«Мы умрем в один день»

Мы умрем в один день (fb2) - Мы умрем в один день [сборник] 1784K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Николаевич Першанин

Першанин Владимир Мы умрем в один день: Криминальные повести

Пуля для капитана Ольхова

Часть 1

1

Ольхова хоронили в четверг. На кладбище шел снег, мокрый, вперемешку с дождем. Растоптанные комья глины липли к подошвам и лезвиям лопат.

Кузин, заведовавший похоронами, произнес торопливую складную речь, где было все, что положено. Старушки в черных платках, похожие на мокрых грачей, стояли у кучи ржавых старых венков и крестились. После Кузина стал выступать кто-то еще. Двое могильщиков негромко спорили, кому оставаться забирать веревки и лопаты. Крайняя старушка строго смотрела на них, бесшумно шамкая сморщенным ртом.

Сергеев, начальник уголовного розыска, отошел в сторону. Младшая дочь Ольхова плакала, и ее пытались увести, потому что она мешала забивать крышку. Жена стояла молча, окруженная родственниками. Год назад они развелись и не жили вместе, но хоронили Ольхова из ее квартиры.

Областное начальство еще не приехало, да и вся эта невеселая процедура исполнялась по ускоренному варианту. А чего иного можно было ждать, когда хоронили застрелившегося милицейского капитана?

Поминки устраивали в кафе, двухэтажной стеклянной коробке, недалеко от горотдела милиции. Был период активной кампании за трезвость, и водку ставить на столы не разрешалось. Ее разливал и подносил по полстакана мужик в черном лоснящемся на рукавах пиджаке, видимо, кто-то из родственников жены.

Сергеев вслед за Кузиным выпил водку и пошел к столикам, где женщины разносили тарелки с борщом. Одна из них показала Сергееву, куда сесть, и он торопливо опустился, желая лишь одного: чтобы его никто ни о чем сейчас не спрашивал и не пытался завести разговор.

У вешалки начальник городского отдела милиции Бондарев, сцепив на животе руки, что-то тихо говорил жене Ольхова. К нему бочком подбежал Кузин, с полминуты деликатно помолчал, а потом стал приглашать за стол. Бондарев крутнул в его сторону тяжелой лохматой головой и опять повернулся к жене Ольхова. Сергеев отщипнул кусочек хлебного мякиша и стал катать из него шарик.

Через несколько дней он разбирал дела Ольхова, раскладывая на столе папки и отдельные исписанные листы — материалы по нераскрытым преступлениям. Они уже изучались и прокуратурой, и им самим, когда проводилась проверка по самоубийству. Теперь надо было решать, кому поручить дальнейшую работу над ними.

За Ольховым числились два уголовных дела. Зная его неторопливость и обстоятельность, много Ольхову не поручали. Раньше Бондарев на него злился, называл волокитчиком и даже переводил в участковые. Ольхов действительно не укладывался в сроки. Он не любил спешки, когда приходилось работать сразу по нескольким делам. Этого не любили и остальные, но деваться было некуда — не хватало людей и времени. Все другие оперативники в отделении уголовного розыска были моложе Ольхова и успевали побольше, чем сорокалетний капитан. У Ольхова, конечно, тоже имелась хватка. Но он не умел разрубать узлы. Так говорил Гриша Шевчук, бывший начальник уголовного розыска, на. чье место Сергеев заступил два года назад. Шевчука назначили замом к Бондареву.

Начальником уголовного розыска должен был стать Ольхов. Но не стал. Сыграли свою роль и строптивая натура, и семейные неурядицы, а, возможно, это самое неумение рубить узлы. Ольхов считался одним из самых опытных оперативников в отделе. Ему поручали сложные преступления, и, как правило, не торопясь, обкатывая дело, как камешек, со всех сторон, он доводил его до конца. Про него готовили большую статью в областной газете, но потом в самый последний момент сняли, когда узнали, что разводится с женой.

Последнее время Ольхов занимался материалами по квартирным кражам. Еще на нем числилось дело по хулиганству. Кражи посыпались на город с весны, и долгое время не удавалось напасть на след преступников. Недели две назад Ольховым был задержан Генка Куртенков по кличке Куртенок, у него изъяли часть краденого. Но двадцатилетний Куртенок, бывший «неблагополучный» подросток, — мелочь. За ним стоял человек поопытнее, имевший своих наводчиков, которые помогали выходить на нужные квартиры, где можно поживиться не только спрятанным в серванте колечком с камушком или ковриком со стены. Уносили японские магнитофоны, драгоценности, кожаные плащи, меха.

Преступная группа несколько раз с большой точностью выходила на квартиры, где хранились крупные суммы наличных денег. Город наводнили слухи, шли жалобы, и дело стояло на контроле в горкоме партии. Последнее время Сергеев работал по ограблению кассы в пригородном совхозе. Дело близилось к завершению, и теперь квартирными кражами, очевидно, придется заниматься ему. Сейчас это самое горячее дело.

Куртенок брал на себя лишь три кражи из полутора десятков, совершенных в городе. Может, и в этих бы не признался, но не давали отвертеться вещи, изъятые при обыске. Вещей и денег было не очень много — видимо, Куртенок получал небольшую часть. В протоколах допросов он упорно стоял на своем, утверждая, что кражи совершал один, и довольно обстоятельно рассказывал, как открывал двери. Нашли у него и Набор отмычек.

С Куртенком предстояло заниматься, и дело выглядело перспективным. Ольхов сумел-таки нащупать нужную нитку. На пустом месте вычислил Куртенка.

Второй материал был попроще. Нанесение телесных повреждений, или хулиганство. Сергеев был в общих чертах с ним знаком. Бегло перелистал страницы дела. Бывший спортсмен избил двоих парней. Потерпевшие поясняют, что, когда шли по улице, их догнала машина, из которой выскочил незнакомый парень и стал наносить удары. Подать заявления оба отказались. Фамилия спортсмена Васин, ему тридцать один год, кажется, раньше он выступал за сборную города по боксу. Потерпевшие гораздо моложе его. Один учащийся ПТУ, второй не работает. Оба ранее судимые. Васин указывает в объяснении, что несколько дней назад к нему на улице привязались подростки. И вот теперь представился случай расплатиться, но, кажется, он ошибся, принял их за других. Это были первые объяснения. Позже все трое дружно заверили, что они старые знакомые и даже родственники, просили прекратить дело. Но дело не прекращали, потому что один из парней, Борис Полетаев, был избит очень сильно. Трещина в кости голени, сломаны два пальца на руке плюс сотрясение мозга. Материалы находились у Ольхова почти два месяца. Вначале этим делом занимался Голубев, но оно, видимо, зашло в тупик, и его забрал Ольхов, но тоже затянул. Его понять можно. Какие уж тут хулиганы, когда вышли на след квартирников!

2

Бондареву под пятьдесят. У него седые рассыпающиеся на затылке волосы и рыхлый, картошкой, нос. Полковника ему присвоили недавно.

Бондарев читал какую-то справку из раскрытой папки, лежавшей перед ним. Дыхание у начальника было прерывистым и шумным. Последние годы он огруз и постарел. Недавно снова лежал в больнице — аритмия сердца. Наверное, Бондарев скоро уйдет на пенсию, хотя сам об этом речь никогда не заводил. Бондарев — пенсионер! Звучит жалко. Человек, в течение одиннадцати лет возглавлявший самый крупный отдел милиции в области, будет ходить по утрам с авоськой за молоком, играть в домино со стариками у подъезда. Хотя Что в этом такого?

Наконец, он отложил справку.

— Ценный документ прислали, — постучал он ногтем по голубоватым листкам. — Усилить, укрепить, активизировать… Мы, конечно, активизируем! Как же нам не активизировать, если руководство требует! А вообще, лучше бы бензину подкинули. — Он остановил рассеянный взгляд на Сергееве. — Давай, Вячеслав Николаевич, докладывай, с чем пришел…

Раскрыл протянутую папку и бегло полистал материалы по квартирным кражам.

— Куртенком займись лично. У Шевчука другие дела.

— По телесным повреждениям сроки затянуты, Михайл Степанович. — Надо поручить кому-то из следователей, пусть срочно заканчивают и передают в суд.

— Третий месяц тянем, — пробормотал Бондарев, — прокурор нам шею намылит. Он наискось черкнул пальцем на одном из листов резолюцию. — Никаких следователей. Доведите сами до ума. Пусть Голубев разбирается. Он начинал, ему и заканчивать.

— Потерпевшие отказываются. Мол, ничего не было, сами упали…

— Ну и что ж теперь? — недовольно, с ноткой раздражения спросил Бондарев. — Еще три месяца тянуть будем? Если нет претензий, готовьте отказной материал. — Он нажал кнопку переговорного устройства. — Пригласите ко мне Лисянского!

Заключение по факту смерти старшего оперуполномоченного уголовного розыска Ольхова Александра Ивановича занимало три листа машинописного текста. Его готовил замполит горотдела Лисянский. Материалы собирал Сергеев.

«15 ноября в 19 час. 10 мин. в своей квартире был обнаружен лежащий на полу труп капитана милиции Ольхова А. И. с огнестрельным ранением в грудь. Рядом с трупом находился принадлежащий ему пистолет ПМ № 116204.

Судебно-медицинской и баллистической экспертизами (акты прилагаются) установлено, что смерть Ольхова произошла от полученного огнестрельного ранения 14 ноября, предположительно от 21 до 22 часов вечера, через 25–30 минут после выстрела.

Выстрел произведен в упор, с расстояния не более одного сантиметра. На пистолете и стреляной гильзе обнаружены отпечатки пальцев Ольхова. Других отпечатков нет. Экспертиза также показала, что гильза выброшена после выстрела из данного пистолета. Пуля, пройдя сквозь тело и ударившись о кирпичную перегородку, подверглась сильной деформации. Однако очевидно установлено, что пуля выпущена из пистолета ПМ.

Других повреждений на трупе не обнаружено. Следов борьбы, взлома двери, а также присутствия в момент смерти в квартире посторонних лиц не установлено. Никто из опрошенных соседей (прилагаются 18 объяснений) не видел, чтобы в квартиру номер 23 кто-нибудь вечером 14 ноября заходил или выходил. Городской прокуратурой в возбуждении уголовного дела отказано.

После развода с женой, с ноября прошлого года, Ольхов проживал в однокомнатной квартире вместе с матерью, которая умерла четыре месяца назад. Его неоднократно видели в нетрезвом состоянии. В квартире на кухонном столе обнаружена половина бутылки коньяка. Следов алкоголя в организме Ольхова вскрытием не установлено.

Мыслей о самоубийстве Ольхов вслух не высказывал, но в то же время в его поведении отмечались элементы депрессии. Опрошенные сотрудники: Кузин, Голубев, Черных, Яковчук и др., — а также его знакомые слышали от него такие фразы: «Устал, все надоело, все опротивело, уехать бы куда-нибудь и не видеть ничего».

Таков текст заключения. Под ним подписи Лисянского и Сергеева. Потом эту бумагу направят в область. Если в материалах не будет неясностей, их спишут в дело. А на очередной коллегии отметят, что в коллективе горотдела не на должной высоте политико-воспитательная работа. Сотрудники злоупотребляют спиртными напитками, оставляют: семьи — чего уж тут удивляться последствиям!

Раньше по каждому происшествию приезжала целая комиссия из области. Теперь доверяют и местным работникам,

Сергеев помнил Ольхова нескладным, сутулым, в сером костюме и широкополой шляпе. Он ходил, слегка приволакивая ногу, поврежденную еще в детстве. из-за этого Саню не хотели брать в милицию, и он попросил кого-то из друзей пройти хирурга вместо него. А может, по-другому был о. Саня Ольхов умел быть настырным. Сергеев знал это лучше других. Хотя мношх вводили в заблуждение его очки и сутулые плечи. Наверное, он был невезучим. Из вечных капитанов, которые учат лейтенантов, а потом те уверенно обгоняют своих учителей, становятся сами капитанами, а потом майорами. А Ольхов по-прежнему надевал в праздничные дни мундир с четырьмя маленькими звездочками.

Одно из первых дел, с которого началась известность Ольхова, была раскрытие убийства водителя такси, совершенное неким Пономаревым. В город он приехал по оргнабору, заметая старые дела.

Это было глухое убийство, без свидетелей, улик, а о мотивах оставалось только догадываться. За городом в лесопосадке нашли брошенную автомашину-такси и в нескольких шагах от нее тело водителя, убитого зарядом картечи в спину. В горком партии пришла делегация таксистов. Заявили, что пока не найдут убийц, таксопарк на линию не выйдет.

Сколько лет назад это было? Десять? Или одиннадцать. Сергеев тогда только начинал работать в уголовном розыске. Ольхов задерживал Пономарева с кем-то из старых оперативников, и Помидор порезал ему стилетом пальцы. Сделанный из напильника, хорошо заточенный, с набалдашником на рукоятке в форме тигриной головы. Он метил в бок, но Саня схватил его за руки. У Ольхова имелся разряд по самбо, но было уже не до приемов — слишком быстро все получилось. Сталет несколько лет хранился в музее горотдела на стенде вместе с фотографиями. Потом по указанию очередного министра музеи стали убирать («ненужная парадность — наследие застоя»), и стенд исчез.

Дело тогда зависло. Опергруппа, созданная по его раскрытию, несколько недель энергично отрабатывала версии, переполошив бывших уголовников. С маху раскрыть убийство не удалось. Группа топталась на месте и начала понемногу распадаться — хватало и других дел, которые ежедневно поставлял большой город. Ольхов числился в группе с самого начала. Не выдержав дерготни, противоречивых команд начальства и всевозможных представителей из областного управления, он попросил дать ему одного человека в помощь и возможность спокойно работать. Вряд ли кто-нибудь обратил внимание на самонадеянное заявление не слишком опытного старшего лейтенанта, но Бондарев, умевший в то время совершать рискованные поступки, согласился. Свернул группу и предоставил ему свободу действий.

У Ольхова была своя система.

— Слава, мне никто не мешал, а это очень много значит!

Сергеев считал, что главное в его системе было хорошее знание людей и умение с ними говорить.

Потом Ольхов рассказывал:

«Кому-то срочно понадобилась машина. Может, совершить кражу или для каких других целей. Переворошили не меньше сотни подозреваемых. Пономарев в этот список не попал. Он к тому времени уже почти год жил у нас, пристроился сторожем в какой-то пригородной конторе, поигрывал в карты. Помидор хорошо знал дворы, где собирались компании играть под деньги. По картам он специалист; по возможности подшельмовывал, но не зарывался и сотни три-четыре в месяц имел всегда. Я заинтересовался им после разговора с одним из картежников. Ходит, мол, к нам во двор один молодой, почти всегда выигрывает. Не пьяный, а глаза дурные, и папиросы сам крутит. По всему видно, что анашой балуется. Познакомился я с ним на всякий случай. Оказалось, контора, где он работает, находится в той стороне, куда двигалось такси. Копнули поглубже. Что делал в день убийства и так далее. Ну и поплыл Помидор. А машина ему нужна была для кражи. Он собирался взломать сейф в колхозной бухгалтерии, а если сразу не получится, то погрузить этот сейф в багажник и вывезти. Помощника себе уже нашел, оставалось дело за машиной. Ни за что человека погубил, сволочь! Когда за руль уселся, мотор заглох, а завести не сумел…»

Бондарев долго читал заключение, морща бугристый лоб и перебирая пальцами. «Пальцы, наверное, от нервов», — механически подумал Сергеев. Начальник милиции снова собрал листы и достал из стакана ручку с красной пастой, которой он обычно правил документы.

— Вот здесь надо усилить, я же тебе говорил, Вадим Борисович. — Он посмотрел на замполита. — Развод с семьей произошел на почве злоупотребления спиртными напитками.

— Не из-за этого они развелись! — не выдержал Сергеев. — И про злоупотребления зря пишем. Выпивал он, но зачем до предела доводить? На работе его отродясь с запахом не замечали, по улицам тоже не шатался. Так про любого из нас можно сказать

Сергеев понимал Бондарева. Тот хотел от них документа, где бы четко прослеживались причины самоубийства и не оставалось неясных мест.

Лисянский, помаргивая, смотрел на Сергеева поверх очков. Он возвышался над ними обоими на целую голову.

— Министр четко заявил, что употребление алкоголя несовместимо с работой в милиции. Ольхова надо было гнать раньше. Это удар по нашему авторитету. Пил, бросил семью, потом застрелился. Конечно, он считался хорошим работником, с ним нянчились, и вот к чему это привело…

«Он не считался, а был хорошим оперативником. Может, самым сильным в горотделе». Сергеев хотел это сказать, но не сказал. Может понимал, что его слова в защиту товарища сейчас ничего не значат, а может не решился возразить начальству.

— Аморалка и распущенность, конечно налицо, — проговорил Бондарев, — и надо, чтобы в заключении это проглядывало. Подумайте, какие факты еще можно добавить.

«Наскрести», — подумал Сергеев.

— Про пустые бутылки в кладовке можно упомянуть. Там нашли пять штук пивных и одну из-под водки. Так и укажите. В квартире обнаружены пустые бутылки из-под спиртных напитков. Это ведь о чем-то говорит? — Бондарев продолжал чиркать красной пастой. — Надо отразить наши недостатки в политико-воспитательной работе. Такую фразу, например: «В отделе не было создано обстановки нетерпимости к негативным явлениям: злоупотреблению спиртными напитками, моральной распущенности…»

Лисянский кивнул и сурово посмотрел на Сергеева. Тот тоже кивнул машинально. Разумеется, он согласен с руководством. Стало противно за себя и стыдно за эти ничего не значащие суконные фразы, которыми, как досками, обкладывали Саню Ольхова.

Раздался телефонный звонок, и начальник, поздоровавшись, долго и терпеливо стал объяснять порядок прописки в оползневой зоне. Звонило, видимо, какое-то начальство, впрочем, и с подчиненными Бондарев разговаривал почти в такой же манере, не повышая голоса и терпеливо разъясняя свою точку зрения. Скольких городских руководителей уже пережил Бондарев? Со всеми умел находить общий язык. Осторожный дядька. Работать с ним можно. Всегда пойдет навстречу. Худо-бедно, а две-три квартиры в год для милиции постоянно выделяются.

Ольхов ладил с ним плохо. Особенно последние годы. Спорил на совещаниях. Однажды оборвал, когда Бондарев стал выговаривать ему за то, что он оставил семью. Впрочем, он и с другими часто был раздражителен. С Сергеевым они тоже не очень хорошо жили. Лисянский как-то заметил, что это типичное поведение неудачника.

— Невнятно изложены основные мотивы самоубийства. — Начальник милиции провел волнистую красную черту. — На твой взгляд, какие? — обратился он к замполиту.

— Мы указали.

Под словом «мы» Лисянский подразумевал, видимо, Сергеева и себя.

— А все же?

— Прежде всего, личная жизнь. Разлад с семьей. Неудачи на службе. Когда-то Ольхову предрекали большое будущее, о нем писали в газетах, конечно, это отразилось на самомнении, вспомните его выкрики на совещаниях. Я! Кругом надо было показать свое «я». А результат нулевой — один пшик. В сорок лет рядовой работник, полтора срока ходил капитаном. Согласен, Вячеслав Николаевич?

Очки повернулись в сторону Сергеева. Тот промолчал, перекатывая в пальцах авторучку.

— Конечно, лучше о покойнике вообще не говорить плохого. Тем более, Ольхов был хорошим товарищем, и как работник проявил себя. Но… — он развел руками, — наше дело дать объективную картину без эмоций.

На следующее утро заключение ушло в область. Несмотря на кажущееся спокойствие, Лисянский заметно нервничал. Происшествие по личному составу. Неизвестно, какие выводы в отношении его может сделать начальство. Бондарев что? Он свое отслужил — хоть завтра на пенсию. А у Лисянского все может полететь из-за одного выстрела. Не справился, не обеспечил…

3

Дело по нанесению телесных повреждений гражданам Полетаеву и Зимовцу Сергеев передал оперативнику из своего отделения Олегу Голубеву, а сам начал заниматься Куртенковым. Вырисовывались несколько кандидатур, которые могли быть основным звеном в серии квартирных краж. Часть из них была уже отработана Ольховым, но поиски пока велись втемную. Куртенков не боялся колонии. С Сергеевым вел себя нахально, и чувствовалось, всем поведением он торопится закрепить в воровской среде свой авторитет. Сергеев понял — про сообщников он ничего не скажет. Разве что случайно сболтнет.

Расположить Куртенкова к себе не удавалось. Генка курил предложенные сигареты и продолжал отмалчиваться. Все же кое-что интересное появилось. Несколько раз его видели с женщиной лет двадцати восьми. По возрасту вряд ли она была подругой Куртенкова. На вопрос об этой женщине Генка среагировал беспокойно. Так беспокойно, что Сергеев почувствовал — тепло! Здесь надо копать. На все вопросы о женщине Куртенков отвечал непонимающей улыбкой и, моргая, заводил разговор на другую тему. В конце концов замкнулся и стал проситься в камеру.

И вообще все шло совсем не так, как хотелось. По квартирным кражам он продолжал третий день топтаться на месте. Потом явился начальник следственного отдела и стал выговаривать, что неправильно оформлены некоторые материалы по ограблению кассы. Он был прав, но Сергеев стал огрызаться — подумаешь, аристократы, с девяти до шести, как бухгалтерии, работают, а еще претензии выдвигают! Пусть бы сами попробовали, высунув язык, по хуторам побегать, да раскрыть это ограбление.

К Марине Ольховой он попал лишь в субботу. Жила она в темной двухкомнатной «хрущевке» на пятом этаже старого серого дома. Сергеев не был здесь около двух лет, если не считать похороны Ольхова, когда вместе с другими он выносил по лестнице гроб с телом.

Они сидели за маленьким журнальным столиком. Разговор не получался. Они знали друг друга много лет, но сейчас, мучительно выискивая, о чем говорить дальше, Сергеев вдруг понял, что, в сущности, он ничего не знает об этой женщине, сидящей напротив. Ольхов ему не рассказывал о причинах развода. Он вообще редко говорил о своей семейной жизни.

Марина заговорила сама.

— Знаешь, Слава, давай не усложнять вещи. Не надо соболезнований и прочего. Позавчера девять дней было. Мы никого не собирали, одни родственники. — Она поднялась и достала из серванта бутылку, в которой оставалось немного водки. — Я сейчас соберу на стол.

— Не надо, Марина. Я буквально на несколько минут.

— Ничего, тебе сегодня спешить некуда. С Санькой вы целыми вечерами просиживали. Вот с тобой и помянем его. Ты по служебным делам зашел или нас проведать?

— Какие там дела?

Ложь прозвучала не очень убедительно. Они выпили, не чокаясь.

— Как семья?

— Ничего.

— Ничего… — повторила она, усмехнувшись, — это у меня ничего. Ни сейчас, ни впереди. Знаешь, а мне кажется, ты пришел меня о чем-то спрашивать. Вы ведь, наверное, сейчас расследование проводите? Или уже все, списали вечного капитана в архив?

В этом году ей, наверное, исполнилось сорок. Или сорок один. Фигура осталась той же, что и пять, и десять лет назад, но выдают морщины вокруг глаз.

— Все получилось так по-глупому. В последние годы часто ссорились. Я даже не знаю, из-за чего. Каждый день одно и то же. С восьми до пяти на фабрике, потом, высунув язык, бегаешь по магазинам, готовишь ужин, уборка и спать. Саша приходил поздно, усталый. Я с ним заговорю, он отмалчивается. Предлагаю сходить куда-нибудь в воскресенье, а он опять молчит. Начинаю раздражаться, он уходит в другую комнату. Был период, возвращался выпивши — опять ссоры. Он стал часто оставаться у матери, а однажды вечером у нас произошел разговор. Впрочем, какой там разговор — самый похабный скандал! Я сама все начала. Я кричала на Сашу, напомнила ему о женщине, с которой у него был роман много лет назад. И он тоже кричал. Девчонки плакали, со старшей случилась истерика. Они сказали ему: «Уходи от нас, ты нам не нужен». Он ушел. Мне казалось, так будет лучше. Я вспоминала эту женщину, может, у них ничего и не было, но я нарочно воображала разные картины и ненавидела его еще сильнее. Я вспоминала, как он громко храпел, как постоянно забывал убирать со стола, его сопливые носовые платки. Так и закончилась наша совместная жизнь.

Она показала на бутылку.

— Налей себе, Слава.

— А ты?

— Совсем немножко.

Она поднялась и пошла на кухню, Сергеев тоже встал с кресла. Комната осталась такой, как и два года назад. Тот же старенький черно-белый «Рекорд», тахта, которую они когда-то вместе с Саней ремонтировали — отвалилась ножка.

Он остановился перед небольшим портретом Ольхова. У него была фотогеничная внешность. В расстегнутом светлом костюме, со спадающей на лоб прядью он походил на какого-то актера. Может быть, Филатова?

В последние годы они отдалились друг от друга. Нет, не поссорились, просто вне работы стали гораздо реже видеться. Сергееву казалось, что, Саня его намеренно избегает и чуть ли не обижается, что именно его, а не Ольхова, назначили вначале замом начальника уголовного розыска, а потом начальником. Когда отмечали узким кругом назначение Сергеева, он не пригласил Ольхова. Колебался до самого последнего, но так и не позвал. Саня был тогда на ножах с Бондаревым, а Лисянского он с самого начала терпеть не мог. Конечно, ни тот, ни другой ничего бы не сказали, но Сергеев понимал, что Саня будет лишним, хотя бы даже потому, что все они руководители, а он рядовой сотрудник.

Марина вернулась и поставила на стол тарелку с мясом.

— Совсем забыла, чуть не подгорело. Ты ешь, если я тебе аппетит не испортила.

Сергееву совсем не хотелось есть, но он положил себе кусок.

— Я думала, с Сашей у нас все кончено. Говорили, что его видели с женщиной, но меня это не трогало, тем более, я тоже была не одна. Потом он зашел как-то домой за вещами, в шкафу оставались его рубашки. Он недавно похоронил мать, очень переживал, и я предложила ему поужинать. А потом долго сидел в комнате у девчонок. Наверное, он им рассказывал что-то смешное, они смеялись. Он и со мной о чем-то пытался шутить, но я ушла на кухню. Саша стал собираться, и мне кажется, что если бы я предложила ему остаться, он бы остался. Потом мы опять не виделись месяц или полтора. Не выдержала уже я сама. Я пошла к нему с младшей дочерью. Больше всего я боялась встретить в его квартире другую женщину, но он был один. Я прибрала и сварила суп. На кухне мы разговаривали с ним о разных пустяках… Слушай, Слава, я тебе не надоела своими рассказами?

— Нет, — отозвался Сергеев. — Мне действительно все надо знать о Саше.

— Ну, в общем, мы решили, что он возвращается к нам. Он бы и вернулся, но не представлялся случай поговорить со старшей дочерью — она была все еще настроена против него. А потом эта нелепая смерть…

— Ты не веришь в самоубийство?

— Нет, не верю, — замотала она головой. — Несчастный случай, все, что угодно, но не самоубийство.

— А ведь она погуливала, когда без Ольхова жила, — сказал Бондарев, — знаешь?

Сергеев знал.

— Ну вот, а теперь совесть гложет. Семейные дрязги Сашку в гроб и загнали. Жаль мужика…

— Мать Куртенкова подтвердила, что видела сына прошлой зимой на улице вместе с каким-то парнем и женщиной, кажется, беременной. Он скуластый такой, среднего роста, но сбитый крепко. Одет прилично и на шпану не похож. Зовут Игорь.

— Ниточка, ей-богу, ниточка, — возбужденно выхаживал по кабинету Витя Черных, — Надо крутить приятелей Куртенкова.

— Ольхов опросил человек двенадцать. Никто ничего не знает. А с другой стороны, женщина беременная, видимо, семейная, с какой стороны она имеет отношение к кражам?

Черных мнет в ладони плотный резиновый шарик. Он светловолосый, с аккуратными рыжими усами, которые ему совсем не идут. Черных недавно получил старшего лейтенанта, а его очередное увлечение — каратэ, поэтому он тренирует кисти рук. Весной Черных занимался ушу. Ходил в какую-то платную секцию. Сейчас вспоминает с пренебрежением:

— Вытыкиваются! Ужимки да поклоны. Каратэ — это вещь!

Надолго его не хватает. Увлечения у него меняются едва ли не каждый месяц, но оперативник он хороший, настырный.

В сейфе Ольхова карточка на каждую кражу. Записаны люди, заходившие в эти или соседние квартиры перед кражами. Почтальоны, слесари, просто знакомые. Их довольно много, в том числе и женщины. Часть людей опрошена, других предстояло искать.

— Слушай, Витя, мать Куртенкова про Игоря что-нибудь говорила Ольхову?

Черных перелистал заполненные бланки объяснений.

— Нет.

— Значит, надо опять проверять всех его приятелей. Понимаешь, что получается: жил-был Куртенок, с пятнадцати лет на учете в инспекции по делам несовершеннолетних, дрался, мопеды угонял, потом с год назад вдруг завязывает, бросает свою прежнюю братию, ведет себя тихо-скромно, а потом вдруг выплывают квартирные кражи, одна другой хлеще. Слушай, — вспоминает Сергеев, — ведь у Ольхова что-то могло быть отмечено в записной книжке.

Но записной книжки среди вещей Ольхова не нашли. Хотя сам Сергеев видел, что иногда на планерках Ольхов делал какие-то записи в маленьком зеленом блокноте. Впрочем, он мог его уничтожить, когда решил покончить счеты с жизнью. Там наверняка были адреса, телефоны знакомых, и Ольхов не мог не знать, что после его смерти их будут опрашивать. В рабочей тетради Ольхова, которую он вел, как и все другие оперативники, никаких упоминаний про скуластого и ту женщину нет. Есть несколько записей по Васину и избитым парням, отмечены вызовы свидетелей. Видимо, когда затянулись сроки, Ольхов взялся усиленно наверстывать дело по телесным повреждениям.

— Слушай, Витя, сядь, — пробурчал Сергеев, — в глазах от твоей беготни рябит! В общем, сегодня и завтра опрашивай прежнюю компанию Куртенкова.

— Понятно. Только ты поторопи Голубева, пусть тоже помогает, чего он там копается с Васиным? Подумаешь, один другому морду набил, развели волынку на три месяца.

4

Кто же такой этот Игорь? К концу следующего дня Сергеев понял, что он наверняка не из местных. Или, по крайней мере, никогда не попадал в поле зрения уголовного розыска. На начинающего тоже не похож, слишком осторожно и умело совершаются кражи. Похищенные вещи в городе не всплывают, их реализуют в другом месте, возможно, в соседних областях. Что про него известно? Несколько общих примет, возраст от 25 до 30 лет, имеет жену или подругу, у которой весной родился ребенок. Не густо! Черных вместе с Кузиным, начальником паспортного отдела, сделали выборку на всех Игорей. Десятка два, подходящих по возрасту и приметам, проверили, но пока никаких результатов. Впрочем, Игорь, который был нужен им, мог жить и без прописки или приезжать сюда из другого города.

Куртенок упорно молчал. В камере вел себя нагло, успел подраться и попасть в карцер за то, что пытался отобрать у сокамерника свитер. Его побаивались. Жилистый и цепкий, как кошка, он кидался на любого, кто ему не нравился. Бил головой, ногами, вцепившись пальцами в волосы. Намекал, что на воле имеет крепких покровителей, которые всегда готовы прийти на помощь. Недавно мать принесла передачу.

Передача богатая: копченая колбаса, сало, индийский чай, сигареты.

— Виктор, надо идти к матери Куртенка, — сказал Сергеев.

— Продукты покупала не она.

Матери Куртенкова за сорок. Светло-рыжие волосы мелко завиты. Возле носа проступающая паутина фиолетовых склеротических жилок — она крепко попивает.

Сергеев знал ее давно. Раньше часто вызывали в инспекцию по делам несовершеннолетних, потом оставили в покое — поняли, что от нее не дождешься никакого положительного влияния на сына. Скорее наоборот. Была Анна Куртенкова бабой мягкой и слезливой. Не отказывала никому, и постоянно толклась в ее квартире пьющая братия. Бывало, кто приживался на месяц-другой, потом исчезал, уступая место следующему жениху. Так и шло уже много лет. Дочь Куртенковой почти постоянно находилась в интернате для умственно отсталых детей. Раза два Сергеев встречал ее на улице вместе с матерью. Долговязый подросток с подвернутой головой и невнятной быстрой речью, похожей на птичье бормотанье.

Анна Куртенкова морщила жирный от крема лоб, поддергивала полы старого, когда-то модного кримпленового пальто и долго не могла припомнить, кто принес передачу для сына. Они сидели в кабинете Сергеева. Был уже вечер, и за дверью шлепала мокрой тряпкой уборщица. Куртенкова зевала, деликатно прикрывая ладонью рот. Ее утомили бесконечные вопросы о передаче и о знакомых ее непутевого сына.

— Ой, да что вы с этой посылочкой привязались? — не выдержала Куртенкова. — Ну, взяла я из нее колбасы коляску да сигарет три пачки. Что, не имею права? Дочку кормить нечем, а этот оглоед будет там копченую колбасу жрать!

— Кто принес передачу?

— Та женщина, которая зимой беременная была.

— Записку или что-нибудь на словах она не просила передать вашему сыну?

— Ничего я не знаю. Вы тут обо всем спрашиваете, а мне потом ходить да оглядываться. Перевстретят ночью да настучат железкой по голове за длинный язык.

У нее были красные обветренные руки. На левой кисти полустертая татуировка — чье-то имя. Может, Генкиного отца или отца ее больной дочери.

— Алименты не получаете?

— Откуда?

Она глядела на Сергеева настороженно, ища в вопросах двойной, опасный для нее смысл. Сергеев знал, что она носила подаренные сыном краденые вещи, и он же, сжалившись, давал ей трешку опохмелиться. А раза два, крепко подвыпивши, бил ее.

— Парень-то он хороший, запутался только…

Почти через силу выдавил из себя эту фразу Сергеев, потому что очень мало хорошего оставалось в ее двадцатилетнем сыне — лживом, испорченном с ее же помощью. Сергееву очень было надо, чтобы Куртенкова заговорила. Мать заплакала и подтвердила, что хороший он, и о сестренке заботится, и вообще все в семье у них наперекосяк пошло из-за первого мужа-пьяницы, чтоб он в гробу перевернулся.

— Гена очень нервный и вспыльчивый. За драки сколько раз в милицию попадал. Потом утихомирился, работать пошел. Деньги, правда, мне не отдавал, ты, говорит, их промотаешь, сам продукты покупал, подарки мне с Галкой. А потом вдруг бросил работу, стал пропадать целыми сутками. Приносил иногда вещи…

Куртенкова замолкла и посмотрела на Сергеева. Может быть, ожидала, капитан сейчас спросит, что за вещи и куда их девала. Но Сергеев молчал, откинувшись на спинку кресла, и Генкина мать снова вздохнула.

— …мелочи разные. Шарфик, рубашку там модную…

Она врала. Не только мелочи приносил домой ее сын, хотя наиболее ценные вещи ему не доставались. Их продавали где-то на стороне, видимо, не доверяя Куртенковой. Но то, что подарил ей сын: норковый воротник, босоножки, складной зонт, — она отдала при обыске сразу, не запираясь и не пытаясь доказать, что купила их на свои деньги.

— Высокомерный стал. Посмотрит на телевизор, а он у нас старый, и говорит — как свиньи живем! Перстень себе за четыреста рублей купил, штаны — за сто пятьдесят, жеваные, в пятнах, зато модные. Прежних друзей бросил, все больше с Игорем. Жулик какой-то или бандит!

— Анна Алексеевна, вы не знаете, где он живет или работает?

— Нигде не работает. Мне кажется, он приезжий, а живет у своей полюбовницы.

Старомодное слово «полюбовница» заставило Сергеева усмехнуться.

— Ну, а что-нибудь про полюбовницу знаете?

— Хороший ты, Сергеев, мужик, а про меня не думаешь. Генке много навесят?

— Статья предусматривает до семи лет.

— Может, меньше дадут?

— Может. Если будут смягчающие обстоятельства. А у него какие? Про сообщников молчит, врет на каждом шагу. Вот и получается из него самый настоящий вор.

— Какой вор? Поманили, пообещали красивую жизнь, он и пошел. Теперь передачками откупаются. Не знаю я, Вячеслав Николаевич, кто она такая. Ни имени, ни чего другого. Осторожные они, Игорь и подружка его.

На этом и закончился разговор между начальником уголовного розыска Сергеевым и матерью Генки Куртенкова, от которого тянулась тонкая ниточка к группе, совершившей полтора десятка краж. Группа сейчас притаилась, обеспокоена арестом сообщника, но если Генка будет молчать, она снова поднимет голову. Хорошо отлаженный и запущенный механизм не может долго бездействовать.

Сергеев пил чай с вишневым вареньем и смотрел выступление балета ГДР. Белокурые длинноногие как на подбор женщины очень неплохо смотрелись в своих откровенных блестящих костюмах.

Сын, Васька, поковырял ложкой в тарелке с манной кашей, потом потянулся к вазе с печеньем.

— Слава, — окликнула его жена, — заставь ребенка есть кашу.

— Чего? — не понял Сергеев, поворачиваясь от экрана.

— Ничего, продолжай любоваться. Тебя бы туда запустить, вот уж порезвился!

— A-а, — отозвался Сергеев и стал намазывать хлеб маслом. Посмотрел на сына. — А ну, доедай кашу!

— Я не хочу… И так пол тарелки съел.

— Васек, давай через не хочу. Что за еда печенье?

— Пусть печенье с чаем ест, — вдруг изменила решение жена, — у них в школе обед в одиннадцать. Не хочет кашу — значит, организм не требует.

— Нелогично, — покачал головой Сергеев. — Ты подрываешь мой авторитет.

— Его еще у ребенка заработать надо! Кстати, ты насчет сахара разговаривал?

— С кем?

Утренняя передача «120 минут» Сергееву нравилась. Вечером смотреть телевизор он не любил. Может, потому, что достаточно уставал за дейь и большинство передач его раздражали.

— С какой-то твоей знакомой директоршей. Пора к лету запасаться. Начнутся фрукты, его нигде не найдешь.

— Надо поговорить, — согласился Сергеев. — Слушай, Оля, ты бы сходила к Марине Ольховой. Ну, просто так, чайку попить, поболтать. Отвлечешь ее немного. Она очень подавленной выглядит.

— Я была у нее позавчера.

— Как думаешь, Саня мог из-за семейных неурядиц застрелиться?

— Ты кого об этом спрашиваешь? — Жена удивленно вскинула брови. — Вы же с ним друзья были, тебе лучше знать.

— Последний год мы не очень-то дружили.

— Он тебе завидовал. Неужели непонятно?

— Слушай, не надо, — попросил Сергеев.

— В семье у него не так все плохо и складывалось. Они с Маринкой снова собирались жить вместе. Младшая дочь почти каждый день к нему заходила. Впрочем, бог их знает — чужая душа, она и вправду потемки.

По телевизору стали показывать интервью с кем-то из врачей, а Сергеев подумал, что он уже неделю собирается зайти к Вагину, судмедэксперту, проводившему вскрытие Ольхова.

— Вы поторапливайтесь, — сказала жена, убирая со стола тарелки, — двадцать минут девятого.

В дверях Сергеев задержался и поцеловал жену в подставленную щеку. Привычный, почти механический жест. Не очень уютно чувствовал он себя в это утро. Припомнил, что ничего не получается с телефоном. С неделю назад ходил на телефонную станцию, узнавал. Заявление уже лет шесть лежит. Сказали — ждите. Надо поговорить с Бондаревым, он, конечно, может помочь, но обращаться к нему не хотелось. С охотой в этой воскресенье тоже ничего не выйдет, он дежурит.

А уже подходя к горотделу, почему-то вспомнил медицинскую передачу. С нее перескочили мысли на неизвестную подругу или знакомую Игоря. Если она родила, то, значит, где-то в больнице, консультации должен остаться след. Имя, фамилия ее неизвестны. Но есть имя отца ребенка. Значит, Игоревич или Игоревна, ей-богу, ниточка! А вдруг ребенка под фиктивным отчеством запишут? Вряд ли! В любом случае, по ниточке надо пройти до конца.

Может, куда-нибудь выведет.

5

Сергеев знал Лешу Вагина давно. У него острый узкий лоб, залысина через всю макушку и очень светлые, слегка голубоватые глаза. Если не любишь человека, такие глаза можно назвать бесцветными.,

Вагин работает хирургом в горбольнице, одновременно исполняя обязанности судмедэксперта. Иногда он отпускает бороду. Она ему не идет, потому что волосы редкие и торчат клочками. Когда у него появляется увлечение из числа медсестер или врачих помоложе, он выглядит живее и симпатичнее. Потом снова перестает бриться и становится меланхоличным и ехидным.

Минут пять они разговаривали про общих знакомых. Вагин курил. Его тонкие узловатые пальцы в желтых пятнах йода.

— Я готовлю заключение по проверке смерти Ольхова. Хотел кое-что уточнить, — перешел наконец к делу Сергеев.

— Уточняй, — не возражал Вагин. — Правда, в акте я указал все подробно.

Акт судмедэкспертизы Сергеев помнил хорошо. Описание ранения, причины смерти, состояние внутренних органов, содержимое желудка. Ряды слов, неровно отпечатанных на скверной машинке. Подписи врачей и среди них знакомый аккуратный росчерк Вагина.

Сергеев достал из дипломата потрепанную толстую тетрадь — санитарную книжку Ольхова. Возле фамилии вклеенный прямоугольничек: «капитан милиции». Под ним затертые предыдущие лейтенантские звания. Вагин, листая страницы, перечислял визиты к врачам. Простудные заболевания, вывих ноги… Это на тренировке лет двенадцать назад. Память о Пономареве. Жалобы по поводу бессонницы…

— Многие говорят, последнее время он выглядел подавленным, говорил, что все надоело, ничего не хочется. Могло такое настроение повлиять?

— Ну-ну, прибавь это дело, — Вагин звонко щелкнул себя по горлу, — да бессонницу, да расскажи, как он бельевую веревку покупав, — и готовая картина! Психически он был здоров, о чем в акте имеется подпись психиатра.

Он ткнул своим тонким пальцем, показывая нужную подпись.

Стеклянная, закрашенная белой краской дверь приоткрылась:

— Алексей Дмитриевич, вас можно на минутку?

Сергеев оглянулся. Медсестра в туго затянутом на талии нейлоновом халатике выжидающе смотрела на Лешу. По несколько излишней дозе озабоченности он догадался, что здесь не только служебные дела.

— Попозже, — сказал Вагин, — у меня здесь товарищи…

— Я не могу попозже.

Вагин поднялся из-за стола. Сквозь неплотно прикрытую дверь доносились обрывки фраз:

— Ну, конечно… Я знаю… Лучше к вечеру…

Видимо, Сергеев не ошибся насчет их взаимоотношений. Ну и Вагин! Смотреть не на что, лысина, ручонки тонкие, аж светятся, и таких женщин ждать заставляет. Ну, чего она в нем нашла?

«Чао-какао», — объявил за дверью женский голос. Видимо, это означало: «До встречи».

— Ты, наверное, хочешь спросить, — медленно опустился в кресло Вагин, — есть ли у меня полная уверенность, что это самоубийство?

— Допустим. С медицинской, конечно, точки зрения. Остальное оставим пока в стороне.

— Значит, у вас появились какие-то новые факты?

— Ничего нового, но, понимаешь, когда я думаю про смерть Ольхова, что-то от меня ускользает. Словно выпадает одно звено. Сначала казалось проще. Семейные неурядицы, неудачи по службе, злоупотребление алкоголем, высказывания о том, что все надоело, — вот тебе готовые причины для выстрела. Теперь такая схема меня не устраивает.

— Знаешь, — предложил Вагин, — давай я тебе мелочишек подброшу. Так сказать, информацию для размышления. Они тоже выпадают из обшей картины. Вскрытие показало полное отсутствие алкоголя в организме. Между тем на кухне стоит ополовиненная бутылка коньяка. Может быть, он собирался выпить, но внезапно решился и сразу выстрелил. Хотя логичнее предположить, что Ольхов сначала бы выпил. По крайней мере, большинство поступает так. Выстрел был произведен стоя. Умер он не сразу, минут тридцать лежал на полу. И не только лежал. Подполз к дивану, потом к двери, там и наступила смерть.

— Кричать он не мог?

— Нет, у него было пробито легкое, он сразу потерял много крови, ослабел и, наверное, не смог встать. Но, мне кажется, открыть дверь сил бы у него хватило. Руки действовали — ведь он ползал по полу. Но дверь почему-то не открыл и не попытался выползти на лестничную клетку за помощью. Не захотел.

— Или не дали.

— Может быть, — пожал плечами Вагин. — Сие тебе выяснять. А вообще эти полчаса на всякие мысли могут натолкнуть, особенно если с намеками приходят.

— Никаких намеков!

На следующий день Сергеев вместе с Черных и с экспертом Костей Куликовым снова осмотрели квартиру Ольхова. Сергеев проверял карманы одежды, висевшей в прихожей и кладовке, когда его позвал Кулик. Войдя на кухню, он увидел эксперта стоявшим на четвереньках возле открытого настежь шкафа-холодильника под окном. Поддев топориком доску со дна, тот ковырялся в углу шкафа. Наконец, выпрямившись, протянул ладонь Сергееву.

— Посмотри.

На ладони лежал сплющенный желтый комочек. Сквозь лопнувшую латунную оболочку проглядывала свинцовая начинка. Это была пистолетная пуля.

6

Его везли в наручниках. Ему было тесно и неудобно в салоне старенького «москвича». Два оперативника больно стискивали с обеих сторон. Сергеев, начальник уголовного розыска, сидел впереди, и он видел, как покачивается его голова в потертой пыжиковой шапке. Сергееву было жарко. Он снял шапку и пригладил, мокрые волосы. Человек в наручниках усмехнулся, обнажив золотые коронки справа в верхней челюсти.

— Отличились?

Ему не ответили, и он тоже не пытался больше вступать в разговор.

В коридоре Сергеева остановил заместитель по оперработе Шевчук, его непосредственный начальник.

— Поздравляю! Хорошо сработали. Ты погляди, сколько нашустрил этот хорек!

А Лисянский на планерке изрек, повернувшись к Бондареву и смотря сквозь очки в сторону:

— Незаменимых нет. Растут люди.

Бондареву это, кажется, не понравилось. Он сам иногда так говорил. Но намек на Ольхова, с которым он проработал много лет и который был одним из его лучших учеников, пришелся Бондареву не по душе. А, может, принял реплику в свой адрес. Может поработал достаточно, пора и о пенсии подумать. Кто не знает, что Лисянский спит и видит себя начальником милиции.

Вывела все-таки ниточка к цели! В городском загсе и обоих роддомах выписали всех детей, носивших отчество Игоревич и родившихся с февраля по май. Может, не самое благородное занятие искать преступника через новорожденного, но этот путь мог оказаться самым коротким. Расследование топталось на месте. Куртенок молчал, все остальные ничего нового сообщить не могли, хотя по третьему разу обходили Черных с Голубевым приятелей Куртенкова.

— Кажется, то что нам нужно, — возбужденно говорил вчера Черных, по своей привычке шагая взад-вперед по кабинету, засунув руки в карманы. На нем был серый в полоску хорошо сшитый костюм, галстук с заколкой и цепочкой, виден край кобуры и рифленая пистолетная рукоятка — наверное, интересно смотрелся для женщин блондинистый помощник Сергеева, старший лейтенант Витя Черных. — Я опросил соседей, живут там муж и жена с ребенком. По приметам сходи! ся, и зовут Игорем. Где работает, неизвестно, бывает дома и утром, и вечером.

— Он, ей-богу, он, — убеждал и Голубев. — Надо י״ бирать, пока не спугнули.

— Позавчера на проспекте Ворошилова тоже был «он», — сказал Сергеев, — семью переполошили, грязи в квартиру натаскали. Хорошо, хоть наручниками перед носом не трясли.

— Издержки производства, — развел руками Голубев. — Для людей же стараемся.

Человек, вычисленный Витей Черных, оказался тем самым, кого они искали. Выехали на задержание рано утром. Когда в подъезде девятиэтажки хлопают двери, гудит лифт и люди спешат на работу, звонок покажется не таким неожиданным.

Отстранив женщину, открывшую дверь однокомнатной квартиры, Сергеев шагнул в прихожую. Обгоняя его, кинулись вперед Черных и Голубев. Один в комнату, другой на кухню. В ванной журчала вода. Сергеев толкнул дверь. Мужчина лет тридцати, скуластый, коротко стриженный, в майке с надписью на груди, стоял у раковины. В руках держал помазок, наверное, собирался бриться. Увидев Сергеева, положил помазок на полочку под зеркалом, потянулся к махровому халату, висевшему на стене.

— Стоять!

Из-за спины Сергеева вынырнул Черных, встал, готовый среагировать на любое движение скуластого.

На диване раскладывали вещи. Голубев сверил номер японского кассетника с цифрами в своей записной книжке.

— Тот самый!

Рядом с магнитофоном лежали несколько меховых шапок, дубленка, кассеты к видеомагнитофону, еще какие-то тряпки. Цветной телевизор «Рекорд», стоящий в углу комнаты, которым пользовались хозяева, тоже оказался украденным.

— Во, нахал, — удивился Черных.

У окна всхлипывала женщина с гладко зачесанными черными волосами. На руках она держала ребенка. Скуластый прикрикнул:

— Хватит! Иди лучше собери чего-нибудь пожрать на первое время. Сигарет положи…

Когда уходили, она вдруг в голос запричитала, давясь слезами:

— Игоре-е-шка, пропадем мы без тебя. Зачем я, дура, дверь открывала-а… Твари, менты проклятые…

Соседки-понятые, испуганно пригнувшись, шмыгнули прочь.

Пожилой шофер Егорченков, помогавший тащить вещи, остановился в дверях:

— А ну, цыть! Замолчи сейчас же! Сладко было на ворованном жрать!

— Доказывай, понял? — возбужденно говорил Бондарев. — Куй железо, пока горячо. Я следователям дал команду, надо форсировать. Общественность этим разбоем возмущена. Из горкома звонили. Я рассказал про твои успехи. Выходишь на орбиту!

Арестованного звали Игорь Остяк. Понимая, что взят с поличным, он не запирался и, попросив бумагу и ручку, тщательно описал все кражи. Кроме Куртенка, Остяку помогал давнишний его приятель Петр Фомин, живший в соседней области и приезжавший в город на машине тестя. Он же помогал сбывать краденое.

Прежде, чем назвать своего сообщника, Остяк какое-то время колебался. Мучила совесть. Потом махнул рукой.

— Все равно на него выйдете! Он со мной по двум последним приговорам проходил. В общем, жгу все моста — буду начинать новую жизнь!

На очной ставке с Куртенковым уговаривал его не запираться. Вздыхая, сказал: «Дураки мы с тобой, Генка. Так жизнь не проживешь!». Ошарашенный Куртенков ничего не мог понять, но Остяку, который, несомненно, являлся для него авторитетом, подчинился и тоже стал давать показания.

С трудом верилось в готовность Остяка завязать. За спиной у него было три судимости. Преступления организованы умело и с дерзким расчетом. Чего стоило его последнее дело. Вдвоем с Фоминым они работали на линиях «Аэрофлота». Как пассажиры садились в самолет, сдавали в багаж по объемистому пустому чемодану, а во время рейса кто-то из них проходил в багажное отделение, благо оно практически не охраняется, и, обшаривая багаж пассажиров, набивал свои чемоданы вещами поценнее. Следов не оставалось. Транспортная милиция трясла грузчиков в аэропортах, подозревая, что кражи — дело их рук. Остяк и Фомин посмеивались, гордясь своей сообразительностью, но транспортники тоже не зря получали зарплату. Смех кончился плохо. Остяка, взявшего на себя главную роль, осудили на четыре с половиной года. Из колонии вышел досрочно.

Квартирные кражи совершал так же расчетливо, тщательно изучая время, когда хозяев нет дома. Под предлогом, что нужно встретиться с подругой, но опасается натолкнуться на мужа, останавливал на улице женщин и просил их постучаться в нужную квартиру. Как правило, помочь ему соглашались. С некоторыми женщинами начинал встречаться, в дальнейшем используя их помощь. Расплачивался безделушками, взятыми из квартир. Порой вместе с Фоминым переодевались в рабочую одежду и со слесарными инструментами ходили по подъездам. Действовали осторожно, никогда не спрашивая про нужные им квартиры. Куртенкова для такой деликатной работы он не использовал. Объяснял Сергееву: «Интеллекта маловато, и руки сплошь в татуировках, только народ пугать. Книжек вообще не читает. А так парень ничего, в колонии перевоспитаете, нормальным человеком будет!». Перевоспитается!

Фомин, которого арестовали и привезли из соседней области, угадывая знакомую игру приятеля, тоже просил бумагу и писал явку с повинной. Но когда на очной ставке Остяк сал слишком подробно перечислять долю краденого, полученную Фоминым, тот возмутился:

— Мне столько отродясь не доставалось!

Кинулся с кулаками на Остяка. Тот, увернувшись, ткнул сообщника пятерней в глаза.

— Держите психа!

Сергеев рассматривал фотографии пробитой доски и деформированной пули, извлеченной из цементного поддона. Пуля выпущена из пистолета, принадлежащего Ольхову. Выстрел произведен в открытую дверцу шкафа-холодильника. Но на следы перестрелки это походило меньше всего. Дверь шкафа была закрыта, место, куда угодила пуля, заставлено пустыми бутылками. Видимо, след случайного выстрела. Ольхов иногда приносил пистолет домой. Возился с ним на кухне, чистил и забыл про патрон в стволе. Такое могло быть вполне.

— Могло, — мрачно согласился Бондарев, — сначала в доску, потом в себя.

Самым близким другом Ольхова был Николай Аверин, механик автоколонны. Сергеев его хорошо знал. Раньше вместе ездили на охоту, собирались в одной компании у Ольхова.

— Знаешь, мы все-таки стали не такие, относимся к жизни как-то облегченно. Сашка с Маринкой семнадцать лет прожили, девчонка старшая уже взрослая, и вдруг все в один момент кончается. Оба удила закусили, на детей плевать…

Они сидели в тесном кабинете Аверина. Без конца трезвонил телефон. Николай вяло переругивался с кем-то на другом конце провода. Наконец, ему надоело, он выдернул шнур из розетки.

— Поговорить не дадут. А знаешь, зачем звонят?

— Запчасти просят.

— Правильно. Три звонка из четырех обязательно ггп аяггияотягм Ον и rmn6ne.Mv создали! Ко мне вчеоа двое кооператоров приходили, передний мост на «УАЗ» просили. Знаешь, сколько предлагали?

— Нет.

— Много, — покрутил головой Аверин.

— Договорились?

— Со мной нет, а в другом месте обязательно договорятся. Например, с моей же кладовщицей. Попробуй, поучи ее сознательности, когда у нее оклад сто пятнадцать и муж пьяница, а на базаре мясо пять рублей и картошка рубль! Эх, Слава, сколько греха от этой проклятой нищеты.

В материалах дела уже имелось объяснение Аверина. Он заходил к Ольхову перед работой утром 14 ноября. Зашел специально пораньше, чтобы застать дома. Хотел попросить его в субботу помочь забетонировать пол в гараже.

Ольхов пил чай. Аверин отказался.

— Саня тогда засмеялся. Говорил, привык, небось, к растворимому кофе, от чая отказываешься.

Ничего необычного в поведении Ольхова он не заметил. Говорили о мелочах. Но то, что Ольхов последние месяцы находился в подавленном состоянии, — это факт.

— Мне кажется, не только из-за семейных неурядиц, — сказал Аверин. — Ты же Саньку знаешь. Помнишь историю с мебельным магазином? Тогда очень переживал. Говорил: уйду из милиции!

С год назад Ольхов зашел по каким-то делам в мебельный магазин. При нем продавали набор импортной мебели. Покупал якобы ветеран войны. Саша залодозрил спекуляцию и решил проверить. Продавцы пожимали плечами, мы ничего не знаем. Директор магазина куда-то подевалась, а грузчики тем временем шустро перекидывали ящики в кузов машины. Водитель уже трогался, когда Ольхов выдернул ключи зажигания.

Покупатель, не похожий на ветерана, перепугавшись, признался, что договорился насчет мебели через грузчиков и заплатил им триста рублей. Потом опомнился и стал все отрицать. Появилась директор магазина и, не заводя разговора с Ольховым, тут же позвонила в исполком и начальнику милиции. Сообщила, что в магазин заявился какой-то милиционер, похоже, выпивши, устроил скандал, сует под нос удостоверение. Приезжайте разберитесь!

Приехал замполит Лисянский. Мебель действительно была оформлена на ветерана, хотя продавали ее явно налево. Лисянский извинился перед директором и увез Ольхова в горотдел. Бондарев оглядел тогда злого, взъерошенного Саню.

— Хуже пацана! Никаких доказательств, одни амбиции — и скорее кулаками махать.

— Весь город знает, что в нашем мебельном магазине хорошей мебели без переплаты не возьмешь, — хмуро возразил Ольхов. — Там целая воровская шайка. Половина грузчиков — ранее судимые. Почему не направите в ОБХСС? Ведь не первый раз об этом магазине речь ведем!

Лисянский, как всегда, смотрел поверх очков в сторону и говорил Сергееву:

— Правильно насчет амбиции замечено. Заелись некоторые наши перспективные работники. Один Ольхов за правду-матку в бой идет, а мы так себе! Лучше бы, Александр Иванович, в семье порядок навели да задания как следует выполняли. В городе кражи каждый день, а он, видите ли, продажу мебели контролировать решил.

Лисянский продолжал говорить, а Сергеев, присутствовавший при разговоре, вспомнил, что замполит недавно купил чешский кухонный гарнитур. Наверное, r этом же магазине. Иль ппямо с базы. Вот спросить бы!

Этого Лисянский ему не простит. Зло подумал: «Во״ лицемер!» Не выдержав, перебил Лисянского:

— Может, хватит, Вадим Борисович! Ольхов не мальчик, сам все понимает. Там действительно целы* шалман. С людей три шкуры дерут, а от начальствг дефицитом откупаются.

Посмотрел на Лисянского. Тот протирал очки.

— Я позвоню в отдел торговли. Пусть разбираются, у нас своих дел хватает.

Потом Ольхов курил в форточку. Расплющив о подоконник окурок, невидяще уставился в стекло.

— Слава, наверное, действительно, я идеалист. Или дурак. Зачем я, ты, все сидим здесь, деньги получаем, если обыкновенный гадюшник прихлопнуть не можем?

И Сергеев, и Ольхов хорошо знали, что происходит в единственном на весь город и район мебельном магазине. Знали, что через подставных лиц и грузчиков сбывались дефицитные гарнитуры, и догадывались, какое место занимала в этой цепочке директор магазина. Слишком большие связи приобрела она за последние несколько лет, и совсем не просто даже для Бондарева было подступиться к ней.

— О чем вы еще говорили с Саней в то утро? — спросил Сергеев.

— О ремонте… о пустяках разных… — Аверин пожал плечами, — ну, ничего такого, что бы тебя заинтересовало. Слишком веселым он не был, задумчивым тоже. Обычное настроение, торопился на работу. Заходи, говорит, вечером, у меня бутылка коньяка неделю в холодильнике стоит, скоро прокиснет. А вечером вон оно как получилось…

— Николай, ты эту бутылку сам видел?

— Стояло что-то в холодильнике. Когда он масло доставал, я мельком бутылку видел — вроде коньяк.

— Она была полная?

— Слушай, а это так важно? До чего мы любим ковырянье. Трезвый — нетрезвый, тьфу ты!

Аверин раздраженно крутнулся в кресле, которое затрещало под тяжестью его стокилограммового тела.

— Не в этом дело. Ты можешь ясно сказать — да или нет!

— Кажется, полная. На половинку он бы меня не пригласил. Ты скажи откровенно, что-нибудь новое стало известно, не самоубийство?

— Нет, все нормально, — сказал Сергеев, поднимаясь. — То есть нормального ничего нет. Бывай!

Итак, утром в холодильнике стояла полная бутылка коньяка. Сам Ольхов в тот день ничего не пил. С работы домой он пришел в половине восьмого. Примерно через полтора-два часа раздался выстрел. Значит, в квартиру к Ольхову кто-то приходил, видимо, хорошо знакомый. Саня угостил его коньяком, но сам пить не стал. И визит имел какое-то решающее роковое значение. Именно после него Ольхов выстрелил себе в грудь. Но кто мог быть этот человек?

7

Витька Черных, тогда еще младший лейтенант, стоял за спиной Ольхова. Попытался продвинуться вперед.

— Александр Иванович, давайте я, у меня лучше получится.

Сутулый, взлохмаченный Ольхов отпихнул Черных, показал пальцем, чтобы тот отошел за простенок. Надавил пуговку звонка. Никто не отзывался, потом откуда-то из глубины коридора спросили:

— Чего надо?

— Горгаз.

— Идите на хрен. Я с ночной смены!

— Князев, открывай, чего на лестнице людей держишь?

— A-а, менты… — зевнули за дверью, и в этом деланно долгом зевке угадывалось напряжение лихорадочно обдумывающего свои дальнейшие действия человека.

Зашлепали, удаляясь, шаги.

— Князев, открывай, выломаем дверь!

— Сейчас…

Из двери брызнули щепки. Зазвенело, разлетаясь в куски, стекло в коридорном окне. Новая очередь сорвала с креплений почтовый ящик, он, гремя, покатился по деревянным ступеням.

Витька Черных, ахнув, схватился за локоть. Ольхов вжимаясь в соседнюю дверь, тянул из-под мышки пистолет. По лестнице бежал Сергеев. Наткнулся на дребезжащий под ногами ящик, пнул его в сторону.

— Все живы?

— Башку прячь… — сказал Ольхов. — У него там целый арсенал. — Князь, брось дурить, дом окружили!

Завизжала женщина в соседней квартире. Из двери снова брызнули щепки.

Вслед за автоматной очередью на улице стукнул еще один, потом еще два выстрела.

— Славка, беги вниз! Пусть хорошенько глядят за окнами!

Тогда Сергеев был младше Ольхова по званию и должности.

Это позже он стал давать распоряжения Ольхову, а тогда, повернувшись, побежал опять на улицу, где караулили окна участковый Репин и шофер Егорченков.

Репин стоял за сараем, держа в вытянутой руке «Макарова».

— Кажется, зацепил, — возбужденно заговорил участковый. — Он из окна полез, а я в него три раза. Может, мертвый там валяется.

— Чего ж ты ему спрыгнуть не дал?

— Чего, чего… — с досадой передразнил Репин, — У него автомат. Попробуй потягайся!

Через несколько минут подъехала еще одна машина, вызванная по рации. Вместе с Бондаревым и Шевчуком вылезли несколько милиционеров. Старый двухэтажный дом окружили со всех сторон. Шевчук уговаривал в мегафон Князева сдаться. Тот отвечал руганью и выбросил из окна темную бутылку из-под портвейна. Двое милиционеров, стоящих у подъезда, шарахнулись в стороны. Собравшаяся толпа зевак испуганно загомонила, подалась назад. Кто-то засмеялся.

Шашки со слезоточивым газом не долетали до окон второго этажа. Одна из них все же ударилась о стекло и застряла между рамами. Князев сбросил ее стволом автомата и дал очередь по крыше сарая. Черепица, оглушительно бухая, разлетелась кусками. Пуля, срикошетив, с воем пошла вверх.

— Волки позорные…

Князев орал, выставив дырчатый ствол автомата.

Ольхов выскочил из подъезда в расстегнутом пальто, красный клетчатый шарф сбился набок. Показывая пистолетом в сторону окна, крикнул:

— Обкурился анаши, гад, ничего не соображает. Эй, Князь, может, хватит?

Автомат запульсировал желтыми вспышками. В ответ начали стрелять милиционеры. Князев исчез и появился в другом окне.

— Менты, козлы, попробуйте возьмите!

— Надо кончать балаган, — прикусил губу Бондарев, — скоро весь город соберется.

Ольхов бормоча пристраивал вытянутую руку с пистолетом в проеме каменной ограды. Он был одним из лучших стрелков в горотделе. Милиционеры прекратили пальбу и смотрели на Ольхова, Выстрел ударил коротко и отчетливо. Лицо Князева пропало за оконной рамой. Ствол автомата секунду или две торчал из окна потом тоже исчез, и было непонятно, упал он сам, или его сдернул Князев.

Ольхов уже бежал к подъезду. С кем-то из милиционеров вышибли плечами дверь. Ворвался в квартиру прижимаясь к стене, выставив перед собой пистолет Князев лежал на полу, запрокинув голову. Пуля вошла между ключиц. Голубой свитер набух кровью, матове отблескивающая лужа расплывалась из-под вывернутой руки.

Двадцатишестилетний Валентин Князев, один и: самых жестоких и агрессивных участников преступной группы Нестеренко, был убит наповал! Старый автомат ППШ с приваренной металлической скобой вместе приклада висел, зацепившись ремнем за шпингалет.

Князев был третьим, за кем выезжали в тот дет оперативники. Сам Нестеренко был арестован еще утром.

Дело Нестеренко наделало в городе много шума Чего стоили одни заседания суда! Нестеренко и остальных из его группы доставлял в суд целый кортеж, Впереди шел милицейский «УАЗик» с включенной мигалкой, следом — две спецмашины с арестованными, и замыкающим — еще один «УАЗ» с дополнительным конвоем внутренних войск. Наверное, тщеславие Евгения Нестеренко было полностью удовлетворено.

Ольхов проводил взглядом тревожно перемигивающуюся синим светом процессию и мрачно сплюнул:

— Спектакль не окончен, вторая часть! Мы тоже не спим, мышей ловим — целую банду прихлопнули. Если такое сопровождение, аж с автоматами, тут не меньше чем орденами пахнет.

— А почему бы и нет? Ведь не только выговорами людей потчевать. — сказал Сеогеев.

— Ну-ну. У себя под носом шайку тунеядцев вырастили, дали ей возможность целый год резвиться, а теперь радуемся — повязали наконец!

— Мрачный ты мужик, Саня!

— Какой есть…

Преступная группа Евгения Нестеренко, или, как ее называли в городе, банда Нестора, родилась за полированной стойкой бара в ресторане «Прибой». Почему ресторану дали морское название — неизвестно: от города до ближайшего моря полтысячи километров. Бар стал самым модным заведением в городе. Попасть сюда было непросто, и табличка «мест нет» вывешивалась на двери вместе с открытием бара и уже не убиралась.

Здесь быстро сложился свой круг. Посторонних не любили. Имелись и свои способы выживания.

Опрокидывали на колени не внушавшим доверие посетителям бокалы с красными ликерными коктейлями и, вежливо раскланиваясь, извинялись. Или, зажав в узком коридорчике, шептали на ухо: «Сваливай отсюда живее, парень».

Здесь заключались сделки, шустрили фарцы и лишние люди были совсем ни к чему.

Недоучившийся студент политехнического института, Евгений Нестеренко, по кличке Нестор, алкоголя не употреблял, мало интересовался женщинами. Одетый в кожаную или джинсовую куртку, с толстой серебряной цепочкой на запястье, он сидел за стойкой бара перед высоким бокалом апельсинового сока, поглядывая в зал. Несколько банок сока хранились в холодильнике бара специально для него.

Нестеренко словно играл где-то подсмотренную роль, атрибутами которой была и отрепетированная неподвижность, и бокал с желтым соком, и массивная металлическая цепь вокруг шеи.

Имея хорошую физическую подготовку, он одним из первых в городе освоил курс каратэ и даже какое-то время полулегально обучал подростков.

Ближе всех к Нестору были Валентин Князев, один из вожаков поселковой шпаны, и Михаил Логунов, по кличке Султан. Компания, начав свою деятельность мелких грабежей, обзавелась оружием и начала работать по-серьезному. Нестеренко организовал несколько οграблений кавказцев, приезжавших торговать. Выбирал тех, кто занимался откровенной спекуляцией, в расчете на то, что они не побегут с заявлением в милиции Потом было нападение на квартиру зубного техник: Его пытали раскаленным утюгом и пригрозили задушить ребенка, если не выдаст спрятанные деньги. Группа оказалась в поле зрения уголовного розыска. Но до того дня, когда наконец арестовали Нестеренко и его друзей, дел они успели натворить достаточно. Слухи о банде, разрастаясь, блуждали по городу. Князев являлся в бар с автоматом в спортивной сумке, и расширенные от анаши зрачки напряженно перебегали от человека человеку. Ему не терпелось пустить оружие в ход.

Тогда, лет пять или шесть назад, он долго засиделся на кухне у Сани Ольхова. Потом ушел Шевчук, за ним остальные ребята, и они остались с Саней вдвоем. Ольхов тряс газетой и перечитывал вслух статью:

«Непросто было выйти на след банды, повязанной жестокой круговой порукой. Но финал был неизбежен. Нет и не может быть места в социалистическом обществе людям, преступающим закон, нагло попирающим нашу мораль…»

— Ну и так далее. Нравится?

— Обычная статья. Все как положено. Чтобы общественность знала.

— О чем? — Ольхов навалился локтями на стол. — Не об этом надо писать. Не о проницательном взгляде Шевчука или о моем метком выстреле. Откуда они такие сволочи взялись? Нестор считал себя суперменом. Я — центр мирозданья, что надо — заберу силой. С женой спал раз в месяц, считал, что чаще вредно для его здоровья. А себя он больше всего любил. Валентин Князев отбирал у матери пенсию почти до копейки, пока Нестеренко не вмешался, — твоя старуха из-за тебя всех нас заложит! Князев за шестьдесят рублей уступил свою подругу, с которой два года жил, командированному азербайджанцу. А утром пришел, стал требовать доплату. из-за этого подрались. Про такие вещи нельзя писать, да?

— А что, надо обязательно поднимать всю грязь?

— Надо! — Он хлопнул ладонью по столу. — Из чего вылупился Нестор, скажи мне? Кто его породил?

Саня заметно опьянел. Сергеев разлил оставшуюся водку.

— Давай за твои успехи выпьем. В городе только о тебе и говорят. Знаменитостью становишься!

Саня не принял неуклюжего комплимента. А, может, он вообще не слышал Сергеева. Убрал спадающие на очки волосы.

— Мы все его породили! Он вырос на всем этом бардаке, на. этих проходимцах торгашах, которых он грабил, и они же молчали. Впрочем, рано или поздно они нашли бы общий язык. Они из одного гнезда. Возьми этот долбаный бар. Сколько фарцов мы уже там прихлопнули, а они, как тараканы, выползают. Директор «Окурка» рожей своей масляной навстречу мне расплывается, аж тает, пламенный вам привет, а глазами зырк-зырк, хоть бы ты сдох, мент проклятый. Путаешься под ногами! Нет, он меня не боится. Чего меня бояться, когда каждый день по полдесятка «волжанок» за кусками подъезжают. Кому балычка или сервелата кому «Пепси-колы» с б… коньячок запить, а кто сам лично решил в отдельном кабинете на дармовщину откушать.

Потом пришла жена Ольхова. Гремя чайником, по· ставила греть воду и, искоса поглядывая на Сергеева стала рассказывать, что Танька по химии и русскому сползла на тройки, а отец хоть бы раз появился в школе, а ведь его выбрали в родительский комитет.

Сергеев собрался и тихо притворив дверь, ушел.

Был слякотный, ветреный ноябрь. Не так давне похоронили неулыбчивого лидера с внимательных взглядом из-под очков, пытавшегося затормозить скольжение вниз огромной страны. На смену ему пришел очень больной человек, через силу выговоривший свою первую речь — серая тень недавно ушедшего пяти-звездного генсека.

8

— Любимая игра Аллы Пугачевой!

— Подходите, кто хочет рискнуть!

Двое парней сидели на корточках возле фанерки, вынесенной на тротуар. Наперсточники. Сейчас начнется спектакль для тех, кто рискнет выставить свои двадцать пять рублей в надежде выиграть в несколько раз больше. Прохожие, замедляя шаги, проходили, не останавливаясь: о коварстве наперсточников писали в газетах. Морозов, прислонившись к киоску, читал газету.

— Таня, давай попробуем?

Один из прохожих, высокий парень в рысьей шапке, тянул свою спутницу за руку к бойко выкрикивающим парням.

— Брось, не связывайся! Что, у тебя двадцать пять рублей лишние?

«Ого, она знает, какие ставки у наперсточников! Посмотрим, что будет дальше». Морозов перевернул газетный лист и, делая вид, что читает, наблюдал за происходящим. Владимир Морозов работал в милиции четыре месяца, ему недавно исполнился двадцать один год, и свою работу он воспринимал, как захватывающую игру. У него в тот день был выходной, и, кажется, он шел куда-то по своим делам, про которые мгновенно забыл, увидев наперсточников. Наверное, Володя был похож в тот момент на охотничью собаку, с его вытянутой вперед шеей и небольшим, но крепко сбитым напружинившимся телом. С месяц назад, в такой же выходной, он выследил карманника, правда, не сумел дело довести до конца, и опытный вор обхитрил сержанта — выбросил украденный кошелек.

Парень в лисьей шапке продолжал спорить с подругой. Та передернула плечиком в расписной дубленке:

— Как хочешь, а я пошла!

Она не спеша зашагала дальше. Но вместе с ее спутником, привлеченные громким разговором, у фанерки остановились еще несколько человек.

Наперстки бегали в проворных пальцах, накрывая мелькающий шарик. Парень показал на ближний к нему наперсток.

— Продул! — удовлетворенно выдохнул дядька с эмалированным бидоном. — Это тебе наука, чтобы жену слушался. Связался с жульем!

— Таня! Иди сюда!

Таня, которая, оказывается, далеко не ушла, снова подошла ближе.

— Продулся твой, — обрадованно сообщил дядька с бидоном.

— Я же говорила.

Обладатель рысьей шапки, порывшись в карманах, достал несколько бумажек. — Добавь три рубля, Тань.

— Все равно проиграешь.

— Хрена с два, — убедительно парировал ее спутник, — я теперь систему понял. Если что, я этим пройдохам руки в момент пообрываю. Ну, дай трояк, не жмись. Я же свою собственную заначку трачу. Смотри, на любовниц израсходую, тебе легче станет?

— На кого, на кого?

Женщина в дубленке весело фыркнула и огляделась по сторонам, словно приглашая остальных принять участие в их веселой семейной перебранке, которая, конечно же, не всерьез, а живут они душа в душу. И деньги у них водятся, поэтому могут и поразвлечься. Недостающий трояк был получен, и игра возобновилась. Фанерку обступила уже целая толпа. Дядька с бидоном счастливо смеялся, наблюдая за мелькающими наперстками. Пиво из бидона лилось на ноги, но он не замечал, захваченный игрой. Таня наманикюренным ярко-алым ноготком показала мужу, куда исчез шарик.

— Не лезь, — цыкнула рысья шапка и ткнула пальцем в другой наперсток.

— Вот этот!

— Забирай! — владелец наперстка двинул к выигравшему кучку разноцветных бумажек.

— Ура! — Таня чмокнула удачливого супруга в щеку. — Может, еще рискнешь. Мне на джинсы.

— Не-е, — благоразумно отказался тот, пряча деньги в бумажник. — Два раза судьбу не искушают.

— Во, правильно, — поддержал его наперсточник, — взял свое и шагай дальше. Дай людям сыграть!

— Не нравится, — засмеялись в толпе. — А ты хотел в одну лузу, так, что ли?

Подсадная парочка удалилась. Реклама уже создана,

Сейчас будут очищать кошельки по-настоящему. Морозов аккуратно свернул газету и сунул ее в карман. Протолкнулся через толпу и положил руку на плечо одному из наперсточников.

— Собирайтесь, пойдем со мной.

Сказал тихо, почти шепотом, невольно подражая начальнику уголовного розыска Сергееву, который именно таким тоном разговаривал с задержанными. Наперсточник, малый лет двадцати, с желтым шарфом на шее и непокрытой головой дернулся, поймав взгляд Морозова, пихнул локтем компаньона.

— Давай собираться…

Стал послушно сгребать с фанеры наперстки и деньги. Откуда-то сбоку вдруг вывернулся мужчина в куртке и вязаной спортивной шапочке-петушке. Поймав кисть Морозова, сдавил ее, отжимая в сторону. Хватка была профессиональной, от такой мгновенно немеют пальцы.

— Ты кто такой?

Морозов, безуспешно пытаясь выдернуть руку, покраснев от натуги, прохрипел:

— Я младший сержант милиции. Прекратите хулиганство…

Мужчина в шапке вдавил твердый, как железо, палец в запястье сержанта. Морозов едва не вскрикнул от боли.

— A-а, милиционер! Так бы и сказали. Извините… А я думал, вы из этих, — он кивнул головой в сторону убегавших наперсточников. — Иду с тренировки, надо, думаю, вмешаться, обнаглели паразиты. Жаль, не успели их поймать.

Был он среднего роста с покатыми плечами борца и тяжелыми кистями рук, хватку которых Морозов только что испытал.

— До свидания…

Он улыбнулся и, кивнув головой, зашагал прочь. Морозов растерянно смотрел вслед. Толпа уже разошлась, только двое мальчишек с интересом следили за происходящим.

— Эй, гражданин, стойте…

Он догнал мужчину, тяжело дыша, встал перед ним.

— Вы мне?

Задыхаясь от злости и волнения, младший сержант проговорил:

— Пройдемте со мной.

— С большим удовольствием. Только лучше в другой раз. Я на работу опаздываю. Я ведь санитаром подрабатываю, в морге.

Даже тени улыбки не было в его голосе, хотя понимал Морозов, что над ним издеваются. С самого начала обвели вокруг пальца, а вечером будут вспоминать, как одурачили милиционера. Мужчина снова уходил, не торопясь, и массивные плечи раскачивались в такт уверенным шагам. А может, это была демонстрация своей силы, и кто-то из его сообщников наблюдал за происходящим, проходя курс науки, как можно безнаказанно срывать деньги и плевать при этом на власть! На последних занятиях по служебной подготовке начальник ОБХСС рассказывал, что хорошо организованная группа наперсточников зарабатывает в месяц по несколько тысяч рублей на каждого участника.

— Пройдемте в отдел милиции.

— Не могу, опаздываю на работу, — уже не останавливаясь, проговорил мужчина.

Со стороны это выглядело, наверное, смешно. Морозов, забегая вперед, пытался остановить его, а тот, не убыстряя шага, уходил прочь.

— Вы ответите по закону, если не подчинитесь.

— Отстань. Понял?

Спортсмен дернул локтем, за который ухватился сержант, с такой силой, что Морозов едва удержался на ногах. Это был первый случай за все четыре месяца, когда ему, представителю власти, человеку, за которым стоял закон, так открыто, так нагло сопротивлялись, хотя сержант был полностью прав в своих действиях и ни минуты в этом не сомневался. Морозов перехватил локоть спортсмена и попытался приемом самбо завести ему руку за спину. Мгновенно отвердевшие пальцы тяжелой тренированной руки ответили каким-то незнакомым приемом, и Морозов, вскрикнув от боли, присел.

Спортсмен продолжал идти, только на этот раз он ускорил шаг, потом, оглянувшись на своего преследователя, побежал. Снова догнав, сержант попытался схватить его за шею, но, переброшенный через бедро, полетел в снег. Приподнявшись на четвереньки, поймал одну, потом другую ногу за джинсовые брючины и рывком опрокинул тяжелое тело.

Морозов, запрокинув голову, стоял в умывальнике, прижимая к носу платок. Болела губа, и звенело в левом ухе. Кровь идти перестала, и он долго умывался, затирал запачканный манжет рубашки. Потом почистил пальто. Выходить в коридор не хотелось. Было очень стыдно вспоминать возню на улице, свои неумелые попытки задержать этого человека, видимо, игравшего не последнюю роль в компании мошенников. Но убежать ему он не дал, хотя у самого морда разбита.

Выходить из умывальника все же пришлось. Надо было писать рапорт и докладывать начальству. Попросив лист бумаги, Морозов бочком притиснулся к столу, где обычно заполняли протоколы. Горела щека, ободранная о снег, да и сам он был красный, как рак, в нечем. Занятия по самбо, несмотря на замечания, посещает через раз, футбол и то забросил.

Но смеяться над ним никто не собирался. Все занимались своими делами. А пожилой старшина Савин, с которым они раза три ходили вместе патрулировать, остановившись возле Морозова, сказал, что он молодец — такого битюга приволок. Настроение у Володьки поднялось. Савина в отделе уважали, а Морозов к тому же и побаивался. Однажды во время рейда старшина обозвал его олухом, когда тот, проходя мимо полуразрушенной церкви, плюнул в сторону красных спекшихся от древности кирпичей.

— Религия — опиум для народа, — обиделся тогда на Савина Морозов.

— Олух, — повторил Савин, — царя небесного. Люди две тысячи лет в это верили, а ты во что веришь?

В дежурку пришел Сергеев, прочитал рапорт и увел Морозова к себе. Предложил рассказать подробно. Слушал внимательно, покусывая нижнюю губу. Спросил, приходилось ли сержанту видеть этого человека раньше.

— Не помню. Кажется, на рынке встречал, среди перекупщиков толкался. А может, ошибся. Он действительно в морге работает?

— Нет, просто тебя пугал. С намеком про морг говорил.

— Гляди-ка, — удивился Володька, — а я не понял.

Отпустив сержанта, Сергеев отправился в кабинет оперуполномоченного Голубева. Тот сидел за столом рядом с хорошенькой девицей, рассматривающей альбом. С девицы два дня назад сорвали шапку, и Голубев показывал ей фотографии ранее судимых. При этом, видимо, острил, потому что девица смеялась, прикрывая накрашенный рот ладошкой. из-за соседнего стола в их сторону мрачно поглядывал Витя Черных.

— Олег Дмитриевич, зайдите ко мне с материалами по телесным повреждениям.

— Прямо сейчас?

— Да.

— Тут у меня человек…

— Человеком пусть займется Черных. Он тоже умеет анекдоты рассказывать.

Выходя, в дверях обернулся. Голубев состроил Черных свирепую рожу. Девица беззвучно хихикала.

— Чуть не забыл. Тебе жена звонила, искала зачем-то.

Это была маленькая месть Голубеву, на которого он не на шутку разозлился. Впрочем, сообщение о жене вряд ли станет препятствием, если они решат затеять роман. Сейчас, кажется, на такие мелочи не смотрят.

На Голубева он разозлился из-за вчерашнего. Тот принес материалы по отказу в возбуждении уголовного дела в отношении Васина. Имелись встречные заявления от обоих потерпевших, в которых они брали вину на себя, в очередной раз утверждали, что являются родственниками, и просили прекратить дело. Приходила к Голубеву и свидетельница драки. Изменила показания. Оказывается, когда автомашина остановилась и из нее вышел Васин, один из парней замахнулся на него и стал угрожать.

Ничего нового, кроме утверждения свидетельницы Беляковой, в материалах не было. Все трое с самого начала пытались замять дело. Поэтому, передавая две недели назад дело Голубеву, Сергеев просил проверить как следует личности этих троих и опросить как можно больше жильцов дома, возле которого произошло избиение.

Голубев по существу схалтурил. Приложил два объяснения от пенсионеров, которые ничего не видели и не слышали, и короткие справки на потерпевших Бориса Полетаева и Дмитрия Зимовца о том, что оба ранее судимы, отбывали наказание в воспитательно-трудовой колонии. В отношении Васина Голубев в рапорте лаконично указал: «Не судим, работает грузчиком в трансагентстве, по месту работы характеризуется положительно. Часто бывает в ресторанах. Неоднократно замечался среди спекулянтов».

Сергеев сам, по своим каналам, уже несколько дней собирал информацию на Васина. Выплывали очень интересные вещи — не зря Ольхов лично столько времени уделял этой троице.

— Садись, — кивнул на место у приставного столика. — Ты не задумывался, почему к тебе приходила свидетельница Белякова и заново переписала показания?

— Уговорили.

— Догадлив. А у тебя не возникло желания поглубже в этом деле покопаться. Очень уж интересная троица. Полетаев с Зимовцом судимые, причем Полетаев дважды. Он один из лидеров приблатненных подростков, хорошо знаком с Михаилом Логуновым, Куртенковым.

— Знаю, — неуверенно кивнул Голубев. — Но в данном случае они потерпевшие, к чему целое досье на них собирать? Ну, пусть они все трое не ангелы, имеют свои счеты, передрались, ну и черт с ними! Или у нас других дел нет? Вон за ноябрь три шапки уж сдернули, и кражи почти каждый день сыплются.

— Ах ты, радетель наш! — Сергеев поднялся из-за стола, оттолкнул ногой кресло. — За все у тебя душа болит! Что ж ты порученные задания так паршиво выполняешь? Кстати, сегодня утром наш преподобный Васин, или, как его кличут, Васярик, избил милиционера из роты патрульной службы.

— Значит, будет отвечать, — безразлично пожал плечами Голубев. — По закону. А что, Вячеслав Николаевич, прикажете из-за наших корпоративных обид вешать на человека все подряд. Даже хулиганство, которого, как все утверждают, не было. А мы его усердно натягиваем.

— Ты гляди, — изобразил удивление Сергеев, — слов каких нахватался. Корпоративные обиды. С чем их едят? Я просил как следует разобраться, а ты по верхам проскочил. Там один Васин чего стоит!

Сергеев достал из ящика стола фотографию и бросил перед оперуполномоченным. На хорошем цветном снимке была изображена похоронная процессия. За гробом с покойником шли люди, виднелись автомашины.

— Узнаешь кого-нибудь?

Голубев долго всматривался в фотографию.

— Кажется, Васин… Вот…

— А кого хоронят, знаешь?

— Шиянова.

— Точно.

Похороны бывшего продавца овощного магазина Шиянова вызвали в городе большой шум. Вернее, шум начался после похорон, а в тот день все выглядело чинно и благопристойно.

Перед гробом несли несколько десятков венков. Вслед за многочисленными провожатыми двигался кортеж машин, кто-то подсчитал — более сорока. Шустрые молодые люди с черно-белыми повязками останавливали движение, пускали общественный и грузовой транспорт в обход. Затем состоялся поминальный обед в ресторане «Прибой».

Шиянов был профессиональным карточным игроком. Занимался еще какими-то темными делами, скупкой, продажей и был убит во время карточной игры. Ударом ножа, который нанес ему вошедший в раж, крупно проигравший напарник. На похороны съехались карточные шулера, фарцовщики и прочая блатная публика из нескольких областей. Среди черных и кремовых «волжанок» чинно двигались два «Форда» и «Мерседес». Хоронить коллегу по профессии съехались люди солидные.

Уже на следующий день в горком партии и милицию посыпались звонки. В областной газете появилась статья «Мафия показала лицо». Ответа на нее не было. В горкоме на звонки отвечали уклончиво.

Слово «мафия» только входило в моду. На поминальном обеде в «Прибое» подавали водку «Золотое кольцо», черную икру и февральские парниковые помидоры. Говорят, уходя, подвыпившие гости совали метрдотелю в нагрудный карман полусотки — на помин души раба божьего. Знай наших!

Ольхов тогда сказал:

— Всем нам в морду плюнули. А мы вытерлись и пошли.

— Васин был хорошим знакомым Шиянова, щелкнул по фотографии Сергеев, — обрати внимание, он идет во втором ряду за гробом. Это говорит о доста-точно высоком положении в преступной иерархии. И так просто махать кулаками на улице он не будет. Кстати, Васин мастер спорта по боксу и занимал второе место по каратэ в области.

— Давайте материалы, я допроверю, — попросил Голубев.

— Не надо. Скажи Черных, чтобы зашел ко мне.

— Вячеслав Николаевич… — поднявшись со стула, топтался он перед Сергеевым.

Сергеев знал, что Голубев начнет оправдываться, объяснять, что помешало ему разобраться до конца. Сейчас в конце рабочего дня у него начинало ломить в затылке и меньше всего хотелось продолжать разговор с Голубевым.

Забирай. Завтра к десяти пригласи женщину-свидетельницу, которая изменила показания.

Когда Голубев ушел, Сергеев обругал себя за мягкотелость и стал раздраженно запихивать бумаги в сейф. Сам виноват. Надо было заняться самому. Ведь не зря Ольхов два месяца возился с этой дракой.

Фотографию похорон Шиянова он снова вложил в альбом. Это был его личный альбом, куда он вклеивал снимки, имеющие отношение к уголовным делам, в которых он принимал участие. Была здесь и фотография Пономарева, позже расстрелянного за убийство водителя такси. Правда, тогда роль Сергеева сводилась лишь к доставке Пономарева на допросы — он работал милиционером. Снимок Нестеренко. Коротко стриженные светлые волосы, выпяченная нижняя губа. Как фамилия зубного техника? Кажется, Олейник или Олейников… Они выезжали втроем: Шевчук, Ольхов и он. Просторная квартира, ковер во всю стену, поковырянный паркет, разбросанные ящики под ногами. И этот жуткии запах паленого мяса. Князев ставил зубному технику раскаленный утюг на спину, а Нестеренко, продолжая играть свою долгую, тогда еще не оконченную роль, гладил по голове восьмилетнюю дочь хозяина квартиры и, показывая десятирублевку, уговаривал рассказать, куда папа прятал такие бумажки. Потом Князев повел девочку в ванную, и Нестеренко сказал, что он ее утопит или изнасилует. Тогда зубной техник показал, где спрятаны три тысячи рублей. Тысячу и золотые вещи он отдал им раньше. Когда грабители ушли, девочка забилась в шкаф, а потом почти месяц пролежала в больнице.

Год назад Нестеренко был убит при попытке совершить побег из колонии усиленного режима. В городе долго не верили слухам, пока не появилась заметка в газете.

9

Свидетельницу звали Белякова Людмила. Ей было тридцать шесть лет, и она работала прядильщицей на трикотажной фабрике.

— …Парни, ну, эти мальчишки ехали на мотоцикле. Их догоняла машина, светлые «Жигули». Мальчишки стали вилять мотоциклом, чтобы не дать обогнать себя, но «Жигули» въехали на тротуар с левой стороны. Из кабины бросили им в колеса какую-то железку, и мотоцикл опрокинулся. Мальчишки лежали на асфальте, оба в крови, я думала, они насмерть разбились. «Жигули» остановились, вышел парень. Постарше их, может, лет под тридцать, косолапый такой, в джинсовом костюме. Идет не спеша, вперевалку и на пальцах ключи вертит. Подошел к ним, что-то сказал и как ударил ногой одного. Тот на четвереньках стоял, так сразу и опрокинулся. А косолапый ногами бить продолжает и в руке ключи вертит. Потом каблуком ему на пальцы наступил и как крутнется! Тут я не выдержала, кричу: «Что ж ты, фашист, делабшь!» А он посмотрел на меня, усмехнулся и второго мальчишку ногой ударил. Потом в машину сел, и только пыль столбом. Я Александру Ивановичу Ольхову все это написала еще в сентябре. Он приходил ко мне на работу, расспрашивал…

Дней пять назад Белякову встретили после работы у проходной Полетаев и Зимовец и стали просить съездить в милицию написать новые показания. Они говорили, что парень, который их избил, приятель, а одному из них является даже родственником. Драка, мол, получилась по недоразумению. Оба несколько раз извинились, и в конце концов уговорили Белякову.

— В «Жигулях» находился кто-нибудь еще?

— Нет. Этот парень был один. И вообще, он вел себя очень уверенно, как хозяин. Никуда не спешил, избил людей и наплевать! Мне можно идти?

— Да, конечно.

Белякова помялась, переложив из руки в руку сумку с торчащей длинной коробкой макарон, и осторожно прикрыла дверь за собой.

Сергеев подошел к окну. Цветок в глиняном горшке давно засох, и он отставил его в угол подоконника. Во дворе, у конвойной машины, стояли сержанты и курили. Пробежал озабоченный Кузин. С неба срывался редкий снежок и сразу же таял, было слякотно и противно. В такие дни и с таким настроением в голову лезли самые дурацкие мысли. Представились свои собственные похороны под таким же серым снегом. Столько машин, как у Шиянова, конечно, не будет, и, наверное, людей столько не придет. Впрочем, если горотдел да еще соседи, родня, то, пожалуй, порядочная толпа наберется. Кое-кто и порадуется — еще один мент загнулся! Куртенок так и скажет и сожительница Остяка, которая провожала тогда Сергеева сузившимися от ненависти глазами. Кузин в знак скорби надует щеки и произнесет речь, но сильно огорчаться не будет. Он, наверное, до сих пор не может ему простить выступления на собрании в прошлом году. Вернее, начал тогда Ольхов. Он сказал, что ему противно смотреть на Кузина и на то, что он сделал из паспортного отдела вотчину. Мурыжит людей с пропиской и выпиской, старается с каждого что-нибудь вытянуть. С кого-то стройматериалы, с других еще какой-нибудьдефицит, а третьи его просто на работу и с работы подвозят. Красный, сразу же вспотевший Кузин набросился на Ольхова, заявив, что тот метит на его место. Взяток он отродясь не брал, а если кого-то и просил, то за все платил деньгами. Сергеев тогда вмешался и сказал, что вымогательство с использованием служебного положения не лучше взятки, и надо с Кузиным разобраться. Если что подтвердится, гнать с должности. Кузин сумел вывернуться, где надо, покаялся, но выговор схлопотал, а представление на майора отозвали.

Сергеев, дотянувшись до форточки, долго возился, открывая ее. Шпингалет был сломан, и он забывал сказать об этом коменданту. Потом подумал про Голубева. Наверное, он предвзято относится к Олегу. У Черных тоже бывают промахи, но достается чаще всего Голубеву. Может, Сергеева невольно насторожила та легкость, с которой шагал по жизни его подчиненный. Он жил с женой и двумя детьми в кооперативной квартире, и возле горотдела стояла «Нива», которую подарил ему тесть. И до капитана он дорос как-то незаметно и быстро, не то, что Ольхов, который так и остался капитаном за всю свою долгую милицейскую службу. Пусть, конечно, молодым будет легче, чем им, и пусть живут лучше — это закономерно. Что же теперь, если Сергеев шесть лет в общежитии с семьей жил, то и остальным через коммуналки пройти надо?

А вообще, надо признать, Голубев — оперативник цепкий. По числу раскрытых преступлений держит в горотделе одно из первых мест. Уступает лишь Ивану Григорьевичу Терентьеву, признанному специалисту по автоугонам. Но тот уже собрался на пенсию. Не нравилась Сергееву в Голубеве порой излишняя рисовка и легковесность. Его выручали напористость и удачливость, но когда дело стопорилось, Голубев терял терпение и скучнел. Тогда его приходилось подталкивать. Но все же, несмотря на недостатки, Сергеев никогда бы не поставил на одну доску его и Яковенко, у которого одни достоинства, начиная от трезвости и примерной семьи и кончая членством в партбюро. Не было только показателей и умения работать с людьми.

Сейчас Голубев явно схалтурил. Он дал повести себя под уздцы, и его привели, куда хотели, к отказному материалу.

Нет, не случайно Ольхов два месяца занимался этим делом. Чем же оно заинтересовало его? Он по нескольку раз вызывал Полетаева, Зимовца. Был в училище, где учился Зимовец. Видимо, его интересовало, что именно стоит за этим избиением. Но почему он ничего не сказал Сергееву? Почему, почему! Хотя бы потому, что Сергеев занимался кражей со взломом кассы, а сам Ольхов искал квартирников, и оба дела стояли на контроле в областном УВД. Тут уж не до уличных потасовок. И тем не менее Ольхов никому не передал этого дела. И куда исчезла его записная книжка?

По настоянию Сергеева была проведена повторная баллистическая экспертиза. Вдвоем с Костей Куликом они отстреливали в подвале лаборатории из пистолета Ольхова патрон за патроном, вгоняя пули в доски и бревна, плюща их о бетонную стену. Пули осторожно извлекались и упаковывались в целлофановые пакеты.

Через два дня пришел ответ из криминалистической лаборатории о том, что пуля, поразившая капитана Ольхова, могла быть выпущена из его табельного пистолета ПМ № 116204, но в то же время «некоторое сомнение вызывает, при сравнении с другими представленными пулями, отсутствие на пуле, найденной возле трупа Ольхова, характерного следа…» И шло подробное описание сравнительных характеристик.

Бондарев крутил бланк ответа.

— Осторожные ребята. Понимай, как хочешь, а, Сергеев?

Сергеев механически кивнул.

В тот же день Бондареву позвонил заместитель начальника областного УВД. Видимо, ему сообщили о результатах экспертизы.

— Копай глубже. Как бы убийством не пахло. А пульки ваши мы направили в Москву. Там у них профессора, электроника. Может, что поточнее сообщат. Как только результаты экспертизы прояснятся — вышлем вам в помощь товарища из управления уголовного розыска.

«Не надо нам товарища, — чуть не вырвалось у Бондарева, — липшей суеты нам еще не хватало! Лучше хоть одну новую машину пришлите и лимиты на бензин увеличьте».

Но ничего этого Бондарев не сказал. Он ответил, что идет дополнительная, более глубокая проверка, а помощи от областного УВД он будет только рад.

Часть 2

1

Сергеев читал «Аргументы и факты». За соседним столом качал на коленях ребенка Игорь Остяк. Его сожительница заворачивала в пакеты остатки еды.

— Пирожки сразу ешь, они уже второй день лежат. А болгарских сигарет не было, я «Астры» принесла…

Идиллия да и только! Вор-квартирник, трижды судимый, сидит в кабинете начальника уголовного розыска, баюкает ребенка, а сожительница его умиленно смотрит на капитана, тронутая его добротой.

Только совсем не умиленно смотрела бывший агент

— Много ему дадут?

Любимый вопрос. Две недели назад то же самое спрашивала мать Генки Куртенкова.

— Пять лет, — ответил за Сергеева Остяк. — Верхний предел семь, но годик сбросят за чистосердечное признание. Второй — учитывая мою полную готовность завязать и проникновенное выступление на суде.

— Игорек, может, адвоката нанять?

— Что, рубли лишние есть? Береги для ребенка, а я уж сам как-нибудь…

Сергеев готовил материал по кражам для передачи в следственный отдел. Не выкручиваясь, Остяк подробно описал все кражи. Правда, в отношении денег он явно утаивал часть похищенного. Отвечал, что прокутил, истратил на женщин. Рассказывал, как ездили вместе с Фоминым в Сочи, покупали валютных проституток, те советскими деньгами впятеро брали.

— И вообще, что вы за торгашей переживаете? — смеялся Остяк, показывая блестящую золотую коронку. — Я к работягам в квартиры не лазил. Главное, кражи вы раскрыли, а торгаши пусть с меня по исполнительным листам получают. Лет за сорок, может, рассчитаюсь!

Говорил Сергееву, когда отбудет срок, вернется к Галке, а брак зарегистрируют в колонии. Просил быстрее передавать дело следователям, чтобы до нового года прошел суд. Надо торопиться жить! Он за последнее время много передумал. Дураком был, когда с отмычкой по чужим подъездам шмыгал. Шесть лет по изоляторам и колониям провел — вспоминать жутко! Последний этот срок будет, ей-богу! Ведь он Ольхову сдаваться собирался, да не успел. Жаль, что умер Александр Иванович, жаль. из-за чего он застрелился?

Сергееву меньше всего хотелось разговаривать с Остяком об Ольхове. Наверное, он это почувствовал и замолчал. Сожительница закончила пеленать ребенка и надела пальто.

— Мне можно еще прийти?

— Приходите.

Сергеев повернулся и стал ковыряться в сейфе, чтобы не мешать им прощаться. Она вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Остяк закурил и, двигая челюстью, смотрел в окно.

— Тошно все…

— Зачем по квартирам шастал? Ведь знал, что попадешься.

— Знал, не знал, — раздраженно пожал плечами Остяк. — Как в это колесо угодишь, думаете, легко остановиться? А надо было! Но больше я к вам не попаду. Пахать на зоне буду, подлизываться, но по досрочке обязательно уйду.

— А дальше?

— Дальше с Куртенком будем майки, скупать, а Галка иностранные наклейки на них шлепать. Или варенки наладимся делать. На нашем дефиците чего не жить, лишь бы морда понахальней была. Вот вам сорок лет, Вячеслав Николаевич, а чего вы в жизни видели? Взяток брать не научились. Квартера, наверное, двух-комнатная. На «Москвич» уже лет восемь деньги собираете. Примерно так, да? А вы поглядите, как люди живут, которые институтов не кончали и по двенадцать часов, как вы, не работают. Так что меня под свою мерку не загоните, я в газетные статейки о честном труде не верю.

Сергеев крутил в пальцах ручку. Что возразишь этому совсем не глупому парню? Напомнить, что его ждут пять или шесть лет колонии? Произнести несколько назидательных фраз о совести? Сергеев посмотрел на часы. Без двадцати восемь. Уже стемнело, и в луче прожектора, освещающего милицейский двор, плясали редкие снежинки.

— Понимаешь, — сказал Сергеев, — я, действительно, мало чем могу похвалиться, но странно получается. Вот ты, если называть вещи своими именами, в жизни хорошего никому не сделал. Только крал, где плохо лежит, и тем не менее считаешь себя человеком. А я тебя не считаю. Так, чуть-чуть проклевывается, когда ты ребенка на руки берешь.

— Ладно, не обижайтесь, Николаевич, чего нам напоследок делить. Меня в изолятор, вам — премию. Завтра Галка с ребенком придет, вы уж сами позовите, а то следователи меня не знают, могут запретить свиданку.

— Ладно.

— И еще… — Остяк потоптался у двери, — пару слов не для протокола. Я вашу местную шпану не знаю, я не тутошний. Но кое-кто на Ольхова сильно злился. Чем-то он им помешал. Это для ясности… Хоть он меня и ловил, но я к его смерти отношения не имею. Все это между нами. Договорились?

Он приложил палец к губам и шагнул к двери.

— Подожди, — остановил его Сергеев. — Кому он мог помешать?

Остяк улыбчиво щурился на Сергеева.

— Васярик?

Остяк пожал плечами. Он не хотел говорить на эту тему.

— Игорь, кто такой Полетаев? Они веда приятели с Куртенковым.

Остяк внимательно смотрел на Сергеева. И во взгляде читалось колебание: или уклончиво ответить шуткой, или продолжить разговор, который позже, в камере, может обернуться для квартирного вора Остяка нежелательными последствиями.

— Полетаев — это как новая волна. Понимаете? Если взять меня или Куртенка, с нами все ясно. Мы квартирники, статья сорок четвертая, до семи лет. А Полетай, он был раньше вором, а сейчас черт его поймешь. Их целая шобла, возглавляет Логунов. Они вроде стервятников. Сейчас такое время, что можно хорошо жить за счет плесени. А сколько ее выползло? Спекулянты в полный рост торгуют, кооперативы почти тем же самым занимаются, тысячи людей мухлюют, и все в законе. Если у тебя кулаки здоровенные и морда кирпичом — больше ничего не нужно. И никакого риска, как у меня. Барахтаются в плесени — и ни заявлений, ни уголовных дел. А ментам только этого и надо — пусть шустрят между собой, лишь бы вас не тревожили. Ну, в общем, поговорили. Мне спать пора!

Больше до самой дежурки он не сказал ни слова. Проходя в камеру, толкнул плечом пьяненького мужика, который топтался в проходе. Тот отлетел к стене и обидчиво забормотал. Сержант прикрикнул ца Остяка и с лязгом захлопнул за ним решетчатую дверь.

Утром, перед планеркой, в кабинет к Сергееву зашел Голубев. Говорил о пустяках, накручивая на палец цепочку с ключами от трехкомнатной квартиры, машины и гаража. Довольный жест свидетельствовал, что он кое-что выкопал и скромно ждет, пока спросят.

Сергеев простудился. Его знобило и хотелось спать.

— Не тяни, давай говори.

— Знаете, чем занимались за минуту до встречи с Васяриком оба наших мотоциклиста? Стреляли из обреза по окнам кафе «Добрый вечер». Веселые ребята, а?

У владельца кооперативного кафе «Добрый вечер» Александра Семеновича Налыгина были белесые редкие ресницы и залысина через всю макушку. Он согласно кивал, слушая вопросы Сергеева, и его помаргивающие глаза выражали доброжелательность и готовность оказать немедленную помощь.

Но глаза обманывали. Поросшие рыжеватым пухом пальцы беспокойно теребили подкладку кожаного плаща. Разговор вертелся вокруг да около. Дела в кафе идут вроде ничего, если бы не шараханья финорганов. Государству, конечно, виднее, но частное предпринимательство — дело тонкое. Свои деньги пришлось вкладывать… А вообще жалоб нет. Никто его не тревожит, не обижает… Про выстрелы слышит впервые. Может, это без него случилось? Приходится часто выезжать по делам. Об избиении парней на мотоцикле также ничего не знает. Слышал какие-то разговоры, но не интересовался,

— Васина Леонида знаете?

Пальцы еще сильней затеребили подкладку плаща. Налыгин что-то взвешивал и прикидывал в своей лысеющей и осторожной гблове.

— Приходит, кажется, иногда пообедать. Широкоплечий такой, из бывших спортсменов, если не ошибаюсь. Собственно, я его почти не знаю.

Налыгин замолчал. Наверное, в кабинете было жарко. Он расстегнул плащ и достал носовой платок. Долго вытирал нос и лицо. Ему очень не нравилась эта тема. Затем сказал, что, может быть, его считают спекулянтом, но это не так, и стал рассуждать о трудностях кооперации. Сергеев снова свернул разговор к Васину, но владелец кафе ничего не вспомнил. На том и раскланялись. А в папке, где хранились материалы по нанесению телесных повреждений гражданам Полетаеву и Зимовцу, появился новый листок: «Налыгин Александр Семенович, 41 год, закончил политехнический институт, женат. Избегает разговоров о стрельбе и избиении парней. Поддерживает отношения с Васиным, скрывает их».

Калинкину, посудомойку и уборщицу из кафе «Добрый вечер», пригласили вслед за Налыгиным. Пока он сидел в кабинете у Сергеева, она ждала внизу, в комнате для приема граждан. Сергеев спустился к ней, когда ушел Малыгин.

Он узнал ее сразу, даже вспомнил имя. Зинаида Петровна. Года три назад она приходила к нему вместе с дочерью просить за мужа, запойного мужичка, который прятал у себя в сарае два ворованных аккумулятора. Ему грозил срок, и мать с дочерью, пустившись в слезы, стали упрашивать Сергеева, чтобы его взяли на поруки. Сергеев звонил тогда прокурору, позже ходил к следователям, мужичок отделался товарищеским судом.

— Я их дел не знаю, Вячеслав Николаевич, и знать не хочу. Я пришла, посуду помыла, на кухне помогла, а остальное меня не касается. Я что, враг себе? Пенсия всего шестьдесят семь рублей, а Александр Семенович, слава богу, меня не обижает. Дочерям помогаю и даже откладываю понемногу. Вы бы не трогали старуху, а?

Калинкииа, моргая, смотрела в окно. Одета бедновато — пальто с грязно-серым, вытертым от долгой носки песцовым воротником, такая же старая вязаная шапка.

Тогда, три года назад, после того, как Сергеев помог ей, Калинкина приходила еще раз поблагодарить его. Рассказывала про свою семью. Прощаясь, долго мялась, потом торопливо достала из сумки газетный сверток и сунула за гардину, на подоконник. Сергеев поймал ее за рукав уже за дверью.

— Вы что делаете?

Она испуганно вырывалась.

— Я же просто, без всякого! По-людски хочу. Коньячку там бутылочка, рыбка копченая…

— Я вам тоже по-людски, а вы меня во взяточники определили.

— Так все делают, — простодушно сообщила Калинкина.

Три года прошло с тех пор. Муж Калинкиной хоть и отделался товарищеским судом, но легче младшей дочери не стало. Пил он не меньше и, кажется, успел после этого попасть на сутки за мелкое хулиганство.

— Зинаида Петровна, вы не припомните такого случая месяца три назад, когда в вашем кафе стекло выбили?

Калинкина шумно вздохнула и стала поправлять хозяйственную сумку, лежавшую на коленях.

— Як вам со всей душой, Вячеслав Николаевич, только вы уж не записывайте ничего, ладно?

Крепко держалась за свое место Зинаида Петровна Калинкина. Другому вряд ли чего стала рассказывать, но не забылась та, трехлетней давности встреча.

Калинкина меняла на столах скатерти, когда брызнули и посыпались стекла в левом окне. На полке, возле видеомагнитофона, звякнула и раскололась яркая заграничная бутылка. Через секунду полетели стекла в правом окне. Вроде бы на улице громыхнуло, мельком увидела красный мотоцикл с двумя парнями, один держал в руках какой-то предмет. Она сообразила, что по окнам стреляют, и сразу повалилась на пол, ожидая еще выстрелов. Из подсобки прибежала Алька, жена Налыгина, и Зинаида Петровна крикнула, чтобы она ложилась, но та только хлопала накрашенными ресницами. Александр Семенович, выскочив на крыльцо, кричал, грозил кому-то кулаком, и, кажется, Калинкина слышала его слова: «Он им покажет». Разозлился Александр Семенович. Еще бы! Стекло двойное и почти три сотни стоит.

Видимо, он имел в виду Васярика. Звали этого парня по-другому, но так его называли почти везде. Только жена Александра Семеновича называла по имени. У них свои отношения. Однажды она заглянула в маленькую комнатушку для отдыха в конце подсобки и увидела Альку голую в кресле верхом на Васярике. Все не по-людски у них! Закрылись бы, раз уж на блуд приспичило, и диван гам есть. А они дверь чуть ли не настежь и в кресле голышом. А Алька даже сигарету в руке держит.

Альку она не любила. Однажды слышала через дверь, как та говорила мужу, зачем он так много ей платит. Сбавить рублей семьдесят предлагала. А Семенович ответил ей, что за маленькую зарплату люди нигде не работают, только вид делают. Вот ведь тварь какая! Сама без понукания и шагу не ступнет, а чужие деньги считать любит. И ведь добилась! Тридцать рублей сбросили, мол, в связи с повышением налогов. Алька раньше с поваром пугалась, хоть в нем вида никакого — маленький да пузатый, к тому же трое детей. Когда Александр Семенович в область за продуктами уезжал, они в кафе вдвоем оставались, фильм похабный заведут, и коньяк на столе. По две бутылки вдвоем выпивали.

— Что дальше после выстрелов произошло? — перебил ее Сергеев.

Но Калинкина продолжала перемалывать косточки непутевой Альке. Наверное, слишком долго молчала, а тут появилась возможность выговориться.

— Потом Васин вскочил в свои «Жигули», догнал этих парней и сильно избил.

— Один двоих? — изобразил удивление Сергеев.

— Он и с троими справится, — заверила его Калинкина. — Здоровый, как бугай. Он ведь у Александра Семеновича вроде охранника служил. Кафе стерег, ну и Альку попутно обслуживал.

Они долго просидели в тот вечер. Когда Калинкина уходила, снова попросила Сергеева никаких протоколов не писать.

— Я вам из благодарности все рассказала. Я вашему товарищу, который застрелился, ничего не говорила, хотя он ко мне и домой приходил, и к себе зазывал…

С работы Сергеев возвращался вместе с Черных. Тот жаловался на тещу, но Сергеев слушал рассеянно. Ему надо было зайти в магазин.

С заведующей, Татьяной Осипенко, он учился в одной школе. Когда-то очень стройная, с длинными черными волосами, она последнее время сильно пополнела, а волосы зачем-то покрасила в рыжий цвет.

— Забирай свой сахар, — кивнула она на ящик в углу, — двадцать пакетов. До машины сам донесешь?

— Я без машины, да и куда мне столько?

— Бери, бери, — усмехнулась Татьяна, — чего ж ты без машины, начальник ведь!

В кабинет зашел мужчина лет пятидесяти, в дубленке и белом кашне. На ходу поздоровался с Сергеевым и, не обращая на него внимания, заговорил с Татьяной о том, что грузовика завтра не будет, а если нужно вывозить, пусть звонят туда. Он показал пальцем вверх. Татьяна стала с ним спорить, а Сергеев пытался вспомнить, где он видел этого мужчину. Видимо, тоже из торговли. Сергеева в лицо не знает, такие больше с ОБХСС знакомы. А если Татьяна скажет? Похвалиться захочет, вот, мол, у меня начальник уголовного розыска сидит. За сахаром пришел. И еще этот дурацкий ящик стоит. Сергеев посмотрел на дверь. Черт с ним, с вареньем. До лета далеко. Поднялся.

— Ну, я пошел.

— Подожди, — остановила его Татьяна, а человек в белом кашне вскочил с кресла.

— Сидите, сидите. Я уже убегаю. Танюша, мне бы кофе пару банок. Или лучше три. Ты знаешь, для кого.

— Подойди к Лиде. Насчет машины позвони завтра с утра.

Уже в дверях, обернувшись, попросил:

— Слушай, я у нее еще колбасы копченой с килограмм возьму. А то дома жрать совсем нечего.

— Ну, бери, бери, — отмахнулась Татьяна. Когда тот вышел, рассмеялась. — Прохиндей! А без него нельзя. Транспортный работник. А ты заежился! Боялся, небось, что узнают. Не волнуйся! Ты не такой известный. Это меня все на улице узнают.

— Боялся, — согласился Сергеев. — Прокрался к тебе с черного хода и сижу, подачки жду.

— Эх, Сергеев, Сергеев, никак к нашей жизни не привыкнешь. Тебе еще что-нибудь нужно? Кофе есть, правда, советский. Сгущенка…

— Не надо…

Его разозлил снисходительный тон Татьяны. Владелица дефицита! Вообразила о себе невесть что.

— Ладно, не злись. Мы все же с тобой одноклассники. Берешь кофе или нет? Да не страдай, не буду я у тебя поблажек для уголовников просить! Вообще ты нетиличный человек для современного руководителя.

— А какие, по-твоему, типичные? Хамы, что ли?

— Уверенные, энергичные, умеют требовать свое. В этом кабинете не только кофе и колбасу заказывали, но и меня саму впридачу. Конечно, тогда помоложе была.

— Ну, а ты?

— А что я? Были люди, которым не откажешь. Обслуживала, не отходя от кассы. Думаешь, дачи да «панасоники» так просто достаются!

Она засмеялась, показывая ряд золотых зубов. Много воды утекло с тех пор, когда они учились в старой трехэтажной школе за рекой. Кажется, целая жизнь прошла, а оглянись, словно вчера было. С уроков на «Фантомаса» бегали. Сейчас и не помнят, что такой фильм был.

Татьяна курила и рассказывала, что старший сын стал учиться на тройки, а класс выпускной, и куда его после школы девать, ума не приложит. Конечно, в политехнический она его сможет втолкнуть, но учиться там вряд ли он будет.

Сергеев сложил в портфель пять пакетов сахара, Татьяна сунула сверху банку кофе. Кофе дома не было уже давно. Сергеев отдал деньги и сказал спасибо.

Когда вышел из магазина, перебросил тяжелый портфель из одной руки в другую. Почему все так? Днем ищет воров, раскрывает преступления, а вечером сам, как вор, вынужден идти выпрашивать дефицит. Даже сплюнул от злости.

Дома брякнул портфель в прихожей.

— Все. Если надо, сама иди доставай.

Жена удивленно посмотрела на Сергеева, но промолчала.

2

— Еще новость. Васина видели за день или два до смерти Ольхова возле его дома. Точную дату установить не удалось.

Бондарев помешивал ложечкой в стакане, а Сергееву вспомнился вчерашний поход в магазин. Интересно, где берет кофе начальник?

— Крути Васярика! Нужна помощь, подключим еще людей. Понял?

В папке с материалами по избиению граждан Полетаева и Зимовца появились новые листы. Прежде всего подробные сведения на обоих потерпевших, которые также становились обвиняемыми.

Полетаев Борис, 19 лет. Отца нет, мать работает в Тюменской области, с сыном отношений не поддерживает. Живет у бабки. С 15 лет состоит на учете в инспекции по делам несовершеннолетних: избиения одноклассников, мелкие кражи, угоны мопедов и мотоциклов. Был осужден на два года с отсрочкой приговора, но спустя несколько месяцев после суда совершил грабеж. Отбывал наказание в воспитательно-трудовой колонии. Освобожден по амнистии. Подозревается в совершении в мае этого года изнасилования, но доказательств нет. Потерпевшую, видимо, запугали, и она не стала давать показания. Физически развит, более двух лет занимался боксом, в настоящее время бросил. Часто употребляет спиртные напитки. Выпив, становится агрессивным. Имеет знакомых из числа ранее судимых. Поддерживает отношения с трижды судимым Михаилом Логуновым, по кличке Султан, проходившим по делу преступной группы Нестеренко. В настоящее время не работает. Предупреждался об ответственности за тунеядство.

Зимовец Дмитрий, 19 лет. Мать — профсоюзный работник, отец — инженер по технике безопасности в автоколонне. Зимовец когда-то учился в техникуме, откуда исключен за спекуляцию, кражи денег и вещей из раздевалки. Был осужден. Отбывал наказание в одной колонии с Полетаевым. После освобождения поддерживают тесные контакты. Зимовец учится в ПТУ, но занятия часто пропускает. Физически развит слабо, но в драке может пустить в ход кастет, металлическую трубу.

Васин по своему авторитету, конечно, птица другого полета. В трансагентстве он лишь числился. Целыми днями мотается по городу на своих «Жигулях». На переднем сиденье, справа от него, часто видят хорошо одетого человека лет пятидесяти. Судя по всему, Васин исполнял обязанности водителя и подручного у какого-то дельца. Возможно, контролировал работу спекулян-тов, наперсточников. Роль Васина еще предстояло изучать, и для этого требовались более сложные оперативные мероприятия.

Голубев, стряхивая пепел в форточку, ждал похвалы. Последние дни он из кожи лез, чтобы загладить свои промахи.

— Ну, хорошо, — наконец оторвал голову от машинописных листов Сергеев, — можешь идти.

Не за что хвалить. Свои же хвосты подбирает. Все это можно было выяснить и раньше.

— Зимовец в ПТУ характеризуется как жуткий спекулянт, — уже в дверях добавил Голубев. — Торгует всем подряд. Таскает косметику, белье, магнитофонные кассеты. Некоторые вещи достает с помощью мамы.

Очевидно, что Полетаев и Зимовец были только исполнителями. Цель — запугать Налыгина и заставить выполнить чьи-то требования. Здесь, наверное, речь идет о рэкете. Дожили наконец! Теперь и в этом вопросе с Западом можно потягаться. Видимо, стрельба по окнам — не первая попытка надавить на хозяина кафе… Наверняка начинали со звонков и угроз. Потом стрельба.

Что мы еще имеем по кафе? Согласно информации ОБХСС, одним из основных поставщиков продуктов для Налыгина был продовольственный магазин № 11, расположенный неподалеку. Налыгин приобретал там мясо, масло, кофе и прочие дефицитные продукты, разумеется, переплачивая за них. По калькуляции для фининспекции продукты числились купленными на рынке. Эта махинации давали хорошую прибыль и директору магазина, и Налыгину. Потом отношения между кооператором и магазином прервались. По слухам, директору кто-то пригрозил, возможно, та же группа, занимавшаяся рэкетом.

То, что Налыгину угрожали, подтвердила и Калинкина. Она несколько раз слышала обрывки его разговоров с женой. Однажды ночью кто-то сломал четыре столика на летней веранде и изрезал тент над ними. Затем появился Васин. Появился, видимо, по чьему-то указанию, хотя его мог нанять и сам Налыгин.

Теперь эпизод с избиением. Васин был уверен, что потерпевшие на него не заявят. И действительно, это дело никогда бы не выплыло, не окажись поблизости двух курсантов школы милиции. Будь на их месте участковый, прослуживший с десяток лет, наверняка бы спустил дело на тормозах. Зачем ему лишняя морока, когда все трое дружно уверяли, что это недоразумение. Но курсанты, еще не испорченные премудростями службы, действовали строго по уставу. Даже на экспертизу парней отвезли.

Сергеев извлек из папки акты медицинской экспертизы. Полетаев. Сломаны три пальца на руке, трещина в кости голени. Васин бил его зверски. Раздавил каблуками пальцы, а после ударил носком ботинка по кости. Зимовец отделался легче. Сломано ребро, и несколько синяков.

Полетаев на вопросы отвечать отказался. Бондареву грубил. Насчет обреза и выстрелов по кафе заявил, что ничего не знает. Когда перечислили показания свидетелей, замолчал вообще.

— В тюрьму пойдешь, — пригрозил начальник милиции.

— Вот испугал, — засмеялся Полетаев, — найдите сначала обрез и докажите, что я из него стрелял. Умные какие!

Он сидел, развалясь, отставив в сторону ногу в высоком финском ботинке. На левой руке — массивный перстень с замысловатым вензелем. Видимо, заработки у него немалые. Перстенек сотни на четыре потянет.

— Гражданин Полетаев, вы задержаны по подозрению в совершении преступления, — объявил Сергеев. — И будете помещены до предъявления обвинения в изолятор временного содержания.

Он достал из папки заполненное постановление и придвинул его Полетаеву. Тот, не читая, двинул его обратно по столу. Подписывать какие-либо документы Полетаев отказывался.

К допросу Васина Сергеев готовился особенно тщательно. Почти все отделение уголовного розыска несколько дней отрабатывало связи Васина, велось наблюдение за его квартирой. Круг знакомых грузчика трансагентства оказался весьма обширный; от главного инженера городской станции техобслуживания ВАЗ до приблатненной публики из числа наперсточников и автоспекулянтов. За последние полтора года свою зарплату в агентстве не получал — ее делила между собой бригада, которая состояла также в основном из бывших спортсменов. Особенно близкие отношения Васин поддерживал с продавцом автомагазина Ашотом Абарцумяном. Человека, которого часто видели на переднем правом сиденье «Жигулей» Васярика, звали Петр Владимирович Лемза, он являлся председателем самого крупного в городе гаражного кооператива.

Перед допросом Сергеев позвонил Татьяне Осипенко. Его бывшая одноклассница, услышав фамилию Васярика, поцокала языком:

— Конечно, знаю. Бицепсы, большие кулаки, маленькая голова. Считает себя неотразимым для женщин. А вообще на вторых ролях. Исполнитель чужой музыки.

— Понятно, — сказал Сергеев, хотя понятного ничего не было — Еще один вопрос, по старой дружбе, можно?

— Если последний, можно.

— Почему директор одиннадцатого магазина внезапно прекратила отношения с Налыгиным?

Сергеев специально не объяснял, кто такой Налыгин, но, как и ожидал, Татьяне эта фамилия была хорошо знакома.

— Директору пригрозили.

— Чем?

— Вывести на чистую воду. Организовать письма трудящихся, жалобы, а потом ревизию и в конце концов спалить. Ну, в общем, ты понимаешь, как это делается.

— А смысл?

— Кому-то хотелось перекрыть кислород Налыгину. Без хорошо налаженных связей с госторговлей его харчевня вылетит в трубу. Слушай, Сергеев, хватит вопросов. Тебе колбаса нужна?

— Нет.

— Ну, тогда будь здоров!

В трубке зачастили гудки.

Васина привел дежурный милиционер. Разомкнул наручники и, козырнув, вышел из кабинета.

За эти несколько дней пребывания в изоляторе он оброс щетиной и осунулся, и хотя старался держаться спокойно, у него заметно подрагивали пальцы, когда курил, торопливо стряхивая пепел. На анкетные вопросы отвечал охотно. О причинах избиения Полетаева и Зимовца завел поначалу прежнюю историю, потом, сообразив, что в уголовном розыске уже знают о его отношениях с Налыгиным, махнул рукой.

— Записывайте.

Около четырех месяцев назад в трансагентство пришел владелец кооперативного кафе и предложил Васину взять его под охрану, так как какие-то подростки звонят ему, угрожают и требуют ежемесячной платы. Он согласился. Потом в один из дней парни на мотоцикле обстреляли из ружья витрины, он их догнал и немного проучил. Вину свою признает и готов нести ответственность.

— Кто вас познакомил с Налыгиным?

— Никто. Он сам нашел меня.

— Сколько он вам платил?

— Четыреста в месяц.

Сквозь расстегнутую короткую кожаную куртку была видна вязаная безрукавка и серебряная цепочка на шее. Васин поймал взгляд Сергеева, натянуто усмехнулся.

— Зря вы меня здесь держите, я никуда не убегу. Обошлись бы подпиской о невыезде.

— С какой целью вы приходили к дому оперуполномоченного Ольхова?

Кадык на горле Васина пополз вверх-вниз. Он потянул ногу под стул, прижимая колено ладонью.

— Наверное, просто шел мимо.

Голос выдал, что вопрос Васина встревожил. Значит, адрес Ольхова был ему известен.

— Это было до убийства?

— Не помню.

— Не торопитесь, вспоминайте.

Васин еще не имел той школы, которую проходят опытные уголовники. Его можно поймать на неожиданных вопросах. Ну, что же, попробуем дальше. Сергеев порылся среди бумаг и, заглянув в одну из них, спросил:

— Тот, второй парень, который был с вами, затем пошел домой?

Примитивная уловка. Может, сработает?

— Наверное, — пожал плечами Васярик.

Ага, проглотил.

— Он живет где-то в старом городе, да?

— Не знаю я ничего, — опомнился Васярик, — чего вы ко мне привязались?

Так был, значит, с ним второй! Сергеев чувствовал — копать нужно здесь, но Васин, насторожившись, перестал отвечать на вопросы.

— Я устал, — наконец пожаловался он, — отведите меня в камеру.

Следующие два дня мало что дали. Васин и Полетаев молчали. Зимовец нес всякую чепуху и твердил, что он был за рулем и ничего не знает. При этом нервничал и явно трусил.

В прокуратуре отказались дать санкцию на арест Полетаева. Кончались третьи сутки, и сегодня его должны были выпустить. Городской прокурор Саенко, выслушав начальника уголовного розыска, отрицательно покачал курчавой, с намечающейся плешиной головой.

— Парня избили, а вы его же и сажаете. Амбиции иг рают, что он показания не дает. Умейте найти общий язык без силового давления. Кстати, мы уже направили Бондареву представление о незаконном задержании Полетаева.

Прокурор заговорил о том, что Сергеев действует по старинке, когда все проблемы решались одним способом — скорее упрятать за решетку. А сейчас время другое, надо перестраиваться, а товарищ начальник уголовного розыска не хочет перестраиваться. Саенко был хороший дядька, Сергеев знал его лет пятнадцать, еще с тех пор, когда милиционером конвоировал арестованных в прокуратуру. Прокурор работал тогда следователем и был без живота. Сергеев стал объяснять, что Полетаев, видимо, связан с преступной группой, занимающейся рэкетом.

— Модное слово, — сказал прокурор, — доказывайте рэкет, и я сразу дам вам санкцию. Пока налицо лишь хулиганство, да и то очень уж все расплывчато. Знаешь, какие сейчас установки? Арест — только крайняя мера. Тюрьма травмирует людей.

Сергеев не знал, что недавно прокурора вызывали к областному начальству. Повинуясь чьей-то негласной непонятной команде, в стране закрывались колонии, а судьи отчитывались, на сколько меньше преступников осудили они к лишению свободы в этом месяце по сравнению с предыдущим. Вовсю приветствовались условные приговоры, как признак зарождающейся демократии. Процент санкций на арест подследственных, выданных Саенко, зашкалил за среднеобластные показатели, и его вежливо одернули, намекнув на предпенсионный возраст.

Прокурор сочувственно посматривал на начальника уголовного розыска, словно приглашая вникнуть в ситуацию и понять его прокурорские проблемы.

— Чуть-чуть побольше доказательств, Вячеслав Николаевич, и тогда заходите.

За неделю в городе опять произошло три грабежа. Бондарева вызвали в горком партии. Васин на допросах отмалчивался. Куда-то исчез Полетаев. Сергеев дважды посылал за ним милиционеров, но дома его не оказалось. Бабка сообщила, что Борька, наверное, околачивается у какой-нибудьшалавы — три дня уже не приходит.

Сергеев сходил к секретарю за чаем. Настроение было скверное.

Вчера ходили с женой к ее сестре. Собрались еще гости. Муж сестры работал в торгово-закупочном кооперативе. Подвыпив, стал рассказывать про свои заработки и о том, что достаются деньги не даром. Благодаря их кооперативу в городе появляются хоть какие-то дефицитные товары.

— Жвачку из Прибалтики за два рубля, которой цена там полтинник, — съязвил Сергеев.

Шурин стал объяснять, что в этом и есть суть торговли. Покупать там, где излишек товара, а продавать, где его не хватает. Шурин Сергеева раздражал, особенно с тех пор, как стал заниматься куплей-продажей. Жена, приходя от сестры, рассказывала о новых вещах, которые у нее появляются. Зависть? Наверное.

Сергеев заговорил о спекулянтах, шурин обиделся. Обе сестры вступились за него и сказали, что Сергеев живет старыми понятиями и если у человека есть законная возможность хорошо заработать, зачем его осуждать. Или Сергееву будет легче от того, что все будут жить, как он, от зарплаты до зарплаты? Гости заспорили. Спор получился какой-то нехороший, визгливый, с взаимными упреками.

Сергеев отхлебнул остывшего чая. Может, действительно он живет устаревшими понятиями? И прокурор про это же ему говорил. Закостенел на работе своей с вечной беготней по кругу: ловишь, допрашиваешь, сажаешь, а преступники снова, как грибы, растут. И вообще, он стал каким-то нудным.

Захотелось порассуждать о чем-нибудь приятном. Ничего хорошего на ум не шло. Впереди целая рабочая неделя, в субботу он тоже работает. В воскресенье можно было бы съездить на охоту, но вся их охотничья компания уезжает в пятницу, потому что у остальных, как у людей, два выходных и рабочий день восемь часов.

Вернулся из горкома Бондарев и вызвал Сергеева к себе. Сказал, что надо что-то делать по профилактике уличных преступлений. Поступает много жалоб от граждан.

— И будут поступать, — желчно пообещал Сергеев. — Сколько уголовников на улицы выпустили! С Засядкиным месяц возились, пока грабеж не раскрыли, а ему опять условный приговор на «химию»! В той же компании крутится и над нами смеется. А Полетаев? Если бы в мае арестовали, то доказали бы изнасилование. Нет, пожалели! Он потерпевшую запугал и сухим из воды вышел.

— Не вали на других, — сказал Бондарев. — Твоя вина, не сумел доказать.

— Может, и моя…

— У Яковенко слабо идет раскрытие уличных грабежей, подключай еще кого-нибудь.

— У него только выступления на собраниях сильные, остальное все слабое.

— Жми на Зимовца. Мне кажется, он даст показания, только боится.

— Ладно, буду жать, — пообещал Сергеев.

3

Полетаев видел их впервые: и горбоносого, похожего на кавказца мужчину, лет тридцати, сидевшего за рулем «Нивы», и второго, помоложе, который назвался Вадимом. Это был низкорослый, с очень широкими плечами и выпуклой грудью парень — почти квадратный.

Борьке еще утром сообщили, что он будет участвовать с ними в каком-то деле. Забираясь на заднее сиденье автомашины, Полетаев вспомнил, что забыл сигареты.

— Надо в магазин заехать. Курить не захватил.

— У нас есть, — сказал горбоносый и, нашарив пачку «БТ», протянул Полетаеву. Квадратный Вадим внимательно рассматривал Борьку, и тому не нравился его ощупывающий взгляд. Хотя они, наверно, и должны относиться к нему настороженно. Неизвестно, чего он стоит и как покажет себя в деле. Молчание начинало тяготить Полетаева.

— Ты в прошлом году за область по боксу не выступал? — спросил Борис квадратного.

— Нет.

«Нива» выехала за город, и он подумал, что поездка, наверное, предстоит неблизкая. А он даже поесть не догадался. Километров через десяток свернули с асфальта и пошли проселком. На оттаявшей колее стояли лужи, жидкая грязь брызгала на стекло, и горбоносый включил дворники.

Вадим достал из-под ног целлофановый пакет.

— Слышь, останови!

— На ходу пэйте, — буркнул горбоносый.

— Пэйте, — передразнил его Вадим, — останови, тебе говорят.

Горбоносый притормозил, и Вадим извлек из пакета бутылку водки. Они выпили по два раза с Полетаевым из складного стаканчика. Потом покурили, и Вадим разлил остатки. Пустую бутылку сунул снова в пакет. Борька заметил, что и окурок он не выбрасывает, а кладет в пепельницу в дверце машины.

— Конспирация, — засмеялся Полетаев.

А ребята неплохие! Чувствуется, дело свое знают. По имени и то друг друга не называют. Интересно, что за мероприятие им предстоит? Спрашивать, конечно, бесполезно, скажут, когда придет время. Поудобнее устраиваясь на сиденье, увидел в багажнике ручку лопаты.

— Золото, что ль, копать будем?

Вадим хехекнул. А горбоносый вышел из машины и подобрал брошенные Борькой окурки и огрызок колбасы. Отнес в сторону от дороги, затоптал в кустах.

Когда снова тронулись, Вадим спросил, внимательно глядя на Полетаева.

— О чем тебя менты спрашивали?

— Да все о той драке. Почему Васярика выгораживаю. Я с ними много не разговаривал, больше молчал.

— А про то, куда вы с Васяриком ходили, он ничего не спрашивал?

— Куда, куда, — сразу насторожился Полетаев.

— В пятиэтажку.

— А вам что за дело? Вы кто такие?

Подавшись вперед, по очереди оглядел Вадима и горбоносого. Мелькнуло в голове: может, оба из милиции? Потянулся было за ножом во внутреннем кармане куртки, потом одернул руку. С двумя все равно не справишься. Вадим, видимо, из борцов, вон шея какая — не скрутишь!

— Эй, хватит, — прикрикнул горбоносый. — Или мало выпили? А ты, Вадька, кончай со своими вопросами.

Машина спустилась в низину. Дорога была перепахана гусеницами тракторов, по обочинам валялись клочья сена. Перевалив колею, «Нива» пошла целиной через мокрую, с остатками снега, траву. Здесь начинался ивняк, окаймленный желтой стеной камыша со стороны речки.

Машина остановилась. Борьку вдруг охватило смутное беспокойство. Слишком заброшенным и глухим казался этот заболоченный участок пойменного леса. Горбоносый вылез наружу, несколько раз присел, разминая ноги.

— Вылезай, — проговорил Вадим.

— Зачем?

— За надом!

Он пихнул Борьку в бок, и Полетаев вдруг понял, что это именно из-за него они ехали сюда. Лопата, которую везли в багажнике, вдруг приобрела зловещий смысл. И эти назойливые вопросы. Нет, не может быть! Он рванулся напролом — мешало переднее сиденье. Вадим откинул его, и горбоносый одной рукой выволок Борьку наружу. В другой руке он держал пистолет ТТ с вытертым до белизны стволом.

У Полетаева мгновенно взмокли ладони. Он понял, что не в состоянии ни двинуться, ни побежать.

— Ребята, вы чего?

Кадык дергался, мешая говорить. Вдруг пришло на память: так же дергался кадык у парня в лесопосадке за городом, которого тогда вместе с девчонкой окружили всей компанией. Парня запинали ногами и связали рубашкой руки, чтобы не мешал.

Девчонку по очереди насиловали, соревнуясь в изобретательности. а потом кто-то предложил ее задушить. Она услышала эти слова, страшно закричала и плача стала обнимать Борькины ноги. Только не убивайте! И он, брезгливо отталкивая ее, думал тогда, что после всего того, что с ней делали, может, и, правда, ей лучше умереть, а не кататься в ногах. Но они ее не задушили. Влили в горло оставшиеся полбутылки вина и изорвали одежду. Иди жалуйся и объясняй, с кем пьяная валялась в грязи.

— Что ты Сергееву про пятиэтажку базарил?

Квадратный хлестнул его открытой ладонью по уху.

Мгновенная резкая боль привела Полетаева в чувство. С внезапно обострившимся животным хладнокровием Борька, словно со стороны, чужими глазами рассматривал эту поляну с ивами и камышом, себя в расстегнутой куртке, горбоносого с пистолетом в вытянутой руке и квадратного Вадима, массирующего ладонь. Наверное, его звали не Вадим, и оба были не местные — специально прислали расправиться с ним.

— Будешь молчать, обольем бензином и спалим, как кутенка.

— А вначале кастрируем, — добавил горбоносый.

В ушах звенело. Полетаев потрогал правую скулу, почувствовал кровь. Эти сволочи способны сделать с ним все, что угодно. Откуда у них жалость? Заплатили хорошо, так они готовы хоть на куски его порезать.

— Честное слово, ничего не говорил.

— Почему тебя оттуда выпустили?

— Не знаю. Я им вообще ничего не рассказывал.

Квадратный снова ладонью хлестнул его по тому же уху.

От сильной боли Полетаев вскрикнул и присел, закрывая голову руками. Квадратный носком ботинка ударил его в поясницу раз, потом другой. Борька уже не кричал, а скулил. Квадратный знал, куда метить. Сам Полетаев в детской колонии тоже бил по почкам тех, кого подозревал, что они стукачи. Человек начинал мочиться кровью, болеть, а двое, которых били особенно сильно, умерли в больнице.

— Неси канистру, — сказал горбоносый.

Вадим пошел к «Ниве». Затравленно провожая его взглядом, Борька решил, что ему все равно не поверят. Будут жечь, пытать, пока он не скажет то, что им надо. Он бросился вдруг на горбоносого и, схватив за кисть руки, крутнул ее, выворачивая пистолет, Вадим набежал сзади и повис на спине, сдавливая горло. Отпустив горбоносого, Полетаев барахтался, пытаясь стряхнуть Вадима и достать нож из внутреннего специально пристроченного кармана куртки. Кнопочный, подаренный кем-то из компании, он легко раскрывался, выщелкивая узкое лезвие. Ткнул наугад, чувствуя, что теряет сознание.

Вадим ахнул и разжал пальцы. Выставив нож, Полетаев шагнул на горбоносого. Выстрел прожег правое плечо, отбросил его назад, и Борька побежал прочь, сдавив рану на плече левой рукой. Горбоносый выстрелил три раза подряд. Попал только с третьего, и Борька повалился лицом вниз на куст камыша. Поднялся и, бестолково закрутившись, сделал несколько шагов.

Горбоносый, догнав его, снова нажал на спуск. Курок щелкнул вхолостую — осечка. Полетаев, обернувшись, широко раскрытыми глазами смотрел на пистолетный зрачок, силился что-то сказать, но изо рта вырывались хрипенье и розовая пена. Горбоносый лихорадочно дергал затвор. Непригодный патрон, подскочив, упал в траву.

— А-а-а!

Полетаеву наконец удалось вытолкнуть изо рта сдавленный крик. Пуля, пущенная в упор, пробила насквозь голову и погасила его.

У квадратного был разрезан бок. Задрав рубашку, он разглядывал рану. Горбоносый подошел, вытирая пот.

— Ерунда. До свадьбы заживет. Пошли, оттащим того…

Земля под тонким слоем грязи оказалась промерзшей. Яму выкопать не удалось, и они отнесли труп вглубь камышей. Горбоносый сказал, что парняга попался живучий. Грудь и плечо пробиты, а все бежал. Его спутник, которого действительно звали совсем не Вадим и которому тоже приходилось убивать людей, согласился с ним и добавил, что зря они сразу не связали Полетаева — тогда бы не было столько шума. Они очень торопились, но горбоносый сел за руль лишь после того, как подобрал выброшенный патрон и все стрелянные гильзы.

Димке Зимовцу позвонили домой. Знакомый голос, не здороваясь, объявил:

— Собирай шмотки и сматывайся.

— Куда? — растерялся Зимовец.

— К чертовой матери. В Москву, на Сахалин — куда угодно. Но чтобы года два о тебе ни слуху, ни духу. Если явишься — заказывай гроб.

В тот же вечер мать Зимовца, ничего не понимая и не переставая плакать, посадила его на поезд. В соседней области жила ее старшая сестра, которая согласилась приютить непутевого племянника, попавшего в какую-то большую неприятность.

— Скрылись оба, — возбужденно докладывал на утренней планерке Черных. — Зимовца видели вчера вечером на вокзале вместе с матерью. Полетаева нет уже четверо суток. Я опросил почти всю его компанию, никто ничего не знает. Расширяйте круг. Я договорился с Бондаревым, он подключил к поискам городских участковых.

Когда все разошлись, Сергеев достал из сейфа папку с почтой. Ее надо было расписать по сотрудникам, потому что, кроме смерти Ольхова и поисков исчезнувших парней, город ежедневно подбрасывал новые и новые дела. Взламывали дачи, сдергивали с припозднившихся девиц норковые шапки, снимали колеса и боковые стекла с автомашин. Все транспортные кражи, как верблюд, тянул на себе Иван Григорьевич Терентьев. Но он уже твердо настроился на пенсию, часто жаловался на здоровье и присматривал на рынке старенький «Москвичок» — собирался заняться пчелами. Без Терентьева будет совсем худо, остальные — молодежь, некоторые еще совсем зеленые. Да и не у каждого получается. Яковенко вроде старательный и следственную школу закончил, а не выходит из него оперативника. Уже третий год в розыске, а результатов почти нет. Чего-то не хватает. Не умеет с людьми работать, не идут они к нему. Может, слишком казенно говорит и разит высокомерием от его очень правильных фраз и выступлениях на собраниях. А, может, потому, что трусоват, по другую сторону это знают. Просил Бондарева — переведите его хоть к Кузину в паспортный стол. Не согласился. Как же, не пьет, не курит и на городских конференциях хорошо выступает. С год-другой штаны попротирает и уйдет куда-нибудь на повышение.

К вечеру позвонил один из участковых.

— Вячеслав Николаевич, я тут с мальчишками разговаривал, один из них видел, как Полетаев садился в светло-серую «Ниву». Номера он не запомнил. За рулем сидел человек, похожий на кавказца.

— Приводи этого мальчишку сюда. Пусть посмотрит фотоальбомы, может, узнает кого-нибудь из ранее судимых. Кстати, он ошибиться не мог насчет Полетаева?

— Ну что вы, товарищ капитан. Полетаев у них в авторитете, его многие знают.

Сергеев зашел к начальнику׳ горотдела:

— Я от вашего имени дам задание ГАИ. Мне нужна информация по всем автомашинам «Нива» в городе и районе.

— Давай. Только убыстряй темпы. Сколько уже времени возимся! Итак половина отдела на тебя работает.

Ни Сергеев, ни Бондарев не связывали вслух эти последние события со смертью Ольхова, но оба понимали, что разгадка выстрела, прозвучавшего в тот слякотный ноябрьский вечер, кроется где-то здесь, в этом клубке: в выстрелах по витринам кафе, Васине, исчезновении Полетаева и Зимовца…

4

Они ходили тогда в паре: Сергеев, только что поступивший в горотдел, и Ольхов, который работал уже года три или четыре. Перед майскими праздниками их премировали обоих: выписали по двадцать пять рублей. Как указали в приказе: «За умелые действия по задержанию опасного преступника». Сергеев долго не являлся за премией, пока бухгалтер не накричала на него — ей надо было подбивать баланс.

Случаются вещи, при воспоминании о которых до того становишься противным себе, что зубами скрежетать хочется. Подобное чувство Сергеев испытал три дня назад.

Входя в дежурку, увидел замполита Лисянского и пожилого водителя Егорченкова. Егорченков ближе к нему стоял и руку для пожатия протянул, а он к Лисянскому первому полез здороваться. Лисянский в это время по телефону разговаривал, на Сергеева не сразу внимание обратил. Вот так по-дурацки и стояли: Егорченков с протянутой рукой, и он сам руководству свою ладонь подсовывает. Противно! Сергеев даже сплюнул от злости. И ведь никогда он перед начальством не лебезил, и Лисянского недолюбливал, и старого сержанта Егорченкова уважал!

А тогда, много лет назад, вообще неприглядная история вышла. Их послали разобраться по вызову, вроде бы в одном из домов происходил семейный скандал. А получилось вот что. Володька Демченко, по кличке Дема, освободился в очередной раз из колонии. Приехал к бывшей жене, которая к тому времени уже жила с другим мужем. Вначале все шло мирно. За стол даже вместе сели. Приняв пару стопок, Дема начал вспоминать обиды, обложил матом бывшую жену и пригрозил, что заберет с собой детей. Вмешался новый муж. Дема ударил его кулаком в лицо и начал громить мебель. Когда Ольхов и Сергеев вошли в квартиру, новый муж сидел на табуретке и жена перевязывала ему голову. Дема, допивший к тому времени водку, обрадовался приходу милиционеров. Треснув донышком бутылки о плиту, он кинулся на Сергеева, который шел первым. Подобные вещи Слава Сергеев видел только в кино. А тут наяву замаячили перед глазами острые, как ножи, торчащие стеклянные грани. Не помня себя, Сергеев бросился убегать. Дема бежал следом, размахивая бутылкой. Ольхов поймал его за плечо, и они покатились по полу. Младший сержант Сергеев в это время метался по лестничной площадке и кричал: «Где телефон?»

На помошь Ольхову пришел муж хозяйки, и они вдвоем скрутили отчаянно сопротивлявшегося Дему.

Ольхов тогда ему ничего не сказал. Промолчал он и в горотделе — житья бы не было новичку от насмешек. Потом они подружились. Но года два назад, когда Сергеев уже уверенно продвигался по служебной лестнице, попав в разряд перспективных работников, что-то стало ломаться и исчезать в их многолетней дружбе. Они все больше и больше отдалялись друг от друга, уже не собирались на праздники вместе с Ольховым у механика Николая Аверина, а последнюю точку поставила прошлогодняя история с дачей.

Оба они, и Ольхов, и Сергеев, давно надумали взять участки под дачи где-нибудь по соседству, подыскивая место получше. Как нарочно, участка! давали в степи, далеко от воды. Но в прошлом году Сергеева вызвал Лисянский и сказал, что райисполком выделяет для милиции два участка в пойме Тишанки. Один для замполита Лисянского, второй — для него. Место считалось престижным: недалеко от города, лес, речка, асфальтированная дорога до самых дач, да и строительство велось там в централизованном порядке — заплатил деньги и не ломай голову, где искать материалы. Отказываться было глупо. Сергеев тогда пробормотал что-то насчет возможности выделить участок и Ольхову, но прозвучало это довольно наивно. Сергеев понимал, что и сам он попал туда случайно. Видимо, дали за компанию с Лисянским, как ветерану отдела, чтобы меньше разговоров было. Он понимал, что поступил не совсем порядочно. Но успокоил себя тем, что другого выхода не было.

Вот так и разрушились потихоньку их прежние отношения. Чего уж гут удивляться, что не очень делился с ним Ольхов! Он и раньше не слишком распространялся, работая по раскрытию преступления, а теперь и вовсе ушел в себя. Обида, самолюбие, может, что-то еще…

Посыльный приехал за Сергеевым в девятом часу вечера. Жена разбирала холодец и смотрела бразильскую мелодраму «Рабыня Изаура». Ей и Ваське этот бесконечный телефильм нравился. Сергеева раздражал, но он тоже за компанию смотрел.

Сержант, стоя на пороге, сказал, что его срочно вызывают в отдел и пусть потеплее оденется. Машина ждет внизу. Сергеев начал не спеша одеваться, рассуждая, что, видимо, дело какое-то важное, иначе машина ждать бы не стала. Вызвали и бегом дальше, а ты добирайся сам до горотдела.

Ольга принесла свитер, но когда Сергеев попытался одеть поверх него пиджак, то не смог застегнуть пуговицы. Свитер пришлось снять, и Сергеев с огорчением подумал, что продолжает толстеть.

Жене очень хотелось спросить, что случилось, и Сергеев сказал, что, наверное, предстоит выезд на место происшествия и поэтому лучше надеть резиновые сапоги. Ольга опять перекрасила волосы, он заметил это только сейчас. Последние дни она ходила раздраженной. Может, причиной была работа — два дня назад она жаловалась на какие-то неурядицы, и Сергееву показалось, что она надеется на его помощь, и он оборвал ее — если не ладится, ищи другое место.

— Ну, пока, — сказал он.

— Ты осторожнее там.

Сергеев подмигнул Ольге и Ваське — спите.

Они ехали вчетвером на «УАЗе», позади шел бортовой грузовик. Врач Вагин рассказывал про то, как на прошлой неделе отравились метиловым спиртом трое железнодорожников, и Вагин их вскрывал. Сергеев знал про этот случай. Железнодорожники забрались в цистерну на запасных путях и начерпали несколько ведер спирта. Собирались продать, но не успели.

Следователь прокуратуры, молодой и щекастый, слушал, кивая, и при свете лампочек на панели управления поблескивали его очки. Эксперт Костя Кулик сказал, что пьют всякую гадость из-за того, что водку сделали дороже некуда, да и по такой цене не купишь и спросил, согласен ли с ним Сергеев. Сергеев с ним согласился. Следователь осторожно заметил, что в борьбе с алкоголем были допущены перегибы. В опергруппе он был один из другого ведомства, да еще представитель надзорной инстанции, поэтому держался немного скованно и официально. На охотничьем кордоне их встретил местный участковый и председатель охотобщества. Председатель, из отставных военных, был слегка навеселе. Увидев Сергеева, которого знал еще с давних времен, обрадовался.

— Только все равно до рассвета ждать придется, покойник не сбежит, — председатель засмеялся собственной шутке. — А ты, Вячеслав Николаевич, давно в наши края не приезжал. Впрочем, с твоей должностью какая уж охота!

Устроились кто где. Шоферу и следователю уступили кровати, Сергеев улегся на овчинном полушубке у печки, Вагин рядом на сдвинутых стульях.

— Чего на ночь глядя помчались, — ворочаясь, бурчал Вагин, — можно было и с утра…

— Система давай-давай, — отозвался Сергеев, — зато начальство спокойно, группа выехала на место.

Вагин закурил. Печка потрескивала, и сквозь неплотно закрытую заслонку вылетали искры, затухая на листе жести, которым был обит пол. Сергеев вспомнил, что лет пять назад приезжал сюда с Авериным и спал в той же комнате.

— По Ольхову есть что-нибудь новое? — спросил Вагин.

— Ничего определенного.

— В городе ходят слухи, что его убили. А теперь еще один труп.

— Не знаю, — отвечал Сергеев. — Там много непонятного.

Тело убитого лежало на боку, правая рука выброшена вперед. Голова, куртка были покрыты заледеневшей кровью.

Сергеев еще вчера понял, что это Полетаев. Впрочем, особо прозорливым быть не требовалось, других без вести пропавших по городу не числилось.

Председатель охотничьего общества стал рассказывать, что вчера во время облавы на кабанов собаки подняли лай в камышах, а когда прибежали охотники, то увидели труп. Он несколько раз повторил, как испугался, подумав, что человека убил по ошибке кто-то из охотников, и как потом у него отлегло от души, когда понял, что труп лежит уже несколько /щей.

По следам определили, что Полетаева притащили в заросли и забросали камышом. Наверное, люди, стрелявшие в него, думали, что он мертв, но у Полетаева хватило сил проползти несколько шагов. На поляне виднелась автомобильная колея, но выпавший снег не давал возможности определить, какой марки была машина.

— Вот удар для матери, — покачал головой председатель.

— Он жил у бабки, — отозвался Сергеев, — мать его выгнала.

Почти полдня ушло на осмотр и составление протокола места происшествия. Кроме полузасыпанных следов, ничего обнаружить не удалось.

Докладывая Бондареву о результатах, Сергеев положил перед ним ориентировку, датированную июлем этого года. В ней сообщалось, что управлением внутренних дел саратовской области разыскиваются трое неизвестных преступников, совершивших нападение на инкассаторов. Недалеко от места происшествия находилась светло-серая «Нива», на которой скрылись нападающие. Вооружены они были пистолетом ТТ и наганом. Оказавший сопротивление инкассатор был ранен, а затем добит двумя выстрелами в голову из ТТ.

— Возможно, та самая «Нива». Я подготовил ориентировки по всем районам. А Голубева или Черных придется послать в областное ГАИ, сделать выборку по всем «Нивам».

Жена Васина работала заместителем заведующего загсом и выглядела старше мужа. Очень яркая, начинающая полнеть брюнетка, она разговаривала с Сергеевым подчеркнуто холодно. Сообщила, что написала жалобу в прокуратуру и в МВД. Конечно, муж виноват, что избил двоих хулиганов. Владелец кафе, Александр Семенович Налыгин, — его друг, и Леонид не выдержал, когда увидел, как эти подонки громят кафе. Теперь его упрятали в камеру, а хулиганы ходят и посмеиваются.

Сергеев слушал ее терпеливо, потом поинтересовался, где Васин взял последнюю, третью по счету автомашину. Васина язвительно заметила, что не привыкла лезть в дела мужа, а если товарища капитана интересует, где они берут деньги, пусть дает задание ОБХСС.

— Может, что-нибудь выкопают!

Она была хорошо одета. Лайковое пальто, высокая, с отворотами норковая шапка из светло-голубого меха, сапожки, украшенные затейливым узором. Сергеев неторопливо записывал ее показания, прикидывая, сколько денег носит она на себе. Учитывая кольцо и два перстня, Явно зашкаливало тысячи за четыре. Жена Васина прочитала объяснение, в котором подтверждалось, что ей ничего не известно об отношениях мужа с Борисом Полетаевым, и вообще она ничего не знает.

Подпись работника загса была старательной и корявой.

— Я могу идти?

— Идите. Повестка нужна?

— У нас не требуют отчета, если кому-то надо отлучиться. До свидания.

Сергеев промолчал. Отвернувшись, молча копался в сейфе. Надо же было хоть напоследок показать свое отношение к этой изысканной особе, живущей отнюдь не на зарплату.

Димка Зимовец узнал о смерти приятеля от одного из знакомых, которому позвонил из квартиры тетки.

— Вывезли за город и всего изрешетили из автомата, — рассказывал знакомый.

— За что?

— Черт его знает.

— Нашли убийц?

— Вроде нет. А ты откуда звонишь?

— Да так, — замялся Димка и брякнул первое пришедшее на ум название, — из Ташкента. На заработки приехал.

Он положил трубку. Уютная теткина квартира, затерявшаяся на восьмом этаже большого дома за много сотен километров от Димкиного города и от 1 ашкента, показалась ему такой уязвимой и незащищенной. Если захотят, вычислят в момент. Хотя бы через адресное бюро или через милицию — у них и там имеются свои люди.

В дверь позвонили. Димка, сидевший в прихожей у телефона, замер. Если они начнут стрелять через дверь, то легко достанут его. Он съежился и затаился. Звонок продребезжал еще раз, потом послышались удаляющиеся шаги.

Зимовец быстро собрал сумку, пересчитал деньги. Их оставалось совсем немного — надо ж было вчера сдуру две магнитофонные кассеты купить! Не раздумывая, открыл платяной шкаф и в стопке старенького теткиного белья отыскал целлофановый пакет с документами. Деньги, рублей семьдесят трояками и пятерками, сунул в карман, а пакет положил на прежнее место. Ничего, обойдется, не умрет с голоду! Родители вместе с ним почти ящик консервов прислали, пусть забирает. В серванте из стеклянной, под рифленый хрусталь, салатницы достал золотое кольцо. Тоже в крайнем случае сгодится.

По дороге на железнодорожный вокзал прикидывал, что легче всего двинуться в сторону Кавказа. Там и теплее, и затеряться легче.

Но не получилось. Поезд на Железноводск уходил поздно вечером. Зимовец часа два просидел на вокзале, потом поехал на рынок, купил бутылку вина у грузчиков, переплатив трояк. Полбутылки выпил здесь же, за ларьком. Стало совсем хорошо, и он отправился бродить по рынку. Встретил двоих парней. Выяснилось, что один из них тоже сидел. Закурили и допили вместе оставшиеся полбутылки. Скинувшись, купили еше два портвейна, потом пошли в пивной бар. Зимовец хвалился, как вместе с друзьями ставит на уши кооператоров, и показывал теткино кольцо, которое он якобы приготовил в подарок своей подруге. Вместе с пивом разливали самогон и ходили мочиться за угол. Мелькали еще какие-то лица. С трудом вспомнилось, как его куда-то тащили, он упирался, а незнакомый голос ласково уговаривал: «Пошли баиньки». Потом его пинали ногами, было совсем не больно, но противно обжигал снег, попавший за воротник.

Очнулся без шапки и перчаток. Поднявшись, заковылял, опираясь о забор. Теперь болело и ломило все тело, а когда Димка сплевывал на снег, там оставались черные кровяные пятна.

Тетка, открыв дверь, с ненавистью разглядывала племянника. У нее были жидкие, мелко завитые волосы и плоская, почти без груди, фигура.

— Где кольцо и деньги?

Димка бессмысленно усмехался, опираясь о дверной косяк. Она сама полезла в карманы.

— Сволочь! И семья вся ваша б…я!

Месяц назад ее бросил сожитель, с кем она надеялась связать остаток своей бездетной тоскливой жизни. Ушел, прихватив подаренный новый костюм и шапку. Тетка тридцать лет проработала на почте и почти столько же прожила в общежитии, в комнате на четверых. Квартиру она получила лишь в прошлом году, и самой ценной вещью здесь был черно-белый телевизор «Рекорд», за который она продолжала выплачивать кредит. Сестра, мать Димки, никогда не приглашала ее к себе, презирая за неудачливость и бедность.

— Кулаки! Подавитесь!

По лестнице катились разноцветные банки дефицитных консервов, которые были присланы вместе с Димкой. Зимовец, шатаясь, побрел вниз. Банка с растворимым кофе, обгоняя его, гремела по ступенькам, потом, ударившись о стену, раскрылась, осыпав все кругом облаком душистого, тонко промолотого порошка.

5

Пост ГАИ, стеклянный скворечник на бетонном четырехметровом постаменте, стоял на развилке широкой междугородной трассы. Гаишников было двое, старшина и его напарник, младший сержант, недавно закончивший школу первоначальной подготовки.

Старшина служил в ГАИ около двадцати лет. Работа порядком надоела. За эти годы он нажил радикулит и стойкую неприязнь к транспорту и водителям. Пристроившись за столом у калорифера, он, помаргивая, растерянно наблюдал, как его напарник, в черном полушубке и белой портупее, тормозил машины и, козыряя, проверял документы у шоферов. Тому все было в новинку: и упоение собственной властью, когда, повинуясь сигналу жезла, останавливаются огромные грузовики и черные «волжанки», и тяжесть заряженного пистолета на боку, и заискивающие оправдания водителей, которые превысили скорость.

Машин было много. Сержант, упарившись, снял шапку, рукавицы и вытирал платком вспотевшее розовощекое лицо.

— Надень шапку, Серега, — сказал в громкоговоритель старшина, — калган застудишь!

Сержант, вздрогнув от неожиданности, посмотрел вверх и широко заулыбался во весь рот. Напарником старшина в общем-то был доволен. Не нравились только его излишняя говорливость и легковесность в отношениях с женщинами. У того постоянно менялись подруги. Загораясь, он раза три порывался жениться, но что-то разлаживалось, и по городскому телефону, установленному в будке ГАИ, начинал названивать новый женский голос.

Таких парней старшина не одобрял. У него самого была взрослая дочь. Старшине казалось, что она и муж слишком легковесно относятся к семье, ребенку, словно играют в ни к чему не обязывающую игру. Дома его не очень-то слушались, и он иногда вразумлял Серегу: «Ты с девчонкой побалуешься, а ей аборт делать. А после аборта то ли родит, то ли нет. Прежде всего о детях думать надо!»

Напарник отшучивался, а когда старшина допек, огрызнулся.

— Нас в двух комнатах шестеро живут. Где жениться прикажешь? В ванной что ли? Так она с туалетом совмещена, воняет сильно!

В остальном они ладили. И даже иногда после получки заходили к старшине распить бутылку под разные соленья и беляши, которые выставляла его жена.

Старшину клонило в сон, и он стал неторопливо одеваться, чтобы там, внизу, на ветерке освежиться. Да и напарника пора было сменить.

Возле будки остановился ЗИЛ-130, вышел знакомый шофер и, поболтав, дал сержанту талон на двадцать литров бензина. Серега принял талон и сказал «спасибо». Шофер знал, что гаишникам бензина почти не дают, видимо, рассчитывая, что они прокормятся на дороге. Двадцать литров не жалко, а в дальнейшем, глядишь, сержант пригодится.

Серега поправил шапку и приказал жестом светлой «Ниве» остановиться. Машина прижалась к обочине, из-за руля выбрался коренастый мужчина лет тридцати. На ходу достал из внутреннего кармана пиджака документы и с готовностью протянул сержанту. Права и техталон были в порядке. Серега, продолжая крутить в руках документы, обошел вокруг машины. Человек, сидевшим на переднем сиденье, дремал, подняв воротник шубы.

— Откуда едете?

Водитель назвал город и сообщил, что направляются они к родне в Тольятти, погостить, ну и, чего греха таить, может, запчастями разжиться — машина сыплется. Он пнул ногой баллон.

Сержант помнил, что по ориентировкам проходила светлая «Нива» с водителем-кавказцем. Там же значились несколько угнанных «волжанок» и «Жигулей», «Москвич», на котором смылся бежавший из колонии преступник, и вообще подозрительного транспорта хватало. Человек в шубе потянулся и зевнул. Сержант механически отметил, что он горбоносый и похож на кавказца. С утра Серега уже проверил с десяток «Нив» с водителями-кавказцами, а одну «волжанку» продержал впустую почти два часа, она походила по приметам на угнанную недавно в городе. Дело едва не закончилось скандалом.

Коренастый водитель терпеливо топтался возле сержанта. Ему, наверное, было холодно в своей короткой куртке — пронзительный ветер пробирал даже через полушубок. Сержант протянул руку, чтобы вернуть документы, но вместо этого неожиданно попросил:

— Капот откройте, пожалуйста.

Но капот не открывался, заело рычаг. Водитель стянул перчатку и поддел его пальцем. Кисть руки была густо испещрена татуировкой. Серега мельком оглядел забрызганный маслом номер двигателя и сунул документы в карман.

— Что-нибудь не в порядке?

Серега оглянулся на стеклянный скворечник. Старшина, переступив порог будки, закрывал за собой дверь.

— Да, вон старшего надо подождать.

Коренастый встревоженно завертел головой. Сунув руку за отворот куртки, выдернул наган. Сержант инстинктивно вытянул ладонь перед собой. Вспышка прожгла пальцы, ударила в лицо, опрокинула Серегу на асфальт. Старшина, спускавшийся по лестнице со второго этажа, замер и быстрым заученным движением достал пистолет. Коренастый торопливо выстрелил, и пуля звонко отрекошетила от металлического поручня. Старшина успел передернуть затвор, следующие два выстрела слились в один.

Коренастого отбросило на капот. Потом, медленно перегибаясь, он стал валиться лицом вперед. Старшина сполз на ступеньки. В правой стороне живота нестерпимо пекло, рот наполнился горьким хинным вкусом. Горбоносый, выставив ствол пистолета ТТ в окно, смотрел на старшину. Тот сидел, скорчившись, прижимая руки к животу.

Горбоносый, открыв дверцу, пытался втащить своего спутника в салон. Старшина открыл глаза и стал пристраивать пистолет на колене. Он выстрелил дважды, и горбоносый, охнув, схватился за локоть. Захлопнул дверцу, включил зажигание. Старшина продолжал стрелять, и пули высекали снопы искр из мерзлого асфальта. «Нива» проехала с полсотни метров и завалилась в кювет. Горбоносый вывалился из машины и, шатаясь, пошел в сторону лесополосы. Вспомнив, что пистолет оставил на сиденье, остановился, но острая пульсирующая боль в перебитом локте мутила сознание, гнала прочь. Он брел, проваливаясь в снег, не замечая, что, сделав круг, снова выходит к дороге, где, тревожно гудя, замедляли ход автомашины.

6

Димка Зимовец добирался до дома, ежеминутно оглядываясь по сторонам. Навстречу попалась компания парней, и он торопливо шмыгнул в подъезд. Долго пережидал на площадке третьего этажа.

Мать кинулась в слезу, рассказала, что едва ли не каждый день звонили какие-то люди — искали его. Несколько раз приходили из милиции. Была на похоронах Полетаева, купила венок.

— Кто его убил, неизвестно?

— Нет. Но я знала, что добром он не кончит.

Димка выпил еще стопку коньяка. Наливал из отцовской извлеченной из бара бутылки. Жадно, без разбора глотал сразу из нескольких тарелок мясо, колбасу, capдины.

— Мне надо опять скрыться. Тетка выгнала, помешал я ей, видите ли, свои любовные дела устраивать…

— Что будет, что будет, — повторяла мать, — может, в милицию пойдем? Я с начальником немного знакома, он выслушает, поможет.

— Нет, — замотал головой Димка, — добрались до Борьки, доберутся и до меня.

У матери вылетела из рук хрустальная салатница и с треском разлетелась на мелкие сверкающие осколки.

За ним приехали рано утром. Пока мать топталась у двери, переспрашивала, кого нужно, Димка, натянув пиджак и брюки, спрыгнул вниз через лоджию, благо второй этаж. Приземлился неудачно, подвернув ногу. Черных догнал его на углу. Схватив за плечо, крикнул, смешно шевеля маленькими белесыми усиками:

— Дурак, куда бежишь? За дружком своим, на тот свет?

Издерганный и подавленный смертью приятеля, Зимовец рассказал подробно, что знал, выговорив себе условие, что до суда его не будут заключать под стражу.

С Борисом Полетаевым Димка познакомился в колонии для несовершеннолетних, откуда оба освободились почти одновременно года полтора назад. Мать устроила Димку в ПТУ, где он, по старой памяти, снова занялся спекуляцией. Торговал косметикой и дефицитными вещами, которые удавалось достать через мать якобы для преподавателей. У Борьки были свои дела, но приятеля он не забывал. С помощью кулаков помог Димке завоевать авторитет в ПТУ. Но спекуляция много не давала — не было доступа к Дефициту, пока его не взял в свою компанию Полетаев. Они и еще несколько ребят торговали билетами на концерты модных рок-групп, приезжавших в город. Дело организовали солидно. Билеты поступали в любых количествах, с реализацией тоже трудностей не возникло — хватали по двойной цене. Навар шел неплохой, правда, почти половину приходилось отдавать. Раза два Димка, пытаясь схитрить, жаловался, что билеты берут Плохо.

— Не темни, — предупредил Полетаев, — Султан проверит, враз башку открутит! Да и мне достанется, я ведь за тебя поручился.

Логунов в городе был личностью известной. Еще бы! Один из приятелей знаменитого Нестора. Михаил Логунов, по прозвищу Султан, отделался в свое время совсем малым сроком. Освободившись, сбил вокруг себя компанию, которая для начала взяв под контроль Дворец спорта, стала резво набирать обороты.

Билетами, конечно, не ограничились. В городе стартовал предписанный сверху всенародный поход за трезвость. Его организовали с таким напором, что цена на бутылку водки мгновенно подскочила до пятнадцати рублей. Трехрублевый портвейн шел по десятке. Билеты отодвинулись на второй план. Рок-группы приезжали нечасто, а спрос на спиртное не прекращался ни на один день. Статьи в газете о вреде пития действовали слабо, а на безалкогольных свадьбах водку, закрашенную сиропом, наливали из трехлитровых банок в фужеры для минералки.

В тот винно-водочный золотой пик Димка впервые осознал, что становится шестеренкой в каком-то сложном и опасном механизме.

Однажды вечером на пятачке возле кинотеатра «Восток» он видел, как избивали двоих цыган. Те тоже пытались продавать вино. Шустрые кудрявые парни раза два перехватывали у Димки клиентов. Тогда же он впервые близко увидел Логунова. Он не вмешивался в драку, как и не вмешивались таксисты, сидевшие в ожидании пассажиров на лавочке возле своих машин. Цыгане пытались защищаться, но их сшибли с ног и безжалостно пинали. Одного из тех, кто пинал, Димка узнал: он был из их компании. Дернулся было на подмогу — хотел показать себя в глазах Логунова, но Борька придержал его за локоть. Объяснил: «Не лезь. Если надо, Султан скажет. Да и без сопливых разберутся». Дипломат с вином, отобранный у цыган, шмякнули об асфальт, и вино перемешалось с пятнами крови. Потом цыгане поднялись и, опираясь друг на друга, побрели прочь. У одного висела вдоль туловища cломанная рука.

На следующий день из поселка пришла целая ватага их соплеменников, искали тех, кто бил. Подозрительно оглядели Борьку с Димкой, но прошли мимо.

— Понял теперь, — засмеялся Полетаев, — разделение труда. Я бы тех чавэл сам обоих уложил, но команды не поступило. Били приезжие. Свое сделали и уехали. А наше с тобой дело — торговать.

Иногда возле пятачка проходили два милицейских сержанта.

— Они прикормленные, — сказал Борька, — зарплата маленькая, а жить и ментам хочется.

— Ну, а другие милиционеры? — задал глупый вопрос Димка.

— Не знаю. Участковый — вредный мужик, на прошлой неделе захомутал одного нашего.

Весной перед пасхальными праздниками в городе внезапно исчезла начавшая было появляться водка. Полетаев таскал откуда-то одну за другой полные сумки. Товар расходился мгновенно. Когда в понедельник пересчитали деньги, привычно отделяя часть в сторону, Борька сказал: «Винный склад на базе четыре дня не работал, кладовщик болел. Понял?»

Димка не очень понял, и Борька объяснил: «Грамотные люди о складе позаботились, а кладовщику заплатили. Стольник в день, вот так-то!»

Потом пошли другие дела. Вроде мелочи, но угадывалась за мелочами определенная цель. Раза два протыкали шины «жигуленку», стоявшему возле рынка, однажды облили бензином дверь в чью-то квартиру. Димка боялся, что придется поджигать, но обошлось и так. На первый раз предупреждали, мол, дело пахнет огнем.

Было и посерьезнее. Долго подкарауливали бахчевника, отказавшегося платить за место на рынке. К тому времени, как понял Зимовец, рынок полностью контролировался группой Султана. Бахчевник, здоровенный, двухметрового роста мужик, недооценил опасности. Его били металлическими арматурными прутьями. Логунов, лично участвовавший в операции, прыгнул лежавшему человеку на грудь, и Зимовец отчетливо услышал, как захрустела раздавленная грудная клетка. Бахчевник не появлялся больше на рынке, долго лежал в больнице, а потом куда-то уехал. Деньги, отобранные у него, около тысячи рублей, Логунов разделил между участниками.

Потом завертелась карусель с кооперативным кафе «Добрый вечер». Однажды ночью Зимовец с Полетаевым и еще с одним парнем порезали ножиками разноцветные парусиновые грибки и переломали столики на летней веранде кафе. Видимо, этого оказалось мало, потому что через несколько дней Борька объявил, что придется хозяина пугнуть, как следует. Димка вспомнил безоблачные старые времена, когда приторговывал косметикой, и затосковал:

— Может, ну их к черту? Так и в тюрягу залететь недолго.

Сказал, понимая, что уже втянут в этот механизм, стал одним из его винтиков и отказ ничего хорошего не сулит.

Потом получилось, как в дурном сне. Зимовец притормозил мотоцикл, давая возможность Полетаеву достать обрез из-под куртки. Над ухом грохнуло раз-другой. Из сводчатых окон кафе посыпались стекла. Кто-то истошно закричал, Димка крутнул рукоятку газа. Уже за поворотом их догнали зеленые «Жигули». В голове почему-то мелькнуло: «Милиция!». Обломка металлической трубы, брошенного в переднее колесо, он не заметил. Затрещали выбитые спицы, и рвануло руль. Мотоцикл завалился набок и, сделав полный разворот, ударился о бордюр. Димка отлетел на газон. На несколько секунд потерял сознание. Очнувшись, увидел парня в джинсовой куртке, не спеша шагавшего по дороге. Он узнал Васярика и, скорчившись, замер. Васин прошел мимо, и вдруг страшно закричал Борька. Он слышал глухие шлепки и дернулся, чтобы убежать, но страх сковал тело. Убьет или искалечит! Как недавно искалечили они строптивого бахчевника. Говорят, у него, кроме ребер, была раздавлена мошонка, и он перестал быть мужчиной. Борька взвыл особенно громко. Зимовец, приоткрыв глаза, видел, как Васярик крутнул каблуком, вбивая в асфальт растопыренную ладонь приятеля.

Теперь Васярик шел прямо к Димке. Что из себя представляет этот бывший боксер, Димка хорошо знал из рассказов, которые ходили о нем по городу. Никогда бы не согласился на сегодняшнее дело, если бы знал, что их пути пересекутся с Васяриком. Кажется, он обмочился, когда скулил, глядя на приближающуюся массивную фигуру боксера. Может, из-за своего жалкого вида и отделался легче — всего двумя ударами в бок и сломанным ребром.

Потом его поднимали какие-то милиционеры. Запомнилось, как шептал на ухо Борька: «Молчи. Никаких заявлений, сами разберемся…»

Обрез Полетаев успел забросить в кусты.

— На следующий день ко мне домой пришел Логунов, — рассказывал Зимовец, — хвалил меня и сказал, чтобы я в милиции молчал. Сами рассчитаемся.

— Кого он имел в виду, кроме Васина?

— Всю их компанию. Логунов имел на них зуб и за другие дела.

— Почему вы так упорно преследовали именно владельца кафе «Добрый вечер»? — спросил Сергеев.

— Потому что знали, что он с ног до головы завяз в маклях. Ничем не брезговал. Доставал дефицитные продукты и продавал их здесь же, ничего из них не готовя. Мгновенный оборот капитала. Брал кофе оптом с переплатой рубль-два, а продавал по двенадцать рублей. Водкой, вином спекулировал. Болгарские сигареты только у него одного в городе и были. Султан знал, кого доить. Если бы не Васярик…

— Кстати, Логунов обещал рассчитаться с Васиным?

— Получилось по-другому, шишкари между собой поладили. Дня через три организовали сходня к. Борька Полетаев тоже пришел, хотя нога у него была в гипсе. Наши собрались в боковой аллее железнодорожного садика, а на другой аллее ожидали те, из компании Васярика.

— Что за люди там были?

— Грузчики из трансагентства, наперсточники, кое-кто из жестянщиков, ну те, которые ремонтируют машины.

— Какое-нибудь оружие имелось у вас?

— Нет, — торопливо замотал головой Зимовец.

По голосу было видно, что врет, но расспрашивать слишком настойчиво Сергеев не стал. И так напуган. Замкнется в себе, совсем замолчит.

— До драки не дошло. Шишкари между собой договорились. А Борьке потом дали деньги, рублей триста, вроде как компенсацию за побои.

— А тебе за сломанное ребро ничего не полагалось?

— Нет, — серьезно ответил Димка. — У нас тоже все делается по рангам, как у вас по званиям. Борька, он в авторитете, с ним Султан за руку здоровается, а я так себе. Он со мной первый раз после того случая у кафе и заговорил, а до этого и не замечал. Сволочь! Если б он согласия не дал, Борьку б не посмели убить!

Зимовец заплакал, размазывая слезы по щекам. Потом снова счал рассказывать. Последнее время Борька от него отдалился. Логунов его еще больше приблизил к себе. Сам Зимовец по-прежнему приторговывал водкой и билетами и тоже получил что-то вроде повышения. Ему отдали под начало несколько подростков. Сам он мог даже не торговать, только следить за «подчиненными» и вовремя собирать деньги. Раза два Димка спрашивал у Полетаева, неужели он простил Васярика. А тот отвечал, что это, мол, ерунда и лучше не вспоминать.

— Выходит, что обе ваши группы стали действовать вместе?

— Не совсем так. Просто договорились не мешать и поддерживать друг друга.

— Дмитрий, а чья группа сильнее?

— Конечно, та, где Васярик, — не раздумывая, ответил Зимовец. — За ним амбалы из трансагентства, почти все бывшие спортсмены. Жестянщики, конечно. У Арама Абарцумяна все кавказцы в городе друзья, а он лучший друг Васярика.

— Абарцумян, это продавец в автомагазине?

— Он самый. Вся их компания так или иначе связана с машинами. Запчасти, купля-продажа, перевозки, ну и всякое другое…

Конфликт получился из-за того, что в эту сферу вторглась компания Логунова. В последнее время резко подскочили цены на автомашины. За новые «Жигули» давали двойную цену. «Москвичи», которые не так давно продавались в кредит, тоже шли с хорошим наваром. Логунов сориентировался быстро. Действовали в основном по одному и тому же сценарию. Поторговавшись для приличия, подставное лицо из компании соглашалось купить машину, оплачивало сумму, назначенную комиссионным магазином, а когда дело доходило до получения остальных денег, вмешивалась группа, в которую входил и Полетаев.

Незадачливых продавцов выкидывали из машины. Под ножами и угрозами заставляли убегать, отказываясь от крупных сумм сверх полученной цены. Потом эти же машины продавались за полную рыночную стоимость. Были и другие способы. Все это приносило такие доходы, что прежняя спекуляция билетами и водкой казалась дегской игрой. Но получилось, что они затронули интересы Васина, Абарцумяна и еще многих других больших и маленьких людей. Начались стычки. Потом этот случай с кафе. Группа Васина взяла его под охрану, и в результате искалечили Полетаева. Димка помолчал, достал новую сигарету. Посмотрел вопросительно на Сергеева и дрожащими пальцами прикурил.

— Дмитрий, ты говоришь, та группа гораздо сильнее вашей. Почему они просто не раздавили вас, а пошли на переговоры?

— Не так все просто. Понимаете, товарищ капитан, Васярик, Абарцумян и вся их шобла — это дельцы, спекулянты. Они твари еще те, но стараются на рожон не лезть, чтобы все шито-крыто. Нас с Полетаевым они избили, потому что их допекли. А Султан и вся наша компания — это шпана. Султан — уголовник, три раза сидел. У Полетаева среди малолеток авторитет. И потом, в городе есть еще группы, мы не единственные. На вещевом рынке последнее время бывшие афганцы большую силу взяли. Обложили данью торгашей, погоняли наших и некоторых из компании Васярика. Обкурятся анаши и с пиками кидаются.

Димка помолчал, достал еще сигарету.

— С Борькой я познакомился в колонии для несовершеннолетних, — заговорил снова Зимовец, — если ли бы не он, не знаю, вышел бы я оттуда или нет. Там вообще над новичками беспредел творят, что хотят, то и делают. Я их порядков не знал, стал сопротивляться, думал таким образом авторитет заработать. А получилось наоборот. Били меня чуть ли не каждый день, и заступиться некому. Носки стирать заставляли, полы вне очереди мыть. Один гад особенно старался. Невзлюбил меня за то, что родители положение занимают, мотоцикл мне подарили. Я тебя, говорит, или забью, или петухом сделаю, будешь не Димкой, а Динкой. Почки отбил, я кровью мочился. Скоро, мол, сам ко мне приползешь и зад подставишь. Один раз в толчок заставил лезть, я весь в нечистотах измазался и две ночи зимой в умывальнике спал. Попробуй, пожалуйся! Честное слово, уже в петлю лезть хотел, и тут Борька вмешался. Стал защищать. Не бесплатно, конечно. Мать деньги, продукты на свиданку приносила, а я с ним делился. Но это ерунда, у меня бы их все равно без остатка отобрали. А с Борькой мы подружились. И после, как откинулись, всегда вместе были.

Он всхлипнул и начал тереть глаза ладонью. У него были слабые, тонкие руки. На левом запястье висел металлический браслет. Насколько искренними были его слезы? Может, только из-за смерти приятеля дает он сейчас показания? А может, смертельно боится опять попасть в следственный изолятор, со своими тонкими, почти женскими руками, которыми он не способен себя защитить.

— За что его убили?

Димка долго сморкался в платок, потом свернул его вчетверо и спрятал в карман, неуверенно пожал плечами. Молчание затянулось, Зимовец не знал, что именно известно сидящему перед ним угрюмому капитану, и лихорадочно раздумывал, выкладывать все или нет. Когда меньше говоришь — полезнее для здоровья, но вдруг начальник уголовного розыска знает обо всем и без него. Тогда он может разозлиться и, несмотря на обещание, прикажет его арестовать. Предлог будет хороший. Они с Полетаевым принимали участие в рэкете. И прокурор подмахнет санкцию, не раздумывая. Опять камера, уголовные рожи. Какой-нибудь пахан потребует себе его теплый свитер и меховые перчатки, а передачи будут отбирать. И плевать им на Султана, Димкиного хозяина, потому что Султан в другой жизни, далеко, а Димка здесь, среди них, за себя не постоит, и не будет рядом Борьки, который везде чувствует себя, как рыба в воде, и которому плевать на паханов.

— Полетаев с Васиным убили вашего опера.

Сергеев посмотрел на Зимовца как-то странно, и тому показалось, что капитан не понял его. Он повторил, и начальник уголовного розыска спокойно отозвался: «Я слышу».

Полетаев рассказал Зимовцу об этом сам. Он здорово изменился за последнее время и все чаще добавлял к водке папиросы с анашой. Димка запомнил каждое слово из того, что говорил ему тогда Полетаев.

— …они убедили Борьку, что он должен убить Ольхова, потому что опер знал про изнасилование и продолжал его раскапывать и потому что Ольхов мешал многим другим и залез уже дальше некуда. Ольхов вызывал к себе уже раза два Логунова и допрашивал его. Логунов имел на него зуб и за Князева, которого тогда, четыре года назад, застрелил Ольхов. Были и другие причины, о которых Борька только догадывался. Полетаев не хотел идти на мокруху, но однажды накурился анаши и согласился. Потом снова отказался, но его заставили. Сказали, что все уже решено, и если Полетаев откажется, то ему самому будет крышка. Васин принес ему пистолет, и они вместе пошли к Ольхову. По дороге Борька снова уговаривал Васярика не связываться с убийством, и тогда Васин забрал у него пистолет.

Полетаев позвонил в дверь и сказал, что у него срочное дело. Когда Ольхов открыл, Васин вбежал первым и стал толкать капитана вглубь квартиры. Потом раздался выстрел, и Ольхов отлетел к стене. Он не потерял сознания, но подняться или крикнуть не смог. Васярик хотел выстрелить еще раз, но увидел на столике у софы разобранный пистолет Ольхова, прикрытый газетой. Видимо, перед их приходом он его чистил. Васин как-то быстро все сообразил, и они стали ждать, когда Ольхов умрет. Кровь текла очень сильно, но капитан продолжал шевелиться, потом пополз к двери и хотел ее открыть, но Васин держал дверь ногой. С

Полетаевым едва не сделалось дурно, он просил, чтобы Васярик его выпустил. Но Васин пригрозил и предложил поискать в холодильнике что-нибудь выпить. Они нашли коньяк и стали его пить. Потом капитан умер, из него вытекло столько крови, что Васин даже побоялся, что она просочится на нижний этаж.

Васин собрал пистолет Ольхова, он делал это в перчатках, обернув ствол платком, чтобы тише был звук, и выстрелил в угол шкафа под окном, потом опять заставил угол банками, а гильзу бросил рядом с телом. Теперь, мол, хрен кто догадается. Вовремя этот мент принес пистолет домой. Еще Васярик забрал из кармана пиджака Ольхова зеленую записную книжку. Полистал ее и сказал, что не зря они Ольхова замочили. Видимо, в книжке были записи, которые заинтересовали Васярика.

После Полетаев пожалел, что рассказал об убийстве. Он почти каждый день предупреждал Димку, молчи, не проговорись, а то обоим несдобровать…

В тот же день была изъята обувь и часть одежды, принадлежавшей Васину и Полетаеву. Их повез на экспертизу в областное управление Костя Кулик. Обыск в квартире, на даче и в гараже Васина ничего не дал. Да и глупо было бы ждать результатов — за две недели нахождения его под арестом у жены была возможность убрать лишнее. Но прибедняться она считала совершенно излишним. На своих местах стояла японская видео- и стереоаппаратура. На огромном, во всю стену ковре матово отблескивали серебром коллекционные кавказские кинжалы.

— Все это заработала я, — заявила Васина.

Впрочем, она хорошо знала, что по статье о хулиганстве или телесных повреждениях имущество конфискации не подлежит. Об участии мужа в убийстве она скорее всего не догадывалась. Отдавая ботинки, Васина напомнила:

— Не забудьте вернуть, мы тоже на зарплату живем.

7

Фамилия горбоносого человека, раненного старшиной, была Мусейбов. Прибывшие на место милиционеры из автопатруля ГАИ, увидев лужу крови и тела своих товарищей, едва не пристрелили Мусейбова. Он начал давать показания до появления следственной группы, требуя, чтобы их зачли как явку с повинной. Рассказывал торопливо, боясь прерваться, потому что один из сержантов держал приставленный к затылку пистолет и ему казалось, если он замолчит, милиционер нажмет на спусковой крючок.

Старшина, получивший ранение в живот и повреждение позвоночника, истек кровью, так и не сумев спуститься с лестницы. Сержант Серега умер в машине скорой помощи.

Экспертиза показала, что пистолет ТТ и наган, обнаруженный на месте происшествия, использовались при нападении на инкассаторов в Саратовской области. Напарник Мусейбова, рецидивист Никита Шелудько, убитый в перестрелке, находился во всесоюзном розыске за совершение нескольких разбойных нападений и побег из колонии. Именно он добивал раненого инкассатора. Много темного и мутного тянулось в жизни за этим человеком, труп которого вместе с погибшим старшиной увозили на одной машине в морг.

Мусейбов долго и путано объяснял, что, хотя на ТТ имеются его отпечатки пальцев и он носил его в своем пиджаке, в инкассаторов и Полетаева он не стрелял.

Выходило неубедительно. Потом назвал фамилию, по чьему приказу был убит Полетаев. Ашот Абарцумян, продавец автомагазина.

Сергеев, возбужденный и осунувшийся, целыми днями мотался по городу. Кроме уголовного розыска и участковых, по его заданиям работала половина оперативников отделения ОБХСС. Он перечитал шифровку с показаниями Мусейбова, Продавцом уже занимались. Впервые его фамилия мелькнула в показаниях Зимовца.

…Абарцумян Ашот Геворкович, сорока четырех лет, ранее судимый за спекуляцию. Близкий приятель Васина. Часто общался с покойным Шияновым, профессиональным карточным шулером. Полтора года назад проходил по делу группы спекулянтов автомобильными запчастями, но сумел выскользнуть. Последние две недели за ним наблюдали, имелись фотографии, когда в его присутствии из подсобки магазина перегружались партии шин, запчастей, аккумуляторов. Фотографии сделаны скрытой камерой. Абарцумян, полный, начинающий лысеть, машет рукой. Крупным планом — номера «Волги», принадлежащей одному из кооперативов по ремонту автомашин. В тот день Абарцумян продал кооператорам семнадцать распределительных валов, каждый на сто двадцать рублей дороже государственной стоимости. Кооператоров задержали на выезде из города. Помявшись, они дали письменные показания в обмен на обещание оставить им купленные распредвалы, иначе предприятие понесет большие убытки.

Абарцумяна арестовали во время обеденного перерыва, прямо за рабочим столом. Как и ожидал Сергеев, в подсобке и подвале обнаружились груды дефицитных запчастей. Одновременно, вместе с сотрудниками ОБХСС, начала работу группа ревизоров. Сергеев скептически оглядел снующих по магазину озабоченных молодых людей, внештатников из контрольно-ревизионного управления. За ними с потерянным видом бродил директор, мужик лет сорока, в мятом костюме с красными склеротическими жилками на щеках. Он служил лишь ширмой для Абарцумяна и начинал с его помощью активно спиваться. Из двух тысяч прибыли, полученной за распредвалы, ему достались всего сто рублей и бутылка коньяка. Остальное безжалостно поделила система, обеспечивающая четкое прохождение дефицита, оформление и визирование заявок, доставку нужного товара именно в этот магазин.

Природа не терпит пустоты. Жуткий дефицит автомобильных запчастей родит на смену директору и его расторопному подчиненному других нужных людей. Поэтому Сергеева раздражал самодовольный вид начальника отделения ОБХСС.

В квартире у Абарцумяна ничего интересного не нашли, кроме кипы порнографических журналов, любовно завернутых в целлофан, и записной книжки с полусотней телефонов нужных людей. Числился среди них и начальник паспортного отдела Кузин.

С собачьей грустью оглядывая темными влажными глазами Сергеева и начальника ОБХСС, Абарцумян пообещал, что ничего скрывать не будет. В серьезных вещах он не замешан, а торговля такое дело — всегда по краю ходишь. Когда спросили о Мусейбове, стал заметно нервничать. Потерев лоб, припомнил, что, кажется, знает такого. Работает на строительстве, обращается иногда за помощью. Как не помочь земляку! Говорил ли с ним о Полетаеве? Первый раз слышит эту фамилию.

— Первый, так первый, — легко согласился Сергеев, — только ваш приятель совсем другое говорит.

— Какой приятель? — удивился Абарцумян. — Ах, да… Кто же это такой, Полетаев… Дайте припомнить…

У продавца был высокий, без морщинки лоб и пухлые губы избалованного ребенка. Сергеев знал, что где-то в Армении у Абарцумяна есть семья: трое детей. Он шлет деньги и приезжает в отпуск, а здесь живет с девятнадцатилетней воспитательницей детского сада. Уютная квартира, мягкая софа и теплая девочка из детского сада отодвигались в безвозвратное прошлое. От этого становилось тоскливо и хотелось заплакать.

— Не знаю, что вам этот уголовник наплел, — шевельнул он желтыми белками глаз.

— Он напомнит на очной ставке. Кстати, что же вы так неразборчивы в знакомствах? С уголовником дружите, помощь оказываете?

— Никакой помощи! — отрезал продавец. Когда он волновался, кавказский акцент слышался особенно сильно. — Это не мои друзья, я никого убивать не просил.

— А кто просил? — быстро проговорил Сергеев.

— Нэ я, — растерянно повторил Абарцумян. Он понял, что проговорился. — Меня попросил Леня Васин найти этих людей и передать записку.

— И вы передали?

— Только на словах. Записка здесь, и вы можете убедиться, что дело не во мне.

Абарцумян вынул нижний ящик стола и потянул за фанерное дно. В небольшом тайнике россыпью лежало несколько сторублевых ассигнаций. Нашарил небольшой смятый комок. Сейчас он был для него дороже сотенных бумажек.

«Ашот, брось все дела, найди Мусу. Пусть срочно потолкует с Борькой-мотоциклистом. Боюсь, он продал. Заплати, сколько надо, чтобы он испарился. В»

— Ну, и сколько же вы заплатили? — вертя клочок бумаги в руках, спросил Сергеев.

— Тысячу сразу и тысячу триста потом.

— Ну после…

— После убийства?

— Да. Они приехали и сказали, что Полетаев раскололся и его пришлось убрать. Просили еще две тысячи, но я столько не нашел. Эти деньги принадлежали Васину, я тут ни при чем. Они мне тоже угрожали.

Это было неправдой. Имелись сведения, что и Мусейбов, и Шелудько приезжали к Абарцумяну на работу и домой. Их фотографии опознали соседи Абарцумяна и продавцы магазина. Они оставались ночевать в его квартире, а однажды с его помощью перекрашивали машину.

Пришли результаты экспертизы одежды Васина и Полетаева. В кармане куртки Васярика были обнаружены следы крови, совпадающей по группе с кровью Ольхова, — возможно, в этот карман он прятал подобранную с пола гильзу. В этом же кармане и на перчатках нашли следы оружейной смазки.

Допрос Васина шел несколько часов. Вначале он все отрицал. Данные экспертизы, хоть и являлись косвенными уликами, но говорили уже о многом. Васярик понял, что об его участии в убийстве уже знают, но еще не мог решить для себя, что выгоднее: признаться, взвалив основную вину на единственного соучастника, которого нет в живых, или продолжать все отрицать, надеясь, что других, более веских, доказательств у милиции не будет.

Его отвели обедать, а потом предъявили записку.

— Сволочь, — помолчав, сказал Васин, — торгаш и сволочь! Я не убивал вашего милиционера и не просил убивать мальчишку.

— За что же Мусейбову и Шелудко выплатили две с лишним тысячи рублей?

— Мы хотели припугнуть Полетаева.

— Это мог сделать любой ваш приятель-спортсмен из того же трансагентства. А вы остановили выбор на Мусейбове и рецидивисте Шелудько. Кто они такие, вам хорошо известно, и о последствиях вы хорошо знали. Тем более, заплатив такие деньги. За что? За разговоры?

— Я не думал, что так получится?

— А кровь и смазка от пистолета в кармане куртки тоже случайность?

Когда шли на обед, эксперт Костя Кулик сообщил Сергееву, что уходит из милиции. Сергеев, думавший о своем, рассеянно посмотрел на него. Не понял.

— Куда уходишь?

— В кооператив.

— Какой кооператив?

— Бытовые услуги. Разные торжества снимать, оформление фотовитрин, ну и прочее…

Сергеев не знал, что сказать, удивленно помотал головой. Кулик был моложе Сергеева, но в горотдел поступил на работу гораздо раньше его. Несколько лет работал рядовым милиционером, а закончив школу МВД, был назначен экспертом. Работу свою Костя любил, сам оборудовал неплохую лабораторию, натащив туда выпрошенных с предприятий приборов. Формально он Сергееву не подчинялся, но, работая в основном с уголовным розыском, привык находиться вместе с ним.

— Я подал рапорт Лисянскому. Он говорит, что никто его не подпишет, но я все равно уйду.

— Много обещают в кооперативе?

— Для начала шестьсот. Ровно вдвое больше, чем здесь. Да не в этом дело. Вы вот все привыкли — Костя сюда, Костя туда! И с вами, и с ГАИ на происшествия. В селе магазин взломают, собирайся, хоть день, хоть ночь. У меня в декабре всего три выходных было, а ведь я в своем доме живу: и дровишек запасти надо, и огород вскопать… Мы с вами тогда на труп Полетаева ездили, всю ночь, считай, промотались, а меня кто-нибудь спросил на следующий день — может, ты отдохнуть хочешь? Нет, давай с утра срочно фотографии, а после обеда экспертиза по квартирным кражам! А я, кстати, седьмой год старшим лейтенантом хожу, — почти жалобно закончил Костя.

Сергеев что-то сказал про перспективу и учебу в институте, но прозвучало фальшиво. Ну, попробует он с помощью Бондарева выбить в УВД ставку старшего эксперта. Получит Костя через полгода-год четвертую звездочку, а дальше что? Вести разговор о долге и моральном удовлетворении?

Молча похлебали гороховый суп, а потом опять вернулись в горотдел.

Васин под охраной сержанта писал явку с повинной. Подняв голову на вошедшего Сергеева, усмехнулся:

— Вляпался! Вот ведь, а…

Когда его увели, Сергеев разложил на столе исписанные листы.

«…Мы пришли с Полетаевым к капитану Ольхову, чтобы уговорить его прекратить дело о гражданах Полетаеве и Зимовце, с которыми я подрался и причинил некоторые повреждения. Я не знал, что гражданин Полетаев имел при себе пистолет милицейского образца. Во время разговора он выстрелил в капитана оперуполномоченного Ольхова. Что он будет стрелять, я не знал. (Вверху написано: если бы я знал, что он будет стрелять, я бы ему не дал стрелять). Капитан Ольхов был ранен в грудь и спустя короткое время умер. Полетаев сказал, умер и хорошо, иначе он и тебя, и меня посадил бы. Полетаева, значит, за изнасилование, а меня за драку. Потом гражданин Полетаев увидел пистолет капитана Ольхова на столике под газетой и обрадовался. Он сказал, что мы сделаем сцену. Он из пистолета капитана Ольхова выстрелил в угол шкафа-холодильника под окном, а гильзу и пистолет капитана Ольхова подбросил к телу. Полетаев раньше сидел в колонии и знал, что каждый пистолет на гильзе оставляет свой след. Он сказал, что теперь никто ни хрена не догадается. Застрелился, и все тут. И даже смеялся. Потом мы ушли, а я очень переживал, ведь я не уголовник, имею семью и тюрьмы боюсь. Поэтому, когда сидел в КПЗ, мысли в голову приходили, вдруг гражданин Полетаев все на меня свалит, и я написал записку, просил продавца автомагазина Ашота найти нашего общего знакомого Мусейбова, и чтобы он поговорил с гражданином Полетаевым и немного заплатил Мусейбову за дорогу и потерянное время. Ни о каком убийстве я не писал и не знал, что так получится. Сознаюсь во всем чистосердечно и готов отсидеть, сколько дадут. Но прошу за свою чистосердечность иметь снисхождение. Раньше не судился, занимался спортом, имею семью и хочу воспитывать детей, в чем и расписываюсь».

— Тварь! — сказал Черных, прочитав явку с повинной. — Под нищего работает! А ведь свидетелей нет. Толкнет Полетаева за паровоза, а сам как соучастник.

Вечером, когда оформляли протокол допроса, Сергеев проговорил, пытаясь поймать ускользающий взгляд боксера:

— Ольхов умер от потери крови спустя тридцать или сорок минут после выстрела. Он ползал по комнате и пытался открыть дверь. Но вы не дали этого сделать, а ждали, когда он истечет кровью.

Васин разглядывал свои пальцы. На одном из них виднелся белый ободок — след от перстня, изъятого при аресте. Шевельнул губами, собираясь что-то возразить, но промолчал. Он понимал, что в его версии это одно из самых слабых мест. Да и многое другое было шито белыми нитками. Вряд ли суд поверит, что он, будучи старше и физически сильнее Полетаева, да еще и обладая гораздо большим авторитетом, шел на поводу у девятнадцатилетнего парня. Правда, козырем служило то, что Полетаев был дважды судим, подозревался в изнасиловании. Васин же в поле зрения милиции не попадал и, как указывалось в характеристике, числился «морально устойчивым, а в быту вел себя правильно».

Тянула вниз записка, адресованная Абарцумяну. Суд может признать его инициатором убийства. На очной ставке, не выдержав, крикнул Абарцумяну, дергая наручники:

— Ты сам, гад, нашептал своим уголовникам, чтобы они этого парня кончили. Концы спрятать пытался, не дай бог, кто в кормушку заберется. Но подожди, на зоне встретимся!..

Человека, которого часто видели в машине Васина, звали Петр Владимирович Лемза, он работал председателем самого крупного гаражного кооператива «Луч». Добротные гаражи, хорошие подъездные пущ и надежная охрана привлекали в кооператив много желающих. Попадал, конечно, далеко не каждый, и это делало Лемзу, как и каждого обладателя большого дефицита, человеком известным и уважаемым. Он не злоупотреблял алкоголем, не попадался на махинациях и вел себя одинаково вежливо со слесарями и исполкомовскими работниками. К тому же Петр Владимирович умел решать вопросы. Мог он многое. Быстро найти место для нового гаража, организовать бригаду и слепить за выходные гаражную коробку с воротами, помочь отрихтовать за ночь и покрасить побитый кузов автомашины. При гаражах преуспевали несколько мастерских, где можно было найти любую запчасть, конечно, по двойной, а то и тройной цене. Ходили слухи, что Лемза что-то имел со всех мастерских, а снабжение их шло через него и Абарцумяна. Но слухи ничем не подтверждались, если не считать сплетен, а сплетни могли идти от зависти.

Чему завидовать — хватало. Лемза с семьей из четырех человек занимал двухэтажный коттедж, имел кремовую «двадцатьчетверку» в экспортном исполнении, а для разъездов простенькую «ноль-третью» с отлично отрегулированным двигателем.

Он дорого и хорошо одевался, а по четвергам устраивал небольшие приемы, попасть на который уже значило, что ты чего-то достиг в этой жизни. Среди приятелей Лемзы числился секретарь горисполкома, председатель коллегии адвокатов, несколько директоров предприятий и управляющих трестами, а также другие уважаемые люди, пользующиеся в городе авторитетом.

Однажды, когда решался и никак не мог решиться вопрос о строительстве подъездных путей к детской больнице (здание возвели, а про асфальт забыли), Лемза взял это на себя и сумел за несколько недель пробить фонды и организовать прокладку шестиметравой бе-тонки.

В городской газете он дважды выступал со статьями об экологии, и в марте, неожиданно выставив свою кандидатуру в народные депутаты, не добрал всего несколько сот голосов.

Аресты было решено произвести одновременно. В уголовном розыске имелась всего одна автомашина — старый побитый «Москвич-412». Бондарев выделил дежурный УАЗ, а начальник ГАИ прислал двух внештатников на «Жигулях». Участковые группы задержания сидели в ленкомнате, ожидая команды на выезд. Голубев в бронежилете курил на лестнице. По имеющейся информации, он постоянно носил при себе пистолет и хвалился, что живым сдаваться не намерен.

Бондарев подписывал постановление на задержание Логунова и двоих его ближайших помощников: Гришу Довгого и Володьку Решетняка, по кличке Крот. Оба активно занимались рэкетом, и принимали участие в избиении бахчевника. В списке Сергеева были еще несколько участников группы Логунова, но подписать постановления Бондарев категорически отказался.

— Нельзя их оставлять на свободе, — с досадой сказал Сергеев, — сегодня же побегут свидетелей запугивать.

— Ты мне тридцать седьмой год не устраивай. Прокурор все равно постановления не утвердит — придется выпускать.

Сергеев положил перед начальником горотдела еще одно постановление.

— Последнее! На председателя гаражного кооператива Лемзу.

Бондарев прочитал, поверх очков глянул на Сергеева. Двинул ладонью лист к краю стола.

— Это уже перебор. То, что он делец, я знаю, но оснований задерживать нет.

— Основания есть. Два дня назад Абарцумян переправил ему через Васина партию автопокрышек «снежинка». Украдены с Волжского шинного завода. Имеются сведения, что в правлении кооператива у него целый склад запчастей и оборудования. Снабжает бригады жестянщиков и приезжих перекупщиков.

— Слушай, Вячеслав, ты не в свои дела лезешь. Я дам команду, пусть им займется БХСС. Только не пори горячку.

— Да это одна цепочка, Михаил Степанович. Васин служил личным шофером у Лемзы и одновременно ближайшим подручным. Саню Ольхова убили за то, что он начал ворошить это гнездо, а Лемза — одно из главных лиц. Лемза никого не убивал и не грабил. Он просто сидел справа от человека, который это делал.,

— В отделении БХСС есть материалы о том, что через Лемзу были перепроданы по спекулятивной цене два гаража.

— Оба покупателя принесут заявления, что это ложь, а за гаражи они заплатили, как и положено, по две тысячи семьсот рублей. Сам видишь, ни с какой стороны его не зацепишь.

— Ну хорошо, — теряя терпение, выкрикнул Сергеев, — это мы не докажем, на это нет свидетелей, но арестовать его необходимо. Иначе мы никогда не размотаем всей цепочки. Давайте рискнем. Вчера я получил информацию, что Лемза хранит на работе малокалиберную винтовку. Зацепимся хотя бы за это.

— Мельчишь, Вячеслав Николаевич?

— Как умеем, — развел руками Сергеев. Скривил губы в подобие усмешки.

— Если винтовки не окажется, Лемза поднимет шум на всю область. Если найдешь — шум поднимет его адвокат. Чья игрушка — еще доказать надо, а такого человека за решетку упрятали!

Лемзу арестовали в тот же день, в управлении гаражного кооператива. Когда Сергеев, Черных и участковый вошли в его кабинет, он разговаривал по телефону. Прикрыв ладонью трубку, кивнул, приглашая садиться.

— Извините. С горсоветом разговариваю.

Сергеев оглядел кабинет. Простой стол с приставкой, сейф, холодильник, журнальный столик и два кресла. Над столом большой фотопортрет Высоцкого.

— Конечно, можно сделать… Вопрос решим, но надо убедить металлобазу.

Сергеев терпеливо ждал, пока председатель кооператива закончит разговор. Потом достал из папки, лежавшей на коленях, постановление на арест и санкцию на обыск. Лемза пробежал глазами оба листа.

— Адвокату позвонить разрешите?

— Попозже, — ответил Сергеев.

В понятые пригласили двух водителей из ближайших гаражей. В сейфе у Лемзы обнаружили еще две с половиной тысячи рублей, еще около семисот находились в бумажнике.

— Не бедствует, — оглядев груду денег на столе, поцокал языком участковый. — А я на «Запорожец», между прочим, шесть лет копил.

— Большего вы и не стоите, — невозмутимо отозвался Лемза. — Штаны бы хоть погладили, когда на службу собираетесь.

Понятые хихикнули. Участковый побагровел. Форменные брюки у него действительно были помяты и заляпаны грязью.

В холодильнике у окна стояли несколько бутылок водки и коньяка, банки со шпротами и лососем.

— Кого угощать собрались, Петр Владимирович? — поинтересовался Сергеев.

— Зашли по-человечески, вас бы угостил.

Самое интересное обнаружилось в маленькой боковой комнатке, служившей кладовкой. В деревянных ящиках штабелями стояли штук семь аккумуляторов, здесь же новенькие покрышки, запчасти к легковым машинам, лобовые стекла. Понятые, которые хорошо знали цену автомобильному дефициту, ошарашенно молчали. Сергеев обошел кладовку и что-то потянул из ящиков.

— Дурак, — тихо и отчетливо проговорил Лемза и, засмеявшись, покрутил головой. — Красивая игрушка, жаль было выбрасывать, теперь расплачивайся.

Начальник уголовного розыска держал в руках блестящую от смазки малокалиберную винтовку с оптическим прицелом. Передернул затвор, заглянул в казенник.

— Автоматическая десятизарядка! Хороша штучка!

— Я и говорю, что хороша. — подтвердил Лемза.

— Ваша?

Председатель кооператива с полминуты молчал, видимо, обдумывая ответ.

— Моя…

Лемзу вывели к машине. Возле «Москвича», переговариваясь, стояла кучка парней. Один из них, в расстегнутом полушубке, сквозь который проглядывал замасленный комбинезон, вышел навстречу Сергееву. Широкий в груди и плечах, чем-το похожий на Васина, он стоял, покачиваясь, сунув руки в карманы. Черных хотел его обойти, но парень взял оперативника за локоть. Черных стряхнул руку.

— Отойдите.

— А что здесь собственно происходит? Куда тащите человека. Да еще с винтовкой?

Он сплюнул в сторону Сергеева, державшего стволом вниз изъятую малокалиберку. Сергеев понял, что это «костоправы», кооперативщики, занимающиеся ремонтом машин, в основном правкой помятых корпусов.

— Уголовный розыск, — Сергеев показал разверну-тое удостоверение. — А теперь не мешайте.

Но парень снова сделал шаг в сторону, преграждая дорогу Черных. К парню в полушубке придвинулся еще один, кучерявый, в джинсовой куртке, с распластанным орлом над карманом. В руке он держал монтировку и, кажется, был под градусом… Видимо, вся компания усиленно рисовалась перед Лемзой, показывая свою преданность и ожидая, что председатель предложит им не связываться с милицией, и тогда они отойдут. Но Лемза стоял молча, глядя в сторону, словно происходящее его не касалось.

— Давайте прокурора, — потребовал кучерявый. — Почем мы знаем, куда вы его уводите. Уважаемый человек, а его под винтовкой тащат.

Он выламывался, нелепо дергая головой и коверкая слова. За всем этим угадывалась цель — вывести милиционеров из себя. Постановление, которое показал ему Сергеев, он читать не стал.

— Мы крестьяне, в ваших грамотах не разбираемся. Давай прокурора! И не толкайся, а то я тоже могу толкнуть! — повысил он голос на Черных, попытавшегося пройти к машине.

Сергеев передал винтовку водителю «Москвича» Егорченкову. Перехватив кучерявого за кисть, крутнул, выворачивая руку. Монтировка звякнула об асфальт. Кучерявый, загнувшись, скулил от боли. Не выпуская руки, Сергеев негромко скомандовал в сторону зашевелившейся кучки костоправов.

— А ну, стоять!

Черных достал пистолет и передернул затвор. Лемза торопливо протискивался на заднее сиденье.

Спустя два часа в отдел милиции приехал председатель городской коллегии адвокатов Евгений Эдуардович Соловейчик. Привез характеристику на Лемзу и две медицинские справки о том, что его подзащитный страдает ишемической болезнью сердца и требует постоянного ухода.

— У меня есть показания свидетелей, — бодро жестикулировал Соловейчик, — что ваши работники, Михайл Степанович, вели себя грубо. Тащили товарища Лемзу к машине, кричали. А когда проходивший мимо гражданин Веревкин поинтересовался, в чем дело, то начальник уголовного розыска схватил его за горло, стал душить и тоже привез в милицию. Пахнет произволом. Мой подзащитный положительно характеризуется, имеет семью, пользуется определенным авгарите-том в городе и, даже если в его помещении нашли какое-то незарегистрированное ружье, это не повод сажать его в камеру, словно рецидивиста. Прокуратуру я проинформировал…

Соловейчик сидел, постукивая пальцами по тисненой кожаной папке, лежавшей перед ним.

— Вашего Веревкина будем привлекать к уголовной ответственности за сопротивление сотрудникам милиции при исполнении служебных обязанностей. Кстати, он ранее дважды судим, — сказал Бондарев, безо всякого выражения глядя мимо Соловейчика в окно. Он недолюбливал председателя коллегии адвокатов, знал о его сомнительных гонорарах и связях среди делового мира города. Но Бондарев, по крайней мере, не скрывал своего отношения, в отличие от Соловейчика, который при встречах с начальником изображал бурную радость и регулярно поздравлял его с Днем милиции.

— Веревкин — уголовник и прихлебатель Лемзы, — продолжал Бондарев, — он привел целую компанию и пытался организовать драку. Еще немного, и дело могло бы дойти до применения оружия. Так просто мы этого не оставим…

Приглушенно затренькал телефон на боковом столике, и Бондарев снял трубку. Звонили из прокуратуры. Соловейчик, навострившись, слушал разговор.

— …была такая необходимость! Понимаю… У нас есть много вопросов, которые мы хотели бы задать гражданину Лемзе… Понимаю… Хорошо. Буду у вас со всеми документами.

Соловейчик поднялся и откланялся: сначала Бондареву, потом Сергееву.

— Не смею мешать. Справки я оставил вот здесь, на столе. Извините, а в прокуратуру вы когда поедете?

— Сегодня.

— Еще раз извините…

— Прохиндей, — сплюнул Бондарев. — Всех на ноги поднял. Уже в областной прокуратуре знают. Ты, Вячеслав Николаевич, давай порасторопнее с Лемзой. Допрашивай, оформляй документы и прочее. Прокурор даст команду выпустить его под подписку, я уверен.

Бондарев вернулся из прокуратуры часа через два. Сразу зашел в кабинет к Сергееву.

— Что интересного Лемза рассказал?

— Почти ничего. Запчасти покупал про запас, ведь у него у самого две машины. Винтовку купил лет семь назад у какого-то парня. Совсем про нее забыл, раскаивается и готов нести ответственность.

— Где он сейчас?

— В изоляторе временного содержания.

— Выпускай. Кстати, в прокуратуре на тебя лежат сразу четыре заявления, плюс пятое будет от Веревкина. Так что поздравляю.

— Спасибо.

— Прокурору звонили из горисполкома. По городу ходят слухи, что Лемзу арестовали в связи с убийством Ольхова.

— Он и связан. Цепочка налицо: Полетаев — Абарцумян — Васин — Лемза. Если идти снизу вверх.

— Ерунда, — махнул рукой Бондарев. — Цепочка обрывается на Васине. Дальше голая философия о нравственности.

— Васин без Лемзы никто. И Абарцумян целиком от него зависел. Все, на что оба способны, мелкая спекуляция. Детишкам на молочишко. А с помощью Лемзы дело поставлено на промышленную основу. Автомастерские, бригады костоправов, в конце концов, вся сеть гаражных кооперативов. Кстати, я сделал выборку за прошлый и за этот год. Гаражи в кооперативе Лемзы получили десяток директоров и главных инженеров городских предприятий, шесть человек из горисполкома и четыре из горкома партии, четыре — из городской прокуратуры. А наших работников сколько там, как вы думаете?

— К чему ты клонишь? Семь лет назад я тоже пробрел там гараж.

— Ладно, о присутствующих не будем, — великодушно отмахнулся Сергеев. — Так вот, за два года в кооперативе, который возглавляет Лемза, получили гаражи девять наших сотрудников. Ну, получили и получили, а что дальше? А дальше вот что! Многие ответственные работники получили их в льготном порядке. Или без личной отработки на строительстве, или в обход очереди, или вообще не имея машины. Наш дорогой друг Соловейчик приобрел и перепродал три гаража, имея с каждого по полторы-две тысячи. А за все это никто не видит, чем занимается и как живет Петр Владимирович.

Бондарев встал из-за стола, прошелся раз-другой по длинному кабинету. Он сильно сутулился, и Сергеев вспомнил, что начальнику недели через, две исполняется пятьдесят пять лет, и недавно к Сергееву подходил Лисянский посоветоваться насчет подарка. Кстати, Лисянский год назад тоже приобрел гараж.

— Ну и к чему все это? — Бондарев смотрел в окно. — Опять вселенские разговоры о справедливости. Ну, может, неправильно поступил Лисянский, купив гараж, ведь у него нет машины. Но жить-то ему надо! Мы же не на облаках существуем. Так можно, черт знает, до чего дойти!

— А мы и дошли! Ищем организованную преступность, а она вот здесь, под боком. Мы ее просто не хотим видеть. Остяк с Куртенком налепили квартирных краж, тут уж никуда не денешься — люди шумят, пишут жалобы. Мы ищем, сажаем. А здесь целый подпольный синдикат. Или мне это только кажется? В городе несколько тысяч машин, а попробуй купи запчасть! Попробуй найти машину мебель перевезти со станции! Попробуй купить эту мебель! Попробуй построить гараж, если Лемза не захочет. А Лемза этими гаражами по двойной цене, как семечками, торгует. Логунов целую банду сколотил. Трясет понемногу торгашей. И опять мы ничего не видим. Все шито-крыто. Спекулянты в милицию не обращаются, сами вопросы решают…

— Может, хватит, — поморщился Бондарев, — этих обличений. На пенсии напишешь мемуары. И так языками болтаем слишком много. Иди скажи, чтобы Лемзу отпустили.

— Скажу, — согласился Сергеев и пошел к двери.

Я попал в эти края спустя полтора года. Об убийстве капитана Ольхова напечатали большую статью в центральной газете, а потом вышел указ о награждении его орденом.

Фамилия Ольхова выбита второй снизу на мраморной доске при входе в горотдел. После него прибавилась фамилия лейтенанта ГАИ, погибшего во время преследования угонщика.

Город вырос за двести тысяч, укрупнили и отдел милиции, сделав его управлением. Бондарев ушел на пенсию, на его место назначили Лисянского. Отделение уголовного розыска стало отделом. Говорят, у Сергеева что-то не сложилось с Лисянским, и он работает в паспортном столе. На его место пришел Голубев, справляется неплохо. Черных перевели в областное УВД.

Леонид Васин, по кличке Васярик, получил двенадцать лет колонии усиленного режима. Доказать, что стрелял именно он, не удалось. Был признан лишь соучастником. Жена ездит к нему на свидания и пишет письма в Верховный Суд. Димка Зимовец переехал в другой город вместе с родителями и, по слухам, женился. Петр Владимирович Лемза получил за малокалиберную винтовку полтора года условно и продолжает работать в гаражном кооперативе. Злоупотреблений и спекуляций с его стороны следствие не выявило.

Голубеву неловко перед Сергеевым, но встречаются они нечасто, так как помещение паспортного стола находится в стороне от городского управления, а сам Сергеев не очень любит появляться в уголовном розыске.

Он почти подружился с Александром Семеновичем Налыгиным и часто ходит к нему обедать. У Сергеева гастрит, а в кафе «Добрый вечер» готовят неплохо. Налыгин каждый раз пытается не взять с него денег, но Сергеев хмуро достает кошелек. Иногда они говорят о садовых делах, потому что охоту Сергеев забросил, и в свободное время занимается только дачей. Жена уговаривает его переехать в дальний райцентр, к своей матери, у которой пустует большой дом. Наверное, он согласится.

В этих краях летом ветрено и жарко. Сергеев шагает немного сутулясь, придерживая рукой фуражку. Я смотрю ему вслед. Июльский ветер, горячий, совсем не приносящий прохлады, крутит пыльные столбы на старой мостовой. Улица круто спускается к реке. Я жду, что Сергеев оглянется, но он продолжает идти и вскоре исчезает за поворотом.

Мы умрем в один день

1

Лезвие лопаты скрежетнуло о твердое. Саня Лукатин по звуку понял, что кость. Осторожно обкопал вокруг и, положив лопату, стал рыхлить почву шпателем. Показалось грязно-серое полушарие черепа с забитыми землей глазницами. Саня извлек череп и собрался копать дальше.

— Давай я, — предложил Володька.

Саня передал ему небольшую лопату с узким отточенным лезвием из нержавейки. Сам сел в стороне и достал из кармана джинсов мятую пачку «Примы». Неторопливо закурил, глядя, как Володька быстро углубляет яму. Начали попадаться кости. Володька вытер рукавом пот со лба.

— Интересно, кто тут закопан, наш или фриц?

Вместе с костью выбросил наверх подметку ботинка.

Саня повертел ее в руке.

— Наш… у фрицев другие.

Невнятно, с трудом осиливая звуки, выговаривал Саня слова. Еще в детстве, раскапывая старые блиндажи, попал под разрыв немецкой восьмидесятимиллиметровой мины. Двое его приятелей, пытавшихся отвинтить головку, были убиты наповал, а Сане крупный осколок раздробил челюсть и искромсал язык. Ему сделали несколько операций. Время немного разгладило жуткие шрамы у рта. Чтобы закрыть их, он носил усы, но речь восстанавливалась плохо.

Саня положил череп в целлофановый пакет и сменил Володьку, который устал и начал сбавлять темп. Из долгого опыта он знал, что по одному хоронили редко, поэтому продолжал расширять яму. Второй череп сохранился хуже, но Саня и его сунул в пакет — выбирать не приходилось, добыча попадалась скудная. Он несколько раз воткнул тонкий металлический прут в дно ямы. Прут входил в землю свободно, не встречая препятствий, значит здесь ничего интересного больше не оставалось.

Оттолкнувшись руками, он сноровисто выбросил свое плотное мускулистое тело и вместе с Володькой быстро заровнял яму.

Красная спортивная «Ява» с ходу набрала скорость. Они ехали по дну балки, петляя между трухлявыми ящиками, ржавыми канистрами и прочим хламом, извлеченным из разрытых блиндажей. Здесь когда-то проходила линия обороны, балка была перекопана вдоль и поперек такими же искателями, как Саня и Володька.

Конечно, чтобы найти ценную вещь, надо искать нетронутые блиндажи в глубине степи. Только сейчас много не наездишь — слишком сыро.

Они выбрались на гребень. Было начало апреля. Снег уже растаял, но степь оставалась по-зимнему неуютной с пучками свалянной прошлогодней травы и голыми шипастыми акациями в низинах. Пробуксовав на глинистом проселке, выехали к небольшому пруду.

Саня с маху, чтобы не передумать, сбросил одежду и кинулся голышом в воду. Повизгивая от холода, добрался до камышей, где еще плавали подтаявшие пластины зеленого ноздреватого льда, и подтянул вентерь, поставленный несколько дней назад.

Улов, небольшого щуренка и трех пузатых скользких линей, Саня отдал Володьке — отчитаться перед родителями. Сам он уже заработал двадцатку. Кооператоры платили ему по десять рублей за череп, из которых потом делали светильники. Если в черепе имелось пулевое отверстие, давали пятнадцать, вроде как за экзотику. Но черепа, пробитые пулями, попадались редко.

Через час, высадив Володьку, Саня Лукашин был дома. Поселок, в котором он прожил свои двадцать три года, назывался Хамовка и представлял из себя скопище домишек, беспорядочно разбросанных среди оврагов и камыша. Поселок появился перед войной, когда в городе начали строить огромный металлургический комбинат. В Хамовке, на самовольно захваченной земле, селились вербованные, раскулаченные и прочий разношерстный люд, съехавшийся на строительство комбината. В войну прибавились эвакуированные.

Город, наступавший на Хамовку рядами девятиэтажек, остановился, не перевалив через болотистую низину. Дальше строить высотки было нельзя.

Дом, в котором жил Саня с матерью, стоял на краю оврага, и почти весь огород приходился на сползающий овражный склон. Мать умудрялась выращивать здесь огромные тыквы и собирала неплохой урожай картошки. Дом слепил из самана и обрезков досок сразу после войны покойный Санин отец. Он умер лет восемь назад, а перед этим долго болел. По причине пьянства его лечили от печени, но умер отец от нефрита.

За прошедшие годы дом осел и стал сползать следом за огородом в овраг. Маленькие, наглухо вмазанные окошки, в полуметре от земли, выходили на засыпанную шлаком улицу. Шлак позволял передвигаться, когда дожди превращали глинистую почву в клейкое месиво. Летом ветер выдувал из шлака мелкую черную пыль, которая скрипела на зубах и делала серым свеже-выстиранное белье. В овраг всей улицей скидывали мусор и выливали помои. Туда же бросали дохлых кур и кошек. Вонь никого не смущала. К ней привыкли, как привыкли к полчищам крыс, заброшенности никому не нужного поселка и вечно пустым полкам единственного магазина.

Мать налила Сане горохового супа с плавающими кусочками сала. Он поболтал ложкой и просительно глянул на мать. Та поворчала и принесла из другой комнаты кружку браги, подкрашенной смородиновым вареньем. Саня весело опрокинул содержимое и с аппетитом принялся хлебать горячий суп.

— Сережка Клевцов приходил, — сообщила мать, — к вечеру снова обещал зайти.

— Чего ему надо?

— Не сказал. Либо выпить не с кем. Родная душа.

Мать поставила на стол чай с горбушкой хлеба и стала рассказывать, что талоны на масло, видно отоварить не удастся, его и в городе нигде нет, а колбасу должны привезти завтра.

Саня, согласно кивая, допил чай с горбушкой хлеба и вышел на лавочку покурить. Он работал мотористом на насосной станции, сутки — дежурство, трое — дома, впереди еще оставался день отдыха, а Саня решил, что завтра надо будет опять съездить в степь, пока держится хорошая погода, а черепа отчистит й приготовит для продажи на дежурстве. Конечно, не самое лучшее занятие — мертвецов тревожить, но им-то теперь все равно, Сане жить надо. У матери пенсия сто пятнадцать рублей, да и сам он зарабатывает не густо. Руки у Сани хорошие, мог бы слесарем в любом кооперативе деньгу зашибать. Но уходить из мотористов он не хотел по двум причинам. Первая — увечье. Среди нормальных, здоровых мужиков Сане становилось не по себе. Не то, что говорить, а посмеяться вместе с ними над анекдотом и то не мог. Вылетало изо рта с брызгами слюны шипенье, и от такого Саниного веселья становилось другим не по себе.

Вторая причина — отвык от людей. Еще мальчишкой, когда выписался с изуродованным лицом из больницы, ловил беззастенчиво любопытные взгляды прохожих на улице, а про школу и говорить нечего — навязчивая жалость учителей да смешки придурков-малолеток, с кем пытался он по второму разу закончить восьмой класс. Из школы Саня сбежал и, немного поболтавшись, ушел в дежурные мотористы, где и работал уже шесть лет.

Серега Клевцов, носивший по причине долговязости кличку Костыль, появился через полчаса. Они когда-то учились в одной школе, потом Клевцовы получили квартиру и переехали в город. Костыль закончил техникум, но по специальности никогда не работал. Уезжал на Север, неудачно женился, подрабатывал в каких-то шаражках, а последний год болтался на толкучке, занимаясь мелкой фарцой.

Выглядел неплохо. В джинсовой куртке-варенке, в таких же брюках и белых кроссовках, которые успел вывозить в грязи, пока добрался до Саниного дома.

Они немного посидели, вспомнили общих знакомых. Вернее, говорил Серега, а Саня лишь кивал в ответ. Потом Клевцов достал из кожаной, через плечо сумки бутылку водки и складной стаканчик с зеркалом на донышке.

— Я сейчас закусить соображу, предложил Саня, но Серега сказал, что не надо и разломил на две части кривой тепличный огурец.

Когда выпили по одной и второй, Клевцов перешел к делу.,

— Продай шпалер?

— Че-ево? — удивился Саня.

— Тебе солить что ли, свои железки, Хорошие люди за пистолет с патронами семьсот рублей предлагают.

— Какие люди?

— Тебе не все равно? Надежные люди, я отвечаю.

— Нет у меня никаких пистолетов…

Ветер уныло раскачивал верхушку старого тополя возле дома Лукашиных, а здесь, в затишье, под нежарким еще апрельским солнцем, было тепло и уютно. Саню клонило в сон. Он хорошо пообедал, в голове приятно пошумливало от выпитой водки, и предложение приятеля оставило его равнодушным. Клевцов снова стал уговаривать и набавил триста рублей. Саня насвистывал мелодию из «Мужчины и женщины». Свист, в отличие от несвязной речи получался на удивление чистым и музыкальным. Серега понял, что уговаривать бесполезно. Они допили водку, и Клевцов, спрятав стаканчик, застегнул сумку на молнию. Потоптался, ожидая, что скажет Саня, но тот молчал.

— Бывай!

Саня пожал протянутую руку. Разговор о пистолетах ему не понравился.

2

Олег, выйди, я переоденусь, — сказала Катя.

Ее спутник взял с полки газету и молча вышел из купе, задвинув за собой дверь. Катя Клевцова пожала плечами и стала неторопливо расстегивать блузку. Пожалуй, она не возражала, если бы Олег остался, тем более, что их третий попутчик в соседнем купе играл в карты и, судя по всему, быстро возвращаться не собирался.

Олег ей нравился. Впрочем он нравился большинству женщин. Среднего роста, тонкий в талии, с хорошо развитым торсом гимнаста, Олег сразу обращал на себя внимание. Это делало его достаточно самоуверенным. Они впервые остались одни за целую неделю, и Олег мог бы не торопиться уходить. Подумаешь Сталлоне! К тому же, опять пожадничал, ни поесть, ни выпить в дорогу не захватил. Впрочем, он спортсмен — ему пить нельзя. И на женщинах, наверное, здоровье экономит.

Человек, о котором она думала, совсем не догадывался о ее переживаниях, умостившись на откидном сиденье, он рассеянно глядел в окно на покрытые серым подтаявшим снегом поля и голые лесополосы, над которыми кружились грачи. Он снова и снова представлял события завтрашнего дня, которые проведут черту между прежней его жизнью с его институтом, спортом, друзьями и тем будущим, к которому Олег себя готовил.

Ночью он бесшумно спустился со второй полки и, оглянувшись на храпевшего соседа-картежника, нырнул к Кате. Сосед, проснувшись от стонов и возни, приподнялся на локте, вглядываясь в полутьму. Потом фыркнул и крутанулся лицом к стенке, натянув на голову одеяло.

Москва встретила их людской сумятицей и кашей грязного снега на тротуарах. Катя долго не могла дозвониться — номер был занят.

— Раскудахталась с кем-то…

Она набрала номер в очередной раз, и на другом конце провода ответили.

— Ой, тетя Нина, здравствуйте. Мы с братом проездом, решила вот в гости заглянуть. Нет, завтра нас уже не будет, мы утром улетаем. Да нет, что вы, мы на часок, не больше… Понимаю… Понимаю…

Катя прикрыла перчаткой трубку. Растерянно посмотрела на Олега.

— Она занята. Лучше мол в другой раз.

— Уговаривай, — яростно зашептал Олег, — скажи, что подарок привезла. Ну?..

— Тетя Нина, я тут сверточек для вас приготовила… Секрет, сами увидите. А из девушек кто есть? Хотела познакомить на часок с братом.

Она рассмеялась, и громкий ее смех показался Олегу слишком искусственным. Лишь бы старуха не насторожилась!

— Я ему кое-что рассказывала, горит желанием посмотреть сам. И попробовать… Женат, двое детей… Агрономом… Конечно, конечно… Он не из бедных, торговаться не станет.

Катя повесила трубку.

— Чуть не сорвалось. Не могу, мол, и все тут. Болею. А когда про подарок заикнулась, сразу выздоровела. Да и с тебя не против монету сорвать. Жадная сволочь! Девчонок обирает без предела.

— А чего тогда они с ней связываются?

— Деваться некуда.

По кабакам ночных бабочек тоже такой данью обкладывают, что запищишь. А Нинка хату дает, клиентов находит. Даже к врачу сама отведет. Мать родная да и только. Жалко — не подохнет никак!

Они ехали на метро, потом бессчетное количество остановок на ободранном громыхающем трамвае, стиснугые со всех сторон людьми. На задней площадке во весь голос ржали двое пьяных парней. Их опасливо сторонились. Катя увидела: как задергался желвак на щеке Олега. Взяла его за локоть, прижала к себе.

Прошел год, с тех пор как она уехала из Москвы. Господи, какой была дурой! Решили с подругой осчастливить столицу своим появлением. Кто-то обещал устроить на курсы стюардесс на заграничные линии. Все, конечно, оказалось пустой болтовней. Подруга куда-то исчезла, а Катя устроилась на АЗЛК — там пообещали комнату в общежитии. На автозаводе она выдержала шесть дней. Убежала (пропади пропадом эта комната!) от одуряющей монотонности конвейера и ста сорока рублей зарплаты. Неужели она не найдет чего-нибудь поприличнее? С ее то фигурой и мордашкой. До первой леди в районе она, может, и не дотягивает, но в своем музыкальном училище поклонников имела побольше других. Рост немного подкачал, всего сто пятьдесят пять, а ноги, попа и прочее — как по мерке! Сейчас даже конкурсы устраивают «Мисс Дюймовочка».

Еще в училище, когда начала жить подруги поопытнее советовали — ищи покровителя. От патлатых сокурсников, кроме аборта, ничего не дождешься, да еще и платить самой придется. В своем городе не получилось, в Москве нашла быстро. Директор завода. Да и не завод, а так себе, заводик. Но тотальный дефицит времен перестройки взметнул этих людей на недосягаемую раньше высоту, придвинув к обильным кормушкам. От жира ли, от шальных ли тысяч, приваливших на старости лет пятидесятишестилетнему директору, но любовницу завел он двадцатилетнюю. Вначале для редких, посильных потрепанному телу удовольствий или, может, для престижа, а потом увлекся не на шутку.

Как в сказке, прожила год. Влюбленный владелец дефицита устроил Катю на ни к чему не обязывающую должность с приличным окладом. Снял квартиру — гнездышко. За эти месяцы прикоснулась, попробовала той, другой жизни, которую видела раньше в кино. С ужинами в уютном полузакрытом ресторанчике, где интим, шампанское и отблескивают в приглушенном розовом свете драгоценности в ушах красивых холеных женщин. С поездками на море и начинающейся пресыщенностью, когда не надо думать о деньгах и можно купить любую тряпку. Эх, Катя-Катюша! Хапугой, пройдохой никогда не была, а то подоила бы влюбленного старичка как следует.

Расстались по-глупому. Директор застукал ее в гнездышке с одним из своих приятелей помоложе. Скандал не устроил, хватило ума. Но хватило и характера — сразу прекратить отношения.

Через пару месяцев уже нечем было платить за квартиру. Понесла в комиссионку даренные тряпки, заметалась, нащупывая хоть какой-то выход. Тогда встретилась ей Нина Тимофеевна. Румяная, улыбчивая старушка с пухлыми руками. Сажай возле самовара с кошкой на коленях и выписывай сладенький рождественский лубок: «Милой внученьке от любимой бабушки». На самом деле, не лубок, а уголовное дело бы с нее писать! Была тетя Нина бандершей с многолетним стажем. В своей трехкомнатной квартире старинной, обширной планировки устраивала свидания денежным, солидным мужикам с молодыми девочками.

Месяцев семь проработала у нее Катя. С хозяйкой ладила, хотя обдирала та ее, как и других девушек, без всякой меры. Но и оставшаяся сумма была раз в десять больше, чем получал ее отец, всю жизнь проработавший электриком на шпалозаводе. Денег хватало. Ушла потому, что стало страшно. Или когда-нибудь сифилис подхватишь, или клиенты своими дикими вывертами искалечат. С бабкой тогда простилась по-хорошему. Словно чувствовала, что придется снова встретиться.

Они долго поднимались по широкой витой лестнице.

— Подожди, — сказал Олег, останавливаясь на предпоследней площадке.

Четыре этажа пустяки для него, привыкшего делать ежедневно километровые кроссы, но он чувствовал, как трепыхается сердце, которое он никогда не ощущал, и становятся липкими ладони. Олег боялся, и этот собственный страх, выжимающий пот, испугал его больше, чем то, за чем он сюда пришел. Олегу казалось, что он не сможет даже нормально говорить и те люди наверху догадаются обо всем по его одеревеневшему лицу.

— Боишься? — спросила Катя.

Она употребила более грубое слово, разозлившись при виде внезапной растерянности Олега. Они встречались уже с полгода, и за это время он никогда, даже в мелочах, не показывал малейших слабостей. Кате иногда даже казалось, что он играет чью-то увиденную роль. Подчеркнутый отказ от алкоголя, строго отведенное время на физические упражнения и чтение английских газет. Но несмотря ни на что, она привязывалась к Олегу все больше и больше и даже сняла отдельную квартиру, на которую уходила едва ли не половина Катиной зарплаты в Доме моделей. Но порой он раздражал ее своим высокомерием и безразличной снисходительностью к окружающим.

«Если скажет, что надо переждать и прийти в другой раз — я плюну ему в рожу», — думала Катя.

— Подожди, — проговорил Олег, — я чуть отдышусь.

Высокая грузная старуха с зачесанными в пучок волосами открыла дверь и пропустила их в прихожую. С Катей она поцеловалась, а Олег успел разглядеть на двери три или четыре замка и металлическую цепочку, которую старуха не забыла набросить снова.

Они уселись вокруг большого овального стола, накрытого бордовой скатертью с кистями. Мебель в жарко натопленной комнате была такая же массивная, старой, послевоенной работы. Вся обстановка носила печать налаженного многолетнего уюта и меньше всего напоминала притон, которым являлась эта квартира.

Старуха принесла вазу с яблоками. Они болтали с Катей, вспоминали каких-то давних знакомых, и Катя, смеясь, грызла жесткие зимние яблоки. Олег открыл дипломат и поставил на стол бутылку коньяка.

— Светочка, — пропела старуха, — мы тебя заждались.

Она достала из серванта четыре рюмки. Олег, открутив колпачок, стал разливать коньяк. Боковым зрением перехватил настороженный быстрый взгляд Кати. Старуха, морща бугристый нос, понюхала рюмку.

— Ой, я же вам подарочек приготовила! — всплеснула в ладони Катя.

— Совсем про него забыла! Оставила в сумке.

Она вскочила со стула и побежала в прихожую. Это тоже входило в сценарий. Пока Катя ходит за подарком, Олег должен уговорить выпить обитателей квартиры. Но, растерявшись, Катя не догадалась дождаться пока за столом соберутся все.

Они столкнулись друг с другом в прихожей. Света, очень хорошенькая начинающая полнеть блондинка, неторопливо отступила к стене, давая Кате пройти.

— Это Олег, — сказала старуха и подвинула рюмку к свободному стулу, — а это наша Светочка — красавица.

Ей было лет девятнадцать. Треугольный ротик чуть скривился, изображая улыбку. Она смотрела мимо Олега, постукивая ярким крашенным ноготком по столу.

— Давайте выпьем за знакомство! — Олег поднял рюмку. Света, никак не реагируя на Олега, взяла из вазы яблоко, — А вы, Светочка, почему не берете?

— Я не пью, — отрезала девушка и с хрустом надкусила яблоко.

Старуха опрокинула половину рюмки и чмокнула языком.

— Она у нас хорошая. Скромная.

— Когда зубами к стенке сплю.

На Олега Света по-прежнему не глядела. Старуха допила рюмку, и Олег снова наполнил ее. Вернулась Катя и принесла безделушку в целлофане. Старуха заохала и стала разворачивать.

— Ты на всю ночь? — Света наконец обратила внимание на гостя.

— Нет, — поспешно отозвалась Катя, — на час, не больше.

— Ясно, — вставая, потянулась девушка, — сто пятьдесят. Положи их сразу на трюмо.

Олег поймал быстрый напряженный взгляд Кати. У них на двоих оставалось чуть больше ста двадцати рублей.

— Ой, — засмеялась Катя, — я и забыла, что цены поднимаются. Думала, по-прежнему. У нас ведь почти все деньги в аккредитивах. С собой всего сто двадцать рублей. Да еще днем сапожки купила.

Нина Тимофеевна задумчиво почмокала. Сильное снотворное подмешанное в коньяк на нее не действовал о. Катя напряженно ожидала, что скажет старуха. Или, знакомо поджав губы, посоветует прийти в другой раз, или согласится уступить. Света, в короткой джинсовой юбке, стояла в дверях соседней комнаты, насмешливо посматривая на Олега.

— Ладно, — махнула рукой старуха.

— Пусть будет сто двадцать.

В угловой, плотно зашторенной комнате Света сняла и бросила на кресло юбку и батник, оставшись в узких кружевных трусиках.

Ситуация складывалась дурацкая. Остается только переспать за сто двадцать рублей с этой красивой блондинкой и возвращаться домой. Но тогда, считай, все планы пойдут коту под хвост. И только потому, что снотворное никак не возьмет старуху, а шлюшка вообще оказалась трезвенницей.

Он механически раздевался. Девушка лежала на софе и смотрела на него. В глазах ее появилось нечто вроде интереса.

— Фигура у тебя приличная. Здорово накачался.

— Отвернись, — хрипло попросил Олег.

Света фыркнула и медленно перекатилась со спины на живот.

— Ты мне нравишься, — болтая ногами, сказала она.

— А я тебе?

Олег наклонился и стиснул ее руку.

— Лежи тихо!

Осторожно ступая босыми ногами, выглянул в гостиную. Катя и старуха продолжали оживленно болтать. Когда старуха подняла глаза, Олег стоял уже возле нее. Секунду или две она непонимающе смотрела на раздетого по пояс гостя, потом вскочила и с криком метнулась в сторону прихожей. Катя повисла у нее на шее, но старуха с легкостью стряхнула ее на пол. Олег догнал Нину Тимофеевну у входной двери, та, поскуливая, лихорадочно дергала цепочку, одновременно пытаясь открыть замок. Он ударил старуху по голове непонятно как оказавшийся в руке бутылкой. Коньяк и осколки стекла брызнули во все стороны. Нина Тимофеевна, навалившись на дверь, молча сползала вниз. Рот у нее дергался, а по щеке текла струйка темной густой крови.

Позади, в гостиной, зажимая уши ладонями, визжала полуодетая Света. Олег пбтащил ее в угловую комнату, швырнул на софу.

— Не трясись! Никто тебя не тронет.

Натягивая рубашку, почувствовал липкое на боку.

Кровь. Брезгливо вытер пятно носовым платком и сунул его в карман.

Старуха лежала на том же месте. Из-под головы растекалась густая темная лужа.

— Насмерть?

Катя пыталась нащупать пульс. Не получалось. Олег перевернул тело на спину. Полураскрытые глаза подернулись мутноватой пленкой. Отпустил тяжелую пухлую руку, которая безвольно шлепнулась о паркет. Господи, неужели он ее убил?

— Мертвая, — сказала Катя.

Голос показался Олегу неестественно спокойным. Или она действительно умеет держать себя в руках, или это не в первый раз для нее.

— Я не хотел, — вытирая со лба пот, проговорил Олег.

— Что же теперь делать?

— Искать…

Тайник, небольшая ниша под паркетом, был оборудован в углу второй спальни. Катя ковырнула ножницами щель в полу и подняла крышку, склеенную из нескольких полированных брусков. Вытряхнула на стол деньги, стопку сберкнижек, кольца, связанные шнурком. Олег уже понял, что денег гораздо меньше, чем они ожидали. Потянулся было потрогать, но Катя оттолкнула руку.

— Иди вымойся, ты весь в крови.

Других тайников в квартире не оказалось. После двухчасовых поисков в кладовке, среди старой рухляди нашли еще пачку десяток в банковской упаковке. Основной капитал старуха хранила на сберкнижках. Наличных денег было около девяти тысяч рублей.

— Испугалась реформы, — сказала Катя.

— Все книжки совсем недавно заведены. Сволочь!

Надев перчатки, она тщательно вытерла посуду на столе. Потом собрала в целлофановый кулек осколки разбитой бутылки. Молча протерла дверные ручки и спинки стульев.

— Что будем с девчонкой делать? — спросил Олег.

— Решай сам.

— Что решать? Тоже бутылкой по голове?

Только бы Катя не стала уговаривать его убить девушку. Хватит трупов! А если она выдаст их?

— Припугни как следует, — посоветовала Катя, складывая в сумку деньги и кольца, — девки у старухи дрессированные, в чужие дела не лезут. Или лучше идем вместе.

Присев на край софы, она обняла за плечи съежившуюся у стены блондинку.

— Слушай меня внимательно, Света. Ты откуда приехала?

— И-из Курска!

По щекам текли мутные слезы пополам с тушью. Кажется, она ничего не соображала из-за страха.

— Давно?

— Месяц назад…

— В Москве родственники есть?

— Н-нет.

— Тогда ровно через час после нашего ухода мотай удочки домой. И забудь, что видела. В Курске мать, живет, да?

— Мать и сестренка.

— Если где лишнее слово брякнешь, и тебе и им конец. Поняла?

— Ч-честное слово, буду молчать.

Она снова заплакала. Страх сломил ее, не оставив ничего от той высокомерной красивой женщины, которая совсем недавно даже не смотрела в их сторону.

Катя и Олег уехали из Москвы в ту же ночь. Недоезжая до Челябинска, сошли, и окружным путем, сменив еще два поезда, вернулись в свой город.

Олег уже начал успокаиваться. Когда прощался с Катей, пытался даже засмеяться.

— Знаешь, почему снотворное на старуху не подействовало? Я ведь на одну запятую ошибся. В десять раз меньше концентрацию сделал. Вот идиот, да?

Катя на его смех не ответила. Она начала по-настоящему бояться только сейчас.

3

Сарай, в котором Саня оборудовал мастерскую, стоял на нижнем конце двора, выходы одной стороной на овражный склон, густо поросший ивняком и колючей акацией. Здесь можно было прятать вещи, которые нежелательно хранить дома. Весной и летом в кустах настаивалась брага. По десять рублей не очень-то водки накупишь. Да и попробуй найди ее, если цыгане весь привоз на корню скупают, а потом перепродают за три цены.

По узкой, почти незаметной тропинке вдоль забора приходили и собирались у Сани в сарае поселковые ребята выпить перед танцами и просто почесать языки. Приводили сюда и девчонок. Стояла у печки старая продавленная тахта и расположиться здесь было очень даже уютно. Если девчонка являлась с подружками, доставалось иногда и Сане.

Выбирать не приходилось. Не очень-то складывались у него отношения с женщинами. Тело у Сани крепкое, ладно сбитое, и другое что в нужный момент не подводит. Волосы светло-русые с чубом, как у Есенина, но с женщинами общаться надо. А общение у Сани не выходило — разве что на пальцах показывать. Когда со своими ребятами и в спокойной обстановке, он начинал немного говорить, а если в незнакомом месте или с женщинами, когда надо шутить и поддерживать разговор, получалось одно мычание, да начинала от напряжения бежать слюна.

Одно время ходил к глухонемым. Но у тех свой замкнутый мирок с самого раннего детства. Саню они не отталкивали, но становилось ему не по себе от их чуткой неуловимой для него мимики и разговора на мелькающих пальцах. Даже смех у них другой.

А Саня привык в Хамовке, к своим ребятам. Хоть часто и непутевым, но зато не глухим и не немым. Правда, с годами пути его с ровесниками все больше расходились. Приятели были уже все женаты, некоторые по второму разу, обзавелись детьми, барахлом, строили дачи. У Сани проще. Кособокий на двоих с матерью домишко, дежурство на насосной станции и конечно степь.

Она начинается сразу за поселком. Летом, когда спадает на закате жара, ни с чем не спутаешь горьковатый полынный дух, который наносит ветерок со степи. Отродясь здесь разводили овец, но с тех пор как изобрели колхозы, каждый год старательно и бесполезно распахивают холмы…

Давно извели бы степь под корень, будь она поровнее. Но мешают глубокие и мелкие балки, полупересох-шие речки с зарослями ивняка на месте вырубленного леса. Здесь продолжает теплиться степная жизнь. Прячутся от человека последние недострелянные лисы, выводят потомство совы, куропатки и всякая мелкая тварь.

В сорок втором году, когда немцы подступали к Волге, под городом шли сильные бои. До сих пор валяются в балках снарядные гильзы, ржавые каски и прочий хлам, который не успело источить время. Если покопаться в засыпанных блиндажах, можно найти и кое-что поинтереснее. Оружие, которое еще можно восстановить, патроны, ножи. Изредка попадалось и золото. Коронки в трухлявых, изъеденных временем черепах, монеты и обручальные кольца среди клочьев истлевших шинелей. Раза два находил Саня в слипшихся потрескавшихся бумажниках среди удостоверений и писем пожелтевшие, едва различимые фотографии — земля продолжала хранить уже никому не нужную память.

Редкий год обходился без того, чтобы не взорвался кто-нибудь из мальчишек на старой мине или гранате. Тогда приезжали милиция и солдаты. Прочесывали балки, траншеи, увозили найденные боеприпасы. Но вывезти все, что оставила и спрятала в земле война, невозможно.

С сопливых лет повадился Саня лазать по местам бывших боев, раскапывать старые блиндажи. Это опасное занятие вошло в него, как зараза. Не отвадило даже увечье.

В сарае у Сани мастерская. Здесь потихоньку точит, пилит и приводит в порядок старые стволы, сюда же несут ему старушки разный хлам для ремонта; древние примусы, электроплитки, утюги. Саня человек безотказный — за все берется. Будь его мастерская не в Хамовке, а где-нибудь в городе, заколачивал бы хорошие деньги, но в Хамовке половина населения старухи с мизерными пенсиями. Расплачивались бражкой, яблоками, салом, реже — рублевкой.

Деньги Сане нужны, хотя бы на новый мотоцикл, но что возьмешь со старух? Насквозь знал он их полунищую жизнь с мелкими радостями, склоками и смиренным ожиданием лучшего.

Бабки Саню любили. Рассаживались на лавочке и, ожидая, когда он закончит ремонт, сплетничали с его матерью. Раза два приводили невест Перезрелых и некрасивых, ожидая, что ни Саня ни невесты кочевряжиться не будут. Но путного из смотрин не получалось. Саня затравленно рыскал глазами по сторонам, избегая умильных взглядов старух. Ему было стыдно. Не лучше чувствовали себя и невесты. Наверное, не всегда двум несчастьям легче вдвоем. Бывает, что и тошно видеть друг друга.

4

Прошла и вторая, и третья неделя. Где-то далеко в Москве, в другой жизни, остался тот кошмарный день. Почти убедил себя Олег — ничего не было. Никто их не видел, и никогда не приезжали они в столицу. Отпечатки пальцев стерты, а золотые кольца с помощью приятеля-лаборанта переплавлены в увесистый брусочек, — спрятанный на даче.

Все продолжалось как и раньше. По крайней мере, внешне. Подъем без четверти шесть, легкий завтрак, и в институт. После занятий короткий отдых и подготовка к экзаменам. Через день секция китайской гимнастики у-шу. Вечером книги или своя компания в дискотеке. Какое-то место занимает и Катя — «мисс Дюймовочка». Нет в этой здоровой размеренной жизни места убитой старухе, содержательнице притона.

Олег в институте — один из первых авторитетов. Умный, ироничный, великолепно развит физически. Тонкий, слегка горбатый нос и твердый подбородок делают его похожим на Рэмбо. Так говорят знакомые женщины.

У Олега хватает ума не подделаваться в угоду им под популярного актера. Он сам себе личность, и ему не надо образцов для слепого подражания.

С Клевцовым они начали совместные дела года полтора назад. Костыля, промышлявшего шмутьем и косметикой, прижали рэкитиры. Олег, живший с ним в одном доме, вступился. Рэкетиры знали Олега по городским соревнованиям — большинство из них были, как и он, спортсменами. Костыля, на зависть другим спекулянтам, оставили в покое.

Олега, Катю и Серегу, совсем разных людей, объединила общая цель. Последние месяцы все трое готовились к выезду из страны.

У каждого имелась своя причина. У Олега она формировалась долго, пока не вызрело окончательное решение.

Вначале, на первом-втором курсе инъяза, было просто любопытно прикоснуться к чужой, до недавних пор почти не известной жизни, которую характеризовали в газетах словами «кризис и загнивание». Слова эти так не вязались с уверенным благополучием студентов-иностранцев, проходивших практику в их институте. Они совсем не напоминали людей из тупика.

О западе стали больше говорить и писать, неохотно пряча уверенный тон нашего мнимого превосходства. Начала прорываться обычная информация, которая открывала глаза на многое. Особенно поражали цифры. Разница в десятки раз по доходам и зарплате между ними и теми, оттуда. Олег с матерью жил в трехкомнатной квартире, которую несколько лег назад получил отец — управляющий трестом. Вскоре он от них ушел, словно эта квартира была последним долгом перед семьей. Олег его не осуждал, считая, что в разводе больше виновата мать с ее поездками на юг, командировками на различные симпозиумы и конференции, которые в свое время отдалили ее не только от мужа, но и от сына.

Отец был из деревенских не очень-то способных к точным наукам парней. Брал настырностью. Сумел закончить в переполненном общежитии среди кильдима и водочных бутылок, строительный институт с его немыслимыми чертежами и высшей математикой. И потом без блата и связей, со ступеньки на ступеньку, от мастеров дошел до начальника участка, не поладил с начальством, слетел и снова вскарабкался вверх.

И жене, когда-то одной из сотен безликих лаборанток, помог закончить институт, аспирантуру и с помощью людей, обязанных ему, утвердиться зав. кафедрой. Потом, когда годы борьбы и карабканья прошли, отец и мать, наверное, перестали быть нужны друг другу. Матери было интереснее в своем собственном мирке, среди людей, которым нравилась она и которые нравились ей, а отец не делал слишком настойчивых попыток удержать ее.

Упрямством и умением подчинить себя выбранной цели Олег пошел в отца. Он не хотел быть внизу. Когда-то, давным-давно, после первого курса, уговорил мать съездить вместе в Москву, полюбопытствовать насчет престижного и недосягаемого института международных отношений. Ну хоть помечтать-то можно? По молодости, по наивности грел надежду, а вдруг? Почему бы кому-то не отнестись к Олегу всерьез? В семнадцать лет первый разряд по гимнастике, занимается каратэ, играет в сборной института по волейболу. На английском говорит почти свободно (это после первого-то курса паршивого провинциального инъяза!). По истории партии и марксистской политэкономии только отличные оценки и почетные грамоты за рефераты.

Съездили, поинтересовались. Мать даже нашла старую приятельницу, имеющую отдаленное отношение к институту. Приятельница, услышав про их затею, замотала головой — и не надейтесь! Сюда не каждый министр свое чадо протолкнет. Принимают детей строго избранного круга или за такие деньги, какие вам и не снились.

Но уступать он не собирался. Черт с ним с институтом! Будет пробиваться сам, продолжал заниматься спортом и даже не бросил японский язык, за который взялся на первом курсе. В городе на реконструкции комбината работало несколько групп японцев, и выбранное направление казалось перспективным. Но потом произошли события, которые не только охладили его пыл, но и заставили всерьез задуматься — надо ли продолжать учебу в институте.

Началось все с ерунды. На занятиях по лексикологии обсуждали тему «Памятные места революции». Олегу досталось описывать картинку, изображавшую пенек, с которого один из вождей выступал на сходке перед рабочими.

Олег бодро отмолотил на английском, какая важная реликвия запечатлена на фотографии и кому посвящена мемориальная плита по соседству с пеньком. Преподавательница, Раиса Федоровна, пожилая еврейка с крашенными кудрями, благосклонно кивала, прикрыв глаза. Олег, далеко опередивший большинство своих сокурсников, был ее любимцем.

Пересказ темы он закончил довольно неожиданно:

— А вообще это пахнет Африкой. Пеньки, суесловие. Разбиваем лбы перед идолами, а неизвестно, Богу или Сатане молимся.

— Мы не Богу молимся, а чтим основателей нашего великого государства, — важно поправила его Раиса Федоровна.

— Чем же оно великое?

В тот год еще шла бесконечная война в Афганистане, а на очередном съезде партии призывали и дальше шагать верным путем марксизма-ленинизма. Но уже прокатилась первая волна разоблачений высших руководителей страны и стали известны цифры жуткой детской смертности, по которой страна обогнала почти весь мир.

Раиса Федоровна сказала про космические корабли и Большой театр. Олег ухмыльнулся:

— Страной правят дилетанты, а из нищеты мы не вылезем еще лет сто. Штанов, извините, вволю нашить не можем, а хвалимся, что великие. Собственных детей за коробку косметики продаем, это тоже величие?

Незадолго перед этим все газеты обошла заметка о женщине, которая продала своего ребенка бездетной семье за набор импортной косметики и какие-то тряпки. Большинство считали, что бабенка просто шалава, да вдобавок ненормальная. Олег видел здесь совсем другое.

— Говорят, что добродетель живет в развалинах. Чушь собачья.! Нищета и порождает таких уродов. Вы помните, Раиса Федоровна, как весной в институт пришли двое «Жигулей»? Кажется, солидные люди, ах, эстетика, бессмертный Шелли, Шекспир! Куда вся интеллигентность подевалась! Чуть друг другу в глотки не вцепились.

Раиса Федоровна побагровела. Действительно, две автомашины, выброшенные коллективу института, словно на драку собакам, стали причиной диких скандалов и дрязг. В борьбе за дефицит соперники удачно подсидели декана, сообщив его жене и общественности о любовнице-студентке, поймали на подарках от кавказцев старшего преподавателя с кафедры истории партии. Сделано было еще немало гадостей. Вполне естественно, что и Раиса Федоровна принимала самое живое участие в этой драке, с тайной мечтой, если повезет, перепродать машину, купить наконец приличную мебель и как следует одеть дочь, которая явно перезревала для замужества.

— Ну и что вы предлагаете? К чему вообще весь этот разговор?

— Да ни к чему. Все так и останется. Будем петь хвалебные песни и слюнявить пеньки, на которых изволили сидеть или стоять наши боги.

— Мне кажется, что вы зарываетесь, — повысила голос Раиса Федоровна, — в любой стране есть свои святыни, и каждый гражданин обязан их уважать.

Раиса Федоровна была членом парткома института и надеялась со временем получить кафедру. С кафедрой дела обстояли неважно. Ее уверенно обгоняли более молодые и нахальные коллеги. Таким же, наверное, станет и этот самоуверенный красавчик. Родители у него со связями, поэтому может себе позволить дразнить ее.

— Не знаю про других, а за свою страну мне стыдно. Что нас всех ждет впереди? Нищета, прозябание, борьба за угол и кусок хлеба. Нет, извините, я бы лучше загнивал на проклятом Западе в собственной вилле.

— Кто-то захихикал. Один из приятелей Олега крикнул:

— Меня с собой возьми…

Раиса Федоровна медленно соображала.

— Олег, вы действительно готовы предать Родину, которая вас вырастила и которая переживает трудное время?

— Родина там, где человека понимают и где ему хорошо.

Группа зашумела. Тут уже Олега никто не поддержал. Уловив общий настрой, Раиса Федоровна перешла в наступление и стала вспоминать предательство генерала Власова. Олег, распалившись, пообещал, что история еще даст Власову свою оценку, чего там больше, трагедии или предательства.

Звонок прервал общий спор, перешедший в гвалт, а неделю спустя Олега пригласили в пустующий кабинет зам. декана. Мужчина в сером ратиновом пальто приветливо поздоровавшись, кивком указал на стул:

— Присаживайтесь. Я из КГБ.

5

Они решили с Катей ничего не говорить Сергею о смерти старухи. Если милиция выйдет на их след, пусть он останется в стороне. Что может рассказать та девчонка? Дать приметы, имена… фамилию Кати она не знает — старуха из соображений конспирации никогда не упоминала ничьих фамилий.

Катя была уверена — девушка любыми путями постарается исчезнуть и не ввязываться в эту историю. Скорее всего, она сразу же уехала из Москвы. Даже если блондинку Свету вычислят, найдут, она наверняка не даст показаний. Девушки из подпольного дома свиданий мадам Нины Тимофеевны слишком хорошо знали, с кем имеют дело и при любых обстоятельствах держали язык за зубами.

Откровенно блатной публики у Нины Тимофеевны, конечно, не водилось. Приезжали мужчины солидные, в зрелых годах, чаще всего постоянные клиенты. Пока они развлекались, внизу в «Жигулях» и «Волжанках» их ожидали, подремывая за рулем, крепкие молодые парни в джинсовых и кожаных куртках.

Этим людям не понравится шум, поднятый вокруг бывшего места их отдыха. Могут всплыть чьи-то имена. Длинные языки они укорачивать умеют, Света об этом прекрасно осведомлена. Инструктаж на данную тему девушки проходят в первый же день,

— Как все по-дурацки получилось, — с досадой сказал Олег, — эта блондинка нас может заложить в любой момент.

Последнее время он все чаще стал употреблять спиртное. Неумело и брезгливо, как не привыкший к алкоголю человек. Он быстро пьянел и снова начинал вспоминать тот вечер в Москве. Они сидели на софе однонокомнатной Катиной квартиры. На маленьком квадратном столике — бутылка коньяка и яблоки. Яблоки тоже напоминали ему об убийстве.

— Света будет молчать, — медленно проговорила Катя, — иначе ей придется много всего рассказывать. И о клиентах борделя. А после этого ей не жить, она хорошо все понимает.

Катя перегнулась с софы и налила коньяк в рюмки. Олег увидел белую полоску тела в разрезе халата. Провел рукой по бедру. Катя потерлась щекой о его руку.

— Давай еще немного выпьем, а потом остальное. — Она откусила яблоко. — Не бойся Олежа, эти девочки от Нины Тимофеевны приучены молчать.

— Я не боюсь. Просто нервы… Надо срочно думать насчет денег.

Катя, морщась, выпила коньяк.

— Может вложим эти десять тысяч в партию товара и немного поторгуем?

— Скупим мешок штанов в Питере или Риге, — язвительно отозвался Олег, — и загоним у нас в городе. Навар тысячи три-четыре, минус расходы. Нет, это мелочевка!

Он опрокинул Катю на спину и стал расстегивать халат. В его движениях было больше нервного возбуждения, чем страсти. Катя, уступая, откинула голову назад, чтобы не смотреть ему в глаза. Ей не хотелось близости сейчас, среди разговора о деньгах, о том страшном вечере в Москве. Подыгрывая Олегу, застонала и сжала ногтями его плечо.

Набросив халат, пошла в ванную, а когда вернулась, Олег стоял возле открытого окна.

— Мы не будем мелочить. Играть будем по-крупному. И прежде всего, надо найти оружие.

В его позе и словах было что-то театральное, и Катя невольно улыбнулась. Какое там оружие! Главное, они сейчас вместе, а что будет завтра, наплевать!

На следующий день Серега Клевцов, получив от Олега тысячу рублей из тех денег, безуспешно пытался купить у Сани Лукашина пистолет.

Тогда, три с половиной года назад, после визита к улыбчивому капитану из КГБ, начались изменения в жизни Олега. Разговор с комитетчиком сам по себе носил характер почти отвлеченный. Какие книги любишь? Неужели Хемингуэя в подлиннике читал? Молодец, что спортом всерьез занимаешься. Какие планы на будущее? Даже рыбалки коснулись, хотя был Олег к ней равнодушен. Поговорили и расстались.

Летом Олег собирался в международный молодежный лагерь. Его кандидатуру с двумя другими уже утвердили на бюро институтского комитета комсомола. В положительном результате Олег не сомневался. За весь год единственная четверка в зачетке, остальные предметы только на «отлично». Плюс спортивные достижения. Сборная института по волейболу заняла первое место в городе. /

Но с поездкой в международный лагерь не получилось. Вместо ожидаемых трех путевок пришли только две. Его родная, заслуженная, где-то бесследно затерялась. Тогда он еще ни с чем не связывал это событие. Решил, что перебежал дорогу кто-то из блатных. Конечно, заело, но не долго. Уехал в стройотряд. Там новые знакомства, короткая бурная любовь с красивой докторшей. Путевка забылась, как и визит к капитану КГБ, и дурацкий спор с Раисой Федоровной.

На третьем курсе готовили группу студентов в Англию для двухмесячной языковой практики. Модная тогда фраза «на конкурсной основе» только входила в обиход. Считалось, что эта самая конкурсная основа полностью вытеснит протекционизм. Олег с азартом участвовал в конкурсе на право поездки и скоро вошел в число бесспорных лидеров. И снова ему отказали. В деканате ничего вразумительного объяснить не смогли, что-то неопределенное мямлили в комитете комсомола. Тогда он разыскал своего давнего знакомого из КГБ.

Тот, посмеиваясь, сообщил, что в Англии отвратительный климат, и, может, оно и к лучшему, что Поляков туда не поедет. Олег был настроен слишком агрессивно и комитетчик, изменив тон, предложил ему очень серьезно подумать о причинах отказа.

— Неужели из-за того глупого спора? — вырвалось у Олега.

— Из-за него тоже. Но не только. Ты еще слишком молод и не даешь себе отчета в своих словах. Пока это слова, но в будущем они вполне могут стать поступками. Ты обливаешь грязью все вокруг и расхваливаешь Запад. Ну сам подумай, кто тебя с такими настроениями выпустит за рубеж?

Они долго тогда разговаривали с неторопливым, очень спокойным комитетчиком. Олег понял, что попал к порядочному и в общем-то не злому человеку. Другой на его месте мог доставить ему куда больше неприятностей. Но этот разговор напрочь перечеркивал то будущее, которое, несмотря на весь свой скептицизм, планировал себе Олег. С поездками за границу, работой при посольстве или переводчиком в каком-нибудь представительстве. Неужели все коту под хвост? Его жесткий, устремленный в будущее режим. Дни, расписанные по часам, с чтением по утрам навязшей на зубах «Morning Star», кружком японского языка и сразу двумя спортивными секциями.

Ему отчетливо представлялась будущая жизнь. Полтора года армии, потом преподаватель в техникуме или школе. Триста рэ плюс частные уроки. Может удастся поступить в заочную аспирантуру и лет через пять защитить кандидатскую. Если не помешает КГБ, то мать, наверное, устроит его на работу в институт. Глядишь, лет через двадцать станет, как и мать, заведующим кафедрой. И все. Это его предел. Выше в своем городе и в своей стране он не прыгнет!

Окончательный удар нанес вызов Олега на бюро комитета комсомола. В свое время, после злополучного спора о пеньках, вялое и полусонное бюро безответственно прозевало момент, и крамольный спор сошел Олегу с рук. Сейчас, спохватившись, да и, наверное, с подачи ректората, раздраженного настойчивостью Полякова, бюро взялось за него всерьез. Секретарь из будущих партийно-комсомольских функционеров и несколько его приближенных лезли из шкуры, чтобы угодить ректору.

За пеньки Олега было поздно душить — прошло слишком много времени. Собрали в кучу язвительные замечания, выкрики на лекциях и прочую ерунду, а отсюда протянули ниточку к тому давнему антисоветскому выступлению, когда товарищ Поляков напрямую заявил о своей готовности покинуть и предать Родину.

Олег опешил, сообразив, какую петлю на него набрасывают. Сцепился с секретарем и от злости понес, что думал и что тогда не было принято говорить вслух. Бюро, притихнув от неожиданности, скопом навалилось на крамольника. Дело закончилось тем, что Олег, хлопнув дверью, ушел, а на доске объявлений появился плакат о готовящемся комсомольском собрании. Предстояло утвердить приговор бюро об исключении студента Полякова из рядов Ленинского комсомола, что означало и автоматическое отчисление из института.

Олег перестал ходить на занятия, а мать с отцом, временно объединившись, кинулись спасать единственное чадо. Олег сгоряча уже устроился охранником в кооператив, и мать кое-как уговорила его лечь в больницу. Олегу сделали диагноз «нервное переутомление» и с месяц продержали в стационаре. За это время отец выбил для руководства института два места в гаражном кооперативе, завез декану машину кирпича для строительства дачи, и скандал кое-как замяли. Олегу, учитывая болезнь, объявили строгий выговор с занесением в учетную карточку и предоставили на год академический отпуск.

Именно тогда в нем созрела мысль уехать из страны. Олег смутно представлял, куда именно он уедет и чем там будет заниматься, но твердо решил, что в Союзе жить не будет.

На пятом курсе впереди замаячила армия, Олег понял, что тянуть дальше некуда и взялся за реализацию своего намерения вплотную. Катя и Сергей Клевцовы, не раздумывая, согласились к нему присоединиться. Дело оставалось за малым — найти деньги, чтобы купить туристические путевки и захватить с собой какое-то количество валюты.

— Не продаст он пистолет, — сказал Костыль, — у Шурки Лукашина чердак после контузии поехал. Если упрется, ничем не прошибешь.

— Ну и что делать?

— Откуда я знаю! Давай деньги еще на бутылку, снова могу сходить. — Серега засмеялся, — а можно Катьку подослать, он на нее давно засматривается. Пошлем, что ли?

Олег задумался. А почему бы и нет? Если обставить это дело ё умом. Устроить под каким-нибудь предлогом встречу на квартире у Кати. Пусть сделает вид, что увлеклась Лукашиным, а когда тот размякнет, будет легче договориться. Попросит подарить пистолет — куда денешься, если голову закрутит.

Катя участвовать в спектакле отказалась. И кажется, обиделась. Последнее время в ее отношении к Олегу появилось что-то новое. Она все чаще стала встречать Олега после занятий, а вечером при любой возможности оставляла его ночевать. Ее хитрости выглядели наивными. Катя дразнила его, в то же время оттягивая как можно дальше момент любовной игры. Потом, когда они лежали расслабившись, Катя жаловалась, что боится оставаться одна, и, дулась, когда Олег начинал собираться домой. И даже часть его рубашек и брюк как-то незаметно перекочевали в Катин шкаф.

Она начинала вести себя как будущая жена, и Олега это раздражало. Конечно, какое-то время они будут вместе, но разве он заводил когда-нибудь речь о женитьбе?

У него другие планы и, видимо, там, за границей, будет совсем другое окружение. Они слишком разные. По интеллекту, взглядам на жизнь, способностям, в конце концов. И пути у всех троих, видимо, будут разные. Олег собирался бороться. Не тащиться в хвосте, завидуя другим, а, ужимая себя, карабкаться наверх. Пусть на это уйдет хоть десять лет. Вряд ли у Кати и Сергея хватит упрямства и сил оставаться с ним все это время.

Уговорить Катю помог Серега.

— Ты чего, — удивился он, — трудно, что ли, пообжиматься? Приведешь и мне подружку, побалдеем.

Серега с таким простодушием улыбался, что Катя, готовая отматерить обоих, промолчала. Придурок! Ну хорошо, может, Сергей не понимает их отношений с Олегом, но сам-то Олег ведь не слепой. Заставлять ее ради пистолета обниматься с другим мужиком. Этот урод, конечно, вообразит невесть что и начнет сразу же приставать. Он и раньше глазел на нее, как баран, хорошо хоть хватало ума не лезть со своими нежностями.

— Мне противно, Олег, — сказала Катя, — представь, ради какой-то ерунды я тебя пошлю к другой женщине. Ну давай купим пистолет, раз он тебе так нужен. На толкучке что угодно можно купить.

— Пистолет не ерунда, — Олег прошелся по комнате, держа руки в карманах, — это возможность уехать из страны не с пустыми руками. И надо для дела, то изволь, я пересплю с любой другой бабой, хоть с уродиной.

Он зря это сказал. Пытался перевести все в шутку, но Катя уже ощетинилась маленьким злым зверьком. Немного позже, когда Серега обувался в прихожей, она показала Олегу на дверь.

— Ты тоже уходи!

Он пожал плечами и стал собираться.

Утром Серега снова сходил к Сане Лукашину. За бутылкой вспомнили прежние времена, оба расчувствовались и Саня принес еще браги. Приглашение встретиться на следующий вечер у Кати заставило Саню нервно засмеяться. Хмель из него мгновенно вылетел.

6

Катя нравилась ему давно. Рано созревшая, броская девушка знала себе цену. Мало кого из обитателей Хамовки она удостаивала вниманием. Ее жизнь протекала где-то далеко от поселка, куда она возвращалась лишь ночевать в дом родителей. После восьмилетки поступила в музыкальное училище, потом куда-то уезжала. Серега со смехом рассказывал, что Катька мечтает выйти замуж за иностранца, даже в стюардессы хотела пойти, но не получилось.

Саня жадно слушал все, что касается Кати, и ему становилось легче, что она не вышла замуж за иностранца и вообще ни за кого не вышла. Пусть у нее тоже не складывается жизнь! Может быть придет время!..

После разговора с Серегой, вышагивая в возбуждении по дворику Саня не сразу сообразил, что завтра он дежурит. Недолго раздумывая, выкатил мотоцикл и, распугивая кур, понесся вдоль улицы. У знакомого всей Хамовке дома купил, не торгуясь, бутылку водки за двадцать пять рублей и литр самогона за тридцатку. Все это хозяйство отвез своему напарнику, который оглядев бутылки согласился отдежурить еще одни сутки.

Хуже обстояло с экипировкой. Правда, в запасе имелся почти неношенный костюм производства местной фабрики, но вспомнив, какие модные и дорогие вещи всегда носила Катя, он понял, что это не то. Саня знал, мазь хранит дома, не доверяя сберкнижкам, тысячи три денег. Несколько раз она безуспешно пыталась вытащить сына в город, но Саня наотрез отказывался. Сейчас он неожиданно для матери попросил:

— Мам, дай тысячи полторы. Хочу из одежды кое-что купить.

Готовясь и представляя завтрашнюю встречу, он старательно произносил слова, избегая звуков, которые не осиливал его язык.

Саня не любил города. Забравшись в переполненный троллейбус, он с трудом пересилил желание выскочить и вернуться назад. Удерживала мысль, что завтра он увидит Катю, и может быть даже будет танцевать с ней. Если он хочет вызвать хоть малейший интерес к себе, надо быть одетым не хуже, чем Катя и ее брат.

Он уложился в тысячу триста рублей, купив в коммерческом ларьке куртку-варенку, светлые джинсы, батник и польские кроссовки. Переоделся здесь же, затолкав в сумку свои старые брюки и рубашку. Из большого во весь рост зеркала на него смотрел почти незнакомый парень. Он одернул клепаные, с распластанным орлом джинсы. Под батником вырисовывались крепкие мышцы. Саня согнул и разогнул руку и, кажется даже хмыкнул. Перехватив взгляд женщины за спиной, смутился. Женщины редко так смотрели на него. С интересом, что ли, и даже с готовностью отозваться на попытку познакомиться. Он выскочил из магазина и побежал к остановке троллейбуса. Хватит с него сегодня города!

Вечеринка прошла вполне нормально. Серега подливал Кате и ее подруге, вовсю хохмил и рассказывал анекдоты. Танцевали под ночник, и Саня не лез прижиматься больше, чем надо. Когда Серега с подругой улизнули в ванную, они остались вдвоем. Катя рассказывала ему о Москве и о своей неудачной попытке стать стюардессой. Конечно, о директоре и жизни у Нины Тимофеевны умолчала.

Саня говорил мало. А о чем ему рассказывать? Только степь он и знает, да еще разбитые блиндажи с забытыми костями наших и чужих солдат. Все же рассказал, как года четыре назад в глухой балке среди зарослей терновника наткнулся на обломки истребителя. Сорок с лишним лет пролежал. И пилот в кабине. Куртка кожаная. Хорошо сохранилась, а в кармане фотокарточки, деньги, письмо недописанное.

— Кому письмо? — неожиданно заинтересовалась Катя.

— Девушке. Невесте наверное.

— А что он пишет?

— Приветы там разные. Не забывай, мол, меня и дождись. Стихи… Если хочешь, я тебе его покажу.

— Покажи. А адрес там есть?

— Есть.

— Надо было его отправить.

— Кому? Той девушке? Если она и жива, то ей под семьдесят. Зачем ей это?

Саня начал уставать, и, несмотря на все усилия, снова вылетало изо рта шипение, искажая и комкая слова.

— А летчик так и лежит на том месте?

— Наверное.

— Давай съездим туда.

— Давай, — обрадовался Саня.

Эти минуты, когда между ними образовался мостик, длились совсем недолго.

Вернулся Сергей с подругой. Красные и растрепанные, они излишне оживленно Переговаривались и толкались коленками под столом. Катя поскучнела и сказала, что время позднее — пора расходиться.

— Мы встретимся? — спросил Саня.

Катя пожала плечами. Знала, чувствовала, что нравится Сане и он будет добиваться следующей встречи.  Ничего, пусть помучается! Быстрее прибежит.

— Завтра или послезавтра позвони в Дом моделей, — наконец сказала она, — посмотрим…

Когда, топоча по лестнице, Саня сбегал с третьего этажа, Катя вдруг рассмеялась. А ведь придется с этим 1 уродом встречаться. Только бы побыстрее все заканчивалось.

На следующий день Саня пытался безуспешно дозвониться до Кати. Он не знал, что Катя уже несколько часов находится в одном из кабинетов областного уголовного розыска.

7

Начало есть. Витька Костыль принес толстую стопочку серых немецких марок. Немного раньше Олег через мать купил два золотых кольца и цепочку. От десяти тысяч почти ничего не осталось, а если одни путевки потянут тысяч на двенадцать-пятнадцать. С путевками тоже проблема. Да еще не известно, получат ли они все трое разрешение на выезд? Раньше об этом думать нечего было. Серега десять мест работы сменил, хорошо хоть последние месяцы на одном месте числится — вахтером в институте. Смех, да и только. Зато характеристику заработал. А вдруг в ОВИРе знают о его занятиях спекуляцией и откажут? Катя тоже под вопросом. Да и сам он с его дурацкой болтовней на первых курсах. Надежда только на мать, ее связи, ну и, конечно, на изменившиеся времена. Теперь все кто ни попадя за границу мотаются.

Главная проблема найти денег, чтобы удержаться на плаву первые месяцы. Вместе с Костылем они перебрали несколько вариантов, начиная от элементарной квартирной кражи и кончая рэкетом. Пара квартир на примете имелась. Но вряд ли там будут крупные суммы наличных, а связываться с продажей видеотехники и тряпья Олег не хотел.

Рэкет казался более перспективным. И подходящая кандидатура высвечивалась — Серега раскопал жучка, хорошо нагревшего руки на торговле мехами, которого, кажется, пока еще никто не тряс. Этот вариант привлекал своей относительной безопасностью — в любом случае дело вряд ли дойдет до милиции. Сейчас Костыль собирал более подробные сведения о жучке, чтобы удар не получился холостым. Если Катя достанет пистолет, надо браться за дело. Слишком долго они раскачивались.

Серега предложил еще один вариант. В прошлом году он месяца четыре подрабатывал в строительном кооперативе. Видел как привозят деньги для выдачи рабочим. Суммы за сто тысяч и почти никакой охраны. Если подумать хорошо, можно и это дело провернуть.

— Только нам нужен еще один человек, — помявшись, добавил Костыль.

— А почему не двое и не пятеро?

Они сидели в комнате у Олега. Поднявшись, он прошелся до двери и обратно. Резко обернулся к приятелю.

— Считаешь, я не могу справиться с жучком или с кассиром кооператива?

— Справишься, конечно. Ты и с тремя такими справишься, но не в том дело. Понимаешь…

Олег, конечно, мужик крутой и драться умеет. Серега сам видел, как он раскидал целую компанию подвыпивших парней, которые однажды привязались к ним на улице. Его уважают блатные, и тень этого уважения. падает на Серегу, который как ни круди, всего лишь мелкая фарца. Но с рэкетом или вооруженным налетом другое. Там надо заворачивать еще круче. Брать за глотку так, чтобы жертвы не пискнули. Малейшая нерешительность с их стороны, и дело провалится. Дай Бог, если сами ноги унести сумеют.

Олег слушал его, не перебивая. Он вдруг понял — Костыль прав. Им нужен жесткий человек, который сумеет сразу подавить любое сопротивление, отбить охоту крутить хвостом или попытаться их обмануть.

— У тебя есть кто-нибудь на примете?

— Есть.

— Ну и кто он такой?

— Ты его, наверное, не знаешь, Антипов Генка. Мы раньше жили на одной улице в Хамовке и учились вместе. Два раза сидел, последний раз за грабеж. Мужик резкий, какой нам и нужен. На прошлой неделе с ним поддавали, он сейчас один, ищет, к кому прислониться.

— Уж так мы ему здорово нужны, — скривился Олег, — сразу кинется сломя голову!

— Если узнает, что у нас хороший план, есть оружие, машина — согласится.

— Откуда машина?

— А ты что, не сможешь у отца попросить, если понадобится?

Костыль, бесхитростно помаргивая, смотрел своими зеленоватыми глазами прямо в лицо Олегу. Глаза у него были очень похожи на Катины.

— Ладно, — наконец отозвался Олег, — встретимся с ним, поговорим. Глянем, что он за птица. Только без всяких выпивонов и блатной трепотни. А то начнет хвалиться, сколько клопов на лагерных нарах подавил.

Серега хитрил. Он искал третьего, чтобы подставить вместо себя. Какой из него рэкетир или налетчик! У Олега с Антиповым куда лучше выйдет. Оба ребята крутые, и в паре пойдут хорошо. Не сравнить же Антипова с Серегой! Когда-то в Хамовке он носил кличку Кабан. И не только из-за упитанной круглой морды. Антипов мог ломиться напропалую, не оглядываясь и не испытывая страха.

Но и у Полякова были свои соображения. Он твердо решил, если приятель Костыля им подойдет, сам Олег ни в ограблении, ни в рэкете участвовать не будет. С помощью Кати он достанет оружие, попросит у отца машину, отвезет куда понадобится, но не больше. Хватит одного трупа.

Вечером ему позвонила Катя.

— Меня вызывали в Серый дом.

— Куда, куда? — не понял Олег.

— В милицию. В областное УВД.

Олег оторопело молчал, чувствуя, как забухало сердце. Хотел спросить зачем, но мгновенно пересохло во рту…

— Приходи ко мне, — сказала Катя, — прямо сейчас.

— Тебя вызывали в связи с тем случаем? — Он запнулся, а вдруг телефон прослушивается? — Чего ты молчишь?

Но Катя уже повесила трубку.

С ней беседовал высокий мужчина лет сорока, в светлом костюме. Встречая Катю у подъезда управления внутренних дел, он назвал свою должность и фамилию, которые она мгновенно забыла. Вертелось в голове «по особым делам», а это значит…

Без бумажек, положив локти на стол, мужчина разговаривал с ней о работе, чем занимается в свободное время. Катя отвечала. Иногда звонил телефон, и мужчина поднимал трубку. Назаров… Так он отзывался:

«Майор Назаров слушает!».

Майор поглядывал на Катю не без интереса и даже раза два отпускал комплименты. Потом спросил словно невзначай, давно ли Катя была последний раз в Москве.

— Год назад. Даже больше…

Смотрела на себя словно со стороны. Тряслась, боялась, но сумела загнать страх во внутрь. Отвечала почти спокойным голосом.

— Вы ведь жили на квартире у Нины Тимофеевны Белан?

— Да.

— Долго?

— Месяцев пять или шесть. А что?

Это «а что» вырвалось с испугом, с заметной нервозностью. Все равно ничего не скажу, хоть режьте! Майор перегнувшись через стол, говорил доверительно, почти ласково. Только что дочкой не называл.

— Белан использовала свою квартиру как место для свиданий. Что-то вроде притона, так?

— Да.

— Вы были одной из девушек, которую за деньги она предлагала разным мужчинам.

— Да.

— Назовите, пожалуйста, фамилии и имена девушек, которые работали вместе с вами.

— Мне не хочется об этом вспоминать. Я попала туда по глупости.

— И все же постарайтесь вспомнить.

— Постараюсь…

Господи, сейчас он начнет допытывать, где я была в ТОТ день. В Доме моделей порядок — там все дни отмечены как рабочие. Родители тоже не знают. С соседями она не общается. Не станут же они проверять поезда?

— Таня из Загорска со мной вместе жила. Рыжая такая. Фамилии не знаю. Там вообще не было принято называть фамилии. Чтобы осложнений не возникало. Люда одно время часто приходила. Высокая, симпатичная, кажется, москвичка…

Катя перечислила еще несколько выдуманных имен. Неужели нашли Свету? Тогда все, тюрьма!

— А клиенты? Постарайтесь вспомнить фамилии. Особенно постоянных посетителей. Ведь такие были?

— Не помню. Они все на одно лицо.

— А вы все же вспомните. Может быть, клички, где живут.

Катя вдруг разрыдалась. Она плакала, прижимая к липу платок, чувствуя, как расплывается по щекам тушь. Майор что-то пытался говорить, но она, не слушая его, мотала головой и продолжала всхлипывать.

— Ничего я не знаю… Что вы меня как проститутку дергаете? Ну жила я там, потому что деваться некуда было… Но ведь уже сколько времени с тех пор прошло.

Не отнимая платка ожидала: сейчас Назаров хлопнет по столу ладонью, закричит, что она врет, что их видели вместе с Олегом и арестует ее здесь же в кабинете. Но майор не хлопал по столу, не кричал и даже предложил сигарету. Катя замотала головой — нет, она не курит, хотя курить хотелось очень.

— Гражданка Белан была обнаружена мертвой в своей квартире. Сейчас там идет следствие. При вас кто-нибудь угрожал ей или требовал деньги?

— Нет при мне такого не было.

Кажется, пока ничего страшного. Они ищут людей, которые так или иначе были связаны с покойной хозяйкой подпольного борделя. Лишь бы не вышли на блондинку Свету!

— Но она почти всегда чего-то боялась, — сказала Катя — Всегда закрывала дверь на два или три замка и вообще очень редко выходила на улицу.

— У вас лично были ключи от ее замков?

«Опять ловит?»

— Что вы! — улыбнулась Катя, — она никому не доверяла ни одного ключа.

— Так-так…

Майор «по особым» задал еще несколько вопросов. И среди них, самый главный, где была она в ТОТ день. Спросил опять как бы между прочим, буравя Катю ничего не выражающим взглядом. Ощупывал всю ее, ожидая хоть малейшей запинки. Не дождался. Красивая манекенщица, которой, видимо, давно наплевать и на Москву и на покойницу Нину Тимофеевну сказала, что не помнит, с кем она была и что делала в тот день, о котором ее спрашивает товарищ майор. Но из города она не уезжала, это точно, и все до единого дня была на работе.

Назаров подписал ей пропуск. Катя вежливо простилась и, оставив свой телефон, вышла из здания управления. Майор смотрел ей вслед и думал, что такой шикарной любовницы у него не было и вряд ли когда будет. На ней одной кожи да золота тысяч на десять. Поклонники, видать по всему, богатые.

Когда Катя набирала трясущимися руками номер телефона Олега, она не знала, что их спасла, увела в сторону случайность. Незадолго до приезда в Москву Кати и Олега, хозяйку притона крепко потрясли приезжие рэкетиры. Нина Тимофеевна, которая скорее бы умерла, чем заплатила кому-нибудь, обратилась к своим покровителям из постоянных клиентов. Те избили двоих чужаков, но конфликт на этом не закончился. Чужие вызвали подмогу, пытались отомстить своим обидчикам, а заодно сделали попытку поджечь квартиру Нины Тимофеевны. Московский уголовный розыск тщетно искал следы рэкетиров, угрожавших покойной хозяйке, и уже наглядно вырисовывалась схема убийства, в которую совсем не вписывалась маленькая изящная женщина из Дома моделей. Фигура же Олега не всплывала вообще.

Но Катя об этом не знала. Нервно прикуривая сигарету, она кричала:

— Хватит тянуть кота за хвост. Ты можешь только хлопать языком! Если мы не уедем, нас рано или поздно заберут, понимаешь ты это или нет?

— Понимаю, — сдавленно отозвался Олег, — я сегодня встречаюсь с человеком, и мы все подробно обсудим. Горячку тоже пороть нельзя. Надо хорошо подготовиться.

8

Они сразу не понравились друг другу.

«Студент», — окрестил Олега Антипов.

«Кабан, самый настоящий кабан», — подумал Олег.

Антипову было лет двадцать семь. Коротко стриженный, весь округлый и покатый, он смотрел на Олега внимательными полуприкрытыми глазами. Олег начал разговор издалека, но Антипов, перехватывая инициативу, оборвал его.

— Давай ближе к делу. Кто ты такой, я знаю. Обо мне вы тоже, наверное, поинтересовались. Нечего время терять.

Выслушав Олега задумался. Костыль деликатно помалкивал.

— Тачка будет?

— Да.

— А оружие?

— Будет.

— Какое?

— Один или два пистолета.

— Есть или будут.

— Есть, — твердо сказал Олег.

— Покажи!

— Придет время, покажу, И не строй из себя бугра. Пока ты ко мне пришел, а не я.

Антипов усмехнулся. Прежде чем идти на встречу, он навел о Полякове кое-какие справки.

Олег не знал, что Антипов нуждается в нем не меньше, чем он сам. Отсидев четыре года от звонка до звонка (не вторая судимость как думал Костыль, а уже третья!), Антипов твердо решил, что в колонию он никогда не вернется. Заниматься своим прежним ремеслом, квартирными кражами он не хотел. Знал, что если пойдут в городе кражи, его потащат в уголовный розыск одним из первых. Ему необходимо было сменить вид деятельности и прежнее блатное окружение.

Старые приятели из Хамовки с их дурацкими татуировками и похвальбой, бессмысленным пьянством вызывали у него раздражение. Они отбывали срок за сроком, в перерывах проматывали то, что удавалось украсть, и, как правило, никто не выходил из этого круга.

Антипов был умнее и дальновиднее многих из них. Сейчас он хотел рискнуть один раз, и. взять хороший кусок и уйти на дно. Генка даже жалел, что не привык работать и никак не мог себя пересилить. После освобождения устроился в авторемонтный кооператив (ох, как не хотели его туда брать, а отказать побоялись!), но выдержал всего два дня. Диким и бессмысленным занятием казалось ему вставать каждое утро в семь часов и потом целый день таскать железки, орудовать ключами, молотком и вообще делать не то, что хочется.

Ребята в кооперативе заколачивали до двух тысяч в месяц, ему бы вполне хватило, но только не работа каждый день!

Антипов сразу понял, что Студент новичок в их делах, но это имело и свои положительные стороны — компания оставалась вне поля зрения уголовного розыска. Если будет машина и пара стволов, они втроем вполне могут провернуть выгодное дело.

Предложение потрясти жучка особого интереса у Генки не вызвало. Вряд ли удастся расколоть его на крупную сумму. Откупится, в лучшем случае, десятком тысяч, и больше с него не выбьешь — скажет, что и другим платит. Пойди проверь! Вариант с кооперативом показался ему куда более интересным. Он долго расспрашивал Костыля, но согласия участвовать в деле так и не дал.

— Я подумаю, — сказал Антипов, уходя.

— До завтра думай, — отрезал Олег, — больше времени нет.

Саня долго петлял по склону извилистой балки. Остановил «Яву» возле островка густо цветущей акации.

— Вот здесь. Дальше не проедешь.

Катя соскочила с заднего сиденья. Со школы не ездила на мотоциклах. Последние годы только в машинах. С любопытством огляделась вокруг. Майская влажная трава покрывала склоны балки. Кое-где виднелись желтые пятна уже отцветающих тюльпанов.

— Иди за мной, только осторожнее, ветки очень колючие.

Саня шел впереди, раздвигая локтями заросли. Шагов через двадцать кусты стали реже, и они выбрались на небольшую поляну.

— Вот здесь…

Катя не сразу разглядела дюралевые обломки, разбросанные в кустах.

— Он хотел посадить самолет, но перевернулся. А вообще, это редкий случай, обычно, когда самолеты падают, от них почти ничего не остается. Видимо бензин кончился, гореть нечему было.

Сам себе удивлялся Саня, что смог, почти не коверкая, выговорить такую длинную фразу. Больше всего боялся он сейчас оттолкнуть Катю своим проклятым языком, как это бывало уже не раз с другими женщинами. Да черт с ними, с другими! Такой как Катя не будет.

Измятый, расколотый поперек фюзеляж истребителя МИГ-3 наполовину врос в землю. Катя подошла поближе. Присмотревшись, разглядела через выбитые стекла кабины череп с темными провалами глазниц, остатки истлевшей кожаной куртки.

— Господи… И он все это время лежал здесь? Ни мать, ни родные не знали?

— Таких с войны много осталось.

— Может надо похоронить.

— Зарьггь, словно собачонку, и бугорок насыпать!

— Ну сообщим в военкомат, или исполком. Пусть как положено похоронят, памятник поставят.

— Кому это надо? — с ожесточением отозвался Саня. — Им до своих шкур забот хватает. Вот нужны им эти погибшие! Да и не найдут они без меня. Станут привязываться, зачем да почему, куда пистолет летчика подевался.

— А куда он действительно подевался?

Саня раздернул молнию на куртке, достал из кобуры под мышкой пистолет ТТ.

— Покажи, — Катя повертела его в руках. — А он заряжен?

— На все восемь.

Саня снова спрятал пистолет в кобуру.

— Ну что, пойдем?

Из сумки, пристегнутой к багажнику «Явы», он достал бутылку коньяка и пакет с яблоками.

— Давай по полстопки. Вроде как за упокой души этого летчика?

— Давай…

Принимая из рук Сани наполненный складной стаканчик подумала: «Только бы не привязывался. Вообразит, что я на все готова».

Но Саня снова вел себя вполне прилично, и после второй стопки Катя почувствовала, что ей здесь неплохо.

Уже смеркалось, и из низины потянуло холодом. Саня принес сухих веток и развел костер. О чем говорить дальше, он не знал.

— Ты книги любишь? — наконец спросил Саня.

Сразу же понял, что брякнул не то. Костер высвечивал Катино лицо. Она рассеянно смотрела куда-то в сторону, мимо Сани.

— Не люблю я книги, — отозвалась она, — мне сама жизнь нравится, а не сказки о ней. Чтобы красиво было. Ты на море когда-нибудь был?

— Нет.

— А я много раз. Там праздник, но он так быстро кончается. А то чем мы живем, это издевательство. Мама месяц не может получить сахару, позавчера в три часа ночи ходила занимать очередь. Я пошла утром ей помочь, что там творится. Озверевшие старухи в спущенных чулках орут, слюной брызгают. Ты знаешь, Саша, я бы уехала хоть завтра. В любую страну, хоть к африканцам!

Саня пожал плечами. Она первый раз назвала его по имени.

— Может быть, там лучше…

Проклятый язык опять не слушался, коверкая, сминая слова. Катя брезгливо сморщилась, или Сане только показалось.

— Подари мне этот пистолет, — неожиданно попросила она.

— Зачем тебе?

— За надом! От женихов отбиваться. Иногда поздно с работы возвращаешься, а на улицах такие рожи.

— Я могу тебя встречать.

— Спасибо. Так подаришь или нет?

— Конечно, подарю. Только не этот. Он слишком тяжелый. У меня есть браунинг. Небольшой такой, можно в сумочке носить.

В поселке, притормозив у ворот своего дома, Саня сбегал к тайнику и принес маленький тяжелый сверток.

— Осторожнее, он с полной обоймой. Показать как заряжается?

— Нет, нет, — торопливо замотала головой Катя, — я же не собираюсь из него стрелять.

На следующий день она передала пистолет Олегу. Тот долго щелкал затвором, целился в зеркало, потом спрятал браунинг в дипломат.

— Ты через недельку скажи своему Квазимодо, пусть подарит еще один пистолет.

— Я не буду больше просить. Да и не даст он.

— Даст, еще как даст. Скажи, что он тебе нравится, ты готова с ним встречаться, но твоя старая компания требует от тебя второй пистолет. Они преступники, плохие люди, но обещали оставить тебя в покое.

— Он не поверит, — покачала головой Катя, — хоть ты и называешь его Квазимодо, но на дурака он не похож.

— Когда мужик влюбляется, он сразу делается круглым дураком, а если верить тебе, то он влюбился по уши. Даже все свои сбережения на модные штаны ухлопал. Кстати, жениться он тебе не предлагал?

— Еще нет, — отрезала Катя.

Олег стал собираться. Он не сделал даже попытки обнять ее. Когда за ним захлопнулась дверь, Катя подумала, что не были вместе уже две недели.

Саня предложил ей сходить в кино, и она согласилась. Шел фильм «Унесенные ветром». В темноте, уже ближе к концу фильма, Саня нашел ее ладонь и осторожно пожал. Она ответила движением горячих пальцев, и Саня замер, не выпуская ладони.

Прощаясь у дверей квартиры, он поцеловал ее в щеку. Катя, неожиданно прижавшись к нему, шепнула:

— Приходи завтра часов семь. Может, куда-нибудь сходим.

9

На следующий день она пошла к институту встретить Олега. Она виновата сама, только и занималась последние дни, что психовала. Олегу с его самолюбием, конечно, до чертиков это надоело. Она позовет его к себе, и они побудут вдвоем. А вечером Катя скажет Лукашину о пистолете, если понадобится, разыграет спектакль, намекнет на будущие отношения. Пусть быстрее несет еще один пистолет, и на этом все с ним закончится.

Олег появился на ступеньках института вместе с какой-то девушкой. Катя отступила за афишную тумбу. Девушка смеялась и держала Олега под руку.

Она пошла следом, в десяти шагах за ними, не заботясь, что Олег может ее увидеть. Катя хотела получше разглядеть свою соперницу. Коричневая кожаная куртка, юбка-варенка, дорогая импортная сумка через плечо. И Катя одета не хуже. Правда, та моложе ее года на четыре. Конечно, они одного круга — и Олег и девушка. Обеспеченные родители, модные тряпки, за которые этой соплячке не приходилось расплачиваться собственным телом. Катю свел, сблизил с Олегом всего лишь случай, дурацкая затея убежать за границу. Да и то, если не лгать себе, она начала ему надоедать.

Решила, сейчас скажет Олегу что-нибудь едкое, засмеется и спокойно уйдет. Но было не до смеха. Она развернулась и зашагала в обратную сторону.

А в семь часов явился Саня Лукашин. Еще один кавалер! Катя, проплакавшая, пролежавшая полдня на диване, вышла с опухшими глазами и потеками туши на щеках. Хотела турнуть, послать куда подальше, но увидев букет ярко-красных тюльпанов и напряженное ожидание в его глазах, смягчилась.

— Проходи…

Пошла в ванную, привела себя в порядок, накрасилась, потом, усмехнувшись, принесла и надела купленный месяц назад за сумасшедшие деньги итальянский ансамбль: кружевные кремовые трусики и прозрачный бюстгальтер. Оглядела себя в зеркале. — Эх, дурак ты, Олежа, избаловали тебя бабы! Потом нарядилась в новое платье и вышла к Сане.

Накрывая на стол и рассматривая принесенный им коньяк, загадала, придет сегодня Олег или нет. Встряхнула черными, не в отца-мать кудрями — и хрен с ним! Тогда останется у ней сегодня Квазимодо. Впрочем на внешность он нормальный, Олег окрестил его из ревности. Когда уселись за маленький столик, Саня разлил коньяк. Помедлив, отставил рюмку.

— Катюша, это тебе.

Держал на протянутой ладони золотую монету на тонкой цепочке. Катя поднесла ее ближе к глазам. На одной стороне была выбита женская голова с распущенными волосами, на другой — латинские буквы. По ободку шла надпись: «Самой красивой женщине Кате-Катюше!».

Она положила монету на стол. Внимательно посмотрела на Саню.

— Ты меня покупаешь? Такая штука слишком дорого тянет. За нее надо будет расплачиваться.

В глазах ее играла усмешка. Перегнувшись через столик, она быстро поцеловала Саню в щеку.

— Спасибо.

— Я нашел эту монету в засыпанном блиндаже. Там, наверное, были офицеры. Вернее то, что от них осталось. Браунинг тоже там лежал.

— А вообще золото часто попадалось?

— Нет. Кольцо как-то раскопал, зубы золотые пару раз находил. Да я его особенно не искал. Просто дома тоскливо, а в степи как-то свободнее.

От выпитого коньяка Саня порозовел и говорил почти не заикаясь. Пытался даже рассказать анекдот. Катя курила, задумчиво стряхивая пепел, как будто что-то решая для себя. Налили снова и, подняв рюмку, поглядела Сане в глаза.

— Ты не будь только слишком робким, а?

— А я и не робкий, — помедлив, отозвался Саня, — если я сейчас к тебе полезу, может быть, ты и не оттолкнешь. У тебя что-то случилось, и ты готова меня приласкать. Но мне надо большего…

— Чего большего? Жениться, что ли?

— Может, и жениться.

— Я подумаю.

— Ты мне очень нравишься, Катька. Понимаешь… я…

Потянувшись через столик, она положила руки ему на плечи. Горячий Катин язычок скользнул, раздвигая зубы.

Когда Саня осторожно положил ее на тахту и стал раздевать, Катя усмехнувшись подумала: «Отдаюсь за деньги, или, вернее, за золото. Отрабатываю…»

Тело у Кати смутно белеет в полумраке комнаты. Она шлепает босыми ногами в ванную. И Саня — следом как притянутый магнитом. Катя любимая его женщина, смеясь, показывает ему, где встать, и направляет струю теплого душа на грудь, живот, ноги. Саня, шалея от ее обнаженного тела, которое принадлежит ему, гладит, прижимая к себе. Катя шепчет:

— Нет… вот сюда поцелуй… и сюда…

К Кате вместе с ним приходит настоящее возбуждение, и нет уже других мыслей. Выгибаясь, подставляла тело под поцелуи.

— Я хочу так…

Смеясь вырвалась из Саниных рук и потянула его за собой.

— Теперь по-другому. Пойдем снова в комнату.

Утром красилась у зеркала. Саня стоял сзади, потерся щекой.

— Катюшка, я тебя люблю. Выходи за меня замуж?

— Почему бы и нет. А где жить будем? Сюда хозяева через пару месяцев возвращаются. А к твоему дому подходить страшно, того и гляди в овраг сползет.

— Найдем.

Она подошла к шифоньеру и, сняв халат, стала переодеваться. Саня обнял ее, но Катя отстранилась.

— Пусти, я и так опаздываю.

— Катька, я ведь серьезно. Может выйдешь за меня замуж? И жилье я найду, и все у нас будет.

— Эх, Шурик ты, Шурик! Ты же меня совсем не знаешь. Может я от тебя убегу на второй день. Я женщина капризная.

— Не убежишь. Так как я тебя никто любить не сможет.

— Откуда ты про других-то знаешь?

— Знаю. Сегодня вечером увидимся?

— Не-а-а…

— Почему?

— Потому. Инвалидом меня хочешь сделать? Болит все от твоей любви.

— Ну просто так посидим.

— Позвони после обеда. Или лучше — завтра.

Саня пошел в прихожую. Катя продолжала возиться с юбкой. Он потоптался, хотел ее позвать, но раздумал.

— До свидания, Катя.

— Пока! — ответила она, не делая попытки проводить его.

Саня осторожно прикрыл за собой дверь. Он понял, что сегодняшняя ночь — каприз красивой женщины. Может быть даже плата за дорогой подарок. И не больше.

Он ей не позвонил. Ни в тот день, ни в следующий. Катя приехала к нему сама.

Светлая «Волга», переваливаясь на ухабах, подъехала к дому Лукашиных. Вышла Катя и постучала в калитку. Водитель, толстый кучерявый парень, с любопытством наблюдал за ней. Новая блестящая «Волга» и маленькая изящная Катя в кожаном, туго подпоясанном плаще и в узорных сапожках совсем не вязалась с грязной Хамовкой, завалившимся Саниным домом и помойкой — оврагом за ним.

— Поедем? — спросила Катя.

Саня молча кивнул, не спрашивая, куда и зачем. Пошел, переоделся и сел на заднее сиденье.

Когда в городе остановились возле ее дома, кучерявый водитель высунулся в окно. Ты же обещала…

— А пошел ты! Сначала ботинки почини. Саш, заплати ему десять рублей.

Катя показала кучерявому язык, потом неожиданно подмигнула и засмеялась. Надувшийся было водитель заулыбался во весь рот.

— Ну дает твоя подружка. Не соскучишься с ней!

10

Антипов долго рассматривал пистолет. Выщелкнул из магазина патроны, осмотрел капсюли. С оружием он обращаться умел. Потом к браунингу потянулся Костыль, тоже стал целиться и передергивать затвор.

— Калибр 7,65, семизарядный, — сказал Олег, — надежный пистолет.

— А как насчет второй пушки? — спросил Антипов.

— Будет. На этой неделе.

Получалось, что Антипов свое согласие давал. И вместе с согласием выдвигал себя в лидеры группы. Не обращая внимания на Олега, долго расспрашивал Клевцова о том, сколько человек работает в кооперативе, какая зарплата и кто обычно возит деньги. Кое-что Антипов записывал на клочках бумаги. И это отчетливо скользящее пренебрежение к авторитету Полякова, а особенно мятый клочок бумаги все сильнее раздражали Олега. Стратег выискался, еще карту чертить начнет!

Они сидели в комнате у Сереги. За стенкой о чем-то бубнила мать Костыля, распекая пьяненького мужа. Серега достал из-за шкафа начатую бутылку водки, принес из кухни тарелку с хлебом и сыром. Когда разбирали стопки, Олег невольно остановил взгляд на густо татуированных пальцах Антипова.

Генка перехватил взгляд Олега, усмехнулся и медленно выпил водку.

— По молодости. Как разбогатею — сразу сведу. Зато наука, которой нигде больше не постигнешь.

Олег смотрел почти с ненавистью. Господи, до чего я дошел! Жру водку из грязных стаканов вместе с уголовником. И эта морда меня еще учит жить. Врезать прямым в свиной пятак и смотреть, как он будет корчиться на полу.

Последнее время Олег с тревогой наблюдал в себе растущую нервозность, особенно под действием алкоголя. Несколько дней назад вернувшись от Кати, он устроил дома чуть ли не истерику, когда мать сделала ему в общем-то безобидное замечание. Потом ему было стыдно, мать он любил и был с ней предельно откровенен. Но даже она не догадывалась о замыслах сына уехать из страны. Впрочем, Олег знал, мать его не оставит и любыми путями будет с ним.

— Тебе не очень нравятся мои руки, — повертел растопыренными пальцами Антипов, — но я не Васька-Вор-Дубина, и ты не считай себя намного умнее, чем я, хотя, может, так оно и есть. Но все равно, ты во мне нуждаешься!

Они допили бутылку, и Серега достал вторую. Алкоголь почти не действовал на Антипова, только еще больше побагровело его кирпичное широкое лицо.

— Вы беретесь за мокрое дело, а многого не знаете.

— Никакого мокрого дела не будет, — отрезал Олег, — если ты собираешься кого-то убивать, то пошел к черту! Нам не по пути.

— Ух ты, ух ты! — погрозил ему Генка. — А зачем тогда стволы готовишь? Ты, как мендочка, хочешь и на хрен не сесть, и рыбку съесть. Не выйдет! Идем на такое дело, где все что угодно может получиться. Ладно, хватит попусту языками молотить. С завтрашнего дня начинаем подготовку. Зарплата в кооперативе двадцать пятого мая, значит нам остается одиннадцать дней. Если не успеем — ждать еще месяц. Насчет дележки. Сразу раскидываем монеты на три часта и друг друга не знаем.

— На четыре, — сказал Олег.

— Это кто к нам примазывается?

— Его сестра входит в долю. — Олег кивнул в сторону Костыля. — Пушки достает она.

— Почему тогда не пять? Или сразу на десять? Мы так не договаривались.

— Мы никак не договаривались. Катя все время с нами, и ей тоже положена доля.

Антипов промолчал. Пока Костыль снова наполнял стопки, он что-то обдумывал, глядя сквозь Олега и Серегу.

— Бери, что ли, — сказал Костыль.

— Что ли беру, — отозвался Антипов, — ладно, пусть будет на четверых.

Ему слишком нужны были деньги. Приятель, с кем оттрубили вместе почта три года на строгом режиме, звал к себе в Бишкек, где давно уже занимался перевозкой анаши и опиума-сырца. Доходы, по его рассказам, выходили огромные. Антипов ему верил, потому что даже в зоне был он всегда при деньгах, а передачки получал с воли едва ли не самые богатые. Приглашая к себе в Киргизию, приятель ставил условие — нужна машина или, по крайней мере, деньги на нее.

Антипов уже прикинул, чего стоят его новые компаньоны. И фарцовщик Серега Клевцов, которого он знал с детства, и Олег, накачанный, уверенный в себе красавчик из маминых сынков. Генка не мог только понять, зачем они взялись за дело, которое пахло вышкой. Костыль имел кусок с маслом на торговле шмотками. Олег — мамкин сын, тоже живет неплохо. Зря они полезли в это предприятие. Студент хоть и петушится, играя в супермена, но ни черта ведь он в жизни не видел. Чтобы браться за такие дела, надо пробыть, выжить в волчьем кругу сотни и сотни дней. Пройти путь от мелкой шавки, которую в первый раз в камеру, на потеху одуревшей от безделья ораве, до вора, с которым считаются и кого уважают. Сынок думает, что везде пробьет себе дорогу своими дутыми бицепсами. А чего стоят бесконечные ночи в зоне, когда ты и в авторитете и при друзьях, а впереди этих ночей — годы и годы. И после всего, тебе, единственному соображающему в этих делах человеку, швыряют, как обглоданную кость, аж четвертую часть добычи. На, жри!

Антипов шагал размашисто и даже улыбался. Ничего, еще не вечер!

Поел едущие дни были целиком заполнены подготовкой. Катя все тянула со вторым пистолетом, зато вовсю развернулся Антипов. За несколько дней он собрал необходимую информацию и составил план захвата денег. Несмотря на неприязнь к нему, Олег был вынужден соглашаться. Генка, напирая, не уступал даже в мелочах.

Водитель разъездного кооперативного «Жигуленка» особых опасений не вызывал. Пятидесятилетий мужик, хоть и здоровенный на вид, уже порядком растолстевший, да, к тому же, с больным сердцем, вряд ли кинется — насмерть защищать общественные деньги. Кроме водителя в банк ездит главбух, парень лет двадцати семи, особенного из себя ничего не представляет, но, говорят, имеет при себе газовый пистолет. Хуже, если бухгалтера повезет сам председатель Валентин Бахтин. Тот из бывших боксеров, мужик резкий, челюсть свернет, не раздумывая.

— В любом случае, — сказал Антипов, — ни боксера, ни главбуха близко к себе не подпускать. Держать под прицелом на расстоянии. Впрочем, если будет председатель, то я его беру на себя. Надо же честно свои двадцать пять процентов отработать. Или ты, Студент, возьмешься.

По имени он никогда Полякова не называл. И это тоже было частью его отношения к Олегу. Он дразнил, опасно играя с самолюбивым мальчиком, и тот в ответ показывал зубы, но не срывался, чего так желал Антипов. По крайней мере, тогда они сразу бы выяснили отношения и разобрались, кто из них круче. Генка дважды резанный, не раз жестоко битый, а чаще бив-шый других, не боялся Олега, хотя чутье ему подсказывало не слишком лезть на рожон. Студент парень не из простых.

Пожалуй, единственный из компании, Антипов уже понял всю серьезность предстоящего дела, которое вряд ли обойдется без стрельбы. И это его не пугало, потому что имелась цель, к которой он шел, не оглядываясь по сторонам.

В мутной и долгой жизни двадцативосьмилетного Генки Антипова уже были два убийства, не раскрытые милицией и, как казалось ему, утонувшие в прошлом. Первый раз, еще по малолетке, ударил ножом в соседнем районе какого-то парня, и тот умер. И после, спустя годы, перед третьей отсидкой, он ночью сбросил с поезда пьяного попутчика из спекулянтов, который много болтал и вез с собой чемоданы с барахлом.

Оба убийства прошли эпизодами, не оставив переживаний и страха. Его не нашли тогда, и если дойдет дело до убийства сейчас, то он снова ускользнет в сторону. Главное, получить деньги, а там в Киргизии — кто его будет искать?

— Ладно, Студент, не будем ссориться, — миролюбиво сказал Антипов, — в одну петлю головы толкаем.

На этом разговор и закончился. Антипов надел свою лопнувшую под мышками варенку и ушел.

Вечером Олегу позвонила Катя.

— Спустись к подъезду.

— Может ты поднимешься? Кофе попьем.

— Нет, спустись сам.

Когда Олег вышел на улицу, Катя стояла возле будки телефона-автомата вместе с каким-то парнем. Парень остался у будки, а Катя пошла навстречу. Молча сунула перевязанный шпагатом тяжелый газетный сверток и зашагала прочь. Парень, неприязненно оглядев Олега, двинулся следом за ней.

11

В тот день Катя приехала в Хамовку не из-за пистолета, о котором постоянно напоминал Олег. Она безошибочным чутьем поняла, что Саня Лукашин влюбился в нее по-настоящему.

Еще три-четыре дня назад она не воспринимала его, как и не слишком задумывалась о своей будущей жизни.

Эти дни, когда они были вместе, что-то перевернули в ней. Может, это и есть ее единственный шанс нормально устроиться в жизни? Катя долго берегла себя.

При всей ее внешней раскованности и обилии поклонников она начала жить позже большинства своих подруг, хотя многие ей не верили. Она всегда модно и дорого одевалась, любила компании, но умела вовремя остановиться.

В училище она неожиданно предпочла своим ровесникам красивого и задумчивого преподавателя на 11 лет старше Кати. Преподавателя не понимала жена, которая за очередями и бытовыми неурядицами не видела в нем большого и талантливого мастера, мучительно ищущего свой путь. Они встречались на квартире у приятеля. Музыкант приносил вино, иногда несколько гвоздик и рассказывал об учебе в Москве и поездке в Австрию («Ты не видела Вены. Мне кажется, я прожил там всю жизнь!»). В перерывах они занимались любовью. Музыкант называл Катю кошкой. «Моя любимая кошка», — говорил он и снова начинал рассказывать про Вену или Москву.

Связь продолжалась почти год, хотя их отношения стали надоедать Кате раньше. Он оказался не таким загадочным и интересным, как вначале думала Катя. Надоели его бедность, жалобы на всеобщую несправедливость. А самое главное, ей юной, начинающей жить женщине, требовался человек, который бы ею восхищался и отдавал себя. Музыкант был слишком занят собой, своим нераскрывшимся талантом, а в коште оказался трусом. После многих обещаний так и не решился идти к директору, просить, чтобы Катю не отправляли после училища отрабатывать три года в деревне.

Она пробыла в селе несколько месяцев. Выросшая в Хамовке с ее матерщиной и грязью, Катя после переезда семьи и учебы в училище удивительно быстро от этого отвыкла.

Беспросветность глухой степной деревушки ее потрясла, напомнив далеко не лучшие картины детства.

По ночам в общежитие, где она жила с другими приезжими девушками, ломились пьяные шофера. Когда их не пускали, смачно обсуждали под окнами, что бы они делали, если бы дорвались до городских.

К Кате приставали меньше. Ребят попроще отпугивала ее надменность. Красивая, вызывающе модно одетая, маленькая женщина знала себе цену. Зато не давало проходу местное начальство. Лезли наперебой отвезти, подвезти, предлагали бесплатно кур и намекали на любовь. Не выдержав нетопленного общежития (попробуй подмойся в ноябре раз да другой водой из колодца), загаженной уборной во дворе и бедлама по ночам, уступила директору совхоза. Тот мгновенно выделил ей полкотгеджа, куда помещали высокое руководство из области, и стал возить в райцентр и по соседним совхозам — хвалиться красивой любовницей.

И этой жизни долго не выдержала. Потому что узнала вскоре об их отношениях директорская жена и пошли угрозы с воплями и матом, опять напоминая родную Хамовку. Уехала. Директор чуть не плакал, сам за рулем «УАЗика» отвез ее в город вместе с мешками картошки и замороженной бараньей тушей — ничего для Катюши не жалко!

В городе сменила одну за другой несколько работ. Везде было одно и то же — лезли начальники и мало платили. Тогда она и махнула в Москву. А после полугола жизни у Нины Тимофеевны вернулась домой совсем другая Катя. Теперь уже ни на день не забывала, что была шлюхой, и от этих воспоминаний почти с ненавистью смотрела на мужиков, пытавшихся с ней заигрывать.

Устроилась в Дом моделей. Подрабатывала, продавая принесенное братом шмугье. Серега ее любил и жалел больше матери — говорят, такая дружба только между близнецами бывает. Впрочем, матери было не до них. Насмерть скандалила и дралась с отцом. Похмелившись звали соседей и праздновали мировую. Это в свободное время, а все остальное — отупляющая тяжелая работа на допотопном кирпичном заводе, две зарплаты — два аванса, которых едва хватало и на еду и на сахар для самогона.

Возвращаясь в маленькую свою комнату рядом с туалетом, где день и ночь урчала в унитазе вода, с тоской думала — неужели так будет всю жизнь? Сколько раз пыталась вырваться из этого серого круга, и как щепку, отшвыривало назад. Снималась в качестве обнаженной модели для полулегального столичного журнала. Приезжие фотографы, облизываясь звали к себе в гостиницу, вовсю нахваливали: «Наша крошка Бриджит, ах какие ножки, какая попа!» — и обещали пристроить в зарубежную рекламу.

От съемок все собиралась отказаться, но на что жить? Торгашка из нее хреновая — Сереге от Кати больше убытков, чем прибыли. Олежа, тот до бытовых мелочей не опускался. Его не интересовало, сколько стоят на рынке яблоки и шампанское, — покупала Катя, хотела, чтобы у них все было красиво.

Олежа, любовь ее первая! Пусть в двадцать три, с опозданием, как многое в ее жизни, но такая, что пяти минут не могла прождать, когда он опаздывал. Прежнего своего любовника сразу бросила, хотя был, он из богатеньких и Катю поддерживал неплохо.

Как во сне, первые недели с Олегом. Квартиру сама нашла, выложила за полгода вперед почти все свои сбережения. Ездили осенью на море. Бархатным сочинским октябрем гуляли по опустевшим пляжам, пили вино из бочки у пузатых грузин, которые таращили глаза на Катю,

Однажды он сказал, что собирается уехать из страны; и Катя, не раздумывая, заявила, что будет везде с ним вместе.

Потом у Олега появилась новая девочка, еще одна… Катя догадывалась, да и он не слишком скрывал, считая это мелочью. И в тот раз, когда она встречала Олега возле института, он знал, что Катя может здесь появиться, и все равно пошел с новой девчонкой.

Господи, почему она такая невезучая! Или, может, потому что летит всю жизнь как мотылек на огонь, ищет, где ярко и красиво! Ну и в результате? Двадцать три года, два аборта, полсотни случайных мужиков. Имеется еще кожаный плащ, чемодан модных шмоток и обещания Олега увести ее за границу.

Она отнеслась к словам Сани Лукашина куда серьезнее, чем он предполагал. Она бы не приехала к нему домой, если бы ей хоть раз позвонил Олег. Зато прибегал озабоченный Серега и напоминал про второй пистолет. На вопрос, где Олег, пожимал плечами — очень занят, ведь серьезное дело задумали.

— Может, не надо? — сказала Катя, пока брат торопливо хлебал суп в ее кухне.

— Как не надо? — удивился Серега. — Все закручено. Тряхнем кооператоров, только пыль пойдет. Думаешь, они побегут жаловаться в милицию? Даже если и побегут, искать все равно никто не будет.

— Будут, Сережа. Особенно, если вы начнете стрельбу.

— Пусть ищут. Через месяц нас здесь не будет. — Поглядел на сумрачное лицо сестры и скорчил гримасу. — Давай не будем, Катя. Все уже решено.

— Вы зря связались с Антиповым, — сказала Катя, — от этого скота можно ожидать чего угодно.

— Без него не обойтись. А надуть нас не посмеет. Олежа парень крутой, сама знаешь, может ненароком и пришибить. Антип его боится.

— Вы все как дети. Затеяли игру в разбойников.

— Ты что, раздумала?

Катя не ответила.

Когда состоялся этот разговор, Саня Лукашин третий день жил у нее, и Катя уже по-другому смотрела на свое будущее. Она вдруг поняла, что ей не надо уезжать с Олегом. Там лучше не будет. Если подвернется что-нибудь выгодное, Олег ее бросит. Он не решается ехать в одиночку, ему надо, чтобы рядом кто-то был, а когда он встанет на ноги…

Но совместная жизнь с Саней Лукашиным тоже высвечивала не слишком радужные перспективы. Кроме комнаты в развалившейся хибаре да может двух-трех тысяч на книжке, у него за душой ничего нет. Господи, ну и ладно! Душа хоть, по крайней мере, имеется. Значит, будут начинать все заново, и лучше в каком-то другом месте. Можно поехать к тетке в Краснодарский край. Та ее любит и в каждом письме приглашает к себе.

В детстве Катя часто ездила к ней на летние каникулы. Запомнилась крупная желтая черешня в заброшенном теткином саду и море, до которого было всего полчаса езды на автобусе. Привыкшая не откладывать свои решения, она написала тетке письмо с просьбой узнать, нужны ли в поселке слесаря и как насчет жилья. Хотела отправить почтой, но передумала. Сделала в конце письма приписку, что передает письмо с человеком, за которого собирается выйти замуж, что собирается переехать жить в их края.

— Ты на мне жениться не передумал? — спросила она Саню.

Тот перекатился с живота на спину и обнял полураздетую Катю, заклеивающую конверт.

— Хоть сейчас и до завтрашнего утра! А после дежурства снова.

— Дежурства не будет. Завтра идем подавать заявление, потом рассчитаешься со своей конторой и собирайся в Краснодар…

Саня слушал ее не перебивая.

— Ну что, согласен?

— Конечно. Только с работы могут не рассчитать.

— Еще как рассчитают! Покажешь им корешок из загса, скажешь, что ребенок на подходе, уезжаешь к жене. Деньги на дорогу есть?

— Есть.

— И еще вопрос. Мне нужен второй пистолет.

Она ждала, что Саня спросит зачем. Но он не спросил, внимательно глядя ей в глаза, и Катя сбилась с прежнего решительного тона.

— Понимаешь, я ведь не ангел. У меня были знакомые, — она покусала губу, — ну, которые занимались всякими делами.

— Браунинг ты отдала им…

— Да. У меня есть перед ними обязательства, и я должна их выполнить.

— А потом?

— Потом я буду свободна.

— Они тебя обманут. Давай я сам с ними поговорю.

— Ты все испортишь.

— А если они из этих пистолетов кого-нибудь убьют? Тогда нам обоим тюрьма. Ну ладно, за себя я не боюсь, а если тебя упрячут лет на пять?

— У меня нет другого выхода. Так ты принесешь или нет?

12

Документы на всех троих наконец были собраны, и Олег отнес их в туристское бюро. Человек, к которому он обратился, был знакомым матери Олега и разговаривал с ним весьма любезно. Но, прощаясь, Олег тем не менее осторожно положил под документы несколько сторублевых бумажек.

— Вдруг какие-то непредвиденные расходы, — Олег улыбнулся, — сейчас такое время.

Он был прав. В тот год в разваливающейся на части огромной стране взятки брали все, кто мог.

В последующие четыре дня они полностью завершили подготовку. Было решено дождаться у Сбербанка, пока кооператоры получат деньги, потом обогнать их и, перекрыв дорогу, заставить остановиться. Чтобы никто не мешал, Олег должен был воткнуть знак о ремонте дороги.

Схема получалось довольно примитивная, словно списанная с дешевого детектива, но Антипов считал, что мудрить и не надо. Главное — всем четко выполнять свои обязанности. Он купил где-то полсотни патронов к нагану, и они испытали его в овраге за поселком.

Наган действовал безотказно. Генка и Серега с двадцати шагов понаделали дырок в старом ведре. Олег стрелять отказался. К браунингу имелась лишь одна обойма, но хорошо смазанный пистолет с блестящими желтыми патронами выглядел довольно надежно. Да и не мог Лукашин для защиты своей любимой подруги подсунуть какую-нибудь ерунду.

В последнюю ночь Генка с Серегой крепко выпили и заснули прямо на полу летней кухни во дворе антиповского дома. Серега спьяну наболтал много лишнего, звал Генку вместе с ними за границу. Тот смеялся, а потом они вместе что-то пытались петь и клялись в верности друг другу.

Утром Антипов встал первым и вылил в помойное ведро остатки водки. Побрился и, заталкивая в кобуру под мышкой наган, подмигнул приятелю.

— Похмелимся вечером. Если доживем…

Серега вымученно улыбнулся в ответ. После вчерашнего он плохо соображал, хотел, чтобы все кончилось побыстрее.

— Вот они, — показал пальцем Костыль, — «Москвич» с их номерами. А это Валентин Бахтин, про которого я тебе говорил.

Олег увидел, как из «Москвича» вылез здоровенный дядька в распахнутой джинсовой куртке, и, загребая ногами, вперевалочку пошел к дверям Сбербанка.

— Из моряков, что ли, — пробурчал Антипов, — идет, как подметает.

— Не знаю, — шепотом отозвался Костыль, — но, говорят, кулаком замертво с ног валит.

— Ну да мы это еще посмотрим…

Водителя через стекло было видно плохо. Угадывалось, что по габаритам он мало уступает Валентину. Костыль явно нервничая и говорил без умолку, рассказывая какую-то ерунду. Антипов спокойно курил, не забывая стряхивать пепел в открытое окно,

— Перегони машину на другое место, — негромко^ сказал он Олегу, — вон через площадь. А то мы уже здесь примелькались.

Костыль, утомленный ожиданием, съежился и умолк. Антипов, кажется, впервые обратил на него внимание. Пообещал:

— Струсишь, здесь же придушу.

— А иди ты! — огрызнулся Серега.

Валентин показался снова в дверях банка часа через полтора. Взмыленный от напряжения, Олег резко нажал на газ. Осаживая себя, притормозил и повел машину более спокойно, набирая скорость, чтобы «Москвич» их не обогнал. На повороте к строительному участку остановился. Антипов и Серега выскочили и побежали к тому месту, где накануне были заготовлены трубы и бревна.

Показался «Москвич». Олег дождался, когда он проедет, и воткнул на обочине знак «проезд запрещен» с жестяной табличкой «идет ремонт». Снова, включил зажигание. Там, в двухстах шагах впереди, возле сброшенной поперек трубы, притормаживал «Москвич».

Антипов и Клевцов, изображая ремонтных рабочих шли навстречу «Москвичу» с бревном на плечах. Оба уже были в платках, прикрывающих лица до самых глаз.

«Москвич» остановился. Валентин Бахтин открыл дверцу и вышел наружу. Антипов и Серега одновременно бросили бревно и кинулись к машине, оба держали в руках оружие.

Бахтин, видимо, понял, что их машина развернуться не успеет. Сдернув с сиденья коричневый портфель, он побежал вдоль дороги. Антипов что-то кричал, догоняя его, потом выдернул из-за пояса монтировку и замахнулся. Бахтин, схватившись ладонью за затылок, тяжело всем телом ударился об асфальт, и перевернулся, попытался встать и вдруг пронзительно крикнул. Олег остановил машину, стиснув руль. Он видел, как бьется в агонии тело Бахтина и Антипов пытается вырвать намертво зажатый портфель. Он его, кажется, убил. Зачем? Олег едва сдержался, чтобы не развернуть машину прочь с этого места. Опять труп, и при чем здесь он? Он ничего не имеет общего с этими людьми!

Костыль, бестолково тыкая браунингом в окно, повторял:

— Выходи! Слышишь!

Водитель, мужик лет пятидесяти, газовал, пытаясь перескочить через трубу, потом распахнул дверь и вывалился под ноги Клевцову. Схватив Серегу за ноги, дернул, опрокинул на себя. Толстые пальцы сдавили глотку. Серега хрипел, выкатив глаза. Почти теряя сознание, вспомнил про пистолет и с усилием потянул спуск. Хлопнуло где-то внизу у живота. Водитель, подминая его, продолжал душить. Костыль выстрелил снова, и мужик, ахнув, разжал пальцы. Серега вскочил на ноги.

— Добивай, он тебя опознает! — кричал, размахивая сумкой, Антипов.

Платок развязался. Толстый водитель наверное узнал Серегу. Зажимая ладонями живот, он смотрел на Клевцова глазами обреченного животного, боясь даже на долю секунды отвести в сторону взгляд. Кажется, водителя звали Николай, и он как-то раз подвозил Серегу на работу.

— Не надо парень. Я…

— Быстрее, чего телишься!

Клевцов, отвернувшись выстрелил три раза подряд. Маленькие желтые гильзы, звеня отскакивали от асфальта. Он побежал к машине. Антипов склонился над водителем. Кровь толчками выбивалась из-под ворота рубашки, ее было очень много. Не испытывая жалости к хрипевшему у его ног человеку, Антипов подумал, что не надо ему вмешиваться. Пусть этот жмур будет целиком на Клевцове.

Теперь что-то кричал Олег, торопя его. Ничего, подождешь! Ну все, можно идти. Этого дядьку уже никто не оживит.

Деньги привезли на квартиру к Кате. Дома ее не было, дверь открывал своим ключом Серега. Он долго не мог попасть в замочную скважину, пока ключи не отобрал Антипов.

— Не трясись, дело сделано!

Портфель вытряхнули на стол, и Антипов пересчитал пачки. Денег было много, но гораздо меньше той суммы, которую они ожидали.

Через час пришел Олег, ставивший машину в гараж. На Клевцова было жутко смотреть. Бледный, с остановившимся взглядом, он сидел на стуле, что-то бормоча под нос.

— Напился?

— Да нет, я ему всего полстакана плеснул, — отозвался Антипов, — перепугался очень. Впечатлительный…

Олег чувствовал себя не лучше. Зачем он связался с этим уголовником? Еще два трупа и шум на весь город. Наверное, милиция уже вовсю ищет свидетелей. А вдруг их кто-нибудь видел?

— Сколько взяли?

— Вдвое меньше, чем этот хрен обещал, — Антипов кивнул на Серегу. — Девяносто две тысячи.

— Ладно. Сейчас раскидываем деньги и по норам.

Быстро прикинул их долю. Двадцать три тысячи на каждого, это будет шестьдесят девять. Пятнадцать надо везти отдавать за путевки, остальные срочно менять на валюту. Подошел и потряс за плечо Серегу.

— Успокойся, все будет нормально.

Тот в ответ всхлипнул.

— Посадят нас всех… или расстреляют…

Антипов подал ему полстакана водки.

— Не расклеивайся, назад ходу нет. А деньги сейчас делить не будем. Пусть полежат недельку, пока все успокоится.

— Это еще зачем? — вскинулся Олег. Антипову он не верил.

— Только не воображай, что я собираюсь их утащить. Час назад тюкнул бы в подъезде Костыля по башке и поминай как звали. — Он подошел к Олегу и протянул стакан с водкой. — Давай за удачу!

Сегодня Антипов вел себя по-другому. Наверное, на него тоже подействовало случившееся. Он как заботливая мамаша обхаживал одуревшего от страха Сергея и Олегу стал объяснять причины, почему надо оставить деньги здесь, совсем другим тоном, без обычного вызова.

— Деньги будут уликой против любого из нас. Единственной уликой! Даже если кого-то задержат, без денег и стволов они ничего не докажут. Квартира пока не засвечена, а портфель и пушки я закопаю. Шумиха будет длиться неделю, от силы две. Потом на ментов навалятся другие дела и станет не до нас. Ты на Серегу погляди — он сейчас с перепугу что угодно натворить может. Самое главное, надо всем успокоиться и отлежаться с неделю на дне.

— Мне нужны деньги завтра, — перебил его Олег, двенадцать тысяч.

— Для чего?

— Какое твое дело?

— Э-э нет! Мы сейчас завязаны одной веревочкой и должны все знать друг о друге.

— Нам надо выкупить путевки. Через пару недель нас с Костылем здесь уже не будет.

— В круиз, что ли собрались?

— Так как насчет двенадцати тысяч?

— Бери, если очень надо. Только мелкими купюрами. И сорви банковскую упаковку. А лучше всего, пока не трогай. Займи у кого-нибудь.

Олег подумал, что Антипов прав. Нельзя, чтобы эти деньги всплывали именно сейчас, когда поднимется такой шум. Черт его знает, по каким признакам милиция может опознать купюры. А двенадцать тысяч они наберут и так. Можно продать японские кассетники, которые имеются у него и Костыля. Это уже тысяч пять. Затем — коллекция марок Олега. Ее начинал собирать еще отец. Тысячи на полторы она потянет. Впрочем марки лучше взять туда, а продать кое-что из зимних вещей. Зиму они будут встречать где-нибудь в Югославии или здесь в тюрьме. В любом случае дубленки и шапки им не понадобятся. И сделать это необходимо в ближайшие дни.!

— Ладно сказал Олег, — полторы недельки деньги будут лежать здесь. Но только ночевать я буду в этой квартире. Если захочешь, ты можешь убедиться, что деньги в сохранности.

— Согласен.

Они долго сидели. Первым уходить никто не хотел. Деньги сложили в целлофановый пакет и затолкали под разный хлам в кладовке. Портфель разрезали на куски — по пути домой Антипов их где-нибудь закопает.

Водка кончилась. Допили и остатки коньяка, которые Серега нашел в шкафу у Кати. Наконец Генка поднялся.

— Ты тоже собирайся, — кивнул он Клевцову, — не известно, до чего вы тут дошепчетесь.

Часа в четыре пришла Катя. Увидев Олега, который не появлялся в квартире больше недели, удивленно покачала головой и взяв халат, пошла в ванную переодеваться. Дверь она не закрыла, и Олег сунулся следом. Возбужденный, не находя себе места, он захотел Катю прямо сейчас. Она шлепнула его по протянутой руке. Ему показалось, что Катя играет, деланно сопротивляясь. Он потянулся расстегивать лифчик, но женщина с неожиданной злостью оттолкнула его.

— Пошел вон!

— Мы взяли девяносто тысяч, — сказал Олег, — когда Катя, переодевшись, вышла из ванной. — Эти деньги трогать пока не будем, а загоним кое-что из вещей и выкупим путевки.

Катя гремела на кухне чайником.

— Ты на меня за что-то сердишься?

— Нет.

— Поговори на работе со своими девками, они у тебя богатые, может, кто-нибудь купит дубленку и магнитофон?

— Поговорю.

Катя насыпала в чашку растворимого кофе и стала наливать кипяток, Олегу она не предлагала.

— Слушай, я перед тобой на задних лапках прыгать не буду. Что случилось?

— Ты зря пришел сюда, Олежа.

— Как все это понимать? Ты раздумала с нами ехать?

— Раздумала, — она поднялась, достала из шкафа еще одну чашку и поставила перед Олегом, — ты знаешь, я много чего поняла за последние дни.

— Например?

— Например то, что мне не надо ехать с вами. Вы мужики, и вы там устроитесь. А я? Специальности настоящей у меня нет, в манекенщицы пойти — роста не хватает. Одна дорога — в проститутки.

— Перестань, Катя, — поморщился Олег, — ты как учебник про язвы капитализма пересказываешь. Не пропадем! Машины, на худой конец, мыть будем, в мусорщики пойдем. Вы с Серегой язык изучать будете, а потом что-нибудь придумаем.

— Олежа, ты меня все равно бросишь. Ты ведь никогда ко мне всерьез не относился. Даже со своими новыми подружками по улице открыто ходишь. Кто я такая, чтобы тебя ревновать? Начинаю о чем-нибудь разговор, ты смеешься, как над дурой. Еще бы ты студент, иностранные языки знаешь, папа-мама у тебя богатенькие, а я так, шлюшка!

— Ты знаешь, что сегодня Сергей и Антип убили двоих?

— Господи, я слышала разговор в троллейбусе, но не поняла. Зачем они это сделали?

— Так получилось. Нам всем надо отсюда уезжать. Рано или поздно нас найдут.

Катя подошла к окну. Во дворе возились в песочнице малыши, у подъезда сидели бабки, мимо которых, как сквозь строй, каждый день проходила Катя. Бабки ее не любили за слишком дорогие, по их мнению, наряды и высокомерие. С каким удовольствием они будут наблюдать, как ее поведут милиционеры. Она почти физически ощутила тесное душное пространство камеры, зарешеченные окна и годы, которые будут длиться бесконечно.

— Олег, я уеду с Саней. Куда-нибудь далеко, где нас никто не найдет.

— Может и не найдут, — пожал плечами Олег, — только тебе легче не будет. Ты за него замуж собралась, так я слышал?

— Да. Ты ведь никогда не предлагал.

— Ну и как ты представляешь вашу совместную жизнь? Он старший моторист насосной станции, ты подрабатываешь музыкантшей в детском саду, занимаете самую большую комнату в его халупе и копите деньги на цветной телевизор! Или вы по зову сердца уедете в колхоз. Он тракторист, ты — доярка! Красота! Заведете свиней. Правда, возиться в дерьме поскучнее, да и не так прибыльно, как сниматься для эротических журналов.

— Заткнись! — выкрикнула Катя, — У меня нет отца управляющего трестом и мамы зав. кафедрой, поэтому и зарабатываю, как могу. Кстати развлекаться на эти деньги ты не брезговал.

Олегу показалось, что она сейчас заплачет. Лицо маленькой женщины пошло красными пятнами. Он подошел к ней, с силой обнял, начал гладить по голове.

— Прости, я ведь не обидеть тебя хотел, а разозлить. Твой Сашка Лукашин тащит тебя в свою жизнь: серую, нищую, без всякого просвета. Ты привыкла курить американские сигареты и пользоваться духами, которые тянут как раз на его месячную зарплату. Каждое лето ты ездишь на юг, и не куда-нибудь, а в Сочи или Гагры. Ах, море в Гаграх! Рестораны, поклонники… Думаешь, это тоже будет продолжаться?

Олег вслух сказал то, о чем не хотела думать Катя. Как они будут жить с Саней? На журналах и в Доме моделей она зарабатывает полторы тысячи в месяц, еще сколько-то получает с перепродажи тряпок, которые приносит брат. Двух-трех тысяч ей в обрез хватает на себя. Саня на своей насосной не получает и четверти от этой суммы. Конечно, он будет искать другую работу, но так или иначе ей придется ломать почти все привычки своей прежней жизни. Но ведь не сможет она этого сделать, нет!

Олег сказал, что ему придется ночевать у нее — охранять деньги. Катя постелила ему на кухне, зная, что ночью он все рано придет к ней.

Ночью он пришел, и Катя его не оттолкнула. Он оставался первым мужчиной, кем по-настоящему увлеклась Катя. Может, и любила. И страсти в этой ночи было не меньше, чем в их первые встречи. Она забыла про Саню.

А утром она сказала Олегу:

— Больше не приходи. Днем пусть сторожит Сергей, а ночевать здесь будет Лукашин.

Олег пытался что-то говорить, но она отрицательно замотала головой и, не дожидаясь его, выбежала из квартиры.

13

Вечером приехал Саня. Привез мешочек орехов от тетки и еще каких-то ранних фруктов. Рассказал, что приняли его хорошо. С жильем в станице туго, но тетка предлагает первое время пожить у нее во флигеле. Слесаря нужны кругом, а через год-два, как присмотрятся, можно получить ссуду на дом. Мать не против, только просит, чтобы сыграли свадьбу. Собирается с кем-то из родни идти свататься к родителям Кати. Чтобы было все, как у людей. Уже договорилась купить у соседей полсвиньи.

— Какая свадьба! — закричала Катя. — Нам надо как можно быстрее отсюда исчезнуть.

Господи, у них действительно совсем разная жизнь.

И она ничего не может ему рассказать. Он еще думает о свадьбе, собирается покупать какую-то дурацкую свинью. В любой момент их всех могут забрать. И ничего не подозревающий Саня с его бесхитростными лупастыми глазами тоже окажется в тюрьме.

— Саня, милый ты мой, я тебя очень прошу, давай уедем как можно быстрее. Не надо никаких смотрин и свадьбы тоже!

— Ну, успокойся, Катюша, — он гладил ее теми же движениями, что и вчера Олег. — Уедем, конечно, уедем.

— Мы и вправду умрем в один день? — спрашивала ночью Катя. — Ты будешь последним в моей жизни.

— Мне без тебя не жить…

Катя прижималась к нему, и Саня целовал ее плечи.

И все равно она не верила ни его ни своим словам.

Эта неделя тянулась для каждого из них бесконечно долго.

Катя рассчиталась с работы. Помог зам. директора, с которым у нее когда-то был небольшой роман.

— Может, еще вернешься к нам, мисс Дюймовочка? — помаргивал он темными маслянистыми глазами.

Зам. директора был красивый и обходительный мужчина. В том далеком «когда-то» он нравился Кате.

— Нет, не вернусь. Обходитесь без меня со своими дылдами.

Катя засмеялась. Первый раз за последние дни. Скоро она отсюда уедет, и все останется в прошлом. Она не хотела ничьей смерти, хотя тоже виновата. Но только не тюрьма…

Вечером был разговор с Саней. Он услышал про нападение. Спросил, внимательно глядя на Катю:

— Там не из нашего пистолета кооператора убили?

Ответила, не отводя глаз. Господи, как она научилась лгать!

— Что ты! Те люди отсюда уже уехали. Да и незачем им кого-то убивать — они торгаши, на спекуляции деньги делают.

Саня полез было с расспросами, но Катя прижала палец к его губам.

— Хватит! Береги нервы. Я же сказала, что они давно уехали.

И был разговор с Олегом. Насчет денег.

— Делите без меня, — сказала Катя, — на троих.

— Э-э, нет, — замотал головой Олег, — такого удовольствия я этой жирной скотине не доставлю. Да и тебе на новом месте они лишними не будут.

— Как хочешь. Я их все равно не возьму.

Эту ночь с ней опять ночевал Саня. Вещей в квартире почти на осталось. Часть она отправила к матери, кое-что продала. Они лежали на матраце в углу комнаты. У входа были составлены чемоданы и сумки.

— Мне здесь нравилось, — шепнул на ухо Саня, — у нас был медовый месяц, правда?

Наклонившись, он целовал ее грудь, осторожно трогая языком соски. Но сейчас она не выгнулась навстречу ему всем телом, как происходило раньше. Катя осторожно отодвинула его голову.

— Давай спать, завтра трудный день.

Но заснуть она не могла долго. И так же долго не засыпал Саня, догадываясь что у Кати не все просто. Он не задавал больше вопросов, зная, что она не ответит. Ладно, пусть ее тайны останутся с ней. Главное, завтра они уедут и будут вместе.

Как и договорились, Саня ушел с утра к матери и должен был прийти за ней в двенадцать. Остальные собирались в десять. Почти на час раньше пришел Олег. Нервно прошагал взад-вперед по комнате. Заглянул в кладовку и попросил Катю сварить кофе. Но пить не стал, молча хрустя пальцами. Его возбуждение передалось Кате, и она поцеловала Олега в щеку.

— Успокойся. Мы с Сашей уже сегодня уезжаем. Через три дня вы с Серегой. Все пройдет, как дурной сон. Мы даже забудем друг друга.

Потом явился Антипов.

— Покидаешь гнездышко? — кивнул он в сторону сумок.

Катя выдавила улыбку. Господи, откуда такая тревога! Лишь бы все закончилось благополучно. В крайнем случае, если Антипов станет требовать еще денег, она отдаст ему десять или пятнадцать тысяч из своей доли.

— Ну, чего ждать, — зевнул Антипов, — доставай пакет и раскладывай бабки на четыре кучи. Придет Костыль, заберет свою долю, и разбегаемся.

— Давай, — согласился Олег, — высыпал деньги на пол, кивнул Генке — дели!

— По таким делам я не спец. Мне если кого пришить. Дели сам…

Олег стал раскладывать деньги на четыре кучки, начав с пачек двадцатипятирублевок — их было больше всего. Антил, насвистывая обошел комнату. Катя заметила, как Олег краем глаза настороженно следит за ним, продолжая торопливо раскладывать пачки. Антип потрогал стоявший у стены торшер, и Катя почему-то решила, что он ищет, подбирает предмет, которым можно ударить Олега.

— Лет пять назад, мы провернули одно дело, и нам тоже досталось по тридцать тысяч. Но тогда это были крупные деньги…

Антипов продолжал свое кружение по комнате, рассказывая, куда он истратил те тысячи, потом нагнулся.

— Олег!

Низкая расписная табуретка, на которой Катя обычно сидела перед трюмо, вдруг оказалась в поднятой руке Антипова. Олег сумел увернуться. Удар пришелся рядом с головой, в разные стороны брызнули щепки. Олег поджал ноги и с силой распрямляя их, впечатал обе ступни Антипову в бок. Взмахнув руками в одной из которых была еще зажата ножка от табуретки, Генка отлетел в угол.

Олег прыжком вскочил на ноги. Выставив кулаки в боевой стойке, пошел на пытавшегося встать Антипова. Генка лихорадочно дергал и никак не мог вытащить из-за пояса наган. Выигрывая секунды, замотал по воздуху ногами, стараясь не подпустить к себе Олега. От сильного удара в ребро Антипов вскрикнул, и в тот же момент Олег прыгнул на него сверху.

Он упал на Антипова уже мертвым. Пуля, выпущенная в упор, попала в лоб над левым глазом. Генка пихнул тело в сторону. Катя видела, как быстро расползается вокруг стриженой головы Олега лужа крови.

Разум, мозг, кричали: бега, с тобой будет то же самое! Но Катя продолжала оцепенело наблюдать, как пытается подняться Антипов.

Опомнившись бросилась в прихожую. Генка выстрелил. Промахнулся. Катя дергала рычажки обоих замков, пытаясь открыть дверь. Антипов торопливо расстреливал оставшиеся заряды.

Катя успей! Не надо тебе сейчас умирать.

Пуля ударила в узкую спину. Еще одна, пройдя навылет все тело, пробила двери и, рикошетя от стен, закувыркалась в коридоре. Катя сползла вниз, и не было сил остановить это бесконечно долгое скольжение в темноту.

Потом Антипов оттащил Катино тело в комнату и сложил деньги в спортивную сумку, принесенную с собой. Он нервничал. Получилось слишком много шума и стрельбы. Генка стал собирать в кучу постельное белье, одежду, старые газеты. Вытряхнув одну из Катиных сумок, нашел флакон с лосьоном, обрызгал тряпки и пол.

Он ждал Костыля. Последнего из компании, кто мог бы стать свидетелем против него. Тот запаздывал. Антипов в очередной раз заглянул в глазок — вдруг соседи уже вызвали милицию. На лестничной площадке было тихо.

Потом открылась дверь и высунулась толстая женщина в халате. Возле нее крутился небольшой мопсик. Вот черт! Она, конечно, заметит дырку от пули, да и выстрелы, наверное, слышала.

Антипов проковылял на кухню (все же крепко его отделал покойник Студент!), открыл краны на газовой плите и, вернувшись в комнату, зажег тряпье. Минут через пятнадцать ахнет так, что не останется никаких следов. Во всяком случае, сутки или двое у него в запасе будут. Теперь, кажется, все!

Выскочил на дорогу, суматошно махая руками и показывая на часы.

— Шеф, шеф. стой!

Усаживаясь в «Жигуленок» сунул водителю четвертную.

— В Хамовку! Гони на всю железку.

Он не заметил, что переходя улицу, разминулся с Клевцовым. Серега его увидел, но почему-то не окликнул. Решил, что деньги уже поделили и Антипов уходит со своей долей. И одновременно ворохнулось в груди предчувствие — уж очень суетился, махал проходящим машинам, обычно флегматичный и медлительный Кабан.

Серега одним махом влетел на третий этаж, и уже на площадке почувствовал запах гари. Позади топталась, что-то бубнила толстая соседка с собачонкой. Он вышиб дверь (лежал в кармане ключ, но даже не подумал про него) и вбежал в комнату.

Катя и Олег лежали рядом. Не сообразил, не понял, чего ради они разлеглись возле груды тлеющего тряпья. Сквозь горелое пахнуло горячим парным запахом крови. Увидел, что вокруг все залито ей, и прихожая, и тряпки, и оба тела подплыли в черной густой луже.

Закричал, взвыл так, что опрометью кинулась назад в свою квартиру соседка. Тряс, бормоча, тело сестры. Катя, Катька, сеструха, ты чего? Пулевые сквозные раны — одна, вторая, третья… И у Олега из разбитого затылка студенистая масса. Растоптал горящее тряпье и, сообразив, что волной идет с кухни газ, перекрыл краны. Замолотил в соседскую дверь:

— Скорую! Вызовите скорую, люди умирают!

Бежал по улице, всхлипывая, не зная куда и зачем бежит.

Потом понял. К Саньке Лукашину. Паскуда Антип! Тварь! Мы тебя живьем на куски разорвем! Пытался остановить машину, от него шарахались, объезжая. Вскочил в подвернувшийся троллейбус и здесь на задней площадке заплакал, размазывая по щекам слезы. Соскочив на остановке, побежал напрямую к дому Лукашиных.

Саня в своей комнате увязывал какие-то вещи. Матери не было.

— Катьку убили. Я прибежал, а они вместе лежат. Олег и Катя. Это Антип, я знаю…

Пытаясь бессвязно рассказать Сане почему их убил Антипов, снова заплакал, но тот его уже не слушал. Из тайника в сарае, отвалив точильный круг, достал ТТ в самодельной кожаной кобуре. Кобуру с ремнями швырнул в угол, а пистолет затолкал за пояс.

По дороге к дому Антипова спросил у Костыля, едва поспевающего за ним.

— Она, правда, умерла?..

— Да. Этот паскуда ее всю из нагана изрешетил.

Антипов с сумкой через плечо и небольшим чемоданом вывернулся им навстречу на углу улицы.

— Вот он, гад!

Серега, обогнув Саню, кинулся на Антипова. Отбросив чемодан, Генка выстрелил в него почти в упор и затем дважды в Саню.

Саня присел, выставив перед собой пистолет. В нескольких шагах от него извивался в траве Серега Клевцов, зажимая ладонями горло. Кровь текла из-под пальцев и изо рта.

Антипов, бросив чемодан, бежал к оврагу. Саня догнал его на склоне. Генка обернулся — оба выстрелили одновременно.

Ударило, прожгло мгновенной болью живот. Саня стоял, раскачиваясь, с трудом удерживая равновесие. Антипов сползал на четвереньках в овраг, волоча простреленную ногу. Приостановившись, погрозил кулаком с зажатой в нем сумкой.

— …сволочь… все равно подохнешь…

Звенело, било в голове: мы умрем в один день… ты же сам это говорил…

Прижимая руки к животу, Саня раз за разом нажимал на спусковой крючок. Пули взбивали столбики подсохшей земли и, рикошетя, уходили в камыш. Одна из них достигла цели. Антипов застонал и выпустил сумку. Полз, подтягиваясь на локтях, пока не застрял в илистом болотце на дне оврага. Вонючей теплой жижей забило горло и глаза. Рванулся, хватая ртом воздух, но ил затягивал все сильнее. Генка видел каких-то суетящихся размахивающих руками людей наверху. Антипов с усилием перевернулся на бок, но под локтями и телом податливо расступилось дно. Густая зеленая волна хлынула внутрь его тела, и это было последнее, что он чувствовал.

14

Саня Лукашин не умер. Через много недель, уже осенью, он выписался из больницы. Потом был суд, о котором писали в газетах.

Лукашин был единственным человеком, оставшимся в живых, кто был причастен к нашумевшему делу о «банде Полякова». Он рассказал все, что знал, и на суде равнодушно глядел на прокурора, требовавшего для него нескольких лет колонии.

Но судьи решили по-своему, и Лукашин получил условный приговор.

Он часто приходил на кладбище. Катю похоронили вместе с братом — две овальные фотокарточки на плите из мраморной крошки. Он замкнулся в себе, почти

совсем перестал разговаривать, и мать, опасаясь за него, поторопилась женить Саню на дочери соседей, молчаливой некрасивой девочке. Сане было все равно, а девочка не противилась воле родителей, решивших все за нее.

Ей только не нравилось, что муж продолжает ходить к той женщине, пусть мертвой. Потом родила двух мальчишек-близнецов, и Саня ходить на кладбище перестал.

Лицо — глядящее сквозь лед

Человек сидел привалившись спиной к ледяной стене. Вахтенный матрос хорошо различал в бинокль синюю меховую куртку и запрокинутую голову. Незнакомец мог быть еще жив, и вахтенный торопливо доложил капитану, что справа по курсу зюйд-ост в трех кабельтовых на льдине находится человек. Когда траулер подошел поближе, все увидели, что тело и лицо человека покрыты тонким слоем льда. Такое случается, когда при холодном ветре идет дождь и влага сразу замерзает. Команда, высыпав на борт, рассматривала жуткую находку, а прямо на них изо льда глядели невидящие глаза мертвого человека.

Снять покойника со льдины не удалось, мешала семибалльная качка, а вскоре сразу в нескольких газетах появились короткие заметки под заголовками «Еще одна тайна Арктики». Говорят, что летом того же года впаянного в лед мертвеца видели и другие рыбаки. Кто он и почему оказался в таких высоких широтах, осталось тайной. Для всех, но не для меня. Я сразу понял о ком шла речь и хорошо знаю историю этого человека. До последнего дня я был с ним рядом. Мы, как мотыльки, летели вместе на один и тот же огонь…

Глава 1

Когда Горбачев кинулся сокращать армию, на западе охрипли от восторга и осыпали нашего последнего генсека наградами. Я их восторгов не разделял. Вместе со многими другими офицерами попал под сокращение и я. Мне исполнилось тридцать четыре года. Я имел квалификацию пилота второго класса, а незадолго до увольнения получил майора и очередную медаль за хорошую службу. Уходить из армии не хотелось, но пришлось. Меня вытолкнули на гражданку с новеньким комплектом парадной майорской формы и разовым пособием, которое помогло семье продержаться на плаву пару-тройку месяцев, пока я не нашел новую работу.

Друзья помогли устроиться в отряд полярной авиации, я получил маленькую квартирку в семейном общежитии и довольно быстро втянулся в гражданскую жизнь. Но через года два произошло то, что в полярной авиации является редкостью. На двухмоторном самолете «Сессна-310» мы со штурманом Саней Королевым попали в пургу и совершили вынужденную посадку на крохотном островке в Баренцевом море. Если говорить точнее, мы просто грохнулись, сломав шасси и крылья, и, думаю, дешево отделались.

Неделю мы просидели в самолете, дрожа от холода, дожигая в ведре остатки дровишек и тряпья. Был период осенних туманов, поисковые самолеты нас не видели и мы решили по льду добраться до материка, благо консервов имелось в достатке. Еще две недели брели мы через торосы, обходя разводья и полыньи, пока нас не подобрали вертолетчики.

Нам крепко досталось. У обоих было воспаление легких и отморожены пальцы на ногах. Дав немного придти в себя, нас принялись дружно трясти. Дело в том, что среди почты, которую мы везли, находился опечатанный мешок с деньгами — без малого девятьсот тысяч рублей. Учитывая, что автомашина в то время стоила тысяч десять-пятнадцать, сумма была очень большой.

Подполковник из областной милиции, в отличие от некоторых начальников поверил, что мы просто физически не смогли взять с собой брезентовый мешок, набитый десятками и пятирублевками. Консервы, одеяла и оружие значили для нас куда больше. В течение зимы мы трижды вылетали на поиски, но полеты эти проводились больше для проформы. Мало, что можно разглядеть, когда вокруг полярная ночь.

Вскоре нас обоих из авиации списали. Меня — якобы по причине ухудшения зрения, а с Саней Королевым дела обстояли по настоящему плохо. У него начался абсцесс, и Саня уже не выходил из больницы.

По факту пропажи денег было возбуждено уголовное дело, меня всю весну и лето держали под подпиской и время от времени брали в поисковые группы. Самолет и деньги так и не нашли, хотя осмотрели все острова в предполагаемом месте нашего приземления. В конце концов комиссия решила, что самолет видимо находился на льдине, которая весной растаяла или была унесена течением.

Был ли я искренен, когда вместе с поисковыми штурманами вымерял маршрут того злополучного полета? До определенного времени.

Я хотел, чтобы вся эта история закончилась как можно быстрее. Меня злило недоверие, которое сквозило в бесконечных допросах, устраиваемых начальством. Я не был безгрешным человеком, но воровством никогда не занимался.

К концу лета мое настроение окончательно изменилось. Я устал от дерготни и уже несколько месяцев ходил без работы. Пенсия не полагалась, так как врачи меня инвалидом не признали. Слухи и подозрения сыграли свою роль. Большинство моих коллег и знакомых, которые занимали в городе хоть какое-то положение, стали избегать меня. Я устроился слесарем на ремзавод, мечтая только об одном — быстрее вырваться из города, когда закончится следствие. Нервозность и нехватка денег добавили скандалов в семье. Я стал крепко запивать, делаясь все более раздражительным и угрюмым.

Саня умирал. Маленький белобрысый штурман казалось усох, стал еще меньше. Сухая, желтая кожа туго обтягивала лицо. Я пролетал с ним почти два года, изрядный срок для полярной авиации, и хорошо знал его семью. Мне было больно смотреть на Саню, изможденного и подавленного, осознавшего, что умирает. На тумбочке лежали мелкие сморщенные мандарины. Саня их не ел и каждый раз предлагал дочерям. Дочери отказывались.

В наглухо закупоренной палате было душно и пахло карболкой. Саня смотрел мимо меня в потолок. Костлявое стариковское тельце и глаза обреченного животного.

— Витя, ты мне веришь?

Ему уже во всю кололи наркотики и я понял, что он бредит.

— Конечно верю.

— Я обманул их…

Желтый высохший палец показывал куда-то вверх. Мы были в палате одни.

— Все будет нормально, Саня!

— Может я и выкарабкаюсь, но вряд ли. Они ищут самолет и деньги не там. Надо искать километров на четыреста западнее. Я перевел на час назад оба хронометра. Ты этого не мог заметить…

Саня не бредил. Он смотрел на меня тусклыми угасающими глазами и я понял, что он имел в виду. Во время посадки мы сильно ударились. Я разбил голову и потерял сознание. Смутно помнил, как искрилась и горела проводка, а Саня тащил меня из кабины. Потом он вернулся и стал тушить огонь. Оба самолетных хронометра в момент падения разбились и по их показаниям занесенным в бортовой журнал, позже определяли расстояние, которое мы пролетели. На обоих было одно и то же время — пятнадцать часов семь минут, хотя на самом деле мы приземлились в шестнадцать часов с минутами. Саня передвинул стрелки назад. Выпали шестьдесят минут, за которые мы пролетели еще четыре сотни километров.

— Меня бы все равно этим летом списали. Уезжать на материк, а там ничего нет. Я накопил двадцать тысяч; но не знаю, хватит ли их даже на квартиру… Хотел разбогатеть, чтобы дочери не считали копейки, а вышло вон как. Я ведь собирался с тобой забрать те деньги… Поделить поровну. Слышишь меня?

— Слышу.

— Осуждаешь?

Я посмотрел на мандарины и недопитую бутылку минералки. Сквозь грязное оконное стекло тускло светило заходящее солнце.

— Нет, Саня, я тебя не осуждаю.

— Спасибо… Если я умру, не отдавай эти деньги. Ты их найдешь. Поделись с моей семьей, они будут им нужны.

— Ты что-нибудь говорил жене?

— Нет, только тебе.

Это была моя предпоследняя встреча с Сане Королевым. Дня через четыре он умер, и мы похоронили его на городском кладбище, выдолбив могилу в вечной мерзлоте. Говорят, тела в ней сохраняются сотни лет, вряд ли от этого Сане было бы легче.

Конечно мысль о деньгах не покидала меня. Девятьсот тысяч — целое состояние, которое могло бы полностью изменить жизнь моей семьи. Но мысли носили скорее созерцательный характер. Я представлял себя живущим в большом доме где-нибудь на берегу теплого моря. Вот я сажусь в кремовую «Волгу» и мчусь по шоссе… У небольшого причала стоит собственная яхта. Такой вот нехитрый набор подсмотренного чужого благополучия крутился в моей голове.

Но каких-либо попыток начать поиски денег я не предпринимал. На это было несколько причин. Как и во многих людях моего поколения, родившихся в начале пятидесятых, во мне слишком крепко сидело прошлое. Идеалы служения стране, офицерская честь — эти слова мне не казались пустым звуком. Я был секретарем партбюро эскадрильи и верил во многое, что мне говорили. Конечно жизнь внесла свои коррективы, но переступить очерченную самим собой черту я не мог. Я сдержал данное Сане Королеву слово и никому не говорил про его обман, но пытаться овладеть деньгами было для меня слишком много.

Я осознавал, что это будет кражей, причем в таких размерах, что мне светят немалые годы тюрьмы. Тюрьмы я боялся. Кроме того, я отчетливо представлял, какими трудными были бы поиски. Баренцево море с его внезапными шквалами и штормами слишком опасно в любое время года, необходимо хорошее судно и опытный моряк за штурвалом. Нужны большие деньги, чтобы организовать такое плавание.

Словом, всерьез о поисках самолета и денег я не думал. Пусть все идет своим чередом. Рано или поздно с какого-нибудь судна или самолета увидят наши обломки, и пожалуй, это будет лучшим финалом всей истории.

Севером я был сыт по горло. Осенью, когда наконец закрыли дело о пропаже денег, а с меня сняли подписку о невыезде, я с семьей уехал в Астрахань, где жили родители жены. Здесь и началась вторая часть истории. Она обошлась слишком дорого всем ее участникам.

Глава 2

Николай Ашухин, небольшого роста, с округлым, заметно выпирающим брюшком встретился мне на улице, недели через полторы после моего переезда с севера. В кожаной куртке и ярко-голубых американских джинсах, он выглядел вполне преуспевающе, и я сразу решил, что Ашухин занимается коммерцией. Насчет шмуток я выглядел хуже, но в отношении остального тринадцать лет авиации и северные приключения дали о себе знать. Хотя и были мы одного возраста, моя дубленая физиономия с прореженными седыми волосами смотрелась куда старше, чем у Николая.

Мы не виделись с ним много лет. Когда в молодости я набирал на погоны одну звездочку за другой, говорят, он мне завидовал. Впрочем, в ту пору мне завидовали многие. Летчик-истребитель… Голубая щегольски ушитая форма, блестящие петлицы с крылышками, красивая жена рядом и казалось, что вся жизнь будет такой же блестящей и красивой. За что ты получил вот эту медаль? А… За боевые заслуги? Было дело… За выполнение специального задания! И делал многозначительную паузу.

Я и в правду не знал, чей самолет-нарушитель мы перехватили над Гиндукуш ем и пытались отжать от границы, посадить на наш аэродром. Я летал тогда всего лишь вторым пилотом второго перехватчика и в основном наблюдал бой со стороны. Но все равно я в нем участвовал! Я видел желтые трассы пушечных снарядов, и любой снаряд мог стать моим. Я ловил в перекрестье прицела чужой истребитель и слышал злые возбужденные голоса в шлемофоне. Дай ему еще, Володя! Уходи ниже, мать твою!.. И кувыркающиеся обломки истребителя, медленно кружащиеся над хребтом Гиндукуша.

Тогда мне казалось, что лучшее в моей жизни только начинается. Меня поздравляли с победой, к которой я почти не имел отношения, жали руки и хлопали по спине. Из Витьки Мельникова выйдет толк, мы еще послужим под его началом! Увы, ничего из меня не получилось.

Ашухин широко, во весь рот улыбался.

— Ну здорово, Витек! Сто лет не встречались. А ты почти не изменился, только цвет волос другой стал. Говорят, женщины седых больше любят.

Комплимент звучал довольно неуклюже, но мне стало приятно, что Николай не ахает и не качает головой: «Ну тебя не узнать, совсем постарел! А Почему со службы так рано уволили — здоровье или с начальством не ужился?»

Колька Ашухин, одноклассник, старый приятель, не задавал дурацких вопросов и смотрел на меня с веселой, давно знакомой ухмылкой.

— Идем?

— Идем.

Октябрь. У нас на побережье выпал снег и задувает с моря ледяной обжигающий ветер. Началась бесконечная полярная зима — темнота, ночь и короткие сумерки в полдень. Здесь на Волге у Каспия совсем по другому. Желтое, теплое солнце, паутина бабьего лета и шуршащие листья на дорожках. Господи, до чего хорошо! Мы сидим на открытой площадке возле кафе-стекляшки, и я, жмурясь от солнечного света, бьющего в глаза, разливаю в стаканы пахучую зубровку. На столике под пластмассовым навесом запотевшие кружки с холодным пивом, толстая, икряная вобла и "красные, разрезанные на четвертинки помидоры.

— За встречу!

— Будь здоров!

Мы закусываем помидорами вместе с воблой. Это очень вкусно, особенно если под рукой холодное пиво. Я вернулся в город своего детства и мне здесь хорошо. Меня не забыли друзья.

— Ну что, еще по одной?

— Конечно.

Зубровка терпко отдает травой. Я запиваю ее пивом, хотя от такой смеси можно с ног свалиться. Но я же летчик, меня так просто не свалишь! Надо пожалуй закусить горячим. Я встаю, чтобы дойти до кафе-стекляшки. Меня опережает Николай.

— Сиди, я сам.

Он приносит горячие шашлыки, залитые красным соусом. Мы пьем за дружбу и грызем жесткое мясо.

— Ты куда собираешься устраиваться?

— Не знаю…

Я чему-то смеюсь. Мне хорошо здесь, в этом южном городе, и я пока не хочу думать о работе. Мимо проходят две девчонки, мы дружно провожаем глазами тугие задки, обтянутые короткими юбками.

— А ничего, — толкает меня локтем в бок Николай.

— Ничего, — соглашаюсь я.

— Как у вас там насчет этого дела на севере?

— Нормально.

— Но на шашлыки с девочками не поездишь! На льду только задницы студить.

— Можно и шкуру подстелить. А вообще места там красивые…

— Но таких женщин там нет, — настаивает мой приятель.

— Таких нет, — снова соглашаюсь я, и мы пьем за красивых женщин.

Вечер мы заканчиваем у меня дома. Теща, правда, слегка бурчит, но жена Маринка, молодец, все понимает и даже ставит нам бутылку по случаю встречи старых школьных друзей. За стол садимся вчетвером, вместе с тещей. Николай умеет расположить к себе кого угодно, а особенно женщин. Он модно одет, остроумен, да еще успел по дороге купить четыре сникерса: детям и Маринке с тещей. Хотя мы уже крепко выпили, держится Николай молодцом. Сыпет обоим женщинам комплименты, потом к месту вставляет довольно смешной и не совсем приличный анекдот.

— Ха — ха — ха…

Маринка и теща хохочут, а Николай поднимает рюмку:

— Выпьем и мы за это!

Насчет работы мы оказывается с Ашухиным уже все решили. Я иду завтра в фирму, которую он возглавляет. Для меня припасена должность заместителя директора. И жена и теща сомневаются, надежна ли работа. Может лучше на госпредприятие? А куда и кем? Снова слесарем? Большого выбора у меня нет.

— Полтысячи для начала получать будет, — солидно обещает Николай.

Для осени девяностого года это очень приличная зарплата. Ни на каком заводе я столько не получу. Пожалуй стоит попробовать. А там видно будет.

Контора, которой руководил Николай Ашухин, именовалась ТОО «Надежда» и была призвана оказывать помощь глухонемым. Николай ласково именовал их «убогие». В небольшом полуподвале была размещена мастерская, где десятка полтора глухих и немых людей шили уродливые рукавицы, безразмерные спецовки и прочие поделки, не требующие большого умения и дорогостоящих материалов.

Официально это считалось основным производством, и я по началу не понял, какой от меня будет толк. Николай доходчиво объяснил, что «убогие» лишь прикрытие. На благородное дело городским Советом регулярно выделялись ссуды и льготные кредиты, чтобы вовлекать в общественный труд все новые и новые массы глухонемых. Но на производство шла лишь очень малая часть выделяемых денег. В основном деньги прокручивались и плыли мимо носа инвалидов. Хотя закон не нарушался. Ведь товарищество «Надежда» согласно зарегистрированного устава имело право торговать и перепродавать.

Это была нехитрая механика тысяч и тысяч подобных шарашек, которые выросли в период торжества демократии и не зря носили двусмысленное название — товарищества с ограниченной ответственностью. Считалось, что они возродят экономику и спасут государство. На самом деле шарашки срабатывали лишь в пользу спекулянтов. В их среду и ввел меня Николай Ашухин, мой бывший одноклассник.

Оглядываясь назад, с горечью думаю: не встреть я тогда Николая, моя судьба, судьба многих других людей сложилась бы по-другому. Остались бы в живых люди, умершие куда раньше предназначенного им срока. Но кто может заглянуть в будущее?

Фирмой заправляли двое: Николай и его приятель Коля Букаев, долговязый усатый мужик из породы инженеров неудачников. На Букаеве висел пошивочный цех, станки, которые постоянно ломались, обучение инвалидов и реализация никому не нужных уродливых поделок.

Меня определили на должность второго зама. Вместе с Ашухиным мы занимались куплей и перепродажей всевозможных товаров. Нам помогал Евгений Тарасенко, здоровенный широкоплечий парень, по кличке Карась, исполнявший обязанности экспедитора, грузчика, а при случае и охранника. По молодости Карась отсидел небольшой срок, что-то связанное с мордобоем и пьянкой, затем болтался по разным шарашкам, пока его не подобрал Ашухин.

Покупали и продавали мы все, что подвернется, начиная от водки и заканчивая телевизорами. В основном по мелочи. В солидные сферы допущены не были. Но навар выходил в общем не плохой, и уже на второй-третий месяц я зарабатывал не меньше чем в отряде полярной авиации. Торговля — азартная вещь. Никогда не думал, что стану купцом, а вот пришлось, и кое-что получалось.

Бухгалтером фирмы на полставки работала Зоя Семенова, стройная длинноногая женщина со спадающими на плечи густыми светлыми волосами. Ей было двадцать шесть лет и после развода она жила одна в своей квартире. Двухлетняя Зоина дочка находилась почти постоянно у родителей, а материальных затруднений, как мы поняли, Зоя не испытывала. В фирму Ашухина она пошла работать по трем причинам. У нас было весело, а сидеть дома за годы декрета надоело, во-вторых, — шел стаж, а в-третьих, платили мы неплохо. На бухгалтере при наших темных делах экономить было нельзя, себе дороже выйдет.

Зоя любит с нами посмеяться и не отказывается, когда мы приглашаем ее обмыть очередной коммерческий успех. Она ходит в облегающей короткой юбке или джинсах, и мы дружно провожаем ее глазами, когда Зоя встает из-за стола и расхаживает по комнате.

Николай по праву шефа пробовал было к ней подкатиться. Не вышло. Зоя позволила себя проводить и даже пообжимать в подъезде. Но в квартиру не пустила. Позже, когда Николай снова пытался проявить внимание, она заявила, что ни в чьих услугах не нуждается и если к ней будут слишком приставать, она уйдет. Ашухин скрипел от досады зубами, но отступил. Зоя была хорошим бухгалтером и надежным веселым товарищем. Терять ее было бы жалко. Кроме того, как ни крути, но ни один из нас не казался подходящей парой для нее, даже на роль временного любовника. В миллионеры мы не выбились, физиономиями до Алена Делона нам было тоже далеко, да и возрастом все мы, кроме Карася, были куда старше Зои.

За порогом нашей конторы у нее была своя жизнь и своя компания. После работы ее куда-то увозил на новенькой «шестерке» крепко сложенный парень в кожаной куртке. На нас он посматривал снисходительно. Судя по всему, приятель Зои был тоже из коммерсантов, но пожалуй более удачливый, чем мы.

— Игорь подарил, — как-то раз простодушно похвалилась Зоя, показывая золотую цепочку.

Мы переглянулись. Цепочка тянула как раз на месячную зарплату любого из нас. За Игорем нам было явно не угнаться.

Глава 3

К весне дела нашей фирмы сильно пошатнулись. Стало гораздо труднее с кредитами. Куда-то перевели заведующего районным Сбербанком, который за небольшие взятки нам крепко помогал, а новые связи наладить никак не удавалось. Раньше хороший навар давала водка, но с завершением похода за трезвость магазины и ларьки все больше насыщались этим добром. Цены резко упали, и мы едва покрывали свои затраты.

Да и если прямо сказать, ни одного настоящего дельца среди нас не было. Фирма удачно прокатилась на кампании в защиту инвалидов и водочном дефиците, но все кончилось и мы оказались на мели. Анатолий Букаев от коммерции был далек и занимался пошивочным цехом, который приносил копейки. Я почти не имел опыта, да и хватки тоже, годился лишь на роль помощника. Ахушин же мгновенно поскучнев, чего-то выжидал, не проявлял активности..

Наш рабочий день в период депрессии выглядел примерно так. Мы не спеша собирались в конторе и звонили в банк, откуда нам сообщали, что вопрос о ссуде пока не рассмотрен. Потом, почесав языками час или два, сбрасывались на пару бутылок портвейна и оживляясь начинали выдвигать наполеоновские планы. Зоя таскала из дома колбасу и кофе, а когда у нас не хватало денег на выпивку, добавляла, щедро опустошая свой кошелек.

Как оказалось, у Зои отец после развода с матерью возглавлял какую-то крупную фирму в Калмыкии и насчет денег дочку не обижал. Николай, узнав об отце, долго скреб затылок:

— Может к нему обратиться? Поможет…

— Да нужны вы ему! — засмеялась Зоя. — Он с Германией и Бельгией торгует. Свое представительство в Москве. Такую мелочевку он на выстрел к себе не подпускает.

— Ну и ехала бы к нему, — огрызнулся Карась, — чем рядом с мелочевкой сидеть.

Сравнение с мелочевкой задело и меня и Николая.

— С вами бездельниками весело. А как надоест, уйду.

— Ну и уходи, — бурчал Карась. — Другую найдем, на всех хватит.

— Что нравлюсь? — Зоя закидывала за голову руку и сладко потягивалась, выпятив грудь в сторону Карася. — А ты прокати меня куда-нибудь на природу.

Но машин ни у кого из нас не было. Если не считать старого «Запорожца», которого иногда давал Николаю отец для перевозки товара. Но в «Запорожец» Зоя ни за что бы не села. Это я знал точно.

— А мне папа «шестерку» купил, — как-то сообщила она, нанося окончательный удар по нашему самолюбию.

— Ну и где она? — спросил я.

— В Элисте стоит. Летом папа ее сюда перегонит. Получу права и буду ездить.

Николай задумчиво смотрел на нее, покусывая губы. Наверное именно тогда, у него начали появляться довольно серьезные планы в отношении Зои.

Между тем, мои домашние дела складывались еще хуже, чем на деле фирмы. Приехала с годовалой дочкой, сбежав от мужа-алкоголика, младшая сестра Марины. В двухкомнатной проходной «хрущевке» нас сбилось семь человек. Всю квартиру занимали раскладушки и диваны, а в туалет, совмещенный с ванной, по утрам выстраивалась очередь. На кухне сушились ползунки и пахло мочой. Теща жаловалась на шум и тесноту, запираясь днем в нашей комнате с мокрой тряпкой на голове.

— У мамы болит голова, — виновато объясняла Марина.

От такой жизни мне становилось тошно и не хотелось возвращаться домой.

Однажды, после выпитого «распутана», мы пришли продолжить на квартиру Зои. Когда сидели за низким журнальным столиком, я почувствовал как ее колени коснулись моих. Я не торопился их отодвинуть, хотя и не делал попыток излишне прижиматься. Зоя поглядела на меня, и мне показалось, что в уголках ее губ играет едва уловимая усмешка. Мы пили коньяк, какой-то тягучий ликер, и я все время чувствовал ее колено.

Когда Зоя вышла на кухню за чайником, я догнал ее и осторожно обнял. Словно ожидая этого, она послушно прижалась ко мне. Наш поцелуй был торопливым и жадным.

— Пусти…

Она отодвинулась. Послышались чьи-то шаги, и в кухне появился Николай.

— Помощь не требуется?

— Нет, мы сами справимся.

Но Ашухин из кухни не уходил. Он словно сторожил нас. Мы вернулись в комнату втроем. Остаток вечера прошел в каком-то напряжении. Я представлял как мы останемся с Зоей вдвоем. Она мне слишком нравилась, чтобы думать о чем-то еще. Николай насупившись молчал и наливал всем рюмку за рюмкой. Анатолий и Женька Карась лихо опрокидывали свои порции, оба заметно опьянели. Я больше не пил и заметил, что Николай тоже лишь слегка касается губами рюмки.

— Чего не пьешь? — мрачно спросил он.

— Мне хватит. А ты чего?

— И мне тоже.

— Тогда нечего сидеть. Давай собираться.

Но никто не вставал. Женька и Анатолий, размякнув от коньяка, вели бесконечный разговор о легковых машинах и кажется не слышали друг друга. Зоя, Николай и я молчали. Наконец Зоя не выдержала.

— Хватит, мужики, собирайтесь! Двенадцатый час…

Когда все одевались в прихожей, я хотел украдкой шепнуть ей, что выйду вместе со всеми и через пять минут вернусь. Но Зоя смотрела на все, куда проще чем я.

— Витя, поможешь мне посуду убрать?

— Конечно.

Я повесил куртку снова на. вешалку и перехватил напряженный взгляд Ашухина. Женька и Анатолий, раскланявшись с хозяйкой, уже спускались вниз, а Николай все продолжал топтаться в прихожей.

— Пошли вместе, — наконец выдавил он. — Надо ребят проводить.

— Они и сами дойдут, — резко отозвался я. Николай все больше и больше меня раздражал.

— Так ты остаешься? — спросил он, глядя мимо нас.

— Да! Иди, тебя ждут.

Он осторожно прикрыл дверь. Мы с Зоей торопливо раздевались в спальне, словно кто-то мог нам помешать. Жизнь на севере и в отдаленных воинских городках не слишком баловала меня женщинами. Мы катались по широкой двуспальной кровати, острые коготки Зои больно впивались в спину.

— Делай со мной что хочешь… мне хорошо…

Она стонала, бормотала что-то быстрое и бессвязное. Я почувствовал, как ее бедра напряглись.

— Еще… еще…

Зоя вдруг вскрикнула и замолотила ладонями по одеялу. Тело ее расслабилось, и я осторожно отодвинулся в сторону.

— Николай тебя ревнует, — сказал я, когда спустя несколько минут мы закурили, — Ты ему нравишься.

— Я и тебе, кажется, нравлюсь, — засмеялась Зоя.

— Даже очень… От тебя можно одуреть.

— А твой Николай мне надоел. Проходу не дает. Готов прямо в подвале на стол повалить. Зачем мне это нужно?

— Я тебе тоже не слишком нужен.

— Ты кажешься надежнее. Женщина не может быть одна. Две недели назад меня бросил Игорь. Сразу… Подвернулась красивая девчонка, моложе чем я, и он кинулся за ней. А до этого говорил про любовь. Ты-то про любовь не будешь мне сказки рассказывать?

— Нет.

— Спасибо и на том. А Николай слишком себя любит. Рядом хорошенькая женщина и не его! Он мне и зарплату обещал прибавить, вот ведь добрый какой!

Сейчас мне не было дела до своего бывшего одноклассника. Я гладил тело женщины, которая мне нравилась и хотел ее снова.

Я рассказал Николаю про самолет. Потом я жалел об этом и жалею до сих пор. Я не разглядел в Ашухине многого, что должно было меня насторожить. Но дружба часто бывает слепой и лишь время ставит все на свои места.

Мы продолжали встречаться с Зоей. На Николая было жалко смотреть. Он ходил словно побитый, избегая лишних разговоров со мной. Дома к убожеству и тесноте переполненной квартиры прибавилась ревность. Марина начинала догадываться, что у меня кто-то появился. Я мог какое-то время прятать наши отношения с Зоей, прикрывая их мнимыми коммерческими поездками. Но трудно обмануть женщину, с которой прожил полтора десятка лет.

Самым тяжелым для меня было то, что жена прятала все в себе и молчала. Мне было бы легче оправдываться, врать про торговые дела, наконец просто психануть, изображая оскорбленную добродетель. Постоянное напряжение искало выхода. Раздражаясь, я находил пустяковые зацепки для ссоры, но Марина продолжала молчать и я затихал.

Денег домой, как и остальные в нашей фирме, я почти не приносил. Впору было искать новое место работы, но это казалось мне предательством по отношению к Николаю. Я не мог бросить его в трудную минуту.

Отношения между нами, кажется, вошли в прежнее русло, хотя мою связь с Зоей он переживал болезненно. В один из дней, когда мы ломали головы над тем, где бы подработать хоть немного денег, я и рассказал Николаю историю о пропавших девятистах тысячах.

Ашухин был в душе авантюристом. Он загорелся мгновенно и закидал меня кучей вопросов.

— А может эти деньги уже нашли?

— Нет, я неделю назад получил письмо от приятеля. Он бы мне сообщил. Да и в газетах бы написали.

— Их могли найти рыбаки или какие-нибудь бродяги. Поделили и дело с концом.

— Мешок не так просто отыскать. Он спрятан в расщелине скалы и заложен камнями. Об этом известно очень немногим, из числа тех, кто проводил проверку.

Николай по своей давнишней привычке скреб затылок.

— Ну, а ты смог бы найти тот остров?

— Трудно, но попробовать можно.

— С самолета?

— Нет, слишком дорого. Практически это дело выглядело бы так. Мы доезжаем до какого-нибудь рыбацкого поселка на побережье западнее города, нанимаем баркас с опытным местным рыбаком и начинаем искать остров.

— Иголку в стогу сена.

— Думаю, шансов больше. Я еще там на севере проверил штурманские карты. В тех краях примерно семь-восемь островов, где может находиться самолет. На месте будет виднее, круг поисков наверняка сузится.

— А в чем тогда дело, — весело глядя на меня, Ашухин улыбался. — Где-то лежит почти миллион, ждет нас, а мы не телимся. Такой шанс случается раз в жизни.

— Все не слишком просто. Это север, Баренцево море…

Я начал расписывать опасности, но Николай азартно мотал головой, отмахиваясь от моих слов.

— …и самое хреновое, если докопаются, что мы нашли эти деньги. Знаешь какой срок нам светит?

— Догадываюсь, — беззаботно отозвался Ашухин.

— Ни хрена ты не догадываешься! От восьми до пятнадцати, статья девяносто третья. Хищение госиму-щества в особо крупных размерах.

Николай на минуту задумался.

— Какое к черту хищение! Случайно нашли мешок денег. Если поймают, отдадим. Мы его как раз в милицию нести собирались.

— Десяток лет в зоне, это не шутки. С огнем играем.

— Миллион тоже не шутки, — мгновенно парировал Ашухин. — Если поведем дело по умному, никто ничего не узнает. С тех пор уже почти два года прошло, думаешь только им и дела, что твой мешок искать! Тут пол страны за это время растащили и то ничего. У тебя карты тех мест сохранились?

— Валяются где-то дома.

— Давай вместе глянем, как и с чего начинать.

И мы пошли с Николаем смотреть эти карты. Но для себя я еще решение не принял. Я все еще не мог переступить через очерченную самим собой черту.

Однажды утром Николай объявил, ни к кому не обращаясь:

— Ну все, теперь я вольный казак.

— Тебя и раньше не слишком в узде держали, — пробурчал Анатолий Букаев.

Он был не в духе. В пошивочном цехе сломались сразу две машины, запчасти давно кончились, и Букаев вместе с инвалидами уже полтора месяца не получал денег.

— Я с женой разбежался, — пояснил Ашухин. — Развод и девичья фамилия…

Больше эта тема в подвале не поднималась, но развод с женой тоже имел отношение к дальнейшим событиям.

Семейная жизнь Ашухина складывалась довольно своеобразно. Не знаю, как ладили они между собой в молодости, но ко времени моего приезда в Астрахань, Николай и его жена Татьяна жили каждый по себе. Они почти не ссорились и не ругались. Оба щадили свои нервы, мирно решали вопросы квартплаты, складывались на питание и покупки вещей для сына и даже иногда ложились вместе спать. В остальном они друг другу не мешали. У Татьяны были свои друзья, свое окружение, и Николай никогда не выспрашивал, где она бывает вечерами. Татьяна в свою очередь не интересовалась, кого приводит домой в ее отсутствие муж. Когда Ашухин заболел гриппом, Татьяна тут же переселилась на неделю к матери — убирать друг за другом супруги брезговали.

Такое существование тянулось уже давно, но связываться с разводом никто из них не хотел. Лишние расходы, да и как разменяешь двухкомнатную квартиру? Кроме того, Ашухиных объединяла одна черта — каждый больше всего на свете любил себя и не хотел доставлять себе малейшего беспокойства.

Но я не задумывался, почему вдруг зашевелился Николай, и даже перетащил в ожидании обмена свои веши к родителям.

Между тем, не проходило дня, что бы Ашухин снова и снова не заводил разговор о самолете и спрятанных деньгах.

Он строил планы, как хорошо мы могли бы зажить, будь у нас этот миллион и подманивал меня как ребенка на яркую конфету. Невольно заражаясь, я снова начинал мечтать о коттедже, собственной машине и даже о золотых побрякушках для Зои.

Я еще не дал согласия начать поиски, но опираясь на весь свой северный опыт уже выстроил в голове подробный план экспедиции, которая без излишнего риска могла бы обеспечить нам удачу.

В трехстах километрах западнее города, где я жил, на побережье находился крошечный рыбацкий поселок Индерма. Мы дважды летали туда на охоту, и оба раза нас сопровождал местный рыбак Выргу Ласей из коми-переселенцев. У него имелся просторный баркас с дизельным двигателем, на котором Ласей, по его словам, уходил за сельдью далеко в море. Если Ласея не окажется на месте, можно будет переговорить с другими рыбаками. За хорошую плату кто-нибудь согласится. Что у них там в цене?.. Боеприпасы к охотничьим ружьям и малокалиберкам, курево и конечно спирт.

По моим расчетам Индерма находился напротив места приземления самолета. Но и добраться до поселка было целой проблемой. Путь через город отпадал. Мне нельзя было появляться в его окрестностях, если меня увидит кто-то из знакомых, это сразу вызовет подозрение. О пропавших деньгах знали слишком многие. Желательно, чтобы моя фамилия не фигурировала на авиабилетах — тоже лишний след. Значит добираться надо железной дорогой, а оставшиеся пятьсот-шестьсот километров, как придется.

Вопрос упирался в деньги. А их-то у нас как раз и не было.

В мае в низовьях Волги по-летнему жарко. Горячий ветер с пустыни сушит воздух и весенняя зеленая трава в степи быстро сохнет, становится серой и ломкой. Но у воды хорошо. Пока еще нет мошки и комаров, а Волга разлившаяся на десятки верст превращается в сплошное море, где островами поднимаются затопленные дубовые и осиновые рощи, а в протоках вскипает вода от бесчисленных рыбьих стай, идущих на нерест.

Почта весь месяц мы мотались с Карасем по рыбацким бригадам и колхозам, скупая воблу. Поступил большой заказ из Москвы, который позволил бы оплатить долги нашей фирмы и кое-что заработать нам самим.

После одной из поездок Зоя меня к себе не пустила. Мы стояли на лестничной площадке перед дверью ее квартиры. Я знал, что она бывает куда резче, отшивая слишком надоедливых кавалеров. Сейчас она говорила тихо, почти виновато, словно убеждая меня.

— …это не нужно нам обоим. У тебя семья, два сына, ты их не бросишь. Мне тоже пора думать о будущем. Скоро двадцать семь лет, дочка постоянно у матери… знаешь, все эти связи… мне было хорошо с тобой, но пожалуй хватит. Не приходи сюда больше. А на работе пусть все остается по-прежнему. Мы друзья, так ведь?

— Так, — подтвердил я и повернувшись зашагал вниз.

Ну что же, это вполне закономерный финал. Кто я такой, чтобы за меня держаться? Ни положения, ни денег… Приличные духи и те не в состоянии подарить. Я тупо брел по улице, пока не очутился возле той самой стекляшки, где мы отмечали с Николаем нашу встречу. 

Сейчас у меня тоже имелся повод выпить. Тогда за встречу, а сейчас за расставание. Я пропил двадцать казенных рублей и заснул на кухне двухкомнатного общежития, бросив на пол старый полушубок. Мне не хотелось никого видеть.

Разрыв с Зоей словно что-то сдвинул во мне. Я твердо решил заняться поисками самолета.

Через несколько дней отослав под каким-то предлогом из конторы Женьку Тарасенко, я изложил Николаю свой план. Зоя ушла в банк, Букаев мотался по городу в поисках запчастей и нам никто не мешал.

— Ты как чувствовал, — засмеялся Ашухин, — я сам сегодня с тобой на эту тему собирался говорить. Зоя дает нам три тысячи, Анатолий обещал семьсот рублей, так, что с деньгами все нормально. Надо понемногу закупать все необходимое. Сдадим воблу и можно трогаться в путь — экипаж набран, как раз полное купе в фирменном поезде.

— Какое купе? — не понял я. — Мы же с тобой вдвоем собирались.

— Женьку в стороне я не могу оставить, — замотал головой Ашухин. — Мы с ним фирму вместе начинали. Ты со своим другом тоже бы так не поступил…

Николай смотрел на меня бесхитростно и открыто, Конечно, они с Карасем друзья и я должен это учитывать. Правда долю денег при будущем дележе Николай для своего друга сильно урезал. Оказывается, этот вопрос он уже хорошо обдумал.

— Нам с тобой по триста тысяч, потому что вся организация и весь риск ложатся на нас двоих. Женьке — сто тысяч, Букаеву тысяч двадцать-тридцать нормально?

— Ну, ну, — усмехнувшись подбодрил я его, — давай дальше.

— Зое сто тысяч, она ведь считай все компанию финансирует… и тысяч пятьдесят семье твоего погибшего штурмана. Там останется кое-какая мелочь, на взятки, обратные билеты и прочее, — Ашухин повертел в воздухе растопыренными пальцами. — Пойдет такой расклад?

— Нет. Про Зою разговор позже, а насчет Королева я не согласен. Ему положена одинаковая с нами доля.

— Кем положена? — изумленно всплеснул руками Ашухин. — За что? Мы порьмой рискуем, лезем невесть куда во льды. Разве пятьдесят кусков маленькие деньги? Особняк купить можно!

— Нет, — я упрямо мотал головой. — Наши доли должны быть одинаковыми. Кстати, друг твой, Карась может здорово обидеться, если узнает, что получил втрое меньше нашего.

— Женьке не обязательно все знать. Его дело телячье, сопровождать, охранять, делать что говорят. Ему такие деньги никогда не снились. А твоему Королеву полета тысяч, считай с неба свалились.

— Не Королеву, а его семье!

Жадность Ашухина неприятно меня задела. Я поднялся. Уловив что-то в моих глазах, Николай вдруг засмеялся и протянул руку.

— С тобой даже поторговаться нельзя. Согласен я, согласен… Тебе, мне и для семьи штурмана по двести двадцать тысяч, а остальным, как договорились. Пойдет?

Его смех и излишнее оживление показались мне фальшивыми.

— В качестве кого и зачем ты хочешь взять Зою? — медленно проговорил я, глядя Ашухину в глаза. — В качестве еще одного кандидата в тюрьму или в покойники?

Николай растерянно заулыбался.

— Ну вот, теперь тебе ста тысяч для нее жалко стало…

— Коля, не виляй. Дело не в ста тысячах, нам хватит досыта нажраться и своих денег. Ты хоть представляешь, куда мы лезем! Знаешь сколько у нас шансов не вернуться? Полста. Фифти — фифти!

— Да ладно, хватит пугать…

Он продолжал с усилием улыбаться.

— Коля, я мужик, и то мне не по себе становится, как вспомню, куда нам плыть придется. Ты хоть раз видел шторм в Ледовитом океане? Светит солнце, а через полчаса сплошная мгла и пятиметровые волны. Когда опускается туман, можно в лепешку расшибиться о льдину и не успеть ее увидеть! А знаешь, какая там температура воды?

— Ну, хватит, — занервничал Ашухин, — хватит пугать…

— В этой водичке даже летом человек выдерживает не больше пяти минут. Потом останавливается сердце.

— Она сама решила ехать. И потом… я тебе не хотел говорить, чтобы не причинять лишнюю боль… Но мы с Зоей встречаемся и собираемся пожениться.

Вот это для меня стало действительно неожиданностью! Впрочем, я мог предвидеть… Ашухин почти ничего не делал просто так. Во всех его поступках был смысл. Просто тогда я его слишком плохо знал.

А подготовка наша затянулась еще на месяц. Лишь в конце июля мы наконец погрузились в поезд и, оставив все дела фирмы на безотказного Толю Букаева, отбыли на север.

Глава 4

Индерма — поселок без улиц. Три десятка домов раскиданы как попало, кучками и поодиночке по берегам извилистой узкой бухты. Дома старые, рублены из почерневших сосновых плах, на дощатых крышах толстый слой ядовито-зеленого мха. Часть домов заброшены, окна и двери забиты, и мох сползает по стенам к заросшим травой тропинкам.

Водитель попутного УАЗа, конопатый широконосый парень, высадил нас прямо перед домом Выргу. Я отсчитал ему сотню. Парень подумав, покрутив широким носом, вернул мне четыре десятки.

— Хватит и шестидесяти. По пятнадцать с человека…

Зоя удивленно посмотрела на меня. Я пожал плечами. Это север. В наших южных краях такого не дождешься.

Нам повезло. Старик Выргу Ласей, оказался на месте. Сутулый, с морщинистым худым лицом, он расплылся в улыбке, оглядывая нашу компанию.

— Ба, Виктор! Давно не виделись. Здравствуй!

Он тряс ладонь обеими руками.

— Заходите в дом!

Я познакомил Ласея с остальными, и он по очереди жал всем руки. Через час ночи, сквозь небольшие окна пробивался бледный свет спрятавшегося за горой солнца. Через час или два оно вынырнет на склоне и снова пойдет по кругу над морем. В начале августа в здешних местах еще светло почти круглые сутки.

В доме было натоплено. На столе стояли тарелки со свежепросоленной сельдью, вяленой горбушей и красной икрой в глубокой глиняной миске.

— Быть добру! — Ласей поднял зеленый стаканчик с водкой. — Молодец, что не забыл, наведываешься!

Мы дружно черпали ложками икру. Нечасто приходится так роскошно закусывать. Ласей подцепил соленый гриб и пожевав его отложил вилку в сторону. Я знал, что деликатный старик не полезет ни с какими расспросами и поторопился сам рассказать о цели приезда. По крайней мере, Ласею будет что ответить соседям, если те начнут любопытствовать.

— Это мои друзья — журналисты, Николай и Зоя, — рассказывал я старику. — У них задание написать статью и сделать фотоснимки северных островов. Ну там животный мир, природа.

— Какой журнал-то? — простодушно уточнил Выргу. — «Вокруг света»?

— Да, и нет… Научный, «Природа и человек» называется, — продолжал плести я, — А меня, значит, попросили сопроводить их.

— Ну-ну, — улыбаясь щербатым ргом, соглашался старик. — Хорошее дело.

— Нам нужна лодка и проводник. Ты как смотришь, Ласей Егорович, насчет того, чтобы с нами прогуляться?

— Можно, — подумав отозвался старик, — хозяйства у меня никакого, дверь закрыл да поехали.

— Ну и хорошо.

Я облегченно вздохнул. По крайней мере одна проблема была решена.

Ласея Егоровича Выргу, бывшего лесоруба, жизнь потрепала крепко. Воевал, попал в плен, а когда вернулся домой, там его не ждали. Жена сошлась с мастером лесоучастка, а выросшие без отца дети Ласея не узнавали, пугаясь чужого, худого как скелет дядьки. С мастером у жены особой любви не было. Когда Ласей пообещал все простить, она к нему вернулась. Но толку из этого не вышло, только промучались. Выргу подвыпив начинал гонять жену, а однажды в порыве злости пырнул ножом мастера, имевшего неосторожность проходить мимо его дома. Мастер выжил, а Ласей получил пять лет. В лагере под Свердловском нагляделся такого, чего и представить не мог в лагерях немецких. Видел как играют в карты на чужую человеческую жизнь, как роются и жрут на помойках дерьмо опустившиеся обреченные люди. Был сам жестоко бит и не раз ограблен уголовниками, заработал туберкулез, почему-то не умер и освободился по известной амнистии пятьдесят третьего года.

С тех пор Ласей жил здесь на побережье, где во второй раз женился. Жена лет пять назад умерла, а оба сына уехали в краевой центр, искать городское счастье. Изредка присылали к праздникам открытки, но приезжать сюда не хотели. Выргу им не писал, так как почти неграмотен и почти все время проводил на рыбалке и охоте. Несмотря на превратности судьбы старик оставался беззлобным и покладистым, на мой взгляд даже слишком простым. Мог отдать любую вещь, никогда не требуя отдачи.

Деньги за поездку Ласей брать с нас, конечно, отказался, хотя шел промысловый сезон — подготовка к долгой северной зиме. Двести литров солярки мы купили сами, а продукты привезли с собой.

Нам очень не хотелось светиться в поселке и мы почти не выходили со двора Вырги. Но за два дня, пока мы спешно готовились к плаванию, в доме перебывал почти весь поселок, каждый хотел поглазеть на приезжих корреспондентов. Правда, меня несколько успокоило, то, что о пропавшем самолете никто не упоминал. Возможно, местные не придавали значения событию двухлетней давности.

Из осторожных расспросов и разговоров со стариком я понял, что скорее всего самолет мог находиться на одном из трех островов к северо-востоку от поселка. Если там не окажется, то круг поисков придется расширять. Дай бог добраться хотя бы до этих трех островов и вернуться благополучно обратно.

Баркас у Ласея широкий, из плотно пригнанных дубовых досок, и напоминает большую шлюпку. Я не раз встречал такие баркасы в море. Они устойчивы и хорошо выдерживают качку. На этих суденышках рыбаки рискуют забираться в самые высокие широты до Земли Франца-Иосифа. Наши острова ближе, если это конечно то, что мы ищем. Аламаган, Капля и Неро… Ну, Капля — это понятно — крохотная каменистая точка среди океана. А что означают имена Аламаган и Неро?

Ласей в своем неизменном толстом свитере и меховой безрукавке опираясь локтями на руль, неторопливо вставлял в мундштук новую сигарету.

— Аламаган означает богатырь, великан. Скала там торчит, на большого человека похожая… А Неро и есть имя такое женское, может в честь своей невесты кто-то назвал.

Аламаган, кажется, отпадает. На острове, где лежит самолет, нет высоких скал. Значит остаются Неро или Капля.

Мерно стучал двигатель, отсчитывая пять миль в час. Суток за двое доберемся до островов, если не изменится погода и не подведет двигатель.

Начало августа, в общем, спокойное время в здешних местах. Вода, вбирая и усиливая краски, переливалась всеми оттенками от светло-голубой лазури до темно-фиолетовых полос у основания волн. Наверное так же выглядит солнечным днем океан в тропиках. Но Баренцево море обманчиво. Оно и сейчас дышит холодом, а если задует северный ветер, то в пору одевать шубу. Вода мгновенно меняет свой цвет и жутковато даже с палубы большого корабля глядеть на вздымающиеся валы, окруженные тучами брызг. Так полтора года назад тащило сентябрьским ураганом нашу «Сесс-ну», и волны бились, сталкиваясь друг с другом в сотне метров под нами. Нам просто повезло, что на пути попался один из трех островов. Аламаган, Капля, Неро… Мне кажется это была Капля. Продолговатая базальтовая глыба, наполовину покрытая плоским языком ледника.

Мы по двое спустились пообедать в трюм баркаса. Сначала Николай с Женькой, потом мы с Ласеем. Зоя налила нам по тарелке горячего жирного супа с макаронами.

Наши взгляды на мгновение встретились, и оба одновременно отвели глаза в сторону. Мы остались друзьями и все же не очень уютно чувствовали себя рядом друг с другом. Я наполнил из оставленной нам полбутылки спирта две полные стопки. Зоя отказалась.

— Я уже выпила с ребятами. Хватит.

— Ну тогда мы сами. Твое здоровье, Ласей.

— С Богом!

Давно замечал, что в море у меня разыгрывается зверский аппетит. Я с удовольствием наворачивал густой суп — тушенки с макаронами Зоя не пожалела. Ну что же, пока нет ветра и качки, можно поесть как следует. Когда разыгрывается ветер, уже ничего не приготовишь. А Николаю с Женькой, наверное, в рот вообще ничего не полезет. Насмотрелся я, как новички страдают от морской болезни.

Ласей, отхлебнув несколько ложек, снова взялся за мундштук. Я вылил остатки спирта в его вместительную стопку.

— А вы, ребята? — отложив мундштук спросил Ласей.

— Нам хватит.

— Ну, за вас…

Ласей не спеша, врастяжку допил спирт и принялся за суп. Едок из него плохой. Кое-как похлебав, он закурил сигарету.

— Чего не ешь? — спросил я. — Либо спирта маловато?

— Достаточно. Когда помоложе был, метал все подряд, а сейчас уже не идет. На фронте бывало, лошадь дохлую найдешь, откромсаешь прямо из грязи кусок мяса со шкурой и варишь в окопе под палаткой. А со всех сторон галдят: «Доставай, хватит! Горячо сыро не бывает». И хряпаем эти жилы, аж скулы трещат. А если еще хлеба кусок, то считай, вообще праздник. Меня бы твой журналист поспрашивал, я бы ему много чего рассказал.

Нет, Николай Ашухин деда слушать не станет. Наплевать ему на Ласея и всех остальных. Только деньги Ашухина интересуют и чтобы благополучно вернуться с ними на берег. Моря Николай боится. С удовольствием остался бы в поселке, но еще сильнее боится оказаться в стороне от денег.

Старик Ласей совсем другой. Без хитрости. Мне приятно сидеть рядом с ним, вдыхая крепкий дымок «примы».

— Ласей Егорович, ты давно на этих островах последний раз был?

— Лет двенадцать назад на Аламагане останавливались. Ночевали, мотор ремонтировали. Красивый остров, скалы, птиц много. Хорошие снимки получатся.

Господи, этого бесхитростного простого старика мы должны обманывать, врать всей компанией, чтобы он ни о чем не догадался! А если все же догадается?

С погодой нам повезло, мотор тоже работал исправно. Время от времени Ласей выключал его, чтобы не перегревались цилиндры, и мы шли под парусом, сшитым из неровных кусков брезента. Раза два попадались стаи косаток. Огромные лоснящиеся тела стремительно неслись мимо, иногда полностью выпрыгивая из воды. Одна из косаток сделав полукруг вынырнула за кормой баркаса. Я различил небольшой глаз, уставившийся в нашу сторону.

— Говорят, они на людей нападают, — сказал Ашухин.

Чувствовалось, что соседство с косатками его нервировало.

— Кто говорит? — спросил Ласей.

— Ну вообще… Я в кино видел. «Смерть среди льдов» называется.

Косатка, набирая скорость, оглушительно шлепнула о воду мощным раздвоенным хвостом и гигантской свечой взмыла вверх. Волна с силой ударила о борт судна. Я заметил, как Николай, побледнев, вцепился в поручни.

— Вот бы фотографии получились! — проговорил Ласей, стоявший у штурвала.

— Спасибо, что эта рыбина нам на голову не брякнулась, — мрачно отозвался Карась.

К вечеру второго дня на горизонте появилось темное пятно.

— Аламаган! — объявил Ласей. — Через пару часов будем на месте.

Скалистый высокий остров был окружен кольцом прибоя. Волны с шумом бились о базальтовые изъеденные солью и водой стены. Пронзительно крича, с утесов тучами срывались чайки и хороводом носились над нами, пикируя до верхушек мачт. Ласей медленно вел баркас огибая остров, прижимая судно к скалам. Мимо бортов, кружась в водоворотах, мелькали клочья пены. Представляю, что здесь творится, когда поднимается ветер!

Я уже понял, Аламаган не тот остров, что был нам нужен, но мы обязаны играть свою роль. Николай поминутно щелкал фотоаппаратом, снимал скалы, прибой, чаёк. Он изо всех сил изображал восторг.

— Отличный кадр! Теперь еще!

Базальтовая угловатая глыба пронеслась в трех метрах от баркаса. Ашухин невольно отступил в сторону.

— Что, страшно? — Зоя в своей оранжевой «аляске» и узких джинсах махала руками, отгоняя чаек.

— Красиво здесь, правда?

Пожалуй, она единственная из нас, кто меньше всего думал о будущей добыче. Зоя была довольна уже тем, что оказалась здесь, где все ново и интересно для нее. Север, море, остров, к которому мы плыли…

— Это не тот остров, — прошептал я Николаю, — Если Ласей хочет, пусть побродит с нами.

Мы вытянули баркас на пологую галечную отмель и бросили между камней тяжелый трехлапый якорь. Но чтобы попасть на остров, нам предстояло взобраться вверх по ступенчатому подъему метров сто высотой. Ласей уверенно выбирал тропу, обходя огромные глыбы, мы, пыхтя, карабкались следом. Отсюда, с обрыва, был виден почти весь остров. Цепь мелких озер в низинах, пласты подтаявшего льда, а на южной оконечности несколько скал причудливой формы. Одна из них, с полукруглой вершиной, действительно напоминала человеческую фигуру.

На острове множество птиц. С ближайшего озера, поднялась большая утиная стая и закружилась прямо над нами. Карась, вскинув ружье, торопливо выстрелил, потом еще раз. Мимо!

Ласей поцокал языком. Свой пятизарядный нарезной винчестер он даже не снимал из-за спины.

— Не трать на уток патроны. Добыча впереди, вон там, — он показал на озеро, где плавали крупные серые гуси. — Только я один пойду, вы всех распугаете.

Ласей поднял ладонь, определяя направление ветра, и, зарядив винчестер, быстро зашагал к озеру. Мы сели на просушенный ветром пригорок. Ашухин сфотографировал Зою, потом нас с Женькой.

— Будем вспоминать, как по здешним островам лазили…

— Миллион искали, — засмеялась Зоя.

Вдалеке послышались сухие хлопки винтовочных выстрелов. Мы поднялись и не спеша пошли навстречу Ласею. Старик, забросив винчестер за спину, тащил в каждой руке по гусю.

— Тяжелые, — проговорил Выргу, протягивая одного гуся мне. — Уже жирку набрали, скоро на юг полетят.

В мелких прозрачных озерах, кроме уток, плавали множество разноцветных нырков. Они не взлетали, а отплыв подальше, настороженно следили за нами.

— Мясо нехорошее, — предупредил старик Женьку Тарасенко, когда тот попытался прицелиться. — Рыбой пахнет, совсем есть нельзя.

— Действительно, хватит стрельбы, — поддержал Ласея Ашухин. Карась опустил ружье, а Николай добросовестно сфотографировал лужу и птиц.

— Вон у той скалы землянку покажу и крест, — сказал Ласей. — Человек там жил и там помер.

Мы обогнули озеро и километра через полтора вышли к подножию гряды. Здесь в низине, среди стелющихся карликовых берез торчал почерневший деревянный крест, сработанный из толстых досок. Крест сильно покосился, а вырезанную ножом надпись прочесть было невозможно.

— Из соседнего поселка парень, звали Афанасий Ош. Еще до войны было… На рыбалку поплыл, а тут шторм. Лодку пригнало к острову и о камни разбило. Афанасий выплыл, целый год на Аламагане жил. Землянку построил…

От землянки почти ничего не осталось. Закопченные бревна просели, завалив вход. Жерди и валежник, которыми укрепляли земляную крышу, сорвало и разбросало среди берез.

— От чего он умер? — спросил я. — От голода?

— Нет. Он летом умер. Летом от голода не помрешь. От болезни или от тоски. Шутка ли, целый год один. Да и вообще, здесь людей почти не бывает.

— А пешком по льду добраться не мог?

— Течение сильное. Море никогда до конца не замерзает. Вот от Неро или Капли можно дойти, там лед толстый.

Мне казалось, что старый Выргу смотрел на меня слишком пристально, Словно догадывался, что я скрываю от него какую-то тайну. Я отвернулся.

Ласей, Женька Карась и я ночевали на берегу возле костра. Николай с Зоей ушли после ужина на баркас.

— Кольке везде хорошо, — пробурчал Карась. — Хитрый черт. Даже здесь с бабой спит.

Старый Выргу, посмеиваясь, прикурил от костра очередную сигарету. За ужином мЫ выпили по три стопки спирта, и настроен он был благодушно.

— Женщины — это хорошо. У меня тоже подружка есть. Молодая, пятьдесят восемь лет…

— Молодожены! — заржал Женька. — Ну ладно, давайте что ли еще по стопке перед сном.

— Давай! — поддержал я.

Ласей из деликатности промолчал, только двинул ближе к нам миску с холодной гусятиной. Мы выпили по очереди из толстостенного граненого стакана еще грамм по сто разбавленного спирта и принялись с Женькой доедать гуся.

Медно-красное солнце вынырнуло из-за скалы, протянув блестящую дорожку среди волн. Уже чувствовалась близость осени. По утрам подмораживало — короткое северное лето подходило к концу. Впрочем здесь никогда не бывало тепла — не так далеко отсюда начиналась граница ледяных полей.

Мы поднялись через три часа и, подогрев чай, столкнули баркас в воду; темные утесы Аламагана остались позади. Николай, продолжая играть свою роль, щелкнул несколько раз фотоаппаратом, потом отправился спать в трюм.

Спустя примерно сутки на горизонте показался Неро. Еще через час, я понял, что это тот остров, куда два года назад с трудом дотянул.

По сравнению с Аламаганом он гораздо меньше. Вместо отвесных скал — зализанные каменные берега и широкие галечные отмели. Ноздреватый язык ледника выползал по склону из моря покрывал почти весь остров. Я смотрел на приближающуюся землю и мне становилось не по себе. Однажды, два года назад, мы с Саней Королевым едва не остались здесь навсегда.

Зачем я опять потащился сюда? Надо ли испытывать судьбу еще раз? Совсем некстати вспомнился трухлявый крест над могилой рыбака на Аламагане.

Хреновые предчувствия одолевали меня, пока мы приближались к острову. И все же я не ожидал, что все закончится так скверно. Гораздо хуже, чем я мог предполагать.

Глава 5

Наш сценарий начал лопаться и трещать уже с первых минут после высадки. Николай, повесив на плечо оба фотоаппарата, озабоченно глянул на часы.

— Значит так, время терять не будем. Мы с Зоей и Виктором быстро обежим остров, хотя Я и так вижу, что ничего интересного тут нет — это не Аламаган. А ты, Ласей Егорович, вместе с Евгением, пока мы ходим, проверьте мотор. Может свечи надо почистить или масла подлить. Вернемся, перекусим и сразу на Каплю.

Но Ласей, не обращая внимания на слова Ашухина, уже тянул из груды вещей свой винчестер.

— Не надо ничего чистить, — бормотал старик, — ди- зелек как часы стучит, весной каждый винтик перебрал.

— Еще раз глянуть не мешает.

— Не надо ничего глядеть, — гнул свое старик, — Лучше прогуляемся вместе.

Мы с Николаем переглянулись. Ласей расталкивал в карманы фуфайки патроны. Ашухин за его спиной делал мне отчаянные знаки. Надо было что-то срочно придумывать.

— Давайте, чтобы время не терять, на две группы разделимся — предложил я. — Мы с Евгением сделаем снимки вверху на леднике, а вы пройдите вдоль берега.

— Конечно, — подхватил Ашухин. — Чего толпой шляться?

До нашей разбитой «Сессны» отсюда было не больше километра. Через двадцать минут мы уже стояли с Карасем возле самолета. Нагреваясь под летним солнцем, «Сессна» уже на две трети погрузилась в оттаявший под ней лед, Носа уже почти не было видно. Серебристым горбом торчала верхушка фюзеляжа да хвостовое оперение. Шагах в двадцати алялось оторванное колесо. Резину мы с него срезали и сожгли два года назад.

Карась разглядывал самолет и цокал языком.

— Крепко вы грохнулись. Страшно наверное было?

— Страшно, — подтвердил я… — Пошли быстрее.

Женька на ходу оглянулся.

— Нет, я бы летчиком не смог работать. Жутко представить, как с высоты сюда валишься. Молодцы, сумели самолет посадить.

— Просто повезло. Брюхом тормозили, а то бы вон в ту трещину прямиком въехали.

Карась издали заглянул в глубокий ледяной разлом и снова поцокал языком.

Брезентовый мешок с деньгами мы когда-то спрятали в узкой расщелине у подножия скалы и завалили камнями. Я торопливо отбрасывал камни, шаря рукой в расщелине. Пальцы натыкались на лед. Вода сыграла с нами хреновую шутку.

В июльские теплые дни она залила расщелину и, вскоре замерзнув, накрепко вморозила сумку в скалу. Никаких инструментов мы с собой не захватили. На наше счастье у Карася оказался большой складной нож, которым мы по очереди принялись долбить ледяные натеки. Через полчаса нож с треском переломился, а изо льда торчала лишь металлическая ручка и кусок выцветшего брезента. Я подобрал плоский треугольный камень и принялся колотить по нему другим булыжником.

Дело пошло быстрее. Удачным ударом я сколол целый пласт льда. Еще немного! Я уступил место Карасю и, сняв шапку, вытер пот. Оглянувшись, увидел три фигуры, двигающиеся по леднику к самолету. Значит, Ашухин не сумел удержать старика на берегу? А может Ласей догадывался с самого начала. Самолет он уже увидел. Надо хотя бы успеть спрятать рюкзак, деньги…

— Женька, быстрее!

Карась рубил лед камнями, как отбойным молотком. Отбросив булыжники, изо всех сил тянул, рвал на себя мешок. Он тоже видел приближающиеся фигуры. Под его руками что-то трещало. Лишь бы не порвался брезент. Карась, поднатужившись, присев на согнутых коленях, рванул еще раз. Есть! Не удержав равновесие, он отлетел метра на три, но мешок был в руках Карася. Теперь побыстрее затолкать его в рюкзак! До наших спутников оставалось метров четыреста. Догадывается Ласей или нет, зачем мы ковыряемся у скалы?

Мы встретились все впятером возле самолета. Ашухин попытался изобразить удивление.

— Вот это да, откуда он здесь?

Ласей и Зоя молчали. Мне было стыдно смотреть старику в глаза. Я обошел «Сессну» кругом и потрогал нагретую солнцем хвостовую поверхность.

— Ну что же ты, респондент, самолет не снимаешь? Редкий кадр…

Ласей повернулся к Николаю. Тот, стушевавшись, растерянно теребил ремешок фотоаппарата.

— Да и правда… надо сделать пару снимков.

Раньше мы улыбались, когда старик называл Николая «респондент». Сейчас нам было не до улыбок. Что знает и о чем догадывается старик?

— Да ребята… — неопределенно протянул Ласей и, не спеша повернувшись, зашагал к баркасу.

Мы, словно опасаясь, что он бросит нас здесь, на ледяном берегу, кучей шагали следом, приотстав на полсотни шагов. Я мрачно рассуждал о том, что хотя о деньгах знали немногие, слух наверное разошелся в тот год по всему побережью. На севере трудно хранить в тайне такие веши.

Когда мы отчаливали, Ласей негромко, но отчетливо пробормотал, ни к кому не обращаясь:

— Зря вы ребята. Не будет добра… чего уж теперь рюкзак прятать…

Значит, Ласею известно о деньгах.

Мы были все пятеро слишком разные. Но еще больше от нас четверых отличался Ласей Выргу. В поселке, где он прожил четыре десятка лет, никогда не закрывался на замок ни один дом, а человек, укравший чужое или сказавший ложь, презирался всеми.

Я сразу оказался и тем и другим. Мы могли усмехаться и плевать на мнение старика Выргу, но уважение его я потерял навсегда.

— Открывай, — прошептал Николай.

Я с хрустом разломил печать. Денег было много, сотни пачек. Я никогда не видел такой суммы. Мы с Ашухиным сидели в каюте и перебирали пачки банкнот. Они были влажными на ощупь, кое-где покрыты плесенью, но сохранились хорошо. Зоя и Карась были наверху вместе с Ласеем.

— Я заберу свою долю прямо сейчас, — зашептал Ашухин, — мало ли что…

Я отсчитал двести двадцать тысяч. Николай затолкал деньги в целлофановый пакет. У Ашухина дрожали руки. Он суетился и вздрагивал при каждом шорохе.

— Сбылась мечта идиотов, — пытался улыбаться Ашухин. — Неужели дед заложит нас?

— Доносить, конечно, не пойдет, — отозвался я. — Но и хранить в тайне не будет. Друзьям, конечно, расскажет.

— Попробуй его уговорить. Предложи денег… тысяч пять или десять.

— Бесполезно!

— Попробуй.

Николай отправился наверх, а в каюту торопливо спустился Женька Тарасенко. Еще один целлофановый пакет. Реакция на деньги почти как у Николая. Так же оглядывался на дверь и пугливо вздрагивал. А спустя час я попытался завести разговор с Ласеем. Он не отказался от спирта, но разговор у нас не клеился. Я что-то пытался сказать, но старик отмалчивался, избегая на меня глядеть. На корме суетился Ашухин, украдкой наблюдая за нами.

— Ласей, не говори никому, — сдавленно попросил я.

— Не боись, доносить не побегу…

Ласей употребил те же слова, что и я час назад. Доносить он, конечно, не пойдет.

— Может, тебе деньги нужны? — пробормотал я. заранее предвидя его реакцию.

— На кой хрен мне твои краденые рубли сдались. Вместе с тобой на старости лет в тюрьму идти? — Ласей закурил, ветер яростно раздувал огонек сигареты. — Я твоих друзей не знаю, но от тебя, Виктор, воровства не ожидал. Ты же боевой летчик, офицер!

— При чем тут воровство, — вскинулся я.

— Сдай ты эти деньги и дело с концом, — почти ласково уговаривал меня старик. — И душа у тебя сразу успокоится.

— Для меня это не просто деньги, а возможность зажить по человечески. Мне скоро сорок лет стукнет, а даже угла своего до сих пор нет. Парадный мундир, да медали на нем!

— Не будет вам счастья с тех денег… Не в этом, так в следующем году, а все равно наткнутся на твой самолет.

— Ну, а если сейчас тебя спросят… ну про нас спросят…

— Я врать, Виктор, не буду. Старый уже слишком для вранья… Потому прошу, сдай от греха дальше эти деньги. Неужели охота в твои годы в тюрьме-то сидеть.

Я спустился в каюту. Николай вбежал следом и закрыл за собой дверь.

— Ну что?

— Надо сдать эти деньги, — устало проговорил я.

Ашухин непонимающе поморгал.

— Почему?

— Так считает Ласей. Он, наверное, прав. О них знают слишком многие. Мы попадемся с этими деньгами.

— Он собирается нас заложить?

— Нет. В милицию он, конечно, не пойдет, я тебе уже говорил. Но и в секрете держать не станет.

— Значит, заложит! — гнул свое Ашухин.

Я молча лег на рундук и накрылся полушубком. Мне все до черта надоело. Я крепко выпил, пока уговаривал Ласея, и теперь мне требовалось хоть немного поспать.

Когда я проснулся, старика на баркасе уже не было.

Я мог сразу сообразить, что с ним случилось, и я это понял, но почему-то лез с дурацкими вопросами к Ашухину и Карасю. Наверное, я просто не мог поверить, что они зашли гак далеко. Впрочем, мы начинали этот путь вместе.

— Старик упал в воду, — Карась стоял за штурвалом, глядя на меня своими светлыми голубыми глазами. — Зря ты ему так много наливал. Видно, подошел к борту, потерял равновесие и готово.

— Ты это сам видел?

— Ничего я не видел. Спал, как и ты, а когда проснулся, у штурвала никого нет и баркас по сторонам рыскает.

Я посмотрел ему под ноги. На дощатой палубе отчетливо проступали пятна крови. Их затирали, но до конца затереть не смогли. Значит, ко всему прочему, мы стали еще и убийцами.

— Мужики, вы хоть соображаете, что натворили?

Ашухин перехватил мой взгляд.

— Хватит, заткнись… Старик утонул, Карась это видел, — Николай помедлил, — и я тоже видел… Свалился за борт, и мы не успели ему помочь.

Зоя испуганно смотрела на нас.

— Ты это тоже видела?

— Я же сказал, хватит! — крикнул Ашухин. — Старик утонул, и давай прекратим болтовню.,

Мне вдруг стало страшно. Я почти физически ощущал опасность, исходящую от Ашухина и Тарасенко. Они почувствовали вкус денег, и сейчас их уже ничто не могло остановить.

Но сегодня это была не последняя смерть. Ласей оказался прав, когда говорил, что деньги не принесут нам счастья.

Ветер постепенно стих и откуда-то сверху клочьями полег туман. Баркас размеренно тарахтя резал спокойную, слегка колыхающуюся воду.

Молочная пелена закрыла все вокруг. Я сменил за штурвалом Карася. Кровь уже полностью затерли, а палубу выскоблили ножом.

Николай подошел ко мне и несколько минут стоял молча.

— Мы все повязаны одной веревкой, — медленно проговорил он. — Вместе начинали дело и вместе закончим. За тебя уже сделали самую грязную часть работы, тебе остается только молчать и не закатывать истерик. Мне жалко Ласея, но так получилось. Он утонул…

— Дожидайся, поверят тебе. Скорее все четверо утонем, чем Ласей. Он всю жизнь в море ходит.

— Баркас разобьется у берега, и мы все исчезнем. Потом найдут обломки, но мы уже будем далеко…

Ашухин постоял рядом еще немного и, не дождавшись от меня ответа, пошел в трюм.

Мы двигались малым ходом, но это нас не спасло. Спустя четыре часа баркас врезался в льдину.

Серо-зеленая стена выплыла из тумана прямо перед носом нашего суденышка. Старик Ласей может быть и среагировав, но у Карася, стоявшего за штурвалом, не получилось. Он успел лишь нажать кнопку выключателя дизеля, но оказалось, что поздно. Инерция тащила тяжелый дубовый корпус прямо на стену. В наступившей тишине оглушительно запрещали раздавленные борта.

Суденышко легло на бок. В воду посыпались доски, лежавшие на палубе, куски брезента, еще какой-то хлам. Я успел схватиться за болтающийся леер и повис над водой. Рядом висел, держась за штурвал, Карась.

Отвесная ледяная стена, высотой метра три, поднимается из черной дымящейся воды. Если баркас перевернется — нам всем конец! Но судно, раскачиваясь, медленно обретало равновесие. Из каюты выскочили Николай и Зоя.

— Там вода! Хлещет…

Я сбежал вниз и сразу понял, что спасти баркас не удастся. Море рвалось в трюм через пробитый борт сразу несколькими фонтанами. Сколько времени у нас в запасе? Я передал Карасю первое, что попалось под руки, — сумку с картошкой.

— Бросай все наверх. Туда на льдину!

Мы швыряли вверх банки с консервами, пакеты с крупой, тряпки, чайники. Нас медленно тащило вдоль зеленого ледяного разлома. Я стоял наготове с багром. Стена пока отвесная, но должна же быть хоть какая-то трещина! Пущенный Николаем пакет с мукой долетел почти до верха и с треском распоролся об острый край льда, осыпав нас белым облаком. Карась, раскрутив за ствол ружье, зашвырнул его на льдину.

Скомканное ватное одеяло, не долетев, упало в воду.

— Это ведь берег, да? Берег?

Ашухин бегал вдоль борта со своим коричневым рюкзаком, в котором лежали деньги. Нет, это не берег! До берега отсюда не меньше сотни километров. Это всего лишь льдина, возле которой мы можем утонуть, как котята, так и не сумев на нее взобраться, Ласей был прав. От судьбы не уйдешь…

Я упрямо отталкивался веслом, помогая нашему гибнущему судну продвинуться хотя бы еще немного вперед, туда, где ледяной обрыв остановился более пологим. Карась помогал мне, яростно выгребая другим веслом, но еще быстрее погружался в воду баркас. Я подгреб ближе к льдине и показал на неровные ступенчатые уступы.

— Здесь можно взобраться. Зоя, лезь!

Женщина испуганно замотала головой:

— Сначала вы. Мне страшно…

Ашухин и Карась тоже нерешительно мялись. Я подхватил рюкзак с деньгами и передал весло Карасю. Уступы скользкие, а внизу дымящаяся студеная вода вечно холодного моря. Я полз, раскорячась, как лягушка, цепляясь за каждый бугорок. Мне помогало, что кое-где в лед были вморожены водоросли, они уменьшали скольжение. Наконец, я вскарабкался наверх.

Карась, раскрутив над головой, швырнул мне моток веревки. Конец не долетел до меня подметра. Еще раз! Я подхватил веревку, отполз от края и уперся, ногами в ледяной излом.

— Лезьте быстрее!

Внизу опять заминка. Ашухин подтолкнул Зою.

— Не бойся и держись за веревку.

Она карабкалась по моим следам и была уже почти наверху. Над краем льдины показалась ее голова в красной вязаной шапочке, и в этот момент Зоя потеряла под ногами опору. Несколько секунд она висела, цепляясь за веревку, потом, вскрикнув, сорвалась вниз. Тело ударилось о дощатый борт полузатопленного баркаса и исчезло в воде. Красная шапочка, как поплавок, снова показалась на поверхности, но уже метрах в двух от баркаса. Карась протягивал ей весло, но Зоя, видимо, ничего не соображала от шока или была не в состоянии за него схватиться.

Отшвырнув весло, Карась бросился в воду. Следом, через секунду или две, сбросив куртку, прыгнул я. Мне было страшно, но я знал, что буду презирать себя, если не прыгну. Вода обожгла, как кипяток. Я вынырнул, оглядываясь кругом. Рядом барахтался Карась, но Зои нигде не было.

Николай подогнал к нам баркас, и мы кое-как вскарабкались на палубу. Наше судно тонуло. Облепленные мокрой одеждой, мы торопливо раздевались. Нам предстояло лезть вверх. Первым взобрался Ашухин. Мы швыряли на льдину мокрые комки одежды, сапоги, еще какие-то вещи. Что-то долетало, а что-то падало вниз. Потом, держась за веревку, вылезли на льдину и мы.

Брошенный баркас, покачиваясь на мелкой волне, медленно исчез в тумане. Ему оставалось жить считанные минуты. Мы глотали спирт прямо из канистры, запивая талой водой, которую черпали под ногами. Николай протянул нам с Женькой по куску хлеба с салом. Отрезал себе и тоже стал молча жевать. Я видел, как двигались его уши и напрягались желваки. Куски были большие, и жевал он долго. Я отвернулся. Ашухин отыскал среди вещей эмалированную кружку.

— Еще хотите?

— Налей, — откликнулся Карась.

Ашухин нацедил спирта и протянул Карасю.

— Вы молодцы, а я вот не успел прыгнуть.

— Какой толк? — пробурчал Карась. — Мы все не успели. Царствие небесное подруге нашей…

Он медленно выпил спирт. От закуски отказался, лишь зачерпнул кружкой талой воды. Ашухин скорбно покачал головой, выпил тоже и отрезал себе хлеба с салом. Смерть Зои не испортила ему аппетита. Я отвернулся и начал выжимать брюки.

Должно быть, что-то почувствовав, Ашухин подошел ко мне с протянутой кружкой. /

— Давай за помин души.

Молча выпив, я вернул ему кружку и снова взялся за брюки. Мне почему-то показалось, что Николай сейчас решит всплакнуть. Но он только шумно вздыхал, дожевывая сало.

И все же нам повезло. Мы трое остались в живых, и даже наши мешки с деньгами остались при нас. На треножнике из весел и винчестера мы развесили одежду, собрали в кучу уцелевшие продукты и вещи. Одиннадцать банок консервов, три буханки хлеба, кусок сала, мешочек с пшеном и килограмма два сахара. Голод нам пока не грозил. К винчестеру и двустволке имелись патроны. Хлопая мокрыми сапогами, я обошел льдину. В длину она километра полтора и чуть меньше в ширину. Кое-где я разглядел пучки водорослей и мелкий плавник. Нашел два вмерзших бревна и широкую дубовую доску, но их надо было выкалывать из толщи льда.

Остаток дня мы стаскивали к нашим вещам плавник и собирали мох для подстилки. Он был такой же сырой как все вокруг, но это было лучше, чем мокрый лед.

Костер горел плохо. Лед под ним таял и заливал угли. Мы кое-как нагрели пол-чайника воды, чтобы запить банку консервов, которую открыли на ужин. Из теплых вещей у нас имелись два спальных мешка и старый облезлый полушубок Ласея. Мы постелили на мох спальник и полушубок, укрывшись вторым спальным мешком. Все быстро заснули, но так же быстро от холода проснулись. Поднялся сильный ветер. Мы лежали как в трубе, к тому же спальный мешок напитался снизу влагой.

Мы поднялись и долго бегали кругами, пытаясь согреться. Потом снова кипятили воду, пока не рассвело. Берегом вокруг и не пахло. От горизонта до горизонта расстилалось пустынное серое море с гребешками волн. Льдину заметно покачивало, и от этого мы чувствовали себя еще более неуютно. Весь следующий день мы пытались хоть немного обустроить свой лагерь. На льдине нам предстояло провести черт знает сколько времени, и первое, что надо сделать, — оборудовать более или менее сносный ночлег.

Мы разрубили пополам извлеченную изо льда доску и уложили ее в нише, которая немного защищала от ветра. В изголовье и ногах настелили кучу плавника и покрыли это сооружение слоем мха. Получилось нечто вроде гнезда. Но все наши ухищрения помогали мало. Гигантская ледяная глыба и холодное море не давали нам согреться, и мы редко спали ночью больше двух часов подряд. Днем было теплее, но мешала вода, которая струилась вокруг, накапливаясь в низинах большими лужами.

Запасов еды при экономном расходовании могло хватить недели на две. Я рассчитывал, что за это время нас кто-то заметит или прибьет к земле. Если, конечно, не изменится ветер, который в основном дул с востока и тащил льдину вдоль побережья.

После убийства старика Вырги, я уже не мог относиться по-прежнему к моим спутникам. Но если с Карасевым мы еще вели какие-то разговоры, вместе караулили нерп на пологом конце льдины, то Николая я старался всячески избегать. Я помнил, как он не решился прыгать за Зоей, но еще трусливее и гадостнее вел он себя сейчас.

Ашухин боялся голода. Получилось так, что пищу брался в основном варить он сам. Учитывая наши запасы, чередовались в основном два блюда: жидкий суп из пшена с консервами и кипяток с сахаром. Подойдя как-то раз к нему со спины, я увидел как Николай торопливо выгребал в рот остатки тушенки. Потом налил в банку супа и, запрокинув голову, торопливо выпил.

— Не подавись! — окликнул я.

Но Ашухина было трудно смутить. Плеснув в банку супа, он протянул мне:

— Попробуй, вроде ничего получилось…

Я бросил к костру найденную сухую хворостину.

— Карась придет, пообедаем все вместе, — и не выдержав добавил: — С нашим запасом только и жрать поодиночке!

Николай сделал вид, что не расслышал.

Еще он любил рассуждать с Карасем, как будут тратить деньги. Оба собирались немедленно купить машины. Ашухин — «Волгу». Карась — «Жигуленок», шестерку. Оба часами спорили о достоинствах своих моделей и собирались зимой ехать в Крым, проветриваться. Только никак не могли решить, как лучше: на одной машине или сразу на обеих. >

— Конечно на двух, — настаивал Ашухин. — У каждого ведь с собой будет девочка. Захотел потрахаться, остановился, разложил сиденье, на него подругу и валяй сколько влезет.

После мгновенной и страшной смерти Зои на наших глазах мне было противно слушать Николая. Он вспоминал свои любовные приключения и советовался с Карасем, кого из прежних подруг взять с собой.

— Можно Светку, она обоим сразу давать будет. Помнишь, которая весной у нас в конторе ночевала.

— Найдем помоложе, — авторитетно заявил Карась. — На любой дискотеке пару сосок погрузим и поехали. И платить не надо. За жратву и выпивку кое-что надо отработать.

— И-и-эх, красота, — потягивался Ашухин. — Ящик шампанского, ящик коньяку и вперед!

Плеск отвалившегося куска льда прервал его размышления.

— Льдина не развалится? — зевая, спросил он.

— Не развалится, отозвался я. — Как правило, они крепкие. Но есть другая опасность. Лед все время подмывается снизу морской водой, меняется центр тяжести, и такие айсберги часто переворачиваются. Не хотел раньше говорить, настроение портить.

— Ну и не говорил бы, — отозвался Карась.

А Николай долго размышлял, шучу я или нет. Подумав, решил, что не шучу. Воображение у него работало, и он хорошо представлял, как мы будем тонуть в холодной воде. Дня на два прекратились разговоры о девочках. Он ходил по льдине, прислушиваясь к каждому шороху, потом предложил держать наготове бревно и мешок с продуктами.

— Отплываем в случае чего на бревне, потом опять попытаемся взобраться…

— Не выйдет, — мотал головой Карась, — знаешь, что будет, когда такая махина перевернется?

— Шансов нет, — подтвердил я, — остается только молиться.

— Значит, будем сидеть и подняв лапки ждать смерти? — нервничал Ашухин.

— Рубашку постирай, — советовал Карась, — чтобы, значит, на тот свет во всем чистом…

Подстерегающие нас опасности не мешали Николаю заново считать и пересчитывать свои деньги. Однажды, пошептываясь с Карасем, он объявил:

— Надо разделить Зоину долю на троих. Семья у ней не бедная, внучку и без нас обеспечат с ног до головы. Оставим им тысяч десять и хватит. Меньше разговоров будет, откуда и что взяли.

Карась его поддержал. Я отсчитал им по сорок пять тысяч. Ашухин, морща лоб, повертел пачки и, снова смешав деньги, разложил их на три кучки. Одну придвинул мне.

— Делим на всех троих.

Глава 6

По моим подсчетам прошло тринадцать дней нашего унылого и холодного дрейфа на льдине. Может и меньше, потому что похожие друг на друга дни тянулись бесконечно долго, а отмечать прожитые сутки я начал лишь неделю назад.

Стало заметно холоднее. По ночам подмораживало, а однажды двое суток подряд длился самый настоящий шторм с дождем и снегом. Мы все промокли и тряслись от стужи, прижимаясь друг к другу. Огромные вспененные валы с грохотом обрушивались на льдину, брызги летели на десятки метров. Время от времени волны откалывали куски льда и скрежет ломающихся глыб перекрывал шум океана.

Мы выпивали по стопке спирта и ждали, когда же смоет нас волнами или перевернет. Карась сидел вялый, казалось, безразличный ко всему. Николая трясло от страха, он слишком любил себя и будущую веселую жизнь. Сейчас ему особенно не хотелось умирать. Мне же до воя становилось жалко жену и сыновей. Я не сомневался, что это расплата за убийство старика Вырги и смерть Зои.

Шторм в конце концов утих, но это была скверная примета. Близился сентябрь, а вместе с ним страшные осенние ураганы, которые длились неделями. Правда время для них еще не наступило, как правило, они разыгрывались во второй половине сентября. Я все же надеялся на лучшее.

Запас продуктов подходил к концу. За все дни удалось подстрелить лишь двух птиц, похожих на бакланов. Мясо было жестким и воняло рыбой, но мы их съели целиком, почти не оставив костей. Готовить еду мы Ашухину больше не разрешали, взяв эту обязанность на себя. Не умея переносить голод, он воровал тушенку, лизал из мешка сахар и жадно черпал кипящий недоваренный суп прямо из чайника, если поблизости никого не было.

Однажды, еще до шторма, я увидел, как перевесившись через край льдины, он что-то собирал на уступе. Я подошел ближе. Оказалось, в этом месте разорвался пакет с мукой, и на льду остался тонкий слой мучной жижицы. Ашухин греб ее пятерней и отправлял в рот, обсасывая пальцы. Он так увлекся, что даже не слышал моих шагов. Я постоял за его спиной. Внезапно возникло желание схватить Ашухина за ногу и толкнуть вниз. С трудом сдержавшись, я отвернулся и зашагал прочь. В один из дней мы открыли последнюю банку консервов. Ее предстояло тянуть на два-три дня, а может и больше. По ложке волокнистого мяса утром и вечером в чайник с бурлящей похлебкой, где гонялись друг за другом редкие крупинки пшена. Хлеб уже давно кончился, и жидкий суп мы пили из консервных банок.

В этот же день меня отвел в сторону Карась и показал на лужицу бурой мочи.

— Кровь… и вчера так было. Кранты мне подходят…

Карась здорово сдал. Сухая бледная кожа обтягивала скулы, редкая свалявшаяся борода росла клочьями. Впрочем, и мы выглядели не лучше.

— Это почки, — сказал я, — Ты их застудил. После того купания и ночевок на льду.

— Умру?

— От почек так быстро не умирают. Старайся не спать на спине и вообще меньше лежи.

Мне показалось, что в эти минуты между нами опять перекинулся какой-то мостик.

— Ты молодец тогда… первый за Зоей кинулся.

— Ты тоже, — отозвался Карась. — Кому-то надо было прыгать. Не Коле же? Он три раза подумает, прежде чем что-то сделает. А вообще Зоя на его совести. Разве можно было ее в эту авантюру тащить! Знаешь, зачем он ее с собой брал?

— Догадываюсь…

— Но не до конца. Коля весной, как услышал про Зойкиного богатого папашу, да про подаренную «шестерку», от жадности даже сна лишился. Правда, в начале ты ему дорогу переступил, но он не растерялся. С женой, срочно развелся и к Зойке, как влюбленный жених, подкатился. Та, конечно, не устояла, Коля красиво петь умеет. Встречаться с ним она согласилась, а замуж ни в какую. Тут ты подвернулся со своим миллионом. У Коли вообще голова крутом пошла, со всех сторон деньги и не ухватишь. А сюда, на север, он Зою не просто так брал. Боялся ее в Астрахани оставлять, вдруг найдется кто помоложе, да уведет. Да и рассчитывал все же уболтать за него замуж выйти. А оно вон как получилось… Ладно, пойдем, пока он всю похлебку не сожрал.

На следующее утро я стрелял в нерпу и промахнулся. Сильно тряслись руки. И все же нам повезло. Мы убили медведя, но это лишь приблизило смерть двоих из нас. Старик Ласей был прав. Краденые деньги тянули за собой одно несчастье за другим.

Белый медведь лежал на пригорке в полусотне метров от края льда. Его увидел Карась и прибежал за мной. Я взял винчестер покойника Ласея, Карась — двустволку.

— Заряжай пули…

Покопавшись в патронташе, я сам отобрал заряды понадежнее и передал Карасю. Цыкнул на Ашухина, сунувшегося было следом:

— Сиди тихо здесь!

С бугра осмотрели место, где лежал зверь. Слишком близко от края. Может успеть броситься в воду, даже смертельно раненный. Медведь вдруг поднялся и, фыркнув, не спеша зашагал в нашу сторону. Это был огромный зверь с толстыми лапами и вытянутой мордой. На светло-серой, местами желтоватой шерсти выделялись три черных пятна: нос и глаза. Медведь был наверное сьгг, потому что никуда не торопился. Понюхал воздух, зевнул и снова улегся.

— Обходим с двух сторон, — зашептал я. — Ползи вдоль гряды. Стрелять только после меня.

Я перебежал низину и тоже пополз. Через сотню метров я выдохся и минуты две лежал неподвижно, с хрипом выталкивая воздух из легких. Затем двинулся дальше. Как ни вжимался я в лед, но медведь, видимо, меня заметил. До него оставалось метров двести. Лобастая морда встревоженно обнюхивала воздух. Передвинув планку на двухсотметровую отметку, я торопливо целился. Лишь бы снова не начали трястись руки!

Я выстрелил в тот момент, когда медведь поднимался. 7.62-мм не самый лучший калибр для медведя, но попал я довольно точно. Огромная туша дернулась, выстрелил еще раз и, кажется, опять попал. Медведь, шатаясь, бежал к воде. Следующие две пули прошли мимо. Я слышал, как они с воем рикошетили. Но раны оказались тяжелыми, шагов через двадцать медведь сел на задние лапы. Наперерез торопился Тарасенко. Грохнули два выстрела из охотничьего ружья. Потом еще один. Карась не слишком умело добивал раненого зверя.

Когда я подошел, медведь был мертв. Огромная трехметровая туша лежала на боку, лужа крови, дымясь.

растеклась по льду. Это был крупный молодой самец, хорошо нагулявший жиру за полярное лето.

Мне стало не по себе. Я охотился на оленей, песцов, зайцев и никогда не приходилось убивать таких мощных красивых зверей. Но мы уже доходили до голода, и мясо медведя было для нас последним шансом выжить.

Ашухин торопливо шагал к нам, что-то крича на ходу и размахивая руками.

— Рехнулся от радости? — засмеялся Карась. — Теперь нажрется вволю.

— Нет, он что-то рукой показывает… А ведь мы уже на побережье!

Я тоже закричал. Впереди тянулась узкая полоска земли. Я различал холмы на горизонте и блестящее ледяное поле, застывшее у берега.

— Может, и выкарабкаемся из заварухи.

Флегматичный Карась обнимал и хлопал меня по спине. От переполнявшей его радости прыгал по льду, потом зарядив ружье, дважды пальнул вверх. Чайки, летавшие над нами, бросились врассыпную. Чайки — это хорошо! Это тоже приметы близкой земли.

Часа за два, действуя единственным уцелевшим ножом, мы сняли шкуру и распороли брюхо медведю. Бросили в сторону на лед печень, сердце и огромные легкие.

— Жаль топор не захватили, — проговорил Карась. — Отрубили бы кусок и сразу сварили. Впрочем, можно и ножом от окорока отхватить…

Он сидел на шкуре, вытирая со лба пот.

— Витя, давай печенку сварим и сердце, — торопливо предложил Ашухин, — Пожуем, отдохнем, а потом принесем топор и разделаем остальную тушу. Ты когда-нибудь медвежью печенку пробовал?

— Нет, я вообще на медведей не охотился. Их очень мало, да и запрещено.

Я кое-что начинал подозревать, хотя и не был уверен в своей догадке. Я решил проверить ее до конца.

В чайнике бурлило, плескаясь через край, аппетитно пахнущее варево, крупные куски печенки и разрезанная на зри части половина сердца.

Мы выпили по стаканчику разведенного спирта, это были остатки, и сидели поглядывая на чайник.

— Может готово? — не утерпел Карась, — Попробуй печенку, Коля.

Но Ашухин, держась рукой за горло, мотал головой.

— Ребята, мне, наверное, от спирта плохо стало. Наизнанку выворачивает.

Он поднялся и, шатаясь, побрел прочь.

— Посадили мы желудки на этой диете… не жрем ничего, — Карась мотнул головой в сторону Николая. — Вон даже спирт не идет. Давай я, что ли печенку попробую.

Он потянулся было к чайнику, но я удержал его за рукав.

— Сиди!

— Да я только попробую, хватит там на всех.

— Сиди, — повторил я. — Будем есть все вместе.

— Ну и жмот, — засмеялся Карась. — Там два центнера мяса лежит, а он кусочек жалеет.

Николая не было минут пятнадцать. Он пришел и лег на подстилку.

— Хреново, — пожаловался Ашухин. — Выдрало одной зеленью. Может, в спирте осадок какой-то был?

— Мы же не отравились, — сказал Карась. — Спирт нормальный, ведро целое вылакали и ничего. Это все от голодухи. Тебе поесть надо, сразу станет лучше.

— Не могу, даже тошнит от запаха.

Я уже не сомневался, что разыгрывается спектакль, в котором мой бывший одноклассник является главным действующим лицом. Я подыгрывал ему изо всех сил.

Поковырявшись в чайнике, я налил в миску немного бульона и выложил несколько дымящихся кусков. Один из кусков я поддел на нож и, обжигаясь, сунул в рот.

— Хороша печеночка, — похвалил я, хотя сунул в рот совсем не печень, а кусок сердца.

Я играл и рисковал. Если Ашухин заметит фальшь, он мгновенно извернется, и тогда виноватым стану я. Но, перекатывая на ладони новый кусок, на этот раз печени, я поставил перед Николаем миску.

— Ешь. Хотя бы бульончику похлебай.

Николай обессиленно мотал головой.

— Не хочу…

Неправда, он хотел есть. Ашухин отвернулся. Мы все очень хотели есть, и Карась, не вытерпев, уже копался ложкой в дымящемся вареве.

Я вернулся к костру и вдруг пинком опрокинул чайник.

— Ты чего? — не понял Карась.

Зато сразу все понял Ашухин. Я почувствовал, как мгновенно напряглось его тело.

— Иди покажи место, где тебе стало плохо, — тихо предложил я Николаю. — Может там кровь? Да оставь ты эти куски, — прикрикнул я на Карася, — если загнуться не хочешь. Печенка угробила бы нас не хуже мышьяка, правда, Коля?

Ашухин молчал. События разворачивались слишком стремительно, и он еще не успел решить, как действовать дальше.

— Когда ты варишь суп, — сказал я, — то начинаешь черпать пшено еще сырым. А сейчас целый час ждал, пока сварится печень, и не схватил ни кусочка.

— Чего ты мелешь! Не видишь, что мне стало плохо.

— Идем, покажешь следы!

Карась непонимающе смотрел то на меня, то на Николая. Кажется, он до сих пор ничего не понял…

— В печени белого медведя содержится яд. Триста-четыреста граммов печени и любому из нас конец. Слушай, откуда ты взялся такой паскуда? Неужели двухсот пятидесяти тысяч тебе мало?

— А тебе не кажется, что ты валишь с больной головы на здоровую.

Николай уже оправился от растерянности и спокойно смотрел на меня. Пожалуй, он смог бы все перевернуть с ног на голову и сделать виноватым меня. В нем пропадал большой актер. Но мы с Карасем слишком хорошо знали Ашухина, и оба догадывались, на что он способен.

Дальнейшие события разыгрывались мгновенно. Карась бросился на Ашухина, но в руках у того уже оказался винчестер. Пуля ударила Женьку в верхнюю часть живота и отшвырнула назад. Ашухин лихорадочно рвал рычаг затвора, досылая следующий патрон.

Но этого патрона не оказалось, магазин был пуст. Четыре пули ушли в медведя, пятый достался верному помощнику Ашухина Женьке Тарасенко. Мне не хватило. Я это знал, когда бежал навстречу щелкнувшему бойку, но мне все равно было жутко.

Ашухин пятился, поднимая над головой разряженную винтовку. Я ударил его в челюсть и, не удержав равновесия, свалился вместе с ним, тяжело подмяв Ашухина под себя. Он сдавленно вскрикнул, скорее, даже захрипел и тут же обмяк, потеряв сознание.

Я поднялся. Евгений Тарасенко, по кличке Карась, наш экспедитор и охранник, умирал. Из-под него вытекла огромная лужа крови, для этого хватило полминуты. Женька прерывисто очень часто дышал, пальцы рук дергались, я отвернулся и шагнул в сторону. У Тарасенко началась агония и помочь я ничем не мог.

Но и у Ашухина дела обстояли хреново. Он так и не пришел в сознание. Я понял причину, когда оттащил тело в сторону.

Падая, Ашухин ударился об острый ледяной гребень. У него был сломан позвоночник.

Я часто потом задумывался, зачем Николаю понадобилась наша смерть. Жадность? Возможно. Я не забуду его глаз, когда в первый раз вытаскивал из мешка деньга и отсчитывал двести двадцать тысяч, долю Ашухина. И как потом, после смерти Зои, он потребовал разделить ее деньги. Но, кроме жадности, главная причина была в другом.

Мы слишком далеко зашли. Кроме кражи, которая обеспечивала каждому из компании достаточно лет тюрьмы, на нас повисло убийство. Ашухин был самым дальновидным и продуманным из нас. Он хорошо понимал, если мы попадем в поле зрения, уголовного розыска или комитета госбезопасности, нас расколют и обязательно докопаются до истины. Трех человек легко поймать на противоречиях и обмане. Ни мне, ни Карасю он не верил.

Но он перехитрил сам себя. Все кончилось хреново для каждого из нас и неизвестно, какая судьба ждала меня. Тело Евгения Тарасенко медленно застывало. Я кое-как скрестил на груди его руки, испачканные кровью. Наверное, их следовало бы помыть, но воды не было. Я не смог отыскать и какой либо груз, чтобы привязать к ногам. Впрочем, в ледяной воде Арктики труп может и вообще не всплыть. Я перевалил тело через край льдины. Оно с плеском погрузилось в воду, потом появилось снова и несколько секунд колыхалось на поверхности. Я отвернулся, а когда снова поглядел вниз, на поверхности воды ничего не было. Темное продолговатое пятно быстро исчезло в глубине.

В ледяной ниже, где мы спали, я постелил медвежью шкуру и перетащил туда Ашухина. Он находился в каком-то оцепенении, невидяще уставившись вверх.

— Ноги, — прошептал он, — Я не чувствую их…

Я промолчал и стал разжигать костер. Я хотел есть.

Ашухин зашевелил рукой, корябая пальцами лед.

— Почему ты молчишь? Где Женька?

— Уже забыл?

— Забыл… — как эхо, отозвался Ашухин. — Он бросился на меня с ножом, и я стрелял. Что с моими ногами?

— Ты сломал позвоночник.

У меня не было желания утешать его.

— Я умру, да?

— А ты хотел бы всех нас пережить? Попробуй…

Спустя полчаса он попросил:

— Посади меня, чтобы я мог видеть берег.

Я перетащил шкуру немного в сторону и посадил Ашухина спиной к ледяному торосу.

— Налей мне спирта.

— Он весь кончился.

— Ну хотя бы пол-стакана. Знаешь, как больно…

— Спирта не осталось. Ты будешь есть мясо?

— Отравленную печень, да? Хочешь от меня избавиться?

Ашухин беззвучно плакал и слезы стекали по щекам. Ему было жалко себя, как не было жалко в жизни никого другого. Он не хотел умирать. Не хотел верить в неотвратимость собственной смерти и надеялся, что его все же спасут. По-другому не могло быть. Ведь его жизнь значила неизмеримо больше, чем жизнь всех остальных…

Берег был уже рядом. Льдина заметно к нему приблизилась. Я поел вареной медвежатины и лег в стороне от Ашухина, закутавшись в два спальных мешка. На душе было скверно. Во мне что-то переломилось. Человек не может оставаться таким как прежде, когда рядом случается столько смертей, в которых виноват и ты сам.

Ашухин прожил еще сутки. Он боялся, что я увижу корабль или лодку и не скажу ему.

— Корабль… здесь должны быть корабли… ты ведь подашь им сигнал?

— Подам, — отвечал я.

— Ты не подумай, я тебя не выдам. Скажу, что поскользнулся и упал сам.

Про застреленного им Тарасенко Ашухин не вспоминал. Потом он потерял сознание и не приходя в себя умер. А спустя еще несколько часов льдина воткнулась в отмель, подойдя почти вплотную к береговому припою. Зеленый ноздреватый лед выглядел не слишком надежно, но я знал, что другой возможности выбраться на берег у меня не будет. Достаточно небольшого ветра, и льдину опять потащит в океан.

Я торопливо собирал вещи, бросая лишнее в воду: винчестер старика Выргу, к которому не было патронов,  его полушубок, спальный мешок, какие-то тряпки. Чем меньше следов, тем лучше.

Прежде, чем спрыгнуть вниз, я оглянулся. То, что было когда-то Николаем Ашухиным, сидело, привалившись спиной к торосу, и смотрело мимо меня невидящими глазами. Мелькнула мысль, а что если сбросить тело в воду? Наверное, это был бы лучший выход — не останется никаких улик, но я не мог забыть Женьку Тарасенко, как медленно и неохотно погружался он в глубину.

Почти полдня я добирался до берега. То, что смотрелось издалека сплошным ледяным полем, оказалось на самом деле месивом талой воды, торосов и огромных промоин. Мне приходилось делать километровые крюки, чтобы обогнуть трещины и затопленные участки льда. Через пару часов я был уже насквозь мокрым и не пытался обойти мелкие лужи.

Вдобавок ко всему возле берега сильное течение отжало лед. Полоса бурлящей черной воды отделяла меня от береговых уступов. Я сел прямо на лед тупо уставившись перед собой. Я был настолько измотан, что уже не хотел ничего. Рядом лежал мой синий рюкзак, набитый кусками медвежьего мяса и пачками денег. Больше всего мне хотелось пнуть его изо всех сил и столкнуть в воду. Уже погибли четыре человека и совсем мало шансов выбраться оставалось у меня.

Подступающий холод заставил подняться и шагать дальше. Солнце клонилось к горизонту и примерно через километр я увидел перед собой галечную гряду. Здесь также кипело струями сильное течение, но по крайней мере было неглубоко. Я спрыгнул в воду и, с трудом удерживая равновесие, побрел к берегу. Ружье и патронташ над головой. Раза два, споткнувшись, я успевал прижать их к себе, но течением все же сорвало спальный мешок, привязанный к рюкзаку, и мгновенно унесло прочь.

Остаток ночи я провел на отмели, возле огромного костра, благо плавника кругом хватало. Утром двинулся дальше. Через километр или два я наткнулся на приземистую бревенчатую избу. Дверь была приоткрыта колом, а единственное узкое оконце забито досками… Я вошел внутрь и постоял всматриваясь в полутьму, наполненную запахом холодной золы, прелых шкур и мышиного помета. Ближе к двери стояла печь, сделанная из бензиновой бочки, обложенной камнями. Закопченая, склепанная из старых ведер и кусков жести труба исчезала в прорубленной квадратной дыре, тоже обитой жестью. Потолок провис, а по, сбитый из огромных сосновых плах, покрылся слоем: плесени. Но в общем избушка находилась в довольно приличном состоянии. Видимо наведывались люди, скорее всего рыбаки.

Я потоптался на пороге и двинулся дальше. Береговая полоса все больше отклонялась на юг, а потом повернула на запад. Я шел по Kpyгy и вскоре понял, что это значит. Но упрямо продолжал шагать, пока впереди не показалась знакомая бурлящая протока и ноздреватый подтаявший припой. Льдину с мертвым Ашухиным уже снова утащило в море, но это ничего не меняло. Из одной ловушки я попал в другую. Я был на острове.

Повторялась история двухлетней давности. Но тогда, нас было двое, среди груза самолета оказалось несколько ящиков консервов, а самое главное, нас искали. Сейчас я был всего лишь измотанным одиночкой, искать которого никто не собирался.

С пологого холма я различал на горизонте серую полосу скал и отдельные вершины. Человеческого жилья и рыболовных судов нигде не было — берег оставался пустынным. Подходила к завершению путина и близился период осенних штормов, вряд ли здесь до весны появятся люди. Оставалась надежда на случайное судно и на то, что рано или поздно море замерзнет. Тогда я смогу добраться до берега.

Я вернулся к избе. Теперь я не сомневался, что в этом закопченом балагане мне придется провести немало дней.

Ржавая печь нещадно дымила, но впервые за полмесяца я спал в тепле. В доме жили летом рыбаки, еще не забывшие северный обычай. К закопченному брусу в углу был подвешен мешок с продуктами: килограммов пять пшена, немного муки и пачка чая. Под нарами я обнаружил рогожный куль с крупной спекшейся в ком солью. Голодная смерть мне пока не угрожала.

Первые недели моего пребывания на острове пролетели незаметно. Я понимал, что глупо рассчитывать на случайную встречу с людьми, когда на носу висела бесконечно долгая полярная зима. И как ни тягостно было представлять будущую зимовку на острове в темноте в одиночестве, я взялся за подготовку уже на следующий день.

Будь у меня достаточно патронов, я мог бы настрелять уток и гусей на острове и в заливах вокруг него хватало. Но у меня оставалось всего полтора десятка зарядов. Требовалась более крупная дичь. После долгих поисков я выследил и убил двух нерп. Это был уже приличный запас мяса.

Каждый день я подолгу бродил вдоль галечных отмелей. Прибой иногда выбрасывал на берег ослабевших или раненых рыбин. До наступления октября я набрал и засолил килограммов двадцать рыбы.

Вечером, при свете огарка свечи я перебирал и сушил пачки денег, отделяя в сторону банкноты, испачканные медвежьей кровью. Я стал почти миллионером и как никогда хотел выжить. Ночами мне снилась семья, и я твердо знал, что доберусь до дома.

Но оказывается, я слишком плохо знал, что такое одиночество и полярная ночь.

Кажется, это началось в октябре. Уже выпал снег, а мимо острова плыли льдины и целые ледяные поля. Там. где вода была спокойнее, море замерзаю, но это были лишь отдельные участки. Добраться до берега мешали протоки. Бурлящая вода парила на холоде, упорно не желая замерзать. Там, где бесконечный прибой бился о скалы, громоздились огромные глыбы желтого соленого льда.

Ночь уже длилась почти полные сутки. Лишь в полдень, сумеречный рассвет раздвигал на полтора-два часа темноту и снова подступала ночь.

У меня началась бессонница. Я лежал долгими часами, невольно вслушиваясь в темноту. Сотни звуков пронизывали окружающий мир. Многие я угадывал — шуршание мышей, уханье огромных белых филинов и треск лопающегося льда. Другие звуки казались поначалу странными и даже таинственными, но их я тоже угадывал, даже если для этого приходилось выходить из дома. На все лады, едва не повторяя человеческие голоса, бился ветер в расщелинах скал. После удачной охоты неторопливо проходили мимо песцы, и скрип снега под лапами небольших полярных лисиц отдавался в морозной тишине грузными шагами.

Звуков становилось все больше. Наверное, потому, что с каждым днем обострялся мой слух. Однажды я услышал отчетливо человеческие голоса. Они о чем-то спорили друг с другом. Я выскочил наружу,! подумав, что мимо проходит какое-то судно. Но. освещенное луной море оставалось пустынным. Голоса тоже умолкли.

Спустя какое-то время голоса послышались снова. Один из них мне показался знакомым. Я долго стоял у дверей избушки, потом взял ружье и пошел вдоль берег а сначала в одну, потом в другую сторону. Я не увидел ни одного человеческого следа и усталый повалился на нары.

Через двое или трое суток я вдруг отчетливо услышал среди ночи негромкие голоса Николая и Зои. Они разговаривали и смеялись, но в дом почему-то не заходили. Я выскочил наружу, голоса раздавались с другой стороны дома.

— Зоя, Николай! — позвал я.

Они не обращали на меня внимания, и я бросился к ним. Сделал один, потом другой круг, но догнать их не успевал. Я вдруг остановился, пораженный мыслью, что схожу с ума. Откуда могли взяться Зоя и Ашухин? Они давно мертвы! А вдруг Зоя сумела выплыть и добраться до льдины, где остался Николай? Он лишь притворялся мертвым, боясь, что я его убью…

Я долго ползал по снегу, рассматривая следы. Но все кругом было слишком истоптано. Днем я вскарабкался на холм и долго наблюдал. Остров, море, ледяные поля оставались пустынными.

Спаслись, оказывается, не только Зоя и Николай. Старик Ласей тоже сумел добраться до острова и временами негромко со мной разговаривал. Я даже два раза видел сквозь окошко его лицо, заросшее седой бородой.

— Зря вы затеяли это дело, — задумчиво говорил старик, — краденые деньги не приведут к добру.

— Там ведь деньги мои, — настаивал я. — Я их заработал.

— Ну тогда ладно, — соглашался Ласей.

Я звал старика перекусить, но он отнекивался.

— Если бы спиртику…

— Кончился спирт, — отвечал я. — А то конечно бы налил.

— Ну тогда пойду погуляю. Завтра опять приду.

Мой рассудок мутился с каждым днем все больше и больше. И все агрессивнее становился Ашухин. Поначалу он притворялся, желая усыпить мою бдительность. Теперь же открыто рвался отомстить мне. Выжидал лишь, когда покрепче засну, чтобы зарезать спящего. Дверь в избу не закрывалась, и я подпирал ее ящиком из-под консервов. Рядом с собой на нары клал заряженную двустволку. Николай скалился, и я предупредил его:

— Полезешь, буду стрелять! Я не шучу.

— Я тоже, — тихо проговорил он. — Ты сломал мне спину. Как я теперь буду любить женщин?

В другой раз он потребовал свою долю денег. Я не хотел доводить дело до крайности и отделил его двести двадцать тысяч. Завернув пачки в кусок целлофана, показал Ашухину сверток в окно.

— Забирай!

Но Николай молчал. Тогда я отнес деньги и сунул в расщелину скалы, присыпав сверху снегом.

— Твоя доля лежит здесь, — крикнул я. — Можешь забирать в любое время.

В ту же ночь он потребовал Зоину долю, но я наотрез отказал. Зоя жива, и ее деньги я отдам только ей.

— Она моя невеста, — настаивал Ашухин. — И деньги у нас общие.

— Почему же тогда ты трусил прыгать за своей невестой?

— Это не твое дело! Но до утра ты не доживешь.

Он оскалился. И погрозил кулаком. Я выстрелил в окно сразу из обоих стволов. Брызнули осколки стекла, и в дом клубами ворвался морозный воздух. Перезарядив ружье, я выскочил наружу, но Ашухина нигде не было. Я понял, что промахнулся.

Заткнув дыру в окне куском старого одеяла, я уселся в дальний угол нар и стал ждать. Я знал, что Ашухин меня не оставит в покое. Прошло пять или шесть часов. Я начал дремать, но в дверь кто-то с силой толкнулся, и я снова выстрелил.

Сумасшествие гнало меня прочь из теплой избы. Сжавшись на снегу в комок, часами ждал Ашухина. В доме я чувствовал себя, как в ловушке.

Иногда меня звала Зоя, и я бежал на ее голос, пока не выбивался из сил. Я терпеливо доказывал старику Ласею, что деньги принадлежат мне, а чтобы он не обижался, подарил ему сто тысяч.

Помутнение уже почти не отпускало меня. Изредка очнувшись, я видел себя словно со стороны, бредущего вдоль отмели или вновь перепрятывающего деньги.

Я подолгу караулил среди скал Ашухина, держа в руках незаряженное ружье, к которому не осталось ни одного патрона. Я почти совсем перестал есть и, конечно, протянул бы недолго. Но мне в очередной раз повезло. На остров высадили на вертолете двух охотников-промысловиков и обратным рейсом увезли меня. Связанного по рукам и ногам, истощенного и завшивленного человека с безумным блеском в глазах. Ничего этого я не помнил, как не помнил попыток убегать от вертолетчиков, целиться и щелкать в них из незаряженного ружья.

Лишь к весне ко мне начало возвращаться сознание. Я видел белый потолок больничной палаты, лица жены, старшего сына и пытался им что-то рассказать, но не мог вспомнить слов. Улучшение наступило медленно. Я по частям вспоминал наше плавание, смерть Ласея Вырги, Зои, Женьки Тарасенко, Николая Ашухина.

Однажды пришли люди в штатском и стали задавать вопросы. Их голоса меня утомляли, я попросил бумагу и несколько дней подряд писал, ничего не скрывая. Потом меня снова возили на остров. Я показал тайники, где прятал деньги. Нашли почти всю сумму, не хватило десяти или пятнадцати тысяч. Я равнодушно смотрел, как укладывали в чемодан разлохмаченные сырые пачки банкнот, в пятнах копоти и медвежьей крови.

За прошедший год в результате реформы и инфляции сумма уменьшилась во много раз. От прежнего миллиона остались лишь огрызки, впрочем я об этом мало задумывался.

Против меня возбудили уголовное дело и почти год возили на разные экспертизы. В конце концов признали невменяемым и, подержав еще немного, отпустили, вернее передали на руки жене. Для общества я считался не опасным.

Прошло два года. Мы с семьей переехали из Астрахани в небольшое село, где жили родственники и где нас никто не знал. Я устроился механиком в гараж и купил мотоцикл. По субботам ездим с кумом на рыбалку и паримся в бане. Старший сын вернулся из армии, младший заканчивает техникум. Жизнь вроде складывается неплохо.

Я только не люблю зиму. Снег и плывущие по реке льдины слишком остро напоминают мне о прошлом. Я словно наяву вижу айсберг, который до сих пор носит по океану. И глаза человека, глядящие сквозь лед в никуда.

История яхты «Мария»

Она останется в моей памяти. Короткая жизнь моей первой яхты, история авантюрного трагического плавания и воспоминания о женщине, которую, как мне кажется, я любил.

Все прошло, исчезло, словно имя на песке, смытое прибоем. Пустынные улицы, серое небо, тоскливый ноябрьский вечер. Я закрываю глаза и слышу другое. Упругий плеск волны, бьющейся о борт «Марии», россыпь ярких южных звезд и твои шаги на палубе.

«…Станут низкими туманы, Станет горькою вода…»

Так поется в песне. Может, о нас?

Глава 1

Эта история началась три года назад. После Дальнего Востока, Надыма и Архангельска меня перевели на юг. Я никак не мог привыкнуть к теплу, обилию фруктов и к тому, что до Черного моря можно дойти пешком. Я глазел на красавиц, разгуливающих по пляжу в купальниках, которые ничего не скрывали, и ощущал себя едва не участником этого праздника жизни.

Я рано радовался, думая, что вытянул счастливый билет в награду за долгую службу отечеству в холоде. Черное море и его окрестности становились не слишком уютной точкой на карте стремительно разваливающейся страны, В горах и на побережье уже постреливали. Родовые и мафиозные кланы уверенно тянули на себя власть в южных республиках. В городе появились беженцы. Вырвавшиеся из лабиринта гор шоферы-дальнобойщики рассказывали о вооруженных людях на дорогах, которые грабят всех подряд, и показывали дырки от пуль в брезентовых бортах полуприцепов.

В тот январский день я стоял старшим поста военно-автомобильной инспекции на дороге километрах в десяти от города. Двое моих подчиненных, салаги из-под Курска, вполголоса жаловались друг другу на дедов и курили «Приму».

Я провожал глазами машины, подсчитывая от скуки, сколько пройдет за час иномарок. Та, серебристо-голубая «БМВ», резко затормозившая возле нас, была шестой по счету.

— Ради Бога, помогите!

Женщина с длинными темно-рыжими волосами, выскочив из машины, бросилась к нам. Она смотрелась очень эффектно в своем распахнутом голубом полушубке из песца и узких вельветовых джинсах. Первый раз в жизни ко мне обращалась за помощью такая красивая женщина.

— За нами гонятся. Через минугу-две они будут здесь.

— Кто?

— Какие-то люди в светлых «Жигулях». Кажется, они вооружены.

Следом за женщиной из «БМВ» выбрался ее спутник. Лет тридцати пяти, небольшого роста, он спокойно смотрел на меня сквозь золотые очки.

— Жена очень боится. Разрешите хотя бы постоять возле вас.

Судя по всему, оба были из породы новых совковых миллионеров. На мужчине кожаная куртка, шипованные американские ботинки. Даже часы, отличные швейцарские часы, успел разглядеть я на его руке. Он был немногим моложе меня, но успел достичь в жизни куда большего. Во мне поднималось невольное раздражение. Я видел всего себя глазами этого преуспевающего дельца и его красивой жены — заурядный армейский капитан в заляпанных яловых сапогах и два его подчиненных солдата, разинувших рот на блестящую иностранную машину.

Богатая парочка куда-то в. ляпалась со своим бизнесом и не знает, как выбраться. А тут подвернулся вооруженный патруль во главе с капитаном. Хорошая кандидатура на роль пугала!

— Мы вас очень просим…

У женщины был тонкий аккуратный нос и темные слегка подкрашенные глаза. Волосы падали на пушистый воротник полушубка.

Светло-серый «жигуленок» на большой скорости выскочил из-за поворота. Оба моих курских орла подобрались, пристраивая автоматы поудобнее. «Жигуль» затормозил, едва не врезавшись в «БМВ». Сделано это было мастерски и нахально. Я не слишком запомнил лица троих парней, выбравшихся из машины. Нечто крепкое, сытое, коротко стриженное в темных кожаных куртках, медленно пережевывающее жвачку.

— Послушай, капитан, мне надо с ними поговорить.

Это произнес один из них, видимо, старший, самый широкоплечий и щекастый из троих. Его тесноватая кожанка была распахнута, руки он держал в карманах. Двое других продолжали молча жевать. Наверное, они казались себе очень крутыми, а может, и являлись ими на самом деле.

— Говорите, — разрешил я.

Тогда, три года назад, я плевать хотел на таких кожаных молодцев. Я никогда до этого с ними не сталкивался, и лишь время научит меня осторожности.

— Мы хотим побеседовать с глазу на глаз.

— Отстаньте, мы вас не знаем, — нервно выкрикнула женщина.

Ее спутник держался молодцом. Он стоял между мной и теми тремя, тоже держа руки в карманах и раскачиваясь с пяток на носки. Я почему-то был уверен, что в случае чего он не раздумывая бросится на них. Даже один против трех.

— Что вам нужно от этих людей?

Я всю жизнь ненавидел блатные рожи, особенно когда они кучей идут на одного.

— Капитан, — старший из троих приблизился ко мне, говорил очень тихо, почти шепотом, — не мешай нам. Это наши должники, а ты тут вроде и ни при чем. Мы же никого не грабим, так ведь?

Он разжал ладонь, в которой лежали сторублевки. Штук пятнадцать, может, больше. В то время моя зарплата была четыреста рублей, и сумма, предлагаемая за то, чтобы я не лез в чужие дела, выглядела вполне прилично.

— Вот мои документы.

Никаких денег. Просто документы. Он загораживал спиной протянутые сторублевки. Мне следовало так же аккуратно принять их, и никто бы ничего не заметил. Проверил документы — и все тут. В Архангельске и Надыме я сталкивался со взятками редко и привыкнуть к ним не успел. Щекастый и его компания этого не знали. Я отрицательно помотал головой и сделал пальцем знак, чтобы они разворачивались.

— Здесь половина, — подумав, сказал щекастый. Его маленькие, ушедшие в подлобье глаза нетерпеливо помаргивали, — после базара с клиентами получишь остальное.

— Уезжайте, — ответил я, — даю вам две минуты.

Ты зря с нами ссоришься. Или думаешь, мы здорово испугались твоих чурбаков с Калашниковыми. Стволы и у нас имеются.

— Минута уже прошла, — напомнил я.

Ох, как он меня презирал и ненавидел! Тупого вояку, который не хочет извилинами пошевелить и лезет своей бараньей башкой на рожон. Почувствовав обострение ситуации, двое других молодцов зашевелились, беспокойно оглядываясь по сторонам.

— Ну ладно! Может, еще встретимся. Шарик-то, он круглый.

Щекастый вразвалку шагал к машине. С каким удовольствием разделался бы он со мной. Но не здесь, а втроем, впятером против одного на узкой дорожке. И чтобы салабонов с автоматами рядом не было. Но сейчас расклад был другой, и висел у меня на поясе тяжелый двадцатизарядный Стечкин, кобуру которого в конце разговора я расстегнул.

«Жигули» с абхазскими номерами и затененными стеклами, шипя, разворачивались на крохотном пятачке. Внизу, среди камней, билась незамерзающая горная речка. Слякотное январское небо сыпало мелкой крупой. Из открытого окна «Жигулей» вылетел окурок и, роняя искры, покатился по асфальту.

Женщина с медными волосами опять усаживалась в «БМВ». На меня она больше не смотрела. Ее муж достал красно-белую пачку «Мальборо», закурил и протянул нам. Солдаты потянулись озябшими грязными пальцами к дорогим сигаретам.

— Спасибо. Вы нас выручили. Мы могли крепко влипнуть.

— От таких физиономий хорошего ждать нечего, — согласился я.

— Меня зовут Костя, Константин Малов. — Он достал визитную карточку. — Возьмите. Там телефон, вдруг что-нибудь понадобится.

Я сунул визитку в карман. Костя, потоптавшись, заглянул в свои швейцарские часы.

— Торопимся, извините. Вы не будете возражать, если я немного отблагодарю ваших ребят?

— Как хотите.

Он что-то сунул солдатам и помахал мне рукой.

— Я ваш должник. Звоните…

«БМВ» медленно тронулся, и Костя Малов, человек с визиткой, помахал мне, его спутница глядела перед собой, держа в пальцах сигарету. Я отвернулся. Она была красива и знала себе цену. Впрочем, других женщин в таких дорогих машинах и не возят. Я повертел визитку. «Константин Иванович Малов. Фирма "Русь”. Генеральный директор».

— Товарищ капитан! — один из салабонов заговорщически тянул меня за рукав. — Этот мужик аж шесть сотен отвалил. Возьмите две, а?

Солдата звали Сашей. Он был конопатым и круглолицым.

— Не надо, — я мягко сжал протянутую с деньгами ладонь.

— Они вам больше пригодятся. Только чтоб деды не отобрали.

— А вот хрен им, — засмеялся Саша.

Прошло полгода. Я получил майора, от меня ушла жена, а вскоре я ушел из армии.

С женой уже давно все двигалось к концу. Постоянные переезды, замызганные общежития и одуряющая монотонность бесконечных зим в отдаленных гарнизонах мало что оставили от чувств, с которыми мы начинали семейную жизнь. Жена с дочерью все чаще оставались у матери, мы не виделись месяцами. Потом у нее кто-то появился, и мы расстались. Ее даже не удержало возле меня Черное море и чужой праздник на его пляжах.

Я не сделал карьеры в армии. И все же было тяжело расставаться с тем, что окружало меня на протяжении двух десятков лет. Северные коэффициенты помогли набрать неплохую выслугу, и в возрасте тридцати восьми лет я шагнул в новую для меня жизнь в качестве советского пенсионера.

С работой я долго не мудрил. Мне нравилось море, яхты и острова за горизонтом. Начальник лодочной станции, тоже из армейских отставников, предложил должность своего заместителя, одновременно механика, и я согласился. Станция была богатой. Кроме обычных рыбацких фелюг и дюралек, здесь стояли дорогие прогулочные глиссеры и яхты, принадлежавшие городским буграм. А посему мне даже досталось служебное жилье, половина старого дома с толстыми сырыми стенами и удобствами во дворе.

О собственной яхте я мечтал давно. Еще с тех пор, когда в начале службы ходил в яхтклуб и катал под парусами будущую жену. В первый же месяц своей гражданской жизни я купил «Марию», старую девятиметровую яхту, уже несколько лет стоявшую в деревянном сарае рядом с лодочной станцией. Моих сбережений хватало на одно: либо на мебель с телевизором, либо на яхту. Я выбрал «Марию».

Она спасала от тоски и запоев, которые навалились. на меня зимой. Я тосковал по жене, дочке, друзьям, оставшимся слишком далеко, а бесконечный дождь за окном едва не заставлял выть от одиночества.

Тогда я шел в сарай к «Марии» и начинал заниматься ее восстановлением. Вечерами в мой дом иногда приходила женщина, Валя, работавшая медсестрой в амбулатории. Она то жила, то не жила с пьяницей-мужем. Общение со мной немного отвлекало ее от семейных дрязг. У Вали была большая грудь. В любви она была довольно пассивной, словно выполняла надоевшую обязанность.

Так прошла первая зима. К весне я заменил на яхте подгнившие доски и перебрал дизель. Солнце и теплое море растопили тоску. Как бы то ни было, а жизнь продолжалась. Почти все время я проводил на станции и в море, избегая возможности оставаться в своем неуютном пустом жилище. «Мария» заменяла мне дом. В одиночку или с кем-нибудь из приятелей я плавал вдоль побережья, забираясь в лабиринты скал, а порой уходя в море к нейтральным водам. Я бросал якорь и ночевал среди искрящейся черной глади. В море мне спалось спокойнее, чем дома. Радовало утреннее солнце, отражаясь веселыми желтыми полукружьями от медных поручней и окантовки иллюминаторов.

Я привык к морю, к пыльному южному городу с его кривыми мощеными улочками и даже к своему одинокому’ неуютному дому. Во дворе посадил черешню. Приятель-отставник начал с дальним прицелом водить меня в гости к своей родне. Знакомить с молоденькой племянницей-разведенкой. Племянница мне нравилась. Родители ее, за неимением лучших женихов, против моей кандидатуры ничего не имели и осторожно расспрашивали, какую пенсию мне назначили. К этому времени я без сожаления расстался с Валей, начал толстеть. Перестал просыпаться по ночам, теперь со мной оставалась невеста. Впереди вырисовывалась семейная жизнь. Моя старенькая мама одобрила намерения одинокого сына и написала в письме, что давно пора мне куда-то прибиваться. А там даст Бог, и она приедет. Смотреть за внуками.

Но судьбе было угодно распорядиться моей жизнью по-другому. Я встретил Ларису.

Глава 2

Вспоминал ли я ту рыжеволосую женщину в голубом «БМВ»? Иногда. Она мне понравилась, как может нравиться увиденная мельком фотография красивой киноактрисы. Она была женщиной из совсем другой жизни, куда я был не вхож, да и не стремился. А визитную карточку Кости Малова я вскоре потерял. Обращаться к главе фирмы «Русь» с какими-либо просьбами я не собирался.

В тот июньский день сильно парило. С утра я возился с ремонтом глиссера, а потом пошел на свой причал, где стояла «Мария». Ожидая грозу, я получше закрепил яхту, а потом уселся под навес с бутылкой пива в руке.

— Это ваша яхта?

Я обернулся и увидел ее. Рыжеволосая женщина в узких светлых брюках показывала пальцем на «Марию».

— Моя.

Она узнала меня, но улыбка, появившаяся на ее губах, не показалась мне искренней. Я хорошо запомнил, с каким безразличием усаживалась она тогда в машину. Кажется, эта женщина улыбалась только тогда, когда ей что-то было нужно.

— Красивая яхта.

Я промолчал и отпил глоток польского пива, полученного за ремонт глиссера,

— В гот раз вы нас здорово выручили, а я даже не знаю вашего имени.

— Вы его и не спрашивали.

— Ах, да, извините.

Она засмеялась, и я успел оглядеть ее фигуру. Стройную фигуру тридцатилетней женщины, хорошо следящей за собой. Массивная золотая цепочка с кулоном подчеркивала смуглость кожи в вырезе блузки, расстегнутой точно до того места, где начиналась высокая грудь.

— Меня зовут Лариса.

— Вячеслав. Садитесь, — я показал на скамейку.

— Наверное, вы уже майор?

— Бывший. Я ушел из армии.

— Вот как. И где сейчас?

— На этой станции. Рядом с вами.

Я украдкой разглядывал ее, чувствуя, что эта женщина входит в меня, обволакивая, подчиняя себе. Я хотел бы чтоб она ушла и одновременно желал, чтобы она осталась.

— У вас здесь тоже яхта?

— Нет, — Лариса помотала своей красивой головой. Рыжие волосы падали на плечи. — Я искала знакомого.

— Одного вы уже нашли, — неуклюже сострил я. — Если вам опять нужна помощь, я готов.

— Может быть.

Мы закурили. Огромная туча закрывала полнеба. Стрижи носились над застывшей фиолетовой водой, и люди на пляже торопливо собирали вещи.

— Лариса, если хотите, мы можем переждать грозу на яхте.

Я поглядел ей в глаза. Желто-зеленые, слегка прищуренные, они скользили мимо меня, ничего не выражая. Лариса что-то решала. Сквозь вырез блузки я видел белое полукружье груди. У нее был очень низкий, едва закрывающий соски бюстгальтер.

— Меня ждет машина.

— Муж?

— Нет, приятель. Да я и не замужем.

— А Костя?

Она не ответила, разглядывая яхту.

— У меня есть бутылка вина. Мы могли бы отметать знакомство.

Десятью минутами позже мы сидели в каюте, и я наливал в глиняные кружки «Изабеллу», густое пахучее вино, которое обычно покупал у одного старика возле станции. Мы говорили о каких-то пустяках. Вернее, пытался оживленно болтать я, а Лариса лишь изредка кивала. Дождь обрушился сплошной мутной стеной. В каюте стало темно. Я осторожно обнял женщину и потянулся к ее губам.

— Не торопись.

— Ты мне нравишься.

— Этого мало.

Я поцеловал ее в шею и снова налил вина. Я чувствовал, как колотится сердце, и боялся все испортить чрезмерной назойливостью.

— Слава, ты очень нас выручил тогда, — сказала Лариса, — и я тебе благодарна. Что если я попрошу тебя еще об одном одолжении.

— Для тебя лично?

На «ты» мы уже перешли. Что будет дальше?

— Для меня. Мне может понадобиться яхта. Дней на восемь-десять, может, чуть больше, — Она отпила глоток вина. — Я перебирал пряди ее медно-рыжих волос. — Но это не значит, что я брошусь отдаваться тебе прямо сейчас.

— Когда нужна яхта?

— Примерно через неделю. Но нас будет трое или четверо.

— И что за мероприятие нам предстоит?

— Позже я объясню. Скажем, что-то купить, отвезти и продать.

— Не наркотики, я надеюсь?

— Нет, не наркотики.

Дождь закончился так же быстро, как и начался. Тучи, громыхая, уходили к горам. Лариса поднялась.

— Мы увидимся сегодня вечером? — я вопросительно посмотрел на нее.

— Лучше завтра.

Я проводил Ларису до конца пирса. Белая «Ауди-100» ждала ее на берегу. В тот раз «БМВ», теперь «Ауди». Куда я лезу? Она коснулась губами моей щеки.

— Пока.

— До завтра.

В эту ночь я плохо спал. Утром у меня падали из рук ключи, и мой напарник-слесарь предложил похмелиться.

— Не поможет, — мотал я головой.

— Граммов сто пятьдесят — и все как рукой снимет, — убеждал напарник.

Я думал про Ларису и ждал вечера. Но вечер не принес мне облегчения. Мы погуляли по набережной, съели по мороженому в кафе на террасе, и Лариса заторопилась домой.

— Может, пойдем ко мне?

— По чашке кофе — и в постель? — закончила мою мысль Лариса.

— Я бы не против, — мрачно отозвался я. Она словно дразнила меня. Я отвел глаза от ее узкой длинной юбки с разрезом до середины бедер.

— Слава, не торопись. Нам же надо привыкнуть друг к другу, так ведь?

Улыбка играла на ее тщательно подведенных губах, и я не знал, о чем мне говорить дальше. Лариса вдруг прижалась ко мне всем телом и я, дурея от близости, с трудом отыскал ее губы. Я почувствовал, как под моими пальцами напряглись ее бедра. Она оттолкнула меня.

— Хватит. В тебе слишком много темперамента. Проводи меня до автобусной остановки.

— Ты иногда ездишь и на автобусе?

— Изредка. — Она не отреагировала на мою иронию. — Мы придем завтра с Костей и еще одним человеком посмотреть яхту. Не ревнуй меня, пожалуйста. Хорошо? Иначе все испортишь.

— Мне слишком по душе эта игра. В качестве кого буду выступать я?

— Послушай, Слава, ты мне нравишься. Наверное, у нас что-то будет. С Костей все идет к концу, мы уже практически не живем вместе. Но остались кое-какие обязательства, — она похрустела пальцами с двумя тонкими серебряными перстнями. — Я их должна выполнить. Отбрось эмоции и помоги мне. Сможешь?

— Как все это будет выглядеть?

— Мы погрузимся в твою яхту. Три-четыре человека. Возможно, кроме меня, будет еще одна женщина. В общем, компания, которая решила развлечься. В одном месте мы забираем груз, а в другом отдаем его. Вот и все.

За этим «все» могло крыться что угодно, и Лариса поспешила взять меня за руку.

— Я сама не знаю всех тонкостей. Какие-то дела со старинными иконами и картинами. Если нас даже и задержат, ты тут ни при чем. И еще. Не смотри на меня при Косте такими глазами. Я не хочу от него напоследок сцен. Хорошо?

— Хорошо, — согласно мотнул я головой, шагая за Ларисой, как бычок на привязи.

Разговор с Костей состоялся на следующее утро. Он пожал мне руку и еще раз поблагодарил за помощь тогда, на трассе. На этом воспоминания о прошлом закончились. Костя обшарил всю яхту от кормы до бака, осмотрел двигатель и сообщил свои условия. Сто тысяч за эксплуатацию судна плюс десять тысяч командировочных за каждый день. В случае удачи предприятия — отдельная премия. Сумма будет названа позже, но меньше ста тысяч.

Я взял двухнедельный отпуск и стал готовить яхту к плаванию. Через пару дней водитель Малова привез продукты и вещи. В средствах Костя себя не ограничивал. Мы выгружали ящики с мясными консервами, баночным пивом, упаковки «Кока-Колы», бутылки с ликером и блоки американских сигарет.

Водителя звали Мишка Челноков. Это был здоровенный загорелый парняга, коротко, по-спортивному, стриженный.

— А кликуха у меня Челнок, — сообщил Мишка. — Можешь называть меня так.

— Не бедствуют твои хозяева, — кивнул я на груду вещей, сваленных под навесом.

— Господа любят, чтобы все на уровне.

— Много их, господ, будет?

— Шеф, — начал загибать пальцы Мишка, — Лариса, Вадим… И, наверное, его подружка. Не утонем?

— Поместимся.

Несмотря на высокую плату за предстоящий рейс, настроение у меня было не слишком веселое. Толпа полузнакомых людей, какие-то сомнительные дела. Мне было жаль свежевыкрашенной палубы, которую я недавно перестелил и по которой бесцеремонно шлепал Мишка Челнок. И вообще, я бы предпочел везти куда угодно лишь одну Ларису.:.

— Все приедут завтра с утра. Готов?

— Готов.

— Ты не пожалеешь. Шеф — мужик хороший и насчет бабок не жмется. Он мне про тебя рассказывал. Здорово ты тогда этих хлюстов прижал.

— С двумя автоматами это было нетрудно.

— Они могли отыскать тебя позже и расквитаться.

— Ты с нами поплывешь? — переменил я тему.

— Об-бязательно! Кто же шефа охранять будет? — Он оглядел меня. — Ты тоже мужик не из слабых. Чем занимался?

— Дзюдо еще в училище, а потом только стрельбой.

— Из пистолета?

— Из чего угодно. Других развлечений не было, разве что водка.

— Мне кажется, мы с тобой поладим. — Мишка снова протянул свою шершавую жесткую ладонь. У него были татуированные пальцы, и уезжал он от пирса на светлой «Ауди-100». Той самой, на которой приехала сюда в первый раз Лариса.

Кроме уже знакомых мне лиц, на яхту погрузились еще двое. Рыхловатый мужчина со щеткой темных усов и девушка лет восемнадцати.

— Вадим, — подал он мне руку.

Он был одет в фирменный костюм сафари, а в вялом пожатии сквозила снисходительность человека, знающего себе цену.

— Это Лиманский, заместитель у Кости, — улучив момент, шепнул Мишка, — а девчонка его б…дь. Анька или Танька, не помню. Но требует, чтобы называли Анжелой. На меньшее не согласна.

Мишка подмигнул. От него уже попахивало пивом.

Лариса была великолепна в своих джинсовых шортах и полосатой, под тельняшку, блузке. На левом запястье матовое поблескивал золотой браслет в виде змейки. Она улыбнулась, и я тут же отбросил свои сомнения насчет предстоящего плавания. Главное, мы будем вместе.

Был свежий ветреный день. Мы выходили из бухты под парусом. Костя и Мишка помогали мне. Оба неплохо разбирались в снастях.

Анжела выбралась из каюты с банкой «Колы» и продемонстрировала свой купальник с узкой полоской, едва прикрывающий то, что находится между ягодиц. Бедра были открыты для всеобщего обозрения. Она была хороша несколько тяжеловатой красотой еще совсем юного, но уже полностью созревшего тела. Девушка начинала заметно толстеть, и в будущем ей придется внимательно следить за собой, чтобы сохранить привлекательность. Но пока она щедро пользовалась тем, что дала природа, и жмурилась от удовольствия, держа й одной руке яркую банку заморского напитка, а в другой сигарету.

Я не буду описывать подробно события первых дней. Мы не спеша плыли вдоль побережья, купались, пили пиво, вино, й плаванье наше мало чем отличалось от обычного пикника. Вечерами на палубе устраивалось шумное застолье, на котором присутствовали и мы с Мишкой. Костя Малов вел себя очень просто. Мы подолгу разговаривали с ним, отделяясь от остальных, Лиманский танцевал с Ларисой, а Мишка Челнок веселил его юную подругу, бесцеремонно хватая Анжелу за голый зад.

Раза два, когда поблизости никого не оказывалось. Лариса, проходя мимо, прижималась ко мне или быстро целовала в щеку. Это было единственным, что напоминало о наших отношениях.

У Кости был радиотелефон. Иногда он вел переговоры с берегом. Однажды вечером он подошел ко мне.

— Завтра поработаем. Надо будет получить груз.

На следующее утро я подвел «Марию» в указанное им место. Мы бросили якорь в заливе метрах в ста от берега. Костя заметно нервничал, хотя старался этого не показывать.

Далекий гул заставил меня поднять голову. Через минуту из-за прибрежных скал вынырнул пятнистый вертолет. Сделав круг над яхтой, он медленно опустился на галечную отмель.

Двое военных вышли наружу. Костя помахал им рукой, потом сбегал вниз за коричневым кожаным кейсом.

— Давай к берегу, — весело скомандовал он, — Миша, готовь резиновую лодку!

Я видел, как они здоровались с военными, потом из вертолета вытащили два ящика, и машина снова поднялась в воздух. Костя с Челноком погрузили в лодку один из ящиков и отбуксировали по мелководью к яхте. Мы с Вадимом помогли поднять его на палубу. Когда оба ящика были опущены в разные трюмы. Костя приказал Мишке принести бутылку шампанского.

— Первая половина сделана! — он обнял Ларису и сунул мне стакан с шампанским. — Отлично!

Я не слишком разделял его восторги. Больший из ящиков весил около сотни килограммов, а маркировка на гофрированном металле наталкивала на кое-какие размышления. Я очень сомневался, что в тщательно упакованных зеленых ящиках с пятиконечными армейскими звездами находятся картины или иконы.

Мне бы очень хотелось знать, что там, внутри. Но ключи от обоих трюмов были у Кости. К ящикам он никого не подпускал.

Глава 3

Мы плыли весь день, остановившись на ночь в извилистой узкой бухте. Я обратил внимание, каким собранным и настороженным сразу стал Костя. Лиманский явно нервничал, с тревогой вглядываясь в любое судно, показавшееся на горизонте. Лариса находилась все время рядом с Костей. Лишь Челнок и Аня-Анжела вели себя по-прежнему. Курили, опустошали банки с пивом и над чем-то дружно смеялись. В паре с молодым загорелым Челноком девушка смотрелась куда лучше, чем с Лнманским.

Ночью мы все по очереди несли двухчасовую вахту. Я втайне надеялся, что ко мне поднимется Лариса, но этого не произошло.

Зато вслед за Челноком украдкой выскользнула Анжела. Я слышал, как они шепчутся на палубе, потом ее окликнул сонный голос Вадима.

— Анжела!..

— Чего тебе? — помедлив, отозвалась она. В ее тоне явно слышалась досада.

— Иди сюда.

— Сейчас…

Она прошлепала мимо меня босыми пятками, а следом поплелся недовольный Челнок. Сел рядом со мной и пожаловался.

— И чего скотине не спится? Пообщаться с девкой не дает.

— Не для тебя же он ее возит, — резонно заметил я.

— А для кого тогда? Сам не ам и другим не дам! Он же ее почти не трахает, Анжелка сама рассказывала. Купил девчонку и таскает ее с собой для престижа. А вообще, Вадька противный мужик. Все с гонором, с подколкой…

Я кивнул, соглашаясь с Челноком, хотя мне было абсолютно наплевать и на Лиманского, и на его новую подругу.

— Выпить хочешь? — спросил Мишка, — у меня пузырек припрятан.

— Тащи.

Когда выпили по одной и второй, Мишка толкнул меня локтем.

— А я гляжу, ты в Ларискину сторону не ровно дышишь. Нравится баба?

Я промолчал.

— Нравится, конечно. Я такие дела быстро усекаю.

— И к чему ты это заводишь?

— Да ни к чему! — простодушно удивился Челнок. — Думаешь, мне ее для тебя жалко? Она стерва красивая, ничего не скажешь. И хвостом покрутить любит. Только у тебя ничего не выйдет. Избалованная она. Приучил ее Костя к хорошей жизни. Чтобы машины заграничные, тряпки самые модные…

Он покрутил пальцами над головой, показывая запросы этой женщины.

— Они не женаты?

— Нет. Костя уже раз обжегся, снова не затащишь. Да и если расстанутся, легче горшки делить.

— Не очень ты Ларису любишь, — усмехнулся я.

— А за что ее любить, кто она мне такая? Костя на нее прорву денег тратит, а я по городу вожу. Вместо дел за юбкой тащимся. Из-за таких и фирма у Кости на ладан дышит.

— По расходам этого не скажешь.

— Ты имеешь в виду всякие ликеры да кока-колы? Это ерунда, на такие вещи шеф никогда не мелочится. Но он выкрутится, я не сомневаюсь. Голова у него работает. Не зря мы тут болтаемся.

— Чем же он торговать собрался?

— А нам с тобой не все равно? Крути руль и меньше нос суй куда не надо.

Мишка выбросил за борт пустую бутылку и, зевая, отправился спать. Мне показалось, что последний мой вопрос ему не понравился.

Утром Костя вместе с Вадимом сошли на берег. Вернулись оба уже в темноте, видимо, куда-то ездили. Потом Костя разговаривал с кем-то по радиотелефону и долго курил на корме.

Его очередь стоять на вахте была следом за мной, но Костя подошел ко мне на час раньше.

— Иди. отдыхай. Я постою, все равно не спится.

— Я тоже пока не хочу. Что, дела не слишком идут?

— Так себе. Надоело до чертовой бабушки, голова лопается от проблем.

— А все равно не бросишь. Деньги!

— Деньги, — согласился Костя. — Все на них помешались и я тоже.

— Смысл жизни?

— А ты предложишь другое? Не укради и возлюби ближнего своего,

— Знаешь, когда партсобрания были, меня от всяких прописных истин тошнило. А сейчас погляжу на весь этот бардак и хочется чего-то человеческого. Хоть не укради, хоть возлюби. А мне взамен со всех экранов рожи спекулянтские тычут. Вот, мол, это люди! Надежда и опора наша, а ты так себе, дерьмо на палочке.

— Ну если у нас головы лучше варят, куда денешься, — вяло усмехнулся Костя.

— Хозяева жизни?

— Скорее, гости. Торопимся наловить рыбешки, пока вода мутная. Да и ты сам не против, так ведь?

— Наверное. Раз с вами связался…

Последующие трое суток мы совершали маневры, смысл которых мне до конца понятен не был. По требованию Кости я то медленно двигался вдоль берега, то ставил «Марию» на якорь, и мы часами чего-то ждали. Костя постоянно торчал на палубе с биноклем в руках, разглядывая берег и море.

Внешне он оставался спокойным, даже веселым, и мы по-прежнему вели с ним долгие разговоры на разные темы. Но я видел, что он чем-то встревожен. Вторая часть их операции явно не ладилась. Лиманский ходил раздраженный и цеплялся то к Челноку, то к Анжеле. Меня он игнорировал, обращаясь в самых необходимых случаях. Я отвечал ему тем же. Мне не нравилось высокомерие и лень этого человека. Если бы не Костя, он и пальцем бы не шевельнул на яхте.

У нас заканчивались хлеб и овощи, но заходить куда-то за покупками Костя не собирался. Он ждал каких-то важных для нас сообщений. Однажды он подошел ко мне.

— Слава, тебе, наверное, это стало надоедать?

— Веселого путешествия явно не получается, — отозвался я.

— Ну что ты! Впереди такие приключения, что не будем знать, куда деваться. Слушай, я хочу немного изменить твой статус.

— В каком смысле?

— До сегодняшнего дня ты был вроде как наемным работником, то бишь капитаном. А что, если ты войдешь к нам в дело?

— Для этого мне надо знать, какой груз упакован в ящиках?

Костя засмеялся и хлопнул меня по плечу.

— Я бы тоже задал этот вопрос! Но поверь, он не имеет большого значения. Скажем, там находятся приборы. Секретные, высокоточные, ценные и так далее. Правда, краденые. Удовлетворяет такой ответ?

— Нет. Я хотел бы заглянуть.

— Ящики опечатаны, и не наше дело лезть в них. Мы должны лишь передать груз и получить деньги. Но с передачей не все выходит гладко.

Яхта покачивалась на якоре метрах в трехстах от берега. За галечным пляжем, у скал, стояли несколько разноцветных палаток. От костра поднимался тонкий ленивый дымок. Отдыхающие готовили обед.

Подошла Лариса и встала рядом с нами.

— Речь идет о больших деньгах, — резко заговорил Костя, — я подозреваю, что со мной ведут не слишком честную игру. Мне сообщили, что люди, которые должны забрать груз и заплатить за него, уже кое-кого обманули. Я решил проверить и дважды назначал разные места. Условие было таким: два-три человека, одна машина — и больше никого.

На корме за нашими спинами о чем-то смеялись Мишка и Анжела. Лиманский, словно сторожа их, сидел там же и делал вид, что читает журнал.

— Первый раз вместо одной машины на берегу стояли две. Правда, поодаль одна от другой. Может, во второй машине были отдыхающие, но я не рискнул подходить к ним. В другой раз, кажется, все было нормально…

— Но ты опять отменил встречу?

— Да. Я хотел еще раз убедиться. Завтра снова назначена встреча. Это будет пустынный пляж, километрах в пяти отсюда. Мы дождемся, когда подъедет машина, удостоверимся, что это те самые люди и выгрузим ящики на берег. Затем вместе с Вадимом получаем деньги, возвращаемся на яхту — и полный вперед!

— В чем будет заключаться моя помощь?

— Сначала о сумме. Твоя доля составит полтора миллиона.

Я присвистнул:

— Приборы сделаны из чистого золота?!

— Оставь их в покое. Это не наше дело. Лучше спроси, что от тебя потребуется?

— Догадываюсь. Наверное, ты хочешь, чтобы я в случае чего пострелял. В цель или поверх голов?

— Как придется.

— Мне не очень нравится ваша затея, — медленно заговорил я, — что за люди приедут завтра?

— Они нездешние. Одна из кавказских группировок.

Я задумался.

— Слава, нам больше не на кого положиться. Ты с Михаилом будешь страховать нас. Я уверен, что все будет нормально. Но… я должен знать, что за спиной надежное прикрытие.

— Я подумаю.

Лариса смотрела на меня, покусывая губу. Господи, какое там «подумаю»! Решение я уже принял, хотя сознавал, что сую голову в петлю.

— Хочешь поглядеть на оружие?

Я кивнул. Мы спустились в каюту, которую они занимали с Ларисой. Костя достал из рундука продолговатый сверток и размотал его. Там находился охотничий карабин Калашникова с оптическим прицелом, короткоствольный германский автомат Хеклера и два пистолета.

— Как арсенал?

— Карабин хорош!

— А эта штуковина? — он повертел автомат и передал мне.

Я подвигал хорошо смазанный затвор.

— Калибр сильный, девять миллиметров. Но он для ближнего боя. На расстоянии слишком сыпет.

— От тебя требуется в случае осложнений сделать два-три эффективных выстрела. Над головами или по стеклам, но упаси Бог, зацепить ящики. Пойдем, попробуем?

Мишка отвез на резиновой лодке десятка полтора пустых банок и разбросал их в воду. Стрельба была, пожалуй, единственным ремеслом, в котором я стал профессионалом. Здесь меня трудно опередить. Я по очереди топил банки выстрелами из карабина, автомата и обоих пистолетов, чем вызвал восторг подвыпившей Анжелы. Каюсь, но я изо всех сил рисовался перед Ларисой. Костя тоже стрелял неплохо, и Мишке пришлось еще два раза отвозить пустые банки.

Мы крепко выпили в тот вечер. Тяжело опираясь на мое плечо, Костя рассказывал:

— Знаешь, как я заработал свой первый миллион? Когда было очень тяжело с сахаром, я собрал у людей деньги. Я им вез этот сахар очень долго… много месяцев. Потом я все же его довез, но денежки крутанул… раза два. Понимаешь, я не боялся рисковать, и мне везло, но если промахнусь сейчас, то останусь нищим. Я все вложил в это дело… Хотя взял большой грех на душу. Боюсь, мне Бог его не простит.

Я не понял, что за грех имел в виду Костя, и смысл его слов дошел до меня лишь на следующий день.

Он был слишком пьяный.

Вместе с Ларисой мы отвели Костю в каюту.

— Подожди меня, — шепнула она, — я к тебе поднимусь…

Стоять на вахте была очередь Мишки Челнока, но я отправил его спать. Кажется, он о чем-то догадывался, но лишних вопросов не задавал. Между нами установились вполне дружеские отношения, и я ему доверял.

— Спать так спать, — зевнул Челнок, — счастливо оставаться.

Он загромыхал вниз по трапу. Я ждал Ларису. Луна еще не взошла. Яркие крупные звезды отражались в чернильной, слегка поблескивающей воде. На берегу светились огоньки далекого поселка, и плеск волн был единственным звуком в ночи.

Лариса подошла сзади и обняла меня.

— Бедный Костя, он не привык много пить.

Мы были уже неделю рядом на крошечном пространстве яхты, и это было первый раз, когда она вспомнила, что между нами тоже есть какие-то отношения. Я не верил, что она собирается бросать Костю. Но мое неверие таяло, уходило прочь при звуке ее голоса. Может быть, она не собиралась расставаться с ним (ради чего и ради кого?), но мне сейчас было все равно.

Я потянул вниз узкие трусики ее купальника, и Лариса напрягшись вцепилась ногтями мне в спину. Мы сплелись прямо на палубе, и яхта раскачивалась от движения наших тел. Впрочем это могли быть волны…

Она ушла к себе, я еще долго курил, привалившись спиной к прохладной дощатой рубке. Алкоголь давно перестал действовать, и я начинал трезво осознавать, что я не больше чем нужная вещь в руках красивой и отнюдь не влюбленной в меня женщины. Я верил в предчувствия и не ждал ничего хорошего от завтрашнего дня.

Но все окажется гораздо хуже, чем я предполагал.

Оно было солнечным и ясным, то утро, когда мы бросили якорь в сотне метров от берега в небольшой бухте, окаймленной скалами. Я не знаю, как получилось, но на берег вместе с Костей поехал не Вадим, а Мишка. Вскоре появилась машина, ГАЗ-24, фургон с крестами скорой помощи, из которой вышли двое мужчин в светлых пиджаках. Через линзы оптического прицела я хорошо видел третьего, оставшегося за рулем. Бородатый и широкоплечий, он сидел, навалившись на руль.

Пока все шло по плану. Мы помогли сгрузить ящики, и Мишка по одному отбуксировал их в резиновой лодке к берегу. Светлые пиджаки, склонившись над ящиками вместе с Костей, долго рассматривали содержимое, потом пошли к машине. Как я понял, за деньгами.

Вадим следил за ними в бинокль, автомат был на плече стволом вниз. Анжела с неизменной банкой в руке сидела на носу. Из-под резинки купальника торчала пачка сигарет. На ее хорошеньком личике было написано ожидание интересной игры.

Выстрелы на берегу ударили целой россыпью. Сразу два или три, потом еще и еще. Я видел, как Костя попятился назад и, взмахнув руками, упал. Мишка, сцепившись с одним из светлых пиджаков, катался по песку. Из кабины «Волги» выскочил бородатый водитель с автоматом Калашникова и ударил длинной очередью по яхте. Из пробитой насквозь рубки брызнули куски обшивки. Анжела, вскрикнув, заметалась по палубе.

— Ложись, убьют!

Я ловил и никак не мог поймать в перекрестье прицела водителя — яхту раскачивало на волне. Зазвенело выбитое в иллюминаторе стекло. Пули с шипеньем прошли рядом с головой. Я выстрелил и промахнулся. Спокойнее! Я отчетливо видел бородатое лицо водителя и защитную камуфляжную рубашку. Автомат, направленный прямо на меня, бился в его руках. Он слишком спешил, рассеивая пули длинными очередями, и это спасло нас. Я выстрелил снова. Бородатого отбросило назад. Теперь, что там творится с нашими ребятами? Костя лежал, подтянув колени к подбородку. Судя по всему, его зацепило крепко. Челнок, сбив с ног одного из стрелявших, возился со вторым. Снова захлопали выстрелы.

Я спрыгнул с борта вниз. Воды было по грудь. Я бежал, подняв над головой карабин, и, кажется, что-то кричал. Подбадривая Челнока или отпугивая тех двоих. Я был уже на мелководье, когда фургон с крестами скорой помощи рванул с места, резко набирая скорость. Челнок стрелял вслед из пистолета. Я вскинул карабин и поймал в прицел неясный силуэт пригнувшегося к рулю человека. Нажал на спуск, но это было, скорее, машинально. В последний момент я рванул ствол вверх, и пуля ушла у небо. Хватит с меня одного трупа.

Я сдернул с Кости рубашку и с трудом оторвал прижатые к животу руки. Пуля угодила в правую часть живота, видимо, разбив печень. Лицо пожелтело, а в углах рта закипала красно-зеленая пена. Вторая пуля прошла навылет под ключицей. Челноков тоже был ранен, но легко.

— Его надо в больницу, — показал я на Костю. — Ранение хреновое.

— Какая к черту больница!

Я не заметил, как возле нас оказался Вадим. В своей защитной безрукавке-сафари, с автоматом, который он держал за рукоятку стволом вниз, Вадим напоминал растолстевшего спецназовца, готового вступить в бой. Впрочем воевать было уже не с кем, а на мне, кажется, повисло убийство.

Бородатый водитель был мертв. Еще один из приехавших на «Волге» лежал ничком, разбросав руки. Тонкий светлый пиджак лохматился на спине поплывшими кровью пробоинами. Его застрелил Челнок. Рядом с трупом валялся небольшой револьвер.

Вместе с Ларисой мы торопливо перебинтовали Костю, хотя это вряд ли могло помочь. Мне приходилось видеть такие раны — люди после них выживают редко.

— Отсюда до поселка километра четыре, — сказал я, — кому-то надо идти, вызвать скорую и милицию.

— Какая милиция! — снова закричал Вадим, — нас перебьют как щенков, хоть в поселке, хоть прямо здесь. Ты что. не соображаешь, с кем мы связались?

— Нет, не соображаю, — ответил я,

— Я тебе позже объясню. Сейчас нет времени.

— Вадим прав, — поддержал его Мишка. — Надо отсюда сматываться, если конечно, успеем.

Он, морщась, зажимал левую ладонь, из которой текла кровь. Мы кое-как перетащили Костю на борт яхты, потом взялись за ящики. Несмотря на спешку, ни Лариса, ни Челнок с Лиманским не собирались оставлять их на берегу.

Мы уже выходили из бухты, когда на пляж выскочила знакомая «Волга» и следом за ней еще две легковые машины. Человек семь, высыпавших наружу, смотрели на яхту, переговариваясь друг с другом. У двоих я разглядел автомата. Нас разделяло с полкилометра — дистанция, на которой они смогли бы вполне достать «Марию».

Я кивнул Вадиму на штурвал и поднял прислоненный к рубке карабин.

— Становись. Я пойду на корму.

— Стрельбы не будет, — покачал головой Лиманский. — Эти ребята не идиоты, чтобы пулять по яхте, в которой лежит бомба.

— Какая бомба? — не понял я.

— Атомная, — сказал он, — самая обыкновенная, атомная.

Глава 4

Костя Малов умирал. Он ненадолго приходил в сознание и звал Ларису. Она все время сидела рядом, но Костя ее не узнавал.

У Михаила была пробита левая ладонь. Еще одна пуля прошла вдоль ребер, вырвав клок мяса на боку.

— Это все ерунда, — махал он перебинтованной рукой. — Заживет, как на собаке. Вот Косте действительно сильно досталось. Сволочи! Но мы им тоже навтыкали. Бородатого ты здорово срезал, даже не пикнул. «.

Я стоял за штурвалом. Меткое попадание в бородатого водителя не вызывало у меня положительных эмоций. Все напоминало дикий спектакль. Умирающий Костя Малов, кровь и стреляные гильзы на палубе яхты, убийство, повисшее на мне, и эта бомба, которая лежит в трюме…

Вадим с биноклем стоял на носу. Мерно тарахтел дизель. Мы уходили от наших преследователей со скоростью восемь узлов. Анжела прошла мимо, ни на кого не глядя. Она была на взводе, растрепанные черные волосы торчали в разные стороны.

— Иди сюда! — позвал я ее.

— Чего тебе?

— Хватит пить. Шагай вниз и вскипяти воды.

— Кофе, что-ли захотел?

— Надо промыть раны Михаилу.

— Ну, если Миха-илу…

Она развернулась и неуклюже полезла вниз по трапу.

— Миша, ты мне можешь рассказать, как все получилось с этой бомбой? — спросил я.

— А чего рассказывать? Сам, наверное, все понял. Последний год дела в фирме шли паршиво, Костя брался за любые авантюры. А тут полным ходом идет растаскивание армии. Грузины, абхазы — все куски к себе тащат. Ну, мы кое-что провернули. Там, пара грузовиков, кабель телефонный… А Костя не может по-малому играть, пусть риск, но чтобы результаты. Связался с кем-то из тузов и затеял историю с бомбой. Нашел клиентов и купил эту штуковину. Мы по существу всю нашу фирму ликвидировали, даже машины продали, чтобы ее выкупить…

— Слушай, ну ведь это страшно! Ты хоть понимаешь, что такое ядерный заряд?

— Я-то все понимаю! Чему ты удивляешься? В госпиталях морфий на корню скупают, а раненым инъекции дистиллированной водой делают. Не слышал, да? Как боевые самолеты исчезают, тоже не слышал? Летал, летал истребитель — и вдруг исчез. А кто-то лимоны считает, и наплевать им на всю нашу демагогию.

— Что за люди были на берегу?

— А хрен их разберет! Может, какая-то из враждующих группировок, лечены или азербайджанцы, а может, просто мафиози. Переиграли они Костю! Я только на рожи их посмотрел, сразу понял, что ничего хорошего не получится. Сделали вид, что достают дипломат с деньгами, а сами как по команде выхватили пистолеты — и в упор! Того, который в меня стрелял, я успел вырубить, хотя и получил пулю. Сцепился со вторым, кое-как достал свою пушку…

— Он умер!

Лариса держала голову Кости на коленях. Его ладонь с желтыми, испачканными кровью ногтями была безвольно откинута в сторону. По раскачивающейся палубе перекатывались, звякая друг о друга, стреляные автоматные гильзы.

Большой теплоход шел в сторону города. Полуголые туристы, облокотясь о поручни, глядели на нас. Челнок зачем-то погрозил теплоходу кулаком и, сплюнув, отвернулся. Лариса плакала. Аня-Анжела, всхлипывая, терла кулачком глаза, размазывая краску.

— Давай, отнесем его вниз, — сказал я.

Челнок кивнул, соглашаясь со мной. Потом я снова вернулся к штурвалу. Сейчас я не знал, куда и зачем мы плывем. Знали ли это остальные?

— Нам нужно исчезнуть. На неделю, может быть, на две. — Вадим говорил отрывисто, словно отдавая команду, но я чувствовал его растерянность. — Уйти на ночь как можно дальше и укрыться на побережье или на одном из осторовов. В город нам никому возврата нет.

— А может, проще повернуть в любой порт и сдаться, — сказал я. — По крайней мере есть шанс остаться в живых.

— Мы все сгнием в тюрьме! — выкрикнула Лариса. — Ты хоть представляешь, какие статьи и сроки нам повесят?

— Слава, нас передушат в камерах, — Мишка курил, сидя на корточках, — там завязаны такие люди, что до суда дело не дойдет.

Наступили сумерки. Мы шли вдоль побережья, не рискуя углубляться в море, где яхту могли остановить пограничники. Петля затягивалась, и выхода я не видел. Оставалось лишь плыть, ни о чем не думая.

Это был скалистый, без признаков жилья, островок. Точнее, каменная вершина, окольцованная прибоем. В стороне виднелись еще два таких же островка, но выбирать уже не оставалось времени. Солнце зашло, и мы огибали остров почти в темноте, высматривая бухту или залив. В этих местах я был раза два прошлым летом. Кажется, люди здесь не жили, лишь на самом дальнем из островов мигал огонек автомаяка.

Я наконец разглядел бухту. Море, пробив сплошную базальтовую стену, врывалось вглубь острова узкой полосой мерцающей воды. Я шел вдоль каменного коридора, в котором развернуться было уже невозможно. Не дай Бог, если залив приведет нас в тупик! Челнок стоял на носу с якорем наготове.

Я вел яхту на малом газу, готовый в любой момент передвинуть реверс на задний ход. Приливное течение подтащило «Марию» к скале. Борт со скрежетом полз по камню. Звонко, как выстрел, лопнул один из шкотов, капроновую веревку подбросило в воздух. Но прилив уже расширялся, превращаясь в просторную бухту. Последний зубчатый утес остался за кормой, и яхта скользнула в спокойную воду. Я заглушил мотор.

Опускалась ночь. Подавленные событиями дня, мы молча поужинали и пошли спать. Тело Кости Малова, завернутое в кусок брезента, лежало в кормовом трюме. Мишка Челнок сидел на палубе и курил, свесив вниз ноги. Забинтованную кисть он держал на весу, баюкая, как младенца. Огонек сигареты светился в темноте.

— Ноет, — пожаловался Челнок, — заснуть невозможно. Он вдруг всхлипнул. Но, наверное, не от боли, — Мы с Костей четыре года вместе работали. Он меня сразу после армии к себе взял… Собственно, я его с детства знаю, на одной улице жили. Хороший мужик, добрый… Я за него кому угодно в глотку вцепиться был готов. А вот не уберег.

Как и все мы, Челнок здорово вылил. Алкоголь еще больше взвинтил его. Мишка был на грани истерики.

— Паскуда, волки позорные.

Я повернулся и пошел к себе. Неопределенность собственной судьбы угнетала меня сейчас куда больше, чем смерть Кости. А его расклеившийся телохранитель вызывал лишь раздражение.

Ясным летним утром многое видится по-другому. Я проснулся раньше остальных и выбрался на палубу. «Мария» стояла в бухте, окруженной со всех сторон базальтовыми скалами. Волны набегали на небольшую галечную отмель, за которой начинались заросли акации. Кусты росли и на скалах, уступами поднимающихся вверх. Меня ничто не удерживало в городе, где я прожил последние три года. В крайнем случае, наплевав на вещи, оставленные в доме, я мог уехать к матери в Ульяновскую область или в другое безопасное место.

Но только вместе с Ларисой. Оставлять ее я не собирался. Еще мне было жаль «Марию». Первую и, наверное, последнюю мою яхту. С ободранным бортом, излохмаченной пулями рубкой и разбитыми иллюминаторами она сиротливо покачивалась на якоре. Все это можно отремонтировать и замазать. Но мне на этих берегах делать было уже нечего.

Почти одновременно вылезли Вадим и Анжела. Лиманский сосредоточенно оглядел в бинокль скалы и бухту, хотя видимость ограничивалась несколькими сотнями метров. С биноклем и автоматом через плечо он, наверное, казался себе более значимым. Чем-то вроде капитана нашей приунывшей компании. Командирский зуд просто распирал его.

— Все спокойно?

— Спокойно, — отозвался я. — Только спрячь автомат, ты вчера вдоволь настрелялся. А то увидит какой-нибудь турист.

Лиманский неприязненно покосился на меня.

— Надо разбудить остальных, — сказал он. А так как я на его указание не отреагировал, повернулся к Анжеле. — Иди, разбуди всех, хватит спать.

Мы подсчитали оставшиеся запасы. Банок пятнадцать консервов, немного крупы и картошки, две буханки заплесневевшего хлеба.

— Праздник кончился, — мрачно подытожил Челнок, — будем жрать суп со скумбрией. Хорошо, хоть спирт остался. Неделю продержимся.

— Не знаю, что вы дальше собираетесь делать с вашей бомбой, — сказал я, — но о собственных шкурах нам придется заботиться очень усиленно. Например, начать с того, что обойти остров и установить постоянное наблюдение за морем. А спирт лучше спрятать подальше.

— Узнаю голос нового капитана, то бишь майора, — ухмыльнулся Челнок, — мы без начальства не могем!

— Заткнись, — посоветовала Лариса, — скажи спасибо, что за тебя кто-то мозгами шевелит. Не будем подчиняться кому-то одному, — подохнем все.

— Я ничего, — Челнок прижал перебинтованную руку к груди, — Славка мне очень даже импонирует. Особенно если похмелиться даст.

Все засмеялись. Правда, веселья в этом смехе не слышалось. Радоваться было нечему.

— Что будем делать с Костей? — спросил я.

— Похороним в море, чтобы его больше никто не тревожил.

Лариса, видимо, приняла решение заранее. Остальные промолчали. В этом вопросе ее слово было решающим.

Мы зашили тело Кости Малова в запасной парус и привязали к ногам камень. Я отвел яхту на середину залива. Глубина, судя по всему, была большая, базальтовые стены уходили отвесно в воду. Я вопросительно посмотрел на Ларису.

— Если хочешь, можно дальше в море.

— Не надо. Давай здесь. Хоть буду знать, где его могила.

Парусиновый кокон с плеском исчез в воде. Лариса, закусив губу, пошла вниз, в свою каюту.

Я почувствовал облегчение. По крайней мере, одну проблему мы решили, хотя она была наименее сложной из всех.

Людей на острове не оказалось. Каменистый, почти лишенный растительности, вряд ли он представлял интерес для отдыхающих, особенно в последние годы, когда их количество значительно поубавилось.

Тем не менее, люди здесь иногда появлялись. Мы нашли следы старых костров, ржавые консервные банки. У рыбаков или отдыхающих мы подозрения не вызовем. Хуже, если на острове бывают пограничники. В любом случае, бомбу следовало спрятать на берегу.

После долгих поисков мы подыскали расселину в скале, нечто вроде узкой пещеры, куда с большим трудом втащили контейнер с бомбой. Я поднял крышку и откинул слой освинцованной фольги. Окрашенная в защитный цвет, металлическая болванка лежала на специальных амортизаторах. На внутренней стороне крышки был наклеен лист плотной бумаги с ярко-красными буквами «Осторожно, радиация!». Ниже шла инструкция из полутора десятков пунктов, половина которых начиналась со слова «запрещается». Запрещалось груз резко опускать, хранить близ источников тепла, в сырости, срывать пломбы, и разбирать вне заводских условий. Еше на одном вклеенном листке указывалось, что изделие КР-2410 обладает мощностью 6, мегатонн.

Ящик с активатором мы спрятали в другой пещере, метрах в ста от бомбы. Я заглянул и в него. Те же предостерегающие надписи, освинцованная фольга и номерной знак.

И все же я проглядел самое главное. Наверное, слишком нервничал. Будь я в то утро внимательнее, судьба всех нас и «Марии», возможно, сложилась бы по-другому.

— За сколько вы купили все это хозяйство? — спросил я Вадима, когда мы возвращались к яхте.

— Точно не знаю. А тебе не все равно?

— За сколько купили — все равно. А за сколько продавать будете, интересно узнать.

— Твою долю ты знаешь. Костя тебе сказал, полтора лимона.

— И плюс командировочные? — усмехнулся я ему в лицо.

Лариса, которая шла впереди, обернулась к нам.

— Слава прав. После смерти Кости многое изменилось. Доля меняется тоже. Мы все в равном положении, и доля каждого должна быть одинаковой.

— Кроме Анжелы, — уточнил Челнок.

— Да, кроме Анжелы. В случае удачи, мы ей, конечно, подкинем, сотню-другую тысяч, чтобы молчала. Но основную сумму разделим на четверых.

— Минус затраты, — сказал Лиманский, — мы с Костей вкладывали в покупку свои деньги.

— Ну и сколько лично ты своих денег вложил?

— Надо сосчитать.

— Уж ты-то всегда считать умел, — усмехнулась Лариса, — не верти хвостом.

— Может, миллионов семь-восемь.

— Брешешь! — не выдержал Челнок, — почти все деньги были Кости.

— А его сейчас не спросишь, — закончила Лариса. — Хорошо, будем считать, что отношения мы выяснили. Теперь главное — найти покупателей.

На обед Анжела сварила суп из консервов.

— Ничего у тебя, Анька, получается, — похвалил Челнок, — тебе бы замуж — и на кухню. А ты все в высший свет лезешь. «Пепси» ей подавай да «Мальборо»!

После тесноты яхты мы с удовольствием развалились на траве.

— Не берет никто, — равнодушно отозвалась Анжела.

— А, вон, Вадим, чем не муж? Продадим товар, справим свадьбу, купите себе дом с садом…

— У него уже было три жены.

— Вот-вот, будешь четвертая.

— Может, хватит? — Вадим лениво перекатился по траве, — Анжелка, киска, пойдем прогуляемся?

— Не хочу…

— Пойдем, пойдем!

Он встал и хлопнул Анжелу ладонью по ляжке. Та раздраженно отмахнулась, но Лиманский, поймав ее за руку, потащил за собой.

— Пусти, больно!

Анжела неохотно зашагала вслед за ним. Мы оба проводили взглядом удаляющуюся пару.

— Вадя, он такой. Если захотел, вынь ему и выложь! — Челнок сплюнул и тихо выругался.

— Ревнуешь, что ли?

— Может, и ревную. Говнистый он мужик и жадный, дальше некуда. Вчера ведь он должен был с Костей идти, но сумел меня подставить. То да се, у Мишки вид внушительнее, а я вас с тыла прикрою… Ладно, хрен с ним, давай глянем, что там с моей клешней.

Хорошего под повязкой ничего не было. Рана воспалилась, вспухшая ладонь пошла краснотой.

— Или в больницу, или терпи мое лечение.

Я сдавил края раны, и Мишка охнул.

— Ладно, валяй. Дай только спирту.

Вместе с Ларисой мы промыли рану. Я зажал Мишкину руку между колен и проткнул в воспаленное отверстие резинку. Челнок взвыл. Лариса держала его за другую руку.

— Налить еще спирта?

— Наливай.

— Тогда не дергайся.

Натянутой резинкой я стал чистить рану. Мишка извивался как угорь, выл и материл всех подряд. Однако руку не выдергивал. Я выдавил гной и, залив рану спиртом, крепко перебинтовал ладонь. От боли и напряжения лицо у Челнока побелело, как бумага.

— Попробуй заснуть.

— По-пробую.

Анжела принесла с яхты два одеяла. Мишку трясло, по щекам стекали крупные капли пота.

— Сп-пасибо, — он лязгнул зубами, — хороший б-бы из тебя коновал получился.

Прошло четыре дня. Наш радиотелефон до берега не доставал. Никаких решений мы принять не могли и целыми днями валялись в тени или бродили по острову. Однообразная, скудная еда опротивела, сигареты кончились. Но сильнее всего угнетали бездействие и постоянное напряжение.

Нас несомненно искали. Кроме машин и лодок, эти люди могли использовать вертолеты, и шансов укрыться от них у нас почти не было.

Анжела психовала. Она постоянно ругалась с Вадимом и требовала, чтобы ее отвезли домой, Лиманский огрызался, а однажды, не выдержав, отхлестал ее по щекам.

— Куда тебя везти? Ты что, не понимаешь, в какую историю мы попали?

— Я ничего не хочу знать. Пусть Слава отвезет меня в город.

Челнок наливал ей украдкой спирта и давал сигарету. После этого девушка ненадолго успокаивалась.

Мы с Ларисой уходили подальше от нашего лагеря и часами лежали на теплых камнях, разговаривая и наблюдая за морем. Я ожидал, что после смерти Кости мы станем ближе, но этого не произошло. Конечно, теперь я все время находился рядом с ней. Но лишь потому, что казался Ларисе самым надежным из тех, кто ее окружал. Вряд ли я мог занять место, которое занимал в ее жизни Костя. Сейчас я понимал, что она не собиралась его бросать, когда уговаривала меня везти их компанию. Это была ложь. Просто они очень нуждались в яхте.

Мы были слишком разными. Я видел лучший выход из создавшегося положения — уехать вместе с ней отсюда подальше и бросить все к черту.

— Ну и что мы будем делать без денег? Ты военрук в каком-нибудь ПТУ, а я бухгалтер в конторе.

Она гладила меня кончиками пальцев, и я тянулся всем телом к, ней. Потом мы снова лежали бок о бок, и любовь не делала нас ближе,

— Понимаешь, Костя приучил меня совсем к другой жизни. Он знал, что хотел, и всегда добивался своего. Я не играю в избалованную даму, поверь. Но я не смогу жить без хорошей машины, одежды, которая мне нравится, сигарет, к которым я привыкла.

Я прикуривал мятую осыпающуюся «Приму» и несколько раз затянувшись, передавал Ларисе.

— Кури, а то и этого скоро не будет.

Она смеялась, принимая сигарету.

— Ты хороший человек, Слава. Но лучше бы ты встретил другую женщину.

— Не очень оригинально. Я слышал такое и раньше.

— Ну, если решил быть со мной, то будь до конца. Продать эту бомбу — единственный способ остаться вместе.

Лариса тоже нервничала, отчетливо понимая, какая опасность висит над нами. Но держалась она твердо, хотя последние дни ее терпение уступало место настойчивым попыткам что-то делать, предпринимать. Бездействие тяготило нас всех. После долгих споров (Анжела в наши секреты не допускалась) мы решили, что я и Лариса попробуем выйти к побережью и связаться по телефону с кем-то в городе из прежних компаньонов Кости. Возможно, найдется покупатель. Лиманский не слишком доверял нам, впрочем, как и мы ему, но на побережье не рвался. В конце концов решили, что с нами отправится Мишка.

Мы покинули остров во второй половине дня и подошли в сумерках к небольшому рыбачьему поселку на побережье. Оставив Мишку на яхте, мы шагали с Ларисой по деревенской улице.

За эти две недели, что мы оставили город, я отвык от людей, а события последних дней заставляли с подозрением смотреть на каждого встречного. Под рубашкой за поясом у меня был спрятан заряженный ТТ, но я твердо решил, если нас будет задерживать милиция или госбезопасность, никакого сопротивления не оказывать. За убитого водителя я мог рассчитывать хоть на какое-то снисхождение (все же оборонялся). Но в этой ситуации первые же выстрелы означали бы для меня долгие годы тюрьмы. Я и пистолет оставил бы на яхте, но слишком велика была опасность встретить не милицию, а людей, которые за нами охотились.

Мы зашли на почту и заказали переговоры с городом. Я смотрел на толстую женщину за стеклянной перегородкой. Может, наши фотографии уже повсюду расклеены, а она только и ждет момента, чтобы позвонить и сообщить о нас. Но толстуха, позевывая, объявила, что наш номер вряд ли дадут раньше, чем через час.

— А может, и два ждать придется, — добавила она. — Еще скажите спасибо, что отдыхающих мало. Раньше такие очереди были, что люди ночью приходили звонить. Ни себе, ни дежурным покою.

Нам надо было купить продуктов, сигарет и, если удастся, дизельного топлива. Магазин, конечно, уже закрылся, но на площади у клуба работал коммерческий киоск.

— Пойду, куплю что-нибудь, — шепнул я Ларисе, — пока коммерсанты на месте.

Открыв сумочку, она достала несколько пятитысячных купюр.

— Возьми побольше сигарет.

Когда я вернулся, Лариса разговаривала с телефонисткой. Я протянул обеим по плитке яркого шоколада.

— Ой, спасибо, — не стала отказываться толстуха, — только уж очень он дорогой. А вы здесь отдыхаете?

— Отдыхаем, — подтвердил я.

— Издалека приехали?

— Издалека…

— К нам отовсюду едут. Правда, последние годы, как Союз развалился, не очень-то много отдыхающих. Кавказ рядом, боятся.

— А на побережье как?

— Всякое случается. Сейчас такое время, что порой и на улицу страшно выйти. Понаедут сопляки на иностранных машинах, напьются, орут, хулиганят. Опять-таки бродяг разных хватает, воруют, что под руку подвернется.

— И убийства бывают?

— Последнее время вроде не было.

Мы с Ларисой переглянулись. А вдруг те. люди отсюда смылись? Не может же целая вооруженная шайка неделями раскатывать по дорогам. Здесь пока еще не Кавказ. На дорогах милиция. Но это было бы слишком хорошо!

Первый номер, который заказывала Лариса, не ответил. Зато отозвался второй. И как назло, в крошечное помещение почти ввалилась целая толпа: две женщины, трое детей и долговязый мужчина в яркой майке.

— …Тебя обязательно заинтересует… да… да… миллионов на пятьдесят военного имущества.

Женщины о чем-то болтали с телефонисткой, а мужчина в петушиной майке и все трое детей уставились на Ларису. Я плотно прикрыл дверь, повернувшись к ним спиной, но, конечно, они слышали каждое слово.

— …Это очень срочно. Ну я не могу здесь… нет, Костя болеет…

Лариса беспомощно, смотрела на меня. На другом конце трубки требовали более детальных пояснений.

— Скажи, что через час мы перезвоним.

— Александр Григорьевич, я перезвоню через час.

Вывалившись из перегретой кабины, мы сели покурить на лавочке возле почты. Закончился вечерний сеанс, из клуба, переговариваясь, выходили люди.

— Это Юрченко, приятель Кости, — нервно затягиваясь, говорила Лариса, — он, пожалуй, только один и сможет найти такую сумму.

Я подумал, что если мы действительно хотим продать бомбу, надо самим ехать к Юрченко. Ехать прямо сейчас, уломав любого частника или таксиста. И начинать безумный разговор об украденной атомной бомбе, которую. быть может, ищут и военные, и мафия, и связываться с которой не станет ни один нормальный человек. Наверное, только Косте Малову с его авантюризмом и неукротимостью удавались такие вещи. И то не до конца.

Я хотел, чтобы Лариса наконец поняла, в какую ловушку мы себя загнали. Мы будем метаться из стороны в сторону, пока не вляпаемся окончательно. Юрченко, наверное, думает, что под военным имуществом Лариса имеет в виду что-нибудь вроде списанных грузовиков или вездеходов, может, что-то из снаряжения. Интересно будет поглядеть, как он шарахнется от нас, когда узнает, ЧТО ему предлагают.

— А вдруг твой Юрченко откажется сюда приехать?

— Он не откажется, если поймет, что дело пахнет большими деньгами.

— Господи, наверное, мы и правда из разных миров. Я готов плюнуть на все и отказаться от будущих миллионов. И не только из-за страха, а потому, что не знаю их цены. У Меня никогда не было денег. Я всю жизнь довольствовался малым и пыжился от гордости, как индюк, когда на партийных собраниях мою роту приводили в пример другим.

— Я пойду закажу переговоры еще раз, — поднялась со скамейки Лариса. — Попрошу, чтобы он приехал сюда, в поселок, завтра вечером. Ехать к нему самим слишком рискованно, так ведь?

Я кивнул. Пусть Юрченко едет сюда сам. Если согласится.

Он согласился и должен был появиться на следующий вечер.

Но сутки оказались слишком большим сроком.

Глава 5

После телефонного разговора мы отправились покупать солярку для двигателя. Где живут продавцы, нам подсказала телефонистка. Бывший колхоз «Путь Октября» стал товариществом с безликим названием «Приморское», но воровать в нем меньше не стали.

Заспанный взлохмаченный тракторист тут же согласился обменять любое количество солярки из расчета одна канистра за бутылку водки. Водки у меня не было. Имелся лишь спирт, который я купил в киоске вместе с консервами и сигаретами. Владелец солярки согласился на спирт, и обмен состоялся. У него мы купили огурцов и молока. Буханку хлеба он нам подарил, сообщив, что пекарня открывается в восемь утра.

Перетаскивание канистр и продуктов заняло едва не полночи. Уже начинало светать, когда мы подняли якорь. Плыть к острову, а потом возвращаться в поселок означало в обшей сложности пять или шесть часов пути. Слишком опасное предприятие для нашего тихоходного судна. Я направил «Марию» в сторону поднимающихся из воды прибрежных скал. Нам требовалось на день хоть какое-то укрытие.

Я бросил якорь возле огромного обомшелого камня, торчавшего недалеко от берега. Это была не слишком надежная защита от чужих глаз, но лучше чем открытое море. Последние дни вся наша компания жила впроголодь, и сейчас, после выпитого спирта, мы с жадностью накинулись на огурцы и консервы.

Челнок швырнул за борт пустую банку из-под сосисок и подвинул поближе вторую. Лариса, прикуривая сигарету, засмеялась.

— Боевые раны не мешают?

Мишка потряс забинтованной ладонью и ловко вскрыл консервную банку.

— Как на собаке зарастает. Готов на любые подвиги. Жаль, Аньку с собой не захватили.

— Зря ты лезешь на рожон перед Вадимом, — сказала Лариса, — лапаешь Анжелу у него перед носом. Он мужик злопамятный, наживешь врага.

— Ну и хрен с ним! — Челнок перекатился с живота на спину, — Уф, кажется, нажрался. Сейчас бы поспать, а?

— Давай по-очереди, — согласился я, — через пару часов разбужу.

Он умостился здесь же, на палубе, и почти мгновенно заснул. Лариса ушла вниз. Духота июньского полудня навалилась и на меня. Я тер глаза, таращась изо всех сил на блестящую синюю гладь. Над водой с криками носились чайки, и это было, пожалуй, единственное, что нарушало вязкую горячую тишину.

Чтобы не заснуть, я окунулся в море, потом принялся чистить карабин и пистолет. ТТ достался мне от Кости. Надежное оружие с хорошей прицельностью. Жаль, что в армии его давно сняли с вооружения. Короткоствольный Макаров нравился мне меньше. Наверное, пистолеты Костя купил у военных. Может, заодно с теми грузовиками. Оружие не принесло ему удачи. Я снова собрал пистолет и загнал обойму в рукоятку. Что оно принесет нам?

Я так до конца и не понял, как сумели приблизиться незамеченными те двое парней на ярко-оранжевом катере «Крым».

Это произошло уже после полудня, когда, отстояв свою вахту, я отправился вниз, где было прохладнее и где спала Лариса. Она лежала на узкой койке в одних шортах. Я сел рядом с полуобнаженной женщиной и осторожно поцеловал ее в шею. Она открыла глаза.

— Пора вставать?

Наверное, не надо было лезть к ней с любовью, но пока она курила, желание захлестнуло меня с такой силой, что я уже ничего не соображал. Я стянул с нее шорты вместе с плавками и повернул к себе спиной.

Это была, скорее, нервная разрядка, чем страсть, а может, все вместе. Мне казалось, что ни до, ни после у нас такого с Ларисой не было. Мы, стоная, катались по полу каюты, потом, замирая, начинали ласкать друг друга языком и руками.

Когда же все кончилось, у меня не хватило сил даже устроиться на койку. Я заснул туг же, на полу, положив руку на обнаженное бедро женщины.

Мне ничего не снилось, а пробуждение было внезапным и непонятным. Где-то рядом стреляли. Я вскочил, нащупывая висевший у входа карабин. Десятки и сотни тревог, по которым я просыпался в армии, натренировали тело до автоматизма. Спасибо, что хоть этому сумел научиться! Я вымахнул вверх по трапу, стряхивая остатки сна.

Мишка Челнок, ворочался на палубе рядом с рубкой, пытаясь подняться. Я еще не понял, что с ним, но у меня хватило соображения не высовываться. Потом я увидел окровавленные лохмотья на его спине. Пули, пройдя навылет, разорвали в нескольких местах майку. Мишка тянулся и никак не мог дотянуться до автомата, лежавшего рядом.

Катер покачивался в трех десятках метрах от яхты. На носу стоял курчавый парень, голый по пояс с автоматом, прижатым к плечу. Мишка почти дотянулся до своего Калашникова, но курчавый резко подался вперед. Длинная очередь краем зацепила Челнока, отбросила его, и веером прошлась вдоль рубки. Если бы я не пригнулся, наверное, перепало бы и мне.

Неполных тридцать метров слишком малое расстояние для оптики. Я высунулся и выстрелил навскидку, зная, что курчавый не даст мне тех нескольких секунд, необходимых для того, чтобы поймать его в сетку прицела. В момент выстрела я успел разглядеть и второго человека в катере, съежившегося у мотора. Мне кажется, он был ранен.

Курчавый взмахнул руками, повалился в воду, и сразу же от мотора частыми вспышками ударили выстрелы. Отколотая щепка мелкой острой стрелой вонзилась мне в щеку. Звякнул разбитый компас.

— Слава, что происходит?

Лариса стояла на трапе, рядом со мной.

— Мишку убили. Иди вниз!

Я выбрался на палубу и пополз к корме. Пока меня загораживал невысокий фальшборт, но если тот, у мотора, поднимется, то я буду перед ним как на ладони. Необходимо отползти подальше. Рубку, из которой я высовывался, он держит под прицелом.

Снова ударила очередь. Еще одна. Он бил наугад вдоль края борта. Надо кончать, пока он совсем не изрешетил «Марию». Патронов у этих ребят хватает.

Я приподнял голову. Сидевший у мотора менял обойму. Нашел время! Я выстрелил три раза подряд. На таком расстоянии трудно промахнуться. Он так и остался сидеть, откинувшись на квадратный колпак тридцатисильного мотора «джонсон». Катер гнало волнами к яхте, и это соседство мне было совсем ни к чему. Я раз за разом нажимал на спуск, пока в карабине не кончились патроны. Катер, кренясь, быстро набирал воду.

Лариса стояла на корточках возле тела Мишки. Я подошел. Телохранитель Кости Малова был мертв. Я попытался прикрыть ему глаза, но Челнок упрямо и невидяще смотрел в небо.

— Ему было двадцать четыре года, — сказала Лариса. — Бедный мальчишка. У него недавно родился ребенок.

— Миша был женат?

— Собирался… все советовался со мной.

Я поднял с палубы автомат Челнока. Тот самый, который достался ему от убитого водителя. В стволе был патрон. Несколько стреляных гильз валялось на палубе. Наверное, Мишка заснул. Выпил еще спирта, и его сморило. Он никогда не отличался дисциплинированностью. Челнок прозевал тех двоих и пытался в последний момент исправить свою оплошность. Видимо, и стрелял он уже под их прицелом. Но меня разбудить не успел.

«Крым» с плеском перевернулся вверх дном. Из воды торчал лишь оранжевый нос. Потом и он исчез, выпустив пузырь воздуха. В небольшом водовороте крутились какие-то обрывки, пустая бутылка и мелкий мусор.

Лариса накрыла лицо Челнока рубашкой.

— Господи, когда все это кончится!

— Мы все ввязались в хреновый бизнес, — сказал я, вытаскивая якорь на палубу. — Добра от него не жди.

Лариса нервно прикуривала сигарету. Спички ломались, по шекам текли слезы. Я подошел и обнял ее. Мне было противно за свою назидательность. Слишком поздно молотить языком и изрекать истины.

Мы не знали, что сегодня это не последняя смерть. Но предчувствия у меня были скверные.

Те, на катере, все же зацепили мотор. Мне повезло, что отыскался запасной масляный фильтр взамен пробитого. Еще одна девятимиллиметровая пуля сплющилась о картер, оставив вмятину, от которой змеились мелкие трещины. Хорошо хоть не насквозь. Все время, пока я ремонтировал мотор, Лариса следила за морем. Заряженный автомат лежал рядом со мной. Нас не собирались оставлять в покое. Надо было как можно быстрее сматываться отсюда.

К острову мы подошли уже в темноте. Я не рискнул войти в бухту, и мы переждали ночь на якоре. Тело Челнока лежало внизу. Я принес одеяла и еду на палубу, открыл банку сосисок. Точно такие же еще утром ел Мишка, и они ему нравились. Лариса курила. Я налил нам обоим спирта, кое-как разбавив его водой. Потом еще.

Мы легли, накрывшись одним одеялом. Волны плескались о борт яхты, Лариса положила голову мне на плечо, и я почувствовал ее дыхание.

— Ларка, может, хватит с нас? Давай наплюем на все и уедем.

— Я не знаю. В эту бомбу мы вложили миллионы. Если бросить все на полпути, мы останемся нищими.

— Или мертвыми…

— Может, и так. Я уже не знаю, что делать. Опять искать Юрченко?

— Скорее найдут нас. Пойми, если мы не остановимся, из этой заварухи живыми никому не выбраться. Слишком серьезный противник. Ну, выкарабкались раз, ну, другой… В третий раз нам не уйти.

Лариса молчала. Потом мы уснули, а утром в бухте нас встретил Лиманский. Только-только рассвело, но он не спал. Небритый и всклокоченный, Вадим напоминал мне тракториста, у которого я покупал солярку. К. тому же он был крепко под градусом. Он не спросил ничего про Мишку.

— Анжела умерла, — сказал он.

У него были мутные, словно безумные, глаза.

— Утонула? — почему-то спросила Лариса.

Лиманский отрицательно замотал головой.

— Я ее убил…

Она психовала с самого утра, и Лиманский, как это раньше делал Челнок, налил ей спирта. Но Анжела завелась еще сильнее.

— Она кляла нас всех на чем свет стоит. Зачем вы меня сюда затащили, отвези сейчас же домой и все такое прочее. А тут, как назло, приехали отдыхающие на двух лодках. Знаете небольшой пляж на другой стороне острова? Ну вот, они высадились там, человек семь, молодые ребята, девчонки. Развели костер, играли в волейбол. Анжела их увидела со скалы и, ни слова не говоря, кинулась бежать… Я пытаюсь ее остановить, она руками и ногами отбивается. «Хочу к ним, пусть они меня заберут с собой». Укусила вот даже…

Лиманский вытянул руку, показывая следы зубов.

— Ну дальше, — торопила его Лариса.

— А что дальше? Она раз вырвалась, второй. Я не помню, как камень в руках очутился. Хотел оглушить, а попал в висок. Дайте закурить…

Анжела лежала в зарослях акации. Я приподнял одеяло, которым она была накрыта. Смерть уже изменила ее черты. Опухли, наливаясь желтизной, лицо и губы, из полуприкрытого глаза тянулась клейкая нить сукровицы.

— А может, она. упала сама, — бормотал Лиманский, — бежала и упала. Так, наверное, и было.

Мы похоронили их вместе, вырыв яму во влажной земле среди зарослей. Я утоптал могилу, набросал сверху камней и веток. Еще две бесследно исчезнувших жертвы смутного времени. Может, и лучше, что для родителей они останутся пропавшими без вести, а не умершими.

Нам необходимо исчезнуть. Пропавший «Крым» уже наверняка ищут. Весь день вместе с Лиманским мы приводили в порядок яхту. Зашпаклевывали пулевые пробоины, проверили и отрегулировали двигатель. Валим старательно ковырялся в железках, даже раза два, самостоятельно завел мотор, и это усердие, обычно ему несвойственное, настораживало меня.

В трюме я обнаружил полбанки коричневой краски, соскоблив надпись «Мария», вывел первое пришедшее на ум название — «Медуза». Хотя смена вывески, конечно, не обманет тех, кто охотится за нами.

Уже перед сумерками мы отправились с Вадимом проверить еще раз ящики и получше их спрятать. Лариса догнала нас на полпути.

— Не хочу оставаться одна.

Я шел впереди, Лариса рядом и, немного отставая, пыхтел Лиманский со своим неизменным короткоствольным Хеклером, через плечо.

— Ты случайно патрон в ствол не загнал? — обернулся я к Вадиму.

— Нет. Все нормально.

Уловимая пауза в его ответе заставила меня шагнуть к Лиманскому. Я сдернул с его плеча автомат и отсоединил магазин. Когда потянул на себя затвор, из казенника, кувыркнувшись, выпал блестящий патрон.

— Вадим, ты соображаешь или нет?

— А чего такого? Автомат все равно на предохранителе.

Я вставил магазин на место и передал оружие Ларисе.

— Неси ты. Мне так спокойнее?

— Да ладно, успокойся, понял я…

Вадим цепко перехватил автомат у Ларисы из рук и снова повесил на плечо. У меня не было основания его в чем-то подозревать и снова отбирать оружие. Тем более, я сам нес на ремне карабин.

Мне повезло, что Лиманский не был профессионалом. Будь на его месте покойный Челнок, мне бы не поздоровилось. Но он был всего спекулянтом, хотя и солидного масштаба. Переиграть меня Вадим не сумел.

Я услышал, как лязгнул взведенный затвор и, не раздумывая, бросился на Лиманского. Я предчувствовал, был готов к такому исходу и постоянно держался рядом с Вадимом. Ему бы выждать еще, не торопиться, но, видимо, уже не выдерживали нервы. Он твердо решил от меня избавиться.

Я пытался вывернуть у него из рук автомат. Очередь оглушительно ударила вверх между нашими лицами. Хоть и порядком растолстев, Лиманский оставался противником отнюдь не слабым. Мы выкручивали друг у друга автомат, короткий ствол дергался перед моим носом. Если Лиманский довернет его еще на десяток сантиметров — мне конец!

Он неожиданно пнул меня носком по голени. Я едва не взвыл от боли.

— Вадим, ты с ума сошел! Отцепись от него, слышишь!

Должно быть, Лариса еще не понимала, что происходит. Схватила Лиманского за руку, но он отшвырнул ее в сторону.

«Сволочь, неужели тебе мало смертей! Я тебе чем помешал?»

Лиманский продолжал дергать, тянуть к себе автомат. Поддаваясь ему, я перестал тащить оружие в свою сторону, а наоборот, с силой толкнул автомат на Лиманского. Металлический кожух ударил его в лицо. Потеряв равновесие, он повалился спиной назад. У Лиманского не было опоры. За площадкой, на которой мы вырывали друг у друга автомат, шел обрыв метра полтора глубиной. Он падал, прижимая к себе уже ненужное оружие, и я знал, чем закончится падение.

Лиманский ударился затылком о камни, и страшный шлепок разбивающейся головы заставил вскрикнуть Ларису. Я спустился вниз, Вадим лежал, скорчившись, между камней, широко раскрытые глаза смотрели мимо меня, а из-под шеи растекалась густая темно-красная Лужа. Четвертый член экипажа «Мария» был мертв.

Его смерть, как и три других, как и гибель тех неизвестных мне людей, оказалась совершенно напрасной. Потому что никакой атомной бомбы не существовало.

Глава 6

Константина Ивановича Малова, бывшего директора фирмы «Русь», перехитрили. Сам он в своей прошлой жизни обманывал, обводил вокруг пальца многих. Пришла и его очередь. Он взялся за слишком крутое дело, и его купили. Возможно, люди, обещавшие ему бомбу, действительно хотели продать настоящее ядерное оружие. Но у них не получилось, и они, почти ничем не рискуя (а что бы мы сделали против боевого вертолета, даже если бы и разглядели обман?), всучили нам подделку. В рифленом добротном контейнере со звездами и надписями «Опасно, радиация», заботливо укутанную освинцованной фольгой, с фальшивыми инструкциями, отпечатанными на компьютере.

На всех этих штучках Костя купился. Как купился и я! Приглядись повнимательнее, я бы еще неделю назад сообразил, что все это туфта. Обычная, слегка перекрашенная фугасная бомба-стокилограммовка без взрывателя. А липовый активатор не вставишь в нее ни с какого конца, разве что прикрутить проволокой. Угадай я вовремя эту подделку, остались бы, возможно, живы и Челнок, и Анжела, и Лиманский.

Мы зарыли Вадима среди тех же акаций, где утром похоронили Челнока и Анжелу. Разве что яма получилась не такой глубокой, потому что копал я ее при свете фонарика. Разровняв землю, мы набросали сверху сухих веток. Теперь этот безымянный островок, даже не отмеченный на большинстве карт, стал настоящим островом мертвых.

Уже за полночь я вывел яхту в море, а в десять утра впереди показался город, который мы оставили полмесяца назад. Я и Лариса должны были исчезнуть, как бесследно исчезли уже четверо из экипажа «Марии». Появляться в городе было опасно. Нас наверняка там искали. Но и мне, и Ларисе требовалась одежда. У нас заканчивались деньги. Не оставалось другого выхода, как рисковать.

Я выбросил за борт все оружие, оставив лишь пистолет. Войной я был сыт по горло. На галечной отмели высадил Ларису и отогнал яхту метров на двести в море. Сквозь прозрачную голубоватую толщу отчетливо виднелось илистое дно, но я знал, что вода обманчива. Глубина здесь была не меньше десяти метров. Достаточно, чтобы надежно укрыть «Марию».

Я взял топор и спустился в трюм. Дубовые доски поддавались с трудом. Пришлось брать лом, и лишь после трех-четырех ударов в пробоину хлынула струя воды. Я закурил, усевшись на краю рубки. Вода набиралась нестерпимо медленно. Яхта лишь слегка осела, продолжая медленно плыть по ветру. Я снова взялся за лом, пробивая отверстие в другом борту. Здесь доски оказались послабее, и море ворвалось в трюм мощным потоком. «Мария» раскачивалась, погружаясь кормой вниз. Я шагнул в подступившую к палубе воду и поплыл в сторону берега. Через сотню метров обернулся. Яхта стояла почти вертикально. Над водой торчал нос с замазанным названием и кусок рубки. Минуты две она оставалась в таком положении, потом, словно скользя с горы, быстро пошла вниз. Я снова поплыл, а когда на мелководье повернул голову назад, на поверхности болталось лишь несколько щепок да расходилось большое масляное пятно. «Марии» больше не существовало.

Через час мы были в городе. Обойдя стороной лодочную станпию, вышли к моему дому и, открыв дверь, скользнули внутрь. За эти недели здесь ничего не изменилось. Разве что прибавилось пыли. Я переоделся, собрал в чемодан кое-какие вещи, и мы так же тихо исчезли, оставив ключ под половиком.

Мое нетронутое жилье и сонная тишина полуденных улочек расслабили нас. Никто за нами не крался. В гору тащились с пляжа размякшие от жары и вина курортники, в горячей пыли у заборов дремали куры. У безлюдного киоска я с жадностью выпил кружку пива. Усатый продавец-кавказец зевал и таращился на Ларису.

Возле дома Ларисы мы минут десять постояли на противоположной стороне улицы, потом зашли в подъезд и поднялись на второй этаж. За дверью было тихо. Она нашарила ключи и открыла два замка. В полутемной прихожей пахло мышами и застоявшимся воздухом давно непроветриваемой квартиры.

Шорох в соседней комнате заставил меня замереть. Я взял Ларису за руку, нащупывая пистолет. В проеме стоял человек. В вытянутой руке тускло поблескивало оружие.

— Не дергаться, — негромко проговорил он, — и вынуть руку из кармана. Осторожнее, вот так…

Возникший из другой двери еще один человек быстро обыскал меня и защелкнул за спиной наручники.

— А теперь проходите. Заждались вас…

Наручники — поганая штука. Особенно когда их туго затянут.

Я сидел на стуле. Металлические кольца больно сдавливали кисти, заставляя беспокойно шевелить руками. Лариса курила в кресле в трех шагах от меня.

Парни, которые с такой легкостью взяли нас, уже успели куда-то позвонить и сейчас молча сидели напротив. Кто они такие? Может, милиция? Вряд ли. Хотя одеты аккуратно, на руках не видно татуировок и ведут себя вполне вежливо. Пока вежливо… А может, через час так же молча будут ломать мне кости.

Тот, который сидел ближе, перехватил взгляд, брошенный на дымящуюся в пепельнице сигарету.

— Дать закурить?

— Если можно.

— Пока можно.

Высокого роста, с развернутыми плечами спортсмена он говорил с легким кавказским акцентом. Редкие бледно-рыжие волосы были уложены в аккуратную прическу. Я уловил даже запах хорошего одеколона. Наверное, воспользовался запасами Ларисы. Он сунул мне в рот сигарету и дал прикурить.

Оружие у него было явно не милицейское. Двадцатизарядный пистолет «Астра» лежал на столе, рядом с локтем. Второй из парней сидел ближе к окну. У него было худое незапоминающееся лицо, коротко стриженные волосы, но по литой мускулистой шее тоже угадывался спортсмен. Не такие они простые эти ребята и неизвестно справился бы я с любым из них один на один.

Старшим был тот, высокий, давший мне сигарету. Когда в дверь постучали, он остался на месте, хотя сидел ближе к прихожей. Поднялся стриженный и пошел открывать дверь.

Появились еще двое. Один, видимо, из числа боссов, лет сорока, с залысиной и вислыми, хорошо уложенными, усами. Нас развели с Ларисой по разным комнатам и начался допрос. Усатый предупредил сразу.

— Будешь врать, поджарим живьем.

И чтобы слова не выглядели пустой угрозой, его телохранитель или шестерка притащил электроутюг и водрузил на видное место. Я покосился на него, и у меня побежали по коже мурашки. Эти ребята обязательно им воспользуются, хотя бы ради удовольствия. Стоило только посмотреть на телохранителя усатого босса. Низкорослого, почти коротышку, с массивной челюстью и узким морщинистым лбом. Словно невзначай он так стянул мне наручники, что я чуть не взвыл от боли.

— «Это начало», — пообещал его взгляд.

Врать не имело никакого смысла. После меня они возьмутся за Ларису и, если поймают нас на малейшем противоречии… Я рассказал все с самого начала. Пришлось даже вернуться к той истории на дороге, потому что усатый засомневался:

— С чего бы они так тебе быстро поверили?

Я лишь старался не выпячивать тот факт, что трое их коллег убиты мною. Я был всего лишь владельцем нанятой яхты. Услышав, что бомба оказалась подделкой, усатый изумленно вскинул брови и задал вопрос, которого я больше всего боялся.

— А где же настоящая?

Это было все равно что биться головой о стену. Они станут задавать этот вопрос снова и снова, пойдет в ход утюг, и чем все кончится — один Бог знает.

— На Малова это не похоже. А ты что, специалист по ядерному оружию?

Перегнувшись в кресле, усатый уставился мне прямо в глаза. Уловив какой-то свой знак, коротышка хлестнул меня раскрытой ладонью в ухо.

— Это только начало, — повторил он на этот раз вслух.

— В каких войсках ты служил? — спросил усатый.

— Мотопехота.

— И так хорошо разбираешься в бомбах?

— Плывите туда сами и решайте, — угрюмо отозвался я.

— Показывай на карте, где остров.

Коротышка разомкнул наручники, и я несколько минут сидел, растирая распухшие кисти рук. Нашего острова на карте шестикилометровке не оказалось. Из группы трех островов был обозначен лишь один, с маяком. Это вызвало раздражение усатого.

— Опять темнишь?

Коротышка, не размахиваясь, ударил меня кулаком под ложечку. По битью он был специалистом. Кажется, на секунду или две я потерял сознание. Телохранитель держал меня за шиворот, чтобы я не свалился со стула. Сознание возвращалось вместе с болью, от которой темнело в глазах.

— Так где этот остров?

Усатый, нависая надо мной, уставился прямо в глаза.

— Их там три. Мы высаживались на крайнем к западу… Юго-западу.

— Опиши его подробнее.

— Каменная вершина, такая темная… километра три в окружности. С южной стороны узкая бухта. Ее трудно заметить, надо идти вплотную к скалам.

— И разбить о них лоб?

— Мы не разбили.

— Ну ладно, говори дальше.

Я снова повторил описание места, где мы скрывались и спрятали бомбу. Потом меня увели и втолкнули в туалетную комнату. Видимо, допрашивали Ларису. Я, скорчившись, сидел на кафельном полу. От унитаза несло мочой. Перспективы вырисовывались самые мрачные. Скорее всего, они немедленно отправятся на остров, возможно, прихватят с собой меня или Ларису, и, убедившись, что бомба всего-навсего подделка, начнут вышибать из нас информацию о настоящей бомбе. В любом случае конец будет незавидный. В живых они нас не оставят.

Хотелось курить. Я слышал голоса, С Ларисой они, кажется, обходились без мордобоя. Спустя какое-то время меня снова привели в знакомую комнату и, освободив из наручников левое запястье, замкнул кольцо на трубе парового отопления. Мы опять остались вчетвером. Лариса, я и двое старых знакомых. Рыжий спортсмен принес мне пачку сигарет и блюдечко для пепла. С его стороны это была не Бог весть какая щедрость, потому что сигареты были мои собственные, отнятые при обыске вместе с пистолетом и деньгами. Рыжего спортсмена звали Артур. По крайней мере так к нему обращался второй из охранников, стриженый парень с шеей борца.

Артур включил телевизор. Стриженый ушел на кухню. Лариса сидела в кресле, я на полу у стены. В общем, вся наша троица выглядела вполне мирно. Дружная семейка смотрит «Просто Марию». Правда, на поясе у двоих висят пистолеты, а третий, с набитой

мордой, решил оригинально отдохнуть в наручниках на полу. Сколько же все это продлится? Конечно, с их машинами и катерами, часа за четыре до острова они доберутся. Будет уже темно, и поиски наверняка отложат до рассвета. Обе расселины они найдут быстро и, наверное, завтра к полудню вернутся. Значит, часов восемнадцать в запасе есть.

После фильма мы так же молча и дружно посмотрели футбольный матч, после чего стриженый заботливо принес мне ужин: чашку кофе и кусок колбасы с хлебом.

— Поменяйте руку, — попросил я. — Сильно затекла.

Артур отщелкнул кольцо от трубы и, замкнув мою левую руку, лишь после этого освободил правую. Его напарник все это время маячил рядом, не спуская с меня глаз. Осторожные ребята! Я с тоской убеждался, что шансов справиться с ними у меня практически нет.

Стемнело, но свет в комнане они не зажигали.

— Вы можете устраиваться на диване, — Артур кивнул Ларисе, — а тебе придется поспать на полу.

Стриженый бросил мне одеяла и подергал наручники, проверяя их прочность. Они сторожили по очереди. Сначала Артур, потом стриженый. На рассвете свое место в кресле снова занял Артур. Позевывая, он неторопливо курил, потом ушел на кухню. Впервые за много часов нас оставили с Ларисой вдвоем. Она тоже не спала.

— Что будем делать? — приподнявшись на локте, Лариса смотрела на меня. — Нас убьют?

Что я ей мог ответить? Беспомощный, как червяк, вздернутый к трубе, я, наверное, представлял жалкое зрелище.

— Слава, почему ты молчишь? Тебя сильно били?

— Все нормально…

Из дверей кухни высунулся Артур.

— Между собой не разговаривать. Вякнешь еще слово, вышибу зубы.

Это было сказано все в той же вежливой манере, но угроза прозвучала вполне недвусмысленно. Я понял, что обещание он свое сдержит. После бессонной ночи ребята явно раздражены.

Неужели все для нас кончится в этой полутемной пыльной квартире? Я терпеливо дождусь усатого с его узколобым телохранителем, меня снова испинают, а может, прижгут утюгом и потом благополучно утопят в ванной. Такая же судьба ждет и Ларису. Только перед этим ее изнасилуют. Я со злостью мял затекшую руку, перебирая возможные варианты спасения. Ничего путного в голову не лезло.

За окном просыпался город. По тротуару шли люди, и в утренней тишине я отчетливо слышал их голоса.

— Мясо полторы тысячи, ужас какой-то. А я своему говорю, ты бы поменьше лакал…

— В этом году хорошо, на пляже никакой толпы, лежаки свободны…

— Саня! Саня! Ты где?

Господи, целая бездна отделяла меня от этих людей! Я был совсем в другом измерении, в петле, из которой не видел спасения. На диване плакала Лариса. Впервые за все дни она не владела собой, и жалость к женщине, которую я любил, заставила меня в бешенстве рвануть кольцо наручника.

Артур поставил передо мной кофе и кусок той же копченой колбасы. Но жрать и спокойно ждать смерти я больше не собирался.

На помощь со стороны рассчитывать не приходилось. На милосердие этой компании после гибели четырех из них — тем более. Плюс прибавится злость из-за фальшивой бомбы. При таком раскладе легкой смерти, пожалуй, не будет.

Тогда у меня один выход — нападать первому. А что это даст? Даже если я изловчусь и собью с ног кого-то одного из двоих, тут же на шум примчится второй. Да и не справиться мне ни с кем из них, пока рука пришпилена к трубе. Но должен же быть хоть какой-то шанс! Если бы один из них покинул квартиру! Хотя бы на пять минут. Тогда я бы мог рискнуть. Но этим ребятам наверняка даны жесткие инструкции — ни в коем случае не покидать квартиру.

Солнце заглянуло в окно, вспыхнув ярким пятном на зеленых обоях. Лариса неплохо обставила свое гнездышко. Импортная мебель, ковры, японский телевизор. Впрочем, какое это имеет сейчас значение? Вряд ли мы доживем до вечера. Только не скули! Последний шанс у тебя все равно остается. А вдруг я сам успею пристрелить их обоих? Впрочем, такое случается чаще в кино, чем в жизни. Не такие они простаки, чтобы подставлять мне свои лбы.

— Выпей кофе, — сказал Артур, обращаясь к Ларисе.

— Не хочу.

— Она наверняка хочет чего-то другого, — вмешался стриженый. — Ну что, девушка, прогуляемся до спальни?

Он подошел к Ларисе, и я негромко предупредил:.

— Коснешься ее пальцем, я вышибу стекло.

Стриженый оглядел меня и отодвинул в сторону стул, который я мог запустить в окно.

— А я тебе тут же переломаю ноги, — пообещал он, — сначала левую, а потом правую. Хочешь посмотреть?

Мне столько угрожали за последние сутки, что я уже не реагировал.

— Ладно, отстань от нее, — сказал Артур, — команды садиться за стол не было. Еще успеешь.

— Успею, — согласился стриженый.

Часы на журнальном столике показывали четверть одиннадцатого. Часа через два-три вернутся остальные.

Если что-то предпринимать, то делать это надо сейчас, немедленно. Покидать квартиру никто из сторожей не собирается, но оба порядком утомлены бессонной ночью. Может, в этом и есть мой шанс?

Стриженый, пощелкав телевизором, отправился в другую комнату. Наверное, спать. Рыжий Артур сидел в кресле и читал книгу. Вернее, пытался читать, зевая и бестолково перелистывая страницы. Тяжелый автоматический пистолет висел в открытой кобуре на поясе. Прислонившись спиной к стене, я сквозь полуприкрытые глаза наблюдал за ним. Решение я уже принял.

Он наконец отложил книгу и, захватив чашку из-под кофе, пошел на кухню. Я показал Ларисе на лампу, стоявшую на столе, и взмахнул рукой, изображая удар.

— Что? Что? — не поняла она.

— Будь наготове, — прошептал я.

Артур вернулся с дымящейся чашечкой и уселся в свое кресло. Скорчившись у трубы, я пытался разыграть нехитрый спектакль: тер левое запястье и морщил лицо, изображая боль в прикованной руке. Впрочем, мне не было нужды особенно притворяться, кисть руки, стиснутая рубчатым кольцом, действительно сильно болела.

— Давай поменяем руку? — попросил я Артура.

Как мне показалось, просьба прозвучала достаточно униженно. Он молча отхлебывал кофе и, выждав минуту, я предложил.

— Ну вызови для страховки своего приятеля… рука болит сильно.

Это был блеф. Если бы он действительно позвал стриженого, я бы не рискнул кинуться сразу на двоих. Но у меня был свой расчет, и он сработал. Он слишком любовался собой: таким накачанным, красивым, смелым. Наверное, он напоминал себе киногероя: пистолет на поясе, золотая цепочка в разрезе расстегнутого батника, а рядом красивая женщина. Артур был уверен в себе, в своем мощном тренированном теле, перед которым я, сломленный болью и страхом, значил не больше чем червяк. Он был слишком молод и не знал, каким безрассудно-опасным может стать человек, которому нечего терять.

Я вцепился ему в горло в тот самый момент, когда он наклонился надо мной и отщелкнул кольцо наручника от Трубы, собираясь замкнуть его на моей правой руке. От удара кулаком в бок потемнело в глазах, но я только усиливал хватку. Наверное, Артур шарил и никак не мог вытащить пистолет. Он задыхался и, бросив попытку выхватить «астру», вцепился в кисти моих рук, силясь их разжать. Сколько я выдержу? Секунду, две?.. Лариса…

Осколки от разбитой лампы посыпались мне на голову. Артур разжал пальцы, я торопливо рвал из кобуры пистолет. Где же предохранитель? Когда-то на курсах переподготовки мы изучали эту систему… Я рванул затвор, досылая в ствол патрон, и в этот момент в дверном проеме возник стриженый. Его пистолет был в кобуре, и это спасло ему жизнь. Иначе мне пришлось бы стрелять.

Мы взяли такси и, спустя два часа, были в Адлере. Я уже принял решение, куда мы поедем. В маленькую деревушку в Ульяновской области. Это место казалось мне самым безопасным. Там была моя родина и там жила моя мама.

В кассе аэропорта застыла огромная, разморенная жарой толпа. Мы вышли наружу.

— Подожди меня вон там, — проговорила Лариса, показывая на свободную скамейку в глубине садика. — В очереди мы не достоимся. Пойду возьму билеты у спекулянтов.

— Бери на любой рейс в северном направлении, — напомнил я. — Ульяновск, Самара, можно Казань. Там мы уже дома.

— Хорошо…

Я посидел на скамейке, потом ушел за деревья к полуразвалившейся ограде и разобрал оба пистолета. Мелкие части и патроны зашвырнул в траву, а рамы разбил ударами кирпича и затолкал во влажную землю.

Лариса появилась спустя полчаса. Протянула мне паспорт с торчавшим корешком билета.

— Твой рейс до Казани через полтора часа. Вот, возьми деньги…

Она достала из сумочки пачку пятитысячных купюр, отделила половину и сунула мне. Я никак не мог уловить смысла происходившего.

— Мы же летим вместе?

— Нет, — она покачала головой, — я улетаю в другое место. Прости, Слава, но так будет лучше.

— Кому лучше? Тебе?

— И тебе тоже. Не уговаривай меня, я уже все решила.

— Куда ты собралась?

— Это не важно. Адрес и телефон твоей мамы у меня есть. Если что, я тебя найду.

— Найду… — как эхо повторил я. — Лариска, может, не надо? Мы же остались вдвоем…

— Нет. Прости, мне надо бежать. Уже идет регистрация.

Она поцеловала меня в губы, на мгновение прижалась всем телом и побежала к летному полю. Я бросился за ней, но через десяток шагов остановился. Бежать было бессмысленно.

Серое небо, тоскливый ноябрьский вечер. Все прошло. Я привыкаю к другой жизни. На родине, откуда уехал много лет назад.

Все эти месяцы я ждал от нее звонка или письма. Но писем не было. А если и звонили, то совсем другие люди, и я почти перестал подходить к телефону. Но что-то подсказывало мне, у нас с этой женщиной еще не все кончено. Мы слишком многое пережили вместе, а сейчас остались одни, каждый сам с собой. Впереди бесконечно долгая зима. Человек не может оставаться в ней один… Я закуриваю и смотрю в окно, по которому стекают струйки дождя. Уже ночь…

Телефонный звонок гремит в тишине словно автоматная очередь из прошлого. Никто в селе не звонит нам с мамой так поздно. Я, опрокидывая стулья, бегу к аппарату, боясь только одного, что сейчас оборвется тонкая ниточка надежды.

— Алло, алло!

— Это я, здравствуй…

1993 г.

Семь колодцев

Это был старый автомат АК-47, одного из первых послевоенных образцов, с рукояткой, перемотанной синей изолентой, и следами ржавчины на верхней части кожуха. Человек выщелкнул магазин и подвигал затвор. Жирно смазанный ружейным маслом он исправно скользил по пазам, удерживаемый тугой пружиной. Человек протер рукавом верхний патрон, которого мог коснуться пальцем, и вставил магазин на место. Второй, запасной, был заткнут за пояс.

Человек находился здесь уже несколько часов. Солнце приближалось к зениту, и густой знойный воздух струился над глинистой дорогой. Ею пользовались редко: за все время проскочил лишь молоковоз, торопившийся в город, пока не скисло молоко, и старенький «ГАЗик» с высокими дощатыми бортами. Человек замирал, провожая взглядом машины, а потом долго тер мокрые ладони.

Машина, которую он ждал, появилась неожиданно. Светлый «Жигуленок — семерка» с никелированными обводами тащил за собой хвост рыжей глинистой пыли. Дорога делала здесь поворот, огибая болотистую низину, и машина, как и рассчитывал человек с автоматом, сбавила скорость. Росший раскидистый куст таволги надежно прикрывал его со стороны дороги. Опираясь на колено и держа взведенный автомат на весу, человек ждал, когда «жигуленок» поравняется с ним. Много раз представляя, вновь и вновь проигрывая этот момент, он боялся, что его подведут нервы, трясущиеся руки или просто он не выдержит и убежит в последнюю минуту.

Но происходило совсем иначе. Переживания и страхи последних дней, видения тюремных решеток и рук, тянущихся к горлу, бесследно исчезли. Он был почти спокоен, когда ловил кольцевой мушкой отсвечивающее фиолетовыми бликами лобовое стекло «жигуленка». Водитель был с его стороны, он тоже это рассчитал. Запоздало мелькнуло — лишь бы не появилась еще одна машина…

Очередь ударила резко, забивая звуком уши — словно рвали толстое полотно. Голову водителя дернуло вбок и одновременно повело в сторону машину. Поднявшись в рост, он продолжал стрелять, потом довернул ствол, захватывая пульсирующими вспышками второго Человека в голубом батнике, сидевшего на переднем сидении, рядом с водителем. «Жигуленок», виляя, влез на обочину. Из пробитого радиатора струйками вырывался пар. Голубой батник, открыв дверцу, вывалился наружу. Пули с визгом зарикошетили от каменно-твердой глины. Он вскочил и побежал, отчаянно кидая тело из стороны в сторону. Левая рука бессильно болталась вдоль туловища, батник и светло-кремовые джинсы были забрызганы кровью. На бегу он оглянулся, и человек с автоматом на секунду встретился взглядом с его расширенными от боли и ужаса глазами. Пули впечатались в батник бордовыми влажными пятнами. Мужчину кинуло вперед, секунду он пытался удержать равновесие, потом тяжело, всем телом, ударился о землю.

Человек с автоматом подскочил к лежавшему. Приставив ствол к затылку, нажал на спуск. Сухо щелкнул боевик — кончились патроны. Человек выдернул магазин. Его трясло крупной дрожью, пустой магазин вывалился из рук. Он нагнулся, подбирая его, и вновь встретился глазами с мутнеющим, но все еще полным животного ужаса взглядом тяжело раненного. Зарядив автомат, он отступил на шаг и выпустил очередь в голову лежавшему.

Вернувшись к машине, открыл дверцу. Водитель, заваливаясь, стал сползать по сиденью: из нескольких ран на груди и шее текла кровь. Парной, горячий ее запах заставил человека отшатнуться.

Сергеев, заместитель начальника районной милиции, листал водительские права человека, чей труп, накрытый одеялом, лежал на обочине, и слушал подполковника из областного управления, который рассказал остальным, как, по его мнению, все здесь происходило. Подполковник был гораздо моложе Сергеева. Перспективный и элегантный, в расстегнутом хорошо сшитом пиджаке, он оживленно жестикулировал, а остальные смотрели на него. И вообще, по мнению Сергеева, народа здесь собралось больше, чем надо. Тщательный осмотр места происшествия был закончен: собраны в целлофановые пакеты стреляные гильзы, окурки, гипсовые слепки автомобильных детекторов и следов обуви, которые позже могли стать уликами, помочь в расследовании убийства.

Виктор Черных, капитан из отдела по борьбе с особо опасными преступлениями, курил возле Сергеева. Раньше они работали в одном городе: Сергеев — начальником уголовного розыска, Черных — оперативником, потом оба уехали. Редкие соломенные усики, которые ему совсем не шли, Черных сбрил. Они не виделись более двух лет с тех пор, как Виктора перевели в областное управление.

«Жигуленок» исклеванный пулями, стоял с распахнутыми дверцами. Лобовое стекло в брызгах крови. Рядом на куске брезента — вещи и продукты, обнаруженные в машине: кожаная куртка, две пары кроссовок, банки растворимого кофе, пачка чая, бутылки с водой и коньяком, какие- то свертки.

Судмедэксперт, приехавший вместе с группой УВД, поставил свой чемодан в УАЗик. Он ждал, когда все соберутся.

Группа наконец стала рассаживаться в УАЗ. Подполковник пожал руку Сергееву.

— Твоя территория, все на тебя ложится.

Ему было неловко, что после шумной, во многом ненужной суеты, разговоров, где каждый старался показать свою осведомленность, они уезжают и через несколько часов будут дома, а Сергеев остается, и именно ему предстоит заниматься поисками людей, которые совершили это убийство. А его приезд, инструкции и советы останутся, в сущности, формальностью. Дай бог, чтобы помогли хотя бы эксперты! Сергеев здесь самый опытный из всех оперативников и давать ему советы бесполезно.

— Как думаешь, кто совершил, местные или приезжие? — спросил полковник.

Сергеев, загорелый, в расстегнутой рубашке, укладывал в сумку документы убитых.

— Местные. Кто еще в такую глушь заберется? Гастролеры у нас работают в основном на трассе, да и, как правило, без стрельбы.

— На ограбление не похоже. Вещи целы, даже коньяк не забрали. Возможно, сводили счеты?

— Не исключено…

Подполковник замолчал. Заместитель начальника милиции, видимо, был не склонен продолжать разговор. Он протянул Сергееву руку.

— Будь здоров. Черных остается с тобой, Вячеслав Николаевич. Завтра позвони.

Фамилии убитых были Капитоненко и Сеидов. Водителя белой «семерки» Али Сеидова в Краснозерске знали больше под кличкой Али-Баба. Он появился в поселке два года назад, устроившись в заготконтору, которую возглавлял Евгений Александрович Капитоненко. Прошлой весной они организовали бригаду бахчевников. Дела у них, видимо, шли неплохо. К зиме Сеидов купил новую машину, съездил на юг, а нынешней весной оба снова занялись арбузными делами.

В поселке Сеидов снимал летнюю кухню у Сорокиной Людмилы, расплывшейся, неопрятной бабы, работавшей в котельной хлебокомбината. По слухам, Сеидов сожительствовал и с ней, и с ее девятнадцатилетней, зачатой по пьяному делу, дочкой. В доме Сорокиной собирались компании, много пили, громко и визгливо ссорились. Последнее время Сеидов появлялся у Сорокиной редко и жил в основном на бахче.

Капитоненко жил в Краснозерске давно. Когда-то работал мастером производственного обучения в ПТУ, пытался создать кооператив, но чего- то не получилось. С помощью друзей его двинули в заведующие заготконторой, откуда перебрался в бахчевники. Несколько лет назад Капитоненко развелся, но на его материальном положении развод и алименты не отразились. Он занимал хорошо обставленную однокомнатную квартиру в центре поселка и имел «Волгу» ГАЗ-21, которой почти не пользовался — его возил Сеидов.

Они сидели в кабинете Сергеева. Черных курил и старательно размечал на куске ватмана схему места происшествия. Сергеев, иронично на него посматривая, разговаривал с Андреем Колесником, оперуполномоченным райотдела. Тот докладывал, что делается по розыску.

Черных отодвинул незаконченную схему и прошелся по кабинету. Сидеть и обсуждать, что сделано и что надо сделать, ему надоело. Он жаждал немедленных действий: куда-то ехать, опрашивать людей, нащупывать следы, в то же время понимая, что от них требуется другое: определить главные направления работы по преступлению, раскрыть которое с маху, видимо, не удастся. Поднятый по тревоге райотдел милиции уже почти сутки, перекрыв дороги, проверял автотранспорт. Оперативники и участковые перетряхнули несколько десятков ранее судимых. Кое с кем беседовал сам Сергеев.

— На ограбление не похоже, — проговорил Колесник, — весной на трассе, помните, Вячеслав Николаевич, транзитника перевстретили. Так у него все вплоть до обуви забрали. А тут столько вещей. Одна куртка Сеидова рублей на пятьсот потянет. У Капитоненко в бумажнике сто двадцать рублей лежали. Интересно, зачем они в город ездили? Может, контейнер с арбузами сопровождали, а на обратном пути их подкараулили?

— Они двое суток отсутствовали, — рассеянно заметил Сергеев, — за это время контейнер не продать. Вряд ли при них было много денег. А сейчас давайте решим так. Толпой ходить нечего. Ты, Андрей, отрабатывай все связи Сеидова и Капитоненко здесь в Краснозерске. Особенно обрати внимание на кавказских приятелей Сеидова. Ты, Виктор, поедешь обратно в свое родное управление и начнешь работать по городу. Записывай, что необходимо выяснить. Первое. — Проверь, кому принадлежат все телефонные номера и адреса в записной книжке Капитоненко. Зачем и к кому они ездили в город. Второе, — Ускорь экспертизу по трупам, отпечаткам пальцев и оружию. Подними все материалы по автоматам или пулеметам калибра 7,6-мм, которые проходили в УВД за последние годы.

— Сожительница Сеидова злорадствует, — сказал Колесник. — Так, мол, ему и надо. Целый час мне рассказывала, какой паскудный и жадный. Все на дармовщинку норовил, хотя деньги у него и водились. Объяснения от нее и от дочки я взял. К вечеру схожу на рынок, там кое-кто из его приятелей-кавказцев работает.

Сергеев отвез Черных на автовокзал, а спустя час вместе с участковым Федченко ехал на его старом, жестко прыгающем по кочкам УАЗике в степь, в сторону урочища «Семь Колодцев», где находились арбузные бахчи покойных Капитоненко и Сеидова.

Федченко, долговязый и мосластый, почти упирался головой в брезент.

— Ох и пьют в деревне, — жаловался участковый, — самогон отродясь не выведем, пока водку дешевле не сделают. Сахар весь перегнали, за повидло взялись. Из пряников, свеклы, из чего попало шуруют. Аппарат отбираю, а в субботу в гости к родне соберемся, на столе опять самогон.

— Ну а ты?

— Чего я, — хмыкнул Федченко, почесав шею, — отказываюсь, конечное дело…

Участковый захохотал, показывая крупные желтые зубы. Они были ровесниками, оба поступали когда-то в Высшую школу милиции и учились в соседних группах. Потом Федченко уехал в деревню к матери, учебу забросил и вот уже пятнадцать лет работал участковым в селе. Он ходил третий срок капитаном и стал в здешних приволжских степях личностью не менее известной, чем охраняющий сайгаков инспектор Горелов, о котором снимали фильм на центральном телевидении. Иван

Николаевич Федченко Сергееву нравился. Был он мужиком прямым и надежным. Умел крепко выпить и попеть на свадьбе и в то же время обязанности свои исполнял на совесть, не опускаясь до поборов или выпаса своих бьгчков в колхозном стаде, чем сильно грешило Местное большое и маленькое начальство.

— Вот оно, урочище Семь Колодцев, — сказал Федченко. — Алан-Куду, если по-казахски.

Он остановил машину и выбрался наружу. Степь, понижаясь, образовала широкую котловину, темные края которой терялись за горизонтом. Островками выступали камышовые заросли, смыкаясь далеко внизу в сплошную желтую степь. Вода, серо-зеленая от волн и водорослей, казалась холодной, несмотря на яркое, почти летнее солнце. Место выглядело неуютным и мрачным.

— Колодцев там внизу нет, кругом солончаки, и вода тоже соленая. Но отсюда раньше глину брали и ям понарыли, вроде колодцев. А когда в сорок третьем Сталин приказал калмыков в Сибирь выселить, здесь скрывались те, кто сбежал. Вооруженные группы в камышах до сорок девятого года прятались. Попробуй, возьми, болота да солончак кругом. Если мест не знаешь, труба дело.

— А в сорок девятом?

— Начали бомбить с самолетов, потом НКВД, как гребенкой, урочище прочесало. Кого живым взяли, кого постреляли. Говорят, кости по островам до сих пор валяются. А стан Капитоненко вон там, на бугре.

Бригадный стан бахчевников состоял из полевого вагончика, выкрашенного в белый цвет, и еще одного сооружения из камыша, досок и фанеры. Нечто среднее между сараем и корейской фанзой, с окнами, затянутыми полиэтиленовой пленкой. Здесь же уродливая, слепленная из кирпича печь и стол под брезентовым навесом.

Две разноцветные собачонки облаяли машину, а когда УАЗ остановился, отбежали в сторону и уселись на хвосты, внимательно разглядывая подъехавших. Из сарая вышла женщина в джинсах и рубашке с закатанными рукавами. Позевывая, она прикрывала опухшее ото сна лицо.

Сергеев узнал ее. Весной вместе с Калитоненко она приезжала отметить в паспорте прописку. Кажется, фамилия ее была Трубникова, и до этого она занималась бродяжничеством.

Ей было лет двадцать пять. Округлое, с ямкой на подбородке лицо было припухшим не только со сна. Сергеев понял, что пьет она крепко. Под глазами отпечатались темные полукружья. На скуле и шее белели мелкие давние шрамы.

— Жарища, — сказал Сергеев, — осень, а печет, как в июле.

Трубникова выкатила из тени зеленый глянцевый арбуз и, подавив над ухом, стала нарезать на столе под навесом толстые ломти.

— Ешьте. Без нитратов.

Сама она достала из заднего кармана джинсов мятую пачку «Опала» и закурила.

С полминуты для приличия молчали. Одна из собак, подобравшись поближе, следила, как Федченко выплевывает черные арбузные семечки.

— Хорошие твари, — сказал Федченко, — Людям до них далеко. Есть, наверное, хочет?

— Во как закормлены, — Трубникова провела ладонью у подбородка, — Целый казан шурпы им вылила. Едоков-то меньше стало, да и остальных аппетит отбило.

Федченко вытер руки тряпкой, видимо, заменявшей им полотенце.

— Пойду в моторе покопаюсь.

— Как тебя зовут? — спросил Сергеев. — Фамилию я-то по паспорту помню.

— Галя. Возраст двадцать три года. Образование незаконченное высшее. Не судимая, если не считать, что в бродячем доме месяц вшей кормила.

— А сюда как попала?

— Весной освободилась, жить негде, на работу тоже не берут. На вокзале ночевала. Менты опять привязываться стали, грозить, что посадят, а тут подвернулся хозяин. Вежливый такой, веселый, даже с бутылкой. Предложил сезон у него отработать. Ну, мы с Николаем и согласились.

— Кто такой Николай?

— Ну друг, или еще как, — она пожала плечами. — Короче, по теплотрассам вместе спали. Волков его фамилия.

— Много вам платят?

— Стольник в месяц и харчи хозяйские. В конце сезона обещали премию. Теперь, видать по всему, премия накрылась.

— Кто, кроме тебя, здесь еще работает?

— Вообще-то нас четверо сейчас осталось. Бугор, Николай Волков и Киряшов.

— Бугром вы Чумака Михаила Васильевича называете?

— Его самого. Он у нас вроде бригадира. Сейчас вместе с Валентином Киряшовым в Краснозерск уехал.

В тоне ее совсем не звучало скорби по двум погибшим вчера людям, с которыми она провела рядом несколько месяцев. Она не спеша отвечала на вопросы, временами с усмешкой оттопыривая верхнюю губу. Когда надоело сидеть, Трубникова встала и, обойдя вокруг навеса, потянулась. Джинсы туго обтягивали полноватый зад, и выглядела она очень даже соблазнительно. Наверное, Капитоненко привез ее не только для того, чтобы варить обеды. Потом она рассказала, что о смерти Капитоненко и Сеидова они узнали вчера вечером от соседа-чабана. Ночью спать было страшно — все казалось, кто-то подкрадывается.

— Ты вчера целый день здесь была?

— Где же еще?

— А остальные?

— Валентин с Николаем арбузы собирали, камыш резали. Бугор вчера в Краснозерске ночевал, приехал после обеда.

— Посторонних в последние дни не встречала?

— Приезжали иногда машины. Грузовик один, легковые какие-то. Здесь недалеко дорога проходит к третьему отделению колхоза «Пионер». Так что, бог их знает, посторонние они или нет.

— Капитоненко и Сеидов где жили?

— Вон в той, левой половине вагончика, где занавески. А справа — Чумак и Киряшов.

— Заглянуть можно?

— Сейчас ключи принесу.

Просторная комната была обставлена довольно комфортабельно. Две деревянные кровати, два кресла, холодильник, небольшой цветной телевизор.

— Посиди, — кивнул на кресло Сергеев.

В настенном шкафу висели на плечиках полдесятка рубашек и брюк, светлый костюм и несколько галстуков.

— Это Али-Бабы приданое. Любил наряжаться. Все, отрыгался.

— Я смотрю, Галя, не шибко ты его жалуешь, — сказал Сергеев, выгребая из ящика стола бумаги.

— Говно он был, а не человек!

— Вот как! Чего он тебе плохого сделал?

— Долго рассказывать…

Среди бумаг оказался договор на поставку в райпот-ребкооперацию арбузов и дынь, накладные на получение удобрений и инвентаря. В разлинованной тетради велась запись расходов: суммы на бензин, питание. Выплаты Трубниковой и Волкову по сто рублей ежемесячно.

— А остальным Капитоненко не платил? — спросил Сергеев.

— С остальными он по своему рассчитывался. Одна шайка-лейка. А мы с Колей вроде как батраки.

— Волков сейчас где?

— Да вон, на втором поле. Километра полтора отсюда. Арбузы собирает, завтра должна машина подойти.

Николай Волков, обгорелый до черноты, с редкими, слипшимися в грязные пряди волосами, смотрел на Сергеева безразлично и устало. Сразу же показал паспорт, новенький, тоже выданный в приемнике-распределителе.

— Вы его все время, что ли, с собой таскаете? — поинтересовался Сергеев.

— Нет. Вчера Бугор выдал, чтобы милиции предъявить. Повадитесь, небось, теперь?

— Повадимся. Где вы находились во время убийства?

— А во сколько их убивали-то?

— Примерно в двенадцать двадцать.

— Спал.

— Где?

— В нашей хибаре вместе с Галкой.

Потянул из кармана пачку махорки и обрывок газеты. Самокрутку сворачивал не спеша. Сергеев увидел, как трясутся у него пальцы, а махорка просыпается на брючину, испачканную краской. У Волкова было испитое, морщинистое лицо и не хватало половины верхних зубов.

— Почему именно в это время спать лег? Вроде и не утро, и не день.

— Похмелились и легли, пока хозяева в отъезде.

— Чумак во сколько приехал?

— Во втором часу. Он нас и разбудил.

— Киряшов где был?

— Вместе похмелялись, а потом он тоже спать лег. Все же литр втроем одолели.

— Что за событие?

— А так, взгрустнулось, — зевая, сообщил Волков. — Более мне сказать нечего…

Усаживаясь на жесткое УАЗовское сидение, Федченко спросил Сергеева:

— Куда ночевать поедем?

— Лучше где-нибудь поблизости. Может, в «Пионер». Нам завтра с утра с людьми поговорить надо.

— Поехали тогда к Иосифу Вароди. У него чабанская точка отсюда недалеко.

— А удобно?

— Чего неудобно, — удивился Иван, — земляки все же. Отец его, покойник, из нашего села родом.

Сидели на корточках вокруг клеенки, разостланной на полу. Вароди, грузный, заросший бородой, наливал водку в расписные пиалы.

— Быть добру!

Чокнувшись с Сергеевым и Федченко, выпил первый и поддел щепоткой луковые кольца с нарубленной зеленью, плавающие в уксусе. На клеенке — блюдо с лепешками, в больших пиалах рассыпчатое топленое масло, сметана и сахар. Жена Вароди, смуглая маленькая женщина, с серебряными сережками, кормила детей. Их было пять или шесть, но для такого количества вели они себя довольно тихо.

Сергеев с удовольствием жевал лепешку, густо намазанную сметаной. Федченко, с набитым ртом, рассказывал Иосифу деревенские новости.

— Давай еще по одной, Вячеслав Николаевич!

По-русски Вароди говорил с едва уловимым молдавским акцентом.

— Не скучно здесь, Иосиф? — спросил Сергеев.

— Скучно, — сказал Вароди, — один день на другой похож.

— В село не собираешься переезжать?

— Пока нет. Да и что делать? Ничего не умею, кроме, как скот пасти. Здесь хотя бы заработки хорошие. Весной за «Нивой» в город поехал, свели с человеком, а он говорит, давай тридцать тысяч. Думает, пастух совсем дурак, выну ему тридцать кусков, а мне за них всей семьей два года спину горбить… Сахар в городе по два рубля покупал, водку — по двенадцать. Это перестройка, да?

Жена Вароди наливала из маленького чайника густую, кирпичного цвета заварку, потом ложкой топленое молоко и разбавляла чай кипятком.

— Дед справедливости искал — умер, отец искал — не дождался, теперь я жду. Председатель сельсовета Алимов в газете зовет: «Давайте все перестроимся, как партия велела!» Это он меня зовет! Ну скажите, вы, начальники, как мне перестраиваться? С утра до ночи я стадо пасу. Пасти еще с ночи до утра? Вот эту бутылку не пить? С женою не спать? Самому в овцу превратиться, чтобы Алимов еще лучше жил? Он к совести призывает, а кто каждую весну по десятку телят в колхозное стадо запускает? Все дармовое, а осенью десять бычков на рынок по пять рублей за килограмм. Алимов всей родне машины сделал, а я три цены за любую железяку кладу, чтобы мой «Москвичок» хоть кое-как бегал. Ребенок заболеет, за ним «Скорая помощь» не приедет, а до больницы шестьдесят километров…,

Федченко хлопнул Иосифа по колену.

— Хватит душу травить, пошли лучше покурим.

Снаружи было уже совсем темно. Полынным горьковатым духом тянуло из степи. В загоне вздыхали и пережевывали свою бесконечную жвачку коровы.

— А вообще-то жить можно, — закуривая, проговорил чабан, — степь, звезды…

— Ты с кем-нибудь из этих бахчевников поддерживал отношения? — спросил Сергеев. — Ну, может, в гости к ним заходил?

— Какие мне гости? Отару не бросишь. Из компании Валентин ко мне несколько приезжал — у него желтый «Москвич». Молоко у меня покупал. Однажды сигареты из города привез. Николая встречал. Тот нехороший человек, и глаза, как у волка…

— Его фамилия, кстати, Волков, — сказал Федченко.

— Овца у меня отстала, к их бахче вышла. Он ее зарезал и шкуру в кустах спрятал. Дурак! Думает, если никто не видит, значит, шито-крыто.

Участковый и Иосиф выкурил еще по сигарете, не спеша поднялись со скамейки, поглазели на звезды. Яркий метеорит чиркнул над крышей, высекая хвостатый след. У двери, прежде, чем войти в дом, молдаванин приостановился.

— Слушай, Иван! А вы с Худяковым Васькой не разговаривали?

— Я что-то не помню такого.

— Да ты его знаешь, забыл просто. Он в Зарубин-ском раньше жил, отец у него свиней резал.

— Ну, вспомнил.

— Найдите Ваську. Он с ними в прошлом году бахчевничал, но не поладили и ушел. Может, что-нибудь интересное расскажет, все же вместе жили.

Весь следующий день Сергеев и Федченко мотались по степи, опрашивали чабанов. Заезжали в «Пионер», говорили с шоферами. Ждали, когда вернутся Чумак и Киряшов. Чумак остался в Краснозерске заниматься похоронами Капитоненко, а Киряшов к вечеру вернулся.

Разговаривая с Сергеевым, он заметно нервничал, хотя и пытался это скрыть. Рассказал, что арбузы переспевают, надо срочно вывозить, а потребкооперация тянет с машиной. Впору хоть на «Москвиче» в город везти, и с похоронами столько хлопот. Вообще-то раньше всеми торговыми делами занимался Евгений Александрович, он и позавчера с Сеидовым насчет реализации арбузов в город ездил. А оно вон как получилось! Жутко представить!

— К кому именно ездили Капитоненко и Сеидов? — спросил Сергеев.

Они сидели под навесом. Федченко, догадливый мужик, ушел, чтобы не мешать, и о чем-то разговаривал возле сарая с Трубниковой. Грачи, хрипло крича, огромной стаей кружились над полем.

Киряшов закурил. Сигареты у него были подороже, чем у Волкова. «Ростов-Дон». По шестьдесят копеек за пачку.

— Не знаю, к кому они ездили. Хозяин не очень-то с нами делился, но и не обижал, зря не скажу. Мужик он справедливый был. Чтобы закричал или нахамил — никогда! И Алика, то есть, Сеидова, тоже жалко. Веселый парень, анекдоты любил. А вообще моя работа в поле. Я ведь раньше в сельхозинституте учился. Вот и применяю теорию на бахче.

— У Капитоненко и Сеидова могли быть при себе крупные суммы?

— Вряд ли. Реализация арбузов только началась. В принципе, тысчонку-другую могли иметь, но не более.

— Капитоненко или Сеидов не высказывали опасений, что им кто-то угрожает или преследует?

— Нет, не помню. Евгений Александрович вроде со всеми ладил, врагов у него не было. А Сеидов, понимаете… — Киряшов вдавил окурок в землю, — ну как бы вам точнее объяснить. Он кавказец, у него все время были какие-то свои дела. В поселок приедем, глядишь, а он уже с кем-то из знакомых гыр-гыр по-своему. Подойдешь, сразу замолкают. С месяц назад двое на «Жигулях» к нам приехали. Мы как раз с Аликом в поле были. Оба кавказцы. Алик меня просит: «Погуляй, я с ними потолкую.» Они тогда долго разговаривали. Как я понял, спор у них из-за денег получился. Ну, думаю, как бы дракой не закончилось. Лопату на плечо и к ним поближе. Слышу, Алик им говорит: «Свои башки поберегите, а про меня не беспокойтесь». Видимо, в ответ на угрозы.

— Они говорили по-русски? — быстро спросил Сергеев.

— Смесь какая-то. То по-своему балабонят, то по-русски начинают материться.

— Больше они не появлялись?

— Не знаю. Я их во всяком случае не видел. А Сеидов после этого оглядываться стал. В поселок уже один не ездил.

Киряшову было около тридцати. Круглое, с мягким вислым подбородком лицо оставалось почти не загорелым. Он беспокойно теребил пачку сигарет. Перехватив взгляд заместителя начальника милиции, усмехнулся.

— Мы туг перетряслись, не дай бог. Хоть бросай все, да убегай. А ведь надо еще куда-то урожай девать.

— В тот день чем вы все занимались?

— Чумак ночевал в поселке и приехал после обеда. Мы с Николаем и Галкой выпили с утра, а потом спать завалились.

— Что пили?

— Водку.

— А покупал кто?

Киряшов беспокойно посмотрел на Сергеева.

— Не все ли равно, — он поскреб подбородок, мы с Николаем немного арбузов толкнули, ну и решили отметить.

Сергеев поднялся, спрятал в карман блокнот. Начинало смеркаться. Солнце только что зашло, и в неподвижной воде озера малиновой полосой отражалось закатное небо. Большая стая уток-гоглов пронеслась над головой. Подошел Федченко. Спросил, мотнув головой в сторону камышей:

— Птицы на озере много?

— Хватает. Только здесь зона покоя. Еше с прошлого года охоту запретили, и аншлаги вдоль озера стоят.

Когда отъезжали, участковый, дергая запавший рычаг скоростей, недовольно пробурчал:

— Скоро вообще негде охотиться будет. Горелов, наверное, старается. Обычно под зону покоя отводят часть хозяйства, а на остальном месте, пожалуйста, стреляйте, а туг все урочище, сразу.

Сергеев молчал, откинувшись на сиденье, потом проговорил:

— Надо будет у Горелова узнать, чего ради все озеро сразу зоной покоя объявил.

Виктор Черных дал о себе знать сразу двумя шифровками. Первая гласила, что идентификация отпечатков пальцев, обнаруженных на месте преступления, с дактокартами на лиц, ранее судимых, результатов не дала. На стрелянных гильзах отпечатков пальцев не обнаружено. Патроны, которыми пользовался неизвестный преступник, принадлежали к партии боеприпасов, похищенных с воинских складов в Горьковской области полтора года назад. Преступники, совершившие кражу, были разысканы и недавно осуждены.

Нашли и несколько человек, приобретавших патроны, но всех покупателей установить не удалось.

Номера телефонов, обнаруженные в записной книжке Капитоненко, принадлежали в основном торговым организациям. Имелся также домашний телефон председателя областного комитета охраны природы Ильи Леонидовича Шехета. С кем встречались и где ночевали Капитоненко и Сеидов, установить пока не удалось. Имелось предположение, что на квартире какой-то женщины, знакомой Сеидова.

Вторая шифровка по личности Сеидова заинтересовала Сергеева больше всего. «Сеидов Али Гурбан Оглы, уроженец города Степанакерта, был судим в городе Куйбышеве за хранение и попытку сбыта наркотических веществ. После освобождения уехал в Горьковскую область, где прожил около двух лет, затем переехал в Краснозерский район. Постоянных мест работы не имел, предположительно, занимался спекуляцией.»

Сергеев перечитал шифровку еще раз. Итак, Сеидов жил в Горьковской области, и пули, которыми он был убит, тоже прибыли оттуда. Любопытно…

Два года назад Сергеев, неожиданно для многих, переехал вместе с семьей из города, в котором прожил всю жизнь, в этот отдаленный степной поселок.

Крошечная речка на окраине Краснозерска к июлю пересыхает, и мальчишки ходят купаться в мутные илистые лужи. Есть еще озеро, мелкое и соленое, по берегам которого стелется губчатая красная трава. Отсюда и название — Краснозерск. А может присвоили имя в честь победы местного красногвардейского отряда над врагом? И чтобы навсегда изгнать память о прошлом, исконно русском, не укладывающемся для кого-то в понятие «советский», торопливо сбили кресты православной церкви. Пытались сломать всю церковь, но удалось обвалить только лишь купол, и храм продолжал портить вид Краснозерска провалами выбитых окон.

Летом задувает сухой, зарождающийся где-то в прикаспийских песках, ветер. Пыль горчит на губах, воздух становится тяжелым и горячим. Зимой тоже ветер. Снега мало. Частые оттепели прессуют его, обнажая глинистые проплешины, которые, вытаивая на февральском солнце, превращаются в непролазную хлябь.

Здесь хорошо весной. Гусиные и журавлиные клинья идут прямо над поселком. Возбужденный птичий гомон заставляет людей провожать взглядами тающие в вышине стаи. Степь начинается прямо за околицей. Распаханных земель пока еще мало. Огромная армия мелиораторов с колоннами бульдозеров и скреперов уродует равнину севернее, оставляя за собой каналы, в которые перегоняется насосами взмутненная волжская вода. На полях после двух-трех урожаев выступает соленая корка. Земля становится мертвой. Первые урожаи бывают и правда неплохими. Пришлые чужие люди срывают с тех урожаев деньги и награды и, переходя дальше, губят новые и новые куски земли.

В Краснозерске жила теща Сергеева. Старуха была уже не в состоянии содержать большой дом, построенный покойным мужем. Да и за ней самой требовался присмотр. Жена долго колебалась, решая, продать ли дом и перевезти мать к себе или уехать в Краснозерск самим. Она знала, что муж вряд ли согласится уехать из города, где он прожил всю жизнь и где похоронены его старики. Но Сергеев согласился на переезд с неожиданной для жены легкостью. Она знала, что у мужа не сложились отношения с новым руководством горотде-ла, и он перешел в паспортный стол, оставив уголовный розыск, в котором проработал без малого пятнадцать лет. Когда паковались, Сергеев со смехом рассказывал — 375 жене и сыну, какая замечательная жизнь начнется у них в селе, какой там воздух, и наплевать на двухкомнатную хрущевку с теплым сортиром, когда такой дом пустует.

Сергеева взяли в сельский райотдел милиции охотно — кадров с таким опытом тоже не хватало. Вначале назначили старшим оперуполномоченным уголовного розыска, но уже через несколько месяцев повысили сразу до заместителя начальника милиции. Начальник райотдела, совсем еще молодой парень из коренных местных, хоть и выбился милицейской хваткой и не по годам мужицкой рассудительностью, но Сергееву по части опыта сильно уступал. К удовольствию обоих, это его не раздражало, и отношения с новым замом установились простые и дружеские.

Парень расторопный, уже вызвал на девять тридцать Чумака Михаила Васильевича, вернувшегося из города ночью, куда он ездил за телом Капитоненко.

Чумаку сорок семь лет. Говорят, с покойным Капи-тоненко они старые приятели еще с детства. У него короткая толстая шея и массивные вислые плечи. Кисти рук густо поросли рыжими волосами, и весь он, громоздкий и широкий, вполне подходил под прозвище Бугор, которым наградили его в бригаде.

Чумак отвечал на вопросы неторопливо и обстоятельно. В его поведении не чувствовалось нервозности или настороженности, с которыми сталкивался Сергеев при разговоре с остальными обитателями стана в урочище Семь Колодцев. Капитоненко арбузами занимается с весны. Видел ли последнее время чужих? В степи много всякого народа разъезжает, но на бахче посторонних не видел. Впрочем, он мог и не знать. Дня три-четыре в неделю он живет в поселке, занимается строительством нового дома. Из-за чего могло произойти убийство? Чумак вздохнул и, пощелкав пальцами, уставился в окно.

— Мне кажется, хотели поживиться. Думали, раз бахчевник, то денег куры не клюют, ну и подкараулили. Женька мужик крепкий, начал, видимо, сопротивляться, вот обоих и постреляли. А вообще, товарищ майор, я вам откровенно скажу, может, из-за Сеидова все произошло? Не нравился он мне, пронырливый, улыбка такая сладенькая. С земляками встретится и начинает по-своему: «Гыр-гыр», и хрен поймешь, что выгадывает. А то уедет и болтается неделями в городе.

— Где вы находились в день убийства?

— До одиннадцати дома. Потом поехал на стан. По дороге завернул на центральную усадьбу совхоза «Пионер», купил в магазине хлеба, водки и сразу на бахчу.

— Во сколько вы туда приехали?

— Примерно, часа в два.

— Если точнее, то в два двадцать пять. Долго вы, однако, добирались до стана.

— Когда я выехал из совхоза, у меня начало барахлить зажигание. Больше часа провозился, пока наладил.

— Михаил Васильевич, — подал голос Колесник, — вы очень хозяйственный человек. Вон даже робу свою и ботинки в ПМК за бутылку купили. И «Нива» у вас, как часики работает — это все подтверждают. А здесь вдруг ломается, а? — Колесите, подавшись вперед, торжествующе поглядел на Чумака. — Не сходятся концы!

— Иди ты со своими концами! Тоже мне Шерлок Холмс сраный нашелся! Намеки дает, понимаешь ли, — он скривил лицо, передразнивая Колесника. — Зачем мне кого-то убивать? От жадности, что ли? Так у меня денег хватает, могу сберкнижку принести.

— Ладно, давайте поспокойнее, — остановил его Сергеев. — Во сколько вы отъехали от магазина?

Чумак опять завозил по полу башмаками. Потея, стал вытирать лоб рукавом, потом, спохватившись, достал платок и скомкал его в огромной пятерне. С усилием улыбнулся. От его былой уверенности почти ничего не осталось. Улыбка, адресованная Сергееву, была жалкой.

— Тут такое дело, товарищ майор, войдите в мое положение… Я с похмелья был. С сыновьями вчера гульнул, значит, по случаю повода… Когда эти три бутылки купил, отъехал немного и опохмелился. Стопку да вторую… Отдохнул с полчасика.

— А чего сразу не сказал?

— Так ведь прав лишите. Начальник милиции сразу на два года выписывает. А без машины никак нельзя.

Когда Чумак вышел, прикрыв осторожно за собой дверь, Колесник вскочил, забегал по кабинету.

— Видели! Так и крутит, сволочь!

— Мужик он, конечно, темный! Но улик никаких! Поедешь в Зарубинский искать Худякова, заверни на центральную усадьбу «Пионера», поговори с продавщицей, может, она чего помнит. Возьми с собой фотографию Чумака.

Сергеев достал из папки листок с машинописным текстом и пришпиленной фотографией в верхнем углу. Передал ее Колеснику.

К Чумаку приглядеться стоило получше. Восемь лет провел он за убийство в колонии усиленного режима. В соседней области вместе с заезжими уголовниками влез в колхозную кассу. Говорил, что по молодости и жадности. Хотелось много денег иметь. Из той же жадности и сторожа сам задушил. Получил четырнадцать лет, но освободился за ударный труд намного раньше. С тех пор с милицией его дороги ни разу не пересекались. А деньги очень любит! Каждый год бахчи берет и возит арбузы едва ли не за полярный круг, зашибая хороший навар. Зачем ему на мокрое дело идти?

Не все тут ясно. Например, почему пытается показать Чумак, какими хорошими друзьями были с Капи-тоненко? Ведь крепко цапались они в последнее время. Даже соседи слышали, как, разозлившись, кричал и грозил Чумак приятелю. За что?

Илья Леонидович Шехет, председатель областного комитета охраны природы, встретил Виктора Черных почти радостно. Стал расспрашивать, как поживает милиция. Между прочим, сообщил, что недавно ездил в Москву, пришлось встретиться в неофициальной обстановке с одним из заместителей министра, и тот сказал, что уголовному розыску должны вот-вот прибавить зарплату. И правильно. Такая собачья работа, извините за выражение, а деньги платят курам на смех. Шехет балагурил и посмеивался, не давая Виктору перейти к вопросам, одновременно ощупывая собеседника изучающим взглядом. Кто его послал? Или появились силы, которые решили до дна раскопать его старые грехи?

Несколько лет Илья Леонидович занимал пост заместителя председателя горисполкома. Умел спокойно и дружелюбно поговорить с людьми, регулярйо выступал по телевидению, не уходил от острых вопросов и не обижался на критику. Раз-другой в месяц совершал внезапные визиты на торговые точки, после которых, как правило, слетал с должности какой-нибудь заевшийся директор. Выгребал из-под прилавка дефицитный товар, а сам принципиально носил костюм и пальто производства московской фабрики. За Шехета неплохо голосовали на выборах, и прошлогодний скандал разразился совсем неожиданно.

Один из ветеранов, обиженных тем, что ему не досталось места в гаражном кооперативе, написал письмо в Москву, в Комитет партийного контроля. Руководитель приехавшей комиссии оказался на редкость настырным и несговорчивым. Выкопали несколько фактов, когда Шехет вступал в кооперативы и, получив на льготных основаниях гараж, перепродавал его по рыночным ценам. Шехет попытался огрызнуться, и хуже того, осмелился выкинуть в сторону вышестоящих коллег. Этого ему не простили.

Илью Леонидовича с треском вышибли с должности и едва не исключили из партии. Потом сочли, что человек он не потерянный, тем более раскаялся, и, помытарив, дали ни к чему не обязывающую должность председателя областного комитета охраны природы. Погоревав и пережив измену бывших друзей, Шехет немного утешился. Конечно, он лишился многих благ и привилегий, но полученная должность тоже давала возможность прилично существовать. Имелась персональная машина, длинноногая сговорчивая секретарша, да и сама природа, оказывается, могла принести немало благ.

— Может кофе?

Рука потянулась к кнопке переговорного устройства.

— Нет-нет, спасибо. Я буквально на несколько минут. Скажите, вам знаком человек по фамилии Капитоненко? Евгений Александрович Капитоненко.

— Не припоминаю, — покачал головой Шехет, отодвигая в сторону телефонный справочник, который успел бегло пролистать. — А в чем собственно дело?

— Три дня назад Капитоненко и его приятель Али Сеидов были убиты. Проводится расследование. В записной книжке Капитоненко обнаружен ваш телефон.

— Дайте подумать. Так, так, постойте… Евгений? Высокий, плотный и волосы у него седоватые…

Сморщив лоб, Шехет наконец припомнил, что кто-то в компании его познакомил с человеком по фамилии Капитоненко. Кажется, он работает по сельскому хозяйству. Однажды, встретившись случайно на улице, Евгений пригласил к себе, попить пива. День был жаркий, и Шехет перед таким соблазном не устоял. О чем разговаривали? Самые общие темы. О жизни, о том, что запчастей к машине не достать и пива летом не найдешь.

— Он ни с какими просьбами к вам не обращался?

— О чем меня можно сейчас просить? Усилить охрану благородных оленей или помочь вступить в наше общество?

Он засмеялся, виновато разводя руками. Потом стал рассказывать, что раньше действительно не было отбоя от посетителей, а сейчас он маленький человек и про него забывают даже друзья.

Шехету очень не хотелось продолжать разговор о Капитоненко. А то, что они знакомы и между ними были какие-то дела, Черных не сомневался.

Проводив капитана, Шехет отключил телефон секретарши и набрал номер одного из заместителей начальника Управления внутренних дел, которого хорошо знал еще по работе в комсомоле. Они поговорили немного про общих знакомых, посетовали, что из-за служебных дел так редко встречаются.

— Слушай, товарищ полковник, — после паузы заговорил председатель общества, — я к тебе в роли просителя. Избавь меня от интриг, хотя бы со стороны своего ведомства…

Он рассказывал, стараясь скрыть обиду и нервозность, но это ему удалось плохо, и заместитель начальника Управления с сочувствием подумал, что у его старого приятеля, всегда спокойного и ироничного, сдали нервы.

— …у меня полгорода знакомых. Что ж теперь, когда я никто, меня можно таскать за ухо, как ребенка? Или поступила команда добить и смешать с грязью?

— Не городи ерунды, Илья! — крикнул в трубку зам. — Я не в курсе дела. Видимо, идет обычное расследование. Но если ты так переживаешь, я скажу, чтобы тебя оставили в покое.

Опуская трубку он подумал, что, конечно, надо быть повнимательнее к Ильюхе. Судьба — она индейка. Бросает людей, и не угадаешь, где завтра будешь. А дружба остается дружбой.

На следующий день пришло сообщение из Горького. Один из преступников, отбывающий наказание за кражу боеприпасов, дал показания, что в ноябре прошлого года продал шестьдесят автоматных патронов Али Сеидову. Для какой цели приобретались патроны и было ли у Сеидова оружие, он не знал.

Черных разложил на столе листы, на которых были записаны полученные за три прошедших дня сведения о Капитоненко, Сеидове и их окружении. С патронами получалась какая-то ерундовина. Их купил Сеидов, видимо, и автомат принадлежал ему, но как вышло, что он был убит этими же патронами?

Может быть, Чумак? Старый приятель Капитоненко? Где он находился во время убийства, пока не ясно. Чумак крепко обжился в Краснозерске, строит второй дом. Зачем ему идти на убийство? Но ведь пошел же тогда двадцать с лишним лет назад. Из-за денег задушили человека.

Четвертый в их бригаде Киряшов Валентин. Ему двадцать девять лет, живет здесь, в городе. Раньше учился в сельхозинституте, но был отчислен с последнего курса за спекуляцию. Был фотографом, грузчиком в мебельном магазине, сменил еще несколько мест. В прошлом году, отработав сезон в бригаде Капитоненко, купил японский видеомагнитофон с телевизором, истратил крупные суммы на одежду. Соседи рассказали, что Киряшов много пьет, бывает в ресторанах, приводит домой компании. За пьяный скандал в январе был оштрафован на сорок рублей. Симпатии Киряшов не внушал, но на убийцу не походил. Ему и так с Капитоненко неплохо жилось.

Начался обеденный перерыв. Черных с минуту поразмышлял, что лучше — сходить домой или спуститься в управленческую столовую. Остановился на первом варианте. Он полдня просидел в кабинете на телефоне, и возможность пройтись немного пешком подняла настроение.

Когда Виктор вернулся в управление, его уже искали. Сосед по кабинету, заглянув в перекидной календарь, сообщил, что звонили из Краснозерска.

— Сергеев передал, что убит Чумак.

— Когда?

— Он не сказал. Тело нашли на бахче. Сергеев поехал на место происшествия. Еше просил, чтобы ты поднял все материалы по закрытию охотничьего участка в урочище Семь Колодцев. Говорит, что это очень важно.

Черных опустился на стул. Сосед сочувственно смотрел на него. Убийство Капитоненко и Сеидова зависало. Дело стояло на контроле в министерстве, а тут еще один труп.

Продавщица совхозного магазина узнала Чумака по фотографии и припомнила — действительно, этот человек появлялся в среду, что-то покупал, а в какое время, сказать точно не может.

Разыскать прошлогоднего компаньона Капитоненко, Василия Худенко, оказалось труднее. В этом сезоне он подрабатывал на луковой плантации. Андрей Колесник перехватил его поздно вечером, прождав у дома три часа.

Взъерошенный и слегка выпивший Худенко разговаривал с Колесником сквозь зубы. Ну, работал с Капитоненко в прошлом году. Ну уехал с полсезона, потому что выгоднее дело пообещали. Откуда ему знать, зачем и кто мог грозить Капитоненко? Про Сеидова тоже ничего не знает.

Будь Колесник позастенчивее, окончился бы их разговор без результатов, потому что Вася милицию органически терпеть не мог. Отсидел в свое время срок за спекуляцию, а сейчас тем более, пользуясь возможностью развернуться, — шустрил вовсю. Понимая, что церемониться или уговаривать Худенко — только время терять, Колесник зло осадил его:

— Не нукай, не запряг! Видали мы таких: ничего он не знает, и через губу не переплюнет. Другое тогда вспомни. Давно лук со своей плантации ленинградским поездом отправил? Ведь ты его по договору в потребсоюз сдать должен. Будем разбираться, да? А для какой цели три ящика повидла через заднюю дверь в магазине брал? Думаешь, никто не знает, где у тебя банки с брагой преют?

Худенко слегка опешил. Не то, чтобы испугался, — но осведомленность старшего лейтенанта слегка его задела. Тем более, сидел перед ним не приезжий из города начальник, а свой деревенский парень, который хорошо знает, куда в обход потребсоюза отправляют лук и где прячут банки с брагой.

Худенко на вид мужик мужиком. Рубаха сельповская в полосочку, джинсы пятнадцатитрубные и тапочки на босу ногу. Но внешний вид обманчив. Вася живет крепко: дом с полуподвалом, крытые шифером сараи, грузовик УАЗик, собранный собственными руками из разной рухляди.

— Темные они лошадки, — наконец сказал Вася. — Потому и ушел от них. В прошлом году меня Женька Капитоненко долго уговаривал, горы золотые сулил. Я согласился. Посадили арбузы, А что дальше? Ими же заниматься надо, сорняки полоть. Жара, труд каторжный. Смотрю, Капитоненко с Сеидовым плевать на арбузы. Мотаются неделями то в город, то по степи — не поймешь, чего ищут. Если сами потеть не хотите, говорю им, то хоть работников наймите. А Женька скалит зубы, все нормально, мол, не волнуйся. А как не волноваться? Всходы хилые, да и тех половину сорняк подушил.

— Сколько же они тебе заплатили?

— В том-то и дело, что заплатили хорошо. Четыре тысячи Сеидов привез. Это тебе, мол за труд и помалкивай громче. За что такая щедрость, не пойму.

— Значит ты промахнулся. Поспешил их бросить, а урожай они взяли хороший.

— Я на бахчах вырос и меня дурить не надо. Не было у них урожая в прошлом году, хоть на литр спорим.

— Выходит, деньги они на чем-то другом делают?

— Выходит.

— А на чем же тогда? Не поверю, чтобы ты не знал, — два месяца с ними бок о бок жил.

Худенко пожал плечами. Не веришь, не надо.

Кабинет у Сергеева просторный. Из окна второго этажа виден почти весь поселок на окраине. За полосой красной травы возвышалась насыпь шоссейной дороги. Междугородка шла с севера на юг и являлась главным источником хлопот в этом отдаленном степном районе. Летом, в сезон отпусков, случалось, грабили отпускников из Тюмени и Надыма, направляющихся на своих машинах к Черному морю. Охотились на денежных северян заезжие группы из других областей. И редкий год эта охота на асфальте не обходилась без крови. Тогда перекрывались дороги, а возле будок ГАИ милиционеры в бронежилетах с автоматами через плечо проверяли весь автотранспорт.

По этой же трассе с юга на север сплошным потоком шли КАМАЗы с мандаринами, арбузами и прочими дарами закавказских и приморских краев. Шоферы, в огромных плоских кепках, с быстрыми, настороженными глазами, доставали из кожаных курток накладные на груз и водительские права с вложенными полусотенны-ми бумажками. Совали гаишникам, ожидая, проскользнет ли бумажка между пальцев или начнется придирчивое изучение документов, и чего доброго тормознут десятитонный контейнер до выяснения обстоятельств. На этих постах больше всего ломалось молодых ребят. Привыкали к дармовым большим деньгам, после которых свои две сотни зарплаты казались насмешкой. Такие быстро проявлялись купленными дорогими шмотками и золотыми печатками на пальцах. Их увольняли, а когда удавалось доказать взятку, судили.

Колесник парень интересный, очень обстоятельный и самолюбивый. У него двое детей, кажется, жена ждет третьего. Сергеев выделял Андрея иЗ числа других оперативников, и тому это нравилось. Когда он выслушивал оперативные задания, его розовые щеки надувались от важности. Андрей носил тяжелые башмаки на за-. клепках и почти начисто был лишен чувства юмора.

— Значит, что получается, — раскладывал на столе исписанные листки Андрей. — Сеидов самое малое заработал в прошлом году тридцать тысяч. Это если учесть рыночную стоимость «жигулей». Капитоненко досталось, конечно, не меньше — все же он шеф. Киряшов купил японский видеомагнитофон с телевизором, не считая барахла. Он тоже всю зиму не работал. Худенко за два месяца отвалили четыре тысячи. Откуда эта компания столько заработала?

— Я разговаривал кое с кем из бахчевников. Если судить по размерам полей, той в нынешнем году нашей компании рассчитывать не на что. Наверняка, у них есть какой-то дополнительный источник. Кстати, в прошлом году они не сдали обусловленную норму в райпотребсоюз.

— А в этом опять получили участок!

— Получили, — задумчиво протянул Сергеев, — тут много непонятного…

Имелась еще одна любопытная деталь. Весной прошлого года урочище Семь Колодцев было неожиданно закрыто для охоты и объявлено решением облисполкома воспроизводственным участком. Этот запрет совпал по времени с началом работы бригады Капитоненко. Сергеев с утра заходил к районному охотоведу Горелову, но тот лишь пожимал плечами. Кажется, решение о закрытии хозяйства приняли по инициативе областного комитета охраны природы.

Настырный Колесников, оказывается, тоже обратил внимание на решение исполкома.

— Помните, в записной книжке Капитоненко был телефон Шехета, председателя комитета охраны природы? Скорее всего, урочище закрыли по инициативе Капитоненко и его компании. Им мешали посторонние.

— Чем же там они могли заниматься? Чертовщина какая-то…

— И компания ведь собралась, как на подбор! Сеидов и Чумак судимые. Капитоненко тоже пройдоха, хоть и не попадался ни разу. А вот Вася Худенко с ними работать отказался. С чего бы?

— Значит, догадывался, что дело пахнет керосином. А ведь его крепко заманивали, четыре тысячи дали за два месяца. Не иначе за то, чтобы молчал.

— Может быть, — сказал Колесник, — мне кажется, он кого-то боится. Надо опять ехать на их стан, плясать оттуда.

— Надо ехать, — согласился Сергеев. — Я дежурному скажу, чтобы он Федченко разыскал. Завтра с утра и двинем.

Но ехать пришлось раньше, потому что через час раздался звонок из совхоза «Пионер». Передали, что на бахче нашли труп Чумака.

Михаил Васильевич Чумак лежал на спине в ста метрах от бригады бахчевиков. Лицо и рубашка в потеках крови. Пулевые ранения на лбу, затылке и на теле.

Киряшов рассказывал, как все произошло.

— Я уже спал. Вдруг слышу сквозь сон хлопки, и вроде кто-то крикнул. Подошел к окну, вижу свет, машина отъезжает. Я испугался, выскочил из вагончика. Ну, думаю, надо когти рвать. Прибежал к Николаю с Галкой. Они тоже проснулись и возле своей будки стоят. Ну, мы вместе до утра в кустах просидели, вон в той низинке, а потом опять к вагончику прийти. Дверь открыли, а Михаила нигде нет.

— Помогите, — попросил эксперт, — надо труп перевернуть. Вот так…

Он несколько раз щелкнул (фотовспышкой и начал руками в резиновых перчатках извлекать веши из карманов убитого: ключи, бумажник, носовой платок.

— Вот это уже интереснее, — пробормотал эксперт, и, поднявшись с корточек, показал Сергееву заряженный автоматический магазин с блеснувшими желтизной патронами, — За пояс заткнут был. Покойник, кажется, к серьезной драке готовился.

— Надо будет снять отпечатки пальцев с каждого патрона, — сказал Сергеев.

— Догадаюсь как-нибудь, — пробормотал эксперт.

Гильз вокруг трупа не оказалось. Видимо, стреляли из револьвера.

Трубникову трясло и ничего вразумительного она рассказать не могла. Крепко спала, проснулась от того, что ее разбудил Николай. Крикнул, кажется: «Стреляют!» Потом прибежал Валентин, тоже испуганный. Утром обнаружили труп Чумака, и Валентин поехал в совхоз вызывать милицию.

— Я здесь не останусь, нас всех убьют, — твердила она.

От нее попахивало спиртным.

Волков казался самым спокойным из всех троих. Говорил, помаргивая мимо Сергеева. Услышал сквозь сон резкие хлопки, потом звук мотора. Разбудил Галку. Понял, что стреляли, не зря ведь в армии восемь лет протрубил. Выскочили наружу, к ним прибежал Валентин. Вот и все.

Показания всех троих друг от друга не отличались. Колесник полез было с дополнительными расспросами, но Сергеев остановил его. Приказал ему вместе с двумя милиционерами прочесать окрестности — мало ли чего могли упустить в спешке.

К нему подошла Трубникова.

— Увезите меня отсюда с собой, ладно?

— Я здесь остаюсь.

Волков взял ее за руку.

— Пошли. Лучше полежи немного.

— Ой, да пусти, — она рванулась и вдруг заплакала. — Не могу я больше.

Потом, обмякнув, пошла вслед за Волковым. Сергеев посмотрел им вслед и, вздохнув, подошел к летней печке. Обе собаки, лежавшие в пыли, лениво поднялись и отбежали в сторону. Одна зарычала, показав желтые клыки, другая начала лениво кусать блоху. Позади уборной была навалена куча мусора и пустых бутылок. Судя по всему, обитатели стана жили неплохо: банки из-под тушенки и сайры, водочные и коньячные бутылки, множество оберток из-под чая. Видимо, здесь любили и почифирить.

Пришел Колесник и доложил, что в радиусе трехсот метров прочесали, подозрительного ничего не обнаружено, если не считать окурков. Труп Чумака погрузили на бортовой УАЗ, и Сергеев сказал, что экспертная комиссия может уезжать, а он останется здесь с Колесником. Участковый Федченко пусть приезжает завтра пораньше сюда к ним на стан.

Чабан Иосиф Вароди вел их узкой тропинкой среди камышей. Под ногами хлюпала вода, и Федченко, единственный, кому не досталось резиновых сапог, скакал с кочки на кочку. Потом провалился по щиколотку, плюнул и зашлепал прямо по воде, подвернув штанины форменных брюк.

— Где-то должна быть лодка, — озабоченно проговорил Вароди.

— Чья? — немедленно поинтересовался Колесник.

Ему не ответили. Вароди сказал, чтобы его ждали, и стал с треском проламываться сквозь заросли. Его не было минут двадцать. За это время Колесник успел самостоятельно сунуться в камыши, увязнуть в иле и, набрав в сапоги воды, угомониться.

Наконец вернулся Вароди и повел всех троих к тому месту, где причалил плоскодонку. Кое-как умостившись на бортах, скамеек не оказалось, Иосиф обломком шеста оттолкнул посудину и сноровисто погнал ее сквозь едва заметную прогалину.

— Специалист! — удивился Сергеев.

— С мое проживешь, чему не научишься. Давно я на озеро не наведывался.

— Бывал раньше?

— Приходилось. На ондатру по молодости капканы ставил. Потом запретили. Горелов в тюрьму посадить грозил. Разрешение, мол, надо. А где его возьмешь? Да и некогда мне ездить выпрашивать — овец на кого оставишь?

Плоскодонка вышла из камышей на плес. Стая глянцево-черных с белыми отметинами на лбу лысух дружно заскользила прочь от лодки. Посреди плеса неподвижно застыли два крупных лебедя. Вокруг них рассыпались несколько лебедей поменьше, серые, еще не успевшие сменить оперение.

— Вон он, большой остров, — показал шестом Иосиф.

Сделалось совсем мелко. Лодка уткнулась в травянистые кочки. Федченко, спрыгнув, потащил плоскодонку за нос. Из чакана, с треском хлопая крыльями, взвилась пара крякуш и свечкой пошла в небо.

Остров, похожий на обычный кусок степи, топорщился бурыми зарослями верблюжьей колючки. Шары перекати-поля, сплетаясь, громоздились друг на друга. Узкой грядой стелились корявые кусты мясистой зеленой таволги. На возвышении, метрах в ста от воды, белел остроконечный обелиск. Они невольно ускорили шаг. Памятник, сложенный из кирпича, выглядел запущенным. Могильный холмик осел и порос травой. Согнутая жестяная звезда на верхушке обелиска выцвела. Кирпич и звезда были густо исклеваны дробью.

— Вот сволочи, ничего святого нет, — пробормотал Колесник, пытаясь прочитать фамилии на металлической дощечке.

— Здесь четверо энкавэдешников похоронены, — сказал Вароди, — в сорок девятом погибли. Первое время из города часто приезжали и офицеры, и родственники. Цветы привозили, салют делали. Потом все реже и реже… Одна старушка дольше всех ездила, видно, мать кого-то из них. Уже лет пять не появлялась, наверное, померла.,

— Почему их на острове похоронили, а не отвезли в город или поселок?

— Как на войне, — пытаясь выпрямить звездочку, ответил молдаванин. — Где погибли, там и закопаны. Их нельзя было везти, трупы на жаре неделю пролежали, расползаться начали. Потом остров с самолетов бомбили, солдаты цепями шли. В общем, кого постреляли, кого живьем взяли. А несколько человек скрылись. Энкавэдешники их искали, ну и попали в засаду. Всех четверых уложили.

— А тех бандитов, никого, что ли? — запальчиво спросил Колесник.

— Бог их знает. Помню только, что остальных в тот год все равно поймали. Их на соседней точке, у дяди Ивана, ночью в сарае держали. Мы бегали смотреть, но часовой не пускал. Здесь полно людей похоронено. Только без памятников и крестов. Вон туда посмотрите…

Сергеев подошел к кустам таволги. В ряд шли едва заметные, тоже осевшие от времени бугорки. Немного поодаль чернела нора, валялись трухлявые обломки досок.

— Землянка, — пояснил Вароди. — Их много нарыли, да почти все обвалились. В детстве я тут часто лазил. Где патрон подберешь, где железку какую-нибудь. Оружие иногда находили.

Он нагнулся и протянул Сергееву ржавый зазубренный осколок.

— От бомбы…

Федченко, встав на корточки, заглянул внутрь землянки. Когда глаза привыкли к темноте, увидел остатки кострища, хлам, покрытый плесенью.

— У них что, печек не было,

Сергееву вспомнилось, как проезжал прошлой зимой над озером. Мела поземка. Сумрачным было фиолетовое небо, и темные разводы голого льда еще больше усиливали мрачность этого безлюдного места.

— Первые годы на острове и дета жили, — сказал Вароди. — Ну, в сорок третьем, сорок четвертом. Потом большинство перемерли.

Колесник, который бродил где-то в стороне, вдруг позвал:

— Идите-ка сюда, я сарай нашел!

Сергеев пошел в его сторону. На ходу подобрал гильзу, механически отметил, от 9-миллиметрового автомата. Трофейного оружия здесь хватало. Он тоже увидел сарай, вернее, навес с покатой толевой крышей.

— Откуда он? — удивился Вароди.

Сергеев вдруг остановился и стал внимательно вглядываться перед собой.

— Что случилось? — наткнулся на него размашисто шагавший участковый. Постоял и ошарашенно присвистнул: — Вот так номер!

К решению облисполкома о закрытии охотничьего хозяйства в урочище Семь Колодцев прилагалось письмо, подписанное председателем областного комитета охраны природы Шехетом. В нем указывалось, что урочище является местом массового гнездовья птиц, в том числе редких, занесенных в Красную книгу. Здесь же находится братская могила чекистов, погибших в борьбе с националистами. Прилагались несколько писем жителей Краснозерского района с требованиями запретить в урочище охоту и сберечь его для потомков.

Напарник Виктора Черных, которого подключили к расследованию убийства, добросовестно снял копии с документов.

В тот же день пришла шифровка из Саратова. Ответ на запрос Виктора Черных в отношении Николая Волкова, единственного человека из бригады Капитоненко, о чьем прошлом практически ничего не было известно.

Текст шифровки занимал неполный стандартный лист с красной полосой.

«Волков Николай Павлович, образование среднее, уроженец города Свердловска. После срочной службы в рядах Советской Армии закончил курсы прапорщиков и около шести лет служил в разных частях Забайкальского и Северо-Кавказского военных округов. Кандидат в мастера спорта по пулевой стрельбе. Уволен из армии за злоупотребление спиртными напитками и недостойное поведение. После увольнения сменил несколько мест работы. На почве пьянства развелся с женой. Последние годы являлся лицом без определенного места жительства и работы. Дважды судим: за нанесение ножевого ранения и за систематическое занятие бродяжничеством. Неоднократно помещался в приемники-распределители Волгоградской и Саратовской областей. По характеру скрытный. Согласно неподтвержденной информации, участвовал в кражах из складских помещений железной дороги, грабежах таких же, как он сам, бродяг. По характеру агрессивен, особенно в нетрезвом виде. Лечился от алкоголизма.»

— Это конопля, — сказал Сергеев, растирая между пальцами бурую метелку. — Только какая-то непонятная. Похожа на смесь с индийской.

Федченко, сорвав несколько листьев, понюхал.

— Целая плантация! Сколько ж из нее анаши получится?

В сарае на перекладинах сушились охапки конопли. Здесь же лежали сига разных размеров, бумажные и целлофановые мешки, две лопаты.

— Дожили, — поцокал языком Федченко, — Теперь собственная наркомафия завелась. И удивляться нечего, что из автоматов друг друга бьют!

Они возвращались, упаковав с собой сита и лопаты. С них предстояло снять отпечатки пальцев. Дело закручивалось нешуточное. Теперь становилось понятным, почему кто-то упорно добивался запрещения охоты в урочище Семь Колодцев.

С Трубниковой началась истерика. Она, всхлипывая, запихивала в сумку тряпки. Кричала, перемешивая слова с руганью:

— Ради бога, увезите меня отсюда! Убьют туг нас всех!

Немного успокоившись, прикуривая сигареты одну от другой, рассказывала Сергееву.

— Не знаю, как Киряшов, а мы с Николаем не знали, чем они занимаются. Догадывались, конечно, что арбузы — это так, тьфу! Однажды на двух машинах какие-то люди приезжали. Выпивали. Один парень ко мне подходил, разговаривал. Здоровенный такой, весь в каттоне, перстнях, и пистолет в кобуре под мышкой. Он его не прятал. А кого бояться? Меня, что ли? Нас с Николаем здесь никто за людей не считал. Рыбы!

Ее трясло. Она отшвырнула окурок. Попросила:

— Можно я в вашу будку схожу. У меня там немного вина осталось.

Боясь, что Сергеев не разрешит, закричала:

— Иначе я ничего больше не скажу!

Волков с Киряшовым сидели в стороне. Сергеев встретился взглядом с Волковым. Тот посмотрел на майора с нескрываемой ненавистью и, сплюнув, отвернулся. Галя Трубникова вернулась и закурила новую сигарету.,

— Когда Капитоненко было скучно, он приводил меня к себе и заставлял с ним жить. Колю напоит, чтобы не мешал, мне тоже нальет. Знает, что с пьяной бабой легче сладить. Все, что хотел, со мной делал. Он хуже садиста. Коля пытался меня защищать, но Сеидов его до полусметри избил. Он каратист, и руками и ногами дерется. Ребро Николаю сломал и мошонку чуть не раздавил. Неделю отлеживался. Мы убежать хотели, но Сеидов с Киряшовым нас на машине догнали. Валентин, он мужик хороший, пальцем нас не тронул. А Сеидов ногой в лицо как ударит Колю, сбил на землю, каблуком на горло наступил. Я, говорит, что хочу с вами сделаю. Наган достал и машет. Сейчас, мол, твоего жениха прикончу, а тебя изнасилую и в озере утоплю. Вас никто искать не будет! Бичи! Сдохнете, туда вам и дорога! Мы поняли, что он действительно убьет.

— Галя, тебе на озере приходилось бывать?

— Нет. Нам с Николаем запрещали покидать плантацию.

— А Киряшов?

— Валентин и Сеидов здорово не ладили. Киряшов был раньше первым помощником у Капитоненко, а потом его в сторону отодвинули. Капитоненко постоянно с Сеидовым в город мотался и все дела вместе обделывал.

Волков, отвечая на вопросы, смотрел в сторону. Цедил сквозь зубы «не видел», «не знаю». Ищите, мол. Вам за это деньги платят. Только ни хрена не найдете. Разъедетесь по домам, а нас, оставшихся, не сегодня, так завтра перебьют. Сергеев сказал, что он может быть свободен, но далеко пусть не отлучается.

— Еще один хозяин выискался, — буркнул Волков, — сюда не ходи, туда не ходи!

Сергеев пошел к машине. Федченко раскладывал остатки харчей, вскрыл самодельным охотничьим ножом банку ставриды, подвинул Сергееву хлеб.

— Можно было у Иосифа пообедать, — сказал участковый.

— Теперь с этой компании глаз спускать нельзя, сказал Сергеев.

Молча жевали, передавая банку друг другу.

— И Киряшова и Волкова надо задержать, — проговорил Сергеев. — Киряшов в курсе всех дел. Я его пока не трогал, сам подойдет. Догадывается, что разговор впереди.

Федченко вытер губы тыльной стороной ладони и достал пачку «Астры».

— Вы с Волковым одинаковые курите, — усмехнулся Сергеев.

— Волков, Волков… И взгляд у него волчий. А? — Участковый вопросительно Посмотрел на (Сергеева. — Может, он своих хозяев пришил? Потом и Чумака за компанию. Не могло так быть? Сожительница его, конечно, ничего не скажет. Свидетелей нет. Если верить Трубниковой, он на них зуб имеет и, конечно, постарался бы отомстить при любой возможности.

— Может быть, — пожал плечами Сергеев, — ты забери ключи от машины Киряшова, — Он вдруг насторожился: — Кричат, что ли?

Федченко замер, отставив зажженную сигарету. Потом перебросив ноги через сиденье, спрыгнул на замлю. Кричали в стороне озера, где дорогу пересекала неглубокая балка, поросшая таволгой.

Участковый добежал первым. Киряшов и Волков катались по земле, вцепившись друг в друга. Трубникова металась вокруг, бестолково размахивая руками.

— Сволочь, он убьет его!

Киряшов колотил Волкова головой об землю. Федченко, поймав недоучившегося агронома за воротник, отбросил в сторону. Трубникова кинулась на Киряшова сзади и схватила за волосы. Тот локтем ударил ее в живот. Сергеев поймал Киряшова за шею. Вдвоем с участковым они усадили его на землю. Киряшов рвался к Волкову:

— Я его все равно пришью!

Николай Волков с разбитым лицом тоже пытался подняться. Трубникова кинулась к нему, обняв за голову, запричитала. Она была сильно на взводе. Видно, вина у нее оставалось не полбутылки, а гораздо больше.

— Пустите, — вдруг попросил Киряшов, — мне больно, я же не пьяный.

Их заперли в разных комнатах в вагончике. Говорить, из-за чего произошла драка, оба отказались. Киряшов, трогая надорванное ухо, усмехнулся:

— У нас свои счеты.

Старался говорить спокойно, но кадык ходил вверх-вниз, не находя себе места, теребили все подряд пальцы рук. Уже через несколько минут после того, как его закрыли, стал молотить в дверь:

— Откройте, слышите!

Уговаривал, потом матерился, разбивая о доски кулаки, пока Федченко не пригрозил:

— Угомонись, будешь ломиться, надену браслеты!

Киряшов притих и уже потом молча бегал по комнате, бормоча под нос что-то бессвязное и непонятное.

К вечеру пошел дождь, и уже в темноте на дежурном УАЗе, заляпанном грязью по самую крышу, приехали Черных и два милиционера.

Киряшова и Волкова стерегли по очереди.

— Смотрите за агрономом, — предупредил Сергеев, — очень уж он нервничает. Как бы чего не вышло.

Но Киряшов, отшагав по комнате час или два, заснул. А перед рассветом, когда пополз от озера густой слоистый туман, прикорнувший было милиционер проснулся словно от толчка. Зевая, пошел вокруг вагончика. Возле окна остановился, ковырнул отогнутые в сторону прутья тонкой, почти декоративной решотки.

Исчез Волков. Трубникова, еще не протрезвевшая, металась с утра по стану.

— Коля, ты где?

Потом села за стол под навесом и заплакала. Киряшов снова ломился в дверь.

— Выпустите! Слышишь, Сергеев, есть разговор.

Сергеев в куртке, наброшенной на плечи, зашел в вагончик. Сел на кровать — обе табуретки, сшибленные во время ночной беготни, валялись под столом.

— Кто убил Чумака?

— Честное слово, не знаю.

— О плантации конопли тебе тоже ничего не известно?

— Известно.

— Почему раньше молчал?

— Боялся. Может, Чумака за то и грохнули, что вам лишнее сказал.

— Значит, будешь молчать?

Киряшов полминуты курил, старательно стряхивая пепел в консервную банку, потом пожал плечами:

— Почему? Что знаю, расскажу.

Полтора года назад он случайно познакомился с Капитоненко. Зная, что Киряшов учился в сельхозинституте, Капитоненко предложил ему войти в бригаду по выращиванию арбузов. О том, что Капитоненко и Сеидов изготавливают анашу, узнал лишь в этом году. Догадывался, конечно, но дела свои держали в секрете, а отлучаться со стана и ходить на озеро Капитоненко всем запретил. /

— Ты был в приятельских отношениях с Капитоненко, так?

Киряшов поднялся, вытряхнув в форточку содержимое пепельницы. Пожаловался:

— Обкурился, башка, как чугунная. Боюсь я, товарищ майор, поймите меня. Я вам расскажу, а меня в камере задушат. Давайте договоримся, я вам все как на духу, а вы меня отпустите. Буду отсиживаться дома, когда понадоблюсь, через два часа буду у вас. В камере меня кончат.

— Ты торгуешься, а ведь ничего еще не рассказал.

— Пусть в протоколе мои показания будут отмечены, как явка с повинной, — вказал Киряшов, — это второе условие.

— Насчет явки договорились, а в отношении меры пресечения пока не знаю.

— Ну, в общем, про их дела с анашой я понял уже к концу прошлого сезона, но уходить было поздно. Мне дали понять, что если я выйду из игры, мне свернут шею. Ну и чего греха таить, жадность попутала.

— Кому вы сбывали анашу?

— Этим занимался Сеидов. Фамилии мне неизвестны, но человек двух-трех могу узнать в лицо.

— Как происходил сбыт?

— Капитоненко и Сеидов отвозили сырец в город небольшими партиями. Ездили напрямик, через степь, минуя посты ГАИ, иногда клиенты приезжали на стан.

— Они знали о плантации?

— Знали, что она существует, но где именно, им, конечно, неизвестно. Кстати, они должны скоро появиться. Я думал, они появятся вчера или позавчера, но никого не было. Знают, что урожай поспел, а им ничего не везут. Наверняка, уже беспокоиться начали.

Они ночевали в вагончике. Сергеев и Черных в одной комнате, участковый с Колесником и милиционером — в другой. Галя Трубникова заперлась вместе с собаками в своей будке. Федченко дежурил возле машины, и сквозь тонкую стенку было слышно, как он что-то насвистывает.

В соседней комнате смеялись Колесник и милиционер. Оба были молодые и никак не хотели засыпать, тем более, следующая очередь дежурить была Колесника. Сергеев заглянул к ним.

— Гасите свет, а то прохлопаете гостей, как сегодня ночью Волкова.

— Сейчас, — согласился Колесник и зашлепал босыми ногами к выключателю.

Машина, кремовая ноль девятка, свернув с проселка, шла по направлению к стану. Водитель затормозил, не доезжая метров сорока до вагончика. Двое парней, не спеша, вылезли наружу, водитель остался в машине. Один из парней, коротко стриженный, плечистый, по виду спортсмен, позвал:

— Есть кто-нибудь?

Трубникова вышла из своего сарая. Щурясь, смотрела на приехавших. Сергеев встал возле окна вагончика, достал из кобуры пистолет и передернул затвор. Он сразу понял, что люди, появившиеся в этой слишком роскошной для степи машине, те самые, кого они ждут.

— Галка! — окликнул ее стриженый, — ты здесь одна?

Сергеев сунул пистолет в карман, толкнул дверь. Зашагал к машине. Сглотнул невольно подступившую к горлу слюну, чувствуя, как все дрожит внутри. Через десяток метров он крикнет что-нибудь, вроде «сейчас подойдет Киряшов». Выбегут Черных и Колесник, а дальше, как бог даст. Может он ошибается, и это обычные люди, которых сюда занесло по оказии, и тогда им придется извиниться. Но скорее всего он не ошибается. Не похожи эти двое на случайных туристов. Ломая задуманную схему, второй парень, в распахнутой куртке-варенке, нагнувшись, потянул с заднего сиденья что-то блеснувшее. Опережая Сергеева, из-за брезентового навеса вывернулся Колесник с пистолетом в вытянутой руке:

— Милиция! Не дви…

Долговязый выстрелил с пояса, не целясь. Колесника сбило с ног и опрокинуло на спину. Он закричал. Сергеев, выдернув пистолет и не успевая поймать долговязого на мушку, торопливо дважды нажал на спуск. Парень шатнулся и, чтобы не упасть, оперся спиной о машину. Ружейный ствол, качаясь, поднимался в сторону Сергеева. По массивному подствольному магазину Сергеев понял, что у долговязого обрез пятизарядного охотничьего ружья. Значит, осталось еще четыре патрона. Стриженый что-то лихорадочно выдергивал из-под куртки — наверное, тоже был вооружен.

Черных, держа на весу десантный автомат, ударил длинной очередью. У водителя не выдержали нервы. «Девятка» рванула с места, резко набирая скорость. Потерявший равновесие долговязый упал. Появившийся в руках второго парня пистолет резко хлопал быстрыми короткими вспышками. Сергеев тоже стрелял и, кажется, мазал. Автоматная очередь отбросила стриженого, он покатился, прижимая руки к животу.

Долговязого не было видно, его прикрывала груда бревен. Подняв ствол обреза, он дважды выстрелил, и картечь с визгом прошла над землей. В вагончике брызнуло, разлетаясь, оконное стекло. Сергеев и Черных лежали рядом.

— У тебя кровь, — сказал Черных.

— Окрестили…

«Девятка», взметнув на повороте завесу глинистой пыли, на полном ходу влетела в низину. Федченко, выскочив на обочину, махал водителю рукой с пистолетом, делая знак остановиться. Милиционер вскинул автомат. «Девятка» пролетела мимо. Участковый выстрелил три раза подряд, целясь в колеса. Милиционер растерянно глядел на него.

— Стреляй, чего смотришь!

Сержант, недавно вернувшийся из армии, обращаться с автоматом умел. Короткая очередь с недолетом рассыпалась позади машины. Сразу же, завышая прицел, сержант следующей очередью захлестнул правое заднее колесо и низ багажника. «Девятка» заюзила и, теряя скорость, оглушительно захлопала пробитым скатом.

Черных, приподнявшись, высматривал долговязого. Тот, согнувшись, бежал в сторону дороги.

— Брось оружие, — крикнул Сергеев.

Парень обернулся, выставив перед собой обрез. Черных, прижимаясь щекой к металлическому прикладу, ловил и никак не мог поймать его на мушку.

— Брось! — повторил Сергеев.

Черных надавил на спуск. Парня крутнуло, вышибло из рук обрез. Пытаясь удержать равновесие, он медленно завалился набок. Сергеев отчетливо разглядел на светлой куртке два быстро набухающих пятна.

Колесник лежал лицом вниз. Когда его перевернули, Виктор, ахнув, прикусил губу. Жутко и невидяще смотрели в небо широко открытые глаза старшего лейтенанта Колесника. Из маленького отверстия над правым глазом, пузырясь, вытекала кровь. Вторая картечина, разбив зубы, вышла возле уха. Сердце билось, но, бинтуя Андрею голову, Сергеев знал, что это бесполезно, и раны смертельные.

Федченко подогнал свой УАЗ, и они погрузили Колесника на заднее сиденье. Милиционер сел рядом, поддерживая голову Андрея. у

— Не довезут, — провожая глазами удаляющуюся машину сказал Черных. — У него уже и руки холодные.

Водитель «девятки», парень лет восемнадцати, сидел на земле, искоса поглядывая на оперативников. Кисти рук за спиной были схвачены наручниками. На крепкой смуглой шее серебряная крученная цепочка с ладанкой. Черных, перекатывая во рту сигарету, выдернул из пазов автоматный магазин и, осмотрев его, вставил на место. Когда снова вешал автомат через плечо, поймал напряженный взгляд водителя. Не владея собой, шагнул и рванул цепочку с шеи парня: — Сучонок! Обвешался побрякушками! Кто вас выродил?

— Черных! — прикрикнул Сергеев.

— Что Черных? — обернулся на его голос Виктор. — Тридцать лет уже Черных. Вечная память Андрюхе, а жене его сто пятьдесят пенсии на двоих детей. Или двести выхлопочем? А у этого ублюдка вон на ногах кроссовки за двести.

Долговязый лежал ничком, вытянув перед собой руки. На спине лохматились подплывшие кровью пуле-, вые отверстия. Рядом валялся обрез.

Стриженый тоже был мертв. Черных, нагнувшись, — подобрал длинноствольный с массивной рукояткой пистолет. Выщелкнул обойму с двойным рядом отсвечивающих желтизной патронов. Серьезное оружие. Откуда оно попало сюда? Из Афганистана?

— Красивый парень, — сказал Сергеев, — наверное, спортсмен.

Он достал из кармана убитого бумажник с вклеенной под целлофан фотографией улыбающейся обнаженной женщины. В бумажнике было несколько сто- и пятидесятирублевых бумажек, мелочь и сорок долларов. В другом кармане обнаружилась запасная обойма к пистолету и милицейское удостоверение на имя лейтенанта милиции Бурцева, оперуполномоченного уголовного розыска.

— Поддельное, — проговорил Черных, — но сработано чисто. Во, мафия! И пистолеты у них импортные и валюта. Следующая группа на вертолете высадится.

Оба убитых не из мозгового центра наркомафии. Скорее всего боевики. И надежность свою доказали такими вот рискованными поездками, или калеча тех, на кого им указывали люди, купившие их, или убивая. А может, кроме Колесника, висят на них и другие убийства. Все уйдет вместе с ними.

Сергеев и Черных положили тела рядом. Трубникова принесла одеяло накрыть их. Одеяло было в пятнах ссохшегося арбузного сока. Наверное, его подстилали на дно кузова, когда перевозили арбузы.

— Почище ничего нет? — спросил их Черных.

— А зачем? — удивилась Трубникова. — Им теперь все равно.

К вечеру вместе с грузовой машиной из райотдела милиции приехал брат Капитоненко и кто-то из родственников Чумака. Забрали одежду и вещи, сцепились было из-за магнитофона-кассетника, который Капитоненко и Чумак в свое время купили сообща, но, пошептавшись, договорились продать, а деньги поделить.

Родственник Чумака, изловчившись, вскарабкался на столб и срезал брезент с навеса. Брат Капитоненко поделил оставшиеся банки консервов на две кучки, потащил свою долю в б ажник «Жигулей», на которых приехал.

Милиционеры остались караулить плантацию. Через день-другой прилетит сельхозавиация, и коноплю уничтожат химией. Если в райпотребсоюзе вспомнят о вагончике, то пригонят трактор и отбуксируют его в поселок. Но скорее всего не вспомнят. Сколько их таких разоренных будок с выбитыми окнами разбросано по степи…

— Где ты купил автомат?

Киряшов молчал, но молчание не могло длиться долго.

— Автомат принадлежал Чумаку. Где он его взял, не знаю.

Он не был профессионалом. Хриплый голос выдавал волнение. Киряшов шумно сглотнул и, поморщась, потер горло.

Черных, сидящий за приставным столиком, достал сигареты и прикурил. В разговор он не вмешивался, перед ним стоял диктофон, пока выключенный. Сергеев стал говорить о том, что Киряшову грозит высшая мера, и лучше будет, если он даст добровольные показания. Это были дежурные фразы, в эффективность которых Сергеев давно уже не верил.

Черных курил, Сергеев постукивал ручкой по чистому листку бумаги. Киряшов, затравленно озираясь, сглатывал слюну.

— Ну ладно, — наконец проговорил Сергеев, — твое дело. Начнем с патронов. В прошлом году в ноябре Сеидов купил у некоего гражданина шестьдесят автоматных патронов. Имеются показания свидетеля, то бишь, продавца, и акт экспертизы. Пойдем дальше. Патроны он приобретал не для себя, а по просьбе одного своего приятеля, с которым позже, к сожалению, поссорился. Добавить ничего не хочешь?

— Нет, — хрипло отозвался Киряшов.

— Ну ладно, давай дальше. Тогда ты был еще в хороших отношениях с Сеидовым. Он помог тебе достать патроны, якобы для кого-то из твоих друзей. Про автомат, имевшийся у тебя, он не знал. Тогда вы все трое: ты, Капитоненко и Сеидов были самые верные друзья. Вы хапнули почти без усилий несколько десятков тысяч и в следующем году собирались увеличить доходы. Но за зиму и весну кое-что произошло. Ты не вписывался в их компанию. Как я понял, Капитоненко и Сеидов разозлились на тебя за то, что ты слишком пил и болтал языком. Они даже не хотели тебя брать этой весной, но ты настоял. Примерно так было, да?

— Пил не больше, чем они. Просто эти сволочи начали давиться от жадности, я стал им не нужен. Лишний рот.

— Зачем тебе понадобилось их убивать?

— Знаете, гражданин майор, я себе приговор не собираюсь подписывать. Я их не убивал.

— Ладно, перейдем тогда к вещественным доказательствам, — Сергеев подошел к сейфу и достал из него продолговатый предмет, завернутый в брезент. Осторожно развернул на столе. — Это автомат АК-47, приклад для удобства спилен. Именно из него были убиты Капитоненко и Сеидов. Не узнаешь?

— Нет.

— На нем имеются отпечатки твоих пальцев. Вот заключение эксперта.

— Я же сказал, что автомат принадлежал Чумаку, — устало повторил Киряшов, — как-то раз он мне его показывал, и я брал его в руки,

— Валентин Дмитриевич, ты хоть поинтересуйся, как автомат оказался у нас.

— Меня это не касается.

— Зря. И отрицать все подряд тоже глупо. Его нашел Волков, перепрятал и рассказал об этом Трубниковой. Он боялся, что ты можешь убить его, и прятал автомат рядом со своей будкой. Теперь насчет пьянки, которая началась во вторник, то есть, перед убийством Капитоненко и Сеидова и закончилась в среду. Виктор, расскажи, пожалуйста, подробно.

Черных достал из. стопки чистых листов один исписанный.

— Кое в каких деталях я могу ошибаться, — начал Черных, — но происходило примерно следующее. Никакой машины с проданными арбузами не было. Киряшов оплатил все из своего кармана. В понедельник он ездил на центральную усадьбу совхоза «Пионер» и купил восемь или девять бутылок водки. Но в этот день он пить не стал. Хватило сил перетерпеть, потому что затеял серьезное дело.

Киряшов хмыкнул и покачал головой:

— Давай, давай…

— Во вторник вечером, когда Чумак уехал в Красно-зерск, он достал водку и устроил пир, который длился до поздней ночи. Не знаю, как Киряшов, но Трубникова и Волков накушались хорошо. С утра пораньше Киряшов принес еще водки, две бутылки, а к девяти часам эта пара снова отключилась. Затем Киряшов отправился на дальнее поле, где у него стояла якобы сломанная машина и поехал к месту засады. Когда дело было сделано, он вернулся на стан. Трубникова и Волков на его отсутствие внимания не обратили, тем более, он им, наверняка, оставил еще водки. Так?

Киряшов, морщась, тер перехваченные стальными браслетами кисти рук. Черных прикурил сигарету.

— Но существовала опасность, что в среду утром вернется Чумак и обнаружит отсутствие Киряшова. Ему нужна была гарантия, что Чумак рано не вернется. И тогда Киряшов опять играет на людских слабостях, а именно — на жадности Чумака. Он договорился с продавщицей сельмага, что еще за тремя бутылками водки приедет к двенадцати часам в среду его приятель, то есть, Чумак. Что он сказал Чумаку, я не знаю, видимо, сослался на свою сломанную машину и попросил его заехать в магазин. Прижимистый Чумак, предвкушая дармовую выпивку, конечно, согласился. Расчет, в общем, был почта верен. Центральная усадьба совхоза находится на полпути от Краснозерска к урочищу Семь Колодцев, и раньше часа или половины второго Чумак бы на стан не вернулся. Киряшов рисковал. Чумак мог заехать за водкой с утра, а Капитоненко с Сеидовым могли задержаться. Но так или иначе, все сложилось так, как он рассчитал. Даже больше того. Чумак приехал на стан в третьем часу. Позднее это дало возможность Киряшову, застрелив Чумака и подсунув ему автоматный магазин, изобразить его в роли убийцы Капитоненко и Сеидова.

— Что скажешь, Валентин Дмитриевич? — спросил Сергеев.

— Закурить дайте.

— Дадим. Больше ничего добавить не хочешь?

— Нет, — замотал головой Киряшов.

Черных дал ему сигарету и поднес огонек зажигалки. Курил молча, выпуская дым себе под нос.

— Виктор, вызови Трубникову, — сказал Сергеев.

Трубникова села по другую сторону приставного столика.

Безразлично оглядела Киряшова. На осунувшемся лице еще отчетливее проступили морщинки и мелкие шрамы.

— Галина Васильевна, я попрошу вас подробнее рассказать об обстоятельствах убийства гражданина Чумака.

Киряшов, потянувшись, с силой погасил окурок о дно пепельницы.

— В тот вечер мы рано легли. Коля долго не мог заснуть, ворочался, я тоже не спала. Потом слышу сквозь сон хлопки, и вроде кто-то закричал. Проснулась, вскочила, и снова хлопок. Я почему-то сразу поняла, что это выстрелы. Разбудила Колю. Помню, мы очень испугались, подумали, вот настал и наш черед. Выскочили из сарая, отбежали немного и ждем. Вроде тихо.

— Шума мотора или света фар не было?

— Нет. Это выдумал вот он, — Галина кивнула на Киряшова, — Подбежал к нашему сараю, возбужденный, и трясется весь и нас зовет. Когда мы подошли, он сказал: «Приезжала машина, и кто-то стрелял. Наверное, в Михаила». А у самого руки в крови. Пошли все вместе в вагончик. Чумака там нет. Стали ждать утра. Киряшов дергается, кричит: «Давайте его искать». А куда ночью идти. Страшно. Я и его стала бояться — чувствуем, что дело нечистое. Как рассвело, увидели Михаила. Он в сотне шагов от вагончика мертвый лежит. Киряшов стал нас учить, когда милиция приедет, надо всем троим одно и то же говорить. Мол, ночью мы все спали, приехала машина, кто-то стрелял, а когда мы выскочили, машина уже уехала.

— Не бреши, тварь! — крикнул Киряшов. — Я скажу, почему она меня топит. Трубникова вместе с Волковым украли их деньги и теперь хотят избавиться от меня.

— Какие еще деньги? Не круги хвостом. Ты застрелил Чумака и ты же убил Капитоненко и Сеидова. Зачем ты сжигал свою рубашку, испачканную кровью? Мы хотели сразу же уехать после той ночи, но тебе нужны были свидетели. Ты обещал отдать половину денег от продажи арбузов.

— Дура, — почти спокойно проговорил Киряшов, неловко вытаскивая скованными руками сигарету из лежавшей на столе пачки. — Получили бы по паре тысяч, и гуляй Вася! А теперь тебе ни денег, ни Кольки. Ищи ветра в поле. Ладно, пусть девчонка отдыхает. Явку с повинной оформим?

— Давай оформим, — согласился Сергеев, — правда, выдавливать ее из тебя пришлось.

Из показаний Валентина Дмитриевича Киряшова, недоучившегося студента сельхозинститута, выплывала следующая картина.

В феврале прошлого года к нему домой пришел Сеидов, с которым он раньше был знаком по торговым делам, и предложил заняться разведением конопли. Он заявил, что место они нашли, и навар должен быть хорошим. Им требовался специалист по агротехнике, чтобы скрестить местную коноплю с индийской. Только в этом случае получался сорт, из которого можно было изготовлять анашу или марихуану.

Наибольшая трудность, которая была у них, это найти оптового покупателя. У Сеидова имелись кое-какие связи еще с тех времен, когда до отсидки он приторговывал наркотиками. Но найти солидного человека, способного брать товар сразу на тысячи рублей, оказалось нелегко. С ними долго не хотели идти на контакт, прощупывали, боялись ловушки, но потом дело наладилось. Сам Киряшов заявил, что никого из этих людей не знает. Переговоры вели Капитоненко и Сеидов.

Первый сезон закончился удачно. Правда, выбрав глухое труднодоступное место, где почти не бывает людей, они не предусмотрели, что осенью сюда начнут приезжать охотники. Пришлось срочно искать нужных людей в областных организациях и официально закрывать охотничье хозяйство.

— Дорого вам это обошлось? — спросил Сергеев.

— Пара баранов, бутылок двенадцать коньяка, — начал перечислять, загибая пальцы, Киряшов. — Шехета пару раз сюда на пикник вывезли. Галку, как положено, подставили, чтобы не скучал. Иногда домой куски ему подвозили. Так что больших проблем с ним не было.

— Почему ты решил убить Капитоненко и Сеидова?

— Они меня сами на это толкнули. Вам помощник, — он кивнул в сторону Черных, — почти правильно все описал. Вначале я им был нужен. Надо было найти семена индийской конопли, скрестить с нашей местной. В общем, необходимы специальные знания. Не все получилось, часть посева не взошла, ведь первый раз все делали. На второй сезон моя помощь им уже не требовалась. Капитоненко намекнул, лучше, мол, мне остаться в городе, выполнять роль связного, но я настоял, чтобы ехать с ними. Знал, что в противном случае останусь с носом. Любой из них за лишнюю сотню удавится. Сеидов против меня шипел, он, мол, деньги направо-налево раскидает и нас засветит вдобавок. В конце августа продали первую партию, мне ничего не досталось. Капитоненко с Сеидовым почти все поделили.

— Понимаете, он был вроде прораба. К озеру и плантации близко не подходил, хотя, конечно, знал всё. Но сам занимался только арбузами. Его специально взяли, потому что в прошлом году арбузы посохли, мы почти ничего не сдали, и нам могли не продлить договор на следующий год. Я знал, что в понедельник Капитоненко и Сеидов повезут в город партию анаши, хотя они мне ничего не сказали. Я решил их встретить на обратном пути и поговорить по-мужски.

— И для хорошего разговора прихватил автомат?

— С ними нельзя было по-другому. Сеидов в свои поездки брал наган и очень свободно мог пристрелить меня. Так оно едва и не получилось, когда я стал говорить им, чтобы они поимели совесть. Сеидов выхватил наган и выстрелил в меня. Мне пришлось тоже стрелять. Это была самооборона.

Киряшов врал. Экспертиза показала, что «семерку» никто не останавливал, и огонь открыли по движущейся машине. Но Сергеев понял, что Киряшов этой версии будет держаться до конца. Для него это единственная возможность избежать смертного приговора.

— Где Сеидов достал наган?

— У него была самоделка. Барабанный, на пять зарядов, под строительные патроны. У кого-то у знакомых купил.

— А автомат ты где приобрел?

— Прошлой осенью в Ташкент ездил. Там этого добра из Афганистана много навезли. Купил у каких-то парней за полторы тысячи. Мало ли что в степи случиться может…

— Зачем тебе понадобилось убивать Чумака?

— Он догадался, что я убил Капитоненко и Сеидова. Потребовал тридцать тысяч, а их всего мне досталось тридцать восемь. Я пытался с ним договориться, мол, давай хотя бы пополам разделим. Он начал орать, тебя за Женьку в землю закопаю!

Тогда я выстрелил.

— Опять самооборона?

Киряшов смотрел мимо Сергеева в окно. Попросил:

— Снимите наручники, гражданин майор, больно…

Черных докладывал по междугородке в областное УВД о результатах раскрытия убийства. Про себя он почти не упоминал, зато фамилию Сергеева упомянул раза четыре.

Но Сергееву все равно не понравился его поспешный звонок. Все меняются с годами, и он, и Черных, и от этого никуда не уйдешь. У каждого появляются новые привычки. Черных научился быстро докладывать, а он, Сергеев, стал раздражительным и черствым. На звонок сразу обратил внимание, а к жене Колесника после похорон так и не зашел.

Черных положил трубку.

— Ты извини, Слава, приказали сразу сообщить. Небось, уже к генералу побежали. Дело-то на всю область нашумело.

— Мне все равно, — пожал плечами Сергеев. — Водителя арестованного с собой возьмешь?

— Конечно. Будем отрабатывать все его связи. Такое дело можем раскрутить!

Сергеев скептически покачал головой. Водитель уже изложил в устном и письменном виде ту заранее приготовленную версию, по которой он совершенно случайно оказался в урочище Семь Колодцев и ничего не знал о делах своих покойных спутников.

— Вот клубок! — расхаживая по кабинету, возбужденно говорил Черных. — Вот она тебе организованная преступность! Машины, пистолеты импортные… Мафия какая-то…

— Машины и оружие — это еще не организованная преступность, — сказал Сергеев. — Это ерунда! Ты посмотри, чем сильна была их группа. Она сумела включить в свою цепь любые звенья, какие им были нужны-Наверху — Илья Леонидович Шехет. За два барана и сколько-то бутылок коньяка устроено решение облисполкома и мгновенно закрыто охотничье хозяйство, чтобы никто не мешал выращивать коноплю. Шехет по существу стал членом этой банды, а попробуй его привлеки! Куски без свидетелей, решение исполкома протащил из благих намерений. А у себя в районе? Разве потребсоюз не знал, что они в первый сезон не сдали и четверти арбузов по договору? Но на следующий год Капитоненко опять получил разрешение. А посмотри, что они жрали. Банки из-под тушенки, лосося, кофе! Шампанское, которого уже три года в магазинах нет. Все в один клубок сплелось. Ну ладно, оставим философию. Водителя отправим плановым конвоем. Плантацию завтра обработаем ядохимикатами — с сельхозавиацией я уже договорился. Вот, кажется, и все дела. Остальным тебе заниматься. Все связи в город идут.

— Куда же Волков рванул? — спросил Черных. — Задания по соседним областям мы уже отбили. Но где он может быть, один бог знает. С такими деньгами он куда хочешь уйдет.

Спрыгнув с подножки попутного «КамАЗа», Волков расплатился с водителем новенькой десяткой. Шофер, толстый, говорливый мужик, понимающе усмехнулся: подзаработал где-то бич деньжат. Что его попутчик перекати-поле, бич, он определил сразу наметанным глазом шофера-дальнобойщика. Трогая трейлер, махнул ладонью — гульни, если сотня-другая в кармане завелась.

Но не сотня и не две лежали в небольшой дорожной сумке бывшего прапорщика и бывшего бича Николая Волкова. Не бывает бичей, у которых имеется почти сорок тысяч рублей! Это уже не бич, а уважаемый человек.

Волков не спеша шагал по единственной мощеной улице небольшого городка. Целый день вез его сюда КамАЗ. Далеко позади осталось урочище Семь Колодцев, бригадный стан, и бесконечная знойная степь с дрожащим маревом на горизонте. Начиналась новая жизнь, и не оставалось в ней места для сожаления о прошлом. Что сделано — то сделано. И Киряшов свою судьбу заслужил, три живых души на его совести. Пусть отвечает!

Не по себе становилось, когда думал про Галку…

Вспомнилось, как в Волгограде приносила она пирожки с мясом и пиво в банке. И грела его, когда спали по чердакам. И здесь, среди этой сволочи, когда до полусмерти избил его вонючка Али-Баба, Галка выхаживала его и кормила супом.

Ладно, все! Прости-прощай, Галка Трубникова! Хоть и жалко тебя, а если разобраться, непутевая баба была.

Водку и любую дрянь хлещет, любого алкаша перепьет. Из-за этого и с покойным Капитоненко жила. Стакан поднеси и пользуйся как хочешь. Ему женщина для семьи нужна. Хватит бродяжничать, пора корни пускать. Чтобы ребенка родила и в доме порядок и чистота. Разве Галка на это способна?

В двухэтажном стеклянном универмаге Николай купил готовый костюм, две рубашки и башмаки. Переоделся в парке, возле станции, старое барахло зашвырнул в кусты. Хотел пойти посмотреть расписание поездов, но куда ехать, еще не решил. Узнал у прохожего, где находится винный магазин, терпеливо отстоял в очереди и купил, чтобы потом не терять времени, сразу три бутылки водки и две коньяка.

Когда опять шел к станции, шевельнулось внутри предчувствие — выбрось бутылки, ты же себя знаешь пьяным, но подступившая неодолимая жажда гнала его в парк, где за скамейками в укромном месте можно было сделать для начала несколько глотков коньяка. Он хорошо пьется, даже закуски не надо. Волков уже понимал, что не может сопротивляться этому желанию. Когда оно накатывало, то даже заступая дежурным по. части, прапорщик Волков кидался рыскать по ночному городу в поисках бутылки водки за двойную или тройную цену. Эта жажда, настигая его, заставляла опустошать дома все флаконы с духами, лосьонами, менять у соседа пайковую тушенку на самогон.

Николай отпил из бутылки и поставил ее у ног. Теперь надо было решать, в какую сторону брать билет. В Горьком жил кто-то из родственников покойницы матери. Первое время можно остановиться у них, потом купить дом или квартиру. Но в Горьком холодно и, наверное, идут дожди. Да и родственники насторожатся, откуда такие деньги взял. Начнут кричать. Не дашь, заложат. Он хлебнул еще раз и закурил. Закружилась голова, стало совсем хорошо, и он решил, что уедет в Крым. Маленький городок на берегу, уютный домик. Останется и на машину, и на житье. Можно устроиться сторожем или найти другую необременительную работу.

Мимо прошел парень в сиреневом батнике и внимательно оглядел Волкова. Николай отвалился на спинку скамейки и демонстративно отхлебнул из бутылки. Шагай, шагай! Таких, как ты, я троих сразу с ног валил! Ребром ладони по шее и второй удар в челюсть. Он рубанул по скамеечным планкам. Парень, покосившись на него, ускорил шаг.

А потом можно будет поехать в Горький, на собственном «Жигуленке» или «Москвиче». Пусть эти жлобы знают…

Когда поднимался со скамейки, его слегка пошатывало. В кафе-стекляшке он взял суп и шашлыки и, пригласив за компанию какого-то мужика в кепке и резиновых сапогах, допил с ним коньяк. Начали они вторую бутылку. Волков рассказал, что возвращается с заработков домой, устал и хочет отдохнуть. И вообще, гражданская жизнь ему надоела. Скучная и бестолковая. Наверное, он вернется в армию. Не может без неба, чтобы парашют над головой и земля навстречу. Приземлился, автомат к бедру и вперед. За шесть лет к автомату, как к ребенку, привык. А стрелял, знаешь, как? Хоть одиночными, хоть очередями. Банки консервные на лету дырявил.

В его воспаленном от алкоголя мозгу мелькали, переливаясь ярко-голубым и зеленым, картины его прошлой жизни. Она казалась такой близкой: две судимости, долгие месяцы в больнице для алкоголиков, решетчатые камеры изоляторов, вонючие парные подвалы, где тяжело ворочались, кряхтели во сне такие же бездомные спивающиеся люди, как и он.

Мужик в кепке. куда-то исчез, но возникли двое парней, которые согласились выпить с ним в парке, на воздухе. Николай и им рассказал про свою прошлую военную жизнь. Потом предложил одному из парней сходить на танпы и привести какую-нибудь девку.

— За стольник она всем троим даст… — достал из кармана деньги и показал. Каким-то краем сознания Волков понимал, что поступает необдуманно. Но другой голос уверенно его перебивал: этих сосунков ему, что ли, бояться? Десантнику, мастеру спорта по стрельбе…

Волкова оглушили доской по голове, ночью он очнулся от боли в затылке. Хотелось пить, одеревеневший язык едва ворочался во рту. Он дождался утра и, напившись у колонки, снова заполз в кусты. Потом мысли, что те парни могут прийти и добить, его, заставили подняться. Оглушенный потерей денег, он брел по улице. Милицейский сержант, идущий навстречу, подозрительно осмотрел его, но останавливать не стал.

Николай не знал, куда шел, но ноги сами привели его к магазину, где вчера он покупал спиртное. В карманах, которые на радостях не успели вывернуть парни, завалялись двадцатипятирублевая бумажка и немного мелочи. Терпеливо ждал, когда откроется магазин. Взял бутылку портвейна, отошел за угол, жадно сделал несколько глотков и сел покурить на пустой ящик. Боль в голове утихла, снова стало хорошо. Ласковое сентябрьское солнце пригревало спину и вместе с вином нагоняло сонную безмятежность. Он переполз на траву, подложил под голову ящик и заснул с мыслями, что ничего не надо решать, а все образуется само собой…

Пилот ПО-2, самолета сельхозавиации, сделал круг над озером. Милиционер, сидевший позади, стукнул по стеклу и показал рукой вниз. Пилот кивнул головой, что понял. Он и без карты узнал остров, который был им нужен — самый большой на озере.

Летчик заложил вираж и пошел на снижение. На фоне желтого камыша и гряно-белых солончаковых проплешин плантация конопли выделялась отчетливым темным пятном.

Вчера утром, когда он направлялся на работу, из «Жигуленка», стоявшего возле его дома, вышел мужчина в кожаной куртке и попросил уделить ему несколько минут для разговора. Не тратя времени на вступление, он попросил летчика во время завтрашней химобработ-ки урочища Семь Колодцев сохранить хотя бы половину посева.

— Вы опытный пилот, знаете, как это делается. Высота, ветер и так далее.

Прощаясь, он торопливо вложил В карман летного кителя пилота небольшой сверток.

Выезжая в командировки в Среднюю Азию, летчик хорошо знал возможности и скрытую силу наркомафии. Весь день он носил пакет в кармане, не прикасаясь к нему, и только вечером, в ангаре, развернул плотную бумагу — в пакете лежали деньги — пять тысяч рублей сторублевыми ассигнациями. Сверхвысокая плата за полчаса работы. Сколько же они возьмут с оставшейся половины поля? Впрочем, это не его дело. А если пойти и вернуть деньги? Зачем ему связываться с преступниками? Но куда возвращать? Он даже не запомнил номер машины. Растерялся или струсил, да и не все ли равно сейчас!

Вернувшись домой, он ходил по комнате, курил, убеждал себя, что все вокруг такие, что страну разворовывают, а парторг их авиаотряда, оказывая услуги начальству, купил за бесценок списанную «Волгу». В конце концов, у него дети, ими он рисковать не мог. А эти сволочи на все способны. Там, в Узбекистане, он не раз слышал, как бесследно исчезали люди, вставшие мафии поперек дороги. В конце концов, пять тысяч помогали сразу решить несколько проблем. Например, выплатить остаток долга за «Жигули», купленные, не в пример парторгу, по полной законной цене. И даже оставалось еще на дачу, которую он начал строить нынешней весной.

Включив распылители, он повел самолет над плантацией. Милиционер с любопытством смотрел вниз. Пилот делал новые и новые заходы. Зеленоватое облако ядохимикатов окутывало остров.

Сверху не было видно, что облако, сносимое ветром, в основном оседает на озеро, захватывая лишь часть плантации. Чтобы это понять, требовалось быть большим специалистом, а милиционер им не был.

Обе емкости вскоре опустели. Пилот сделал еще один заход и повел самолет в сторону аэродрома.

1992 год

Миражи острова Последний

Ссора вспыхнула вечером. Люди, возбужденные спиртом, разочарованные добычей, которая оказалась меньше, чем ожидали, и которую еще предстояло делить, раздраженно кричали, не слушая друг друга. Ветер раздувал костер, и жестикулирующие тени плясали на освещенных огнем черных глыбах. Было холодно, и ссора помалу затихла, но осталась злоба, которая выплеснулась на следующий день.

Человек в обтрепанной тесноватой штормовке выстрелил в своего спутника, высокого темноволосого парня. Пуля 24-го калибра из двуствольного ружья «Белка» ударила в спину. Темноволосый дернулся, но сумел удержаться на ногах. Оглянувшись, он побежал, зажимая ладонью выходное отверстие в боку. Второй торопливый выстрел из мелкокалиберного ствола, ушел в сторону. Темноволосый быстро слабел, теряя кровь, и догнавший его человек в штормовке поднял над головой ружье, чтобы добить.

Темноволосый отшатнулся. Приклад разлетелся о камень, а человек в штормовке, теряя равновесие, мешком повалился на бок.

Теперь роли поменялись. Темноволосый, тяжело дыша, пинал пытавшегося подняться человека в штормовке, потом обессиленно свалился рядом. У него начиналась агония.

1

Они спускались по ступеням ржавой металлической лестницы, гремевшей под ногами. Вырубленный в камне колодец к низу расширялся, и от него уходили два ответвления. На полу валялись изъеденные в труху деревянные ящики, тряпье, а в углу Некрасов разглядел несколько снарядных стаканов крупного калибра.

— Сюда, — Федор Щербина показал направление лучом фонаря.

Вдоль неровно обтесанной стены коридора тянулись остатки разноцветного, изрезанного ножами кабеля. Разбитые плафоны и щиты рубильников свидетельствовали о том, что подземные галереи когда-то неплохо освещались. Под ногами хрустели зеленые от плесени автоматные гильзы и сплющенные противогазные коробки. На стене под самым потолком осветилась надпись углем: «Капустин Саня» — числом «11.09.44». Были еще несколько имен.

— Братья-славяне расписались, — сказал Щербина, — здесь и под землей бои шли. Ну вот мы, кажется, на месте.

Федор, наклонившись, снимал и откладывал в сторону наваленные кучей пустые ящики и доски. Вдвоем отодвинули деревянный щит и приставили его к стене.

Некрасов осветил фонарем боковую нишу. На каменном полу лежало тело. Серая истлевшая кожа, заскорузлая от крови, прибитая пулями нейлоновая куртка.

А это уже не война, — сказал Федор, — его застрелили прошлым летом…

Наверное, это был и правда один из последних клочков суши к северу от материка. И летом не таяли до конца огромные пласты льда, покрывающие галечные отмели, а редкие солнечные дни сменялись неделями дождей и туманов. Тяжелый серый океан, колыхаясь, бил волнами в береговые скалы, и ви и холодным, как океан.

Мимо проплывали своим путем большие и малые льдины, иногда айсберги, мало чем уступающие по размерам острову. Где-то за горизонтом они смыкались в большие поля, тянувшиеся на тысячи миль, и холод вечного льда никогда не отпускал остров.

Но появлялось солнце, и все менялось, искрился на разломах голубой подтаявший лед, и шершавые базальтовые камни становились теплыми на ощупь. Над водой с криками носились чайки, на прибрежных камнях рассаживались крупные белогрудые кайры, похожие издали в своих черных фраках на пингвинов.

Сложенная из красного кирпича и тех же серых островньгх камней, башня маяка поднималась над юго-восточным мысом. На небольшой площадке лепились несколько бревенчатых сараев, а в глубокой узкой бухте стояли на якорях две шлюпки.

Ближе к заливу торчали приваленные глыбами два огромных бревенчатых креста. На почерневшей древесине угадывалась надпись, прочитать которую было невозможно.

Говорят, моряки похоронены. Лет двести крестам, а все стоят. Из лиственницы…

Федор Щербина, в потрескавшейся от соли и времени кожаной куртке, сидел на обломке старой отполированной волнами доски. Жесткая трава пробивалась клочками, избегая затененных мест между скалами — там топорщился бурый влажный мох. Еше стелились между камней несколько корявых северных берез, больше похожих на кусты. До одной из них безуспешно пыталась дотянуться коза, привязанная к металлическому колышку. Федор вставил в мундштук сигарету, прикурил, закрывая спичку от ветра.

— Вот оно; мое царствие на десять лет. Осенькуброк кончается, а дальше вольная птичка. Впрочем, уже не птица, а половинка петуха старого.

Он хрипло засмеялся, снял фуражку с крабом и положил ее на колени. Федор сильно постарел за те семь или восемь лет, что они не виделись. На всю макушку обозначилась лысина, а длинное морщинистое лицо словно усохло, обтягивая скулы.

— Ты, Юрка, тоже совсем белый стал, — сказал Федор, — вроде бы рановато.

— Значит, жизнь веселая.

— С семьей прежней не живешь?

— Нет.

— Все как перекати-поле. Да и я сам к берегу никак не прибьюсь. Болтаюсь взад-вперед и старуху с дочкой за собой таскаю. Ну ладно, это присказка. Главное, теперь ты понял, почему я тебя сюда позвал. Когда я на труп наткнулся, хотел с перепугу всю семью на материк отправить, потом передумал — слишком много шума. Тут как раз катер почту доставил, я тебе сразу письмо черкнул.

Федор Щербина, старый друг отца Некрасова, рассказывал не спеша, держа перед собой мундштук с потухшей сигаретой.

— В июле прошлого года на острове появились трое не знакомых Федору людей. Они приплыли на рыбацком баркасе, который поставили на якоре в одной из бухт, и там же, на берегу, разбили палатку. Двое из гостей пришли знакомиться уже на следующий день.

— Которого помоложе, звали Валентин. Высокий, смуглый, сразу видно — не из наших краев. Второй примерно моего возраста. Солидный такой, назвался Григорием Павловичем. Принесли с собой литр водки. Выпили. Тепло было, мы под навесом сидели. Рассказывали, что приехали отдохнуть, половить рыбу. Кроме того, мол, Григорий Павлович журналист, пишет книгу о войне, хочет пощупать своими руками здешние камни, посмотреть на следы войны. Ну, поговорили и разошлись. Остров известный, здесь шли сильные бои в сорок втором и сорок четвертом году. Я им молока с собой дал, хлеба свежего — бабка сама его печет. Они мне сигарет оставили пачек пять, ну, в общем, довольные расстались. А я тем более — живешь, как бирюк, никого не видишь. Немного позже познакомился и с третьим из их компании. Звали его Руслан, или, может, кличка, я так и не понял. Руки татуированные и по манерам видно, что из блатных. Ну и хрен с ним, мало ли в наших краях какого народа! Они своими делами занимаются, а у меня маяк и все остальное хозяйство. Почти месяц на острове прожили. Валентин часто ко мне приходил, вернее, к Ольге. Потом вдруг пропала компания. Снялись в один день и исчезли. Я даже обиделся, мол, кто-кто, а Валентин мог бы и попрощаться.

Щербина выбил мундштук о край доски. Крупная серая лайка у ног Федора встрепенулась, завертела головой.

— Лежи, Саян! Ну вот. когда они исчезли, Ольга моя сильно переживала. Из-за этого даже на материк раньше уехала, не стала дожидаться окончания навигации. Она Валентина и после продолжала разыскивать, только хорошего ничего не получилось. Однажды, уже зимой, загорелся у меня ночью сарай. В основном я там рухлядь старую хранил. Ну, сгорел и сгорел, черт с ним, но на этом дело не кончилось. Я зимой в порту вроде сторожа числюсь, и вот через день после пожара раздается звонок. Вежливый та^ой голос советует, чтобы дочь больше не искала Валентина, мол, у него семья, не надо ее разрушать. И вообще, лучше всего не совать свой нос никуда. Сегодня, мол, сарай, а завтра дом сгорит или с внуком несчастье случится. Я понял, что угроза не пустая. Может, и не в семье Валентиновой дело, а другие какие-то причины, но рассказал я Ольге про звонок. Она пообещала Валентина больше не искать. Прошло время. В мае перекочевали опять всей семьей на остров. И вот недавно, когда полез от нечего делать в старую галерею, наткнулся на труп.

— Валентин? — спросил Некрасов.

— Он самый. Зря его, значит. Оля искала. Так бедолага на Последнем и остался.

— Ты своим рассказал?

— Нет, что ты! Поэтому и тебя вызвал, вместе прикинуть, как дальше быть.

Люди появились на острове в сорок втором году. Никому не нужный, забытый клочок суши оказался на пути морских конвоев из Англии в Архангельск. Здесь установили тяжелую батарею и соорудили ремонтную базу.

Немцам остров показался тоже удобным для своих целей, и они спешно послали туда несколько эсминцев. После короткого ожесточенного штурма остров был захвачен, и до сорок четвертого года оставался в руках у немцев. Во время нашего наступления в Заполярье

Последний был отбит. Пару лет там оставался небольшой гарнизон, потом остров снова опустел.

Маяк на Последнем зажгли в начале семидесятых, когда восстановили одну из забытых морских трасс. Смотрители здесь долго не держались, меняясь едва ли не каждый сезон. Федора Щербину начальство сумело заманить на десятилетний договор, выделив служебный финский дом на окраине города и пообещав отдать через десять лет это ветхое сооружение в полную собственность. Обещали также льготную пенсию для Федора и жены.

Раньше о жилье и предстоящей старости Федор не задумывался. Годами мотались вместе с женой по рыбным промыслам. Дочь жила у матери, там же, в небольшом домишке, проводили отпуска и они. Потом женился младший брат, умерла мать, и Федор оказался вроде как и не у места. Попытался было на несколько скопленных тысяч купить для семьи дом, но цены подскочили так, что денег не хватило и на летнюю дачу.

А тут подвернулось предложение и в перспективе собственный дом за десять бесконечно длинных полугодовых вахт на маяке Последнего.

— Они что-то искали, — Федор поднялся, спрятал мундштук в нагрудный карман, — ну ладно, пойдем обедать.

— Может, оружие? — Некрасов кивнул в сторону расплющенной, вмятой в камень орудийной башни. Отдельно лежал тяжелый, покрытый ржавчиной ствол.

— Может быть. Весь остров железяками напичкан. Хотя после войны почти все собрали, но подземных нор и казематов хватает. Вот в них вся эта троица почти месяц лазила. Копались, камни растаскивали.

— Что за человек Валентин?

— Не знаю, Юра. Парень вроде неплохой был, веселый. Раньше работал где-то на приисках.

Обедали впятером. Жена Федора наливала борщ в большие эмалированные миски. Семилетний внук Слава разглядывал Некрасова и болтал ногами.

— Ты, мать, шевелись, — сказал Федор, — а то водка прокиснет.

Позже, когда выпили по второй и ели прямо со сковороды жареное мясо, Некрасов встретился взглядом с Ольгой. Молодая женщина шевельнула губами, и Некрасову показалось, что она усмехнулась.

2

В год, когда Федор Щербина вместе с женой и дочерью впервые попали на остров, Юрий Иванович Некрасов служил ротным в разведбате и имел звание капитана. За спиной оставались военное училище, годы, проведенные в отдаленных гарнизонах, кусок афганской войны и развод с женой. К этому времени ему уже хорошо дали осознать свою будущую бесперспективность. У Некрасова не было связей. Хуже того — он не стремился их приобретать и своей угрюмоватой прямолинейностью не вписывался в давно отработанную систему продвижения по служебной лестнице с оказанием различных услуг начальству и выражением личной преданности.

Перестройка не оправдала ожиданий Некрасова, как и многих других, поверивших обещаниям велеречивого лидера. Красивые слова остались лишь словами. Страна стремительно разваливалась, и в южных республиках становилось не менее жарко, чем в недавнем Афганистане.

Батальон Некрасова полтора года назад стоял под Степанакертом, теряя людей от пуль, гепатита и дезертирства. Здесь он воочию убедился в могуществе мафиозных кланов, разраставшихся как на дрожжах в атмосфере беззакония и продажности всей системы.

Потом батальон вернули в Россию, и Некрасову дали комнату в бывшем общежитии ПТУ. Жена, оглядев узкую, как гроб, комнатушку и загаженный умывальник, уехала к матери, забрав дочь. Бесконечные разъезды, жизнь порознь и без того подточили взаимную терпимость — новое жилье стало последней каплей.

Через несколько недель майор Юрий Некрасов оставил службу.

Потом он не раз жалел о своем решении. Семнадцать лет армии въелись в него слишком крепко, чтобы так быстро отпустить. Но друзья и все хорошее, что было связано с этими годами, оттеснились другими воспоминаниями. О лицемерии тех, кто решал его судьбу, тупом вдалбливании лжи, повсеместном воровстве, к которому он так и не сумел привыкнуть.

В гражданку Некрасов вживался тяжело. Сменил одно за другим несколько мест, начав с тренера по боксу в заводской команде, быстро надоело; и приятель уговорил податься в автоклуб, где, помимо занятий, зарабатывали, перегоняя в другие города приобретенные перекупщиками машины. Платили хорошо, но однажды под Железноводском его тормознули и попытались выкинуть из «Жигулей». Некрасов схватился сразу с тремя, сумел посбивать их с ног и сломать кому-то челюсть. Ему выстрелили в спину из обреза, а потом топтали, добивая уже полумертвого. Всю зиму он пролежал в больнице, понемногу оклемался.

Связался с фарцовщиками. На перепродаже валюты и золота быстро сделал тысячи, даже купил квартиру. Но, не умея вилять и подмазывать, так же быстро попался: раз и другой. От суда кое-как ушел, но понял — с фарцой надо завязывать, иначе скатишься к уголовникам.

Последние полтора года работал водителем. Знакомые тянули его в коммерцию, и Некрасов прикидывал — может, действительно заняться? За спекуляцию после победы демократов уже не сажали.

— А него в милицию не сообщил, — спросил Некрасов, хотя о причинах догадывался и сам.

— Боюсь. Ну, приедет бригада, сфотографируют, протоколы напишут, а что дальше? Через зри дня все побережье будет знать, что на Последнем нашли труп, а, следовательно, и они узнают. Поймает милиция тех двоих или нет, еще вопрос, а вот то, что я, жена да Ольга — единственные свидетели — это точно. Ты бы на их месте захотел таких свидетелей оставить?

Они шли по узкой галечной косе. Впереди на выступающем из воды плоском валуне грелась на солнце крупная нерпа. Почуяв людей, задрала усатую морду и перевалилась через край. Саян, облаяв ее, вернулся назад.

— Так и будете жить рядом с мертвецом?

— Будем, — отозвался Федор, — а куда деваться? Надо полтора месяца до конца сезона дотянуть. Как раз десять лет по договору исполняется, а там я сам себе хозяин. Главное, чтобы эти ребята на острове не появились. Ты с нами, Юра, побудь, сколько сможешь, вдвоем все же спокойнее. Правда, жилье у нас не очень веселое, развлечений нет, но рыбешки подловим, с собой увезешь. Браги я два баллона поставил…

— Конечно, останусь, о чем разговор!

— У меня и оружие кое-какое есть. Карабин табельный и «тулка» шестнадцатого калибра.

— Тогда отобьемся!

Они поднялись по склону к разбитой орудийной башне.

— Немецкая батарея 21-миллиметровых. Вторая пушка вон там подальше.

Позади башни грудой лежали отстрелянные снарядные гильзы. Федор спрыгнул в каменный ров и с усилием потянул на себя бронированную дверь. Из темного подвала пахнуло плесенью. Нащупывая поручни, Некрасов спускался вслед за Щербиной.

— Здесь немцы жили, — Федор осветил фонарем обломки алюминиевых креплений, — кровати и столы братья-славяне утащили. А там орудийный погреб, но его давно завалило. Вот этот ход ведет ко второй башне.

Просторный, в рост человека туннель с обрывками знакомого разноцветного кабеля исчезал в темноте. Некрасов тоже включил свой фонарь. От непривычной тишины, без шума ветра и прибоя, звенело в ушах, и вообще в этой толще камня он чувствовал себя неуютно.

Через полсотни шагов туннель расширялся, превращаясь в полукруглый грот со сводчатыми, грубо вытесанными потолками. На каменном полу грудами валялся разный хлам: все те же трухлявые снарядные ящики, ржавые канистры, сломанные носилки.

— Это был склад. В прошлом году те трое здесь все обшарили. Даже остатки засыпанного хода ко второй, башне разгребать пытались. Метров шесть прошли, а дальше скала.

Некрасов, пригнувшись, забрался в лаз, который все больше сужался и заканчивался осевшей базальтовой плитой. Под ногами разглядел несколько окурков и сплющенный спичечный коробок. Видно было, как ход пытались вывести и в одну и в другую сторону, но кругом мешал камень. Юрий, пятясь, выполз из норы.

Поворошив хлам и простучав кое-где стены, они снова поднялись по металлической лестнице наверх. Господи, до чего здесь было хорошо! И океан, который сейчас на солнце стал темно-синим, как в тропиках, и  ветер, который уже не казался таким сырым и пронизывающим. Лайка, сунувшись мордой под камень, фыркала, разбрасывая землю и клочья мха. Крупная белая мышь-лемминг выскочила из-под собачьего живота и шмыгнула под другой камень. Саян крутнулся и, запоздало клацнув зубами, метнулся следом.

Некрасов привалился спиной к теплому камню.

— Итак, трое нормальных здоровых мужиков целый месяц обшаривали подземные ходы и казематы. Что они могли искать? Просто любопытство исключается. Месяц для этого слишком много. Но что тогда? Может, действительно оружие?

Щербина с сомнением покачал головой.

— Здесь два года, с сорок четвертого по сорок шес

той, стоял воинский гарнизон. Делать им было нечего, и они практически все собрали.

— А ты сам что-нибудь находил?

— Редко. Очень сыро, все ржавчина съедает. Можно предположить, что прошлогодняя компания немецкие захоронения искала, в надежде на золотишко. Но я в это мало верю — слишком ненадежное занятие. Вот прикинь сам, какое здесь гиблое место. Добраться до Последнего — и то задача. Случись что с мотором — все, хана! Утащит течением или ветром к чертовой бабушке, и концов не найдут. То шторм, то туман сутками напролет, в двух шагах ничего не разглядишь. И все же не побоялись. Значит, хорошая приманка для них, если они на такие расходы и на такой риск пошли.

3

Ольге двадцать шесть. У нее незагорелое, с крапинками веснушек лицо и светло-рыжие волосы. Некрасову нравятся губы, смешливые и пухлые, а головой она едва

достигает ему до плеча. На острове ей скучно. Книжки надоели, работы на метеопосту — часа полтора в сутки. Еду мать сама готовит. Торопясь выговориться, она со смехом рассказывает Некрасову об их жизни, перескакивает на подружек, оставшихся на материке.

— А ты почему там не осталась?

Ольга запрокидывает голову, и волосы рассыпаются по плечам. Она немного кокетничает.

— А чего мне там делать?

На остров приезжает второй год подряд. Матери с отцом веселее, да и подзаработать есть возможность, за сезон неплохо набегает. Паек выдают и расходов почти никаких. В прошлом году сына оставляла с теткой в городе, а теперь решила взять с собой. Холодновато, конечно. но воздух хороший, чистый, и молоко от коз всегда.

Ольга проста и смешлива. И Некрасову она отдалась так же просто, как разговаривали перед этим о какой-то ерунде, гуляя по острову.

— Ты мне нравишься, — перекатываясь по нагретой солнцем траве, говорит она.

Некрасову не по себе. Ольга намного его моложе, а Федор — старый друг его отца. Он закуривает, и Ольга, смеясь, тоже пытается затянуться. Рассказывает о бывшем муже, пьяница чертов, замучил вконец и ее и Славку.

— А что за люди были здесь в прошлом году? — спрашивает Некрасов.

— Отец про Валентина говорил, да? — она смотрит Некрасову в глаза.

— Они что-то искали?

— Да просто лазали по казематам от нечего делать. Григорий Павлович журналист, материалы для книги собирал. Валентин и Руслан ему помогали. А может, клад разыскивали.,

Она смеется и прижимается всем телом к Некрасову. Ольга молода, и одного раза ей мало.

На западном, дальнем от маяка крае острова остатки еще одной немецкой батареи. Она была измолочена, пожалуй, сильнее, чем та, первая. Вокруг выбитые в камне воронки и ржавые осколки снарядов. Здесь же обломки морского бомбардировщика МБР-2 — смятый в гармошку фюзеляж и вспоротые цилиндры авиамоторов.

Насквозь проржавевшие тросы подъемников уходили в каземат, где проложена узкоколейка. По ней на платформах когда-то подвозили снаряды к орудиям. Восьмидюймовые стаканы с окислившимися капсюлями лежали рядами на алюминиевых поддонах.

Некрасов разрезал ножом завязку шелкового мешочка с макаронинами артиллерийского пороха. Заряд был влажный и, пожалуй, уже никуда не годился. У стены лежали несколько снарядных головок. Эти чушки куда опаснее, чем стаканы с порохом, и Некрасов старался их не трогать. Пожалуй, троица здесь побывать не успела, по крайней мере, все следы многолетней давности. Что же они искали? Юрий обошел хранилище еще раз и двинулся вдоль узкоколейного полотна, подсвечивая фонарем.

Он уже вторую неделю жил на острове. Почти каждый день вместе с Федором осматривали, один за другим, подземные переходы и казематы. Ничего интересного не попадалось, за исключением все тех же гильз и ломаных ящиков.

Федор выстукивал ломиком стены квадратной комнаты. Когда-то, наверное, здесь был пульт управления или штаб. Куски телефонных проводов висели целыми гроздьями, и сквозь камень уходила на поверхность металлическая труба — остатки дальномера.

— Тут какой-то заваленный вход, — сказал Федор, опускаясь на ящик, — попробуем копнуть?

По очереди разгребали лопатой слежавшийся щебень и оттаскивали обломки скалы. При свете фонаря блеснула сплющенная каска и желтые кости черепа.

— Немец, — сказал Федор, — при бомбежке завалило. Ладно, оставим в покое.

А вечером, когда поужинали и пошли покурить в комнату Федора, тот достал деревянную старой росписи шкатулку и вытряхнул ее содержимое на стол. Звеня, раскатились по клеенке десятка полтора серебряных монет. Отдельно, в маленьком целлофановом пакете, лежали две золотые и несколько коронок. Некрасов повертел в пальцах небольшую желтую монету с профилем короля и надписью по-испански.

— На убитом офицерике было. Сапог из-под щебенки торчал, я и раскопал, там, конечно, от человека ничего не осталось, кости одни, но бумажник целый оказался. Однажды, в засыпанном блиндаже, сразу три трупа нашел. На тех даже форма сохранилась.

— А оружие?

— Было и оружие. Погоди, я сейчас.

Некрасов услышал, как хлопнула входная дверь. За окном растекался полусумрак северной ночи. Впрочем, сегодня было темнее, чем обычно, шел дождь и клубился прибитый влагой туман. Стучал дизель, установленный под навесом, и прожектор с равными интервалами выбрасывал дымящийся в тумане желтый луч.

Федор принес под мышкой небольшой клеенчатый пакет. Размотал промасленные тряпки.

— Смотри…

Внутри оказался длинноствольный морской люгер и патроны россыпью.

— Серьезная штука.

Некрасов выщелкнул массивную обойму с блестящим желтым патроном в верхней прорези. Подвигал хорошо смазанный затвор.

— Как в армии учили, — самодовольно заметил Щербина, — и обойма на полкомплекта заряжена, чтобы пружина не ослабла. Пистолет в том засыпанном блиндаже нашел. В других местах раза два автоматы попадались — сплошная ржавчина. Если хочешь — завтра опробуем.

Когда опять заворачивал люгер в клеенку, сказал:

— Если что, пистолет в крайнем сарае под пустой бочкой лежит. Там ямка доской накрыта, вот он в этой ямке. Понял?

— Понял.

— Ну, то-то.

После ужина все собирались за картами. Подкидной дурак был едва ли не главным развлечением семьи по вечерам… Мария Григорьевна выставляла блюда с жареными семечками, чинно рассаживались и начинали неспешную, партий на двадцать игру. Сегодня играли два на два. Ольга с Некрасовым против стариков. Славка по очереди заглянул в карты играющих и пошептал на ухо Некрасову, к которому был расположен больше других. Дед, изловчившись, поймал его за лямку штанов.

— Хватит.

— А че, я!

— Иди, вон книжку свою читай.

— Надоела. Телик бы глянуть. Мальчишки на материке каждый день смотрят.

Жена Федора, морща лоб, выбирала карту. Старики играли лучше, успевая обсудить новости, услышанные по радио.

— Пап, мы завтра на рыбалку собираемся съездить, — сообщила Ольга, — и Славку с собой возьмем.

— Езжайте, — не отрываясь от карт, согласился Федор.

— В какое место лучше?

— Если ветра не будет, попробуйте в северной бухточке, где я в прошлом году нерпу убил. Помнишь?

— Помню.

— Ну вот, туда и двигайте. Там сейчас скумбрия должна хорошо браться.

— Славку, может, дома оставите, — предложила Мария Григорьевна.

— Не, я поеду, — заблажил тот, — надоело возле коз болтаться…

Никто из них не думал, что пистолет, спрятанный в сарае, понадобится очень скоро. Это был последний мирный вечер на острове.

4

Руслаков шел быстро, почти бежал. Небольшой, плотно сбитый, он уверенно находил дорогу среди россыпи камней. Бородин, его тесть, за ним не поспевал.

— Игорь, постой!

— Давай, давай, — отозвался Руслаков, — немного осталось.

У темного квадратного лаза, уходящего вниз, остановился. Подождал Бородина. Грузный, вспотевший тесть тяжело переводил дыхание. Вдвоем осмотрели края лаза. На камне было трудно рассмотреть какие-либо следы.

— Кто сюда полезет? — пробормотал Руслаков. — Этот ход в десяти шагах хрен заметишь.

Он очень хотел, чтобы так было на самом деле. У смотрителя маяка своих забот полно, а других людей на острове не бывает. В прошлом году за целый месяц ни одного корабля не видели.

Но следы нашлись. Руслаков и Бородин обнаружили их внизу, там, куда не попадал дождь. Отпечатки двух пар резиновых сапог тянулись в глубину лаза. И весь деревянный хлам, которым Руслаков забрасывал тело убитого им человека, лежал совсем по-другому. Бородин ахал и мотал головой.

— Надо было сразу в воду!

— Сейчас легко рассуждать. До берега отсюда почти километр, и руку мне этот гад сломал. Сам-то ты чего тогда торопился?

— Ладно, давай укладывать.

Они замотали тело в принесенный с собой кусок брезента, прикрутили к толстому шесту и потащили к выходу. Когда поднимали по металлическому трапу, из-под брезента потекло на толкавшего снизу Руслако-ва. Он отвернул шест в сторону.

— Мать его!

По расселинам, избегая открытых мест, принесли труп к берегу и, привязав мешок со щебенкой, швырнули с обрыва в кипящий водоворот прибоя.

На этот раз их было четверо. Слишком большая компания, но так уж получилось. Брали с собой только Вадима, у него имелась машина, без которой не обойтись. С их ношей на самолет не полезешь, а поезда к побережью не ходят. Кроме того, Вадим обещал выложить половину суммы за катер, который вместе с мотором тянул не меньше пятидесяти тысяч.

Швед появился в последний момент за рулем Вадимовой «Нивы». Что-то менять было уже поздно, и сразу перевес со стороны Руслакова и его тестя Бородина перешел к Вадиму и его приятелю Толе Шведу. Откуда такая кличка — непонятно. Поджарый, как гончак, свитый из жил и сухих мышц, он двигался быстро и бесшумно, с готовностью улыбаясь бугристым, в оспинах и морщинах лицом. Здороваясь и не переставая улыбаться, сжал Руслакову руку с такой силой, что тот едва не вскрикнул, хотя сам был не из слабых. От дурковатости или с умыслом показывал силу, Руслаков так и не понял: сбивала с толку предупредительная, во весь рот ухмылка.

Улучив момент, Руслаков зашипел на тестя:

— Ты бы еще целый взвод с собой набрал. Ведь предупреждал, не связывайся с Вадимом!

Тот огрызнулся:

— Ты, что ли, нас на своем горбу повезешь? Меньше жрать надо было и деньги проматывать. Тогда, может, и без чужих бы обошлись.

Тесть, конечно, прав. Подурил Руслаков этой зимой больше, чем надо. С женой из-за пьянства чуть не разбежались. И деньги, с таким трудом добытые, на всякую ерунду ушли. Теперь вот рядом два полузнакомых мужика, от которых неизвестно чего можно ожидать.

Вадиму он сразу заявил:

— Договаривались ведь в долю никого больше не брать. Забыл что ли? Разворачивай своего другана в обратную сторону. Обойдемся без него!

Вадим, как и Швед, улыбнулся, показывая ровные белые зубы. Не спорил. Предложил только:

— Давай, выделим ему десять процентов. Нам по тридцато останется. Зато он и машину водит, и в катерах разбирается.

Все же Руслаков перед Вадимом пасовал. Было в нем нечто, внушающее уважение, хотя, в отличие от Руслакова, тот не сидел ни разу. Правда, Игоря Вадим слушался, как старшего в их гоп-компании, или бригаде искателей приключений — называй, как хочешь.

Вадим вместе с тестем Руслакова специализировался на торговле автомобильными запчастями. По слухам, был связан с кидалами, наводил их на выгодные сделки и имел с грабежей неплохие проценты. Потом вляпался в неприятность и решил временно исчезнуть из города.

По пути к побережью отличился, показал себя Толя Швед. На одной из заправок почти из рук выдернул у него шланг какой-то рокер в кожанке. Их с девчонками человек десять в двух машинах набилось — приблатнен-ные крепкие ребята. Швед, не вступая в спор, локтем влепил чужаку в ухо. Тот, взвыв от боли, потащил было из-за пояса нунчаки, но Швед легко, словно играя, сбил его на асфальт й белым фирменным ботосом припечатал. под колено. Удар получился грамотный, в болевую, точку. Рокера вырвало прямо на блестящую новую куртку. Катался, вцепившись в колено, разевая беззвучно, по-рыбьи, рот.

Приятели, не обращая внимания на замерших в предвкушений драки подруг, живо подхватили избитого и исчезли. Обычно наглые и самоуверенные, они сообразили, что противник попался ранга на три выше их, и лучше не связываться.

А Игорь Руслаков подумал, что десятью процентами от Шведа не откупишься. Как бы они с Вадимом их самих с тестем не проглотили. Парочка бралась за дело серьезно, а под резиновым ковриком везла автоматический карабин «Медведь» девятимиллиметрового калибра. Это не тестева двустволка!

Итак старику на маяке известно об убийстве. Но когда он узнал? В прошлом году и решил смолчать, или совсем недавно и не представилось пока случая сообщить властям? Можно было думать что угодно! Самое лучшее, если старик решил не вмешиваться — ничего не видел, ничего не знаю. Но это было бы слишком хорошо! Хуже, если он уже сообщил в милицию и их появления ждут. Интересно, есть ли на маяке рация? В прошлом году не было.

— Может, лучше не рисковать, а сразу смыться? — предложил Бородин. — А через год-другой вернемся.

— А Вадиму со Шведом что объяснять станем? Столько денег и времени вбухали. Надо идти на маяк и поговорить с дедом.

— Значит, про Валентина молчим, а на маяк идем выяснять обстановку. Ох, и хреново все начинается, — ныл тесть.

Вадим и Швед закончили устанавливать палатку. Армейскую, в бурых разводах камуфляжа, с разборной печкой посредине. Оба не задавали вопросов, куда утром исчезали Руслаков и Бородин. Когда Игорь озабоченно сообщил, что надо еще сходить на маяк, Вадим туг же согласился.

— Надо, значит, надо. Только давай пары смешаем. Григорий Павлович со мной останется, мы с ним хозяйством займемся, а товарищ Толя тебе компанию составит.

— Ладно, пусть Толя, — пробурчал Руслаков.

— Идем, Русланчик, — жизнерадостно проговорил Швед.

Он, единственный из троих называл Руслакова любимой его лагерной кличкой, правда, добавляя воробьиное «чик». Ласковый парень Толя Швед.

Ветер стих еще с ночи. Океан расстилался темносиней гладью, на которой светлыми пятнами выделялись чайки-моевки, стаями отдыхавшие на спокойной воде. У берега так не поплаваешь. Прибой не стихает в любую погоду, и волны с равномерностью маятника снова и снова бьются о прибрежные камни. Впрочем, в бухту у маяка волны не доходят.

Некрасов долил в бак бензин, завел и опробовал на холостом ходу «Вихрь-двадцатку». Ольга принесла сумку с едой и помогла перелезть через борт Славке.

После десятка рывков закапризничавший мотор наконец завелся. Ольга помахала матери, наблюдавшей за ними, а через несколько минут шлюпка исчезла за скалой, отделявшей бухту от океана.

Двоих людей, неторопливо шагавших к маяку, еще издалека заметила Мария Григорьевна. Позвала мужа. Федор, сходив за биноклем, долго вглядывался. Ей показалось, что он нервничает.

— Что случилось?

— Ничего…

Забежал в дом. Выдернул из патронташа горсть патронов, зарядил «тулку», остальные сунул в карман. Ружье поставил у дверей. Двое приближались, и Федор чувствовал, как толчками бьется сердце.

— Здорово, дядя Федор, здравствуйте, тетя Маня!

— Здравствуй, Игорек! — заулыбалась жена.

— Ну, вы тут живы-здоровы?

— А что нам сделается? Тянем лямку потихоньку.

— Вдвоем?

Жена открыла было рот выложить по простоте об их житье-бытье, но, перебивая ее, Федор буркнул:

— Нет, оркестр лилипутов высадили еще для компании! Кого, кроме нас, дураков, сюда заманишь?

Толя Швед с любопытством рассматривал маяк, почерневшие бревенчатые кресты на склоне, и его бугристое жилистое лицо морщилось в подобии улыбки.

«Еще один урка», — решил Федор. Он чувствовал, что долго не выдержит. Страх за жену, дочь, внука, захлестывал его. За долгую свою жизнь он впервые столкнулся с людьми, которые вот так запросто убили другого человека, спокойно, как дохлую собаку, бросили труп, а теперь явились снова, и неизвестно, чем кончится эта встреча.

— А где Валек? — опять влезла жена.

— Попозже должен приехать, — пообещал Игорь, — отпуск пока не дали.

— И-и-эх! — заревел, не владея собой, Щербина, — приедет твой Валек, дожидайся! С прошлого года в колодце валяется. Что, не так?

Увидел, как мгновенно округлились честные Игорь-ковы глаза. Жена и второй, незнакомый Федору парень продолжали улыбаться. Метнулся в сени за двустволкой и. выбегая на крыльцо, щелкнул курками.

— А ну, руки вверх, морды уголовные! Маша, уйди в сторону!

Кричал еще что-то бессвязное. Руслаков испуганно пятился, выставив перед собой растопыренные ладони, не отрывая взгляда от стволов.

— Подожди, дядя Федя, — Швед казался спокойнее других, — давай разберемся. Я-то здесь при чем?

— Я тебе, паскуда, сейчас разберусь! Ложись! И ты тоже ложись! Маша, принеси веревку. Да не там, вон в сарае!

— Где, где? — плохо соображая, что происходит, топталась на месте жена Федора.

Щербина повернулся, чтобы показать. Руслаков бросился на него, вырвал из рук двустволку. Федор ударил его кулаком в бок. Руслаков ахнул и, скрючившись, отскочил в сторону. Ружье держал прижатым к животу и с живота, не целясь, выстрелил сразу из обоих стволов. Федора отбросило назад. Зажимая ладонями разорванное горло, он пытался удержать равновесие, все больше заваливаясь на спину. Изо рта и раны на шее толчками выбивало кровь. Падая, он ударился затылком о камень, и страшный безжизненный шлепок заставил вскрикнуть жену Федора. Тормошила уже мертвое тело, не догадываясь, что надо бежать, спасаться самой, но Руслаков ударил ее сзади по голове прикладом. Закричал, тыча стволами» в Шведа:

— Давай, чего глядишь! Чистеньким хочешь остаться. Камень возьми!

Толя Швед принес от крыльца тяжелую плиту, служившую ступенькой, и бросил к ногам Руслакова.

— Ты начал, ты и заканчивай. И не тычь своей палкой, она все равно разряжена.

Руслаков топтался, бессмысленно разглядывая тела, лежавшие перед ним.

— Ладно, хватит телиться, — сплюнул Швед, — надо отнести обоих к лодке, а потом притопить. Пошевеливайся, мокрушник!

Бухта, в которой они ловили скумбрию, была почти на противоположном, северо-западном конце острова. Расстояние и шум прибоя заглушили и шум катера «Амур», причалившего к острову, и, позже, выстрелы из двустволки.

Некрасов не собирался задерживаться, но забарахлил, упорно отключаясь, один из цилиндров «Вихря», а от бесконечного переключения скоростей заклинило коробку передач. Пришлось высаживаться на берег и заниматься ремонтом. Мотор наконец запустился, и Некрасов осторожно повел шлюпку, не давая сильного газа. Славка свернулся на старой шинели и заснул. Ольга тоже дремала.

Показался маяк, и Саян беспокойно заметался по шлюпке,

— А ну, лежи! — прикрикнул Некрасов.

Они вошли в бухту. Уже наступила ночь — мягкие полярные сумерки. Рефлектор маяка равномерно посылал во все стороны прерывистый бело-желтый луч.

Окна в башне не горели, видимо, старики легли спать. Саян, вывалившись в воду, доплыл последние метры и прыжками понесся вверх. Ольга взяла сетку с рыбой, потянулась:

— Ой, доехали наконец. 

— Не торопись, посиди, — сказал Некрасов.

— Почему?

Некрасов промолчал. Он и сам пока не мог объяснить причины своей настороженности. Проходили минуты, а окна все не зажигались. Федор мог пропустить пару стаканчиков и спать без задних ног. Но Мария Григорьевна спит чутко и давно бы услышала мотор. Да и маловероятно, чтобы старики легли, не дождавшись их с рыбалки.

— Мама, пошли, — тянул Ольгу за рукав проснувшийся Славка, — я писать хочу.

— Не надо, — помотал головой Некрасов, — пусть прямо с лодки.

— Объясни, что…

Там, наверху, у маяка, вдруг залаял Саян. Он лаял долго, а свет все не зажигался. Куда же ушли старики? Наверное, он произнес это вслух, потому что отозвалась Ольга.

— Когда маяк включен, папа никуда не уходит. Может, нас ищут?

Наверху ударил выстрел. Саян взвыл от боли. Двое, выскочив из двери, бежали вниз. Некрасов дернул шнур стартера. Господи, заведись! Есть! Мотор ревел на холостых оборотах. Отпихнулся приготовленным веслом с такой силой, что шлюпку положило на борт. Ладонью вбил рукоятку переключения скоростей, лишь слегка убавив обороты, и снова на полный газ.

Человек выстрелил на бегу. Звука из-за шума ревущего мотора Некрасов не услышал. Разглядел вспышку. Пуля ударилась в воду далеко в стороне. Еще три или четыре вспышки подряд. Наверное, двустволка и карабин. Картечь и пули из охотничьего ружья ему не страшны, но карабин оставался опасным, пока он не свернет за мыс, отделяющий бухту от океана. Ольга лежала, прикрывая телом Славку. Некрасов чувствовал, как знакомый азарт борьбы поднимается в нем. Черта с два вы нас возьмете! Он вел шлюпку зигзагами, мешая прицельной стрельбе. Одна из пуль ударилась в носовую часть, брызнули щепки. Человек на берегу заканчивал третью обойму, но мыс был уже вот, рядом. Теперь круто вправо, хрен с ними, с волнами! Бог не выдаст, свинья не съест! Последняя запоздалая пуля срикошетила раз-другой и зарылась в воду.

Некрасов вел шлюпку вдоль северо-восточной части острова, уходя все дальше от маяка.

— Что папа с мамой? Почему эти люди в нас стреляли?

Ольга пыталась перекричать шум мотор потом заплакала. Глядя на нее, заревел Славка.

— Ну, успокойся… Все будет нормально.

— И Саяна убили, — всхлипнула Ольга.

Километра через три Некрасов направил шлюпку в. узкую бухту. Он нашел вход по очертаниям знакомой, причудливо выветренной скалы — сюда они с Федором иногда причаливали, когда лазали по острову.

Сейчас далеко слышный звук мотора представлял для них куда большую опасность, чем плавание среди камней в начинающем сгущаться тумане. Если у тех людей хороший катер, да еще с фарой, они свободно догонят их. Оставался, пожалуй, единственный выход — уходить в глубь острова, где среди нагромождения скал, не так-то просто найти человека.

Шансов добраться до материка, с ополовиненным баком и старым мотором не оставалось вообще.

Прибой, хотя и приглушенный в извилистом водном коридоре, доставал и сюда. Некрасов, с трудом обойдя несколько камней, преграждавших путь, подвел шлюпку к галечной отмели. Якорь зарыл лапами глубоко в галечник и привалил еще камнем. Все равно бесполезно. Когда начнется прилив, закрутит, разобьет о камни — слишком узкое место. Ладно, не до того, искать другое место некогда.

— Выходите!

Хотел добавить: «Быстрее!», но подумал, что ни к чему лишняя нервозность, хотя и надо спешить. Шинель на берег — пригодится. Кусок брезента, еще какие-то тряпки, котелок, сумка с остатками еды.

— Рыбу брать? — растерянно спросила Ольга.

Рыбы — почти полная клеенчатая сумка. Половину высыпал за борт, тяжело нести.

Шли на юго-запад, в противоположную от маяка Сторону. Туман заметно сгустил полусумрак короткой полярной ночи. Вряд ли те, у маяка сунутся сейчас их искать. Несколько часов в запасе есть.

Раза два им попадались неглубокие пещеры, но укрыться в них было нельзя. Камни от тумана стали влажными и скользкими. Ольга, не удержав равновесия, едва не упала, ее успел подхватить Некрасов. Котелок, вылетевший из рук, звонко, на пол-острова забряцал, скатываясь с базальтовой плиты. Славка держался молодцом, но видно было, что он сильно устал.

Через час или полтора они наткнулись на старый дот. Железобетонную лобастую коробку когда-то вмуровали между двумя скалами. Отсюда хорошо просматривалось побережье, а сама коробка, потрескавшаяся от времени, почти не выделялась среди камня. Бронированная дверь приржавела, и открыть ее удалось с трудом. Зато она хорошо закрывалась изнутри. Пол был бетонированный и когда-то покрыт толстыми неструганными досками. Их выломали и утащили, но несколько штук возле стены уцелели. Помешали выдрать остатки алюминиевых креплений для коек.

У амбразуры, полузакрытой металлической заслонкой, стояла ввинченная в пол немецкая 37-миллиметровая пушка без замка с отбитыми ручками наводки. Некрасов обошел дот. Сначала надо разобраться с заслонкой. От нее зависит, смогут ли они остаться в этом убежище. Заслонка, как и остальные железяки, была покрыта слоем ржавчины и не поддавалась. Чем здесь можно воспользоваться? Каска с порванным ремешком, цинковый ящик, футляр к запасному пулеметному стволу…

Ольга протянула штырь, валявшийся под ногами. Попробуем. Забив его в отверстие, налег всем телом, раскачивая заслонку взад-вперед. Перехватил в полумраке не по-детски напряженный взгляд Славки. Подмигнул, пытаясь усмехнуться. Рывками дожал заслонку, еше немного. Дальше она не шла, мешала выщербина на раме, видимо, от осколка. Он опустил стопор, теперь заслонку не сдвинуть, а сквозь двадцатисантиметровый квадрат не очень-то разглядишь, что внутри.

— Дверь за мной закройте. Если кто подойдет, ложитесь у стены и не двигайтесь.

— Юра, что с мамой и отцом?

— Не знаю.

— Ты собираешься опять туда?

Некрасов обнял ее и прижал к себе. Ольга захлюпала носом, он почувствовал на ладони слезы. Жалость сейчас только мешала. Некрасов шепотом, чтобы не слышал Славка, рассказал о находке ее отца.

— Теперь понимаешь? — И чувствуя, что женщина сейчас разрыдается, кивнул на сына: — Только без истерики!

5

Тесноватый бушлат он оставил в доте. Для быстрой ходьбы и всего прочего, что ему предстояло, вполне хватало рубашки и тонкой куртки. Он чувствовал, как опасность, знакомо обостряя все чувства, делает тело бесшумным и стремительным. Короткий нож лежал во внутреннем кармане. Еще руки. Маловато против стволов, которые у них имеются, но на его стороне еще и семнадцать лет армии. «Сволочи, не знаю, кто вы такие, но сидеть со сложенными лапками я не собираюсь!»

В свое время Некрасов прошел через Афганистан. Восемь месяцев в отдаленном гарнизоне, потом гепатит и срочная отправка в Союз. Остались в памятй пустынные горы от горизонта до горизонта и дороги с бесконечной вереницей сгоревших машин на обочине. Чужая страна, равнодушные лица крестьян и бодрые телевизионные репортажи. Эти восемь месяцев войны не оставили почти никакого следа в дальнейшей карьере Некрасова, хотя воевал он неплохо, не прячась за спинами своих солдат. Кажется, Некрасова хотели даже наградить, но он был слишком далеко от штаба и не догадался вовремя подкрепить хорошее о себе мнение каким-нибудь трофеем, вроде японского кассетника или серебряного браслета.

Браслет и что-то из замши он успел купить для жены, но это не помогло. Отношения уже давно близились к разрыву, и те месяцы ускорили его.

Он шел быстрым шагом, не забывая останавливаться и, замерев на минуту, вслушиваться в окружающие звуки. Туман еще больше сгустился, но уже угадывался рассвет, и, судя по всему, солнечный день. Некрасов выдерживал направление по шуму прибоя.

У смятой, мокрой от тумана орудийной башни Некрасов остановился. До маяка оставалось меньше километра. Отсюда, со скалы, был бы уже давно виден луч прожектора. Но маяк был погашен, и не было слышно тарахтения дизеля. Может, те люди ушли? Вряд ли! Теперь он был вдвойне осторожен, ожидая каждую секунду выстрела или окрика. Вот она бухта. Где-то в тумане скрипуче перекликались чайки. Некрасов шел вдоль берега. Через сотню шагов он различил два пятна на воде. Лег за камень и стал терпеливо всматриваться, дожидаясь хотя бы небольшого просвета в тумане.

Слева покачивалась на якоре старая шлюпка, принадлежавшая Федору, рядом с ней. катер. Кажется, «Амур». На катере кто-то долго и надсадно кашлял. Значит, одного они оставили сторожить лодки. Правильно. Предусмотрительные ребята. Сколько же их всего? Попробовать взять того, на «Амуре». А вдруг их двое? Да и катер стоит метрах в пяти от берега, так просто до него не добраться.

Некрасов осторожно приподнялся и зашагал в сто-рону маяка, делая полукруг, чтобы зайти со стороны сараев. Из-под ног покатился камень. Он замер и с минуту стоял неподвижно. Ему показалось, что хлопнула дверь. Кажется, у маяка вполголоса разговаривали. Значит, их уже, по меньшей мере, трое. Впереди залязгало железо. Словно кто-то крутил рукоятку. И вдруг, взревев, завелся дизельный пускач. И сразу туман прорезал бело-желтый луч. Они сообразили включить сигнал, чтобы не вызвать подозрений у проходящих судов.

Пригибаясь, Некрасов добежал до крайнего сарая и проскользнул в незапертую дверь. Бочек несколько. Двинул одну-другую, они оказались слишком тяжелыми — наверное, с рыбой. У стены стояли еше две. Поставил на ребро ближнюю — кажется, пустая. На пол с грохотом свалилась чугунная сковорода. Черт! Зашарил рукой и сразу нащупал доску. Вот он сверток! Дверь сарая вдруг распахнулась. Было ли это случайностью или кто-то все же услышал за шумом дизеля грохот упавшей сковороды, Некрасов не понял. Снаружи, после темноты сарая, было почти светло, и он видел даже лицо человека, стоявшего с двустволкой под мышкой. Уже не молодой, лет за пятьдесят, широкий в груди и плечах, он был едва не на голову выше Некрасова. Серьезный дядька! Еще секунда или две, и он тоже увидит замершего посреди сарая человека. Увидел!

Как в замедленном фильме, приклад ружья пополз вверх, к плечу, стволы разворачивались в его сторону. Отбросив сверток, который только мешал, Некрасов вымахнул в дверной проем. Перехватил рукой стволы (успел даже почувствовать запах металла) и с силой ударил кулаком в искаженное удивлением и страхом лицо. Выстрел шарахнул в потолок. Некрасов выдернул ружье у падающего на спину человека и метнулся назад в сарай, за свертком. Выбегая, пнул носком сапога пытавшегося подняться владельца ружья. Добить бы тебя, паскуда! Но от маяка набегал еще один, держа в руках карабин. Этот моложе, жилистый, с закатанными рукавами клетчатой рубашки. Сшиблись выставленными вперед стволами. Мало каши жрал, салабон! Ударить второй раз Некрасов ему не дал. Прикладом, целя насмерть, влепил в бок. Хрустнули ломающиеся ребра. Жилистый кулем свалился на камни. Некрасов потянулся за карабином. Мелькнуло: а я ведь справлюсь с вами. Прямо сейчас! Двое уже спеклись, а тот на катере…

Вспышка выстрела резанула прямо в глаза. И одновременно с грохотом удар в грудь и правую ногу вышиб ружье. Что, откуда? Значит, их не трое, а больше… Выходя из болевого шока, ломая собственное тело (скулящее — дай хоть три секунды, чтобы выдохнуть, вытолкнуть удушье! хоть секунду!), прыгнул в сторону. Неуклюже, как глушеная лягушка, но успел. Картечь из второго ствола с воем отрикошетила мимо.

Бежал, прижимая рукой болтающийся тяжелый сверток за пазухой. Пульсирующая боль заставляла приседать. В сапоге хлюпало — неужели столько крови! Позади торопливые выстрелы. Это уже карабин! Пули коротко звякали мимо. Одна высекла сноп искр почти под ногами и, рикошетя, ушла в сторону. Внизу туман гуще. Тот, с карабином, заканчивал обойму вслепую. Лишь бы они не кинулись следом! Жилистый не в счет, но остались еще трое.

Прислушался. Билось, звенело в ушах от напряжения. Размотал сверток и, передернув затвор, выстрелил вверх, потом еще раз. Это вам поубавит прыти! Подумаете, прежде чем лезть в туман, под пули.

Впрочем, туман таял почти на глазах, и светлым пятном угадывалось солнце. Над водой с криками носились чайки. Господи, до чего они, противно орут!

Какое-то шлепание заставило Некрасова обернуться и вскинуть люгер. Саян! Рыжая лайка прыгала к нему на трех лапах, держа правую заднюю на весу. Ткнулась носом и, повизгивая, завиляла хвостом.

— Саян! Ах ты, собачонка…

Ковыляли рядом. Некрасов, опираясь на подобранную палку, и собака, не отстающая ни на шаг от человека. Со стороны, наверное, это выглядело смешно.

— Ха-ха, — хрипло сказал Некрасов, облизывая сухие губы.

Час или полтора он пролежал неподвижно, кажется, теряя сознание и снова приходя в себя. Шевелиться не хотелось, сразу же отдавало болью во всем теле. Ольга плакала. Глядя на нее, начинал хныкать и Славка.

Некрасов с трудом поднялся и расстегнул куртку. Ольга помогла стащить рубашку и майку. Картечина прошила грудную мышцу и на выходе разорвала кожу на боку. Если бы под другим углом, то угадала бы в легкое. Тогда хана дело, теперь, что там с ногой… Черная запекшаяся ранка повыше колена. Пальцами нащупал под кожей плотный желвак. Вот она, картечина. Но почему так неглубоко? Ольга подсвечивала фонариком. Выдернул острую деревянную щепочку возле раны. Ага, картечь пробила приклад, который принял на себя почти всю силу удара. Да ты счастливчик, Некрасов!

На перевязки пойдет майка и рубашка. Чем обработать раны? Ольга высыпала косметичку: губная помада, пилка для ногтей, крошечный флакончик с духами. Слишком мало. Взяв кружку, вышел наружу. Прикрикнул на Ольгу, сунувшуюся было следом:

— Сиди там!

С трудом напрягая тело, помочился в посудину. Вернувшись в дот, развел крохотный костерчик и накалил нож. Протер рану на ноге обрывком отжатой в моче тряпки.

— Держи за ступню…

Полоснул и, не сдержавшись, вскрикнул. Слабовато. Еще раз! Поддел бесформенный смятый комочек свинца. Потекла кровь. Давил снова и снова, отупев, почти ничего не соображая от боли. Кажется, он стонал, и в углу вдруг начал подскуливать Саян.

Теперь вторую рану. На нее сил уже не оставалось. Юрий сидел в одних трусах, обливаясь потом. Ольга пыталась выдавить кровь.

— Подожди, я лягу. Идет что-нибудь?

— Слабо.

— Дави сильнее… ну!

Два следующих дня он не помнил. Поднялась температура, бил озноб. Некрасов просыпался под грудой тряпок и видел над собой лицо Ольги.

— Холод…

Туман заползал под бушлат, обволакивая тело, и от ледяной сырости не было спасения. Женщина ложилась рядом, прижимаясь теплым животом, и он снова засыпал.

Однажды, разбросав тряпки, поднялся.

— Почему так жарко? Зачем ты затопила печку, нас увидят! Ты слышишь шаги?

Искал и не находил пистолет, а Ольга шепотом успокаивала плачущего Славку. Приподнявшись на локте, ел противную несоленую рыбу. Ольга поила его таким же пресным, но горячим отваром.

— Туман… я варила, когда был туман. В десяти шагах ничего не видно…

Жгло в правой стороне груди. Опухоль, растекаясь, давила, мешала дышать.

— Нагрей нож…

Ощупывал раскаленную вздутую шишку. Если туда ножом — он не выдержит. Разрываясь, стучало сердце, стиснугое опухолью. Женщину, которая осталась на материке, звали Альбина. Аля…

— Оля… Аля… ха-ха-ха… ну режь, там гной, он душит. Постой, не надо!

Мгновенная боль. Ножом прямо в сердце! Зачем? Нет, сердце в другой стороне, оно стучит и гонит кровь. Аля… Оля…

— Сколько прошло времени?

— Четыре дня. Сейчас вечер.

— Туман?

— Днем было ясно.

— Где пистолет?

— Вот он.

Некрасов сел. В бетонной коробке сумрачно и сыро. Поднялся и, шатаясь, добрался до двери. Задвижку в сторону. Ветер с океана, как хорошо… Опустился на теплый камень.

— Идите сюда. Вы так и сидели со мной все время?

— Иногда выходили, грелись на солнце.

— Ты как, Славец? — Некрасов обнял мальчика. Господи, если эти люди их найдут, то не пощадят ни Ольгу, ни Славку.

— Мы ничего, — сказала Ольга, — с одной стороны Саян спит, с другой я, Славке даже жарко было.

— Все равно холодно, — сказал мальчик, — и есть охота.

— Никто не подходил?

— Вчера слышали голоса, но далеко. Сюда же трудно добраться. Скалы вокруг.

Наивной ложью она успокаивала Славку. Добраться сюда было совсем не трудно. Пока выручало то, что много лет назад дот хорошо замаскировали. Но если как следует поискать…

Доели остатки разварившейся несоленой скумбрии.

Некрасов чувствовал себя лучше. После скудного ужина вдруг еще сильнее захотелось есть. Ослабевший организм требовал пиши.

Закрыв металлическую дверь, он сортировал на тряпке патроны. В одной кучке самые надежные, блестящие и почти новые — но их всего девять штук. На вторую кучку надежда слабее — полтора десятка патронов, потускневших от сырости, в ржавых пятнах. Но хотя бы через один, а стрелять будут. Жаль, нет возможности испытать. Из третьей кучки боеприпасы можно выбрасывать: окислились, побелели капсюли, а ржавчина почти насквозь проела дудыты. Ладно, может, пригодятся и эти.

Плотно набил магазин. Согнул и разогнул локоть, выцеливая светлое пятно амбразуры. Хорошее оружие, как надежная женщина — по-другому себя чувствуешь.

— Оля, ты надежная женщина?

— Чего-чего?

— Да нет, просто так. В сараях что-нибудь из продуктов было?

— Ты опять хочешь идти туда?

— Надо добыть любой еды, иначе через день-два мы протянем ноги. И выбираться из этого гроба, пока мальчишка не застудился.

— Дядя Юр, дай…

Некрасов выщелкнул магазин и протянул пистолет Славке.

— Как он называется?

— Люгер.

— А почему так?

— В старину был такой парусный корабль.

— И сколько в нем патронов?

— Шестнадцать. Что в тех сараях хранится?

— В дальнем углу мы козу и кур держали. Там же сено и ячмень. А во втором, бревенчатом, — разный хлам и бочки с рыбой. Еще на стропилах грудинка копченая висела, но ее, наверное, эти сожрали. А остальные продукты в доме хранятся. Неужели маму с отцом они взаперти держат?

— Наверное.

— Но ведь они не станут их убивать, так? Кому нужны два старика?

— Конечно, — Некрасов с усилием улыбнулся и погладил Ольгу, — давай хотя бы немного поспим. Я пойду перед рассветом…

От дота до маяка километра три. Достаточно, чтобы к концу пути Некрасов обессиленно повалился на камни возле разбитой орудийной башни. Отсюда хорошо просматривались маяк и бухта. Катер исчез, а шлюпка, перевернутая вверх днищем, лежала на берегу. Значит, они ушли. Или разделились, оставив одного или двух человек на маяке. Движок не работал, прожектор этой ночью, видимо, не включали.

Минут через двадцать он был возле щитового длинного сарая, где старики держали живность. Сейчас там было тихо. Переждав, доковылял до второго бревенчатого сарая и скользнул внутрь, не до конца прикрыв дверь. Разыскал пустой ящик и подтащил к выходу. Через узкую щель можно наблюдать, что происходит возле маяка. Будем ждать…

От каменного пола тянуло холодом. Некрасов ощущал его подошвами резиновых сапог, всем своим трясущимся в ознобе телом. Хотелось выйти наружу, под солнечные лучи. Господи, какая тишина! Он встал, несколько раз обошел сарай и долго тер ноги. Как на войне — кто кого пересидит. Не бросят же они без присмотра маяк! Ведь прожектор время от времени надо зажигать, чтобы не вызвать подозрения у проходящих кораблей. Впрочем, место слишком глухое, да и летняя путина подходит к концу. Вряд ли за последние недели здесь появлялось хоть одно судно.

Копченая грудинка, о которой говорила Ольга, конечно, исчезла. Что в бочках? Отодвинул крышку, приподнял из рассола огромную распластанную треску. Пожевал и выплюнул кусочек соленой, как рапа, мякоти. В другой бочке тоже рыба.

Прошло три с половиной часа. Ни малейшего звука в стенах маяка. Должны же они выйти хотя бы по нужде, или там действительно никого нет? Трудно предположить, что эти люди, затаившись, ждут его день и ночь. Рискнем? Выскользнул наружу и, петляя, добежал до стены. Пистолет держал наготове, переводя ствол с одного окна на другое. Теперь к двери. Прислушался, осторожно повернул ручку и дернул на себя, одновременно уходя в сторону от возможного выстрела.

Дверь подалась хуже, чем обычно. Ее словно кто-то придерживал? Еще не успев сообразить, прокрутить в мозгу, что бы это значило, Некрасов спрыгнул с крыльца и, падая, откатился к стене. Интуиция, чувство, которое называют шестым? Рвануло так, что заложило уши. Со звоном лопались стекла, тяжелая дверь, кувыркаясь, шлепнулась в метре от его ног. Из дверного проема валил дым и знакомо воняло сгоревшей взрывчаткой. Так пахли в Афганистане подземные колодцы — кяризы, которые забрасывали лимонками, выкуривая повстанцев.

А ведь ждали его, еще как ждали! На внутренней ручке двери обломок проволоки. Невзорвавшаяся граната РГД-42 с лопнувшим корпусом валялась на каменной площадке. Навешали, видать, целую гроздь найденных на острове гранат, а сдетонировали не все — старье.

Некрасов поднялся по ступенькам. — Главное выяснить, нет ли в здании маяка стариков, и поскорее уходить, пока не примчался катер.

— Федор! Тетя Маша! — откинул крышку погреба в углу кухни, — Федор, ты меня слышишь?

Пусто, если не считать ящика с картошкой и каких-то бочонков. Еда! Надо набрать еды и теплой одежды. В пустой мешок высыпал с ведро картошки. В бочонках капуста и та же картошка, только сушеная. Поищем на кухне.

На столе засохшие корки хлеба и грязные стаканы. Подобрал сухарь, с хрустом разгрызая его, шарил по шкафам. Эти сволочи, кажется, все забрали. Бросил в мешок начатую пачку вермишели. Баночки с лавровым листом, перцем… ерунда! Соль пригодится. В дальнем углу шкафа нашарил две жестяные банки — сгушенка!

Наверное, не нашли. Хоть бы одну сигарету! Ссыпал в карман окурки из консервной банки, потом разберемся.

Теперь одежда. Теплые свитера, меховая куртка для Славки, маленькое ватное одеяло. Мешок полон. Сунул сверху носки и кое-что из белья Ольге. В доме хорошо порылись. Шкафы настежь, разбросанные вещи. Его чемодан вытряхнут на пол. Торопливо переоделся. В спешке задел начинающую подсыхать рану на груди. Из-под сорванной корки потекла кровь. Ладно, потом перевяжем. Бумажник и деньги исчезли. Черт с ними! Какие уж там рубли — удастся ли вообще выбраться с этого острова!

— Я знала, что их убьют…

Ольга переодевала Славку, и по щекам ее катились слезы. Вытирая их тыльной стороной ладони, попросила:

— Идите, погуляйте, я тоже переоденусь.

Позже, когда Славка, облизывая пальцы, доедал сгущенку, она проговорила, не глядя на Некрасова:

— Ты их не возьмешь. Они убьют нас всех. Сходи, посмотри, может быть, шлюпка цела. Хоть какой-то шанс…

— Я найду их. У меня есть оружие…

— Ты играешь в войну, но ведь он не игрушка! — Ольга показала на Славку и вдруг расплакалась. С ней началась истерика. — Они нас не пощадят. Пусть хоть он один выживет, ну, я тебя прошу!

— Успокойся, — Некрасов обнял ее и с минуту сидел неподвижно, прижимая Ольгу к себе. — Возьми котелок и набери воды. Свари лапши с молоком. Славка ее любит. И нам тоже надо поесть…

Итак, два один в их пользу. Дважды он пытался подобраться к ним, и дважды они ускользали. Но и вся свора не смогла ничего с ним сделать. Он жив и имеет оружие, зачтем это за одно очко.

Что они из себя представляют? Уголовники или из новой волны крутых ребят, готовых крушить все, что мешает сорвать деньги. На острове ищут что-то весьма ценное, если оно перевесило уже жизни двоих стариков и их собственного приятеля. Они очень торопятся, в поисках участвуют все, даже на маяке никого не оставили.

Когда эти люди найдут то, что им надо, — возьмутся за них. Прочешут, как гребенкой, остров, и пусть с третьего, с четвертого захода, но отыщут их убежище. Они уже искали его, но не нашли. А может, считали, заполз раненый в какую-нибудь щель и там сдох. Теперь, когда они услышали взрыв, поиски начнутся снова.

Некрасов шел в направлении западной оконечности Последнего. Там, по его предположениям, находились эти четверо. Здесь не было такого нагромождения скал, остров постепенно понижался, а вдоль берега тянулась широкая галечная отмель с редкими обкатанными льдом валунами. Под ногами хлюпал мох, напитанный струящейся из-под камней влагой.

Далекий, едва различимый звук мотора заставил его остановиться. Баркас или катер шел с запада. Потом звук исчез. Некрасов взобрался на обломок скалы и увидел белое пятно катера возле галечной отмели.

Три человеческие фигуры двигались, охватывая берег подковой. Катер, высадив их, шел на малом ходу за полосой прибоя.

Некрасов уже выбрал место. Базальтовая глыба на склоне позволяла ему прятаться, не пригибаясь. Человек, который шел крайним, исчез среди камней, зато двое других, шагавших почти на одной прямой, были хорошо видны. Некрасов вел на мушке среднего, в маскировочной кургке, державшего в руках карабин.

Пуля ударила его в грудь. Парень в маскировочной куртке попятился и, роняя карабин, упал. В полусотне шагов от него тянул из-за камня голову старый знакомый Некрасова — жилистый. Оклемался от удара по ребрам! Некрасов выстрелил дважды, и в ответ торопливым дуплетом ударил из двустволки жилистый. Картечь тугим комком, с визгом прошла над головой. Некрасов пригнулся. Когда снова выглянул, жилистый, сгорбившись, отступал, держа перед собой ружье. Они выстрелили одновременно, и оба промахнулись. Некрасов перещелкнул рычажок на автоматическую стрельбу. Очередь перехлестнула жилистого через поясницу и отбросила на камни. Он попытался встать и снова свалился, зажимая руками живот.

Некрасов подбежал к парню в защитной куртке, подобрал карабин. Кажется, убит наповал — рубашка и куртка возле шеи залиты кровью. Третьего из компании пока не видно, зато совсем близко подтащило течением «Амур».

Некрасов передернул затвор карабина, досылая в казенник патрон, мельком разглядел, что пуля сточена и надпилена. Такая штуковина при попадании наматывает кишки и кромсает мышцы на манер разрывной пули, почти не оставляя шансов выжить.

Перевернулся, ловя в прицел здоровяка, присевшего у лобового стекла катера. По габаритам узнал того грузного пятидесятилетнего мужика, у которого у сарая вышиб ружье. Хорошая мишень — катер, застывший на воде! И здоровяк, словно шкурой чувствуя надпиленную разрывную пулю, вжался, вползал под защиту мотора, выставив над бортом двустволку.

В ту же секунду лопнул мелким хлестким взрывом уступ камня, на котором Некрасов мостил карабин. Брызнуло острой базальтовой крошкой, слепя глаза и обжигая щеку. Откатился, ничего не видя сквозь слезы и нестерпимую резь. Пополз за камень. Широкогрудый, обросший бородой парень в штормовке, торопясь, посылал в него пулю за пулей из охотничьего самозарядного карабина. Десятимиллиметровый медвежий калибр визжал, рикошетя и плющась, и, уходя от него, Некрасов бросал тело из стороны в сторону.

Конец обойме! Ты еще салага, парень! Юрий поднялся на колено, ловя сквозь красный туман в глазах расплывающуюся штормовку и рыжую бороду. Парень неуклюже заталкивал патроны в магазин, снова торопясь и не попадая, куда нужно. Разглядев направленный на себя ствол, отскочил. Спиленная пуля вырвала лоскут куртки возле локтя, выбила из рук патроны. Парень убегал прыжками, и Некрасов его не видел. Ощупал глаза — кровь текла из мелких ран на лбу и переносице. Зашарил ладонью под камнем и, смочив носовой платок талой водой, сочившейся из мерзлоты, протер глаза.

Затарахтел мотор на катере. Врубив скорость, здоровяк дал полный газ. Некрасов стрелял торопливо и, кажется, раза два из четырех попал. В кармане маскировочной куртки убитого нашел еще одну обойму. Выпустил вслед и ее. «Амур», замедлив ход, шел рывками. Патронов к карабину больше не было. Некрасов опустился на мох, провожая взглядом дымящийся катер. Намочив и отжав платок, снова пытался тереть глаза.

— Подожди, я сама…

Он невольно вздрогнул. Ольга, запрокинув ему голову, осторожно промыла холодной водой лицо.

— Что там?

— Мелкие порезы. Как от стекла.

— Это осколками камня. Пуля ударила рядом. Зачем ты сюда пришла?

— Вон тот парень жив, — показала Ольга, — он шевелится.

Жилистый сидел, привалившись спиной к камню, сунув руку под телогрейку. Рубашка и брюки намокли от крови. Он тяжело дышал, невидяще уставившись перед собой.

— Где старики с маяка?

— Перевяжи…

Некрасов отогнул край телогрейки и посмотрел на раны.

— Сначала ответь, где старики?

— Они умерли… больно…

— Куда вы их дели?

— В воду…

— Что вы здесь ищете?

— Ищем… перевяжи… меня надо врачу…

— Давай перевяжем, — сказала Ольга, — я захватила с собой рубашку.

— Не надо, — Некрасов взял ее за руку, — отойдем у него агония.

Тела убитых стащили в неглубокую канаву, прорытую талой водой. Кто они были — эти люди? У жилистого — густо татуированные руки и даже на груди сквозь засохшую кровь проглядывает наколка в виде креста — знак воровской иерархии. Его звали Толя. Четыре неровных буквы на фалангах пальцев. Документов никаких. Второй на уголовника не похож и одет со вкусом — горные шипованные ботинки, пуховая куртка с маскировочной накидкой. В кармане начатая пачка сигарет, тисненый кожаный бумажник с деньгами и стилет с выкидывающимся тонким лезвием. Колбасу таким не разрежешь, а грудь просадит до позвонка. С хрустом переломил четырехгранный клинок и швырнул обломок к трупам. Ублюдки! Деньги сунул Ольге.

— Возьми, пригодятся… Славка где?

— Там, в доте.

— Пошли к нему.

Сигаретная пачка в пятнах засохшей крови. Некрасов, морщась, долго прикуривал, и Ольга видела, как тряслись его пальцы.

— Вдруг они вернутся?

— Вряд ли. Их всего двое и, кажется, я хорошо зацепил мотор на катере. Они не выйдут в море. Сейчас им нужна тихая бухта, чтобы осмотреть повреждения. Дай губную помаду.

Здесь же, на валуне, набросал контур острова.

— Давай отметим все бухты, в которых они могут укрыться. Возле маяка исключается — рисковать не станут. Дальше. Вот этот заливчик, где мы бросили шлюпку — там они вполне могут остаться, если, конечно, дотянут. На западной и северной оконечности такие бухты есть?

— Мало. Здесь большая галечная коса и сильный прибой. Напротив разбитой батареи есть небольшая бухта, но войти в нее тяжело — очень — узкая горловина.

Некрасов отметил место бордовым помадным крестом.

— А там, дальше?

— Километра через два будет еще одна бухта, а следующая уже возле маяка.

— Ладно, начнем с этих двух.

Они ели картошку. Саян, облизываясь, следил за ними и ловко, на лету ловил брошенные половинки.

— Раньше он терпеть не мог картошки. Ел только рыбу. К осени круглым становится, как шарик, и шерсть лоснится. Его мама любила, баловала разными кусочками. Когда еду готовит, из кухни не выгонишь, а папа ругался — испортишь собаку.

Славка дразнил Саяна недоеденной картофелиной. Собака лаяла, прыгая вокруг него.

— С этими ребятами надо заканчивать, — проговорил Некрасов, — пока они не опомнились.

Он снова сортировал патроны к люгеру. Более или менее надежных не набиралось и обоймы. Правда, имелось еще ружье и два десятка пулевых и картечных зарядов к нему.

— Нам надо идти вместе, — проговорила Ольга, — эти бухты трудно найти.

— А Славка?

— Мы оставим его в доте. Я закрою дверь изнутри и вылезу в окно.

— Амбразуру… — рассеянно поправил Некрасов.

Ольга обняла сына.

— Славуня, ты побудешь здесь с Саян ом часа два или три?

— Я тоже хочу с вами.

— Нельзя. Сиди тихо и никому не открывай.

— А если вас долго не будет?

— Мы вернемся… — она запнулась и посмотрела на Некрасова.

«Что, если мы действительно не вернемся?» — понял он вопрос в ее взгляде.

— Лучше останься с ним, — сказал Некрасов.

— Нет, нет. Без тебя нам все равно не выбраться. Я не буду обузой и стрелять умею, ты же знаешь…

— Знаю, — усмехнулся Некрасов, — конечно, знаю.

Женщина, которая, может быть, ждала его в городе, называла себя Алей. Некрасову она нравилась, и он даже подумывал о том, чтобы остаться с ней совсем. Удерживали кое-какие мелочи и прежде всего шестнадцатилетняя дочь Али, которая Некрасова презирала.

Мужику за сорок, а ни машины, ни кожаной куртки заработать не смог. Сама Аля, из областных профсоюзных деятелей, умная и красивая баба, пробила благополучие собственными руками и головой. Трехкомнатная, на двоих, в центре города квартира, набитая, импортом: от санузлов до видеоаппаратуры и дорогих тряпок. Крутилась, не раздумывая, когда надо и себя подставить, пользуясь и должностью и внешностью.

В мутное время перемен чутко улавливала, где рискнуть, и, достигнув многого, стала присматриваться, перебирать мужиков вокруг себя — на ком-то надо бы остановиться. Бывший майор, а теперь водитель, это, конечно, не совсем то, что рисовала себе в перспективе красивая женщина Аля. Планов было много: и строительство загородного дома, и расширение закупочного кооператива, которым она руководила, — нужен был надежный компаньон. Прощупывала потихоньку Некрасова и злилась, убеждаясь, что к коммерции он равнодушен. Но в постели с этим недостатком мирилась. Здесь он ее устраивал.

Торговля Некрасова не пугала, сам когда-то фарце-вал. Не торопился связывать свою жизнь с Алей еще и потому, что видел, слишком избалована она сытой векселей жизнью, почти не скрывала прошлых связей и всерьез заявляла, что на свою свободу покушаться никому не даст. Некрасов все же предпочитал что-нибудь более спокойное и домашнее. Вот так и тянулось у них уже год с лишним. Нынешним летом собирались вместе ехать в Сочи, а здесь телеграмма от Федора и все эти события. Аля уехала без него.

Некрасов оглянулся и поймал взгляд шагавшей следом Ольги.

— Устала?

— Нет.

Ольга через силу улыбнулась, и Некрасову стало не по себе, когда подумал, что им придется расстаться. Слишком одинокой казалась она в этот момент.

Рыжеволосый парень в куртке сидел на выступе скалы, привалившись спиной к камню. Некрасов выждал минуты три, парень не шевелился — может, даже задремал на солнце. До него оставалось метров двести пятьдесят: полоса болотистой низины с кочками мха, несколько разбросанных валунов и скалистые выступы вдоль берега. Подойти незаметно не удастся. Если бы хоть один патрон к карабину. Из люгера на таком расстоянии не возьмешь.

— Сиди на этом месте и голову не высовывай, поняла? — Ольга молча кивнула, — После моего выстрела пальнешь два раза вверх. Если почувствуешь, что дело заворачивается хреновое, беги, мне ты все равно не поможешь. Заползайте со Славкой в любую щель и ждите, пока они не исчезнут. Я уверен, долго эти ребята здесь не останутся.

Он подмигнул и, пригнувшись, зашагал назад. Огромная пестрая сова вымахнула из-под ног, заставив Некрасова отпрянуть и выбросить перед собой руку с пистолетом. Он спрыгнул с берегового уступа и пошел вдоль узкой каменистой полосы. Прибой бился совсем рядом, и раза два его обдавало волнами. Лишь бы не поскользнуться. А туг, как назло, заныла, сводя мышцы живота, рана. Некрасов снова переждал — там, за гребнем берегового уступа, было тихо, значит пока их присутствие не обнаружено.

Через полсотни шагов площадка обрывалась и начиналась отвесная скала. Некрасов выбрался на край уступа. Рыжеволосый сидел к нему вполоборота и, кажется, пока его не видел. Оставалось метров сто тридцать. Далековато, но ближе не подойти. Придется рисковать.

Некрасов передвинул прицельную рамку и умостил ствол люгера на кисть левой руки. Человек, словно чувствуя направленный пистолет, смотрел в его сторону. Неужели увидел? Боек щелкнул звонко, на весь берег. Осечка! Некрасов замер, ожидая реакции человека, который не мог не слышать такого оглушительного щелчка. Но тот, отвернувшись, снова привалился к камню. Юрий осторожно двинул затвор. Негодный патрон вывалился в подставленную ладонь и на его место вошел в казенник следующий.

Выстрел сорвал стаю чаек, угнездившихся на плоском камне. Рыжеволосый дернулся, схватившись за руку. Вдалеке, на другом краю низины, гулко ударила двустволка. Теперь вперед! Некрасов бежал, боясь только одного, что человек, скорчившийся у подножия камня, сможет поднять карабин и выстрелить раньше, чем он добежит.

Краем глаза увидел, как с другого конца поляны, неуклюже размахивая ружьем, наперерез ему спешит Ольга. Господи, дура, я же тебе говорил, оставаться на месте!

Человек зашевелился и потянул к себе карабин. Юрий выстрелил четыре раза подряд. Удары пуль отбросили рыжеволосого, он скатился с уступа и замер, разбросав руки.

Внизу, у вытащенного на отмель катера, стоял, запрокинув голову, последний из компании. Кожух мотора был открыт, видимо, он занимался ремонтом. Двустволка лежала здесь же на куске брезента, вместе с гаечными ключамй, но он не пытался дотянуться до нее. Некрасов подобрал карабин и стал не спеша спускаться вниз.

Человек у катера закурил и отошел шага на три от ружья. Они узнали друг друга. Некрасов и пятидесятилетний грузный мужик, с которым они столкнулись тогда в сарае.

— Откуда вы взялись? — спросил Некрасов.

Ствол карабина смотрел грузному в живот.

— Игорешка тоже убит? — вопросом отозвался тот, показывая большим пальцем направление. И, не дожидаясь ответа, устало опустился на борт катера, — Я знал, что этим все кончится…

В год, когда умер Сталин, Пашка Бородин дослуживал срочную на пограничном сторожевике. Под конец службы, где хитростью, а где усердием, выдурил он нехлопотную должность вестового при капитане. Будь он простым матросом, скорее всего, не запомнил бы вообще то плавание к Последнему летом пятьдесят третьего года и теперь, спустя сорок лет, не оказался бы снова в этих Богом проклятых местах.

В начале июня на корабле неожиданно объявились два морских инженера, капитан второго ранга и капитан-лейтенант. Их взяли на борт в Североморске вместе с громоздким багажом — пятью деревянными ящиками и зачехленной треногой со стереотрубой. Экипажу сообщили, что на одном из островов будет испытываться новый вид оружия. Предупредили, что задание ответственное, языки держать за зубами. К Последнему шли почти трое суток, несколько раз меняли курс, два раза подплывали к другим островам, но они, видимо, не годились для испытаний, а может, запутывали экипаж, как думал впоследствии Бородин.

Оба инженера высадились в бухте, сторожевик отошел и сутки стоял на якоре в двух милях от берега. За это время команда слышала несколько взрывов, а потом по сигналу ракетой корабль забрал инженеров и лег на обратный путь к Североморску. Оба капитана выглядели довольными и даже рассказали, что испытывали новую мощную взрывчатку для глубинных бомб.

В Североморске попрощались, и через месяц-другой эпизод почти изгладился из памяти команды. Забыл бы о нем и Пашка Бородин, если бы капитан сторожевика не вменил ему в обязанность ухаживать за гостями, приносить чай, убирать каюту. Оба инженера крепко поддавали, особенно на обратном пути. Когда пили вместе с капитаном, больше говорили о бабах, а когда оставались одни, начинали обсуждать свои проблемы. Через пару дней Бородин понял, что они такие же моряки, как он балерина.

Оба позорно именовали гальюн уборной, расстояние измеряли в километрах, а не в милях, как это делают на флотах всего мира, и при этом делали умный вид. Из обрывков и недомолвок, Пашка вскоре понял, что оба сухопутных моряка принадлежат к ведомству Берии. Во всяком случае, между собой они часто повторяли: «Лаврентий, Лаврентий сказал…» Понял он еще, что на острове энкаведэшники что-то спрятали, потому что услышал и такую фразу: «С валютой ничего не случится, пусть хоть сто лет лежит». Ящиков с ценностями, судя по их недомолвкам, было три, и оба были обеспокоены, чтобы не ошибиться в нанесении, их координат на карту.

Павел Григорьевич Бородин рассказывал не спеша, делая паузы, подолгу вертя перед глазами потухшую сигарету.

— Время прошло, я демобилизовался. Конечно, любопытство иногда заедало, вот бы поискать, что они там прятали, но с МГБ шутки хреновые, лучше ничего не помнить. Уже в восьмидесятых годах, когда эта чертова перестройка началась, приехал как-то в Москву, и свел меня случай со старым приятелем. Он в свое время имел отношение к ведомству Берии. Выпили мы, я и рассказал про тот рейс. Приятель подтвердил, что это вполне могли быть люди Лаврентия. Берия тогда активно готовился к захвату власти и, по слухам, создавал тайники на случай провала. Вполне возможно, что на острове и был один из таких тайников. Ну, поговорили и расстались, приятель всерьез к моему рассказу не отнесся, а у меня из башки никак этот остров не выходил. Начал потихоньку прикидывать, как и что, карты морские достал, с грамотными людьми посоветовались. Да и сам я вроде не новичок, пять с половиной лет на флоте оттрубил. Дело упиралось в деньги, и сумма на расходы получалась внушительная: билеты на самолет, палатки, харчи, снаряжение; и самое главное — купить катер или большую рыбачью лодку. И дернул меня черт с зятьком своим непутевым поделиться — он как раз тогда из тюрьмы в очередной раз вышел. Ну, Игорек сразу загорелся, планы начал строить, ему, ясное дело, лишь бы не работать. Привлек в компанию еще одного приятеля…

— Валентина? — спросил Некрасов.

— Ага. Они когда-то вместе сидели. Правда, потом Валентин с воровством завязал. По шабашкам шатался, а последние годы в Якутии подрабатывал — деньги у него водились. Он сразу согласился, жил один, ни детей ни плетей — ему все равно куда ехать. Ну вот, значит, прилетели мы втроем на побережье, начали искать посудину. Купили кое-как за две цены рыбачий баркас, а тут непогода. В общем, только через две недели до острова добрались. Разбили его на квадраты и давай шарить по всем щелям, как тараканы. Честно говоря, я в успех особенно не верил, но первый ящик мы нашли уже дней через восемь. Валентин его обнаружил в колодце под взорванной башней, немного камнями присыпан был. Внутри ящика саквояж кожаный, а в нем деньги триста тысяч, пакет с золотыми монетами, а немного позже, когда перетряхивали саквояж, нашли чек на две тысячи фунтов стерлингов. Как мы поняли, один из банков Англии.

Добыча оказалась скуднее, чем мы ожидали. Видимо, все три ящика спрятали в разных местах, и было еше неизвестно, удастся ли найти остальные. Пачки сторублевок выпуска сорок седьмого года уже давно не имели никакой ценности, с чеком тоже дело казалось ненадежным — поди выберись за границу, да как тебя еще в этом банке встретят! Может, там еще какие документы или шифр специальный нужен. Оставались три десятка золотых монет — как раз по десять штук на брата. А насчет чека Валентин пообещал заняться сам, через своих приятелей на прииске.

Из-за чека и произошла первая стычка между Игорем Руслаковым и Валентином. Друг другу они не доверяли. За месяц пребывания на острове от былой их дружбы мало что осталось. Валентин откровенно презирал приятеля за лень и хвастливость. Руслакова такое отношение бесило. Но Валентин был куда сильнее физически, и связываться с ним зять Бородина не решался. Он подозревал, что Валентин мог обнаружить и другие ящики, но утаивает их от остальных. А уж с чеком он обязательно надует и его и Бородина. Эго добавляло еще больше нервозности в однообразную жизнь троих людей на острове. Последней каплей стала Ольга, которая отдала предпочтение Валентину.

— Дубина! Хочешь сгнить в тюрьме? — орал Бородин, когда в тот день зять прибежал со сломанной рукой и рассказал, что убил Валентина.

Они кое-как оттащили тело в подземный переход и забросали хламом. Поиски двух других ящиков пришлось прекратить. Когда вернулись домой, долго со страхом ждали, что начнут разыскивать Валентина. Но он оказался никому не нужен. Тетка, у которой между сезонами жил Валентин, даже обрадовалась, что племянник опять куда-то исчез — без него спокойнее. Поинтересовались раз-другой кое-кто из старых друзей, а потом и они забыли.

Неожиданно пришло письмо от дочки смотрителя маяка. Потом второе, видимо, Валентин успел оставить ей адрес. Назойливость Ольги становилась опасной, вдруг кинется разыскивать, мало ли чего этот дурак ей обещал. Пришлось посылать зятя на побережье, пугнуть смотрителя. Заодно тот дал телеграмму тетке, якобы от Валентина, что все хорошо, он женился и уехал на заработок.

А деньги зять умудрился промотать еще до весны. Он и продать-то как следует свою долю золота не смог. Связался с кем-то из блатных, и пока реализовывали монеты, больше прокутили, чем заработали. Но все-же какие-то деньги остались, прибарахлились с дочерью, магнитофон японский купили — вот и все богатство. Начал было подбираться к чеку, который хранился у Бородина, но тот наотрез отказался его трогать. Пока рано. Судили-рядили, пришли к выводу, что снова придется плыть на остров. Но ведь в деньгах Бородин не нуждался, достаточно зарабатывал на хлебном своем месте возле автомобильных железок. И товары дефицитные на дом несли, и всего остального хватало. Какого рожна поперся он снова на этот проклятый остров? Уговаривал себя, что надо избавиться от трупа. Зять, черт с ним, пусть хоть не вылазит из тюрьмы, но дочь и внуков жалко.

Хоть и уголовник Игорь, а семью любит, и дочь — дура, с каждой отсидки его ждет. А скорее всего жадность победила. Себе-то чего врать! Казалось, что в тех двух ящиках, хранятся главные ценности. Может, золото в слитках, а может, алмазы или валюта. Дух захватывало от мечтаний. А кончилось все совсем хреново. Одни трупы, и ему на старости лет тюрьмы не миновать.

— Куда стариков дели? — спросил Некрасов.

— Швед с Игорем их в воду бросили. А где, не знаю…

Подумал, что до тюрьмы может и не добраться. Скуластый мужик с рассеченной бровью держал карабин под мышкой, и по глазам его Бородин понял, что может словить пулю в любой момент.

— За что вы их убили?

— Старик смотритель первый бросился… Так ребята рассказывали.

Подбежала Ольга и ударила Бородина прикладом.

— Сволочь, убийца!

Вскинула ружье. Некрасов в последний момент успел перехватить стволы. Грохнуло над самой головой. Бородин испуганно присел.

— Стойте, не надо!

Он рассказал Некрасову почти все, умолчав лишь о найденном вчера втором ящике. Снова закурил, когда Ольга вытащила из каюты «Амура» кожаный саквояж, высыпала содержимое на брезент рядом с двустволкой и ключами.

— Триста тысяч рублями сорок седьмого года и пятнадцать тысяч английских фунтов, — медленно проговорил Бородин, — я сосчитал. Когда валюту продадите, миллионерами будете.

Вместе с деньгами лежали несколько клеенчатых папок. В верхнем правом углу каждой из них стоял фиолетовый штамп: «Категорически секретно». Некрасов взял одну из них, развязал тесемки.

Внезапно поднял глаза и перехватил напряженный взгляд Бородина. Разрядил двустволку и положил ее у ног.

— Сядь вон там, у воды, не дергайся.

— Я пойду схожу за Славкой, — сказала Ольга, — ты только поосторожнее с ним. Вдруг, и правда кинется.

Когда Ольга ушла, какое-то время сидели молча.

— Дай закурить, — наконец попросил Бородин.

Некрасов бросил ему сигарету и снова взялся за папку.

На внутренней стороне обложки была наклеена большая фотография человека в маршальском мундире. Известный в стране военачальник. Много лет назад он приезжал в училище, которое заканчивал Некрасов, поздравлять выпускников. Он уже был в преклонных годах, тучный, с дряблым, обвисшим лицом. На вклеенной фотографии молодой еще маршал сиял позолотой звезд и многочисленных орденов. Дальше шли листы с машинописным текстом. Характеристика — но не та, казенная, с набором стандартных фраз, а подготовленная для каких-то своих целей. Непривычно звучали фразы: «Имеет тягу к спиртным напиткам, неразборчив в связях с женщинами…» Еще фотографии: маршал в расстегнутой рубашке сидит за роскошно сервированным столом и чокается фужером с улыбающейся молодой женщиной. Они же, взявшись за руки, гуляют по лесной аллее… Все данные о женщине, кто она такая, где работает… Следующие листы. Запись разговора маршала с начальником городской милиции. Просьба проявить снисходительность к сыну-подполковнику. Здесь же аккуратно подшиты справки и протоколы о задержании сына работниками ОРУД за совершение в пьяном виде наезда на человека. Просьба маршала удовлетворена, и дело замято…

Сейчас маршал со всеми его достоинствами и недостатками уже покойник…

В другой папке материалы на одного из министров. Здесь уже пахнет уголовщиной — пьянством и женщинами дело не ограничивается. Список подарков, полученных при выезде в братскую социалистическую страну: золотые украшения, радиоаппаратура, сервиз… Список длинный и очень подробный, видимо, составлял кто-то из близких министру людей, указана даже ориентировочная стоимость каждой вещи. Рядом с копией договора на поставку в братскую страцу железо-никелиевой руды и нефти список этот весьма смахивает на взятку. Объяснение от гражданина Иогансона (не иначе, как кулаками выбили!) о передаче жене товарища министра двадцати тысяч рублей в обмен на какие-то услуги… Кипка документов, относящихся к строительству загородного дома — построен фактически бесплатно, из ворованных материалов.

Эх, слабости человеческие! В других папках материалы еще на нескольких высокопоставленных лиц. Когда-то этими документами и фотографиями можно было свалить, втоптать в грязь любого из них. Теперь это только бумага…

Бородин зашевелился, переводя взгляд с одного предмета на другой. Весло, ключи, небольшой топорик… Подавленный ненужным убийством стариков, а затем смертью людей, окружавших его, он весь сегодняшний день пребывал в оцепенении, механически ковырялся в моторе, потом рассказывал историю их появления на острове. Пачки денег, сваленные грудой, словно встряхнули его. Ведь они же принадлежат ему! Сколько недель он провел среди этих камней, мерз, как собака, по ночам, застудил почки, а сейчас впереди только тюрьма. Но за что? Никто не видел их на острове, он никого не убивал. Вся компания утонула, он один спасся чудом. И никто ничего не докажет, когда исчезнет этот человек, листающий никому не нужные папки.

Бородин вздохнул и придвинулся к борту «Амура». Метровый стержень, который забивали между камней для принайтовки катера, лежал почти под рукой. Оперся локтем о борт, готовясь схватить железяку и сразу же прыгнуть.

И Некрасов же понял, ждал этого броска, не мешая Бородину напасть первым. Где-то в глубине сознания вертелась, скользила мысль, что пока жив Бородин, им с Ольгой не видать тех огромных денег, которые могут получить за валюту. Нет, Юрий не собирался его убивать. Если только… Карабин лежал у ног, со снятым предохранителем, и краем взгляда, украдкой следил Некрасов за багровым от внутреннего напряжения лицом Бородина. Ни жестом, ни словами Юрий не пытался его остановить, и в этой затаившейся готовности было что-то от провокации.

Звякнув неуклюже перехваченным стержнем, Бородин сорвался с места, занеся над головой железяку. Прыжок, еще один… Девятимиллиметровая пуля ударила его между ключиц, раньше чем он успел преодолеть половину расстояния. Бородин тянулся и не мог достать острым концом стержня плывущее лицо человека, который опять перехитрил его. Потом все погасло.

За два дня Некрасов кое-как собрал и наладил двигатель на «Амуре». Больше выбраться с острова было не на чем. Трупы оставили на том месте, где их застала смерть — здесь еще долго будет разбираться милиция. Про валюту и папки с документами решили ничего не говорить — это законная добыча Некрасова и Ольги. Сторублевки сложили отдельно, пусть забирают.

Двигатель работал нормально. Спустя три часа остров остался за горизонтом, а к вечеру показалась ломаная полоска далеких прибрежных уступов. Потом мотор зачихал. В картере выдавило заплату, которую ставил Некрасов, и вытекло масло.

Он снял бушлат и взялся за весла. Ветра почти не было, и впереди, милях в трех к югу, уже виднелись первые домики городского предместья. Еще дальше неясным светлым пятном проступали сгрудившиеся у причала сейнеры. Славка спал, свернувшись на боковом сиденье и положив под голову ладони.

Весла с плеском опускались в воду, и этот равномерный звук, привычное напряжение мышц успокаивали Некрасова, настраивая впервые за долгое время на безмятежный и даже полусонный лад. Он отложил весла и придвинул поближе саквояж. Разорвал голубую банковскую упаковку, рассеянно повертел в руках одну-вто-рую пятифунтовую бумажку. Теперь, самое главное, не спеша продать их двумя-тремя крупными партиями надежным людям, а деньги потом разделить. Половину Ольге, половину ему. Сумма вырисовывалась почти неправдоподобная, и он подумал что, пожалуй, всю валюту продавать и не надо. Возникала проблема, где ее хранить. И как передать долю для Ольги? Что если их взять с собой? Пусть поживут, пока он уладит свои денежные дела, а там видно будет.

Но как быть с Алей? Кстати, через Алю и ее знакомых куда проще реализовать валюту. Или куда-то вложить… Например, купить хороший коттедж за городом.

— Ольга, ты теперь богатая дама. Что с деньгами делать будешь?

Она поняла, что за этим вопросом пряталось нечто большее, чем любопытство. Остров, эти страшные дни, трупы среди камней — все осталось в прошлом, и Некрасов торопился отгородиться от нее.

— А ты? — одними губами отозвалась Ольга.

У нее был виноватый и даже прибитый вид. Скоро они расстанутся, и как будто ничего не было. А может, не надо им расставаться?

Некрасов рассеянно перебирал банкноты. Что-то необычное заставило тщательно рассмотреть одну из них. Он долго мял плотную бумагу и разглядывал ее на свет. Не может быть! Выдернул наугад еще несколько бумажек.

— Что случилось? — потянулась навстречу Ольга.

— Ничего…

Он надрывал одну за другой пачки, внимательно разглядывая деньги. Везде было одно и то же. В каждой упаковке были лишь по две подлинные банкноты: вверху и внизу, а между ними девяносто восемь фальшивых пятифунтовок. Прилично подделанных, далеко не каждый их различит, но тем не менее фальшивок.

Это был удар. Планы начать новую жизнь… или не сходиться с Алей…

— Все впустую! — он со смехом протянул Ольге веер банкнот. — Это фальшивые деньги. Из всей кучи настоящих лишь шестьдесят бумажек. Но два дня мы с тобой были миллионерами. Запомни их!

Дремавший под ногами Саян поднял лобастую голову и огляделся. До берега было еще далеко, он не понимал причин оживления.

— Откуда взялось столько фальшивок? — спросила Ольга.

— Может еще с войны. Я где-то читал, немцы изготавливали для своих целей разную поддельную валюту. Наверное, ведомство Берии изъяло фунты из числа трофеев в надежде, что они когда-нибудь пригодятся.

Некрасов смотрел мимо Ольги неподвижным взглядом. Значит все мираж! Ни на что не годные сторублевки сорок седьмого года, фальшивая валюта, папки с компроматом на давно умерших людей. Правда, мозг уже услужливо подсказал: папки можно предложить родственникам покойных тузов. Их сынки, как и папаши, наверняка занимают приличные посты. Много они не дадут, но все же…

Торговаться из-за покойников? Грязь! Есть и другой выход. Найти нужного фарца и загнать валюту подешевле, оптом, предупредив, что это фальшивка. Тот наверняка найдет лохов и наварит хорошие деньги.

А может, хрен с ними со всеми: фарцами, валютой, Алей… Ему уже сорок лет, и, может, эта женщина, сидевшая рядом с ним, Славка и собака единственные, кому он нужен.

Некрасов затолкал деньги в саквояж, щелкнул замками.

— А что если уехать куда-нибудь вместе? Четверо — это уже компания. Почти семья…

Он с усилием усмехнулся и резко сдвинул саквояж к краю борта.

— Чего молчишь, Оля?

— Мои слова что-то изменят? Ты же привык решать сам.

Она хотела язвительно добавить, что теперь он зато-. ворил по-другому. Может, потому что деньги оказались фальшивыми. Но это было бы несправедливо, она догадывалась, что все сложнее.

Некрасов подобрал весла. Катер покачнулся, и саквояж, сползая по кожуху мотора, остановился у самого края.

Сдержался, чтобы не вскочить, сдернуть саквояж к ногам. Дурацкий кожаный мешок раскачивался над самой водой.

Саяну надоело неподвижно сидеть на одном месте. Он поставил передние лапы на борт и стал с интересом разглядывать двух больших чаек, визгливо носившихся над волнами.

Всплеск за бортом на секунду отвлек его внимание.

Некрасов снова взялся за весла.

Хроника старой мельницы

До чего же мы были молоды. Закрой глаза, и вот они рядом, друзья моей юности, маленький наш городок на берегу сонной степной речки, запах сирени в предвечернем неподвижном воздухе, и островерхий обелиск с именами моих ровесников, и старая мельница, сложенная невесть когда из почерневших дубовых плах.

Кажется, протяни руку и ощутишь под пальцами шершавую теплую кору огромного дуба за мостом, куда мы ходили купаться. Нет уже давно ни городка, ни речки — на десятки верст разлилась над ними Волга, перегороженная плотиной. Даже следа не осталось от старой мельницы, а по знакомому до боли склону сбегает к воде яблоневый сад. И друзей моих тоже не осталось. Почти никого не пощадили две войны и семь десятков не самых легких лет, прожитых страной. А может, не надо вообще вспоминать все это? Как просто сейчас судить наши ошибки. Время поторопилось развенчать, столкнуть с пьедесталов вождей, в которых мы верили. Зачастую руками бездарностей, не способных ни на что другое.

Мы были живыми людьми. Добрыми и злыми, простодушными и хитрыми — как бывают люди во все времена. Жестокое сложное время делало жестокими и нас. Мы делали ошибки веря, что так надо.

Но это часть нашей жизни. Ее не перепишешь заново. Тогда, семьдесят лет назад, я видел мир совсем другими глазами…

Глава 1

Нас прикрывал Сергей Москвин, помощник уездного военкома. Громоздкий неуклюжий «Льюис» в его руках грохотал гулко и торопливо, заставляя наших преследователей шарахаться за редкие похилившиеся акации, влипать животами во влажно-зеленую молодую траву. Москвин, присев, выщелкнул плоский тарелочный магазин, зашарил в брезентовой сумке, доставая следующий. Башлыков тоже остановился и дважды выстрелил из маузера. В трехстах шагах позади брызнули огоньками й секундой позже отозвались беспорядочным треском винтовочные хлопки. Пуля цвинькнула совсем рядом. Я плюхнулся на землю, прикрывая голову карабином. Башлыков рванул меня за воротник и махнул в сторону перелеска, змеившегося в пойменной лощинке. За деревьями высилась бревенчатая водяная мельница с дощатой двускатной крышей.

— Не ложиться! Бегом к мельнице!

Прямухин сел, замотал головой.

— Не могу больше. Ногу подвернул…

Саня растерянно топтался вокруг него. Из-за бугра звонко ударил винтовочный обрез. Я наконец вспомнил, что у меня в руках карабин, и тоже выстрелил. Башлыков, скаля крупные белые зубы, навис своим огромным телом над Прямухиным.

— Вставай, контра, мать твою перетак! Пристрелю!

Штабс-капитан продолжал сидеть на земле, завороженно уставившись в пляшущий перед глазами маузеровский ствол. Башлыков рывком поставил Прямухина на ноги и толкнул вперед.

Вот она, мельница. Мокрые дубовые бревна изъедены буро-зеленой плесенью, дверь выбита, но это нам на руку — мы экономим несколько секунд. Когда последний из нас, Сергей Москвин, исчезает в дверном проеме, на поляну, скатившись с бугра, наваливаются сразу с полдесятка бандитов, и запоздалые пули с глухим стуком вонзаются в стену.

Шел апрель двадцать первого года. Считалось, что гражданская война уже закончилась. Мы разгромили белогвардейскую сволочь и пели песню о том, что от тайги до Британских морей Красная Армия всех сильней. Правда, запаздывала мировая революция, а в России никак не наступал мир.

На комсомольских собраниях мы клеймили перерожденцев-матросов, пытавшихся ударить в спину революции Кронштадтским мятежом. Мы называли бандой стотысячное крестьянское войско Антонова, взявшее власть в соседней с нами Тамбовской губернии. Я не знал, чего хотели эти люди, да и не пытался узнать. Для меня они были врагами революции, а значит, и моими врагами.

В го время я, девятнадцатилетний сопляк, бывший пастух и бывший подмастерье, возил на старом, доставшемся от деникинцев автомобиле, марки «Руссо-балт», начальника уездной милиции Ивана Михайловича Башлыкова. Шофер, прямо сказать, был из меня неважнецкий. Кое-как крутить баранку научился я в автомеханической мастерской в Царицыне, где проработал два года. Но лучшего водителя в нашем городке не нашлось, поэтому Башлыков и остальное уездное начальство, с которым ему приходилось делиться транспортом, терпеливо сносили мое присутствие за рулем единственного в городке автомобиля. Брехали, что раньше на нем ездил сам генерал Деникин, но я не верил — слишком обшарпанным выглядело это детище бывшего Русско-Балтийского завода, скрепленное проволокой, ржавыми болтами, с единственной треснувшей фарой впереди.

Своей жизнью я был доволен. Имел собственную комнатушку в коммунаровском общежитии, получал зарплату, паек и был активистом уездного комсомольского комитета.

В тот день мы выезжали в Умет, дальнее степное село. Поступила информация, что в селе скрывается бывший белый офицер в немалом чине, по улицам открыто шляются дезертиры, агитируют против Советской власти, а в окрестностях объявилась банда некоего Кирилова. По всем признакам готовится заваруха, председателя сельсовета запугали, и Советской власти в Умете нет.

Кроме Башлыкова, агента уголовного розыска Бориса Кедрича и восьми конных милиционеров, выехали помощник военного комиссара Москвин и секретарь комитета комсомола Люба Абрамцева.

Поначалу все складывалось удачно. Обошлось даже без стрельбы. Офицера обнаружили в доме Федулова Игната, бывшего церковного старосты. Долговязый, сутулый, с коротко остриженными седыми волосами, он назвался штабс-капитаном Прямухиным, бывшим командиром батареи из конного корпуса генерала Топоркова. Остальное предстояло выяснить.

В селе провели собрание, зачитали речь товарища Ленина на 10-м съезде об отмене продразверстки и новой экономической политике на селе. Мужики, одетые в рванье, припасенное, как я думаю, специально к приезду начальства, слушали речь равнодушно. Обряженный в кожаную куртку с красным бантом и кобурой на поясе, я посматривал на них свысока. Запуганные темные люди! В тот момент я, сам бывший крестьянин, оторвавшийся от земли, не вспоминал, чей хлебушек ем каждый день.

Выбрали нового председателя сельсовета, из бывших красногвардейцев. Тот долго чесал затылок, отнекивался, ссылаясь на неграмотность — видать по всему, боялся мужик, но в конце концов махнул рукой, мол, так и быть, согласен.

— Другого, посмелее, что ли, не могли найти? — спросил я вечером у Башлыкова. — Он после первого выстрела в погреб побежит прятаться!

— Где таких отчаянных, как ты, наберешь? — пожал плечами начальник милиции. — Мы приехали и уехали, а им здесь жить. Наша, кстати, вина, что боятся. Долго с бандитами возимся!

На подворьях богатых мужиков сделали обыск, нашли несколько винтовок, троих кулаков арестовали. Дезертиры, правда, успели удрать, но после хитрых окольных расспросов, какое наказание ждет их сыновей, отцы некоторых дезертиров пообещали, что они явятся в уезд, пусть только в тюрьму не сажают.

Новый председатель подтвердил — точно явятся, как сев закончат, но и вы не обманите. На том и поладили.

Нас подстерегли на полпути в уезд.

Когда выбирались из заболоченной лощины, перегрелся мотор и вышибло паром пробку. Чтобы не маячить всем на бугре, Башлыков приказал восьми конным милиционерам, сопровождавшим арестованных кулаков, ехать к небольшой дубовой роще, шагах в трехстах впереди и поджидать нас там. Штабс-капитана мы оставили с собой.

Едва втянулись в дубняк, как началась стрельба. Через минуту из-за поворота вывернулся и поскакал в нашу сторону всадник, за ним гнались, стреляя на ходу, несколько пеших. Конь закружился на месте и начал боком валиться на землю. Всадник, соскочив, бежал, размахивая руками.

— Санька, — ахнул я, вглядываясь в маленькую фигурку с путающейся под ногами огромной саблей. — Саня Василенко! Один из милиционеров, мой давнишний, закадычный друг.

— Заса-да-а! — крикнул Саня, — Назад!

Только куда назад? За спиной заболоченная лощина, из которой мы едва выбрались, а впереди, из-за деревьев, выскакивали, катились по полю новые и новые преследователи, и торопливые вспышки ввинчивали над головами жадный свист пуль.

Вот так мы оказались запертыми в заброшенной мельнице на берегу небольшой речки с домашне-уютным именем Тишанка.

Бандиты, сыпанувшие было на поляну перед мельницей, бежали назад. Башлыков и Москвин стреляли им вслед через дверной проем. Шагах в сорока возился, пытаясь подняться, человек в черном лакированном картузе. Рядом с ним лежал обрез. Бандит подтянул колени к груди и замер. Из-за деревьев снова затрещали выстрелы. Москвин втащил пулемет за простенок. Башлыков, загнанно дыша, вытирал рукавом пот с наморщенного лба.

— Съели? — переводя дыхание, проворчал он. Тяжело опустился на корточки и поманил к себе Саню. — Наши еще кто спаслись?

Саня Василенко, по прозвищу Хохленок, чернявый, небольшого росточка, моргает влажными блестящими глазами.

— Наверное, нет, Иван Михайлович! Из засады как ударили — половина сразу с коней послетала. Мне Володя Гудумака кричит, мол, скачи, вас предупреди. Я бы не ушел, — почти жалобно говорит Саня, — уже шашку из ножен вынул, а он опять: «Скачи!» — и матом кроет. Ну, я и поскакал, а когда оглянулся, Володя в сгремени вниз головой висит.

— Их было человек тридцать, а может, больше, — помолчав добавляет Саня. — Как из-под земли выросли…

— Надо же было мне ребят вперед послать! Ни за грош погибли.

Башлыков склеивает самокрутку. Я вижу, как подрагивают его корявые, обожженные до черноты от многолетней работы с металлом пальцы. Жалко ребят. Только разве знаешь, где что тебя подстережет. И дозорный впереди ехал, и оружие наготове, а вот недоглядели, и остались все семеро там лежать. Хорошо, если сразу погибли и живыми бандитам не достались. Нашему брату милиционеру от них легкой смерти ждать не приходится, тем более пощады.

Иван Михайлович поднимается, натягивает на бритую голову картуз с ободранной малиновой звездочкой и расставляет нас по местам. Мне достается окно на втором этаже, у соседнего — Сергей Москвин. Борис Кедрич тоже на нашем этаже — обеспечивает тыл. Остальные внизу. Прямухина запираем в погреб. Там по щиколотку воды и валяются несколько пустых бочек. Ничего, пересидит!

Мельница занимает выгодное положение на открытом со всех сторон правом берегу речки. В сотне шагов выше по течению, тянутся остатки плетя, за ним несколько развесистых старых ив. Чуть дальше начинается густой пойменный подлесок, в котором скапливаются бандиты. Наверное, это самая опасная сторона.

Один хороший бросок — и они у мельницы. С правой стороны, если встать лицом к плетню, нас защищает Тишанка, перегороженная старой бревенчатой плотиной. Огромные дубовые бревна изъедены лишайником, колесо заклинено, но сама плотина целая. В одном месте я даже замечаю свежеприбитую доску. Кто-то, видно, не теряет надежды воспользоваться мельницей, хотя года два-три она уже бездействует. Наверху, за плотиной, речка далеко залила пойменный лес, ниже по течению с нашей стороны полверсты открытого травянистого берега. Отсюда подобраться незамеченным трудно.

Тяжело скрипит лестница, ведущая на первый этаж. Башлыков подходит к моему окну и начинает разглядывать в бинокль лес.

— Копошатся. — Он кивает в сторону плетня. — Как у тебя с патронами, Федя?

Лицо у начальника милиции осунувшееся, с темными полукружьями под глазами. Он еще не оправился от воспаления легких. Осенью в Крыму у Ивана Михайловича убили сына, и вот теперь гибель наших семерых ребят. Мне очень хочется чем-нибудь порадовать его, и я с готовностью вытряхиваю на пол содержимое своей брезентовой сумки. Наклонившись, мы вместе, считаем тусклые, запыленные обоймы и одиночные патроны, раскладывая их отдельно от резиновых прокладок, гаек, ключей и прочей шоферской ерунды. Тридцать восемь штук и плюс четыре в карабине. Патроны для нагана хранятся отдельно, в кармане куртки. Перекатывая в горсти, показываю их Башлыкову.

— Вот еще одиннадцать штук. Хватит на первый случай!

Вид у меня самодовольный. Иван Михайлович усмехается и подходит к Сергею. У того осталось четыре с половиной «льюисовских» диска и штук двадцать патронов к американскому никелированному «кольту».

— Сильно не высовывайтесь, — говорит Башлыков, — Сергей, ты за ребятами приглядывай. Необстрелянный молодняк. И главное — берегите патроны! Пока они есть — будете жить. А кончатся… — Он коротко рубит ладонью сверху вниз, — Поняли?

Чего не понять? Не маленький, знаю, что ждет, если к ним в лапы попадем. А вот покровительственное: «Сергей, приглядывай за ребятами!» — мне совсем не нравится. Неизвестно, кому за кем приглядывать придется. Как бы у бывшего нашего офицера Дворянская кровь не взыграла! Я исподлобья бросаю взгляд в сторону Москвина.

Сергей, наверное, не догадывается о моих желчных мыслях. Встретившись со мной глазами, он подмигивает.

— Есть хочешь?

— Хочу, — вырывается помимо воли.

Он достает из кармана щегольски ушитого офицерского френча сухарь и разламывает на три части.

— Держи! Борис, шагай сюда.

Борис Кедрич, появившийся в двери, ловит свою долю и тут же запихивает ее в рот.

— Все нормально?

— Угу, — мычит он, с хрустом разгрызая сухарь, — с моей стороны открытое место, вряд ли полезут.

Он снова исчезает за перегородкой. А мне становится стыдно, что я так плохо подумал о Сергее. Хороший он человек, простой, только жизнь у него путаная получилась. Родители из буржуев. Воевал, говорят, раньше у белых, потом перешел в Красную Армию. К нам его прислали месяца зри назад с Южного фронта, где он занимал должность командира батальона.

— Сергей, правда, что ты у белых служил?

Москвин лет на восемь старше меня, но я обращаюсь к нему на «ты». Если порвал со своим классом, пусть привыкает к пролетарскому обращению.

— Правда.

Он отвечает негромко, но и не шепотом, не боясь быть услышанным внизу. Я жду пояснений, но Москвин молчит.

— Мобилизовали, да?

Слово трудное, и я, чертыхаясь, произношу его в три приема.

— Нет, не мобилизовали, — четко, как мне кажется, с насмешкой, отвечает он, — добровольно пошел.

Я растерянно хлопаю глазами. Сергей, примостившись на чурбачке, наблюдает за поляной. Его спокойствие начинает меня бесить.

— До больших чинов, наверное, дослужился?

— Не очень. Поручика, еще в шестнадцатом году дали, выше не поднялся.

— А теперь, значит, к нам перешел?

Я откровенно ищу ссоры. Сергей, повернув голову, внимательно смотрит на меня.

— Поговорим в другой раз, хорошо?

Москвин мог бы оборвать меня. Он все же немалый начальник — помощник уездного военкома, а я всего-навсего милиционер, но Сергей говорит со мной невозмутимо и даже дружелюбно. Я отвожу глаза и начинаю старательно тереть рукавом затвор карабина.

Глава 2

По склону, огибая мельницу, проскакали десетка полтора всадников. Бандиты приветствовали подкрепление дружной пальбой в нашу сторону.

— Ну, держитесь, краснопузые!

— Хвосты подпалим, едрит вашу!..

Длинная очередь прошла на уровне окон второго этажа. Ого! У них и пулемет имеется. Прижимаясь щекой к полу, я почти физически ощутил звонкие шлепки пуль о наружную поверхность бревен в полуметре от головы. Нашарив карабин, по старой привычке прикрыл им макушку. Над самым ухом загрохотал «Льюис». Я тоже, привстав, выстрелил в сторону леса.

Из-за плетня снова заорали:

— Эй, вы, сдавайтесь, пока ваш сарай не подожгли! Тогда поздно будет. — И еще через минуту уже другой голос:

— А с тебя, Башлык, шкуру на барабан сдерем, если подполковника тронешь!

Вот это новость! Наш штабс-капитан оказался подполковником. Может, из-за него вся каша и заварилась?

Постреляв с полчаса, бандиты угомонились. Атаковать тоже не пытались. Сообразили, больших потерь будет стоить, если лезть в открытую на пулемет.

За это время мы успели укрепить первый этаж. Выломали кусок перегородки, заложили дверной проем и оба окна, оставив узкие бойницы для стрельбы. У Любы Абрамцевой и Бориса Кедрича только наган и по два десятка патронов.

— Лень было винтовку прихватить? — хмуро спросил Иван Михайлович, оглядев с головы до ног Бориса Кедрича, — все красуешься, начальника из себя ставишь…

Борис, опустив глаза, ковыряет пол носком узкого хромового сапога со шпорами.

— И-е-эх, кавалерист! — махнув рукой, окончательно добивает его Башлыков. Мы-то все знаем, что несмотря на блестящие шпоры и бравый вид, Кедрич верхом ездит плохо и всячески это скрывает. Боится авторитет потерять. Как же, будущий помощник начальника милиции.

Вообще-то вопрос о его назначении еще не решен. Но мы знаем, что Костю Фролова, прежнего помощника начальника по секретно-оперативной части, после выхода из госпиталя переводят в губернию, а Кедрич уже второй месяц исполняет его обязанности. Наверное, он и будет помощником.

Костя попроще был. А этот уже и курткой с галифе кожаными обзавелся, и покрикивать кое на кого начинает. Правильно его Иван Михайлович осаживает!

Самый запасливый — Хохленок. У него карабин, сотня патронов и две гранаты.

— Ну, ничего, комса, на день, другой хватит — подытоживает Башлыков, — а там наши подоспеют. Кто нас окружил? Кулацкие недобитки да шпана всякая. Потеряли мы бдительность, поэтому семь лучших товарищей наших погибли, но верх эта белогвардейская свора не возьмет. Всегда мы их били и сейчас раскатаем, так, что ли?

— Так! — хором соглашаемся мы.

— Смотреть в оба, — продолжает Иван Михайлович, — сегодня веселая ночь будет. Видно, очень уж ценный для них человек, этот капитан-подполковник, если рискнули среди бела дня напасть. С ним мы попозже поговорим, чем он в наших краях занимался. Бандиты, мне кажется, полезут со стороны плетня — это самое опасное место. Могут атаковать через плотину. Здесь ближе до леса, легче скапливаться, но плотина узкая, толпой не побежишь, а поодиночке их сколько угодно перещелкать можно. Спать ночью не придется, с рассветом отдохнем. Сергей, ты человек военный, давай свои соображения.

Москвин встает, одергивает широкий кожаный ремень с кобурой.

— С оценкой обстановки согласен. Самые опасные места — плотина и бывший огород, примыкающий к плетню. Если подпустим бандитов к мельнице — нас забросают гранатами. Значит, основная задача — близко их не подпускать. Самый надежный способ расправиться с нами — поджечь мельницу. Только неизвестно, рискнут ли они сделать это — может сгореть и их подполковник. Но как бы то ни было, ночью придется тяжко, погода пасмурная, ни луны, ни звезд, видимости никакой.

Сергей говорит по-военному, коротко и четко. Объясняет, где кому находиться и что делать. Все же хорошо, что с нами Москвин. В военном деле опыта ему не занимать — две войны за спиной.

— Но я все же рассчитываю, что завтра подоспеет помощь из уезда, — заканчивает Сергей. — Стрельба была сильная, наверняка кто-нибудь даст знать в Город.

А я вдруг вспоминаю исчезновение московского продотряда прошлой осенью. Полтора десятка человек с пулеметом, лошадьми, подводами исчезли. До сих пор ни слуху ни духу — как в омут канули.

Мы занимаем свои места. На втором этаже я и Борис Кедрич. Москвин с остальными продолжает укреплять двери и окна первого этажа. Кедрич, как старший, наблюдает за подлеском, в котором скапливаются бандиты. Я в другой половине. С моей стороны бандиты вряд ли полезут — негде прятаться. Двое залегли шагах в трехстах за бугорком. Лежать без дела скучно, и они по очереди тянут шеи, пытаясь разглядеть, что у нас происходит. В отличие от остальной компании, оба достаточно благоразумны, не шумят, не стреляют. Я их тоже не трогаю.

Со стороны плетня снова бухают выстрелы. Одна из пуль пробивает толстую перегородку и, отскочив от дубового бревна, шлепается к моим ногам. Из-за речки тоже открывают огонь. Я сажусь на пол. Обрадовались гады, что патронами у наших товарищей разжились! А нам приходится экономить.

Начинается дождь. Я передвигаюсь на другое место, продолжая рассеянно следить за речкой. На поверхности мутной воды появляются и тут же лопаются бесчисленные пузырьки. К нам поднимаются Сергей и Люба. Башлыков с Саней остаются на первом этаже.

Мы с Москвиным занимаем половину, выходящую на огород. Постепенно смеркается. Скоро все заполняется вязкой непроницаемой темнотой. Монотонно бормочет дождь. До боли в глазах вглядываюсь перед собой, но ничего не вижу, только вдали еще можно различить едва заметные силуэты ив. Время, спрессованное в комок, кажется, стоит на месте. Ни выстрелов, ни криков,

— Федя, — негромко окликает меня Сергей, — не спишь?

— Не-е-е… Сколько времени?

— Половина двенадцатого.

Мы снова замолкаем. В соседней комнате о чем-то перешептываются Люба Абрамцева и Борис. Я начинаю невольно прислушиваться. Дело в том, что мы с Саней Василенко безнадежно влюблены в нашего секретаря укома, но мужественно решили друг другу не мешать — пусть выбирает сама. Своего друга серьезным соперником я не считал. Хохленок на полголовы ниже ее, так что в выборе Любы я не сомневался. Тут еще Борис лезет со своими старорежимными стишками.

Я недолюбливал Кедрича, и дело не в том, что он не наш, не из рабочих. Отец у него врач, уважаемый в городе человек. В детстве Борис, конечно, на такую гольтепу, как мы с Хохленком и внимания не обращал. В собственном экипаже в гимназию ездил, дом двухэтажный, но где-то в глубине души я сознаю, что моя неприязнь к нему несправедлива. Он неплохой парень. При белых помогал нашим, рисковал. А год назад ушел от родителей. Не захотел в буржуйском двухэтажном доме жить. Борис, конечно, далеко пойдет. Грамотный, гимназию закончил, расторопный, поэтому его помощником начальника милиции назначают. С ним и поговорить интересно. Книг много прочитал, начнет рассказывать — заслушаешься. А с меня что взять? В деревне коз пас, да отцу овчины квасить помогал. Ну, в мехмас-терской слесарям за водкой бегал. Правда, за последние полгода кое-каких верхушек нахватался, даже на собраниях выступать научился. Но о чем говорить с образованными девушками, хоть убей, не знаю!

Как ни смешно сейчас вспоминать, с расстояния в десятки лет, но сильнее всего в ту ночь меня мучила ревность. Черт разберет, Что в голову лезло. И как меня в гробу, обложенного цветами, несут, а Люба, первая моя любовь, слезы запоздалые надо мной льет, и прочая тому подобная дребедень.

Глава 3

С бугра катился к мельнице быстрый топот копыт. Я перебежал к боковому окну, вскинул карабин. Из кустов ударили выстрелы. Атака? За перегородкой — торопливые револьверные хлопки. Сильный грохот и мгновенная вспышка под самым окном швырнули меня на пол. Секундой позже глухо, сквозь звон в ушах, загремел «Льюис». Внизу что-то горело. Я поднялся и на четвереньках подполз к окну. За обломками саманного сарая, в багровых отблесках пламени, билась лошадь. Рядом лежал человек в задравшейся до подмышек рубахе. Как мы догадались, он швырнул в мельницу на скаку гранату и флягу с керосином, но и сам далеко не ушел.

Расплескавшаяся от взрыва жидкость огненным ковром покрыла площадку перед мельницей, треща, горели бревенчатые стены. Нас было хорошо видно, пули летели точно в окна. Но огонь мешал нападавшим. Когда несколько человек выскочили на освещенную поляну, мы встретили их дружной пальбой. Бандиты сыпанули назад, волоча одного под руки.

Пламя вскоре погасло, не просто поджечь бревна, намокшие за несколько слякотных недель, но вновь сомкнувшаяся темнота стала для нас не меньшим врагом. Нападавшие сумели приблизиться вплотную и выбить гранатами самодельную дверь и грузовые ворота. Наверное, это был самый опасный момент. Даже наутро я не мог восстановить последовательность бешеной ночной схватки. Вспышками врезались в память крики и мат метавшихся внизу людей, взрывы гранат и несмолкаемый грохот ручного пулемета. Помню, как мелькнуло в мгновенном отблеске гранатного взрыва бородатое, с широко открытым ртом лицо, и, прежде чем его поглотила темнота, я успел выстрелить из нагана. Кто-то, всхлипывая тонко, по-поросячьи тянул на одной ноте: «У-уи-и-и…» — и выкрикивал между выстрелами Хохленок: «Съели, гады!»

Оно было очень тихим, без ветра и птичьего пения, это раннее апрельское утро. Над лесом медленно вставал блеклый, затушеванный мокрой облачной пеленой рассвет. Темнота, растворяясь, стекала по ложбине между набрякшими влагой огромными ивами. Дождь прекратился. Было слышно, как звонко шлепают, срываясь с крыши, крупные капли.

Меня колотила мелкая, никак не унимающаяся дрожь. Тряслись руки, голова, колени. В руке ходуном ходил наган, в котором не осталось ни одного патрона.

— Расслабься, — сказал Сергей. — И револьвер положи, а то влепишь ненароком пулю.

Он сидел на чурбаке голый по пояс. Люба Абрамцева бинтовала ему грудь длинной белой тряпкой.

— Н-н-не з-заряжен, — лязгнув зубами, отозвался я.

— Тогда заряди, — предложил Борис, сворачивая самокрутку.

Из люка высунулся Башлыков. Кожаная куртка висела на плечах внакидку. Я разглядел, что правая рука у него выше локтя замотана обрывком нательной рубашки. Поверх гимнастерки черными разводами проступила кровь.

— Живы, комса?

— Еще как живы!

— А Федя от злости зубами простучаться не может. Ох и сердитый.

Это проговорил Борис. Люба Абрамцева засмеялась. Я хотел ввернуть в ответ что-нибудь едкое, но ничего не придумал и, клацнув напоследок, сжал челюсти.

— Молодцы, ребята, — присаживаясь рядом, сказал Башлыков, — какие вы все молодцы! Я же говорил, сломают они о нас зубы.

Москвин был ранен в бок. Пуля прошла по касательной и перебила ребро. Он сидел, откинув голову, часточасто двигая кадыком, крупные капли пота собирались на лбу и вокруг глаз.

Тогда я не понимал, что во многом успеху боя мы были обязаны Сергею. В кажущейся ночной неразберихе он успевал принимать единственно правильное решение, ставил нас туда, откуда угрожала наибольшая опасность, с ловкостью опытного пулеметчика орудовал своим «Льюисом», не давая прорваться к мельнице основной массе бандитов. Сергей вел бой по всем правилам приобретенного за две войны искусства и выиграл его.

— Ерунда, — морщась, сказал он, — ребра — это ерунда, в шестнадцатом под Станиславом мне перебило осколком сразу три. Выкарабкался…

Наш секретарь, моргая, смотрела на Москвина, и мне показалось, что она вот-вот заплачет.

За ночь мы израсходовали половину боеприпасов. К пулемету осталось два магазина. Бандитам этот бой обошелся недешево. Не известно, сколько убитых и раненых они унесли с собой, но два тела так и остались лежать у мельницы. В качестве трофеев нам достался обрез, штук двадцать патронов и самодельная бомба с веревочным фитилем.

Один из убитых, рыжеусый парень в захлюстанном длиннополом пальто, лежал поперек выбитых грузовых ворот. По-детски приоткрытый рот обнажал полоску белых, испачканных кровью зубов.

— Совсем мальчишка, — проговорил Башлыков, — лет восемнадцать. Паршивое дело, когда отцы дольше своих детей живут… Непорядок в природе.

Иван Михайлович, наверное, опять подумал о своем сыне. Он погиб уже после того, как из Новороссийска ушел последний пароход с белыми. Его убили во время патрулирования, когда вместе с другими красноармейцами он пытался задержать переодетого белогвардейца. Так написал Ивану Михайловичу земляк. Вот сволочь, ведь им же всем гарантировали жизнь!

О массовых расстрелах сдавшихся белых офицеров в Крыму, конечно, никто из нас тогда не знал.

Ремонтировать ворота и двери решили попозже — все были слишком замотаны. Очень хотелось пить. Выход из положения нашел Борис. Единственную имевшуюся фляжку привязали к длинной бечевке и, утяжелив болтом, стали забрасывать в речку. С левого берега ударили несколько выстрелов, но занятие свое мы не прекращали, пока все на напились.

На обломке широкой доски Люба разложила остатки провизии: три вареные картофелины, узелок с солью и горбушку хлеба. Башлыков извлек из полевой сумки луковицу и водрузил ее в центре.

Остальные тоже стали добросовестно шарить в карманах, но съестного больше не оказалось. Коврига хлеба и несколько печеных яиц, подаренные нам на дорогу председателем сельсовета, остались под сиденьем в машине.

— Все, что ли? — бодро крикнул Саня. — Ну, тогда расступись, народ!

Он развязал свой плотно набитый вещмешок и, перевернув его над доской, резко встряхнул.

Посыпались какие-то тряпки, свертки, мешочки. Бряцая, откатился в сторону мятый закопченный котелок.

— Портянки ни к чему, — бормозад Хохленок, запихивая часть вещей обратно, — компас тоже не нужен, а это очень даже пригодится.

Саня торжествующе оглядел нас и хлопнул ладонью по тугому полотняному мешочку.

— Мука, и вот сала немножко. Распоряжайся, Лю-баша!

Неожиданно повисшее молчание заставило Хохленка завертеть головой. Стало так тихо, что до нас донеслись даже отдельные слова, которыми перебрасывались бандиты. Я, удивленный молчанием остальных, кивнул на мешочек.

— Затирухи можно сварить. Я раньше…

— Откуда взял? — тихо спросила Люба.

Гася улыбку, Хохленок растерянно моргнул.

— Обменял.

— У кого?

Тонкий палец нашего любимого боевого секретаря гневно уставился в сторону бруска сала, завернутого в обрывок цветастой тряпки. Хорошее сало. Не толстое, с мясной прожилкой, как раз такое мне больше всего и нравится. Я малодушно сглотнул слюну.

— Кулаки угостили? Мука небось пшеничная?

— Пшеничная, — машинально подтвердил Саня, и, вскочив, торопливо заговорил: — Вы не подумайте, ребята. Я сменял. Муку, значит, на напильник, а сало — за петли дверные и шурупы, — он показал пальцем, какие были шурупы, — от отца остались, а я…

— У кого сменял? — перебил его Башлыков.

— Семья большая, — продолжал объяснять упавшим голосом Хохленок, — мать, двое братишек, сестра… Сестренка болеет. Сердце разрывается на нее глядеть. Ну я и решил… У одного середнячка железяки, значит, на харчи поменял. А к кулакам я и близко не подходил, ей-богу!

Сложив пальцы щепоткой, он понес было их ко лбу, но вовремя опомнился и почесал переносицу.

— Бога вспомнил, — недобро усмехнулась Люба, — а про то, что ты комсомолец, забыл? Поехали выполнять важное задание, а у Василенко на уме, как бы железки повыгоднее сбыть!

— Нехорошо получается, — подал голос Борис, — не по-комсомольски.

— Ты слышал про Булаткина? — спросила Люба, — Он работал у нас в укоме. Мы исключили его из комсомола за то, что он, выехав в село, поужинал и остался ночевать у кулака. И правильно, я считаю, исключили. Его послали политику Советской власти разъяснять, а он у злейших врагов революции пышки с каймаком трескает! В общем, предлагаю, — она рубит маленьким кулачком воздух, — провести открытое комсомольское собрание и принципиально решить вопрос, достоин ли такой, как Василенко, быть в рядах комсомола.

Уничтожающий взгляд в сторону Сани. Тот сидит, съежившись, с красными ушами.

— Он же не хотел, — неуверенно бормочу я, — у него сестренка маленькая болеет, я сам видел. А братишки…

— Поддерживаешь, значит? — васильковые глаза секретаря обжигают меня своей непримиримостью. Красивые у Любы глаза.

— Да нет, — пожимаю я плечами. — Зря он, конечно…

— Кто за собрание?

Люба поднимает руку, за ней Борис. Последним, отводя взгляд от Хохленка, я.

— Отставить собрание, — негромко говорит Башлыков и разворачивает сало.

Я чувствую, как рот наполняется голодной слюной, и снова непроизвольно сглатываю. Увесистый шматок. Фунта полтора, не меньше, и шкурка копченая.

— Поступок Василенко я не одобряю. В барахольщиков превращаться — последнее дело. Когда вернемся, обсудим его поведение. Но не сейчас. Положение в семье у него действительно тяжелое, и наша вина, что мы порой забываем о людях. Решим так: сало и муку пускаем в общий котел, взаимообразно, конечно, когда вернемся — отдадим. А ты, Федя, готовь свою знаменитую затируху! Борис — наблюдать за окнами, остальные отдыхать!

— Не понимаю, — передергивает плечами Люба, — вы член партии и допускаете такую снисходительность к мелкобуржуазным выходкам. Я кулацкие продукты есть отказываюсь!

И, фыркнув, идет в другую половину.

— Я тоже, — поднимается со своего места Борис и скрывается вслед за нашим непримиримым секретарем.

Опять они вдвоем. Я тяжело вздыхаю и взвешиваю на вытянутой руке тяжелый мешочек. По крайней мере, от голода не пропадем.

В то время я бы, наверное, плюнул в морду тому, кто мне перечислил бы меню кремлевской столовой голодного двадцать первого года. Я увидел его по телевизору а в девяносто первом. Перечисление деликатесов не заставило меня возмутиться. За прожитую жизнь я многое понял, чтобы рваться назад, к всеобщему равенству. Но тогда, в ту весну, я бы не поверил, что наши вожди не голодают и не терпят те же лишения, что и мы.

Поэтому так непримиримо отнеслась к Хохленку Люба Абрамцева.

Глава 4

Днем нас почти не тревожили. Бандиты развели кое-где костры, и наверное, готовили еду. Москвин, Саня и Люба спали. Иван Михайлович и Борис тихо разговаривали с Прямухиным. Я лежал и вполглаза наблюдал за ними, пытаясь уловить, о чем идет речь. Подполковник сидел со связанными за спиной руками и ловко перекатывал во рту дымящуюся самокрутку. Раза два он даже засмеялся, откидывая назад тяжелую лобастую голову. Башлыков с Кедричем тоже смеялись. Если бы не связанные руки, можно было подумать, что беседуют друзья. /

— Эй, краснюки, — закричали из-за деревьев, — не стреляйте. Сейчас вам письмо принесут.

Я бросился к окну. От плетня торопливо шагал в нашу сторону высокий, очень худой старик, с клочковатой бородой, высматривая что-то впереди. Последние метры почти бежал. У опрокинутых ворот, на которых лежал убитый парень, старик остановился и, не сгибаясь, столбом, опустился на колени.

— Сынку… сынку мий Степане…

Комкая в руках облезлую солдатскую папаху, он водил трясущимися пальцами над лицом убитого, словно боясь к нему притронуться. Сквозь редкие волосы просвечивала по-детски розовая макушка.

— Сынку-у-у…

Он поднял голову и, моргая слезящимися глазами, протянул свернутую бумажку.

— Ци люды запыску вам казалы передать. А вы мени сына дозвольте забраты. Змилуйтесь, ради Бога.

Башлыков, появившись в проеме ворот, взял бумажку и снова отступил за стену.

— Так я визьму Степана?

— Бери…

Старик перехватил мертвое тело поперек груди и, взвалив на плечо, медленно зашагал в сторону леса, шатаясь под тяжестью страшной ноши.

На чистой стороне титульного книжного листа коряво лепились несколько строчек: «Башлык, отдай офицера. Сразу уйдем. Благородное слово. Иначе всем смерть будет. Ответ жду через час. Кирилов».

Мы называли этих людей бандитами и, наверное, были правы. Остатки тех, кто примкнул в свое время к белым, люди, не желавшие воевать и уклонявшиеся от мобилизации, просто уголовники — все они, ставшие по тем или иным причинам изгоями, скитались по степи, добывая пропитание оружием. Многие из них ненавидели новую власть и дрались с ней не шадя жизней. В милосердие и справедливость комиссаров они не верили.

Я не задумывался только о двух вешах. О том, что это такие же русские, как я сам, и о том, что в случае победы белых такими же бандитами стали бы многие из нас.

— Ну, что решили? — прокричали из леса.

— Предлагаю по-другому, — сложил рупором руки начальник милиции, — выходите и сдавайтесь. Кто не участвовал в расправах над советскими гражданами, будет помилован.

Ему ответили матюками.

— Поцелуй меня в зад, жидовская морда!

— Живьем спалим, а девку…

Хрипатый голос из перелеска стал рассказывать, что они собираются сделать с нашим секретарем, когда она попадет им в руки. Люба, затравленно озираясь по сторонам, вдруг всхлипнула и, зажав лицо ладонями, выскочила в другую половину. От подступившего к горлу бешенства стало трудно дышать. Я рванул воротник рубашки, заикаясь, крикнул:

— Заткнитесь, гады! Черта с д-два вы нас возьмете!

В лесу дружно заржали.

— Не боись, паря, и тебе достанется. Дадим перед смертью попробовать.

Сергей взял прислоненный к стене карабин и молча полез по узкой лестнице на чердак. Из-за ив продолжали неутомимо выкрикивать похабщину.

Выстрел над головой ударил сухо и четко. Голос, поперхнулся, наступила тишина.

— Мишку убили! — ахнул кто-то.

— Ах, б…!

— Даешь комиссаров!

Поднялась суматошная стрельба.

Из окошка потянуло сырым, настоянным на прелой прошлогодней траве ветерком. Клочья облаков гнало за речку. Степь, внезапно осветившаяся косым солнечным лучом, заблестела, залоснилась разноцветными серо-коричневыми, зелеными, желтыми лоскутами.

Мы с Хохленком сидели друг против друга и молча курили. Внизу Иван Михайлович и Борис опять о чем-то разговаривали с Прямухиным.

— Ценный он для Кирилова человек. Гляди, как бандиты за него цепляются. Не боятся даже, что накрыть их смогут.

— Кого бояться? — вскинул темно-сливовые глаза Саня. — В поселке никого не осталось, а пока из Царицына подмога придет…

Он безнадежно махнул рукой. Действительно, не от кого помощи ждать. Весь воинский гарнизон нашего уезда состоял из двух пехотных взводов и конного полуэскадрона. Пехота город охраняет, а кавалеристы неделями из степи не вылезают — гоняются за остатками банд. Есть еще небольшой чоновский отряд, только где он сейчас?

— Интересно, рассказал им что-нибудь этот гад?

— Я у Бориса спрашивал, — приподнимается на локте Саня, — а он усмехается и говорит: «Слишком ты любопытный». Выделывается.

— Выделывается, — соглашаюсь я. — Еще помощником не назначили, а уже вовсю раскомандовался.

Позубоскалив в адрес будущего помощника Башлыкова, мы замолкаем. Саня, прикорнув у стены, тихо посапывает. Я вспоминаю, что Сергей и Люба опять вдвоем в соседней половине, и начинаю в душе ревниво упрекать ее. Со всякими бывшими офицерами может часами сидеть, а на своих товарищей-комсомольцев никакого внимания. Я встаю и, потоптавшись, решительно направляюсь к ним. Нашли место — устроили посиделки!

Пуля звонко бьет о перегородку. Я шарахаюсь за простенок.

Снизу голос Башлыкова:

— Ребята, по местам! Бандиты зашевелились!

Глава 5

Они изменили тактику. Прекратилась беспорядочная стрельба. По косогору несколько раз, туда и обратно, проскакали всадники. За плетнем и в лесу, за Тишанкой, суетливо перебегали от дерева к дереву пригнувшиеся тени. Напротав окон, из-за толстенной ивы, поминутно высовывался бандит в казацком картузе с кокардой. Саня Василенко выстрелил в него и промахнулся. Ему мгновенно ответили два винтовочных хлопка. Пуля ударила в приклад карабина, вышибла оружие из рук. Закрыв лицо ладонями, Хохленок опустился на колени, из-под растопыренных пальцев стекала струйка крови. Отколотая щепка вонзилась ему в верхнее веко, кровь долго не удавалось остановить, но глаз не пострадал.

За нами охотились. Мы сообразили это достаточно быстро. Имитируя приготовление к атаке, нас держали в постоянном напряжении возле окон, а несколько опытных стрелков караулили каждое движение.

Башлыков запретил высовываться в окна. Меня послал на чердак. Сквозь щели в досках я хорошо видел бандитов. Человек пять сидели возле пулемета, замаскированного в кустарнике. Ближе к плетню, среди густой прошлогодней травы, за поваленной осиной еще трое. Я мог снять любого из них, но обнаруживать себя Башлыков запретил — мы лишились бы хорошего наблюдательного пункта. Словно догадавшись о моем присутствии, лежавшие у пулемета развернули его и ударили по чердаку. Пули, прошив трухлявые доски, противно взьгкнули над головой. Потом меня сменил Борис.

Я попытался было набрать воды для затирухи. Сделать это мне не дали, открыли огонь из-за речки, и я не рискнул высовываться. На ужин каждому досталось по крохотному кусочку сала без хлеба. Воды решили набрать, когда стемнеет.

Ночью бандиты активности не проявляли. Висела перевалившая за четверть лунная горбушка и заливала все вокруг бледно-лиловым светом. Подойти к мельнице стало невозможно. Уже перед рассветом выползли к плотине двое. Бутылка с сухим чоканьем ударилась о выступ бревна. Другая не долетела, шлепнулась о землю. Секундой позже ахнул, покатился эхом взрыв гранаты, и заплясало на траве, облизывая подножье мельницы, чадное керосиновое пламя. Вслед, рассыпая веером длинную очередь, загремел «Льюис». Один из бежавших упал и замер едва различимым пятном. Снизу запоздало ударил карабин Хохленка.

Огонь скоро погас, а прошлогодняя никлая трава еще долго курилась пахучим банным дымком.

Утро. Солнце светит почти по-летнему. Я лежу посредине комнаты, подставляя лицо теплым лучам. Рядом на крохотном костерке варится затируха, единственное блюдо, на которое у меня хватает фантазии. Люба Абрамцева сидит у стены в наброшенной на плечи кожаной куртке и что-то пишет в блокноте. Иван Михайлович рассеянно смотрит на огонь и потирает плечо — ноет рана. Сергей и Саня спят, прижавшись друг к другу. У Хохленка лицо измазано засохшей кровью. Он сопит и чмокает губами, наверное, снится еда. Сколько я помню, Саня постоянно голодный. У него на плечах большая семья: мазь, двое младших братишек и сестра, дед с бабкой. Отца убили в начале германской войны.

В уездной милиции Хохленок уже второй год. Я считаю, ему вся статья у Башлыкова в помощниках быть, а не Кедричу. Но это мое мнение, а остальные Саню всерьез не принимают. Слишком «непредставительная» у него внешность, на собраниях молчит, да и образование всего три класса, едва-едва читать, писать умеет. Хохленок очень спокоен. Его трудно вывести из себя. Решения принимает не спеша, с не по возрасту мужицкой рассудительностью. Зимой он участвовал в разгроме банды Бакулина, лично зарубил двух бандитов, был ранен. Я по сравнению с ним совсем зеленый — это мой первый бой. Хотя и не раз приходилось выезжать на операции и задержания, но меня с машиной всегда оставляли в стороне.

Иван Михайлович подходит к костерку, разведенному мной на куске ржавой жести.

— Эх, и запах! Скоро завтракать будем?

Я достаю из-за голенища сапога ложку, для приличия вытираю ее о рукав и, помешав бурлящее варево, осторожно отхлебываю. На вкус оно довольно противное и почти несоленое.

— Готово. Вставай, народ! \

Из-за речки напоминают о том, что мы в окружении. Пуля, влетев в окно (наловчились, гады, стрелять), цокает о стену над нашими головами. Следующая пронизывает трухлявые чердачные доски.

Молча сидим кружком, хлебаем мутную клейкую похлебку. Люба, как и вчера, отказалась и, нахохлившись, продолжает чиркать в блокноте.

— Секретарь, не обижай парня, — Сергей откладывает ложку в сторону, — садись с нами, а то совсем Саню извела, даже аппетита лишился.

Хохленок, увлеченно черпавший затируху, вздрагивает, расплескивает ее на колени и начинает медленно краснеть. Мы хохочем. К нам присоединяется Саня, правда, смех у него не очень-то веселый.

— Ну, черти! — Люба тоже смеется, захлопывает блокнот и, расталкивая всех, садится в кружок. — Ох, и варево! — она, морщась, отхлебывает из ложки и качает головой. — Автомобиль ты, Федя, лучше водишь. В общем, с должности повара я тебя снимаю, нет возражений?

— Нет!

Кажется, инцидент с продуктами исчерпан.

Глава 6

С Иваном Михайловичем изъявил желание лично переговорить Кирилов. Встреча состоялась у обломков саманного сарая. Мы опасались, что главарь подошлет вместо себя кого-нибудь другого и попытается убить Башлыкова. Но Прямухин подтвердил, что человек, шагающий к нам, — Кирилов, и тогда навстречу ему вышел начальник милиции.

Кирилову лет сорок. Плотный, невысокого роста, он затянут в офицерский френч с портупеей. Кобура расстегнута, оружия в ней нет. Личность его нам незнакома, хотя «своих» главарей мы знаем почти всех. Этот пришел, по-видимому, из других мест, возможно, с Тамбовщины.

Беседа длилась недолго, кивнув друг другу, оба молча разошлись. До мельницы ближе, и Башлыков возвратился первым. Кирилов обернулся и прибавил шагу. Боится, гад, что между лопаток засветят. Стоило бы!

Башлыков приказал мне привести из подвала Прямухина. Когда я, доставив подполковника, собирался уйти, Иван Михайлович сделал знак, чтобы я остался.

— Знаешь, что Кирилов предложил? — помолчав, спросил он Прямухина.

— Знаю, — усмехнулся подполковник, — отпустить меня, и тогда он оставит вас в покое. Кстати, давайте так и сделаем! Конечно, Кирилов может и обмануть, но даю честное слово, что если вы меня освободите, я уведу отсюда весь отряд.

Прямухин, морщась, пошевелил связанными за спиной руками.

— Руки я тебе пока развязывать не буду, — сказал Башлыков, — а предложил Кирилов вот что, — он наклонился к подполковнику ближе, — пристрелить тебя, а тело им отдать. За этот пустяк клянутся сразу исчезнуть. Вот как ты им нужен!

— Врешь, — спокойно отозвался Прямухин.

— Стар я врать. Сорок семь в мае стукнет. Видно, не надеются живым тебя отбить и оставлять тоже боятся. Понимают, что в любой момент наши нагрянут, а ты им, как кость в горле. Почему так, а?

Подполковник промолчал, только еще сильнее задвигал связанными руками.

— Тогда я тебе объясню, — тихо проговорил Иван Михайлович. — слишком много ты знаешь. Я сначала думал, дело в тебе одном, мол, подполковник все же, не маленький чин, поэтому и рвутся освободить. А им твои секреты дороже, чем ты сам. Кому только «им»? Дело, наверное, даже не в Кирилове. Он пешка, исполнитель. Я повадки этих молодцов знаю — наскочить из-за угла, сжечь, порубать, и дай бог ноги! А тут двое суток вокруг нас вертятся, лбы под пули подставляют, а не уходят!

— Ну и что вы решили? /

— Принять условия.

Прямухин, никак не реагируя на слова Ивана Михайловича, снова пошевелил связанными руками и, морщась, чертыхнулся.

— Скрутили, как барана, и откровенничать пытаетесь. Не надейтесь, не отпустит вас Кирилов. Кто ему даст гарантии, что вы из меня все не вытрясли?

— И это правда. Но мне кажется, он верит в вашу стойкость, — усмехнулся Иван Михайлович, — по крайней мере, появится какой-то шанс спасти ребят, и поверь, их жизни мне дороже всех твоих секретов.

— Ох, Башлыков, Башлыков, — засмеялся Прямухин, — одно удовольствие с тобой беседовать. Прямо в лоб правду-матку режешь. Ну, валяй, доставай свой маузер и кончай дело!

— Не жалко?

— Кого?

— Да себя самого. Прихлопнем тебя как злейшего врага Советской власти, заберут соратники твое бренное тело, вздохнут с облегчением и зароют где-нибудь в лесу — вечный покой воину Христову!

— Как не жалко, — в тон ему отозвался Прямухин, — шесть лет отвоевал, жив остался, а в этом сарае тем более загибаться неохота. Только никакой вам выгоды в этом нет. Правильно ты думаешь, ценный я человек и интересного для вас много знаю.

— Например?

— Гарантии! — снова произнес он непонятное мне слово. — Где гарантия, что после моей исповеди вы меня не шлепнете и не вернете благополучно тело Кирилову.

— Какие тебе гарантии дам? Если честное слово устроит, то даю слово, пока мы здесь живы и ты жить будешь. Достаточно?

— Достаточно, — очень серьезно ответил Прямухин.

Он долго рассказывал в тот день, бывший штабной офицер конного корпуса генерала Топоркова, Виктор Владимирович Прямухин.

Начал издалека. Про маму с папой поведал, про юнкерское училище, как воевал, как смысл жизни пытался понять. Я хорошо помню, что мы его не перебивали, черт поймет это офицерье, ведь многие из них искренне заблуждались. У меня даже мыслишка снисходительная родилась; воспитывать, мол, надо человека, сущность мировой революции объяснить.

Со второго этажа спустился Москвин. Послушал, усмехнулся, что-то не по-русски сказал, а потом добавил:

— Хватит, Прямухин, тошно слушать! Чего вы из себя оригинальную личность строите? Когда пленных вешали, небось о смысле жизни не рассуждали. Не тяните время!

Подполковник волком, не поворачивая шеи, покосился на Сергея. Заело. Помолчав, перешел ближе к делу.

Мне кажется, Прямухин был далеко не трусом и заставил его говорить не столько страх смерти, сколько ее бессмысленность. В нем сильно чувствовался душевный надлом. Назвав несколько фамилий, он надолго замолкал, видимо, переживал в душе, что ему, подполковнику, приходится переступать через понятия офицерской чести, выдавать своих соратников. Глуша ее, Прямухин начинал с озлоблением ругать какого-то князя Урусова, бежавшего с полковой кассой, Кирилова, который запачкан в дерьме и крови по уши, а играет в борца за идею.

— Поймаете, вниз головой вешайте, — скрипя зубами, выкрикнул Прямухин. — Скот! Девчонку тринадцатилетнюю изнасиловал, а потом задушил. Сам хвалился!

— Откуда Кирилов взялся? — спросил Иван Михайлович. — Вроде в наших краях такого не было.

— Говорят, у Антонова служил. Месяца полтора назад здесь появился. Разжигать пламя крестьянской войны!

Последнюю фразу Прямухин произнес с откровенной издевкой.

— Ну, а остальные из его банды?

— Большинство местные. Я их никого не знаю. — Поймав скептическую усмешку на лице Башлыкова, повторил: — Честное слово, не знаю! Что думаете, я с ними по ночам лазаю да в комбедчиков стреляю? У меня совсем другие задачи.

— Какие?

— Ждать и копить силы. По условному сигналу я должен собрать своих людей и выступить в указанном направлении.

Всю важность сведений, полученных от подполковника, я тогда оценить не смог. Зато в полной мере понял это Иван Михайлович Башлыков.

Прямухин оказался одним из активных участников широко разветвленной подполной белогвардейской организации. Конечно, ему было известно не все, многие фамилии он просто-напросто умолчал, пообещав продолжить разговор по возвращении в уезд.

— Мне так спокойнее! — усмехаясь, объяснил Прямухин: — Лучше беречь будете!

Глава 7

Мы любили говорить о будущем. В наших краях, обескровленных войной и неурожаем, людей умирало в два раза больше, чем рождалось. Впереди был голод и неурожай двадцать первого года, от которого вымирали целые села. Я получал в паек проросший ячмень и мыльной твердости брынзу, но редкое комсомольское собрание или просто посиделки обходились без споров и разговоров о будущем. Наивными и смешными сейчас, с расстояния прожитой жизни, кажутся разговоры о мировой революции, великом освободительном походе в Индию, рассуждения о дворцах, в которых заживут коммунами веселые здоровые люди.

Можно сказать, что кто-то дурил нам головы, выращивая поколение слепых исполнителей. Но, странное дело, я не чувствую себя обманутым. Пусть это останется моим заблуждением, но я буду хранить веру до самой своей, теперь уже недалекой, смерти — мы сумели построить великое государство. В короткой истории его, как в капле воды, отразились жестокость и доброта, несправедливость во имя будущего и попытки сделать всех людей равными. В его истории были праведные и неправедные войны, а путь, по которому мы шли, оказался окольным и запутанным. Но я никогда не считал его тупиком.

Сейчас снова идет война. Рушится государство, и под обломками гибнут люди. Пришли другие идеалы… Уже не осуждают тех, кто растаскивает мою страну, сеет хаос и разруху, прикрываясь ими же созданными истинами. Но я глубокий старик, на мне висит груз прожитого века. Пусть Бог рассудит прошлое и настоящее…

— Кому-то надо рискнуть пробиться в Жердевку или уезд, — затягиваясь желтым махорочным дымом, отрывисто говорит Иван Михайлович. — Дни жаркие наступают, бревна подсохли, и поджечь мельницу пара пустяков. С боеприпасами дело тоже плохо, завтра нечем стрелять будет.

До чего родным и надежным кажется наше обветшалое убежище, и становится неуютно от мысли, что вдруг тебе, а не кому-то другому придется ползти, красться, бежать через черный враждебный лес. Но почему я, а не Борис или Саня? Я испуганно гоню прочь предательские мыслишки — ох, и трус же ты! Затряслись поджилки. А еще воображал, как Любу с шашкой наголо один от бандитов спасаешь.

— Не хочу приказывать, — продолжает Башлыков, — дело очень рискованное, нужен доброволец. Мы с Сергеем для этого, пожалуй, не годимся, — морщась, как будто в чем-то виноват, выставляет толстую замотанную кусками исподней рубашки руку. — Люба тоже не в счет, так что идти кому-то из вас.

Иван Михайлович оглядывает по очереди Хохленка, Кедрича и меня. Ему нужен врач, он сильно сдал за последние сутки. Рука распухла и почти не действует, под глазами набрякли мешки. Как бы антонов огонь не прикинулся.

— Мы сами решим, кто в счет, а кто нет, — резко встает со своего места Абрамцева, — вы, Иван Михайлович, оставьте нас одних минуты на три. Пожалуйста!

Мы остаемся одни, Люба поднимает с пола прутик и ломает его на четыре части.

— Кто вытащит длинную, тому и идти.

— Не годится, — мотает головой Хохленок, — идти надо мужчине.

— Тю-ю, мужчина! Метр с фуражкой. Комсомолец, а рассуждаешь, как… — Люба пытается подобрать слово, которым можно уколоть Саню, но не находит и решительно командует: — Тяните, хватит болтать!

С Любой бесполезно спорить, но в душе немедленно решаю, что если жребий выпадет ей, пойду я.

Первым подходит Хохленок и выдергивает крайнюю палочку. Короткая! Теперь моя очередь. На мгновение, коснувшись горячих сухих пальцев Любы, торопливо, не глядя, тащу первую попавшуюся. Тоже короткая. Борис саркастически усмехается.

— Ты бы лучше в орел-решку поиграть предложила, а еще секретарь укома! Надо исходить из соображений целесообразности.

— Боишься? — Люба меряет его уничтожающим взглядом. — Тогда пойду я.

Она швыряет оставшиеся палочки себе под ноги. Борис невозмутимо пожимает плечами.

— Иди, если хочешь поиграть в Жанну-Д’Арк и завалить дело. Ты надеешься справиться С бандитом, если столкнешься с ним нос к носу? А пробежать пять или десять верст тоже сможешь? До уезда надо добраться обязательно, на карту поставлены не только наши жизни, но и исключительно важные сведения, полученные от Прямухина.

— Ну что ж, Кедрич прав. Только кому идти?

— Кроме того, — продолжает Борис, обращаясь к Любе, — человек, который пойдет, должен хорошо знать эти места. Что толку, если я или ты проплутаем всю ночь и снова выйдем на прежнее место или заблудимся в степи?

Ого, сфальшивил будущий помощник начальника! Себя, значит, ты уже исключил. А ведь здешние места все мы знаем одинаково плохо. Только мудрено тут заблудиться. Иди да иди вдоль речки, мимо Жердевки никак не пройдешь. А можно напрямик до города двинуть. Верст двадцать пять отсюда, за ночь можно добраться. Все это я выкладываю Кедричу.

Борис останавливает на мне безмятежные светло-карие глаза.

— Трусишь? Тебя никто не заставляет.

Я задыхаюсь от возмущения. Вот ведь как все перевернул! Почему раньше молчал, когда мы жребий тянули? Надеялся, что Хохленок или я вытянем длинную палочку, а теперь виляет!

— Сам ты трусишь, — вступается за меня Люба, — развел демагогию!

— Хватит спорить! — стучит кулаком о бревно Саня: — Вся статья мне идти. Во-первых, я действительно лучше вас здешние места знаю, во-вторых, как-никак я поопытнее.

Милый мой, Саня! Маленький отважный Хохленок, которого мы все любили, но не принимали всерьез за смешливый добродушный характер и чрезмерную болтливость.

Ты погибнешь два часа спустя. Бандиты дадут тебе добраться до крайних осин и кинутся наперерез, чтобы взять живым и попытаться вытянуть, выжечь огнем все о нас. Торопливые маузеровские вспышки, которыми ты попытаешься пробить себе дорогу, смешаются с треском десятков винтовочных и револьверных выстрелов, направленных в тебя. Тяжело раненный, ты упадешь в двадцати шагах от мельницы и в тебя, уже мертвого, будут долго стрелять, а потом пытаться подползти и обыскать тело в надежде найти письмо, с которым тебя послали. Скупо тратя остатки патронов, мы никому не дадим приблизиться, а ты останешься на ничейной полосе. Маленький, совсем не вытянувшийся после смерти комсомолец Саня Василенко.

Кедрича потрясет его смерть. Весь следующий день он, нахохлившись, просидит в угловой комнате, и мы будем молчать, не оправдывая и не виня его. Через годы, уже после Отечественной, мы встретимся с ним, хлопнем друг друга по спине: «А помнишь?!..» Мы выпьем и будем долго вспоминать ушедшие годы. Но никогда я не смогу быть с ним искренним до конца, как с Иваном Михайловичем или Сергеем. Между нами останется Саня, и я не захочу делать скидку на время.

Глава 8

— Этой ночью наша очередь, — сказал утром Башлыков, — будем пробиваться.

Подавленные смертью Сани Василенко мы почти не разговаривали друг с другом. Хохленок лежал на поляне, широко разбросав руки. Я глядел на его почти не изменившееся лицо, поджатые губы, и дикая мысль, что все это понарошку, не всерьез, едва не заставила в голос закричать, разбудить спящего Хохленка. Дотом бандиты снова стали стрелять в него, целясь в голову, и вскоре у Сани не стало лица.

Солнце. Безжалостное солнце двадцать первого года плавилось в апрельском, по-летнему белесом зените, текло в оконные проемы, накаляя ствол карабина. В нем пять патронов, еще три — в нагрудном кармане гимнастерки. Вот и все мои боеприпасы. Наган и маузер Ивана Михайловича остались у Сани.

Этой ночью мы будем пробиваться. Другого выхода нет. Впрочем, до ночи еще надо дожить. Начни они сегодня наступать так же активно, как в первый день, и нам крышка. Но кое-чему мы бандитов научили, на рожон больше не лезут. Ждут темноты. А чего ждать нам? Иван Михайлович и Москвин ранены, бежать не смогут. Да еще подполковник на шее. Чикаемся с ним! Взять да и поставить к стенке, может, и правда Кирилов уберется. Наверное, это страх. Когда человек поддается ему, теряет в себе все, способен на любую подлость. Вот и ищет лазейку. Я мотаю головой, отгоняя мысли, за которые мне стыдно даже перед собой. Сергей, откинувшись к стене, жмурится, подставляя лицо солнечным лучам. Люба сидит рядом с ним, и я вижу, как ее лицо иногда касается плеча Сергея. Сегодня они не хотят прятаться, и до меня наконец доходит, что Люба сделала свой выбор. Но как ни странно, я не чувствую к Москвину ревности или неприязни. Нас примирила смерть Сани. Становится так жалко их, Хохленка, себя, что к глазам подступают слезы. Я отворачиваюсь. Не хватало всем видеть мое малодушие.

— Сергей, ты хоть раз царя видел?

Более дурацкого вопроса в нашей ситуации не придумать. Я выбрякиваю его неожиданно для самого себя, наверное, чтобы только не молчать.

— Видел, — равнодушно откликается Москвин.

— Ну и какой он из себя?

Сергей начинает рассказывать, как осенью пятнадцатого года, на станции Клевино, Николай Второй присутствовал на банкете в честь награждения группы офицеров. Говорит он неохотно, с большими паузами, словно выдавливает из себя слова, и о царе отзывается с нескрываемой враждебностью. Потом вспоминает знаменитый Брусиловский прорыв, в котором участвовал и был ранен.

Я никогда не слышал, чтобы Москвин рассказывал о своем прошлом, но сегодня он спешит выговориться. Слишком ничтожные шансы отпущены нам дожить до завтра, и Сергей, наверное, понимает это лучше другого.

Мы очень мало знали о Москвине. Непростую его судьбу трудно было втиснуть в мое тогдашнее представление о друзьях и врагах. Потомственный офицер, он храбро воевал в первую мировую, имел несколько наград, но это не приблизило его к людям, которыми он командовал. Сергей был слишком далек от них, а в его отношении к солдатам преобладало больше равнодушия, чем презрения, свойственного другим офицерам. В восемнадцатом Москвин ушел на Дон, к Каледину, потом был взят красноармейцами в плен. Каким-то чудом его не расстреляли, а когда предложили перейти на службу в Красную Армию, согласился:

— Нет, не добровольцем, — отрицательно качает головой Сергей, рассказывая об этом. — Какой там доброволец! Пли соглашайся, или к стенке. Ну, я выбрал первое. Поначалу сам себя презирал, сегодня, мол, нашим, а завтра — вашим! Но глаза приоткрылись. Чтобы понять народ, надо хотя бы малую часть дороги вместе пройти. Ну вот я и зашагал. Воевал вроде неплохо. Командиром батальона назначили, за бои под Самарой шашкой именной наградили, жаль, потерялась при отступлении. А про «сознание проснувшееся» и прочие подобные слова лучше не упоминай. — Сергей морщится и машет рукой: — Все проще и одновременно сложнее. Цари и вожди приходят и уходят, а народ остается. Это не я выдумал, кто-то из великих сказал. Вот я и служу народу. Видишь, опять высокие слова, а я их терпеть не могу!

Тогда же я узнал, что Сергей был женат. В начале восемнадцатого года жена вместе с ребенком уехала в Англию. Москвин ехать отказался и больше от них не имел никаких известий. Пытался разыскать, через посольство узнал адрес, но ответа ни на одно письмо так и не получил.

Нам не пробиться. По крайней мере, у Ивана Михайловича и Сергея нет ни одного шанса. Бежать они не могут, оба ослабели от потери крови, а шагом от бандитов не уйдешь. Люба Сергея не бросит…

Я снова смотрю на них, потом перевожу взгляд на Тишанку. А что если через плотину? На левом берегу шагах в сорока начинается густой пойменный подлесок. Если успеем добежать туда? Не выйдет, плотину бандиты крепко стерегут. А с патронами туго. Гранат бы нам с десяток!

«Гранаты», — шепчу я. Это слово почему-то сплетается со словом плотина. Гранаты и плотина. Взять и взорвать ее к чертовой бабушке! На память приходит раннее детство. Под городом размыло запруду, и мы наперегонки несемся туда. Дух захватывает, когда глядишь на мутный, весь в клокочущей пене поток, стремительно несущий бревна, вырванные с корнями деревья.

Мелькнувшая в памяти картина вдруг рождает смутную, еще не до конца оформившуюся мысль. У нас есть самодельная бомба, которую мы подобрали возле убитого бандита.

— Сергей, бомбой плотину можно взорвать?

— Одной маловато, — рассеянно отзывается Сергей, — штуки три-четыре надо.

Но ведь еще две гранаты лежат в карманах у Сани Василенко! Значит, взорвать плотину есть чем. Вот он, выход! Я, торопясь, глотая слова, объясняю Ивану Михайловичу и Сергею свой план. После взрыва плотины я брошусь на небольшом плоту или просто на бревне в поток, бандиты опомниться не успеют, как я за версту буду! Доберусь берегом до Жердевки, там возьму лошадь и — в уезд. А может, чоновцы или красноармейцы где-нибудь поблизости? Оба слушают меня, не перебивая. Наконец Сергей отрицательно машет головой.

— Ничего не выйдет. Представляешь, что будет твориться, когда хлынет вода? Ты не сумеешь выплыть.

Он неторопливо, по пунктам объясняет несостоятельность моего плана. С Москвиным трудно спорить. Действительно, в моем предложении много слабых мест. И бревнами из разбитой плотины затереть может, и в талой ледяной воде долго не продержаться. И бандиты за речкой следят — десять раз перехватить успеют.

— Так ведь нет другого выхода, — простодушно возражаю я, — не пробиться нам. Если Саня один не смог, то куда уж всем пятерым, да еше с пленным на шее! Вы с Иваном Михайловичем едва ходите, Люба тоже много не пробежит. На что тут надеяться?

Мы долго обсуждаем детали моего плана и в конце концов соглашаемся, что если удастся взорвать плотину, кому-то одному надо рискнуть.

— Что значит кому-то? — вскидываюсь я. — Мне и плыть, а кому же еще? Этот, что ли, поплывет? — кивок в сторону Кедрина. — Он дорогу не знает, и болячка у него на одном месте вскочила.

Борис, закусив губу, смотрит в окно. Обиду проглатывает молча.

У нас все готово. У грузовых ворот лежит небольшое бревно. Плот, конечно, удобнее, но на нем трудно проскользнуть незамеченным. А бревен мало ли плывет? Имеющиеся ремни и веревки связаны в один длинный кусок. Мина будет самая примитивная, веревку привяжем к чеке к в нужный момент выдернем. Еще предстоит достать гранаты, и двадцать шагов, которые отделяют нас от Сани, могут оказаться для любого последними.

Гранаты вызвался принести Борис. Ни я, ни Люба с Кедричем не разговаривали. Молчал и он. Это были, наверное, его первые слова за целый день. Заело. Совесть проснулась!

— Ты же здешние места плохо знаешь, — не выдержав, снова съехидничал я, — еще заблудишься! Лучше я сползаю.

— По-хорошему надо бы Саню забрать, сюда перенести, — не обращая на меня внимания, сказал Башлыков, — только не дадут они этого сделать. Добро, Борис, рискни!

Казалось, что темнота никогда не наступит. Томясь в бездействии, мы терпеливо ждали ее. Люба разделила остатки сала, но при одной мысли о еде к горлу подкатывала тошнота. Заметив мое состояние, она сказала что-то ободряющее, а я огрызнулся в ответ.

Вдруг я угону. Вспомнилось, каким мутным неукротимым валом неслась в половодье вода в нашей речке, и стало не по себе.

Но время все-таки шло. Наконец наступила темнота, и Кедрич через выбитые грузовые ворота пополз к почти неразличимому впереди пятну. Мы стояли у окон, напряженно ожидая, что вот-вот тишина разлетится на кусочки от грохота выстрелов и криков, но минута проходила за минутой, и по-прежнему было тихо. Борис вернулся с гранатами и маузером Ивана Михайловича, в котором не осталось ни одного патрона.

Добраться до плотины и заложить там грана™ казалось легче — вот она речка под боком. Но Сергей, который настоял, чтобы самому это сделать, поскользнулся и упал. Бандиты открыли огонь. И ему с полчаса пришлось сидеть по горло в ледяной воде, ожидая, когда стихнет пальба.

Глава 9

Взрыв яркой вспышкой располосовал темноту, и сразу же вслед за гаснущими его раскатами родился новый звук — рвущейся через пробоину воды. На плотине что-то трещит, рушится, и гул клокочущего потока устремляется все дальше и дальше.

Бандиты молчат, прислушиваясь к странному звуку, видимо пока не понимая, что все это значит.

— Пора, Федя, — шепчет Иван Михайлович.

Бледная лунная горбушка появляется из-за облаков. Как не вовремя! А впрочем, лучше пусть светит, по крайней мере, к мельнице будет трудно приблизиться незамеченным. Только бы ребята до утра продержались! Темный, с белыми пенными гребешками поток беснуется у самого подножия мельницы. Москвин и Кедрич помогают столкнуть бревно. Башлыков со второго этажа бьет в сторону леса короткими очередями.

— Ни пуха, Федя!

Борис находит на ощупь мою руку и пожимает ее. Я медлю, чувствую, как все тело заранее пронизывает ознобом. Эти секунды едва не становятся для нас последними. Длинная очередь проходит над самыми головами. И сразу поднимается торопливая яростная пальба. Я отталкиваю бревно и, ухватившись за край, бросаюсь с закрытыми глазами вперед.,

Ледяная вода ошпаривает, словно кипятком. Я выныриваю. Заметили или нет? По воде, кажется, не стреляют. Пули идут выше, туда, где, отвлекая от меня внимание, ребята тратят последние патроны. Продержитесь хоть несколько часов! Вцепившись в мокрую скользкую древесину, я тесно прижимаюсь к бревну. Тяжелые сапоги тянут ко дну. Пожалел оставить, теперь расплачивайся! Меня крутит течением, но освободить одну руку, чтобы подгребать, я не решаюсь.

Бревно проносится мимо торчащей навстречу коряги. Немного левее и… я не успеваю порадоваться своей удачливости. Еще один топляк, смутно белея, ошкуренным стволом, торчит впереди. Я пытаюсь среагировать и немного отвернуть бревно, но течение упрямо тащит меня за корягу. Удар приходится по кисти правой руки. От сильной боли на мгновение теряю сознание и разжимаю пальцы.

Я барахтаюсь, тщетно пытаясь поймать бревно, и. начинаю хлебать воду. Тут бы и закончилось мое плавание, но под ногами вдруг чувствую дно. Бревно останавливается, ткнувшись в затопленные кусты. Стоя по горло в воде, с трудом выталкиваю его одной рукой и снова повисаю, зажав бревно под мышкой. Правая кисть, которую я держу на весу, отдает тягучей пульсирующей болью. Опускаю раненую руку в воду. Становится немного легче. Только бы не соскользнуть. На берег выбираться рано — могут перехватать. Надо выдержать хотя бы еще полчаса. Я почему-то не чувствую холода, сонное оцепенение расслабляет тело, но продолжаю, как клещ, цепляться за шершавую кору.

Потом я долго выбирался на обрывистый правый берег, держа руку над головой — мозжили разбитые пальцы. До Жердевки я дошел перед рассветом. До сих пор удивляюсь, как сумел эти восемь или десять верст прошагать. Меня ведь тогда корягой и в бок хорошо задело. Пройду сотню шагов и на корточки сажусь — дыхания не хватает. В Жердевке, на мое счастье, ночевал чоновский отрад из Царицына. Разбудили командира. Чернявый парень в накинутой на плечи кожаной куртке молча слушал меня, помаргивая сквозь стекла маленьких круглых очков. Нечего сказать, жалкое зрелище я из себя представлял: босой (сапоги сбросил по дороге, чтобы легче было бежать), в разорванной гимнастерке, приплясывающий и скулящий от холода и боли. В избу набились еще ребята. Среди них я узнал двоих наших, из кимовской ячейки маслозавода — Петю Скрынко и Костю Гусева.

— Ты откуда взялся? — ахнул Костя.

— Оттуда, — тыча пальцем в сторону речки, снова стал объяснять я, погибнут ведь люди, спасать надо…

Когда мы вместе с председателем Жердевского сельсовета дотряелись на двуколке до мельницы, там было уже все кончено. У опушки паслись стреноженные кони, на поваленном плетне сидел чоновец и переобувался. Другой, в белом выцветшем картузе, тащил из-под убитого бандита винтовку, которая за что-то зацепилась. Тогда он перевернул тело ногой, поднял винтовку за ремень и понес ее к куче оружия, сваленного на поляне. Еще десятка полтора убитых лежали на берегу речки. Видимо, бандитов прижали к воде, и бой произошел там.

Чоновцы толпились возле небольшого костерка, возбужденно переговариваясь. Среди них я увидел Сергея и Любу.

— Стой! — вдруг крикнул я вознице и полез из двуколки.

Они лежали на одном большом куске брезента. Трое ребят-чоновцев, Иван Михайлович и Саня. У Хохленка лицо закрыто буденовкой. Башлыков с вытянутыми вдоль тела руками. Кулаки стиснуты, возле уха черная жженая дырочка, из которой змеится струйка запекшейся крови. }

Память. Порой из нее напрочь вычеркиваются месяцы, даже годы и нередко остаются минуты. Оно осталось во мне, раннее апрельское утро, костер, голоса ребят, возбужденных боем и близостью смерти.

Люба подбежала ко мне и, привстав на цыпочки, обняла за шею.

— Доплыл! Какой ты молодец, Феденька! Мы думали, не дождемся. А Иван Михайлович говорил, он доплывет…

Люба вдруг разревелась, уткнувшись головой мне в грудь. Сзади протолкался Сергей, затормошил, прижал к себе нас обоих. Мне кажется, я тоже плакал. Размахивая руками, что-то громко рассказывал Петя Скрынко. Его слушали и смеялись. Заулыбался и я, хотя смысл до меня не доходил. Главное — мы раскатали эту свору. Вон он, Кирилов, валяется в своем френче и блестящих сапогах. И Прямухин здесь. Сидит вместе с несколькими взятыми живьем бандитами, курит. Руки ему развязали. Сейчас ему уже некуда бежать.

Простите нам этот смех рядом с погибшими друзьями. Мы смеялись не потому, что притупилась боль утраты. Просто мы были очень молоды.

Никому из нас не достанется легкой судьбы. Через несколько недель погибнет Люба Абрамцева, секретарь укома комсомола, первая моя любовь. Обоих сыновей не дождется с фронта Борис Кедрич. Порой жестоко и несправедливо будет складываться жизнь Сергея Москвина, будущего командира дивизии Советской Армии, павшего в последние дни войны и похороненного на брусчатой площади угрюмого прусского города-крепости.

И все же мы были счастливы. Мы умели побеждать и этому учили своих детей.

Фалеев и Глинский

Фалеев едва не разбогател трижды.

Первый раз еще во времена застоя. Дядька жены, работавший старшим механиком на станции техобслуживания, взял его в долю. Фалеев получал запчасти к «москвичам» и продавал их. Навар выходил очень приличный, Фалеева зауважала жена. Они сменили в квартире мебель и начали подкапливать деньжат на машину. Но благополучие закончилось быстро и глупо. Фалеев, зарвавшись, стал утаивать от родственника часть доходов. Дядька немножко потерпел и отношения с неблагодарным племянником прекратил.

Снова севший на сиротский оклад техника ватной фабрики, Фалеев едва не заболел от огорчения. Пытались с женой повиниться перед дядькой, но ничего не получилось, тот не простил. Из случившегося Фалеев сделал вывод: играть надо честно. По крайней мере с теми, кто сильнее тебя.

Началась перестройка, и он снова нащупал для себя жилу. Фалеев вместе с женой скупал сахар и варил петушков. Дрянненький товар в условиях дефицита расходился бойко, кубышка снова стала наполняться. Но тут, на беду, объявили всенародный поход за трезвость, и сахар потек на самогон. Цены подскочили

впятеро, производство горелых петушков стало нерентабельным.

Опять потянулось унылое существование на зарплату, а потуги найти себя на других участках коммерции не увенчались успехом.

Тогда-то и подобрал его начальник онкологического отделения горбольницы Борис Сергеевич Глинский. Они были немного знакомы. О дружбе и речи быть не могло — слишком разные величины, но здоровались и даже обменивались порой двумя-тремя фразами о погоде. Глинский неожиданно пригласил Фалеева к себе в кабинет, выставил склянку со спиртом и, убедившись, что тот не болтлив, любит деньги и умерен в питье, предложил сотрудничать.

Предстоящее дело пахло статьей уголовного кодекса, и Фалеев колебался. Борис Сергеевич терпеливо объяснял, что это всего лишь коммерция, которая, как известно, всемерно поощряется государством. Его красивые маслянистые глаза завораживали, а отглаженный белый халат внушал чувство уверенности.

Фалеева по протекции Глинского, перевели дежурным газоспасателем, где трехсуточные выходные между дежурствами позволяли заниматься любым ремеслом.

Новая совместная деятельность оказалась довольно простой, хотя поначалу заставляла Фалеева нервничать. Он исполнял обязанности курьера. Забирал в определенном месте чемодан с лекарствами, получал билет на поезд и отвозил груз в соседнюю область. Лекарства эти являлись в основном наркотическими препаратами.

Лет пять назад он похоронил отца, умершего от опухоли в желудке, и знал, какие дикие мучения испытывают раковые больные. Наркотики крались у полупомешанных от боли стариков и старух, и это так не вязалось с хорошо выбритым доброжелательным лицом Глинского. Третьим в группе была Ирина Викторовна, старшая медсестра отделения, властная крупная женщина, которую Фалеев втайне побаивался, угадывая в ней жесткий и мстительный характер.

Нет, Фалеев не испытывал угрызений совести, что вместе с другими наживается на умирающих людях. Он не страдал комплексами еще с юности, когда тайком выгребал у сокурсников в техникуме мелочь из карманов и даже ни разу не попался.

Новую деятельность одобрила и жена, навар с первой же поездки превзошел все ожидания.

Прошел год. Компания процветала. Глинский щедро подмазывал кого надо, и проверки обходили отделение стороной. Фалеев, хорошо одетый, в сером костюме и ратиновом пальто, развозил челноком товар и деньги. Надушенный дорогим одеколоном и даже потолстевший от хорошей пиши, он не внушал подозрений и держал себя как ответственный работник городского масштаба. На него даже обратила внимание Ирина Викторовна и стала с ним встречаться на квартире своей одинокой тетки. Правда, в постели с громоздкой медсестрой Фалеев чувствовал себя не очень уютно из-за ее властного, почти мужицкого характера.

К концу года Фалеев купил «москвича», Ирина Викторовна съездила в турне по Средиземноморью, откуда привезла много тряпок, а Глинский вовсю строил двухэтажный коттедж. Фалеев ему завидовал. Считал будущие доходы и прикидывал, что через годок он сам сможет и сам замахнуться на такое строительство.

Но на пути заманчивых планов вдруг возникла серьезная неприятность…

Фалеев никогда и ни в чем не был азартным игроком. Он и сам потом не мог понять, как его обвели вокруг пальца, облапошили трое мошенников. Впрочем, это были профессионалы, и на удочку к ним попадались порой люди куда искушеннее, чем Фалеев.

Они сели на разных станциях. Красивая рыжая женщина в кожаном плаще и двое упитанных, хорошо одетых мужчин лет за сорок. Они выглядели такими солидными советско-партийными работниками, как Фалеев, и внушали доверие.

Женщину звали Вика, свою роль она играла великолепно. Умная, ироничная, без предрассудков, она сразу же приняла ухаживания Фалеева. Ее умелые поцелуи и гибкое, обволакивающее тело были полны страсти и неутоленного желания. Когда ошалевший и немного выпивший Фалеев «созрел», его так же умело взяли в оборот два шулера, с которыми, капризничая, села вначале поиграть в карты красивая Вика. Как под гипнозом, то проигрывая, то вновь возвращая утерянные суммы, Фалеев просадил выручку от продажи целого чемодана наркотиков.

К моменту, когда уплывали последние деньги, он почти ничего не соображал и победитель великодушно оставил ему двадцатку. Потом, раскланявшись, они опять сошли на разных станциях. Рыжая красавица какое-то время оставалась с Фалеевым и даже отдалась ему. Может, удерживая от скандала, а может, потому, что он ей просто понравился как мужчина. /

Такого удара Фалеев еще не испытывал. Он растерялся и повел себя неправильно. Конечно сумма была большой, но ее следовало немедленно возместить. Снять деньги со сберкнижки, занять у родни, продать, наконец, все золото в доме и японский двухкассетник, без которого можно прожить.

Вместо этого, он путано и многословно рассказал компаньонам о том, что в поезде его, якобы, обворовали, и просил деньга списать. Фалеев даже напомнил, что целый год он добросовестно работал, рискуя свободой, и вправе рассчитывать на снисхождение.

— Как это списать? — не понял Глинский. — Ты в своем уме?

А Ирина Викторовна пришла в ярость. Оба компаньона не поверили Фалееву, догадываясь, что он скрывает какую-то темную историю. А Глинский и старшая медсестра вполне допускали, что Фалеев мог просто-напросто присвоить.

— Даем тебе сутки, — теряя обычную корректность, Глинский звонко припечатал ладонь к полированному столу, — деньги должны лежать вот здесь. Свою долю ты знаешь, оставь ее себе.

— Я не смогу за сутки, — огрызнулся Фалеев, — не мебель же мне из квартиры распродавать.

— А сколько тебе надо времени? Месяц, два? Не ищи дураков!

Потрясенный черствостью компаньонов, Фалеев снял со своей сберкнижки тысячу двести рублей и принес Глинскому. Продавать что-то из дома и просить у жены он не рискнул, зная, какой скандал она устроит. Да и эти деньги отрывал он не с кровью, веря что Глинский их не возьмет и, одумавшись, простит верного помощника.

Он жестоко ошибался. Глинский бросил десятки в ящик стола и сказал, что дает ему сроку еще одни сутки. Потом пусть пеняет на себя.

— А что будет потом? — вызывающе усмехнулся Фалеев. — В милицию на меня заявите?

Это была его самая глупая выходка во всей истории. Начальник онкологического отделения и старшая медсестра переглянулись. Глинский задумчиво отбарабанил пальцами по столу замысловатый мотивчик. Ирина Викторовна, которая еще недавно делила с Фалеевым постель и называла его «сладким мальчишкой», теперь шипела от ярости.

— Я упеку тебя в психбольницу и там тебя придушат! Паскуда, милицией еще грозит! Ты не знаешь, с кем связался…

Фалеев наконец понял какую роковую ошибку он допустил и что его наверняка исключат из игры. Господи, какой дурак!

Через три-четыре месяца он вернул бы с лихвой потерянные тысячи. Зачем только полез на рожон! Фалеев пытался неуклюже каяться и перевести все в шутку. Глинский и Ирина Викторовна холодно молчали и никак не реагировали на его потуги.

На следующий день, обойдя всех родственников, он принес недостающую сумму. Глинский был отменно вежлив и порекомендовал быть с посторонними осторожнее в разговорах.

— К чему лишние слухи. Тем более дел никаких, а пустая болтовня никому не в пользу…

Это звучало как завуалированное предупреждение. На озабоченный вопрос Фалеева, когда готовиться к очередной поездке, Глинский обещал позвонить.

Врач больше не звонил. Фалеева решительно исключили из игры. Он безуспешно пытался встретиться с Глинским, а по телефону начальник отделения отвечал, что очень занят.

Фалеев переходил от отчаяния к дикой злобе. Какую жилу упустил! Чтобы рассчитаться с долгами, пришлось продать машину. Настояла жена.

— Обойдешься без своей б… возки. Дочери вон раздетые ходят, а тебе наплевать!

Дома его неустанно штили. Старшая дочь, которой он пообещал с той проклятой поездки кожаный плащ и которая успела похвастаться подругам, отца откровенно презирала. Даже знакомые, и те, словно почувствовав презрение Фалеева, стали здороваться с ним небрежно и походя. С блатной должности газоспасателя его тоже попросили. Пришлось возвращаться на ватную фабрику и снова по восемь часов в день копаться в громыхающих грязных станках.

Жизнь казалась каторгой. С тоски Фалеев стал запивать. Однажды он увидел на улице куда-то быстро шагавшего Глинского, элегантно одетого, как всегда уверенного в себе. Фалеев едва не взвыл от ненависти. Сволочь, ворюга, на больных наживается! Ты у меня еще попляшешь!

Сгоряча он чуть не махнул анонимку в прокуратуру, но вспомнил, что прокурор города ходит у Глинского в приятелях. Так просто начальника онкологического отделения с его многочисленными связями было не взять. Скорее сам сядешь.

Теперь, выпивая, Фалеев думал только об одном — как отомстить Глинскому. Планов возникало великое множество, но все они оказывались неосуществимыми.

Но однажды его осенило. Коттедж! Надо сжечь новый коттедж, который строит Глинский. Он там каждый кирпич облизывает, и это будет настоящая месть! Воображение даже нарисовало такую дурацкую картину. Врач, пошатываясь, бредет прочь от груды закопченных развалин и держится ладонью за сердце. Они встречаются, Фалеев помогает ему дойти до квартиры, и Глинский понимает, что вот он, настоящий друг, который может подставить плечо в трудную минуту. Возможно, они снова начнут работать вместе…

Фалеев не верил до конца в собственную решимость, даже когда приготовил бутылку с бензином. Чтобы не оставить отпечатков, он хранил ее в целлофановом пакете. Он выбрал и место, куда бросать — в окно нижнего этажа. На его глазах рабочие втаскивали сюда половые доски.

В один из вечеров Фалеев выпил триста граммов перцовки и пришел на стройплощадку. Было тихо, накрапывал мелкий дождь. Он поджег ватную пробку, пропитанную одеколоном, и швырнул бутылку в окно. Задребезжало выбитое стекло, и пламя желтым облаком мгновенно осветило внутренности пустого дома.

Фалеев не рассчитал только одного: Глинский и еще несколько человек, строившие рядом свои дома, уже давно наняли сторожей с собаками. Фалеева догнали в сотне метров от места преступления. Сначала его искусала собака, а потом безжалостно испинал ногами крепкий, спортивного вида парень.

Вызвали милицию. Глинский этого очень не желал, но замять скандал не успел. Озлобленный, избитый Фалеев стал давать показания здесь же, на месте, под вой пожарных машин.,

Фалеева арестовали как виновного в умышленном уничтожении личного имущества граждан, а затем началось следствие по делу о хищении лекарств в городской больнице. Глинский и Ирина Викторовна в основном успели спрятать концы, но от суда уйти не смогли. Появилась даже статья в областной газете с броским заголовком «Хищники в белых халатах».

Ирина Викторовна попала под амнистию. Глинский и Фалеев получили небольшие сроки. Кроме того, Фалееву присудили иск за нанесенный ущерб, который пробил окончательную дыру в былом благополучии семьи.

Года через полтора вернулся из заключения Глинский. От полученных переживаний он сильно сдал и перенес в колонии инфаркт. Недостроенный полусгоревший коттедж он продал — заканчивать его не было сил и желания. Ему оформили пенсию По инвалидности, но вскоре случился второй инфаркт, и Глинский умер.

Вернулся из колонии и Фалеев. Старшая дочь успела без него выйти замуж и родить девочку. В двухкомнатной смежной «хрущевке» стало не повернуться. Радости от его возвращения никто не испытывал. Он снова поступил на ватную фабрику к своим старым знакомым станкам.

Иногда Фалеев брал бутылку и приходил на кладбище. Садился невдалеке от мраморной плиты на могиле Глинского и, понемногу наливая, разговаривал сам с собой и фотографией бывшего шефа.

Рассуждал, что как ни хитри, а судьба рассудит по своему. Вот он, Глинский, такой известный и удачливый человек и все же слег раньше в гроб. Фалеев, конечно, мелкота против него, а живет и здравствует. Выпил вот стопку и закусывает колбасой с луком. Хорошо! Нервничая и допивая бутылку, он начинал обличать Глинского и плеваться, стараясь попасть в фотографию.

За этим занятием его поймал сын Глинского и сильно избил.

Ночь шакалов

Человек в меховой куртке спал, привалившись головой к окну. Его силуэт едва выделялся в затененном углу пустого вагона, но Серый разглядел добычу сразу, едва открыв дверь. Постоял, прислушиваясь к вязкой ночной тишине, потом не спеша достал из-за пояса обрезок резинового шланга, залитого свинцом. За спиной шумно дышал, переминаясь с ноги на ногу, Владя Кусок.

— Пошли…

Быстро, почти бегом пересекли вагон: впереди — Серый, за ним Владя и последним — щуплый Костя Ремиз. Они встали полукругом вокруг спящего, и Владя осторожно потянул сумку. Серый держал наготове шланг. Сумка не поддавалась, Владя дернул сильнее.

Что-то мелькнуло, и спавший человек, развернувшись, всем телом, вдруг с силой ударил Владю в лицо блестящей металлической штуковиной. Костя отчетливо услышал, как хрустнули зубы. Владя, вскрикнув, полетел в проход между сиденьями. Серый взмахнул шлангом, но человек в куртке, сунувшись вперед, ударил его стволом пистолета в живот, под задравшуюся куртку. Серый выронил шланг и, скрючившись, пытался устоять на ногах. Костя Ремиз шарахнулся было прочь, но негромкий свистящий окрик заставил его замереть.

— Стоять! Пристрелю, как шавку…

Они выходили на промысел к ночным электричкам, сопровождая последние перегоны на окраины города. В пустых, кое-как освещенных вагонах шмонали пьяных, проспавших свои остановки, раза два срывали шапки с одиноких припозднившихся женщин. Неделю назад поймали в вагоне, стоящем в тупике, бродяжку и изнасиловали ее. Для двоих из них она стала первой женщиной. У бродяжки отобрали сорок рублей денег и банки с консервами, а сорванную одежду разбросали по вагону.

Иногда пьяные сопротивлялись. Таких ударами кулака отрубал Владя, занимавшийся раньше боксом. И Серый, не раздумывая, пускал в ход свой тяжелый шланг, разбивавший в кровь лицо. Костя предпочитал благоразумно держаться в тени.

Добыча ночных набегов не была слишком богатой, однако ее хватало на кое-какие модные шмутки, дискотеку и выпивку, к которой приучил своих приятелей Серый. Это были первые, пока еще не слишком уверенные шаги в мир шальных дармовых денег, риска и приключений. Щенячья практика когда-нибудь закончится, начнутся серьезные дела, и они со смехом будут вспоминать, как били морды пьяным и выворачивали у них карманы.

Сейчас было не до смеха. Владя Кусок так и остался сидеть на полу, сгибаясь и разгибаясь, как монах во время молитвы. Он зажимал ладонями рот и всхлипывал от боли. Между пальцев сочилась кровь. Серый и Костя сидели на скамейке напротив человека в куртке. Сейчас при свете фонарей на площадке Костя хорошо разглядел его. Широкоскулый, лет тридцати, он держал на коленях пистолет с массивным длинным, стволом.

Левая штанина ниже колена была в темных пятнах крови и порвана — парень в куртке был ранен.

— Кто такие? — наконец спросил он.

У него был тусклый невыразительный голос вконец измотанного человека. Но Серому, и тем более Косте, не пришло в голову кинуться на парня, отобрать пистолет. Оба мгновенно почуяли в нем волка, с которым им не тягаться.

— Да так, — пожал плечами Серый, — думали, пьяный, решили разбудить…

Парень в куртке, морщась, потер ногу. Он тоже понял кто эти трое. Шевельнул стволом в сторону татуированных пальцев Серого.

— С дубинкой промышляешь… Сидел?

— Год в детской колонии.

— А эти?

— Еще нет.

Парень в куртке посмотрел на часы. Костя Ремиз украдкой покосился на свои. Без десяти два. Здесь, на тупиковой остановке, электричка будет стоять до полпятого утра, затем пойдет в город. Парень что-то решив, полез в карман и достал несколько банкнот. Стряхнул две сторублевки на колени Ремизу.

— Пойдешь на трассу, тормозни такси и уговори подъехать сюда. Скажи, возвращались с отцом из гостей, опоздали на электричку. Отец с братом сидят на платформе, ждут…

— Могут не поехать, — подал голос Серый, место глухое.

— Скажешь, отец выпивши, — не обращая на Серого внимания, продолжал объяснять парень, — двести рублей, мол, дает до города. Богатый папаня, в кооперативе работает… Ну, дуй. Если/ не привезешь чужих, сам понимаешь, что с твоими друзьями будет.

— Он все сделает, — опять заговорил Серый, — можем и вместе.

— Сиди.

Костя попытался открыть пневматическую дверь тамбура. Не получилось.

— Пойдем поможем, — сказал парень, делая знак Серому — только убегать не пробуй.

Костя вместе с Серым кое-как раздвинули половинки двери, которая с треском захлопнулась вслед за вывалившимся наружу Костей. Холодный пар заполнил тамбур. Парень в куртке тяжело проковылял на место, и Серый подумал, что его крепко зацепили. Интересно, кто он такой? На блатного не похож, ни одной татуировки на руках. Может, из рэкетиров или, наоборот, из крутых дельцов? Попал в переплет и не знает, как выбраться. Куртка на нем летная, даже крылышки видны на рукаве. Может, из торговцев оружием, вон какая Пушка в руке. Угораздило же напороться!

— Эй, ты, — скомандовал парень, показывая пистолетом в сторону Влади, — снимай портки. Да не трясись, никто твою задницу не тронет. Мне штаны нужны.

Морщась от боли, он натянул брюки толстого Влади прямо поверх своих, порванных и испачканных кровью.

— Нас слишком много, подумав, сказал он, — если появится такси, пусть толстяк останется здесь. Водитель, и вправду, может испугаться.

Через час они увидели приближающийся свет фар. Возле платформы остановилась «Волжанка» с шашечками на боку. Серый заметил, как напрягся парень в куртке. Но из машины показалась знакомая тщедушная фигура Кости Ремиза. Парень сделал Серому знак, чтобы тот взял сумку и шел вперед, а сам тяжело заковылял следом.

Дождавшись, когда машина исчезнет, Владя вывалился в приоткрытую дверь тамбура и побежал в сторону поселка. Там жила его тетка, у которой они втроем иногда ночевали и которая только одна могла ему сейчас помочь.

Группа распалась. Владя Кусок долго лежал в больнице с воспалением легких, потом вставлял зубы. Долгими ночами в палате он вздрагивал, просыпаясь от кошмаров. Человек в синей летной куртке снова и снова бил его, он слышал хруст ломающихся во рту зубов, и дикая боль пронзала голову. Еще он видел себя, бегущего в кальсонах и босиком через ледяное поле, Он падал у теткиной калитки и, корчась от боли, никак не мог дотянуться до щеколды.

Весной надо было наверстывать пропущенные в техникуме занятия, летом Владя уехал на практику, а потом как-то быстро и неожиданно женился на однокурснице.

Костя Ремиз тоже навсегда запомнил ту ночь. Когда ехали на такси, парень в куртке дважды просил водителя остановиться, высадив сначала Серого, а потом его. И каждый раз, сжимаясь от страха, Костя ожидал, что этот страшный и непонятный человек начнет стрелять, убирая свидетелей. Шарахнувшись прочь от машины, он долго бежал, ощущая жуткую беззащитность своего тела.

Костя понял, что это не для него. Самый хитрый и практичный из всех троих, он быстро сошелся со спекулянтами, стал торговать сигаретами и водкой. Потом, когда спекуляцию узаконили, Ремиз пошел в гору, откупился от армии и открыл на паях небольшой магазин. Дела его вдут неплохо.

Самым упрямым оказался Сергей Окладников, по прозвищу Серый. Растеряв помощников, он стал специализироваться на меховых шапках, срывая их в темных местах с женщин. Вскоре попался, получил условный приговор и, короткое время переждав, занялся рэкетом.

Сейчас он в колонии. После нескольких месяцев следственного изолятора и суда Серый сильно сдал — открылась язва. Он пишет письма в Верховный Совет и терпеливо ждет амнистии. Говорят, она обязательно будет.

Оглавление

Пуля для капитана Ольхова

  Часть 1

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

  Часть 2

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

Мы умрем в один день

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

Лицо — глядящее сквозь лед

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

История яхты «Мария»

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

Семь колодцев

Миражи острова Последний

  1

  2

  3

  4

  5

Хроника старой мельницы

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

Фалеев и Глинский

Ночь шакалов Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg