятно… Вы именно так все узнали, да?

— Вопросы задаем мы, месье Эштон, — сурово сказал Этьен. — Но доказательств у нас предостаточно, уж не сомневайтесь.

— Охотно верю. Что дальше? Ну, мы прекрасно провели с Мирандой целый день, пообедали в ресторане, где жена специально забыла какую-то тряпку, сказав, что Николь завтра окончательно свихнется, когда придет сюда перекусить… Потом она ушла в отель, я — на яхту, и мы договорились вечером поужинать на палубе. После ужина я проводил ее в номер. Когда с нами неожиданно поздоровалась девушка-горничная, я, честно говоря, немного струхнул. Но Миранда убедила меня том, что горничная ничего не поняла и бояться нечего. Мы поднялись в номер, перетащили тебя обратно на твою кровать. Ты спала как убитая. Потом жена повесила табличку «Не беспокоить», и мы ушли. Жаль, что не видели твоего лица на следующее утро, Николь! Эх, как жаль!.. Можно мне воды, господа?

Этьен налил ему из графина. Патрик выпил всю воду и поставил стакан на стол.

— Как вы знаете, в том ресторане я оставил нежную записку своей возлюбленной, назначив встречу на пристани.

— Кстати, спасибо за это: еще одно доказательство вашей причастности, — не удержался Перрен.

— Что? — не понял Патрик. — А, записка… Конечно, экспертиза почерка и все такое. Ну и ладно. В тот момент я просто предположить не мог, что все раскроется. Миранда разработала идеальный план.

— Идеальных преступлений не бывает, — произнес Лекс.

— Бывает, если не вмешиваются такие вот субъекты, — Патрик с ненавистью посмотрел на Лекса. — Мне продолжать? Увидев Николь на следующий день, я, честно говоря, несколько удивился: почему она делает вид, что все помнит и не забрасывает меня вопросами? А потом понял, что ты, наверное, не хочешь, чтобы твой любимый принял тебя за сумасшедшую… А я от души веселился, когда спросил, согласна ли ты ехать со мной! Ну и лицо у тебя было в тот момент, Николь! Ты явно не понимала, о чем речь, но согласилась. Я думаю, что ты согласилась бы на что угодно, правда? Так велика была наша любовь!

— Прекрати сейчас же, — я с отвращением посмотрела в его глаза, такие же синие, пытаясь понять, что я в нем нашла? Ну красив, мерзавец, правда, и что? Стоило из-за этих глаз и имени терять голову?

— Знаешь, а мне понравилось изображать Александра, — продолжал Патрик, — игра увлекла меня настолько, что я решил пойти дальше и даже купил тебе кольцо. Помнишь, мое предложение руки и сердца? Не знаю, что на меня нашло, правда. Видимо, сильно вжился в роль жениха. Перед отплытием Николь вдруг взбрело в голову позвонить своей подруге и бабушке, и она потащила меня на почту. Вот тогда я взволновался во второй раз: а вдруг моя телефонистка что-нибудь ляпнет? То, что Николь никому не дозвонится, я прекрасно знал: графиня была где-то за границей, а моя жена сидела в отеле Довиля. Я успел подать знак телефонистке, чтобы она не переживала, что я с девушкой, но эта идиотка все равно спросила: «Вам Париж, да?» Я так и замер, но ты, Николь, не обратила на эту фразу никакого внимания, слава Богу…

— Я только недавно о ней вспомнила… — прошептала я, но он не расслышал.

— В ночь перед отплытием я встретился в бухте с Мари, якобы для того, чтобы отдать ей обещанные деньги. Уверены, что мне стоит рассказывать, что произошло дальше? Тут дамы…

— Мы уж как-нибудь переживем, — ответила бабушка, закуривая сигарету. — Не стесняйтесь.

— Как скажете, — равнодушно бросил Патрик. — Я утопил Мари, а потом хорошенько попортил ей личико камнем.

Я вздрогнула и сжала бабушкину руку.

— Потом пришла жена, принесла вещи. Мы переодели Мари в купальник Николь, надели ей на палец кольцо, а на шею цепочку с кулоном. Миранда сказала, что специально взяла этот купальник, потому что ты никогда его не носила и вряд ли хватишься, если заметишь пропажу. А кольцо и кулон ей пришлось выкрасть, что уж тут поделаешь! Мари была очень похожа на Николь телосложением: даже кольцо пришлось ей впору, а также цветом волос. Мы были уверены, что все пройдет как надо: опознавать тело предстояло Миранде. Она сказала, что к тому времени графиня сляжет с сердечным приступом, поэтому опознавать будут явно управляющий и моя жена, больше некому. Но я слишком забегаю вперед. Тело Мари мы с Мирандой отнесли к пристани и там бросили в воду, зная, что рано или поздно оно будет обнаружено. Вот, вроде, и все в Довиле. Жена ушла к себе, чтобы вечером «вернуться» из Парижа в ваш отель, а утром следующего дня мы с невестой отплыли к моей мамочке… Николь была уверена, что мы плывем в деревушку рядом с Довилем, которую я выдумал. Меня так и подмывало сказать, что на самом деле мы пересекаем Ла-Манш! Вот бы ты тогда удивилась, — он расхохотался.

— Думаю, вы уже поняли, что от природы я брюнет, поэтому в целях маскировки пришлось носить идиотский блондинистый парик, — сказал Патрик, отсмеявшись. — С каким же удовольствием я его снял, когда мы причалили к родным берегам! Капитану я сообщил, что невесте сделалось плохо, из-за чего я вынужден отказаться от дальнейшей аренды, и мы с ним простились. Вот вам еще одно пагубное последствие от вмешательства этого фотографа… Знаете, сколько денег мы потеряли на этой аренде? Ведь я заключал договор на три с половиной месяца, а в итоге использовал всего несколько недель! А договор владелец яхты составил так хитро, что в случае досрочного его расторжения арендатором никакие деньги ему не возвращаются. Ну да ладно. Миранда убедила меня, что скоро мы будем буквально купаться в деньгах, поэтому не стоит расстраиваться из-за мелочей. Потом я привез сестричку Мэри в свой дом, где моя экономка Нора добросовестно ухаживала за ней, делая уколы «витаминов», как я ей сказал, а на самом деле это был тот препарат, как его… BZ. Дней десять Николь даже не приходила в себя, и я разыгрывал уже перед Норой убитого горем брата.

— Зачем вы меня перекрасили? — со злостью перебила его я.

— А тебе не понравилось? — ехидно спросил Патрик. — Жаль! Мы так старались. Я сказал Норе, что ты мечтала стать блондинкой, поэтому предложил сделать тебе сюрприз: очнешься — и все уже готово! Конечно, нам пришлось помучиться (ужасно трудно стричь и красить волосы человеку, который лежит без сознания), но это того стоило: ты изменилась до неузнаваемости. Понимаешь, я не мог рисковать: вдруг в газетах появятся твои фото? Но нет, не появились. Конечно, когда нашли тело, ты была на первых полосах всех изданий, но без фотографий… Дальше говорить?

— Про клинику не стоит, — сказал Этьен. — Расскажите, что вы делали после того, как упекли Николь к доктору Хорну.

— Да ничего особенно не делал, — ответил Патрик. — Ждал вестей от Миранды.

— Расскажите про убийство горничной, — требовательно сказал Перрен. — Мы уже знаем, что Миранда подслушала их разговор с Лексом. Что было потом?

— Жена позвонила мне, сильно взбудораженная, сказала, что идиотка горничная что-то заподозрила и жаждет поделиться своими мыслями с фотографом, который уже появился в отеле, разыскивая Николь. Миранда чуть сама не свихнулась, когда увидела его. Вот же настырный тип! А когда он рассказал ей о своих анализах, ей вообще стало дурно: надо было срочно от него избавляться. Ну вы и попили нашей крови, месье… как вас там? Лекс? А тут еще и горничная. Короче, жена действовала быстро и решительно. Заявилась к этой девице и прикончила ее, а потом позвонила в полицию, и этот фотограф был задержан…

— Миранда говорила вам, что именно узнала о ней горничная? Что она собиралась рассказать фотографу? — спросил Перрен.

— Насколько я понял, увидев жену у себя на пороге, горничная сразу сказала, что это Миранда ходила в одежде мадемуазель Николь и она в этом уверена. Моя жена прикинулась, что хочет поговорить об этом и все объяснить ей, поэтому горничная впустила ее в квартиру, ну а там… Чик — и все проблемы решены! Наконец-то и фотограф перестанет путаться под ногами. На следующее утро Миранда оставила вещи Николь в бухте, а потом сама же «случайно» на них наткнулась, подняла панику, вызвала полицию… В общем, сыграла свою роль блестяще.

— Да уж, — поджала губы бабушка. — Я никогда не забуду тот звонок. Она так плакала, так кричала в трубку, что моя внучка умерла. Конечно, я слегла сразу же.

— В Довиль поехал я, — взял слово Николя, до того молчавший. — Вы все в курсе. Нашли тело, и мы с Мирандой его опознали. Я сейчас припоминаю, что Миранда первой узнала в утопленнице Николь, она так рыдала, кидалась на тело, у меня и в мыслях не возникло, что это вовсе не Николь. Поэтому я особо и не присматривался. Черт! Старый дурак! А надо было…

Он с досадой стукнул себя по коленке.

— И каков был ваш дальнейший план? — спросил Этьен Патрика. — Как долго мадемуазель Леруа оставалась бы в клинике под именем Мэри Эштон?

— Да хоть всю жизнь, — небрежно ответил Патрик, — она была нужна живой, как запасной вариант. Хотя после того звонка Миранде… — он покачал головой. — Это была полная неожиданность! Жена позвонила мне ночью, сказала, что наша сумасшедшая каким-то образом добралась до телефона, и надо что-то делать. На следующий день я приехал в клинику, где любезно показал «сестренке» газетные вырезки, чтобы она понимала: никто ее искать не будет, так как все считают ее покойницей. А еще сообщил, что мадам бабушка при смерти. Я рассчитывал, что Николь взбесится, что и произошло. Тогда я и дал согласие на ту операцию, лоботомию. Мы с женой прикинули, что это будет даже хорошо: Николь станет послушной и смиренной как овечка. Но потом вдруг позвонил Келвин, сказал, что моя «сестра» скончалась. Что ж, видимо, так распорядилась сама судьба. Теперь оставалось ждать, когда графиня покинет этот бренный мир, — Патрик галантно поклонился бабушке.

— Не дождетесь, — хмыкнула бабуля.

— Это я уже понял, — любезно ответил Патрик, — но что мы могли? Правда, после первого приступа Миранда навещала вас в больнице, привозила вам чудодейственные таблетки, как она мне говорила. Вы принимали их?

— Имела глупость, — призналась бабушка, — но лучше мне не становилось. Слава богу, принимала их недолго, так как в больнице появились эти двое, — она кивнула в сторону Лекса и Перрена, — и все мне рассказали. Тогда таблетки мы отдали на анализ. Кстати, что там нашли?

— Не вдаваясь в термины, это препарат, провоцирующий острую сердечную недостаточность, — ответил Этьен. — А это значит, что в действиях нашей парочки усматривается еще один состав преступления: покушение на ваше убийство, мадам. Хотя им и этого букета достаточно…

— Вот почему Миранду перестали пускать в больницу, — задумчиво сказал Патрик. — Жена жаловалась, что к графине никак нельзя попасть. Поэтому мы надеялись, что все как-то само разрешится: врачи говорили, что состояние тяжелое… Так это что ж получается, полиция обо всем знала еще тогда?

— Большинство ваших телефонных разговоров записывалось, — коротко ответил Этьен. — Поэтому мы были в курсе всех ваших действий: вы сами любезно нам о них рассказывали.

— Нам пора, — негромко сказал Лекс, бросив взгляд на настенные часы, стрелки которых приблизились к трем часам дня.

— Последний вопрос! — поднял руку Перрен. — Самый главный: каким образом вы намеревались получить состояние графини?

— А вы не знаете? — удивленно спросил Патрик.

— Нет, — честно ответил Перрен. — Поэтому и спрашиваю: как? Был ли в этом деле кто-то третий, кроме вас и Миранды? Кто-то руководил вами? Назовите его немедленно!

— Вы действительно не знаете! — с восторгом воскликнул Патрик. — В таком случае я ничего не скажу: не хочу лишать вас удовольствия узнать самим. И вообще, что-то я устал, господа…

— Поехали, — сказала бабушка, поднимаясь с дивана. — Нам и правда пора.

— До свидания, сестренка! — весело попрощался со мной Патрик. Я вышла, даже не посмотрев в его сторону.

— Каков наглец, — сказала бабушка, когда мы подошли к машинам. — Нет, вы видели? Он еще и веселится!

— А что ему остается? — рассудительно сказал Николя. — Отвертеться не получится, пусть побалагурит напоследок.

— Что им грозит, месье? — тихо спросила я у Перрена. — Ему и Миранде?

— К сожалению, смертную казнь у нас отменили в 1981 году, мадемуазель, поэтому, если их признают вменяемыми, то пожизненное заключение обеспечено обоим, без сомнений.

— Какой ужас!

— Тебе их жалко? — изумилась бабушка. — А ну-ка прекрати немедленно!

— Вспомни клинику доктора Хорна, — сказал мне Лекс.

Я содрогнулась:

— Вы правы, они должны получить по заслугам.

— Садитесь к Лексу и поезжайте за нами, — скомандовал комиссар. — А мы с Николя поедем впереди. К вашему офису, мадам, лучше подъехать со служебного входа, чтобы не попасться на глаза журналистам. Наши люди уже там, здание оцеплено. Поднимайтесь незаметно в кабинет, как мы и договаривались.

Через несколько минут мы были на Елисейских полях. Я чувствовала себя героиней шпионского фильма, когда мы с бабулей пригнулись на заднем сидении, и машина Лекса, осторожно обогнув здание бабушкиного офиса, незаметно въехала во внутренний двор, ворота которого нам открыл полицейский в форме. Еще один полицейский ждал нас перед входом.

— Поднимайтесь на служебном лифте, мадам, — сказал он, пропуская нас внутрь. — Наверху вас тоже встретят.

— Дожилась, — проворчала бабушка, — крадусь в собственный офис. Как преступница!

— Потерпите, мадам, скоро все закончится, — успокоил ее Лекс.

В маленьком служебном лифте мы поднялись на тринадцатый этаж, где располагался офис бабушкиной компании. Когда двери лифта открылись, мы увидели еще одного полицейского с рацией.

— Здравствуйте, — сказал он, — проходите, пожалуйста, все в порядке.

Неслышно ступая по ковровому покрытию, мы подошли к раздвижным стеклянным дверям конференц-зала. Бабушка открыла их, и мы вошли в огромное, очень светлое помещение, посреди которого стоял длинный дубовый стол с мягкими стульями и кожаным креслом с высокой спинкой во главе стола. Стена прямо от входа была полностью стеклянной, открывая потрясающий вид на Эйфелеву башню и сам город. Слева, в углу, была скрыта незаметная дверца, открыв которую, мы попали в бабушкин кабинет.

— Ну слава Богу, — удовлетворенно сказала бабуля, снимая кепку и очки. — Можно сказать, мы дома.

Кабинет у бабушки был просторный и тоже очень светлый. Из мебели — офисный стол, кресло, удобный диван из белой кожи вдоль стены, а также бар, к которому и устремилась бабуля.

— Сейчас мне хочется что-нибудь покрепче, — заявила она, щедро плеснув себе и Лексу в бокалы коньяк. — Тебе, милая, не наливаю, это напиток не для юной девушки.

— Мадам, а я за рулем, — вежливо отказался Лекс.

— Ну и сиди, — махнула на него рукой бабушка. — Только неизвестно, сколько нам тут придется пробыть, понимаешь?

В дверь осторожно постучали. Лекс открыл, и в кабинет вошел Николя вместе с каким-то усатым господином в терракотовом пиджаке. Увидев бабушку, усатый ахнул и, по-моему, даже прослезился.

— Мадам! Какое счастье, вы живы! И вы, мадемуазель, тоже! Как я рад, боже мой!

И он бросился целовать бабушке руки.

— Хватит, Пьер, ну в самом деле, — смеясь, сказала бабушка. — Я тоже рада тебе. Кстати, Николь, позволь представить тебе Пьера Арно, начальника моего юридического отдела. Пьер, это моя внучка.

— Очень приятно, мадемуазель, — поклонился мне усатый, — рад, что вы с нами.

— Спасибо, — ответила я.

— Ну что, мадам, вы готовы? — спросил Николя. — Сейчас начнем.

— Готовы, готовы, — ответила бабушка. — Только говорите как можно громче — дверь мы приоткроем, но все равно хотелось бы все слышать. Жаль, что не увидим…

— Что делать после того, как я оглашу ваше завещание? — спросил Пьер.

— А ничего. Надеюсь, делать будет тот, ради которого мы все здесь и собрались. Что бы ни происходило, не выпускайте Миранду Морель из зала. Если будет пытаться сбежать — зовите на помощь. В здании полно полиции.

— По местам, — сказал Николя, и они вышли, оставив дверь приоткрытой.

— Кто еще там будет? — шепотом спросила я у бабушки.

— Николя, Пьер и Миранда, — также шепотом ответила она. — Если не считать пару десятков полицейских в здании.

— Тихо! — прервал нас Лекс. — Кажется, пришла…

Мы даже перестали дышать. Я услышала громкий голос той, кого всю жизнь считала своей лучшей подругой и родным мне человеком:

— Добрый день! Месье Мартен, объясните, что происходит? Меня снова не пустили в клинику… Как я смогу проститься с мадам Изабель, скажите на милость? И надо что-то решать с похоронами! Ясно же, что придет море народа…

— Здравствуй, Миранда, — сухо ответил Николя. — Давай обсудим все это позже.

— Можно начинать? — послышался голос Пьера, а потом звуки отодвигающихся стульев: видимо, все расселись за столом.

— Итак, как адвокат компании и поверенный в личных делах графини Леруа, я уполномочен огласить присутствующим последнюю волю своей клиентки, — Пьер зашелестел листами бумаги. — Завещание, которое сейчас будет оглашено, составлено в полном соответствии с законом 28 июня сего года…

— Простите, когда? — резко перебила его Миранда.

— 28 июня, — повторил Пьер. — Сразу после похорон Николь Леруа. И прошу вас, мадемуазель, более не прерывать меня. Данное завещание представляет собой последнюю волю графини и, соответственно, аннулирует все предыдущие завещания, если таковые имеются. С вашего позволения, сразу перейду к сути и оглашу резолютивную часть. С полным текстом вы вправе ознакомиться в любое время. Но если вы настаиваете, я зачитаю все целиком…

— Не стоит, — сказал Николя, — переходите к главному.

— Что ж, тогда это вообще не займет много времени. Все свое движимое и недвижимое имущество, включая акции компании, которое оценивается в общей сложности в 37 миллиардов франков, мадам графиня завещала своему другу и бессменному вице-президенту LeroyEnterprise — Николя Мартену…

После этих слов Пьера наступила тишина. Несколько мгновений мы напряженно вслушивались, но за дверью ровным счетом ничего не происходило. Когда же появится загадочный месье Икс? Почему молчит Миранда? От волнения я искусала все губы.

— Боюсь, всё не совсем так, — вдруг раздался звенящий голос Миранды. — Мне очень жаль, месье Николя, разочаровывать вас, но это завещание будет оспорено как нарушающее права законных наследников…

Вот оно! Началось!

— И кем же оно будет оспорено, мадемуазель? — спокойно спросил Николя.

— Мною, — ответила Миранда, и мы услышали какой-то шорох. — Месье адвокат, прошу ознакомиться с этими документами. Именно они предоставляют мне законное право наследования, поскольку я являюсь родной сестрой погибшей Николь Леруа.

В немом изумлении я и бабушка посмотрели друг на друга.

— Ты не говорила, что у тебя есть сестра, — прошептал Лекс.

— Нет у меня никакой сестры, — ошарашено ответила я. — Бабуля, что она говорит?!

— Ну хватит, — решительно сказала бабушка, — пора прекращать этот маскарад.

Подняв голову, графиня Леруа распахнула дверь и стремительно вошла в конференц-зал. Мы с Лексом последовали за ней и сразу же увидели Миранду, которая, вся в черном, сидела спиной к кабинету. Напротив нее — Николя. Пьер стоял во главе стола, изучая какие-то бумаги. При нашем появлении Пьер поднял голову, Миранда инстинктивно обернулась и не смогла сдержать изумленного вскрика:

— Как?!

— Да вот так, детка. Здороваться с тобой я не намерена, надеюсь, ты догадываешься, почему, — бабушка прошествовала к своему креслу и величественно опустилась в него. — Пьер, а ну-ка дай сюда эти бумажки!

А я во все глаза смотрела на Миранду. Она медленно встала со стула и сделала шаг в моем направлении.

— Ты жива?! Николь, это же чудо!

И тут она увидела Лекса. Выражение фальшивой радости на лице Миранды резко сменилось неприкрытой яростью.

— Миссис Эштон, не стоит больше притворяться, — сказал Лекс, обнимая меня за плечи. — Николь уже все знает.

Развернувшись, Миранда неожиданно побежала к выходу, где лицом к лицу столкнулась с Перреном.

— Вернитесь на место, мадам Эштон, — приказал комиссар. — Эту комнату вы покинете только в моем сопровождении.

— Ублюдок… — прошипела Миранда, но к столу все же подошла. Села на стул, вытащила сигареты из сумочки и демонстративно закурила.

— Боже мой, — раздался голос бабушки. — Вот это сюрприз. Я думала, такое возможно только в дешевых сериалах. Николь, иди сюда.

Я подошла к ней, и бабуля протянула мне несколько сложенных листов бумаги, пожелтевших от времени.

— Читай вслух, внученька, и покончим с этой грязной историей!

Я развернула письмо и начала читать вслух написанные от руки строчки:

«Моя дорогая девочка! Не знаю, сможешь ли ты простить меня, но очень хочу, чтоб хотя бы после моей смерти ты узнала правду о себе, обо мне и о маме. Семья, в которой ты сейчас живешь, — твоя приемная семья. Тебя удочерили почти восемнадцать лет назад, забрав из приюта Девы Марии, куда ты попала без году от рождения, и я в этом виноват как никто другой. Постарайся понять меня, своего отца, хотя есть вещи, которые ни понять, ни принять невозможно. Если ты читаешь это письмо, значит, в живых меня уже нет. Искренне верю, что настоятельница приюта, сестра Адель, сдержала слово, передав конверт с моим письмом и твоим подлинным свидетельством о рождении твоей новой семье. А к тебе эти бумаги должны попасть только в случае смерти твоих приемных родителей. Такова была моя отцовская воля.

Как ты уже, наверное, прочитала в свидетельстве о своем рождении, меня зовут Жан Робер, твою маму звали Бланш Маршаль. Мы поженились рано, едва нам исполнилось восемнадцать. Родители мои, твои бабушка и дедушка, были против нашего брака, так как Бланш была сиротой, а до встречи со мной вынуждена была сама зарабатывать себе на жизнь. Не буду писать плохого о твоей матери, ни к чему это. Мы с ней уехали из Марселя, где остались мои родители, и поселились в Париже. Я рисовал, а Бланш подрабатывала в ночном кабаре. Вскоре мне повезло: мои картины, которые я выставлял на набережной Сены, случайно заметил один парижский критик, они ему понравились, и уже через несколько дней я оказался при хорошей работе, в одной престижной художественной галерее. Дела наши пошли на лад, и мы смогли даже снять небольшую квартирку, чему были несказанно рады. Так прошло пару лет. Мы с твоей мамой старались накопить как можно больше денег, чтобы купить домик с садом и завести детей. Но тут у нас родилась ты, Миранда. Кстати, я умолял настоятельницу оставить это имя тебе, ведь я назвал тебя так в честь своей матери, Миранды Робер, ныне уже покойной. Верю, сестра Адель и в этом сдержала данное мне обещание. Надеюсь, твоим приемным родителям по душе пришлось это имя, и они не стали его менять. Но как бы там ни было, как бы тебя сейчас ни звали, знай, что в действительности ты урожденная Миранда Робер, моя дочь.

Однако я отвлекся… Тебе исполнилось всего пять месяцев, когда я устроился на работу в поместье графини Леруа. Это одна из самых богатых женщин Франции. А дальше случилось то, о чем я и подумать не мог: в меня влюбилась дочка графини, молоденькая девушка, которой я преподавал рисование, Доминик. Можешь осуждать меня, доченька, но я не смог устоять перед таким искушением. Да, я любил твою маму, но деньги семейства Леруа начисто лишили меня разума, и я увлекся этой девушкой. Я подумал о том, что могу развестись с твоей мамой, жениться на дочери графини, и моя семья, ты и Бланш, смогут жить безбедно до конца своих дней. Разумеется, Доминик я не сказал о том, что уже женат и имею ребенка. Но когда я поделился своими планами с твоей мамой, она пришла в бешенство. Ничего и слышать не хотела о разводе. Однако я был настойчив и, в конце концов, уговорил. Мы подали на развод, а Доминик тем временем настояла на нашем побеге. Уверяла, что это единственный способ добиться согласия ее матери на наш брак. И я увез ее из замка в Париж. Буквально сразу же выяснилось, что Доминик ждет ребенка. Я снял комнату в одном из районов Парижа, где поселил Доминик, и разрывался между ней и вами. Так как у нас с мамой был ребенок, суд все время откладывал наш развод, настаивая на примирении и сохранении семьи. Поэтому я никак не мог жениться на Доминик, а время родов неумолимо приближалось. В результате Доминик умерла, родив мне еще одну дочку, твою сестру.

А потом, видно, Господь решил покарать меня за все мои греховные мысли, планы и поступки, так как твоя мать попала под машину и умерла. Я был вне себя от горя, оставшись один с двумя грудными детьми на руках. Что мне было делать, Миранда? И я принял решение. Твою сестру я отдал графине, ее бабушке, полностью отказавшись от всех родительских прав на нее. Графиня Леруа сделала все, чтобы я не смог нигде найти себе работу. Как художник я умер. Я не знал, как нам с тобой жить, на какие средства существовать. Я пытался вернуться в Марсель, но выяснилось, что мои родители умерли, а наш дом ушел с молотка за долги. И тогда я пришел к графине Леруа с тобой на руках. Я ползал перед ней на коленях, плакал, умолял принять тебя и позаботиться о тебе. В конце концов, вы с той малышкой (я даже не успел дать ей имя!) были родными сестрами, пусть по отцу, но все же! Что плохого, если сестры вырастут вместе? Зачем же их разлучать? Дети ведь ни в чем не виноваты. Именно так я говорил графине, но эта женщина была неумолима. Она обвинила меня в смерти своей дочери и заявила, что не намерена заботиться о моем ребенке, то есть о тебе, и сделает все, чтобы я умер в нищете. Графиня велела выставить меня из ее дома.

Когда за мной захлопнулись ворота ее особняка, я оставил тебя возле них, а сам спрятался неподалеку. Прости меня, милая, но я решил, что тебе будет лучше вырасти без меня: что я мог бы тебе дать? Ты стала плакать, прибежала служанка графини и забрала тебя в дом. Я убедился, что ты в безопасности, и ушел, но уходил с тяжелым сердцем. Не буду описывать тебе все свои муки, терзания и угрызения совести. Скажу лишь, что через пару дней я не выдержал и снова пришел к дому мадам графини. Нет, не забрать тебя. А только увидеть еще раз и проститься. Но графиня не пожелала принять меня. От ее служанки я узнал, что тебя отдали в приют Девы Марии. Я пришел туда, встретился с сестрой Аделью, настоятельницей. Эта добрая женщина долго уговаривала меня не отказываться от своего дитя, но я, рыдая вместе с ней, был тверд в своем решении: если уж графиня Леруа не захотела растить тебя вместе с малышкой, то пусть у тебя появятся достойные приемные родители. Со мной уж все было кончено.

Я отдал сестре Адель твое свидетельство о рождении, подписал необходимые бумаги и мне дозволили написать вот это письмо. Сестра Адель дала мне слово, что отдаст тебя в хорошие руки, а мое письмо вручит приемным родителям, которые передадут тебе его только в самом крайнем случае. Конверт с письмом я запечатал, чтобы никто, кроме тебя, не смог его прочесть. Молю Бога об одном: чтобы ты когда-нибудь его прочитала. Прости меня, доченька, я был плохим отцом. Впрочем, я даже не успел им и побыть толком. Надеюсь, что твоя жизнь сложилась так, как я и мечтал, что ты выросла в хорошей семье, что ты счастлива и любима. И помни, что ты не одинока: твоя родная по крови сестренка растет в замке графини Леруа. Верю, что когда-нибудь вы с ней обязательно найдете друг друга. А я даже не знаю, как ее зовут… Прощай же, моя дорогая девочка, и не суди меня слишком строго. Твой отец».

Последние строки я дочитывала словно в тумане: строчки буквально расплывались у меня перед глазами. А в конференц-зале стояла гробовая тишина.

— Что это значит? — дрожащим голосом спросила я. — Миранда, ты действительно моя сестра?!

— Да уж, Николь, ты всегда соображала туго, — презрительно ответила она. — Неужели и сейчас до тебя не дошло?

— Но ведь тогда… — я запнулась. — Тогда это все меняет, да? Бабушка, ну скажи что-нибудь!

— А что она может сказать?! — вскричала Миранда. — Она, которая выставила меня из своего дома, когда я была еще младенцем! Она, отдавшая меня в приют, словно бездомную собаку! Лишившая меня всего. Всего, что досталось одной тебе! О-о-о, как же я вас ненавижу!

— Но мы же сестры! — разрыдалась я. — Миранда, мы все детство провели вместе! Я так любила тебя!

И я сделала шаг к ней, пытаясь обнять.

— Не приближайся! — с холодной злобой процедила сквозь зубы Миранда. — И знай, что я ни на миг не раскаиваюсь в том, что сделала. Наоборот: жалею, что оставила тебе жизнь. Лучше бы ты умерла сразу, как и предлагал мой Патрик.

— Что ты говоришь! — в ужасе воскликнула я. — Ты не в себе, наверное, да?

— А ну-ка хватит! — бабушка, очнувшись, резко стукнула по столу кулаком, встала и подошла к Миранде. С минуту она стояла, глядя ей в глаза, и Миранда первой отвела взгляд в сторону.

— Послушай меня внимательно, — тихо сказала ей бабушка. — Твой отец убил мою дочь, и я вовсе не обязана была заботиться о его ребенке. Скажи спасибо, что я пристроила тебя в один из самых приличных приютов Парижа, а то неизвестно, что с тобой было бы. И чтоб ты знала, я ни на секунду не пожалела об этом, поскольку мне плевать на то, что вы с моей внучкой какие-то там сестры… Это Николь сентиментальна, романтична и чересчур доверчива, а я — Изабель Леруа, понятно? Ты хотела забрать у меня самое дорогое, не деньги, нет, — мою единственную внучку. Этого я тебе никогда не прощу. Ты ответишь за все и получишь ровно то, что и заслужила.

— Миранда, неужели ты ни капельки не раскаиваешься? — подал голос Николя. — Ведь мадам графиня всегда относилась к тебе как к родной, вспомни.

— А я и помнила! — с вызовом ответила Миранда. — Помнила до тех пор, пока нотариус не всучил мне все это: письмо отца, мое свидетельство… И тогда меня осенило: а я ведь могла тоже жить безбедно и роскошно, как и дурочка Николь. Если мы сестры, то я тоже имею право на часть состояния! Тот нотариус мне все объяснил. Он так и сказал, что в случае смерти Николь, я, как сестра, имею право на ее долю, а если умрет и графиня — то и на все остальное! Я — единственная родственница внучки графини, я и только я!

— А тот ваш нотариус разъяснил вам, что по французским законам лицо, пытавшееся причинить вред жизни или здоровью наследодателя, лишается права на наследование? — вежливо спросил Перрен.

— Да пошел ты, — грубо ответила Миранда.

— Мерзавка, — коротко бросила бабушка и вернулась на свое место. — Какая же ты дрянь, Миранда.

— Бабушка всегда о тебе заботилась… Предлагала помощь, когда умерли твои родители, неужели ты все забыла? — смахнув слезы, спросила я.

— Заботилась… — усмехнулась Миранда. — Я все помню, не переживай. Только ты росла во дворце и купалась в деньгах, а меня всего этого лишили! Это несправедливо! — вскричала она и сжала кулаки.

— Послушайте, мадемуазель, или как вас называть, — вмешался вдруг Лекс. — Почему вы, узнав, кем являетесь, не пришли к мадам графине и Николь и не рассказали им обо всем?

— Да-да, — подхватил Николя. — Действительно, почему? Николь была бы счастлива иметь сестру, я уверен…

— Конечно, — язвительно ответила Миранда. — Только эта блаженная и была бы счастлива… А вы поинтересуйтесь у мадам: она тоже была бы в восторге от этого?

— Разумеется, нет, — спокойно сказала бабушка. — Конечно, я не запретила бы вам общаться, поскольку с детства привыкла к тебе, к несчастью, но свое завещание я составила бы таким образом, что ты ничего бы не получила. Кроме небольшой суммы, — и то только в память о твоих родителях, которые вовсе не виноваты, что у них выросло такое чудовище.

— Что и требовалось доказать! — воскликнула Миранда. — Теперь понятно?

— Более чем, — сухо ответил комиссар, — полагаю, мы здесь закончили…

— Подождите, — взмолилась я и подошла к Миранде. — Неужели ты действительно все это придумала? Неужели ты на самом деле так сильно ненавидишь меня?

На один крохотный миг мне вдруг показалось, что в ее глазах мелькнуло прежнее выражение тепла и любви, с которыми она раньше смотрела на меня. Но только на миг.

— Николь, ты инфантильное, никчемное существо, — отчеканила Миранда, — которое даже не способно самостоятельно сделать заказ в ресторане… Я презираю тебя всем сердцем, поняла? И если в детстве мы и провели несколько радостных лет вместе, то это ничего не меняет. Детство давно кончилось.

— Это не дает вам никакого права оскорблять ее, — произнес Лекс, подойдя ко мне. — Хотя что вам еще остается… Смотрите, не захлебнитесь собственным ядом, мадам Эштон!

— О, фотограф! — презрительно фыркнула Миранда. — Да уж, весьма выгодная партия для Николь, не правда ли, мадам графиня?

Бабушка не удостоила ее своим ответом.

— Кстати, месье фотограф, вас я тоже ненавижу всем сердцем, — не унималась Миранда. — Если бы не вы… Испортить мой шикарный план! Откуда вы только взялись на мою голову? И как вам удалось меня вычислить?

— А вы вспомните нашу первую встречу, — холодно ответил Лекс, сжимая мою руку. — Я имею в виду настоящую встречу, не в бухте, где вы под видом Николь поднимались на борт яхты, а в отеле, когда я познакомился с вами.

— И что? — с любопытством спросила Миранда, наклонив голову на бок. — Помню, конечно! Я вас тогда сразу узнала, хотя в первый раз видела издали. Но вы-то меня узнать не могли, не так ли?

— Так ли, — кивнул Лекс. — Но вы тогда, в отеле, выдали себя сами, мадам… Помните, спустившись по лестнице в холл, вы спросили у меня, почему я сегодня без фотоаппарата?

— А вы ответили, что вам не до съемок, — продолжила Миранда с улыбкой. — У меня всегда была прекрасная память. Не пойму, о чем вы…

И внезапно ее улыбка погасла, а глаза потемнели:

— Ясно, — произнесла она с досадой, — я поняла. Идиотка!

— Не корите себя, мадам Эштон, — весело ответил ей Лекс. — Я в тот момент тоже не сразу все понял. Это потом что-то сильно не давало мне покоя, но я никак не мог понять, что именно.

— О чем вы? — с интересом спросил Перрен.

— Сейчас объясню, я буквально вчера это наконец понял, — ответил Лекс и обратился ко мне: — Николь, вспомни, пожалуйста, когда ты по телефону рассказала своей подруге о том, что познакомилась с парнем-фотографом, ты называла ей имя?

— Нет, — уверенно сказала я, — точно не называла. А какое это имеет значение?

— Огромное. Понимаешь, когда в отеле я представился Миранде, она сразу спросила про мой фотоаппарат. А этого никак не могло быть. Если бы она знала мое имя от тебя, то тогда еще можно предположить, что Миранда просто сопоставила: Лекс — тот самый фотограф, о котором говорила ей подруга. Но ты не говорила. Остается одно: она видела меня еще где-то, но с фотоаппаратом, поэтому у нее и вырвалось это так некстати. А где она, скажите на милость, могла меня видеть, если приехала вечером перед нашим знакомством?

— В бухте, когда изображала Николь, — закончил комиссар.

— Правильно. И нигде больше.

— Смотрите, какой умный, — насмешливо сказала Миранда. — Так вы меня вычислили по одной этой фразе?

— К счастью, нет, — ответил ей Перрен, не обращая внимания на тон. — В нашем распоряжении имеются прекрасные фотографии, сделанные Лексом в той самой бухте, в тот самый миг, когда мистер и миссис Эштон отплывали на яхте.

— Я успел сделать пару снимков, — вставил слово Лекс, — получилось неплохо. Скоро сами убедитесь!

Миранда посмотрела на него с таким бешенством, что даже я испугалась. А Перрен невозмутимо продолжал:

— Кроме того, ваш супруг уже задержан и дал признательные показания, полностью изобличающие вас, мадам. Также у нас имеются записи телефонных разговоров супругов Эштон, из которых все становится предельно понятным. Да-да, ваш телефон, мадам, прослушивался.

— Сволочи, — с тихой яростью сказала моя бывшая подруга. — Какие же вы…

— Прошу вас, держите себя в руках, к вашему букету статей не хватало еще оскорблений представителя власти при исполнении… Ну что, можем уводить? — Перрен вопросительно посмотрел на бабушку.

Она молча кивнула.

— Письмо и свидетельство о рождении я изымаю в вашем присутствии, — комиссар забрал бумаги со стола. — Они будут приобщены к материалам дела, так как доказывают мотив совершенных Эштонами преступлений. Лекс, я свяжусь со всеми вами на днях, чтобы вы подъехали в управление и подписали свои показания. Пройдемте, мадам.

Миранда величественно встала и, демонстративно сложив руки за спиной, пошла к выходу из зала. Мы все смотрели ей вслед. Перрен открыл перед ней дверь, и в этот момент Миранда обернулась:

— Прощай, сестренка! — сказала она, глядя прямо на меня, и у нее впервые дрогнул голос. — Я ни о чем не жалею, правда. Жаль, что у нас с Патриком не получилось, очень жаль. Думаю, что план сам по себе был идеальным, согласись. Просто нам немножко не повезло… Но, по крайней мере, я явила тебе твоего Александра, не так ли?

Она подмигнула мне и вышла. Перрен аккуратно закрыл за ними дверь.

— Не смей! — грозно сказала мне бабушка, увидев, что я снова собираюсь разрыдаться. — Ты Леруа, а женщины семьи Леруа никогда не плачут, забыла?

— Поехали отсюда, — тихо попросила я. — У меня дико болит голова…

— Мадам Изабель, — впервые подал голос Пьер, до этого хранивший молчание, — там внизу полно журналистов. Надо бы выступить с заявлением.

— Ты в своем уме? — удивленно спросила бабушка. — Посмотри, в каком я виде! Ни за что. Иди-ка к ним сам и сообщи, что скоро я дам открытую пресс-конференцию, на которой отвечу на все их вопросы. А мы пока смоемся через служебный вход… Вперед!

Пьер поспешил выполнять ее распоряжение, а мы с Лек-сом и Николя спустились тем же путем и незаметно сели в машину.

— Куда едем? — спросил Лекс.

— Ты очень устал? — поинтересовалась бабуля.

— Смотря, что вы хотите предложить, — улыбнулся он.

— Я хочу домой, — заявила бабушка. — И мне было бы весьма приятно, если бы ты отвез нас в Сен-Дени и остался на пару дней. Не возражаешь?

— Буду рад, — коротко ответил Лекс и нажал на газ.

Когда мы подъезжали к дому, я тихо спросила у бабушки:

— Почему ты не рассказала мне тогда?

— О чем, милая?

— О том, что мой… то есть Жан Робер приходил к тебе с маленькой Мирандой. О том, что ты отдала ее в приют…

— Не посчитала нужным, — отрезала бабуля, — да и сейчас не считаю. В конце концов, что бы это изменило? Пути Господни действительно неисповедимы: вы с Мирандой удивительным образом встретились и все детство провели бок о бок…

— Но если бы ты поступила иначе…

— Иначе? — бабушка пристально посмотрела на меня. — Что ты хочешь этим сказать? По-твоему, я должна была оставить ее у нас, да?

— Не знаю…

— А я знаю! — крикнула бабушка, стукнув кулаком по сиденью. — С какой стати я должна была оставлять ее?! Запомни, Николь: кроме тебя, своей кровинки, я никому больше ничего не должна! А тем более этому подонку, который украл у меня дочь!

— Бабушка, я тебя ни в чем не виню, — испуганно сказала я. — Не расстраивайся, пожалуйста!

— Я не расстраиваюсь, милая, я злюсь: неужели ты чувствуешь себя несчастной из-за того, что я лишила тебя сестры? Ведь сама судьба тебе ее вернула, не так ли? И чем все закончилось?

— Простите, что вмешиваюсь, — деликатно произнес Лекс, — но ты, Николь, все равно уже ничего не изменишь. А осуждать бабушку не имеешь никакого права, уж извини меня за резкость. Из письма твоего… отца… четко следует, что ради денег он не только бросил свою законную жену, ребенка, но и погубил жизнь твоей мамы. А еще отказался от тебя. И от Миранды, кстати, тоже. Видите ли, тяжело ему было! Чушь полная. Слабак он, слабак и лентяй. Люди и в войну как-то справлялись, выживали с детьми на руках, все могли. А этот просто не захотел. И никогда не упрекай бабушку, поняла? Она и так слишком много сделала для твоей распрекрасной Миранды.

— Спасибо, милый, — растроганно сказала бабуля.

Я крепко обняла ее:

— Прости, бабушка. Я все понимаю, Лекс абсолютно прав. И я очень тебя люблю!

— И я тебя, детка…

Больше мы к этому разговору не возвращались. Никогда.

Потом была встреча с рыдающей Софи и чувство невыразимого облегчения от того, что я наконец-то снова оказалась дома, что больше не надо ни от кого прятаться, ничего бояться, что весь этот кошмар позади. Но все же оставалось что-то, не дающее мне до конца ощутить эту радость, что-то, терзающее меня изнутри, заставляющее сердце сжиматься от невыносимой боли и тихо плакать, уткнувшись в подушку. У этого что-то было одно имя — Миранда.

В свою первую ночь после возвращения в родной дом я совершенно не могла уснуть: плакала, бродила по комнате и вспоминала. Вспоминала наше знакомство, когда деревенские мальчишки до смерти напугали меня. Как Миранда храбро дала им отпор. Какими неразлучными подругами мы стали. Годы в пансионе, наши секреты, девичьи тайны, которыми мы шепотом делились в женской спальне по ночам, мой побег к ней на день рождения, Рождество в замке, прогулки по лесу, поездки верхом. Сколько их было, этих счастливых дней! Когда же все это оборвалось? В какой момент моя Миранда превратилась в монстра? И как мы не заметили этих перемен? Мне было больно, очень больно узнать о предательстве той, которую я любила всем сердцем и которую считала своей сестрой… Боже мой, а ведь она и в самом деле была ею! В ту ночь я прорыдала до рассвета, прощаясь со своим детством, с одной милой и самой прекрасной девушкой на свете, которая однажды сказала мне: «Запомни, Николь: никто никогда не сможет тебя обидеть, если ты сама этого не позволишь…».

На следующий день бабушка созвала консилиум врачей, и в Сен-Дени нагрянули неврологи, психологи и психотерапевты. Осмотрев меня и пообщавшись, они пришли к единому мнению: мне необходимо восстановление, включающее в себя прием витаминов, каких-то там препаратов, а также хороший отдых, сон и только положительные эмоции.

— Значит, поедем в Швейцарию, — заявила бабушка. — Будем пить витаминные коктейли, гулять и расслабляться.

— Больше никаких клиник, — твердо сказала я, — ни за что! Витамины я могу пить сама, а гулять предпочитаю в нашем замке, по которому я, кстати, очень соскучилась. Поэтому, как только закончится все это, я уеду в Мулен.

— Вот упрямая! — вздохнула бабуля. — Лекс, ну хоть ты можешь воздействовать на нее?

— Она же — Леруа, мадам, — лукаво улыбнулся Лекс, — боюсь, на женщин семьи Леруа воздействовать невозможно!

— Ты всегда знаешь, что нужно ответить, — довольно сказала бабушка. — За это я тебя и люблю…

Мы решили держаться вместе, пока не пройдет судебный процесс. Перрен и Этьен обещали, что скоро дело будет передано в суд, так как доказательств предостаточно; оставался открытым вопрос с вменяемостью обвиняемых, поэтому Миранда и Патрик были помещены в стационар при следственном изоляторе, в котором оба содержались для прохождения психиатрической экспертизы. А пока и Лекс, и Николя перебрались в наш особняк в Сен-Дени; так было удобно и комиссарам, и мне. Да и, честно говоря, я уже не представляла своей жизни без Лекса. Он стал не только моим спасителем, но и самым близким человеком. Я любила его, но сказать об этом не решалась. В том, что он меня любит, я не сомневалась: еще в Довиле это было очевидно. Но теперь Лекс молчал, о своих чувствах больше не говорил ни слова, и меня это стало со временем раздражать. В чем дело? Почему он молчит?

В конце концов, я не выдержала и решила посоветоваться с бабушкой.

— Ну знаешь, — сказала она, выслушав меня. — По-моему, ты слишком нетерпелива, милая. Лекс столько пережил из-за тебя. Стольким пожертвовал!

— В каком смысле?

— Николь, да во всех! Тебя не удивляет, к примеру, что он столько месяцев торчит тут, в Париже, не работая? Ты хоть задумалась, на какие средства он живет? А вдруг он тратит последние сбережения, занимаясь твоим делом?

— И правда… — растерянно сказала я. Об этом я совершенно не подумала.

— А ты, кроме того, практически на глазах Лекса закрутила роман с этим мерзавцем, показав себя не с лучшей стороны: как ветреная, легкомысленная особа, — наседала на меня бабушка. — Так чего ты теперь от него хочешь? Он имеет полное право сомневаться в твоих чувствах!

— Бабушка, я не поняла, ты на чьей стороне? — обиделась я. — Я пришла к тебе за советом, а ты на меня нападаешь!

— Девочка, я не нападаю, а пытаюсь помочь. Просто хочу, чтобы ты была полностью уверена, что Лекс — это он, тот самый, понимаешь? Может, ты просто очень ему за все благодарна и принимаешь это за любовь?

— Да нет же, нет! Я действительно люблю его, правда. И в этом я уверена, как ни в чем другом.

Бабуля испытующе посмотрела на меня:

— Ну ладно. Если так, то обещаю поговорить с ним. Имей в виду, мне этот мальчик очень нравится: надежный, честный и благородный. Как раз такого мужа я тебе и желала.

Я покраснела.

— Скажешь тоже: мужа…

— А как ты хотела? — удивилась бабуля. — Конечно, мужа. Или ты думаешь, что я допущу какие-то непристойности между вами без свадьбы? Ни за что! Если любите друг друга — добро пожаловать в церковь!

— Бабушка, сейчас не средние века, — пыталась отшутиться я. — А вдруг мы не сойдемся характерами? Надо пожить вместе, узнать друг друга получше…

— Куда уж лучше? Он тебе жизнь спас, милая! Что ж тебе еще надо? — не поддержала мой шутливый тон бабушка. — А если ты про интим…

— Бабуля! — изумленно вскричала я, не веря своим ушам.

— Николь, ты что, дикая? — рассердилась бабушка. — Или думаешь, что я уже совсем старая? Так вот, я уверена, что все у вас будет хорошо, во всех смыслах. Главное — любовь, поняла? Единственное, что тебе нужно сделать непременно — это поцеловаться с ним… Вы ведь еще не целовались?

— Бабушка… — мои щеки пылали огнем, и я не знала, куда мне деться.

— Хватит смущаться! Когда я выходила за твоего деда, я, разумеется, была девственницей… Николь, перестань смотреть на меня так! Ты похожа на монашку, случайно попавшую в бордель. Так вот, единственное, что мы с твоим дедушкой себе позволяли до свадьбы — это поцелуи. И вот что я тебе скажу: если тебе нравится, как целуется твой мужчина, то с остальным у вас точно все будет в порядке, поверь мне! А сейчас собирайся. Я отвезу тебя в салон: будем приводить твои волосы в нормальный вид. С Лексом я поговорю, обещаю.

Я не знаю, когда именно бабушка с ним поговорила бы, потому что как только мы вернулись из салона красоты, где, слава Богу, мне вернули мой родной цвет волос, Софи сказала, что нам надо ехать к комиссару Этьену. Лекс и Николя туда уже уехали, и мы с бабушкой, наскоро пообедав, помчались в комиссариат.

Когда мы приехали, то увидели перед кабинетом Этьена Николя, сидевшего на кушетке с газетой в руках.

— Привет! — сказала ему бабушка. — Зачем нас позвали?

— А где Лекс? — спросила я.

— Нас позвали подписать показания и ознакомиться с какими-то документами. Лекс в кабинете комиссара, меня просили подождать тут, — спокойно ответил нам Николя. — Присаживайтесь. Николь, наконец-то ты вернулась в свой цвет! Очень хорошо…

— Спасибо, — улыбнулась я, и мы сели по обе стороны от него. Я случайно бросила взгляд на газету, которую до этого читал Николя. Фамилия Леруа была напечатана большими буквами в одном из заголовков.

— Это о нас? — с любопытством спросила я, указывая на газету.

— Это? Ах, да! Можешь посмотреть: вы с бабушкой на всех первых полосах…

Я развернула газету. «Невероятные тайны семьи Леруа» — называлась статья, начинающаяся на первой странице и далее занимающая весь разворот. В статье описывались события, связанные с моим исчезновением из Довиля, пребыванием в клинике доктора Хорна, последующим освобождением, убийством горничной и Мари Брюнне. Я бегло просмотрела статью, но ничего нового там не нашла: только красочное описание нашего с бабулей чудесного воскрешения, подробности ее пресс-конференции, где она объяснила, почему необходимо было разыграть собственную смерть, фотографии Патрика и Миранды, а также стандартная фраза о том, что полицейское расследование практически завершено и вскоре виновные предстанут перед судом. Я уже собиралась вернуть газету Николя, как вдруг в глаза бросился последний абзац этой статьи, начинающийся предложением: «Огромную роль в раскрытии этого удивительного преступления сыграл Александр Сен-Клер, владелец и издатель журнала «Деловая Франция», знаменитый фотохудожник, чьи работы с постоянным успехом выставляются в фотостудиях и галереях по всему миру. К сожалению, месье Сен-Клер отказался от интервью с нами, но нашим корреспондентам удалось достоверно установить, что именно благодаря Александру Сен-Клеру Николь Леруа вновь обрела свободу и вернулась домой…» Дальше я уже не читала. Дыхание у меня перехватило, а сердце забилось как бешеное.

— Кто это?! — диким голосом вскричала я, схватив Николя за руку. Он аж подпрыгнул от неожиданности:

— Господи, Николь, что опять случилось?

— О чем ты, детка? — заволновалась бабушка. Но я смогла лишь промычать что-то нечленораздельное, тыча пальцем в газету.

— Там написано… кто это… Сен-Клер… ничего не понимаю…

— Это я, — раздался голос Лекса, который неслышно вышел из кабинета и подошел к нам. — Ты прекрасно выглядишь, Николь.

Пока я в полнейшем изумлении смотрела на него, он взял газету и тоже бегло просмотрел статью.

— Все-таки напечатали, — вздохнул он. — Успокойся, Николь, все в порядке.

— Но как же… ты же… Кто ты такой?! — завопила я на весь коридор.

— Боже мой, что с ней опять такое? — испугалась бабушка. — Девочка, тебе плохо?

— Не волнуйтесь, мадам, — улыбнулся Лекс, присаживаясь передо мной на корточки. — Что тебя так напугало, милая?

— Кто такой Александр Сен-Клер? — четко отделяя каждое слово, спросила я.

— Это я, — спокойно ответил Лекс.

— Это он, — подтвердил Николя, с опаской глядя на меня, а бабушка несколько раз быстро кивнула.

— И вы все об этом знали?! — я смотрела на них во все глаза.

Бабуля и Николя непонимающе переглянулись.

— Николь, ты меня пугаешь, — сказала бабушка, — конечно, мы знали. И ты его знаешь, вот он, сидит перед тобой и смотрит влюбленными глазами…

— Бабушка, мне сейчас не до смеха!

— Да никто не смеется, Николь! — воскликнул Николя. — Мы действительно не можем понять, что тебя так удивило?

— Его зовут Лекс, — твердо сказала я. — И не надо делать из меня сумасшедшую, хватит, уже пытались. А тут написано про какого-то Александра…

Лекс взял мои руки в свои и медленно произнес:

— Меня зовут Александр. Александр Сен-Клер. Лекс — это сокращенно, понимаешь? Так меня с детства называют, так я всем всегда и представляюсь, уже привык…

Я буквально потеряла дар речи… Александр… Опять Александр… Только тот был ненастоящим, верно? А этот — реальный! Мужчина моей мечты… Он действительно существует!

— Бабушка… боже мой… ты понимаешь? — забормотала я, сжимая руки Лекса. — А ты сам понимаешь? Ты же Александр!

— Конечно Александр, глупенькая, — тихо рассмеялся он, целуя мои руки. — Извини, надо было представиться тебе полным именем.

— А-а, так вот в чем дело! — наконец-то поняла бабушка. — Теперь все ясно. Я-то думала, ты, детка, знаешь, что он и есть твой сказочный принц, правда, без яхты… — и она подмигнула Лексу.

— Ну почему же без, — невозмутимо ответил он. — Яхта у меня имеется, и не одна. Как-никак, я вполне прилично зарабатываю.

— Не скромничай! — Николя шутливо стукнул его свернутой в трубочку газетой. — «Прилично»! Да ты один из самых завидных женихов Франции! А твои фотографии — это вообще достояние республики.

— Да ладно тебе, — отмахнулся от него Лекс и ласково посмотрел на меня. — Ну ты как, пришла в себя?

— Я тебе этого никогда не прощу! — воскликнула я, так как до меня постепенно дошел смысл всего сказанного им. — Если бы тогда, в Довиле, ты назвался мне Александром… Может быть, ничего бы и не было! Как ты мог не сказать мне, что ты — Александр?!

— Все-таки у нее пунктик насчет Александра, — вздохнула бабушка, — она давно им бредит… Хотя знаешь, Лекс, может, Николь и права: представься ты ей полным именем — и все! Она сразу же влюбилась бы в тебя, и Патрик с Мирандой остались бы с носом!

Они все дружно рассмеялись. В этот момент из кабинета выглянул Этьен:

— Здравствуйте! Мадам графиня, можете войти вместе с мадемуазель.

— Я пойду с месье Мартеном, если вы не против, — сказала ему бабушка, — а мадемуазель, по-моему, сейчас очень нужно поговорить с Лексом.

И вместе с Николя они вошли в кабинет.

Лекс присел рядом со мной.

— Николь, милая… — он нежно погладил меня по щеке.

Я задержала его руку и прижалась к ней:

— Лекс… Я так хочу, чтобы ты поверил мне…

— Помнишь, я просил не говорить ничего, в чем ты еще не уверена?

— Я давно уже уверена, правда, — прошептала я. — Я люблю тебя…

Его глаза потеплели, и он взял меня за подбородок:

— Я тоже люблю тебя, Николь. Но ты об этом прекрасно знаешь…

И он поцеловал меня. Сначала легонько, в сомкнутые губы, а когда я ответила, резко притянул меня к себе, одной рукой держа за талию, и это уже были совершенно другие поцелуи: настоящие, полные страсти и желания… Хорошо, что мы сидели, иначе я точно лишилась бы чувств: настолько сильно дрожали не только ноги, но и все мое тело… Никогда бы не подумала, что буду целоваться с мужчиной моей мечты на кушетке в полицейском управлении! Но это было волшебно, восхитительно и незабываемо!

Не знаю, сколько мы еще вот так сидели бы и целовались, но прервало нас только деликатное покашливание вышедшего из кабинета Николя:

— Прошу прощения, конечно, но тебя, Николь, просят зайти…

— О, да вы целуетесь! — в восторге вскричала бабушка, абсолютно не понижая голоса. — Слава Богу!

Мы вскочили с кушетки. Не знаю, как Лекс, а я была очень смущена. Но, когда увидела, с какой искренней радостью и бабуля, и Николя смотрят на нас, все мое ощущение неловкости моментально исчезло.

— Я с тобой, — шепнул мне Лекс, и мы вошли в кабинет.

Комиссар Этьен дал подписать мои показания, распечатанные на нескольких листах машинописного текста, после чего ознакомил с показаниями Миранды и Патрика, которые, в принципе, говорили одно и то же, уже известное нам всем, полностью признавая свою вину в содеянном.

— Они рассчитывают на снисхождение? — спросил Лекс.

— Видимо, да, — пожал плечами Этьен, — хотя вряд ли получат его: слишком много они натворили. Пожизненный срок им уже обеспечен.

Мы тепло простились с ним и вышли на улицу.

— Мадам Изабель, если вы не возражаете, я привезу Николь позже, — обратился Лекс к бабушке, которая уже села за руль своей машины. — Нам надо поговорить.

— Конечно, дорогой, — кивнула бабуля, — до встречи!

И умчалась. Николя уехал следом, а мы с Лексом сели в его машину. Я уже знала, куда он меня везет.

— Так это твой дом? — спросила я, когда мы подъехали к знакомым воротам моего прежнего убежища. — Дом одного очень хорошего человека, как сказал Николя, помнишь?

— Помню, — улыбнулся Лекс, открывая калитку, — проходи, Николь!

Я с радостью вошла в знакомый сад, по которому, оказывается, успела соскучиться. На пороге дома нас встретил седовласый дворецкий в черной жилетке.

— Здравствуйте, месье Александр, — приветствовал он нас. — Здравствуйте, мадемуазель!

— Привет, Поль, — весело ответил ему Лекс. — Николь, позволь представить тебе Поля, моего лучшего друга. Он с малых лет нянчился со мной, и даже сейчас считает, что я еще не вырос…

— Весьма рад, мадемуазель Николь, — с достоинством ответил дворецкий, не обращая внимания на слова Лекса. — Полагаю, что погода позволяет накрыть стол в саду, не правда ли?

— О, это было бы замечательно, — искренне сказала я. — Мне так нравится сидеть под тем каштаном…

— С вашего позволения, пойду распоряжусь об этом, — произнес Поль и пошел к дому.

— Я люблю тебя, Поль! — крикнул ему вслед Лекс.

— Это взаимно, месье Александр, — серьезно ответил дворецкий и вошел в дом. Мы с Лексом рассмеялись.

— Поль — просто чудо, — сказал Лекс. — Он с детства был мне кем-то вроде бонны, ну, как твоя Софи… А когда я перебрался в Париж, Поль заявил, что едет со мной, причем он даже убедил родителей, что за мной еще нужен глаз да глаз, и они с радостью отпустили его… Присядем?

Мы подошли к нашей беседке.

— Я помню, ты говорил, что родился в Нанте, — сказала я. — Расскажи подробней: кто твои родители, как ты стал издателем и… как там… фотохудожником, правильно?

— Правильно, — улыбнулся Лекс. — В Нанте у меня живут родители. Мой отец, Николь, окружной судья, поэтому фамилия Сен-Клер в наших краях довольно известна, мама — журналистка. До замужества она много ездила по миру, писала интересные статьи о знаменитых людях, а потом вышла замуж и осела в Нанте. Теперь она владелица и главный редактор собственной газеты, а также издает журнал для нантовских домохозяек, который, кстати, пользуется большим спросом. Еще у меня есть старший брат, Филипп, но он уже десять лет живет в Америке, занимается строительным бизнесом… Что еще тебе рассказать, милая? Так много всего.

— Ничего страшного, мы больше никуда не торопимся, да? И у нас впереди вся жизнь.

— Звучит просто здорово… Вся жизнь! — Лекс задумчиво посмотрел мне в глаза. — Мне понимать это как намек на что-то более серьезное, чем просто поцелуи в полиции?

— Ты снова шутишь! — воскликнула я. — Перестань смеяться надо мной!

Лекс неожиданно схватил меня в охапку и усадил себе на колени:

— Я абсолютно не шучу, Николь Леруа. Я хочу провести с тобой всю жизнь, как ты очень правильно сказала…

И поцеловал меня. От приятного занятия нас отвлек дворецкий.

— Месье Александр, стол накрыт.

— Спасибо! — крикнул Лекс, с трудом оторвавшись от моих губ. — Ну что, пойдем поужинаем?

Мы переместились за столик под каштаном.

— Лекс, а почему твой дворецкий называет тебя только полным именем? Он всегда так делает?

— О, да! Поль не признает имени Лекс. Говорит, что это какой-то обрывок, кусок, вырванный из прекрасного Александра. А когда ты узнаешь его получше, и он перестанет тебя стесняться, — держись: Поль поведает тебе о том, как переворачиваются в своих гробах все великие, носившие имя Александр, — Невский, Македонский, Суворов, Дюма, он может перечислять их до бесконечности — когда слышат имя Лекс…

— А мне нравится. Довольно необычно! Кстати, а кто придумал Лекса?

— Мой брат… Он старше всего на два года, поэтому в детстве ему трудно было выговаривать Александр, и он как-то назвал меня Лексом. Всем домашним ужасно понравилось, ну, кроме Поля. Так и повелось: Лекс и Лекс.

— А как ты стал фотографом?

— Не могу ответить на этот вопрос, Николь… Наверное, я им родился. С малых лет я играл с мамой в корреспондента: она давала мне задания — снять какой-нибудь сюжет, например из жизни соседей, или аптекаря, или хозяина кондитерской с нашей улицы. Да что угодно! Фантазия моей мамы не знает границ… Первый фотоаппарат мне подарили на седьмой день рождения. Сначала все считали, что это просто хобби, ничего серьезного. Но однажды, когда я тайком забрался на дерево и снял судебный процесс, где председательствовал отец, мама случайно увидела эти фотографии и пришла в восторг. Каким-то чудом мне удалось передать самые истинные, без прикрас, чувства тех участников процесса, которые попали под прицел моего объектива: скуку на лице государственного защитника, сосредоточенность прокурора и явный страх в глазах подсудимого… Как удалось это сделать мне, десятилетнему мальчишке, да еще и с такого неудобного ракурса?

После тех фотографий родители отнеслись к моему занятию уже более серьезно: они даже выделили мне подвал нашего дома под фотолабораторию. В двенадцать я выиграл парижский конкурс «Наша Родина глазами детей», куда маленькие фотографы направляли свои работы со всех городов и деревень Франции… А когда мне исполнилось 15 лет, я поступил учеником в фотолабораторию маминой газеты.

В 18 лет родители отправили меня в Гарвард, где я окончил факультет журналистики и смог получить работу фотожурналиста, делал материалы сразу для нескольких новостных агентств. В 21 год я основал собственное издательство, потом их стало больше. «Деловая Франция» — одно из последних. Но, кроме известных лиц в мире политики и экономики, я создаю собственные фотопортреты звезд шоу-бизнеса, известных спортсменов, ученых…

Знаешь, Николь, что мне нравится больше всего? Портреты обычных прохожих, людей, чьих имен я даже не знаю. Это удивительно: улица порой подбрасывает такие сюжеты, каких не поставит ни один великий режиссер. Кажется, я утомил тебя?

— Что ты! Мне безумно интересно. Я же совсем ничего о тебе не знаю. Слушай, это правда, что ты знаменит? И являешься самым завидным холостяком?

Лекс расхохотался, запрокинув голову:

— Не верь газетам, Николь…

— Прошу прощения, мадемуазель, — я и не заметила, как к столику подошел Поль с подносом. — Считаю своим долгом сообщить вам, что творчество фотохудожника Александра Сен-Клера пользуется всемирным признанием. Его работы регулярно публикуют известнейшие журналы практически во всех странах, и целых четыре раза подряд месье становился лауреатом той американской престижной премии, никак не могу выучить ее название… Я собираю все статьи о нем. Если хотите, могу дать вам почитать…

— Поль, перестань, — Лекс помог дворецкому поставить на стол кофейник. — До капитана Кусто мне еще далеко.

— Но вы с месье Кусто творите в совершенно разных жанрах, — невозмутимо произнес Поль и с королевским достоинством удалился.

— В общем, Николь, жизнь у меня довольно насыщенная и очень интересная. Единственная проблема — я не могу подолгу сидеть на одном месте, понимаешь?

— Конечно. И считаю, что это просто здорово: видеть мир, общаться с новыми людьми. В этом у вас много общего с бабулей: ее практически никогда не бывает дома.

— О, Николь, ты сделала мне лучший комплимент! Мадам графиня — это высший пилотаж! Я искренне восхищаюсь твоей бабушкой.

— Да, она у меня необыкновенная… Слушай, а почему ты мне сразу все не рассказал о себе, еще в нашу первую встречу?

— Видишь ли, — Лекс немного смутился. — Я очень хотел понаблюдать за тобой: как будет вести себя внучка графини с простым пляжным фотографом. Небольшой эксперимент… Ты не обижаешься?

— Да что толку сейчас об этом говорить. Наверное, не обижаюсь. Единственное, жалею, что ты не представился мне Александром.

— Это целиком и полностью моя вина, — Лекс нежно погладил меня по руке. — Но давай не будем вспоминать этот кошмар, договорились?

— Договорились. Лекс, а ведь я еще не отблагодарила тебя за то, что ты спас мне жизнь! Что я могу для тебя сделать?

— Что же мне потребовать от внучки самой графини Леруа? — Лекс прищурил один глаз и посмотрел на меня. — Пожалуй, напишу список желаний…

— Эй, месье, ты не очень-то, — я погрозила ему пальцем, — наглеть не надо!

— Ну почему же наглеть? Даже твоя бабушка настоятельно рекомендовала мне воспользоваться с умом тем, что она тоже является моей должницей, помнишь? Так что бы такого попросить мне у обеих графинь, а? Даже не знаю… Не всякому выпадает такой шанс. Ладно, я придумал. Для начала иди сюда и поцелуй меня немедленно!

Это я сделала с большим удовольствием.

Что еще рассказать вам? Вроде, я ничего не упустила. Да, через пару недель состоялся суд над Патриком и Мирандой — большое событие, освещаемое прессой. Эксперты признали обоих Эштонов абсолютно вменяемыми и отдающими отчет своим действиям. Мы с бабушкой дали показания одними из первых, после чего больше в суде не появлялись: я просто не могла смотреть на Миранду за решеткой…

Да и ждали меня более приятные дела: Лекс сделал мне предложение, и мы с бабулей стали готовиться к свадьбе.

Я хотела тихого праздника в узком семейном кругу, а бабушка настаивала на грандиозном торжестве. И мы чуть не поссорились, причем каждая втихаря пыталась переманить жениха на свою сторону, чтобы заручиться его поддержкой, доказывая, что именно ее вариант свадьбы — самый лучший. Когда Лекс понял, что его используют, то строго сказал обеим:

— Мне абсолютно все равно, где и как я буду брать в жены свою любимую девушку, понятно? Поэтому хватит вам дурить, успокойтесь и придите к чему-то одному, только мирно!

В результате нам пришлось прийти к компромиссу: пышное венчание в замке, но из гостей — только близкие, никаких знаменитостей, президентов, политиков. Поворчав, бабуля уступила.

15 сентября из Нанта приехали родители Лекса, Мадлен и Жером Сен-Клеры. Мне они сразу понравились: веселые, добрые, горячо любящие своего сына; брат Филипп должен был прилететь из Штатов к концу месяца. Наше венчание было назначено на 1 октября.

А 25-го Миранде и Патрику вынесли приговор. Мы не поехали в суд, но вечером бабушке позвонил комиссар Этьен, от которого мы узнали, что никаких сюрпризов в ходе судебного процесса не произошло: подсудимые были приговорены к пожизненным срокам лишения свободы.

1 октября мы с Лексом поженились. Церемония венчания прошла в нашем замке, как я и хотела. Мы никого не приглашали, кроме родных и самых близких. Исключение составил комиссар Перрен, который не только очень помог во всей этой истории, но и благодаря ней сдружился с Лексом и Николя.

Сидя за свадебным столом, рядом со своим любимым, в окружении своих самых дорогих и близких людей, я не могла не вспомнить ту, которая, несмотря ни на что, все еще оставалась в моем сердце. Именно она, как это ни странно звучит, научила меня быть более решительной, не бояться трудностей и смело смотреть им в глаза. Забегая вперед, скажу, что я несколько раз писала Миранде в тюрьму, но она ни разу мне не ответила. И я не могла вычеркнуть из памяти наши детские годы, нашу дружбу, которая казалась такой крепкой, такой надежной. В глубине души я даже простила ее за все, в чем никогда не признаюсь ни своему мужу, ни тем более бабушке. Ведь Миранда была абсолютно права, когда, уходя, сказала мне: «Я явила тебе твоего Александра!» И это правда. Думаю, что именно к Миранде больше всего подходит чье-то мудрое изречение: «У каждого из нас есть человек, который принес нам очень много боли, но он навсегда останется в сердце тем, кто принес очень много счастья».

Оглавление

Лето у моря

  Немного от автора

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

Когда осыпаются розы

Пять дней в Париже

Александр

  О снах, мечтах и виноделии

  Довиль. Мечты сбываются?

  Клиника доктора Хорна

  Возвращение домой. Конец всем тайнам Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg