«Дочь палача и Совет двенадцати»

Дочь палача и Совет двенадцати (fb2) - Дочь палача и Совет двенадцати [litres] (пер. Расим Наилевич Прокуров) (Дочь палача - 7) 3826K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Оливер Пётч

Оливер Пётч Дочь палача и Совет Двенадцати

Элийяне, Квирину, Винсенту, Леону, Камире и всем, кому только предстоит появиться. Добро пожаловать в клан Куизлей!

Чужой – чужак лишь на чужбине.

Карл Валентин

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Семейство Куизлей:

Якоб Куизль – палач из Шонгау

Магдалена Фронвизер (урожденная Куизль) – старшая дочь Якоба

Барбара Куизль – младшая дочь Якоба

Симон Фронвизер – городской лекарь в Шонгау

Петер, Пауль и София – дети Магдалены и Симона Георг Куизль – сын Якоба

Бартоломей Куизль – брат Якоба

Совет Двенадцати:

Михаэль Дайблер – палач из Мюнхена

Иоганн Михаэль Видман – палач из Нюрнберга Мастер Ганс – палач из Вайльхайма

Филипп Тойбер – палач из Регенсбурга Конрад Неер – палач из Кауфбойерна

Каспар Хёрманн – палач из Пассау Йорг Дефнер – палач из Нёрдлингена Маттеус Фукс – палач из Меммингена

Михаэль Рознер – палач из Ингольштадта Людвиг Хамбергер – палач из Ансбаха

Бартоломей Куизль – палач из Бамберга Якоб Куизль – палач из Шонгау

Жители Мюнхена

Курфюрст Фердинанд Мария – правитель Баварии Генриетта Аделаида – его жена

Кронпринц Макс Эмануэль – их сын

Иоганн Каспар фон Керль – придворный капельмейстер

Доктор Малахия Гайгер – врач

Даниэль Пфунднер – городской казначей Йозеф Лойбль – капитан городской стражи

Лукас ван Уффеле – управитель мануфактуры

Матушка Йозеффа – распорядительница проституток Вальбурга Дайблер – жена мюнхенского палача

Валентин – городской скрипач

Густль – судебный надзиратель в Ау Лоренц – городской собачник

Анни, Эльфи и Ева – три пряхи Агнес и Шарлотта – также пряхи

Шорш, Зеппи и Мозер – дети из Ангерских Волков Луки – главарь Подонков Ау

Пролог

Мюнхен,

утро 26 июля 1649 года от Рождества Христова

Смертью несло как от тухлой рыбы. Запах этот вырвал Йоханну Мальмингер из прелестных грез.

Казалось, еще минуту назад она кружила в танце с миловидным парнем, да так бойко, что лоб покрывался испариной. Йоханна прижималась к нему бедрами, а он призывно гладил ее по спине и по ягодицам. Губы их почти соприкасались. Йоханна попыталась даже поцеловать юного незнакомца, но внезапно наткнулась на маску.

А когда сорвала ее, увидела перед собой череп – жуткий оскал, черные вонючие личинки лезут из пустых глазниц…

Йоханну разбудила вонь. Вонь и холод.

Она встряхнула головой, но воняло по-прежнему, и по-прежнему было холодно. Голова раскалывалась, язык сухой тряпкой пристал к нёбу, веки слиплись от пота и грязи. Йоханна с трудом приоткрыла глаза и обнаружила, что сестры рядом нет и что лежит она не в кишащей блохами постели на постоялом дворе в Ау и не помирает с похмелья под дощатой сценой, выстроенной к празднику святого Иакова в Ангере. Нет, она лежала в какой-то сырой, холодной дыре. Сквозь квадратное отверстие в противоположной стене лился яркий солнечный свет. Йоханна поморгала. День был в самом разгаре.

День?

Йоханну вдруг охватил страх. Она проспала! Теперь-то уж старая ведьма точно вышвырнет ее из швейной мастерской – она уже пригрозила ей в прошлый раз. А ведь Йоханна попала туда всего две недели назад… Что же с ними станет, с ней и ее сестренкой, десятилетней Лизель? Им придется попрошайничать, как и многим другим девицам, что стекались в Мюнхен в поисках лучшей доли… Родители Йоханны умерли от чумы, а старших братьев зарезали, как телят, мародерствующие солдаты. Это случилось в последний налет шведов, перед тем как закончилась эта проклятая война, которая началась задолго до ее рождения. В Мюнхене Йоханна надеялась устроиться служанкой или няней. Но быстро поняла, что юных девиц, таких как она, в городе больше, чем гальки на речном берегу. Они были отбросами, грязным бродяжками, которым надменные горожане швыряли гнилые овощи. Если вообще замечали их.

Единственным достоянием Йоханны было ее тело.

Еще в Страубинге парни говорили ей, до чего она красива. И здесь, в Ау, за стенами большого города, Йоханна ловила на себе взгляды мужчин. Поначалу она упиралась, но молодые подмастерья соблазнили ее салом и колбасой. В конечном итоге ей это даже понравилось. Ей исполнилось уже девятнадцать, жизнь была недолгой и полной грязи, так почему бы не получить хоть какое-то удовольствие? Кроме того, это давало им с Лизель пропитание, и время от времени они могли спать в постели, а не в куче грязной соломы, среди других несчастных девушек из глубинки.

Но потом случилось невозможное – и Йоханна решила начать новую жизнь. Ей чудом удалось устроиться в швейную мастерскую в Хайдхаузене. Йоханна понимала, что это ее единственный шанс. И вот она спит до полудня, после попойки… Эта ярмарка, будь она проклята! Должно быть, кто-то из мужчин привел ее к себе домой. Судя по запаху, это не подмастерье пекаря и не симпатичный музыкант. Скорее уж какой-нибудь рыбак… И почему в этой провонявшей лачуге так холодно? Надо убираться отсюда, пока еще не слишком поздно!

Йоханна попыталась было подняться, но с изумлением обнаружила, что не может пошевелиться. Кроме того, в горле словно бы что-то застряло и душило. Только теперь она поняла, что странный вкус во рту идет от куска материи. И чего-то еще, отдающего металлическим привкусом, как от монеты.

Йоханна была связана, и рот ей заткнули кляпом.

Постепенно до нее стало доходить, что вылететь из мастерской – это еще не самое худшее.

Дергаясь и вырываясь, Йоханна пыталась вспомнить, что же, собственно, произошло прошлой ночью. Она плясала с этим парнем – у него были светлые волосы, голубые глаза и улыбка, сладкая, как вишня в июле… Йоханна позабыла, как его зовут и кем он работает. Пиво лилось рекой. Йоханна припоминала, как Лизель тянула ее за юбку, но она стряхнула сестренку, точно репей, и отдалась всеобщему неистовству. Это был первый после Большой войны праздник в честь святого Иакова, самая большая ярмарка в городе. Народ праздновал словно одержимый. А парень вновь и вновь подливал ей пива. И под конец разве не ощутила Йоханна этот странный, горьковатый привкус? Но тщетно старалась она привести в порядок воспоминания – в голове все перемешалось…

Заслышав вдруг шорох и стук, Йоханна вздрогнула. Глаза уже привыкли к яркому солнечному свету, и она посмотрела в окно, откуда и доносился шум.

У нее перехватило дыхание. Окно стало меньше.

Как такое возможно? Йоханна присмотрелась и поняла, что означает этот шорох и постукивание. Это было никакое не окно, а простое прямоугольное отверстие на уровне пояса. И оно действительно с каждой минутой уменьшалось в размерах. Вот на край положили очередную порцию раствора, потом чья-то рука приладила в отверстие камень.

Шорох и стук, шорох и стук…

Кто-то решил замуровать ее.

Йоханна попыталась закричать, но кляп придавил нёбо, и ее чуть не вырвало. Вновь она почувствовала что-то металлическое во рту. Или это всего лишь вкус крови?

Если сплюнуть, то можно и задохнуться… Кто же тогда позаботится о маленькой Лизель?

Йоханна попыталась успокоиться, унять биение сердца. Она прислушалась: снаружи доносились и другие звуки. Где она сейчас? Нетрудно было различить плеск воды – значит, Изар протекал где-то поблизости. Может, она на каком-то из Рыбачьих островов, недалеко от большого моста? Или где-нибудь на нижних пристанях? Но почему же здесь так холодно? Ведь лето в самом разгаре! Теперь послышались и голоса, крики, смех. Там были люди, совсем рядом! Вновь Йоханна попыталась закричать, но из груди вырвался лишь сдавленный хрип.

Журчал, переливался Изар, где-то рядом сновали люди, Йоханна даже уловила музыку, доносившуюся с Ангерплац, барабаны и скрипки. Праздник продолжался, народ веселился, а ее окошко во внешний мир становилось все меньше.

Еще немного, и оно вовсе закроется. Наверное, навсегда.

Шорох и стук, шорох и стук, шорох и стук…

У Йоханны на глазах выступили слезы, тщетно пыталась она высвободиться из пут. Что за дьявол так поступил с ней? И что ей только вздумалось танцевать с этим юным красавцем?

Йоханне вспомнился образ в деревенской церкви, которого она так страшилась в детстве: молодой мужчина приглашает девушку на танец, из правой штанины у него выглядывает копытце, язык длинный и черный, как у змеи.

Третий смертный грех.

Сладострастие…

Йоханна тихонько всхлипнула и приготовилась к неизбежному. Быть может, это Господь наказывал ее за былые прегрешения? Без сомнения, Ему известно и о худших ее деяниях. Никаких молитв, произнесенных в приходской церкви Хайдхаузена, не хватило бы, чтобы задобрить Создателя.

Шорох и стук, шорох и стук…

Неумолимо росла каменная стена, все меньше становилось отверстие. Вскоре в него смогла бы поместиться лишь голова взрослого человека, потом оно стало еще меньше. И вот оно уже размером с кулак. Последний лучик света пробился в темницу Йоханны, скользнул по ее лицу. В отчаянии она потянулась к нему.

Господь милостивый, мне так жаль, так жаль! Господи, прошу, прости меня!

Но Господь не знал милости.

Последний камень со скрежетом втиснулся в отверстие. Воцарились тишина, холод и тьма.

Йоханна осталась одна.

1

Спустя двадцать с лишним лет

Шонгау,

26 января 1672 года от Рождества Христова

– Петер не то чтобы сам виноват, просто он вечно дает другим повод.

– Как это понимать?

Магдалена со злостью уставилась на Ганса Вайнингера, школьного учителя в Шонгау: тот в смущении перебирал поля шляпы. Затем она перевела взгляд на Петера. Из носа у него текла кровь вперемешку с соплями, капая на единственную белую рубашку, оставляя красно-зеленые разводы. Мальчик шмыгал и смотрел прямо перед собой. Должно быть, он с трудом сдерживал слезы.

– Хотите сказать, мой сын просит других поколотить его? – вновь начала Магдалена. – Так, по вашим словам, выходит?

Они стояли на Монетной улице, перед гимназией – мрачного вида строением, с трубой до того покосившейся, что казалось, в любую секунду она может рухнуть им на головы. На первом этаже размещалась городская скотобойня, и оттуда тянуло сладковатым запахом крови и мяса. Сухой ветер свистел по переулкам, задувая в лицо редкие снежинки. Холод стоял жуткий, но у Магдалены внутри все кипело от злости.

– Его колотят уже третий раз за нынешний месяц! – возмутилась она и показала на Петера. – Почему бы вам не выпороть как следует этих бездельников, чтобы они поняли, каково это?

– Э… я ведь слишком поздно узнаю́ об этом, – тихим голосом ответил учитель, уставившись при этом на свою шляпу, словно разглядывал крошечную вошь. – Так что мне неизвестно, кто за этим стоит.

«Все-то тебе известно, – подумала Магдалена. – Наверняка это Бертольдовы дети, или негодники Земера, или еще какие-нибудь паразиты, чьи родители состоят в Совете».

– Возможно, вашему сыну стоило бы поумерить пыл на занятиях по латыни, – предположил Вайнингер.

Тощий и костлявый, он больше всего любил распевать кантаты, а все остальное время прятался за школьной кафедрой. Магдалена знала его с самого детства. В свое время Вайнингер изучал теологию в Ингольштадте и даже юриспруденцию, хоть и немного. В любом случае он был куда образованнее, нежели вечно пьяный учитель из школы недалеко от кладбища, где дети из бедных семей с горем пополам разучивали «Отче наш» да учились счету по палочкам. Туда ходил и Пауль, младший сын Магдалены – если не прогуливал занятия и не резвился где-нибудь на лугу.

– Ребятам не очень-то нравится, когда их поправляет одноклассник, – заметил Вайнингер. – В особенности если это… если это…

Он запнулся, но Магдалена и без того знала, что он хотел сказать.

– В особенности если это отпрыск палача, – закончила она с горечью в голосе. – Благодарю, я и сама знаю, из какой я семьи.

Магдалена почти свыклась с мыслью, что для горожан она навсегда останется нечестивой дочерью палача. Два года назад Симон, ее муж, стал городским лекарем – и все равно люди обходили ее стороной. Магдалене было очень больно оттого, что пятно происхождения Куизлей перешло и на ее детей.

И это выводило из себя.

– У моего сына мозгов больше, чем у всех бюргерских детей, вместе взятых! – снова напустилась она на Вайнингера. – Если ему и суждено когда-нибудь стать признанным лекарем, то ваши жалкие занятия тут явно ни при чем.

Вайнингер вздрогнул, и Магдалена поняла, что зашла слишком далеко.

– Если вы считаете, что ваш сын слишком хорош для меня и для Шонгау, можете отправить его в другую школу, – с надменным видом ответил учитель. – К примеру, в коллегию к иезуитам в Мюнхене. Вы ведь, как я слышал, собираетесь туда. Вот и приходите к ним, представьте своего мальчика… Любопытно, что скажут святые отцы на его счет.

Магдалена прикусила губу. Вайнингер наступил ей на больную мозоль.

– Вы и сами знаете, что ничего из этого не выйдет, – ответила она резко. – С его-то дедом… Ну, всего доброго вам, господинучитель.

Магдалена развернулась и взяла Петера за руку. Они прошагали по Монетной улице, пока не скрылись из виду. Женщина кипела от досады. В очередной раз ей напомнили, каково это, быть дочерью местного палача. Но причина заключалась не только в этом. Казалось, Шонгау населяли одни лишь сплетники! Наверное, каждая собака уже знала, что семейство Куизлей в скором времени отбывает в Мюнхен.

Месяц назад Якоб Куизль получил приглашение чрезвычайной важности: его избрали в состав Совета Двенадцати, высшей инстанции баварской гильдии палачей. Уже на следующей неделе, в праздник Сретения Господня, в Мюнхене должны были собраться самые влиятельные палачи Баварии. При этом Якоба Куизля попросили представить там свою семью. Магдалена долго раздумывала, стоит ли ей предпринимать такое путешествие: маленькой Софии совсем недавно исполнился год, стояли холода, и реки были местами покрыты льдом. Но Магдалена понимала, что не сможет отказать отцу в его желании. Впрочем, это был скорее приказ, а не пожелание.

«И вполне возможно, что это путешествие – последнее в его жизни», – подумала она и поневоле крепче сжала руку Петера.

Отец уже состарился, ему стукнуло почти шестьдесят. Он по-прежнему был грозным палачом и еще на прошлой неделе казнил бродячего вора, чьи останки теперь болтались на городской виселице. Но хоть он и был силен как бык и умен как лис, движения его понемногу слабели, становились порывистыми; взгляд отяжелел под грузом прожитых лет, бременем войны и бесчестия, неизменного спутника его ремесла. Магдалена понимала, что приглашение в Мюнхен было для него возмещением за долгие годы презрения. Она и другие члены семьи должны отправиться с отцом, хотели они того или нет.

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, Магдалена остановилась и принялась вытирать кровь и сопли с лица Петера. Из носа тонкой струйкой текла кровь, напоминая о произволе, жертвой которого стал ее сын. Петер был еще бледнее, чем обычно, под правым глазом уже наливался синяк. Дорогие брюки оказались порваны и теперь требовали починки.

– И почему ты не ударишь никого в ответ? – спросила Магдалена сердито. Мальчик явно мерз в своей тонкой рубашке. – С Паулем такого никогда не случилось бы! Он на год младше тебя, но даже десятилетние мальчишки бегут от него наутек. Почему ты не можешь защитить себя?

В следующий миг Магдалена пожалела о своих словах, но было уже поздно. Петер отвернулся, его худые плечи напряглись.

– Их было пятеро, – произнес он тихим голосом. – Тут и Пауль не справился бы.

– Кто это был? Говори! Паршивец Бертольд? Или толстый Зайлер? Уж они получат у меня. Пойду к их родителям и…

Петер замотал головой, и Магдалена резко замолчала.

– Будет только хуже, – прошептал он. – Они слишком глупы. У них только кулаки и есть, – он попытался улыбнуться. – Когда они бьют меня, я просто закрываю глаза и думаю о чем-нибудь хорошем. Например, о росписи в церкви Альтенштадта, или вспоминаю стихи Овидия.

Магдалена вздохнула. Отдавая старшего сына в местную гимназию, они с мужем понимали, что ему придется там нелегко. Прежде Петер ходил в школу в расположенном неподалеку Обераммергау, но это продлилось недолго. Будучи сыном городского лекаря, он имел право посещать гимназию в Шонгау. При этом Петер был умным, чутким и творчески одаренным мальчиком. В его рисунках и анатомических зарисовках чувствовался большой талант.

Но при всем этом он был еще и внуком палача…

– А может, заглянем к папе, что скажешь? – спросила Магдалена и подмигнула. Она знала, что Петер больше всего любил бывать у Симона в процедурной. Там он за час узнавал больше, чем за неделю занятий у Вайнингера. Правда, при этом Петер часто изводил Симона расспросами. А однажды он испортил своими рисунками два анатомических эскиза – и, конечно же, очень разозлил отца.

Петер радостно кивнул и вытер сопли с лица. Взявшись за руки, они пошли по обледенелой улице к Дворцовому кварталу, где располагался их дом, и там же была устроена приемная Симона.

* * *

Глядя на свежевыкрашенный фахверковый дом с пристроенной конюшней и садом, Магдалена не впервые уже ощутила прилив тайной гордости. Еще недавно они с Симоном и детьми жили в доме ее отца в зловонном Кожевенном квартале. Теперь же – в городе, да еще в таком квартале, где обитали богатые горожане и патриции.

«Чьи дети колотят моего сына, – подумала Магдалена, и радость ее растаяла, как снег на жарком солнце. – Как в свое время Бертольды колотили меня и Георга… Неужели это никогда не изменится?»

Она открыла дверь – и поняла, что для Симона сегодняшний день будет долгим. На скамейке в затемненном коридоре дожидались с десяток мужчин и женщин. У кого-то текло из носа, другие хрипло кашляли и протирали раскрасневшиеся глаза. Сейчас, в конце января, простудные заболевания достигли своего пика. Бывало, даже по ночам люди приходили к ним за тимьяном или акантом, чтобы унять кашель. Кроме того, в городе свирепствовала лихорадка, жертвами которой уже стали два ребенка и несколько стариков.

Магдалена поздоровалась с пациентами и миновала жилую комнату с изразцовой печью. Слева находилась процедурная, также натопленная, и стертые ступени вели наверх, в спальни.

Краем глаза Магдалена заметила, как две пожилые женщины зашептались, показывая при этом на Петера. Видимо, судачили насчет палаческого отпрыска в рваных штанах и грязной рубашке.

И тем не менее они идут к его отцу, городскому лекарю, гадюки!

Не обращая внимания на женщин, Магдалена взяла Петера за руку и вошла в процедурную. Шепот за спиной так разозлил ее, что она забыла постучаться.

Зрелище, которое открылось ей в комнате, заставленной стеллажами и ящиками, заставило женщину отпрянуть.

Посреди комнаты, перегнувшись через стол, стоял со спущенными штанами Йозеф Зайлер, один из советников и торговец сукном. На заднице у него краснел огромный фурункул, сверкая, точно звезда в ночи. Рядом, со скальпелем в руке, стоял Симон: он как раз изготовился взрезать нарыв.

Магдалена с трудом сдержала смех. Толстый Зайлер пыхтел, как старый кабан. Очевидно, он еще не заметил, что в комнату кто-то вошел. Магдалена невольно подумала, что сынок Йозефа Зайлера тоже был в числе тех, кто отколотил Петера. И вот его отец стоит здесь со спущенными штанами и голым задом, словно дожидается порки…

Симон поднял на нее растерянный взгляд, и Магдалена зажала рот ладонью.

– Кхм… простите, я на секунду, – сказал лекарь Зайлеру.

Он торопливо отложил скальпель и, подойдя к двери, зашипел на Магдалену:

– С ума сошла? Сколько можно повторять, чтобы ты не врывались ко мне во время…

– Дело в твоем сыне, – перебила его Магдалена и показала на Петера. – Может, ты уже заметил, что у него кровь течет.

Симон бросил взгляд на Петера: тот с явным научным интересом разглядывал фурункул на заднице Зайлера. Лекарь нетерпеливо повел плечами.

– Ребята подрались, ничего серьезного. Во всяком случае, ничего такого, что требовало бы неотложной помощи.

– У твоего сына течет кровь, – повторила Магдалена чуть громче. – Быть может, уважаемый лекарь хотя бы осмотрит его внимательнее? Или задница Зайлера для тебя важнее, чем нос своего сына?

– Ну что там, готово? – раздался позади них голос Зайлера. Он по-прежнему стоял перегнувшись через стол и, судя по всему, не слышал их тихий спор. – Я ничего не почувствовал.

– Э… сейчас я найду мазь, которая снимет боль, – отозвался Фронвизер. – Подождите секунду, любезный, я сейчас вернусь.

Он вытолкал Магдалену и Петера в коридор, и ожидающие пациенты уставились на них, как на пестрых птиц.

– Ты же видишь, я сейчас не могу, – прошептал Симон.

– Это займет так много времени? Просто взгляни на сына.

Симон вздохнул, потом наклонился к Петеру и бегло осмотрел его нос.

– Не сломан, это главное. Пусть вложит в ноздри пастушьих сумок, это остановит кровь. – Он выпрямился и огляделся. – А куда ты девала Софию? – Нахмурился. – Что, снова осталась у деда?

Магдалена пожала плечами.

– А что мне оставалось делать? Вайнингер прислал двух мальчишек, попросил поскорее прийти в школу. А на улице слишком холодно, я бы не успела одеть ее.

– Тогда будем молиться, чтобы твой отец не натворил дел… Ты ведь знаешь, что нянька из него не то чтобы хорошая. Особенно если с ним Пауль. Кто знает, что взбредет в голову этому мальчишке… – Симон поднял указательный палец. – Вспомни, как они на той неделе съехали с горки под Пайсенбером.

Магдалена закатила глаза. Муж всегда волновался за маленькую Софию, и порой это заходило слишком далеко. Возможно, причина его опасений крылась в том, что в свое время они уже потеряли дочь – она не прожила и нескольких месяцев. С тех пор прошло пять лет, и Магдалена довольно долго не могла забеременеть. Симон был чрезвычайно горд маленькой Софией.

«Несмотря на ее клеймо, несмотря на сплетни», – подумала Магдалена.

Она оглянулась на пациентов: женщины и мужчины, сплошь пожилые, с видимым предвкушением ждали продолжения перепалки.

– Хотя возможно, что причина не только в этом. Ты просто не хочешь, чтобы в городе про нее говорили, – предположил Симон сдавленным голосом. – Потому что ты стыдишься ее.

– Что… ты что несешь вообще? – вспылила Магдалена. – Ты это серьезно?

Ей вдруг стало совершенно безразлично, слышат ее или нет. Две женщины снова зашептались.

– Ай, да шли бы вы все к черту! – прошипела она. Потом повернулась к приоткрытой двери в процедурную и добавила громким голосом: – Хорошего дня вам, господин советник! Передавайте привет своему драчливому сыну. В следующий раз, если я увижу его, то спущу ему штаны, как мой муж – вам.

Она взяла Петера за руку и, не сказав больше ни слова, пошла прочь. Симон с раскрытым ртом смотрел ей вслед.

Магдалена быстрым шагом прошла мимо изумленных пациентов, уже жалея о своих словах. Она буквально чувствовала на себе их взгляды. Ну почему она так легко выходит из себя! Особенность эту Магдалена унаследовала от отца и, как и он, довольно часто попадала из-за этого в неприятности. Но исправить уже ничего не могла. Вполне возможно, что Симон потеряет кое-кого из состоятельных пациентов. При этом он, будучи городским лекарем, добился признания даже среди патрициев… Да и вносить каждый месяц арендную плату за дом не так просто… В такие моменты Магдалена сама себя ненавидела! С другой стороны, как мужу вообще в голову могло прийти, что она не хочет показываться с дочерью на людях? С ребенком, которого любила всем сердцем?

Холодный воздух помог ей немного успокоиться. Магдалена огляделась: родной город вдруг показался ей до ужаса маленьким и тесным. Когда-то Шонгау процветал, множество торговцев и путников проезжали по его дорогам. Но после войны, которая окончилась больше двадцати лет назад, городок стал приходить в упадок. Старый замок разрушался на глазах, с красивых когда-то фахверковых домов на Рыночной площади облупилась краска и ссыпалась штукатурка. Только теперь Магдалена заметила, что их собственный дом, которым она так гордилась, нуждался в ремонте. В Мюнхене, столице Баварии, здания, конечно же, были куда великолепнее, больше и ухоженнее.

«И в головах у мюнхенцев вмещается побольше, чем в тесных шонгауских черепушках», – с горечью подумала Магдалена.

Трижды пробил колокол приходской церкви, напомнив ей, что все-таки не стоило надолго оставлять Софию в обществе деда и Пауля.

– Ты слышал, что сказал отец, – сказала Магдалена Петеру и погладила его по голове. – Пойдем к деду и к Софии, – она слабо улыбнулась. – Все равно в ушибленных носах дедушка разбирается лучше, чем твой всезнайка-папа.

* * *

– Быстрее, дедушка, быстрее!

Якоб Куизль тащил Пауля по замерзшему пруду за палаческим домом и пыхтел при этом как старый мерин. К ногам мальчика были привязаны острые полозья из оленьего рога, и сквозь тонкий слой снега лезвия взрезали лед. Куизль тянул за тонкий канат, которым обвязал Пауля. Время от времени под ногами скрипело и потрескивало, но Якоб знал, что лед выдержит даже его внушительный вес. В детстве он каждую зиму катался по льду, а сейчас, в конце января, холод по-прежнему был такой, что в густой бороде у него намерзли маленькие сосульки. Беспокойство вызывало лишь то, что Пауль тянул за собой маленький шерстяной сверток, который бросало то вправо, то влево.

В свертке лежала, тепло укутанная, младшая внучка Куизля, София.

По всей видимости, малютке нравилось кататься по льду – она смеялась и радостно повизгивала. Но что-то Куизлю подсказывало, что их матери задумка Пауля вряд ли понравится.

Палач остановился, чтобы перевести дух, и внук тут же принялся подгонять его:

– Давай, дедушка! Не останавливайся!

Уже в свои восемь лет Пауль был крупнее и сильнее старшего брата Петера. Телосложением он явно пошел в деда. Конечно, иногда мальчик бывал слишком уж буйным и задиристым, но уже сейчас Якоб видел в Пауле достойного преемника. Семейное ремесло было у мальчика в крови. Он уже два раза наблюдал за казнью, а пару недель назад помогал деду вязать узлы перед повешением.

Куизль вытер холодный пот со лба.

– Твой дед уже не молодой жеребец, а старый мерин, – проворчал он и подмигнул внуку. – Подожди, вот дай мне отдохнуть, и я расскажу тебе, кого мы повстречаем на следующей неделе в Мюнхене.

Пауль просиял.

– Там будет много палачей, да? И они сильнее тебя?

– Ха! Нет никого сильнее твоего деда. И ты это знаешь.

Куизль свирепо рассмеялся и взял на руки Софию. Девочка захныкала в своем свертке – видимо, ей снова захотелось покататься по льду. Палач вложил ей в рот влажный лоскуток и уложил рядом со снеговиком, которого они слепили с Паулем. Затем повернулся к внуку.

– На следующей неделе в Мюнхене соберутся самые известные и лучшие палачи Баварии, – начал он низким голосом. – Из Регенсбурга, из Пассау, даже из Нюрнберга! И твой дед тоже будет среди них. Должен сказать, это большая честь.

Приглашение в Совет Двенадцати действительно преисполняло Якоба чувством гордости, хоть он и старался не показывать этого. Куизль давно считался хорошим палачом – возможно, одним из лучших в Баварии. Кроме того, он был выдающимся целителем; а уж о его вспыльчивом нраве, остром уме и упрямстве буквально ходили легенды. При этом некоторые из собратьев по цеху считали его слишком мягким. До сих пор усилиями некоторых членов Совета Куизль не попадал в его состав. Только раз, больше десяти лет назад, он получил приглашение на встречу в Нюрнберге, но в Совет Двенадцати его так и не приняли.

– Довольно долго баварский курфюрст не позволял палачам устраивать встречи, – пояснил Куизль, усевшись на снег рядом с Паулем. – Потому что мы нечестивцы. Но всем гильдиям необходимо время от времени собираться, и мы, палачи, не исключение.

– Я тоже хочу стать однажды хорошим палачом, – проговорил Пауль серьезным голосом. – Как ты и дядя Бартоломей. Или Георг, – он с мольбой в глазах посмотрел на Куизля. – Георг ведь тоже приедет в Мюнхен?

Якоб хмуро кивнул.

– Да, Георг тоже там будет. И дядя Бартоломей.

«К сожалению», – добавил он про себя.

Много лет ему не давало покоя то обстоятельство, что младший брат, в отличие от него, состоял в Совете. Якоб с Бартоломеем не ладили еще детьми. Много лет назад тот уехал в Бамберг и с тех пор занимал там должность палача. В Бамберге же закончил свое учение и сын Якоба, Георг, – и там он собирался остаться. Куизль так и не оправился от этого разочарования. Но теперь у него хотя бы появится возможность повидаться с сыном. Целый месяц он предвкушал эту встречу, хоть сам ни за что в этом не сознался бы.

– Георг уж точно покажет мне, как следует рубить головы! – радостно воскликнул Пауль. – Может, мы даже поупражняемся на свеклах или козьих тушах – у них позвонки крепче всего. Ты ведь сам говорил!

– Хм, посмотрим, – ответил Якоб. – Нам, знаешь ли, надо много чего обсудить в Мюнхене. Появились новые законы, мы давно не собирались…

– А вообще, я прямо сейчас могу снести голову, – перебил его Пауль. – Смотри.

Он поднял обледенелую палку и ударил недавно слепленного снеговика. Одним точным ударом мальчик отделил голову с угольными глазами от круглого туловища. Снежный шар откатился к пруду и остановился там, криво ухмыляясь. Но Пауль на этом не успокоился. Он колотил снеговика палкой, пока от того не остались лишь комья снега вперемешку с грязью.

Куизль поневоле вздрогнул. Иногда его пугала кровожадность внука. Сам он воспринимал свое ремесло как нечто необходимое и никогда не получал от этого удовольствия – напротив, довольно часто испытывал отвращение, которое с возрастом лишь усиливалось.

«И все-таки кто-то должен этим заниматься, – подумал Якоб. – Уж лучше я, чем какое-нибудь чудовище».

Он снова взглянул на внука. Пауль теперь плясал на куче грязного снега и распевал какую-то детскую песенку. Гнилая свекла, служившая снеговику носом, оказалась растоптана.

– Так вот вы где! А я вас повсюду ищу…

Куизль обернулся на голос: со стороны дома быстрым шагом приближалась Магдалена.

Палач поднялся и отряхнул снег с одежды.

– А мы тут гуляем, – отозвался он. – Печь в комнате плохо тянет и дымит. Холодный воздух пойдет детям на пользу.

Якоб предостерегающе взглянул на Пауля. Они заранее договорились, что ни словом не обмолвятся о гонках по льду с маленькой Софией. Оставалось только надеяться, что внук не нарушит договоренности. В противном случае Куизля ждала крепкая отповедь.

– Надеюсь, ты хорошо укутал малышку, – произнесла Магдалена строгим голосом.

Якоб молча показал на шерстяной сверток возле снежной кучи. Магдалена была единственной, кому позволялось разговаривать с палачом в таком тоне. Ей и когда-то его любимой жене, Анне-Марии, которой не стало несколько лет назад.

София тихонько захныкала. Магдалена наклонилась к дочери и осторожно взяла ее на руки, привлекла к себе. А потом вдруг сморщила нос.

– Ты что, опять…

Она вынула кусочек ткани изо рта Софии, понюхала и отметила с отвращением:

– Шнапс. Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не успокаивал ее настойками?

Куизль пожал плечами.

– Так еще мои родители делали. Там всего-то пара капель… Не понимаю, что в этом плохого.

– А я тебе в последний раз говорю, что мне не нужен пьяный ребенок, – возразила Магдалена. – Мне и без того хватает забот с Софией и Петером. Петер, кстати, сидит у тебя, я дала ему пастушьих сумок. Его опять поколотили в школе.

Она вздохнула и покачала головой, потом показала в сторону дома.

– Пойдемте-ка лучше в тепло. София уже слишком долго на холоде. Кроме того, ее надо покормить.

По тропинке, протоптанной в грязном снегу, они пошли к дому. С тех пор как Магдалена с семьей перебралась в город, с отцом в его доме жила лишь восемнадцатилетняя Барбара. Она готовила для него, стирала вещи, ухаживала за курами и коровой в пристроенном сарае, работала в огороде. Внешне дом выглядел довольно неухоженным: на крыше не хватало дранки, краска местами облупилась. Но внутри Барбара старалась поддерживать чистоту.

Петер сидел на скамье у печи и, как это часто бывало, листал книгу из скромной библиотеки деда. Кровь из носа уже не текла, но мальчик по-прежнему был очень бледен. Он лишь на секунду поднял глаза, когда Пауль пододвинул к себе миску с холодной кашей и принялся с аппетитом поглощать остатки их совместного завтрака. Магдалена между тем устроилась за столом и стала разворачивать Софию из тряпок и шкур.

У девочки были голубые глаза и угольно-черные волосы. Если наклониться к ее лицу, мягкому и вечно смеющемуся, можно было почувствовать запах меда и молока. При этом она весело повизгивала и дергала ножками. Если не присматриваться как следует, то заметить было сложно – но Куизль смотрел на нее слишком часто, чтобы упустить это из виду.

Правая нога ее была свернута внутрь и имела небольшое утолщение, а пальцы странно искривлены.

У Софии было косолапие.

Девочке было четырнадцать месяцев, другие дети в этом возрасте начинали ходить. София, скорее всего, и во взрослой жизни не сможет полноценно ходить. Куизль с Симоном каждый день растягивали ей сухожилия, и всякий раз это сопровождалось плачем и душераздирающими криками. Но оба они понимали, что ногу таким образом не выпрямить. И что хуже всего – им не удалось избежать сплетен, в городе уже говорили об изъяне Софии. А для людей такое косолапие было не просто дефектом – тем более что дедом ее был самый настоящий палач.

В Шонгау многие считали, что София отмечена дьяволом.

С древних времен сатана изображался рогатым и хромоногим. Да, он мог принять любое обличье, мог превратиться в красивого юношу или милую девицу. Но, как бы он ни старался, его всегда выдавала хромота.

София всю жизнь будет хромать, точно дьявол.

Магдалена наконец-то успокоилась и повернулась к отцу, молча сидевшему за столом.

– Кстати, где Барбара? Я с утра ее не видела. Она бы тоже могла присмотреть за Софией.

Куизль поджал губы, он ждал этого вопроса. Магдалена верно истолковала его молчание.

– Вы опять поссорились, так?

– Она сказала, что не хочет в Мюнхен. Сказала, что я ей не указ. Собственной дочери не указ, ха! – Палач сплюнул на устланный тростником пол, потом достал трубку и принялся тщательно ее набивать. – Она просто упрямая, сварливая девка, – проворчал он. – А все потому, что у нее до сих пор нет мужа, который научил бы ее манерам.

– Она упрямая и сварливая, как и ее отец, – вздохнула Магдалена.

Куизль снова промолчал. В последнее время они с Барбарой ссорились почти каждый день. Якоб с радостью отдал бы младшую дочь за шонгауского могильщика, а может, за живодера – последний уже два раза дарил ей букеты из васильков. Но Барбара была упряма и слушаться не собиралась. В городе ее считали беспутной девицей и говорили, что она якшается с парнями из соседних деревень или проезжими подмастерьями. Барбара часто и помногу танцевала, и ей словно не было никакого дела до собственной репутации. Тщетно Куизль взывал к ее совести.

Что ж, следовало признать, в своих уговорах он часто переходил на крик.

Но ничто не могло переубедить Барбару. А в последнее время она стала слишком уж раздражительной и часто замыкалась в себе. Казалось, что-то тяготило ей душу. Но всякий раз, когда дело касалось женских чувств, Куизль чувствовал себя беспомощным. Так было и с его возлюбленной женой, Анной-Марией, и с дочерьми. Новость о предстоящей поездке в Мюнхен Барбара приняла без особого воодушевления.

И в особенности тот недвусмысленный намек, сделанный палачом.

«Наверное, следовало сказать об этом как-нибудь помягче», – подумал Якоб.

– И когда ты видел ее в последний раз? – спросила Магдалена, вырывая Куизля из раздумий.

Палач склонил голову.

– Хм… утром. Она еще расплакалась, дуреха. А я ведь только и сказал, что…

Он запнулся.

– Что? – не унималась Магдалена.

– Ну, что она поедет с нами в Мюнхен и там я подыщу для нее мужа.

Дочь уставилась на него в изумлении.

– Что ты ей сказал?

Куизль пожал плечами.

– Черт возьми, да при такой встрече представится лучшая возможность для помолвки! Многие палачи так поступают. Вот увидишь, от желающих отбоя не будет. При ее-то внешности Барбара станет отличной партией, особенно теперь, когда меня избрали в Совет. Так будет лучше для всех нас.

– И ты еще удивляешься, почему она сбежала? Ты… ты… – Магдалена поджала губы и сделала глубокий вдох. – Где она теперь?

– Убежала к Кошачьему пруду. Только… – Якоб замер на полуслове. Ему вспомнились слова, брошенные Барбарой, прежде чем она сбежала.

Не думай, что меня можно сбыть, как корову на рынке! Я скорее сама себе могилу вырою…

– К Кошачьему пруду! – выдохнула Магдалена. – Да ведь пару недель назад там выловили девушку!

– Что еще за глупости? – Куизль рассмеялся, но прозвучало это скорее как клекот. Он вдруг почувствовал ужасную слабость и беспомощность. – Ты ведь не думаешь, что моя Барбара… что она… – Он не выдержал и ударил кулаком по столу. – А, черт! Пусть только попробует, я… я…

Но Магдалена уже не слушала его. Она повернулась к Петеру, все еще погруженному в чтение, и вручила ему Софию. Девочка снова заплакала.

– Присмотри за ней! Я скоро вернусь. А ты, отец, молись, чтобы Барбара не натворила глупостей!

И дочь палача бегом бросилась к Кошачьему пруду.

Куизль выругался про себя и поспешил за Магдаленой, бегущей через обледенелое поле.

* * *

Симон закрыл дверь за последним из пациентов и глубоко вздохнул. Кое-кого из больных он пообещал принять завтра, других отправил домой, снабдив дешевым сиропом из плюща и меда. Время и тишина, вот что ему сейчас требовалось. И в том, и в другом Симон испытывал недостаток, особенно в эти холодные дни, перед Сретением Господним. Ну почему все норовят заболеть в одно и то же время! Как будто всякий раз сговариваются между собой…

Потребовалась вся сила убеждения, чтобы утихомирить Йозефа Зайлера. Но в конце концов толстяк все же позволил взрезать ему фурункул. Правда, сопровождалось это страшной руганью в адрес всех нахальных баб – и жены лекаря в частности. Так или иначе, после операции Зайлер заплатил три серебряных талера – Симон и за целый день столько не зарабатывал.

Он никак не мог понять, что же такое нашло на Магдалену. Неужели она не понимала, что своим острым языком могла лишить их заработка? За жилье приходилось платить огромные деньги. А многие из состоятельных горожан по-прежнему избегали нового лекаря – и не в последнюю очередь из-за его жены, дочери палача, которую многие обходили стороной. И тем не менее Фронвизер понимал, что и сам был не прав. О чем он только думал, утверждая, что Магдалена не хочет показываться с Софией на людях? Симон решил сегодня же вечером попросить у нее прощения.

Измотанный лекарь вернулся в процедурную, чтобы навести там порядок. На столе остались окровавленные тряпки и скальпель, которым он взреза́л фурункул. Рядом стояли несколько испачканных склянок для мочи, валялась пара ножей и грязный пинцет. Симон снял с очага кувшин с кипящей водой, налил в тазик и опустил туда скальпель, ножи и пинцет, после чего принялся тщательно очищать их. Он повторял этот ритуал каждый вечер уже в течение года.

До сих пор о его пристрастии к чистоте знали только Магдалена и кое-кто из хороших знакомых. Старая знахарка Марта Штехлин, время от времени помогавшая ему в работе, считала очистку инструментов бестолковым занятием. Симон справедливо полагал, что и многие другие в городе придерживались того же мнения. Грязь была так же естественна для человеческого тела, как кровь и слюна. Старый цирюльник в Альтенштадте и вовсе прописывал мышиный помет против вздутия и кладбищенскую землю от прострелов. Даже уважаемые врачи использовали яичный желток и плесневелый хлеб при ожогах или ампутациях. Так что же плохого могло быть в испачканных инструментах?

Но Симон в последнее время стал замечать, что раны заживают лучше, если работать чистыми инструментами. Доходило до того, что лекарь мыл руки, перед тем как приступить к работе. Впрочем, делал он это тайком, поскольку опасался прослыть шарлатаном. Но и эта мера, казалось, оправдывала себя. Правда, доказать это Фронвизер не мог.

Возможно, когда-нибудь это станет возможным. Однажды, когда Петер станет врачом, и…

При мысли о старшем сыне Симон вздрогнул. В суматохе дня он и забыл, что еще недавно мальчик стоял перед ним с разбитым носом… Что ж, немного пастушьих сумок и слова утешения от мамы сделают свое дело. Там не было ничего серьезного. Совсем иначе обстояло с маленькой Софией: она еще долго будет нуждаться в их помощи. Тем не менее Симон решил впредь больше времени уделять сыновьям. В особенности Петеру, которого, судя по всему, обижали в школе. Поездка в Мюнхен даст для этого отличную возможность.

Но прежде следовало завершить работу, ради которой Симон и закончил раньше времени сегодняшний прием. Обстоятельства складывались благоприятно: Магдалена с детьми пока не вернулись, и наконец-то у него появилось несколько спокойных минут, столь необходимых, чтобы записать последние строки.

Фронвизер расставил на полке отмытые склянки и прошел в общую комнату. За окнами начинало смеркаться, и лекарь зажег лучину, чтобы лучше видеть. На полке рядом с распятием хранились несколько медицинских книг и папка, полная нескрепленных страниц. Многие листки были перепачканы, испещрены зачеркнутыми и переписанными строками. На первой странице жирным шрифтом значилось название рукописи. Симон удовлетворенно кивнул. Что ж, хотя бы это не вызывало нареканий. Звучало очень даже неплохо, а последнее предложение нравилось ему особенно.

De Rebus Sanitariis et Sanitate Adnotationes Auctore Doctore Simon Fronwieser.

Вот уже два года Симон работал над своим трактатом о чистоте и здоровье. Примерно на пятнадцати страницах изложил он свои наблюдения. Недоставало лишь подобающего заключения. И рекомендации известного по всей Баварии врача. Иначе кто станет читать работу неизвестного лекаря из провинциального городка?

Поначалу, когда Куизль попросил сопроводить его в Мюнхен, Симон особого воодушевления не испытал. Конечно, поездка намечалась на Сретение Господне – в эти дни все получали годовое жалованье, и всякая работа прерывалась. Только поэтому судебный секретарь и позволил Куизлю покинуть Шонгау. Однако Симон не горел желанием сидеть в каком-нибудь кабаке в обществе палачей, смотреть, как они хлещут пиво и бранятся. Но потом его словно осенило.

Рекомендация известного по всей Баварии врача…

Фронвизер знал одного такого врача, в Мюнхене. Если удастся убедить его в справедливости своих размышлений, то опубликовать трактат уже не составит труда. Его труд будет напечатан – с его именем на обложке! Ученый мир будет зачитываться им, даже высокоумные доктора из Рима и Авиньона! Не говоря уже о профессорах в Университете Ингольштадта, откуда Симону пришлось в свое время уйти из-за нехватки денег. Ха, наконец-то они поймут…

Яростный стук в дверь оборвал его фантазии как раз в тот момент, когда Симон взялся за перо.

Лекарь решил не открывать в надежде, что незваный гость все-таки уйдет. Нахмурив лоб, он задумался над построением фразы, но стук становился все громче. В конце концов Симон не выдержал и, сердито отложив перо, направился к двери.

– Да Боже правый! – крикнул он. – Иду уже!

Лекарь отворил дверь – и с первого взгляда понял, что на счету каждая секунда.

* * *

Магдалена мчалась так, словно сам дьявол гнался за ней по пятам.

Краем глаза она заметила отца, бегущего следом за ней к Кошачьему пруду. Женщина остановилась бы и как следует выругала старика, но страх за сестру подгонял ее. В способности к сочувствию он ничем не отличался от каменной глыбы! Вероятно, отец в строгой и лаконичной манере заявил дочери, что в Мюнхене она познакомится со своим будущим мужем, хочет она того или нет. Неужели он не понимал, что это значит для Барбары? Тем более что в последнее время она стала такой замкнутой… Несколько раз Магдалена пыталась поговорить с сестрой, но всякий раз натыкалась на стену молчания. Она, конечно, догадывалась, в чем тут дело, – и теперь пришло время проверить свое предположение.

«Если еще не слишком поздно», – подумала Магдалена.

Дочь палача мчалась на восток, через замерзшие пашни, потом сквозь небольшой перелесок и, наконец, выбежала к пруду. Расположенный на той же высоте, что и старый замок, он был куда больше, нежели пруд за отцовским домом. Сквозь покрытый снегом лед торчали бледно-желтые островки тростника, и стебли перешептывались на ветру. Еще ребенком Магдалена возненавидела это мрачное место. В городе оно считалось про́клятым, и люди обходили его стороной. Здесь часто топили маленьких котят, поэтому пруд и называли Кошачьим.

Здесь же нашли свою смерть немало девушек.

Магдалена поежилась, глядя на черную ледяную поверхность. Если для мужчин основным способом казни было повешение, то женщин, в особенности детоубийц, в основном топили. Палач связывал бедную грешницу, вкладывал ей в рот железный кляп и с помощью длинных деревянных вил погружал в воду. Иногда их сажали в мешок. А поскольку женщины то и дело всплывали, казнь могла продолжаться довольно долго.

По этой причине в Шонгау, стараниями Куизля, такой способ казни отменили еще несколько лет назад. Тем не менее молодые девушки то и дело приходили в это жуткое место, чтобы свести счеты с жизнью. Последний такой случай произошел всего пару недель назад. Анне Визмюллер, служанке из Халлербауерна, едва исполнилось шестнадцать. Бедняжка забеременела против своей воли и рассказала об этом только своей сестре. В отчаянии девушка бросилась в воду, а кто был отцом ребенка, так и не узнали…

Запыхавшись, Магдалена остановилась и оглядела берег. По укрытому снегом льду скользили последние солнечные лучи. На маленьком ветхом причале, что с незапамятных времен вдавался в воду, сидела девушка.

Это была Барбара.

Магдалена с облегчением вздохнула и перекрестилась. Худшие из ее опасений не оправдались. С другой стороны, действительно ли она опасалась, что Барбара бросится в воду? Вполне возможно, что Магдалена ошибалась и в своем предположении – порой очень сложно было понять, что же творится у сестры на душе. Единственным, кто без труда понимал Барбару, был ее брат-близнец Георг. Но он вот уже шесть лет жил у дяди в Бамберге…

Отец между тем тоже подбежал к пруду. Он обогнул его с другой стороны, так что они оказались у причала почти одновременно. Но гораздо раньше Магдалена услышала громовой голос отца, разносившийся над берегом.

– Дьявольщина, будь оно все неладно, ты хоть представляешь, как мы переволновались? – гремел он, раскрасневшийся от бега. – Черт возьми! Что ты вообще здесь забыла, одна? Потрудись объяснить!

– Мне что же, запрещено одной выходить из дома? – съязвила в ответ Барбара.

Глаза у нее были заплаканные. На щеках, несмотря на холод, выступил румянец, но выглядела она бледной и явно мерзла в своем тонком плаще. Далеко не впервые Магдалена отметила, до чего же красивой была Барбара. Угольно-черные волосы, густые брови – сестры были очень похожи, хотя Барбара казалась более дикой и необузданной. Поэтому местные парни называли ее дьяволицей.

– Или я опять что-то сделала не так? – продолжала Барбара, глядя на отца. – Не так вымела комнату, не тем зерном накормила кур или неправильно подоила корову? В этом все дело? Ну, говори же!

– Отец просто беспокоился за тебя, – попыталась угомонить ее Магдалена, укрыв своим плащом.

Она вполне понимала недовольство сестры. Действительно, непросто было уживаться под одной крышей с ворчливым стариком, Магдалена знала это по себе. Хотя бы поэтому Барбаре следовало найти жениха – пока не произошло какого-нибудь несчастья.

– Как ты вообще разговариваешь со мной? – рявкнул Куизль на младшую дочь. – Ну, подожди, скоро с этими отговорками будет покончено. Вот…

– Не нужны мне твои безмозглые палачи! – прошипела Барбара. – Выкинь из головы эту мысль!

– А что в этом плохого? – Куизль пожал плечами. – Это все достойные люди. Не головорезы какие-нибудь, не живодеры и не могильщики. Палач Видман в Нюрнберге зарабатывает столько, что мог бы позволить себе пару доходных домов! А сколько еще бойких подмастерьев… – Он попытался ободряюще подмигнуть, но получилось неважно. – Крепкие, красивые парни. Не какие-нибудь тощие селедки вроде моего зятя.

– Это уже явный перебор, – вмешалась Магдалена. – Симон, между прочим, пробился в лекари и…

Она замолчала, заметив, как вспыхнули глаза у Барбары. И кто ее только за язык тянет! Сестра постоянно упрекала Магдалену в том, что та, будучи старшей, живет в счастье и достатке, замужем за человеком, который стал городским лекарем, да еще имеет троих детей. Между тем как она, Барбара, вынуждена подметать в отцовском доме и выслушивать его ругань.

– Ты бы лучше оставил нас ненадолго, – обратилась Магдалена к отцу. – Как видишь, ничего худого не случилось. Остальное предоставь мне, это женские дела.

Куизль погладил обледенелую бороду и в конце концов кивнул.

– Ладно. Только не думай, что открутится от поездки в Мюнхен. Мы найдем для Барбары жениха, и точка!

Та попыталась было возразить, но Магдалена сжала ей руку.

– Хорошо, папа, – проговорила она. – Ступай.

– Так будет лучше всего. Поверь мне, Барбара, – пробормотал Якоб, не глядя на дочь. – Лучше всего. Ты потом еще спасибо мне скажешь.

С этим словами он развернулся и побрел обратно к Леху.

Магдалена немного выждала, потом погладила Барбару по волосам.

– Может, тебе и вправду стоит посетить с нами Мюнхен? Не такая уж и плохая идея, – начала она мягко. – Можно ведь просто посмотреть на парней. А если тебе никто не понравится, ты хотя бы побываешь в Мюнхене. Говорят, там появился настоящий театр… Не в трактире, а в отдельном каменном здании! А жена у курфюрста – итальянка, и с тех пор, как она поселилась в Мюнхене, там бывают люди со всего света. Музыка, танцы, сады…

– Ты… ты совсем не понимаешь! – выдавила Барбара. – Я не могу!

Она залилась слезами, все ее тело вздрагивало, как под ударами.

Магдалена обхватила ладонями голову сестры и твердо посмотрела ей в глаза.

– Барбара, поговори со мной. Что случилось? Ты которую неделю уже ведешь себя странно… Поговори же, наконец, со мной!

Плач сменился истерическим смехом. Барбара оттолкнула Магдалену.

– Ты не замечаешь, правда? – выкрикнула она. – Ты знахарка, сама родила троих детей – но ничего не замечаешь! Да и с чего бы? Я всего-навсего младшая сестра, прибираю за отцом… И почему я только не избавилась от него, как от нечистоты? Почему? Теперь уже слишком поздно!

В этот момент Магдалена поняла, что не ошиблась в своем предположении.

Она права. Я должна была заметить намного раньше! Ну почему мы не поговорили?

– Боже правый! – выдохнула она. – Ты… ты беременна…

Барбара пролила столько слез, что теперь даже не всхлипнула. Но ее молчание говорило красноречивее всяких слов. Довольно долго сестры сидели в полной тишине, и слышен был только шорох ветра в прибрежных ивах.

– Кто отец? – спросила наконец Магдалена.

Барбара шмыгнула носом.

– Помнишь жонглеров, которые проезжали здесь в начале зимы? И того задорного парня с золотистыми волосами, и как он высоко подбрасывал мячи на праздник Освящения церкви? – Она обреченно рассмеялась. – Ну и везет же мне на всяких пройдох!

– Но ты ведь с ним не… – начала Магдалена.

– Я ему говорила, что не хочу! – перебила ее Барбара. – На сеновале, то и дело говорила. Сначала все было хорошо, но потом… потом он перестал слушать. Я отбивалась, но он схватил меня, зажал рот ладонью и взял, как… как собачонку! Я ничего не могла сделать. Он рассмеялся и сказал, что я сама этого хотела. А потом сбежал. Это был первый раз после… после…

Барбара не договорила и всхлипнула без слез. Лишь через некоторое время она нашла в себе силы продолжить.

– Жонглеры давно уехали, и только потом я поняла. Я… как будто окаменела. Я плакала целыми днями, тайком, в кровати, в лесу, чтобы вы ничего не заметили. Какой стыд… – Барбара утерла подступающие слезы. – Потом я решила избавиться от него. Но… стояла зима, и в лесу не было трав. К кому бы я пошла за отваром из можжевельника или сушеным морозником? К старой Штехлин? Она и без того все уши мне прожужжала из-за этих парней. Или, может, к отцу? – Младшая сестра горестно рассмеялась. – Он бы ни за что не поверил, что я отдалась не по своей воле! Никто мне не поверил бы!

– Тебе следовало пойти ко мне, – тихо проговорила Магдалена. – Я бы тебе помогла.

Долгое время она помогала знахарке Штехлин, и теперь к ней, уже лекарской жене, постоянно приходили люди – за травами или женским советом.

А вот собственная сестра не пришла…

– Я… я хотела, правда, – запинаясь, проговорила Барбара. – Сколько раз я приходила к вам, и каждый раз мне что-нибудь мешало… Один раз в комнате был Симон, и он так странно посмотрел на меня… потом ребятам хотелось со мной поиграть, или София начинала плакать… Я ждала и откладывала дело в надежде, что все обойдется. А теперь, боюсь, уже слишком поздно. – Барбара опустила голову. – У меня уже третий раз не идет кровь.

Магдалена тихо простонала. «Поздно, – подумала она. – Слишком поздно».

Спровоцировать выкидыш при помощи можжевельника, морозника или пижмы, чтобы при этом не навредить себе, было возможно лишь в первые недели беременности. Если девушку ловили в эту пору, ей грозили лишь денежный штраф, позорный столб или изгнание из города. Но чем больше они тянули, тем опаснее становилось применение таких трав. И дело не только в том, что девушка могла умереть под действием яда, – следовало быть готовой к смертному приговору. При этом знахарке или торговке, продавшей эти травы, также грозили петля или утопление в мешке. По этой причине молодые девушки в отчаянии убивали младенцев сразу после рождения, душили и закапывали в надежде, что никто не заметил их беременности. Другие протыкали себе живот иглами и зачастую убивали не только нерожденного ребенка, но и себя. Отец как-то рассказывал Магдалене, что женщины намного чаще оказывались на эшафоте за детоубийство, чем за колдовство.

Но она также понимала, что Барбара не способна на подобное убийство. Особенно теперь, когда маленькая София каждодневно напоминала ей, насколько хрупок и раним этот маленький человечек.

– Что сделано, то сделано, – произнесла Магдалена через некоторое время, и черты лица ее обострились. – Ребенок у тебя в животе, и, если будет на то воля Господа, через полгода ты родишь… – Она чуть помедлила, потом решительно кивнула. – Все-таки хорошо, что ты поедешь с нами в Мюнхен. Мы сможем подыскать тебе жениха.

Барбара уставилась на нее в ужасе.

– Но… как ты себе это представляешь? Я беременна…

– Пока еще на третьем месяце. Если выйдешь замуж сейчас, никто и не задумается, от кого ребенок на самом деле. Но придется найти жениха в Мюнхене. Отцу знать об этом не следует, ни в коем случае. Симону, впрочем, тоже. Это останется между нами, – Магдалена взяла Барбару за руку и крепко пожала ее. – Я прослежу, чтобы в мужья тебе не достался какой-нибудь монстр, обещаю. Даю тебе слово старшей сестры.

– К черту, не стану я выходить замуж ни за каких палачей! – закричала Барбара. – Сколько раз еще повторять? Выкиньте эту идею из головы! Отец, ты, даже Штехлин – все пытаются указывать мне, что делать и как жить… Просто оставьте меня в покое!

– А ты снова будешь выжидать, как ждала все эти недели? – стояла на своем Магдалена. – Хочешь ждать, пока ребенок не появится на свет? Нечестивая дочь палача с внебрачным ребенком? Тебя прогонят из Шонгау, как дворнягу, как поступали со всеми незамужними матерями! И это еще не всё. Ты хоть подумала, что это значило бы для семьи? Особенно для отца?

– Что это за семья такая? – прошипела Барбара. – Семья нечестивцев… Люди бегут от нас, как от чумы!

– И все-таки это твоя семья, – тихим голосом ответила Магдалена. – Другой у тебя нет.

До них вдруг донесся тихий, тонкий плач. Магдалена оглянулась и увидела Петера, он шел к ним по снегу с маленькой Софией на руках.

– Мама, клянусь тебе, я ничего не делал! – заверил сын. – Она просто плачет без конца. Я даже пытался читать ей вслух.

– Болван, – Магдалена улыбнулась, несмотря на мрачное настроение. – Если малютка плачет, то она либо голодна, либо запачкала пеленку. Я ее уже покормила, – она взяла к себе Софию и сморщила нос. – Значит, второе.

Дочь палача осторожно положила Софию на доски причала и размотала шерстяной сверток, куда Петер завернул ее перед выходом. Как она и опасалась, сложенный под попой платок оказался мокрым и грязным. Только вот второй пеленки у Магдалены с собой не было.

– На, возьми, – Барбара неожиданно шагнула к ней из-за спины. Она перестала плакать и теперь протягивала сестре платок. – Моя косынка, потом ведь можно постирать…

Магдалена с благодарностью взяла платок и завернула в него Софию. Малютка снова была довольна, что-то лепетала и тянула руки к маме.

– Она такая красивая, – прошептала Барбара, и грусти в ее голосе уже не было. С первого же дня, когда она помогала знахарке Штехлин принимать роды, между ней и Софией установилась особенная связь.

– Хотя вряд ли ей удастся потанцевать на собственной свадьбе, – с горечью отметила Магдалена. – С ее-то ногой…

– Значит, останется незамужней, как ее тетя, – отозвалась Барбара со слабой улыбкой. – Меня тоже называют дьяволицей, – она сухо рассмеялась и смахнула слезы. – Две дьяволицы – Барбара и София! Ну как, звучит?… По мне, так пусть все мужчины убираются к дьяволу!

Она нагнулась к Софии, погладила ее по мягкой щечке и тихо сказала:

– Никогда не связывайся с парнями. От них только слезы и горе.

* * *

Перед дверью стояли двое мужчин и молодая женщина. Симон смотрел на них в свете уходящего дня, и холодный ветер задувал снегом в коридор.

На старшем из мужчин был плащ, подбитый медвежьим мехом, и шапка из беличьих шкурок. Его молодой спутник был облачен в красно-желтые шерстяные одежды. Мужчины с трудом поддерживали женщину, судя по всему, очень слабую. Совершенно бледная, она едва держалась на ногах, глаза ее были закрыты; по лицу, несмотря на морозный ветер, струился пот. Одежда на ней, как и на мужчинах, была дорогая. Сквозь сумерки Симон разглядел за ними карету с двумя запряженными лошадьми.

– Нам сказали, что здесь проживает городской лекарь, – с серьезным выражением произнес старший из мужчин. Он говорил с каким-то странным акцентом. Фронвизер решил, что они родом из южных городов по ту сторону Альп. Старик заглянул в коридор, словно надеялся еще кого-то увидеть.

– Хм, это я и есть, – ответил Симон. – Что я могу сделать для вас?

Незнакомец нахмурился и оглядел лекаря – он был почти на голову выше. Симон с детства терпел насмешки из-за своего незначительного роста. Чтобы хоть как-то компенсировать этот изъян, он носил сапоги на высоких каблуках и причудливые шляпы.

– Уж больно вы молоды для доктора… – начал старик.

– Моей жене срочно нужна ваша помощь, – перебил его молодой; он также говорил с южным акцентом. – Несколько дней назад она родила здорового мальчика, – он показал в сторону кареты. – Сейчас о нем заботится нянька. Мы были по делам в Мюнхене и, в общем-то, думали, что вернемся в Верону до родов… – Он вздохнул и покачал головой. – Но ребенок родился еще в Ландсберге, намного раньше срока.

– Почему же вы не остались в Ландсберге? – поинтересовался Симон.

– Мы и так потеряли много времени, – проворчал старик. – В Вероне нас ожидает куча дел. Я говорил, что ей не следует ехать с нами. Но она, как обычно, не пожелала слушать, ей непременно хотелось попасть к мюнхенскому двору… И вот что из этого вышло! – Он ткнул Симона в тощую грудь. – Вы можете нам помочь? Да или нет? У нее, видимо, лихорадка. Дайте нам какое-нибудь средство, чтобы можно было как можно скорее убраться из этих неприглядных мест.

«Если это то, о чем я думаю, тут не поможет никакое жаропонижающее», – мрачно подумал Симон, глядя на женщину в полуобморочном состоянии. Однако он промолчал. Непохоже, чтобы старик был расположен к долгим дискуссиям с провинциальным лекарем. Симон решил, что отец с сыном были богатыми чужеземными купцами, возможно даже, из низшего дворянства. Единственное, чего он сможет здесь добиться, это разочарование – а то и вовсе судебный процесс, если женщина умрет под его надзором. Но с другой стороны, ему было бесконечно жаль ее. Он представил на месте женщины Магдалену. Или Барбару. В общем-то, такое могло случиться с каждой женщиной.

Во всяком случае, с каждой, которой доводилось рожать.

– Внесите ее в дом, – сказал наконец Симон. – Посмотрю, что тут можно сделать.

Мужчины внесли женщину в процедурную. Там в углу стояла узкая жесткая кушетка. Старик пренебрежительно оглядел покосившиеся полки с инструментами, потертыми склянками и древними банками для лекарств, которые достались Симону еще от отца.

– Может, нам все-таки стоило доехать до Фюссена, – проворчал он.

Симон хотел было нагрубить в ответ, но вовремя одумался. Вместо этого он склонился над женщиной, пощупал пульс и проверил рефлексы.

– Кто принимал роды? – спросил лекарь и осторожно расстегнул плащ молодой матери.

– Зна… знахарка в Ландсберге, – неуверенно ответил ее супруг, наблюдая за действиями Симона.

– Maledetto![1] Что вы себе позволяете! – возмутился его отец, когда Симон приподнял женщине юбку. – Лекарь вы или какой-то похабник?

– Мне нужно осмотреть ее, чтобы получить хоть какое-то представление о случившемся, – пояснил Симон.

Мужчина чуть поколебался и в конце концов нехотя кивнул.

– Только не вздумайте копаться там своими ножами, – проворчал он.

Фронвизер задернул тонкую дырявую занавеску, отгородившись от мужчин, и приступил к осмотру пациентки. У врачей существовали строгие различия между учеными лекарями и обученными хирургами. Лишь последним разрешалось прибегать к хирургическому вмешательству, в то время как ученые лекари, к которым относился и Симон, зачастую ограничивались лишь внешним осмотром. Но, освободив промежность от окровавленных тряпок, он понял, что хирургическое вмешательство тут не поможет. Комната наполнилась скверным гнилостным запахом. Симон услышал, как старик за занавеской брезгливо выдохнул.

Симон вытер руки и вышел к мужчинам.

– Как долго она отдыхала после родов? – спросил он, поджав губы.

Молодой муж пожал плечами. Фронвизер видел, что его мучает совесть. Тревога и беспокойство прочертили на юном лице глубокие морщины.

– Примерно неделю, – ответил он тихо. – Отец счел необходимым…

– У нас в Вероне хорошие врачи, – прервал его старик. – Или мне следовало оставить ее у старой карги, в этой вонючей дыре? Все равно мы не можем позволить себе такую долгую отлучку. Мой сын нужен мне в конторе.

– Ей следовало лежать по меньшей мере три недели, – возразил Симон. – У нее воспалилось лоно после родов.

– Так дайте нам что-нибудь! – вскинулся на него старик. – Врач вы или жалкий шарлатан?

Фронвизер, промолчав, снова скрылся за занавеской и, вымыв предварительно руки, теплой водой очистил промежность женщины. Но он подозревал, что уже слишком поздно. Сколько раз приходилось ему наблюдать подобное! В большинстве своем роженицы умирали от странной лихорадки в первые недели после родов. Врачи полагали, что в теле женщины начинали закисать какие-то вещества, еще неисследованные. Но Симон был убежден, что эти вещества попадали в тело намного позже. Он упоминал об этом в своем трактате. Правда, доказать Фронвизер пока ничего не мог, это были только предположения.

Лекарь сделал повязку из чистых тряпок и завернул в нее листья высушенного тысячелистника, арники и живокоста, чтобы уменьшить воспаление. Потом осторожно одел женщину. Та слабо постанывала.

– Необходимо каждый час менять повязки, – обратился Симон к оробевшему мужу. – Я дам вам свежих трав. И было бы разумнее остаться ненадолго в Шонгау. Я знаю хороший постоялый двор…

– У нас нет на это времени, – покачал головой старик. – Кроме того, я хотел бы вверить свою невестку в надежные руки. Наш врач в Вероне знает толк в кровопускании – уверен, ей станет лучше. К тому же аббат в Роттенбухе предоставит более достойный кров, нежели в этом вонючем городишке.

– Ей ни в коем случае нельзя терять кровь! – предостерег Симон. – Я настоятельно советую…

Но старик прервал его, сунув ему в руку несколько монет.

– Этого должно хватить. Счастливо оставаться, господин лекарь.

Последнее слово он буквально выплюнул, после чего вновь надел шляпу и накинул плащ. Его сын между тем осторожно поддерживал жену. Симон помог ему вывести ее на улицу, где дожидалась карета, и быстро взглянул на толстую няньку с маленьким ревущим свертком на руках. Кучер щелкнул кнутом, карета тронулась с места и вскоре скрылась в сгущающихся сумерках.

«Езжайте с Богом», – подумал Симон.

Однако особых надежд он не питал. Скорее всего, молодая мать умрет прежде, чем они доберутся до Вероны. Лихорадка, которая так часто начиналась у женщин после родов, была скоротечна и беспощадна.

Глубоко опечаленный, Фронвизер вернулся в процедурную. В кармане звенели монеты, полученные от старого торговца, – столько лекарь зарабатывал примерно за неделю. Тем не менее особой радости Симон не испытывал. Он достал монеты и получше к ним присмотрелся. Пять серебряных талеров, таких же, какие он получил от Йозефа Зайлера. Правда, эти были отчеканены совсем недавно: под гербовыми ромбами Виттельсбахов значился 1672 год, а на другой стороне была изображена Мадонна с серпом луны. Должно быть, купцы из Вероны недавно получили их в Мюнхене. Монеты блестели так, словно только вчера покинули монетный двор. Симон повертел их в руках и уже собрался сунуть обратно в карман, но тут заметил нечто странное.

Быть этого не может.

Лекарь ощупал каждую монету. Потом, чтобы удостовериться в своем предположении, снял с полки весы, на которых обычно взвешивал лекарства. На одну чашу он положил три монеты, которые получил пару часов назад от толстого Зайлера, на другую – три монеты веронских купцов.

Чаша с монетами Зайлера резко опустилась вниз.

Симон нахмурился. Выходит, он не ошибся и подозрения его оказались не напрасными. Талеры веронских купцов были не только новыми – они были легче, причем в разы. Должно быть, в них содержался какой-нибудь дешевый металл – медь или олово. Только вот знают ли об этом торговцы или они сами из числа обманутых – неизвестно…

Симон снова взглянул на монеты, такие красивые, сверкающие серебром. Как бы там ни было, ничего уже не исправить. Торговцы, вероятно, уже покинули Шонгау и были на пути в Роттенбух… Симон задумчиво опустил монеты в кошелек, потом пожал плечами. В конце концов, деньги являли собой спрессованные куски металла, не более.

А молодую женщину, скорее всего, не спасут уже никакие дукаты или дублоны из чистого золота.

* * *

Ночью, когда Симон с Магдаленой наконец-то улеглись в кровать, между ними долго царило молчание. Каждый прислушивался к дыханию супруга и догадывался, что ему тоже не спится. Рядом, в колыбельке, которую смастерил для нее дед, спала София. Она дышала тихо и спокойно. Магдалена протянула руку и погладила маленькую ладошку дочери.

«Такая маленькая и хрупкая, – подумала она. – И такая красивая… Только бы Господь не отнял ее у нас».

Господь, словно бы в стремлении исправить свой промах с ножкой Софии, наделил ее другими замечательными чертами. Трудно было представить себе ребенка более спокойного. Она много смеялась, была внимательна и любопытна, голубые глаза ее постоянно находились в движении. Кроме того, София уже пыталась произнести первые слова. Даже сейчас нетрудно было заметить, что в будущем девочка станет красивой, как ее тетя.

«И тоже станет неприкасаемой», – с болью подумала Магдалена.

Они до сих пор ни словом не обмолвились о сегодняшней ссоре. При этом Магдалена рассказала Симону о намерении отца выдать Барбару замуж в Мюнхене. О том, что сестра беременна, она говорить не стала. Рассказывать об этом сейчас показалось ей опрометчивым. Симон не умел хранить тайны, и риск был слишком велик. Отец ни в коем случае не должен об этом узнать. Магдалена и сама не ведала, как он отреагирует, если вдруг выяснит, что его младшая дочь ждет внебрачного ребенка. Пусть этот секрет останется между ней и Барбарой.

Она повернулась к Симону, но тот первым нарушил молчание.

– Послушай, – начал он. – То, что я сказал сегодня насчет тебя и Софии… Прости. Это было глупо и неправильно с моей стороны. Наверное, слишком много всего навалилось в последнее время…

Магдалена сжала его руку.

– Все хорошо. Знаю, ты и вправду много работаешь. Соседи говорили, что вечером перед домом останавливалась карета…

– Это были купцы, возвращались в Верону, – тихо ответил Симон. – Женщина была очень плоха, и я, наверное, уже не мог ей помочь.

Лекарь сбивчиво рассказал о молодой матери и ее свекре, чья спешка и жадность могли стоить ей жизни.

– Все из-за этой лихорадки, сколько женщин умирает от нее после родов! – покачал головой он. – Вот найти бы средство от нее…

– Может, не от всех страданий существуют средства, – возразила Магдалена. – Ты когда-нибудь задумывался об этом? Может, с какими-то из болезней нам следует просто смириться.

– С такими, как нога у Софии? Это ты хочешь сказать? – Симон поерзал на кровати. – Я, во всяком случае, не собираюсь сдаваться и докопаюсь до причины. Я не для того становился лекарем, чтобы прокалывать фурункулы на толстых задницах! Вот если мой трактат опубликуют…

– Ты опять за свое? – простонала Магдалена. – По-моему, сейчас у нас совсем другие заботы. Барбаре придется выйти замуж. И я молюсь, чтобы среди этих палачей в Мюнхене нашелся хотя бы один более-менее подходящий… – Ее передернуло. – Надеюсь, не все они омерзительны, как наш могильщик. Или живодер, от которого несет за десять шагов против ветра.

– По крайней мере, ты уговорила Барбару поехать с нами, – заметил Симон. – И все равно удивительно, как это она согласилась. Я думал, твоя сестра откажется наотрез, и неважно, что скажет ей отец.

– Я… нашла к ней подход, – Магдалена надеялась, что Симон не заметит неуверенность в ее голосе. – Я рассказала ей про новый мюнхенский театр, прекрасные дворцы и сады. Наверное, это тоже внесло свой вклад. Ведь Мюнхен считается самым красивым городом в Германии, а курфюрст Фердинанд Мария допускает ко двору столько иностранцев! А еще там вроде бы строят новую большую церковь, и новые укрепления, и великолепную резиденцию… Ты чего это?

Симон рассмеялся.

– Я просто попытался представить, как дюжина палачей вроде твоего отца сидят там за столом. Полагаю, это будет полная противоположность мюнхенскому двору. – Он привлек к себе Магдалену. – Просто ума не приложу, как у этого неотесанного верзилы могла родиться такая красивая дочь.

– А почему бы и нет? – поддразнила Магдалена. – У тебя ведь тоже родилась.

Они еще долго лежали в обнимку, а София улыбалась и иногда тихонько смеялась во сне.

Должно быть, ей снилось что-нибудь очень приятное.

2

Река Лойзах близ Вольфратсхаузена,

2 февраля 1672 года от Рождества Христова

Барбара стояла с закрытыми глазами на носу плота и впитывала все звуки и запахи, витавшие вокруг. Несмолкающий шум реки, стоны и скрежет ледяных глыб, когда они сталкивались в воде, выкрики рулевых со встречных плотов… В воздухе ощущался тонкий, едва уловимый запах весны. Барбара чувствовала, что ждать осталось совсем немного, может, еще пару-тройку недель. В последние дни уже случались оттепели. И хотя на полях еще лежал снег и ночами бывало морозно, дни становились длиннее и возвещали скорый приход тепла.

Через некоторое время Барбара открыла глаза, и чувство защищенности тут же покинуло ее. Она смотрела на стремительное течение, которое гнало плот с пугающей быстротой, на деревни, что проносились мимо, и на крестьян, устало бредущих по бечевникам, еще занесенным снегом. Но куда чаще Барбара замечала многочисленных плотогонов в шляпах-колпаках, синих куртках и с шестами, при помощи которых они отталкивались от других плотов или обходили опасные стремнины. Все без исключения молодые и крепкие, они открыто глазели на Барбару. Вот один из них что-то шепнул своему напарнику, оба рассмеялись, после чего двусмысленно подмигнули ей и приподняли шляпы. Барбара отвернулась, не удостоив их вниманием.

«Прекратится это когда-нибудь? – подумала она. – Неужели мы для них просто дичь?»

Накануне утром они покинули Шонгау, и Барбара до последнего раздумывала, стоит ли ей ехать. Но разве у нее был выбор? Магдалена права: если она, будучи незамужней, родит ребенка, то станет в Шонгау ничем не лучше дворняги. Более того, позор перейдет и на всю семью. Вполне возможно, что отца исключат из Совета Двенадцати…

А если ей сохранить свое положение в секрете, тайно родить и подкинуть ребенка в какой-нибудь монастырь?

От одной только мысли об этом Барбаре стало не по себе. Неважно, кто его отец, – это ее плоть и кровь. Долгие годы она будет мучиться мыслью, жив ли ее ребенок, хорошо ли ему живется, – или же он умер где-нибудь от голода, или замерз в какой-нибудь подворотне, беззвучно шевеля губами и спрашивая себя, кем же была его мать… Нет, она не сможет такого допустить! Следовало избавиться от него, когда он был еще маленьким червячком в ее утробе. А теперь уже слишком поздно.

Поэтому Барбара послушалась совета старшей сестры и вместе со всеми отправилась в Мюнхен. В конце концов, что она теряла? Едва Шонгау скрылся за первыми изгибами дороги, молодая женщина вздохнула свободнее.

Неважно куда, лишь бы подальше от этого захолустья и его недалеких обитателей…

Отец узнал от путников, что по Лойзаху уже отправлялись первые плоты. Какой-то извозчик довез их на своей повозке до Байерзойена. Там они провели ночь в открытой всем сквознякам и кишащей блохами харчевне, а наутро бригадир одного из плотов согласился за несколько монет доставить их в Мюнхен.

Барбара оглянулась на корму. Там, среди бочек, в компании базарных торговцев из Партенкирхена, тощего точильщика с высокой корзиной и двух подмастерьев, разместились и ее семья. Петеру и Паулю плавание доставляло явное удовольствие, в отличие от их отца. Симону то и дело приходилось унимать Пауля, когда тот принимался играть в салки среди тюков, ящиков и пивных бочек. Магдалена как раз кормила маленькую Софию, а отец сидел с трубкой в зубах, крепко держался за сундук и смотрел прямо перед собой. Барбара знала: для палача не было ничего хуже, чем путешествие по воде. Но никакая сила не заставила бы его выказать свой страх перед семьей.

– Внимание! Льдина!

Рулевой рядом с Барбарой рванул весло, и она потеряла равновесие. В последний момент ей удалось обхватить широкие плечи рулевого. Краем глаза Барбара заметила, как несколько крупных ледяных глыб проплыли почти вплотную к плоту. Позади раздавались крики пассажиров, старая крестьянка взмолилась святому Николаю, покровителю плотогонов. Плот начал опасно заворачивать вправо. Рулевые на носу и на корме под крепкую ругань боролись с течением. Сильный, дородный плотогон рядом с Барбарой пыхтел и напрягался, погружая весло в воду, и могучие мускулы вздувались под его рубашкой. Наконец они выровняли плот по курсу.

Рулевой грубо рассмеялся и вытер пот со лба. Только теперь Барбара узнала в нем Алоиза Зееталера, бригадира из Гармиша, который и взял их сегодня утром на плот. Это был бородатый мужчина с хмурым взглядом. На животе у него болтался тугой кошель, набитый монетами. Отправляясь в рейс в это время года, он, однако, не забыл вознаградить себя за смелость.

– Да уж, легко отделались! – прогремел Зееталер и подмигнул Барбаре. – Но и ты, подруга, здорово подсобила. Можешь еще разочек подержаться за мое плечо… Хороша, чертовка!

Он снова рассмеялся и огромной пятерней шлепнул Барбару по ягодице. Женщина невольно вздрогнула.

– Не нужно этого, – процедила она сквозь зубы.

– Ладно, брось ты, – проворчал бригадир. – Я взял с вас умеренную плату, могла бы ответить мне любезностью.

– Не припомню, чтобы сама входила в эту плату, – возразила Барбара.

Зееталер ухмыльнулся.

– Как знать… Мы скоро остановимся у Вольфратсхаузена. К нам попросятся и другие пассажиры, и цена, возможно, повысится. Может, тогда ты станешь сговорчивее… Ну, что скажешь на это?

Барбара вдруг почувствовала, как его рука скользнула вниз по ее ягодицам, точно между ног. Она оцепенела. Пару месяцев назад дочь палача наградила бы наглеца пощечиной, каким бы высоким и сильным он ни был. Теперь же ей просто-напросто стало дурно, как это часто бывало в последнее время. Зееталер истолковал ее молчание как согласие. Ладонь его скользнула дальше под плащ и юбку и оказалась между бедрами. В следующий миг он неожиданно замер и тонко взвыл.

– Какие-то проблемы? – раздался низкий голос за спиной Барбары.

Она оглянулась и увидела своего отца. Палач на целую голову возвышался над толстым бригадиром. Тяжелый сапог его придавил ногу плотогона, безжалостно пригвоздив его к палубе.

– Какие-то проблемы, я спрашиваю? – повторил Куизль, и теперь в голосе его прозвучала угроза. А рука его, как поваленное дерево, легла на плечо плотогона.

Зееталер вздрогнул, потом медленно покрутил головой, и Куизль убрал сапог с его ноги. Но рука его по-прежнему покоилась на плече бригадира. Именно в такие минуты Барбара понимала, что отец, несмотря на преклонный возраст, все еще силен как бык. Одним лишь своим ростом Якоб наводил страх на многих людей – и в особенности на тех, кто узнавал в нем печально известного палача из Шонгау. Очевидно, Зееталер не догадывался, что приставал к его дочери.

– Нет… все хорошо… – просипел Алоиз.

– В таком случае благодарю за славную поездку, бригадир. – Куизль похлопал Зееталера по плечу и заботливо убрал с его рукава несколько ворсинок. – Так что же, скоро мы будем в Мюнхене?

– Часов через… семь или восемь, – пробормотал плотогон. – Когда доберемся до Изара, поплывем быстрее.

– Отлично. Надеюсь, еще сегодня я выпью кружечку темного мюнхенского пива. Такое вкусное варят лишь монахи, которым чужды плотские радости. А до тех пор не побыть ли и вам таким же монахом?

Куизль грозно взглянул на плотогона. Тот кивнул, но не произнес больше ни слова.

– Рад, что мы пришли к согласию. Ты идешь, Барбара?

Палач развернулся и, обходя ящики, двинулся к корме. Его дочь неохотно последовала за ним, но Куизль внезапно остановился.

– Теперь-то ты понимаешь, почему мне хочется найти тебе мужа? – спросил он со злостью. – Я не могу везде и всюду тебя сторожить! Среди мужичья хватает скотов. Они чуют свежую кровь, как волк – ягненка.

– Сама знаю, – ответила Барбара тихим голосом.

«И получше тебя», – добавила она про себя.

Палач вздохнул. Взгляд его неожиданно смягчился, и он с отеческой любовью посмотрел на дочь.

– Да, я рад, что ты без лишних уговоров согласилась поехать. И… и… – Эти слова давались ему с явным трудом. – Прости, что так огорошил тебя своими планами. Черт возьми, я же чурбан неотесанный, еще твоя мама говорила об этом!..

– Что есть, то есть, – Барбара улыбнулась. Отец нечасто просил у нее прощения.

Якоб глубоко вздохнул.

– Тогда сделай мне одолжение, просто взгляни на трех претендентов, которых я отобрал для тебя. А выбор останется за тобой.

– Трех претендентов? – Улыбка на губах Барбары померкла, и она в ужасе уставилась на отца. – Ради всего святого, что…

– Ну, я отправил несколько писем, узнал, кто там будет. А потом написал про свою милую дочь… – Куизль пожал плечами. – Думаю, у нас есть три подходящих варианта. Я, конечно, не знаю, хороши ли они собой. Но, по крайней мере, все трое станут отличной партией.

У Барбары челюсть отвисла от изумления. Все складывалось гораздо хуже, чем она ожидала.

– Ну, и что же ты написал им про меня? – спросила она с обидой в голосе. – Большие титьки, черные волосы и острый язык? Какие еще у меня есть достоинства, о которых я не знаю? Широкий круп и добрый галоп, как у лошади?

Лицо у Куизля снова стало мрачным. Он стиснул кулаки.

– Ты посмотришь на этих трех претендентов, хочешь ты этого или нет. Проклятье! Слишком долго я закрывал на это глаза. Если б твоя мать только узнала…

Барбара не дала ему договорить. Красная от досады, она скрылась среди привязанных ящиков. Ей просто необходимо было побыть одной. Однако она быстро поняла, что на плоту – двадцать шагов в длину и семь в ширину – эта задача не из легких. Отовсюду на нее глазели любопытные пассажиры, которые наблюдали за ссорой между отцом и дочерью. Магдалена тоже бросила на нее обеспокоенный взгляд, но она была занята с плачущей Софией. Да и чем бы Магдалена помогла ей? Сестра заверила ее, что вместе они со всем справятся. Но, в сущности, это были лишь пустые слова…

Никто не мог ей помочь, даже Магдалена.

Барбара тихо заплакала, села между ящиками и закрыла глаза.

Шум реки помог ей немного успокоиться и отвлечься. Через некоторое время она вытерла слезы и уставилась на холодную зеленоватую воду. Жизнь продолжалась. Ей уже столько всего довелось пережить и преодолеть… И в этот раз она тоже справится, найдет выход.

В конце концов, она не зря носит имя Куизлей!

* * *

Близился вечер, и до Мюнхена оставалось уже совсем немного. За последние пару часов леса́ заметно поредели; все чаще стали попадаться деревенские церквушки, чьи луковичные купола тянулись в безоблачное небо. Когда путешественники миновали старую крепость недалеко от Изара, впереди уже завиднелись внешние стены укреплений.

Симон стоял с сыновьями на носу и смотрел на внушительный городской силуэт. Крепостные рвы, стены и мощные башни отделяли укрытые снегом поля и пашни от статных домов, церквей и колоколен. Прежний курфюрст Максимилиан выстроил эти укрепления ради обороны в Тридцатилетнюю войну. Правда, к нашествию шведов строительство так и не было завершено. Тем не менее, глядя на эти стены, каждый плотник понимал, что перед ним – один из самых прогрессивных и величественных столичных городов в Священной Римской империи.

В центре города виднелись две высокие колокольни – по всей видимости, купола знаменитой церкви Богоматери. Широкий, медлительный Изар протекал всего в сотне шагов к востоку от городских стен, мимо пустующих хмельников, лугов и пойменных лесов. Мимо проплывали каменистые, скудно поросшие острова, и наконец-то плот прошел под длинным мостом. Симон слышал, что этим мостом и было положено начало Мюнхену. Когда-то могучий герцог выстроил его, чтобы взимать плату за переправу с торговцев солью из Райхеналля. Из монастыря и горстки простых домов год за годом разрастался огромный город, известный во всей империи и даже за ее пределами.

Довольный собой, Симон разгладил красный сюртук и ренгравы, которые надел специально для этой поездки. В Мюнхене – он это знал – нужно быть хорошо одетым. Во всяком случае, лучше, чем в Шонгау, этом душном захолустье, ненавистном ему своей узколобостью. В общем-то, в больших городах Симон всегда чувствовал себя лучше, чем в своем родном городишке. Лекарь очень надеялся, что эта встреча палачей пройдет где-нибудь в центре Мюнхена и он сможет погулять по главным улицам, мимо церквей, театра и резиденции курфюрста.

Когда мост остался позади, слева показались пристани и причалы. Они тянулись на сотни шагов вдоль берега, и возле них, привязанные к столбам, уже покачивались плоты и лодки. Поденщики в нищенских одеждах таскали на берег бочки, тюки и ящики, стараясь заработать себе на пропитание. Вокруг царил такой шум, что Симон почти не разбирал слова.

– Пристани, – довольно пробурчал Куизль. – Мы почти на месте.

– Ну а где же соберется этот Совет Двенадцати? – поинтересовался Фронвизер. – В каком-нибудь трактире посреди города или рядом с рыночной площадью? Может, по пути удастся заглянуть в церковь Богоматери. Я слышал, что… Эй, да постойте же!

Не удостоив его ответом, Куизль спрыгнул на берег, поднялся по узким сходням и стал прокладывать себе путь по широкой, запруженной людьми улице. Мимо сновали усталые крестьяне с заплечными корзинами, перекрикивались торговки; пьяные плотогоны на нетвердых ногах шагали из кабака, расположенного недалеко от пристаней. Хотя Сретение Господне знаменовало собой начало отдыха и затишье, на улицах царило оживление.

– Видимо, получили свое жалованье и тут же набрались, – предположила Магдалена. С детьми она едва поспевала за Куизлем. – Давай помедленнее, черт возьми!

– Куда он, собственно, направляется? – спросила Барбара. Она держалась позади всех и за последние несколько часов не проронила ни единого слова. Отрадно было видеть ее чуть менее подавленной, чем прежде. – Выпить пива в ближайшей таверне? А нам ждать его на холоде? От него и такого можно ожидать…

– Хм, вообще-то я думал, Якоб поведет нас к трактиру, где соберутся палачи, – ответил Симон и нахмурился. – Странно только, почему он не свернет к городским воротам.

Действительно, вместо того чтобы направиться к городским воротам, расположенным примерно в сотне шагов, палач двинулся к высокой башне, что возвышалась над мостом через Изар. Перед заходом солнца здесь также царило оживление: через ворота башни одна за другой проезжали в город повозки и кареты. В воздухе стоял запах конского пота, пивного сусла и лошадиного навоза.

– Ради всего святого, может, соизволишь и нам объяснить? – потребовала Магдалена, когда наконец поравнялась с отцом. – Куда ты нас ведешь? Говори, иначе я не сдвинусь с места!

Палач остановился и показал на другой берег, где виднелись нагромождения убогих хижин, покосившихся и построенных без всякого плана – казалось, их небрежно раскидал там какой-нибудь пьяный великан. Между ними высились несколько водяных мельниц, и течение медленно вращало их обледенелые колеса. Над поселением, растянувшимся вдоль берега, нависло темное облако дыма и копоти.

– Вон туда, – проговорил Куизль. – В Ау.

– Боже правый! Выглядит жутковато, – выдохнула Магдалена. – Что это? Деревня для нищих и головорезов?

– Почти угадала, – усмехнулся палач. – А вы всерьез полагали, что дюжину грязных палачей пригласят в мюнхенскую резиденцию, угостят вином и фазанами? В Ау палачам самое место. Там всегда есть чем заняться.

– Чудесно! – вздохнул Симон, распрощавшись с мыслью о вечерней прогулке по городу, и печально оглядел свой новый красный сюртук и ренгравы. – В такой одежде я с тем же успехом могу нацепить на шею табличку с надписью «Можно грабить».

– Да бросьте вы, вам понравится, – добродушно ответил Куизль и зашагал по мосту. – Я уже бывал здесь. Согласен, люди в Ау грубоватые и шумные, но зато искренние.

Словно бы в доказательство его слов, навстречу им прошли два оборванца. Они крепко держались друг за друга и горланили какую-то народную песню, слов которой Симон так и не разобрал. Похоже, эти двое, как и многие плотогоны в порту, не пожелали оставаться трезвыми в этот праздничный день.

Вскоре они поравнялись с первыми строениями Ау. Здесь не было ни стен, ни ворот – только широкая, покрытая мерзлой грязью улица, протянувшаяся вдоль ручья. Между хижинами, по обе стороны улицы, то и дело попадались высокие строения с лестницами по внешней стороне, ведшими к балконам и дверям. Из окон выглядывали престарелые женщины и мужчины с обветренными лицами и с любопытством разглядывали чужаков. Тесные, изогнутые проулки уводили в глубь лабиринта из дощатых домов, задних дворов, мельниц и харчевен. За все время им попалось лишь несколько каменных зданий. Самое крупное стояло чуть в стороне, имело три этажа и множество печных труб.

Уже смеркалось, но Симон насчитал сразу с полдюжины кабаков, из окон которых падал тусклый свет. Изнутри доносился шум буйной пьянки, в одной из харчевен звучала расстроенная скрипка. В следующий миг дверь харчевни распахнулась, и навстречу им вывалился пьяный мужчина. Сил у него хватило, чтобы дойти до ближайшего угла, где его и вырвало.

Барбара сморщила нос и бросила свирепый взгляд на отца, после чего повернулась к Магдалене.

– Это и есть твои обещанные красоты Мюнхена? Театр, множество садов…

– Дедушка, они все пьяные? – полюбопытствовал Петер.

– Ну, они празднуют. Еще один год тяжелых трудов позади, – Куизль пожал плечами. – После Сретения Господнего у работников и подмастерьев есть несколько свободных дней. Потом все начинается по новой. Такая попойка еще никому не повредила.

– Если они и дальше будут так пить, то назавтра у них вообще денег не останется, – проворчала Магдалена. – Вы как хотите, а я ни единого дня не…

Договорить она не смогла, так как из переулка до них вдруг донеслись возбужденные голоса. В отличие от пьяных выкриков из харчевен, в этих голосах безошибочно угадывался страх. Куизль сначала постоял в нерешительности, а потом свернул в проулок. Симон и все остальные последовали за ним. В скором времени они вышли к большой толпе, сгрудившейся у ручья. Справа от них была мельница, и на одной ее лопасти что-то висело. В сумерках Симон не сразу разглядел, что это. А потом невольно вздрогнул.

Это было человеческое тело.

Несколько человек пытались провернуть колесо против течения. Но лопасти то и дело выскальзывали, и тело поднималось все выше и выше. Еще немного, и оно упадет с другой стороны…

Куизль хрустнул костяшками пальцев и протолкался сквозь толпу, не встретив сопротивления.

– Разойдись! – прорычал он.

Под изумленные восклицания палач ухватился за обледенелую лопасть и потянул на себя. Сначала ничего не произошло, Куизль пыхтел и покряхтывал. Но в конце концов колесо стало поворачиваться против течения.

– Что это за малый? – спросил шепотом коренастый подмастерье рядом с Симоном. – Он, случаем, не из Гизинга? Может, извозчик какой?

– Не знаю, откуда он, но под горячую руку попадаться ему не хочу, – так же тихо ответил ему другой. – С такими ручищами пивные бочонки можно десятками таскать.

Люди шептались и переглядывались, а Куизль тем временем продолжал тянуть колесо. В конце концов несколько человек бросились ему на помощь; вместе они сняли с лопасти безжизненное тело и осторожно уложили на землю.

Симон содрогнулся: это была юная девушка, лет шестнадцати или семнадцати. И не возникало сомнений в том, что она мертва. Остекленелые глаза неподвижно смотрели в вечернее небо, в волосах, словно украшения, поблескивали сосульки. Тело хорошо сохранилось в холодной воде, поэтому с первого взгляда сложно было сказать, как долго оно находилось в ручье. Не видел Симон и каких-либо внешних повреждений.

– Эй! Довольно поглазели. Все расходитесь, ну!

Из переулка вышел какой-то тощий тип. В одной руке он держал фонарь, в другой – крепкую палку и то и дело взмахивал ею, чтобы придать веса своим словам.

– Расходитесь, я вам сказал! – повторил этот тип. – Или мне пинками вас разгонять? Кто не послушается, будет спать за решеткой!

Толпа начала неохотно расходиться, пока у ручья не осталось лишь несколько человек. Тощий тип шагнул к Куизлю. Нос у него был красный от холода – хотя, возможно, тут не обошлось без пары стаканов настойки. Мужчина шмыгнул, втягивая сопли, и свирепо уставился на палача.

– Тебя это тоже касается, здоровяк! – произнес он с важным видом. – Такими делами ведает суд, а я, черт подери, судебный надзиратель в Ау! Или ты имеешь какое-то отношение к ее смерти? – Тощий показал палкой на тело юной девушки. – Может, ты не захотел платить ей за оказанные услуги и толкнул ее в воду? Так оно было? Отвечай!

– Мы только что приехали, – сказал Симон, становясь рядом с Куизлем. – Моя семья может подтвердить это.

Лекарь кивнул на Магдалену, Барбару и детей, которые до сих пор держались позади. Долговязый надзиратель склонил голову.

– Хм. Приезжие, значит… – Он снова протяжно шмыгнул, потом показал палкой в сторону главной улицы. – У нас в Ау и так хватает голодранцев. Так что убирайтесь, да поживее. Отребье приблудное!

– Эта бедняжка, видно, тоже была из приблудного отребья, – сказал Куизль, не обращая внимания на его ругань.

– Чего? – Тощий мужчина потер сопливый нос. – С чего ты это взял, здоровяк?

– Тут собралось по меньшей мере человек двадцать. Все они видели девушку, и никто не назвал ее по имени. А в Ау, как мне думается, люди друг дружку знают, верно?

– Кхм, верно, – начал судебный исполнитель. – И все равно…

– Кроме того, слишком уж это накладно и муторно – вешать на кого-то мешок с камнями и бросать в воду. Будь я убийцей, я бы просто дал девице по голове и столкнул в воду. Об остальном позаботился бы холод.

– Мешок? С камнями? – Надзиратель окончательно растерялся. – Что… что ты такое несешь? – пробормотал он.

Куизль склонился над телом и перевернул его. Теперь стало видно, что к поясу девушки действительно был привязан небольшой мешок, наполненный камнями и незаметный под складками юбки.

– Я обратил на него внимание, когда снимал бедняжку с лопасти, – пояснил Куизль. – Она оказалась чертовски тяжелой. В мешке фунтов тридцать, не меньше, ко дну пойдешь, как кусок свинца. По всей видимости, ее подцепило лопастью, иначе она до лета там пролежала бы.

Надзиратель почесал нос. Потом ухмылка внезапно исказила его лицо, все в красных прожилках.

– Ха! Тогда все ясно! – заявил он с торжествующим видом. – Шлюха сама утопилась. Такое тут часто бывает. Девка понесет от какого-нибудь проходимца, а его и след давно простыл. Она не видит иного выхода, кроме как броситься в воду, – а в Мюнхене одной милой девицей меньше.

Куизль склонил голову набок.

– Хм. Возможно…

– Что значит возможно. Это…

– Возможно, но маловероятно. Ты бы, например, стал бросаться в воду с полным монет кошельком?

Теперь уж растерялся и Симон. Он нахмурился и взглянул на палача.

– Откуда, ради всего святого, вы узнали, что у нее есть кошелек? – спросил он. – Вы ведь даже не осматривали ее.

Куизль усмехнулся.

– Если б вы не галдели, а хоть на секунду прислушались, то услыхали бы тихий звон, когда я опускал ее на землю, – он склонился над трупом. – Полагаю, кошелек где-то под юбкой…

– Руки прочь! – прошипел надзиратель. – Если у нее при себе деньги, то установить это должен я.

– Ага, и спрятать деньги в собственных карманах, – добавила Магдалена и шагнула вперед. – Ну уж нет! Вы должны проследить, чтобы их вернули семье бедной девушки. Возможно, у нее остались родные.

– Да… как ты смеешь ставить под сомнение мои приказы? – рассвирепел надзиратель. – Здесь я принимаю решения… Ну, погоди у меня!

Он замахнулся палкой и двинулся на Магдалену и Барбару. Но Куизль встал у него на пути, перехватил палку, точно тростинку, и поднял вместе с надзирателем.

– Отпусти! Немедленно! – визжал тот. – Я всех вас упрячу за решетку! Я… я…

– Опусти его, Якоб. Этот болван и без того уже стал посмешищем.

Симон обернулся на голос, донесшийся из проулка. Там стоял человек, широкий в плечах, но низкого роста, и руки его казались слишком длинными для коренастого туловища. Лицо у него было угловатое, а глаза светились умом и дружелюбием. Он был примерно одного возраста с Куизлем и носил широкий багровый плащ. Уверенным шагом незнакомец направился к их небольшому сборищу.

– Пропади я пропадом, Михаэль Дайблер! – радостно вскричал Куизль и отбросил взбешенного надзирателя, точно гнилое яблоко. – Откуда ты узнал, что мы приехали?

Человек, названный Дайблером, ухмыльнулся, демонстрируя ряд почерневших зубов.

– Ну, мне сейчас рассказали про верзилу, явно нездешнего, который помог выловить труп из ручья. Тут уж долго гадать не пришлось. Я ведь знал, что ты приезжаешь сегодня, – он хрипло рассмеялся. – Видимо, правду о тебе говорят, добрый братец: трупы прямо стекаются к тебе, как мухи слетаются на мед.

– Этот… этот наглец лезет не в свои дела! – проворчал надзиратель, поднявшись на ноги. – Он отказался повиноваться мне, и…

– Заткнись уже, Густль, – прервал его Дайблер. – Скажи спасибо, что этот наглец помогает тебе. По слухам, еще ни один убийца не ушел от палача из Шонгау.

– Па… палач? – надзиратель отступил на шаг. – Почему он сразу не сказал?

Он опасливо отвел взгляд и перекрестился. Симон знал, что именно так люди в большинстве своем реагировали на Куизля. Палач приносил одни несчастья, в особенности тем, кто посмотрит ему в глаза или коснется его.

– Да сколько же вас тут собралось-то? – поинтересовался надзиратель.

– Двенадцать, если хочешь знать точно. – Дайблер пожал плечами. – Всего-то на несколько дней, потом все разъедутся, и придется тебе снова довольствоваться мной одним. – Он ухмыльнулся и показал сначала на Куизля, потом на труп девушки. – А теперь дай ему заняться своим делом.

Густль молча отступил в сторону, и Куизль принялся обыскивать мертвую девушку. Через минуту палач действительно нашел под юбкой небольшой кошелек. Он открыл его, и оттуда со звоном высыпалась горсть серебряных монет. Симон вдруг насторожился и склонился над деньгами в руке Куизля.

Монеты показались ему знакомыми.

«Возможно, это просто совпадение», – подумал он.

Фронвизер посмотрел внимательнее. Действительно, это были серебряные талеры, новые все до одного. На каждой был отчеканен герб Виттельсбахов и стоял год 1672-й.

Отец и Михаэль Дайблер шагали впереди, тихо переговариваясь. Магдалена и остальные старались не отставать.

– Добро пожаловать в Мюнхен, тоже мне! – прошипела Барбара и пнула замерзшее конское яблоко. – Это какая-то преисподняя! У нас в Кожевенном переулке жизнь и то сноснее.

– От города совсем недалеко, – попыталась утешить ее Магдалена. – Уверена, у нас еще будет возможность посмотреть и на мюнхенские дворцы, и на церковь, и на театр.

Она ободряюще улыбнулась, хотя злилась при этом не меньше. Со слов отца, эта поездка представлялась ей совсем иначе. Барбара уже рассказала, что отец отобрал для нее трех претендентов. Но поиски подходящего жениха становились от этого ничуть не легче.

Кроме того, ее злило, что Михаэль Дайблер до этой минуты не обменялся с ней ни единым словом. Понятно, что он был мюнхенским палачом, давно знал ее отца и им многое следовало обсудить. Но разве это давало повод отказываться от элементарных правил приличия? За кого он ее принимал, за служанку?

Симон тоже был погружен в раздумья. Казалось, его занимали какие-то мысли, но Магдалена была слишком измотана, чтобы расспрашивать мужа. Ко всему прочему, у нее болела спина: с той минуты как они сошли на берег, дочь палача таскала на себе Софию, замотанную в платок. При этом девочка внимательно наблюдала из своего кокона за всем происходящим.

Через некоторое время справа вырос еще один большой трактир. Изнутри доносились вопли и громкий смех, потом послышался звон разбитой кружки, и дверь распахнулась. Кто-то вышел, пошатываясь, на улицу, рухнул в грязный снег и пополз на четвереньках. За ним тянулся тонкий кровавый след – судя по всему, у него был разбит нос.

– Ах, знаменитая ночная жизнь Ау! – Дайблер осклабился. – Видно, там уже столпотворение. Но за столом для палачей местечко всегда найдется.

– Это здесь нам предстоит провести несколько дней? – неуверенно спросил Симон и показал на покрытые копотью, потрескавшиеся окна второго этажа.

Михаэль Дайблер кивнул.

– У Радля лучшая таверна в Ау, с теплой печкой и застекленными окнами. Во дворе даже уборная есть. Я отвел специально для вас две хорошие комнаты.

– Лучшая таверна в Ау, – повторила Магдалена глухим голосом. – Очень любезно, нечего сказать.

Она вздохнула и вслед за остальными вошла внутрь.

Их сразу окутало облако табачного дыма, сладковатого и такого густого, что у Магдалены на глазах выступили слезы. Вообще-то в баварских трактирах курение уже несколько лет находилось под запретом, но, похоже, в Ау этому не придавали особого значения. В зале собралось по меньшей мере тридцать человек, преимущественно мужчин, и все курили трубки и пили пиво из массивных кружек. Магдалена предположила, что в большинстве своем это были батраки и простые ремесленники и пропивали они здесь значительную часть своего жалованья. Поэтому и настроение царило соответствующее. Кто-то орал песни, другие смеялись, третьи плясали на помосте, где ярко накрашенные девицы соблазнительно вертели бедрами.

Магдалена заметила, как один из пирующих высунулся в окно, чтобы опорожнить желудок, а потом снова взялся за кружку. Люди теснились вплотную друг к другу, и лишь за одним столом в дальнем углу было относительно свободно. Там сидели несколько человек, по виду не очень приветливых, и молча пили пиво. С остальными пирующими они имели мало общего.

– Как видишь, кое-кто из кумовьев уже здесь! – сообщил громким голосом Михаэль Дайблер и обвел рукой хмурые лица. – Каспар Хёрманн из Пассау, Маттеус Фукс, палач из Меммингена, и даже твой старинный друг Филипп Тойбер из Регенсбурга.

Куизль оглядел присутствующих.

– А мой брат тоже здесь?

Дайблер помотал головой.

– Он прибудет только завтра. Как и Иоганн Видман из Нюрнберга, этот тщеславный пес… Он всегда любит опаздывать, – мюнхенец закатил глаза. – И все-таки он самый богатый и влиятельный в нашей гильдии и может себе это позволить.

– Ну, будет тебе, Михль… – Куизль шутливо погрозил пальцем. – Ты как-никак палач в столичном городе. Так что не надо тут скромничать.

Дайблер отмахнулся.

– А, с тех пор как палачу в Мюнхене не дают присматривать за шлюхами да еще запретили азартные игры, дела идут неважно. А несколько пыток и казней за целый год тоже не…

– Конечно, не хочется прерывать вашу беседу, – перебила его Магдалена, – но дети устали. – Она показала на Петера и Пауля, у которых и вправду слипались глаза. – Если б вы показали нам наши комнаты…

– Разумеется, – Дайблер кивнул.

Казалось, он впервые обратил внимание на Магдалену. Палач властно махнул трактирщику. Толстый мужчина с бритой головой подошел с явной неохотой, стараясь при этом не встречаться взглядом с ним.

– Отведи детей в комнату, – распорядился Дайблер и строго взглянул на трактирщика. – Надеюсь, ты выкурил из нее паразитов? Иначе я тебя раздавлю, как блоху.

Толстяк опустил голову и перекрестился. Магдалена знала, до чего суеверными бывали люди в обществе одного палача. Каково же ему было принимать у себя десяток палачей? Должно быть, Дайблер выложил немалую сумму, чтобы встреча вообще могла состояться в этом трактире.

– Я, пожалуй, пойду с детьми наверх, – сказала Барбара.

Младшая сестра тоже выглядела измотанной. Только если присмотреться, можно было заметить, что тело у нее округлилось и груди стали немного больше.

– Если хочешь, могу присмотреть за Софией, – предложила Барбара. – Полезно будет немного отвлечься.

Магдалена помедлила, но потом с благодарностью передала дочку Барбаре. София радостно протянула ручонки к тете. Магдалена улыбнулась. После переполоха у ручья она все равно не сможет уснуть. Кружка пива ей не повредила бы.

Когда Барбара и дети поднялись вслед за трактирщиком по узкой, истоптанной лестнице, Магдалена с Симоном устроились рядом с Дайблером за пошарпанным, липким от пролитого пива столом. Куизль уже разговаривал о чем-то с Филиппом Тойбером. Десять лет назад им довелось пережить несколько напряженных дней в Регенсбурге, и тогда они едва остались в живых.[2] Магдалена невольно улыбнулась, глядя на отца. Дома он разговаривал довольно редко и мало, но, когда оказывался среди своих, буквально расцветал.

Рядом с Тойбером сидел палач с распухшим от чрезмерного пьянства носом, на котором, ко всему прочему, краснел фурункул. Возле него, уронив голову на стол, спал пьяный юноша – по всей видимости, его подмастерье, – чьи волосы плавали в пивной луже. Напротив них сгорбился с кружкой в обнимку хмурый тип с рыжими волосами. Со слов Дайблера Магдалена заключила, что это палачи из Пассау и Меммингена.

– Я, наверное, был грубоват, приношу свои извинения, – сказал Дайблер, обращаясь к Магдалене.

Только теперь она заметила, что при всей кажущейся грубости взгляд у него вполне дружелюбный. Дайблер снял шерстяной плащ, под ним оказалась белая рубашка с кружевными рукавами и чистый жилет из крашеного бархата. Мюнхенский палач явно не испытывал недостатка в деньгах.

– Непросто устроить такую встречу, – продолжал он. – Да еще эти мертвые девушки…

– Мертвые девушки? – Симон в недоумении посмотрел на палача. – А есть и другие?

Дайблер кивнул.

– Ну, это уже вторая девушка за неделю. Такое, конечно, случается постоянно, но эти два случая и вправду немного странные.

– А что случилось со второй девушкой? – спросила Магдалена и с удовольствием отпила из кружки, которую поставила перед ней служанка.

– Скверное дело, – мрачно произнес Дайблер. – Бедняжку нашли у Нижних пристаней, недалеко от Зендлингских ворот. Плотогоны, когда сплавляли лес, выловили труп из воды.

– Она захлебнулась? – снова спросила дочь палача. – Тогда не понимаю, что тут может быть странного.

– Кхм… нет. Ее пригвоздили колом.

Магдалена с Симоном на миг оцепенели. Пьяные крики сделались вдруг очень далекими. Женщина отодвинула кружку, пить неожиданно расхотелось.

– Пронзили колом? – переспросил Симон. – То есть ей загнали кол в сердце? Это же ужасно!

– Именно, – Дайблер кивнул. – Раньше, во времена моего прадеда, такой способ казни был еще в ходу. Считалось, что таким образом злобную душу убитого можно было пригвоздить к земле. Иногда кол вводили приговоренному в задний проход и сажали, так что он еще долго…

– Бога ради, избавьте нас от подробностей! – прервал его Симон, заметно побледнев. – О жертве что-нибудь известно?

– Ну, она была из тех девиц, каких множество приезжает в Мюнхен в поисках лучшей жизни. Одна из многих сотен. Насколько мне известно, даже имени ее никто не знает… – Дайблер вздохнул и глотнул пива. – Жалко мне этих бедных девушек из деревень. Приезжают в Мюнхен в надежде устроиться служанками, а идут к собственной погибели… Должно быть, попалась какому-нибудь пьяному.

– И он вогнал ей в грудь кол? – Магдалена нахмурила лоб. – Даже не знаю…

– Эй, ты, случаем, не Ба… Барбара Куизль? – пролепетал вдруг малый с распухшим носом.

По всей видимости, это был Каспар Хёрманн, палач из Пассау. До сих пор он лишь молча таращился в свою кружку, но теперь, похоже, вышел из транса. Его белая рубашка была забрызгана соусом от жаркого и пивом, шляпа валялась раздавленной на полу.

Магдалена едва взглянула на него.

– Нет, – ответила она, поджав губы. – Барбара – это моя младшая сестра. Она уже поднялась наверх.

Хёрманн захихикал.

– То-то я думаю, старовата ты…

– Ты что себе… – вскинулась было Магдалена, но палач вскинул руки, словно просил прощения.

– Я… не то имел в виду, – прогнусавил он. – Я имел в виду, старовата для за… замужества. – Он кивнул на пьяного юношу подле себя. – Мой красавец-сын слыхал про твою сес… сестру. Твой отец написал нам письмо.

Магдалена, побледнев, взглянула на отца, который по-прежнему увлеченно разговаривал с Филиппом Тойбером. Перед ними уже выстроились в ряд пустые кружки.

«Надеюсь, ты это не всерьез, отец», – подумала Магдалена.

– Ло… Лотар у меня крепкий парень, – сообщил Хёрманн и за волосы приподнял голову сына.

Лотар уставился на них телячьими глазами. У него были кривые зубы, и нос уже распух от пьянства, как у отца. Он громко рыгнул и, когда Хёрманн отпустил его, вновь уронил голову на стол.

– Хм, пьет, может, и многовато, но со временем станет хорошим палачом. Мы с твоим отцом наверняка договоримся.

Он ухмыльнулся и поднял кружку. Магдалена брезгливо отвернулась.

– Барбара, когда увидит, каких женихов подобрал для нее отец, в лицо ему вцепится! – шепнула она Симону. – Остается только надеяться, что среди претендентов есть более привлекательные люди.

С некоторым недоумением Магдалена отметила, что муж снова погрузился в раздумья.

– Что с тобой? – спросила она. – Ты и у ручья был какой-то странный…

– Я думаю об этих монетах, которые обнаружил твой отец, – ответил Симон так тихо, чтобы остальные их не услышали. – Кажется, я такие уже видел. Эти купцы из Вероны заплатили мне похожими монетами.

Он поделился с ней своими предположениями. Магдалена напряженно слушала.

– По-твоему, эти монеты фальшивые? – спросила она наконец. – И при этом все одной чеканки?

– Не то чтобы фальшивые, но слишком легкие. И все они очень новые. Монеты, найденные у девушки, тоже были новыми, и, как мне кажется, чеканка у них та же самая… – Симон потер нос. – Но, чтобы увериться, мне нужно взглянуть на них еще раз и хоть разок подержать в руке.

– Уверена, это будет несложно. Дайблер оставил их у себя. Не думаю, что он их просто присвоит.

Магдалена взглянула на Дайблера: тот разговаривал с рыжим палачом из Меммингена и громко смеялся. Она улыбнулась.

– А вообще, он кажется не таким уж и ужасным. Во всяком случае, для палача… – Женщина взяла кружку и чокнулась с мужем. – Черт возьми, давай просто получать удовольствие от поездки. Может быть, другие претенденты на Барбару не такие ужасные, как этот… – Она сделала большой глоток и вытерла пену с губ. – Что ж, по крайней мере, пиво в Мюнхене недурное.

* * *

Через несколько часов по переулкам Ау брели двое заметно подвыпивших малых. Они слегка покачивались, и время от времени им приходилось хвататься друг за друга. Из темных подворотен за ними наблюдали нищие, грабители и прочие мерзавцы. Обычно пьяные вроде них становились легкой добычей для ворья, которого в Ау хватало с избытком. Но этих двоих никто не трогал.

Причина, скорее всего, крылась в том, что один из них был мюнхенским палачом, а второй выглядел весьма внушительно и грозно.

Грабители крестились и с молитвой на устах бежали прочь. Все-таки не исключено, что им однажды придется положиться на добрую волю палача – или на его твердую руку в случае казни.

Пьяные остановились у ручья, и гигант окунул голову в воду. Потом встряхнулся, как мокрая дворняга.

– Бр-р! Теперь хоть немного лучше, – пробормотал Якоб Куизль. – Думаю, последняя кружка была все-таки лишней.

– Черт, молись, чтобы эта ночная прогулка не прошла даром, – прорычал Дайблер. – Зачем я только согласился на эту вылазку… Ты хоть представляешь, сколько у меня дел перед завтрашней встречей? Да и добрая моя Вальбурга наверняка уже беспокоится…

– Твоя Вальбурга беспокоилась бы куда больше, если б знала, что ее муж еще час назад валялся под столом мертвецки пьяный, – ухмыльнулся в ответ Куизль. – Радуйся, что я вытащил тебя из этой дыры.

– Может, ты и прав. Пьянство, черт его дери! – Дайблер тоже сунул голову в ледяную воду. Поднявшись, он громко рассмеялся. – Ты приехать не успел, а уже суешь нос не в свои дела… Выходит, правду про тебя говорят, и не только среди палачей. Ты и этот мелкий лекарь, вы прямо как две ищейки.

– Ну, Симон скорее уж так, собачонка, – подмигнул ему Куизль. – Ну, пойдем! Я до рассвета хочу лечь спать.

Он зашагал дальше, и Дайблер, по-прежнему слегка покачиваясь, двинулся за ним. Полночи Куизль пьянствовал с другими палачами, в особенности с Филиппом Тойбером из Регенсбурга, с которым до сих пор поддерживал крепкую дружбу. Хотя пил уже не так много, как несколько лет назад, – он дал обещание дочерям. Но сегодняшняя встреча стала исключением, тем более что мюнхенское пиво и вправду было чертовски вкусным.

Тем не менее целиком отдаться веселью не получалось. Одна мысль не давала ему покоя с той самой минуты, когда Якоб снял с мельницы мертвую девушку. Ему нужно было проверить ее, хотя бы для того, чтобы удовлетворить свое любопытство. А любопытство и раньше было для Куизля лучшим другом, нежели выпивка. Поэтому он попросил Дайблера проводить его к дому судебного надзирателя.

В одном из проулков стоял домик, по виду более массивный, чем остальные халупы. Мюнхенский палач уже рассказывал, что в Ау не было собственной тюрьмы. Поэтому судебный надзиратель частенько держал подозреваемых в подвале собственного дома, вплоть до разбирательства. А если мест не хватало – то и в жилой комнате.

Куизль очень надеялся, что и тело девушки было еще там.

Дайблер с хмурым видом постучал в дверь. Короткая прогулка немного протрезвила его, и все-таки мужчина с трудом держался на ногах.

– Черт бы тебя побрал, Густль, открывай! – прокричал Дайблер, опираясь о стену. – Это я, Михаэль!

Через некоторое время из дома донесся грохот, словно кто-то свалился с кровати.

– Милостивая Дева Мария! – послышался визгливый голос Густля. – Клянусь, я ничего не делал, я…

– Дурак! – оборвал его Дайблер. – Просто впусти нас, никто не собирается тебя вешать. Нам нужно кое… – он подавил икоту, – …кое-что проверить.

Дверь отворилась, и перед ними предстал белый как мел надзиратель в ночной рубашке и накидке.

– Все равно не могу уснуть с трупом в комнате, – произнес он дрожащим голосом. – Не смог добудиться священника, чтоб занялся мертвой шлюхой. Но утром, с первыми же петухами… Эй!

Без лишних слов оба палача протиснулись в комнату. При этом Куизль ударился лбом о низкую притолоку и недовольно заворчал себе под нос. Голова у него и так болела.

Тело, лишь замотанное наскоро в полотно, лежало на столе посреди комнаты. Взглянув на него, Куизль мигом протрезвел. Только теперь он обратил внимание, до чего же она худая – и совсем еще юная. На вид ей было лет шестнадцать или семнадцать, не больше. Золотистые волосы, бледная кожа и множество веснушек, несмотря на холодное время года. На мгновение Куизль проникся жалостью к этому ребенку: еще вчера она, наверное, жила мечтами и заботами молодых девиц. Он представил себе, что на ее месте могла быть Барбара. Но потом прогнал эту мысль и сосредоточился на предстоящем деле. Палач склонился над девушкой…

И потянул носом.

– Эй! Что это он там делает? – возмутился Густль, вошедший вслед за ними в комнату. – Это мой дом, и я не позволю… Это же отвратительно!

– Здесь тюрьма Ау, и мой друг помогает разобраться в преступлении, – прорычал Дайблер, который по-прежнему боролся с икотой. – Так что помолчи, Густль.

Попытки унять икоту придавали ему вид еще более свирепый, чем обычно. Цветом лица он теперь и сам напоминал покойника. Густль подался назад в смятении и замолчал.

– Ну как, выяснил что-нибудь? – спросил Дайблер через некоторое время.

Куизль втянул воздух над трупом. Несмотря на холод, тело начинало уже издавать зловоние. Палач всегда мог положиться на свой нюх, но сладковатый запах, который Якоб уловил еще вечером, развеялся. И расширенные зрачки, на которые он обратил внимание у ручья, стали нормальными. До этого зрачки показались ему слишком широкими, а у покойников они, как правило, не такие. А может, ему просто показалось?… Палач склонился над приоткрытым ртом. Здесь еще угадывался слабый запах. Куизль обнюхал ее лицо, затем перешел к ладоням, в предсмертных судорогах стиснутым в кулаки. Он хотел уже отвернуться, но тут заметил слабый блеск между пальцами левой руки.

– Что-то зажато в кулаке, – с нахмуренным лицом сообщил Якоб и повернулся к надзирателю. – У тебя есть клещи? Тело уже окоченело, просто так пальцы не разогнуть.

– Боже правый, ты же не собираешься… – начал было Густль, но Якоб отмахнулся:

– А может, и так получится.

Он надавил на онемевшие пальцы. Послышался громкий хруст. Надзиратель вздрогнул.

– Ну вот, что я говорил!

Палач с торжествующим видом поднял тонкую цепочку с крошечным медальоном. Присмотрелся внимательнее.

– Хм, женщина в венце, да еще с нимбом… Должно быть, Дева Мария. Спрашивается, что делает медальон у нее в руке.

– Может, она хотела с его помощью уберечься от смерти? – предположил Дайблер.

– Ну, это может означать что угодно. Но я, кажется, знаю, отчего умерла бедная девочка, – отозвался Куизль. – Только вот чтобы убедиться в этом, нужно ее вскрыть.

Густль издал слабый стон. Дайблер тоже растерял былую уверенность.

– Якоб, чтоб тебя! – прошипел он. – Это может стоить мне должности. Если об этом узнает мюнхенский судья…

– Ты ведь тоже хочешь знать, что стоит за этим убийством, – возразил Куизль. – Ну так не валяй дурака! Можно подумать, палачу впервые доводится вскрывать труп.

– Да, но не жертву же убийства! Висельников, про которых никто и не вспомнит, я и сам иногда взрезаю. Из чистого любопытства. Ну, и сердце какого-нибудь вора можно продать за хорошие деньги… Я даже получил разрешение от мюнхенского судьи. Но сейчас это может дорого обойтись нам обоим.

Якоб пожал плечами.

– Ничего нам не будет, если я аккуратно ее зашью и она будет в платье. Никто даже не заметит.

Дайблер помялся в нерешительности и наконец вздохнул.

– Ладно, в интересах истины…

Он достал две серебряные монеты и сунул надзирателю, который внимательно следил за их разговором.

– Это из кошелька девицы, – пояснил Дайблер. – Можешь оставить их себе, если будешь держать рот на замке. Через неделю получишь еще талер. Ну а если проболтаешься… – В его голосе прозвучала угроза.

– Я… я нем как могила, – пролепетал Густль и жадно сграбастал монеты.

– Тогда покончим с этим поскорее.

Куизль задрал на девушке платье. Потом вынул нож, такой же острый, как и палаческий меч, и сделал первый надрез сверху вниз.

За свою жизнь Якоб взрезал уже десятки трупов. Его, как и Дайблера, завораживал внутренний мир человека, до сих пор почти неизведанный. В вопросах медицины Куизль, с полным на то основанием, считал себя более сведущим, чем большинство ученых врачей от Мюнхена до Шонгау. Дома у него имелась небольшая библиотека на латыни, уйма всевозможных лекарств и хирургические инструменты, которые он время от времени одалживал своему зятю.

«И все равно он – лекарь, а я – презренный палач», – промелькнула у него мысль.

Якоб рассек тонкий слой кожи и жира, затем взрезал соединительную ткань и осторожно раздвинул внутренности. Он осмотрел по очереди каждый орган, хотя, в сущности, интересовал его только один: туго наполненный ярко-красный мешочек. Отыскав желудок чуть ниже грудины, палач надрезал его, и оттуда хлынула красновато-черная масса.

В ней обнаружились черные ядрышки и полупереваренная кожура. Комнату наполнил уже знакомый сладковатый запах, который подтвердил предположение Куизля. Палач торжествующе ухмыльнулся.

– Так я и думал, – проговорил он.

– Господи, о чем же ты думал? – прохрипел Дайблер, зажимая нос. – Говори, не тяни! Мне и так уже дурно.

Соответствующие звуки из соседней комнаты говорили о том, что Густль не выдержал ни запаха, ни зрелища. Якоб накинул полотно на тело и повернулся к Дайблеру.

– Желудок полон ягод красавки, – пояснил он. – Бедняжка, должно быть, съела их целую миску. Думаю, это был компот с черникой или ежевикой. Я еще вчера почуял запах, да и зрачки у нее были чуть расширены. Значит, она отравилась не так уж и давно, – он кивнул на труп под полотном. – Содержимое желудка все показало.

– Хм… Выходит, она по каким-то причинам приняла яд, привязала к поясу мешок с камнями и бросилась в ручей? – спросил Дайблер. – По-твоему, так все было?

Куизль задумчиво склонил голову. Он с удовольствием сейчас закурил бы, но у него и так болела голова от густого дыма в трактире.

– Красавка весьма коварна, – задумчиво произнес Якоб. – Три-четыре ягоды возбуждают желание, но дальше наступает безумие, а потом и смерть. Судя по расширенным зрачкам, можно предположить, что девушка была не в себе, прежде чем оказалась у ручья. В таком состоянии мешок с камнями к поясу не привяжешь. Кроме того, это не могло остаться без внимания. Отравленные впадают в бешенство, орут и бесятся…

– И что ты думаешь? – Дайблер выставил подбородок. – Выкладывай! Я же по глазам вижу, что у тебя есть предположения.

– Думаю, эту девушку кто-то отравил. Судя по всему, это засахаренные или высушенные ягоды красавки. В это время года сама она набрать их не могла. Девочка, должно быть, съела их с большим аппетитом. В желудке имеются остатки какой-то выпечки. Убийца дождался, когда бедняжка умрет, затем притащил ее к ручью, привязал к поясу мешок с камнями и утопил.

– Тогда и с медальоном все стало бы понятно, – добавил Дайблер. – Может, она надеялась замедлить действие яда, вот и схватилась перед смертью за амулет…

– При таком количестве ягод даже пресвятая Дева Мария бессильна. Как бы там ни было… – Куизль снова показал на труп, – …это было не самоубийство, Михль, а четко спланированное убийство. И убийца разгуливает где-то по Ау… – Он устало потянулся. – А теперь принеси-ка мне иголку с ниткой, чтобы мы успели хоть пару часов поспать перед завтрашней встречей.

Пока Якоб зашивал труп, его не покидало странное чувство, будто он что-то упустил – что-то связанное с мертвой девушкой и ее вскрытием. Но голова по-прежнему была слишком тяжела, чтобы раздумывать над этим.

И постепенно эта существенная деталь ускользнула от его внимания.

3

Ау,

3 февраля 1672 года от Рождества Христова

Поздним утром по мосту через Изар в направлении Ау шагали двое мужчин. Один из них прихрамывал. Второй был помоложе: рослый, широкоплечий колосс. Другие путники охотно уступали ему дорогу. Он нес мешок за спиной и постоянно оглядывался по сторонам. Его густая борода давно уже не видела цирюльника. А нос был такой же крупный и слегка изогнутый, как у отца.

Магдалена узнала брата и дядю, когда их разделяла еще добрая сотня шагов. Она помахала им и устремилась навстречу, крикнув:

– Георг, Георг! Мы здесь!

Георг тоже ее заметил. Он приветственно вскинул руку и ускорил шаг, так что его старший спутник с трудом за ним поспевал. Бартоломей Куизль, брат Якоба, хромал с самого детства, хотя это не помешало ему стать мастером своего дела. Уже много лет он служил палачом в Бамберге и состоял в Совете Двенадцати. Георг, его племянник и подмастерье, должен был стать его преемником. Якоб Куизль так и не свыкся с тем, что его собственный сын предпочел остаться у дяди Бартоломея, более успешного палача, вместо того чтобы вернуться в Шонгау, к отцу.

Магдалена между тем подбежала к Георгу, и брат с сестрой радостно обнялись. С их последней встречи, когда Георг на пару недель приезжал в Шонгау, прошло больше двух лет. Он заметно переменился. Сейчас ему стукнуло девятнадцать, и это был настоящий мужчина, почти такой же крупный, как отец, но при этом более жилистый и крепкий. Сложно было поверить, что он приходится Барбаре братом-близнецом. Магдалена вспомнила, как раньше напевала им колыбельные перед сном. С тех пор прошло не так уж много лет, и тем не менее перед ней стоял уже взрослый мужчина.

– Младшим братиком я тебя уже вряд ли назову, – сказала Магдалена и тронула плечо Георга. – Чем же дядя тебя кормит? Каждый день дает свиные отбивные и колбасы?

– И к ним еще клецки по-франконски, – ухмыльнулся Георг и с напускной грустью погладил живот. – Правда, сегодня я с самого утра ничего не ел. Так что неплохо бы перекусить.

Тем временем к ним присоединился и дядя Бартоломей.

– Дорога из Бамберга была настоящей пыткой, хуже всякой дыбы, – проворчал он.

Как у всякого представителя Куизлей, его отличали крючковатый нос и массивная фигура. Он давно начал лысеть, и за последние годы волос у него почти не осталось.

– Ума не приложу, зачем я только приперся на эту чертову встречу! – выругался он. – Надеюсь, хоть пиво у них приличное.

Магдалена улыбнулась. Якоб с Бартоломеем на самом деле терпеть не могли друг друга, но при этом были очень похожи, когда начинали ворчать и высказывать недовольство. Вероятно, эта черта тоже была присуща всем Куизлям.

– Пиво отменное, не переживай, – успокоила она Бартоломея и со страдальческим видом потерла виски. – Если там что-нибудь осталось. Некоторые из палачей прибыли еще вчера и хорошо приложились. Особенно отец с Дайблером.

– Да и ты, видно, тоже! – рассмеялся Георг.

– Что ж, посмотрим, остался ли там хоть бочонок, – проворчал Бартоломей. – Жажда замучила, готов Изар целиком выдуть.

Прихрамывая, он двинулся дальше. Георг между тем оглядывал узкие зловонные переулки.

– Хорошее место выбрали для встречи, нечего сказать… – Он усмехнулся. – В общем-то, такого и следовало ожидать. Палач из Вены как-то говорил, что не прочь бы узнать, где находится этот город Ау. Ведь столько висельников, которых он вздернул, родом именно оттуда…

– Только при Барбаре ничего такого не говори, – предупредила Магдалена. – Она и так в безграничном восторге от нашего пристанища.

При упоминании сестры Георг просиял. В детстве близнецы жили душа в душу, и Магдалена не исключала, что Барбара согласилась поехать в Мюнхен в том числе и потому, что хотела повидаться с братом. У нее даже возникла мысль рассказать Георгу о беременности Барбары. Однако момент был не самый подходящий. Возможно, позже Барбара сама посвятит его в эту тайну. Они и раньше всегда делились друг с другом своими заботами.

– Верится тебе, может, и с трудом, но Барбара иногда снится мне, – с улыбкой сообщил Георг. – Мы так долго не виделись, а я до сих пор помню ее лицо, будто вижу перед собой… Как она?

Магдалена вздохнула.

– Не очень, если учесть, какие планы вынашивает на ее счет отец.

Она рассказала ему о планах отца и трех претендентах из круга палачей.

– С одним я уже познакомилась, – закончила Магдалена. – Сын палача из Пассау, безобразный пьяница.

– Но при этом хорошая партия, – заметил Георг. – Пассау – крупный город, для палача там всегда найдется работа.

– Вот теперь ты говоришь как отец, – Магдалена покачала головой и показала в сторону трактира. – Барбара в комнате наверху, с Софией. Мальчики, наверное, тоже там.

– София? – Георг нахмурил лоб, но потом сообразил. – Конечно, ты же писала мне про нее! Выходит, у тебя уже трое детей… Время и вправду летит чертовски быстро.

Магдалена слабо улыбнулась.

– Тебе бы вернуться в Шонгау, братец. Отец тоже уже немолод.

– Как знать, может, и вернусь, – ответил Георг с мрачным видом. – Даже раньше, чем хотелось бы.

– В каком смысле?

Он махнул рукой.

– Скоро сама все узнаешь. Дай для начала увидеться с семьей. О многом нужно поговорить.

Они вместе двинулись по обледенелой улице к трактиру. Магдалена молчала, но еще долго раздумывала над последним замечанием Георга. Что он хотел этим сказать? Судя по всему, Барбара не единственная в их семье столкнулась с трудностями…

* * *

Сход палачей состоялся ровно в полдень, в отдельном зале, обычно отводимом под свадебные торжества. Но Магдалена подозревала, что об этом событии хозяин старался не распространяться. Кому понравится сидеть в одном трактире с дюжиной нечестивых палачей? Магдалена понимала теперь, что отец был прав: в Мюнхене такая встреча состояться просто-напросто не могла бы. А вот в Ау для подобного события самое место – среди проходимцев, авантюристов и прочего отребья.

Магдалена прислонилась к стене рядом с дверью и наблюдала за происходящим. Теперь почти вся дюжина палачей была в сборе. С ними также прибыли их подмастерья и ученики, так что всего насчитывалось почти тридцать участников. Магдалена взирала на всех этих людей, таких разных и в то же время связанных общим делом: все они служили орудиями смерти.

При этом кое-кто из присутствующих заметно преуспел в своем ремесле. Многие пришли в одеждах из дорогих тканей, причем некоторые разодеты были до того пестро, что походили на экзотических птиц. Все казались напряженными и замкнутыми, и тем не менее каждый из них чувствовал себя в родной среде. Магдалена взглянула на отца, который разговаривал со своим братом: похоже, что в этот раз обошлось без споров, в виде исключения. Остальные палачи тоже пребывали в прекрасном настроении, чему, вероятно, способствовал большой бочонок пива, стоявший на столе посреди зала. У каждого палача имелась собственная оловянная кружка, на которой было выбито его имя – так предписывали старинные традиции и меры предосторожности: чтобы порядочные горожане не боялись случайно выпить из кружки палача и тем самым обесчестить себя. Многие из мужчин курили трубки, так что дым клубился, как в преисподней.

В дальнем углу сидели Георг с Барбарой, очевидно погруженные в серьезный разговор. Магдалена пока не знала, известно ли уже Георгу о положении сестры. Еще утром близнецы довольно долго разговаривали – правда, их постоянно отвлекали Петер с Паулем. Младший из племянников особенно почитал Георга: в последний свой приезд дядя вырезал для него деревянные мечи и множество других игрушек. Сейчас Пауль бегал наперегонки с уличными мальчишками, в то время как Петер читал в верхней комнате и присматривал за спящей Софией.

– Воистину, не место женщине среди этих грубых палачей, провонявших пивом и табаком. Простите нам наше поведение, милостивая сударыня.

Магдалена вздрогнула. Низкий, приятный на слух голос заставил ее обернуться. Рядом оказался один из палачей, которых она видела еще накануне. Правда, он явился позже остальных. Если ей не изменяла память, это был Конрад Неер из Кауфбойерна.

– О, я успела привыкнуть, пока жила с отцом, – ответила она с улыбкой.

– Охотно верю, – усмехнулся в ответ Неер. – Из того, что известно о вашем отце, к некоторым вещам действительно следовало привыкнуть.

Магдалена рассмеялась. Для палача этот Неер был довольно обаятельным. На вид ему было около пятидесяти, и выглядел он вполне ухоженным: мягкие черты лица, расчесанные волосы с проседью, чистый кружевной воротник. В глазах читались сочувствие и дружелюбие. Кроме того, такая манера речи была присуща скорее благородному господину, чем неотесанному палачу. Глотнув пива из кружки, Неер кивнул в сторону Барбары, по-прежнему погруженную в разговор с Георгом.

– Это, вероятно, и есть ваша младшая сестра. Сходство между вами и вправду поразительное. И ваша красота. Вашему супругу действительно повезло… – Он огляделся по сторонам. – Его разве не будет на нашем собрании?

– Кхм… мой муж придет чуть позже, – ответила Магдалена. – У него появились кое-какие дела в городе.

Она прикусила губу. Симон до сих пор где-то пропадал, и Неер своим вопросом напомнил ей об этом. Утром, едва поздоровавшись с Георгом и Бартоломеем, Фронвизер отправился в Мюнхен, чтобы разыскать этого прославленного врача, столь необходимого для публикации его трактата. Имя доктора уже вылетело у Магдалены из головы, и, в сущности, ей не было до этого никакого дела. Симон без конца болтал про этот свой трактат и уже начинал действовать ей на нервы.

Муж пообещал вернуться точно к полудню, но время близилось к часу, а его все не было. И все из-за этих каракуль, которыми он долгие месяцы изводил всю семью! Магдалена знала, как крепко Симон любил ее, но в то же время он любил и свою работу. И порой так глубоко погружался в мир медицины, что забывал обо всем остальном…

– Вас не затруднило бы представить меня вашей сестре? – неожиданно спросил Неер.

Магдалена вздрогнула.

– А для этого есть какие-то основания?

Палач из Кауфбойерна улыбнулся.

– Ну, ваш отец написал мне письмо. Уверен, вам уже известно его содержание…

Магдалена не смогла сдержать легкого вздоха.

Ага, второй претендент. Что ж, могло быть и хуже…

– Ну… кхм… – начала она, запинаясь. – Момент, возможно, не самый подходящий. Но я, конечно, могу… если вам…

Магдалена облегченно замолчала, поскольку в этот миг дверь распахнулась и в зал вошел еще один палач. Все взоры устремились к нему, и разговоры мгновенно смолкли.

Вошедший был высоким и тощим, с длинными волнистыми волосами и ухоженными усами. Сюртук и рубашка ярко-красного цвета были сшиты из тончайшей материи. В левой руке он держал трость с костяной рукоятью, на пальцах поблескивали многочисленные перстни. Мужчина обвел комнату властным взглядом, пока не отыскал среди присутствующих Михаэля Дайблера.

– Черт подери, Дайблер, куда ты меня заманил? Что это за вонючий клоповник? – спросил он скрипучим голосом на растянутом франконском диалекте, совершенно не подобающем его изящным манерам. – По пути наша карета чуть не опрокинулась в канаву, на улицах воняет дерьмом и заразой, а моим четверым кнехтам придется ночевать в сарае! Дьявол, разве так делают?

– И тебе доброго дня, Видман, – ухмыльнулся в ответ Дайблер, не давая выбить себя из колеи кичливыми придирками. Он неспешно поднялся со своего места и приветственно кивнул. – Мы все тебя заждались.

– В свое время, когда я устраивал встречу в Нюрнберге, вино лилось рекой, – продолжал ворчать Видман, презрительно оглядывая задымленную комнату. – Мы собирались в трактире «У Золотого Орла», угощались утками и паштетами…

– Да-да, и ты толкал речи до самого утра, – прервал его Дайблер. – Это я хорошо помню. Это было вскоре после войны, тогда до горстки палачей никому не было дела, тогда все мы были убийцами. Но времена изменились, Видман. Мне повезло, что я получил эту таверну в Ау. Как по-твоему, чего мне стоило добиться от курфюрста одного только разрешения на эту встречу? – Он показал на свободный стул. – А теперь тащи сюда свой тощий зад, и мы наконец-то начнем.

Иоганн Видман оглядел присутствующих.

– Нас только одиннадцать. Кого-то не хватает.

– И все равно дольше ждать мы не можем, – ответил Дайблер. – Иначе некоторые уже напьются, а мы и начать толком не успеем. – Он хлопнул в ладоши. – Ну, любезные кумовья, занимайте свои места.

Магдалена так и не привыкла к тому, что палачи называли друг друга кумовьями и братьями. Но, поскольку дети палачей выбирали супругов среди себе подобных, все они состояли в родстве в нескольких поколениях.

«И мы, возможно, скоро породнимся с подмастерьем из Меммингена или палачом из Кауфбойерна, – с горечью подумала Магдалена. – Или кого там еще отец выбрал для Барбары…»

Пока одиннадцать палачей рассаживались вокруг стола, их подмастерья и члены семей направились к стульям, расставленным вдоль стены, словно лучшие места перед эшафотом. Георг сел рядом с Магдаленой, а Барбара устроилась поближе к двери. Лицо у нее было неподвижное, и казалось, она готова в любой момент сорваться и выбежать.

– Ну, о чем поговорили? – шепотом спросила Магдалена.

– Она рассказала мне, что беременна, – тихо ответил Георг. – Еще утром. Мы поругались. – Он нахмурился. – По-моему, Барбара так и не поняла, что у нее нет иного выбора, кроме как выйти замуж.

– Отец пока ничего не знает, – прошипела Магдалена. – И Боже упаси, если он когда-нибудь узнает!

Георг мрачно кивнул.

– Ей повезло, что в Мюнхене она еще сможет выкрутиться без особых последствий! Жениха, конечно, придется поставить в известность, от него долго скрывать это не получится… Хотя, по-моему, все упирается в деньги. А уж Барбару плохой партией точно не назовешь.

– Знаю, – Магдалена вздохнула. – Я, кстати, познакомилась со вторым претендентом. Это Конрад Неер из Кауфбойерна.

– Хм, не худший выбор, – Георг склонил голову. – Неер – человек порядочный. У него недавно умерла жена, и детей, насколько мне известно, нет. К тому же Кауфбойерн не так далеко от Шонгау. Во всяком случае, ближе, чем Пассау, где живет этот пьянчуга Хёрманн.

– Или Бамберг, – мрачно добавила Магдалена. – Что ты имел в виду, когда говорил, что скоро, возможно, вернешься в Шонгау?

Георг открыл было рот, но в этот момент Михаэль Дайблер, глава гильдии, трижды хлопнул в ладоши.

– Начнем же, братцы! – объявил он. – И да поможет нам черный кот и петля в три узла.

– И да поможет нам черный кот и петля в три узла, – пробормотали хором палачи и одновременно ударили кулаками по столу, так что бочонок с пивом едва не опрокинулся. В этом также усматривался старинный ритуал, из тех, что были приняты во всякой гильдии.

Дайблер единственный сидел во главе стола. Он взял зажженную лучину и поднес к черной свече. Такие же свечки стояли перед каждым из палачей, и зажигали их в строгой очередности. Стояла напряженная тишина, и происходящее чем-то напоминало святое причастие в церкви.

Когда все свечи наконец зажглись, Дайблер достал тонкий пруток, поднял его над головой и переломил. Только теперь было прервано молчание. Палачи подняли именные кружки, сделали несколько больших глотков, и Дайблер взял слово:

– Почтенные братья, я рад, что через столько лет нам вновь удалось собрать наш Совет. Нам многое предстоит обсудить. Прежде всего необходимо подумать, как нам противостоять ученым врачам, они ведь с таким усердием пытаются отнять у нас право врачевать.

– Чертовы коновалы! – выкрикнул Каспар Хёрманн из Пассау. – Чтоб им всем пусто было!

Уже сейчас, в полдень, он был в стельку пьян и с трудом ворочал языком. Некоторые из палачей поддержали его недовольным ворчанием.

«Может, оно и к лучшему, что Симона здесь нет», – подумала Магдалена.

– Тишина! – Дайблер предостерегающе поднял руку. – К врачам и другим вопросам мы перейдем позже. А прежде необходимо представить нашего нового участника. Всем известно, что в наши ряды принимаются только лучшие палачи Баварии! Для меня большая радость и честь сообщить вам, что теперь вместе с Бартоломеем Куизлем за этим столом сидит и его брат, Якоб Куизль из Шонгау. Двенадцатое место освободилось, когда уважаемый всеми нами Филипп Хартманн из Аугсбурга приобрел бюргерские права. – Он показал на Куизля, сидящего напротив со скрещенными на груди руками. – Что ж, полагаю, все вы хорошо знаете Якоба и много рассказывать о нем нет нужды. Он был избран большинством участников.

– Хоть и не всеми, – едко заметил Иоганн Видман, поглаживая бороду.

Дайблер не обратил внимания на его замечание.

– Все мы знаем, что Якоб Куизль превосходный палач и целитель…

– Хоть и проявляет излишнее сочувствие, – перебил его, ухмыляясь, малый с рыжими волосами и шрамами на лице. Это был Маттеус Фукс из Меммингена, Магдалена видела его еще накануне. – Ха, если будет продолжать в том же духе, он подпортит нам репутацию кровопийц! В конце концов грешники на эшафоте станут пожимать нам руку и благодарить.

Остальные разразились хохотом, и Куизль с нарочито виноватым видом опустил глаза. Дайблер двинулся к нему с наполненной до краев пивной кружкой, на которой было выбито имя Куизля.

– Плоть от нашей плоти, кровь от нашей крови, – начал он громким голосом. – Добро пожаловать в Совет Двенадцати, любезный кум, и прими свое крещение!

Согласно обычаю, Дайблер облил Куизля пивом, после чего с поклоном вручил ему кружку. Якоб встряхнулся, как мокрая дворняга, и остальные палачи дружно рассмеялись и застучали кружками по столу.

– Как того требует обычай, наш кум приехал со своей семьей, – продолжил Дайблер и показал на ряды стульев. – Со своим сыном Георгом, подмастерьем из Бамберга, и дочерьми, Магдаленой и Барбарой. Младшая дочь у Якоба настоящая красавица, да к тому же не замужем.

Дайблер с улыбкой обратился к Барбаре, неподвижно сидящей у двери.

– Ну, девочка, поднимись, чтобы все могли полюбоваться тобой, – попросил палач.

Барбара, однако, поджала губы и скрестила руки. Магдалена видела, как отец покраснел от злости. Он собрался уже возвысить голос, но Барбара все же поднялась и молча разгладила платье. При этом ее немного трясло, глаза сверкали, что придавало ей облик взбешенной ведьмы.

«Чертовски привлекательной ведьмы», – подумала Магдалена.

На палачей внешность Барбары, очевидно, тоже произвела впечатление. Кто-то присвистнул, другие лукаво поглядывали на Куизля.

– А ты уверен, что девка от тебя, Якоб? – хихикнул низкий палач с горбом. – Милое дитя совсем на тебя не похоже. Куда девался здоровенный нос?

Остальные расхохотались, и никто, кроме Магдалены, не заметил, как по щеке Барбары скатилась слеза.

– Дьявол, они будто лошадь на рынке выбирают! – прошипела Магдалена. – Почему отец ничего не скажет?

– А, такая уж суть у мужчин, – Георг пожал плечами. – Барбара вытерпит, вот увидишь.

– Мне бы твою уверенность, – мрачно возразила Магдалена.

В этот миг Каспар Хёрманн поднялся из-за стола и, покачиваясь, направился к Барбаре.

– И думать про нее забудьте! – пролепетал он и оглянулся на остальных. – Ее отец написал мне письмо, сделка уже обстряпана. – Хёрманн поклонился Барбаре и показал на своего сына, сидящего у стены и ковыряющего в зубах. – Ну, можешь поцеловать своего будущего же…

Он поскользнулся в луже пива и растянулся на полу. Остальные палачи взревели от восторга. Потом из-за стола поднялся Конрад Неер из Кауфбойерна и обратил внимание на себя.

– Почтенный кум, – начал он мягким голосом, обращаясь к Куизлю. – Ты писал о своей дочери не только Хёрманну, но и мне. И за это я весьма признателен. Только вот мне кажется, это не самое подходящее место, чтобы знакомиться с такой милой девушкой. – Он с улыбкой повернулся к Барбаре. – Быть может, в ближайшее время нам выпадет случай прогуляться вдоль Изара…

– Неер, ты всерьез полагаешь, что прелестной девице есть дело до старого тюфяка вроде тебя? – резким голосом прервал его Иоганн Видман. – В твоей постели холодно, как в зимнем лесу! Там, говорят, давно уж ничего не шевелится! А может, и не шевелилось никогда – ведь наследников, если не ошибаюсь, у тебя до сих пор нет.

Другие снова рассмеялись, а Конрад Неер заметно вздрогнул. Он задрожал от ярости и, стиснув кулаки, двинулся было к нюрнбергскому палачу, но Дайблер встал у него на пути.

– Никаких драк между братьями! – заявил он. – Во всяком случае, не в моем присутствии. – Он развернулся к Видману: – И ты, Иоганн, попридержи язык! Ты, может, и самый богатый среди нас, но это не дает тебе права оскорблять других. Если тебе есть что сказать, выкладывай по существу.

– Я только пошутил, вот и всё, – Видман примирительно поднял руки. – Но ты прав, Михаэль, – он широко улыбнулся и обратился ко всем: – Якоб Куизль и мне написал письмо. Ему известно, что моя супруга навсегда покинула нас прошлой осенью, когда родила мне пятого ребенка. Я поначалу не стал отвечать, потому как считал, что палачка из Шонгау не впишется в богатую жизнь Нюрнберга. Но теперь… – Он оглядел Барбару и облизнул подстриженные усы. – Хм, должен признать, ее красота компенсирует кое-какие недостатки. А моим сыновьям срочно нужна новая мать, чтобы готовила, кормила и меняла пеленки младшенькому. – Он вопросительно взглянул на Куизля. – Так что, может она кормить? Во всяком случае, груди у нее кажутся вполне зрелыми…

– Если вам нужна кормилица, купите себе козу. Она лучше других подойдет и вашему семейству, и вашей козлиной бороденке!

Впервые за все это время Барбара раскрыла рот. В комнате сразу повисло напряженное молчание.

– Да… как ты смеешь… – прошипел наконец Иоганн Видман. Он побагровел от злости и резко вскочил, так что соседи с трудом усадили его на место. – Палаческое отродье, грязная девка! – ругался он. – Ну нет, от тебя я такого не потерплю!

– Вы ведь тоже палач, – холодно ответила Барбара. – Неужели забыли? Все мы, кто есть в этой комнате, – грязные, нечестивые и неприкасаемые, и благородный господин Видман из Нюрнберга не исключение. Вы тоже не золотом гадите.

Среди палачей поднялся ропот. Некоторые стучали кружками по столу, но при этом кое-кто украдкой усмехался.

– Приношу извинения за свою дочь, – произнес наконец Якоб Куизль. Он поднялся, и Магдалена увидела, как его трясет от злости и стыда. Он выглядел сердитым и обиженным и, казалось, постарел на глазах. – Она… бывает, говорит быстрее, чем думает…

– Так ради Бога, Якоб, научи ее манерам! – рявкнул Видман. – Такое поведение никому…

В этот момент неслышно отворилась дверь, и палач замолчал. Казалось, ее приоткрыло порывом ветра.

Очень холодного ветра.

В комнату вошел человек с белоснежными волосами, собранными в хвост, одетый во все черное. Он был широкоплеч, с массивной шеей и лицом белым как мел; только глаза сверкали красным, как у крысы. У Магдалены мороз пробежал по коже, и она с трудом сдержала крик. Она знала этого человека, но никак не ожидала увидеть его здесь.

«Двенадцатый палач, – подумала она. – Господи, знал ли отец об этом?»

Никто из одиннадцати палачей не проронил ни слова. Казалось, между ними и человеком у двери выросла невидимая стена.

– Добро пожаловать, мастер Ганс из Вайльхайма, – холодно поприветствовал его Дайблер и показал на свободное место. – Мы уже начали без тебя.

– Прошу прощения, добрые братья. – Губы его скривились в улыбке, но глаза при этом оставались холодными, словно на свинцовое лицо нацепили маску. – Меня задержали дела. Треклятый вор из Пеля… обчистил церковь и не желал признаваться. Утверждал, что невиновен. – Мастер Ганс вытер руки о плащ, и Магдалене показалось, что ладони у него в засохшей крови. – Ну, как бы там ни было, – продолжил он тихо, – в конце концов сознаются все. Верно?

Он неожиданно повернул голову и посмотрел на Барбару. Лицо у нее сделалось таким же белым, как у мастера Ганса.

– А, здравствуй, Барбара, – прошептал палач, и губы его снова скривились в улыбке. – Хорошо, что нам вновь довелось встретиться. В прошлый раз обстоятельства были… не совсем благоприятные.

В тот же момент Барбара вскочила. Ее стул с грохотом опрокинулся, и она выбежала за дверь. Ее торопливые шаги затихли где-то в отдалении.

– Барбара, не делай глупостей! – закричала Магдалена. – Барбара!

Не дожидаясь, пока придет в себя Георг, она бросилась вслед за сестрой. Промчалась по общему залу, мимо гостей и напуганных служанок с кружками, и выбежала на вымерзшую улицу. Но Барбару нигде не было видно – должно быть, она уже свернула в какой-нибудь из тесных проулков. Магдалена плотнее закуталась в плащ и с тяжелым сердцем отправилась на поиски.

В душе нарастал парализующий страх, что она больше не увидит свою сестру.

Мастер Ганс вернулся в жизнь Барбары.[3]

* * *

В это самое время Симон открывал для себя мир совершенно противоположный.

Он прогуливался по широкой мощеной улице. По обе стороны тянулись высокие фахверковые дома, пестрые жестяные таблички над тавернами привлекали гостей, вдоль мостовой, как жемчужины на нитке, выстроились повозки и кареты. Движение то и дело стопорилось, извозчики бранились и размахивали кнутами. Уличные мальчишки подбирали конские яблоки, пробегая при этом в опасной близости от храпящих тяжеловозов.

Симон закрыл глаза и принюхался. В самом Мюнхене тоже стояла вонь, но, в отличие от Ау, здесь эта вонь казалась… более изысканной. Здесь пахло жарким с редкими пряностями и пролитым вином, замерзшим посреди улицы. Свежей кровью тянуло из лавки мясника и дорогим светильным маслом – из мещанских домов. Пахли смолой недавно срубленные сосны, доставляемые на повозках по многочисленным стройкам. Отовсюду неслись крики и шум, и в гуще голосов наряду с баварским Симон то и дело выхватывал фразы на итальянском и даже французском.

На площади по правую руку разместился небольшой рынок, и там, помимо всего прочего, продавались также ароматные травы. Фронвизер улыбнулся. Здесь наверняка найдутся и его любимые кофейные зерна. В Шонгау их обычно привозили торговцы из Аугсбурга, но все его запасы уже иссякли. В Мюнхене, наверное, можно найти все, чего только душа пожелает. Этот город был самым грандиозным местом, в котором ему довелось побывать. Поселиться здесь…

– Дурак, уйди с дороги!

Прямо на него с грохотом неслась карета с синим пологом. Симон только сейчас заметил, что вышел на самую середину улицы. В последний момент он успел отскочить в сторону, обляпавшись при этом грязью. Извозчик сердито погрозил ему кулаком.

– Про… прошу прощения, – пробормотал Симон, хотя тот вряд ли услышал бы его.

Несмотря на холод, лекарь чувствовал себя словно закутанным в одеяло. Возможно, что причина была в двух кружках вина, выпитых недавно в одном из трактиров. Ему ведь нужно было как-то скоротать время. С самого утра Симон пришел в Мюнхен и расспросил множество людей в поисках нужной улицы. В конце концов кто-то объяснил ему, где живет прославленный доктор Малахия Гайгер. И вот он в очередной раз проговаривал про себя речь, в которой намеревался представиться доктору.

Приветствую вас, почтенный коллега. Я лекарь Симон Фронвизер из Шонгау. Мне бы хотелось поделиться с вами кое-какими наблюдениями, которые, как я полагаю, могут вас заинтересовать. Если б вы уделили мне…

Симон покачал головой. От «почтенного коллеги» в начале лучше, наверное, отказаться. Назвать себя коллегой доктора Малахии Гайгера, пожалуй, было бы слишком самонадеянно. Семейство Гайгеров принадлежало к самым почитаемым династиям в Баварии, в их число входили даже дворяне. Гайгеры лечили королей и курфюрстов, учились в Париже или Падуе, и некоторые их труды уже стали эталонами медицинской литературы, в особенности «Правила предосторожности против чумы» Малахии Гайгера, которые Симон перечитал уже раз десять. Именно так у него и родилась идея рассказать Гайгеру о собственном трактате и попросить его о помощи в публикации.

Теперь, когда он наконец-то оказался в Мюнхене, эта идея казалась ему возмутительной и просто-напросто глупой.

Тем не менее утром Симон разыскал дом Гайгера – внушительное фахверковое строение на Зендлингской улице, одной из главных улиц Мюнхена. Но Гайгера не оказалось дома, и Симону предложили вернуться ближе к полудню. В итоге он выбрал трактир поприличнее и за кружкой вина с сыром и хлебом принялся вносить бесконечные правки в свою работу. Исправлений было уже столько, что Фронвизер с трудом разбирал собственные записи.

Зажав под мышкой свернутые страницы, он вернулся к дому Гайгера, во второй раз поднялся по ступеням и осторожно постучал в дверь. Спустя некоторое время ему открыл молодой человек в пенсне и белой кружевной рубашке.

– Что вам угодно? – с явным нетерпением спросил юноша. В руке он держал наполненную наполовину колбу для мочи. – Если вы из посыльных, то будьте добры постучать в заднюю дверь.

Симон подавил в себе возмущение. Разве можно было принять его за посыльного? Он надел по случаю сегодняшнего визита новый жилет и вытряхнул пыль из шляпы! Что возомнил о себе этот юнец?

– Я уже приходил сегодня утром. Мне хотелось бы увидеться с доктором Гайгером, – с прохладой в голосе ответил Симон. – Меня просили заглянуть ближе к полудню.

– По какому вопросу? – резко спросил юноша.

– Я предпочел бы сказать об этом доктору лично. Мы с ним коллеги.

Юнец оглядел наряд Симона, вновь запыленный и забрызганный грязью. Губы его скривились в пренебрежительной улыбке.

– Коллеги, значит, – произнес он насмешливо. – В таком случае мы с вами тоже коллеги. Я ассистент Гайгера. И потому могу сказать вам, что у доктора, к сожалению, нет времени. У него на осмотре придворная дама, – он приподнял и встряхнул колбу с мочой. – Слабая муть указывает на камни, подлежащие удалению.

Симон взмахнул ладонью над колбой и принюхался.

– Хм… резкий запах свидетельствует скорее о воспалении мочевого пузыря. Возможно, вам следовало бы…

– Я не намерен обсуждать тут с вами мочу почтенной дамы, – перебил его ассистент; в глазах его читалось легкое сомнение. – Если вам нужен доктор, приходите в другой раз.

Но так просто Симон сдаваться не собирался.

– А когда будет удобнее? – спросил он. – У меня важное…

– В другой раз. Всего хорошего.

Ассистент так резко захлопнул дверь, что Фронвизер даже возразить не успел. Он уже занес кулак и хотел вновь постучаться, но передумал и спустился по лестнице. Его трясло от злости. Этот заносчивый юнец был на порядок моложе, а обращался с ним как с бродячим цирюльником! Что ж, вероятно, у него были богатые и влиятельные родители и они обеспечили ему это место. И теперь он мог полоскать колбы для мочи и тешить свое самолюбие ошибочными диагнозами… Симон тихо вздохнул. Наверное, зря он назвался перед этим юнцом коллегой. У него появилось предчувствие, что теперь добиться встречи с Гайгером будет куда сложнее.

Погруженный в раздумья, лекарь шагал по Зендлингской улице к приходской церкви, называемой Старым Петром. Надо же было так сглупить! Хотя, возможно, его записи и не стоили того, чтобы приставать с ними к прославленному врачевателю… Так или иначе, сегодня было уже поздно. Следовало поскорее возвращаться в Ау, иначе они с Магдаленой рассорятся окончательно.

В последние дни Магдалена казалась ему какой-то неразговорчивой. Возможно, это было как-то связано с поведением Барбары. Симон с трудом представлял себе, что его юная свояченица действительно пойдет под венец в Мюнхене.

Он собрался уже свернуть к мосту через Изар, но тут по правой стороне улицы заметил лавку, чья табличка манила его с магической силой.

Книжная лавка Йоханнеса Вагнера и сыновей, поставщика двора.

Симон остановился, охваченный восторгом. Он, конечно, знал о существовании таких магазинов, где продавались книги, но своими глазами еще ни одного не видел. Те немногочисленные книги, которые у него были, Фронвизер получил от Куизля или приобретал у заезжих торговцев. При мысли о целом магазине, где не было ничего, кроме книг, у лекаря учащался пульс.

Симон осторожно повернул ручку, и дверь с тихим скрипом отворилась. В первую же секунду его окутал любимый с детства запах костного клея, кожи, бумаги и пергамента. Он благоговейно замер, словно в церкви. Единственным источником света служило небольшое окно, затянутое паутиной, и бо́льшая часть зала скрывалась в полумраке. Высокие стеллажи были заставлены книгами всевозможных размеров. По большей части книги были переплетены в черную или коричневую кожу, но попадались среди них и увесистые фолианты с позолоченными буквами на корешках. Были там и пергаментные свитки, и тонкие тетрадки, и отдельные листы, составленные в стопки и, судя по всему, еще не переплетенные.

«Может, когда-нибудь среди них будет и моя работа?» – подумал Симон.

Он подошел к одной из полок и только теперь увидел прилавок, до сих пор не заметный среди стеллажей. За ним стоял пожилой мужчина, худой и очень бледный, с редкими волосами. Вид у него был такой, словно он питался одной лишь книжной пылью. Продавец был в потертом и перепачканном сюртуке, но держался при этом очень достойно.

– Ищете что-то определенное? – с улыбкой спросил он и отложил толстую книгу, которую листал. – Молитвенник, Священное Писание или, может, поучительные истории о святых мучениках?

– Хм, вообще-то я хотел просто осмотреться, – неуверенно ответил Симон. – Но раз уж вы спрашиваете… может, у вас найдутся книги по медицине?

Старик кивнул.

– Разумеется. Те, которые не противоречат учению нашей церкви. Мы поставляем книги для двора и иезуитов церкви Святого Михаила и не можем позволить себе еретические труды.

Он взял со стола зажженную свечку и повел Симона к полке, где стояли книги с латинскими названиями. С первого взгляда лекарь заметил несколько работ, которые имелись и в библиотеке Куизля. Но были среди них и такие, которые появились совсем недавно и произвели настоящий фурор в медицинских кругах: «Хирургический арсенал» Иоганна Шультета и травник Якоба Руфа в переработанном издании. Рядом лежала тонкая книжка с необычным названием, которое привлекло внимание Симона: Observationum microscopicarum centuria.

Фронвизер взял книгу в обложке из телячьей кожи и перевернул несколько страниц. Там были нарисованы существа, похожие на гигантских насекомых.

– Интересная работа, – сообщил с улыбкой продавец. – Написал французский врач Пьер Борель. Он сделал несколько удивительных открытий при помощи увеличительных стекол. Хотя кое-что из этого кажется мне слишком уж неправдоподобным, – он показал на жуткое существо. – Или вы всерьез поверите, что нечто подобное обитает в нашем теле? – со смехом продолжал продавец. – Ну да ладно. Мы только-только отпечатали ее в собственной типографии, двадцать экземпляров. Недорого.

– Сколько она стоит? – спросил Симон.

– Хм, похоже, вы любите книги не меньше моего, – старик подмигнул ему. – Так что для вас я могу сбавить цену. Скажем, половину дуката?

Симон склонил голову набок. Это было намного дешевле, чем он ожидал. В последнее время книги действительно становились доступнее. Вероятно, это было связано с появлением крупных типографий и удешевлением бумаги. Лекарь порылся в кошельке – с горсткой мелких монет там лежали и серебряные талеры, полученные от веронских купцов. Он понимал, что монеты слишком легкие и, в общем-то, фальшивые. Ему было немного совестно. Но, с другой стороны, предложение казалось слишком заманчивым. Фронвизеру давно хотелось почитать книгу о наблюдениях с помощью микроскопа.

– Могу заплатить вам пять серебряных талеров, – предложил Симон. – Может, чуть больше. Если нужно еще, придется сходить… на постоялый двор, – поспешил добавить он.

Продавец вздохнул, но и отказывать, похоже, не хотел.

– Ладно, давайте посмотрим, что там у вас есть.

Лекарь раскрыл кошелек и высыпал монеты на прилавок. Продавец нацепил монокль и стал рассматривать деньги. Взглянув на серебряные талеры, он на мгновение замер, и по лицу его пролегла тень.

– Откуда они у вас? – спросил он резко.

– Ну, я врач… Кое-кто из пациентов дал мне их.

– Пациент, значит, – продавец смерил его недоверчивым взглядом. – Подождите здесь, – добавил он и попытался улыбнуться. – Я посмотрю, не найдется ли дешевого экземпляра, который можно отдать за такую сумму.

Он скрылся среди стеллажей, и Симон вскоре услышал, как в дальней части зала скрипнула дверь. Очевидно, здесь был второй выход. Фронвизер беспокойно переступал с ноги на ногу.

Дьявол, что же я наделал!

По лбу у него струился холодный пот, сердце бешено колотилось. И зачем он только предложил старику проклятые монеты! Продавец сразу понял, что они слишком легкие, как если б уже видел где-то такие талеры. Скорее всего, он отправился за стражниками. Симон подумал о наказании, предусмотренном за подделку монет в Баварии. Преступнику отрубали руку, а в худшем случае палач окунал приговоренного в кипящее масло или сжигал на костре.

Фронвизер не стал долго раздумывать и выбежал на улицу. Серебряные монеты он в спешке оставил на прилавке. Казалось, в любой момент за спиной послышатся крики и торопливые шаги, из проулка выскочат стражники и схватят его.

Но все было спокойно.

Симон помчался по Зендлингской улице. Плащ развевался у него за спиной, мимо проезжали повозки и кареты, ржали лошади и бранились извозчики. Он пересекал без разбора тесные переулки и площади, стараясь при этом ориентироваться на солнце, уже клонившееся к западу. И только когда впереди показались Изарские ворота, лекарь почувствовал облегчение. Он остановился, с трудом переводя дыхание, и заметил, что по-прежнему держит в руках книгу о микроскопах. Второпях Симон даже не заметил, как унес ее.

«Прекрасно! – подумал он. – Теперь меня будут разыскивать не только за подделку монет, но еще и за кражу… В общем, можно сразу попроситься к Дайблеру на дыбу».

Охваченный волнением, лекарь зашагал к воротам. Он не заметил, что по переулку за ним следует незнакомая фигура в темном плаще с капюшоном.

Когда Симон перешел мост, незнакомец двинулся за ним – как скверный запах, от которого так сложно избавиться.

* * *

– Барбара? Ты слышишь? Вернись, можно обо всем поговорить!

Магдалена до сих пор блуждала по лабиринтам Ау в поисках младшей сестры. Вскоре к ней присоединились отец с братом. Они разбрелись в разные стороны, и первым делом Магдалена отправилась к ручью. Ей вспомнилась несчастная утопленница с прошлого вечера, и в голову полезли жуткие мысли. Но Барбары не было ни у ручья, ни за мельницами, которые тянулись к югу вдоль берега. Не было ее и под откосами Изарского яра.

Через некоторое время Магдалена вышла к просторному выгону на окраине Ау. Рядом стояла деревенская церковь с небольшой часовней. Несколько привязанных лошадей искали под жестким настом остатки прошлогодней травы, среди деревьев дети играли в снежки. Из часовни как раз вышел Георг и сокрушенно покачал головой.

– Я подумал, может, она спряталась где-нибудь тут, – сказал он. – Раньше, если ей бывало грустно, она часто ходила в церкви или часовни… – Брат вопросительно посмотрел на Магдалену. – Что на нее нашло вообще? Сбежала, стоило мастеру Гансу показаться на пороге… Да, Ганс – жуткий и суровый тип, но никто же не заставляет ее выходить за него замуж.

– Пусть лучше отец объяснит, – мрачно ответила Магдалена. – Знать бы только, известно ли ему было, что мастер Ганс входит в Совет…

Куизль между тем тоже вышел к выгону. Он тяжело пыхтел, и лицо у него было красное – то ли от злости, то ли от напряжения, сказать было сложно. К тому же от него до сих пор несло пивом после палаческого крещения.

Якоб понял, что Барбара так и не нашлась, и разразился бранью.

– Будь она проклята, эта девка в могилу меня сведет! – ругался он. – Сначала она выставляет меня дураком перед Советом, а потом еще и убегает очертя голову! Видман – самый богатый палач в Баварии, он был почти на крючке… И на тебе!

– Ты знал, что Ганс входит в Совет? – спросила Магдалена резким голосом. – Отвечай, знал или нет?

– Нет, черт возьми, не знал я ничего. Я… я…

Злость его мгновенно иссякла. Палач тяжело опустился на покрытую снегом кучу дров возле церкви. Магдалена вдруг заметила, какой у него усталый вид.

– Если б я знал, то, можешь не сомневаться, спустил бы шкуру с Дайблера, – проговорил Якоб. – Я же понимаю, что Барбара не желает видеть Ганса… – Он потер покрасневшие глаза. – Но он здесь, и с этим ничего не поделаешь, жизнь продолжается. Нравится нам это или нет.

– Может, кто-нибудь объяснит мне, о чем вы говорите? – нетерпеливо вмешался Георг.

– Два года назад мастер Ганс чуть не замучил Барбару! – громким голосом ответила Магдалена. – По распоряжению городского совета, пока отец был в Обераммергау. Барбару до сих пор мучают кошмары! Ганс успел показать ей орудия пыток. Мы не стали говорить тебе, потому что… потому что… – Она замолчала.

– Потому что боялись, что я попытаюсь проучить мастера Ганса? – хмуро спросил Георг. – Не исключено.

– Ганс всего лишь выполнял свою работу, – тихим голосом произнес Куизль и стиснул кулаки; голос у него был хрипловатый. – Ему передали поручение, а он… он просто палач. Мы – всего лишь орудия в руках господ.

– И только потому, что он орудие, можно пытать дочь своего собрата? Твою собственную дочь? – Магдалена сплюнула на землю. – Ты противен мне, отец! Все эти пытки, убийства, эти ваши манипуляции с замужеством – мне противно от всего этого!

– Не мы выбирали себе эту работу, – с горечью возразил Георг.

Он встал рядом с отцом, и Магдалена в очередной раз отметила, как они похожи.

– Минуту назад ты говорил, что готов проучить Ганса, – заметила она. – А теперь говоришь, что вы просто выполняете свою работу… Значит, и ты, Георг, такое же орудие, как они?

– Во мне говорил брат, а не палач, – Георг вздохнул. – Мы не можем поступать иначе, даже если б хотели. Ты сама это знаешь, Магдалена! Это семейное ремесло, и так продолжается уже сотни лет. Наше ремесло предназначено нам свыше.

– Надеюсь, моим детям не придется говорить подобного, – холодно ответила Магдалена. – А теперь простите, мне нужно разыскать сестру.

С этими словами дочь палача развернулась и двинулась прочь с выгона. Только теперь она заметила, до чего же холодно на улице. Магдалена потела, пока бежала, а теперь начала мерзнуть, и с холодом постепенно утихала ее злость. Георг, конечно же, был прав. Но все это казалось ей таким несправедливым! В свое время отец и ее хотел выдать за палача из Штайнгадена. В конце концов ей крупно повезло, и она получила дозволение выйти замуж за Симона, тогда еще городского цирюльника. Барбаре такое счастье вряд ли улыбнется. И теперь она бродила где-то по лабиринту улиц, и возможно, ей даже грозила беда!

Встреча с мастером Гансом, вероятно, пробудила в ней тяжелые воспоминания, долгое время подавляемые. Барбара так и не рассказала, что же на самом деле произошло в тот день в Шонгау. Но Магдалена подозревала, что это были жуткие вещи, связанные не только с мастером Гансом, но и с другими мужчинами… Возможно, Барбару тогда изнасиловали, но она отказывалась об этом говорить.

«Сначала беременность, а теперь еще и мастер Ганс, – подумала Магдалена. – Рано или поздно любой человек ломается».

Погруженная в раздумья, сама того не заметив, она прошла в сторону моста через Изар. Замедлила шаг. Что, если Барбара перешла мост и сбежала в город?

Магдалена решила попытать счастье. Она оставила позади Ау и в скором времени ступила на деревянный мост, служивший единственным подходом к городу с восточного направления. И толкотня в этот час там была соответствующая. Мимо проезжали кареты и повозки, запряженные могучими волами. Каждую из них по очереди останавливали шестеро стражников и брали плату за проезд. Чуть дальше несколько повозок с грохотом съезжали по крутой подъездной дороге к пристаням, откуда переправлялись грузы во Фрайзинг, в Ландсхут или до самого Дуная и дальше в Вену. В тот же миг Магдалену пронзила новая мысль.

Пристани!

И почему она раньше об этом не подумала? Если Барбара и вправду хотела сбежать, то пристани были лучшим местом для этого. Стоило лишь попроситься на один из многочисленных плотов – и мастер Ганс, упрямый отец, да и вся ее семья остались бы в прошлом. Магдалена подобрала подол и побежала вниз, к причалам.

На пристанях, как и всегда, царило оживление. Только что причалили два плота, нагруженные маслом и вином; другие три плота отплывали. Магдалена обводила лихорадочным взглядом бесчисленные лица торговцев, плотогонов и путников, но Барбары среди них не было. Чуть дальше на воде покачивались, несмотря на холод, несколько лодок. Что, если она попросилась к какому-нибудь рыбаку или проезжему торговцу? Магдалена побежала вдоль пристани к северу, и постепенно людей и лодок становилось все меньше. Здесь стояли рядами дощатые сараи, и по склону берега были вырыты ямы и туннели, в которых, судя по всему, складывали портящиеся товары. В таких хранилищах даже летом царил зимний холод, особенно если их наполняли льдом. Несколько мужчин как раз заносили в один из таких туннелей ящики и бочки. Кроме них, вокруг никого не было, лишь издали доносились еще выкрики плотогонов и сигналы к отплытию.

На краю самого дальнего из причалов сидела сгорбленная фигура.

Магдалена узнала ее с первого взгляда.

– Барбара! – крикнула она. – Господи, Барбара! Как же я рада тебя видеть!

Магдалена пробежала по скользким, обледенелым доскам и один раз при этом едва не упала. Наконец она заключила сестру в объятия. В первую секунду Барбара напряглась и, казалось, готова была оттолкнуть ее. Но потом положила голову на плечо Магдалены и горько заплакала. По всему ее телу пробегала дрожь.

– Все будет хорошо, девочка моя, – утешала ее Магдалена, крепко прижимая к себе. – Все будет хорошо.

– Не будет хорошо! – всхлипнула Барбара. – Ничего не будет хорошего!

– Ганс ничего тебе не сделает, – продолжала Магдалена. – Я поговорю с Дайблером. Мы подыщем другой постоялый двор, и…

– Будь проклят мастер Ганс! Какое мне дело до него? – выдавила Барбара. – Дьявол бы его забрал…

Она снова затряслась в судорожных рыданиях и продолжила лишь через некоторое время:

– Ты разве не понимаешь? Когда я увидела Ганса, все ожило в памяти. И то, что эти мужчины тогда… – Голос у нее дрогнул. – Я вообще не хочу выходить замуж. Ни за палача, ни за живодера, ни за могильщика. Пусть даже за толстого торгаша или кузнеца. Все они чудовища, и все одинаковые!

– Не все, – заметила Магдалена. – Вспомни Симона или Георга.

Барбара обреченно рассмеялась.

– Ни один из них не станет мне мужем.

– Однако же этот Неер из Кауфбойерна производит приятное впечатление. Пообещай, что хотя бы взглянешь на него, ладно? – Магдалена сжала руку сестры. – Но первым делом пообещай, что не станешь больше сбегать, не предупредив меня. Если до этого дойдет, то я хочу, по крайней мере, знать, где ты.

Магдалена вспомнила мертвую девушку у мельничного ручья. Она, наверное, тоже сбежала из дому в надежде на лучшую жизнь в Мюнхене…

– Пообещай! – снова потребовала Магдалена.

– Я… обещаю.

Барбара кивнула, и сестры крепко обнялись, как не обнимались никогда в жизни. На краткий миг у Магдалены возникло чувство, будто в объятиях у нее все та же маленькая девочка, которой она раньше пела перед сном.

Мы будем вместе, что бы ни случилось. Никто не разлучит нашу семью! Только это и придает нам сил.

В этот момент до них донеслись возбужденные голоса. Магдалена выпустила Барбару из объятий и удивленно обернулась. Примерно в двадцати шагах собрались мужчины, которые совсем недавно таскали бочки в пещеру. Теперь они с видимым волнением что-то вынесли оттуда. Издалека оно выглядело как вытянутый сверток и казалось не слишком тяжелым. Однако мужчины держали его осторожно, как мешок с порохом. Голоса стали громче, некоторые из мужчин крестились.

– Пойдем посмотрим, что там стряслось, – предложила Магдалена.

Они приблизились к взволнованному сборищу. Мужчины положили сверток на мерзлую землю недалеко от пристани. Некоторые из них бормотали молитвы, все до одного сняли шляпы.

– Беда надвигается на город, – прошептал один из них, широкоплечий плотогон с бычьей шеей. – Сперва пронзенная колом у верхних пристаней, теперь это… – Он дрожащей рукой показал на сверток. – Говорю вам, это мертвые возвращаются!

Сквозь плечи мужчин Магдалена наконец-то разглядела, что же такое лежит на земле. Она вздрогнула, и Барбара рядом с ней тихонько вскрикнула.

Мертвые возвращаются…

Магдалена в ужасе уставилась в лицо мумии: в пустые черные глазницы падали снежинки, рот был широко раскрыт, словно в предсмертном крике, который так и остался неуслышанным.

«Или в проклятии», – подумала Магдалена.

– Господи, обереги этот город! – проговорил тихим голосом кто-то из плотогонов. – Позовите стражников, пока она не воскресла.

4

Нижние пристани,

3 февраля 1672 года от Рождества Христова

– Расступись! Расступись, кому говорят!

Полдюжины стражников с явным трудом прокладывали себе дорогу сквозь толпу. Из переулка над обрывом Якоб Куизль наблюдал, как люди теснились и толкались, стараясь подобраться как можно ближе к трупу. Только вокруг скорченного тела, по-прежнему лежащего недалеко от пристаней, оставалось свободное пространство – горожане как будто боялись, что зловещий труп может внезапно ожить.

– Дайте пройти, чтоб вас всех, или кто-то у меня получит!..

Первый из стражников – очевидно, капитан – поднял меч в ножнах и несколько раз взмахнул. Только так он добился должного послушания, и толпа неохотно расступилась.

– Значит, это мумия, говоришь? – спросил Куизль у старшей дочери, стоявшей рядом.

Магдалена пожала плечами.

– Ну, во всяком случае, выглядит она так, как ты и рассказывал в свое время. Жесткая, обтянутая кожей кукла. Ведь это из них в Египте делают тот порошок, который ты продаешь за немалые деньги?

Куизль фыркнул.

– Ха! Это, наверное, глина вперемешку с сухим мышиным дерьмом. Главное, чтобы люди верили, – он показал вниз. – Вон там, во всяком случае, человек. Ну, или то, что было когда-то человеком.

Рассмотрев ужасную находку, Магдалена отправила одного из уличных мальчишек в Ау, передать отцу, что она разыскала Барбару. Новость про мумию в погребе разошлась быстрее лесного пожара, и Куизль узнал о произошедшем еще на мосту. Дайблер с Георгом пришли вместе с ним. Георг принялся утешать Барбару, и она, совершенно измотанная, прильнула к его груди. Якоб пока не нашел возможности поговорить с младшей дочерью – она нашлась, и только это имело значение.

– Может, спустимся и посмотрим поближе на эту мумию? – предложил он Дайблеру.

Тот усмехнулся.

– Я уж думал, ты так и не предложишь… Ладно, идем, ищейка ты любопытная. Я знаком с капитаном. Йозеф Лойбль такой же хмурый и неразговорчивый, как и ты, но в целом неплохой малый.

Куизль с Дайблером спустились по узкой лестнице к пристаням. Магдалена с близнецами остались наверху. В отличие от стражников, палачи без особого труда прошли сквозь толпу. Люди с готовностью расступались, стоило им увидеть, кто к ним приближается: известный каждому мюнхенский палач в сопровождении бородатого великана ростом в шесть футов.

Они подошли к группе стражников, выстроившихся вокруг тела в ожидании приказов. Капитан, старый рубака со шрамами и щетиной на лице, единственный из всех носил кирасу. Он недоверчиво посмотрел на палачей.

– Боюсь, ты опоздал, Дайблер, – проворчал Лойбль. – Она уже мертва, и казнить тут больше некого.

– Но того, кто это сделал, – вполне возможно, – заметил Куизль.

Он взглянул на сверток на снегу. Это совершенно точно была юная девушка. Черты лица и скуловые кости хорошо сохранились, как и светлые когда-то волосы, теперь высохшие и бурые, как солома. Рот раскрыт в беззвучном крике, так что виден был ряд белых, здоровых зубов. Девушка лет восемнадцати, ненамного старше Барбары. На ней было простое платье с фартуком как у служанок. Тело скрутилось, словно умирающая свернулась перед смертью, как больная кошка. Крысы, очевидно, обгрызли ей кончики пальцев и нос. Кожа походила на старый пергамент.

Тем не менее кожаные ремни на руках и ногах по-прежнему были хорошо видны. Как и остатки тряпичного кляпа, прилипшие к губам.

Капитан между тем подошел к палачам и окинул Куизля взглядом, хоть ему и пришлось задрать для этого голову.

– Ты кто такой, здоровяк, чтобы давать мне советы? – спросил он язвительно. – Во всяком случае, ты не из Мюнхена. Твое лицо я запомнил бы.

– Это палач из Шонгау, – объяснил Михаэль Дайблер. – Ты же знаешь, Лойбль, в дни Сретения Господнего у нас встреча в Ау, – он подмигнул капитану. – Вы же сами не захотели пускать нас в город.

– И правильно сделали. А теперь, палач, бери своего великана и проваливай туда, откуда…

– Вы уже проверили ее кошелек? – спросил Куизль.

Капитан посмотрел на него с недоумением.

– Что?…

– Кошелек, – Куизль показал на труп. – Вон он, висит рядом с фартуком. Может, его содержимое подскажет нам что-нибудь…

Лойбль побагровел.

– Нам? Слушай, здоровяк…

– Брось, Лойбль, – со вздохом перебил его Дайблер. – Куизль все равно сделает по-своему. Тем более он кое-что смыслит в покойниках. А кроме того… – мюнхенский палач слабо улыбнулся, – …никому из вас не хочется прикасаться к трупу. Некоторые уже поговаривают про нежить и колдовство. Так что позволь нечестивым палачам все уладить. Тогда порядочным горожанам не придется марать руки.

– Ну, по мне, так можете посмотреть. – Лойбль с недовольным видом отступил в сторону, но Куизль видел по его глазам, что это решение далось ему не так уж и тяжело.

Якоб склонился над телом. Жесткую одежду и задубелую кожу покрывал тонкий ледяной слой. Кошелек, висевший на поясе, оказался сухим, как трухлявое дерево. Куизль попытался раскрыть его, и кошелек распался у него в руках. Внутри лежали несколько ржавых крейцеров, небольшой медальон и немного засушенных трав. Травы от прикосновения рассыпались, и первый же порыв ветра развеял их.

– Хех, один лишь мусор! – пробормотал капитан. – Так я и знал, что нам это ничем не поможет.

– Мусор тоже способен кое-что поведать, – отозвался Куизль.

Он внимательнее рассмотрел то, что осталось у него в руке, понюхал крошечные кусочки трав, прилипшие к пальцам. Потом закрыл глаза и глубоко вдохнул.

– Эта девица приехала в Мюнхен из Альтеттинга вскоре после войны, – начал он монотонным голосом, не открывая при этом глаз. – Она была не замужем, работала простой служанкой и в последние дни перед смертью болела. Кто-то связал ее, вставил кляп в рот и замуровал в погребе.

Некоторое время все потрясенно молчали, потом капитан громко рассмеялся:

– Черт возьми, ты кто такой? Колдун или просто хороший враль? Невозможно столько знать про этот труп!

– Я ведь говорил, он палач из Шонгау, – ухмыльнулся Дайблер. – У него слабость к убийствам. Вчера в Ау он уже проделал нечто подобное, когда нашли мертвую девушку.

– Еще одна убитая в Ау? – Лойбль нахмурил лоб, но потом пожал плечами. – Ну, у вас и так люди мрут как мухи. Это не мое дело, пусть ваш надзиратель Густль разбирается. – Он перевел взгляд на Куизля. – А теперь скажи мне, здоровяк, откуда же ты столько узнал об этом куске мяса?

Куизль поднялся и показал на труп.

– Она совсем молодая, а кольца у нее нет. Выходит, что мужа у нее, скорее всего, не было. На ржавых крейцерах отчеканен год одна тысяча шестьсот сорок семь и на латыни имя курфюрста Максимилиана, отца нынешнего курфюрста. Следовательно, она мертва уже больше двадцати лет. Судя по одежде, была простой служанкой. Таких, как она, великое множество приезжает в Мюнхен в поисках лучшей жизни.

– Двадцать лет… Хм, вполне возможно… – Дайблер покивал. – В этих погребах холодно, как у черта в заднице, к тому же постоянно дуют сквозняки из мелких отдушин. Труп высохнет, как вяленая рыба.

– Плотогоны нашли ее в пещере, видимо, давным-давно замурованной, – заметил Лойбль. – Это видно по камням и следам раствора. И только сегодня пещеру вскрыли. Должно быть, кто-то затащил ее туда мертвую, и никто не заметил. А потом дыру заделали, и…

– Черт подери, она была связана и с кляпом во рту! – перебил его Куизль. – С чего бы убийце утруждаться, будь она мертва? К тому же я не вижу никаких внешних повреждений. Говорю вам, мерзавец замуровал ее еще живую.

Лойбль сплюнул.

– Да хоть бы и так. С тех пор столько лет прошло, какое нам дело до этого… Убийцы, наверное, тоже давно нет в живых.

Стражники между тем с трудом удерживали толпу. То и дело раздавались возбужденные выкрики, кое-кто из крепких малых уже протиснулся поближе к трупу.

– Это призрак, точно вам говорю! – крикнул один из них. – Нежить! Надо вогнать ей кол в грудь, как и другим!

– Я тебе в задницу кол загоню, если вы сейчас же не успокоитесь! – рявкнул Лойбль. Он грозно двинулся на толпу, и парни неохотно отступили. На какое-то время действительно воцарилось спокойствие.

Дайблер усмехнулся.

– Может, не такая уж и скверная мысль, Йозеф, если вспомнить, что случилось с той несчастной… Иначе завтра в каждом кабаке будут собираться толпы охотников на ведьм, вооруженных кольями и крестами.

– Дайблер, черт возьми, хоть ты дурака не валяй! – Лойбль погрозил ему пальцем. – Твой приятель и так возбудил во мне любопытство… – Капитан вновь повернулся к Куизлю, так, словно переполох на пристани совершенно его не беспокоил. – Но с Альтеттингом ты просто угадал. Признайся! Сомневаюсь, что она заговаривала с тобой на нижнебаварском.

– Нет, амулет все сказал за нее, – Куизль показал медальон из кошелька – дешевый кусок свинца на ржавой цепочке. – В тех местах почитают Черную Мадонну. Думаю, там девица и обзавелась этим медальоном. Но слишком уж она молода, чтобы совершать дальние паломничества.

– Чтоб меня… Теперь осталось только объяснить, с чего ты решил, что она больна, – вмешался Дайблер, задумчиво разглядывая труп. – Тогда трюк можно считать удачным. Ты что же, определил это по каким-то внешним признакам? Гнилые зубы? Засохшая кровь? Говори же, ну!

– Ничто из перечисленного. – Куизль ухмыльнулся – ему всегда нравилось тянуть с ответом как можно дольше. – Все дело в травах, которые были в мешочке. Всякую зелень покупают на рынке и кладут в корзину к остальным покупкам. А вот лекарственные травы держат в мешочках. – Он нахмурил лоб. – Только вот не могу сказать, что это были за травы. Я уловил только слабый аромат. Может, ингредиенты для отвара от кашля? Плющ? Листья липы? – Он почесал нос. – Проклятье, не знаю, и все тут!

– Хорошо хоть, что ты не назвал ее имени, как и имени убийцы, – заметил капитан Лойбль со смехом. – Иначе пришлось бы арестовать тебя за колдовство. – Он ткнул палача в бок. – Ты нравишься мне, здоровяк. В следующий раз, когда объявится неизвестный труп, я буду знать, к кому обратиться.

– Будем надеяться, что больше таких не будет, – проворчал Дайблер. – Мне хватило и трех убитых за неделю. Хотя эта определенно не имеет с другими ничего общего. Слишком уж много времени прошло. Или… Эй, ты что там задумал, Якоб?

Дайблер в недоумении посмотрел на Куизля – тот склонился над мумией, оттянул ей нижнюю челюсть и что-то вытащил изо рта.

Это был почерневший медальон.

– Боже правый, это что еще такое? – спросил Лойбль, не скрывая испуга.

– Хм, сложно что-то на нем разглядеть, – проговорил Куизль, рассматривая медальон. – Но думаю, что это амулет, точно такой же, как в кошельке, с изображением Девы Марии. Рисунок почти стерся, но можно еще различить женский лик с венцом.

– И что же он делает у нее во рту? – спросил Дайблер. – Не съесть же она его хотела? Тем более что у нее во рту был кляп…

– Черт возьми, спрячь, пока никто не увидел! – прошипел капитан. – Иначе народ и вправду поверит в злых духов.

Куизль спрятал медальон в карман. Потом многозначительно посмотрел на Дайблера, но ничего не сказал.

С этими словами Лойбль развернулся и первым стал подниматься по лестнице к городу. Стражники подхватили завернутое тело и пошли за своим капитаном. Дайблер еще долго смотрел им вслед.

– Славный малый этот Лойбль, – произнес он спустя какое-то время. – Мне и моей жене доверяет больше, чем коновалам из города. Обращается с нами почти как с равными и всегда вовремя платит за лекарства. – Он немного помолчал и продолжил чуть медленнее: – Этот амулет во рту у мумии…

– Дева Мария с венцом света, – кивнул Куизль. – Как у мертвой девицы в Ау.

– Это просто совпадение, не иначе. Между убийствами разница в двадцать лет! – Дайблер задумчиво склонил голову. – Я слышал, раньше покойникам, когда хоронили, клали в рот монету, чтобы заплатить перевозчику, который переправляет души в царство мертвых. Может, поэтому девушке и вложили в рот медальон?

– Замурованной живьем жертве? – Куизль потер свой длинный нос. – Это мог сделать только убийца. Ведь во рту у нее был кляп.

– Черт возьми, Якоб! – Дайблер закатил глаза. – Оставь ты эти загадки и займись-ка лучше собственной семьей. Им ты сейчас нужнее, чем каким-то древним мумиям. – Он похлопал друга по плечу. – Кстати, насчет семьи… Думаю, моя Вальбурга не станет возражать, если на время встречи вы поселитесь у нас в Ангере.

Палач из Шонгау нахмурил лоб.

– С чего бы вдруг?

– Ну, я как узнал, чего Барбара натерпелась от мастера Ганса, то решил, что ей вряд ли захочется ночевать с ним под одной крышей. И, должен признать, для детей Ау также не самое подходящее место.

– Глупости, – Куизль отмахнулся. – В этом нет необходимости. Я поговорю с Барбарой, и…

– Не валяй дурака, упрямый ты пес! – Дайблер ухмыльнулся. – У нас с Вальбургой нет детей, и в доме полно места. Сам можешь оставаться в трактире, но остальным будет лучше у нас. Соглашайся, а не то я обижусь. – Он протянул Куизлю мозолистую ладонь.

– Ну… ладно. Может, так и в самом деле лучше.

Куизль пожал протянутую руку и улыбнулся, хотя сложно было разглядеть это под густой бородой. Его переполняло чувство глубокой признательности. Черт возьми, пусть остальные обходят их стороной – сами палачи стояли друг за друга горой! И, конечно же, Дайблер был прав: какое ему дело до трупа, пролежавшего больше двадцати лет? Он находился здесь как участник Совета Двенадцати, и только это имело значение. Кроме того, ему и с Барбарой хватало проблем.

– Жаль, Михаэль, что у тебя уже есть жена, – сказал Куизль. – А то я с радостью выдал бы за тебя Барбару.

– Господи помилуй, Вальбурга у меня святая! – Дайблер громко рассмеялся. – Да и твоя дочь, боюсь, ввернула бы пару словечек по этому поводу. Насколько я успел узнать ее, могу предположить, что ты еще изрядно попотеешь, пока отправишь эту кобылицу в стойло… – Он вдруг сморщил нос. – А сейчас неплохо бы тебе еще раз окунуть голову в ручей. После крещения от тебя пивом несет, как из переполненной бочки.

* * *

Когда Симон вернулся наконец на постоялый двор в Ау, он сразу заметил: что-то не так. За столом сидели несколько палачей, с которыми лекарь познакомился еще накануне вечером, но среди них не было ни Куизля, ни Магдалены. Фронвизера обдало жаром при мысли, что собрание началось еще в полдень. Может, оно уже закончилось? Тогда ему следует приготовиться к неприятностям…

К нему нетвердой походкой приближался Каспар Хёрманн из Пассау. Он направился к двери, на ходу развязывая штаны – очевидно, ему нужно было выйти по нужде.

– Э… прошу прошения, – начал Симон, по-прежнему сжимая в руках украденную книгу о микроскопах. – Я разыскиваю своего тестя и жену. Не могли бы вы подсказать, где…

Тут он заметил, с какой ненавистью глянул на него Хёрманн, и резко замолчал.

– Хорошая же у тебя семейка! – пролепетал палач из Пассау. – Стоило Куизлям попасть на Совет, и разом все пошло наперекосяк… – Он потряс пальцем прямо под носом у Симона. – И своей наглой свояченице можешь передать, что она мне и даром не нужна, эта малолетняя потаскуха! Что она вообще о себе возомнила? Мой сын заслуживает чего-нибудь получше… Ну, Видман поучит ее уму-разуму.

– Я… боюсь, я не понимаю… – пробормотал Симон.

В нем крепло подозрение, что за последние часы он пропустил куда больше, чем просто скучные посиделки.

– А собрание разве уже закончилось? – спросил он.

– Закончилось? – Хёрманн рассмеялся. – Оно и не начиналось толком! Из-за вас, Куизлей, нам волей-неволей придется ждать. Понятия не имею, когда мы продолжим… – Он громко рыгнул. – Ну, дай уже пройти, пока я штаны не намочил.

Палач протиснулся мимо лекаря и вышел за дверь.

Взглянув на хмурые лица остальных палачей, Симон решил поискать Магдалену и остальных снаружи. Он испытал большое облегчение, обнаружив на улице Пауля. В грязных штанах и тоненькой курточке, тот вертел волчок с уличными мальчишками. Из всех членов семьи Пауль, как и его дед, легче всего приспособился к жизни в Ау. Он чувствовал себя превосходно среди других грязных ребят. Фронвизер тронул сына за плечо, и тот неохотно обернулся.

– А где все остальные? – спросил Симон. – Мама, дедушка, Петер…

– А, Петер в комнате наверху, присматривает за Софией и что-то там читает на латыни, – со скукой в голосе ответил Пауль. – Остальные разыскивают Барбару. Она вроде как сбежала.

– Сбежала?

Симон в изумлении уставился на сына. Что же произошло здесь в его отсутствие? Он собрался уже расспросить Пауля, но заметил вдруг, что на другой стороне улицы стоит незнакомый мужчина и, судя по всему, наблюдает за ним. На нем был черный плащ с капюшоном. Теперь незнакомец уверенно двинулся в его сторону. Лекаря, несмотря на холод, бросило в жар.

«Господи, это кто-то из стражников! – пронеслось у него в голове. – Как я мог забыть про них? Они тайно проследили за мной от книжной лавки… Теперь все пропало!»

Симон бросился было прочь, но незнакомец его окликнул:

– Эй! Это вы Симон Фронвизер?

Лекарь помедлил. Так им уже известно его имя? Тогда и бежать, наверное, не было смысла. Оставалось только надеяться на мягкий приговор – ведь он сам только получил эти монеты в качестве платы… Или дело было в украденной книге? Симон вздохнул и развернулся.

– Да, это я, – ответил он, опустив голову.

Незнакомец откинул капюшон. У него были длинные волнистые волосы и ухоженная борода. На плаще у него Симон заметил серебряную застежку, украшенную мелкими драгоценными камнями. Черт возьми, если это простой стражник, то в Мюнхене действительно водятся огромные деньги! Губы незнакомца изогнулись в вежливой улыбке.

– Как хорошо, что я наконец-то разыскал вас, доктор Фронвизер, – произнес он. – Я ищу вас по поручению курфюршеского двора.

Теперь Симон растерялся окончательно. Да, он заплатил книготорговцу фальшивыми монетами. Но там было всего пять штук! Или его собирались обвинить в подделке целой партии монет? Может, в нем заподозрили главаря банды и теперь собираются сварить в кипящем масле?

– Послушайте, это… это все недоразумение, – пробормотал Симон. – У меня эти талеры появились совсем недавно, и вообще они достались мне от веронских купцов. А книга… книгу я унес совершенно случайно. Клянусь вам…

– Талеры? Книга? – Незнакомец смотрел на него вопросительно. – Не понимаю, о чем вы. Я здесь в качестве посланника ее светлости высокочтимой курфюрстины Генриетты Аделаиды. Она услышала о ваших способностях и остром уме и желает видеть вас завтра в полдень на аудиенции.

У Симона отвисла челюсть. Несколько долгих мгновений он не способен был вымолвить ни слова. В голове не затихали услышанные только что слова. А может, ему это просто снится?

Курфюрстина услышала о ваших способностях и остром уме…

Неужели это правда и при баварском дворе узнали о его записях? Да, он говорил о них кое с кем из коллег, живущих недалеко от Шонгау. И однажды в пациентах у него побывал советник из Мюнхена – когда Симон рассказал ему о своем трактате, он слушал его с видимым интересом. Но лекарь ни за что бы не подумал…

Фронвизер сглотнул, и к нему наконец-то вернулся дар речи.

– Э… я… я непременно буду. Передайте ее курфюршескому высочеству тысячи благодарностей и…

– Значит, с этим разобрались, – посыльный вручил Симону сложенный и запечатанный документ. – Вот ваше дозволение, предъявите его на аудиенции. И не забудьте, ровно в полдень! – Тут он обвел брезгливым взглядом тесный вонючий переулок. – А теперь прошу простить меня. Необходимо доставить еще несколько посланий в других кварталах.

Он сдержанно поклонился, накинул капюшон и гордо зашагал прочь.

Некоторое время Симон неподвижно стоял посреди переулка, сжимая в дрожащих руках запечатанное письмо. Он не обращал внимание ни на играющих вокруг него детей, ни на шум, доносившийся из трактира. В голове беспрестанно звучали слова, которые, вероятно, раз и навсегда изменят его жизнь.

Курфюрстина услышала о ваших способностях и остром уме…

И только когда в нос ему угодил снежок, брошенный Паулем, лекарь пришел в себя.

* * *

Когда Магдалена вернулась с Барбарой и остальными в Ау, Симон вышел к ним навстречу, взволнованный не на шутку. Из носа у него текла кровь, но это, похоже, нисколько его не заботило.

– Это… это невероятно! – произнес он сиплым голосом. – Она… она услышала обо мне!

– Ты о чем? – Магдалена остановилась и покачала головой. – Кто так тебе по носу съездил, что ты несешь теперь этот бред?

– А, нет, это Пауль. – Симон вынул из кармана платок и с рассеянным видом вытер кровь. – Но это сейчас неважно. Потому что… потому что меня ждет большое дело!

– Сдается мне, тебя чем-то большим по башке приложили, – проворчал Куизль. – О чем ты толкуешь? Говори уже, пока Дайблер не увел тебя в богадельню для умалишенных.

– Приходил… посыльный от курфюрстины! Ко мне!

Задыхаясь, Симон рассказал о неожиданной встрече и предстоящей аудиенции при дворе. На некоторое время воцарилось молчание.

– Ты приглашен к жене курфюрста? – Магдалена уставилась на него с раскрытым ртом. – Может, это недоразумение? Что, если посыльный с кем-то тебя спутал?

Симон помотал головой и показал запечатанное письмо.

– Он назвал меня доктором Симоном Фронвизером. И говорил про мой острый ум. Видимо, при дворе заинтересовались моим медицинским трактатом…

У Магдалены вырвался стон.

– Ну что ж, все-таки не зря ты столько времени корпел над этими бумажками. Как бы там ни было… – Она решительно взглянул на мужа. – Один ты все равно туда не пойдешь.

– Магдалена, прошу тебя, пойми меня правильно. Я не думаю, что при дворе дочь палача…

– При чем здесь я! – перебила его Магдалена. – Я говорю про Петера. Такая возможность нам больше никогда не подвернется! Если при дворе увидят, какой он умный и воспитанный, может, ему удастся поступить в Мюнхенскую коллегию иезуитов. – Она поджала губы. – Я всегда говорила, что Петеру нечего делать в нашей гимназии в Шонгау. Ха, у старого Вайнингера глаза на лоб полезут, если я скажу ему, что мальчика и вправду приняли к иезуитам! Пусть сам разучивает свои жалкие катехизисы.

– Но мой трактат… – начал было Симон.

– Петер пойдет с тобой, и точка! – Магдалена уперла руки в бока и свирепо уставилась на мужа. – Не так уж много я прошу. Я не хочу, чтобы и мои сыновья стали презренными палачами. По крайней мере, Петер! – добавила она мрачно.

– Помолчала бы насчет презренных палачей, – проворчал Георг. – Твой отец, твой брат и твой дядя тоже из их числа. Как и половина сидящих в трактире.

– Который мы, к счастью, скоро покинем, – вставила Магдалена.

На обратном пути отец рассказал ей, что Дайблер пригласил их к себе домой. Магдалена недолго раздумывала над предложением. Барбара тоже согласилась без лишних колебаний. После их разговора на причале и той страшной находки она заметно притихла. Магдалена надеялась, что в ближайшие дни у нее появится возможность обстоятельно поговорить с сестрой. Она боялась, что Барбара снова сбежит или вовсе что-нибудь сотворит с собой, но причина была не только в этом. В последние годы законы против так называемого легкомыслия постоянно ужесточались – особенно в католической Баварии. Девушку, которая произведет на свет внебрачное дитя, заключали в колодки, помещали под арест или даже высылали из страны.

Впрочем, может, в Мюнхене им удастся подыскать для Барбары жениха…

В этот момент, как нарочно, из трактира вышел Иоганн Видман. Он подкрутил ус и окинул их насмешливым взглядом.

– А, разыскали наконец свою кобылицу? – произнес палач. – Так поскорее накиньте на нее уздечку, пока кто-нибудь другой не дал ей кнута.

– Заткни пасть, Видман! – прорычал Куизль. – А не то я тебе бороденку выщипаю по одному волоску.

– Да как ты смеешь! – вскинулся Видман. – Твоя дочь меня…

– Как же мне надоело задницу тебе лизать, – оборвал его Куизль. – Всем уже тошно от твоих кичливых манер. В тот же день, как отправил тебе письмо, я пожалел об этом. – Он шагнул к Видману, над которым возвышался на целую голову. – Говорят, ты, когда голову рубишь, дрожишь, как маленькая девочка. Сколько ударов понадобилось тебе в последний раз? Пять? Или шесть? А может, ты сразу в обморок упал?

Нюрнбергский палач покраснел, но ничего не сказал. Вместо этого он повернулся к Дайблеру и прошипел:

– Мы все ждем не дождемся, когда можно будет продолжить. С этим горлопаном или без него.

Он развернулся и захлопнул за собой дверь. Дайблер ухмыльнулся.

– Спасибо, что поставил его на место. Кто-то должен был это сделать.

«Что ж, отлично, второго претендента можно вычеркнуть из списка, – подумала Магдалена. – Выбор понемногу сужается».

– Вообще не стоило писать ему про Барбару, – ответил Куизль. – Меня ослепило его богатство. Но, в сущности, он просто напыщенный болван и не достоин моей дочери. Ведь так?

Он улыбнулся Барбаре, но та не ответила. Она скрестила руки на груди и, уставившись куда-то вдаль, прошептала:

– Если мастер Ганс еще там, я не войду. И я не хочу, чтобы эти выпивохи разглядывали меня, как кобылу на рынке. Еще одну ночь в этом клоповнике я не выдержу!

– Раз уж вы заговорили про мастера Ганса, – задумчиво произнес Георг. – Я тут поговорил с Маттеусом Фуксом. Ну, который из Меммингена, со вчерашнего дня здесь. – Он понизил голос. – Так вот, Маттеус клянется, что еще вчера видел Ганса в Мюнхене. А тот утверждает, что прибыл из Вайльхайма сразу после пытки.

– Ну и что? – пробормотал Дайблер. – Может, он просто не хотел говорить, что ему нужно было проспаться.

– Подождите, это еще не всё, – продолжил Георг. – Маттеус говорил, что видел его с девушкой – здесь, в Ау! У нее были золотистые волосы. Я это к чему – у убитой девушки в мельничном ручье тоже были…

– Хочешь сказать, Ганс провел время с бедняжкой, а потом прикончил ее? – Дайблер рассмеялся. – Все вы, Куизли, одинаковые! За каждым кустом видите по убийце… – Он повернулся к Барбаре и взял ее за руку. – Послушай, милая, дай мне только закончить это собрание, а потом я поговорю с женой. Сегодня же ночью вы сможете перебраться к нам, с ребятами и маленькой Софией. Договорились?

– До… договорились, – Барбара кивнула. Добродушие Дайблера, похоже, благотворно влияло на ее настроение. Впервые за несколько дней губы ее тронула слабая улыбка.

Магдалена облегченно вздохнула.

Может, все еще образуется. Для Барбары и для Петера.

Но предчувствие подсказывало ей, что все будет не так просто.

* * *

Еще через пару часов сумерки черным покрывалом опустились на Мюнхен. Колокола Старого Петра отзвонили седьмой час, и оживленные в течение дня улицы понемногу пустели. На рыночной площади у ратуши последние торговцы собирали свои корзины. Несколько патрициев в надвинутых на лоб шляпах прошли в сторону Граггенау, где обитали зажиточные горожане. Стражник начинал свой первый ночной обход, непрестанный шум и крики извозчиков постепенно стихали.

Лишь под аркадами с южной стороны площади, как и всегда в это время, слышались томные голоса и тихие стоны. Стражник пожал плечами и не стал тревожить влюбленных. Он и сам когда-то ходил молодым, а темные аркады были излюбленным местом для влюбленных парочек. И для проституток, которые занимались там своим промыслом. Престарелый стражник усмехнулся, вспомнив свидания давно минувшей молодости. Только вот сейчас для подобных удовольствий было слишком уж холодно. Теперь, когда возраст брал свое, любовным играм он предпочитал стакан подогретого вина в какой-нибудь таверне на Зендлингской улице.

Тереза Вильпрехт выждала, когда стражник скроется за углом, после чего повязала платок поверх длинных светлых волос и осторожно двинулась к аркаде. Пересекая крадучись рыночную площадь, она то и дело оглядывалась. Если кто-то из старых торгашей из ратуши сейчас узнает ее, все пропало! В худшем случае она столкнется со своим мужем, который вечно пропадал по каким-то делам и возвращался лишь поздней ночью. Два года назад, когда Тереза вышла замуж, будущее рисовалось перед ней в самых радужных красках. Конрад Вильпрехт был одним из богатейших патрициев в Мюнхене и даже заседал в Малом совете, который вершил судьбу города. Став его женой, можно было рассчитывать на жизнь среди роскоши и уважения, в бесконечных праздниках и балах.

Но двадцатилетняя Тереза быстро поняла, что обрекла себя на жизнь в золотой клетке.

Вильпрехт женился на ней только потому, что его прежняя жена умерла от тифа – она подарила ему трех дочерей, и теперь он надеялся на наследника. Но Тереза родила ему лишь четвертую девочку – слабенькая и бледная, она постоянно плакала и болела. Старшие дочери презирали ее и не пытались этого скрыть, даже слуги обращались с ней как с грязью. Когда Тереза говорила об этом мужу, он был погружен в мысли о каких-то договорах и ценах на зерно. В постели же был чуть живее дохлой рыбины. Казалось, жизнь для нее закончилась, так и не успев начаться.

Единственным ее утешением был Мартин.

Они познакомились несколько месяцев назад на балу в ратуше. Сын могущественного семейства Лигзальц, Мартин был молод и хорош собой. Он желал ее, даже изнывал по ней, и те редкие часы, которые они проводили вместе, помогали Терезе пережить эту холодную, безотрадную зиму. За которой последуют такие же безотрадные весна, лето и осень. С Мартином она хотя бы ненадолго могла забыть своего жирного, безучастного супруга, злобных падчериц и без конца орущей девочке.

С душевным трепетом Тереза приближалась к аркаде, под которой днем торговцы сбывали свои товары. До сих пор они встречались в одном из огородов квартала Хакенфиртель, в покосившемся сарае, где, словно кошки весной, предавались любви среди граблей, лопат и корзин. Может, и не самое лучшее место для любовных утех, но Мартин всякий раз давал наемщику несколько монет, и они не боялись разоблачения.

Однако в этот раз Мартин передал ей, что будет ждать в семь часов под аркадами. Это место пользовалось известностью среди влюбленных пар Мюнхена. Тихие стоны и смех, доносившиеся из проходов, будоражили кровь. Это было восхитительно! Тереза чувствовала себя воровкой, крадущейся в ночи. Быть может, Мартин захочет развлечь ее и прикинется злым проходимцем… Она с удовольствием поддержит его игру.

– Мартин! – прошептала Тереза и оглядела темные ниши. – Мартин? Ты здесь?

– Подыщи себе другое местечко, дорогуша! – послышался совсем рядом хриплый женский голос. – Здесь уже занято.

Кто-то рассмеялся. Тереза вздрогнула и побрела дальше. Мартин мог хотя бы сообщить, где именно будет ждать ее. Под аркадами было темно, как в дремучем лесу. Ему не приходило в голову, что она может испугаться? Но в предвкушении встречи Тереза быстро позабыла свои страхи и поспешила дальше. При этом она думала, как было бы прекрасно выйти замуж за юного Мартина, а не за старого, жирного Вильпрехта. Или хотя бы родить от него ребенка! Но Мартин был черноволосым, а у нее и у Конрада волосы были светлые. Слишком велика была опасность, что старик что-нибудь заподозрит. Он и так в последнее время странно на нее поглядывал. Поэтому Тереза после каждой встречи промывала лоно уксусом и пила отвар из лебеды, плюща и перечной травы, чтобы не допустить нежелательной беременности.

– Мартин! – позвала она еще раз, пробираясь в темноте. – Мартин? Где ты?

Снова никакого ответа. Тереза со злостью топнула по холодному полу, и по коридорам разнеслось гулкое эхо. А может, Мартин просто разыграл ее? Даже записка показалась ей странной; почерк был неразборчивый, Мартин никогда так не писал…

Тереза хотела уже вернуться на рыночную площадь, но впереди вдруг послышался тихий голос:

– Я здесь, Тереза! Иди ко мне!

Женщина помедлила. Голос показался ей странным, каким-то хриплым. Но это, возможно, было частью игры, которую затеял Мартин…

– Мартин, это ты? – спросила она нерешительно.

– Конечно, моя сладкая голубка, – вновь послышался хриплый голос. – Подойди ко мне, я так скучал по тебе…

– О, Мартин!

Теперь Тереза не сомневалась. Так называл ее только Мартин. Она побежала на голос. Колонны там полностью терялись во мраке, лишь мерцал слабый огонек – видимо, Мартин зажег для нее свечу. Может, он даже принес подушки и кувшин вина… Это было бы превосходно! Тереза двинулась на огонек, и в этот момент за спиной у нее послышались шаги.

– Мар… – только и успела выговорить женщина.

В следующий миг она получила удар по затылку и, не издав ни звука, повалилась на пол. Из темноты по-прежнему доносились тихие голоса и смех, и больше ничто не нарушало тишину.

Сильные руки подняли Терезу и, точно свиную тушу, погрузили в небольшую тележку, скрытую за колоннами. Поверх тела легло покрывало, и тележка тронулась с места.

Незнакомый коробейник, сгорбленный и в широком плаще, тащил свои товары через рыночную площадь. Стражник мельком посмотрел ему вслед и громким криком сообщил горожанам, что в Мюнхене все спокойно.

* * *

– А у Дайблера большой дом? Больше, чем твой? И в углу у него тоже висит меч, как у нас в Шонгау?

Маленький Пауль подпрыгивал рядом с Куизлем, как ополоумевшая собачка. Всю дорогу из Ау он засыпа́л деда вопросами. Якоб неразборчиво ворчал в ответ. Как и Симон, палач нес на плече сверток, куда они сложили свое скудное имущество. Георг тоже вызвался проводить их до нового пристанища, но после собирался вернуться в Ау вместе с отцом.

Магдалена взглянула на отца и Пауля и невольно улыбнулась. Мальчик души не чаял в дедушке и мечтал когда-нибудь стать известным палачом. Не менее известным, чем Георг Абриль, их далекий предок, который заработал целое состояние во время охоты на ведьм в Шонгау и ездил на казни по всей Баварии, в том числе и в Мюнхен.

Иногда Магдалене сложно было любить Пауля так же, как старшего сына. Если Петер увлеченно читал, писал и рисовал, то Пауль постоянно пропадал на улице и часто возглавлял ватагу мальчишек, с которыми творил всевозможные глупости, опрокидывал помойные ведра и дрался со сверстниками. Во всем его облике было что-то дикое, жестокое. Однажды Магдалена увидела, как он свернул шею птице и внимательно наблюдал, как она умирает.

«Видимо, есть в нас что-то такое, иначе не было бы в нашем роду палачей, – подумала Магдалена. – Что ж, по крайней мере, Петер не такой. Может, завтра при дворе Симон чего-нибудь добьется для него».

Собрание в трактире продолжалось до поздней ночи, так что теперь они вынуждены были идти в полной темноте по узкой, обледенелой тропе. Дайблер жил недалеко от Зендлинских ворот, едва ли не в другом конце Мюнхена. Он решил, что лучше идти вдоль городской стены и добраться до ворот. В это время горожанам запрещено было появляться на улицах, и Дайблер не хотел попадаться на глаза стражникам. Он собирался приютить у себя семью приезжего палача, и это никак не укладывалось в законные рамки.

Магдалена то и дело мысленно возвращалась к той жуткой мумии, найденной у Нижних пристаней. Здесь, в местах, называемых Верхними пристанями, тоже недавно нашли мертвую девушку – с колом в груди. С тех пор люди не прекращали говорить о нежити и привидениях.

Магдалена покрепче прижала к себе Софию, укутанную в платок и крепко спящую. Оставалось только надеяться, что она будет жить в такое время, когда люди перестанут видеть за каждым необъяснимым событием ведьму или привидение.

– Далеко еще? – спросила она у Дайблера, который шел впереди рядом с Георгом. Они что-то оживленно обсуждали и, казалось, понимали друг друга с полуслова, несмотря на разницу в возрасте.

Дайблер оглянулся и помотал головой.

– Почти пришли, вон Зендлингские ворота.

Он показал вперед: над городской стеной вырисовывались контуры массивных башен.

– Мне холодно, – пожаловалась Барбара. Вместе с Симоном и Петером она замыкала шествие. – К тому же места не очень-то приветливые. Всюду бурные ручьи и каналы, запросто можно упасть… И кто вам сказал, что нам не попадутся здесь какие-нибудь мерзавцы?

До сих пор за всю дорогу Барбара не проронила и десятка слов. Магдалена так и не нашла случая продолжить разговор, начатый у пристаней. Казалось даже, что сестра избегала ее, как будто отчаянно искала лазейку, чтобы избежать предстоящего замужества.

Наконец они подошли к укреплениям перед Зендлингскими воротами. Подобно Изарским воротам, они представляли собой массивное сооружение из трех башен с внутренним двором между ними. Надо рвом, который окружал город, нависал мост, совершенно пустой в это позднее время.

– Теперь осталось только упросить старого Лайнмиллера, чтобы впустил нас, – сообщил с ухмылкой Дайблер и по широкой лестнице поднялся к мосту. – Но с этим сложностей не будет. Моя жена каждое полнолуние снабжает его отваром, чтоб у него торчком стоял.

Но не успел он шагнуть на мост, как ворота со скрипом отворились и оттуда на полной скорости вылетел экипаж. Магдалена заметила, к своему ужасу, что Пауль опередил деда и уже стоял на мосту.

Карета неслась прямо на мальчика.

Куизль прыгнул вперед, схватил Пауля и отбросил его к краю моста. В последний момент палачу удалось откатиться в сторону и не попасть под копыта. В следующий миг карета уже скрылась в темноте, и некоторое время еще слышались топот копыт и грохот колес.

– Заносчивая скотина! – крикнул Куизль в темноту. – Только попадитесь мне, я вас на ваших же колесах колесую!

Магдалена бросилась к Паулю, но мальчик, похоже, отделался царапинами. Он таращил глаза, но уже улыбался.

– Как дедушка подбросил меня, я аж подлетел! – прошептал он.

У него были порваны штаны и содрано колено – для Пауля это обычное дело. Магдалена испытала такое облегчение, что не смогла ничего сказать и просто обняла сына. В этот момент она поняла, что любит Пауля так же крепко, как Петера и Софию.

«Каждого на свой лад», – подумала она.

– Вообще-то в такой час никому не разрешается покидать город! – проворчал Дайблер, по-прежнему глядя вслед карете, давно скрывшейся из виду. – Черт его знает, почему стражники открыли для них ворота.

– Во всяком случае, это были не простые путники, – отметил Симон. – Вид у кареты был очень пристойный, и лошади благородные, – он нахмурил лоб. – И вы заметили, что она была завешана черным пологом? И дерево было выкрашено в черный цвет. Ее как будто хотели замаскировать.

– Что ж, это им удалось, – с мрачным видом отозвался Георг. – Мы тоже заметили ее в последний момент. Хотел бы я знать, кто в ней ехал…

– Завтра при дворе мой любезный зять может поискать мерзавцев, – насмешливо произнес Куизль. – Уверен, это были какие-нибудь благородные ублюдки со своими шлюхами. Только на это они и годятся: или скачут на лошадях по засеянным полям, или давят каретами маленьких детей!

– Ладно, все равно они уехали.

Дайблер подошел к воротам, давно уже запертым, и постучал в калитку с правой стороны.

– Эй, Лайнмиллер! – крикнул он. – Слышишь? Это я, палач. Впусти-ка меня!

Скрипнул засов, и дверь приоткрылась. В узкой щели показалось недовольное морщинистое лицо. Стражник оглядел спутников Дайблера, глаза его недоверчиво поблескивали из-под шлема.

– Это мои друзья, им нужен кров на несколько дней, – пояснил Дайблер. – Ну же, Лайнмиллер, хватит ломаться! Я и сам знаю, что время уже позднее. Я скажу Вальбурге, чтобы в следующий раз сделала отвар покрепче.

– Еще крепче? Ха, только вот девкам это вряд ли понравится! – Старик ухмыльнулся и открыл низкую дверцу, поторапливая Дайблера и его спутников. – Давайте быстрее, пока другие стражники не прознали!

– А что это за экипаж такой вы сейчас пропустили? – спросил Дайблер. – Похоже, кто-то из благородных…

Лицо стражника неожиданно померкло.

– Тебя это не касается, палач! Занимайся лучше своими делами.

Магдалена заметила неуверенный блеск в его глазах. Очевидно, стражник что-то скрывал от них.

– Нужен тебе отвар или нет? – прорычал Дайблер. – Говори давай! Я ведь могу сказать Вальбурге, чтобы добавила туда ядовитого воронца…

Лайнмиллер вздохнул.

– Откуда ж нам, простолюдинам, знать про дела благородных господ? Карета проезжает тут раз или два в месяц, всегда завешанная черным. Выезжает чаще всего, когда ворота уже закрываются, и возвращается на рассвете. Нам просто велено пропускать ее – указание свыше. Так что мы особо не расспрашиваем.

– Особенно если получаете за это монетку-другую, – Дайблер подмигнул стражнику и показал на мешочек, висевший у него на поясе.

Лайнмиллер покраснел.

– Черт подери, если б ты знал, сколько мне платят за эту поганую работу! Раньше-то место было хорошее, но как начали строить эти укрепления, так в казне и не осталось ничего, и у нас за душой ни гроша!

Дайблер кивнул и похлопал старика по плечу.

– Ладно-ладно, дружище. Нам всем надо как-то сводить концы с концами. Завтра можешь заглянуть, забрать свой отвар. Давай, доброй ночи, – и не мерзни.

* * *

Они оставили стражника и повернули направо. Вскоре впереди показалось необычное строение. Это был массивный двухэтажный дом, расположенный посреди улицы недалеко от городской стены. Его окружала собственная стена высотой в человеческий рост, и за ней были видны деревья и кустарники. Магдалене вспомнились подворья военнообязанных крестьян, одиноко расположенные в лесах.

«Как маленькая крепость, – подумала она. – Защищенная от внешних угроз».

– Мои скромные владения, – произнес с улыбкой Дайблер и показал на дом, позади которого высилась башня с крышей причудливой формы. – Вообще-то палачи всегда селились за городскими стенами. Но тут, в самой заднице Мюнхена… короче, благородные господа не стали возражать.

– Знатная же задница, – одобрительно проворчал Куизль. – Ты все-таки мюнхенский палач, а не какой-нибудь деревенский живодер вроде нас. У Видмана в Нюрнберге дом ненамного лучше.

– Вообще-то для нас двоих он слишком уж велик. – Дайблер пожал плечами и открыл маленькую калитку с задней стороны. – Детей у нас с Вальбургой, к сожалению, нет, а мой подмастерье, пьяница безмозглый, живет у своего отца. Ученик в прошлом году помер от лихорадки… – Палач вздохнул. – Хёрманн из Пассау хотел отправить ко мне своего сына, но мне хватает и одного пьянчуги на эшафоте.

Они пересекли небольшой сад, в это время покрытый снегом и жухлой травой. Но Магдалена заметила по кустикам, жердочкам и ровным линиям грядок, что сад находился в заботливых руках. Ей вспомнился их сад в Шонгау, за которым прежде ухаживала ее мама. Так же было и здесь: если снаружи дом выглядел холодным и неприветливым, то в саду было на удивление уютно.

Дайблер постучал в дверь, и она тут же открылась. Их встретила женщина, до того высокая, что Магдалена в первый миг приняла ее за мужчину. У Вальбурги Дайблер были седые с черными прядями волосы, собранные в пучок. Судя по забрызганному соусом переднику, она до сих пор хлопотала у очага. Когда муж и жена стояли рядом, нетрудно было заметить, что Вальбурга на целую голову выше Михаэля. Если она была высокой и худой, то ее муж рос скорее в ширину. Магдалена невольно улыбнулась. Никогда еще она не видела пару, настолько непохожую. Возле ног Вальбурги обтирались сразу пять кошек, из дома доносилось мяуканье других.

– Ну, заходите же, бедолаги! – сказала с жалостью Вальбурга. Голос у нее был мягкий и на удивление низкий для женщины. – В такой холод нечего ночью по улицам шастать. – Она наклонилась к Петеру и Паулю, которые смотрели на нее выпученными глазами. – Моя Нала только зимой окотилась. Котята еще маленькие и очень слабые. Поможете мне покормить их?

Теперь уж ребята отбросили всякую робость и восторженно закивали.

Дайблер рассмеялся.

– Кошки и дети! Если со вторым у нас туго, то уж первого в избытке.

Вальбурга отступила в сторону, и они вошли в хорошо обставленную, уютную комнату, в которой пахло жженым медом и экзотическими пряностями. На столе стояла миска с ароматными печеньями и кувшин подогретого вина. В красном углу рядом с распятием и высушенной розой, как и у Куизля в Шонгау, висел палаческий меч.

Петер с Паулем отправились на поиски котят, а Вальбурга тем временем обратилась к гостям с улыбкой.

– Михаэль уже рассказал мне про ваше мерзкое пристанище. – Она покачала головой. – Это ж надо додуматься, поселить детей и молодую девушку в Ау! Мужчины, что с них взять…

– У нас в Ангере тоже не так уж и безопасно, Бурги, – проворчал Дайблер. – Только что на Зендлингском мосту нас едва не задавила карета.

– Боже правый! – Вальбурга испуганно вскинула брови. – Хоть ночью будет покой от этих мерзавцев с их экипажами? Ну, могу вас заверить, что у нас по дому никакие кареты не ездят.

– Рано радуетесь. Вы еще не видели, как Пауль носится по комнате на своей палке.

Магдалена улыбнулась. Мягкий, приятный голос Вальбурги никак не сочетался с ее могучим сложением. Она с первой же минуты почувствовала симпатию к жене палача. Как и все в этом доме, Вальбурга излучала приятное тепло.

– В любом случае спасибо, что приютили нас у себя.

– Ладно тебе, – Вальбурга отмахнулась. – Для нас этот дом все равно слишком велик. А я уже давно не слышала детских голосов. Только вот кошек своих… – Она показала на Софию, которая проснулась от шума и заплакала. – Может, я ее покачаю?

Магдалена засомневалась. Вообще-то София засыпала только с ней, даже Симон не мог ее укачать. Потом все-таки кивнула и передала Вальбурге плачущий сверток.

– Попробуйте. Если не выйдет, просто отдадите обратно.

– По-моему, ей тут слишком жарко…

Вальбурга раскутала Софию, и девочка, как по волшебству, тут же успокоилась. Женщина посадила Софию к себе на колени и стала покачивать ее и напевать песенку. Вскоре малютка уже радостно повизгивала и хватала пальчиками волосы Вальбурги.

– Похоже, что спать она пока не собирается! – рассмеялась хозяйка, подбрасывая Софию на коленях.

Магдалена улыбнулась.

– Такой доверчивой она бывает нечасто. Из вас вышла бы замечательная няня.

– Все дети ее любят, – пояснил Дайблер и пожал плечами. – От меня они разбегаются с криками, а ей стоит только подмигнуть – и все висят у нее на юбке.

– Потому что от тебя несет, как из бочки с пивом, – ответила Вальбурга.

Она неожиданно прекратила игру, взглянула на искривленную ногу Софии и сказала с жалостью:

– Ох, да у бедняжки косолапие… Вы уже пробовали выправить ножку?

– Я каждый день пробую накладывать шины, – вздохнув, ответил Симон, следивший за их разговором. – Но улучшений нет.

– Вам надо попробовать медвежий жир с арникой, – предложила Вальбурга и вновь принялась покачивать Софию. – Тогда сухожилия размягчатся. Я только вчера замешала новый горшочек. Если хотите, могу сейчас же и натереть ей ножку.

Магдалена с благодарностью кивнула, и Вальбурга, подхватив Софию, направилась в соседнюю комнату; девочка при этом довольно повизгивала. Петер с Паулем пошли вместе с Вальбургой, а следом за ними засеменили маленькие котята и несколько взрослых кошек.

Магдалена заглянула в открытую дверь. В комнате стояли несколько шкафов и сундуков. На столе возле стены – бесчисленные склянки и бутылочки с настойками, ступка и весы. Под потолком висели букеты высушенных трав. Теперь Магдалена поняла, где был источник того экзотического аромата, который она уловила, когда вошла в дом.

– Мое маленькое королевство! – крикнула Вальбурга из комнаты. – Михаэль отвечает за убийства, а я – за лечение и за наших кошек. По-моему, неплохое разделение обязанностей.

Дайблер притворно закатил глаза.

– Она подбирает каждую кошку, какую увидит на улице. Хотел бы я, чтобы она и меня так же гладила, как своих любимцев.

Магдалена рассмеялась и одобрительно кивнула в сторону комнаты.

– У нас в Шонгау тоже есть аптечная комната. Но с вашей она не идет ни в какое сравнение.

– Вальбурга лучшая из всех целительниц, каких я знаю, – ответил Дайблер и с нежностью посмотрел, как его жена растирает ногу Софии. – Я постоянно говорю, что ей следует написать книгу о своих лекарствах и способах лечения. И даже прославленному Куизлю будет чему поучиться. – Он повернулся к своему другу: – Впрочем, сейчас ты понадобился бы нам в другом деле.

– Ты о чем? – спросил Куизль, закуривая трубку.

Дайблер понизил голос.

– Ты ведь сам слышал у пристаней, что люди начинают болтать всякий вздор. Призраки и нежить! Здравый смысл снов где-то на задворках, – он фыркнул. – Но это еще не всё. Наша встреча для горожан как бельмо на глазу. Устроить ее в Ау стоило мне немалых трудов. Суеверные обыватели считают, что такое количество палачей в одном месте сулит несчастье. А теперь кое-кто утверждает, что мы как-то замешаны в этих убийствах.

– И как они додумались до такой глупости? – спросил Георг и взял со стола кувшин с вином. – Мы – палачи, а не убийцы.

– Ну, за последние несколько дней нашли трех убитых девиц. Между собой убийства, скорее всего, никак не связаны. Но, признаю, каждое из них в чем-то напоминает казнь. – Дайблер принялся загибать пальцы. – Одну пронзили колом, другую утопили, третью замуровали живьем… А за казни у нас пока что отвечают палачи.

– Мумия пролежала в пещере двадцать лет, и девушку у ручья не утопили, а накормили красавкой, – ввернул Куизль. – Не понимаю, какое отношение это имеет к нашему Совету.

– Против людской болтовни логика бессильна, – ответил Дайблер и пожал плечами. – Я тоже не знаю, кто или что за этим стоит. Но эта мумия в конце концов переполнила чашу. Тем более что и в предыдущие годы то и дело пропадали девушки. Или их находили мертвыми.

– Так мертвых девушек было еще больше? – Магдалена с раскрытым ртом уставилась на Дайблера. По коже, несмотря на огонь в очаге, пробежал мороз. – И вы говорите об этом только сейчас?

Дайблер склонил голову.

– Ну, нет ничего необычного в том, что юных девушек в Мюнхене постигает такая плачевная участь. Несчастная любовь, нежеланный ребенок – и они бросаются в воду. Другие становятся жертвами каких-нибудь мерзавцев. В основном это девицы из деревень, которые ищут здесь работу. К нам стекаются бедолаги со всей Баварии, чаще всего в Ау, Гизинг или Хайдхаузен, потому что надеются однажды получить бюргерские права. Это, естественно, привлекает и всякий сброд.

– Но теперь люди, похоже, пресытились этим сбродом, – заметил Симон. – Им нужен козел отпущения. И если не человек, то призрак. Или презренный палач. Не так ли?

Дайблер хмуро кивнул. Из соседней комнаты доносился радостный детский смех, и казалось, он звучит в каком-то параллельном мире. Мюнхенский палач с серьезным видом повернулся к Куизлю:

– Я и прошу-то, чтобы ты осмотрелся, послушал, что говорят. Ты ведь уже делал так раньше. Может, что-нибудь выяснишь и сумеешь оправдать нас… Пока наш Совет не закончится или не случится что-нибудь похуже.

– У пристаней именно этим я и занимался, – проворчал Куизль. – И тебе это не слишком понравилось.

– Тогда я не знал, что ветер дует в нашу сторону, – вздохнул Дайблер. – Может, ты все-таки прав и эти убийства как-то связаны между собой…

– Ты и в самом деле так считаешь? – спросила Магдалена с любопытством.

Якоб промолчал.

– Твой отец обнаружил во рту у мумии один амулет, – ответил за него Дайблер. – И такой же амулет был в кулаке у девушки из Ау. Похоже на образ Марии с сияющим венцом.

– А как насчет третьей девушки? – спросил Симон. – Той, с колом в груди. У нее тоже был такой амулет?

– К сожалению, этого мы не узнаем – она уже похоронена, – Дайблер почесал спутанную бороду. – Это, скорее всего, простое совпадение. Девушки, наверное, хотели таким образом уберечься от скверны. Но от этого люди не перестанут подозревать нас, палачей.

– А если тут и вправду замешан кто-то из палачей? По крайней мере, в двух последних убийствах? – спросил Куизль и с шумом затянулся.

– То есть как? – с удивлением спросил Дайблер.

– Ну, если мастер Ганс действительно солгал, как утверждает Георг, то на него стоит, по крайней мере, обратить внимание. Он любит мучить людей, это всем известно. Может, он уже был в Мюнхене, когда ту девушку пронзили колом. От Вайльхайма до Мюнхена не так уж и далеко. А Маттеус говорит, что в день убийства мастер Ганс виделся с рыжей девушкой. Этого достаточно, чтобы вызвать подозрение.

– Черт возьми, Якоб! – выругался Дайблер. – Минуту назад я хвалил тебя за здравый смысл, а ты выдаешь такое… Тебе хочется повесить что-нибудь на Ганса, потому что он чуть не отправил твою дочь…

Палач осекся и взглянул на Барбару, которая за все это время не проронила ни звука.

– Прости… – произнес он виновато. – Глупо с моей стороны.

– Ерунда, – тихо ответила Барбара и стиснула кулаки. – Признаюсь, мне бы даже хотелось, чтобы Ганс был в этом замешан. Чтобы отец смог переломать ему все кости.

Некоторое время все хранили молчание. Якоб выпускал в потолок маленькие облака дыма. Магдалена видела, что отец глубоко задумался. Все повторялось снова: стоило ему почуять тайну, он не успокаивался до тех пор, пока не разгадает ее.

– Да, ты прав, Михаэль, – произнес наконец Куизль. – Я терпеть не могу Ганса, и не только потому, что он едва не казнил мою дочь. Между нами кое-что произошло, чего… происходить не должно было. Но, если хочешь докопаться до истины, месть – не лучший советчик. Хм… – Он пожевал чубук трубки. – Эти убийства как-то связаны. И дело не только в том, что все они имеют сходство с казнями и у жертв были одинаковые амулеты. Тут есть что-то еще. И я еще выясню, что именно. Но для этого мне нужно побольше узнать об этих девушках. Хотя бы о тех, которые погибли недавно.

– Я подумаю, как это можно устроить, – ответил Дайблер и взял кувшин. – А пока поговорим лучше о чем-нибудь приятном. – Он улыбнулся Георгу. – Вот про твоего сына, например. Как говорят, он скоро станет отличным палачом в Бамберге.

– Боюсь, мне уже пора, – Георг резко поднялся. – Я обещал дяде Бартоломею вернуться пораньше. А подмастерье, как вам известно, во всем должен повиноваться своему учителю.

Вид у него был мрачный. Казалось, мысль о дяде Бартоломее о чем-то ему напомнила.

– Тогда я, пожалуй, тоже пойду, – Куизль поднялся из-за стола.

Магдалена понимала, что возможность пройтись с сыном много значила для отца. Он всем сердцем любил Георга, хоть и старался этого не показывать.

– Думаю, обратно мы пройдем по городу. Так будет быстрее и безопаснее, – Куизль ухмыльнулся. – Впрочем, сомневаюсь, чтобы у кого-то хватило ума резать глотку палачу и его ученику.

Они коротко попрощались и скрылись за дверью.

Магдалена слишком поздно вспомнила, что так и не расспросила Георга о его будущем в Бамберге.

5

Перед резиденцией курфюрста,

4 февраля 1672 года от Рождества Христова

– Здесь живет настоящий король?

Петер в изумлении смотрел на мюнхенскую резиденцию. Дворец курфюрста раскинулся вдоль улицы, ведущей к Швабингу, небольшому селению к северу от Мюнхена. При этом он не был дворцом в прямом смысле слова, а представлял собой целый комплекс сооружений с собственной церковью, внутренними дворами, конюшнями, различными строениями и огромным садом с северной стороны. На другой стороне улицы высилась еще недостроенная церковь. Симон задумался, сколько же народу проживало в резиденции. Одним лишь семейством курфюрста число ее обитателей явно не ограничивалось – вполне возможно, что оно превышало даже все население Шонгау.

– Нет, здесь живет не король, а баварский курфюрст Фердинанд Мария, – ответил Симон своему сыну. – Впрочем, это примерно одно и то же.

– И его жена пригласила тебя?

В голосе Петера сквозила гордость. Симона тоже пробрала легкая дрожь, и причиной тому был не только холод. К сегодняшней аудиенции он вычистил свой красный сюртук и вставил в шляпу новое перо. Петер тоже надел лучшую свою рубашку. Перед выходом Магдалена хорошенько причесала его и умыла с мылом, так что лицо мальчика стало розовым.

– Ну, у меня были кое-какие соображения насчет болезней, и по всей видимости, их захотели выслушать, – ответил Симон с улыбкой. – Говорят, жена курфюрста умна и общительна.

Они стояли перед воротами, охраняемыми полудюжиной стражников в кирасах, шлемах и вооруженных алебардами. Вид у солдат был довольно хмурый. Они смотрели прямо перед собой и отступали в сторону, только если в ворота въезжали многочисленные поставщики курфюрста. Боясь опоздать, Фронвизер пришел за полчаса до назначенного часа. За это время ворота пересекли торговец с вином, два пекаря с ароматными ковригами и курфюршеский кондитер. Неужели все это предназначалось для аудиенции?

Симон прислушался. Колокола Старого Петра отзвонили полдень. Лекарь пригладил волосы и поправил шляпу.

– Пора. Пробил наш час.

Он вынул из кармана письмо, полученное накануне от посыльного, взял Петера за руку и гордо шагнул к стражникам.

– Доктор Симон Фронвизер. Мне назначена аудиенция у ее высочества высокоблагородной курфюрстины, – представился он высокопарно.

Стражник скользнул скучающим взглядом по письму, затем показал на широкую лестницу за воротами.

– Вверх по лестнице и до конца, – бросил он.

Немного озадаченный, Симон вместе с Петером поднялся по лестнице. Они вошли в просторный зал, украшенный алебардами и прочим оружием. Здесь тоже стояли стражники. А справа и слева сидели человек двадцать мужчин и женщин – по всей вероятности, они тоже дожидались аудиенции с курфюрстиной. Симон с первого взгляд определил, что просители были не из дворян, а скорее из низших городских сословий. Они тоже пришли на прием в поношенных одеждах и начищенных башмаках. Симон сглотнул. В душе его крепло подозрение, что в аудиенции этой не было ничего выдающегося, как представлялось ему вначале.

Ну, по крайней мере, курфюрстина выслушает меня, и я расскажу ей о своем трактате. И может, удастся все-таки пристроить Петера в школу…

Время тянулось мучительно долго. К тому же в зале стоял холод, и Симон успел пожалеть, что не надел вместо модного красного сюртука простой теплый плащ. Время от времени в дальнем конце зала отворялась дверь, раздавался приказ, и очередного просителя приглашали в соседний зал. Симон понял, что аудиенции ему придется ждать не меньше двух часов. И это притом, что посыльный просил его явиться точно к полудню!

Поначалу Петер спокойно сидел рядом, но через некоторое время стал беспокойно ерзать.

Еще пятнадцать минут прошли в ожидании, и мальчик не выдержал.

– Можно мне немножко прогуляться? – попросил он.

– С ума сошел? – прошипел Симон. – Ты в резиденции курфюрста, а не на ярмарке!

Но потом он посмотрел налево, где к залу примыкал длинный коридор, украшенный картинами и барельефами. Там тоже стояли просители и вполголоса переговаривались.

– Пройдись, если хочешь, по коридору, посмотри картины, – предложил лекарь сыну. – Только далеко не уходи! Я хочу, чтобы ты вошел со мной, когда нас вызовут.

Петер с благодарностью кивнул и скрылся в проходе. Со вздохом облегчения Симон достал из сумки свои записи – теперь он постоянно носил их с собой, вместе с книжкой о микроскопах, которую ненароком унес из лавки. Он надеялся, что так и останется безнаказанным за совершенную кражу. За фальшивые монеты ему, судя по всему, тоже ничего уже не грозило.

И вновь Симон принялся править свою работу. И всякий раз ему попадались места, требующие исправлений. Раз уж его пригласили к курфюрстине, следовало должным образом сформулировать свои тезисы. Кроме того, ему по-прежнему не нравились кое-какие фразы на латыни.

Sanitas bonum inaestimabile nec contemnendum…

Погруженный в раздумья, Симон совершенно забыл о времени. Когда прозвучало его имя, он резко вскинул голову.

– Доктор Фронвизер! – позвал один из стражников. – Доктор Фронвизер приглашается на аудиенцию!

Симон собрал свои листы и поспешил было к стражникам, но осознал вдруг, что Петер так и не вернулся. Лекарь огляделся в поисках сына, но не увидел его даже в коридоре. Его охватило беспокойство. Куда же подевался Петер? На него ведь всегда можно было положиться! Может, он просто-напросто вышел на улицу поиграть?

– Доктор Фронвизер! – настойчиво повторил стражник. – На аудиенцию, поторопитесь!

Симон в последний раз оглядел присутствующих и в конце концов сдался. Ну, дома этого сорванца ждет серьезный разговор!

Как и меня…

Оставалось только надеяться, что он и без Петера сумеет поговорить с курфюрстиной насчет школы. Магдалена никогда не простит его, если он не воспользуется этой редкостной возможностью.

Симон поднялся и подошел к стражнику. Тот уже начинал терять терпение. Он еще раз взглянул на письмо с печатью и распахнул перед лекарем высокие двери. Фронвизер прошел в просторную комнату. К ней примыкал еще один зал, как и первый, увешанный гобеленами и портретами. Симон пересек его и оказался в самом пышном зале, какой ему только доводилось видеть.

Потолок, украшенный витиеватой резьбой, и стены были сплошь позолочены. Повсюду висели изображения правителей древности, восседающих в роскошных тронных залах. Во всем зале не было такого места, где не висел бы гобелен или портрет. Перед Симоном, на возвышении, стоял трон, также позолоченный.

На троне восседала курфюрстина.

Это была женщина немногим за тридцать, с узким лицом и темными волосами, завитыми и украшенными в проборе бриллиантовой брошью. На ней было приталенное красное платье с золотой вышивкой. Во взгляде ее сквозили ум и прохлада, хотя смотрела она приветливо. Симону вспомнилось, что говорили о ней другие. Курфюрстина Генриетта Аделаида была родом из Пьемонта, и холод Баварии пришелся ей не по душе. Тем более что во Франции этой женщине в свое время прочили титул королевы. Но ей все-таки удалось собрать в Мюнхене целую группу итальянских и французских зодчих, и с тех пор они превращали город во второй Рим.

Симон опустился на колено и склонил голову к полу.

– Ваше высочество… для меня… для меня великая честь… – прохрипел лекарь. Потом голос и вовсе отказал ему.

«Видел бы меня сейчас отец! – пронеслось у него в голове. – Сын полевого врача при дворе курфюрста!»

Генриетта Аделаида вопросительно взглянула на седого дворецкого. Тот стукнул по полу церемониальным жезлом и скрипучим голосом представил Симона. Тут губы ее тронула улыбка.

– А, так вы и есть тот самый доктор Фронвизер! – рассмеялась курфюрстина. Она изъяснялась на ломаном немецком с итальянским акцентом и, казалось, говорила на нем не так уж часто. – Мадонна! Вы и в самом деле такой маленький, как вас описывали…

– Что, простите?

Симон в недоумении поднял глаза. Только теперь лекарь понял, что стоит перед курфюрстиной в шляпе. Он торопливо снял ее – и умудрился уронить на покрытый коврами и шкурами пол.

– Прошу прощения, – пробормотал Симон и наклонился за шляпой.

– Я кое-что слышала про вас, piccolo Dottore,[4] – с улыбкой произнесла курфюрстина. – Говорят, вы умны, как лис.

Симон почувствовал, как его самооценка подлетела до небес. Он расправил плечи.

– Ну, раз так говорят…

– Мне рассказывали, как пару лет назад вы с палачом из Шонгау раскрыли несколько жутких убийств в Обераммергау. Кого-то даже распяли, подобно нашему Спасителю… Брр! – Генриетта Аделаида поежилась. – А в Шонгау вы раскрыли заговор, направленный против Мюнхена.[5] Браво! – Она похлопала в ладоши. – Истории о ваших деяниях могут порой скрасить мне скучный ужин.

Симон раскрыл рот от удивления. Эта беседа начиналась совсем не так, как ему представлялось.

– Могу… могу я узнать, откуда вам… – выдавил он с трудом.

– Ну, почтенный граф Зандицелль часто бывает при дворе. А он, как вам известно, назначен представителем курфюрста в Шонгау. Сам граф не так часто бывает в вашем городке, но судебный секретарь Иоганн Лехнер исправно ему обо всем докладывает. От этого Лехнера я и узнала, что вы в скором времени будете в Мюнхене, – курфюрстина подмигнула ему. – Как видите, мне кое-что известно о моих подданных.

Симон вздрогнул. Так за этим приглашением стоял не кто иной, как секретарь Лехнер! Именно он назначил Фронвизера городским лекарем и вообще часто помогал ему в становлении. И вот, благодаря тому же Лехнеру, он стоит перед женой курфюрста… Правда, Симон ожидал от этой встречи другого. По всей видимости, курфюрстина просто-напросто хотела взглянуть на него, как на забавного придворного шута, про которого столько говорят.

Как бы там ни было, настало время действовать. Подобного шанса ему больше не выпадет.

Симон дрожащими руками вынул из сумки свои записи, и страницы при этом едва не разлетелись по полу.

– Э… Ваше высочество, мне льстит, что вы услышали о моих деяниях, – начал он обстоятельно. – Позвольте показать вам мои…

Но Генриетта Аделаида отмахнулась.

– У меня, к сожалению, не так много времени. Аудиенции со мной дожидаются и другие подданные. Я пригласила вас затем, чтобы вы сделали мне маленькое одолжение, – она хихикнула. – Вряд ли я смогла бы принять у себя нечестивого палача. Хотя граф Зандицелль говорил, что из вас двоих он более смышлен…

Симон покраснел и не сумел выдавить ни звука. Листы у него в руках стали вдруг сухими и ломкими на ощупь.

– Просьба моя заключается вот в чем, – продолжала курфюрстина. – Разыщите мне мою собаку.

Симон уставился на курфюрстину так, словно она заговорила на другом языке. Она сказала «собаку»?

– Разыскать… кого?… – переспросил он.

– Ну, наш любимый Артур пропал пару недель назад. Одна придворная дама выгуливала его в нашем саду. Артур, наверное, увидел кошку и сорвался с поводка. С тех пор его нигде не видели! Я искренне надеюсь, что с ним ничего не случилось. Может, он просто забился куда-нибудь или кто-то его подобрал… – Генриетта вздохнула и чуть ли не с мольбой взглянула на Симона. – Артур – любимец моего сына, Макса Эмануэля. Мальчик места себе не находит! Разыщите мне Артура, и получите щедрую награду. Докажите, что вы и вправду так умны, как о вас говорят, доктор Фронвизер.

К Симону не сразу вернулся дар речи.

– Ну… разумеется, ваше высочество, – пробормотал он. – Есть у него какие-нибудь… отличительные признаки? Это упростило бы поиски.

– Это милая такса с коричневой шерстью в белую крапинку. Когда он лает, кажется, будто плачет ребенок. И когда мы музицируем, он лает особенно громко.

– Благодарю. Последнее замечание особенно ценно.

– Ах да! У него еще белое пятно на голове, – добавила курфюрстина. – От лба до мордочки. По нему вы сразу его узнаете.

Симон выпрямился. Измотанный, как после долгого перехода, он сложил листы в потрепанную сумку и снова поклонился. В голове у него гремел насмешливый голос: Доктор Симон Фронвизер! Знаток мюнхенских подворотен! Искатель придворных собак!

– Непременно дайте знать, когда что-нибудь выясните, – сказала Генриетта. – Жду от вас новостей через три дня. Вы меня поняли?

– Ко… конечно! Почту́ за честь.

Склонив голову и пятясь, Симон вышел из зала.

Теперь он был только рад, что Петер не стал свидетелем этого разговора.

* * *

Заложив руки за спину, Петер стоял перед барельефом и разглядывал изображенного на нем мужчину, хмурого и тучного, с кружевным воротником и золотой цепью. Наверное, это был какой-нибудь король или князь. Вправо и влево по коридору тянулись портреты таких же хмурых людей.

Петер заметил между ними определенное сходство. Он и сам любил рисовать, и это у него неплохо получалось. Правда, рисовал он угольным стержнем на грубой бумаге; эти же портреты были выполнены в ярких тонах и нанесены прямо на стену. С такой техникой Петер познакомился еще в церквях Шонгау и не переставал ею восхищаться. Определенно такие рисунки требовали немалых затрат. Петеру было в радость, если отец дарил ему на именины новый угольный стержень. Бывало так, что его сразу ломали одноклассники – или рисовали им в тетради Петера всевозможные каракули…

Мальчик вздохнул и перешел к следующему портрету. При этом он незаметно отдалялся от зала, в котором дожидался его отец. Этот мир был совсем не похож на тот, который Петер знал до сих пор! Он тронул языком прореху между зубами, подарок нерадивого Бертольда. В действительности он только рад был оставить на какое-то время гимназию в Шонгау. Издевательства и побои от одноклассников ранили его куда больше, чем мальчик выказывал перед родителями. При этом ему, в общем-то, нравилось ходить в школу. Петер, как губка, впитывал те скудные знания, которые давал ему старый Вайнингер. Латынь, арифметика, разучивание стихов из Библии – все это давалось ему намного легче, чем одноклассникам.

А они чуть ли не каждый день при помощи кулаков напоминали ему, как он от них отличается…

Иногда Петер завидовал своему младшему брату. Пауль никогда не давал себя в обиду и бил без предупреждения, чтобы самому не оказаться жертвой. Кроме того, Петер чувствовал, что для деда Пауль на первом месте. При этом он любил старого Куизля всем сердцем. Петера восхищал его ум, и в особенности – его библиотека, куда он часто наведывался в поисках новых книг. Но мальчик уже сейчас понимал, что не хочет становиться палачом. Он хотел быть врачом, как отец! Или художником… правда, он боялся, что не сможет этим заработать. Родители говорили, что в Мюнхене для него, возможно, найдется школа поприличнее. Как бы ему хотелось оказаться среди единомышленников, которые учились с таким же рвением! Может, отцу удастся чего-нибудь добиться от этой курфюрстины? Она, по всей видимости, считала его умным человеком…

Погруженный в раздумья, Петер брел по коридору, пока не уперся в очередную дверь. Он был совсем один, все остальные сидели в начале коридора. Мальчик взглянул на последний портрет – молодого мужчину с длинными черными волосами и бородой, подстриженными по последней моде, – и двинулся было обратно, как вдруг мужчина с рисунка заговорил с ним:

– Склони-и-и го-о-олову, когда стоишь перед курфю-ю-юрстом!

Петер вздрогнул. Это, наверное, был дурной сон. Портреты не могли разговаривать. Но теперь мужчина, казалось, еще и нагнулся к нему. И тихонько захихикал!

– Эй, болван! Чего уставился?

Петер насторожился. Для взрослого мужчины голос был слишком высоким, словно бы говорил…

…ребенок?

Петер только теперь понял, что мужчина с портрета не наклонялся. Просто он стал немного ближе, и по той лишь причине, что сам портрет чуть отошел от стены. Его украшенная рама была вовсе не рамой – это была дверца, и сейчас кто-то ее приоткрыл!

Петер потянулся и осторожно постучал по тонкому дереву. До сих пор дверца была надежно скрыта, но теперь в щель высунулось озорное лицо. Это был мальчик лет десяти, чрезвычайно бледный, с длинными русыми волосами как у мужчины на портрете. Мальчик хихикнул.

– Ты и в самом деле решил, будто я призрак курфюрста, да? – прыснул он. – Ну, признайся!

– А если и так, – Петер пожал плечами. – Теперь-то я вижу на месте призрака малолетнего засранца.

– Сам ты засранец! – Мальчик показал ему язык. – Ладно, не обижайся… Знал бы ты, как мне было скучно! Вообще-то я сейчас должен учиться игре на арфе с господином Керлем. Но я слинял. И теперь вот прячусь от Марии.

– Кто такая Мария? – спросил Петер.

Мальчик закатил глаза.

– Моя старшая сестра. Если она найдет меня, то выдаст господину Керлю. Старшие сестры хуже чумы!

Петер улыбнулся.

– У меня младший брат, с ним тоже не всегда бывает просто.

Только теперь мальчик целиком выбрался из-за картины. На нем были штаны, белоснежная рубашка и синий жилет, на ногах – туфли с длинными носками, украшенные серебряными брошками.

– Ты вообще что тут делаешь? – спросил он Петера. – Ты, наверное, поваренок?

Петер оглядел себя: до этой минуты ему казалось, что выглядит он вполне опрятно. Но теперь, в присутствии этого изящно одетого мальчика, он вдруг почувствовал себя бедным и жалким.

– Я… я тут с отцом, – ответил Петер нерешительно. – Он на аудиенции у курфюрстины.

– А, у моей мамы, – мальчик отмахнулся. – Это надолго.

У Петера челюсть отвисла от удивления.

– Ты… ты сын курфюрстины? – сумел он наконец выговорить. – Так значит, ты…

– Кронпринц, знаю-знаю, – протянул мальчик. – Но можешь называть меня Максом. Вообще меня зовут Максимилианом Эмануэлем, но звучит слишком вычурно, как прическа у моей мамы. – Он нахмурил лоб. – Одно я тебе скажу: когда моя мама устраивает аудиенцию, это может длиться часами, если не днями! И это ужасно скучно.

Петер вздохнул.

– Знаю. Поэтому я и ушел оттуда. Мне надоело ждать.

– Знаю, чем мы займемся, – Макс лукаво ухмыльнулся, и перед Петером был уже вовсе не кронпринц, а самый обычный уличный мальчишка. – Я покажу тебе резиденцию. А? Что скажешь? Я знаю несколько тайных ходов, стражники нас не заметят.

– А как же мой отец? – спросил Петер. – Он будет волноваться…

– Он будет ждать по меньшей мере до вечера, ты уж поверь мне. Хочешь сидеть с ним все это время и плевать в потолок? Ну, соглашайся! – Макс нетерпеливо хлопнул в ладоши. Петер заметил, что его новый приятель не привык уговаривать. – Давай, сделай мне одолжение! Что мне теперь, приказывать тебе? Кроме меня и моей сестры, во всей резиденции нет детей нашего возраста. Так теперь еще и мой пес Артур пропал, мой единственный друг… – Он взглянул на Петера с нетерпением и в то же время с мольбой. – Прошу тебя! Я помираю от скуки!

– Ну, ладно, – ответил внук палача. Ему в общем-то и самому хотелось погулять по тайным ходам с этим необычным кронпринцем. Кроме того, у него не было никакого желания сидеть с отцом в этом холодном зале. – Но только на час, потом мне надо будет вернуться.

Вслед за Максом он скользнул в узкий проем. За дверцей тянулся тесный коридор, освещенный только свечой, закрепленной на стене.

– Тебя, кстати, как зовут? – спросил Макс.

– Петер Фронвизер, – ответил Петер. – Я сын лекаря из Шонгау.

– Шонгау? – Макс почесал нос. – Это где-нибудь под Парижем или Турином?… Ладно, без разницы. – Он взял свечу и двинулся вперед. – Сейчас я покажу тебе мои любимые места.

По длинному коридору они дошли до узкой винтовой лестницы, поднялись и прошли еще несколько коридоров. Время от времени Петеру слышались тихие голоса за стеной.

– Это тайные ходы, о них известно только семье курфюрста и еще кое-кому из посвященных, – прошептал на ходу Макс. – Они очень старые. Вообще-то мне нельзя тут ходить. Если мама узнает, мне несдобровать.

– Тебя, кронпринца, могут выпороть? – удивился Петер.

– Еще как! – Макс болезненно скривил лицо. – Только этим занимаются слуги, родители и пальцем не шевельнут. Хуже всего с господином Керлем. Это наш учитель музыки, он тоже порет меня с маминого разрешения. Берет самую длинную розгу, так больнее всего… Тсс!

Он вдруг прижал палец к губам. Петер замер на месте. За стеной, совсем рядом, послышались ритмичные шаги.

– Стражники! – прошипел Макс. – Мамины телохранители. Если они услышат нас, нам конец!

Шаги затихли, и Макс приблизился к маленькой потайной дверце; Петер только теперь ее заметил. Кронпринц заглянул в крошечное отверстие и наконец кивнул с облегчением:

– Чисто. Сейчас покажу тебе хранилище древностей.

– Что покажешь?… – переспросил Петер, но Макс уже прошмыгнул в дверь.

Сын лекаря последовал за ним и оказался в самом большом зале, какой ему доводилось видеть. В длину он превышал все мыслимые пределы, и потолок был высокий, как в церкви. В дальней его части было возвышение, и на нем стоял стол с серебряной посудой и хрустальными бокалами. В большом камине горел огонь. Но удивительнее всего казались многочисленные бюсты гордых мужчин, расставленные вдоль стен. У некоторых на головах были лавровые венки.

– Я и сам не знаю, что это за стариканы, – пожал плечами Макс.

– Хм, это, наверное, римские императоры, – проговорил Петер и внимательнее посмотрел на один из бюстов. – Тут написаны имена и римские цифры. Imperator Caesar, Divi Filius Augustus… это значит…

– Ты хуже господина Керля, – прервал его Макс и захихикал. – Прекращай свои переводы. Знал бы ты, как здорово тут скользить!

Он скинул туфли и в одних носках проехался по гладкому мраморному полу. Петер немного поколебался, а потом последовал его примеру. Из его груди вырвался радостный вопль. Это было куда веселее, чем кататься на коньках по пруду в Шонгау! Некоторое время мальчики самозабвенно скользили по полу и заливались смехом. В какой-то момент Макс резко остановился.

– Смена караула! – прошипел он. – Скоро здесь опять появятся стражники. Пойдем в гроты. Там здорово играть в прятки.

Они надели башмаки и поспешили прочь как раз в тот момент, когда за ними послышались шаги. Кронпринц быстро шел впереди и молча показывал Петеру дорогу. Мальчики прошли несколько залов, и потолок над ними неожиданно исчез. Они оказались в просторном дворе, засаженном кустами и с трех сторон окруженном тенистыми аркадами. Петер не сразу заметил, что под аркадами были устроены искусственные гроты, украшенные сверкающими камнями и ракушками. Посредине двора журчал фонтан, и на нем стоял мужчина в крылатом шлеме. Он с торжествующим видом держал в руке женскую голову, на которой вместо волос извивались змеи. Обезглавленное тело лежало у его ног.

– Это Персей, греческий герой, – объяснил Макс, заметив удивление Петера. – Ему пришлось сражаться с Медузой; это такая мерзкая женщина вроде моей сестры. Ее взгляд превращает в камень!

– И что же сделал Персей? – с любопытством спросил Петер.

– Ха, он смотрел в полированное зеркало, поэтому взгляд на него не действовал, и он сумел отрубить Медузе голову! Еще у него есть шапка-невидимка и крылатые сандалии, они пригодятся ему в других приключениях. Эту историю мне рассказал учитель греческого, господин Баттани. Он куда приятнее бездарного Керля.

– У нас в школе мы только и делаем, что разучиваем стихи из Библии, – глухо проговорил Петер.

Это вновь напомнило ему о том, что мир намного шире учебного плана господина Вайнингера. Впрочем, в новой школе в Мюнхене он, возможно, тоже послушает такие истории…

– Когда-нибудь я тоже стану героем, как Персей, – убежденно заявил Макс. – Полководцем с мечом и в шлеме. Ха, мое имя будет наводить страх на всю Европу!

По выражению его лица Петер понял, что он говорит всерьез. Но в следующий миг Макс развернулся и побежал прочь.

– Давай играть в прятки! – крикнул он со смехом. – Считай до десяти и ищи меня.

Кронпринц пробежал по двору и скрылся среди высоких кустов. Петер досчитал до десяти и последовал за ним. Кусты высотой в человеческий рост были высажены в форме звезды, и Петер сразу же заблудился. Время от времени он слышал, как хихикает Макс, но нигде его не видел. Сын лекаря побежал к расположенным напротив аркадам, там тоже был искусственный грот с фонтаном.

– Я здесь! – крикнул Макс.

Крик явно донесся из-за кустов. Петер побежал обратно. Сердце его колотилось от радости и волнения. Все это было совсем не похоже на драки в вонючих переулках Шонгау. Казалось, в каждом бюсте, в каждой статуе или картине таились знания. Остаться бы здесь навсегда!..

Вновь послышался крик – правда, в этот раз Макс вскрикнул скорее от боли. Петер обогнул куст… и чуть не врезался в какого-то мужчину. Это был человек преклонного возраста с напудренным лицом и в напудренном парике. Правой рукой он ухватил за шиворот Макса. Кронпринц дергался, как рыба на крючке.

– А, как вижу, ваше сиятельство нашли себе приятеля, – с брезгливым выражением произнес мужчина. – Очевидно, кто-то из простолюдинов, судя по дрянной одежде и запаху… – Он схватил Петера другой рукой и встряхнул, как щенка, разорвав ему воротник. – Что ты здесь забыл, бездельник? Отвечай!

– Отпустите его, месье Керль, я приказываю! – прорычал Макс. – Это… это мой друг!

– Что ж, ваша мать вряд ли обрадуется, когда узнает, что вы не только прогуливаете мои занятия, но еще и впускаете в резиденцию всякий сброд. – Господин Керль злорадно улыбнулся. – К счастью, ваша сестра сказала, где вы больше всего любите бывать.

– Эта змея! – прошипел Макс. – Она еще пожалеет!

– Полагаю, жалеть придется вам. Ваша мать приказывала мне принять решительные меры. А теперь ты, мальчишка, – он снова встряхнул Петера. – Как тебя зовут? Откуда ты?

– Меня зовут Петер Фронвизер, – с трудом проговорил Петер. – У моего отца аудиенция с курфюрстиной.

– И ты решил, что можешь удрать и набить карманы, мелкий воришка? Я отведу тебя к стражникам!

– Я… я ничего не брал. Я… ай! – Петер вскрикнул, когда господин Керль потянул его за ухо.

– Отпустите его, сейчас же! – крикнул Макс. – Или я расскажу маме, как скверно вы отзываетесь о ее игре на арфе. Я сам слышал!

Господин Керль вздрогнул и сразу выпустил Петера.

– Аудиенция давно закончилась, – прошипел он ему на ухо, так что мальчик почувствовал сладковатый запах его духов. – Надеюсь, отец как следует выпорет тебя за твой проступок. Чтоб я тебя здесь не видел!

Господин Керль потащил их к двери, скрытой под аркадами. За ней тянулся коридор без потолка. Петер понял, что этот коридор – тот самый, по которому они с отцом вошли в резиденцию.

– Тебе непременно нужно вернуться! – шепнул ему на ухо Макс, пока учитель тащил их к наружным воротам. – Я прикажу своей маме…

Петер с удивлением посмотрел на нового друга.

– Прикажешь курфюрстине?

Кронпринц ухмыльнулся.

– Поверь, я единственный, кому это позволено.

В этот момент они подошли к воротам. Стражники открыли их, и господин Керль вытолкнул Петера на улицу.

– И чтобы ноги твоей здесь не было! – крикнул он ему вслед.

Прежде чем закрылись ворота, Петер увидел, как Макс подмигнул ему.

И в следующий миг двери в этот прекрасный новый мир захлопнулись.

* * *

Симон по второму кругу обходил стены резиденции. Беспокойство боролось в нем с чувством стыда после перенесенного унижения. На аудиенцию он явился доктором Фронвизером, а ушел с нее городским собачником… Сколь низко может пасть человек? А тут еще и Петер куда-то запропастился!..

Симон вышел от курфюрстины и поискал сына сначала в большом зале, а затем и в примыкающих коридорах и комнатах. Но Петера нигде не было. Стражники тоже не видели девятилетнего мальчика. В конце концов Симону дали понять, что ему следует покинуть резиденцию. С тех пор он бродил по прилегающим переулкам и не представлял толком, что ему делать. Может, Петеру стало скучно и он просто ушел к Дайблерам? Но ведь он должен был понимать, что значит для него эта аудиенция! А может, с ним что-нибудь случилось? Но вряд ли это могло произойти в резиденции курфюрста, самом безопасном месте в Баварии.

К страху за Петера примешивалось чувство безысходности. Ему поручено разыскать собачку курфюрстины! Черт возьми, как она это себе представляла? Симон никого не знал в Мюнхене и понятия не имел, кого расспросить. В Шонгау беспризорных собак отлавливал живодер и, если не объявлялся хозяин, забивал их. Но как это происходило в Мюнхене? Ну, по крайней мере, об этом можно было спросить у Дайблера. Какое-никакое начало… А что будет, если он не разыщет проклятую псину? Не станет же курфюрстина сажать его за решетку из-за собаки…

Или все-таки станет?

Подходя к главным воротам, Фронвизер увидел идущего ему навстречу мальчика с заплаканными глазами и в порванной рубашке.

– Петер! – воскликнул Симон.

Он почувствовал такое облегчение, что даже позабыл отругать сына.

– Где ты пропадал? – спросил лекарь и обнял Петера. – Знал бы ты, как я волновался!

– Я… я играл с кронпринцем, – проговорил Петер сквозь слезы. – Но потом появился господин Керль и прогнал меня. И… и потом я искал тебя!

– Что за ерунду ты говоришь? – Теперь Симон все-таки разозлился. – Сначала удрал, а потом выдумываешь глупые отговорки…

– Но это правда! Я играл с кронпринцем. Его зовут Макс, и он хочет увидеться снова!

– Не желаю больше слушать твое вранье! Подожди, что еще мама скажет, когда узнает, что ты упустил свой шанс попасть в здешнюю школу…

Симон схватил сына за руку и, невзирая на его протесты, потащил за собой. Через некоторое время Петер сдался и обиженно замолчал. Между тем они пересекли оживленную рыночную площадь возле ратуши и уже шагали в сторону Ангера.

Только завидев впереди скопление людей, Симон замедлил шаги. Люди толпились у городского ручья, в том месте, где тот образовывал большую заводь. Судя по столбикам и цепям, здесь обычно поили скот. К воде спускалась скользкая лестница, и над частично замерзшим ручьем нависал деревянный мост. Кто-то из собравшихся взволнованно причитал, другие бормотали молитвы.

– Говорю вам, это происки дьявола! – послышался чей-то голос. – Ха! И выбирает он только красивых девиц.

– Вздор! Это кто-то из палачей, будь они прокляты! – возразил ему другой, широкоплечий извозчик. – Зепп из Гизинга рассказывал мне, что у них как раз встреча в Ау. Презренный, Богом проклятый сброд! – Он показал куда-то на землю, и Симон увидел под ногами у людей продолговатый сверток, вероятно только что вынутый из воды. – Да вы посмотрите! Завязана в мешок, как котенок… С девушкой в Ау убийца сделал точно так же. А другой кол вогнал в грудь! Только палач на такое способен.

– Один палач и тот сулит несчастье, но дюжина – число совсем скверное! – выкрикнул мужчина, приведший к заводи тощую корову. – Вот увидите, эта девица не последняя.

Симон почувствовал, как у него перехватило горло. Собственные заботы показались ему вдруг несущественными. Вместе с Петером они протиснулись к самому ручью. Только теперь лекарю удалось получше рассмотреть сверток.

Это был мокрый мешок, длиной примерно в человеческий рост, хорошо завязанный. Внутри угадывались контуры тела. Очевидно, жертва билась в отчаянии, и сквозь прореху торчала ее нога.

Это была изящная женская ножка, чистая, с аккуратно подстриженными ногтями.

Симон брезгливо отвернулся. Злость его мгновенно улеглась.

– Идем поскорее к деду и Дайблеру, – шепнул он сыну. – Боюсь, теперь у палачей из Совета действительно будут трудности.

* * *

– Вот ты где! Так я и знал.

Михаэль Дайблер тяжело опустился рядом с Куизлем. Якоб сидел за кружкой пива в трактире Ау и курил длинную трубку. Дым окутал палача пахучим облаком.

– Я бежал сюда от самого дома, – пропыхтел Дайблер и махнул трактирщику, чтобы принес пива. – Надо поговорить.

– Если ты про Видмана, давай отложим до следующего раза, – недовольно ответил Куизль. – Обещаю, мы поговорим. Но не стоит сейчас трепать из-за него нервы.

С самого утра палачи собрались на Совет, и речь шла по большей части об их жалованье. Совету хотелось уравнять оплату по каждому отдельному способу пытки и казни, сделать вознаграждение единым по всей Баварии. Однако выяснилось, что не все палачи готовы поддержать эту идею, в особенности Иоганн Видман из Нюрнберга. Из всех палачей он получал самое высокое жалованье. Каждую его отговорку Куизль сопровождал язвительным комментарием.

– Просто ума не приложу, почему я вообще хотел выдать Барбару за этого хлыща, – проворчал Якоб и сделал большой глоток из кружки. – Спившийся отпрыск Хёрманна, конечно, тоже отпадает. Остается только Конрад Неер из Кауфбойерна, хотя и он слишком уж рассыпается в комплиментах. Не знаю, что и делать…

– Забудь ты хоть ненадолго об этом замужестве, будь оно неладно! – прервал его Дайблер. – Есть кое-что поважнее… У заводи нашли еще одну мертвую девушку; мне только что сказали. Убийца ударил ее по голове, а потом запихал в мешок. Скорее всего, это произошло еще прошлой ночью. Мешок, по всей видимости, был привязан под мостом, и его заметили только сегодня утром. Мерзавец утопил бедняжку, как котенка!

– Проклятье! – Куизль отодвинул кружку и обратил все свое внимание на Дайблера. – Кто на этот раз? И откуда она? Ау? Гизинг? Хайдхаузен?

– Нет, она не из этих дыр, – Дайблер покачал головой. – Все куда серьезнее. Это Тереза Вильпрехт, жена богатого мюнхенского патриция. Вот теперь-то убийствами заинтересуется городской совет.

– Хм… убийствами, говоришь? – Куизль глубоко затянулся и выпустил дым. – Значит, ты считаешь, что и это убийство связано с предыдущими? До сих пор я не замечал за тобой такой уверенности.

Дайблер ударил кулаком по столу.

– Неважно, как я считаю. Так считают горожане! И, что еще хуже, они считают, что мы, палачи, причастны к этому. – Он принялся загибать пальцы: – Одной вогнали кол в грудь, другую утопили, третью замуровали живьем. А теперь еще и четвертую завязали в мешок! Для палачей все эти способы…

В этот момент трактирщик принес ему пиво. Дайблер подождал, пока он не удалился, и продолжил шепотом:

– Ты, видно, не в курсе, что сейчас творится в городе. Чего только люди не говорят! И всем вдруг стали вспоминаться какие-то странные убийства прошлых лет… Еще немного, и они повесят на нас все убийства со времен Каина и Авеля. – Он наклонился ближе к Куизлю. – Ты должен что-то предпринять, Якоб! Про тебя говорят, что ты чертовски умен. Так докажи это!

Палач из Шонгау не ответил, и Дайблер продолжил:

– Тебя столько лет не принимали в Совет. Ты сам никогда не говорил этого, но я-то знаю, как это задевало тебя. Теперь ты можешь показать этим чванливым ублюдкам, чего стоишь. И в первую очередь – Видману. Это, по-твоему, мало значит?

Куизль снова промолчал. Он посмотрел, как облака дыма поднимаются к потолку, и только потом ответил:

– Чтобы распутать убийство, нужно для начала узнать о жертве. Ты говорил, что расспросишь людей.

Дайблер облегченно кивнул.

– Расспросил. Я встречался с капитаном Лойблем. Про убийство в Ау он узнал только от нас, но что касается девушки, пронзенной колом, тут ему имелось что рассказать. На ней было простое серое платье, обычное для ткачих. При ней нашли несколько мелких монет и мешочек с травами. Так что на ограбление это не похоже.

Куизль насторожился.

– Мешочек с травами? Что это были за травы?

– Понятия не имею. Может, собиралась окуривать комнату… Зимой многие женщины этим занимаются. Но интересно другое, – Дайблер понизил голос. – Ее продержали несколько дней в покойницкой, чтобы выяснить, кто она. И потом, через пару дней, объявилась девушка, бледная, со светлыми волосами. Она сказала, что убитую звали Эльфридой Таннингер и что она работала в шелкопрядильной мануфактуре в Ау. Лойбль собирался расспросить ее подробнее, но девушка как сквозь землю провалилась.

– Мануфактура в Ау? – переспросил Куизль. – Ты шутишь?

Дайблер рассмеялся.

– Нет, такая и вправду есть. Нашему курфюрсту несколько лет назад взбрело в голову, что Бавария должна сама обеспечивать себя шелком. С тех пор эти сумасшедшие разводят в курфюршеских садах шелкопрядов. На Ангерплац и в Ау построили мануфактуры, набрали бедных девушек, и там они ткут шелк. – Дайблер отпил пива из кружки и вытер пену с бороды. – Не знаю, годится ли этот шелк хоть на что-то. Но девушкам, по крайней мере, не приходится жить на улице. Время от времени люди с фабрики прочесывают улицы, подбирают даже детей, и тем приходится работать. Если кто-то отказывается, тех прогоняют из города.

– Раньше женщина сама сидела за станком, а то и целое семейство зарабатывало себе на жизнь нелегким трудом, – проворчал Куизль. – Теперь этим занимаются десятки человек, и это зовется мануфактурой. А деньги достаются другим!

– Так вот и ворчишь всю жизнь, – Дайблер ухмыльнулся. – Это новое время, Якоб. Нам, старикам, его не понять, оно принадлежит молодым.

– Дуракам оно принадлежит, – пробурчал Куизль. Он снова затянулся и продолжил: – Кстати, мастер Ганс действительно встречался с девицей в Ау. И знаешь что? Ей не было и восемнадцати, по всему лицу у нее были веснушки, и волосы золотистые, как у нашей покойницы! Выходит, Георг был прав.

Дайблер уставился на него с удивлением.

– Черт, откуда ты узнал…

– А ты думал, я сижу тут весь день, дую пиво и жду, когда же продолжится наше собрание? – перебил его Куизль. – Я тоже кое-кого расспросил. Ганса с его белыми волосами и красными глазами сложно не заметить.

– В тебе говорит жажда мести…

– Да чтоб тебя! Он разговаривал с жертвой, признай это, наконец, Михаэль! И он солгал нам! Если хочешь, чтобы я разобрался в этом деле, дай мне сделать это по-своему. Тебе этого убийцу все равно не разыскать!

Дайблер пожал плечами.

– Как бы там ни было, сегодня Ганс сидел с нами в Совете. И прошлым вечером я видел его в трактире. Так что к последнему убийству он, скорее всего, непричастен.

– Ты всю ночь за ним наблюдал? Или, может, ночевал с ним? Не думаю! Так что…

В этот момент распахнулась дверь, и Куизль резко замолчал. В трактир вошли несколько палачей. Среди них был и мастер Ганс, хоть он и держался немного позади, словно его сопровождал скверный запах.

– Легок на помине! – прошипел Куизль.

Мастер Ганс увидел Якоба, подошел к их столу и поклонился с насмешливой улыбкой.

– Якоб, любезный друг, – проговорил он тихим голосом и смахнул с лица белую прядь. – Столько событий… я даже не спросил, как чувствует себя твоя младшая дочь. Вчера она буквально вылетела из трактира.

– Незачем тебе тревожиться о Барбаре, – ответил Куизль, стиснув в ладони пивную кружку. – Она сильная, справится.

– Хорошо, – мастер Ганс покивал. – Приятно слышать. Она мне всегда нравилась, а ты и не знал, наверное? Если ты после вчерашней ее выходки не найдешь для нее мужа… – Он наклонился к Куизлю и подмигнул ему красным глазом. – В моем доме в Вайльхайме для нее всегда найдется место. Я люблю, когда девушки упрямы, как молодые кобылицы. Чтобы их нужно было сперва объездить.

Мастер Ганс рассмеялся, похлопал по плечу онемевшего Куизля и отошел.

Вскоре он уже сидел за столом, отдельно от всех, и победно улыбался – так, словно украдкой чему-то радовался. Куизль встряхнул головой. Невозможно было угадать, что творилось в голове у этого человека.

– Ладно, признаю, что собеседник он не самый приятный, – заметил через некоторое время Дайблер, украдкой поглядывая на Ганса. – Но он быстрее других умеет добиться признания. Поэтому и состоит в Совете, хотя я своего голоса ему не давал. Да, он мерзкий тип и живодер. Но чтоб он стал убивать девушек… Мне кажется, Якоб, в чем-то ты допустил промашку.

– Что ж, вот и поговорили, – Куизль поднялся, но Дайблер потянул его за руку и снова усадил на место.

– Послушай, я… я не хотел принижать твою сообразительность, – произнес он тихим голосом, чтобы не услышали другие палачи, сидящие за соседними столами. – Я хочу лишь, чтобы ты подошел к делу непредвзято. Мне без тебя никак! Эта встреча может стать последней на долгие годы. Или люди, чего доброго, расправятся с кем-нибудь из нас… Прошу тебя! – Он с мольбой взглянул на Куизля. – Выясни, кто за этим стоит.

Якоб колебался. Он посмотрел на мастера Ганса: тот неслышно насвистывал какую-то мелодию. В конце концов палач из Шонгау кивнул.

– Ладно. Посмотрю я на эту мануфактуру, будь она неладна. Чтобы ты не думал, будто я пошел на это только из-за Ганса. – Якоб взял кружку и сделал большой глоток. – Но сначала допьем пиво, – он смахнул пену с бороды. – В одном вам следует отдать должное. В Мюнхене, конечно, хватает напыщенных болванов, зато пиво вы варите отменное.

* * *

Увлеченные суетой большого города, Барбара и Георг гуляли по оживленным улицам Мюнхена.

Многие лавки еще не открылись после праздника Сретения Господня, но народу на улицах меньше не стало. Волы тянули повозки к кварталу Граггенау, где на широкой площади складировали соль. Несколько иезуитов в черных робах с достоинством шагали в сторону коллегии Святого Михаила. За ними тянулась орава уличных ребят в надежде на щедрое подаяние. Стражники довольно быстро разогнали детей. Барбара заметила, что в Мюнхене нищих терпели даже меньше, чем в других городах. Их гнали прочь, и они вынуждены были прозябать в предместьях, и лишь немногих впускали в город в качестве поденщиков. Барбару пробрала дрожь. Неужели и она скоро окажется в их числе? С ребенком на руках будет просить милостыню, пока стражники ее не прогонят?

Вот уже два часа они бродили по Мюнхену; останавливались у лотка с подогретым вином и лепешками, на богатой улице Нойхаузер полюбовались выставленным на продажу сукном. Но в основном близнецы разговаривали. Они не виделись почти два года, и им было что обсудить. Детьми они были очень близки, иногда им даже снились одинаковые сны. Но за последние годы Георг превратился в крепкого мужчину, а Барбара стала девушкой с собственной волей. Им уже не так легко было найти общий язык. Они почти не касались в разговорах беременности Барбары – казалось, оба боялись, что эта тема приведет их к ссоре.

С утра Магдалена снова попыталась до нее достучаться. Она объяснила, что ее ожидало, если в Мюнхене для нее не найдется жениха. Но из трех претендентов, которых выбрал отец, один был никчемным пьяницей, второй – надутым нахалом, а третий и вовсе годился ей в дяди. Просто напасть какая-то! Неужели не было иного выхода?

Но Барбару терзало не только это. Как ни старалась, она не могла полюбить плод у себя под сердцем. Казалось, она носила в себе какого-то детеныша, который рос, питался от ее плоти и день за днем пожирал ее.

Разве я смогу быть матерью?

Георг, вероятно, почувствовал, что его сестру что-то тяготит, и пожал ее руку.

– Не тревожься, – он попытался успокоить ее ободряющей улыбкой. – Что бы ни случилось, мы найдем решение.

Барбара обреченно рассмеялась. Мужчины, что с них взять. Они во всем искали практическое решение, даже в делах сердечных. Как будто сердце можно было отремонтировать, как эти новомодные часы…

– Имеешь в виду, мы подыщем для меня жениха? – ответила она с горечью и пнула замерзшее конское яблоко, так что оно плюхнулось в лужу. – Почему мне нельзя самой устроить свою жизнь? Как вот, например, Штехлин в Шонгау…

– Штехлин – старая дева. К тому же она только помогает другим женщинам произвести на свет ребенка и своих никогда не рожала. – Георг посмотрел ей в глаза. – В том, что произошло, хорошего мало. Но пока еще можно избежать худшего. Будь благоразумна, в том числе и ради семьи!

– Конечно, мужчинам легко говорить, – тихо проговорила Барбара. – Заделаете нам ребенка, а сами тихонько исчезаете… И женщин оставляете один на один со своими бедами.

– Парень, который поступил так с тобой, – скотина, – согласился Георг. – Это без вопросов. Но, может, ты и сама как-нибудь его… – он попытался подыскать слово, – …подтолкнула к этому. Я тебя знаю, Барбара. Ты любишь потанцевать, заигрываешь с мужчинами… Женщина вводит в искушение, об этом и в Библии написано.

– Хочешь сказать, это я виновата? – вскинулась Барбара, и от злости кровь прилила к ее лицу. – Вообще-то, чтобы сделать ребенка, нужны двое! А я-то думала, что…

Она всхлипнула, и Георг заключил ее в объятия.

– Что бы ни случилось, – произнес он мягким голосом, – мы, Куизли, всегда держимся вместе. Вот увидишь, возможно, это несчастье обернется чем-то хорошим. Иначе ты, чего доброго, превратишься в озлобленную старую деву, как Штехлин.

– И все-таки ей неплохо живется без мужа, – Барбара шмыгнула и вытерла слезы. – Не всякой женщине так везет.

Георг усмехнулся.

– Кем же ты хочешь быть? Палачихой? Ну, если с мечом ты управишься так же бойко, как с языком, может, даже получишь работу. Хотя признаюсь, я еще ни разу не слышал о женщинах-палачах… – Улыбка его внезапно померкла. – И будь ты мужчиной, нет гарантии, что для тебя найдется место.

Барбара остановилась посреди улицы и посмотрела на брата.

– Что с тобой, Георг? – спросила она. Ей нужно было отвлечься от собственных забот. – Я еще вчера заметила, что ты места себе не находишь. Может, хотя бы мне расскажешь, что тебя мучает? – Она печально улыбнулась. – Тебе ведь известна моя маленькая тайна.

Георг, казалось, засомневался, но в конце концов кивнул.

– Ладно, чего уж там! Почему бы и не рассказать? Дело в том, что… Я… я не смогу остаться в Бамберге.

– Это еще почему? – Барбара нахмурилась. – Дядя Бартоломей ведь пообещал тебе, что позднее ты сможешь занять его место.

– Это он так рассчитывал. А городские советники решили, что его место достанется другому, – Георг стиснул кулаки. – Видман из Нюрнберга, похоже, выложил круглую сумму, чтобы место досталось его племяннику. Дядя Бартоломей надеялся, что сможет во время Совета переубедить Видмана. – Он устало улыбнулся. – Но после вчерашнего Видман вряд ли станет нас слушать.

– Господи! Георг, мне… мне так жаль! – воскликнула Барбара. – Я и не предполагала…

– Да брось ты. Видман – та еще скотина. Он все равно не согласился бы, потому что терпеть не может нашего отца. – Георг снова взял ее за руку. – Как видишь, я тоже не знаю, что меня ждет.

– Ну, ты в любое время можешь вернуться в Шонгау. Отец будет только рад.

– В том-то все и дело! Я не хочу возвращаться, после стольких лет… В Шонгау я постоянно буду под его надзором! – Георг гневно встряхнул головой. – Вот и вчера, когда мы возвращались от Дайблера, он всю дорогу допытывался, не хочу ли я вернуться. Если б отец знал, что в Бамберге у меня нет будущего, то приложил бы все усилия, чтоб я вернулся. А я не хочу!

– Так же, как я не хочу выходить замуж, – ответила Барбара. – Так что не указывай, что мне делать.

Так, за разговором, они дошли по Зендлингской улице к дому палача у городской стены. На площадке перед домом Пауль играл с другими уличными мальчишками. Похоже, что он и в Ангере нашел новых друзей. Завидев Барбару и Георга, мальчик радостно подбежал к ним.

– Дядя Георг, дядя Георг! Ты принес мне что-нибудь вкусное? – закричал он. – Ты обещал!

– А я-то думаю, о чем же я позабыл! – Георг хлопнул себя по лбу. – Хм, или что-то я все-таки купил?…

Он с улыбкой выудил из кармана два засахаренных яблока. Пауль с воплем радости вырвал у него лакомство.

– Второе – для твоего брата, понял? – предупредил Георг. – Где он, кстати?

– Петер только что вернулся с отцом из резиденции, – с набитым ртом ответил Пауль. – Говорит, что играл там с кронпринцем. Вот мы над ним посмеялись… Он в доме, читает, как всегда.

– А Симон? – спросила Барбара.

– Отец сразу ушел в Ау за дедом. Он сильно волновался. Видимо, нашли еще одну убитую девушку… – Пауль хихикнул. – Ее утопили, как котенка в мешке.

– Проклятье, когда же это прекратится! – выругался Георг и покачал головой. – И насколько я знаю нашего старика, он уже сунул нос в это дело.

– И Михаэль, к сожалению, тоже… Все мужчины как будто с ума посходили!

Из сада показалась Вальбурга с маленькой Софией на руках. При виде Барбары девочка радостно взвизгнула и протянула к ней ручки. Вальбурга с нежностью взглянула на Софию.

– Мир жесток, маленькая моя. Ты, к сожалению, очень скоро ощутишь это на себе. – Она кивнула Георгу и Барбаре. – Я наложила ей новую повязку с арникой и лавандой, чтобы размягчить сухожилия. Бедняжка на всю жизнь останется с кривой ножкой. Но, может, удастся сделать так, чтобы она не слишком хромала.

Барбара улыбнулась. Ей нравилось, как хватко Вальбурга бралась за дело. Кроме того, она, судя по всему, разбиралась в травах ничуть не хуже Куизля. Зачастую именно жены палачей занимались сбором трав и снабжали людей не только нужными лекарствами, но также талисманами и любовными зельями.

– Магдалену я отправила в город, чтоб немного осмотрелась, – объяснила Вальбурга. – Я попросила ее купить кое-каких пилюль у аптекаря. Но прежде всего мне хотелось, чтобы она немного отвлеклась от мыслей. В Граггенау есть несколько портных. Что-то покупать не обязательно, а смотреть никто не запрещает. Материя у них превосходная. Кстати, насчет материи… – Она подмигнула Барбаре. – У нас в саду гость, и у него, кажется, небольшой подарок для тебя.

– Подарок для меня? – Барбара наморщила лоб. – И кто же это?

– Сама посмотри, – Вальбурга показала в дальнюю часть сада. – Я уговаривала его войти в дом, но он захотел дождаться тебя снаружи.

Вместе с Георгом Барбара обошла дом. На скамейке, под замерзшим кустом розы, сидел Конрад Неер из Кауфбойерна. Он был в белоснежной рубашке и плаще с кружевным воротником. Волосы были аккуратно расчесаны, лицо раскраснелось от холода. Завидев близнецов, палач встал и с поклоном протянул Барбаре небольшой сверток.

– Почтенная фройляйн, вы позволите вручить вам этот скромный подарок в знак моего уважения? – произнес он высокопарно. – Вы доставите старику несказанную радость.

– Как видно, он это всерьез, – шепнул Георг. – Ну, дай бедняге хотя бы шанс! Из всех претендентов, которых выбрал отец, этот еще более-менее.

Барбара, вздохнув, ответила вполголоса:

– Не похоже, чтобы у меня был особый выбор.

Приняв подарок, завернутый в кожу, она развернула ее. Внутри оказалась переливчатая синяя материя. Молодая женщина вздрогнула.

– Это же… – начала она.

– Настоящий шелк, – закончил за нее Неер. – Выкрашенный в индиго из далекой Индии. Можно будет сшить из него платок. – Он ухмыльнулся. – Я понимаю, людям вроде нас, безродных, такое носить не разрешается. Но и под плащом повязать его будет очень приятно. А с тех пор как курфюрст запретил ввозить шелк из других стран, такая вещица будет дороже серебра.

Барбара, не в силах вымолвить ни слова, провела рукой по материи, мягкой, как кожа Софии. Никогда еще не держала она в руках такой красивой ткани.

– Спа… спасибо, – произнесла наконец Барбара.

– Я тут подумал, не прогуляться ли нам? – предложил Конрад Неер. – Чтобы познакомиться поближе. Или ты предпочла бы в такой холод посидеть в таверне? Я знаю милое местечко, где хозяин не пучит глаза, если человек вроде меня появится там с юной дамой.

– Дамой? Так меня еще никто не называл…

Барбара вдруг рассмеялась. Она взглянула на Неера, который стоял перед ней в ожидании ответа. Он был лет на тридцать старше ее. Живот у него выдавался вперед, и в волосах начали появляться седые пряди. Но палач выглядел вполне опрятно, у него были манеры, и он, очевидно, знал, как осчастливить женщину.

– Ну, соглашайся же, наконец! – шепнул Георг. – Пока бедняга от тоски не помер.

Барбара еще раз провела рукой по мягкой ткани. Ее мучили сомнения. Хотя что она, в конце концов, теряла? Они могли, по крайней мере, познакомиться поближе…

– Ну, ладно, – сказала наконец Барбара. – Пойдемте в это ваше местечко. Кружка подогретого вина мне и впрямь не помешает. – Она показала на красный от холода нос Неера. – И вам, видно, тоже. А то у вас, чего доброго, из носа сосулька вырастет.

Барбара взяла Неера под руку. У него был теплый плащ, и от него самого приятно пахло.

«Что я, в конце концов, теряю?» – снова подумала дочь палача.

Они вместе вышли через открытую калитку на улицу.

* * *

От трактира до мануфактуры долго идти не пришлось. Дайблер подробно объяснил Куизлю дорогу. И вот Якоб стоял перед массивным трехэтажным строением, на которое обратил внимание еще в день прибытия.

Сложно было свыкнуться с тем, что в грязном Ау находилась мануфактура по производству благородного шелка. Куизль слышал, что дорогую материю ткали из нити каких-то гусениц, сначала в далеком Китае, а потом в Венеции и других местах по ту сторону Альп. Но в Баварии? Да еще в таких количествах, при множестве ткачих и в здании размером с церковь?

Впрочем, неважно, производили на мануфактуре шелк, башмаки или канаты для виселиц – Куизлю было все равно. Он пришел сюда затем, чтобы разузнать об убитой Эльфриде Таннингер, которая, по всей видимости, работала здесь.

Куизлю действительно было обидно оттого, что его столько лет не принимали в Совет Двенадцати. Теперь у него появилась возможность доказать всем этим недалеким тупицам, что умом и сообразительностью можно добиться большего, чем при помощи клещей и тисков.

Якоб оглядел узкие окна, большей частью забранные решетками. Вообще, мрачное строение напоминало скорее тюрьму, а не мастерскую. Дверь была собрана из массивных досок, на железных петлях и с закрытым окошком на уровне лица. Сбоку висел шнур звонка. Куизль дернул его и стал ждать. Никто ему не открыл. Тогда палач принялся дергать шнур, так что звон поднялся, как на пожар. В конце концов за дверью послышались шаркающие шаги.

– Иду, иду уже! – донесся женский голос. – Кто бы там ни был, чтобы так трезвонить, должна быть причина. Иначе лично кожу с него на ремни сдеру!

«Теплый прием», – подумал Куизль.

Окошко в двери открылось, и оттуда выглянула старая, густо накрашенная женщина, недоверчиво уставившаяся на Куизля.

– Чего надо? – спросила она резко.

– Меня послал мюнхенский палач, – ответил Якоб. – Открывай.

Куизль знал, что одно лишь слово «палач» на многих нагоняло страх. А если и нет, то, по крайней мере, пробуждало любопытство. Так было и в этот раз.

– Что же палачу нужно от нас? – спросила женщина, чуть присмирев.

– Скажу, когда откроешь дверь.

Женщина на секунду задумалась. Потом отодвинула засов, и тяжелая дверь со скрипом отворилась. Сложно было определить возраст женщины, стоявшей на пороге. Она была накрашена, как двадцатилетняя шлюха, и, по всей видимости, носила парик с белыми волосами. Однако морщины на лице, множество прорех в зубах и весь ее брюзгливый облик свидетельствовали о том, что ей давно перевалило за пятьдесят. Женщина скрестила руки на объемистых грудях и окинула Куизля недоверчивым взглядом.

– Ну, чего тебе надо? – спросила она сквозь зубы.

Якоб протиснулся мимо нее внутрь и оказался в передней – крохотной комнате, откуда вела вверх лестница. Сверху доносился ритмичный треск и гул, словно одновременно работало множество станков.

– Эй, чего удумал? – запротестовала женщина.

– То, что я скажу, не для чужих ушей, – прорычал Куизль. – Это в твоих же интересах. Я – новый помощник Дайблера. Он послал меня, потому что соседи говорили, будто твои девицы подрабатывают на улице. Сама знаешь, палач должен знать всех проституток поименно.

Якоб нагло врал, но на женщину это оказало должное действие. Покраснев и надув щеки, она фыркнула:

– Глупости какие! Это достойное заведение. К тому же дела Ау мюнхенского палача не касаются!

– Касаются, если девицы ошиваются в Мюнхене. Эльфрида Таннингер, к примеру, помилуй, Господи, ее душу.

Как это часто бывало, Куизль не планировал наперед своих действий. Теперь чутье подсказывало ему, что он ничего здесь не добьется, пока не загонит старую каргу в угол. И действительно, женщина вздрогнула, стоило Якобу упомянуть имя убитой девушки. Похоже, он нащупал ее слабое место. Хозяйка быстро пришла в себя и опустила голову.

– Я слышала, что случилось с бедняжкой Эльфи, – пролепетала она. – Скверное дело… Мы постоянно предостерегали ее, чтобы она не водилась со всякими незнакомцами. Но молодые девицы, что с них взять… Не желают слушать добрую матушку Йозеффу! – Она исподлобья взглянула на Куизля, и рот ее скривился в усмешке. – А ведь я подобрала ее с улицы!

«А потом выжала до последней капли», – подумал Куизль.

– У нее здесь остались подруги, которые смогут подтвердить, что она не зарабатывала на улице? – продолжил он допрос.

Матушка Йозеффа задумалась, потом кивнула.

– Подожди-ка минутку.

Она поднялась по лестнице на верхний этаж, где не стихали треск и гул. Через некоторое время Йозеффа вернулась с девушкой лет семнадцати или восемнадцати. Девушка была бледная и худая, с прямыми светлыми волосами и в грязном рабочем фартуке. Она была явно напугана. Но кого она боялась больше, его или Йозеффу, Куизль не мог сказать с уверенностью.

– Это Ева, – представила хозяйка напуганную девушку. – Она хорошо знала Эльфи. Приехали с одного захолустья. Кажется, из Шроббенхаузена, правильно? – спросила она Еву.

Девушка нерешительно кивнула, но ничего не сказала.

«Бледная, с прямыми светлыми волосами, – пронеслось в голове у Куизля. – Возможно, это она приходила к капитану Лойблю».

– Так ты из Шроббенхаузена? – спросил он мягким голосом. – Я знаю те места. Один мой кум там за живодера. Приятный городишко… А что, большая липа до сих пор растет у колодца?

Губы Евы дернулись в нерешительной улыбке. Воспоминание о родных местах, похоже, немного успокоило ее.

– Да, еще… еще там, – ответила она тихо. – Раньше там часто танцевали.

– Эльфи тоже, полагаю? – Куизль подмигнул ей. – Парни у вас там резвые. Ха, и в танцах знают толк! Сам видел.

– Да, танцевать они умеют, – Ева снова улыбнулась. – Но…

– Ну, нет у нас времени трепаться, – оборвала ее матушка Йозеффа. – Станок сам по себе работать не будет. Так что говори, была Эльфи проституткой или нет, – она злобно покосилась на девушку. – Ну, шевели языком!

– О нет! – Ева помотала головой и широко раскрыла глаза; Якоб увидел в них неприкрытый страх. – Не была. Она просто…

– Тогда возвращайся на место.

Йозеффа подтолкнула девушку. Ева бросила на Куизля исполненный мольбы взгляд и быстро поднялась по лестнице.

– Ну, с этим, кажется, разобрались, – сказала хозяйка, когда девушка скрылась из виду. – Еще вопросы есть?

«Целая куча», – подумал Якоб, но только махнул рукой.

– Для начала достаточно. Но смотри! Я, может, еще вернусь.

– Да-да, а до тех пор убирайся к дьяволу, – и с неожиданной для женщины силой Йозеффа вытолкала Куизля на улицу.

Дверь с грохотом захлопнулась. Якоб постоял в раздумье. Дело оказалось куда интереснее, чем он предполагал вначале. Палач чувствовал, что старуха и девушка чего-то недоговаривали.

Он собрался уже уходить, но с верхнего этажа кто-то окликнул его шепотом:

– Эй! Я здесь!

Куизль поднял голову. В одно из зарешеченных окон выглядывала Ева и осторожно махала ему.

– Хотите знать, что на самом деле сталось с бедной Эльфи? – спросила она тихо. – Тогда разыщите человека с красными глазами и белыми волосами.

Якоб вздрогнул, словно его ударили.

«Мастер Ганс! – подумал он. – Так я и знал!»

– Что он сделал? – спросил Куизль сдавленным голосом.

– После смерти Эльфи он шатался здесь. Потом поджидал Анни, хотел поговорить с ней об Эльфи. Я предостерегала Анни! Но она… она не хотела слушать, – по щекам девушки потекли слезы, голос дрогнул. – Наверное, этот жуткий тип что-то ей пообещал. Не знаю что. Но через два дня Анни тоже нашли мертвой! У мельничного ручья в Ау.

«Убитая девушка у ручья! – пронеслось у Якоба в голове. – Она тоже работала на этой мануфактуре. А матушка Йозеффа не проронила на этот счет ни слова…»

– Мне так страшно, что я буду следующей, – всхлипнула Ева. – Мы трое дружили. Сначала Эльфи, потом Анни… Наверняка следующая на очереди я!

– Но для чего? – спросил Куизль. – Для чего кому-то вас убивать?

– Я не знаю, – прошептала Ева. – Знаю только…

Внезапно голова ее скрылась, и раздался голос Йозеффы:

– Негодница, что ты там забыла у окна? – заорала она. – Тебе работать нужно, а не ворон считать! Или ты говорила с этим типом, а? Что ты ему сказала? Ну, отвечай! Отвечай, потаскуха!

Послышался звонкий хлопок от пощечины, потом кто-то заплакал.

Больше Ева к окну не возвращалась.

Погруженный в раздумья, Якоб пошел обратно в трактир. Что ему теперь требовалось, так это трубка и кружка пива, чтобы поразмыслить. У него было столько вопросов, и бо́льшая часть их крутилась вокруг этой проклятой мануфактуры. Правда, Куизль сомневался, что ему самому удастся разузнать, что в действительности происходило за этими стенами.

Но палач уже знал, кто сможет ему помочь.

* * *

Вечером Куизли всей семьей собрались за столом у Михаэля Дайблера. Им многое следовало обсудить, поэтому пришли и Якоб с Георгом. Вальбурга вызвалась на это время присмотреть за детьми. В прежние времена дом палача служил борделем и центром азартных игр. На чердаке и в подвале старого дома скопилось множество интереснейших вещей: пожелтевшие и поеденные мышами книги, полные всевозможного хлама ящики, рваные женские платья и костюмы, игральные кости и различные клещи, цепи и тиски. Последнее особенно понравилось Паулю, а Петер между тем сидел в спальне и листал потрепанный молитвенник, вероятно когда-то принадлежавший кающейся проститутке. Время от времени было слышно, как Вальбурга на втором этаже что-то напевает Софии. В доме царило приятное спокойствие. Снаружи завывал холодный февральский ветер, но возле печи в комнате было тепло и уютно.

Прогулка по мюнхенским улицам действительно доставила Магдалене огромное удовольствие. Утром они едва не рассорились с Барбарой. Сестра, похоже, еще не вполне осознавала серьезность своего положения и только отмахивалась от доводов Магдалены. Городская суета помогла ей немного отвлечься. Она подумывала даже купить себе новый фартук с вышивкой, но цена в восемь серебряных пфеннигов отбила у нее всякое желание. Уму непостижимо, как все дорого в этом Мюнхене!

И все-таки хорошие новости не заставили себя ждать. Георг рассказал ей, что Барбара встретилась с палачом из Кауфбойерна Конрадом Неером и при этом не сбежала в истерике. Неер подарил ей платок из настоящего шелка, и теперь Барбара носила его с видимым удовольствием. Что ж, хоть какое-то начало.

Однако хорошее настроение было испорчено, когда Симон рассказал Магдалене о неудавшейся аудиенции. Она так надеялась подыскать для Петера школу в Мюнхене! Но все, что они получили от этой встречи, это должность городского собачника для Симона.

– И ты в самом деле должен разыскать псину курфюрстины? – вновь спросила Магдалена.

Они сидели за большим столом, посредине которого стояла громадная сковорода яичницы с салом. Симон вздохнул и отложил деревянную ложку. По всей видимости, у него пропал аппетит.

– Псину зовут Артуром, он сбежал от придворной дамы, – ответил лекарь глухим голосом. – Понятия не имею, где его искать. Я, наверное, и делать ничего не стану. В худшем случае курфюрстина перестанет считать меня самым умным жителем Шонгау, – он закатил глаза. – Этим своим унижением я обязан секретарю Лехнеру! Это он рассказал про нас графу Зандицеллю, а тот, в свою очередь, – курфюрстине.

– Про нас? – спросил Куизль и нахмурился.

– Ну… ваше имя тоже прозвучало… – Магдалена заметила, что ее муж слегка покраснел. – Вот, а потом еще и Петер куда-то запропастился, – поспешно добавил он. – А когда нашелся, стал рассказывать мне сказки, как он играл с кронпринцем! Мне иногда кажется, что у него чересчур богатое воображение. Может, ему и не следует столько читать.

– Так или иначе, а тебе нужно разыскать эту собаку, – решительно заявила Магдалена. – Если ты вернешься к курфюрстине с Артуром, то сможешь о чем-нибудь ее попросить. Например, устроить Петера в коллегию Святого Михаила.

– Ну, замечательно! – Симон в отчаянии всплеснул руками. – И где я, по-твоему, должен искать этого Артура? Нарисовать его и развесить рисунки по всему городу? Или стучаться в каждую дверь и спрашивать, не видели ли они маленькую хорошенькую таксу?

– Можно, на худой конец, расспросить городского собачника Лоренца, – ввернул Дайблер. – Может, он что-нибудь да знает. У Лоренца повсюду глаза и уши. Он живет здесь неподалеку… – Палач кашлянул. – Но я бы сейчас поговорил о других, более важных вещах. А именно об убитых девушках. – Он повернулся к Куизлю. – На Совете у нас не было времени поговорить. Рассказывай, выяснил что-нибудь на мануфактуре?

Куизль усмехнулся.

– О да. И то, что я расскажу, тебе вряд ли понравится.

Магдалена с удивлением выслушала, пока отец рассказывал о своем разговоре с матушкой Йозеффой и бедняжкой Евой. Когда же он произнес имя мастера Ганса, Барбара с шумом втянула воздух.

– Этот демон! – прошипела она. – Значит, он и впрямь имеет какое-то отношение к убийствам!

Куизль задумчиво кивнул. Потом зачерпнул ложкой яичницу с салом и принялся жевать с видимым аппетитом. Наконец он запил все это глотком пива – и лишь потом продолжил:

– Ганс, вероятно, разговаривал с Анни, рыжей девушкой, которую мы выловили из ручья в Ау. Об этом нам уже и другие рассказывали. А главное, что после первого убийства, этой Эльфи, он ошивался возле мануфактуры. – Куизль поднял два пальца. – Анни и Эльфи, обе мертвы, и к обеим мастер Ганс проявлял интерес. Это однозначно делает его главным подозреваемым.

Дайблер покачал головой.

– До сих пор не верится, что мастер Ганс и вправду стоит за этими убийствами… С чего бы ему это делать?

Якоб зачерпнул еще одну ложку.

– Я и сам пока не знаю. Но что-то с этой мануфактурой не так. Странно, что две жертвы работали там. И Ева хотела еще что-то сказать, пока эта накрашенная карга не отогнала ее от окна…

– А как насчет этой Терезы Вильпрехт, которую нашли сегодня в заводи? – вставил Георг, сидящий за дальней частью стола. – Сомневаюсь, чтобы она работала на мануфактуре. Она ведь родом из богатой семьи. А девушка из погреба мертва уже лет двадцать. Единственное, что связывает ее с другими, это амулет, какой нашли и у мертвой Анни.

– Черт возьми, не знаю я пока, как связаны между собой эти убийства! – Куизль со злостью стукнул ложкой по столу, так что остатки яичницы брызнули во все стороны. – Но я нутром чую, что они связаны! И дело не в амулете и даже не в том, что все убийства похожи на казнь. Тут… тут есть что-то еще. – Он поднес ладонь к лицу. – Вот оно, прямо перед носом. Но всякий раз, когда я пытаюсь ухватить его, оно ускользает! Прямо зла не хватает…

– Надо было осмотреть труп Терезы, – заметил Симон. – Может, и у нее что-нибудь нашлось бы. Такой же амулет, например…

Дайблер фыркнул.

– Выбросьте из головы! Тереза Вильпрехт из богатой семьи, палача к ней не подпустят. Ее держат дома и оттуда сразу понесут на кладбище.

– Полезно было бы знать вот что: известные нам убийства – это единственные или есть еще и другие? – вмешалась Магдалена, повернувшись к Дайблеру. – Вы как-то говорили, что знаете про другие похожие.

– Поначалу я не был уверен. Но теперь… – Мюнхенский палач помедлил и в конце концов кивнул. – Да, в последние годы такое то и дело случалось. Утопленницы со связанными руками, задушенные девушки… Помню один случай в Гизинге, лет пять назад. Кто-то вырыл на поле яму и снова засыпал. И оттуда торчала рука. Бедолагу, видимо, похоронили живьем, и она пыталась откопаться.

– Господи! – прошептала Барбара. – До чего ужасная смерть!

– Сколько? – спросила Магдалена.

Дайблер посмотрел на нее в недоумении.

– Ты о чем?

– Черт возьми, Михаэль! Неужели так трудно догадаться? – Куизль с негодованием взглянул на друга. – Сколько было мертвых девушек?

– Я… я не знаю, – Дайблер пожал плечами. – С дюжину или сверх того. Их никто и не считает. Это же бедные девушки, которые явились к нам Бог знает откуда…

– И у них тоже были амулеты? – спросил Симон.

– Откуда мне знать? – разозлился Дайблер. – Я… я и девушек-то толком не вспомню! Нам с живодером то и дело приходилось таскать их на кладбище… – Он вдруг запнулся. – Точно, были амулеты. По крайней мере, у некоторых. Я особо их не рассматривал, их ведь многие девушки носят. Но Господь свидетель, среди них были амулеты с Мадонной в венце!

На некоторое время над столом воцарилось молчание. Ветер рвал ставни, будто сама зима просилась внутрь.

– Вы думаете о том же, о чем и я? – спросил наконец шепотом Георг. – Где-то там годами орудует сумасшедший убийца. Он выбирает своими жертвами молодых девиц и вкладывает им в руки одинаковые амулеты. Если причислить к ним эту мумию из погреба, то, значит…

– Значит, он занимается этим лет двадцать или тридцать, – закончил за него отец. – Мастеру Гансу, насколько я знаю, чуть за сорок…

– Тогда свое первое убийство он совершил бы еще малолетним засранцем! – Дайблер неуверенно засмеялся. – К тому же Ганс из Вайльхайма. До Мюнхена от него больше тридцати миль. Может, он часто бывал здесь, но чтобы каждый раз убивать кого-то… И с чего бы вообще? – Он покачал головой. – Ты на ложном пути, Якоб. Ганс непричастен к этим убийствам. Признай же это, наконец!

– Черт, ты прав, Михаэль… Возможно, эта замурованная не имеет никакого отношения к другим. Возможно, эти амулеты ничего и не значат. Но если все так, как ты говоришь, то таинственных убийств за последние годы явно многовато. – Куизль почесал бороду, к которой прилипли остатки яичницы. – В любом случае ясно одно: мастер Ганс как-то в этом замешан. Но, чтобы все выяснить, кто-то должен еще раз наведаться на эту мануфактуру.

– Сомневаюсь, что матушка Йозеффа снова позволит тебе поговорить с ее девушками, – насмешливо заметила Магдалена.

– Мне – нет, а вот тебе – запросто, – ответил палач с довольной улыбкой.

Женщина вопросительно уставилась на отца.

– Как это понимать?

– Ну, мне кажется, на мануфактуре всегда нужны новые девушки, которые трудились бы за станком. К тому же ваша сестра любит поболтать… – Куизль откинулся на спинку и скрестил руки на широкой груди. – Вполне возможно, что Ева откроет тебе душу.

– Э, чтобы я правильно понял, – вмешался Симон, – Магдалена должна наняться ткачихой?

– Всего-то на несколько дней. Чтобы побольше разузнать об этой проклятой мануфактуре.

– Ни за что! – прошипела дочь палача. – Я тебе не служанка. И вообще, кто в это время присмотрит за детьми?

– Хм, моя Бурги вполне с этим справится, – произнес задумчиво Дайблер. – С Софией они, кажется, неплохо поладили, а мальчишки уже большие… По-моему, идея не такая уж и плохая. – Он умоляюще взглянул на Магдалену. – Это же всего на пару дней! Потом наш Совет закончится, и все разъедутся по домам. Если к этому времени выяснится, что палачи здесь ни при чем, ты сделаешь нашей гильдии большое одолжение.

«И мой отец снова добьется своего», – подумала Магдалена.

Она колебалась. Потом в голову ей пришла мысль.

– Хорошо, согласна, – сказала женщина. – Только с одним условием.

– И каким же? – спросил Якоб.

– Барбара сама сможет выбрать себе жениха. Ты не станешь принуждать ее к замужеству. Ни здесь, ни в Шонгау.

Куизль в изумлении уставился на старшую дочь. Потом перевел взгляд на Барбару: та слабо улыбнулась.

– Проклятье, все вы, бабы, заодно! – проворчал он.

– Барбара здесь ни при чем, – возразила Магдалена. – Это я придумала.

– Ты хоть знаешь, чего мне стоило все это устроить? – продолжал ворчать отец. – Все эти письма… Видману чуть было зад не стал целовать!

– Ты сам неоднократно говорил Видману, что он напыщенный болван, – невозмутимо отпарировала Магдалена. – А отпрыск Хёрманна – беспробудный пьяница. Не думаю, что ты всерьез принимал его в расчет. Остается только Конрад Неер из Кауфбойерна. С ним Барбара хотя бы прогулялась… Что ты еще хочешь?

Якоб молчал. Магдалена видела, как напряженно он размышляет. Палач скрипел зубами, словно разжевывал жесткое мясо. В конце концов он кивнул.

– Ладно. Я, наверное, все равно ее не заставил бы.

– Даешь слово?

– Даю слово.

Магдалена победно улыбнулась и почувствовала, как Барбара пожала ей руку под столом.

– Значит, решено, – сказала она. – Завтра утром я иду наниматься ткачихой на мануфактуру. Надеюсь только, что не буду выглядеть при этом полной дурой…

6

Где-то в Хакенфиртеле, на рассвете

5 февраля 1672 года от Рождества Христова

Холодный туман, словно табачный дым, стелился по улицам. На востоке восходящее солнце пробивалось сквозь облака. С темного неба сыпались редкие снежинки. Редкая тишина царила в этот час в квартале, и только время от времени где-то кричал петух. Стражники уже закончили обход, а городские ремесленники, столяры, плотники, пивовары, ткачи, мясники, извозчики и трактирщики – все они еще спали. Через полчаса откроются ворота и город наводнит всевозможный сброд из предместий: нищие, служанки, батраки и проститутки, которые надеялись наскоро заработать пару монет.

В этот час, незадолго до штурма, тишина была особенно глубокой – а с ней и отчаяние.

Лучшее время для охоты.

Тень вынырнула из полумрака и двинулась по мостам и пристаням городского ручья к церкви Святого Духа. Там, перед статуей Богородицы, охотнику часто попадалась добыча. Юные девицы всегда искали утешения у Девы Марии. В последние годы церковь Святого Духа стала излюбленным местом для тех, у кого не осталось надежды.

Охотник с любопытством приоткрыл дверь, не запертую ни днем, ни ночью. Сердце его забилось чаще при виде девушки, которая в одиночестве молилась перед алтарем. По ее простому платью, по тому, как она всхлипывала, охотник сразу понял, что именно ее он и искал. Ей не было и двадцати. Платье перепачкано сажей, фартук рваный и в пятнах… Скорее всего, она приехала из какой-нибудь баварской деревушки и теперь работает служанкой в одном из многочисленных трактиров в Хакенфиртеле. Скоро она снова будет метаться в грубых башмаках по трактиру и разносить кружки, слишком тяжелые для ее тонких рук. Мужчины хлопают ее по тощим ягодицам, потом кто-нибудь обещает ей великое счастье и уводит в вонючий сарай. Там они сношаются, как животные, и падает семя…

Проникновенные молитвы девушки, ее плач и самоувещевания подсказывали охотнику, что семя это уже дало росток.

Он был на верном пути.

Теперь осталось лишь ждать, как всегда.

Прошло немало времени, прежде чем девушка наконец перекрестилась, встала и направилась к выходу. Охотник, притаившись в нише, рассмотрел ее заплаканное лицо. Такие лица он видел часто. Глаза могли поведать историю о несбывшихся надеждах, угасшей любви и детстве, проведенном в бедности. Он читал по этим лицам, словно по книгам.

И всегда видел в них грех.

Как и в глазах этой юной девицы, которая прошмыгнула мимо него и вышла из церкви.

Охотник выждал немного и вышел следом. Девушка поспешила в направлении Ангера. Мимо низких, приземистых домов протекал зловонный ручей, плескался и журчал, пока не впадал в Конскую заводь.

Хорошо.

В Ангере было одно из его любимых охотничьих угодий. Множество тесных переулков и ручьев – в таком лабиринте никто его не заподозрит. Иногда он выманивал девушек на луга и этим облегчал себе задачу. Охотник мог быть очень убедительным, когда хотел. Девушки всегда ему доверяли. А почему бы и нет? Наверняка это удастся ему и сегодня. Короткий разговор, прогулка за городскими стенами, последняя молитва… Охотник стиснул в ладони амулет. Тот всегда придавал ему силы в предстоящем деле.

Женщина с сияющим венцом…

Охотник собрался уже подкрасться к жертве, но тут случилось непредвиденное. Из переулка вышел молодой мужчина – судя по одежде, простой поденщик или конюх. Он тяжело дышал – вероятно, быстро бежал. Завидев девушку, парень несколько раз ее окликнул. Должно быть, он разыскивал ее и наконец нашел. Девушка испуганно оглянулась. В первый миг она словно задумалась, потом со слезами бросилась в объятия парня. Тот гладил ее и утешал тихими словами, и скоро слезы перестали ее душить. Через некоторое время они ушли, взявшись за руки, в сторону Ангера.

Разочарованный охотник остался на месте, спрятав амулет в карман. Но он знал, что пока еще не упустил девушку.

Он видел грех в ее глазах – просто так его не загладить, объятий и слов утешения тут недостаточно. И он знал, что она вернется, чтобы сделать тот, последний шаг.

Нужно только дождаться.

* * *

Колокола приходской церкви в Ау отзвонили седьмой час. Магдалена перешла мост через Изар и направилась к мануфактуре. Городские ворота открылись совсем недавно, и навстречу ей нескончаемым потоком двигались жители окрестных селений. Кто-то искал работу на день, другие торговали вразнос, третьи надеялись на подаяние.

Магдалена была в теплом плаще и простом льняном платье с фартуком. Она не стала расчесывать волосы, подол ее платья был забрызган грязью и рыхлым снегом. Отец посоветовал ей выглядеть по возможности бедно, чтобы избежать ненужных подозрений. Хотя, в сущности, Магдалена и прежде принцессой себя не ощущала.

Она до сих пор не знала, как относиться к замыслу отца – раньше дочь палача никогда не сидела за ткацким станком. Но так действительно проще всего было заслужить доверие ткачих и побольше разузнать об этой мануфактуре. В худшем случае ее, наверное, просто вытолкают взашей… Что ж, по крайней мере, отец пообещал ей не принуждать Барбару к замужеству.

«Но, в сущности, иного выхода у Барбары нет, – мрачно подумала Магдалена. – Живот у нее растет день ото дня. Отец тоже рано или поздно заметит. Неизвестно только, до свадьбы или после…»

Ей тяжело было расставаться с Софией. Магдалена понимала, что оставляет девочку в хороших руках и вернется к ней очень скоро. И все-таки при мысли о дочери у нее сжималось сердце. Она опасалась, что София заболеет или же с ней случится что-нибудь еще. В том числе и поэтому Магдалена хотела поскорее покончить с этим делом.

В конце переулка показалось трехэтажное здание. Мануфактура и вправду имела мрачный и грозный вид, какой описывал ее отец. Магдалена дернула цепочку, и в скором времени в двери открылось окошко. Выглянувшая в него накрашенная женщина, по всей видимости, и была матушкой Йозеффой.

– Чего тебе? – спросила она недовольно и почесала под париком.

– Я… я совсем недавно в Ау и ищу работу, – ответила Магдалена робким и напуганным голосом. – Слышала, здесь можно устроиться.

– Так-так, слышала, значит… Хм, давай посмотрим.

Дверь отворилась, и матушка Йозеффа оглядела Магдалену, точно корову на рынке.

– Уже не девочка, – пробормотала она. – Откуда ты?

– Из… из Шонгау. Крестьянин, у которого я была служанкой, вышвырнул меня. Нашел другую, помоложе.

– И теперь она греет ему постель, ха! – Матушка Йозеффа желчно рассмеялась. – А ты решила, что в Мюнхене что-нибудь да найдется… И поняла теперь, что никому здесь не нужна, и шляешься по Ау! Верно я говорю?

– Прошу вас! – взмолилась Магдалена. – Я здесь никого не знаю, а в Шонгау вернуться тоже не могу…

– Хм, так ты здесь одна? – Последние слова, очевидно, пробудили в Йозеффе интерес. Она снова оглядела Магдалену. – Ну, для своих лет выглядишь ты еще пристойно. Ткать умеешь?

– Нет, к сожалению, – Магдалена опустила голову. – Но я быстро учусь.

– Ну, это мы еще посмотрим… Но чтобы сразу было ясно: раз ты ничего не умеешь, получать будешь половину. Это три крейцера в неделю. Кроме этого, можешь здесь спать и дважды в день получать еду. Это тебе понятно?

Магдалена кивнула, хотя плата была нищенская. Три крейцера в неделю! Она знала, сколько зарабатывали ткачихи в Шонгау. Это было настоящее рабство! Но, очевидно, здесь хватало девушек, согласных и на такую грязную работу.

Старуха впустила ее, и до Магдалены сразу донесся равномерный треск и рокот со второго этажа.

– Тебе повезло, – сообщила Йозеффа, поднимаясь по узкой лестнице. – Совсем недавно от нас ушли две девицы. Сядешь за станок вместо одной из них.

– А почему они ушли? – спросила Магдалена.

– Не твоего ума дело! – огрызнулась старуха. – Лучше закрой рот и слушай, пока я буду объяснять.

Стоптанные ступени вели выше, но Йозеффа открыла дверь на втором этаже. Шум сразу сделался таким громким, что Магдалена поневоле вздрогнула. В вытянутой комнате два десятка девушек работали за ткацкими станками, расставленными вдоль стен. На всех были простые рабочие фартуки, под которыми выпирали худые плечи. Между станками сновали несколько бледных мальчиков лет десяти. Они таскали мотки шелковой пряжи и накручивали ее на катушки. Когда Магдалена с Йозеффой вошли в зал, лишь некоторые из девушек обратили на них внимание. Остальные работали не поднимая головы, словно опасались наказания за какую-нибудь оплошность. Магдалена, быстро оглядевшись, поискала глазами девушку, по описанию похожую на Еву. Но в этих фартуках все они были похожи как две капли воды. Посреди комнаты, точно трон, стоял массивный стул с пухлыми подушками – должно быть, матушка Йозеффа надзирала с него за работницами.

Старуха показала на пустующий станок у левой стены.

– Вот твое место! – прокричала она сквозь шум. – Покажу, как это работает. Но только один раз! Если до вечера не научишься, вылетишь на улицу!

Они подошли к станку, и матушка Йозеффа уселась на скамейку. Она взяла в руку так называемый челнок – продолговатый брусок с катушкой посередине, куда была намотана шелковая пряжа.

– Надо пропустить челнок с нитью через зев между вертикальными нитками, – объяснила она. – Для этого нажимаешь ногой правую педаль. Вот так…

Йозеффа нажала педаль. Раздался щелчок, и между нитями образовался зазор. Женщина толкнула сквозь него челнок, поймала с другой стороны и прижала натянутую нить так, чтобы она плотно прилегла к основе. Потом снова нажала педаль, и челнок прошел в обратную сторону. Все происходило так быстро, что Магдалена с трудом успевала следить за движениями.

– На самом деле все просто, – сказала Йозеффа. – У самых безмозглых и то получается. – Она встала и протянула Магдалене челнок. – Ну, посмотрим, как внимательно ты смотрела…

Под наблюдением Йозеффы Магдалена протянула челнок с пряжей сквозь зазор, с помощью груза выправила нить и нажала нужную педаль. Она сосредоточилась. Это действительно оказалось гораздо легче, чем выглядело поначалу.

– Будешь дальше так ткать, полотно и за сто лет не будет готово, – проворчала матушка Йозеффа. – Но для начала неплохо.

– Откуда вы берете такой красивый шелк? – спросила Магдалена. – Вы и прядете здесь?

– Я тебе разве не говорила, чтоб ты не задавала вопросов, а? – Йозеффа дала ей подзатыльник. – Ваше дело ткать, остальное вас не касается. Ну, принимайся за работу, пока…

Она обернулась. Из соседней комнаты в зал вошел мужчина и с грохотом захлопнул за собой дверь. Это был худющий человек с вытянутым и слегка напудренным лицом и выпученными глазами. Растрепанный парик на голове придавал ему сходство с мокрой собакой. Он был в шелковом сюртуке, широких брюках и туфлях с длинными носками и на первый взгляд выглядел богато. Но при ближайшем рассмотрении нетрудно было заметить на одежде пятна соуса и прорехи. В руке мужчина держал трость с серебряной рукоятью и покачивал ею, как благородный господин.

Точно змея, он продвигался по залу, и Магдалена заметила, что в его присутствии девушки заработали еще быстрее. Вот мужчина остановился за одной из девушек, лет пятнадцати, бледной и довольно красивой. Он хлопнул ее тростью по спине, и девушка вскрикнула.

– Это ты называешь тканью? – заорал мужчина. – А? По-твоему, я смогу продать эту дрянь двору? – Он дернул полотно, и ткань с треском разорвалась. – Нити идут неправильно, здесь соткано грубее, чем в других местах… Вычту этот кусок из твоего жалованья!

– Прошу вас, господин ван Уффеле! – заплакала девушка. – Мне нужны деньги. Моему брату…

Мужчина снова замахнулся тростью.

– Еще возражать будешь? – завопил он. – Это твоя благодарность за то, что мы вытащили тебя из канавы?

– Оставь ее, – вмешалась матушка Йозеффа. – Ты знаешь, девчонка еще нужна нам.

Ван Уффеле опустил трость.

– Черт возьми, ты права, – прорычал он. – Что-то на меня иногда находит… – Он повернулся к девушке, и теперь голос его звучал спокойно: – Нарежь новых нитей. Надеюсь, хоть на это ты способна.

Он ударил ногой по станку, после чего направился к Магдалене и Йозеффе.

– А, новенькая, – проговорил ван Уффеле, оглядев Магдалену с головы до ног. Потом повернулся к Йозеффе: – Годится она на что-нибудь?

– Посмотрим, – ответила Йозеффа и ухмыльнулась. – Может, даже пристроим ее на подработку, – она подмигнула мужчине и подтолкнула Магдалену. – Поклонись, когда говоришь с благородным господином. Лукас ван Уффеле – твой благодетель, он управляющий мануфактурой. Его слово – закон. И он, как и я, не терпит безделья и болтовни.

– Кстати, о болтовне. – Ван Уффеле повернулся к Йозеффе и понизил голос: – Проклятые вкладчики снова спрашивают про свои деньги. Пфунднер и остальные, видно, договорились. Нужно как-то их утихомирить. К тому же надо срочно переговорить насчет Евы. Думаю, пора принять окончательное решение.

– В каком смысле? – резко спросила Йозеффа. – Не хватало еще, чтобы…

Предостерегающий взгляд ван Уффеле заставил ее замолчать.

– Я отлучусь ненадолго с господином, – объявила хозяйка громким голосом. – Только не думайте, что можно в это время плевать в потолок! У меня со слухом всё в порядке, и я услышу, если хоть один станок замрет. Понятно вам?

Она скрылась вслед за управляющим в соседней комнате. Магдалена взяла челнок в правую руку и попыталась пропустить его сквозь веер нитей, как уже проделала до этого. Но в этот раз челнок застрял.

– Ты нажимаешь не ту педаль, смотри, – послышался хриплый голос.

С ней заговорила красивая девушка с черными волосами, по виду чуть старше остальных. Глаза у нее запали, под ними темнели круги, и она постоянно кашляла. Но было видно, что и в таком состоянии она могла еще вскружить голову не одному мужчине. Ловким движением девушка перебросила челнок с одной стороны на другую.

– Нужно вовремя нажимать педаль, иначе челнок так и будет застревать, – объяснила она. – Смотри, так легче.

Магдалена попробовала, и действительно, через некоторое время работа уже не казалась ей такой трудной.

– Спасибо, – сказала она и улыбнулась девушке. – Кстати, я Магдалена.

– А я Агнес. – Девушка вновь закашляла, вынула грязный платок и сплюнула в него. – Здесь не так уж плохо, вот увидишь. Многие хнычут в первые ночи, а потом привыкают. Все-таки у нас есть крыша над головой, и мерзнуть не приходится. Иногда можно и подработать… – она заговорщицки подмигнула Магдалене. – А летом я все равно уберусь отсюда.

– Куда же ты хочешь? – спросила Магдалена.

– Не знаю, – Агнес пожала плечами. – Может, в Пфальц, у меня там сестра. А может, найду себе богатого мужа… – Девушка рассмеялась, но снова закашлялась. – Когда уходила из родного дома, думала, что в Мюнхене устроюсь куда-нибудь служанкой, – продолжила она хриплым голосом. – Но в город работать не пускают. Теперь даже поденщиков и нищих гонят. В любом случае в Мюнхене у меня будущего нет. Да и здесь, в Ау, тоже.

– Я тут пару дней назад повстречала Еву, – словно бы между прочим сообщила Магдалена. – Она сказала, что можно устроиться сюда, как и она. Ты ее знаешь?

– Еву, значит? – Агнес вдруг насторожилась, огляделась по сторонам. – И что она рассказывала тебе про мануфактуру?

– Да почти ничего. Что здесь есть работа, и всё.

– Ну, как бы там ни было, Ева здесь больше не работает, – с холодком ответила Агнес. – Смотри, чтобы пряжа не запуталась.

Она отвернулась и не проронила больше ни слова. Магдалена тоже сосредоточилась на работе. Между тем в голове ее мысли сменяли друг друга. Неужели Еву прогнали после вчерашнего разговора с ее отцом? Магдалена так надеялась поговорить с ней – а теперь получалось, что она опоздала…

Матушка Йозеффа и ван Уффеле еще не вернулись. Чуть поодаль девушка, которую побил управляющий, до сих пор натягивала на станке новую пряжу. По щекам ее текли слезы. Катушка с нитью неожиданно выскользнула из дрожащих пальцев и покатилась по полу. Магдалена вскочила и подхватила ее. А когда вернула катушку девушке, погладила ее по грязным растрепанным волосам.

– Все будет хорошо, милая, – попыталась она утешить девушку. – Вот увидишь. Через день или два ты уже забудешь об этом.

Девушка кивнула, но тут же снова всхлипнула.

– Все потому, что мне нужны деньги для брата, – сказала она сквозь слезы. – Ему всего пять, и он ночует в сарае возле ручья. Ему ведь нужно что-то есть! А матушка Йозеффа не хочет его брать, он еще слишком мал!

Магдалена сглотнула. Потом вынула из кармана грязную монетку.

– Тут немного, – сказала она тихо. – Но на кусок хлеба должно хватить.

– Спасибо тебе, – девушка улыбнулась и с благодарностью приняла монету. Но в следующую секунду улыбка ее померкла. – Я слышала, как ты говорила с Агнес про Еву. Не верь ни единому ее слову. Она просто боится, как и все мы. Все врут! Ева никуда не уходила.

– Вот как? – удивилась Магдалена. – И где же она тогда?

– Ван Уффеле ее запер! – прошептала девушка. – Где-то здесь, в подвале. Я слышала ее, когда спускалась за сырым шелком для прях. Тонкий, жалобный плач. Мерзавец, видно, бил ее… Это случилось после того, как Ева поговорила вчера с тем громадным типом.

«Отец!» – подумала Магдалена.

– И почему же ее заперли? – спросила она охрипшим голосом.

– Потому что она слишком много знает! Ева давно работает на мануфактуре. По-моему, они хотят убить ее, потому что…

В этот момент отворилась дверь в соседнюю комнату и в зале появилась матушка Йозеффа. Она увидела Магдалену рядом с девушкой, и глаза ее сузились.

– Я разве не говорила, что не терплю бездельниц? – прошипела Йозеффа. – Ну, погодите, угощу палкой обеих!

– Это… это я виновата, – заверила ее Магдалена. – Я забыла, какую педаль надо нажимать. И она показала мне.

Йозеффа поколебалась и в конце концов недовольно кивнула.

– Ладно, так и быть. Но только потому, что ты здесь первый день и у меня других забот хватает. – Она погрозила пальцем. – Однако если завтра ты еще будешь здесь, я тебе такого не спущу!

Словно паук в своей паутине, она устроилась на стуле посреди зала и стала наблюдать за работой девушек.

Магдалена вернулась на свое место и тоже взялась за работу, лихорадочно соображая, как ей попасть в подвал мануфактуры. Туда, где Ева дожидалась своей участи.

Что-то ей подсказывало, что времени у нее не так уж много.

* * *

Осторожно, чтобы не поскользнуться, Симон прошел по одному из многочисленных мостов через Ангерский ручей. Стояло раннее утро, но отовсюду уже доносились удары молотов, лязг железа, крики людей, скрип повозок и лошадиное ржание. Город проснулся и уже начинал действовать на нервы.

Прошлой ночью Симон толком не спал. Он волновался за Магдалену: еще на рассвете она отправилась на мануфактуру, где собиралась шпионить для отца и Михаэля Дайблера. Кроме того, ему пришлось распрощаться с первоначальными замыслами, и встреча с прославленным врачом Малахией Гайгером откладывалась на неопределенный срок. Теперь вместо ученого мужа Симон вынужден был разыскивать визгливую собачку курфюрстины. Он понятия не имел, где искать проклятую таксу, и решил по совету Дайблера сходить к городскому собачнику Лоренцу. Фронвизер выругался себе под нос. В таком дурацком положении он еще не бывал! Наверное, легче всего было сжечь этот трактат или выбросить вон в тот вонючий ручей…

Последний протекал под городской стеной рядом с домом палача и разбегался в разные стороны. Несколько его проток текли через Ангерфиртель до скотного рынка и в сторону резиденции. В Ангере, самом большом квартале Мюнхена, многочисленные ручьи составляли кровеносную систему города. По берегам их расположились несколько мельниц и красильная фабрика, а также скотобойня и дом живодера. Многие ремесленники квартала сбрасывали в ручьи отходы. В феврале вонь была еще терпимой, но в темной ледяной воде проплывали такие вещи, о происхождении которых лекарь даже думать не хотел. Ему вдруг вспомнилась убитая девушка, найденная в Конской заводи, – ее тоже прибило к берегу, словно кучу мусора…

Симон перешел очередной шаткий мостик. Он был уже близок к своей цели. Вдоль ручья тянулась узкая тропа; она привела Симона к покосившемуся дому, такому ветхому, что казалось, его снесет очередным порывом ветра. Перед домом играли в грязи несколько уличных мальчишек. Они палками вылавливали из холодной воды всякое тряпье – вероятно, надеялись потом продать его на какую-нибудь бумажную мельницу.

– Здесь живет собачник Лоренц? – спросил их Симон.

Те молча посмотрели на него и захихикали. Должно быть, нечасто здесь появлялись люди, одетые более-менее опрятно.

– Если господин разыскивает свою собачонку, то здесь ему делать нечего, – насмешливо заявил кто-то из ребят. – Лоренц уже давно прибил ее и сожрал.

– Хотелось бы убедиться в этом самому, – с улыбкой ответил Симон.

Собачники, как палачи и живодеры, повсюду пользовались дурной славой. В небольших городах отловом бродячих собак занимались живодеры, они же убирали нечистоты и мертвых животных. Но в Мюнхене количество собак так возросло, что с некоторых пор для этого создали отдельную должность. Время от времени даже собирали толпу бродяг, и те, вооружившись дубинками, несколько дней прочесывали город.

Симон нерешительно постучал в дверь покосившегося дома. Никто ему не открыл. Тогда он заглянул за угол: проход между высокими стенами уводил во двор, уставленный бесчисленными клетками и ящиками. Стоило ему шагнуть во двор, и вокруг поднялся адский шум. Только теперь лекарь заметил, что в клетках находились собаки; как по приказу, они стали лаять, бросаться на решетки и скалить зубы.

Не успел Симон оправиться от первого потрясения, как на него бросился огромный дог. Из раскрытой пасти брызгала слюна, сверкали громадные клыки. У Фронвизера перехватило дыхание. Еще пару прыжков, и монстр его настигнет! Лекарь подобрал до смешного маленький камень, замахнулся и приготовился к неизбежному.

Вот как окончится жизнь многообещающего лекаря и ученого. На корм собаке…

Дог уже изготовился к последнему прыжку, но в этот момент раздался громкий свист, а затем кто-то крикнул:

– Вастль! Место!

Громадный пес сразу подчинился. Он припал к земле и заскулил, но при этом внимательно следил за Симоном, словно только и ждал очередного приказа.

В доме отворилась задняя дверь, и во двор шагнул широкоплечий мужчина с растрепанными волосами, до того грязными, что Симон затруднился определить их настоящий цвет. Косматая борода едва прикрывала длинный, плохо заживший шрам, пересекавший всю правую часть лица. В руке он держал тяжелую, отполированную дубинку и грозно ею покачивал.

Симон поднял руки.

– Э… я стучал! – прокричал он сквозь лай множества собак. – Но никто не открыл!

Мужчина посмотрел на лекаря так, словно не понимал его из-за шума.

– Я говорю… – снова начал Симон.

– Да заткнитесь вы, чтоб вас всех!!!

Мужчина проревел так громко, что его крик перекрыл даже лай. При этом он ударил дубинкой по одной из клеток. Раздался оглушительный лязг. Некоторые собаки заскулили, но потом действительно воцарилась тишина.

– Ты пришел за какой-то конкретной собакой? – неожиданно спросил мужчина, который, вероятно, и был собачником Лоренцом. Он опустил дубинку и медленно двинулся к Симону. Но миролюбия в его облике от этого не прибавилось.

Лекарь облегченно кивнул.

– Ха! Да, действительно. Я ищу маленькую таксу, черную с белым крапинками. У нее еще пятно от лба до мордочки.

– Хм, надо посмотреть…

Лоренц прошелся между ящиками и клетками. Наконец он опустился возле одной из клеток и открыл дверцу.

– Ну, вот он, наш маленький беглец! – сообщил он. – Да еще в неплохом состоянии. Один пфенниг, и он твой.

Лоренц ухмыльнулся и взял таксу за шкирку, черную с белыми крапинками. Симон не мог поверить собственному счастью. Ему и впрямь удалось разыскать маленького Артура, да еще с первой попытки! Сияя от радости, лекарь шагнул к Лоренцу и стал рыться в кошельке в поисках нужной монеты.

– Вот так неожиданность! – воскликнул он. – Даже не верится, что…

Тут в глаза ему бросилась одна незначительная деталь.

– Э… это же девочка, – сказал он. – А мне нужен мальчик. Его зовут Артур.

Лоренц пожал плечами.

– Ну, назовешь ее Артурой. Тоже неплохо звучит.

Симон присмотрелся к собаке.

– И пятна на лбу у нее нет… Во всяком случае, не такое, чтоб до мордочки.

– Могу нарисовать, без проблем, – Лоренц, точно колбасу, сунул ему под нос скулящую таксу. – Берешь или нет?

– Боюсь, все не так просто, – вздохнул Фронвизер. – Я разыскиваю собаку для благородной дамы. Она сразу заметит обман, и я стану на голову короче.

– Понимаю, – Лоренц кивнул и сунул собаку обратно в клетку. – Тогда ничем не могу помочь, прости.

С тающей надеждой Симон оглядел двор. В дальней его части стоял сарай, в котором, по всей видимости, тоже были клетки. Некоторые из собак снова залаяли, другие выли или рычали друг на друга. Громадный дог по-прежнему лежал в грязи и не сводил с чужака кровожадный взгляд.

– Это все собаки, какие у тебя есть? – в отчаянии спросил лекарь.

– Это все собаки, которых, на мой взгляд, имеет смысл немного попридержать, – ответил Лоренц и почесал рубцеватый шрам на лице. – На вид они ухоженные; может, еще объявятся хозяева. Или удастся продать их. Остальных я забиваю и отношу трупы живодеру. Хоть пару крейцеров, а заработаю.

Симон вздрогнул.

– Может, среди забитых была моя такса, – произнес он глухим голосом.

– Я бы запомнил! – рассмеялся Лоренц. – Если эта псинка такая дорогая, как ты говоришь, то я был бы полным олухом. – Он усердно почесал затылок, рассмотрел блоху на пальце и стряхнул. – Хм… странно только, что в последнее время пропадает столько дорогих собак.

– В каком смысле? – растерянно спросил Симон.

– Ну, ты не первый пришел ко мне в поисках собаки. В последнее время приходит много слуг от благородных господ. С десяток милых собачонок пропало, не меньше. Я бы с радостью разменял их на пару звонких монет, только вот нет их у меня, этих шавок! Прямо напасть какая-то.

– И все-таки сделай одолжение, будь повнимательнее, – попросил Симон.

Он вынул несколько монет и отдал их Лоренцу. Это были его последние сбережения. Оставив фальшивые монеты у недоверчивого книготорговца, Фронвизер совершенно разорился. Оставалось только надеяться, что эти деньги окупят себя сполна.

Лоренц взял монеты, понюхал их, словно они были съедобными, потом повертел в ладони и наконец попробовал на зуб.

– Нормальные, – пробормотал он.

– А с чего бы им не быть нормальными? – с улыбкой спросил Симон. Этот тип и в самом деле был чудаком.

– А ты не слышал? – понизив голос, ответил Лоренц. – Опять в ходу появилась легкая монета. За этим стоит какая-то шайка. На днях одного из них чуть не поймали – хотел расплатиться этими деньгами за книгу. Правда, ему удалось улизнуть. И книгу с собой утащил…

– Подумать только, – просипел Симон.

– Да, и этих монет все больше. Пфенниги, бацены, талеры… Они наводнили Мюнхен и сбили все цены. Курфюрст обещает награду любому, кто назовет ему преступников. – Лоренц ухмыльнулся. – Не то чтобы я принял тебя за кого-то из них, но рисковать не хочется. Особенно с серебряными монетами. А иначе самому туго придется.

– По… понятное дело, – ответил Симон. – Подозреваемые уже есть?

– Ну, парень из книжной лавки был такой мелкий пижон, выглядел вполне зажиточным… Может, это и вовсе главарь банды. Его еще разыскивают, но куда важнее отыскать их укрытие. Где-то ведь им нужно чеканить эти свои монеты… – Лоренц подмигнул ему. – Когда мерзавцев схватят, процесс над ними будет знатный. Как тогда, над семейством Пембов. Тех посажали на кол и сожгли, а жене сначала порвали клещами груди и…

– Кхм… мне, наверное, пора возвращаться, – поспешно прервал его Симон. – Я загляну через пару дней. Может, что-нибудь узнаешь к тому времени.

У него вдруг возникло ощущение, что Лоренц разглядывает его чуть внимательнее. Хотя, возможно, он и ошибался.

– А этот шрам, – спросил Симон, чтобы немного отвлечь Лоренца, и показал на его лицо, – это собака цапнула?

Собачник помотал головой.

– Кошка, будь она проклята. Они куда проворнее глупых дворняг. Так я и не поймал скотину…

– Ну, тогда удачной охоты, – Фронвизер приподнял шляпу и напряженно улыбнулся.

Лекарь поспешил убраться со двора. Когда он оказался в переулке, собаки позади него завыли хором, словно на прощание.

Симон против воли зашагал быстрее. Казалось, его проблемы множились день ото дня.

* * *

Примерно в это же время Барбара еще лежала в постели в доме палача и прислушивалась, как хихикают племянники в соседней комнате. Она невольно улыбнулась. Это был один из тех редких моментов, когда Петер и Пауль не ругались, а дружно играли. Должно быть, мальчики затащили наверх ящик со старыми костюмами и теперь примеряли их. Там даже нашлось несколько старых масок, какие носили на карнавалах. Компанию братьям составляли несколько кошек Вальбурги. Барбара не переставала удивляться, каким большим и вместительным был этот дом, гораздо больше, чем их собственный дом в Шонгау. Хотя и мюнхенский палач был зажиточнее своего собрата из маленького сонного городка…

«А палач из Кауфбойерна? – подумала Барбара. – Как бы жилось его жене?»

Вчерашняя встреча с Конрадом прошла лучше, чем ожидала Барбара. Неер был очень внимателен, расспрашивал ее о жизни в Шонгау, о ее мыслях и желаниях. Поначалу Барбара была очень замкнута, но напряжение постепенно уходило, и она немного рассказала о себе. Конрад Неер действительно отличался от других палачей – более того, он отличался от всех мужчин, которых до сих пор знала Барбара. Казалось, он и вправду проявлял к ней интерес. Не к ее пышной груди или ягодицам, а к ней самой! Кроме того, он умел слушать, на что способны были очень немногие мужчины. О своей покойной супруге Неер говорил исключительно с любовью.

С другой стороны, он был стар, почти как отец. И Барбара не строила иллюзий. Этот возможный союз был не чем иным, как сделкой. Конрад Неер определенно ждал от нее детей. И был готов одарить ее отца щедрым приданым.

Но разве у нее был выбор?

Рука ее скользнула к животу. В последние дни ей часто нездоровилось, как и теперь. До сих пор беременность была для нее лишь грузом, настоящим проклятием. И прогулка с Неером ничего не изменила. Барбара прислушивалась к себе, но не ощущала ничего, что связывало бы ее с маленьким созданием.

Она не ощущала любви.

Барбара вдруг подумала о Софии. Сегодня Вальбурга взяла ее с собой в город. Она собиралась уладить кое-какие дела и, наверное, навестить кого-то из старых больных и занести им лекарства. София не казалась Вальбурге в тягость, даже наоборот. Должно быть, это нежное создание очаровало и ее. Но любовь, какую Барбара питала к Софии, не получалось перенести на этого… этот плод в ее животе…

Боже мой, о чем я думаю? Прости меня, Господи!

Ей снова стало дурно. Барбара встряхнула головой и с трудом поднялась, чтобы выпить стакан разбавленного вина. В этот момент снаружи послышались шаги. Потом в саду скрипнула калитка. Должно быть, Вальбурга с Софией вернулась от больных…

Барбара выглянула в окно, но увидела только, что калитка осталась открытой. Она окликнула было Вальбургу, но тут услышала тяжелые, медленные шаги по гравию. Кто-то обходил дом.

Тяжелые, медленные шаги…

У Барбары внезапно перехватило дыхание. Так мог шагать мужчина, не женщина! Конечно, это мог быть Дайблер, отец или Георг. Но, если ей не изменяла память, этим утром еще собирался Совет. А если это кто-то чужой, то почему он не постучался в переднюю дверь?

Тихо, насколько это возможно, Барбара вышла из комнаты и спустилась по лестнице в общую комнату. Сверху по-прежнему доносился смех мальчиков, увлеченных игрой. Молодая женщина спряталась за печью, не сводя глаз с кухонного окна. Снова послышались шаги, и за окном показалась тень.

Крупная тень.

Барбара вздрогнула. Ее охватил такой ужас, что пришлось зажать рот ладонью, чтобы не вскрикнуть. И все-таки она не удержалась и пискнула, словно мышь в капкане.

За окном стоял мастер Ганс.

Он заглянул в комнату. Его красные глаза сверкали в лучах утреннего солнца. Барбару он пока не заметил. Она сидела за печью, зажмурившись, и боялась пошевелиться. Оставалось только надеяться, что Ганс не услышал ее вскрика. Господи, что здесь понадобилось этому чудовищу? Может, он пришел за ней? В отличие от других, Барбара чувствовала, что Ганс воспринимал ее совсем иначе, чем остальные. Так было и раньше, когда девятилетней девочкой она познакомилась с ним на Совете в Нюрнберге. Еще тогда глаза его сверкали жадностью, как будто он хотел владеть ею, поиграть с ней, как кошка с мышью. Два года назад, в тюрьме Шонгау, Ганс почти завладел ее телом. Но пытка не состоялась, и разочарованию его, казалось, не было предела. Может, он хотел теперь наверстать то, что не удалось ему тогда?

Снова послышались шаги по гравию. Барбара выглянула из-за печи и увидела, что Ганс направился к задней двери. Еще накануне она заметила, что Вальбурга надежно запирала обе двери. Главное, чтобы и в этот раз она поступила так же.

Барбара затаила дыхание и прислушалась.

И действительно, вскоре она услышала, как повернулась дверная ручка. Кто-то потянул ее и подергал, но дверь не поддалась.

Она была заперта.

Снова шаги. Должно быть, Ганс искал другой способ проникнуть в дом. Барбара понимала, что рано или поздно ему это удастся. Даже если придется выбить дверь. А может, он заберется на второй этаж, где играли мальчики…

«Мальчики!» – пронеслось в голове у Барбары.

Она стряхнула с себя оцепенение и прокралась по лестнице на второй этаж. Оказавшись наверху, бросилась в комнату ребят. Мальчики сидели в куче рваных костюмов. Пауль нацепил соломенно-желтый парик, вероятно принадлежавший когда-то проститутке. Петер играл с изъеденным молью веером и дразнил им маленького котенка, который игриво вцепился ему в палец. Мальчики хихикали, но, когда увидели бледное лицо Барбары, резко замолчали.

– Ребята, послушайте! – прошептала, задыхаясь, их тетя. – Там, на улице, бродит мастер Ганс! Я не знаю, что ему нужно, но рисковать не хочу. Кто-то должен привести отца!

– Я сбегаю, – тут же вызвался Пауль. Он сорвал парик и бросился к лестнице.

– Постой! – прошипела Барбара. – Если ты сейчас выбежишь из дома, то наверняка угодишь ему прямо в руки!

Пауль ухмыльнулся.

– Тут есть другой выход. Ганс точно про него не знает.

В следующий миг он скрылся за дверью. Барбара в недоумении посмотрела на Петера.

– Про какой это выход он говорит?

– Мы вчера нашли коридор; он ведет из дома к одной из башен в городской стене, прямо возле дома, – объяснил Петер. – Тетя Бурги говорит, что раньше оттуда стражники ходили к проституткам. Оттуда можно пробежать по всей стене до самых ворот. – Мальчик пожал плечами. – Попасться никому не хотелось.

– Понятно.

Барбара кивнула и выглянула на улицу из-за занавески. Но в саду никого не было. Она хотела уже отвернуться, но в этот момент у калитки показалась широкая фигура мастера Ганса. Палач оглянулся на дом и медленно двинулся в сторону Ангерских ворот.

Барбара облегченно вздохнула.

– Видимо, сдался, – шепнула она Петеру. – Зря мы отправили Пауля. Не стоило бы отвлекать…

Она вдруг замолчала и задумалась. Ведь в это время собирался Совет Двенадцати. И все-таки мастер Ганс явился в Агнерфиртель… Должно быть, что-то очень важное привело его к дому Дайблера, раз он пропустил собрание. Что, если Ганс пришел за чем-то другим, а вовсе не за ней? В последние дни он и так вел себя довольно странно…

Барбара чуть помедлила, а потом направилась к лестнице.

– Ты куда? – окликнул ее Петер.

– Прослежу за мерзавцем, – ответила она тихо. – Когда придет отец, Ганса уже и след простынет. А мы так и не узнаем, что ему здесь понадобилось.

Петер упрямо посмотрел на тетю.

– Тогда я с тобой. Одну я тебя не отпущу.

– Петер, послушай, это не занятная прогулка в резиденцию. На совести Ганса, возможно, десятки убийств…

– Я иду с тобой, – перебил ее мальчик и схватил маленький нож, оставленный Паулем. – Вы все думаете, что я не умею драться и все такое. Но что я точно сумею, так это защитить свою тетю.

Глаза его горели решимостью. Барбара невольно улыбнулась. Таким она своего племянника еще не видела.

– Ладно, мой маленький рыцарь. Давай поспешим, пока злодей не ушел от нас.

* * *

Когда Барбара с Петером выбежали на улицу, она решила уже, что мастер Ганс скрылся. Но потом увидела, как палач повернул в переулок и двинулся вдоль городского ручья. Он шел не спеша, но уверенно, как будто имел вполне конкретную цель.

Молодая женщина выждала немного и двинулась следом. Петер семенил рядом, как собачка, стиснув в руке маленький нож. На лице его, как и прежде, читалась твердая решимость. Барбару немного удивила эта до сих пор не известная ей сторона племянника. Для нее Петер всегда был умным и задумчивым мальчиком и этим отличался от своего драчливого брата. Но он, похоже, был настроен серьезно.

«Надеюсь, его защита мне не потребуется», – подумала Барбара.

Было позднее утро, и на улицах Мюнхена царило обычное оживление. Вдоль ручья ехали несколько ремесленников на своих повозках. На одном из многочисленных мостов пожилая женщина выливала ночной горшок. Мясник плеснул из ведра на залитую кровью брусчатку, и теперь в ручей стекала красная жижа. Среди множества людей нетрудно было идти за мастером Гансом и оставаться при этом незамеченными.

Все изменилось, когда палач неожиданно свернул в тесный переулок. Он пересек оживленную Зендлингскую улицу и вскоре затерялся в лабиринте Хакенфиртеля, примыкающего к Ангеру. Барбара подумала, что теперь-то они его точно потеряли. Но в следующую секунду у какой-то подворотни мелькнула его белая голова.

Многие фасады были украшены статуями Мадонны или святых, и они служили своеобразными ориентирами в хитросплетении улочек. Но через некоторое время Барбара уже не понимала, в каком направлении они движутся. Куда направлялся мастер Ганс? Может, он вообще бесцельно бродит по кварталу?

Барбара с Петером миновала статую Девы Марии, протиснулась мимо повозки, перегородившей проулок, и оказалась на широкой, но при этом безлюдной улице, идущей параллельно с городской стеной. В конце улицы располагалась высокая церковь с кладбищем. Барбара уже двинулась к церкви, но тут увидела, как мастер Ганс торопливо шагает к кладбищу. Он прошел через небольшую калитку и скоро скрылся среди надгробий. Колокола пробили десять часов.

– Что ему понадобилось на кладбище? – шепотом спросил Петер.

Барбара не ответила. Она спряталась в нише городской стены и задумалась. Мальчик прав. Что, ради всего святого, Гансу понадобилось на мюнхенском кладбище? Он был родом из Вайльхайма, и вряд ли здесь находились могилы его родственников. Но чтобы узнать наверняка, похоже, придется проследить за ним.

Барбара взяла Петера за руку и подошла к кладбищенской ограде. Но та оказалась слишком высокой, чтобы заглянуть через нее. Мимо прошла, перебирая четки, горбатая старуха. Других людей поблизости не было. Когда переулок совсем опустел, Барбара прислонилась к ограде и сложила перед собой руки в замок.

– Залезай и посмотри, что там делает Ганс, – шепнула она Петеру.

Мальчик кивнул, встал ей на руки и оттуда забрался на плечи.

– Ну? – спросила Барбара.

– Он… медленно идет вдоль надгробий, – взволнованно шепнул Петер. – Как будто ищет какую-то конкретную могилу. Теперь остановился в дальнем углу! Он… Боже мой!

– Что такое? – сдавленным голосом спросила Барбара; ее плечи начинали болеть под грубыми башмаками племянника.

– Он оглянулся! – просипел Петер.

– Он тебя заметил?

– Не знаю. Он… двинулся дальше. Теперь его не видно. Кажется, он зашел за церковь.

Барбара колебалась. Хотелось узнать, что мастер Ганс искал на кладбище. Но что, если он заподозрил неладное? В конце концов Барбара решила попытать удачу. Она опустилась на корточки, чтобы Петер смог слезть, и они вместе прокрались через калитку. Кладбище примыкало к западной стене церкви, повсюду в хмурое февральское небо тянулись узловатые кресты. Многие надгробья среди вековых деревьев покосились. Барбара прочла надписи, некоторым из могил было по двести лет, другие были поновее. Среди них были и богатые, с белыми каменными крестами и статуями, и довольно простые. Подул холодный ветер, и Барбара поежилась. Кроме нее и Петера, на кладбище никого не было.

– Возле какой могилы останавливался Ганс? – спросила она шепотом.

Мальчик указал направление. Они поспешили в ту сторону, обходя надгробия и деревья, и остановились перед свежевырытой могилой. Похороны, судя по всему, предстояли совсем скоро. На куче земли покоилась новая надгробная плита.

– Здесь он и… – начала Барбара.

Из-за плиты внезапно высунулась рука и схватила ее за плечо.

Барбара вскрикнула, но рука неумолимо тянула ее вниз. В конце концов молодая женщина потеряла равновесие и, отчаянно взмахнув руками, свалилась в могилу. В яме, на глубине примерно двух шагов, пахло сырой землей и стоялой водой. К ним примешивался едва уловимый сладковатый запах, от которого к горлу подступала тошнота. Должно быть, трупы в соседних могилах были похоронены совсем недавно.

Барбара с трудом поднялась, в правой ноге пульсировала боль. Она посмотрела вверх, небо вырисовывалось над ней серым прямоугольным пятном. Петера нигде не было видно. Зато над могилой показалось знакомое лицо.

Это был мастер Ганс.

Палач из Вайльхайма бросил на Барбару задумчивый взгляд – так смотрят на жука, когда тот попадает в песчаную ловушку и отчаянно пытается выбраться.

– Посмотрите-ка, милая Барбара, – произнес он бесстрастно. – Вот так радость. Впрочем, я предпочел бы более приятное место для встречи…

При виде Ганса у Барбары перехватило дыхание. Сердце забилось с такой силой, что заболело в груди. Положение ее казалось безвыходным.

– Что бы ты ни задумал, – выдавила она хриплым голосом, – я начну орать так, что в Ау будет слышно.

– Что бы я ни задумал? – Мастер Ганс нахмурил лоб и почесал нос; казалось, все время мира было в его распоряжении. – А мне вот интересно, что ты задумала, Барбара. Зачем ты за мной следишь, ммм? Уж не отец ли твой тебя подослал?

– Мой… отец? – В первый миг Барбара растерялась, но потом увидела свой шанс выпутаться из этого дела невредимой. – Ха, угадал! – прошипела она. – И скоро он будет здесь. Тогда уж тебе несдобровать!

Петер так и не показался. Барбара надеялась, что он сумел улизнуть. Может, ему удастся привести помощь… В противном случае ей придется убедить Ганса, что скоро к ней придут на выручку. Главное, чтобы он купился на ее уловку.

– Признайся, что боишься моего отца, – сказала она. – Так что убирайся поскорее, пока он не пришел!

Мастер Ганс не ответил. Вместо этого он принялся засыпать могилу землей. Барбара зажмурилась и опустила голову. Комья земли падали на нее холодным черным дождем.

– Я никогда не понимал твоего отца, – бормотал Ганс, загребая землю руками. – Такой хороший палач, так ловко орудует мечом, и в травах отлично разбирается… Только вот слишком уж мягок. Тому, кто хочет стать мастером, нельзя проявлять мягкость, – он загадочно улыбнулся. – Иногда в сбивчивых признаниях можно уловить настоящие сокровища. Нужно лишь отыскать их, тогда и в жизни тебе повезет.

Барбара понятия не имела, о чем он говорил. Она раздумывала, что ей следовало делать, если Петер не сможет привести помощь или Ганса не испугают ее выдумки. Если сейчас закричать, сколько времени пройдет, пока кто-нибудь явится? Успеет ли Ганс убить ее? Она вспомнила о надгробной плите возле могилы. Если палач сбросит ее в эту тесную яму, Барбару раздавит, как блоху. Разумнее было бы тянуть время, пока Петер не приведет помощь.

– Про какое такое сокровище ты говоришь? – спросила она неуверенно.

Мастер Ганс заговорщицки подмигнул ей красным глазом.

– С радостью бы узнала, правда? Да и твой отец, этот умник… Ха! В этот раз я оказался умнее, и скоро у всех вас глаза на лоб полезут! – Он рассмеялся своим тихим, мелодичным смехом, который еще в детстве так пугал Барбару. – Вот увидите, я далеко пойду, дальше, чем Видман в своем Нюрнберге!

Тут глаза его подозрительно сверкнули.

– А может, твой отец уже раскрыл тайну? – прошипел он. – Он все пронюхал? Ну, говори!

Ганс принялся обеими руками загребать землю, и могила постепенно наполнялась. Барбара стояла уже по колено в грязи.

– Пронюхал он?

– Я не понимаю, о чем ты говоришь! – закричала Барбара. – Ты… пес полоумный!

Платье на ней было изорвано и перепачкано, по лицу размазался пот вперемешку с грязью. Она увидела, как Ганс подобрал крупный обледенелый ком земли и прицелился в нее, словно играл. Барбара пригнулась, и снаряд пролетел над ней. Но Ганс тут же подобрал второй ком.

«Он хочет забить меня! – пронеслось у Барбары в голове. – Утопили, задушили, пронзили колом, замуровали живьем… а меня забьют камнями!»

– Что известно твоему отцу? – прорычал палач. – Отвечай, пока я не размозжил тебе голову, как перезрелое яблоко.

Барбара набрала в грудь воздуха и собралась крикнуть.

В этот момент мастер Ганс потянулся к надгробной плите.

* * *

– Боже правый! Если так и дальше будет продолжаться, нас всех повесят, как жалких воров! Бу… будь я проклят! Чего только не выпадает на долю нашего брата!

Каспар Хёрманн грохнул по столу выпитой наполовину кружкой, так что пиво расплескалось и забрызгало Куизлю последнюю чистую рубашку. Палач из Пассау громко рыгнул и плюхнулся на свое место, едва не упав при этом. Судя по всему, он снова выпил лишнего – и это ранним утром…

Куизль задумчиво отвернулся. Совет в трактире у Радля начался примерно час назад. Палачи, как всегда, сидели с именными кружками за длинным столом посреди зала, подмастерья – на грубых скамьях у стены. В свете черных свечей собрание выглядело довольно зловеще. Тем более что ставни закрыли из-за холода. Было душно, дым от множества трубок густым облаком нависал над залом. Георг сидел рядом с храпящим сыном Хёрманна и внимательно слушал разговор палачей; глаза у него слезились от дыма.

Поначалу говорили на самые обычные темы, о повышении жалованья и запрете на врачевание, которым грозились немецкие курфюрсты. Но многочисленные слухи просочились и в ряды палачей. С тех пор как юную Терезу Вильпрехт нашли убитой, все больше горожан видели в собрании истинную причину всех таинственных происшествий.

Рядом с Куизлем сидел Филипп Тойбер, его давний друг из Регенсбурга. Он нахмурил лоб.

– Можно сколько угодно орать друг на друга, только это не поможет, – сказал он, обращаясь к пьяному Хёрманну. – Давайте лучше вместе найдем решение, пока нам в таверну красного петуха не подпустили.

Остальные молча покивали и уставились в свои кружки. Потом Бартоломей Куизль, сидящий в дальней части стола, сердито встряхнул головой.

– Черт возьми, как им вообще в голову могло прийти, что мы имеем какое-то отношение к этим убийствам? В чем только меня не обвиняли – и кровопийцей звали, и посланцем беды… Но подлым убийцей мне бывать еще не приходилось.

– Все дело в самих убийствах, – заметил Михаэль Дайблер. – Жертвы задушены, похоронены живьем, утоплены… Каждое из них похоже на казнь. А казнями занимаемся мы, палачи.

– Глупости какие! – проворчал Маттеус Фукс, рыжий палач из Меммингена, сидящий справа от Бартоломея. Это был гордый человек, который не терпел возражений. – Утопить кого-то может даже безмозглый пекарь. И мне еще ни разу не приходилось сажать кого-то на кол. Сейчас к таким способам уже не прибегают!

Его собратья из Ингольштадта и Нёрдлингена согласно поворчали. Только Конрад Неер улыбался, словно услышал плоскую шутку.

– Не вижу повода для веселья! – вскинулся Фукс.

– Прости, любезный братец, я ни в коем случае не хотел тебя обидеть, – ответил Неер, как обычно мягким, чуть елейным голосом. Он смахнул со лба тронутую сединой прядь волос и вздохнул. – Но это уже старая песня. Разве вам непонятно? Совершенно неважно, имеем мы отношение к этим убийствам или нет. Двенадцать палачей! – Он тихо рассмеялся и продолжил: – Один палач и тот приносит несчастье. А уж с дюжиной беда обрушится на целый город. Так рассуждают люди. Боюсь, обвинения прекратятся только в том случае, если мы распустим Совет.

– Это немыслимо! – Михаэль Дайблер с такой силой ударил по столу, что пламя на свечах задрожало. – Чтобы вновь провести такую встречу, придется ждать не один год. А нам еще многое следует обсудить!

– Может статься, что Совет уже начал распадаться, – едко заметил Иоганн Видман из Нюрнберга и огляделся с наигранным удивлением. – Что-то я не вижу нашего мастера Ганса. Он уже второй раз пропускает собрание.

Бартоломей Куизль, сидящий справа от Видмана, почесал бороду и повернулся к Дайблеру.

– Я тоже давно хочу об этом спросить. Куда он подевался?

Теперь уже все смотрели на мюнхенского палача.

– Я… не знаю, – неуверенно ответил Дайблер. – Он мне ничего не говорил.

– Ничего не говорил? Ну, в Нюрнберге, у меня на Совете, ничего подобного не случилось бы, – самодовольно заявил Видман. – Все участники были бы на местах, и я…

– Ай, да заткнись ты, хвастун! – оборвал его Куизль. До сих пор он молчал, но теперь с него было довольно. – Речь идет не про тебя, а про наше достоинство! – прорычал он. – Неер прав. Неважно, имеем ли мы отношение к этим убийствам, людям хочется возложить на нас вину. Просто потому, что мы палачи… – Он понизил голос. – Но в одном я с тобой согласен, Видман: мастер Ганс слишком много на себя берет. У него свои пути, и никто не знает, куда они ведут.

Куизль и сам раздумывал, почему мастер Ганс не появлялся на собраниях. Может, он снова разыскивал девушек с мануфактуры? Что же он замышлял? У Якоба появилось скверное предчувствие при мысли, что его собственная дочь сейчас на той самой мануфактуре, выслеживает неизвестного убийцу. Убийцу, которого связывало что-то с мастером Гансом. Куизль был в этом уверен.

Или он и есть этот самый убийца…

– Как знать, может, люди все-таки правы, утверждая, что убийца может быть одним из нас, – заметил Куизль со зловещей интонацией.

Остальные заворчали и стали сердито переглядываться.

– Довольно! – Дайблер вновь ударил по столу. – Черт возьми, Якоб, мы договорились, что не будем без веских причин подозревать никого из наших! Тем более что доказательств никаких нет. В городе и без того достаточно болтают!

– А я слышал, что ты умен, Якоб, – усмехнулся Видман и самодовольно пригладил бороду. – Ну так что? Может, ты уже знаешь, кто убийца? – Он широким жестом обвел присутствующих. – Если это один из нас, кто следующим отправится на эшафот? Ганс? Дайблер? А может, твой собственный брат? Ну, не молчи!

Бартоломей вскочил из-за стола. Казалось, он готов вцепиться Видману в горло.

– Пес, как ты смеешь оскорблять нашу… – начал он.

Но снова вмешался Дайблер.

– Прекратите! – закричал он. – Взаимные оскорбления не принесут никакой пользы! Давайте лучше…

В этот момент резко распахнулась дверь и в зал влетел Пауль. Он судорожно хватал воздух ртом, словно пробежал через полгорода. Его била дрожь.

– Дедушка, ты… надо срочно идти! – просипел мальчик.

– Замечательно! – съязвил Видман. – Теперь и внукам палачей можно прерывать заседание Совета.

Куизль не обратил на него внимания.

– Что случилось, Пауль? – спросил он с тревогой.

– Ма… мастер Ганс! – с трудом выговорил мальчик. – Он пришел к дому Дайблера. Наверно, ему что-то нужно от Барбары!

– Ха! Хоть кто-то научит девчонку манерам, – усмехнулся Видман. – Ему вполне можно… Эй!

Конрад Неер отвесил ему звонкую пощечину. В следующий миг палачи бросились друг на друга. Полетели кружки, стулья разбивались о головы и спины. Подмастерья тоже бросились в свалку, а Михаэль Дайблер тщетно пытался восстановить порядок.

Но Якоб ничего этого не видел. Они с Георгом уже мчались по улице.

* * *

Петер бежал, пригнувшись, к кладбищенской ограде и отчаянно озирался в поисках помощи.

Когда мастер Ганс столкнул Барбару в могилу, мальчика в первую секунду охватила паника, и он сбежал. Но любовь к тете пересилила страх. Он ведь поклялся защищать Барбару. Стать ее отважным рыцарем. Поэтому вернулся и, спрятавшись за дубом, стал наблюдать за происходящим. Когда палач принялся засыпать могилу землей, Петер понял, что должен как можно скорее привести взрослых, которые остановили бы этого безумца. Один он с мастером Гансом не справился бы.

Петер бросился к калитке, но, пробегая мимо церкви, заметил, что дверь западного портала чуть приоткрыта. Изнутри донесся грохот и тихая ругань. Похоже, в церкви кто-то был! Петер взлетел по ступеням к порталу, распахнул дверь и, к своему великому облегчению, увидел пономаря, занятого украшением алтаря. По всей видимости, старик уронил кубок и теперь с проклятиями наклонился за ним. Услышав скрип двери, пономарь оглянулся на Петера.

– А тебе чего надо? – проворчал он. – До следующей мессы еще пара часов. Давай, проваливай!

– Мне… мне нужна ваша помощь! – просипел Петер. – Моя тетя… она на кладбище. За ней погнался палач! Он столкнул ее в могилу и хочет убить!

– Палач? – Пономарь уставился на него покрасневшими глазами; должно быть, он уже приложился к церковному вину. – Что ты болтаешь, малец? Иди-ка ты домой и поиграй с друзьями в прятки.

– Но это правда! – заверил его Петер. – Вы должны нам помочь, иначе… иначе Ганс убьет Барбару. Прошу вас!

– Ничего я не должен, – невозмутимо возразил пономарь и снова занялся алтарем. – Откуда мне знать, может, ты решил разыграть меня? Ты, видно, хочешь, чтобы я вышел из церкви, а сам присвоишь пожертвования из чаши… Знаю я вас, уличных мальчишек!

– Но… но…

Надежда Петера таяла на глазах. Этот человек ему не поможет. Придется бежать на улицу и там искать взрослых. А то и вовсе кого-то из стражников. Но это будет слишком долго, он может и опоздать!

Петер предпринял было новую попытку разжалобить ворчливого пономаря, но тут взгляд его упал на нишу за алтарем. Оттуда вверх уводила винтовая лестница. Мальчика внезапно осенило.

Колокольня!

Без предупреждения Петер пробежал мимо алтаря и бросился к лестнице.

– Эй, ты чего удумал? – крикнул ему вслед пономарь. – Ты, сопляк, а ну стой именем Господа!

Но Петер его не слушал. Он поднимался по лестнице так быстро, что закружилась голова. Сердце бешено билось в груди, дыхания не хватало, но мальчик не замедлял шага. Снизу доносились крики пономаря, голос его становился все тише и, наконец, совсем умолк. Лестница вела все выше; время от времени Петер пробегал мимо узких окошек, похожих на бойницы. В них задувал холодный ветер. Где-то наверху каркали вороны. Когда же закончатся эти ступеньки?

Наконец-то над головой показался люк. Петер протиснулся в него и оказался у цели.

Колокола.

Он уже слышал их звон, когда пришел с Барбарой на кладбище. Они звонили громко и пронзительно, наверняка их было слышно даже за городскими стенами. Петер знал, что в церковные колокола звонили в случае пожара или в других чрезвычайных случаях. И сейчас был именно такой случай.

Поэтому он попробует позвонить.

Колокола, один большой и второй поменьше, находились примерно в трех шагах над головой, под сводами островерхого купола. С каждого свисало по толстому канату. Петер выбрал колокол поменьше. Он резко дернул за канат, но колокол, к ужасу мальчика, даже не шевельнулся. Петер был слишком слаб и легок! Снизу уже доносились торопливые шаги пономаря. Времени оставалось не так много.

В такие моменты Петеру хотелось быть таким же сильным, как дед, – ну, или таким же необузданным и решительным, как младший брат. Но все его умения – рисование, письмо и чтение – оказались в нынешнем положении бесполезными. Здесь имела значение лишь грубая сила.

Шаги пономаря приближались.

– Ну, маленький мерзавец, погоди у меня! – кричал он. – Собственная мать тебя не узнает!

У Петера от злости выступили слезы на глазах. Он смахнул их и сдержался, чтобы не заплакать. И тогда заметил в углу несколько кирпичей, вероятно оставшихся еще после строительства. Это были покрытые пылью блоки, угловатые и тяжелые.

Очень тяжелые.

Отчаяние придало Петеру решимости. Он стянул с себя рубашку, сложил в нее три кирпича и связал рукава на шее. Кирпичи тянули его вниз, как мельничные жернова. Ему вспомнилось, как назвала его Барбара.

Мой маленький рыцарь…

Петер подпрыгнул, схватился за канат и повис. Рубашка потянула его вниз и затрещала. Никогда в жизни он не ощущал себя таким тяжелым. Словно повешенный, Петер принялся дергать ногами. В люке показалась голова разъяренного пономаря.

И в этот момент колокол зазвонил.

* * *

Куизль и Георг с Паулем тоже услышали колокол. Они спешили вдоль городской стены к дому Дайблера. Пауль рассказал на бегу о том, что произошло в их отсутствие.

Якобу до сих пор не верилось, что мастер Ганс действительно положил глаз на его младшую дочь. Он знал, что палач из Вайльхайма был очарован ее красотой и необузданностью. Куизль припоминал, как несколько лет назад Ганс совершенно открыто спрашивал, свободна ли еще Барбара. Куизль тогда не воспринял его всерьез, и Ганс безропотно принял его отказ. А позавчера, когда он увидел Барбару, в нем, вероятно, проснулась прежняя страсть. Но чтобы он так нагло за ней увязался!

Прохожие, завидев разгневанного гиганта в сопровождении молодого мужчины и мальчика, испуганно сторонились. При этом страх внушал не столько рост палача, сколько его свирепый вид. Куизль просто кипел от злости. Пусть только Ганс попадется ему в руки, он все кости мерзавцу переломает! Якоб не сразу обратил внимание, что колокол еще продолжает звонить. Должно быть, в городе что-то случилось, но сейчас палача это нисколько не заботило. Сейчас он должен был спасти свою дочь, остальное не имело значения!

Между тем они подошли к дому Дайблера. Куизль быстро пересек сад и толкнул дверь. Та с грохотом распахнулась. Палач вбежал внутрь. Возле очага стояла Вальбурга с Софией на руках и кормила ее кашей. Увидев палача, запыхавшегося и красного от злости, она вздрогнула и уронила ложку.

– Господи, Якоб! – воскликнула Вальбурга, заметно побледнев. – Что на тебя нашло? Врываешься, как грабитель… Постучаться нельзя было?

– Про… прости, Бурги, – просипел Куизль. – Но Барбара в опасности. Похоже, здесь побывал мастер Ганс, и он разыскивал мою дочь. От него чего угодно можно ожидать!

– Мастер Ганс?

Вальбурга нахмурилась и покачала Софию: девочка громко плакала и, очевидно, требовала каши. Некоторые из кошек, которые нетерпеливо дожидались возле очага, принялись мяукать. Вальбурга не сразу смогла продолжить.

– Ну, здесь, во всяком случае, никого нет. Ни мастера Ганса, ни Барбары. И мальчики тоже куда-то запропастились. Я только недавно вернулась и уже начала волно… – Тут в комнату вошли и Георг с Паулем. – Ну, по крайней мере, Пауль объявился! – Она погрозила пальцем. – Не ты ли, бесстыдник, стоишь за всем этим переполохом?

– Дедушка говорит правду! – заверил ее Пауль. – Ганс был здесь, ходил вокруг дома!

– Дьявол, если Барбара с Петером пропали, значит, Ганс увел их! – пропыхтел Георг, еще не отдышавшись. – Если он ее хоть пальцем тронул, я… я…

– Пустые угрозы нам сейчас не помогут, – проворчал Куизль. – Нужно выяснить, куда Ганс мог увести их.

– Куда он мог их увести? – Георг обреченно рассмеялся. – Отец, это Мюнхен, а не Шонгау! Этот город просто огромен. Ганс может быть где угодно!

– Дедушка… – Пауль потянул Якоба за рукав, но тот резко отдернул руку.

– Пауль, разве ты не видишь, что взрослые разговаривают? Так что помолчи и…

– Но я знаю, кто может нам помочь! – взмолился Пауль. – Правда!

– Ладно, – нетерпеливо простонал Якоб. – И кто бы это мог быть? Может, святой Николай?

– Нет, мои новые друзья.

Все трое уставились на него в недоумении. Пауль гордо выпрямился.

– Я познакомился тут кое с кем из ребят, – продолжил он решительно, и вид у него был очень важный. – Зеппи, Мозер и Шорш, сын живодера. У них тут целая банда, и они про каждого знают! Сами они зовут себя Ангерскими Волками. Может статься, что они и видели Барбару с Петером.

Куизль презрительно фыркнул:

– Стану я полагаться на сопляков…

– Предложение очень даже здравое, – возразил Георг. – В Бамберге тоже хватает этих уличных мальчишек. Они как назойливые дворняги. Если им не нужно помогать родителям или сидеть в школе, они шатаются по улицам. Вполне возможно, что Барбара с Петером попадались им на глаза. А уж на мастера Ганса трудно не обратить внимание.

– А что, если все это сплошное недоразумение? – ввернула Вальбурга. – Может, Ганс разыскивал моего мужа, только и всего? А Барбара с Петером ушли совсем по другим причинам…

– Твой муж сейчас в Ау, на Совете. Ганс должен знать об этом. Все-таки он тоже был приглашен – и не явился… – Куизль покачал головой. – Нет, он пришел сюда за Барбарой. – Он похлопал Пауля по плечу. – Ну, иди спроси у своих друзей, не попадались ли они им. Ступай!

Пауль благодарно улыбнулся и выбежал за дверь. Якоб повернулся к Георгу.

– Не стоит нам сидеть сложа руки и ждать. Хорошо бы тебе сообщить обо всем капитану Лойблю. Кажется, он человек порядочный. А я тем временем осмотрюсь по улицам… – Палач сердито топнул. – Где, кстати, мой бестолковый зять? Каждый раз, когда он нужен, его нет!

– Если вы не против, я пока присмотрю за Софией, – сказала Вальбурга. – Малютка кушает за двоих, – она зачерпнула кашу из горшка и дала Софии. – Я купила на рынке высушенной арники, хочу наложить ей новую повязку на ножку. Потом еще кошек нужно накормить… Как видите, дел невпроворот и без всяких убийц.

Куизль кивнул. Он вышел в сад и уже двинулся по мерзлому, забрызганному звериным пометом переулку, но увидел бегущую к нему ораву ребят. Впереди всех бежал Пауль.

– Мы уже нашли Барбару! – радостно кричал Пауль. – И Петера! Они идут вдоль городского ручья, со стороны Хакенфиртеля. – Он показал на высокого растрепанного мальчишку в рваной рубашке, и тот с ухмылкой поклонился Куизлю. – Шорш видел их, с двумя стражниками. Говорят, Петер, несмотря на запрет, звонил в колокол. И теперь стражники разыскивают его отца, чтобы наложить на него порядочный штраф.

Якоб облегченно вздохнул и опустился на садовую скамейку. Он вдруг почувствовал себя ужасно усталым.

– Его отца здесь нет, – проговорил палач. – Стражникам, видно, придется довольствоваться дедом. И мне не терпится послушать, что расскажут мне дочь с внуком.

7

Ангерфиртель,

полдень 5 февраля 1672 года от Рождества Христова

Когда Симон вернулся к дому палача, он сразу понял, что в его отсутствие снова что-то произошло.

Его начищенные сапоги и дорогие красные ренгравы были покрыты уличной грязью, одна штанина была порвана, потому что на обратном пути на него напала какая-то дворняжка. После визита к собачнику Лоренцу лекарь обошел весь Ангерфиртель и примыкающий с запада Хакенфиртель. Он расспрашивал в трактирах и кабаках, беседовал с разными сомнительными личностями. Но быстро понял, что таким образом ему никогда не найти собачку курфюрстины. Фронвизер не мог думать об этом поручении без раздражения. Однако он понимал, что это, возможно, его единственный шанс добиться расположения курфюрстины и пристроить Петера в хорошую школу.

«И, возможно, последняя возможность представить широкой публике мой трактат, – подумал он. – Неизвестно еще, повстречаюсь ли я в этой суматохе с доктором Гайгером…»

В полдень все собрались за столом в доме Дайблера. Не было только Магдалены – она еще не вернулась с мануфактуры. Должно быть, ей все-таки удалось получить там работу. Вальбурга наложила Софии новую повязку с медвежьи жиром и арникой. Симон должен был признать, что жена палача знала свое дело. Вальбурга действительно оказалась превосходной целительницей. Она и теперь сидела в соседней комнате, замешивала снадобья, и София радостно попискивала у нее на коленях. До этого хозяйка похлопотала с Барбарой: та подвернула ногу, когда упала в могилу. У Симона до сих пор не укладывалось в голове то, что ему рассказали.

– И вы всерьез полагаете, что мастер Ганс собирался напасть на Барбару? – спросил он.

– Насколько я его знаю, вряд ли он собирался с ней мило побеседовать, – резко ответил Георг. – Он знал, что она поселилась здесь, и знал, что в это время она беззащитна. Мы-то с отцом и с Дайблером были на собрании…

– А ты разыскивал собачонку, – мрачно добавил Куизль. – Хотя нам пригодилась бы твоя помощь. – Он встряхнул головой. – По городу разгуливает полоумный убийца, люди готовы перевешать всех палачей в Баварии, – и чем занимается мой зять? Разыскивает проклятую псину!

– Вам прекрасно известно, что я занимаюсь этим не по собственной воле, – сдержанно заметил Симон. – Может, вы мне еще спасибо скажете, если вашего внука примут в мюнхенскую школу.

– Ну, голова у него точно работает, – вставил Дайблер. Палач сидел во главе стола и, по примеру Куизля, курил длинную трубку. Он ухмыльнулся. – Это ж надо догадаться – забраться на колокольню и позвонить в колокол, чтобы созвать народ… Пономаря чуть удар не хватил! Слава Богу, я знаком с Лойблем, так что удалось избежать наказания, – он рассмеялся. – Иначе пришлось бы мне приковать к позорному столбу внука палача!

– Еще немного, и было бы поздно, – сказала Барбара.

Она прислонилась к печи и, прикрыв глаза, следила за разговором. В комнате было тепло, но девушка куталась в одеяло. Лицо ее пересекали несколько царапин, и вид у нее по-прежнему был довольно усталый.

– Ганс уже подтаскивал надгробную плиту, – продолжала Барбара. – Когда зазвонил колокол, он, видимо, понял, что скоро соберется народ. Он отбросил плиту и сбежал.

– Что же, черт возьми, ему понадобилось на кладбище? – задумчиво пробормотал Куизль, глядя на дым от трубки. – У тебя есть предположения? – спросил он у Дайблера.

Тот выпустил дым в потолок.

– Церковь Святого Креста – вторая в городе после Святого Петра. Ее выстроили в Хакенфиртеле, когда на старом кладбище не осталось места. Но…

– Он разыскивал какую-то могилу, – добавила Барбара, понизив голос, словно мастер Ганс по-прежнему бродил вокруг дома. – Петер наблюдал за ним. Только мы не знаем, какую именно могилу. А потом он говорил странные вещи. Спрашивал, пронюхал ли отец про какую-то тайну… – Она взглянула на Якоба. – Ему непременно хотелось узнать, что тебе известно.

– Я всегда говорил, что он полоумен, как бешеный хорек! – Куизль желчно рассмеялся, но потом вновь принял серьезный вид. – Черт его знает, что он имел в виду. Я, во всяком случае, ничего такого не знаю.

– Итак, чтобы я правильно понял, – робко произнес Симон, у которого от густого дыма слегка кружилась голова. – Мастер Ганс приходит к дому в надежде застать Барбару одну. Может, он хочет с ней просто поговорить, попросить ее руки; а может, и что похуже… Не застав ее, отправляется на это кладбище и что-то там ищет. Но вот что и для чего?

– Черт, я с удовольствием расспросил бы об этом его самого! – выругался Дайблер. – Но мерзавец как сквозь землю провалился. Он, видно, понимает, что после этого случая ему не стоит появляться на Совете. И в таверне в Хайдхаузене, где он остановился, его тоже не видели. Там живет его дальний родич, но он упрямится и ничего не говорит…

– В любом случае нельзя спускать глаз с этой таверны, – сказал Куизль и снова затянулся.

Дайблер фыркнул, как старый дракон.

– И как ты себе это представляешь? Нам с тобой и Георгу вечером нужно быть на собрании. К счастью, вчера мне удалось прекратить драку, пока кого-нибудь не прибили. Я должен трактирщику восемь крейцеров за сломанные стулья! – Он закатил глаза. – Это, конечно, на руку Видману. Тщеславный хлыщ только и думает, как бы выставить тебя из Совета и опозорить меня… Тут уж для него любой повод сгодится. – Он перевел взгляд на Симона. – Остается только лекарь, но он же разыскивает собачонку.

Фронвизер почувствовал, что краснеет.

– Хм, я, кажется, уже не раз повторял, что…

– Кажется, я знаю, кто нам поможет, – перебил его Георг. – Эти уличные мальчишки, с которыми сдружился Пауль, вроде как смышленые. Если подкинуть им монетку-другую, уверен, они согласятся последить за Гансом… – Он огляделся. – А где, кстати, Петер с Паулем?

– Этот дом чертовски велик, – проворчал Дайблер. – Большой и старый. Видно, ребята нашли где-нибудь новое укрытие. Проход к городской стене они уже отыскали.

Куизль почесал нос.

– Сомневаюсь, что Ганс вернется в эту свою таверну… Ну, пусть ребята попытают счастья. Лишним не будет… – Он задумчиво затянулся. – Что-то не так с этим кладбищем. Думаю, надо мне самому туда сходить.

– Но только после собрания. Может, твоя старшая дочь к этому времени что-нибудь выяснит на этой мануфактуре.

Якоб вытряхнул из трубки пепел на устланный тростником пол.

– Поздно уже, надо идти, – произнес Дайблер. – Остальным наверняка хочется узнать, что стряслось. А Видман…

– Да-да, я знаю, что он точит на меня зуб, – проворчал Куизль и повернулся к Барбаре: – И пока мы не ушли, скажи, пожалуйста, что хоть с Конрадом Неером ты пока не разругалась.

Барбара слабо улыбнулась.

– Ну, скажем так, он не такой скверный, как остальные. Я с ним разок уже прогулялась…

– И он еще жив! – рассмеялся Георг. – Так что можно надеяться на лучшее.

Они втроем уже направились к выходу, и в этот момент в дверь постучали. Дайблер открыл.

Сквозь табачный дым Симон увидел гостя и вздрогнул. Это был тот самый посыльный курфюрста, который приходил к нему позавчера! Неужели курфюрстина хотела услышать от него отчет о поисках? Вид у посыльного был еще более брезгливый, чем в прошлый раз. Он заморгал из-за густого дыма и недоверчиво огляделся, словно бы ждал, что на него сейчас бросится какой-нибудь грабитель.

– Здесь живет доктор Фронвизер? – спросил посыльный, при этом правая бровь у него дергалась от беспокойства.

Симон протиснулся вперед и разгладил мятый жилет, запачканный соусом.

– Э… да, это я.

– Я только что был в Ау. Мне сказали искать вас в… – посыльный закашлялся и помахал ладонью перед лицом, – …доме палача. От имени его курфюршеского высочества довожу до вашего сведения, что к шести часам вам следует явиться в оперу на Сальваторплац. Вместе с сыном.

Фронвизер онемел.

– Куда, простите?

– Оперный театр, – вздохнул посыльный. – Очевидно, юный кронпринц хочет видеть вашего сына.

– Юный кронпринц?

У Симона сердце подпрыгнуло в груди. Он вспомнил, о чем говорил ему Петер после аудиенции.

Я играл с кронпринцем. Его зовут Макс, и он хочет увидеться снова…

Что ж, судя по всему, Петер не солгал.

Посыльный сморщил нос и брезгливо оглядел грязные брюки и мятый, поношенный жилет Симона.

– Боюсь, придется вас приодеть перед представлением. Крестьянам и простым горожанам вход в оперу запрещен. Курить там, кстати, тоже воспрещается, – добавил он снисходительно. – Лучше бы вам сначала заглянуть в резиденцию. Через вход для прислуги, прошу заметить. Подыщем для вас что-нибудь подходящее. Хм… – Он снова оглядел лекаря. – Надеюсь, найдется что-нибудь вашего размера.

* * *

Через два часа в Мюнхен вернулась зима.

Казалось, холода пытались в последний раз заявить о себе, прежде чем в лесах и на лугах весна наконец-то заявит о своих правах. С неба, словно лебяжий пух, сыпались снежные хлопья, с севера задувал ледяной ветер, и на кустах замерзали первые робкие почки. Снова стали расти сосульки, острыми мечами свисавшие с городских колоколен.

По дорогам к воротам Мюнхена пробивались сквозь непогоду одинокие повозки и кареты. Лишь один человек шел в противоположном направлении. На нем был теплый плащ, голова замотана в платок, чтобы защититься от ветра. Он горбился и насвистывал простенькую мелодию, детскую песенку.

Резво всадник скачет. Упадет – заплачет. Упадет в канаву, вранам на расправу.

Охотник любил холод и вьюгу. Когда льдинки хлестали по лицу, в груди хоть на какое-то время угасал внутренний жар и он мог спокойно поразмыслить. А поразмыслить было необходимо. Они преследовали его по пятам! Сколько времени им потребуется, чтобы составить воедино все части мозаики? Скоро ли он сам превратится в добычу?

Охотник стиснул зубы. Из груди вырвался тихий стон, но ветер тут же унес его прочь. Да, он ошибался. Принимал поспешные решения, проявил излишнее рвение. С другой стороны, что ему оставалось делать, если долг призывал его? Времена изменились, их становилось все больше. Они были повсюду! Столько еще предстояло сделать… Почему никто не видел, что все они на краю бездны? Неужели все ослепли?

Ветер взвыл, словно дикий зверь, и сорвал платок с головы охотника. Он подхватил его, снова повязал вокруг головы и двинулся дальше. Чуть в стороне, заметный издалека, стоял одинокий холм. С дороги к нему вела узкая тропа. Сквозь снежную завесу были видны несколько столбов, к одному из них приковано большое колесо. Вороны кружили над останками трупа, привязанного к колесу несколько месяцев назад. Иссохшие конечности были продеты сквозь спицы, словно здесь поработал сам дьявол. Череп лежал на земле.

Рядом стояла виселица. Там тоже болтался труп, но сохранился он куда лучше, чем колесованный. Это был Вайсгербер, несколько раз пойманный на воровстве. Михаэль Дайблер лично повесил его недели три тому назад. Бедняга так и будет висеть там, пока кости не рассыплются сами собой, – в назидание всем другим ворам.

Благодаря холоду труп оставался в хорошем состоянии. Вороны только выклевали ему глаза и ободрали мягкие части лица. Кожу и одежду покрывал белый иней, рот был раскрыт в беззвучном крике. Подобно большому маятнику, окоченевшее тело покачивалось на ветру.

Вправо-влево, вправо-влево…

Это непрестанное покачивание успокаивало охотника. Он любил приходить в это неприютное место. Здесь, недалеко от дороги на Ландсберг, он с новой силой осознавал значение правосудия. Господь выносил приговор, и он, охотник, был его безотказным орудием.

Он следил за чистотой.

Безупречной, как снег, покрывающий перекладину виселицы.

Вправо-влево, вправо-влево…

Охотник смотрел, как покачивается тело, и мысли его понемногу успокаивались. Только теперь он был в состоянии придумать план. Нужно делать один шаг за другим. Избегать необдуманных действий. Сохранять спокойствие и рассудительность.

Вправо-влево, вправо-влево…

План постепенно обретал форму.

В сущности, все было просто. Другим тоже не хватало терпения. Они жаждали новостей, правды, чего-то значимого за покровом тайны. Славы, власти, денег. Что ж, он соблазнит их маленькой крупицей истины. И они угодят в его ловушку.

Один за другим.

Охотник улыбнулся. Он начнет сегодня же. И уже знал с кого.

Он вдохнул чистый морозный воздух. Потом развернулся и, насвистывая детскую песенку, пошел обратно к городу.

* * *

Над кладбищем церкви Святого Креста тоже завывал ветер. Куизль придержал шляпу и отворил калитку, через которую не так давно проходили Барбара с Петером. По дороге ему встретилось всего несколько человек. Горожане прятались от холода и снега по домам, лавкам и трактирам. В такую погоду меньше всего хотелось идти на кладбище.

Если бы кто-то и явился сюда, то в поисках определенной могилы.

Куизлю не давало покоя то, что рассказала ему Барбара. Что же разыскивал мастер Ганс на кладбище? Про какую тайну он говорил? И с какой стати он решил, что Якоб мог разузнать об этом?

Куизль терпеливо высидел вечернее собрание. Все равно обсудить ничего толком не удалось. Слишком много событий произошло в городе. Всем хотелось знать, что произошло с мастером Гансом. Пауль и его новые друзья наблюдали за таверной, где прежде остановился палач из Вайльхайма. Куизлю хотелось, чтобы этим занялся Симон, но тот предпочел пойти с Петером в оперный театр. Георг хлопотал с Барбарой: у нее болела нога, и она по-прежнему отказывалась выбирать себе жениха. Только на Магдалену и оставалась вся надежда. Якоб надеялся, что ей удастся что-нибудь выяснить об этой странной мануфактуре.

Куизль со злостью захлопнул за собой калитку и двинулся в глубь кладбища. На покосившихся надгробных плитах толстым слоем лежал снег. Ветер завывал так жалобно, что казалось, наступает Судный день и мертвые готовятся подняться из своих могил. Шаг за шагом Куизль обходил надгробья, продвигаясь в том направлении, которое указала ему Барбара. Наконец он подошел к свежевырытой могиле, куда упала его дочь. Тяжелая плита по-прежнему лежала рядом. Якоб смахнул снег и увидел, кто станет очередным вечным постояльцем на кладбище при церкви Святого Креста.

Тереза Вильпрехт

1652–1672

Requiescat in pace[6]

Куизль кивнул с одобрением. Могильщики в Мюнхене работали на совесть. Еще вчера бедную девушку обнаружили в заводи, завязанную в мешок, а сегодня для нее уже готова могила. Должно быть, тело лежит сейчас в поминальной часовне… Эту ли могилу разыскивал Ганс? Но зачем? Что он рассчитывал найти здесь? Или они все-таки ошибались?

После некоторых раздумий Куизль, пройдя дальше, миновал несколько дубов, раскачивающихся под порывами ветра. Чем глубже он уходил в северную часть кладбища, тем беднее и невзрачнее становились надгробья. Часто попадались простые деревянные кресты, иногда такие ветхие, что невозможно было прочесть имена. Потом Якоб остановился перед могилой с одним-единственным надгробием без имени. Это, по всей видимости, была общая могила, для бедняков, которые не могли позволить себе должного захоронения. Палачу вспомнилась девушка с рыжими волосами, чье тело он вскрывал несколько дней назад. Как уж там ее звали?

Анни…

Должно быть, она уже лежала в такой же могиле в Ау или Гизинге. Сколько же юных девушек покоилось в могилах вроде этой – девушек, которые в поисках счастья приехали в этот город и не нашли ничего, кроме страданий и смерти… Куизль печально огляделся. Ни единого венка или цветка не украшало общую могилу, даже лампада не горела перед надгробьем.

Якоб внезапно подумал о собственной смерти. Он стар, и одному Богу известно, сколько ему осталось жить на этом свете. Он был палачом, и ему не полагалось места на кладбище в Шонгау. Любимая жена, Анна-Мария, которая покинула его несколько лет назад, тоже покоилась за кладбищенской оградой. На солнечной поляне под ивой – хотя бы этого Куизль сумел добиться от городского совета. Он нередко навещал ее могилу, к старости даже чаще; украшал ее цветами и венками, хоть и не любил признавать этого перед семьей…

Дорогая моя Анна-Мария… Когда я вновь увижу тебя?

Невыразимая тоска вдруг охватила Якоба. Горло словно сдавило тугой петлей. Пора ему убираться отсюда, подальше от этого печального места и неизвестных покойников… Куизль отвел взгляд от могилы и двинулся было прочь, но тут заметил рядом небольшой холмик. Из земли торчал маленький деревянный крест, и, в отличие от других могил, на этой лежал венок из сплетенных еловых ветвей. Иголки были зеленые и свежие, и на них почти не было снега, словно кто-то недавно его счистил.

Куизль нахмурился и подошел ближе. Теперь он увидел и лампадку, горевшую, несмотря на ветер, под стеклянным колпаком. Свеча была почти целая – значит, кто-то зажег ее совсем недавно. Палач огляделся в поисках следов, но снег уже толстым ковром укрывал кладбище.

Куизль наклонился и прочел надпись на кресте, совсем еще новом, пахнущем смолой. Палач невольно вздрогнул.

Эльфрида Таннингер

1654–1672

Та самая девушка, которую нашли с колом в груди! Дайблер только вчера называл ее имя. Быть может, Ганс разыскивал эту могилу?

Куизль задумчиво поднялся. В этот момент за кустом рябины послышался шорох. Это были чьи-то шаги, и они быстро удалялись. Потом взвыл ветер, перекрывая все прочие звуки.

Яков не медлил ни секунды. Он обежал куст и стал вглядываться в снежную метель. Ветер дул с такой силой, что гнал снег едва ли не горизонтально. И все-таки Куизль разглядел фигуру за белой стеной. Или ему показалось?… Нет, сомнений быть не могло – человек в плаще или накидке! На нем был капюшон или что-то похожее, и оно развевалось за ним, точно кожистые крылья.

Словно черный ангел…

– А ну стой! – прокричал Куизль, и собственный крик показался ему странным. Как будто он пытался приказывать призраку. Тем не менее палач бросился в погоню.

Незнакомец бежал быстро. Он опережал преследователя шагов на двадцать или тридцать. В очередной раз Куизль с горечью осознал, что уже не так молод. Холод обжигал ему легкие, и, пробежав всего несколько метров, Якоб начал задыхаться. Кроме того, у него еще болели ноги после утренней беготни. Как бы кстати сейчас оказался Георг или Симон! Боль острым кинжалом пронзала ему грудь.

Куизль стиснул зубы, перетерпел боль и побежал еще быстрее. Пусть его хоть удар хватит, но он догонит этого призрака!

Мужчина, или кем он там был, бежал в сторону калитки, но потом резко повернул и припустил вдоль ограды. В этом месте она была высотой примерно в человеческий рост. Беглец внезапно остановился, оттолкнулся от земли и ухватился за край стены.

А потом взлетел.

Черный ангел смерти…

Куизль зажмурился. Сквозь снегопад все движения казались размытыми. Черный силуэт на краткий миг обозначился на белом фоне, извиваясь в безумном танце, и спрыгнул на другую сторону.

– Чтоб тебя! Стой, кто бы ты ни был!

Куизль бросился за ним. Попытался вскарабкаться по обледенелой, покрытой снегом стене. Только с третьей попытки ему это удалось.

Когда палач оказался наверху, незнакомец уже скрылся.

Или Якобу все это привиделось? Может, он сам вообразил, что ангел призывает его, хочет увести к любимой жене? Зовет его за собой?

Улица за оградой была пуста. Где-то в боковом проулке послышались шаги, но и они вскоре стихли. Только ветер взвывал, громко и пронзительно.

Казалось, он насмехался над Куизлем.

* * *

Магдалена утомленно смотрела в одно из зарешеченных окон мануфактуры и следила, как ветер кружит снежные хлопья.

Пальцы и спина болели от долгой работы, но дочь палача старалась не обращать на это внимания. Заученными движениями она пропускала челнок сквозь веер пряжи, нажимала педаль и прижимала нить, снова и снова. Размеренный гул и треск… Этот нескончаемый шум вокруг утомлял и в то же время внушал тревогу. Магдалена поглядела на других девушек, на их пергаментные лица. Их было около двадцати, они работали молча, сгорбившись за своими станками. Казалось, всем им было не больше двадцати, за исключением разве что Агнес. Она работала за соседним станком и после их разговора не удостоила Магдалену даже взглядом. Сложно было сказать, почему девушка замкнулась в себе, стоило Магдалене заговорить об исчезнувшей Еве.

Среди ткачих было несколько миловидных девушек. Агнес была из их числа, как и бледная пятнадцатилетняя девочка, которой Магдалена помогла избежать взбучки от матушки Йозеффы. Но большинство из них выглядели так, словно состарились прежде времени. В полумраке, сидя за своими станками, они походили на позабытых кукол.

Магдалена привыкла работать на воздухе, собирать травы в лесу, пропалывать грядки или гулять по лугам и полям, если доводилось сопровождать Марту Штехлин к какой-нибудь роженице в близлежащую деревню. Несколько часов, проведенные в этом душном зале, сводили ее с ума. Она с трудом представляла себе, каково это, всю жизнь провести за таким вот станком.

А многие из этих девушек именно этим и будут заниматься до конца своих дней…

День между тем клонился к вечеру. За окнами бушевала вьюга, и в зале стало сумеречно, как поздним вечером. Йозеффа разожгла дешевые сальные свечи, чтобы можно было продолжать работу. И все-таки у многих девушек от недостатка света слезились глаза.

Хозяйка развалясь сидела на своем стуле посреди зала, лакомилась время от времени сушеными ягодами из мешочка и наблюдала за молчаливой работой ткачих. Иногда она поднималась и осматривала чье-то полотно. При этом постоянно ворчала, ругалась и порой раздавала подзатыльники. Только раз она покинула зал. Магдалена сразу попыталась поговорить с Агнес о пропавшей девушке. Но та не отвечала на ее вопросы. Потом вернулась Йозеффа, и Магдалена не успела расспросить какую-нибудь другую девушку.

По крайней мере, работа у нее пошла легче и быстрее. Теперь за монотонными движениями Магдалена могла хотя бы поразмыслить. Она думала о Софии, беременной Барбаре и ее будущем женихе. Неужели им и вправду станет старый добродушный Конрад Неер из Кауфбойерна? Или все же удастся подыскать кого-то другого? Потом она подумала о Петере и его, вероятно, упущенном шансе попасть в мюнхенскую школу. Но больше всего дочь палача думала об убийствах, произошедших в последние дни, и об их связи с мануфактурой. Что же на самом деле происходило в этих мрачных стенах?

Отец говорил Магдалене, что три юные ткачихи, вероятно, были подругами. Анни, Эльфрида и Ева. Две из них уже мертвы, а третья, по всей видимости, находилась в подвале мануфактуры. Утром бледная девушка сказала, что Ева должна умереть. Этот ужасный ван Уффеле тоже заговаривал об окончательном решении. Должно быть, Ева что-то знала и поэтому Йозеффа и ван Уффеле хотели от нее избавиться.

Если Ева была еще жива, следовало поскорее разыскать ее и поговорить.

Только вот как это сделать?

Вечером, когда закончилась пряжа, Магдалене наконец представилась такая возможность. Йозеффа отправила двух тощих мальчиков, не старше Петера и Пауля, в подвал за мотками пряжи.

– И только попробуйте опять уронить их! – пригрозила она. – Если пряжа испачкается или запутается, пеняйте на себя!

– Но мотки такие тяжелые и неудобные, – дрожащим голосом ответил один из мальчиков. – А мы с утра ничего не ели…

– Обжоры! Получите свою еду в положенное время! – крикнула на них Йозеффа. – И так жрете тут почем зря!

– Я могу им помочь, – робко предложила Магдалена.

– Ты? – Йозеффа быстро повернула к ней голову. – Хочешь увильнуть от работы, да?

– Нет, я подумала, что нам может понадобиться побольше пряжи, – ответила Магдалена и показала в сторону девушек. – У других она тоже заканчивается.

Йозеффа поколебалась мгновение, после чего махнула рукой.

– Ай, ладно. Все равно возишься тут без толку, хоть какая-то польза будет… – Она погрозила работнице пальцем. – Только смотри, никаких прогулок там, поняла? Спускаетесь в подвал, берете пряжу и сразу возвращаетесь.

– Можете положиться на меня, госпожа.

При слове «госпожа» Йозеффа широко ухмыльнулась. Затем покровительственно взмахнула рукой, и Магдалена с ребятами вышла из зала. Когда они спускались по лестнице, навстречу им прошли двое крепких мужчин, судя по одежде, простые ремесленники. Они громко разговаривали, и Магдалена прислушалась. Она ни слова не смогла разобрать, но, очевидно, мужчины были чем-то рассержены.

– Кто это такие? – с удивлением спросила Магдалена, когда незнакомцы скрылись из виду.

– Венецианцы, – прошептал один из мальчиков. – Их тут с десяток, работают на верхнем этаже, где делают сырой шелк и скручивают в нитки. Нам запрещено туда заглядывать. Венецианцы единственные знают, как производить шелк. Это большая тайна!

– Тайн в этих стенах хватает, – пробормотала Магдалена.

Они прошли первый этаж, и дочь палача заметила, что входная дверь заперта на крепкий замок.

«Как в тюрьме», – подумала Магдалена.

Они спустились в подвал. За тяжелой дверью вправо и влево уходил длинный, едва освещенный факелами коридор. Пахло сыростью и плесенью. К тому же было ужасно холодно, и Магдалена плотнее закуталась в грубый шерстяной плащ. Мальчики повернули налево, где тянулся ряд дверей. Магдалена показала в противоположном направлении.

– А там что? – спросила она.

– Мы не знаем, – ответил тот, что помладше. – Нам и туда запрещено ходить. Можно схлопотать!

– Вчера, когда мы сюда спускались, оттуда слышался плач, – добавил второй, осторожно оглядевшись. – Прямо жуть!

У Магдалены перехватило дыхание. Юная ткачиха тоже говорила про этот странный плач… Выходит, где-то там и была заперта Ева?

– Послушайте! – прошептала Магдалена. – Вы ведь знаете Еву, пропавшую девушку…

– Что с ней? – спросил старший из мальчиков.

– Это моя хорошая подруга. Мне нужно знать, где она. Я сейчас поищу ее, а вы предупредите меня, если кто-то будет спускаться, договорились?

– Но ван Уффеле до смерти нас забьет, если узнает! – посетовал младший.

– Я недолго, обещаю. А вы покараульте здесь. Если услышите кого-нибудь, просто посвистите, – она наградила их ободряющей улыбкой. – Если согласитесь, получите мой ужин.

Это, похоже, убедило ребят. Они молча кивнули. Магдалена повернула направо и быстрым шагом двинулась по темному коридору. В отличие от левой его части, здесь не горело ни одного факела. Вскоре стало совсем темно, и женщина различала лишь очертания дверей и не могла разглядеть, где оканчивается коридор. Запахло гнилью и мочой. И куда же он все-таки вел?

– Ева! – шепнула Магдалена во тьму. – Ева, ты здесь?

Но ответа не последовало. Вместо него далеко впереди послышался вдруг тихий, едва уловимый плач. Казалось, плакал ребенок или юная девушка. Магдалена оцепенела. Это, должно быть, Ева! Она двинулась было дальше, но в этот момент за спиной послышался условленный свист.

Кто-то спускался по лестнице!

Дочь палача тихо выругалась и остановилась. Она была так близка к разгадке; почему же именно сейчас?! Как же ей теперь поступить? Если не вернуться немедленно, она подвергнет опасности не только себя, но и ребят. Поколебавшись пару мгновений, Магдалена поспешила обратно. Мешкать не следовало, шаги по лестнице уже приближались. Впереди забрезжил свет факелов, мальчики стояли в напряженном ожидании.

Задыхаясь, она подбежала к лестнице, и в следующий миг с последней ступени шагнули двое венецианцев со светильником. Они недоверчиво взглянули на Магдалену и ребят.

– Dove vai?[7] – резко спросил один из них.

Магдалена улыбнулась и показала в противоположном направлении коридора.

– Э… новая пряжа, – сказала она. – Мы пришли за новой пряжей. Я запуталась, в какую сторону идти. Простите.

Венецианцы, судя по всему, не поняли ни единого слова. Они помотали головами, протиснулись мимо Магдалены и скрылись в темноте правого коридора.

«Похоже, на сегодня это всё», – с отчаянием подумала женщина.

Они пошли в другом направлении и скоро оказались в комнате, заваленной катушками, частями ткацких станков и мотками пряжи. Мальчики взяли несколько мотков, и Магдалена последовала их примеру. Мотки оказались на удивление тяжелыми и неудобными, любой из них мог упасть и запутаться. Нагруженные, они с трудом поднялись по лестнице и вошли в зал. К своему ужасу, Магдалена увидела, что ван Уффеле стоял перед Йозеффой и что-то живо ей втолковывал. Неужели венецианцы уже рассказали им про нее? Но, заметив Магдалену, ван Уффеле слащаво улыбнулся.

– А, вот и наша голубка! – произнес он, склонив голову набок и разглядывая Магдалену. – Хм, немного воды и мыла, приличное платье… – Он кивнул и повернулся к Йозеффе. – Может, ты и права. Она могла бы стать неплохой заменой. Правда, она постарше… Не знаю, придется ли ему по вкусу…

– Агнес тоже в возрасте. А эта куда милее, чем Агнес, – ответила Йозеффа. – Сам посмотри, – она шагнула к Магдалене и ухватила ее за распущенные волосы. – Густые черные волосы, красивые губы, полные груди… И кожа не слишком покраснела от работы. К тому же Агнес болеет. Черт знает, долго ли она будет в строю. Нам, так или иначе, нужна новенькая…

Они рассматривали Магдалену, точно корову на рынке.

– Давай хотя бы попробуем, – добавила в конце концов Йозеффа. – Вышвырнуть он ее всегда успеет.

– Ты права, – ван Уффеле в последний раз бросил взгляд на Магдалену. – Так или иначе, нужно что-то ему предложить. Недоумок и так негодует оттого, что деньги текут мимо него.

– И отчасти он прав, – хихикнула Йозеффа.

– Попридержи язык! – рявкнул на нее ван Уффеле. – Значит, решено. Агнес, Шарлотта и новенькая отправляются утром. – Только теперь он напрямую обратился к Магдалене: – Как уж тебя зовут?

– Э… Магдалена.

У нее мороз пробежал по коже. Что же здесь намечалось? Магдалена прокашлялась.

– Можно узнать, о чем…

– Узнаешь, когда придет время, – оборвала ее Йозеффа. – А пока возвращайся на свое место. Утром тебя ждет другая работа. Ночь проведешь здесь.

– Но… – начала Магдалена.

– Возражения не принимаются! – заявила Йозеффа. – Твоя новая работа требует кое-каких приготовлений. Да и нынешняя твоя работа еще далека от завершения, – она двусмысленно ухмыльнулась. – Побереги свои нежные пальчики, золотце. Они тебе еще понадобятся.

Когда Магдалена, в полной растерянности, вернулась на свое место, Агнес бросила на нее взгляд и злобно сверкнула глазами. Потом снова закашлялась.

– Повезло тебе, – произнесла она наконец тихим голосом. – Ван Уффеле, видимо, нашел себе новую любимицу. А мне можно будет собирать вещи… – Она печально улыбнулась. – Что ж, как видно, скоро ты сама узнаешь, почему милой Евы больше здесь нет.

* * *

Фронвизер стоял с раскрытым ртом посреди оперного зала, как называли его жители Мюнхена. Лекаря пробирала дрожь. Еще ни разу в жизни ему не приходилось столь явственно ощущать, до чего маленьким и скудным был мир, в котором он жил. Шонгау до таких построек было так же далеко, как до Луны!

Симон держал Петера за руку и восторженно разглядывал трехэтажные балконы, образующие полукруг. С украшенных колонн ему улыбались статуи полуобнаженных нимф и ангелов. Куполообразные своды были расписаны в самых ярких красках сценами из греческих легенд. Впереди располагалась сцена с занавесом из красного шелка, которого хватило бы на платья и юбки для всех жительниц Мюнхена.

Едва ли не большее впечатление, чем сама опера, производили люди, собравшиеся в зрительном зале. На многих мужчинах были сюртуки из тончайшей материи с нашитыми на них пестрыми лентами. На рубашках – кружевные воротники и манжеты, вокруг шеи повязаны узкие платки, называемые галстуками; мода на них пришла из Франции, как и на парики, которые носил даже французский король. На женщинах были пышные платья с глубокими вырезами, и прически их могли сравниться с произведениями искусства.

Отовсюду доносились разговоры и смех, иногда слышалась французская или итальянская речь. Фронвизер надеялся, что с ним никто не заговорит. Он боялся, что растянутый шонгауский диалект выдаст в нем крестьянского простака.

Симон оглядел себя. Прежде чем карета доставила их в мюнхенский Кройцфиртель, курфюршеский посыльный снабдил их подходящей одеждой. Теперь Симон щеголял в излюбленных ренгравах, белой рубашке и синем сюртуке. Петер в своем жилете, аккуратно причесанный, походил на маленького господина. Тем не менее у лекаря складывалось такое впечатление, будто остальные избегали их, словно чувствовали их провинциальное происхождение. К тому же Петер, по всей видимости, был единственным ребенком в зале. Кто-нибудь то и дело бросал на них любопытный и в то же время неодобрительный взгляд.

– Не терпится посмотреть эту новую пьесу от Керля, – произнесла сладким голосом дама с прической, в которой десяток птиц могли устроить гнезда. – Должно быть очень занимательно. К тому же маэстро сам будет играть на клавесине…

– Хотя его последняя опера «L’Ernito» вышла провальной, – слащаво возразил господин в парике. – Кто-нибудь помнит этого итальянского тенора? Этого Маколино? Я до сих пор просыпаюсь в поту от его воплей.

Окружающие засмеялись, и Симон заставил себя улыбнуться, чтобы не привлекать внимания.

– Папа, – шепнул ему Петер. – А что такое опера?

– Ну, это как театр, только там поют, – вполголоса ответил Симон. – По-моему, она пришла к нам из Италии. Я и сам толком не знаю, скоро все увидим.

По дороге посыльный снизошел до объяснений и рассказал, что мюнхенская опера был первым оперным театром в Германии. Она представляла собой щедрый подарок баварского курфюрста своим подданным. Правда, как догадывался Симон, подавляющему большинству этих самых подданных никогда не доведется посмотреть здесь представление.

Последние несколько часов прошли для лекаря как во сне. Он до сих пор с трудом верил в происходящее. Из скупых объяснений посыльного Симон понял, что этим приглашением они действительно обязаны юному кронпринцу. Петер повстречал Макса Эмануэля в резиденции. Мальчики были примерно одного возраста и, очевидно, подружились. Посыльный и не пытался скрыть, что считал это приглашение большой ошибкой. Да и самого Симона терзали смешанные чувства. Что, если курфюрстина спросит его об этой проклятой собаке? А он ни на шаг не продвинулся в своих поисках и сомневался, что в ближайшие дни что-то изменится. К тому же сейчас у них были совсем другие заботы…

– Ее высочество курфюрстина, как обычно, не торопится, – прошипела напудренная дама с высокой прической. – Иного и ждать не приходится!

– По крайней мере, в этот раз она не будет танцевать, – хихикнула пожилая дама с таким слоем румян на лице, что появились трещины. – Помните оперу «La ninfa ritrosa», как она танцевала? Ну прямо павлин! – Она театрально вздохнула. – Ну, в ближайшие дни начнутся первые карнавалы, и мы вновь сможем насладиться этим зрелищем. Я с ужасом жду бала в Нимфенбурге! Что вы наденете?

Две дамы склонили друг к другу головы и принялись бесцеремонно шептаться. Как и многие из присутствующих, они жили при дворе. Хотя Симону казалось, что среди гостей были и богатые горожане. В отличие от дворян, патриции были одеты куда проще и сбивались в собственные группы. Дворяне и придворные постепенно заполняли балконы, а горожане между тем дожидались в зале. Напудренные дамы и господин в парике тоже направились на верхние этажи.

Фронвизер сразу почувствовал себя свободнее. Он прошелся с Петером по большому залу, разглядывая многочисленные колонны, украшенные балконы и громадную сцену, которая занимала значительную часть зала. Перед ней на возвышении стояли троноподобные стулья, вероятно предназначенные для курфюршеской семьи.

Дожидаясь с Петером начала представления, Симон с горечью думал о Магдалене. Вот бы она была сейчас рядом! Но даже для него, скромного лекаря, этот мир был почти недоступен, что уж говорить о дочери нечестивого палача… Настанут ли когда-нибудь времена, когда и простые люди смогут полюбоваться такой красотой? Симон надеялся, что Магдалена уже вернулась с мануфактуры. Тогда он сможет хотя бы рассказать ей обо всем, что видел.

Чтобы скоротать время, лекарь прислушивался к разговорам окружающих. Все вращалось вокруг обыденных тем вроде слухов, политики и предстоящих сделок. Но когда рядом с ним заговорил тучный мужчина, Симон навострил уши.

– Палачи, будь они прокляты! – прогремел он. – Как только эти подонки устроили свой Совет в Ау, все в городе пошло кувырком! До сих пор эти убийства меня особо не заботили. Недопустимо, чтобы какой-то безумец выбирал себе жертв среди патрициев.

– Старик Вильпрехт, похоже, вне себя! – шепнула полноватая дама в элегантном чепце и платье с глубоким вырезом. – Он назначил награду тому, кто назовет убийцу его молодой супруги.

– Такую же награду следовало бы назначить и за поимку проклятых фальшивомонетчиков, – проворчал толстяк. – Я слышал, курфюрст так и поступил. День ото дня все хуже. Вчера на рынке я получил тридцать серебряных талеров за три тюка материи. А дома, когда я взвесил монеты, оказалось, что они слишком легкие! Это уже третий раз, и все время серебряные монеты! Талеры, бацены, пфенниги… ничего нет святого для этих мерзавцев!

– Следует остерегаться, а не то нас постигнет та же участь, что и наших отцов, – поддержал его пожилой мужчина в простом черном сюртуке. – Помните? Фальшивомонетчиков развелось как грязи. Они отбирали полновесные монеты и переплавляли одну хорошую в две плохие. Причем делали это по приказу курфюрста! В конце концов деньги обесценились, и все разорились!

– Я слышал, кого-то из этих мерзавцев уже вывели на чистую воду, – добавил толстяк, вытирая шелковым платком пот со лба. – Какой-то ветреный тип низенького роста в книжной лавке Вагнера представился доктором. Правда, ему удалось улизнуть.

– Их должно быть куда больше, – проворчал третий, с жестким брыжом, вероятно, тоже из числа патрициев. – Все превосходно организовано. Кроме того, им нужна мастерская, формы для литья или даже пресс для чеканки. Черт знает, как им это все удается. Мастерская, должно быть, надежно скрыта, иначе ее давно отыскали бы!

– Ну, как я уже сказал, – шепнул пожилой мужчина, – в прошлый раз за этим стоял сам курфюрст. Нужны лишь несколько подонков, которые незаметно, по разным каналам пустят деньги в оборот. Не хочу оскорблять никого из господ, но такие люди вполне могут быть среди нас.

Он огляделся, и Фронвизер постарался принять самый непринужденный вид. Ему показалось или толстяк посмотрел на него с подозрением? Симон схватил Петера за руку и потащил подальше от группы.

– Ай! Мне же больно! – пожаловался сын.

– Прости, – прошептал Симон. – Но… мне кажется, скоро начнется представление, и нам следовало бы…

Он запнулся. Из множества разговоров его ухо вдруг уловило вполне определенное имя. Или ему послышалось? Лекарь остановился и прислушался. Действительно, имя повторилось.

– …никаких улучшений, доктор Гайгер…

Доктор Гайгер!

Симон резко развернулся. Рядом разговаривали двое мужчин. Один из них, лет сорока, был похож на рыбу, с наметившейся лысиной, мягкими бледными губами и выпученными глазами. Второй выглядел намного старше. Короткая борода была тронута сединой, волосы аккуратно подстрижены, взгляд суровый. В простой черной мантии он походил на священника.

– Я могу еще раз попробовать сурьму, – сказал он рыбоглазому. – Но боюсь, что опухоль уже не остановить.

– И тем не менее она по-прежнему жива, – пожаловался мужчина. – И так продолжается почти год.

– Можно подумать, господин Пфунднер, вы желаете своей супруге скорейшей смерти…

– Господи помилуй! – Рыбоглазый возмущенно мотнул головой. – Просто больно видеть, как она страдает.

– Тогда подарите ей свое время и любовь. И то и другое уже многих исцелило.

Пфунднер робко улыбнулся.

– Первого у меня не так уж много. А второе тает, как снег под солнцем, стоит поглядеть на нее, чахлую и зловонную… Полагаю, доктор Гайгер, вы понимаете, о чем я.

– Нет, боюсь, что не понимаю.

Симон возблагодарил небеса. Подумать только, в нескольких шагах от него стоял Малахия Гайгер собственной персоной! Лекарь не верил своему счастью. С другой стороны, не было ничего необычного в том, что известнейший мюнхенский врач приглашен на такой вечер. Все, что теперь оставалось, это набраться смелости и заговорить с доктором. Правда, он не взял с собой записей. Хотя это, возможно, и не самое подходящее место, чтобы обстоятельно говорить на такие темы…

Ну, на худой конец, можно заложить основу для будущей беседы.

Симон глубоко вдохнул.

– Я сейчас, – шепнул он Петеру.

Потом собрал все свое мужество в кулак и шагнул к мужчинам.

– Ну, хоть давайте моей жене побольше снотворного мака, – говорил Пфунднер. – Тогда не придется слышать по ночам ее крики и жалобы…

Симон робко кашлянул.

– Доктор Гайгер, – вмешался он в разговор. – Прошу прощения, что прерываю…

Оба с удивлением оглянулись на лекаря. Пфунднер раздраженно дернул тонкими, едва заметными бровями.

– С какой это стати вы влезаете в нашу беседу? – рявкнул он. – Кто вы такой вообще?

– Э… я доктор Симон Фронвизер из Шонгау, и…

– Из Шонгау? – Пфунднер желчно рассмеялся. – Это где-то рядом с Альпами, верно? В оперу стали пускать всякую деревенщину?

«Я здесь по приглашению курфюрстины, карп ты напыщенный», – подумал Симон. Но вслух говорить этого не стал. Тогда наверняка пришлось бы рассказать о поручении разыскать придворную собаку, а этого ему хотелось меньше всего.

– В Шонгау тоже есть театр, – заявил Симон, выпятив подбородок. – И неплохой, скажу я вам.

Он, конечно же, врал – до сих пор в Шонгау заезжали лишь странствующие труппы, ночевали в трактирах и выступали на площади. Но Симона возмутило высокомерие мюнхенского патриция.

– Можете как-нибудь посетить наш старинный город, – добавил он.

– Ну, это вряд ли, – промолвил Пфунднер. – А теперь, пожалуйста, оставьте нас.

– Вы сказали, что вы доктор? – вступил в разговор Малахия Гайгер и пристально взглянул на Симона. – Я бывал в Шонгау. Правда, очень давно. Тамошний лекарь умениями, мягко говоря, не отличался, а вот выпить, к сожалению, любил.

«Мой отец», – с горечью подумал Симон.

– Городской совет назначил меня лекарем всего пару лет назад, – сообщил он, не углубляясь в свое прошлое.

– Мои поздравления. А где вы учились, позвольте спросить?

– В Ингольштадте. Но с тех пор прошло уже много лет.

Симон почувствовал, что краснеет. Обучение в Ингольштадте было темным пятном в его биографии. Через несколько семестров ему пришлось бросить учебу – из-за нехватки денег и, вероятно, лени. Для отца это стало тогда огромным разочарованием.

– Поначалу я… несколько лет проработал цирюльником, – добавил он нерешительно.

– Цирюльником! – Пфунднер злорадно рассмеялся. – То есть обыкновенный пиявочник. Тянули кровь и деньги.

– Не вздумайте порочить цирюльников, – строго произнес Гайгер. – Зачастую цирюльник умеет куда больше, чем какой-нибудь юный медикус, который только и может, что определить цвет мочи. И они разбираются в болезнях куда более серьезных… – Он с интересом взглянул на Симона. – Мы как раз обсуждали опухоль, которая мучает супругу почтенного казначея. Сначала она появилась в левой груди, и я в конце концов вынужден был отнять ее. Теперь опухоль перешла на правую грудь и увеличивается каждую неделю. Скажите, любезный коллега, как бы вы поступили?

Симон видел, с каким пренебрежением смотрит на него Пфунднер. Что за совет может дать простой цирюльник из Шонгау? Он задумался на мгновение, потом прокашлялся.

– Если опухоль величиной уже с голубиное яйцо, вероятно, придется отнять почтенной женщине и вторую грудь, – ответил он. – С захватом здоровой плоти, чтобы болезнь не распространялась. Потом прижечь рану, перевязать и…

Он помедлил.

– И?… – спросил Гайгер.

– И молиться. Если это то, что я думаю, то лишь Господь в силах помочь этой женщине.

– Ха, и снова Бог! – прошипел Пфунднер. – Вот что советует цирюльник из Шонгау? Молиться? Больше вы ничего не умеете?

Симон хотел ответить, но в этот момент раздались фанфары, и все разговоры в зале сразу смолкли. Затем распахнулись двери напротив сцены, и появился отряд стражников. Симон разглядел среди них курфюрстину в праздничном наряде, а подле нее – роскошно одетого мужчину, вероятно, ее мужа, самого курфюрста. Рядом шли мальчик и девочка лет десяти, и оба были одеты как взрослые. На сцену вышел герольд и стукнул по полу позолоченным посохом.

– Почтенные гости, склоните головы перед курфюршеской семьей! – приказал он.

В зале все преклонили колена, дворяне и придворные на балконах тоже склонили головы. Некоторое время стояла тишина, и Симон слышал стук собственного сердца. Он едва не касался лбом пола. Каким же надо быть идиотом, чтобы посоветовать величайшему врачу Баварии молиться! Неужели нельзя было предложить ему какое-нибудь лекарство, какое-нибудь чудодейственное средство? Теперь все его попытки стать ученым, вероятно, обречены на провал, а трактат пригодится разве что для растопки. Какой позор!

Снова раздались фанфары, люди начали подниматься с колен и занимать места. На сцене появились музыканты и принялись настраивать свои инструменты. Фронвизер вздохнул. Его единственный шанс был упущен.

Тут лекарь почувствовал руку у себя на плече. Он обернулся и увидел, к своему изумлению, Малахию Гайгера. Доктор улыбался.

– Я оценил вашу честность, коллега, – произнес он. – Это и отличает мастера от шарлатана. Против рака нет средства. Если у вас будет желание побеседовать, можете заглянуть завтра в полдень в больницу Святого Духа. Поговорим с глазу на глаз, как коллеги.

Он развернулся и направился к одному из балконов. Симон до того растерялся, что некоторое время стоял неподвижно.

Поговорим с глазу на глаз…

Только когда поднялся занавес, Фронвизер осознал, что Петер снова куда-то подевался.

* * *

Петер следил за разговорами взрослых и изнывал от скуки. Когда отец сказал, что опера чем-то похожа на театр, мальчик обрадовался. Он любил театр! Два года назад в Обераммергау ему довелось наблюдать за репетициями известной мистерии, а в Шонгау иногда приезжал артист с большим ящиком, и на его сцене плясали куклы. Но этот театр, очевидно, предназначался исключительно для взрослых. Во всяком случае, других детей Петер здесь не видел.

С той самой минуты, когда посыльный передал им приглашение, Петер с нетерпением ждал встречи с новым другом. Поначалу никто не верил, что он подружился с настоящим кронпринцем. Ни отец, ни Пауль – тот называл его вруном и хвастуном. Но теперь им придется поверить! Ведь они были здесь потому, что так приказал Макс. Петер с удовлетворением представил себе, как вылупит глаза учитель Керль, если увидит его здесь. Макс пообещал тогда, что они увидятся снова, и очевидно, добился своего. И это притом, что мать его была кем-то вроде королевы.

Но Макс все не появлялся, и Петер заскучал.

А ему так хотелось рассказать новому другу, что отец разыскивает его собаку! Сама курфюрстина дала ему такое поручение. Отец наверняка разыщет Артура, и тогда Петер сможет чаще приходить к Максу в резиденцию! Он станет ходить в эту новую школу, про которую рассказывала мама, и все будет хорошо.

Петер нетерпеливо посмотрел на отца: тот разговаривал с каким-то суровым господином и неприятным пучеглазым мужчиной. Почему все тянулось так долго? Ну, по крайней мере, в зале было тепло и не было сумасшедших вроде мастера Ганса. Петер надеялся, что никогда больше не повстречает этого жуткого типа. Одни только красные глаза чего стоили! Как у дьявола. И эти белые волосы…

За спиной кто-то кашлянул, и Петер вздрогнул. Но это оказался всего лишь посыльный курфюрста. Он знаком велел следовать за ним. Мальчик хотел предупредить отца, но тот был поглощен беседой, и он передумал. Отец всегда злился, если его отвлекали от важных дел.

В радостном предвкушении Петер последовал за посыльным, который провел его на третий этаж. Уж теперь они наконец-то встретятся с Максом! То и дело навстречу им попадались мужчины в париках или пахнущие фиалками дамы и с любопытством поглядывали на Петера. На третьем этаже народу было куда меньше, чем внизу. Зато у каждого балкона стояла стража.

Посыльный отворил одну из дверей и ввел Петера внутрь.

– Жди здесь, – приказал он. – Не вздумай никуда уходить!

Он закрыл дверь, и Петер остался один. На балконе стояли только два стула, подбитые синим бархатом. Стены тоже были отделаны бархатом, и мальчику казалось, что он сидит в большом ящике. Справа и слева горели белые свечи, источая приятный аромат, не то что вонючие коптилки в Шонгау.

На сцене вдруг загремели фанфары, и гостям приказали склонить головы перед курфюршеской семьей. Наконец-то! Макс тоже был там, но, к великому разочарованию Петера, он занял место в нижнем зале, рядом с родителями и сестрой. Выходит, на нового друга ему придется смотреть только издалека…

Огорченный Петер устроился на одном из стульев. В свете большой люстры он увидел отца: тот, по всей видимости, разыскивал его. Петеру стало совестно. Может, следовало встать и помахать? Но в этот момент огни в зале погасли и поднялся занавес. На сцене появился тощий учитель музыки Керль. В первую секунду Петер испугался. Что, если он опять его вышвырнет? Сын лекаря пригнулся, но потом понял, что Керль его не увидит. Капельмейстер поправил парик, взмахнул палочкой, и заиграла флейта.

На кулисах был изображен лес или березовая роща. Зазвучала нежная музыка, и звук ее постепенно нарастал. Петера изумило разнообразие инструментов. Он слышал скрипки, гамбы, трубы, рога, литавры и множество других, прежде никогда не слышанных.

Потом на сцену вышли артисты в развевающихся одеждах. Вид у всех был чрезвычайно серьезный. Они запели, кто-то высоко, кто-то низко, но все – с такой страстью, словно от этого зависела их жизнь. Вскоре Петер заметил, что на сцене слишком уж часто и подолгу умирали. И вообще представление казалось ему совершенно непонятным, в особенности потому, что все пели по-итальянски. Время от времени мальчик пытался отыскать отца, но в зале было темно, и он различал лишь человеческие силуэты.

Постепенно Петер начал уставать. Он спрашивал себя, долго ли еще будет продолжаться эта так называемая опера и что он вообще здесь делает. Петер надеялся увидеться с Максом, а вместо этого смотрел, как толстые господа орут друг на друга, надрывая глотки…

У него уже слипались глаза, когда за спиной послышался знакомый голос:

– Бу! Ну и скукоти-и-ища! На кладбище, наверное, и то веселее.

– Макс! – радостно воскликнул Петер и обернулся. – Я уж думал, нам так и придется глядеть друг на друга издали!

Юный кронпринц подмигнул ему. На нем был парик – он съехал ему на лоб и уже немного растрепался. Макс ухмыльнулся и прижал палец к губам.

– Тсс! Иначе мама упрячет тебя в темницу! Она питает большую страсть к опере. Я уж думал, она меня не отпустит…

– А твои родители знают, что ты здесь со мной? – вполголоса спросил Петер.

– Мама сказала, мне можно подняться наверх, пока в зале темно, – Макс пожал плечами. – Она считает, что мне пойдет на пользу, если я время от времени буду встречаться с людьми из народа, так она говорит. Когда я рассказал ей про тебя, она сказала, что я могу увидеться с тобой на каком-нибудь балконе. Так, чтобы никто не видел. Она, по-видимому, знакома с твоим отцом. – Он печально опустил глаза. – Тем более она знает, что мне не с кем поиграть в резиденции. Особенно теперь, когда пропал мой маленький Артур…

– Мой отец разыскивает твоего пса, – с гордостью заявил Петер. – Он его обязательно найдет. Он очень умный, чтобы ты знал.

Макс кивнул.

– Знаю. Мама говорила. Она, кстати, велела спросить, не выяснил ли что-нибудь твой отец.

– Кажется, нет. Но я уверен, твой пес скоро найдется. Лучшего сыщика вы не нашли бы!

Петер восхищался отцом. Он спас уже столько народу – и как врач, и вместе с дедом, когда они преследовали разных злодеев… Разыскать собаку для него проще простого!

– А почему твой Артур вообще убежал? – спросил он.

– Моя няня, Амалия, гуляла с ним в саду, как всегда, – ответил Макс. – Она говорит, Артур увидел кошку и сорвался. Убежал вместе с поводком. Поводок я потом нашел возле садовой ограды… – Он шмыгнул носом. – Мне кажется, Артур уже не найдется.

Петер задумчиво почесал нос. На сцене тем временем трое мужчин пытались превзойти друг друга в силе голоса. У одного из них голос был высокий и пронзительный, как у женщины.

– Хм, у садовой ограды, говоришь… Но если там ограда, как он смог выйти?

– Должно быть, где-то есть лазейка. Мы его несколько часов разыскивали!

На некоторое время разговаривать стало невозможно: к голосам присоединились литавры и барабаны. Вскоре Макс словно позабыл о своей скорби по пропавшему псу. Когда на сцене мужчина вонзил нож себе в сердце, сын курфюрста еле сдержал стон.

– Керль пишет самые скучные оперы, какие я знаю! – пожаловался он. – Тебе стоит как-нибудь посмотреть состязания, которые устраивает мой отец. Они куда интереснее. Ну или хотя бы маскарады моей мамы, там можно хотя бы посмеяться… Уже скоро ожидается очередной карнавал. В Нимфенбурге, тебе обязательно следует прийти. Там всегда что-нибудь происходит!

– А по-моему, мечи очень кстати, – произнес Петер, все еще раздумывая о пропавшем Артуре. – И барабаны. Только…

– Керль использует их, чтобы в зале никто не уснул, – Макс хихикнул и показал на умирающего певца, лежащего на полу. – Теперь он два часа будет распевать, что вот-вот умрет. Сейчас сам все услышишь.

– Ты знаешь итальянский? – спросил Петер с любопытством.

– Знаю ли я итальянский? – Макс посмотрел на него с удивлением. – Разумеется! С мамой я разговариваю только по-итальянски. Или по-французски. А по-немецки – только с отцом. Мама говорит, это язык необразованных варваров. – Он усмехнулся. – Для людей вроде тебя.

Петер сконфуженно уставился в пол. Он-то считал, что они с Максом друзья. Но в глубине души мальчик понимал, что это невозможно. Одной короткой фразы хватило, чтобы разрушить эту иллюзию.

Людей вроде тебя…

Макс был кронпринцем, а он – сыном простого лекаря из Шонгау. Петер не решался говорить Максу, что его дед – палач. Тот, наверное, засмеет его или сразу плюнет в лицо, как делали многие ребята в Шонгау.

Макс, похоже, не заметил его смущения. Он показал на сцену, и музыка зазвучала еще громче. Только теперь Петер заметил, что над сценой натянута проволока и по ней на артистов движется причудливая конструкция в виде дракона. Его охватило волнение, и он затаил дыхание.

– Летательная машина! – шепнул ему на ухо Макс. – Мама обещала, что Керль использует ее. Что ж, теперь будет хоть поинтереснее!

– Она и вправду похожа на дракона, – с благоговением произнес Петер. – На чудовище, которое поразил святой Георгий.

Он мгновенно позабыл свои мрачные мысли. Ребята напряженно следили, как машина со скрипом и лязгом движется по нарисованному небосводу. Когда машина угрожающе закачалась, Макс схватил Петера за руку.

– Потом дракон отправится в ад, – вполголоса сказал он. – У тебя глаза на лоб полезут, друг мой.

Петер улыбнулся.

В эту минуту они были обыкновенными любопытными мальчишками, единые в своей любви к летающим, извергающим пламя аппаратам.

* * *

В окнах трактира в Нойхаузене еще горел свет, такой уютный в зимнем сумраке. Снег лежал на крыше белым мягким покрывалом. Изнутри доносились приглушенные голоса, кто-то доигрывал на скрипке последнюю на сегодня песню.

Немногочисленные гости сидели за грубыми столами и допивали пиво. В большинстве своем это были путники, которые не успели в город до закрытия ворот и теперь вынуждены были ждать до утра. Два старых пьяных крестьянина опирались на свои палки и напевали в такт музыке. Трактирщик споласкивал кружки и мечтал поскорее отправиться спать.

В дальнем углу сидел мастер Ганс и ждал.

Он сидел здесь уже два часа, но тот, кого он дожидался, так и не пришел. Ганс раздумывал, и по мере раздумий нарастал его гнев. До сих пор все шло по плану, но теперь все выглядело так, словно из победителя он вдруг превратился в главного проигравшего. Но он все исправит, да, все исправит!

Он, вероятно, допустил ошибку, когда пришел к дому Дайблера, а потом на кладбище напал на Барбару. Но, Господь свидетель, эта девчонка просто выводила его из себя! Так продолжалось с той минуты, когда он впервые встретил ее, еще ребенком. Ганс так часто видел ее во сне: Барбара была его покорной женой – эта дерзкая кобылица, которую никто не мог усмирить, ни один мужчина…

Но в глубине души ты тоже хочешь этого, Барбара. Не так ли? Ты взываешь ко мне…

Как ему хотелось тогда, два года назад в тюрьме Шонгау, попортить ее нежную кожу… Но ее отец, этот всеведущий мерзавец, вновь расстроил его планы. Вот и теперь Ганс не знал, много ли уже известно Куизлю. Проведал ли Якоб о тайне, так тщательно оберегаемой? Есть ли у него хоть какие-то догадки?

Из-за Барбары на кладбище Ганс потерял над собой контроль. И теперь на него ополчился не только Куизль, но и весь Совет. И все из-за какой-то нелепицы… Ему следовало затаиться, как вору! Но теперь с этим покончено. Он сделает свой заключительный ход и отпразднует победу. Он, мастер Ганс, посмеется последним, а другие будут преклоняться перед ним. Он почти у цели!

Сообщение, которое Ганс получил через родственника в Хайдхаузене, поначалу удивило его. Казалось, противник предлагал ему перемирие. Должно быть, он не видел иного выхода, и петля затягивалась все туже. Ганс для вида принял предложение встретиться с ним вечером в этом трактире. И проторчал здесь уже два часа, а противник так и не явился! Может, он хотел обвести его вокруг пальца?

Поначалу Ганс недоверчиво озирался. Возможно, встреча эта служила лишь для того, чтобы натравить на него стражников. Все-таки он напал на девушку на мюнхенском кладбище… Но никто его не потревожил. Так, в ожидании, Ганс и не заметил, как выпил три большие кружки пива. Он не то чтобы опьянел, но сознание его слегка затуманилось.

Скрипка наконец-то смолкла, и Ганс решил, что больше ему здесь делать нечего. Он бросил на стол несколько монет и, не прощаясь, вышел из трактира. Хозяин вздохнул с облегчением: в присутствии этого типа ему становилось не по себе.

Снег искрился в свете луны и уже начал таять. В воздухе пахло оттепелью. Ганс зашагал по грязи, и вскоре последние дома небольшой деревушки остались позади. Впереди, в паре сотен шагов, был Мюнхен. Ганс хмуро кивнул. Завтра же он нанесет решительный удар! Правда, предъявить он мог не так уж много, ему хотелось бы поискать другие доказательства на кладбище при церкви Святого Креста. Но Ганс теперь знал, что случилось с Анни и Эльфи. И, если не произойдет чудо, скоро случится с третьей девушкой, Евой. Если собрать воедино все, что ему удалось выяснить, этого должно хватить.

А если возникнут сложности с признанием, всегда можно помочь.

Гансу хотелось бы самому наложить тиски. Ему нравилось, когда подозреваемые кричали и корчились, хотя во время пытки он ничем не выказывал своих чувств. Никто не должен был видеть, как он любит свое ремесло. Всегда любил. С тех пор как ребенком ободрал кошку живьем.

Некоторые рождены, чтобы причинять страдания другим. Потому что сами они не чувствуют ни боли, ни сострадания. Идеальные палачи. И я – мастер своего ремесла…

Старые липы окаймляли дорогу на Мюнхен, в это время совершенно безлюдную. Ганс понял, что третья кружка была все-таки лишней. Это мюнхенское пиво было чертовски крепким! Он вытер пот со лба и зашагал быстрее. Вполне возможно, что враги наблюдают за таверной его родственника. Поэтому он проберется через задний двор, незаметный, как дым в ночи. А утром отправится к капитану Лойблю. Ганс не собирался сдаваться – он вставит зажженный фитиль в бочку с порохом. Это будет триумф!

Палач остановился и тяжело вздохнул. Ему стало дурно. Возможно, дело вовсе не в выпитом, а в тушеном мясе, которое он съел в трактире. Ганс щедро добавил в него горчицы, чтобы перебить гниловатый привкус. Должно быть, мясо было довольно старое… Ну, стакан настойки в таверне живо поставит его на ноги.

Ганс потянулся, чтобы избавиться от головокружения, и увидел между деревьями эшафот, расположенный, в отличие от висельного холма, недалеко от Нойхаузенских ворот. Площадка высотой в два-три шага была выложена из кирпича, по углам стояли колонны, черные в свете луны. Здесь происходило обезглавливание. В отличие от Вайльхайма, казнь в Мюнхене представляла собой грандиозный спектакль с палачом и приговоренным в главных ролях. Мастер Ганс всегда завидовал Дайблеру – ведь у него было столько зрителей…

Он прищурился. Ему показалось или между колоннами кто-то стоял? Точно! Теперь палач разглядел его. Он стоял на площадке и махал ему. В руке у него была коса или что-то похожее.

Смерть махала Гансу.

– Какого дьявола… – проворчал палач.

Он на секунду зажмурился и снова открыл глаза. Но фигура никуда не исчезла. Какие только видения не порождала его фантазия! А может, все дело в выпивке?

Ганс выругался и шагнул к площадке. И только тогда заметил, как у него кружится голова. Пошатываясь, он прошел по снегу и ухватился за ствол липы. Колени стали вдруг мягкими, как мокрый снег.

Палач прислонился к дереву и съехал вниз. Веки отяжелели, на лбу выступал холодный пот. Бешено заколотилось сердце, лицо стало подергиваться, и Ганс начал понемногу осознавать, что это не просто тошнота. И дело не в лишней кружке пива. Он догадался, что с ним произошло.

Мастер Ганс умирал, как отравленная мышь.

– …надо… вырвать… – выдавил он хрипло.

Палач попытался сунуть пальцы в рот, чтобы вызвать рвоту. Но руки его не слушались. Как и лицо, они начали дергаться. Живот обожгло, словно там ползали тысячи муравьев.

Сквозь холодный пот, застилающий глаза, он смутно увидел, как человек с площадки стал медленно приближаться.

Он не спешил.

– …убирайся… к дьяволу… – прохрипел Ганс.

Неутолимая, жгучая злоба придала ему сил. Он приподнялся, но тут же снова упал. И, прислонившись к липе, с ненавистью смотрел на стоявшего перед ним человека.

Тот вынул длинный, остро заточенный нож.

– Никакого милосердия, – проговорил охотник. – Начнем снизу.

Мастер Ганс не мог кричать.

Он только чувствовал, как убийца медленно отреза́л ему ноги, потом – руки и в конце концов – голову.

* * *

Магдалена напряженно всматривалась в потолок убогой комнаты. Глаза постепенно привыкли к темноте, но она могла различить лишь несколько почернелых балок. Стояла глубокая ночь.

Рядом посапывали другие девушки, время от времени слышался хриплый кашель Агнес. Они лежали на соломе и рваных одеялах, расстеленных на холодном полу, где-то на третьем этаже мануфактуры. В комнате пахло по́том и жидким капустным супом, который, с парой хлебных корок, и составил их так называемый ужин. Магдалена, как и обещала, отдала свою порцию мальчикам. Через полчаса свечи погасили, и матушка Йозеффа большим ключом заперла дверь.

С тех пор Магдалена лежала в темноте, голодная, и гадала, что же принесет ей грядущий день. Агнес после тех странных слов больше с ней не разговаривала. Другие девушки тоже вели себя скрытно – даже юная Шарлотта, которой Магдалена помогла днем. Что же здесь все-таки происходило? Что случилось с Евой и ее подругами?

Поначалу Магдалена не решалась оставаться здесь на ночь. Но любопытство и тревога за судьбу несчастных девушек оказались сильнее. Когда отец попросил ее устроиться на мануфактуру, женщина согласилась крайне неохотно. Все-таки она обещала помочь Барбаре в поисках жениха. Кроме того, ей тяжело было расставаться с Софией. Но один день, проведенный за ткацким станком, пробудил в ней жалость – жалость ко всем этим девушкам: к Анни, Эльфи и в особенности к Еве, возможно, еще живой. Нужно непременно выяснить, что здесь происходит, пока не умер кто-нибудь еще! Теперь, как и отец, Магдалена была убеждена, что ключ ко всем убийствам, произошедшим в последние дни, крылся в этих стенах.

Ночью она собиралась еще раз спуститься в подвал, но вскоре отказалась от своего замысла. Комната была надежно заперта, а по коридорам еще ходили эти жуткие венецианцы. Магдалена слышала скрип половиц на верхнем этаже, и с лестницы то и дело доносились звуки шагов. К счастью, вечером ей удалось отправить одного из мальчишек в трактир и предупредить Симона и остальных, чтобы они не беспокоились…

Тихий плач прервал ход ее мыслей. Это была Шарлотта, пятнадцатилетняя девочка, которой Магдалена помогла днем. Она лежала рядом на соломе и до сих пор не издала ни звука. А теперь плакала, как маленький ребенок.

«В сущности, это и есть ребенок, – подумала Магдалена. – Несчастное дитя в этом жутком месте».

Она осторожно приподнялась, чтобы не разбудить остальных, подползла к Шарлотте и заботливо положила руку ей на плечо. В первый миг Шарлотта вздрогнула, но потом немного успокоилась.

– Я не хочу, – всхлипнула она.

– Чего ты не хочешь? – спросила Магдалена.

– Того, что ждет нас завтра.

Магдалена вздохнула.

– Тебе не кажется, что пора наконец и мне рассказать? Все-таки завтра я буду с вами, и я, похоже, единственная не знаю, что меня ждет.

– В самом деле? – Шарлотта взглянула на нее с удивлением. – А я… я думала, ты часто этим занималась. Ты с виду такая зрелая, бывалая… И потом, ты говорила, что знакома с Евой. Вот я и…

– Ты о чем? Да говори уже! – Магдалена с трудом сдерживала голос, нетерпение ее возрастало. – Чем я, по-твоему, часто занималась? – спросила она шепотом.

– Ну… зарабатывала… на улице.

Теперь все стало ясно. Дочь палача тяжело вздохнула. В общем-то, она и так об этом догадывалась.

– Ван Уффеле постоянно выбирает красивых девушек, – продолжала Шарлотта вполголоса. – Потом отправляет их в богатые дома, и они якобы должны прислуживать там несколько дней. Но на самом деле мы занимаемся совсем не этим. Я сама еще ни разу этим не занималась, но Агнес говорит, что на этом можно неплохо заработать.

«И это лишь малая доля того, что зарабатывает ван Уффеле», – подумала Магдалена.

Она задумалась на мгновение.

– Ты думала, что я проститутка, потому что знакома с Евой. Значит…

Шарлотта кивнула.

– Ева тоже этим занималась. И Анни с Эльфи. Только они уже мертвы. Так что ван Уффеле нужны новые девушки. Агнес говорит, что мне повезло, не каждой выпадает такая возможность. Но… но…

Она не смогла договорить и снова расплакалась. Магдалена сжал губы.

Анни, Эльфи и Ева…

– Шарлотта, послушай, это важно! – прошипела она и мягко встряхнула девушку. – Сегодня утром ты говорила, что знаешь, почему Еву заперли в подвале, и ван Уффеле с Йозеффой хотят убить ее, потому что она слишком много знает. Ты это имела в виду? Что Ева знала про эти дела с проститутками? И они боялись, что она проболтается?

Шарлотта молчала, но взгляд ее говорил красноречивее любых слов. В конце концов девушка снова расплакалась.

– Теперь ты понимаешь, почему я не говорила? – всхлипнула она. – Почему все мы молчим? Они нас убьют! Любую, которая много говорит, просто… просто убивают!

Магдалена закрыла глаза и почувствовала, как застучало ее сердце.

Анни, Эльфи, Ева. Две мертвы, одна пропала. И прежде все трое работали проститутками на ван Уффеле и матушку Йозеффу. Она шла по верному следу! Хотя и не понимала, почему девушек убивали таким зверским способом. Только потому, что они не хотели молчать?

Чтобы удостовериться, завтра ей самой придется примерить на себя роль проститутки. Только так она узнает, что в действительности произошло с девушками. И, вероятно, только так она сможет уберечь остальных девушек от подобной участи. Готова ли она к этому? Магдалена задумалась на мгновение, а потом решительно кивнула.

– Все будет хорошо, Шарлотта, – сказала она и пожала дрожащую руку девушки. – Я присмотрю за тобой. Никто не сделает тебе плохого.

Но, что бы ни произошло, одно было ясно: Симон никогда не должен узнать об этом ее шаге.

8

Ау,

раннее утро 6 февраля 1672 года от Рождества Христова

– Вставай, сколько можно дрыхнуть! Чего доброго, глотку во сне перережут!

Куизля грубо растолкали, и он открыл глаза. Секунду назад Якобу снилась Анна-Мария, она с улыбкой протягивала ему руку, он даже чувствовал ее запах – и вот перед ним стоит бородатый, провонявший пивом Михаэль Дайблер и недвусмысленно просит его подняться… Якоб вскочил.

– Черт возьми, что случилось? Пожар в городе?

Еще толком не проснувшись, палач из Шонгау выглянул в окно второго этажа. Как обычно, ночь он провел в трактире в Ау. За окном брезжил рассвет – значит, было около семи часов. Накануне Якоб допоздна сидел со своим старым другом, Филиппом Тойбером из Регенсбурга, и братом Бартоломеем. С последним они по-прежнему не особо ладили, но необычайные обстоятельства сплотили их. Они пили пиво в огромных количествах и раздумывали, кто мог стоять за убийствами. О своем походе на кладбище Куизль ни словом не обмолвился. Он довольно смутно помнил произошедшее, образы словно окутало туманом. Ночью Якоб несколько раз просыпался с криком, его преследовали кошмары, Анна-Мария взывала к нему из могилы. Теперь Куизль сомневался, действительно ли кого-то видел на кладбище, или это был лишь плод его воображения.

– Да, можно и так сказать, – прорычал Дайблер, нетерпеливо расхаживая по комнате. – Только не в прямом смысле. Это насчет мастера Ганса.

Куизль резко поднялся.

– Он все-таки объявился? Ребята его разыскали?

Якоб до позднего вечера ждал вестей от уличных мальчишек, которые следили за таверной, где останавливался Ганс. Когда стемнело, Барбара увела Пауля домой, несмотря на его протесты, и с тех пор не было никаких новостей.

– Разыскали, но не ребята, – ответил Дайблер. – И если ты, черт возьми, не поторопишься, то увидишь его последним.

У Куизля появилось дурное предчувствие. Он подошел к тазу, плеснул в лицо ледяной воды и вслед за Дайблером вышел из комнаты. Снаружи их уже дожидался Георг. Вид у него был серьезный. Они пересекли Ангерфиртель и через Хакенфиртель подошли к Нойхаузским воротам. На ходу Дайблер в двух словах рассказал о случившемся.

– Какие-то путники нашли его возле эшафота, – говорил он, запыхавшись. – Там уже собрался народ. Я был там только мимоходом, потом решил, что тебе следует взглянуть на тело. Пока кто-нибудь не надругался над его останками.

– Настолько все плохо? – спросил Куизль.

Дайблер мрачно рассмеялся.

– Лучше тебе самому все увидеть.

Ворота между тем остались позади. В воздухе уже ощущалось приближение весны, мокрый снег комьями падал с деревьев, дороги стали до того грязные, что повозки едва могли проехать. Впереди Куизль увидел толпу, собравшуюся вокруг эшафота. Люди орали и галдели, несколько ребят швыряли снежки на площадку. Одну из колонн венчало что-то круглое.

– Дьявол, их еще больше, чем было! – проворчал Дайблер. – Может, зря мы все-таки пришли сюда… Хотя теперь уже поздно.

Действительно, в толпе уже начали узнавать Дайблера. Разговоры смолкли, люди расступались, пропуская палачей к эшафоту. Куизль ощущал на себе озлобленные взгляды. Кто-то бросил ему в затылок снежком, но Якоб даже не вздрогнул. Он понимал, что люди, как звери, чувствуют страх. В воздухе повисло напряжение, словно перед бурей.

– Эй, Дайблер! – выкрикнул из толпы широкоплечий извозчик. – Вы теперь друг за друга принялись? Было бы нелишне!

Кто-то рассмеялся, но в большинстве своем люди смотрели на палачей с ненавистью.

– Видимо, на очереди еще двое! – прогремел второй, в запачканном кровью фартуке – вероятно, прибежавший в спешке подмастерье мясника. – Сначала Дайблер убивал несчастных девушек, а теперь перешел на своих собратьев!

– Ты что о себе возомнил… – Михаэль резко развернулся и хотел уже схватить наглеца за шиворот, но Куизль потащил его дальше.

– Не теряй голову, – шепнул он. – А не то станешь следующим.

Якоб посмотрел в сторону эшафота. Они подошли уже достаточно близко, и палач разглядел, чем была увенчана колонна.

Это была голова мастера Ганса.

Аккуратно отрезанная, она покоилась на вершине, точно громадная, окровавленная жемчужина. Белые волосы мягко развевались на ветру, красные глаза смотрели куда-то вдаль, рот кривился в гримасе. Казалось, мастер Ганс смеялся над собственной смертью, как над удачной шуткой.

У подножия колонны лежало туловище. Руки и ноги были так же аккуратно отрезаны и лежали рядом, как мясо, выставленное на продажу.

«Вот и свиделись, – подумал Куизль. – Передавай привет рогатому, добрый братец».

Как ни странно, но Якоб не чувствовал удовлетворения. Его охватило уныние, которому он и сам не мог найти объяснения. Наметанным глазом Куизль оглядел части тела. Они были отсечены топором или большим острым ножом.

– Господи! – прошептал Георг. – Его четвертовали, как уличного грабителя.

Дайблер кивнул.

– Путники, которые пересекли Нойхаузские ворота, первыми про него рассказали. Спрашивали, кто этот казненный разбойник с красными глазами и белыми волосами. В Мюнхене про мастера Ганса уже немного знают, и до меня быстро дошла весть… – Он вздохнул. – Я, конечно, терпеть его не мог, но палач такой смерти не заслуживает.

– Ну, по крайней мере, для него все уже кончено, – пробормотал Куизль. – А вот мы, насколько я понимаю, по уши в дерьме.

Действительно, толпа, которая до сих пор сторонилась палачей, точно бешеных собак, теперь подступила ближе. Молодой подмастерье мясника поднял топорик для мяса.

– От палачей жди только беды! – выкрикнул он. – Повесим их, тогда и девушек убивать перестанут!

Куизль прикинул количество народу. С кем-то из кровожадных зевак они с Георгом и Дайблером справились бы. Но уж точно не со всеми. Толпа часто расправлялась с палачом – чаще всего, если тот допускал оплошность и тем самым срывал казнь. Именно так расстался с жизнью отец Куизля. Неужели и его, Якоба, ждала та же судьба?

– За мной! – прошипел Дайблер. – Пока эта стая на нас не бросилась!

Он спешно обошел эшафот. Якоб и Георг последовали за ним. С другой стороны имелась небольшая дверь, за которой была лестница, ведущая на платформу. Дверь запиралась изнутри на засов. Вскоре трое палачей стояли наверху, возле колонн, и смотрели на возмущенную толпу.

Куизль понимал, что они выиграли лишь короткую передышку. Люди стали подбирать камни, скоро в них полетели первые ледяные обломки. Несколько храбрецов пытались вскарабкаться на площадку.

Якоб беспомощно посмотрел в сторону города. До стен и укреплений было рукой подать. Внимание его привлекли несколько темных точек, приближающихся от Нойхаузских ворот.

Куизль присмотрелся. Несмотря на годы, он по-прежнему мог положиться на свое зрение.

– Говори! – шепнул он Дайблеру.

Тот взглянул на него в недоумении, но Куизль подтолкнул его к краю.

– Давай же! Что угодно, только говори!

– Э… Я не то чтобы хороший оратор… – возразил Дайблер.

– Дьявол, если ты сейчас же не заговоришь, то будешь мертвым оратором, – вскинулся на него Якоб. – Придумай что-нибудь!

Дайблер сглотнул, потом прокашлялся.

– Добрые жители Мюнхена! – начал он, вскидывая руки. – Все вы меня знаете. Хоть и не так хорошо, как некоторые висельники, которым довелось сплясать для меня.

Какой-то старый крестьянин рассмеялся, и Дайблер продолжил уже увереннее:

– Но в особенности вы знаете мою Бурги. К кому вы шли, если на заднице у вас вскакивал чирей? У кого вы покупали снадобья от кашля, чесотки и боли в конечностях?

– Или средство для другой конечности! – выкрикнул кто-то из задних рядов, и толпа разразилась хохотом.

Куизль улыбнулся украдкой. Оратор из Дайблера был неважный, но он все делал правильно: пытался расположить к себе толпу. Кроме того, он прекрасно знал, что его жена, в отличие от него, пользовалась всеобщей любовью.

– Вы и вправду считаете, что я имею к этому отношение? – возмутился Дайблер и показал на расчлененный труп. – Моя Бурги знает меня лучше самого Господа. Спросите у нее! Да стоит мне заикнуться, чтобы утопить какую-нибудь ее кошку, сразу по шее получу!

Люди снова засмеялись, и Дайблер продолжил:

– Я палач, а не чудовище, и мне нет нужды убивать ночью исподтишка. – Он показал на Якоба и Георга. – То же самое можно сказать о моих родичах из Шонгау и Бамберга.

– Если это не вы, то кто же тогда? – выкрикнула молодая женщина с растрепанными волосами. – С тех пор как вы устроили этот проклятый Совет, женщины на улицу выйти боятся! Нечего от вас ждать, кроме беды!

В толпе снова загудели, послышалась ругань, настроение опять стало угрожающим. Кто-то из молодых людей снова попытался влезть на площадку.

– Повторяю еще раз! – повысил голос Дайблер. – Мы – палачи, а не убийцы, и нечего ждать от нас бед! Мы выполняем свою работу, как и все вы. И клянусь вам, когда я выведу на этот эшафот настоящего убийцу, то позабочусь о том, чтобы растянуть его смерть.

Последние слова Дайблера потонули в криках, полных негодования и разочарования. Куизль посмотрел на дорогу. Черные точки со стороны города становились все ближе. Теперь можно было разглядеть группу людей. Куизль, к великому своему облегчению, оказался прав. Это оказалась городская стража, целый отряд, вооруженный мушкетами и алебардами. Впереди шагал Йозеф Лойбль, его легко было узнать по сверкающей кирасе.

– Господь всемогущий! – вздохнул Георг. – Вот уж не думал, что когда-нибудь так обрадуюсь при виде стражников.

Когда люди заметили их, толпа дрогнула и начала расходиться. Некоторые еще поворчали, запустили в палачей последними снежками – и воцарился порядок. Йозеф Лойбль со своими людьми приблизился к эшафоту и с отвращением взглянул на отрубленную голову мастера Ганса.

– Господи, это еще что такое? – спросил наконец капитан.

– Это палач из Вайльхайма. Кто-то умело четвертовал его минувшей ночью, – ответил Дайблер, когда они спустились с площадки. Он вытер пот со лба, и Куизль заметил, что руки у него немного дрожат. – Люди говорят, что за этим стоит кто-то из палачей.

– Ну, оно и понятно, раз его четвертовали, – проговорил Лойбль и со знанием дела посмотрел на останки. – Тем более что сработано превосходно.

– При необходимости так сумеет любой мясник, – проворчал Куизль. – Нужен только острый нож или топор, – он показал на эшафот. – Ясно одно: тот, кто учинил все это, и убивал девушек. По крайней мере, трех последних.

– Да ну? – Лойбль в изумлении повернулся к Якобу. – И почему ты так решил?

– Мастер Ганс, видимо, что-то знал, – поддержал Дайблер своего друга. – Он намекал на что-то и вел себя странно. По всей видимости, он знал убийцу и, возможно, пытался его шантажировать. И убийца решил от него избавиться.

– Хм, и непременно нужно было четвертовать его? – Лойбль погладил бороду. – Вонзить ему нож в спину или перерезать горло было бы недостаточно?

– Черт возьми, поэтому я и уверен, что это наш убийца! – выругался Куизль. – Этот полоумный ублюдок не просто убивает своих жертв – он казнит их. Так он поступал с девушками – а теперь с мастером Гансом!

– Или с девицей, которая двадцать лет пролежала в погребе? – насмешливо добавил Лойбль. – Сначала этот жуткий старик врезал мастеру Гансу клюкой по башке…

Георг что-то пробормотал, и Куизль сердито к нему повернулся:

– Что? Если есть что сказать, говори внятнее!

Георг прокашлялся.

– Я говорю, измена. К четвертованию приговаривают за измену.

– Измена… Ты прав, черт возьми.

Куизль насупил брови и задумался. Что-то не давало ему покоя. Он был уверен, что упускал из виду какую-то важную деталь. Вот и теперь стоило заострить на ней внимание, и она сразу ускользнула.

К четвертованию приговаривают за измену…

Лойбль не дал ему до конца обдумать мысль.

– Насколько я знаю, Ганс прославился еще вчера. Меня осведомили, что он напал на твою младшую дочь. – Капитан недоверчиво взглянул на Куизля. – Можно запросто предположить, что ты причастен к его смерти. Оскорбленный отец и палач, жажда мести – и вот вам четвертованный…

– Начинается! – простонал Дайблер. – Черт возьми, Йозеф! Мы не имеем никакого отношения к этим убийствам!

– Как знать… – Лойбль не сводил глаз с Куизля. – В любом случае я буду приглядывать за тобой, здоровяк.

– Делайте, как сочтете нужным, – Якоб показал на обезображенный труп. – Но сначала следует спустить мастера Ганса, или то, что от него осталось. Иначе снова соберутся зеваки. У убитого, насколько я знаю, не было родственников. Да и место на кладбище палачу не полагается. Так что можно похоронить его прямо здесь. Даже такому ублюдку следует отдать последнюю почесть.

Капитан неуверенно кивнул.

– Тут ты, наверное, прав, палач. Я потом пришлю священника, чтобы произнес молитву над могилой. Все равно никому не будет до него дела… – Он повернулся к стражникам. – Ладно, ребята, давайте уберем это свинство!

Они вместе перенесли бренные останки мастера Ганса к иве, росшей чуть в стороне, и в полном молчании похоронили под грудой камней, чтобы не растащило зверье.

Куизль между делом улучил минуту и задал капитану пару вопросов. Он хотел удостовериться в том, что давно не давало ему покоя. Лойбль поначалу удивился, но после выложил все, что знал.

Якоб молча кивнул.

Еще одна деталь мозаики…

Когда был уложен последний камень, он безмолвно уставился на безымянную могилу. Мастер Ганс был чудовищем, едва не изувечил Барбару – и вот он лежит здесь, как забитый бешеный пес. Куизль мог быть довольным – но не был. Ганс был палачом, как и он сам, отверженным.

Его родичем.

За свою жизнь он мог совершить множество злодеяний, но здесь, под липой, лежал не убийца, а жертва. Убийца же по-прежнему был на свободе и выбирал новую жертву.

Именно это и не давало Куизлю покоя.

Мастер Ганс унес свою тайну в могилу.

* * *

По оживленной Зендлингской улице три девушки шагали навстречу своему безрадостному будущему.

Пекари кричали, расхваливая выпеченный ими хлеб, мясник точил нож, намереваясь заколоть связанную свинью, лежащую перед ним на грязной от талого снега земле. Два школяра из богатых семей спешили к коллегии Святого Михаила. Три девушки напоминали обыкновенных служанок в простых платьях, фартуках и шерстяных платках. Каждая несла по свертку с бельем, подобно многим мюнхенским прачкам. Только присмотревшись, можно было заметить, что самая младшая из них дрожала, а другая, постарше, мягко ее подталкивала.

Кроме того, все трое были накрашены.

Магдалена наблюдала краем глаза за Агнес: та обняла Шарлотту за плечо и что-то вполголоса объясняла ей. Дочь палача и сама чувствовала, как колотится у нее сердце, но старалась не обращать на это внимания.

– Вот увидишь, это не так страшно, как ты думаешь, – шептала Агнес на ухо Шарлотте. – Поначалу они просят лишь, чтобы ты поцеловала их разок-другой или томно смотрела на них. А от шлепка по заднице еще никто не умирал.

– А если… если им захочется больше? – нерешительно спросила Шарлотта.

– Тогда просто закрой глаза и жди, – Агнес слабо улыбнулась. – Подолгу ждать обычно не приходится.

Магдалена тронула передник, куда спрятала маленький нож, украденный с мануфактуры. Обычно им обреза́ли лишнюю пряжу, и Магдалена твердо решила использовать его лишь в случае крайней необходимости. Правда, она и сама не знала, в чем эта крайность должна выражаться.

Утром, когда ван Уффеле и матушка Йозеффа объяснили ей суть новой работы, Магдалена сделала вид, что слышит об этом впервые, поначалу упиралась, но в конце концов нерешительно кивнула. Матушка Йозеффа торжествующе улыбнулась – должно быть, такое поведение было ей уже знакомо.

Между тем они проходили мимо церкви Святого Петра и кладбища. Агнес вновь попыталась взбодрить Шарлотту.

– Ты только подумай, – говорила она. – Ткачихой ты зарабатываешь по нескольку жалких крейцеров, а тут за несколько дней получишь как за полгода работы! Мужчины по нам с ума сходят, особенно теперь, когда подобрать шлюху с улицы уже не так просто. К тому же… – тут она закашлялась, – …ты еще совсем молоденькая! Неужели тебе хочется всю жизнь провести за станком? – Агнес бросила озлобленный взгляд на Магдалену. – Я-то все равно скоро буду не при делах. Ван Уффеле постоянно подыскивает свежую плоть.

«И заработает на этом целое состояние, – подумала Магдалена. – Пока его не выведут на чистую воду».

Действительно, в последние годы на проституцию постоянно налагались ограничения. Прежний правитель, герцог Вильгельм V, прозванный Благочестивым, издал множество запретов, чтобы искоренить позорное в глазах общества ремесло. Закрыли даже мюнхенский публичный дом. В отличие от ярко накрашенных проституток, которые украдкой прохаживались по переулкам в поисках клиентуры, девушки ван Уффеле обслуживали желающих на дому под видом невинных служанок – зачастую под носом у ничего не подозревающих жен. Магдалена не сомневалась, что ван Уффеле извлекал из своего замысла порядочную прибыль. Возможно, такой доход не приносила ему даже мануфактура.

Женщины между тем пришли в квартал Граггенау недалеко от резиденции, где обитали зажиточные горожане. Дома здесь представляли собой роскошные строения в несколько этажей и нередко напоминали дворцы. Улицы были чистые и безлюдные; не было видно ни коробейников, ни бродячих ремесленников. Зато попались несколько стражников – они смерили девушек недоверчивыми взглядами. Но тех очень легко было принять за служанок, тем более что каждая из них несла по свертку с бельем, и солдаты дали им пройти.

Утром матушка Йозеффа сообщила им, где они проведут следующие несколько дней. Агнес определили к старому патрицию, разбогатевшему на торговле сукном. Шарлотту ждал молодой жених из зажиточного семейства, которому хотелось еще погулять перед женитьбой. Кавалера, предназначенного для Магдалены, матушка Йозеффа называла не иначе как главным барышом. Это был не кто иной, как мюнхенский казначей Даниель Пфунднер, ответственный за городскую казну.

– С Пфунднера можно стрясти приличную сумму, – сказала она Магдалене. – Жена его смертельно больна и, видно, совсем уж неприглядна. Анни, которая была до тебя, неплохо зарабатывала у него.

В эту минуту Магдалена поняла, что прежней девицей казначея была та самая рыжеволосая девушка, найденная в Мельничном ручье четыре дня назад.

Что, если и ее ждала та же судьба?

Агнес покинула их первой. Она остановилась перед большим домом недалеко от Швабингских ворот, кивнула девушкам и скрылась внутри. Магдалена с Шарлоттой молча двинулись дальше, пока не оказались у роскошного дворца. Шарлотта закрыла глаза и задрожала.

– Тебе не обязательно это делать, – сказала Магдалена. – Ты можешь просто развернуться и уйти, куда захочешь.

– Куда хочу? – Шарлотта печально рассмеялась. – Так я думала, когда приехала с братом в этот проклятый город. У Басти никого не осталось, кроме меня, другие все умерли. Я пообещала ему, что когда-нибудь у нас все наладится. А теперь он живет в сточной канаве! – Она решительно кивнула, и в эту секунду сложно было поверить, что ей всего пятнадцать. – Мне много чего пришлось вынести, выдержу и это. А на заработанные деньги мы с Басти поселимся на постоялом дворе и на ужин будем есть жаркое и ветчину с сыром. – Она взяла Магдалену за руку. – Ты была очень добра ко мне. Удачи тебе!

«Надеюсь, мне повезет больше, чем Анни», – подумала Магдалена.

Она обняла на прощание Шарлотту и смотрела ей вслед, пока девушка не скрылась за высокой оградой. Ей очень хотелось, чтобы Шарлотта оказалась права – чтобы все закончилось благополучно, она заработала денег и смогла позаботиться о себе и о своем брате.

Но верилось в это с трудом.

В мрачных раздумьях Магдалена двинулась к дому, указанному Йозеффой. Это был трехэтажный дом с оштукатуренным фасадом и украшенным эркером, расположенный на тихой улице недалеко от церкви. Над главной дверью красовался герб в виде весов с монетами. Но Магдалена знала, что сюда ей стучаться нельзя. Она обогнула дом и свернула в тесный проулок, ведущий к задней двери. Тут взялась за бронзовое кольцо и робко постучала. Через некоторое время ей открыл старый щеголеватый лакей в поношенном сюртуке.

– Да? – спросил он раздраженно.

Магдалена показала ему сверток с бельем.

– Я новая служанка, как требовали хозяева, – ответила Магдалена, потупив взор. – Я принесла заштопанное белье и следующие несколько дней должна прислуживать хозяевам.

– А, новая поденщица, – проворчал лакей и смерил Магдалену недоверчивым взглядом. – Но позволь предупредить: только попробуй стянуть что-нибудь, хоть хлебную крошку, и я лично прослежу, чтобы палач высек тебя на площади! Поняла?

Магдалена молча кивнула, и лакей впустил ее. Они прошли в коридор, миновав сначала кухню, и оказались в приемной с высоким потолком, отделанной красным дамастом. Вокруг висели несколько картин.

– Жди здесь, – велел лакей. – Я позову хозяев.

Он поднялся по широкой лестнице, и у Магдалены появилась возможность полюбоваться обстановкой. Перила лестницы были сделаны из полированного черного дерева, мраморные ступени сверкали белизной. Над ней висела картина, но вместо привычного сюжета из Библии или какого-нибудь курфюрста на ней был изображен горожанин, вероятно, мюнхенский патриций, в черном сюртуке с горностаевым воротником. В руке он держал бумагу и перо, за спиной были видны монеты, сложенные стопками на столе. Как ни старался художник, невозможно было скрыть, до чего безобразен этот человек: маленький, с редкими волосами и выпученными глазами, он напоминал очеловеченную рыбу.

Магдалена вздрогнула, когда увидела, что этот самый человек спускается к ней по лестнице. Он едва заметно улыбнулся и, казалось, при этом ощупывал ее взглядом своих рыбьих глаз.

– А, новая служанка, – произнес хозяин, не скрывая радости. – Смотри-ка, ван Уффеле не солгал… Твоя предшественница и вправду ненамного милее тебя, – он с одобрением оглядел Магдалену. – Действительно, его любезность соответствует терпению, с каким я жду назад своих денег. Конечно, немного старовата, но это и неважно. С возрастом приходит опыт, не так ли?

С этими словами мужчина, который, судя по всему, и был городским казначеем Пфунднером, шагнул к Магдалене и погладил ее по ягодицам. Потом наклонился к ее груди и потянул носом. Магдалену пробрала дрожь, но она совладала с собой.

– Уверен, мы славно проведем время, – подмигнул ей Пфунднер. – Только ты и я. Сегодня у меня целый день свободен, в ратуше меня до завтра не ждут. – Он хихикнул и показал на белье в руках Магдалены. – Ван Уффеле и впрямь замечательно придумал с заштопанным бельем. Сегодня, когда уйдешь, дам тебе еще.

Сверху вдруг донесся дрожащий женский голос:

– Даниель, кто это там?

Пфунднер закатил глаза.

– Не беспокойся, Вальтрауд! – крикнул он. – Это новая служанка, она тут на несколько дней. Йозеф сейчас покажет ей кухню и прачечную.

– Даниель, у меня снова болит, – пожаловалась женщина. – Можешь еще раз послать за доктором?

– Доктор Гайгер сегодня в больнице, – ответил Пфунднер. – Но может, он и успеет еще заглянуть. – И добавил, понизив голос: – А то мало я уже потратился на эту женщину! – Снова взглянул на Магдалену. – Сегодня у тебя есть и другая возможность услужить. У меня через пару часов будет нежданный гость. Отнеси вина и паштетов на второй этаж. И хорошенько там подмети. А когда он придет, сладко ему улыбайся! Может, он и сам захочет воспользоваться твоими услугами… – Теперь казначей говорил серьезным тоном. – Очень важно, чтобы ему все понравилось. Крайне важно. Для тебя в том числе.

Тут он загадочно хихикнул.

– Да, господин, – ответила Магдалена и поклонилась.

– Прямо как придворная дама… Ты мне нравишься, девка! – Пфунднер рассмеялся и шлепнул ее по заднице. – Я попрошу доктора Гайгера, чтобы тот дал моей жене хорошую порцию мака. – Он понизил голос и подался к Магдалене. – И до самого утра нам никто не помешает. Ты ведь любишь поразвлечься, правда, моя голубушка?

Магдалена улыбнулась, но ладони ее сжались в кулаки. Оставалось только молиться, чтобы Симон ничего не узнал.

* * *

Фронвизер стоял перед больницей Святого Духа и нервно мял в руках свернутые страницы своего трактата.

Прошлой ночью он едва сомкнул глаза – вечер оказался слишком богатым на впечатления. Они с Петером побывали в опере, увидели настоящий оркестр, кулисы, певцов… И посреди этого великолепия собрались придворные, патриции и сам курфюрст со своим семейством! Их словно впустили в другую вселенную – и грубо выставили, когда карета доставила их обратно в грязный Ангерфиртель. По крайней мере, ему и Петеру разрешили оставить одолженные наряды. Должно быть, курьер, проводивший их до палаческого дома, предполагал, что их еще не раз пригласят ко двору. Во всяком случае, Петера. Мальчику действительно разрешили сидеть в одной ложе с самим кронпринцем. Еще в карете Петер с восторгом все рассказал. Вот и сегодня ему позволили поиграть в дворцовом саду.

Но мысли о Магдалене омрачали радость Симона. Пока они с Петером в богатых нарядах слушали итальянские арии, Магдалена осталась ночевать на мануфактуре. Она прислала к ним мальчишку с сообщением – должно быть, надеялась выяснить еще что-нибудь.

Симон был рад, что Вальбурга с Барбарой присматривали за Софией и за ребятами. Это позволило ему принять приглашение доктора Гайгера и отправиться в больницу Святого Духа. Сегодня он обязательно получит возможность поговорить с Гайгером о своем трактате. Вообще-то ему следовало разыскивать придворную таксу, но Симон старался об этом не думать…

Больница располагалась за церковью Святого Петра и с южной стороны примыкала к городской стене. Подобные заведения существовали повсеместно, обычно туда помещали стариков и больных. В Шонгау тоже была такая лечебница, и Фронвизер примерно представлял, как может выглядеть такое строение. Поэтому, когда перед ним раскинулась целая деревня, удивлению не было предела. Более того, больница Святого Духа представляла собой целый город в городе.

Сразу за воротами начинался настоящий лабиринт из проулков, домов, хозяйственных построек и дворов. Здесь даже протекал небольшой ручей, в садках плавали сонные от холода форели. Чуть дальше виднелась церковь. Симон прошел мимо пивоварни, пекарни и кузницы, но так и не мог понять, где ему искать доктора Гайгера. Должна же где-то здесь быть лечебница?

В конце концов лекарь решил кого-нибудь расспросить. Мимо как раз проходил старик и тянул за собой упирающуюся корову.

– Доктор, хм… – Старик задумчиво почесал нос. – В последний раз я видел его в сиротском доме. Попробуйте там поискать.

– И как мне пройти в этот сиротский дом? – спросил Симон.

Старик ухмыльнулся.

– Проще всего идти на крики.

Он показал на приземистое строение справа, откуда действительно доносился рев младенцев. Фронвизер спешно двинулся к нему, вошел – и его сразу поглотили шум и зловоние. Он насчитал по меньшей мере два десятка детей, в большинстве своем совсем еще маленьких, лежавших в колыбельках. Пеленки у них были грязные, лица худые и красные от крика. Должно быть, младенцы здорово проголодались. Еще несколько ребят постарше сидели за столом посреди комнаты, и сердитая на вид нянька раскладывала кашу по тарелкам. Увидев Симона, она посмотрела на него, как на вора.

– Эй, а вы что тут забыли? – проговорила женщина сквозь зубы, которых осталось не так уж и много. – Вы крестник или просто принесли еще одного крикуна? Где, по-вашему, мне их всех разместить?

– Всё в порядке, Марта, – послышался голос из глубины комнаты, от недостатка окон погруженного во мрак. – Этот господин пришел ко мне. Я прав?

Симон обрадовался – он действительно разыскал Малахию Гайгера. Как и накануне, доктор был в простой черной мантии, борода аккуратно подстрижена, правый глаз странно увеличен. Симон присмотрелся – и лишь тогда понял, что это из-за монокля. Гайгер с улыбкой снял его.

– Я ношу монокль в основном потому, что детям нравится, – объяснил он, протягивая руку. – Как уж там ваше имя, любезный коллега?

– Э… Фронвизер. До… Доктор Фронвизер из Шонгау, – пробормотал Симон. Ему не верилось, что прославленный врач назвал его коллегой.

– Мне понравилось ваше вчерашнее заключение, – продолжал Гайгер. – Коротко и правдиво, как и должно быть. Жаль, что наш разговор вышел таким коротким… Но казначею Пфунднеру действительно приходится нелегко с женой. Не принимайте близко к сердцу его грубое обращение. Следует отдать ему должное – хотя бы за его умения на посту казначея. Он многое сделал для этого города, – доктор пожал плечами. – А вот в качестве супруга он вряд ли заслуживает такой похвалы.

– Я не хотел прерывать ваш разговор. Мне хотелось лишь…

– Пройдемте сюда, – перебил его Гайгер и шагнул к одной из кроваток. – Быть может, вы дадите мне ценный совет.

В колыбели лежал младенец примерно шести месяцев, с ног до головы покрытый язвами. Он жалобно кричал и без конца царапал себе лицо, исчерченное кровавыми полосами.

– Бедняжку прошлой ночью оставили перед больничной церковью, – сообщил Гайгер, с сочувствием глядя на младенца. – Это уже третий ребенок за месяц! Двое других были и вовсе новорожденными. Очевидно, что дети внебрачные, матери просто отказались от них… – Доктор покачал головой. – С тех пор как прежний курфюрст Максимилиан ужесточил законы против распутства, такие случаи повторяются все чаще. Прямо напасть какая-то!

– По крайней мере, женщины не убили малышей, – пробормотал Симон. Он понимал, что сейчас не самый подходящий момент, чтобы заводить речь о своем трактате.

– Тут вы правы, – согласился Гайгер. – И тем не менее это преступление. Кого в этом винить, женщин или всех нас, пусть судят другие, – он показал на плачущего младенца. – Типичный случай чесотки, особенно часто наблюдается в бедных семьях. Описана еще великим Авенцоаром из Севильи. Как бы вы поступили, любезный коллега?

– Хм, ну…

Симон прокашлялся. Чесотка была ему знакома. Старый цирюльник в таких случаях часто предписывал церковную пыль, которую соскребал в базилике Альтенштадта. Или советовал больным натираться кашей из перемолотого зерна. Симон сомневался, что доктор Гайгер поддержит такие методы.

– Константин из Африки считал, что природа сама выгоняет скверные жидкости на поверхность кожи, дабы очистить тело… – Симон стал вспоминать скудные сведения, полученные во время учебы. – Но я скорее согласился бы с арабским ученым Аль-Табари. Он утверждал, что чесотку вызывают крошечные существа, которые вгрызаются в кожу. Чтобы их уничтожить, я применяю мазь из серы и ртути.

– Ртуть, хм… Интересно, – Гайгер наморщил лоб. – Может, и мне стоит как-нибудь попробовать… Как правило, детей у нас помещают в специальные комнаты и окуривают. Это дает хотя бы временный эффект, как с надоедливым гнусом. К сожалению, в данном случае паразиты настолько мелкие, что их нельзя разглядеть, не говоря уже, чтобы потом раздавить.

Симон вспомнил книгу, которую вынес из лавки на Зендлингской улице. Это был труд об увеличительных стеклах, с помощью которых якобы можно рассматривать самых крошечных существ. Он решил сегодня же вечером снова полистать ее. Возможно, там упоминалась и чесотка.

Гайгер заботливо склонился над ревущим младенцем и натер язвы мазью из своей сумки. Симон, помогая ему, перевязал младенцу ручки. Так ребенок хотя бы не расцарапает себе лицо. Потом они перешли к следующей кроватке, где лежала годовалая девочка, на вид бодрая и здоровая. Правда, у нее была заячья губа. Глаза у девочки засверкали, она улыбнулась Гайгеру и Фронвизеру.

– Девочка появилась на свет здесь, в родильном доме, – печально сообщил доктор. – Мать отказалась от нее и оставила здесь. Потому что сама очень нуждалась. Бедняжке, видимо, не суждено вырасти в семье, а девочка ведь вполне себе полноценная…

Симон невольно подумал о собственной дочери. Косолапие обрекало ее на жизнь, полную невзгод. Но у Софии, по крайней мере, были родители, и они заботились о ней. И она не станет изгоем, как эта девочка.

– Мне показалось, эта больница куда обширнее, чем просто приют для старых и больных, – проговорил Симон, перебирая пальчики девочки.

Доктор Гайгер кивнул.

– Помимо обычной лечебницы для престарелых, здесь есть сиротский дом, родильня для бездомных женщин и даже дурдом.

– Дурдом? – удивился Фронвизер.

– Да, туда помещают тех, кому не подчиняется рассудок, – Гайгер вздохнул. – Им тоже нужен уход. Раз в неделю я исполняю здесь свой христианский долг, на протяжении тридцати лет! В остальные же дни взрезаю фурункулы богатеям или лечу их подагру, на которую они обрекли себя собственным обжорством. Мир несправедлив, – он покачал головой и взглянул на Симона. – Но что же мы говорим только обо мне. Скажите, любезный коллега, что привело вас в Мюнхен?

«Наконец-то пробил мой час», – подумал Симон.

– Дело в том… – начал он и полез в сумку, где лежали его записи.

В этот момент раздался нечеловеческий вопль. Фронвизер вздрогнул. Было очевидно, что кричали в каком-то из соседних строений.

– Господи, что это? – спросил он с ужасом. – Можно подумать, там кого-то пытают!

– Боюсь, это одно из тех убогих созданий, о которых я говорил, – ответил Гайгер. – Пойдемте со мной. Надо посмотреть, что стряслось.

Симон поспешно сунул свой трактат обратно в сумку. Они вышли на улицу и направились к строению с зарешеченными окнами и массивной дверью, похожему на тюрьму. Оттуда доносились такие пронзительные вопли, словно с кого-то живьем сдирали кожу.

Не успели медики войти, как дверь распахнулась и навстречу им выскочил широкоплечий лысый мужчина.

– Доктор, вас ниспослали небеса! – прошептал он. – Это старая Траудель. Никак не успокаивается… Я уже не знаю, что и делать!

– Дайте я на нее взгляну.

Доктор Гайгер спешно вошел, и Симон последовал за ним. Внутренним убранством заведение тоже напоминало тюрьму. Справа и слева помещались по нескольку зловонных клеток. За решетками сидели самые жалкие создания, каких Фронвизеру только доводилось видеть. Длинные спутанные волосы, грязные тела, прикрытые лишь длинными грязными рубашками, и дикие взгляды – в облике их не осталось ничего человеческого. Глядя на некоторых из них, невозможно было определить, женщина это или мужчина. В большинстве своем они неподвижно сидели в углу, беззвучно шевелили губами или просто таращились перед собой. Только в дальней камере какая-то старуха то и дело бросалась на решетку и визжала так, будто ее резали. Теперь Симон сумел различить в воплях отдельные слова и фразы.

– Девочки… мертвые девочки! – вопила женщина. – Они стучат у меня в ушах. Уберите их, они… они стучат у меня в голове, как молотком!

– Что она такое говорит? – спросил Симон у лысого мужчины, вероятно, санитара.

Тот лишь пожал плечами.

– Сам не знаю. Должно быть, кто-то рассказал ей об этих убийствах в городе… С тех пор она совершенно не в себе. Вообще-то Траудель безобидная, уже двадцать лет сидит в своей клетке и ни разу еще не беспокоила нас. И вот те на!

– Двадцать лет? – ужаснулся Фронвизер.

– Ну, может, даже чуть больше, – санитар почесал затылок. – У нас каждый случай заносится в архив. Траудель – наша самая старая обитательница.

Симон в изумлении покачал головой.

– Да уж, не знаю, какой она была прежде, но теперь рассудок ее явно расстроен.

– Бедные дети! – снова завизжала женщина. – Все мертвы, мертвы! Их все больше и больше! Это никогда не прекратится, никогда, никогда!

– Это нельзя так оставлять! – воскликнул Гайгер сквозь шум. – Я дам ей немного мака. Вообще-то я приготовил его для супруги казначея, но мне кажется, что здесь он нужнее… – Он взглянул на Симона. – Мне потребуется ваша помощь, коллега. Вам нужно подержать женщину, чтобы я напоил ее снотворным.

Симон кивнул, и санитар осторожно отворил дверцу. Женщина, словно фурия, набросилась на мужчин.

– Это вы, вы виноваты! – завопила она. – Всё из-за вас!

Санитар схватил старуху и теперь держал ее крепко, как в тисках. Траудель продолжала вопить и плеваться. Она билась, как бешеная дворняга.

– Это вы! – взревела она. – Вы во всем виноваты!

– Крепко держите ей голову! – распорядился Гайгер, обращаясь к Симону. – Иначе я не смогу дать ей снадобье!

Тот обхватил ей голову, но женщина вывернулась и укусила его за руку.

– Ай, черт!

Фронвизер выругался и отдернул руку, но, заметив нетерпеливый взгляд Гайгера, предпринял новую попытку. В этот раз ему удалось обхватить голову старухи и одновременно раскрыть ей рот. Доктор между тем порылся в сумке, вынул небольшой пузырек и осторожно влил его содержимое в рот Траудель. Вопли старухи перешли в неразборчивую болтовню. Санитар зажал ей нос, чтобы она проглотила снотворное. Ласково, как ребенка, Гайгер гладил ее по седым, спутанным волосам.

– Все хорошо, Траудель, – прошептал он. – Ты сейчас успокоишься, и потом…

Тут глаза у старухи расширились. Она вдруг захихикала и говорила теперь совсем тихо, едва слышно.

– Я знаю, кто их убил, – зашептала она.

– Кого убил? – спросил Гайгер.

– Девочек. Всех этих невинных девочек! Я знаю, кто их убил. Кто убивает их все это время, все эти годы!

– И кто бы это мог быть? – спросил Симон.

Он ощутил легкое возбуждение. Старуха теперь не казалась ему такой уж безумной, и голос ее зазвучал более чем трезво.

– Я не могу сказать, – прошипела она. – Я обещала, уже давно! – Она продолжила с мольбой в голосе: – Если я скажу вам, то стану следующей. Прошу вас, остановите этого монстра!

– Кто убивает этих девушек? – Симон предпринял вторую попытку. – Если ты и вправду знаешь, то…

– Это вы виноваты! – снова завизжала старуха и дико замотала головой. – Вы! Вы! Вы!

Доктор Гайгер со вздохом отвернулся.

– Она действительно не в себе. Надеюсь, мак скоро принесет ей облегчение.

– Но что, если ей и вправду что-то известно об этих убийствах? – проговорил Симон.

– Вы же не всерьез? – Гайгер взглянул на него почти насмешливо. – Вы ведь сами слышали, кого она винит в убийствах. Всех нас. Просто немыслимо, что кто-то вообще рассказал ей об этом! Это лишь изводит бедную женщину. Ну, по крайней мере, снадобье начинает действовать…

Действительно, Траудель перестала кричать и отбиваться. Голова ее упала на грудь, мускулы расслабились. Санитар осторожно уложил ее на устланный грязной соломой пол, и мужчины отошли от клетки.

– Вы правы. Действительно, глупо было с моей стороны принимать всерьез ее слова, – робко проговорил Симон. – Просто она вдруг заговорила так… серьезно. Если б не мак для жены казначея…

– Жена казначея, как я мог!.. – Доктор хлопнул себя по лбу. – В суматохе совсем позабыл, что к девяти часам собирался заглянуть к Пфунднеру. Прошу меня простить.

Он быстро кивнул и развернулся.

– Но… – начал Фронвизер.

– Давайте продолжим на будущей неделе, коллега! – воскликнул Гайгер, уже направляясь к выходу. – И еще раз благодарю вас за помощь!

– Всегда… рад, – процедил сквозь зубы Симон.

Он готов был биться головой об стену. Во второй раз упустить шанс представить трактат… Кроме того, Гайгер решил, что он, ученый врач, поверил словам сумасшедшей старухи. Такого позора ему терпеть еще не приходилось!

И тем не менее слова Траудель так и не выходили у него из головы.

Я знаю, кто убивает их… Это вы во всем виноваты… Вы… вы… вы…

Ради всего святого, о ком она говорила?

Симон вздохнул и поспешил покинуть это Богом проклятое место. За спиной несколько жалких безумцев бились головами об решетку. Возможно, болтовня Траудель и вправду была лишь порождением ее воспаленной фантазии.

* * *

– Дьявол, да неужели в этом городе все с ума посходили? – Бартоломей Куизль вскочил и врезал кулаком по столу, так что подскочили кружки. – Вот у меня в Бамберге все замечательно. Там к палачу относятся с должным уважением, и никто не стал бы обрубать ему конечности!

– В этом твоем замечательном Бамберге пару лет назад горожане затеяли охоту на оборотней, – проворчал Якоб, сидящий рядом с братом в задней комнате трактира. – Или забыл уже? Когда людей охватывает страх, они звереют, как шершни под конец лета. И так повсюду. А теперь, будь добр, сядь, и мы спокойно поговорим.

Бартоломей тихо выругался и неохотно опустился на свое место. Остальные палачи тоже с трудом скрывали возбуждение. Они сидели за длинным столом, кричали, переругивались и говорили наперебой. Утром Михаэль Дайблер созвал всех на очередной совет в Ау, но, как и в прошлую встречу, речь пошла не о жалованье или указах курфюрста, а последних событиях в городе. О событии, которое потрясло палачей, как никакое другое.

О смерти мастера Ганса, двенадцатого члена Совета.

– Тишина! – прокричал Дайблер. – Якоб прав. Давайте успокоимся и вместе обсудим, что нам делать.

Комнату постепенно заполнял табачный дым, возле стены рассаживались ученики и подмастерья.

– Что нам делать? – Иоганн Видман из Нюрнберга язвительно рассмеялся. – Я тебе отвечу, Дайблер. Мы распускаем этот Совет, собираем вещи и убираемся отсюда, пока еще кто-нибудь не оказался на эшафоте.

Некоторые из палачей согласно закивали.

– Но кто вам сказал, что с мастером Гансом расправились разгневанные горожане? – заметил Филипп Тойбер. Куизль знал его как человека спокойного, вот и теперь палач из Регенсбурга проявлял рассудительность. – Если я правильно понимаю из всего сказанного, Якоб и Михаэль считают, что Ганса прикончил тот же самый человек, который убивает девушек.

– И с чего бы этому подонку убивать Ганса? – возразил Йорг Дефнер из Нёрдлингена. Старый и опытный палач с повязкой на глазу, он редко высказывал свое мнение на собраниях. – До сих пор он, как ты сам говоришь, убивал только молодых красивых девиц. А мастер Ганс и не красив, и уж точно не девица.

Якоб вынул трубку изо рта и прокашлялся. Он понял, что сейчас необходимо убедить остальных.

– Я думаю, Ганс что-то выяснил, – произнес Куизль твердым голосом. – Возможно, он знал убийцу. Не знаю, откуда и почему, но он сам намекал на это. Ганс оказался в Мюнхене на день или два раньше нас и наводил справки. Фукс может это подтвердить.

Маттеус Фукс, палач из Меммингена, кивнул.

– Я сам его видел. Ганс расспрашивал о какой-то рыжей девице. Возможно, той самой, которую потом нашли мертвой в Мельничном ручье.

– А потом, на кладбище при церкви Святого Креста, Ганс болтал про какую-то тайну, – добавил палач из Шонгау. – Он что-то разыскивал там – может, какие-нибудь доказательства, чтобы изобличить убийцу…

Куизль не стал говорить о том, что и сам побывал на кладбище в поисках доказательств. До сих пор он не мог понять, что разыскивал мастер Ганс у могилы убитой Эльфи и кто был тот незнакомец, который сбежал от него.

– Мне кажется, Ганс хотел надавить на убийцу, – продолжил Якоб задумчиво. – Но в итоге сам себе вырыл яму.

– Это всего лишь предположения, – Видман покачал головой. – По мне, так все предельно ясно. Горожане с самого начала хотели возложить на нас вину! Вот они и расправились с первым попавшимся.

– Руки и ноги аккуратно сложены, голова установлена на колонне… Этот человек явно никуда не торопился. – Скрестив руки на груди, Куизль откинулся на спинку и упрямо посмотрел на Видмана. – Я все-таки убежден, что толпа тут ни при чем. Это был убийца, и он превратил казнь в целый праздник.

– А я слышал кое-что другое, – произнес Каспар Хёрманн из Пассау. Сегодня он был относительно трезв, красный нос его пылал от возбуждения. Палач злорадно ухмыльнулся и посмотрел на Якоба. – Нечего ходить вокруг да около. Вы с Гансом не очень-то ладили. Говорят, он без конца преследовал твою младшую дочь. Даже здесь, в Мюнхене. Может, у тебя просто терпение лопнуло, а? Вот ты и избавился от Ганса…

– Каспар, я тебя умоляю! – воскликнул Дайблер. – Нельзя обвинять человека в убийстве только потому, что его дочь отказала твоему сыну.

– А почему нет, собственно? – поддержал Хёрманна Видман. – Все знают, до чего Якоб вспыльчив. А раньше то и дело вставлял Гансу палки в колеса… Может, своими нелепыми предположениями он просто хочет отвести от себя подозрение?

Поднялся шум, некоторые из палачей повскакивали с мест и, казалось, готовы были броситься друг на друга. Среди них нашлись и такие, которые встали на сторону Видмана. Кроме Хёрманна, в их числе оказались палачи из Ингольштадта и Ансбаха. За последние годы Куизль, благодаря своему вспыльчивому нраву, нажил себе достаточно врагов. В этом зале он мог положиться лишь на Филиппа Тойбера и Михаэля Дайблера. И, возможно, на своего брата.

И действительно, Бартоломей вскочил и свирепо огляделся.

– Кто оскорбит моего брата, оскорбит и меня! – проревел он и бросился было на Видмана и Хёрманна, но Филипп Тойбер сумел удержать его.

Единственным, кто не вступил в перебранку, оказался Конрад Неер. Палач из Кауфбойерна молча сидел за дальним концом стола и наблюдал за перепалкой. Куизль так до сих пор и не выяснил, что это был за человек. При этом велика была вероятность, что он в скором времени станет его зятем.

– Прекратите, черт бы вас побрал! – прокричал Дайблер, перекрывая шум. – Прекратить, я сказал!

Но это не возымело никакого действия. Тогда он схватил свою кружку и с размаху швырнул ее о стену. Жестяной звон хоть на какое-то время утихомирил палачей.

Дайблер сделал глубокий вдох.

– Я созвал этот Совет не для того, чтобы вы поубивали друг друга, – произнес он. – Хотя должен признаться, при таких обстоятельствах вряд ли из этого выйдет что-то путное. – Он опустил голову. – Поэтому я вынужден согласиться с нашим родичем из Нюрнберга. Наверное, будет лучше распустить Совет.

– Ну, что я и говорил! – Видман победно улыбнулся и встал. – Я сейчас же велю слугам собирать…

– Каждый, кто решит сейчас уехать, подвергает себя опасности.

– Чего?

Видман повернул голову в сторону Конрада Неера. Это были первые слова, произнесенные палачом из Кауфбойерна.

– Что ты хочешь сказать этим? – в некоторой растерянности спросил Видман.

– Ганс оказался один за городскими стенами, и кто-то с ним расправился, – объяснил Неер. – Вы уверены, что такая участь не постигнет кого-то еще? Неважно, кто за этим стоит, какой-нибудь полоумный или толпа разгневанных горожан. Поодиночке мы слабы. Люди решат еще, будто мы что-то скрываем и пытаемся сбежать. Поэтому нам лучше держаться вместе, пока все не прояснится.

– А если оно никогда не прояснится? – спросил Тойбер. – Что тогда?

– Тогда я предлагаю пробыть в Мюнхене еще два дня, – ответил Неер. – Два дня, ни больше ни меньше. За это время Якоб попытается выяснить, что на самом деле случилось с Гансом. Мне кажется, мы в долгу перед нашим родичем.

За столом вновь поднялся взволнованный ропот. Куизль не смог сдержать улыбки. Неер говорил вполне серьезно, но в действительности, вероятно, преследовал совсем другую цель: ему хотелось подольше поухаживать за Барбарой. Если сейчас распустить Совет, то и семейство Куизлей отправится домой. А его младшая дочь, похоже, так и не решила, кто станет ее будущим мужем. После всех этих перебранок Якоб уже и сам сомневался, следует ли Барбаре выходить замуж за палача.

«Мы все без исключения изгои, – подумал он. – Одиночество всех нас превратило в озлобленных зверей».

Куизль переводил взгляд с одного на другого, и ему вдруг пришло в голову, что горожане, возможно, и правы. Может, в их рядах действительно был убийца? Якоб долгое время подозревал мастера Ганса – в том числе и потому, что тот появился в Мюнхене раньше других. С другой стороны, что мешало поступить так кому-то другому? И на протяжении долгих лет наведываться в Мюнхен?

И кто сказал, что в других уголках Баварии не происходило подобных убийств?

Палачи часто бывали в пути. Не каждый город мог позволить себе собственного палача, и при необходимости его приглашали со стороны. И по возможности предпочтение отдавали не всяким там живодерам, а кому-нибудь из Совета Двенадцати.

Куизль вздрогнул.

Приезжий палач… идеальный убийца…

Может, мастер Ганс догадался об этом – и потому расстался с жизнью?

Теперь Якоб совсем иначе посмотрел на споривших вокруг него палачей, и ему вдруг стало не по себе.

Озлобленные звери…

– Проголосуем! – воскликнул Дайблер, прервав мысли Якоба, и стукнул ладонью по столу. – Кто за то, чтобы принять предложение Неера и остаться здесь еще на два дня? В надежде, что все скоро прояснится? Я, как того требует наш закон, от голосования воздержусь.

После некоторых колебаний шестеро палачей подняли руки. Иоганн Видман, Каспар Хёрманн и их родичи из Ингольштадта и Ансбаха остались в меньшинстве.

– Шестеро против четверых, – заключил Дайблер. – Что ж, по крайней мере, с этим разобрались. Значит, остаемся здесь до воскресенья… – Он вздохнул и сцепил руки в замок. – А теперь отдадим должное нашему погибшему родичу, помолимся за него. Господи, внемли голосу моему, услышь молитвы мои… – начал он, и остальные неуверенно присоединились.

Опустив головы, палачи бормотали покаянный псалом в память о мастере Гансе.

Но от Якоба не укрылось, как недоверчиво они поглядывают друг на друга.

* * *

Петер сидел на скамейке в Мюнхенском саду, закрыв глаза и подставив лицо солнцу. Лоб у него блестел от пота, дыхание было прерывистое. Все утро они с Максом носились по парку, играли в прятки и салки. Теперь оба выбились из сил и грелись под полуденным солнцем. Снег под его лучами растаял так же быстро, как и выпал.

Когда они сидели вот так рядом, Петер даже забывал, что он – сын простого лекаря, а Макс – настоящий кронпринц. Но стоило ему открыть глаза, и он снова видел окружающую его роскошь, этот сказочный сад, совсем не похожий на привычные места, луга по берегам Леха, темные дубовые рощи и поля недалеко от Кожевенной улицы Шонгау.

Дворцовый сад с севера граничил с резиденцией и представлял собой искусно устроенный парк. Здесь росли высокие деревья и причудливо подстриженные кустарники. В бассейнах еще плавали обломки льда. Повсюду стояли мраморные статуи вроде тех, что Петер видел в резиденции. Посреди сада, где сходились посыпанные белым гравием дорожки, была каменная беседка.

Петер жалел, что не захватил с собой рисовальные принадлежности. Как бы ему хотелось запечатлеть этот вид, чтобы потом показать отцу! Правда, он не знал, как отнесся бы к этому Макс. Принц уже ясно дал понять, что он далеко не в восторге от занятий по латыни и музыке. Может, у него был и собственный учитель рисования? И существуют ли такие вообще?

Иногда по саду прохаживались придворные. Стоило им увидеть кронпринца, и они склоняли головы. Мимо как раз проходил напудренный щеголь в парике, поклонившийся едва ли не до самой земли. Когда он скрылся из виду, Макс захихикал.

– Иногда они так кланяются, что пачкают парики в грязи, – сказал он весело. – Или те слетают и можно увидеть их лысину.

– А если кто-нибудь не поклонится? – спросил Петер.

– Тогда палач отрубит ему голову, – ответил Макс так беззаботно, словно говорил о погоде. – Я все-таки сын баварского курфюрста.

Петер поежился. Хорошо хоть Макс ничего не знает про его деда…

– Мама постоянно устраивает здесь балы, – продолжал болтать кронпринц. – Все надевают маски и играют в салочки, совсем как дети. А на Вюрмзее у нас есть большой корабль, бучинторо, настоящий плавучий замок. Интереснее всего там легкие пушки, а вообще-то скука кромешная.

Петеру с трудом верилось, что в плавучем замке может быть скучно. Но он ведь и принцем никогда не был…

– Завтра вечером мама устраивает большой бал в Нимфенбурге, в нашем новом летнем дворце, – сообщил Макс, балансируя на спинке скамьи под робкими взглядами придворных. – Сейчас там только голые стены и внутри жуть как холодно. Но матери там нравится. Тебе непременно нужно прийти, а то я опять помру со скуки. Обещаешь?

– Если… если родители меня отпустят, – ответил Петер.

Макс отмахнулся.

– Я же кронпринц. Просто прикажу тебе прийти, и дело с концом.

Петер посмотрел на высокую стену, отделяющую сад от Швабингской улицы.

– Простым людям сюда нельзя, верно? – спросил он.

– Разумеется! – Макс рассмеялся и спрыгнул со скамьи. – Мне чуть ли не умолять пришлось, чтобы тебя впустили… – Тут улыбка его померкла. – Правда, только до полудня, потом тебе придется уйти. После обеда у меня урок скрипки у Керля. Как же мне это надоело!

– А если ты возьмешь и не придешь? Ты же принц, тебе все можно.

– Ха, держи карман шире! – Макс издал какой-то непонятный звук. – У меня забот, наверное, больше, чем у крестьянского простака. С утра до вечера проходят какие-то скучные приемы, одно только одевание занимает час. А потом эти бесконечные занятия! Латынь, теология, арифметика, география, скрипка, арфа, флейта… – Он застонал. – Хуже всего – это латынь и уроки скрипки у Керля. Раньше хоть Артур был… На занятиях он без конца лаял, скулил и выводил Керля из себя. Но Артур потерялся. Черт его знает, увижу ли я его снова…

Макс украдкой смахнул слезу.

Петеру и хотелось бы сказать кронпринцу, что отец уже напал на след Артура, но тот, похоже, и не вспоминал про собаку. Он уже который день занимался совершенно другими делами. Петер начал уже опасаться, что отец так и не разыщет маленького Артура. Это, наверное, положит конец его дружбе с Максом. И уж точно его не примут в иезуитскую коллегию.

– Может, Артур играет с какими-нибудь дворнягами в салки, как мы с тобой, – попытался он успокоить друга. – И когда ему станет скучно, он вернется к тебе.

– Мне кажется, его уже нет в живых, – печально произнес Макс. – Кто-нибудь прибил его или утопил… Так со многими собаками поступают, мне конюх наш рассказывал. А он в таких делах разбирается.

Петер огляделся. По парку гуляли несколько придворных в меховых плащах и утепленных жилетах; они веселились и наслаждались тусклым февральским солнцем.

– Артур сбежал отсюда? – спросил Петер. – Как это произошло?

– Я же рассказывал тебе, – сердито ответил Макс. – Амалия, моя нянька, вывела его на поводке. Он, наверное, увидел кошку и сорвался.

Петер задумчиво посмотрел на высокие стены.

– Но как он сумел выбраться из сада?

– Наверное, где-то есть дыра и он сумел выбраться… Мы его повсюду искали, несколько часов! Но его нигде не было, – Макс опять смахнул слезу. – Амалия места себе не находила. Но она говорит, что ее вины в этом нет. Поводок, видимо, порвался у самого ошейника, Артур очень сильно вырывался.

– Порвался? – Петер с удивлением посмотрел на Макса. – Но Артур ведь маленький песик, а не какой-нибудь дог. Хм…

Мальчик стал потирать нос, как он делал всякий раз, когда над чем-то раздумывал. И тут в голову ему пришла идея. Если отец не мог или не хотел разбираться с этим делом, то, может, он сам что-нибудь придумает…

Только вот что?

– А этот поводок сохранился? – спросил наконец Петер.

Макс пожал плечами.

– Не знаю. Вроде бы конюх Ломиллер его забрал. Он хотел зашить его, потому что ошейник очень дорогой, с жемчугом и маленькими бриллиантами…

Петер нахмурил лоб.

– Как по-твоему, сможем мы на него посмотреть?

– Не знаю, правда, что нам это даст. Но раз уж ты просишь… Заодно смогу показать тебе конюшни.

Макс поднялся со скамьи. По извилистым тропам мальчики пересекли парк и направились к конюшням, расположенным за резиденцией. Здесь не было и намека на роскошь. Дома выглядели довольно скромно, у некоторых под крышами были устроены сеновалы. Из-за деревянных ворот доносилось ржание множества лошадей. В воздухе стоял запах навоза и конского пота. Посредине, между домами, расположился загон, и по грязи под надзором слуг трусили несколько лошадей.

Возле длинного строения кто-то вел под уздцы крупного жеребца. Петеру еще не доводилось видеть таких огромных лошадей. Конь фыркал и бил задними копытами, но крепкий широкоплечий конюх резко дернул поводья и заставил его успокоиться.

– Это и есть шталмейстер Ломиллер, про которого я говорил, – с восхищением сообщил Макс. – Говорят, он умеет разговаривать с лошадьми, а в седле держится, как дьявол. Он всегда подбирает для меня самых красивых кобылиц, чтобы я потом мог их объездить.

Они направились к Ломиллеру, и Петер в изумлении оглядывался на лошадей в конюшнях. Их оказалось столько, что можно было снарядить целую армию. Внуку палача только раз в жизни довелось поездить верхом, и то на старой худой кляче, принадлежавшей извозчикам, которую затем отправили к живодеру. А эти лошади, все до одной, выглядели как королевские боевые кони.

– А, ваше высочество! – воскликнул Ломиллер, завидев кронпринца. Он поклонился, но не так низко, как придворные в саду. – Решили ускакать со своим приятелем с занятий?

– Я бы с радостью! – вздохнул Макс. – Как было бы здорово слететь с седла и сломать руку… Тогда не пришлось бы заниматься на скрипке с Керлем! – Он встряхнул головой. – Но мы пришли по другому делу. Поводок Артура еще у тебя? Ты хотел его зашить.

– Поводок вашей пропавшей собаки? – Ломиллер почесал затылок. – Хм, очень сожалею, ваше высочество, но я пока не успел его починить. Однако вы обязательно получите…

– Нет необходимости его чинить, – перебил его Петер. – Мы только хотели посмотреть на него, и всё.

– Просто посмотреть? – Ломиллер уставился на мальчика так, как будто только сейчас заметил его. Он пожал плечами. – Он лежал у меня в комнате, среди сбруи. Подождите-ка минутку…

Шталмейстер скрылся в длинном строении и вскоре вернулся с поводком в руках. Поводок, длиной примерно в два шага, был выполнен из кожи, ошейник украшали жемчужины и крошечные бриллианты. Один такой ошейник, по расчетам Петера, стоил как два боевых коня.

– Прошу, – сказал Ломиллер и протянул ему поводок. – Не знаю, правда, для чего он понадобился юным господам…

И шталмейстер с любопытством стал ждать, что произойдет дальше.

Петер взглянул на ошейник, который и в самом деле оказался порван.

– Как я тебе и говорил, – вполголоса произнес Макс. – Артур сорвался, в этом нет ничего особенного.

Петер задумчиво провел рукой по разорванному месту. Поводок был сделан из хорошей телячьей кожи и пропитан жиром. Все жемчужины и бриллианты были на своих местах, ни один камешек не выпал. Петер вернул поводок Ломиллеру.

– Вы не сделаете нам одолжение? – попросил он. – Не могли бы вы изо всех сил потянуть за оба конца?

Шталмейстер рассмеялся.

– Да уж, ваши пожелания все причудливее…

Он взглянул на Макса. Принц кивнул, и Ломиллер растянул поводок так, что под рубашкой вздулись мускулы.

– Так достаточно? – просипел он через некоторое время.

– Да, вполне, – ответил Петер. – Спасибо вам. Можете отнести поводок обратно.

– Как скажете. Всегда к вашим услугам, юные господа.

Ломиллер покачал головой и снова скрылся у себя. Макс в замешательстве уставился на Петера.

– Если это была какая-то шутка, то я совсем ее не понял.

Сын лекаря улыбнулся.

– Никаких шуток, а всего лишь доказательство. Я читал, что так поступают все ученые. Сначала наблюдают, а потом делают выводы.

– И какие же ты сделал выводы? – полюбопытствовал Макс.

– Ну, кожа такая крепкая, что даже этот медведь не смог ее порвать. И еще я заметил кое-что интересное… – Петер выдержал театральную паузу.

– Ну, не тяни, говори уже! – нетерпеливо воскликнул Макс. – Что ты там заметил?

– То место, где разорван ошейник, ровное. Когда рвется кожа, всегда остаются маленькие жилки. Я как-то видел это в кожевенной мастерской. Другими словами, поводок не порвался, его разрезали.

– Разрезали? – Макс даже рот раскрыл от удивления. – Но… но… это значит, что…

– Это значит, что твоя нянька солгала. Она или кто-то другой разрезал ошейник и, наверное, забрал собаку. – Довольный собой, Петер скрестил руки на груди. – Quod erat demonstrandum. Это означает на латыни: что и требовалось доказать.

Макс побагровел от злости.

– Ну… погоди, Амалия еще пожалеет об этом! Я скажу отцу, и он упрячет ее в самый глубокий подвал, чтоб ее сожрали черви и жуки, и…

– Ты в самом деле этого хочешь? – перебил его Петер. – Боюсь, что именно так все и будет.

– Нет, черт возьми, не хочу, – простонал Макс. – Амалия ведь очень милая, она с пеленок меня растит… Да и непонятно, с чего бы ей это делать. Она не меньше моего любила Артура… – Он стиснул кулаки. – Но если я не скажу отцу, то Артур, наверное, никогда уж не отыщется… Прямо напасть какая-то! Что нам теперь делать?

– Вот как мы поступим, – сказал Петер. – Понаблюдаем за Амалией. Так всегда делают, если хотят поймать вора. Это меня отец так научил. Он говорит, что рано или поздно любой себя выдаст.

– Но я не могу за ней наблюдать, – заметил Макс. – Меня-то Амалия знает и сразу заподозрит неладное. К тому же мне нельзя покидать резиденцию, а она часто бывает в городе по каким-нибудь делам.

– Хм, тебя она знает, да… но… – Петер снова задумался, а потом вдруг просиял. – Я знаю, кто последит за Амалией, пока она в городе!

– И кто же, интересно?

Петер ухмыльнулся.

– Ты не поверишь. Но я уверен, что для нашего случая ты не найдешь ищеек лучше.

Он вдруг почувствовал, как по коже поползли мурашки, от головы и до самых пяток. Они напали на след, как собаки, преследующие дичь. Теперь Петер наконец понял, почему отец с дедом то и дело выслеживают всяких мерзавцев.

Это доставляло несказанное удовольствие.

* * *

Барбара тем временем тоже радовалась по-весеннему теплому солнцу и пыталась хоть какое-то время не думать о своем туманном будущем.

Они с Конрадом Неером стояли на возвышении чуть в стороне от Мюнхена и любовались панорамой города с его церквами, дворцами вельмож, каменными домами и укреплениями, образующими внутреннее кольцо городских стен. В самом центре высился собор. В ясные дни вроде этого его можно было увидеть издалека. Барбара задумалась, не удастся ли разглядеть его башни с вершины Пайсенберга, который отмечал границу ее родного Шонгау.

В полдень Неер появился перед домом с букетом засушенных цветов и пригласил ее на прогулку. Очевидно, Совет закончился раньше, чем ожидалось, и Барбара догадывалась почему.

Поначалу молодая женщина хотела отказаться. Ее опять тошнило, и нога еще болела после вчерашнего падения. От Дайблера она узнала, что мастер Ганс мертв, жестоко казнен как изменник. Как ни странно, это известие не принесло ей облегчения, а, наоборот, вселило страх. Как и отец с Дайблером, Барбара сомневалась, что в смерти Ганса повинна толпа. Его кто-то выследил, и оставалось лишь гадать, кто станет следующей жертвой…

Кроме того, Барбара просто не знала, как ей быть. Выйти замуж за Конрада Неера, приятного и учтивого палача из Кауфбойерна, который годился ей в отцы? Или просто сбежать, неважно куда? Потому что в одном Магдалена была права: в Шонгау ей возвращаться нельзя. Пройдет еще несколько недель, и скрывать далее беременность не получится. И тогда ее ждали порка и изгнание из города, чего Барбара не могла пожелать ни себе, ни своим близким.

Некоторое время Конрад Неер молча стоял рядом. Что-то его тяготило. Барбара догадывалась, что это связано со смертью Ганса и сегодняшним собранием. Потом он неожиданно взял ее за руку, и Барбара вздрогнула. Подул ветер, и она поежилась. За городскими стенами, где ее никто не видел, Барбара отважилась накинуть на плечи шелковый платок, подаренный Неером.

– Прекрасный вид, не правда ли? – произнес Конрад и обвел рукой город. – Если смотреть на Мюнхен в такой вот солнечный день, невозможно даже представить, сколько страданий выпало на его долю…

– О чем это вы? – спросила Барбара, готовая отвлечься на что угодно.

– Ну, шведы хоть и не взяли город, но пришлось выплатить им огромный выкуп. Все вокруг было разорено. И в довершение всего, в город пришла чума! Она унесла жизни более половины горожан… – Неер вздохнул. – Но с тех пор как у власти находятся курфюрст Фердинанд Мария и его иноземная супруга, Мюнхен процветает. И это настоящее чудо.

Барбара подумала о тех юных служанках, бродячих подмастерьях, старьевщиках, торгашах, старых солдатах, сиротах и нищих из предместий, которых гнали из этого процветающего города. Убитые девушки тоже были из этого Мюнхена. Молодая женщина хотела уже ответить, однако Неер нерешительно сменил тему.

– Дорогая Барбара, – начал он несколько церемонно. – Хочу быть с тобой откровенным. Я… понимаю, что решение о замужестве дается тебе нелегко. Я далеко не молод и не могу пообещать тебе рай на земле. Кроме того, в последние дни… – Он печально улыбнулся. – Ну, ты сама заметила, что палачи особой популярностью не пользуются. Но тебе это и так известно. – Тут он подобрался. – Как палач в Кауфбойерне, я стану неплохой партией. У меня есть деньги и большой дом, в котором так не хватает детского смеха…

Барбара покраснела и отвернулась. Однако Конрад продолжал с жаром:

– Я знаю, отец хочет принудить тебя к замужеству, но это не мое. Жена, которая будет лить слезы из-за меня, послужит лишь поводом для насмешек. Такая жена мне не нужна. Ты должна сама захотеть этого, Барбара. Однако у нас не так много времени! Из-за этих убийств город взбудоражен, всю вину возлагают на палачей. С мастером Гансом уже расправились, и неизвестно, кто станет следующим. Дайблер с Видманом хотели сегодня же распустить Совет. Я попросил выждать еще два дня. Два дня, и потом все мы разъедемся по домам… – Неер посмотрел ей в глаза. – Боюсь, ты должна принять решение, Барбара. Сейчас. Ты хочешь уехать со мной в Кауфбойерн?

Барбара снова почувствовала рвотные позывы. Ей необходимо было присесть. Но здесь, на вершине холма, не было ни скамейки, ни поваленных деревьев. Только ветхий поминальный крест и межевой камень отмечали границу деревушки под названием Зендлинг. Справа и слева от дороги расположились несколько крестьянских дворов, чуть дальше стояла деревенская церковь, и рядом – небольшой трактир. Оттуда доносилась тихая музыка.

– Может, зайдем и посидим? – спросила Барбара дрожащим голосом и показала на трактир. – Я… что-то неважно себя чувствую. Да и холодно становится, когда солнце прячется за тучами.

Конрад бросил на нее испытующий взгляд. Может, он уже догадывался о чем-то? Потом палач все-таки кивнул и заботливо накинул ей на плечи свой плащ.

– Конечно. О таких вещах лучше говорить в тепле, за кружкой пива или подогретого вина.

Они направились к трактиру. Ставни на окнах были недавно выкрашены, из трубы поднимался дым, две лошади, привязанные у столба, ели овес из корыта. Внутри приятно пахло свежевыпеченным хлебом и копчеными колбасами.

В это время посетителей в трактире было немного, в большинстве своем крестьяне. В это время года работать им приходилось не так много. Кроме них, в зале оказались три музыканта: молодой скрипач, мужчина постарше с шарманкой, и третий – судя по внешности, южанин, – игравший на флейте и время от времени бивший в тамбурин. Казалось, они играли скорее для себя, чем для малочисленной публики. Иногда музыканты прерывались, смеялись над чем-то и пили из кружек. Это были жизнерадостные, совсем еще молодые люди, и в особенности внимание Барбары привлек белокурый скрипач – веселый юноша; он обнажал белые зубы, когда смеялся, а глаза его искрились умом и любопытством.

Когда Барбара с Неером заняли стол рядом с музыкантами, скрипач заигрывающе улыбнулся ей и сыграл на скрипке бодрый мотив. На какой-то миг женщине показалось, что играл он исключительно для нее. Она застенчиво улыбнулась в ответ.

Неер заказал себе пива и для Барбары – кружку подогретого вина с пряностями, которое и вправду подействовало на нее благотворно. Позывы тошноты стихли, в груди потеплело. Музыка тоже оказала свое действие. Но серьезный взгляд Неера давал понять, что разговор их еще не окончен.

– Если ты хочешь что-нибудь сказать мне, Барбара, то говори сейчас, – палач тронул ее за руку, и она снова вздрогнула. – Я не слепой, дитя мое. Моей покойной супруге родить самой так и не довелось. Но и к нам приходило немало девушек, некоторые в радостном ожидании, другие – в отчаянии. Если ты понимаешь, о чем я…

Он помолчал, и Барбара сглотнула. Конрад действительно что-то подозревал. Но она понимала, что после признания дороги назад уже не будет. Если она расскажет Нееру о беременности, то целиком окажется в его власти. И где гарантия, что он тут же не поделится этой новостью с ее отцом?

– Я, кхм… – начала Барбара, запинаясь. – Ну…

Она еще лихорадочно подбирала слова, и в этот момент к их столу шагнул какой-то человек. Должно быть, он все это время сидел где-нибудь в углу. Ему было около тридцати, при этом в чертах его угадывалось нечто мальчишеское. В приталенном красном жилете, подбитом мехом плаще и шляпе, лихо сдвинутой на затылок, он выглядел как обычный городской щеголь. Этого человека, без сомнения, можно было бы назвать привлекательным, но на губах его играла надменная улыбка, и Барбаре она не нравилась.

– Вот так встреча! – воскликнул незнакомец и распростер руки. – Старый добрый Конрад… До чего же тесен мир!

Неер при виде него заметно вздрогнул. Потом неуверенно кивнул.

– Приветствую вас, Иоганн, – проговорил палач. – Что… что привело вас в Зендлинг?

– Отцовские дела. Бумазея стоит недешево, особенно в Мюнхене, иностранцы подняли цены до небес… Вот я и езжу по округе в поисках ткачей, которые предложили бы нам хорошую цену, – он подмигнул Барбаре. – А если при этом выпадает возможность сыграть в кости и пропустить стакан вина, отказываться грешно.

– Что ж, удачи в играх и делах.

Неер отвернулся. Было очевидно, что он не желает продолжать этот разговор. Но Иоганн не отставал.

– Что это за милая девушка с вами? – произнес он с улыбкой. – Не собираетесь же вы снова жениться?

Барбара заметила, как побледнел Неер.

– Это дочь палача из Шонгау, – сказал он тихим голосом. – Вы, наверное, слышали, что в Мюнхене у нас проходит Совет.

– А, и как же не улучить часок-другой на свидание? – заметил с ухмылкой незнакомец. – А почему бы и нет? – Он взглянул на Барбару. – Особенно если дочка у палача такая юная и милая… Сколько тебе лет, золотце?

– По-моему, вас это не касается, – ответила Барбара. Тон этого Иоганна нравился ей все меньше. Она чувствовала исходившую от него угрозу. – Прошу вас, оставьте нас одних.

– Разумеется. Не хотел помешать вашей беседе. Прощу прощения за вторжение, – мужчина поклонился, слегка при этом присев. – Я все равно собирался уходить. Сегодня вечером я возвращаюсь в Мюнхен. Может, еще увидимся при случае…

Он визгливо рассмеялся и направился к выходу.

– Господи, кто это был? – с отвращением спросила Барбара, когда они с Неером вновь остались одни. – И вы с ним знакомы?

Палач встряхнул головой. Ему было явно не по себе, он нервно покусывал нижнюю губу.

– Нет, это… скорее поверхностное знакомство. Не стоит… – Он запнулся и резко встал. – Прошу простить меня. Однако, мне кажется, нам с Иоганном нужно поговорить с глазу на глаз. Ты ведь знаешь обратную дорогу.

Барбара уставилась на него в недоумении.

– Но… – начала она.

– Ты здесь ни при чем, – перебил ее Неер. – Это наше с ним дело, старая история… Но я не знаю, долго ли продлится наш разговор, так что будет лучше, если ты отправишься в город. – Глаза у него горели. Он порылся в кошельке, вынул несколько монет и бросил на стол. – Этого должно хватить за пиво и вино. Я дам тебе знать, когда мы снова сможем встретиться. До скорого!

Конрад Неер поспешил вслед за незнакомцем. Дверь захлопнулась, и Барбара осталась одна. Она так растерялась, что забыла даже попрощаться. Что на него нашло? Еще пару минут назад он допытывался от нее ответа – а теперь вдруг сбежал, точно вор какой-нибудь… О чем он хотел поговорить с этим странным пижоном?

Музыканты между тем играли спокойную мелодию под жалобный плач скрипки. Барбара впала в уныние. Она готова была довериться Нееру и посвятить его в свою тайну. Тогда она, скорее всего, согласилась бы выйти за него. Но теперь ее снова одолевали сомнения, и молодая женщина не знала, как поступить. Барбара спрятала лицо в ладони и заплакала, сначала беззвучно, потом стала всхлипывать, и слезы падали в кружку с пряным вином. Как бы ей хотелось, чтобы Магдалена оказалась сейчас рядом! Но у сестры хватало своих проблем, да и вряд ли она смогла бы ей помочь.

Никто не мог ей помочь…

Барбара была так поглощена своим горем, что даже не заметила, как стихла музыка. Она подняла голову и вздрогнула. Молодой скрипач сидел напротив нее и смотрел с сочувствием.

– Что бы ни случилось, это не повод так горько плакать, – сказал он. – Может, все дело в нашей музыке? Если она оказалась слишком печальной, то я могу все исправить. Знаешь песню про глупого Августа?

Он взялся за скрипку и проиграл веселую мелодию, мотая при этом головой, как собачка. Выглядело это до того забавно, что Барбара невольно улыбнулась.

– Вот видишь, такой ты нравишься мне куда больше. – Юноша отложил скрипку. – Только не вздумай снова плакать! А не то я сыграю все тридцать три строфы. У кого угодно голова кругом пойдет. Я всегда так делаю, если нужно спасаться от грабителя. Мерзавец кружится, как волчок, до тех пор, пока не свалится в Изар.

Теперь Барбара и вовсе рассмеялась. Она вытерла слезы и внимательнее присмотрелась к скрипачу. Снова ее внимание привлек его внимательный взгляд. Юноша был изящно сложен, с худым, тонко очерченным лицом, на губах рос легкий пушок. Волосы у него были золотистые. Вокруг носа, несмотря на зиму, пестрели веснушки, и это придавало его облику что-то мальчишеское. Хотя они с Барбарой были примерно одного возраста.

– Мне очень понравилось, как вы играете, – сказала молодая женщина. – Вы часто здесь бываете?

Скрипач пожал плечами и кивнул на своих друзей, которые убирали инструменты.

– Ганс с Людвигом живут здесь неподалеку, а я сам чаще играю в Мюнхене. Сегодня у нас была репетиция. Через две недели один богатый крестьянин празднует свадьбу и пригласил нас играть. Нам нужны песни на целую ночь и еще на полдня.

– То есть… ты бродячий музыкант? – с любопытством спросила Барбара.

Она встречала таких музыкантов еще в Шонгау. Они ездили вместе с артистами или еще с кем-нибудь из одного города в другой и играли за несколько монет и ночлег.

– Музыкант-попрошайка? – Юноша возмущенно вскинул брови. – Нет! Я городской музыкант. У меня есть разрешение от мюнхенского совета, я могу играть за деньги на свадьбах и других праздниках. У меня есть доход и крыша над головой! Не то что у этих бродячих шутов.

– Прости… я не хотела тебя обидеть, – пробормотала Барбара.

Она чуть было не рассказала скрипачу, что сама была изгоем, как и всякий бродячий люд, – дочерью палача.

Юноша махнул рукой.

– Да ладно! Музыка есть музыка. – Он протянул ей руку. – Кстати, я Валентин.

– А я… Барбара, – ответила Барбара.

Она вдруг почувствовала себя очень неуверенно, и в то же время ей было хорошо. Такого чувства в присутствии мужчин она еще не испытывала.

– А это, наверное, был твой отец? – спросил Валентин и показал на дверь. – Со стороны казалось, будто вы поругались.

Барбара рассмеялась.

– Нет, мы не ругались. И это не мой отец. Это… – тут она запнулась.

«Возможно, мой будущий муж», – пронеслось у нее в голове.

Но Барбара ничего не сказала и поднялась.

– Рада была поговорить с тобой, – пробормотала она. – Но мне нужно возвращаться в город.

– В Мюнхен? – Валентин рассмеялся, сверкнув белыми зубами. – Так ты из Мюнхена, как и я? Почему я раньше тебя не видел? Такую, как ты, я вряд ли упустил бы из виду.

– Нет, я… я тут в гостях, – ответила Барбара. – Хм… у моего дяди. Это и был мой дядя.

Ничего другого ей в голову не пришло, а сообщать Валентину, что она дочь палача из Шонгау, Барбара не решилась. Сейчас выходцам из палаческой семьи в Мюнхене вряд ли будут рады. Кроме того, ей не хотелось говорить, что мужчина в таком возрасте делал ей предложение.

– Можно проводить тебя до Мюнхена? – спросил Валентин. – Ганс и Людвиг живут в Зендлинге, а вдвоем идти будет веселее. Если хочешь, я тебе сыграю еще пару песен.

Барбара поколебалась мгновение, а потом кивнула. Странно, но в присутствии этого скрипача она не ощущала неприязни, как с другими мужчинами. С Конрадом Неером тоже было по-другому, но Валентин излучал энергию и радость, которая сразу захлестнула Барбару.

– Хорошо, – улыбнулась она. – Компания мне и вправду не помешает.

Они вместе вышли из трактира. Через некоторое время Валентин взялся за скрипку и заиграл. При этом он танцевал перед Барбарой и подпрыгивал, как молодой жеребенок. Сама того не желая, дочь палача стала хлопать в такт музыке.

И с каждой новой мелодией рассеивались ее мрачные мысли.

9

Квартал Граггенау, ранний вечер

6 февраля 1672 года от Рождества Христова

Под неусыпным взором лакея Магдалена отнесла на второй этаж последнее серебряное блюдо с угощениями.

При этом она чувствовала, что слуга ждет не дождется, когда новенькая уронит этот поднос. Последние несколько часов он только и делал, что донимал ее, без конца следил за ней и поправлял. В какой-то момент Магдалена уже не знала, что ей нравится меньше – сидеть с утра до вечера за ткацким станком или разыгрывать служанку в доме казначея. Она стряпала на кухне со старой ворчливой экономкой, чистила, подметала, полировала серебро – и все ради рокового гостя, которого с нетерпением дожидался Пфунднер. При этом она готова была к тому, что хозяин в любую минуту начнет домогаться ее, как своей личной шлюхи. Но до этого так и не дошло, и в первую очередь благодаря его супруге.

Не будь казначей столь омерзительным, Магдалена могла бы даже испытать к нему жалость. Потому что жена действительно звала его каждые пять минут. Ее часто мучили боли, и она кричала так, что слышно было на весь дом. Ей следовало взбить перину, открыть окно и потом снова его закрыть, вновь разжечь благовонные травы на блюде, опорожнить ночной горшок… В основном Пфунднер посылал к ней слугу, но время от времени и сам поднимался в ее спальню.

Поначалу Магдалена гадала, почему казначей не поручал эту работу ей. Но потом поняла, что он не хотел лишний раз вызывать подозрений. Должно быть, его жена догадывалась, что он развлекался с другими девушками. А миловидная служанка, несомненно, давала повод для вопросов, и не самых приятных.

Даже краткий визит врача, которого Магдалена так и не увидела, очевидно, не принес облегчения. Обещанный мак по каким-то причинам закончился. Супруга Пфунднера продолжала жаловаться и кричать, и Магдалена на какое-то время смогла избежать домогательств.

Она поставила на стол последнее блюдо, когда на лестнице послышались шаги. В комнату вошел казначей и окинул благосклонным взглядом множество угощений и кувшины, до краев наполненные вином.

– Очень хорошо, – проговорил Пфунднер и покивал. – Важно, чтобы вина было в достатке. Оно и в этот раз сделает его сговорчивым. А может, и тебя заодно, – он подмигнул Магдалене и махнул лакею. – Можешь идти, Иоганн. У нас все готово.

– Как прикажете, господин.

Лакей бросил на Магдалену презрительный взгляд и удалился. Пфунднер облизнул мясистые губы и оглядел служанку с головы до ног.

– На кого ты похожа! – посетовал он. – Ты как прачка. В таком виде тебе нельзя попадаться на глаза нашему гостю.

Магдалена посмотрела на себя. Фартук ее был в пятнах после стряпни, на юбке остались следы копоти.

– Нужно найти для тебя что-нибудь подходящее, – продолжал казначей повелительным тоном. – Идем.

Он толкнул высокую дверь, за которой тянулся коридор, увешанный картинами и коврами. Магдалена последовала за ним, и вскоре они оказались в комнате с несколькими сундуками и зеркалом на стене.

– Моя жена хранит здесь свои платья, – сообщил Пфунднер. – С тех пор как она прикована к постели, все зарастает пылью. Размер у вас примерно один, выбери себе что-нибудь. Только, прошу тебя, не слишком броское! Что-нибудь простое, но при этом чтобы смотрелось… Жена у меня невзрачная, и, я уверен, ты что-нибудь подберешь.

Магдалена нерешительно открыла один из сундуков и достала платье из чистого шелка. Она подумала о голодных, отчаявшихся девушках, которые, должно быть, соткали этот шелк. Дочь палача с отвращением отложила платье в сторону и взяла другое, из простого серого бархата.

Тут она почувствовала на ягодицах ладонь Пфунднера.

– Ну же, раздевайся, посмотрим, какая ты без одежды, – прошептал он ей на ухо, и Магдалена почувствовала его неприятное дыхание. – Больше всего девушки нравятся мне в костюме Евы, – он хихикнул, и пальцы его скользнули к ее груди. – Ну, покажи, что ты стоишь своих денег…

Магдалена застыла. Настал момент, которого она так страшилась. Пфунднер заплатил за проститутку и теперь требовал положенных услуг. Магдалена понимала: если она сейчас не повинуется, казначей просто вышвырнет ее. Тогда она уже не узнает, что произошло с Анни и другими девушками.

– Ну, давай! – еще настойчивее потребовал Пфунднер. – Не тяни. – Он стал задирать ей юбку. – У нас не так много времени.

– А… если ваша жена услышит? – неуверенно спросила Магдалена.

Казначей сощурился.

– Пусть кричит сколько ей вздумается, я сыт этим по горло! Черт, не будь я уверен, что она все расскажет отцу, то овладел бы тобой прямо у нее на глазах… Но мне пока нужны его деньги. Хотя это ненадолго.

– Ненадолго?… – Магдалена пыталась высвободиться из его объятий. – То есть как?

Пфунднер рассмеялся.

– Тебя это не касается, шлюха. – Он принялся развязывать брюки, в промежности у него заметно набухло. – Твое дело – раздвигать ноги, и на этом всё.

Магдалена задрожала. Она подумала о том, что произошло с ее сестрой два года назад. Барбара никогда об этом не заговаривала, но рана в ее душе так и не затянулась. Неужели и ее ждет то же самое? Сможет ли она после этого посмотреть Симону в глаза?

Сама того не желая, дочь палача потянулась к маленькому ножику, который по-прежнему держала под передником. Лезвие было такое гладкое и острое…

– Да-а-ни-е-э-эль! – раздался вдруг жалобный голос, так близко, словно жена казначея стояла с ними в комнате и все слышала.

Магдалена застыла и посмотрела вверх. Спальня, должно быть, находилась прямо над ними.

– Да-а-ни-е-э-эль! Мне нужна помощь, в комнате так душно… Да-а-ни-е-э-эль, где же ты?

– Дьявол! – выругался Пфунднер и прекратил домогательства. – Ей богу, я убью эту женщину… Клянусь. Если болезнь не доконает ее, то я это сделаю! Уже иду, ангел мой! – крикнул он.

Затем прижал Магдалену к стене и задрал ей фартук и юбку.

– Я плачу ван Уффеле не для того, чтобы ты накрывала на стол, – прохрипел он. – Ну, давай! Придется все делать по-быстрому.

Магдалена закрыла глаза и приготовилась к неизбежному. И вновь ее пальцы коснулись лезвия.

В этот момент в дверь внизу постучали.

– Этого… просто быть не может, – проворчал Пфунднер. – Сначала жена достает своими воплями, а теперь и гость явился раньше времени!

Он развернулся. При этом ноги его запутались в разбросанных платьях, и казначей с грохотом повалился на пол.

– Да-а-ни-е-э-эль, все в порядке? – снова донесся голос его жены.

– У нас… гости, Агата! – прокричал Пфунднер. – Я же говорил тебе, – он поспешно поднялся и завязал брюки. – Мне нужно встретить гостя. Подожди, я пришлю к тебе Иоганна!

Казначей бросил на Магдалену похотливый взгляд.

– Придется отложить на потом, – проворчал он. – И ради этого я останусь сегодня дома… Ах, черт! – Он показал на смятые платья. – Надень что-нибудь, и будешь прислуживать нашему гостю.

Он вышел из комнаты. Магдалена закрыла глаза и глубоко вздохнула. Она с трудом себе представляла, что было бы, если б Пфунднер действительно ее изнасиловал. Теперь, по крайней мере, она получила отсрочку.

С первого этажа донеслись мужские голоса, а сверху послышались шаги лакея. Потом в спальне открылось окно. Магдалена подобрала платье из серого бархата и быстро переоделась. Платье и вправду подошло ей по размеру, оно было широкого покроя и выполнено в скромных серых тонах. Простой мещанский наряд без украшений и шлейфа, такой вполне могла бы носить служанка или нянька в богатом доме.

Магдалена посмотрелась в зеркало и изумилась. Она и забыла, когда в последний раз видела свое отражение. Да и смотреться ей приходилось в полированное блюдо, а не зеркало из дорогого венецианского стекла. Она видела перед собой зрелую женщину. Женщину, которая за последние годы приучилась к борьбе, пережила немало опасностей и не позволяла каким-то похотливым мерзавцам себя домогаться.

Во всяком случае, пока в этом не возникало необходимости.

Дочь палача постояла еще немного, после чего отвернулась и вернулась по коридору к гостиной. Дверь была закрыта, из комнаты доносились приглушенные голоса. Вероятно, мужчины уже сидели за столом. Магдалена хотела войти, но тут услышала из-за двери обрывок фразы:

– …придется все перенести на сегодняшнюю ночь…

Магдалена прижалась ухом к двери. Теперь она слышала гораздо лучше.

– …нельзя терять времени, – снова донесся скрипучий голос, принадлежавший, судя по всему, гостю; он звучал взволнованно, даже напуганно. – Сегодня ночью мы всё доведем до конца, потом возможности не будет. От них нужно избавиться, пока все не вышло наружу. Избавиться от всех!

Магдалена оцепенела.

От них нужно избавиться…

Что, если он имел в виду девушек с мануфактуры? Девушек вроде пропавшей Евы?

– Как вы себе это представляете? – с досадой спросил Пфунднер. – Все не так просто. Я рассчитывал на завтрашнюю ночь!

– Я же объясняю вам, потом будет поздно! – взмолился его собеседник. – Эти сведения из первых рук. Из-за чертова бала все наши планы пошли прахом. Сейчас или никогда!

– Тогда… тогда сделайте все сами, – предложил казначей. – Я снабжу вас всем необходимым. Я даже готов…

– Ну уж нет! Я слишком долго делал за вас грязную работу. Или делаем все вместе, или не делаем вовсе, вот мое последнее слово!

Некоторое время оба хранили молчание. Было слышно, как кто-то расхаживает по комнате.

– Что ж, ладно, – вновь послышался голос Пфунднера, довольно близко от двери. – Будь по-вашему. Правда, меня ждали другие… кхм… дела. Но мне потребуется время, чтобы все подготовить.

– Встретимся в десять за вашим домом, как и всегда. Нужно провернуть все очень быстро. А потом, я и слышать не желаю об этой проклятой авантюре! Понятно вам? Нам крупно повезло, что мы не стоим сейчас на эшафоте. За такое преступление палач сварит нас в кипящем масле!

– Вы поздновато об этом задумались, – Пфунднер злорадно рассмеялся. – До сих пор вы неплохо на этом зарабатывали… А сейчас прошу простить меня.

В этот момент дверная ручка повернулась. Магдалена отступила на шаг и приняла самое невинное выражение. В следующий миг дверь распахнулась, и перед ней возник Пфунднер. Казначей на мгновение растерялся, но, очевидно, он был занят другими проблемами, чтобы о чем-то подозревать.

– А, вот ты где, – произнес он рассеянно. – Сегодня мне твои… услуги больше не понадобятся. Ты свободна до завтра. – Он скользнул взглядом по ее груди и вздохнул. – Очень жаль, но меня ждут дела.

– Кто это? – недоверчиво спросил из-за его спины гость. – Прежде я ее тут не видел.

Теперь Магдалена смогла наконец рассмотреть этого странного человека. Он был низкого роста, коренастый и лысый, с бычьей шеей и большими волосатыми руками. Не будь на нем черного сюртука и мантии, Магдалена приняла бы его за простого ремесленника, кузнеца или какого-нибудь извозчика. Он взглянул на Магдалену, и маленькие глазки его беспокойно заблестели.

– Ее нечего опасаться, – сказал Пфунднер. – Это необразованная служанка, только и всего. Она не представляет угрозы и будет держать рот на замке, верно?

Казначей обнял Магдалену за плечи, и его пальцы впились ей в кожу.

– Если кто-нибудь спросит, здесь никого не было, – шепнул он ей на ухо. – Поняла? Иначе я лично позабочусь о том, чтобы ван Уффеле тобой занялся. Если ты понимаешь, о чем я…

Магдалена молча кивнула. Пфунднер ослабил хватку и заботливо похлопал ее по плечу.

– Тогда возвращайся завтра. Платье можешь оставить себе. До тех пор, пока я не скажу тебе снять его, – добавил казначей с улыбкой.

Он шлепнул ее по ягодицам, и Магдалена вышла из гостиной. Спускаясь по лестнице, она чувствовала на себе взгляд лысого гостя, но старалась шагать медленно и самоуверенно, словно ей нечего было бояться.

И только на улице Магдалена бросилась бежать, словно за ней гнался сам дьявол.

* * *

– И ты всерьез считаешь, что эта нянька украла собаку?

Пауль уставился на старшего брата, торопливо пережевывая кусочек лакрицы. Они сидели на чердаке в доме палача. Сквозь доски свистел ветер, снизу время от времени слышались шаги Вальбурги и мяуканье многочисленных кошек. Больше в доме никого не было. А если б и были, им пришлось бы постараться, чтобы разыскать мальчиков. Дом был большой и старый, с подвалами и тайными ходами, и ребята обследовали еще далеко не всё.

Хотя здесь стоял ужасный холод, братьям нравилось это загадочное место. Они обнаружили его только накануне. По приставной лестнице с верхнего этажа можно было забраться под самую крышу. Среди паутины, разломанных кирпичей и прочего хлама можно было почувствовать себя как в крепости, где никто не помешает.

Особенно если разговор не предназначен для посторонних ушей.

Петер кивнул и продолжил рассказывать:

– Я осмотрел ошейник. Он разрезан. А нянька сказала, что собака сорвалась. Выходит, она соврала. Не знаю, зачем ей это, но все именно так.

– И мы должны проследить за ней? – спросил Пауль. – Я с ребятами?

Не в силах сдержать возбуждения, он встал, взобрался на одну из балок и принялся балансировать на ней. Потом вдруг остановился и повернулся к Петеру:

– И что нам за это будет, м-м-м?

Петер вздохнул. В свои восемь лет Пауль был крайне неравнодушен к деньгам и проявлял при этом поразительные способности к счету. Как ни странно, он мгновенно утрачивал их, стоило ему войти в школьный класс. Этого Петер никак не мог объяснить.

Вообще братья во многом отличались. Пауль был невысокого мнения о занятиях, рисовании и письме, зато он мог смастерить маленькую мельницу из ивовых прутьев, вырезал замечательные фигурки и почти всегда выходил победителем из уличных драк, даже если сталкивался со старшими ребятами. Но больше всего Петера поражала тяга Пауля к пыткам и казням. Иногда он даже тренировался на животных. Кроме того, Пауль не сомневался, что однажды станет известным палачом. Петер, в отличие от брата, мечтал стать успешным врачом, а еще лучше – художником, вроде тех, что рисовали огромные фрески в церквях.

Поэтому он был несказанно рад, что у них с братом наконец-то появилась общая цель.

– Обещать ничего не могу, – сказал Петер брату. – Но эта собака принадлежит кронпринцу. Уверен, Макс щедро вознаградит нас, если мы разыщем его любимца.

– Макс, Макс, Макс! – передразнил его Пауль. – Ты скоро небось парик напялишь, как эти пижоны при дворе. И будешь ходить в широких штанах, как в юбке!

– Прекрати! – попытался усмирить его Петер. – Макс не виноват в том, что он кронпринц. Вообще, он славный.

– Ууу, Макс еще и славный! – хихикнул Пауль. – Знаешь, что говорят ребята на улице? Говорят, что его мать – заморская потаскуха, которая по-немецки толком говорить не умеет.

– Не надо говорить так про его мать! Отец с ней знаком. Он говорит, что она очень умная женщина.

– Я думал, отец должен был разыскать эту псину, – заметил Пауль. – Он же сам пообещал курфюрстине, разве нет? Что он скажет, если ты сделаешь это за него?

– Я… я подумал, что отец будет рад, если мы ему поможем, – неуверенно проговорил Петер. – У него и так забот хватает. Дедушка ждет от него помощи в расследовании этих убийств. Тут уж точно не до собаки.

– Да-да, вы с отцом не можете друг без друга… Даже читаете вместе! – Слово «читаете» Пауль произнес так, словно это было нечто постыдное. – Как ни крути, а тебя отец любит больше, – продолжал он упрямо. – Только потому, что я не знаю латыни.

Он надулся и уселся на балке.

– Но это вовсе не так. – Петер взобрался на пыльную балку и устроился рядом с братом.

Они вместе болтали ногами и смотрели в маленькое окошко, из которого были видны обе башни над церковью Богородицы. Недалеко от церкви, как уже выяснилось, находилась Коллегия иезуитов. Для Петера эта школа по-прежнему была недосягаема. Но если он разыщет Артура, возможно, ее двери все-таки откроются перед ним.

– Отец любит тебя так же, как и меня, и маленькую Софию, – сказал он через некоторое время.

Но в глубине души Петер понимал, что это не так. Ему, Петеру, отец уделял куда больше внимания просто потому, что у них было много общего. Пауль, напротив, больше времени проводил с дедом.

– Ну что, поможешь мне последить за этой нянькой? – спросил наконец Петер, чтобы отвлечь брата. – В этом ты, кстати, куда проворнее меня! Может, она как-нибудь выдаст себя, если мы узнаем, куда она ходит… Такое под силу только тебе и твоим друзьям! Никто не сможет так хорошо спрятаться и незаметно за кем-нибудь проследить.

Паулю это явно польстило. Настроение его сразу переменилось.

– Так и быть, я спрошу у ребят, – ответил он деловито. – Но только при одном условии!

– И каком же? – спросил Петер.

– Я буду решать, как мы это провернем. Не ты! Вообще не встревай, понятно?

Петер улыбнулся.

– Ладно, обещаю. Главное, чтобы собака нашлась. – Он протянул Паулю руку. – Значит, договорились?

– Договорились. – Пауль плюнул в правую ладонь и пожал Петеру руку. – Так делают Ангерские Волки, – объяснил он. – Теперь клятва вступает в силу. – Потом он вдруг засомневался: – А если отец не захочет, чтобы мы ему помогали? Что тогда?

– Ну, ему об этом знать не обязательно, – Петер подмигнул брату. – Если мы разыщем Артура, то преподнесем ему как подарок. Тогда он не будет на нас сердиться.

Снизу послышались голоса. Должно быть, вернулся кто-то из взрослых.

– Давай посидим тут еще немного, – шепнул Пауль. – Я вырезал фигурку и повозку с настоящими колесами, сейчас покажу!

Скоро братья сидели на пыльном полу, погруженные в игру, и не слышали разговора взрослых.

Поэтому они не знали, какое судьбоносное решение приняла их мама.

* * *

– Они что-то затевают этой ночью! И это как-то связано с девушками с мануфактуры, я почти уверена!

Магдалена сидела за столом рядом с Симоном и никак не могла отдышаться. Ее била дрожь, словно она мерзла, хотя в печи потрескивали поленья и в комнате было тепло. Магдалена была в простом мещанском платье, которого Симон прежде не видел. В суматохе он так и не спросил ее, откуда оно взялось. Между тем за окном сгущались сумерки, солнце уже скрылось за городскими стенами.

Симон взял жену за руку. После визита в больницу и неприятной встречи с безумной старухой он еще побродил по улицам, погруженный в раздумья. Слова старой Траудель не выходили у него из головы.

Я знаю, кто их убивает… Этих невинных девочек…

Эти слова что-то всколыхнули в нем. Но, сколько он ни раздумывал, ничего определенного в голову не приходило. Возможно, стоило еще раз наведаться к старухе, и тогда что-нибудь прояснилось бы.

Симон злился на самого себя, потому что до сих пор не удосужился купить кофейных зерен. Ничто так не подстегивало его мысль, как кофе. Но, ввиду всех последних событий, у него просто не дошли до этого руки.

На обратном пути Фронвизер заглянул к собачнику Лоренцу в надежде узнать что-нибудь о проклятой псине. Но, как он и ожидал, новостей никаких не было. Пропали еще несколько собак из богатых домов – вот и все, что сообщил ему Лоренц. Эти поиски с самого начала были безумием, и Симон в очередной раз в этом убедился.

Куда важнее было то, что узнала Магдалена.

– Так, расскажи все еще раз, по порядку, – попросил Симон.

За столом напротив них сидели Якоб Куизль, Михаэль Дайблер и Георг. Вальбурга качала на руках Софию и, вполголоса напевая, расхаживала по комнате. Все в ожидании смотрели на Магдалену. В первый раз она рассказала все буквально на одном дыхании, и остальные с трудом улавливали смысл ее слов.

– Итак, сегодня утром тебя отправили к мюнхенскому патрицию, – с подчеркнутым спокойствием проговорил Симон. – Для чего? Я думал, ты работаешь на этой мануфактуре.

– Потому что… потому что мне поручили отнести им белье и помочь по дому, – поспешно ответила Магдалена. – Ван Уффеле и Йозеффа иногда отправляют к ним своих девушек. За такую работу хорошо платят, а заодно можно отдохнуть от станка. Вот я и подумала, что смогу что-нибудь разузнать.

У Фронвизера возникло странное ощущение, что она чего-то недоговаривает.

– И к кому ты ходила? – спросил он.

– Его имя Даниель Пфунднер. Это городской казначей.

– Пфунднер? – Симон подскочил. – Знаю я этого надменного хлыща! Повстречал его в опере. Мне бы не хотелось, чтобы ты…

– Черт возьми, пусть сначала расскажет все до конца, – прервал его Куизль и усадил на место. – Потом можешь ругаться сколько влезет. – Он взглянул на дочь. – Ну? Что произошло в доме этого казначея?

– К нему кто-то приходил, лысый такой тип. Я подслушала их разговор. Как я поняла, этой ночью что-то должно произойти и с этим нельзя тянуть, – Магдалена вздохнула. – Я так и не узнала, кто это такой, но боюсь, что девушки с мануфактуры в опасности.

– Почему ты так решила? – спросил Георг.

Магдалена явно хотела что-то сказать и не решалась. В конце концов она вздохнула и продолжила:

– В действительности эта мануфактура служит лишь прикрытием. На самом деле матушка Йозеффа и ван Уффеле отправляют своих работниц в качестве проституток к богатым патрициям. Убитые девушки, Эльфи и Анни, тоже были из их числа. Анни раньше обслуживала этого Пфунднера. Ева, по всей видимости, пыталась рассказать об этом, и теперь от нее хотят избавиться. А может, и от других девушек… От них нужно избавиться. Они говорили про девушек, я в этом уверена!

– Минуточку! – Симон совершенно по-новому взглянул на свою жену. – Хочешь сказать, вы с этим чванливым хлыщом… что ты с ним… – Ему не хватило духу закончить.

Магдалена помотала головой.

– Так далеко я заходить не стала.

– И правильно сделала, – проворчал Куизль. – Моя дочь не станет шлюхой, я запрещаю тебе!

– Я тебе, конечно, не отец, – добавил Георг, – но скажу как брат: женщины позорят себя этим ремеслом! И, надеюсь, никто в нашей семье заниматься этим не станет.

– Может, вы и мне позволите вставить словечко? – сдержанно проговорил Симон. – Я все-таки ее муж и не желаю, чтобы…

– Господи! Может, выслушаете меня до конца? Или так и будете умничать до самой ночи? – не выдержала Магдалена. – Все вы, мужчины, одинаковы! Показываете пальцем на проституток, а сами тайком развлекаетесь. Разве я не права?

– Ладно, ты права, в Бамберге я разок-другой пользовался их услугами, – признался Георг. – Но когда речь заходит о родной сестре, это совсем другое…

– Речь идет о жизни девушек, а не о чести или позоре! – перебила его Магдалена. – Как еще объяснить, чтобы до вас дошло?

Некоторое время за столом царило молчание. Слышно было, как напевает в углу Вальбурга, укачивая Софию.

Михаэль Дайблер первым нарушил молчание:

– Ты права, Магдалена. Порой мы не отличаемся сообразительностью. Рассказывай дальше.

Дочь палача рассказала обо всем, что выяснила, о скверных условиях на мануфактуре, о том, как напуганы девушки, и о торговле проститутками. Под конец она упомянула и о странном происшествии в подвале.

– Я услышала плач, – закончила Магдалена. – Вполне возможно, что в подвале держат Еву, а может, и еще кого-то из девушек! Эти венецианцы, наверное, заодно с ван Уффеле и Йозеффой и служат там надзирателями.

– Хм, если это правда, то эти двое довольно хитро все устроили, – проговорил Дайблер, нахмурив брови. – Проституция в Мюнхене запрещена еще со времен герцога Вильгельма Благочестивого. Тому, кто нарушит запрет, грозит позорный столб, и богатые мещане боятся этого, как дьявол – святой воды. А так они могут предаваться утехам, ничего при этом не опасаясь… Йозеффа и ван Уффеле, должно быть, неплохо на этом зарабатывают.

– Но зачем было убивать Анни и Эльфи? – спросил Симон.

– Может, те хотели обо всем рассказать? – предположил Георг. – Во всяком случае, это могло бы послужить причиной.

– Наверное, эти лживые патриции вытворяли с девушками что-нибудь похуже и пришлось это замять, – сказала Магдалена. – Об этом вы не думали?

– Не знаю. Кое-что здесь не складывается… – Симон покачал головой. – Как это все связано с убитой женой патриция, Терезой Вильпрехт? Не говоря уже о мумии в погребе… Не вижу никакой связи.

– Мастер Ганс, наверное, знал, какая между ними связь, – проворчал Куизль, немного помолчав. – И он знал, кто за этим стоит. Но Ганс теперь мертв… – Якоб сердито стукнул по столу. – Черт, я чувствую, что все ответы у нас перед носом! Какая во всем этом связь? Какая, черт подери…

– Тсс! – шикнула на него Вальбурга. – Смотри не разбуди еще Софию, она только что уснула. Малютка не виновата в этих злодеяниях.

Магдалена неожиданно улыбнулась, впервые за все это время. Симон был рад, что Вальбурга в эти минуты находилась рядом, хоть и не участвовала в разговоре. Своей заботой и теплотой она помогла Магдалене отвлечься от всех ужасов, пережитых за последнее время.

– Ты права, Бурги, – сказала дочь палача. – И спасибо тебе за то, что ты присматриваешь за Софией. Без твоей помощи мне, наверное, не удалось бы все это выяснить. – Она вновь повернулась к мужчинам. – Так или иначе, я уверена, что ван Уффеле и Йозеффа имеют какое-то отношение к этим убийствам. Все-таки из всех убитых девушек две работали на них.

– Может, эта Тереза Вильпрехт тоже на них работала? – задумался Георг. – Не ради денег, а чтобы насолить престарелому мужу…

– Думаешь, все жертвы были проститутками? Даже не знаю… – Дайблер почесал затылок. – Поговаривали, что у этой Вильпрехт есть любовник. Но опять же, что связывает их с нашей мумией? Ее-то убили лет двадцать назад.

– Амулеты, – неожиданно проговорил Куизль.

Дайблер перевел на него растерянный взгляд.

– Что?

– Амулеты. Он помечает своих жертв этими медальонами. Неважно, двадцать лет назад или сейчас. Сначала у мумии, потом у Анни… Готов поспорить, что при Эльфи тоже был такой амулет! Впрочем, доказать мы ничего не сможем, она ведь уже в могиле. – Палач принялся набивать трубку. – Утром, когда мы хоронили Ганса, я спросил у Лойбля, не было ли у Терезы Вильпрехт какого-нибудь медальона. И что вы думаете? Он у нее был – лежал в мешке, в котором убийца бросил ее в заводь. Лойбль не мог точно припомнить, но возможно, что на медальоне была изображена Мадонна, как и у других жертв.

– Выходит, мы были правы, – прошептала Магдалена и плотнее закуталась в шаль. – Какой-то безумец занимается этим уже лет двадцать.

Куизль склонился над столом и принялся растирать табак в мелкие крошки. Затем насыпал все в трубку и поднес к ней зажженную лучину.

– Казни, медальоны… – бормотал он, раскуривая трубку. – Мерзавец не изменяет себе. Неизвестно только, зачем он это делает. Но никто не станет убивать без причины. Что им движет? Выясним это – и он, считай, у нас в руках… – Он выпустил в потолок облако дыма, и оно расплылось по всей комнате. – Должны быть свидетели. Невозможно, чтобы все эти годы его действия оставались незамеченными. Не исключено, что Ганс таких свидетелей разыскал. И что-то я сомневаюсь, что в этих убийствах замешаны ван Уффеле и его потаскуха.

– А кто же тогда, по-твоему? – спросил Георг.

Но Куизль выпустил облако дыма и промолчал.

Симон кашлянул.

– Я тоже хотел кое-что рассказать. Я был сегодня в больнице Святого Духа и заходил в дурдом. Есть у них одна сумасшедшая старуха, ее уже двадцать лет там держат. Она была совершенно вне себя и говорила, что знает, кто всех убил.

– По-твоему, она может стать свидетелем, про которых говорит отец? – спросил Георг с сомнением. – Куда вероятнее, что она сама уже не понимает, о чем говорит… Нам ее слова хоть чем-то могут быть полезны?

– Нет, не думаю. Но в какой-то момент она показалась мне не такой уж сумасшедшей. Она сказала, что все мы виноваты.

Дайблер посмотрел на него с изумлением.

– Все мы?

– Да, так и сказала. Вот я и думаю, может, мне еще раз…

Тут София вдруг заплакала, и Вальбурга посмотрела на них с упреком.

– Ну вот, все-таки разбудили своими разговорами! – проворчала она. – А девочка так сладко уснула…

Магдалена поднялась, и женщины принялись успокаивать девочку. Симон, Георг и Якоб молча смотрели на них. Разговаривать в таком шуме было невозможно. Идея сходить еще раз к старой Траудель уже не казалось Фронвизеру такой уж разумной. Она просто сумасшедшая, вот и всё.

Дайблер тем временем смотрел в маленькое зарешеченное окно. На улице уже темнело. Мюнхенский палач встряхнул головой.

– Как бы там ни было, – вздохнул он, – предположения Магдалены сейчас вернее всего. Если то, что она слышала, правда, то казначей и этот лысый тип замышляют какое-то преступление. Анни раньше ходила к Пфунднеру, а теперь она мертва. Вполне очевидно, что наш казначей как-то в этом замешан.

– Если они действительно собираются кого-то убить сегодня, я должна вытащить Еву из подвала, – заявила Магдалена, укачивая Софию.

– И как ты собираешься это сделать? – спросил Симон.

– Я снова заночую на мануфактуре. И в этот раз спущусь в подвал, а там будь что будет.

– Ты с ума сошла? – Симон в ужасе посмотрел на жену. – Счастье, что ты выбралась живой из этой дыры… Больше я тебя туда не отпущу!

– Речь идет о жизни девушки, как ты не понимаешь? А возможно, и не одной! На ее месте могла бы оказаться я или Барбара.

– А как же София? – Симон посмотрел на дочь, снова уснувшую. – Неужели снова хочешь оставить ее? Вальбурга не может вечно за ней присматривать. Ты – ее мать!

Магдалена поджала губы, и Фронвизер понял, что обидел ее. Он сразу пожалел о своих словах и хотел извиниться. Но в этот момент Вальбурга положила руку ему на плечо.

– Всё в порядке, Симон. Мы с Софией неплохо поладили, а я только рада, когда рядом есть кто-то еще, кроме кошек. Пусть Магдалена отправляется на мануфактуру, – Вальбурга покивала. – Она права. Речь идет о жизни ни в чем не повинных людей. Нам не всегда по вкусу то, что мы делаем. Но у нас порой не остается иного выбора.

– Ну… ладно, – с некоторой неуверенностью ответил Симон. – Похоже, я тут единственный считаю, что моей жене грозит опасность.

– Мы всегда рядом, – успокоил его Георг. – Если что-нибудь случится, мы с этого ван Уффеле шкуру спустим.

«Если не будет слишком поздно», – подумал Симон. Несмотря на все уговоры, у него было дурное предчувствие.

– А где, собственно, Барбара? – неожиданно спросил Куизль. – Где она шатается? Не хватало еще, чтобы и она ночью где-то пропадала…

– Насколько мне известно, она собиралась еще раз встретиться с Неером, – ответил Дайблер и усмехнулся. – Скажем так, на смотрины. Поэтому Неер раньше всех убрался с собрания. Как знать, может, вечером еще посмотришь на своего будущего зятя…

* * *

Барбара глотнула подогретого вина с пряностями и улыбнулась. Валентин между тем рассказывал ей очередную свою историю. Они уже два часа сидели в одной из многочисленных таверн на Зендлингской улице, разговаривали, ели ароматное жаркое или просто смотрели на других посетителей. К собственному удивлению, Барбара заметила, что впервые за долгое время не чувствует себя несчастной. Даже наоборот, она ощущала прилив жизненных сил.

И повинен в этом был сидящий напротив юноша, в чьих голубых глазах Барбара готова была утонуть.

Всю дорогу от Зендлинга Валентин играл для нее, танцевал и всячески веселил. Хотя Барбара думала, что давно уже разучилась смеяться. С Валентином она вообще не вспоминала о своем мрачном будущем. Когда они оказались в Мюнхене, Валентин провел ее по нескольким лавкам. Они померили дорогие наряды у портного и вели себя так, словно могли себе их позволить. У шорника Валентин присмотрелся к дешевым украшениям и торговался до тех пор, пока мастер не вышвырнул его вон. И вот они сидели в теплой таверне, и Валентин, сын уличного музыканта, рассказывал о своей жизни.

– Я еще ходить толком не умел, а уже играл на скрипке! – говорил он со смехом. – Отец вывел меня на сцену, и я плясал, как обезьянка. И при этом водил смычком по струнам. Звук был настолько ужасный, что люди сбегали толпами. После этого отец давал мне только тамбурин.

– И как, с ним получалось лучше? – спросила Барбара и глотнула еще вина.

– Ну, как сказать… Кто-то из зрителей сжалился и заплатил отцу три крейцера, лишь бы я убрался со сцены. – Валентин с улыбкой поднял кружку. – Ну вот, мы только обо мне и говорим. О себе ты пока ни словом не обмолвилась. Но я этого так не оставлю! – Он посмотрел на нее с нарочитой строгостью. – Итак, сознавайся, что привело тебя в Мюнхен?

Барбара долго собиралась с ответом. Она знала, что рано или поздно этот момент настанет.

– Если я скажу, пообещаешь, что не сбежишь от меня? – сказала она наконец.

Валентин рассмеялся.

– Только если ты не переодетый мужчина!

– Ладно, – Барбара глубоко вздохнула. – Я – дочь палача из Шонгау. Может, слышал, что палачи собрали Совет в Ау? Вот мы и приехали всей семьей в Мюнхен.

Об истинной цели своего приезда она промолчала. Как и о том, почему сидела за одним столом с Конрадом Неером. Для нее по-прежнему оставалось загадкой, почему палач из Кауфбойерна так поспешно исчез.

Валентин, как ни странно, почти не удивился. Он лишь на миг вскинул брови, после чего губы его растянулись в ухмылке.

– Дочка нечестивого палача, значит, – проговорил он. – Боже, спаси и сохрани! Где же твой хвост? Спрятала под юбкой? Ну, хотя бы волосы у тебя черные, как адова смоль… – Тут лицо его вновь стало серьезным. – Мой отец был уличным музыкантом, таким же изгоем. Сейчас мы, конечно, получили бюргерские права, но нам пришлось дорого за них заплатить. И все равно для людей я – беспутный скрипач, в самый раз, чтобы сыграть на свадьбе. Музыканта приветствуют с распростертыми объятиями, потом дают несколько монет и прогоняют. Так уж повелось.

– Ты, по крайней мере, можешь жить в городе, – сказала Барбара. – В Шонгау палач живет в провонявшем кожевенном квартале. И в трактир его пускают лишь при условии, что никто из гостей не против. А…

В этот момент зазвонили колокола Старого Петра.

– Господи! – воскликнула Барбара. – Уже пять часов? Надо скорее возвращаться, пока отец не рассердился. Я же с полудня не давала о себе знать!

– Жаль, – Валентин выглядел опечаленным. – Может, на днях увидимся еще раз?

Барбара почувствовала, как тепло стало на сердце. Странно, что один этот вопрос привел ее в такое замешательство.

– Надеюсь… хм, думаю, это можно устроить, – проговорила она с запинкой. – Скажем, завтра утром у Зендлингских ворот?

Валентин подмигнул ей.

– Ты, видно, не хочешь, чтобы твоя семья обо мне узнала?

– Если б ты познакомился с моим отцом, то понял бы почему, – вздохнула Барбара. – С ним очень непросто.

Она встала и пожала Валентину руку.

– Спасибо, – проговорила она почти шепотом.

– За что? – удивился юноша.

– За то, что развеселил меня и я… на какое-то время позабыла о своих заботах.

– Это из-за твоего дяди? – с сочувствием спросил скрипач. – Ты из-за этого плакала в таверне?

– Это… он мне не дядя. Он… – Барбара запнулась, потом отвернулась. – До завтра, – добавила она сдавленным голосом и вышла из трактира.

Оказавшись на улице, молодая женщина не знала, плакать ей или смеяться. Казалось, она впервые повстречала человека, который действительно понимал ее. Более того, с ним ей было весело и он ее слушал…

И был одного с ней возраста.

Барбара подумала о Конраде Неере. Тот и вправду годился ей в дяди. Если она станет его женой и поселится в Кауфбойерне, каково ей будет через десять, двадцать лет? Жить со стариком! Будет ли он по-прежнему таким чутким и обходительным? Барбара вновь подумала о той странной встрече в трактире Зендлинга. Разве она выйдет замуж за человека, о котором вообще ничего не знает? После встречи с Валентином многое переменилось.

Барбара вдруг поняла, что никогда не сможет стать женой Конраду Нееру.

С чувством вины она запустила руку под плащ, тронула подаренный Неером шелковый платок. Он, как и прежде, был мягким и нежным, но что-то неуловимо изменилось. Платок, словно камень, тянул ее к земле. Он напоминал об обязательствах, принять которые Барбара не могла.

Она рывком сорвала платок, скомкала как тряпку и швырнула в сточную канаву.

Погруженная в мрачные раздумья, Барбара двинулась по узким проулкам Ангерфиртеля. Ремесленники уже закрывали свои лавки. Почти у самого дома она встретила Георга.

– Ну наконец-то! – воскликнул он с облегчением. – А то мы уже волноваться начали… – Он двусмысленно ухмыльнулся. – Где-нибудь задержались с Неером? Гуляли вы с ним о-о-чень долго.

– Ой, оставь ты меня в покое! – прошипела Барбара. – Глупое мужичье! Что вы вообще понимаете в женщинах?

В полном недоумении Георг встал посреди улицы. А Барбара просто двинулась дальше.

Поэтому Георг не видел, что по щекам ее вновь потекли слезы.

* * *

Охотник стоял у окна и смотрел, как тьма и туман окутывают город.

Несмотря на холод, на сердце у него было тепло. В холодные месяцы работы всегда было в избытке. Люди лежали, тесно прижавшись друг к другу, точно звери, и это происходило. Это могло происходить сейчас, в эту минуту, за каждым окном, за каждым освещенным квадратом. Охотник буквально слышал разгоряченное дыхание, стоны и хрип. До него доносилась неумолчная какофония криков, и они резали слух.

В руке у него лежал теплый амулет. Охотник сжал его и сразу почувствовал прилив сил. Чтобы исполнить миссию, которую он возложил на себя, требовались силы. Сколько таких амулетов и медальонов он раздал за последние двадцать лет? Он сбился со счета. Они служили предостережением для других заблудших девиц и защитой для его паствы. Охотник кивнул. В сущности, он был пастырем, да. Пастырем, который заботится о своих невинных агнцах и бережет их от волков… Он вдруг задрожал и, чтобы успокоиться, произнес псалом, который и раньше приносил ему утешение.

Господь – пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и ведет меня к водам тихим…[8]

Они преследовали его по пятам, он чувствовал это. Чувствовал их дыхание у себя за спиной. При этом он вовремя предпринял нужные действия, и мастер Ганс понес заслуженное наказание! Но это словно лавина, которую невозможно было остановить, рано или поздно она сметет его вниз. Он размозжит себе голову и предстанет перед Творцом. Наконец-то…

Вопрос только когда.

Что ж, оставалась еще возможность задержать их. Но он не решался ею воспользоваться. Приходилось выбирать: миссия, возложенная на него Творцом, против жизни, невинной жизни. В случае с мастером Гансом решение далось ему легко. Этот монстр был повинен в грехах. А сейчас?

О Господи, дай мне силы!

Охотник снова сжал амулет. И чудо, Господь вновь ниспослал ему сил! На него возложена слишком важная миссия. Он не мог допустить, чтобы его остановили именно сейчас. Господь указал ему путь!

Поэтому он убьет, чтобы уберечь добро. Чтобы спасти жизнь.

Однако на него не должно пасть и тени подозрения. Нужно подойти к этому делу с умом. В этот раз нельзя совершать ошибок. Но кому суждено умереть первым? Кто из них опаснее? Кто подобрался к нему ближе всех?

О Господи, дай мне силы!

Охотник подбросил амулет.

Лицевая сторона или оборотная…

Медальон со звоном упал на пол.

Лицевая…

Господь решил. Жертва избрана. Осталось только придумать план.

Охотник задумался. И улыбнулся.

* * *

Примерно в это же время Магдалена вновь отправилась к шелковой мануфактуре в Ау.

На улице совсем уже стемнело. С севера подул слабый ветер, и зима вновь напомнила о себе. Дочь палача не стала надевать платье, которое подарил ей Пфунднер. Она снова облачилась в простой наряд, в котором накануне предстала перед матушкой Йозеффой. Грубый шерстяной платок едва защищал от холода.

Перед самым ее уходом Барбара наконец-то вернулась. Выглядела она подавленной и сразу поднялась к себе в комнату. Очевидно, прогулка с Конрадом Неером прошла не так удачно, как ожидалось. Магдалена надеялась, что утром сможет обстоятельно поговорить с сестрой.

Но этой ночью она попытается спасти другую девушку.

Вместе с последними поденщиками Магдалена прошла через Изарские ворота. Такое решение далось ей непросто. Конечно, возвращаться на мануфактуру было опасно. И далеко не факт, что ночью ей удастся попасть в подвал. Но она должна была хотя бы попытаться.

Магдалена по-прежнему была уверена, что в смерти Анни и Эльфи виноваты ван Уффеле и Йозеффа. Возможно, их убили, потому что они, как и пропавшая Ева, о чем-то проболтались. Как эти два убийства связаны с другими жуткими происшествиями последних десятилетий, для Магдалены оставалось загадкой. Может, эта банда, торгующая девушками, существовала долгие годы? Что, если ван Уффеле и матушка Йозеффа были последними звеньями в цепочке заговорщиков? Что же в действительности происходило на этой мануфактуре?

Магдалена вдруг засомневалась, правильно ли поступает. Но вот впереди показалось здание мануфактуры. Из трактиров на главной улице еще доносились музыка и смех, однако в переулке царила тьма. Магдалена чуть помедлила и в конце концов дернула шнур звонка.

Послышались шаги, и через мгновение матушка Йозеффа отворила дверь. Без лишних слов она втащила Магдалену внутрь и отвесила ей звонкую пощечину.

– Ты где шляешься, потаскуха? – прошипела хозяйка. – Остальные вернулись несколько часов назад. Отвечай, где пропадала столько времени?

– Пфунднер… не отпускал меня! – всхлипнула Магдалена и опустила голову. – Ему все мало было. Он сказал, что… что вы и так ему задолжали, – она вспомнила, что ван Уффеле и Йозеффа были в каком-то долгу перед казначеем.

После этой фразы матушка Йозеффа действительно поостыла.

– Задолжали мы ему, тоже мне! – проворчала она. – Назад он получает вдвое, а то и втрое больше… Ну ладно, пусть себе развлекается, – она хмуро взглянула на Магдалену. – Только не думай, что получишь за эту переработку! И вообще деньги получишь только в конце месяца, если мы убедимся, что ты чего-то стоишь.

Дочь палача молча кивнула.

– Так он еще и белье тебе не вернул! – снова рассердилась Магдалена. – Тебе повезло, что ты не попалась стражникам на глаза… Белье служит тебе маскировкой, понятно? Ты простая служанка, и только!

– Я… сожалею… – тихо проговорила Магдалена.

– Ну, завтра все заберешь. А теперь живо наверх! Свечи давно погашены. И на ужин ничего не осталось. Сама виновата.

«Я эту жратву и свиньям не дала бы», – со злостью подумала Магдалена.

При этом она и дальше делала вид, что напугана. Вслед за Йозеффой женщина поднялась наверх. В спальне царила тишина, девушки уже спали на своих соломенных матрасах, и только некоторые приподняли головы, когда вошла Магдалена.

– Завтра с утра приступишь к работе, – резко бросила Йозеффа. – Сначала за станком, потом можешь сходить к Пфунднеру, – она ухмыльнулась. – А вечером у нас на тебя особые планы… Ну, пусть это будет сюрпризом.

Она захлопнула за собой дверь и ушла.

Тихо, чтобы не разбудить других, Магдалена прошла к своему месту. Она собралась уже лечь, но тут ее окликнула Агнес.

– Вот она, наша радость, – сказала она насмешливо и подняла одеяло, под которым прятала маленькую свечку. – Как прошел день у почтенного казначея? Он небось угощал тебя вином и белым хлебом да еще дал несколько монет? Ну же, дай посмотреть!

– Нам помешала его жена, – вполголоса ответила Магдалена. – Думаю, она о чем-то догадывается, поэтому без конца звала его к себе.

Агнес хихикнула.

– Ну, по крайней мере, тебе не пришлось раздвигать ноги… – Она запнулась и кивнула куда-то в сторону. – Кому-то повезло меньше.

Только теперь Магдалена заметила лежавшую чуть в стороне Шарлотту. Девушка зарылась лицом в тонкое рваное одеяло и вся дрожала. Теперь Магдалена услышала и тихий плач.

– Мерзавец выжал из нее все, – прошептала Агнес. – Он, видно, был в восторге, что сможет оприходовать девственницу. Я за сегодня и двух слов из нее не вытянула.

Магдалена вспомнила, с какой гордостью Шарлотта говорила, что у них с братом скоро все наладится.

Какой ценой это достанется ей? Сначала тобой пользуются, а потом выбрасывают, как тряпку…

Глаза постепенно привыкли к темноте, и Магдалена посмотрела на лицо Агнес, когда-то очень милое. Теперь, при тусклом пламени свечки, она выглядела как древняя старуха.

– Она привыкнет, – сдавленным голосом проговорила Агнес. – Мы все привыкаем.

– Про Еву что-нибудь слышно? – неожиданно спросила Магдалена.

– Черт, да забудь ты про Еву! Ты не поняла еще? То, что с ней произошло, грозит и нам, если не будем держать рот на замке!

– В этом все дело, да? – Магдалена схватила Агнес за плечо и встряхнула. – Ева чуть не проболталась и теперь сидит в подвале, ждет своей смерти… А может, она уже мертва? Как Анни и Эльфи?

Дочь палача сдавила ей плечо, и Агнес тихонько вскрикнула. Некоторые из девушек заворочались, другие смотрели на них с любопытством.

– Говори, сколько их пропало с тех пор, как ты работаешь здесь? – прошипела Магдалена. – Сколько?

– Я… я не знаю, – просипела Агнес. – Трое или четверо. Может, и больше. Кто же их всех считает – одни приходят, другие уходят… Но… ходят слухи.

– Что за слухи?

– Слухи про какие-то балы. Ван Уффеле иногда посылает туда сразу по нескольку. Анни с Эльфи тоже бывали на таких балах, и Ева, скорее всего. Там все носят маски и играют. В жуткие игры, – Агнес сглотнула. – Они никогда об этом не говорили.

Магдалена в ужасе выпустила плечо Агнес. Ей вдруг вспомнилось, что говорил казначею его странный гость.

Из-за чертова бала все наши планы пошли прахом…

Он имел в виду один из таких балов? На которых играли в какие-то жуткие игры и девушки расплачивались своей жизнью?

– Про какие такие… балы ты говоришь? – неуверенно спросила она у Агнес.

– Маскарады! – Агнес теперь шептала ей на самое ухо. – Я слышала, что завтра тоже состоится такой бал, в Нимфенбурге. Ван Уффеле говорил об этом с Йозеффой. Нас троих отправят туда, других девушек у них сейчас нет… Господи, как же мне страшно!

– А если нам просто сбежать? – спросила Магдалена. – Тебе, мне и Шарлотте?

Агнес печально рассмеялась.

– Ева уже пыталась. А теперь она сидит где-то в подвале или уже мертва.

– Агнес, послушай, – прошипела Магдалена. – Ты должна мне помочь! Если Ева до сих пор там, мы должны вытащить ее сегодня же.

– Но как ты себе это представляешь? Дверь-то в спальне заперта! А потом, эти венецианцы, наверное, караулят… Невозможно!

Магдалена принялась лихорадочно соображать. Должен быть выход, какой-то выход всегда есть! Но в этот раз рядом не было ни отца, ни мужа и помочь ей было некому. Она осталась одна.

В самом деле?

Магдалена закусила губу и кивнула.

– Это возможно, – произнесла она с мрачной решимостью. – Но только если вы мне поможете. Мы еще покажем этим ублюдкам. Слушай внимательно…

* * *

Барбара лежала у себя в комнате и, как это часто бывало, прислушивалась к окружающим звукам. За стеной взволнованно перешептывались племянники, снизу доносились возбужденные голоса. Тихонько хныкала София, потом мягким голосом запела Вальбурга…

Ощущение счастья то и дело сменялось унынием.

Как бы ей хотелось, чтобы Магдалена была сейчас рядом! Рассказать ей обо всем, что произошло… Она познакомилась с молодым парнем, и все, что прежде имело для нее значение, вдруг потеряло всякий смысл. Барбара пыталась сохранить благоразумие, но любовь вскружила ей голову.

Любовь…

– Валентин, – произнесла она одними губами, – Валентин, Валентин…

Ее пробрала дрожь.

Несколько лет назад, в Бамберге, Барбара уже переживала нечто подобное. Они навещали дядю Бартоломея. Барбара совершенно случайно повстречала красивого юношу. Она хотела даже сбежать с ним. Но ей тогда едва исполнилось пятнадцать, она была еще глупой девчонкой, и страсть ее быстро угасла. В этот раз все было по-другому, и чувство оказалось сильнее. Не было сил сопротивляться.

Теперь Барбара была совершенно уверена, что не сможет стать женой Конраду Нееру. Более того, после той странной встречи в зендлингском трактире она даже побаивалась его. Почему Неер так встревожился, что даже прервал разговор с ней? Кто был этот незнакомец? Обо всем этом Барбара хотела поговорить с Магдаленой, о своей радости и печали. Но сестра сломя голову отправилась на мануфактуру. И вот Барбара лежала наедине со своими мыслями и не знала, кому излить душу…

Она положила руку на живот. Внутри что-то урчало, словно там жил маленький злобный кобольд.[9] Именно так она себя чувствовала – женщиной с кобольдом в животе! Научится ли она когда-нибудь любить это… это существо?

Барбара вздрогнула.

Господи, нельзя так думать! Нельзя! Господь все слышит!

На лестнице послышались шаги, потом в дверь осторожно постучали. Барбара не ответила, но дверь приоткрылась, и показалось встревоженное лицо Георга.

– Всё… всё в порядке? – спросил он.

В первый миг у Барбары возникло желание рассказать Георгу о Валентине. Все-таки они близнецы и в детстве ничего друг от друга не скрывали. Однако Георг ведь тоже был мужчиной. Разве он поймет ее чувства? Но Барбара решила хотя бы отчасти открыться брату.

– Ну заходи давай, пока к полу не прирос, – вздохнула она.

Георг сел на край кровати и взял Барбару за руку. На мгновение все стало как прежде, совсем как в детстве.

– Сейчас все пошло кувырком, – устало заговорил Георг. – Все эти убийства и жуткие слухи! А мы только и хотели, что подыскать тебе мужа в Мюнхене… – Он улыбнулся. – Ну, может, теперь ты его наконец нашла.

– Послушай, – неуверенно начала Барбара. – С этим Неером что-то не так. Не знаю что, но он чего-то недоговаривает.

Георг нахмурил лоб.

– В каком смысле?

Барбара взволнованно рассказала брату о встрече в зендлингском трактире. Георг молча ее выслушал, а потом укоризненно покачал головой.

– Ну хоть ты не начинай! – проворчал он. – Сначала Магдалена с отцом и Симоном что-то выдумали, теперь и ты туда же… Неер повстречал знакомого и захотел поговорить с ним с глазу на глаз. Что в этом такого особенного? У мужчин так заведено.

– И он в таком смятении, что забывает о своей будущей невесте? Ты бы видел его лицо. Он побледнел как покойник! – настойчиво говорила Барбара. – Говорю тебе, что-то здесь не так. Этим двоим явно есть что скрывать.

Георг посмотрел на нее с недоверием.

– Можно подумать, ты нашла себе другого и теперь ищешь причину, чтобы избавиться от Неера… Не в этом ли все дело? – Он крепко сжал ее руку. – Я твой брат, Барбара! Ты можешь рассказать мне все без утайки. Я ведь чувствую, тут есть что-то еще.

– А если и так, тебя это не касается! – огрызнулась Барбара, чувствуя, что краснеет. – У нас у всех есть свои секреты. Ты ведь тоже не говоришь отцу, что вынужден уехать из Бамберга.

Георг простонал.

– Потому что тогда он начнет приставать, чтобы я вернулся в Шонгау. Но я не хочу! Я рад, что смог наконец-то выбраться из этой глухомани.

– А я не хочу выходить за человека, которому не доверяю, – прошипела Барбара. – Неужели так сложно понять?

– Барбара! – взмолился Георг. – Не разрушай то, что твой отец выстроил с таким трудом, только потому, что какой-то парень понравился тебе больше! – Барбара попыталась перебить его, но он поспешно добавил: – Меня ты не проведешь. Я же вижу, что появился кто-то другой… Но такое замужество с любовью никак не связано. Речь идет о семье и о средствах к жизни. Неужели ты не понимаешь? Ты носишь под сердцем ребенка, и ему нужен отец, который позаботится о нем. Не какой-нибудь шут или мечтатель!

– Отец сказал, что не станет заставлять меня, если я не захочу, – упрямо проговорила Барбара. – Он дал обещание. Так поможешь ты мне теперь или нет?

Георг долго молчал. Потом встал с кровати.

– Ладно, у меня к тебе предложение, – сказал он, пожав плечами. – Завтра после собрания я понаблюдаю за Неером. Но если я не замечу за ним ничего подозрительного, ты прекратишь это дурачество. Согласна? У нас сейчас совсем другие заботы.

– Разве я могу отказать брату? – со слабой улыбкой ответила Барбара. – Поверь мне, у меня тоже есть заботы поважнее Неера.

Когда Георг вышел из комнаты, она, по крайней мере, могла смело утверждать, что не солгала.

* * *

Вопли были до того громкие, что, казалось, их было слышно в самом Мюнхене.

Девушки носились по спальне и визжали так, будто к ним пожаловал сам дьявол. Громче всех кричала Агнес. При этом она то и дело подмигивала Магдалене. Когда дочь палача изложила ей свой план, ткачиха долго колебалась, но злость и самолюбие в конце концов взяли верх. А уговорить остальных уже не составило особого труда. Только Шарлотта забилась в угол и широко раскрытыми глазами наблюдала за переполохом. Она по-прежнему выглядела отрешенной.

В углу потрескивало небольшое пламя, пожирая одеяла и солому. Устроить пожар с помощью свечки Агнес оказалось довольно просто. Теперь оставалось лишь держать его под контролем. Все-таки им не хотелось, чтобы кто-нибудь пострадал. Речь шла лишь о том, чтобы устроить переполох.

И это им явно удалось.

В скором времени по лестнице загрохотали шаги и дверь распахнулась. В комнату влетела матушка Йозеффа в сопровождении двух венецианцев. За ними следовал ван Уффеле, на ходу завязывая штаны. Должно быть, он уже улегся спать. Вид у него был не очень трезвый.

– Чтоб вас, дуры проклятые, что вы на этот раз натворили? – закричала Йозеффа. Она закашлялась и замахала руками, разгоняя дым. – Я же запретила вам жечь свечи посреди ночи!

Она подбежала к окну и распахнула ставни. В комнату ворвался свежий воздух. Венецианцы между тем пытались затоптать огонь. Только ван Уффеле стоял у порога и, по-видимому, не знал, что делать. Никто даже не заметил, как Магдалена спряталась за дверью.

«Ну же, заходи! – думала она, глядя на ван Уффеле сквозь щель. – Господи Боже, да что ж ты там встал?»

– Может, поможешь мне открыть окна, дурья башка?! – завопила Йозеффа и нетерпеливо махнула ван Уффеле. – Или мы все задохнемся тут, как крысы!

Господь, похоже, внял мольбам Магдалены. Хозяин вбежал в комнату и бросился к окну. Магдалена взглянула на венецианцев. Те по-прежнему стояли к ней спиной и тушили огонь. Она перекрестилась, затем выскользнула из-за двери и пробралась к лестнице.

Никто не закричал ей вслед, не позвал ее. Магдалена сбегала по ступеням и еще слышала, как вопит Йозеффа, осыпая бранью ткачих. Вскоре все затихло. Похоже, ей удалось ускользнуть незамеченной.

Между тем дочь палача была уже в подвале. Она прислушалась, но плача в этот раз не услышала. Неужели они опоздали и Ева уже мертва?

С замиранием сердца Магдалена повернула направо. Там, как и в прошлый раз, не горело ни единого факела. Снова в нос ударил запах мочи и плесени.

Осторожно, почти вслепую, Магдалена продвигалась вперед. То и дело ей попадались низкие двери. Она наугад открыла одну из них и вгляделась во мрак. Очевидно, это была какая-нибудь кладовая. Магдалена различила очертания ящиков и, вероятно, части ткацкого станка. Тихо, насколько это возможно, она прикрыла дверь и поспешила дальше.

– Ева? – шепнула она. – Ева? Ты здесь?

Тишина.

– Ева! – вновь попыталась Магдалена. – Если ты слышишь меня, я одна из ткачих. Я хочу вызволить тебя!

Плач, далеко впереди! В точности как в прошлый раз… Ради всего святого, что это было? Казалось, кто-то мучился там от страшной боли. Магдалена со злостью стиснула кулаки и побежала дальше.

Что же они сделали с тобой, Ева?

Впереди был поворот, и сразу за ним коридор раздваивался. Магдалена задумалась. В какую сторону теперь идти? Тут снова послышался плач. Казалось, он доносится слева. Женщина двинулась на звук. Вонь между тем становилась сильнее. В конце концов дочь палача уперлась в глухую стену. Тьма была теперь почти осязаемой.

Проклятье!

Должно быть, она все-таки ошиблась и следовало идти в другом направлении. Магдалена собралась уже возвращаться, но тут почувствовала под ногой что-то металлическое. Она наклонилась и пошарила по полу. Рука коснулась железной решетки. Вонь, казалось, шла прямо оттуда. Кроме того, из отверстия едва уловимо тянуло сквозняком, и с ним проникал запах гнили. Магдалена напряженно прислушалась. Снова плач, в этот раз еще громче! Она потянула за решетку. Может, удастся ее поднять, тогда…

Кто-то схватил Магдалену за плечо и резко развернул. Она вскрикнула, но другая рука мгновенно зажала ей рот. Ее приподняли и потащили обратно. Женщина яростно вырывалась, но это было бесполезно, противник оказался куда сильнее. Когда они приблизились к коридору, освещенному факелами, Магдалена наконец разглядела нападавших.

Двое венецианцев.

Словно мешок, они бросили Магдалену на пол. Один из них ударил ее ногой по голове. У женщины потемнело перед глазами, и она едва не потеряла сознание. Когда в голове немного прояснилось, над ней уже стояли ван Уффеле с Йозеффой и настороженно смотрели.

– Говорила я тебе, что с ней что-то не так? – заговорила Йозеффа. – Это не просто деревенская девчонка. Так нет же, тебе бы только на ее титьки пялиться… Все вы, мужики, одинаковые! – Она пренебрежительно хмыкнула. – Если б я с самого начала ее не заподозрила, она бы точно от нас ускользнула. Хорошо, что я следом отправила венецианцев, как только заметила, что кого-то не хватает…

– Хм, но если она не беглая служанка, то кто же? – спросил ван Уффеле. Он пнул Магдалену в живот, и она задохнулась. – Говори, потаскуха! Кто тебя подослал?

– Может, она шпионит для кого-то из наших кредиторов? – предположила Йозеффа, глядя на стонущую Магдалену так, словно перед ней корчилось насекомое. – А может, даже для аугсбургцев… Очень уж они зарятся на наши секреты.

– Неважно, кто она, но от нее надо избавиться, – прорычал ван Уффеле. – Мы сейчас не можем позволить себе промахов. Andiamo, portala via!

Последние слова были адресованы венецианцам. Те подняли Магдалену, точно сломанную куклу, и потащили в левый коридор. Там отворили дверь в одну из камер, заваленную ящиками и мотками пряжи, и втащили ее внутрь. Магдалену еще мутило после ударов. Сквозь пелену она увидела, как ван Уффеле откупорил пузатую бутыль. В следующий миг Йозеффа зажал ей нос.

– Свиньи! – закричала Магдалена. – Вы… вы…

Больше она ничего не смогла выкрикнуть – в горло полилось что-то жгучее. Это была крепкая настойка. Магдалена кашляла и плевалась, но в конце концов ей пришлось глотнуть, чтобы не захлебнуться.

– Пей, дорогуша, пей, – хихикнула Йозеффа, в то время как ван Уффеле вдавил горлышко Магдалене в самую глотку. – Глоточек за милого ван Уффеле, потом за меня, и по глоточку за этих оборванок в спальне. Чудно вы все выдумали… Видит Бог, скоро ты затоскуешь по тому дню, когда я пустила тебя за станок!

Настойка горячим воском лилась в горло. Магдалена вдруг подумала о Симоне. Он оказался прав – из этой мануфактуры открывались врата в преисподнюю.

Она мысленно попрощалась с мужем.

10

Ау,

утро 7 февраля 1672 года от Рождества Христова

– Думаю, мы уже достаточно подождали. Больше никто не придет.

Дайблер тоскливым взором обвел участников собрания. Вернее, тех, кто еще остался. Несколько мест за столом пустовали, и лишь оловянные кружки напоминали об их владельцах. И у стены, где обычно сидели подмастерья и ученики, множество стульев оказалось незанято. Когда стало очевидно, что некоторые из палачей отбыли посреди ночи, среди собравшихся поднялся ропот. Из страха оказаться на эшафоте вслед за мастером Гансом они, вероятно, сбежали вопреки данному обещанию.

Якоб последним присоединился к собранию. Он до последнего надеялся, что Магдалена вовремя вернется с мануфактуры. Пока особых поводов для тревоги не было. Они условились, что дочь до полудня даст знать о себе. Тем не менее Куизль решил сегодня не притрагиваться к пиву. Вполне возможно, что позднее ему понадобится трезвый рассудок.

– Не хватает Михаэля Рознера из Ингольштадта и Людвига Хамбергера из Ансбаха, – заговорил Дайблер, оглядев печальное сборище. – Конрада Неера тоже нет. Значит, теперь нас осталось только восемь.

Иоганн Видман из Нюрнберга язвительно рассмеялся.

– Ха, при этом Неер еще вчера настоял на том, чтобы мы продержались вместе еще два дня… А теперь сам хвост поджал!

– Это и в самом деле странно, – тихо проговорил Дайблер. – Будем надеяться, что с ним ничего не случилось.

– В каком смысле? – Бартоломей, сидевший справа от Дайблера, поставил кружку, которую поднес было ко рту. – Господи, уж не думаешь ли ты…

– Ну а какой может быть еще смысл? – скрипучим голосом спросил Каспар Хёрманн.

Палач из Пассау выглядел совершенно изможденным, его красный нос буквально горел. Должно быть, они с сыном пили всю ночь напролет.

– А я скажу вам, что произошло, – продолжал Хёрманн, едва ворочая языком. – Горожане сцапали еще одного нашего! Дьявол, нам всем надо было убраться отсюда, как Рознер и Хамбергер. Кто знает, кого они прикончат следующим! – Он с трудом поднялся и вскинул правую руку, словно пьяный проповедник. – Вот что я скажу вам, родичи…

Тут раздался жестяной лязг: другой рукой Хёрманн опрокинул полную кружку. Он сердито вытер рукавом пивную лужу, а потом принялся слизывать со стола остатки. Куизль, сидевший рядом, брезгливо отодвинулся.

– Говенный город! – невнятно пробормотал Хёрманн и вытер губы. – Богом проклятый сраный город этот ваш Мюнхен. Всюду только шум, разодетые щеголи и полоумные. Только пиво здесь и радует, да и оно все дорожает…

– Воистину было бы счастьем, если б ты пил поменьше, – заметил Дайблер. – Хёрманн, ты позоришь наш Совет!

– Ну, не так уж и велик этот наш Совет, – ввернул Маттеус Фукс. – Теперь, когда и Неер, вероятно, горит в аду…

– Чепуха! Если б горожане расправились с кем-то из наших, мы давно об этом услышали бы, – возразил Филипп Тойбер, сидевший возле Фукса, почесав растрепанную бороду. – Нет, мне кажется, Неер просто-напросто смылся.

– Или кто-то другой свел с ним счеты, – насмешливо добавил Иоганн Видман и взглянул на Куизля, который не произнес еще ни единого слова. – Ну, что скажешь, Якоб? Может, Неер выяснил, что ты прикончил Ганса? И теперь настала его очередь? Кто же будет следующим?

Бартоломей вскочил, перегнулся через стол и ухватил Видмана за воротник.

– Только попробуй еще раз назвать моего брата убийцей! – прошипел он. – Мы, может, и не ладим между собой, но я никому не позволю оскорблять Куизлей, ты меня понял? Особенно какому-то нюрнбергскому хлыщу, вообразившему себя палачом!

– Брось, Бартоломей, – проворчал Якоб. – Не марай ты об него руки.

Он усадил брата на место, и Видман тяжело опустился на стул.

– Нам бы лучше подумать, что могло случиться с Неером, – продолжил палач из Шонгау. – Насчет Рознера и Хамбергера можно было еще вчера догадаться. Они ведь не пожелали остаться еще на два дня. А вот Неер? Ему непременно хотелось остаться, хотя бы из-за Барбары… – Он досадливо встряхнул головой и пробормотал скорее для себя: – Черт, а я думал, что уже сегодня смогу назвать его зятем.

– Если мне дадут слово…

Со стула у стены поднялся Георг. Все восемь палачей сердито уставились на него.

Дайблер хотел было осадить его, но потом лишь махнул рукой.

– Нечасто бывает, чтобы на Совете Двенадцати выступал простой подмастерье. Хотя этот Совет и без того превратился в фарс… Прошу.

– Я… вчера вечером разговаривал с Барбарой, – неуверенно начал Георг. – Она говорила, что во время прогулки Неер повел себя как-то странно. Он, видимо, встретил какого-то знакомого, и тот здорово его напугал. А потом Неер просто взял и ушел. И больше не возвращался.

– Что значит больше не возвращался? – нетерпеливо спросил Куизль.

– Ну, Барбара больше его не видела, – ответил Георг. – Он просто оставил ее одну. И с тех пор его нигде нет.

Бартоломей схватился за голову.

– Час от часу не легче… Теперь получается, что с Неером расправились не горожане, а какой-то неизвестный!

– Если наш убийца добрался до Конрада, то кто же теперь следующий? – спросил Маттеус Фукс и недоверчиво огляделся. – Сначала Ганс, потом Неер…

В зале поднялся шум. Некоторые из палачей и подмастерьев принялись плеваться через плечо или хватались за обереги и кресты. Якоб воспользовался переполохом, поднялся и подошел к сыну.

– Я хочу, чтобы ты поискал Неера, слышишь? – шепнул он сыну. – Не верю я, что он уехал к себе в Кауфбойерн. На него это не похоже. Расспроси в тавернах и у городских ворот, да хоть среди шлюх. Кто-то должен был его видеть!

Георг нерешительно кивнул. Казалось, он хочет сказать что-то еще.

– Что? – спросил Якоб.

– Ничего. Просто… Барбара сказала, что не доверяет Нееру. Она уверена, что он что-то скрывает.

– Ха! Поверь мне, на этом Совете каждый что-нибудь да скрывает… Ну, ступай, пока Неер и в самом деле не покинул город.

Куизль-старший хлопнул сына по плечу и направился обратно к своему месту. Георг поспешил к выходу.

– Тихо, черт возьми! – проревел Дайблер сквозь шум. – Мы тут поговорить собрались – или обвинять друг друга? Родичи, руганью мы ничего не добьемся!

Он поднялся и широко раскинул руки в отчаянной попытке усмирить собравшихся. За столом действительно стало чуть спокойнее.

– Мы даже не знаем, действительно ли с Неером что-то случилось, – продолжал Дайблер. – Может, он и в самом деле убрался из города. Или заболел и лежит в постели… Давайте сначала подождем.

– Во всяком случае, в комнате его нет, – пожал плечами Тойбер. – Он, как и большинство из нас, живет здесь. До этого я стучался к нему, чтобы переговорить, но мне никто не открыл.

– Я лично по Конраду слез лить не стану, – проворчал Фукс и встряхнул гривой растрепанных рыжих волос. – Он одевается и говорит так, будто чем-то лучше нас!

– Ну, так можно сказать не только про Неера, – хмыкнул Йорг Дефнер из Нёрдлингена. Он подмигнул единственным глазом нюрнбергскому палачу и при этом как-то по-девичьи махнул рукой. – У Видмана тоже вид всегда такой, будто он купается в душистой воде.

– Ха, если ты палач, это не значит, что от тебя должно нести как от скотины. Посмотри на себя, Дефнер, прежде чем…

Вновь раздался грохот, и Видман замолчал на полуслове. Это Каспар Хёрманн повалился на стол. Его спутанные волосы теперь плавали в пролитом пиве.

– Чтоб тебя, Хёрманн, с меня довольно! – вскинулся Дайблер. – Старый пьянчуга, я лично вышвырну тебя…

Хёрманн внезапно затрясся и задергал руками. Потом резко поднял голову, и семеро палачей вскрикнули в ужасе. По губам его стекала слюна вперемешку с рвотной массой, на лбу выступил пот. Изо рта вырвался неразборчивый клекот.

– Господи, да это яд! – вскричал Маттеус Фукс и вскочил из-за стола. – Кто-то отравил Хёрманна!

Каспар с грохотом повалился на пол и захрипел, как задушенный. Язык вывалился изо рта. Палач трясся, словно от холода, и продолжал дергать руками, но движения становились все слабее. Наконец тело его дернулось в последний раз, и он затих, странно выгнувшись, точно сломанная кукла. Только глаза еще двигались и смотрели в потолок, словно там притаилось что-то жуткое.

– Отец! Что с тобой?

Сын Хёрманна Лотар мгновенно протрезвел. Он бросился к отцу, опустился на колени и принялся трясти его, как будто мог вернуть к жизни.

– Помогите ему! Господи, да помогите же ему! – кричал Лотар.

Палачи и подмастерья повскакивали с мест. Они осторожно приблизились к Хёрманну, словно боялись, что проклятье перейдет и на них.

– Он… он мертв? – спросил с опаской Иоганн Видман.

Лотар по-прежнему держал отца за воротник. Он скулил и всхлипывал, так что вопрос Видмана едва ли был услышан.

– Отойди!

Куизль отстранил ревущего подмастерья и склонился над Хёрманном. Затем приложил ухо к его груди, проверил пульс и наконец поднялся. Вид у него был встревоженный.

– Мы не в силах ему помочь, – сказал он и похлопал Лотара по плечу. Тот упал на колени.

– Так мертв он или нет? – вновь спросил Видман, при этом прикрыв рот платком, словно мог таким образом отгородиться от скверны. Сочувствия он явно не испытывал, скорее отвращение.

– Не совсем, – ответил Куизль. – Но и жить ему осталось недолго. Если это то, что я думаю, то смерть станет для него избавлением.

Тут Хёрманн вздрогнул и стал извиваться, как выброшенная на берег рыба. Его била судорога. Якоб вытер ему пот со лба, и он снова затих.

– Ты можешь ему помочь? – взмолился Лотар. – Как-нибудь? Может, есть противоядие?

Но Куизль покачал головой.

– Он уже на пути в лучший мир. Думаю, он ничего уже не чувствует. Надеюсь, по крайней мере…

– Господи, последней собаке не пожелаешь такой смерти, – пробормотал Бартоломей. Он, как и все, с ужасом смотрел на отравленного палача. – Даже крысе. – Повернулся к Якобу: – Что это за яд, по-твоему? Из всех нас ты лучше разбираешься в этой дьявольщине.

– Думаю, это воронец. – Куизль снова склонился над Хёрманном и понюхал у его рта. – Точно не болиголов, он пахнет, как мышиная моча. И не мышьяк, он бы так быстро не подействовал.

– Господи, Господи, воронец! – вновь заголосил Лотар. – Может, правы горожане и в Мюнхене завелся какой-то монстр! Надо нам всем поберечься, надо…

– Черт, да уведите вы его! – рявкнул Дайблер. – Своими воплями он меньше всего поможет отцу.

Двое из подмастерьев вывели завывающего Лотара за дверь. Следовало напоить его, чтобы он забылся на какое-то время.

Когда воцарилось спокойствие, Куизль вновь обратился к собравшимся:

– Воронец – сильнейший из известных мне ядов. Я слышал, раньше с его помощью даже казнили за тяжкие преступления. Смерть от него страшная.

– Яд, наверное, был в кружке, – предположил Дайблер.

Он оторвал взгляд от вздрагивающего тела, в глазах его застыл страх. Как и все присутствующие, мюнхенский палач повидал на своем веку немало смертей, но такое зрелище повергло в ужас даже его. Дайблер побледнел – очевидно, смерть Хёрманна потрясла его до глубины души.

– Но это невозможно, – возразил Бартоломей. – Как он мог отравиться из собственной кружки? Хёрманн пролил свое пиво, в самом начале. Я сам видел!

– Странно, – проговорил Тойбер. – Я отчетливо помню, как он после этого пил из кружки. Господи, неужели…

Тут все взгляды устремились на место Хёрманна. Там действительно стояли две оловянные кружки. Дайблер подскочил к столу и поднял их, чтобы все видели. Посмотрел на выгравированные имена.

– На одной и вправду значится имя Хёрманна, – произнес он громко. – Но кружка пустая. Должно быть, все пиво выплеснулось. А когда ему снова захотелось выпить, он просто схватил ближайшую кружку.

– И?… – взволнованно спросил Маттеус Фукс. – Кому она принадлежит?

– Вы сами знаете, кто сидел с ним рядом. – Дайблер глубоко вздохнул и посмотрел Куизлю в глаза. – Это твоя кружка, Якоб. Ты должен был стать следующим.

* * *

Погруженный в мрачные раздумья, Симон брел по Зендлингской улице. Утром дорога была уже забита повозками и телегами. Все спешили на рынок, где торговцы и крестьяне, как и в прочие дни, предлагали самые разные товары. Там были и ароматные экзотические пряности с Востока, сладкие фрукты и даже дорогой сахар, который доставляли из Западной Индии. В последние дни Фронвизер иногда бродил по мюнхенским рынкам в поисках кофейных зерен, но сегодня ему было не до этого.

Прошлой ночью Симон почти не смыкал глаз, так он волновался за Магдалену. Десять часов уже, а от нее по-прежнему не было известий! Может, с ней что-то случилось? Удалось ли ей вызволить Еву или ее все-таки разоблачили?

Симон ругал себя за то, что вообще отпустил туда жену. Но Магдалена всегда поступала по-своему. Когда пробило десять часов, Фронвизер решил наконец наведаться в Ау. Может, на месте все прояснится…

Но по пути в Ау Симон собирался уладить еще одно дело. Оно касалось этих странных убийств.

Вскоре он подошел к дому Малахии Гайгера, расположенному на Зендлингской улице. С собой у него было письмо, составленное еще прошлой ночью. Помимо забот о Магдалене, еще одна мысль не давала ему покоя – мысль сумасбродная, если признаться, но она не выходила у него из головы. Визит к доктору Гайгеру должен был все расставить по местам.

Симон поднялся по широкой лестнице к двери и позвонил. Как и в прошлый раз, ему открыл ассистент Гайгера. Когда он узнал лекаря, губы его насмешливо скривились.

– А, любезный коллега, – произнес он желчно. – А вы настойчивы… Но я и в этот раз вынужден вас разочаровать. Доктор отправился к пациенту в Кройцфиртель. Так что придется вам…

– Благодарю, мы уже виделись с доктором Гайгером накануне, – прервал его Симон. – У нас состоялась интереснейшая беседа в больнице Святого Духа.

Ассистент выглядел несколько растерянным.

– О, в самом деле? Что ж… Но почему же вы снова здесь?

– Потому что я должен передать доктору важное письмо, – ответил Фронвизер и вынул из кармана маленький запечатанный конверт. – Будьте любезны, проследите, чтобы он сегодня же его прочел.

Симон и не надеялся застать Гайгера дома в это время. Поэтому он и написал это письмо.

– Кхм… сделаю все возможное, – пробормотал ассистент и принял конверт. – У доктора очень много дел.

Лекарь резко схватил ассистента за предплечье и притянул его вплотную к себе.

– Это письмо касается одного очень важного пациента, – проговорил он с угрозой в голосе. – Завтра мы с доктором вновь увидимся. Если я узнаю, что он так и не получил письма, последствия будут крайне печальными. Для пациента… и для вас, – добавил он с улыбкой. – Надеюсь, мы поняли друг друга?

– Да… вполне…

Ассистент неуверенно кивнул, и Симон выпустил его руку.

– Замечательно. Тогда хорошего вам дня и занимательных опытов с мочой.

С этими словами он развернулся и стал спускаться. Дверь за ним медленно затворилась. История с пациентом была чистейшей выдумкой, но похоже, оказала желаемое действие. Теперь оставалось только надеяться и ждать. Хотя возможно, что его предположения и не оправдаются…

Симон двинулся дальше по Зендлингской улице и спешно пересек рыночную площадь. Народу на рынке было столько, что он с трудом проталкивался вперед. Торговцы кричали, зазывая покупателей, мимо пробежали несколько уличных мальчишек, преследуемых рассерженным стражником. Несколько монашек, словно стадо коров, неторопливо шествовали к Ангерскому монастырю, загораживая путь. Симон миновал ратушу и по мощеной улице направился к Изарским воротам, где народу было поменьше.

Дорога в Ау заняла еще полчаса. Фронвизер чувствовал, как в душе нарастает беспокойство. Как же там Магдалена? Встретит ли он ее невредимой на мануфактуре? Симон по-прежнему надеялся, что все прояснится. Но недоброе предчувствие, которое овладело им еще накануне, с каждым шагом становилось все сильнее.

Черт возьми, Магдалена! Зачем я только отпустил тебя… Зачем я всякий раз соглашаюсь на эти смертельные авантюры?

Симон остановился перед зданием мануфактуры и окинул взглядом зарешеченные окна. Со второго этажа доносился стук ткацких станков, но человеческих голосов различить не удалось. Лекарь позвонил, но открывать никто не спешил, и не было слышно шагов. Он снова дернул шнур, потом еще раз, уже сильнее, и в конце концов стал стучать в дверь. Никакой реакции. Тогда Симон принялся кричать:

– Эй, открывайте! Открывайте сейчас же!

Он несколько раз пнул по двери. В этот момент открылось небольшое окошко на уровне глаз. Из него высунулось грубое, небритое лицо.

– Cosa c‘e?[10] – прорычал незнакомец, очевидно по-итальянски.

– Я… я ищу женщину, – проговорил Симон, сбитый с толку внезапным появлением мужчины. – Ее зовут Магдалена. Она здесь?

– No capisco,[11] – ответил незнакомец и закрыл окошко.

Но Фронвизер не думал сдаваться. Он снова принялся бить по двери. Наконец внутри скрежетнул засов, и дверь распахнулась.

– Vattene! – рявкнул итальянец. – Subito![12]

– Никаких субито! – закричал на него Симон. – Там моя жена! Не понимаешь, болван заморский? Моя жена, Магдалена! Она здесь, у вас. И если ты сейчас же меня не впустишь, я приведу палача! Это мой тесть, чтобы ты знал!

Но угроза не подействовала. Незнакомец пнул Симона по голени так, что тот потерял равновесие и повалился в грязь. Дверь с грохотом захлопнулась, и в этот раз один за другим громыхнули сразу три засова.

Лекарь вновь принялся барабанить по двери. Он вышел из себя и кричал в бешенстве:

– Что бы вы ни сделали с моей женой, клянусь, я отправлю вас на виселицу! Откройте сейчас же чертову дверь! Сейчас же!

Но так ничего и не добился.

Симон в последний раз пнул по двери и наконец сдался. Тяжело дыша, он опустился на землю. Ноги дьявольски болели, но еще больше его терзал страх. Что же ван Уффеле и Йозеффа сделали с Магдаленой? И что, черт возьми, ему теперь делать?

Где же ты, Магдалена?

– Эй! Эй, ты! Псст!..

Симон вздрогнул. Тихий голос донесся откуда-то снизу, словно из преисподней. Фронвизер огляделся и наконец обнаружил маленькое зарешеченное окошко, ведущее в подвал. За решеткой угадывалось лицо женщины, очевидно жестоко избитой. Правая половина лица, пересеченная кровавыми бороздами, сильно распухла, веко набрякло над заплывшим глазом. К тому же у нее не хватало нескольких зубов.

– Ты разыскиваешь Магдалену? – спросила она шепеляво.

– Да, господи, да! – взволнованно ответил Симон и наклонился к окошку. – Ты знаешь, где она? Она моя жена!

– Только поэтому я и говорю с тобой, – прошептала незнакомка и вытерла присохшую кровь с распухшей губы. – Храбрая была у тебя жена. Черт, побольше бы таких людей, и этот мир был бы совсем другим… Но Господь всегда призывает их первыми.

– Так ты знаешь, где Магдалена? – упорствовал Симон, не придав значения последнему замечанию.

– Ты не понял? Она… – Женщина помедлила, потом добавила тихим голосом: – Мне очень жаль, но мне кажется… что твоя жена мертва.

У Фронвизера словно земля ушла из-под ног. Он машинально протянул руку к стене в поисках опоры.

– Что… как ты сказала? – переспросил он хрипло.

– Магдалену вывезли рано утром на телеге. Ее накрыли старыми лохмотьями, но я увидела ее ноги и узнала по башмакам, – женщина закашлялась. – Меня зовут Агнес. Вчера я помогла Магдалене спуститься в подвал. Она хотела вызволить другую девочку…

– Еву, – прошептал Симон, еще не в силах пошевелиться.

Агнес, похоже, удивилась.

– Да, Ева. Зачем я только ввязалась в это… Теперь мы все поплатимся!

– Люди с телегой, это были ван Уффеле и Йозеффа, так? – спросил Симон.

Агнес кивнула.

– Они, наверное, свалили бедняжку в какую-нибудь канаву. Еще одна девица из округи, одной больше, одной меньше… Кому есть дело до нее?

– Мне, – тихо проговорил Симон. – Мне есть до нее дело, – голос его стал громче. – Что происходит в этих стенах? Что произошло с другими девушками? Почему… почему Магдалена…

Он не смог договорить – на глазах у него выступили слезы ярости и скорби.

– Послушай, от меня ты ничего больше не узнаешь, – ответила Агнес и поджала губы. – Я сказала тебе только потому, что ты, видимо, ее муж. Непонятно только, что она вообще забыла в этой дыре. А теперь исчезни, пока не вернулись венецианцы!

– Куда они отвезли Магдалену? – взмолился Симон. – Куда пошли ван Уффеле и Йозеффа?

– Они… они сегодня не вернутся. Даже если ты увидишь их, что это изменит? Твоя жена мертва! Эти двое избавляются от всех, кто встает у них на пути! – Агнес дернула решетку. – Черт, все, что я хотела, это заработать немного денег. Еще пара недель, и я бы убралась из этого проклятого города. А теперь посмотри на меня… Убирайся! – Она зашипела на него, как змея. – Убирайся, пока они не прибили меня, как твою жену! Прочь!

Симон отпрянул. Он понял, что Агнес ничего ему больше не скажет. Кроме того, откуда-то из глубин подвала послышались шаги.

– Магдалена жива, – произнес он тихо, скорее для себя самого, и медленно поднялся, опираясь о стену. – Нет, я не верю, что она мертва.

Но сомнение маленьким злобным червем начинало грызть его изнутри.

– Не верю, – повторил он глухим голосом.

Симон развернулся и как пьяный поплелся по безлюдному переулку, не в силах решить, что ему теперь делать.

* * *

Семеро палачей сидели на своих местах и наблюдали за Каспаром Хёрманном в последние мгновения его жизни.

Палач из Пассау еще слабо вздрагивал. В последний раз, когда Куизль склонялся над ним, он с трудом уловил его дыхание. Только глаза мигали, как две свечи на ветру, метались то в одну сторону, то в другую, словно высматривали убийцу своего хозяина. Подмастерьев между тем выпроводили, и воцарилась полная тишина. К пиву никто больше не прикасался. Хёрманну невозможно было помочь, и семеро палачей своим молчанием отдали дань уважения своему родичу. Все они были орудиями смерти и обращались с ней на свой лад.

– Черт возьми, пусть кто-нибудь положит этому конец! – проговорил Иоганн Видман, глядя на вздрагивающее тело Хёрманна; он побледнел и нервно грыз ногти. – Я этого не вынесу!

– Ждать уже недолго, – проворчал Куизль и понюхал пивную лужу на столе. – Воронец действует быстро. Но если тебе невтерпеж, Иоганн, можешь свернуть бедняге шею.

Видман промолчал и вновь занялся своими ногтями.

Тщательно, как собака, обнюхав лужу, Куизль поднялся и подошел к Хёрманну. Как и в прошлый раз, склонился над умирающим, чтобы вытереть холодный пот со лба, затем приложил ухо к его груди.

– Сердце едва бьется, – сообщил он. – Сомневаюсь, что он вообще что-либо воспринимает.

– Но эти глаза, – прошептал Маттеус Фукс. – Вы посмотрите на его глаза! Просто ужас.

– Мы уже не в силах ему помочь, – вздохнул Дайблер, сидевший во главе стола. – Но мы можем отомстить за него, разыскав убийцу. Здесь и сейчас. – Он выдержал многозначительную паузу. – Потому что ясно одно: убийца по-прежнему в этой комнате.

– Хочешь сказать, кто-то из нас прикончил Хёрманна? – спросил Йорг Дефнер. Одноглазый палач из Нёрдлингена до сих пор не произнес ни слова, но теперь ему стало явно не по себе. Его единственный глаз нервно подергивался.

– Вот умник! – Бартоломей пренебрежительно фыркнул. – А как иначе? Пиво было отравлено! Выходит, кто-то во время собрания подсыпал в кружку яд. А умереть, кстати, должен был мой брат. Вот я и думаю, кому из присутствующих хотелось свести счеты с Куизлем… – Он взглянул на Иоганна Видмана. – Ты всегда зуб на нас точил, признай! И столько лет не желал принимать Якоба в Совет. А теперь, когда его дочь приструнила тебя на глазах у всех, ты решил отомстить и отравить его. Прав я или нет?

– Как ты смеешь! – вскинулся Видман. – Это… это злостная клевета. За это мои подмастерья плетьми прогонят тебя по улицам!

– Ты не у себя в Нюрнберге, где они зад тебе целовать готовы, – вмешался Филипп Тойбер. – Так что возьми себя в руки, Иоганн. – Затем он повернулся к Бартоломею: – Хотя я тоже считаю, что подобные заявления нам следует держать при себе.

– Но если это так, – упорствовал тот. – Видман в последние дни уже несколько раз пытался обвинить Якоба. Из этого ничего не вышло, вот он и решил воспользоваться ядом…

– Довольно! – вскричал Дайблер. – В конце-то концов! – Он вскочил и со злостью ударил по столу. – Вот уже несколько дней вы ведете себя как стая гадюк! Люди зовут нас нечестивыми, и они правы. Мы позорим нашу гильдию! Наш родич при смерти…

– Он мертв, – перебил его Куизль.

– Что ты сказал?

Злость Дайблера угасла так же быстро, как и вспыхнула. Теперь он смотрел на Якоба, присевшего на колени рядом с Хёрманном.

– Я сказал, он мертв. Сердце наконец-то остановилось.

Хёрманн теперь совершенно затих, глаза тоже перестали двигаться, и в облике его проступило какое-то умиротворение. Куизль закрыл ему веки и вытер губы от рвотных масс. Могло даже показаться, что Хёрманн просто спит.

– Слава Богу! – вырвалось у Видмана. – Просто невыносимо было смотреть на его глаза.

– Наверное, потому, что они то и дело глядели на убийцу, – съязвил Бартоломей.

– Успокойся, Бартоломей. – Якоб поднялся и взял со стола свою кружку. – Руганью и криками убийцу не разоблачить.

Он сунул нос в кружку и принюхался, при этом громко пыхтя и причмокивая.

– Я с такими методами, наверное, так и не свыкнусь, – пробормотал Дайблер.

Остальные палачи тоже следили за действиями Куизля с любопытством и некоторой долей отвращения.

Якоб наконец закончил обнюхивать кружку.

– Воронец, как я и сказал, – проговорил он. – Известный также как борец или аконит. Даже прикоснувшись к нему, можно отравиться. И уж тем более если выхлестать целую кружку.

Куизль перевернул кружку. Из нее тонкой струйкой вытекли остатки пива.

– Выпито до дна. И все-таки кое-что осталось.

– То есть как? – спросил Йорг Дефнер.

Палач из Шонгау наклонил кружку, чтобы каждый мог заглянуть в нее.

– Видите, на дне осталось что-то темное? Судя по запаху, это дикий мед, смешанный с ядом. Убийца смазал кружку изнутри. Кружка оловянная, так что со стороны ничего не заметно. А потом яд растворился в пиве, – Куизль усмехнулся. – Из-за меда сложно что-то разобрать, особенно в таком вкусном мюнхенском пиве. Хмель, солод, аконит, ваше здоровье!

– Постой-ка! – вмешался Тойбер. – На это нужно время. Хочешь сказать, убийца заранее подготовил кружку?

Куизль кивнул и повернулся к Дайблеру.

– В первый день, когда мы только собирались, кружки раздавал ты. Это знак нашей принадлежности к Совету. Где ты держал их после этого?

– Хм… если честно, я никуда их не убирал, они всегда тут стояли, – пожал плечами Дайблер. – Никто не притронется к кружке палача, это сулит несчастье. Так что я не опасался, что кто-то их украдет.

– Проклятье! – прошипел Маттеус Фукс. – Выходит, кто угодно мог прийти сюда и измазать кружку?

– Например, Конрад Неер, – сказал Йорг Дефнер, и глаз у него нервно дернулся. – Может, поэтому он убрался по-тихому?

– Да, это мог быть Конрад Неер, – проговорил Куизль. – Как и любой из нас. Все, кроме Дайблера, ночуют здесь. Все, что нужно, это пробраться сюда посреди ночи и намазать кружку ядовитым медом. Большого ума здесь не нужно… – Он почесал нос. – Поэтому вопрос не в том, кто это сделал, а зачем он это сделал. И я, кажется, уже знаю ответ.

Тут Якоб показал на мертвого Хёрманна.

– Но, по-моему, самое время позвать стражников. А то, чего доброго, явится хозяин, и мы все окажемся на эшафоте как отравители.

* * *

– По-твоему, она когда-нибудь выйдет?

Пауль вопросительно посмотрел на брата, поигрывая маленьким ножом, взятым из дома. С полудюжиной других мальчишек они караулили на углу Швабингской улицы, недалеко от ворот резиденции. Несколько раз их уже прогоняли стражники. Но ребята просто перебегали на другое место, и солдаты вскоре махнули рукой.

– Кронпринц сказал, что его нянька собиралась за покупками, – Петер пожал плечами. – Наверное, пойдет к портному в Граггенау, а потом к ювелиру.

– Слышали? – хихикнул Зеппи, маленький мальчик с веснушчатым лицом. – Ему сам кронпринц об этом сказал!

– Конечно. А я вчера, пока облегчался, в кайзера через плечо поплевал, – добавил худой мальчишка, которого все звали Мозером. Он известен был своими едкими насмешками.

Остальные засмеялись, но Пауль резко свистнул, и все мгновенно затихли. Он свирепо уставился на мальчишек.

– Если мой брат сказал, что знаком с кронпринцем, значит, так оно и есть, – произнес он твердым голосом. – Кто-то хочет поспорить? Я жду!

Пауль выставил перед собой нож, и мальчишки невольно отступили. Петера всегда изумляло, как Паулю удавалось приструнить даже старших ребят. Другие словно бы чувствовали, что этот восьмилетний мальчик не просто так сотрясает воздух словами и готов, если дойдет до этого дело, пустить нож в ход. По виду Пауля несложно было догадаться, что ему не раз приходилось им пользоваться. Кроме того, ребята знали, что их дед – самый настоящий палач, да к тому же очень большой и свирепый. По крайней мере, к Паулю следовало проявлять должное уважение.

Он, как и обещал, переговорил кое с кем из уличных мальчишек, и те с готовностью согласились последить за придворной нянькой. Возможно, свою роль сыграла и щедрая награда, которую Пауль посулил ребятам, если они разыщут собаку. Тем не менее некоторые из ребят до сих пор считали это все выдумкой. Но ни за что бы не сказали об этом в присутствии Пауля.

– Не кипятись, малец, никто не хотел обидеть ни тебя, ни твоего брата, – сказал Шорш, сын ангерского живодера и предводитель шайки. – Но мы торчим тут с самого утра и продрогли до костей. Если эта ваша нянька сейчас не появится, мы тут примерзнем. Подождем еще до полудня, потом расходимся по домам.

Остальные согласно забормотали, и Пауль не стал возражать. Он лишь бросил на брата предостерегающий взгляд. Петер невольно сглотнул. Если Пауль потеряет лицо перед этими ребятами, то впредь уж точно не станет ему помогать. В их последнюю встречу Макс рассказал ему о покупках Амалии, и теперь оставалось только надеяться, что кронпринц не ошибся. Кроме того, Петер пообещал ему, что вечером придет на этот странный бал, о котором они говорили еще в саду. На балу он должен будет рассказать Максу обо всем, что им удалось выяснить.

Следующие полчаса прошли в молчании. Некоторые из ребят собирали камни для рогаток, но в основном все таращились на ворота. Показались несколько лакеев и ремесленников, однако женщин среди них не было. Петер уже готов был признать поражение, но тут створки ворот снова открылись, и он увидел благородную даму. На ней была муфта и длинный меховой плащ, из-под которого выглядывало зеленое платье. Но примечательнее всего были волосы, золотистые, как пшеница на солнце, уложенные в изящную прическу, увенчанную слишком маленькой шляпкой. Петер издал радостный возглас. Именно такой описывал Макс свою няньку!

Из резиденции, несомненно, вышла Амалия.

– Это она! – шепнул Петер.

Мальчишки тут же сбежались и уставились на другую сторону улицы.

– Нечего так пялиться! – прошипел Шорш.

Он наклонился, будто подбирал с дороги конские яблоки, остальные последовали его примеру. Теперь за нянькой следил только Петер.

До сих пор он особо не раздумывал над тем, что они станут делать, когда увидят Амалию. Только теперь мальчик понял, что столь благородная дама наверняка возьмет карету. Но, к его радости, Амалия пошла пешком. Она повернула налево, в сторону Граггенау, и ребята последовали за ней на некотором расстоянии.

Следить оказалось легче, чем они предполагали. Амалия не оглядывалась, она явно куда-то спешила, а на улицах царило такое оживление, что ребятам всегда удавалось спрятаться за какой-нибудь повозкой или среди прохожих. Как и обещал Макс, сначала Амалия отправилась к портному, у которого провела какое-то время. Далее путь ее лежал к ювелиру, недалеко от старого двора, где прежде обитали баварские герцоги. Здесь ребятам тоже пришлось дожидаться в подворотнях на противоположной стороне улицы. Чтобы скоротать время, они перебрасывались снежками и лизали сосульки.

Охватившая их радость испарилась довольно быстро. Все, включая Петера, совсем иначе представляли себе эту слежку. Но, в сущности, они просто наблюдали за придворной дамой, которая вышла за покупками. Через некоторое время нескольким ребятам пришлось вернуться домой. В конце концов из Ангерских Волков остались только Шорш, Зеппи и Мозер.

– Чего она там застряла? – проворчал Зеппи и потер костлявые руки. – Черт, ей-то тепло, а мы тут жопы морозим!

– Наверное, покупает какую-нибудь игрушку для принца, – съязвил Мозер. – Золотой волчок или маленький механикус, который хлопает в ладоши. Я как-то видел такой на ярмарке. Эта штука стоит как весь наш Ангер!

– Если ты и в самом деле подружился с кронпринцем, он наверняка что-нибудь подарил тебе. – Зеппи пристально посмотрел на Петера. – Выкладывай, пока…

– Тихо, она выходит! – прошипел Пауль.

– Конечно, и пойдет обратно в свою позолоченную спальню. А мы вернемся в свой вонючий квартал, – протянул Шорш со скучающим видом. – Ну, по крайней мере, мерзнуть больше не придется.

Но, вопреки ожиданиям, Амалия пошла не в сторону резиденции, а свернула в один из тесных проулков. Места, куда вел этот переулок, выглядели уже не столь опрятно. Здесь держали свои мастерские сыромятники и кожевники. В воздухе стоял запах мочи и фекалий, которые плавали в протекающем неподалеку ручье. Зеппи сморщил нос.

– Да уж, я бы лучше к резиденции сходил, – проворчал он.

Но было видно, что и ему не терпится узнать, что понадобилось няньке в этом сомнительном месте.

Через некоторое время Амалия снова повернула и двинулась по переулку, который вел к площади с колодцем. С правой стороны стояло массивное строение с воротами, через которые то и дело проезжали повозки, нагруженные пивными бочками.

– Ты смотри, придворная пивоварня! – удивился Мозер. – Вот это уже странно. Что она здесь забыла?

– Может, пришла за пивом для кронпринца? – ухмыльнулся Зеппи. – Интересно только, как она потащит бочку до резиденции. Наверное, в своей нарядной карете?

Шорш наморщил лоб.

– Там варят пиво для курфюрста. Господа из знати просто жить не могут без этого белого пива. Может, ей велели что-нибудь разузнать для двора. Или сделать заказ перед каким-нибудь праздником… Кто ж ее знает.

– Это няньке дали такие поручения? Даже не знаю…

Петер вместе с другими ребятами спрятался за колодцем и смотрел, как Амалия подходит к воротам.

– И вот что еще странно, – продолжал он. – Она все время оглядывается. Как будто боится, что кто-то ее заметит.

– Ты прав, черт возьми! – прошептал Шорш. – Она за всю дорогу даже не оглянулась ни разу. А теперь крадется, как воровка… Что-то здесь нечисто!

Амалия оглянулась в последний раз и подошла к воротам. Там она перекинулась парой слов с извозчиками и скрылась во внутреннем дворе.

– Дьявол! Пропустим самое интересное! – выругался Мозер. – Уличных мальчишек на пивоварню ни за что не пустят.

– Значит, надо попасть туда по-другому. Только вот как?…

Петер стал лихорадочно соображать. Он понимал, что ребята считали его лишь досадливым придатком к своему брату. И это при том, что вся затея принадлежала ему. Вот если он сможет доказать им, что иногда от головы пользы больше, чем от кулаков!.. Петер понятия не имел, что понадобилось няньке на пивоварне. В любом случае это было что-то запретное. Только вот что?

Мимо прогремела очередная повозка, нагруженная бочками. Извозчик со скучающим видом стал дожидаться, пока ему откроют ворота. Голова его клонилась вперед, как будто он задремал. А Петер тем временем думал.

Попасть внутрь…

И тут его осенило.

– Бочки в повозке! – прошептал он взволнованно. – Они пустые и открытые! Видите?

– Черт, а ведь ты прав! – проговорил Шорш. – Может, так мы и проскользнем… За мной!

Не дожидаясь других, он запрыгнул в повозку и забрался в одну из бочек. Извозчик ничего не заметил. Тогда остальные вскарабкались следом и спрятались в объемистых бочках. Петер оказался последним. Он сел вместе с Шоршем, прислонившись спиной к сырым доскам. Резкий запах старого пива кружил голову. Ворота со скрипом отворились, и повозка тронулась с места.

Вскоре повозка снова остановилась. Лошади заржали, что-то скрипнуло и затрещало. Петер догадался по звуку, что извозчик спрыгнул и отошел. В некотором отдалении слышался смех других извозчиков, гремели кружки, кто-то громко рыгнул. Должно быть, несколько человек в устроенной неподалеку комнате пили положенное им в обед пиво.

Но среди гомона были слышны и другие звуки.

Петер затаил дыхание. Нет, он не ослышался, это был женский плач!

Амалия…

Шорш тоже ее услышал. Мальчики медленно приподнялись и высунулись из бочки. Петер осторожно огляделся. Вокруг стояли несколько повозок. Крепкие мужчины снимали пустые бочки и нагружали новые. Повозка, в которой прятались ребята, стояла чуть в стороне. Неподалеку, в затененном углу, Петер увидел Амалию, погруженную в разговор с молодым мужчиной. У него были густые черные волосы и черные глаза, по его рукам и широкой спине легко было предположить, что за свою жизнь он перетаскал немало пивных бочек.

– …ты же обещал! – всхлипнула Амалия. – Сказал, что ему не причинят вреда!

– А что мне оставалось делать? – прикрикнул на нее мужчина. – Я не мог больше держать его здесь. Теперь он в хороших руках.

– В хороших руках, как же! Я знаю этого типа, про него и слова доброго не скажут… Он наверняка уже утопил его в Изаре.

– Было бы глупо. Он же знает, сколько можно выручить за эту псину.

Петер вздрогнул. Теперь он не сомневался: Амалия и этот мужчина говорили про Артура! Он оказался прав. Они на верном пути!

– Я… я по ночам спать не могу, – пожаловалась Амалия и снова всхлипнула. – Всякий раз, когда кронпринц на меня смотрит, мне кажется, будто он знает, что я сделала!

– Амалия, у нас не было другого выбора, – мужчина положил руку ей на плечо. Они стояли за повозками, в дальнем углу, и другие извозчики не могли их видеть. – Ты же не убивала пса, – продолжал шепотом мужчина. – Тебе не за что терзать себя.

– Ох, Маркус, тебе… не следовало отдавать его! – Амалия упала в объятия мужчины и заплакала навзрыд. – Если вдруг выяснится…

– Эй, вы!

Громкий, басистый голос раздался вдруг над самым ухом Петера. В первый миг он решил, что кто-то окликнул молодую пару в углу. Но потом кто-то встряхнул бочку, и мальчики кубарем полетели друг на друга.

– Чертовы негодники, что вам тут надо? – вновь раздался сердитый голос. – Ну, погодите, я поучу вас уму-разуму!

Петеру вовсе не хотелось знать, что собирался с ними сделать этот сердитый тип. Он выскочил из бочки и увидел перед собой извозчика, с которым они въехали во двор. Тот уже потянулся за кнутом.

– Сволочи! – бранился он. – Наверняка из какой-то дыры явились… Бестолочи! Что вы тут забыли, а? Вздумали украсть что-нибудь?

Петер не ответил. Вместе с остальными ребятами он спрыгнул с повозки и побежал к открытым воротам. Над головой просвистел кнут, но его не задело.

– Ворье! – закричал извозчик. – Держите их!

Остальные извозчики бросились ребятам наперерез. Шорш и Зеппи метнули по снежку, попав в лица двоим преследователям. Пауль раскрутил свою пращу, послышался угрожающий свист. Петер заметил краем глаза, как один из извозчиков схватился за голову и упал на колени. Другие тем временем опрокинули несколько бочек, и они покатились на рассерженных мужчин. Кто-то попытался схватить Петера справа, но он увернулся в последний момент и ринулся к выходу. Ворота медленно закрывались. Петер выскользнул наружу и побежал к площади. Потом ребята помчались по тесным проулкам Граггенау, и крики преследователей постепенно затихли.

Сердце готово было выскочить из груди, но Петер не мог сдержать улыбки. Нужно было хорошенько поразмыслить – и вот они у цели! Как в уравнении с несколькими неизвестными, ему в конце концов удалось отыскать решение. И не пришлось применять для этого грубую силу.

Отец будет гордиться им.

* * *

– Замечательно! Если так и дальше будет продолжаться, в Баварии палачей не останется.

Скрестив руки на груди, Йозеф Лойбль откинулся на спинку стула. Куизль заметил насмешливый блеск в его глазах. Они с Дайблером сидели в здании главного караула на рыночной площади, недалеко от Швабингской улицы. Капитан пригласил их, чтобы разузнать подробности отравления. Тело Хёрманна между тем унесли и оставили на время у живодера, поскольку церковь отказывалась хоронить палача на освященном кладбище.

– Сначала мастера Ганса четвертуют на эшафоте. Еще одного травят в разгар собрания, – продолжал Лойбль. – Теперь чего ждать? Чтобы кого-нибудь колесовали или сварили в кипящем масле?

– Нам не до шуток, – резко ответил Куизль. – Лучше помогите нам выяснить, на чьих руках кровь девушек и палачей. Потому что убийства эти связаны между собой. Ясно как божий день.

– Это всё слова, палач, – заметил капитан. – Где доказательства?

– Черт подери, мастер Ганс знал убийцу – и поплатился за это жизнью! И я должен был стать следующим, потому что преследую мерзавца по пятам. – Куизль перегнулся через стол. – Мы разыскиваем одного и того же человека, неужели так сложно понять? Я где, в мюнхенском карауле или в доме для сумасшедших?

Лойбль смерил Куизля холодным взглядом.

– Следи за словами, палач. Ты, может, силен и умен, но в этом городе ты нечестивый чужак. И рискуешь оказаться в башне за оскорбление.

Дайблер тронул Куизля за руку.

– Он прав, Якоб. Криками ничего не добьешься. Лучше расскажи, что ты выяснил об убитых девушках.

Капитан покровительственно махнул рукой.

– Пожалуйста. Почему бы и нет? Мы благодарны за любые сведения, пусть они и получены от палача.

Куизль прокашлялся и заговорил:

– Теперь я твердо убежден, что наш убийца орудует уже много лет. В последние годы вокруг Мюнхена то и дело находили убитых девушек. Он действует всегда одинаково: казнит их определенным способом и вкладывает в руку амулет.

– Амулет? – удивился Лойбль.

– Что-то вроде медальона с Богородицей, – пояснил Дайблер. – Я вчера поговорил с живодером, тот часто приносит к нам покойников из округи. Он припоминает подобные амулеты и говорит, что некоторые девушки умерли очень странно. Задушены, утоплены, похоронены заживо… Только до сих пор до них никому не было дела. Родственников не объявлялось, многие приезжали издалека в надежде устроиться служанками. Потому и расследований не проводили.

– Когда мы хоронили мастера Ганса, вы сами сказали, что у Терезы Вильпрехт, жены патриция, тоже нашли такой амулет, – добавил Куизль. – Такой же был у мумии. Это и есть связующее звено между всеми убийствами. Амулеты и сходство с казнями.

– Вздор! – отмахнулся Лойбль. – Набожные девушки часто носят такие медальоны. И бывает, какой-нибудь ублюдок задушит или утопит девицу – это тоже не редкость. Что мне делать с этими догадками? Таинственные амулеты, убийства вековой давности… Доказательства или свидетели, вот что мне нужно! – Он взглянул на Дайблера. – А что с этим Конрадом Неером? Говорят, он исчез. Мог он приложить руку к этому отравлению? А может, и к остальным убийствам? Или он станет очередной жертвой?

– Мы… мы пока ищем его, – ответил неуверенно Дайблер. – Когда найдем, дадим вам знать.

От Георга, который отправился на поиски Неера, до сих пор не было никаких вестей. Куизль и сам понимал, до чего огромен Мюнхен. Легче было бы найти иголку в стоге сена.

– Никто из стражи не удосужился разузнать, может, убитые девушки кого-нибудь знали в городе? – спросил Якоб. – На могиле Эльфи я видел новый крест и венок. Кто-то же положил его туда… К тому же Эльфи, в отличие от Анни, похоронена в отдельной могиле. Кто заплатил за это?

В последние дни Куизль старался вытеснить из памяти ту зловещую встречу на кладбище. Прежде всего потому, что она напоминала ему о смерти жены и собственных мыслях о кончине. Он по-прежнему не мог с уверенностью сказать, что из случившегося произошло в реальности и что стало плодом его фантазии. Но теперь ему вспомнился венок из свежих еловых веток, деревянный крест с надписью, еще пахнущий смолой…

Капитан пожал плечами.

– Насколько мне известно, деньги на похороны получены от неизвестного благодетеля…

– Неизвестного благодетеля? – Куизль ударил кулаком по столу. – Дьявол! Девушке кол вогнали в грудь – и кто-то украшает ее могилу. И никто даже не задумается, кто этот неизвестный! У вас в страже одни пропойцы сидят?

– С меня хватит! – вскинулся Лойбль. – Я не намерен оправдываться перед палачом. Убирайся, пока…

Шум снаружи прервал его тираду. Капитан поднялся и распахнул дверь.

– Что тут стряслось? – проревел он. – Я же сказал, чтобы мне не мешали! Замолчите, или я за себя не отвечаю!

– Но мне нужно поговорить с капитаном! – воскликнул нарушитель спокойствия. – Моя жена, она пропала. Может… может, она мертва! Мне нужна помощь, немедленно!

Куизль вздрогнул. Он узнал голос за дверью. Его охватила дрожь, волосы на затылке стали дыбом.

Моя жена… она пропала… может, она мертва…

Он сразу понял, о ком идет речь.

Человек, который так молил о помощи, был его зятем.

* * *

В скором времени Куизль с капитаном и Дайблером слушали Симона. Лекарь с трудом подбирал слова. Белый как полотно, он с трудом переводил дух. Рубашка после столкновения со стражниками была порвана, шляпа слетела и валялась, смятая, на полу.

У Якоба пересохло во рту. Всякий раз, когда его охватывал страх, он испытывал непреодолимое желание выпить. И сейчас это был именно страх.

Страх за свою дочь.

– Эта Агнес сказала, что ван Уффеле и Йозеффа увезли Магдалену на… телеге. Точно овцу какую-то! – закончил Симон. – Она, кажется, увидела ее под покрывалом. Должно быть, Магдалена что-то выяснила и поэтому от нее решили избавиться. – Он взглянул на Куизля. – Не следовало нам отпускать ее вчера!

– Еще неизвестно, действительно ли она мертва, – монотонно проговорил Куизль; казалось, голос принадлежал другому человеку. – Может… может, она была без сознания или просто связана…

– С другими девушками ван Уффеле не церемонился, – упорствовал Симон. – Так с чего бы ему сейчас поступать иначе?

– Потому что я знаю, что моя дочь жива, понятно? – закричал на него Куизль. – Знаю!

– В любом случае стражники должны обыскать мануфактуру, снизу доверху, – сказал Дайблер, положив мозолистую ладонь на плечо Куизлю. – Нужно узнать, что там происходит. Немедленно.

– Это… это не так просто, – Лойбль закусил губу.

– Что значит «не так просто»? – прорычал Куизль. – Отправьте своих людей в Ау, пусть все там перероют.

– Ну, пока это просто догадки, – попытался оправдаться капитан. Он явно чего-то недоговаривал. – Какая-то девушка что-то рассказала…

– Говорите как есть, Йозеф! – повысил голос Дайблер. – Почему вы не хотите обыскать мануфактуру?

– Потому что… потому что для этого нам потребуется разрешение курфюрста, – Лойбль вздохнул. – Мануфактура подчиняется непосредственно ему. Производство шелка держится в секрете, и никому не хочется, чтобы посторонние все проведали. Этот ван Уффеле – скользкий торгаш, согласен, но у него связи на самых верхах. У нас нет возможности обыскать мануфактуру – разве что сам курфюрст отдаст приказ. А на это уйдет время. Насколько я знаю, его высочество сейчас на охоте, а вечером он отправляется на какой-то бал с курфюрстиной, – капитан пожал плечами и взглянул на Симона. – Мне очень жаль. Все, что я могу, это отправить людей на поиски вашей жены. Может, она где-нибудь объявится…

– Речь идет о жизни моей дочери, скотина, а не о пропавшей собаке! – прорычал Куизль и сжал кулаки так, что хрустнули костяшки. – А ты прикажешь пьяному сторожу сделать на круг больше, и этим отделаешься? Да я… я тебе…

Якоб готов был броситься на капитана, злость захлестнула его волной. Лойбль напрягся и взялся за рукоять клинка.

В этот момент в дверь снова постучали.

– Что на этот раз? – рявкнул капитан, не спуская глаз с Якоба.

В комнату вошел стражник и вытянулся перед капитаном.

– Вы… вы сказали докладывать вам о любом странном происшествии, – сказал он неуверенно. – Все, что может быть связано с этими убийствами. Ну, я, правда, не знаю…

– Выкладывай уже! – приказал Лойбль. – Что там у тебя?

– Только что в город прибыл торговец из Фрайзинга. И теперь рассказывает на рыночной площади жуткие вещи.

– И что за история на этот раз? – спросил со вздохом капитан.

Он убрал руку с клинка, но продолжал смотреть на Якоба.

Стражник уставился в пол, робко перекрестился и прошептал:

– На кладбище в Богенхаузене кто-то живьем похоронил женщину. Крестьяне клянутся, что сегодня в полдень видели, как из земли появилась женская рука. Пресвятая Дева Мария! Будто нежить какая…

На мгновение в комнате воцарилось молчание. Потом Куизль вскочил так резко, что стул с грохотом опрокинулся.

– Далеко до этого Богенхаузена? – спросил он у капитана.

– Ну… мили четыре… Ты же не думаешь…

Но Якоб его уже не слышал. Он бросился на улицу, и Симон, бледный как покойник, помчался следом.

* * *

– А ты оказался прав! Мое почтение! – Задыхаясь после долгого бега, Шорш прислонился к ограде заброшенного сада в Граггенау. – Теперь не побоюсь сказать это, умник, – предводитель Ангерских Волков ухмыльнулся. – Поначалу я думал, ты врешь и просто набиваешь себе цену.

– Я же вам говорил, что мой брат не врет, – с гордостью заявил Пауль. – И ясно было, что он разыщет этих плутов. Он чертовски умен, чтобы вы знали. Даже на латыни читать умеет, и не только «Отче наш».

Петер улыбнулся. Из уст родного брата подобный комплимент звучал особенно приятно. Он вдруг почувствовал, что ребята теперь смотрят на него совсем по-другому. Они слонялись по заброшенному заднему двору какой-то мастерской. Несколько кур копались в грязном снегу в поисках семян, где-то в отдалении раздавались удары кузнечного молота. О стремительном бегстве с пивоварни, казалось, никто уже не вспоминал.

– Я не то чтобы жалуюсь, – проворчал Мозер. – Да только у нас до сих пор ничего нет. Хорошо, мы узнали, что нянька украла собаку. Но где эта псина теперь, мы не знаем. А нет собаки – нет и награды, разве не так?

– А еще эта дама говорила, что собаку, возможно, уже утопили, – добавил Зеппи, целясь из рогатки в одну из кур. – Тогда про награду вообще можно забыть!

Камень ударил в землю рядом с курицей, та закудахтала и бросилась наутек. Зеппи выругался. Ощущение триумфа мгновенно пропало. Ребята были правы. Какая им польза от того, что они знают вора, если собаки у них по-прежнему нет? Кроме того, Петеру не давала покоя еще одна мысль: когда отец или дед рассказывали о погонях за убийцами и ворами, те неизменно выходили злодеями. Однако он не мог представить в этой роли Амалию. Нянька плакала, ее действительно заботила судьба Артура. К тому же этот бородатый мужчина – вероятно, ее друг – говорил, что у них не было выбора. Сложно было усмотреть в этом что-то дурное.

Но почему тогда Амалия украла Артура?

– Ну и?… – спросил Шорш. – Что нам теперь делать? Возвращаться в Ангер? Я лично ума не приложу, как нам теперь поступить.

Внезапно все, включая Пауля, посмотрели на Петера. Должно быть, они ждали от него какого-нибудь решения. Мальчик прокашлялся.

– Вы правы, – признал он. – Нам пока ничего не ясно. Но мы многое разузнали. Теперь нужно обстоятельно расспросить воровку, куда она подевала добычу.

– Как? Вообще ничего не понимаю, – Зеппи почесал затылок.

– Он, наверное, хочет устроить Амалии пытку, – сказал Пауль. – Дед всегда так делает, если кто-то упрямится и не желает говорить.

Петер вздохнул. Ну почему все такие непонятливые?

– Конечно, мы не станем ее пытать, – проговорил он терпеливо. – Нам и не придется. Нам же теперь известна ее тайна. Если она не скажет, куда подевала собаку, мы пригрозим, что расскажем все кронпринцу.

– Хочешь сказать, ты расскажешь кронпринцу, – поправил его Шорш. – Нам до него как до луны. И вообще, где ты хочешь поговорить с ней? Она, наверное, уж вернулась давно.

– Не думаю, – возразил Петер. – Она лила слезы; теперь лицо у нее заплаканное, все растеклось. В таком виде она не может вернуться, иначе возникнут вопросы. Остаться у этого пивовара или извозчика ей тоже нельзя, это вызовет подозрения… – Он нахмурился и проговорил скорее для себя: – Значит, она до сих пор где-нибудь бродит. Но на улице слишком холодно. Значит, она пойдет в такое место, где сможет успокоиться… Где найдет утешение.

– В трактир? – предположил Пауль. – Дед всегда ищет там утешения.

Петер улыбнулся.

– Дед, может, и да. Но не благородная дама. – Он неожиданно кивнул. – Думаю, она отправилась в какую-нибудь церковь. Это единственное место, где в разгар дня можно побыть наедине с собой. Может, она даже исповедуется… – Мальчик решительно поднялся. – Поищем ее в церквях. Если за два часа нам не повезет, то на сегодня всё. Согласны?

Ребята покивали, и Петер заметил, к своему удивлению, что они действительно прислушались к его словам. Всю жизнь другие ребята смотрели на него либо с завистью, либо презрением. Впервые Петер увидел в чьих-то глазах уважение. Более того: на какое-то время он стал для них предводителем.

И добился этого не криками и кулаками, а исключительно силой слова.

Это было сродни чуду.

* * *

Они разыскали Амалию в церкви Богородицы.

Увидели ее Пауль и Зеппи, уже под самый конец. Амалия как раз выходила из исповедальни. Печальная и сгорбленная, она походила на старуху, да еще повязала на голову платок, так что мальчики с трудом ее узнали. Когда остальные вошли в церковь, Амалия еще сидела на скамье и молилась с закрытыми глазами. В это время народу было не так много, пономарь зажигал свечи в часовнях и боковых нефах. Он смерил ребят недоверчивым взглядом и двинулся в их сторону.

– На скамью, быстро! – скомандовал шепотом Шорш. – Если будем молиться, он не посмеет нас выставить.

Ребята расселись по скамьям и молитвенно сложили руки. Пономарь действительно замедлил шаги и прошел мимо, никого не потревожив.

Краем глаза Петер рассматривал громадный неф, длинный, как деревенская улица. Свет лился сквозь высокие витражи, падал на ромбовидный узор на полу. Многочисленные алтари были украшены резьбой и фресками. Петер решил, что непременно придет сюда еще раз. Может, ему даже удастся порисовать…

– Что теперь? – прошептал Мозер, вернув его к действительности. – Что теперь будем делать?

Петер задумался на мгновение.

– Я подойду к ней и поговорю, – ответил он наконец.

– С благородной дамой? – Зеппи бросил на него удивленный взгляд. – Ты… ты хоть знаешь, как это делается?

– Мой брат знаком с кронпринцем Баварии. Уж с его нянькой он точно сможет поговорить, – прошипел Пауль. – А теперь закройте рты, бестолочи вшивые!

– Сам ты бестолочь вшивая, – пробормотал Зеппи.

Ребята замолчали, и Петер дождался, пока пономарь не повернется к ним спиной. Потом он поднялся и прокрался к скамье, на которой сидела Амалия. Пододвинулся к ней почти вплотную, опустил голову и сложил руки, словно молился. Потом собрался с духом и прошептал:

– Жаль, что так вышло с собакой.

Амалия вздрогнула. Судя по всему, она даже не заметила, что к ней кто-то подсел. Лицо у нее было в слезах, пудра растеклась.

– Что… как вы сказали? – неуверенно спросила женщина. Когда же она увидела перед собой маленького уличного мальчишку, глаза ее превратились в узкие щелки. – Ты кто такой, грязнуля? Ты хоть знаешь, с кем говоришь?

– Вы – Амалия, придворная дама и нянька кронпринца, – спокойно ответил Петер. – И вы украли его собаку.

– Что… что ты себе позволяешь… – возмутилась Амалия.

Залившись краской, она попыталась встать, но Петер мягко удержал ее.

– Отпираться бессмысленно. Мы слышали ваш разговор на пивоварне.

– Вы? – Амалия опасливо огляделась – и только потом догадалась. – Конечно, это вы сегодня убежали от извозчиков! – Она окинула его насмешливым взглядом; к ней, похоже, вернулась былая гордость. – С чего ты взял, что мы говорили про собаку кронпринца? Глупости какие!

– Это не глупости, – настаивал Петер. – Вы перерезали ошейник в саду и отдали Артура этому человеку. А тот передал его кому-то еще. У нас есть доказательства.

– Доказательства… ошейник… сад? – Амалия, очевидно, начинала понимать, что перед ней не простой грязнуля с улицы. – Откуда ты все это знаешь? – выдавила она наконец.

– Послушайте, – проговорил Петер, оставив вопрос без ответа. – Я не хочу, чтобы Макс сердился на вас. Он считает вас довольно милой нянькой.

– Так он считает, значит… Макс, – глухо отозвалась Амалия; казалось, она вот-вот упадет в обморок.

– Да, так он и сказал. Но ему хочется вернуть собаку. Просто скажите, где Артур, и я обещаю, что мы вас не выдадим.

– Но я сама этого не знаю! – посетовала Амалия. – Артур теперь у этого ужасного человека, и…

Тут на них посмотрел пономарь, и она запнулась.

– Возьмите меня за руку, будто вы моя мать или тетя, – велел Петер. – Пусть думает, будто я вас слушаю.

Точно под гипнозом, нянька взяла Петера за руку. Пономарь смерил их недоверчивым взглядом и отвернулся.

– Я… я этого не хотела, – продолжила Амалия, запинаясь. – Но, Господь свидетель, у меня не было выбора!

– Почему? – с любопытством спросил Петер.

– Мы… мы с Маркусом вот уже полгода любим друг друга. Но нельзя, чтобы об этом узнали при дворе, – стала объяснять Амалия. – Все-таки я придворная дама, а Маркус простой подмастерье у пивовара. Однако Керль, видимо, прознал об этом.

– Учитель Макса по скрипке, – кивнул Петер.

– Да, так и есть, – Амалия вздохнула. – А ты и впрямь обо всем осведомлен… Так вот, Керль загнал меня в угол и велел мне избавиться от собаки. В противном случае он все рассказал бы курфюрсту. Тогда я потеряла бы место, а Маркуса, наверное, отправили бы в какую-нибудь баварскую глушь, в Штраубинг или еще дальше.

– Но почему Керлю хотелось избавиться от собаки? – спросил Петер. – Что она ему сделала?

– Артур постоянно тявкал и выл, когда кронпринц играл на скрипке, – прошептала Амалия. – Это и впрямь было невыносимо! И собачий лай, и эта игра принца… – Она печально рассмеялась. – Керль просто с ума сходил. Но его высочество настоял на том, чтобы во время занятий Артур был рядом. Вот Керль и решил избавиться от пса. Я… я должна была утопить его. Но у меня не поднялась рука, поэтому я отнесла его к Маркусу на пивоварню. Он хорошо о нем заботился.

– Но потом Маркус отдал Артура кому-то другому, – проговорил Петер, испытывая дурное предчувствие. – И тот оказался не таким заботливым.

Амалия кивнула.

– Этот мерзавец иногда ворует собак у знатных горожан и перепродает. Так рассказывал Маркус. Он, наверное, надеялся, что так Артур найдет новый дом. Только вот я боюсь, что этот мерзкий тип просто избавится от него. Кому понравится, если собака будет без конца выть? Он, наверное, прибьет ее, если уже не прибил. Ему ничего не стоит. Это жуткий человек.

– И как зовут этого жуткого человека? – спросил Петер.

Амалия назвала ему имя.

11

Ангерплац,

вечер 7 февраля 1672 года от Рождества Христова

Артист жонглировал тремя золотыми яблоками и насвистывал при этом задорную солдатскую песенку.

На голове у него был облезлый парик, который выглядел так, будто птицы высиживали в нем птенцов. Поверх парика была нахлобучена деревянная корона. Мантией служил рваный плащ, который едва ли защищал от холода. Юный жонглер дрожал, но на губах его играла озорная улыбка. Барбара присмотрелась и только теперь заметила, что золотые яблоки тоже сделаны из дерева и покрашены.

– Посмотрите на кайзера Леопольда, как он играет со своими землями! – голосил бородатый мужчина с барабаном, стоявший рядом с жонглером на сцене. – Богемия, Венгрия, Германская империя! И с каждым годом их прибавляется. – Бородач ударил в барабан и сообщил громким басом: – Хорватия! Словения! И с Божьей помощью другие земли!

С каждым ударом кто-то подбрасывал жонглеру новые яблоки. Люди смеялись и хлопали. Потом бородач забарабанил мелкую дробь.

– Но что это! – воскликнул он театрально. – Смотрите! Приближаются грозные мусульмане!

Барбара затаила дыхание. На сцену вышел еще один артист, в турецком халате, вооруженный саблей.

Они с Валентином стояли в толпе перед Ангерским монастырем и следили за увлекательным представлением. Сначала артисты развлекали народ шутками и мусульманскими танцами: в тесных брюках и с бубенцами в руках танцоры, как дикие мавры, скакали по сцене. И теперь они показывали спектакль об опасностях, грозивших со стороны Османской империи. Свирепый турок взмахнул деревянной саблей и ударил жонглера. То покачнулся и едва не уронил шары. Зрители вскрикнули – и Барбара вместе с ними. Валентин улыбнулся и поспешил ее успокоить:

– Думаю, с Германией ничего не случится. Кайзер не испугается этого неуклюжего дервиша.

Барбара усмехнулась. Жонглеру действительно удалось удержать в воздухе все шары.

Утром Георг сообщил ей, что Магдалена осталась еще на одну ночь на мануфактуре, чтобы разузнать об убийствах. Барбара слушала и неуверенно кивала, хотя мысленно она снова была с Валентином. Утром они, как и договаривались, встретились возле Зендлингских ворот – и с тех пор гуляли по улицам, останавливаясь в каких-нибудь тавернах. И в конце концов пришли на эту площадь. Если б колокола Старого Петра не отмеряли ударами часы, Барбара давно потеряла бы счет времени. Но и так ей удалось на какое-то время отвлечься от своих дурных мыслей.

Молодая женщина давно не чувствовала себя так хорошо, как сейчас, в обществе Валентина. Вот и теперь она украдкой взглянула на него, и сердце ее обдало жаром. Золотистые волосы, веснушки, озорная улыбка… Барбара представила, как бы все сложилось, если б ее руки попросил не какой-нибудь палач, а Валентин. При этом она даже не знала, присмотрел ли он себе невесту. Ему скоро двадцать, наверняка он уже задумывался о женитьбе…

Правда, о себе музыкант рассказал не так уж много. Барбара знала лишь, что отец его умер два года назад. С ним жили две младшие сестры и мать. Всех троих он мог прокормить своей игрой. Валентин играл за деньги на свадьбах и похоронах, на крестинах, на ярмарках и вообще всюду, где возникала нужда в скрипаче. Он был не каким-то бродячим артистом, а городским музыкантом и имел разрешение зарабатывать на хлеб в пределах Мюнхена. Но по его поношенной, слишком тонкой одежде и худым скулам Барбара догадывалась, что дела у него шли неважно…

Вопреки неустанным наскокам мусульманина, жонглеру по-прежнему удавалось удержать в воздухе все шары. Но тут вновь раздалась барабанная дробь, и зрители затаили дыхание.

– Смотрите, как немецкий народ положит конец козням язычника! – громким голосом произнес барабанщик. – Узрите могущество кайзера!

Жонглер неожиданно опустил руки, и жесткие мячи градом посыпались на мусульманина. Тот взвыл, неразборчиво выругался и бросился наутек. Раздались аплодисменты и крики. Девочка в синем наряде стала обходить толпу с мешком в руках.

– В следующий раз берите вместо золотых яблок серебряные бацены! – выкрикнул кто-то из толпы. – Они не такие тяжелые. И с каждым днем все легчают!

Люди засмеялись. Барбара вопросительно посмотрела на Валентина.

– В городе, видно, завелась шайка фальшивомонетчиков, – скрипач пожал плечами. – Из хороших серебряных монет они делают несколько плохих и разживаются на этом. Торговцы жалуются, что этих монет становится все больше… – Он вздохнул. – Я был бы рад единственному бацену в кармане, пусть даже фальшивому! Но нашему брату достаются в лучшем случае ржавые крейцеры.

Барбара улыбнулась.

– Тебе, по крайней мере, не приходится рубить головы, как моему отцу. С тобой люди пускаются в пляс.

– Ну, с твоим отцом они тоже пляшут. Только на виселице.

Валентин состроил страшную гримасу. Барбара поежилась и отвернулась. Скрипач взял ее за руку.

– Прости. Так уж определил Господь, ничего тут не поделаешь. Мне он вручил скрипку, твоему отцу – меч.

– Выходит, мы не можем идти собственным путем? – с горечью спросила Барбара.

– Ну, можно попытаться, – ответил Валентин после некоторых раздумий. – Думаю, Господь делает это из добрых побуждений. Иногда он указывает нам иной путь, но это не значит, что в конце его нас ждет счастье. Это мы должны выяснить сами. Я, например, ни за какие деньги не поменялся бы местами с королем или кайзером, – он ухмыльнулся. – Что толку мне от моего золота, если я в конце концов вынужден жениться на принцессе, безобразной, словно жаба, только потому, что это пойдет на пользу стране? Или на собственной племяннице, как наш почтенный кайзер Леопольд…

– Нам порой тоже приходится жениться только потому, что так решили родители, какой-нибудь фогт или герцог, – мрачно возразила Барбара.

– Ты права. Но так хоть головы не летят.

Валентин показал на сцену, где артисты поставили деревянный ящик, служивший кукольным театром. Они показали печальную историю какого-то английского короля, которого обвинили в преступлении и приговорили к смерти. Маленький кукольный палач в маске взмахнул мечом, и деревянная голова под смех публики покатилась по полу.

Барбара подумала о Конраде Неере, за которого должна была выйти замуж. Как объяснить отцу, что она не сможет выйти за него никогда? Хотя бы потому, что она ему не доверяла…

«И потому что ты любишь другого, – подумала Барбара. – Признайся, наконец».

Ну, может, Георг уже выяснил что-нибудь насчет Неера и его странного поведения накануне. Но кто сказал, что она может доверять Валентину? До сих пор мужчины только обманывали и разочаровывали ее. Включая того артиста в Шонгау – он тоже поначалу заставлял ее смеяться.

Как и Валентин…

Что, если и он в конце концов обманет ее? Барбара потрогала живот; внутри снова что-то шевельнулось, словно там поселилось какое-то существо.

Как я вообще могу кому-то доверять?

Люди вокруг хохотали и аплодировали. У Барбары вдруг покатились по щекам слезы. Валентин взял ее руки в свои и посмотрел на нее с тревогой.

– Барбара, что с тобой? Я ведь вижу, ты что-то недоговариваешь.

Ей вспомнилось, что накануне вечером Георг спрашивал ее о том же. Она ничего не сказала ему про Валентина, поскольку знала, что брат лишь попытается образумить ее. И не исключено, что он обо всем рассказал бы отцу. Отцу, который делал все, чтобы выдать ее за состоятельного палача, а не за какого-то неимущего музыканта.

Краем глаз Барбара заметила, что некоторые из зрителей поглядывают на них. Возможно, потому, что она плакала, тогда как все вокруг смеялись. Но, возможно, причина была в другом. Дом палача находился не так уж далеко. В городе наверняка ходили слухи о том, что Михаэль Дайблер приютил у себя странных гостей. Если отец узнает о ее встрече с Валентином, то придет в бешенство.

«Кому я еще могу доверять? – снова подумала Барбара. – Валентину?»

– Я… я не могу говорить об этом, – проговорила она вполголоса. – Во всяком случае, не здесь.

Музыкант задумался на мгновение, а потом подмигнул ей.

– Я знаю одно место, где нам никто не помешает. Тебе понравится, обещаю.

Он взял ее за руку и повел прочь от шумной толпы и недоверчивых взглядов. Барбара отметила с горечью, как легко ей следовать за ним.

* * *

– Ван Уффеле? Что за странное имя? Как будто из какой-нибудь южной страны… Уф, уф, уф!

Зеппи стал приплясывать, как обезьяна на ярмарке, и ребята засмеялись. Даже Петер не смог сдержать усмешки.

Они стояли кучкой перед массивным зданием иезуитского монастыря, расположенного недалеко от церкви Богородицы. В этом квартале, названном Кройцфиртель, обитало много знатных горожан и находилось немало церквей и монастырей. В монастыре августинцев, вероятно, только что отслужили мессу. Звонили колокола, мужчины в черных нарядах и женщины в строгих чепцах проходили мимо ребят и бросали на них осуждающие взгляды. Этот квартал был слишком богат для нищих и торгашей. Рано или поздно мальчишек должны были прогнать стражники.

– Так, значит, собака теперь у этого ван… Уффеле? – переспросил Мозер, когда Петер рассказал о своем разговоре с Амалией. – Хотя может статься, что он уже прибил его и отнес шкуру живодеру.

Внук палача кивнул.

– Ван Уффеле – довольно подозрительный тип, но с ним считаются при дворе. Он там ведет какие-то дела. Амалия сказала, что он и раньше воровал собак у знатных господ, а потом возвращал за большие деньги. Или продавал кому-нибудь другому.

– И почему он не поступит так же с Артуром? – спросил Шорш.

Мимо прошла группа иезуитов в черных одеяниях и шляпах до того широких, словно колеса от повозки.

– Может, он не смеет вымогать деньги у курфюрста, – задумчиво произнес Петер. – Это было бы слишком. А продать собаку он не может. Амалия говорит, что Артур без конца лает и скулит и это бывает невыносимо.

– Если ван Уффеле из этих знатных господ, то вряд ли мы сможем вернуть пса, – разочарованно проговорил Пауль. Он, как всегда, поигрывал своим ножом, которым орудовал уже довольно ловко. – Наверняка он живет в каком-нибудь дворце… Черт бы побрал этих знатных хлыщей! Их всех следовало бы укоротить на голову.

Он метнул нож в старую бочку. Клинок просвистел в воздухе и воткнулся в доску.

Петер лукаво улыбнулся. Эту последнюю новость он приберег под самый конец.

– Я знаю, где живет этот знатный хлыщ, – сообщил он с триумфом. – И это далеко не дворец.

Все взгляды устремились на него. Петер позволил себе еще одну короткую паузу, после чего повернулся к брату.

– Помнишь, как взрослые говорили про эту шелковую мануфактуру?

Пауль кивнул.

– Это там, где мама пропадает уже два дня, чтоб выяснить про те убийства?

– Именно. Мануфактура, видимо, принадлежит этому типу. Во всяком случае, мама говорила про него.

– Постойте! – вмешался Шорш. – Получается, этот мерзавец не только собак ворует, но еще и девушек убивает? Тех, про кого говорят все в последнее время?

– Я не знаю, что он еще творит, – пожал плечами Петер. – Но он точно не святой.

– Ха! – Пауль хлопнул в ладоши. – Мы ему покажем! Только представьте, если мы сцапаем его, а не взрослые! Тогда дед всю жизнь будет кормить нас лакрицей.

– Все не так просто, – проговорил Петер. – Прежде всего это очень опасно. Если мама права, то этот ван Уффеле, вероятно, убийца. К тому же у него есть приспешники – женщина и двое жутких венецианцев.

– Ты что, поджимаешь хвост? – Пауль упрямо посмотрел на брата. – Теперь, когда мы выяснили, где собака?

– Брат у тебя, может, и мозговитый, но как дело запахнет жареным, он кладет в штаны, – насмешливо заметил Мозер. – Ему бы лучше с кронпринцем в салочки в саду играть… – Он жеманно взмахнул рукой и передразнил Петера: – О, Макс, мне так страшно! Я, кажется, намочил штанишки!

Ребята засмеялись, и Петер почувствовал, что краснеет.

– Можно попросить кронпринца. Вдруг он поможет, – предложил Зеппи.

Петер помотал головой.

– Я же вам говорю, ван Уффеле хорошо знают при дворе. Наверняка ему кто-нибудь доложит. К тому же тогда пострадает нянька Макса! Сомневаюсь, что он этого хочет. Амалия очень ему нравится.

– Что ж, значит, наше приключение окончено. – Шорш отряхнул грязь со штанов и направился в сторону Ангерфиртеля. – Делаем вместе или не делаем вовсе. Так заведено у Ангерских Волков.

Петер почувствовал, как остальные сверлят его глазами. В особенности Пауль: брат смотрел на него с разочарованием. В глазах ребят читалось презрение – а ведь совсем недавно они считали его чуть ли не своим предводителем… Неужели они не понимают, что это опасно? Более того, бессмысленно! Ван Уффеле, судя по всему, хладнокровный убийца. У него есть помощники, а они – горстка слабых, полуголодных мальчишек. Кроме того, Петер не знал, действительно ли Артур у него. Не говоря уже о том, жива ли собака или от нее осталась одна только шкура у живодера…

Петер пристыженно отвел глаза и глянул на монастырь иезуитов. Там, наверное, помещалась и гимназия, про которую столько говорила мама. На мессу шли несколько воспитанников в красивых одеяниях. Они были одного с ним возраста, но казалось, обитали в другом мире. В мире, с которым Петер познакомился благодаря кронпринцу. Если он разыщет собаку, то, возможно, сможет стать частью этого мира. Во всяком случае, это здорово повысит его шансы попасть в хорошую школу…

Петер поджал губы. Ребята не сводили с него глаз.

– Ну… ладно, попробуем, – произнес он в итоге. Ребята возликовали, однако Петер вскинул руку, призывая к тишине. – Но даже попасть на эту мануфактуру совсем непросто. Ее охраняют как тюрьму. У кого какие предложения?

– Ха, к тюрьмам нам не привыкать! – воскликнул Пауль и весело посмотрел на брата. – В Шонгау разве не дед тюрьмой заведует?

– Только вот кто нам поможет, – проговорил Зеппи. – Я знаком кое с кем из ребят в Ау. Они там каждый уголок знают.

– Брр! Ребята в Ау настоящие изверги, – заметил Мозер и содрогнулся. – Если попадешь к ним в лапы, считай, пропал! Они называют себя Подонками Ау. Но сам только попробуй назвать их так – сразу глотку перережут!

– Да ладно, не такие уж они и страшные, – отмахнулся Зеппи. – А если мы скажем, что собираемся пробраться на мануфактуру, они тоже захотят поживиться. – Он подмигнул ребятам. – Говорят, шелк стоит немалых денег.

– Прежде всего – собака, – предупредил Петер. – Мы не воры, в конце концов.

– Да-да, а мой дед – папа римский, – Шорш с презрением посмотрел на Петера. – Если хочешь стать Ангерским Волком, придется тебе кое-что усвоить, – он неожиданно улыбнулся. – Но голова у тебя на месте, с этим не поспоришь… Будь ты еще и прохвостом, как твой брат, то был бы прирожденным главарем.

* * *

Разочарованный и задумчивый, Георг плелся по главной улице Ау в сторону трактира «У Радля».

С самого утра и почти до вечера он бродил по кварталам Мюнхена. Расспрашивал о живодере и в многочисленных тавернах, побывал на пристанях и даже в тюрьмах при ратуше и в Сокольей башне. Но Конрад Неер словно сквозь землю провалился. Никто не видел пожилого мужчину с проседью в волосах, одетого слишком изящно для палача и излишне манерного. На обратном пути в Ау Георг решил заглянуть домой к Дайблеру в надежде застать там Барбару и остальных. Но дома, к его удивлению, оказались только Вальбурга с маленькой Софией в окружении полудюжины кошек. Вальбурга и сама не знала, где пропадали все остальные, включая ее мужа.

Господи, куда же все подевались?

Через некоторое время Георг вновь оказался перед трактиром в Ау, с которого утром начал поиски Неера. Он вошел внутрь и направился было в заднюю комнату, но трактирщик перегородил ему дорогу.

– Что тебе тут надо? – спросил резким голосом тучный лысый мужчина.

– Как что? Я на Совет палачей, – ответил Георг с удивлением. – Я из подмастерьев. Вы же меня помните.

– Нет больше никакого Совета и впредь никогда не будет в моем трактире, – трактирщик скрестил мясистые руки на груди. – С меня довольно! Вы столько народу убиваете, так теперь еще друг за друга взялись… Зачем я только впутался в это дело! Хорошо, если люди мне теперь крышу не подпалят.

– Да что случилось-то? – изумленно спросил Георг.

– Что случилось? Ха, в полдень стражники вынесли от вас покойника. Кто-то отравил бедолагу!

– Господи!

Георг побледнел. Он вспомнил, что произошло с мастером Гансом, когда тот сунул нос в чужие дела.

Как и отец! Пресвятая Дева Мария, только б не отец!

– Кого… отравили? – выдохнул он.

– Этого пьянчугу из Пассау, – трактирщик презрительно фыркнул. – Поначалу я решил, что он просто допился до смерти. Ну, по крайней мере, он больше не заблюет мне комнату… – Он смерил Георга недоверчивым взглядом. – Может, ты знаешь его получше? Вы же все между собой в родстве. Тогда можешь заплатить за него. Его сын сбежал очертя голову.

«А мы и в самом деле едва не породнились с ним», – подумал Георг. Он вспомнил, что сын Хёрманна изначально тоже претендовал на Барбару.

Молодой человек почувствовал огромное облегчение при мысли, что отец не пострадал.

– Нет, мы с ним прежде и не виделись, – ответил он честно.

И тут он вспомнил, что утром в суматохе даже не расспросил трактирщика.

– Вообще-то я разыскиваю кое-кого, – начал он. – Конрада Неера из Кауфбойерна. Помните, седой палач со второго этажа… Вы, случайно, не знаете, куда он подевался?

– Черт возьми, ты не понял? Больше видеть не желаю здесь палачей! Так и сказал остальным и выставил всех вон. Чтоб до вечера собрали свои пожитки и убирались! – Тут трактирщик пожал плечами. – Ну, многие из вас и так уже убрались. Первым сбежал этот пижон из Нюрнберга со своими женоподобными слугами. Хотел устроить сцену, но я его быстро поставил на место. – Он ткнул Георга в грудь. – Передай этому Нееру, если к вечеру не заберет свои вещи, я их сожгу. От вас, палачей, только беды можно ждать!

С этими словами трактирщик развернулся и ушел прочь. Георг остался один. Несколько гостей смотрели на него хмурыми взглядами. Но, когда он повернулся к ним, все уставились в свои кружки. Никто не желал разговаривать с подмастерьем палача. Ничего нового. В нем возникала нужда, если требовалось кого-то повесить, но делить с ним пиво никто не желал. Более того, при случае они еще и плюнут ему в кружку.

Теперь Георг был рад, что Дайблер приютил у себя Барбару и всех остальных. Судя по всему, Совет Двенадцати уже не возобновится. Сегодня ему придется искать ночлег, а утром они с Бартоломеем отправятся в Бамберг. Георг сомневался, что дядя отбыл без него. Наверное, он уже подыскивал им новую таверну.

Молодой человек не знал, что ждет их в будущем, но в Мюнхене им делать больше нечего. Даже отец должен это понять. Больше никаких расследований. Пусть Дайблер с этим капитаном сами разбираются в своих убийствах! Куизлей это не касается. Тем не менее нужно было выяснить, что случилось с Конрадом Неером. Все-таки речь шла о возможном муже для Барбары…

Георг задумчиво кивнул. Лучше всего, если Барбара с Неером обручатся сегодня же. Все остальное можно уладить из Шонгау.

«Если Неер еще жив, – подумал Георг. – Может, он тоже угодил в лапы этому безумцу…»

Он уже направился к выходу, но в этот момент кто-то захихикал в самом углу. Там сидел щуплый старик, почти беззубый. Перед ним стояла миска с хлебной похлебкой.

– Хочешь знать, куда подевался палач из Кауфбойерна? – прокряхтел старичок и снова хихикнул. – Что ж, я могу подсказать.

Георг насторожился. Должно быть, старик подслушал его разговор с трактирщиком. Может, он действительно что-то заметил или увидел, куда направился Неер. Охваченный любопытством, Георг сел напротив старика.

– Говори, – начал он. – Что тебе известно?

– Эгей, не так быстро, – старик ухмыльнулся. – Бесплатно только смерть приберет. Что я получу взамен?

Георг вздохнул.

– Я угощу тебя пивом. Только боюсь, что мне тут больше ничего не продадут.

– А я боюсь, что пива будет маловато… Я хочу денег, понятно?

Георг задумался на мгновение. Потом выругался и полез за кошельком. Оставалось надеяться, что в будущем Неер отблагодарит его. С хмурым видом он высыпал на стол несколько грязных монет.

– Вот, больше у меня нет. Но ты получишь их, если все выложишь и я решу, что твои слова стоят этих денег.

– Это что, и впрямь всё?… Ну, хотя бы не фальшивые бацены. – Старик взглянул на монеты и пожал плечами. – Ай, ладно! Бывший землекоп всякой денежке рад. Я работал не разгибая спины на курфюрста Максимилиана. Мы строили мюнхенские укрепления, а теперь никому нет дела до…

– Мне некогда выслушивать твои жалобы, – прервал его Георг. – Ну, что там с палачом из Кауфбойерна?

Старик ухмыльнулся, продемонстрировав свой единственный зуб.

– Хозяину вряд ли об этом известно – он тут с прошлого года, – а я хорошо все помню. Человек, которого ты ищешь, и раньше частенько тут бывал. Седина в волосах, изящная одежка. Альгоец,[13] судя по выговору… Я все помню, потому что тридцать лет сюда прихожу и сижу на одном и том же месте. Раньше, молодым, я еще и плясал…

– Куда он пошел? – снова прервал его Георг.

– Ладно. Знаю, никому нет дела до историй старого землекопа. – Старик надулся, съел несколько ложек похлебки и только потом продолжил: – Раньше видел его тут по нескольку раз за год. И, кажется, я знаю, куда он отправился. На твоем месте я бы справился в купальне Тюрльбад.

– Тюрльбад? – Георг в изумлении уставился на старика. – И как мне туда попасть?

– Это недалеко от Изарских ворот. Там нетрудно найти. Постучись и скажи, что хочешь сбрить эту рыжую бороду.

– Но у меня и бороды-то нет!

Старик вздохнул.

– Просто делай, как я говорю. Потом сам все поймешь. Скажи, что тебя послал Иона, это поможет. – Старик хихикнул и сгреб монеты со стола. – А теперь я бы в одиночестве попил пива. Не обижайся, но в обществе палача у меня как-то пропадает аппетит.

Он склонился над своей миской и продолжать разговор явно не собирался.

– Сбрить эту рыжую бороду, – пробормотал Георг и поднялся. – Чепуха какая! Моли Бога, если вздумал провести меня. Я тебя из-под земли достану!

Он направился к выходу. У двери услышал, как старик снова захихикал, точно злой дух.

* * *

Симон хрипел, и с каждым вдохом боль обжигала легкие. Он бежал стиснув зубы и не останавливался. Впереди, по узкой обледенелой тропе, ведущей сквозь лес, бежал Куизль. По словам путника, который попался им навстречу, это был кратчайший путь до Богенхаузена, небольшой деревушки, расположенной к северу от Мюнхена. В голове у Симона то и дело повторялись слова, услышанные от стражника.

На кладбище в Богенхаузене кто-то живьем похоронил женщину…

Симон молился, чтобы это оказалась не Магдалена. Он хоть и понимал, что речь могла идти о ком угодно, спокойнее от этого не становилось. Сегодня утром Магдалену вывезли с мануфактуры – мертвой или без сознания. А люди, которые стояли за этим, возможно, причастны к убийству других девушек: ван Уффеле и Йозеффа. До сих пор оставалось непонятным, какое отношение имеют эти двое к убийствам, совершенным в последние двадцать лет. Но что-то их связывало, в этом Симон не сомневался.

Похоронить женщину заживо – сходство с предыдущими убийствами очевидно. Способы, которыми убийца расправлялся со своими жертвами, применяли палачи. Он топил их, душил, четвертовал, замуровывал или, вот как сейчас, хоронил заживо. К последнему способу, ввиду излишней жестокости, больше не прибегали. Приговоренных связывали и укладывали на спину, чтобы они видели, как их медленно, начиная от ног, засыпают землей. Иногда, ради смягчения наказания, им пронзали сердце колом. Но куда чаще несчастный просто задыхался под землей.

Закопанная в Богенхаузене, очевидно, пыталась выбраться. Стражник говорил, что из земли торчала ее рука. Удалось ли несчастной избежать смерти?

И все-таки вдруг это Магдалена?

– Быстрее! – скомандовал Куизль и оглянулся через плечо. – Что ты плетешься? Если там и впрямь моя дочь, то каждая секунда на счету!

Палач нетерпеливо махнул рукой и побежал дальше, ловко перескакивая через торчащие корни и сломанные сучья. Симон не переставал удивляться, до чего же проворен был Якоб, невзирая на годы. Проворен и силен. Сам лекарь, стоило ему только задуматься, постоянно замедлял шаги. Он с трудом поспевал за палачом и нагнал его, когда они спустя четверть часа выбежали на опушку леса. В долине слева журчал Изар. Вдоль обрывистого берега тянулись необработанные поля, местами еще укрытые снегом. За ними виднелась маленькая деревенская церковь, и вокруг – с десяток домов. Фронвизер облегченно выдохнул.

Богенхаузен! Наконец-то!

Симон припустил еще быстрее. Дорога заняла у них почти час, и за это время они ни разу не остановились. Симон скорее просто переставлял ноги, чем бежал. Палач и лекарь пересекли главную улицу и помчались к церкви. На кладбище собралась внушительная толпа.

Люди с недоверием посмотрели на двух чужаков. Симон пожалел, что с ними не было Дайблера. Возможно, к мюнхенскому палачу крестьяне проявили бы какое-то уважение. С другой стороны, может, оно и к лучшему, если с ними заговорит не известный во всем городе палач, а кто-то еще. Тем более что речь шла о предполагаемой нежити. Кроме того, Дайблер не отличался прыткостью, он их только задержал бы.

Подойдя ближе, Фронвизер увидел, что обитатели деревни столпились вокруг могилы. Рядом высилась куча свежей земли. Куизль уже отворил калитку и бросился к могиле, не обращая внимания на окружающих.

– Магдалена! – кричал на бегу палач. – Это ты?

Симон, сам не свой, последовал за ним, споткнулся – и уставился в пустую яму.

Могила была пуста.

– Где она? – прохрипел Куизль и протолкался сквозь толпу, при этом несколько человек едва не упали в яму. Палач огляделся. – Отвечайте!

– Эй, ты чего о себе возомнил? – проворчал тучный крестьянин в широкополой шляпе и, скрестив руки на груди, шагнул к палачу. – Ты вообще кто такой? Из Мюнхена, поди? Думаешь, тебе все можно?

– Я хочу знать, где та женщина, которая лежала здесь! – резко повторил Куизль и, словно башня, встал перед крестьянами. – Говорите, черт вас дери, или я устрою вам новые похороны!

Что-то в его голосе подсказало крестьянину, что палач готов исполнить свою угрозу.

– Свя… священник забрал ее к себе, – ответил он и робко показал на дом возле кладбища. – Он не знает, выживет ли она. Вы что, ее знаете?

– Так она еще жива? – с облегчением спросил Симон, оставив вопрос без внимания.

– Как ей быть живой, если она выбралась из могилы? – проворчала согбенная старуха, опираясь на трость, и предостерегающе подняла палец. – Говорю вам, это нежить! Взяла и присвоила могилу моей подруги, старой доброй Греты… А Грете в своем гробу теперь дожидайся похорон! Но это только начало! Будут и другие…

Но Симон ее уже не слышал. Вслед за Куизлем он побежал к дому священника. Оба забарабанили в дверь, и через некоторое время им открыл священник в полном облачении.

– Ради всего святого, что… – начал он.

Но Куизль потеснил его, вломился внутрь и прошел в спальню.

На кровати лежала женщина.

Бледная как полотно, она лежала с закрытыми глазами, и только слабая дрожь по всему телу говорила о том, что жизнь еще не покинула ее. Но в рваном платье, перепачканном глиной и грязью, с комьями земли в спутанных волосах, она действительно походила на восставшую из мертвых. Фронвизер почувствовал, как разом отхлынуло всякое напряжение. Он без сил оперся о спинку кровати.

На кровати лежала не Магдалена.

В первый миг Симон не мог понять, какое чувство в нем сильнее: облегчение или разочарование. Всю дорогу в нем крепла мысль, что похороненной девушкой окажется Магдалена. При этом он не переставал надеяться, что застанет жену невредимой. И вот перед ним лежит совершенно незнакомая девушка. На вид ей было лет семнадцать, у нее были светлые волосы и милое, хоть и бескровное, лицо.

– Ева, – прошептал Куизль.

– Вы… вы ее знаете? – Священник вошел следом за ними. – Или вы ее отец? – спросил он мягко, очевидно уже простив Куизлю его бесцеремонное вторжение.

Палач покачал головой.

– Я лишь раз видел ее в Ау. Она работала на шелковой мануфактуре.

Симон в изумлении смотрел на девушку. Так значит, это Ева, третья из пропавших подруг, две из которых теперь мертвы… Девушка, которую пыталась спасти Магдалена!

– Она что-нибудь говорила? – спросил он у священника. – Кто сотворил с ней это?

– Я даже не знаю, выживет ли она, – вздохнул тот. – Вообще-то у нас намечались сегодня похороны. Должно быть, несчастную скинули в могилу и засыпали ее землей… Неужели кто-то способен на такое? – Он печально посмотрел на худое дрожащее тело. – Она сильная, хотя сейчас по ней этого и не скажешь. Она сама выбралась из-под земли. Господи, если б… если б я не вмешался, крестьяне, наверное, убили бы ее! Представьте, они приходят на похороны, и тут из могилы появляется рука! Конечно же, они считают ее нежитью. Все это похоже на те жуткие истории, которые рассказывают в Мюнхене. Загадочные убийства и целая дюжина палачей в городе… – Священник поежился. – Господи, только бы нас эта напасть обошла стороной! Тут живут только набожные люди.

Симон воздержался от замечаний. Он склонился над Евой и бегло осмотрел ее. Девушка, очевидно, была в глубоком обмороке. У нее подрагивали губы, но лежала она совершенно тихо. Все ее тело было покрыто царапинами и ссадинами – вероятно, от падения в могилу. На шее на тонком шнурке висел амулет с изображением Богородицы. Фронвизер бросил на Куизля многозначительный взгляд. Тот молча кивнул.

– У нее рана на затылке, – лекарь показал на шишку и запекшуюся кровь. – Это ваши набожные крестьяне руку приложили?

Священник пропустил мимо ушей его сарказм.

– Не думаю. Я все-таки вовремя подоспел. Так что эту рану она получила раньше.

– Мерзавец ударил ее и сбросил в могилу, – прорычал Куизль и сжал кулаки. – Вот если б она смогла сказать нам, кто это сделал!.. Тогда мы наконец добрались бы до убийцы. Может, она знает, где теперь Магдалена… Проклятье!

– Вы, кажется, знаете ее лучше, – сдержанно заметил священник. – Может, пора объяснить, что значит вся эта чертовщина?

– Удар был довольно сильный, – сказал Симон, оставив его вопрос без внимания.

Он продолжил осмотр, взглянул на ее пальцы – ногти, все до одного, были обломаны. Кровь смешалась с землей, и под ней местами были видны костяшки пальцев.

– Господи! – выдохнул Симон. – Девушка и впрямь выбралась самостоятельно! Неудивительно, что она при смерти… – Он взглянул на Куизля. – Если мы хотим узнать, кто это сделал и где теперь Магдалена, ей нужен уход и лекарства! Пастушья сумка, арника, может, отвар из липы и лаванды от судорог…

– Я слуга Божий, а не цирюльник, – священник пожал плечами. – Все, что я могу дать ей, это молитвы. Но мне хотелось бы знать…

– Вот поэтому мы и заберем ее. – Куизль похлопал его по плечу. – Не имею ничего против молитвы, но с нами ей будет лучше.

– С вами? – Священник окинул их недоверчивым взглядом. – Кто вы такие вообще? Вот что я вам скажу: я не отдам несчастную девицу каким-то проходимцам!

– Мы не проходимцы, будьте уверены, – с улыбкой возразил Симон. – Скорее, люди, которые привыкли иметь дело как с жизнью, так и со смертью. Я вам все объясню. – Он выпрямился и отряхнул руки от глины. – Но для начала я попросил бы вас приготовить носилки. И поскорее! Обещаю, мы отнесем ее туда, где никто не причинит ей вреда.

* * *

Георг между тем вознамерился окончательно разобраться в таинственном исчезновении Конрада Неера.

В это время узкие переулки словно вымирали. Лавки в ремесленных кварталах Граггенау закрылись, и по брусчатке стелился холодный туман. Георг плотнее закутался в плащ и свернул на Кожевенную улицу, тесный проулок в сотне шагов от Изарских ворот. По улице, ведущей к рыночной площади, еще проезжали редкие повозки и попадались прохожие. Здесь же Георг оказался словно в дремучем лесу.

Из всех прохожих, у кого он спрашивал дорогу к этой купальне Тюрльбад, двое ответили довольно уклончиво, и только третий подсказал ему направление. При этом он так странно посмотрел на него, что Георг поневоле задумался. С этой купальней явно было что-то не так.

Георг часто слышал о подобных купальнях. Когда-то такие были и в Шонгау. Мужчины и женщины залезали в чем мать родила в большую бадью, наполненную теплой водой, и купались все вместе. Там, конечно, был и цирюльник, который при необходимости брил бороды, выдергивал зубы или делал кровопускания. И все-таки главная цель этих заведений сводилась к удовольствию. Должно быть, не один невинный ребенок был зачат в такой бадье. Из-за французской болезни и нападок со стороны протестантов подобные купальни закрывались одна за другой. Очевидно, в Мюнхене одна такая все же сохранилась, и Георгу не терпелось посмотреть на нее.

У двери на углу улицы висела ржавая табличка с изображением бадьи со змеей. Покосившееся двухэтажное строение, несомненно, видело лучшие времена. Ставни были заколочены, штукатурка обсыпалась. Но сквозь щели пробивался свет, время от времени слышался раскатистый хохот и женский визг.

Георг начинал понимать, что творилось в этом сомнительном заведении и почему прохожий так странно на него смотрел. Раньше здесь, может, и бывали порядочные люди, но сейчас сюда захаживали те, кто искал себе женщину по сходной цене, а то и двух.

Купальня Тюрльбад представляла собой не что иное, как бордель.

Георг вспомнил, как они с Магдаленой еще накануне спорили о проститутках. Он говорил с таким видом, будто его это возмущает, но ему часто доводилось сворачивать на Улицу роз в Бамберге. Мужчинам и женщинам разрешалось вступать в близость лишь после обручения. Но для этого нужны были деньги и разрешение городского совета или хозяина. Поэтому многие подмастерья женились только в зрелом возрасте. А до тех пор вынуждены были обуздывать похоть, что удавалось далеко не каждому.

Георгу в том числе.

Стражники, скорее всего, знали о происходящем в купальне, хотя публичные дома в Мюнхене уже не первый год были под запретом. Но, покуда все содержалось в секрете, власти, очевидно, закрывали на это глаза. Не исключено, что некоторые из стражников и сами туда захаживали.

Георг робко постучал в дверь, и почти сразу открылось маленькое зарешеченное окошко.

– Опоздали, – послышался ворчливый голос. – Купальня уже закрыта, приходите завтра.

– Я… я пришел побриться, – неуверенно ответил Георг.

– И как вы хотите побриться? – несколько настороженно спросили за дверью.

– Я… хочу сбрить эту рыжую бороду. – Георг наконец вспомнил наставления старика в трактире.

– Рыжую бороду, значит… Что ж, давай посмотрим.

Дверь отворилась, и перед Георгом вырос широкоплечий, коренастый мужчина в кожаном фартуке. По лицу его ручьями стекал пот. На Георга пахнуло теплым, пропитанным ароматом смолы воздухом, где-то в глубине дома взвизгнула женщина.

– Я цирюльник, – пробурчал мужчина и смерил Георга цепким взглядом. – Ну а ты кто такой? Я тебя раньше не видел.

Георг сглотнул.

– Я от Ионы.

Выражение цирюльника тут же переменилось. Он ухмыльнулся.

– А, старый добрый Иона! Так он что, еще жив или из могилы с тобой разговаривал?

– Он в добром здравии и шлет вам привет, – с ходу соврал Георг.

– Ладно, заходи.

Цирюльник втащил его внутрь, и Георг оказался в тесном коридоре с кухонной нишей. Банная комната по правую руку пустовала. Слева была еще одна комната, тоже пустая. Но откуда тогда доносились женские голоса? В конце коридора стоял массивный шкаф высотой в человеческий рост. Цирюльник открыл дверцу, и изнутри повалил пар. Георг на секунду опешил.

За шкафом продолжался коридор.

Вслед за цирюльником Георг шагнул в полумрак, едва освещенный парой факелов. Ему стало жарко в плотном зимнем плаще. Воздух был теплый и тяжелый, как летом перед грозой. За дверьми справа и слева слышались крики и тихие стоны. Цирюльника они нисколько не смущали.

Они повернули налево, преодолели несколько ступеней и оказались в вытянутой комнате с низким потолком, наполненной паром и дымом. В конце ее находилась большая изразцовая печь, которая и создавала весь этот зной. На скамьях вдоль стен сидели несколько мужчин и женщин. Все были обнажены, если не считать пары наброшенных полотенец. Еще две парочки развлекались в огромной бадье, установленной посередине. Когда Георг с цирюльником вошли в комнату, взоры всех женщин обратились к молодому подмастерью.

– Ну, кого это ты привел к нам? – проворковала толстая женщина, чьи груди выпирали из-под полотенца, как дрожжевое тесто. Она похлопала по скамье рядом с собой и подмигнула Георгу. – Давай, подсаживайся к доброй Труде, здорово проведем время.

Георг почувствовал, как внутри у него все сжалось. Он огляделся в поисках Конрада Неера, но нигде его не обнаружил.

– Этот не к тебе, Труде, – сказал цирюльник. – Он от Ионы. Хочет сбрить рыжую бороду.

– Рыжую бороду? Какая жалость! – надулась толстуха. – Такое добро пропадает!

Под смех и хихиканье остальных гостей Георг с цирюльником пересекли комнату. Они поднялись по узкой, скользкой от сырости лестнице и вошли в новую комнату. Пар был до того густой, что Георг поначалу не мог ничего различить. Постепенно из тумана стали вырисовываться купели и скамьи, на которых сидели, тесно прижавшись, несколько силуэтов.

В одной из купелей сидел Конрад Неер.

Георг сразу узнал его, даже без одежды. Палач закрыл глаза, седые волосы падали ему на лицо. Перед ним из воды поднимались пузыри. Под водой можно было различить еще один силуэт. Вот он медленно вынырнул на поверхность.

В этот момент Георг понял, что Барбаре ни в коем случае нельзя выходить за Конрада Неера.

12

Богенхаузен,

вечер 7 февраля 1672 года от Рождества Христова

Люди по-прежнему толпились возле могилы, переговаривались, ругались и громко молились. А Симон с Куизлем с нетерпением дожидались носилок, чтобы отнести Еву в Мюнхен.

Чтобы убедить священника, потребовалось немало времени. Симон объяснил, что они не причинят девушке вреда и он, будучи лекарем, сумеет о ней позаботиться. При этом он благоразумно умолчал о том, кем был его хмурый спутник. Тем не менее священник им так и не поверил. В конце концов ему захотелось одного: чтобы эти странные незнакомцы поскорее убрались – и в его деревне вновь воцарилось спокойствие.

То обстоятельство, что в Богенхаузене вместо Магдалены обнаружилась Ева, успокаивало и в то же время внушало тревогу. Симон по-прежнему не знал, где его жена. Но теперь хотя бы оставалась надежда, что она еще жива. Женщиной на повозке, о которой говорила Агнес, вполне могла быть Ева, а не Магдалена. Агнес ошиблась! Иначе и быть не могло! Но где теперь была Магдалена, по-прежнему оставалось загадкой. Может, она до сих пор на мануфактуре? Но в таком случае Агнес знала бы об этом. Или нет? В любом случае им необходимо как можно скорее возвращаться в Мюнхен.

Двое крестьян наконец-то принесли носилки, сделанные из куска грубого полотна и двух неотесанных жердей. Они молча положили их у дверей и убрались так поспешно, словно боялись, что восставшая из мертвых в любую секунду может броситься на них.

– Суеверный сброд! – проворчал Куизль и осторожно, будто укачивал кого-то из внуков, уложил Еву на носилки. – Останки собственной бабушки сожгут, если над ее могилой ворон пролетит…

Он аккуратно укрыл девушку своим плащом.

Под пристальным взором священника они двинулись со своей ношей к главной улице. Ева весила не больше ребенка, но силы у Симона были на исходе. Кроме того, на пути у них то и дело становились некоторые из жителей.

– Это мертвечина! – кричала старуха, едва живая от страха. – Надо пронзить ей сердце колом! Только так успокоятся заблудшие души!

– А если эти двое какие-нибудь ведьмаки? Вдруг они собираются оживить эту Богом проклятую покойницу? – предположил крестьянин, вооруженный косой.

Другие сжимали в руках вилы и цепы, но держались чуть в стороне, словно боялись, что Ева очнется и проклянет их.

Несколько смельчаков попытались вырвать у них носилки. Но, когда Куизль разбил нос самому ретивому из них, остальные ворчливо отступили, как волки, у которых отняли добычу. Симон не в первый раз уже убедился в том, что люди мало чем отличались от зверей. «А то и хуже зверей, – подумал он. – Животным неведомы суеверия – только голод».

Они добрались до лесной опушки и только там остались наконец одни. Толпа осталась позади. До них долетали еще злобные выкрики, но вскоре лес заглушил все звуки. Симон остановился, переводя дух.

– Мы так и до утра не дойдем, – пожаловался он. – Хотя у меня хребет еще раньше переломится.

– Болван! – проворчал Куизль. – Ты всерьез решил, что я намерен тащиться через весь лес? Я хотел только убраться от этих недоумков. – Он показал вперед, где в сумерках вырисовывалась развилка. – Там проходит дорога на Фрайзинг. Уверен, нам попадется какой-нибудь сговорчивый извозчик, который пока не слышал про нежить из Богенхаузена.

Вскоре из-за деревьев действительно показалась повозка, нагруженная бочками и тюками. Куизль встал посреди дороги и поднял руки в знак добрых намерений. Извозчик потянулся к заряженному арбалету. Но, заметив носилки на краю дороги, явно расслабился.

– У моей дочери лихорадка, – сообщил Куизль старому извозчику, с головы до ног закутанному в шкуры. – Не будете ли вы так любезны взять нас до Мюнхена? Ей срочно нужно к цирюльнику. Мой зять сам не свой от волнения.

Старик кивнул и помог им устроить носилки между бочками.

– У меня у самого дочь в Мюнхене, – проговорил он. – Дай-то Бог, чтобы наши дети пережили нас…

Повозка со скрипом покатила к Мюнхену. Симон взглянул на Еву. Девушка по-прежнему была без сознания и время от времени вскрикивала, словно ее мучили кошмары. По ее лицу, несмотря на холод, струился пот. Должно быть, девушка заболела еще до того, как ее закопали в могиле. Попытки выбраться из-под земли, вероятно, лишь усугубили лихорадку.

Симон попытался представить, как его самого закапывают живьем. Медленно забрасывают землей, засыпают лицо, и он остается без воздуха. Сырая земля и глина тяжелеют, давят на грудь… Он дергается и извивается и при этом не может пошевелиться… Нет, представить такое оказалось не под силу, настолько это было ужасно.

– Я должен был помочь ей, – пробормотал Куизль. – Еще в тот раз, когда говорил с ней через окно. Надо было выбить чертову дверь, размазать по стене эту старую каргу и вызволить девушек. Всех!

– Ну, теперь хотя бы есть надежда, что Магдалена жива, – вполголоса отозвался Симон.

Он погрузился в размышления. Если Йозеффа и ван Уффеле вывезли на телеге Еву, это порождало новые вопросы. С чего бы им заживо закапывать девушку, да еще в нескольких милях от Мюнхена? Если б они решили избавиться от Евы, было бы проще убить ее и сбросить в реку – это не привлекло бы столько внимания. Так к чему эта жуткая казнь?

– По-вашему, Магдалена по-прежнему на мануфактуре? – спросил Симон у Куизля.

Повозка медленно катила по снегу и грязи. Опустилась ночь, и лес черной молчаливой стеной обступил дорогу.

Якоб ответил не сразу.

– Вот уж не знаю. Вполне возможно, что эти двое избавлялись и от других девушек. Может, они просто заперли Магдалену в подвале.

– Чтобы выяснить это, сперва нужно попасть на эту чертову мануфактуру. – Симон вздохнул. – Но эти венецианцы надежно ее охраняют, а стража не может нам помочь, потому что у ван Уффеле могущественные друзья… Что за напасть такая! – Он всплеснул руками. – Я иногда думаю, где мы так провинились и за что нам такое наказание.

– Женские наказания, – неожиданно проговорил Куизль.

Фронвизер посмотрел на него в недоумении.

– В смысле?

Якоб вдруг оживился и нетерпеливо забарабанил пальцами по доскам.

– Мы только и говорим, что эти убийства похожи на казни, – заговорил он с нажимом. – Но почему мы не развивали эту мысль дальше? Все способы, которыми он казнил своих жертв, предусмотрены для женщин. Топят, душат и зашивают в мешок в основном женщин. И закапывают заживо! Почему?

– Но Эльфи вонзили кол в грудь, а женщину в погребе замуровали, – заметил Симон. – А мастера Ганса четвертовали. Какая тут связь?

– Ганса казнили за предательство, за него и предусмотрено четвертование. А вот что касается остального, тут я не знаток. Теперь уже давно никого не замуровывают и не протыкают кольями. Об их значении нужно читать в старых книгах. А времени на это нет… А, дьявол! – Куизль со злостью ударил по борту повозки. – Это когда-нибудь закончится? Почему я, палач, вынужден всякий раз дознаваться до правды?

Он тихо застонал, и Симон осознал вдруг, как же постарел его тесть. В темноте волосы и борода казались совершенно седыми, а морщины на лице – более глубокими.

Лекарь невольно подумал о том, сколько они всего пережили за последние годы. Оба они теряли любимых людей, оба носили в душе глубокие раны. А Куизль достиг того возраста, в котором нормальные люди сидят у печи и смотрят, как падает снег за окном, а перед домом играют внуки. Но вместо этого он вынужден разыскивать свою дочь, которая, возможно, попала в руки к сумасшедшему убийце…

– Все дело в казнях и этих чертовых амулетах, – проговорил наконец палач. – Это словно зашифрованные послания. Что, черт возьми, он хочет сказать этим? Почему то и дело выбирает похожие наказания?

– Потому что он намеренно убивает только девушек? – предположил Симон.

– Это я и так знаю! Но почему?

Якоб склонился над Евой, взял амулет и резко дернул. Шнур оборвался, и медальон оказался у палача в ладони. На нем, как и на других, была изображена Богородица в венце.

– Пресвятая Дева Мария, что ты забыла в этом грязном, очерствевшем мире? – пробормотал Куизль. – Какую тайну ты носишь в себе?

Палач еще долго смотрел на амулет, пока в конце концов не спрятал его в карман.

* * *

Прошло еще больше часа, прежде чем повозка подкатила к Изарским воротам, давно уже закрытым. Но у извозчика, по всей видимости, были свои связи. Несколько монет сменили владельца, и стражники лишний раз отворили ворота. Симон вспомнил карету, затянутую черным пологом, которая несколько дней назад выехала через Зендлингские ворота. В тот раз тоже не обошлось без денег, но сумма, скорее всего, была куда значительнее.

«Этот город как самовлюбленная, алчная потаскуха, – подумал Симон. – Улыбнется только тем, кто щедро заплатит».

В городе в это время было темно, как на дне морском. Только на больших улицах время от времени загорались фонари перед трактирами. Но и они через час начнут закрываться, и тогда на улицах останутся лишь грабители и прочий сомнительный люд.

Симон с Куизлем осторожно сняли носилки с повозки и по узким улочкам двинулись в Ангерфиртель. В саду перед домом несколько кошек замяукали при их появлении. Якоб постучал в дверь, и почти сразу им открыл Дайблер. Он был взволнован не на шутку.

– Ну что? – сдавленным голосом спросил палач. Взгляд его упал на носилки. – Разыскали?

Симон покачал головой.

– Это не Магдалена. Но нужен срочный уход и кое-какие лекарства.

– Она жива? Дайте мне посмотреть на нее…

Из-за спины Дайблера шагнула Вальбурга. Она взглянула на Еву, и дар речи, казалось, покинул ее. Вальбурга поднесла руку к груди и сжала в ладони крошечный медальон, словно молилась, при этом не сводила глаз с девушки.

– Михаэль уже рассказал мне, – проговорила она через некоторое время, повернувшись к Симону. – Как по-твоему, она выживет?

– Думаю, жизни ее ничто не угрожает, – ответил лекарь. – Но она очень слаба. Все-таки она была заживо похоронена – и сама выбралась.

– Господи! – пробормотал Дайблер и отступил на шаг. – Похоронена заживо… – У него тряслись руки, он явно был потрясен.

– Она может говорить? – спросила Вальбурга.

– К сожалению, нет, – сказал Симон. – Иначе мы уже узнали бы, кто это сделал. Хотя мы более чем уверены, что за этим стоит тот самый безумец.

– Ну же, заносите бедняжку, а то она совсем окоченеет, – мягким голосом распорядилась Вальбурга. – Я сейчас же займусь ею.

Куизль осторожно поднял Еву с носилок и перенес в комнату, где хранились лекарства. Там стояла широкая скамья, и палач уложил на нее девушку. Вальбурга сразу принялась набирать нужные снадобья.

– Листья липы, ивовая кора, замоченная в спирту… – бормотала она. – Это должно поставить ее на ноги. Прежде всего нужно позаботиться, чтобы спала лихорадка и раны на пальцах не воспалились. – Она взяла небольшой мешочек и повернулась к Симону. – Да, чуть не забыла. Магдалена говорила, что ты очень любишь кофе. Я купила вчера горсть зерен на рынке. Сварить тебе кружку? Тебе это явно не помешает.

Симон рассеянно кивнул.

– Магдалена не появлялась? – спросил он без особой надежды.

Вальбурга помотала головой, размалывая в ступке кофейные зерна.

– Нет, к сожалению. Петера с Паулем тоже давно не видно. Но за них я бы не тревожилась особо. Скорее всего, шатаются где-нибудь с местными мальчишками… – Она на секунду подняла голову и улыбнулась. – Кстати, заходил этот странный курьер из резиденции. Хотел забрать тебя и Петера на какой-то праздник. Но никого из вас не было, и я послала его прочь.

– Вот и славно, – проговорил Куизль и хмуро кивнул. – У нас сейчас других дел полно, чтобы еще выделываться перед какими-то шутами… Мне с самого начала не нравилось, что мой внук шатается среди них, а зять разыскивает какую-то придворную псинку…

Симону хотелось возразить, но он и сам понимал, что сейчас у них действительно другие заботы.

Ради всего святого, где же Магдалена?

– Может, оно и к лучшему, что ребят сейчас нет, – сказал он. – Все-таки их мать пропала, и ни к чему им тревожиться вместе с нами. Но Барбара и Георг должны все знать… Где они, кстати?

– Барбару я сегодня не видел, – отозвался Дайблер, все еще стоя у порога, словно размышляя над чем-то. – Черт, как же холодно! – Он закрыл дверь и потер ладони. – Но Георг здесь, полчаса как вернулся. Я сказал ему, что Магдалена пропала. С тех пор он сидит в комнате и глушит пиво одну кружку за другой.

В этот момент Георг выбежал в коридор. Он вопросительно посмотрел на Симона и Куизля. Лицо у него было белее снега.

– Ну? Она…

– В могиле была не Магдалена, – ответил Куизль. – Это хорошая новость. Плохая состоит в том, что мы по-прежнему не знаем, где она и что с ней.

Они прошли в общую комнату, а Вальбурга осталась с Евой.

В углу под распятием стояла колыбелька с нарисованными, чуть поблекшими цветами. В ней мирно спала София. Симон вздохнул с облегчением. Приятно было видеть, что хоть кто-то в их семье хорошо себя чувствует.

– Нашел на чердаке, – объяснил Дайблер и устало улыбнулся. – Нам с Вальбургой не посчастливилось иметь детей. Только однажды, очень давно, Господь одарил нас прекрасным маленьким созданием, но забрал его сразу после рождения… – Он встряхнул головой, словно пытался прогнать горькие воспоминания. – Пути Господни неисповедимы! Вот колыбелька и осталась с того времени. Я рад, что София так сладко в ней спит…

– Да, к счастью, она еще слишком мала, чтобы разделять наши заботы.

Симон кивнул и повернулся к Георгу. Тот снова сидел за столом. Глаза у него покраснели, и он, словно утопающий, обхватил кружку. Лекарь невольно подумал о размолотом кофе – хорошо было бы, если б Вальбурга приготовила ему кружку этого горького напитка. Ему следовало поразмыслить, а лучше всего в этом помогала не выпивка, а кофе.

– Мы не знаем, где сейчас Магдалена, – сказал Куизль, когда все собрались. – Но, возможно, другой след что-то даст. – Он взглянул на сына. – Рассказывай! Что там с Неером? Ты разыскал его? Может, ему что-то известно насчет Магдалены? Не тяни!

Георг сделал глоток из кружки и проговорил монотонно:

– Неер не женится на Барбаре.

Куизль посмотрел на него в недоумении.

– Это еще почему? Все ведь шло хорошо, они гуляли, он делал ей подарки и что там еще полагается… Барбара ведь не отказала ему. Ну, по крайней мере, не залилась тут же слезами. – Тут он нахмурился. – Или она все-таки передумала? Черт, не знаю никого упрямее…

– Барбара не выйдет за Неера, потому что он содомит.

В комнате повисло молчание. Смысл сказанного дошел до них не сразу.

– Он… кто? – спросил наконец Симон.

Георг вздохнул.

– Он содомит. Совокупляется с мужчинами. Не только в Мюнхене, но и у себя в Кауфбойерне. – Он вытер пену со рта и продолжил: – Неер взял бы Барбару в жены. Возможно, у них появились бы дети. Но жениться он собирался только для видимости. О том, что палач из Кауфбойерна – содомит, видимо, давно ходят слухи. Поэтому, когда у него умерла жена, он решил поскорее подыскать себе новую, чтобы положить конец этим разговорам.

– И этой новой женой должна была стать моя дочь… – Куизль грозно сощурился. – Каков… подонок!

Фронвизер раскрыл было рот, но в этот миг дверь в комнату отворилась.

– Я не помешала?

Вошла Вальбурга и подала Симону кружку, из которой поднимался на редкость приятный аромат. Несмотря на их положение, лекарь не смог сдержать улыбки.

– Ты и впрямь сварила кофе… Не знаю, как и отблагодарить. Ты просто спасла меня!

Вальбурга пожала плечами.

– Если б я с помощью одного только кофе могла поставить Еву на ноги, это и впрямь было бы волшебное средство. Но для этого нужны другие снадобья. По крайней мере, теперь она крепко спит. Я лучше побуду с ней.

Она затворила за собой дверь, и Симон сделал большой глоток. Вкус был восхитителен. Может, чуть горьковат, но просить дорогой сахар в доме палача было бы слишком. Напиток помог хотя бы переварить услышанные только что слова.

– В сущности-то, Неер обычный бедолага, – продолжал Георг. – Он ведет две жизни, настоящую и показную. И если эти жизни пересекаются, хорошего мало. В Зендлинге, когда они с Барбарой сидели в трактире, он случайно столкнулся с бывшим любовником. Тот грозился все рассказать, и Нееру пришлось заплатить большую сумму. И неизвестно было, не потребует ли мерзавец еще. Вообще Неер хотел сразу же убраться из города, но потом заглянул в одну сомнительную купальню… Там он напился и застрял на какое-то время.

– И откуда ты все это узнал? – спросил Симон. Он уже ощущал живительную силу кофе – усталость и сон как рукой сняло.

– Откуда? Я разыскал его в этой купальне, и он мне сам все рассказал! – с горечью ответил Георг. – У них есть пароль, по которому можно попасть в комнату, куда пускают только мужчин… – Он содрогнулся. – Это было ужасно!

– Нам не стоило бы строго судить этих людей, – проговорил Симон. – Каждый человек таков, каким создал его Господь. Я читал, что в Древней Греции это было обычным явлением.

– Ну, а теперь за это полагается смертная казнь, – проворчал Куизль. – Содомитов сжигают или варят в масле. Нееру приходилось прятаться, это я могу понять. Но он хотел ради этого жениться на моей дочери… Этого я ему не прощу!

– Где же он теперь? – спросил Дайблер.

– Убрался из города. Я просто не смог выдать его стражникам. Он, в общем-то, неплохой малый, мне его скорее жаль… – Георг посмотрел на остальных. – Неер, кстати, не единственный, кто уехал. Видман отправился обратно в Нюрнберг, да и другие не станут задерживаться. Дядя Бартоломей с утра тоже тронется в Бамберг. И потребует, чтобы я ехал с ним.

Молодой человек выглядел теперь мрачнее тучи. Он снова поднес кружку ко рту.

– Хватит напиваться и жалеть себя! – проворчал Куизль и отнял у сына кружку. – Чтобы разыскать Магдалену, нам всем потребуется ясный ум. Если с ней ничего пока не случилось, – добавил он мрачно.

Георг встряхнул головой.

– Магдалена жива. Иначе я почувствовал бы. Она всегда была как мать для нас с Барбарой.

– Мы тоже не верим в то, что она мертва, – сказал Симон. – Но понятия не имеем, где ее искать. А на мануфактуру попасть не можем.

– Ева наверняка знает, – задумчиво промолвил Георг. – Она что, в самом деле не может говорить?

– Для этого ей нужно снова обрести сознание, – проворчал Куизль. – А это…

Тут в комнату снова вошла Вальбурга. Она была очень взволнована, грудь ее вздымалась.

– Ева! – выдохнула она. – Я… по-моему, она приходит в себя!

* * *

Встреча Ангерских Волков и Подонков Ау состоялась в восемь часов.

Банды сошлись в тот момент, когда прозвонили колокола расположенной неподалеку церкви. Петер пытался скрыть волнение, но ничего из этого не вышло. Грязные, рослые мальчишки с лицами в прыщах и ссадинах смотрели на него, как на диковинную, беззащитную букашку, которую ничего не стоило раздавить между пальцами. Петер невольно согласился с Мозером: эти ребята действительно выглядели как убийцы. При этом большинству из них было не больше двенадцати.

Встречу устроил Зеппи. Местом сбора был назначен заброшенный сад при монастыре минимитов к востоку от Ау. Когда-то сад принадлежал замку, но со временем достался монахам, и те его запустили. Очевидно, в пивоварении они понимали лучше, чем в садоводстве.

Монастырский сад представлял собой настоящий лабиринт из разросшихся живых изгородей и кустарников. Дорожки, когда-то посыпанные гравием, покрылись грязью и обледенели. Ограда во многих местах обвалилась, так что пробраться внутрь не составило труда.

Перед встречей Петеру хотелось заглянуть домой к Дайблеру, ведь они там с утра не показывались. Но Пауль убедил его, что мама потом ни за что их не отпустит. А у него было чутье на родительские запреты и наказания.

Для ребят из банды монастырский сад был чем-то вроде второго дома. Здесь, в полусотне шагов от кабаков Ау, они собирались, чтобы поиграть вдали от мира взрослых или подраться, наказать предателя или поделить добычу. Посередине, друг напротив друга, сидели главари – Шорш и коренастый парень четырнадцати лет, которого все называли Луки. Несмотря на юный возраст, лицо его уже пересекал длинный шрам. Поговаривали, что Луки получил его от извозчика в Хайдхаузене. Также поговаривали, что на следующий день этого извозчика нашли в придорожной канаве с перерезанным горлом.

Шорш подозвал Петера, чтобы тот мог изложить Луки свой план. Остальные с хмурыми лицами стояли позади своих главарей. В общей сложности их было не меньше тридцати.

«Настоящая армия, – подумал Петер. – С пращами вместо мушкетов и палками вместо мечей».

– И вы всерьез полагаете, что собаку кронпринца держат на мануфактуре? – хриплым голосом спросил Луки. Он и сам рычал, словно старый пес.

Петер кивнул. Он старался говорить спокойно, что не вполне удалось.

– Некий ван Уффеле украл собаку, чтобы получить выкуп от курфюрста, – несколько упрощенно подвел он итог рассказанному. – У нас есть все основания полагать, что он держит собаку именно там.

– Есть все основания полагать… – Луки хитро оскалился и подмигнул Шоршу. – Где вы отыскали этого острослова? В церкви? Парень болтает, как чертов иезуит.

– Это внук палача из Шонгау, – сдержанно ответил Шорш. – Его дед, как никто другой, орудует мечом.

Эти слова вызвали ропот среди Подонков, кто-то с уважением покивал. Это был один из немногих случаев, когда Петер гордился своим происхождением. Он взглянул на Пауля. Тот сидел в нескольких шагах позади него, гордо выпятив подбородок. Его нож сверкал в свете факелов.

– И почему вы решили, что мы поможем вам пробраться на мануфактуру? – спросил через некоторое время Луки. – Между Подонками Ау и Ангерскими Волками сейчас перемирие. В отличие от Ублюдков Гизинга и Хайдхаузенских Оборванцев. Но это не значит, что станем подтирать вам зад.

– Если разыщем собаку, получим вознаграждение, – пояснил Шорш. – Мы поделим его поровну между бандами. К тому же на мануфактуре есть чем поживиться, особенно шелком. Можете все взять себе, нам нужна только доля от награды.

Эта идея принадлежала Петеру. Поначалу никто из ребят не соглашался, но внук палача убедил их, что им необходимо что-то предложить Подонкам.

Предложение, похоже, пришлось Луки по душе. Он задумчиво кивнул, словно размышлял над чем-то. Но Петер сразу понял, что сила Луки заключалась в его кулаках, а не в голове.

– Как вы собираетесь передать собаку кронпринцу и получить награду? – спросил тощий мальчишка из второго ряда. – Даже если мы отыщем собаку, стражники никогда в жизни не пустят нас в резиденцию!

Остальные заворчали и стали переговариваться вполголоса. Луки бросил сердитый взгляд на вопрошающего. Очевидно, в их банде не привыкли, чтобы, кроме главаря, говорил кто-нибудь еще. Но потом он кивнул, словно это была его собственная мысль.

– Да, как вы собираетесь это устроить? М-м-м? Это вы в своем чу́дном плане, видно, не предусмотрели.

– У меня есть доступ в резиденцию, – ответил Петер. – Поверьте мне.

– Он знаком с кронпринцем! – выкрикнул Пауль и торжествующе огляделся. – Мой брат знаком с принцем!

– Внук палача и любимчик принца. – Луки ухмыльнулся и ткнул Петера в хилую грудь. – То ли ты лихой малый, то ли просто враль и хвастун. По мне, так скорее второе. Коли так, я с большой радостью расквашу твою мордашку.

Петер сглотнул и промолчал. Он не сомневался, что Луки исполнит свою угрозу. Кроме того, ему было не по себе при мысли, что сегодня он подвел Макса. Он ведь пообещал кронпринцу, что пойдет с ним на этот странный бал. А вместо этого договаривается с шайкой головорезов в заброшенном саду… Но ведь речь шла об Артуре. Если завтра Петер принесет Максу его любимую собаку, принц непременно его простит.

Луки сощурился.

– Ладно, – сказал он, и при этом голос его звучал так снисходительно, словно говорил священник на исповеди. – Можете рассчитывать на нашу помощь, – тут он хрустнул костяшками пальцев, пристально глядя на Шорша. – Но позволь тебе сказать: если вы решили одурачить нас, если на мануфактуре нет никакой собаки и вы наплели нам – между Ау и Ангером начнется война. Вам понятно?

– Чего уж тут непонятного, – Шорш кивнул.

Петер перехватил его взгляд и понял, какая ответственность на него легла. Если его план провалится, прольется немало крови, и не только его.

– Тогда по рукам.

Луки вынул нож и провел лезвием по ладони. Тонкой струйкой потекла кровь. Шорш проделал то же самое, после чего главари пожали руки, крепко прижав ладони. При этом они глядели друг на друга, как два бешеных пса, готовых сцепиться в любую секунду. Никто не желал первым отводить взгляд. Потом Луки неожиданно рассмеялся и хлопнул Шорша по плечу.

– Вы не то что другие, вы из другого теста. С вами можно иметь дело.

– Так что ты предлагаешь? – спросил Шорш. – Вы знаете, как попасть на мануфактуру?

Луки снова улыбнулся и оглянулся на своих ребят.

– Эй, Подонки! Он спрашивает, знаем ли мы, как пробраться на мануфактуру! Ну, что думаете? Сказать им?

Остальные засмеялись и заголосили. Потом Луки жестом призвал их к молчанию.

– Что ж, слушайте внимательно, Волчата, – заговорил он и подмигнул Петеру. – Надеюсь, любимчик принца, ты захватил душистой воды. Потому что у вас дух вышибет от вони.

* * *

– Девочка открыла глаза и что-то проговорила, – сказала Вальбурга. Она по-прежнему стояла посреди комнаты; на ней был перепачканный грязью и кровью фартук, в руках она держала длинный лоскут. – Я как раз обмыла ее и собралась перевязать, когда она заговорила!

Симон вскочил и бросился в соседнюю комнату, где уложили Еву. Бледная, как и прежде, она лежала с закрытыми глазами. Но лицо ее стало чистым, следов крови не осталось, и на руках были чистые повязки. Симон склонился над ней и осторожно тронул за плечо. Он уловил запах спирта и пьянящий травяной аромат. Должно быть, Вальбурга напоила девушку одним из своих легендарных снадобий.

– Ева? – позвал он тихо. – Ты меня слышишь? – Не получив ответа, потряс ее за плечо. – Ева, ты слышишь меня? Мы хотим помочь. Ты в безопасности! Тебе известно, где Магдалена?

– Если ты и дальше будешь так ее трясти, то сломаешь ей шею, – проворчал Куизль, стоявший у него за спиной.

Остальные тем временем тоже собрались в комнате.

– Хм, похоже, она крепко спит, – разочарованно проговорил Георг, глядя на Еву. Он оглянулся на Вальбургу. – Ты уверена, что она говорила?

– Я, может, и немолода, но пока не оглохла, – ответила хозяйка дома. – Она говорила! И открывала глаза. Но потом, наверное, снова потеряла сознание…

– Дьявол! – выругался Симон. – Я-то надеялся, она что-нибудь скажет про этого безумца или про Магдалену…

– По-моему, она… называла имя твоей жены, – задумчиво промолвила Вальбурга. – Только пару слов, но…

– Господи, да говори уже! – прикрикнул на нее Куизль. – Что она сказала?

Вальбурга попыталась сосредоточиться.

– Кажется, одно слово было «Магдалена». Потом она еще что-то сказала, тут я совсем уж не поняла… – Она наморщила лоб. – Что-то вроде… бала. Она повторила его несколько раз подряд и при этом сжала мне руку. Бал, бал, бал…

– Нам от этого никакого проку, – Георг пожал плечами. – Может, она бредит и ей видится, что она на каком-то балу, или что-то еще, не знаю…

– Бал! – воскликнул Симон. – Конечно! Бал!

Дайблер удивленно покосился на него.

– Ну вот, и он туда же… Это, похоже, заразно. Может, дело в этом кофе…

– Бал! – взволнованно перебил его Симон. – Вы что, не понимаете? Должно быть, речь идет о каком-то празднике в Мюнхене! Может, Ева хотела сказать, что Магдалена на этом балу.

– Но… какой в этом смысл? – спросил Георг. – С какой стати Магдалене быть на балу?

– С такой, что моя дочь – чертова шлюха. – Куизль говорил тихо, но все взоры тут же обратились к нему. Палач заскрежетал зубами. – Неприятно это сознавать, но Симон прав. Нам следовало быть внимательнее. Ван Уффеле использует девушек в качестве проституток. Не только в домах у знатных господ, но также на праздниках, где они развлекаются. Возможно, девушек немного опаивают, маком или дурманом, не знаю… А может, просто поят чем покрепче, если они упираются. И мужичье тешится в свое удовольствие. Не исключено, что Магдалену повезли на такой праздник.

– Где этой ночью в Мюнхене может проходить бал? – Симон взглянул на Дайблера, но тот снова погрузился в раздумья и не ответил. Тогда он повернулся к Вальбурге: – Может, ты что-нибудь слышала?

– Хм, этот курьер говорил про какой-то праздник, – ответила Вальбурга. – Может, про этот праздник все и говорят… Я только сегодня на рынке слышала. Где-то за городом выстроили новый замок, и по этому случаю устраивают бал. Там будет сама курфюрстина, ведь это по ее просьбе курфюрст начал строительство. И она дала ему сказочное название.

– И как же называется этот замок? – с растущим нетерпением спросил Симон.

– Ну, курфюрстина назвала его Нимфенбургом. Как мифических нимф, обитательниц леса. Говорят, сегодня ночью все гости будут одеты как нимфы, фавны, сатиры и эльфы, – Вальбурга покачала головой. – Все будут в масках и костюмах, как на карнавале. А нам, простым людям, остается только смотреть!

– И вряд ли нас туда пригласят, – добавил Георг. – Так мы точно никого не разыщем. Тем более что все там будут в масках и костюмах.

– В масках и костюмах?

Симон стал лихорадочно соображать. Должен быть какой-то способ, они всегда его находили! Нужно что-то придумать, чтобы спасти Магдалену. Сейчас, немедленно! Времени не осталось.

Маски и костюмы…

Тут губы его растянулись в улыбке. Он взглянул на Вальбургу.

– Сколько тебе нужно времени, чтобы зашить пару костюмов?

* * *

Огни были повсюду, мерцали вверху и под ногами. Барбара куталась в шерстяной плащ, смотрела на крошечные точки, как они ширятся и растворяются в ночной тьме, и чувствовала себя словно под сводом мира.

– Нравится?

Валентин встал рядом и положил руку ей на плечо. Барбара не вздрогнул и не отстранилась, впервые за несколько лет.

– Это… восхитительно, – прошептала она.

Валентин рассмеялся.

– Я же обещал, что приведу тебя в особенное место. Только нельзя забывать высматривать пожары! Иначе Густль больше не пустит меня сюда. И прощайте, прекрасные виды…

Они стояли на колокольне Старого Петра, почти в пятнадцати шагах над крышами Мюнхена. Местный сторож, с которым Валентин водил дружбу, разрешил им подняться на верхнюю площадку. Рядом стояла жаровня, однако ночью было довольно холодно, и с севера задувал пронизывающий ветер.

Они уже были здесь днем, когда Валентин увел Барбару с площади, где выступали артисты. Даже при дневном свете вид был грандиозный, до укрытых снегом гор, казалось, можно дотянуться рукой. Теперь же над ними сияли звезды, а внизу горели огни города: свечи в богатых домах, очаги в трактирах и лампы стражников, обходивших улицы. Окрестности утопали во мраке, и Мюнхен казался пылающим островом посреди черного моря.

В этот момент Барбара поняла, почему девушек и юношей так тянуло в Мюнхен. Этот город обещал им свободу и новую жизнь, и так он был не похож на темные и душные захолустья, где они обитали… Захолустья наподобие Шонгау.

За последние часы Валентин познакомил ее с этой яркой стороной Мюнхена. Они прогулялись по Нойхаузенской улице, мимо приличных трактиров, церквей и монастырей, посмотрели на резиденцию и новые укрепления, в форме звезды охватывающие город. Валентин показывал ей уединенные сады и дворцы, людей в напудренных париках и женщин в муфтах и мехах. И рассказал, как Мюнхен стараниями курфюрстины Аделаиды Генриетты стал открыт большому миру.

Валентин, как всегда, был очень добр, и Барбара вновь смогла отвлечься от своих забот. Он ни разу не заводил разговор об этом, но она чувствовала, что пришло время обо всем ему рассказать. О Конраде Неере, о замужестве, на котором настаивал отец, и прежде всего о нежеланном ребенке, которого она носила под сердцем. До сих пор Барбара говорила об этом только с Магдаленой. Но она давно не виделась с сестрой и понимала, что должна кому-то открыться. Иначе страх и тоска сведут ее с ума.

– Колокольня Старого Петра – вторая по высоте после церкви Богородицы, – сообщил Валентин и придвинулся к ней.

Барбара почувствовала запах его пота, но он даже не отталкивал – скорее, дурманил.

– Ты наверняка заметила по количеству ступеней, – продолжал скрипач. – С этой площадки сторож высматривает, не горит ли где. Но прежде всего он должен звонить в колокола.

Он показал на колокола позади них, подвешенные в ряд на массивной балке. Некоторые с виду весили не меньше тысячи фунтов.

– Когда они звонят, отсюда лучше спуститься, – с улыбкой сказал Валентин. – Если пробьют в одиннадцатый, можно запросто оглохнуть.

– А мне нравится вон тот, самый маленький, – сказала Барбара и показала на неприметный колокол в самом углу. – Когда в него звонят?

Валентин перестал улыбаться.

– Это колокол грешников. В него звонят только в день казни. Он отмеряет приговоренным последний час. Но ты наверняка знаешь про этот обычай.

Барбара промолчала. Она задумалась, как часто ей придется слышать такой звон.

Каждый раз, когда муж будет с мечом в руках подниматься на эшафот… Неужели нет другого выхода?

Если открыться сейчас Валентину, рассказать ему о ребенке, это все равно что предстать перед ним обнаженной. Обратной дороги не будет. Как он отреагирует? Уберет руку с ее плеча и посмотрит на нее совсем по-другому? Барбара понимала: стоит ей все рассказать, и эти слова станут между ними стеной, навсегда.

– Когда… когда я говорила, что мой отец прибыл в Мюнхен на Совет Двенадцати и взял нас с собой, я не сказала всей правды, – начала Барбара. – Я здесь по своей причине… – Она запнулась, но, когда Валентин вопросительно посмотрел на нее, собралась с силами и продолжила: – Я должна выйти замуж за какого-нибудь палача. Скорее всего, за Конрада Неера, с которым ты видел меня в трактире. Это не мой дядя, он мой жених. Во всяком случае, если придется по душе отцу.

– Но ты этого не хочешь? – мягко спросил Валентин.

Барбара горестно рассмеялась.

– С каких это пор у женщин есть выбор? Я, конечно, могу и отказаться, отец мне пообещал… Но это не спасет меня от позора!

– Только потому, что ты не замужем? – удивился Валентин.

– Нет же, черт возьми! Потому что… я беременна. От какого-то пройдохи, которого и след простыл!

В этот момент Барбаре захотелось, чтобы раздался колокольный звон и заглушил ее голос. Но слова прозвучали ясно и отчетливо.

– Да, я беременна! И если я рожу, будучи незамужней, в Шонгау меня ждет позорный столб или что похуже. Мой отец – палач, и он должен будет исполнить наказание. Ты понимаешь, что это значит? Он откажется, и тогда… мы окажемся вне закона, и нас прогонят из города. Всех! Даже моих племянников, ни в чем не повинных!

Барбара заплакала, и Валентин снова положил руку ей на плечо.

– Твой отец знает о ребенке? – спросил он.

Молодая женщина помотала головой.

– Пока знают только сестра и брат. Если… если отец узнает… – Она запнулась. – Ты его не знаешь. Вообще он человек добродушный, но когда выйдет из себя… то…

– Небо падет на землю, – закончил за нее Валентин и улыбнулся. – Думаю, я неплохо себе представляю, каков твой отец. И все-таки мне кажется, что он тебя простит.

– Но речь не об этом! – вскричала Барбара. – Все дело в том, что я не хочу этого ребенка! Знаю, что это грешно. Но он зачат по принуждению, не в любви… Стоит мне только подумать о нем, прикоснуться к своему животу, и я чувствую отвращение. И мне стыдно. Господи, я знаю, что буду гореть за это в аду тысячу лет! Мне стыдно, но я ничего не могу с собой поделать…

Барбара заплакала навзрыд. Наконец-то она высказалась. До сих пор она даже Магдалене не говорила о том чувстве, которое охватило ее за последние дни, о своей ненависти к этому ребенку. Хотя возможно, что сестра и сама обо всем догадывалась. Никто не мог ей помочь.

Даже Валентин.

Некоторое время был слышен только свист ветра, обдувающего башню. Потом Валентин внезапно прервал молчание:

– Долго уже?

Барбара вытерла слезы и посмотрела на него в недоумении.

– В каком смысле?

– Давно ты забеременела?

Она пожала плечами.

– Месяца три. В любом случае слишком долго, чтобы что-то предпринимать. Слишком велика вероятность, что я сама при этом умру. Слишком поздно.

Валентин задумался.

– Может, и есть одно средство, – проговорил он. – Но ты действительно должна захотеть этого. Ты хочешь?

В душе у Барбары затеплилась слабая надежда.

– Поверь мне, если есть возможность все исправить, я не упущу ее. Я готова, – она решительно кивнула. – Что ты предлагаешь?

13

Лес близ Мюнхена,

ночь 7 февраля 1672 года от Рождества Христова

Через лес к западу от Мюнхена под покровом ночи ехали трое всадников. Закутанные в теплые плащи, они горбились в седлах. Двое из них были высокие и широкоплечие, третий – худой и щуплый. Этот третий без конца ворчал, и в седле ему было явно неуютно. Но от внимательного взора не укрылось бы, что седла под ним и не было и ехал он не на лошади.

– Не понимаю, почему именно я должен ехать на осле! – ругался Симон. – Скотина кусается и лягается. Палач управился бы с ним намного лучше.

– Если свалишься с осла, то хоть хребет не сломаешь, – проговорил Куизль, не в силах сдержать улыбки. – С моей жирной клячи ты летел бы, как с башни.

Якоб ехал верхом на крупной лошади, которую обычно запрягали в повозку с пивными бочками. Покладистую, хоть и медлительную лошадь им одолжил один извозчик, знакомый Дайблера. Георг сидел на тощей кобыле, принадлежавшей ангерскому живодеру; казалось, она состояла только из шкуры и костей и в любую секунду могла рассыпаться под весом молодого человека. Но в спешке других лошадей они не нашли. А чтобы добираться до Нимфенбурга пешком, было слишком поздно. Стояла уже глубокая ночь.

– Тоже мне, три всадника Апокалипсиса! – хмыкнул Георг. – Будь с нами Дайблер, тогда вся компания была бы в сборе!

– Дайблер остался дома, на случай, если что-то станет известно насчет Магдалены, – проворчал Куизль. – К тому же эти убийства здорово его расшатали. Михаэль уже не тот, что прежде. В том безумии, которое нас ждет, он стал бы помехой.

Якоб до сих пор не знал, как относиться к безрассудному замыслу Симона. Лекарь вспомнил, как ребята играли в доме со старыми костюмами и масками. Вальбурга порылась на чердаке и действительно нашла несколько нарядов. Чтобы зашить их, времени почти не осталось, но в других ящиках нашлись карнавальные маски, чьи владельцы давно упокоились на кладбище.

Куизль так толком и не взглянул на костюмы. Это было просто смешно! Но другого плана у них не было. Если Магдалена действительно на этом балу в Нимфенбурге, то им, так или иначе, придется туда попасть. У них не было приглашения – во всяком случае, у него с Георгом, – и Якоб сомневался, что палачей когда-нибудь станут приглашать на придворные торжества, даже в далеком будущем.

Они ехали по узкой тропе, чуть в стороне от аллеи, недавно проложенной к замку. Леса по обе стороны, скорее всего, собирались вырубить, чтобы из Нимфенбурга открывался вид на Мюнхен. Симон выяснил, что замок еще толком не достроен, но там время от времени уже устраивали торжества.

При мысли, что Магдалена, почти без памяти, сейчас в распоряжении какого-нибудь придворного развратника, ее отцу становилось дурно. Но это означало бы, что она жива и даже невредима. Иначе с какой стати Йозеффе и ван Уффеле отвозить ее в Нимфенбург? Но что, если Вальбурга неверно истолковала слова Евы и Магдалена вовсе не в замке, а где-то в другом месте? А если она и вправду на балу, то как они ее найдут среди гостей в масках?

Между тем они выехали из леса и оказались на заснеженном поле, а за ним громоздилось высокое здание, освещенное огнями. Слева в темноте вырисовывались другие строения, справа стояла небольшая церковь, и посередине, как блуждающие огоньки, кружились крошечные точки. Даже отсюда слышно было, как в замке играет музыка.

– Нимфенбург, – проговорил Симон. – Думаю, мы на месте.

– Вот честно, не пойму я этих придворных, – Георг поежился от холода. – Ради чего им торчать на морозе да еще наряжаться как дураки, когда можно спокойное погреться дома у теплой печи?

– Наверное, торжество проходит внутри, – ответил Симон. – К тому же придворные рады любому развлечению. Когда работать не приходится, жизнь кажется чертовски скучной.

– Довольно языками чесать. Идем внутрь, искать Магдалену.

Куизль ударил пятками лошадь. Она заржала и потрусила к замку. Симон с Георгом последовали за ним.

Аллея оканчивалась перед каменной оградой, у которой караулили несколько стражников. Музыка стала громче. Якоб различил скрипки и тромбоны, сквозь музыку раздавался смех многочисленных гостей. Чуть в стороне стояли кареты, запряженные белыми и вороными лошадьми. Кроме того, в свете факелов можно было увидеть пару саней, укрытых шкурами. С них слезли несколько гостей в масках, и стражники провели их к замку.

– Что теперь? – спросил Георг. – Что ты предлагаешь? Представимся стражникам баронами тридевятых земель?

– Нам ни в коем случае нельзя ни с кем заговаривать, – сказал Симон, не обратив внимания на иронию в голосе Георга. – Так мы только запутаемся. К тому же у нас нет приглашения. Для этого мне нужно было прийти с Петером, а этот сорванец так и не появился, – он показал направо, где вплотную к лесу стояла маленькая церковь. – Стен внутри пока нет, можно этим воспользоваться. Просто сделаем крюк и попадем внутрь с другой стороны.

– А если и там караулят стражники? – упорствовал Георг.

– Значит, сегодня не их день, – проворчал Куизль. – Ну, идемте, пока у меня лошадь не примерзла.

Они двинулись в обход замка с церковью и скоро снова оказались в густом лесу. Там привязали к деревьям лошадей и осла, после чего Симон развязал мешок с костюмами, притороченный к седлу Куизля, вынул черную мантию и черный палаческий капюшон и протянул все это Якобу.

Куизль не поверил своим глазам.

– Я что, наряжусь в палача? – спросил он в изумлении и уставился на костюм. – Ты это серьезно?

– Я послушал, что говорят люди, – сказал Симон. – Придворные любят наряжаться простолюдинами. Пастухами, трактирщиками, виночерпиями…

– И палачами?

– Костюма нимфы для вас просто не нашлось, – сухо проговорил Фронвизер. – Нам вообще повезло, что Вальбурга отыскала хоть какой-то наряд вашего размера.

Куизль молча взял костюм, а лекарь протянул Георгу обшитый пестрыми заплатами камзол и черную маску.

– А ты будешь Арлекином.

– Кем? – Георг нахмурил брови.

Симон вздохнул.

– Что-то вроде итальянского шута. Тебе, в общем-то, и стараться особо не нужно. Просто подпрыгивать время от времени и неуклюже передвигаться. Уверен, ты справишься. К тому же в таком костюме у тебя есть возможность защититься, – он вручил Георгу широкий деревянный меч, похожий скорее на доску. – Вот оружие Арлекина.

– Ну, замечательно! – простонал Георг и взмахнул мечом. – Если что-то пойдет не так, я смогу хотя бы прихлопнуть пару мух… – Он с любопытством взглянул на мешок, из которого Симон доставал последний костюм. – А ты в кого нарядишься?

– А я буду Dottore, – ответил Симон. – Доктором, по-итальянски. Думаю, мне он подойдет лучше всего. К тому же наряды доктора или Арлекина самые излюбленные на карнавалах, можно обойтись без особых затрат. Так что мы не будем бросаться в глаза.

Его костюм состоял из черного сюртука с белым брыжом и полумаски с большим носом и выпирающим лбом. Когда Симон надел ее и завязал, Георг невольно отпрянул.

– Жуть! Так ты похож скорее на дьявола! – сказал он испуганно.

– Иного доктора иначе как дьяволом и не назовешь, – гнусаво ответил Симон, плотнее прилаживая маску. – Давайте побыстрее, пока стражники нас не увидели.

Куизль с Георгом принялись неохотно натягивать на себя костюмы. Переодетые, они вышли из леса и подошли к замку с тыльной стороны.

Палач невольно замедлил шаг.

На расчищенной поляне, уставленной греческими статуями, горели несколько больших костров, и все вокруг было залито сказочным мерцающим светом. В пруду плавали крошечные лодки со свечами, а воткнутые в снег факелы указывали дорогу к замку. Чуть дальше был виден парк, еще не готовый и местами заросший.

Среди костров разгуливали самые диковинные существа, каких Якобу только доводилось видеть. Там были лесные духи в зеленых одеяниях и масках из жесткой коры, фавны с рогами и хвостами, амазонки в сверкающих доспехах. Были даже мавры в черных масках, сарацины с жестяными саблями, цыганки с огненными волосами, римские солдаты и сразу три китайских императора. Отовсюду доносились разговоры и смех, а лакеи с серьезными минами разносили вино в изящных синих бокалах.

Куизль до того оторопел, что в первый миг потерял дар речи.

– Господи, – проговорил он наконец. – Они что, с ума все посходили?

Карнавал в понимании Якоба представлял собой сборище молодых подмастерьев, которые шатались по городу в шутовских нарядах, поглощая при этом изрядное количество пива. В ночи между Рождеством и Новым годом в некоторых деревнях устраивали шествия в дьявольских масках, чтобы прогнать зиму. Но то, что открылось его взору, походило скорее на бредовый сон, в котором дворяне вели себя как одичавшие дети, но, в отличие от них, имели кучу денег.

– Как мы разыщем Магдалену в этом сумасшедшем доме? – спросил Георг. Он, как и отец, в изумлении смотрел на происходящее. – Что, если она тоже в костюме? Она может быть где угодно!

– Надо хотя бы попытаться, – ответил Симон. – Если Вальбурга все правильно поняла, то Магдалена где-то здесь. И чтоб мне провалиться, если я ее не разыщу!

Он поправил маску и, вскинув голову, с видом чванливого придворного направился к замку.

Куизль неуверенно последовал за ним. Вскоре он заметил, что они действительно совершенно не привлекают внимания. Несколько стражников, которые мерзли в саду, лишь окинули их усталыми взглядами. Гости тоже не обращали на них внимания. Куизль вспомнил, как часто он ловил на себе косые взгляды лишь потому, что решал выпить пива в трактире. Здесь же палач был таким же дураком, как и все остальные.

Если поначалу Якоб и робел, то теперь с каждым шагом набирался смелости. Он взял синий бокал с подноса одного из лакеев, миновал двух мавров, беседующих по-французски, кивнул греческому философу, который стучал зубами в своей тоге, и вслед за Симоном и Георгом поднялся по широкой лестнице, ведущей в замок. Там их тоже никто не остановил.

Они поднялись на второй этаж, и у Куизля перехватило дыхание.

Он оказался в самом большом зале из всех, в каких ему доводилось бывать. Потолок нависал на головокружительной высоте, в мраморном полу отражались огни тысячи свечей. В зале толпились не меньше сотни гостей в масках, точно экзотические животные в гигантском зверинце. На сцене сидели друг напротив друга два десятка музыкантов, среди них скрипач, две флейтистки и изящная арфистка. Пожилой господин в парике склонился над деревянным ящиком и стучал по каким-то педалькам.

– Это концертмейстер курфюрстины, – прошептал Симон. – Некий Иоганн Каспар фон Керль. Я уже видел его в опере. Говорят, в Европе никто лучше его не играет на клавесине.

– Ну, если он лучший, то про других я и слышать не желаю, – ответил Куизль. – В Шонгау за такие танцы точно к позорному столбу поставят.

Мелодия действительно была довольно странная. Медленная и тягучая, она походила на траурный марш, а гости при этом исполняли что-то вроде медленного танца. Все эти венецианцы, москвитяне, нимфы, арабы, дриады и лесные духи держались за руки и проделывали какие-то замысловатые повороты.

– Если так танцуют при дворе, то я, пожалуй, поплясал бы в каком-нибудь трактире, – пробормотал Георг. – Что это за балаган!

– Предлагаю вот что, – прошептал Куизль. – Мы с Георгом пройдемся по замку. Если эти пугала и вправду привели шлюх, то их, скорее всего, держат где-нибудь в отдельных покоях. А ты, Симон, пока осмотришься в зале.

– Согласен, – Фронвизер кивнул. – Помните, что Магдалена, возможно, плохо соображает или без сознания. Так что смотрите на всех внимательно!

Лекарь смешался с нарядной толпой, а Якоб с Георгом направились к боковому порталу. Те, кто попадался навстречу, охотно уступали дорогу палачу и Арлекину, при этом Куизль то и дело ловил на себе почтительные взгляды. Музыка, яркие огни и причудливые наряды – все было как во сне, и Якоб все ждал, что кто-нибудь растолкает его и он проснется.

Коридор, украшенный лепниной, вел мимо других залов, поменьше первого. В них тоже горело множество свечей. Всюду на стенах висели зеркала, и Куизль без конца смотрел на собственное отражение, словно весь мир был заполонен палачами. На диванах и шкурах развалились озорливые парочки. В большинстве своем пастухи и пастушки или крестьяне в простых, но слишком чистых нарядах, они хихикали и угощали друг друга конфетами. Куизль внимательно ко всем присматривался. Когда он проходил мимо очередной парочки, придворный, укрытый одной лишь шкурой, ухмыльнулся и подмигнул ему. Рядом с отрешенным видом лежала молодая женщина, изрядно пьяная. Ее почти обнаженное тело было прикрыто одеялами, из-под маски выбивались пышные волосы.

Черные, как у Магдалены.

– Мое почтение, превосходный костюм! – весело воскликнул пастух. – Такого я еще не видел. Кого же вы сегодня отведете на эшафот, господин палач? Курфюрстину? Или дерзкую шлюху, которой придется выйти за вас?

– Тебя, если сейчас же не заткнешься, – ответил Куизль, но так, чтобы другие не услышали.

С этими словами он шагнул к парочке, быстро нагнулся и приподнял маску девушки. Она уставилась на него пьяными глазами. Ярко накрашенная и очень молодая – с Магдаленой у нее не было ничего общего.

– Эй, вы что о себе возомнили! – вскинулся на Якоба придворный. – Это моя подружка! Подыщите себе другую!

– Простите, я думал, это моя, – пробормотал Куизль и поспешно ретировался.

Больше всего ему хотелось как следует вздуть этого хлыща. Но палач понимал, что во время карнавала такое вряд ли кому-то понравится. Весь этот маскарад начал вызывать у него отвращение.

Куизль спешно пересек зал, краем глаза поглядывая на других женщин в масках. Но среди них не было ни одной, которая хоть отдаленно напоминала бы Магдалену. В следующем зале ему также не повезло. Постепенно его начали одолевать сомнения.

Должно быть, Вальбурга ошиблась и искать следовало в другом месте.

Они с Георгом уже двинулись в другой зал, но тут их догнал Симон. Он был заметно возбужден.

– Я видел Пфунднера! – прошептал лекарь. – Тот казначей, у которого работала Магдалена. Он в костюме Панталоне, но я уверен, что это Пфунднер! Нужно выяснить, что у него на уме.

– Думаешь, он стоит за этим? – спросил Георг. – А может, он и вовсе убийца?

– Не исключено, – Симон пожал плечами. – Во всяком случае, он имеет к этому отношение. Помните, что рассказывала Магдалена, когда подслушала его разговор? Они говорили про бал! Эти двое что-то замышляют. Казначей тут не случайно!

Они спешно вернулись в коридор и прошли в один из боковых порталов, откуда открывался вид на главный зал. Симон украдкой показал на мужчину в красном вамсе[14] и красных чулках. Из-под черного плаща выглядывал туго набитый кошелек, длинная борода съехала набок. Казначей стоял чуть в стороне и разговаривал с лысым мужчиной в доспехах римского легионера.

– А этот лысый, возможно, то самый тип, с которым он встречался позавчера, – предположил Симон. – Нужно выяснить, что эти двое…

– А где Петер?

При звуке этого звонкого мальчишеского голоса Фронвизер заметно вздрогнул. Куизль обернулся. Перед ними стоял мальчишка лет десяти. Вместо камзола и брюк на нем была только шкура, в руках он держал свирель, очевидно олицетворяя собой какого-нибудь пастушка из греческой мифологии.

– Где Петер? – снова спросил мальчишка.

Симон тихо простонал.

– Ваше… ваше высочество… – промямлил он. – Я… мне очень жаль… – Он с трудом подбирал слова.

Куизль заметил, как сверкнули глаза у мальчишки, и понял, что теперь их точно ждут неприятности.

* * *

– Спускаться туда?

Шорш с отвращением уставился в дыру, из которой несло, как у дьявола из задницы. Петеру стало дурно от вони. Он пытался дышать через нос, но получалось не вполне. Вместе с Луки они стояли в дощатой будке, примостившейся к бумажной мельнице возле Мельничного ручья. Над перепачканным фекалиями отверстием была укреплена скамья. По всей видимости, крошечный сарайчик служил мельнику сортиром. Луки ухмылялся, словно это была самая удачная его шутка.

– Если хотите незаметно пробраться на мануфактуру, то это единственный путь, – сообщил он. – Мы сами только недавно про него узнали. Кое-кто из наших, пока облегчался, уронил туда ножик. Он не хотел с ним расставаться, поэтому стиснул зубы и полез за ним. Шахта соединяется с подземным руслом. Дед рассказывал, что раньше в Ау было много ручьев. Большинство засы́пали, когда здесь начали строить дома.

– И ты думаешь, это русло проходит под мануфактурой? – спросил Петер. Его тошнило при мысли, что ему придется туда лезть.

– Оно тянется в ту сторону, а мануфактура совсем недалеко от мельницы.

– А почему вы сами его не опробовали? – полюбопытствовал Шорш. – Там ведь можно неплохо поживиться.

– Ну… – Луки внезапно растерял былую уверенность. – Паренек, который лазил туда за ножом, говорит, что там что-то неладно. Он слышал какой-то жуткий вой…

– Мама и про это рассказывала! – вспомнил Петер. – Она считает, что там заперли какую-то девицу. Значит, ручей и впрямь проходит под мануфактурой!

– А может, там обитает какой-нибудь дух, – проговорил Шорш и насмешливо взглянул на Луки. – У-у-у…

Тот молниеносно схватил Шорша за воротник и привлек к себе.

– Хочешь сказать, я испугался? – прошипел он. – Так? Погоди, вот я сброшу тебя в этот сральник, ты, паршивый…

Петер попытался их разнять.

– Не будем ссориться, – успокоил он главарей. – Мы спустимся туда все вместе и выясним, куда ведет проход. Вместе мы сильны и нам нечего бояться!

– Я не боюсь ничего и никого, понятно? – огрызнулся Луки.

Но слова Петера возымели действие. Главарь Подонков отпустил Шорша.

– Только не думай, что сможешь прятаться за моей спиной! – пригрозил он. – Будем шагать впереди всех, как и подобает полководцам, понятно?

– Понятно, – Шорш кивнул. – И как же мы спустимся?

– По веревке, балбес, как же еще…

Луки выудил из сумки моток веревки и крепко привязал один конец к перекладине. После чего тихо просвистел.

Сквозь щель в двери Петер увидел, как со стороны ручья к ним двинулись с десяток ребят. Они заранее условились, что от каждой банды пойдут только самые смелые и ловкие. Среди них оказались Зеппи с Мозером и Пауль. Последнего взяли после долгих споров. Но внук палача убедил всех, когда броском из пращи сбил шапку с одного из Подонков – и это в темноте, с двадцати шагов. Последние скептики замолчали под его взглядом, полным злости и решимости.

Конец веревки исчез в темноте, и Луки раздал несколько факелов. Зажав в зубах свой факел, он первым стал спускаться в зловонную дыру. Петер видел по его глазам, что ему страшно. Но говорить об этом вслух он не собирался ни под каким предлогом. Проще было самому себе вспороть живот.

Следом за Луки полез Шорш, затем двое ребят из Ау, и за ними – Петер. Он задержал дыхание и стал медленно скользить вниз по веревке.

Стены шахты были перепачканы фекалиями, и ноги скользили по ним, не находя опоры. Примерно в пяти шагах под ним мигнул факел, но сразу же потух. Где же остальные? Петер дышал через рот, однако вонь стояла такая, что он с трудом сдерживал рвотные позывы. На глазах выступили слезы. Теперь снизу доносился тихий плеск. Петер представил себе, как отпустит веревку и упадет в громадную кучу дерьма и увязнет в ней по шею.

«Надеюсь, мы разыщем Артура, – подумал он с унынием. – Если я когда-нибудь попаду в мюнхенскую школу, то я на все готов. Хоть по уши в фекалиях лазить».

Когда Петер наконец спустился, то понял, что внизу не так грязно, как он опасался. Причиной тому, очевидно, был ручей, который протекал между ногами и смывал нечистоты. Мальчик быстро промочил ноги и начал мерзнуть. Но это было не самое худшее.

Петер был совершенно один.

Сверху еще никто не спускался, а факела у него с собой не было, поэтому вокруг стояла непроглядная тьма. Петер стал брезгливо ощупывать стены, склизкие от нечистот. Потом осторожно опустился на корточки – и тут снова увидел свет! На дне шахты был тесный, чуть покатый лаз, выточенный в скальной породе. Впереди мерцали несколько факелов.

Петер хотел окликнуть остальных, но в последний момент передумал. Нельзя, чтобы они считали его трусом. Вместо этого он пригнулся и пополз на свет, но факелы постоянно отдалялись. Грязи и нечистот стало заметно меньше, вонь тоже ослабла. Зато он услышал вокруг себя тихий писк и шорох.

В следующий миг по руке царапнули мелкие лапки, на мгновение в темноте вспыхнули крошечные красные глазки. Петер вздрогнул.

Крысы! И какие здоровые!

Несколько лет назад к Петеру в кровать забралась крыса и укусила его в щеку. С тех пор он панически боялся этих тварей – особенно таких крупных и жирных, как эти. Отец считал, что крысы переносят болезни, но даже если это не так, они были мерзкими порождениями дьявола.

Ребята, должно быть, тоже видели крыс. Луки, наверное, только и ждал, что Петер закричит, как маленькая девочка. Но он ему такого удовольствия не доставит! Внук палача двинулся дальше – к счастью, факелы теперь оставались на одном месте. Ход расширился, так что можно было встать почти в полный рост. Наверное, весной в этом месте скапливалось много воды и она пробивала себе путь к Изару. Но в это время года здесь протекал лишь тонкий ручеек.

Ребята дожидались его на самом просторном участке. Подтянулись и другие, которые спустились в шахту следом за ним. Все были с головы до ног перепачканы нечистотами, и несло от них так, словно они вылезли из свинарника. Кого-то из мальчишек вырвало в ручей.

Луки заметил, как побледнел Петер.

– Ну что, крысы и с тобой поздоровались? – спросил он насмешливо. – Мне нравится, когда они ползают по ногам. Так щекотно и…

– К черту крыс, лучше помоги открыть эту штуку, – прервал его Шорш и показал наверх.

Над ними было отверстие, забранное решеткой.

– С чего ты взял, что он ведет к мануфактуре? – спросил Луки, нахмурив брови.

– Может, потому, что он прежде сосчитал шаги от мельницы до мануфактуры, – тихо проговорил Петер. – А потом считал здесь. Это и есть арифметика.

Шорш подмигнул ему. Еще во время разговора в саду Петер заметил, что главарь Ангерских Волков был умнее большинства уличных мальчишек. Быть может, они даже подружатся. Петеру очень хотелось, чтобы ребята признали в нем своего друга – каким уже стал для них Пауль. А пока он чувствовал, что они просто уважают его за ум и сообразительность.

Луки хотел что-то сказать, но Шорш хлопнул его по плечу.

– Давай на колени, – распорядился он.

Луки, похоже, не сразу сообразил, но потом бросил на Петера сердитый взгляд и опустился на четвереньки. Вероятно, он был рад, что Шорш таким образом первым полезет наверх.

Шорш забрался на спину Луки и, оказавшись прямо под решеткой, дернул ее и попытался приподнять. Но решетка не поддалась.

– Дьявол! – прошипел он. – Тут замок. Посвети-ка!

Сбоку на решетке действительно висел тяжелый замок, с виду довольно новый.

– Слишком уж просто все выходило, – вздохнул Шорш. – Конечно, подвал мануфактуры заперт! Мы должны были предусмотреть это. – Он спрыгнул со спины Луки и повел плечами. – Какие будут предложения?

– Я могу открыть! – вызвался Пауль и показал свой маленький ножик. – Дед как-то показывал мне, как открывать кандалы и замки в тюрьме. На самом деле все просто.

– Заткнись, говнюк! – прорычал Луки. – Тут взрослые говорят.

– Пусть хотя бы попробует, – сказал Зеппи, становясь рядом с Паулем. – Ножом он орудует довольно ловко.

Луки закатил глаза, но ничего не сказал. Шорш кивнул Паулю. Тот с проворством белки забрался к нему на плечи, перехватил нож и принялся за дело. Остальные ждали затаив дыхание.

– Так я и думал, – сказал через некоторое время Луки. – Ничего он не может! Такой же хвастун, как и его брат.

– Дай ему немного времени, – возразил Шорш. – Или у тебя есть план получше?

Луки нахмурился и промолчал.

Потом в тишине раздался щелчок, и Пауль издал торжествующий крик.

– Ну, что я говорил? – похвастался он. – Все просто! Ха, я могу открыть любой замок. Я лучший взломщик во всей Баварии!

Пауль налег на решетку, и та со скрипом поднялась.

– Прошу! – Он ухмыльнулся, точно король восседая на плечах Шорша. – Вход всего за крейцер…

– Тсс! – прошипел вдруг Мозер. – Слышите?

Остальные прислушались. Так и есть!

Кто-то выл.

Протяжно и жалобно, словно на последнем кругу ада.

– Господи! – выдохнул Зеппи. – И впрямь воет так, будто помер давным-давно.

* * *

Симон как вкопанный стоял перед кронпринцем и пытался подобрать нужные слова. Сердце его бешено колотилось. Должно быть, Вальбурга приготовила ему слишком крепкий кофе.

Макс в третий раз повторил свой вопрос.

– Где Петер? – Он сердито топнул ногой. – Он обещал, что придет! Я отправил за ним курьера. Почему мои приказы не выполняются?

Симон не мог понять, как кронпринц узнал его в маске, да еще так быстро. Но потом он взглянул на свои перепачканные ботинки и понял, как они выделялись среди блестящих, начищенных туфель других гостей. В этих самых ботинках Симон приходил в оперу. Очевидно, кронпринц был весьма наблюдателен. И, должно быть, очень долго разыскивал Петера и его отца.

– Кхм… Петер, к сожалению, не смог прийти, – робко проговорил Симон. – Он… он и сам себе места не находит. Но он приболел. У него жар, и ему нужно полежать в постели.

– Приболел? – Макс Эмануэль смотрел на него с недоверием. – Так почему ты его не вылечишь? Ты ведь врач, разве не так?

– Ну… да. Но ему пока нельзя вставать с постели, – Фронвизер заставил себя улыбнуться. – Завтра он непременно поправится, и ваше высочество сможет с ним увидеться.

Между тем к ним подошли несколько стражников, вероятно отвечавших за безопасность кронпринца. Симон тихо простонал и незаметно махнул Куизлю с Георгом, чтобы те убрались. Чего им сейчас точно не требовалось, так это излишнего внимания. Якоб понял его мгновенно. Они с Георгом отступили и затерялись в толпе гостей. Как раз вовремя. В следующий миг Симон услышал еще один знакомый голос:

– Могу я узнать, что здесь происходит?

При звуке этого резкого голоса стражники сразу расступились и склонили головы. Между ними стояла курфюрстина собственной персоной. На ней была римская тога, а в волосы было вплетено столько цветков, что она напоминала летний луг. Судя по луку и колчану, переброшенным через плечо, Генриетта Аделаида нарядилась Дианой, римской богиней охоты. На позолоченном поводке курфюрстина вела маленького олененка с синим шлейфом. Олененок мирно пожевывал дамастовую ткань.

Симон уже снял маску, так что курфюрстина сразу его узнала.

– А, лекарь из Шонгау! – воскликнула она обрадованно. – Вы все-таки получили приглашение? Макс уже говорил мне, что подружился с вашим сыном. Мне нравится, что он общается с детьми из простых сословий. Это закаляет характер! Рада, что вы смогли посетить наш маленький карнавал. – Она огляделась. – Где же ваш мальчик?

– Кхм… я уже сказал вашему почтенному сыну, – ответил Симон, преклонив колена, – он, к сожалению, приболел. Жар, хоть и не сильный. Ничего серьезного, но ему лучше не подниматься с постели.

– Ах, бедняжка! – Курфюрстина повернулась к сыну и погрозила ему пальцем. – Видишь, что бывает, если зимой одеваться слишком легко. Я же запретила тебе появляться в одной шкуре.

– Но, маман!.. – заныл принц, переходя временами на французский. – C’est injuste![15] Я и так часами торчу в гардеробной. В шкуре намного удобнее!

– И все же, – проворчала Генриетта Аделаида и неодобрительно покачала головой. – Даже пастушки́ Пана не забывают о приличиях. Накинь хотя бы лисью шубу. Сколько раз я тебе говорила…

Пока курфюрстина отчитывала сына, Симон лихорадочно высматривал Пфунднера и его подельника. Но их нигде не было видно, как и Якоба с Георгом. Вся их затея пошла наперекосяк. У Фронвизера выступил пот на лбу, сердце готово было выскочить из груди, в том числе и из-за кофе. Пора ему убираться отсюда! Но для этого следовало отделаться от курфюрстины.

Между тем вокруг них собралось немало «масок»; придворные шептались между собой. Симон выругался про себя. Придворные подхалимы, как навозные мухи, слетались к семье курфюрста!

В этот момент сзади подошел кто-то еще, и придворные ниже склонили головы. Это был худощавый мужчина, переодетый пастухом, в простых шерстяных штанах, потрепанной льняной рубахе и шляпе с аккуратными заплатками. Даже при таком наряде это простоватое лицо, известное по многочисленным картинам, невозможно было не узнать.

«Курфюрст! – пронеслось в голове у Симона. – Прекрасно, только этого мне и не хватало…»

Он наклонился так низко, что коснулся лбом холодного пола. При этом олененок курфюрстины лизнул ему лицо.

– Ваше высочество… – пробормотал лекарь. – Для меня большая честь…

– Фердинанд, это доктор из Шонгау, про которого я тебе говорила, – заговорила Генриетта Аделаида. – Ты ведь помнишь? Смышленый лекарь, который разыскивает мою собаку.

– Какую собаку? – с удивлением спросил курфюрст.

– Ну, Артура, таксу твоего сына! Сколько раз тебе повторять, что он сбежал… Мадонна! Где ты постоянно витаешь, Фердинанд?

– А, ну конечно, Артура, – Фердинанд Мария смущенно поправил шляпу. – И, как… нашли вы его? – спросил он лекаря.

Олененок продолжал облизывать ему лицо. Симон с трудом отогнал его.

– Я… принимаю все возможные меры, – соврал он, не моргнув и глазом. – Мне уже предлагали нескольких собак, но в итоге выяснялось, что это… самозванцы. Видимо, всем хочется стать собакой кронпринца, ха-ха, – он попытался улыбнуться. – Но я уверен, что в ближайшее дни у меня появятся хорошие новости.

Когда я уберусь из этого города!

Симон и думать забыл про эту собаку. Черт его знает, жива ли она еще… А может, пошла на какое-нибудь седло… Ему не было до этого дела! Правда, тем самым он похоронил всякую надежду пристроить Петера в мюнхенскую школу. При этой мысли ему стало грустно, но сейчас у него были дела поважнее – речь шла о жизни Магдалены.

Фронвизер подумал было воспользоваться случаем и рассказать курфюршеской чете о поисках Магдалены. Но, как он помнил, у ван Уффеле имелись влиятельные друзья при дворе, а Пфунднер и вовсе был городским казначеем. Кто же поверит простому лекарю из Шонгау?

– Жаль-жаль, – с видимым разочарованием проговорила курфюрстина. – А я-то думала, вы до сегодняшнего вечера разыщете Артура… Вы ведь обещали держать меня в курсе дел?

– Ну, добиться аудиенции…

– Петер разыщет Артура, – неожиданно заявил Макс Эмануэль, который стоял, надувшись, рядом с матерью. – Вот увидите.

– Что ты говоришь? – переспросила с удивлением курфюрстина.

Симон тоже в недоумении уставился на кронпринца. Тот явно был уверен в том, что говорил.

– Я знаю, что Петер разыщет Артура, – повторил Макс. – Он уже напал на его след, – добавил он загадочно. – Тем более он пообещал мне. А друг держит свое слово.

Он несколько раз дунул в свирель, после чего протолкался между стражниками и скрылся из виду.

– Да-да, пообещал, – Генриетта Аделаида подмигнула Симону, обмахиваясь веером. – Макс, похоже, доверяет вашему сыну. Я слышала, мальчик довольно смышлен, – она улыбнулась. – Яблоко от яблони недалеко падает, не так ли?

– Верно, он весьма сообразителен, – Симон ухватился за этот шанс. – Вот мы и подумали пристроить его в другую…

Но курфюрстина жестом заставила его замолчать.

– К сожалению, придется нам отложить этот разговор, – сказала она, пожав плечами. – Сейчас в парке начнется погон овец, нам с мужем нельзя его пропускать. Все-таки он – главный пастух, а я – богиня охоты Диана. Уверена, вы меня поймете. Au revoir.[16]

Она протянула ему правую руку, унизанную перстнями. Симон поцеловал один из них и склонил голову. При этом в голове у него по-прежнему звучали последние слова принца.

Он уже напал на его след…

Быть может, поэтому Петер с Паулем где-то пропадали до ночи? Выходит, они разыскивали эту чертову псину? Так или иначе, сейчас у него не было времени раздумывать над этим. Прежде всего следовало разыскать Пфунднера! И куда подевались Якоб с Георгом?

Музыканты в главном зале заиграли сельский мотив, и мавры, турки, пастухи и крестьяне в напудренных париках захихикали и пустились в пляс. Симон между тем принялся обходить коридоры и залы Нимфенбурга.

Но, куда бы ни заглянул, Куизлей нигде не было.

Как, собственно, и Магдалены.

* * *

– Черт, от этого воя и впрямь мороз продирает! – прошептал Зеппи.

Они стояли в зловонном туннеле под мануфактурой и прислушивались. Вой то стихал, то снова нарастал. Казалось, он доносится откуда-то издалека и в то же время звучал совсем рядом. Ясно было одно: вой разносился над ними, где-то в подвалах мануфактуры. Ребята молчали и опасливо переглядывались.

Петер подумал, не лучше ли было предупредить маму. Но она ни за что не отпустила бы его с друзьями на поиски собаки. Но он должен был разыскать Артура! Ради Макса и ради возможности учиться в мюнхенской школе. Кроме того, ему хотелось произвести впечатление на других ребят и показать, что перед ними не просто книжный червь.

Вновь раздался вой. Петер почувствовал, как в душе нарастает страх. Страх и сомнение.

– Хочешь не хочешь, а посмотреть придется. Иначе мы не узнаем, что там, – прервал молчание Шорш и ухватился за края отверстия.

– Эй, постой! Ты что, собираешься лезть туда? – просипел Луки, бледный как полотно. – А что, если… если там и вправду какой-нибудь призрак? Все знают, от драки я не бегу, но призрак…

– Так оставайся тут со своими ребятами, – перебил его Шорш. Он уже стоял наверху и высвечивал в темноту своим факелом. – Ангерские Волки хвосты поджимать не станут. И штаны не испачкают.

Подонки Ау в ожидании смотрели на своего главаря. Тот явно колебался.

– Дьявол! – прошипел в конце концов Луки. – Никто не посмеет сказать, что Подонки наложили в штаны!

Он подпрыгнул, подтянулся и в одно мгновение оказался рядом с Шоршем. Остальные неуверенно последовали за ним. При этом им пришлось помогать низкому Паулю и Петеру.

Оказавшись наверху, Петер огляделся. Они стояли в темном коридоре, по обеим сторонам которого тянулись двери. Воздух был затхлый, но не такой скверный, как внизу. Вой на какое-то время стих, но теперь раздался вновь. Казалось, он доносится откуда-то из глубины коридора, из самой тьмы.

– Господи, это не человек! – простонал кто-то из Подонков. – Ни один смертный не может издавать таких звуков!

– Да брось! – возразил Пауль. Казалось, он единственный не испытывал страха. Или хорошо скрывал это. – Иной раз, когда дед пытает кого-то на дыбе, вопли похожи на эти, – продолжал он бодро. – Часто крики слышны на улице, иногда до самого Кожевенного квартала…

– Тсс! – прервал его Петер. – Помолчите!

Они стали прислушиваться к вою, который разносился по коридору. Высокий, жалобный плач. Потом вдруг послышался шорох и стук, словно кто-то пытался пролезть через стену.

Вой, шорох, стук…

У Петера перехватило дыхание. Еще внизу, в тоннеле, в душе у него зародилось подозрение, и теперь оно переросло в уверенность. До сих пор страх и напряжение мешали думать, но сейчас, когда в голове прояснилось, Петер был почти уверен. Мальчишка был прав.

Человек не мог издавать таких звуков.

Петер выхватил у Мозера факел и, не дожидаясь остальных, побежал по коридору. Вой и шорох становились громче.

– Эй, ты куда? – закричал ему вслед Шорш. – Постой! Неизвестно, что там скрывается! Подожди хотя бы нас!

Но Петер не отозвался. Он миновал несколько дверей и оказался в конце коридора. Перед ним была последняя массивная дверь, запертая лишь на засов. За ней словно тысячи фурий царапались, завывали и плакали. Петер, ни секунды не колеблясь, налег на засов, и тот со скрипом поддался. Дверь отворилась.

И на него прыгнула черная тень.

* * *

В парке Нимфенбурга при свете факелов палач и Арлекин следили за лысым легионером и мужчиной в маске.

Куизль прищурился, чтобы лучше ориентироваться в полумраке. Когда кронпринц Макс Эмануэль разоблачил Симона, они с Георгом поспешили убраться. Якоб и сам понимал, что разыскать Магдалену они смогут лишь в том случае, если и впредь останутся неузнанными. Поэтому они смешались с гостями в зале. Затем Куизль увидел, как Даниель Пфунднер и его лысый подельник поспешили к выходу. Якоб с Георгом последовали за ними и вновь оказались в парке, с задней стороны замка. В парк между тем пригнали целое стадо баранов. Напуганные животные блеяли и пытались разбежаться, но стражники то и дело сгоняли их в кучу. На всех были повязаны разноцветные ленточки, у некоторых на рогах висели цветочные гирлянды. Несколько гостей обступили их, смеясь. По всей видимости, они чего-то ждали.

Куизль уже не пытался понять причудливые обычаи мюнхенских придворных. Очевидно, странности достигли своего апогея.

«Чертовы шуты!» – подумал палач.

Единственное, чего он хотел, это разыскать свою дочь – или, на худой конец, выяснить, что с ней случилось. А этот пучеглазый Пфунднер был их единственной зацепкой.

Вскоре Куизль разглядел по другую сторону стада Пфунднера и лысого легионера. Они, судя по всему, вознамерились скрыться в прилегающем лесу. Куизль нахмурился. Что бы ни задумали эти двое, ничего хорошего это не предвещало. Иначе с чего бы двум мужчинам тайком покидать праздник? И уходить не в сторону Мюнхена, а через парк, на запад… Похоже, Симон был прав: эти двое действительно что-то замышляли.

Якоб попытался обойти стадо, но глупые животные бросались то в одну сторону, то в другую. После нескольких неудачных попыток палач выругался и просто зашагал сквозь стадо. Бараны заголосили и заметались в панике. Георг последовал за ним и перепугал животных еще больше. Под изумленные возгласы гостей бараны бросились врассыпную. Некоторые из них взбежали по лестнице в зал. Там поднялся переполох, музыка оборвалась, завизжали женщины. Какой-то баран промчался мимо Куизля и, выставив вперед рога, погнался за пожилой дамой.

Якоб, ничуть не смутившись, точно косарь через пастбище, шагал сквозь ревущее стадо, раздавая при этом пинки попадавшим под ноги баранам. Оказавшись на другой стороне, он взял факел, воткнутый в землю рядом с жаровней, и двинулся в лес, где скрылись двое мужчин.

Как только они углубились в лес, шум и крики позади них стали заметно тише. Сквозь деревья некоторое время еще проглядывал свет от жаровен, но ощущение было такое, словно они попали в другой мир. Мир, в котором, в отличие от придворного безумия, действительно водились нимфы, феи и лесные духи. Хрусткий снег тонким слоем лежал на деревьях и кустах. Совсем рядом пробежала косуля, взвихрив белое облако. Все звуки казались приглушенными, будто доносились сквозь толстое одеяло.

Отец и сын прошли мимо колодца. Лунный свет отражался в его обледенелой поверхности. По краям колодца стояли три статуи, увешанные сосульками, и, казалось, следили за каждым их шагом. Эти фигуры, вероятно, олицетворяли каких-то древних богов, чья сила давно угасла.

«А может, и нет», – подумал Куизль и осторожно огляделся. Казалось, разгневанный бог мог в любой момент выскочить из кустов. Но уже в следующий миг палач выругал себя за подобные мысли. Чертов карнавал вконец заморочил ему голову!

– Что дальше? – шепотом спросил Георг и беспомощно огляделся. – Куда они пошли?

Куизль опустил факел и молча показал на землю. В снегу ясно отпечатались следы. Эти двое не пытались скрыть свое исчезновение. Возможно, они торопились. И уж точно не предполагали, что кто-то станет за ними наблюдать и уж тем более преследовать их. Палач подал знак, и они двинулись по следу.

Он вел мимо колодца и дальше через лес, к поляне, посреди которой стоял недостроенный храм. Колонны черными пальцами тянулись в ночное небо. Рядом была вырыта огромная яма – в ней, судя по всему, предполагалось устроить пруд. По другую сторону громоздились скалы высотой в три шага.

Следы вели прямо к ним.

Куизль подошел к невысокой скале. Следы обрывались прямо перед ней. Как будто с неба упал метеорит и придавил двух мужчин.

– Какого черта… – выругался палач.

Георг тоже подошел к скалистому холму и остановился в растерянности.

– Не могли же они раствориться в воздухе, – пробормотал он и наклонился, осматривая землю. Затем прошел несколько шагов вправо, потом влево, но и там ничего не было.

Куизль опустился на корточки и поднес факел к самой земле. Это, несомненно, были те самые следы. При ближайшем рассмотрении оказалось, что последний отпечаток виден лишь наполовину. Он словно торчал из-под булыжника, прислоненного к горе. Камень был размером с небольшую дверцу. Куизль насторожился.

Дверь…

Палач надавил на камень. Тот неожиданно поддался и бесшумно качнулся внутрь.

– Господи, это еще что такое? – озадаченно спросил Георг.

– Как видно, грот настоящих нимф, – Куизль усмехнулся. – Посмотрим, куда пропали наши эльфы.

Только теперь он заметил, что замаскированный вход был не из камня, а из гипса, выкрашенного в серый цвет. Как и тесный коридор, который тянулся за дверью. С потолка длинными каплями свисали сталактиты. Куизль потянулся и отломил кусочек. Обломок раскрошился у него в руке.

– Искусственный грот, – пробормотал палач. – Здесь, видимо, тоже начнут устраивать карнавалы. Можно подумать, этим дворянам больше нечем заняться, кроме как скакать по лесу в костюмах и совокупляться.

Из глубины грота послышались приглушенные голоса и шорох. Потом кто-то закряхтел. В воздухе стоял едкий запах.

– Черт, надо было выгрести это еще вчера! – прошипел один из мужчин. Голос, казалось, доносился откуда-то снизу. – Снаружи теперь настоящий хаос!

– Никто нас не заметил, – успокоил его второй. – Скоро прибудет карета, и мы уберемся отсюда. Если б вчера мы все убрали, то остались бы с пустыми руками. А со своей долей вы обеспечите себе безбедную жизнь. Скажете, я не прав?

– Что толку мне от этой жизни, если она окончится в котле с кипящим маслом! Если повезет, палач сначала выпустит мне потроха. А если нет, то вариться мне живьем! Зачем я только ввязался в это… То, что мы делаем, хуже измены!

Первый из мужчин продолжал ворчать. Послышался лязг железа, что-то с грохотом упало.

– Осторожнее! – рявкнул второй. – А то и впрямь нагрянут незваные гости.

Тем временем Куизль с Георгом крались по наклонному коридору. Пол был покрыт тонким слоем льда, иногда попадались ступени. Впереди мерцал свет от нескольких факелов или светильников. Звуки стали громче, едкий запах тоже усилился. В горле запершило, и Якоб с трудом сдержался, чтобы не раскашляться.

У следующего поворота палач придержал сына.

– Я пойду вперед, – прошептал он. – Я старше.

– Вот поэтому будет лучше… – начал Георг, но замолчал под сердитым взглядом отца.

Куизль осторожно выглянул из-за выступа…

И оцепенел.

– Боже правый! – вырвалось у него.

Зрелище, которое открылось взору Якоба, было до того странное, что на мгновение у него перехватило дыхание.

* * *

Черная тень прыгнула на Петера и стала облизывать ему лицо.

Потом вокруг залаяли, заскулили и завыли, словно за дверью сидела целая волчья стая. Петера окружили мохнатые существа, и в нос ему ударила вонь, такая же, как и внизу. Где-то за спиной слышались голоса ребят.

– Дьявол, откуда тут столько собак? – выругался Луки. – Эй, Петер, что с тобой там стряслось?

Мальчик не ответил. Хотя он давно уже понял, что к чему. Жуткий вой, который они слышали до этого и который так напугал Магдалену, не мог принадлежать человеку. Это скулили собаки, которые были заперты здесь и теперь с громким лаем разбежались. Петер начал догадываться еще в туннеле, когда он впервые услышал этот звук. Но болтовня Луки о призраках сбила его с толку.

Петер насчитал по меньшей мере дюжину собак. Толстая дверь, запертая на засов, и подземные ходы придавали их лаю столь зловещее звучание. Должно быть, их держали в этих жутких условиях по нескольку дней, а то и недель. Об этом можно было судить и по ужасающей вони.

Петеру с трудом удалось оттащить от себя слюнявую собаку. Она радостно взвыла и залаяла до того громко и пронзительно, что Петер невольно вздрогнул. Он вспомнил, что рассказывал Макс про свою таксу.

На занятиях Артур без конца лаял, скулил и выводил Керля из себя…

Теперь мальчик прекрасно понимал учителя музыки.

Хотя в подвале было слишком темно, чтобы как следует разглядеть собаку, Петер сразу догадался, кого держит в руках.

– Артур! – воскликнул он. Собака продолжала скулить и лаять и пыталась дотянуться до его лица. – Прекрати! Веди себя прилично. Ты же настоящая придворная собака!

Тем временем к открытой камере подошли остальные ребята. При свете факелов рассеялись последние сомнения. В руках у Петера была маленькая такса с коричневой шкурой в белую крапинку – в точности как описывал Макс.

Они разыскали Артура.

– Это и есть собака кронпринца? – недоверчиво спросил Луки. – С виду самая обычная. Как любая дворняга.

– И тем не менее она стоит кучу денег, – ухмыльнулся Мозер. – Хорошо, что Лоренц не пустил ее на мыло… Было бы чертовски жаль.

– Ну, тогда от нее пахло бы куда приятнее, – заметил Зеппи и сморщил нос.

– Думаю, остальные собаки тоже принадлежат каким-нибудь знатным особам, – сказал Петер. – Ван Уффеле держит их здесь, чтобы потом снова продать хозяевам. Но у него вдруг появились какие-то дела.

Он нахмурился при мысли о том, что это могут быть за дела. Может, убийства невинных девушек, как предполагала мама? У него мороз пробежал по спине. Похитить и запереть в подвале собаку – это одно, а жестоко убить человека… Петер поежился. Артур у них; теперь следовало возвращаться, и как можно скорее! Неизвестно, что еще могло ждать их на этой мануфактуре…

– Вид у всех этих собак довольно запущенный, – сказал Зеппи и с жалостью посмотрел на таксу. – Еще немного, и они, наверное, померли бы с голоду или сожрали друг друга… – Он кивнул на Артура. – Этот еще ничего. К тому же он самый ручной. Кронпринц, должно быть, каждый день кормил его сахарными крендельками. И он теперь думает, что ты принес ему угощение.

Артур и в самом деле до того исхудал, что кости выступали под шкурой. Судя по всему, он видел в Петере не только освободителя, но и своего нового хозяина. Артур тявкал, без конца ерзал, и угомонить его было просто невозможно. А когда он завывал, громко и протяжно, это действительно напоминало человеческий крик. От этого лая уже болели уши.

– Черт, если эта псина не заткнется, скоро сюда явится ван Уффеле со своими венецианцами! – прошипел Шорш и повернулся к Петеру. – Сделай так, чтобы он замолчал!

– Я? – удивился Петер. – Почему я?

– Ты ему нравишься, – сказал Пауль и встал рядом. – Это сразу видно. Он тебя наверняка послушается. Тебя вообще все звери любят, я еще в Шонгау заметил.

– Это потому, что я не мучаю их, в отличие от тебя, – Петер взглянул на брата. – Но это не значит, что…

– Кончай с этим ребячеством! – донесся вдруг гнусавый голос из темноты. – Вы ничем не лучше этих вшивых дворняг! А уж на нервы действуете ничуть не меньше. Поэтому тоже посидите взаперти, пока ваши родители не заплатят сполна.

Петер вздрогнул и обернулся. Из темноты к ним шагнули четыре силуэта. Двое из них держали в руках пистоли и целились в ребят. Между ними стояли пожилая женщина и худощавый мужчина в шелковом жилете с заплатками. Мужчина злорадно ухмыльнулся.

Петер тихо простонал. Случилось то, чего они так опасались: ван Уффеле и его подельники услышали лай.

– Кыш-кыш, в камеру, мелкие вонючие крысы, – проговорил ван Уффеле и показал на открытую дверь. – Теперь вы станете моими дворнягами, – он показал на двух хмурых типов с пистолями. – И без глупостей! Иначе мои венецианцы вмиг продырявят вам черепушки. Понятно?

Петер понуро опустил голову и шагнул было в камеру, но заметил вдруг, как Шорш и Луки обменялись взглядами. Как военачальники перед сражением. Лишь на краткий миг в их глазах промелькнул испуг.

– Никто не посмеет запирать Подонков Ау, – прошептал Луки.

– И Агнерских Волков, – так же тихо отозвался Шорш. – Пусть даже придется пролить кровь. На раз, два… ТРИ!

Мальчишки кучей бросились на противника. В тесном коридоре их крики смешались с лаем собак, воплями Йозеффы и руганью ван Уффеле.

А потом раздался бесконечно громкий выстрел.

* * *

Магдалена была в преисподней.

Вокруг завывали демоны. Они с дьявольским воем тыкали в нее вилами. Острия иглами вонзались в голову, вызывая адскую боль. Вой стал еще громче, теперь к нему примешивались лай и скулеж. Послышались крики. Магдалена вздрогнула.

Лай и скулеж? С каких это пор демоны лаяли?

Где я?

Женщина с трудом открыла глаза, и в первый миг ее окутала тьма. Потом в темноте стали вырисовываться очертания, предметы. Медленно пробуждались воспоминания. Она спустилась в подвал в поисках Евы, но ван Уффеле и Йозеффа ее поймали. Потом ей в рот стали вливать настойку, выпить пришлось очень много. Скорее всего, в настойку добавили что-то еще. Последнее, что она помнила, это лязг засова.

Магдалена тяжело приподнялась. Голова раскалывалась, словно она пила всю ночь напролет. Сколько же она проспала? Дочь палача с трудом поползла в темноте, натыкаясь на старые станки и всевозможный хлам, и наконец ухватилась, по всей вероятности, за дверную ручку. Дернула ее, но дверь, как и следовало ожидать, была заперта. Наверное, они хотели разобраться с ней позднее, а пока заперли. Что ж, по крайней мере, они ее не убили…

Уже хорошо.

Вновь послышались отдаленные крики, потом залаяла собака. Должно быть, этот пронзительный лай и вернул ее в действительность. С другой стороны залаяли еще несколько собак, крики стали громче, потом раздался выстрел. Господи, что же там творилось?

Магдалена мгновение поколебалась, а потом забарабанила по двери.

– На помощь! – закричала она что есть мочи. – Я тут, заперта! Слышит меня кто-нибудь? Помогите!

Своими криками она вполне могла навлечь на себя беду. Но в этот момент ей было все равно. Магдалена подумала о мертвых девушках, о пропавшей Еве. Может, та тоже провела в этой камере последние часы своей жизни?

– На помощь! – снова закричала Магдалена и стала бить ногой в дверь. – Я здесь!

Но никто ее не слышал.

У нее вдруг закружилась голова. Она опустилась на корточки. Головная боль накатывала волнами и становилась все сильнее. За дверью вновь раздался выстрел.

А потом произошло нечто такое, отчего кровь застыла в жилах.

Раздался крик, высокий и пронзительный. Магдалена оцепенела. Этот крик она узнала бы из тысячи, донесись он хоть из-за моря.

Это крикнул кто-то из ее ребят.

Ошибки быть не могло. Она точно слышал Петера! Или Пауля… Это был крик, исполненный боли и злости. Магдалена понятия не имела, как ее сыновья оказались в подвале. Может, они пришли, чтобы спасти ее? Но где же тогда отец и Симон с Георгом? Вновь раздался крик, и в этот раз Магдалена снова была уверена, что кричал кто-то из ее сыновей.

Этот крик был полон ужаса.

– Петер! Пауль! Я здесь!

Позабыв о боли и головокружении, Магдалена в отчаянии билась в тяжелую дверь.

Но, сколько б она ни кричала и ни плакала, дверь не шелохнулась.

Кто-то из ее детей был в смертельной опасности, и она не могла ему помочь.

14

Парк Нимфенбурга,

ночь 7 февраля 1672 года от Рождества Христова

Казалось, зима в одночасье сменилась летом – правда, глубоко под землей.

Куизль с раскрытым ртом смотрел на сотни пестрых цветов, растущих по стенам грота сквозь трещины, из гипсовых камней и на полу. Даже с потолка свисали несколько цветков, словно побеги прорастали не к свету, а пробивались вниз, сквозь толщу горы. В свете трех фонарей, подвешанных на крюках, они переливались красным, синим, зеленым, желтым и фиолетовым, в точности как цветы на солнечной поляне. С первого взгляда сложно было заметить, что они сделаны из жести. Тем не менее эти цветы придавали гроту какой-то сказочный облик, и казалось, в любую минуту в воздух вспорхнут маленькие эльфы.

Картина могла быть великолепной – если б не запах.

Едкий и тошнотворный, он имел вполне земное происхождение. Источником его были предметы, расставленные вокруг колодца посреди грота. Куизль заметил несколько котлов и чугунных тиглей, пару горшков побольше и деревянную кадку, по краям которой налипло что-то ядовито-бледное. Рядом были прислонены кочерга и несколько черпаков. В шкатулке на грубо сколоченном дощатом столе лежали вытянутые металлические формы.

Все это походило на подземную кузню греческого бога Гефеста – и воняло соответствующе.

Среди котлов хлопотали Пфунднер с лысым легионером, занятые тем, что закидывали в сундук чугунные тигли. Рядом стояли еще несколько ящиков, вероятно предназначенные для других вещей. Мужчины явно спешили. Маска Пфунднера валялась в углу, как и римский шлем его подельника. Хозяин шлема изрядно потел в своих жестяных доспехах, на лысине блестели капельки пота.

– Повезет же нам, если курфюрстина заглянет сюда завтра, – просипел он, запихивая горшки в сундук. – Или еще какой-нибудь придворный шут… До завтра мы точно все это не вывезем.

– Достаточно забрать штемпели и чугунки, мастер Фрисхаммер, – ответил казначей. – Все прочее можно оставить. Нас они уже не заподозрят.

– Ха, а про кадку с остатками кислоты вы забыли? – вскинулся лысый, названный Фрисхаммером. – А формы для литья? Любой, у кого есть хоть капля разума, поймет, для чего они! Не пройдет и дня, как стражники меня заприметят. А кому бы еще вынести клеймо с печатного двора? Но вот что я вам скажу: один я на эшафот не отправлюсь!

– Никто не отправится на эшафот, если мы как следует заметем следы, – с подчеркнутым спокойствием произнес Пфунднер. – А теперь прекратите ныть и пошевеливайтесь. А то какая-нибудь парочка решит уединиться тут… Дверь я закрыл, но курфюрстина и кое-кто из придворных знают про этот грот.

До Якоба стало понемногу доходить, что к чему. Он вспомнил, как Симон и некоторые из горожан говорили про фальшивые монеты, которые наводнили Мюнхен и окрестности. Куизль еще раз взглянул на шкатулку, куда Пфунднер сложил несколько металлических пластин.

Штемпели! Мерзавцы выкрали чеканочные штемпели курфюрста!

Эти штемпели, которыми чеканили новые монеты, охранялись надежнее всякого сокровища. В каждой земле они были свои и никогда не покидали монетный двор. Чеканить фальшивые монеты было куда надежнее, чем отливать их в формах.

Куизль хмуро кивнул. Кадки служили для того, чтобы в кислоте отбеливать подмешенную в монеты медь. Этот грот представлял собой не что иное, как чеканную мастерскую!

Пфунднер и Фрисхаммер, очевидно, выбрали это уединенное место, чтобы спокойно заниматься своим грязным делом. Якоб вспомнил карету, которая ночью выехала через Зендлингские ворота. Стражник говорил про знатных особ, которые щедро платили, чтобы без лишних вопросов выезжать по ночам из города. Пфунднер ведь сам сказал, что скоро за ними приедет карета.

– Если завтра утром штемпели не вернуть на место, будет слишком поздно! – продолжал ворчать мастер Фрисхаммер. – Я же сто раз вам говорил, что завтра ко мне придет вардейн.[17] Я должен буду показать ему штемпели!

– Вот поэтому мы сейчас и вернем их на место, – ответил Пфунднер, осторожно запирая сундук. – Деньги возвращаются в ратушу, штемпели – на монетный двор, как всегда. Нет повода для беспокойства.

Спрятавшись за искусственным выступом, Якоб с Георгом некоторое время наблюдали за происходящим. Потом последний осторожно тронул отца за плечо.

– Я правильно понимаю? – шепнул он. – Эти двое подделывают монеты?

– Должно быть, они выплавляют из одной хорошей монеты две плохие, – так же тихо ответил Куизль. – Половину денег они оставляют себе, половину возвращают в казну, чтобы никто ничего не заметил. Не будь замысел таким ужасным, их и впрямь можно было бы поздравить.

Он вспомнил, как во времена его детства таким образом разорилось немало торговцев, мелких ремесленников и даже солдат. Эти двое наживались на чужом несчастье! И не случайно один из них был мюнхенским казначеем. А этот Фрисхаммер, должно быть, служил при монетном дворе курфюрста. Будучи монетным мастером или резчиком, он имел доступ к штемпелям.

«Деньги от казначея, штемпели от монетного мастера, – подумал Куизль. – И укромное место недалеко от Мюнхена. Почти идеальное преступление. Почти…»

– Я вот чего не понимаю, – снова прошептал Георг. – Мы рассчитывали, что эти двое приведут нас к Магдалене. Но это фальшивомонетчики. При чем здесь она? Это ты можешь мне объяснить?

Куизль не ответил. Но в глубине души он понимал, что они ошиблись.

Они выследили не тех мерзавцев.

* * *

Симон стоял чуть в стороне и смотрел, как гости в масках кружат под музыку. Цыганки танцевали с водяными, амазонки – с греческими философами, а лесные духи – с нарядными крестьянками. Несомненно, праздник достиг своей кульминации.

Симон был в отчаянии. Он трижды обошел все комнаты замка, побывал в парке и даже перед главным входом – но Куизль с Георгом как сквозь землю провалились. Магдалену он тоже так и не разыскал. При этом, глядя на некоторых дам, лекарь был уверен, что это проститутки. Некоторые из них были совсем еще молодыми, почти девочками. Один раз он сорвал маску с пьяной эльфы в надежде, что увидит свою жену. Но это оказалась придворная дама с крупным носом и приклеенной родинкой. Она отвесила ему пощечину, и Симон чудом отделался от ее разгневанного ухажера.

Он в последний раз оглядел гостей в зале и махнул рукой. Ни палача, ни Арлекина, ни Магдалены… Пфунднер со своим спутником тоже пропали. Что-то определенно произошло! А ему ничего не оставалось, кроме как бродить без дела и глазеть на этих придурковатых придворных. Таким беспомощным Симон чувствовал себя крайне редко. Маску он давно уже выбросил. Весь этот карнавал ему опротивел.

Фронвизер уже направился к выходу, но тут на плечо ему легла чья-то рука.

«Наверняка стражник, сейчас снова отведет меня к курфюрстине, – подумал он. – И придется объяснять, как я собираюсь разыскать чертову псину… Никогда бы не приезжать нам в этот проклятый город!»

Но это был не стражник. Этого человека лекарь не мог спутать ни с кем.

– Доктор Гайгер! – воскликнул он. – Вы тоже здесь?

Перед ним стоял, улыбаясь, Малахия Гайгер. Маску он снял, а костюм на нем был точно такой же, как у Симона: черный сюртук с белым брыжом. В общем-то, наряд у доктора Гайгера почти не отличался от повседневного.

Доктор пожал плечами.

– Положение обязывает, – ответил он печально. – Терпеть не могу эти балы! Но если я не появлюсь здесь, обо мне начнут плохо отзываться при дворе. Я не могу себе этого позволить… – Он показал на костюм Симона. – Как вижу, оба мы выбрали костюмы Dottore. Более чем уместно.

Фронвизер не понял, иронизирует доктор или говорит серьезно. Но он, очевидно, был рад встретить единомышленника среди этих безумцев.

– Я уже видел кое-кого из ваших пациентов. – Симону пришлось повысить голос, чтобы перекричать музыку. – Казначея Пфунднера. Вы, случайно, не знаете, куда он пропал?

– Нет, к сожалению, – Гайгер покачал головой. – Но меня не очень-то прельщает видеться с пациентами еще и на праздниках… – Он осторожно огляделся, но танцующие не обращали на них внимания. – Ежечасно исполнять свои обязанности крайне утомительно.

Фронвизер слабо улыбнулся.

– Тогда вам следовало выбрать другой костюм. Может, пастуха, как у курфюрста? Сомневаюсь, чтобы с пастухами заговаривали о камнях в пузыре или фурункулах.

– Ха-ха! Ваша правда! – Гайгер усмехнулся. Выражение его лица казалось каким-то чуждым ему. – Вы правы. В следующий раз я придумаю что-нибудь получше… – Он вдруг снова стал серьезным. – Как бы там ни было, нам повезло, что мы с вами встретились. Я сейчас же могу доложить вам, что мне удалось выяснить по вашему вопросу.

– По моему вопросу?… – Симон был озадачен.

Потом он понял, что имеет в виду Гайгер. В суматохе лекарь и забыл, что утром заглядывал к нему домой, дабы попросить об одолжении. Ему хотелось прояснить один вопрос, который не выходил у него из головы.

– Так вы получили мое письмо? – спросил Симон.

Его охватило странное беспокойство. Чертов кофе оказался слишком крепким. Музыка играла все быстрее, гости кружились точно колеса вокруг оси.

Гайгер кивнул.

– О да, и я сразу же обо всем осведомился. – Он вздохнул. – Так у меня хотя бы появилась отговорка, чтобы не искать себе другой костюм. Жена хочет, чтобы я наряжался поинтереснее, но…

– И?… – сдавленным голосом перебил его Симон. – Вы что-нибудь выяснили?

– Ну, полагаю, что нет.

Гайгер с сожалением развел руками, и надежда Фронвизера растаяла. Иначе и быть не могло… Должно быть, он просто помешался на очередной идее, как это не раз бывало в последние дни.

Доктор вдруг задумался.

– Хотя одно имя все же показалось мне весьма интересным. Скажем так, я не ожидал увидеть его там. Не в этом списке.

Симон насторожился.

– И что это за имя? – спросил он с тревогой.

– Ну, как я уже сказал, это еще ничего не значит…

– Господи, да скажите вы уже! – От волнения лекарь из Шонгау позабыл о всякой учтивости. – Прошу вас, – добавил он тихо.

Доктор назвал ему имя.

Еще один элемент мозаики встал на свое место.

Симон словно взглянул с расстояния на хаотичную картину, и внезапно все обретало смысл. У него перехватило дыхание, мысли обгоняли друг друга.

Какими же мы были глупцами! Ответ лежал у нас перед глазами, а мы просто не замечали его. Не хотели замечать…

Под звуки фанфар танец окончился, и гости со смехом бросились друг другу в объятия.

– Спасибо вам, – прошептал Фронвизер. – Имя и в самом деле… крайне любопытное.

Он торопливо пожал доктору руку, и тут в голову ему пришла еще одна мысль.

– Кхм… доктор, не будете ли вы так любезны одолжить мне вашу карету? Боюсь, мне нужно поспешить.

* * *

Когда раздался второй выстрел, Петер бросился на пол. Он услышал свист прямо над ухом, потом кто-то вскрикнул. Мальчик невольно вздрогнул. Это закричал его брат Пауль. И крик этот был исполнен боли!

Краем глаза Петер увидел, как Шорш и Зеппи, бросившись на одного из венецианцев, попытались вырвать у него пистолет. Но мужчина ударил Зеппи рукоятью, что еще сильнее распалило Шорша. Луки и двое его ребят схватились со вторым венецианцем и уже повалили его на пол. Некоторые из собак вернулись и теперь драли рукава своих надзирателей или кусали их за горло.

Ван Уффеле и матушку Йозеффу тоже облепили собаки и ребята. Но где же Пауль? Петер стал лихорадочно озираться. Вот он! Его брат лежал в углу, странно скорчившись. В свете тлеющего факела Петер увидел темную лужу, растекшуюся вокруг мальчика.

– Пауль! – закричал он. – Господи, Пауль!

Позабыв об опасности, мальчик подбежал к брату. Пауль одним из первых накинулся на венецианцев. Мерзавцы были ошарашены, однако им удалось дважды выстрелить.

Вторая пуля, похоже, угодила в Пауля.

Он закрыл глаза, дыхание было прерывистое. Петер разорвал его рубашку, чтобы выяснить, куда именно попала пуля, обтер рукавом кровь и наконец увидел отверстие. Пуля пробила левое плечо, точно над локтем. Рана сильно кровоточила, и Пауль, судя по всему, еще находился в шоке. Но вскоре он почувствует боль – и закричит еще громче, чем прежде.

Вокруг по-прежнему кипел бой. Петер, сосредоточившись, попытался вспомнить все, чему научился у отца. Следовало остановить кровь, это самое главное! Стиснув зубы, он разорвал собственную рубашку и обвязал Паулю руку. Рядом валялся потухший факел. Мальчик взял его и разломил пополам, после чего сунул одну часть в повязку и стал скручивать. Кровь остановилась, но Петер знал, что это лишь временная мера. Чтобы окончательно остановить кровь, нужны лекарства! Если слишком долго держать повязку – это он тоже усвоил от отца, – рука отомрет, и ее придется ампутировать. И Пауль на всю жизнь останется калекой – если не умрет в ближайшие дни от гангрены…

Пауль застонал, но в себя так и не пришел. Рядом валялся его маленький нож. Петера охватила неукротимая ярость. Он схватил ножик и бросился на одного из венецианцев, который возился с Шоршем. В правой руке у него был пистолет. Венецианец как раз навел его на главаря Ангерских Волков.

– Свинья! – обезумев, закричал Петер. – Проклятая свинья! Стрелять в моего брата! Убирайтесь все к дьяволу!

Он ткнул венецианца ножом. Тот вскрикнул и выронил пистолет. Но Петер был вне себя и продолжал колоть противника. Ножик был маленький, но острие впивалось то в руки, то в грудь, то в лицо венецианца. Никогда в жизни мальчик не ощущал в себе такой ярости, и она помогла ему перебороть страх. Может, эта ярость и побуждала Пауля ко всевозможным безумствам?

– Finite! – заверещал венецианец, стараясь увернуться от ножа. – Io capito![18]

Тем временем на помощь к ним подоспели и другие ребята. Они прижали венецианца к полу и связали веревками, взятыми из ближайшей камеры. Кто-то схватил Петера за плечо и оттащил назад. Это был Мозер.

– Петер, он уже не опасен, – проговорил он мягко. – Успокойся. Слышишь? Все позади.

Мальчик вздрогнул и посмотрел на свои окровавленные руки. Он словно очнулся от кошмарного сна. Ярость захлестнула его с головой и едва не превратила в убийцу. Петер всхлипнул, глядя на стонущего венецианца, и выронил нож.

– Он… он выстрелил в моего брата, – выдавил он сквозь слезы. – Если Пауль умрет, то… то…

– Сомневаюсь, что Пауль умрет, – попытался успокоить его Шорш. – Ему просто нужен врач, и поскорее. – Тут он нахмурился. – Как и тому мерзавцу… Твой урок он надолго запомнит.

Только теперь Петер огляделся. Схватка была позади. Оба венецианца, ван Уффеле и матушка Йозеффа лежали связанными на полу. Десяток ребят и несколько собак одолели четверых вооруженных злодеев. Собака принца была найдена, их всех ждала награда.

Тем не менее Петер не чувствовал радости. Его охватило отчаяние. Он так часто злился на Пауля за его безжалостное отношение к животным и людям… Его всегда раздражало, что брат не желает учиться и вместо этого предпочитает драться со всеми подряд. И вот теперь, когда окровавленный Пауль лежал на полу, Петер понял, как он любит его. Они были как две стороны одной монеты.

Только вдвоем они составляли единое целое.

По всему коридору лаяли собаки, так что сложно было расслышать даже собственный голос. Петеру показалось, что где-то в отдалении раздался стук в дверь и крик. Что, если здесь держали еще и людей? Может, это была Ева, про которую говорила мама? Так или иначе, от этого шума проснуться должны были все прочие обитатели мануфактуры и жители ближайших домов.

– Вы совершаете большую ошибку! – прорычал ван Уффеле и попытался выпутаться из веревок. – Огромную ошибку. У меня есть друзья в городе, повсюду! Если вы сейчас же не освободите меня, то не проживете и двух дней!

– Вы… никчемные воришки! – процедила матушка Йозеффа.

Во время схватки она потеряла свой парик, и стали видны ее редкие седые волосы. Всем своим видом хозяйка заведения напоминала старую злую ведьму.

– Что вы тут забыли? – кричала она. – Вздумали обокрасть порядочных горожан?

– Порядочных горожан? – Шорш презрительно рассмеялся и показал на Артура, который прыгал и скулил вокруг Петера. – Разве порядочные горожане воруют собак у кронпринцев?

– Не понимаю, о чем вы, – упрямо проговорил ван Уффеле.

Но Петер заметил, как он вздрогнул. В другом конце коридора снова послышался крик, потом яростный стук в дверь. Ван Уффеле тоже это услышал – это было видно по его лицу.

– Кто у вас там? – спросил Шорш. – Кого вы там еще заперли? Отвечай!

– Ничего я вам не скажу, – холодно заявил ван Уффеле. – Сначала освободите меня.

– Заткни пасть, дурак! – Луки отвесил ему звонкую пощечину и до крови рассек губу.

Ван Уффеле свирепо уставился на главаря Подонков.

– Не будешь делать, что тебе говорят, я лично скормлю тебя собакам, – продолжал Луки. – Они явно проголодались.

Петер прислушался. Сквозь лай и вой вновь послышались крики и стук.

Кричала женщина. Этот голос Петер не мог спутать ни с каким другим.

– Мама! – закричал он.

И побежал по коридору.

* * *

Под защитой каменного выступа Куизль смотрел, как Даниель Пфунднер и мастер Фрисхаммер складывали в сундуки принадлежности для чеканки. Взгляд его потускнел, напряжение схлынуло, он чувствовал себя усталым и старым.

Слишком стар для подобных авантюр. Слишком стар, чтобы уберечь свою дочь.

Якоб так надеялся, что эти двое приведут его к Магдалене или, на худой конец, подскажут что-то касательно убийств… А теперь выяснилось, что они шли по ложному следу. Разговор, который Магдалена подслушала в доме Пфунднера, не имел к девушкам никакого отношения. Что уж этот Фрисхаммер сказал тогда Пфунднеру?

От них нужно избавиться…

Магдалена была уверена, что он имел в виду девушек. А на самом деле они говорили о приспособлениях для чеканки монет. По всей видимости, эти двое не рассчитывали, что в ближайшее время кто-то им помешает. Но строительство замка продвигалось слишком быстро, и сегодняшний бал расстроил их планы. И теперь они спешно убирали все, что могло навести на них подозрение, пока кто-нибудь из гостей не обнаружил грот. Куизль сжал кулаки. Эти мерзавцы, несомненно, заслуживали виселицы – но к убийствам девушек они не имели отношения.

Или все-таки имели?

Анни, найденная в Мельничном ручье, была шлюхой в доме Пфунднера. Эльфи и Ева тоже были проститутками и прислуживали богатым патрициям… Может, и этому Фрисхаммеру? Куизль стиснул зубы. Должна быть какая-то связь! Ответ, скорее всего, был очевиден, но затерян среди множества ложных следов. Почему он не мог его отыскать?

Пфунднеру, возможно, что-то известно. Был только один способ выяснить это: разговорить его. И палач сделал самое простое, что пришло ему в голову.

Он вышел вперед.

– Отец! – зашипел Георг. – Черт возьми, что ты делаешь?

Но было поздно. Пфунднер уже заметил Куизля. Даже при таком тусклом свете Якоб видел, как побелело лицо казначея. Он попытался представить себя на месте Пфунднера и увидеть происходящее его глазами: громадный палач в капюшоне явился за ним, чтобы сварить в кипящем масле за содеянное преступление…

– Господь всемогущий! – вырвалось у Пфунднера.

Он выронил мешок, который держал в руках, и уставился на Куизля, как на привидение. Фрисхаммер тоже увидел палача. Он взвизгнул как свинья и спрятался за столом. Якоб поднял руки.

– Нам нужно поговорить, – сказал он. – Я не собираюсь…

С этого момента все происходило одновременно. Раздался звук, хорошо знакомый Куизлю еще с войны, – взвизгнула тетива арбалета. Должно быть, толстяк в костюме легионера был не столь беззащитен, как показалось вначале. Под столом, наверное, лежал взведенный арбалет. Палач машинально отпрянул в сторону, и болт просвистел мимо. Но в тот же миг в висок ему врезался один из бронзовых штемпелей. Пфунднер, похоже, быстро оправился от потрясения и схватил первое, что попалось под руку.

Удар был до того сильный, что у Якоба на мгновение потемнело в глазах. Краем глаза он заметил, как Пфунднер потянулся за следующим штемпелем. Потом из своего укрытия выскочил Георг и бросился на мужчин.

«Я и в самом деле старею, – успел подумать Куизль, падая на пол. – Не справился с римлянином в жестяных доспехах и недоноском в маске…»

Георг между тем подскочил к Фрисхаммеру и толкнул его на стол. Арлекин схватился с римским легионером, несколько горшков с грохотом попадали на пол. Следующий штемпель ударил Куизля в лицо. Он почувствовал, как из носа потекла кровь.

С кровью проснулась злоба.

Якоб вскочил и с ревом бросился на Пфунднера. Тот схватился за третий штемпель, но запустить его не успел. Палач подскочил к казначею и ударил его в челюсть. Удар отбросил Пфунднера к стене, и от нее откололся кусок гипса. Куизль замахнулся для следующего удара, но перед глазами по-прежнему все плыло. Он покачнулся, и удар прошел мимо. Краем глаз он заметил, как Георг отбивается деревянным мечом от Фрисхаммера, который размахивал жестяным клинком.

Пфунднер воспользовался этим замешательством и схватил кочергу, прислоненную к деревянной кадке. Куизль уклонился, и кочерга, точно в руках неумелого цирюльника, царапнула его по бороде. Вне себя от злости, палач поднял тяжелую кадку и бросил в Пфунднера. Тот вскрикнул и попятился. Тем не менее казначею удалось отбежать к лестнице. Куизль погнался за ним; он почти настиг его, но поскользнулся на обледенелой ступени и растянулся в коридоре.

– Проклятье, стой, чертов ублюдок!

Куизль выругался и вскочил, но Пфунднер уже добрался до выхода. Он выбежал наружу и с грохотом захлопнул за собой дверцу. Послышался тихий щелчок. Палач толкнул дверь, но та не поддалась. Вероятно, казначей запер ее снаружи.

Якоб яростно забарабанил по дверце, и гипс начал понемногу крошиться. Палач походил на разгневанного великана, запертого под горой. Кровь текла у него из носа и по лбу, но он продолжал бить плечом в дверь. Может, он уже не столь проворен, но сила в нем прежняя…

Куизль трижды врезался плечом в гипсовую дверь.

На четвертый раз она не выдержала.

Дверь распахнулась, и Якоб вылетел наружу. Пфунднера нигде не было. Но луна светила достаточно ярко, и палач увидел следы, ведущие от грота. Казначей подволакивал правую ногу – похоже, ему все-таки досталось. Якоб вспомнил, что Пфунднер едва не превратил Магдалену в шлюху. Его охватила жгучая ненависть. Пусть только попадется ему в руки, повиснет на собственном достоинстве…

Но для начала он с ним поговорит.

Куизль двинулся по следу, как волк, почуявший кровь. Оставалось надеяться, что Георг справится с Фрисхаммером. Если они сейчас упустят казначея, то никогда уже не выяснят, знал ли он что-нибудь об убийствах!

Следы уводили в лес, тянулись вдоль низкой стены и резко сворачивали направо. Там высилась живая изгородь из самшита и переплетенных розовых кустов, укрытых хрустким снегом. Куизль двинулся вдоль изгороди, пока не увидел некое подобие входа. Следы были наскоро заметены веткой. За проходом в обе стороны тянулся второй ряд кустов. Якоб понял, почему Пфунднер побежал именно сюда.

Он стоял перед входом в лабиринт.

Хоть казначей и заметал за собой следы, их еще можно было разглядеть в снегу. Куизль повернул направо, подошел к следующему изгибу…

И остановился, глядя на чистый, нетронутый снег.

Он тихо выругался.

Хитрый ублюдок…

Палач попался на старую уловку, к которой и сам не раз прибегал в годы войны. Очевидно, Пфунднер какое-то время двигался в этом направлении, а потом вернулся по своим же следам. Куизль развернулся и вскоре подошел к тому месту, где, вероятно, и свернул казначей. В ограде был тесный лаз, и перед ним лежала горстка снега.

Снег упал с ветвей, когда Пфунднер пробирался через лаз.

Куизль пригнулся и протиснулся внутрь. По другую сторону, между рядами кустов, действительно тянулись следы. Якоб стиснул зубы и двинулся дальше. Насколько же велик этот лабиринт? Дворяне любили устраивать подобные лабиринты из живых изгородей. Некоторые из них были размером с целую деревню. Этот был совсем еще новым и дальше переходил в лес, что усложняло ориентирование.

Куизль только теперь обратил внимание, что одет слишком легко для подобных вылазок. Казначей, в своем дурацком костюме, наверное, чувствовал то же самое. Кроме того, Пфунднер был ранен, в следах стали попадаться капли крови. Возможно, ему досталось в драке, а может, он поцарапался о шипы, когда пробирался сквозь кусты. Но у Якоба тоже текла кровь, хоть и не так обильно. В голове, по крайней мере, прояснилось.

Куизль начал понемногу замерзать. Он понимал, что не сможет вечно таскаться по этому лабиринту. А позже ему придется выбираться обратно. Палач задумчиво потянул длинную нитку, свисавшую с его палаческого костюма.

Нитка…

Ему вспомнилась греческая легенда, которую он вычитал еще в детстве из старой потрепанной книги, купленной отцом. Какой-то герой преследовал в лабиринте чудовище и, чтобы не заблудиться, использовал нитку.

Оставалось только надеяться, что лабиринт не такой большой. Иначе Якоб рисковал остаться голым.

Он вытянул нитку у подола и привязал ее к одной из веток, после чего двинулся дальше по следу.

Следов крови становилось все больше. Кроме того, Пфунднеру было тяжело идти, он заметно подволакивал ногу и несколько раз даже упал. Долго у него бегать не получится. Время от времени за изгородью можно было услышать пыхтение и шорох. Казначей был уже близко. Иногда следы обрывались в тупиках. Тогда Пфунднер продирался сквозь кусты, и на ветвях оставались обрывки его костюма.

Когда Куизль миновал очередную развилку, луна неожиданно скрылась за тучами и стало совершенно темно. К тому же подул холодный ветер и снег белым облаком засыпал проходы. Следы стали практически неразличимы. Палач выругался вполголоса. Нельзя, чтобы казначей сейчас ускользнул от него!

– Пфунднер! – прокричал Якоб сквозь ветер. – Если вы рядом, послушайте меня! Я ничего вам не сделаю!

Некоторое время стояла тишина. Но потом где-то поблизости послышался хрипловатый смех.

– Если у вас ко мне предложение, то выкладывайте! – отозвался казначей. – Только не думайте, что я приму его. Я даже не знаю, кто вы такой!

«Я – твой палач», – хотел сказать Куизль, но передумал.

– Неважно, кто я такой. Главное, чтоб вы знали: мне нет дела до ваших дел в гроте, подделываете вы монеты или собираетесь выкрасть трон курфюрстины.

– Вот как? – В голосе Пфунднера появилась неуверенность. – Тогда зачем же вы меня преследуете?

– Какое отношение вы имеете к убитым девушкам?

Казначей немного помолчал, а потом громко рассмеялся.

– Так вы поэтому и гонитесь за мной? Потому что считаете меня убийцей, про которого толкуют все кому не лень?

Куизль действительно не имел ни малейшего понятия, кто мог стоять за этими убийствами и какие цели он преследовал. Поначалу Якоб подозревал мастера Ганса, потом Конрада Неера или кого-то из палачей… Но все его подозрения оказались ошибочны. За свою жизнь Куизль раскрыл немало злодеяний, но в этот раз он был в тупике.

И вот он морозит зад посреди заснеженного лабиринта!

– Мне кажется, вам что-то известно, – продолжал Якоб, чувствуя, как холод забирается под мантию. – Девушка, найденная в Мельничном ручье, Анни, она прислуживала вам. Ее подруги, Эльфи и Ева, тоже были проститутками у богатых патрициев. Они тоже мертвы! Умирают только проститутки или юные девушки, не так ли? И всех их казнили. Что вам известно? За этим стоит ван Уффеле?

– Клянусь вам, я не знаю! – прокричал сквозь ветер Пфунднер. Казалось, он стоит теперь совсем рядом, за изгородью. – Зачем вообще вам это знать? Вы что, из городской стражи? Может, вас подослал Лойбль?

Куизль не ответил и вместо этого снова спросил:

– Почему умерла Анни? Скажите, и я обещаю, что оставлю вас в покое.

– Черт, кому есть дело до этих девок? – закричал Пфунднер. – Это же никчемные шлюхи. Никому нет до них дела! Они стекаются в Мюнхен, как птицы по весне, и некоторые не доживают и до зимы. Но кого это волнует?

«Меня, – подумал Куизль. – Мне есть до них дело. И прежде всего меня волнует, что случилось с Магдаленой».

– Почему умерла Анни?

– Не знаю! – завыл Пфунднер. – Черт, вы хоть представляете, как я замерз? Я эту… эту Анни в последнее время и не видел. Для меня она больше не годилась, я так и сказал ван Уффеле. Он отправил ко мне новую.

И я знаю кого.

Куизль заскрипел зубами, но сдержал ярость.

– Почему она больше не годилась для вас? – спросил он спокойно, чувствуя, что близок к разгадке.

– Черт, да потому, что она была беременна! – прохрипел Пфунднер. – Эту дуреху угораздило забеременеть. Кому нужна брюхатая проститутка? Я велел ей избавиться от ребенка. Дал ей горсть серебряных монет, чтобы она держала рот на замке! А она, видимо, хвасталась ими, и кто-то ее ограбил… Больше я ничего не знаю, клянусь!

У Якоба перехватило дыхание. Ответ казначея потряс его сильнее, чем удар штемпеля в висок.

Кому нужна беременная проститутка?

Он вспомнил каждое убийство, похожее на казнь. Топили, душили и закапывали, как правило, женщин.

Убийц.

Якоб взял нить и двинулся к выходу.

– Эй, вы куда? – закричал Пфунднер. – Почему вы уходите? Я… ранен и замерз. Мне нужна ваша помощь! Вытащите меня отсюда! Господи, прошу вас, умоляю, не оставляйте меня в этом чертовом лабиринте! Помогите мне!!!

Но палач уже не слушал его.

Впервые за все это время Куизль чувствовал, что стоит на верном пути. Он поспешил прочь из лабиринта, и крики Пфунднера постепенно затихли.

* * *

Суд Ангерских Волков и Подонков Ау состоялся в кладовой, в подвале мануфактуры. Сидя на кучах материи и мотках пряжи, сломанных станках и пыльных сундуках, ребята хмуро смотрели на двух связанных пленников: Лукаса ван Уффеле и матушку Йозеффу. Венецианцев, наскоро перевязав им раны, крепко связали и оставили в соседней камере.

Магдалена без сил прислонилась к мешку со старыми лохмотьями. Голова до сих пор гудела, как под ударами молота, и ее тошнило. Когда она поднималась, перед глазами темнело. Прошлой ночью ван Уффеле и Йозеффа влили в нее полбутылки спирта, в котором наверняка было разбавлено еще какое-то снадобье. В итоге Магдалена почти сутки провалялась без сознания. Теперь она хотя бы знала, каково было отцу после продолжительных попоек.

Но она была жива – в отличие от Анни, Эльфи и, возможно, Евы, о которой дочь палача по-прежнему ничего не знала. Ребята обыскали каждую камеру в подвале, но девушку так и не нашли. По крайней мере, Паулю ничего не угрожало.

Магдалена с нежностью взглянула на Петера: как внимательный страж, он сидел между ней и спящим Паулем. Когда Петер распахнул дверь в ее камеру, она так крепко обняла его, словно вынырнула из морской пучины. Они вместе поспешили на помощь к Паулю. Петер блестяще справился со своей задачей. Рана была не так серьезна, как показалось вначале – пуля не застряла в плоти, – так что они сняли жгут и перевязали рану куском материи. В камере, где держали Магдалену, лежала бутылка с остатками настойки. Петер предложил дать несколько ложек брату. Теперь Пауль крепко спал и дышал ровно и спокойно. Магдалена не сомневалась, что позднее Вальбурга даст ему необходимые лекарства. Но, прежде чем они покинут это проклятое место, она хотела выслушать Йозеффу и ван Уффеле.

Пора наконец узнать тайну мертвых девушек.

– Что вы намереваетесь делать? – язвительно спросил ван Уффеле и дернул веревки. – Убьете нас? Кишка у вас тонка. Да и с чего бы? Мы ничего не сделали. К чему весь этот спектакль?

– Вы отправляете своих работниц к патрициям в качестве проституток, – сказала Магдалена. Она старалась говорить спокойно и уверенно, несмотря на свое состояние. – Проституция запрещена. Вы наживались на страданиях юных девушек.

– Сейчас распла́чусь! – хмыкнула Йозеффа. – И ты проникла сюда, чтобы выяснить это? – Она широко ухмыльнулась, демонстрируя гнилые зубы. – Так ты наверняка расспрашивала других девиц – Агнес, Шарлотту… За одну ночь с патрицием они зарабатывали как за две недели работы. Некоторые что угодно отдали бы за такую возможность.

– Последняя, кому вы дали такую возможность, плакала в подушку и отмывала кровь с бедер, – с ненавистью возразила Магдалена. – Она была невинна! Так что не рассказывайте о своем благородстве и великодушии. А то меня стошнит еще…

Йозеффа пожала плечами.

– Мы никого не принуждали. Ни тебя, ни Шарлотту. Никто тебя не караулил, когда ты пошла к Пфунднеру. У тебя был выбор, и ты его сделала.

– Да, и если ты решила, что можешь нажаловаться стражникам, – добавил ван Уффеле, метнув на нее яростный взгляд, – подумай о том, кому мы оказываем услуги! Мюнхенские горожане, патриции и даже кое-кто из придворных… Никто тебе не поверит, так и знай. Кто ты такая вообще? Кто тебя подослал? Лойбль? Отвечай!

Магдалена не удостоила его ответом.

– Раз уж вы заговорили о придворных, – сказала она и показала на таксу, которая мирно спала у ног Петера; остальные собаки разбежались. – Вы украли собаку кронпринца. Курфюрстина вряд ли будет в восторге, и ваши придворные друзья вам не помогут. Хотя бы за это вас бросят гнить в тюрьме.

– Собака сама забежала к нам! – выпалила Йозеффа. – Как и остальные псины. Откуда нам знать, что она принадлежит принцу? – Хозяйка ухмыльнулась и выпучила при этом глаза. – Ха! Очередная ваша выдумка.

– Никакая это не выдумка! – вмешался Петер. – Нянька кронпринца выкрала собаку и отдала своему другу. Она сама мне рассказала! А этот друг отдал ее вам. Вы знали, что это собака кронпринца! Наверное, вы хотели получить за нее выкуп…

– И ты, карапуз, доложишь об этом курфюрсту? – насмешливо спросил ван Уффеле. – Кто ты такой? Китайский император? Судя по твоему виду, тебя и через дверь для слуг не впустят. Разве что через крысиную нору… – Он сморщил нос. – От тебя несет. Да и от всех вас. Вы – жалкие вонючие крысы, и только!

– Я знаком с кронпринцем, – холодно произнес Петер. – Не сомневайтесь, я расскажу ему о ваших подлых делах. И вы будете мечтать о том, чтобы вас повесили прежде, чем четвертуют и выпотрошат.

Тон, которым Петер произнес это, заставил ван Уффеле замолчать. Что-то ему подсказывало, что мальчуган говорит правду.

– Можете поверить моему сыну, – сказала Магдалена. – Он знаком с кронпринцем. А тот церемониться с вами не станет. Разве только вы сделаете все как мы скажем.

– Да кто ты такая, черт возьми? – закричал ван Уффеле.

Но дочь палача так и не ответила.

«Мы Куизли из Шонгау, – подумала она. – И засаленным хлыщам вроде тебя мы не по зубам».

– Можете не верить нам, попытайте свое счастье, – сказала Магдалена чуть погодя. – А можете пойти нам навстречу. Тогда кронпринц, возможно, и не узнает, кто украл его любимца и едва не заморил его голодом…

– Эй! – вмешался Шорш. – Мы так не договаривались! Нам нужна награда.

Остальные ребята заворчали, и Магдалена подняла руки.

– Получите вы свою награду. Но прежде я хочу знать, что произошло с девушками. С Анни, Эльфи и Евой. Две мертвы, третья пропала. Не говоря уже об остальных, которые были убиты за все эти годы… Какое вы имеете к этому отношение? Отвечайте! – Она показала на раненого Пауля, и в голосе ее зазвучала угроза. – Моему сыну нужен врач. Если вы сейчас же не ответите, клянусь…

– Ладно, ладно, – прервал ее ван Уффеле. – Я начинаю понимать, для чего ты проникла сюда и что пыталась выяснить. Ты, должно быть, подруга этим троим?… Ну, могу тебе сказать, что к смерти Анни и Эльфи мы не имеем никакого отношения. Клянусь всем, что мне дорого! И клянусь, что мы не собирались убивать тебя. Лишь хотели припугнуть тебя и выяснить, кто тебя подослал…

– Клятва мошенника и торговки шлюхами. – Луки пренебрежительно рассмеялся, и его ребята присоединились к вожаку. – Дерьма не стоит. – Он грозно двинулся на ван Уффеле. – Говори правду! Ты слышал, что сказала мать Петера. Или хочешь, чтобы я тебе все зубы выбил по одному?

Ван Уффеле явно колебался. Наконец он повернулся к Йозеффе и кивнул. Женщина прокашлялась.

– Это правда, – начала та. – Анни, Эльфи и Ева подрабатывали у нас шлюхами. Хоть и недолго. Эти три дурехи забеременели! Ни мужа, ни гроша за душой… – Она брезгливо фыркнула. – В Мюнхене такая ничем не лучше грязи на башмаках горожан. Так что мы поступили так, как всегда поступали в таких случаях. Мы помогли этим тупицам! Только Ева поначалу отказывалась. Хотела сохранить ребенка и день ото дня становилась все невыносимее. В конце концов она едва не выдала нас, и нам пришлось запереть ее. Потом все-таки поумнела, и мы отвезли ее куда нужно. Разумеется, тайком, в телеге и под одеялом. Все-таки не хотелось рисковать из-за беременной дуры. Мы и без того потратили на нее кучу денег…

У Магдалены перехватило дыхание.

– Что… что вы с ней сделали? – спросила она сдавленным голосом. – Что вы сделали со всеми троими?

– Отвезли ее туда, где помогают избавиться от таких вот детей, – ответил ван Уффеле. – Мы уже не раз так делали. Девушка избавляется от ребенка, потом исчезает из города и ищет счастья где-то еще. Эти девицы приходят и уходят. Главное, чтобы они держали рот на замке и не выдавали нас. – Он пожал плечами. – Честно говоря, мы никогда особо не задумывались над этим.

– Куда вы отправляли девушек? – снова спросила Магдалена, уже настойчивее. Ее посетила страшная догадка. – Куда? Говорите же!

Матушка Йозеффа склонила голову набок и широко ухмыльнулась.

– Туда, где это получится лучше всего. Могу тебе поклясться! Чтобы избавиться от ребенка, лучшего места в Мюнхене не сыскать.

15

Дом мюнхенского палача,

ночь 7 февраля 1672 года от Рождества Христова

Скрип колес становился все тише, карета медленно подъезжала к дому палача.

Лишь после долгих уговоров личный кучер доктора Гайгера согласился отвезти Симона в этот не самый благополучный квартал. Он при всем желании не мог понять, зачем кому-то покидать карнавал курфюрстины и отправляться к палачу, да еще посреди ночи. Гайгер уехал вместе с ними, но сошел возле своего дома.

В бледном свете луны дом выглядел довольно зловеще. Подобно громадному черному фурункулу, он цеплялся к городской стене. Над ним высилась башня, за свою причудливую форму прозванная горожанами Кулачной. Деревья и кустарники за оградой притаились в темноте, словно тролли в ожидании добычи.

В окнах первого этажа мерцали свечи. Дайблеры, должно быть, не спали. Петер с Паулем, наверное, уже вернулись. Как и Барбара.

И Ева, скорее всего, до сих пор лежала без сознания…

Вернуться так спешно Симона заставила тревога за Еву и родных. Больше всего Фронвизер боялся за маленькую Софию. Даже то, что он был один, его не остановило. Куда подевались Якоб с Георгом, лекарь не знал.

Он открыл калитку, прошел по обледенелой тропинке к дому и постучал в дверь. В ночной тишине звук этот показался необычайно громким. За дверью замяукали несколько кошек, и на этом всё. Симон постучал еще раз.

– Есть кто дома? – крикнул он.

Наконец-то в коридоре послышались шаги, и дверь отворилась. На пороге стояла Вальбурга. Вид у нее был довольно усталый, даже измотанный. Ее черные с проседью волосы, обычно аккуратно прибранные, падали на лоб. При виде Симона хозяйка улыбнулась, хоть и неуверенно, как будто пыталась прийти в себя.

– А, это ты, – проговорила она. – Не думала, что ты вернешься так быстро… Ну как, разыскали Магдалену? – Она выглянула за дверь. – Где же Якоб с Георгом?

– Они скоро придут, – ответил Симон и зябко потер ладони. – Можно мне войти?

Вальбурга посмотрела на него растерянно, потом рассмеялась.

– А, ну конечно! Как глупо… Ты, должно быть, здорово замерз.

Она провела его в комнату. В углу стояла колыбелька. Симон бросился к ней и с облегчением убедился, что София мирно спит.

– Чудесная девочка, – Вальбурга встала рядом и с нежностью посмотрела на малютку. – Как лучик солнца в эти холодные дни. Я так рада, что могу понянчиться с ней… – Она вдруг опечалилась. – Мне, к сожалению, такого счастья не выпало.

– Вальбурга, где твой муж? – неожиданно спросил Симон.

Женщина склонилась над Софией и задумчиво погладила ее по щеке.

– Он снова отправился к этому капитану. Хотел вроде бы еще о чем-то спросить. Скоро должен вернуться.

– А Петер и Пауль? Барбара? – Симон схватил ее за руку. – А что с Евой?

– Ева крепко спит – как София. Что же до остальных… – Вальбурга высвободилась и села за стол. – Я не знаю. Такая… – она чуть помедлила, – странная ночь, да? – Тут женщина снова вскочила. – Ты, наверное, проголодался? Сейчас согрею суп…

– Не нужен мне суп, Вальбурга. Мне нужны ответы. – Фронвизер мягко усадил ее на место и сел рядом. – У меня куча вопросов.

Хозяйка взглянула на него без всякого выражения, смахнула прядь со лба и провела языком по пересохшим губам.

– О чем ты?

– Ну, я все думаю, действительно ли Ева говорила насчет Магдалены, – ответил Симон. – Мне показалось, что она была без сознания и не могла говорить.

Вальбурга мягко улыбнулась.

– Я же сказала, она очнулась лишь на мгновение. А потом снова потеряла сознание.

– Ну, к сожалению, на карнавале мы Магдалену не нашли. И вообще я сомневаюсь, что она была там. Возможно, она до сих пор на мануфактуре. Зато в Нимфенбурге я встретил кое-кого другого… Почтенного доктора Гайгера. Помнишь, я рассказывал, как виделся с ним в сумасшедшем доме? Про старую Траудель, которая несла всякий бред…

Вальбурга нахмурилась.

– Про ту сумасшедшую? Ты ведь говорил, что она сумасшедшая.

– Да, она сумасшедшая. Но не настолько, чтобы забыть все на свете. Она говорила, что знает, кто все эти годы убивал девушек. И обещала, что никому об этом не расскажет. Вот я и думаю, кому она могла дать такое обещание…

Вальбурга рассмеялась.

– Может, самому дьяволу?

– Нет. Скорее всего, тому, кто сидел вместе с ней в этом сумасшедшем доме. Но, в отличие от нее, вышел оттуда. Может, у него были связи, а может, его посчитали здоровым… Думаю, этот кто-то открылся Траудель. – Симон наблюдал за Вальбургой. – Знаешь, что она кричала, когда мы пытались ее успокоить? Она кричала: это все из-за вас, это вы виноваты! И так без конца. Думаю, теперь я понял, кого она имела в виду.

– Да ну? – Вальбурга снова провела языком по губам. – И кого же?

– Нас, мужчин, – ответил Симон и выдержал паузу. – Кроме Траудель, в комнате были только мужчины. Доктор Гайгер, санитар и я… Мужчины виновны во всех бедах. Разве не так? Не это ли ты говорила Траудель более двадцати лет назад?

Вальбурга молчала, и Фронвизер продолжил:

– Это ты была в сумасшедшем доме. Доктор Гайгер сказал мне. Санитар говорил, что они записывают каждый случай, а записи хранят в архиве. Вот я и спросил об этом Гайгера. Из кратких заметок выяснилось, что тебя доставили к ним. Это было после смерти ребенка. Когда он умер, сразу после рождения, тебя охватило отчаяние. Муж уже не знал, чем тебе помочь, и отвел тебя в лечебницу. Его имя тоже значится в документах… – Симон задумчиво покачал головой. – И я думаю, почему он ничего не сказал нам? Потому что ему неприятно говорить об этом или он о чем-то догадывается?

– Маленькая Моника, – неожиданно проговорила Вальбурга и уставилась в пустоту. – Мони. Мы уже придумали имя для нее. Девочку даже не крестили. Надеюсь, ей недолго придется гореть в аду…

– Когда я узнал, что ты была вместе с Траудель в лечебнице, мне вспомнились некоторые детали, – сказал лекарь. – Я долго думал, как связаны между собой все эти убийства. Это были молодые девицы, и у каждой был при себе амулет. Мы долгое время полагали, что это Дева Мария. – Он вынул медальон, найденный у Евы. – Только теперь я вспомнил, где видел этот образ. У нас, в базилике Альтенштадта, среди четырнадцати чудотворцев. Это не Мария, а святая Маргарита, покровительница беременных и рожениц.

Симон поднял медальон, он качался теперь прямо перед глазами Вальбурги. Но та, казалось, не замечала его. Взгляд ее был устремлен куда-то вдаль.

– Предостережение остальным, – прошептала она неожиданно. – Но они не послушали. Никто меня не слушал.

– У тебя тоже есть такой амулет, не так ли? – продолжал Фронвизер тихим голосом. – Только ты не показывала его нам. Но когда мы принесли Еву, ты забыла его спрятать. Наверное, потому, что растерялась, когда увидела Еву. Ту самую, которую ты похоронила заживо… – Он по-прежнему держал перед ней амулет, покачивая им, как маятником. – Потом ты сорвала его, но я заметил. Талисман, какие носят многие женщины, что в нем такого? Я задумался, почему ты пыталась спрятать его от меня.

– Святая Маргарита, – монотонно, как в молитве, произнесла Вальбурга, глядя на медальон. – Родной отец донес на нее, когда она приняла христианство. Когда судья домогался до нее, она прогнала его. Он угрожал ей, пытал ее – но Маргарита выстояла. Она одолела мужскую похоть.

– Чего не скажешь о несчастных девицах, – проговорил Симон. – Не так ли? Ты наказала их за то, что они были беременны. Потому что любились с дьяволом в мужском обличье.

– О нет! – Вальбурга возмущенно помотала головой. – Каждый ребенок – это дар Божий! Забеременеть не грешно. Но убить его – смертный грех! Поэтому они заслуживали смерти.

Лекарь кивнул, пытаясь понять, что происходит в воспаленном разуме этой женщины. Как же долго она обманывала их… Вальбурга, эта добрая женщина, присутствовала при каждом их разговоре! Она все слушала. Она превосходно разбиралась в травах, снадобьях и ядах.

И на протяжении всех этих лет юные девушки приходили к ней в надежде избавиться от ребенка…

Собственного ребенка Вальбурга потеряла. Она любила его больше жизни, а еще одного родить уже не могла. И вот к ней приходят женщины и просят умертвить своих нерожденных детей. Ею овладело безумие, которое и прежде в ней дремало. Возможно, первые убийства она совершила прежде, чем попала в лечебницу. И там рассказала об этом Траудель. Виноваты были мужчины, но женщины, которые с ними связывались и хотели избавиться от нежеланного плода, заслуживали смерти. Потому что в глазах Вальбурги были убийцами. Когда девушки приходили к ней за снадобьем, они подписывали собственный смертный приговор.

Анни и Эльфи, вероятно, тоже приходили к Вальбурге. И девушки из семей патрициев. И Ева?

– Где Ева? – снова спросил Симон.

Взгляд ее неожиданно прояснился, стал строгим, как у непреклонной матери всего сущего.

– Она тоже в конце концов пожелала избавиться от плода – и выбрала смерть. Спасения нет никому. Она понесет заслуженную кару! Как и другая.

– Дру… другая?

Фронвизер наморщил лоб. Выходит, в руках у Вальбурги была еще одна девушка?

Магдалена? Может, поэтому они не могли разыскать ее?

Симон потянулся к маленькому ножу, единственному своему оружию. Это был ланцет, который хорошо послужил ему в работе. Вообще-то лекарь надеялся, что его не придется использовать. Возможно, он совершил ошибку, не посвятив никого в свои намерения. Следовало сообщить хотя бы доктору Гайгеру. Но теперь уже слишком поздно.

– Кого ты еще собралась убить? – спросил Фронвизер. Сердце его бешено колотилось – вероятно, сказывалось волнение. – Отвечай! Пока не вернулся Якоб и сам тобой не занялся! Я не хочу причинять тебе боли.

Вальбурга изучала его взглядом.

– Хм, мне кажется, больше никто не придет. – Казалось, она говорила сама с собой. – Иначе Якоб давно был бы здесь… Нет, ты пришел один. Ты что-то заподозрил, и только. – Тут хозяйка дома посмотрела на него с удивлением, как будто ее осенило. – Так ты тоже не знал, что она беременна? Ты не знал, что она задумала, эта потаскуха!

Последнее слово Вальбурга буквально выплюнула.

– Кто? – просипел Симон. – О ком… ты говоришь?

Сердце билось все сильнее, на лбу выступила испарина. Чертов кофе не мог так подействовать на него. Или мог? У него еще в Нимфенбурге закружилась голова, как от вина. Мысли неслись хороводом. Но теперь сердце словно обезумело. Что же с ним творилось? Он ничего не трогал, не пил и не ел… Неужели Вальбурге все-таки удалось его отравить? Как прежде она пыталась отравить Куизля… Симону вспомнился Каспар Хёрманн и его ужасная смерть.

У него тоже так стучало сердце?

Вальбурга продолжала изучать его взглядом. Потом она кивнула, словно приняла какое-то решение.

– Она никому из вас не сказала, – пробормотала она. – Наверное, даже сестре. Только проходимцу, с которым теперь повязалась. Должна признаться, она здорово меня разочаровала. Даже не верится, что у Софии такая пропащая тетя… Стыд и срам! Ну, кто не желает слушать, да почувствует. Но в этот раз мужчина поплатится наравне с ней.

Только теперь до Симона дошло. Во рту пересохло, дрожь прошла по всему телу.

– Ба… Барбара, – прохрипел он. – Ты… хочешь…

Силы покинули его, и Фронвизер свалился со стула. Лежа на полу, он смотрел на Вальбургу, стоящую над ним, как разгневанный великан. Где-то замяукали кошки, но звук доносился словно издалека. Что же с ним такое?

– Как… чем… – выдавил он.

– Чем я тебя отравила? – Вальбурга улыбнулась. – У всех есть свои слабости. Якобу я подумывала смазать трубку ядом, но это могло навести на меня подозрение. Поэтому я решила пробраться в этот трактир и намазала его кружку аконитом. Многие мужчины любят пиво, мастер Ганс в том числе. Белена и болиголов, не так уж сложно выгадать момент и подсыпать их в кружку. – Она смотрела на Симона так, словно проводила занятный опыт. – В твоем случае это кофе. Он до того горький, что привкус яда вообще не ощущается. Вообще-то я рассчитывала, что ты уже не вернешься с этого карнавала. Но у тебя, видимо, медленное пищеварение… Хм, в следующий раз надо добавлять побольше дурмана.

Она скрылась из поля зрения, Симон слышал лишь ее гулкие шаги. Пол задрожал под ним, как в землетрясение, потолок устремился ему навстречу. Откуда-то сверху послышались звуки фанфар, переходя в дьявольский шум.

А потом голову словно разорвало на тысячи кусков.

* * *

– Вы отправляли беременных девушек к Вальбурге?

Магдалена уставилась на Йозеффу и попыталась осознать, что означает эта новость. Ее посетила страшная догадка.

– Естественно. А к кому же еще? – с простодушным видом ответила Йозеффа.

Они с ван Уффеле, по-прежнему связанные, сидели посреди кладовой. Ребята смотрели на них с неприязнью. Они еще раз проверили веревки, словно боялись, что пленникам все-таки удастся сбежать.

– Вальбурга – жена мюнхенского палача, – ворчливым голосом продолжала женщина. – Всем известно, что никто другой не разбирается в снадобьях и ядах так, как она. Уже лет двадцать как девицы тайком ходят к ней, если нужно избавиться от ребенка.

Магдалена вздрогнула. Лет двадцать…

Она вспомнила мумию, найденную в погребе. Она пролежала там много лет. Скорее всего, Михаэль Дайблер в то время уже стал палачом. Анни умерла от порции красавки. Может, Эльфи, Еву и Терезу Вильпрехт тоже отравили подобным образом?

Такое вообще возможно?

– Вы… и Еву отправили к Вальбурге? – неуверенно спросила Магдалена.

– Да мы же тебе сказали! – проворчал ван Уффеле и дернул веревки. – Сегодня с утра. Она сама сказала, что не хочет этого ребенка, мол, от него будут только сложности для нее и для нас. Поэтому мы тайком отвезли ее к Вальбурге. Всё как обычно. Та избавляет девушку от ребенка, спорыньей, пижмой или чем там еще. Если слишком поздно, то в ход идет игла. Лучше ее никто не умеет. Умирают от этого очень редко.

Йозеффа кивнула.

– А потом она сажает их на плот, чтобы они исчезли из Мюнхена. Она неплохо на этом зарабатывает. И мы больше не слышали про этих девиц. Отличная сделка, откуда ни глянь.

Магдалена снова вздрогнула. Больше не слышали…

– Мы не можем позволить себе, чтобы кто-то из них проболтался, – добавил ван Уффеле. – Наши заказчики слишком богаты и могущественны.

– И как прошло с Евой? – спросила Магдалена.

– Было немного странно. И вообще Вальбурга сегодня была какая-то… – Йозеффа подыскала подходящее слово, – …рассеянная. Вообще-то Ева попала к ней слишком поздно. Мы думали, палачиха возьмется за иглу. Но она только дала ей какой-то отвар и поспешила с ней к пристаням, еще на рассвете.

Магдалена поежилась. Неужели за всеми этими убийствами стояла Вальбурга?

Но зачем ей это делать? Дочь палача считала ее искренней и доброй женщиной. Это просто в голове не укладывалось! Тем не менее ей стало не по себе при мысли, что София сейчас одна с Вальбургой. И что там с Барбарой? Нужно было срочно возвращаться в дом Дайблера. Но прежде следовало помочь Паулю.

И кое-кому еще…

Магдалена склонилась над Паулем. Он по-прежнему крепко спал. Рана перестала кровоточить, и женщина вздохнула с облегчением. Похоже, худшее миновало. Она повернулась к Петеру и остальным ребятам, которые молча следили за разговором.

– Послушайте, вам нужно будет отнести Пауля к этому доктору Гайгеру, на Зендлингскую улицу! Он знаком с отцом, поэтому должен помочь.

Петер посмотрел на нее с удивлением.

– Но почему бы не отнести его домой, к отцу и Вальбурге?

– Просто сделай, как я прошу, – ответила Магдалена.

Она не знала, кто был сейчас в доме у Дайблера. После всего услышанного ей было спокойнее знать, что Пауль в руках доктора Гайгера.

– А ты? – спросил Петер. – Что ты будешь делать?

– Я приду позже и постараюсь не задерживаться, – Магдалена решительно вскинула голову. – Но прежде я должна сказать девушкам в спальне, что здесь происходит на самом деле. Пусть они решают, как поступить с этими свиньями. Я не имею на это права.

Она подумала о Шарлотте, как та плакала под одеялом, поруганная и окровавленная. Об Агнес, которую венецианцы избили до неузнаваемости. Обо всех девушках, которые трудились тут за гроши и расставались с надеждой на лучшую жизнь.

Магдалена надеялась, что они наконец-то поборют страх и выберут свободу.

Но уверенности в этом у нее не было.

* * *

Куизль гнал лошадь через лес, Георг ехал следом на своей кляче. Как и по пути сюда, они позаимствовали лошадей. Только осла пришлось оставить – и Симона тоже. В спешке палач так и не разыскал его, а время поджимало. У Якоба появилась страшная догадка. И если она оправдается, в опасности окажутся не только Ева с Магдаленой, но его внучка…

Вопли казначея еще долго неслись ему вслед. Даже когда Якоб вернулся к гроту, чтобы разыскать сына, его мольбы раздавались где-то в отдалении. Георг тем временем справился с Фрисхаммером, связав его веревками из сундука. В таком виде он и оставил фальшивомонетчика в гроте. Объясняться не было времени, и Якоб просто велел сыну следовать за ним. Уже по дороге он рассказал Георгу о том, что узнал от Пфунднера.

– Итак, Анни избавилась от ребенка, – просипел тот; его кляча с трудом поспевала за лошадью Якоба. – Остальные девушки, вероятно, тоже. И что? Поэтому нужно так ломиться? Мы же до сих пор не разыскали Магдалену!

– Теперь я больше чем уверен, что ее мы на этом карнавале не найдем. Потому что милая Вальбурга нас обманула, – хмуро проговорил Куизль-старший. – Твоя сестра, наверное, до сих пор на мануфактуре, и мы зря беспокоились.

Георг посмотрел на него в недоумении.

– Но с чего бы Вальбурге обманывать нас?

– Потому что все эти девушки, вероятно, шли к ней за помощью. Она отправила нас по ложному следу.

Якоб ударил лошадь пятками, подгоняя ее. Георг ехал чуть позади и постоянно цеплялся за низкие ветви. Они по-прежнему были в костюмах, уже довольно потрепанных, и сильно замерзли.

– Я самый безмозглый дурак во всей Баварии! – проворчал Куизль. – Почему я раньше до этого не додумался? Все искал связь между этими происшествиями… А связь эта была очевидна, все время была у меня перед носом. Дело не только в медальонах. – Он принялся загибать пальцы. – Анни была беременна. Когда я вскрывал ее тело, матка была чуть вздута. Но я не придал этому значения – все-таки речь шла об отравлении, а не о беременности. У этой мумии был мешочек с травами. Запах почти выветрился, но пижму я учуял. А ее часто применяют, чтобы вызвать выкидыш! У Эльфи, которую убили колом, тоже нашли мешочек. Дайблер говорил мне об этом, но я, осел, позабыл! – Он хлопнул себя по лбу. – Каждая из этих девушек избавилась от ребенка или собиралась избавиться! Готов поспорить, что Тереза Вильпрехт тоже была беременна. А куда идет девушка, если хочет избавиться от плода?

– Ну… к знахарке, – предположил Георг.

– Только не в Мюнхене. Тут знахарки живут в городе, под строгим надзором. Даже в больнице Святого Духа есть родильная комната. – Его отец мрачно помотал головой. – Нет, они тайком идут к жене палача. Всем известно, как хорошо те разбираются в травах и ядах. Моя Анна не исключение. Но с Вальбургой никто не сравнится.

– Хочешь сказать, жена Дайблера все эти годы убивала девиц, которые приходили к ней за снадобьем для вытравления плода? – Георг посмотрел на него с недоверием.

– Не могу сказать с уверенностью. И не вижу мотива… Хотя кое-какие догадки имеются, – задумчиво ответил Якоб. – Но все эти девушки приходили к Вальбурге, и теперь они мертвы. И вспомни отравленное пиво! Кто, кроме палачей, знал, что кружки оставляли в трактире? Только Вальбурга, жена мюнхенского палача. Думаю, она и мастера Ганса сначала отравила, а уж только потом четвертовала… Должно быть, он что-то выяснил.

– В тот раз, когда он бродил вокруг дома… – Георг задумался. – Думаешь, он выслеживал вовсе не Барбару, а…

– Вальбургу! – Куизль-старший вновь ударил лошадь пятками; та заржала и затрусила быстрее. – Наверное, Ганс явился в поисках доказательств, но не сумел попасть внутрь. Однако я был так зол на него, что сразу решил, что он выслеживает Барбару. При этом Ганс думал, что я сам что-то выяснил; он намекал об этом на кладбище. Но я ничего не выяснял. Потому что был слишком глуп! Или стар… – добавил он хмуро.

– Утопить, завязать в мешке, похоронить заживо… – перечислил Георг. – Все это применяют к женщинам! К убийцам…

– И в особенности к детоубийцам, – Якоб кивнул. – Так значится в «Каролине».[19] Мы поначалу думали, что за этим стоит кто-то из Совета. Но жена палача тоже неплохо разбирается в подобных наказаниях. Кольями женщин убивали задолго до того, как начали топить. У Дайблера дома есть свод законов, я только вчера удосужился полистать его. Страницы с наказаниями для женщин помечены – почти незаметно…

Лес расступился. Теперь дорога вела через заснеженное поле, серебрившееся в свете луны.

– Но… если все это правда, – рассуждал Георг, – неужели Дайблер ничего не замечал? То есть за все эти годы…

– Это нам и предстоит выяснить.

Впереди мрачной тенью высились городские стены. Отец с сыном направили лошадей к Зендлингским воротам, давно уже запертым.

– Черт, об этом мы не подумали! – прошептал Георг. – Чтобы выйти, нам пришлось здорово раскошелиться. Сомневаюсь, что теперь они впустят нас обратно.

Якоб усмехнулся.

– А я нисколько не сомневаюсь. Я видел, кто сегодня на посту.

Георг удивленно посмотрел на отца, но тот ничего больше не сказал. Он спрыгнул с храпящей лошади и постучал в калитку. Через некоторое время открылось небольшое окошко и показалось знакомое лицо. Это был старый стражник Лайнмиллер, который уже впускал их несколько дней назад.

– Вы сдурели или набрались? – рявкнул он. – В такой час никого не пускают. Возвращайтесь утром.

– Обязательно. И расскажем капитану, что ты каждую ночь открываешь ворота перед черной каретой, – сухо проговорил Куизль и приподнял бровь. – Кстати, если ты их дожидаешься – сегодня они не вернутся. С ними… кое-что стряслось. Боюсь, им придется задержаться, и надолго.

Лайнмиллер побледнел.

– Что… что…

– Не задавай вопросов, лучше открой чертову калитку, – велел палач. – Тогда я, может, еще поразмыслю насчет капитана.

В следующее мгновение засов был отодвинут. Якоб толкнул калитку и потеснил стражника, на ходу вручив ему поводья своей лошади.

– Эта жирная кобыла принадлежит извозчику Алоизу, – он показал через плечо. – А серую клячу отведешь к живодеру. Сделаешь одолжение, и я позабуду об этом деле. Поверь слову палача.

– Па… палача? – выдохнул Лайнмиллер.

Но Куизль уже поспешил прочь.

Он побежал вдоль городской стены, пока впереди не показался дом Дайблера.

Перед домом кто-то стоял. Он держал в руках меч и выжидающе смотрел на них. Куизль приблизился и увидел, что меч этот не совсем обычный, но хорошо знакомый.

Меч правосудия.

Михаэль Дайблер ждал их.

* * *

Скрип и размеренный стук вторгся в сон Барбары. Сон был не самый приятный: она смутно припоминала скользких черных угрей, как они медленно обвивались вокруг нее и выдавливали воздух. Барбара открыла глаза. Над ней темнело ночное небо.

Господи, где она?

Следующее, что почувствовала Барбара, это холод. Она дрожала и стучала зубами, по ее обнаженному телу пробегали мурашки. Что произошло? Голова была налита свинцом, но женщина попыталась вспомнить.

Они с Валентином стояли на колокольне Старого Петра. Барбара призналась ему, что беременна. Музыкант упомянул Вальбургу. После некоторых колебаний и уговоров Барбара согласилась пойти к жене палача. Валентин говорил, что она – настоящая мастерица в этом деле и помогала даже тем, которые сомневались и слишком долго тянули, как Барбара. Никто так умело не обращался с иглой, как она. Кроме того, Вальбурга использовала мак и другие средства, так что боль почти не чувствовалась. Добрая Вальбурга!.. Почему Барбара сразу ей не доверилась?

Так, может, в этом все дело? Жена мюнхенского палача напоила ее отваром, чтобы она уснула? Может, она уже удалила плод из ее утробы? Но почему тогда Барбара лежит не в постели, а под открытым небом, укрытая лишь тонким одеялом? Рваным полотном, от которого несет кровью и мочой…

Молодая женщина попыталась подняться, но что-то ей помешало.

Какого черта…

Только теперь она заметила, что связана. Сознание возвращалось постепенно, и вскоре Барбара поняла, что во рту у нее кляп. Она тихо заскулила, сердце бешено заколотилось. Рядом послышался приглушенный шум. Барбара повернула голову и увидела Валентина, тоже связанного и с кляпом во рту. Он смотрел на нее выпученными глазами и пытался что-то сказать. Но сквозь кляп вырвался лишь неразборчивый хрип.

Зато заговорил кто-то другой.

– Я слышу, что ты очнулась, – послышался знакомый голос. – Скверная девчонка! Радуйся, что отец ничего не узнает. Он скорбел бы до конца жизни…

Барбара вытянула голову. Перед ней действительно была Вальбурга. В чем дело? Жена палача тащила тележку, в которой она, Барбара, лежала вместе с Валентином. Вальбурга смотрела вперед, по широкой спине ее можно было принять за мужчину. Но голос ее звучал высоко и строго, как у сердитой матери.

Очень сердитой.

– Ты ничего не сказала отцу, ведь так? – спросила она, не глядя на Барбару. – Я уверена, он вернул бы тебя на путь истинный. Но теперь слишком поздно. Ты согрешила и должна понести наказание. Вместе с человеком, который привел тебя ко мне. Вы оба виновны. Виновны в попытке убийства нерожденного ребенка. Прут переломлен, и приговор будет исполнен.

Барбара не поверила своим ушам. Может, она еще спит? Эта женщина не могла быть Вальбургой! Доброй женой палача, которая так ласково нянчилась с Софией, у которой от всякой хвори имелось снадобье… Но голос, несомненно, принадлежал ей.

– Ты так разочаровала меня, Барбара! – продолжала Вальбурга. – Я впустила тебя в свой дом, дала тебе кров, доверяла тебе… И как ты меня отблагодарила? Мало того, что повязалась в Шонгау с каким-то пройдохой и понесла, – так теперь явилась в Мюнхен и продолжаешь в том же духе. Затеяла интрижку с первым попавшимся парнем и просишь меня убить твоего ребенка! Словно это какой-то… жук, которого можно раздавить! Неужели ты не понимаешь? Неужели никто не понимает? Господь посылает нам жизнь, и отказываться от нее – смертный грех! Нельзя убивать то, что тебе даровано! Нельзя!

Тележка между тем катила по широкому переулку. Барбара оглядывалась на дома и пыталась понять, куда их везут. Неужели здесь нет ни одного стражника? Хотя Вальбурга, скорее всего, знала, какую улицу выбрать, чтобы не попасться им на глаза. А если б кто-то увидел их из окна, все выглядело бы так, будто живодер везет в тележке какую-то тушу.

Память постепенно возвращалась: они втроем сидели в комнате за столом, Барбара призналась Вальбурге, что беременна и при этом не питает ни капли любви к плоду у себя в утробе. Вальбурга выслушала ее и помолчала. А потом принесла им по кружке с подогретым пряным вином. Чтобы вывести стужу из тела и приготовиться к тому, что их ждет, сказала она с улыбкой. А дальше видно будет.

На этом воспоминания обрывались.

Барбара по-прежнему не понимала намерений Вальбурги. Они с Валентином должны были понести наказание. Но Вальбурга ведь не раз помогала молодым девушкам, которые хотели избавиться от плода? Откуда теперь в ней эта злоба? К чему весь этот ужас?… И тут Барбара все поняла.

Так, значит, других девушек тоже постигла кара? Барбара вздрогнула.

Пронзенные кольями, утопленные, похороненные заживо…

Валентин отчаянно пытался подняться, но узлы были затянуты на совесть. Он хрипел, пыхтел и мотал головой. Лицо у него налилось кровью.

– Тихо, тихо, – сказала Вальбурга.

Впервые за все это время она обернулась, и Барбара увидела ее лицо. Оно ничего не выражало, только глаза сверкали, как угольки. Волосы беспорядочно падали на лоб.

«Как одержимая, – подумала Барбара. – Вальбурга одержима!»

– Вырываться бессмысленно, – сказала жена палача, обращаясь к Валентину, который по-прежнему хрипел и издавал неразборчивые звуки. – Господь уже вынес приговор. В тот момент, когда вы явились ко мне с намерением убить, ваша судьба была предрешена.

Послышался плач. В первый миг Барбара решила, что это Валентин или она сама. И только потом поняла, что плачет София. Вальбурга несла ее перед собой в перевязке. Девочка с любопытством смотрела на Барбару. Вальбурга нежно погладила малютку.

– Посмотри хорошенько на свою племянницу, Барбара, – произнесла она мягким голосом. – Господь одарил твою сестру этим ребенком. У нее косолапие, но Магдалена любит ее больше всего на свете. А ты хочешь избавиться от ребенка только потому, что его отец оказался проходимцем… – Она сокрушенно покачала головой. – Об этом надо было думать раньше.

Вальбурга отвернулась и вновь покатила тележку. При этом она продолжала, словно говорила сама с собой:

– Бедное дитя так или иначе умрет. Если тебя не казнить, ты попросишь кого-то еще избавить тебя от него или убьешь сразу после рождения. Я так часто это наблюдала… Так что будет лучше, если это сделаю я. Во имя Господа, как всегда. Нельзя, чтобы некрещеный ребенок слишком долго томился в Чистилище. Ни один ребенок этого не заслужил. В отличие от вас двоих. Убийство есть смертный грех! Мне очень жаль, Барбара, правда. Я полюбила вашу семью. Но такова кара Божья. Господь судит вас, и я – лишь орудие в его руках.

Послышался отдаленный плеск. Они прошли еще немного, и Барбара поняла, что где-то рядом течет ручей. Улица стала шире, далеко позади виднелась колокольня Старого Петра, где они с Валентином еще недавно так счастливо провели время. Дома остались позади, и они оказались на какой-то площади.

И Барбара вдруг поняла, где они.

Вальбурга прошла еще несколько шагов и остановилась. Плеск стал намного громче.

– По-моему, превосходное место для казни, – спокойно проговорила жена палача. – Здесь не раз приводили в исполнение приговоры. Если пекарь продавал скверный хлеб, его вели сюда и окунали в воду. Раньше здесь, кажется, казнили и преступниц. Я сама выбрала это место для этой заносчивой Вильпрехт, – она покивала, довольная своим решением. – Так я буду уверена, что об этом заговорят по всему городу. Может, кто-нибудь из горожан наконец-то задумается… Правда, я давно перестала на это надеяться. Нужно оставить им знак! И поэтому я придумала для вас кое-что особенное.

Вальбурга склонилась над тележкой и стянула с приговоренных тонкое покрывало. Только теперь Барбара обратила внимание, что ее ноги укрыты чем-то еще. Это оказался большой мешок, который Вальбурга принялась натягивать на нее и на Валентина.

– Вы умрете вместе, – говорила она при этом. – Мужчина и женщина. Женщины – убийцы, но виноваты в этом мужчины. Всегда виноваты мужчины.

С этими словами Вальбурга надела на них мешок и аккуратно завязала. Потом она подкатила тележку к конской заводи. Барбара тщетно извивалась в затхлом мешке. Она вспомнила вдруг, что еще пару недель назад сидела у Кошачьего пруда в Шонгау и действительно подумывала о том, чтобы расстаться с жизнью. Теперь ей суждено было утонуть, но она яростно сопротивлялась.

Она хотела жить. Жизнь была так прекрасна!

– Двое влюблены, в себя и друг в друга, едины в смерти, – пробормотала Вальбурга.

Она стащила мешок с тележки, и тот с плеском скатился в воду.

София закричала.

* * *

У дьявола была мохнатая черная шкура. Он заслонял собою почти всю комнату, глаза сверкали красным. С трезубых вил, зажатых в когтях, капала едкая кислота. Дьявол взревел и ударил ими в Симона.

– Не-е-ет!

Фронвизер бросился в сторону. Вилы прошили пол и растворились в воздухе, дьявол тоже исчез. Вместо него Симон увидел сгорбленную ведьму. Она захихикала и обратилась сначала в Вальбургу, а потом в большую черную птицу и, наконец, в извивающегося ужа. Лекарь затряс головой и закрыл глаза. А когда снова открыл, комната стала вдруг совсем маленькой. Превратилась в крошечный ящик, и места совсем не осталось. Симону сдавило горло, он стал задыхаться.

– Это… не… по-настоящему… – прохрипел он. – Этого… нет!

Остатками здравого смысла Фронвизер понимал, что это всего лишь видения. Он почти не соображал, но точно помнил, что Вальбурга несколько часов назад подсыпала ему в кофе какой-то яд. Как там она сказала?

В следующий раз надо сыпать побольше дурмана…

Лекарь знал, что дурман содержался и в мази, которой ведьмы смазывали свои метлы перед полетом. Он сомневался, что мазь действительно давала подобный эффект, – но, если принять такое снадобье внутрь, вполне можно было и улететь… Симон читал в книгах, что дурман вызывал жуткие видения. Человек верил в происходящее и в буквальном смысле летал по воздуху и всюду видел демонов. Также он слышал о случаях, когда молодые люди отправлялись в лес и пили там отвар дурмана – чтобы испытать свое мужество или же познать рай и ад еще на земле.

«Скорее уж ад», – подумал Симон.

Теперь комната расширилась до необъятных размеров и заполнилась чернотой.

Мысли хороводом кружились в голове, вспыхивали как молнии. Вероятно, ему повезло, что он так и не допил кофе и спешно отправился в Нимфенбург. Теперь Фронвизер припоминал, что Вальбурга предлагала ему еще одну кружку. Выпей он и ее, то теперь точно умер бы. Или окончательно лишился рассудка.

Как Вальбурга…

Симон зажмурился и снова открыл глаза, и так несколько раз, чтобы разогнать видения. Затем огляделся. Стены комнаты вздрагивали, словно шкура какого-то зверя. Черные кошки терлись о его ноги и мяукали. Это видения или они настоящие? Симон не знал. Он полагал, что по-прежнему находится где-то в доме. Вероятно, Вальбурга затащила его в подвал, на случай, если появятся нежданные гости. А может, он на чердаке? Этот дом был чертовски большим, он может находиться где угодно!

У Симона болели несколько ребер, как будто были сломаны. Его тошнило. Но он, по крайней мере, немного соображал.

Фронвизер с трудом поднялся. Пол под ногами был мягкий, как мох, и он то и дело валился на бок. Где-то снова замяукали кошки. Симон оперся о стену и двинулся вдоль нее в поисках выхода. Может, Вальбурга куда-нибудь ушла… Если удастся выбраться на улицу, то он сможет позвать на помощь.

Лекарь заковылял дальше. Внезапно его рука легла на холодный металлический засов. Может, он уже у выхода? Перед глазами выросла дверь, она то уменьшалась, то увеличивалась. Симон сделал глубокий вдох и дернул засов. Дверь со скрипом отворилась, и на него повеяло ледяным воздухом. За дверью чернела тьма, пахло чем-то затхлым и сладковатым.

«Холодный погреб, – пронеслось в голове у Фронвизера. – Это, должно быть, холодный погреб!»

Симон несколько раз видел, как Вальбурга приносила из подвала холодное пиво. Во многих домах имелись такие погреба, где хранились скоропортящиеся продукты. Даже летом в них царила зимняя стужа. Теперь он, по крайней мере, знал, что находится в подвале. Оставалось только разыскать лестницу.

Фронвизер уже отвернулся, но тут сознание снова сыграло с ним злую шутку. Из мрака донесся зловещий стон, потом стало светлее, тьма отступила. Между ящиками и бочонками лежала обнаженная женщина.

Симон знал, что дурман иногда вызывает похотливые фантазии. Что ж, это все же лучше мохнатого демона. Девушка была красива, со светлыми волосами и полной грудью, хоть от холода они и казались синими.

Синими от холода…

Лекарь прищурился. Что, если девушка ему не привиделась? Он посмотрел на нее внимательнее. Контуры расплывались, тело пульсировало, точно гигантское сердце. И все-таки обнаженная девушка показалась ему знакомой.

Ева!

Должно быть, Вальбурга затащила ее сюда, чтобы она замерзла насмерть, – очередной диковинный способ казни… Ева по-прежнему была без сознания. Хотя возможно, что эта сумасшедшая напоила ее каким-нибудь зельем. Ясно было одно: если оставить Еву здесь, она умрет.

У Симона снова закружилась голова. Лекарь пересилил себя и, пошатываясь, вошел в холодную комнату. Если он снова потеряет рассудок, им обоим придет конец.

– Ева? – прошептал он, склонившись над девушкой. – Ева, ты слышишь меня? Надо выходить, иначе мы замерзнем.

Внезапно лицо Евы преобразилось. Теперь перед ним лежала старуха. Она ухмыльнулась, обнажив черные зубы, и коварно захихикала. Из носа полезли черви.

– Это… не по-настоящему, – повторил Симон самому себе. – Этого… нет…

Ева снова превратилась в саму себя. Фронвизер схватил ее и потащил к двери. Кожа у нее была холодная, как кусок мяса.

– Нам нужно в тепло! – хрипел Симон. – Наверх, в комнату!

Он огляделся. Стены то сходились, то снова раздвигались. В какой-то момент Симону удалось разглядеть в дрожащей щели лестницу. Путь на свободу! Лекарь заковылял в ту сторону. Стены снова начали смыкаться. Тут он вспомнил про Еву. Нельзя оставлять ее здесь, в таком виде! Ей нужно в тепло, и поскорее!

Симон развернулся и поднял Еву под руки. Она был тяжелая, точно из свинца, и к тому же постоянно растекалась.

Он снова повернулся к лестнице. Она была на месте, но при этом таяла и расползалась, как туча.

Симон потащил Еву по ступеням. Дверь наверху была лишь прикрыта. Когда в глазах уже потемнело, он наконец добрался до коридора. Еще три шага, еще два, один… Вот и дверь в комнату! Свет огненным кольцом пробивался сквозь щели.

Симон толкнул ее и ввалился вместе с Евой внутрь. Его окутало пульсирующее, живительное тепло.

Фронвизер подтащил Еву к печи. Лекарь не знал, выживет он или дурман в конце концов убьет его. Он понятия не имел, вернется ли Вальбурга и не порубит ли его на куски, как мастера Ганса. В этот момент ему было все равно.

Что сейчас утешало Симона, так это обнаженная девушка в его объятиях. Казалось, это Магдалена с ним рядом.

– Я… люблю… тебя, – проговорил Фронвизер. – Магдалена…

С этой утешительной мыслью он погрузился в сон рядом с обнаженной Евой и тремя черными кошками.

* * *

Барбара скатилась в воду, и мир вокруг погрузился в хаос.

Рядом Валентин пытался освободиться от веревок. Тела их сплелись, они стали как одно существо с четырьмя ногами и руками. Вода начала просачиваться в мешок и наполнила его за несколько секунд. Холод обжигал кожу. Барбара, насколько возможно стиснув зубы, рвалась и дергалась, как пойманный зверь.

«Так убивают кошек, – пронеслось у нее в голове. – Кошек и детоубийц. Разве я убийца?»

Внезапно дочь палача ощутила безграничное спокойствие и перестала сопротивляться. Она перенесла уже столько ударов в этой жизни, так зачем вообще бороться за нее? И все-таки ее переполняла тоска. Именно теперь, когда она встретила человека, которого могла полюбить, все обрывалось. Остаются ли люди вместе и на небе? По крайней мере, теперь она вновь увидится с мамой…

Но Валентин не желал мириться с судьбой и продолжал вырываться. Мешок между тем опустился на дно заводи и увяз в иле. От холода у Барбары онемели конечности. Она так устала, ужасно устала… Еще немного, и…

Вдруг женщина почувствовала руку на своем плече. Валентин! Похоже, ему все же удалось высвободиться. И теперь он пытался распутать ее веревки! Но в воде они оказались стянуты еще сильнее, и едва ли это было возможно. Однако Валентин не бросал попыток и продолжал возиться с узлами. Желание вдохнуть становилось все сильнее.

«Разорви мешок и выплывай! – хотела крикнуть Барбара. – Ты не сможешь спасти меня, спасайся сам!»

Однако Валентин не сдавался, хотя движения его постепенно слабели. Барбара не видела его в темноте, но лица их были совсем рядом.

Валентин! Милый мой Валентин!

Барбара начала терять сознание, проваливаться в черноту.

Валентин…

В этот момент, когда она почти ничего уже не чувствовала, кто-то схватил ее за воротник и поднял, как мокрого щенка. Вода схлынула, и Барбара вдохнула свежий, драгоценный воздух. Может, она уже на небесах? Неужели смерть оказалась такой легкой? Но в следующий миг снова послышался плач Софии, и Барбара поняла, что мешок в последний момент вытащили из воды. Она ударилась о землю, и кто-то одним рывком разорвал полотно. Барбара почувствовала дуновение морозного воздуха. Над головой сверкали звезды.

Рядом послышалось лихорадочное дыхание Валентина. Он стряхнул с себя веревки и уже потянулся к ее кляпу.

– Убери руки от моей дочери! Я и сам справлюсь.

Кляп резко вырвали у нее изо рта, и нож скользнул по веревкам.

Над ней склонился отец.

Барбара протянула к нему руки, как в детстве, когда хотела, чтобы отец поднял ее. С его волос и бороды стекала вода, одежда липла к телу, так что видны были узловатые мускулы. Он выглядел рассерженным, крайне рассерженным.

Но при этом в глазах его теплилась нежность, какой Барбара прежде не замечала.

– Думала так просто отделаться, плутовка? – прорычал палач. Голос у него был странно надломленный и скрипучий. – Да только мне есть еще что сказать тебе. – Он кивнул на Валентина. – Что это за паренек, объяснишь позже.

Барбара поднялась, ежась от холода. В свете луны она увидела Георга и Михаэля Дайблера. Мюнхенский палач сжимал в руках длинный меч. В первый миг показалось, что он направил его на Георга. Но Дайблер шагнул к Вальбурге, которая стояла спиной к парапету. София плакала у нее на руках.

– Все кончено, Бурги, – произнес Дайблер спокойно и твердо. – Неважно, что ты сделала, – все кончено.

– Это никогда не закончится! – выкрикнула Вальбурга. – Никогда! Невинные дети так и будут умирать. Кто-то должен был противостоять этому. Я… я… – Голос ее дрогнул, губы задрожали.

– Как я не заметил, – тихо проговорил Дайблер, словно самому себе. – За все эти годы, десятилетия… Когда это началось, Бурги? Еще до лечебницы? Мне следовало раньше отвести тебя туда! Но я думал, что сам смогу тебе помочь. – Он покачал головой и опустил меч. – Господи, как мне жаль… Тебя и, прежде всего, этих несчастных девиц…

– Мони, – прошептала Вальбурга. Она крепко прижала к себе Софию и уставилась на мужа. – Наша любимая Мони… Господь забрал ее у нас – и другими детьми не одарил. А мне так хотелось детей! – Взгляд ее стал вдруг холоден. – А потом… потом приходит эта девица и просит избавить ее от ребенка. Я выполнила просьбу, как делала раньше. Но потом, через пару недель, увидела ее на ярмарке; она снова танцевала с парнями и развлекалась! На свою младшую сестру ей было наплевать. Она избавилась от нежеланного ребенка лишь затем, чтобы совокупиться с первым попавшимся парнем!

Голос Вальбурги звучал пронзительно, как колокольный звон. Барбара вдруг осознала, что именно эта женщина еще пару дней назад пекла ее племянникам сладкие печенья.

– Кто-то должен был наказать эту потаскуху! Поэтому я усыпила ее маком и замуровала. Справедливая кара для детоубийцы. И все остальные после нее понесли заслуженное наказание!

– Беременность до замужества под запретом, – возразил Георг, стоявший рядом с Дайблером. – Умерщвление плода, впрочем, тоже. Достаточно было отвести девушек к стражникам. Зачем было сразу убивать их?

Вальбурга посмотрела на него так, словно только теперь заметила, что, кроме ее мужа, у заводи был кто-то еще.

– Вы что, не понимаете? Да, запрет наложен, но они все равно продолжают! Всегда найдется кто-нибудь, есть множество средств и снадобий… Если не сделаю я, то они сделают это сами или отправятся к какой-нибудь знахарке… Так происходит с самого сотворения мира. Кто-то должен был подать пример! Иногда, чтобы тебя услышали, приходится кричать.

– Черт возьми, Вальбурга! – закричал Дайблер. – Замолчи, прошу тебя! – Он поднял меч и двинулся на жену. – Не могу больше слушать твой бред. Эти девушки не были убийцами! Это были отчаявшиеся молодые девицы, они не знали, как им быть. Виноваты мужчины. В последнее время ты постоянно об этом твердила. Виноваты мужчины. Ты права. Но их не призывают к ответственности, и женщины остаются один на один со своей бедой. Вот это и есть позор!

Он оглянулся на Якоба. Тот укрыл Барбару своим теплым плащом, однако ее все равно била дрожь. Валентин между тем тоже поднялся и, пошатываясь, смотрел на эту странную пару – низкого палача и его рослую жену.

– Якоб, поверь мне, – продолжал Дайблер. – У меня были подозрения, вот уже несколько дней. Но удостоверился я лишь сегодня, когда побывал у капитана. У него объявился какой-то парень; видимо, ухажер Эльфи. До сих пор он не показывался стражникам – боялся, что его примут за убийцу…

– Кажется, этого парня я уже встречал, – задумчиво проговорил Куизль. – В тот раз, на кладбище, от меня кто-то сбежал. Этот друг, наверное, и украшал ее могилу…

– Как бы там ни было, этот парень рассказал, что Эльфи тоже забеременела и собиралась к моей жене. Она не знала, от кого этот ребенок, от друга или кого-то из патрициев. К тому же у них не хватало денег, чтобы пожениться. После того как Эльфи отправилась к Вальбурге, он ее не видел. Вот тогда я все понял.

– Она согрешила! – закричала Вальбурга. – И поэтому должна была понести особое наказание. Ее друг хотел оставить ребенка, от кого бы тот ни был. Но Эльфрида думала только о себе, и я выбрала для нее кол. Заслуженное наказание за прелюбодеяние!

– И мастера Ганса ты казнила из тех же соображений, верно? – спросил Куизль. – Соответствующее наказание для каждого…

– Свинья! – прошипела Вальбурга. – В Вайльхайме какой-то ублюдок на дыбе рассказал ему о моих деяниях. Наверное, дружок одной из этих потаскух. Надеялся, что сможет спасти свою никчемную жизнь. Ганс повесил его и принялся разнюхивать. Хотел донести на меня страже и заполучить пост палача в Мюнхене. Обычно убийство было для меня прискорбной обязанностью. Но в этот раз… – Она улыбнулась. – Нож был не очень острый, дело затянулось. А он смотрел до самого конца.

София заплакала еще громче. Вальбурга стояла с ней на мосту, переброшенном через речку. Женщина погладила девочку, взгляд ее прояснился. На мгновение она стала прежней Вальбургой, с которой Барбара познакомилась неделю назад.

– Не плачь, золотце, – Вальбурга стала утешать Софию. – Все будет хорошо. Скоро все пройдет.

– Бурги, отдай мне ребенка, – приказал Дайблер.

Вальбурга посмотрела на него с удивлением.

– Но… она ведь останется со мной, разве нет? Такая милая девочка… У нее глаза как у нашей Мони…

– Это не наш ребенок, – тихо проговорил Дайблер. – Это дочь Магдалены. И поэтому сейчас ты отдашь ее, потому что мать любит ее больше жизни.

– Господь… послал мне это дитя, – упиралась Вальбурга, но голос ее звучал неуверенно. Она прижала к себе Софию. – Он забрал у меня Мони и послал Софию. Нельзя отнимать то, что даровал Господь.

Дайблер с занесенным клинком шагнул к жене.

– Бурги, отдай мне ребенка!

Вальбурга подняла Софию на вытянутых руках.

– Ни шагу больше! – закричала она неожиданно. – Или… или я брошу ее в воду!

– Тогда ты сама станешь детоубийцей, как и все твои жертвы, – возразил Дайблер. – Ты хочешь этого? Ответь мне, Бурги, ты этого хочешь?

Вальбурга явно колебалась. По бледным щекам ее текли слезы, она впилась пальцами в ногу Софии. Девочка заревела еще громче. В конце концов Вальбурга решилась и осторожно опустила Софию на землю, словно малютка была из хрупкого стекла. Георг подбежал и, подхватив племянницу на руки, стал успокаивать ее.

Вальбурга осталась одна на мосту. Дайблер стоял в паре шагов от нее. Он выпустил меч, и клинок со звоном упал на покрытую льдом брусчатку. Палач медленно приблизился к жене.

– Милая моя Бурги, – говорил он тихо, как с ребенком. – Я всегда тебя любил, и теперь люблю. Даже после всего, что ты натворила.

– Я знаю, Михаэль, – Вальбурга улыбнулась. – Я знаю. Поэтому ты стал мне мужем. Моим любимым мужем и палачом.

Дайблер кивнул. Он сделал последний шаг и обнял Вальбургу. Палач и его жена стояли вместе в свете луны, как пожилая влюбленная пара. Потом Дайблер внезапно толкнул жену. Не издав ни звука, та перевалилась через низкий парапет. Пару мгновений над поверхностью воды еще виднелись ее руки, как в прощальном взмахе. Вскоре она скрылась в темной ледяной глубине.

– Моя единственная, – прошептал Михаэль Дайблер.

Он опустил голову и, не подняв меч, зашагал прочь. Старый палач без цели и без будущего, он остался совершенно один в этом мире.

Георг бросился к парапету и посмотрел вниз.

– Ее не видно, – сказал он. – Утром, наверное, появится у какой-нибудь плотины, окоченевшая… – Он сжал кулаки. – Черт, она не заслуживала такой легкой смерти. Столько несчастных девушек погибло от ее руки…

– Многие заслуживают жестокой смерти – и продолжают жить, – возразил его отец. – А другие, которым следовало бы жить, давно мертвы. Ничего не поделаешь.

– И ты позволишь ему уйти? – спросил Георг и показал на Дайблера, чей силуэт еще угадывался в темном переулке. – Он не мог ничего не знать. Он ее муж!

– Поверь мне, Михаэль и так наказан. Думаю, он действительно ничего не знал, хоть у него и были подозрения. Может, он надеялся, что это прекратится, и поэтому помогал нам в поисках.

– Я… должен поблагодарить вас. – Валентин выпрямился и протянул палачу руку. – Если б не вы…

– С тобой мы поговорим позже, юнец, – прорычал Куизль. – Сейчас нужно выяснить, что там с Евой и, самое главное, где Магдалена. Когда мы услышали Софию, сразу поспешили к заводи. Даже в дом не заглянули. – Он улыбнулся Барбаре. – На самом деле тебя спасла племянница. Ее плач…

Барбара его не слушала. Что-то теплое потекло по ее бедрам.

В свете луны она увидела кровь.

* * *

Спустя примерно час Магдалена сидела рядом с Петером на обитой кожей скамье в доме Малахии Гайгера.

Она то и дело поглядывала на дверь в процедурную. По стенам висели портреты других членов династии Гайгеров, сплошь врачей и ученых, прославившихся на всю Баварию. Широкая лестница вела на первый этаж, где находилась просторная гостиная. Массивная изразцовая печь согревала весь дом. Где-то тикали часы с маятником, какие все чаще появлялись в домах патрициев.

Магдалена невольно подумала об их собственном доме в Шонгау. Его продували сквозняки, некоторые из окон были затянуты шкурами, а пол в процедурной был обшарпан и покрыт старыми пятнами крови. Доктор Гайгер, должно быть, зарабатывал целое состояние на своих состоятельных пациентах.

И тем не менее он принял их, Куизлей, – хоть и знал, что они могут заплатить лишь пару ржавых монет.

Отец с Георгом молча сидели напротив. Палач то и дело доставал трубку и нервно потягивал холодный мундштук. Магдалена знала, что его всегда это успокаивало. Он скрежетал зубами, борода его растрепалась. Они с Георгом наконец-то избавились от своих костюмов и теперь были в нормальной одежде.

Они встретились здесь, в этом доме, и бросились в объятия друг друга. Отец до последнего не верил, что Магдалена мертва. Правда, он считал, что она по-прежнему на мануфактуре. Отец, как и всегда, не способен был словами выразить своих чувств. Но по его объятиям Магдалена поняла, как сильно он ее любит.

Пока же Якоб в двух словах рассказал ей о том, что произошло в Нимфенбурге и потом у заводи. Предположения Магдалены оправдались – Вальбурга и была тем самым убийцей, которого они разыскивали. Но теперь она мертва, замерзла в ледяном ручье.

А другие боролись за свою жизнь.

– Тетя Барбара умрет? – тихим голосом спросил Петер.

Магдалена вздрогнула.

– Нет, что ты! – она попыталась улыбнуться. – С чего ты взял?

Мальчик пожал плечами.

– Георг сказал, что у нее по ногам текло много крови. Если человек потеряет много крови, он умрет. Поэтому отец говорит, что частые кровопускания вредны.

– Много болтает твой отец, – проворчал Куизль и снова погрузился в молчание.

Магдалена видела, что ему не по себе, ведь его младшая дочь была поручена заботам ученого врача. У него дрожали руки, взгляд был устремлен в пустоту.

– Ты хорошо себя показал. – Магдалена взяла Петера за руку. – Но не беспокойся, Барбара не умрет.

Хотя полной уверенности в этом не было. Барбара действительно потеряла много крови, и Магдалена догадывалась отчего. Правда, подробностей она пока не знала.

На мануфактуре она позаботилась о том, чтобы девушки узнали о злодействах ван Уффеле и Йозефы. Ребята, как и обещали, освободили обоих и ушли, – захватив при этом самое ценное и, конечно же, собаку кронпринца. Они договорились, что утром Петер отнесет Артура в резиденцию и получит награду.

Магдалена была разочарована, когда увидела, как мало девушек покинуло мануфактуру. Шарлотта тоже осталась. Должно быть, она по-прежнему надеялась, что вскоре жизнь все-таки наладится. По крайней мере, Агнес решила уйти с мануфактуры и вернуться домой. На прощание она крепко обняла Магдалену и пожелала ей счастья.

В доме Гайгера все обернулось крайне неожиданно. Дочь палача рассчитывала увидеть только Пауля и Петера. А вместо этого выяснилось, что к доктору привезли еще Барбару, Еву и Симона.

С тех пор они сидели в коридоре и ждали новостей.

Паулю наложили чистую повязку, и он спал в соседней комнате. Сейчас Магдалена ничего не могла для него сделать, но доктор Гайгер заверил ее, что пуля прошла гладко и не оставила серьезных следов. Возможно, уже скоро мальчик сможет двигать рукой. У Евы тоже дела шли заметно лучше.

Что же до Симона с Барбарой – тут Гайгер оставил их в неведении. Он спешно вернулся в процедурную. Отец, вероятно, знал больше, но он продолжал упрямо молчать.

Через некоторое время Якоб прокашлялся.

– Петер? – обратился он к внуку. – Сделай одолжение, проведай Пауля, ладно?

Петер посмотрел на него с удивлением.

– Так он же спит…

– Проведай брата, я прошу.

Петер устало поднялся и прошел в маленькую комнату, откуда веяло ароматом курящихся трав. Когда дверь за ним закрылась, палач обратился к Магдалене.

– Нам повезло, что Симон поладил с этим Гайгером, – начал он. – Еще в карете по пути в Мюнхен твой муж был так взбудоражен, что доктор сразу заподозрил отравление. Поэтому он отправил курьера домой к Дайблеру. Иначе так быстро мы сюда не добрались бы.

– Вальбурга отравила Симона? – Магдалена подскочила. – И… и ты говоришь это только сейчас?

– Из того, что лепетал Симон, когда мы обнаружили его в доме, я заключил, что это дурман. В общем-то, безвредный яд, хоть и вызывает жуткие видения. Уверен, он это переживет. Да и Ева тоже, хотя она здорово замерзла. Что же до Барбары… – Он выдержал паузу и пристально посмотрел на Магдалену. – Ты знала, не так ли? Вы все знали.

– Ты о чем? – неуверенно спросила Магдалена.

Палач стукнул кулаком по спинке.

– Я, черт возьми, стар, но не глуп! Я не первый день занимаюсь врачеванием и понимаю, что означает кровь между ног. – Он показал мундштуком на Магдалену. – Барбара была беременна, и теперь у нее случился выкидыш. Если ребенок давно у нее в утробе, это может стоить ей жизни! Какой у нее срок? – Он развернулся и свирепо уставился на Георга. – Отвечай!

Тот вскинул руки.

– Точно я не знаю, клянусь. Месяца два или три.

– Три месяца, – сухо произнесла Магдалена. – Это был кто-то из артистов, в Шонгау, во время ярмарки. Он повалил Барбару в солому и овладел ею против ее воли.

– Дьявол, и вы говорите об этом только сейчас! – Старший Куизль сжал кулаки. – Я пытаюсь подыскать для Барбары мужа, и тут выясняется, что она давно беременна! Вы хоть подумали, каким позором это могло обернуться? Мы хоть и нечестивые, но так растеряли бы последние крохи уважения!

– Возможно, будущий жених принял бы ребенка за своего, – ответила Магдалена. – Так мы задумывали. Но теперь это не имеет значения. Ребенка больше нет, а Барбара при смерти. И все, что тебя беспокоит, это доброе имя семьи… Это тебе должно быть стыдно!

Еще никогда Магдалена не разговаривала с отцом в таком тоне. Но, вместо того чтобы поднять на нее руку, он обмяк на лавке. Все силы, казалось, покинули палача. Этот его облик ранил куда сильнее.

Георг, словно почувствовав, что должен оставить их наедине, тихо поднялся.

– Пойду-ка я тоже проведаю Пауля, – проговорил он. – А то Петер там что-нибудь еще натворит…

Они остались одни и какое-то время хранили молчание. Только и было слышно, как тикают часы в гостиной.

– Я всегда хотел как лучше, – прервал молчание отец. – Для тебя, для Георга и Барбары. С тех пор как матери не стало, мне столько всего приходится решать одному… – Он устало покачал головой. – Кто ж вас, женщин, разберет? Мама, да, она вас понимала. А я, старый осел…

Магдалена взяла его за руку и почувствовала, что та еще дрожит.

– Ты во многом поступал верно, отец. С Барбарой в том числе. – Она вздохнула. – Ты разве не понимаешь, почему мы не хотели тебе говорить? Иногда ты такой… такой гневливый…

– Твоя правда, – отец кивнул. – Может, оно и к лучшему. – Он чуть помедлил. – Этот юнец, который был вместе с ней в мешке… Я отослал его прочь. Но у меня такое чувство, что он вернется. Ты знаешь, кто это?

Магдалена слабо улыбнулась.

– Догадываюсь. Если я правильно поняла, он пришел с Барбарой к Вальбурге. Значит, она рассказала ему, что беременна. Думаю, они сблизились за последние дни.

– Хочешь сказать, какой-то прохиндей… – вспылил палач.

Но в этот момент открылась дверь процедурной и в коридор вышел доктор Гайгер. Его фартук был испачкан кровью, и вид у него был весьма серьезный. У Магдалены сжалось горло.

– Ну? – выдавила она и снова взяла отца за руку. Тот словно оцепенел.

– Думаю… – Доктор помолчал и вытер пот со лба. – Думаю, она будет жить.

Он неспешно развязал фартук и повесил на крюк у двери.

– Она потеряла много крови, а я, в отличие от многих моих коллег, не верю в целебную силу кровопускания. Но вино и покой вернут ей силы. Будет лучше, если я отправлю ее в лазарет при больнице Святого Духа. – Тут он нахмурился. – Правда, ребенка она потеряла. И неизвестно, сможет ли иметь детей в будущем.

Несмотря на это печальное известие, у Магдалены словно гора свалилась с плеч. Она знала, что Барбара в надежных руках. Вряд ли в Баварии нашелся бы врач лучше его. Гайгер помог Паулю, Симону и Еве, которая уже находилась в больнице. Барбаре он тоже поможет.

– Мы… мы вам крайне признательны, – произнесла она неуверенно. – К сожалению, наши скромные средства…

Гайгер отмахнулся.

– Когда я работаю в больнице, то денег тоже не беру. К тому же ваш супруг уже отплатил мне сполна.

Он усмехнулся, и Магдалена посмотрела на него в недоумении.

– То есть как? – спросила она.

– Ну, когда мы возвращались в Мюнхен, у нас была возможность поговорить. Доктор Фронвизер был очень взволнован после того, как я назвал ему имя Вальбурги. И мне показалось, что с ним что-то не так. Тем не менее он был еще в состоянии передать мне один трактат. Очевидно, он сам его написал.

Доктор вынул из кармана фартука исписанные листки. Магдалена сразу их узнала.

– Я успел просмотреть его записи и должен признаться, это весьма интересно. Их непременно нужно представить широкой публике. – Он почесал подбородок. – Хотя я решительно не понимаю, как вашего супруга угораздило отравиться дурманом. И почему у него в объятиях лежала эта обнаженная, замерзшая девушка… – Он с любопытством взглянул на Магдалену. – Может, у вас есть предположения?

– Хм, насчет обнаженной девушки я слышу впервые, – несколько неуверенно ответила Магдалена. – Но, уверена, этому найдется объяснение.

– Ладно, суть не в этом, – Гайгер пожал плечами. – Ваш супруг может остаться у меня в гостевой комнате, пока не поправится. Я уверен, ему есть что рассказать о своем трактате. У него, кажется, есть еще книга о микроскопах… Это все очень занимательно.

Тут он перевел взгляд на Куизля. Палач сидел с закрытыми глазами. Только теперь Магдалена заметила в его руке медальон.

Амулет с образом святой Маргариты.

Наверное, отец нашел его в доме Дайблера. Магдалена могла ошибаться, но ей показалось, что этот хмурый, далекий от религии великан возносил благодарственную молитву.

«Чудеса случаются, – подумала она. – Похоже, он и в самом деле стареет».

– А этот любезный господин, должно быть, тесть доктора Фронвизера? – спросил Гайгер. – Могу я спросить, каким ремеслом…

– Мой отец тоже просвещен в искусстве врачевания, – поспешно перебила его Магдалена. – У нас это семейное.

– Вот как? Семейное? – Доктор приподнял брови. – Любопытно. У нас тоже, – он показал на многочисленные портреты на стенах. – Гайгеры составляют династию врачей, чтобы вы знали. Уже не одно столетие.

Магдалена задумчиво посмотрел на портреты, эту длинную вереницу предков. Их лица терялись в полумраке коридора. Потом она улыбнулась, и голос ее звучал ясно и уверенно:

– Надеюсь, то же самое когда-нибудь скажут и про Куизлей.

Эпилог

Больница Святого Духа,

несколько дней спустя

Барбара открыла глаза. Солнце светило в больничное окно, и в воздухе пахло весной. В печи у двери потрескивали поленья, наполняя просторную комнату приятным теплом.

Дочь палача снова закрыла глаза. Она не обращала внимания на окружающий шум и запахи, на стоны и тихий плач кого-то из пациентов, редкий смех или случайные разговоры посетителей. Сейчас в лазарете лежало около дюжины больных. До вчерашнего дня среди них была и Ева. Девушки неплохо поладили. Ева рассказала, что хотела сохранить ребенка, но матушка Йозеффа в конце концов настояла на том, чтобы от него избавиться. Барбара почувствовала, как внутри что-то кольнуло. Рука скользнула к животу.

Ребенок…

Она почувствовала себя виноватой и не знала почему.

Барбара снова открыла глаза. У кровати сидел Валентин. Он улыбнулся, заметив ее удивленный взгляд.

– Я ходил на кухню за горячей водой, – сказал музыкант и вытер ей лоб мокрой тряпкой.

Барбара благостно вздохнула. В последние дни Валентин практически не отходил от нее. Когда доктор Гайгер проделал все необходимые процедуры, молодой скрипач доставил ее в лазарет и выхаживал как младенца. Кровотечение прекратилось, воспаления, обычного после выкидышей, тоже не было. Казалось, худшее миновало. Хотя доктор Гайгер сказал, что иметь детей она, скорее всего, уже не сможет.

Улыбка ее мгновенно померкла.

– Горячо? – спросил Валентин, неверно истолковав ее выражение. – Может, хочешь подогретого вина или…

Барбара помотала головой.

– Нет… все хорошо, Валентин. Лучше расскажи, что там происходит в мире? Боюсь, я столько всего проспала… Как там мои родные?

– Они в порядке и теперь все живут в Ау, в трактире «У Радля», – Валентин усмехнулся. – Хотя твоя сестра без конца ворчит из-за вшей и блох. Твой отец надеется, что ты через пару дней окрепнешь и вы сможете вернуться домой. – Он чуть помедлил. – Хотя твой зять, может, и задержится. Доктора Гайгера так впечатлил его трактат, что он хочет издать его за свой счет. Они очень много времени проводят в доме доктора. Я слышал, Гайгер предложил Симону место ассистента. Своим нынешним ассистентом он вроде бы недоволен.

Барбара приподнялась в постели.

– Но это значит… – начала она взволнованно.

Валентин кивнул.

– Да, рано или поздно твоя сестра вместе с семьей переберется в Мюнхен. Гайгер собирается выхлопотать для них бюргерские права. Но это займет время, им нужно договориться с городским советом в Шонгау. Как-никак, тамошние жители лишатся лекаря. Но Гайгер пользуется влиянием – и в городском совете, и при дворе.

– Секретарь Лехнер вряд ли обрадуется, – Барбара улыбнулась. – Если я правильно поняла, он сам рекомендовал Симона ко двору. Только речь шла о поиске собаки, а не о должности врача.

– Для Петера переезд не затянется, – продолжал Валентин. – Совсем скоро его примут в коллегию иезуитов. – Он подмигнул Барбаре. – После того как Петер вернул курфюрстине собаку, они с кронпринцем виделись чуть ли не каждый день. А принц не отставал от матери, и курфюрстина в конце концов позаботилась о Петере. – Валентин пожал плечами. – Если его родители переберутся в Мюнхен, Пауль, наверное, будет ходить в народную школу. Если он вообще когда-нибудь там появится… Сейчас он не расстается с уличными мальчишками из Ангера. Сегодня, к примеру, пришел с приличным синяком под глазом, но выглядел при этом крайне счастливым.

– Просто невероятно! – воскликнула Барбара. – Ха, Куизли поселятся в Мюнхене!

Тут она почувствовала внезапную слабость и откинулась на подушку. Лихорадка время от времени еще возвращалась, но Барбара не могла сдержать ухмылки. Часть ее семьи поселится в роскошном Мюнхене, а Симон к тому же займет должность врача… В это невозможно было поверить! Еще недавно они все ютились в доме палача на зловонной Кожевенной улице в Шонгау, а теперь перед ними открыт целый мир. Все вдруг стало возможным…

И для меня?

Барбара убеждала себя, что выкидыш стал для нее подарком судьбы. Теперь, по крайней мере, отпала нужда срочно выходить замуж. При этом она всякий раз ловила себя на мыслях об этом нерожденном ребенке. Кем бы он вырос? Палачом, знахаркой или кем-то получше? Но, очевидно, у Господа на ее счет были другие планы. Барбара сжала губы. Она хотя бы осталась живой – в отличие от многих девушек, убитых Вальбургой.

Уже на следующее утро несколько рыбаков из лечебницы нашли жену мюнхенского палача у плотины. В бумагах ее гибель назвали несчастным случаем. О том, что произошло в действительности, Дайблер рассказал только капитану Лойблю. Михаэль состарился за одну ночь. Люди объясняли это смертью его любимой жены. И во многом это соответствовало истине. Пошли слухи, что Дайблер откажется от должности палача и в скором времени ему потребуется преемник.

– Это еще не все новости. – Валентин вывел ее из задумчивости. – Говорят, банду фальшивомонетчиков наконец-то схватили. И знаешь, кто за этим стоял? Монетный мастер Фрисхаммер собственной персоной! Скоро над ним будет суд. Кажется, к делу причастен еще какой-то высокий чин, но об этом ничего не слышно, – он наморщил лоб. – Да – ту мануфактуру, где держали твою сестру, собираются закрыть. Все-таки наладить производство шелка в Баварии невозможно, для этого у нас слишком холодно. Хотя возможно, что свою лепту внес этот плут, ван Уффеле. Он сильно задолжал кому-то из патрициев, и его бросили в долговую башню. Вместе с матушкой Йозеффой. Кажется, кто-то обвинил их в сводничестве…

– Поделом старой карге! – заявила Барбара, хмуро кивнув.

Только накануне Магдалена рассказала ей про Йозеффу и ван Уффеле. Просто невыносимо было осознавать, что эти двое причинили столько страданий молодым девушкам и оставались безнаказанными. Но, очевидно, справедливость восторжествовала, и Барбара надеялась, что они сгниют в тюрьме.

Разговоры с Валентином помогали ей отвлечься от собственных забот. Но один вопрос все-таки не давал ей покоя. Барбара полночи пролежала без сна, потому что боялась ответа, который даст ей Валентин. Она откладывала до последнего, но дальше тянуть не могла.

– Валентин… – начала Барбара неуверенно. – Мы с тобой… Думаешь, мы…

Она не посмела закончить.

Молодой человек взял ее за руку.

– Не нужно ничего говорить. Ты, конечно, скоро вернешься в Шонгау, и…

– Но я не хочу! – вскричала Барбара. – Я хочу остаться с тобой! Я так долго искала человека, похожего на тебя. Я… я думала, что так и останусь…

Голос ее снова дрогнул, и слезы потекли по щекам. До чего же глупо! Бросаться на шею парню и молить о взаимности… А ведь это мужчины должны добиваться женщин. Она только все испортила! Сейчас Валентин скажет что-нибудь бессмысленное и уйдет. Навсегда…

Но она ошиблась.

– Барбара, – с нежностью произнес Валентин. – Я хочу спросить тебя…

Не обращая внимания на окружающих, музыкант опустился на колено возле кровати.

– Ты хочешь стать моей женой?

Барбара замерла. Слезы все еще катились по ее щекам, но она кивнула. На них с любопытством поглядывали больные, но ей было все равно. Казалось, все это снится ей или у нее снова поднялся жар. Но постепенно женщина осознала, что это происходит в действительности.

– Да, хочу, – ответила она тихо и шмыгнула.

Валентин вынул из кармана кольцо. При свечах, горевших в лазарете, оно тускло переливалось серебряным блеском.

– Это настоящее серебро, – с улыбкой сказал музыкант и протянул ей кольцо. – Не какая-нибудь дешевка вроде тех монет. Я уж не помню, на скольких свадьбах мне пришлось играть, чтобы позволить его себе… Но ни одна из них не будет такой прекрасной, как наша.

Он надел кольцо на ее палец. Но Барбара посмотрела на него с испугом.

– Я… боюсь, все не так просто, как ты себе представляешь. Ты забыл про моего отца. Если Магдалена с семьей переселится в Мюнхен, он не допустит, чтобы и я оставила его. Да еще в пользу какого-то музыканта, – добавила она хмуро.

Валентин подмигнул ей. В отличие от нее, он не терял уверенности.

– Предоставь это мне. Кое-кто способен повлиять на твоего отца, и мы поговорили с ним по душам. Правда, пришлось разориться на пару кружек пива… Но оно того стоило.

– Ты о ком это? – удивилась Барбара.

– Скоро узнаешь.

Он поцеловал ее в лоб, и по телу женщины от пяток до макушки прошла теплая волна.

– Все будет хорошо, – сказал Валентин. – Вот увидишь.

* * *

Отец и сын стояли на верхней площадке колокольни Старого Петра и смотрели вдаль. Альпы белой лентой тянулись по горизонту. Казалось, до них можно дотянуться рукой. Оба курили трубки, и ветер, непривычно теплый для февраля, уносил дым в сторону ратуши.

– Где-то там Шонгау, – проговорил Георг и показал на северо-запад. – Если присмотреться, можно даже разглядеть Пайсенберг.

Куизль промолчал. Он наслаждался видом. За последние дни произошло столько событий, и он ощущал внутри благостную пустоту. Казалось, теплый ветер прочистил все мысли. Возможно, поэтому у него слегка заболела голова. В такие моменты палач находился в ладу с самим собой. Якоб глубоко вдохнул.

– Приятное место, – проговорил он. – Только не думаю, что каждый может сюда подняться. Как ты это устроил?

Георг лукаво подмигнул ему.

– Скажем так, я знаю одного человека, который знаком со здешним сторожем. Бутылочка крепкой выпивки открывает многие двери…

Куизль-старший продолжал смотреть на горы, словно перед ним была искусная церковная фреска. Они с сыном давно не проводили время вот так, без всякой цели. Раньше, когда Георг был еще ребенком, Якоб часто показывал ему места, где водились форели, а иногда они просто бродили по лесу. При этом помногу они никогда не говорили. Вот и теперь прошло некоторое время, прежде чем Георг вновь обратился к отцу:

– Кстати, что теперь стало с этим Пфунднером? Ну, которого ты преследовал в лабиринте.

Капитан Лойбль рассказал им, что Фрисхаммера нашли той же ночью. Двое влюбленных решили уединиться в гроте и наткнулись на связанного, почти окоченевшего мастера. Незадолго до этого от грота отъехала карета, очевидно без груза. Чеканочные формы и прочие принадлежности сразу выдали Фрисхаммера. Но до сих пор речь шла лишь об одном фальшивомонетчике.

– Кучера и еще двух пособников, кажется, посадили в камеру, – ответил Куизль, глядя на горы. – Четвертого пока разыскивают. Книготорговец почти сцапал его, когда тот пытался расплатиться фальшивыми монетами. Такой низкий, тощий тип, разодетый как франт… – Якоб пожал плечами. – Сомневаюсь, что они его разыщут. Пособников должны повесить, а Фрисхаммеру, наверное, отрубят голову.

– Значит, Дайблер перед уходом все-таки потрудится… – Георг поскреб подбородок и затянулся. – Хотя Фрисхаммер легко отделается. Обычно за такое преступление четвертуют или варят в кипящем масле.

– Они пошли на какую-то сделку. И за это имена его сообщников останутся в тайне.

– То есть Пфунднер выйдет сухим из воды?

– Спросишь у него сам в Судный день. – Куизль сплюнул. – Я сегодня разговаривал с капитаном. Пфунднера только вчера нашли в лабиринте, обледенелого, как статуи в парке. Он, наверное, так и не смог выбраться в темноте. А потом выпал снег, поэтому обнаружили его только теперь, застрявшим в зарослях боярышника. Видимо, он до последнего пытался отыскать выход.

– Не могу сказать, что мне его жаль, – проговорил Георг. – По рассказам Магдалены, он тот еще мерзавец. Человек с ледяным сердцем, и сам превратился в ледышку…

Услышав имя Магдалены, палач неожиданно нахмурился. Дочь сообщила ему, что они с Симоном в течение года хотят перебраться в Мюнхен. По ее тону Якоб понял, что возражений она не потерпит. Приказывать он ей больше не мог. Возможно, так и вправду лучше – для Петера, для Симона, для всех… Куизль стал старым человеком, чья жизнь, полная приключений, медленно клонилась к закату. Но ему не в чем было себя упрекнуть! Для своей семьи он всегда старался как лучше.

Оставалось только пристроить Барбару.

– В Шонгау я, пожалуй, еще раз поговорю с живодером насчет Барбары, – задумчиво произнес палач. – Он, в общем-то, неплохой парень, хотя ему не помешало бы почаще умываться. Тогда Барбара будет поблизости и время от времени сможет помогать по дому.

Георг прокашлялся.

– Об этом я и хотел с тобой поговорить. Сегодня утром я встретился с этим парнем, который привел Барбару к Вальбурге. Его имя Валентин…

– Самый настоящий проходимец, – проворчал Якоб, прикусив мундштук трубки. – Я так понял, он музыкант, играет на свадьбах и дурацких праздниках. Самое время увезти Барбару обратно в Шонгау.

– Ну, он не такой уж и проходимец. И нравится Барбаре. К тому же он всегда сможет обеспечить себя и свою семью. Музыка людям всегда нужна.

Палач повернулся к сыну и впервые за все это время вынул трубку изо рта.

– Постой-ка, не хочешь ли ты сказать, что Барбара собралась замуж за этого… скрипача? – Он пренебрежительно хмыкнул. – Выкинь это из головы. Я никогда не дам своего согласия!

– Как скажешь.

Георг кивнул и снова запыхтел трубкой. Еще несколько минут прошли в молчании.

– Кстати, я не собираюсь возвращаться в Бамберг, – словно бы невзначай сообщил Георг. – Дядя Бартоломей отбыл еще пару дней назад. Но я за ним не поеду.

– Не собираешься?… – И снова Якоб не поверил своим ушам. – Черт, и ты так, мимоходом, говоришь мне об этом? Что произошло? Бартоломей тебя прогнал?

– Скоро он уйдет на покой, и в Бамберге нужен новый палач. Мне уже дали понять, что на эту должность я могу не рассчитывать. В Бамберге у меня нет будущего.

– А в Мюнхене?… – осторожно спросил Куизль.

– Дайблер предложил мне место подмастерья. Вскоре я прошел бы испытание и смог бы стать новым мюнхенским палачом. Дайблер похлопотал бы за меня. – Георг склонил голову набок. – Мы с ним неплохо поладили. А после того, что стало с его женой, он совсем сник, и помощник ему не помешает.

– Хм… заманчивое предложение. – Якоб вцепился в парапет и уставился перед собой, но ничем не выказал своего волнения. – И ты, конечно же, его примешь. Мои поздравления. Стать палачом в Мюнхене дорогого стоит. Видман побелеет, когда узнает об этом.

Георг пожал плечами.

– Я и не знаю, хочу ли этого. Знаешь, Мюнхен такой большой, столько народу вокруг, столько шума… Мне бы куда-нибудь, где поспокойнее. – Он сделал паузу. – Туда, где мой дом. Где похоронены мои предки.

Сердце у Куизля забилось быстрее.

– То есть?…

– Ну, я, в общем-то, не против вернуться в Шонгау, – Георг улыбнулся. – Говорят, тамошнему палачу нужен подмастерье… А потом и преемник. А если я подыщу себе милую невесту из Пайтинга или Штайнгадена, то Барбаре не придется помогать тебе по дому.

– И она сможет остаться в Мюнхене с этим пройдохой…

Куизль затянулся с такой силой, что сверкнул уголек в трубке, и хмуро уставился на далекую точку на горизонте. А потом вдруг рассмеялся, и громкий смех его разнесся над улицами Мюнхена. Некоторые из прохожих с любопытством задирали головы.

– Да, славно вы все состряпали, – палач ухмыльнулся. – Ты вернешься со мной в Шонгау, если Барбара выйдет за этого скрипача и останется в Мюнхене… И кто это придумал? Ты или Магдалена? Или этот вшивый музыкант? Отвечай!

– Всякие мысли приходят за кружечкой-другой пива, – Георг подмигнул отцу. – Вот, кстати, одна из немногих причин, почему я буду жалеть, что не остался в Мюнхене. В пивоварении им нет равных.

– А в наглости – тебе.

Куизль ткнул сына в бок, а потом положил руку ему на плечо и прижал к себе. Так они и стояли, глядя, как дым их трубок смешивается в одно облако и уносится с ветром.

Отец и сын, не больше и не меньше.

Послесловие

(Внимание – спойлеры!

Читать только после романа.

Разве что вы из тех, кому интереснее заранее знать развязку…)

Это уже седьмая часть саги о дочери палача, и впервые действие происходит в Мюнхене, моем родном городе. Собственно, почему так вышло? Ну, честно говоря, потому что я люблю уютные гостиницы! Я люблю путешествовать в поисках материала для книг: брожу по незнакомым городам и предпочитаю селиться в скромных номерах, отделанных в стиле модерн, подальше от шумных и суетливых семейств. Поселись я в гостинице в родном городе, это неизбежно вызвало бы вопросы… Кроме того, я считал, что неплохо знаю Мюнхен. Все-таки я здесь родился, мюнхенское дитя в полном смысле слова… Как же я заблуждался!

Когда милая девушка из бюро экскурсий впервые провела меня по моему Мюнхену, я чувствовал себя японским туристом. Столько нового я увидел и узнал! Кроме того, столица Баварии – как змея, которая на протяжении 800 лет со дня основания не меньше десяти раз меняла шкуру. От неприметного поселения у переправы, сквозь эпоху курфюрстины Генриетты Аделаиды и разворота в сторону итальянской культуры, периода классицизма в правление Людвига I – к городу гламура, родины футбольного клуба «Бавария» и культурной метрополии современности…

Таким образом, если вы хотите увидеть Мюнхен XVII века, смотреть придется очень внимательно – или подыскать хорошего экскурсовода, какой был у меня. Небольшой путеводитель в конце книги призван познакомить вас с местами, упомянутыми в романе. Полноценную экскурсию по городу он, конечно же, не заменит – для этого пришлось бы написать еще одну книгу…

* * *

Как и в случаях с другими романами из серии «Дочь палача», мою фантазию разожгла первая искра – она дала начало тому, что вы держите сейчас в руках. В этот раз речь идет о заметке из «Криминальной истории Баварии» Райнхарда Хейденройтера. Я пришел в ужас, когда вычитал, что в период с XVII по XVIII век в Баварии по обвинению в детоубийстве казнили больше женщин, чем за колдовство. Не знаменитые процессы над ведьмами стали бичом того времени, а ограниченность в отношении сексуальности – по крайней мере, для женщин.

Как правило, это были молодые незамужние девушки, которые в отчаянии убивали детей сразу после рождения или избавлялись от них еще раньше. Причиной тому было так называемое «легкомыслие», запретная внебрачная близость, которое с XVI века жестко наказывалось, вплоть до применения пыток. Следует прибавить к этому общественное презрение, которого девушки страшились даже больше, чем наказания.

Половые отношения были допустимы лишь в браке. Но разрешение на него давалось лишь в том случае, если будущий жених доказывал наличие средств и имел порядочную цеховую профессию. Нетрудно себе представить, что молодые люди далеко не всегда терпели до женитьбы. Виноватыми, как правило, оставались девушки. За попытку избавиться от ребенка полагалось изгнание из города, аборт и детоубийство карались смертью. А вот мужчины, обвиненные в легкомыслии, в основном отделывались денежными штрафами. Особенно суров этот закон был в Баварии во времена курфюрста Максимилиана. Влияние этого жуткого закона красной нитью проходит через весь роман.

Если вы думаете, что эти темные времена остались в прошлом, оглядитесь вокруг. В Индии отвергнутый любовник может облить женщину кислотой. В некоторых африканских регионах маленьким девочкам зашивают половые губы или калечат их. А в Непале местами еще существуют так называемые менструальные хижины, куда женщин помещают в период месячных, считая их неприкасаемыми. Да, и сумасшедшие противники абортов вроде Вальбурги живут не только в США, где во имя Господа убивают врачей, выступающих за легализацию абортов. Таким образом, этот исторический роман куда более актуален, чем может показаться. История повторяется, представая всякий раз в новом обличье.

* * *

Места, упомянутые в романе, насколько я сумел выяснить, соответствуют исторической действительности. Хотя некоторые из них сильно изменились или вовсе исчезли. Имена персонажей тоже в большинстве своем настоящие. Это касается и палачей Совета Двенадцати. Иногда я лишь менял имена или использовал только часть имени, чтобы избежать путаницы. Как назло, многих мужчин тогда звали Якобами или Иоганнами… Из портретов, насколько мне известно, существует лишь портрет нюрнбергского палача Иоганна Михаэля Видмана. Внешность остальных палачей я выдумал. Тут я должен сердечно поблагодарить некоторых моих читателей, которые здорово помогли мне в сборе материала! И городские архивы, которые исправили некоторые недочеты.

Совет палачей в Мюнхене я выдумал, вынужден это признать. Но нельзя исключать, что подобные встречи имели место. Так, например, я вычитал о собрании палачей в Базеле в 1500 году и частично позаимствовал их ритуалы. (Правда, не все. Некоторые показались мне сумасбродными. Например, председатель собрания должен был сидеть с оголенной правой ногой и держать ее в кадке с водой…)

Также не исключено, что в Нимфенбурге могли проходить карнавалы, какой я описал в развязке. В биографии курфюрстины Генриетты Аделаиды, авторства Розвиты фон Барис, рассказывается о переодетых амазонках, римлянах, русичах, пастухах, греках, китайцах, арабах и цыганах. Курфюршеская пара выступала в образах турка и турчанки, персидской или индийской пары или трактирщика и служанки. Придворный капельмейстер Керль и казначей Даниель Пфунднер тоже реальные личности – уверен, что они были не такими гнусными типами, какими я изобразил их. Доктор Малахия Гайгер также жил в то время – прославленный и уважаемый во всей Баварии, он действительно происходил из старинной династии врачей.

* * *

Особое место в романе отведено фальшивомонетничеству. Расцвет его пришелся на период с 20-х по 80-е годы XVII века. В то время в серебряные монеты добавляли дешевую медь, олово или свинец, что привело к ужасной инфляции по всей Германии, бедности и голоду среди населения. Зачастую в этом были замешаны местные правители. В заметках того времени постоянно фигурируют их имена.

То, что городской казначей и монетный мастер пошли на такое преступление, я придумал. Их план показался мне просто гениальным. Согласен, чеканочные штемпели, вероятно, охранялись слишком надежно, чтобы воплотить замысел. Что ж, в детективном романе порой можно и преувеличить. В этом преимущество беллетристики перед документальной прозой.

В связи с этим должен отметить, что упоминаний о серийных убийцах в Мюнхене XVII века я не нашел. Во всяком случае, таких, которые устраивали казнь над своими жертвами. К самым громким случаям того времени можно отнести процесс над семейством Пемб, прозванным плутами. Это событие мимоходом упоминается в романе. Согласно обвинению, эта банда убила более 120 человек, обчистила 28 церквей, устроила 26 пожаров и вызвала 21 ураган. Казнь состоялась в 1600 году, матушке Пемб отсекли груди и затолкали в рот сыновьям. Кого-то из преступников колесовали, а кого-то посадили на кол, потом всех сожгли живьем. Внутри все переворачивается при мысли, что горожане наблюдали за казнью и при этом смеялись и аплодировали. Что ж, такие были времена…

* * *

Одно место, упомянутое в романе, вызвало у меня особенный интерес: шелковая мануфактура в Ау. Когда я впервые прочел о ней, то с трудом представлял себе, что в холодном Мюнхене XVII века была настоящая фабрика по производству шелка. Но это правда. Более того, таких мануфактур было две: одна в Ау и вторая на Якобсплац. Тот, кто захочет узнать о них подробнее, наткнется на настоящий экономический детектив.

В 1664 году некий доктор Иоганн Йоахим Бехер убедил курфюрста Фердинанда Марию в своей безумной идее. Были наняты итальянские ремесленники, даже занимались промышленным шпионажем в Венеции. В придворном саду и вокруг Мюнхена посадили тутовники с шелкопрядами. С той поры в Баварии разрешалось продавать шелк только собственного производства. Немцы едят немецкие бананы!

Директором мануфактуры был назначен некий Лукас ван Уффеле, темная личность. Он искал вкладчиков по всей Баварии. Как и в случае с современными сомнительными проектами, нашлось достаточно дураков, которые вкладывали деньги в идею. Ни один из них так и не вернул свои капиталы. В 1672 году, через шесть лет работы, мануфактуру закрыли. Ван Уффеле скрылся от вкладчиков в Аугсбурге. Его поймали и доставили обратно в Мюнхен, где он провел несколько лет в заключении (история в прекрасном изложении Германа Вильгельма «В предместьях Мюнхена. Ау»). Так заканчивается одна из самых безумных глав в истории Мюнхена.

* * *

Как всегда, множество людей внесли свой вклад, чтобы из первоначальной идеи получился объемный роман. И как всегда, любые возможные ошибки остаются на моей совести и будут исправляться с каждым последующим изданием. Я всегда благодарен сведущим в истории читателям за поправки и подсказки. От ошибок никто не застрахован, и писатели не исключение.

В первую очередь хочу поблагодарить Барбару Райз из мюнхенского бюро экскурсий, которая водила меня по родному городу и знала ответ на любой мой вопрос. Спасибо и Катрин Нидерлендер, моему экскурсоводу в Ау. Доктор Манфред Хаймерс из городского архива помог мне с именами, а в государственном собрании монет Мюнхена я получил сведения о монетном деле и фальшивомонетничестве в XVII веке.

В вопросах, связанных с шелком, мне помогал Дитер Бреннер из Крефельда. Немало сведений можно почерпнуть также из романа Урсулы Нойхаус «Шелкопряха» (нем. «Seidenweberin»).

Профессор Маттиас Гроу, руководитель Института судебной медицины в Мюнхене, терпеливо отвечал на мои вопросы касательно отравлений, разложения и мумификации. В вопросах гинекологии мне помогали доктор Томас Пийол и, конечно же, мой отец. Спасибо, папа, что я могу позвонить тебе по любому самому ничтожному вопросу! (И я не говорю об ипохондрических вопросах, касающихся меня лично. Человек не молодеет…) Мои неумелые переводы с латыни, как всегда, проверял профессор Манфред Хайм с теологического факультета в Университете Людвига-Максимилиана.

Благодарю милых дам из издательства «Улльштайн»: в особенности Нину Вегшайдер, Сару Эрхардт, Марион Васкез, Пию Гетц и Сив Бублиц. Нельзя не упомянуть бесконечно любезную и пунктуальную Уту Рупрехт, моего редактора. Герд, Софи и Мартина из агентства выступили первыми читателями. Как и моя жена Катрин, которая всегда готова была выслушать меня и дать хороший совет. И наконец, спасибо моему другу Оливеру Куну, который свел меня с мошенником в Тоскане – очевидно, сам того не подозревая. Всем спасибо, вы классные. До следующих книг!

Краткий путеводитель по Мюнхену По следам Куизлей

Мюнхен, с населением в полтора миллиона человек, относится к числу крупных городов. И несмотря на это, он похож на деревню. Многие люди знают друг друга, ходят в одни и те же пивные, вместе едут в Альпы или на Штарнбергское озеро, да хоть на Октоберфест. Полагаю, эта провинциальность и придает Мюнхену особое очарование. Если я посмотрю из окна у себя в квартале Лайм, то в хорошую погоду могу увидеть горы. Многочисленные озера, пастбища, поля, луга и леса начинаются буквально от дверей. Некоторые называют Мюнхен самым северным городом Италии. Тому, кто солнечным мартовским днем любит посидеть в одном из кафе, потягивая капучино и любуясь мюнхенскими синьоринами, знакомо это чувство. Но Мюнхен в любое время года по-своему очарователен. Мне самому больше всего нравится октябрь: в последние теплые дни посидеть в пивном саду, когда сонные шершни летают над кружкой – и начинается этот безумный Октоберфест, с ордами туристов, северогерманскими марионетками и лужами рвоты…

* * *

На каждый из представленных маршрутов лучше выделить день или два. Они не претендуют на полноту картины, а призваны познакомить вас с местами, упомянутыми в романе. Тем не менее они представляют собой неплохой экскурс в Мюнхен XVII века. Хотя облик города за это время значительно переменился. Здесь также следует предупредить: читатьтолько после романа!

Маршрут 1:

Палачи, проститутки и прекраснейшие виды Мюнхена:

от Мариенплац и через Ангерфиртель

Наш маршрут начинается из сердца Мюнхена, с Мариенплац. Хотя свое название площадь получила лишь в XIX веке; прежде она называлась Рыночной. Здесь пересекаются две когда-то главные улицы города: бывшая Зальцхандельсштрассе (ныне пешеходная зона с парком) и Вайнштрассе, которая тянется к северу до Театинерштрассе (бывшая Швабингская улица) и к югу до Зендлингерштрассе. Это пересечение, как и во времена Куизля, делит старый город на четыре части: на юго-востоке Ангерфиртель и Якобсплац, Хакенфиртель по другую сторону Зендлингерштрассе, Граггенау в районе резиденции и Кройцфиртель в районе церкви Богородицы (Фрауенкирхе). Ангерфиртель населяли мелкие ремесленники, а также палач, живодеры и проститутки. Не случайно действие романа в значительной степени происходит в этом квартале.

На Мариенплац прежде всего разыщите колонну Девы Марии. Она была установлена в 1638 году по приказу курфюрста Максимилиана I – в благодарность за то, что Мюнхен не пострадал в Тридцатилетнюю войну. Четыре херувима сражаются против четырех зол того времени, изображенных в виде чудовищ: войны (лев), голода (дракон), чумы (василиск) и безверия (змея). Под безверием подразумевался, конечно же, протестантизм. Сейчас мы, католики Верхней Баварии, относимся к лютеранам уже не так предвзято, но по-прежнему считаем, что наши церкви красивее.

Многие туристы, когда попадают на Мариенплац, любуются колоколами Новой ратуши, расположенной с северной стороны. В романе вы не увидите ни ратуши, ни колоколов – тогда на этом месте стояли дома патрициев. Старая ратуша находится восточнее, и сейчас там преимущественно проходят городские мероприятия. С южной стороны тянулась темная аркада, которую я избрал местом убийства Терезы Вильпрехт.

Пройдите к югу в сторону скотного рынка. Сразу по левую руку высится церковь Святого Петра, самая старая в городе. Всем, кто посетит Мюнхен, непременно стоит подняться на колокольню Старого Петра. Но помните: там 306 крутых ступеней. Я лично их пересчитал. Зато сверху открывается потрясающий вид. В хорошую погоду можно посмотреть вдаль на сотню километров – и увидеть родные места Куизля за Пайсенбергом. Не случайно последняя сцена романа происходит на этой башне. В самый старый и при этом самый маленький из колоколов звонили перед казнью или когда священник отправлялся к умирающему. Сейчас он висит за зарешеченным окном в старой Северной башне.

Спустившись вниз, поверните к юго-востоку от церкви. Пересеките Петерсплац – и попадете на знаменитый Продуктовый рынок. На том месте, где сейчас торгуют колбасами, сыром, овощами и мясом, прежде находилась больница Святого Духа, которая сыграла значительную роль в романе. На огромной территории, помимо лазарета и сиротского приюта, размещались также родильный дом и лечебница, куда помещали психически больных. С собственной скотобойней, кузницей, пивоварней, пекарней, речкой и даже тюрьмой, больница представляла собой город внутри города. До наших дней сохранилась лишь церковь, расположенная с восточной стороны. Все остальное было снесено в XIX веке, во времена секуляризации.

К северу от продуктового рынка, в том месте, где сейчас стоит торговый центр «Кустерманн», протекал ручей, образующий Конскую заводь. Раньше здесь практиковали любопытное наказание: пекарей, которые попадались на обмане, сажали в клетку, и палач несколько раз опускал ее в воду. В моем романе здесь происходит развязка, когда Вальбурга пытается утопить Барбару и ее возлюбленного Валентина. Из многочисленных ручьев, которые прежде протекали через Мюнхен (и служили естественным стоком нечистот), сейчас осталось всего несколько.

Повернем на запад и пройдем по Прела-Цистль-штрассе, мимо павильона, пока справа не откроется Себастьянсплац, а потом и Якобсплац, бывшая Ангерсплац. На этом месте раньше проходила знаменитая ярмарка Якобидульт, известная далеко за пределами Мюнхена. Ее устраивают и по сей день три раза в год, только на Марияхильфплац в Ау, но об этом позже. В бывшем здании арсенала (где хранили в том числе и огнестрельное оружие) сейчас находится Городской музей, который вам непременно стоит посетить. Хотя бы ради того, чтобы взглянуть на громадную модель города, созданную по гравюрам Якоба Зандтнера 1570 года. Она находится сразу на первом этаже и в общих чертах напоминает Мюнхен из моего романа. Во время работы у меня над компьютером постоянно висела ее фотография, чтобы не потеряться во время прогулок Симона или слежки Ангерских Волков.

С 2006 года на Якобсплац располагается еврейский центр с синагогой, общинным домом и небольшим, но примечательным музеем. Кроме того, там превосходно кормят! Это вообще одно из моих любимых мест в Мюнхене. Там находится множество хороших ресторанов и тенистых уголков, где в летние дни можно отдохнуть после прогулок по магазинам. Мой вам совет: по западной стороне площади стоит дом Игнаца-Гюнтера, в котором еще сохранилась так называемая «Лестница в небо» – узкая и крутая лестница, какие были обычным явлением во всяком бюргерском доме. Сейчас там размещается управление Городского музея. Само здание построено в XIV веке. Если будет открыто, загляните внутрь. Кроме того, на Якобсплац находилась вторая из шелковых мануфактур, о которой я уже упоминал.

К северу от площади пересекаем Оберангер и вскоре попадаем на Зендлингерштрассе, одну из крупных торговых улиц Мюнхена. Еще во времена Куизля это была довольно оживленная улица со множеством трактиров. Здесь же располагался дом Малахии Гайгера. В общей сложности он владел тремя зданиями, примерно в том месте, где сейчас стоит Азамкирх (Зендлингерштрассе, 32). Хоть в XVII веке этой церкви еще не было, стоит полюбоваться этой жемчужиной позднего барокко.

У южной оконечности Зендлингерштрассе находятся Зендлингские ворота, одни из трех сохранившихся городских ворот во втором ряду стен, образующих границу Мюнхена. За воротами пройдите немного налево к Блуменштрассе. Там, где сейчас стоит Школа моды (Зендлингер-Тор-плац, 14), раньше располагался дом мюнхенского палача, пристроенный к городской стене, отдельно от всех других домов. За ним над городской стеной высилась так называемая Кулачная башня. Ее верхушка, и поныне выставленная в Городском музее, напоминает сжатый кулак. По слухам, если казнили невиновного, кулак этот раскалялся докрасна – а потом призрачной рукой трижды стучал в дверь к палачу. Верите вы или нет, но я во время своих исследований слышал странное постукивание!

Всего в сотне метров, на углу Россмаркт и Блуменштрассе, до конца XVI века располагался бордель, закрытый по приказу герцога Людвига Благочестивого (и неудивительно). На городской модели Зандтнера это единственное строение, выкрашенное в черный цвет, – позорное пятно для Мюнхена, так в то время воспринимали его люди.

Маршрут 2:

Жизнь в духе курфюрстины —

по Кройцфиртель и Граггенау к резиденции

Вновь начинаем с Мариенплац, но на этот раз движемся к северу по Вайнштрассе и Театинерштрассе. Прежде здесь проходила дорога на Швабинг, в то время еще небольшую рыбацкую деревню. Если повернуть налево, то по Сальваторштрассе можно выйти на Сальваторплац, где с 1657 по 1795 год располагалась мюнхенская опера – кстати, первый оперный театр в Германии. Сейчас там находится Дом литераторов, где проходят различные выставки и чтения. Там же расположено замечательное кафе. Как писатель, горячо рекомендую вам это место. Быть может, за стаканом «Апероль шприц» вам удастся вообразить себе то элегантное время, когда здесь ставили первые немецкие оперы – спасибо курфюрстине Генриетте Аделаиде! Именно ее усилиями сонное, во многом еще средневековое болото под названием Мюнхен в XVII веке превратилось в культурную метрополию Европы.

Вернувшись к Театинерштрассе, пройдем дальше на север, и по левую руку появится Театинеркирхе, строительство которой курфюрстина начала по случаю рождения сына Макса Эмануэля. Позднее он отблагодарил ее, втянув Баварию в Войну за испанское наследство. Во время действия романа кронпринцу было еще десять лет, и церковь Святого Каэтана, как она называется в действительности, представляла собой большую строительную площадку.

Справа на месте бывших Швабингских ворот находится Фельдхернхалле («Зал баварских полководцев»), построенный лишь в XIX веке. Там во времена Куизля была граница Мюнхена. Далее начинались поля и луга, и деревня Швабинг находилась еще в некотором отдалении. Напротив по диагонали находится вход в Дворцовый парк, где Петер с кронпринцем раздумывали над загадочным исчезновением собаки. К счастью, теперь по парку могут гулять не только придворные, но и простые смертные. Это чудесное место в самом центре города, но при этом тихое и уединенное. Здесь можно прекрасно отдохнуть с газетой или хорошей книгой.

К югу от парка находится резиденция, огромный дворец баварских герцогов, курфюрстов и королей. Это самый большой дворец в Германии, расположенный в пределах города. Путеводитель по нему превысил бы всякие пределы этого раздела. Лучше всего закажите экскурсию или приобретите в кассе аудиогид, который проведет вас по самым интересным местам резиденции. В их число, конечно же, входят собрание древностей и гроты, в которых Петер с Максом играли в прятки. На втором этаже располагается приемная, где Симон дожидается аудиенции, как и сам зал для аудиенций. Речь идет о Зале лучников, или Золотом зале. Вы непременно найдете его, как и замечательный кабинет Генриетты Аделаиды, в плане резиденции, который можно получить в кассе.

Если вы приехали в Мюнхен на несколько дней, советую посетить концерт классической музыки в церкви Всех Святых, расположенной в восточной части комплекса. Построенная в XIX веке и сильно разрушенная во время Второй мировой войны, строение напоминает средневековую церковь, но с тем преимуществом, что оно отапливается. Незабываемое впечатление, особенно зимой. Моя жена уже неоднократно выступала здесь со своим хором, и каждый раз я чувствовал себя путешественником во времени.

В моем романе упомянуты еще четыре церкви, которые не входят в этот тур. Кройцкирхе в Хакенфиртель, у которой мастер Ганс столкнул Барбару в могилу. В Госпитальной церкви (Херцогшпиталькирхе) на Херцогшпитальштрассе, 7, также расположенной в Хакенфиртель, хранится икона Страдающей Мадонны. Особого внимания заслуживает позднеготическая церковь Богородицы, в 1821 году превращенная в собор. Это один из главных символов Мюнхена. Неподалеку видна церковь Святого Михаила, принадлежавшая коллегии иезуитов, в которую в конце концов приняли Петера. Церковь расположена на Нойхаузерштрассе, оживленной пешеходной зоне, протянувшейся от Мариенплац до Карловых ворот. Кстати, именно в церкви Святого Михаила похоронен король Людвиг II. Если хотите знать, действительно ли король лежит в саркофаге, прочтите мой роман «Заговор Людвига».

Маршрут 3:

Пивные реки и речные волны,

по улице Таль к Изару

В этот раз двинемся на восток от Мариенплац, оставив по правую руку Старую ратушу. Таль представляет собой старинную улицу, которая, как и сегодня, ведет к Изару. Если свернуть налево в Мадербройгассе, можно увидеть знаменитую Мюнхенскую придворную пивоварню. Сейчас это ресторан для местных и в особенности для туристов, но в XVII веке пиво доставляли исключительно ко двору курфюрста. Тем не менее в романе я посвятил пивоварне краткий эпизод. Возможно, что вы при случае попробовали хорошего мюнхенского пива. А «Хофброй» действительно того стоит, в отличие от других мюнхенских марок… Но не будем об этом. О пиве и вкусах можно спорить бесконечно. Вероятно, в Мюнхене это особенно актуально.

Вернемся к улице Таль и пройдем в сторону Изара, пока впереди не покажутся Изарские ворота, вторые из сохранившихся ворот. Стоит посетить расположенный там музей «Валентин-Карлштадт» (да, именно так он и называется). Не случайно возлюбленный Барбары носит имя прославленного комедианта Карла Валентина. Известный по всему городу повеса из Ау, в детские годы он вполне вписался бы в шайку Подонков. Кстати, 9-летним в сопровождении родителей вход бесплатный.

В то время Изарские ворота отмечали границу города. За ними начинались поля и заливные луга. Сегодня на оживленной Цвайбрюкенштрассе сложно представить себе такую идиллию. Но ведь для этого есть мой роман…

Наконец-то мы добрались до Изара и моста Людвигсбрюке. Здесь, недалеко от монашеского поселения, прежде находился первый мост, соединявший Мюнхен с другим берегом. Он, можно сказать, дал начало городу: в 1158 году герцог Генрих Лев приказал построить его, соблазнившись доходами с торговли солью. Из скромной общины монахов (отсюда и название) он постепенно превратился в крупное поселение. Уже существующий мост епископа Фризинга севернее по Изару герцог, недолго думая, приказал разрушить.

На возвышении слева от моста находились так называемые Нижние пристани, где Куизли впервые сошли на мюнхенский берег и где Магдалена с Барбарой обнаружили жуткую мумию. Пристани в то время представляли собой нечто вроде современного вокзала и аэропорта. Сюда на многочисленных плотах доставлялись древесина и уголь, вино и сыр, пряности, масло и прочие товары, в том числе из земель по ту сторону Альп. Пассажиры и плотогоны останавливались в таверне «У зеленого древа». К сожалению, ничего из этого не сохранилось. Но если приехать летом, можно прокатиться на плоту, маршрут проходит от Вольфратсхаузена до современного порта на юге Мюнхена. Детьми мы нередко подплывали к плотам в надежде раздобыть крендель или лимонад. Однажды я упал перед плотом и не мог выплыть, пока тот не прошел надо мной. Эту детскую травму я переработал в первом своем романе о дочери палача. Может, читатели вспомнят мертвого мальчика из первой главы…

Можно вернуться обратно к Мариенплац, а можно перейти Людвигсбрюке, откуда начинается наш следующий маршрут…

Маршрут 4:

Кабаки и старьевщики,

по предместью Ау

От моста направо тянется Лилиенштрассе, которая и во времена Куизля была (под другим названием) главной улицей Ау. Здесь, как и в Гизинге и Хайдхаузене, жила беднота, для которой невозможно было получить бюргерские права. Это многочисленные поденщики, нищие, преступники и бродяги. В общем, не самое благополучное место, и путники старались сюда не попадать. Изар служил разделительной полосой между социальными слоями.

Сегодня в Ау сложно прочувствовать его былую атмосферу. На черно-белых фотографиях еще можно увидеть многочисленные таверны и покосившиеся доходные дома, в которых люди жили несколько десятилетий назад.

Мельничный ручей, как и прежде, протекает через квартал. Раньше здесь стояли несколько мельниц, в том числе и бумажная мельница, на которой перемалывалось старое тряпье для производства бумаги. Отсюда взялись и тряпьевщики – эти несчастные бродили по улицам в поисках пригодного мусора.

Трактир «У Радля», где проходил выдуманный мною Совет палачей, находился на Лилиенштрассе, 66. С 1656 года его хозяином был некий Август Радль. Трактир не сохранился, но рядом есть множество других мест, где вы можете выпить кружку за Якоба Куизля. На Лилиенштрассе, 19, располагалась шелковая мануфактура, о которой вам уже довелось прочитать. На том месте, где когда-то стоял монастырь минимитов с садом, где, по сюжету, укрывались Подонки Ау, сейчас находится окружное ведомство – место уже не столь романтичное. На брусчатке во внутреннем дворе еще видны контуры бывшего монастыря.

Сердце Ау бьется на Марияхильфплац, в конце Лилиенштрассе. Расположенная там церковь Марияхильфкирхе построена в XIX веке. Раньше на ее месте стояли две часовни, также упомянутые в романе. На этой площади три раза в году проходит знаменитая ярмарка, которая прежде устраивалась на Якобсплац. Это небольшой народный праздник с лотками, пивом, ностальгическими аттракционами и крупнейшим в Европе рынком посуды. Некоторые из местных жителей отмечают, что праздник этот, в отличие от Октоберфеста, действительно мюнхенский. Лучше вам убедиться в этом лично.

Кстати, то, что тюрьма Ау располагалась в доме надзирателя, я не придумал. Правда, не могу утверждать, действительно ли там обследовали трупы. Довольно жутко, но это как-никак детектив, а не медицинский роман.

Маршрут 5:

Карнавал и сказочная страна,

замок Нимфенбург

Эту прогулку в стороне от центра я рекомендую вам особенно. Парк Нимфенбурга – мой любимый в Мюнхене! Возможно, причина в том, что мама еще ребенком водил меня сюда. Позднее, в студенческую пору, я получил довольно чудну́ю работу: я должен был сопровождать строгого, но слабоумного смотрителя во время обходов парка. Он никогда не говорил, однако как никто другой ориентировался на этой обширной территории. Зачастую мы молча сидели на скамейках или часами бродили по самым отдаленным уголкам парка, так что я мог бы пройти его с завязанными глазами. Будучи отказником на лечебно-педагогической службе, я часто водил сюда детей. Мои первые фэнтезийные истории родились именно здесь во время долгих прогулок. Я и теперь люблю гулять по этому парку, когда обдумываю очередной поворот сюжета. (Профи сказал бы «прорабатывать материал». Просто это звучит лучше, чем «гулять, пить кофе и бездельничать».)

Нимфенбург стал подарком курфюрста Фердинанда Марии, своей супруге, по случаю рождения долгожданного наследника. Таким образом, замок и парк появились одновременно с Театинеркирхе, и ко времени, описанному в романе, было готово лишь центральное строение. Позже замок стал летней резиденцией Виттельсбахов. Парк площадью в 180 гектаров входит в число наиболее значимых произведений садово-паркового искусства Германии. И здесь действительно можно заблудиться.

Лучше всего приобрести в главном здании план и комплексный билет, с которым вы сможете посетить все достопримечательности парка. К ним относятся: келья Магдалины, украшенные ракушками руины монастыря; Баденбург с курфюршеской купальней, Пагоденбург, чье внутреннее убранство выдержано в китайском стиле, и охотничий дом курфюрста, Амалиенбург. Стоит посетить и сам замок. Сердцем его считается большой зал, в котором, по сюжету, проходит карнавал. Хотя должен признать, что в 1672 году его, скорее всего, еще не было. Во всяком случае, такого, каким мы видим его сейчас.

Искусственный грот, в котором Якоб и Георг натыкаются на фальшивомонетчиков, можете не искать. Он хоть и фигурирует в старинных источниках, но больше не существует. Лабиринт из живой изгороди, где замерзает Даниель Пфунднер, я также выдумал. Кстати, если вы усмотрели параллели с фильмом Стэнли Кубрика «Сияние», они не случайны!

Больше всего я люблю бродить по парку без всякой цели. Мимо небольших озер, храмов и зачарованных статуй. Как знать, может, когда-нибудь я попаду в сказочный мир по ту сторону парка… Страну, полную историй, загадок и сказок… Если я найду его, то пошлю вам старинную открытку – электронной почты и телефонов там, конечно же, нет.

Ваш по-прежнему безнадежный романтик

Оливер Пётч

Примечания

1

Негодяй! (итал.)

(обратно)

2

Об этом рассказывается в романе О. Пётча «Дочь палача и король нищих».

(обратно)

3

О мастере Гансе см. роман О. Пётча «Дочь палача и театр смерти».

(обратно)

4

Маленький доктор (итал.).

(обратно)

5

Об этом рассказывается в романе О. Пётча «Дочь палача и театр смерти».

(обратно)

6

Покойся с миром (лат.).

(обратно)

7

Куда вы идете? (итал.)

(обратно)

8

Пс. 22:1–2.

(обратно)

9

Кобольды – домовые и духи – хранители подземных богатств в мифологии Северной Европы.

(обратно)

10

Что случилось? (итал.)

(обратно)

11

Не понимаю (итал.).

(обратно)

12

Убирайся! Немедленно! (итал.)

(обратно)

13

Альгой – регион в Южной Германии.

(обратно)

14

Вамс – немецкая мужская распашная куртка в XV–XVIII вв., плотно облегающая тело и сшитая на ватной подкладке; надевалась под верхнюю одежду.

(обратно)

15

Это несправедливо! (фр.)

(обратно)

16

До свидания (фр.).

(обратно)

17

Вардейн – в германских землях чиновник при рудниках и монетных дворах, в чьи обязанности входило определение количества какого-либо металла в рудах, сплавах или монетах.

(обратно)

18

Остановись! Я сдаюсь! (итал.)

(обратно)

19

Constitutio Criminalis Carolinis – уголовно-судебное уложение Священной Римской империи в XVI–XVIII вв.

(обратно)

Оглавление

Пролог

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

Эпилог

Послесловие

Краткий путеводитель по Мюнхену По следам Куизлей Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg