«Силиконовая надежда»

Силиконовая надежда (fb2) - Силиконовая надежда (Клиника раненых душ - 1) 1855K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Марина Крамер

Марина Крамер Силиконовая надежда

«Мы ответственны за тех, кого приручили».

Хорошее, благородное правило…

Но что делать, если ты разочаровался?

Как быть, если ты понял, что не должен был приручать того, кто приручился?

Анхель де Куатье. «Маленькая принцесса»

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Крамер М., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

Аделина

Меня зовут Аделина, и я вижу сны. Понимаю, что звучит странно, сны видят все, но мои сны иногда, к моему ужасу, сбываются наяву. И – никогда ничего хорошего. Честное слово, ни разу не сбылось что-то приятное, позитивное и доброе, только всякая дрянь. Чаще всего мне снится брат. Николай, или Николенька, как звала его мама, единственный родной человек, оставшийся у меня в жизни. Мама умерла, отец давно живет в другой стране и даже не вспоминает о том, что в его жизни когда-то были жена и дети. Мы уже взрослые, ему нет нужды заботиться о нас – да и в нашем детстве он не слишком обременял себя этим. Когда он решил перебраться за границу, мама отказалась ехать с ним, они оформили развод, и больше отец в нашей жизни не появлялся. Я даже не знаю, жив ли он. Когда шесть лет назад умерла мама, я только-только открыла свою клинику, а Николенька делал вид, что учится на втором курсе факультета журналистики. Мама так и не узнала, что мне приходилось оплачивать его зачеты и экзамены, иначе за систематические прогулы и неуспеваемость его давно бы отчислили и отправили в армию. Это, наверное, даже к лучшему – она ушла спокойно, не переживая и не волнуясь за нас, считая, что я, как старшая и успешная, не дам пропасть младшему брату и помогу ему чем смогу (в основном, конечно, деньгами) на пути в большую журналистику. Если, конечно, она в тот момент об этом еще помнила. Не узнала мама и того, что ее обожаемый Николенька вместо написания статей и чтения умных книжек просиживал сутками за компьютером, играя в преферанс. Он был одержим идеей быстрого заработка, и, разумеется, журналистика не относилась к тем видам деятельности, где можно за пять минут заработать кучу денег. Правда, как выяснилось, игра в преферанс тоже требовала таланта и напряжения умственных ресурсов, а также денежных вложений. Но, когда я об этом узнала, было уже поздно…

Мне приснился сон, в котором я увидела брата стоящим в яме, а сверху на него сыпалась земля. Я кричала, спрыгнула к нему и руками старалась отгрести землю, засыпавшую Николеньку с большой скоростью. Мне никак не удавалось ни вытащить его, ни хотя бы остановить поток сыплющейся откуда-то сверху земли. Проснулась я от боли в пальцах и такого бешеного сердцебиения, что всерьез подумала о вызове кардиобригады. Первое, что я сделала, немного успокоившись, – это позвонила брату. Николенька взял трубку не сразу, недовольно пробурчал:

– Какого фига, Деля? Семь утра!

– Вот и прекрасно, тебе давно пора быть на ногах и в университет собираться. – После очередного отчисления мне удалось-таки уговорить ректора восстановить моего непутевого братца, но, похоже, скоро его опять отчислят за непосещение.

– У нас сегодня нет занятий.

– Коля! Может, хватит? – не выдержала я, нервно выдергивая из пачки сигарету. – Занятия у вас есть, только ты туда не собираешься.

– Вот скажи, ты зачем задаешь вопросы, ответы на которые тебе всегда не нравятся? – поинтересовался брат.

– Не заставляй меня ехать к тебе и вести на занятия за ручку.

– Еще не хватало.

– Тогда собирайся и вали сам, я проверю.

– Достала ты меня со своим контролем! – взорвался братец. – Мне двадцать пять лет, я что – сам не разберусь?

– Нет, сам ты, к сожалению, не разберешься, – стараясь не заводиться, произнесла я. – К началу сессии разбираться с твоими пропусками и академической неуспеваемостью опять придется мне. Плавали, знаем.

– Денег зажала – так и скажи.

– Они мне не с неба падают, если знаешь. Короче, быстро собрался – и в университет. Все. В три часа я приеду и заберу тебя, поедем на кладбище.

– У меня лекции в час заканчиваются – мне что, торчать в универе?

– Да, представь себе. В библиотеке посиди, там всегда есть чем заняться. Если, конечно, ты вообще знаешь значение слова «библиотека», господин будущий великий журналист, – съязвила я и положила трубку.

Когда в три часа я подъехала к зданию университета, Николеньки на крыльце ожидаемо не оказалось. Как не оказалось ни в библиотеке, ни в столовой. Собственно, и на занятиях он тоже не появился, это я выяснила в деканате, где декан уже узнавал меня и называл по имени-отчеству.

На кладбище я поехала одна, долго сидела на скамейке у могилы мамы и обещала ей, что не брошу непутевого братца, заставлю его доучиться. Я не стала делить с ним мамину квартиру – у меня уже была своя, и я посчитала, что Николеньке важно остаться там, где он вырос, в привычной обстановке. Я всегда помогала ему деньгами, потому что где еще студент мог их взять? О том, что все деньги он просаживает в покер или на бирже, я узнала значительно позже, когда, как я уже говорила, было поздно на что-то влиять.

Матвей

Едва переступив порог кабинета главного врача, он сразу понял – нет, не сработаются. За столом сидела худощавая блондинка с чуть длинноватым острым носом и огромными прозрачными серыми глазами, взгляд которых ему почему-то сразу не понравился.

«Жаль, – подумал Матвей, беглым взглядом окидывая помещение. – Клиника хорошая, видно, что со знанием дела все организовано, грамотно. Да и клиентура явно состоятельная, если исходить из прейскуранта». Но женщина, сидевшая в кресле главного врача, ему не понравилась, а за годы практики Матвей приучил себя работать только с теми, кто не вызывает у него негативных эмоций, и окружать себя в операционной только теми, кому он мог доверять и кого понимал не с первого слова – со взгляда. «Действительно, очень жаль, – снова мысленно вздохнул Мажаров. – Только время зря потратил».

Эту клинику ему посоветовал бывший однокурсник Валька Мамонтов. Матвей как раз находился в поиске работы – с прежней ушел, почувствовав, что достиг «потолка», забраться выше которого не может, а прозябать там, где неинтересно, не желал. Мажарова называли хирургом от бога, хотя он страшно не любил этого пошловатого сравнения, считая, что человек с дипломом врача просто не имеет права делать свою работу плохо. Но он и в самом деле был талантливым хирургом, способным увидеть проблему там, где остальные ее еще и не заподозрили. Он обладал блестящей техникой, не допускал даже мелких ошибок, а процент излечившихся у Мажарова всегда был выше, чем у других его коллег. Матвей не был честолюбивым, карьерный рост его совершенно не интересовал, и потому он отверг несколько предложений о назначении заведующим отделением, считая, что административная рутина убьет в нем хирурга. Увольнение из больницы, где он проработал с самого окончания института, было связано с тем, что Матвей осознал: он может куда больше, чем резекция желудка, а потому посчитал необходимым заняться пластической хирургией. Не то чтобы его интересовали грудные импланты и обрезанные до пекинесьего вида носы капризных барышень – нет, он хотел помогать тем, кому на самом деле была необходима помощь хорошего хирурга-пластика, – людям, действительно нуждавшимся в коррекции изъянов, а не тем, кому просто не нравилась морщина между бровей. Однако вскоре оказалось, что пластических хирургов развелось столько, что найти работу стало весьма и весьма проблематично. Матвей кочевал из одной клиники в другую, чувствуя, что его потенциал пропадает, растрачивается на устранение незначительных косметических дефектов, тогда как ему хотелось совершенно иного.

Вот тут-то и подвернулся Валька Мамонтов, рассказавший о небольшой частной клинике за городом, которую возглавляла его приятельница Аделина Драгун.

– Баба она еще молодая, но с амбициями, – рассказывал Валька, сидя напротив Матвея в ирландском пабе, куда они приехали как-то вечером посмотреть футбольный матч и попить пивка. – Врачей у нее трое, сама тоже оперирует, но ищет, как я слышал, еще одного хирурга. Клиенты в основном состоятельные, клиника-то вроде пансиона – одноместные палаты, какой-то модный повар, лес кругом, тишина, все условия для реабилитации.

– И что – перекраивает лица за большие деньги?

– Удивишься – нет. Делька, конечно, берется за разные мелочи типа скул и подбородков, но в основном к ней едут те, от кого отказались в других местах – она практически заново людям лица собирает. А для такой работы, как ты понимаешь, необходимо иметь и клиентов платежеспособных, за чей счет клиника и развивается. Ну, и спонсор там тоже имеется, и, как мне кажется, довольно влиятельный и состоятельный, но Делька об этом, понятное дело, не распространяется.

Это Матвея заинтересовало, потому что было как раз тем, чем и сам он хотел бы заниматься. Подарить отчаявшемуся человеку шанс на новую жизнь с новой внешностью – вот о чем он всегда мечтал, как бы ни высокопарно это звучало.

– А телефончик не подгонишь? – небрежно поинтересовался он, расправляясь с огромной креветкой в чесночном кляре.

– Запросто. Только… Аделина Эдуардовна девушка с характером, может со входа огорчить, так что ты имей это в виду.

– А чего так?

– Старая дева, живет одна, все интересы крутятся вокруг работы, так что и к людям она подходит с такой позиции – полезен ли он клинике, будет ли отдаваться на сто процентов. Ее ничего в жизни больше, кажется, и не интересует, – рассмеялся Валька.

– Ну, я не жениться на ней собираюсь, а с отношением к работе у меня никогда проблем не возникало, если знаешь. Давай телефон.

Собственно, вот так Матвей Мажаров и оказался в этом бело-голубом холодном кабинете, откуда теперь собирался выйти после кратких извинений. Едва он открыл рот, чтобы сказать о том, как сожалеет, что потратил чужое время, сидящая в кресле женщина в зеленой хирургической робе под белым халатом вдруг произнесла:

– Если не ошибаюсь, вы – тот самый Мажаров, о котором недавно была статья в «Медицинской газете»?

Матвей слегка удивился:

– Вы читали?

– Да. И если все, о чем там сказано, правда, то вы мне подходите.

– Газетчики приукрасили, конечно, но в целом… Но я не об этом хотел… – и тут его перебили:

– Я в состоянии отделить газетные красивости от истинного положения вещей. Кроме того, я навела справки после вашего звонка. Повторяю – вы мне подходите. Предлагаю определиться, подхожу ли вам я, – сказала Драгун и тут же смутилась, поняв, что фраза прозвучала довольно двусмысленно.

Матвей с удивлением отметил, что смущается она совсем как ребенок – краснеет, опускает глаза и суетливо бегает пальцами по столу. Для довольно сухой внешности и явно тяжелого характера это было странно, но почему-то показалось ему милым.

– Видите ли, Аделина Эдуардовна, я не уверен, что смогу сработаться с вами.

– А я не предлагаю вам работать со мной. У меня есть еще два отличных хирурга, вы можете пока поработать с кем-то из них, они, думаю, с удовольствием будут первое время вам ассистировать.

– Странно, мне сказали, что врачей в клинике трое помимо вас.

– Третий – терапевт. Есть еще анестезиологи, врач кабинета физиотерапии, психолог и психотерапевт. Штат, как видите, немаленький, это не считая медсестер, санитарок, повара с ее помощниками и двух официанток, а также подсобного рабочего и нескольких ребят из охранной фирмы. – Матвею показалось, что, перечисляя это, Драгун даже слегка улыбнулась, явно гордясь своим детищем. – У нас новейшее оборудование, нет проблем с медикаментами, прекрасный послеоперационный уход, словом, вы не пожалеете, если решите остаться. Ну, и работы всегда хватает.

«Похоже, она меня уговаривает, – размышлял Матвей, забыв о приличиях и уже в упор рассматривая сидевшую напротив него Аделину. – Странно, почему она не замужем. Я-то думал, тут все будет запущено – очки, блеклые волосюшки в пучке и запах от сорока кошек, а она вполне интересная женщина. Разве что глаза чересчур холодные и какие-то уставшие. А так – вполне, вполне…»

Драгун вдруг встала и направилась к окну, и Матвей понял, что смутил ее своим пристальным взглядом, и она старается скрыть смущение. «А чего, собственно говоря, я так упираюсь? – спросил себя Мажаров. – Клиника-то на самом деле хорошая. Ну, не приглянулась мне главный врач – так что с того? Она вон и сама сказала, что за один стол со мной не встанет, так в чем проблема? Попробую, пожалуй, поработаю три месяца, не понравится – уйду, кто меня привяжет?»

– У меня только один вопрос, Аделина Эдуардовна, – кашлянув в кулак, произнес он вслух. – Когда мне приступать?

Она обернулась и, смерив его чуть насмешливым взглядом, спросила:

– Что, даже размером оплаты не поинтересуетесь?

– Нет, – весело подтвердил Матвей. – Думаю, платят у вас прилично. Собственно, меня куда сильнее интересует ваша операционная.

– Ну, это мы легко исправим. – Она вернулась к столу, нажала кнопку интеркома, и через секунду в кабинет вплыла пышная белокурая красавица в строгой юбке, белой рубашке и кокетливом бело-голубом платочке на шее:

– Вызывали, Аделина Эдуардовна?

– Да, Аллочка, будьте так любезны, выдайте доктору Мажарову халат и проведите ему небольшую экскурсию по клинике – от палат до операционной.

– С удовольствием, – окатила Матвея томным взглядом администратор.

– А когда закончите, подготовьте, пожалуйста, договор о приеме Матвея Ивановича на испытательный срок.

– Хорошо. Идемте, Матвей Иванович. – Девушка распахнула дверь и жестом предложила Матвею выйти первым.

Выходя, Мажаров затылком ощутил провожавший его взгляд Аделины.

Анна

– А это у нас, так сказать, кухонный блок, – раздался за моей спиной звонкий голос администратора клиники. – Аделина Эдуардовна не любит название «пищеблок», потому называет это кухней. А это – знакомьтесь – Анна Александровна Тихомирова, наш шеф-повар и вообще волшебница.

Я повернулась от раковины, где только что сортировала почищенные помощницей тушки кальмаров, и увидела перед собой высокого выбритого наголо мужчину в одноразовом синем халате поверх туго обтягивавшей бицепсы и широкую грудную клетку белой водолазки. Он смотрел на меня, чуть наклонив вправо голову, и протягивал руку:

– Матвей Иванович Мажаров, новый хирург.

– Анна. – Я проигнорировала протянутую руку, потому что моя была в перчатке и с нее стекали капли воды.

– Значит, это вы – тот самый легендарный шеф-повар, о котором столько говорят?

Я смутилась еще сильнее:

– Ерунда какая-то…

– Хорошенькая ерунда! – вклинилась Аллочка. – Вы ее не слушайте, Матвей Иванович, Аня у нас девушка скромная. Но как только вы попробуете то, что она готовит, – все, считайте, что попали в плен.

– Алуся, перестань, а? – жалобно попросила я, мечтая уже только о том моменте, когда новый хирург выйдет наконец из моего подземного царства.

– Нет, не перестану. Вы, Матвей Иванович, непременно расскажите Ане, что вы любите и не любите есть, и можете быть уверены в том, что она это запомнит.

– Это у вас тут что же, ко всем такой подход? – удивился он, и Алка, зараза, засмеялась:

– Нет, только к избранным.

– Ну, что ты ерунду говоришь? – перебила я, чувствуя, как пылают щеки. – Мы и у пациентов всегда выясняем, кто что любит и не любит, чтобы пребывание здесь было максимально комфортным. Так Аделина Эдуардовна говорит.

– Похоже, начальница ваша тут в большом авторитете, – заметил новый хирург, и я мгновенно почувствовала укол неприязни к нему:

– Не надо ее так называть.

Его брови удивленно взметнулись вверх.

– Я разве что-то обидное сказал? Наоборот, с почтением. Такая молодая женщина – и такое уважение.

– Она очень хороший человек, ее все любят. А сейчас, если вы позволите, мне надо вернуться к приготовлению обеда. На стенке у двери висит блокнот, найдите там чистую страницу, напишите свое имя и перечислите, пожалуйста, то, что любите и не любите. И есть ли аллергия на продукты, – проговорила я заученную фразу почти механическим голосом и отвернулась к раковине.

– Извините, что оторвали вас, – произнес новый хирург за моей спиной. – Было приятно познакомиться.

– Взаимно, – буркнула я, не оборачиваясь, и, наскоро побросав подготовленные тушки кальмаров в большую чашку, ушла в основное помещение кухни, где располагались плиты и рабочие столы.

На самом деле мне это знакомство не принесло ничего приятного, скорее – наоборот. Много лет я приучала себя не замечать мужчин, не впускать никого в свое сердце, не привязываться к кому-то. И тут, когда я почти сумела справиться со всеми соблазнами, чтобы иметь возможность заниматься только работой, вдруг появляется этот Матвей… Нет, я не могу себе позволить никаких симпатий, никаких романов, иначе все, что я выстраивала с таким трудом, рухнет, и я снова погружусь туда, откуда с болью и мучениями выбиралась так много лет.

Аделина

Конверт. Обычный почтовый конверт с маркой в верхнем правом углу. Проблема только в том, что мне никто не может писать писем. Но в адресной строке указано мое имя, значит, ошибки быть не может, письмо адресовано мне. И это не самое лучшее завершение и без того тяжелого дня, вот что. Я была уверена, что в конверте нет никаких добрых вестей – хотя бы потому, что писем я ни от кого не ждала.

Оставив конверт на полке под зеркалом в прихожей, я первым делом направилась в ванную – контрастный душ всегда помогал мне хоть чуть-чуть взбодриться после трудного рабочего дня. Да, я уже несколько лет могу позволить себе домработницу, которая приходит раз в два дня, наводит порядок в моей просторной и почти пустой квартире, готовит какую-то еду – так что у меня нет нужды в домашних хлопотах, если я устала. Но иногда хочется самой приготовить себе ужин, самой вытереть пыль с мебели, почувствовать себя женщиной.

Я живу, словно притиснутая толпой к окну в автобусе. Мимо проходит жизнь, в которой я не участвую – я только наблюдаю за ней, сплющив лицо о холодное стекло, и не могу ни выйти из ненавистного автобуса, ни даже разбить это чертово окно, чтобы хоть на секунду стать свободной и просто попробовать жить. Как запрограммированный автомат, я выполняю каждый день набор необходимых действий, а вечером валюсь с ног от усталости, не в силах не то что сделать что-то лишнее, а даже просто захотеть, пожелать чего-то. Любимая работа превратилась в смысл моего существования. Нет, не потому, что мне нужно много денег, – я отлично умею довольствоваться необходимым и не желать лишнего, а потому, что мне нечем заполнить эту пустоту внутри себя.

Сколько помню, всегда училась. В школе, в академии, на курсах повышения квалификации, на семинарах – везде. Я не была заучкой и ботаничкой, в студенческие времена я всегда была душой компании, много общалась, любила суету и большое количество людей вокруг. Но потом что-то сломалось, пошло не так. Однажды я оглянулась вокруг и поняла, что осталась совершенно одна. Подруги вышли замуж, нарожали детей, друзья тоже женились, компания распалась, у всех свои заботы, дела, работа, карьера, бизнес. У всех гнезда, птенцы – и только я по-прежнему летаю одна, без пары, без тыла, без будущего. Клиника – все, чего я добилась в этой жизни. Клиника – и пациенты, которым я возвращаю веру в жизнь и надежду на что-то впереди. Иной раз, собирая буквально по кускам чье-то лицо, я думаю о том, что после всех этих страданий, мучений и длительного курса реабилитации этот человек сможет смотреть на себя в зеркало без отвращения, сможет снова быть тем, кем был раньше, либо же получит возможность изменить в своей жизни то, что ему не нравилось. А у меня нет такой возможности. Я так и буду бегать по этому кругу, как деревянная лошадка на карусели в парке – ни вырваться, ни сойти. Из всех друзей только и осталась подруга Оксанка и ее муж, журналист-международник Всеволод, с которым, правда, в силу его постоянных заграничных командировок мы виделись довольно редко.

Подобные мысли всегда посещали меня после тяжелых операций, таких как сегодня – я сделала первую из множества предстоящих по поводу собачьих укусов ребенку двенадцати лет. Соседская псина набросилась на парня, когда тот поднимался по лестнице, а хозяйка, собираясь гулять, неосторожно открыла дверь, и огромный ротвейлер в один прыжок повалил мальчишку в пролет. Отбивали, говорят, двое взрослых мужиков – муж хозяйки собаки и работавший в соседней квартире электрик. Но лицо парню пес попортил основательно, я сразу поняла – работы будет много. В таких ситуациях особенно больно видеть глаза родителей – ждущие, полные надежды и страха. Отец был более собран и прагматичен, сразу спросил, в какую сумму им обойдется лечение в такой клинике, как моя. Я выдала дежурное «разберемся», потому что подобные разговоры предпочитаю вести не в приемном кабинете, а в собственном.

Дело в том, что детей я оперирую бесплатно, какой бы сложности процесс ни предстоял. Это мое правило, мое условие, и мой персонал отлично об этом знает. Я открывала эту клинику специально, чтобы иметь возможность помогать тем, кто не в состоянии оплачивать дорогостоящие операции по реконструкции лица. Зарабатываю я на других операциях, для которых и держу в штате еще двух хирургов-пластиков высокой квалификации. Ну, и спонсорская помощь, конечно.

Собственно, даже участок земли под клинику я никогда не получила бы без вмешательства спонсора – тогда еще просто чиновника мэрии Антона Петровича Грушина. Это теперь он депутат и живет в столице, а тогда занимал довольно скромную должность в одном из подразделений мэрии и попал в приемное отделение больницы, где я работала после окончания института челюстно-лицевым хирургом. У Антона Петровича в автоаварии были сломаны челюсть, нос и скуловая кость, да так, что осколок вошел в глазницу, едва не повредив глазное яблоко. Мы собирали его лицо буквально по кускам, но в конце концов остались только тонкие шрамы, а глаз, нос и челюсть вернулись почти в свое первоначальное состояние. Почти – потому что нос я потом оперировала ему еще раз, чтобы сгладить косметический дефект. Грушин проникся ко мне благодарностью, так как даже не надеялся на такой исход – думал, что в обычной городской больнице подобных вещей не делают. Мы подружились. Это была действительно дружба – без притязаний, без попыток перевести ее в горизонтальную плоскость, без намеков и двусмысленностей. Грушин присылал мне цветы к каждому празднику, приглашал в театр, иногда мог заехать вечером на чай – и это никогда не заканчивалось чем-то иным, нежели чай с тортом и приятная беседа. Когда я заикнулась, что хотела бы когда-нибудь организовать собственную клинику, Антон Петрович отреагировал почти мгновенно:

– Слушай, а ведь правда. Чего тебе в городской больничке прозябать, у тебя же руки золотые и талант. Ты сядь-ка на досуге и продумай концепцию, чтобы мне было с чем зайти в разные кабинеты.

Я опешила:

– Да мне за всю жизнь не заработать денег, которые нужны даже для открытия частного кабинета! А это клиника! Место, помещение, оборудование, персонал, в конце концов… Нет, это только мечты.

– Так, Аделина, – вдруг жестко сказал Грушин. – Если я говорю – садись и пиши, значит, садись и пиши, технические вопросы оставь мне.

Совершенно уверенная в провале данного мероприятия, я все-таки в выходной села и набросала план, но сделала это скорее для того, чтобы Грушин отстал. К моему удивлению, через два месяца Антон Петрович приехал ко мне в субботу и пригласил прогуляться за город.

Отвлекаясь на воспоминания, я все-таки то и дело возвращалась к конверту, лежавшему по-прежнему на полке в прихожей. Не знаю почему, но внутри сидела уверенность в том, что ничего хорошего в нем нет. Было ощущение, что от белого бумажного прямоугольника исходит злая энергия. Я не особенно верю в эти теории, но сейчас была готова поклясться, что в этом что-то есть. Решив больше не оттягивать неприятный момент, а пережить все, так сказать, оптом, я принесла конверт в кухню, села за стол и, закурив, разорвала бумагу. На голубоватую столешницу выпал сложенный вдвое листок, развернув который я прочла единственную фразу, набранную на компьютере мелким шрифтом: «Рассчитайся по долгам, иначе пожалеешь».

Матвей

Экскурсия по клинике повергла его в легкий шок. Все выглядело гораздо круче, чем он даже мог себе представить, когда только въехал в ворота и оставил машину на гостевой стоянке. Владелица клиники оказалась к тому же весьма грамотной в деловых вопросах дамой либо нашла человека, который ее консультировал. И здание клиники, и внутреннее устройство, и качество оборудования – все это буквально кричало о том, что сюда вложена такая сумма денег, представить которую Матвей не мог, как ни старался. Где и как такая молодая женщина взяла столько, он даже подумать боялся. «Может, родители какие-то крутые, – размышлял он, садясь в свою довольно уже потрепанную «Ауди». – Но все равно деньги дикие. Хотя… мне-то какая разница, если платить будут и дадут делать то, что я на самом деле хочу».

Выехав на гравийную дорогу, ведущую к трассе, Матвей включил музыку. Его переполняло воодушевление, какого он давно не чувствовал. Уже завтра он вновь окажется в операционной, на том самом месте, где и должен быть, – за операционным столом со скальпелем в руке. И даже не важно, кто будет его первым пациентом – капризная дамочка с «посмотрите, доктор, как вы не видите, мой нос абсолютно кривой» или пострадавший в огне пожарный, которого он видел в коридоре клиники. Это совершенно не важно, потому что Матвей сможет наконец делать то, что он умеет и делает отлично.

Желание стать врачом пришло к Матвею случайно. Его мечтой с самого детства было небо, он хотел пилотировать воздушные суда и всерьез готовился к поступлению в училище, выпускавшее летчиков гражданской авиации. И все бы ничего, если бы не дурацкая травма, полученная так глупо, что даже рассказывать об этом Матвею всегда было стыдновато. Мальчишеский форс, желание порисоваться перед понравившейся девочкой – и безрассудный прыжок с обрыва в реку на даче. Прыжок – удар – резкая боль – темнота. Если бы не рыбачивший неподалеку с лодки пенсионер, Матвей мог просто утонуть. Он потерял сознание, крепко ударившись о воду, и пошел на дно, но вовремя сориентировавшийся мужчина быстро сообразил, что к чему, подплыл ближе и нырнул следом, вытащил находившегося без сознания Матвея в лодку и сделал искусственное дыхание.

Придя в себя, Матвей сперва испугался – что скажет на это мама, а потом вдруг почувствовал, как звенит в голове.

– Ну-ка, следи за пальцем, – услышал он как сквозь вату, и перед лицом возник палец, медленно передвигавшийся слева направо. – Та-ак… понятно, – продолжал мужской голос. – Лежи спокойно, вот-вот «Скорая помощь» приедет, побежали друзья твои в поселок, вызовут.

Матвей закрыл глаза. Левая сторона головы была словно бы плотно укутана чем-то звуконепроницаемым, тогда как справа все было вроде как всегда. «Хоть бы никто к нам домой не забежал, – думал Матвей, представляя, как расстроится мама, узнав о том, что с ним случилось. – Лучше бы я сам смог ей объяснить».

Но Ирина Кирилловна успела на берег раньше «Скорой». Ее лицо было бледным, губы тряслись, а на глазах блестели слезы:

– Матвей! Матвей, родной, что случилось? – опустившись на колени возле него, заговорила она дрожащим голосом, боясь прикоснуться к сыну.

– Не волнуйся, – с трудом выговорил Матвей, пытаясь поймать руку матери, чтобы она почувствовала – он жив, с ним все в порядке. – Я уже… все хорошо…

– Похоже, у вашего сына сотрясение мозга, – сказал сидевший рядом с Матвеем мужчина. – Мне кажется, еще и с левым ухом непорядок, но это уже при обследовании более точно скажут. Но кости целы, других травм нет, так что все обойдется.

Ирина Кирилловна подняла на мужчину полные слез глаза:

– Спасибо вам… даже не знаю, что было бы…

– Пустяки. Я врач, это мой долг. А ты, парень, сделай вывод для себя – не всякая Джульетта достойна отчаянных поступков. Твоя вот, к примеру, где сейчас? Правильно, убежала.

Матвей почувствовал, как краснеет. Действительно, Настя могла бы остаться, когда остальные побежали в поселок. Ведь именно из-за нее он решился на этот глупый, в общем-то, спор – прыгнет или не прыгнет. Ну, вот прыгнул, выиграл – только что именно? Левое ухо совершенно ничего не слышит, левый глаз как будто затянуло пленкой, которая делает изображения нечеткими и расплывающимися. А Настя спокойно ушла.

– Как вас зовут? – спросил Матвей, пытаясь повернуться к мужчине, но тот положил ему на лоб прохладную руку:

– Лежи спокойно. Зовут меня Игорь Андреевич, я в прошлом врач-хирург, работал в госпитале.

– Ого… военный врач?

– Да.

– Круто…

– А вот и «Скорая», – словно не расслышав восхищенного возгласа, произнес Игорь Андреевич. На краю обрыва действительно появились две женщины в белых халатах и с чемоданчиком.

Матвея отвезли в районный центр, а через неделю отправили долечиваться в городскую больницу. Игорь Андреевич трижды приезжал навестить его, беседовал с лечащим врачом и объяснял Ирине Кирилловне то, чего она не понимала. А с Матвеем подолгу разговаривал о медицине. Мальчик интересовался всем – и тем, как устроен мозг, и как организм различает тепло и холод, и почему при подъеме температуры краснеет лицо, и еще много других вопросов он задавал Игорю Андреевичу, неизменно получая на них доходчивые и интересные ответы. И именно тогда, проводя остаток каникул на больничной койке, Матвей Мажаров понял – он совершенно не хочет быть летчиком. Он станет хирургом.

Аделина

– Аделина Эдуардовна, дорогуша, ты можешь уделить внимание единственной подруге? – Голос Оксаны в телефонной трубке звучал как-то глуховато, словно она перед этим плакала, хоть старалась говорить с иронией и небрежностью.

«Нет, ну, только не это и только не сегодня!» – взмолилась я мысленно.

Обычно подруга звонила мне на работу, если в ее жизни назревала очередная любовная драма. Оксанка была дамой широких взглядов и своему Всеволоду, или Севе, как мы его называли, изменяла легко и с удовольствием, благо его частые отлучки позволяли делать это. Но Оксана никогда ничего от него не скрывала и даже знакомила иногда с достойными, по ее мнению, ухажерами. Те свободно приходили в их дом, пили вместе с Севкой вино за ужином, играли в карты и даже ходили на его лекции, которые он частенько читал в публичной библиотеке. Когда я слышала рассказы об этом, мне казалось, что я попала в какой-то плохой сериал, сценарии к которым, кстати, писала Оксанка. Правда, денег это не приносило – это была скорее благотворительная деятельность в память об отношениях с одним неудачливым режиссером, который все мечтал, но никак не мог стать великим. Жил он теперь в столице, а к Оксанке наведывался по старой памяти, чтобы порыдать в жилетку, получить моральную поддержку, женскую ласку и тепло и, окрепнув немного психически, снова ехать в Москву и пытаться снять монументальный фильм, который войдет в анналы кинематографа.

Я никак не могла понять – что вообще можно делать рядом с мужчиной, который постоянно ноет, рыдает и жалуется тебе на жизнь, требуя поддержки. Зачем он вообще нужен, если ты для него всего лишь удобный костыль, опора? У Оксаны уже был такой – Сева. К чему заводить любовника, который ничем не отличается от супруга? Да и к чему вообще его заводить?

Но Оксана всегда была в поиске – у нее обязательно имелось два-три резервных кавалера, которыми она жонглировала, как опытный циркач мячиками, и один основной – «любимый человек». Режиссер, кстати, так и оставался много лет в ранге резервных, и лишь изредка Оксана, разозлившись на основного, могла переспать с ним по старой памяти.

Во всех ее отношениях все и всегда развивалось по шаблону. Оксана долго водила кавалера за нос, заставляя поухаживать за собой и не ложась с ним в постель на втором-третьем свидании – тут у нее, надо признать, была собственная позиция, которой она жестко придерживалась.

– Мне необходимо, чтобы мужчина в меня влюбился, – говорила она, встречая очередного «любимого человека». – Чтобы он прямо вот втрескался, чтобы хотел меня, чтобы окружал заботой.

Таких, конечно, в наше время находилось немного. Современные ухажеры, как правило, быстро исчезают в туманной дымке, если на втором и – тем более – третьем свидании дама отказывается от поездки «в номера». Но все-таки находились и любители долгих платонических ухаживаний.

Правда, со временем Оксанка обрушивала на кавалера весь спектр своих проблем, которые он должен был непременно решать, – и это были ее болезни, существующие и мнимые. Оксана обожала ходить к врачам, делала это регулярно и вовсе не потому, что это было так уж необходимо. Как по мне, так единственным ее настоящим недугом была расшатанная психика и, как следствие, обыкновенная распущенность. Во всем – в еде, в эмоциях, в сексе. Особенно, конечно, в эмоциях. Она так гиперболизировала какие-то незначительные ситуации и так много врала, что начинала сама верить в то, что рассказывала. Все попытки «припереть» ее неточностями и несостыковками оканчивались одинаково – слезами, обвинениями в черствости и нечуткости, и я в конце концов просто махнула рукой и перестала принимать ее рассказы близко к сердцу. Равно как и перестала давать ей телефоны своих коллег.

Хуже приходилось ее любовникам. Рано или поздно мужчина уставал от всего этого, набирался духа, высказывал Оксане все, что накопилось, и уходил от нее. Но не тут-то было. Всякий раз, когда любовник предпринимал эту попытку избавиться от нее и обрести наконец покой и свободу, Оксана ложилась в стационар или шла к частному врачу-психотерапевту, практиковавшему рядом с ее домом. Потом делала все, чтобы избранник узнал об этом, – выкладывала жалостные посты в соцсетях, сопровождая это фотографиями рецептов, горы банок на тумбе у кровати или собственных вен, заклеенных пластырем, словом, прикладывала максимум усилий, чтобы вызвать у него нервную дрожь и опасение. Он возвращался на некоторое время, боясь, как бы эмоционально нестабильная Оксана не наделала глупостей, которые непременно лягут черной отметиной на его совесть. Однако каждое последующее возвращение было короче предыдущего, потому что с каждым разом Оксана становилась все более капризной и требовательной, заявляя все больше прав на его свободное и даже рабочее время. Ну, кому понравится, когда твоя женщина старается проводить с тобой абсолютно каждую секунду даже в тот момент, когда ты на работе? К нынешнему избраннику Сергею, преподавателю архитектурной академии, Оксана приходила на занятия, садилась на задний ряд и в перерыве старалась завладеть его вниманием безраздельно, не позволяя даже сигарету выкурить в одиночестве. Она постоянно требовала сообщений, звонков, внимания – так и говорила: «Мне необходимо много внимания, у меня детская травма, и только безраздельное внимание любящего мужчины может хоть немного облегчить мое состояние». Оксана искренне считала, что все кругом ей что-то должны, она же при этом не обязана даже поблагодарить за что-то. Она – маленькая обиженная девочка, и теперь все человечество должно компенсировать ей то, чего ей недодали в жизни. Я, как ни силилась, так и не могла понять, чего именно, – я тоже росла без отца, хоть и с более позднего возраста.

Глядя на эти шаманские пляски, я всякий раз удивлялась: неужели ей самой не противно унижаться перед человеком, которому она абсолютно уже не нужна и, более того, стала просто обузой? Сергей рядом с Оксаной всегда выглядел недовольным, раздраженным и каким-то злобным, мне казалось, что я физически ощущаю эту злобу. Но все мои попытки образумить подругу, разумеется, не имели никакого успеха, скорее, приносили мне кучу обвинений в зависти, нетактичности, грубости и бессердечии.

– Ты никого вообще любить не можешь! – кричала Оксана, сжав кулаки и зажмурив глаза, чтобы, видимо, даже не смотреть на меня. – А я его люблю! Мне без него плохо! Я умру, если он меня бросит!

И все бы это могло показаться нормальным, если бы подобный диалог не повторялся у нас с периодичностью раз в год-полтора. Ровно столько мог продержаться рядом с моей подругой очередной «любимый на всю жизнь» мужчина. Я порой думала, что она к каждому из этих мужчин испытывает примерно одно и то же, просто потому, что так надо. Надо, чтобы рядом был мужчина, – и хоть умри, но держи его всеми мыслимыми и немыслимыми способами, ибо быть одной – это неправильно. Все должны быть в парах.

Мне никогда это не было понятно. Все мое свободное время занимала работа, и всяческие попытки мужчин пригласить меня на свидание разбивались как раз об это – мою клинику. Вот уже два года за мной безуспешно пытался ухаживать главный хирург города, и ему даже удалось несколько раз заманить меня под разными предлогами в ресторан и даже на балет. Но я совершенно ничего не чувствовала рядом с ним – мне не становилось ни спокойнее, ни безопаснее, ни веселее – никак. Я ловила себя на мысли о том, что теряю драгоценное время, которое могла бы посвятить, например, переводу найденной в интернете статьи знаменитого американского хирурга о пластике лица после обширных ожогов. Когда я рассказывала об этом Оксане, она только таращила глаза – на большее ее обколотое разными препаратами лицо было не способно – и возмущалась:

– Драгун, у тебя мозги есть? Вот-вот стукнет сорок, а у тебя ни котенка, ни ребенка.

– Можно подумать, у тебя все это есть!

– Я хотя бы замужем.

– Большое достижение, – фыркала я, в душе, как всегда, жалея бедного Севку, голову которого украшали такие ветвистые рога, что им бы любой лось позавидовал.

– Даже не начинай! – предупреждающе говорила Оксанка. – Севка – это святое, это моя вторая половина. Но я его не люблю.

– Тогда какого черта ты с ним живешь?

– А с кем мне жить? Севка обеспечивает тот уровень жизни, который меня в принципе устраивает – ну, по сравнению с тем, например, что мог бы Сергей обеспечить. Куда я уйду? В съемную квартиру? Или к его маме, за которой скоро вообще уход потребуется? Вот еще… У меня и своя мама есть. А Сева – он добрый, он чуткий, он меня любит.

Заканчивался разговор всегда одинаково – я называла Оксанку лицемерной дрянью, которая топчет хорошего мужика, но при этом сама стремится быть растоптанной тем, кому совершенно не нужна, Оксанка орала в ответ, что я фригидная дура и так и останусь старой девой – пора начинать заводить кошек, и мы расставались на неопределенный срок, а именно до следующей Оксанкиной душевной драмы.

Сегодня, видимо, у нее опять что-то случилось, раз она позвонила и спросила, свободна ли я.

– Тебе зачем? – закуривая, поинтересовалась я.

– Посмотри мое лицо.

– А что с ним не так?

– Мне кажется, левая половина какая-то асимметричная.

– Давно уколы делала?

– Деля, при чем тут уколы? Мне кажется, что лицо перекошено! – всхлипнула Оксанка.

– Ладно, приезжай к семи, у меня пациент после операции, до ночи тут задержусь. Пропуск будет на воротах, да они тебя и так знают.

Оксана приезжала ко мне в клинику довольно часто, но я никогда не давала ей возможности стать моей пациенткой и врачам своим запретила. Оксана была из тех, кому дай волю – и через три года вообще не узнаешь. Раньше она обижалась, но потом смирилась и приезжала просто так, не надеясь на процедуры или даже на простую консультацию. Сегодня же я почему-то решила сделать исключение – что-то в голосе подруги мне не понравилось.

За всей рабочей суетой я ухитрилась забыть о полученной накануне странной записке. Собственно, я и не удивилась ее появлению в моем ящике – таких было множество за последние три года. Множество – иногда с указанием сумм, иногда – просто с номерами телефонов или кредитных карт. Но ни разу мне не пришло в голову пойти с этими записками в полицию. Я отлично знала, чем закончится поход, и дело будет даже не в том, что полицейские поднимут меня на смех, нет. Дело было в Николеньке.

Оксана приехала с опозданием ровно в полчаса. Я никогда не понимала, как она это делает. Если мы договаривались встретиться в определенное время, я всегда точно знала – у меня есть лишних полчаса, если не хочу торчать на улице, как влюбленный школьник. И ведь при этом собираться Оксана начинала примерно за два часа до выхода, но всякий раз ей не хватало именно вот этих тридцати минут, на которые она и опаздывала.

Остановившись на пороге кабинета, Оксана нагнулась и поправила сползшие бахилы:

– Господи, какая грязища на улице… Где это видано – дождь в апреле?

– Что, так и не кончился? – Я подошла к окну и раздвинула плашки жалюзи.

Действительно, весь успевший выпасть снег смыло сегодняшним внезапным ливнем, а температура из минусовой превратилась в плюсовую. Никогда не знаешь, как одеться, потому что к вечеру все гарантированно изменится.

– Да, хлещет как из ведра, – вешая в шкаф пальто, отозвалась подруга. – Дель… посмотри мое лицо, а? – жалобно попросила она, подходя ко мне. – Я знаю, ты принципиально этого не делаешь, но я так испугалась…

Я со вздохом убрала пальцы с жалюзи, и плашки с шумом вернулись на место.

– Что случилось?

– Я проснулась утром, и мне показалось, что левая половина лица ничего не чувствует.

– Может, просто отлежала? Так бывает после сна.

Я повернула подругу лицом к свету и внимательно вгляделась в ее лицо. Действительно, мне вдруг показалось, что с левой стороны носогубная складка стала резче, а уголок рта – выше.

– Так, ну-ка, идем в процедурный кабинет, я лампу возьму.

Оксана шла за мной, и я слышала, как шумно она дышит.

– Реветь только не вздумай, пока еще ничего не понятно, – предупредила я, открывая дверь в процедурку. – Садись к столу.

Оксана угнездилась на табурет у столика с инструментами, а я, придвинув стул, надела на лоб лампу-рефлектор. В принципе, она уже была мне не нужна – асимметрия лица была видна невооруженным глазом, я просто хотела убедиться.

– Ты давно колола что-то в лицо? – ощупывая кожу, спросила я.

– Неделю назад.

– Где?

– Где всегда. А что? – насторожилась Оксана.

– Ничего. Название препарата знаешь?

– Да что я, спрашиваю, что ли?

– А ты нормальная вообще? Ты не знаешь, какое количество некачественных препаратов крутится на рынке косметологии? И потом – ты знаешь, какая квалификация у врачей в этой шарашкиной конторе? То, что у них какие-то сертификаты по стенкам наклеены, вообще ничего не значит. Ты проверяла, есть ли там хоть у кого-то медицинское образование, а?

– Ну, понятно – у нас же в городе единственная клиника – твоя! – взвилась Оксанка. – Да вот только мне в ней никаких услуг не оказывают!

– Ну, сейчас-то ты здесь сидишь, – спокойно отозвалась я, снимая со лба лампу. – И завтра тоже сюда приедешь, покажу тебя неврологу, как раз у него консультации назначены, здесь будет.

– Неврологу? Зачем?

– Надо исключить все варианты, в том числе и неврологические.

– Деля, не пугай меня, – взмолилась Оксана. – Это серьезно?

– Это может быть серьезно. Я потому и говорю – завтра сюда приедет невролог для консультаций, и я тебя ему покажу.

– Сколько эта консультация стоить будет?

– Тебе бесплатно.

– Нет, я так не хочу. Мой психотерапевт говорит: «Лечиться даром – это даром лечиться».

– Твоему психотерапевту не мешало бы перечитать клятву Гиппократа. Я же сказала – бесплатно. Ты сейчас куда?

– Домой. Такси надо вызывать.

– Зачем? Я на машине. Посидишь у меня в кабинете пока, я пойду мальчика проверю, и поедем.

Дорога до города занимала обычно около сорока минут и в будние дни часто бывала забита большегрузными машинами. На этом участке располагался довольно большой отель, в котором останавливались дальнобойщики, потому даже ночью можно было увидеть припаркованные на обочине фуры, так как места на парковке хватало не всем. Сегодня же было удивительно пусто, словно всех смыло так и не прекратившимся дождем. К ночи подморозило, и дорога превратилась в каток, я вцепилась в руль и старалась вообще не отвлекаться ни на что, чтобы, не дай бог, не потерять управление. Зимнюю резину я уже успела снять, рассчитывая, что гололеда больше не предвидится. Но природа, как известно, любит иногда вот так пошутить. Машину то и дело заносило, пришлось сбросить скорость до минимума.

– Ну и погода, – пробормотала Оксана, вцепившись в ремень безопасности.

– Будем ехать долго, – сказала я, глянув на спидометр. – Не могу позволить себе разбиться, у меня завтра сложная операция.

– И всегда о себе.

– Прости, забыла – мои проблемы обсуждать нельзя, у меня же их нет, не то что у тебя, правда?

Оксана умолкла, а я вдруг подумала о том, что дома, возможно, меня опять ждет какая-нибудь неприятность. Знать бы еще, какая именно и откуда.

– Ты о чем? – спросила Оксана.

– В смысле?

– Что значит – какая и откуда?

– Неприятности у меня, – коротко ответила я, но подруга вдруг проявила интерес:

– Деля! В чем дело, а?

– Оксан, ты ничем не поможешь, а лишние люди в такой ситуации могут только помешать.

– В какой ситуации? – напирала она. – Деля, послушай. Может, я не самый чуткий человек, но ты моя подруга, я не хочу, чтобы ты замыкалась и решала что-то в одиночку. Рассказывай.

И я сдалась. Мне действительно было тяжело носить это в себе много лет, и я понимала, что одна точно не справлюсь. Правда, чем мне может помочь Оксана, у которой ни связей, ни денег? Только сочувствием и, может, моральной поддержкой, но и это уже кое-что.

Выслушав мой рассказ, подруга помолчала, прикидывая что-то в голове, а потом сказала:

– Деля, у нас с Севой есть немного денег, мы их тебе дадим.

– Спасибо, дорогая моя, мне очень приятно, что ты готова помочь. Но ты даже не представляешь, какая это сумма, – вздохнула я.

– Ну и что. Будет уже меньше.

Я молчала, глядя на дорогу. Оксана даже представить себе не могла масштаба бедствия. Чтобы покрыть долг, мне придется продать квартиру, машину, обе почки и, может, часть печени. И этого все равно не хватит.

Остаток дороги мы преодолели в молчании. Уже собираясь выходить из машины, Оксана вдруг повернулась ко мне, обняла и сказала:

– Паркуй машину, идем к нам. Не надо тебе домой сейчас. Давай, Деля, я серьезно.

И я вдруг поняла, что она права – я не могу сейчас поехать к себе, войти в пустую квартиру, сжимая в руке очередной конверт, и остаться там наедине со своим ужасом и безысходностью. А в небольшой квартирке Оксаны я смогу уснуть на диване в гостиной, провалиться в сон и забыть хоть на время о неприятностях. И даже разговор в кухне с Севой поможет мне куда лучше, чем снотворное и успокоительное.

– Мне на работу завтра, даже переодеться не во что, – вяло сказала я, но Оксана, почуяв слабину, усилила натиск:

– Ничего, белье постираешь, ночную рубашку дам, косметики у меня вагон, сама знаешь. Все, Деля, едем на парковку.

И я сдалась окончательно.

Анна

Клиника стала моим домом. Это не фигура речи, это в буквальном смысле. К себе, в крошечную комнатушку на окраине, я уезжала только ночевать, потому что делать это в клинике было запрещено – работники пищеблока не дежурят, они приходят утром и уходят в пять часов вечера. Но я всегда находила предлог, чтобы задержаться – то корректировала меню, то проверяла заказы продуктов, то устраивала инвентаризацию или просто переставляла посуду и кастрюли. Я никому не хотела признаваться в том, что мне страшно возвращаться в пустую комнату, где я вынуждена буду остаться наедине с собой и своими мыслями.

Мое на первый взгляд уютное жилище вовсе не было гнездышком, в которое хочется вернуться вечером. При всей внешней благополучности это место внушало мне страх. И никакой ремонт, никакая мебель и милые картинки на стенах не могли избавить меня от этого ощущения. Я боялась собственной комнаты, как будто каждый приход туда вновь ввергал меня в тот ад, из которого я с таким трудом вырывалась долгие пять лет. Пять лет жизни, положенные на то, чтобы подняться со дна наверх, глотнуть свежего воздуха и начать вновь плавать, а не тонуть.

Аделина, когда я однажды призналась ей в этом, только усмехнулась:

– А никто не говорил, что тебе будет легко. У каждого свой персональный ад, Анюта, и с этим нужно учиться справляться. Если сможешь – все будет хорошо, нужно только время.

– Сколько? Сколько должно пройти времени, чтобы я сумела справиться?

– Ну, кто же знает? Это было бы слишком просто.

– А ты? У тебя есть свой персональный ад?

Аделина прищурила свои прозрачные глаза и сухо бросила:

– Я же сказала – он есть у каждого. И давай закроем эту тему.

Меня всегда удивляло в ней вот это – умение сказать нужную вещь и тут же замкнуться, опустить бронированную штору, не оставив ни единой щели, чтобы никому не удалось проникнуть туда, внутрь. За те пять лет, что мы знакомы, я так и не смогла понять, что собой представляет Аделина Драгун. Нет, я знаю, что она блестящий хирург, талантливый руководитель и умелый организатор, но что она за человек… Аделина могла прийти на помощь и тут же замкнуться в себе от любого проявления благодарности. Коллеги ее уважали, но, как мне кажется, побаивались и не особенно любили. Но не признавать ее таланта не могли, потому что ее работа – наглядная. Если я пересолю, к примеру, суп, это будет заметно, но не смертельно. А если у Аделины дрогнет рука – кто знает, как потом изменится человеческая жизнь. Моя вот изменилась в лучшую сторону. Я не боюсь смотреть на себя в зеркало – это, пожалуй, то немногое, чего я больше не боюсь благодаря ей.

Так что я твердо знаю – руки Аделины способны вернуть человеку веру в себя и дать ему новую жизнь. Как мне.

– Анна Александровна, это вы тут шебуршите? – Я даже подпрыгнула, уронив от неожиданности на пол миску, которую как раз переставляла на нижнюю полку. Металлическая посудина с грохотом покатилась под стеллаж.

– Черт тебя… – выругалась я, опускаясь на колени.

С другой стороны стеллажа раздалось недовольное сопение, и через секунду я увидела на уровне нижней полки лицо начальника ночной смены охраны Бориса Евгеньевича – красную усатую физиономию с выцветшими голубыми глазами и веселой ухмылкой, словно приклеенной к губам.

– Вон она, в самый угол закатилась, швабру надо или палку какую, – проговорил он, указывая пальцем на едва видневшуюся в темноте миску.

– Вы меня напугали.

– Ну, я ж не хотел. Датчик движения сработал, я и забыл, что вы еще не уходили, автоматически поставил на слежение.

– Да, я тут порядок наводила.

– Вы вставайте, я сейчас помогу достать, с моей стороны удобнее.

Начальник охраны поднялся и пошел к шкафу в коридоре, где хранился инвентарь для уборки, вернувшись оттуда со шваброй.

– Вот так… – Миска выкатилась мне под ноги. – Вы долго еще тут будете?

– Сейчас закончу уже. Я вам мешаю?

– Нет, конечно. Я сам виноват – забыл. Делайте что надо, потом только скажите, что уходите, я снова датчик включу. – Борис Евгеньевич повернулся и пошел к выходу, но задержался на секунду: – Может, вас потом до дома проводить нужно? Я могу кого-нибудь из ребят на машине отправить. Чего вы по темноте будете…

– Нет-нет, – поспешно отказалась я. – Спасибо, я весь день в этом полуподвале, хочу на ночь воздухом… ну, словом, не нужно.

Борис Евгеньевич пожал плечами и ушел, а я поставила миску в раковину, включила воду и, опустив в нее руки, задумалась. Почему я так боюсь мужского внимания? Любого, даже такого, как проявил сейчас начальник охраны? Он ведь ничего особенного не предложил – наоборот, мне как женщине должно бы быть приятно, что человек заботится о том, как я буду добираться домой по темным улицам, живу-то на окраине. Но мне сама мысль о том, что придется оказаться в одной машине с кем-то из охраны, казалась невыносимой. Умом я понимала, что никто из парней не станет приставать ко мне, но внутри все сжималось в комок, завязывалось в тугой узел и дрожало, как то самое желе, что я готовила сегодня днем для персонала. Наверное, с этим мне придется прожить остаток жизни, и никакие беседы с психологом тут не помогут, потому что и психолог у нас – мужчина. И я не могу быть с ним откровенной, он внушает мне тот же страх, что любой другой мужчина. Кстати, я и не хожу к нему уже больше месяца, просто Аделина еще об этом не знает. Рассердится, конечно, но я ничего не могу с собой поделать.

Мысли мои вдруг повернули к новому хирургу. У него было такое лицо… Я не знаю, какие критерии применяются при оценке мужской внешности, но этот Матвей Иванович показался мне нечеловечески красивым, необыкновенным. И от него почему-то не исходило того ощущения угрозы, что я инстинктивно чувствовала от любого мужчины, даже от пожилого начальника охраны.

– Интересно, что он написал в предпочтениях, – пробормотала я, домывая миску. – Я даже не посмотрела, надо же…

Обычно я так не делала, всегда сразу же брала блокнот и внимательно читала все, что написал новый сотрудник. Мы с Аделиной условились – наши врачи, медсестры и охранники должны получать то, что любят, питаться так, как привыкли или как хотели бы, но не могут себе позволить вне стен клиники. Ну, бывает ведь такое, что человек хочет соблюдать какую-то диету, а в домашних условиях просто не может этого сделать. А здесь, в клинике, я без проблем могу готовить любые блюда и следить за тем, чтобы не происходило срывов. Так, к примеру, на раздельном питании находились операционная сестра Лиза, анестезиолог и палатная медсестра Инна, и я следила, чтобы им на стол не попадало, допустим, мясо с ненадлежащим гарниром. Один из хирургов ел только рыбу, второй был отчаянным мясоедом, а старшая сестра – вегетарианкой, и все это мне совершенно не трудно было им обеспечить. И довольные лица людей, выходивших из столовой, были для меня лучшей наградой. Уж что-что, а готовить я умею и люблю, было бы кому все это есть.

Но, едва я открыла блокнот, как затрезвонил мобильник, и я ответила на звонок.

– Привет, Анютка, – раздался мужской голос. – Как твоя кулинария?

– Привет. Все в порядке.

– А ты не дома еще? Стою у подъезда, твое окно темное.

– Нет, я еще на работе. А ты по делу?

– А ты еще помнишь про дело?

Вот это было как раз то, чего я боялась.

– Помню. Но я же тебе сказала – мне пока сложно… мало времени прошло…

– Анька, ты не темни. Хочешь соскочить?

– Нет-нет, я же обещала… просто…

– Короче, Нюточка, ты там пошевеливайся, так для всех будет проще и лучше. Чем быстрее ты все сделаешь, тем меньшие потери понесет дорогой тебе человек. То есть я. Усекла, подружка?

– Да…

– Тогда я тебя дожидаться уже не буду, все, что хотел, сказал. А чаю в другой раз попьем, да? Коврижку-то испечешь мне?

– Да… – механически ответила я и услышала в трубке сперва добродушный смех, а потом оглушающую тишину, от которой веяло ужасом и беспросветным одиночеством.

Матвей

Утро снова обрело для Матвея смысл. Не работая, он почти физически страдал и не мог найти причины, чтобы вставать с постели. Но теперь, когда его снова ждала операционная, Матвей с легкостью вскакивал в шесть утра, делал зарядку, принимал душ, готовил себе завтрак и мчался на парковку. Его ждали люди, которым он был нужен, и это бодрило не хуже кофе. А таких людей было много. Матвей не пренебрегал никакими операциями, относился одинаково ответственно и к коррекции формы носа, и к восстановительной пластике, хотя вторая была ему, безусловно, ближе. Он знал, что никто не просыпается утром с мыслью, что именно сегодня его мир вдруг взорвется. И если вдруг это происходило, он, Матвей, мог помочь свести визуальные последствия к минимуму. Внешность играет далеко не последнюю роль в качестве жизни, и не важно, женщина это или мужчина. Никто не хочет жить с безобразными рубцами на лице. А если приходится делать это долгое время, в человеке что-то ломается. Он начинает иначе смотреть на привычные вещи, иначе относиться к себе и окружающим, и жизнь его меняется. Чтобы стать прежним, требуется операция. Если рубец слишком толстый, хирургу необходимо срезать его до образования новой раны. И человеку нужно снова сломать себя, чтобы потом начать жить заново и стать собой. Или стать лучше.

Эти мысли посещали Матвея по дороге на работу, все время, что он проводил в ординаторской и на пути в операционную. Но как только он включал кран и брал в руки щетку, чтобы начать мыть руки, как из головы исчезало все лишнее и оставался только план операции – четкий, точный, с картинками «до» и «после».

Он чувствовал, как за ним наблюдают. Все – от поварихи до администратора. Матвей понимал – новый сотрудник в коллективе всегда вызывает повышенный интерес. Единственным человеком, которому, казалось, было все равно, оказалась владелица клиники. Иногда они вместе оказывались в предоперационной, мыли руки рядом, но Аделина не задавала вопросов, не интересовалась пациентом Матвея – она просто молча орудовала щеткой, споласкивала руки и, подняв их вверх, спиной вваливалась в соседнюю операционную. Правда, справедливости ради стоило сказать, что и к другим врачам на испытательном сроке Драгун относилась ровно так же, это Матвей выяснил из разговоров в ординаторской.

– Она читает протоколы операций, ей достаточно, – сказал один из хирургов, когда речь зашла об этом.

– И что же – совершенно все равно, каков хирург вне операционной?

– Абсолютно. Она людей оценивает исключительно по профессиональным качествам.

– Наверное, это правильно, – согласно кивнул Матвей. – А как вообще у вас принято – если прошел испытательный срок, то не возбраняется пригласить коллег на вечеринку?

– Это приветствуется, – рассмеялся анестезиолог, отрываясь от игры в телефоне. – Мы всегда «за», но шефиня проигнорирует.

– Почему?

– Она предпочитает не сближаться ни с кем из подчиненных, такое у нее правило.

– Даже если ее персонально пригласить?

– Дохлый номер, – уверенно ответил анестезиолог. – Она кивнет, но не придет, проверено.

– Ну, это дело хозяйское, – пожал плечами Матвей. – Тогда давайте в субботу посидим, идет?

Возражений не последовало, и в ближайшую субботу Матвей накрыл поляну в своем любимом баре. Вечеринка удалась на славу, все крепко выпили, душевно поговорили, и Матвей понял – его приняли в коллектив. Были все – кроме Аделины и поварихи Ани. Это Матвея удивило – ему показалось, что он ей понравился, потому что при каждой встрече Аня краснела и опускала глаза, торопясь прошмыгнуть мимо. Отсутствие поварихи его даже огорчило, ему хотелось узнать Аню поближе. Когда же Матвей спросил об этом у анестезиолога Сергея, тот удивленно посмотрел на него и произнес:

– А ты не знаешь?

– Чего?

– Анька никогда никуда не ходит.

– Чего ж так?

– Точно не знаю. Но если нет Аделины – Аньки тоже не будет.

– Странная дружба.

– Анька ее боготворит, – выливая остатки водки в рюмку, сказал Сергей. – Уж не знаю, почему так, но она за Драгун глотку порвать готова, так что ты при ней особо начальницу не критикуй.

Матвей молча кивнул. Он вообще никогда не обсуждал начальство с кем бы то ни было ни на одной из своих работ. Но фразу про повариху запомнил.

Домой он вернулся сильно пьяным, едва сумел открыть дверь и, побросав одежду на пол, решил принять душ. Вынимая из шкафа полотенце, он вдруг наткнулся рукой на какой-то плотный конверт, потянул к себе, тот упал, и на пол из него высыпались фотографии. Присев на корточки, Матвей с трудом сфокусировал взгляд на одном из снимков и вдруг взвыл по-звериному, запрокинув голову. Хмель сняло как рукой…

Он привык считать, что все кончилось, прошло, отболело, возможно, потому и хранил этот конверт, а не сжег, как все, что связывало его с тем периодом жизни. И вот в самый неподходящий момент оказалось, что не так все просто. Два года жизни не вычеркнешь из жизни, как неудачную фразу, не сотрешь, как карандашный набросок.

Вика. Два года кошмара, сумасшествия, страсти, слез, истерик, даже драк – и два года самых счастливых эмоций, переполнявших Матвея до краев. Этот гремучий коктейль едва не стоил ему карьеры.

– Нет, – процедил Матвей, комкая снимок в руке. – Не в этот раз, дорогая. Теперь – нет.

Он собрал все фотографии, методично разорвал каждую и, скинув обрывки в конверт, отнес в ванную, где, достав зажигалку, поджег и долго смотрел на то, как превращается в пепел его прошлое. Пусть не все, но некоторая его часть.

Аделина

Меня считали везучей – ну еще бы, мама – известный хирург, заведовала отделением лучшей в городе больницы, одно время даже занимала должность профессора на кафедре хирургии, однокурсники, когда узнали об этом, считали, что передо мной открыты все двери, даже напрягаться не нужно. И я ни за что не доказала бы никому из них, что мама была единственной, кто категорически возражал против моего поступления в медицинский институт. Она так и заявила, когда услышала мою просьбу нанять репетиторов по химии и биологии:

– Это совершенно ни к чему. Ты не сможешь стать врачом, Деля.

– Но почему? – недоумевала я, «лечившая» кукол и плюшевых зверей лет с пяти.

– Потому, дорогая, – присев к краю моего письменного стола, заваленного книгами по биологии и конспектами по химии, сказала мама, – потому, что у тебя нет, к сожалению, для этого ни способностей, ни данных. Ты моя дочь, и будет лучше, если я тебе скажу правду сейчас, чем ты потратишь шесть лет в институте и два в интернатуре, прежде чем кто-то другой скажет тебе об этом. Я тебя очень люблю, Аделина, но врачом тебе не стать никогда. Пока есть время, подумай о другом институте.

Я сидела, опустив голову, и видела только мамины руки – руки хирурга с чуть сморщенной от постоянного мытья и соприкосновения с перчатками кожей. Эти руки в буквальном смысле вытащили с того света сотни людей, вернули им жизнь и надежду на будущее. Ту самую надежду, которую сейчас у меня она отбирала.

Я не стала спорить, чтобы не огорчать маму – она вернулась с дежурства и выглядела уставшей, а ей еще предстояло увидеть запись от классной руководительницы в дневнике у Николеньки. И я решила, что буду добиваться всего сама, чтобы в конце концов доказать маме, как она ошиблась во мне.

Тайком от мамы я посещала подготовительные курсы при медицинском институте, зарабатывая деньги для их оплаты мытьем полов в поликлинике. Мама думала, что я в это время сижу в библиотеке и готовлюсь к поступлению на факультет психологии местного университета. На самом деле я в страшном сне не могла представить себя в роли психолога, душевные недуги людей интересовали меня куда меньше телесных.

При подаче документов в институт я столкнулась с определенными сложностями. Моя фамилия заинтересовала председателя приемной комиссии, и он, сдвинув очки на кончик носа, спросил:

– Майя Михайловна Драгун – ваша мама?

Краснея и чувствуя себя предателем, я отрицательно покачала головой, не желая пользоваться протекцией. Председатель, кажется, поверил. Как потом оказалось, на личные дела детей врачей клеилась специальная метка, но на моем такой не было. Я сдавала только биологию, хотя и готовилась на всякий случай к химии тоже – золотая медаль давала такую привилегию, но сдать этот единственный экзамен нужно было только на «отлично». Как говорили в кулуарах, если медалист срезался на биологии, шансов у него почти не оставалось – сдать химию уже мало кто мог. Но я была готова и к этому, хотя рассчитывала все-таки на положительный результат.

Так и вышло – вытянутый билет я знала в совершенстве, хотя вопросы попались сложные. Но в критических ситуациях мой мозг всегда соображал лучше, потому заслуженное «отлично» в экзаменационном листе появилось, а я автоматически стала студенткой первого курса медицинского института по специальности «лечебное дело». Мама узнала об этом последней.

В день зачисления я позвонила ей на работу и сообщила новость. Мама долго молчала, и в этом молчании я четко слышала неодобрение и одновременно гордость за то, что я все-таки проявила характер.

– Ну, что ж, – произнесла мама, видимо, внутренне приняв известие и поняв, что от нее уже ничего не зависит. – Я тебя поздравляю. Но тебе предстоит долгий и тяжелый путь, Деля. И я буду рада, если ты не разочаруешься.

Это было все, что она сказала по поводу моего выбора профессии. Никогда в жизни мама не помогала мне, не интересовалась учебой, не устраивала на практику. Она дала мне шанс сделать все самостоятельно, за что я всегда буду ей благодарна. И в институте я была просто отличная студентка Аделина Драгун, а не дочь известнейшей Майи Михайловны. За моей спиной, конечно, шептались, но я не обращала внимания, потому что знала – все, что я имею, сделано и добыто моими руками и головой, а не благодаря протекции мамы.

В интернатуру я тоже попала не потому, что мама подняла какие-то связи, а потому, что мной заинтересовался главный врач одного из лучших стационаров города. Меня взяли в челюстно-лицевую хирургию и в наставники назначили одного из опытных хирургов – Павла Одинцова. Он сперва отнесся ко мне довольно скептически, но через некоторое время стал смягчаться. Я работала старательно, училась каким-то премудростям, о которых не узнаешь в институте, овладевала навыками, о которых прежде не слышала, и мне нравилась наглядность нашей работы. Мы не просто собирали сломанные челюсти и восстанавливали лицевые кости – мы возвращали людям надежду. Меня все больше интересовала пластика, я много читала и старалась не пропустить ни единой лекции, ни одного семинара по интересующей меня теме. Одинцов посмеивался, но всегда приглашал с собой в операционную, если вдруг появлялся интересный пациент. Я ассистировала ему все чаще, многому училась и была благодарна за его отношение ко мне. Незаметно мы с Павлом сблизились настолько, что как-то вполне естественно наша совместная работа переросла в роман. Я даже ездила с ним на охоту – Павел оказался страстным любителем побродить по лесу с ружьем. Я к огнестрельному оружию была равнодушна, но возможность побыть вместе упускать не хотела.

Это случилось на закрытии сезона охоты на уток. Случайный выстрел, стрелок даже не видел, куда стреляет, и вот мы в операционной – Павел на столе, а я под дверью. Пуля попала в правое плечо, прошла рядом с сосудисто-нервным пучком, и возникла опасность, что рука Павла не будет функционировать так, как раньше. Заведующий отделением хирургии, которого вызвали специально ради этой операции, осторожничал и прогнозов не делал.

– Поезжай-ка ты домой, – сказал он, похлопав меня по плечу. – Отдохни, на тебе лица нет, а он все равно в реанимации, и я распорядился тебя туда не пускать.

– Почему? – недоумевала я, мечтая только об одном – быть как можно ближе к Павлу.

– Потому! – отрезал хирург. – Все, Аделина, уезжай.

И я уехала.

Ночью мне было не до сна – я читала все, что только нашла в нашей домашней медицинской библиотеке о повреждениях плечевого сплетения и его ветвей. Прогноз вырисовывался неблагоприятный… Подобное повреждение рабочей руки у хирурга ничем хорошим закончиться не могло, и я даже представить боялась, что будет, когда Павел очнется и поймет, что произошло. И я непременно должна быть рядом с ним, должна поддержать его.

Еле дотерпев до шести утра, я пробралась в кухню и поставила на плиту джезву, быстро сделала бутерброд. За этим завтраком меня застала мама:

– Ты что так рано?

– Мне нужно…

Я не могла признаться маме в том, что тороплюсь в реанимацию к раненому любовнику. Я не говорила ей о своей связи с Павлом, даже не знаю почему. Возможно, отчасти потому, что мама вообще довольно редко интересовалась моей жизнью, все ее мысли были заняты все больше отбивавшимся от рук Николенькой, а я… Ну, что я? Окончила институт с красным дипломом, сама попала в прекрасную интернатуру, мне предлагают учиться дальше с перспективой защитить диссертацию и впоследствии стать преподавателем – так что обо мне беспокоиться? А о личном в нашей семье вслух говорить вообще было неприлично. Мама после развода поставила на себе крест и ушла целиком в работу, и ей, кажется, даже в голову не приходило, что у меня, к примеру, тоже могут быть какие-то отношения. И не потому, что она считала меня ребенком, нет. Мама придерживалась мнения, что хирург должен отдаваться работе полностью, и всерьез считала свой брак ошибкой.

– Я сделала бы куда больше, если бы не вышла замуж, – не раз говорила она, даже не понимая, какую рану наносит мне – выходило, что мы с Николенькой стали помехой для ее амбиций.

– Почему в кабинете свет горит? – садясь за стол, спросила мама.

– Это… кое-что почитать нужно было, – наливая ей кофе, ответила я.

– У Николеньки собрание в школе. – Мама как-то рассеянно размешивала сахар в кофе и, казалось, думала о чем-то совершенно другом.

– Ты успеешь? Или мне пойти? – Меньше всего на свете мне хотелось идти в школу к брату и выслушивать жалобы его учителей, но у мамы был такой усталый вид и такие синяки под глазами, что мне стало стыдно.

– Нет-нет, не нужно, я сама…

Бросив взгляд на часы, я поняла, что нужно торопиться, и виновато пробормотала:

– Мамуль, мне пора… вечером поговорим, ага? – Я чмокнула ее в щеку и побежала одеваться.

Павла уже перевели на этаж, я опоздала всего на полчаса и застала его уже в одноместной палате, бледного, с уложенной в повязку правой рукой.

– Как ты себя чувствуешь? – присев на край кровати и поправив одеяло, спросила я.

Павел, не открывая глаз, пробормотал:

– Раненным в рабочую руку.

– Паша, тебя прооперировали, все будет хорошо, мне заведующий сказал.

– Да? Что еще тебе сказал заведующий? Что через пару недель я снова смогу оперировать?

– Ну, не через пару недель, конечно, но сможешь. Я всю ночь читала…

– Не сомневаюсь, – с неприкрытым сарказмом перебил меня Павел. – Как не сомневаюсь в том, что ты теперь запросто можешь сама оперировать все повреждения плечевого сплетения. Ты ж талантливая у нас.

– У кого – «у вас»?

– Хватит, Аделина, не надо. Я сам хирург и прекрасно понимаю, что и к чему.

– Давай мы пока не будем это обсуждать. Сейчас главное – реабилитация. Хочешь, я поищу специалиста?

– Сейчас я хочу, чтобы ты пошла на обход и осмотрела всех моих больных. А после трех придешь и отчитаешься. Все, иди. – И он отвернулся к стене.

– Паша… – попробовала возразить я, но он, как и заведующий вчера, твердо сказал:

– Иди, Аделина. – И я сдалась, потому что поняла – дискуссии не будет.

Возможно, ему просто нужно побыть наедине с собой, свыкнуться с мыслью о том, что на восстановление уйдут долгие месяцы, и все это время он будет оторван от работы, а для хирурга это невыносимо. Есть только то, что есть. И уже ничего невозможно изменить. И я пока ничем не смогу помочь ему, а буду только напоминать о произошедшем.

Тогда, много лет назад, мне казалось, что хуже этого уже ничего никогда не будет – когда ты видишь, как страдает твой любимый человек и как отталкивает твою руку, протянутую, чтобы помочь. Но нет – жизнь потом не раз доказывала мне, что я ошибалась. И вот снова я загнана в угол, испытываю бессильную злобу и мучаюсь от невозможности что-то изменить. Эти записки о долгах идут нескончаемым потоком, я боюсь открывать почтовый ящик и ящик электронной почты, я ловлю себя на том, что постоянно оглядываюсь и вздрагиваю от любого звука за спиной. И нужно как-то брать себя в руки, потому что рано или поздно мое состояние начнет сказываться на операциях. А я не могу допустить этого, никак не могу. Моя клиника – это место, куда люди приходят в надежде на помощь, и я не имею права не оправдать этих надежд. Но я не могу и перестать думать о том, что в скором времени, возможно, я уже не смогу делать этого, не смогу оперировать, не смогу помогать – мне будет просто негде делать это. И я подведу не только своих коллег-врачей, я подведу пациентов – и это то, отчего хочется орать не своим голосом.

Анна

Меньше всего на свете мне хотелось куда-то идти и с кем-то встречаться. Но я обещала. Обещала человеку, который остался у меня единственной связью с прошлым – не с тем, которое я хотела бы забыть, а с тем, что иногда заставляло меня улыбаться и знать, что когда-то и я была счастлива. Миша, веселый, жизнерадостный, всегда умевший найти хорошее даже в плохом, Миша, защищавший меня и поддерживавший. Миша, в которого я когда-то давно была тайком и совсем по-детски влюблена. Я навсегда запомнила его таким, как тогда, в подростковом возрасте, когда впервые увидела. Светловолосый, синеглазый и широкоплечий, в неизменной полосатой футболке с красным воротничком и синих джинсах – он всегда возникал в моей памяти только таким, без этого приобретенного теперь хищноватого выражения лица, без вечного прищура в глазах. Я старалась не замечать изменений, произошедших с ним, не видеть, что из добродушного паренька Миша превратился в человека, для которого главное – деньги. Я не хотела знать его таким. Но у меня просто нет выбора, я должна помогать ему, как он в свое время помог мне.

Набрать телефонный номер я себя все-таки заставила, но, услышав голос, так и не смогла выдавить ни слова. Но мой собеседник, конечно, понял, кто звонит:

– Анечка, добрый вечер. Так рад, что ты позвонила. Хочешь – встретимся?

«Нет, не хочу, – рвалось у меня откуда-то изнутри. – Не хочу, как не хочу звонить тебе и видеть тебя». Но я хорошо понимала – сказать это невозможно. Нужно брать себя в руки.

– Да, хочу. Можно, я к тебе приеду?

– Приезжай. Только у меня, кажется, холодильник пустой.

– Я не хочу ужинать. – Нет, так не годится, нужно побольше заботы в голосе, побольше мягкости. – Но я очень хочу тебя увидеть, соскучилась. А ты, наверное, голодный сидишь, раз в холодильнике пусто?

– Ну, там не то что… наверное, есть яйца, молоко какое-нибудь…

– Прекрасно. Я сейчас приеду и посмотрю, что можно сделать.

Придется заехать в супермаркет, мужчина должен быть сыт.

Примерно через час я оказалась в другой части города, стояла с большим пакетом, полным продуктов, у кирпичной девятиэтажки и нажимала кнопки домофона. Вот и дверь квартиры на пятом этаже, она открыта – меня там ждут. Переступив порог, я почувствовала странный запах, от которого слегка закружилась голова. Значит, он снова курит травку, а ведь обещал не делать этого.

– Ань, я в кабинете, – раздался его голос из глубины квартиры, и я, сбросив туфли, прошла сперва в кухню, встретившую меня горой посуды в раковине, а затем в кабинет – длинную узкую комнату с никогда, кажется, не поднимавшимися плотными шторами изумрудно-зеленого цвета и огромными шкафами от пола до потолка, тянувшимися вдоль стен. За столом у окна сидел молодой мужчина с всклокоченными волосами, одетый в грязную серую футболку и спортивные брюки. Перед ним стояла пепельница и большая кружка, в тонких длинных пальцах тлел косячок.

– Ты ведь обещал, – укоризненно произнесла я, глядя на зажатый в пальцах косяк.

– Ой, да брось! – отмахнулся мужчина. – Это же трава, ничего страшного.

– Не говори глупостей. – Я приблизилась и решительно отобрала остаток, унесла его в туалет и спустила воду в унитазе.

– Весь кайф обломала, – со вздохом констатировал за моей спиной Гек – так его называл Миша.

– Тебе достаточно. Идем лучше в кухню, я тебе что-нибудь приготовлю.

– Нет, сперва мы идем лучше в спальню, и там я тебе кое-что покажу, – ухмыльнулся он, довольно бесцеремонно запустив обе руки мне под футболку.

В такие моменты я всегда четко понимала – все, что угодно, но я никогда не окажусь на панели, не смогу преодолеть это мучительное чувство, когда приходится отдавать свое тело тому, кто не вызывает в тебе никаких эмоций, кроме тошноты. Хотя… то, что я делаю сейчас, мало чем отличается от торговли телом на улице. Ничего, скоро все это закончится. Я больше никогда не буду делать того, что мне противно, Миша обещал…

Я не раз ловила себя на том, что никогда не открываю глаз, пока мы с Геком в постели. Никогда – что бы ни происходило, словно боюсь увидеть себя со стороны. Гек хороший любовник, но внутри у меня такая пустота каждый раз, что, кажется, толкни он меня – и услышит гулкое эхо. Я ничего к нему не чувствовала, даже тяги не испытывала, но отказать не могла. Миша вполне конкретно сказал – чтобы вела себя так, словно влюблена в него по уши. Если бы не Миша… если бы не мое обещание помочь, я ни за что не оказалась бы в этой квартире, такой большой и запущенной, хотя, видимо, когда-то она была уютной и ухоженной. И почему-то вдруг мне захотелось навести здесь порядок – не знаю почему, но я дала себе обещание, что в субботу приеду сюда и буду весь день мыть, чистить, вытирать пыль. Человек не должен жить в таком запустении, пусть даже это не самый лучший человек.

– Ты в субботу что будешь делать? – спросила я, так и не открывая глаз, когда Гек, вытянувшись рядом со мной, взял меня за руку.

– Не знаю, не решил еще.

– Можно, я к тебе приеду?

– Зачем ты спрашиваешь? Приезжай. Если погода хорошая будет – погуляем, тут у нас парк хороший.

– Я хочу в квартире убраться.

– Зачем? – удивился Гек, ложась на бок и подпирая голову кулаком.

– Тебе не противно жить в такой помойке?

– Я не замечаю. Мне кажется, тут нормально. Ну, может, полы…

– Да! – с жаром подхватила я, садясь и открывая наконец глаза. – И пыль, и мутные стекла, и серые портьеры – ну, ведь здесь не всегда так было, правда же?

Гек вдруг помрачнел, снова лег на спину и закрыл глаза. Я испугалась – вдруг сказала что-то лишнее, разбудила какие-то неприятные воспоминания, и теперь он отдалится от меня, закроется?

– Мама всегда убиралась по субботам. Это был ее выходной день, и она с самого утра надевала такой голубенький халатик с короткими рукавами, повязывала белую в горох косынку и босиком взбиралась на подоконник, – каким-то упавшим голосом заговорил Гек. – Она мыла стекла, а я сидел на стуле и смотрел на то, как по ее рукам текут капли. Мама полоскала тряпку в тазу, тыльной стороной руки убирала прядь волос, выбивавшуюся из-под косынки, – у нее была такая прядка, ни в какую прическу не убиралась, всегда висела справа, как завиток, и улыбалась мне. Наверное, это было самое счастливое время в моей жизни.

Я замерла и боялась пошевелиться – впервые с момента нашего знакомства Гек заговорил со мной о прошлом, да еще так – вспоминая о матери. Мне всегда казалось, что в такие моменты люди становятся настоящими, без прикрас, потому что лгать, вспоминая о матери, невозможно и кощунственно. Возможно, это мое личное – у меня матери никогда не было.

Аделина

Неприятности начались с самого утра. Во-первых, я проспала – не услышала будильник, даже не представляю, как это вышло. Когда вскочила, часы показывали половину восьмого, обычно в это время я уже выхожу из своего кабинета и иду в послеоперационные палаты. А ведь еще нужно доехать, а на это уйдет минут сорок пять, если не больше. Черт, как я так уснула?

Наскоро приняв душ и выхватив из шкафа первое, что попало под руку, молясь, чтобы это не оказалось, например, домашним халатом, я, на ходу одеваясь, выскочила в коридор и сунула ноги в стоявшие ближе всего туфли. Интуиция подсказывала, что с обувью я промахнулась и на улице обязательно либо дождь, либо холодно, но менять что-то уже поздно. Схватив сумку, я выбежала из квартиры, даже не вспомнив, что последние два месяца сдаю ее на пункт охраны. Не до этого…

Вторым «приятным» сюрпризом явилось то, что в брелоке автомобильной сигнализации села батарейка и открыть машину с него я не могу. В панике я даже не подумала, что можно открыть дверь ключом – сегодня критическое мышление меня явно оставило, обычно я менее рассеянна в патовых ситуациях. Да и правое переднее колесо выглядело спущенным, и возиться с этим сейчас уж точно времени не было.

Я выбежала из двора, на ходу пытаясь остановить хоть какую-то машину. Наконец возле меня затормозило ярко-желтое такси, я запрыгнула в салон, всем своим видом давая понять водителю, что ни за что не выйду, даже если он откажется меня везти. Назвала адрес клиники, водитель застучал по навигатору:

– Далековато.

– Ну, и оплата соответствующая. Пожалуйста, поторопитесь, я опаздываю, – пробормотала я, набирая сообщение администратору Алле.

Таксист только хмыкнул, но поехал действительно быстро. Прикинув, что опоздание будет не таким уж неприличным, я все-таки начальник и обход своих больных могу сделать на час позже, я немного успокоилась и откинулась на спинку сиденья. Погода по-настоящему оказалась отвратительной – холодно, мелкий косой дождь, люди в плащах и даже в сапогах, и только я, такая красивая, в летних туфлях, светлых брюках и тонкой рубашке. Как я ненавижу весну за эти перепады погоды от заморозков до нестерпимого зноя… Хорошо еще, что успела прихватить с вешалки большой клетчатый платок, больше похожий на плед – в него можно завернуться и не особенно замерзнуть. Однако возвращаться домой все равно придется на такси.

Даже здесь, в машине, я ощущала атмосферу напряженности и тревоги, окружавшую меня в последнее время. Это такое странное ощущение, которое сводит с ума, и я боюсь, что скоро случится самое ужасное – не смогу оперировать. А ведь это неизбежно, если я буду недосыпать, начнут дрожать пальцы, ухудшится зрение, будет рассеиваться внимание – словом, я стану совершенно непригодна как хирург и этого позволить себе просто не могу. У меня пациенты, которые надеются на помощь, которые доверяют мне свою внешность, а зачастую и жизнь. Нет, мне нужно придумать, как выбраться.

Мама-мамочка, как же мне иногда не хватает тебя… Да, мы не были особенно близки, Николенька всегда был твоим любимчиком, но поговорить и спросить совета я всегда могла. И теперь мне это особенно нужно, но тебя нет.

Первые признаки болезни Альцгеймера обнаружились у мамы, когда я училась на последнем курсе. Тогда ни она, ни я не придали большого значения провалам в памяти, возникавшим у мамы от случая к случаю, но болезнь прогрессировала, и вскоре мама стала забывать расположение комнат в квартире, назначение многих предметов… Ей пришлось уйти с работы – ну, это как раз понятно, все-таки она не бумажки перекладывала, а оперировала. Я же стала бояться оставлять ее дома одну – мама могла выйти из квартиры и не найти дорогу обратно. В каждом кармане ее верхней одежды лежали записки с адресом и моими телефонами, и даже Николенька на какое-то время остепенился и стал чаще бывать дома. Но помочь маме мы ничем не могли. Вскоре она перестала нас узнавать, то и дело вызывала полицию, номер телефона которой по какой-то странной прихоти мозга сохранился в ее памяти, потому что считала, что в ее квартиру проникли посторонние – я или Николенька.

Мама умерла спустя год после того, как я открыла свою клинику, так и не узнав об этом. Я, конечно, ей рассказывала, но вряд ли мои восторженные рассказы доходили до ее сознания. В последний год я то и дело заставала ее в кабинете с атласом анатомии, мама, нахмурившись, водила пальцем по картинкам и словно старалась вспомнить что-то. Но всякий раз, когда она поднимала глаза от картинок, я видела в них только пустоту. Нет ничего страшнее, чем видеть, что от твоего любимого человека осталась только оболочка, а то, что делало маму той женщиной, которую я любила, безвозвратно ушло. Мне пришлось нанять сиделку, потому что я не в состоянии была разорваться между заканчивавшимся ремонтом в здании будущей клиники, операциями в больнице, где я все еще работала, закупкой оборудования и материалов, научными статьями, братом – и совершенно ничего не воспринимающей уже мамой, которой приходилось объяснять, как открывается кран в ванной или где в квартире находится туалет.

От брата большой помощи не было, но я благодарила его и за то, что он пытался сделать – присматривал за мамой, если у сиделки был выходной, покупал продукты. Но даже это не отвлекало его от покера, и однажды, когда Николенька так увлекся очередной игрой, что не замечал ничего вокруг себя, мама ухитрилась открыть газ в кухне. Когда брат наконец почувствовал проникавший из-за запертой двери запах, было поздно – мама лежала на полу без сознания, и спасти ее не удалось. Мне до сих пор кажется, что в момент, когда она включала все четыре конфорки, у нее случилось что-то вроде просветления, потому что она предварительно заперла дверь кухни и педантично заткнула все щели полотенцами и салфетками. Думаю, она очнулась на какое-то время и, оценив свое состояние, приняла это страшное решение – уйти из жизни.

На похороны явилась, кажется, вся медицинская общественность города – мама была человеком известным, ее многие уважали и пришли отдать дань памяти ее таланту хирурга. Я не плакала. Наверное, в подобном стыдно признаваться, но я испытала что-то вроде облегчения, так как была давно готова к подобному исходу. Мама могла уйти из дома и бесследно пропасть, могла попасть под машину – да что угодно. А так она хотя бы умерла в собственной квартире, а не замерзла насмерть в каком-нибудь лесном массиве.

На Николеньку же страшно было смотреть. Совершенно белый, с посиневшими губами, он стоял рядом со мной, и его била мелкая дрожь – я видела дрожащую нижнюю челюсть и прозрачную каплю, свисавшую с кончика носа. Молча я протянула ему платок, брат скомкал его, вытер нос и всхлипнул. Я знала, что он винит себя – об этом он твердил все три дня, что мы готовились к похоронам, и мне даже пришлось пару раз колоть ему успокоительное, чтобы он смог хоть на несколько часов забыться и поспать. Сама я еле держалась на ногах от недосыпа, а потому практически не слышала того, что говорили бывшие мамины коллеги. И вдруг чей-то голос привлек мое внимание, я повернулась и увидела Павла Одинцова. В глазах потемнело. Это был, пожалуй, единственный человек, чье присутствие здесь меня удивило. Мы давно расстались, он уехал в другой город – и вдруг появляется на кладбище в день похорон моей матери. Ничего более нелепого и ужасного я себе и представить не могла. Он договорил – я даже не поняла смысла его речи – и, опустив голову, отошел от могилы. «Нет, только не приближайся, только не подходи ко мне, ты ведь должен понимать, как это неуместно, – молилась я про себя, понимая, что могу сорваться. – Сделай так, чтобы я не опозорила свою мать на ее похоронах и не надавала тебе пощечин за все, что ты сделал со мной». И Одинцов словно услышал мои молитвы, отошел куда-то вправо, где стояли бывшие мамины коллеги по больнице. Я перевела дыхание и вдруг почувствовала, что по щекам текут слезы. Я плакала, не замечая этого.

– …мадам, мы стоим у этого шлагбаума уже минут десять. Мне что – снова в город вас везти? – от неожиданности я уронила телефон на автомобильный коврик и долго, нагнувшись, шарила рукой у себя под ногами.

– Да-да, простите, сейчас. – Найдя телефон, я открыла окно и помахала охраннику, чтобы поднял шлагбаум. – По этой аллее прямо, пожалуйста.

Водитель только головой покачал.

Расплатившись, я вышла из машины и бегом бросилась в здание. Часы показывали без четверти девять, я непростительно опоздала, и будь на моем месте кто-то из сотрудников, непременно получил бы выговор. Себе, конечно, не объявишь, но было очень стыдно.

Наскоро переодевшись в кабинете, я схватила лежащие на углу стола папки с процедурными листами моих пациентов – там во время обхода я делала пометки об отменах препаратов и процедур и писала новые назначения. После обеда медсестры переписывали листы заново, а назавтра процедура повторялась – так мне было удобнее и нагляднее. У выхода из административной части здания меня ждала дежурившая сегодня медсестра Наташа – маленькая, аккуратненькая, в ладно сидевшем на ее хрупкой фигурке хирургическом костюме.

– Доброе утро, Аделина Эдуардовна, – приветствовала она меня, и в ее глазах я уловила нетерпеливое любопытство – прежде я никогда не опаздывала. Не сомневаюсь, что сегодня во время моего отсутствия персонал выдвигал по этому поводу самые разные версии.

– Доброе утро, Наташа. Идем, больные ждут.

Она кивнула и пошла следом за мной в отделение.

Клиника представляла собой огромное трехэтажное здание, состоявшее из трех отдельных корпусов, соединяющихся между собой переходами, – административного, собственно хирургического, где размещались операционные, перевязочные и прочие вспомогательные кабинеты, и стационара, где пациенты находились после перевода из постоперационных палат. Это было удобно – ничего не нарушало покой пациентов после операций, в этом же корпусе имелся большой зимний сад, куда могли приходить посетители, и кафе, в котором они могли выпить кофе и попробовать десерты, которые мастерски готовила наша Анна. Мне хотелось, чтобы все посетители моей клиники были довольны и лечением, и реабилитационным периодом, поэтому весь персонал старался обеспечить это любыми доступными способами.

Осмотрев своих пациентов, изменив некоторым назначения, а некоторым оставив все как было, я отдала Наташе листы и бросила взгляд на часы. Управилась за полчаса, отлично. Сегодня у меня не было назначено операций, зато должен был приехать очередной проверяющий, и это испытание похуже любой сложной манипуляции. Мне проще было несколько часов провести в операционной с микроскопом и скальпелем, соединяя нервы и кровеносные сосуды, чем водить по клинике какого-то гуся из управления, показывая ему, как и что у меня здесь устроено. Но ничего не поделаешь.

Вернувшись в кабинет, я набрала внутренний номер пищеблока и, когда Анна взяла трубку, спросила:

– Ты не забыла?

– Нет, Аделина Эдуардовна, все почти готово. Во сколько подавать?

– Я тебе позвоню, когда мы в твое царство пойдем.

– Понятненько.

Я положила трубку и подумала, что Анна, пожалуй, единственный человек во всей клинике, которому я могу доверять абсолютно. Она поддерживала меня во всем, она старалась превратить наш кухонный блок практически в ресторан высокой кухни, и ей это удалось. Однажды мне позвонила бывшая пациентка, которой я удачно вернула на место свернутый в буквальном смысле набок в аварии нос, и предложила объединить усилия и, достроив на территории еще небольшой корпус, сделать там полноценный ресторан.

– Ваша повариха достойна собственной кухни, мы могли бы неплохо зарабатывать на этом, – убеждала пациентка.

Мне подобное предложение было ни к чему. Во-первых, строить ресторан на территории клиники мало того, что безумно, так еще и запрещено, во-вторых, связываться с человеком, которого я совершенно не знаю, а только лечила, вообще не в моих правилах, ну, а в-третьих, когда я спросила мнение Анны, та замахала руками и твердо заявила, что никакая другая кухня, кроме этой, ей не нужна.

– И не надо говорить, что в другом месте я могла бы больше зарабатывать, – сразу предвосхитила она мои слова. – Меня все устраивает здесь, я сама себе хозяйка, я готовлю то, что хочу, я делаю это так, как считаю правильным, и ничего менять не собираюсь.

Мне было приятно слышать это, но я прекрасно понимала еще и то, что Анна просто боится уходить туда, где никого не знает. И на это у нее имелись свои причины.

Матвей

– Матвей Иванович!

Звонкий, но какой-то встревоженный голос дежурной сестры из приемного отделения заставил его встрепенуться и оторваться от компьютера, где он уже заканчивал описание прошедшей операции.

– Да, Женя, что случилось? Я нужен?

Сегодня он дежурил в приемном отделении. Это была формальность – обычно к каждому хирургу сюда попадали по записи, однако бывали ситуации, при которых пациентов привозили из других стационаров, это относилось в первую очередь к детям. Поэтому существовал график дежурств, при котором каждый из хирургов раз или два в неделю – как выпадет – должен был в подобном случае спуститься и осмотреть больного, решить вопрос с госпитализацией или просто проконсультировать.

Матвей закрыл окно с историей болезни, взял фонендоскоп и, накинув поверх костюма халат, пошел в приемное.

Женя встретила его прямо на входе, и в глазах ее, к удивлению Матвея, стояли слезы:

– Матвей Иванович, идемте быстрей…

– Что случилось, Евгения?

Когда он шагнул в кабинет, то сразу понял, почему далеко не слабонервная Женя едва сдерживалась. На кушетке сидела девочка. Маленькая девочка с толстыми русыми косичками, на вид лет шести, не старше. Она прижимала к левой щеке какое-то полотенце, закрывавшее также нижнюю часть лица. Но даже не это поразило Матвея, видевшего за годы практики всякое, а глаза. Уставшие глаза взрослой женщины, не выражавшие ничего, кроме этой нечеловеческой усталости. Этот взгляд поразил Матвея, ему стало как-то не по себе – это что же пришлось увидеть такому маленькому ребенку, чтобы научиться так смотреть…

Он присел рядом и спросил:

– И как же тебя зовут?

– Настя, – проговорила девочка, не отнимая полотенца ото рта.

– Анастасия, значит. И что с тобой случилось, Анастасия? – Дав знак Жене записывать, он осторожно попытался забрать полотенце, но девочка вцепилась в него и не отпускала. – Позволь мне посмотреть, пожалуйста. Я доктор, я хочу тебе помочь.

Но ребенок не выпускал полотенца, а отбирать его силой Матвей не решился.

– Женя, кто из взрослых есть? Мама, папа? – Он заметил, как при этих словах девочка вздрогнула и в глазах мелькнул испуг.

– Нет, ее, кажется, не родственница привезла, я так и не поняла… сейчас я ее позову, она куда-то звонила. – Женя выскочила из кабинета, а Матвей снова подступил к девочке:

– Настюша, ты меня боишься? – Ребенок отрицательно качнул головой. – Ну, и отлично. Давай пока вот что обсудим. Тебе сколько лет?

– Одиннадцать, – донеслось из-за полотенца, и Матвей удивленно переспросил:

– Сколько?!

– Одиннадцать, – повторила девочка.

– Я думал, тебе лет шесть. Очень молодо выглядишь, – неуклюже пошутил Матвей.

– Так все говорят.

– Хорошо, а скажи мне, Настя, что же все-таки с тобой случилось?

– Я сама виновата, – проговорила она и снова умолкла.

Наконец вернулась Женя, ведя за собой молодую женщину в длинной юбке и распахнутой кожаной куртке. Лицо у женщины было бледным, а губы дрожали.

– Здравствуйте, – обратился к ней Матвей. – Это вы девочку привезли?

– Да, я. Вы извините, я знаю, что у вас так не делают, нужно по записи, но я так растерялась… а здесь моя мама оперировалась полгода назад, вот я и подумала… а где Аделина Эдуардовна?

– Она занята, а в приемном дежурю я, меня зовут Матвей Иванович. Так что все-таки случилось?

Женщина нерешительно посмотрела на девочку, потом наклонилась к Матвею и спросила:

– Мы не могли бы выйти?

– Хорошо. Женя, вы побудьте пока с Анастасией, мы сейчас вернемся.

Вместе с женщиной Матвей вышел из кабинета и, отойдя в дальний конец коридора, где стояли два кресла, предложил ей присесть.

– Я вас слушаю.

– Меня зовут Инга. Я даже не знаю, с чего начать…

– С того, что случилось и что заставило вас везти ребенка сюда. Вы ей, кстати, кем приходитесь?

– Я соседка. Дело в том, что Настя… как бы так сказать, господи… – Инга вынула из сумочки платок и вытерла лоб. – Словом, Настя – старшая в многодетной семье, их там семеро. Отец у них какой-то сектант, а мать только и делает, что рожает каждый год. Настя ведет все хозяйство, готовит, стирает, убирает, за младшими следит – а их шестеро, от десяти до года, и мать снова беременна. Настя в школе еле тянет, да и когда ей, единственное, что ее интересует, – кулинария, она у меня все книги перетаскала, я ресторанный критик. Я живу с ними на одной лестничной клетке. Возвращаюсь сегодня домой, а Настя сидит на лестнице и плачет. Я спрашиваю: что случилось, мол, а она голову опустила и не поднимает, ревет только. Ну, я рядом села, смотрю – а у нее все лицо в ожогах, щека, губы и подбородок. Спрашиваю: как ты так? Она молчит. Ну, я ее схватила и сюда.

– А родители что же?

– Они ее сюда не привезли бы. Как и не привезли бы вообще никуда – их вера запрещает обращаться за медицинской помощью. Я все понимаю, сейчас выглядит, будто я ее похитила… – сбивчиво заговорила Инга, комкая платок в руке. – Я позвонила дяде, он адвокат, ну, просто на всякий случай… Но я не могла смотреть, как ребенок корчится от боли. Вы посмотрите, там, кажется, ожог маслом каким-то, я ее пыталась умыть, когда за курткой заходила…

– Погодите, Инга, я не понимаю ничего. Куда заходили?

– Да к себе! На ней моя куртка. И полотенце это мое, она его мокрое к лицу прижала, видимо, так легче. Пожалуйста, позвоните Аделине Эдуардовне, она поможет.

– Не волнуйтесь, Инга, я все сделаю. Вы мне только помогите с девочкой договориться, она, похоже, к мужчинам настороженно относится, а вы все-таки знакомый человек.

Инга кивнула.

Но ее помощь не понадобилась – оказывается, Женя за это время ухитрилась уговорить Настю отдать полотенце и теперь готовила набор для осмотра.

– Да, похоже на масло, – пробормотал Матвей, осматривая глубокие ожоги. – Ничего, Настенька, мы тебя вылечим. Женя, приготовьте обезболивающее. Как же ты так ухитрилась? – спросил он у Насти.

– Сама виновата, – механически повторила девочка. – Надо было лучше жарить.

Больше она не сказала ни слова, мужественно вытерпела первичную обработку, но переодеваться в принесенную Женей пижаму и халат – это у них имелось на всякий случай – не стала.

– Ты пока у нас полежишь, хорошо? – сказал Матвей, моя руки. – Посмотрим, как будет заживать, полечим, а потом решим, нужна ли тебе операция. Не бойся, это совсем не страшно.

– А когда мне домой можно будет?

– Когда поправишься.

– Мне нельзя так долго, – вздохнула девочка. – Мне вечером младших купать нужно и ужин готовить.

– Ничего, мама справится.

– Не справится, – печально сказала Настя, глядя на Матвея снизу вверх. – Ей и некогда – она вышивкой занимается, очень редкая техника. Это много времени отнимает.

– Ну, ничего, отложит вышивку свою, ты заболела.

– Я не могу заболеть, кто тогда еду готовить будет и за детьми смотреть? – В этой фразе было столько женской заботы и недетской умудренности жизненным опытом, что у Матвея сжалось сердце.

Маленькая, не по возрасту худенькая и хрупкая девочка заменила мать своим братьям и сестрам в то время, как их биологическая мать занималась вышивкой и вынашивала для старшей дочери очередного подопечного.

– Мне нужно домой, – упрямо повторила Настя.

Матвей растерялся. Впервые он не знал, как себя повести, что сказать, что сделать, а девочка вдруг встала и, взяв за руку стоявшую в дверях Ингу, попросила:

– Тетя Инга, поедем домой, скоро ужин, папа вернется, а у меня ничего не готово.

– Настенька, – присев перед девочкой на корточки, заговорила Инга. – Тебе нельзя домой, тебе нужно личико вылечить. Ты ведь девочка, тебе же замуж выходить надо…

– Я не выйду замуж, – твердо сказала Настя. – И детей у меня не будет. Мне нужно папе ужин приготовить, он будет сердиться. И белье у меня замочено.

Инга растерянно посмотрела на Матвея, ожидая поддержки. И он вдруг понял, кто ему нужен. Взяв трубку внутреннего телефона, он поискал в прикрепленном к нему списке номер кухонного блока и, когда Анна ответила, сказал:

– Анна Александровна, вы не могли бы срочно в приемное зайти?

Та удивилась:

– Зачем?

– Вы мне здесь нужны. Очень вас прошу, – подчеркнуто попросил он и положил трубку.

Анна появилась минут через пять, все это время Настя простояла возле Инги, уговаривая отвезти ее домой. Когда же повариха появилась в кабинете, Матвей заявил:

– Анна Александровна, позвольте вам представить вашу будущую коллегу. Это Анастасия.

Анна удивленно посмотрела на девочку и вдруг перевела взгляд на Ингу:

– Инга Иосифовна? А вы как здесь?

– Здравствуйте, Анечка! – с облегчением выдохнула Инга. – Я вот Настю привезла, соседку, а она не хочет оставаться. Настя, ты не представляешь, как тебе повезло! Ты сейчас познакомилась с той самой Анной Тихомировой – помнишь, я тебе рассказывала?

Девочка посмотрела на Анну и закивала. Впервые за все время Матвей увидел в ее глазах живую эмоцию, интерес. Анна присела на корточки:

– Очень приятно. Ты, выходит, тоже кулинар? А что больше любишь готовить?

– Десерты и рыбу.

– Тогда мне бы пригодился совет. На ужин сегодня лосось, а я никак не могу решить, какие специи добавить. Если ты не против и Матвей Иванович не возражает, мы могли бы… – Она посмотрела на Матвея, и тот проговорил:

– Если Анастасия переоденется.

К его удивлению, девочка закивала головой и, прижав к груди пижаму, вышла в смежный кабинет.

– Уезжайте, Инга Иосифовна, – сказала Анна, поднимаясь. – Я уговорю ее остаться.

– Да, спасибо… но как с родителями?

– Пусть мамаша сама покрутится, – вдруг вырвалось у Матвея, и он даже рот ладонью прикрыл от неожиданности.

Анна покачала головой:

– Так нельзя. Зайдите к Аделине Эдуардовне, проверяющий уехал, она у себя. Она решит, как быть.

Инга уехала, Анна, забрав девочку, удалилась в кухонный блок, попросив Женю предупредить палатную сестру, что девочка у нее, а Матвей направился к начальнице.

Аделина сидела за столом и что-то быстро набирала на клавиатуре. Кивнув Матвею, чтобы присаживался, продолжила стучать по клавишам до тех пор, пока не закончила. Отодвинув клавиатуру, она сняла очки и обратила взор на сидевшего в кресле напротив Мажарова:

– Я вас слушаю, Матвей Иванович.

Он коротко рассказал о случившемся в приемном покое. Аделина слушала молча, только очки крутила за дужки.

– Ну, и от меня что требуется? – спросила она, когда Матвей закончил. – Прикрыть вас в операции с похищением ребенка? Или в ситуации с оказанием медицинских услуг, на которые вы не получили разрешения у родителей несовершеннолетней?

Матвей опешил. Он не ожидал, что начальница развернет диалог в эту сторону, отбросив эмоциональные факторы и оставив только то, что относится к области права.

– Я должен был выставить ребенка с ожогами на лице на улицу?

– Вы должны были позвонить мне.

– Я пришел к вам сразу, как оказал девочке помощь. Что изменили сорок минут?

– Вы серьезно? – Драгун закусила дужку очков и уставилась в лицо Матвея прозрачными глазами. Он выдержал этот взгляд, хотя сделать это было довольно сложно. – Понятно. Я вам объясню. Мы, конечно, не в Америке, но и у нас на манипуляции требуется разрешение родителей. Вас же предупредили, что отец девочки состоит в какой-то секте – и вполне может случиться, что его вера запрещает любое вмешательство. Об этом вас тоже предупредили, так?

– Так, но что это меняет? – уперся Матвей. – Я должен был отказаться осматривать ребенка с ожогами лица?

– Жизни ребенка что-то угрожало?

– Нет, но если бы раны инфицировались…

– Если бы я была чуть прозорливее, то не взяла бы вас на работу, – отрезала Аделина. – Но я оценила ваши деловые качества и талант хирурга, а не склонность к авантюризму и только потому сейчас трачу время на то, чтобы объяснить вам довольно очевидные, как мне казалось, вещи. То есть жизни ребенка ничего не угрожало, и у вас было время, чтобы позвонить мне, а не принимать столь безрассудное решение в гордом одиночестве?

– Вы были заняты с проверяющим.

– Да? Правда? Вы думаете, что я отказалась бы осмотреть ребенка в угоду какому-то чиновнику из мэрии? Хорошего же вы обо мне мнения, – усмехнулась она. – Зато вы пришли ко мне теперь, когда сюда вот-вот явится разгневанный отец в сопровождении наряда полиции. И что теперь я должна делать?

– А с чего вы решили, что он сюда явится?

– Вы считаете, что отец не будет искать пропавшего ребенка?

И тут Матвея прорвало:

– Для его же блага будет лучше, если он не станет этого делать! Потому что первое, что я сделаю, – это отобью ему ливер в соответствии со своими знаниями по анатомии. Он превратил одиннадцатилетнего ребенка в няньку, кухарку, прачку и уборщицу, а сам только и делает, что каждый год вешает на шею этой девочки очередного младенца!

– Это не ваше дело, Матвей Иванович, – отрезала Аделина жестко. – А про «отобью ливер» вам вообще лучше забыть, если хотите продолжать здесь работать. Перешлите мне немедленно историю болезни девочки, я чуть позже осмотрю ее сама и решу, что делать. А вы задержитесь сегодня после смены до тех пор, пока я вас не отпущу.

«В угол поставите?» – рвалось у Матвея с языка, но он счел за благо промолчать, только кивнул и вышел из кабинета.

Внутри у него все клокотало от злости на неизвестного ему мужика, лишившего детства собственную дочь. В памяти всплыл собственный отец – волевой, но справедливый, всегда умевший понять и объяснить. Матвей был очень к нему привязан и никогда даже не задумывался о том, что на самом деле этот человек не был ему родным.

Анна

Встреча с Ингой разбудила во мне воспоминания, от которых я много лет с переменным успехом пыталась избавиться. И эта малышка, Настя, которая шла рядом со мной по коридору в кухонный блок… Левая ее щека и подбородок были заклеены специальными салфетками, на верхней губе тоже заклейка.

– Как же ты так? – спросила я, но девочка только пожала плечами.

У меня была на этот счет своя идея, но поделиться ею я могла только с Аделиной, потому что больше никому не могла сказать, с чего вдруг я так решила. Аделина же кое-что знала и потому могла бы понять.

Мы вошли в блок, я вынула из висевшего на стене у двери резервуара голубые одноразовые шапочки и одну протянула Насте:

– Если ты кулинар, то понимаешь, да?

Она закивала и быстро убрала под шапочку тугие косички. Эта девочка совершенно не походила ни на кого из тех детей, что я встречала на улице или здесь. Внешне абсолютный ребенок, внутри она была какой-то состарившейся, пожившей, и это, конечно, отражалось в ее взгляде. Совершенно жуткое ощущение создавалось от этого – когда маленькая девочка смотрит на тебя взглядом старушки. Но мне непременно нужно было понять, что с ней случилось – именно так я истолковала просьбу Матвея помочь ему. Он подумал, что с человеком, увлеченным тем же, чем и она, Настя может разговориться.

– А как именно вы хотите готовить лосось? – спросила она, вымыв руки и подходя к столу, на котором уже лежали приготовленные филе рыбы.

– У нас новый повар, Анна Александровна? – пошутила одна из моих помощниц Лена. – Надо ей ящик какой-то приспособить, ее ж из-под стола не видно.

– Это блестящая мысль, Лена. В подсобке есть что-то.

Лена мигом принесла крепкий ящик, подвинула его к столу и пригласила Настю:

– Прошу вас, шеф.

– Меня Настя зовут, – сообщила та с достоинством, но на ящик взобралась. – А перчатки можно?

– Серьезный подход, – одобрила я. – Но дело в том, дорогая, что я не могу допустить тебя к работе с продуктами. Надеюсь, ты понимаешь, почему?

– Да. Но ведь у меня взяли анализы.

– Дело не в том. Результатов нет, а я отвечаю за то, что готовлю и подаю пациентам. Мы ведь не хотим, чтобы кто-то заболел? Потому ты будешь моим консультантом. Рыбу я хочу делать на пару.

– Значит, нужны яркие специи, потому что иначе у нее не будет вкуса.

– Правильно. И что ты предложишь?

– Соль, перец, оливковое масло, лимон и тимьян.

– Ого, – с уважением протянула Лена, слушавшая наш диалог с интересом. – Сколько тебе лет, вундеркинд?

– Одиннадцать.

Лена приоткрыла рот, но, поймав мой взгляд, не стала ахать, а только спросила:

– И кто ж тебя научил так в рыбе разбираться? Моей дочери тринадцать, максимум ее кулинарного искусства – омлет с помидорами.

– Я сама научилась по книжкам.

Это был довольно странный ответ для ребенка – основная масса сказали бы – «в интернете».

– Мне тетя Инга разрешает пользоваться ее библиотекой, – продолжала Настя, глядя на рыбу таким взглядом, каким смотрят на что-то очень любимое и дорогое сердцу. – Я читаю, когда есть свободное время, а потом пробую готовить. Почти всегда получается. Папа любит, как я готовлю.

– А мама? Твоя мама хорошо готовит? – спросила я, доставая специи и масло и подготавливая гастроемкости для маринада.

– Мама не готовит. Ей некогда.

– Она работает?

– Нет. Она вышивает картины. Это ей помогает не нервничать.

– А кто же делает у вас домашнюю работу?

– Я.

Голос ее звучал ровно и бесцветно, и мне вдруг стало жаль ее.

– А у тебя есть братья или сестры?

– Четыре брата и две сестры. Скоро еще брат родится.

У меня, кажется, глаза сделались навыкате:

– Ничего себе у вас семейство… и ты что же – старшая?

– Да.

– Тогда понятно, что твоя мама не успевает убирать и готовить, у нее дети.

– Дети у меня, – вздохнула Настя, осторожно складывая отодвинутые мной половинки лимонов, из которых я уже выдавила сок. – Маме нельзя нервничать, а малые то шумят, то дерутся, то плачут. С ними только я справляюсь.

Выслушав это, я вдруг подумала, что никогда прежде не встречала человека, чье детство было бы хуже, чем мое.

Аделина

Я смотрела на экран планшета и старалась унять захлестывавшие меня эмоции. В присутствии Мажарова бушевать я себе позволить не могла, но сейчас мне ужасно хотелось орать. Ну, вот что теперь мне делать с этой невесть откуда взявшейся девочкой с ожогом лица? Да еще и дочерью какого-то сектанта, что тоже чревато последствиями! Если здесь появится отец, я не смогу не отдать ему ребенка, у меня нет прав на то, чтобы удерживать ее здесь насильно.

Выпив стакан воды, я кое-как успокоилась и решила, что сперва посмотрю девочку сама, сделаю выводы, а потом уж буду думать, кому звонить и что делать.

В палате новой пациентки не оказалось, кровать была пуста. Постовая сестра испуганно забормотала:

– Ее Анна Александровна к себе в кухонный блок забрала.

– Да? А что, теперь у нас Анна Александровна занимается поступившими больными?

– Мне Матвей Иванович позвонил, сказал, что…

– Так, понятно, – прервала я и отправилась в кухонный блок, внутренне снова клокоча.

Определенно, хирург Мажаров слишком много на себя берет. С какой это радости у нас в кухонном блоке посторонние? И главное – как это Анна на подобное согласилась, что еще за новости?

Они попались мне навстречу в переходе – Анна и маленькая девочка с заклейками на лице. На вид ей было лет шесть-семь.

– Ой, Аделина Эдуардовна! – обрадовалась Анна. – А мы уже в палату идем. Это Настя. Вы, наверное, ее потеряли?

– Потеряла, – разглядывая девочку, подтвердила я. – И почему пациентка у тебя в блоке? – Девочка вдруг вздрогнула, как будто я ее ударила, и съежилась, сделавшись еще меньше ростом. «А тут что-то не так», – подумала я, сразу стараясь говорить тише. – Ты дашь мне какое-то разумное объяснение, правда?

– Дам, – кивнула Анна, и я заметила, как она положила руку на плечо девочки, а та прижалась к ее боку. – Провожу Настю и зайду к вам.

– Нет, мы с Настей пойдем в перевязочную, мне нужно ее осмотреть, а ты зайди ко мне, когда с ужином закончишь.

– Хорошо. – Анна присела на корточки и, взяв девочку за обе руки, сказала: – Ты не бойся, Настюша, Аделина Эдуардовна у нас самый главный врач, она обязательно должна посмотреть твое лицо. Лучше ее тебя никто не вылечит. А я к тебе зайду попозже, хорошо?

Девочка кивнула и повернулась ко мне:

– Меня сегодня домой отпустят? Папа будет сердиться, что дома нет ужина, а дети голодные.

Я растерялась. Впервые мне пришлось видеть ребенка, озабоченного отсутствием ужина ровно так же, как сделала бы это обремененная семьей женщина лет сорока.

– Давай мы сперва посмотрим, что у тебя с лицом, хорошо? А там решим.

Мне не хотелось ей врать, у нас в клинике вообще заведено говорить пациентам только правду, какой бы она ни была, но это все-таки ребенок.

Мы пошли не в стационар, а в перевязочную, там я при помощи сестры сняла наложенные Мажаровым заклейки и осмотрела довольно глубокие ожоги. На губе, пожалуй, потребуется крошечная пластика, подбородок можно оставить и так, будет чуть заметный рубчик, а вот щека… Тут объем вмешательства предстоит серьезный, ожог глубокий, и шрам от него останется уродующий.

Пока сестра заново накладывала заклейки, я, приготовившись делать запись в историю болезни, с удивлением обнаружила год рождения юной пациентки. Выходило, что ей не семь, а одиннадцать.

– И в кого же ты такая миниатюрная? – поинтересовалась я.

– Не знаю. Папа высокий, мама тоже. И двое младших уже выше меня.

– Младших?

– Да. У нас семья многодетная.

Это, в принципе, не могло бы служить хоть каким-то объяснением – в многодетных семьях генетику тоже никто не отменял, и Настя могла унаследовать хрупкое телосложение от бабушки или прабабушки. Но я видела анализ крови, и уровень гемоглобина был таким низким, что вообще удивительно, как она на ногах стоит.

– Если вы хотите спросить, хорошо ли мы питаемся, то да, нормально, – вдруг сказала девочка, точно подслушав мои мысли. – Папа приносит продукты, а я готовлю.

Признание меня удивило – она же до плиты вряд ли дотягивается. И потом – она что, готовит на всю ораву, включая родителей?

– А в школу ты ходишь?

– Примерно раз в неделю.

– Так редко? Почему?

– Иначе мама не справится. Ей нужно нервы успокаивать, а ребятки у нас шумные. В школу только двое ходят, четверо дома сидят, она с ними ничего делать не успевает и еще ребенка ждет, – объяснила Настя, и я вдруг поняла, что вот он, мой шанс оставить ее в клинике на столько, сколько потребуется. Нужно срочно позвонить в опеку, пусть разбираются. И ожог на лице у нее странный, но Мажарову она не рассказала, как именно получила его, и мне вряд ли скажет. Видимо, он потому к ней Анну и подослал. Черт, какая я глупая… Анна наверняка смогла что-то вытянуть из этой закрытой ракушки.

– Значит, Настя, поступим следующим образом, – сказала я, глядя в ее какие-то недетские глаза. – У тебя очень серьезные ожоги, если их не лечить, ты останешься изуродованной на всю жизнь. Пока ты еще маленькая, мы можем сделать так, чтобы рубцы были менее заметны, а щеку придется оперировать. Но ты не бойся, я сама буду делать эту операцию, и даже ты потом не найдешь, где именно была эта операция, это я тебе обещаю твердо.

– Домой, выходит, вы меня не пустите? – В уголках глаз показались слезы.

– Нет.

– О господи, – закрывая лицо руками, прошептала Настя. – Что же будет…

– Ты кого-то боишься?

– Н-нет, – сразу убрав руки за спину, сказала она.

Я не поверила, но лезть с вопросами больше не стала – лучше Анну расспрошу, уверена, что она знает что-то.

– А теперь ты пойдешь в палату, скоро будет ужин.

Сестра обняла девочку за плечи и вывела из перевязочной, а я, глядя им вслед, подумала, что здесь определенно что-то не так. Девочка практически не учится, на ней все домашнее хозяйство, а ожоги на лице лично у меня вызывают много вопросов, я даже представить себе не могу, как можно так обжечься самостоятельно. Судя по тому, как они расположены, в лицо ребенка плеснули чем-то, и большая удача, что не попали в глаза. Нужно сказать об этом психологу, пусть еще он попробует поговорить с девочкой. А сейчас меня ждет Анна, и, похоже, у нее тоже есть свой взгляд на эту пациентку.

Анна сидела на подоконнике в коридоре, задумчиво смотрела вниз и покачивала ногой в белом резиновом сабо. Я подошла к двери кабинета и приложила магнитную карту-ключ к замку, кивком головы предлагая Анне входить.

– Чаю хочешь? – спросила я, закрывая дверь.

– Нет. Ну что, придумала, что делать с девочкой?

– Есть одна мысль, но пока я не уверена, что получится. Думаю юристу позвонить. И охрану нужно предупредить, чтобы всех посетителей Насти отправляли сперва ко мне. Погоди, сейчас, – я набрала номер охранника на воротах и отдала распоряжения. – Вот так будет спокойнее.

Анна сидела за столом, сжав в замок руки и глядя на них ничего не видящим взглядом.

– Что с тобой? Ты сама не своя.

Она встрепенулась:

– Да… как подумаю про эту девочку, так внутри все клокочет.

– Ань, всех не пережалеешь.

– Да я понимаю. Но, раз уж она здесь, может, мы попробуем как-то помочь? У тебя ведь связи.

– Давай конструктивно, без эмоций, – предложила я, садясь в свое кресло. – Я вижу, что тебя захлестывает, и даже понимаю, почему это происходит. Но давай отбросим это и подумаем спокойно. У нас нет никаких доказательств того, что с ребенком дома обращаются плохо. Нет, погоди, дай я скажу. – Заметив, что Анна ринулась вперед, собираясь возразить. – То, что она нам рассказала, вполне может оказаться фантазией. Дети склонны преувеличивать.

– Ты ее ожог видела? – все-таки не выдержала Анна. – И он тебе ни о чем не напомнил? Вернее, ни о ком? – Я кивнула, и она продолжила: – Ну, значит, ты должна понимать, как именно можно его получить. Как думаешь – она могла сама это сделать? Нет, не могла. Значит?..

– Ничего это не значит, – вздохнула я, откидываясь на спинку кресла. – Пока она сама не скажет – все это лишь наши догадки, сделанные потому, что мы с тобой однажды подобное уже видели.

– Деля, да ты только представь!

– Пожалуй, психологу я позвоню прямо сейчас. – И, взяв трубку, набрала номер нашего психолога: – Евгений Михайлович, вы еще не уехали? Отлично. Палата восемь, пациентка Котова. Это одиннадцатилетняя девочка, попробуйте как-то ее разговорить. Мне кажется, там имеет место факт жестокого обращения, нужно решить, звонить ли в опеку и полицию.

– В опеку звоните сразу, а в полицию позвоним по итогам разговора, если будет необходимость, – сразу отозвался психолог. – Как закончу, зайду к вам.

– Хорошо, я буду ждать.

Следующим я набрала номер опеки, хотя как-то не лежала у меня душа к подобному – сейчас приедут, поднимут шум, у матери могут забрать детей… А вдруг мы ошиблись? Черт, как я ненавижу ситуации, в которых мало что понимаю…

В дверь кабинета постучали.

– Да, входите.

Это оказался Мажаров:

– Можно к вам, Аделина Эдуардовна?

– Да, присоединяйтесь. Мы как раз обсуждаем пациентку Котову.

– Как официально, – хмыкнул он и сел за стол напротив Анны.

– Что плохого в официальности?

– Это не просто пациентка, это ребенок.

– И что? У нас в реабилитации сейчас четверо детей. Предлагаете сюсюкать и пускать пузыри от умиления? Прежде всего эти дети сейчас наши пациенты, мы им обязаны помогать, а не умиляться.

Мажаров молчал, упрямо наклонив голову, и я вдруг поняла, о чем он думал в этот момент. О том, что такая старая дева, как я, у которой ни ребенка, ни котенка, не должна вообще рассуждать о детях. Но на это я могла возразить – сам Мажаров женат не был и детей тоже не имел, так что мы равны. И я предпочитаю смотреть на ситуацию с позиции врача, а не умиляющейся клуши. Мое дело – восстанавливать детям здоровье, а сюсюкают с ними пусть их родители.

– Да у вас вообще сердце-то есть? – вдруг поднял голову Мажаров. – Этот ребенок живет в аду!

– Я уверена, что ваша эмоциональная речь очень поможет вам, когда полицейские приедут, чтобы задержать вас по подозрению в похищении ребенка. – Нет, мне не было обидно – Мажаров был далеко не первым человеком, сказавшим мне подобное. Меня раздражало то, что этот человек, без году неделя работающий в моей клинике, уже пытается нарушать заведенные здесь порядки, а я подобного терпеть ни от кого не собиралась, даже от такого блестящего хирурга, как Матвей Мажаров.

– Не сомневаюсь, что в полицию вы уже позвонили.

– Матвей Иванович, не стоит так говорить, – вмешалась Анна. – Я тоже на вашей стороне, но и Аделина Эдуардовна девочке не враг, она просто ищет способ помочь ей законно. Согласитесь – сейчас все выглядит так, словно Настю действительно похитили.

– Ну, так в первую очередь это ее соседка все устроила.

– Очень элегантно, – усмехнулась я, – очень элегантно и красиво обвинять женщину, которая, перепугавшись, кинулась искать помощи там, где ее непременно бы оказали. Вам, Матвей Иванович, нужно было сразу позвонить мне, понятно? Сразу – а не через полтора часа! Нам пока везет, что ребенка еще не ищут, а сюда едет представитель опеки. И хватит нападать друг на друга, давайте думать, как выкрутиться из ситуации без потерь для всех. Девочке нужна операция, а для этого – либо согласие родителей, либо согласие опекуна.

– Если отец состоит в секте, то, скорее всего, мы от него ничего не получим, а мать там, я так понял, вообще вместо инкубатора – рожай и молчи, – буркнул Мажаров.

– Значит, у нас вся надежда на сотрудников опеки. Если я правильно понимаю, то многодетные семьи обычно находятся под наблюдением?

– Ну, должно быть так, а вот как на деле – черт его знает…

– Погодите, – вдруг сказала Анна, вынимая из кармана униформы мобильный телефон. – Можно ведь позвонить Инге Иосифовне, вдруг она знает?

Мы переглянулись с Мажаровым и согласно закивали. Пока Анна пыталась дозвониться до соседки Котовых, я обдумывала дальнейшие шаги. Хорошо, представитель опеки приедет, поговорит с девочкой. Дальше что? Отец может попытаться забрать ее отсюда, и как я могу помешать этому? Пока не будет документа, по которому Настя не должна возвращаться в семью, я ничего не могу поделать. Даже запретить охране впускать его на территорию.

– Их семья давно находится под наблюдением, – отложив на стол мобильный, произнесла Анна. – Регулярно приходят с проверками, но никогда ничего криминального не выявляли.

– Но почему-то же наблюдают? – спросил Мажаров, и Анна вздохнула:

– Пожаловалась классный руководитель Насти, девочка редко ходит в школу и, естественно, не успевает по многим предметам. Но тут вот какая вещь… Инга Иосифовна сказала, что учительница эта уволилась из школы практически сразу после того, как жалобу эту подала. Вроде как что-то у нее дома произошло.

– Думаете, это как-то связано с отцом семейства? – спросила я, потому что мне лично как-то сразу так и показалось.

– Никто не знает. Но возможно, что это и так, – с сомнением проговорила Анна.

– Давайте рассчитывать на худшее, – сказала я, глядя в окно.

– С чего вдруг? Вы всерьез думаете, что отец девочки может нам как-то навредить? – удивился Мажаров.

Он меня раздражал. Вот просто каждую секунду, каждым словом, всем своим видом – и я не могла объяснить себе причину этого раздражения.

– Вы, Матвей Иванович, можете думать все, что вам заблагорассудится, а я отвечаю за все, что происходит на территории моей клиники. И меньше всего мне нужно, чтобы какой-то сумасшедший устроил тут резню, например. И уж лучше я буду рассчитывать именно на такой вариант и приму все меры, зато потом расслаблюсь и выдохну, чем отнесусь ко всему происходящему беспечно и буду вынуждена давать показания, к примеру.

– Да это же смешно! – Мажаров откинулся на спинку стула и забросил за голову свои ручищи – накачанные такие бицепсы, выпиравшие из-под коротких рукавов темно-синей хирургической робы. – Давайте еще спецназ подтянем.

– Надо будет – подтянем, – кивнула я, с трудом сдерживая рвущееся наружу раздражение, и тут, к счастью, вошел психолог. – Евгений Михайлович, вы вовремя. – «Иначе я бы сейчас пристукнула этого самоуверенного самца», – добавила я про себя. – Есть какие-то новости?

– Есть, – кивнул он, отодвигая стул и садясь. – Вы были правы, ребенок подвергается насилию, но скорее больше психологическому, хотя рукоприкладство тоже не исключено. Кстати, ожог получен в результате ссоры с отцом. Девочка жарила мясо и сделала что-то не то. Отец взял сковороду и швырнул в нее, масло выплеснулось, попало в лицо, она выскочила из квартиры и спряталась где-то в подъезде, ждала, когда отец снова уйдет на работу. Тут ее соседка и нашла.

Я вдруг увидела выражение лица Анны – минутное торжество в ее глазах сменилось ужасом, она оказалась права в своих подозрениях, но причина этой догадливости до сих пор мешала ей жить.

– То есть формально мы имеем основания для изъятия ребенка из семьи, – заключил психолог. – Девочка очень запугана, при упоминании об отце сжимается в комок, замыкается. Я попросил сестру укол ей сделать успокоительный, надеюсь, никто не возражает?

– Нет, – сказала я. – Спасибо, Евгений Михайлович, оформите, пожалуйста, запись в истории и задержитесь до приезда представителя опеки.

– Конечно. Я буду у себя.

Психолог ушел, а я посмотрела на Мажарова:

– Ну, теперь что скажете?

– Что останусь сегодня дежурить.

– Нет, не останетесь. Я сказала это не для того, чтобы вы тут из себя Рэмбо строили, а для того, чтобы поняли – не каждая ситуация так уж проста, как выглядит в первый момент.

– Вы любите быть во всем правой, да, Аделина Эдуардовна? – не отводя взгляда, спросил он. – Ну, так ваша взяла – я ошибся, должен был сперва с вами обговорить. Все, я признал вину – вы довольны? Но дело-то не в вас, а в девочке, которая живет в кошмаре и теперь нуждается в операции. И если бы можно было все отмотать назад, я поступил бы так же – сперва оказал помощь, а потом уж пошел на доклад к вам. Если вы не можете смириться с таким подходом, то можете предложить мне уволиться.

– А вы всегда сперва говорите, а потом думаете? – спокойно произнесла я, отлично понимая, что эту гневную тираду Мажаров выдал только по единственной причине – пришлось признать свою неправоту, но выглядеть проигравшим все равно не хотелось.

– Может, вы прекратите спорить? – вмешалась Анна, глядя на меня умоляюще. – Давайте лучше подумаем, как помочь Насте.

– Для нее мы сделаем все, что в наших силах, но только после того, как получим разрешение от опеки. Все равно оперировать сейчас нельзя, нужен подготовительный период. Но она останется здесь.

– Какой щедрый жест, – пробормотал Мажаров.

– Ну, каждый помогает тем, чем может, – отозвалась я. – Кто-то, например, видит помощь в том, чтобы кулаками махать.

– Я ничем еще не махал…

– И за это вам огромное спасибо. А теперь, Матвей Иванович, можете быть свободны, ваш рабочий день давно закончился. Извините, что попросила задержаться. Увидимся завтра. Если, конечно, вы решите осчастливить нас своим присутствием.

Мажаров молча встал и вышел из кабинета. Анна проводила его взглядом и, повернувшись ко мне, укоризненно прошептала:

– Ну, зачем ты так? Он ведь помочь хотел…

– Аня, здесь никто не будет нарушать правил, установленных мной. Кого не устраивает – я не держу. Лучше скажи мне – с тобой все в порядке?

Она вздрогнула, сжала на секунду кулаки, потом расслабилась и спокойно сказала:

– Да, уже все прошло.

– Точно? Может, все-таки с Евгением Михайловичем поговоришь?

– Нет, пока не нужно, я справлюсь. Ты не волнуйся, я не сорвусь, не могу тебя подвести. Сегодня просто все как-то сложилось – Инга Иосифовна, эта девочка с ожогом… Ничего, пройдет.

Я хотела задать ей еще вопрос, но у нее зазвонил мобильный, она глянула на дисплей, немного изменилась в лице и нажала кнопку ответа, вставая из-за стола:

– Да, я слушаю.

Мне на секунду показалось, что я раньше слышала мужской голос, зазвучавший из Анькиной трубки, но дверь за поварихой закрылась, и я решила, что ошиблась. Никого из Аниных знакомых я не знала, никого из ее прошлой жизни не видела и не слышала, так что не могло быть никаких совпадений. Я сегодня тоже здорово перенапряглась, и домой придется ехать на такси…

Закончив все формальности с приехавшей наконец представительницей органов опеки и отпустив домой психолога, я уже запирала кабинет, когда вдруг позвонила Оксана:

– Деля, ты дома?

– Нет, я еще в клинике и домой попаду только к ночи, такси не могу вызвать, а машина не завелась.

– О, так я тебя заберу, хочешь? Я с дачи еду, буду у тебя через десять минут.

Это предложение обрадовало меня, как ребенка новогодний подарок – подруга иногда могла вот так осчастливить меня, даже не догадываясь об этом. И взамен я даже готова выслушивать перипетии ее любовной жизни, черт с ней.

Но сегодня, кажется, был совершенно не мой день…

Матвей

Он вышел из кабинета Драгун злой как черт. Хотелось с размаху влепить кулак в стену, до ссадин, до боли в костяшках. Она макнула его носом, как щенка в лужу, и Матвей не смог ничего противопоставить, а фраза про увольнение вообще выглядела глупо, напыщенно и беспомощно.

«Идиот! – ругался он, шагая в ординаторскую, а затем в раздевалку. – Законченный идиот, позер! Она была права – я не подумал о последствиях для клиники, хотя должен был. Но и о пациентке я тоже особенно-то не подумал. Играл в героя! Черт, как стыдно…»

Наскоро переодевшись, Матвей бросил хирургический костюм в специальную корзину у выхода из раздевалки и пошел на стоянку. В машине он на всю громкость включил музыку и направился к выезду с территории клиники. «Надо завтра извиниться, – думал Матвей, ведя машину по хорошо укатанной дороге в сторону города. – Да, прямо с утра зайду и извинюсь, корона-то не свалится. И пора бы уже научиться держать язык за зубами, действительно. Это сегодня Драгун пропустила мое пафосное заявление мимо ушей, а завтра может и согласиться. А уходить я не хочу, мне тут нравится».

Думая так, Матвей не кривил душой – ему действительно нравилась и клиника, и коллектив, и то, как организован здесь рабочий процесс. Да и главврач, если уж честно, сама была великолепным хирургом, а потому требовала ювелирной работы от своих подчиненных. Стандарты в их клинике были высокими, и Аделина первая им соответствовала. Матвей однажды зашел в ее операционную и поразился тонкой технике и отточенности движений. За столом Драгун оказалась так собрана и так точна, словно была не человеком, а автоматом, выполняющим набор необходимых движений и – ничего лишнего. Матвей поймал себя на том, что наблюдает за ее руками и отмечает то, чего не умел сам.

Впереди на обочине голосовала девушка в светлом плаще, и Матвей хотел было притормозить, но увидел ее черные волосы, спадавшие по плечам, вздернутый нос и пухлые губы и прибавил скорости. «Нет, это не могла быть она. Не могла – ей неоткуда взяться. Ее нет. Ее больше нет», – уговаривал он себя. Это действительно не могла быть Вика, хотя бы потому, что та была ниже и немного полнее, никогда не носила обувь без каблуков и не голосовала на обочинах. Но волосы, губы и нос…

– Нет! – ударив по рулю кулаками, взревел Матвей. – Хватит! Хватит ломать мне жизнь!

Он почувствовал, что не может вести машину, нужно было съехать на обочину и отдышаться, иначе поездка могла закончиться аварией – Матвея трясло, руки и ноги не слушались. Так бывало всякий раз, когда он вдруг вспоминал Вику. Аккуратно сбросив скорость, он съехал с трассы, включил «аварийку» и вышел из машины. Уже темнело, поток машин из города был больше, чем встречный, – люди, жившие в пригородных поселках, возвращались с работы. Матвей обошел свою «Ауди», сел, привалившись к колесу, так, что его не видно было с дороги, и закрыл глаза. «Когда я избавлюсь от этого? Ведь мне казалось, что после сожженных фотографий стало легче. Может, пора к психиатру? А что? В клинике хороший специалист, без его консультации Драгун запрещает платных пациентов на стол брать. Он при мне как-то отговорил деваху в буквальном смысле отстригать собственный нос, а та пришла решительно настроенной. Может, и мне бы пара бесед не помешала? Нет, только не на работе, это исключено. Не хватало еще… Чего не хватало? Неужели я боюсь, что Драгун узнает? А я сам стал бы держать врача с психологическими проблемами? Ну, вот то-то…»

Жутко хотелось курить, но Матвей уже полгода не прикасался к сигаретам и снова погружаться в пучину табачной зависимости боялся. Расставаясь с пагубной привычкой, он вынужденно набрал пару лишних килограммов, так как заменял сигареты ирисками или карамельками, а на ночь пил чай с булками, которые покупал в кондитерской рядом с домом. Сладкое отвлекало от мыслей о курении, и Матвею удалось справиться с собой и расстаться с сигаретами. Теперь же от мысли о них внутри все заболело. «Хоть одну затяжку бы», – с тоской думал Мажаров, прекрасно зная, что «стрелять» не станет, а ближайший магазин расположен как раз на таком расстоянии, проехав которое он уже успеет уговорить себя не ломать то, что возводилось так тяжело.

Он просидел так около получаса, пока не почувствовал, что болезненная дрожь прошла и можно снова садиться за руль. «Как же она меня подкосила, даже подумать не мог. – Матвей вглядывался в убегавшую под колеса дорогу, но отогнать от себя мысли о Вике пока не получалось. – И ведь после этих отношений я ни с кем больше всерьез не встречался. Почему у меня никак не получается, как у всех? Вот чтобы найти женщину, семью с ней создать, чтобы дом, дети, выходные на природе? Чтобы было к кому с работы торопиться?»

Эти мысли посещали Матвея в последнее время все чаще. Возможно, это мать с ее постоянными намеками на то, что у подруг давно бегают внуки, а возможно – пустая холостяцкая квартира, в которой он сам как мог наводил порядок и уют. Или – возраст. Все чаще хотелось открыть дверь и услышать чей-то голос, смех, почувствовать, что его здесь ждут. Работа уже не заменяла всего в жизни, и это ощущение тотального одиночества угнетало Матвея. Он старался брать больше дежурств, но в этой клинике все было четко расписано и регламентировано, лишнего не получалось. Брать дежурства где-то на стороне Матвей считал не очень этичным по отношению к новым коллегам, да и в деньгах он не нуждался, зарплата была более чем достойная. Но куда использовать свободное время, когда ты один? Раз в неделю он навещал родителей, но все больше тяготился этими визитами – мать постоянно вздыхала и смотрела на него чуть ли не с жалостью. Это раздражало – ну, какая жалость может быть по отношению к взрослому, здоровому, сильному мужчине? Обижать мать не хотелось, и Матвей терпел, он был слишком ей благодарен за все, чтобы резко оборвать, например, разговоры о его предстоящей одинокой старости.

Мысли его вдруг повернули к Аделине. «Интересно, как она справляется? Говорят, что женщинам одиночество дается гораздо труднее. Может, потому она такая холодная и отстраненная, ее ничто не трогает и не вызывает эмоций? Как история с этой девочкой сегодня? Так странно, что женщина не проявляет ни капли сочувствия, только деловой подход – нужно то-то и то-то, сделать так-то и так-то. А может быть, она и права? Может, если не принимать проблемы пациента близко к сердцу, можно оттянуть момент эмоционального выгорания, которое почти неизбежно в нашей профессии?»

Анна

Гек позвонил сам. Он крайне редко делал это, только если ему срочно было что-то нужно. В последнее время он практически не выходил из дома, и я привозила ему продукты. Правда, он не особенно замечал, что ест – лишь бы было. Я готовила ему разные блюда, но Гек с одинаковым выражением лица поглощал жирные гамбургеры из службы доставки и приготовленные мной тако с треской и салатом из двух видов капусты.

– Какая разница, как выглядит еда? – говорил он, когда я, слегка обидевшись, пеняла ему на то, что он совершенно не замечает моих усилий. – Еда должна насыщать, а все остальное – глупости.

– Зачем же тогда придумали рестораны и авторскую кухню?

– Для развода напыщенных индюков на деньги. Ради престижа люди готовы выкладывать огромные бабки за ту же, в принципе, еду, что могли бы готовить дома сами, но с куда меньшими затратами. Да и вообще какая разница, сколько времени отнимает приготовление чего-то, если съедается все примерно за одно и то же время?

– В вашей семье не принято было готовить?

– В нашей семье некогда было готовить. Кто работал, кто учился – и все читали, – усмехнулся Гек и слегка скривил лицо, как будто эти воспоминания причиняли ему боль, а я вспомнила огромную пыльную библиотеку.

– Что же вы ели?

– Когда что. Полуфабрикаты в основном – то, что можно наскоро разогреть в сковороде. Я в столовку ходил и в школе, и в универе.

И мне тем более было непонятно его равнодушие к моим кулинарным экзерсисам – всегда думала, что человек, видя лучшее, стремится оценить его или хотя бы остается благодарен за то, что ему это показали. Но, похоже, Геку вообще не было знакомо такое чувство, как благодарность, он воспринимал все происходившее с ним как должное.

Сегодня он позвонил, к моему удивлению, абсолютно без повода. Так и сказал:

– Соскучился, и погода неплохая. Может, в парке погуляем?

Это было удивительно – он старался не покидать пределов квартиры, если не было острой необходимости, и я смутно догадывалась о причинах. И вот сегодня…

– Ты уверен? – осторожно спросила я, лихорадочно соображая, надо ли звонить Мише и говорить об этом.

– А ты не хочешь? Или занята?

– Нет, что ты. Я на работе еще, но уже освободилась, осталось только переодеться. Я на машине, так что быстро приеду. Можем покататься.

– Нет, я хочу просто погулять.

– Как скажешь. Тогда я бегу собираться?

– Да, давай. Позвони, когда во двор заедешь.

Я убрала телефон и села на подоконник в своей подсобке. Интересно, что вдруг случилось? Звонить Мише или не стоит? Чувствую себя ужасно… За то время, что мы знакомы, я успела привязаться к Геку, проникнуться к нему чувством жалости – он ведь совершенно одинок, запуган и откровенно несчастен. Но Миша… господи, когда же это закончится?

Гек вышел из подъезда в серой куртке и накинутом на голову капюшоне длинной черной толстовки, доходившей ему почти до колен. Удивительно, что кроссовки выглядели новыми – белые, чистые, словно только что из коробки. Обычно он и на это не обращал внимания. Я вышла из машины, подошла к нему, подставила щеку для поцелуя:

– Видишь, как я быстро?

– Уже вечер, пробок нет. Идем?

Он взял меня за руку, как подросток, и потянул за собой. Парк располагался через дорогу от его дома, так что идти далеко не пришлось. Пространство оказалось довольно запущенным и неухоженным, или, может, сюда еще просто не дотянулись руки управления зеленого хозяйства, но пока парк выглядел грязным и неуютным. Однако это не отпугивало жителей окрестных домов, и буквально на каждом шагу нам попадались люди то с колясками, то на велосипедах или самокатах, а где-то в глубине слышалась музыка и крики – Гек объяснил, что там расположен импровизированный роллердром для любителей экстремального катания.

– Хочешь, пойдем, глянем? – предложил он.

«Интересно, он что, совсем не догадывается, сколько мне лет на самом деле?» – подумала я, кивнув. Нас разделяла пятилетняя разница в возрасте, но Гек, кажется, всерьез считал меня ровесницей. Да, хорошая пластика и уход творят чудеса… Первое время я очень переживала, что собьюсь и чем-нибудь выдам свой истинный возраст, но, похоже, Гек придавал мало значения мелочам и не сопоставлял никаких фактов, и я расслабилась. Да и разговаривать особо не приходилось – Гек был молчалив и замкнут, я же из опасения сказать лишнее тоже больше помалкивала.

Мы дошли до роллердрома, нашли свободную лавку и сели, Гек обнял меня за плечи, притянул к себе, я обхватила его за талию. Со стороны посмотреть – влюбленная парочка…

– Ты в субботу хотела ко мне приехать – не передумала?

До субботы оставалось еще два дня, и вообще мне казалось, что он не особенно хочет моего приезда, что забудет о сказанных словах, как делал это обычно.

– Если ты не передумал.

– А чего? Приезжай.

– Напоминаю – мы собирались убираться.

– Ты собиралась, – усмехнулся Гек. – А у меня были другие планы. Но, наверное, ты права, можно для разнообразия совместить.

Я обрадовалась – суббота пройдет не впустую, руки будут заняты, а это значит, что и раздумывать о жизни мне тоже будет некогда. Я тут же взялась продумывать меню и список продуктов, очень хотелось все-таки приготовить ему что-то необычное и вкусное. Обычное женское стремление накормить. Миша бы смеялся… Он вообще всегда подтрунивал надо мной, не зло, по-дружески. Правда, над единственной вещью он никогда не шутил – над моей страстью к кулинарии. Это он ценил как нечто очень важное и значительное, всегда говорил об этом моем увлечении с уважением, как, собственно, с аппетитом ел все, что я для него готовила. Ему не было все равно, как Геку…

Внезапно Гек вскочил, схватил меня за руку и потащил за собой в ближайшую аллейку. Я еле успевала перебирать ногами:

– Ты что?! Что случилось? Куда мы бежим?

– Домой. Так ближе, мы срежем угол и выйдем сразу к забору, там есть проход, – процедил он, свободной рукой поглубже натягивая капюшон толстовки на глаза.

– Мы от кого-то убегаем?

– Ты можешь помолчать?

Помолчать я могла, потому что во всех моих вопросах смысла не было – я отлично знала, от кого мы бежим, потому что на противоположной стороне роллердрома увидела двух парней в спортивных костюмах. Эти ребята приглядывали за Геком по просьбе Миши и всегда сопровождали его, куда бы он ни вышел, даже не особенно скрывая свое присутствие. Гек, конечно, не догадывался о том, что я знаю их в лицо, а, догадавшись, тут же оборвал бы все отношения со мной, и мне нельзя дать ему хоть малейший повод для подобных выводов. Именно потому я сейчас бежала за ним, пролезала в какую-то дыру в заборе, как будто мне шестнадцать.

Оказавшись в квартире и заперев дверь на все замки и цепочку, Гек, похоже, почувствовал себя в безопасности, вздохнул с облегчением и, закурив, пробормотал, садясь за стол в кухне:

– Однако к черту эти прогулки…

– Может, ты объяснишь мне, что происходит? – осторожно спросила я, наблюдая за тем, как его просто на глазах отпускает.

Гек привалился к стене, выпустил облачко дыма:

– Не надо тебе об этом знать.

– Почему?

– Ань, потому что просто не надо. Поверь, так будет лучше.

– Я не собираюсь влезать в твои тайны, но меня беспокоит твое состояние.

– Я же сказал – у меня все в порядке.

Давить дальше не имело смысла – он, как обычно, замкнется и будет молчать. Нет, надо тоньше…

Я заговорила о какой-то ерунде, попутно вынимая из холодильника имевшиеся там продукты.

– Сейчас что-нибудь вкусное приготовлю, чаю свежего заварим…

– Скажи, а ты всегда так на еде подвинута? – спросил Гек, с ухмылкой наблюдая за моими манипуляциями. – Почему тогда такая худая?

– А я только готовить люблю, а едят пусть другие, – улыбнулась я. – Мне приятнее смотреть на то, как люди едят то, что я приготовила, чем есть самой.

– Не знай я тебя – насторожился бы, – протянул Гек, рассматривая кончик тлеющей сигареты. – Человек, который не ест то, что готовит, наводит на подозрения. Может, ты туда что-то подсыпаешь, а?

Сказано это было вроде как в шутку, но я вдруг поймала его взгляд, которым он буквально на секунду меня окинул, и испугалась:

– Да ты что?! Я же вот здесь, при тебе, как ты не видишь? Когда бы я успела…

– Ну, вот видишь – ты начала оправдываться. А зачем оправдываться человеку, который ни в чем не виноват и у которого нет задних мыслей?

Я почувствовала, как пол уходит из-под ног – неужели он все-таки понял, что я не просто так появилась в его жизни три месяца назад? Неужели заподозрил что-то? Но где, когда я ошиблась? Что сделала или сказала такого, что заставило Гека насторожиться? И главное – что мне теперь делать-то?

– Ань, да ты что? – расхохотался вдруг Гек, бросая окурок в пепельницу. – Ты чего так побледнела-то? Я же пошутил! Не смешно разве? Ты всерьез считаешь, что я могу думать о тебе так? Да ты первый человек, который проявил ко мне совершенно искренний интерес, которому ничего от меня не нужно!

Он встал из-за стола, обнял меня, так и застывшую с силиконовой лопаткой в руке, и заглянул в глаза:

– Ань, ну, не обижайся, а? Если хочешь, я не буду больше…

У меня отлегло от сердца, но пришлось немного подуться для вида:

– У тебя очень странные шутки. Я иногда совершенно не понимаю, где ты серьезный, а где – нет.

– Мне иногда хочется расслабиться, напряжение сбросить. Постоянно продумывать ходы и искать новые варианты очень сложно, вечно что-то изобретаю, думаю, думаю… и в последнее время мне все хуже это удается. – Гек сдул с моего лба челку и улыбнулся грустно: – Хорошо, что хоть ты есть.

В этот момент меня снова пробрало – если бы он знал, что на самом деле и меня-то у него нет, и как только я выполню то, что обещала Мише, в тот же миг исчезну и даже телефонный номер сменю, чтобы он никогда не смог меня найти.

Аделина

Оксана приехала довольно скоро, поморгала фарами, не заезжая под шлагбаум, и я, быстро миновав проходную, села на переднее сиденье:

– Привет.

Оксана чмокнула меня в щеку:

– Ты никуда не торопишься, я надеюсь?

– Нет. А что?

– Поедем к нам.

– Зачем?

– Поужинаем. Там Сева кролика с чечевицей запекает, знаешь же, как у него это замечательно выходит.

Я повернулась и подозрительно посмотрела на подругу. С того момента, как она приезжала ко мне с перекошенным после инъекций лицом, прошло время, невролог не нашел никакой «своей» патологии, а Мажаров, которого я попросила посмотреть мою подругу, сказал, что действие инъекции пройдет и складка выровняется. Оксана успокоилась и не звонила больше, а сегодня вдруг зовет на ужин, что, скорее всего, подразумевает, что у них я и останусь.

– Что-то случилось?

– Почему что-то должно случиться?

– Ну, не знаю. Ты так и не позвонила после консультации с хирургом, но вижу, что лицо твое почти пришло в норму. Мне показалось, что ты осталась недовольна.

– Драгун, ты это серьезно? У меня просто дела были. А Севка с тобой о чем-то хотел поговорить.

– О чем?

– А я знаю? Вот приедем – и поговорите.

Можно подумать, мне мало загадок в жизни, мало неприятностей! Что может быть нужно от меня журналисту Севе? Ну, точно ведь не интервью.

– Как твои дела с долгом? – вдруг спросила подруга, сбрасывая скорость – мы въезжали в зону, отслеживаемую камерами видеонаблюдения.

Разговаривать на эту тему не хотелось, но если уклониться сейчас, Оксана непременно вернется к этому дома, при Севе, а этого я совсем не хотела. Потому все же ответила неохотно:

– Один умный человек сказал – нельзя платить шантажистам. Но что делать, когда меня атакуют день и ночь, когда я не представляю, как избавиться от назойливых писем, телефонных звонков и прочих прелестей, связанных с долгами? И даже в полицию я не могу обратиться…

– А в полицию-то почему нет? У тебя такие связи, что наверняка найдется кто-то и там.

– Оксан, ты не понимаешь, как это работает, да? Перечисляя на присланный мне в смс-сообщении номер банковской карты деньги, я отлично знаю, что в ту же секунду, как я их переведу, кто-то чужой снимет их и заблокирует карту, наверняка оформленную на подставное лицо – и никакая служба безопасности, никакая полиция ничего не смогут с этим сделать. Суммы становятся все крупнее, и пока у меня есть возможность их отдавать, но что будет в ближайшем будущем? – Я открыла окно и закурила. – Если я буду нервничать, то не смогу оперировать, следовательно, дела в клинике пойдут уже не так бодро и весело, как мне бы хотелось, и я не смогу погашать этот чертов долг. Что будет тогда? Мне предлагали выход – продать клинику. Но как, как я могу продать то, во что вложила столько сил и труда? Это равносильно просьбе продать собственного ребенка…

– Ты утрируешь, конечно. Но клинику продавать… да, это совершенно не выход. А виновнику торжества ты не хочешь все-таки по шее надавать? – Оксана раздула ноздри и возмущенно проговорила: – Вот я бы точно для профилактики накостыляла.

– Он мой брат. Он совершенно один, я не могу его бросить и скандалить с ним тоже не могу, он и так не в себе после смерти мамы.

– Драгун, ты идиотка? Ваша мама умерла шесть лет назад! И Колька был не грудной, а вполне сформировавшийся и обнаглевший негодяй. Ты колотишься, чтобы ему же уровень жизни обеспечивать, а он тебя обирает!

– Не говори глупостей.

– Глупостей?! Да вы из него сделали бледную немочь, зацикленную только на себе! Он же вообще никого вокруг не замечает, думает, что ему все должны!

– Ну, положим, в этом вы с ним сходитесь. Тебе тоже все должны – у тебя ведь не было отца. Так вот у него нет еще и матери. Чем ты лучше?

Оксана на секунду оторопела, даже рот приоткрыла, но быстро овладела собой и снова ринулась в нападение:

– Я?! Да я как минимум женщина, и мне свойственно ждать, что за меня решат, сделают и заработают! А он мужик, он сам должен делать все это, да еще и ответственность на себя брать за кого-то. Вот за тебя, например, если уж жену пока не завел! И матери он лишился в девятнадцать, а не в шесть! И к тому моменту уже давно и успешно ее обманывал – с твоей, кстати, помощью! Это ты виновата в том, что покрывала его и оплачивала его мелкие долги! А теперь он навесил на тебя такое, о чем вслух даже страшно говорить!

– Не кричи, а? – поморщилась я, потому что голос подруги перекрывал даже лившуюся из динамиков довольно громкую музыку. – Перепонки полопаются…

– Да у тебя мозги полопались, Аделина! Ну, сама подумай – а если ты не выплатишь этот долг? А ты ведь не выплатишь, сама сказала! Тогда – что? Тебе придется продать клинику, иначе твоего братца драгоценного тебе начнут по частям присылать – в бандерольках! «Собери Николеньку» – хирургическая головоломка для бестолковых барышень старше тридцати пяти!

В другое время я бы посмеялась над довольно остроумной фразой Оксаны, но сейчас она касалась моего брата, и смешно мне совершенно не было. Самое ужасное, что подруга права во всем – и в том, что я сама сделала Николеньку таким, и в том, что я никогда не разберусь с этим долгом самостоятельно, и в том, что могу в конце концов потерять брата.

Оксана, выплеснув гнев, умолкла и молчала до самого своего двора, только припарковавшись, бросила:

– Давай при Севке не будем, он слабонервный, расстроится.

– Разумеется.

Из распахнувшейся двери в квартиру на нас сразу же повеяло такими ароматами, что я даже забыла, что буквально за десять минут до этого мы говорили о не самых приятных вещах. Сева, высокий, чуть полноватый, с седой щетиной и таким же ежиком волос на голове, улыбаясь, вытирал руки о повязанный вокруг бедер клетчатый передник:

– Ой, девочки, как вы вовремя! Кролику буквально пять минут осталось, как раз успеете руки вымыть, а я пока салатик дорежу. Делечка, я так рад тебя видеть. – Он растопырил руки, приглашая меня обняться, а Оксана, небрежно чмокнув мужа в щеку, сказала:

– Всеволод Сергеевич, похоже, уже слегка отметил твой визит, дорогая, – и у Севы между бровей сразу залегла морщина:

– Ну, Ксан, чего ты… немного вина выпил.

– Ты винный алкоголик, Владыкин. Деля, тапочки твои в кармане.

Да, в этом доме водилась такая вещь, как «мои» тапочки, – их Оксана никому не давала и всякий раз убирала в специальный карман на вешалке.

Аромат из кухни заставлял забывать обо всем, хотелось быстрее вымыть руки и впиться зубами в кусок мяса, готовить которое лучше Севы умела только Анна. Сева был кулинаром по призванию, и если бы пошел по этой стезе, а не выбрал журналистику, то, мне кажется, добился бы куда больших высот. Нет, он и журналистом был хорошим, но по сравнению с тушеным кроликом статьи его нравились мне куда меньше.

Стол был уже накрыт, Сева, разумеется, уже откупорил бутылку белого французского вина, а сам ловко дорезал помидоры и огурцы в большую прозрачную миску. Мне очень нравилось наблюдать за тем, как он колдует в кухне, в этом было столько изящества, которого совершенно не предполагали внешность Севы и его какая-то врожденная неуклюжесть. Сева громил все, к чему прикасался, Оксана раз в месяц пополняла запасы тарелок и стаканов, меняла пепельницы и дозаторы для мыла в ванной – у Севы все валилось из рук. Но при этом готовил он так ловко и аккуратно, что можно было подумать, будто их в семье двое – Сева-аккуратист и Сева-крушитель.

– Садись, Делечка, я сейчас заправлю, и будем есть. Кролик тоже уже готов.

– Да уж это еще на площадке чувствуется. Если честно, я такая голодная… – призналась я, вспомнив, что сегодня пропустила и обед, и ужин в клинике.

Я забралась в любимый уголок между столом и холодильником, это тоже было «мое» место, и Сева тут же возник рядом с бутылкой вина в руке:

– Я знаю, что ты не пьешь, особенно на неделе, но мы по чуть-чуть, просто для разговора.

Поймав взгляд вошедшей в кухню Оксаны, я согласно кивнула – если я не поддержу компанию, Сева непременно уничтожит всю бутылку один и, если позволит время, сбегает за второй, а Оксанка очень тяжело переносила его пьянство. Нет, Сева не был алкоголиком в том смысле, что напивался до беспамятства, гонял жену, дебоширил, нет. Наоборот, выпив, и без того мягкий по характеру Сева становился совершенно плюшевым, улыбался, любил сентиментальные фильмы – такие, чтобы слезу пустить в конце. Он в этом состоянии много работал, заканчивал статьи или планы лекций, если бы не одно «но» – делал он это под оглушительную музыку, и никакие попытки воззвать к его совести не помогали. Оксана нервничала, плакала, умоляла, ругалась, но Сева в ответ только улыбался и продолжал работать.

Потому, чтобы хоть немного облегчить сегодня ситуацию, я протянула бокал:

– А наливай, правда. У меня тоже денек выдался не из простых.

– Ты ведь у нас ночевать останешься? – спросил Сева, впрочем, не сомневаясь, что именно так и будет.

– Напьетесь же сейчас, куда она поедет? – вмешалась Оксана, садясь за стол. – Хватит болтать, доставай кролика, ну, невозможно же слюной исходить! – Сева засуетился возле духового шкафа, а Оксана спросила: – Дель, тебе, может, халат дать?

– Попозже. Надо вот сразу будильник поставить, пока помню, а то сегодня уже опоздала, если еще и завтра задержусь – мои сильно удивятся.

– А что у тебя с машиной-то?

– Да, кажется, аккумулятор сел. Ничего, разберусь в выходные.

– Все, девочки, приступаем. – Сева поставил в центр стола блюдо с порезанным на куски кроликом, возлежавшим на подушке из чечевицы, и уселся на свое место.

Мы накинулись на еду так, словно не ели неделю. Но по-другому было и невозможно – готовил Сева так, что удержаться и не попробовать вариантов не существовало.

– Оксана сказала, что ты хотел со мной о чем-то поговорить? – спросила я, когда почувствовала, что есть уже не могу, нужен перерыв.

– Да, тут кое-какая информация появилась, хочу убедиться.

– А я-то при чем? Что-то медицинское?

– В общих чертах. Короче, доедим сейчас, чайку заварим и поговорим, ага? – И я поняла, что он не хочет говорить при жене. Интересно, что же это такое может быть?

После ужина Оксана побросала посуду в посудомоечную машину, а мы с Севой закурили, приоткрыв окно. Слово за слово, и вдруг он сказал, обращаясь ко мне:

– Деля, как ты думаешь, в семье должны быть дети?

Это была скользкая тема, говорить на которую я не очень хотела, а потому постаралась уклониться:

– Ой, Сева! Ну, это ведь не догма. Кто-то рожает детей, а кто-то – нет.

Однако Всеволод настаивал:

– Ну, ты ведь врач. Постарайся как-то убедить мою жену все-таки родить ребенка. Мне наследник нужен.

Оксана, наливавшая в этот момент воду в чайник, от неожиданности плюхнула его прямо в раковину, развернулась, уперев руки в бока, и, зло буравя мужа глазами, произнесла:

– Меня это умиляет. Наследник ему нужен, смотрите-ка… А что, скажите, уважаемый, после вас лично можно унаследовать? Кредиты? Раздолбанный ноутбук? Продавленный диван?

Сева открыл рот и растерянно заморгал глазами, а я, не выдержав, захохотала:

– И вот на этом предлагаю закончить. Ребята, ну, серьезно – не ругайтесь, а?

И Сева махнул рукой, тоже рассмеявшись:

– Видимо, сперва нужно сколотить капиталец, а потом уж озадачиваться воспроизводством наследника.

Оксана, никак больше на это не реагируя, заварила нам чай и удалилась в комнату, где, как я отлично знала, сейчас начнет бурную переписку со своими воздыхателями. Один будет выносить ей голову, требуя подтвердить, что он гениален и его просто не ценят, а второй постарается как можно скорее избавиться от ее претензий и упреков в невнимательности, и это закончится скандалом.

Я же за это время переоделась в Оксанкин халат, забралась с ногами на стул и снова закурила, глядя, как Сева наливает чай, держа в одной руке сигарету, а в другой – заварочный чайник. Наконец он тоже уселся поудобнее и начал:

– Скажи, Эдуард Алексеевич Драгун – это не твой родственник?

Севина невнимательность к деталям и забывчивость всегда меня удивляли. Как можно быть журналистом и так игнорировать мелочи? Отчество мое – Эдуардовна, так что вероятность отцовства персонажа практически стопроцентная, ведь не Иван же Иванов.

– Сева, ну, ты как маленький, ей-богу. Конечно, это мой отец, о котором я, правда, сто лет не слышала. – Я произнесла эту фразу и даже удивилась, что ничего не испытываю. Но я много лет назад вычеркнула отца из своей жизни точно так же, как поступил и он с нами, так что жалеть и переживать не о чем.

Сева пару секунд ошарашенно смотрел на меня, потом хлопнул себя по лбу и захохотал:

– Слушай, а ведь правда! Ты же Эдуардовна! Да, это я, конечно, выдал…

– А в связи с чем ты интересуешься?

– Да мне тут материал подкинули о вложениях западных бизнесменов в наши предприятия и фирмы, и меня фамилия зацепила.

– Да? И во что же вкладывается мой дражайший папаша? – без особого интереса спросила я, делая глоток чая.

– В медицинское оборудование.

А вот это уже интересно… и сердце мое сильно забилось где-то в районе горла.

– А название фирмы?

– «Медгарант».

Приплыли… Именно с «Медгарантом» у меня был заключен весьма выгодный договор на поставки оборудования для клиники, и посоветовал мне эту фирму Грушин. Интересно, знал ли Антон Петрович о том, кто вкладывает деньги в эту контору? И вообще сейчас вся ситуация с моей клиникой стала казаться мне слишком уж странной. Я так легко получила все, о чем мечтала… И еще более странно, что теперь я могу так же легко все это потерять.

– Сева, а ты мне не покажешь материал, что тебе подбросили?

– Если хочешь, покажу, конечно, но ты ведь понимаешь, что обсуждать это ни с кем не надо?

– Я тебя когда-нибудь подводила? – и добавила про себя: «Ну, за исключением того, что знаю об изменах твоей жены и молчу, хотя мне невыразимо стыдно и тяжело смотреть тебе в глаза».

Сева засмеялся:

– Конечно, нет. Сделаем так. Я тебе дам распечатку, ты здесь все это прочитаешь и тут же забудешь, что видела какие-то бумаги, да?

– Ну, разумеется.

Мы допили чай, выкурили еще по сигаретке, и я взглянула на часы – оказывается, посиделки затянулись до половины первого. Если я хочу прочитать то, что покажет мне Сева, и хоть немного выспаться, надо бы пойти в постель.

Из спальни выплыла недовольная чем-то Оксана, явно желавшая обсудить это со мной, но у меня уже не было сил на такие беседы. Постелив постель на диване в большой комнате, я забралась под одеяло с небольшой пачкой распечатанных на принтере документов, сопровождавшихся текстом листах на пяти. С первых же строк становилось понятно, что речь идет действительно о моем отце Эдуарде Алексеевиче Драгуне, уехавшем на ПМЖ в Швейцарию – надо же, а ведь мы и не знали, в какую именно страну эмигрировал папенька. Швейцария, значит… Ну-ну, сбылась мечта о европейских ценностях. Только какого, простите, черта он продолжает зарабатывать деньги здесь? И каким образом может быть связан с Грушиным? Потому что я никогда не поверю в случайности и совпадения, я для этого видела слишком много дерьма в жизни.

К счастью, никакого криминала, судя по документам, в деятельности моего отца не было, обычный бизнес по поставкам медицинского оборудования. Кстати, всем приобретенным я была довольна, надо признать. Ладно, пусть живет. Но я все-таки должна выяснить правду. Осталось только придумать, как вывести Грушина на разговор. Ну, и как вообще с ним встретиться – живет он теперь в столице, в родные края заезжает крайне редко, и связь мы с ним не поддерживаем. Но ничего, придумаю что-то. Потому что все эти совпадения мне очень не нравятся и кажутся подозрительными и почему-то опасными.

Матвей

Он провел почти бессонную ночь, ворочаясь с боку на бок в постели и никак не умея отделаться от мыслей о Вике. Матвей то и дело садился, обхватывал голову руками, словно хотел вытрясти из нее образ бывшей возлюбленной, но никак не мог. Ему казалось, что даже постель хранит запах ее туалетной воды, хотя после разрыва с Викой он вынес все постельное белье на ближайшую помойку и купил новые комплекты. Он уничтожил все, что могло так или иначе напомнить ему об этих двух годах, но убить собственную память так и не сумел.

Они познакомились в компании, куда Вика пришла с кем-то из девушек друзей Матвея, он даже не понял, с кем именно. Просто увидел невысокую брюнетку с яркими синими глазами, веселую и эффектную, хоть и не совсем модельных параметров. Весь вечер Матвей не сводил с Вики глаз, но так и не решился подойти и заговорить и, видимо, так и ушел бы ни с чем, если бы девушка не подошла к нему сама.

– А нас, кажется, не познакомили? – сказала она низким грудным голосом и улыбнулась. – Я Вика.

– Матвей, – буркнул он, чувствуя, что краснеет, и благодаря природу за то, что уже достаточно стемнело и этого не будет заметно.

– А вы хирург, да?

– Хирург. А вы?

– А я в банке работаю.

– И как? Нравится?

– Ну, вы еще спросите, знаю ли я, как его правильно ограбить, – рассмеялась девушка, чуть запрокинув голову. – Это самый популярный вопрос после того, как я озвучиваю место работы, – объяснила она, заметив, что Матвей не понял шутки.

– Нет, не спрошу, мне это ни к чему.

– Тогда можно я спрошу? Вы какой хирург?

Как раз в это время Матвей начал переквалификацию и занялся пластической хирургией, но почему-то не счел нужным сразу говорить об этом, испугавшись, что девушка начнет выдавать в эфир банальности вроде «а можно мне увеличить грудь» или «какая форма носа мне пойдет».

– Общий, – ответил он. – Ничего захватывающего.

– Ну, почему же? – возразила Вика. – Мне кажется, это самая сложная специальность, нужно столько всего в голове держать. – И она посмотрела на него с восхищением.

Матвей осмелел и предложил проводить Вику, она не отказалась, и они гуляли по городу до рассвета, который встретили, обнявшись, на самой высокой точке, с которой открывался вид на городскую панораму.

С этого началось. Вика, конечно, не была первой девушкой Матвея, у него было несколько романов, но все они заканчивались одинаково – девушки жаловались на то, что Матвей много работает, в свободное время сидит с книгами и конспектами и совершенно не живет так называемой социальной жизнью. Это странное определение включало клубы, рестораны, ночные тусовки – словом, то бесцельное, по мнению Матвея, времяпрепровождение, которое он не любил с детства.

С Викой все было иначе. Она не рвалась на тусовки, с удовольствием проводя вечера в холостяцкой квартире Мажарова. Он занимался, она читала или вязала что-то, закутавшись в клетчатый плед на диване. Они пили чай, разговаривали, смотрели кино, и им никогда не было скучно. Примерно через пару месяцев Матвей почувствовал, что ему становится очень одиноко, когда поздно вечером он провожает Вику домой, и он предложил ей переехать.

Она согласилась не сразу, и это, как ни странно, еще сильнее расположило Матвея к ней.

В какой момент все пошло под откос, Матвей не мог понять до сих пор. Как, когда милая домашняя Вика превратилась в фурию, в ревнивую, злобную кошку, при каждом удобном случае выпускавшую когти?

Но и он сам изменился. Стоило Вике задержаться после работы, как в голове Матвея возникали картины одна ярче другой – Вика с каким-то красавчиком, Вика в клубе, Вика в ресторане в компании каких-то толстосумов, Вика в постели. Матвей гнал эти видения от себя, но через минуту они снова возвращались. Вика оправдывалась, объясняла что-то, но он не слышал. Первая драка случилась неожиданно, хотя к этому все шло. Матвей схватил Вику за горло, она же, не желая оставаться в долгу, вцепилась ногтями ему в лицо. Ощущение крови на собственной коже и жгучая боль в разодранной щеке отрезвили Матвея, он с удивлением увидел свою руку на шее Вики и здорово струхнул. Но и Вика была ошарашена новыми ощущениями, ее взгляд стал мутным, губы дрожали, руки – тоже, она смотрела на Матвея и едва не плакала. Мажаров порывисто обнял ее, прижал к себе, забормотал извинения. Вика высвободила руки, взяла его лицо в ладони и вдруг впилась в его рот поцелуем. Они даже не потрудились дойти до спальни, так и закончили акт примирения в коридоре.

Потом это стало происходить регулярно – Вика словно специально вызывала в Матвее агрессию, он срывался, причинял ей боль, они бурно мирились. И все бы ничего, если бы с каждым разом физическое воздействие, прикладываемое Матвеем, не усиливалось. Остатками разума он понимал, что однажды просто не рассчитает силу и либо сломает девушке что-то, либо вообще… Но остановиться оба уже не могли, все остальное перестало для них существовать – только вот этот адреналин, вот эти эмоции. Матвей стал нервным, он чаще ловил себя на грубости в адрес персонала, боялся сорваться во время операции, если что-то шло не так, как ему хотелось. Кроме того, он стал подозревать Вику в том, что нужен ей исключительно для того, чтобы получать вот такие эмоциональные взрывы, а на самом-то деле она его не любит и непременно бросит, когда найдет кого-то, кто будет устраивать ее еще больше. Он даже себе не мог объяснить, откуда в нем появился этот страх быть оставленным женщиной. И – боялся сорваться.

Разумеется, в конце концов все закончилось именно так, как и опасался Матвей. Он ударил Вику по лицу и сломал ей нос. Когда адреналиновая волна схлынула, он увидел кровь на ее лице, синяки и буквально съехавший набок кончик носа и испугался. Нет, не наказания, а того, что произойдет в следующий раз. А в том, что все будет только хуже, Матвей уже не сомневался.

Он сам отвез Вику в хорошую клинику, сам оплатил операцию и провел с девушкой все время, что она пробыла там. Но после выписки повез ее не к себе, а в кафе возле ее дома, посадил за столик и, сев напротив, жестко сказал:

– Мы должны расстаться, Вика. Так больше нельзя.

– Тебя что-то не устраивает? – спросила она удивленно.

– Да. Эти отношения меня разрушают.

– Ты разрушаешь себя сам.

– Пусть так. Но больше я этого делать не стану. Я не для того потратил столько лет, учась в институте, чтобы так бездарно спустить свою карьеру в унитаз. Прости. Ты… – Он собирался сказать, что она замечательная, прекрасная и все, что еще, наверное, говорят при расставании, но Вика вдруг встала и произнесла без тени эмоций:

– Не трудись. Я думала, ты мужик. А ты слабак и тряпка. Тряпка, о которую кто-то вытер ноги. Тебя выкинули за ненадобностью, вот ты и бесишься, хотя сам не осознаешь причины. Твоя мать, увы, оказалась права. И так будет всегда. Прощай, Мажаров, надеюсь, мы никогда больше не увидимся.

Она вышла из кафе так быстро, что Матвей даже не успел понять, что произошло. И еще в памяти застряло что-то о матери, брошенное Викой, но вот что именно, оглушенный происходившим Мажаров вспомнить не мог.

А вернувшись домой, он взял большой мусорный пакет и принялся складывать туда все, что еще осталось из Викиных вещей, основную часть которых он перевез, пока она лежала в клинике. Этого оказалось уже не так много – какие-то мотки ниток, спицы, косметика, какие-то блокноты. Из одного из них вывалился листок, испещренный Викиным бисерным почерком:

Когда не ждешь – приходит тишина, Звенит в окне, на улице, на крыше, И музыка сомнением полна, Ее берешь руками, но не слышишь… Поэзия – пустая красота, В ее саду – не место урожаю. Не для души – для чистого листа Я в нем цветы осенние сажаю. И мне самой так сладко умирать Под небом сада, птицами звенящим, Что вряд ли кто-то сможет мне соврать О том, что было в жизни настоящим[1].

Матвей даже подумать не мог, что Вика могла так тонко чувствовать, так проникновенно выкладывать мысли на бумагу. Если бы не все остальное, он ни за что ее не бросил бы.

Этот листок со стихами Мажаров долго хранил в том самом конверте, что потом сжег, случайно обнаружив где-то в недрах шкафа.

…Утро застало его на балконе, в одеяле и с чашкой чая в руке. Матвей сидел прямо на полу, делал глоток за глотком и смотрел невидящими глазами перед собой, не замечая наступившего дня. Предчувствие, что сегодня случится что-то, не отпускало Матвея. Он вздохнул, потряс головой, прогоняя оторопь, поднялся и побрел в душ.

Анна

– Анька, ты в субботу ко мне не приезжай. – Голос Гека в трубке в половине шестого утра звучал как-то глухо и, как мне показалось, даже расстроенно, что меня, конечно, обрадовало.

– Что-то случилось?

– Да, ко мне тут человек должен подъехать, отказать я не могу, он по делу. В общем, давай, может, в воскресенье?

Я мысленно представила себе запущенную квартиру, уборку в которой планировала сделать в субботу, и поняла, что после нее мне нужна будет неделя отпуска, а не на работу в понедельник, но отказываться тоже было нельзя – вдруг Гек рассердится и оборвет нашу связь. Миша категорически запретил мне отказывать объекту даже в мелочах – нервный, подозрительный Гек не подпускал к себе посторонних, и то, что мне удалось проникнуть к нему, можно было считать редким везением. Поэтому я подавила вздох и сказала:

– Да, давай тогда в воскресенье.

– Тогда с утра прямо приезжай, как проснешься.

– Я-то рано просыпаюсь, а вот ты до обеда спишь, сам же говорил.

– Ну, проснусь, открою тебе дверь и досплю – какая разница, – рассмеялся Гек. – А ты умеешь булочки с корицей печь?

– Ты меня оскорбил! – притворно обиделась я. – Любишь булки с корицей?

– Люблю. Раньше в доме напротив была кофейня, там продавали.

– Хорошо, в воскресенье испеку. Тогда до встречи?

– Да. Я тебе позвоню в субботу вечером.

Мы попрощались. Я потянулась и откинула в сторону одеяло. Нужно вставать, принимать душ и ехать на работу, даже хорошо, что Гек позвонил. Интересно только, кого это он впускает в квартиру. Миша рассказал мне обо всех, кто может оказаться там, но Гек тоже о них говорил – это парочка его университетских приятелей, никакого секрета, с одним я даже знакома. А сегодня он сказал «человек придет», не уточнив, значит, это кто-то другой. Может, Мишу предупредить? Вдруг это что-то важное?

Я выглянула в коридор – соседи еще спали, душ свободен, можно спокойно постоять под водой, не опасаясь услышать стук в дверь. Ранние подъемы в квартире с общей ванной тем и хороши, что успеваешь сделать все свои дела без спешки.

Мне иногда приходила в голову мысль о том, что пора бы как-то решить свой жилищный вопрос и купить наконец пусть маленькую и на окраине, но собственную отдельную квартирку и не толкаться больше в общей ванной. Но всякий раз я гнала ее от себя – в конце концов, не так уж много времени я здесь провожу, а присутствие соседей за стенкой избавляет меня от щемящего чувства одиночества. Тем более с соседями повезло, они тихие и не скандальные, пожилая супружеская пара и девушка-студентка, спокойная, не приводящая в дом компаний. У нас всегда чисто, уютно, никто не спорит из-за графика уборки, никто не оставляет после себя грязь в ванной, а в праздники мы даже можем все вместе накрыть стол и посидеть. Правда, чаще мы делаем это втроем, потому что студентка Даша уезжает к родителям в деревню. Да и вообще – эти люди создают мне иллюзию семьи, которой у меня не было.

Первым делом, приехав на работу, я отдала распоряжения по поводу завтрака, а потом решила навестить Настю и узнать, как прошла ее первая ночь в клинике. Захватила пару груш и яблоко и отправилась в отделение.

На посту вовсю шла передача смены, медсестры сверяли назначения, проверяли анализы, протирали всюду пыль – Аделина могла в любой момент появиться с рулоном бинта и проверить чистоту на шкафах или цветочных листьях.

– Здрасте, Анна Александровна, – заметив меня, весело проговорила заступающая на дежурство медсестра. – Вы к нам чего?

– Как тут Настя Котова поживает? Как ночь прошла?

– Ой, да кошмар! – тут же подключилась к разговору ночная сестра Женя. – Она плакала весь вечер, пришлось повторно колоть успокоительное. Где-то к двум часам только уснула.

– Ее никто не искал?

– Нет.

– Она проснулась уже, не знаете?

– Проснулась, минут пятнадцать назад приходила, спрашивала, когда врачи будут.

– Пойду тогда посмотрю, как она там.

Я вошла в палату и не сразу нашла маленькую Настю в огромной кровати. Она лежала у самой стенки, свернувшись в клубок и сунув голову под подушку. Ее соседка, молодая женщина с забинтованным лицом, приветливо поздоровалась со мной и снова вернулась к расчесыванию длинных белокурых волос, накрывавших ее водопадом.

– Доброе утро, Настя. – Я присела на край кровати и аккуратно постучала пальцем по подушке, закрывавшей голову девочки.

Настя вздрогнула и резко села, прижав к груди одеяло:

– Ой, это вы…

– Как ты себя чувствуешь? – выкладывая на тумбочку груши и яблоко, спросила я.

– Щека болит, – негромко проговорила девочка, прикасаясь рукой к повязке.

– Ты ничего не трогай, после завтрака придет Аделина Эдуардовна, посмотрит тебя и перевязку сделает. Но ты ей непременно скажи, что щека болит, она должна это знать, поняла?

Настя закивала головой.

– А потом меня домой отпустят?

– Настюша, – беря ее за руку, произнесла я, стараясь говорить как можно убедительнее, – ты должна понять, что отпустят тебя только тогда, когда это решит Аделина Эдуардовна. Она врач, ей виднее. Ты ведь не хочешь остаться с изуродованным лицом на всю жизнь, правда? На тебя скоро мальчики будут заглядывать…

– Я никогда замуж не выйду, – вдруг резко, даже грубо перебила меня Настя. – А теперь мне домой надо, там мама с ума сходит с детьми.

– Настя, твоим родителям сообщили, что ты в больнице, не волнуйся, мама в курсе.

– Я не поэтому волнуюсь! Она ждет ребенка, ей нужна помощь, а я тут лежу и ничем не занимаюсь!

– Так, ну-ка, пойдем со мной, – решительно сказала я, ногой доставая из-под кровати ее тапочки. – Пойдем, я тебе хочу что-то рассказать. Надевай халат.

Настя послушно оделась, сунула ноги в тапочки, оказавшиеся такими огромными, что выглядели ластами на ее крошечных ножках, и посмотрела на меня:

– А куда мы пойдем?

– В зимний сад. Там у нас хорошо, тебе понравится. До завтрака вернемся.

Мы вышли из палаты, и, проходя мимо поста, я сказала медсестрам, что ненадолго заберу Настю, но верну к завтраку.

Через переход мы добрались до зимнего сада, сели на диван у большого панорамного окна. Я, чтобы придать разговору непринужденность и как-то помочь Насте расслабиться и начать доверять мне, скинула свои сабо и поджала ноги под себя, предложив ей сделать то же самое.

– Тут никого пока нет, нас никто не услышит. Я хотела тебе рассказать одну историю. Посмотри на меня внимательно, на мое лицо и кожу. – Я наклонилась к Насте так близко, что она могла рассмотреть мое лицо как следует. – Что ты видишь?

– Вы красивая, – серьезно сказала девочка. – И у вас морщин нет совсем, хотя вы, наверное, как моя мама по возрасту.

– А сколько лет твоей маме?

– Ей тридцать.

– Ты права, мы ровесницы.

– Но вы выглядите намного моложе. Наверное, у вас детей нет?

– Детей у меня нет. Но выгляжу я так потому, что Аделина Эдуардовна несколько лет назад привела мое лицо в порядок после еще более ужасного ожога, чем у тебя. Мне тоже плеснули в лицо раскаленным маслом.

– Так это про вас мне рассказывала тетя Инга? – вдруг спросила Настя, даже, кажется, не удивившись моим словам.

– Ну, если упоминала шоу «Классный повар», то про меня.

Настя сжала перед собой маленькие ручки и попросила:

– А расскажите, как вы на шоу попали?

– Это длинная история, как-нибудь в другой раз, хорошо? Я сейчас не об этом тебе хотела рассказать. После того случая я думала, что моя жизнь закончилась – лицо изуродовано, все старания пошли прахом. Но Аделина Эдуардовна меня уговорила на операцию, и теперь даже я сама не могу найти шрамов и швов. А ты еще маленькая, значит, у тебя вообще все будет отлично. Замуж можно и не выходить, если не хочется, никто ведь не заставляет. Но зачем лицо свое уродовать? Сейчас тебе можно помочь без особенных усилий, а когда ты вырастешь и спохватишься, придется заплатить много денег, перетерпеть много боли – зачем тебе это? Не нужно отказываться от помощи, когда тебе ее предлагают. Подумай об этом, хорошо?

Настя кивнула и спросила:

– Но вы расскажете мне про шоу, когда у вас будет время?

– Обязательно, – улыбнулась я, довольная тем, что у меня кое-что получилось.

– Мне очень это интересно, я так люблю готовить! – прижав к груди кулачки, сказала Настя. – Мне хочется все-все уметь, хочется изобретать что-то новое и вкусное.

– Хочешь, я тебе принесу планшет, сможешь в интернете что-то посмотреть?

– Папа не разрешает в интернете смотреть.

– Почему? Теперь, мне кажется, даже в школе ничего без интернета не сделаешь – разве нет?

– Папа говорит, что в интернете один грех и никакой пользы.

– А телевизор?

– У нас его нет.

– И чем у вас дома в свободное время принято заниматься?

Настя так серьезно посмотрела на меня, что я испытала неловкость, словно задала какой-то неуместный, неприличный вопрос:

– У нас не бывает свободного времени. Мама занята вышивкой, я готовлю и слежу за детьми, а папа работает.

– Кем работает твой папа?

– Он продает мамины вышивки, вырезает из дерева разделочные доски, кухонную мебель делает с братьями по вере.

– А что за вера у него такая? Православие?

– Нет. Мы свидетели Иеговы.

«Значит, Аделина была права, опасаясь запрета родителей на вмешательство. Они же вроде как переливать кровь запрещают».

– И ты тоже веришь в Бога?

– Да.

Я почувствовала в ее голосе нежелание обсуждать эту тему и, чтобы не потерять то доверие, что между нами возникло, решила быстро этот разговор закончить:

– А у тебя есть какие-то любимые рецепты? Собственные?

Лицо Насти оживилось, было видно, что вот об этом она может рассуждать часами, как, собственно, и я. В общем, собеседницу на ближайшие недели я себе обеспечила. И мы с упоением прообсуждали рецепты вплоть до того момента, когда Насте настало время вернуться в палату. Я проводила ее, погладила по макушке и подмигнула:

– Помни, ты мне кое-что обещала, да?

– Да. – И Настя, наверное, впервые за эти сутки улыбнулась.

До обеда мне некогда было думать о Геке, о Мише, о Насте – вообще ни о чем. Работа всегда поглощала меня полностью, заставляя забывать о реальном мире. В такие моменты я ничего не видела, не слышала, ни на что не отвлекалась – существовали только я, плита, продукты и мои помощники, которым я отдавала распоряжения. Я набрала идеальную команду, принимая только тех, в ком видела страсть и самоотдачу. Не зря же всю нашу бригаду то и дело пытались переманить в открывавшиеся городские рестораны.

После того как все блюда были отправлены на раздачу, я ушла в свой кабинетик, чтобы перевести дух. Но, едва я сбросила сабо и вытянула ноги на стул, раздался звонок внутреннего телефона. Это оказалась Аделина:

– Ань, ты освободилась?

– Да, только что выдачу закончили, к полднику не приступали пока. Я тебе нужна?

– Да, зайди, пожалуйста.

– Сейчас.

Наскоро сменив робу на чистую, я заново замотала волосы в узел и отправилась в административное здание.

Аделина, видимо, недавно вернулась из операционной, потому что тоже сидела в свежем зеленом хирургическом костюме, а утром была в синем. Перед ней дымилась чашка кофе, ноги закинуты на край стола – а это она позволяла себе только после операций.

– Проходи, садись, – предложила она. – Кофе наливай, только что Алла сварила.

– Я бы на твоем месте не пила то, что варит Алла, – с улыбкой отозвалась я, наливая себе кипяток из кулера и бросая в чашку пакетик заварки. – Ведь сколько раз предлагала – звони, я принесу через десять минут.

– Других дел у тебя нет, – усмехнулась Аделина.

– Больно много времени нужно, чтобы кофе сварить.

– Ань, ты ведь знаешь, я не привередлива, Алла варит нормальный кофе. Да, не отличный, не такой, как ты, – но пить-то можно. Но я не о кофе тебя звала поговорить. Хотела поблагодарить за беседу с Настей Котовой.

– Ты откуда знаешь?

– Медсестры сказали. А она молодец, молчала, хоть я и спросила.

– Она тебе жаловалась на боли?

– Да, там глубокий ожог, ей, разумеется, больно. Ничего, мы все исправим. Главное, что она сама теперь этого хочет.

– Ты не думала о том, чтобы с ней пока психолог поработал?

Аделина улыбнулась. Никому она не позволила бы раздавать такие советы, даже врачам, а тут я, повар, но это был наш с ней секрет, о котором никто в клинике не знал.

– Конечно, я об этом в первую очередь подумала. Ты, кстати, если будет возможность, тоже заходи к ней. Я так поняла, что Настя к тебе доверием прониклась, может, с психологом такого не получится.

– Кстати, ты была права, отец ее – свидетель Иеговы. Она мне сегодня сказала.

– Хорошо, что в опеку позвонили, хотя шанс, что папаша вмешается, все-таки остался. Думаю, он сегодня явится, вчера-то поздно было, автобус в поселок ходит только до одиннадцати.

Аделина потянулась к пачке сигарет, закурила, задумчиво глядя в окно. В последнее время она как-то изменилась, и мне казалось, что у нее что-то происходит в той жизни, что протекает вне стен клиники. Что-то такое, что заставляет ее вот так замирать, глядя в одну точку, вздрагивать от резких звуков и постоянно смотреть на дисплей телефона. Раньше она так не делала, а теперь мобильник всегда лежал так, чтобы она могла его видеть.

– У тебя все в порядке? – спросила я осторожно, боясь, что она опять вздрогнет от неожиданности и от звука моего голоса.

– В полном, – ровным тоном отозвалась Аделина, выпуская колечко дыма.

– Точно?

– Ань, чего ты хочешь? – снимая ноги со стола и выпрямляясь в кресле, спросила Аделина своим обычным голосом с чуть холодными интонациями.

– Поговорить.

– Тебе плохо?

– Мне кажется, что плохо тебе, но ты старательно скрываешь это даже от меня.

– Ты ошибаешься.

– Ну, что ж… – Я встала из-за стола. – Если у тебя все, я могу идти? Нужно готовить полдник.

– Да, все. Спасибо за Настю.

– Я буду к ней заходить.

Но Аделина уже не слышала меня, набирала телефонный номер, а свободной рукой листала ежедневник.

Я вышла из кабинета с ощущением, что Аделина просто перестала мне доверять.

Аделина

Когда за Анной закрылась дверь, я с облегчением положила телефонную трубку и отбросила ежедневник. Значит, я стала непростительно расслабленной и не контролирую собственные эмоции, раз она задает такие вопросы.

Утром мы собирались на работу с Севой, Оксана еще спала, и за завтраком мы смогли обсудить ситуацию с моим отцом и его финансовым участием в фирме «Медгарант».

– Мне кажется, что там нет криминала и дело это не стоит внимания, – разливая только что сваренный кофе по чашкам, сказал Сева. – Я-то, собственно, за фамилию зацепился, остальное мне не особенно интересно. А ты ничего интересного для себя не нашла?

– Только лишние вопросы.

– Ну, как знаешь. Может, действительно лучше не говорить ничего.

– Все равно спасибо тебе, Сева, я получила кое-какую пищу для размышлений. Да в конце концов, хотя бы узнала, что он жив и даже не бедствует. Мы же от него ни единой весточки не получили после отъезда, – размешивая сахар в чашке, сказала я.

– Ну, тоже хорошо, – согласно кивнул Сева.

– Я такси сейчас вызову, может, со мной доедешь? – предложила я, но он отказался:

– Нет, мне сегодня в редакцию не нужно, я договорился о встрече с человеком здесь, неподалеку.

Из подъезда мы вышли вместе. Оксанка так и не соизволила оторвать тело от постели, чтобы проводить мужа – ну, она никогда этого и не делала, справедливости ради. Не знаю, как относился к этому сам Сева, но мне почему-то было его немного жалко. Открыв мне дверку и усадив в такси, Сева чуть сгорбил плечи, поднял воротник ветровки и, сунув в карманы руки, быстрым шагом направился в противоположную сторону. Зачем люди живут вместе, когда, по сути, они не вдвоем, а каждый сам по себе? У каждого отдельная жизнь, отдельные интересы и потребности, а вместе они только ужинают и спят. Как по мне, так лучше жить одной, чем чувствовать себя одинокой рядом с кем-то.

– Аделина Эдуардовна, к вам посетитель, – раздался голос Аллы по интеркому.

– Я никого не жду.

– Как? А представителя из Минздрава?

О, черт, черт, черт, как я могла забыть?! Точно – сегодня же должен был приехать из Москвы какой-то очередной проверяющий… Гори они все…

– Алла, задержи его минут на десять, я сейчас.

– Да вы не спешите, он еще от шлагбаума идет, меня охрана предупредила.

Я немного успокоилась, привела в порядок волосы, достала из шкафа накрахмаленный до хруста белый халат с бейджем, сменила белые сабо на элегантные лодочки, которые держала специально для таких случаев, подкрасила губы и, оглядев себя в зеркале, сочла, что для человека, проведшего четыре часа в операционной, я довольно свежа и неплохо выгляжу.

Когда Алла снова позвонила, я уже совершенно взяла себя в руки, отбросила все, что было в моей голове до этого, и приготовилась встречать представителя Минздрава. Но, как оказалось, нельзя быть готовой ко всему.

Когда он вошел вслед за Аллой в кабинет, я почувствовала, что мне стало дурно. Передо мной появился Павел Одинцов собственной персоной, и хуже этого я даже вспомнить ничего не смогла. Мы не виделись со дня похорон моей мамы, я и знать не знала, что он переехал в Москву и зашагал вверх по карьерной лестнице, буквально перепрыгивая через ступеньки.

– Добрый день, Аделина Эдуардовна, – с улыбкой произнес он. – Не ожидали?

– Почему же? Меня предупредили о приезде представителя Минздрава.

– Но вы не ожидали, что это буду я, согласитесь?

Я глазами указала Алле на дверь, и она вышла. Я же повернулась к вальяжно рассевшемуся за столом Одинцову и спросила:

– А ты на что сейчас рассчитывал? Что я тебе на шею брошусь?

– Деля, не надо так. Ну, пусть не на шею, но хоть лицо-то погостеприимнее можно сделать?

– Ты забыл, видимо, – оно у меня всегда такое. И давай сразу договоримся – ты представитель министерства, я – главный врач проверяемой клиники. Ни больше ни меньше.

– Предлагаешь забыть все, что между нами было?

– Я предлагаю это не вспоминать, потому что давно забыла. И зачем ворошить?

– Ты ведешь себя как обиженный ребенок.

– Интересное у тебя понятие об обидах, Одинцов. То, что ты сделал, называется иначе. Напомнить?

Он усмехнулся:

– Похоже, это ты не забыла, да? Не думал, что ты такая злопамятная.

– Злопамятная? Ты серьезно? Ты украл мою разработку, опубликовал статью, не упомянув моего имени, запатентовал – и я злопамятная? Ты просто восхитителен в своей мерзости, Паша.

Я села на свое место и взяла сигарету, стараясь, чтобы руки не дрожали.

– Так и не бросила курить? – тут же прицепился Павел, словно не услышал моих последних слов. – Не боишься цвет лица испортить?

– Не боюсь.

– Деля, я понимаю, у тебя есть причина злиться на меня, – придав голосу виноватых ноток, произнес он. – Но ведь ты в конце концов тоже неплохо устроилась. Даже, как я вижу, куда лучше меня – со всеми этими статьями и патентами. Ты и сама преуспела, насколько я знаю.

– Неужели у тебя настолько скучная жизнь, что ты следишь за моими успехами? Не поверю.

– А напрасно. Я за эти годы многое понял и переосмыслил. Если бы не ты, я мог вообще из медицины уйти, и неизвестно, что бы вообще со мной сейчас было, – проникновенно сказал Павел.

Будь мне ровно на десять лет меньше, я, может, и поверила бы в эту надрывную речь. Но они уже прошли, эти злосчастные десять лет, и теперь, пережив все, я отчетливо видела, что словам этим цена три копейки, а Павел – просто хороший актер, не более. А он продолжал, не замечая, что я никак не реагирую:

– Деля, я так жестоко ошибся тогда. Мне не нужно было отпускать тебя, ведь ты оказалась единственным человеком, который в меня верил. Это благодаря тебе я смог восстановиться и снова начать оперировать. Ты в меня верила и заставила меня тоже снова поверить…

– И чем же ты отплатил мне за это, Паша? – перебила я, чувствуя, как начинает подташнивать от обилия сладости в его речи. – Украл мою разработку?

– Деля! Ну, хватит! Ты ведь понимаешь, что в то время ты была рядовым ординатором, кто вообще стал бы обращать внимание на твои разработки? А мое имя дало им ход, их теперь применяют широко.

– Да, а ты, умница, заработал на этом. Ведь ты-то в то время уже докторскую писал. И дела твои пошли значительно быстрее. Но бог с ней, с разработкой. Ты мог мне сам об этом сказать, сам, понимаешь? – Я со злостью ткнула в пепельницу окурок и взяла новую сигарету. – Это было хотя бы честно! Но я узнала об этом от случайных людей – как думаешь, какие эмоции испытала? Мне не было жалко этой чертовой разработки, мне было противно, что ты оказался вором, да к тому же еще малодушным и трусливым.

Я ждала, что вот теперь-то он взорвется, сбросит эту маску покаяния и предстанет в своем привычном амплуа холодного циника. Но нет – Одинцов молчал, опустив голову, и это было довольно странно.

Это меня насторожило – никогда прежде Павел Одинцов не молчал в ответ на обвинения, были они справедливыми или нет. Но у меня ни на секунду не промелькнула мысль о том, что за эти годы он действительно мог все переосмыслить и понять, что и в какой момент сделал не так.

– Деля, наверное, ты права во многом, – заговорил он, подняв голову. – Но поверь – все это не принесло мне счастья.

– Паша, ты говоришь пошлости, – поморщилась я. – Пошлости и банальности.

– Пусть так. Но я бы очень хотел вернуть все то, что у нас было. Мы бы могли шагнуть еще выше вместе.

Я оторопела. Воистину этот человек безумен, если всерьез считает, что после всего я смогу снова быть с ним. Он меня унизил, украл мою идею, сделал на ней карьеру, бросил меня, а теперь, видите ли, понял, что двигаться дальше он может только со мной! Это кем же он считает меня, раз предлагает подобное?

– Деля, я понимаю, это неожиданно. Мне понадобилось целых десять лет, чтобы понять, как я одинок и несчастен без тебя. – Он перегнулся через стол и дотянулся до моей руки, и я ее сразу отдернула:

– Не перегибай, Одинцов. Ничего больше не будет. Отныне между нами не может быть никаких отношений – ни деловых, ни тем более личных.

– Деля, но я же вернулся. Я все понял, я оценил то, что потерял, переосмыслил свои ошибки. У нас ведь были хорошие моменты, разве ты не помнишь?

Как я могла этого не помнить… Павел был моей первой и самой сильной любовью, собственно, можно сказать, что и единственной – после него я уже никому больше не верила.

– Отношения – это не только ты. Нас в них было двое, понимаешь? И это ты сегодня вернулся. А я нет, – произнесла я, глядя поверх его головы.

– Но что мешает тебе тоже вернуться? – настаивал Одинцов и даже попытался встать и подойти ко мне, но я отрицательно покачала головой:

– Сиди там, где сидишь. Мы ничего уже не вернем, я даже обсуждать это не хочу. Давай решим все вопросы по работе, и ты уедешь, и мы сделаем вид, что не было этого разговора и вообще этого дня не было. Так будет проще.

– А у меня нет к тебе никаких рабочих вопросов, Аделина, – сказал Павел, улыбаясь. – Я приехал только за тем, чтобы вернуть тебя. А министерская проверка – всего лишь способ попасть к тебе на прием, я же не дурак и знал, что ты не обрадуешься.

– Ну, так зачем напрягался, раз знал?

– Я тебе все объяснил. – Павел поднялся и пошел к двери, но, взявшись за ручку, обернулся: – У тебя будет время подумать и принять правильное решение, я не собираюсь на тебя давить. Но мне кажется, ты женщина умная и сделаешь все так, как нужно. Мы еще увидимся.

Он толкнул дверь и прямо в проеме столкнулся с входящим в кабинет Мажаровым.

– Извините, – сказал тот, посторонившись, – но у меня срочное дело к Аделине Эдуардовне.

– А я уже ухожу, – улыбнулся Одинцов. – Она в полном вашем распоряжении.

Мажаров проводил его удивленным взглядом, закрыл за собой дверь и спросил:

– Какое-то начальство?

– С чего вы взяли? – стараясь держать себя в руках, я отошла к окну, чтобы он не видел выражения моего лица.

– А тон наглый, как у всех чиновников.

– Вы что-то хотели, Матвей Иванович? – Мне не очень хотелось придумывать объяснения, потому я постаралась перевести разговор.

– Да. Позвонили из городской больницы, просят разрешения привезти женщину после автодорожной, там все лицо всмятку.

– Ну, так пусть везут – я вам зачем?

– Не будете смотреть?

– Я вам доверяю. Но если возникнут вопросы, позвоните, я спущусь.

Мажаров кивнул и ушел ждать «Скорую» в приемное, а я попросила Аллу сварить мне еще кофе. Руки мои дрожали так, что я вцепилась в подлокотники кресла, чтобы хоть как-то унять эту дрожь. Если Мажаров не справится с поступающей пациенткой, мне придется мыться на операцию, а у меня руки ходуном – отлично просто.

Чашка кофе и еще одна сигарета вернули меня в почти нормальное состояние, я обрела возможность нормально соображать и попыталась заново прокрутить в голове разговор с Одинцовым. Я вообще не понимала, что произошло. Он явился через десять лет и на голубом глазу заявил, что не может без меня жить. А на самом деле все просто – он не без меня жить не может, а без моих идей. За эти десять лет я тоже защитила диссертацию и предложила несколько весьма успешных методов исправления косметических дефектов, мои статьи периодически появлялись в медицинских журналах, в том числе и иностранных, и, разумеется, Павел об этом знал. Его же научная карьера достигла пика и потихоньку покатилась вниз, потому он и нашел теплое местечко в министерстве. А хотелось ему другого – славы и признания, всегда хотелось. И для этого ему нужна была я.

Старая история со статьей и разработкой являлась только лишним подтверждением. Как я вообще пережила тогда его первое предательство – даже сейчас не понимаю.

Это случилось сразу после того, как Павел, пройдя курс реабилитации, на котором я настояла, вернулся к работе. Но оперировать самостоятельно он пока боялся, о чем знала только я. И он придумал выход – брал на все свои операции ассистентом только меня. Он доверял мне самой оперировать, маскируя это под процесс обучения. В первый раз я отчаянно боялась, хотя операция была несложной, и я уже не раз ассистировала при ее проведении. Но самостоятельно делать ее мне еще не приходилось. Павел несколько вечеров буквально натаскивал меня, будил среди ночи, задавая вопросы по технике, по возможным осложнениям, и наконец сказал, что я готова полностью, он за меня не переживает.

– Помни, я рядом, если что – подскажу, – говорил он, когда мы шли в оперблок по длинному подземному переходу между корпусами городской больницы.

– Может, ты все-таки сам?

– Деля! Я не могу сам, у меня дрожит рука, ты ведь видела. Не бойся, все пройдет отлично. Ты талантливая, ты умная, ты все знаешь – чего бояться? Просто поверь в себя. Рано или поздно тебе все равно придется входить в операционную самостоятельно, так почему не теперь?

Он вселил в меня уверенность в успехе, и я действительно справилась с собой, с руками, с волнением – и с операцией. С тех пор так и повелось. Мы умело маскировали то, что Павел практически не прикасается к инструментам, все делаю я, а он выступает в роли строгого наставника, придирчиво следит за моими действиями, тщательно проверяет наложенные швы – ничего необычного, так делают все наставники.

Одновременно я начала разрабатывать новый метод пластики нижней челюсти, проводила за этим занятием все свободное время, и Павел подсказывал, помогал советами, предложил написать статью. Я оставила ему бумажную работу, а сама занималась исключительно практической частью. На это ушло почти два года. Когда же статья в журнале вышла, я узнала о ней случайно из разговоров маминых коллег, забредших к нам вечером на чай.

– Слышали про Пашку Одинцова? Такую статью с новым методом восстановления нижней челюсти забабахал – просто умница.

Мама, знавшая о том, что я занимаюсь этой проблемой под руководством Одинцова, удивленно посмотрела на меня:

– Деля, ты ведь, кажется… – Но я сорвалась с места и бросилась в кабинет, к ноутбуку, искать номер журнала в интернете.

Статья нашлась быстро, я читала ее и понимала, что все мои выкладки, все достижения и находки Павел банально присвоил, даже не упомянув обо мне.

Я смотрела на экран, и по моим щекам текли слезы. Два года труда – и любовник объявляет мои результаты своими.

Я так и не вышла больше в гостиную, мне было стыдно смотреть маме в глаза. И как завтра идти на работу? Как Павел объяснит мне произошедшее? Как вообще можно это объяснить?

Я хирург и знаю – все, что сломано, можно срастить, а все, что болит, вылечить. Ну, почти все. Но как вылечить ту рану, что нанес мне Павел?

Этого, увы, я не знала ни тогда, ни сейчас.

Матвей

Ожидание «Скорой» затянулось. Матвей не пошел в общую ординаторскую, а уселся в приемном отделении, вставив в уши наушники плеера. Музыка его всегда успокаивала и настраивала на нужный лад. Предстояла сложная операция – пациентов с нетяжелыми случаями к ним не отправляли. Матвей слегка нервничал – он давно не брался за длительные восстановительные операции, но не потому, что не умел или не мог, а потому, что пока не чувствовал в себе стопроцентной уверенности. Мысленно он прокручивал в голове возможные осложнения, но, как обычно, реальность оказалась куда хуже самых дурных предположений.

Вошедшие в приемный покой санитары ввезли каталку, на которой лежала укрытая простыней до подбородка женщина. Лицо ее тоже было накрыто марлевой салфеткой, пропитанной сукровицей.

– Оформляйте, я пока посмотрю, – кивнул Матвей медсестре и взял протянутые перчатки.

То, что он увидел под салфеткой, его поразило – лица у женщины практически не было, сплошное месиво из лоскутов кожи, обломков костей, обрывков мышц. Женщина глуховато, протяжно стонала.

– Наркотик давали? – спросил Матвей, обращаясь к девушке-фельдшеру, диктовавшей данные медсестре.

– Конечно. Я все в листке отметила, последнюю инъекцию сделала минут пятнадцать назад.

– Ну, потому она и не кричит во все горло, хотя должна, – пробормотал Матвей. – Женя, операционная готова?

– Да, вас ждут.

– Тогда я мыться пошел, а вы подавайте больную.

– Аделине Эдуардовне позвонить?

– Нет, не нужно. Я сам.

Он заканчивал мыть руки, когда увидел краем глаза, что пациентка уже на столе в операционной и возле нее колдует анестезиолог Серега. Ассистентом Матвей пригласил Филиппа, с которым сошелся в клинике ближе всех. Тот уже стоял у стола, сложив руки в стерильных перчатках в замок перед собой.

– До утра провозимся, – сказал Филипп, когда Матвей вошел в операционную и с ходу воткнул руки в растянутый для него медсестрой халат.

– Ну, что делать. Надо собирать лицо, женщина молодая.

– Да, двадцать восемь лет всего. Справимся, как думаешь?

– У нас нет выбора.

Они приступили к операции, и Матвей мгновенно забыл обо всем, сосредоточившись только на том, что делали его руки. Это была первая из предстоявших пациентке операций, и будет их, как теперь понимал Матвей, немало. Женщине придется провести много месяцев без возможности взглянуть в зеркало, потому что то, что оно станет отражать, может вогнать пациентку в жесткую депрессию. Его же, Матвея, задача состояла в том, чтобы в конце всех этих мучений женщина обрела новое лицо, с которым сможет жить и улыбаться.

Операция длилась уже четвертый час, но Матвей совершенно не чувствовал усталости, разве что шея немного заныла.

– Ого, шефиня не выдержала, – услышал он голос анестезиолога, но не обернулся и вообще никак не выразил своих ощущений по поводу появления главврача в операционной.

Драгун вошла, прикрывая рот и нос маской, остановилась в дверях:

– Сергей Витальевич, доложите, пожалуйста.

Анестезиолог развернулся на круглой табуретке и зашелестел листками истории болезни:

– Больная Канторович Виктория Борисовна, двадцать восемь лет…

Больше Матвей ничего не слышал. У него внезапно одеревенела спина и руки, стало трудно дышать, а перед глазами поплыли темные пятна.

– Матвей! Матвей, кровотечение! – вплыл в его сознание откуда-то голос Филиппа, и Мажаров дернулся:

– Что? Где?

– Филипп Аркадьевич, займите место, устраните кровотечение, я сейчас. – Это была Драгун. – Доктор Мажаров, отойдите от стола и возьмите себя в руки.

– Я в порядке, – процедил Матвей, хотя понимал, что она права и он просто обязан отойти от стола, потому что на нем – Вика.

– Я сказала – уходите! – прогремела Драгун уже из предоперационной.

Он передал скальпель сестре, развернулся и пошел из операционной, чувствуя, как его провожает удивленным взглядом анестезиолог – Филиппу было не до того, он боролся с кровотечением откуда-то из глазницы.

В предоперационной Драгун широкими, почти мужскими движениями мыла руки.

– В чем дело? – спросила она, когда Матвей бросил в бак маску. – Устали? Нужно было вызвать меня.

– Я не устал.

– Тогда как вам удалось устроить такое кровотечение?

– Честно – не знаю. Мне нет оправданий. Кроме, может быть, того, что на столе моя бывшая девушка, – сказал Матвей, открыл кран и несколько раз энергично плеснул себе в лицо холодной водой.

Драгун никак не отреагировала, только пожала плечами:

– Тогда я тем более права, отстранив вас. Идите отдыхать, Матвей Иванович, мы закончим сами. И не волнуйтесь, все будет хорошо.

Подняв согнутые в локтях руки на уровень глаз, она спиной ввалилась в операционную, где вокруг нее сразу забегала медсестра, подавая халат и перчатки.

Матвей не хотел уезжать домой, не дождавшись конца операции, поэтому пошел на третий этаж, нашел купол операционной и уселся там, глядя сквозь застекленный потолок вниз. Драгун работала как-то изящно, ее руки словно летали над операционным полем, то принимая, то возвращая инструменты медсестре, но каждое движение выверено, никакой суеты, никакой спешки – все спокойно, уверенно, четко. Матвей невольно залюбовался и подумал, что не зря о ней столько говорят. Она заслуживает всего, что имеет, потому что прилагает нечеловеческие усилия к тому, чтобы создать что-то. И для Вики, конечно, лучше, если ее лицом будет заниматься Аделина. И вовсе не потому, что лечить близких не рекомендуется, а потому, что Матвей признал безоговорочное превосходство Драгун над собой.

Операция закончилась около двух часов ночи, Матвей встал, разминая затекшие ноги, и подумал, как, должно быть, сейчас тяжело Филиппу и Аделине, простоявшим столько часов у стола. Вику увезли, с ней ушел анестезиолог, хирурги вышли в предоперационную, и Матвей тоже направился в отделение. Он не знал, зачем идет туда, но ноги, казалось, сами несли его в послеоперационную палату. Матвей знал, что жизни Вики ничего не угрожает, операция прошла хорошо, за свою часть он ручался, а сомневаться в Драгун было настолько глупо, что об этом Матвей даже не думал. Но что-то неудержимо тянуло его туда, в темноту комнаты, где лишь небольшой ночник светился почти у самого пола, чтобы медсестры могли ориентироваться, не беспокоя покой больных верхним светом.

Он вошел, стараясь ступать осторожно, чтобы не разбудить никого, но, приглядевшись, понял, что в послеоперационной палате занята только одна кровать. Соседей у Вики не было. Матвей присел на стул рядом с кроватью, привычным врачебным жестом взял безжизненную руку за запястье, посчитал пульс – все шло неплохо. Голова молодой женщины была плотно окутана повязкой, от нее исходил резкий запах лекарства. Матвей смотрел на этот кокон и пытался воскресить в памяти лицо Вики – то, каким он его запомнил, но ничего не получалось. Он видел волосы, маленькие уши, длинную шею – но вспомнить, как выглядело лицо Вики, так и не мог.

Вошла медсестра, присмотрелась, заметила Матвея:

– Матвей Иванович, а вы чего тут? Кто вызвал?

– Никто. Пришел больную посмотреть.

– Так не вы же дежурите.

– Ничего, Филипп Аркадьевич устал, я сам посмотрел. Все в порядке.

Он поднялся и вышел из палаты. Настенные часы показывали без четверти три, ехать домой не было никакого смысла, оставалось только устроиться на ночлег здесь. Комната отдыха у них существовала, там стояли три вполне удобные кровати, так что со сном проблем не будет. Туда Матвей и отправился.

Филипп лежал на одной из кроватей, закинув руки за голову и закрыв глаза, и Мажаров подумал, что он спит.

– Ты чего домой-то не поехал? – раздалось у него за спиной, когда Матвей потянул через голову рубаху.

– Ждал, пока закончите. – Он лег на кровать у окна, вытянулся всем телом и только теперь понял, как устал.

– Драгун тоже осталась, ушла к себе, медсестрам велела ее вызывать, если что. Девку жалко, здорово ее замесило. Говорят, выбросило через лобовое на скорости, протащило лицом по асфальту и в довесок еще отбросило на обочину в бордюр. Как она вообще живая осталась?

– Я не видел заключения нейрохирургов.

– Тяжелый ушиб мозга, но это лучшее, что могло с ней случиться при такой травме. Отлежится, полечим, все нормально будет. А вот с лицом повозимся еще. – Филипп повернулся на бок и подпер кулаком голову. – А с тобой-то что произошло? Ты ж чуть ветку лицевого нерва не перехватил скальпелем, я аж дышать боялся.

– Болтать не будешь?

– Могила!

– Это моя бывшая девушка.

Филипп даже присвистнул и сел:

– Да ну?!

– Да…

– Так ты что ж, фамилию не посмотрел?

– Некогда было, сразу мыться пошел. А потом Серега докладывать начал, ну, меня и накрыло.

– Да это понятно, – сочувственно сказал Филипп. – Тут кого угодно накрыло бы. Красивая была?

– Да какая разница, – уклонился Матвей, так и не сумевший вспомнить, как выглядело лицо Вики до аварии. – Мы давно расстались. Но два года – сам понимаешь.

– Да, срок. Ну, ничего, собрали же. Долго, конечно, будем восстанавливать, но не безнадежно же. Драгун сказала – все сделает, чтобы минимизировать последствия. Челюсть вон собрала – я думал, что так невозможно, там же крошево было.

– Давай подремлем хоть немного, а? – попросил Матвей, которому разговоры о Вике почему-то вдруг стали неприятны. – У меня состояние, как будто я пил дня три беспробудно.

– Да у меня тоже. – Филипп натянул на грудь одеяло. Через пятнадцать минут он уже мерно сопел, уткнувшись в подушку лицом.

Матвей же так и проворочался без сна до утра.

Анна

– А ты чего это дома? – Голос Миши в трубке звучал удивленно. – Говорила же, что к нему поедешь с самого утра.

– Почему ты решил, что я дома? – еще не совсем проснувшись, я бросила взгляд в окно и поняла, что уже далеко не раннее утро.

– Потому что машина твоя припаркована на своем месте. – На подоконнике завибрировал брелок автомобильной сигнализации, а снизу донеслись противные звуки.

Я выбралась из-под одеяла, выглянула во двор – Миша стоял возле моей машины, мигавшей аварийками.

– Так поднимайся, чего машину лягаешь? – Я выключила сигнализацию и повернулась в поисках халата.

– Открывай, сейчас поднимусь.

Соседи уже уехали на дачу, Даша убежала на занятия, в квартире стояла тишина. Впустив Мишу, я быстро приняла душ, умылась и, натянув спортивный костюм, принялась готовить завтрак.

– Ты чего меня одного-то бросила? – Миша возник в дверном проеме кухни, потягиваясь и жмурясь, как кот на солнышке. – Посижу с тобой? Соскучился.

– Садись, конечно.

– Курить-то можно здесь?

– Да, кури, сосед мой всегда в кухне курит.

Миша вынул сигареты, взял протянутую пепельницу и, щелкнув зажигалкой, поинтересовался:

– Ты точно не созрела, чтобы отдельную квартиру купить?

– Зачем? – обжаривая на сковороде кусочки белого батона для гренок, спросила я. – Какая разница, куда ночевать приходить? Соседи у меня отличные, чего еще желать?

– Ну, ты не всю жизнь будешь одна. А замуж если выйдешь?

– Издеваешься?

– Ань, ты ведь знаешь, я тебе только добра желаю, – серьезно сказал Миша, глядя мне в глаза. – Сейчас вот только дельце это провернем, я тебе денег дам…

– Мне не надо денег, – перебила я. – Я обещала помочь и сдержу слово, но сделаю это не ради денег.

Миша согласно кивнул, но промолчал, а мне захотелось плакать. Нет, я отлично понимала с самого первого дня, что между нами никогда ничего не будет, мы же как брат и сестра, но иногда меня вот так накрывало, и я начинала думать, что вдруг… а почему нет… возможно… Но – нет, невозможно, совершенно, абсолютно, никогда. Я отвернулась к плите, но Миша, тоже знавший меня сто лет, сразу понял, в чем дело:

– Эй, ты ревешь, что ли? Ань… – Я не отзывалась, пытаясь справиться с эмоциями, и Миша подошел ко мне сзади, обнял за талию, положил подбородок на плечо: – Анют… ну, чего ты? Смотри, хлеб горит. – Он протянул руку и сдернул с плиты сковороду со сгоревшими ломтиками.

– Пусти, – попросила я глухим от слез голосом, но он не убрал руку:

– Успокойся сперва.

– Да я спокойна, чего мне нервничать.

– Ага, вижу, – Миша развернул меня к себе и легонько щелкнул по носу пальцем: – Тебе не идет плакать, у тебя нос краснеет.

– Плакать никому не идет.

– Анютка, ну, серьезно – прекращай. Я себя чувствую каким-то чудовищем, заставляю девушку делать то, чего она не хочет. Кстати, а почему все-таки сегодня ты не у него? Вроде сказала же, что договаривались?

Миша вернулся за стол, а я принялась заново нарезать батон.

– Он мне вчера позвонил, сказал, что ждет сегодня кого-то.

– Да? – насторожился Миша, сразу подобравшись и став похожим на поисковую собаку, учуявшую след. – Не сказал, кого именно?

– Нет. Просто сказал – «человек придет».

– Погоди, я сейчас. – Миша вышел из кухни, и я поняла, что направился звонить присматривавшим за квартирой Гека парням.

Я до сих пор так и не могла понять, что конкретно натворил Гек и что конкретно хочет от него Миша. Я задавала Геку те вопросы, которые просил задать Миша, но ни разу не получила на них вразумительного ответа. Из обрывков разговоров Миши с кем-то, кого он называл «Дед», я вынесла информацию о том, что Гек должен кому-то крупную сумму денег, но причина вовсе не в этом, и долг его – чистой воды постановка, подстроенная для того, чтобы через Гека повлиять на какого-то другого человека. На кого конкретно – выяснить я пока не смогла, да мне и не особенно было интересно. Меня же Миша попросил втереться в доверие к Геку с единственной целью – иметь возможность доступа в его квартиру, приходить туда свободно, потому что подозрительный и запуганный Гек никого к себе не подпускал – только двух приятелей. Наше знакомство было целиком срежиссировано Мишей, он продумал все до мелочей, вплоть до того, как я должна быть одета и как накрашена. Это сработало – Гек повелся, попросил мой номер телефона, позвонил. Мы стали встречаться, и буквально через пару недель Гек пригласил меня к себе. С тех пор у нас пропала необходимость выбираться куда-то, потому что Гек панически боялся людных мест, как, впрочем, и безлюдных тоже. Миша был очень мной доволен – от момента, когда я довольно мастерски разыграла свое падение в магазине прямо под ноги Геку, и до сегодняшнего дня я не совершила ни единой ошибки, ни единого прокола, не дала Геку ни малейшего повода подозревать меня в чем-то. Проблема заключалась только в том, что за это время я не продвинулась ни на йоту в том, чтобы понять, имеет ли Гек влияние на того мифического человека, который нужен Мише на самом деле.

Более того – я даже не поняла, кто этот человек вообще, а Миша, хоть и знал, не говорил, объяснив, что это не мое дело.

– Прислушивайся ко всему, что он говорит, будь внимательна к мелочам, к телефонным разговорам, но особенно к воспоминаниям, – наставлял он меня всякий раз. – Пытайся как-то незаметно вывести его на эти воспоминания, сама что-то расскажи, глядишь, и он тебе в ответ что-то расскажет.

Я не понимала, как это может помочь, но не перечила Мише. Я давно приучила себя ни в чем ему не возражать, потому что он сделал для меня так много, как никто. Он меня спас. И если бы не стечение обстоятельств, то и дальше продолжал бы поддерживать, и со мной не случилось бы всего того, через что мне пришлось пройти. Но я не винила его в этом – Миша не обязан посвящать мне свою жизнь, не обязан нести ответственность и вообще как-то заботиться, ведь мы, в сущности, чужие друг другу люди. Мы всего лишь жили в одной приемной семье – он и я.

– Да что с тобой такое сегодня? – Миша вернулся в кухню и буквально выдернул у меня из руки сковороду с вновь сгоревшими до углей гренками. – Ань, серьезно – ты здорова?

Я села за стол и обхватила руками голову. Физически я была совершенно здорова, но внутри происходило что-то такое, чему я не могла найти объяснения и что никак не могла обуздать. Миша, кажется, немного растерялся – он не привык к тому, что я могу вот так развалиться на куски, он знал меня другой. Жизнь заставила меня постоянно быть начеку, всегда ждать подвоха и сопротивляться, не киснуть и не позволять кому-то взять надо мной верх. Но такой я была до того, как он оставил меня. И вот уже пять лет я учусь заново быть такой, но пока, увы, не всегда получается.

– Ань. – Он обнял меня за плечи, поцеловал в макушку. – Анютка, ну, что с тобой? Так невыносимо?

– Если ты про Гека, то уже нет, я привыкла.

– Тогда – что?

– Не знаю. Мне кажется, что я на грани, что вот-вот случится что-то непоправимое.

– И ты думаешь, что я подталкиваю тебя к этому?

– Да при чем тут ты…

– Тогда что?

– Не знаю. Я, наверное, устала просто, такая неделя на работе выдалась… и девочка еще, Настя… словом, ты не обращай внимания, я справлюсь.

– Ты принимаешь все слишком близко к сердцу, – все еще обнимая меня, проговорил Миша, а я прижималась щекой к его руке и хотела только одного – чтобы он не отпускал меня.

Нет, меня не влекло к нему как к мужчине, мне просто нужно было его присутствие в моей жизни, его защита, его поддержка.

– Анют, мне пора, – сказал Миша, размыкая объятия.

– Я тебя даже не покормила…

– Ничего. Заеду вечером – покормишь.

– А ты заедешь?

– Заеду. Надо обсудить, как ты завтра будешь действовать, наметим, так сказать, план. Все, мне на самом деле пора бежать.

Я проводила его, заперла дверь и, вернувшись в свою комнату, бросилась на кровать, сунула голову под подушку и заплакала.

Аделина

Ночевать на диване в кабинете сегодня оказалось почему-то тяжело, или я просто устала на операции. Но уснуть долго не могла, все время смотрела на внутренний телефон, ожидая, что вот-вот позвонит медсестра из послеоперационной. Осложнений у пациентки возникнуть не должно, я все-таки уверена в себе и своих силах, но природа такова, что иногда может и перехитрить, подсунув какой-нибудь сюрприз. К утру я все-таки задремала, и мне неожиданно приснился сон – на меня надвигался какой-то огромный бородатый мужик, державший в руке топор. Я отступала, отступала, до тех пор пока не уперлась спиной в холодную стену. Нападающий неотвратимо приближался, а я не могла ни пошевелиться, ни издать какой-то звук. В тот момент, когда топор уже был занесен над моей головой, а сама я, казалось, даже ощущаю дыхание этого мужика, все-таки раздался телефонный звонок. Я подскочила, уронив на пол одеяло, и не сразу поняла, что никого, кроме меня, в кабинете нет, а телефон надрывается на столе.

– Слушаю, – хрипло сказала я в трубку.

– Аделина Эдуардовна, это Мажаров.

– Вы уже на работе? – удивилась я, глянув на часы, показывавшие половину седьмого. – Сегодня не ваше дежурство.

– Я не уезжал. Хотел сказать, что ночь прошла спокойно, повязки сухие. Вы что-то будете в назначениях менять?

– Матвей Иванович, напоминаю вам – Канторович моя пациентка, не ваша. И обсуждать с вами план лечения я не обязана, так? А теперь собирайтесь и поезжайте домой.

– Зачем вы так? – В голосе Мажарова я уловила печальную нотку и даже на секунду представила выражение его лица.

– Извините, если резко, – непонятно, отчего смутившись, проговорила я. – И… вы не довезете меня до дома? – а вот это вырвалось совершенно непроизвольно, хотя, надо признать, удачно – вызывать и ждать такси после такой ночи совершенно не хотелось.

– Конечно, – слегка удивленно ответил Мажаров.

– Тогда я сейчас обход сделаю, переоденусь, и можем ехать.

– Вам кофе принести?

– Было бы неплохо.

– Через пять минут. – И Мажаров положил трубку.

Я наскоро собрала постель, сунула ее в бельевой отсек дивана, причесалась, умылась и вынула из шкафа свежую робу и халат. Мажаров застал меня уже собранной, сидящей за столом с сигаретой в руке.

– Еще раз доброе утро, – сказал он опуская на стол поднос с двумя чашками. – Я рискнул пригласить себя на утренний кофе с вами.

– Присаживайтесь.

– Что – и закурить можно? – подвигая мне чашку кофе, чуть насмешливо спросил он.

– Можно.

Я удивлялась себе – никому не позволяла разговаривать со мной в таком тоне, да и Мажаров до сегодняшнего утра не вел себя подобным образом. С чего вдруг осмелел, непонятно.

– Слышал, у вас с машиной проблема?

– Ну, это не совсем проблемы, просто конец недели сумасшедший выдался, нет времени заняться.

– Хотите – я посмотрю? Если что, у меня приятель автосервисом владеет, можем помощи попросить.

Я неопределенно кивнула, лихорадочно соображая, что вообще происходит. Уж не пытается ли он таким образом сблизиться со мной? Только этого не хватало. И еще меня посетила мысль о том, что любое проявление мужского внимания стало вызывать приступ паники. Словно я боюсь отношений с мужчиной.

– Вы, Аделина Эдуардовна, только не подумайте, что я к вам… как это… подкатываю, что ли, – вдруг сказал Мажаров, и я еле удержалась, чтобы не вскрикнуть от удивления. – Мне просто хочется помочь, кроме того, я чувствую себя виноватым в том, что вы провели вечер пятницы и всю ночь в клинике, хотя не обязаны были делать это.

– Но вы-то в этом не виноваты.

– Я не справился с собой, не смог совладать с чувствами, хотя должен был.

– Ничего вы не были должны, Матвей Иванович. Мы не в силах контролировать то, что у нас в душе. А видеть близкого человека в таком состоянии, в каком вчера была эта женщина, – ну, с подобным никто не справится.

– Мы давно не вместе, и потому… – начал он, но я опять перебила:

– Это не имеет абсолютно никакого значения. В критической ситуации вы не помните, из-за чего расстались, помните только, что были вместе, и вам страшно – страшно за ее жизнь, за то, что не сможете помочь, что невольно навредите. Поэтому начинаете перестраховываться, делать не то, что следует, не то, что сделали бы, будь на столе посторонний человек. Так что я поступила верно, заменив вас, – надеюсь, вы тоже это понимаете.

Мажаров опустил голову. Я знала, что он очень хороший хирург, один из лучших, и, будь вчера на столе другой пациент, я ни за что не вмешалась бы. И не планировала даже, входя в операционную, потому что знала – Мажаров справится и без меня. Но обстоятельства заставили меня принять это решение, и я о нем не жалела, просто хотела, чтобы и Мажаров понял и не думал, что я просто карьеристка и самоуверенная особа.

– Я все понимаю, Аделина Эдуардовна. И на вашем месте я поступил бы так же. Вы были правы, и Виктории очень повезло, что вы оказались в операционной, когда я понял, кто передо мной. Скажу вам честно – я вряд ли смог бы закончить операцию, – вдруг сказал Мажаров, поднимая голову и глядя мне в глаза. – Спасибо, что помогли. Теперь позвольте мне помочь вам хотя бы в такой мелочи, как ремонт машины.

И я вдруг улыбнулась:

– Хорошо. Мне не помешает помощь, я мало что смыслю в автомобилях.

– Ну, и договорились. Тогда встретимся, когда вы закончите обход, – сказал Мажаров, поднимаясь и направляясь к выходу.

Я проводила его взглядом, докурила, допила кофе и вдруг подумала, что сегодня мне впервые было легко разговаривать с мужчиной.

Машина у Мажарова оказалась совершенно не пижонской, как я почему-то ожидала, а вполне потрепанной «Ауди» далеко не последней модели.

– Да, не «Майбах», – широко улыбнулся он, перехватив мой удивленный взгляд. – Но бегает отлично, меня все устраивает.

– Любите эту модель? – спросила я, усаживаясь на переднее сиденье.

– Прикипел. У меня с этой машиной что-то вроде бурной страсти – сто раз пытался продать, поменять на что-то более новое, но прямо перед продажей вдруг как защемит в груди – вроде как друга предаешь, и все, не могу. Так, в общем, и езжу на ней.

– Забавно слышать такое от мужчины.

– Почему же?

– Ну… как-то не вязался у меня в голове ваш образ с подобной сентиментальностью.

– Тогда я не буду рассказывать вам, что часто плачу, пересматривая романтические фильмы, – захохотал Мажаров, подъезжая к воротам.

– Вы серьезно?

– Ну, конечно, нет.

Не знаю почему, но я в этот момент пожалела, что он пошутил.

Машину Мажаров водил точно так же, как вел себя в операционной, – спокойно, уверенно, ни единого лишнего движения. Его спокойствие умиротворяло и заставляло доверять ему. Я неожиданно расслабилась – за столько месяцев нечеловеческого напряжения, страха и постоянных оглядок по сторонам я впервые чувствовала себя в безопасности.

Мы въехали в мой двор, Мажаров припарковал машину на площадке и спросил:

– У вас гараж?

– Нет, у нас есть еще одна парковка, за домом.

– Тогда идите, я прихвачу на всякий случай инструменты. Направо или налево?

– Направо.

– Понял.

Он полез в багажник, а я направилась за дом к парковке. Машин было мало – ну, понятно, суббота, хорошая погода, все, кто мог, уже направились за город или на водохранилище, там прекрасная зона отдыха. Я уже подходила к машине, как из-за нее вдруг показался высокий худой мужчина в спортивном костюме и натянутом на лицо капюшоне кофты. Он двигался прямо на меня, пряча одну руку за спину. Я сразу вспомнила свой сон и попятилась, с облегчением подумав почему-то, что сзади нет никакой стены, словно это давало мне шанс спастись. Я не могла даже закричать – горло свело спазмами, я только вытянула вперед руку, даже не понимая, чем это может помочь. Топор в его занесенной над головой руке я увидела так отчетливо, что, кажется, могла рассмотреть каждую зазубрину на лезвии. Еще секунда – и он опустится мне на голову. Вот и все… мелькнула еще мысль о брате – как же Николенька теперь справится со всеми проблемами без меня, но в тот же миг жуткая боль в шее слева пронзила меня, а в глазах потемнело.

– …Аделина! Аделина, не молчи, слышишь?! Говори со мной! Говори!

Я не могла понять, чей голос слышу, почему от меня требуют говорить, потому что в голове шумело, а глаза я никак не могла открыть. И слабость, такая противная слабость во всем теле…

– Аделина, не молчи!

Господи, да кто это? Почему он мешает мне заснуть, ведь я только что пыталась заснуть… я так устала…

В сознание вплыл звук сирены – кажется, так воет сирена «Скорой помощи», или мне просто почудилось…

– Скорее, скорее! – Опять тот же голос, но я никак не могу вспомнить, кому он принадлежит, а глаза не открываются. – Каталку, каталку давайте, я держу рану!

Рану? Какую рану, что происходит? Меня, кажется, чуть приподняли над землей и вновь опустили на что-то жесткое. Почему я совсем почти ничего не чувствую? Только слева так горячо…

Когда я смогла наконец открыть глаза, то не поняла, где нахожусь. Надо мной склонилось мужское лицо, черты которого были мне знакомы, но я никак не могла понять, кто же это.

– Все в порядке. Потерпи немного, мы уже почти приехали, – сказал мужчина, но я снова потеряла сознание, успев подумать только, что мой сон снова сбылся, пусть и наполовину – я пока еще жива.

Матвей

Хорошая штука – развитая интуиция, в который уже раз Матвей убеждался в этом на собственном опыте. Закрывая багажник, он вдруг почувствовал, что ему просто необходимо как можно скорее бежать за дом, куда только что ушла Аделина. Что-то просто толкало его в спину, как будто огромная рука, и подгоняло – скорее, скорее. Матвей бросил сумку с инструментами и побежал. То, что открылось его взгляду на парковке за домом, шокировало его настолько, что, казалось, придало сил. На Аделину надвигался худой высокий мужчина, чье лицо полностью скрывал капюшон спортивной кофты, в занесенной руке он держал топор, который и опустил, как показалось Матвею, на голову замершей как вкопанная Драгун. В ту же секунду Матвей в два прыжка достиг цели, отпихнул Аделину и набросился на ошалевшего от неожиданности мужика, вырвал у него топор и пару раз ударил кулаком по голове, остатками разума понимая, что нельзя бить во всю силу – убьешь. Мужик обмяк, а Матвей, отшвырнув подальше топор и убедившись, что нападавший дышит, хоть и в отключке, кинулся к неподвижно лежавшей неподалеку Аделине. Удар топора пришелся не на голову, а на шею, совсем близко от сонной артерии.

– Даже ключицу не задел, надо же, – пробормотал Матвей, одной рукой зажимая сильно кровоточившую рану, а другой пытаясь набрать номер вызова «Скорой».

Прокричав в трубку все, что хотел, он сбросил звонок и позвонил в полицию. Состояние мужика его не особенно волновало – подумаешь, отключился от двух ударов, ничего жизненно важного Матвей ему не повредил, отделается ушибом мозга. А вот Драгун истекала кровью, и остановить ее Матвей в одиночку не мог.

– Где чертова бригада? – бормотал он, прижимая руку к шее Аделины. Кровь продолжала течь, Аделина то и дело пыталась открыть глаза, но ей это не удавалось.

Матвей говорил с ней, тормошил, кричал, стараясь удержать в сознании. Кровотечение усиливалось, а «Скорой» все не было.

– Какой бред, – бормотал Матвей, сильнее сдавливая рану на шее Аделины. – Врачу вот так истечь кровью на улице в десять утра! Где люди, мать их?! Где хоть кто-нибудь?!

Но дом и двор словно вымерли, ни единой живой души. Наконец раздался рев сирены, и Мажаров вздохнул с облегчением, хотя и понимал, что вряд ли линейная бригада сможет чем-то ощутимо помочь. Но хотя бы довезут до больницы, уже проще.

Он поехал с ними, так и не убрав руку с шеи Аделины, и шел с ней до самой операционной, только в дверях отпустив наконец кровоточившую рану.

– Идемте со мной, – попросила его медсестра, и Мажаров, проводив глазами каталку, обернулся:

– Что?

– Вы весь в крови, я вам душевую покажу. Вы ведь Мажаров, да?

– Откуда вы меня знаете?

– Вы работали здесь, когда я только устроилась, – чуть покраснев, сказала девушка.

– Да? Извините, я вас не помню.

– Ничего, – улыбнулась она. – Это не страшно. Вы поможете карту заполнить на поступившую? При ней нет документов.

– Да, ее сумка осталась у меня в машине. Мне бы только сначала руки вымыть.

Он бросил взгляд на свои окровавленные руки, на джинсы в бурых пятнах, на майку, выглядевшую так, словно ее владелец работал на скотобойне. Медсестра предложила:

– У нас костюмы есть одноразовые, я вам рубашку дам, а вот джинсы…

– Н-да, в общественный транспорт не пустят. Ничего, рубашки будет достаточно.

Вымыв руки и сменив майку, Матвей почувствовал себя немного лучше. Плеснув в лицо холодной водой, он оперся руками о раковину и посмотрел в зеркало. Вид был вполне безумный, но и немудрено после почти бессонной ночи и последовавшей за ней драки.

В регистратуре он продиктовал данные Аделины – те, что знал, и услышал, как вошедший в приемный покой врач спросил:

– Драгун? Это случайно не хирург-пластик? Дочь Майи Михайловны?

– Да, она, – сказал Матвей, отметив про себя, что ему в голову не приходило связать Аделину и профессора с кафедры хирургии. Да и сама она, кажется, никогда не упоминала о том, что ее мать преподавала в медицинском. Матвей успел у нее поучиться, как раз после его выпуска профессор Драгун предпочла практическую деятельность учебной и кафедру оставила, но он помнил Майю Михайловну довольно хорошо – высокая статная женщина с русыми волосами и тонким, ухоженным лицом. Строгая к студентам, она была таким блестящим хирургом, что за возможность присутствовать на ее операциях среди студентов шла настоящая война. Во время операций она подробно рассказывала и объясняла каждый свой шаг, каждое движение, говорила, почему действует так, а не иначе, но – главное – тем, кто относился к хирургии как к единственному для себя выбору в жизни, она давала возможность на практике почувствовать, что такое быть хирургом и держать в руках человеческую жизнь. Матвей довольно часто удостаивался чести сперва просто стоять у стола, а не наблюдать с купола, затем держать ранорасширители, накладывать швы, и наконец на шестом курсе профессор Драгун впервые взяла его ассистентом на операцию – первым со всего их курса. Матвей помнил, как не спал всю ночь, то и дело воскрешая в памяти лекцию и страницы из учебника, как прокручивал в голове технику операции, необходимый набор инструментов, варианты наложения швов. Больше всего он боялся опозориться и не оправдать доверия профессора.

Внезапно Матвей понял, что почти так же волновался, впервые заходя в операционную клиники Аделины Драгун, точно так же не хотел показаться неумехой. Кто бы мог подумать – мать и дочь, и с обеими ему довелось работать.

– Из операционной есть новости? – спросил он у медсестры, и та отрицательно покачала головой:

– Пока нет.

– Рана там глубокая, но, к счастью, не задета ни ключица, ни сонная артерия, – вмешался молодой парень в белом халате и пижонских голубых джинсах, по-модному закатанных выше щиколоток.

– А вы кто? – спросил Матвей.

– Я студент, меня за кровью отправили.

– Так какого черта ты тут разглагольствуешь? – загремел Мажаров. – Звоните в переливание, пусть готовят кровь!

– Уже, – зажав ухом телефонную трубку, отозвалась медсестра. – Света, тебе заявку на кровь оперблок отправил? Да ты что… а на станцию позвонить? Погоди-ка. – Она растерянно посмотрела на Матвея: – В переливании только один пакет нужной группы был, но он поврежден.

– Какая группа? – спросил Матвей, холодея от мысли, что нужной крови нет в наличии.

– Четвертая положительная, – сказал студент, и Мажаров едва не заорал:

– Скажите, что я бегу в переливание, пусть готовят систему для забора, у меня четвертая резус-плюс.

Он уже не слышал, что говорит в трубку медсестра, не заметил, что парень-студент кинулся следом за ним – Матвей видел перед собой цель и старался достичь ее как можно скорее.

В кабинете переливания крови его встретила пожилая медсестра и сразу усадила в кресло.

– Студент, как тебя зовут? – спросил Матвей, энергично работая кулаком, чтобы вены лучше обозначились на локтевом сгибе.

– Илья.

– Значит, так, Илья. Набирай номер телефона. – Матвей продиктовал номер ординаторской клиники пластической хирургии. – Попроси дежурного врача и дай мне трубку. Алло, кто это? – сказал он в трубку, едва услышал там мужской голос.

– Дежурный хирург Васильков. А вы кто?

– Дядя Слава, это Матвей Мажаров. Сделайте доброе дело, пришлите скан моей медицинской карты в городскую больницу, только срочно.

– Что-то случилось?

– Да, долго рассказывать. Но здесь шефиня наша на столе, кровопотеря у нее, а группа редкая, и крови нет. Я, к счастью, подхожу, но нужны данные анализов. Это срочно, дядя Слава.

– Понял. Позвони мне потом, скажи, как дела.

– Хорошо.

Матвей вернул телефон Илье:

– Спасибо, помог. Теперь беги вниз, скажи регистратору, чтобы факс включила, прими его и пулей возвращайся сюда. Все понял?

Парень кивнул и опрометью кинулся из кабинета переливания.

– Вы, Матвей Иванович, как были с причудами, так и остались, – вздохнула медсестра, и Матвей наконец обратил на нее внимание:

– Ох, Ольга Петровна, простите, я вас не узнал.

– Да тут не до узнаваний, я ж понимаю. Выходит, вы теперь у младшей Драгун работаете?

– Да.

– И что же с ней случилось?

– Напал какой-то придурок на парковке.

– Задержали?

– Ну, я полицию вызвал, они подъехали как раз в тот момент, когда мы в «Скорую» грузились. Думаю, должны мне позвонить, это же я его вырубил.

Вернулся запыхавшийся Илья, держа в руке факс с данными анализов Матвея.

– Положи на стол, – велела медсестра, глядя на то, как заполняется кровью пакет. – Сейчас отдам, беги в операционную.

Она на всякий случай еще раз перепроверила группу крови, приклеила этикетку на пакет и вручила его студенту.

– Еще один вешайте, – распорядился Матвей.

– Я и так взяла триста.

– Ничего, мне полезно. Вешайте, вдруг не хватит.

Ольга Петровна покачала головой, но еще один пакет подвесила.

– Как только почувствуете, что вам нехорошо, сразу говорите. Я возьму еще двести, если кто узнает – мне не поздоровится, – предупредила она.

– Не волнуйтесь, я ж спортсмен, – улыбнулся Матвей, вспомнив, что спортом в последний раз занимался примерно полгода назад.

– Повезло, что у вас группа совпадает. Не понимаю, как вышло, что единственный пакет оказался с отверстием, – сокрушенно сказала Ольга Петровна, заполняя журнал. – Это сейчас пока бы на станцию переливания, пока обратно, пока разморозили… даже думать не хочу.

«Да, я тоже не хочу, – Матвей закрыл глаза. – Интересно, что скажет на это Драгун, когда очнется?»

– Вам плохо?

– Нет, все в порядке. – Он встряхнулся и выпрямил спину. – Кресло удобное, в сон клонит. Я с дежурства.

– Хотите кофе?

– Да, если можно.

– Можно. – Ольга Петровна вынула из ящика стола термос и кружку, налила кофе и протянула Матвею.

Он сделал большой глоток и зажмурился от удовольствия.

– Все, закончили. – Медсестра убрала иглу из вены, приклеила повязку, согнула руку Матвея в локте: – Вот так посидите, не вставайте резко, попейте кофе. А хотите сгущенки?

Матвей поморщился – сгущенное молоко он с детства не любил, вкус казался слишком насыщенным и почему-то ненатуральным.

– Ну, как хотите. Только все равно посидите минут двадцать хотя бы.

Ольга Петровна сняла пакет, наклеила этикетку и отложила в сторону.

– Не буду пока убирать, вдруг понадобится.

И, как оказалось, понадобилось – Илья, совершенно забегавшийся, затребовал второй пакет.

– Ты сегодня как марафонец, – усмехнулся Матвей, глядя, как парень расписывается в журнале.

– Скорее как спринтер. Могу завтра спортзал пропустить.

– Как там дела?

– Заканчивают, эту кровь в реанимацию велели отнести, там будут капать. А вас просили все-таки заказать еще на станции переливания, – обращаясь к медсестре, проговорил Илья.

– Я сейчас позвоню, иди.

Матвей решил, что дождется перевода Аделины в реанимацию и только потом поедет домой. Ольга Петровна любезно позволила ему посидеть в ее владениях, и это сыграло с Мажаровым недобрую шутку – он крепко уснул.

Аделина

Глаза никак не открывались, во рту все пересохло, страшно хотелось пить, и потому казалось, что внутри все горит, как от съеденного острого перца. Но язык не поворачивался, словно распух. Я попыталась пошевелить рукой – удалось, но это движение ничем мне не помогло. Нет, надо как-то открывать глаза, иначе я не пойму, почему мне так неудобно лежать, почему не поворачивается голова, а при малейшей попытке повернуться всю левую половину тела пронзает ужасная боль. Я сделала над собой усилие и разлепила наконец тяжелые веки. Голубоватые стены, люминесцентные лампы на потолке, белые жалюзи опущены. Где я? Начала прислушиваться к звукам, надеясь, что станет понятнее. Хлопнула дверь, раздались шаги, я попыталась повернуться на этот звук, но не смогла.

– Проснулись? – Приятный женский голос. – Сейчас температуру измерим.

Понятно, я, выходит, в больнице. Но что я тут делаю и как вообще здесь оказалась? Надо мной склонилась женщина средних лет, улыбнулась, сунула термометр.

– Попить хотите? – О господи, дай здоровья этой милой женщине, протянувшей мне стакан с вставленной в него трубочкой.

Взять его в руку я не могла, и женщина держала стакан до тех пор, пока я не выпила почти все. Стало чуть полегче, хотя это простое действие лишило меня последних сил. Зато язык словно бы принял прежние размеры и стал шевелиться:

– Где… как я… тут?

– Это реанимация городской больницы. Не волнуйтесь, вы тут только до утра, завтра уже в хирургию переведут. Операция хорошо прошла, а слабость у вас от кровопотери. Но ничего, это все восстановится. Вам не холодно?

– Да…

Женщина ушла и через пару минут вернулась с одеялом, укутала меня до подбородка:

– Вот так. Болит что-то?

Я закрыла глаза. Не могу сказать, что болело что-то, скорее тянуло и жгло в шее слева.

Медсестра сменила пакет с раствором в капельнице – это я могла определить по звуку, поправила одеяло и вышла. Я опять осталась одна в полумраке – светильник над кроватью был выключен, а в окно сквозь плотные жалюзи не пробивалось ни капли света. Значит, городская больница, реанимация, операция, большая кровопотеря. Не могу повернуть голову. Болит левая половина тела. Что мы имеем в совокупности? Пока ничего. Самое странное, что я не помню ничего, а ведь явно же что-то случилось, потому что вчера – это-то я помню – абсолютно точно я была в порядке. А если попробовать восстановить все по эпизодам? Вчера я была в клинике, оперировала… кого же я оперировала? Ах, да – молодую женщину после автодорожной аварии. Я до мельчайших подробностей вспомнила ход операции, каждый шов, каждую скобу на челюсти. Так, уже неплохо. Ночевала я в своем кабинете. Утром пила кофе с Мажаровым. Так, стоп. Мажаров. Почему он кричал мне: «Не закрывай глаза»? Он был рядом в тот момент, когда что-то случилось? Точно – это его голос я слышала. Но почему мы были вместе? И почему он обращался ко мне на «ты»? Слишком много вопросов, на которые у меня нет ответов.

И тут же меня пронзила совершенно другая мысль – а брат?! Как теперь быть? Ведь мне нужно платить, а отсюда я не смогу сделать этого, и тогда с Николенькой может случиться что угодно. Да и он может запаниковать, когда я не приеду к нему, как у нас заведено. И никто не знает, что он может натворить, поддавшись панике. Я даже не могу попросить кого-то совершить платеж вместо меня, потому что никого не хочу втягивать в это. Да и нет у меня близких людей – Оксана только. Но ее я не подставлю ни в коем случае, пусть даже она знает обо всем. Нет, я не имею права рисковать головой единственной подруги. Есть, конечно, еще Анна, и она-то с радостью помогла бы мне, но… Но, но, но! Она считает себя обязанной мне, а я не хочу, чтобы мои поступки в прошлом были каким-то образом оплачены – пусть даже услугой. Нет, я не для того возилась с ней столько лет. Я хотела помочь – и помогла, но взамен мне ничего не нужно. Анна – это моя попытка загладить вину перед мамой. Ей я не могла помочь, потому помогла Анне. И даже думать не желаю о том, чтобы просить ее теперь об услуге, да еще такого рода.

Ах, Николенька, паразит ты… «Если тебе кажется, что твоя жизнь сломалась, заткнись, возьми себя в руки и все наладь». Мама говорила мне об этом постоянно, но почему-то ей никогда не приходило в голову хоть единожды сказать эту фразу моему брату. И поэтому Николенька предпочитает ныть и жалеть себя, предоставляя мне право разгребать навоз и чинить его ломающуюся жизнь. И вот настал момент, когда я тоже сломалась – причем в буквальном смысле этого слова – и не могу больше чинить его жизнь. И она вполне может оборваться. Нет, нет, так думать нельзя, мысли материальны, я не хочу, не хочу…

А еще мне нужен телефон. Мой мобильник, который… который я даже не помню, где оставила. Последнее, что всплыло в памяти, это какая-то «Ауди», и я на пассажирском сиденье. Чья это машина, почему я в ней оказалась – ничего не помню. Но мне начало казаться, что есть человек, способный ответить на мои вопросы, – Мажаров. Да, точно – попрошу медсестру позвонить ему утром.

Но тут случилось чудо – потому что я не знаю, как еще назвать произошедшее. Дверь палаты открылась, и на пороге появился Мажаров собственной персоной в голубой хирургической рубашке, но почему-то в покрытых бурыми пятнами джинсах. Левая рука его была забинтована в области локтевого сгиба.

– Очнулась? – как-то совсем фамильярно поинтересовался он и вошел в палату.

Я невольно потянула к подбородку одеяло – успела все-таки понять, что лежу совершенно голая. Мажаров сел на табурет рядом с кроватью:

– Говорить можешь?

– Почему вы… – начала я, но он перебил:

– Слушай, Аделина, ты не в клинике, не в своем кабинете, а я сейчас не твой подчиненный. Я двадцать минут зажимал рану на твоей шее, так что мы почти родственники теперь. Не бойся, на работе не стану границы переходить, но тут, извини, расшаркиваться нет настроения. Зови меня просто по имени, хорошо?

Я не успела ничего ответить, потому что вошедшая медсестра, покачав головой, сурово спросила у Мажарова:

– Доктор, а вам кто разрешил вставать и ходить?

– Я совершенно здоров, цел и невредим.

– Да, а пятьсот кубиков крови? Разумеется, дама будет за это благодарна, но сейчас лучше бы вам тоже полежать.

Я видела, как смутился Мажаров, и вдруг до меня дошло – это ж он мне пятьсот крови отлил. Ого…

– У вас четвертая группа? – спросила я, и Мажаров поправил:

– У тебя. Да, четвертая. Извини, так вышло. Я понимаю, что ты предпочла бы не одалживаться у подчиненного, но тут форс-мажор случился, хорошо, что я не успел домой уехать.

И я почему-то не поверила в то, что он собирался ехать домой. Матвей Мажаров не был похож на человека, который способен уехать, не узнав, что случилось с тем, чью рану он зажимал собственной рукой. Даже если этот человек – я.

– Спасибо… Матвей, – с трудом выдавила я.

– На здоровье. Тебя, кстати, полицейский ждет.

– Полицейский? Зачем?

– Понятно, амнезия, – констатировал Мажаров. – Уж не знаю, что там у тебя с этим чудищем бородатым, но он совершенно серьезно собирался тебя топором по голове тюкнуть. Я еле добежал, но буквально на пару секунд опоздал, он тебя успел по шее ударить, но как-то неловко, к счастью, даже ключицу не задел. Крови ты много потеряла, но это ерунда. Главное – ничего важного не зацепило, так что полежишь пару недель, отдохнешь.

– Пару недель?! А клиника?!

– Ты с ума сошла? Какая клиника? Ты ведь даже стоять не сможешь. Кто тебя обычно замещает?

Я растерялась. Меня никто не замещал просто потому, что со дня открытия клиники я не была в отпуске, не взяла ни одного больничного – все время работала и была на месте. Так что вариантов на подобный случай у меня не имелось.

– Не знаю…

– Да, я как-то упустил из вида, что ты маниакально трудолюбива. Хорошо, давай так. Кто из врачей работает с тобой дольше других? Кому не придется долго объяснять, что к чему?

– Васильков.

– Прекрасно, значит, дядя Слава.

Мне вдруг стало смешно – я даже не знала, что коллеги называют хирурга Василькова дядей Славой, для меня он был Вячеславом Андреевичем, так как по возрасту годился в отцы.

– Тогда поступим следующим образом, – продолжал Матвей. – Завтра я приеду, тебя уже в палату переведут, и оттуда ты ему позвонишь и передашь все распоряжения.

– А почему завтра?

– Потому что твой телефон вместе с документами остался в сумке на заднем сиденье моей машины. Мой через пару минут разрядится окончательно, а я жду звонка.

– А у тебя «Ауди»?

Матвей удивленно посмотрел на меня:

– Ну да. А что?

– Я пытаюсь вспомнить, что было до того, как я очнулась здесь, но всплывают какие-то обрывки, в том числе салон «Ауди» и мужской голос, очень похоже, что твой.

– Ну, а чей же? – вздохнул Матвей, поправляя повязку на сгибе локтя. – Мы ехали после дежурства к тебе, чтобы посмотреть, что случилось с твоей машиной. Ты оставила сумку и пошла на стоянку, а я доставал инструменты из багажника. Выхожу из-за угла, а там на тебя какой-то черт в капюшоне идет с топором. Ты его хотя бы рассмотрела?

– Я даже не помню, что это вообще произошло. – Я закрыла глаза, пытаясь представить то, что сейчас услышала от Мажарова, но никак не могла. Картинка не возникала, зато появилось ощущение, будто я знала, что нечто подобное может произойти. Но как, как я могла знать это? Я даже не представляю, как вообще могло случиться такое нелепое происшествие. Мужик с топором в нашем дворе в разгар утра? Почему его жертвой должна была стать я? Кто-то, кому должен Николенька? Нет, это лишено смысла и логики, никто не убивает того, кто регулярно несет тебе деньги. Других причин нападения я не могла найти.

У Мажарова в руке завибрировал мобильный.

– Я слушаю. Да, хорошо. Сейчас выйду. Черт, все, телефону каюк… – Он посмотрел на меня: – Нужно отлучиться, там полицейские приехали, хотят со мной поговорить. Про тебя пока скажу, что ты не в состоянии беседовать. Да и не помнишь ничего, пусть хоть сутки пройдут, может, вспомнишь. Я еще вернусь.

«Не надо», – хотела сказать я, но не успела – Матвей встал и быстрым шагом покинул палату, а вместо него появилась медсестра:

– Вы не проголодались?

Есть я совершенно не хотела, наоборот – от одной мысли об этом сразу затошнило.

– Может, вам нужно кому-то позвонить? Я дам свой телефон, хотите?

Позвонить я могла только Оксане, ее нужно предупредить, чтобы не искала, если что. Поблагодарив медсестру, я взяла ее мобильный и набрала номер подруги, но он оказался вне зоны. Тогда, поколебавшись пару секунд, я позвонила Севе. Тот, напротив, мгновенно снял трубку:

– Алло.

– Сева, привет, это Аделина.

– Делечка? А ты почему с незнакомого номера?

– Сева, Оксанка дома?

– Нет, уехала куда-то с утра, я волнуюсь, а телефон не отвечает.

«Ну, понятно – у очередного ухажера. Потом удивляется, что я ей редко звоню. И всегда, если мне что-то нужно, она занята или вообще телефон отключила, подруга единственная. А стоит мне на звонок не ответить – трагедия», – обиженно подумала я, но сдержалась.

– Сев, тут такое дело… в общем, я в больнице, но со мной все в порядке. Телефон у меня только завтра появится, ты скажи Оксанке, ладно?

– Тебе что-то нужно? – сразу откликнулся Сева. – Скажи, я привезу.

– Нет, Севочка, спасибо тебе, дорогой. Просто Оксане передай.

– Хорошо. А ты у себя?

– Нет, я в городской. Пока, Сева, неудобно с чужого мобильного. – И я сбросила разговор.

Вопрос Севы о клинике вдруг натолкнул меня на мысль, показавшуюся довольно здравой – а если попросить перевод в собственную клинику? А что? Буду долечиваться там, заодно и в курсе всех дел останусь, и Василькову будет легче. Швы мне обработают и там, все же хирурги-пластики, не окулисты же. Да, правильно – надо проситься к себе.

Едва на пороге палаты появился дежурный врач, я тут же огорошила его желанием завтра с утра уехать в клинику. Молодой парень немного растерялся:

– А зачем вам в клинику пластической хирургии? Наш хирург сделал все очень аккуратно.

– Вы не поняли. У меня пока нет претензий к вашим хирургам, дело в другом – это моя клиника, я ее главный врач и владелица. И хотела бы находиться поближе к своему хозяйству, так сказать.

Реаниматолог обещал подумать об этом, но предупредил, что вопрос решится только в понедельник, когда появится больничное начальство. Ну, собственно, ничего другого я и не ожидала – кто возьмет на себя ответственность за перевод больной после операции в другую клинику в выходной день. Придется потерпеть до понедельника, ничего не попишешь.

Мысли мои снова вернулись к брату. Он не справится со своими проблемами один, да и я, если честно, тоже с ними уже не справляюсь. Что мне делать? Даже посоветоваться не с кем. Может, плюнуть на гордость и попытаться найти контакт с отцом? В конце концов, Николенька его сын, которого, кстати, он бросил в довольно раннем детстве, и кто знает – может, это его вина в том, что парень вырос таким, каким вырос? Что могла дать ему вечно занятая мама? Или я? У Николеньки не было мужского примера перед глазами, а мама, чувствуя вину за развал семьи, спускала ему многое из того, что спускать не стоило. Так, может, хоть теперь пусть отец проявит свою родительскую мудрость? Это утопия, конечно, но вдруг в нем проснется что-то?

– Пора вечерние назначения выполнять, – вырвал меня из раздумий голос медсестры. – Антибиотик, снотворное и обезболивающее.

– Два последних не нужно.

– Я, конечно, понимаю, что вы врач, но здесь я отвечаю за то, что с вами происходит, поэтому через несколько часов после операции позвольте мне выполнить то, что назначил врач, а уж в отделении будете отказываться, – решительно сказала она. – И поверьте – к ночи вы меня будете просить что-то сделать.

– Я отлично представляю, как ведет себя организм после оперативного вмешательства, – пробормотала я, настраиваясь на болезненные ощущения от введения антибиотика. – Но снотворное-то зачем?

– Вы же представляете, как ведет себя организм, – весело съязвила медсестра, откладывая использованные шприцы в лоток. – Вы не сможете уснуть без препарата, а спать вам необходимо, чтобы восстанавливать силы – ну, зачем я врачу это рассказываю?

Пришлось согласиться. Может, оно и к лучшему, усну и не буду думать ни о чем хотя бы одну ночь.

Анна

Я проплакала почти весь день, и мне даже стало вроде как легче. Наверное, иногда надо устраивать себе вот такие «мокрые» дни, чтобы выплеснуть из души накопившуюся тяжесть. Глаза, правда, опухли и покраснели, нос раздулся и стал похож на красную французскую картофелину, а губы – на два вареника, но и черт с ними, я все равно сегодня никуда не собиралась. Проплакавшись как следует, я решила, что восстановить душевное равновесие до конца мне поможет какой-нибудь экзотический рецепт из тех, что я выписывала в записную книжку, но применить не доходили руки. Кухня меня всегда успокаивала, возвращала к жизни и давала толчок к новому движению. Выбрав рецепт, я устроила ревизию холодильника и поняла, что выходить придется, так как мне не хватает кое-чего для воплощения мечты. Но зеркало убедило меня в том, что делать этого не стоит по разным причинам. Открытие не обрадовало, я слегка приуныла, но потом вспомнила, что существует благословенный сервис по доставке продуктов на дом. Это же как раз то, что мне сейчас нужно. Курьер как-нибудь переживет, а если я не стану включать свет в прихожей, то и вообще все пройдет прекрасно.

Нужные продукты привезли очень быстро, все-таки суббота, отличная погода, и все, кто мог, давно за городом. Я же, получив вожделенную сумку, набитую всякой всячиной, отправилась в кухню, где открыла окно, облачилась в фартук и погрузилась в так любимый мной мир жарки, выпаривания, тушения и бланшировки.

Примерно через час наша коммунальная квартира наполнилась такими запахами, что им мог позавидовать любой ресторан, и я пожалела, что есть это благоухающее великолепие будет некому. Ну, ничего, завтра вернутся соседи, угощу их.

Когда зазвонил телефон, я домывала плиту.

К моему удивлению, это оказался Гек:

– Анюта, ты очень занята?

– Нет, я только что уборку в кухне закончила, – бросая тряпку в раковину, сказала я.

– Ты можешь приехать ко мне прямо сейчас?

В его голосе мне послышались какие-то незнакомые нотки, и я заволновалась:

– С тобой все в порядке?

– Пожалуйста, приезжай, – проигнорировав вопрос, попросил Гек. – Только позвони от подъезда.

Он бросил трубку, а я тупо уставилась на свою. Что это было? Он же сказал, что будет занят весь день, что ждет кого-то, просил не приезжать, и вдруг звонит и дрожащим голосом просит приехать. Стоп. А вот и то, что меня взволновало, – дрожащий голос, как будто Гек чего-то испугался. Но чем в таком случае ему могу помочь я? Однако нужно собираться и ехать, раз он просит. Только сперва позвоню Мише.

Гек выглядел не очень. У него тряслись руки, когда он втащил меня в квартиру и сразу же запер дверь на все замки и огромную защелку.

– Что-то случилось? – спросила я, сбрасывая кроссовки и направляясь в кухню с объемным пакетом, в котором стояла кастрюля.

Гек забился в угол, вынул из-за посеревшей от пыли занавески металлическую коробочку и сигаретную бумагу.

– Я же просила тебя, – моя рука накрыла коробку, но Гек больно шлепнул меня по ней:

– Не мешай, мне нужно мозги прочистить, ничего не соображаю.

– Тогда зачем меня позвал, если собрался накуриваться?

– Я же сказал – две затяжки, и все. Вот, смотри. – Он действительно сделал две затяжки и отложил оставшееся. – Видишь?

– Мы договаривались, что ты не будешь делать этого хотя бы при мне.

– Ань, не воспитывай, а? Мне очень хреново.

– Можно подумать, от этого станет легче. Ну, может, и станет – минут на пять, а потом? Когда ты вынырнешь из забытья? Объясни мне наконец, что с тобой происходит?

Я придвинула табуретку, почти с усилием притянула Гека к себе, обняла обеими руками, словно стараясь укрыть от тех мыслей, что заставляли его так нервничать. Он вдруг всхлипнул совсем по-детски, прижался ко мне всем телом и пробормотал:

– Мне очень страшно… я не знаю, что делать, как поступить…

– Поступи правильно.

– А как?! Как это – правильно? Ты ведь ничего обо мне не знаешь!

– Так расскажи мне.

Гек немного отстранился:

– Зачем? Да и какой в этом смысл? Я уже давно не я, не тот человек, каким был раньше. У меня даже имени нет, только кличка. Ты ведь тоже не знаешь, как меня зовут. И никто не знает и уже, видимо, не узнает. У меня есть только один родной человек, но и он пропал, исчез, и я теперь места себе не нахожу, потому что боюсь.

– Чего? – Я интуитивно чувствовала, что вот сейчас мне должна приоткрыться какая-то тайна из его жизни, что-то такое, что поможет мне узнать то, что я хочу. Надо только вести себя осторожнее, не спугнуть.

Я действительно не знала его настоящего имени – только кличку, под которой он был известен своим партнерам. Гек. Больше ничего. Ему двадцать пять лет, он учится в университете – ну, как учится, скорее числится. Ему принадлежит вот эта огромная запущенная квартира в некогда элитном доме, сейчас уже переставшем быть таковым. И – все. И я не продвинулась ни на сантиметр в нашем знакомстве, мы точно такие же чужие люди, как и были тогда, в магазине, где я, имитировав подвернутую лодыжку, упала ему под ноги. Нас связывает только постель – и все. Никогда бы не подумала, что после всего, что мне пришлось пройти в жизни, я опущусь до того, чтобы спать с человеком, даже не зная его имени…

– Ань, ты только не уходи сегодня, – пробормотал Гек, которого, похоже, накрыло. – Я сейчас посплю, а потом мы поедим то, что ты принесла… так вкусно пахнет…

– Идем в спальню. – Я помогла ему встать, заметив, что его развозит все сильнее, и довела до большой кровати, на которую он упал прямо в спортивном костюме.

Я укрыла его валявшимся на полу пледом и вышла, плотно закрыв просевшую дверь. Ну, совсем хорошо – кавалер уснул, а я теперь неизвестно сколько времени проведу в одиночестве в пустой чужой квартире. Даже заняться нечем – не начнешь же уборку на ночь глядя, да еще и без разрешения хозяина, вдруг он рассердится.

Я послонялась по комнатам, попутно собирая разбросанные вещи Гека, отнесла все это в стиральную машину, но включать не стала. И тут меня посетила безумная мысль – а что, если попробовать поискать какие-то фотографии? Ну, должны же быть у него хоть какие-то воспоминания о прошлом, о семье, о матери? Не то чтобы я собиралась там что-то найти – мне просто хотелось понять, что это была за семья, какие люди воспитывали его.

Старый и очень пыльный альбом нашелся в кабинете, даже усилий прикладывать не пришлось, он лежал на открытой полке под столешницей. Как только я взяла в руки этот огромный талмуд, обшитый пыльным велюром, сразу зачесалось в носу – ну, немудрено, вон, даже цвет обложки не разберешь, так давно никто не прикасался к этому собранию воспоминаний. Видимо, Гек не особенно любит возвращаться в свое прошлое.

Я села на диван, борясь с желанием чихнуть, и открыла первую страницу. Старые альбомы с фотографиями всегда меня завораживали. Мне казалось, что я прикасаюсь к чужой истории, вижу чужую жизнь, что разворачивается на черно-белых фотографиях, чувствую эмоции людей, запечатленных на них. Мне очень хотелось, чтобы и у меня был такой альбом, такие воспоминания – но увы. Может, потому чужая жизнь казалась такой привлекательной…

Я настолько погрузилась в рассматривание снимков, что не услышала, как вошел проснувшийся Гек. Но вздрогнула я не от его возмущенного возгласа, а оттого, что прямо на меня с карточки смотрело знакомое лицо, увидеть которое здесь я никак не ожидала, и, более того, это напугало меня куда сильнее гнева Гека.

Матвей

Только добравшись до дома, он почувствовал, как сильно устал за эти два долгих дня. Сил едва хватило, чтобы принять душ и дотащить себя до кровати. Но, как назло, стоило голове коснуться подушки, сон улетучился. Матвей включил бра, взял планшет и попытался посмотреть какой-то фильм, но ни сюжета, ни смысла так и не понял, думая о своем. Разговор с полицейскими подбросил ему пару тем для размышления. И фамилия напавшего на Аделину человека тоже показалась знакомой, хотя Мажаров был уверен, что прежде этого бородатого мужчину никогда не встречал. Оказалось, что перед тем, как пойти с топором на Аделину, он напал еще на одну женщину, и та скончалась, так что можно было считать, что Драгун повезло – не предложи Матвей помощь в починке автомобиля, и никто не знает, чем бы закончилась встреча с этим типом.

Мысли перекинулись на Вику. В понедельник он непременно ее навестит, это же не запрещено. Вика здесь совершенно одна, ее родители живут где-то на Дальнем Востоке, надо бы, кстати, узнать хотя бы телефон. Правда, есть еще вероятность, что Вика с кем-то встречается, но что с того? Они провели вместе два года – Матвей имеет право беспокоиться и проявлять участие.

А завтра он поедет в городскую к Драгун. Приняв это решение, Матвей выключил свет и сунул голову под подушку, пытаясь уснуть.

Он проспал до обеда, чему несказанно удивился, так как всегда вставал около половины шестого. Сейчас же часы показывали половину первого.

– Вот это я умотался, – потягиваясь, пробормотал Матвей. – Ну, ничего, сейчас холодный душ, кофе, завтрак – и поеду. Надо к матери еще заскочить, давно не был.

Сперва он поехал в больницу к Аделине, рассудив, что у матери задержится надолго и не успеет в часы посещения. Но его опасения оказались излишни – в приемном покое его снова узнала регистратор и без всяких лишних вопросов пропустила и даже выдала белую накидку.

Аделину уже успели перевести в хирургическое отделение, и вот туда-то заходить Матвей не особенно хотел, чтобы не встречаться с кем-то из бывших коллег. Он знал – его осуждали за уход из общей хирургии в пластическую, считали, что Мажаров просто захотел денег, а в городской больнице столько, понятное дело, не платили. Доказывать обратное он не собирался, но слухи эти были все же неприятны.

Аделина лежала в отдельной палате в самом конце коридора и, когда Матвей, постучав, вошел, очень удивилась:

– Вы?

– А я думал, что мы обо всем вчера договорились, – широко улыбнулся он, садясь на табуретку.

– О чем?

– Что в неофициальной обстановке общаемся запросто. Как ты себя чувствуешь?

Она как-то машинально дотронулась до повязки на шее:

– Швы ноют.

– Ну, это ничего, пройдет. А вообще как? Слабость, боли, температура? – Он взял ее руку и посчитал пульс.

Аделина выглядела растерянной и даже смущенной:

– Мы должны говорить об этом?

– А что в этом такого? Я интересуюсь как врач.

– Но ты не мой врач.

– Какая разница? Скажи лучше – к тебе полицейские приходили?

Она вдруг оживилась, попыталась приподняться, но Матвей остановил:

– Нет, вот только давай без лишних движений.

Аделина оставила попытки сесть и проговорила:

– Я оказалась права. На меня напал отец этой самой Насти.

Матвей пару секунд не мог даже дышать – так вот почему ему показалась знакомой эта фамилия! Котов же, отец Насти. И выходит, что второй пострадавшей женщиной вполне могла оказаться соседка, что привезла девочку к ним в клинику. «Интересно, Аделина об этом знает?» – подумал он.

– Похоже, что мне повезло, – произнесла Аделина, глядя в потолок. – Соседку свою он ударил по голове, тоже на парковке, она там и скончалась. Если бы я вчера одна домой поехала…

– Ты не пошла бы на парковку, и вообще ничего не случилось бы, – перебил Матвей, испытывая неловкость оттого, что сейчас она начнет говорить какие-то благодарственные слова, слышать которые он совершенно не хотел.

– Он все равно подкараулил бы меня, раз задался целью. Не исключено, кстати, что его признают невменяемым.

– Пусть попробуют.

– Ну, на это никто не сможет повлиять.

– Посмотрим, – уклончиво сказал Матвей. – Убийство и покушение на убийство…

– Я не хочу об этом говорить, – перебила Аделина, закрывая глаза. – Я попросила перевод в нашу клинику, завтра, думаю, все решится.

– Ну, и правильно, дома и стены помогают – так ведь говорится?

Она посмотрела на него чуть удивленно:

– Странно. Мне казалось, ты будешь возражать.

– Я? С чего вдруг?

– По-моему, в твоих глазах я выгляжу такой вздорной помещицей, дикой барыней с причудами.

– Это ты с чего взяла? – удивился Матвей, которому и в голову не могло прийти подобных сравнений – он давно приучил себя не оценивать коллег по человеческим качествам, а только по профессиональным.

– Так все считают.

Это прозвучало неожиданно жалобно, как будто Аделину очень обижало подобное отношение коллег. Матвей мог бы сказать, что это вовсе не так, и в ординаторской никто из врачей ни разу не отозвался о ней с неуважением, но не стал. Будет выглядеть так, словно он старается втереться в доверие. «Почему я все время беспокоюсь о том, какое впечатление произвожу на нее?» – вдруг подумал Матвей и даже слегка покраснел.

– Может, мне самому заняться твоим переводом сюда? – спросил он, чтобы избежать неловкой паузы.

– Нет, не нужно, здесь все решат. Ты лучше попроси Аллу, чтобы она подготовила мой кабинет, я буду лежать там.

– Еще не хватало!

Аделина открыла глаза и внимательно посмотрела на него:

– Я не собираюсь занимать палату, которая может потребоваться для пациента.

И Матвей понял, с какой стороны нужно зайти, чтобы не нарваться на отказ:

– Ну, допустим. Теперь вспомни, где расположен твой кабинет, и представь, как будут загружены сестры этими бесконечными переходами из корпуса в корпус несколько раз за дежурство. А если в момент их отсутствия в реабилитации или послеоперационной что-то случится?

Она смотрела на него своими прозрачными глазами и о чем-то думала.

– Ты прав. Этого я не учла. Хорошо, тогда в двухместную.

– Аделина, в этом нет нужды, у нас сейчас много свободных коек, и такая мелочь, как одноместная палата, не нарушит ничьих планов, – твердо произнес Матвей. – Давай больше не будем это обсуждать.

– Ты привез мои вещи? – спросила она, проигнорировав его заявление.

– Да, вот твоя сумка.

Он протянул ей довольно объемную сумку, и Аделина правой рукой сразу нырнула вглубь, вытаскивая мобильный.

– Я, кстати, зарядное тебе привез, наверняка телефон вот-вот разрядится, – заметил Матвей, и она кивнула нетерпеливо, водя пальцем по экрану:

– Да-да, спасибо. Ты не мог бы выйти на пару минут? Мне нужно сделать срочный звонок.

– Да я уже поеду, пожалуй, еще дела есть. Увидимся завтра в клинике.

– Спасибо, – не отрываясь от мобильного, пробормотала Аделина Матвей вышел, прикрыл за собой дверь и направился к лифту. Он узнал все, за чем приехал, – Драгун в относительном порядке, выглядит неплохо для своей травмы, собственно, за ее жизнь можно не опасаться. И разговаривала она с ним куда теплее, чем обычно, что бы это ни значило.

Мать встретила Матвея улыбкой и традиционным сожалением о том, что он не позвонил заранее, а потому она не успела испечь что-нибудь вкусное.

– Ну, мам, я ж не маленький, – усмехнулся Матвей, обнимая ее и вдыхая такой знакомый с детства аромат клубничного мыла. Раньше она покупала его в магазине, а теперь научилась варить сама, и выходило это у нее так ловко, что Ирина Кирилловна даже продавала его, упаковывая в красивые подарочные коробочки, которые тоже делала сама.

– Ты проходи, сынок, я сейчас чайник поставлю, – засуетилась она, когда Матвей разомкнул объятия.

Он скинул кроссовки и прошел вслед за матерью в кухню, где сразу уловил тоже запомнившийся с детства запах рассольника – это было любимое блюдо отца.

– Садись, я накормлю тебя обедом. – Мать привычным жестом повязала вокруг все еще отлично сохранившейся талии клетчатый передник, сняла с крючка половник, и Матвей вдруг почувствовал себя совсем маленьким, лет пяти. Эта же кухня, только стол другой, мама в переднике, большая тарелка с ароматным рассольником, а напротив сидит отец – высокий, широкоплечий, с седыми усами. Он улыбается и смотрит на Матвея с гордостью. Отца не стало десять лет назад, он умер во сне от сердечного приступа.

– Ты давно ко мне не приезжал, Матвей, – поставив перед ним тарелку, сказала мама.

– Да, прости меня. Я устроился в новую клинику, сама понимаешь – испытательный срок, надо себя зарекомендовать.

– Хорошо еще, что про телефон не забываешь. Я понимаю, старики никому не нужны.

– Мам, не начинай.

– Не буду, сынок, не буду. – Она улыбнулась, погладила его по голове, совсем как в детстве, и села рядом. – Ну, и как тебе на новой работе?

– Хорошо. Я, кажется, наконец нашел то место, где смогу делать то, чего всегда хотел.

– И чего же ты хотел, сынок?

– Возвращать людям надежду. – Матвей не любил эту фразу, она казалась ему какой-то газетной и напыщенной, но именно она как нельзя лучше характеризовала то, что он думал и чувствовал.

– Надеюсь, ты теперь хоть немного остепенишься.

– Что ты имеешь в виду?

Эту тему Матвей всегда предпочитал обходить стороной – мама сейчас начнет говорить о его грядущем одиночестве, о том, что у всех ее подруг внуки уже ходят в школу, что их квартиры в праздники полны детских голосов…

– Мама, не начинай, а? – попросил он, отодвигая пустую тарелку.

– Ко мне на днях приходила Виктория, – вдруг сказала мать, и Матвей вздрогнул.

– Не знал, что ты продолжаешь с ней общаться.

– А ты ничего вообще не хочешь знать, Матвей. Для тебя не существует ничего, кроме твоей работы. Я понимаю, это очень важная часть твоей жизни, и это хорошо, что ты настолько увлечен тем, что делаешь. Но ведь вокруг существует и другая жизнь. Существуют другие люди, но ты не замечаешь их, увлекаясь тем, что тебе по-настоящему важно. А так нельзя.

– Зачем Вика приходила? – игнорируя материнскую тираду, спросил Матвей.

– Спрашивала совета.

– У тебя?

– А что? Чем я не гожусь? У нее здесь никого нет, а мне она всегда нравилась. Не понимаю только, что тебя-то в ней не устраивало.

Объяснять, что именно не устраивало его в Вике, Матвей, конечно, не собирался. Странно было другое – Вика, оказывается, все это время общалась с его матерью, а та и словом не обмолвилась.

– Значит, не скажешь?

– Не думаю, что тебе на самом деле интересно.

– Если это что-то важное, я должен знать.

– Почему?

Секунду он колебался – говорить или нет, но потом решился:

– Мама, Вика попала в аварию, осталась практически без лица, и так вышло, что оперировать ее начал я. С ней все будет хорошо, но лечение займет очень долгое время, предстоит много операций по восстановлению внешности. Если она советовалась с тобой о чем-то важном, скажи мне.

Ирина Кирилловна сидела, прикрыв ладонью рот, и в глазах ее заблестели слезы.

– Мама, не плачь только. Я же сказал – с Викой все будет хорошо. Ее оперировала лучший хирург в этом городе, ей несказанно повезло, что Аделина была в этот момент в клинике и заменила меня.

– Почему… почему ты сам не закончил?

– Нам не положено лечить или оперировать близких.

– Но вы ведь разошлись.

– Это ничего не меняет.

– Надо сообщить Артему.

– Кому?

– Ее молодому человеку. – Ирина Кирилловна вздохнула и с сожалением посмотрела на сына: – Я всегда думала, что вы поженитесь. А теперь Виктория собралась замуж за другого. Ну, видно, такая судьба. Что же теперь делать?

– Если у тебя есть возможность, позвони этому Артему и скажи, где искать Вику, – чувствуя какое-то странное облегчение, сказал Матвей.

– У меня есть его номер, я позвоню.

– Мама, а ты когда-нибудь разговаривала с Викой обо мне? – вдруг спросил Матвей, и Ирина Кирилловна слегка растерялась:

– Не понимаю… в каком смысле?

– Ну, ты рассказывала ей о том, что я вам с отцом не родной?

– Матвей, но ведь мы никогда не делали из этого секрета, мы же сразу договорились, что нет смысла скрывать твое усыновление.

– Да я не об этом. Конечно, зачем это скрывать? Но Вика как-то обронила довольно странную фразу, и мне кажется, что ты знаешь, что она имела в виду.

Ирина Кирилловна непонимающе смотрела на сына. Матвею даже стало жаль ее – сейчас расстроится, решив, что сказала Вике когда-то что-то лишнее. Но та фраза, оброненная девушкой в момент их разрыва, не давала ему покоя до сих пор.

– Мне необходимо знать это, мама. Как я оказался в вашей семье? Я совершенно не помню этого. Но мне кажется, что мои неудачные отношения с женщинами как раз следствие этого. Скажи мне, как я появился в вашей семье.

Ирина Кирилловна молча встала, открыла шкафчик, где хранила лекарства, и накапала в рюмку что-то сердечное. Выпила, накапала еще и протянула Матвею:

– Наверное, ты прав, и мне нужно было раньше поговорить с тобой об этом. Но время пришло только теперь. Выпей, и поговорим.

Матвей вертел в пальцах рюмку и непонимающе смотрел на мать:

– Ну, мне-то это зачем?

– На всякий случай. Врач предупреждал меня, что ты, возможно, не будешь помнить каких-то моментов своей прошлой жизни, но ты не помнил вообще ничего и ни разу об этом не заговорил. Мы с папой не скрывали, что усыновили тебя, но никогда не рассказывали подробностей. – Ирина Кирилловна вздохнула и опустилась на табурет напротив сына. – Мы, сынок, у соседки тебя забрали. За бутылку водки.

Матвею показалось, что он оказался в дешевом сериале, где в тысячной серии мать рассказывает сыну настоящую историю его появления на свет. Плохо только, что главным героем оказался он сам, а действие происходило не на экране телевизора, а в реальности, в родительской кухне, и прекратить это, просто щелкнув кнопкой пульта, не получится.

– Мы усыновили тебя, бросили все, переехали в другой город, чтобы никогда ты не встретился с этой женщиной, – продолжала мать. – Ты был очень маленький, слабый, плохо говорил, всего боялся. Но мы тебя очень полюбили, мы сделали все, чтобы ты вырос нормальным человеком. И ты именно таким и вырос. Только вот с женщинами… наверное, где-то глубоко внутри ты все-таки понимаешь, что тебя предала та единственная, что должна была защищать и беречь. А я, как ни старалась, так и не смогла стать тебе по-настоящему родной.

Матвей встал, подошел к матери и опустился на колени, уткнувшись в ее руки лбом:

– Не говори так. Ты самый родной мне человек, никого нет ближе. Я очень люблю тебя. И прости, что сейчас заставил говорить об этом, тебе, наверное, не очень приятно вспоминать.

Материнская рука опустилась на его затылок:

– Сынок, ну, что ты… я тоже очень тебя люблю, я так хотела детей, но оказалось, что не смогу. И тут ты… это было как подарок, как выигрыш, как внезапно обрушившееся на мою голову счастье. Я поклялась, что обеспечу тебе такую жизнь, чтобы ты никогда не почувствовал себя чужим, лишним.

– Мамочка, – перебил Матвей, целуя ее руку с тонкой сеткой морщин. – Ты дала мне все. Но главное – у меня есть ты.

– Ты не сердись на меня за разговор с Викой. Она приехала тогда посоветоваться, ей казалось, что ты отдаляешься, не хотела терять тебя. Ну, я и решила рассказать ей, думала, что поймет, как-то постарается измениться сама и тебя изменит этим. Но не вышло. Наверное, так и лучше… но мне ее тоже жаль, бедная девочка всего сама добивается, родители далеко. Может быть, теперь ей будет полегче, когда замуж выйдет.

– Ты обязательно позвони этому парню, ладно? Вике нужна поддержка, такие травмы очень тяжело переживать в одиночестве, непременно нужен близкий человек.

Матвей пробыл у матери почти до позднего вечера. Они уже давно не разговаривали по душам, и Мажаров испытал огромное облегчение от этих разговоров, словно освободился от груза, тянувшего его ко дну. Он рассказывал о новой работе, о коллегах, и вдруг Ирина Кирилловна спросила:

– Она очень тебе нравится? – И Матвей даже не сразу понял, о ком она говорит:

– Кто?

– Эта Драгун?

– Аделина? – Матвей почему-то покраснел, хотя никогда даже в мыслях не допускал возможности, что между ним и Драгун может что-то произойти.

– Да. Ты себя со стороны не видишь, но когда говоришь о ней, то улыбаешься и краснеешь, как сейчас.

Матвей расхохотался, стараясь скрыть смущение:

– Ты скажешь тоже… Она неприступна, как Гознак.

– Сколько ей лет?

– Около тридцати пяти, кажется. Да и какая разница? Мы коллеги, и все.

– Как знать, – проговорила Ирина Кирилловна и тут же сменила тему, перейдя на что-то более нейтральное, и Матвей с некоторым облегчением выдохнул.

…Ночью, когда он уже почти совсем уснул, удобно устроившись в собственной постели, перед его глазами вдруг возникло строгое лицо Аделины, и Матвею на секунду показалось, что он даже чувствует аромат ее духов – терпкий, травяной и очень ей подходивший.

Аделина

Несложно забыть человека. Сложно забыть те воспоминания, что нас с ним связывают. И пока перебираешь эти воспоминания, как бусины на четках, кажется, что человек все еще живет в твоей душе, в твоем сердце, кажется, что все еще возможно вернуть, наладить. Но это не так. Потому нужно выкинуть эти «четки», и все постепенно пройдет.

Я давно постигла эту нехитрую истину и смогла вычеркнуть из своей памяти образ Одинцова. Беда в том, что он решил вернуться и сделал это не в самый подходящий момент. Хотя, как по мне, подходящего момента для воссоединения с ним в моей жизни быть вообще не могло.

В понедельник меня перевезли в мою клинику, где уже подготовили палату в отделении реабилитации. Я сразу предупредила всех, что никакого особого внимания к моей персоне я терпеть не стану, и лучше бы всем сделать вид, что ничего не произошло. Мне не терпелось остаться одной и уснуть, так как предыдущую ночь я провела без сна. Причиной стал звонок брату. Вернее, добрый десяток звонков, оставшихся без ответа, а после полуночи телефон просто выключили. Меня охватила паника – мы договаривались, что он всегда снимает трубку или хотя бы пишет сообщение, если не имеет возможности ответить. Что могло случиться? Я просрочила платеж на двое суток, у меня нет возможности перевести деньги немедленно, и я вынуждена буду просить помощи. Вот только опять возникает вопрос – у кого? Я твердо решила не впутывать больше сюда Оксанку, а это значит, что остается у меня только Анна. Ну, что ж… выбора нет.

Она пришла ко мне сразу после обеда и выглядела как-то странно, словно не выспалась – лицо серое, тени под глазами, взгляд блуждающий.

– Ты нас здорово напугала, – произнесла она, садясь на край кровати.

– Я сама здорово напугалась. Как Настя?

– Она пока ничего не знает. Ингу Иосифовну жалко. – Анна прикусила губу.

– Добрые дела иногда наказуемы.

– По этой логике на твоем месте должен был оказаться Мажаров.

– Думаю, Инга просто не знала его фамилии и назвала мою.

– Ужасно…

– Аня… – Я долго думала, как именно начать, и, не придумав ничего умного, решила импровизировать: – Мне нужна помощь.

– Какая? – с готовностью откликнулась она.

– Я забыла перевести деньги в один фонд. Ты не могла бы сделать это вместо меня? Я дам номер карты.

– Карты? А почему не на счет?

Что-то она подозрительно проницательна для поварихи…

– Им так удобнее, да и мне проще. Ну, сделаешь? Я дам тебе свою карточку и скажу пароль.

– Не боишься?

– Тебя? Ты с ума сошла?

– Ну, да. Все верно. – Анна грустно улыбнулась. – Ты отлично знаешь, что я тебя не кину. А может, ты зря так во мне уверена?

– Что с тобой? Ты какая-то странная.

– А ты слишком доверяешь тем, кому не надо.

– Да? И кому же?

Анна только головой покачала. Ее слова меня, в принципе, не заставили особенно задумываться о чем-то, потому что ей я доверяла и знала, что она, пожалуй, единственная, с кем я могу хотя бы частично побыть откровенной. Ну, не считая, разумеется, Оксаны. Да, мне стыдно, что я использую Анну втемную, не раскрывая мотивов и причин, но по-другому в этой ситуации и не получится. Я не имею права рисковать головой брата.

– Я с работы поеду и сделаю, – сунув карту в карман робы, сказала Анна, и в ее голосе мне вдруг послышалось что-то незнакомое. Как будто моя просьба доставляет ей неудобства. – Тебе, может, что-нибудь особенное приготовить?

– Нет, спасибо, не нужно. Ты не беспокойся, у меня все в порядке.

– Что-то по тебе не видно.

– Ну, под руку этого сумасшедшего кто угодно мог попасть. Хорошо еще, что Мажаров вовремя… – И тут она меня перебила, оживившись:

– Мажаров?! А вот это уже интересно. Ну-ка, рассказывай, каким образом Мажаров там оказался?

Я немного растерялась. Мне казалось, что Мажаров должен был рассказать всю историю от начала до конца, не умолчав о своей роли в ней, но, кажется, я его недооценила.

– Погоди… а что вообще говорят?

– Что на тебя на парковке у дома напал отец Насти Котовой, и тебе чудом удалось избежать удара по голове.

Я, кажется, покраснела. Выходит, Мажаров промолчал. А Анна, уловив мое замешательство, стала вдруг настойчивой:

– Аделина, не темни. Откуда там Мажаров взялся?

И я сдалась:

– Только я тебя прошу – никому, ладно?

– Карточку банковскую доверила, а это боишься? – улыбнулась она.

– Не боюсь. Просто он сам ничего не сказал, и я подумала, что, может, ему неловко.

– А что было-то?

Я рассказала все, что произошло – ну, во всяком случае, то, что помнила, не умолчав и о том, что Мажаров стал моим донором. Анна слушала затаив дыхание, как слушают увлекательную историю.

– Обалдеть… – выдохнула она, когда я закончила. – Слушай, даже не подумала бы, что он так может.

– Только, Ань, я тебя прошу – не распространяйся об этом, хорошо?

– Я же пообещала. Слушай, а он тебе вообще как?

– В смысле – как?

– Ну, как мужчина?

Странное дело, но за все это время мне и в голову не пришло оценивать Мажарова именно с этой точки зрения. Я воспринимала его как коллегу, теперь вот как человека, фактически спасшего мне жизнь дважды, – но ни разу как мужчину. Я, кажется, даже не помнила, как он выглядит. Ну, то есть я могла воссоздать его облик в памяти, но описать его, допустим, словами не сумела бы.

– Ань, ты ведь знаешь, я…

– Знаю. Кстати, Алка сказала, что тебя с утра какой-то человек из министерства спрашивал. Но Мажаров распорядился не говорить, что ты после операции. Велел сказать просто, что тебя нет и когда будешь, неизвестно.

Я, разумеется, прекрасно поняла, кто именно этот загадочный человек из министерства, и в душе поблагодарила Мажарова за догадливость. Но, зная Одинцова, я понимала, что просто так он не уедет, и прятаться от него вечно я тоже не смогу.

– Ты в лице изменилась, – уличила меня Анна. – Это кто-то важный?

– Это кто-то ненужный. Но мы не станем это обсуждать.

– Дело твое. Я пойду тогда? Если чего-то захочешь, позвони мне.

– Я хотела тебя еще об одной услуге попросить.

Анна с готовностью посмотрела на меня:

– Говори.

– Ты можешь ко мне домой заехать, собрать кое-какие вещи?

– Конечно.

– Вот ключи. Из квартиры позвони, я расскажу, что где брать. Спасибо, Анюта, я бы без тебя пропала, – вручая ей связку ключей, совершенно искренне призналась я.

– Ой, глупости. Все, я побежала. Ты, главное, раньше времени не вставай.

– Да у меня и сил нет, – призналась я, чувствуя, как сильно устала за время этого разговора.

Анна ушла, а я закрыла глаза и постаралась уснуть, почувствовав, что голова кружится, а веки стали тяжелыми.

Анна

Я вышла из палаты и прижалась спиной к стене, собираясь с мыслями. Надо распланировать вечер. Сейчас закончу с полдником и ужином, доеду в город к ближайшему банкомату, выполню просьбу Аделины и поеду к ней домой. Потом мне нужно заскочить к Геку. Мы не договаривались, конечно, но вдруг он будет в хорошем настроении и впустит меня в квартиру. Мы не очень хорошо расстались вчера, он даже проводить меня не вышел, хотя ночью вроде все было нормально. Ситуация с альбомом тоже разрешилась довольно просто – Гек был еще сонным и даже не понял, что я делаю, а я успела сунуть злосчастный альбом под диван, а ночью, выбравшись из постели, тихонько вернула его на место. Гек же весь вечер субботы был каким-то нервным и обеспокоенным, отвечал невпопад, вздрагивал от телефонных звонков и вообще от любых резких звуков. Я и так и эдак старалась разговорить его, но тщетно, и пришлось оставить эти попытки, чтобы не злить его еще сильнее. В воскресенье я звала его прогуляться, но Гек только отрицательно покачал головой, а сам то и дело смотрел на экран мобильного, который потом почему-то отключил. И с каждой минутой Гек становился все более замкнутым, курил сигарету за сигаретой, поглядывал на коробочку с травой, но не прикасался к ней, что меня радовало. Я видела, что с ним происходит что-то неладное, но настаивать на разговоре побоялась, чтобы не вспылил и, чего доброго, не выставил меня вон. Уехала я сама, когда поняла, что все мои шаманские танцы бесполезны, Гек не хочет ни разговаривать, ни вообще проявлять какую-то активность. И он даже в прихожую не вышел, крикнул только, чтобы захлопнула дверь. Уже во дворе я обернулась, посмотрела на окна его квартиры и заметила, что Гек, спрятавшись за штору в кабинете, выглядывает на улицу. Заметила я и машину, в которой сидели двое парней, – эта машина вообще не покидала пределов двора, менялись только люди, сидевшие в ней. Миша объяснил, что они просто присматривают за Геком, чтобы не ударился в бега. Но я понимала – нет, бежать он не станет, да и некуда ему.

А утром, приехав на работу, я узнала о том, что случилось с Аделиной, и это вытеснило из моей головы все остальное. Правда, когда выяснились обстоятельства, я сразу подумала еще и о маленькой Насте. Но Мажаров, рассказавший об этом происшествии, строго запретил волновать девочку. Решили сказать ей, что посещения для нее пока запрещены, ее готовят к операции. Доктор Васильков, которому Аделина поручила занять пока свое место, попросил всех придерживаться заведенного в клинике распорядка и сообщил, что через час Аделину привезут сюда, палата уже подготовлена, и планерка на этом закончилась. Мажаров догнал меня в переходе и попросил, чтобы зашла к Аделине после обеда.

– Наверное, ей нужно будет что-то, о чем она не сможет попросить персонал. А вы, как я понял, довольно давно знакомы.

Я пожала плечами:

– Конечно, я зайду.

– Давно хотел спросить – а как вы познакомились?

– Намекаете на разницу в образовании и статусе?

Мажаров даже остановился:

– Анна Александровна, вот уж не думал, что вы обо мне такого мнения. Я не сужу о людях по наличию диплома.

– Тогда почему интересуетесь? Что, мы с Аделиной не можем быть подругами?

– Можете, конечно, просто…

– Вот и спасибо. А теперь мне пора, кухня, знаете ли, – перебила я его не совсем вежливо и быстрым шагом направилась в свое полуподвальное царство.

Наверное, я была не права, отвечая Мажарову так резко, но подобные суждения всегда раздражали меня. Можно подумать, у главы клиники и простой поварихи не может быть ничего общего! Да если бы ему рассказать… И вдруг я осеклась, вспомнив кое-что. И вот этого никому не расскажешь, не поделишься. Что я натворила, господи…

Сейчас, после того как я увидела Аделину с этой повязкой на шее, бледную, с серыми губами и ввалившимися глазами, совесть начала глодать меня с утроенной энергией. Нет, нужно срочно что-то решать, срочно, пока все не стало еще хуже, пока не стало окончательно поздно, потому что я не прощу себе.

Закончив всю свою работу, я набросала примерное меню на завтрашний день, проверила наличие продуктов, написала заявку на очередные поставки, посмотрела, что затребовал кафетерий, и собственноручно поставила в духовой шкаф большую партию кексов – они почему-то пользовались повышенным интересом у посетителей. Осталось дождаться, когда они выпекутся, и можно ехать в город.

У шлагбаума внезапно образовался затор. Выезд перегородил черный «Кайен» с московскими номерами. Владелец машины явно собирался попасть на территорию, но его не пропустили. Я вышла из машины, подошла к будке и постучала в стекло:

– Мальчики, выпустите меня.

– И с радостью бы, но господин заявил, что с места не тронется, пока к нему главный врач не выйдет.

Надо же, это кто ж у нас такой борзый-то? Никогда в жизни Аделина не спускалась к шлагбауму, какие высокие посетители ни приезжали бы к ней.

– Позвони Василькову, может, он выйдет, – посоветовала я охраннику, зная, что дядя Слава человек добрый, может и сжалиться над нетерпеливым клиентом. Мне же оставалось только сидеть в машине и ждать, потому что убирать «Кайен» с дороги его владелец явно не собирался.

Доктор Васильков явился минут через пятнадцать, недовольный, с покрасневшим лицом.

– Я что, мальчик, чтобы по территории бегать?! – грозно спросил он у охранника. – В чем дело, сами не можете разобраться?

– Да вон господин требует главного врача, а пропуска у него нет.

– Я ему сейчас выпишу пропуск, чтобы знал, как людей дергать! – загремел еще громче дядя Слава. – Вам чего, уважаемый? – облокотившись на опущенный шлагбаум, спросил он, вглядываясь в лобовое стекло машины.

Дверка открылась, и оттуда появился высокий холеный мужик в черном костюме и очках с затемненными стеклами:

– Не имею чести быть представленным. И где, позвольте узнать, Аделина Эдуардовна?

– Аделины Эдуардовны нет, я ее заместитель.

– Как это – нет? А где она?

– Я не уполномочен разглашать эту информацию.

И тут мужик схватил дядю Славу за грудки и встряхнул:

– А придется разгласить.

– Э-э, полегче! – из окошка высунулся охранник, но тут же с переднего сиденья «Кайена» высунулась рука с какой-то красной книжечкой, и он быстро скрылся в будке, как кукушка в часах.

Дядя Слава пытался освободиться, но тщетно – мужик держал его крепко. Я не выдержала, выбралась из своей машины и подошла ближе:

– А вам не кажется, что таким образом диалог не строится?

– На вашем месте, мадам, я бы сел обратно в машину.

– Вот когда будете на моем, тогда и сядете. А пока отпустите доктора и дайте мне выехать, я тороплюсь.

– Ничего, подождете. Мы только выясним кое-что.

– Вам же объяснили – Аделины Эдуардовны нет.

– Я это понял. Осталось выяснить, где она.

Он сделал какое-то движение, и я вдруг увидела, что Васильков начал задыхаться.

– Отпустите его! Драгун заболела! – выпалила я, понимая, что говорю лишнее, но не могла же я дать дяде Славе задохнуться на моих глазах.

– Аня… зачем… – прохрипел он, оседая на землю, потому что мужик после моих слов мгновенно отпустил полы халата.

– Дядя Слава, идите в отделение, – потребовала я. – Идите, вам же плохо, не хватает еще и вам слечь. Я тут сама как-нибудь.

Васильков медленно пошел к корпусу, то и дело оглядываясь на меня. Но я совершенно не боялась подобных ситуаций. В моей жизни бывало и покруче.

– Что вам нужно от Драгун?

– Поговорить.

– Она сейчас не может говорить ни с кем. На нее напали. – И тут я увидела, как растерялся такой бравый до этого момента мужик.

– Как напали? Кто? – А в голосе столько беспокойства, даже странно – для постороннего человека.

– Я точно не знаю.

– Девушка, милая, я вас очень прошу – подробнее! – почти взмолился он, вынимая из кармана платок и вытирая взмокший лоб.

– Подробнее я не могу, я не врач. Но послушайте меня – уезжайте. Вас все равно не впустят, а дебош на воротах устраивать – ну, несолидно как-то, верно? Через пару дней ей станет лучше, сможете узнать больше.

– То есть она здесь?

– Ну а где ж ей быть? Но я вам еще раз повторяю – сейчас уезжайте, хорошо? Если хотите, я могу передать ей, что вы приезжали, если, конечно, вы скажете мне свое имя.

– Да-да, конечно. Передайте, что приезжал Одинцов, она знает. И спасибо за помощь, Анна.

Он повернулся, сел за руль, и через минуту я уже не видела даже бампера его машины – с такой скоростью он рванул в город. Я же решила, что сейчас поеду, сделаю все дела, соберу вещи Аделины и вернусь сюда. Переночую в кабинете или где-нибудь в отделении, сейчас много пустых палат. Интересно, кто такой этот Одинцов? И почему он так перепугался, узнав, что на Аделину напали? Что-то в последнее время жизнь подкидывает мне шарады одна круче и запутаннее другой…

Но, как оказалось, это была не последняя загадка дня. Я уже собрала все, что просила Аделина, заперла дверь ее квартиры и спускалась вниз, решив пойти пешком и проверить еще почтовый ящик. Там обнаружились какие-то рекламные буклеты, которые я тут же сунула в мусоропровод, и белый конверт без надписей. Ну, мало ли… Сунув его в пакет с вещами, я услышала, как в сумке на бедре вибрирует мобильный. Это оказался Миша.

– Что ты сказала ему? – загремел он, едва я ответила.

– Кому?

– Ты что – дура?! Геку!

– Ничего… все было как обычно.

– Как обычно?! Тогда какого хрена он пропал куда-то?!

– Пропал? Куда пропал? – не поняла я, останавливаясь на крыльце.

– Ты как думаешь – если бы я знал куда, то стал бы тебе звонить? Давай-ка, подруга, колись – что произошло?

Я совершенно ничего не понимала. Как мог пропасть Гек, находившийся под постоянным наблюдением, да еще и запуганный до такого, что не открывал шторы на окнах? Как он мог выйти из подъезда незамеченным?

– Да ты с чего взял, что он не дома? – Я решила все-таки сесть в машину, а не торчать на крыльце чужого подъезда с огромным пакетом в руках, привлекая внимание гулявших во дворе людей.

– А с того, что там свет не включался, звуков никаких, а телефон у него вообще отключен.

– У него телефон периодически бывает отключен.

– Короче, я тебе говорю – нет его дома, – решительно заявил Миша, и до меня вдруг дошло – присматривавшие за Геком парни вскрыли дверь и вошли в квартиру, когда поняли, что света никто не зажигал весь вечер и всю ночь. И не побоялись же… Хотя кого им бояться, Гека? Он ничего не сделал бы, даже если был бы в этот момент в квартире. Но куда он мог уйти и как? Он не показался мне человеком, способным на отчаянный поступок, даже будучи загнанным в угол.

– Ну а я-то тут при чем? Не я его проворонила.

– Анька, ты издеваешься? Я тебя как человека попросил – присмотри за парнем, попробуй узнать то, что мне нужно.

– И я свою часть выполнила, Миша. Не моя вина в том, что он замкнутый и запуганный, не я его так загнала. – Я вдруг поймала себя на том, что впервые, наверное, разговариваю с Мишей грубо и прямо, не выбирая слов. Но во мне что-то сломалось в тот момент, когда я поняла, что делаю, и теперь я находилась на перепутье – куда двигаться, к кому, как жить дальше? Потому что, как ни крути, я окажусь предателем. И теперь просто надо выбрать, что и кого предать.

Матвей

День выдался суматошным. Оказалось, что на Аделине здесь держится практически все, и заменивший ее Васильков мало на что годится как главный врач. Матвей отчасти понимал его – дядя Слава боялся сделать что-то не то и навлечь на себя гнев Драгун. Но в каких-то моментах ему просто не хватало решительности.

Произошедшее с Аделиной в ординаторской почти не обсуждали, удовольствовавшись кратким рассказом Матвея. Он, разумеется, умолчал о своей роли во всей этой истории, подумав, что Драгун это может быть неприятно. Да и к чему – пойдут разговоры, шушуканья, не будешь ведь каждому объяснять, что он всего лишь хотел помочь машину починить. Ну а про кровь вообще лучше умолчать, чтобы не походить в глазах коллег на светлого ангела с пасхальной открытки.

Всех пациентов Драгун врачи распределили между собой, и Матвей, поколебавшись пару минут, уступил Вику Филиппу. Тот ничего не сказал, только как-то странно посмотрел на Матвея:

– Даже не зайдешь?

– Нет. Ей не стоит волноваться лишний раз, а моя причастность к ее операции, мне кажется, вполне способна ее расстроить.

Филипп пожал плечами, собрал со стола листы назначений и отправился на обход. Матвей же до трех часов пробыл в операционной, потом в перевязочной и освободился только к пяти. Наступало время его дежурства, все остальные врачи уже ушли, и он остался в ординаторской один. Через час нужно сделать обход, осмотреть послеоперационных больных, проверить пациентов в реабилитации, и можно садиться за компьютер, набирать протоколы операций.

Матвей переоделся в свежую робу, накинул халат и отправился в отделение. Палаты, где лежали Вика и Аделина, он оставил напоследок, почему-то чувствуя, что эти моменты нужно оттянуть. Не зайти к Вике он не мог – дежурный врач обязан делать это, к Аделине же заходить он почему-то стеснялся. Возможно, здесь, в стенах клиники, где Драгун была начальницей, будет не слишком уместно то общение, которое они выстроили в палате городской больницы.

– Ладно, разберемся по ходу действия, – пробормотал он, выходя из ординаторской.

В отделениях все было спокойно, недавно закончился ужин, те пациенты, к кому приехали родственники, уже ушли кто в парк, кто в зимний сад, остались только лежачие и те, кому запрещено появляться на солнце, которое все еще светило нестерпимо ярко.

Вика лежала в палате одна. Все ее лицо было закрыто повязкой, и только левый глаз, не пострадавший в аварии, виднелся из-за белых бинтов.

– Добрый вечер, – откашлявшись, произнес Матвей и по дрогнувшей руке девушки понял, что Вика его узнала. – Я знаю, что ты практически не можешь говорить, потому давай на пальцах. Боли есть? От одного до трех.

Вика не отреагировала, закрыла глаз и попыталась отвернуться.

– Я тебя очень прошу, прекрати, – попросил он, подходя ближе. – Я сегодня дежурю и обязан осмотреть тебя.

Вика протянула руку, вынула из-под подушки блокнот и ручку, на которых Матвей заметил символику клиники, и быстро что-то написала, протянула ему. «Уходи отсюда», – прочитал Матвей.

– Я уйду ровно в тот момент, когда получу ответы на свои вопросы, касающиеся исключительно твоего самочувствия. Ничто другое меня не интересует, не волнуйся.

«Даже не сомневалась в этом, – написала Вика. – Тебя вообще мало что интересует. Особенно женщины».

– Вика, я не собираюсь с тобой спорить и ссориться, а твое мнение обо мне уже давно перестало быть для меня важным. Поэтому просто напиши, болит ли что-то, и я уйду.

«У меня зудит все лицо, ноет челюсть и, кажется, выбиты зубы. Что еще ты хочешь узнать? Что ночью я вою в голос до тех пор, пока мне наркотики не введут? Или что я пытаюсь представить, во что превратилась, и от этого вою еще громче? Уходи, я прошу тебя», – написала Вика и, бросив блокнот Матвею, отвернулась.

Он не стал больше докучать ей расспросами, сделал пометки в листе назначений и вышел на пост. Сидевшая там медсестра забрала листы, испещренные пометками, и спросила:

– Вы Канторович посмотрели?

– Да, а что?

– Мне кажется, ей консультация психолога нужна.

– Я так понял, что назначено на завтра.

– Да. Но она очень странно себя ведет.

– Юля, а как должна вести себя женщина, у которой практически нет лица? – вздохнул Матвей.

– Мне кажется, она преувеличивает симптомы, – настаивала девушка. – Я тут не первый день работаю, знаю, как бывает. Она требует наркотиков едва ли не каждый час – думаете, это нормально? И потом – вы видели ее ноги?

– А что не так с ногами? – удивился Мажаров.

– У нее следы от инъекций на стопах.

– Где?!

– На тыльной стороне стопы. Посмотрите внимательно.

– Ну, только этого нам еще и не хватало, – пробормотал Матвей, решительно направляясь назад, в палату Вики.

Войдя, он без лишних церемоний откинул одеяло с ее ног. Вика дернулась и попыталась сесть, но Матвей крепко сжал ее щиколотку:

– Не дергайся. Так, посмотрим… ага… Ну что, подруга, давно у тебя это? – снова накрывая ноги женщины одеялом, спросил он.

Вика молчала, закрыв глаз.

– Понятно. Значит, не скажешь? Прекрасно. Наркотиков больше не получишь, я сейчас распоряжусь, чтобы на каждую твою жалобу вызывали меня, а уж я решу, надо ли тебе что-то.

Вика схватила блокнот и лихорадочно заработала ручкой. «Ты урод, Мажаров! – прочитал Матвей. – У меня все болит, ты не имеешь права, понял?!»

– Ты не права, дорогая. Здесь врач – я, и только я и имею право решать, что лучше для пациента. И это точно не наркотики. Кстати, а этот твой Артем – он в курсе твоего пристрастия?

Она дернулась всем телом, швырнула блокнот в угол, замолотила руками по кровати.

– Ага, ясно. Скрываем, значит? Ну, тоже могу понять – я бы на его месте не обрадовался. Значит, так, Вика. – Матвей присел на край кровати, взял женщину за руку, преодолевая сопротивление. – Раз уж ты попала сюда, давай будем считать, что тебе повезло. У нас отличные врачи, я найду специалиста, и мы с этим покончим. Я знаю, что сама ты никогда не пойдешь к наркологу, не признаешься, что у тебя проблема. А я тебе помогу. Все равно ты проведешь здесь много времени, так давай потратим его с пользой. Договорились? Кроме того, если ты не прекратишь употреблять, все усилия по восстановлению твоей внешности будут напрасны. Надеюсь, ты не хочешь остаток жизни провести в парандже? Тогда слушайся и делай то, что я говорю. Обещаю, что лечащий врач об этом не узнает. Но ты будешь делать то, что я скажу.

Он сжал ее руку и увидел, как повязка под левым глазом стала влажной – Вика плакала.

– А вот этого не надо, слезы намочат раневую поверхность, будет щипать. Я тебя не брошу, Вика, обещаю. Мы все преодолеем. А теперь постарайся поспать.

Матвей вышел из палаты и, взяв лист назначений Вики, сделал пометку о срочном вызове при жалобах пациентки.

– Юля, хочу извиниться, – сказал он медсестре, возвращая лист. – Вы очень наблюдательная, мы просмотрели. Спасибо.

– Я тоже случайно увидела, – чуть смутилась медсестра.

– Значит, если что, вызывайте.

– Конечно.

Матвей поднялся на третий этаж и направился в палату Аделины. «Надеюсь, хоть тут без сюрпризов, – подумал он, берясь за дверную ручку. – А то как-то многовато для одного дежурства».

Войти к Аделине без стука он не решился, все-таки она не была пациенткой в полном смысле этого слова.

– Можно к вам, Аделина Эдуардовна? – стукнув в дверь костяшками пальцев, громко спросил он.

– Да, входите, Матвей Иванович, – раздалось из палаты.

Матвей толкнул дверь и вошел. Драгун полулежала в кровати, изголовье которой было максимально поднято. Из-под натянутого на грудь одеяла виднелся край голубой хирургической робы.

– Непривычно ощущать себя, так сказать, по ту сторону, – пошутила Аделина, откладывая телефон.

Матвею вдруг на секунду показалось, что до того, как он вошел, Драгун плакала – во всяком случае, ресницы были мокрыми.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он, приблизившись к кровати.

– Слабость, – коротко отозвалась она.

– И только?

– Тянущие боли в области послеоперационного шва – так годится?

– Аделина Эдуардовна, я понимаю, вы здесь главный врач, но сейчас ваша ирония неуместна. Я интересуюсь не из праздного любопытства, как вы, надеюсь, догадываетесь. Я дежурный врач.

– У меня все в порядке, – сухо сказала Аделина, и в ее голосе Матвей услышал четкое желание остаться в одиночестве. Ему снова показалось, что до его прихода Аделина плакала, а теперь старательно делает вид, что у нее ничего не произошло.

– Ну, как скажете. Если что – вызывайте. – Он повернулся, чтобы уйти, и вдруг услышал:

– Даже не думала, что вы промолчите.

– О чем промолчу?

– О том, что в момент нападения были со мной.

– Я так понял, вы не особенно хотите распространяться в коллективе о своей жизни вне стен больницы. К чему лишние вопросы? – пожал плечами Матвей.

– Спасибо за понимание.

– Да на здоровье. Все, могу быть свободен?

Прозвучало резковато, Матвей понял это по изменившемуся на секунду взгляду Аделины. Но она быстро взяла себя в руки:

– Да, я вас не задерживаю.

«Характер», – мысленно пробормотал Матвей, закрывая за собой дверь.

Около девяти вечера он отвлекся от протоколов операций и, потянувшись, бросил взгляд в окно. К его удивлению, прямо на дорожке, ведущей к основному корпусу клиники, он увидел Анну с большим пакетом в руках, направлявшуюся ко входу. «Странно. Чего это она вернулась на ночь глядя?» – подумал Матвей, хрустнув пальцами.

В одиннадцать он снова пошел в отделение, проверил послеоперационных и поднялся в реабилитацию, не совсем понимая, зачем идет туда. Возле палаты Драгун он остановился и прислушался – за дверью разговаривали двое, доносились женские голоса. Один принадлежал Аделине, а второй казался знакомым, но определить, кто это, Матвей сразу не смог.

– …а что я должна была сделать? – спрашивала неизвестная женщина. – Смотреть? Да и потом – что криминального в том, что ты заболела?

– Ты не понимаешь. Он сейчас будет всеми правдами и неправдами стараться сюда проникнуть. – Это отозвалась Драгун, и тон был недовольным. – Если бы ты знала, что меня с ним связывает, то сто раз подумала бы, прежде чем вообще с ним заговаривать.

– Ну, так расскажи, может, я смогу как-то все исправить.

– Аня, если у тебя нет машины времени, то все разговоры бесполезны.

«Ага, значит, это Анна, – понял Матвей. – А с чего это она вернулась и шушукается теперь с Аделиной? О чем вообще речь?»

– Ой, Матвей Иванович, – раздался за спиной звонкий голос Юли, и Мажаров понял, что попался за некрасивым делом – подслушивал у двери.

Он закашлялся и нарочито громко произнес:

– Да вот шел на ночь отделение проверить.

– А у Аделины Эдуардовны посетитель.

– А почему распорядок нарушаем?

– Так это Анна Александровна, – немного растерялась медсестра.

– И какая разница? Время посещений закончилось.

– Если вы собираетесь читать нотации, Матвей Иванович, то потрудитесь хотя бы дверь открыть, – раздалось из палаты. – Как-то некрасиво обсуждать человека за его спиной.

Мажаров распахнул дверь палаты и вошел. Анна сидела на стуле возле кровати Аделины, на полу стоял тот самый огромный пакет, который Матвей видел у нее в руках какое-то время назад, – видимо, там находились вещи Аделины.

– Вы, Анна Александровна, надеюсь, знаете распорядок дня в нашей клинике? – спросил он, обращаясь к Тихомировой.

– Знаю. Не думала, что это распространяется на главного врача.

– Пока она пациент… – начал Матвей, но Драгун перебила:

– Вы отлично знаете, что это не так. И я предупреждала, что не позволю относиться ко мне как к больной. Если у вас все, то не могли бы вы покинуть мою палату?

У Матвея вспыхнули щеки – отчитала его, как пацана, на глазах медсестры и поварихи. Он повернулся и вышел, уверенный, что его провожают взглядами. Буквально через десять минут на его телефон пришло сообщение от Драгун: «Извините, я должна поддерживать свое реноме». Матвей усмехнулся:

– Реноме она поддерживает! Ладно, пусть. Но извинилась – уже что-то.

Он решил пройтись по территории, размяться и подышать на ночь свежим воздухом. Парковая зона вокруг корпусов хорошо освещалась, потому ночная темнота Матвея не останавливала. Он медленно шел по вымощенной камнями дорожке и тихонько насвистывал какую-то мелодию, невесть откуда появившуюся в голове.

Внезапно его привлек шорох где-то справа, Матвей повернулся, и ему вдруг показалось, что он только что видел чей-то силуэт, метнувшийся в сторону административного корпуса.

– Эй, кто там? – громко крикнул Мажаров, направляясь туда.

Ответа не последовало, однако шорохи прекратились. Матвей тщательно обследовал все близлежащие кусты, но ничего странного не нашел.

– Показалось, что ли? – пробормотал он, направляясь ко входу.

Он расстелил постель в комнате отдыха, улегся и уже начал засыпать, когда ему снова показалось, что он слышит какой-то скрежет внизу под окнами. Мажаров встал, открыл окно и, свесившись вниз, постарался вглядеться в темноту, но там ничего не происходило.

– Я становлюсь параноиком, – не совсем довольным тоном проговорил Матвей, закрывая окно. – Но завтра надо начальнику охраны сказать, пусть все-таки подвал посмотрят – мало ли.

Аделина

С каждым неотвеченным звонком в моей душе росла тревога. Никогда прежде братец мой не позволял себе подобного. Что, если, не получив очередной перевод вовремя, эти люди все-таки решились и похитили Николеньку? И я даже не могу поехать к нему, потому что даже встать с постели нет сил. Очень болел послеоперационный шов, болел так, что мне хотелось орать во все горло. Но я понимала, что делать этого нельзя – я же бесчувственная, ничего не боящаяся, мне абсолютно чуждо все человеческое. Даже обезболивающего попросить я не могу себе позволить. И эти мысли о брате… нет ничего более кошмарного, чем неизвестность.

Когда вечером внезапно приехала Анна с пакетом моих вещей, я немного оживилась – все-таки лежать в хирургическом костюме и не иметь возможности привести себя хотя бы в относительный порядок довольно сложно. В пакете я заметила и традиционный белый конверт без надписи – видимо, Анна проверила почтовый ящик. Мелькнула мысль, что там может быть какая-то информация о брате, но я отогнала ее от себя – нет, в этом случае они не стали бы писать, они позвонили бы.

И тут меня ждал еще один не самый приятный сюрприз. Анна, устроившаяся на стуле возле моей постели, вдруг спросила:

– Тебе фамилия Одинцов говорит о чем-то?

– Говорит, – стараясь держать себя в руках, кивнула я. – А что?

– Он сегодня у шлагбаума целый боксерский ринг организовал, чуть Василькова не придушил.

– Чего хотел?

– Тебя требовал. Кстати, а кто это?

Я даже Анне, знавшей обо мне довольно много личного, никогда не рассказывала о своих отношениях с Павлом, не называла фамилии, вообще не упоминала о существовании такого персонажа в моей прошлой жизни.

– Так… – попробовала уклониться я.

– Он довольно агрессивно себя вел, а когда я сказала, что на тебя напали, испугался.

– Что?! Зачем ты ему сказала, как ты вообще там оказалась?!

Анна непонимающе смотрела на меня и хлопала глазами:

– Да что я такого сказала-то?

– Ты ничего вообще не должна была говорить, понимаешь?

– Не понимаю. Да и что я сделать-то была должна? Смотреть, как он дядю Славу треплет, как Тузик тряпку?

Тут наш разговор был прерван спором за дверью – Мажаров выговаривал постовой сестре Юле за присутствие в моей палате Анны в неурочное время. Пришлось вмешаться. После того как обиженный Мажаров ушел, я быстро набрала ему сообщение с извинениями – все-таки не стоило отчитывать его перед Анной и медсестрой.

– Аня, пообещай мне, что ни с кем больше не будешь обсуждать меня.

– Может быть, ты объяснишь мне, в конце концов, что такого ужасного я сделала?

На месте Анны я бы тоже требовала объяснений, потому что поведение мое как минимум выглядит странно, но не рассказывать же ей всю непростую историю наших с Павлом отношений… Меньше всего на свете мне хотелось вспоминать об этом и делиться с кем-то этими воспоминаниями.

– Я устала, – произнесла я деревянным голосом, и это должно было служить для Анны сигналом к тому, что пора заканчивать визит. Но не тут-то было. Сегодня вообще все шло не по моему плану, вот и Анна отказалась подчиняться ему:

– Деля, ты должна доверять мне. Только так я смогу сделать все, чтобы этот человек здесь больше не появлялся.

– Ты сделать этого не сможешь, даже если получишь всю интересующую информацию. Просто поверь мне на слово – это невозможно. А теперь, будь так добра, поезжай домой.

– Ты в окно-то посмотри, – насмешливо ответила она. – Там ночь глубокая, какой смысл в моей поездке, когда мне к семи снова сюда? Переночую в кабинете.

– Тогда лучше в мой пойди, там хоть диван удобный.

Анна весело рассмеялась:

– Ну уж нет, спасибо! А вдруг меня кто-то с утра заметит выходящей из твоих владений? Разговоры пойдут – тебе оно надо?

– Перестань, – поморщилась я. – В твоей каморке папы Карло даже ноги вытянуть невозможно, а тебе весь день завтра работать. Не упрямься, бери ключи.

Анна сунула ключ в карман ветровки и серьезно сказала:

– Спасибо, Дель. Я очень ценю все, что ты для меня сделала, правда.

– Ну, вот иди тогда и ложись спать, а то я тоже что-то утомилась.

– Тебе кофейку с утра сварить? Ты ж без этого не можешь.

– Свари, если будет время.

– Для тебя непременно найду. – Анна чмокнула меня в щеку и ушла, а я снова схватила телефон и набрала номер Николеньки, по которому мне снова ответил механический женский голос.

Ночью я вдруг проснулась от странного чувства – как будто на грудь мне упало что-то тяжелое и сдавливает. Открыв глаза, я долго смотрела в потолок и правой рукой ощупывала себя, не обнаружив ничего тяжелее одеяла. Но неприятное ощущение никуда не исчезло. Я попыталась встать с постели и, держась за спинку кровати, подошла к окну, приоткрыла его, впуская в палату струю холодного свежего воздуха. На улице было тихо, горели фонари, пахло свежей листвой. У меня закружилась голова, я схватилась рукой за подоконник, чтобы не упасть, но ложиться обратно в постель не хотела. Надо заставлять себя ходить, двигаться, иначе я проведу в палате больше времени, чем мне бы хотелось.

Внезапно мое внимание привлекли какие-то вспышки света в подвале административного корпуса. Небольшие полукруглые оконца, расположенные на уровне фундамента, были зарешечены, и пробраться туда никто не смог бы, но я могла поклясться, что вижу нечто, напоминающее свет ручного фонарика – как будто с его помощью осматривают помещение, луч мечется в такт шагам.

– Нет, мне просто показалось, – неуверенно произнесла я, пристально всматриваясь в темноту. – Вот сейчас же нет ничего… наверное, это все последствия кровопотери, зря я встала.

Потихоньку добравшись до кровати, я неловко завалилась на бок, и тут же острая боль в шее напомнила мне о том, что я не супергерой и после таких травм за двое суток на ноги не встану. Кое-как устроившись в постели, я смотрела в потолок и чувствовала, как меня тошнит, а лампа надо мной вертится, постепенно набирая скорость. Определенно, надо начинать шевелиться, иначе залежусь. Сейчас же главное – справиться с тошнотой.

Я нашарила телефон и в который раз набрала номер, который, кажется, набирался уже независимо от меня. И – о чудо – пошли гудки! Гудки, а потом сдавленный голос брата произнес:

– Деля, я не могу сейчас говорить. Со мной все нормально. Сам позвоню.

– Коля, Николенька, где ты? – сдавленно вскрикнула я, но он уже сбросил звонок и снова отключил аппарат.

Но хотя бы я услышала его голос, он жив и явно свободен, просто… а что – просто? Где он, почему не может разговаривать, почему голос такой глухой, словно он запыхался или бежит? Легче не стало, но хотя бы знаю, что жив и что позвонит сам. Если позвонит, конечно. Но ведь ему нужно на что-то жить, ему деньги нужны. Я должна была передать очередную сумму как раз в день нападения, как же он теперь?

И на меня снова навалилась тяжесть. Но теперь я хотя бы знала, откуда она.

Утром я проснулась разбитая, словно не спала, а копала землю. Болело все – и шов, и голова, и вообще все тело. Но я заставила себя встать и кое-как дотащиться до небольшой ванной. На душ не было ни сил, ни разрешения врача, тут ничего не попишешь, придется слушаться, но умыться и почистить зубы я пусть и с перерывами на отдых, но смогла. Это простое будничное действие, совершенное с такими затратами сил, воодушевило меня, и до кровати я прошла уже быстрее. Если так пойдет, смогу скоро гулять. Правда, голова по-прежнему кружилась, но это тоже пройдет.

Анна пришла около половины восьмого с чашкой кофе на подносе, свежая и отдохнувшая, вручила мне ключ от кабинета:

– Диван у тебя действительно отличный, я, кажется, даже дома так не спала.

Я с наслаждением сделала глоток ароматного напитка и зажмурилась от удовольствия:

– Господи, три дня без кофе… как я только выжила-то…

– Еще захочешь – позвони, я сварю. Как переночевала? Что-то бледная совсем.

– Ничего вроде. Даже вот умылась самостоятельно, прямо жить стало легче. Ты беги, Анюта, тебе же завтрак готовить.

– А я работу распределила, – засмеялась она. – Вняла твоему совету… как ты там выразилась-то… – Она защелкала пальцами, вспоминая. – А, вот – делегировать полномочия. Короче, раздала помощникам процессы и ушла, пообещала проверить, когда вернусь, пусть сами хоть раз покрутятся.

– Что-то странное творится, – протянула я, подозрительно рассматривая Анну, спокойно покачивавшую ногой в белом резиновом сабо. – Чтобы ты кому-то приготовление еды доверила? Удивительно.

– Ничего-ничего, я просто на тебя посмотрела и поняла, что невозможно все тащить самой, стоит только приболеть – и все, трамвайчик мимо рельсов может поехать.

– Это ты о чем? – сразу насторожилась я. – В клинике что-то происходит?

– Пока нет. Но у Василькова такой вид, словно он всю ночь кур воровал.

– Это как понять?

– Ну, не дается ему руководство, Деля. Боится всего, даже накладную на продукты подписать. Принесла ему с утра, так он сто раз перечитал, потом спрашивает: а что, Аделина Эдуардовна и это контролирует? Я говорю: нет, контролирую я, она только подписывает. Оставьте, говорит, я внимательно перечитаю. Такое впечатление, что собрался пересчитывать по граммам, разблюдовку затребовал, – хохотнула Анна.

– Совсем с ума сошел. – Я, конечно, понимала причину такого поведения Василькова, он просто не хотел лишней ответственности, но пересчитывать количество заказываемых продуктов… Это, конечно, перебор. – Скажи ему, что я подпишу сама, пусть в хозяйственные дела не вникает, а займется только лечебной частью, выписками и вот этим всем.

Анна кивнула.

– Мажаров к операции Настю Котову велел готовить, собирается делать завтра.

– Откуда знаешь?

– На планерке сказал. Говорит, что нет смысла оттягивать и ждать твоего выздоровления.

– Ну, тут он прав, я еще неизвестно когда встану, зачем девочку мучить.

– Думаешь, он справится?

– Я в этом уверена. Он хороший хирург, отличный даже.

Анна как-то странно на меня посмотрела:

– Да? Мне показалось, ты ему не доверяешь.

– Тебе показалось. Что еще рассказывают?

– Мажаров сказал, что ночью ему показалось, будто кто-то в подвал в административке влез, – сказала Анна, и я напряглась:

– Да? А примерно во сколько?

– Около часу, что ли. Мажаров прогуляться вышел, услышал какой-то хруст, потом вроде как побежал кто-то. Он все кусты обшарил, никого не нашел, а позже, когда спать ложился, прямо под окнами какой-то шорох слышал.

– И что? Начальнику охраны сказали? Зря, что ли, мы их услуги оплачиваем?

– Сказали, он обещал проверить подвал.

– Ты мне потом расскажи, чем кончится, ладно?

– Расскажу, конечно. Погоди, а ты чего так разволновалась?

Я оглянулась на дверь и тихо сказала:

– Понимаешь, мне тоже показалось, что ночью в подвале административного здания кто-то с фонариком бродит. Ну, знаешь – такой узкий луч, дрожит при ходьбе и по помещению мечется. Я, правда, решила, что это у меня от кровопотери такие галлюцинации, но раз Мажаров тоже примерно в это время что-то видел, то мало ли…

– А пойду-ка я, пожалуй, к начальнику охраны и потороплю его, а то пока раскачается – нам там весь подвал заминируют, – вроде бы и в шутку, но в то же время как-то обеспокоенно проговорила Анна, вставая. – К тебе после обеда зайду, а если кофе захочешь – звони на мобильный.

Она вышла, плотно прикрыв за собой дверь, а я задумалась. Кто же мог проникнуть на хорошо – как мне казалось – охраняемую территорию клиники ночью? И зачем? В подвале административного корпуса не было ничего интересного, просто огромное пустое помещение.

– Доброе утро, Аделина Эдуардовна, – в палату вошла медсестра Женя, толкая перед собой каталку с набором для перевязки.

– Доброе утро, Женя. А что это меня вне очереди, да еще до завтрака? Кто распорядился?

– Матвей Иванович.

Ну, вот уж не рассчитывала я, что моим лечащим врачом станет именно Мажаров. Можно, конечно, попросить другого врача. Но, наверное, это будет выглядеть слишком нарочито… Ничего, потерплю.

Мажаров явился через пять минут, когда Женя уже все подготовила и принялась снимать повязку с моей шеи. Надев стерильные перчатки, он принялся обрабатывать швы, больно надавливая на них:

– Так… ну, тут неплохо… а вот тут не нравится мне, подтекает что-то… а что это тут у нас? А, нет – ничего криминального. Так… вот тут еще обработаем… что – больно? – Это относилось к моему шипению – я закусила губу, потому что было действительно очень больно. – Ничего, потерпите, сейчас уже закончу. Мы же не хотим затек и флегмону, правда?

Надо признать, что работал Мажаров настолько тонко и профессионально, что мне даже не к чему было придраться ни как главному врачу, ни как пациентке. Наложив повязку, он посмотрел на Женю:

– Антибиотик добавим капельно, я сейчас в лист внесу.

– Зачем? – спросила я, и Мажаров повернулся:

– Затем, что врач здесь я, и мне виднее, правда? Будете спорить?

– Не буду. Скажите честно: что-то не так?

– Все лучше, чем я думал, так что не волнуйтесь. Юля сказала, вы ночью вставали?

Та-ак… а вот этого я не предусмотрела. Конечно же, все медсестры предупреждены и пристально наблюдают за мной, я об этом как-то не подумала.

– Да, захотела немного подышать.

– В следующий раз предупредите сестру. Для этого кнопка вызова существует. А если бы вы упали? Разойдутся швы, кровотечение – а оно будет повторное. Ну, что вы как ребенок, Аделина Эдуардовна!

– Я поняла, больше так не буду. Мне просто неудобно дергать персонал по таким пустякам.

– Персонал получает за это зарплату, а спать ночью на посту у нас, кажется, запрещено?

– Запрещено, – весело подтвердила Женя, двигаясь с каталкой к двери. – Мы и не спим. Так что смело вызывайте, Аделина Эдуардовна, мы и по коридору походим, и просто так на посту постоим – пациенты часто ночью так делают. – И она выплыла из палаты, а Мажаров остался.

– Ну, в самом деле, к чему эти геройства? – спросил он, придвигая стул к кровати и садясь. – Зачем вставала?

– Говорю же – воздуха захотелось. Матвей… а что ты слышал сегодня ночью в парке? – спросила я, и он пожал плечами:

– Да показалось, наверное. Так бывает, когда один на улице, а кругом тишина.

– Не думаю. Я тоже кое-что видела.

Он оживился:

– Ну-ка, ну-ка…

Я рассказала о луче света в подвале, и Матвей, подумав пару минут, произнес:

– Выходит, и мне не показалось. Как думаешь: что это могло быть?

– Представления не имею. Но начальник охраны должен все проверить, Анна к нему пошла. Кстати, еще раз извини за вчерашнее.

– Да я уже забыл, – отмахнулся Мажаров. – Ты лучше вот что скажи. Этот Одинцов… ну, представитель министерства – ему от тебя что нужно?

– Ты откуда это взял?

– Ну, зря, что ли, он вчера чуть дяде Славе глотку не передавил? – усмехнулся Мажаров. – Тебя, говорят, прямо к шлагбауму требовал.

Я лихорадочно соображала, что сказать, но тут мне несказанно повезло – Мажарова вызвали куда-то в отделение, и он выскочил из моей палаты.

Н-да, определенно Павел решил испортить мне жизнь, и это ему, похоже, вполне может оказаться по силам. Надо что-то срочно предпринять. Но, пока я думала, Одинцов, оказывается, действовал и появился в моих владениях с новой легендой и проверяющими из горздрава. Об этом мне сообщила прибежавшая Аллочка:

– Васильков в панике, спрашивает, что делать.

– А что делать? Пусть покажет все, что захочет увидеть проверяющий. Нам скрывать нечего.

– А этот… из министерства?

– Ну, проводи его сразу сюда, все равно ведь прорвется.

Алла ушла, а я вынула из тумбочки халат, кое-как надела его, собрала волосы и, подняв изголовье кровати, села и принялась ждать гостя.

Это не отняло много времени – Одинцов явился в сопровождении Аллы примерно минут через двадцать, в руках держал огромный букет роз – успел, видимо, забыть, что розы я не люблю. Очевидно, мой внешний вид не соответствовал той картине, что Павел нарисовал в своей голове, потому что на пороге он остановился и слегка побледнел:

– Боже мой, Деля…

– А что за фамильярности, господин Одинцов? – холодно произнесла я, давая понять неуместность этого возгласа в присутствии посторонних.

Павел опомнился, повернулся к Аллочке:

– Спасибо, дорогуша, дальше я сам.

Она нерешительно взглянула в мою сторону, и я кивнула – мол, иди, все нормально.

– Да, и попросите, чтобы нас не беспокоили, – начальственным тоном распорядился Одинцов.

– Не многовато на себя берешь? – поинтересовалась я, когда он закрыл дверь и приблизился к кровати, небрежно положив букет мне на колени.

– В самый раз. Что с тобой случилось? Я ночь не спал…

– Ой, какой ты нежный. Десять лет нормально спал, ничего не кололо, а тут прямо расчувствовался.

– Прекрати, – поморщился Павел, придвигая к себе стул.

– А что? Слушать неприятно?

– Деля, сейчас не об этом.

– Ты так и не понял, что ни сейчас, ни когда-либо в будущем я не хочу иметь с тобой ничего общего? Что за цирк ты вчера на воротах устроил?

– А как еще можно прорваться в твою крепость, скажи? Пришлось действовать всеми доступными методами, включая знакомого из полиции. Но хватит об этом, – он протянул руку, намереваясь взять меня за запястье, но я отдернула свою:

– Прекрати это.

– Хорошо. Скажи только, что случилось.

– К тебе это не имеет отношения. – Я машинально потрогала повязку на шее. – И я тебя очень прошу – не приезжай сюда больше.

– Деля, ты всегда была умной женщиной. Так прояви благоразумие и сейчас – ну, что плохого в том, что мы объединим усилия и станем вместе работать? – вкрадчиво заговорил Павел. – Я тебя в Москву заберу.

– Ой, надо же, какая честь. А я тебе что – чемодан? Захотел – забрал в Москву, не захотел – здесь оставил? Нет, дорогой, придется тебе обойтись без меня, у меня и тут все отлично.

– Дура! Да скоро у тебя ничего здесь не будет! – выпалил Одинцов и вздрогнул. – Ну, в том смысле – тебе расти надо, в науку уходить, а здесь что? Рутина.

Я отметила про себя и его оговорку, и его испуг, но вопросов задавать не стала, понимая, что это бесполезно. Одно ясно – Одинцов что-то знает, и это «что-то» напрямую связано с моей клиникой и с тем, что я рискую ее потерять, выплачивая долги моего драгоценного братца. Надо только понять, каким образом все это может быть связано в один клубок.

– В науку, говоришь… – протянула я, глядя мимо него в стену. – А ты, несомненно, вместе со мной в нее пойдешь, в науку-то? Прицепом только или, может, как в прошлый раз – локомотивом? Или еще вот богатая идея – можно меня в подвале закрыть, а самому мои идеи за свои выдавать. Хорошо придумала?

Одинцов поднялся, отошел к окну, потер пальцами виски. Я отлично понимала, что постоянно втыкаю ему иголки в больное место, напоминая о том, что он совершил десять лет назад. Он, конечно, уже свыкся с мыслью, что ничего предосудительного в его поступке не было – он дал ход моему изобретению, только и всего. В конце концов, я была его ординатором, он был моим руководителем и потому не видел в этом ничего криминального. Я же считала иначе. Да и кто на моем месте считал бы по-другому? Человек просто присвоил то, что ему не принадлежало. Я имею законное право злиться – раз уж сатисфакции не требую.

– Деля, это никогда не кончится, да? – опираясь на подоконник, спросил Павел, глядя на улицу.

– Вот веришь – я даже не могу пожелать тебе гореть в аду, потому что не хочу, чтобы ты нарушал мое уединение. Тебе никогда не приходило в голову, что ты вовсе не так безгрешен, как о себе думаешь?

– А ты?

– А что – я? Я ничего ни у кого не украла, Паша. Я делаю то, что хорошо умею, я стараюсь по мере сил помогать людям. Моя совесть чиста.

– Ой ли? – усмехнулся он. – А старичка Грушина кто облапошил – не ты?

– Что?!

Я не верила своим ушам. Откуда он мог знать о нашей сделке с Грушиным? Об этом вообще никто не знал – только мы двое.

– Что, Деля, не ожидала? – глумился Одинцов, явно наслаждаясь моей растерянностью. – Не знала, что он умер? А я вот знаю. И перед смертью рассказал он мне кое-какое кое-что о том, каким путем ты земельку заполучила вместе с домиком.

Так, а вот это блеф. Ничего криминального в этой сделке не было, все законно. Нюанс заключался в том, что я должна была отдавать часть доходов Грушину – фиксированную сумму, и я исправно делала это. Но со временем доходы клиники стали расти, а выплаты Грушину так и остались в прежнем объеме. Но он об этом не заговаривал, а я считала, что раз он молчит, то какой смысл мне об этом думать? К тому же совсем скоро на меня навалились долги брата, съедавшие почти все, что я зарабатывала, так что мне было не до выплат Грушину, я отдавала то, о чем мы условились, и все. Но, оказывается, он не выпускал меня из вида и просчитал доходы клиники, раз считал, что я его, как изящно выразился Павел, «облапошила». Но откуда Одинцов-то об этом узнал? И – главное – почему я не знала о смерти Грушина?

– Внезапно, правда? – Павел, похоже, наслаждался моей растерянностью, а я никак не могла взять себя в руки, да еще и шея заныла противно. – А ты не знала, что он мой родной дядя?

Вот это новости… Конечно, я этого не знала, и появление Грушина в моей жизни уже не выглядело таким уж случайным. Хотя… нет, познакомились мы благодаря, если так можно выразиться, аварии, в которой Грушин пострадал, и Павел тут совершенно ни при чем, его уже тогда даже в городе не было.

– Так что, Деля, делиться будем? Или как?

И вот тут мне окончательно стало понятно все. Он приехал не только за моими идеями – ему нужна моя клиника, приносящая хороший доход, и об этом он узнал, конечно, от дядюшки, будь он неладен, хоть и умер.

– А с чего ты решил, что я собираюсь с тобой чем-то делиться? Все, что у меня есть, я заработала сама. И дяде твоему, кстати, платила все, что обещала. И нет моей вины в том, что он не рассчитал возможную прибыль и запросил не процент, а фиксированную сумму. Ко мне какие претензии?

– Ты отдаешь мне часть клиники и спокойно работаешь сама – или едешь со мной в Москву, как пожелаешь. Но клинику оформим напополам. – Одинцов широко улыбнулся, торжествуя победу.

Но Паша Одинцов никогда не умел просчитывать свои действия хотя бы на шаг вперед, не говоря уже о долгосрочных планах. Я давно разучилась бояться – разве что за брата.

– Извини, приятель, но ничего не выйдет. Я продаю клинику, – сказала я небрежно. – У меня большие проблемы, мне просто необходимо с ними разобраться, а сделать это я могу только с помощью огромных денежных средств. Так что прости, но ничего из твоего предложения не выйдет.

Одинцов покраснел, по шее его пошли пятна:

– Это то есть как? Кому ты ее продаешь?

– А какая тебе разница? Есть деньги – купи, нет – не спрашивай, у кого они есть, – дернула я здоровым плечом. Блеф давался мне тяжело, но другого выхода не было, а избавиться от Павла необходимо. Ишь наследник нашелся…

– Ты это серьезно?

– Ну, такими суммами не шутят, друг мой Паша. – Мой мозг лихорадочно работал, придумывая вариант спасения клиники от очередного посягающего на нее. И решение пришло, хотя с первой же секунды не особенно мне понравилось. Но выбора все равно не было.

– И ты можешь продать клинику без подписи моего дяди?

– Разумеется. Твой дядя не фигурировал ни в каких документах, неужели тебе это непонятно? Он же чиновник, какая собственность? А о твоем существовании он, видимо, забыл, вот обидно, да? – не смогла я удержаться от колкости – уж очень хотелось посмотреть, как он растерянно моргает, видя, как из его рук уплывают такие легкие на первый взгляд деньги.

– Старый идиот… – пробормотал Павел.

И тут, на мое счастье, пришел Мажаров. Уж не знаю, сам ли или его кто-то из сестер прислал, но он вошел в палату без стука и, игнорируя находившегося здесь Одинцова, сказал:

– Аделина Эдуардовна, на перевязку.

Я чуть было не ляпнула, что он уже перевязывал меня сегодня, но вовремя спохватилась. В палату уже вкатывала кресло Женя, и я, очаровательно улыбнувшись Одинцову, перебралась туда:

– Вы меня извините, но вам пора. После перевязки мне нужно будет отдохнуть. И букетик заберите, аллергия у меня.

Женя выкатила кресло из палаты и повезла в переход, ведущий в лечебный корпус. Мажаров нагнал нас уже там:

– Выпроводил я вашего визитера.

– Как вы догадались вообще?

– Анна подсказала.

– Спасибо.

Матвей неожиданно отстранил Женю от ручек кресла:

– Все, Евгения, можете вернуться, я дальше сам. – И я поняла, что он хочет поговорить со мной без посторонних.

Когда топот каблучков медсестры почти стих, Мажаров, развернув кресло к себе, сказал:

– Начальник охраны осмотрел подвал сам лично. Там определенно кто-то был ночью, он нашел окурки. Кроме того, решетка как раз под окнами ординаторской на одном из подвальных окошек разогнута.

– То есть как – разогнута? Они же металлические.

– Я тоже так думал, – усмехнулся Матвей. – Но пошел и сам лично еще две разогнул. Так что проникнуть в подвал вообще никакого труда не составляет. Надо что-то придумать срочно, потому что ничего хорошего в этом нет, мало ли, кому что в голову стукнет.

– А что тут думать? Менять решетки долго, нужно сигнализацию включать. Она, кстати, там есть, только мы ею не пользуемся, охрана меня убедила, что в этом нет смысла. Надо, чтобы теперь на ночь тоже включали, как везде.

– Хорошо, я Василькову скажу. Теперь давай про этого хлыща поговорим, – предложил Мажаров, глядя мне в глаза. – Что ему здесь надо?

– К тебе это не имеет отношения.

– Зато, смотрю, имеет к тебе, и ты не в восторге.

– Я сама разберусь.

– Да? Ну, смотри – я предлагал. Думаю, можем возвращаться, ему должно было хватить времени на то, чтобы убраться.

Мажаров привез меня назад в палату, где, разумеется, уже не было Одинцова и его букета, и я вздохнула с облегчением. Теперь у меня есть время все обдумать и сделать пару звонков.

Первым, кому я позвонила, был Сева. В двух словах я объяснила ему, что мне нужно, и он пообещал как можно скорее попытаться решить этот вопрос. Мне же оставалось только ждать – больше я ничего не могла. А вот что делать, если не получится то, что я задумала… Других вариантов пока не находилось.

Примерно через час я услышала топот в коридоре, женский плач, срывающийся в истерику, и мужской раздраженный голос, произнесший:

– Да оставьте вы меня в покое! И не надо мне звонить, понятно? Меня это все больше никак не касается!

Похоже, что-то произошло, но встать и пойти в коридор сил не было, я здорово напряглась сегодня и с Павлом, и потом, обдумывая план действий, так что удовлетворить свое любопытство я не могла. Однако вмешаться в ситуацию все-таки пришлось. Буквально через несколько минут в палату вошла Женя и виновато попросила:

– Аделина Эдуардовна, вы не могли бы поговорить с пациенткой? Не могу дежурному врачу дозвониться, а там истерика. Я кресло привезу?

– Да, вези.

Наверное, это все-таки была не очень удачная идея – лежать здесь после операции, невозможно перестать быть врачом, невозможно не вникать во все и отказывать персоналу в просьбах.

Женя вновь привезла кресло. Определенно, я скоро привыкну к нему и перестану передвигаться самостоятельно…

– А что случилось-то? – спросила я, когда Женя повезла меня по коридору.

– Да тут пациентку одну жених бросил, представляете? Есть же такие сволочи – видит же, что человеку и без того плохо, а он еще и добивает. Мог просто не приезжать.

Как только открылась дверь палаты, я сразу поняла, о ком речь. На кровати лежала бывшая девушка Мажарова, кажется Виктория, и, закрыв подушкой лицо, рыдала в голос. Женя перехватила мой взгляд и развела руками:

– Ничего слышать не хочет. Предупредили ведь – нельзя плакать, придется снова повязки менять, но что тут сделаешь…

– Вика, послушайте меня, – произнесла я, подкатываясь ближе к кровати. – Меня зовут Аделина Эдуардовна, я оперировала вас, и теперь вы портите мою работу. У вас начнется отек, а правый глаз и так не в блестящем состоянии. Сейчас вам сделают укол, и мы поговорим. Вернее, я поговорю, а вы послушаете. В чем дело, Женя? – Я заметила, что медсестра подает мне какие-то знаки.

Женя подошла, чуть откатила меня от кровати и, наклонившись, прошептала на ухо:

– Аделина Эдуардовна, нам категорически запрещено давать ей наркотики.

– С чего вдруг?

– Она наркоманка.

– Ну, я не наркотик прошу ввести, а седативное, она иначе не успокоится. Почему я не в курсе?

– Да мы сами только вчера вечером узнали, Мажаров распорядился никаких наркотиков не давать без осмотра врачом.

– Ладно, разберемся. Ты пока пойди, пожалуйста, набери препарат, а мы поговорим и успокоимся.

Женя ушла, а я снова подкатилась к по-прежнему рыдающей Вике.

– Давайте так, – взяв ее за руку, проговорила я довольно жестко. – Я понимаю, сейчас не самый лучший период в вашей жизни, но так уж случилось, и с этим теперь нужно жить. Лицо мы поправим, я же обещала. Осталось разобраться с куда более глобальной проблемой. Но и с этим мы тоже поможем, все равно времени у вас теперь много. Вика, вы меня слышите?

Она отняла подушку от забинтованного лица, повернулась и уставилась на меня единственным глазом, не закрытым повязкой.

– Вика, поверьте – не самое страшное в жизни потерять мужчину. Страшнее потерять из-за мужчины себя. Вы молодая женщина, у вас все еще впереди.

Она вдруг вырвала руку из моей, схватила блокнот и ручку и написала: «Вас когда-нибудь бросал любимый человек?»

– Меня не просто бросили – меня предали, но я, как видите, не сдалась и живу.

«А меня бросили дважды, – написала Вика. – Сперва Матвей, а теперь и Артем».

Про Матвея я пропустила – хотя почему-то испытала укол неприятного чувства, а вот про Артема решила поговорить. Тем более что Женя принесла шприц и быстро сделала Вике укол, который должен был привести ее в более спокойное состояние.

– Будем рассуждать здраво, Вика. Зачастую лучше потерять что-то сразу, чем терять постепенно, отрывая от себя по кусочку. Я все понимаю – вы его любили, наверное, замуж собирались, доверяли ему. А теперь посмотрите на эту ситуацию с другой стороны. – Я снова взяла всхлипывающую пациентку за руку. – Он оставил вас в трудный момент, в тот момент, когда был вам особенно нужен. Так ведь это подарок. Да-да, самый настоящий подарок вроде тех, что дарят на день рождения или Новый год в красивой коробке с бантом. Потому что теперь вы знаете, что этот человек вас недостоин. И вы можете больше не тратить время на недостойного человека, а найти того, кто не предаст. Так что послушайте моего совета и воспримите произошедшее как самый лучший дар.

«Вы кто – психолог?» – написала Вика, и я покачала головой:

– Нет, я хирург. Но тут не нужно быть психологом. Человек предал в тяжелой ситуации – стоит ли на него полагаться вообще?

Она смотрела в потолок, и в уголке глаза опять копились слезы.

– Вика, я очень вас прошу – не плачьте. Я понимаю, что вы чувствуете, но поверьте – я знаю и то, что это можно пережить. Да и вы тоже знаете, правда?

Она снова взялась за ручку, долго писала что-то и протянула мне.

«Я никогда не винила Матвея за то, что он ушел. Я была сама виновата в нашем разрыве. И я точно знаю – он никогда не бросил бы меня в подобной ситуации. И он, кстати, не бросил – у меня был сломан нос, и Матвей не отходил от меня все время, что я провела в больнице, а там, в общем-то, пустяк был, косметика. А Артем… это так больно, оказывается. Я планы строила, какое-то будущее планировала, а он приехал и сказал – все, ничего не будет, никакой свадьбы. Ну, все верно – он телеведущий, на виду всегда, зачем ему жена с изуродованным лицом? Но я совсем одна осталась, у меня родители живут на Дальнем Востоке. А Темка сволочь… Зачем мне теперь лицо?»

– Ну, это глупости. Лицо будет лучше старого, точно говорю. Филипп Аркадьевич все сделает, а я буду консультировать. А вот про наркотики придется забыть.

Вика застучала рукой по раме кровати, выражая то ли несогласие, то ли гнев.

«Я не наркоманка. Вернее, не совсем наркоманка, я не так давно пристрастилась… У Темкиных друзей, между прочим, покупала. Он не знает. Если узнал бы, вообще бы убил. Ну, теперь-то какая разница? Его больше нет».

Это «нет» Вика подчеркнула тремя жирными линиями и отвернулась.

– Иногда подобное отсутствие кого-то в твоей жизни только к лучшему, – сказала я, возвращая ей блокнот. – Скоро тебе снимут первые скобы с челюсти, станет легче, потом сможешь говорить. Но ты должна сама хотеть стать человеком – либо собой прежней, либо новой, как захочешь. У нас прекрасный психолог, тебе непременно надо с ним поговорить, как только будет возможно.

«Вы заставили меня задуматься, – написала Вика. – И я вам очень благодарна за этот разговор. Мне, наверное, даже стало чуть легче».

– Легче станет спустя какое-то время. Поверьте, Вика, я знаю, о чем говорю. Надо держать себя в руках, по-другому не получится. А сейчас постарайтесь уснуть, хорошо?

Она согласно кивнула, и мне показалось, что в ее глазу промелькнуло что-то похожее на улыбку.

Выкатившись из палаты, я откинулась на спинку кресла и почувствовала, как силы меня покинули. Разговор дался мне тяжело – убеждая Вику, я снова пережила то, что испытала десять лет назад, когда Одинцов объявил, что уезжает и не берет меня с собой. В тот момент мне показалось, что земля ушла из-под ног. Он предал меня во второй раз, и я осознала, что пути назад быть не может. Нельзя возвращаться к тому, кто вот так запросто отказывается от тебя, если ему вдруг стало неудобно рядом. Я долго не могла пережить это, замкнулась, похудела, и все, что меня интересовало в тот момент, – это работа. Я остервенело читала все, что попадалось по интересующей теме, я проводила в больнице и в лаборатории дни и ночи, я работала – и это давало мне возможность отвлекаться от внутренних проблем. И я сама, своими руками, своим разумом совершила чудо – я выбросила из головы человека, предавшего меня. Хуже, правда, оказалось другое – я разучилась верить людям. Всем, без разбора.

Анна

Начальник охраны обходил подвал сам, не доверив это никому. Потом явился ко мне в кухонный блок и попросил чаю. Мне не терпелось узнать, нашел ли он что-то в подвале, потому чаю я ему налила и даже поставила тарелку с кексами, приготовленными для буфета.

– Ох, и вкусная выпечка у вас, Анна Александровна, – откусывая кусок от кекса с шоколадом, похвалил начальник охраны. – А за подвал теперь не переживайте, распоряжение начальства – на сигнализацию ставить. Кто ж знал, что решетки из какого-то сплава сделаны, вон Матвей Иванович на спор две разогнул.

– Но в подвале точно никого нет?

– Никого. Но был. Курил много, окурков штук десять нашел. Ничего, с сегодняшнего вечера курилка закрывается.

– Я вот чего не понимаю. – Я села напротив с чашкой чая, и он подвинул мне тарелку с кексами, от которых я отказалась. – А как вообще кто-то посторонний мог проникнуть на территорию клиники?

– Вот это сейчас ребята и пытаются выяснить. По периметру стоят камеры, вроде как все работали, мы отсмотрели. Так что через забор просто так не перемахнешь, да и высоко.

– А если снизу?

– Подкоп, что ли? – хмыкнул он, отхлебывая чай. – Вряд ли, но мысль интересная, надо это тоже проверить. Ладно, Анна Александровна, спасибо за чаек, за кексы, пойду к начальству.

– Забор сперва бы посмотрели.

– Успеется.

Начальник охраны ушел, а я почему-то подумала, что моя мысль может оказаться верной. Ну, логично ведь: нельзя забраться сверху – заберись снизу. Интересно только, кому и зачем это нужно.

Мысли мои перекинулись на Гека. Значит, он ухитрился каким-то образом уйти из квартиры незамеченным. Но что же случилось? Что подтолкнуло запуганного человека на такой шаг? Я сто раз прокручивала в голове свой разговор с ним, но ничего странного или подозрительного не находила. А вот то, что он застал меня в кабинете, могло бы, конечно, насторожить его, хотя я все сделала, чтобы он не придал этому значения. Даже думать не хочу про то, что стану делать дальше… И держать в себе тоже больше не могу, меня разорвет. А главное – я не могу больше помогать Мише, не могу, как бы он ни настаивал. Я, похоже, сделала выбор, хотя пока не могу его озвучить.

– Анна Александровна, посмотрите, пожалуйста, муку, мне кажется, я не ту взяла. – Помощница вошла, не постучав, и я от неожиданности подпрыгнула:

– Господи, напугала… Что стряслось?

– Да я, кажется, муку перепутала.

– А брала где?

– Да как обычно – мешки же стоят постоянно в одном и том же месте, я по привычке набрала, а тесто странное какое-то.

Я пошла в цех, и точно – вместо дрожжевого теста в тестомесе вращалась какая-то желтоватая масса. Я попробовала на язык кусочек, выплюнула:

– Кукурузная. Выбрасывайте все, замешивайте по новой, я сама муки принесу, раз вы не в состоянии отличить пшеничную муку от любой другой.

Взяв таз, я пошла в кладовую в дальнем конце подвала. Там почему-то не было света, видимо, перегорела лампочка, нужно сказать, чтобы сменили. И теперь, кстати, понятно, почему помощница перепутала мешки с мукой. Я включила экран телефона, чтобы хоть как-то рассеять темноту помещения, и принялась искать нужный мешок. И вдруг в комнате стало совсем темно, а меня какая-то невидимая сила потащила в угол, за мешки, зажав мне рот.

– Т-с-с, – засипел кто-то мне в ухо. – Тихо, ни звука… Я ничего тебе не сделаю… – И я вдруг узнала этот голос, и мне сразу стало легче.

Я похлопала руку, зажимавшую мне рот, давая понять, что кричать не буду и можно меня отпустить. Когда объятия разжались, я повернулась и порывисто обняла нападавшего:

– Гек, как ты тут оказался? С тобой все в порядке?

Он опешил, отстранил меня:

– Аня?! Аня, ты-то тут что делаешь?

– Работаю. Я начальник кухонного блока. Погоди, ты как сюда попал? – И тут у меня мелькнула догадка: – Стой, так это ты ночью в административном здании был, в подвале?

– Я. Ты откуда знаешь?

– Тебя видели. Но пробрался-то ты сюда как?

– Здесь есть место в заборе, там можно кирпичи вынуть, а потом обратно вставить. И камерами оно не просматривается. Про пустой подвал я знал, и как из одного корпуса по подвалу в другой попасть – тоже. Здесь дверь есть, прямо за этой комнатой. Мне надо где-то перекантоваться пока, потом я уеду. – Он сел прямо на пол, закрыл руками голову. – Мне надо уехать, исчезнуть, так всем будет проще. Если бы я мог тебе все рассказать…

– Так расскажи. – Я села рядом и взяла его за руку. – Мне можно доверять, Гек. – Произнеся это, я, признаться, и сама не была уверена, что говорю сейчас правду.

– Не ожидал тебя здесь встретить. Но, может, так даже лучше… – пробормотал он, сжимая мою руку. – Так страшно быть все время одному. И сестра пропала… Хорошо еще, телефон вчера включил, чтобы кое-что посмотреть, а тут – звонок.

У меня похолодело внутри. Момент истины настиг меня в темноте подвала, на полу, засыпанном мукой, – какая ирония…

– С ней все в порядке, ранение не очень тяжелое, она непременно поправится, – сказала я и зажмурилась, понимая, что сейчас будет взрыв.

Но Гек молчал. Молчал так долго, что от тишины у меня кружилась голова. Лучше бы он орал и называл меня последними словами, потому что я чувствовала себя иудой. Я предала человека, который вытащил меня, человека, давшего мне новую жизнь, хоть и сделала это, не зная, что творю.

– Когда ты об этом узнала? – тихо спросил Гек, не выпуская моей руки. – Когда взяла альбом с фотографиями? Или раньше – когда шлепнулась мне под ноги в магазине?

Я подняла голову:

– Если бы я знала это заранее, то никогда не подошла бы к тебе. Но почему ты решил, что мое падение было неслучайным?

– Не знаю. Просто когда тебя обложили, как зайца, ты учишься не доверять никому, даже себе. Разве могла такая женщина, как ты, обратить внимание на такого, как я? Если только ей ничего от меня не нужно.

– Тогда зачем ты подпустил меня? Зачем позволил приходить к тебе?

– Ты красивая, Аня. У меня никогда не было такой девушки, просто не смог устоять. А потом, наверное, стало поздно. Скажи, что ты искала в кабинете? Какие-то бумаги?

– Нет. Я действительно хотела побольше о тебе узнать, увидела альбом, начала листать, а там…

– Верно. Там большая фотография Аделины.

– Я очень испугалась. Она никогда не говорила мне о тебе, а ведь мы знакомы много лет.

– Ну, еще бы, – скривился Гек. – О таком сокровище, как я, обычно молчат, так что ничего удивительного. А скажи: кому ты помогаешь? Кто тебя подослал?

– Я уже никому не помогаю. С той самой минуты, когда увидела ее фотографию. Мне пришлось выбрать, кого предать, и я выбрала. Так что теперь мне придется жить с тем, что я сделала. Я обещала помочь человеку, который поддержал меня в прошлом, но не смогла идти против того, кто дал мне будущее.

– Очень пафосно, – усмехнулся Гек, обняв меня за плечи. – Ты теперь не станешь встречаться со мной? Ведь твое, так сказать, задание провалено, и я тебе больше не нужен.

Я развернулась и села к нему на колени, взяла в ладони его лицо – в темноте различимы были только белки глаз:

– А ты? Ты станешь встречаться со мной после того, что узнал? И ведь это еще не все.

– Так расскажи мне. А я расскажу тебе – может, нам станет легче, а?

– Мне сейчас нужно уйти. Но я вернусь, а потом, когда все уйдут, мы пойдем в мой кабинет, я устрою тебя так, чтобы никто не догадался о том, что ты здесь.

– Меня, скорее всего, ищут.

– Да. Но здесь точно искать не станут. Аделине сказать?

– Не надо пока.

– Но она ведь переживает, на ней лица нет, хотя она и не говорит причину. Но теперь-то я понимаю…

– Не надо, Аня, – перебил Гек мягко. – Пока не надо, пусть она еще хоть сутки ничего не знает.

– Хорошо, как скажешь. Ты голодный?

– Не знаю. Это не важно. Ты иди, я подремлю, всю ночь не спал…

Гек поднялся и пошел в темноту комнаты, за мешки.

– Я тебя замкну, чтобы никто сюда не вошел, – сказала я, набирая муку в таз. – Ключ только у меня, не волнуйся.

Ответа не последовало. Я вышла, заперла комнату и почувствовала какое-то облегчение. Он нашелся, он жив, он здесь. Хотя бы в его смерти я не буду виновата перед Аделиной.

Матвей

День выдался длинный, да и предшествовавшее ему дежурство здорово вымотало Матвея. Он мечтал об одном – приехать домой, лечь в постель и до утра не просыпаться. Но на шлагбауме его машину развернули. Рядом с начальником охраны стоял полицейский и никого не выпускал.

– В чем дело? – вышел из машины Матвей. – Почему не выпускаете?

– Поступило заявление о проникновении на территорию учреждения посторонних. Ищем, – коротко бросил полицейский. – Документы попрошу.

Матвей протянул права:

– Можете обыскать машину. Я с дежурства, хотелось бы домой попасть.

– Попадете, как будет приказ.

– Какой, к чертовой матери, приказ?! – вспылил Матвей. – Что вообще происходит?

– Я же вам объяснил. А сейчас садитесь в машину и отъезжайте от пропускного пункта.

– Дурдом какой-то, – пробормотал Матвей, возвращаясь в машину.

Шанс попасть домой уменьшался с каждой минутой, ни одну машину не выпускали, ни сотрудников, ни посетителей, как никого и не впускали на территорию. По обе стороны от шлагбаума образовалась длинная вереница автомобилей. В зеркало Матвей увидел спешащего к пропускному пункту начальника охраны и вышел из машины.

– Борис Евгеньевич, в чем дело?

– Потом, Матвей Иванович, все потом, – отмахнулся он, но Мажаров поймал его за рукав:

– Нет уж, потрудитесь объяснить, какого черта я после полутора суток работы вынужден торчать в машине без возможности попасть домой? У меня завтра операция, я выспаться должен.

– А я должен найти человека, проникшего на территорию вверенного мне учреждения, – огрызнулся начальник охраны. – Я же не учу вас, как операции делать, вот и вы меня не учите, как объект охранять.

Матвей понял, что все дальнейшие разговоры бесполезны, вернулся в машину и поехал на парковку. Домой он сегодня не попадет, придется заночевать в клинике. Он шел по коридору административного корпуса и просто кипел от негодования. Он, хирург, вынужден проводить ночь после дежурства не дома, в удобной постели, а корчась на кровати в клинике, и все потому, что кто-то поднял панику по ерундовому поводу. И тут он вдруг понял, что причиной этого стал сам. Матвей даже остановился. Точно, ведь это он что-то услышал, что-то заподозрил, а Аделина только усилила эти подозрения, и теперь исполнительный Борис Евгеньевич поднял панику и ищет не пойми кого.

– Ай да Мажаров, ай да сукин сын, – протянул Матвей, досадуя уже на собственную подозрительность. – Ну, что ж… Сама себя раба бьет, коли нечисто жнет – так, кажется, отец говорил.

Он двинулся дальше, и навстречу ему попалась Анна, странно бледная и взволнованная.

– Похоже, сегодня весь персонал ночует в клинике, – пошутил Матвей.

– А? – словно не расслышав, переспросила она.

– Говорю – сегодня, похоже, все тут заночуем, на воротах не выпускают, ищут кого-то.

– Ищут? – снова переспросила Анна, побледнев еще сильнее.

– С вами все нормально, Анна Александровна?

– Да. А что?

– Да странная вы какая-то. Как будто привидение увидели.

Она неестественно хохотнула, затеребила прядь волос:

– Вы, Матвей Иванович, как скажете… Пойду я, у меня еще дел полно. – И она заторопилась в сторону реабилитации.

– Что-то сегодня не день, а аномалия какая-то, – пробормотал Матвей, отправляясь в ординаторскую.

Ночевать он остался в комнате отдыха, улегся в самом углу и накрылся одеялом с головой. Правда, среди ночи ему захотелось на воздух, и Матвей, стараясь не беспокоить спавшего через койку Василькова, на цыпочках вышел в коридор. Кругом стояла тишина, и под гулкий звук собственных шагов Матвей вышел на улицу. Накрапывал мелкий дождь, пахло мокрой травой, а воздух стал таким свежим, словно отмытым. Матвей потянулся, сошел с крыльца и, не обращая внимания на сыплющуюся с неба влагу, пошел в парк. Он любил такую погоду, когда идет тихий мелкий дождь, тепло, тихо и можно бродить и думать о своем, не рискуя быть побеспокоенным кем-то. Матвей обошел лечебный корпус, увидел, что на третьем этаже горит единственное окно – палата Аделины, и подумал, что она наверняка работает – видел, как днем Аллочка несла ей ноутбук и какие-то журналы. Драгун не переставала его удивлять, она все время находилась в каком-то поиске, все время что-то читала, что-то пробовала, постоянно работала. Даже теперь, имея возможность отдыхать и восстанавливаться после травмы, она все равно не могла ничего не делать.

«А ведь так и должно быть, – думал Матвей, шагая по дорожке в глубину парка. – Нельзя останавливаться, иначе можно обрасти салом и перестать шевелиться. Она все время себя совершенствует, потому и достигла таких высот в таком относительно молодом возрасте. Умная женщина».

Под ногой хрустнула ветка, и Матвей остановился. Голоса. Он отчетливо различал голоса где-то справа. Два голоса – мужской и женский. Слов не разобрать, и доносятся они словно из-под земли. Матвей потряс головой, пытаясь прогнать галлюцинацию, но голоса не исчезли.

– Кажется, мне пора серьезно отдыхать, – пробормотал Матвей. – Очень плохо это все может закончиться, очень плохо…

Он повернул обратно, и голоса практически сразу стихли. «Ну, точно – показалось от усталости», – решил Матвей и вошел в здание.

В пустых коридорах звук шагов усиливался, создавалось впечатление, что Мажаров топает изо всех сил, и вдруг он различил присоединившийся к звуку его шагов еще один – будто кто-то идет навстречу. И точно – из двери, ведущей в переход между корпусами, показалась Анна, увидела его и вздрогнула:

– Ох, напугали…

– А вы почему не дома? – удивился Матвей. – Вроде как в девятом часу открыли все.

– Я далеко живу, а на работу к семи, смысла нет ехать.

– А сейчас куда же? Почему не спите?

– Хочу Аделину Эдуардовну проведать.

– Так идем вместе, – вдруг предложил Матвей и заметил какой-то испуг в глазах поварихи.

– А вы по делу или так, просто?

– Аня, – перейдя вдруг на «ты», сказал Матвей, беря ее за руку, – у тебя неприятности, что ли? Ты весь день какая-то дерганая.

Она выдернула руку:

– У меня все в порядке. Если хотите начальницу навестить – идите, я могу и утром.

Она развернулась и почти бегом скрылась в переходе, а Матвей, покачав головой, пошел в ординаторскую.

Анна

Не знаю, кто произнес фразу «Выбери то, что тебе нравится, и ты не будешь работать ни минуты в своей жизни», но он был совершенно прав. Чтобы понять это, мне потребовалось десять лет. Десять мучительных лет – от двадцати до сегодняшнего дня, чтобы разобраться в себе, пройти через все круги ада и найти наконец то, что позволило мне стать другой. Я могла всю жизнь проработать массажисткой, разминая чужие телеса, и не узнать, что есть в мире место, где я буду счастлива как никогда и нигде. Это кухня.

Да-да, огромная кухня частной клиники пластической хирургии, где я ежедневно вместе со своими помощниками готовлю прекрасную еду для пациентов и персонала. Казалось бы, труд массажистки куда легче и в чем-то даже престижнее, но не для меня. Именно кухня вытащила меня из того состояния, в котором я пребывала долгие годы, спасла от затяжной депрессии и дала в руки новую профессию. Пять лет я почти беспробудно пила и еще пять – выкарабкивалась из этой ямы, и именно эти последние пять лет нож, разделочная доска и всевозможные кухонные приспособления поддерживали меня и заставляли не тянуться к бутылке. Кухня спасла меня, кухня – и Аделина. Ей я благодарна как никому больше в этой жизни.

Мы очень странно познакомились с ней, вышла такая сказка о Золушке, только вместо принца в главной роли оказалась пластический хирург Аделина Драгун.

Пять лет назад, когда я уже почти совсем опустилась, она взяла меня за руку и не выпускала до тех пор, пока не почувствовала, что я обрела почву и твердо встала на ноги. Аделина пережила со мной все – наркологическую клинику, психотерапию, попытки сорваться, кулинарную школу, которую, кстати, сама же и оплатила, кулинарное шоу, едва не стоившее мне внешности. Она собственноручно исправила мое лицо, за пять лет пьянства ставшее, скажем так, малопригодным к носке, а потом еще и облитое раскаленным маслом – люди порой устраняют конкурентов всеми доступными средствами. Теперь, окончательно избавившись от тяги к алкоголю, я даже не выгляжу на свои тридцать – ухоженная, с подтянутой свежей кожей, без висящих мешков под глазами. Словом, Аделина заново сделала из меня человека.

Но это случилось после нашей второй встречи. О первой, как мне кажется, Аделина забыла, а я из деликатности не упоминала никогда, хотя, может, и напрасно. В той истории она выглядела не просто героиней, а едва ли не существом, сошедшим с неба. Я же… ну, что взять с опустившейся пьянчужки? Те трое предложили выпить, и я согласилась – денег на опохмел не было, а колотило так, что казалось, голова оторвется. Почему мне не пришло в эту самую голову, что они могут потребовать расчета? Даже не знаю. В тот момент в сознании крутилась единственная мысль – водка, хоть пара глотков, хоть немного, чтобы не трясло. Когда же один из молодчиков начал стягивать с меня свитер, я возмутилась, однако тут же получила удар в лицо. Очнулась уже на земле, двое держали за руки, а третий пыхтел, пытаясь расстегнуть заевшую «молнию» на джинсах.

– Не надо! – из последних сил завизжала я, дергаясь, как в конвульсиях, но это никого не останавливало.

– Вы же слышали – она сказала «не надо», – вдруг раздался женский голос, и тот парень, что сидел на мне, резко повернулся:

– Вали отсюда. Или тоже хочешь?

– Я повторяю – девушка сказала «не надо», – спокойно отозвалась незнакомка и в тот же момент со всего размаха ударила его чем-то длинным наотмашь по голове.

Парень захрипел и неловко свалился с меня, а те двое, что прижимали мои руки к земле, вскочили и бросились на женщину. Однако она оказалась подготовленной и встретила одного из них прямым ударом в лицо, а второго, развернувшись, ударила тем же предметом под колени и, когда он упал, обрушила удар на голову. Стало тихо. Женщина осмотрела то, что осталось от предмета в ее руках, вздохнула и отбросила в сторону, а потом, подойдя ко мне, присела и убрала с моего лица пряди грязных волос:

– Ты как? Нормально?

Я только мычала что-то нечленораздельное и кивала головой, захлебываясь подкатившими рыданиями. Никогда за все мое никчемное существование меня не пытались изнасиловать. Но и я до этого никогда не шла за незнакомыми мужиками в подворотню, загипнотизированная видом бутылки водки, как крыса дудочкой. Если бы не эта женщина… но я даже «спасибо» не могла из себя выдавить. А женщина поднялась и подала мне руку в тонкой кожаной перчатке:

– Вставай. Ты далеко живешь? Я тебя провожу.

Я кое-как поднялась и схватила с земли свитер, стараясь натянуть его как можно скорее – мне вдруг стало очень холодно. Пока я восстанавливала свой внешний вид, если это можно так назвать, женщина осмотрела лежащих в отключке парней и, обнаружив кого-то более-менее живого, наставительно произнесла:

– Передай своей маме, что мальчика нужно воспитывать правильно. Он должен уважать женское «нет», иначе могут быть проблемы. Так и запомни.

Она вынула из болтавшейся на боку коричневой сумки мобильный, набрала номер и спокойным голосом сказала:

– В тупике на Володарского трое молодых людей нуждаются в помощи. Драка, – и убрала телефон. – Ну, ты готова? – обернувшись ко мне, поинтересовалась она. – Идем тогда, а то сейчас «Скорая» приедет, не хочу с коллегами встречаться.

– Ва… ва… – только и смогла выдавить я, и женщина покачала головой:

– Ты чего ж так пьешь-то? Молодая же совсем.

Мне давно никто не давал моих-то лет, а уж молодой не называл точно. Возраст словно стерся с моего лица, и оно теперь принадлежало кому-то другому. Из зеркала в комнате моей «гостинки» на меня смотрела какая-то старая опухшая тетка с длинными спутанными волосами и мутным взглядом провалившихся глаз. Нет, я еще не опустилась настолько, чтобы не мыться, и раз в неделю непременно устраивала банный день, но это не придавало мне свежести и не позволяло смыть ту печать, что уже появилась на моем облике.

– Сколько тебе? Лет двадцать пять или чуть больше? – продолжала женщина, крепко держа меня за руку и ведя за собой вверх по улице к автобусной остановке. – Семья есть?

Я отрицательно помотала головой. У меня никогда не было семьи, сколько себя помню, – только нянечки и воспитатели. Я переходила из одного детдома в другой, пока не оказалась в «семейном». Нас таких там было четверо, и опекунам мы особенно нужны не были, так что нас предоставили самим себе. Правда, профессию получить заставили – меня, к примеру, определили в медучилище, а потом уж я сама окончила курсы массажистов. Когда исполнилось восемнадцать, мне дали квартиру, но моя опекунша уговорила продать ее и купить комнату в «гостинке», чтобы иметь «хоть копейку за душой», как она выразилась. Разумеется, ни о какой «копейке» и речи не шло – квартиру она просто присвоила, а мне купила эту комнатуху на окраине. Да и этого бы не было, если бы не Миша. Перед тем как уехать на заработки куда-то на Север, он проследил за тем, чтобы опекуны сделали все, что обещали, однако всего предусмотреть, понятное дело, не мог.

Муж опекунши пригрозил, чтобы я не думала идти в милицию, иначе он собственноручно отвернет мне голову, и этому я поверила безоговорочно. Защитить меня было некому, да и какое дело кому до сироты, оставшейся в разбитой, непригодной для жизни комнате. Я училась в училище, работала санитаркой по ночам, сама делала ремонт как умела – словом, пыталась выжить.

– Понятно… – оценила мое молчание женщина, останавливаясь у аптеки. – Давай-ка сюда зайдем, тебе лицо нужно будет чем-то обработать, скула рассечена.

Я топталась у двери, пока она покупала какие-то лекарства и лейкопластырь. Фармацевт за прилавком поглядывала на меня неодобрительно, но не гнала, и то хорошо.

– Вот, возьми, – протянув мне небольшой пакет, сказала моя спасительница. – Дома промоешь как следует и пластырем заклеишь. Я бы сама сделала, но тебе сперва вымыться не помешает. Ты так и не сказала, где живешь, – выходя следом за мной на улицу, повторила она.

Но меня словно заклинило, я не могла выдавить ни слова, как будто челюсти свело намертво. Тогда женщина развернула меня к себе лицом и отвесила две такие звонкие оплеухи, что я на пару секунд оглохла, а потом обрела дар речи:

– Не бейте меня, пожалуйста! Я тут недалеко живу, на Парковой…

– Уже лучше, – удовлетворенно сказала женщина и вынула из кармана пачку сигарет и зажигалку: – Будешь?

Я трясущимися пальцами вынула сигарету из пачки и кое-как вставила в рот. Сделав пару затяжек, почувствовала себя немного лучше:

– Спасибо вам за все.

– Да не за что. Тебе повезло просто, что я район этот плохо знаю, заблудилась. Теперь вот без костылей домой придется ехать, а там человек со сломанной ногой. Но хорошо вообще, что они у меня в руках оказались, а то даже не знаю, что бы мы с тобой делали против троих-то.

Я поняла, о чем она говорит – только в нашем районе находилась мастерская, изготавливавшая трости и костыли по индивидуальным размерам.

– Жалко… – пробормотала я.

– Ничего, завтра вернусь сюда утром. Ты как – нормально?

– Да… спасибо…

– Не за что. Иди домой, прими душ, обработай рану и ложись спать. И – не пей, поняла? Бери себя в руки, а то пропадешь.

И она, махнув мне на прощание рукой, быстрыми шагами направилась к остановке. Я же стояла и смотрела ей вслед, и мне казалось, что вокруг ее головы разливается белый свет – как сияние. Но, возможно, это мне только привиделось.

Аделина

Я ждала звонка. Никогда в жизни, кажется, я ничего не ждала так, как этого телефонного звонка, от которого теперь зависело мое будущее. Я даже не знала, что скажу позвонившему, как начну разговор, да это было и не важно – лишь бы позвонил, там разберемся. Я пыталась переводить статью американского хирурга-пластика, необходимую мне для работы, но все термины словно вывалились из головы, образовав в моих мозгах дыру. Я не могла думать ни о чем, кроме этого звонка, которого все не было. А что, если он не захочет звонить? Ну, ведь может быть и так…

И телефон зазвонил. Я, как ни ждала, оказалась все-таки не готова, долго смотрела на экран и не решалась нажать на значок ответа. Решившись наконец, хриплым от волнения голосом произнесла:

– Алло.

– Добрый вечер, – раздался мужской голос. – Сейчас с вами будут говорить.

И через секунду я услышала голос, который отчетливо помнила до сих пор:

– Алло.

– Здравствуй… отец, – с запинкой выговорила я, чувствуя, как закружилась голова. Я много лет не произносила этого слова даже мысленно.

– Здравствуй, Аделина. Не ожидал, что ты меня разыщешь.

– Я не стала бы делать этого, если бы не обстоятельства.

– Да, гордость у тебя фамильная, от матери, – усмехнулся он. – Так чего ты хочешь?

– Мне нужна помощь.

В трубке замолчали. Это молчание испугало меня – а что, если сейчас он скажет: а почему, собственно, я должен тебе помогать, или что-то еще в этом же роде? И тогда я останусь один на один со своей проблемой, решить которую уже не смогу. Все мои труды пойдут прахом.

– Я ждал этой фразы почти двадцать лет, – сказал вдруг отец.

Я могла бы сейчас взорваться и вывалить ему все о том, как мы жили после его отъезда, как тянули Николеньку, как я училась, стараясь ничем не подвести маму, не опозорить ее имя и работу, как я открывала клинику, как жила рядом с маминой болезнью, в то время как он, сидя за границей, видите ли, ждал просьбы о помощи. Разве нужно просить ее у родителей? Разве они не чувствуют, когда необходимы? Но я молчала. Сейчас для меня главное – сохранить клинику и брата, который куда-то пропал.

– Так чем я могу помочь тебе?

– Ты можешь купить у меня часть клиники или всю, как захочешь, это не важно? Мне нужно ее сохранить. Пока я полноправная владелица, я связана обязательствами о выплатах одному человеку…

– Грушину, что ли? – перебил отец. – Он умер.

– Но у него есть племянник, который претендует на долю в клинике. И это еще не все. Николенька проиграл крупную сумму в карты, такую, что мне вовек не рассчитаться, и я думаю, что племянник Грушина к этому причастен.

– Не племянник, – снова перебил отец, – не племянник, а сам Грушин. Он и втянул Кольку в эти игры, и он же шантажировал тебя, обещая причинить ему вред. Но Грушин умер, все. А с племянником тебе помогут разобраться. Или ты этого не хочешь? Ведь он, кажется, был твоим… хм… молодым человеком?

Я опешила. Даже мама не знала о моей связи в Павлом, она так и умерла, не узнав этого, а отец, живя в Швейцарии, оказался в курсе всех событий.

– Ты плохо думаешь о людях, Аделина, твоя мать тоже всегда так делала, – продолжал он. – Я никогда не переставал заботиться о вас, и хоть Майя отказывалась от денег, я открыл вам счета и регулярно их пополнял. Именно эти деньги легли в основу твоей клиники, я знал, что ты не бросишь брата. Вот только в Грушине ошибся, уж извини, не подумал, что он так обнаглеет, что начнет претендовать на большее. И что Кольку втянет, мерзавец. Но ничего, теперь все успокоится. Кстати, ты не хочешь приехать ко мне? Я бы познакомил тебя тут кое с кем, вдруг пригодится в работе?

Я молчала. Проблема, на взгляд отца, оказалась куда ничтожнее, чем представлялось мне с моей стороны… и он все время был в курсе всех моих дел, а я даже не знала об этом.

– Почему ты ни разу не дал мне знать, что у тебя все в порядке, что ты о нас не забыл?

– А зачем? Или тебе слова важнее дел? Я не объявлялся, потому что ваша мать не хотела этого, но я делал все, чтобы обеспечить вам жизнь. Ты оказалась талантливой – и я помог тебе открыть клинику. Ты много работала для этого, а теперь у тебя есть все, чего ты хотела. И я чувствую себя счастливым – у меня такая дочь, которой можно гордиться. Я видел твои статьи в журналах, они подписаны моей фамилией – разве отцу еще что-то нужно? Может, я не дал тебе того общения, которого ты хотела, но я помог тебе иначе.

– Ты ждешь благодарности?

– Я? – удивился отец. – Лучшая благодарность – это твоя работа, твои успехи.

– Ну, тогда послушай меня. Я хочу, нет – настаиваю на том, чтобы твоя фирма заключила со мной сделку на покупку клиники. Ты будешь собственником – ведь по факту оказалось, что это все и так твое. Так давай оформим это документально.

– Нет.

– Почему?

– Потому что это твоя клиника. Я помог тебе чем мог, теперь ты все знаешь, и мне стало легче. От племянника Грушина я тебя избавлю, не волнуйся. Если захочешь – приезжайте ко мне вместе с Колькой, я буду рад. Но клинику свою мне не приписывай. Все, дочь, мне пора, у меня встреча. Кстати, как оборудование? Все устраивает?

– Да, все отлично, – машинально отозвалась я.

– Через месяц жди новейший рентген-аппарат, требование уже подписано. Ну, все, мне действительно пора. Теперь ты знаешь номер, звони, если что. До свидания, Аделина. – И он положил трубку.

Я долго смотрела на умолкнувший телефон и не могла осознать всего, что сейчас услышала. Я свободна – и моей клинике ничего не угрожает. Но теплого общения с отцом все равно не получится, я знала это точно. Мы слишком много времени провели порознь, совершенно не знали друг друга, так о чем речь? Наверное, я сто раз не права и после всего, что сейчас узнала, должна бы быть благодарна, но… Он перестал быть моим отцом в тот день, когда уехал за границу и оставил нас здесь выживать. И я просто не могу теперь испытывать к нему какие-то чувства. Да, я благодарна за то, что он помог решить мои проблемы, за клинику – но и все. Я всегда была такой – наверное, черствой, неэмоциональной, слишком практичной. Я просто не хотела плясать под чужую дудку, но это почему-то называется «трудным характером». Когда ты не позволяешь себя использовать, люди обижаются и стараются внушить тебе чувство вины. Я много раз такое видела…

Но мне стало чуть легче. Теперь моей глобальной проблемой стал брат. Вернее, его исчезновение. Телефон его больше не отвечал, и где его искать, я тоже не знала. Но теперь ему хотя бы ничего не угрожает – ну или не будет угрожать, если отец сдержит слово.

Анна

Второй раз я встретила Аделину в центре города. Это была тоже совершенно случайная встреча, которая, однако, изменила в моей жизни все. А было так.

Я находилась в том редком светлом промежутке, когда с утра уже не трясло, а вечер еще не наступил, и выпить пока было нечего. Я поехала в центр, так как получила зарплату и хотела купить что-нибудь из хороших продуктов. Как раз накануне я, еще не совсем набравшись, листала огромную красочную книгу о грузинской кухне, которую подарила мне как-то соседка по квартире. Названия блюд завораживали, а картинки, казалось, источают ароматы приправ и мяса. И мне так захотелось попробовать приготовить хоть что-то по этим рецептам, хоть что-то самое простое, чтобы просто почувствовать, как это может быть не на картинке, а наяву. И вот я приехала в центр города, брела по улице, прикидывая, в какой супермаркет зайти без риска быть вышвырнутой, и вдруг увидела яркую витрину магазина, торговавшего принадлежностями для кухни. Увиденное поразило меня как молния, я остановилась и буквально прилипла к витрине, рассматривая выставленные миски, венчики, овощерезки и прочую утварь. Мне казалось, что в мире не существует ничего более прекрасного, чем вот это. Я забыла обо всем – о своей убогой комнатенке, о том, что мою полы и таскаю ведра с грязной водой, о том, что в моей жизни нет ничего, кроме водки. Если бы я только могла прикоснуться к этому великолепию из витрины, я бы приготовила столько всего чудесного…

В этот момент из расположенной рядом двери ресторана вышла компания – несколько солидных мужчин и две женщины в нарядных платьях.

– Ну, Аделина Эдуардовна, поздравляю вас с очередной победой, – сказал кто-то из мужчин, обращаясь к более молодой женщине. – Это очень хороший задел для будущей статьи.

– Не факт, что у меня будет время сейчас заниматься ее написанием, – услышала я голос, показавшийся мне знакомым.

И тут женщина повернулась, и я ее узнала. Это была та самая незнакомка, что спасла меня от нападения несколько месяцев назад. Разумеется, она меня не узнала. Компания шла мимо меня, и один из мужчин, обходя меня с брезгливой миной, бросил:

– Впервые вижу бомжиху, залипшую не у витрины винно-водочного.

– Как же бесит твоя манера осуждать, – произнесла моя спасительница.

– Да? Бесит? Таким вообще в городе не место, одна зараза от них.

– А рассуждаешь вообще как фашист какой-то.

– Ну, ты у нас альтруистка, так чего бы тебе не протянуть руку помощи? – насмешливо произнес мужчина.

Она смерила его насмешливым взглядом и произнесла:

– Позвольте мне проститься, обед был чудесным, спасибо за поздравления, но мне в другую сторону.

Ее бросились уговаривать, но она решительно отказалась ехать вместе с остальными. Когда компания погрузилась в подъехавшее такси, женщина обернулась ко мне:

– Я могу чем-то помочь?

– Н-нет…

– Точно? Погоди-ка… – Она без всякого стеснения или неудобства взяла меня за подбородок и развернула к свету. – Слушай, а я тебя где-то видела.

– Вы ошиблись…

– Я не могу ошибиться, – категорично сказала женщина. – Я хирург-пластик и в лицах кое-что понимаю. У тебя к тому же родинка на крыле носа, я ее помню.

Я не стала ни спорить, ни напоминать ей о нашем первом знакомстве. Но вышло так, что мы все-таки разговорились, и представившаяся Аделиной женщина пригласила меня в кафе. Меня удивило то, что она совершенно не стеснялась моего внешнего вида, спокойно сидела со мной за одним столом и рассказывала о себе, а потом расспрашивала, расспрашивала. И я, внезапно проникнувшись к ней доверием, выложила все. Аделина не перебивала, слушала и думала о чем-то.

– Знаешь, пойдем на воздух, – предложила она. – Курить очень хочется, а тут нельзя.

Мы пошли в сквер через дорогу, сели на лавку, Аделина закурила и вдруг сказала:

– Такое впечатление, что все дети мечтали быть врачами, учителями, актрисами, а ты сидела в уголке, смотрела на них и думала – мол, вот я никогда не смогу быть такой же красивой, как Ирка, или такой же талантливой, как Машка. Зато смогу стать таким дерьмом, что они все ахнут. И вся твоя последующая жизнь была подчинена именно этому – показать всем, какое ты дерьмо. Аня, зачем так жить?

– Ты не понимаешь. И никогда не поймешь, потому что наверняка выросла в благополучной семье с мамой и папой, которые тебя любили и поддерживали. А я скиталась по детдомам, была одна на свете, и мне приходилось грызться за возможность просто выжить.

– И потому ты решила, что можешь спустить свою жизнь в унитаз? Что может быть отвратительнее пьяной девки, а? Или, когда напиваешься, об этом уже не думаешь?

– Ты что, никогда не напивалась?

– Никогда, – серьезно подтвердила Аделина, глядя мне в глаза. – Я вообще плохо переношу алкоголь, потому позволяю себе изредка лишь полбокала белого вина за ужином.

– А как же все эти вечеринки, на которые ты явно ходишь?

– А я не хожу.

– Почему?

– Не вижу необходимости, – она пожала плечами и взяла из пачки очередную сигарету.

– Не может быть, – не поверила я. – Ты известный врач, у тебя такие клиенты – и ты никуда не ходишь?

– А что в этом удивительного? Общения мне хватает и на работе. Но давай лучше о тебе поговорим. Ты так и собираешься болтаться между небом и землей, топя выдуманные проблемы в алкоголе?

Я зажмурилась. Этого вопроса я боялась больше всего, потому что сама то и дело задавала его себе, если была трезва. Но ответа никак не находила, как не нашла его и сейчас.

– Аня, ты не отмалчивайся, я тебя в покое не оставлю. – Аделина погасила окурок о край урны и снова уставилась на меня своими прозрачными глазами. – Есть что-то, чем ты хотела бы заниматься?

Я молча кивнула, не в силах произнести название своего увлечения.

– Ну и? Я так и буду тащить из тебя слова клещами? Почему ты отталкиваешь руку, протянутую тебе для помощи?

– Потому что мне никто никогда не помогал. Я не верю в то, что кто-то может бескорыстно сделать что-то для другого человека, тем более едва знакомого. Или такого, как я, опустившегося и пьющего.

– Ого, какая длинная и связная речь, – усмехнулась Аделина. – Ну, так попробуй для разнообразия, вдруг я делаю это небескорыстно?

– Зачем я тебе?

– А вдруг пригодишься, – рассмеялась она, и от ее смеха у меня на душе почему-то потеплело. – Давай выкладывай.

– Я… я хочу стать шеф-поваром. Таким, чтобы обо мне говорили. Хочу придумывать новые блюда, хочу, чтобы людям нравилось, – призналась я, пряча взгляд.

– Тогда понятно, почему я застала тебя у этой витрины. Ты рассматривала кухонные приспособления с таким лицом, с каким обычно девчонки разглядывают витрины ювелирных магазинов. И что – попытки готовить были?

– Когда были продукты.

Тут я слукавила. Даже сейчас, будучи уже сильно пьющей, я наскребала денег хотя бы на упаковку яиц и пачку дешевого масла и готовила эти яйца самыми разными способами – от пашот до яиц с голландским соусом. А уж если случалось что-то получше, то я устраивала целый пир. Правда, такие моменты случались все реже – зарплата уборщицы не позволяла роскошествовать. Ну, и водка…

– Тогда у меня есть предложение, – сказала Аделина, серьезно глядя на меня. – Но для этого ты должна пообещать мне кое-что.

– Что именно?

– Заключим сделку. Ты прямо сегодня, вот сейчас, сию минуту едешь со мной в наркологическую клинику, проходишь там курс лечения, а потом я устраиваю тебя в лучшую в городе кулинарную школу.

Я не верила своим ушам. Да и кто бы поверил? Еще утром я думала о том, как приготовлю что-то вкусное, куплю бутылку и забудусь привычным алкогольным сном, а сейчас практически чужой человек предлагает мне выход из тупика и надежду. Сидит рядом на лавке такая добрая фея – и обещает, что все будет хорошо, если только я сама захочу.

Конечно, я захотела. Мы поехали в клинику, куда меня приняли без лишних проволочек, и я приступила к лечению. Это был долгий, трудный процесс, в ходе которого мне не раз хотелось все бросить и убежать, но я воскрешала в памяти ту витрину с кухонными принадлежностями и останавливала себя. Нет, я не могу профукать такой шанс, который выпадает далеко не каждому, я не могу остановиться, когда мечта уже так близко.

Аделина приезжала ко мне через день, поддерживала, и я чувствовала, что появился человек, которому я нужна – не важно, зачем, это совершенно не имело для меня никакого значения. Я была нужна Аделине, и она делала все, чтобы я вернулась к нормальной жизни. Большего я знать не хотела.

Прошел год, прежде чем я поняла, что действительно больше не думаю о выпивке и могу спокойно заходить в винно-водочный отдел. Аделина сдержала слово и оплатила мне учебу в кулинарной школе, которую я посещала с удовольствием. Это отняло еще два года, но я стремилась учиться, много читала, постоянно что-то готовила, удивляя соседей по квартире – они давно махнули на меня рукой и радовались уже тому, что я не привожу компаний, а пью тихо, в одиночку. И вдруг я начала готовить вкуснейшие блюда, которыми угощала их, и мои соседи в благодарность предложили помочь с ремонтом. Деньгами опять же помогла Аделина, и через месяц мою комнатуху было не узнать. В день выпуска я, получив диплом, пригласила Аделину в ресторан – до этого целый месяц подрабатывала в одной семье, готовила для них три раза в неделю, это соседка меня сосватала, и теперь я могла позволить себе на собственные сбережения посидеть в ресторане с человеком, подарившим мне новую жизнь.

Аделина согласилась. Я показала ей диплом с отличием и рассказала, что меня пригласили работать в ресторан. Аделина внимательно это выслушала, а потом сказала:

– Признаться, я тоже хотела предложить тебе работу, но ресторан – это, конечно, куда круче.

– А что хотела предложить ты?

– У меня, как ты знаешь, частная клиника, и я давно задумала перестроить процесс питания больных и персонала, но никак не могла подобрать начальника в кухонный блок. Хотела предложить тебе, но раз поступило предложение из ресторана…

– Ну, вот еще! – едва не подпрыгнув на стуле, заявила я. – К черту ресторан, подумаешь! Если ты мне доверяешь, то я рада буду у тебя работать.

Она внимательно посмотрела на меня:

– Аня, я говорю серьезно. И не хочу, чтобы ты из благодарности отказалась от хорошей карьеры.

– Слушай, ну, при чем тут карьера? Я хочу готовить и кормить людей, а не по ковровой дорожке разгуливать. Я буду счастлива, если мои блюда будут кому-то нравиться.

– Но ты ведь мечтала что-то новое изобретать.

– А кто мешает мне изобретать это новое на кухне клиники? Может, вообще новую диету создам! – Меня так воодушевила эта идея, что я от нетерпения ерзала на стуле. – Ты только подумай – ведь можно и диетическую пищу готовить так, что она будет лучше ресторанной! Можно еще какой-нибудь буфет придумать для тех, кто приходит навещать своих родных. Почему бы людям не выпить чайку, скажем, с булочкой или кексом?

Аделина внимательно слушала меня, подперев щеку кулаком, а потом вынула из сумки блокнот и начала быстро что-то записывать.

– А мне нравится твоя идея, – сказала она, закончив писать. – И если ты возьмешься за ее осуществление, то это будет прекрасно.

– Разумеется, я возьмусь.

Так я попала в клинику Аделины Драгун и заняла там пост начальника кухонного блока с неограниченными полномочиями. Первым делом я избавилась от прежних поваров и набрала тех, с кем смогла бы сработаться. Потом пересмотрела оборудование и посуду. Потом организовала-таки буфет в зимнем саду, изменила меню, ввела в него новые блюда, и Аделина начала получать восторженные отзывы от пациентов. Затем я организовала питание персонала и сотрудников, и те тоже были довольны нововведениями. Словом, я почувствовала себя на своем месте и занялась тем, о чем давно мечтала.

А потом я решила принять участие в телешоу о кухне. Но из этой затеи ничего не вышло. Неопытная во всяких закулисных интригах, я не сразу разобралась, что к чему, и старалась изо всех сил, не понимая, что победитель уже определен, и это вовсе не тот, кто лучше готовит. Раз за разом я выигрывала конкурсы, но рейтинг мой у зрителей неизменно был низким, зато на первом месте шла девица, не умевшая, как оказалось, даже омлет пожарить. Увлеченная собственными блюдами, я не обращала на нее внимания, но однажды в ходе очередного задания отвлеклась и увидела, что вместо нее у плиты стоит какой-то посторонний мужчина, а сама участница в это время сидит в кресле и ест яблоко. Это возмутило меня до глубины души, и я не смогла сдержаться, подошла к продюсеру и спросила, в чем дело.

– Ну, ты как маленькая, – рассмеялся он. – Не понимаешь, что победителей с такими лицами, как твое, просто не бывает? Это телевидение, детка, тут важна фактура. Тебя взяли за талант, но победить ты не сможешь.

Я растерялась и пошла назад, к своему столу. Проходя мимо девицы, не сдержавшись, толкнула ее кресло и прошипела: «Стерва!» Та спокойно встала, взяла с плиты сковороду и, догнав меня, плеснула ее содержимым прямо мне в лицо. Это оказалось масло, хотя потом девица утверждала, что перепутала и не видела, что сковорода раскалена. С ожогами меня увезли в больницу, шоу закрыли, на девицу завели уголовное дело – но этого ничего не было бы, если бы не Аделина, поднявшая все свои связи. Лицо она оперировала мне сама, и когда последние повязки были сняты, я себя не узнала.

– Не вздумай реветь, – предупредила Аделина. – Не порти мою работу.

Участие в шоу обернулось для меня новой внешностью и знакомством с ресторанным критиком Ингой, у которой я потом много раз консультировалась по разным вопросам.

Вот так Аделина Драгун спасла мою жизнь, мою внешность, меня саму. И чем в итоге я отплатила ей? Предательством. Но теперь у меня есть шанс все исправить, потому что я знаю, что с ее братом все в порядке. Надеюсь, это хоть как-то смягчит мою вину.

Матвей

Операцию маленькой Насте он сделал хорошо. Матвей не кривил душой и всегда относился к себе критично, а потому оценивал свою работу придирчиво. Но с Настей все получилось отлично. Шрамы будут минимальные, а со временем и вовсе станут еле заметны. Зато девочка будет иметь нормальную внешность, что, конечно же, очень важно, что бы она там ни говорила. Перед операцией Настя даже улыбнулась ему, лежа на каталке. Она ничего не знала об отце и о том, что его, скорее всего, осудят на длительный срок. Матвей запретил персоналу болтать об этом, чтобы до девочки не дошли слухи. Когда она немного оправится после операции, психолог поговорит с ней и все расскажет.

Настю увезли в послеоперационную палату, а Матвей, помывшись, пошел к Аделине на доклад.

В палате он застал странную картину. Драгун сидела, отвернувшись к стене, а на стуле рядом развалился тот самый представитель министерства, которого вчера Матвей отсюда выставил.

– Добрый день, – поздоровался Мажаров, входя.

– Не могли бы вы нам не мешать? – неприязненно поинтересовался министерский чин.

– Не мог бы. У меня несколько вопросов к Аделине Эдуардовне.

– Это подождет.

– Это кто так решил?

– Это я так решил. А теперь потрудитесь оставить нас.

– Паша, хватит комедию ломать, – глухо сказала Аделина, поворачиваясь, и Матвей с удивлением увидел, что глаза ее мокры от слез. – Что случилось, Матвей Иванович?

– Хотел обсудить операцию Насти Котовой и тактику послеоперационного ведения.

Она посмотрела на министерского:

– Пожалуйста, погуляй минут десять, я должна обсудить пациентку.

Тот недовольно сморщился, но вышел.

– Мне сделать так, чтобы он ушел? – спросил Матвей, но Драгун отказалась:

– Все в порядке. Говорите, что там по Котовой.

Матвей отчитался о ходе операции, они обсудили, как следует вести девочку в послеоперационном периоде, и Матвей понял, что пора уходить.

– Вам точно ничего не нужно?

– Все в порядке, – повторила Аделина, и Матвей вышел из палаты.

К его удивлению, этого Павла нигде поблизости не оказалось. «Наверное, и впрямь гулять ушел, погода-то хорошая», – подумал Мажаров.

Он отправился в административный корпус через переход, но, задумавшись, свернул не налево, а направо, в коридор, ведущий вниз, к кухонному блоку.

Поняв свою ошибку, он уже собрался вернуться, когда услышал какую-то возню, шум борьбы и женский вскрик. Не раздумывая, Матвей кинулся в подвал, откуда доносились звуки. Метрах в пяти от него по полу катались два тела, а третье лежало чуть поодаль без признаков жизни. Мажаров в два прыжка подскочил к дерущимся и попытался разнять их, но они так вцепились друг в друга, что ему это не удалось. Тогда Матвей начал без разбора молотить кулаками по этому сплетению тел, даже не видя, кому и куда попадает. Наконец один из дравшихся ослаб или потерял сознание, и Матвей ухватил второго, еще сопротивлявшегося. Пару раз крепко встряхнув его, Мажаров пригляделся и увидел, что держит за грудки Павла. У того был разбит нос, рассечен лоб и из ссадины текла кровь, заливая глаза. Он тяжело дышал и еле ворочал языком:

– А… хирург… ну-ка… отпусти…

– Нет уж, уважаемый, пока не разберусь, не отпущу, – процедил Матвей и, волоча его за собой, ногой перевернул второго.

Это оказался худой довольно молодой мужчина в черной толстовке. Черты его лица показались Матвею смутно знакомыми, но он не смог вспомнить, где именно видел его. Парень был без сознания. Тогда Матвей, все еще надавливая на вывернутую руку Павла, повлек его за собой дальше, ко второму телу. Это была Анна. Она лежала на боку, поджав ноги к животу, голова запрокинулась назад, и из уха текла кровь.

– Я что-то ни фига не понял, – протянул Матвей, сильнее нажимая на руку Павла, так, что тот взвизгнул. – Это что тут у вас произошло?

– Не твое… не твое дело… – простонал Павел. – Отпусти меня… если… неприятностей… не хочешь.

– Неприятностей? Я? Даже не знаю… – Свободной рукой Матвей вынул телефон и позвонил в охрану. – Это Мажаров. Пришлите срочно кого-нибудь в переход к кухонному блоку и вызовите полицию. У нас посторонние на территории.

– Ты сейчас своими руками… карьеру свою угробил… – процедил Павел, сплевывая кровь, заливавшуюся ему в рот. – Ты знаешь… кто я?

– Да я как-то не боюсь чинов и регалий. А вот вы, господин хороший, изрядно мне надоели. Какого черта вы делаете там, где вам вообще не место, а? Это служебное помещение, и посторонних тут быть не должно.

– Это не твое дело…

– Что-то часто вы эту фразу повторяете, не нравится мне это.

– Давай по-хорошему… Ты меня отпусти, и я уйду. И даже забуду, что ты мне лоб рассек…

– Ну, за это извините, не рассмотрел. Но отпустить не проси, хочу разобраться.

Подоспели охранники, и Матвей передал им Павла, наказав следить за ним и ни в коем случае не отпускать. Сам же занялся Анной, которая начала приходить в себя.

– Аня, ты головой не тряси, у тебя кровь идет из уха, похоже, перепонка лопнула, – сказал он, видя, как та пытается сесть. – Но это ничего, заживет.

– Гек… – прошептала она. – Где Гек?

– Гек – это, видимо, вон тот парень в толстовке? Он жив, только в отключке. Возможно, это я его так… темно было, не разберешь, где кто, а они, как два бешеных кота, по полу клубком катались. Ничего, очнется. Кто это?

– Это… это брат Аделины…

– Чего? – удивленно протянул Матвей, оглядываясь на неподвижно лежавшего парня. – Брат?

– Да… родной… Она его ищет, а он здесь.

– Так вот кто тут по ночам с фонарем бегал… Ясненько. Ты скажи – сидеть можешь? – Она кивнула. – Тогда вот что… – Матвей отнес ее к стене, посадил, прислонив спиной. – Так пока лучше будет, а я посмотрю этого бедолагу.

К счастью, на помощь из отделения уже бежали Филипп и анестезиолог Сергей с аптечкой первой помощи. Следом пришли и медсестры с каталками, Анну и Гека уложили и отвезли в отделение, а Матвей направился встречать полицию.

Павла увезли в отделение, хотя он и угрожал неприятностями и полицейским, и Матвею. Мажаров же, подписав все, что требовалось, вернулся в реабилитацию. Аделины в палате не оказалось, но он точно знал, где ее искать. Именно там она и оказалась – в перевязочной, где Филипп обрабатывал длинный порез на плече ее брата. Аделина сидела в углу перевязочной в кресле-каталке и, сцепив в замок руки, неотрывно смотрела на стол, за которым работал Филипп. Когда Мажаров вошел, она подняла на него глаза и пробормотала:

– Спасибо.

– Да за что… а кто это его так располосовал? Вроде никаких ножей там не валялось, а порез-то о-го-го…

– Был еще один нападавший, – сказал вошедший в перевязочную анестезиолог. – Аня сказала. С ней там полицейский сейчас беседует.

– Еще один? – повторила Аделина. – То есть кого-то поймали?

– Да. Знакомый ваш из министерства.

– Что?! – Она побледнела и сделала такое движение, словно собиралась встать из кресла, но Матвей оказался рядом и не дал ей сделать этого:

– Спокойно. Нам хватит двух пострадавших, мы ж не неотложка. Его задержали до выяснения, но, похоже, тут еще много чего придется выяснять.

А с братом вашим все в порядке будет, да, Филипп?

– Разумеется, – откликнулся тот. – Зашил я его красивенько, будет тоненький шрам, так даже интереснее – девушки начнут восхищаться.

Аделина не сводила с Матвея глаз:

– Откуда вы знаете, что он мой брат?

– Аня сказала.

– А Аня… Она откуда это знает?

– Ну, это вы у нее потом спросите. А что за странное имя у него – Гек?

– Гек? – повторила Аделина, словно пробуя имя на вкус. – Нет, его зовут Николай.

– Анна сказала – Гек. Но это не важно. Главное, все живы, все здоровы, все нашлись.

Она сжала руку Матвея и молча кивнула, снова уставившись на лежащего на столе брата.

Анна

Я пришла в себя в палате, переодетая в больничную одежду. Голова очень кружилась, хотелось пить, но позвать я никого не могла. Весь сегодняшний день виделся мне каким-то фильмом ужасов, в котором за каждым углом подстерегала опасность. Я шла к Геку, чтобы отвести его к Аделине, решив, что так всем будет легче – она успокоится, а Гек поверит, что я не хотела причинить зла ни ему, ни его сестре. Мне просто необходимо было оправдаться перед ними обоими, я не могла больше носить в себе эту тяжесть. Я не стала говорить ему, куда мы идем, опасаясь, что Гек заупрямится, но он, как мне показалось, все понял, потому что сказал:

– Я был здесь лишь дважды. Интересно, как тут теперь все устроено.

Мы вышли в переход, и тут я увидела Мишу. От неожиданности я остановилась, Гек уткнулся мне в спину:

– В чем дело?

– А я объясню, – широко улыбаясь, сказал Миша. – Ты, сучонок, решил меня перехитрить, да? Через чердак ушел, через крышу? Думал, я не догадаюсь, куда именно ты рванешь? Был бы умнее – не подставил бы ни Аньку, ни сеструху свою.

– Миша, не надо, – попросила я, надеясь, что смогу убедить его не трогать Гека. – Он ничего не знает, он не имеет никакого влияния на Аделину.

– Ты вообще заткнись, с тобой позже поговорим.

Я вдруг увидела, как за спиной Миши появился мужской силуэт, и обрадовалась, что это кто-то из врачей, а потому заорала:

– Помогите! Помогите мне!

Миша обернулся и захохотал:

– Ага, сейчас поможет. Только мне. Паша, а мы тут, видишь, беседуем – на ловца и зверь бежит. Смотри, кто тут у меня.

– Нашелся беглец наш? – чуть задыхаясь от быстрой ходьбы, проговорил приблизившийся к нам Одинцов – а это был он. – Отлично. Ну, сейчас пойдем с тобой сестру уговаривать, раз эта дура по-человечески не хочет.

– Я никуда не пойду, – неожиданно твердо сказал Гек. – Она тут ни при чем. Мой долг – с меня спрашивайте.

– Ишь, заговорил, братское сердце, – засмеялся Миша. – А то, что она до этого самого дня за тебя свои деньги отваливала – тебе в башку не приходило? Если б не это, тебя бы уже давно на запчасти разобрали. Но тут не в деньгах дело, дружок. И должок твоей сестры куда больше. Так что ты должен нам помочь убедить ее в необходимости его вернуть.

И вдруг Гек бросился на Мишу. Это было так неожиданно, что я даже не сразу поняла, что происходит. Миша отпрыгнул в сторону и выхватил из кармана нож, блеснуло лезвие, Гек тонко вскрикнул и схватился за руку. Я, не помня, что делаю, кинулась на Мишу, молотя его кулаками по чему придется. Тот сперва опешил, но потом отпихнул меня:

– Совсем сдурела, тварь? Ты на кого руку поднимаешь? Босячка чертова!

Ко мне на помощь кинулся Гек, но его сзади схватил Одинцов, и они покатились по полу, колотя друг друга. Я же снова бросилась на Мишу, и тот с размаху ударил меня в живот. Я упала, а разъяренный Мишка еще раз ударил в живот, теперь уже ногой, и, размахнувшись, пнул в голову. Последнее, что я видела, были яркая вспышка света, глухая боль и тишина.

Очнувшись, я увидела над собой лицо склонившегося Мажарова и сразу спросила о Геке. Больше меня ничего не интересовало – только то, чтобы он был жив. Потом опять провал и пробуждение в палате. Было темно – видимо, уже наступила ночь, я попыталась сесть, но не смогла, очень болело все тело. Дверь палаты тихо скрипнула, я решила, что это медсестра, и обрадовалась – сейчас попрошу попить. Но вошедший быстрыми шагами приблизился ко мне, держа в руках что-то большое, объемное. Последнее, что я увидела, было лицо Миши – такое родное, улыбающееся. А потом снова наступила темнота.

Аделина

Анна лежала в постели так, словно спала. Если бы не совершенно белое лицо и безжизненно свесившаяся с кровати рука, никто бы и не догадался. Ее обнаружила дежурная сестра, пришедшая утром с термометром. В отделении поднялся переполох, и слухи мгновенно расползлись по всем этажам. Мне обо всем рассказала Аллочка, пришедшая навестить перед работой. Я просто окаменела от этой новости. Анны больше нет…

Я попросила Аллу отвезти меня в палату, где лежало тело, и спросила, вызвал ли кто-то полицию. Оказалось, что все уже сделано. Но мне нужно было посмотреть на нее в последний раз, попрощаться.

Я сидела в кресле возле постели, на которой лежала мертвая Анна, вглядывалась в ее лицо, такое идеальное, красивое, и вспоминала ту испуганную, запитую женщину, с неприкрытым вожделением взиравшую на витрину с кухонной утварью. Даже тогда в ней было столько света и столько любви, что я не могла удержаться и пройти мимо. И подначивший меня главный хирург города, похоже, даже не понял, что в тот момент свел меня с человеком, который стал моим единомышленником. Я помогла ей, а она стала моим человеком, проводником моих идей. Она поддерживала меня во всем, реализуя и собственные задумки. Мы были отличным тандемом. И вот ее больше нет. И я даже не знаю, кто сделал это.

В дверь постучали, и заглянула Алла:

– Аделина Эдуардовна, тут молодой человек… – Но ее отодвинули, и в палату ворвался Николенька.

Увидев тело Анны, он вдруг судорожно всхлипнул и бросился к кровати, едва не перевернув меня вместе с креслом:

– Аня! Аня, нет, нет, нет! – заорал он, падая у кровати и молотя кулаком здоровой руки по раме.

Я ничего не понимала – они не были знакомы, никогда не виделись, и вдруг он устраивает такой концерт.

– Коля, Коля, в чем дело? – Я дотянулась до его плеча, и он вздрогнул, поднял заплаканное лицо:

– Она была моим другом… я ее полюбил, привязался…

– Коля…

– Молчи, Деля! – простонал он. – Молчи… я урод, я вас подставил – и ее, и тебя! Я совсем берега потерял с этим покером, Делька, прости меня… это из-за меня, все из-за меня… я уеду, исчезну, и они отстанут от тебя.

– Успокойся, маленький засранец, – произнесла я, вдруг почувствовав, насколько устала от этих постоянных игр в прятки. – Больше меня никто не тронет. И тебя тоже. Я не знаю, что тебя связывало с Анной, и даже не хочу, наверное, знать. Но если ты еще хоть раз потянешься к компьютеру и войдешь на сайт игроков в покер, я лично тебя искалечу. Ты понял?

Он уткнулся в мои колени и заплакал навзрыд, как маленький. В детстве он так плакал маме, когда его обижали в школе или когда он падал и разбивал коленку. Маленький, затравленный, несчастный… Меня переполняли жалость и злость одновременно, но он был единственным родным человеком, оставшимся у меня – как я могла не простить его? Да никак…

Эпилог

Аделина так и не узнала, что на самом деле связывало ее брата и погибшую Анну. Человека, убившего ее, так и не нашли, а Павла Одинцова отпустили за отсутствием состава преступления. Он уехал в Москву и там через два месяца попался на крупной взятке.

Аделина восстановилась после травмы и только спустя полгода позволила себе вновь войти в операционную и взять в руки скальпель. Вскоре она с успехом восстановила лицо Вики Канторович, как и обещала. Вика прошла курс реабилитации, избавилась от пристрастия к наркотикам и нашла себе нового кавалера прямо в клинике. Им оказался тот самый пожарный, которого оперировал Матвей Мажаров в свой первый рабочий день в клинике.

Маленькая Настя Котова выписалась из клиники после операции и вернулась к матери, родившей к тому времени еще одного ребенка. Матвей несколько раз навещал девочку и в один из таких визитов привез ей планшет Анны, где та хранила свои рецепты и записи тех выпусков кулинарного шоу, что успели выйти в эфир.

Николай Драгун переехал жить к сестре, восстановился в университете и все-таки получил диплом журналиста. Но по специальности работать не стал, а устроился администратором в клинику Аделины. Вместе с сестрой они часто навещают две могилы на городском кладбище – матери и Анны.

Аделина вместе с Мажаровым разработала новый метод пластики носа. С этой разработкой они поехали на симпозиум в Швейцарию, где Аделина впервые за много лет увиделась с отцом. Она сумела найти в себе силы и отпустить старые обиды, и общение их стало легче и проще.

Матвей Мажаров прошел курс психотерапии и почти совершенно избавился от своей боязни быть брошенным женщиной. Неожиданно для всех он начал ухаживать за Аделиной, и та даже ответила ему взаимностью, хоть и попросила не надеяться на что-то серьезное. Но Матвей заручился поддержкой Оксаны и Всеволода и не теряет надежды однажды назвать Аделину своей женой.

Примечания

1

Стихи Ольги Пряниковой.

(обратно)

Оглавление

Аделина

Матвей

Анна

Аделина

Матвей

Аделина

Анна

Матвей

Аделина

Анна

Аделина

Матвей

Анна

Аделина

Матвей

Анна

Аделина

Матвей

Анна

Аделина

Матвей

Анна

Аделина

Матвей

Аделина

Анна

Матвей

Аделина

Анна

Матвей

Аделина

Анна

Матвей

Анна

Аделина

Анна

Матвей

Анна

Аделина

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg