«Синдром выгорания любви»

Синдром выгорания любви (fb2) - Синдром выгорания любви (Юлия Сорнева - 5) 1048K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Людмила Феррис

Людмила Феррис Синдром выгорания любви

Глава 1

Что не хочешь помнить, то всегда помнишь.

Р. Брэдбери

Наши дни.

Прасковье Щукиной не спалось: может, за день скопилось напряжение, да еще не давали покоя больные суставы — артроз. Сколько она всяких мазей на коленки перемазала — не счесть, ничего не помогает, да и не поможет, наверное, помирать с артрозом придется. Прасковья повернулась и вытащила из тумбочки красную упаковку с мазью.

— Сейчас я вас натру как следует, — сказала она вслух своим коленкам.

По коридору кто-то шаркал тапочками, кашлял и чихал.

— Ну нет сегодня покоя, — это проснулась соседка по палате Глаша, Глафира Сергеевна.

— Нет покоя, — согласилась Прасковья. — Я вот тоже не сплю, коленки замучили, уж потерпи, Глаша, мазь пахучая.

— Да знаю я твою мазь, провоняла вся комната.

Прасковья мазала колени сильно, до боли, растирая руками опухшие суставы.

— Зря ты мучаешься, только мазь переводишь. Пора уже нам на тридцать третий собираться.

Тридцать третьим в народе называли кладбище, — почему две тройки так провинились перед людьми, уже никто не помнил.

— Я еще хочу пожить, Глаша.

— А я не хочу, по-твоему? Но вот еле вчера до столовой дошла, совсем ноги отказывают.

Такие разговоры в городском доме престарелых были делом обыденным, привычным, как и разговоры о болезнях — о чем же еще говорить старикам, если организм в таком возрасте дает сильные сбои, но, как говорит медсестра Нина, если что-то с утра болит, радуйтесь: значит, вы живы.

Тапочки в коридоре зашаркали теперь в другую сторону.

— Алексеич, что ли, по коридору ходит? — поинтересовалась Глаша.

— Не, Алексеич пятками сильно стучит, а этот шаркает. Нинка поди новые тапочки купила.

За годы пребывания в доме престарелых они научились по шагам в коридоре определять людей.

— Не, какие-то странные шаги. Словно кто-то крадется. А кто может быть? Новеньких не было. Нинка сегодня дежурит, а значит, у всех наших судно у кроватей, чтобы по коридору не шастали, — уверенно говорила Глаша.

— Да дались тебе эти шаги! Давай лучше спать.

Прасковья закончила натирать колени, и ей показалось, что боль отступила. Но она знала, что ощущение это было обманчивым, через десять минут суставы «закрутит» снова, и спасение было только в одном — успеть заснуть, пока мазь действует. И колени крутит, и душу выворачивает, достает до самых глубин. Прошлое не отпускает и не отпустит, пока ты за него держишься. В прошлом было все — хорошая работа, друзья, успех и выбор, который она сделала. Теперь прошлое давит, не дает покоя, и тяжесть эту не сбросить, — не с Глафирой же поделиться?! А может, и рассказать, легче станет, и видения прекратят ее мучить?

— Расскажи что-нибудь из своей жизни, все равно сон не идет, — Глаша села на кровати.

Вспоминать о прошлом было самым интересным занятием в доме престарелых — многим хотелось снова заглянуть в ту жизнь, что ушла безвозвратно, но, казалось, пронизывала маленькие комнаты казенного заведения тонкими нитями волшебного покрывала памяти.

— Не даешь мне сегодня уснуть, Глафира!

— Так это не я, а твои коленки.

— Что правда, то правда. Да я уже про свою жизнь многое рассказала!

— Ну, а про эту, свою клиентку, что мужа зарезала, так и недослушала я, уснула.

— Про Клару Андреевну, что ли? Нехорошая это история.

Прасковья Петровна Щукина всю свою сознательную жизнь отработала парикмахером, дружила со своими клиентками, была в курсе их личной жизни. Паша считала, что язык ее кормит так же, как и руки, — умела она разговорить клиенток. Ведь умение общаться намного важнее идеально выполненной стрижки. На Пашином рабочем месте, в парикмахерской, на контакт с мастером дамы шли легко, расслаблялись под жужжащий звук фена и рассказывали ей про себя, про свою личную жизнь, про мужа и любовника. Но для того, чтобы достичь такой откровенности, требовалось не только профессиональное умение, но и способность сочувствовать, сопереживать чужим историям. Прасковья была модным мастером, клиенты стояли в очередь, но для «своих» у нее всегда находилось время. Избранные дамы приносили не только деньги, но и обладали связями и, в свою очередь, помогали Прасковье в решении многих бытовых вопросов, например, помогли устроить сына в детский сад. Но среди избранных клиентов Клара Андреевна Гулько была особняком, сама по себе — яркая такая индивидуальность. Главное дело ее жизни — быть женой успешного бизнесмена и руководителя городской торговли Александра Гулько. Клара Андреевна уделяла много времени своей внешности, ходила по салонам красоты, но «такие руки, как у Прасковьи, не променяла бы ни на кого». Клара всегда была с прической — модной и стильной стрижкой. Первое время она с высокомерием разговаривала и общалась с Пашей, а потом, визит за визитом, ледок в отношениях таял, и Клара Андреевна стала доверять своему мастеру не только создание шедевров красоты на голове, но и душевные истории. Историй было не то чтобы много, но Прасковья знала и о привычках мужа, и о зависти подруг, и о покупке новых сапог. Она всегда восхищалась Кларой — клиентка была женщиной необыкновенной красоты.

— Ты говорила в прошлый раз, что Клара эта, твоя клиентка, мужа своего убила.

— Убила, зарезала в приступе ярости, — не любила Прасковья вспоминать эту историю. Всю правду рассказывать нельзя, да и кому она нужна, эта проклятая правда?! — Изменил он ей, застукала она мужа своего с бабой, молодой, красивой. Приехала без предупреждения на квартиру, а он там, в кровати с молодкой. Деваха сбежала, пока Клара буйствовала.

— Деваху надо было догнать и тоже прирезать, — цокнула языком Глаша. — Прилипчивые эти наглые молодые, одна такая у меня в цехе мужа и увела. Может, мне надо было тоже его убить — и ее и его, а я плакала сутками, переживала.

Глаша вспомнила свою невеселую историю про мужа-изменника, и от таких воспоминаний сразу стало муторно на душе. Легче только от того, что она не одинока: всем изменяют мужья — и красивым, и некрасивым.

— Ну, что там дальше?

— Да как в кино! Схватила нож, ударила мужа. Потом Клара сама вызвала «Скорую», милицию. В общем, такая явка с повинной. Она мне тоже позвонила, просила дочку на время забрать. Я ее просьбу выполнила, но потом передачи ей не носила. Не знаю, как она там, в тюрьме, была.

— А муж-то?

— Умер, не приходя в сознание. Кларе дали двенадцать лет. Я не была на суде, газеты потом писали. Скандальная история получилась, неприятная. Адвокат ее хороший защищал, доказывал, что совершила она убийство в состоянии аффекта. Клара, наверное, уже на свободу давно вышла.

— Так ты ее больше не видела?

— Я же потом в другую парикмахерскую перешла работать. Да и прическа ей за ненадобностью.

— А что же ты не поинтересовалась, как у нее жизнь дальше сложилась? Дочка ее как? Кто мужа хоронил?

— Давно это было. Спи, Глаша, покойников к ночи мы начали вспоминать не к добру. Запах какой-то странный из коридора идет. Чуешь?

Прасковья накинула халат и пошла в коридор. Пахло дымом.

— Эй, кто там курит!? — крикнула Паша. Курение в коридоре строго запрещалось. Ночной медсестры на месте не было.

— Куда они все подевались? — бормотала Прасковья Петровна и шла на запах дыма, который становился все сильней и сильней. За дальней дверью коридора явно что-то горело. Коленный сустав заломило так сильно, что Щукина захромала.

Как не вовремя, хотя разве может коленка своевременно заболеть? Дым, который уже было видно, стелился по полу и отвоевывал себе пространство метр за метром. Ей показалось, что за дверью кто-то есть.

— Эй, кто там?! Что за пожар?! — она дернула за ручку двери. Человек за дверью не спешил отзываться.

— Что вы тут делаете? Кто вы?

Фигура, окутанная дымом, медленно развернулась, и Прасковья удивленно произнесла.

— Ты? Ты как здесь? Что ты тут делаешь? — сказать больше не получилось, потому что она почувствовала, как шею сильно сдавило. Прасковья одновременно ощутила ужас, боль и провалилась в темноту. Человек оттащил тело женщины в угол, посмотрел, как огонь бежит по коридору и начали гореть стулья.

Пламя играло языками, поднимаясь все выше и выше в коридорную пустоту, заглядывая в каждую дверь.

Глава 2

«Как слышится, так и пишется» — правило русского языка.

Наши дни.

С утра загудела сирена, ее вой был слышен во всех уголках города. В редакции, как по команде, зазвонили все телефоны: горожане жаждали знать, что происходит.

— Вы не знаете, с какого перепуга сирена орет? — возмущался мужской баритон.

Юля Сорнева, журналист местной газеты «Наш город», не имела ни малейшего представления о происхождении тревожного сигнала, но уверенно отвечала: «Плановые учения по ГО и ЧС. Не волнуйтесь».

После десятого звонка она решила все же узнать истинное положение дел.

— Мила Сергеевна! Скажите, почему сирены все утро гудели? Если это учения, то почему нам информацию в редакцию не сообщили? Я, по крайней мере, ничего не знаю об этом, но всем беспокоившимся говорю, что это учения.

Ответственный секретарь газеты Мила Сергеевна была главным редакционным источником информации. Это словно для нее двести лет назад произнес крылатую фразу английский бизнесмен Натан Ротшильд: «Кто владеет информацией, тот владеет миром». Конечно, о существовании Милы Ротшильд не подозревал и распорядился информацией умело, когда раньше всех получил известие о разгроме Наполеона при Ватерлоо, что позволило ему заработать сорок миллионов фунтов стерлингов на Лондонской бирже. Мудрость английского бизнесмена, правдивость сказанных им слов всегда были на вооружении у Милы Сергеевны. Информационные потоки стекались к ней, словно рыбки к прикормленному месту, поэтому она знала почти все и успешно с этим управлялась.

— Отвечаешь ты, Юлечка, правильно. Только по секрету скажу, что сами гэочээсники удивились утренней сирене, а значит, ничего о ней не знали. Но всем официально объявили, что это были плановые учения. Неразбериха для нас — дело обычное. Что там в системе оповещения вдруг сработало и она сама по себе включилась — одному богу известно.

— Ну и ладно, — отмахнулась Юлька. — Лишь бы ничего страшного не случилось.

— А ты, между прочим, знаешь, куда надо бежать, если сигнал сирены настоящий?

— Не знаю, — разочарованно сказала Юлька. — Даже как-то не задумывалась об этом.

— А у меня в доме бомбоубежище есть, так что, Сорнева, можно ко мне бежать. Но я знаю, почему сирена могла гудеть, пожар сегодня страшный был — горел дом престарелых, люди погибли. Жалко стариков, они, немощные, сами спастись не в состоянии. Пожарные поздно приехали. В общем, трагедия.

Юлька представила, как старики пытались выбраться из горящего здания, и содрогнулась.

— Господи, как это страшно — старость, немощность, когда сам себе не можешь помочь! — Только бы не ей досталась эта тема — писать про пожар в доме престарелых. Но стоило об этом подумать, как Юля услышала голос главного редактора Егора Петровича Заурского:

— Сорнева, зайди ко мне!

Егор Петрович в местной журналистике был непререкаемым авторитетом. Когда-то в юности, попробовав силы в журналистике, он остался верен профессии навсегда. Местная газета была его любовью, его жизнью, его зеркалом, потому что главный редактор, хочешь не хочешь, но является соавтором всех без исключения материалов. Если издание плохое, смотрите, кто главный редактор.

— Писать надо о людях, — утверждал Заурский. — А то посмотришь телевизор и складывается впечатление, что у нас в стране живут только политики, преступники и гламурная богема.

Сегодня Егор Петрович был расстроен, и Юлька это видела.

— Что-нибудь случилось?

— Пожар в доме престарелых. Люди погибли.

— Да мне уж Мила Сергеевна сказала.

— Юль, я предлагаю тебе за эту тему взяться!

— Егор Петрович, может, колонкой новостей обойдемся? Там же все ясно — пожар, наверное, какая-нибудь старая проводка загорелась. Жалко бабушек-дедушек.

— Там не все просто, девочка моя.

У главреда всегда были свои источники информации. Рядовой журналист, чтобы быть в курсе событий, ходит на брифинги, пресс-конференции, читает пресс-релизы, а главреду Заурскому словно кто-то ежечасно подгоняет информационные потоки, а он только выбирает из них самое-самое. Свои источники информации Егор Петрович никогда не раскрывал, это и законом определено — защищать информисточники, и по журналистским понятиям разумно. Информация в его случае никогда не была поводом для шантажа, а использовалась исключительно в профессиональных целях.

— За нашим домом престарелых уже давно «присматривали»: поговаривали, что директор его, Антонина Михайловна, обирает стариков, она знает, где хранятся у них похоронные накопления, и как только человек отдает богу душу, а там это не редкость, Антонина первой заходит в его комнату и забирает деньги. Кроме того, предполагается, что там существуют манипуляции с квартирами стариков.

— В общем, пожар не был случайностью, — подытожила Юля.

— Очень похоже на то. Но есть еще одно обстоятельство. Во время пожара погибло несколько человек, а одна старушка умерла насильственной смертью.

— В смысле?

— Как слышится, так и пишется, Сорнева. Убили бабушку.

— Да ну, Егор Петрович! Когда пожар, всегда много путаницы. Может, на вашу бабушку горящая свая упала?

— Юля! Бабушка не моя, и горящая балка на нее не падала. Задушили ее.

— Вот это да!

— Поэтому ты возьмешься за материал, и, конечно, тут нельзя с плеча рубить, а во всем необходимо разобраться.

— А ее точно задушили?

— Журналист Сорнева, я когда-нибудь давал тебе информацию, которая не соответствовала бы действительности?

— Никогда, Егор Петрович, никогда с вами такого не случалось!

Юля вернулась к себе в кабинет озадаченная. Ей было понятно только одно — материал должен затрагивать серьезные социальные вопросы, а факты, что лягут в основу сочинения, должны быть достоверными. Следствие вряд ли поделится с ней информацией, а тиражировать домыслы и догадки никто ей не позволит. В первую очередь ей нужен герой, та самая женщина, которую убили. Сорнева пока ничего не знает о ней, но почему-то она оказалась в доме престарелых. Кому помешала бабушка — божий одуванчик?

Юля решила начать сбор информации со статистики и ужаснулась — дома престарелых горели по всей Росссии, от средней полосы до Дальнего Востока. Каждый раз это были десятки жертв и различное количество предположений, почему так происходит. Журналисты, писавшие на эти темы, утверждали, что в нашей стране каждый восьмой дом-интернат для инвалидов и престарелых не отвечает требованиям противопожарной безопасности, а по данным облстатистики почти сорока процентам населения страны требуется постоянный уход, но поддерживать в домашних условиях старого и больного человека всегда очень тяжело. Мила Сергеевна, заглянувшая в Юлькин кабинет, не удержалась от колкостей.

— Ну что, любимица главреда, получила персональное задание?

— Ой, Милочка Сергеевна, кто же любимицам задание про жуткие трагедии дает?

— Про дом престарелых будешь писать? — сочувственно произнесла ответсек.

Юлька молча кивнула, а Мила Сергеевна продолжала:

— Правильно говорят, что старость не радость, а долгая старость — это всегда немощь и скверный характер. С возрастом, увы, никто не становится мудрее, все изъяны вылезают наружу. У меня такая свекровь была у Мужа Два. — Ответсек газеты Мила Сергеевна замужем была несколько раз и своих мужей называла по номерам, — Муж Раз, Муж Два, Муж Три. Следовательно, свекровей у нее тоже было несколько — по количеству мужей.

— Если помощь какая будет нужна — обращайся. Ты ведь, Юлька, совсем молодая, а молодость старость не поймет, не потому, что ты глупенькая какая, а потому, что молодые не дозревают, что ли, до такого понимания.

— Милочка Сергеевна, что же вы меня раньше времени пугаете? Да и не про старость я буду писать, а про пожар в больнице. Согласитесь, что есть разница?

Юля Сорнева не предполагала, как она заблуждалась.

Глава 3

Директор — такой же человек, как все остальные, только он об этом не знает.

Р. Чандлер

Наши дни

Антонине Михайловне Котенковой нравилось быть директором дома престарелых, нравилось — и точка. Чтобы взойти на эту высокую, по городским меркам, ступеньку, ей потребовались годы и годы. После окончания медицинского института она три года тихо просидела в поликлинике на приеме терапевтом, а потом решила, что скромность для продвижения по должности совсем не уместна. Серую мышку на рабочем месте никто не заметит и повышение не предложит. Так и будешь сидеть за своим столом до самой пенсии, это факт, и Антонина решила действовать. Первое, с чего надо было начать, — совершенствовать свои профессиональные навыки, и Антонина начала учиться на всевозможных курсах повышения квалификации: на бесплатных — за счет больницы, на платных — за счет мужа, который не только хорошо зарабатывал, но и все свободное время посвящал сыну.

Главный врач поликлиники Виктор Петрович Селезнев, мужчина в годах, отметил инициативу старательного молодого врача, которая постоянно подходила к нему советоваться. Он видел, что Антонина Котенкова владеет многими навыками и умеет подстраиваться под любые ситуации, не терять своего лица и достойно справляться со сложными задачами.

— Вы очень перспективный врач, — как-то сказал Селезнев комплимент.

— Спасибо, мне очень приятно это слышать, — она зарделась румянцем.

— Из вас получится хороший руководитель, — обнадежил он.

— Я думаю, что не доживу до этого дня, — мрачно пошутила Котенкова.

— Это еще почему, Антонина Михайловна?

— Конкуренция высокая, все руководящие места заняты, а когда они освободятся, я буду совсем старой.

— Вы меня насмешили, — он посмотрел на нее поверх очков. — Хорошо, я что-нибудь придумаю для вас. Молодежь нужно продвигать.

Антонина почувствовала, что она оказалась в нужном месте в нужное время.

Должность, которую ей предложили через месяц, — заместитель главного врача по мобилизационной работе и гражданской обороне. Не бог весть что, решила она, но кабинет был отдельный, работа руководящая и ответственная. Первые два месяца Антонина основательно изучала должностную инструкцию, правила и нормы охраны труда, нормативные акты и прочие необходимые документы. Но была одна значительная деталь, которая во многом снижала значимость ее работы: готовиться к чрезвычайным ситуациям в поликлинике никто не хотел. На ее активную деятельность коллеги посматривали иронично и предложений по развитию и совершенствованию деятельности учреждения здравоохранения в условиях ЧС не делали. Впрочем, Антонине Котенковой этого и не требовалось, она справлялась сама — писала отчеты, ездила на конференции и даже выступала с докладами. Главный врач всегда хвалил ее, как публично, так и на совместном чаепитии, была у них такая совместная традиция. Ввела эту традицию, конечно, Антонина, которая однажды, будто случайно, задержалась после планерки и смущенно предложила:

— Может, чаю выпьем? Мне очень надо посоветоваться с вами.

— Если вам удобней советоваться за чаем, то, конечно, — улыбнулся Виктор Петрович. Ему нравилась молодая женщина, и ее общество было приятным.

— В отрасли объявлены Дни гражданской обороны, нас просят участвовать. Я даже план набросала, вот, посмотрите, — она пододвинула ему листок.

— А где у нас аварийно-спасательные формирования?

— Их нет. Но они должны участвовать в отраслевом соревновании.

— То есть, я правильно понимаю, Антонина Михайловна, таких отрядов у нас не существует, но мы должны обеспечить их участие в соревнованиях?

— Да, правильно, — она потупила взгляд. — Что же делать?

— А у нас есть договор с пожарной частью на медицинские осмотры?

— Есть! — она отрапортовала бойко.

— Ну давайте сделаем к нему дополнительное соглашение, что пожарные берут над нами шефство и выступают за нас в этих соревнованиях. Годится?

— Виктор Петрович, вы гений! Вы спасли нашу поликлинику и меня!

— Ну, мне особенно приятно ваше спасение. — Главврачу нравилось, что в глазах молодой заместительницы он выглядел всемогущим.

С тех пор почти после каждой планерки Антонина задерживалась на чай, минут на двадцать. Разговор всегда был душевный и немного двусмысленный, с нескромными намеками и касаниями. Котенкова понимала, что дело медленно, но верно идет «к постели». Она не возражала бы иметь главврача в любовниках. А что, дело хорошее, он сможет обеспечить ей более интересную работу, чем написание отчетов о несуществующих мероприятиях. Но однажды события повернулись по неожиданному сценарию: Виктора Петровича Селезнева отправили на пенсию. Тоня злилась.

— Старый маразматик. Чаи он, видишь ли, распивал со мной! Советы свои давал! Да кому нужны его советы! Советник, тоже мне! Наверное, как мужчина уже не может ничего, оттого на советы его только и хватает, — злилась она.

Котенкова предполагала, что произойдет дальше. Новый главврач, как это обычно бывает, приведет новую команду управленцев, и ее престижное и уже полюбившееся место будет занято какой-нибудь пронырливой дамочкой. Но Виктора Петровича она недооценила, в свой последний рабочий день он пригласил ее в кабинет и ласково погладил по коленке.

— Антонина, хочу предложить тебе подумать над новым местом работы — директора дома престарелых.

— Виктор Петрович, вы за что меня так? Штрафная площадка?

— Ты подумай, не кипятись! Это самостоятельный участок, специфический, правда, но самостоятельный. У меня бывшая пациентка работает начальником управления городской социальной защиты, им директор нужен, медик к тому же по образованию.

— Там же маразматики одни!

— Все мы когда-то будем маразматиками, нас ждет либо Паркинсон, либо Альцгеймер. Ты это знаешь не хуже меня, просто ты еще молода, и старость кажется такой далекой. Вспомнишь потом мои слова! Я тебе советую туда пойти.

«Нужны мне ваши советы», — подумала про себя Антонина, но его руку с коленки не убрала — старик может еще ей пригодиться, — а вслух произнесла:

— У меня есть время подумать?

— Пара дней, не больше. Позвонишь мне, если решишься, а если нет, так нет.

Когда на следующий день коллективу поликлиники представили нового главного врача — ярко накрашенную истеричную брюнетку с надменным выражением лица, Котенкова сразу поняла: предложение стать директором дома престарелых она примет, потому что с этой дамочкой они не сработаются. Дома она впервые поделилась своими планами с мужем, который не только ее не понял, но и удивился.

— Глупо уходить с работы из-за какой-то тетки. Первое впечатление может быть обманчивым.

— Это не тетка, это новый главвврач, и мы с ней не сработаемся.

— Да с чего ты так решила? — Муж работал в проектной организации, имел дело с чертежами, а не с людьми, и не представлял, как это можно — не сработаться с кем-то. Нужно уметь договариваться, не строить из себя крутого специалиста, как это делает его жена, а просто работать, доказывать, что ты — профессионал.

Антонина мужа выслушала, но решение приняла сама и через несколько дней вышла на работу в должности директора дома престарелых. От воспоминаний, связанных с прошлой работой, она избавилась без сожаления, как врач избавляется от использованной медицинской маски после закончившейся эпидемии гриппа. Виктору Петровичу Селезневу в ее жизни места теперь тоже не было.

Антонина ни разу не пожалела о сделанном выборе и всем своим восьмидесяти подопечным старалась быть надеждой и опорой. Новая работа открыла перед ней новые перспективы, о которых она раньше и не догадывалась, а также новые финансовые возможности.

Котенкова хорошо помнила тот день, когда она впервые вошла в этот казенный дом. Все ей казалось мерзким и ужасным: залитые водой стены, сломанные и пропахшие гнилью унитазы, грязное и вонючее белье, но в этом бедламе она сумела выжить, состояться и вывести когда-то убогое заведение в лучшее учреждение края.

Не такой был характер у Антонины Котенковой, чтобы сдаваться, и теперь, чтобы попасть в дом престарелых, нужно было стоять в очереди. Конечно, пенсионеры предпочитают провести старость дома, в своих стенах, но случается и так, что у пожилого человека нет детей или близких родственников, которые могут обеспечить должный уход. В городском отделе социальной защиты всегда можно было написать заявление и предоставить пакет документов для того, чтобы встать на очередь в дом престарелых, но дальше назначалась специальная комиссия, в обязанности которой входила проверка условий жизни пенсионера. Если комиссия подтверждала, что пожилой человек не способен ухаживать за собой самостоятельно, то выдавалось заключение и направление на пребывание в означенном казенном учреждении. Дальше бал правила Антонина Михайловна Котенкова, и стать жителем дома для стариков можно было только при ее согласии, а его получить было сложно. Она в обход комиссий делала так, что окончательное решение всегда оставалось за ней.

Находились даже такие, что писали на нее жалобы, мол, шантажирует директриса стариков, заставляет подписывать «дарственные» на квартиры, но свидетелей и подтверждения этому не было.

— Наши клиенты — народ особенный, с возрастными фантазиями, — утверждала Антонина и любила добавлять: — Это я вам как медик говорю.

Спорить с ней и возражать никто не собирался. С медиками, как с судом, не поспоришь. Медику всегда виднее.

Глава 4

Много чаешь, да ничего не знаешь.

Поговорка

28 лет назад

Лучше всего парикмахеру Прасковье Щукиной удавались женские стрижки. Сама она называла себя женским мастером, мастером на все руки. Сделать окрашивание волос, уложить в кудри длинные волосы, сделать прическу Паша тоже могла, но по стрижке она давала фору любому.

— И как это у тебя получается?

Прасковья смеялась:

— Девчонки, секрет я знаю! Самая коммерческая — какая, по вашему мнению, стрижка?

— Ну, это как посмотреть! Какой-нибудь «боб» или «каскад»!

— Вот в том-то и дело, что нет! Самая коммерческая — это простая стрижка. Подровнять косу ученице до уровня лопаток — это тоже простая стрижка, значит, простая стрижка — самая что ни на есть народная.

— Что-то я не помню у тебя народных стрижек, — фыркнула сменщица Лена.

— Ты плохо смотришь! Стихия локонов и волн берет начало в простой стрижке! Это тебе не обрезка кустарника, Леночка! — парировала Прасковья Петровна, намекая на последнюю жалобу недовольной клиентки, которую стригла Лена. Прасковья клиентку успокоила, чуть подровняла ей волосы и убедила жалобу в отдел по защите прав потребителей не писать.

В свою работу Паша была влюблена, ее руки легко порхали над головой клиента, словно сами собой расчесывая, отделяя, срезая пряди. Она никогда не контролировала свою позу во время работы, манипуляции рук, наклоны, потому что знала, что работает без усилий, с интересом и любовью. Клиенты это чувствовали, понимали и ни на кого не хотели променять «свою Пашечку». Клара Андреевна Гулько сначала не была ее клиенткой, а ходила в парикмахерскую только на маникюр, но потом как-то сказала:

— Красиво работаешь, Прасковья Петровна, любо-дорого посмотреть!

— Можно просто Паша, — откликнулась мастер.

— Хорошо, Паша, — улыбнулась женщина.

Клара Андреевна была завидной клиенткой. Муж у нее работал в торговле, жену баловал, одета она была как игрушечка, к тому же денег на себя не жалела.

— Сделаете мне завтра стрижку?

— Нет проблем!

Так впервые Клара оказалась в кресле у Щукиной, и уж Паша расстаралась. Дамочка осталась довольна, и теперь к списку важных Пашиных клиенток добавилась еще одна — Клара Андреевна Гулько.

Обычно женщины приходят в салон перед каким-то новым, поворотным событием, например перед свадьбой, при переходе на новую работу, то есть тогда, когда жизнь вступает в новую фазу и дамочка должна выглядеть так, чтобы все окружающие просто остолбенели при ее появлении. Такая клиентка смотрит на мастера, как на чародея, потому что его искусство имеет сильное влияние на женскую судьбу. Мастер должен угадать желание клиента, его суть, определить имидж: продавщицу нельзя подстричь как директора школы. Чтобы разгадать эти загадки, у парикмахера должна быть развита интуиция, без нее в профессии делать нечего — пустой звук, как будто звенят парикмахерские ножницы, звенят, но никого не стригут. У Прасковьи Щукиной интуиция была, и она позволяла ей не только видеть затылком, но и мгновенно ориентироваться в ситуации, чтобы обстоятельства работали на мастера, а не наоборот.

Клара Андреевна относилась к клиенткам другого направления — постоянным, но и отличалась от них тем, что в разговоры особо не вступала.

О чем говорят женщины в парикмахерской? Да о чем угодно! Когда колдуют над твоей головой, хочется расслабиться, полениться, получить удовольствие от того, что за тобой ухаживают. Бывало, за смену можно услышать от клиенток всякое: про сложности с бывшими и нынешними мужьями, о ложной беременности у собаки, о нерадивом враче и о том, что волосы на бровях стали расти в другую сторону.

Прасковья обычно улыбалась приветливо, поддакивала, кивала, всем своим внешним видом проявляя заинтересованность. Она очень любила рассказывать старый анекдот про парикмахера, который дважды порезал клиента и пытается развлечь его разговорами:

— Вы уже у нас были когда-нибудь?

— Нет, — спокойно отвечает клиент. — Ногу я потерял на войне.

Прасковья сама весело смеялась над своим же рассказом, но вот Гулько рассказать этот глуповатый анекдот она не посмела. Ей хотелось, чтобы у клиентки не было ощущения, что обслуживается она в дешевой парикмахерской. Прасковья знала, как и с кем себя вести.

Клара Андреевна была исключением из правил — она вроде как и не молчала, но из ее рассказов Паша никак не могла уловить главное: что Клара делает целыми днями. Ведь скучно это — не ходить на работу, лежать на диване, уставившись в телевизор. Даже если ты целый день проводишь в косметическом кабинете, времени остается очень много. Прасковья Петровна любила, чтобы день был разложен по полочкам: утром сына — в школу, мужа — на работу, сама тоже на работу, а если выпадала вторая смена, то занималась домашними делами, а их, как известно, никогда не переделать. Клара Андреевна охотно поддерживала разговор о современной моде, о том, каким шампунем лучше мыть голову, но как только разговор заходил о доме, замолкала. Прасковья была женщиной любопытной, и когда понимала, от каких тем уклоняется клиентка, то любопытство начинало ее раздирать, и создавалось впечатление, что здесь имеется какая-то тайна. Это шептала Пашина интуиция, шептала тихо, на ушко, только ей одной, подогревая еще больше женский интерес. Тайна окружала семейную жизнь Клары Андреевны. В ее глазах была такая тоска, что обмануть Прасковью досужими разговорами было нельзя. В парикмахерской про постоянных клиенток знали многое, вот только про Гулько — чуть-чуть: муж у нее — важная шишка и зарабатывает так хорошо, что жене может позволить сидеть дома и заниматься только собой. Однажды Прасковья все-таки не выдержала и задала вопрос, который ее мучил.

— Кларочка Андреевна, вам не скучно дома?

— Нет, милая, мне не скучно.

— Если бы я не работала, то не знала бы, чем заняться.

— Это тебе так только кажется. У меня очень много дел.

— Кларочка Андреевна, у каждой женщины дела всегда найдутся. Ну вот, например, вы проснулись, и что же вы делаете дальше? Думаете, чем заняться? Или у вас каждый день распланирован — массаж, парикмахерская, бассейн? Чем-то вы себя занимаете ведь целый день?

Расческа, которую держала в руках Прасковья, просто парила над Клариной головой, прикасаясь то к затылку, то к макушке, то к вискам, и Клара Андреевна расслабилась, и ее словно на мгновения подменили. Она вдруг сказала:

— А ты приходи ко мне завтра утром. У тебя ведь смена с обеда. Считай, что это вызов парикмахера на дом, — дочку мою пострижешь.

— А у вас есть дочь? — удивилась Паша. — А лет ей сколько?

— Познакомишься завтра, — уклончиво ответила Клара Андреевна.

К десяти утра Прасковья звонила в дверь, обтянутую дорогим дерматином. На звонок открыли быстро, и молодая девушка в строгом синем платье приветливо улыбнулась:

— Вы к Кларе Андреевне? Проходите. Сейчас я позову хозяйку.

Прасковья видела дорогие квартиры, но в этой квартире все было по высшему разряду. Стены холла, переходящего в гостиную, были украшены рельефным цветочным орнаментом. Тонкая художественная роспись в гостиной была выполнена золотистой краской, поэтому она выглядела парадной и нарядной.

— Нравится? — Клара Андреевна подошла незаметно.

— Конечно! — с восторгом сказала Паша. — Такая красотища! Невозможная красотища! Это же сказка у вас, Кларочка Андреевна, а не квартира! В такой жить да радоваться.

Кофе они пили на кухне, да не из банки, растворимый, к которому она привыкла в своей парикмахерской, а настоящий, из кофемашины. Такую машину Паша прежде не видела, слышала от клиентов о такой диковинке, но вот чтобы сидеть на белоснежной кухне, вдыхать аромат кофейных зерен и пить настоящий кофе — это впервые. Она ощущала себя не парикмахершей по вызову, а важной гостьей, и ей очень нравилась белая кухня, цветы и свечи в изящных бокалах, расставленные повсюду.

— Клара Андреевна, ну просто праздник вы мне сегодня устроили! Спасибо большое, — Паша расчувствовалась. — Дочку вашу подстригу бесплатно, так сказать, за доставленное удовольствие.

— Я сейчас позову Сашеньку.

В комнату вошла маленькая сухонькая старушка с необыкновенным лицом. Ее бледная кожа была истончена до такой степени, что сквозь нее просвечивали кровеносные сосуды. По сравнению с туловищем голова была очень большой, а лицо, наоборот, очень маленьким с мелкими-мелкими, словно «птичьими» чертами и таким же маленьким, острым подбородком. Косматые пряди волос едва доставали до плеч.

— Это моя дочь Александра, — представила старушку Клара Андреевна.

Прасковья так растерялась, что не могла сказать ни слова. Девочка-старушка смотрела на нее пронзительно-грустным взглядом. Словно в каком-то тумане, Паша услышала слова Клары Андреевны:

— У дочери редкая болезнь — прогерия, преждевременное старение.

Глава 5

Немой караул закричал, безногий на пожар побежал.

Поговорка

Наши дни

Так сложилось, что журналист Юлия Сорнева была далека от темы домов престарелых: социальные темы не были ее коньком. Материалы, которые она писала, были о людях ярких, интересных, так сказать, героях своего времени. Встречались среди ее статей и запутанные детективные истории, центром которых оказывались люди, о которых она рассказывала. Каждый раз Юлька находила выход из замысловатых ситуаций, а герои ее материалов, в эти хитросплетения попадая, иногда оказывались то Персеями, то Святогорами, а то и Соловьями-разбойниками. Старух и стариков среди них не было. И дело совсем не в том, что журналист Сорнева не почитала преклонный возраст, а в том, что она боялась себе признаться — старость ее страшила. Ведь в молодости кажется, что это состояние вечно, впереди еще много времени, которое исчисляется не годами — десятилетиями. Старость была каким-то абстрактным, мифологическим будущим — тревожным, смутным, зловещим, ускользающим. У старости не было привлекательного облика с маленьким домиком за городом, путешествиями, утренним чаем на веранде, она ассоциировалась со стонами умирающей бабушки, запахом лекарств и беспомощностью окружающих. Юльке казалось, что старость наступает внезапно, точно так же, как зима — раз, и пришла. О ней все знают заранее, но подготовиться почему-то не успевают. Во все эти сказки про то, что «осень жизни, как и осень года, надо не скорбя благословить…» она не верила, но редакционное задание — дело святое, и отступать было некуда.

— Что имеем на сегодня?! — Она была в редакционном кабинете одна и могла себе позволить размышления вслух. — Акт о пожаре — это раз. — И в этом «раз» указано, когда был зафиксирован пожар, когда пожарная бригада вызвана и прибыла на место и даже какие средства пожаротушения использовались. Что же касается причины пожара, то она уложилась в штампованную фразу: «Причина пожара устанавливается».

«Ну вот!» — Юля не на шутку расстроилась.

Самого важного в акте не было. Далее отмечалось количество жертв при пожаре, и была отметка, что дело передано следователю при районном Отделе внутренних дел.

Ни слова о том, что кого-то убили, не было. Может, у главреда информация неверная? Нет, такого быть не может! Заурский никогда не доверял «туманным» источникам, а знал все наверняка. Сорнева начнет с того, что встретится со следователем, чтобы получить ответ на вопрос: какова причина пожара? Кто виноват в происшествии? Она по прошлым историям знала, что задача следствия — не установка причины пожара, а наличие умысла в его возникновении. То есть им важно кто, а не как. Дела по поджогам имеют малый процент раскрываемости, и дела эти следователи не любят, стараются быстрей закрыть, порой с формулировкой «за отсутствием подозреваемого лица». Вот такие перспективы.

— Ты еще здесь? — в кабинет заглянула корректор Надя Метеля.

— Что значит — еще? — удивилась Юлька. — Я никуда не собиралась. Сижу, обдумываю, как к дому престарелых подобраться. Пока не придумала.

— Да, сложная это работа — из болота тащить бегемота. Там бегемот — ого-го, директриса, на козе не подъедешь.

— А ты откуда знаешь? — удивилась Юля.

— Знаю. Земля слухами полнится, — уклончиво ответила Надя.

— А у меня даже слухов нет. Просто задание главреда, обязательное к исполнению.

— Статью когда сдашь? В этот номер?

— Нет, не в этот точно. К следующему постараюсь.

Утром Юлька все-таки приняла решение ехать на интервью прежде к директрисе, а не к следователю. Следователи с журналистами общаются неохотно, информацией не делятся. Не может ведь журналист Сорнева взять и выдать свой источник и ляпнуть вот так запросто: мне наш главред Заурский шепнул, что бабушка умерла не своей смертью.

Нет, в такие игры она не играет и поэтому разведку проведет с другого конца. А вообще она правильно определила свою задачу — разведка, только информационная, где из обрывков фраз, домыслов, намеков, окончаний и вздохов надо собрать важную и ценную информацию, соответствующую реалиям. Это была ее журналистская работа, и работу свою Юлия любила.

Директор дома престарелых Антонина Михайловна Котенкова не выразила восторга от предложения дать интервью.

— У нас горе, понимаете! — с придыханием говорила она по телефону. — Пожар унес десятки жизней, комиссия работает, а вы со своим интервью. Как не стыдно!

На такое «слабо» Сорневу было не взять. Как не понимают эти чиновнички, начальнички, что нет такого понятия у журналиста — «стыдно, неловко». Журналист — проповедник, звонарь, плакальщик и судья. Его первая обязанность — говорить правду и проверять факты. Правду в этом случае придется вытаскивать клещами.

— Мне не стыдно! — отчеканила Юля. — Это вам должно быть стыдно отнекиваться от встречи. Такая трагедия, такое горе (Юлька точь-в-точь повторила интонацию директрисы), горожане переживают, сочувствуют, хотят узнать, как вы там. Может, какая помощь нужна?

В общем, через полчаса журналист Сорнева сидела в кабинете директора Антонины Котенковой и задавала свои вопросы. Юля сразу поняла, что Котенкову она раздражает и была бы ее, котенковская, воля, с удовольствием выставила бы журналистку за дверь. Антонине Михайловне совсем не нравились задаваемые вопросы, и она пыталась перехватить инициативу.

— Это просто несчастный случай. Короткое замыкание. Проводка старая, вот и закоротило.

— А что, есть заключение экспертов? — невинно поинтересовалась Юля.

— Будет, — отрезала Котенкова. — У нас, между прочим, проблем своих хватает. Санитарки увольняются, мыть в палатах некому. Где людей брать? — перевела разговор на другую тему Антонина.

— Ну, наверное, директор должен кадрами заниматься.

— Директор всем все должен, только ему никто. Вот взять пожарных. Воды у них не хватило, где это видано?!

— Да и к зданию они подъехать нормально не могли — там у вас не развернуться. Машины из соседних жилых домов стоят.

— У нас не предполагалось широкой подъездной дороги, и я же не могу людям запретить ночью машины ставить.

— А надо запретить! У вас что, городская стоянка? Вот наличие машин и затруднило работу пожарных.

— Пожар произошел ночью, — уже успокоившись, говорила Котенкова. — Люди в возрасте, они сразу не поняли, в чем дело, началась паника. Десять человек погибли. Очень жаль всех. Мы сейчас похоронами занимаемся. Медсестру, которая дежурила ночью в отделении, надо бы уволить, чтобы все вздохнули, что виновного нашли. Только где я медсестер возьму? Старики ведь очень капризные, по ночам у них бессонница, они любую медсестру задергают. А Нина Александровна — женщина душевная, безотказная, ее наши обитатели любят. Да, она дежурила во время пожара, но это только совпадение. В эту ночь могла работать любая медсестра. Кстати, очереди на работу сюда нет. А про версии следствия мне ничего не известно, со мной только беседовали. Про короткое замыкание — это мои умозаключения, предположения, а может, дело в окурке. Там разберутся. У меня в ближайшее время похороны и ремонт.

— Много придется восстанавливать?

— Треть здания выгорела. Мы сейчас всех в одно крыло переселили. Администрация обещает помочь — денег на ремонт выделить, на непредвиденные ритуальные услуги тоже спонсорская помощь обещана. Выкрутимся.

— А сколько лет вы здесь работаете?

— Столько, сколько не живут. Извините, мне очень некогда.

По длинному коридору дома престарелых передвигалась женщина в инвалидной коляске и, завидев Юлю, протянула к ней сухие ручки и жалобно спросила:

— Вы ко мне пришли? За мной?

Юлина провожатая махнула на старуху рукой.

— Ну что ты ерунду несешь, Лиза, — и, обращаясь к Юле, пояснила: — Не обращайте внимания, у них через одного болезнь Альцгеймера — старческое слабоумие.

Юля еле сдерживала слезы.

Материал в следующую газету, конечно, она напишет, строк сто, не больше — маленькую заметку. В проблемы дома престарелых нужно вгрызаться, внедряться, и одного поверхностного интервью недостаточно. Наверное, Антонина перекрестилась, когда Сорнева ушла. Но она еще не знает, что Юлька просто так, на полдороге ничего не бросает. Она теперь точно знает, как будет действовать, и это Котенкова, сама не предполагая, помогла ей, подсказала.

Глава 6

Возраст — мерзкая вещь, и с каждым годом она становится все хуже.

Д. Купер

Наши дни.

Надежда Метеля часто оставалась на работе: что ей делать дома, одной? С котом разговаривать? Так он человеческого языка не понимает, ему только «Кити-кэт» подавай. Нажуется своего кошачьего лакомства и скачет по дивану. Кот, конечно, существо живое, и без него, единственного обитателя квартиры, не считая ее, хозяйки, была бы совсем тоска зеленая. А на работе она всегда загружена. Бог обделил ее талантом писать тексты, зато корректор, то есть на латыни «человек, исправляющий ошибки», она отличный. Любой письменный текст, которому суждено увидеть свет в газете, должен быть изложен безукоризненно грамотно. Журналисты напрасно надеются на какие-то компьютерные программы с функцией правописания, лучше корректорской правки нет ничего. Нет у Метели доверия к корреспондентам: перепутают они фамилию известного государственного деятеля, а это ни больше ни меньше попахивает скандалом.

Каждый день корректор Надежда Метеля должна быть бдительна, потому что журналисты так и норовят что-нибудь отчебучить. Вот буквально вчера она «словила» заголовок: «По сусексам поскребем». Как потом объяснить читателю, что имелось в виду совсем другое — «по сусекам», то есть по закромам? Хоть плачь, хоть смейся с этими журналистами.

В свои сорок лет Надежда жила одна и всегда находилась в состоянии ожидания женского счастья. Последние семь лет это счастье не давала устроить мама, которая жила с ней в одной квартире. Именно семь лет назад мама вышла на пенсию и заболела. К больным маминым суставам добавилась сердечная недостаточность, потом болезнь Альцгеймера. Мама хорошо помнила прошлое: как была девчонкой, ходила на танцы с подружками, пела в хоре, а вот про сегодняшний день она не знала ничего.

— А это чья квартира? — Мамин вопрос был из разряда «любимых». Она могла задавать его через каждые пять минут. Вначале Надя терпеливо объясняла, что в этой квартире они с мамой живут всю свою жизнь. Здесь жил папа, пока не умер.

— А кто твой отец? — мама смотрела на нее такими невинными глазами, что Надежде хотелось выть. Ее терпение заканчивалось, тогда она просто отговаривалась.

— Мам, да какая тебе разница, чья это квартира и кто мой отец!

— Как же! — возражала мама. — Придут сюда чужие люди, нас попросят.

— Не придут!

Мама качала головой и замолкала. Надя понимала, что мать живет в какой-то другой реальности, где сбиты ориентиры времени и пространства, и с этим ничего поделать было нельзя. Выручала мамина младшая сестра, которая часто заходила в гости. Ее мама всегда узнавала и разговаривала подолгу.

— Намаешься ты с ней, Надюха, — как-то сказала тетка. — Несет всякую чушь, еле слушаю.

Тетка сама была не очень здоровым человеком, но вот от маминого старческого слабоумия бог ее уберегал. Родственница была права: Наде скоро пришлось нанять сиделку, потому что оставлять маму дома одну было невозможно, да и просто опасно. Она все время открывала кран, а закрывать, конечно, забывала. Мама разрезала подушки и раскидывала содержимое по квартире.

— Это очень красиво, это праздник, — утверждала она.

Такой «праздник» Надежде не нравился совсем. Ночью мама будила дочь со словами:

— Доча-а-а, ты мне лекарство забыла дать!

— Мама, я все лекарства тебе дала. Ты выпила! Мама, иди спи, пожалуйста.

Но мать не сдавалась.

— Не помню я, чтобы ты мне лекарство давала. Ты забыла про меня, Надя! Дай таблетку!

Подобные ночные диалоги были постоянными. Надя убеждала себя, что мама не всегда была такой. В молодости она была очень веселой, красивой, никогда не жалела денег на дочку и баловала ее, но это было давно, а сегодняшний день был тяжелым и мучительным.

Днем мама прекрасно высыпалась, а корректор Метеля не могла работать — буквы перед глазами расплывались, рассыпались, теряли контрастность. Наде хотелось только одного — спать, спать и спать. Врач, которого она вызывала, только разводил руками.

— Дегенерация нервных клеток. Симптомы являются необратимыми. Если вам будет легче, то скажу, что те, кому за восемьдесят, болеют Альцгеймером в пятидесяти процентах случаев.

Наде было не легче. Когда мама через каждые пять минут спрашивала «сколько времени», это еще было можно терпеть, а вот ночью терпение заканчивалось, и она грубила.

— Отстань ты от меня!

— Ты оставила открытым холодильник! Продукты могут испортиться. Надо относиться к продуктам бережно, я тебя этому учила. И ты мне опять забыла дать таблетку.

— Отстань со своим холодильником, мать! Отстань со своими таблетками!

Мать не отставала, и каждая ночь была почти пыткой.

На работе ответственный секретарь газеты Мила Сергеевна очень ей сочувствовала.

— Может, тебе оформить мать в дом престарелых?

— Что ты, это чудовищно!

— А жить с таким монстром — это не чудовищно? Ты себя в зеркало видела? Кожа да кости остались. Это у нас в стране дурацкая установка, что отдавать стариков в дома престарелых, мягко говоря, плохо и непорядочно. А если родительница съедает жизнь дочери? Когда ты последний раз в театр выходила? Ты ведь занимаешься только тем, что маму обслуживаешь — готовишь, подаешь, а мама в маразме закатывает истерики, бросается в тебя тарелками. Зачем ты кладешь на этот алтарь свою жизнь? Ты думаешь, что у тебя будет несколько жизней? А на личную жизнь ты махнула рукой? Мужчину привести, когда мама не в себе, просто невозможно!

— Я не знаю, что мне делать. Я не смогу отдать ее в дом престарелых.

Мила Сергеевна только махнула на Метелю рукой.

— Живи как знаешь. Только какая это жизнь? Жизни-то никакой нет!

А потом мама умерла. На поминках ее отозвала в сторонку тетка и начала разговор издалека, но Надежда поняла сразу, куда она клонит.

— Болею я сильно, ночами не сплю. Боюсь, помру в одиночестве. Найдут потом через месяц тело в квартире.

— Да что ты говоришь, живи уже!

— Я чувствую, я знаю, что мне недолго осталось. Ноги плохо ходят, давеча до кухни полчаса шла. Я вот что думаю, Надюшка, племянница ты хорошая, добрая, вон как за матерью ухаживала, терпела ее чудачества. Может, мне к тебе переехать, а мою квартиру сдавать будем? Ты же знаешь, что я одинокая, квартиру потом тебе отпишу.

Надю такая перспектива совсем не устраивала. Мать она терпела из последних сил — мать все-таки. Но тетку она не вынесет, для нее это слишком большая нагрузка. «Боливар не вынесет двоих» — пришла ей на ум классическая фраза.

— Нет, не получится, уж не обижайся. У меня с матерью своей личной жизни не было. Дай мне в себя прийти! Может, я жизнь устрою наконец, замуж выйду.

— Да я и не говорю, что завтра к тебе перееду, — засуетилась тетка. — Ты подумай, подумай.

— Нет, нет и нет.

Надежда сейчас была настроена совсем на другую волну — личного счастья. Она мечтала, что встретит настоящего мужчину. За сорок лет она так и не обустроила личную территорию и верила в интернет-знакомства. У нее перед глазами был замечательный пример — журналист Юля Сорнева, которая по Интернету познакомилась с американцем Кевином, и он прилетел в Россию делать Юлии предложение, но что-то потом не сложилось у молодежи, потому что американец уехал в свою Америку, а Юлька опять одна и погружена с головой в работу.

Сорнева ей нравилась: журналист она толковый, грамотный и читать ее тексты — одно удовольствие, практически никаких правок. Надя как-то пыталась расспросить Юльку про бывшего жениха, но та разговор не поддержала, обронив:

— Там хорошо, где нас нет.

Что Юля имела в виду, Надя не поняла — то ли что Россия лучше Америки и ехать туда не стоит, то ли что свадьба не случилась и это к лучшему? Впрочем, что ей истории молодых девушек, у которых еще уйма времени, чтобы устроить личную жизнь, у Надежды этого времени нет, поэтому ей дорог каждый день, каждый час. Действовать нужно незамедлительно.

К фотографии, которую Надя планировала размещать в социальных сетях, она подошла ответственно — заказала фотосессию, сделала макияж. О потраченных деньгах не пожалела — с фотографии на нее смотрела миловидная блондинка с лукавой улыбкой, девушка непонятного возраста, но с загадкой. Метеля осталась довольна. Может, она наконец найдет свою вторую половинку? Ее фотографию заметил мужчина со статусом «вдовец», а также мужчина, «интересующийся женщинами», они писали письма и восхищались красавицей Надин.

Когда через месяц тетка позвонила Наде, то плакала в телефонную трубку:

— Надюшка, приезжай, совсем мне плохо. Я на тебя завещание написала. Помру скоро — квартиру мою продашь.

Если бы тетка знала, как нужны были Надежде деньги сейчас, немедленно! Ее личная жизнь могла бы наладиться!

Дома у тетки Метеля мгновенно оценила обстановку и приняла решение: родственницу нужно устроить в дом престарелых. Сработал ли совет от ответсека Милы Сергеевны или это была ее, Надина, убежденность — уже неважно. Решение казалось ей единственно правильным: у тетки не было больше родственников, и никто, кроме родной племянницы, не мог взять на себя ответственность за ее судьбу. Повторения кошмара, которым была ее жизнь с мамой, Надя не хотела. В соцзащите, куда она сразу обратилась, ей отказали.

— В дом престарелых попасть очень сложно, там очередь у них. Нужно, чтобы человек был одинокий совсем. А вы — родная племянница.

Представив, что ей придется жить с теткой, Надя впала в отчаяние, но решила не сдаваться. История с устройством тетки в дом престарелых имела дурной запах, словно кошачья моча, граничила с абсурдом, но была единственным выходом из сложившейся ситуации.

Все, что произошло потом, напоминало Наде дурной сон, она не любила об этом вспоминать, никогда не рассказывала коллегам, даже Миле Сергеевне, что были такие перипетии в ее жизни.

Надя Метеля встретила любовь — волшебное чувство, ради которого можно пойти на все. Она бы не раздумывая пожертвовала своей жизнью, если бы потребовалось защитить любимого. Любовь — это когда думаешь не о себе, а о другом, ради настоящей любви человек готов на любые жертвы, потому что она стоит этого. А если порой любовь толкает на низменные, необъяснимые поступки, всегда можно понять и простить. Любовь — это не только благородство души, но и пороки.

Когда в доме престарелых произошел пожар и материал поручили делать Юлии Сорневой, Метеля не на шутку испугалась. Ее некрасивая история могла выйти наружу, а этого нельзя было допустить.

Глава 7

Дружба, которая прекратилась, никогда собственно и не начиналась.

Публий

28 лет назад

Когда Прасковья Петровна Щукина увидела девочку-старушку, она обомлела. Про странную болезнь — прогерию — женщина не слышала никогда. Уже потом Клара Андреевна рассказала, что это редкое генетическое заболевание, при котором наступает преждевременное старение. У девочки Саши был больной вид — большая голова с выступающими лобными буграми, которые нависали над маленьким заостренным лицом с клювовидным носом и оттопыренными ушами. Бровей и ресниц у девочки не было.

— Здравствуйте, — голос Саши звучал тоненько и жалобно.

— Доченька, это Прасковья Петровна. Она парикмахер, и я ее пригласила, чтобы сделать тебе стрижку.

— У меня волос мало.

— Ничего, тебе сделают аккуратную головку.

— Это ведь не больно, — утверждающе сказала Саша.

— Ну что ты, что ты, — засуетилась Щукина. — Меня можно звать просто тетя Паша.

— Паша? — удивилась девочка. — Ведь так мальчиков зовут!

— Ну, не только мальчиков. Я самая что ни на есть девочка, и зовут меня Прасковья, а если коротко, то Паша.

— Хорошо, тетя Паша. Давайте делать стрижку.

Щукина достала свой чемоданчик с принадлежностями, накинула салфетку на плечи и закружила ножницами над тонкими белыми волосиками Саши. Внимательным взглядом она отметила вялую и морщинистую кожу и ярко-голубые вены на голове. Родничок был большой и мягкий, как у младенца.

— Ну все, Сашенька. Теперь у тебя очень ухоженная головка, — у Прасковьи было ощущение, что она проникла в самую суть семейной тайны Гулько, и от этого было не по себе. Она, как дурочка, допытывалась у Клары Андреевны, почему та не работает. А ларчик просто открывался: какая может быть работа с таким больным ребенком? Как вообще сердце материнское не разорвется от боли, глядя на это маленькое беспомощное создание.

— Я пойду, Клара Андреевна. Спасибо за кофе. Если когда надо Сашеньку подстричь, зовите.

— Я пришел, Клара! — раздался в коридоре зычный мужской голос, и в квартиру словно заглянуло солнце — Сашенька засмеялась, Клара Андреевна засуетилась, и все это говорило о том, что пришедшему человеку очень обрадовались.

— Папа, папочка пришел!

— Соскучились, девчонки, а я за документами, которые дома оставил. — Мужчина кивнул в сторону Прасковьи: — Здравствуйте.

Потрясения в квартире Гулько продолжались. Мужчина словно сошел с киноафиши, так он был хорош собой и держался просто.

— Александр Гулько, — представился он.

— Паша, — она смутилась. — Прасковья.

— Какое у вас необычное имя!

Она не отдавала себе отчета в происходящем, потому что влюбилась мгновенно и безрассудно в мужчину, которого надо было обходить за километр. Прасковья Петровна ничего не понимала и не слышала, кроме стука собственного сердца, но понимала, что произошло. Она ведь совсем не знала любви и замуж-то вышла, потому что все подруги вокруг твердили «надо». На судьбу женщина не жаловалась — муж работящий, сын послушный, только вот про «неземную любовь», которая бьет фонтаном чувств, она слышала от клиенток, слышала, но не верила. А вот сейчас влюбилась мгновенно, пронзительно, случайно, глупо.

— Это мой парикмахер, — слова Клары Андреевны звучали для Паши, словно в другом измерении. — Она Сашеньку подстригала.

— Ну, замечательно! А меня возьмете?

У разговорчивой Паши словно язык прилип к небу. Рот не открывался, как будто его залепило клеем. Она едва произнесла:

— Завтра время есть в два часа. Приходите.

Как она выходила из квартиры Гулько, Щукина не помнила. Ноги подкашивались, дыхание прерывалось.

«Ну ты с ума сошла, Прасковья Петровна, — одернула она себя. — В твои-то почти пенсионные годы влюбиться как девчонка». Казалось бы, прошло несколько мгновений, и вдруг — ощущение полного счастья, влюбленности, сердце буквально кипит. А еще будет завтра, и он обязательно придет и сядет в ее кресло, красивый и молодой. Прасковья прикоснется к его голове, и он поймет, какая женщина находится рядом. На следующий день на работе Паша просто летала.

— Что это с тобой? — спрашивали коллеги.

— Мой наставник сегодня в ударе, — ученица Раечка всегда восхищалась Прасковьей Петровной.

— Может ведь быть у человека просто хорошее настроение!

Паша постоянно перебирала в памяти вчерашний день — больную девочку, печальную Клару Андреевну, красивую, ухоженную квартиру, вкусно пахнущий кофе — и еще раз убеждалась, что встретила нежданную любовь, Александра Гулько. Она как-то и не мечтала о взаимности, он был для нее словно далекая звезда, но ей хотелось хотя бы на короткий срок побыть в эйфории любви. Сердцу ведь не прикажешь, и если оно екает от мысли о нем, значит, так распорядилась судьба, а спорить с ней — дело бесперспективное. Прасковья не верила в случайные совпадения и была убеждена, что все в жизни рассчитано до тысячной доли миллиметра и секунды. Эта встреча — не странность и не игра судьбы, это выбор, и она, Паша, очень хочет им воспользоваться. Она ждала его ко времени прямо в коридоре и дождалась.

— Здравствуйте, Александр. Проходите, я вас жду.

Он улыбался приветливо, улыбался всем, а ей хотелось взять и унести его улыбку с собой.

— Какие у вас тут красивые девушки!

— Да у нас не парикмахерская, а выставка красавиц. Глаз не оторвать, — похвасталась она своими коллегами.

Паша колдовала над его головой, и от счастья ком подкатывал к горлу.

— Раечка, подай мне бальзам!

Рая, которая наблюдала за стрижкой поодаль, тут же оказалась рядом. Гулько, который блаженствовал в парикмахерском кресле, оживился.

— Это ваша дочка такая красавица?

— Это моя ученица. Ступай, Рая, спасибо.

— Нет-нет. Пусть она останется. Красивые девушки повышают настроение.

Ножницы Прасковьи зависли в воздухе. Вот уж чего сегодня она не ожидала, так того, что маленькая Райка переключит его внимание на себя. Паша видела, что ученица растерялась и не знает, уйти или остаться.

— Не уходите, Раечка. Вам, как ученице, нужны «подопытные»? Я готов в следующий раз стричься у вас.

Прасковья включила фен, чтобы не слышать, о чем он говорил с Райкой, а та кивала головой и краснела.

Стрижка долгожданного клиента закончилась, и Паша почувствовала себя опустошенной.

— Куда мне платить?

— Там на выходе администратор-кассир, — еле выдавила она.

— Раечка, вы меня должны проводить, — сказал Гулько тоном, не терпящим возражений. Он решительно взял девушку за руку и двинулся к выходу, крикнув: — Спасибо, Паша. Вы замечательный мастер!

Райка вернулась на рабочее место буквально через пять минут и боязливо произнесла:

— Он расплатился, Прасковья Петровна, и вот, дополнительно лично вам премию просил передать.

— Оставь себе.

Ее эйфория куда-то исчезла, и одна мысль стучала в голове Прасковьи: ему было плевать на нее, на ее чувства. Он просто ее отверг. Это было больно, это было невозможно, это было обидно. Щукина прошла в подсобку и села за стол.

— Паша, может, тебе что надо? Ты плохо себя чувствуешь? — доставала ее обеспокоенная Райка.

— Уйди ты от меня! Я хочу побыть одна.

Райка пожала плечами, потому что такой свою наставницу она никогда не видела. Что с ней случилось? С утра настроение было превосходное — и на тебе. Райка спрятала в сумочку только что записанный номер телефона красавца-клиента. Она знала, что такие мужчины на дороге не валяются. Он успел шепнуть, что зовут его Александр, и просил позвонить завтра в три. Райка выполнит его просьбу с удовольствием. Такой шанс упускать нельзя! Раиса была девушкой сообразительной, она училась в ПТУ, жила в общежитии, мечтала стать настоящим мастером, ловила каждое слово и жест Прасковьи, но для того, чтобы выжить, состояться, удержаться на плаву, протекция респектабельного мужчины ей не помешает. И откуда его знает Щукина? Райка снова вернулась в подсобку.

— Паша, может, чайку свежего заварить?

— Я сказала, уйди!

Паша тоскливо и растерянно смотрела в окно. Щукиной казалось, что где-то в душе у нее заработала кнопка, которая превращала любовь в ненависть. Она интуитивно понимала, что возникшим эмоциям нужно было как-то себя оправдать. Сейчас для нее ненависть — это тоже любовь, но со знаком минус, любовь, искалеченная обидой. Ненависть просто заменила собой любовь. Это был как раз тот самый случай, когда от любви до ненависти один шаг, причем очень короткий. Прасковья Щукина сделала его не задумываясь.

Глава 8

Ложь — естественное состояние любого человека, тем более журналиста.

А. Любимов

Наши дни

Юля Сорнева была недовольна своим визитом в дом престарелых. В чем проблема, она поняла не сразу, а только спустя какое-то время. Все дело в том, что тема возраста, старости ей казалась неинтересной. То, что в заведении был пожар, это, конечно, безобразие, жалко стариков, но кому нужно душить бабушку, если она сама еле двигается? На этот вопрос ответа у нее не было, и где его найти, Юлька знала точно: в кабинете у главреда Егора Петровича Заурского.

— Егор Петрович, ничего не получилось у меня, — заныла она.

— Интервью не будет? Не пугай меня, Сорнева. У тебя приступ профнепригодности?

— Она меня сделала.

— Кто кого?

— Да ваша Котенкова!

— С каких пор она моя? Выражайся яснее.

— Ну наша, общая, героиня моего интервью. Записала я ее ответы на вопросы. Материал будет, но только она меня все время укоряла, что у них трагедия, а мы ковыряемся в ее переживаниях, вместо того чтобы поддержать. Удручающая там обстановка, Егор Петрович. Да и кому нужно стариков убивать? Может, у вас какая ошибочка вышла?

— Нет у меня ошибочек, Юля. Нельзя нам с ошибочками. — Заурский заглянул в свой блокнот. — Убитую звали Прасковья Петровна Щукина. Возраст у нее почтенный, бывший парикмахер, говорят, была когда-то модным мастером. Сын у нее есть, но где-то за границей обитает, координаты пока не нашли. Задушили бабушку поясом ее же халата. Произошло это в конце коридора, она зачем-то ночью там ходила.

— Может, на шум какой вышла, — предположила Юля.

— Все может быть. На шум, на дым, на запах гари — вариантов много. Тебе надо в это вникнуть. Следователя по делу зовут Алексей Сурин, он готов с тобой пообщаться. Ну а что касается старости, преклонного возраста, поверь, что это только старение физической оболочки, потому что душа всегда молода. Только тогда понимаешь, что нереализованных в прошлом возможностей все больше, а тех, которые еще можно реализовать, все меньше.

— Ну вы-то тут при чем, Егор Петрович. Возраст — это не про вас!

— Знаешь, жизнь у всех разная, кто-то не может угадать ее с семи нот, кто-то угадал с одной. От кого-то в тридцать лет осталась только страница в «Фейсбуке», а кто-то опрокинет рюмку за свое столетие. Считай, что возраст — понятие философское. Стареть грустно, но это единственная возможность прожить долго. Скажи, неужели так на тебя Антонина Михайловна подействовала?

— И она тоже, и обстановка, но благодаря ее непримиримой позиции у меня идея появилась!

— Вот это ближе к теме. Выкладывай!

Через час журналиста Юлию Сорневу не узнали бы знакомые и близкие: на ней был темный парик с короткой стрижкой, в глазах — цветные линзы.

— Хороша я, хороша, — она разглядывала себя в зеркало и осталась довольна. Конечно, если тебе помогают стилисты, как в шоу одного из телеканалов, когда Стоцкая переодевалась в Киркорова, это совсем другое дело. Но для Юльки и этого было достаточно. В таком обличье она пришла устраиваться на работу санитаркой в дом престарелых. Она хорошо запомнила, как Котенкова сказала ей про кадровые проблемы — отсутствие санитарок. Так почему бы не помочь дому престарелых?!

Старшая медсестра придирчиво оглядела ее с головы до ног.

— Работа, между прочим, тяжелая.

— Да мне бы зацепиться только.

— Здесь цепляться не за кого — все еле на ногах стоят, — засмеялась женщина, довольная своей шуткой — Заявление пиши. Документы с собой?

— Справка об освобождении, — пискнула Юлька, снабженная главредом почти настоящей справкой.

— Так, Юлия Мухина, — старшая медсестра внимательно изучала бумагу. — А сидела за что?

— Статья сто пятьдесят восемь, кража. Шесть месяцев колонии.

— Ну, это немного, — тоном знатока сказала медсестра. — У нас тебе после колонии не лучше покажется.

— Это почему?

— Да потому! Без объяснений. На работу тебя возьмут, потому что зарплата тут копеечная, а работа грязная.

— Мне работа очень нужна.

— Ну и хорошо, значит, договорились. Заявление сейчас твое подпишу у начальства. Завтра можно выходить на работу. Придешь к восьми утра, я тебе все покажу: и ведра, и тряпки, и скажу, что делать.

Ну что же, первый этап прошел без сбоев, и называлась эта Юлькина игра «Журналист меняет профессию». Метод далеко не нов, в журналистской среде популярен. Юлька периодически читала, что журналисты перевоплощаются в бомжей и стюардесс, официанток и проституток, учителей и стриптизерш. Автору перевоплощения позволено многое в его свободном плавании по нивам другой специальности, и все для того, чтобы проникнуть в самую суть, рассказать о давно известном по-новому и высказать собственное мнение об «освоенной профессии». Юлька никогда не входила «в чужую роль», не было в этом необходимости, а когда она появилась, то приняла решение, ни секунды не сомневаясь. Более того, вникать в тонкости ремесла санитарки здесь не было необходимости, вникать нужно будет в атмосферу дома престарелых, знакомиться с людьми, подбираться к тайне убийства бывшего парикмахера Щукиной и, конечно, собирать материал для газетной статьи. Главред Заурский вначале засомневался в ее идее.

— Ну ладно, пойдешь ты туда санитаркой работать, оформим тебе на работе отпуск на две недели. А зачем придумывать со справкой об освобождении? Ложь рождает ложь.

— Егор Петрович, как вы не понимаете! Кому могут довериться нечестные граждане? Да только тому, кто сам нечист и нечестен. Раз я приду со справкой из колонии, значит, мне можно доверять сомнительные дела.

— А если тебя раскусят, девочка моя? Я себе этого не прощу.

— Да о чем вы говорите! Я не проколюсь на мелочах, работать буду хорошо, мыть чисто. Да они за меня держаться, знаете, как будут! А я все смогу услышать своими ушами, увидеть своими глазами. Вы же нас этому учите. Только справку мне помогите сделать.

— Ой, Сорнева, вьешь ты из меня веревки.

Юлька поняла, что сделала почти невозможное — убедила Егора Петровича в своей правоте. Впрочем, если речь шла о работе, то Заурский всегда все понимал, даже «перевоплощение».

— Со следователем Суриным не забудь встретиться, прежде чем на работу туда выйдешь.

— Не сомневайтесь, встречусь. Только мы ведь не будем полиции «сливать» нашу идею?

— Не будем, не будем, — нахмурился Заурский. — Ты, Сорнева, мертвого уговоришь.

— Я же не для себя стараюсь, а для газеты, — выдвинула Юлька последний, убийственный, но очень действенный аргумент.

Утром следующего дня новоиспеченная санитарка дома престарелых Юлия Мухина надевала резиновые перчатки, приговаривая:

— Будет, будет трубочист чист, чист.

Мыть ей пришлось много — длинный коридор и все палаты на первом этаже. Пол был старый, в щелях и выбоинах.

— Завтрак, все на завтрак, — зычно раздалось с другого конца коридора.

Юлька, которая мыла пол, вдруг увидела много старческих ног, дряблых, в стоптанных тапочках, на некоторых из которых привязаны резинки. Ноги неуверенно и вяло двигались к столовой.

— Новенькая, что ли? — рядом с ней остановился пожилой мужчина.

— Да я новенькая санитарка. Меня Юлей зовут. Я теперь здесь работаю.

— А меня — Петр Петрович.

— Очень приятно.

— Да приятного мало, что со стариков взять. Бесполезные мы люди. Едим, спим, да и вся работа.

— Вы свое уже отработали, Петр Петрович.

— Вот я и говорю, бесполезные мы люди. Расстрелять нас всех надо. Или поджечь. Надо было спалить к черту весь этот дом вместе с его обитателями. Нет ведь, потушили огонь. Кто их просил? Здесь все уже давно хотят богу душу отдать. Даже огонь их не берет.

Старик погрозил кому-то кулаком и пошел дальше по коридору.

Юлька даже перестала тереть шваброй пол. Ей в голову не приходило, что кто-то не хочет жить и говорит об этом просто и свободно. Да уж, нравы в этом доме престарелых!

— У тебя еще двадцать лежачих, — произнесла медсестра, проходя мимо.

— Каких лежачих? — не поняла Юлька.

— Самых обыкновенных. Подойдешь ко мне на пост, я расскажу. Меня зовут Кристина.

Как оказалось, в обязанности санитарки входило не только мытье полов, но и смена памперсов лежачим, были и такие жители дома престарелых. О том, что нужно менять памперсы, Юлю никто не предупредил.

— Памперсы я тебе выдам, номера палат скажу. Сильно не напрягайся, старики лежачие, претензий предъявлять не будут. Да и жить им осталось недолго.

Юля взяла упаковку памперсов и подумала о том, что здесь все пропитано ненавистью к окружающему — к возрасту, работе, друг к другу. В этой сероводородной атмосфере долго жить нельзя.

Глава 9

Любовь — не картошка, не выкинешь в окошко.

Поговорка

Наши дни

С самого утра Надя Метеля ждала ответсека Милу Сергеевну. Все вчерашние газетные материалы были вычитаны, и, как всегда, без казуса не обошлось. Никак не хотят журналисты полюбить русский язык, да ладно полюбить — знать. Вот куда это годится — очерк о ветеране получился хороший, но что делать с таким журналистским утверждением: «Еще при жизни он поражал своим удивительным долголетием». Песня, да и только! Если бы Метеля не была серьезным человеком, она бы хохотала над каждым журналистским текстом, а так приходилось разбираться.

— Вадик! Это что ты имел в виду? — она обратилась к автору Вадиму Тимофееву. — Ты хоть сам понял, что написал?

— Надежда! Что ты цепляешься?! Я человек талантливый, непредсказуемый, мог где-то и ошибиться. Наверное, слово «ветеран» через два «и» написал. Прости убогого! На то ты у нас и цензор нравов и текстов, только на тебя надежда!

Ругаться на Тимофеева, а тем более обижаться было совершенно невозможно. Метеля решила, что Мила Сергеевна у главреда, где же ей еще быть, и двинулась к кабинету начальства. В приемной было пусто, она подошла к двери и посмотрела в замочную скважину. То, что она при этом услышала, очень ей не понравилось. Заурский разговаривал с Юлей Сорневой, разговор этот был негромкий, и Метеля слышала только обрывки фраз:

— Дом престарелых… Пожар…. Следствие…

Конечно, именно этого она и боялась. Юлька — умненькая девочка, крепкий журналист, и она сейчас будет готовить материал о происшествии в доме престарелых. Надежда знает, на что способна журналист Сорнева, для нее нет пределов в творчестве, она будет «рыть землю», включать фантазию, сопоставлять одни факты с другими, проводить параллели, работать сразу в нескольких плоскостях. Это вам не Вадик Тимофеев, она даже ни одной ошибки не сделает. Плохо, это было очень плохо для Надежды. В хаосе фактов Юлька сразу разглядит тот, что связан с Метелей, а этого допустить никак нельзя. Когда она выходила из приемной, у нее дрожали руки. Ну почему ей так не везет, почему ее опять тянет назад, в прошлое, как раз тогда, когда намечаются перемены в личной жизни?!

Надежду Метелю действительно накрыла «любовная волна». Она совсем недавно завязала интернет-знакомство и погрузилась в него с головой, безрассудно и без оглядки. Ее избранником стал Виктор Праденсон, менеджер из Лондона. Где-то в глубине души она сомневалась, что такой седовласый красавец мог обратить на нее внимание и влюбиться, но тексты его писем завораживали. Она, знающая толк в текстах, читающая десяток газетных статей в день, попала под очарование букв и слов, которые предназначались только ей одной, и в этом была вся суть. Ей не нужно было править здесь ошибки, искать несуразности, она просто отдавалась любовной магии текста, словно ее приворожили. Еще какое-то время назад Метеля и не думала, что можно вот так задыхаться от любви. События в письмах разворачивались стремительно.

«Моя королева, я смотрел на Ваши фотографии прекрасны, я буду увеличить его и положил его на моей стене в моей комнате кровати. Вы смотрите так молоды. Скажите мне, где вы получите красоты, мед? Ты как солнце так тепло, вы, как сахар, так сладко. Вы, как вы, и это причина, почему я люблю тебя! Мед, любовь, как золотой цепи, которая связывает наши сердца, и если вы когда-либо разорвать эту цепь, вам будет разорвать мое сердце навсегда, потому что глубоко вниз в меня я уверен, что я возлюбил вас! Я люблю свою жизнь, потому что он дал мне вас я люблю тебя, потому что ты моя жизнь. Будет вы позвольте мне отправить вам мою фотографию детей?»

Виктор писал, что овдовел и у него есть сын шести лет. Фотографии смеющегося мальчика Надя рассматривала долго, поставила в рамку у себя на столе и продолжала читать этот увлекательный роман в письмах.

«Здравствуйте красоты! Как ты себя чувствуешь сегодня? Спасибо за ваш вернуться обратно сообщение. Это дает мне мужества, что мои хорошие мечты уже приходят пройти. Я был женат до, но потерял жену в Автокатастрофа 4 лет назад. Ее душа пребудут в мире. Я хочу провести всю жизнь с кем-то, серьезная, заботы, доверия и Бог опасаясь. Я нахожу очень много тишины и спокойствия здесь. Я ненавижу лжецов мошенников, и кто-то, кто играет в игры, я ищу вторую половинку кто-то, кто может быть моим лучшим другом, любовником и партнером кто-то, что я могу сделать смеяться и сказать шутки и пойти в кино и держаться за руки. Надежда для чтения от вас скоро. Я люблю ходить в кино, или смотреть фильмы в моей комнате или кабина, я люблю плавание, слушать музыку и танцы для любого рода музыки, я пою, парусный спорт. Я семьи ориентированных человек, люблю детей и есть больше, но было бы лучше для вас, чтобы найти некоторые вещи для себя. Это очень важно для меня, чтобы построить жизнь стабильности, безопасности и возможности для специального человека, которого я надеюсь поделиться моей мысли, чувства, опытом, мечты и фантазии и предложить лучшие возможности для любого малыша, которые могли бы быть включены в моей жизни. Я действительно заинтересован в хотеть знать о том, что делает вас специальный человек, который ты сегодня, я хочу больше узнать о вашей семьи, вашей фона вашего жизненного опыта прошлых отношений, ваши цели и мечты, ваши интересы и все, что вы хотите сказать мне. Я даже хочу узнать о секретах, вы очень редко поделиться с кем-то! Так что давай и поделиться им все со мной, как я нахожусь здесь не для того, чтобы поговорить с вами о общие вещи, как вечеринки, погода. Я хочу, чтобы узнать о вас и то, что делает ваши сердца и души, как дружба, я хочу построить с вами, я хочу быть как никакой другой вы когда-нибудь совместно в или опытный. Эта дружба, которую я хочу построить с вами будут заполнены с веществом, качество, духовности, любви, верности и потенциал. Надежды услышать от вас скоро».

Разве можно устоять перед таким искушением и соблазном — роскошью текста, который каждой своей строкой нежно говорит о любви, берет вас за руки и ведет туда, откуда вам никогда не вернуться? Вы знаете это и все равно идете на его зов!

«Моя королева, я просто не могу получить вас, я действительно хочу быть рядом с вами. У меня проблемы сдачи мои мысли в слова, так что вам придется пройти со мной через это. Я продолжаю думать о будущем, о жизни, и то, что я хочу от него. Я продолжаю думать о нас. Я продолжаю думать об этих вещах, и я понимаю, что они идут рука об руку. Я хочу, чтобы стареть с вами. Я хочу пройти через новые дома, выбирая тот, который будет только право для нас. Я хочу видеть вас ходить вокруг нашего дома в большой футболку с ваши волосы вниз и поймать меня глядя на как великолепный Вы находитесь. Я хочу вас забирают крышки от меня ночью, и тогда я должен получить еще ближе, если это возможно, для вас, чтобы сохранить тепло. Я хочу захватят ваше дыхание каждый раз, когда я говорю «Привет», потому что вы знаете, это идет от сердца. Я хочу любить тебя и быть с вами, по крайней мере навсегда или немного дольше, чем навсегда. Как прошел день? Люблю тебя всегда».

Надежде казалось, что компьютер буквально кипит от их переписки. Она влюбилась, она потеряла голову и ничего не могла с этим поделать! Единственным лекарством от нахлынувшего чувства были письма, которые он писал каждый день. Она отвечала, он снова писал, и эта невидимая связь становилась все крепче и крепче. Все было, как в песне — «она влюбилась в него без памяти, оставив разум взаперти». Собственно, взаперти долго была она сама, ее душа. Ее жизнь очень долго зависела от больной мамы, надоедливой тетки, различных обстоятельств, которые не давали возможности побыть просто женщиной. А здесь она сразу возведена в королевы. Какая женщина, скажите, откажется быть королевой хотя бы на час, хотя бы на миг? События, которые могли развернуться после подслушанного ею разговора в приемной главреда, запросто могли свергнуть ее с королевского пьедестала. А какая женщина захочет вернуться в служанки? Вечерами, засыпая, Надя мечтала, как они встретятся. У нее не было реальной картинки, прилетит ли он к ней в Сибирь из Лондона или ей надо будет лететь к берегам Темзы? Она мечтала о встрече, он и она — все остальные детали не имели значения.

«Мед моя королева, Когда я прочитал ваш Email я думаю о тебе, мое сердце разбивается на куски и просто быстрый «Привет» от вас приносит осколки обратно. Пожалуйста всегда достаточно отдыхать и пить достаточно воды? Мед, расстояние значит так мало когда кто-то значит так много. И вы так много значат для меня! Как мы становимся старше вместе, как мы по-прежнему изменять с возрастом, есть одна вещь, которая никогда не изменится. Я будут всегда держать падение в любви с вами мой возлюбленный! Если я имел пенни за каждый раз, я думал о тебе, я бы до сих пор скучаю по тебе, но по крайней мере я бы достаточно богаты, чтобы прийти и посмотреть, вы мед в вашей стране, Ангел. Я никогда не буду любить никому, как я тебя люблю, и я молюсь, чтобы Бог открывает ваши духовные глаза, чтобы знать, что я никогда не сделать обещание, что я не намерен сохранить. Любовь не имеет смысла, это просто глубокой преданности кому-то внутри себя. Мед, приходите и быть моим маяком. Я буду, что вы хотите меня быть. Я дам вам все моя любовь всей моей жизни. Скучаю по тебе так… так… так… много меда. Жду ваших сообщений. Ваш человек».

Разве можно все это было отдать на растерзание даже пусть очень талантливой журналистке Юлии Сорневой?

— Все говорят, что ты меня искала! — Надя не заметила, как к ее столу подошла ответсек Мила Сергеевна. — А я к зубному ходила. Поисточила зубы на работе, — она сама засмеялась над своей шуткой. — Вот тебе работку еще подкину, гороскоп вычитать. У меня, между прочим, одни бонусы на следующей неделе — удача и в любви, и в деньгах. Не зря зубы лечила, — она опять засмеялась. — Надежда, ты что такая смурная? Обидел кто? Опять Трофимов очередной шедевр наваял с тридцатью тремя ошибками?

— Да что вы творческого человека оскорбляете, — закричал из соседней комнаты Тимофеев. — Ну, не Пушкин я, не Пушкин, но тоже парень неплохой.

— Что случилось, Надя? Ты какая-то не такая сегодня. Зачем-то Юлька в отпуск уходит, вроде и не собиралась.

— Как в отпуск? А материал про дом престарелых?

— Так она сдала, скинула, говорит, на редакционную почту интервью с Антониной Котенковой. Главред уже смотрел, добро дал.

Надя подумала, что все это было странно. Ее тревога усилилась и была не беспредметной, когда человек не может соотнести возникающие у него переживания с конкретными объектами. Она точно знала, чего боится.

Глава 10

Женская ненависть, собственно, та же любовь, только переменившая направление.

Г. Гейне

28 лет назад

Прасковья болела редко, да что редко, практически никогда. Разве если болел сын Никитка, да и то в маленьком возрасте. В этот день, когда к ней подстригаться приходил Александр Гулько и не обратил на нее ни малейшего внимания как на женщину, а приударил за Райкой, она слегла. Муж хлопотал как мог вокруг нее и удивлялся:

— Что же это, Пашечка, с тобой случилось? Что болит?

— Мне отлежаться надо, голова болит, — нехотя сказала она.

«Больная голова» — это была, конечно, известная женская отмазка, обычно Прасковья ими не пользовалась — зачем придумывать и врать, когда в этом нет необходимости? Сегодня муж раздражал ее как никогда, ей не хотелось его видеть, и кроме того, ей действительно было плохо. У женщины было ощущение, что болит все тело, как будто из него уходили жизненные силы.

— Раз голова болит, оно, конечно, лежи, Паша, я сам себе ужин приготовлю. — Муж лукавил: стоит открыть холодильник, как ему на глаза попадется несколько вариантов ужина, но Прасковье даже не хотелось открывать рот, чтобы уличить его в лукавстве.

«Как же так произошло?» — спрашивала она себя. Столько лет прожила с мужем спокойно, мирно, считала, что у нее хорошая семья. Романтических сказок не было, но все было ровно, предсказуемо, и вдруг увидела какого-то негодяя и все пошло прахом. В том, что Гулько — негодяй, сомнений у нее сейчас не было. То, что он мило поболтал с ней, проявлял вежливость, она приняла за мужской интерес и была уверена, что завоюет его расположение. Тот факт, что мужчина женат, Прасковьей совершенно не учитывался и не смущал ее.

«Насильно мил не будешь, — сделала вывод она. — Надо было сегодня не плясать вокруг кресла при стрижке, а намазать его кремом для депиляции». Различные варианты коварных планов мести мелькали в ее сознании, и для нее это был способ самозащиты. Она не испытывала мук совести. Так иногда бывает, когда человек ослеплен внезапной любовью, ищет выход и находит, как ему кажется, надежную дорогу, которая на самом деле является скользкой и опасной. Она ненавидела и любила его одновременно, такой коктейль эмоций в «одном флаконе», так тоже бывает.

Когда Прасковья Петровна появилась на работе, она была спокойна и уверенна, как капитан корабля, переживший смертельную бурю и сохраняющий самообладание. Она сказала себе, что больше не будет копаться в том, что произошло, и тревожиться о том, что еще не случилось.

— Паша, ты поправилась?

— Раечка, не переживай, я еще сто лет проживу и девяносто проработаю.

— Ну ты хватила, Паша, в такие-то годы ты не только ножницы не сможешь в руках держать, но и на ногах стоять.

— Откуда вам это известно, вы-то не доживете, милые мои, — отшучивалась она.

Щукина решила, что сейчас для нее существуют два главных жизненных направления: упрочить отношения с Кларой Андреевной и контролировать каждое действие ученицы Райки, которая последние дни ходит со счастливым выражением лица.

С Кларой Андреевной все было проще, она стала приходить к Паше часто и перешла в разряд «постоянных клиенток», и всегда у женщин находилось время для личного общения. Более того, Прасковья была вовлечена в тайну семьи, она знала о неизлечимой болезни девочки Сашеньки, но больше мастера домой не приглашали. Окольными путями Прасковья выспрашивала про Клариного мужа, и оказывалось, что у него прибавилось работы — муниципальные торговые предприятия объединялись, и управление передавалось в надежные руки — Александру Гулько.

— Саша, он безотказный, сколько работы ни сваливают — он везет и везет, — вздыхала Клара. — Вот путевку обещал нам всем на юг взять, Сашеньке море полезно.

С Раей было сложнее — она замкнулась, словно улитка в раковине, но не зря Паша была ее наставницей. Щукина чувствовала, что Раиска тайно встречается с Гулько, встречается. Это подсказывала ей интуиция, на которую она всегда полагалась и редко меняла свое мнение. Выход нашелся сам собой. Прасковья вдруг увидела, что Райка стала хуже выполнять работу. Поняв это, Прасковья поручала ученице работу еще более сложную, с которой та просто не справлялась. Стригла Рая долго, неаккуратно, нервничала, «косячила», а потом Паша беседовала с недовольным клиентом и все исправляла. Рая снова стригла, и Паша снова исправляла — такое психологическое давление. Уже на исходе второй недели ученица Рая, когда-то подававшая надежды, ощущала себя никчемной девочкой на побегушках. Прасковья Петровна держала себя ровно, и никому в голову не приходило, какие страсти бушевали в ее душе.

— Ничего у меня не получается, — расстроенно каждый раз говорила Рая. Вроде так хорошо теорию учила, тренировалась на моделях, и словно кто-то сглазил, все из рук валится, ножницы не слушаются, а бритвенный станок не может делать ровные линии.

— Похоже, после практики тебе нужно другую парикмахерскую искать, — озабоченно сказала Прасковья.

— Пашечка, ты же обещала?!

— Ты тоже мне обещала стараться, а сама на работу еле живая приходишь, спишь на ходу. Девочка, я же твой наставник, а наставник — почти мать родная, даже ближе. Ты мне почему о своих проблемах не расскажешь? Чем тебе помочь?

— Да Паша, чем ты мне поможешь?! Я просто вляпалась в одну историю.

— Да знаю я, как эта история называется.

— Что ты знаешь? — испуганно спросила ученица.

— Господи, Райка, да я знаешь сколько на свете прожила, я тебя как книгу читаю!

— И что говорит твоя книга?!

— Что дурочка ты, влюбилась, поверила мужским обещаниям. Что он тебе там говорил? Скоро, дорогая, надо только немного подождать!

Рая опустила голову.

— Да, в нашей жизни надо надеяться только на себя. Мужики поматросят и бросят. Ты же знаешь, что жена у него, дочка больная, никуда он от них не денется.

— А вы что, про него тоже догадались?!

— Поживешь с мое, Райка, будешь задачки про людей как орешки щелкать. В общем так, ученица, на сегодня рабочий день твой заканчивается, пошли в подсобку, там есть что выпить и чем закусить.

Выпитое вино подействовало на Раю, и она расплакалась навзрыд.

— Что делать, Паша?! Я ему поверила. Он сказал, что уедем из этого города, он скоро назначение получит в область.

— А что не в Москву? — хладнокровно спросила Щукина. — В Москву — оно лучше.

— Он говорил, что очень устал от семейных проблем, дочь-инвалид. Что с ней такое, не знаю, но он все время печалился по этому поводу.

— А ты его, несчастного, жалела!

— Я влюбилась, Пашечка. Он такой классный!

— Да я тебя, Райка, насквозь вижу: женатый мужчина сорит деньгами, запал на тебя. Конечно, это любовь!

— Любовь! Потому что он исчез уже как неделю и не звонит мне. А я себе места не нахожу. Вот и работа не клеится.

— Да они собирались на юг с семьей. Отдыхать.

— Как на юг? Ты ничего не путаешь?

— Не путаю, девочка, не путаю. Я точно это знаю, мне Клара Андреевна говорила.

— И что мне делать? Он что, меня бросил?

— Да с чего ты взяла? Он еще с тобой не наигрался. Приедет с юга отдохнувший, подарки тебе привезет. Только если ты его хочешь привязать, хочешь серьезных отношений, то послушай, что я тебе скажу: поставь его перед выбором — или ты, или жена. Тогда сразу будет понятно, как долго он около тебя задержится.

— А если он жену выберет?

— Пусть он определяется. Тебе, по крайней мере, понятно будет все.

— Ну что мне понятно будет! — вдруг уперлась Райка. — Сейчас хоть короткое счастье, да мое, а если я его припру с выбором да обломаюсь, что тогда?!

— Если тебе мои советы не нужны, то делай как знаешь. Только когда ты будешь плакать и просить тебя устроить на работу, одинокую, с ребенком, я тебе предложу бабок-пенсионерок стричь на дому за символическую плату.

Райка задумалась.

— А почему одинокую и с ребенком?

— Да потому, что такие дурочки, как ты, так обычно и заканчивают.

— Ну, может, ты и права. Только мне выяснять с ним отношения негде, не в общагу же его пригласить!

— Ну, это проще простого! У меня соседка с пятого этажа в отпуск уезжает, мне ключи обычно оставляет. Я цветы там поливаю и кота кормлю.

— И что?

— Ты тупая, что ли? Я тебе ключи от квартиры дам. В приличной квартире при хорошей обстановке и разговор хороший получится.

— Ой, Пашечка, спасибо тебе большое! Ты за меня и на работе переживаешь, и уму-разуму учишь. Ты права, понастойчивей мне надо быть, порешительней, а то уехал на юг с семьей, а мне сообщить не удосужился. У меня его телефон прямой есть, не через секретаря. Дождусь, когда он вернется, и буду действовать.

— Ну вот и договорились!

Бутылка дешевого красного вина опустела, и Прасковья впервые за последние месяцы ощутила, что ее замысел начинает реализовываться. Она не обманула Раиску: она даст ей ключи от квартиры для любовной встречи, но обязательно сообщит об этой встрече жене и тоже даст ей ключи от квартиры. Пусть Кларочка, всегда мыслящая здраво и верящая дорогому муженьку, сама посмотрит в глаза своему благоверному и его полюбовнице. Ну что ж, со «стрижкой для особых случаев» она справилась. Сейчас остается только ждать, а ждать Паша умеет.

Глава 11

Спаленное долго пахнет.

Пословица

Наши дни

Директор дома престарелых Антонина Михайловна Котенкова в своей жизни мало чего боялась, разве что смерти, да и то как врач она понимала, что все люди смертны и страх смерти — это фактор, влияющий на наше здоровье. Чем спокойней люди воспринимают свою смертность, тем для них же лучше. Отношению к смерти она каждый день училась у обитателей своего дома и у персонала, который почти всегда знал, кому сколько осталось. В этом случае не перестилалось белье, открывалось окно и еда оставлялась на тумбочке. Антонина понимала, что делают это медсестры и санитарки не со злости, а замучились они — по одной медсестре на пятьдесят бабушек. Если близкие не хотят быть рядом с умирающими, то что говорить про санитарок, про остальной персонал, которые за свою работу получают смешную зарплату?! Вот и работают санитарками кто попало — бывшие зэчки, почти бомжихи и другие асоциальные элементы.

Отходят старики «в мир иной» чаще всего ночью или вечером и довольно мучительно. Здесь, в доме престарелых, давно искажено отношение к смерти: когда в палате постоянно меняются люди, что-то происходит в голове, и ты устаешь от этого. Санитарки просто надрываются физически вытаскивать тела и мыть их. Смерть уже не воспринимается ни как печальное событие, ни вообще как событие, — обыденная рабочая деталь. Слез ни у кого нет. Перед смертью все равны — известные актрисы, большие чиновники, продавщицы и балерины. Антонина знала точно, что стареть не просто страшно, а очень страшно. Нет, не изобрели еще лекарства от старости, и все мы с каждым часом приближаемся к порогу под названием «вечность». Это тяжело вдвойне, потому что старики и старухи — это не уважаемые люди, а отработанный и выброшенный на помойку материал, с которым не нужно считаться.

— Антонина Михайловна, к вам следователь, — секретарь Вероника разговаривала громко, и ее было слышно за дверями приемной.

— Пусть заходит, Вероника. Мы договаривались о встрече.

Молодой человек в светлом костюме совсем был не похож на полицейского. Если бы встретила она его в доме престарелых, то решила бы, что он пришел навестить свою бабушку.

— Меня зовут Алексей Сурин.

— А отчество у вас есть?

— Есть. Алексей Александрович, но можно без отчества, просто Алексей.

— Нет, без отчества не пойдет. Вы же не кофе пришли ко мне пить, а по официальному, так сказать, поводу, поэтому будете для меня только Алексей Александрович. — Котенкова подумала о том, что парень совсем молод, неопытен. Наверное, как у нее, проблемы с кадрами. Скорее всего, паренек доставляет массу неудобств своим старшим коллегам, вот его и засунули подальше, к старикам, к бесперспективному делу.

— Как вам удобнее, Антонина Михайловна.

— Кофе будете?

— Не откажусь.

Ну как же, откажутся разве нынешние молодые от дармовщинки! Но вслух она сказала ласково:

— Вероника, два кофе, пожалуйста. Мне со сливками.

Вероника мгновенно вплыла с подносом, на котором дымились две чашечки кофе.

— Ну, задавайте свои вопросы, Алексей Александрович, а то у меня скоро следующие посетители.

— Хлопотливая у вас работа, Антонина Александровна, но очень нужная. У меня бабушка сильно болела и умирала, я это на себе ощутил, каково это — ухаживать за стариками.

Ну вот, про бабушку она почти угадала.

— Антонина Михайловна, я хочу вас ознакомить с результатами экспертизы.

— Давайте, молодой человек, удивляйте!

— Мне кажется, Антонина Михайловна, вас, такого опытного руководителя, удивить чем-то невозможно. Возбуждено уголовное дело по факту умышленного поджога во вверенном вам доме-интернате, в результате которого десять человек погибли.

— Умышленного поджога? Я не ослышалась и вы не ошиблись?

— Нет, Антонина Михайловна, к сожалению, нет. В ходе расследования установлено, что очаг возгорания находился в том месте, где никаких предпосылок для возникновения огня не было, — на хозяйственном дворе.

— Н-у-у, — протянула Антонина. — Не томите, дальше-то что? Откуда огонь там взялся, привидений в доме нет, я проверяла лично, — пошутила она.

— А это значит, что огонь занесен извне.

— Здравствуйте, приехали! Нам сейчас силы и деньги нужны, чтобы здание восстанавливать, а вы мне — такой подарочек. Хотя у нас ветераны буйные бывают, но в ту ночь, как говорят медсестры, все спокойно спали.

— Значит, не все, Антонина Михайловна! На хозяйственном дворе найдена канистра, в которой находился бензин, и кто-то бензин поджег, огонь начал быстро распространяться, и загорелся коридор. У вас есть версии?

— Версии — это ваша прерогатива.

— Но вы знаете ситуацию изнутри, поэтому я и спрашиваю.

— Я точно знаю, что автоматическая пожарная сигнализация, которой оборудовано здание, находилась в исправном состоянии. Но, Алексей Александрович, я думаю, что поджог мог совершить каждый второй пациент.

— Каждый второй?

— Понимаете, наш контингент — это оставленные родными, брошенные старики, зачастую озлобленные. Сами понимаете, здоровья в таком возрасте нет, в том числе и психического. Они могут свои памперсы разорвать и раскидать по палате и многое другое сотворить, когда с головой не дружат.

— Но у вас же не психоневрологическая клиника!

— Это не меняет дела, и в том, и в другом случае пациенты — возрастные люди, а с возрастом происходят очень сильные поведенческие изменения, связанные с нарушением функций головного мозга. Отмирает у старых людей мозг, высыхает. Нам на курсах пример приводили: однорукий инвалид в Свердловской области застрелил двух сотрудников фонда социального страхования — был недоволен бюрократизмом государственной системы, после чего покончил с собой. Кстати, был с виду нормальным, активистом художественной самодеятельности, в хоре пел. Что у него в голове сработало — непонятно. Разбирайтесь, кто мог такое совершить. Я готова оказывать помощь следствию.

— Спасибо за понимание, но это еще не все, Антонина Михайловна.

— Еще сюрпризы? — он уже начинал ее раздражать. Да у нее весь дом полусумасшедших, каждый мог захотеть «костерок развести», правда, никаких приспособлений у них для этого нет. А если, например, спички или зажигалку у медсестер стянули? Говорила девчонкам: кончайте курить, а они в ответ: на работе стрессы сплошные, не лишайте последнего удовольствия.

— В числе погибших на пожаре — Прасковья Петровна Щукина, помните такую?

— Помню, конечно, я всех обитателей своих помню.

— Что вы можете о ней сказать? Как она оказалась у вас, можно поднять ее личное дело?

— Сказать конкретного ничего не могу, надо документы посмотреть. Вроде как оказалась у нас по собственному желанию и по инициативе сына, который ходатайствовал об определении матери в учреждение социального типа.

«Так я и расстаралась вам, Алексей Александрович, рассказывать всю подноготную! Работайте самостоятельно. Поделиться своими «скелетами в шкафу» желания нет. Скажешь лишнее словечко, за ним потянется другое, а потом какой-нибудь умник вытянет третье». Нет, с ней этот номер не пройдет. Попила у нее крови Щукина, редкая дрянь, пыталась даже ее шантажировать, пусть душа ее теперь успокоится.

— Дело в том, что Прасковью Щукину убили, — как-то обыденно произнес следователь Сурин.

— Как убили?! — такого поворота событий Антонина не ожидала.

— Задушили поясом от халата. Вот такие дела, Антонина Михайловна. Так что, учитывая все обстоятельства, вас прошу из города никуда не уезжать. Мне нужно будет и с персоналом поговорить, и с вашими пациентами.

— Может, с персоналом собрание провести?

— Может, но пока необходимости нет, мне хочется с каждым поговорить отдельно.

Антонина слушала Сурина и не слышала. Не ожидала она такой подлости от Щукиной. Впрочем, самый опасный враг — это не тот, кто стреляет в упор. Это тот, кто подло вонзает нож тебе в спину, говоря красивые слова. К этому нельзя быть готовым, этого нельзя предвидеть. Подлость, как ржавчина, которая все разъедает. Но Антонину голыми руками не возьмешь, она отплатила Щукиной той же монетой. Но если кто-то убил Прасковью, значит, не только одной Котенковой она портила жизнь. И чего ей не хватало, дожила до старости, имела успех, уважение, деньги, друзей, может, и любовников. Но ничто не бывает вечно, все кончается, растворяется, как в дыму пожара.

— Вы меня не слушаете, Антонина Михайловна?

— Алексей Александрович, извините, у меня встреча. — Ей хотелось побыстрее закончить этот неприятный разговор. Этот молодой парень с острым взглядом сейчас начнет копать под нее, очень тихо и аккуратно, но настойчиво. Такие, как он, всегда хотят добиться результата.

Ну почему убили именно Щукину, а не кого-то другого?!

Глава 12

Если не менять направление движения, мы обязательно придем к тому, к чему стремимся.

Китайская пословица

Наши дни

— Мухина! Какого черта, спишь что ли? — Юлька только после второго окрика поняла, что обращаются к ней.

Тяжело жить под чужой фамилией, и как это некоторые люди с этим уживаются, а потом удивляешься, что Михаил Кольцов — это Михаил Ефимович Фридлянд, а Марк Твен — Сэмюэл Ленгхорн Клеменс. Псевдоним «Мухина» тоже звучит неплохо, правда, нет здесь романтики и полета, но Юльке сейчас не до них. Сказать, что она чуралась по жизни физической работы, нельзя, но так, как она вкалывает здесь, она не пахала никогда. Да и платят за такой напряженный труд просто копейки, хорошо, что в обычной жизни у нее другая специальность, любимый коллектив и уважаемый главред. Ради газеты, кстати, работа в которой тоже тяжелая, она и пустилась в это приключение, чтобы добыть факты, изучить обстоятельства дела и сделать выводы. Пока журналист Сорнева не приблизилась к разгадке ни на шаг.

— Да иду я, иду! Не надо мне по десять раз говорить, — она снова взяла у Кристины несколько памперсов и пошла в палату.

Обитателей на этаже было много, сюда еще дополнительно переселили людей из сгоревшей части здания. Запах гари никак не исчезал из помещения. Как Юлька ни трудилась: раскладывала по углам уголь — натуральный поглотитель запаха, терла полы с ароматизатором, но запах был очень стойкий и просачивался в самые дальние уголки.

— Зачем ты пол трешь без конца? — удивлялась Кристина.

— А ты разве не чувствуешь это зловоние? У меня весь нос забит, горло и даже уши.

— Ты как принцесса на горошине! Да по мне пусть воняет гарью, это в сто раз лучше, чем мочой. Все туалеты, палаты пропахли! А гарь — это так, почти духи «Красная Москва».

Кристина знала, о чем говорила, во всем помещении дома престарелых постоянно стоял резкий, специфический аммиачно-ацетоновый запах. Когда смешивались два запаха — мочи и гари, амбре стояло невыносимое и мерзкое.

Глафира Сергеевна Юшкова с утра была не в настроении, кашу ела плохо, чай вообще пить отказалась.

— Вы что сегодня, Глафира Сергеевна, бастуете? — Юлька убирала нетронутую посуду.

— Да зубы у меня нынче болят, вот и есть не могу.

— Я скажу Кристине, чтобы вас к зубному записала. Он по четвергам приходит.

— А сегодня что? — Обитатели учреждения плохо ориентировались в днях недели, да и было это им безразлично.

— Сегодня понедельник, но если боль острая, я попрошу Кристину, чтобы врача раньше вызвали.

Контакт с Глафирой никак не устанавливался, а ведь она последняя видела той ночью Прасковью Щукину и целый год жила с ней в одной комнате. Юшкова нехотя поддерживала разговор на другие темы, но когда речь заходила о Щукиной, замолкала. Это Юльке категорически не нравилось, поэтому, если появилась хоть какая-то зацепка, надо ее использовать. Кристина разводила лекарство в процедурной.

— У Глафиры Сергеевны зубы болят, до четверга ждать долго.

— До какого четверга?!

— Ну, когда стоматолог сюда на осмотр приходит.

— Слушай ты эту бабку, у нее зубов давно нет, что у нее там болеть может?!

— Как нет? Она сегодня от завтрака отказалась, говорит, зубы болят.

— Последний зуб ей удаляли в мое дежурство месяца три назад. Нечему там болеть. Да и забыла она, что нет у нее зубов и что врач к ней приходил. Памяти-то у бабок совсем нет. И что ты ее возвеличиваешь, Глаша она, а не Глафира Сергеевна. Мы тут всех по именам зовем, замучаешься по отчествам. Она еле шевелится, ты из-под нее дерьмо выгребаешь каждый день, а туда же — Сергеевна. Она сама, поди, уже свое отчество не вспомнит.

— Ну, ей лет-то много, неудобно.

— Неудобно памперсы через голову надевать. А не поела — и хорошо, памперс дольше послужит, менять лишний раз не придется. Кстати, она ведь совсем недавно ходячая была, да шустро так по коридору двигалась, а вот, поди ты, улеглась. Это после пожара с ней такое приключилось.

— А до пожара она была ходячей?

— Бегающей!

— Ты ничего не путаешь?

— Я тут пять лет на посту, мимо меня муха не пролетит, не то что бабка не прошмыгнет. Это Нинка-коза дежурила в ту ночь, когда пожар был, недоглядела за стариками, спала, как всегда, в подсобке. Ну ты уж меня не сдавай, про это никто не знает, это Нинка мне от страха рассказала, а потом попросила молчать. А то выгонит ее Антонина, как пить дать выгонит, а куда ей одной с маленьким ребенком деваться?

— Я — могила, не переживай.

— Да мне что, это пусть Нинка переживает. Я в ночь редко дежурю, только разве что на подмене. Старики ведь и ночью покоя не дают, то по десять раз в туалет ходят, то пьют, то с разговорами пристают. Я кофе всегда крепкий с собой беру, и проблем нет — сна ни в одном глазу.

— Странно, что пожар случился, непонятно.

— Да все тут понятно, мы каждый день как на передовой, бабки знаешь тут что отмачивают, только держись! Вот та, что в огне задохнулась, Паша, очень высокомерная была, как будто одолжение делала всем нам, что жила здесь. Антонину Тонькой называла, я даже подумала: может, они были знакомы, но старуха сказала, что нет. Резкая бабка была, скажет, как отрежет. В третьей палате дед лежит, когда-то был большим начальником, но неудачно нырнул в воду, когда купался. Перелом шейного позвонка. Говорит, первый месяц жена и друзья ходили в больницу, поддерживали, а потом как исчезли все. Вот у нас тут год живет, не может шевелиться.

— А как эта Паша в ночь пожара в дальнем коридоре оказалась? Ведь если бы она в палате лежала, то ничего бы не случилось. Глафира Сергеевна вон жива.

— Да черт их знает, этих бабок! Я не разрешаю по ночам шариться, всех лежать заставляю. Не гуляют они у меня по коридорам, туалеты у многих в палате. А Нинка — добрая душа, вот на ней и ездят все почем зря.

— Кристя, я все-таки Глафире Сергеевне скажу, что врача ждать не надо, а то я ей обещала.

— Ну, будто помнит она про твое обещание! Я вот десять минут назад в четвертой палате укол бабке делала, захожу в эту же палату уже к другой со шприцем, а моя «уколотая» так мне капризно и говорит: а мне когда укол будете ставить? Я говорю, только тебя уколола, а она мне — нет, не было укола, ставьте немедленно, а то жаловаться буду. А жаловаться надо на себя, на свою башку бестолковую.

Глафира Сергеевна смотрела в потолок, в ее взгляде было равнодушие.

— Глафира Сергеевна, мне сказали, что нет смысла к вам стоматолога вызывать, нет у вас зубов, все выдернули. Подумайте, у вас точно зубы болят или нет?

— Раз нет зубов, значит, и болеть нечему, — покорно согласилась женщина.

— Мне настроение ваше не нравится, честное слово!

— Какое тут настроение, когда лежишь и смерти ждешь.

— Мне Кристина сказала, что еще недавно вы по коридору бегали.

— Врет твоя Кристина.

— Да зачем же ей врать? Вы просто забыли, наверное, об этом?

— Ты что думаешь, я дура? — Старая женщина хитро прищурилась. — Я тут умнее многих. Не бегала я никогда, лежачая я. Еду ты мне сюда сегодня приносила? Про зубного ты мне говорила, обещала на четверг меня записать?

— Я, — растерянно сказала Юлька.

— Вот видишь, значит, я в своем уме.

Догадка, которая Юлю внезапно пронзила, сначала никак не укладывалась в сознании и казалась дикой, но единственно верной.

— Глафира Сергеевна, вы просто не хотите выходить из палаты?

Глафира замолчала, и Юлька словно уткнулась опять в темный и безжизненный экран человеческого «я».

— Не хочу выходить. Нельзя мне отсюда выходить, — словно выдавила Юшкова.

— Почему?

— Убьют меня, — зашептала Глафира. — Пашу вон убили, и меня убьют.

Глава 13

Любовь — что зеркало: разобьешь — не склеишь.

Поговорка

Наши дни

Утром Надя Метеля решила, что именно сегодня она сделает важный для себя звонок в дом престарелых. Юля Сорнева не остановится, есть у нее такое журналистское качество. Надежда успокаивала себя тем, что нет такого человека, который бы никогда в жизни не поддавался искушению. Она поддалась, женщины — слабые создания. Вот и теперь проявила она слабость, мучается от любви, читая письма из своей интернет-почты. Да разве может быть что-то серьезное с заморским красавцем, но так хочется верить в невероятное, да и невозможно устоять, когда читаешь эти обжигающие слова любви.

«Моя королева, Добрый вечер и как был ваш день? Я молюсь что на этой неделе принести большую радость и счастье нам Аминь и аминь и аминь. Я держать глядя на картинку фото. Вы так красиво, где вы получите красоты? Я видел сон. Я мечтаю о тебе вчера вечером, что мы были собирание цветы и фрукты на зеленой земле, но я до сих пор не понимаю, что означает сон. Я знал, что вы моя жена и будет посылать письмо по электронной почте. Я по работе уехал в Австралию на большом корабле. Когда я вернусь из моей поездки, я будет летать в вашу страну, чтобы встретиться с вами, так как у меня иммунитет паспорт летать по всему миру, я думаю, что только деньги, которые мне нужно будет провести мой билет. Не беспокойтесь меда я стою на мои слова. Мне все равно, что когда-нибудь это будет стоить мне встретиться с медом, вы, я иду. Я действительно пропустил вас так много, что я не могу объяснить. Я люблю вас мед и отмечая его можно изменить. Просьба принять хороший уход за вашей собственной личности для меня и сказать любой человек, который приходит ваш путь что вы женаты уже мне cos ревную из вас. Люблю тебя сейчас и всегда малыш».

Она стала верить в совпадения, потому что из миллионов вариантов желающих познакомиться в Интернете она встретила мужчину, который разделяет ее взгляды на жизнь, а это один из главных признаков настоящих отношений. Совпадения не случайны, они происходят тогда, когда человек готов к тому, чтобы они произошли. Женой ее еще никто и никогда не называл. Она перечитывала любовные строчки, и все неточности перевода казались ей милыми и приятными.

— Я буду летать в вашу страну, чтобы встретиться с вами, — шептала она, повторяя его слова.

Огонь любви, который зажегся в ее сердце, становился все сильнее, и мир, где она была сама собой, становился хрупким, а в другом мире, мире любви и страсти, она никогда не жила. Он сказал, что собирается приехать к ней! Это было совсем невероятно. Надя придирчиво рассматривала себя в зеркало — не красавица, морщины под глазами. Надо будет посоветоваться на работе с Милой Сергеевной, у нее все косметологи знакомые. Метеля никогда не занималась своей внешностью, не до этого было, долгие годы ухаживала за матерью. Теперь пожинает плоды: на руках — дряблая кожа и некрасивые ногти, что-то надо делать и с прической, она к сорока годам так и не смогла расстаться с длинными волосами, но знает, что ей пойдет стильная стрижка, так говорила Сорнева. Надя заскрипела зубами, потому что опять вспомнила, что собиралась позвонить в дом престарелых, и решила, что позвонит после обеда.

На работе она тут же посмотрела сонник: Виктор писал ей, что видел сон, где они вдвоем собирали цветы, и ей хотелось сон разгадать. Сонник утверждал, что это — к встрече, встрече, которой она очень боялась и очень хотела. А вдруг она покажется ему старой и страшной? Как после этого жить? Работа абсолютно не шла в голову.

— Надюшка, ты посмотрела текст? Что такая грустная, случилось что?

— Милочка Сергеевна, а вы знаете, почему Юля рассталась со своим бойфрендом? Ну, с тем, что в Интернете с ней познакомился? — Наде очень хотелось рассказать про свое знакомство, но она побоялась, что Мила поднимет ее на смех.

— С Кевином, что ли?

— Да, тем американцем, который приезжал к ней.

— Кевин, Кевин. Хороший он парень, но Юлька сама виновата, надо было с ним быть поактивней, в Америку жить поехать.

— А он ее звал?

— Да звал, конечно, а она — ни в какую. Ездила к нему по визе невесты. У него там работа очень перспективная, он ведущий программист корпорации. Что ему в нашей деревне делать? А Юлька уперлась, родину, видишь ли, она покидать не может, да заодно — любимую работу. Нашла за что держаться, глупая, он бы там ей пять газет купил!

— А почему обязательно газет?

— Да потому, что для нее главное — это газета, а все остальное потом. А для женщины должна быть любовь на первом месте, мужчина, который сделает ее счастливой. Вот тебе тоже, вместо того чтобы чужие ошибки в текстах выковыривать, мужика надо найти. Вот у меня на первом месте мой мужчина.

Мила Сергеевна опустила тот факт, что замужем она третий раз и, возможно, эта попытка не последняя. Не везло ей на мужчин, а «везло» на любовные разочарования: ей все время попадались пьяницы, тираны, изменники, скупцы и альфонсы. Может, она глупые советы дает коллеге, зачем эти мужчины нужны, одни проблемы от них, и если честно, то без газеты Мила сама не видит своего существования.

— Надюха, хочешь анекдот расскажу? «Девушка, а вы замужем? — Да я не хочу. — А что, берут? — О, если б взяли…» — Мила расхохоталась во весь голос. — Не дрейфь, Надюшка, будет и на твой улице праздник. Только мой тебе совет: не изображай из себя гордую, независимую, самостоятельную, мужчины этого не любят.

Надежде было сейчас не до Милиных советов. Она впилась глазами в новое письмо от Виктора, и ее охватила паника.

«Моя дорогая жена, Спасибо за почту и хороший день, я был так счастлив, моя королева, при чтении почты. Бог даровал нам наши желания сердца и пожелать нам, что мы желаем себе. Я до сих пор могу себе представить, как я могу справиться с традицией и культурой и я слышал много, что ваша культура очень богат. Я начну читать несколько книг о культуре и традициях норм вашей страны, так что когда я посещаю вам он не будет странным для меня, cos я действительно хочу испытать культуры нормы и ценности богатую культуру и традиции твой и я считаю, настолько сильным, ты королева, которые сделают меня испытать его милостью богов. Так же, как вы молиться за меня, для успешной поездки и я также молиться за вас, чтобы быть здоровым и хорошо, но продолжайте молиться. Я намерен прийти и встретиться с вам хорошо, провести время с вами и иметь его в виду, вы переезд ко мне Великобританию. Мы уже стали одной плотью, позвольте мне сказать, я деловой человек и я купить сырой нефти из Австралии и продать в Мексику, здесь со мной двести пятьдесят тысяч фунтов для закупок нефти в Австралии. Пожалуйста, мне нужны ваши молитвы серьезно. Мы находимся в проблеме здесь и необходимо вмешательство Бога. Мы только что получили информацию, что есть морские пиратов из Индонезии блокирование на море и они около ста километров км от нас. Как это сейчас, мы больше не являются безопасными, потому что мы страх нападения пиратов. Мы призывали спасателей. Капитаны судов объявили, что все пассажиры должны переложить свои товары на другой вид транспорта как корабль будет здесь еще двадцать дней. Мед, моя проблема сейчас, ценные документы мои деньги, большой британских фунтов, которые я держал в моей кабине, сейф. Я не хочу его у меня украли в случае любого нападения. Мой план был использовать эти деньги, чтобы купить нефть в барабаны из Австралии и поставлять в Мексике, я уже был договор с компанией. Моя жена, как операция в этом корабле, это не возможно для меня, чтобы двигаться вместе с пассажиром, потому что я должен заботиться о этот корабль до тех пор, пока все товар полностью безопасны. Теперь есть так много безопасности компания стоит на берегу моря, и я думаю, что делать? Останься со мной… Я не знаю, что делать теперь. Я хочу, чтобы быстро отправить вам деньги, так что вы можете помочь мне, чтобы закрепить его на вашем месте, до тех пор, пока у меня есть шанс сделать моей поездки и встретиться с вами как можно скорее. Я знаю, мы не встретили друг друга, но я доверять вам и дать вам мои всем сердцем, так, что жизнь может двигаться прямо с нами, и я знаю, вы никогда не разочарует или остановить меня, потому что мы уже два в одной плоти. Я научился принимать жизнь, как это происходит, как я помню, что все происходящее имеет причину. Мед, быстро вперед мне вашу информацию, как следует позволить мне отправит деньги к вам непосредственно через компанию безопасности. — Ваше полное имя: Адрес ваш получать: Номер телефона: Ваш адрес электронной почты: Пожалуйста, получите обратно ко мне как можно скорее.

От вашего мужа».

Надя читала последний раз про пиратов в подростковом возрасте, в книжках. Боже мой, он в опасности, но продолжает думать о встрече с ней и называет женой! Она тут же отправила сообщение с информацией, которую он просил, приговаривая:

— Да какие деньги, милый, какие деньги. Мне не надо ничего, лишь бы у тебя все было хорошо.

Надежда не находила себе места. Компьютер молчал, но она увидела, что письмо было прочитано. Ради любимого женщина готова сделать то, что никогда не сделает даже ради себя. Ведь он не просит у нее невозможного, впрочем, влюбленную женщину в данной ситуации не остановит даже опасность.

— Виктор, Виктор, лишь бы ты был жив и здоров, все остальное не имеет никакого значения!

Внезапно зазвонил сотовый телефон, и определитель номера сообщил, что с Надеждой хочет связаться человек, звонок которому она откладывала с самого утра. Пришлось отвечать. Главное, чтобы эти чертовы пираты не пробрались на корабль и не причинили зла ее любимому, а все остальное она переживет!

Глава 14

Дни рождаются из дней, настоящее приходит из прошлого и начинает будущее.

Пословица

18 лет назад

Антонине Котенковой с самого детства не нравилась Прасковья Петровна Щукина. Родители Тони жили с Щукиными на одной площадке, и мама девочки всегда говорила, что хорошие соседи должны помогать друг другу. Тоня видела, как мать заискивала перед Щукиной, и делала она это не потому, что зарплата простого инженера была значительно ниже зарплаты парикмахера, а потому, что у Прасковьи был в руках «ключик в другой мир». В другом мире были красивые женщины с модными прическами, дефицитные продукты и разговоры о важных клиентах. От самой тети Паши пахло вкусным лаком и «Красной Москвой». Но Щукина держалась с соседями высокомерно и холодно, даже снисходительно, словно демонстрируя: кто я, а кто вы. Мама Антонины всегда советовалась с Прасковьей: какое платье сшить, какие к нему подойдут туфли. Однажды мама пришла из парикмахерской тети Паши неузнаваемая, с короткой стрижкой ярко-рыжего цвета, и кокетливо спросила:

— Как я вам нравлюсь?

— Уделала тебя соседка! — после небольшой паузы произнес муж.

— Ты ничего не понимаешь! Это модная стрижка, называется «боб».

— Мама, ты на себя не похожа, — вмешалась Тоня.

— А на кого я похожа?

— На продавщицу из продуктового отдела. Это тебя тетя Паша специально изуродовала!

— Ну, дорогие мои, я старалась для вас. Вам надо привыкнуть к моему новому образу.

— Мама, ты красивая и так, не слушай эту высокомерную тетю Пашу!

— Зря ты так, Тонечка! Она модный мастер, у нее знаешь кто в клиентах? — Мама закатила глаза вверх и мечтательно произнесла: — Нам и не снилось.

— Да, нынче такие времена, что жизнь простого парикмахера вызывает зависть инженера с высшим образованием, — парировал отец. — Это подход неправильный.

— Ребята, вы ничего не понимаете! Нас в институте чему только не учили — учили устройству машин, теоретической механике, но только не тому, как быть красивой, а для женщин это очень важно.

— Да ты у нас красавица, — папа помолчал и добавил: — Всегда была, до этого преображения.

С Никитой Щукиным отношения у Тони не складывались, она то и дело ловила на себе наглые и дерзкие взгляды подростка.

А потом Тоня повзрослела и тоже решила изменить свою внешность — отрезать косы. Взяв у отца деньги, она прямиком направилась в парикмахерскую к соседке тете Паше.

— Ты с ума сошла, девка! — воскликнула Щукина. — У тебя такие красивые косы, рука не поднимается их обрезать. Ты у родителей разрешения спрашивала?

— Я решения принимаю самостоятельно.

— Не буду я тебя стричь! Вот если мать скажет, что разрешила, тогда подумаю.

Антонина Котенкова была не из тех, кто пасует перед первыми трудностями. Она просто встала с кресла и пошла в другую парикмахерскую, где с ней не стали спорить и подстригли так, как она просила.

— Ну и характер у тебя, Тонька. Нахлебаются с тобой родители, — сказала Прасковья Петровна, когда увидела стриженую голову девочки. Антонина хотела было ответить, что нахлебается прежде всего сама Щукина со своим сыном Никитой, который уже под юбки девчонкам заглядывает, но промолчала. С соседями ссориться нельзя, об этом всегда говорила мама. С Никитой она тоже ссориться не хотела, но под его пристальными взглядами краснела и терялась.

— Тонька, давай в кино сходим, — как-то раз предложил он ей.

Какой фильм шел на экране, Тоня не помнила, она только чувствовала горячие прикосновения мальчишеских рук. Так потом у них и повелось: неважно, какой был фильм, важно то, что на последнем ряду кинотеатра можно было беспрепятственно обниматься и целоваться. А потом Тоня увидела, как Никита шел за руку с Катькой из соседнего подъезда. Она проплакала весь вечер и на вопросы родителей не отвечала. Когда Антонина в подъезде случайно столкнулась с Никитой, то сделала вид, что они не знакомы.

— Котенок! Это что за новости, ты меня перестала узнавать?!

— Главное, чтобы ты Катьку свою узнавал, а мне тебя узнавать необязательно.

— Да мы ревнуем!

— Да отстань ты от меня, Щукин. Отвали! — она оттолкнула его и сбежала вниз по лестнице. Она решила, что просто влюбилась не «в того человека», но с этим нужно было что-то делать, потому что приближался последний, выпускной, класс школы и нужно было думать о поступлении в вуз, а не о любви. Тоня хотела в медицинский, она мечтала стать врачом, а до того, что будет делать ее ветреный сосед по имени Никита Щукин, ей не должно быть никакого дела. Но вышло по-другому — у первой любви свои законы. Никита снова поджидал ее у подъезда, они шли в кино, гулять, да все равно куда, лишь бы быть вместе. В один из выходных, когда на улице зарядил дождик, он пригласил ее к себе домой.

— Отец в командировке, мать на работе, что мы как бездомные?

Сначала был горячий чай, потом неизвестно откуда-то взявшееся сладкое вино, а потом они оказались в постели. После того как произошло то, что и должно произойти между двумя молодыми людьми, Никита сказал, что они обязательно поженятся. Вот поступят в институты, отучатся пару курсов — и сразу в загс.

— Ты ведь теперь никуда от меня не денешься?

— А ты от меня? А как же Катька?

— Да зачем мне какие-то Катьки, когда у меня свой Котенок, свой собственный.

— Если увижу еще с Катькой, то берегись, — она пригрозила ему кулаком. — А если ты женишься не на мне?

— Ну, тогда мы будем дружить семьями!

— Дурак! Я не буду дружить с твоей семьей, потому что это невозможно. Я этого не переживу.

— Котенок, не бесись! Я женюсь на тебе.

— А как же твои планы? Ты же собираешься в крутой столичный вуз поступать — авиационный, а потом искать вариант, чтобы уехать на ПМЖ в Америку. Ты же мне сам говорил!

— Говорил, в МАИ я хочу точно, а вот все остальное — это родительские «хотелки». Это они говорят, что из нашей страны надо уезжать, что нет тут перспективы.

— Ну, а ты сам что думаешь?

— Да не думаю я пока ничего! За меня временно думают они. Я пока решение еще не принял.

— А на мне жениться ты принял решение?

— Это не обсуждается, Котенок!

— А как же ты совместишь МАИ, Америку и семью?

Он не успел ответить на ее вопрос, потому что в дверях стояла Прасковья Петровна и обращалась к сыну, словно не было здесь никакой Тони.

— Это с каких пор ты начал в моей кровати с девчонками кувыркаться?! У этой проститутки стыда нет, а ты у нее идешь на поводу. Вон отсюда!

Тоню бросило в жар и от слов, и от ситуации, в которой она оказалась. Антонина судорожно одевалась. Никита тоже торопливо напяливал джинсы и не смотрел в сторону девушки. Как Тоня выбежала из квартиры Щукиных, она плохо помнила. Вечером Прасковья Петровна пришла к ним домой и о чем-то говорила с Тониной матерью на кухне. Тоня сидела у себя в комнате, смотрела в окно, где ветер качал голые ветки деревьев, и понимала, какой разговор ей предстоит. Не хотелось жить, не хотелось ничего. Почему Никита промолчал, когда его мать говорила про нее гадости? Почему?

Глава 15

И в старости свои страсти.

Пословица

Наши дни

Юля очень старалась, она мыла пол в палатах так тщательно, что медсестра Кристина начала возмущаться.

— У тебя что тут, исправление трудом? Это же дом престарелых, а не реанимация. Не надо такой чистоты, а то привыкнем к ней, ты уволишься, а нам что делать?

— Да куда я от вас денусь?

— Ой, не рассказывай сказки, прямо тут медом намазано! Это ты после своих приключений у нас заземлилась, а чуть оглядишься — и поминай как звали. Я же вижу, ты девчонка неглупая, стариков наших жалеешь. Это мы уже тут черствые стали, для нас это работа.

Юлька действительно понимала, что ее жизненные приоритеты начали меняться, и причина тому крылась здесь, в доме престарелых, — такое влияние на нее оказывали эти стоящие на пороге вечности люди. Многое из того, что казалось в жизни главным, отошло даже не на второй, а на пятый план. Она словно открывала жизнь с другой, совсем неизведанной стороны. О чем говорили и о чем жалели обитатели дома престарелых: о том, что мало общались с родными, много работали, рожали мало детей и мало учились. А еще о том, что не вечна наша земная жизнь, о том, что прожита она как-то неправильно, и многое не удалось сделать, но повторить — невозможно. О том, что слишком поздно поняли, что главное в этой жизни, а что поверхностное, что напрасно считали жизнь длинной, а она прошла за какой-то короткий миг. Если бы люди понимали все это раньше, когда еще есть возможность что-то исправить! В этих пожилых людях была какая-то неиссякаемая сила духа — они угасали, но не сдавались. Они словно возвращались к началу жизни, замыкая круг, и становились беспомощными как младенцы и, конечно, нуждались в опеке и уходе. К старости люди становятся болтливее, но это никак не распространялось на Глафиру Сергеевну, соседку погибшей Щукиной по палате, место которой тут же было занято престарелой женщиной со звучным именем Генриетта.

— У нас места в дефиците, — говорила Кристина. — Только одного вывезут на кладбище, а уже шестеро за воротами стоят. Каждый своего пихает.

— Кто кого пихает? — не поняла Юля.

— Ой, у нас тут все сложно. У Антонины свои списки.

— Понятно, что здесь очередь.

— Ничего тебе не понятно, и не надо понимать. Фонд тут один появился, «Старость в радость», тоже мышкует вокруг нашей Антонины. Все хотят денег.

— Каких денег?

— О-о-о-о! А еще в тюрьме сидела! Или врут люди?

— Не врут, — Юлька потупилась. Она все время забывала о своем «криминальном прошлом».

— Ну, чтобы старушка или старичок тут оказались, нужно постараться.

— Взятку дать?

— Нет, это все по-другому называется. Например, взнос в благотворительный фонд или желающие могут ремонт в палате у своих родственников сделать.

— И что, много таких желающих?

— Достаточно! Ты в других домах престарелых не была. У нас по сравнению с ними — конфетка. С памперсами, кстати, тоже проблем нет.

Фонд — это интересно, это, наверное, разнообразило финансовые действия Котенковой. Надо пособирать информацию об этой структуре, а пока надо обязательно встретиться с медсестрой Ниной, которая дежурила в ту злополучную ночь, и снова искать подходы к Глафире Сергеевне. Случай неожиданно представился сам собой — новенькая жилица Генриетта упала с кровати.

— Черт тебя дернул вставать, — ругалась Кристина, когда они вместе с Юлей поднимали женщину с пола.

— Пить захотела, голова закружилась, — слабо отвечала старушка.

— Не лежится вам, — все не успокаивалась Кристя.

— Я посижу с ней, иди, — Юля села на край кровати. — Что же вы, Генриетта Наумовна, так неосторожны?

— Да случайно все вышло. Извините.

— Это вы меня извините, что не дала вам воды. Вы в следующий раз кричите погромче, я обязательно подойду.

— Можно подумать, воду тут разносить начнут. Не дозовешься вас, — с кровати раздался голос Глафиры.

— Ну неправда, я, когда работаю, все время лишний раз сюда забегаю. Имя у вас необычное — Генриетта.

— Да что же необычного, родители так назвали, говорили, что означает оно «благородная красавица». Я правда в молодости хороша была, кавалеры просто толпой за мной ходили, — старушка лукаво зажмурилась, вспоминая далекие дни. — Да, все поменялось вокруг, теперь вместо поклонников — больничная койка, на которой даже не могу удержаться. Остается только жить воспоминаниями, это теперь и есть наша жизнь, — в ее словах была мудрость, которая открывала пространства времен, от которых захватывало дух и начинало биться сердце. Генриетта словно сама находилась в другом месте и в другом времени.

— Что толку от ваших воспоминаний, — недовольно сказала Глафира. — Ну что мы все тут прошлое толчем?

— Вам не нравится ваше прошлое? — с улыбкой спросила Генриетта, и Юля наблюдала за их разговором с интересом. — Я люблю возвращаться в то время, когда я была молодой, когда меня любили и любила я. Вы помните хорошее, а все плохое вычеркивайте из памяти, и станет легче.

— Не надо копаться в прошлом, ни к чему хорошему это не приведет! — уверенно произнесла Глафира Сергеевна. — Мы тут с вашей предшественницей тоже все прошлое вспоминали, она истории рассказывала из своей жизни.

— Смешные истории?

— Почему смешные? Жизненные. Она парикмахером работала, модным мастером была.

— О, знаю я этих парикмахерш! Создания без особых заморочек.

— Не знаю, о ком вы, а Паша была интересным человеком. Ей, между прочим, клиентки доверяли, дружили с ней. А одна женщина, — она перешла на шепот, — даже мужа своего убила. Она мне рассказывала, хорошая такая семья была, и вдруг раз — и убила.

— Значит, было за что убить!

— Да вы, может, и слышали! Она говорила, что красивый такой мужик был, видный. Об этом весь город судачил.

— А фамилия у него какая была? — спросила Юлька.

— Гулько его фамилия. Мне Паша много раз эту историю рассказывала.

— А-а-а-а, это тот, что из торга? — небрежно спросила Генриетта. — Он всегда подозрительными дамочками был окружен.

— Почему подозрительными? — не выдержала Юля.

— Да потому, что это ненормально, когда мужчину везде сопровождают хорошенькие женщины, — назидательно сказала Генриетта. — Слишком большие соблазны.

— Это правда, того и гляди какая-нибудь молодушка привяжется, — Глафира снова вспомнила свою семейную драму.

— А что, Прасковья Петровна дружила с женой Гулько?

— Да там какая-то мутная история была, один раз она мне так рассказала, другой раз по-другому. Да и вообще, за неделю до смерти она заявила, что дух Гулько к ней приходил. Нервничала она в тот вечер, уснуть не могла.

— Господи, что же мертвые не успокаиваются! — всплеснула руками Генриетта. — Зачем к бедной женщине приходить?!

— Мне вот и кажется, что неспроста она погибла. Убили ее.

— Ну, скажете тоже! — удивилась Генриетта. — Она на пожаре погибла. Когда меня сюда заселяли, подробно об этом рассказали.

— Ну, это все так думают. Она пошла посмотреть, кто там по коридору ходит. Зачем ей было в другой отсек тащиться? У нее, между прочим, ноги больные.

— А что, по ночам тут кто-то ходит?

— Не знаю я, только теперь за свою жизнь опасаюсь.

— Вам-то чего бояться? Вы же не были парикмахершей?

— Но мне Паша слишком много рассказывала, мы с ней довольно долго в палате прожили. Она была дамочкой с секретом, все у нее были намеки и недомолвки.

— Она все свои секреты унесла с собой, — вставила Юля. — Мне кажется, вам нечего бояться.

Глафира пожала плечами.

— Может, и нечего, только предчувствия у меня нехорошие и состояние тревожное.

— Это синдром пожара, — уверенно заявила Генриетта. — Это пройдет.

— А еще у нее роман тут был.

Генриетта оживилась.

— А что, здесь есть подходящие мужчины?

— Кто ходячий и не в маразме — подходящий.

— Очень интересно. Теперь, я понимаю, кавалер свободен? Или он будет тосковать по своей бывшей избраннице? Я так и думала, что дом престарелых — это не приговор, — оживилась Генриетта.

— Да здесь от тоски кидаются в отношения. А какие отношения, он еле слышит, она еле ходит, а все туда же, — осуждающе говорила Глафира.

— А кто был ее избранником, если не секрет? — спросила Юля.

— Да дед один, Петр Петрович. А тебе зачем?

— Да ни за чем, просто. Жизнь продолжается.

— А мне нужно обязательно знать, кто тут в кавалерах, — произнесла Генриетта.

Юлька услышала, как ее зовут в соседнюю палату. Она пошла с мыслью, что очень много узнала из незамысловатого разговора двух женщин преклонного возраста.

Глава 16

В жизни все меняется, а еще и не то случается.

Пословица

36 лет назад

Клара всегда была «правильной девочкой». Нет, она не была роботом, исполняющим родительские приказы. И дело не в том, что она не курила и не пила и поступила учиться на исторический факультет МГУ, у нее были свои моральные принципы, цели в жизни. Она была верна себе, общественным правилам и стереотипам. Такую девушку встретил летом в кафе Саша Гулько, который работал там официантом. В свои двадцать лет он сменил много рабочих мест, «откосил» от армии и все время хотел легких денег. Клара с подругой пришли в летнее кафе в родном городе, чтобы отметить успешное окончание первого курса столичного вуза. Саша «считал» девчонок сразу.

«Какие хорошенькие и наивные, особенно эта темненькая! — И вдруг сказал себе: — Хочу такую девочку».

Вечером они уже гуляли с Кларой по городским улицам, и она слушала его интересные истории про работу и увлечение рыбалкой и с удовольствием спрашивала:

— Ты сам умеешь готовить? Никогда бы не подумала!

Она бы еще много чего не подумала, например, абсолютно не представляла, каким расторопным должен быть официант, какой хорошей памятью обладать, ведь он должен посчитать в уме заказ, запомнить его и клиента, который заказал блюда. Клара не подумала бы и о том, что Саша Гулько был мастером по запудриванию девичьих мозгов, очень полезной вещи, которая всегда была востребована в его жизни. Это было его природным даром. Клара, уставшая от напряженного изучения предметов высшей школы, искренне реагировала на Сашу.

— Мне очень нравится, как ты рассказываешь.

— От Москвы устала? — Юноша был горд, что рядом с ним идет не какая-то местная простушка, а умная хорошая девушка, которая учится в столице.

Короткий летний месяц июль их сблизил не только разговорами и поеданием мороженого, но и рыбалкой на местном озере. Когда Клара впервые поймала килограммового леща, то вместо радости от победы у нее в глазах стояли слезы.

— Что случилось, Клара?!

— Мне его жалко!

— Кого? — он ничего не понимал.

— Рыбу жалко, — со слезами на глазах ответила она.

Саша Гулько не знал, плакать ему или смеяться. В кафе им зажарили пойманную рыбу, она оказалась необыкновенно вкусной.

— Вот видишь, а ты плакала. Рыбу нужно есть, а не плакать.

У него никогда не было девчонок, которые бы плакали, когда поймали рыбу. Они ели рыбу долго, потому что в перерывах между едой целовались, и этот процесс длился бесконечно. Правильная девочка Клара все понимала про официанта Сашу Гулько, но женская природа такова, что девушка сначала влюбляется в «плохого» парня, а потом пытается сделать из него «хорошего». Юноша никак не соответствовал ее идеалам, но именно потому интерес к нему возрастал. Такие девочки, как Клара, любят не за что-то, а просто так. В августе он проводил ее на учебу в Москву, они договорились писать друг другу письма.

Чтобы как-то развеять скуку, Саша быстро нашел замену — красивую и сексуальную официантку Любочку. Когда Любаша в белом переднике и короткой юбочке проходила между столиками, все мужчины поворачивали головы. Любаша была девушкой конкретной и после нескольких коротких встреч решительно спросила:

— Ты переезжаешь ко мне или как?

У Любы была добротная «однушка», а у него в тридцати метрах ютились родители и брат с женой и дочерью. Предложение ему показалось интересным, мысли о Кларе, когда он любовался Любашиным телом, не возникали совсем. А когда возникли, то он сказал себе: «С «правильными» всегда утомительно. Правильность — это дурь, только на другой манер».

Письма, которые приходили на его домашний адрес, мать первое время постоянно передавала ему, но потом он попросил:

— Не отдавай мне эти письма, Любка злится. Пусть живет девчонка сама по себе в своей Москве. — И писем больше не стало.

Он увидел Клару снова перед Новым годом, когда в кафе было очень много работы и он сновал туда и обратно, словно челнок. Он чуть не запнулся о ногу девушки, которая стояла около барной стойки.

— Клара! Ты что тут делаешь?! — у Саши от удивления чуть не выпал поднос из рук. — На зимние каникулы приехала? Как Москва? Стоит?

— Ты не отвечаешь на мои письма. Я ребенка жду.

— Какого ребенка? — он говорил искренне, не понимая.

— Нашего ребенка, Саша. У меня будет ребенок.

— Здрасьте, приехали!

Ребенок в его планы никак не входил. Собственно, никаких планов у Саши Гулько не было, он жил сегодняшним днем, радовался жизни и менять что-то совершенно не собирался. Может быть, это и круто, жениться на хорошей девочке, которая будет отличной женой, готовить вкусные обеды, встречать с работы, воспитывать ребенка, но ему это не нужно совсем, по крайней мере он к этому не был готов, да еще и Любка могла увидеть нежданную гостью.

— Знаешь, давай договоримся так. Завтра в одиннадцать встретимся у входа в парк, там есть кафе-мороженое. Посидим, выпьем чаю, съедим мороженко и обсудим ситуацию. А сейчас у меня работы много, извини.

— Хорошо.

В ее голосе не было раздражения, обиды. Вечером он все же поделился новостью с Любой, потому что действительно не знал, что делать.

— А ты уверен, что это твой ребенок?

— Уверен. Клара не умеет врать.

— А может, это какой москвич постарался?

— Ребенок мой, только я не знаю, что с этим делать.

— Это тебе, дорогой мой, решать. Если ты надумаешь жениться, держать не буду, выкину тебя с вещами в двадцать четыре часа.

— Да не знаю я, что мне делать! Не нужен мне ребенок, рано мне еще семьей обзаводиться.

— А если так, то забудь про эту дурочку. Мало ли кто беременный бывает? Я, может, тоже от тебя ребенка хочу.

— Люба! — взмолился он. — Я совета прошу, а ты издеваешься надо мной.

— Хочешь, я завтра с тобой пойду? Скажу, так, мол, и так, я жена законная, тебя не знаю, девочка, выметайся со своей беременностью куда подальше.

— Нет, с ней я разберусь сам. Скажу, что не готов жениться. Не готов. Меня все в жизни устраивает.

— Ну тогда пошли спать, утро вечера мудренее. Завтра скажешь ей все. Пусть разгребается сама.

Сашка обнял Любочку, и мысли о Кларе мгновенно улетучились. На следующий день ровно к одиннадцати он подошел к центральному входу в парк, четко зная, что он скажет Кларе, но сценарий встречи мгновенно изменился, потому что Клара пришла не одна. Рядом с ней стоял мужчина с военной выправкой.

— Саша, познакомься, это мой папа Андрей Петрович. Он настоял, чтобы я пошла с ним. Он несет за меня ответственность.

— Здравствуйте, молодой человек. Вон стоит моя машина, давайте поедем к нам, что по кафе ходить зазря? Разговор у нас семейный, значит, и говорить надо дома.

Саша Гулько не понял, как очутился дома у Клары, и все происходящее там казалось ему чужим сном, потому что происходило помимо его воли. Андрей Петрович был военным и разговаривал с Сашей, словно отдавал приказы.

— Вы, я понимаю, собираетесь с Кларой пожениться? Ребенку нужен отец.

— Я понимаю. Но ничего сказать не готов.

— Тогда я формулирую задание, я готов — сегодня подаете документы в загс, и вас быстро расписывают, я договорюсь. Клара пока оформляет академический отпуск. Возражений нет? Кстати, а вы в каких войсках служили?

— Я освобожден от воинской службы, — как-то очень торопливо сказал он.

— Плохо. Это можно поправить. Мужчина должен служить, отдать свой долг Родине.

— Андрюша, давай сначала решим семейный вопрос, а потом будем отдавать долги Родине, — мягко сказала его жена, которая, как и Клара, наблюдала за мужским разговором, сидя на диване.

— Хорошо. Ну так что с загсом? У вас паспорт с собой?

— Откуда? Я же в парк шел.

— Тогда давайте так: вы сейчас едете домой, забираете паспорт, вещи и назад, по этому адресу. А чтобы не сбиться с пути, я вам дам двух солдатиков, двух сопровождающих. Вещи помогут принести.

— Да у меня вещей немного.

— Ничего-ничего. У них служба идет. Они уже внизу вас ждут.

— Папа, может, Саша не хочет жениться, — подала впервые голос Клара. — А ты со своим воинским напором вздохнуть ему не даешь.

— Я что-то вас, молодежь, не понимаю. Ребенка вы умудрились сделать, никого не спросили, а в остальном сантименты разводите. Ребенку нужна семья, это первейшая и главная ячейка общества, а значит, и мать, и отец. И ты извини, дочь, мать-одиночка — это клеймо на всю жизнь. Я дочери своей этого не пожелаю. Я жизнь прожил и знаю, что говорю.

— Саша, что ты молчишь? — Клара не отставала.

Гулько понял, что ему отсюда живым не выбраться. Словно боевой танк шел на него на полном ходу, и нельзя было увернуться, избежать столкновения, а можно только одно: лечь под тяжелые гусеницы.

— Конечно, я хочу жениться на Кларе, — словно кто-то чужой произнес за него эти слова, и Саша понял, что это был его голос и его слова, просто он не расслышал их из-за шума и лязганья гусениц.

Глава 17

Жизнь, что луна: то полная, то на ущербе.

Пословица

18 лет назад

Антонина сидела и ждала, когда женщины закончат секретничать на кухне. Она понимала, что сейчас ей скажет мать, в чем обвинит, и совсем будет плохо, если она все расскажет отцу. Как так получилось, что Прасковья Петровна застала их в постели? О чем она говорила с Никитой? Было обидно, что он никак не попытался защитить Тоню. Получается, что это она «соблазнила мальчика», а он тут не при делах.

— Мерзкая ситуация, — сказала она себе вслух. — Хуже некуда, сейчас мать начнет меня стыдить.

Дверь хлопнула и Тоня поняла, что соседка ушла.

— Как же так, доча? — Мать стояла на пороге ее комнаты.

— Как-то так.

— Ты его любишь?

— Люблю!

— Паша не хочет, чтобы вы встречались.

— Меня интересует не твоя Паша, а Никита.

— Паша считает, что ему надо, во-первых, закончить школу, а во-вторых, поступить в институт.

— Наши планы здесь совпадают. Мне тоже нужно закончить школу и поступить в медицинский. А потом мы поженимся.

— Если ты не завяжешь с любовью, с медицинским можно попрощаться.

— Скажи, как можно с любовью завязать, мам? Как?

— Я думаю, что встречи вам надо прекратить. Меня Паша просила с тобой поговорить.

— Мама, ты что так перед ней заискиваешь? Она всего лишь парикмахерша, человек, который стрижет волосы. У нее нет образования, как у вас с папой. Почему ты ее не выставила за дверь? Чего ты боишься?

— У тебя приступ юношеского максимализма, Тоня. С чего ты решила, что я заискиваю? Я уважаю ее профессию, связи, возможности. А у меня таких возможностей нет. Да и почему я должна ее выгонять, я, наоборот, чувствую себя виноватой. Это она застала мою дочь у себя в квартире за неприличным занятием.

— Значит, любовь — это неприлично?

— Ложиться с мальчиком в постель, когда у тебя еще нет аттестата, неприлично, — непререкаемым тоном произнесла мать. — Мне было неловко, стыдно.

— А ей не стыдно сюда приходить?

— Она мать, и она переживает за своего ребенка, за своего сына. И основания переживать у нее есть.

— Мама, ты можешь отчитаться перед своей Пашей, что провела разъяснительную беседу со мной. Только у меня к тебе большая просьба — не говори ничего отцу.

Через два дня Антонина встретила в подъезде Никиту.

— Ты куда исчез? Я звоню, мать твоя к телефону подходит, я тогда трубку кладу.

— Да понял я, что это ты звонила. Я тут, — Никита опустил глаза, — к отцовой тетке в Москву уезжаю. Отправляют меня родители. Мать говорит, что надо поступать в приличный вуз, да и в столице возможностей больше.

— Ты уезжаешь? Как? — она растерялась. Он не может уехать, а как же она, Тоня?!

— Родители меня отправляют.

— А ты, что ли, посылка? Отправляют!

— Не злись, Тонька. Я ведь никуда не исчезаю с земли. Ну подумаешь, до окончания школы поживу в другом городе. Потом ты ко мне приедешь. Мы же с тобой уже обо всем договорились.

— Это правда?

— Зачем мне трепаться? С матерью просто ругаться не хочу. Я пока от нее завишу.

— То есть как зависишь?

— Так же, как ты, — материально. Поэтому давай не ссориться с тобой, а договариваться. Письма еще никто не отменял. Буду тебе писать, и чтобы тут не смела без меня гулять ни с кем.

— Дурак! Да мне никто не нужен!

Вечером следующего дня Тонина мать как бы случайно обронила:

— Никита уехал в Москву с отцом. Будет там доучиваться, может, и правильно, Москва есть Москва.

— Я знаю, я закончу школу и тоже уеду к нему в Москву.

— Ну, поживем — увидим.

Через неделю Антонина обнаружила, что у нее образовалось море свободного времени и что по многим предметам ей нужно подтянуться. Учеба давалась ей легко, без напряжения, требовалось только учить предмет. Каждый день по нескольку раз она проверяла почтовый ящик и наконец увидела заветный белый конверт.

— Мама, Никита мне написал письмо, — поделилась она радостью.

— Ну вот, видишь, если чувства настоящие, значит, расстояние им не помеха. Только, пожалуйста, не расслабляйся, учись, поступить в медицинский всегда сложно. А может, ты передумала?

— Нет, не передумала. Я хочу стать врачом.

Антонина Котенкова хотела стать доктором с самого детства. Ей казалось, что это самая необыкновенная работа — облегчать страдания и спасать больных от смерти. Никаких знакомых врачей или врачей-родственников в их семье никогда не было, но Тоня знала, чувствовала, что это ее призвание. Мама по-прежнему ходила в парикмахерскую к Щукиной, а вот Прасковья Петровна к Котенковым ходить перестала и Тоню перестала замечать, как будто это не Тоня, а пустое место. Никита писал редко, сложно приживался в новой школе, да и в большом городе тоже. Часто писала Тоня, чуть ли не каждый день, и ей казалось, что она разговаривает с ним обо всем, и тоска немного отступала. За нею даже пытался ухаживать смешной и прыщавый одноклассник, который мог просто прийти к ней домой, сидеть с мамой на кухне и пить чай, а Тоня учила биологию у себя в комнате.

— Коля — хороший мальчик, — осторожно сказала мама.

— Я люблю Никиту, а Коля просто одноклассник, и приходит он, между прочим, к тебе, мамочка. Мне до него дела нет.

Вдруг от Никиты перестали приходить письма, как отрезало. Тоня «гипнотизировала» почтовый ящик.

— Ящичек, миленький, пусть Никита мне письмо пришлет! А то я ему пишу-пишу, а ответа нет.

Тем же вечером она не выдержала и, увидев во дворе Прасковью Петровну, чинно спросила:

— Вы не скажете, как дела у Никиты? Что-то от него давно писем нет.

— А зачем тебе его письма? У тебя кавалер новый.

— Какой кавалер?

— Да разве мне есть дело до твоих кавалеров? Вижу, что ходит к тебе, а уж как звать, не мое дело.

— Да это же Колька! Он просто одноклассник.

— Не знаю, Колька не Колька, только я Никите про твоего ухажера написала. Нечего парню голову морочить, — и Прасковья гордо пошла дальше.

Дома Тоня плакала навзрыд, а мать никак не могла понять, что же случилось.

— Гадина твоя Паша, гадина!

— Да что случилась, дочка, объясни мне наконец!

Когда Антонина рассказала о разговоре с Щукиной, мать облегченно вздохнула.

— Я думала, что-нибудь случилось!

— Мама, это катастрофа! Я представляю, какую гадость она написала Никите!

— Дочка, у любви всегда бывают испытания. Напиши ему, объясни. Если любит — поймет.

— Она же наврала ему про меня, наврала!

— А ты напиши правду.

Тоня написала, и ответ получила быстро. На белом листочке она прочитала всего одну строчку: «Оставь меня в покое. Никита». Жизнь словно остановилась, и ей казалось, что все хорошее уже прошло и больше ничего не будет. Антонина поступила в Сибирский медицинский институт. Про Никиту она больше никого не спрашивала. Раз он поверил лжи, значит, он предал ее, а с предателями она дел иметь не будет. Новости про Никиту ей иногда приносила мама, которая так и продолжала регулярно посещать парикмахерскую.

— Никита поступил в институт. Никита встречается с девушкой из Болгарии. Никита скоро приедет на каникулы.

Она тоже приехала на каникулы к родителям в надежде увидеть его. Девушка сотни раз представляла их встречу, как он удивится, обрадуется, рассмеется и обнимет ее, наконец, со словами:

— Ты прости меня, Котенок, прости!

Она уткнется в его плечо и ничего не станет отвечать: зачем лишние разговоры, ведь они вместе, а все остальное — неважно. Тоня действительно столкнулась с ним в подъезде. Никита был не один, он держал за руку девушку, и они что-то оживленно обсуждали. Увидев ее, он даже не задержался.

— Привет, подруга, — и они прошли мимо, продолжая разговаривать. Тоня смотрела ему в спину и понимала, что плакать не будет. У нее больше нет слез, она их все выплакала. Она вернулась на учебу и решила, что больше не будет страдать от кошмара первой любви. Но еще долго она не могла слышать имя Никита — сердце больно сжималось, а потом все куда-то ушло, и она успокоилась.

Антонина вышла замуж за одноклассника Колю, того самого, что так долго ходил за ней, только фамилию менять не стала — осталась Котенковой. После окончания института они с мужем вернулись в родной город и купили квартиру в новом районе. В своем старом дворе Тоня не любила бывать: она каждый раз вспоминала Никиту и его предательство, а еще она ненавидела его мать — Прасковью Петровну Щукину.

Глава 18

Ошибки — это знаки препинания в жизни, без которых, как и в тексте, не будет смысла.

Х. Мураками

Наши дни

Юлька ехала в редакцию, слишком о многом ей надо было посоветоваться с главредом Егором Заурским. Она в последние дни задавала себе один и тот же вопрос: почему она раньше не писала о стариках? Почему все ее герои — умные, яркие, успешные, молодые? Это прежде всего заслуга их родителей, людей старшего поколения. Ну и что с того, что внуки знают о современном мире намного больше своих дедов и учат их? Ведь на самом деле у человека нет возраста, есть состояние души.

Журналист Юля Сорнева правильно считала, что дети — это будущее, но почему она была уверена в том, что старики — это прошлое? Ей казалось, что старики живут по инерции, в ожидании смерти, а теперь она поняла: по инерции живут те, кто окружает пенсионеров цинизмом, это у них омертвела душа, отсюда одиночество и отчаяние стариков. Почему есть такая должность, как уполномоченный по правам ребенка, а уполномоченного по правам пенсионеров нет? Наверное, эта мысль никому не приходит в голову, потому что «наверху» считают, что никакой общественной пользы старики не приносят. Люди давно стали прагматиками, ищут во всем выгоду, расставляют приоритеты, старики стали «невыгодны». А тогда как оставаться людьми? Как прожить жизнь без учета их опыта? Посмотреть ролик в Интернете? Почему же она не задумывалась об этом раньше?

— Ой, что это из отпуска вас принесло? — ответсек Мила Сергеевна что-то жевала.

— А вы что, перестали худеть, раз жуете? — поинтересовалась Юля.

— Это мне можно, это пророщенная пшеница.

С Милой Сергеевной, женщиной без возраста, было всегда нескучно. Она щедро делилась с коллегами как рецептами красоты, так и рецептами здорового питания.

— Между прочим, очень неплохая пшеничка, сначала в зубах вязнет, а потом привыкаешь.

— Мила Сергеевна, о вас тоже уже нужно писать.

— Да ну тебя, Сорнева, это тебе неймется, в отпуске на работу притащилась. Ох уж эти журналисты, и вечный бой, покой нам только снится! — кокетливо сказала она, разбирая редакционную почту.

Мила Сергеевна лукавила, она сама четверть века отдала журналистике, но иногда иронизировала по этому поводу.

— Ну, рассказывай, как твои дела, — Егор Петрович отключил сотовый телефон пояснив: — Чтобы не мешали, а то ведь поговорить не дадут.

— Да пока непонятно. Сбор информации, если коротко.

— А если не коротко?

— Стариков безумно жалко. Всю жизнь проработали на страну и брошенные, забытые.

— Брошенные своими родными, заметь, теми, кто должен ухаживать за ними. Есть такой рассказ у Джека Лондона — «Закон жизни», про индейцев и их закон: стариков, которые стали обузой для племени, при переходе с одной стоянки на другую просто бросали, обрекая на голодную смерть. Главный герой там старик, которого бросили. Зимой ему оставили горстку хвороста. Вот он сидит возле маленького костерка и вспоминает свою жизнь, ему очень хочется, чтобы сын вернулся за ним, но он понимает, что это невозможно, таков закон жизни. Костерок потухает, и к нему подходят голодные волки, он обречен.

— И что дальше?

— А дальше все по жизненным законам: побеждают и торжествуют только сильные, приспособленные, ловкие, а слабые, старые, больные обречены на гибель, на нищету.

— Егор Петрович, мы же люди, у нас так не бывает, не должно быть! У самого Джека Лондона, вы помните, конец жизни был печальным, он принял смертельную дозу лекарства. Так не должно быть! Я как раз хотела с вами обсудить, как помочь старикам.

— Ты хочешь благотворительный фонд открыть?

— Нет, есть вещи более значимые, чем материальная помощь. Я хочу через газету акцию организовать, я об этом читала — «Напиши письмо ветерану». Пусть наши горожане пишут письма в дом престарелых, обычные письма, рассказывают о себе, спрашивают их о здоровье. Школьников можно подключить, а то мы говорим о патриотическом воспитании, а это — конкретное дело, частица души, тепла в почтовом конверте для пожилого человека. Им внимания не хватает, Егор Петрович, простого человеческого внимания. Поддержите меня?

— «Бабушка по переписке»? Поддержу, хорошая, красивая идея. Не зря ты там полы драишь по поддельным документам. Не расшифровали тебя еще, разведчица?

— Я, между прочим, работаю хорошо, стараюсь. Такие кадры, как я, на вес золота. Мне ваша помощь нужна, Егор Петрович! Есть такой странный фонд, «Старость в радость», он сотрудничает с нашим домом престарелых.

— Ты уже говоришь «нашим»? А почему фонд странный?

— Еще не знаю. Я посмотрела сайт фонда — красивая, яркая картинка, но персонал намекает на какие-то «особые» отношения. Вы не могли бы по своим каналам узнать? И еще, у погибшей Щукиной было много виповских клиентов.

— Раньше-то и слова такого не было — «виповских». Говори по-русски — важных.

— Хорошо, важных. Среди них была Клара Гулько, она убила своего мужа. Как утверждает ее соседка, Глафира Сергеевна, Щукина дружила с этой женщиной и все время про нее рассказывала. Мужа звали Александр Гулько. Я перерыла все газеты в библиотеке, ничего про эту историю не нашла.

— Ну ты хватила, раньше об этом писать было нельзя! Только про достижения партии и правительства. А ты говоришь — убийство.

— Мне нужно в архивах это дело посмотреть.

— Хорошо, напишу официальный запрос, попрошу выписку.

— А если неофициально? Вы же знаете, какие чиновники неповоротливые, пока чернила разводить будут, чтобы нам ответить… Где эту Клару найти? Жива она или нет?

— А сколько лет ей дали? Кларе, которая украла кораллы.

— Эта Клара убила, Егор Петрович, убила.

— Ну ее может уже в живых не быть.

— А может и быть, потому что Щукина в последний перед пожаром вечер нервничала и говорила своей соседке, что дух Гулько к ней приходил.

— А это уже кое-что. Духи просто так не приходят. Я постараюсь ребят подключить.

— Постарайтесь, Егор Петрович, а то у меня отпуск скоро закончится. И еще, у Прасковьи Щукиной был ухажер, пенсионер Петр Петрович. С ним я еще не поговорила, повод нужен.

— Круто у вас в доме престарелых, ухажеры. Еще ведь что-то есть?

— Есть, но я не знаю, куда это приспособить. Щукина не жаловала директора дома престарелых Антонину Котенкову. Могла сказать о ней гадость, и вообще тетка была остра на язык, но что-то понесло ее ночью в коридор. Что-то или кто-то? Какие-то результаты экспертизы по пожару появились?

— Я же тебе координаты Алексея Сурина дал.

— Мне нужна официальная бумага, чтобы поизучать, а потом уж ему вопросы позадавать. В общем, Егор Петрович, у меня все. Я приеду через два дня, а сегодня мне после шести на работу, в вечернюю смену, тогда и со щукинским кавалером найду о чем поговорить.

— Ну, Сорнева, подкинула работу старику!

— Какой же вы старик, Егор Петрович! Я вам как санитарка дома престарелых вот что скажу: старость неизбежна. К ней надо относиться философски. А вы молодой, очень молодой!

— Ну, Юлька, ты стала мудрецом! Вот что значит — вовремя сменить работу, — засмеялся он.

В приемной главреда стояла корректор Надя Метеля, и выражение лица у нее было такое, что Юля поняла: у Надюхи что-то случилось. Спрашивать об этом было бесполезно, Юля знала, что Метеля никогда не жаловалась на свою жизнь и обстоятельства.

— Надюшка, а не ударить ли нам по чаю?! У меня конфеты в столе припрятаны. Пошли?

Надя посмотрела на нее глазами, полными слез.

— Что случилось, Метеля?

— У меня все деньги с карточки мошенники сняли, все, подчистую.

— Тогда в полицию нужно обращаться, заявление срочно писать.

— Я не могу в полицию. Я сама дала свои координаты — электронку, телефон. Я сама отослала деньги.

— Надя, ничего не понимаю! Какие ты деньги отослала? Кому? Сколько?

— Все деньги, что у меня были. Своему любимому человеку.

Глава 19

С кривдою жить больно, с правдою тошно.

Поговорка

35 лет назад

Когда у Клары родилась дочка, ее радости не было предела. Да и вообще, чего грешить на судьбу? Она вышла замуж за любимого человека, родила ему дочь, которую назвала в честь него — Саша, Сашенька, Александра. У нее никогда не вызывал сомнения поступок отца, военного по профессии, который чуть ли не приказал Гулько жениться на ней. Возможно, папа был резок и настойчив с Сашей, но как же иначе, ребенку нужен отец. Мама говорила, что мужчины в принципе не хотят жениться, они дорожат свободой, но если у женщины будет ребенок, то это меняет дело. Женщина несет двойную ответственность, за себя и за ребенка. Клара всегда объясняла себе поступки родителей. Конечно, они были недовольны, что ей пришлось брать академический отпуск, учиться в МГУ — это вам не в каком-нибудь сибирском вузике.

— Мы поможем тебе с ребенком, — говорила мама, — но учиться надо обязательно. Необразованная жена — это дурной тон. Кстати, твоему мужу тоже надо учиться. Официант — это не профессия. Папа сейчас выстраивает стратегию вашей семьи.

Кларе можно было не думать ни о чем и не заботиться, все делал за нее папа. Ей даже в голову не приходило, что своей семьей они с мужем должны заниматься сами. Клара привыкла слушаться родителей. Конечно, папе не понравилось, что ее избранник — официант, и ранняя беременность перечеркнула все папины виды на дочь, но его боевая закалка мобилизовала все силы организма, и он определял цели для «наступления». Кооперативную квартиру для молодой семьи Гулько папа купил и оформил на себя, рядом со своей. Первое время Саша вздрагивал, когда ее родители своим ключом, без звонка, открывали дверь.

— Они такие странные — ладно, у них ключ от нашей квартиры, но почему они не считают нужным стучаться?

— Они мои родители, Саша, — виновато отвечала Клара.

— И что? А если мы с тобой в постели лежим в это время?

— Они все делают из лучших побуждений, они хотят, чтобы у нас все было хорошо.

— Странно хотят.

— Сашенька, ты на них не обижайся!

Обижаться на Клариных родителей было бессмысленно, они занимались семьей дочери так активно, что он ничего не мог поделать. Во-первых, его чуть ли не под дулом пистолета женили. Андрей Петрович, отец Клары, просто застал его врасплох. Саша напугался — ему не хотелось идти в армию. Когда он в сопровождении папы и двух солдат пришел к Любе за вещами, она только ахнула.

— Санька, что случилось, тебя в армию забирают?

— Если не женится, то обязательно заберут, — произнес папа.

— Как женится? — ахнула Люба.

— Так и женится. Ребенок у него скоро родится. Вот так, девушка.

— На работу-то ты придешь? — от удивления ее глаза стали круглыми.

— Приду, — буркнул он. — Мне теперь семью кормить надо.

В этот же день его будущий тесть обрисовал Сашкины перспективы.

— С работы ты увольняешься. Муж моей дочери не может быть официантом.

— Мне моя работа нравится.

— Твоя работа не нравится мне. У нас в военторге освобождается место товароведа. Я договорился, что тебя возьмут.

— Но я ничего в этом не смыслю!

— Поступаешь осенью на заочное, в торговый. Я тоже там договорился и все порешал.

Саша Гулько почувствовал, что его загоняют в клетку и закрывают за ним дверь. Ключик папа кладет к себе в карман. Нужно сказать, что от женитьбы на Кларе он сначала ощутил плюсы. Во-первых, ему понравилось, что он живет в квартире с красивой обстановкой и с красивой женой. Клара утром варила кофе и подавала его ему в постель. Во-вторых, работа в военторге ему понравилась, он перестал бегать с подносом в руках, вокруг были красивые девушки, а красивых девушек он умел ценить.

Учеба в институте тоже давалась легко, он почувствовал ее вкус, преимущества и вдруг понял, что жизнь его складывается не так уж и плохо. К Любашке он тоже иногда захаживал, не забывать же старых подруг.

— Ну, Сашка, ты изменился, гладким стал, ухоженным.

— Жизнь теперь у меня такая.

— Какая такая? Связали мальчонку по рукам и ногам, женили, — она смеялась. — Раз там хорошо, что же ты ко мне бегаешь?

— Да слишком правильная Клара, до слащавости. Скучно с ней.

— А тебе перчика захотелось, веселья? Ой, Сашка-Сашка, балагуром ты был, балагуром и остался.

Гулько понимал, что жизнь сделала за него правильный выбор: останься он с Любкой, был бы «вечным официантом», мальчиком на побегушках, а сейчас он уважаемый в военторге человек, и у него есть перспективы в будущем, только вот диплом надо получить. То, что кроме очевидных плюсов существовали минусы, он переносил стойко. Ну не нравится ему, что родители жены заходят в их квартиру без стука, со своим ключом, но это же не катастрофа. И потом, время все расставит на свои места.

Новорожденная дочка Сашка ему понравилась, славная такая малышка, правда, первое время кричала по ночам, но к кроватке дочки все время вставала Клара. На время Сашиной сессии Клара с ребенком вообще переезжала жить к родителям, и его это устраивало.

Уставала Клара. Сашенька была беспокойной девочкой, ночью поспать удавалось нечасто, но на помощь приходили мама, отец, и все проблемы Кларе казались не такими сложными. Когда дочери исполнился годик, Клара увидела на животе у малышки несколько откуда-то появившихся пигментных пятен, которые перешли в сыпь. Анализы они сдали в местной поликлинике и тут же получили направление в областную больницу.

— Пока оснований для волнения нет, но надо обследоваться, — успокаивала ее врач.

Но Клара видела — с ребенком происходит что-то непонятное, ее кожа становится сухой и морщинистой, а волосы выпадают. Диагноз «детская прогерия» прозвучал как страшный приговор. Уже потом, когда Клара прочитала в медицинском справочнике об этой редкой болезни, она все время недоумевала — почему? Почему это несчастье случилось именно с ее ребенком?

Что это за малоизученный ген, мутация которого является причиной болезни? Болезни, которая не лечится никак, и с этим надо жить. Про институт пришлось забыть, да и о каком институте можно мечтать, когда трагедия в семье? Ее маленькая, любимая, красивая девочка менялась на глазах: вены по всему телу вдруг стали яркими и бросались в глаза, голова становилась несоразмерно большой по отношению к туловищу, а лицо приобретало «птичьи черты».

— Мы все равно любим Сашеньку, здоровую, больную. Любим, — мама была оптимисткой. — И потом, медицина развивается, будет изобретено новое лекарство и Сашеньку обязательно вылечат, вот увидишь!

Клара, уставшая от больниц, сузила свой мир только до потребностей больного ребенка. Она не думала, что будет так тяжело. Женщина все меньше и меньше занималась домом, все силы и время уходили на дочку: она была ей жизненно необходима. Клара выматывалась, надрывалась, вкладывала в Сашеньку все свои силы, но в ответ не получала ничего. Она теряла веру в себя как в мать, теряла веру во врачей, которые переписывали назначения и диагнозы друг друга в медицинскую карточку и боялись брать на себя ответственность за лечение. Казалось, что этому не будет конца и края, и с годами ничего не менялось. Саша превращалась в маленькую старушку, и с этим поделать было ничего нельзя. Клара жила с постоянным чувством вины, она глубоко прятала свои чувства и эмоции, собственно, на страдания у нее не было времени, нужно было заниматься Сашенькой. Ей очень хотелось, чтобы у их дочери было будущее.

Ее муж получил сначала должность начальника военторга, потом трехкомнатную квартиру, потом перешел на новую руководящую работу. Клара радовалась его успехам, но он жил словно в другой, «здоровой» реальности — ходил на работу, общался с коллегами, строил планы, а она по-прежнему не могла отдохнуть и расслабиться, потому что такой возможности у нее не было. Друзьями семьи они как-то не обзавелись, да и потом ситуация с ребенком не способствовала общению, ей хотелось горе переживать в одиночестве, изолироваться, дистанцироваться от людей, пресечь лишнее любопытство. Когда ее отец, Андрей Петрович, скоропостижно скончался от инфаркта, мама умерла вслед за ним через три месяца. Клара почувствовала, что они с Сашенькой остались одни, осиротели и больше некому протянуть им руку помощи.

Ее муж был всегда очень занят на работе, Сашенька подрастала, появилась домработница, и Кларе стало чуть полегче — человек ко всему привыкает. Она теперь могла заняться собой, ходить в парикмахерскую и косметический кабинет, но все равно продолжала чувствовать себя рабыней-заложницей в маленьких детских ручках. Клара очень старалась, занималась домом, старалась с любовью выполнять все свои обязанности, но чем дальше, тем больше напоминала себе лошадь, которой нужно дотянуть до финиша. Только вот где он, финиш?!

Глава 20

Что про то говорить, что нельзя воротить.

Поговорка

Наши дни

Ужин в доме престарелых почему-то напомнил Юльке детский сад: группы старичков и старух увлеченно работали ложками, наивно заглядывали через плечо соседу в тарелку с кашей, и столько было в этом искренности и наивности! А может, и правда дети могли бы приходить сюда в гости, играть с пенсионерами, учиться добру? От этого польза всем — и у детей будет много любящих бабушек и дедушек, которые смогут и будут рады поделиться своим опытом и любовью — во взрослении и старении, оказывается, есть общее.

Старики — это дважды дети. Как много мы, взрослые, состоявшиеся, теряем, оставляя этих людей коротать свои дни в одиночестве. Мы сами, наверное, в старости будем не сахар, но почему дочери и сыновья отдают своих родителей в дома престарелых, как жить с таким грехом в душе? Ну уж если сыновья Бенджамина Спока, автора бестселлера «Ребенок и уход за ним», хотели отдать его в дом престарелых, что уж грешить на наших граждан?! Проблема вся в том, что нет у нас достойных клиник и домов престарелых, куда бы пожилые люди приезжали по собственной воле, где были бы созданы условия для полноценной жизни, а не для доживания.

— Пятая палата, надо памперсы поменять.

Юля поняла, что это обращаются к ней. Сегодня она впервые на этаже работает в паре с медсестрой Ниной, той самой, что дежурила в злополучную ночь, когда произошел пожар. С нею надо обязательно подружиться, разговориться. Получится ли это сегодня, откроется ли у Юльки второе дыхание, потому что первое она потратила на свою коллегу Надю Метелю? Когда Надя ей рассказала, что случилось, Юля сначала растерялась.

— Надя, ты взрослый человек! Как ты могла на это купиться? Деньги перевести непонятно кому! Зачем ты сообщила свои персональные данные? Да мошенники только этого и ждут и снимают деньги с карточки.

— Так получилось. Корабль, на котором должен плыть Виктор, пираты могли захватить, он просил мои данные, чтобы мне деньги перевести. А оно вон как получилось… — Надя плакала, и слезы катились по ее щекам.

Юлька вполне могла понять, что одинокая и влюбленная женщина от отчаяния способна на всякие глупости. Женатые друзья в гости ее не зовут, дома ее никто не ждет, и эмоциональные силы ее не растрачены.

— Знаешь, какие он мне письма писал о любви, женой меня называл, королевой!

— Ой, Надюшка-Надюшка!

Не могла Юлька Сорнева, не поворачивался у нее язык сказать Наде, что письма эти из Интернета имеют свое название — «нигерийские письма». Все происходит по похожим сценариям: вам на электронку приходит странное письмо на плохом русском, как правило, из бедной страны, чаще всего из Нигерии, отсюда и название. Страна может быть любой, суть в том, что вы оказались невероятно удачливым, выиграли огромный приз в лотерею, умер доселе вам не известный богатый родственник и оставил вам наследство, нужно только оплатить пошлину, или в вас безумно влюбились по фотографии. Мошенничество очевидно, но многие люди, особенно одинокие женщины, ведутся, вступают в переписку и «отключают голову», как это произошло с Метелей. Она как женщина, которая находится в ожидании счастья, мечтает о романтической любви, вовлекается в процесс переписки и «попадает на деньги». Мошенники играют на лучших человеческих чувствах — на сочувствии, сострадании, доверии.

— Он не мог меня обмануть! — она вытерла слезы. — У меня даже телефон его сотовый есть, но он почему-то все время недоступен. Наверное, с ним что-то случилось!

— Надюшка, ты взрослая девочка. Интернет — штука коварная. Может, это не Виктор совсем, а Виктория.

— Там его фотография была. Ну, ты ведь знакомилась по Интернету. Я что, хуже?

— Надя! Ты лучше, ты опытнее, ты умнее. У меня ничего не получилось с Кевином. Ничего! Я не смогла уехать и жить в Америке, но у меня не было денежного вопроса. Тебя обманули, Надюшка, как обманывают сотни таких же женщин, как мы с тобой. Ты потеряла много денег?

— Все, я выслала ему все деньги.

— Хорошо, будем считать, что ты спасла любимого человека. Спасла, Надя. Потеряла деньги, но спасла, — Юлька понимала, что лишить Надю веры будет преступлением. — Ты хочешь, я тебе денег одолжу?

— Нет, не хочу. Ты, пожалуйста, — Метеля сделала паузу, — никому не говори о моих проблемах.

— Я не скажу, но только ты не плачь больше. Извини, мне идти надо.

— Ты «копаешь» под дом престарелых?

— Надя, я в отпуске и очень устала. Держи хвост пистолетом.

— Вас Юлей зовут? — ее воспоминания прервал строгий голос медсестры. — Вы плохо слышите?

— Почему плохо слышу?

— Да потому, что я вас зову и зову в пятую палату!

— Я сейчас.

В пятой палате все были лежачие. Но старушка, имя которой Юлька еще не запомнила, умудрялась каким-то образом памперсы снимать. Юля наловчилась надевать поверх памперса брюки и прикалывать памперс булавкой.

— Вот так будет лучше держаться, только не снимайте, пожалуйста. — Бабушка посмотрела на нее ясным взглядом, и Юля поняла, что памперс будет снят сразу, как только она выйдет из палаты.

Нет, наверное, зря она равняла стариков и детей. Уход за ребенком — это радость, ребенок с каждым днем становится все умнее, а уход за бабушкой в маразме — это грустно, и в первую очередь от того, что маразм с каждым днем прогрессирует.

Медсестра Нина пила в подсобке чай.

— Поменяла? Садись чай пить. У меня конфеты вкусные.

— Поменяла, да ненадолго это, стаскивает она с себя памперсы, я уже и булавками закалывала, бесполезно.

— Да здесь все бесполезно. Носим воду решетом, работа у нас такая.

— Грустная эта работа.

— Другой нет, да и здесь зарплата побольше, ночные хорошие.

— Я первый раз в ночь. Скажи, Нина, ночи здесь беспокойные? Поспать получится или как?

— Как придется. Им на ночь всем почти снотворное прописано, раздаю таблетки, контролирую, чтобы выпили. Кто слишком активный — дозу увеличиваю, все у меня по палатам спят.

— Тут как-то ночью был пожар, получается, люди не могли покинуть палаты, потому что крепко спали?

— А лежачих что, на себе надо было выносить? Ты вон с одной бабкой справиться не можешь, памперс, она, видите ли, снимает, а когда у тебя два десятка таких, не захочешь, а взвоешь. Вздремнула я в ту ночь. Устала днем, я же днем в стационаре, в неврологии медсестрой ишачу, выдыхаюсь. Когда устаю сильно днем, так тут отсыпаюсь. После девяти пойду лекарства разносить, — Нина допила чай.

Юлька вдруг случайно перехватила ее взгляд, он был злой и холодный.

— Я, пожалуй, опять в пятую.

Юлька схитрила, она из подсобки увидела, что по коридору идет Петр Петрович.

— Здравствуйте, Юля!

— Здравствуйте, Петр Петрович! Как ваши дела?

— Да какие у меня могут быть дела, девочка! Кашу поел и на боковую. Но вечером я обязательно пятьсот шагов прохожу, пять раз по сто шагов, туда и обратно по коридору, все движение, а движение — это жизнь. Заходите ко мне в палату, пряничком угощу. Вы любите пряники?

— Люблю, — Юля засмеялась. Старик ей нравился своей энергией и отношением к жизни.

— Угощайтесь.

Пряники и вправду были вкусные и рассыпчатые.

— Петр Петрович, а вы кем раньше были?

— До этой богадельни?

— Ну, до того, — она замялась, — ну до того, как переехали сюда.

— Участковым милиционером.

— Как? — она даже перестала жевать. — Милиционером?

— А что ты удивляешься? Здесь и милиционеры, и начальники городские, и простые шоферы. Знаешь, кто та бабушка в маразме из пятой палаты?

— Кто?

— Бывшая заведующая городским управлением образования Краснова Ираида Павловна. Красавица была и умница, строгая, горделивая.

— Не может быть, — Юля вспомнила, как старушка стягивала памперс.

— Может, все может быть! Старость никого не красит. Я разве похож на бравого милиционера? Так, дедок-развалюшка, а было время — крутил с дамочками романы.

— А мне говорили, что у вас роман и здесь был с женщиной, Прасковьей Щукиной, той, что во время пожара погибла.

— Врут. Не было у меня здесь никаких романов. Общались мы с ней, не спорю. Кстати, я слышал, что ты в тюрьме сидела. Это правда?

— Было такое, — Юлька без запинки назвала статью. — Кража.

— Не похоже, — Петр Петрович прищурился и подозрительно глянул на Юльку. — Ну не похожа ты на сидевшую в тюрьме!

— И хорошо, что не похожа. Я новую жизнь начала, — еще не хватало, чтобы ее раскусил бывший участковый. Зря она думала, что здесь все потеряли память и впали в маразм.

— Ну начала, и хорошо. С тобой поговорить приятно. А что про Пашу, так советовалась она со мной.

— Да мне про нее Глафира Сергеевна, ее соседка, рассказывала, что она в свое время была самым модным мастером и что попасть к ней на стрижку было просто невозможно.

— Мы с ней познакомились уже здесь. Она, между прочим, нашу директрису в молодости знала, может, тоже кто из ее родни к ней в парикмахерскую ходил.

— Да, в нашем городе через третьих лиц могут быть все друг с другом знакомы, — согласилась Юля.

— А советовалась она со мной как с милиционером. Сложное у нее положение было. Она утверждала, что убила человека. Спрашивала, могут ли ей это простить за давностью лет.

— Кого она могла убить? Зарезать в парикмахерской ножницами?

— Знал я про это убийство, громкое дело было, хотя и не мой участок. Но Паша умерла, что я зря буду на нее наговаривать. Мне казалось, что ей хотелось себя оговорить, такое при стрессах тоже бывает. Вот она и придумала это убийство. Я вот запамятовал многое из того, что она говорила. Да и ерунда все это. Никого уже нет в живых в этой истории. Не мог он к ней по ночам приходить.

— Кто он?

— Тот, кого она убила.

Глава 21

Все, что изменяет нашу жизнь, — не случайность.

А. Грин

28 лет назад

Раз в году Клара с дочерью лежала в московской клинике, в хорошей палате. Это был так называемый «профилактический осмотр». Что это за профилактика такая, она не совсем понимала: если болезнь неизлечима, зачем лишний раз девочку мучить, ставить системы, болезненные уколы. Сашенька была в отделении общей любимицей.

— Солнышко мое фарфоровое, — так называл девочку лечащий врач Игорь Петрович Потехин. — Сколько в ней доброты, позитива, участия.

Сашенька действительно легко знакомилась с другими детьми, расспрашивала об их здоровье. Собственно, о здоровье детей больше волновались и переживали родители, но девочка понимала, что она не такая, как все.

— Мама, а Миша меня обзывал. Сказал, что я уродка.

— Сашенька, не обращай внимания. Мальчишки всегда обзываются.

Кларе хотелось оградить ребенка от косых взглядов и любопытства окружающих, ей нужно научить дочь правильно относиться к своей проблеме, к своей необычности, к своему «я». Сказка о гадком утенке здесь не годилась, потому что в их случае не могло быть счастливого конца. В библиотеке она не нашла ни одной истории из жизни людей, имеющих нестандартную внешность и достигших успехов. Да и как объяснить дочке, что ее болезнь — редкость, что не больше пятидесяти человек в мире страдают ею, отсюда такое внимание медиков. Клара теперь знала назубок название заболевания — синдром Хатчинсона — Гилфорда. Генетическая мутация белка, вызывающая ускоренное старение организма. Детская старость. Ее любимая девочка с разбухшими венами, выкатывающимися глазами, оттопыренными ушами превращается в столетнюю старуху, стареет быстрее, чем ее мать. Как принять все это ребенку? Такие дети живут и стареют, словно по собачьему летоисчислению. Каждый день Сашенька принимает аспирин и другие лекарства, разжижающие кровь, но это так мало помогает. Кожа девочки становится совсем бледной, почти прозрачной, а во рту вырос второй ряд зубов, волосы почти все выпали, и Сашенька носит панамку, детскую панамку, по ее настоящему возрасту. Почти все, кто впервые видит девочку, не могут сдержать возглас удивления. Единственная, кто ничем себя не выдал, — ее парикмахер Прасковья, которую она пригласила домой постричь Сашеньку. Тогда, несколько месяцев назад, еще было, что стричь. Занималась по школьной программе Саша тоже дома.

— Мама, я всегда буду старой? Посмотри, какая у меня кожа.

Сашенька оттянула сморщенную кожу на маленькой ручке.

— Я думаю, что нам вместе нужно преодолеть твою болезнь. Ты — необычная девочка.

— Мама, разве ты не видишь, что я не девочка, а старушка?!

— Ты девочка, просто у тебя есть проблемы с одним геном, так бывает.

— Это из-за тебя или из-за папы? Вам нельзя было заводить детей?

— Сашенька, ты наш любимый ребенок, но медицина не знает причину твоей болезни.

— Миша сказал, что я скоро умру, потому что я — мерзкая старуха.

— Я поговорю с Мишиной мамой, он перестанет говорить тебе гадости, а то у него чирей на языке вырастет. Кстати, он тоже лысый.

— Но мама, Миша мальчик, а мальчики могут быть лысыми, девочки — нет. — У Сашеньки была своя, неоспоримая логика.

— У тебя вырастут волосы, — сдерживая слезы, сказала Клара. — А хочешь, мы с тобой парик купим? Красивый, с белыми кудрявыми волосами. Или Пашу попросим сделать, она знаешь какая мастерица.

— Я не хочу парик, я хочу свои волосы.

Врач Игорь Петрович был единственным человеком, с которым можно было поговорить и посоветоваться. Клара видела, что он смотрит на нее глазами не доктора, а мужчины, но у нее даже объясниться с ним не было сил, она могла говорить и думать только о дочери. Ее муж Саша звонил на пост в больницу регулярно, справлялся о здоровье дочери, но Клара понимала, что рано или поздно в его жизни появится женщина, а может, уже появилась. Он же не виноват, что Клара родила больную дочь и теперь привязана, прикована к ней. Клара знала, что она — красивая женщина, но уделять внимание своему любимому мужу она не могла. Сашенька, только Сашенька занимала все ее свободное время.

— Как сегодня ваши дела, девчонки? — у Игоря Петровича всегда было хорошее настроение. — Температура нормальная, так, а горло? У меня, между прочим, сегодня день рождения, — радостно сообщил он.

— Поздравляем, — хором произнесли мать и дочь.

— В честь этого сегодня угощаю тортом, а вас, Кларочка, коньячком.

— Спасибо, я не пью совсем.

— А вот это явное упущение, и я, как медик, должен это исправить, — он посмотрел на нее очень выразительно, и она вдруг почувствовала, что сердце ушло в пятки.

Клара Андреевна слышала, как смеялись медсестры в процедурной, как звенела посуда. Игорь Петрович был видным мужчиной, и, конечно, женщины баловали его вниманием. Торта Сашенька так и не дождалась и заснула. Игорь Петрович пришел в палату поздно, в руках у него был пакет, из которого он, как фокусник, вытащил тарелку с тортом, тарелку с сыром и бутылку коньяка с рюмками.

— Давайте располагаться, отмечать мой день рождения. Сашенька не дождалась, уснула, завтра угостите ее тортом. А мы с вами по коньячку ударим. У меня сегодня был тяжелый день.

— День рождения отмечать в большом коллективе всегда сложно.

— Да при чем тут день рождения? — удивился он. — Его в коллективе отмечали минут пятнадцать, не больше. У меня сегодня одних консультаций было два десятка.

— Извините, мне просто показалось, — она замешкалась.

— Вам ничего не показалось, девчонки там чай пили долго, а я — работать и еще раз работать. Я сегодня, между прочим, дежурю. У меня, знаете ли, синдром отличника, мне надо быть самым лучшим, везде успеть, постоянно учиться. А врач-троечник — это оружие массового поражения. Вы со мной согласны?

— Согласна, — ей вдруг стало хорошо и уютно с ним. Просто так хорошо, сидеть и разговаривать. — У меня тоже были когда-то столичные амбиции, и училась я здесь, в Москве, в МГУ.

— Не удивлен. Я вижу, что вы — женщина особенная, тонкая, ранимая, нежная.

— Ой, Игорь Петрович, тут можно остановиться. Я себя давно не ощущаю женщиной.

— Вот это вы зря, девушка. Не кори себя, — он вдруг перешел на «ты». — Прогерия — болезнь генетическая, но не наследственная. Это я тебе как доктор говорю.

— Сколько ей осталось? — она кивнула на спящую Сашеньку.

— Это не ко мне, это к Богу. Саша — единственный мой пациент с такой болезнью, другой такой ребенок в тринадцать лет умер от инсульта. Это было в прошлом году. В шесть лет такие дети выглядят стариками, а к подростковому возрасту от сильного атеросклероза у них развивается инфаркт или инсульт. Кому что на роду написано. Весь букет болезней стариков — остеопороз, мышечная слабость, но у них никогда не бывает ни рака, ни слабоумия.

— Они просто не доживают до этого.

— Не доживают, — эхом ответил он. — Не успевают дожить до репродуктивного возраста и передать дефект по наследству.

— Что же мне делать? Как жить? — с тоской в голосе спросила она.

— Ты ничего не сделаешь, хоть на голову встань, — тихо произнес он. — Но я знаю, как тебе помочь.

— Помочь?

— Ты должна родить еще одного ребенка.

— Вы смеетесь надо мной? Я не могу отойти от Сашеньки ни на минуту.

— Тебе станет легче, я как доктор прописываю тебе рецепт. Родить, чем быстрее, тем лучше. Родить от меня. У нас может получиться красивый ребенок. Тебе нужен другой мужчина, чтобы не было генного сбоя. — Игорь Петрович налил коньяк в рюмки. — За мое здоровье! Тебе нужен здоровый доктор.

— С днем рождения, Игорь Петрович! Вы действительно хороший доктор, и я вижу, как вы делаете для Сашеньки все возможное и невозможное. А про остальное я как будто не слышала.

— Зря не слышала. Я правду говорил, психотерапия правдой.

— Будем считать это шуткой.

— А я не шутил, — Потехин подошел к ней-близко-близко, поднял на руки и понес на соседнюю кровать.

— Саша, там Сашенька может проснуться. — У Клары не было сил сопротивляться, и она так давно не чувствовала себя женщиной, женщиной, которая вызывает желание.

— Саша хорошая девочка и не будет нам мешать.

Глава 22

Мы вопрошаем и допрашиваем прошедшее, чтобы оно объяснило нам наше настоящее и намекнуло о нашем будущем.

В. Белинский

Наши дни

Антонина Михайловна Котенкова почувствовала вкус в работе директора дома престарелых уже к концу первого года. Она, спокойно и чинно сидевшая в поликлинике, вдруг встала в один ряд со многими городскими чиновниками. В ней стали нуждаться, ее стали просить. Как оказалось, у многих больших начальников есть проблемы — дряхлеющие, старые родители, которым требуется посторонняя помощь и уход.

Взрослые дети были очень заняты собой, своими заботами, карьерой, своей жизнью, а на собственных родителей им времени не хватало. Да и понять их где-то можно: на работе целый день напряженная обстановка, совещания, заседания, и когда ты приходишь домой, хочется расслабиться, но не тут-то было. Родители преклонного возраста хотят внимания, хотят участия, хотят поговорить. Сиделку, которая бы брала часть этих забот на себя, в дом пустит не каждый, а вот пристроить пожилого родителя в казенное учреждение по профилю желание было у многих.

Дефицитными местами командовала Антонина Котенкова, и из своего положения она извлекала максимальную пользу и оправдывала свою практичность. Ей очень хотелось жить, а в ее понимании жизнь — это только успех, модные курорты, богатые и красивые мужчины и достаток. Она легко привыкла брать деньги в конвертах за любые услуги. Впрочем, это не она «брала», а ей давали, предлагали, и она не говорила «нет». Эта денежная процедура была незамысловатой и проходила по одному и тому же сценарию. Посетитель просил определить пожилого человека в казенное учреждение. Необходимо было собрать пакет документов, который проверялся соцзащитой, и ее комиссия принимала решения. Лишь единицам социальная служба оплачивала пребывание в доме престарелых, для других расходы покрывались из пенсии или из кармана детей или близких родственников. Задача Антонины была проста: число «социальщиков» должно быть как можно меньше, а пребывающих по «коммерческим» расценкам — как можно больше.

— Мы тоже умеем и должны зарабатывать деньги, — отчитывалась директор Котенкова на профсоюзной конференции. Впрочем, она привыкла выступать на всех мероприятиях с хорошим отчетом. Ее слушали, ее опыт рекомендовали перенимать.

В отчет, конечно, не входили данные об имуществе одиноких пожилых граждан, которое они передавали дому престарелых, чтобы иметь возможность там проживать. Часть «подаренной собственности» оформлялась законным образом, а другая, более значительная часть, которая была оформлена на Антонину или ее мужа, а также подставных лиц, быстро продавалась.

Котенкова понимала, что для многих стариков и их близких помощь государства в содержании является единственным выходом, и, хотя государственные дома престарелых имеют не очень привлекательные условия содержания, они переполнены. Но для Антонины Михайловны работа была «хлебным местом».

Когда в ее жизни возник директор фонда «Старость в радость» Геннадий Крючков, она не удивилась. Интересные и состоятельные мужчины на ее пути периодически появлялись и исчезали, потом появлялись снова. Они не трогали ее душу, только один мужчина, Никита Щукин, зацепил ее когда-то, задел за живое, обжег, спалил до пепла и исчез, оставив выгоревшую территорию, на которой уже ничто не может прорасти. Геннадий Иванович ей сразу понравился, бывает же такое, что люди сразу вызывают симпатию. А если эти симпатяги приходят с деловым предложением, то это приятно вдвойне.

— Я думаю, наше сотрудничество будет плодотворным.

Мужчина улыбался и протягивал ей руку.

«Дурацкая привычка пожимать руку женщине», — подумала Антонина, но ошиблась. Руку он поцеловал.

— Оригинальное начало, — не выдержала она.

— Вы женщина необыкновенная, поэтому и начало должно быть таким.

Антонина сразу почувствовала, что они станут любовниками. Объяснить это себе невозможно, никаких явных признаков, намеков на роман не было, она просто знала. Было в его взгляде и в поцелуе руки нечто такое, что дало ей представление о его мыслях. Уже потом, когда они стали любовниками, он об этом сказал:

— Я видел, что ты сразу поняла мое желание быть с тобой. С умной женщиной всегда сложно.

Антонина пожала плечами:

— Поняла, что с того? Почему вместе с доходной работой тебе не получить женщину? Рисков на работе тогда меньше, — пошутила она.

Геннадий в какое-то мгновение вдруг напомнил ей Никиту, и она испугалась, что новые отношения могут пробудить какие-то чувства, а она привыкла управляться с мужчинами без них.

В постели они предпочитали говорить о работе. Фонд, как она и предполагала, был предназначен для отъема денег у стариков, по инициативе Антонины, по прямому ее благословению заключавших с фондом договор на оказание социальных услуг и перечислявших туда пенсионные накопления, которые не мог принимать дом престарелых. Старикам и в голову не приходило, что их кто-то обманывает. Они, словно завороженные, были уверены в том, что в интернате им живется не просто хорошо, а с каждым днем все лучше.

— Может, нам с тобой пожениться? — как-то предложил Геннадий. — Деньги мы умеем зарабатывать, тратить — тоже. Я брошу свою мымру, ты — своего идиота. Сын у тебя вырос, моя дочь — тоже.

— Нет, не придумывай! Зачем излишнее внимание к себе привлекать? Тебе так разве плохо?

— Хорошо. Но может быть еще лучше!

— Лучшее — враг хорошего. Не буди лихо, пока оно тихо. — Тоня промолчала, что на ее мужа оформлено слишком много собственности, да и нет у нее планов разводиться. Гена — мужчина что надо, как любовник удобный.

Она даже первое время боялась увлечься им, но, слава богу, пронесло. К мужу она давно привыкла, а менять привычки в ее возрасте совсем негоже.

Да и вообще к связи с мужчинами нельзя относиться слишком серьезно, она это уже болезненно проходила. Женщине нельзя допустить, чтобы сексуальная или душевная привязанность стала смыслом жизни, и потом, ей не плевать на общественное мнение.

У нее хорошая репутация, и никто не должен подумать о каких-то особых отношениях с директором фонда «Старость в радость». Антонина в отличие от других женщин не воспринимала подобные отношения слишком романтично и не считала, что любовные встречи накладывают на мужчин какие-то обязательства. Близость и половая близость — слишком разные вещи.

Близость — это когда вы можете говорить обо всем. Не сложилось у Антонины с тем человеком, с которым хотелось прожить всю жизнь. Не получилось, а теперь уже и не надо. Рыдать и жалеть о прошлом она не будет, она слишком для этого занятой и серьезный человек.

— Ну как хочешь, я тебя уговаривать не буду. Пожалеешь, передумаешь, а я жениться расхочу, — Гена любил пошутить и был легким в общении человеком. Но сегодня у Котенковой было плохое настроение, не до шуток.

— Опять нормативы меняют, опять с бумагами сидеть. — Документы по линии социальной защиты действительно менялись, государство все ужимало и ужимало расходы.

Он позвонил, когда она после встречи с Крючковым только зашла к себе в кабинет. Сотовый телефон высветил незнакомый номер.

— Очередной проситель! И откуда они только номер сотового телефона берут?! — посомневавшись, она все же ответила: — Говорите, я слушаю!

Она узнала бы этот голос через сто лет из тысячи мужских голосов, с закрытыми глазами — знакомая хрипотца, которая ей так когда-то нравилась. Трубка задрожала в руке.

— Привет, Котенок! Это Никита. Ты меня узнала?

— Привет, Никита! Сколько лет, сколько зим, — она старалась не выдать волнения. — Как ты меня нашел? — Ноги стали ватными.

— Да я успешный добыватель информации. Ты фамилию девичью не сменила — Котенкова была, Котенкова и есть. Котенок. Работа у тебя известная, да и в городе мои друзья остались, которые помочь могут. Котенок, нам надо увидеться! У меня к тебе есть дело.

Она хотела было сказать, что давно не «котенок» и не ест корм с его мужской руки. И вообще, зачем он появился в ее жизни? Чтобы все разрушить? Тоня столько сил и энергии вложила в то, чтобы ее жизнь стала такой, как теперь — спокойной, стабильной, финансово обеспеченной. У нее классный любовник, не чета ему. У нее все хорошо! Что ему от нее надо?

— А по телефону нельзя поговорить? — она решила быть строгой и сдержанной.

— Нельзя. Такие дела нельзя обсуждать по телефону.

— Какие?

— Мои личные.

— А у нас что, с тобой есть личные дела? — Антонина злилась, но понимала, что встречи ей не избежать.

— Котенок, брось выделываться! Мне действительно нужна твоя помощь, — его голос стал просящим.

Хрипотца выдавала волнение, и она сдалась. Собственно, она сразу знала, что не сможет избежать свидания с ним, если он об этом просит. Она знала о нем немного: то, что он живет в Америке и женат на русской эмигрантке, то, что у него все сложилось в чужой стране — работа, семья — и возвращаться в Россию он не собирается. Что же такое личное произошло, что он приехал из-за океана в ее родной город? Что?

— Я сейчас на работе, в доме престарелых, и буду здесь еще два часа. Ты можешь подъехать.

— А может, лучше подъедешь ты, я остановился в гостинице «Центральной»?

— Мне удобней у себя в кабинете, давай не торговаться, — она злилась. Пусть он не думает, что имеет на нее хоть какое-то влияние.

— Хорошо, я сейчас приеду.

Дрожь в ногах так и не унималась. Она отключила телефон и почувствовала, как горячая волна обдает ее с ног до головы. Она посмотрелась в зеркало — совсем запустила себя, морщины под глазами. Он подумает, что она старуха. Она одернула себя: «С чего ты растаяла, дурочка» — и устало вздохнула: нет, не вытравила из сердца она свою любовь к Никите, ничего не забыла. Сердце в груди колотится так, как будто ей опять семнадцать лет и он впервые берет ее за руку в темном кинотеатре. Что же будет, что же теперь будет?

Глава 23

При расследовании надо опираться на факты, а не на легенды и слухи.

А. Конан Дойл. Собака Баскервилей.

Наши дни

В четвертом классе в Юлю Сорневу влюбился одноклассник Костя, после школы он провожал ее домой, но шел в отдалении, шагах в десяти, словно присматривал за ней. А однажды он сунул ей в руку записку, которую она припрятала в портфеле и прочитала только дома.

«Je souhaite que je peux adoucir votre cœur endurci me pendant un certain temps maintenant. Je ne demande pas autre rémunération, autre que quelques gouttes d’encre et de deux ou trois traits de plume, ce qui donnerait de savoir que je ne suis pas tout à fait chassé de votre esprit. Sinon, je serai obligé de chercher un réconfort dans la distance de vous».

Юля ничего не могла разобрать, но, прочитав письмо два раза, поняла, что это не английский, и попыталась перевести текст с французско-русским словарем. Слова были обрывочными, не складывались в предложения, но она поняла, что это слова любви. Где нашел их Костя? Откуда переписал? Пока у нее не было ответа. Через год Костя с родителями уехали в Днепропетровск, но она сохранила эту записку просто на память.

Уже в старших классах, когда они проходили творчество Лермонтова, она читала в библиотеке его письма к Александре Верещагиной, кузине, которая раньше многих разгадала в Лермонтове настоящего поэта и талантливого человека. Лермонтов писал ей по-французски, и рядом был написан перевод. Юля вдруг увидела знакомые буквы «adoucir votre cœur endurci me» и дома сверила текст с запиской. Ну конечно, Костя позаимствовал письмо у Михаила Юрьевича, какая прелесть. Но теперь она читала перевод и наслаждалась, потому что эти строчки уже в другом времени переписывались только для нее.

«Я желаю, я могу смягчить ваше сердце, закаленное мной на некоторое время теперь. Я не прошу другого вознаграждения, кроме нескольких капель чернил и двух или трех штрихов пера, которые дали бы знать, что я не совсем вытеснен из вашего ума. В противном случае я буду вынужден искать утешение в отдалении от вас».

Юля поняла, почему ей вспомнилась далекая школьная история с заимствованным письмом у классика, — в редакции она снова увидела Надю Метелю с печальными глазами. Если раньше молодые люди трепетно писали письма о любви, «сдирая» их у великих и не прося ничего взамен, то сейчас паразитируют на любовных чувствах, выманивая у влюбленных женщин деньги. Денег, конечно, тоже жалко, они достаются непросто, и Надя — не дочь олигарха, но особенно неприятно другое: понимать, что тебя использовали, обманули, а ты открыла свое сердце и поверила мошеннику.

— Давай, санитарка, заходи, — шепотом сказал Егор Петрович. — Под уголовкой, кстати, ходишь, живешь по поддельным документам.

— От вас авантюризму научилась, дорогой главред, — парировала она.

— Отговариваться ты научилась, Сорнева, вот этого у тебя не отнимешь.

— Егор Петрович, санитарка Мухина, между прочим, после ночной смены. Спать хочу.

— Отчитаюсь тебе о проделанной работе, и иди, отсыпайся.

— Ой, что-то интересное есть?

— Интересна сама жизнь и ее любые проявления. Докладываю о частностях жизни. Нигде не отмечено, была ли знакома убитая Прасковья Щукина с убийцей Кларой Гулько. Клара Андреевна Гулько была действительно осуждена на двенадцать лет строгого режима, но потом условия ее содержания изменились на более мягкие.

— Почему?

— Оказалось, что во время вынесения приговора она была беременна, родила девочку, которую передали в дом малютки. В деле есть расписка, что ребенка перевели потом в детский дом. Кстати, у Гулько уже была одна дочь, только вот ее следы теряются, написано, что несовершеннолетняя Александра Гулько передана родственнице. Фамилии родственницы, к сожалению, нет.

— А почему Клара его убила?

— Ревность. Застала с молодой девушкой, схватила со стола кухонный нож и ударила мужа. Заколола насмерть.

— Кошмар какой! А девушку тоже?

— Про девушку вообще как-то вскользь говорится. Девушка существует только в показаниях Клары, правда, какие-то женские вещи на месте преступления обнаружены. Похоже, что девушка каким-то образом исчезла, могла просто сбежать, раз поняла, что ее убивать сейчас будут.

— То есть на месте преступления был всего лишь один мужской труп?

— Ну ты даешь — всего! Трагедия это, девочка. Страшная трагедия, когда один человек убивает другого.

— А фамилия девушки хоть где-то всплывает, из-за которой это произошло?

— Нет, в материалах дела этого нет. По большому счету какая разница, Маша или Наташа ее звали? Она ведь никого не убивала, а полюбила женатого мужчину, а такой статьи в Уголовном кодексе у нас нет.

— Ну и зря! Я бы такую статью ввела.

— Не горячись, у тебя вся жизнь впереди, влюбишься в женатого.

— Исключено, Егор Петрович! Что там еще в материалах дела?

— Никогда не говори «никогда». В материалах ничего необычного. Клара сама вызвала милицию, сама во всем призналась.

— А выяснилось, что она беременна, уже потом?

— Деталей таких нет — до, после. Она отсидела восемь лет и вышла на свободу.

— А в деле ее адрес есть?

— Есть. Только, может, она там давно не живет.

— А соседи, соседки! Все равно ниточка. Если она в городе, ее можно найти, чтобы она рассказала про Пашу Щукину.

— Ты думаешь, она помнит своего парикмахера?

— Но если к Щукиной являлся покойный муж Клары Гулько, таких совпадений быть не может.

— Являлся? Приходил в гости?

— Да! Я познакомилась там с Петром Петровичем, который общался со Щукиной, и он не просто дедушка, а бывший участковый, поэтому Щукина с ним и общалась, консультировалась. Например, она ему сказала, что Гулько к ней приходил по ночам, и знаете почему?

— Я уже не в том возрасте, чтобы в сказки о привидениях верить.

— Здесь, другое, Егор Петрович. Щукина утверждала, что это она Гулько убила.

— Она убила Гулько? У нее с головой все в порядке?

— В том-то и дело, поэтому он и приходил к ней. Наверное, такие видения возможны. Если ты убиваешь человека, он может к тебе потом приходить, имеет право.

— Но за убийство Гулько отсидела его жена, которая в убийстве созналась, показала окровавленный нож, который лежал рядом с трупом! Ни про какую парикмахершу Щукину упоминания в деле нет.

— Буду искать Клару Гулько.

— Свяжись с Алексеем Суриным, я тебя уже просил. Кстати, про контакты Щукиной и Котенковой тоже никакой информации нет, никакой связи между ними. Прасковья Петровна поступила в дом престарелых по заявлению сына, который живет в Америке и у него нет возможности ухаживать здесь за матерью. Все документы в соцзащите оформлены в соответствии с законом.

— Понятно.

— А что же ты про Фонд не спрашиваешь?

— Спрашиваю, Егор Петрович: как там поживает фонд «Старость в радость»?

— Фонд поживает хорошо. Возглавляет его жучок один, Геннадий Иванович Крючков, судимый за мошенничество.

— Ого, а про этот фонд в интернате все время вспоминают!

— Понятно, что вспоминают, Крючкову, как Бендеру, известны многие способы отъема денег, в данном случае — у пенсионеров. Фонд будут проверять в ближайшее время знающие люди. И на сладкое тебе: результаты экспертизы готовы — в доме престарелых был совершен поджог. Банальный поджог — обгоревшая канистра с бензином валялась недалеко. А что это с нашим корректором Метелей случилось?

Заурский, в своем стиле, резко поменял тему разговора и застал Юльку врасплох.

— Не могу сказать, не моя это тайна.

— Тайна — это когда она работе не мешает, а если мешает работе — значит, никаких тайн. Надя сама не своя, у нее все из рук валится, запарывает мне тексты во втором номере подряд, хорошо, хоть Мила Сергеевна на страже.

— Она вам потом расскажет, я не могу, это личное.

— С ума я с вами сойду!

Из кабинета главреда ни ему, ни Юле Сорневой не было видно, чем занимается корректор Надя Метеля, потерявшая недавно так глупо все денежные накопления. Надя наконец решилась на звонок, который так долго откладывала. На том конце телефона ответили сразу, и она зачастила:

— Здравствуйте, это я, Надя Метеля. Я деньги должна принести, но так получилось, что у меня денег сейчас нет. Но это временно.

— Ты мне позвонила, чтобы рассказать о своих проблемах? — недовольно сказал женский голос.

— Нет, просто я в это время всегда деньги отдаю.

— Ты уже задержала выплату на неделю.

— У меня проблемы с карточкой, она заблокирована.

— От меня что ты хочешь? Деньги неси!

— Вот я и звоню, чтобы попросить отсрочку дней на пять.

— Послушай, у меня не богадельня. Два дня, не больше, — и телефон отключился.

Значит, у нее только два дня, целых два дня. Зарплата будет через неделю. Может, зря она отказалась от помощи Сорневой, когда та предложила одолжить ей денег? А может, она не зря выслала Виктору деньги? И не мошенник он вовсе, а человек, попавший в беду, человек, который заставил ее поверить, что любовь есть и она, простой корректор Надя Метеля, тоже может быть любимой. Это сладкое слово «жена» до сих пор звучит в ее душе дивной музыкой, и она будет ждать от него вестей столько, сколько потребуется. Только вот откуда ей взять деньги через два дня? Задача была нерешаемой.

Глава 24

Прошлого не догонишь, а от завтра не уйдешь.

Пословица

Наши дни

Никита Щукин вошел в ее кабинет почти через полчаса после телефонного разговора. Она уже отчаялась, сердце сильно билось, и мысли словно бежали по кругу, и вновь и вновь она переживала горькое чувство, что ее предали, бросили, и не могла от этого избавиться. Ну где же он, наконец? Что он хочет от нее? Она поправила прическу, прикоснулась розовой помадой к губам, вот так лучше. А то вдруг он не узнает ее?

— Здравствуйте, Антонина Михайловна! — Он улыбался и шепотом добавил: — Привет, Котенок.

— Здравствуй, Никита, рада тебя видеть. Кофе, чай?

— А давай кофе! Нанесу тебе материальный урон, выпью пять чашек. И сахара побольше!

Антонина мимолетно отметила, что мужчина позаграничному ухожен — мужской маникюр, стильная рубашка синего цвета, обувь из натуральной кожи и легкий, дорогой запах парфюма. Никита выглядел каким-то особенным, далеким, что ли, но таким родным. Она понимала, что все эти годы очень хотела его забыть, и убеждала себя, что женщины всегда склонны додумывать и придумывать всякие истории, накручивать себя, а потом страдать.

— Ну, кофе ты меня не разоришь. Рассказывай, чего явился не запылился? И вообще, как живешь?

— Нормально живу, не жалуюсь. Так сложилось, что была возможность уехать в Америку, сначала в командировку, а потом на работу пригласили.

— И как там, в капиталистической Америке? Не тянет назад, на родину?

Он засмеялся.

— У меня уже там родина, там семья, жена.

— Тоже американка?

— И да и нет, у нее родители давно эмигрировали из России. Пришлось жениться, должен ведь я как-то получить американское гражданство. Вариантов было много, просто женитьба — самый простой и самый быстрый.

— Ты всегда умел производить впечатление на девушек.

— Не скажи, Котенок, здесь надо было сильно расстараться. Русские парни считаются в Америке очень умными, но конкурировать с «Панамерами» и «Ренджиками»» сложно. У одного моего американского знакомого вообще частный самолет. Куда там русским ребятам с леденцами да в шоколадные ряды?!

— Но у тебя ведь все получилось?

— Получилось, Котенок, получилось. Только вот в России я душой отдыхаю, нет постоянного напряжения, можно любоваться на ясное солнышко и бескрайние просторы.

— Ага, а солнце в Америке светит по-другому! Или светит и не греет? — ей хотелось, чтобы он все-таки сказал, что дома лучше и что он скучал если не без нее, то хотя бы по Родине.

— Котенок, не цепляйся к словам. Я правда здесь отдыхаю от постоянных разговоров о работе, американцы говорят о работе постоянно, везде и всюду. Я могу тут позволить себе маленькие слабости, которые американские стоматологи относят к смертным грехам, например, выпить чай с сантиметровым слоем сахара на дне чашки. Я могу тут постоянно не улыбаться «американской улыбкой», и если у меня плохое настроение, свирепо поглядывать на окружающих.

— То есть ты сегодня меня объешь еще и на сахар, — засмеялась она, и ей стало легко. Как же она без него скучала! — Я думаю, что мама твоя довольна. Она так мечтала о том, чтобы ты отсюда уехал, и с удовольствием переехала меня своим трамваем, так как я была для тебя неподходящей партией.

— Нас переехали обстоятельства. Кем бы я сейчас был в этой провинции? Нищим? Мы жили бы от зарплаты до зарплаты и ты бы меня потом возненавидела?

— Давай не будем про то, что могло быть. Смысла не вижу. Давай говори, что ты тянешь. Ты же сказал, что у тебя ко мне дело, личное. Давай к делу.

— А поговорить, Котенок?

— А в Америке поговорить не с кем?

— Ты не поверишь, не с кем! Там, как в России, запросто к себе домой не приглашают и разговоры «за жизнь» до утра на кухне не ведут.

— То есть ты прилетел ко мне душу излить?

— А я вспоминал все время про тебя. А ты меня вспоминала? — наконец она услышала то, чего ждала. И даже если он врет, она примет его слова за правду, потому что ей так будет легче. Но сказала ему совершенно другое.

— Нет, Никита. Мне некогда было скучать. Ты меня оставил, и, чего я добилась в жизни, это моих рук дело. От большого объема выпитого кофе, между прочим, давление может подскочить, это я тебе как доктор говорю.

— Тетя доктор, полечите мне душу, — он куражился. А потом вдруг заговорил серьезно: — Мне нужно, чтобы ты забрала мать в свой дом престарелых.

Вот этого Антонина Михайловна не ожидала.

— Твою мать?

— Мою мать, ты не ослышалась. Я вряд ли еще приеду в Россию, перелеты дорогие, я еще за дом все деньги не выплатил. У меня режим строгой экономии. Мать осталась в квартире одна, больная насквозь, из дома не выходит, соседка ей ходит за молоком и хлебом. За два дня, что я здесь, два раза «Скорую» вызывал — то давление, то сердце. В общем, надо как-то принципиально решать с ней вопрос.

— Я всего лишь директор, а решение о помещении в дом-интернат для престарелых принимает социальная служба.

— Котенок, ты только мне мозги не пудри.

— Я серьезно, Никита! Найми сиделку ей, хочешь, я порекомендую, — сказала она, с трудом представляя высокомерную Прасковью Петровну старой и немощной.

— Ее пенсии только на хлеб и молоко хватит.

— Ты мог бы перечислять ежемесячно зарплату сиделке, это по американским меркам небольшие деньги.

— Что ты мне про американские мерки начинаешь? Я хочу квартиру материнскую продать. Не могу же я ее с матерью продавать? Давай выручай, подруга!

Он подошел к ней близко-близко и по-хозяйски крепко обнял и впился в губы. Так, как умел целоваться Никита, никто из ее мужчин целоваться не умел. Была в нем и удивительная нежность, и варварская грубость одновременно, и объяснить словами это было невозможно. Тоня знала, что вырываться бесполезно, не будет же она кричать о помощи в своем кабинете?! Персонал очень удивится, когда обнаружит ее лежащей на диване с посторонним мужчиной.

— Помнишь, ты меня помнишь. Ты все врешь, что забыла меня, — уверенно говорил он, не отрываясь от ее губ и тела.

— Да оставь ты меня в покое, — простонала она. — Уезжай в свою чертову Америку. Навязался тут на мою голову.

— Кто кому навязался — это большой вопрос! — только он, Никита, мог погружать ее в такое невероятное блаженство, кружить в вихре страсти, заполняя ее собой до предела, до краев, бережно, как хрупкую вазу. Он был единственным мужчиной, способным принести ей неповторимый дар нежности и подлинной любви. Конечно, она сделает то, о чем он просит, хотя видеть в интернате его когда-то властную мать не доставит ей никакого удовольствия. А может, и Прасковья Петровна не вспомнит девочку Тоню, которая любила ее сына и которой она просто исковеркала жизнь.

— У меня есть только две недели на все про все. Мне надо уложиться. Ты мне поможешь, — тоном, не терпящим возражения, произнес он. Да, он умел укрощать своего Котенка.

— Ты недооцениваешь российское законодательство.

— Поясни.

— Если ты определяешь мать в дом престарелых и у нее есть собственность, то эту собственность нужно передать государству.

— А государству много не будет?

— Это тебе не Америка. Социальные службы могут взять на себя уход за престарелым одиноким человеком. Но они должны получить что-то взамен.

— То есть ободрать меня как липку?

— Понимай как знаешь. У нас такие законы. Как я объясню, что американский сынок продал родительскую квартиру и уехал?

— Из любого положения есть выход, и мне кажется, ты его знаешь.

— Времени у нас мало, — она уже говорила «у нас». — Я могу тебя завтра свести с директором фонда «Старость в радость», через который можно оформить продажу квартиры. Я могу тебе здесь помочь только тем, что треть стоимости квартиры тебе вернут. Мы работаем с фондом давно, я уговорю директора рискнуть. Это самое большое, что я могу сделать.

Тоня подумала, что в деле у Щукиной вполне может оказаться справка, что она была прописана в общежитии. Не светить же действительно квартиру. Любовь любовью, но терять голову и деньги она не будет. Он ведь уедет опять в свою Америку и оставит ей на попечение свою мамашу, вот уж нарочно не придумаешь.

— Ты с ним спишь?

— С кем? — она сразу поняла, о чем он спрашивал.

— С директором фонда.

— Я думаю, что это к делу не относится. Ты решайся, да или нет, времени в обрез.

Сделку они провернули очень быстро, Никита получил наличные, и Прасковья Петровна Щукина благополучно переехала в дом-интернат для престарелых. Никита улетел, и Тоня не пошла его провожать. Она не будет рвать душу, ей нынешней встряски достаточно.

С Прасковьей Петровной она столкнулась буквально через пару дней после отъезда Никиты.

— Это ты, Антонина? — громко произнесла старуха, так что медсестра на посту оглянулась.

— Вы идите к себе в палату, Прасковья Петровна!

— Решила меня сюда упрятать? Выведу я тебя на чистую воду.

Антонина дошла до поста и обратилась к медсестре:

— Пожалуйста, поставьте новенькой, Щукиной, аминазин. У нее период адаптации с бурной реакцией. Аминазин непременно должен помочь.

Щукина что-то кричала ей вслед, но Тоня шла не оборачиваясь.

Глава 25

Не знаешь, что найдешь, а что потеряешь.

Поговорка

Наши дни

Адрес Клары Андреевны Гулько Юля Сорнева запомнила наизусть, этот городской район с мощными «сталинками» она знала. Ей вообще нравились старые дома, в них была магия истории, а еще высокие потолки, которые увеличивали пространство. А что взять с пролетарских хрущевок? Они и возводились-то всего за несколько месяцев, без затей. Сегодня современные технологии позволяют даже строительный вагончик, обшив его сайдингом, превратить в гламурненький домик, а сталинки со своими ампирными фасадами остались натуральными, без превращений.

О чем она будет говорить с Кларой Андреевной, Юля придумала сразу, она просто видела недавно на одном из телеканалов новую программу «Я его убила», где рассказаны непридуманные истории о женщинах, решившихся на преступление ради любви. Кого-то сильная любовь вдохновляет на подвиги, а кого-то приводит к настоящей трагедии. Героини в программе разные, но их объединяет одно — они решились на убийство как на крайний способ решения проблемы. Почему журналист Сорнева не может сделать цикл материалов на эту тему? Она просто изменит имена, это нормальный журналистский прием, по крайней мере она попробует это сделать.

Следующий шаг — это парикмахерская, в которой работала Прасковья Щукина. Специалистом по красоте в редакции была, конечно, ответсек Мила Сергеевна, которая тут же на глазах провела мастер-класс по поиску информации.

— Ириша, ты всех ветеранов парикмахерского движения знаешь. Мне нужен адрес парикмахерской, где работала Прасковья Щукина, был такой много лет назад модный мастер. Ну и пару фамилий дамочек, которые с ней вместе в парикмахерской работали. Ну и что, что давно это было! — наседала она. — Мы материал в газету готовим об истории города, нам очевидцы нужны.

— Во даете, Мила Сергеевна, — изумилась Юля.

— Это ложь во спасение. Да и разве это ложь, так, легенда.

Адрес парикмахерской «Фея», где долгие годы работала Щукина, а также телефон и адрес бывшей мастерицы дамского салона Юля получила через полчаса.

— Вы волшебница, Милочка Сергеевна!

— Да знаю. Если что, обращайтесь, — лишних вопросов ответсек ей не задавала.

Юля решила вначале навестить Клару Андреевну. Впрочем, почему она так уверена, что женщина жива-здорова? После тюрьмы всякое бывает, люди ломаются, спиваются. Если Гулько она не найдет, то будет искать дочерей Клары Андреевны, а это уже сложнее, они явно давно замужем, а значит, поменяли фамилию. Для того чтобы их вычислить, Юле понадобится время, которого у нее нет.

Она и так оттягивает встречу со следователем Суриным, хотя на ней настаивает Заурский. Кстати, а вот она, Юля Сорнева, приняла бы участие в проекте «Я его убила», ну если бы так круто изменилась ее жизнь? Нет, никогда бы она не стала рассказывать никакие личные истории!

«Вот видишь, сама бы интервью не дала, а других все время убеждаешь, — укорила она себя и быстро нашлась, как себя оправдать: — Работа у меня такая».

Дверь в нужную ей квартиру была новой, металлической, а вот кнопка звонка западала. После некоторых усилий Юля наконец услышала мелодичную трель, которая раздалась в квартире по ту сторону двери.

— Здравствуйте, я журналист городской газеты Юлия Сорнева, — сразу представилась она.

Хозяйка квартиры, женщина немолодая и седовласая, смотрела на нее с удивлением:

— Из газеты? А мы никого не приглашали.

— Мы приходим сами, — шутливо сказала Юля. — Я разыскиваю Клару Андреевну Гулько, которая когда-то жила по этому адресу.

— Почему жила? Она до сих пор здесь живет.

— Клара Андреевна живет здесь? — Юлька не могла поверить своему счастью. Не зря ее журналистская интуиция подсказывала, что все будет хорошо!

— Проходите, — женщина пропустила Юльку. — Проходите, проходите на кухню. Зачем вдруг газете понадобилась Гулько? У нее и у газеты нет ничего общего.

— А почему вы так в этом уверены? — У женщины были умные глаза, и Юле это нравилось.

— Потому что Клара Андреевна Гулько — это я.

Юлька, ожидавшая увидеть опустившуюся после пребывания в тюрьме женщину, несказанно удивилась. Даме было, конечно, много лет, но бабушкой или тем более старухой назвать ее было нельзя — спина у нее была прямая, стрижка аккуратная, а домашние тапочки — чистые и не заношенные. Это была просто элегантная немолодая дама. Юльке вспомнилась почему-то восьмидесятишестилетняя модель Дафна Селф.

— Вы замечательно выглядите, Клара Андреевна. А это правда вы?

— Я не очень вас понимаю. Газета проводит какой-то опрос населения?

— Нет, не опрос. Я ищу именно вас, Клара Андреевна.

— Удивительно! Меня давно никто не ищет, я веду тихую и скромную жизнь.

— А если я обнаглею и попрошу чаю? — Юльке надо было за что-то зацепиться, перевести дух, и чай вполне годился на этот случай.

Она не ожидала, не была готова, что вот так сразу окажется лицом к лицу с женщиной, которую искала и которую ей нужно было разговорить так, чтобы добраться до глубины души, до самого сокровенного.

— Да разве это наглость?! Конечно, я напою вас чаем, садитесь, — улыбка у нее была очень приятная. — Зачем же вы меня искали? Я не играю в лотерею, не покупаю чудо-пылесосы — не позволяет пенсия.

— Я хочу вам предложить принять участие в одном проекте. Только, пожалуйста, не говорите сразу «нет», подумайте, я буду вас убеждать, что надо сказать «да».

— Юля, а вы можете не говорить загадками?

— Могу! — Юлька перевела дух и сформулировала все, что придумала про проект. По мере того как она говорила, выражение лица у Клары Андреевны становилось все жестче.

— Вот, значит, зачем вы меня разыскивали, никогда бы не подумала, что моя жизнь интересна газете!

— Имена в статье будут изменены, это я вам гарантирую. Но прочитав вашу историю, может, кто-то задумается и избежит подобного финала.

Юлька верила в то, что говорила. Почему же идея действительно сделать такой проект не приходила ей в голову раньше? Ведь нет необходимости анализировать ситуацию с точки зрения Уголовного кодекса, надо рассказать трагедию конкретного человека. Что заставило женщину совершить преступление: измены, скандалы, патологическая ложь или ослепляющая ревность? Почему женщины, любящие своих мужей, решаются на убийство?

— Клара Андреевна, я вас очень прошу!

— Да мне, в общем-то, скрывать нечего, срок я свой отсидела. Прошлое ворошить не хочется, слишком оно драматично. Себя по всей строгости я сама осудила. — Женщина говорила печально, и ее подбородок дрожал.

— А я, знаете, когда ваш старый адрес нашла, то подумала, что вы могли уехать из города. Не думала, что позвоню вот так просто и вы откроете дверь.

— Наверное, все думают, что я уже умерла.

— Нет, просто всяко бывает — переезжают люди в другие квартиры, в другие города.

— Хорошо, Юля, давайте попробуем, — вдруг неожиданно сказала Гулько. — Вы вопросы задавать будете или как? Только чай сначала допейте.

Юльке было не до чая, ей нужно было не спугнуть, хватать журналистскую птицу счастья, пока она не передумала и не улетела.

— Клара Андреевна, как вам лучше. Может, расскажете сами свою историю, а потом я вопросы позадаю? Ну, если вас это устроит.

— Устроит, не устроит… Меня сейчас все устраивает — спокойная жизнь, домашние заботы. Я сотни раз рассказывала свою историю следователю, на суде. Разве что вы еще не слышали, потому что давно это было и вы не работали, явно, тогда в газете.

Она рассказывала свою историю медленно, словно что-то мешало ей говорить. Юлька слушала Гулько не дыша и ловила себя на мысли, что эмоциональный срыв женщины, которая всегда по жизни поступала как надо, а не как хочется, искалечил ее судьбу.

Клара застала в квартире, адрес которой ей сообщили, своего мужа Александра с молоденькой девушкой. Она вошла в квартиру почти бесшумно, открыв дверь ключом, который нашла под ковриком. Клара слышала незнакомый женский смех и голос мужа, который она сразу узнала. Женщина до последнего сомневалась в том, что ее муж способен на измену. Она тихо прошла на кухню, не побеспокоив любовников, и ее взгляд упал на большой нож, который лежал на раковине. Рука словно сама схватила ножик, а ноги сами понесли к кровати, где с чужой женщиной забавлялся ее муж. Все внутри у нее вспыхнуло, как пламя невидимого огня. Она увидела его расширенные от ужаса глаза.

— Клара? Что тут делаешь? Как ты сюда попала? — он задавал слишком много вопросов и прикрывал голое тело одеялом. Девушка торопливо надевала свои вещи, разбросанные небрежно на кресле. Гулько вдруг увидел в руках жены нож.

— Клара, остановись! Клара, не делай этого!

Пожар внутри разгорался все сильнее и сильнее, заполняя все клеточки организма, и остановить его не было никакой возможности. Боковым зрением она видела, как побежала к выходу девушка. Клара ударила ножом прямо в грудь один раз, а потом другой и потеряла сознание. Сколько минут она так пролежала, женщина не помнила. Очнувшись, она увидела Сашу, лежащего на кровати в луже крови, а нож, которым она била, валялся рядом.

«Я не могла убить его», — было первой мыслью, в груди сильно жгло. Жар то разливался по всему телу, то медленно отползал. Клара сама вызвала «Скорую помощь» и милицию. Она сидела на стуле в углу комнаты и наблюдала, как врач производит с телом Саши какие-то манипуляции, а потом накрывает его простыней и говорит, обращаясь к милиционеру:

— Он мертв.

Клара смотрела на все происходящее, и тревожная мысль, как иголка, колола ее: почему она не остановилась, почему схватилась за этот проклятый нож?

— Как же вы так, женщина, — осуждающе произнес пожилой милиционер. — Это ваш муж?

— Муж, — она еле выдавила слово.

— За что вы его?

— Он был с другой женщиной.

— А, — он понимающе закивал. — Теперь мотив понятен. А женщина где? Кто она? Сбежала?

— Не знаю, не помню. Наверное, убежала.

Весь ее рассказ состоял словно из оборванных картинок, кусочков пазла, которые плохо складывались, потому что картину хотелось забыть навсегда. Женщина, конечно, раскаивалась, но ничего уже нельзя было изменить.

— Вот такая моя история. Кому-то это будет интересно?

— Клара Андреевна, скажите, а откуда вы узнали, что ваш муж встречается с женщиной в этой квартире, по этому адресу? Как?

— Дело прошлое, мой дамский мастер мне тогда все рассказала, Прасковья Щукина, потому что эта молодая хищница была ее ученицей. Девку эту потом не могли найти, она исчезла, уехала к какой-то дальней родственнице в деревню. А про Щукину я не сказала никому, человек доброе дело сделал, хотел мою семью спасти, зачем ей проблемы с ментами?!

Глава 26

Лиса свой хвост в свидетели взяла.

Грузинская пословица

Наши дни

Алексей Сурин был следователем молодым, но, как говорят, подающим надежды. Дела, которые он вел, практически не вызывали вопросов у суда.

Нынешнее дело казалось ему скучным, нет, конечно, он делал все, как полагается, как и в других подобных случаях, но его ощущения прежде всего касались самого учреждения и его обитателей.

Для молодого следователя возраст был понятием относительным, и в его голову не приходили мысли о приближающейся старости, о возможных ограничениях, связанных с состоянием здоровья. С высоты его лет Алексею казалось, что старость — это время подведения итогов жизни, и за стареющими родителями должны, конечно, ухаживать дети, которых родители-пенсионеры воспитали людьми порядочными, трудолюбивыми, заботливыми. Столько пожилых людей, сосредоточенных в одном месте, он никогда не видел.

«Где же их дочери и сыновья, — недоумевал он, — почему оставили своих родных здесь?»

И еще одна деталь его неприятно здесь поражала, но он тщательно это скрывал, — запах. Запах в доме престарелых был сладковатым, чуть с приторным душком, который ощущался с первых же минут. Так пахнут лежалые вещи, старые фотографии и вековая пыль. Запах присутствовал повсюду, сильный и отчетливый — в каждом шаге проходящих мимо людей, в халатах медсестер. Так пахнут уныние, тоска и одиночество. Наверное, чтобы перебить этот запах, все медсестры просто обильно поливались духами, и смешение одного амбре с другим не достигало результата, запах концентрировался и становился более резким и удушливым. Неужели сам персонал это не ощущал?

— Может, вам водички? — в голосе директора дома-интерната Антонины Михайловны Котенковой ощущалось сочувствие. — Вы не заболели? Кашляете и кашляете.

— Нет, я здоров.

— А то мы вас быстро подлечим, не стесняйтесь, обращайтесь. У нас ведь социально-медицинское учреждение.

— Спасибо, мне рано быть вашим пациентом. Антонина Михайловна, вы обещали найти личное дело Щукиной, мне бы хотелось с ним познакомиться.

— Не получилось, Алексей Александрович.

— Давайте вместе посмотрим.

— Вы меня не поняли. Нет ее личного дела.

— Как нет?

— Вот так — нет. Перерыли девчонки все карточки, подняли архивы. Нашли только ее старую кардиограмму, когда врача ей вызывали, с сердцем плохо было.

— Антонина Михайловна, а исчезла только карточка Щукиной или тех девяти, что погибли на пожаре, тоже?

— Только Щукиной. Не понимаю, как это произошло. Кому нужна ее карточка?

Весь ее внешний вид говорил следователю: «И что ты мне сделаешь? Ничего!».

«Какой же я идиот, почему сразу карту Щукиной не изъял, слушал байки директрисы про пожар и ремонт, — Сурин разозлился на себя. — Ладно, будем без карты работать. Найдем больничную карту в поликлинике, пробьем адрес. Зря вы, Антонина Михайловна, игру со мной затеяли!» Вслух Сурин произнес:

— У нас готово заключение пожарной лаборатории: поджог неустановленным лицом.

— Вы уже давали мне это понять. Конечно, ищите, опрашивайте персонал, делайте свою работу. У нас от следствия секретов нет.

Свидетелей по данному делу он опрашивал в маленькой подсобке, Антонина Михайловна демонстративно закрыла свой кабинет и уехала по срочным делам.

В целом и в каморке было нормально, только вот те, с кем он беседовал, вели себя странно. Бывшая соседка убитой Щукиной, Глафира Сергеевна Юшкова, ничего не помнила. На каждый его вопрос щурила глаза, закидывала подбородок и, качая головой, произносила:

— Ой, не помню такого! Не знаю, не видела!

Опираться на путаные показания старой женщины было невозможно. Сурину казалось, что, спроси он сейчас ее фамилию, ответ был бы такой же:

— Не знаю.

Как с этим всем работать? Котенкова, конечно, хороша, к пропаже больничной карты Щукиной она явно имеет отношение, только вот за руку ее никто не хватал, а значит, обвинить безосновательно ее нельзя.

— Ой, вспомнила, вспомнила, что Паша говорила, прежде чем в коридор пойти!

— Какая вы молодец, Глафира Сергеевна!

— Ноги у нее болели, суставы на коленках, так она ругалась, что мазь совсем не помогает.

Ну вот, приехали. Такой свидетель — и врагов не надо.

Еще начальство дает поручения: встретиться с какой-то журналисткой, которая ведет собственное расследование, материал в газету собирает. Начальник Сурина и начальник журналистки — друзья детства, вот они между собой и договорились, а ему бы хоть что-то у этих полоумных старух узнать. Пока грош цена таким свидетельским показаниям.

Медсестра Нина, дежурившая в ночь, когда произошел пожар, производила впечатление адекватного человека, нарушившего должностную инструкцию.

— Нина Александровна, как же так получилось, что вы не видели, как начался пожар, как ушла далеко в коридор Щукина?

— У нас же не тюрьма, люди где хотят, там и ходят.

— То есть ночью передвижение у вас свободное, особенно если медсестра спит.

— Да я в подсобке на пять минут всего прикорнула. Не имела права, знаю, но вот отключилась, устала. У нас, знаете, вечер на вечер не приходится. Пока назначения выполнишь, лекарства раздашь, время быстро летит. Я только на стульчике пристроилась, а потом услышала крики, выбежала, а дым вовсю валит. Я и пожарных вызвала.

— А кто-то может подтвердить, что вы находились во время пожара в подсобке?

— Не знаю, я никого не видела.

— А дверь в подсобку была закрыта изнутри?

— Не помню. Честное слово, не помню. Ночь была.

Что ночь, что день, проблемы с памятью были не только у жителей дома-интерната, но и у персонала.

— Что вы можете рассказать о Прасковье Петровне Щукиной? С кем она общалась? Кто к ней приходил? Сын у нее бывал?

— Сын у нее в Америке живет, это она на каждом углу рассказывала. Не помню такого, чтобы сын к ней приезжал. Еще знаю, что была она когда-то модным парикмахером. Общением жизнь пенсионеров назвать сложно — каждый рассказывает про себя и не слышит другого. Жизнь здесь скучна и однообразна. У многих стресс, тоска, апатия.

— И у Щукиной тоже?

— Не знаю. Вот в первой палате женщина тоскует по своей собаке, вот это точно знаю.

— По какой собаке?

— Ну, той, что дома осталась. Родственники ее сюда полгода назад определили, а она до сих пор по собаке плачет, которая у нее жила. Старики привыкают к животным, прямо как дети.

— Спасибо, Нина Александровна. — Вся беседа ровным счетом не имела отношения к делу. Выговор медсестре объявят без его участия.

Порадовал только один свидетель, который вызвался к Сурину сам, Алексей не знал о его существовании. Дедушка был бодрый и оптимистичный.

— Разрешите представиться, Петр Петрович Чудов, бывший участковый. Коллега ваш.

— Очень приятно, Петр Петрович, проходите, — хоть один адекватный дед попался.

— Я слышал, вы со свидетелями беседуете. Я тоже в свое время свидетелей опрашивал. Напишет, бывало, неравнодушная старушка заявление о том, что Петров или Сидоров гонят самогон, а я разбираюсь.

— Вы что-то можете сказать по существу дела, которое я расследую, о поджоге дома престарелых и убийстве Прасковьи Щукиной? — Алексей начал терять терпение. Своими воспоминаниями ни о чем сегодня его доконают.

— Конечно, по существу, я же службу понимаю, сам столько лет на участке отработал: то жалобы про нарушения тишины разбирал, а то и семейные скандалы приходилось.

— Я вас понимаю, — кивнул Сурин. Когда же это кончится, черт возьми!

— Я ведь со Щукиной часто беседовал, — это уже было «теплее».

— Вы видели ее накануне пожара?

— Да, и она мне сказала, что он опять к ней приходил.

— Кто приходил? К кому?

— К Щукиной. Мужик-привидение, он последнее время часто ее навещал.

Ну все, абзац, к запудриванию мозгов добавилось привидение. Ну просто фильм «Комната мертвых», который он недавно смотрел. Послал же бог свидетелей!

Глава 27

Проблемы зарождаются медленно, но размножаются быстро.

В. Гжегорчик

Наши дни

Антонина Котенкова просто сбежала от следователя, не нужно ей ни на какую встречу, но она боялась, что может себя чем-то выдать. Молодой человек смотрел на нее так, словно просвечивал рентгеновским аппаратом.

«Самовнушение это, Тонечка! А еще медик!» — она себя одернула.

Да какой она уже медик, давно квалификацию потеряла, функционер, и только! «Надо просто успокоиться, голыми руками тебя никто не возьмет, ты — дамочка тертая, против юноши-следователя должна выстоять». Тем более к смерти матери Никиты она никакого отношения не имеет. Она, конечно, не выдержала, написала ему письмо на электронную почту, он оставил ей адрес со словами:

— Мало ли, как жизнь сложится, а то будешь меня искать, а я вот тут, на электронной почте.

Она посылала ему новогодние поздравительные открытки и получала в ответ тоже яркие картинки с надписью «Happy New Year». На письмо о смерти матери Никита отреагировал быстро, позвонил и говорил извиняющимся тоном:

— Котенок! Я никак не могу приехать, уж извини, не получается. Кредит последний за дом отдаем, полная фигня с деньгами.

Антонина не смогла сказать, что его мать убили, что умерла Прасковья Петровна не по своей воле, кто-то отнял у нее жизнь. Как отреагирует Никита? Он может обвинить Тоню, ведь мать он отдал ей на попечение, а брать лишний грех на душу ей совсем не хочется. У нее своих грехов достаточно.

— Смотри, Никита, потом не простишь себе, мать все-таки, — она его еще и уговаривает приехать и проститься с женщиной, которая сломала ей жизнь и разлучила с любимым человеком.

— Котенок, я понимаю, что сволочью выгляжу в твоих глазах. Ты уж сделай все как положено, от меня венок положи. Ты — святая женщина. I kiss you, — и он отключился.

«Да, Никитка, ты в своем репертуаре — делаешь вид, что проблема должна рассосаться сама собой. Куплю я от тебя венок, и от себя тоже, чего умершим претензии предъявлять». Тем более что больничную карту Щукиной она уничтожила, порвала на мелкие части, положила в пакет и самолично увезла за город на свалку. Ничего крамольного в этой карте не было, разве что домашний адрес Щукиных, настоящий домашний адрес, а не общежитие, где она числилась по документам. Да и ее назначения, показаний к которым не было. А как ей надо было себя вести, когда Щукина начала «активничать» и заявилась к ней в кабинет с угрозами:

— Ты что, думаешь, я на тебя управы не найду?

— Вы о чем, Прасковья Петровна?

— Простить мне не можешь, что Никита на тебе не женился? Упрятала меня сюда!

— Что же вы такое говорите, Прасковья Петровна? Вспомните, это было ваше решение и решение вашего сына. Вы и он сами написали заявление, вы же из квартиры последние годы не выходили. Кто за вами ухаживать будет?

— У меня сын есть, — гордо сказала она. — Сын!

— Он далеко очень живет, в Америке.

— В Америке?

«Ну вот, возрастные изменения налицо. Про Америку она ведь сначала помнила, но сейчас память удерживает лишь то, что считает нужным. Про то, что Никите она запретила жениться на мне, это она помнит, а про то, как сын ее уговорил заявление написать и переехать в дом престарелых, — полное забвение».

Все это Антонине знакомо и называется нарушением функционирования головного мозга неврологического характера. Дальше следует деменция, то есть потеря разума, когда страдают процессы обобщения, мышления и запоминания речи. Вот уже сейчас у Щукиной потеряна самостоятельность, и без постороннего ухода ей не обойтись.

— Никита не мог без меня уехать, он должен меня к себе забрать, он обещал, — женщина чуть не плакала.

— Вы идите к себе в палату, Прасковья Петровна, витаминчики вам сейчас дадут.

Но Щукина уходить не собиралась.

— Это ты, это ты, Тонька, его в Америку услала, от меня подальше.

— Здрасьте, приехали, Прасковья Петровна, — говорить с ней о чем-то было бессмысленно и бесполезно. — Идите к себе в палату.

— Я письмо прокурору напишу, про все твои хитрости, как ты меня обманом сюда заманила, в эту тюрьму. Напишу, — она развернулась и решительно ушла.

Вот только этого Антонине не хватало! Конечно, старуха может через пять минут забыть о своем намерении, а может его и исполнить, и накатает такое, что Котенкову замучают проверками. Сейчас ей предстоит новый этап работы с фондом «Старость в радость», и лишние проверяющие совсем не нужны. Вот тетка, успокоиться никак не может, но может делу навредить. Антонина чертыхнулась и пошла искать медсестру Кристину, надо будет дать «тихое личное поручение», какое лекарство уколоть Щукиной. Кристина — девушка понимающая.

Антонина, сама того не осознавая, оказалась у входа в парк. Машину она поставила на стоянке и пошла внутрь.

— Ноги сами сюда ведут, где любили гулять с Никитой, — она сказала это вслух.

— У вас что-нибудь случилось? — молодая мамочка с ребенком стояла рядом. — У вас выражение лица несчастное, и вы вслух разговариваете, я подумала, может, помощь нужна.

— Спасибо, нет, — Антонина ускорила шаг.

Вот еще не хватало, у молоденьких девочек она вызывает чувство сожаления и участия! Нет, Антонина еще в силе, в должности, правда, начала делать глупости, уничтожила карточку убитой. Но она себя убедила, что сделала абсолютно правильно. Она и долг последний Щукиной отдала, похоронила по-человечески, хотя совсем не ощущала себя должницей, и чувства вины у нее перед матерью Никиты нет. Она ему сегодня напишет, что похороны прошли и что венок «На память от сына» она положила на могилу. Ей не трудно это сделать, и вообще заканчивать надо эту «американскую» переписку, только сердце рвать, а сердце, как и голова, должно принимать правильные и расчетливые решения.

У нее был хороший учитель, Никита Щукин. Неужели у нее и правда такое выражение лица, что посторонние люди готовы оказать ей помощь? Надо бы к косметологу сходить. В сумочке зазвонил телефон, и она поняла, какой разговор сейчас состоится.

— Привет, дорогая, как ты? — голос был бархатистый, и она узнала знакомые нотки.

— Привет, Геннадий Иванович!

— Ты не в духе? — Этот мужчина чувствовал ее сквозь телефонную трубку.

— Даже не знаю, что тебе ответить, следователь плотно у меня «на хвосте» сидит.

— Пожар, конечно, плохую службу нам сыграл.

— Да пожар полдела, люди погибли, а одну старуху, оказывается, убили.

— А ты почему мне ничего не сказала?

— А что я должна говорить? Следствие идет, молодой человек всех допрашивает.

— И тебя?

— Я — не исключение. Я, кстати, объяснительные во все инстанции пишу, отчего и почему, что у меня было из мероприятий по противопожарной безопасности. А это поджог был, оказывается.

— Да у тебя, Тонечка, целая диверсионная группа, похоже, работает! Одни дом поджигают, другие бабок душат.

— Идиотская шутка!

— Других в запасе не было, уж извини. Раз у тебя такие обстоятельства — бабушку «пришили», пока встречу предлагаю отложить. Хотел с тобой одну новую темку пообсуждать, но давай позже, когда все утрясется.

— То есть в трудную минуту я на тебя положиться не смогу.

— Тонечка, не надо драматизировать. Ты из тех женщин, что решают все трудности сами, и я только буду лишней деталью в твоей мизансцене. Обнимаю и позвоню в ближайшее время.

«Придурок!» Ей так хотелось высказать ему в лицо, что он придурок, что он использует ее для своих личных целей, для своего обогащения. А разве тебе невыгоден этот союз? К тому же в постели он очень неплох, даже лучше Никиты. Но вся беда в том, что Никиту она любила, очень сильно любила, и любит до сих пор. Неужели у нее такое выражение лица, что людям хочется остановиться?

Глава 28

Баня все грехи смоет.

Поговорка

Наши дни

— Ты инструкцию про баню читала? — Кристина была явно не в духе.

— Какую инструкцию? Меня попросили сегодня, в воскресенье, на работу выйти, сказали — за двойную оплату, а про инструкцию ничего не говорили.

Юля лукавила, ее журналистский отпуск «проносился» так быстро, а она совсем не приблизилась к тайне убийства Щукиной, поэтому при любой возможности она будет в доме престарелых. Подумаешь, воскресенье! У нее в газете выходных нет.

— Темная ты личность, Юлька. Прежде чем в баню бабок тягать, распишись, что с инструкцией ознакомилась, вот здесь, — Кристина ткнула пальцем в разлинованный журнал.

— А инструкция где?

— А ты, что ли, читать будешь?

Юлька же не могла сказать Кристине, что не подписывает ни один документ, ни одну самую завалящуюся бумажку, пока не прочитает. Золотое правило журналистики, о котором медсестра не догадывалась.

— Мне-то что, читай, — она сунула Юле в руки маленькую измятую книжечку.

«Инструкция об организации медицинского обслуживания, противоэпидемических и санитарно-гигиенических мероприятий в домах-интернатах для престарелых и инвалидов», — вслух прочитала Юля и удивилась. Каких только инструкций в жизни не бывает! Все в человеческой деятельности регламентировано — места для выдачи чистого и сбора грязного белья, перечень медикаментов в аптечке скорой помощи и даже посуда с питьевой водой — графин или бачок с краном. А просто чайник не считается?

— Юль, ты чем там зачиталась? Интересно?

— Нет, обычная инструкция. Давай распишусь, — не говорить же медсестре, какое это увлекательное занятие для журналиста — чтение инструкций и что она даже курсовую на эту тему писала «Инструкция как тип текста», где выявляла типологию инструктивных текстов. По утверждению преподавателя, инструкция — важное средство передачи социальной информации в установлении общих принципов внутри государственных органов и организаций. Разве Юля могла подумать, что ей это в жизни пригодится!

Но вот в комнате с надписью «Баня» инструкция нарушалась, и было это видно невооруженным глазом. У всех четырех ванн была отколота эмаль, и два душа подтекали, оставляя желтые полосы на стенах. В довершение этой картины питьевая вода отсутствовала в принципе — ни тебе графина, ни бачка, а сбоку стояло полное судно.

— Кристина, а почему та смена за собой не убрала? Я не нанималась чужие горшки выносить!

— А я нанималась старух мыть? Я, между прочим, медсестра, а не санитарка.

— Хорошо, я санитарка, — Юлька схватила судно и понесла его в туалет, а потом остервенело подтерла пол.

«Пользуйтесь, гады, журналистским трудом, пока я добрая. Кстати, почему на двери надпись «Баня»? Надо написать правду — «Помывочная», но правду тут никто не пишет и не говорит».

Кристина привезла коляску с Глафирой Сергеевной, которая была чем-то недовольна.

— Недавно мылись, и опять!

— В твоем возрасте надо пять раз в день мыться, — не жалея преклонный возраст бабушки, сообщила Кристина.

— Воняет тут, — заупрямилась старуха.

— Ну, извиняйте, сегодня в ванны шампанское не завезли, — и, обращаясь к Юльке, сказала: — Десять минут на человека, не больше, иначе сдохнем тут с тобой к концу смены.

Юля удивилась сама себе, как ловко она раздела женщину и поставила под душ.

— Живот, ноги, спина, волосы, — Юля произносила порядок мытья вслух. — Все, закончили. Теперь одену вас, Глафира Сергеевна, во все чистое.

— Я сплю плохо после бани, — доверительно сообщила старушка.

— Снотворное попросите у медсестры.

— Нет уж, Паше вон все время таблетки давали, уколы делали, а к ней по ночам привидения шастали.

— А как шастали-то?

— К кровати подходил, нагибался и смотрел, смотрел молча.

— Так ничего и не сказал?

— Приходил и молча смотрел. Не надо мне вашего снотворного.

К концу второго часа Юля еле стояла на ногах, перед глазами, словно в тумане, проплывали размытые голые старческие тела — дряблые, сухие, плохо пахнущие, обвислые животы и груди. Она их мыла, мыла до головокружения и темноты.

— Ты обалдела, что ли? Напугала меня! — над ней наклонилась Кристина. Юлька почувствовала резкий запах нашатыря и поняла, что она лежит на кушетке в подсобке.

— Что это было?!

— Отключилась ты в бане. Закончила бабок мыть и поползла по стенке, я тебя только подхватить успела. Отлеживайся, это ты с непривычки. Старухи намытые сейчас спать будут.

— Да не, по инструкции я сегодня.

— Лежи, тебе говорю!

Юля закрыла глаза. Интересно, что имела в виду Глафира, когда говорила о том, что к Паше приходил убиенный Гулько? Этого просто не может быть!

Какое-то смутное ощущение промелькнуло у нее в голове и тут же исчезло. Она вспоминала свой вчерашний разговор с Кларой Андреевной и не переставала удивляться, сколько в этой женщине внутреннего достоинства.

— Мне кажется, мой рассказ не был интересным. В тюрьме, где я сидела, было много более ярких историй. Кто-то из женщин киллера нанимал, кто-то травил мужа крысиным ядом, так их дома доставали. Еще неизвестно, кто палач, а кто — жертва. Мне больше не хочется ничего вспоминать, извините. Я просто была в таком напряженном, взведенном состоянии — дочь все время болела, я не работала, словно бежала по кругу, как загнанная лошадь. Вот и сошла однажды с дистанции, сорвалась.

— Вы смогли с этим справиться, начать с чистого листа. Вы ведь тогда ребенка ждали.

— Прошлое всегда со мной, — она дотронулась до груди, где находилось сердце. — Отсюда ничего не выкинешь. Дочь уже в тюрьме родилась. Ей пришлось много пережить. Сейчас у Нани своя семья, она взрослый человек.

— Нани? Это такое грузинское имя? Почему грузинское?

— Нет, я очень хотела ее Наташей назвать, а в тюрьме записали Ниной, поэтому дочь зову Нани, и Наташа и Нина, она к этому странному имени привыкла.

— Странному? — Юлька удивилось. — Красивое имя, напевное такое, не то что у меня — коротко и сердито: Юля.

— Хорошее у вас имя, главное ведь человек, он имя содержанием наполняет.

— Клара Андреевна, может, мой вопрос покажется бестактным, но зачем Прасковья Щукина вам рассказала о свидании вашего мужа? У нее что, своего мужа не было? Или не было других дел?

— Муж у нее был, и сын был. Понимаете, когда муж изменяет жене, то об этом знают все, а жена узнает последней. Мне кажется, это в корне неправильно. Мы с Пашей приятельствовали, если можно так сказать.

— Она была вашей близкой подругой? Обычно близкие подруги способны на такие поступки.

— Нет, у меня не было подруг. У меня был только Саша. Паша была моим парикмахером, а в парикмахерской женщины всегда болтают лишнее. Думаю, что ее ученица могла поделиться, или Паша сама услышала, оказалась свидетелем разговора. Она, наверное, как-то об этом узнала. Паша просто хорошо ко мне относилась.

— И все-таки, как она узнала?

— Да не интересовалась я. Зачем? Мне не важно, кто Паше об этом сказал, важно, что это было правдой. Не каждая женщина в силах перенести известие об измене. Сразу сходишь с ума от горечи, униженности и одиночества. Сказать, что это шок, — ничего не сказать. Я в состоянии шока находилась несколько дней. Как сложилось, так и сложилось, уже ничего не вернешь.

— Юля, ты спишь? — Кристина оторвала ее от воспоминаний. — Бабка орет в шестой, памперсы надо ей поменять.

Юлька, как робот, заученными отработанными движениями взяла памперс.

— Сейчас иду!

«Вот, Сорнева, и ты дожила, баня вредна для твоего здоровья. А говорят, что в бане смываются все грехи. Сколько же грехов она сегодня смыла? Теперь ты знаешь, что ихтиоз — старческое шелушение кожи и как мешает пожилому человеку старческий зуд. Хоть бы тебе эти знания не пригодились».

Глава 29

Глуп тот, кто дважды попадается на одну и ту же удочку.

Английская пословица

Наши дни

Когда мать Надежды Метели умерла, женщина поняла, что у нее появился шанс устроить свою личную жизнь. Человек не остров, он не может быть один, даже если очень любит свою работу. Работа спасает только на короткое время, а потом опять наступает глухая тоска. «Мне грустно и легко, печаль моя светла», — она цитировала красивую фразу Пушкина и понимала, что ее тоскливое состояние усугубляется одиночеством, захлестывает чувством никомуненужности. Раньше, даже ночью, она нужна была больной матери, а теперь ее терзали сожаления о потере и покинутости, но брать к себе мамину сестру, тетку Глашу, Глафиру Сергеевну Юшкову, она не собиралась. Тетка была настойчива, навязчива в своих претензиях, страдала сахарным диабетом и другими хроническими заболеваниями и мечтала, чтобы племянница взвалила на свои плечи уход за ней.

— Надя, я тебе ведь квартиру по завещанию отписала, у меня никого, кроме тебя, нет, но плохо мне одной, пойду в кухню да забуду зачем.

— Тетя Глаша, я в своем возрасте забываю, зачем на кухню захожу, что про вас говорить?!

— Таблетки забываю пить, а мне без таблеток никак. Ты бы мне вовремя таблетки давала да давление мерила.

— Я же на работе целый день, тетя Глаша, какое давление!

— Утром бы пораньше померила. За матерью ты вон как долго ходила!

Надя подумала, что именно поэтому она не хочет больше ни за кем ухаживать, потому что силы после мамы закончились и взваливать на себя новую обузу она не собирается. В сказку про квартиру Надя не верила, тетя Глаша была женщиной жадной, копейку считающей, поэтому вот так «отписать» племяннице квартиру на тетку было не похоже. Надя звонила тетке через день, а заходила раз в неделю. Тетка была всегда недовольна.

— Хлеб черствый купила, глаз у тебя, что ли, нет?

— Свежий хлеб, еще теплый брала.

— Свежий хлеб вреден, — ворчала тетка.

— Тебе не угодишь.

Однажды, когда Надя принесла ей продукты, обнаружила, что холодильник уже наполнен.

— Не поняла! А почему ты мне не сказала, что тебе продукты принесли?

— Я сама не знала. Пришли из социальной службы, сказали, что теперь мне будут продукты приносить. Раз у меня родственников нет, — тетка поджала губы. — Государство за мной будет ухаживать.

— Это правильно. Детей у тебя нет, я вон сколько за матерью ухаживала.

— Государству квартиру перепишу. Вон хоть социальному работнику!

Капризы тети Глаши племяннице совсем не понравились, квартира у тетки была хорошая, «сталинка», полученная еще в прошлом веке. Надя очень бы хотела унаследовать такую квартиру и продать ее не раздумывая.

Она может поехать наконец отдыхать за границу, и чтобы обязательно в отель «пять звезд». Она может сделать дорогой ремонт, который называется «евро», — наклеит обои с золотыми вензелями, купит красный бархатный диван и, конечно, широкую кровать, белую, с тяжелым балдахином. Надя видела такую на картинке. Семейную жизнь лучше начинать в уютном гнездышке с двуспальной кроватью, а не с облезлым диваном, на котором спала еще покойная мать.

А вдруг тетка действительно возьмет и перепишет завещание в пользу постороннего человека? Вот это будет номер!

В следующий свой приход она застала у тети Глаши социального работника. Женщина ей сразу не понравилась, у нее был алчный и хитрый взгляд, такая не то что пенсию прикарманит, а и квартиру оттяпает. Надя подумала и решила действовать. Ее одноклассница, с которой она сидела за партой, Кристина Козина, работала медсестрой в доме престарелых. Кристя жаловалась при встрече на тяжелую и малооплачиваемую работу и шутя добавляла:

— Если кого устроить в дом престарелых — обращайтесь, за небольшую плату сделаю все по высшему разряду.

Идея, которая посетила Надю, была не нова, не очень прилична, но ей казалось, что это единственный выход завладеть теткиной квартирой, пока она не прописала там даму из социальной службы. С тетки станется, а так у Нади есть шанс благоустроить свою квартиру не только для себя, но и для будущей семьи.

Ей помог случай. Когда в следующий визит тетка открыла ей дверь, Надя сразу поняла, что что-то случилось. Женщина едва ворочала языком, и левая рука висела как плеть. Надя вызвала «Скорую», закрыла квартиру и поехала с теткой в больницу.

— Инсульт, — врач был категоричен в диагнозе. — Вы вовремя успели.

Тетка Глаша пролежала в больнице несколько месяцев, Надя исправно к ней ходила и каждый раз слышала одно и то же:

— Мне надо к тебе перебраться, одна я помру быстро, мне уход хороший нужен.

— Да тетя Глаша, на твою пенсию можно сиделку нанять.

— Хочешь меня к чужим людям спихнуть, а я тебя в детстве нянчила. Сейчас не нужна стала!

— Тетя Глаша, — взмолилась Надя. — Ну пожалей ты меня, у тебя хоть муж был, а меня не было.

— Да что толку, был и сплыл, к другой бабе ушел.

— А у меня и не будет, если я тебя к себе заберу.

— Ну тогда перепишу завещание, и пусть квартира социальному работнику достанется. Ты меня знаешь.

Но тетка не знала Надю. Нет, она, конечно, любила тетку по-своему, но мысль о том, что ее квартира может достаться не ей, а чужому человеку, не давала ей покоя. Потом откуда-то появилась злость. Именно злость, которая вдруг вышла наружу, диктовала свои условия и разрушала все человеческое.

Ей нужно как можно скорее продать квартиру и начать свою, новую жизнь, где не будет больных старух, за которыми нужно носить горшки, мерить давление по десять раз в день и не спать ночами, вскакивая от криков. Надя хочет только одного: жить нормальной жизнью, без тетки.

Надя встретилась с одноклассницей Кристиной и поставила вопрос ребром.

— Мне нужно тетушку в дом престарелых устроить, ты говорила, что можешь помочь.

— Я могу переговорить с директором, Антониной Михайловной Котенковой, договорюсь о вашей встрече, а там уж как получится.

Тетке Глафире становилось хуже: она перестала племянницу узнавать, заговаривалась, но рука начинала двигаться.

— Ты кто? — каждый раз спрашивала она, когда Надя заходила в палату.

— Я твоя племянница, дочь твоей старшей сестры, — терпеливо объясняла Надя.

— Ты кто? — как ни в чем не бывало снова спрашивала тетка.

Молодая медсестричка ее подбодрила.

— Вы не обращайте внимания, девушка! Это обычные последствия нарушения мозгового кровообращения. Она вспомнит. Может вспомнить. У нее, кстати, сердце здоровое, поэтому вы еще помучаетесь с вашей бабушкой.

Антонина Котенкова встретила ее очень приветливо.

— Кристина мне говорила, что у вас какие-то проблемы. Рассказывайте, может, смогу помочь, — и Надя рассказала все как на духу.

— Вообще у нас очень большая очередь в дом-интернат, но Кристина сказала, что вы свой человек. Поэтому, учитывая обстоятельства, я могу оформить вашу родственницу временно, на пару месяцев, а потом мы подумаем, что можно сделать дальше.

— Меня бы это устроило, у меня личные обстоятельства.

— Да я понимаю, мы каждый день с этим сталкиваемся. Тогда будем считать, что мы договорились.

В коридоре ее ждала Кристина, и Надя пересказала весь разговор.

— Кристинка, спасибо, я твоя должница.

— Надя, надо заплатить, — и Кристина назвала сумму. — Антонина Михайловна рискует, у нас проверяющих знаешь сколько!

— А она мне ничего про деньги не сказала.

— Я тебе говорю, я же за тебя просила.

Надя заплатила, сумма была небольшой. Тетку Глафиру благополучно переместили из больницы в дом-интернат. На свидание к ней Надя не пошла, вдруг тетка начнет вспоминать, назад домой запросится. Она срочно нашла риелтора для продажи квартиры.

— А бабку прописанную куда денем, у вас, понятно, завещание. Но тетка-то жива?

— Она в доме престарелых и не в себе.

— Даже не знаю, — парень лениво жевал жвачку. — Я могу взяться, конечно, только цену надо сбросить.

— Ваша цена какая? — Надя услышала его ответ, и он ее не устроил.

— Ну смотрите, если что, звоните.

Тут о себе напомнила Кристина.

— Надо за содержание тетки заплатить, — она назвала сумму.

— В прошлый раз было меньше!

— Инфляция! Взноса не будет, тетку тогда назад придется забрать. Кстати, квартиру, если пенсионера помещают в дом-интернат, забирает государство.

— Я заплачу, — и она заплатила.

Надя начала дома ремонт и купила обои с вензелями и кровать, ту, о которой мечтала. Кровать была широкая, мягкая и просто шикарная, и когда она чувствовала кожей мягкую ткань нового дорогого постельного белья, она была счастлива.

Кристина звонила ежемесячно и требовала еще и еще денег. Надя не знала, что делать, ей казалось, что на нее со страшной силой надвигается огромная волна, она словно попала в водяную воронку, выбраться из которой было невозможно.

Глава 30

Что такое история, как не ложь, с которой все согласны.

Наполеон Бонапарт

Наши дни

Парикмахерскую «Фея» Юля увидела сразу. К салонам красоты у девушки было свое отношение — она их избегала. Когда возникала необходимость привести голову в порядок и сделать стрижку, она настраивалась долго, для нее это был стресс. Все парикмахерши ей казались развязными, назойливыми, желающими продать чудо-средство для волос эксклюзивной клиентке по «самой низкой цене».

Сорнева восхищалась Милой Сергеевной, которая обожала ходить в парикмахерскую, да не одна, а вместе с приятельницами, и устраивала из этого тусовку. Нет, это не для Юльки, Милой Сергеевной надо родиться.

— Вы к нам записаны? — красивая администратор излучала радость от того, что видела Юлию.

— Нет, спасибо, спасибо. Меня тут должна ждать ваша бывшая сотрудница, ваш мастер, я из газеты, пишу очерк об истории города.

— А-а-а, — девушка стала еще радостней. — Жанна вас ждет.

У мастеров, наверное, не принято называться по имени-отчеству. Жанне было уже к восьмидесяти, а какая-то пигалица до сих пор называла ее по имени.

— Жанна Ивановна, — уточнила Юля.

В подсобке ее действительно ждали. Ярко-рыжая миниатюрная женщина неторопливо пила чай с конфетами. На ее губах алела помада, а ногти были покрыты красным лаком, было видно, что к встрече она готовилась основательно.

— Здравствуйте, Жанна Ивановна, это вы? А меня зовут Юля Сорнева, я журналист местной газеты, собираю материал, хочу об истории городских парикмахерских написать, — Юля выложила на стол припасенную коробку конфет и еще раз подумала, что место для встречи выбрала правильно. Здесь, в парикмахерской, царила особая атмосфера, все кипело, бурлило, а ароматы могли вскружить голову любому. В этом шуме-гаме она вдруг почувствовала себя комфортно.

— Вот и газета до нас добралась. Это правильно. А то некоторые считают нас людьми второго сорта, мол, обслуга, а без нас, мастеров красоты, никуда. Кстати, можете называть меня просто Жанна.

— Хорошо! — Юльке стало весело, женщина ей нравилась, была она какая-то ладная, позитивная.

— Давно не была здесь, несколько лет, а раньше нет-нет, да забегу. Тянуло меня сюда сильно. Полжизни у кресла отстояла.

— Жанна, расскажите о том времени, какие были тенденции в моде, какие клиенты, какие мастера.

Женщина погрузилась в воспоминания, и они легко всплывали в памяти одно за другим.

— Скажите, а Прасковья Щукина работала тогда с вами?

— Да, конечно. Паша была очень модным мастером, зарабатывала хорошо.

— А каким она была человеком?

— Человеком? — Жанна задумалась и даже перестала разворачивать конфету. — Немного заносчивым, высокомерным, но у нее руки золотые были, вот она и важничала, но это с нами, а с клиентами Паша была сплошное очарование. У нее, между прочим, интересная клиентка одна была — то ли Клара, то ли Клава, уж не помню, тоже важная персона, но она, — Жанна перешла на шепот, — убила своего мужа. Вся парикмахерская гудела, а Паша как воды в рот набрала. Разное тогда девчонки наши болтали.

— Что вы говорите?! — Юля изобразила удивление.

— Да, я помню, что мы эту новость от клиентки узнали, женщины у нас в парикмахерской все секреты рассказывают.

— Это я уже поняла. На вашей территории красоты все расслабляются.

Жанне понравилось то, что сказала Юлька.

— Как правильно вы сказали: территория красоты, вот что значит журналист!

— И что там вы говорили про убийство?

— Вот эта Пашина клиентка убила мужа, зарезала. Он в торговле работал, по тем временам — важная шишка, это сейчас продуктов в магазине навалом, а тогда за сосиски была драка.

— А Паша, значит, ничего не говорила об этом?

— Клиентка важная была, она даже к ней домой ходила, дочку стригла.

— Какую дочку?

— Клиенткину, маленькую, школьницу, наверное. Говорила, что у них квартира красивая, цветы кругом. Домработница.

Точно, ведь она знала, что у Гулько две дочери! Только что-то сейчас все запуталось. Клара Андреевна говорила про Нани. Это, значит, та девочка, которая родилась в тюрьме. А где старшая дочка? Ей ведь уже много лет. А еще домработница! Как же узнать о ней?

— Жанна, скажите, а с кем дружила Щукина, с кем была близка?

— М-м-м-м, — Жанна задумалась, и конфеты исчезали во рту одна за другой.

— История про убийство загадочная.

— Ой, шуму столько было, шуму! Говорят, его из-за любовницы убили!

— А из-за кого, не помните? Ведь мастера-парикмахеры знают обо всех и все.

Жанна была счастлива собственной значимостью.

— Паша переживала сильно, когда убийство произошло. Я помню, как этот мужчина, которого убили, однажды стричься к ней приходил. Так у нас все девчонки по очереди бегали на него посмотреть, такой он был красавчик. Убили потом.

— А Паша с ним хорошо знакома была?

— Не знаю, но стригла она его по высшему разряду, старалась очень. Девчонки потом болтали, что он, мол, бабник, так и стрелял глазами по сторонам, а у нас мастера были все красивые.

— А с какой девушкой его жена застала, случайно не говорили в вашей парикмахерской?

— Юлечка, у нас про что только не говорили! Вот сейчас люди новости узнают из газеты, из телевизора, а тогда все новости можно было узнать в парикмахерской. Вот что-то, помню, Паша очень осторожно говорила, что девушка какая-то там была. И еще, ее клиентка, ну та, которая мужа порезала, просила дочку на время забрать.

— Дочку Клары Андреевны Гулько?

— Точно, Клара ее и звали!

— Щукина забирала к себе девочку?

— Да, что-то такое было, — она наморщила лоб. — Рая! Райка, ну конечно! У Паши была ученица, вертлявая такая девчонка, Райкой звали. Вот она тогда нам и говорила про то, что Пашу попросили девочку забрать.

— А сама Паша-то где? Живая?

— Нет, говорят, умерла. Жалко. Хааа-роший была мастер.

— А вы знаете, где она жила, по какому адресу? Может, кто из родственников остался, знает что-нибудь об этой истории?

— Адрес не помню, но показать могу. Это центр города, сразу за башней с часами.

— А если на машине туда проедем, вы дом и подъезд можете показать?

— Да, и квартиру тоже. Я бывала у Паши несколько раз. Сын у нее был, Никитка, она все хотела, чтобы он выучился и из страны уехал.

— А ее ученица Рая? Где она сейчас?

— Не получился из Райки парикмахер. Сколько ее Паша ни гоняла, ни учила. Руки у нее не из того места росли, хотя, кажется, она в ПТУ на парикмахера училась. В общежитии жила, девчонки наши все ее жалели, кусок получше подсовывали. Худющая была!

— Как ее найти, вспоминайте, Жанна! Пожалуйста, миленькая, — Юльке хотелось расцеловать ее рыжую макушку, потому что она чувствовала важность информации, а чутье ее подводило редко. Рая могла что-то слышать такое, о чем не знали и не догадывались другие. Словно отвечая на ее мысли, Жанна вдруг вспомнила.

— Райка, кстати, после убийства-то сразу и уволилась. Какая-то она странная тогда была. Плакала, нервничала. Прасковья на нее все время кричала. Да, после той истории с Пашиной клиенткой Райка-то исчезла.

— А вы не спрашивали почему?

— Спрашивала, у Паши спрашивала, где, мол, твоя ученица? Почему на работу не ходит?

— А она что ответила?

— Да от нее ответа добиться нереально. Что-то пробурчала, что у Райки аллергия. А какая аллергия — на лак, что ли? Лак такой раньше был, «Прелесть» назывался, так от него все мастера и клиенты чихали. А сейчас так все пахнет вкусно.

— Жанна, Жанночка, может, кто знает, как Раю найти?

— Подожди, я видела ее в хлебном магазине в прошлом году. И она мне сказала, где работает.

Юля затаила дыхание.

— А работает она в паспортном столе. Точно! В паспортном столе какого-то ЖЭКа. Ну что вы сидите, Юля? Поедем, я покажу, где Паша жила. Я между прочим, тоже хорошим мастером была и красавицей.

— Вы и сейчас хорошо выглядите, — искренне сказала Юля.

— Ой, спасибо, скажешь тоже. Вот раньше… — и Жанна снова пустилась в воспоминания.

Глава 31

Бывает, что усердие превозмогает и рассудок.

Пословица

Наши дни

Кристина Козина пользовалась особой благосклонностью Антонины Котенковой. Девушка выросла в неблагополучной семье, у родителей-алкоголиков.

Сколько она себя помнила, отец всегда пил, пил один, пил с друзьями, сантехниками из ЖЭКа. Друзья сначала были приличные, потом менее приличные, а потом просто забулдыги с улицы. Мать первое время привечала друзей, считала, что отцу при его тяжелой работе общение и снятие стресса с друзьями необходимо. Женщина суетилась с закусками, делала блинчики с мясом, а потом Кристина наблюдала, как мать брезгливо убирала со стола тарелки с объедками. Мужчины допоздна рассуждали о великом и насущном, потом о клиентах и вызовах, периодически мерзко похохатывая. Отец разговаривал громко и всячески демонстрировал, кто в доме хозяин.

— Мать! — кричал он, когда половина спиртного уже была выпита. — Иди сюда! Иди, говорю!

Женщина отнекивалась, но просьбы тогда начинали носить угрожающий характер.

— Ты что, с нами не хочешь посидеть? Брезгуешь? Пренебрегаешь? Иди сюда, мать. А ну-ка иди сюда!

Мать нехотя присаживалась за стол, и тут же следовало предложение:

— Выпьешь с нами?

Женщина понимала, что отказываться бессмысленно, и обреченно кивала.

— Ну, если немного красненького.

Выпив, мать начинала петь «По диким степям Забакалья».

Кристина наблюдала за всем происходящим из коридора и ненавидела и мать, и отца. Потом друзей становилось все меньше и меньше, отца уволили с работы за пьянку, и они с матерью начали пить дома вдвоем.

Уже потом, в медицинском училище, Кристина узнала, что человек, злоупотребляющий алкоголем, называется человеком зависимым, а его жена — созависимой, и лечиться от алкогольной зависимости нужно обоим.

У женщин обычно два варианта: бросать или терпеть. Как ни странно, жене алкоголика ближе второй вариант. У родителей Кристины так и получилось: ее мать тоже стала пить, сначала за компанию с мужем, а потом просто потому, что пьется. И еще что почерпнула Кристина из теоретического медицинского курса: девочка, выросшая в семье, где пил отец, на подсознательном уровне будет стремиться выйти замуж за алкоголика, как бы она ни осуждала пьющих мужчин. С такой постановкой вопроса Кристина не собиралась соглашаться.

— Лучше я никогда не выйду замуж, чем моим мужем будет алкаш!

На практике от училища она оказалась в доме престарелых. После родителей алкоголиков, за которыми ей приходилось убирать, старики и старухи казались не такой большой обузой. Работа, конечно, непростая, но все обитатели дома-интерната обладали несомненным достоинством: они были постоянно трезвыми. После окончания училища Кристина пришла работать в дом престарелых.

Девушка сразу увидела выгоду от работы в социальном учреждении: зарплата была повыше плюс казенное питание, а еще ей безумно нравилась Антонина Михайловна Котенкова. Кристине Козиной так хотелось на нее походить: Антонина была, с одной стороны, властная и любила пожурить за работу, с другой стороны, могла побаловать девчонок-медсестер, просто так организовав чаепитие. Девчонки так и называли это чаевничанье — Тонин день. В течение получаса они пили чай и ели торт или пироги, принесенные директрисой, и просто говорили — например, о том, что дожди нынче и урожая в огородах не будет, что зарплата у медиков маленькая и о том, что хороших мужчин сейчас днем с огнем не найти. Но Кристина отмечала, что Антонина за чашкой чая ловко заводит разговор о том, что ей нужно. И получается, что не планерка это ежедневная, где «снимает стружку» строгая директриса, а разговор по душам, и просит Антонина тут совета, как лучше с фондом выстроить отношения, чтобы и старики, и персонал не в обиде были.

Денег государственных едва хватает на то, чтобы накормить стариков и содержать персонал для ухода за ними. Чего далеко ходить, памперсов порой не хватает, с необходимыми лекарствами перебой! Раз Антонина говорит, что фонд нужен, значит, он нужен, тем более что мужчина такой видный его возглавляет, на Антонину глазками маслеными поглядывает. Еще заметила Кристина, что Антонина стала ей доверять, выделять из всех.

— Ты вроде девочка смышленая, зарабатывать хочешь.

— Конечно хочу, Антонина Михайловна! Вы не волнуйтесь, я вас не подведу.

— Кристина, я за тобой наблюдала, и мне кажется, ты преданный человек. Хочу тебе из городского квартирного фонда комнату выхлопотать.

Такого счастья Кристина и ожидать не могла. Жить в однушке с пьющими родителями сил ну никаких уже не было. Каждый день был просто как на пороховой бочке.

— А получится, Антониночка Михайловна?

— Ну, как будешь стараться.

— Я-то? Я-то уж буду, поверьте! — Кристине просто хотелось запрыгать от внимания директрисы.

Кристина выполняла поручения Антонины с усердием, не спрашивая, почему одно дорогое лекарство нужно заменить на другое, более дешевое. Старикам уже ничем не поможешь, хоть мел толченый давай, им все равно, лишь бы назывался лекарством. Впрочем, и убеждать себя ей ни в чем не приходилось, Антонина стала ей доверять, а это было самым важным.

Однажды в «Тонин день» после душевного чаепития Антонина попросила Кристину остаться.

— Тут одна проблема возникла, — Антонина начала очень сложное объяснение про бабку из третьей палаты, которую определили сюда по приказу управления социальной защиты. Выходило, что родственники бабульки обманули государство, и принадлежащую ей квартиру в фонд дома престарелых не передали и теперь пытаются ее продать. Бабушку содержать в доме-интернате не на что, нет на таких людей, у которых родственники есть, лимита. Но родственники хитрые, они оформили квартиру пенсионерки на другого человека. Кристина не могла уследить за мыслью директрисы и совсем запуталась.

— Антонина Михайловна, я в жилищном кодексе ничего не понимаю. Вы скажите, что надо делать. Я все сделаю, не волнуйтесь.

Дело оказалось не таким сложным: прийти к родственникам «бабусяки» и объяснить, что в доме-интернате свои лимиты и что на их родственницу они не распространяются. Значит, надо платить ежемесячный взнос.

— А если родственники откажутся, пусть забирают свое сокровище.

— А если не заберут? — испуганно спросила Кристина.

— Значит, мы будем освобождать место другими путями. Это понятно? — сказала Антонина тоном, не терпящим возражения.

— Понятно, — тут Кристине и правда было все понятно.

К родственникам, которые пытались устроиться официальным путем, обходя Котенкову, она иногда ходила не одна, а с дамочкой из фонда «Старость в радость» Валентиной Ивановной. Визиту женщин сначала удивлялись, но разговор был таким конкретным, что платили все, ну почти все, оформляя договор с фондом. Брать родственников обратно из дома престарелых не собирался никто.

— Вот твоя премия, — однажды сказала Антонина, передавая Кристине в руки конверт.

Теперь за любимую директрису Кристина была готова идти в огонь и в воду. Более того, она начала пристраивать одиноких стариков в дом-интернат, нет, не всех, конечно, а тех, у которых была квартира. Узнать, к кому можно «подкатиться», было проще простого. Год назад Кристина делала сверку своих пенсионеров по заданию Антонины и вместе с данными дома-интерната для престарелых на флешку скачала все данные пенсионного фонда. Так вот удачно получилось. Она тут же подошла к Антонине.

— А ты не такая простая девочка, какой кажешься.

— Я же сказала, что на меня можно положиться.

А еще Кристина научилась первой заходить в ту палату, где умирал «жилец». Похоронные деньги она находила быстро и тут же относила Антонине, получая свое вознаграждение.

Когда ее пригласил на беседу следователь Сурин, у Кристины были готовы ответы на предполагаемые вопросы. Она готовилась к бою. Каково же было ее удивление, когда оказалось, что юноша — само спокойствие.

— Слушай, а чай у вас есть?

Она растерялась.

— Чай?

— Ну да, голова болит от ваших свидетелей, которые ничего не видели и ничего не знают. Налей чаю и таблетку от головы дай, если можешь.

Глава 32

Журналистика — это когда сообщают: «Лорд Джон умер», — людям, которые и не знали, что лорд Джон жил.

Г. Честертон

Наши дни.

— Вот! — Жанна указала наманикюренным пальчиком. — Вот этот дом, пятый этаж, первая дверь направо. Жалко, что Паши нет. Мужа похоронила, сама умерла. Все мы там будем.

— Лучше бы попозже, — подсказала Юлька. — Жанна, вы удивительно моложавая, энергичная. И вы мне так помогли!

— Газета — это святое, — Жанна забавно кокетничала. — Было очень приятно познакомиться. Я вашу газету всегда читаю. Обязательно буду ждать статью.

«Жди ответа, как соловей лета» — эта глупая фраза почему-то пришла Юльке в голову. Вот я сейчас нагло использовала ветерана «парикмахерского движения»! Запудрила тетке мозги какими-то сказками и вытащила ту информацию, которую хотела. Это правильно? Это этично? Такими вопросами все время задается главред Заурский, а у нее даже вопросов не возникло. Пришла, наврала и пошла дальше. Егор Петрович любит рассуждать, что не те нынче пошли журналисты, не славят они человека труда, мало пишут о жизни трудовых коллективов, промышленных предприятий и строек, школ и больниц. Раньше даже такая рубрика существовала — «Газета выступила. Что сделано?». Но и пусть нынче «пошел другой журналист», она знает, что все, что она делает, — в интересах газеты.

Дверь открыли тотчас, как будто Юлю кто-то ждал.

— Ой, здравствуйте, — симпатичная женщина средних лет смущенно улыбалась. — Думала, сын из магазина вернулся.

— Вот так, и не спросили, кто там?

— И кто там?

— А я из газеты, журналист Юлия Сорнева. Можно войти?

— Проходите, пожалуйста, не думала, что сама Сорнева в гости может прийти. Мы ваши статьи читаем, так сказать, поклонники вашего творчества.

— Ой, как приятно! А я как раз пришла к вам за помощью, материал для новой статьи собираю. Здесь, в этой квартире, когда-то жила модный дамский мастер Прасковья Щукина. Может быть, вы что-то знаете о ней, может, контакты родственников есть?

— Ну вот очень хочу вам помочь, но квартиру мы покупали через риелторское агентство. Кто тут жил, не знаю, даже не интересовались у соседей. Зачем? Это теперь наша квартира.

— Да что вы, я же не свидетельство о собственности прошу показать, я про людские истории.

— Ну правда нет, — женщина развела руками. — В кои веки журналист в гости пожаловал, а я ничем помочь не смогу.

— Может, кого из старожилов знаете?

— Знаю! Бабу Таню с пятого. Квартира двадцать восемь.

— Спасибо вам огромное.

— Чем могу!

Юля поднялась на пятый этаж, и дверь двадцать восьмой квартиры тоже открылась сразу же.

«Чудеса в подъезде, двери словно сами по себе открываются, только вот результата никакого» — эта мысль проскользнула незаметно и легко, потому что хозяйка квартиры тут же удивила.

— Про бывших жильцов Щукиных спрашивали? Так откуда же им знать, я тут одна древняя осталась.

— Так вы все слышали?

— А че ж не слышать?! Слышимость хорошая, слова в коридор так и отлетают, а у меня дверь не прикрыта, вот и знаю.

— Вот и здорово, баба Таня, значит, ничего и повторять не придется.

— Для кого бабя Таня, а для кого и Татьяна Ивановна.

— Извините, конечно, Татьяна Ивановна! Я материал для газеты собираю об истории города. Говорят, тут парикмахер известный жила, Прасковья Щукина.

— Жила да сплыла, в доме престарелых она. Сынок ее определил. Некому за ней ухаживать. Сын-то в Америке живет. Совсем у нее ноги перестали ходить, коленки пухли. Я ей нет-нет, да за хлебом и молоком сбегаю. А были времена, к ней не попасть было… Да. Но она всегда стрижку на дому делала, уважительно так. А что меня не стричь — три волосины у меня, на одну драку.

— Умерла Прасковья Петровна, скончалась. Пожар в доме престарелых был, слышали, наверное?

— А как же не слышать, слышала. И Паша там сгинула?

— Да, она погибла во время пожара.

— Свят-свят, не своей, значит, смертью. В огне сгорела!

— Вот поэтому и по старым соседям хожу, нет в живых Прасковьи Петровны. Может, вы, Татьяна Ивановна, вспомните что-нибудь, каким она была мастером?

— Так давно это было. Хорошим мастером она была.

Татьяна Ивановна пустилась в воспоминания, забрасывая Сорневу совсем не нужными сведениями. Юлька, привыкшая доверять фактам и перепроверять их, фиксировала их на диктофон. Все это вряд ли ей пригодится, но не прерывать же бабушку на полуслове. Она наконец дождалась паузы в потоке слов и быстренько вставила:

— Скажите, а Прасковья Петровна что-нибудь необычное рассказывала вам о своих клиентах?

— Да что ж я ей, мать родная? Но вот убийство у нас в подъезде было, совсем рядом, на нашей площадке. Там, Паша говорила, клиентка ее убила мужа. Я до сих пор эту квартиру обхожу.

— Где было убийство?

— Ну, говорю же, здесь, у нас, в нашем подъезде!

— Прямо настоящее убийство? — Юлька изобразила такое удивленное лицо, что баба Таня прямо обрадовалась:

— Как, ты не знаешь, а еще в газете работаешь?!

— Это же давно было, я тогда, наверное, еще не родилась.

— Да весь город тогда на наш подъезд пальцем показывал!

— А что, в этой квартире клиентка ее жила?

— Нет, не жила, там Ольга Сныткина жила, да померла давно. В общем, там мужчина один видный с полюбовницей встречался. Ольга-то в отъезде как раз была. Жена мужа и застала там. Ножом зарезала.

— А с чего вы решили, Татьяна Ивановна, что это клиентка вашей соседки?

— Дак мне Паша потом сама говорила, что, мол, с клиенткой важной такая беда приключилась.

— Почему важной?

— Ну, муж у нее важный был, должность занимал большую.

— Значит, все это произошло совсем рядом…

— Да, плохая квартира оказалась. Ольгу потом все в милицию таскали, почему, мол, в вашей квартире свидания устраиваются? А она откуда знает, у дочери в гостях была. Так потом, после убийства, жить в этой квартире не смогла, уехала к дочке в Чапаевск насовсем, там и померла.

— Так, а Паша что говорила, почему так клиентка поступила, мужа прирезала?

— Говорю тебе, с бабой его застала. Мужики, они же паскудные, начальник, не начальник, а чужую бабу не пропустит.

— Но убивать-то зачем?

— Паша говорила, в состоянии аффекта, раз — и по горлу. Но я тебе скажу, что была Паша в этой квартире, дело прошлое, но я-то все тут знаю и вижу, мимо меня муха не пролетит. Думают, что я безумная старуха, а я в отделе пропусков на заводе работала и поэтому бдительная.

Юлька вся подалась вперед и думала только о том, чтобы у диктофона не закончились батарейки. Какая замечательная случайность, что ей удалось встретиться с Жанной! Информация становилась все более напряженной, горячей, и ей казалось, что даже воздух вокруг стал кипеть и двигаться. Зря она сегодня себя ругала за журналистскую провокацию, от нее получилась сплошная польза. Только, может, баба Таня приукрашивает прошлое? Теперь Юля благодаря работе в доме престарелых знает, что старики на это ох как способны!

Глава 33

В разговоре слово соскользнет с языка, как мышь из-под соломы.

Удмуртская пословица

Наши дни.

Кристина достала для следователя Сурина гостевую чашку и налила кипяток:

— Пожалуйста, товарищ следователь.

— Вы мне еще «гражданин начальник» скажите!

— Ну, знаете ли, мы со следователями не каждый день общаемся.

— А вот и плохо! Общались бы чаще — научились бы на вопросы следствия отвечать.

Девушка ему нравилась. Нет, конечно, это была просто человеческая симпатия следователя. Родители, особенно мама, замучили Алексея с темой женитьбы, как будто других дел у него не было. Да и когда он с девушками будет встречаться — сутками на работе? А на работе такие симпатичные девушки, как сегодня, появляются редко: то воры, то бандиты или убийцы, а то и старики совсем преклонного возраста. Как такая хрупкая девушка с ними справляется?

— Работа у вас тяжелая.

— Работа как работа, не лучше, не хуже других. Контингент специфический, но что делать? Вы когда вопросы свои задавать будете? Я ничего ведь не знаю, в ночь пожара не дежурила.

Следователь Сурин словно не слышал ее начинающегося возмущения, он сосредоточенно пил чай.

— Я не дежурила ночью, когда случился пожар, — настаивала Кристина.

— Не переживайте вы так! Не дежурили, и ладно.

— Но у вас же вопросы есть, вы сами сказали!

— И что! Есть у меня вопросы. Сейчас чай допью. Вы что такая агрессивная, Кристина Козина!

— Мне работать надо. У меня люди. Санитарка Юлька Мухина еще молодая, неопытная. Кстати, как раз по вашей части.

— В каком смысле по моей части?

— Из тюрьмы недавно освободилась.

— Ну, это не по моей части точно. У меня ее в списках нет.

— Так она после пожара к нам на работу устроилась. Кстати, толковая девчонка, а у нас с санитарками беда — не идут в санитарки.

— Ну, спасибо за чай. Теперь можно побеседовать?

— Давно уже можно.

— Кристина, я не могу найти раствор хлорной извести, — в подсобку заглянула девушка.

— Под ванной. Смотри лучше.

Алексею показалось, что санитарка посмотрела на него по-хулигански лукаво, весело. Кристина перехватила этот взгляд, и ей он не понравился.

— Иди уже, Юля!

— Это и есть ваша санитарка?

— Это и есть.

— Кристина, скажите, а что за фонд «Старость в радость»?

Он видел, что девушка растерялась.

— Ну, фонд, с которым работает ваше учреждение?

— Это, наверное, к директору вопрос, я — медсестра.

— Ну, вот видите, вы тоже не отвечаете на мой вопрос. У вас тут какая-то круговая порука. Мне говорили, что сотрудники фонда у вас постоянно работают.

— Бывают. Они организационные дела решают больше с директором, по палатам ходят в качестве комиссии, с жильцами беседуют.

Следователь ей показался славным парнем, вон как Мухина глазами стрельнула. А если он непьющий, так, наверное, за ним девчонки в очередь. Вот бы влюбился такой, но, наверное, семейной жизни с полицейскими нет, они все в работе.

— А у вас девушка есть? — вдруг неожиданно спросила она.

И потому, как он зарделся, она поняла, что девушки нет.

— Личная информация при беседе со свидетелем не разглашается.

Чурбан полицейский! И она тоже хороша, что это ее потянуло интересоваться чужими девушками? Это она от волнения, что про фонд вдруг разговор зашел, надо бы Антонине сказать. Директриса — женщина тертая, ее «на авось» не возьмешь. Фонд — это источник ее зарплаты, и терять его никак нельзя, как и доверие Антонины.

— Да это я так просто спросила. Вы целыми днями на работе, какая же девушка будет все время ждать? А про фонд, правда, я не знаю ничего.

— Кристина, скажите, а вы Щукину убитую хорошо знали?

— Вопрос мне ваш непонятен. Что значит хорошо? Их знаете сколько тут на этаже, дедов и бабушек? Они очень проблемные, не было дня, чтобы у кого-то что-то не болело, чтобы не плакали у моего поста, чтобы укол или таблетку не просили.

— А у вас назначения врач делает?

— Врач, конечно. Но что от старости пропишешь? Чем вылечишь? Когда по сто раз старухи за смену таблетку просят, я аскорбинку даю, без назначения врача. Это ведь не наказуемо?

— Аскорбинка — нет.

— А Щукина, она такая как все была, ничем особо не отличалась. Вредная, правда, тетка, заносчивая. Кичилась тем, что когда-то модным мастером была, не попасть к ней было. Они все здесь рассказывают о своих трудовых подвигах. А нынче что, с головой проблемы у каждого второго.

— Мне почему-то эти «вторые» как раз и попадаются, — пробормотал Алексей.

— У меня на этот случай валерианка в таблетках заготовлена. Даю — и успокаиваются. А Щукина валокордин любила, ей потом его отменили, потому что смысла нет в этом. Так она меня один раз так трясла, чтобы я ей его дала, я в бутылочку из-под валокордина налила воды. Думала, не заметит, так она так разоралась, что мама не горюй! Унюхала, что вода в бутылочке, а не лекарство. Еще чаю хотите?

— Хочу, — он не желал себе признаваться, что девушка ему нравится и рядом с ней ему было удивительно спокойно.

Еще ему хотелось в спокойной обстановке, где нет этого едкого старческого запаха, мысленно проанализировать, что же у него в остатке. Что можно записать в плюсы — его коллеги начали проверку фонда «Старость в радость». Его руководитель, Геннадий Иванович Крючков, — личность темная, привлекавшаяся за мошенничество. Так просто этот человек не мог появиться около дома престарелых. Мошенники выбирают самых слабых и ранимых — стариков. Они прекрасно знают и используют особенности характера пожилых людей. На что наши старики копят деньги? Это там, в Европе, старики на пенсию путешествуют, а у нас копят на достойные похороны, чтобы было как у всех. Наши старики привыкли доверять государству, власти, и эту деталь мошенники учитывают тоже, представляясь сотрудниками собеса. Фонд, вероятно, мог выступать как представитель интересов дома престарелых, а это значит — доверие и еще раз доверие. Без Антонины Михайловны Котенковой здесь не обойтись.

Что же касается пожара, то, вероятно, это был поджог неустановленным лицом. Причем таким лицом мог быть каждый из обитателей дома-интерната. К великому сожалению, чем человек старше, тем слабее его память и менее адекватны поступки. Может быть, кто-то просто случайно опрокинул стоявшую канистру с бензином и кинул спичку. А Щукину кто тогда задушил? Тоже неустановленное лицо? Что-то у тебя, Лешечка, неустановленных лиц многовато, по нескольку на один дом престарелых.

— Вот, свежий заварила, — Кристина поставила перед Суриным новую чашку. — Вы знаете, я хочу о директоре сказать. Старики, они ведь не просто сюда попадают. Их, почти всех, собственные дети сдают. Они им в тягость. Но поработав здесь, я стала задумываться, что детей можно понять — старики изводят их своим маразмом, превращают жизнь в каторгу.

— То есть психушка или пуля лучше?

— Лучше. Я не собираюсь строить из себя мать Терезу и упрекать кого-то в плохом отношении к старикам. Упрекают те, кто не знает старческого гнета. Если бы вы поработали тут годок-другой, то не так бы запели. Поверьте, я не злая, но иногда мне хочется кого-то убить.

— Что, что вы сказали, Кристина?!

— То, что слышали. Но я никого не убивала, Щукину по крайней мере точно, хотя она докапывалась до всех.

— До кого?

— До всех, кто работал и в день, и в ночь. Чушь всякую несла.

— Например, какую?

— Что к ней покойники по ночам приходят.

— Ну, этот бред я уже слышал от Петра Петровича.

— А я слышала этот бред постоянно, каждый день по нескольку раз и в любых вариациях.

— Понятно.

— Что вам понятно?

— Что не убивали вы Щукину! Только почему вы все время нервничаете? Каких вопросов боитесь?

— С чего вы взяли?

— Да я знаю! Не нервничайте, у меня еще к вам вопрос имеется.

Кристина замерла, а он вздохнул и выпалил:

— Что вы делаете сегодня вечером?

Глава 34

Всякий порядочный русский человек состоит из трех частей: души, тела и паспорта.

Пословица

Наши дни.

Найти городскую паспортистку по имени Рая — задача не такая уж сложная, потому что пропуском для поиска информации может служить редакционное удостоверение. Если, конечно, милая ветеранша Жанна истолковала слова бывшей Пашиной ученицы правильно и, наконец, если ученица сама не наврала. История, которую журналист Сорнева придумала для начальника городского жилищно-коммунального управления, была практически правдивой: она готовит очерк об одном из дамских мастеров прошлого века, ученицей у которого работала девушка Рая. Имя редкое, может, и повезет разыскать паспортистку Раю, а если нет, придется засесть в архиве и там искать, принималась ли на работу в парикмахерскую «Фея» ученица Рая. В жилищном управлении прессу уважали, даже удостоверение не попросили показать, а сразу отправили в отдел кадров.

— Вот так, — посетовала сама себе Юлька, — придет кто-нибудь посторонний, представится журналистом, и ему всю информацию и выложат. — Хотя какой от этой информации чужому человеку прок, вот сто лет бы Юльке не знать, кто такая Рая, а теперь информация о ней — краеугольный камень ее расследования?

— Ой, а я вас знаю, — женщина в старой кофточке радостно улыбнулась Юльке.

— Очень приятно, — Сорнева кивнула в ответ и укоряюще сказала себе: «Видишь, враг тут не пройдет. Журналистов нашего города знают в лицо».

При слове «паспорт» Юля вспоминала старый фильм «Человек без паспорта», который любил смотреть ее отец. Это была история о деятельности контрразведчиков, которые обезвредили иностранного шпиона по кличке Белый, заброшенного в нашу страну для добывания информации об одном военно-промышленном объекте.

— Вот, у нас всего одна Рая, она в третьем ЖЭКе работает. Раиса Ивановна Паушек.

— Спасибо, спасибо, я обязательно в статье вам слова благодарности напишу.

Действительно, молодцы кадровички, оперативно сработали. Раиса Паушек. Интересная фамилия: Пау-шек. Как камешки во рту. Ну что же, сейчас эти камешки будем пробовать на зуб. А если это ошибка и Рая совсем не та Рая? Рая — паспортистка! Интересная у людей работа! Ведь внутренний паспорт — это особое явление, он не просто удостоверяет личность, а является документом, без которого человек выпадает из общественной жизни. Без паспорта не то что выйти замуж невозможно или умереть, но даже осуществить простое желание — записаться в библиотеку.

В третьем ЖЭКе все двери были грязные и обшарпанные.

«А еще реформой ЖКХ занимаются, не могут свои двери в чистоте содержать», — Сорнева чертыхнулась. На одной такой же старой и обшарпанной двери висела табличка — «паспортист».

«Мужская, стало быть, работа — паспортист, журналист. Женский род как-то здесь не приветствуется».

— К вам можно?

Миниатюрная женщина сидела за столом с бумагами.

— У меня сегодня неприемный день, завтра с десяти.

— Вот и хорошо, что у вас сегодня неприемный день, — Юля смахнула со стула пыль. — Я как раз не по служебному вопросу, а по общественно-политически-историческому. Скажите, вы та самая Раиса Ивановна?

— Вы меня заинтриговали, — кокетливо сказала женщина.

Юлия Сорнева начала излагать цель своего визита, по мере рассказа она видела, как меняется лицо женщины. Ее взгляд стал испуганным, как у лесного зверька, напряжение в лице возрастало, а на щеках появился яркий румянец.

«Значит, Рая, та самая Рая», — Юлька успокоилась и вслух произнесла:

— Значит, вы та самая Раиса Ивановна.

— Ну да, была я в парикмахерской ученицей, но это было так давно, что я уже ничего не помню.

— Вашим мастером была Прасковья Петровна Щукина?

— Да, Паша.

— Вам нравилась ваша наставница?

— Да, — Рая была немногословна.

Что же она, кроме «да», никакого слова больше не знает? Юля пыталась и не могла подобрать тот вопрос, который бы позволил хоть как-то разговорить собеседницу. Чего такого она боится? Заладила, как попугай, одно и то же.

— Прасковья Щукина умерла. Скончалась в доме престарелых совсем недавно. Вы — ее единственная ученица, которую она обучала. Я на вас очень надеюсь, Раиса Ивановна!

— Как скончалась? — паспортистка растерялась.

— Все мы когда-то умрем, — философски произнесла Сорнева.

— Подождите. Как-то все неожиданно. Паша точно умерла? Точно?

— Точнее не бывает.

— Подождите, — Рая повернулась к маленькому шкафу, который стоял у нее за спиной, и вытащила початую бутылку водки. — Помянуть Пашу надо. Будешь со мной?

— Буду, — Юля поняла, что вариантов у нее нет. Из того же шкафа были вынуты два маленьких стаканчика и кусок плавленого сыра. Рая уверенными движениями разлила алкоголь.

— Ну, Паша, царствие тебе небесное, — и одним глотком опрокинула стаканчик.

Юльке ничего не оставалось делать, как незаметно вылить водку в стоящий рядом кактус, прием был старым, но очень действенным. Не пить же ей с паспортисткой ЖЭКа из грязных стаканов! У местных паспортисток, может, иммунитет имеется, а у Юльки такой прививки нет.

— Тяжелый она была человек, — Рая наливалась алкоголем медленно, и ее комплексы и страхи потихоньку исчезали, с нее словно спадали маска и мишура. — Давай еще по маленькой!

— Давай, — Юля покосилась на кактус. Интересно, а сколько он может «выпить»? Она чувствовала, что пришло время ее вопросов.

— А почему она была тяжелым человеком? Характер плохой? Не хотела вам свои секреты мастерства передавать?

— Заносчивая она была, своими клиентками хвасталась, которые могли все достать. Для нее светом в окошке был только сынок Никита. Вот ради него она горы могла свернуть.

— То есть у вас с нею отношения не сложились?

— Да какие там отношения?! Я к ней, как к родной матери, а она от меня рожу воротила. Я у нее на побегушках была.

— Но все ученицы первое время на побегушках, — подлила Юля масла в огонь.

— Другие девчонки в это время самостоятельно зарабатывали, а она меня все попрекала, что за мной переделывать приходится и что клиенты мною недовольны.

— А что, клиенты вами были недовольны?

— Да это она так считала. Меня клиенты любили, особенно мужчинам я нравилась. Молодая была, хорошенькая! — Рая зажмурила глаза, вспоминая то время.

— А почему вы ушли из парикмахерской?

— Аллергия у меня случилась, на лак и прочую парикмахерскую гадость. Уехала в деревню к родственнице, а потом через полтора года вернулась.

— Или все-таки из-за Прасковьи Щукиной вам пришлось уйти? — Юля чувствовала, что разгадка где-то близко и история паспортистки перекликается с судьбой Щукиной.

— Давай еще помянем.

— Давай хватит, — Сорнева взяла бутылку в руки. — Вам, Раиса Ивановна, еще работать.

— Да отпрошусь сегодня, какая к черту работа! Паша, Пашечка померла, — и женщина заплакала. — А она ведь меня предупреждала, что все это плохо кончится. Пыталась мне помочь. А все кончилось.

— Что кончится? — не поняла Юля.

— Любовь моя плохо кончится, — она продолжала заливаться пьяными слезами.

— Вы делились с ней своими переживаниями?

— А как же не делиться, когда меня любовь и накрыла в парикмахерском кресле?

— Прямо в кресле? На рабочем месте? Это не понравилось Прасковье Петровне?

Раиса Паушек затряслась.

— Вы не понимаете?! Он был ее клиентом, на стрижку к ней пришел, а в меня влюбился. Накрыло нас с ним вместе, вдвоем. Паша сразу это поняла, да и как скрыть от нее, что я с ним встречаюсь, если у меня все на лице было написано. Она предостерегала меня, что с женатыми дел иметь не надо, а я, дурочка молодая, не слышала ее.

— Так он и женатый был?

— Да, и его жена была тоже Пашиной клиенткой!

Мысль, которая вдруг Юльку озарила, казалась невероятной, и ей было даже страшно допустить подобную возможность.

— Вы были любовницей Александра Гулько? Так это вас в квартире застала его жена?

— Тсссс… — Райка приложила палец к губам. — Про это только Паша знала. Она меня поэтому из парикмахерской и отправила в деревню, от греха подальше.

Глава 35

День в растяжку, ночь нараспашку.

Наши дни.

С Кристиной что-то случилось, Юля поняла это сразу. Они снова дежурили ночью, и работы выпало много. В одной палате старик все время жаловался на боль в желудке, в другой — у старухи начался понос, и она не успевала дойти до туалета.

— Ну вы даете, женщина! — Юля третий раз замывала зловонную лужу около кровати.

— Ну разве ж я виновата? Организм уже не держит.

— Голова у нее не держит, — комментировала Кристина. — Дай ей две дозы снотворного, чтобы не бегала по туалетам.

— Может, лучше имодиум?

— А подороже ничего не придумала? Снотворного сейчас вкачу, будет знать.

— Да ладно, Кристя, не злись.

— Ну, если тебе чужое дерьмо нравится убирать, пожалуйста. Я не вмешиваюсь.

К двум часам ночи все успокоились, и девушки облегченно вздохнули.

— Кристина, ты сегодня в каком-то напряжении постоянном, словно тебя разъедает что-то!

— Мухина, тебе тоже снотворное вколоть, чтобы вопросов лишних не задавала? Отвали от меня!

— Тебя кто укусил, ты что на людей бросаешься? Разговариваешь, будто мы с тобой на нарах сидим.

Кристина словно споткнулась о невидимую преграду.

— Нет уж, на нары я не хочу. Юль, а там вообще можно выжить?

— Там — это в тюрьме?

— Да, в тюрьме.

— Можно, я ведь выжила. А что у тебя вдруг за мысли? Проблемы?

— Тревожно как-то.

— Ты мне Лазаря не пой. Просто так тюрьму не поминают. Давай, подруга, выкладывай, а то не посмотрю, что ты сегодня напарница, отверну голову.

Напор и наглость возымели свое действие, и Кристина неожиданно заплакала.

— Ты, девка, если в тюрьме будешь слезы лить, то пропадешь. У тюремной хаты свои законы. Кстати, туалеты там отгорожены от камеры занавесками, но это не мешает распространению запахов и звуков. Запах дерьма тебя будет преследовать везде, как и здесь, в интернате. Поэтому мне не западло дерьмо за бабками убирать! Говори, не ной!

— Мне парень понравился, глупо, конечно, но понравился с первого взгляда.

— Ну, это же не повод рыдать. На то и мужики, чтобы нравиться!

— Я мужиков ненавижу, по жизни ненавижу.

— Да и ладно, в женской колонии мужиков нет, и вообще там физиологические особенности твоего женского организма никто учитывать не будет. Так что на твое «ненавижу» всем плевать.

— Мне кажется, я влюбилась, — Кристина продолжала плакать.

— Ничего не понимаю! При чем тут тюрьма! При чем тут ненавижу мужчин! Мед, дерьмо и пчелы у тебя смешались в одну кучу. Ты мне можешь вразумительное что-нибудь сказать?

— Нет, не могу.

— Тогда рыдай дальше, я пойду прикорну в подсобке, пока наши ветераны спят.

— Подожди, Юля, не уходи. Я не знаю, что скажет Антонина Михайловна.

— А что она должна сказать? Вы что, с ней любовные приключения согласовываете? Она может тебе запретить любить или разрешить? Бредятина какая! — Юлька хотела добавить, что в этих случаях говорит главред Заурский, но вовремя прикусила язык.

— Совсем не бредятина! У нас проверка в связи с пожаром, Антонину знаешь как таскают.

Юлю осенило. Ей последнее время приходили в голову сумасшедшие идеи, но как раз они оказывались правильными.

— Ты, что ли, в юношу-следователя влюбилась? Того, который тебя допрашивал?

— Он просто беседовал, а не допрашивал.

— Ладно, беседовал. Тогда ты мне ответь, при чем тут Антонина и почему ты тюрьмой интересуешься? Это прикол такой? Он типа тебя в тюрьму сажает? Но для тюрьмы доказательства нужны! Чего ты фигню несешь? Все-таки прикалываешься?

— Какой прикол! Он меня в кино пригласил.

— Ну, супер! Значит, хороший парень, а то некоторые сразу в постель зовут.

— Я отказалась с ним в кино пойти, — Кристина опять пустилась в слезы.

— Девочки, девочки, есть кто там? Подойдите!

Кристина вытерла слезы.

— Вон, бабусяки наши проснулись! Недолго музыка играла.

— Сиди, я памперс поменяю быстро, — Юлька взяла чистый памперс и пошла по коридору на голос: — Иду, иду, подождите.

Когда Юля вернулась, Кристина сидела в той же позе.

— Кристина, ты, если хочешь что-то рассказать, груз с души снять, так говори, а если не хочешь, так и не начинай. А то тянешь кота за хвост, уже тошнит от тебя.

— А ты меня не сдашь?

— Кому? Мусорку твоему? Или директрисе? Зачем? Ни тот, ни другая мне не интересны. Какой смысл? Только я пока ничего не понимаю, ты что, баланду травишь мне? Гнилой базар! Про кичу вдруг заговорила!

Юльке было интересно употреблять слова, которые она почерпнула из словаря уголовных терминов. Кстати, а неплохо у нее это получается, вот куда бы еще ввернуть так понравившееся ей слово «алтушка-монета». Но здесь нужно ухо держать востро, не переборщить, потому что ей, например, раньше и в голову не могло прийти, что в тюремной энциклопедии «армянская королева» — это пассивный гомосексуалист, а «глухарь» — человек, который грабит пьяных. Вот так, журналист Сорнева, век живи, век учись.

— Просто я не знаю, что делать.

— Если влюбилась, то идти в кино, это точно, а все остальное жизнь покажет, чего вперед забегать?! Может, завтра кино и кончится, не начавшись.

— Я чувствую, что у нас с ним может быть серьезно. Только понимаешь, если он узнает, что я отдельные поручения Антонины выполняю, он от меня отвернется.

— Здесь все выполняют поручения Антонины.

— Нет, я не в том смысле. Я деньги с клиентов для Антонины собирала. С фондом по квартирам ходила. И еще много что делала. Он ведь следователь, он все это узнает. Мне кажется, что он меня насквозь видит.

— Подожди, если ничего ему не рассказывать, он ничего и не узнает. Антонина не заинтересована тебя слить, да и не докажет она, что кто-то когда-то какие-то деньги ей приносил.

— Ты думаешь?

— Я не думаю, я знаю. Чистосердечное признание добавляет срок.

— А он ведь меня про Антонину выспрашивает.

— А откуда ему знать про ваши доверительные отношения, что ты «алтушки» собирала, — вот, наконец, Юля вставила понравившееся ей тюремное словечко.

— Что? — не поняла Кристина.

— Монеты, деньги собирала, это я по фене ботаю.

— А-а. Да, собирала я для Антонины деньги. Меня могут посадить.

— Да слышишь, что я тебе говорю? Кто про это знает? Никто! Твоему следаку об этом знать не обязательно. Чего ты несешь? Какая тюрьма? Это сначала доказать надо! Он всего лишь собирает доказательства и может их не собрать.

— Ну да, ты права. Я себе тут напридумывала. Мне кажется, что он смотрит на меня и все видит, поэтому я в кино побоялась пойти. Вдруг он поймет, что я мошенница?

— О господи! Ты опять за свое! Значит так, мусорку ни слова, ничего ты про Антонину не знаешь, для тебя она — директор, строгий и требовательный. Никаких дел у тебя с ней не было, и не дрожи ты так, как будто над тобой вертухай дышит. Спокойно иди кино с парнем смотреть. А мне ты сейчас расскажешь все, как на духу, чтобы я уж взвесила, что-то светит тебе или нет.

Глава 36

Мне было бы легче примирить всю Европу, чем нескольких женщин.

Людовик XIV

28 лет назад

Раиса не сразу заметила интересного мужчину, который сел в кресло Прасковьи. Она разбирала старые пластмассовые бигуди с неудобными резинками и только потом увидела его. Девушка поняла, что этот клиент очень важный, но что ей до этого? Она уже давно сообразила, что Паша просто отсекает ее от своих нужных клиентов, она при ней всегда будет на вторых ролях — подай, принеси. Ну ничего, закончится эта практика, Рае она на пользу, она все равно набирается опыта. У Паши есть чему поучиться. Конечно, у Райки ножницы не выделывают такие выкрутасы, как у Щукиной, но все у нее впереди. Пока ей доверяют размешивать краску, включать плойку в розетку и возиться со старым хламом-бигудями.

Рая наблюдала за наставницей и удивлялась: Паша словно переменилась в лице и нежно ворковала над клиентом.

— Александр, вы какой одеколон предпочитаете?

Райка подпирала стенку и со скукой поглядывала по сторонам, как вдруг перехватила его мужской взгляд. Взгляд был заинтересованный, живой и скользил по ее груди и ногам. Как и что происходило дальше, Рая помнила как в тумане. Когда она пошла расплачиваться в кассу за важного Пашиного клиента, записка с его телефоном как-то вдруг оказалась в ее руках. Четким почерком там были написаны его номер телефона и имя — Александр Гулько.

— До свидания, милые дамы, — он буквально раскланялся при выходе. — Надеюсь, что мы скоро увидимся, — и девушка поняла, что эта фраза адресована лично ей. Смена для нее в этот день закончилась быстро, но она пришла в общежитие уставшей. Девчонок в комнате не было, и Рая смогла развернуть записку и еще раз вслух прочитать.

— Александр Гулько.

У нее закружилась голова, внимание взрослого мужчины так грело душу, что она тут же начала рисовать в воображении картинки: она ему звонит, он приглашает ее в ресторан, ужин при свечах. Обязательно будут крабы. Почему крабы, она не знала и никогда их не пробовала, но они казались ей воплощением высшего света. Она слышала, как парикмахерши шептались за Пашиной спиной:

— Сам Гулько теперь в клиентах? — и объяснили Райке, что этот мужчина — начальник городской торговли, человек, который может все достать. Кроме того, он не проходит мимо хорошеньких женщин.

Рая, как любая девушка, мечтала о любви, имела опыт отношений. Но разве можно сравнить ее знакомых парней с таким взрослым и серьезным, красивым мужчиной? Во-первых, у ее знакомых напрочь отсутствовали связи и деньги, и они с удовольствием занимали у Раи на пиво, да чтобы без отдачи. Во-вторых, с ними никакого ресторана и крабов не получится. Да и секс с парнем из соседней комнаты был скорее обузой, чем удовольствием.

Но сегодня все то, что казалось ранее далеким и несбыточным, существовавшее в виде призрачных, неземных планов, внезапно стало яркой реальностью и обрело конкретное имя — Александр Гулько.

Прежде чем набрать его телефон, она подготовилось, как будет говорить, что спрашивать, что отвечать. Но Александр Гулько мгновенно перехватил инициативу, поэтому ей не пришлось воспользоваться «домашними заготовками».

— Ты сейчас где?

— В общежитии. На работу собираюсь.

— А у общежития есть адрес?

— Есть, — Рая продиктовала адрес.

— Работа отменяется, я через двадцать минут за тобой заеду.

Через пять минут Рая стояла у входа в общежитие, и когда к нему подъехала белая «Волга», она поняла — это за ней.

— Садись, девушка! Я правильно понял, что тебя Раей зовут?

— Да, меня зовут Рая.

— Ну что, Рая, поедем знакомиться. Надеюсь, ты не возражаешь?

— Давайте знакомиться.

— А почему на вы? Можно просто Саша.

— Хорошо, Саша!

Волга выехала за город и завернула куда-то к лесу.

— Ой, а мы куда? — она нервно захихикала, потому что поняла — надежда попасть в ресторан была напрасной.

— Здесь склад торговый, он сейчас пустует, у меня ключи с собой. В багажнике пакет с продуктами, будешь хозяйничать.

Так, с крабами и ужином при свечах можно попрощаться. Она вытащила плотно набитый пакет, в котором что-то звенело и перекатывалось.

Гулько открыл помещение.

— Проходи! Располагайся. Вон там направо комнатка.

Комнатка действительно была, в ней стояли стол и два стула. Остальное пространство занимали полки, полки и полки, на которых лежали и стояли коробки. Он увидел, что она озирается по сторонам.

— Это склад. Ничего особенного.

Рая старалась, накрывала стол, открывала вино.

— Вино — тебе, я за рулем!

Рая выпила вина, съела красное яблоко, которых в продаже не было, и засмущалась, она не знала, что делать дальше. Гулько сидел на стуле напротив и с улыбкой смотрел на нее.

— Ты будешь? — она протянула яблоко мужчине.

— Буду, но только тебя.

Когда «Волга» привезла Раю назад в общежитие, она с раздражением переступила порог своей убогой комнаты. Где-то там, далеко, была совсем другая жизнь, другая реальность, она пахла красным вином и яблоками, дорогим парфюмом. Она давала надежду.

Саша Гулько оказался щедрым, он баловал ее фруктами, вином, дарил хорошие духи, конфеты, но дальше склада их отношения не заходили, более того, они стали ездить туда по ночам. Поэтому днем на работе Райка спала на ходу, чем вызывала Пашино недовольство. Наставница словно чувствовала что-то, и это «что-то» ей сильно не нравилось. А Райка влюбилась. У нее вызывало симпатию в Александре Гулько буквально все, и больше всего — его обещания, что они обязательно будут вместе.

— Устал я от работы, от вечно недовольной жены, от ее правильности меня скоро будет тошнить.

— Ты мой бедненький, Раечка тебя всегда пожалеет.

— Вот дождусь перевода в другой город, брошу это семейство к чертовой матери, заберу тебя с собой и начнем новую жизнь.

— А куда, скажи, куда мы уедем?

— Хочу в столицу, там масштабы побольше, жизнь поинтересней.

Москвы в ее мечтах еще не было, Москва была покруче, чем крабы.

— А когда мы уезжаем?

— Пока не знаю. Вот съезжу на юг с семейством, а там будет видно.

Вот это нарочно не придумаешь! В Москву он собирается ехать с ней, а на юг — с семейством. Права была Паша, когда про юг ей сказала. Райка ведь не дура! Так не бывает, он должен развестись с женой и на юг поехать уже с Раей, но, похоже, таких планов у Саши не было. Предъявлять претензии девушка не посмела и переживала, когда он отдыхал с семьей на юге. На работе она не находила себе места, и Паша Щукина это чувствовала. Она, словно коршун, контролировала каждый ее шаг и наконец приперла к стенке.

— Говори, что случилось?

И Рая рассказала — и про склад, и про Москву, и про юг.

Она видела, как в Пашиных глазах вспыхнули гневные огоньки.

— Да что ты за дура такая! Я тебя предупреждала! — В таком состоянии Рая свою напарницу не видела.

Наверное, Щукина права, пора ему определяться: или Рая, или жена, а то сколько можно ей на склад таскаться? Надоело! Так и молодость пройдет! Она хочет быть законной женой и жить в столице. Кроме этих желаний, она еще любит Сашу Гулько. Помощь Паши она приняла с благодарностью, встреча на чужой квартире, от которой наставница дала ей ключи, ей просто необходима, пора наконец ему определиться. Но только чувствовала Райка, что мужчина ускользал от нее, уходил, и она не могла никак повлиять на его решение. Даже в постели он был рассеян.

— Тебя что-то беспокоит? — она нутром понимала, что да.

Ответа Райка не дождалась, потому что услышала женский крик. Как женщина могла оказаться в этой квартире? Почему она кричит и держит в руках нож? Райка вдруг отчетливо увидела, что это Сашина жена Клара. Она не помнила, как одевалась, как вылетела пулей из квартиры. Женщина продолжала кричать, и от ее крика Райка бежала все быстрей и быстрей.

Глава 37

За чем пойдешь, то и найдешь.

Наши дни.

Следователь Алексей Сурин недоумевал. Ему, конечно, отказывали девушки, но чтобы вот так, со слезами, он не помнил.

— Я вас чем-то обидел, Кристина? Вы кино не любите? Вы со мной не хотите идти? — Не получив «да» ни на один ответ, Сурин растерялся.

Да тогда бог с ними, с девушками, непонятно, что у них на уме, отчего беспричинные слезы. Больше он глупые кинопредложения делать не будет. А девушка ему понравилась. Но девушки — это потом, сегодня идти на доклад к начальству, а у него ни одной версии по убийству, кроме все того же неустановленного лица. Где же он сделал ошибку и какое лицо упустил? Надо немного подождать, сегодня ребята обещали подъехать из соседнего отдела, у них есть новости.

Сплошные неожиданности в этом доме престарелых: то девушки, которые рыдают от просьбы вместе сходить в кино, то санитарки, которые отсидели в тюрьме. Кстати, он тут нынче наблюдал, что санитарка эта пела, когда шла по коридору, и усмехнулся:

— Ничего, сейчас зайдет в палату, вдохнет зловоние и перестанет петь!

А у Юли действительно было хорошее настроение. Утром она шла по улице, выпрямив спину, и пыталась улыбаться незнакомым прохожим. Получалось плохо, и она решила, что этому надо срочно учиться, чтобы не превратиться в «злую тетку Юльку», у которой на лице гримаса недовольства, а голос визжит, как сломанная пила. Нельзя, чтобы из жизни человека исчезала любовь, любовь к дому, к родным и близким, к себе, наконец! Человек не может оставаться один, не может один стареть, потому что вместе с ним стареет память. А как нам быть без памяти? Еще два дежурства — и свобода, закончился вынужденный отпуск, во время которого она добросовестно отпахала санитаркой. А завтра у нее встреча с главредом, и ей есть что сказать Егору Петровичу. Статья почти готова, еще осталась пара абзацев, и материал можно сдавать. Соскучилась она по работе, хотя тут тоже приносила пользу, в том числе — и себе. Совпадение или нет, что она несколько недель была вынуждена провести в доме-интернате? Ее случайное нахождение здесь сработает на результат — она поднимет депутатов, общественность и привлечет внимание к проблемам дома престарелых. Журналист Сорнева поднимет шум, чтобы сформулировать конкретные предложения, подсказанные ее опытом работы санитаркой.

Утром в коридоре было тихо, но когда она подошла к директорскому кабинету, из него выскочила Антонина Михайловна Котенкова. Она внимательно посмотрела на Юлю, словно что-то вспоминая.

— Вас как звать? Вы ведь у нас работаете? Мы с вами раньше встречались?

— Мухина, я санитарка, пришла на смену. Работаю с медсестрой Кристиной Козиной.

— А-а-а, помню, ты после тюрьмы. Значит, умеешь язык за зубами держать. Где твой карман? — Видимо, у Антонины не было других вариантов, раз она так «зацепилась» за Юльку.

— На месте! — Юлька сунула руку в карман рабочего халата и вдруг почувствовала, что рука Антонины положила туда плотный пакет.

— Сейчас ты быстро уйдешь и передашь пакет Кристине, скажешь, что я попросила прибрать. Она поймет! Все, иди! — она толкнула Юльку в спину. Сорнева шла, не оборачиваясь, и думала, что когда-то Антонина Михайловна красила губы яркой помадой, целовалась в подъезде и ездила с мальчиком кататься на трамвае, чтобы стоять рядом, держаться за руки и касаться друг друга плечами. В туалете Юля вытащила пакет и раскрыла его — в пакете были деньги, плотные пачки купюр.

— Вот это повезло! — она просто охнула.

Что же случилось в кабинете у Антонины, что она отдала деньги чуть ли не первой встречной? Где сейчас ей спрятать их? Кристина в этом деле не помощница. А если Антонина ей сейчас позвонит и попросит встретить в конце коридора? Юля положила деньги на край туалетного бачка и сделала несколько снимков на телефон.

— Надо хоть доказательства оставить!

Когда она выходила из туалетной комнаты, то обернулась на шум. У кабинета Котенковой стояли несколько мужчин. Юлька пошла быстрым шагом, и ей все казалось, что сейчас ее грозно окрикнут: «Вы куда, девушка?»

Но мужчины были заняты чем-то важным и до быстро идущей девушки в другом конце коридора им не было абсолютно никакого дела.

Она не видела, как Антонина спокойно разрешила сотрудникам полиции обыскать свой кабинет в присутствии понятых и, казалось, совсем не удивилась, когда вместе с полицией в ее кабинет зашел Геннадий Иванович Крючков.

— Гражданин Крючков, вы подтверждаете, что сегодня утром передали гражданке Котенковой три миллиона рублей?

— Подтверждаю, передал. Она их сразу положила в стол.

— Покажите, в какой ящик стола Котенкова положила полученные от вас деньги?

Крючков подошел к столу и ткнул пальцем в верхний ящик. Следователь продолжал говорить так монотонно, что у Котенковой застучало в висках. Каким же это она чутьем поняла, что от денег нужно немедленно избавиться? Словно гончая, почуявшая зайца. Господи, как хорошо, что девчонка на пути попалась!

— За какую услугу вы передали Котенковой деньги?

— За продажу квартиры пенсионерки, которая перешла жить в дом-интернат.

— Я надеюсь, что все эти слова будут иметь под собой доказательства, — Антонина видела, как изменилось лицо следователя, когда он не нашел денег в верхнем ящике стола. Он открыл второй ящик, третий, понятые перетаптывались с ноги на ногу, вытягивая шеи.

— Пока ничего нет, никаких денег, — опять нудно произнес он.

— Что вы ищете? — Антонина, наконец, успокоилась.

Ее сердце перестало подпрыгивать, и, главное, пришедшие не заметили ее смятения.

— У меня нет и не было никаких денег. Мало ли кто меня оговорить хочет! Где доказательства, где деньги? Я ничего не получала и о продаже квартиры слышу первый раз. Я хочу пригласить адвоката.

— Антонина Михайловна, я прошу вас проехать с нами.

— Я арестована?

— Пока задержаны, мы продолжим беседу в отделении. Просто побеседуем.

Крючков тупо и сосредоточенно смотрел невидящим взглядом в одно место.

О происшествии в кабинете директора в доме-интернате узнали сразу, кто-то видел, кто-то слышал, кто-то пересказал.

— Юля! Мухина! Ты слышала, что Антонину увезли, — Кристина тряслась как осиновый лист.

— Да мало ли что говорят?!

— Увезли, девчонки с соседнего поста сами видели, как она выходила в сопровождении полицейских. Значит, за мной тоже придут скоро.

— Немедленно возьми себя в руки! Ты помнишь, что мы все с тобой обговорили? Нужны доказательства. Доказательства предоставляются суду, и только суд решает, виновен ли человек, совершил он преступление или нет, — Юлька при этом потрогала карман, заколотый на булавку, где тихо и мирно обитали доказательства: пачка денег, спонтанно отданная ей Котенковой. А если сейчас у всего персонала начнут делать обыск, как она будет объясняться? Тут никакой Егор Петрович не поможет.

— Мне плохо, трясет всю. Давай пойдем в подсобку, горячего глотнем.

— Ой, Кристина, не надо нервничать, нас шмонать никто не собирается.

В подсобке на тумбочке стояла грязная посуда, а под столом валялся целлофановый пакет. Юлька разозлилась.

— А это что такое? Я за вами мыть тут не нанималась, только вымою, опять грязную посуду сложат. Ладно, старики за собой убирать не могут, но вы-то, медсестрички-лисички, сами можете стаканчики помыть! Что за дела?

— Да ладно, разворчалась! Да это мне бабка из пятой палаты приперла, говорит, наша Нинка этот пакет выкинула в помойку, а она увидела да притащила назад, сунула, думает, что там лекарства. Полоумные бабки, что с них взять! Выкину опять, нечего склад устраивать. Сейчас проверки начнутся, и столы будут смотреть, и тумбочки. Надо все вычистить.

— Вот и убирай сама! — Юлька в сердцах отодвинула грязные стаканы.

— Как ты думаешь, что Антонине будет?

— Адвоката дорогого наймет, и отмажут ее.

— Даже если она виновата?

— Да знаешь, сколько виноватых землю топчут, а невинных — сидят?

— Там, наверное, Алексей Сурин был, у нее в кабинете.

— Наверное, не зря он тут все высматривал да тебе голову морочил.

— О, что за мешок фокусника?!

Кристина вытащила из пакета маску, на которую была наклеена черно-белая фотография мужчины, и перчатки.

— Дай сюда, — Юля взяла маску и внимательно посмотрела на фотографию. Она показалась ей знакомой.

— Кристина, ну-ка примерь!

— Да ну тебя!

— Давай, давай, поучаствуй в моем следственном эксперименте.

— Ой, Мухина, — Кристина приставила маску к лицу. — На кого я похожа?

Юля знала ответ на этот вопрос — на Александра Гулько!

Глава 38

Тревога — это легкое отвращение перед будущим.

Поговорка

28 лет назад

Прасковья Щукина никогда не была нервной женщиной, она умела держать себя в руках, что бы ни случилось. Но сегодня был странный день. Женщина понимала, что у нее есть возможность выбора: бояться или перестать бояться. Тревога ей была отвратительна, как и страх, который разливался по всему телу. Даже в воздухе чувствовалось напряжение, нервозность, неопределенность и другие признаки грядущей беды. Все это обострилось в тысячекратном размере, когда в парикмахерскую вошла Райка. Надетое ею красное платье выглядело как вызов, брошенный всем. Паша сразу поняла: что-то случилось. «Красное облако» двигалось прямо к Щукиной.

— Паша, Паша, — Райка не могла говорить, ее трясло.

— Что-нибудь случилось? Ты, наконец, выяснила с ним отношения?

— Да! Вот отношения точно выяснила! Теперь полный мрак впереди, тупик, конец!

— Давай-ка от кресла отойдем и от чужих ушей, — Паша видела, как прислушиваются к их разговору другие девчонки. В маленькой комнате, которую все называли подсобкой, никого не было. Паша закрыла дверь изнутри и обратилась к Райке:

— Ну, теперь спокойно расскажи, что случилось.

— Мне не до спокойствия нынче. Я сейчас круги по городу нарезала, час, наверное, ходила.

— Что случилось?

— Жена нас застала! — Райка завизжала, вспоминая с ужасом, что случилось в квартире.

— Жена?

— Жена, жена! Твоя Клара! Ты не ослышалась. Она залетела как фурия и просто накинулась на Сашу.

— О господи!

— Да, да! Она ворвалась в квартиру! Как она туда попала?

— Она могла следить за вами! Тебе это в голову не приходило? Саша — мужчина видный, с деньгами, какая жена захочет его терять?

— Следила за нами? Нет, я об этом не подумала. Я напугалась очень.

— Да, некрасивая сцена, наверное, получилась, — довольно улыбнулась Паша, вспоминая, как настойчиво предлагала Кларе Андреевне взять ключ от квартиры, где ее муж собирался встречаться с любовницей.

Гулько отказывалась, нервничала, не верила.

— Паша, мне кажется, это из области фантазий. Мой муж — не идеал, но чтобы ходить по чужим квартирам с молоденькими девушками — вряд ли.

— Клара Андреевна, мне, в общем, все равно, с кем и куда ходит ваш муж, но об этом уже весь город говорит. Мне обидно, когда говорят, что жена узнает обо всем последней. Может, я, конечно, и жалеть буду, что сказала вам лишнее, меня клиентка просила ничего вам не говорить, но я, как порядочный человек, считаю, что вы должны об этом знать.

Клара Андреевна помолчала и еще раз уточнила:

— Ты действительно уверена в том, что говоришь?

— Абсолютно, — на лице парикмахерши не дрогнул ни один мускул.

Прасковья Щукина знала, что делала, она хотела уничтожить Александра Гулько, человека, который отверг ее любовь и предпочел ей незатейливую молоденькую ученицу. Любовь, снизошедшая как внезапный обвал, сжигала ее изнутри, она набирала силу, заглушала разум, сочилась ядом, ненавистью, убивая все вокруг. Ей казалось, что она мчится к обрыву со скоростью света, и еще немного, еще чуть-чуть, и она сорвется вниз, в никуда. Больнее ей уже не будет.

— Хорошо, давай ключ и говори адрес. Наверное, ты права, позориться самому — это одна история, а позорить семью — это уже другая.

— Ключ будет лежать под ковриком. Вы просто возьмете его.

— А откуда у тебя этот ключ? Кто его туда положил?

— Случайное совпадение, вы не поверите. Да и не надо вам этого знать, Кларочка Андреевна! Женщины помогают друг другу просто так и хотят, чтобы их имена не назывались.

— Хорошо, но, Паша, только у меня громадная просьба: пусть этот разговор останется между нами.

Паша понимала, что ее месть мужчине выглядит глупой, непорядочной, но была она такой сладкой! Паша совсем не думала о том, что все, что мы делаем, к нам же и возвращается.

Она представляла, какое потрясение, какой шок, какое унижение испытает Гулько. О других женщинах — Кларе и Рае — Прасковья думать не хотела. Главное он, Александр Гулько, будет наказан. Теперь, слушая Райку, она чувствовала, что теряет самообладание, а в душе мучительно разливается сладкая и липкая патока, которая заполняет черной краской все уголки души. От этого ей становилось радостно и легко.

— Я успела убежать! — выдохнула Рая.

— То есть в руки жены ты не попала?! — рассмеялась Паша. — А зря! Надо было тебе начистить рожу, синяков понаставить, чтобы неповадно было к чужим мужикам в постель прыгать. Я тебя ведь предупреждала!

— Предупреждала, но я не думала, что так получится.

— И он, наверное, тебя не защитил, не объяснился с женой, не сказал, что разводится с ней?

— Нет. Он тоже испугался.

— В общем, сбежала ты.

— Да, она, жена его, вообще в мою сторону не смотрела. Она смотрела только на него. Я не помню, как я оделась и выскочила. Паш, что теперь делать-то? Жена ему такую головомойку устроит, что он ко мне на пушечный выстрел не подойдет.

— Может, и к лучшему? А то так бы и кормил тебя обещаниями, а сам на юга с семьей ездил бы. Ты хотела определенности? Вот, наконец, определенность есть.

— Он не женится на мне. Я больше ничего не хочу.

«Я тоже», — подумала про себя Прасковья.

В дверь постучали.

— Девчонки, открывайте! Паша, там к тебе пришли!

— Если это его жена, то меня тут нет и не было. Не сдавай меня!

— Да сиди уж, кому ты нужна!

Паша повернула ключ.

— Кто там пришел? У меня запись клиентов на сегодня закончилась.

У стойки администратора стояла молодая девушка, и Прасковье Петровне показалось, что она где-то ее уже видела.

— Вы ко мне?

— Да, я Таня, я помощницей работаю у Гулько, у Клары Андреевны!

— Ну конечно, Таня, я вас вспомнила! Мы встречались.

— Прасковья Петровна, случилась беда, — она понизила голос и заговорила почти шепотом. — Клару Андреевну арестовали!

— Что случилось?

— Я толком не знаю, но мне сказали, что она убила своего мужа. Такого просто не может быть!

— Убила? Вы не бредите?

— Мне следователь звонил, а потом трубку Кларе Андреевне передал. Так вот, это мне следователь и сказал, что она задержана на месте преступления и обвиняется в убийстве мужа.

— А Клара что?

— А она просила, чтобы вы Сашеньку забрали пока, на время. У нее ведь родных никого нет, а у меня семья, дети, я только до осени согласилась у них работать. Временно.

— Для меня это неожиданная просьба, я даже не знаю, что сказать.

— Я вам Сашеньку сейчас с вещами привезу? Хорошо?

Паша вспомнила девочку-старушку с большими венами на голове и ее затошнило.

Глава 39

Искренность в небольших дозах опасна; в больших — смертоносна.

О. Уайльд

Наши дни

В отделении следственного комитета Антонина Котенкова успокоилась совсем. Единственное, от чего ее передергивало, так это от присутствия рядом Геннадия Крючкова. С бывшим любовником ей предстояла очная ставка, но сначала следователь беседовал с ней. Адвокат Антонины Александр Иванович Родионов, тоже мужчина из ее «бывшего любовного состава», приехал быстро и только спросил:

— Тебя с поличным задержали?

Антонина объяснила, как все складывалось, умолчав только, кому и как она отдала деньги, да и вообще что эти деньги были. Тоня теперь не доверяет бывшим любовникам. Родионов сориентировался мгновенно.

— Тогда мы ничего не признаем, ты все отрицаешь.

— Крючков будет давать показания против меня, там возможны обвинения в финансовых махинациях.

— А какая муха его укусила?

— Откуда же я знаю, какие мухи кусают вас, мужчин!

— Давай тогда «первый тайм» отстоим, тебя выпустят под подписку о невыезде, а там дальше все обсудим. Ну, Гена, ну, дает!

«Все вы предатели», — подумала она.

Неожиданно вспомнился Никита Щукин, нагло-решительный, ласково обнимающий, таким она его знала и таким любила. Последний долг и ему, и его матери она отдала — похоронила Прасковью Петровну и венок положила «От любимого сына». Больше никому и ничего она не должна, только сама себе.

Интересно, ее муж разведется с ней сразу? Перед сыном будет неловко, но он мальчик большой, переживет. Крючков сидел за столом напротив нее и старался не смотреть на Антонину. Она вдруг вспомнила, как он звал ее замуж, и ей стало смешно. Да уж, отношения с Геной — это не безобидный ожог крапивой. Зачем она легла с ним в постель? Где ее ошибка? Она не погрузилась в его внутренний мир, не выяснила его жизненные ценности. Зачем? Да и не нужно ей все это, она не охотница на мужчин, и наплевать ей на Генины ценности. Его главная ценность — умение зарабатывать деньги, обирая стариков. В этом их интересы сошлись, а все остальное, любовно-постельное, лишь приложение к производственной деятельности, хотя справедливости ради она честно скажет себе — ей было хорошо с ним. Слез раскаяния у нее нет, а если нет раскаяния, то и преступления не было. А ее кто-нибудь по жизни пожалел? Может, нынче упокоившаяся бабка Щукина или ее сын Никита, который растоптал ее душу, переступил и уехал далеко за границу за счастьем. Тоне не нашлось места в его жизни. Как она тогда не сошла с ума, не наложила на себя руки? Она тоже никого не жалела, у нее были хорошие учителя. И потом, государство бесплатно приставляет медсестер к немощным старикам, определяет их бесплатно в дом престарелых доживать свой век. У старых и немощных один конец, но о стариках государство подумало, а вот о тех, кто выносит судна из-под них, нет. Зачем государству деньги от продажи стариковских квартир? Они исчезнут бесследно, как в черной дыре, в пространстве и времени, а вот тем, кто поддерживает стариков, могут помочь.

Интересно, та санитарка передала деньги Кристине? Антонине деньги пригодятся, мало денег не бывает. Единственное чувство, которое она сейчас испытывала, это досада, что придется сейчас слушать глупое раскаяние бывшего любовника, что вскроются все их общие дела и махинации и, возможно, он попытается сделать ее виноватой. Ох, Гена, Гена! Крючков словно очнулся, перехватил ее взгляд и состроил печальную гримасу — прости.

Родионов был внешне спокоен, хотя недоумевал, что же случилось с его бывшим подопечным Геной Крючковым, который уже отсидел за мошенничество. Интересно, а Антонина в курсе его тюремной биографии? Вряд ли! Она — баба осторожная, просто так водиться с ним не стала бы. А ведь спала, чертовка, спала с Генкой, иначе не пустилась бы с ним в финансовый беспредел. Вот бы знать, что у Гены там за козыри и почему он решил подставить Антонину? Значит, взяли его за жабры так, что он предпочел сдать Котенкову. Что же на него такого накопали?

Вся адвокатская деятельность Александра Ивановича Родионова подтверждала правило — главное, не признаваться, но если уж обвинение что-то «выкатывает», то он будет искать смягчающие вину обстоятельства. Родионов наблюдал за происходящим. Антонине он выставил все пятерки, потому что держалась она с достоинством, все отрицала, пояснения давала грамотные. Но тут Родионов услышал, как у следователя зазвонил телефон — резко, настойчиво, и по тому, с каким эмоциональным напряжением разговаривал следак, Александр Иванович понял: случилось что-то из ряда вон выходящее. У него было адвокатское чутье, и оно редко подводило. Так и есть! Следователь произнес все очень быстро.

— Для устранения существенных противоречий в показаниях и установления истины, уточнения отдельных обстоятельств данная очная ставка считается законченной, и сейчас сюда подойдет еще один участник событий. Геннадий Иванович подождет нас в соседнем кабинете. Возражений не будет?

Антонина пожала плечами — нет у нее никаких возражений.

— Мне нужно переговорить наедине с клиенткой, — сказал Родионов. Когда они остались вдвоем, он уточнил: — Тоня, ты мне все сказала? Кого они могут еще притащить для признательных показаний? Вспомни, пожалуйста.

— Я в отличие от обитателей дома престарелых не страдаю потерей памяти.

— Ну как знаешь, я редко обманываюсь!

В комнату вошла девушка, и Котенкова сразу ее узнала — журналисточка, которая приходила к ней за интервью сразу после пожара. Только вот где-то она ее недавно видела. Где-то еще, кроме встречи на этом дурацком интервью! Но где?

— Назовите себя, пожалуйста.

— Юлия Сорнева, журналист газеты «Наш город».

Андрей Иванович выругался про себя: где появляются журналисты, ждать беды. Мало того, что они разносят информацию по городу, снабжая ее своими идиотскими комментариями, так еще любят писать о том, о чем не имеют представления, но вопросы, которые задавал девушке следователь, заставили адвоката мысленно аплодировать ответам Юлии Сорневой.

— Зачем вы устроились на работу в дом престарелых санитаркой?

— Это «инсайд» такой, — Юлька увидела, что никто, кроме адвоката Котенковой, не понял, о чем идет речь и повторила: — Это прием такой — окунуться в среду, вынести из нее свежую информацию о людях и событиях.

Родионов усмехнулся — ну «акула пера», заплыла, значит, в чужую для себя акваторию.

— Если честно, то я готовлю материал об убийстве Прасковьи Щукиной, и с Антониной Михайловной мы встречались только дважды, один раз я брала у нее интервью, — Юлька представляла, что сейчас чувствует Антонина.

— А второй раз?

— Второй раз мы встретились с ней случайно, в коридоре. Я хочу пояснить, что я устроилась в дом престарелых под вымышленным именем Юли Мухиной, носила парик, линзы, ну, чтобы меня не узнали. Перевоплощение такое, для дела. Редакционное задание. У меня в общем и документов особо не спросили, у санитарок в доме-интернате работа неблагодарная, зарплата смешная, поэтому они идут на вес золота. Антонина Михайловна выскочила в коридор и натолкнулась на меня, я шла на смену. Она отдала мне вот эти деньги.

Следователь вытащил важный вещдок — пакет с деньгами — и рядом положил какую-то бумагу.

— Александр Иванович, вы можете ознакомиться с результатами экспертизы, здесь есть отпечатки пальцев вашей подопечной, Котенковой. Номера банкнот переписаны и совпадают. Продолжайте, Юлия. Что при этом говорила Котенкова? Объясняла, откуда деньги?

— Нет, кто же объясняет подобное персоналу, санитарке!

— Что она попросила вас сделать с деньгами? Кому передать?

— Антонина Михайловна просила меня спрятать деньги на время, — Юлька тут врала вдохновенно. Не может она сдать Кристину, жалко ей запутавшуюся девушку. Тем более что эти деньги Кристина не брала, она о них так ничего и не узнала.

По мере Юлиного рассказа лицо Антонины делалось белым, как медицинский халат, голова закружилась, и ей стало плохо.

Александр Иванович Родионов, адвокат, видавший виды, мысленно аплодировал журналистке.

«Ай, паршивка, ай да молодец! Только что вот теперь делать с Антониной, не получается обойти статью Уголовного кодекса, однако».

Глава 40

Дерево предпочитает покой, но ветер не утихнет.

Мао Цзэдун

28 лет назад

Девочка из хорошей семьи не могла устраивать скандалов, даже если это был серьезный повод — измена мужа. Но после возвращения из столичной больницы, где у нее случилась близость с Сашенькиным врачом Игорем Петровичем Потехиным, ее жизнь изменилась, и Клара Андреевна Гулько чувствовала это, изменились ее ценности, запросы и желания. Жизнь словно заиграла красками, Клара вдруг увидела, что существуют и другие мужчины, но, наверное, дело было не в мужчинах, а в ней самой, она на мгновенье почувствовала себя любимой женщиной, желанной, особенной. Ей даже казалось, что Сашеньке стало лучше, и это отметил доктор перед отъездом.

— Ну что, девчонки, пора вам на выписку. Сашенька, тебе пребывание в нашей больнице пошло на пользу. Хорошие анализы — тому подтверждение.

— Это вам спасибо, доктор, — Клара смущалась смотреть ему в глаза.

— Клара Андреевна, через год надо бы показаться еще. Все мои телефоны в вашей больничной карте есть, я выдаю вам ее на руки, так что созвонимся, спишемся, и я вас буду ждать.

— Спасибо!

— А вам, Клара Андреевна, отдельное пожелание — совершать сумасшедшие поступки, — и Потехин улыбнулся так искренне, что у нее закружилась от счастья голова.

— Ой, доктор, доктор, что же вы такое говорите!

— Вы напрасно иронизируете, при этом, между прочим, вырабатывается химическое вещество «окситоцин», оно отвечает за чувство единения. Давайте вместе вырабатывать окситоцин, Кларочка!

По возвращении домой, в свой сибирский город, она тут же забыла о рекомендациях доктора. Настроение пропало в одночасье, и краски дня потускнели и стали грязно-серыми. Муж пропадал на работе, был нервным и раздраженным. Как это так быстро из обычного официанта он превратился в большого самодовольного начальника? Хорошо, что родители не дожили до этих дней, а то бы Кларе было перед ними стыдно. Чувство вины у нее было всегда — сначала перед родителями за то, что не оправдала их надежд и не закончила МГУ, а влюбилась, потеряла голову от Саши Гулько, да и забеременела к тому же. Чувство вины у нее было перед мужем, которого папа чуть ли не силой заставил на Кларе жениться, потому что она ждала ребенка, а ребенку без полной семьи никак нельзя. Тогда ей казалось, что родители делают все правильно, для ее же блага, для ее счастья. А счастья нет. У Саши своя жизнь, у нее — своя. Еще одна «виноватая волна» появилась после рождения дочери-инвалида. Клара обвиняла себя во всех смертных грехах, почему именно у ее девочки случился редкий генетический дефект?

— Мне некогда, я занят, — наверное, это была самая часто употребляемая мужем фраза.

— Тебя когда ждать? — пыталась уточнить она.

— Ты не жди, ложись спать.

Даже когда они поехали по путевке на курорт к Черному морю, муж находил какие-то свои дела — играл на пляже с чужими мужиками в карты, пил пиво, а Клара занималась дочерью, которой были нужны витамины, море, солнце.

Дома снова Саше Гулько было не до жены и дочери. Клара, оставив Сашеньку с домработницей Таней, шла в парикмахерскую, где успела сблизиться с Прасковьей Петровной. Она отдыхала там, в уютной атмосфере, под жужжание фена и женские разговоры ни о чем. Когда разговор с ней завела Щукина, Клара насторожилась. Она не идеализировала мужа, но чтобы вот так о ее семье судачили в парикмахерской, ей совсем не хотелось. Семья и Сашенька для нее были священны, они с мужем и друзей не заводили, потому что непонятно, как взрослые будут вести себя с ребенком-инвалидом. Что скажут? Посмеются за спиной? Это было болезненно, она этого опасалась.

— Вы как хотите, Клара Андреевна, можете делать вид, что ничего не происходит и вы не слышали, что я вам говорила, — дамский мастер была участлива.

— Я поговорю с ним дома, — ей совсем не хотелось обсуждать детали семейной жизни даже с приятной ей женщиной.

— Клара Андреевна, есть такая хорошая пословица: «Не пойман — не вор». Неужели вы думаете, что мужчина в чем-то признается без доказательств? Он будет отпираться и стоять до конца.

Клара молчала, она была беспомощна и раздавлена, ей казалась, что жизнь заканчивалась здесь, в парикмахерском кресле. Если бы она узнала об измене сама, об этом не узнал бы больше никто: истина для окружающих опасна. Но пережить то, что в парикмахерской между окраской волос и выщипыванием бровей ей вот так просто рассказывают о любовных похождениях мужа, было сложно. Ей надо было принять решение и не упасть в глазах Щукиной.

— Хорошо, я непременно поговорю с мужем.

— Поговорите, но если не придете туда, смотрите, я больше вам не помощница.

Вечером Клара все-таки решила завести разговор с мужем.

— Саша, может, пойдем завтра в кино? Картина, говорят, хорошая.

— Ой, Кларочка, не могу, завтра в пять часов как раз приезжают поставщики. Могу задержаться допоздна. Не жди меня.

— Саша, у тебя есть женщина? Скажи мне честно? Я устала, я привязана к дочери, к дому. А у тебя своя жизнь.

— Клара, дорогая, не придумывай.

— Извини, — она не будет больше настаивать, она услышала, что хотела.

Завтра в пять часов — она знает адрес, по которому ее муж будет «встречаться с поставщиками». Она пересилит себя и придет на эту злополучную квартиру, ей нужно спасать свой брак. Сашенька должна расти в полной семье. Она потребует, чтобы он немедленно положил конец внебрачной связи, и даст ему понять, что терпеть его интрижек не будет. А она сама? А Игорь? Клару прошиб холодный пот. Разве она имеет право предъявлять претензии мужу? А если он узнает подобное о ней? Только вот себя она оправдает, это было один раз и то случайно, и о ней никто не треплется в парикмахерской, и по городу не обсуждают любовников. Она бы этого никогда не допустила, а вот он, похоже, наплевал на семью, и ей надо в этом обязательно разобраться и остановить Сашу.

На следующий день она не находила себе места, все валилось из рук, и как только прошло десять минут после семнадцати часов, она стояла у подъезда, потом зашла. Ей казалось, что к ногам привязаны тяжелые гири и они мешают подниматься по лестнице. Ключ действительно лежал под ковриком и легко вошел в замочную скважину, ей сначала показалось, что в квартире тихо, но потом она услышала стоны и женский смех. Клара прошла на кухню, налила из-под крана стакан холодной воды и выпила залпом. Ее взгляд упал на большой нож, который лежал рядом с раковиной, она взяла его в руку автоматически, она не собиралась размахивать холодным оружием, но пусть будет, так ей спокойней. Клара резко выдохнула и прошла в спальню. Все остальное произошедшее она помнила смутно, потрясение было таким сильным, что воспоминания обрывались, наслаивались, рассыпались на мелкие детали. Она остро ощущала чувство утраты — семьи у нее больше нет, нет мужа, который был напуган ее появлением и пытался дотянуться до своей одежды. Клара только могла повторять: «Саша, Саша, Саша!»

Девушка, которая лежала вместе с ним, подскочила и начала одеваться, но Клара не обращала на нее никакого внимания. Какая разница, как ее зовут и кто она такая, ей важен он, Саша Гулько!

— Саша, Саша, Саша! — ее крик поднимался все выше и выше к потолку и эхом отдавался в комнатном окне.

Она видела его реакцию — он нервно улыбался, словно давая понять: ну вот так получилось, такой он человек, и этого не изменить, как бы ей ни хотелось. Нож, который она держала в руке, казался ужасно тяжелым, но какая-то сила словно поднимала его и направляла прямо в оголенную мужскую грудь. Она ударила его раз, другой и потеряла сознание.

Клара очнулась на полу, в ее руках был окровавленный нож. На постели лежал Саша, и ей показалось, что лежит он на красной простыне. А это была кровь, много крови. Она позвала его, потянула за руку.

— Саша, Саша!

Он не отвечал, и Клара почувствовала сильную усталость. Нож она тщательно мыла под сильной струей воды, кровь стекала в раковину яркими красными струйками, ее тошнило.

— Саша, Саша, — она не могла его убить. Она не хотела, не хотела, она два раза махнула ножом, он не мог от этого умереть.

Что же будет с их девочкой? Кто сможет присмотреть за ней? Сейчас приедут «Скорая» и милиция, она вызовет по телефону, который есть в квартире. А забрать Сашеньку она попросит Пашу, пока все это не утрясется, пока она не будет знать что-то определенное. Поэтому, прежде чем вызывать милицию, она позвонит домработнице Тане и все объяснит. Таня — девушка понятливая, она сделает все так, как просит Клара Андреевна. Господи, ну за что же ей это?

Глава 41

Как ни крои, а швы наружу выйдут.

Поговорка

Наши дни

Корректор городской газеты «Наш город» Надя Метеля ощущала, что в редакции что-то происходит. Когда кто-то из журналистов выходит из отпуска, это, конечно, всегда событие, но сегодня из отпуска вышла Юлия Сорнева, и у нее был вид заговорщицы. Ответсек Мила Сергеевна демонстрировала изо всех сил, что знает Юлькины тайны.

— У Сорневой опять шедевр! Тираж газеты улетит!

— Она же в отпуске была?!

— Ну вот, похоже, отпуск был творческий, для журналистского расследования, раз тираж газеты на этот выпуск увеличивается.

— Мало ей обычных тем, все с расследованием подавай. Оно, конечно, интересней, только хлопотно очень. А что она расследовала?

— Мне кажется, что-то связанное с домом престарелых, так сегодня Заурский обмолвился.

Ну все, не зря Метеля тряслась и боялась, в последние дни как чувствовала, что копает там Юлька, ох копает, и накопает на Надю компромат, который она так тщательно скрывала.

— С домом престарелых? — повторила корректор Метеля. — Ну, буду ждать материал, хотя у Юльки ошибок практически не бывает.

Вот так: всю жизнь Метеля исправляет чужие ошибки в тексте, а в жизни делает много своих. Например, угораздило ее влюбиться на просторах Интернета! Ей казалось, что она нашла в своем заморском избраннике нежность и тепло, своей идеал. Когда он написал ей письмо о большой и неземной любви и прощался с ней, потому что пираты ночью захватили их корабль и у него не было никакой надежды, она не раздумывая выслала ему свои реквизиты, а он украл все ее деньги, все, что осталось от продажи теткиной квартиры. Теперь он молчит. Неужели он был мошенником? За свою доверчивость Метеля заплатила слишком дорогую цену. Надежда готова была подписаться под каждым словом Милы Сергеевны, которая три раза была замужем и имела громадный опыт общения с мужчинами.

— Ох, девчонки, как они нас дурят! Знаем же, что врут, но верим, верим, верим.

Надя столько слез пролила из-за Виктора, из-за пропавших со счета денег, из-за того, что сама оказалась дурочкой и попалась прямо в руки аферистов, которые отлавливают в Интернете одиноких дамочек. Но горбатого могила исправит, на днях она прочитала в Фейсбуке письмо, адресованное ей, от командира воздушного судна корпуса морской пехоты США Михаэля, и долго всматривалась в текст, сомневаясь и подозревая очередной обман.

«Мой дорогой Надин, я хочу, я могу видеть ваше лицо, я чувствую, что я знаю тебя всю свою жизнь, каждая вещь о вас делает меня счастливым. Я смотрю на вас и вы на самом деле показывает мне так много любовь, забота и счастье. Моя покойной жены, кто умирает в автомобильной аварии и надеюсь, вы будете хорошей женщиной для меня, надеюсь, что вы будете любить чтобы увидеть меня в вашей стране в следующем месяце, так что мы можем видеть наше чувство собственного лицом к лицу Я желаю вам прекрасный день».

Ее сердце снова затосковало в ожидании любви, и она ответила, осторожно, сдержанно, где-то в глубине души надеясь — а вдруг получится? Вдруг это и есть он, единственный и любимый? Почему он пишет про следующий месяц? Он действительно может приехать в Россию? Надежда засыпала его вопросами и надеялась, что ответ придет очень быстро, что та душевная ниточка, которую он протянул ей из-за океана, завяжется в новый узор отношений. Ей на мгновенье показалось, что душа снова обретает крылья. Кристина вдруг перестала ей звонить и требовать деньги, и Надя уверовала в то, что проблемы сами собой могут рассосаться, тем более если на горизонте возникает новая любовь. Она так на это надеялась!

Надя заглянула в кабинет Сорневой, там никого не было, но компьютер был включен, и Метеля невольно уткнулась в текст. Первая фраза сразу же привлекла ее внимание, и она даже не заметила, как Юля вошла в кабинет.

— Надежда! Ты уже знакомишься со статьей?

Надя Метеля так растерялась, что ее застали на месте преступления, что чуть не расплакалась.

— Я нечаянно, извини, Юля, просто случайно зашла и глаз сам зацепился. Хорошо пишешь!

— Тему изучала, по секрету скажу, что работала санитаркой в доме престарелых. Потом все узнаешь!

— Что все?

— Ну, про дом престарелых! Про бабушек и дедушек, которые там живут, про то, как их туда определяют родные и близкие.

— Юля, на что ты все время намекаешь?! Говори уже, раз знаешь, и не суди меня, не судите меня никто!

Она расплакалась так горько, что Сорнева растерялась.

— Надя, я ничего не понимаю!

— Так получилось, я бы не смогла еще раз через это пройти.

— Через что? Ты можешь нормально объяснить? При чем тут моя статья и твои рыдания? Метеля, я правда плохо сейчас соображаю.

Метеля вытерла слезы.

— Это все равно ничего не изменит, квартиру я продала. Денег у меня больше нет, Виктор все забрал. Мне уже никто не поможет. А если узнают правду, то будут меня презирать, а Заурский первый. А я так работу свою люблю и газету нашу. — Надя снова заплакала.

— Надежда! Надежда! Я так ничего и не поняла, о чем ты говоришь! Давай-ка все по порядку.

Надя успокоилась и начала рассказывать. Ее рассказ периодически переходил в частые тяжелые вздохи, затем снова в слова, и до Юли дошло, что Глафира Сергеевна Юшкова, та самая соседка убитой Щукиной, — родная тетка корректора Метели.

— Денег у меня больше нет, а Кристина скоро позвонит, и деньги надо отдавать. И самое главное — мне перед теткой стыдно. Мать, наверное, на том свете меня прокляла, в гробу переворачивается. И что делать, не знаю! Юля, только, пожалуйста, не рассказывай никому, меня главред с работы выгонит, ты же знаешь, какой он у нас, с моральными принципами.

— Я никому ничего не скажу, Надя.

— Что мне делать?

— Давай так: собирайся, и сейчас поедем в дом престарелых, к твоей тетке. Хочешь не хочешь, а тебе надо с ней увидеться. Я помогу.

— А Кристина? Она меня со свету сживет!

— Не сживет! У нее сейчас своих проблем выше крыши. Собирайся!

Надя перестала всхлипывать, девушки поймали такси и через двадцать минут заходили в дом-интернат. Юля шла решительно, а Надя семенила сзади.

— Так, посиди здесь, подожди меня, я через десять минут буду, — распорядилась Сорнева. Надя притихла на скамейке с мыслью «чему бывать, того не миновать». Пословица к месту, корректор в Метеле был на страже всегда.

Юля еле отыскала медсестру Кристину, она пила в подсобке чай.

— О, привет! Мне сказали, что ты уволилась, — настороженно проговорила Кристина. — И еще какие-то странные вещи про тебя рассказывают. А с Антониной-то беда! Арестовали ни за что, но она мудрая, выпутается. Жалко, что квартиру мне так и не выбила.

— Не жалей ее, она тебя не пожалеет, и думаю, что никакой твоей квартирой она не занималась. Ей надо было тебя чем-то купить. А про себя я тебе сама потом все расскажу, и не только про себя. Скажи, Кристина, ты была доверенным лицом у Котенковой, и я точно знаю, что отдавала ей ежемесячно деньги, похоронные деньги, которые ты забирала у стариков, и деньги, которые вы требовали с родственников.

— И что теперь, стрелять меня за это? Старикам они уже не нужны. А я директорские премии откладывала и почти на квартиру себе скопила.

— В общем, так, — Юлька помолчала. — На эти деньги нужно купить однокомнатную квартиру для Глафиры Сергеевны. Не хватит, я добавлю, мне отец не откажет.

— Какой Глафиры, ты что городишь?

— Кристина, слушай меня внимательно, я тебя сейчас на работе подстрахую, ты едешь в банк или домой, твое дело, но возвращаешься с деньгами. В общем, все деньги приносишь мне, я добавляю. На эти деньги племянница, небезызвестная тебе Надя Метеля, с которой ты тоже тянула деньги, купит своей тетке Глафире Сергеевне Юшковой однокомнатную квартиру. Соглашайся быстро, Кристина, у тебя одна минута, иначе ты сядешь реально и надолго. Это гарантирую тебе я, журналист городской газеты Юлия Сорнева.

— Там в шестой палате надо памперсы поменять, — Кристина показала рукой в сторону палаты.

— Поменяю, не волнуйся.

Когда Надя Метеля зашла в палату к тете Глаше, та что-то оживленно рассказывала соседке Генриетте, женщине со следами былой красоты. Юшкова даже не удивилась, когда увидела племянницу, как будто они расстались вчера.

— Ну, и что ты стоишь, Надежда, садись, в ногах правды нет.

Надя села на кровать, а тетка продолжала говорить и говорить дальше. Метеля понемногу успокаивалась, и уверенность в том, что все у нее будет — и любовь, и семья — нарастала с каждой минутой. И тетка будет рядом, куда же она без нее.

Глава 42

Вход в тюрьму широкий, а выход узкий.

Пословица

28 лет назад

О своей беременности Клара узнала уже в следственном изоляторе, где ждала суда. Ей было плохо, мучил токсикоз, и она целыми днями лежала на кровати, повернувшись к окну. Клара смотрела в окно и думала, что вот так несколько минут могут изменить всю жизнь. Еще вчера она была женой успешного человека, могла радоваться жизни, заботиться о дочери и муже, готовить утром завтрак и разливать по чашкам крепкий чай. А сегодня у нее ничего нет — ни семьи, ни мужа. Ей надо было наплевать на то, что говорила Прасковья из лучших побуждений. Она просто сорвалась, устала и не вынесла душевного напряжения. Что с ее Сашенькой? Справится ли с ней Паша? Будет ли оберегать здоровье дочки? И самое главное, доживет ли Сашенька до возвращения из тюрьмы своей матери? Кому она нужна будет со своим ребенком, отец которого, врач Игорь Петрович Потехин, просто пожалел ее как женщину?

— Тебе лет пятнадцать вкатят, — говорила знающая Света. — За убийство много дают.

Ее соседка по СИЗО Светлана была не уголовница, не блатная, с высшим инженерным образованием и на воле занималась недвижимостью. Сейчас она тоже ждет суда по статье сто пятьдесят девять — мошенничество.

— Надо искать смягчающие обстоятельства. Вот ты его с бабой застала, и то, что произошло, это как пить дать в состоянии аффекта, то есть в результате сильного душевного потрясения. Я тут в Уголовном кодексе уже поднаторела. Твои действия были вызваны аморальным поведением мужа. Он, гаденыш, с чужой бабой в постель прыгнул. Таких точно надо давить!

— Мне уже все равно, — ответила Клара.

— Это ты сейчас говоришь, у тебя апатия временная. Жизнь в тюрьме не кончается. Адвокат у тебя хороший?

— Не знаю. Наверное, хороший.

— Что ты заладила, Кларисса, не знаю, не знаю, — Света пыталась ее вывести из упаднического состояния. — Пора знать. Анализируй, настраивайся, что ты будешь говорить про душевное волнение, это важно.

— Я беременна.

— Вот это да! Ну, считай, что тебе повезло, Кларисса! Беременность — самое что ни на есть смягчающее обстоятельство.

— Да уж повезло, лучше не бывает!

— Беременным всюду послабления! Главное здесь — не озлобиться и не мстить.

— Мне некому мстить.

— А девахе, которая с мужем в постели кувыркалась?

— Я ее не помню.

— Ты хочешь сказать, что не свернула ей шею?

— Мне кажется, что она убежала, не помню.

— А почему ты убила не ее, а его? Надо было и ей отомстить. В следующий раз так и сделай.

Клара заулыбалась. Может, и правда жизнь не кончается?

— В следующий раз — непременно.

Клара села на койке и впервые обратила внимание на то, что вокруг расставлены фотографии родных и близких сокамерниц. Женщины в СИЗО оставались женщинами и по возможности старались обустроить в камере уют и украсить быт. «А у меня нет ни одной фотографии Сашеньки, надо потом попросить Таню или Пашу, чтобы передали мне фото дочери».

— Кларисса, давай будем с тобой семейничать. — Предложение Светланы не носило никакого подтекста, так бывает, когда в СИЗО женщины на соседних шконках ведут совместное хозяйство, делятся передачами.

— Света, спасибо, но мне передачи не светят. Мне некому их носить.

— Кларисса, держи хвост пистолетом, давай, двигайся сюда. — Света заняла ей место, потому что началось одно из лучших камерных развлечений — гадание. В камере гадали на нарисованных картах, которые, конечно, были запрещены. Клара наблюдала за манипуляциями старой женщины, которая чувствовала себя здесь вольготно, и невольно залюбовалась и ловкостью рук, и теми рассказами, которыми женщина сопровождала свое гадание. Кларе вдруг очень захотелось, чтобы ей погадали, она должна хоть немного представлять, что ждет ее впереди.

— А вы можете мне тоже погадать?

— А-а, это ты, новенькая? Убийство в состоянии аффекта?

— Да. Можно сказать, что я новенькая.

— Ну, давай попробуем.

Она взяла Клару за руку, закрыла глаза и что-то послушала, потом смешала карты и сказала Кларе:

— Тяни! Тяни десять карт, одну за другой. Ну что я тебе скажу, новенькая. Жизнь у тебя несладкая была, друзей не было, муж тебя никогда не любил. Здесь ты пробудешь недолго, но душа твоя не успокоится и на воле.

— Как вас зовут? — спросила Клара.

— Зовут Наташей.

— Красивое имя.

— Ты можешь назвать свою дочку Наташей, только будь с ней все время рядом, она будет твоей защитницей.

— У меня будет дочка?

— Я редко ошибаюсь. Я сказала тебе больше, чем могла.

— Мне нечем с вами расплатиться, у меня нет денег, нет связей.

— Я знаю, наша почта хорошо работает. Ты сильно сглупила, мужчины не стоят наших слез. Тебя будут ждать на воле?

— Не знаю, мне некому помочь.

— Я могу помочь тебе позвонить на волю.

— Мне, позвонить? — Она даже не предполагала, что такое возможно. — Пожалуйста, помогите мне, мне очень, очень нужно позвонить, у меня остался больной ребенок, больная дочь. Она у чужих людей. — Материнское сердце — вещун, чуяло беду.

— Ну ты даешь, Кларисса! Как тебе удалось очаровать Наташу? Она тут старшая и всех держит, — удивилась Света.

Позвонить Кларе действительно удалось.

Сначала она набрала номер домашнего телефона Прасковьи, и то, что она от нее услышала, отбило всякое желание звонить кому бы то ни было еще.

— Как там Сашенька, что с ней? Как вы справляетесь?

Ей казалось, что голос Прасковьи звучал в телефонной трубке глухо и без эмоций.

— Саша умерла два дня назад, инсульт.

— Как умерла? Инсульт? Ее уже похоронили?

— Да, сегодня.

— Спасибо, Паша. Я думаю, что ты сделала все как надо. Ты покажешь мне потом могилку.

Паша на мгновение замолчала.

— Я не была на похоронах, ее хоронили из больницы.

Больше ей не нужно никому звонить, не о ком больше беспокоиться.

— Что-то случилось? Ты дозвонилась до нужного человека?

— Дозвонилась.

Уже потом, после восьми лет колонии строгого режима и досрочного освобождения за примерное поведение, она все время вспоминала тот трагический день, когда позвонила Паше и узнала страшную новость.

Клара помнила, любила Сашеньку такой, какой она и была, нежной, хрупкой, беззащитной. Родившуюся в тюрьме дочку она хотела назвать Наташей, но в тюремном роддоме с именем напутали и записали Ниной, Ниной Гулько. Клара стала называть ее для себя Нани — и Наташа и Нина одновременно, получилось как-то нежно, почти по-грузински. Из детского дома Нани удалось забрать только после освобождения из колонии и устройства на работу кладовщицей в магазине спорттоваров. Ей помогла и с работой, и с пропиской бывшая домработница Таня, квартиру не отобрали, потому что малолетняя дочка имела все права на жилплощадь.

Мир не без добрых людей. Кларе нужно было начинать жизнь с начала, с чистого листа.

Глава 43

И познаете истину, и истина сведет вас с ума.

О. Хаксли

Наши дни

— Ну, давайте я вас уже познакомлю, — главред сидел в кабинете в своем кожаном кресле и прихлебывал кофе. На стуле сидел уже знакомый ей следователь.

— Вот это Алексей Сурин, знакомьтесь, журналист Сорнева.

Юлька кивнула мужчине и притихла, зная, что Заурский обязательно ей выговорит, что она проигнорировала его просьбу — не встретилась раньше со следователем.

Юля, конечно, знала, что скажет Заурскому и как оправдается, у нее было столько работы, столько заморочек — полы, памперсы, стонущие бабушки. Между всеми этими проблемами надо было заниматься основной работой, тем, ради чего она и окунулась в дом престарелых, переквалифицировавшись временно в санитарки. Но это она все объяснит главреду с глазу на глаз, не перед следователем же ей посыпать голову пеплом и ныть: «Ой, простите, простите?!»

Сорнева видела, что Егор Петрович обижен, он даже не смотрел в ее сторону, его взгляд словно скользил по касательной, и она не попадала в его фокус зрения.

— Да, мне начальство говорило, что ваш журналист самостоятельно занимается расследованием, собирает материал для статьи. Но она не просто тихо отсиделась, а стала главным свидетелем по делу Антонины Котенковой. Сейчас против Котенковой и Крючкова, директора фонда «Старость в радость», возбуждено уголовное дело.

— Ну уж главным свидетелем, вы хватили, — подала голос Юля. — Обстоятельства так сложились. Совпадения. В этом доме вообще совпадений много. А статья у меня готова, но Егор Петрович сначала велел вам рассказать. У меня, понимаете, свои версии и косвенные доказательства, косвенные, поэтому у меня в материале больше размышлений о судьбе человеческой.

— Журналистское расследование, — продолжил главред, — предполагает исследование тщательно скрываемой темы, как это было при пожаре в доме престарелых. Мы всегда преодолеваем нежелание предоставить интересующую нас информацию. Все, что сделала наш журналист Юля Сорнева, — ее авторская работа, ее выводы. Зачастую такую журналистскую работу невозможно сделать в «лайковых перчатках».

— Да уж, — согласилась Юлька, вспоминая, как она в первый раз пыталась разобраться с памперсами и как у нее это не получалось.

— Вы и меня провели, — укорил ее Сурин.

— Статья будет опубликована в газете завтра, — произнес Заурский, недовольно поглядывая на Юлю и Алексея, что его перебивают. — Но мы пригласили вас сегодня, Алексей Александрович, предварительно ознакомиться с материалами журналистского расследования — идет следствие, и наша задача следствию не навредить.

— Ну, Юля, излагай.

Юлька заерзала на стуле, Заурский рассказывал все гладко и правильно, но ей так не хотелось делиться своей информацией с этим молодым задавакой, что у нее аж стало кисло во рту. Егор Петрович словно почувствовал ее сомнения.

— Сорнева, мы со следствием делаем одно дело. Если у Алексея Александровича будут вопросы, у тебя еще уйма времени внести правки в текст. С делом об убийстве Александра Гулько следователь тоже ознакомился по нашей просьбе.

— Хорошо. Я начну с убийства двадцативосьмилетней давности Александра Гулько. Времени, конечно, прошло много с тех пор, но без той истории нельзя понять, что произошло сейчас. В деле вроде все ясно — жена Гулько, Клара, застала мужа в постели с женщиной и зарезала его. Только вот интересный вопрос: кто ей сказал, что в это время, в этом месте ее муж будет встречаться с женщиной?

— Дамы — народ коварный. Например, жена выследила любовников, наняла детектива. Такая версия годится?

— Очень не похоже на Клару Андреевну, она утверждает, что за ними не следила, она вообще очень взвешенная, рассудительная женщина. И мне кажется, что она отсидела за преступление, которого не совершала.

— Очень интересное начало, — возмутился.

Сурин. — Это вам сама Гулько сказала? Или судья, который вдруг поменял приговор на оправдательный?

— Я разыскала Клару Андреевну Гулько, я встречалась с ней. Она продолжает думать, что именно она убила своего мужа.

— Ну слава богу, а то мне кажется, что вы детективов начитались, — съязвил Сурин.

— Вы знаете, что меня удивило в этой истории? Кларе услужливо подсказали, где и когда будет ее муж, словно хотели, чтобы она пришла и обнаружила любовников в постели. Это сделала ее парикмахерша Прасковья Петровна Щукина, с которой у Клары сложились доверительные отношения. О Прасковье Гулько не сказала на следствии, промолчала в знак благодарности, что та помогла раскрыть измену мужа. А на самом деле все было по-другому. Женщина, в квартире которой произошло убийство, была соседкой Щукиной и всегда оставляла ключ от квартиры во время отъезда именно ей. Именно Щукина и сказала Кларе, где и во сколько будет ее муж с любовницей. Следствие почему-то не выяснило, как Гулько оказался в чужой квартире.

— Ну разве я могу сейчас осуждать своих коллег и говорить о каких-то ошибках? Кстати, я надеюсь, что вам это не Щукина про квартиру сказала?

— Нет, к тому времени, когда я нашла Гулько, она была уже убита. Но мне удалось повстречаться с теми, кто помнит Пашу Щукину, кто работал с ней. Оказывается, у нее была ученица Райка, хорошенькая молодая девушка. Она исчезла после убийства, уехала в деревню.

— И при чем тут ее ученица?

— Я нашла ту самую Райку, которая раньше работала в парикмахерской, а сейчас трудится паспортистом в ЖЭКе. И удивительное совпадение — она была любовницей убитого Саши Гулько. Ее застала Клара на квартире с мужем.

— Но в деле ничего такого нет! Гулько не сказала ничего про девушку, которая просто сбежала, увидев ее. Она сказала, что не успела ее разглядеть, это есть в материалах!

— Клара действительно не знала девушку, не успела ее рассмотреть, но я вам говорю, что эту девушку я нашла. Ее фамилия теперь Паушек, Рая Паушек.

— И что? Это новый свидетель старого дела?

— Это вам решать, но мне без свидетелей и очевидцев никак! — горячо сказала Юля. — Итак, Щукина дала Рае ключ для любовного свидания, а дубликат ключа она дала Кларе, рассказав, что именно будет происходить в этой квартире. Почему вопрос о ключе не заинтересовал следствие? Щукина жила в этом же подъезде, где произошло убийство. На это тоже внимания никто не обратил. Решили, что это совпадение?

— Щукину опрашивали, у нее было алиби, она на работе трудилась. Может, и решили, что это было совпадение.

— Хорошенькое совпадение!

— А зачем это Щукиной надо давать ключ? Ерунда какая-то.

— Вовсе не ерунда! У нее была сильная личная мотивация. Думаю, что она была влюблена в Александра Гулько, который был ее клиентом. Только этим фактом можно объяснить женскую подлость, которую совершила Щукина, спровоцировав Клару Гулько на действие. В ней говорило уязвленное и оскорбленное самолюбие, что Александр Гулько предпочел ей молоденькую ученицу. Вот это самолюбие и переросло в месть. Других объяснений у меня нет. Щукина в этот день не находила себе места и побежала к той самой квартире, куда отправила Клару. Ее соседка по пятому этажу баба Таня, которая все свободное время контролирует происходящее в подъезде, видела, как Прасковья Петровна заходила в эту квартиру. Что она могла там увидеть? Раненого Гулько и его жену Клару, которая лежала в обмороке? К тому же Клара была беременна, и это тоже могло сыграть свою роль — стресс, беременность, обморок. Думаю, что Прасковья зашла в квартиру тогда, когда Клара отключилась, но Гулько был жив, он увидел Щукину и что-то заподозрил. Мог заподозрить и мог догадаться о ее роли в этой истории, он же познакомился с Райкой, когда пришел в парикмахерскую. Мужчина мог что-то сказать обидное, оскорбительное. Думаю, что Щукина пришла посмотреть на свою униженную жертву, а жертвой оказалась она сама. Скорее всего, Прасковья подобрала нож, ударила Гулько, удары оказались смертельными, потом она вытерла свои отпечатки пальцев и вложила нож в руку Клары, которая к тому времени еще не очнулась. Через полчаса Прасковья Петровна Щукина снова была на работе, выглядела оживленной и разговорчивой, что бывало с ней очень редко.

— Вы романы фантастические писать не пробовали?

— Напрасно смеетесь, Алексей Александрович! Я говорила, что у меня улики косвенные. Но о том, что она убила человека, Щукина сказала уже в доме престарелых своему знакомому, Петру Петровичу, бывшему милиционеру, который ей в общем-то не поверил. В этой истории все не доверяли друг другу.

— Она признавалась? Ну, в деле ничего такого нет, — растерянно сказал Сурин.

— Я рассказываю вам свою версию, еще раз повторю, что улики только косвенные. Причина преступления кроется в уязвленном самолюбии сразу двух женщин: самолюбие Клары Андреевны было задето изменой мужа, а ущербное самолюбие Прасковьи Щукиной превратило ее в чудовище, мстившее за обиду. Возможно, что Прасковья не планировала убивать Александра, а просто хотела унизить его, как он унизил ее, не знаю. Но сложилось как сложилось, она убила его и спокойно отправилась на работу. Щукину абсолютно не волновала Клара, которая очнулась после ухода и была уверена, что это именно она убила своего мужа.

— Вы считаете, что осудили невиновного?

— Да, и этим спровоцировали новое убийство — убийство Прасковьи Щукиной.

— Ну, я не готов отвечать за события двадцативосьмилетней давности. Надо с этим со всем разбираться.

— Я должна буду сказать о том, что следствие по делу проведено из рук вон плохо. Клара Андреевна жива, ей будет тоже важно узнать, что она невиновна. Свои предположения я буду высказывать в газетной статье.

— Ну, пусть мое руководство принимает решение, стоит ли вспоминать дела давно минувших лет.

— У вас нет вариантов. Без этой истории невозможно определить, кто убил Щукину.

Юлька видела, как теперь главред смотрел прямо на нее обжигающим взглядом, в котором она прочитала: «Молодец, Сорнева, ну молодец».

Глава 44

Кто старое помянет — тому глаз вон, а кто забудет — тому оба.

Наши дни

Заурский продолжал пить кофе, напиток был свежий, крепкий, ароматный, именно такой умеет готовить бессменный его секретарь Валентина Ивановна.

— Я пока не готов что-то сказать, — Сурин не мог скрыть своей растерянности. — Следователь, который вел это дело, давно на пенсии, а может, вообще куда-нибудь переехал.

— Алексей Александрович, статья Сорневой будет опубликована, и ваше дело — начинать новое расследование или нет, но мы имеем право обращаться в вышестоящие инстанции о пересмотре дела. Это редакционная позиция.

— Ну ведь у вас что-то еще в запасе, — Спирин внимательно посмотрел на Юлю.

— Конечно! История о том, за что и как убили Прасковью Щукину.

— Это тоже ваша версия с косвенными уликами?

— Ну если хотите, то так. Я вам ее сейчас изложу. Мне показался странным тот факт, что Щукина видела какие-то образы, якобы к ней приходил умерший человек, человек, которого она боялась и который никак не мог реально приходить, потому что она его убила много лет назад.

— Мы сейчас переходим к привидениям? — язвительно заметил Спирин.

— В каком-то роде — да. Я понимала, что Щукина реально боялась этих визитов, но они действительно были. Кстати, Прасковья Петровна была женщиной уравновешенной, с сильным характером и ни в какие потусторонние силы не верила.

— И какой вывод из этого следует?

Юля взяла пакет, который лежал рядом на стуле, и вытащила маску.

— Посмотрите, это простая с виду поделка — на маску наклеена фотография человека. Вот этой маской пугали Щукину, а наклеена здесь фотография убитого ею Александра Гулько. Фотография увеличенная, немного размытая, но этого было достаточно, чтобы напугать Щукину.

— М-да, еще в религии первобытных обществ маска служила олицетворением сверхъестественной силы, считалось, что маска может подключаться к людям и вытягивать их жизненную энергию, — поддержал Юлю Заурский.

— Мне кажется, что человек, который пугал Щукину, просто хотел сказать, что знает ее тайну.

— Значит, этот человек либо работает, либо живет в доме престарелых, — заметил Сурин.

— Вы правильно уловили суть, Алексей Александрович! — воскликнула Юля. — Абсолютно правильно. Я тоже начала соображать в этом направлении. Масочка-то — мостик в прошлое, и нашлась она случайно, ее выкинули в пакете в мусорный бак, но это видела одна бабушка, которая решила, что выкинули ее лекарства, и принесла пакет назад. Пакет относила в мусор медсестра. У Клары Андреевны было две дочери. Первая девочка, названная в честь любимого мужа Сашей, родилась инвалидом, у нее было редкое заболевание, редчайший генетический дефект — прогерия.

— Это когда организм человека преждевременно стареет, — добавил главред.

— Да, именно так, дочка Саша была старушкой, и Клара Андреевна не работала, а занималась девочкой. Поэтому на ее эмоциональное состояние влияло заболевание дочери. Когда Клару Андреевну арестовали за убийство мужа, она попросила домработницу отвести девочку на время к Щукиной. Почему она приняла такое решение, не знаю, возможно, у нее не было родственников и парикмахерша на то время показалась ей самым близким человеком. Тем более что Щукина, испытывая любовные чувства к Александру Гулько, всячески набивалась в друзья к Кларе и угождала ей. Вы представляете какой оксюморон?

— Оксю — что? — не понял Сурин.

— Оксюморон. Это такая стилистическая фигура речи, сочетание несочетаемого. К убийце привели ребенка, отца которого она убила. Представляете состояние Щукиной, хорошего мало. Она тут же определила девочку в больницу, да и формально она не могла ребенком заниматься, у ребенка один родитель погиб, а другой был арестован.

Об этом мне рассказала Раиса Паушек. Девочка в больнице скоропостижно скончалась, инсульт. Справедливости ради нужно сказать, что с такой болезнью живут вообще мало. Я в Интернете нашла только один случай — инвалид с заболеванием прогерия прожил сравнительно долгую жизнь, до двадцати лет. Вероятно, тот факт, что исчезли любовь и забота мамы, сильно повлиял на девочку Сашу Гулько.

— А другая дочка? — уже заинтересованно спросил следователь.

— Вторая девочка родилась в тюрьме, когда Клара сидела. Ее зовут Нани, но, как оказалось, по документам у нее имя Нина. По словам Клары Андреевны, она очень хотела ее назвать Наташей, а записали ребенка в тюремном лазарете Ниной, вот и получилось — Нани. Итак, у Клары Андреевны есть дочь Нина. Она уже взрослая и работает в доме престарелых медсестрой.

— Нина Александровна? — подскочил со стула Спирин.

— Она самая, правда, фамилия у нее нынче другая, Сергеева. Нина живет вместе со своей матерью, Кларой Андреевной, и имеет маленького ребенка. Нина Сергеева работает в доме престарелых ночной медсестрой. Кстати, дома у них очень хорошо и уютно.

— Вы что, у них дома были без разрешения следствия?

— Была по соображениям журналистским. Я материал буду готовить о женщинах, которые убили или пытались убить своих мужей.

— А я об этом знаю? — спросил Заурский.

— Пока нет, Егор Петрович, но я думаю, что вы меня поддержите в разработке этой темы, потому что я для себя не нашла ответ на вопрос: женщина, которая оказалась способна на убийство, все-таки палач или жертва? В данной ситуации Клара Андреевна — дважды жертва.

— А про дочку дальше можно? — спросил Сурин.

— Нина тут главный персонаж. Дети, родившиеся в тюрьме, — дети особые. Многие из них повторяют сомнительный жизненный путь родителей, становятся жестокими, копируют тюремные повадки. Резонно предполагать, что дети, рожденные матерями в тюрьмах, повторяют судьбу той, что дала им жизнь. Скорее всего, у Нины тоже произошел сбой генов, как у ее старшей сестры, только генов души, а это еще страшнее. Я не знаю, как и почему, но она вычислила Щукину. Думаю, что она много раз задавала вопросы матери, а Клара — человек честный и открытый, могла ей рассказать всю историю таким образом, что Нина заподозрила неладное. Щукину она случайно увидела в доме престарелых, куда устроилась на работу. Кстати, вам надо разобраться еще с одной историей — взаимоотношениями Котенковой и Щукиной. Они знали друг друга еще до того, как жизнь свела их в доме престарелых, знали и ненавидели друг друга. Нина тоже ненавидела Щукину, но она не просто ненавидела, а решила действовать. Фотографию, которую она нашла дома, девушка наклеила на маску, и в то время, когда дежурила, она просто пугала Щукину этой маской. На конкретные дни, вернее ночи, когда к Щукиной приходило привидение, мне указали соседка Щукиной Глафира Сергеевна и друг Петр Петрович. Я проверила — это были дежурства Нины Сергеевой. После того как маска случайно нашлась, я поняла, кто ее сделал и какое это имеет отношение к убитому Александру Гулько. Все встало на свои места.

— Ну, это обрывок истории прошлых лет, а кто все-таки убил Щукину?

— Думаю, что это сделала Нина Александровна Сергеева, Нани.

— Зачем?

— Я уже говорила, что дети, рожденные в тюрьме, особые дети, с поломанной психикой. Они уже появились на свет за колючей проволокой, хотя никогда не совершали преступлений. Кларе Андреевне после отсидки дороги были закрыты, она нищенствовала, перебивалась с хлеба на воду. Нина хотела в жизни другого, но другое не складывалось — она рано родила ребенка, муж сбежал, и перспективы одной воспитывать сына ее не устраивали. Она могла надеяться на единственную опору, — материнскую любовь, но Клара Андреевна всю жизнь горевала о безвозвратно ушедшей дочери Сашеньке и корила себя, что Сашенька умерла по ее вине. Саша как была первенцем, так и осталась первой для нее на всю жизнь. Нани считала, что любовь матери доставалась ей по остаточному принципу.

Кстати, в детдоме сердобольные сотрудники, нарушив закон, дали Нине новую фамилию, именно потому, что один из родителей совершил особо тяжкое преступление и они боялись, что у ребенка может быть психическая травма. Девочка заговорила на два года позже своих сверстников. Кроме собственной матери, Клары Андреевны, которая рассказала Нине историю своей жизни, думаю, что были еще «рассказчицы», например, воспитатели в детском доме. И еще есть одно странное совпадение — следователя, который вел дело, зовут Дмитрием Николаевичем Просиным.

— Да, именно так и зовут, — удивленно сказал Сурин. — Это тоже имеет отношение к делу?

— Да, имеет. Дмитрий Николаевич действительно возрастной человек, он болен, и за ним ухаживала медсестра Нина Сергеева, ставила ему уколы. Это я узнала в поликлинике, к которой приписан ваш ветеран, он, между прочим, остался очень доволен медсестрой Ниной. Специально она вышла на него или случайно, не знаю, но думаю, что именно он рассказал ей о деле, которое вел, — убийстве Александра Гулько. Это Просин заставил ее усомниться в том, что ее мать совершила убийство. Нина — женщина деятельная, она могла найти и других свидетелей, которых нашла я, свидетелей с косвенными уликами, и сложить свою картинку произошедшего. Она начала потихоньку пугать Щукину, но ей было этого мало, она все время искала удобный случай, чтобы отомстить, и случай этот ей представился.

— У вас чем дальше, тем интересней, — подал голос Сурин.

— Понимаете, к счастью, с журналистами люди охотней общаются, чем с правоохранительными органами. А поработав санитаркой, я к журналистским вопросам прибавила и знание темы.

— Не зря ты меня втянула в свою аферу, — улыбнулся Заурский.

— Ну что вы, Егор Петрович, без вашей поддержки у меня бы вообще ничего не получилось! — горячо сказала она. — Мне кажется, что однажды вечером Нина увидела, как сторож случайно оставил во дворе канистру с бензином. Кто перевернул канистру, разлил бензин, кинул спичку — пробегавшие подростки, просто хулиганы, выходившие курить старики — не знаю, но факт остается фактом — начался пожар.

Нина перед сном обходила палаты, она обманывает, что заснула в подсобке, ее видел Петр Петрович идущей по коридору. Нина увидела дым, но еще она заметила, что в конец коридора пошла Щукина, и решила, что это шанс. Она задушила Щукину пояском от ее же халата и разыграла комедию, о которой вы уже знаете.

— А доказательства, девушка, у вас есть доказательства, что это совершила Сергеева? У вас пока получается рассказ, яркий и цельный, одним словом — художественная литература.

— Добывать доказательства — это ваша работа. Думаю, что люди — и сторож, и Петр Петрович, и баба Таня, и Клара Андреевна, которая видела, как Нина вытаскивала из альбома фотографии убитого Александра Гулько, — подтвердят мои слова. Сделайте косвенные доказательства прямыми, я вам только поаплодирую.

— Спасибо, мне нужно уйти, — Сурин поднялся со стула. — Мне срочно на работу.

— Конечно, Алексей Александрович, вы и так со мной время потеряли. Спасибо вам за терпение.

Когда дверь за следователем закрылась, Юлька посмотрела на главреда и услышала:

— Сорнева, ты будешь, наконец, кофе? А то журналист, отказывающийся от кофе, у меня вызывает подозрение!

Глава 45

Дискуссия с ненавистью разжигает ее огонь.

С. Гарчиньский

Наши дни

Она всегда знала, что мать больше всего на свете любила умершую Сашеньку. Мама всегда говорила про нее, рассказывала, какой доброй девочкой она была. И выходило, что будто Нину не за что любить и жалеть, раз она жива и здорова. Нина хорошо помнила детский дом, злые голоса воспитателей и обращение к себе — «тюремный подкидыш». Она не очень понимала, почему «тюремный», но старшие девочки объяснили ей, что раз мать сидит в тюрьме, то она самый что ни на есть «тюремный подкидыш», и добавляли такие страшные подробности, что Нине хотелось сбежать далеко-далеко.

— Убийца твоя мать!

— Этого не может быть, — Нина умела за себя постоять.

— Убийца, убийца! Она твоего отца пришила.

И Нине казалось, что это слово — «убийца» — преследует ее повсюду, как будто ей поставили метку, клеймо на лбу. Однажды она не выдержала и спросила воспитателя:

— Это правда, что моя мать убила моего отца?

— Ты еще мала, чтобы об этом рассуждать! — оборвала ее женщина.

— Но мне сказали старшие девочки!

— Твоя мать сидит в тюрьме, а за что, мне никто не докладывал. Вот освободится, и сама у нее спросишь.

«Значит, это правда, — подумала Нина, — я дочь убийцы» — и понимание этого ожесточало и разъедало ее душу. Когда мать, Клара, появилась в ее жизни, Нина была уже сформировавшимся, озлобленным на весь мир человечком и носила другую фамилию, которую ей дали в детдоме, Сергеева. Историю матери о ее жизни, об умершей сестре она выслушала спокойно и в упор спросила:

— А отца ты убила?

— Так получилось, девочка моя, это было в очень тяжелом эмоциональном состоянии. Я уже понесла за это наказание.

Нина недоумевала, как ее мать, спокойная, уравновешенная, правильная в нынешних словах и поступках, могла ножом убить своего мужа, ее отца. Тут было что-то не то. Мать ее раздражала и тем, что все время пыталась Нину образумить, привить хорошие навыки, говорила о справедливости. Разве может это делать человек, лишивший жизни ее отца?

— Ты должна подтянуться по математике, Нани, — убеждала Клара Андреевна дочь.

— Я ничего никому не должна, — обычно отвечала Нина.

Конфликт матери и дочери так бы и усугублялся, если бы Нина к пятнадцати годам не влюбилась. Ее избранником стал парень Семен из соседнего двора, отсидевший за хулиганство.

— Нани, ну чем он тебе нравится?! — мама переживала. — Он же в тюрьме сидел!

— Ты тоже в тюрьме сидела, не надо меня Семеном попрекать, — огрызалась девушка.

Любовь вдруг сотворила с Ниной чудеса — она поступила в медучилище и, казалось, была этим довольна. По крайней мере этим была точно довольна ее мать. Отношения с Семеном складывались сложно, и когда девушка сказала ему о том, что беременна, он просто посмеялся.

— И что, Нинка, ты предлагаешь? Нищету плодить?

— Я буду рожать, — уперлась она.

— Да делай ты что хочешь, только без меня.

Любовь дала большую трещину, и Нине пришлось рассказать о беременности матери, которая обрадовалась и даже начала уговаривать дочь рожать.

— Ты представляешь, доченька, родится девочка и мы назовем ее Сашенька!

Такого стерпеть Нина уже не могла.

— Какого черта ты носишься со своей Сашенькой?! Твоей Сашеньки давно нет, а я живая, живая, а ты этого не видишь! Ненавижу тебя, ненавижу!

Нина родила мальчика, а его отец исчез, так и не увидев сына, чему Нина значения уже не придавала. Любовь прошла. Мать ринулась так активно помогать с внуком, что Нина успела окончить училище, приобрести специальность медсестры и даже устроиться в поликлинику.

Денег не хватало, и девушка все время брала подработку. Так она познакомилась с Дмитрием Николаевичем Просиным, человеком, у которого была тяжелая форма сахарного диабета и который практически ослеп. Нина делала ему уколы и почти каждый день слушала интересные рассказы о его работе, а он тридцать лет отслужил в милиции в отделе по раскрытию убийств. В какой-то день Нина услышала рассказ о своей матери, Кларе Андреевне Гулько, который подтверждал ее сомнения. Волна мести, которая улеглась было, поднялась с новой силой.

— Дмитрий Николаевич, то есть вы считаете, что Гулько сама не могла убить?

— Она хрупкая и худенькая была, силы удара у нее такой не было.

— А почему же ее тогда обвинили?

— Не было других подозреваемых, не было.

— То есть вы думаете, что мужчину убил кто-то другой?

— Скорее всего да, повыше ростом и помощнее, но на нас так давило начальство, сроки выходили, да и женщина сама призналась в убийстве.

Дома Нина еще раз с матерью завела разговор об отце и наконец случайно выяснила, как мать попала в квартиру, в которой у отца было любовное свидание. Тогда первый раз прозвучало имя Паши Щукиной.

— Она хорошая женщина, раскрыла мне глаза на его похождения, но вот только Сашеньку не уберегла. Я не могла с ней больше общаться.

Для того чтобы побольше узнать о «хорошей женщине», Нина несколько раз сходила в парикмахерскую, но бесполезно, там давно были новые мастера, новые клиенты, о Паше Щукиной, хорошем мастере прошлого века, слышали, но не больше.

Судьба приготовила Нине Сергеевой подарок: когда она устроилась на еще одну работу, ночной медсестрой в дом престарелых, она не поверила своему счастью — среди обитателей дома была Прасковья Петровна Щукина, та самая, бывший модный парикмахер, и у Нины родился план.

Во-первых, ей надо было выяснить у Щукиной, имеет ли она все-таки отношение к убийству. Ее мать-овечка просто на такое не способна.

Каждый вечер своего дежурства Нина заводила с Прасковьей Петровной нужные разговоры, сначала о прическах того времени, потом о ее клиентах, и наконец услышала то, что хотела.

Старики вообще живут воспоминаниями, потому что в настоящее время жизнь у них замерла, ничего яркого и интересного не происходит, все интересное было в прошлом. Это когда-то у Паши Щукиной были самые модные клиенты, самые стильные стрижки, хорошие по тем временам заработки, а сейчас она — старуха с плохо передвигающимися ногами, озлобленная на весь мир. Она, как и десятки других в доме престарелых, никак не может приспособиться к неизбежному физическому дискомфорту, к тому, что здоровье постоянно ухудшается, тело стареет, а у окружающих отсутствует терпимость. Занятие, которое бы ее отвлекало, отсутствует. Такие люди не могут преодолеть озабоченность близкой смертью и принять мысль о ней без ужаса. Они живут прошлым, постоянно обращаясь к нему, потому что будущего у них нет, жизнь с каждым днем все укорачивается и укорачивается. Их желание поучать и стыдить людей более молодого возраста разбивается о равнодушие окружающих. И если во всем этом хаосе найдется такой человек, как медсестра Нина, который будет слушать стариковские бредни, то старый человек потянется к ней немедленно.

Нина Сергеева испытывала чувство сладкой мести, наконец ее нестерпимая обида, оскорбления, унижения будут хоть как-то компенсированы. Она чувствовала, что Щукина имеет отношение к давней истории, но старуха молчала, и Нине пришла в голову мысль, как можно это молчание оборвать. Она сделала маску, простенькую, наклеив на картон увеличенную фотографию убитого Александра Гулько. Фотографий дома было много, больших, выразительных, он любил фотографироваться, и выбрать было из чего. Нина с удовольствием сделала маску, получилось очень даже натурально. В одну из ночей, что она дежурила, Нина просто подошла в этой маске к кровати Щукиной. Эффект превзошел все ожидания. Уже следующим вечером медсестра слышала душераздирающую историю о пришельце с того света.

— Я узнала его, — Щукина указывала скрюченным пальцем куда-то в потолок. — Это был он!

— Кто он и почему он к вам приходит? — наивно спросила она.

— Человек, которого я любила, — прошипела старуха.

— А-а-а, ошибки юности.

— Много ты понимаешь, — разозлилась Щукина. — Душа его мается. Виновата я перед ним. Плохо я с ним поступила. Ножом ударила. За душой он моей пришел, помру я скоро.

— Вы еще всех нас переживете, — ненависть в душе Нины клокотала и требовала выхода. «Виновата она перед ним! Передо мной ты, старая карга, виновата! Это я в тюрьме родилась и в детском доме баланду ела, а ты черную икру, которую тебе клиенты доставали. Ты передо мной прежде всего виновата!» Нина поняла, что убьет Щукину, не сегодня, может, но обязательно убьет, такие гадины, как она, не имеют права жить. Ее агонию она еще продлит немного, походит к ней в палату ночью в маске, чтобы чувство вины, которое возникло у Щукиной на старости лет, закрепилось, проросло внутрь, разложило ее на кусочки. Тогда смерть ей покажется избавлением.

В ту ночь, когда произошел пожар, Нина поняла, что судьба протягивает ей руку, которой она покарает преступницу, убившую ее отца, сломавшую жизнь ее семьи.

Когда на заднем дворе вспыхнул пожар — курить туда ходили многие, и медперсонал, и обитатели дома престарелых, — Нина хотела было забить тревогу, но другой путь развития событий показался ей более интересным, она увидела, что Щукина пошла по коридору к заднему дворику. В коридоре никого не было, было тихо и темно. Нина решилась.

— Это ты? — удивленно произнесла Прасковья Щукина. — Надо вызвать пожарных, мы горим!

— Тебе они уже ничем не помогут, — Нина ловко накинула поясок на шею женщине и крепко потянула, опуская на пол обмякшее тело.

Пусть кто-то теперь рассказывает ей, как страшно убить человека. Это не страшно, когда мысленно убиваешь много раз, руки не дрожат и не текут слезы. Наступает состояние легкости, хочется парить и не видеть, не вспоминать, что там было на грешной земле.

Глава 46

По мере взросления вы узнаете, что одна рука нужна вам, чтобы помогать себе, а вторая — помогать другим.

С. Левенсон

Наши дни.

— Знакомьтесь, молодого человека зовут Юрий, Юрий Тарасов, предприниматель. — Главред был в хорошем настроении, чего не скажешь о Юлии Сорневой.

— Очень приятно, — она кивнула, но даже не повернулась в его сторону. Она не хочет знакомиться ни с какими предпринимателями, ни с какими Юрами, потому что хочет, чтобы ее просто не трогали. У нее упадок сил, творческий застой, если хотите, творческий спад. Юлька потеряла сон и желание что-то писать, творить и менять мир. Хватит ей одного дома престарелых, она словно оставила там частичку своей души и бегает каждый день, чтобы посмотреть, как новая санитарка меняет памперсы, и пообщаться с оставшимися близкими людьми.

— Ты совсем с ума сошла?! — возмущается Кристина, которая закончила на нее обижаться за то, что она себя выдавала совсем за другого человека. Ей было невдомек, что тут может притягивать, в доме престарелых, не медом же тут намазано. — Тебе что, своей работы мало? Снуешь тут, как челнок, проверяешь чистоту, как санитарный врач. Уже иди в свою газету! Ну тебя!

У Кристины хорошее настроение, все-таки она ходит в кино со следователем Алексеем, а может, и не только в кино. Юлька не спрашивает, будет нужно — скажет сама.

Кристина проходит по делу о мошенничестве свидетелем, и Сорнева не собирается рассказывать и делиться со следствием какими-нибудь подробностями. У нее у самой рыльце в пушку, но она уверена в том, что делает благое дело — на деньги, что отдала ей Кристина, Надя Метеля купила квартиру своей тетке Глафире Сергеевне, но та наотрез отказалась уходить из дома престарелых.

— Здесь за мной уход медицинский, а что я одна буду в квартире как сыч сидеть!

Надя плакала, просила прощения у тетки, на то и родственники, чтобы уметь прощать даже самые непростительные ошибки. Редакционный корректор Надя опять в поисках очередной любви и рассказывает, что ее друг сейчас служит в жаркой стране, и когда срок контракта закончится, он обязательно к ней приедет. Ответсек Мила Сергеевна фыркает у Надюшки за спиной и крутит пальцем у виска.

А Юля жалеет Надю: она — человек романтичный, и переписка ей помогает верить в любовь и заграничное счастье, хотя Юля уверена, что глубоко в душе Надя понимает, что это сказка и человек на другом конце интернет-пространства вообще может оказаться бабушкой в инвалидной коляске или юнцом. Но так хочется верить, обманываться и надеяться на чудо, а чудес, как известно, не бывает.

Уголовное дело Антонины Котенковой еще долго не дойдет до суда, всплывают все новые и новые подробности, новые истории и новые фигуранты. Антонина молчит, а вот ее любовник Геннадий Иванович активно сотрудничает со следствием. Шок, который испытал город, когда Антонину арестовали, потихоньку сходит на нет. На должность директора дома престарелых назначена молодая и энергичная женщина, которая рьяно взялась за ремонт.

Женщина преклонного возраста Генриетта, которая поступила на место Прасковьи Щукиной, красит щеки румянами арбузного цвета. Румяна обсыпаются с морщинистых щек и лежат на груди.

— Детка, ты плохо выглядишь! — сочувственно говорит она Юле.

— Так она целыми днями полы моет, вот и устает, — поддерживает ее Глафира Сергеевна.

Юля уже десять раз говорила им, что она уволилась из дома престарелых, нашла другую работу, но они ничего не помнят об этом. Для них она по-прежнему санитарка, которая продолжает работать.

— Я не работаю больше здесь, я вам это уже говорила, — в отчаянии произносит она.

— Как не работаешь, — возмущается Генриетта. — Ты же меня вчера печеньем кормила. Мягкое, овсяное.

Надо же, а про печенье она помнит! Оно и правда было овсяное.

— Так это я просто в гости к вам приходила, гостинцы принесла.

— Какие гости? — недоумевает Генриетта. — Ты же наша санитарка Юля.

Юлька только махнула рукой, какая теперь разница, как ее тут называют, главное, что узнают.

Сильно сдал Петр Петрович и теперь почти не выходит в коридор. Кристина пообещала поговорить с врачом, вдруг необходимы какие лекарства. Юлька лекарства купит, благо в аптеках все полки заполнены, были бы деньги.

Историю с Ниной Сергеевой и Прасковьей Петровной здесь стараются не вспоминать. Медперсонал обучен, что и где говорить, а у стариков памяти совсем нет, ну, рассказывал кто-то какую-то страшную историю, только когда это было? Да и было ли вообще?

Нину иногда вспоминает Кристина, вздыхая при этом.

— Никогда бы не подумала, никогда! Такая сдержанная была, старалась на работе.

— В тихом омуте черти водятся, — обычно отвечает ей Юлька.

Юлии Сорневой почему-то не жалко было Нину, а вот за Клару Андреевну сердце болело. Она помнила, как женщина ей позвонила после Юлькиной газетной публикации, наделавшей много шуму. Юля приготовилась услышать слова благодарности в свой адрес, но прозвучало совсем другое.

— Вы зря ворошили прошлое. Уже ничего не вернуть, ничего не изменить.

— Почему?! — возмутилась Юля. — А ваше честное имя? Вы же отсидели за чужое преступление!

— Сашу не вернешь. Старшая дочь у меня была инвалидом и умерла, младшую я тоже потеряла. Она ослеплена ненавистью.

— Ее можно хоть как-то понять, вы должны это сделать. Она защищала вас, мстила за вас, за своего отца.

— Александр Гулько не отец Нани.

— Что вы сказали? — Юлька подумала, что ослышалась.

— Александр Гулько не отец Нани.

— А кто же ее отец?

— Это неважно. Я звоню вам сказать, что вы зря ворошили прошлое, оно этого не прощает.

Юлька знала, что Нина Сергеева во всем призналась, но ее психика так сильно искалечена, что требуется врачебно-психиатрическая экспертиза.

Все это последствия Юлиного вмешательства в чужую жизнь, но Юля хотела справедливости, искала правду, спасла невиновного, а невиновному это оказалось не нужно. Она нашла убийцу, а убийца оказалась жертвой.

Тогда какой же смысл в ее работе? Может, то, что любит цитировать главред: «Как много можно совершить добра при помощи бумаги и пера», — к ней не относится? Она мыслила совершить добро, а теперь вокруг только разрушенные судьбы, боль и отчаяние. Справедливость восторжествовала в отдельно взятом доме престарелых? Только вот в самом здании ничего не изменилось — одинокие старики на пути ожидания смерти.

— Журналист Сорнева, вы у нас нынче в каком измерении? — Заурский смотрел на нее строго и выжидающе. — Ты, похоже, меня не слышишь? Я тебя с молодым человеком знакомлю, — шутя продолжал он.

— Можно я пойду, Егор Петрович?

— В смысле, куда пойдешь?

— Не знаю, домой, наверное. Пока домой, а там не знаю. Я устала, — она не обращала внимания на молодого человека, который растерялся.

Егор Петрович подошел к Юле и погладил ее по голове.

— Девочка моя, ты устала, ты очень устала, я понимаю. Такие стрессы пережить!

Юлька расплакалась, громко, во весь голос.

— У меня нет сил, Егор Петрович, нет сил. Нет сил, чтобы слушать других людей, чтобы любить. У меня нет сил ни на что…

— У тебя синдром выгорания, ты слишком много сил потратила на дом престарелых, на расследование, на материал.

— Это не имело смысла, Егор Петрович.

— Неправда, служение людям всегда имеет смысл. Людям нужно сострадание, участие, помощь в преодолении моря житейского. Тебе на эту работу хватает и сердца и сил, потому что без сердца здесь никак. Но надо выходить из этого пике. Ты делаешь все по самому большому счету, по внутреннему чувству долга. Ты у меня умница, ты настоящая.

Слезы на глазах высыхали, и она знала, что Заурский не будет просто так утешать и просто так хвалить, значит, она все делала правильно. Как он сказал, синдром выгорания? Нет уж, это не про нее, она не собирается выгорать, у нее еще хватит запала. Это временная усталость, и она пройдет.

— Может, я приду в следующий раз? — сказал Юрий Тарасов, о котором, как ему показалось, забыли.

— Нет уж, — произнесла Юлька. — Раз пришли, рассказывайте.

— Это как раз твоя тема, помнишь, ты мне говорила, как можно помочь одиноким старикам?

— Помню! — осторожно сказала Юля. — А вы, Тарасов, что предлагаете?

— Напугаешь мне молодого человека, — засмеялся Заурский. — У него отличная идея, инициатива, а ты как строгая учительница в школе спрашиваешь.

— Да все нормально, — Юрий заулыбался. — У вас тут, смотрю, работа нервная.

— Нервная, — согласился Заурский. — Давайте, Юрий, рассказывайте.

— Я хочу инвестировать в частный дом для престарелых. Мне в администрации уже предложили посмотреть бывшую базу отдыха в лесном массиве. Место красивое, тихое. Старые люди любят покой и красивый вид из окна. Обязательно должна быть большая столовая, питание четырехразовое. Ну и, конечно, солидное медицинское обслуживание и уход. Нужно подобрать персонал, люди должны быть терпеливыми, приветливыми, чуткими и внимательными. Ну, в общем все. Просто мы случайно с Егором Петровичем в администрации разговорились, он сказал, что мне нужно обязательно в редакцию приехать, и вот я здесь.

— Юрий, вы работаете волшебником, — Юля смотрела то на Тарасова, то на Заурского. — Егор Петрович, какой вы молодец, что нашли его!!! Вы, Тарасов, тоже молодец.

— Да я в Германии несколько лет жил, у меня там родители. Там дома престарелых — в «умных» домах, где компьютер включает и выключает свет, открывает окна. Там даже санузлы сделаны таким образом, что в душе можно мыться, не прилагая усилий.

— Вы откуда взялись, Тарасов! Вы нам очень нужны со своими идеями, умными туалетами. Как это все вовремя!

— То есть наша газета поддерживает этот проект?! — уточнил Заурский. — Будем писать, продвигать, помогать.

— Спрашиваете, Егор Петрович, конечно!

Когда встреча закончилась, исчезло и грустное Юлино настроение, ей некогда теперь хандрить, впереди такое интересное дело! Она вышла из редакционного подъезда и увидела Тарасова.

— Тарасов! Вы почему не идете домой?

— Я вас, Юля, жду. Хочу пригласить вас сегодня вечером в клуб, на вечеринку. Мои знакомые музыканты сегодня выступают, — было видно, что он волновался.

— В клуб???

Юлька поняла, что сейчас ей очень хочется в клуб, чтобы кричала, звенела музыка, и чтобы танцы до упаду, и высокие каблуки, и новое красное платье. И рядом Тарасов — человек-волшебник, человек-романтик, который, как и Юлька, хочет изменить мир в лучшую сторону.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg