«Своя-чужая боль, или Накануне солнечного затмения. Стикс (сборник)»

Своя-чужая боль, или Накануне солнечного затмения. Стикс (сборник) (fb2) - Своя-чужая боль, или Накануне солнечного затмения. Стикс (сборник) 2442K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Наталья Вячеславовна Андреева

Наталья Андреева Своя-чужая боль, или Накануне солнечного затмения. Стикс (сборник)

© Андреева Н. В., 2015

© ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *

Своя-чужая боль, или Накануне солнечного затмения

10 августа, пролог

Ее жизнь с детства напоминала чистый лист, на котором все время писали другие. Никто не лишал ее права на авторство, просто никто не объяснил, как и что надо делать, чтобы стать человеком. Индивидуумом, имеющим свои мысли, чувства, слова. Собственные, а не чужие. Рядом не было никого, способного научить ее, как найти свое место в жизни. Даже в том замкнутом пространстве, которое отпущено для нее. Она часто представляла себе, что будет, если взять гигантский циркуль, поставить его острие в середине комнаты, куда ее привезли из роддома, и провести окружность радиусом доступного ей за один день перемещения. Получалось, что в пределах этой окружности помещается площадь не более километра. Пятьсот метров в одну сторону, столько же в другую. Если задаться целью и собрать все силы, далеко ли можно уехать в инвалидном кресле, вращая обеими руками большие скрипучие колеса?

Кресло старое, как и дом, в котором она живет, и все, что в нем есть. Мебель, посуда, одежда, треснувшая русская печь. Мать если не на работе, то у соседей. Или соседи у нее, с неизменной бутылкой самогонки. Вся жизнь вращается вокруг железнодорожного переезда, подле которого прилепились три бревенчатых дома. В одном испокон веку обитают дед с бабкой, такие же упрямые, как их старая коза Маруська. Живут, цепляются за жизнь и за рыжую глинистую землю.

В другом доме – сменщица матери Ольга с пьяницей-мужем. Он также работает на железной дороге. Зимой чистит от снега платформу ближайшей железнодорожной станции, чуть ли не каждый день вышагивая по шпалам несколько километров. Летом ремонтирует пути вместе с другими рабочими, приезжающими из райцентра и близлежащих деревень. Две взрослые дочери соседей давно уехали в город, поступили одна в техникум, другая в сельскохозяйственное ПТУ. Да так и остались в райцентре, обзавелись семьями. Приезжают к родителям редко, по большим праздникам. У обеих дети, работа, семейные проблемы.

А в третьем доме обитает она с матерью. Мать, сколько она себя помнит, заливает горе. Горя ей выпало в жизни столько, что в редкие моменты просветления она начинает выть от тоски. Муж работал вместе с соседкиным на путях да попал спьяну под поезд. Дочь родилась инвалидом. По молодости лет да при живом хозяине исстрадавшаяся женщина еще возила дочку по врачам. И те говорили, что вылечить ее можно. И лечили, да только не долечили. А потом и лекарства стали дорогие, и хорошие врачи спрашивали больших денег, и одна мать осталась далеко от города в старом доме, принадлежащем все той же железной дороге. Силы кончились. Осталось только одно: забыться. На работе пока держалась, потому как начальство заглядывало редко, а заменить ее было некем. Желающих перебраться на переезд, в глухое место, в дом без удобств, сыскать не так-то просто.

Мать давно махнула на себя рукой, с болезнью дочери смирилась и бороться с судьбой перестала. Кое-как справлялась с хозяйством, стряпала нехитрую еду да раз в неделю мыла мертвые ноги дочери, обливаясь над ними слезами и дожидаясь, когда соседка придет со смены. Тогда можно забыться, выпить самогоночки да затянуть песню, повыть с горькой бабьей тоски. Жизнь, она как черствый пряник – пока не размочишь, не поймешь, что сладкий, и ни в какую не разжуешь. Это у кого зубы крепкие, так те кусают, не боясь ни боли, ни крови из десен. А кто свои уже сточил да кого по этим зубам били не раз, тот к прянику подойдет с осторожностью, с опаской. Каждому свое, как говорится, да не всем поровну.

Вот третья сменщица, Наталья, что приезжает из города. Молодая, красивая, одевается как картинка, и муж не пьет. Товарок своих тайком осуждает, но, бывает, и забежит на огонек поболтать. Поделиться заветным: о любви, о мужниных подарках, о запланированной на лето поездке на юг. Рассказам ее верится с трудом. Неужели и так бывает?

У нее тоже есть планы. Во-первых, осень. По раскисшей дороге трудно проехать на инвалидном кресле, колеса буксуют. И мать ругается: грязь не таскай. Сиди дома, смотри на увядающий лес сквозь стекло, по которому снаружи ползут дождевые капли. Осенняя красота коротка, золото листвы быстро превращается в ржавчину, а потом гниет. И сердце невольно сжимается. Зато по телевизору много интересного. Зима – тоже хорошо. Темнеет рано, по снегу далеко не уедешь. Мать старательно расчищает дорожку возле дома, но в иную зиму снегу наметет столько, что приходится вызывать трактор. А наутро опять метель. Что тут поделаешь? Зато Новый год полон приятных сюрпризов. Мать уходит к соседям либо спит, и весь дом и праздничный стол в ее распоряжении. Даже шампанское. Но: ни-ни! Чего-чего, а выпивки в ее жизни не будет. Никогда.

Лучше всего весной. Красиво. Апрель – замечательный месяц! Потом приходит май и пролетает незаметно. Следом июнь, июль. Август? Да, не успеешь оглянуться, как на улице август.

Телевизор в доме старый, черно-белый. Купленный еще в те времена, когда отец был жив. Из-за этого телевизора мир так и оставался для нее поделенным на два цвета. Черный и белый. Либо хорошо, либо плохо. Либо все, либо ничего. За последние годы она узнала о том, что в мире много боли и помимо ее собственной. И с каждым годом боли становится все больше и больше. Раньше все было хорошо, а теперь все плохо. Она чувствовала, как там, за очерченным циркулем кругом, люди погружаются в отчаяние. Они могут ходить, но этого им почему-то мало. Они никак не могут успокоиться этим счастьем, больше которого ничего и не бывает, и все время мучают себя и других.

Она все время представляла, как изменилась бы ее жизнь, если бы… Ходить вместе со всеми в школу, а не ждать, когда приедет учитель и даст задание, в исполнении которого нет особого смысла. Все равно спросят не так, как с других. И оценки будут выше из жалости. Почему же не поставить? У девочки все равно нет будущего. Ей не учиться в институте, не искать работу. Была бы городская, могли быть варианты, но выбраться с глухого переезда в большую жизнь… Нет, чудес не бывает. Она и сама давно уже не верит в сказки.

Живет от фильма к фильму, от утреннего выпуска новостей до вечернего и поездками туда, к переезду, где можно разглядывать настоящую жизнь в окнах пролетающего поезда и во время остановок автомобилей перед опущенным шлагбаумом. Как она мечтала о том, чтобы поезда ходили чаще! Тогда шлагбаум гораздо чаще преграждал бы путь иномаркам, и кто-нибудь, хорошо одетый и красивый, выходил бы из машины и ждал, когда проедет состав, рассеянно глядя в небо. Эти поездки, приходившиеся в основном на лето, она предпочитает любому фильму. Осенью и зимой даже в хорошую погоду сидеть в кресле холодно. А машин проезжает мало, и уж совсем редко они пересекаются с поездом и останавливаются. Вот летом поток дачников становится непрерывным. Лето – это время зрелищ.

Какие только мысли не приходили ей в голову! Какие истории! Она жадно наблюдала за молодыми женщинами, ездившими на дорогих иномарках. За рулем и в качестве пассажирок. Все они казались ей красавицами. В такой одежде, на таких машинах… Как правило, красавицы поспешно отворачивались, увидев девочку в инвалидном кресле на обочине дороги. Им становилось неловко, а ей… Завидно? Эти, конечно, вертят мужчинами как хотят, швыряют деньги направо-налево, нигде не работают, но не потому, что инвалиды, а потому, что… А, собственно, почему?

Иногда ей давали деньги. Больше мужчины, чем женщины, хотя, по логике вещей, женщины должны быть жалостливее. Она разглядывала денежные купюры с любопытством. Будто и не такие, как в мамином кошельке. Вещи из другой жизни, случайно попавшие в ее руки. Мать радовалась деньгам, потому и не препятствовала поездкам дочери на переезд.

А она купюры брала, но неохотно. Это та же жалость, только еще более унизительная. Как будто можно купить прощение за то, что ты здоров, и ноги у тебя в порядке, и жизнь удалась. За девятнадцать лет своего существования она меняла мнение об этих людях неоднократно. От любопытства маленького ребенка, через надежду быть замеченной ими и ожидание того, что они тоже в чем-то несчастны, до откровенной ненависти. Нет, они не выглядели несчастными. Во всяком случае, когда сидели в своих машинах перед опущенным шлагбаумом. Она видела их лица: нетерпение, двигающиеся челюсти, занятые жвачкой либо сигаретой, ленивое перебрасывание словами. И нескрываемое удовлетворение от того, что они едут на своей машине в Москву, в теплые квартиры со всеми удобствами, отдохнувшие, может быть, и уставшие, но не измотанные этой усталостью, как ее мать, а лишь слегка обремененные. Слегка, потому что все это смывается в горячей ванне за каких-нибудь полчаса. Но может быть, она и не права. Потому что ничего не знает о той жизни.

Она могла бы ездить не к переезду, а в лес и вдоль опушки, где тишина и покой. Но жажда жизни толкала в противоположную сторону. К людям, а не от них. Словно высшая сила, которая пишет в книге судеб, приглядывалась к девушке и решала: дать ей шанс или оставить все как есть.

И однажды наступил день, который изменил все. Это было десятое августа. Уже давно по всем каналам телевидения твердили о надвигающемся солнечном затмении. Говорили о нем как о возможном конце света, о грозящих в связи с этим природных катаклизмах, спешили уведомить о необыкновенном зрелище, которым можно насладиться в определенных точках земного шара. Она же относилась к грядущему нерядовому событию равнодушно: где-то в большом мире люди ждут очередного развлечения. И перемен. А вдруг? Они ведь тоже не в силах ничего изменить, а потому ждут вмешательства свыше. Но тому, кто свыше, это неинтересно и хлопотно так же, как и всем тем, кто проезжает мимо девушки в инвалидном кресле, неинтересно вмешательство в ее жизнь. А потому ничего не изменится и измениться не может. День накануне солнечного затмения ничем не отличается от других дней.

Было тепло, солнечно и ветрено. Хорошая погода для прогулки, если повязать косынку. Можно долго сидеть у обочины, наблюдая за тем, как мимо проезжают машины. Люди едут с дачи. Вечер, скоро начнет темнеть. Август не май – осень близко.

Ура! Переезд звенит! Значит, та красивая машина серебристого цвета обязательно затормозит и даст себя рассмотреть. Если водитель попытается сбросить скорость. Но он, кажется, решил проскочить под опускающийся шлагбаум. Торопится. А жаль. И не стоит ему так рисковать.

Увиденное потом она воспроизводила в памяти неоднократно. Тут нельзя ошибиться. Важна любая подробность, если есть шанс изменить свою жизнь в корне. Любая мелочь, любая деталь, которая на первый взгляд может показаться незначительной. Итак…

…– Слушай, когда ты мне наконец носки постираешь?

– Брось в стиральную машину. Тебе что, трудно на кнопку нажать?

– Может быть, я хочу, чтобы ты нажала?

– И что это изменит?

Он замолчал, глядя на дорогу. Черт знает что за день! С самого утра не заладилось! И даже в машине, по дороге домой они с женой продолжают выяснять отношения. Вот так можно нарваться: жениться на нормальной женщине, радоваться, когда она рожает детей, много лет терпеть ее капризы, во всем потакать, и в итоге рядом с тобой окажется существо непонятного пола, которое целый день бренчит на гитаре и смотрит в потолок. На мужа ноль внимания, дети сами по себе.

Пока ее бренчание не приносило денег и он мог оборвать жену в любой момент, у них была семья. И на терзания жены он смотрел сквозь пальцы. Поесть приготовила, белье постирала, посуду помыла – сиди, смотри в потолок. Пока не надо укладывать детей спать. Но за последние три года все встало с ног на голову. Теперь жена в доме главная. Потому что она зарабатывает столько денег, что его жалкая зарплата – вещь условная и идет ему же на карманные расходы. Вернее, шла. Ведь последний год он вообще не работает. Все в доме, а также эта новая дорогая машина, серебристый «Форд», куплено на ее деньги. И трехэтажный коттедж, и мебель в нем, и гараж на две машины, и пристройки. Все это оплатила она, безумная, непонятная женщина. С утра у нее опять была истерика. Вот и теперь сидит, смотрит на дорогу и скулит:

– Мне плохо.

– Голова болит?

– Нет.

– Живот?

– Нет.

– А что?

– Душа.

И он не выдержал:

– Слушай, ну, сколько можно надо мной издеваться? Что ты за человек? У нее душа болит! Скажи еще, что за все человечество! Я устал, слышишь? Да чтоб они провалились, твои деньги!

– Если я умру, ты станешь очень богатым человеком, – усмехнулась жена. – И свободным.

– Да скорей бы! – сорвалось у него.

– Ты меня так ненавидишь?

Он промолчал. Ну, как ей объяснить? Он – посредственность, самый обычный человек, который и не мечтал о той жизни, какой теперь мучается. Жена – знаменитость, машина – иномарка, квартиру сменили на огромный, только что отстроенный коттедж. Зачем все? Слава, большие деньги, важные гости, которых другие видят только на экране телевизора. И безумная женщина, что бродит по дому и поет известные на всю страну песни. Вызывающие всенародный восторг. И требует от него того же восторга. Есть же предел терпению? Эта женщина постоянно изводит себя, а заодно и других. Ей противопоказано все, кроме одиночества, но как раз его-то она особенно не выносит. Ей непременно надо кого-то мучить. А муж – самый подходящий для пыток объект. Потому что он ничтожество, полный ноль, неудачник и ко всему прочему не хочет даже сам постирать себе носки! Но разве для того он женился пятнадцать лет назад, чтобы заниматься домашним хозяйством и слушать бесконечное нытье этой совершенно чужой ему теперь женщины?

– Ты меня ненавидишь? – повторила она.

– Слушай, ты можешь помолчать? Шлагбаум сейчас опустится. Проскочим?

Он оглянулся. Машин сзади нет. Те, что спереди, уже уехали. Никого. Даже дежурная не вышла из своей будки, чтобы встретить поезд. Замерла на пороге, прислонившись к дверному косяку. Взгляд безразличный, пустой. Пьяная, что ли?

– Ты никогда меня не понимал! Ты серость! Тупой, одноклеточный организм! Примитив! И все вы такие! Как я попала в этот мир?! Ну как?!

– Ну и убирайся отсюда!..

…А в той, другой, жизни меж тем происходил настоящий кошмар. Серебристая, новенькая и очень красивая иномарка, не сбрасывая скорости, взлетела на переезд. А шлагбаум почти уже опустился. Скорый поезд летит, он уже близко, долгий гудок звенит набатом. Машина дорогая, хорошая. Мощный мотор, да и водитель опытный. Успеет. Успевает. Но в тот момент, когда машина передними колесами касается земли, из нее вдруг вываливается женщина и падает прямо на рельсы. Водитель, видимо, не успевает среагировать, и машина проносится дальше. Женщина же по непонятной причине делает рывок в противоположную сторону. Быть может, инстинктивно. А поезд уже не остановить. Неизбежное столкновение, где у человека нет шансов. Женщина буквально размазана железной громадой, подробности ужасны. Много крови.

Машина проскочила, и мужчина, выскочивший из нее, бегает в панике по ту сторону шлагбаума и кричит. Рот раскрыт широко, но крика не слышно, потому что машинист гудит, пытаясь затормозить состав, из окон которого уже высовываются перепуганные люди. Но затормозить удается далеко не сразу. Оттого он и гудит так отчаянно, беспрерывно. Звук паровозного гудка стелется над местом произошедшей трагедии, оповещая о всеобщем отчаянии, хотя еще никому, кроме водителя иномарки, неизвестно, кто была погибшая женщина. Это завтра, в день солнечного затмения, вся страна вздохнет единодушно: «Ее уже нет с нами! Какое горе!» И во всех новостях, смакуя, расскажут чудовищные подробности.

Но это будет потом, в ее новой жизни. Которая начинается с чистого листа.

Первый этаж: прикосновение

Он не мог дождаться, когда же все это закончится! Жену вчера похоронил, было столько хлопот, что голова идет кругом! Это простые люди уходят из жизни тихо и просто. Соберутся близкие родственники, проводят покойника в последний путь, посидят за столом, поплачут и разойдутся. И все. Жизнь продолжается. Девять дней, сорок дней, полгода, год… Но, боже ты мой, попробуй похорони потихоньку такую беспокойную особу! Вчера она появлялась на всех каналах телевидения с утра до вечера, в каждом выпуске «Новостей». Живая. С неизменной гитарой и непонятными песнями, в которых отныне ищут тайный смысл. Он так и не смог поверить, что она умерла. Какое там!

Пока занимался похоронами, полиция оставила его в покое. Что там еще может быть? Несчастный случай на переезде. Случайно открылась дверца, она упала на рельсы, ехал поезд. Разве могла она умереть по-другому? В своей постели, после тяжелой, продолжительной болезни. От старости. Такие люди, как его жена, до старости не доживают. И до забвения еще при жизни.

Хорошо, что у Лары твердый и решительный характер. Они с женой сошлись, еще когда учились на первом курсе института, две противоположности. И стали лучшими подругами. Неуравновешенная жена, измотанная постоянными нервными припадками, и жизнерадостная, открытая Лариса. Милая, добрая, спокойная, практичная во всех житейских мелочах. Нормальная, одним словом, баба. Он никогда бы не посмел сказать так о жене. Да что там сказать! Подумать! Баба. Но он-то мужик! Ему лучше с Ларой.

Ну почему она не имеет никаких талантов? Голос у Лары небольшой, но приятный, иногда у них с женой получался отличный дуэт. Дома, когда никто этого не слышал. Лариса равнодушна к славе. Бездетная, незамужняя женщина, она поселилась в огромном доме, построенном на деньги лучшей подруги, и взяла на себя заботы о ее семье. Та занималась только собой. Лелеяла собственные страдания. Слава богу, хватило ума обзавестись хорошей подругой!

Лара крайне деликатна. Понимает, что теперь он хочет побыть один. Наконец-то один. Не надо прислушиваться к шагам на лестнице. Жена больше не войдет. У нее была отвратительная привычка: придет, сядет напротив, выключит телевизор, где показывают захватывающий футбольный матч, уставится на него в упор.

– Чего тебе? – спрашивал в таких случаях он, заранее пугаясь ответа.

– Не знаю.

– Не получается?

– Получается.

– Тогда сиди сочиняй свои песенки.

– Мне жалко.

– Жалко чего?

– Делиться с другими тем, что чувствую я. Мне все время кажется, что с каждой новой песней из меня уходит кусочек тепла. Жизнь уходит. Посидим, помолчим?

– Там футбол. Можно хотя бы без звука? Просто смотреть? Молча? Какая тебе разница?

– Идиот!

Вот и весь разговор. Уйдет, аккуратно прикрыв за собой дверь, а хорошего настроения у него как не бывало. И матч уже неинтересен. Непонятно, зачем приходила, чего хотела? Оскорбить его? А в девятнадцать лет, когда познакомились, она была нормальной девчонкой. Компанейской, симпатичной и хозяйственной. Даже не признавалась в том, что тайком занимается сочинительством.

На лестнице слышатся шаги. И он невольно вздрагивает. Невозможно поверить в то, что жены больше нет. Негромкий, деликатный стук в дверь.

– Да! Войдите!

Дверь открылась, в комнату заглянула Лара.

– Сережа, к тебе пришли.

– Кто?

– Кажется, из полиции. Ты извини, конечно…

– Да-да, я сейчас спущусь.

Второй этаж его. Жена предпочитала быть поближе к небу. Там, на третьем этаже, расположен ее рабочий кабинет. И небольшая студия. А на первом – столовая, гостиная, кухня и хозяйственные помещения. Первый этаж для всех. Для обитателей дома и для гостей. «Чистилище», – тайком усмехался он.

Сегодня в «чистилище» находился знакомый сотрудник полиции. Тот, что составлял протокол на месте случившейся десятого августа трагедии. Тогда, кажется, все было ясно. Чего же он хочет?

– Извините, Сергей Васильевич, в деле появились новые обстоятельства. В связи с этим у меня к вам возникло несколько вопросов.

– Какие еще вопросы?

– Видите ли, появился свидетель. Девушка-инвалид. Вы, быть может, и не обратили на нее внимания. Она частенько совершает прогулки в инвалидном кресле. На переезде работает ее мать. Она путается в показаниях, толком сказать ничего не может. Зато дочь запомнила все до мелочей. Так вот, Сергей Васильевич… Она утверждает, что это не несчастный случай. Вы убили свою жену. Вытолкнули ее из машины, перед этим ударив чем-то по голове. Экспертиза, конечно, не может с уверенностью этого утверждать. Тело вашей жены было в таком состоянии, что… Простите. Но показания девушки…

– Бред какой-то! – Он даже вспотел от волнения. Ну надо же! Откуда она взялась, эта свидетельница? – Моя жена… Да я места себе не нахожу от горя! Разве вы не видите!

– Я вас понимаю. Но мы не можем мимо этого факта пройти. Хотите совет, Сергей Васильевич?

– Да?

– Съездили бы вы к ней, поговорили. Решили бы все полюбовно. Странная девушка. Да и мать ее колеблется. Раз, мол, Жанночка видела, значит, так оно и есть. Если обе они будут настаивать на своих показаниях, то против вас возбудят уголовное дело. Вы в тюрьму хотите?

– Нет.

– А я не хочу лишних проблем. У вас наверняка есть хороший адвокат, влиятельные друзья, которые подтвердят, что вы безумно любили свою жену. Любили ведь?

– Да, – хрипло ответил он.

– Так что, Сергей Васильевич?

– Я поеду.

– Я сегодня вечером девушку эту еще разок навещу. Насчет показаний по вашему делу. Жалость-то какая, а? Симпатичная девушка, а так не повезло! Инвалид. Сердце кровью обливается. Ей бы ноги здоровые, да на танцы. Все б парни ее были. А к совету моему прислушайтесь.

– Спасибо.

– Да что там! Слышал я, как жена ваша поет. Сказать «пела» язык не поворачивается. Голос-то, а? Голосище-то, говорю, какой? И красавица. Все смотрел на нее и думал: бывают же такие красивые люди! Наверное, так положено. Ангелы, они, значит, что на небе, что на земле ангелы и есть. И еще думал, кто-то же с ними живет под одной крышей? Ест вместе с ними, разговаривает, спит, простите за нескромность. По моим расчетам выходит, что не могли вы убить такую женщину. А значит, дело это пустое. Нам, полиции, и без того забот хватает.

Он ушел. Вновь холодный пот по спине. А может, это провокация? Под монастырь его подводят? Он поедет к девице и начнет ее уговаривать забрать заявление, а они там. Полиция. В соседней комнате. Подслушивают. Записывают. Ловят.

Все равно ехать надо. Он взглянул на огромный портрет в траурной рамке. Хороший портрет, студийный. Профессионал работал, и спасибо гримеру. Что касается необыкновенной красоты его покойной жены, то это вопрос спорный. Лицо как лицо. Обычное. Носик вздернутый, карие глаза отнюдь не огромные, скорее, напротив, небольшие, темно-русые волосы вечно растрепаны. Правда, что на ангела похожа… Черты лица тонкие, мелкие и всегда в постоянном нервном движении. Если не улыбается, то ревет. У нее все время было странное выражение лица. Как на этом портрете. Словно к чему-то прислушивается. А когда услышит, необыкновенный свет идет изнутри, через глаза, и все вокруг меняется, становится лучше, чище. Хороший грим, и выражение лица схвачено камерой в тот момент, когда на нее снизошло озарение. И вот вам портрет красавицы. Сабина Сабурова. Его фамилию оставила, между прочим, когда пробивалась на эстраду. А имя поменяла, чтобы было красивое сочетание. Но фамилию-то отчего бы не поменять? Опять назло ему? Чтобы все, услышав, что он Сергей Сабуров, тут же спрашивали: «А какое отношение…»

Никакого. Все назло ему, мимо него и против его воли. И только он видел Машу, то бишь Сабину, по утрам и знал, что никакой красавицей она не была. Пока не выпила три чашки кофе, пока не уложила волосы в прическу, пока загадочный свет не разлился по мелким чертам лица, пока не вылезла из старых джинсов и полинявшей футболки, никто бы ее даже не узнал. Она могла неделями не приводить себя в порядок. Последний год жена уже не пропадала на гастролях, имя ее и так гремело на всю страну, а записанные альбомы расходились быстро. На подмостки московских клубов и концертных залов Сабина выходила при полном параде, но для мужа не утруждалась. Много чести!

Вот Лара, та всегда красива. Никогда не допустит, чтобы ее увидели непричесанной и без макияжа. Всегда одинаково улыбается, золотистые волосы коротко острижены, губы подкрашены, на ногтях маникюр. И стройная, подтянутая безо всяких диет. Отличный аппетит, крепкие нервы. А Сабина мучилась, глядя на пирожные. Что будет? Ее вес менялся так же непредсказуемо, как и выражение лица. То ходила синяя, тощая и вываливалась из всей одежды, то рыдала, глядя, как любимые джинсы натягиваются на бедрах и едва застегиваются на молнию. Все зависело от ее настроения. Частые депрессии сопровождались полным отсутствием аппетита. Депрессия – предвестник нового творческого запоя и траур во всем доме.

Все. Хватит об этом. Жены больше нет. А ему надо ехать.

Лара спускается по лестнице. Ее комната тоже на втором этаже. Там живут приближенные к императорской особе. Муж, лучшая подруга, дети, родственники. Те, с кем надо делиться. И кого можно за это изводить.

– Сережа, что? – Лара смотрит с искренним сочувствием.

– Появился свидетель. Девушка-инвалид, живущая на переезде, во время прогулок обожает разглядывать проезжающие машины. Она все видела.

– Как некстати! Сделай что-нибудь!

– Я уже еду.

– Хочешь, я поеду с тобой? Или одна?

Он подумал, что это было бы здорово. Лучше бы Лара отправилась в одиночку улаживать проблемы с девушкой-инвалидом. Как всегда. Улаживать проблемы – ее специальность. У Лары получится лучше, чем у него. Но что подумают люди? А полиция? Еще одна женщина в жизни Сергея Сабурова, мужа ныне покойной знаменитости. Это мотив для убийства. Он вздохнул с сожалением:

– Нет, нельзя. Ты немедленно поедешь в аэропорт встречать Элю. Самолет скоро прилетит. Ее надо успокоить, помочь разобрать вещи, накормить. Как Сережа-младший?

– Заперся с утра в своей комнате. Играет на компьютере. Я слушала под дверью. С ним все в порядке.

– Александра Антоновна сегодня придет?

– Обязательно. Она отпросилась до обеда. Но вечером в доме будет порядок.

– Послушай, неудобно так обременять женщину, которая…

– Ей за это хорошо платят, – тут же оборвала его Лара. – Она здорова и полна сил.

– Я только хотел сказать, что можно нанять ей в помощь еще кого-нибудь.

– А деньги?

– Но после смерти Сабины…

– Да, ты прав. Она много сочиняла в последнее время. Вчера я звонила в издательство, они проявили интерес. Во-первых, к ее текстам и дневниковым записям. Во-вторых, можно выпустить книгу воспоминаний. Мы с тобой были рядом с ней все эти годы. Я знаю, как надо написать, пока интерес к Сабине на самом пике. Потом найдутся другие кумиры или кто-нибудь из знаменитостей трагически погибнет. Нам это некстати сейчас.

– Тот последний разговор в машине… Сабина напомнила о том, что после ее смерти я буду очень богатым человеком.

Лара среагировала тут же:

– Еще бы! Ты – единственный наследник. По закону. Дети несовершеннолетние. А ее истерические вопли о том, что весь доход от продажи последнего диска завещан в пользу детского дома, – очередной блеф. Никакого завещания нет. Она любила своих детей. И диск еще не поступил в продажу. Представляешь, какой теперь будет ажиотаж? И ты получишь проценты.

– Проценты от смерти жены, – горько усмехнулся он.

– Сережа, надо спокойнее относиться к случившемуся. Неужели нам было бы лучше, если бы она осталась жива? Ты ведь все понимаешь. Такие вещи случаются один раз в жизни. Перетерпи. А потом можно жить в свое удовольствие. Так что пообещай этой девочке золотые горы. Ну, пока?

Он чуть тронул губами ее душистую розовую щеку. Все-таки замечательная женщина! Настоящая. Ну почему он в свое время женился не на ней? В одной комнате жили подружки. Польстился, как и все остальные глупцы, на загадочный свет, идущий из карих глаз. Все время пытался поймать этот свет, окунуть в него пальцы и хоть немножечко присыпать золотой пыльцой и себя. Присыпал. Только не тем золотом. Ох, сумасшедшая юность! Ветер в голове, пожар в сердце. Нет, жениться надо в зрелом возрасте.

Он шел в гараж, как всегда, испытывая легкое волнение. Хорошие машины были его слабостью и одновременно предметом постоянных скандалов с женой, которая этого не понимала. Да и не пыталась понять. Тем не менее там, в гараже, стоят две машины. Обе иномарки, и обе новые. Выстраданные им, вымоленные такими словами и обещаниями, что до сих пор мороз дерет по коже.

Сергей помнил, что у его отца не было ни одной. Тот только мечтал о машине. И для Сергея с самого детства машина казалась несбыточной мечтой. Мечты сбываются, но платить за это приходится дорогой ценой. Сама Сабина долго училась водить и даже умудрилась получить права. Вернее, купила их. Но этим все и закончилось. Она не умела водить машину. Вернее, не умела это делать, как все нормальные люди. Просто езда ее не увлекала. Увлекали бешеная скорость и риск. После крупной аварии в первую же неделю, неизбежной при таком вождении, Сабина предпочитала ездить с шофером. А поскольку она презирала барство, то шофером стал ее собственный муж. Эксплуатировать близких людей – разве это барство? Но он никогда не жаловался. Уж очень нравилось управлять такой машиной.

Вошел в гараж и невольно вспомнил, что пришлось пережить перед тем, как жена купила «Форд Мондео»! Она не раз говорила, что грешно ездить на дорогих иномарках, в то время как большинство людей в родной стране живет за чертой бедности. Это, мол, вы меня заставляете тратить деньги на дорогие и глупые вещи. Под «вы» подразумевались домочадцы. Семья. Бесчувственные, злые люди. Безнравственные. И жадные.

Но иномарку она мужу все-таки купила в один из приступов раскаяния. Чем сильнее в душе жены бушевала буря, тем дольше светило потом солнце над безбрежным океаном ее чувств. И вот вам результат – красавец «Форд» серебристого цвета. Сам выбирал. Жена презрительно сказала, увидев машину, что ее цвет напоминает крашенные серебрянкой башенки могильных оград. Но он не бард. У него не возникает поэтических образов по любому поводу и без оного. Чудесная машина! Как жаль, что надо вернуться к тому переезду. Но – придется.

Он ожидал, что будет хуже. Думал, что, вновь очутившись там, где случилась трагедия, рассиропится, начнет раскаиваться, переживать. Мол, как много она могла бы еще сделать, если бы осталась жива! В безвременной кончине гениальной Сабины Сабуровой он виноват. Как там сказали вчера в одной из телевизионных передач? «Накануне солнечного затмения русская культура понесла тяжелую утрату…» И так далее. Солнце по имени Сабина погасло навеки. Ах, ах, ах! Вечная тьма! Сколько их, этих солнышек, взойдет еще над горизонтом? Человечество не может жить во мраке, людям необходим день. Даже если каждый из них будет накануне солнечного затмения.

И вот он снова здесь. Шлагбаум поднят, переезд не звенит. Девушка в инвалидном кресле вновь на обочине. Она что, никогда отсюда не уезжает? Похоже, узнала его машину. Вся подобралась, сильные пальцы вцепились в колеса инвалидного кресла. Что, милая, убежать захотелось? Не выйдет! Надо бы объясниться. Сергей вышел из машины и направился к ней.

Напрягся и вспомнил: они с женой видели ее и раньше. Сабина чуть не заплакала. По выражению ее лица он понял: страдает. И это надолго. До самой Москвы не успокоится.

– Ну выйди, дай ей денег, – не выдержал он.

– Ты что?! Как можно?! – возмутилась жена.

– А что тут такого?

– Ты ничего не понимаешь, – с укором сказала она. За пятнадцать лет их брака эта фраза стала у нее чрезвычайно популярной.

Зато теперь он сразу понял, что так просто от девицы не отделается. Странно, но жалости к ней он не испытывал. Ух ты, какие глаза! Злющие! А личико бледное, невыразительное. Таким обделенным судьбой Господь, как правило, отмеряет красоты щедрыми горстями. А этой сыпанул щепотку и остановился. Сэкономил. Но нельзя было не наградить. Чем же он ее наделил сверх меры? Упрямством? Похоже.

– Здравствуйте, – кивнул он, глядя девице прямо в глаза. Та глаз не отвела, взгляд его выдержала. Да, характер. Характер налицо.

А глаза у нее красивые. Серо-голубые, в светлых пушистых ресницах. Из-под косынки выбилась вьющаяся светло-русая прядь. Она накручивает ее на палец и молчит. Ждет.

– Вы меня узнали? – спросил он.

– Да.

По крайней мере, не немая. Хотя для него лучше бы немая, чем… Фу-ты, как жестоко! Как он смеет так думать! Жена, которая умела подслушивать его мысли, сейчас начала бы грозить, что напишет завещание в пользу детей-сирот. Чтобы ничего не досталось такому бездушному, жестокому, такому… Но жены больше нет.

– И как же вас, девушка, зовут?

– Жанна.

– Очень приятно. (Ха! Приятно!) Я Сергей Васильевич Сабуров. Муж той… – слова застряли в горле, и он махнул рукой в сторону переезда.

– Я знаю, кто такая Сабина Сабурова.

– Очень хорошо. Именно поэтому вы решили обвинить меня в ее смерти?

– А разве я не права?

– Послушайте, с чего вдруг вы решили посадить меня в тюрьму?

– Это мое дело.

– Денег хотите? – напрямую спросил он.

Молчит. Смотрит.

– Где твоя мать? – довольно-таки резко перешел он на «ты». Противная, злая девчонка! И вдруг услышал:

– Возьмите меня к себе.

– Куда к себе? – растерялся он.

– У вас есть дом?

– У каждого человека есть дом.

А разве не так? Не на улице же она живет? Вон они, три бревенчатых строения метрах в ста. Они неказистые, но все-таки. Чем не дом?

– Большой? – не моргая, смотрит она.

– Ну, допустим, три этажа.

– Со всеми удобствами?

– Но это же естественно… – и он осекся. Не похоже, что сюда провели водопровод и природный газ. Зрение у него хорошее, и колодец у крайнего дома он высмотрел.

– Я могу многое делать сама. У меня сильные руки. Вот, смотрите.

Она задрала рукав тонкого свитера. Крупная кисть сжалась в кулак, предплечье напряглось. Он невольно вздрогнул. У девчонки отлично развита мускулатура. Может быть, несчастное создание от скуки балуется гантельками? Чтобы как следует крутить колесики и таскаться каждый день на этот переезд. И шпионить за проезжающими.

Спокойно, Сергей, спокойно. Не злись.

– Это все, что ты хочешь?

– Я хочу, чтобы вы мне помогли.

– Ну откуда ты свалилась на мою голову?! – возмутился он, понимая, что от девчонки не избавиться. Если только отправить ее вместе с креслом под поезд. Но это уже верная тюрьма. Убийство свидетеля.

– Я вас не боюсь, – сказала она, словно, подобно покойной жене, подслушала его мысли. – Я знаю, чего надо бояться. У вас нет выхода. Сегодня ко мне полиция должна прийти.

– Ладно. Эта штука разбирается? – Он кивнул на кресло. – Мне надо запихнуть его в багажник.

– А мама?

– Что – мама?

– Вещи. И мне надо ей сказать, что я уезжаю.

– Конечно, мы сейчас же поедем к твоей маме, – сказал он как можно мягче. Раз все уже решено.

Он хотел сам катить кресло, но девушка не дала. Она очень ловко крутила руками колеса и передвигалась почти так же быстро, как нормальный человек ходит. Ее мать вышла навстречу, не слишком уверенная в своих движениях. Сергей догадался, что женщина пьяна. Неприятная особа. И сразу она начала причитать:

– Ой, Жанночка, как же ты, дочка, оделась в такую погоду! Ой, да что же это вы в дом не пройдете? Да если Жанночка что видела, так вы уж не сомневайтесь. У нее с глазками-то, с глазками-то, я говорю, все в порядке. – Женщина пьяно всхлипнула и вытерла рот углом платка, повязанного на голове по-деревенски.

– Все нормально, – стараясь сдерживаться, ответил он.

– Я уезжаю, мама, – спокойно сказала девушка.

– Куда, дочка? – растерялась та.

– К нему. – Дочь кивком показала на своего спутника. – И не возражай. Он меня вылечит. И я вернусь. Ты собери самое необходимое.

– Да, пожалуйста. – И Сергей поспешил добавить: – Много вещей не надо.

– Но как же так? А кресло-то как вы с собой? Кресло-то?

– Не беспокойтесь. – Сергей с детства любил возиться с техникой. И по профессии был инженером. Собрать и разобрать инвалидное кресло не бог весть какая сложная задача. Скорей бы обратно, в Москву, а там все утрясется. В конце концов, есть Лара. Умная, спокойная, решительная Лара. Она же сказала, что можно обещать девице золотые горы. А значит, и место в собственном доме. Лучше, если она будет на глазах. Подальше от здешней полиции.

– Мама, ты скажи следователю, если придет, – это уже из машины, поверх опущенного стекла. – Жанна отказывается от своих показаний. Протокол составлять не надо. Мы с тобой не так все поняли. Женщина сама выпала из машины. Несчастный случай. Хорошо?

– Так ведь я с самого начала…

– Поехали, – обернулась к нему Жанна. – Ну?..

…Девушка по дороге молчала, и Сабуров подумал, что она стесняется. Может, страдает косноязычием?

– Ты школу оканчивала?

– Да.

– Читать, писать умеешь?

– У меня не с головой непорядок. С ногами.

– Может, стихи пишешь?

– Нет.

– Ну, тогда романы? – усмехнулся он.

– О чем?

– Ну, о чем все пишут.

– Я не знаю, о чем все пишут.

– Ты что, книг не читала?

– У нас в доме нет книг.

– А в библиотеке?

Взглянула на него с откровенным презрением. Он сообразил: город, где находится ближайшая библиотека, далеко, и ее мать ездит туда вовсе не за книгами.

– Что, учителя книг не возили?

– Возили. Только не романы. Не про любовь. По программе.

Все ясно. У девицы полностью отсутствует воображение. Все воспринимает буквально. Романы – это про любовь, программные вещи – о смысле жизни. А в чем ее смысл?

– В чем смысл жизни? – спросил он на всякий случай.

– В том, чтобы ходить.

– Ну, разумеется. Извини.

Бессмысленный разговор. Для больного человека все проблемы сводятся к его же болезни. Нет болезни – нет проблем. Сабуров молчал долго. Девушка тоже молчала. Смотрела с интересом в окно. Ах да. Она же ничего этого никогда не видела.

– Ты выезжала куда-нибудь из дома? В город, например?

– На чем?

Поезда дальнего следования никогда не останавливались на железнодорожном переезде. Электрички тоже. Самолеты летали высоко в небе, машины проезжали мимо. И девушка неохотно добавила:

– В детстве, когда я была маленькая, мама возила меня по врачам.

– Ладно, теперь я буду возить, – с легкостью пообещал он.

Они опять замолчали. Сабуров любил быструю езду. Не такую, разумеется, как Сабина. Быструю, но неопасную для жизни. Коттеджный поселок, куда их семья перебралась года полтора назад, находился недалеко от Москвы. Это была идея жены, уставшей от городского шума и суеты. Поселок окружен высоким забором из белого силикатного кирпича. На въезде стоит полосатый шлагбаум и будочка, в которой безотлучно сидит охранник. Сабина выбрала это место сама. И сама давала указания архитектору. У нее имелось много талантов. Кроме одного: быть нормальным человеком. Как все. Он понимал, что у талантливых людей бывают заскоки. Это неизбежно. Но не может же человек состоять из одних только каверз?

За большим забором много маленьких. Как в матрешке. Все правильно: люди любопытны и завистливы, чтобы от них спрятаться, необходимо строить и строить заборы. Достаток надо прятать. А достаток людей, живущих в коттеджном поселке, налицо. Дома огромные, непохожие друг на друга, каждый спроектирован в соответствии со вкусом клиента.

Девица словно и впрямь онемела. Сергей усмехнулся, вспомнив собственные ощущения при переезде сюда. Простому человеку жить в таком доме некомфортно. Если не он на него заработал и приходится выслушивать упреки изо дня в день.

Все домочадцы высыпали на крыльцо. Стоят, смотрят с откровенным удивлением. Дочь, сын, домработница Александра Антоновна и Лара. Та, кажется, потеряла дар речи. Пока он вынимал из багажника и собирал инвалидное кресло, никто не проронил ни слова. Потом Сергей перенес в него Жанну, подтолкнул кресло по направлению к дому. Девушка тоже молчала.

– А это Лариса… Э-э-э… Как твое отчество, Ларочка? – по тому, как потемнели зеленые русалочьи глаза, он почувствовал, что сейчас разразится буря.

– Кто? Кто это?! – выдохнула та.

– Это Жанна.

– Зачем?!

– Так надо. Будь добра, сообрази по-быстрому, где бы нам ее поселить.

– Поселить?! Ну, знаешь!

Лара резко развернулась и исчезла в доме. Александра Антоновна жалостливо поджала губы, покачала головой. Мол, надо же, такая молодая, и в инвалидном кресле! Дети смотрели на Жанну удивленно, но отнюдь не с жалостью. Сабина частенько говорила, что они бесчувственны и эгоистичны, в отца.

– Сережа, Эля, подойдите.

Сыну скоро четырнадцать, дочери недавно исполнилось восемь лет. Эля на похоронах не присутствовала, сегодня только приехала из летнего лагеря. Досрочно. Видимо, Лара еще в машине успела успокоить девочку, объяснить, что мама уехала. Далеко и, возможно, навсегда. Сабина проводила с дочерью гораздо меньше времени, чем Лара. Вот если бы не стало Ларисы…

Сережа-младший еще помнит другую мать, которая читала на ночь сказки и укладывала спать. Сама стояла у плиты и стирала белье руками. Но последнее время они друг друга не понимали, мать и сын. На похоронах Сережа-младший стоял насупившись, но не плакал.

– Подойдите, – повторил отец.

Они переглянулись, словно раздумывая: надо ли слушаться папу? В доме главной была мать, а ее больше нет. Происходит переоценка ценностей и смена приоритетов. Сын первым спустился с крыльца.

– Помоги мне, – попросил Сергей.

Вместе подняли кресло наверх, по ступенькам. Жанна помогала, изо всех сил работая руками. Эля так и не сдвинулась с места. Сергей подумал, что с этим разберется потом. С ребенком, который совсем отбился от рук. В холле разгневанная Лара, кричит:

– Ты с ума сошел?! Нам что, нанять еще и сиделку?!

– А что мне было делать? Садиться в тюрьму?! – повысил голос и он, не стесняясь девушки.

– Все, что угодно, но только не это!

Вот Сабина обходилась без этих банальных фраз. Без штампов. С ней было интереснее. Лара предсказуема. Он с самого начала знал: приезд Жанны она не одобрит, будет кричать. Спасла ситуацию Александра Антоновна, которая вдруг засуетилась:

– Да все будет в порядке. Не ребенок малый, право слово. Я ей помогу на первых порах. Обойдемся. Комнатку внизу выделим. Очистим от старых вещей кладовку, снесем их в сарай. Сейчас я по-быстрому порядок там наведу, пол протру, занавесочки повешу.

– Надеюсь, это ненадолго, – выдавила Лара.

– Это уж как хозяин решит, – бросила на нее насмешливый взгляд Александра Антоновна. Словно хотела сказать: ты-то, мол, кто? Кричи, не кричи, не твое все это. И Жанне: – Давай-ка, дочка, посмотрим, что там за помещение.

И она вплотную занялась устройством Жанны. Александра Антоновна при живой хозяйке исполняла обязанности помощницы по хозяйству. Уборка, готовка, стирка, глажка, газон, который требовал ухода, – все было на ней. Помогала она, кстати, и Ларе, которая являлась кем-то вроде управляющей: рассчитывала семейный бюджет, расписывала покупки, вела переговоры на правах агента певицы, общалась с журналистами как Сабинин пресс-секретарь. Одна Александра Антоновна с домашними делами не справлялась. Дом был огромен, и двое детей требовали неусыпных забот.

Сабуров рассчитывал, что, поскольку Сабины больше нет и заниматься ее делами не надо, то Лара тоже перейдет на положение домохозяйки. Но та не выразила желания помогать Александре Антоновне. Напротив, полностью устранилась от домашних дел. И теперь не приняла никакого участия в устройстве приехавшей девушки, прошла в гостиную, уселась в кресло, демонстративно закинув ногу на ногу, и заявила:

– Ты напрасно привез эту девицу к нам в дом, Сергей.

– Послушай, ведь это же инвалид, несчастное, беззащитное создание…

– Она – беззащитная?! Не смеши! О, у нее самая мощная защита из всех, какие только существуют! Запомни это, Сережа.

– Она тебе не понравилась. Понимаю. И что мне теперь делать? Везти ее назад?

Пауза. А если Лара скажет «вези»? Но она молчала. Потом спросила резко:

– Почему она не ходит?

– Я откуда знаю? Мне не пришло в голову смотреть ее медицинскую карту.

– Отлично. Я сама посмотрю эту карту. И отвезу ее к хорошему специалисту. Знаю даже к кому. Потому что если эта особа когда-нибудь и уберется из нашего дома, то не иначе как на своих ногах.

– Это еще почему?

– Потому что привезти ее сюда – это глупость, но еще большая глупость выставить отсюда в том же инвалидном кресле. Нам нужна хорошая пресса. Это не тот скандал, который идет на пользу имиджу. А вот если мы ее вылечим… По крайней мере, теперь в моих интересах заняться ее здоровьем. Я хочу, чтобы эта девица прошла обследование, по возможности получила квалифицированную медицинскую помощь и убралась обратно в отчий дом. К тому времени как раз ее показания против тебя будут уже неактуальны.

– Не понимаю, ну почему ты с первого взгляда так невзлюбила Жанну?

– Потому что, Сережа, я хорошо разбираюсь в людях. Кто разговаривал с продюсерами и раскручивал их на деньги? Ты? Сабина?

– Ну, с ее талантом…

– А с ее характером?

Это правда. Если о людях, быстро меняющих мнение, говорят, что у них семь пятниц на неделе, то у Сабины Сабуровой все эти пятницы приходились на один день. С утра – истерика, после завтрака – меланхолия, в обед – работа, на полдник – вдохновение, нескрываемая радость от очередной удачи, а начиная с ужина и до поздней ночи переходные стадии депрессии. Плохо – очень плохо – совсем плохо – жить не хочется. Это в обычные дни. Бывали моменты просветления, и тогда все в доме были просто счастливы. Разговаривать с продюсерами она не умела. Да и не хотела. Сабурову ничего не оставалось, как согласиться с Ларой:

– Ну, хорошо: девчонка – дрянь. Но что теперь поделаешь? Ты уж ею займись. Я пойду гляну, как она там.

– Не спеши, – усмехнулась Лара. И, резко поднявшись из кресла, отправилась к лестнице, ведущей на второй этаж. Немного подумав, он двинулся следом…

…Когда через час Сабуров спустился в гостиную, Жанна уже осваивалась в доме. Ее кресло стояло перед огромным портретом Сабины, которая даже своей трагической гибелью облагодетельствовала многих. И Жанну в том числе. Не случись смерть певицы, не выбраться бы ей с глухого переезда. Сабуров заметил, с какой жадностью девушка разглядывает портрет.

– Не слишком-то похожа, – заметил он.

– Она была красавицей, – без зависти в голосе сказала Жанна.

– Не знаю, не замечал.

– Да вы что?! – возмутилась девушка. – Сабина Сабурова! В самом ее имени столько величия! Как это красиво!

Он не выдержал:

– Марусей ее звали. Запомни это. Ма-ру-сей. А Сабина – псевдоним.

Девушка нахмурилась. Понятно: осуждает его. А за что? Ее Величество на самом деле звали Машей. Он же окликал ее по-домашнему: Маруся. В юности жена заплетала длинные волосы в косу, одевалась в платья, отделанные рюшами, и носила на голове пуховый платок. Предки будущей Сабины простые крестьяне. Рождение в глухом поселке девочки, которая с детства думала в рифму, – загадка природы. Тот, кто, пролетая над землей, разбрасывает золотые самородки талантов, совсем не заботится о том, куда они упадут. Похоже, что над поселком, где родилась Сабина, в мешке с дарованиями образовалась большая дыра. И все досталось одной-единственной девочке. Хрупкой, русоволосой и похожей на ангела.

– Ты не знаешь, где дети? – спросил он у Жанны.

– В сарае, разбирают старые вещи вместе с Александрой Антоновной.

– Как тебе комната? – спросил он.

– Понравилась, – коротко ответила Жанна.

– Пойдем посмотрим.

Девушка энергично начала вращать руками колеса, разворачивая кресло. Минуя кухню, они проследовали в маленькую комнатку, раньше бывшую просто кладовкой. При жизни Сабина облюбовала ее для хранения своих бумаг. Она не любила просматривать уже написанные, но, по ее мнению, неудачные стихи, но и выбрасывать их боялась. А вдруг? Была у нее мечта издать воспоминания, да и среди неудачных текстов попадалась пара-тройка заманчивых рифм.

– Быть может, я вычерпаю свой источник до дна и вернусь сюда поплакать над тем, как была когда-то талантлива, – говаривала Сабина. Больше всего на свете она боялась, что вдохновение ее покинет, в работе заключался смысл ее жизни.

Плакать о погибшем таланте Сабине не пришлось. Она умерла раньше, чем перестала писать песни. Кладовка же осталась практически пуста, в одном углу стоял стеллаж с бумагами, набросанными в беспорядке, у окна письменный стол. Сюда Александра Антоновна с помощью Сережи-младшего принесла из сарая почти что новый диван-экспресс, обитый синим велюром, два кресла, тумбочку, огромное зеркало, которое Сабина заставила его привезти из родного поселка. Мол, что-то должно напоминать об отчем доме. Поначалу зеркало отнесли в спальню, но через месяц жена заявила, что тени предков бродят по ту сторону и мешают ей ночью спать. Он покрутил пальцем у виска:

– Тебе, Маруся, давно пора обратиться к психиатру.

– Я – Сабина Сабурова, – надменно ответила жена. Он понял, что не следует больше называть ее Марусей. Поскольку ему был обещан новый «Форд», пришлось смириться. С тех пор он не называл ее никак. Ни Марусей, ни Сабиной. Обезличенно: «милая», «дорогая», «будь добра».

Зеркало тогда отправилось в сарай, и вот оно здесь. Жанну же заинтересовал стеллаж с бумагами.

– Это романы? – спросила она.

– Ну, во всяком случае, про любовь здесь должно быть много, – едва не рассмеялся Сергей. Любовь являлась главной темой творчества покойной жены. Прежде всего Сабина была Женщиной с большой буквы.

– Можно читать?

Сабуров нахмурился. Все ж таки чужой человек. Альковные тайны семьи Сабуровых не должны покинуть пределы этого дома. Надо бы выяснить, что в этих бумагах. Лару, что ли, сюда прислать? Может, кое-что из архива Сабины можно выгодно продать? Бывают же сумасшедшие, которые платят бешеные деньги за клочок бумаги, исписанный рукой кумира!

– Ничего не трогай, мы потом разберемся с бумагами, – обронил он. И вдруг добавил: – Этот диван стоял в нашей квартире. На нем спала Эля. Но Лара решила, что в интерьер этого дома он не вписывается.

– Здесь все решает Лара? – презрительно спросила Жанна. Ого! Уже почувствовала врага!

– Просто у нее хороший вкус, – ответил он. – Ты всем довольна?

– Да, – коротко ответила девушка.

– Вскоре Лара займется твоим лечением. Сюда приедет врач.

– А Лара – она кто?

– Лара – это Лара.

– Понятно, – со значением сказала Жанна.

Неожиданно для себя он разозлился. Что ей понятно? В девятнадцать лет? Когда впереди вся жизнь, долгая и трудная, и кажется, что первая любовь – до гроба. Что чаша бездонна и в ней божественный нектар. Пей и наслаждайся. Но – увы! Не бездонна, и на дне ее осел горький осадок: ненависть и презрение. Презрение прежде всего к себе, к своей слабости, а ненависть – к законной жене, которая не может жить просто, без упоения и восторга. Которая требует от него юношеской пылкости и неземной страсти. Он вдруг вспомнил последние ночи, проведенные с Сабиной, и содрогнулся. Есть любители ходить по раскаленным углям, он же предпочитает просто полежать возле небольшого костерка. В сорок лет хочется покоя. И удобства. И меньше всего на свете жаждешь резких перемен.

После пятнадцати лет мучений ему нужна удобная женщина, которая не станет требовать больше того, что ему по силам.

Но Жанне он ничего объяснять не стал. Толку-то? И кто она такая, чтобы его осуждать и вызывать на откровенность? Лара в его жизни величина постоянная, а Жанна сегодня есть, завтра ее уже нет.

– Отдыхай, – коротко сказал он и вышел из комнаты, оставив девушку одну.

Жанна ликовала. Вот оно! Черновики, сплошь покрытые нотами и кривыми строчками. Почерк скверный и непонятный, строчная буква «т» чередуется с прописной. Будто до конца жизни Сабина была не уверена в том, как следует ее писать. Говорят, по почерку можно многое узнать о человеке. Если так, то Сабина Сабурова была человеком сложным, чье настроение быстро менялось, судя по тому, сколько зачеркнуто и как часто обрываются строчки. На полях кое-где встречается размашистый автограф: Сабина Сабурова. Это уже мания величия. Но она имела на это право. Как и на многое другое.

«Ничего не трогай», – сказал Сабуров. А кто он такой, чтобы ей запрещать? Сегодня они живут под одной крышей, завтра разбегутся и никогда больше не встретятся. Только бы вылечил ее. А он вылечит, потому что обязан ей своей свободой. И Жанна без колебаний начала рыться в бумагах.

Какая притягательная личность Сабина Сабурова! Подумать только: звезда! Сколько раз она видела ее по телевизору и даже не мечтала приблизиться настолько, чтобы тайны великой певицы оказались на расстоянии вытянутой руки!

Жанна жадно схватила с полки альбом с фотографиями. На первой странице выцветшими от времени чернилами размашисто написано:

И в черные будни по графику, И в самые светлые дни Храни ее фотографии, и письма ее – храни.

Подпись: «Маша Малинина». И тут же вспомнились слова Сергея Сабурова: «Марусей ее звали…»

В этом альбоме никакой певицы Сабины еще не существовало. Была девушка с русой косой, перекинутой через плечо, Маша Малинина. На групповых школьных фотографиях она терялась в ряду рослых, уже оформившихся одноклассниц. Пучеглазый лягушонок с большим некрасивым ртом. В центр ее не ставили, камеру наводили на красивых девочек, оттого лицо будущей звезды везде чуть размыто. Должно быть, поэтому старые школьные фотографии Сабина отправила в кладовую. Она хотела избавиться от воспоминаний детства и юности. Сергея Сабурова в альбоме не нашлось тоже. Он появился в жизни Маши чуть позже. Зато был Он.

Жанна так себе это и представляла. Все песни Сабины посвящались несчастной любви. Великая певица страдала. Не раз, замирая, Жанна слушала, как ее звонкий, сильный голос звенит на высоких нотах и тут же камнем падает вниз. И становится бархатным, влажным. У голоса Сабины Сабуровой был широкий диапазон. Очень красивый тембр. И песни хорошие. Но они не о муже. Так любить человека, который пятнадцать лет находится при тебе неотлучно? Которому рожаешь детей, стираешь носки и варишь борщ? А он тебе изменяет и изо дня в день устраивает сцены? Почему-то Жанна уверена, что они жили плохо. Любви между ними не существовало. И эта Лара…

Значит, есть Он. Жанна листала альбом с фотографиями, заранее зная, что человек этот здесь. Он пришел в песни Сабины из юности. Он сделал ее великой певицей. Во имя Него совершались все ее подвиги.

Под одной из групповых фотографий подпись: «Моя единственная любовь». Единственная подчеркнуто. Чернилами, менее выцветшими, значит, гораздо позже. Лицо юноши обведено синим фломастером, буквы выведены старательно, округло. И буква «т» прописная. А как же Сабуров? Почему они не поженились, Сабина и парень, лицо которого обведено на школьной фотографии? «Моя единственная любовь». Жаль, что снимок черно-белый. Интересно, какого цвета у него глаза?

Вот и еще один снимок. Тоже черно-белый, похоже, для паспорта. Сличила: он. Парню лет шестнадцать-семнадцать, волосы светлые, чуть вьющиеся, губы сжаты, взгляд упрямый, но какого же цвета у него глаза? Светлые, похоже, голубые. Или зеленые? А лицо красивое. Хотя черты его жесткие, хищные. Девочки к таким мальчикам тянутся, в них чувствуются сила и надежность.

Жанна невольно сравнила его с Сабуровым. А что? Сабуров – интересный мужчина! Если не думать о его проступках по отношению к Сабине и быть объективной. Не толстый, хотя и не худой, с приятным, располагающим лицом. Жаль только, что все время хмурится. Кого бы она выбрала, если бы пришлось выбирать?

Но это же фотографии двадцатилетней давности! Где он, этот парень, что с ним стало? И какой он теперь? Жив ли? Столько лет прошло! Почему в этом огромном трехэтажном коттедже живет теперь Сергей Сабуров, а не парень, которого великая певица называла «моя единственная любовь»?

Жанна хотела понять, за что? Выбор необыкновенной во всех отношениях Сабины не может быть случайным. Та знала великую тайну любви. Иначе не написала бы таких песен. Сабина знала, за что надо любить. Вот у кого стоит учиться!

До сих пор в жизни Жанны ничего такого не было. И выбора тоже. Героев популярных сериалов она не воспринимала всерьез, то неживое, ненастоящее, а других мужчин поблизости не наблюдалось. А любить так хочется! Просто сил нет! Ведь ей уже девятнадцать! Первым достойным ее внимания оказался Сергей Сабуров. Но обстоятельства, при которых они встретились! Допустим, бог с ними, с обстоятельствами. Хотя можно ли влюбиться в Сергея Сабурова, которому знаменитая жена ни строчки нежной не посвятила? Значит, он плохой человек. Недостойный.

А вот этому, с фотографии, – все лучшие песни, самые нежные слова. Не просто такой гордой женщине признаться: «Всеми любимая, но не тобой…» И такая мука в ее высоком голосе, что комок подступает к горлу. И веришь ей. Веришь всегда. Да, Сабину любили и слушали потому, что она никогда не лгала. Она была искренна и в любви своей, и в ненависти, и в гневе. А песня для людей – это колыбельная для души. Спи, моя радость, усни, переселись на время в иной мир и замени печаль свою печалью чужой.

Как же его зовут-то? Кроме «моя единственная любовь», есть же у него другое имя! Данное при рождении и записанное в свидетельстве. Жанна со вздохом посмотрела на кипу исписанной бумаги. Как хочется узнать о нем побольше! Найти бы, выяснить, что стало с этим человеком. Но как?..

…Дом, построенный по указаниям Сабины Сабуровой, вызывал у людей, попавших внутрь, недоумение. Со временем Сергей с этим смирился и только молча пожимал плечами. Жена, мол, так захотела. Долго искала архитектора, способного претворить ее желания в жизнь, но своего добилась. Подстраиваться под других Сабина не умела и не хотела, а на мнение домочадцев ей было откровенно наплевать.

И Сабурову, и Ларе проект с самого начала казался отвратительным. А когда дом построили, оба поняли, что не ошиблись. Трехэтажное чудовище попирало все представления о красоте и гармонии. Не говоря уже об удобстве.

Ряд расположенных полукругом ступенек вел к полукруглой же вверху входной двери. Полукруг ее был выложен разноцветной мозаикой. Картина – абстракция, некая головоломка. Над крыльцом навес, подпираемый резными столбиками. За дверью – небольшой холл. Справа и слева – двери, через которые можно выйти на кольцевую веранду.

Центральная в холле дверь раздвижная. При Сабине она всегда была распахнута. За ней – гигантских размеров гостиная. Дело даже не в ее размерах, а в высоте. Не два метра, не четыре. В три этажа, потому что по всему периметру гостиной шли открытые взору переходы между комнатами, а также лестницы, ведущие наверх, с этажа на этаж. Все сходилось почему-то на этой гостиной. Время от времени помимо своей воли все обитатели дома там встречались. Ибо невозможно было ни выйти из дома, ни подняться на другой этаж, минуя гостиную и оставшись незамеченным для находящегося в ней человека.

Сабуров заметил в этом проекте намек на студенческое общежитие. Два года, еще будучи студенткой, Маша Малинина вместе с подругой Ларой жила в маленькой комнатке, дверь которой выходила в длинный коридор, казавшийся бесконечным. Сабуров к ней приезжал, когда ухаживал, иногда оставался на ночь, и у него всегда появлялось ощущение, что они с Машей не одни. За хлипкой дверью, за тонкими стенами все время находились люди. Они ходили, громко разговаривали, смеялись, и Сабуров никак не мог отделаться от мысли, что смеются над ним. Казалось, что те, в коридоре, все знают про каждый их поцелуй и стон. И теперь в доме, который придумала Сабина, он так же чувствовал чужое присутствие. Словно за ним и женой подсматривало все человечество. Но это построено на ее деньги. Не его. И он стерпел.

Утешался же тем, что есть гараж. Можно с утра до ночи возиться с машинами, не опасаясь нежданного вторжения жены. Та гаража избегала. В гостиной он старался не задерживаться, не сидел подолгу с чашкой кофе или у включенного телевизора.

Выдолбленный внутри кирпич, увеличенный до гигантских размеров, – вот что такое его дом. Бессмыслица, нелепость. Бездна пустого пространства, которое никак не использовано. Храм в честь великой Сабины, где к небу больше года возносились не молитвы, а песни.

Ее больше нет, а жизнь продолжается. Надо думать о детях, об их будущем. Скоро начнется новый учебный год, Сережа-младший переходит в физико-математический класс, у него способности к точным наукам, маленькая Эля занимается бальными танцами и музыкой. С Жанной они общаются неохотно, словно чувствуют человека из другой среды, который их не понимает, а порой и осуждает. Девушка же занята только своей болезнью, все люди, которые умеют ходить, по ее мнению, должны быть счастливы уже этим. Если капризничают и упрямятся, значит, избалованы. Быть может, она не так уж и не права. Сережа еще помнит ту, другую жизнь. Когда родителям приходилось считать каждую копейку. Но Эля росла, как маленькая принцесса. С пяти лет находилась в центре всеобщего внимания. Еще бы! Дочь великой Сабины!

Хорошо, что дом огромный, и, не считая обязательных встреч в гостиной, места для уединения предостаточно.

Но так или иначе с девушкой в инвалидном кресле приходится встречаться частенько. Она словно всегда на боевом посту: целыми днями торчит в гостиной. С ним почти не разговаривает, но в ее взгляде с каждым днем появляется все больше осуждения. Кажется, сладкий яд тех песен, что пела сирена по имени Сабина, проник и в ее душу. Ему, как мужу певицы, положено выражать бурный восторг. А он не выражает. Потому что песен ее не любит и не понимает. Стыдно признаться, но это так. Оттого обидно еще больше. Вот другие – те смогли понять. А он нет.

Последнее время Сергей находился в странном состоянии. Недоумения. И стал опасаться, что дальше будет хуже. Прошло две недели со дня смерти жены. Казалось, пора бы вернуться к нормальной жизни и построить ее так, как ему всегда хотелось. Но чего-то Сабурову не хватало. Он почти жалел, что Сабины больше нет. Исчез источник постоянного раздражения. Колокол, который не унимался даже по ночам, вдруг перестал звонить. И – тишина. Сначала прислушиваешься с надеждой: повезло? неужели больше никогда? Потом с недоумением: неужели же больше никогда? А потом с отчаянием: что, совсем никогда?!

А девушка в инвалидном кресле словно понимает его состояние. Сабуров подозревал, что Жанна тайком читает дневники Сабины. И пожаловался Ларе. Та удивилась:

– Что, там есть какие-то тексты песен? Ноты?

– Вряд ли. Там ее дневники.

– Она же никогда не писала прозу, – напомнила Лара.

– Ну, это раньше. Она о многом умалчивала. – И задумчиво добавил: – В юности ее кидало из одной крайности в другую. Маруся то хотела ехать ликвидировать последствия очередного природного катаклизма: наводнения, землетрясения, пожара. Словом, туда, где кипела жизнь. То говорила, что уедет в деревню, к родителям, и будет доить коров на ферме. Тишина, вдохновение. И проза. Позже она попробовала писать воспоминания. В кладовой ее черновики.

– А там ничего такого нет? – осторожно намекнула Лара.

– О нас с тобой? Или о ее великой любви? Единственной и неповторимой?

– Так ты знаешь?

– Я к этому никогда всерьез не относился. Если бы Сабина не пережила несчастную любовь, она бы ее просто придумала. Скорее всего, так оно и было.

– Но он хорош, – задумчиво протянула Лара. – Интересный мужчина. И настойчивый. Они встречались, ты знаешь?

– Разумеется.

– Мы с тобой всегда избегали этой темы: ее романов. Мне не хотелось делать тебе больно.

– Я прекрасно знаю, что она мне изменяла. И знаю, с кем. Поименно. Только не думай, что я ревновал. Напротив, испытывал облегчение оттого, что мы в расчете. Конечно, мою маленькую измену не сравнить с ее бурными похождениями, но все же. Большие люди и во все тяжкие пускаются по-крупному. А мы, серость, по мелочи. У нас не грехи – грешки, которые и отмаливать-то стыдно. Кому Бог не подал, с того и не спросится, – усмехнулся он.

И ему вдруг показалось, что Лара обиделась. На то, что он сказал «мы, серость», объединив себя и ее. А разве не так? После паузы Лара спросила с некоторым напряжением:

– Кстати, ты не знаешь, почему тогда, в юности, они разбежались? Почему не поженились?

– Знаю. Он никогда ее не любил. Ведь главная ценность Сабины Сабуровой состоит в том, что она – Сабина Сабурова. Но таковой моя жена стала не сразу. Годам к тридцати. Вот тогда он и объявился вновь.

– Значит, неразделенная любовь.

– Именно поэтому Сабина и выбрала его своим героем. Неужели не понятно? Есть люди, просто-таки созданные для несчастной любви. Хлебом их не корми, дай пострадать… Слушай, давай оставим эту тему? У нас есть более насущные проблемы, чем романы моей покойной жены. Что с Жанной? Как она? Не пора ли пригласить врача и отправить ее в больницу?

– Надоела уже? – усмехнулась Лара.

– Она все время сидит там, в гостиной. Она так странно на меня смотрит.

– Тебе тоже не нравится ее взгляд?

– Я чувствую себя как на скамье подсудимых. Во взгляде ее молчаливый укор: «Обвиняемый, встаньте!» Затем: «Вот видите, вы это можете сделать! Встать! А я нет! Хотя я-то, в отличие от вас, ни в чем не виновата! Так за что?!» Ужас какой-то!

– Теперь понял? Успокойся, я уже нашла врача. Он приедет завтра. У нас есть шанс, Сережа.

– Что ее можно вылечить? – откровенно обрадовался Сабуров.

– Это один из лучших специалистов в своей области. Хотя и молод. Но – божий дар, интуиция. Эту особу как можно скорее надо отправить в больницу, чтобы глаза не мозолила. Я боюсь заходить к тебе в комнату. Она все время смотрит. Ужасный взгляд! И такой тяжелый! Какой ужас, этот дом! Сабина словно решила над нами поиздеваться! Она мне вчера приснилась. Сережа… Это был кошмар… Поцелуй меня, мне страшно…

Сабуров потянулся губами к ее щеке. И тут ему почудился скрип инвалидного кресла, хотя они находились в Лариной комнате на втором этаже.

– Ты ничего не слышишь? – вздрогнул он и отстранился.

– Даже если не слышу… – раздраженно сказала Лара. – У меня в ушах постоянно этот скрип! Она, слава богу, не может подняться на второй этаж. Но это невыносимо! Послушай… Может быть, ты на мне женишься?

– Я?! Женюсь?!

– А что тут такого? Ты говоришь об этом с таким ужасом, что… Мы любовники вот уже год. Я живу в этом доме. Теперь, когда нет Сабины, пойдут толки.

– А кому мы нужны без Сабины, чтобы о нас говорили? Всего две недели прошло, а телефон молчит. Где наши так называемые друзья? Где пресса? Телевидение?

– Возможно, что в скором времени все изменится, – загадочно сказала Лара. – У меня есть план. Я не случайно начала этот разговор. Сережа…

– Хорошо, я подумаю, – оборвал ее он. – Но об этом после. Скоро начнется учебный год, надо купить все необходимое. Из-за случившейся трагедии мы с этим затянули. Надо бы поспешить.

– Я займусь этим сегодня же, – с откровенным разочарованием пообещала Лара.

…Ложась вечером в постель, он вспомнил этот разговор. Итак… Лара сделала ему предложение, но застала его врасплох. Признаться, он не думал об этом. То есть думал, что надо было сделать это пятнадцать лет назад. Но сейчас? Если разобраться, женитьба на Ларе была бы самым разумным шагом при данных обстоятельствах. Ради детей, которыми последнее время занималась только она. Ради собственного спокойствия.

Но где он, покой? Сабина не умерла, нет. Оказывается, ему невозможно отныне жить в покое. Ему нужен постоянный источник раздражения. Вот в этом его собственная необыкновенность: быть громоотводом, который отводит от людей опасность и дает им возможность наслаждаться ярким зрелищем, грозой. Он единственный способен выдержать ее убийственную силу.

А без грозы какой в нем смысл?

Открытия большие и маленькие

Врач наконец приехал. Спустя две недели после того, как она поселилась в огромном, прекрасном доме. Настолько прекрасном, что дух захватывало! Как же они, живущие в нем люди, не понимают своего счастья! Морщатся, раздражаются, а порой ссорятся. Глупцы!

И вот еще один мужчина, который отныне будет играть в ее жизни роль значительную, если не определяющую. Жанна вновь удивилась тому, как люди не соответствуют возложенной на них миссии. Например, муж талантливой, необыкновенной женщины – отчаянно скучный и приземленный человек. Не любящий и не понимающий ее гениальных песен. Ее лучшая подруга – законченная эгоистка, которая во всем ищет выгоду и тоже не понимает всей значимости такого явления, как Сабина Сабурова. Дети певицы – самые обычные, сильно избалованные, лишенные каких-то особых, выдающихся талантов. Почему так?

И вот – врач. Сказали, что очень известный и большой специалист в своей области. Жанна представляла, что в гостиной появится старенький, седой профессор, похожий на доброго волшебника из детских сказок. А тот оказался, во-первых, молодым мужчиной на вид лет тридцати с небольшим, а во-вторых, похожим на кого угодно, только не на врача. Вот он был очень красив. Даже красивее, чем тот парень на старой фотографии, которого любила Сабина. Каштановые волосы, синие глаза, ресницы длинные и пушистые. Ну, зачем это врачу? И как можно откровенно отвечать на его вопросы, если думаешь в это время только о том, чтобы ему понравиться? Совсем не как врачу. Жанна так растерялась, что даже не расслышала его имя. А переспросить постеснялась.

Во время первого осмотра она была зажата. Все время думала о том, что в него, в этого красавца, вне всякого сомнения, влюбляются все пациентки и только ради такой любви, ради того, чтобы ему угодить, встают на ноги. А как иначе? Но сама она так ничтожна, так юна и некрасива, а главное, неопытна в делах любовных, что не посмела бы влюбиться в этого знаменитого врача. И не влюбилась. От страха, что это безнадежно. Ну, встанет она на ноги, а толку-то? Хотя это тоже подвиг. Но у здоровых женщин огромная фора. Им такого подвига совершать не надо. Нет, все безнадежно.

Вот Сабина, та не боялась. Добивалась своего, шла к цели без оглядки. Стала звездой, чтобы тот парень постоянно о ней помнил, чтобы видел на экране, на обложках журналов, изо всех киосков слышал ее замечательный голос. Какую же надо иметь силу! У нее, Жанны, этой силы нет. Нет и таланта Сабины, и какого-нибудь иного тоже, от которого можно было бы оттолкнуться. Красавца-врача она прежде всего боялась. Но больше боялась ему не угодить.

А вот врач осмотром остался доволен. Жанна, которую отправили в свою комнату, подслушивала. Очень уж хотелось услышать его приговор.

Оставшись наедине с Ларой и Сабуровым, знаменитый врач с оптимизмом сказал:

– Девочку всю жизнь неправильно лечили. Главная проблема у нее в голове, не в ногах. Отсутствие воображения. Она привыкла верить в то, что ей говорят врачи. «Ты не можешь ходить». – «Ну, не могу, так не могу. И не буду». Но… Хорошая девочка, цепкая. С характером, это чувствуется. Бороться ей придется много, но она из тех упрямцев, которые ни за что не отступают. Знаете, она мне нравится.

– Вы врач, – насмешливо сказала Лара. – Вам симпатичны те, кто сам лезет на неприступные стены. Их достаточно только подсадить. А как быть тем, кто за этими стенами живет? В крепости, которую считают неприступной? Думаете, легко спастись от подобной напористости?

– Лара, перестань, – одернул ее Сабуров. И поспешно сказал врачу: – Мы очень рады, что Жанне можно помочь. Вы ее заберете? Я готов оплатить курс лечения и последующий период реабилитации. Лечите как следует.

– И как можно дольше, – не удержалась Лара.

Врач рассмеялся:

– Девочку я, конечно, заберу. Ей необходима операция, и, возможно, не одна. Но ходить на костылях она будет по вашему дому. Похоже, у нее именно здесь появляются силы. Я чувствую, что она будет цепляться за вас. Не за кого-нибудь. Либо с любовью, либо с ненавистью.

– Вы случайно не психотерапевт по совместительству? – съязвила Лара.

– И этим мне придется заняться, – серьезно ответил врач. – Надо знать, что пообещать человеку, чтобы разбудить в нем скрытые силы. Большинство людей стремится выздороветь без всякой цели. Просто чтобы выздороветь. Быть как все. Этого мало. Надо, чтоб человек знал, зачем ему надо ходить, какой в этом смысл. Как ни странно это звучит, болезнь – та стена, за которой можно спрятаться от жизни. С меня, мол, нет спроса, потому что я этого не могу из-за болезни. Не могу работать, потому что болен. Не могу быть любимым, потому что болен. И так далее. И вдруг стена рухнула. Человека надо подготовить. Чтобы, лишившись перед всеми остальными преимущества быть оправданным в любом случае, которое дает болезнь, он вошел бы в мир здоровых людей и там не потерялся. Ведь потом уже ничего не спишут на болезнь. Надо понять, чего она хочет от жизни, ваша Жанна. Так что вы собирайте ее. Поедем в клинику.

Услышанное Жанне понравилось и не понравилось. Понравилось, что вылечиться можно. Есть шанс. Не понравилось, что болезнь – преимущество. Какое же это преимущество? Это горе! Потеряться в жизни! Еще чего! Уж ты только на ноги меня поставь, а там я им всем покажу!

Переезд в больницу она восприняла спокойно. Надо так надо. Ноги сами собой не пойдут. Необходимо какое-то вмешательство извне. Одной силы воли тут мало. Проблема в голове? Прекрасно! Но сначала надо сделать операцию. А уж потом задействовать внутренние ресурсы. Она прекрасно знала, как это делается: все концентрируется в ногах, вся сила, все желания. Напрягаешься чудовищно и представляешь себе, что ты встаешь, потом делаешь шаг, другой, третий. Сколько раз она уже это проделывала! Сколько раз делала мысленно первые шаги! Нет, ничего он не знает, знаменитый красавец врач. Пусть режут. Пусть будет больно. Она давно готова.

Сославшись на неотложные дела, Лара отказалась сопровождать Жанну в больницу. Мол, на носу первое сентября, а дети не готовы. Не пустила с ней и Сабурова.

– Разве там нет санитаров? Сиделок? За такие деньги возле нее безотлучно должен находиться медицинский персонал! А ты мне нужен здесь. В конце концов, это твои дети, – высказалась Лара. Жанна посмотрела на нее с ненавистью. А что скажет Сабуров?

– Я сам все устрою, – улыбнулось медицинское светило. Поведение Лары его не удивило. Казалось, красавец другого и не ожидал.

– Я помогу погрузить кресло в багажник, – засуетился Сабуров.

– Оставьте. Оно же скоро развалится! У нас современное медицинское оборудование, а потом оно девочке не понадобится. Я в этом уверен, – твердо добавил врач.

– Отлично! – высказалась Лара. – Если не возражаете, я не пойду вас провожать. У меня много дел.

Провожали ее Сабуров, Александра Антоновна и дети. Эля смотрела с любопытством, на лице Сережи-младшего читалось сочувствие. Жанна догадывалась, что мальчик относится к Ларе прохладно. И видимо, в курсе, как та, в свою очередь, относится к гостье. Это повод для объединения. Но – потом.

В машину ее усаживал Сабуров. Александра Антоновна суетилась подле.

– Я сюда еще вернусь, – грозно сказала Жанна перед тем, как захлопнулась дверца.

– Ну, если у меня нет выбора…

Он не договорил. Махнул рукой, поезжайте, мол, и машина тронулась.

Тайком от всех Жанна прихватила со стеллажа с бумагами Сабины несколько листков почитать в больнице. Ведь здесь, в этих дневниках, описана жизнь реального человека, который добился многого: славы, денег, любви. А романы – это вымысел. Книжная героиня влюбилась бы непременно в этого красавца врача, и вышла бы у них романтическая история со счастливым концом. Но дело в том, что таких, как Жанна, у этого врача вагон и маленькая тележка. Со всеми он одинаково ласков, ведь они больные, но жена у него наверняка мегера и никогда не была его пациенткой. И больницу ненавидит. Поэтому он живет работой и на работе, пугается молоденьких девиц, сгорающих от любви к нему, и ежечасно отвечает на телефонные звонки своей половины: «Да, дорогая, здесь, задержусь на операции, приеду поздно, конечно, звони, можешь приехать и проверить».

Фу-ты, да с чего ей это в голову пришло? Оттого, что на одном из пальцев его удлиненной, пронизанной нервами кисти надето обручальное кольцо? А вдруг он счастлив в браке? И все у него хорошо.

– Как вас зовут? – спросила Жанна.

– Олег Николаевич.

– Очень приятно. Вы не думайте, я другого люблю.

– Что-о?

– Я не собираюсь на вас пялиться. Так, чуть-чуть. А любить не буду никогда. Он лучше.

Врач смущенно кашлянул, и, конечно, подумал на Сабурова. Ну и пусть. Потом заметил:

– А вы весьма откровенная девушка.

– Просто понимаю, как вас все достали. Вы красивый очень.

– Что ж, спасибо. – Неужели он застеснялся?

– Не врите только, что этого не знаете. Я вранья не люблю. В зеркало-то каждый день смотрите.

– Да, признаться, смотрю. Но думаю в этот момент о другом.

– Почему? Вас бы в кино взяли. У вас глаза красивые. И… все красивое.

Олег Николаевич сказал, словно пожаловался:

– Вообще-то я мечтал стать киноартистом. Глупая такая детская мечта. Знаете, меня ведь в школе девчонкой дразнили. «Ути-пути, какой хорошенький…» Все говорили, что мне место в театральном училище, да и я так думал. А потом прошло. Поступил в Первый медицинский, понял, что хочу стать хирургом гораздо больше, чем киноартистом. Я люблю свою работу. Ты понимаешь?

– Много людей вылечили?

– Ну, конечно, не столько, сколько хотелось бы. Но я стараюсь.

– Со мной у вас проблем не будет, не переживайте.

– Да я уже понял. Сколько тебе лет? Ах да, помню. Девятнадцать. Почти двадцать. Ну, в двадцать-то ты уже пойдешь. Знаешь, раз ты сразу решила, что любви у нас с тобой не будет, давай дружить?

– Давайте, – охотно согласилась Жанна. – Если хотите, можете сказать своей жене, что я влюблена в Сергея Сабурова и ради него хочу вылечиться и научиться ходить.

– С чего ты взяла, что моей жене это интересно?

– Не знаю.

– Ты действительно любишь Сабурова?

Она молча кивнула. И дала понять, что не собирается вдаваться в подробности. Он же был слишком деликатен, чтобы продолжать развивать эту тему. Хотя тому, что можно любить Сабурова, ничуть не удивился. А надо бы. Уж кто-кто, а Сабуров точно не герой романа. Даже если бы место в ее сердце не было занято другим.

О! Она встанет на ноги и обязательно его найдет! Парня со старой фотографии. Кто вдохновлял Сабину все эти годы. Кто действительно достоин. Она и не заметила, как размечталась. А красавец врач молчал, думая о чем-то своем. Быть может, он ближе к семье великой певицы, чем ей, Жанне, казалось. Но тщательно это скрывает…

Вотчина Олега Николаевича находилась за городом, в сосновом бору. Клиника Жанне не понравилась. Она сразу поняла, что здесь лечат людей богатых, и почувствовала себя чужой. Человеком из другого мира. Те, кто лежал здесь, привыкли денег не считать и получать все самое лучшее. В каждой палате цветной телевизор, холодильник, на стенах кашпо с искусственными цветами, которые не отличить от настоящих. Мебель дорогая, и сами палаты похожи на гостиничные номера: в каждой санузел, где находятся раковина, унитаз и душевая кабина, небольшая прихожая со шкафом для верхней одежды, ведь посетителей пускают беспрепятственно в любое время суток. Она видела такое по телевизору в одном из новомодных сериалов. Только то был санаторий, а не платная клиника.

Сходство с сериалом усилилось, когда она встретила в коридоре человека со знакомым лицом. Известный политик, на которого в начале лета совершили покушение. Его кресло вез огромный парень с квадратными плечами и бульдожьей челюстью, двое других шли рядом. Ощущение, что она в телевизионном сериале, возникло вновь. Вот, оказывается, какие люди здесь лечатся! С биографией! И какой! А она всю жизнь провела в инвалидном кресле, ничего выдающегося не совершила и новую жизнь начала с грязного шантажа. И сознание собственного ничтожества окатило ее, словно ледяной душ.

Жанна сразу же замкнулась в себе. И испугалась: а вдруг у нее будет соседка? Жена или дочь известного человека либо сама знаменитость. Только потом она поняла, что вторая кровать – для того, кто находится при больном неотлучно. Близкие богатых пациентов свято оберегают семейные тайны. А больные люди от скуки становятся болтливыми. Так зачем рисковать?

Лара и Сабуров тоже подстраховались. В палату к Жанне никого больше не положили, и она осталась одна, с листками, украденными из архива Сабины Сабуровой. Пока ее готовили к операции, делать Жанне было нечего. Лежи, отдыхай, копи силы. Пустые, ничем не заполненные дни. Медсестры чересчур предупредительны, в вену, из которой берут кровь, попадают сразу, обследование безболезненное, кормят, как на убой. Санаторий, да и только! Но – скучно. А искать общения она боялась. Чем выше забрался человек, тем больше пустота вокруг него. Санитарная зона. Неужели же известный политик снизойдет до нее? Или дочь знаменитой актрисы, лежащая в соседней палате? О случившейся автокатастрофе она наслышана, медсестры не всегда могут удержаться от сплетен. Все об этом знают, а о ней, Жанне, знает кто-нибудь? Увы!

А ведь в ее руках записи самой Сабины Сабуровой! Что сказали бы они все, если бы знали об этом? Жанна прятала свою ценность под матрасом, едва заслышав шаги у дверей палаты. Она – хранительница сокровища. Тайком разбирает непонятный почерк, причащаясь святых даров.

…И в один из дней она наткнулась на отрывок, посвященный Ларе.

Лару она боялась. Ненавидела, да, но сильнее ненависти оказался страх. Сабуров был у Лары под каблуком, пока Жанне удавалось играть на его слабостях, но на тех же слабостях играла и Лара. А она владела инструментом гораздо искуснее. И Лара красива. Не так, как Сабина, но достаточно, чтобы нравиться мужчинам. Зеленоглазая блондинка с хорошей кожей и подтянутой фигурой. Понятно, на что он польстился! О, если бы она стала уродливой, такой же, как ее душа!

Жанна надеялась, что Сабина знает о муже правду. О его измене. О предательстве Лары. Но нет. Это оказалось другое, непонятное.

«…Я помню, как однажды к нам в поселок пришла бездомная собака. Породистая, когда-то ухоженная, но теперь вся в репьях, грязная, болезненно худая и с перебитой задней лапой. Она скалила зубы с готовностью наброситься по приказу, лаяла так зло, как ждут от хорошего сторожа. Собаку сразу же стали отовсюду гнать. Мол, свои есть. И породистые, и не менее злые. А собака ходила от двора ко двору, питаясь объедками, и упорно искала хозяина. Во мне она почувствовала слабость. Почувствовала, что мне ее жалко и стыдно за всех тех, кто ее гонит. И она стала ходить за мной по пятам. Просто ходить. За водой, в лес, на пруд. Виляла хвостом, заглядывала в глаза. Ну что прикажете с ней делать?..

…Окончив институт, Лара, как ей тогда казалось, удачно вышла замуж. За человека старше ее в два раза, но при машине, квартире, даче и при деньгах. Я тоже вышла замуж. За Сергея. То было другое. Не скажу, что безумно любила его, но выгоды не искала. Я просто схватилась за спасательный круг. Уступила, потому что чувствовала, как он меня любит. У нас с Сергеем не имелось ни жилья, ни перспектив. Свободный диплом и у меня и у него и полная свобода выбора при полном его отсутствии. И куда податься? Назад, к родителям, или на съемную квартиру. К тому же я забеременела. А Лара никогда не совершала необдуманных поступков. Она только что сделала аборт.

Лара заставила своего любовника развестись. После грандиозного скандала и раздела имущества по суду бывшая жена вместе с ребенком переехала к родителям. Лара вышла замуж и получила жилье и постоянную прописку в Москве. Мы с Сергеем переехали на съемную квартиру. Жить было трудно, но Лара ни разу не предложила мне помощь. Мы изредка перезванивались, но ни разу не встречались. Прошли годы. В стране все изменилось, и преимущества Лариного брака растаяли как дым. Сама она никогда не работала, жила на деньги мужа, а тот вдруг сделался никому не нужен. Пришли другие, молодые и талантливые.

И тут грянул гром. Кооперативная квартира строилась в первом браке, и после раздела имущества бывшая жена по закону имела право на большую часть жилплощади. Сама она прав на жилье ни разу не предъявила, и Лара давно уже и думать об этом забыла. Но сын ее мужа вырос, женился, обзавелся собственным ребенком, и жить вместе с бабушкой, дедом, матерью и теткиной семьей в трехкомнатной квартире стало тесновато. Вспомнили о доле в двухкомнатной кооперативной. Потребовали размена или выплаты пая.

Таких денег у Лары не было. При размене же им с мужем доставалась меньшая часть, то есть комната в коммуналке. Лара запаниковала. В ожидании размена молодая семья переехала к ним.

И в Ларином двухкомнатном райке образовалось настоящее адово пекло. Муж запил, адвокат счел дело безнадежным. Перспективы Лары были ужасны. Вот тогда она и вспомнила про меня, а я про ту бездомную собаку. Мы к тому времени жили в трехкомнатной, но уже подумывали о переезде в коттедж. Лара нюхом почуяла удачу.

Я не смогла отказать ей от дома. Мы же раньше считались близкими подругами! Неужели в моем огромном новом доме не найдется места для несчастной женщины?

Лара вела себя точно так же, как то бедное бездомное животное. Просто ходила за мной по пятам, словно принюхиваясь, и бросалась на всех, кто меня хаял, всячески давая понять, что она самая преданная, самая понимающая. Готовая порвать любого, кто посмеет мне помешать. Она теперь всегда находилась рядом.

Когда пришла настоящая слава, оглушительный успех, мне уже неловко было ее гнать. Тем более потом, когда мои гонорары взлетели до небес и денег стало слишком много. Неприлично много. Когда меня начали атаковать журналисты, перед каждым интервью я безумно нервничала. А Лара без конца повторяла: «Не бойся, все будет хорошо…» Как заведенная. И по-прежнему с беззаветной преданностью кидалась на моих врагов…

…А ту собаку кто-то из жителей поселка потом пристрелил…»

Вот и все. Ни слова о романе между мужем и Ларой. Неужели же не знала? Или не хотела знать? А ведь ее обманывали в собственном доме! Собака-Лара умела не только лаять, норовила стянуть чужое. Чужого мужа, чужую славу. Но, быть может, Сабине было все равно? Она любила другого. Но почему тогда жила с Сабуровым? Почему не подала на развод? Жанна терялась в догадках. Ведь все так просто! Жить надо с тем, кого любишь, предавших друзей и мужей выгонять немедленно. Непонятно…

Пока она понимала только, что надо как можно быстрее встать на ноги. Олег Николаевич осматривал ее ежедневно, и, заметив разложенные на столе рентгеновские снимки, она каждый раз спрашивала:

– Ну, как?

– Лучше, чем я думал. Ты переросла свою болезнь. Это случается. Но операция необходима.

– И когда? – с нетерпением спрашивала она.

– Скоро.

…Прошла неделя. Сабуров звонил, интересовался, как идут дела, Лара ни разу. Никто из них так и не приехал. Зато внимания, которое уделял ей Олег Николаевич, хватало с лихвой. Жанна уже поняла, что в клинике он не главный, она принадлежит не ему, но ни к кому не относятся с таким уважением и с такой любовью. Все медсестры поголовно в него влюблены, что уж говорить о пациентках! Олег Николаевич был кандидатом медицинских наук, практикующим хирургом. То есть материал для докторской нарабатывал в операционной, где его замечательные нервные пальцы работали без устали. Его невозможно было застать в кабинете, он ходил по палатам, осматривал больных, лично присутствовал при перевязках. Казалось, ничто не может пройти мимо его бдительного ока. Потому и успех оказался таким впечатляющим, и деньги в клинику текли рекой. Был ли он богатым человеком? Жанна на это надеялась, хотя и не видела, куда бы он мог тратить деньги. Работа стала для этого человека всем. Хорошо, что он так и не пошел в киноартисты!

Наконец настал день операции. Рано утром медсестра принесла стаканчик с горькой жидкостью темного цвета и сказала:

– Ну, вот и дождалась! Анализы в порядке, сердечко у тебя хорошее. Олег Николаевич готовится. Скоро придут за тобой. Ты не бойся.

– Я и не боюсь, – удивилась Жанна. Олегу Николаевичу она верила, как Богу. Как же можно в таком случае любить его обычной, человеческой любовью? Никто этого не понимает. А жаль. Больше всего его самого.

Она думала о нем, о его замечательных руках по пути в операционную. Ее везли на каталке, прикрыв до подбородка белоснежной простыней. В операционной оказалось прохладно. Свет шел откуда-то сбоку, в центре же сгустилась темнота. Жанна начала мерзнуть. На стол, над которым нависла круглая многоглазая лампа, смотрела без страха. Присутствующие в операционной люди были деловиты без суеты и малейшего волнения. Наконец появился Олег Николаевич с лицом, закрытым маской. Жанна попыталась улыбнуться ему, но он не ответил. Глаза остались холодными, спокойными. Она поняла, что время улыбок прошло, готовится что-то серьезное. И тут вспыхнула лампа. Теперь все сосредоточилось в центре, где находился операционный стол.

Уже лежа на столе, она мелко-мелко дрожала. Не от страха, а от холода. Врач-анестезиолог поглаживала ее руку в месте локтевого сгиба, искала вену.

– Рукой поработай, – услышала Жанна.

И изо всех сил стала сжимать и разжимать кулак, пока самой не сделалось жарко. Укола Жанна почти не почувствовала. Но сон пришел не сразу.

– Считай, – сказала ей анестезиолог.

– Один, два, три, четыре, пять…

Снов не было. Был провал в темную пещеру. Она падала, падала долго, пока ноги не коснулись дна. Потом в темноте появились мерцающие огоньки. А вдалеке яркий свет, он постепенно усиливался и приближался. Пещера стала заполняться людьми. Она изо всех сил пыталась понять, кто это? Что за люди? Возможно, тот человек с хмурым лицом, одетый в оранжевый жилет рабочего-путейца, – ее отец. А та старушка в вязанке и телогрейке – бабушка. Ее давно нет в живых. И отца нет тоже. Уже много лет. И вот они пришли, стоят, смотрят. Молчат. Ждут. Но чего? Ей захотелось с ними поговорить, спросить, в чем дело? На мгновение сердце пронзила острая боль, но она не успела даже испугаться. И почувствовала, что свет становится ярче, а тело, которое он обволакивает, удивительно легким. Это оказалось не страшно, наоборот, приятно. Она вдруг почувствовала свободу. Господи! Как же это прекрасно!..

– Ну, давай, девочка, давай! Возвращайся!

Кто это? Кто встал вдруг между ней и светом? И зачем делать так больно? Не надо возвращаться… не хочу…

– …остановка сердца… непонятно… Олег Николаевич, что это?

– Перенапряжение… четыре часа операция шла… она умница… справится…

Не хочу! Но как же так? Значит, не все? Зачем ей надо вернуться?

– Давай, давай. Рано тебе еще. Не любила, не жила. Ну, умница! Почти справилась! Кислород ей подавать не прекращайте. Пусть отдышится. Жанна, все уже! Слышишь? Все!

Это еще не все. Это только начало. Потому что больно. Очень больно. И эта боль надолго. Ее вновь везли по коридору, потом бережно переложили на кровать. Но, как ни старались, от боли она вновь потеряла сознание. Словно со стороны видела, как медсестра набирает лекарство в одноразовый шприц. И вновь провалилась в забытье. Так продолжалось несколько дней. Ее то и дело бросало в жар, и сон приходил душный, влажный.

Теперь уже забытье ничем не напоминало пребывание в темной пещере. Впереди – ни долгожданного покоя, ни света, только новая боль, которая неизбежно сопутствует жизни. Вскоре жар прекратился, но стало очень холодно. Она барахталась в ледяной воде, где-то у самой поверхности, куда пробивался солнечный свет, и время от времени ей приходилось выныривать, чтобы глотнуть свежего воздуха. Иногда волны ласково качали ее, порою бросали из стороны в сторону, накатывали так, что она захлебывалась соленой водой. Кажется, это были слезы. Так она плавала еще несколько дней, пока очередной волной ее не выбросило на берег. Пришлось открыть глаза.

Рука болела в месте локтевого сгиба. Из вены торчала игла. Жанна подняла глаза. Капельница. Понятно: кормят ее. Сколько же еще так будет продолжаться?

– Доброе утро, – улыбнулась находившаяся в палате медсестра. – Очнулись? Замечательно! Хорошая новость! То-то радости будет! Вашим здоровьем интересуются каждый день.

– Кто? – с трудом выговорила она.

– Мужчина, который представляется как Сергей Сабуров. – И женщина в белом халате взглянула на нее с откровенным интересом. Имени Сабины не прозвучало, но… Но персонал клиники давно уже приучили не задавать бестактных вопросов, Жанна же от комментариев воздержалась. Еле заметно вздохнув, медсестра добавила: – И еще ваша мама звонила.

Сабуров, значит? Ну, этот из вежливости интересуется. А мама… Как она узнала? Ах да! Сабуров! Сообщил. Из города, должно быть, звонила. Или…

– Я скажу Олегу Николаевичу. Правда ведь он гений?

– Я хочу есть. Можно?

– Сейчас, сейчас. Все скажет Олег Николаевич.

И женщина в белом халате выпорхнула из палаты…

…Теперь каждый день он начинал обход с ее палаты. И задерживался подолгу, иногда в ущерб другим пациентам. Жанна его не понимала. Те, знаменитые, нужны людям. А она? Зачем с ней так возиться?

– Ты должна почувствовать боль в ногах, – говорил Олег Николаевич, завершая осмотр. – Боль – это жизнь.

– Я смогу ходить?

– У тебя просто нет выхода. Каламбур, да? Ну, улыбнись!..

…Первым ее навестил Сабуров. Приехал один, без Лары, без детей. Вошел в палату, посмотрел, попытался улыбнуться:

– Ну, как дела?

– Разве вы не видите. Лежу вот.

– Хорошо выглядишь, – промямлил он.

– Врете! – не выдержала Жанна. – Ну почему вы все время врете!

– А сама-то… То есть я тебе фруктов принес. Соки.

– Спасибо, здесь хорошо кормят, – и Жанна посмотрела на него враждебно. И вдруг спросила: – Как поживает Лара? Вы еще не поженились?

– Да с чего ты взяла, что я…

«Врете! И снова врете!» – закричал ее взгляд. Сабуров надолго не задержался. Улизнул, как только в палату вошла медсестра с подносом, на котором лежали ампулы и шприцы. Жанна почувствовала ненависть. Скоро он женится на Ларе! Как же этому помешать? Ну, как?!

На следующий день у нее зашевелились большие пальцы ног. Но от Олега Николаевича она это скрыла. Для него такое событие праздник, но, если зашевелятся и другие пальцы, праздник будет гораздо значительнее. И она старалась. Очень старалась.

Меж тем миновала уже середина сентября, выдавшегося в этом году удивительно теплым, мягким. Можно было подолгу гулять на территории клиники, вдыхая запах хвои, которой не грозило осеннее увядание. Вечнозеленые сосны стояли прямые, устремленные ввысь, как свечи на именинном торте. Люди, рождавшиеся здесь заново, не спешили обратно в большую жизнь. Сама обстановка располагала к размышлениям, воспоминаниям, к неспешным передвижениям и долгим разговорам. Но Жанна спешила. И потому старалась изо всех сил.

Олег Николаевич проводил с ней много времени. Порой сам вывозил на прогулку в инвалидном кресле, развлекая разговорами. Жанна удивлялась: где он только находит время? И почему возится с ней? А ему, казалось, нравилось делать первые записи на чистом листе, которым стала отныне ее жизнь. Он спешил, пока не вмешались другие. Боялся, что те, другие, окажутся плохими людьми и испортят девочку. О, если бы он узнал о ее проделках! О том, как она попала в дом Сабурова, каким способом получила деньги на операцию! Но Жанна скорее дала бы отсечь себе руку, чем рассказала ему правду.

Частенько она думала о его жене. Угадала или нет?

И однажды они встретились. Олег Николаевич сопровождал Жанну на прогулке, они уже возвращались, когда на дорожке появилась модно и дорого одетая брюнетка. Она подходила, и Жанна чувствовала, как его рука, лежащая на спинке кресла, напрягается. Олег Николаевич невольно замедляет шаги.

– Так вот ты где, Олег! – сказала брюнетка, подойдя к ним. Жанна не смогла удержаться от завистливого вздоха: красивая! Очень! Понятно теперь, куда он тратит деньги! Эти вещи, должно быть, дорого стоят! А камни у нее в ушах! Как ярко они сверкают!

Брюнетка тоже бросила на нее внимательный взгляд. И тут же успокоилась – не конкурентка. В инвалидном кресле, ноги прикрыты пледом. Там, под пледом, наверняка скрываются отвратительные шрамы. Б-р-р-р. И брюнетка невольно одернула юбку на длинных стройных ногах.

– Лола, ты зачем приехала? – спросил Олег Николаевич.

– А что, нельзя? Я скучаю!

– Но я на работе.

– Пока я вижу только, что ты гуляешь по парку. В сопровождении девицы.

– Она моя пациентка. И не будем об этом.

– Что ж… Ты спросил, зачем я приехала? Олег, ты наверняка забыл, что у нас билеты в театр! На сегодня! Я предупредила няню. Начало в семь. Между прочим, уже половина пятого! А тебе еще надо поужинать и переодеться.

– А спектакль интересный? – спросил он.

– Какая разница? Премьера же! Модный режиссер! Мне с таким трудом удалось добыть билеты! Там будут все! Ты понимаешь? Все! – с придыханием сказала брюнетка.

– Хорошо, я приеду. Прямо в театр, – покорно ответил Олег Николаевич.

– Ну, уж нет! Я без тебя не уеду! Я знаю, чем это кончится! Очередная срочная операция, отключенный мобильный телефон, и я вновь поеду в театр одна! Есть у меня муж или нет? Один раз можно уйти с работы на два часа пораньше? Олег! Отвечай!

– Послушай, мы не одни…

– Да?

– И у меня и в самом деле много работы.

– Работы? Я знаю, что это за работа! Я…

– Едем, – оборвал ее Олег Николаевич. И Жанне: – Я сейчас пришлю к тебе медсестру. Извини.

И ушел вместе с Лолой. Жанна опять ничего не поняла. На следующий день во время прогулки не удержалась и спросила:

– Олег Николаевич, за что мужчины любят таких женщин, как Лола? – Чуть не сказала «Лара». А в сущности, какая между ними разница?

– Любят? – удивился он. Потом спохватился: – Ах да, конечно. Любят. А почему бы мне ее не любить? Ты сама все видела. Она красива, образованна и неглупа. Она – хорошая мать. И хорошая хозяйка. У меня замечательный сын, и я счастлив. Да, счастлив. Она защищает меня от всех женщин, которые… И что такое любовь? Любовь – это, в сущности, иллюзия. Наши фантазии о человеке, который и десятой долей всех приписываемых ему замечательных качеств не обладает. Человек взрослеет, становится мудрее, и ему хочется поменять одну иллюзию на другую. Он вырастает из старой, как из платья, которое давно уже ему мало. Насчет Лолиты у меня нет никаких иллюзий. Я с самого начала шел на это сознательно. Я хирург. Мне нельзя жить иллюзиями.

– Олег Николаевич, а вдруг вы полюбите кого-нибудь по-настоящему?

– Я? Полюблю? Кого? Женщину, которую вылечу и она всю жизнь будет жить иллюзией, будто обязана мне всем? Я всего лишь делаю свою работу. Неужели же я смогу привязать ее к себе чувством благодарности? Нет, это исключено. Никаких романов с пациентками. А других женщин в моей жизни нет. Разве что коллеги по работе. Но быть рядом с утра до ночи, вместе находиться в операционной и видеть, как ее руки… Какая любовь это выдержит? Нет, мой выбор оптимален. У нас с Лолой прекрасная семья. Она – замечательная женщина. Не все же такие счастливцы, как твой Сабуров. Ему выпало счастье быть любимым по-настоящему и так же страстно любить. Он – благородный человек. Заботится о тебе. И я уверен, что у тебя тоже все сложится хорошо. Ты встанешь на ноги, выйдешь замуж, родишь детей и будешь жить долго и счастливо.

– Ну вот! Начали за здравие, а кончили за упокой!

– Да не наоборот ли?

– Вы сначала правду говорили, а теперь врете.

– Да зачем тебе правда? Думай, что жизнь прекрасна, и радуйся ей! В девятнадцать-то лет!

– Ничего в ней нет прекрасного, – нахмурилась Жанна. – Потому что все хорошие люди обязательно несчастны. Как вы.

– Ну, ты зря записала меня в несчастные. У меня есть любимая работа. Я счастлив, когда мои пациенты выздоравливают…

– У меня на ногах пальцы шевелятся.

– Что?! Давно?!

– Уже несколько дней. Сначала только большой, а теперь…

– Почему же ты молчала?!..

…И дело быстро пошло на поправку. Он радовался как ребенок и казался таким счастливым! Ведь все прочие возвращались к нормальной жизни, а Жанна начинала ее заново. И Олег Николаевич втайне гордился своим творением. Потихоньку она стала вставать, держась за кресло. Пять минут, десять, полчаса… Сначала ноги дрожали и подгибались, и она, обессиленная, падала обратно в кресло и с трудом переводила дыхание. Первые полчаса, проведенные ею на ногах, они с Олегом Николаевичем праздновали, словно второе рождение.

Когда вновь приехал Сабуров, Жанна встретила его стоя. И с вызовом посмотрела ему в глаза. Визит продлился недолго. Через день, в субботу, Сабуров привез в клинику ее мать.

Та по случаю праздника нарядилась в мохеровую кофту с нашитыми крупными блестками и накрутила волосы. Жидкие, мелкие кудряшки неопрятно свисали по обеим сторонам лица. В ушах у матери были дешевые серьги со вставками из зеленой пластмассы. Жанна вспомнила Лолу, ее модную стрижку, дорогие украшения и невольно залилась краской. В довершение всего на ногах у матери были резиновые боты. Она ведь шла к шоссе, где ее ждала машина, наступая в лужи и цепляя рыжую глину. Там, на переезде, другую обувь осенью не носят. С середины недели теплая солнечная погода сменилась дождливой.

Жанна спустилась на лифте в холл и встретила их там, внизу, сидя в инвалидном кресле. Мать то и дело переступала с ноги на ногу, и на ковровом покрытии остался кусочек засохшей рыжей глины. Жанна почувствовала, как кровь прилила к щекам. Должно быть, в салоне серебристого «Форда» остались такие же грязные комки! Но Сабуров делал вид, что ничего не случилось.

Когда Жанна встала, мать в голос заплакала. Сабуров смущенно сказал:

– Я пойду, подышу воздухом.

Жанне так не хотелось, чтобы он уходил! Когда ее навещает Сабуров, чувство возникает совсем иное. За него не стыдно. Он хорошо одет, держится уверенно и ведет себя как человек значительный, пользующийся почетом и уважением. Хорошо, что мать приехала в клинику трезвой. Но по глазам видно: ей хочется поскорее отпраздновать чудесное выздоровление дочери. Нельзя допустить, чтобы это случилось здесь. Не допустить…

Визит не удался. Мать говорила так громко, что Жанне стало неловко. Она уже понимала, что те, особенные люди никогда не кричат. Чем тише они говорят, тем слова их кажутся значительнее. На них с матерью оглядывались с откровенным любопытством. Когда посетители уехали, а Жанна вернулась в палату, медсестра, принесшая лекарство, спросила:

– Твоя мама уборщицей работает у этого господина?

Жанна не нашлась что сказать. Правду? Кому нужна эта правда? Молча кивнула и стала еще больше стараться, чтобы покинуть клинику как можно скорее. Ведь весь персонал теперь в курсе, что ее мать – уборщица в доме Сабурова, мужа великой Сабины.

В следующий раз Сабуров приехал уже вместе с Ларой. Та вела себя вполне корректно, увидев Жанну на ногах, кивнула с удовлетворением, провела в клинике полчаса, сделала медперсоналу несколько замечаний и первой направилась к выходу. Сабурову ничего не оставалось, как последовать за ней. Жанна вновь чуть не задохнулась от ненависти. Вечером та же медсестра спросила:

– Эта красивая дама твоя родственница? А ты на нее похожа!

Меньше всего Жанна хотела быть похожей на Лару. Хотя не признать ту красивой не могла. Подумаешь, обе они блондинки! У обеих глаза светлые, а носы прямые. Но, приглядываясь к Ларе, Жанна не могла отделаться от мысли, что ее удлиненное лицо вытянуто книзу, словно собачья морда. Так и хотелось крикнуть Ларе вслед:

– Собака! Собака!

Но Жанна пока промолчала. У нее пока не хватало сил, чтобы бороться с Ларой. Сначала надо научиться ходить. Ноги окрепли настолько, что можно на них вставать, но что такое сделать первый шаг? Как на это решиться? Поглядывая на новенькие блестящие костыли, прислоненные к спинке кровати, она прикидывала: справится ли? Ведь это очень сложно! Переступить с ноги на ногу и делать так изо дня в день, все чаще и чаще.

Странно, но, когда это случилось, какой-то особенной радости она не испытала. Все произошло буднично и просто, в отсутствие Олега Николаевича. Рано утром она встала с постели на ноги и, опираясь на костыли, сделала первый шаг. Потом второй.

Когда хирург появился в палате, Жанна уже устала. Настолько, что радоваться вместе с ним сил уже не было. Ну, сделала несколько шагов, что ж тут такого? Не побежала же! Зато он сиял, как херувим, на долю которого выпало принести под Рождество самый заветный подарок. Лучше бы на день рождения. Он ведь обещал, что в двадцать лет она будет ходить! Но до декабря, на который приходился день рождения Жанны, еще далеко. Она рассчитывала, что чудесное выздоровление все же случится. Октябрь, ноябрь, декабрь… Времени достаточно!

Откинув одеяло, Олег Николаевич осматривал ее. Она вдруг занервничала. Мужчина видел ее обнаженное тело. Все ли в порядке? Впервые Жанна взглянула на свои ноги с интересом: «А они ничего. Не худые и не толстые. Нормальные. Но какого же я роста?»

Это ее взволновало. О человеческом росте она имела смутное представление. Из положения сидя все люди казались Жанне высокими, а она себе – карлицей. Встав из кресла при появлении Сабурова, Жанна выяснила, что ее макушка находится на уровне его глаз. Лара же доставала Сабурова до подбородка. Значит, она выше Лары! Это хорошо! Но Олег Николаевич выше ее почти на голову! Какой же рост у Сабурова и какой у нее?

– Я высокая? – неуверенно спросила она.

– Сантиметров сто семьдесят, – улыбнулся Олег Николаевич. – Может, чуть меньше. Хороший росточек. Можешь податься в манекенщицы, хотя там, кажется, надо быть еще выше. Да и глупости это. Тебе учиться нужно.

Жанна подумала, что если распрямится и отставит костыли, то прибавит в росте еще несколько сантиметров. Только зачем ей быть высокой? Насчет работы манекенщицы Олег Николаевич прав. Глупости это. Хотя носить красивую одежду ей хотелось. Очень. Но о том, как зарабатывать на нее, она имела еще более смутные представления, чем о человеческом росте. С Сабуровым понятно: у его жены был огромный талант. А Лара?

Олег Николаевич сказал, что надо учиться. Училась ли Лара? Да, вместе с Сабиной. Только не пению. Всем известно, что консерваторию Сабина Сабурова не оканчивала. И большие деньги заработала не тем, чему училась. Как же все это сложно!

Когда Сабуров и Лара вновь появились в ее палате, Жанна уже ковыляла на костылях. То, что она высокая и стройная девушка, Лару, кажется, сильно задело. Жанна торжествовала маленькую победу. Да, она высокая и стройная! С нормальными ногами! Не худыми, но и не толстыми. Это уже кое-что. Осталось только выяснить, как пользоваться косметикой, и сделать новую прическу. Жанна уже придумала какую. Пусть это будет для всех сюрпризом…

…Прошло еще какое-то время. Ее шаги становились все увереннее, хотя ей по-прежнему требовались костыли. Жанна уже выходила в холл, потом начала спускаться вниз, пользуясь лифтом, и осваивать первый этаж. Следующий этап – улица. Жаль, что погода испортилась, началась настоящая осень с затяжными дождями, с ночными заморозками на почве. Но, может быть, выпадет несколько теплых, погожих дней?

Здоровье у нее было крепкое, молодость брала свое. Жанна получала хорошее питание, уход, массаж, витамины, лекарства, способствующие заживлению ран, которые ей кололи, чтобы ускорить процесс выздоровления. Физиотерапия ежедневно, и, кроме того, тренер работал с ней по утрам, показывал специальные упражнения. Жанна быстро окрепла, щеки порозовели, волосы стали густыми, блестящими. Здесь умели ставить на ноги. Вскоре Жанна потребовала от Сергея Сабурова, чтобы тот ее из клиники забрал. Листки, прихваченные со стеллажа, она прочла. А ответа на многие вопросы, мучившие ее, по-прежнему не было.

Главный вопрос: как жить дальше? Пока она занята процессом выздоровления. Задача номер один – оставить костыли и научиться передвигаться без них. Еще месяц, другой, и она станет нормальным человеком. Какова же цель ее новой жизни? Болезнью оправдываются только те, кто не знает, чего хочет. Люди значительные разговаривают с болезнью на равных: «Ты подожди. Я понимаю, что надо и тебе отдать кусок жизни, но пока у меня для тебя ничего нет. Терзай меня украдкой, но дай время. Дело надо делать. А потом я весь твой».

Она хотела стать человеком значительным. Как те, что лечились здесь, пережидали, готовились к новому броску, к новой борьбе. Хотела стать такой же знаменитой, как Сабина. И вернуться из клиники хотела в ее дом, не на переезд. Нет, с той жизнью покончено. Надо изо всех сил цепляться за эту.

– Я еще нездорова, – заявила она Сабурову. – Хожу на костылях. Везите меня к себе.

По выражению его лица поняла: был скандал. Лара против ее возвращения.

– Здесь тебе хорошо, – отвел глаза Сабуров. – Я могу оплатить твое пребывание в клинике вплоть до того момента…

– Нет, – отрезала она.

– Ты на меня давишь.

– Да.

– А если я откажусь? – усмехнулся Сабуров. – Дело-то закрыто! Моя жена погибла в результате несчастного случая.

– Вы должны взять меня к себе. Ну, пожалуйста!

Жанна так и не поняла, почему Сабуров согласился. Может, хотел ею закрыться от Лары? Не так все просто в отношениях между Сабуровым и Ларой. Как бы та ни старалась изгнать из дома призрак Сабины, ей это не удавалось. И тягаться с великой певицей тоже. Лара всего лишь Лара. Она может устраивать сцены, но драмы из этого не получится. Сабуров не верил ни ее страданиям, ни слезам. И поступал так, как считал нужным.

Из клиники Жанна вышла на костылях, Сабуров следом. Олег Николаевич их провожал до машины.

– Я не прощаюсь, – пообещал он. – И если Сергей Васильевич не имеет ничего против моих визитов, я буду приезжать довольно часто.

Сабуров соединил их внимательным взглядом. Жанна чуть не рассмеялась. Как можно! Любовь между ней и красавцем-врачом? Смешно! Они просто друзья, хотя кому-то эта дружба может показаться странной. Он несоизмеримо выше, так высоко, что выше может быть только небо. Она испытывает к нему такое уважение, что земному чувству этот барьер не преодолеть. Несмотря на долгие откровенные беседы, Жанна так и не научилась даже мысленно после имени «Олег» не упоминать отчества «Николаевич»…

…Встретили ее без особой радости. Только у Александры Антоновны было сияющее лицо. Дети успели отвыкнуть от присутствия в доме Жанны, и то, что она вернулась, удивило их чрезвычайно. Видимо, Лара уже успела объявить, что этого не случится. Сережа-младший опомнился первым и улыбнулся:

– Привет!

– Здравствуйте, – сказала она, обращаясь сразу ко всем. Маленькая Эля капризно надула губки, Лара демонстративно повернулась спиной. Все происходило в гостиной, куда Жанна в сопровождении Сабурова приковыляла на костылях довольно легко. Олег Николаевич оказался прав: в доме Сабины у нее появлялась какая-то новая, неведомая сила.

Она уже знала, что через месяц костыли ей не понадобятся, но это означает, что у Лары появится повод выставить ее из дома. Что скажет на это Сабуров? Пока тот искренне радовался, глядя на дело рук своих, а точнее, своих денег. Своих?

– Ну, как? Ты довольна? Счастлива? – улыбаясь, спросил Сабуров.

– Да, я счастлива, – с вызовом ответила Жанна.

И услышала, как Лара еле заметно фыркнула. А потом не выдержала и прокомментировала:

– Как хорошо, что в доме появился хоть один счастливый человек! Интересно, надолго ли тебя хватит, милочка? Счастье здесь не приживается! В этом огромном безобразном доме! Только такая наивная дурочка, как ты, может сюда рваться и говорить о счастье! Здесь!

– Лара, ну что ты! – одернул ее Сабуров.

– А что такое? По-моему, у нее больше прав, чем у меня! Для меня-то уж точно здесь нет ни счастья, ни справедливости!

– Лара! Давай не будем…

– Я ухожу к себе. Не могу больше находиться рядом с этой… этой…

– Лара!

Та чуть ли не бегом направилась к лестнице, взлетела по ступенькам на второй этаж и скрылась в своей комнате.

– Ох ты какая! – еле слышно обронила Александра Антоновна.

– А что сегодня на ужи-ин? – капризно протянула Эля.

– Я, пожалуй, выпью, – высказался Сабуров и отправился на кухню.

– Папа, папа, сделай мне бутерброд! – кинулась за ним дочь.

– Если будет скучно, я научу тебя играть на компьютере, – пообещал Жанне Сережа-младший.

– Я… Я в свою комнату, – пробормотала она. И тоже заковыляла к дверям кухни. Ну, с возвращением! И не обольщайся: это будет великая битва за место под солнцем…

…До конца октября она осваивала первый этаж. Мечтала, что наступит день – и она сумеет подняться на второй. А там и до третьего недалеко. Жанна мечтала добраться до рабочего кабинета Сабины, до последних записей великой певицы. Здесь скрывалась какая-то тайна. Но какая? Ноги ее постепенно крепли, но лестничных пролетов преодолеть она пока не могла. Месяц пролетел незаметно. Жанна по-прежнему пользовалась костылями, а вечером в своей комнате пробовала обойтись без подпорок. Получалось, но объявлять об этом она не спешила.

Жизнь в огромном особняке текла своим чередом. Каждое утро Лара отвозила детей в школу, потом ехала по магазинам. Возвращалась к обеду, привозила Элю. Кормила девочку, переодевала и везла на занятия бальными танцами. За Сережей-младшим порой ездил отец, но последнее время четырнадцатилетний подросток требовал все больше самостоятельности и предпочитал добираться до коттеджного поселка на автобусе. К вечеру Лара вновь исчезала, где она пропадает, не знал никто. Сабуров часами копался в гараже, на Жанну не обращал никакого внимания. Лара тоже притихла, занятая какими-то своими тайными делами.

Наступил период затишья, но все в доме чувствовали, что это затишье перед бурей. Жанна готовилась к ней весь ноябрь, все больше времени проводя на своих ногах, без подпорок. И по-прежнему тщательно это скрывала. Ковыляла по дому, чувствуя, что ее сторонятся все, кроме Александры Антоновны. Но та была слишком занята хозяйством, чтобы уделять Жанне много внимания. Олег Николаевич звонил, извинялся, что не может приехать, слишком уж загружен работой. Но на день рождения приедет обязательно. Предоставленная самой себе, девушка часами сидела в гостиной, поджидая возвращения Лары или появления Сабурова. Лара демонстративно с ней не разговаривала, Сергей ограничивался общими фразами.

Что-то должно было случиться. Напряжение нарастало. А в начале декабря в жизни Жанны произошло событие настолько значительное, что о дальнейшей своей судьбе она задумалась всерьез…

…Это случилось в начале зимы, накануне Жанниного двадцатилетия. Снег выпал еще в ноябре, потом растаял, и грянула небывалая оттепель. В середине декабря держалась плюсовая температура, и даже по ночам столбик термометра не опускался ниже нуля. Последние зимы в Москве выдавались удивительно теплыми, они, казалось, долго собирались с силами, и только к Новому году на землю ложился устойчивый снежный покров.

Было очень скользко, и все дорожки на участке Александра Антоновна посыпала песком. Жанна часами гуляла, благо погода стояла хоть и ветреная, но теплая. Она уходила все дальше и дальше от дома, пробуя свои силы. Если бы кто-то из обитателей особняка наблюдал за ней тайно, он открыл бы для себя много интересного. Ведь Жанна могла уже обходиться без костылей.

В одну из таких прогулок она дошла до глухого забора и увидела человека, который стоял у самых ворот, рассматривая дом в щель между створками, – Сабуров, с утра уехавший в город, забыл их запереть. Жанна замерла, заметив его. Да и мужчина ее заметил. И окликнул:

– Эй!

Она отчего-то заволновалась.

– Выйти можешь?

Выйти? А почему бы и нет? Если это вор, то убежал бы, заметив ее, если торговый агент, то, увидев открытые ворота, без колебаний прошел бы к дому. Те были бесцеремонны, но, нарвавшись на Лару, больше здесь не появлялись. В Жанне проснулся интерес: кто это? Она доковыляла до ворот и приоткрыла тяжелую створку.

Они очутились лицом к лицу. Жанна хотела спросить, кто он, но сердце вдруг ухнуло в воздушную яму, на мгновение перестав биться совсем, и вместе с пульсом исчез и голос. Ведь это был Он! Парень со старой фотографии! Правда, уже не парень, зрелый мужчина. Двадцать лет прошло! Лицо его с годами стало еще жестче, нос заострился, губы затвердели, над ними уже темнел не юношеский пух, а тоненькие усики, на висках проступила легкая седина. Но она его сразу же узнала! Сердцем, которое, вынырнув из глубокого омута, забилось с новой силой.

Глаза у него оказались серо-зеленые, и Жанна смотрела в них не отрываясь. Он был высок ростом, широк в плечах. И веяло от него такой силой, что Жанна поняла Сабину. Подкаблучник Сабуров ее не интересовал, она хотела войны. Любви, которую каждый раз надо отвоевывать заново. В этом человеке не было ничего мирного. Да, он дал великой певице то, что она просила. Лишил ее покоя. Жанна не шевелилась.

– Ты кто? – спросил он.

Жанна открыла рот, но слова по-прежнему не шли. И вдруг сообразила: он видит девушку на костылях, инвалида. Не жалости она хотела. Отнюдь. Рука инстинктивно расслабилась, правый костыль упал на землю. Он легко нагнулся, поднял костыль, сунул ей под мышку:

– Ты что, еще и немая?

– Нет, – с трудом выговорила она.

– Горло болит? Бывает. Тебе тяжело так стоять? Ноги болят?

Она вытерпела бы рядом с ним любую боль, даже если бы та оказалась в сто, в миллион раз сильнее. Голос наконец к ней вернулся. Она улыбнулась и сказала:

– Мне не тяжело. Мне хорошо.

Он посмотрел на Жанну с откровенным удивлением. Девушка на костылях! Что тут может быть хорошего?

– Думаю, пора представиться. Мое имя Владислав Арнольдович.

– Арнольдович? – испугалась она. В ее фантазиях он взлетел на самый верх, получив титул графа. Или барона. Дремавшее доселе воображение проснулось в одночасье. – Ваш отец, он…

– Ты не пугайся. Вообще-то я деревенский. Папаша Арнольд был трактористом, – усмехнулся он. – А имечко бабка подцепила в газете, когда была на сносях. Тогда существовала мода на необычные имена. Но я не жалуюсь. Раз Арнольдович, значит, не из простых. Откуда ты здесь взялась?

– А вы?

– Я? Мимо проходил, – вновь усмехнулся он. – Вообще-то тут все могло быть моим… Слушай, Машки больше нет! А? Как же так?

– Машки?

– Ну, Сабины, Сабины. Ты что, одна из тех восторженных идиоток, которые от ее песенок впадают в экстаз?

Вот это Жанну потрясло. «Машка», «песенки». И мысленно она тут же возвела его из графов в герцоги. Таким тоном говорить о самой Сабине!

– Ты что, здесь живешь? Ты его родственница? Сабурова?

Жанне стало немножко обидно: даже имени ее не спросил! Конечно, герцоги не обязаны знать поименно всех окрестных пастушек.

– Я Жанна, – сообщила она. – Не родственница. Меня Сабуров лечит. Я уже скоро пойду. Буду как все. Нормальная.

Он понимающе кивнул. И посмотрел на нее так… Словом, Жанне не понравилось.

– Вы неправильно поняли. Мы с ним… В общем, он мне должен. То есть обязан. И я его не люблю. То есть ничего такого.

– Значит, ты в этом доме? – уточнил он.

– Да.

– И не ладишь с Сабуровым?

– Да.

– Это здорово! Слушай, мне с тобой повезло. Понимаешь, у меня с Сабуровым тоже напряженные отношения. А мне надо в дом.

– Зачем? – удивилась она.

Он слегка замялся. Потом пояснил:

– Там есть важные для меня бумаги. Ну, те, что Машка писала. Сабина. Мы с ней… Одним словом, я был в отъезде. По делам. Приехал – ее уже похоронили. Заявиться в дом как-то неудобно. Вроде бы я был ей м-м-м… друг, но она меня к себе ни разу не приводила. Я понятия не имею, что там, где и как. Но я имею право на те документы. Законное право.

– Вы, наверное, хотите взять ее стихи? – заволновалась Жанна.

– Стихи?

– Ну да. Ведь они же все о вас! Я иногда слушаю и плачу. Какая любовь!

– Ты не думай, я ценю. Только глупо все это. Глупо и странно. Неправильно. Ты всю жизнь пытаешься заработать деньги, много денег, придумываешь грандиозные проекты, достаешь бабки, находишь компаньонов. Постоянно что-то покупаешь и перепродаешь. Потом вся эта махина с трудом, со скрипом начинает двигаться вперед. Затем в стране случается очередная задница, и все встало. И начинай сначала. Деньги пропали, компаньоны сбежали. А тут какая-то баба сочиняет полную белиберду, только и делает, что целыми днями бренчит на гитаре, и вот вам результат, – он кивнул на трехэтажный особняк. – Так просто, и так результативно. Деньги из воздуха. И главное – баба! Я ничего не имею против женщин. Но их удел – домашнее хозяйство. И я не понимаю, как можно зарабатывать огромные деньги на каких-то песенках! Мне, конечно, приятно, что ее последний диск посвящен мне. Но я-то что с этого получу? А?

– Как же так? – растерялась Жанна. – Она же вас любила!

– Все с тобой понятно, – вздохнул он. – Ладно, пока.

– Нет-нет! – испугалась она. – Я принесу вам эти бумаги!

– Так сразу? – и он глянул на нее пристально, оценивающе. Разумеется, этот мужчина знал свою силу, знал, что привлекателен, но привык завоевывать. – Слушай, давай ты пока будешь просто держать меня в курсе того, что там, в доме, происходит? Кто куда уезжает, надолго ли. И как только появится возможность, ты мне свистни, я прилечу. Мне действительно надо кое-что взять.

– Чтобы никто не узнал?

– Ты что-то имеешь против?

– Нет, что вы!

Он, похоже, начал понимать. В серо-зеленых глазах вспыхнул вдруг огонек. Взгляд его неуловимо изменился, и Жанна почувствовала, как ее обдало жаром. Наконец-то! Мужчина посмотрел на нее так! Она покраснела. А он улыбнулся:

– Слушай… Жанна, да? Я оставлю тебе свой телефон. Звонить можешь?

– Конечно! Да! Могу! – Он уже был не герцогом. Королем! Ибо сделал поистине королевский жест: подарил ей номер своего телефона!

Она хотела, отбросив костыль, схватить визитную карточку, но… Надо же быть осторожнее! Зажала костыль под мышкой, правой рукой бережно взяла карточку, оглянувшись на окна особняка. Он тут же это заметил:

– Сабуров?

– Нет, Сергей Васильевич уехал.

– Вот повезло мужику, а? И все почему? Потому что я в свое время недооценил Машку! Такая была страшненькая! Бегала за мной. А мне тогда нравились дамы постарше. Это теперь все наоборот. Молоденькие, хорошенькие девочки – то, что надо.

Жанна поняла, что он сказал это специально для нее. И вновь покраснела. Как бы стать хорошенькой! И отбросить наконец эти чертовы костыли! Пусть ноги еще побаливают, но к настоящей любви так и идут: словно ступая по ножам и иголкам. А про то, что можно в итоге стать пеной морской, забывают.

– Я пойду, – с сожалением сказала она. – Лара сегодня дома, Элю и Сережу-младшего Сабуров в школу повез. Владислав Арнольдович, а вы еще придете?

– Можешь звать меня Владом, – сделал он еще один королевский жест. – А что у тебя с ногами?

– Пустяки!

– Тогда до встречи? Ну, пока!

Он развернулся и, насвистывая, зашагал в сторону полосатого шлагбаума. Жанна еще не верила в свое счастье. Нашла! Точнее, он ее нашел, но какая разница? Теперь все будет хорошо! Сердце наполнено чувствами до отказа, никаких пустот в нем больше нет. Только надо стать хорошенькой, надо нравиться, добиваться его.

Никто ее не хватился. Много чести! Жанна согрелась, отдышалась и начала вспоминать разговор с Владом, перебирая, словно четки, каждое слово. И все они казались ей слишком уж легковесными. Главное-то не сказано! Надо было сразу же заявить: ты – мужчина моей мечты! Решилась же она сказать Олегу Николаевичу, что любить его не будет никогда!

Итак, он намного старше. Ровесник Сабурова. Как все-таки обидно опоздать на двадцать лет! Но такие браки, где муж намного старше жены, отнюдь не редкость. Почему она думает о нем как о будущем своем муже? А как иначе? Бракосочетание с Владом уже привиделось ей в мечтах, мысленно Жанна уже примеряла свадебное платье. Хотелось немедленно отбросить костыли и во весь голос закричать: «Я здорова! Я выросла! Я замуж хочу!»

Жанна направилась к дверям кухни и вдруг услышала голос Лары. Та отчитывала Александру Антоновну:

– …этой девчонке. Мы столько денег на нее тратим! Как только встанет на ноги – пусть отрабатывает. И не требуйте, чтобы я нанимала кого-то еще.

– Но Сабина… – сказала та что-то очень тихо. Жанна не расслышала.

– Мало ли что! А я не буду. Прорва какая-то этот дом!

– Сабина мне давала деньги на…

– Какие еще деньги?! Чтоб я не слышала больше об этом!!

– Но это ее деньги… – напомнила Александра Антоновна.

– Теперь они мои, – отчеканила Лара. – Вам понятно? Понятно?! Еще одно слово, и я вышвырну вас вон! Сегодня же! Без рекомендаций! Мало того, если найдете работу, я пойду к новым хозяевам и скажу, что вы воровка! И не вздумайте обращаться к Сергею Васильевичу! Он полностью меня одобряет! Во всем, – подчеркнула Лара.

Жанна удивилась. Мало того что Лара врет: Александра Антоновна не воровка! Она еще говорит, что Сабуров ее во всем одобряет. Это неправда! Ей так и хотелось крикнуть: «Ты врешь! Собака, собака!»

– Мы скоро оформим наши отношения официально, – услышала она.

«Ах, вот оно что! Лара вскоре станет госпожой Сабуровой! Ложь! Неправда!» Ей вдруг отчаянно жалко стало Сабурова. Неужели он сдался? Лара его дожала! И тут та вышла из кухни и поморщилась, увидев Жанну:

– Так ты подслушиваешь? Чего ж еще ждать от такой дряни!

– Да вы недалеко от меня ушли! Думаете, вы госпожа? Настоящие хозяева, между прочим, так себя не ведут с прислугой! Вот. Я в больнице на них насмотрелась. Вы так кричите, потому что боитесь: все догадаются, что вы фальшивая. Вам просто самой теперь хозяина не хватает.

– Что-о?!

– Она вас жалела. Просто жалела. Я Сергею Васильевичу покажу ее дневники. Там про вас написано.

– Ах ты… Дрянь! Я теперь все двери буду на ключ запирать! Дрянь!

Лара сжала кулаки, и неизвестно, чем бы все это закончилось, но в дверях гостиной появился Сабуров, за ним маленькая Эля.

– Что случилось? – испуганно спросил он. – Почему вы так кричите?

Из кухни вышла заплаканная Александра Антоновна:

– Сергей Васильевич, голубчик, как же так? Что ж она себе позволяет? Я ж всегда верой и правдой… Мы ж не чужие… Вы же знаете, голубчик, Сергей Васильевич…

– Да-да. Я все знаю. Эля, иди к себе. Переоденься и приходи на кухню обедать.

– Папа, но меня Лара переодевает! Мне надо косички переплести, – закапризничала Эля. – Мне сегодня на детский праздник!

– Наверх! Быстро! Здесь взрослые разговаривают!

Покосившись на Лару, Эля надула губки и, демонстративно задерживаясь на каждой ступеньке, стала подниматься на второй этаж.

– Между прочим, ребенок ни в чем не виноват! – заявила Лара. – Я ей нужна, и она не стесняется об этом сказать!

– Не смей спекулировать моими детьми! Это не предмет для торга! – зло бросил Сабуров.

– Ты… Ты пожалеешь… – прошипела Лара. И кинулась вслед за Элей. Девочка, которая застыла на площадке второго этажа в ожидании, кинула на отца торжествующий взгляд.

– Пойдем, Элечка, – услышала Жанна. – У папы плохое настроение. Папа не в духе.

Хлопнула дверь. Александра Антоновна всплеснула руками:

– Неужто вы на ней женитесь?

– Я… – Сабуров вдруг запнулся. – Честное слово, я не знаю! Ну что вы от меня теперь хотите?!

Александра Антоновна покачала головой и ушла на кухню разогревать обед. В гостиной повисла напряженная пауза. Жанне опять стало безумно его жалко. Она опустилась на диван, прислонив к спинке костыли. Вот сейчас он убежит. Но Сабуров задержался в гостиной. Сел в кресло, обхватив голову руками.

– Сергей Васильевич? – негромко позвала она.

– Да? Что? – поднял голову Сабуров.

– Почему никто к вам не приходит?

Он не понял. Видимо, был занят мыслями о Ларе, о случившейся ссоре. Поймав его удивленный взгляд, Жанна пояснила:

– Ну, поклонники Сабины. Почему здесь, в этом огромном доме, никого нет? Где гости? Родственники? Друзья? Ее же так любили!

– Любили? – удивился он. – Видишь ли, любить ее было сложно. Кстати, Александра Антоновна Марусе дальняя родственница. У нее есть внучка. Очень больная девочка. Сабина платила Александре Антоновне намного больше, чем стоят услуги такого рода. Помогала семье. Все делали вид, что так и должно быть, что это стоит столько.

– А теперь Лара… – перебила его Жанна.

– Не надо, – поморщился Сабуров. – А что касается гостей… Они бывали раньше в нашей квартире. Не здесь. Поначалу гости приходили. По старой привычке. Но Маша редко к ним спускалась. Да что там редко! Почти никогда. Появлялась в старых джинсах, непричесанная, ненакрашенная. Всей компании сразу же становилось неловко. Весь ее вид говорил: вы мне помешали. Вы бездельники, а праздность – большой грех. Тусовки – грех. Кому есть что сказать, тот работает, по тусовкам не ходит, в гости не навязывается. И друзья стали появляться все реже и реже. Потом и вовсе исчезли. Ей завидовали. Тому, что не переживает творческий кризис, напротив, полна идей. Это всегда в дефиците. Идеи.

Сабуров тяжело вздохнул. Жанна ничего не поняла. В ее представлении вокруг Сабины должно быть много поклонников. Мужчин. Ведь она была такая красивая! Неземная!

– Вы ее ревновали, наверное? – догадалась она.

– К кому? – усмехнулся Сабуров.

Жанна тут же вспомнила Влада и спросила:

– А почему тогда вы не пускаете сюда тех мужчин, которые ее любили?

– Игорька, что ли? Ты его у ворот видела?

– Какого еще Игорька? – удивилась Жанна.

– Я так понял, ты кого-то встретила. У ворот дома. Игорьку, кстати, я приходить не запрещал.

– Я запрещала, – Лара появилась на площадке второго этажа внезапно и застала их врасплох. Значит, подслушивала! И еще смеет обвинять ее, Жанну!

Сабуров поднял голову:

– Ты?! Но почему?!

– Он торчал здесь целыми днями при жизни твоей жены! И надоел мне до смерти. Его же приходилось кормить. Завтраком, обедом и ужином. Он часто оставался ночевать. Еще один комплект постельного белья, между прочим! В доме и так полно народу! Я понимаю, что Игорь – отличный аранжировщик. Он помогал Сабине. И я его терпела. Но теперь? Что ему у нас делать?

– Может, он хотел взглянуть на ее черновики? Сабина много писала. Ее записи могут подарить людям новую песню. И не одну.

– Незачем, – отрезала Лара. – Вдруг он присвоит их себе?

Сабуров нахмурился. Потом встал, кивнул Жанне:

– Собирайся. До машины дойдешь? Кстати, как твои ноги?

– В порядке, – кивнула она.

– Куда это вы? – насторожилась Лара. И Жанне почудилось, что ее красивые маленькие уши чуть шевельнулись. Лара сделала стойку. Собака.

– На кладбище, – ответил Сабуров.

– В честь чего? Будний день, следующая памятная дата – полгода. А до нее еще далеко.

– Лара, тебе не кажется, что ты слишком много на себя берешь?

Та закусила губу, а Жанна возликовала: наконец-то! Что?! Получила?! Собака! Беспородная дворняжка! Еще немного, и ты окажешься на улице, где тебе и место! Лара отступила в свою комнату, и на этот раз Сабуров остался с Жанной. Вместе они сели в машину и поехали на кладбище.

Сабуров гнал «Форд» с такой скоростью, с какой не ездил никогда. Жанна знала: тот водит машину аккуратно, не лихачит. С ним спокойно, но не сейчас. Сейчас – страшно. Попросить, чтобы ехал помедленнее? Но, покосившись на его сжатые губы, она промолчала. Сабуров тоже молчал. Она вспомнила Влада и невольно отметила, что у Сергея Васильевича лицо простоватое, а рот слишком уж мягкий, безвольный. И напрасно он пытается сжать губы в ниточку, все равно они пухлые и розовые, как у младенца. Все об этом знают. Да что это на нее нашло? Разглядывать Сабурова! Со скуки, должно быть, дорога длинная…

…И вот оно – кладбище. Ни разу в жизни она не была на кладбище. И вдруг почувствовала страх. Детский, бесконтрольный. Сколько же людей живет на земле, и все они умирают! А вдруг придет момент, когда места всем не хватит? Вон оно как разрослось! Здесь больше не хоронят, негде. Но великой Сабине место нашлось.

Памятника на могиле еще не поставили. Было много живых цветов, и люди, которые пришли на кладбище, останавливались здесь, сбивались в стайки. У могилы на грубо сколоченном деревянном ящике сидел парень с гитарой и пел одну из ее любимых песен. Ту, которую во время каждого концерта публика требовала на «бис».

Мы с тобой на краю – в раю. Шаг вперед и шаг назад – в ад. С нами нежен, а не строг – Бог. И у нас один судья – я…

Парень пел с душой. А публика внимала. Голос у него оказался не сильный, но приятный. Он держал аудиторию. На пару с Сабиной, которая сочинила эту песню, и во имя ее. Какие отношения были у него с великой певицей? Жанна почему-то боялась об этом думать.

Но смотрела на него не отрываясь. Какое необыкновенное лицо! Красив, но как-то бесплотно. Вечный странник. Не по женским постелям, упаси боже! По душам, конечно же. На него приятно смотреть, но думать о чем-то запретном невозможно. У него голубые глаза в угольно-черных ресницах, такие же темные брови, а волосы светлые, мягкие. Черная крупная родинка над верхней губой похожа на каплю, край ее касается розовой каймы, и кажется, еще немного, и родинка сползет прямо в рот. А руки у него маленькие, плечи узкие, шея длинная, тонкая. На ангела похож. Как Сабина. Но взгляд у него пылает.

Ночь пройдет, и новый день – в тень…

Жанна чувствовала, что сердце замирает. Казалось, этот парень сыграет в ее жизни роль значительную, если не сказать, решающую. А как же Влад? Пусть он перестанет петь! Это же невозможно!..

…Это же невозможно! Сабуров ненавидел эту песню! Именно эту. К остальным относился равнодушно. Но эту…

Мы с тобою на краю – в раю…

Разумеется, это не о муже! Как она могла признаться всему миру в том, что ему изменяет?! И при этом заявить: «И у нас один судья – я». За ним, Сергеем Сабуровым, право на суд не признавала, хотя на его стороне был закон. Свидетельство о браке на руках, в церкви венчаны.

Ночь пройдет, и новый день – в тень…

…Ну, спасибо тебе, дорогая! Жизнь с законным супругом для тебя тень!

На пороге наш палач – плач…

Ты и ревела целыми днями! О ком? О чем? О своей молодости, которую он, Сергей Сабуров, якобы загубил?

И в награду вполцены – сны, Потому что этот рай – край…

Последнюю фразу он просто не понимал. Край чего? Невозможная женщина! Почему не сказать просто? Я хочу с тобой развестись. Я не люблю тебя, люблю другого, наш брак себя исчерпал. Почему ни разу не заикнулась о разводе? Ни разу! «Потому что этот рай – край».

…Сил больше не осталось. Все это слышат! И Жанна.

Он не выдержал и негромко окликнул:

– Игорек!

Негромко, но тот услышал. Перестал петь, отложил гитару и поднялся со своего ящика:

– Сергей Васильевич! Здравствуйте!

– Значит, ты здесь.

– А где мне еще быть?

– Я в курсе: Лара запретила тебе приходить в наш дом. Но не я.

– И что с того? Все равно ее там больше нет. Она здесь. И я здесь.

– Холодно тут. К чему такие жертвы? – вздохнул Сергей и тут поймал взгляд Игоря. Жанна! Игорь смотрит на девушку на костылях. – Это Жанна, – представил ее Сабуров. – Она не так давно перенесла тяжелую операцию, но теперь все в порядке. Жанна, это Игорь Глинский. Поедем, Игорек, с нами.

– Куда?

– Домой.

– А как же Лара? – спросил парень.

– Лара… Как-нибудь обойдется. Покричит и успокоится. – И неожиданно для себя добавил: – Я ведь жениться на ней хочу.

Ему показалось, что Игорь сейчас рассмеется. Родинка над его губой весело подпрыгнула. Впрочем, он сдержался.

– Поздравляю.

– Ну, так что? Поехали?

– Я, пожалуй, здесь останусь, Сергей Васильевич. Или домой поеду, вы правы: холодно очень. Не хочу мешать вашему семейному счастью. Но обязательно зайду. На днях. Быть может, завтра.

– Ну, как знаешь. Не навязываюсь.

Меж тем, поняв, что продолжения концерта не будет, публика потихоньку стала расходиться. Люди пошли осматривать могилы других знаменитостей: их ведь водили сюда на экскурсию. Там лежит такой-то, а там такая-то… Сабуров невольно вздохнул. Пора и им с Жанной уходить. Посмотрели – и будет.

– Ну что? – взглянул он на Жанну. – Замерзла? Может, пойдем?

Она еле заметно кивнула и покрепче зажала под мышками костыли.

– Значит, после Сабины – Лара. Интересно! – все-таки не удержался Игорь. – А вы хорошо подумали? Ей ведь не вы нужны – деньги. Впрочем, вам тоже нужны только деньги. И покой, который они дают. Можно не работать и ни в чем себе не отказывать…

И тут вдруг вмешалась Жанна. Посмотрела на Игоря укоризненно и сказала:

– Между прочим, Сергей Васильевич дал мне денег на операцию. И никакой он не жадный. Просто несчастный.

– Ну да, во всем виновата Лара! И только Лара! – весело сказал Игорь.

– Для тебя она – Лариса Михайловна, – разозлился вдруг Сергей.

– О! Шесть лет разницы между нами – существенно! Но это ведь не помешало ей попытаться отбить меня у знаменитой подруги! Ларисе, пардон, Михайловне всегда хотелось стянуть что-то чужое. Мужчину, деньги, славу…

– Что ты несешь! – Разумеется, Игорь врет. Лара просто-напросто не могла. Не такая она. Они поссорились, и Игорь теперь ей мстит. Хочет, в свою очередь, поссорить их. Не выйдет! – Правильно Лара сделала, что запретила тебе появляться у нас в доме! Можешь не приходить! Так даже лучше будет! – разозлился Сергей.

– Нет уж, – Игорь нагнулся и поднял деревянный ящик. – Теперь я обязательно загляну к вам в гости, Сергей Васильевич. Кстати, поздравляю.

Игорь кивнул на Жанну. Сабуров его не понял…

…Жанна не поняла тем более. Какой странный парень! Не поняла она и того, почему сама вступилась за Сабурова. Это произошло инстинктивно. Она ведь знала: во всем виновата Лара, не он. Сабуров мягкий, безвольный человек, а этот Игорь…

С кладбища они ушли вместе, причем деревянный ящик Игорь прихватил с собой. У ворот кладбища Жанна с удивлением смотрела, как тот грузит ящик в багажник своих «Жигулей». Ящик-то ему зачем?

Она не могла понять, понравился ей Игорь или же не понравился. Кроме волнения, которое ее охватило при виде него, было что-то еще. Поет хорошо, то, о чем поет, понимает и Лару терпеть не может. Значит, союзник. Меж тем он был близок к Сабине. Причем близок так, как Жанне не хотелось даже думать. Одно дело – любовь великой певицы. Здесь допустимо все, в том числе и измена мужу. Тем более Сабуров сам не безгрешен. Но – Игорь! Это уж совсем недопустимо!

Расстались они прохладно. Некоторое время «Жигули» держались за серебристым «Фордом», но потом отстали. Сабуров поспешил оторваться. По лицу его Жанна догадывалась: он расстроен. И опять они молчали всю обратную дорогу.

А вернувшись, увидели возле дома большой костер. Там, где огня отродясь не разводили. Для шашлыков и барбекю на участке отведено специальное место, у беседки. В гостиной же был камин. Пользовались им редко, но бумаги, которые сейчас горели, можно сжечь и там. Бумаги?!

Костыли сами собой выпали из ее рук. Довольно ломать комедию! Игры окончились. Противник сделал свой ход первым. Жанна решительно шагнула к огню. Боли она больше не чувствовала. Да, Лара не захотела воспользоваться камином. Она устроила настоящую демонстрацию. Сожжение бумаг покойной Сабины! В огонь полетели старые альбомы, дневники, черновики…

В русалочьих глазах Лары светилось откровенное торжество. Она ликовала. Это страшно: так ликовать, сжигая чью-то душу! Как же надо испугаться, чтобы уничтожить такое сокровище! Забыть о собственной выгоде! И это Лара, жадная до денег!

Жанна проворно нагнулась и вытащила из огня обгоревшую тетрадь. Опомнился и Сабуров. Кинулся к огню и стал спасать бумаги. Первым делом он схватился за фотографии. Лицо его стало жалким, губы задрожали. А Лара смотрела только на Жанну. Удивление в ее глазах сменилось презрением.

– Так, так, так… – протянула Лара. – Оказывается, мы ломаем комедию! Ты не только шпионка, но и комедиантка! Дрянь! Ну, все! Мое терпение кончилось!!!

«А ту собаку кто-то из жителей поселка потом пристрелил…»

Сабуров был потрясен. Ему казалось, он прекрасно знал Лару. Знал не один год. А теперь выходит, что не знал. Та Лара не совершала диких, бессмысленных поступков. «Сто раз отмерь, один раз отрежь» – вот ее жизненное кредо. Она полная противоположность Сабине, которая кидалась в авантюры очертя голову. Почему он и оказался у Лары в постели: захотел удобства и покоя. И мести. Смешно сказать! За четырнадцать лет ни разу не изменил жене! Причем знал наверняка: Маша ему изменяет.

Врать она не умела. Знал: стоит спросить в лоб: «Было?» И она кивнет: «Да. Прости». Но то считалось не изменой, а творческим поиском. Она не раз говорила смеясь: «Я недавно услышала в одной из телевизионных передач занятную вещь. Мол, Чехов сказал: Короленко хороший писатель, а был бы еще лучше, если бы хоть раз изменил своей жене. Ха-ха! А знаешь, он прав! Не Короленко, Чехов. Ха-ха! Настоящий поэт и супружеская верность – вещи несовместные».

И он бесился. Что за чушь? При чем тут Чехов? При чем Короленко? «Дети подземелья». Да, в школе проходили. Но при чем тут его жена? Чушь! Он изо всех сил делал вид, что измены происходят только в ее фантазиях.

Хотя, глядя на Игоря, неизменно мучился: вот здесь, в моей гостиной, сидит ее любовник. Знаю это почти наверняка и молчу. Не понимаю. Ладно ее первая и единственная любовь. Тот – мужик, с ним все понятно. Но этот? Игрушка? Тридцать лет, и все Игорек! Они слишком много времени проводят вместе. Записывают альбомы. Если мужчина и женщина так долго работают вдвоем над одним проектом, то ситуация, когда недалеко и до интимной близости, рано или поздно возникает. В момент, когда работа завершена, когда пришла удача, они с ликованием заключают друг друга в объятия. Дружеские, но потом закрадывается мысль: надо бы расслабиться. Глоток шампанского «за удачу», сигарета, легкое головокружение, и губы сами собой соединились. Представить, что Игорь целует его жену… Да по его глазам и так все понятно. Голова, как подсолнух, разворачивается вслед дневному светилу, во взгляде обожание.

Но она? Если быть объективным, то Игорь – красивый парень. Что-то в нем есть. Но как быть с великой любовью Сабины? С цельностью ее натуры? Неужели она делала это назло ему? Не Чехову же. И не Короленко. При чем здесь они? И эта дурацкая фраза, которую жена повторяла слишком уж часто. Словно хотела себя оправдать.

В конце концов он не выдержал. Все произошло буднично и просто. Дети ушли на день рождения в соседний коттедж, Сабина уехала по делам. Повез ее Игорь, от услуг Сабурова они отказались, Лару с собой не пригласили. Александра Антоновна взяла выходной. Они с Ларой остались вдвоем в огромном доме. Наступил вечер. Лара немного злилась: она предпочитала быть в курсе всех дел Сабины. Он тоже нервничал. Вопрос: «Является ли Игорь любовником его жены?» – решился положительно.

Сначала они сидели в гостиной. Мужчина, обиженный на свою жену, и женщина, обиженная на жизнь. Должно быть, лицо у него было таким несчастным, что Лара подвинулась вплотную, погладила по руке и сказала:

– Ну-ну, успокойся. Это ненадолго.

Ненадолго что? Игорь? А кто следующий? Что еще надо сделать поэту, чтобы стать настоящим? Последнее время жена позволяла себе в постели такие вещи, что он терялся. Нельзя же так себя выдавать! Словно напрашивается на вопрос: откуда? с кем ты это делала? кто тебя научил? У него до Маши женщин не имелось, подобной опытности в делах постельных ему набраться было не у кого. Значит, любовники. Из богемной среды, ибо всем известно, что там одни извращенцы!

Он хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. Осталась только глубокая обида, которую он не в силах был скрыть от Лары. А у той оказалось звериное чутье.

Это сейчас он понял: Лара просто воспользовалась моментом. Ей так же, как и ему, хотелось отомстить Сабине. За свое унижение. Лара всегда считала, что она красивее, умнее, талантливее. Просто ей не повезло.

Не было шампанского, не было сигарет, и удачи, за которую надо бы выпить, не было тоже. Но их губы сами собой соединились поцелуем, в котором горечи оказалось больше, чем сладострастия.

– Я… я не могу здесь… – хрипло сказал он.

– Поднимемся ко мне в комнату. Сережа, тебе надо расслабиться…

И он пошел за ней покорно, словно жертвенный ягненок на заклание. И подумал при этом мстительно: «Вот теперь ты поймешь, как это больно…»

За первым разом неизбежно следует второй, если выпадает такой же вечер. Можно убить его с приятностью. Ты мне – я тебе. Мы в расчете, дорогая. Должна же восторжествовать справедливость? В конце концов утешаться в объятиях Лары вошло у него в привычку. Как женщина она ему не нравилась. Лара никогда не теряла головы. Он не мог отделаться от мысли, что, даже когда глаза ее закрыты, она за ним подсматривает, чтобы узнать, как и от чего он теряет над собой контроль. Лара не могла понять, что при Сабине он выполняет такую же роль, как она при нем. Что он, в свою очередь, пытается сообразить, как удержать жену от измен, как стать лучшим. Они с Ларой не подходили друг другу. Их интимная близость напоминала постельную сцену из какого-нибудь сериала, где актеры больше стараются занять публику, чем сами получить удовольствие.

Если бы жена не умерла, неизвестно, чем бы все это закончилось. Теперь Лара уничтожала саму память о ненавистной ей женщине. Он понял: его любовница Сабину ненавидела. Так сильно, что ему до этого далеко, ох как далеко!

Он смотрел на догоравший огонь и в отчаянии пытался услышать колокол. Что же он наделал?! Как мог так поступить с Машей?! Но колокол молчал. Более того, горела и рушилась колокольня, на которой он находился. Лара больше не скрывала своих чувств. Дневники Сабины уничтожены, ему удалось спасти только несколько фотографий.

Жанна не выдержала и закричала:

– Ненавижу тебя! Ненавижу! Убью тебя! Убью!

Сабуров схватил ее за руку и притянул к себе: тише, девочка, успокойся. И тут только сообразил: девочка отбросила в сторону костыли! Она пошла, сама! Лара же торжествующе сказала:

– Вот видишь?! Видишь?! Какая же дрянь! Мало того, что она врала! Она мне угрожает!

– Пойдем поговорим, – негромко сказал Сергей Ларе, отстранившись от Жанны.

Та осталась одна у догорающего костра. Сабуров шел в дом следом за Ларой и думал о том, что так и не научился выяснять отношения. А надо бы устроить ей сцену. Это не ее дом. И ничто в этом доме Ларе не принадлежит.

– Нам лучше подняться к тебе в комнату, – предложил он, очутившись в гостиной. – Здесь скоро будут люди. А разговор долгий.

– Как скажешь, – кивнула Лара. Она уже успокоилась.

Поднялись на второй этаж, стараясь при этом друг друга не касаться. Плотно прикрыв дверь, он, сдерживаясь, изложил ей свою позицию. Лара слушала внимательно, не перебивая, а потом напомнила:

– Я ведь тебе не чужая. Сколько раз за последнее время ты был со мной, а сколько с ней?

– При чем здесь…

– Ты любил меня, не ее.

– Да с чего ты это взяла?! Разве я тебе когда-нибудь говорил о любви?!

– Ах, так? Ты просто со мной расслаблялся? Развлекался? Использовал меня? А теперь что? Найдешь девочку помоложе? Не выйдет! Не на такую нарвался!

– Да я уже понял.

– А раз понял, то пойми и другое: я хочу занять место Сабины.

– То есть ты хочешь, чтобы я на тебе женился?

– И это тоже. Кроме того, я хочу на сцену. Я буду петь.

– Петь?! – он чуть не расхохотался. Лара хочет славы! Безголосая посредственность решила примерить на голову лавровый венок! – А разве у тебя есть талант? Голос?

– Талант? Голос? Подумаешь, ценность! У меня, конечно, голос не такой сильный, как у Сабины, но современная звукозаписывающая аппаратура может из него кое-что сделать. Подчистят, отмикшируют. Это глупая Сабина пела только вживую. Не жалела себя, вот и сломалась. А мне и фанерка сойдет.

– Что-то я не понял…

– Я хочу получить свое. У меня остались связи. Думаю, мой проект найдет поддержку у спонсоров. Лучшая подруга Сабины подхватывает упавшее знамя. Отличная идея! Найдутся люди, которые за нее уцепятся. Пара громких скандалов, наш брак, печальная лав-стори на трех каналах, сейчас такие передачи в моде, и как итог – оглушительный успех. Мало ли брошенных жен знаменитых певцов делают блестящую сольную карьеру? Хоть у одной из них есть голос? Есть слава бывшего мужа, и достаточно! Но это уже приелось. Ниша занята. А вот подруга покойной суперзвезды вкупе с ее мужем – это что-то новенькое, свеженькое. В наше время звезды зажигает черный пиар.

– Да ты с ума сошла?! Чтобы я принял в этом участие?! Еще раз кинулся в омут?! Да я счастлив уже тем, что все закончилось!!

– А я нет, – отрезала Лара. – Я хочу, чтобы в этом доме вновь появилось телевидение, журналисты. Поверь, в отличие от Сабины я распоряжусь всем с умом.

– Нет, Лара. Нет.

– Тебе некуда деваться. Нас слишком многое связывает. Я ведь знаю, что на самом деле произошло там, на переезде. У нас с тобой общая тайна, дорогой.

– По-моему, ты больна, – заметил Сабуров.

– Да, больна, – согласно кивнула Лара. – Эта болезнь называется зависть. Вот уже много лет я мучаюсь… Думаешь, я любила своего жениха, когда выходила замуж? Он же был чуть ли не в два раза старше меня, толстый, лысый. Но – москвич, двухкомнатная квартира, машина, престижная работа, загранкомандировки. Ну, кто еще из моих подруг так удачно вышел замуж? У меня было все. Но – мало. Я все время оглядывалась на других. Кто лучше одет? У кого дороже машина? Кто сумел достать то, чего не смогла достать я? Сколько бы я ни имела, мне всегда было мало. Мало, мало, мало… В конце концов, у меня муж старый и толстый, а другие жили с молодыми и красивыми. Завела любовника. Опять не то. Теперь мне стало казаться, что других любят больше, чем меня. Утешалась тем, что живу в свое удовольствие. И вот – Сабина. То есть Маша. В одной комнате жили, вместе сахар у соседей стреляли, чаю попить было не с чем. Почти десять лет я думала, что ей до меня далеко. Что я процветаю, а она бедствует. Я не верила, что у нее получится. Не раз говорила ей об этом, мы ведь перезванивались. Думала, что она сдастся, отступит. Представляешь, что я почувствовала, когда она стала знаменитостью? Я готова была ее убить! Но правильно говорят: не можешь задушить своего врага – обними его. И ты… Разве ты ненавидел ее меньше, чем я? Не притворяйся!

Он слушал и приходил в ужас. Лара же всегда так восхищалась талантом его жены! Даже когда они стали любовниками, откровенных нападок на нее себе не позволяла. Ну, случилось, бывает. Не развода же требовать? Господи! Да ей же невыгоден был развод!

– Ты сама меня не любишь, – покачал головой он.

– Главное, чтобы нам было хорошо вместе. Чем я тебя не устраиваю? Ты сам этого захотел. И по-прежнему хочешь быть со мной.

– Только не думай, что ты неотразимая женщина.

– А что же тогда не отразил? – усмехнулась Лара.

– Да все ты понимаешь! Это было отчаяние! Просто отчаяние!

– За то, что она тебе изменяла? А она изменяла. И как! – мстительно добавила Лара. – Этот ее Влад – нечто. Уж я-то знаю! Больше, чем ты думаешь. А еще Игорек. Как-то раз…

– Замолчи!

– Что, больно? А мне не больно? Знать, что меня просто-напросто использовали? Так вот: ты на мне женишься. Знаешь, чем я занималась последнее время? Куда исчезала? Я наводила справки. И нашелся продюсер, которому мой проект показался интересным. Нам только надо по-быстренькому расписаться. Ну, скажем, к Новому году. Злопыхатели скажут, что, мол, ботинок еще не износили, в которых за гробом шли, но нам это на руку. Скандал – это интерес. Возникнет вопрос: как? почему так быстро? И на телеэкран выйдет передача. Кстати, у Сабины в начале января день рождения. К нему и приурочим.

– А может, ты деньгами возьмешь? – предложил он.

Лара откровенно рассмеялась:

– Да что мне с твоих денег? И потом: сколько ты мне дашь? А я хочу все! Нет: того, что есть, мне мало. Сережа, мы заработаем с тобой больше, гораздо больше! Я куплю тебе новую машину, еще одну. Я знаю, как ты любишь машины. Ну, хочешь «Мерседес»?

– Что-о?! Я не ребенок, чтобы покупать меня дорогими игрушками!! Ничего из того, что ты сказала, не будет! Я не допущу!

– Кстати о детях: подумай о них. Эля привязана ко мне больше, чем к покойной матери. Кто позаботится о девочке лучше меня?

– Эля…

Он прислушался. Кажется, дети вернулись. Сережа водил сестренку на детский праздник в дом на окраине поселка, да и сам общался с друзьями, так же, как и он, увлеченными компьютерными играми. Да, дети – это серьезно.

– Мы договорим потом, – пробормотал он и направился к двери.

– Тебе лучше поступить так, как советую я, – сказала вслед Лара.

Увы! Он не был в этом уверен!

Но дети – это серьезно. Влетев в гостиную, маленькая Эля первым делом спросила:

– А где Лара? Ой, там было так весело! Папа, ты знаешь…

И она взахлеб начала рассказывать о детском празднике. Он слушал рассеянно, не перебивая. И только под конец вспомнил, что Александра Антоновна отпросилась после обеда проведать внучку, а надо бы накрыть стол для ужина, прибраться в комнате у Эли, заняться грязным бельем… Много чего надо.

– Отец, пожрать чего-нибудь есть? – спросил Сережа-младший, появляясь в дверях кухни. – От сладкого меня мутит, супа горячего хочу. И где все? Разогреть бы.

Последнее время подросток был нарочито грубоват. И стал называть его не «папа», а «отец». Растет парень.

– Лара! – машинально крикнул Сергей.

Последнее время все в доме шло кувырком. Александра Антоновна все чаще куда-то исчезала, Лара занята бредовой идеей. Жанна… А где Жанна? Она вышла из кухни, видимо, была в своей комнате. Из бывшей кладовки можно пройти только через кухню.

– Я сейчас разогрею, – поспешно сказала она.

– А как твои ноги? – спросил он.

– Лучше.

Девушка опиралась на палку, которую в просторечии называют «бадиком». Когда она научилась обходиться без костылей? Лара что-то кричала о комедиантстве. Что за безумный день! Так было тихо, спокойно!..

…Поздно вечером у себя в комнате он попытался привести мысли в порядок. Фотографии, спасенные из огня, положил в прикроватную тумбу, где лежали письма покойной жены. Отправляясь на гастроли, в турне, продолжавшееся порою месяц-два, безумная Сабина никак не могла оставить его в покое. Ей мало было звонить чуть ли не каждый день, разоряясь на межгороде. Забрасывала его письмами, полными чепухи. Сообщала, когда встала, что ела на завтрак, что и где болит, какие идиоты окружают ее. Где только время находила! Должно быть, ночами писала, страдая бессонницей. И у Сабурова складывалось ощущение, что она никуда не уезжала, по-прежнему дома, в этой же комнате со своим вечным нытьем и проблемами. В молодости он ей отвечал такими же глупыми бесконечными письмами, полными чепухи.

Но что это? Тут только он заметил, что на подушке лежит исписанный листок. Взял его в руки и, невольно вздрогнул, узнав почерк Маши. «Я помню, как однажды к нам в поселок…»

…Положив на подушку Сабурова исписанный непонятным летящим почерком листок, Жанна немного успокоилась. Мелкая, подлая месть, но все же. Стало немного легче. Сегодня она смогла подняться на второй этаж. Впервые в жизни. Великая сила злость! Уж очень ей хотелось послушать, как они ругаются! Как Сабуров отчитывает Лару!

Оглядевшись в его комнате, Жанна невольно задумалась. Что же он за человек? Идеальный порядок, чистота. Мебели немного, она дорогая, но не вычурная. Кровать двуспальная, покрыта однотонным шелковым покрывалом, такого же цвета шторы. На ней они спали, Сабина и ее муж? На этой самой кровати… Жанна вдруг схватила подушку, прижала к лицу. Исписанный листок соскользнул на кровать. Подушка пахла одеколоном, шампунем и еще чем-то сильным, мужским, пробивающимся сквозь запах парфюмерии. Она разволновалась. Бросила подушку в изголовье и подобрала листок. Вернув его на прежнее место, поспешно вышла из комнаты.

Потом она подслушивала под дверью комнаты Лары. Так вот в чем дело! Лара хочет не только Сабурова, но и славу великой певицы! И вдруг рядом раздались осторожные шаги. Жанна обернулась и увидела торжествующую Александру Антоновну.

– Тс-с-с, – прижала та палец к губам. – Ругаются?

И, не стесняясь Жанны, Александра Антоновна прислонила ухо к замочной скважине. Отстранившись, покачала головой:

– Вот стерва, а? Пойдем, Жанночка, я тебе спуститься помогу. Сейчас дети придут. Элька нас увидит – тут же наябедничает.

Поддерживая Жанну, она помогла ей преодолеть ступеньки. Внизу, у портрета Сабины, Александра Антоновна задержалась, указывая на изображение, сказала:

– Вот Сабиночка из гроба бы восстала? А?

– И что? – спросила Жанна.

– Захватчица. Стерва, – поджала губы Александра Антоновна. – А Сергей Васильевич будто слепой. Выгнал бы ее из дому – и дело с концом.

– Сам виноват!

– Да что ты, деточка! Сергей Васильевич человек правильный. И из себя мужчина видный. Нравится он тебе?

– Ну… – неуверенно протянула Жанна.

– Ты присмотрись к нему. Внимательно присмотрись. Я гляжу: ты ходишь уже. Скоро без палки будешь обходиться. Приодеться бы тебе.

– Во что?

– После Сабины-то много чего осталось. Весь шкаф тряпками увешан, некоторые она так ни разу и не надела. Купит – и в шкаф. Только коротковаты тебе будут ее вещи.

– Сабина была маленького роста? – удивилась Жанна.

– Не то чтобы очень уж маленького. Выше, конечно, чем эта стерва. Но с тобой не сравнить. Что ж… Кое-что тебе подойдет. Помогу. Только, деточка, уж и ты не забудь потом.

– Что не забыть?

– Доброты моей. Стерва-то мне чужая. А мы с тобой будто родные теперь стали? Согласна?

– Да. Спасибо вам.

– Что ж, пока и «спасиба» хватит. А там посмотрим. Я вижу, ты не злая и не жадная. Нравишься ты мне, деточка.

– Помогите мне волосы покрасить, – неожиданно попросила Жанна.

– К чему это? Свои у тебя уж больно хороши. Экие светленькие да курчавенькие спереди-то.

– День рождения у меня скоро.

– Ох-ох-ох! Сколь же годочков?

– Двадцать.

– Двадца-ать! Ну, в самый раз. Замуж тебе пора. Только волосы свои побереги.

– Нет, – упрямо возразила Жанна. – Мне краска нужна. Для волос. И косметика. Неудобно у Лары просить.

– А к чему просить? Пошла бы да взяла. Добра-то этого полно у стервы. Сабиночка себе столько не позволяла. И не красилась так. А стерва чуть с кровати поднимется – и к зеркалу. Сергей Васильевич и польстился на бесовское. Но ты, деточка, не горюй. Стерва-то Сабининым брезгует. Как стояло все, так и стоит. Принесу я тебе. Заметит кто, не заметит, с меня спрос невелик. Выбросила за ненадобностью, да и дело с концом.

– Хорошая вы, – вздохнула Жанна. И ее фантазия мигом нарисовала волшебное преображение. Новое платье. Платье Сабины. Ее косметика. Быть может, ее духи. Не забыть бы про духи! А Александра Антоновна меж тем говорила:

– …вместе. Я понимаю: каждому, значит, свое. Кто песни поет, кто полы моет. Но простыми людьми брезговать нельзя. Мы, простые люди, и себе цену знаем, и тем, кто на иномарках ездит. Нам помочь не зазорно. Сабиночка, царствие ей небесное, выросла в деревне. Хозяйство у матери ее, Матрены, раньше большое было. А мы с мужем-то напротив жили. Дорогу только перейти. Помогали чем могли. Сабиночка, бывало, забежит, так я ей то пирожок, то ватрушку дам с пылу с жару. «Спасибо, – говорит, – тетя Шура». Так со «спасиба» все у нас и началось. Муж-то помер давно, а хозяйство я на дочку оставила. Внучка моя болеет: ножка у ней сохнет. Да… Сабиночка-то вспоминала частенько мои пирожки. И здесь я их пекла. И Сабиночку учила.

– А почему вы ее Сабиной зовете? – удивилась Жанна.

– А как?

– Ну, раз вы по соседству жили, какая она вам Сабина? Маша же!

– Маша? А ведь и верно! Ишь ты! Машей, значит, надо ее звать? То-то я… – и Александра Антоновна осеклась. Потом заторопилась: – Ты Сергею Васильевичу не говори пока, что я здесь. И стерве этой тоже. Дело у меня. Тайное. Дети придут – так ты еду разогрей. Все, что надо, в холодильнике. Стерва спустится – помоги на стол накрыть. А я через черный ход выйду. Как все внизу будут, так наверх и поднимусь.

– А зачем? – удивилась Жанна.

– Дело у меня. Стерва-то как с утра кричала? Ну, ничего! Я ей задам! Тс-с-с… Дети, кажись, возвращаются. В дверь стучат. Я ее на замок закрыла. Ты пока иди к себе, а я через веранду да к черному ходу.

– А дети как же?

– У Сережки-то ключ есть. Постучит, постучит, да и вспомнит. Обленились совсем! Без прислуги обойтись не могут!

И Александра Антоновна выскользнула в холл. Жанна постояла, прислушиваясь, и, когда в холле раздались детские голоса, пошла на кухню, а оттуда в свою комнату…

…Утром следующего дня она все приглядывалась к Сабурову. Как отреагировал он на послание с того света? Понял ли, кто принес листок в его комнату? Но лицо у него было непроницаемое. Спасенное из огня Жанна спрятала в своей комнате. Телефон Влада выучила наизусть. Память у нее всегда была цепкая. Теперь надо готовиться к волшебному преображению.

Александра Антоновна тайком сунула ей косметичку, где, кроме помады и теней, нашелся флакончик духов. На флаконе было что-то написано не по-русски. Два слова. Выписав их на бумажку, Жанна подсунула ее в обед Сабурову.

– Сергей Васильевич, что это означает?

– Ангел огня, – буркнул тот, потом спохватился: – А зачем тебе? Языками решила заняться?

– Да, – соврала Жанна.

– Что ж, это неплохо. Потребуется помощь – обращайся.

Жанна уткнулась в свою тарелку.

А вечером в доме появился Игорь с гитарой и деревянным ящиком, который он тут же поставил в центре гостиной, прямо на дорогой ковер. Сабуров вздохнул, но ничего не сказал. Лара только что привезла Элю с занятий бальными танцами, проходя на кухню, она задержалась и с иронией спросила:

– Что сие символизирует?

– Мебель, – коротко ответил Игорь. Взглянув на него, Жанна невольно подумала: «Ангел огня».

– Тебе что, мебели не хватает? – усмехнулась Лара. Гостиная была обставлена с отменным вкусом.

– Так это твоя мебель, – ответил Ангел огня. – Я что, должен признать, что это верх совершенства? Она же отвратительна! Как и все, что ты делаешь!

«Игорек, Игорек», – покачал головой Сабуров, а Лара разозлилась:

– Хам! А еще сын интеллигентных родителей! Папа – профессор, мама – заслуженный деятель культуры! А сынок болтается без дела, хотя и в институт его пристроили, и кормят с ложечки, и баю-бай на ночь поют. Не в коня корм! Может, ты подкидыш?

– Это ты кукушкино дитя, – разозлился Игорь. – Попала всеми правдами и неправдами в чужое гнездо и давай наводить свои порядки! Скоро всех отсюда выпихнешь!

– И еще она чужие вещи сжигает, – вмешалась в разговор Жанна. – Бумаги из кладовки зачем уничтожила?

– Как это уничтожила? – удивился Игорь.

– А так, – отрезала Лара. – Запомни: если не мне, то никому. Я тебя предупреждала? Не поможешь мне с аранжировками и с протекцией, сожгу все. Я знаю, что у тебя влиятельные друзья. Раз пришел сюда – значит, согласен. Согласился ведь?

– Слушай, у тебя совесть есть? – нахмурился Игорь.

– Это еще не все, – торжествовала Лара. – Ты кое о чем забыл, дорогой! У близкого тебе человека есть семья. Жена. Ты понял? Жена!

– При чем здесь это?

– А при том. Раньше мне нужен был он, а теперь ты. Если ты не захотел в свое время на него повлиять, то, может, он теперь на тебя попробует? Ему светлая память Сабины до фонаря. Светит, но не греет. Отыграем все в другую сторону.

– Постойте-постойте, – опомнился наконец Сабуров. – О чем, собственно, речь?

– Игорек знает, – таинственно ответила Лара.

Ангел огня зло сказал:

– Все это в твоих фантазиях! И не мечтай, чтобы я тебе помог из-за такой глупости! Все равно никто тебе не поверит!

– Да что ты? – с иронией приподняла брови Лара. – А как еще объяснить ваши отношения с Сабиной? Думаешь, она не бывала откровенной с близкой подругой? Не припомнишь, в каких позах вы занимались любовью? Я могу…

– Замолчи! – не выдержал Сабуров. – Да как ты смеешь?! Девочки бы постеснялась!

– Ах да, – притворно вздохнула Лара. – Я совсем забыла, что среди нас есть дети. Как-то в голову не пришло, что до двадцати лет можно в наше время сохранить чистоту и невинность. Разве что в инвалидном кресле.

Жанна чуть не расплакалась. Да как она смеет! Бить в самое больное! Захотелось в горло вцепиться этой гадине. И пальцы сжать так, чтобы она замолчала навсегда. Собака!

– Я тебя убью! – крикнула она.

– Замучаешься, – равнодушно бросила Лара. – Чтоб ты знала, у меня есть пистолет. И это всех касается. Только не думайте, что я кого-то боюсь! Кого здесь бояться? Калека, неудачник и импотент! Вот вы все у меня где!

Лара сжала кулачок. И напомнила, обращаясь к Сабурову:

– А ты, Сережа, вспомни, как погибла твоя жена. Девочку ты заставил замолчать, но меня…

– Замолчи! – во второй раз не выдержал Сабуров.

– Что вы имеете в виду? – с удивлением спросил Ангел огня.

– Ах да, среди нас есть непосвященные! – обрадовалась Лара. – Так что, Сережа, расскажем трогательную историю о чудесном выздоровлении Жанны? Почему она появилась в этом доме? Почему ты благотворительностью вдруг начал заниматься? До сорока лет обходился без этого, даже в церковь не заглядывал, милостыни ни разу не подал, а тут вдруг проняло! Увидел девочку в инвалидном кресле на переезде и проникся! В память о Сабине! Ха-ха!

– Ты, Игорь, знаешь, что Лара – женщина с фантазией, – пожал плечами Сабуров, обращаясь к Ангелу огня.

– Ну, разумеется, Сергей Васильевич, – согласился тот. – Уж кому, как не мне, это знать!

– Знать вы можете что угодно, но делать будете так, как я скажу! – отчеканила Лара. – Я пойду на кухню, займусь ужином, детей надо накормить, а то эта мерзавка совсем разленилась! Ну – ничего! И на нее у меня найдется управа! Сжигая бумаги Сабины, я обнаружила интереснейшую запись. Хотела зачитать вслух, да повода не нашлось. Хорошо бы сделать это за праздничным столом, в торжественной обстановке. Но я подожду. Вас, господа, ждет еще много сюрпризов! А то вы питаете иллюзии по отношению друг к другу. Я – стерва, а вы белые и пушистые. Хотите такими остаться – играйте по моим правилам. А нет, так все в вас будут пальцем тыкать. И еще: чтобы этой мерзости я своем доме больше не видела! – Лара ткнула пальцем в деревянный ящик, добавив: – А то тоже полетит в огонь!

И скрылась в дверях кухни. В гостиной повисла напряженная пауза. Всем стало неловко.

– У меня день рождения скоро, – сказала Жанна, чтобы хоть как-то разрядить атмосферу. Сабуров невольно вздрогнул:

– Вот вам и повод!

– Будет скандал, Сергей Васильевич, – тихо произнес Игорь.

– Так что ж теперь, не праздновать? – вздохнул тот. Жанне вновь захотелось расплакаться. Заметив, какое несчастное у нее лицо, Сабуров поспешно добавил:

– Конечно, мы его отпразднуем! Только без детей. У Эли новогодняя елка в школе, соседский мальчик учится в том же классе. Думаю, они не откажутся ее захватить. На всякий случай с ними отправится Сережа. Если будет скандал, то к возвращению детей все утихнет. Не хочется, чтобы они стали свидетелями. В доме и так ненормальная обстановка с августа месяца. И вообще: пора это прекращать.

– Так мне приходить или нет? – спросил Игорь.

– Да! – поспешно ответила Жанна.

– Ну, раз именинница приглашает, разумеется, приходи! – усмехнулся Сабуров. – Днем, часика в два.

Потом они пили чай. Лара в гостиной больше не появилась, детей покормила на кухне, затем те разошлись по своим комнатам, Лара ушла к себе, зато Жанна старалась изо всех сил. Почему-то ей хотелось, чтобы Игорь увидел ее в благоприятном свете. Она даже отправилась провожать его до машины, накинув на плечи теплую куртку.

– Ну, пока, – кивнул Ангел огня. – Рад, что мы познакомились.

– Я тоже, – тихо сказала она.

«Жигули» уехали. Жанна, немного прихрамывая, направилась к дому. Вышедший на крыльцо Сабуров заботливо спросил:

– Жанна, ты не перестаралась? Надеюсь, Олег Николаевич тебя вразумит. Он обещал, что уж на день рождения приедет обязательно. Соскучилась?

– Да. Конечно! – кивнула она.

Сабуров вдруг погрустнел и с тихим вздохом сказал:

– Пойдем в дом, холодно. Не лето.

– Сергей Васильевич, а сколько Игорю лет? – спросила Жанна, вновь очутившись в гостиной.

– Игорьку? Ну, года тридцать два – тридцать три. Я не уточнял.

– Не может быть! – удивилась Жанна. – Я думала, лет двадцать пять! Он такой… такой… И он вас на «вы» называет! А ведь вам…

– Мне сорок, – спокойно сказал Сабуров и, заметив, что Жанна всерьез огорчилась, рассмеялся: – Что, много? Ну, не переживай так! Это я должен переживать! А что касается Игорька… Единственный ребенок, избалованный мальчик из хорошей семьи. Зачем ему взрослеть?

– Лара намекала на то, что он и Сабина… Словом… – она густо покраснела.

– Ты поменьше слушай Лару!

– А бывает так, что всем кажется, будто мужчина и женщина любовники, а на самом деле ничего такого нет? – замирая, спросила она.

– Что ж. Все бывает.

– А почему Лара назвала его импотентом?

Сабуров вдруг рассмеялся:

– Лара – это Лара. Для нее всякий, кто ее отверг, импотент. Она считает, будто одной ее красоты достаточно, чтобы мужчина загорелся страстью. И вовек не потухал. Считает, что если переспала с ним, то получила со всеми потрохами.

– А разве не так? – осторожно спросила Жанна.

– Видишь ли, девочка, это разговор серьезный, взрослый. А ты еще не выросла. Ты даже не ученица, а приготовишка. Тебе этого не понять. Одно запомни: делая ставку на свое тело, ты запросто можешь проиграть душу. Черт! Глупость сказал! На патетику потянуло! С чего бы?

– Мне понравилось.

– Да? Что ж… – Сабуров еле слышно вздохнул и добавил: – Мужчины вовсе не такие животные, какими женщины их считают. Конечно, они любят ласку, заботу, обожают, когда их хорошо кормят и не заставляют много работать. Но поддаться страсти настолько, чтобы потерять голову… Ну, не можешь ты быть с этим человеком, так есть и другие! Конечно, каждый считает себя каким-то особенным. Неповторимым. И потом очень удивляется, когда узнает, что, в сущности, у всех все одинаково. И кто-то может его заменить, а потом он, в свою очередь, заменит кого-то. Понятно?

– Нет, – честно сказала Жанна.

– Вот и хорошо. Подрасти сначала.

– Но ведь я уже взрослая! Мне скоро двадцать лет! А у меня еще никого не было!

– Ты со мной это хочешь обсудить? – удивился Сабуров.

– Но ведь вы…

– Я все-таки мужчина. Не забывай. – Жанна поймала его взгляд и спохватилась. Потом покраснела:

– Извините…

И кинулась прочь из гостиной…

Вскоре она позвонила Владу. Улучив момент, когда в доме не было Лары, набрала номер и после двух гудков услышала нежный женский голос:

– Добрый день. Строительная компания «Каменный цветок». Говорите, вас слушают.

Итак, это рабочий телефон! Дуреха! Он же дал свою визитку, там название фирмы, адрес, телефон, факс. Могла бы сообразить! Неужели он женат?!

– Мне Владислава Арнольдовича.

– Как вас представить?

– Жанна.

– Просто Жанна? – с откровенной насмешкой уточнила секретарша.

– Да.

– Не уверена, что он захочет с вами говорить. Ждите.

Он не захочет! Но почему?! Послышалась популярная мелодия, Жанна несколько минут слушала, не решаясь положить трубку, и тут вдруг раздался голос Влада:

– Да. Говорите.

– Это Жанна, – напомнила она.

– Я уже понял, – нетерпеливо сказал Влад и тут же: – Что-нибудь случилось?

– У меня день рождения скоро.

– Поздравляю, – сухо сказал он. – Но, знаешь, у меня нет свободного времени. Совсем.

– Да нет, – Жанна испугалась, что он положит трубку. – Я не пригласить вас хотела. То есть мне было бы очень приятно… Но дело не в этом. Детей не будет дома. Они на елку уезжают. А все остальные соберутся в гостиной за столом. В доме есть черный ход. И лестница. Из гостиной она не просматривается и ведет сразу на третий этаж, минуя второй. Это было сделано для Сабины. Она дверь запирала на ключ, чтобы никто, кроме нее, черным ходом не пользовался. – Жанна говорила сбивчиво и все время боялась, что Влад повесит трубку. Но тот трубку не вешал и не перебивал. – Александра Антоновна знает про ключ. И мне рассказала. Я его раздобуду. Ключ будет лежать под ковриком у двери черного хода. Только потом положите его, пожалуйста, на место.

– А ты собираешься в это время развлекать гостей?

– Да, наверное.

– Кто придет? – деловито осведомился он.

– Как это кто? Сабуров, Лара, Олег Николаевич…

– Кто это, Олег Николаевич?

– Мой врач.

– А… – сообразил Влад. – Все?

– Нет, еще Игорь.

– Тот смазливый парнишка, который все время крутился у Сабины под ногами? Помню.

– Еще Александра Антоновна, но она будет в кухне еду готовить.

– Хорошо, я понял, – сказал Влад. – Номер у меня есть, ты к телефону подходишь?

– Да! Конечно! Теперь стану!

– Если я тебе не перезвоню, значит, я приеду.

– А если перезвоните?

– Значит, я нашел другой способ.

– И все-таки что вам нужно? Может, я помогу?

– Нет, не стоит, – отрезал он. Потом смягчился: – Девушка Жанна, то, что вы для меня сделали, я не забуду никогда. Услуга за услугу.

– Спасибо!

– Все. Пока.

В трубке раздались гудки. Итак, отныне у них с Владом общая тайна. Уже хорошо. А насчет благодарности… Пока ей достаточно просто слышать его голос. А там будет видно…

До ее дня рождения оставалось всего ничего. Во-первых, она ходила без устали, пытаясь обходиться без костылей. Уж очень хотелось встретить двадцатилетие здоровым человеком, чтобы никто больше не вспоминал об инвалидном кресле, в котором она прибыла в этот дом. Во-вторых, она мечтала взобраться на третий этаж. Там находился рабочий кабинет Сабины.

Увы! Дверь оказалась заперта! У Александры Антоновны ключа не было. Лара сама там убиралась. И в студию тоже никого не пускала. Последнее время она надолго там запиралась, и из-за двери частенько слышались мелодии любимых песен покойной Сабины. Похоже, Лара слушала и пыталась ей подражать. Не оставалось сомнений, что планы у нее серьезные.

«Неужели у Лары получится? – злилась Жанна. – Собака! Хочет все забрать себе!» Почему-то Жанна была уверена, что тоже сумеет, как Лара. Запросто! Быть может, у нее, у Жанны, есть голос? Или талант сочинять музыку? Ну, хотя бы стихи. Как бы это проверить? Обратиться к Сабурову или к Игорю! Нет, к первому нельзя, неудобно, а ко второму… Жанна задумалась.

«Я хочу стать знаменитой. Такой же, как Сабина», – мечтала она тайком. Но на пути стояла Лара. Та никого и близко не подпустит к наследству Сабины и к ее мужу. Фраза «чтоб до Нового года ты убралась отсюда, побирушка!» уже прозвучала. Жанна понимала: в ее день рождения разразится скандал, и неизвестно, чем все закончится. Выгонят ее из дома, куда она пойдет? К маме, на переезд? Да, здоровая, на своих ногах, но, оказывается, этого мало!

А Сабуров меж тем тайно страдал. Жанна это чувствовала. Но он не мог ничего поделать. Лара держала его за горло. Все чего-то ждали. Назревал конфликт. Только маленькая Эля была счастлива, как и все дети, она обожала Новый год! Елки, подарки, веселье! Эля порхала по дому, подбивая взрослых начать его украшать. Ведь близится праздник! А где же елка? Сабуров обещал, что займется этим после дня рождения Жанны.

Время пролетело незаметно. Накануне ее двадцатилетия Александра Антоновна принесла в комнату Жанны платье. Сказала, что Сабина надевала его пару раз. Платье и в самом деле пахло знакомыми духами. Должно быть, Сабине оно было чуть ли не до пола, у Жанны же оставались открытыми ступни и щиколотки. Алый цвет будоражил воображение. Но в этом платье Жанна чувствовала себя неловко. Сабина, видимо, была чуть полнее и пошире в бедрах и груди. С помощью Александры Антоновны платье удалось ушить и подогнать по фигуре. Но все равно сидело оно плохо. Однако выбора у Жанны не было. И потом: она хотела надеть именно это платье. Красное.

Вечером, когда все улеглись, Жанна занялась своей прической. Александра Антоновна помогла покрасить волосы, но, когда Жанна обмотала голову полотенцем, зевнула и сказала, что пора наконец спать. Краску пришлось смывать самой, на кухне, чтобы сохранить тайну. Наконец в начале первого с волосами было покончено. Жанна расчесалась и осталась довольна.

Она надела красное платье и босиком прокралась в гостиную, где висел портрет Сабины. Света не зажигала, довольствуясь тем, что проникал из кухни через открытую дверь. Лицо на портрете разглядеть оказалось трудно, меж тем Жанне хотелось убедиться в их сходстве. Приближаясь к портрету, она зацепилась за напольную вазу. Та едва не упала, хорошо, что удалось ее подхватить. Звук был негромкий, но Жанна испугалась.

Послышался скрип двери. Кажется, в одной из комнат на втором этаже. И тут… Раздавшийся вопль был настолько жутким, что Жанна сама чуть не заорала от страха. Женщина кричала на одной ноте, почти что визжала: «А-а-а!!!» А под конец захлебнулась рыданиями. Жанна кинулась обратно в кухню, по пути погасила там свет, а у себя в комнате сдернула платье и нырнула под одеяло. Ей стало жутко. Как же она кричала! Та женщина! Голос был просто неузнаваемым!

В комнату заглянула Александра Антоновна:

– Жанночка, ты не спишь? Разбудили?

– Нет. Что там случилось?

– Со стервой-то истерика приключилась. Говорит, что Сабина за ней пришла.

– Откуда? – не поняла Жанна.

– С того света, – поспешно перекрестилась Александра Антоновна. – Покойница-то, значит, в обиде. То-то когда гроб в гостиной стоял, так свечка у изголовья возьми да и упади. Материя вспыхнула, да Ларисе Михайловне руку-то и обожгло. Быстро огонь потушили, только знак это нехороший. Недобрый знак. Намек. Мол, я тебя за собой позвала. А стерва-то по сей день жива. Четыре месяца прошло. Да уж поболе. Вот Сабина за ней и вернулась. Что ж ты, мол, не поспешишь? Значит, вина лежит на ней, на стерве.

– Какая вина? – испугалась Жанна.

– Какая-какая. За смерть.

– Но ее же там не было! В машине!

– Не было, – согласилась Александра Антоновна. – В санаторий они поехали. Куда-то в Подмосковье. С компанией, на неделю. Только Сабине посреди отдыха ударила в голову очередная блажь, и она заставила Сергея Васильевича везти ее обратно в Москву. Лариса Михайловна в доме отдыха осталась. А по дороге Сабина-то и выпала из машины. Как ее греху быть? Но я-то знаю…

– Александра Антоновна! – раздался вдруг в гостиной громкий голос Сабурова. – Где у нас лекарства? Все равно ведь не спите! А я найти не могу! И успокойте Элю!

– Иду, иду! – тут же откликнулась домработница. – А ты, Жанночка, не выходи. Сейчас не надо стерве на глаза показываться. Припадок у нее. Точь-в-точь как у покойницы Сабиночки! Царствие ей небесное! Вот ведь как бывает!

Александра Антоновна опять перекрестилась и выскочила из комнаты. Едва дверь закрылась, Жанна вскочила и босиком прокралась на кухню. Не показываясь в гостиной, слушала, что там происходит. Александра Антоновна поднялась наверх к Эле, которая проснулась и заплакала, Лара же спустилась вниз, Жанне был слышен ее пронзительный крик и негромкие реплики Сабурова, который пытался Лару успокоить.

– Она стояла здесь! Что я, с ума сошла?! Я видела! Видела!!!

– Ну посмотри, никого тут нет.

– В алом платье! Ее волосы, ее фигура! О-о-о!

– Лара, у тебя истерика. Выпей успокоительного и ложись. Привидений не бывает.

– А духи?! Ты что, не чувствуешь?!

– Что я должен чувствовать?! – Сабуров тоже повысил голос и начал злиться.

– Ее духи!! Этот мерзкий запах! Запах тлена! О-о-о! Она пришла!

– Ну, хватит, Лара! Детей разбудила! Элю напугала! Успокойся уже!

– Сережа, мне страшно! Я не хочу умирать! Я еще молода! Слышишь? Молода!

Лара заговорила тише. Совсем тихо, Жанна почти перестала разбирать слова.

– Я понимаю… Если кто-то должен за ней уйти… Это я… Виновата…

И потом снова истеричный вопль:

– Я не хочу умирать! А-а-а!!!

– Лара! Прекрати!

И звук пощечины. Потом всхлип – и тишина. Жанна торжествовала. Невольно ей удалось напугать Лару до полусмерти. Какая удача! Выходить из комнаты и признаваться, что это она стояла посреди гостиной рядом с портретом, Жанна не собиралась. Часы давно уже пробили полночь. Начался день ее рождения. Первый подарок есть! Очень довольная собой, Жанна крепко уснула…

…Спала она долго. В огромном доме было тихо, сегодня никто не спешил подниматься с постели. Взбудораженные ночным происшествием обитатели уснули поздно и теперь отсыпались. Эле не надо было на занятия, только на елку, Сережа-младший просто прогулял. Ему ведь ехать с сестренкой, конец четверти, оценки все выставлены, троек нет, можно и не ездить в школу.

Первой пришедшей к Жанне с поздравлениями оказалась Александра Антоновна. Она отдернула занавеску, и в окно хлынул поток солнечного света. День выдался морозным, оттепель закончилась, теперь оставалось ждать снега.

– С рожденьем тебя, дитятко, – пропела Александра Антоновна. – На-ко!

И она надела Жанне на шею образок Божьей Матери на серебряной цепочке. Перекрестила:

– Храни тебя Господь!

– Спасибо! – Жанна обняла Александру Антоновну, прижала ее к себе. Как же хорошо-то! Отличный день! Замечательный!

Она встала, причесала волосы, потом натянула джинсы и теплый свитер. Хотелось на улицу, туда, где бриллиантовая россыпь инея легла на ветки деревьев, а солнечный свет играл ею, словно драгоценными камнями в витрине ювелирного магазина, заманивая прохожих. В гостиной никого не было, из кухни, где суетилась Александра Антоновна, пахло свежеиспеченными пирожками. Жанна с аппетитом позавтракала, натянула на голову вязаную шапочку, подхватила с вешалки теплую куртку и вышла на улицу. Хорошо! Все сегодня хорошо!

Она вдыхала морозный воздух и улыбалась. Вскоре на крыльце появился Сабуров. Стоял, смотрел, как она идет по дорожке к дому, веселая, счастливая.

– Доброе утро! – поздоровалась Жанна.

– Приятно видеть тебя в таком настроении. Уже на своих ногах?

– Да, – еще шире улыбнулась она.

– Довольна? Счастлива?

– Очень.

– Так в чем смысл жизни? – неожиданно спросил он.

Она немного растерялась. Заветное желание сбылось. Но это не конец, а только начало! Вот она здорова, счастлива, ходит, ей теперь доступно все то, что и другим, здоровым людям. Но этого счастья ей мало! Вот в чем дело! Мало!

– Не знаю, – честно ответила Жанна.

– Вот видишь? – усмехнулся Сабуров. – Теперь и ты не знаешь!

Она заметила в руках у него сверток. Что-то завернутое в блестящую бумагу синего цвета. Сабуров замялся, но потом решительно стал разворачивать обертку со словами:

– Поздравляю тебя с днем рождения. Надо бы сделать это за праздничным столом, сказать тост, но Сабина этого терпеть не могла, и я, знаешь, отвык.

– А как она отмечала свой день рождения?

– Да никак не отмечала, – отмахнулся Сабуров. – Запиралась с утра в кабинете и ждала, когда наступит вечер. Вечером спускалась как ни в чем не бывало. Будто это самый обычный день. На звонки отвечал я, она к телефону не подходила. И каждый раз, ложась в постель, говорила: «Знаешь, у меня такое чувство, что этот день рождения для меня последний». Вот и накаркала. На, возьми, – опомнился он и протянул Жанне подарок.

– Что это? – спросила она, взяв коробку.

– Проигрыватель компакт-дисков. То бишь CD-плеер. Носится на поясе, а это наушники. Я у сына поинтересовался: что подарить молодой девушке? Ты ж всего на шесть лет его старше! Мне, сорокалетнему, приходит на ум всякая чепуха. Ну что? Нравится?

Жанне вдруг стало обидно. Значит, она ребенок! И ей надо дарить игрушки! Еще бы куклу подарил! И в самом деле, почему Сабуров не проконсультировался у Эли насчет подарка? Она бы хотела получить чепуху, но от него. Узнать, как он на самом деле к ней относится. Жанна улыбнулась через силу:

– Да. Большое спасибо.

Сабуров догадался, что презент пришелся не ко двору, и виновато сказал:

– Ты извини. Я не умею делать подарки. Надо было спросить, чего тебе хочется. Извини, – повторил он, развернулся и ушел.

Она еще немного постояла на крыльце, переживая обиду. Подарил бы ей Сабуров серьги или браслет. Или вечернее платье, которое она могла надеть, чтобы куда-нибудь с ним пойти. А то плеер! Вещь, которая их скорее разъединяет, чем соединяет, ведь слух ее постоянно будет занят звуками музыки! А хотелось бы слышать, что он говорит. Когда Жанна вернулась в дом, она наткнулась на Лару. Прямо в холле. И к большому своему удивлению, заметила в ее руках сверток. Та улыбнулась так сладко, что Жанне сразу же стало не по себе:

– С днем рождения, милочка. А это на память. Подарок со значением, учти.

Очутившись в своей комнате, Жанна развернула сверток. Там оказалась белая праздничная скатерть. «Скатертью дорога», – догадалась она. Утешил Жанну нездоровый вид белокурой злодейки. Под глазами синие круги, углы рта скорбно опущены. Даже тональный крем, обильно нанесенный на лицо, не скрыл следов бурных рыданий. «Мы еще посмотрим, кто кого!» – мстительно подумала Жанна.

…После того как дети пообедали, Сабуров проводил их до соседнего коттеджа, посадил в машину. Соседка, приветливая женщина лет сорока, одетая неброско, но со вкусом, улыбнулась:

– Ну, нас сегодня много! Скучать не придется!

Кроме Сережи и Эли, в машине сидели еще двое детей.

– Придется после елки везти их в «Макдоналдс», – добавила женщина. – А рядом, на Пушкинской площади, выставка ледовых скульптур. Очень интересно!

– В «Макдоналдс», в «Макдоналдс»! – захлопала в ладоши Эля. Она обожала праздники и обеды вне дома.

Как только дети уехали, появился Олег Николаевич. Жанна так обрадовалась ему, что забыла о подарке Сабурова и своей досаде. Первым делом Олег Николаевич занялся ее осмотром. Остался очень доволен и, улыбаясь, сказал:

– Поздравляю. Любовь делает с человеком настоящие чудеса, а?

Жанна слегка зарумянилась, но промолчала. Пусть думает что хочет. Олегу Николаевичу позволено все. Он не только ее спаситель, но и самый надежный друг. И очень хороший человек.

Меж тем очень хороший человек протянул Жанне сверток:

– Я долго думал, что же тебе подарить? Книгу, конечно! Дорогих подарков от мужчин у тебя в жизни будет достаточно. Ты сегодня так хороша, что я в этом не сомневаюсь. Только волосы зря покрасила, – посетовал он. – И хорошо бы, чтобы мужчина, который будет дарить тебе дорогие подарки, оказался в твоей жизни один. Не разменивайся по мелочам и не спеши кидаться в омут с головой. Я мог бы дать тебе еще много советов, но вместо этого дарю книгу. И еще вот это. Держи.

Олег Николаевич достал из чемоданчика большую нарядную коробку шоколадных конфет. Итак, конфеты и книга. Должно быть, для взрослых, о том, что ей так хотелось узнать! Об отношениях мужчин и женщин, о способе заработать большие деньги, прославиться. Он же такой умный, Олег Николаевич! Он поможет! Жанна поспешно развернула сверток. И обида вновь закипела у нее в душе: и этот туда же! «Г.-Х. Андерсен. Сказки»! Она не ребенок! Ну, сколько можно?

– Я не ребенок! – закричала она.

Олег Николаевич покачал головой:

– А по-моему, ты слишком спешишь. Едва на ноги встала, а уже рвешься во взрослую жизнь. Я рад одному: что это Сабуров, а не кто-нибудь другой. Сергей Васильевич – замечательный человек. Держись за него.

– Да сколько можно меня учить?! Ну сколько?! Что вы все ко мне привязались со своими советами! Со своими игрушками! Я взрослая! Взрослая! Понятно?!

– Жанна, – растерялся Олег Николаевич. – Жанна, что ты?

И тут в дверь ее комнаты осторожно постучали.

– У вас все в порядке? – раздался голос Сабурова.

– Да! – крикнула она и поспешно вытерла слезы. Не хватало еще, чтобы увидел ее заплаканной!

Ну, ничего, она им всем еще покажет! Какой она ребенок! Сегодня же и покажет!

…Стол решили накрыть на кухне. В огромной гостиной с высоченным потолком Жанна чувствовала себя неуютно, да и все остальные тоже. Там был портрет Сабины с траурными бантами по углам, и обстановка слишком уж торжественная и чопорная. А кухня в доме была большая, уютная. Да и посуда под рукой, еда на плите, холодильник тут же, не надо бегать с тарелками туда-сюда. Жанна еще не настолько окрепла, а Александре Антоновне и так доставалось. Узнав о том, что праздновать день рождения Жанны будут на кухне, Лара насмешливо сказала:

– Побирушка, она и есть побирушка!

Естественно, сама Лара участия в готовке не принимала и тем, что происходит на кухне, не интересовалась. У Жанны же были свои, тайные мысли. Ведь из гостиной прекрасно просматривались все ярусы. И второй, и третий. Если бы кто-то появился на одном из этажей, его бы заметили. Лестница же черного хода вела прямо на третий этаж, минуя второй, но оставалось пространство перед кабинетом Сабины, хорошо просматриваемое из гостиной. Жанна не хотела, чтобы Владу помешали.

Ради этого она могла стерпеть все, даже насмешки Лары. Да и кухня в этом доме была простым смертным на зависть. Мебель итальянская, под дуб, бытовая техника встроенная, потолок навесной.

Они все будут сидеть на кухне, пить шампанское, а Влад в это время спокойно просмотрит бумаги Сабины и возьмет то, что нужно. Раз он не позвонил, значит, придет. И если Сабина так его любила, то наверняка дала ключ от своего рабочего кабинета. Влад проникнет туда беспрепятственно, в то время как Жанна будет отвлекать гостей.

Кстати, о гостях: последним приехал Игорь. Они столкнулись в гостиной, и Жанна вновь почувствовала волнение. Игорь был одет в светлые джинсы и дорогой тонкий свитер с геометрическим рисунком, голубой, под цвет глаз. Жанна никак не могла поверить, что ему за тридцать! Ну никак! Такое юное, свежее лицо, брови словно угольком нарисованы, и эта родинка, похожая на ягоду черники, которую так и хочется попробовать на вкус.

– С днем рождения! – улыбнулся Ангел огня и галантно приложился к ее ручке.

Потом протянул Жанне небольшой пакет из твердого картона, разукрашенного розами. От пакета шел тонкий запах. Аромат дорогой парфюмерии. Слезы у нее на глазах сразу же высохли. Наконец-то! Настоящий женский подарок! Ну, хоть кто-то относится к ней всерьез! Она вынула из пакета небольшую коробочку, из нее флакончик духов и невольно вздрогнула. Ну, конечно! Те самые духи!

– «Angel fair», – улыбнулся Игорь и тут же перевел: – Ангел огня.

Так это Игорь дарил Сабине духи! Он что, всем женщинам дарит одинаковые подарки? Или это со значением?

– Мне надо переодеться, – поспешно сказала она. – Скоро за стол.

Волосы она час назад накрутила на бигуди и спрятала под ярким платком. Кроме Александры Антоновны и Олега Николаевича, никто еще не знал, что она изменила прическу. Приятный сюрприз Жанне хотелось оставить до торжественного момента.

И вот он настал. Гости собрались у праздничного стола, даже Лара спустилась вниз и пришла на кухню. Видимо, у нее были виды на это застолье. Ждали Жанну, и вот она вышла из своей комнаты и остановилась посреди кухни. В алом платье Сабины, с волосами, перекрашенными в темно-русый цвет и уложенными в прическу, подобную той, что у певицы на портрете. Игорь тихо присвистнул, Сабуров побледнел, а Лара просто задохнулась:

– Ты… ты… Так это была ты?!

– Не слишком-то похожа, – заметил Игорь, который сразу сообразил, чего добивалась Жанна.

– Да, Жанна, тебе не идет, – прокашлявшись, сказал Сабуров. – Не понимаю, зачем? У тебя такие красивые волосы! Мягкие, светлые.

И тут в себя пришла Лара. Она завизжала:

– Ты это нарочно!! Нарочно! Хотела меня напугать! Дрянь! Ты завтра же отсюда уберешься! Сегодня! Вон!

– Сама отсюда катись, – не сдержалась и Жанна. – Это мои гости и мой день рождения! А дом – Сабурова! Вот. Не твой.

«И Сабуров тоже не твой», – хотелось добавить ей.

– Лара! Жанна! Да перестаньте обе! – прикрикнул тот. – Хватит. Я уверен, что вчерашний инцидент – просто случайность. Жанна еще ребенок, а тебе, Лара, надо бы нервы сначала подлечить.

– Вот в свадебном путешествии и подлечу, – огрызнулась она. Игорь хмыкнул, а Олег Николаевич, который был не в курсе, удивленно поднял брови.

– Садитесь за стол, – спохватился Сабуров. – Александра Антоновна, и вы присаживайтесь. Жанна, ну что же ты стоишь? Рассаживай гостей, чувствуй себя хозяйкой.

Лара при этих словах позеленела, но за стол села с таким видом, будто хотела сказать: «Я вам всем еще покажу, кто здесь хозяйка!»

Шампанское открывал Сабуров, причем сделал это крайне неловко. Пробка ударилась в потолок и отскочила, угодив прямиком в фарфоровую чашку, пена залила скатерть.

– Да что ж сегодня за день, – пробормотал Сабуров себе под нос и стал разливать шампанское в бокалы.

Олег Николаевич тут же закрыл свой рукой:

– Чуть-чуть, я за рулем.

Жанна потребовала, чтобы ей налили полный бокал. До сегодняшнего дня она не пробовала шампанское и вообще спиртное. Как ни уговаривала мать, мол, выпей, легче станет, упорно отказывалась. Но сегодняшний день для нее особенный. Она хотела, чтобы с этого дня жизнь ее резко изменилась.

Шампанское обожгло. А после трех глотков голова у нее закружилась. Захотелось смеяться, говорить глупости, обнять весь мир сразу, такими длинными казались руки. Но гости счастливыми не казались. Лара словно выжидала чего-то, насторожив свои маленькие ушки, Игорь и Олег Николаевич таинственно переглядывались.

Тему для разговора долго не могли найти. Сабуров неловко попробовал сделать Жанне комплимент:

– Ну вот, ты уже совсем взрослая.

Жанна рассмеялась:

– Да? Взрослая? И как я вам?

– Вполне, – улыбнулся Игорь. – Очаровательная девушка, я бы даже сказал, пикантная. Хотя стиль Сабины – не твой стиль, но ты найдешь свой. Говорят, у меня хороший вкус, я тебе помогу.

– Он поможет, – съязвила Лара, которая, похоже, слегка захмелела. Она допивала уже второй бокал. – Игорь у нас мастер. Только не в том деле, в котором нужно. Но для тебя сойдет, деточка.

– Я выросла! – обиженно сказала Жанна. – А некоторые мне детские книжки дарят! Сказки.

– Сказки? – переспросил Игорь. – А что? Сказки – это мило. Вот я могу одну рассказать. А то сидим, скучаем. Язвим. Пора бы развлечься. Есть очень поучительная сказка. Жили-были два мальчика. Один бедный, другой богатый. У богатого мальчика был папа-профессор… Хотя о чем я? Это же сказка! Король, конечно. А у бедного мальчика папы не было вовсе. Но у короля имелся загородный дом. Огромный такой особняк, в два этажа. «Почему всего два?» – спросите вы. А король, в общем-то, был не гордый. Он даже разрешал бедному мальчику приходить к ним, поиграть с наследным принцем. Чтобы королевский ребенок был ближе к народу. За бедным мальчиком утром приходила домработница короля и вечером отводила его обратно в старую избу. Но только не думайте, что бедный мальчик завидовал. Это богатый завидовал бедному. «Почему?» – спросите вы. А потому. Тот был талантлив и целеустремлен, он умел добиваться цели, и даже тогда, в детстве, все понимали, что богатый мальчик так и останется бедным богатым мальчиком, а тот, другой, станет настоящим человеком. Но не думайте только, что мальчики из-за этого поссорились. Отнюдь. Они очень весело и мило играли. «Во что?» – спросите вы. Да как все нормальные дети. В школу, в магазин, в больницу. Бедный мальчик лечил игрушки богатого. Зайцев с оторванными ушами, поломанных кукол. Он еще не знал, что настанет время, и сломается самая любимая и дорогая игрушка бедного богатого мальчика. Это случится, когда оба они уже станут взрослыми. Когда их разлучат и попытаются вылить на их дружбу ту грязь…

– Это плохая сказка, Игорь, – оборвал его Олег Николаевич.

– Да почему же?

– Потому что она ничему не учит.

– Как это ничему? Я просто не дошел еще до злой феи.

– И не надо, пожалуй, – вздохнул Сабуров.

Игорь пожал плечами: «Ну, как хотите». И потянулся к бутылке шампанского. Пока он откручивал проволоку и снимал фольгу, Сабуров рассеянно спросил:

– А где же Александра Антоновна?

– Вышла куда-то, – обронила Лара, которая слушала Игоря очень внимательно.

– Горячее подавать надо, – сказал Сабуров. – Я пойду поищу ее?

– Сидите-сидите, – встал из-за стола Олег Николаевич. – Я выйду покурить. И посмотрю, может, Александра Антоновна вышла на улицу?

– Вы разве курите? – удивилась Жанна. Она ни разу не видела Олега Николаевича с сигаретой. И табаком от него не пахло, как от заядлых курильщиков.

– В исключительных случаях – да. Можно себе позволить. Нервы.

Значит, он хочет выйти! А как же Влад? Жанна хотела вскочить из-за стола и задержать Олега Николаевича, но ноги ее подогнулись, голова закружилась. И в этот момент она поймала взгляд Лары. В нем мелькнул… откровенный испуг. Едва вышел Олег Николаевич, как Лара начала покусывать губы. Игорь справился с бутылкой шампанского гораздо ловчее, чем Сабуров. Наполнил свой бокал и, подняв его, сказал:

– Значит, сказку слушать не хотите? Тогда выпьем еще! Как, Сергей Васильевич?

– Нет-нет, – запротестовал Сабуров. – Мне не надо, да и девочке хватит.

– Я не девочка! – закричала Жанна. – Слышите вы? Я вам всем это докажу!

– Пить сначала научись, – брезгливо заметила Лара. – Я тоже не буду. Похоже, доктор Айболит заблудился, разыскивая Александру Антоновну. А мне она нужна. Именно сейчас! Я приготовила бенефис, а главный зритель отсутствует. Пойду помогу доктору.

И Лара вышла в гостиную. «Ну, вот и все, – подумала Жанна. – Лара непременно наткнется на Влада, если он в доме. Надо ее остановить. Или хотя бы задержать. Нужно встать из-за стола».

– Извините, – она поднялась, посмотрела жалобно на Игоря и на Сабурова. – Мне нехорошо.

– Тошнит? – участливо спросил Игорь. – Да ты шампанское пила когда-нибудь?

– Нет, не пила! И что?

– Все понятно. Ну, тогда иди в ванную. Помочь?

– Не надо, – испугалась Жанна.

– На это есть доктор, так? Помощь оказывать. А где у нас доктор?

Игорь тоже встал из-за стола.

– Я сама! – выкрикнула Жанна. – Вы слышите? Я все умею делать сама!

Она вышла в гостиную, остановилась перед портретом Сабины и подняла голову. Лара чуть ли не бежала вверх по лестнице. Минута – и ее белокурая головка мелькнула уже на площадке второго этажа. Жанна огляделась. Справа и слева наверх вели две лестницы. «А вдруг Влада там нет?» – мелькнула у нее мысль.

Она плохо соображала, что делает. Поняла только, что Лару ей не догнать. Не кричать же вслед: «Стой! Стой!» Лара может задержаться на втором этаже и не подниматься на третий. Надо предупредить Влада. Жанна метнулась в холл, накинула куртку и выскочила на улицу. Обогнув дом, поднялась на крыльцо к двери черного хода. Нагнулась, пошарила рукой под половичком. Ключа там не было. А сама дверь оказалась открытой.

«Значит, он здесь! – невольно вздрогнула Жанна. – Тогда надо спешить!» И она стала подниматься наверх с такой скоростью, на какую была способна. На втором этаже ей почудилось, что за стеной раздался какой-то шум. Кажется, кричат. Отчаянно ругаются. Но дверь с черного хода была только там, на третьем. А на втором окно, вместо стекла мутный витраж. Прижалась к нему лицом – ничего не видно. Надо добраться до двери. Жанна дошла до нее с трудом и поняла, что кричит Лара. Она на третьем этаже! Что ж теперь будет?!

Дальнейшее Жанна помнила смутно. Кровь стучала в висках, ноги болели и подгибались. Дверь на третьем этаже оказалась приоткрытой. Жанна шагнула. Вот он, кабинет Сабины!..

…Очнувшись, она поняла, что стоит, нагнувшись над ажурными перилами, доходящими ей до пояса, рукой держится за витой столбик. И смотрит вниз. А там, внизу, посреди гостиной возле портрета Сабины без движения лежит Лара.

– Собака, собака! – торжествующе крикнула Жанна, не отдавая себе отчета в том, что делает и что говорит. – Наконец-то ты сдохла!

– Тихо, – обнял ее кто-то за плечи. – Не надо кричать.

Она обернулась и увидела Сабурова.

– Как вы здесь оказались? – удивленно спросила она. И спохватилась: ах да! Уместнее прозвучал бы вопрос: а как здесь оказалась ты? Сабуров поднимался из гостиной. По правой лестнице. А слева к ним шел Игорь.

– Что случилось? – спросил тот, впрочем, без особого удивления.

Жанна так и не поняла, кто из них поднялся сюда, на третий этаж, раньше: Игорь или Сабуров? Кто был первым?

– Ох ты, батюшки мои! – раздался вдруг голос Александры Антоновны. Она стояла у лестницы, ведущей на чердак, узкой, с неудобными ступеньками. Жанна с трудом могла представить, как женщина в возрасте карабкается по этой лестнице на чердак. Да и зачем?

– Вы здесь? – удивился Сабуров.

– Почудилось, будто наверху кто-то есть, и я решила глянуть. Должно быть, кошка на чердаке, – неловко стала оправдываться Александра Антоновна.

А со второго этажа к ним поднимался Олег Николаевич.

Он же сказал, что пойдет на улицу курить? Дышать свежим воздухом… А Жанне показалось, что Олег Николаевич был в одной из комнат. Лицо у него бледное, синие глаза казались еще больше и ярче. Олег Николаевич молча подошел и тоже посмотрел вниз. Там на дорогом ковре недвижимо лежала Лара. Впятером они стояли, нагнувшись над перилами, и ни один не трогался с места. Это было похоже на молчаливый сговор.

– Вот что бывает, когда… – начал Олег Николаевич, но, покосившись на Игоря, вдруг осекся. Тот сделал ему какой-то знак.

– Может, она еще жива? – неуверенно спросил Сабуров.

– Да-да, – опомнился Олег Николаевич. – Надо проверить.

И первым кинулся вниз. Остальные двинулись следом. Ноги у Жанны дрожали так, что Сабурову пришлось ее поддерживать. Что же теперь будет? И всех мучил один и тот же вопрос: а вдруг Лара еще жива? Жанна не сомневалась, что среди пятерых нет ни одного человека, который не желал бы страстно ее смерти. Разве что Олег Николаевич? Но тогда почему он так бледен и взволнован?

Доктор, опустившись на колени возле Лары, пытался определить, бьется ли пульс, держа на ее запястье длинные нервные пальцы. Жанна заметила, что они слегка подрагивают. И тут ей показалось, что Лара еле заметно дышит. Игорь тоже заметил это и даже застонал от отчаяния. Олег Николаевич тронул набухшие мешки под глазами Лары, поднял одним пальцем ее левое веко, заглянул в зрачок:

– Похоже на кровоизлияние в мозг. Либо обширная внутренняя гематома, либо перелом основания черепа. Не говоря уже об остальном. Предполагаю, у нее множественные переломы. Срочно надо госпитализировать, сделать снимок.

– Так она жива? – хрипло спросил Сабуров.

– Жива, но долго не протянет. Сутки-двое. Она без сознания. Надо подключать ее к аппаратуре. Как хирург с большой практикой скажу: практически нет шансов.

Жанне почудилось, что все с облегчением вздохнули.

– Доедет ли? – покачал головой Олег Николаевич и решительно сказал Сабурову: – Звоните.

– Куда?

– В «Скорую», конечно! Пусть пришлют машину реанимации. Ее надо в Склифосовского. Или в Первую городскую. Куда ближе-то? Голова идет кругом! Но только не в районку. Где она прописана? В Москве? Туда и везите! Скажите: несчастный случай, падение с лестницы. И еще в таких случаях полагается вызывать полицию. Звоните и по ноль два.

– Но она же еще жива! – в отчаянии сказал Сабуров, потом нагнулся и позвал: – Лара, Лара…

– Это же почти труп, – тронул его за рукав Олег Николаевич. – Не стоит. Она все равно не слышит.

Теперь Жанна была уверена: Лара и ему успела насолить. Сабуров направился к телефону, остальные не отрываясь смотрели на Лару. Словно боялись, что она вдруг очнется и откроет глаза. Только Жанна подняла голову и увидела, как на третьем этаже, выйдя из кабинета Сабины, проскользнул на лестницу черного хода Влад.

Третий этаж: дверь приоткрывается

Сделав необходимые звонки, Сабуров тут же связался по телефону с соседкой, которая повезла детей на елку. Попросил ее по возвращении в поселок приютить ненадолго Сережу и Элю. Пока все не утрясется и народ не разъедется. Узнав, что произошел несчастный случай с Ларой, та долго выражала сочувствие. Так долго, что Сабуров уже начал терять терпение.

Позвонив на мобильник Сереже-младшему, отец предупредил его насчет сестренки:

– Присмотри и не пускай в дом, пока я не дам команду.

Сын уже взрослый, ему он мог доверять.

«Скорая» приехала быстрее, чем полиция. С соблюдением всех мер предосторожности Лару переложили на носилки, чтобы отвезти в больницу, но врачи понимали: шансов, что она выживет, практически нет. Здоровое, сильное сердце еще билось, но повреждения головного мозга оказались слишком обширны. Лара находилась в состоянии комы, и ее требовалось срочно подключить к аппаратуре. Этим занялись медики.

– Как это случилось? – спросил врач-реаниматолог. – Я должен сообщить в полицию, если вы этого еще не сделали.

Заговорил Сабуров:

– Да-да, я уже позвонил. А вот и они.

На участке появилась наконец и полицейская машина. Теперь вокруг было так много людей, что у Жанны в глазах зарябило! Она заторопилась в дом. Приехавшие по вызову оперативники и следователь расположились в гостиной и первым делом осмотрели место происшествия, потом начали снимать показания. Сабуров объяснялся с полицией, остальные свидетели происшествия расположились тут же в креслах. Жанна стояла, напряженно прислушиваясь. Говорил Сабуров:

– Произошел несчастный случай. Мы сидели на кухне за праздничным столом, а Лара пошла наверх. Она выпила два бокала шампанского. Возле кабинета моей покойной жены очень низкие перила. После бессонной ночи и успокоительного, которое она приняла…

– Успокоительного? – переспросил врач-реаниматолог, появившийся в гостиной. – Она принимала успокоительное? Что именно? Как долго?

И тут запричитала Александра Антоновна:

– У Ларисы Михайловны голова сильно кружилась. Ох, как сильно! Она последнее время жаловалась, что чуть глянет вниз с верхотуры-то, все перед глазами так и плывет, и плывет… И так ей нехорошо было, так нехорошо! А наш дом сами видите какой.

– Да вижу, – один из оперативников поднял голову, посмотрел на потолок. – Странный дом.

Жанна впервые слышала о том, что у Лары кружилась голова. Чтобы Лара боялась высоты? Ха! Олег Николаевич понимает, что это чушь, и Игорь. И Сабуров. Но Александру Антоновну никто поправлять не стал. Сабуров пояснил:

– У нее ночью была истерика. Почудилось привидение в гостиной. Лара так кричала, что подняла на ноги весь дом. Пришлось дать ей успокоительное.

– Что именно? – уточнил следователь.

– Моя покойная жена постоянно пила таблетки. После нее остались лекарства. Вот я и дал Ларе. Если хотите, я…

Олег Николаевич заметил:

– Это антидепрессанты. Я думаю, что в сочетании с алкоголем они могли дать подобный эффект. На лестнице ей стало плохо, и, учитывая, что у Ларисы Михайловны случались головокружения…

– Вы врач? – настороженно спросил следователь.

– Да. Василевский Олег Николаевич. Кандидат медицинских наук. Может быть, вы слышали…

– Постойте-постойте. Так вы Василевский? Тот самый? – спросил врач-реаниматолог.

Олегу Николаевичу сразу стало неловко, а врач «Скорой» возбужденно заговорил:

– Ну, конечно, я слышал! Вы, можно сказать, медицинский бог! Говорят, докторскую пишете, все ожидают, что она произведет переворот в медицине!

– Ну, не стоит…

– Вы не волнуйтесь. Все будет в лучшем виде. Отдельная палата, отличный уход. Я вижу, вы люди со средствами. Организуем. Вы родственник пострадавшей?

– Я друг семьи, – не очень уверенно ответил Олег Николаевич.

– А вы? – врач глянул на Сабурова.

– Э-э-э… Она здесь жила, но я не родственник. Но что касается денег… Все будет оплачено.

– Я мог бы отвезти ее в свою клинику, если бы был уверен, что… – Олег Николаевич тщательно подбирал слова. – Словом, если появится хоть малейший шанс…

– Я понял, – тут же ответил врач.

– Вам бы лучше поспешить, – напомнил следователь. – Пострадавшую можно увозить.

– Да был бы толк, – отмахнулся приехавший на «Скорой». – Надо бы переговорить с родственниками. С теми, кто может подписать бумаги. Что ж, поедем.

– Я могу поехать в больницу вместе с Ла… Ларисой Михайловной? – спросил Сабуров у следователя.

– Да. Можете. Подождем, чем все закончится, – вздохнул следователь. – Пока она не умерла, есть шанс на выздоровление. А значит, можно получить ее показания. Случаются чудеса. Вот если умрет… Пока же будем придерживаться версии «несчастный случай». Подпишите протокол и поезжайте.

Полиция тоже не собиралась задерживаться надолго. Из коттеджа вышли вместе: они и Сабуров. Тот направился к своей машине.

– Детям лучше переночевать у соседей, – сказал Сабуров, обернувшись к Жанне. – Я думаю, что должен сам поговорить с Элей и как-то ее утешить. Вернусь, и… Жаль, что это случилось в твой день рождения. У тебя сегодня должен был быть праздник.

– У меня и так праздник! – с вызовом ответила Жанна.

– Я, пожалуй, задержусь, – сказал Олег Николаевич.

Машины вскоре уехали, на участке вновь стало тихо.

Компания вернулась в дом. Поначалу прошли в гостиную. Игорь, который все время, пока в доме была полиция, молчал, вздрогнул, посмотрев на ковер:

– Испорчена вещь. А Лара так его берегла! Надо бы скатать и убрать.

Никто не пошевелился. В гостиной повисла напряженная пауза.

– Как тихо, – вздохнул Олег Николаевич. – Не по себе что-то. Пойдемте на кухню.

Стол с остатками праздничных блюд производил угнетающее впечатление. Жанна тряхнула головой: неужто будут плакать по Ларе? Она сама напросилась! Игорь взял со стола запечатанную бутылку шампанского, повертел ее в руках, потом спросил у Александры Антоновны:

– Водка в доме есть?

– Что? – Та озабоченно оглядывала стол. Жанне показалось, что она что-то ищет. Александра Антоновна была близорука и немного щурилась. – Ах, водка! Сейчас, сейчас!

На том месте, где сидела Лара, выглядывал из-под салфетки почтовый конверт. Да, именно конверт! Жанна заметила его первой, вытащила и посмотрела на обратный адрес. Адресатом была Мария Сабурова, а отправителем Матрена Архиповна Малинина. Прочитав адрес, Жанна вытащила из конверта письмо со словами:

– Интересно, зачем Лара его сюда принесла? Внизу стоит дата: отправлено в конце июля. Смотрите, смотрите! «Здравствуй, дорогая Машенька! Пишет тебе твоя мама. Как вы там живы-здоровы? Приехала я недавно с похорон и так уж о вас взволновалась…»

– Жанночка, детка, ты бы ножки свои не утруждала, – засуетилась Александра Антоновна. – Присядь, детка, присядь.

Сделав неловкое движение, чтобы поддержать Жанну, Александра Антоновна задела миску с овощным салатом, и та перевернулась. Содержимое очутилось на скатерти.

– Ох ты господи! И неловкая же я стала! Старая совсем. А тут еще Ларочка…

Александра Антоновна расплакалась, взялась за сердце. И осипшим голосом прошептала:

– Капелек бы мне… Жанночка, Олег Николаевич…

Все засуетились, Жанна бросила конверт на стол. На кухне дивана не было, Александру Антоновну пришлось отвести в гостиную, положить там. Она все стонала и жаловалась на боли в сердце. Олег Николаевич, порывшись в аптечке, нашел сердечные капли. Накапал в рюмку и, дав Александре Антоновне, пошел за чем-то на кухню. Выпив валокордин, та быстро пришла в себя. Села на диване и сказала:

– Надо бы в кухне прибраться.

– Лежите, лежите, я сама! – испугалась Жанна.

– Да что ты, детка! Прошло у меня уже. Ты не знаешь, где что лежит. Я все сделаю. Должность у меня такая. А вы уж дальше празднуйте.

– Какой уж тут праздник! – вздохнула Жанна.

– А разве нет? – пристально взглянула на нее Александра Антоновна. И усмехнулась: – Ты ведь теперь будешь за хозяйку. Отделались от стервы-то.

Взгляд ее Жанне не понравился. Слишком уж быстро Александра Антоновна оправилась от сердечного приступа.

– Ну, как дела? – спросил появившийся в гостиной Олег Николаевич. Следом шел Игорь. По их лицам Жанна догадалась: только что эти двое о чем-то спорили. И не пришли к согласию.

– Прошло, все прошло! – бодро заговорила Александра Антоновна. – Пойду на кухне приберусь. Игорек, ты про водку спрашивал? Есть, а как же! И огурчики маринованные, и грибочки. Сейчас принесу!

Когда Александра Антоновна ушла, Игорь, словно продолжая начатый разговор, обратился к Олегу Николаевичу:

– Ты не бойся, Олег, никто не узнает…

– Да почему ты думаешь, что я боюсь? – удивился тот.

– Да теперь чего бояться? Знать бы еще, где она это прячет!

– Что прячет? – спросила Жанна.

– Да так, – отмахнулся Игорь. – Не бери в голову. Скатаем мы наконец этот чертов ковер? Приятно думать, что от нее осталось только мокрое место, но все же… Олег, ты уверен, что ей не выжить?

Тот взглядом указал на Жанну: мол, постесняйся. Нельзя же так откровенно? А Игорь в ответ на это рассмеялся. И лихо сказал:

– Камень с души! За это надо выпить! Александра Антоновна? Где же вы?

– Иду, иду!

Та появилась с подносом в руках, поставила его на стол. Игорь занялся ковром, Олег Николаевич стал ему помогать. Потом сели на диван, разлили водку.

– И мне! – заявила Жанна.

– Вот ты как раз пропустишь, – вмешался Олег Николаевич. – Да и я воздержусь. Мне ехать надо. Лола будет волноваться.

– Опять Лола? – усмехнулся Игорь. – Слушай, и как тебя угораздило надеть на шею это ярмо? Чем же она тебя привязала, а? Купила? Не верю! Я-то знаю, что ты не продаешься. Ты к деньгам равнодушен. Ты – Человек. С большой буквы. Выходит, каждому нужен свой крест, а? Даже Человеку с большой буквы?

Он говорил с иронией, и родинка весело подпрыгивала над верхней губой. Но Олег Николаевич ответил серьезно:

– Да, нужен. Как и всем. Лично я выбрал тот, который посчитал самым легким. Но оказалось, что все одинаковы. И твой, и мой, и вот ее, – кивнул он на Жанну.

– Значит, по-прежнему будешь лежать под каблуком у своей ревнивой жены, как полудохлый таракан?

– Буду! Это вообще не твое дело!

– Ну и дурак! И катись отсюда. Тогда выпьем с вами, Александра Антоновна? Дураки пролетают!

– Почему ты себе позволяешь меня оскорблять, Игорь? – без всякой обиды спросил Олег Николаевич.

– У тебя атрофирована та часть души, которая именуется романтизмом. Меня всегда раздражала твоя практичность. Ты неполноценен. Вот сидит прелестная девушка Жанна. Ты поставил ее на ноги, ты для нее почти что бог. Вдохнул в девушку жизнь – и в сторону? Что, страшно? А вдруг мы влюбимся? Нам этого нельзя! Ни-ни! Для того чтобы такого не случилось, у нас есть Лола!

– Это не так, – побледнев, сказал Олег Николаевич. – Я не боюсь любить.

– Так почему ты не хочешь оберегать ее душу, а оставляешь на распутье, в полном равнодушии: «Нате, берите!» Откуда ты знаешь, кто именно ее подберет?

– Замолчи, наконец! Выпей водки и перестань нести чушь. Ты говоришь глупости. Причем весь вечер!

– Ага! Значит, я дурак? – Жанна поняла, что Игорь начал заводиться. Олег Николаевич тоже это понял и поднялся:

– Я, пожалуй, поеду.

– Тогда я остаюсь, – заявил Игорь. – Давайте, Александра Антоновна, наливайте. Никуда сегодня не поеду. Комната для меня найдется? Только не Ларина, умоляю! Не то чтобы я боялся привидений, но – увы! Она еще жива! Не хочу сглазить.

– Конечно, конечно, Игорек. И бельишко чистое найдется. Как в былые времена. – И, чокнувшись с Игорем, Александра Антоновна очень ловко опрокинула рюмку водки.

– Жанна, проводи меня, – попросил Олег Николаевич.

Потом, у машины, он виновато сказал:

– Надеюсь, ты меня не осуждаешь. За мое сегодняшнее поведение.

– То есть?

– Видишь ли, я… – он замялся. – Я обрадовался смерти Лары… Тому, что она может умереть. А скорее всего, так и будет. У меня есть причины…

– Так я тоже! Тоже обрадовалась! Ведь она меня достала! Значит, и вас тоже?

– Я всего лишь человек, – грустно сказал Олег Николаевич. – И… Я не хотел говорить Игорю, что ты влюблена в Сабурова. Прости его: он выпил и несет всякий бред. У него тоже есть оправдание.

– Вы непонятно говорите. Что у вас с Игорем? Ведь вы друг на друга кричите, как…

– Я потом тебе все объясню, – заторопился вдруг Олег Николаевич. – Потом. Мне ехать надо. Ну, все. До встречи.

И он, нагнувшись, едва коснулся ее щеки. Губы у Олега Николаевича были ледяные. От холода, должно быть. Жанна поежилась. Машина поехала к воротам, которые так и не заперли, а она вернулась в дом.

В гостиной Игорь и Александра Антоновна о чем-то оживленно говорили.

– Замерзла? – спросил Игорь, глянув на Жанну. И пододвинул ей полную рюмку. – Выпей. Одним махом. Ну?

Она зажмурилась и отхлебнула. Горло обожгло, Жанна закашлялась и поспешно отставила рюмку. Господи, какая гадость! И как они это пьют? Бутылка уже наполовину пустая! Эти двое будто празднуют свободу. Вышли из тюрьмы – и веселятся. Александра Антоновна от Игоря не отстает. Она вдруг напомнила Жанне мать, которая, придя от соседей, точно так же хихикала и вытирала ладонью влажный рот.

– Александра Антоновна, – напомнила Жанна, – а Сережа с Элей? Надо их забрать у соседей, или пусть там ночуют?

– Ты Сергея Васильевича дождись. Он велел до его приезда никуда не ходить. Пойду я прилягу. Умаялась. А вы уж тут вдвоем. Дело молодое…

И Александра Антоновна стала тяжело подниматься наверх. Вскоре хлопнула дверь. Жанна осталась вдвоем с Игорем.

Голова у Жанны слегка кружилась. Игорь смотрел на нее как-то странно. Она невольно тронула волосы: не в порядке прическа? Его взгляд скользнул ниже, и она испуганно схватилась за лиф слишком уж открытого платья, подтягивая его кверху. Забыла в суете, что надо бы переодеться! Ангел огня опустил глаза, которые опасно сверкнули и тут же спрятались в густых темных ресницах. Повертел в руках пустую рюмку, поставил ее на стол, притворно вздохнув:

– Что, не получилось праздника? А у нас были большие планы? Так?

– Какие еще планы? – облизнув губы, спросила она.

– Ну, как же! Двадцать лет! – насмешливо сказал Ангел огня. – С кем ты хотела провести эту незабываемую ночь?

– Ночь? – Она вдруг испугалась. А ведь и в самом деле! Были такие мысли! Но ни один мужчина из присутствующих на ее двадцатилетии не смотрел на нее так… И эти детские подарки! В душе вновь закипела обида. Все считают ее ребенком! А она не ребенок!

– Что, все сбежали? – весело спросил Игорь. – И Он.

– Кто – он?

– У такой красивой девушки, как ты, всегда есть Он. Пишется с большой буквы, произносится с придыханием. Не переживай: я могу его заменить. Хочешь шампанского?

– Мне же больше нельзя.

– Кто сказал? Олег? Сабуров? Ты любишь его?

– Люблю? – вздрогнула Жанна.

– Почему ты здесь живешь?

– Ну, просто…

– А почему он с тобой возится?

– Не знаю. Честное слово, я…

– Я сейчас принесу шампанское. На кухне есть открытая бутылка. Не водку же тебе пить в такой день? Один момент.

Игорь легко поднялся и исчез на кухне. Жанна была в замешательстве. Уйти? Он дал ей шанс избежать того, что может случиться. Оставил ее одну. Надо делать выбор. Она вдруг вспомнила Сабурова, его подарок. Никогда он не посмотрит на нее как на женщину. Никогда! Надо доказать, что она уже взрослая! И Жанна не тронулась с места.

Игорь вскоре вернулся, он нес бутылку шампанского и один бокал. Наполнив его, уселся на диван, придвинувшись так близко, что Жанна почувствовала запах его волос.

– Ну, выпьем?

Жанна поднесла к губам бокал. Игорь же, наполнив рюмку водкой, пить не стал, чокнувшись с Жанной, отставил ее в сторону и, глядя в глаза, спросил:

– Ты никуда не торопишься?

– Нет, – тихо ответила она. Его голубые глаза вновь опасно сверкнули. Родинка над губой подпрыгнула:

– Может, поцелуемся, наконец?

– Поцелуемся? – она судорожно сжала ножку хрустального бокала.

Он мягко разжал ее руку, поставил бокал на стол. Потом обнял Жанну, притянул к себе и стал касаться губ, щек и глаз легкими поцелуями. Поцелуи становились все продолжительнее, наконец Игорь остановился на ее губах и прижался к ним так, что Жанна почти задохнулась.

– С ума сошел? – прошептала она, отстраняясь.

– Так ты хочешь или нет?

– Не знаю, – не очень уверенно ответила она. – Я… не совсем обычная девушка. Не как все.

– И что в нас такого необычного?

Рассказывать о своей болезни, о годах, проведенных в инвалидном кресле, отчего-то не хотелось. Игорь отвел прядь, выбившуюся из прически, с ее щеки, заглянул в глаза:

– И в самом деле необычная! Я гляжу сейчас в необычные глаза, голубые, как небо. И чувствую, что эти необычные губы созданы для поцелуев…

– Мама говорила, что для этого сначала надо выйти замуж.

– Замуж? – рассмеялся Игорь. – Иди сюда.

И вновь прижал ее к себе, на этот раз так крепко, что она не могла шевельнуться. Негромко шепнул:

– Моя маленькая, нежная девочка… А вдруг тебе это не понравится? Я остановлюсь в тот момент, когда ты мне скажешь…

…Она так и не сказала. Ни в гостиной, когда они с Игорем жарко целовались, ни после, в ее комнате, куда прокрались потихоньку, чтобы спрятаться от пристального взгляда Сабины, наблюдавшей за ними с огромного портрета. Жанне было приятно и совсем не больно, хотя это случилось в первый раз. Игорь был очень красивый, нежный, и она поняла, что Ангел огня понравился ей при первой же встрече. На него так приятно смотреть! И руки у него ласковые, родинка над губой такая забавная, что ее все время хочется целовать. И наконец с детством покончено!

– Знаешь, после смерти Сабины я как-то потерялся, – сказал он, теребя ее волосы. – Но когда увидел тебя сегодня… Ты что, готова во всем ее заменить?

– Ты с ней тоже? Делал это?

Игорь рассмеялся:

– И это, и многое другое. Иногда нам было хорошо, но чаще тревожно. Я ее любил, но она любила другого.

– Кого?

– Это маленький секрет. А секреты не выдают. Особенно маленьким девочкам, слишком хорошеньким и слишком болтливым, – вновь рассмеялся Ангел огня и поцеловал ее в нос. Жанна сделала вид, что разозлилась, и попыталась его оттолкнуть. Они вступили в шутливую борьбу.

Она и не думала, что мужчины такие сильные. Взять, например, Игоря. Руки и ноги у него маленькие, как у женщины, плечи узкие, да и профессия какая-то не мужская. Музыкант! Но попробуй ты справься с ним! Пришлось сдаться на милость победителя и вернуться к тому приятному моменту, когда между мужчиной и женщиной вспыхивает искра, из которой возгорается потом огромное пламя. Жанна торжествовала. Больше никто и никогда не будет называть ее глупой маленькой девочкой!

…Они с Игорем задремали, уставшие. Он крепко прижал Жанну к себе и закрыл глаза, она же тайком его рассматривала. Красивый. А она… самая обычная! И кто кого соблазнил? Впрочем, какая разница?

А разница была, потому что из больницы вернулся Сабуров и начал ходить по дому, заглядывая во все комнаты. Ходил, громко хлопал дверями. Недоумевал: куда все подевались? Наконец проснувшаяся Александра Антоновна, зевая, спустилась вниз. Жанна услышала в гостиной голоса и вспомнила, что дверь кухни распахнута настежь, да и в ее комнате не заперта. Хотела подняться и запереть ее на щеколду, но опоздала. Раздался вежливый стук, и Сабуров спросил:

– Жанна, как ты себя чувствуешь?

Натянув до носа одеяло, она замерла.

– Жанна? Тебе плохо? – тревожно спросил Сабуров.

– Нет, мне очень хорошо, – пискнула она.

Сабуров, должно быть, не расслышал, приоткрыл дверь, заглянул в комнату, да так и замер на пороге. Игорь мирно спал, Жанна сидела на кровати, прикрывшись одеялом, и ждала, что будет дальше.

– Ну, ты негодяй! – закричал Сабуров.

Игорь открыл глаза, спросил недоумевая:

– А? Что такое?

– Ну, ты подлец! – еще громче закричал Сабуров.

– Полегче, Сергей Васильевич. Выйди, дай нам одеться. Девушка тебя смущается.

– Я не знаю, что с тобой сделаю!

– Я что-то не так понял? Мне показалось, что Жанна свободна.

– Она же еще ребенок!

– Я этого не заметил. И вообще, выйди. Это уже неприлично: ты же от нее глаз не отрываешь! – насмешливо сказал Игорь.

– Я жду ровно одну минуту, – зло процедил Сабуров и захлопнул дверь.

Игорь не спеша стал одеваться.

– Что теперь будет? – спросила Жанна, которой наконец-то стало стыдно.

– Мне откажут от дома, – улыбаясь, сказал Ангел огня. – Считай, что легко отделался. Хорошо хоть, первый этаж! А если бы мы с тобой расположились на третьем? Было бы забавно, если б меня тоже скинули с лестницы и я свернул бы себе шею! Два трупа в один день – это уж слишком даже для такого дурдома!

Одевшись, он взглянул на нее пристально и спросил:

– Ты как? Не жалеешь?

– Нет, но… Перед Сабуровым стыдно.

– Ладно, я всю вину возьму на себя. Признаю, что я подлец, негодяй и тэ дэ и тэ пэ. Воспользовался твоей неопытностью, напоил, соблазнил. В сущности, так оно и есть. Простишь?

В этот момент Сабуров изо всей силы ударил кулаком в дверь:

– Игорь!

Тот схватил со стола первый попавшийся под руку клочок бумаги, ручку и поспешно нацарапал номер телефона. У двери послал ей воздушный поцелуй:

– Удачи! Звони…

Жанна услышала, как за дверью они с Сабуровым тут же стали ругаться. А если Сабуров его ударит? Он больше и сильнее. Бедный Ангел огня! Она испугалась за Игоря, вскочила с кровати и быстро начала одеваться. Когда она выскочила в гостиную, мужчины выясняли отношения уже в холле. Сабуров кричал:

– Ты думаешь, что мне отомстил?! За Машу?! Дурак! Да у меня с этой девочкой ничего нет! Убирайся вон из моего дома!

– Не надо так театрально.

Жанне показалось, что Игорь смеется. Потом хлопнула входная дверь. И еще раз… Она выскочила в холл. Оба были уже на крыльце. Входная дверь стояла распахнутой настежь.

– Чтоб я тебя больше здесь не видел! – прокричал Сабуров, когда Игорь спускался по ступенькам. – Еще раз увижу – убью!

– Как мне страшно, – бросил Игорь насмешливо.

Жанна вылетела на крыльцо. Ангел огня уже садился в машину.

– Игорь! – отчаянно закричала она. – Я с тобой!

Сабуров схватил ее за плечо, резко развернул к себе:

– Стоять!

– Да пустите же меня!

– Дура! Девчонка! Никуда не пойдешь!

Она рванулась, но Сабуров держал крепко. По его лицу она поняла: может и ударить, но к машине не пустит. Она заплакала, глядя, как от дома отъезжают «Жигули» Игоря.

Потом Сабуров буквально втащил ее в дом. В гостиной толкнул на диван, зло сказал:

– Ну, зачем ты это сделала? Дура! – выругался он в сердцах, потом спросил: – Это он, да? Напоил тебя? Воспользовался моментом? Отвечай!

Жанна заплакала.

– Он хотя бы предохранялся?

– Что? Я думаю… да…

– Не хватало тебе еще аборт делать после всего, что пришлось пережить! То необходимость, а то от большой дури. Я этого мерзавца…

– Он не виноват, – всхлипнула Жанна.

Тут Сабуров заметил накрытый стол, наполовину пустую бутылку водки и шампанское:

– Так я и думал: он тебя напоил! Но – ничего. Я знаю, что с ним делать.

– Не надо ничего с ним делать. – И совсем по-детски она пробормотала: – Я больше так не буду.

– Ты не понимаешь, во что ввязалась! Не понимаешь! Игорь – человек богемы. Мотылек, который порхает с цветка на цветок. Ему всё игрушки. И этот мир: безумные вечеринки, грязные сплетни, бессмысленное прожигание жизни… Он может пообещать все, что угодно. У любой девчонки закружится голова, но… Тебе туда не надо, – решительно сказал Сабуров. – Надо учиться, получить серьезную профессию, встать на ноги, выйти замуж за… Ну уж не за Игоря! Он сам еще ребенок! И поступок ваш – детский! Всем врагам назло! Всему миру! Господи… Как же я устал! Ну что за день, а?

Он опустился на диван и, тяжело вздохнув, потянулся к бутылке водки. Перепуганная Александра Антоновна выглянула из кухни. Пока они выясняли отношения на крыльце, она потихоньку прошла туда, а во время объяснения Жанны и Сабурова притаилась, вмешиваться не стала. Когда же возникла пауза, осторожно спросила:

– Сергей Васильевич, ну, как там, в больнице?

– В больнице? Плохо. К аппаратуре ее подключили, Лара может долго еще протянуть, но… Но есть ли смысл? Слишком обширны повреждения головного мозга. Все бесполезно. Сколько сейчас времени?

– Уже за полночь, – тихо сказала Жанна.

– К соседям идти поздно. Я звонил им из больницы. Хорошо, что завтра суббота. Потом – каникулы. Жанна, я хотел тебя попросить: ты не побудешь с Ларой?

– Конечно.

– У меня много дел. Надо как-то налаживать жизнь, – словно оправдываясь, сказал Сабуров.

– Я все понимаю. Я помогу. И… Пожалуйста… Прости.

Этого «ты» никто не заметил. Как и того, что день рождения уже закончился. Начинался новый день, а с ним и новая жизнь.

В больницу к Ларе ехать ей не хотелось. А вдруг та очнется? Чудеса случаются, в этом Жанна убедилась на собственном опыте. Она боялась искушения: слишком уж велико было желание избавиться от Лары навсегда! Но Сабуров попросил, отказать ему Жанна не смела. Рано утром он отвез ее в больницу, а сам вернулся к детям. Жанна представила, как отреагирует маленькая Эля на случившееся с Ларой… Нет уж, лучше в больницу!

Когда Жанна увидела Лару, у нее от сердца отлегло. Та похожа была на спящую красавицу в хрустальном гробу. Застывшее лицо, золотые волосы словно побелели от инея. Но прекрасного принца для нее не найдется, это уж точно! Лару никто не любит. Сама виновата!

Жанна посидела на стуле, потом отошла к окну. Время текло медленно. В палату вошла медсестра, взглянула на девушку с интересом и спросила:

– Вы ей кто?

– Я? – Жанна пожала плечами. – Знакомая.

– Знакомая? – удивилась медсестра. – А родственники у нее есть?

– Не знаю.

– Вечером здесь был мужчина. Солидный такой, интересный. Сказал, что ее жених. Если бы муж… – медсестра еле заметно вздохнула. – Бумаги надо подписать.

– Какие бумаги?

– Ну как же? Молодая, здоровая женщина. Внутренние органы в порядке. Все равно она умрет. А у нас очередь.

Жанна не поняла: какая очередь? какие органы?

– Мне надо что-нибудь делать? – спросила она.

– Да что тут можно делать? Сидите, если охота.

– А я могу отойти? Мне нужно позвонить. Ничего ведь не случится?

– Разумеется, – удивилась медсестра. – Что может случиться?

Жанна вышла из палаты, побрела по коридору, осматриваясь. Где же аппарат? Увидев женщину в белом халате, остановила ее, сказала жалобно:

– Мне надо позвонить.

– Вы из реанимации? Идите в мой кабинет. Там есть телефон. Прямо по коридору, левая дверь в конце, она открыта…

Добравшись до телефона, Жанна глянула на часы: начало одиннадцатого. Набрав номер, услышала все ту же секретаршу:

– Строительная компания «Каменный цветок»…

– Это Жанна. Владислава Арнольдовича, пожалуйста.

На этот раз переспрашивать не стали, буквально через минуту Жанну соединили с Владом.

– Ну, что там? – нетерпеливо спросил он.

– Я в больнице, – тихо произнесла Жанна. – С Ларой.

– Она жива?!

– В коме.

– Сказала что-нибудь?

– Нет. Ничего не сказала. И не скажет уже. Говорят, она скоро умрет.

– Слава богу! – вырвалось у него.

– Она вас видела? – Пауза. Он молчал. Жанна спросила: – Что там произошло? В кабинете?

– Глупо получилось. А главное, бесполезно.

– Вы не нашли того, что искали? Там ничего не было?

– Было, – невесело рассмеялся он. – Я всегда подозревал, что у Машки с головой не все в порядке. Полицию не вызывали?

– Вызывали.

– И что?

– Все в один голос подтвердили, что произошел несчастный случай. Александра Антоновна даже сочинила историю про ее головокружение, а Олег Николаевич наплел что-то про таблетки. Якобы Лара принимала антидепрессанты. И в сочетании со спиртным они вызвали помутнение сознания. А перила низкие…

– Олег Николаевич? Кто это?

– Мой врач.

– Ах да. Вспомнил. Высокий худощавый шатен, похожий на киноартиста? Это Олег Николаевич?

– Да.

– Понятно.

– Никто, кроме меня, не видел, как вы вышли из кабинета Сабины. Все были заняты Ларой. И никто не знает, что вы были в доме.

– Я дверь кабинета на ключ запер. А тот, что от входной двери, положил обратно под половичок.

– Дайте мне его.

– Что?

– Ключ. От кабинета Сабины. Он вам не нужен больше?

– Нет, – с горечью произнес он. – Теперь не нужен. Знаешь, заезжай прямо сюда, в офис. Ах да, ты же ходить не можешь…

– Могу! – крикнула она. – Я теперь все могу! Я приеду!

– Я тебе обязан. Помню. Сейчас объясню, где находится моя контора. У тебя есть на чем записать?

– Я запомню! Я приеду!

Продиктовав адрес, он напомнил:

– Если произойдут какие-нибудь изменения… с Ларой… если она вдруг придет в сознание… немедленно звони. Поняла?

– Нет, не придет. Все говорят: без шансов. Если б вы только ее видели!

– Это хорошо, что без шансов. Тогда позвони, если она… Ну, в общем, ты меня поняла. Держи в курсе. Все. Увидимся.

И он положил трубку.

Жанна вернулась в палату. Время тянулось медленно. Она постоянно смотрела на часы, с трудом заставляя себя не делать этого так часто. Сабуров не приезжал, на улице было пасмурно, стало смеркаться, и Жанна не заметила, как задремала, сидя на стуле. Очнулась она, когда в палату вошли двое. Старушка в платочке и тучный мужчина с бородой. Старушка сразу заохала и запричитала, кинувшись к спящей принцессе, а мужчина посмотрел на Жанну и спросил:

– Медсестра?

– Нет, – испугалась она. – Я Жанна.

Спина у нее болела из-за неудобной позы, голова гудела. Она никак не могла взять в толк: кто это?

– Жанна? Не знаю такой. Сестренку-то мою кто угробил?

– Она с лестницы упала.

– Кто? Лариска? С лестницы? Не смеши, девка! По горам в детстве лазила, а тут с лестницы сверзилась! Кто ее, а? Столкнул, говорю? Где ее хахаль?

И бородатый грозно нахмурил брови. Но Жанна испугалась не его, а старушки. Та вдруг всплеснула руками, завыла, запричитала. Жанна не выдержала, зажала уши и выскочила из палаты. До нее вдруг дошло: Лары больше не будет. Никогда. Но кому-то от этого все же больно…

…Лара умерла через двое суток. Похоронили ее тихо, без всякой помпы и надгробных речей. В пригороде Москвы, далеко от того места, где лежала Сабина, которой Лара всю жизнь завидовала и славы которой ей так и не досталось. Ни капли.

Два дня оставалось до Нового года, но в огромном особняке вместо праздника царил траур. Дети ходили по дому тихо, даже маленькая Эля и та откровенно загрустила. На похоронах матери она не была, но на погребение Лары ее взяли. Без Лары Эля бродила по дому как неприкаянная, и Сабуров уже подумывал отправить ее на каникулы в зимний лагерь. «Как думаешь?» – спросил он у Жанны, и та еле заметно кивнула. Дети? До сих пор она сама считалась ребенком. И вот на ее попечении оказалось двое детей. «Теперь ты будешь за старшую», – обмолвился как-то Сабуров. Оказалось, что взрослая жизнь начинается со взрослой ответственности. Когда ты отвечаешь не только за себя, но и за кого-то другого.

Она так и не смогла выйти в гостиную, где Сергей сидел за поминальным столом вместе с матерью и братом Лары. Здесь, в доме Сабурова, обошлись тихими посиделками. У Лары не было друзей. Жанна зажимала уши, чтобы не слышать плач матери. Старушка откровенно горевала и все никак не могла взять в толк, что дочери больше нет. Зато брат Лары, совсем не скорбя, пытался шантажировать Сабурова. Этот тучный бородатый мужчина оказался крайне занудлив и настойчив. Рокотал практически без пауз, а Сабуров что-то коротко и тихо отвечал. Жанна, занимавшаяся на кухне приготовлением закусок, невольно прислушалась. Бородатый затянул:

– Мы, Сергей Васильевич, люди небогатые. Похороны, поминки опять же. Родню надо собирать. А то не по-людски как-то. Деньги-то, деньги где взять? А?

– Похороны я оплатил. На поминки вы получили достаточно.

– А полгода? А год? Все как положено, чин по чину. Одна она у меня была, сестренка-то. Да. Одна. А вы ее угробили.

– Кого? – очень тихо спросил Сабуров.

– Альпинистку мою.

– Какую еще альпинистку?

– Лариску-альпинистку. Шуткую я. Она с парнишкой одним, одноклассником, по горам любила лазить, когда девчонкой была. Горы-то у нас не бог весть какие высокие, но уж повыше, чем ваш дом. А вы: с лестницы упала. Жениться, значит, не хотели. Не по-людски это.

– Да женился бы я на ней! Женился. Несчастный случай произошел.

– Это ты, мужик, другому кому расскажи. Я, конечно, понимаю. Закону у нас в стране нет. Откуда здеся закон? Платить всяким там прокурорам у нас опять же средствов нет. Ты, Васильевич, извини. По-простому я, по-мужицки, к тебе. Мы ж понимаем. Кто вы, а кто мы. Однако альпинистку мою угробили? Угробили. Факт.

– Денег хотите? – догадался Сабуров.

Жанна при этих словах вздрогнула и покраснела. Она-то чем лучше этого бородатого мужика? А он кажется таким противным! Голос свалявшийся, как старый мех. Как это все мерзко. И тут он раскатисто хохотнул:

– Я же понял, что ты мужик, Васильевич. Ну, какой мне толк в тюрьму тебя засадить? Честно сказать, не жаловала меня сестренка. Мужик и мужик. А она вон какая деликатная. Красивая, говорю, была баба, а? Попользовался ты?

– Замолчите.

– Попользовался, факт.

– Сколько?

Бородатый назвал сумму совсем тихо, видно, она оказалась очень значительной. Сабуров даже присвистнул:

– Вы с ума, что ли, сошли? Да за что?

– А как же? Не сама ж она с лестницы упала? Ты мне, Васильевич, очки не втирай. Дело можно возбудить. Уголовное. Я справлялся.

– Согласен, – неожиданно сказал Сабуров. Жанна вздрогнула. – Не сама. Только я не намерен платить за того, кто действительно это сделал. Лару я не убивал.

– А кто ж тогда? – насторожился бородатый. – Ты что, выходит, все видал?

– Да. Случайно.

– Кто ж это сподобился?

Жанна замерла. Неужели Сабуров скажет?

– Один парень, – неожиданно для себя услышала она. – Я тебе его покажу.

– Деньги-то есть у него?

– Найдет, – уверенно заявил Сабуров. – Родители богатые. Продадут кое-какие вещи, побрякушки фамильные, чтобы сыночек в тюрьму не угодил.

Так вот оно что! Они столкнулись там, наверху, Игорь и Сабуров. А внизу лежала Лара. Сабуров заявил, что он не убивал. Теперь бородатый вцепится в Игоря. Но почему Сергей так уверен, что Игорь не переведет стрелки обратно на него? Потому что есть причины.

Что-то здесь не так. В том, чтобы уголовное дело не было возбуждено, заинтересованы все. И Сабуров в том числе. Версия несчастного случая следствие устраивает. Показания свидетелей не расходятся даже в деталях: шампанское, антидепрессанты, внезапное головокружение. А если подмазать и заплатить бородатому, ничего и не будет. Никакого уголовного дела. Видимо, Сабуров просто хочет помотать Игорю нервы. Счеты свести. А счеты между ними давние. Бородатый с такой же бульдожьей хваткой, как его покойная сестренка-альпинистка. Одна порода – собачья. И не стесняется. Хоть в рожу ему плюнь, он утрется и снова за свой кусок. Не мытьем, так катаньем.

Бородатый и старушка остались ночевать в особняке. У них имелись билеты на завтрашний поезд, но бородатый решил их сдать. Мол, надо задержаться на несколько дней, Москву посмотреть. Когда еще представится такой случай? Смерть сестры его нисколько не угнетала. Сабуров их не гнал. Утром, когда Жанна встала, бородатого в доме уже не было, а старушку взяла на свое попечение Александра Антоновна. Позавтракали они на кухне, и, допивая кофе, Жанна вдруг вспомнила:

– Завтра же Новый год! А почему в доме нет елки?

– Елки? – удивился Сабуров. – Какая еще елка! Не до того.

– Почему? – огорчилась Жанна.

В детстве у нее всегда была елка. Мама приносила ее из леса, и в доме сразу же распространялся запах хвои. Жанна развешивала игрушки, стеклянные, с которых местами облупилась краска, и из папье-маше. Под елку ставили Деда Мороза, а на окна наклеивали бумажные снежинки, которые Жанна вырезала в большом количестве из тетрадных листков.

– Какой уж тут праздник, – вздохнул Сабуров. – Посидим, выпьем шампанского под звон курантов, телевизор посмотрим и ляжем спать.

– А Эля? Нет, елка у нас будет! – тряхнула головой Жанна. И решительно сказала: – Надо ехать в город.

Сабуров протестовать не стал. Напротив, обрадовался:

– Едем! Надо развеяться. Элю с собой возьмем?

– Пусть это будет для нее сюрприз, – тихо сказала Жанна. – Мы купим елку, игрушки и подарки. Всем-всем-всем!

Наступили новогодние каникулы, и дети отсыпались чуть ли не до полудня. Сережа-младший, зевая, первым спустился вниз, лениво поинтересовался:

– Куда это вы собрались?

– В город! – ответила Жанна.

– А… Понятно… Завтрак есть? – Он стремительно рос и без конца что-то жевал. Казалось, еда интересует его больше всего на свете.

– Александра Антоновна блинчиков напекла. Остыло уже все. Эх ты, соня, – не удержалась Жанна и потрепала его по светлым волосам. Подросток отстранился.

– Жанна! Ты идешь? – крикнул Сабуров, спускаясь со второго этажа. – Сергей! Ты встал?

– Ну.

– Опять до часу ночи за компьютером сидел? Глаза испортишь! И мозги спекутся.

– Достали, – огрызнулся Сережа-младший и протопал на кухню.

Сабуров махнул рукой: ладно, потом. И пошел в гараж за машиной. Жанна радовалась. Ей хотелось побыть с ним наедине, как-то утешить. Мол, наладится все. За каких-нибудь полгода привычный уклад его жизни нарушился, одна за другой ушли женщины, вокруг которых вращалось все. И Сабуров потерялся. В машине он поначалу привычно молчал, Жанна же была занята своими мыслями.

Первый выход в свет. Москвы она не знает. Что такое метро? Как им пользоваться? Как оплатить проезд? Как не заблудиться? Целые дни проводя перед включенным телевизором, она получила достаточное количество информации, но как ею пользоваться? И жизнь – это не кино. Нестандартные ситуации – вот что пугало. Впрочем, стандартные пугали тоже. Она боялась выделиться из толпы – первый этап, который проходит новичок. Потом он из кожи вон лезет, чтобы выделиться.

Ей было радостно и немного страшно. Больше всего она переживала: как я выгляжу? Жанна надела куртку Сабины, ее ушитые в талии джинсы, которые заметно висели на бедрах. На голову вязаную шапочку. Она жадно смотрела по сторонам. Как одеваются молодые девушки, ее ровесницы?

При выезде из поселка она спросила Сабурова:

– Сюда автобусы ходят?

– Ну, разумеется! Если рукой махнуть, остановится экспресс, рейсовый автобус ходит редко, до электрички далеко. Такси ловить не советую.

Жанна заметила автобусную остановку. Значит, махнуть рукой. Экспресс – это…

– Экспресс, он какой?

– «Икарус». Синий. На переднем стекле надпись: «Москва».

– Понятно.

Она замолчала, осмысливая полученную информацию. Когда же стали подъезжать к Москве, Жанну словно прорвало. Она задавала Сабурову бесконечные вопросы, на которые тот еле успевал отвечать. Ей хотелось узнать сразу все.

Город ее ошеломил. Теперь Жанна не сомневалась: непременно заблудится, если отпустит руку Сабурова, за которого цеплялась, словно маленькая девочка. Повезло, что у нее хорошая зрительная память! Главное – запомнить номер его машины. На стоянке перед огромным торговым центром их море.

– Я ни за что без тебя не уеду, – пообещал Сабуров. – Если потеряешься, дам объявление по радио.

Жанна немного успокоилась. Народу в торговом центре оказалось много, но цены такие, что толпы, как на рынке, не создавалось. Можно спокойно выбрать подарки, примерить одежду. Первым делом они купили пушистую искусственную елку. Жанна немного огорчилась: в доме не будет пахнуть хвоей. Но оценила практичность Сабурова: с искусственной елкой меньше возни. Потом они вместе выбирали елочные игрушки. Подарки детям тоже выбирали вместе, причем Сабуров советовался с ней, как со взрослой.

Жанна с горечью думала, что ей нечего подарить. За всю свою жизнь она не заработала еще ни копейки. Только брала. Меж тем ходит по магазину, где цены о-го-го! С чужим мужчиной, который расстается с деньгами легко и словно бы испытывая легкое недоумение: откуда взялись? И когда наконец их не станет? Он, казалось, спешил поскорее от них избавиться. Практичный человек поступал крайне непрактично. Что будет, когда деньги Сабины закончатся? На что они все станут жить? Почему-то Жанна уже причисляла себя к его семье. Непонятно только, в качестве кого? Домработницы? Помощницы по хозяйству? Гувернантки? Она убеждала себя, что берет в долг. Что непременно научится зарабатывать и вернет все сполна. А пока…

Пока Сабуров решил купить ей одежду. Жанна отнекивалась, но втайне жаждала этого. Вещи Сабины ей не шли. А как хочется иметь что-то свое!

Но от шубки из натурального меха она, покраснев, отказалась. Это уж слишком! Примерила яркую куртку, отороченную лисой, и Сабуров решительно сказал: «Берем!» Еще одну куртку, короткую, кожаную, буквально заставил ее купить. На весну. Потом выбрали джинсы и пару ярких свитеров. Шапочку с шарфом, перчатки и сумочку… Пакеты уже не умещались в руках.

– Ты бы переоделась, – посоветовал Сабуров. – В примерочной.

Она послушалась. Последним отделом, куда они зашли, был отдел обуви. Жанна со вздохом посмотрела на красивые сапожки на высоких шпильках. Увы! Когда-нибудь, но не сейчас. Выбрала ботинки на невысоком, устойчивом каблуке. Теперь она одета модно и дорого.

Уже в машине она вспомнила, что Сабуров ничего не купил себе. Он выглядел усталым, но довольным. Заднее сиденье было завалено свертками. Она все вертелась, разглядывая себя в зеркало заднего вида. Поворачиваясь то одним боком, то другим. Потом сообразила: не хватает косметики. Куртка яркая, а лицо бледное. Покосилась на Сабурова, достала косметичку и подкрасилась.

– Неплохо, – улыбнулся он, когда машина остановилась на перекрестке и ему представилась возможность рассмотреть Жанну. – Есть хочешь?

Она очень хотела есть. И давно. Но зайти в кафе? Она еще ни разу этого не делала! Есть на глазах у незнакомых людей? Ей стало не по себе.

– А я так просто умираю от голода, – сказал Сабуров. – Неизвестно, сколько мы будем сидеть в пробке. Надо бы подкрепиться.

Он притормозил возле яркой витрины. Вывеска заманчиво обещала высокое качество и низкие цены, у входа – стенд, меню со списком блюд и проставленной напротив ценой. Сабуров помог Жанне вылезти из машины и сказал:

– Ну-ну, не смущайся!

– У меня все в порядке? – спросила она, поправляя прическу.

– Все отлично!

Жанна боялась, что на нее все будут смотреть. Она такая неловкая! И когда стали обращать внимание, откровенно испугалась.

– Сергей Васильевич, почему на нас пялятся? Может быть, они вас узнают?

– С какой стати? – рассмеялся Сабуров. – Ну, мелькнул пару-тройку раз на экране рядом со знаменитой женой. Но это еще не повод.

– А почему тогда на нас смотрят?

– Потому что ты очень симпатичная девушка.

– Я?!

– Ну да. И вид у тебя свежий, не потасканный. Отличная кожа, белые зубы. Твоя непосредственность только добавляет интереса. Здесь, в этом городе, все уже устали от опытных и расчетливых женщин. Слишком расчетливых. А я для тебя староват. Вот они и гадают: папа с дочкой или состоятельный господин с молоденькой любовницей? Только не обижайся.

– Да что вы! Какая может быть обида? Вы сегодня на меня столько денег потратили! Я отработаю. Обязательно отработаю. Я теперь буду вместо Лары.

Он глянул так, что Жанна покраснела:

– Не в смысле, что… Ой, простите! Ну, просто все делать. Готовить, убирать.

– Тебе учиться надо.

– И учиться. И работать.

– Все сразу? А ты не переусердствуешь?

– Но я теперь здорова!

– Ладно, дело твое, – и Сабуров взглядом показал официанту: счет. Тот мигом подлетел.

И как у него это получалось? Быть человеком значительным. Он не суетился, не старался привлечь к себе внимание, как двое молодых людей за соседним столиком, которые, косясь на Жанну, стали вдруг громко обсуждать проблемы фирмы, где работают. Перспективы карьерного роста и свою зарплату. Когда Сабуров на минутку вышел, один из молодых людей повернулся к Жанне и уставился на нее в упор:

– Может, оставишь телефончик?

– Я… Я живу с ним, – ляпнула она.

– Понятно… – присвистнул парень.

– Ничего вам не понятно! – И она встала из-за стола, взглядом ища Сабурова. Слава тебе! Идет!

– В чем дело? – спросил тот, когда они вышли на улицу. – Что-то случилось?

– Нет. Ничего. У меня попросили номер телефона.

– Что, поклонники одолели? – рассмеялся он. – На всякий случай: тебе никто не запрещает.

– А как же Игорь?

Сабуров нахмурился. Этой темы он старательно избегал. Как и не было ничего. Жанна поняла, что ответа не дождется, и полезла в машину. Обратно ехали долго, Сабуров оказался прав насчет пробки. Когда добрались наконец до дома, на крыльцо выскочила Эля.

– Папа, папа, что ты мне привез? Елка, да? У нас будет елка? Ура!

Вечер выдался суетливым. Наряжали елку, разбирали подарки. Появился бородатый и проявил вдруг такую активность, что Жанне, да и Сабурову стало тошно. Ждать до Нового года Эля не согласилась, сразу распечатала свой подарок, ее примеру тут же последовали другие. Александра Антоновна получила теплую кофту, Жанна выбирала ее сама, Сережа-младший новые диски с компьютерными играми и что-то еще, в чем Жанна не разбиралась. Увидев надпись на яркой коробке, она пожала плечами: Сабуров знает, что надо сыну, и Сережа доволен. Все домочадцы довольны. Бородатый сделал вид, что не обиделся, хотя ему подарка не досталось, а старушке Александра Антоновна сунула тайком какой-то сверток.

К полуночи Жанна просто выбилась из сил. Сабуров же, перед тем как отправиться к себе в комнату, сказал:

– Раз уж ты решила заменить Лару, отныне я буду давать деньги на хозяйство тебе. Александра Антоновна объяснит, из чего складывается семейный бюджет. Для начала записывай расходы в тетрадь, веди домашнюю бухгалтерию. Сколько на что потрачено. Отчета я у тебя требовать не собираюсь и выговаривать за непомерные траты тоже. Это важно для тебя самой.

– Но почему вы мне так доверяете? – удивилась Жанна.

– Потому что… Мы ведь остались с тобой вдвоем? Так? И ближе тебя у меня никого нет. Кроме детей, разумеется. Странно как вышло, а?

Она поняла: свершилось. Обратной дороги нет. Надо позвонить маме, сказать, что не приедет на Новый год. Если Сабуров будет любезен, то на следующей неделе отвезет ее на переезд. На пару часов и без ночевки. Ее дом теперь здесь…

…Новогодний праздник прошел тихо, как и предсказывал Сабуров. Они всей компанией сидели в гостиной перед телевизором, пили шампанское. Потом Александра Антоновна и старушка в платочке долго шушукались о чем-то на кухне, бородатый быстро угомонился и ушел наверх, в комнату Лары. Жанна старалась не заснуть, чтобы остаться с Сабуровым наедине, когда улягутся другие. Ей казалось, что не сказано что-то важное. И если дождаться подходящего момента, то произойдет непременное объяснение. А потом…

Об этом ей думать не хотелось. Честно сказать, она его по-прежнему побаивалась. А он… Он после часу ночи откровенно стал зевать и, покосившись на Жанну, сказал:

– Не знаю, как ты, но я уже едва держусь на ногах. Пойду, пожалуй, лягу.

– Спокойной ночи, – тихонько вздохнула она. И подумала: «Какой же он все-таки скучный! Нет, с этим надо что-то делать!..»

Наступили новогодние каникулы. В офисе Влада на звонки никто не отвечал. Жанне очень хотелось поговорить с ним, поздравить с праздником, напроситься на встречу. Но тщетно. Дом теперь был полон народу. Эля закапризничала и отказалась поехать в зимний лагерь, старушка в платочке и Александра Антоновна все время держались вместе, оккупировав кухню, вечерами приходил бородатый и до полуночи маячил в гостиной. Сабуров старался его не замечать, а тот попритих и начал уже поговаривать об отъезде. Жанна чувствовала смутную тревогу. Наконец она решила позвонить Игорю. Тот не объявлялся с самого дня рождения. Узнав ее голос, весело сказал:

– Привет! Как дела?

– Почему ты не звонил?

– А надо было? – рассмеялся Ангел огня, и Жанна подумала, что Сабуров не так уж и не прав.

– Игорь, к тебе никто не приходил?

– Да толпы народу! С Нового года такая кутерьма, голова кругом! Музыка, танцы, и женщины, женщины, конечно! Ревнуешь? – И поскольку она молчала, Игорь все так же весело продолжил: – Праздники же, родная. Я бы выпил с тобой шампанского по этому поводу.

Она тихонько вздохнула. Шампанского? Сегодня Сабуров собирался везти Элю на кремлевскую елку. Бородатый с утра исчез, Сережа-младший собирался к другу в коттедж на окраине поселка. В доме останутся только Александра Антоновна и старушка, но позвать Игоря?.. Повторения той сцены не хотелось.

– Игорь, нам надо встретиться.

– Ну, конечно!

– Я серьезно.

– И я серьезен как никогда!

– Можно к тебе?

– В мой маленький рай? Запросто! Только учти: после сабуровских хором у меня тесновато.

– Мне все равно. Только… Я боюсь заблудиться. К городу еще не привыкла.

– Я могу за тобой заехать. Но что скажет Сабуров?

– Его не будет, – поспешно сообщила Жанна. – Весь день.

– Это все меняет. Встретимся у проходной. Во сколько?

– Сабуров уедет часа в два.

– Значит, в два. Целую.

Она положила трубку и украдкой оглянулась. Никого. Если кто в доме и занимался шпионажем, то это Лара. А ее больше нет. Сабуров же до такого опускаться не будет. Жанна прошла в свою маленькую комнатку и занялась макияжем. Немножко нервничала, ведь это ее первое свидание!

Когда вышла в гостиную, Сабуров стоял посреди нее в светлой рубашке, с галстуком в руках. Увидев ее, поинтересовался:

– Ты не умеешь завязывать галстук?

Жанна отрицательно покачала головой:

– Откуда?

– Гм-м-м… Раньше этим занималась Ла… – он осекся. – Что же теперь делать? А, ладно! Надену свитер и обойдусь без галстука!

– Я обязательно узнаю, как это делается, – пообещала Жанна. Сабуров взглянул на нее пристально и спросил:

– Куда-то собралась?

– С чего вы взяли? – зарумянилась она.

– Папа, папа, я не умею заплетать косички! – крикнула с площадки второго этажа Эля.

– Иди сюда, я попробую, – поспешно сказала Жанна, чтобы прекратить этот разговор.

Наконец Сабуров и Эля уехали. Жанна сказала Александре Антоновне, что у нее дела в городе, и поспешно оделась. Дорога каждая минута, надо вернуться раньше, чем приедет Сабуров. Почему-то ей не хотелось, чтобы тот узнал о ее свидании.

Игорь встретил ее у проходной.

– Сабурова видел? – спросила Жанна, садясь в машину.

Он молча кивнул, внимательно ее разглядывая.

– А он тебя?

– Понятия не имею! А ты похорошела! Хочется думать, что в этом есть и моя заслуга.

– Перестань.

Она не понимала, почему так нервничает. Все мысли остались там, в доме. И все заботы. Ехали они долго. По Кольцу, на южную окраину, как объяснил Игорь. Глянув на часы, она отметила, что дорога заняла полтора часа!

Квартира его Жанну поразила. Она была на последнем, семнадцатом, этаже, в мансарде. Одна огромная комната, без перегородок, без коридора и кухни. Туалет и ванная раздельные, но на этом сходство с обычной квартирой заканчивалось. Все остальное – пустое пространство, а что касается мебели… По стенам стояли деревянные ящики. Похожие на тот, что Игорь приносил на кладбище к могиле Сабины. Кровать низкая, широкая, перед ней – пара сдвинутых ящиков, покрытых клеенкой. Стол. Присутствия женщины здесь не чувствовалось. Постоянного присутствия, ибо какая женщина допустила бы полное отсутствие домашнего уюта?

Чего здесь оказалось в избытке, так это аппаратуры. Жанна в этом не разбиралась, отметила только, что везде тянутся провода, и не дай бог за что-нибудь зацепиться. Ноги можно сломать!

– Присаживайся, – гостеприимно предложил Игорь.

Она осторожно опустилась на низкую кровать.

– Игорь, а тебе не кажется, что это слишком?

– Что именно? – прищурился Ангел огня.

– Ну, это… – широким жестом она обвела странную комнату.

– Тебе не нравится?

– Я не знаю, – честно призналась Жанна.

– А ты – прелесть! Я соскучился, – сказал Игорь и сел рядом с ней. Когда обнял ее, Жанна поняла, что этого ей последнее время и не хватало. Жарких поцелуев, растворившись в которых можно почувствовать себя женщиной. Равнодушие Сабурова ее задевало. Кто она для него? Домработница? Гувернантка? Но если бы он повел себя, как Игорь, это задело бы ее еще больше.

Понять, что ей надо от этого человека, Жанна пока не могла. И потому мучилась. С Игорем ей было хорошо, легко, а главное, просто. Несмотря на разницу в возрасте в десять лет, она вела себя с ним как со своим ровесником, с ним можно перекинуться шуткой, посмеяться, отринув всю серьезность отношений между мужчиной и женщиной, и предаться легкому, опьяняющему безумию. Которое никого ни к чему не обязывает.

Сабуров от этой легкости предостерегал, но он ведь на двадцать лет ее старше! «Ангел огня», – нежно подумала Жанна, мизинцем смахнув капельку пота, выступившую над его верхней губой. И, не удержавшись, потрогала родинку. Какой же он все-таки…

– Родная?

– Ты в шутку меня так называешь?

– А что, у нас с тобой все серьезно?

Она тихонько вздохнула и сменила тему разговора:

– Игорь, ты был любовником Сабины?

– По-моему, ты уже спрашивала.

– Я хочу знать подробности.

– Подробности? – Он резко развернулся, оперся о локоть, и они оказались лицом к лицу. Голубые глаза Ангела огня опасно сверкнули. – Не все можно рассказать любимой девушке. Если так уж хочешь знать: я ее любил, а она мною пользовалась.

– Как это – пользовалась? – удивилась Жанна.

– Да так. У нее случались дикие вспышки страсти. Припадки, я бы сказал. Ходит, зубами стучит. Сабуров с ними не справлялся. Он моментально пугался, а ей требовалась разрядка. Любовь единственная и неповторимая далеко, да тому они и по фигу, если честно. А тут я под боком. Молодой, красивый, как говорят. Влюбленный. Я-то, кстати, и был по-настоящему посвященным ее тела и души. Единственным, кто знал сокровенные тайны и того и другого. Хотя меня и не любили. Но я-то хоть пытался ее лечить. Поэтому на вопрос, был ли я ее любовником, отвечу: нет. Я был ее доктор, как тебе сейчас медбрат.

– Почему? – Жанна опять ничего не понимала.

– Потому что ты сейчас очертя голову кинешься в какую-нибудь страсть. В любовь неземную. И будешь думать, что он единственный и неповторимый. А он такой же, как и все. Быть может, даже хуже.

– Если я его люблю, значит, он лучше. Во всем, – не согласилась Жанна.

– Прости, но это глупо. Шею сломаешь, дурочка.

– Пусть.

– Что ж… – Он молитвенно сложил ладони и с иронией сказал: – Я сделал все, что мог. Не повторяй ошибок Сабины. Ну, за каким чертом тебе это надо? Волосы покрасила, в жизни ее копаешься. Задаешь людям глупые вопросы.

– Вопросы? Ах да! Вспомнила, зачем хотела тебя видеть! Игорь, я знаю, что ты Лару не убивал, – серьезно сказала она. – Ты не мог этого сделать. А тебя шантажируют. Не спорь, я в курсе. И знаю кто. Ничего ему не давай.

То, что Жанна услышала в ответ, очень ее удивило. Он не стал ни возмущаться, ни оправдываться. С усмешкой произнес:

– Много ты знаешь о том, что я мог и чего не мог. Не переживай, родная, я справлюсь. У моих родителей денег хватает. И ценных вещей, которые можно продать.

– Но почему? Почему?!

– Мы с Сабуровым действительно встретились наверху. И мы оба знаем, кто это сделал. Вернее, думаем, что знаем. Тот случай, когда желаемое легко выдать за действительное, – туманно сказал он, явно стараясь ее запутать.

– Игорь, скажи мне честно: за что ты так ненавидел Лару?

– А вот это не твое дело. Давай-ка лучше займемся вещами приятными и необременительными.

Ангел огня вновь потянулся к ней. Жанна отстранилась:

– Извини, но мне пора. Ехать надо.

– Надо?

– Сабуров будет волноваться, если приедет, а меня нет.

– Ах, Сабуров! Понимаю.

– Нет, ты все-таки вредный! – И она вскочила с кровати. – Ничегошеньки ты не понимаешь. Не можешь понимать. Потому что я сама ничего не понимаю!..

…Любимую сказку она сочинила себе сама. У нее были зеленые глаза и жесткие темные усики над верхней губой, надменная улыбка вместо предисловия, а финал неизвестен. По идее, он должен оказаться счастливым: «Они жили долго и счастливо и умерли в один день». Но в той книге, что подарил ей Олег Николаевич, не все сказки заканчивались хорошо. Русалочка обращалась в морскую пену, оловянный солдатик горел в огне, а принцессы оставались на бобах, если вели себя слишком надменно.

Через неделю Жанна дозвонилась наконец в офис строительной компании «Каменный цветок» и договорилась с Владом о встрече.

Сабуров отпустил ее с трудом. Жанна битых полчаса объясняла, что хочет самостоятельности, что двадцатилетнюю девушку просто смешно водить повсюду за ручку! Что ей надо осваиваться в огромном городе, не век же сидеть взаперти! Сабуров хмурился, но вынужден был согласиться с этим.

– И куда ты поедешь?

– Гулять! По магазинам, – поспешно добавила она. – Просто посмотреть.

– Я дам тебе мобильный телефон. Если что-нибудь случится, немедленно звони и оставайся при этом на месте. Зайди в кафе, сядь за столик, выпей кофе. Всем мужчинам, которые будут подходить, говори, что ждешь своего любовника. Если не отстанут, грозись позвать полицию. Все поняла?

Жанна согласно кивнула. Сабуров дал ей телефон, снабдил подробными инструкциями и вышел на крыльцо провожать. Бородатый и старушка наконец отбыли, теперь они остались впятером. Так же, как и раньше, но только без Лары. Проследив, как Жанна дошла до калитки, Сабуров скрылся в доме.

А она нырнула в огромный мир, словно в океан, прижимая к груди вместо спасательного круга сумочку с мобильным телефоном. Если что, он выручит! Сабуров найдет ее в любой точке океана и поднимет на борт корабля!

Увидев вдалеке синий «Икарус», она махнула рукой, и тот притормозил подле автобусной остановки. Через полчаса она уже была в Москве, у метро. Звонить Сабурову не пришлось, до офиса Влада она добралась без особых проблем, вышла на указанной станции и справилась у прохожих. Все оказалось не так уж и страшно.

Встретили ее настороженно. Сидевшая в приемной секретарша окинула внимательным взглядом, выдав себя с головой, и надменно сказала:

– Одну минуту.

Жанна ей явно не понравилась. Слишком молодая и очень уж симпатичная. Видимо, шеф не обделял вниманием своих сотрудниц, и в новенькой сразу же заподозрили конкурентку. Что еще надо девчонке, как не устроиться на работу в качестве секретаря?

Минут десять она сидела в холле, листала журналы, от волнения не разбирая текста, наконец ее пригласили в кабинет генерального директора. Жанна почувствовала, как сердце вновь ухнуло в воздушную яму. Рядом с ним она просто цепенела и теряла дар речи! Увидев ее, Влад удивленно поднял брови. Когда они виделись, Жанна была почти блондинкой и передвигалась при помощи костылей.

– Ты или не ты?

– Конечно, я!

– Классно выглядишь. А волосы зря покрасила, – с сожалением добавил он. Потом спохватился: – Как чувствуешь себя?

– Все в порядке.

– Выздоровела?

– Да.

– А что с тобой произошло? В автокатастрофу попала? Несчастный случай?

Она задумалась. Правду говорить не хотелось. Автокатастрофа выглядит куда романтичнее. И потому Жанна кивнула.

– Я так и не понял, кто тебе Сабуров? – поинтересовался Влад.

– Никто. Мы вместе живем.

– Вот как? – Она почувствовала насмешку в его голосе и сообразила, что в очередной раз сморозила глупость. Сразу же поправилась:

– В том смысле, что в одном доме. Я теперь что-то вроде экономки. Но мне хочется пойти учиться. Только не знаю куда.

– Какое у тебя образование?

– Десять классов.

– Ты что, нигде не училась?

– Не успела.

– Если хочешь, можешь у меня поработать.

– Где? Здесь?!

– Конечно. Я же тебе обязан.

– Но я ничего не умею, – сразу испугалась она.

– Что не умеешь? На звонки отвечать и кофе подавать? Я часто езжу на переговоры, встречаюсь с разными людьми. Всегда приятно, когда рядом с тобой симпатичная девушка. Ну, не стесняйся.

– Но Сабуров…

– Ты что, его собственность? В конце концов, можешь и не говорить ему, у кого именно работаешь. Вечерами станешь ходить на курсы, я тебя пораньше буду отпускать. Давай, решайся. Две сотни плачу на испытательном сроке. Поскольку ты ничего не умеешь. Потом мы посмотрим, как сложатся наши отношения.

– Две сотни? – Она не сразу поняла, о чем идет речь. – А это много или мало?

– Ты случайно не с луны упала? Похоже. Давай думай до пятнадцатого. Потом позвонишь.

– Хорошо. Вы обещали мне ключ.

– Какой ключ? Ах да. Держи, – он достал из кармана связку ключей, отцепил один, протянул Жанне. – Подставила меня Машка. Что бы я в ней понимал! Оставила в сейфе какую-то галиматью вместо… Может, это где еще лежит? Если встретишь в бумагах мое имя, неси сюда. Только не стихи, умоляю! Меня от них тошнит!

Господи, почему же Сабина его так любила?! Но Жанне сейчас некогда в этом разбираться. Она будет работать здесь, в его офисе! Находиться рядом с ним, видеть его каждый день, слышать его голос. Что еще надо для счастья? Жизнь влюбленной женщины складывается из мелочей. Любое слово, любой поступок можно истолковать в свою пользу. Пусть не сказано заветных слов, но какой был при этом взгляд, какая интонация!

Она поднялась и направилась к выходу, ликуя. Скоро, совсем скоро она будет находиться рядом с ним целыми днями! Надо только уладить вопрос с Сабуровым. В дверях она обернулась.

– А у тебя хорошая фигура, – улыбаясь сказал он. – И рост. Красотка просто! Короткие юбки не носишь? А надо! Джинсы – это не одежда для офиса. Давай. Я на тебя рассчитываю.

Она не поняла. В приемной, глупо улыбаясь, сказала секретарше:

– А я буду у вас работать!

– Поздравляю, – фыркнула та.

Только в метро Жанна сообразила: Влад дал ей неделю на раздумье. Неделю, зачем столько? Почему она растерялась, дуреха? Дел в доме полно? Надо объясниться с Сабуровым? А при чем здесь он?! К черту! Теперь она обязательно будет счастлива!

…Когда вернулась домой, ей почему-то первым делом захотелось спрятаться. Что ни говори, а это маленькое предательство. Но Сабуров и Влад? Какое может быть сравнение? Жанна вошла и прислушалась. В доме было тихо. Осторожно она поднялась по левой лестнице на третий этаж, нащупывая в кармане ключ от кабинета Сабины. Вот где можно спрятаться! И еще ей казалось, что в кабинете хранится великое множество тайн.

Она, решительно повернув в замке ключ, приоткрыла заветную дверь. Вот и все. Осталось только войти.

Открылась, но осталась запертой

Кабинет великой Сабины оказался небольшой комнаткой с минимальным количеством мебели. Обстановка здесь была аскетичная. На всех вещах лежал толстый слой пыли. Сабуров сюда заходить боялся, и с тех пор, как Лара умерла, никто здесь не прибирался и ничего не трогал. На столе самый настоящий бардак, да и среди немногих находившихся в кабинете вещей царит полный хаос.

Жанна замерла, потрясенная. Сабина как будто жила скачками. Ее настроение менялось с фантастической быстротой. Она раскладывала в разные отделения письменного прибора карандаши и ручки, подбирая их по цвету, и одновременно смахивала на пол исписанные листы бумаги, не заботясь о том, кто и когда их подберет. Некоторые до сих пор так и валялись под столом. Невозможно определить ее пристрастия, потому что они не повторялись изо дня в день.

Она, казалось, любила все на свете, увлекалась всем, чем только можно увлечься, и в тот же момент испытывала ко всему полное безразличие. Вкусы ее менялись в зависимости от времени года, цвета обоев и того, под каким углом падал в окно солнечный свет. Понять логику Сабины Сабуровой было невозможно, потому что она сама ее не понимала. Она быстро вспыхивала и мгновенно гасла. Жанне стало понятно: песни сочинялись за какой-нибудь час, потом Сабина теряла к ним интерес. До ума их доводили другие. Они же заставляли ее работать и выходить на сцену. Но все приписывалось Сабине. Разве это справедливо?

В комнате царили густые, пыльные сумерки, и Жанна включила свет. В кабинете стало светло, как днем.

На столе она увидела монитор, такой же, как в комнате у Сережи-младшего, и клавиатуру. Клавиатура оказалась необычная: слишком большая и с клавишами, как у фортепиано. Жанна подумала, что никогда ей во всем этом не разобраться. Но компьютер включать она умела: Сережа-младший попробовал дать ей несколько уроков, но быстро остыл. Унаследовал эту черту характера от матери. Жанне оставалось рассчитывать только на курсы. Там ее научат пользоваться компьютером.

Она села за стол и нажала на самую большую кнопку на системном блоке, как учил Сережа. Раздалось тихое гудение, потом на черном экране появились непонятные буквы, которые быстро-быстро замелькали. Потом на мониторе установилась картинка: зеленое поле, на нем какие-то значки. И все. Больше ничего не происходило.

«Как мало я еще знаю!» – с горечью подумала Жанна. Компьютер внушал ей страх. Казалось, она никогда не научится им пользоваться. Никогда. Она сидела за столом и оглядывала кабинет. Уходить отсюда не хотелось, но что делать дальше, она тоже не знала.

Присутствия женщины в комнате не ощущалось. Не было тех мелочей, которые создают уют: цветов, вышитых салфеток, фотографий семьи. Холодно и пусто. Могла бы повесить на стены собственные портреты, ведь ее так много снимали!

Наконец Жанна заметила в углу комнаты небольшой сейф. Подошла к нему и потянула дверцу. Открыта. В сейфе нет ничего, кроме пачки писем и толстой тетради в клетку. А верхняя полка пуста. Кто открыл сейф? Влад? Лара? Что-то отсюда взяли. Возможно, в тот день, когда погибла Лара.

Жанна взяла письма и не спеша стала их перебирать. Она рассчитывала найти любовную переписку. Ее очень удивило, что Сабина прятала в сейфе, под замком, письма собственного мужа. Некоторые листки оказались затерты до дыр. Неужто она их перечитывала? В общей тетради, также лежащей в сейфе, исписано несколько первых листков. Судя по дате, Сабина сделала эти записи незадолго до смерти.

Оставались еще ящики стола. Жанна положила письма и тетрадь на стол и стала выдвигать их один за другим. В ящиках царил такой же беспорядок, как и везде. Туда летели этикетки, оторванные от новых вещей, затупившиеся карандаши, половинки поломанных лезвий, которыми Сабина точила эти карандаши, перечеркнутые записки, разорванные пополам конверты. Некоторые из них надписаны.

Вынув их, Жанна определила, что в большинстве случаев отправителем исчезнувших из них писем была мать Сабины, Малинина Матрена Архиповна. На одном конверте она увидела имя Владислава Цветкова. Поразительно, но его письмо Сабина в сейфе не хранила. В конверте лежали только клочки исписанной бумаги. Вот во что Сабина превратила письмо любимого человека! А из груды мусора, лежащего в одном из ящиков, Жанна неожиданно для себя вытащила фотографию Влада. Новенькую, цветную. Он и Сабина на прогулке, на одной из улиц города, сфотографированные, судя по всему, случайным прохожим, которого попросили об одолжении. Рядом полосатые зонты уличного кафе. Лето, жара, они в легких светлых одеждах. Сабина улыбается натянуто, Влад иронично. Его рука лежит на ее плече, но между ними бездна пустого пространства. А как же любовь? Это было похоже на обман. Жанна перевернула фотографию и на обороте прочитала: «Я и эдельвейс».

Потом она вновь уселась за стол и, глядя в темный экран, задумалась. И вдруг по экрану неожиданно поплыли разноцветные рыбки. Хищный плавник акулы, что-то большое, желтое, с синим глазом посередине, потом волнообразно двигающийся скат…

– Кто здесь?

Жанна вздрогнула и, обернувшись, увидела Сабурова. Он стоял в дверях, словно не решаясь войти в эту комнату, где все его права на Машу превращались в ничто. Он был здесь не просто чужим, а человеком, чьи органы чувств атрофировались: слепым, глухим и немым. Странно, но за порогом этого кабинета все приходило в норму. Он мог говорить, причем вещи неглупые, мог слушать, внятно отвечать на любой вопрос. Но здесь…

– Жанна? Ты разве уже вернулась? А почему не сказала?

Не отвечая на вопрос, Жанна кивнула на экран:

– Рыбки.

– Что?

Он, словно решившись на что-то важное, перешагнул порог и подошел к столу. Посмотрел на разноцветных рыбок, пальцем провел по экрану, отчего на мониторе осталась одинокая чистая дорожка. Потом сказал:

– Да, красивые рыбки, – и тронул какую-то клавишу.

На мониторе вновь появились незнакомые Жанне значки.

– Что ты хотела здесь найти? – спросил он.

– Я просто так, – заволновалась она и начала поспешно оправдываться: – Я все равно ничего не понимаю. Я думала, здесь бумаги и… гитара.

– Она в студии. А на компьютере Сабина искала и пробовала мелодии. Она хорошо владела компьютером. Это музыкальный конструктор, – кивнул Сабуров на монитор. – Мозаика. Миди-клавиатура и высококлассная звуковая карта. Ну и соответствующая программа. Уже потом Сабина шла в студию. И все время советовалась с Игорем. Вот он профессионал. Отличный аранжировщик. Сводил все ее альбомы. Почему и Лара в него так вцепилась.

– А я? Я могу этому научиться?

– Да зачем? – удивился Сабуров.

– Но если есть такие вещи… программы, я хотела сказать. Значит, это просто?

– Если бы это было просто, человечество изнемогало бы под тяжестью гениев. В принципе, читать-писать умеют все. Отчего бы не заняться сочинением романов? Говорить тоже умеют все. Что мешает тебе исполнить со сцены монолог Гамлета? Проблема в том, будут ли тебя читать и будут ли слушать. Человечество может изобретать различные программы для облегчения умственного труда. Но только для облегчения. Потому что где-то там, в чьем-то мозгу, есть островок маленьких серых клеток, и там рождается нечто, до чего еще не додумались другие. Именно там и нигде больше. От чего это зависит? Не знаю. Мне не дано. Боюсь, что и тебе тоже. Но не стоит воспринимать это как трагедию. – Сабуров сделал паузу. Потом посмотрел на Жанну: – Компьютеру тебе, конечно, надо учиться. Но насчет сочинительства… Выкинь из головы. Это не твое. Если хочешь быть счастливой, выбери цель простую и понятную. Все время потихонечку поднимай планку, но знай, что у тебя есть предел. Вот у гениев – у них его нет. Потому и планки нет. Но и счастья нет тоже. Они никогда не бывают удовлетворены тем, что сделали.

– Я хочу учиться. Я как раз хотела сказать… Я нашла работу.

– Вот как? – удивился Сабуров. – И где?

– В одной фирме. Секретарем.

– И сколько тебе будут платить?

– Двести.

– У. е., разумеется. Для девочки без образования и без опыта работы для начала неплохо. Повезло, да?

Он посмотрел на Жанну подозрительно.

– Если вы хотите, чтоб я отсюда уехала…

– Скажу честно, уже не хочу. Был момент, когда я желал этого страстно. В принципе, свой долг перед тобой я уже выполнил. Но я человек привязчивый и чрезвычайно консервативный. Если уж мне понравилась какая-то вещь, то занашиваю ее до дыр.

– Я не вещь, – обиделась Жанна.

– Не вещь, – тут же согласился он. – Существо, без сомнения, одушевленное, но не разумное. Ибо несложно понять, какую работу могут предложить хорошенькой юной девушке без образования. Ты знаешь этого человека?

– Да с чего вы взяли? – испугалась Жанна. – Но он согласен отпускать меня вечерами на курсы. Вы же сами сказали, что надо учиться. Вот я и буду учиться. И работать. Помогать Александре Антоновне. И вам всем.

– Не надорвешься? – с иронией спросил Сабуров.

Чтобы сменить поскорее тему разговора, Жанна показала ему тетрадку Сабины:

– Можно я ее возьму?

– Что это?

– В сейфе лежала.

– В сейфе? – удивился он. – У тебя что, есть ключ? Откуда?

– Он был открыт, – сообщила Жанна. И тут же поняла, что сказала лишнее, потому что Сабуров насторожился.

– Разве? Во всяком случае, при жизни Лары сейф был заперт. Она порывалась его вскрыть, потому что ни у меня, ни у нее не оказалось ключа. И шифра никто не знал. А Ларе позарез хотелось туда залезть. Зачем только? Неужели за этой тетрадкой? Денег там не было, это я знал наверняка. А что тогда в нем хранилось? И кто это взял?

Жанна не знала, что хранилось. А кто взял… Этого она не сказала бы даже под пыткой. Даже Сабурову. А он полистал тетрадку и равнодушно положил ее обратно на стол:

– Знаешь, как выяснилось, мне здесь ничего не нужно. После того как не стало Лары, я вообще решил забыть о прошлом. Я не буду писать воспоминаний о гениальной жене и не собираюсь жить на проценты с ее смерти. Все. Кончено. Что есть, то есть. А сверх того мне ничего не надо. Пора вспомнить наконец, что я Сергей Сабуров, человек с высшим техническим образованием, с золотыми, как говорят, руками и с огромным желанием работать. Как думаешь, это солидный капитал?

– Думаю, да.

– Поэтому забудем мое звездное прошлое и займемся настоящим. Бери отсюда все, что хочешь, и постарайся никогда не напоминать мне, что в моем доме существует эта комната. В моем, поняла? В доме простого человека Сергея Сабурова таких помещений быть не должно.

И он решительно выключил компьютер. Почему-то после его ухода Жанна не смогла оставаться в этой комнате. Одиночество стало ее угнетать. Тайна смерти Сабины так и осталась тайной. Как и жизнь. Прижав к себе тетрадку и прихватив из ящика стола надписанные конверты, Жанна выскочила вон, заперла дверь на ключ и спустилась вниз.

Вечером, перед тем как уснуть, она открыла тетрадку.

«Люди похожи на планеты. Одни кишат различными формами жизни, другие не заселены вовсе. Планеты-пустыни и планеты-айсберги. Некоторые из них имеют спутник, иногда не один, другие сами становятся спутниками чего-либо. Все это объединяется в планетарные системы. Если ты не видишь планет в других системах, то это не значит, что их там нет. Просто они вращаются по другим орбитам. И естественно, что все они ищут источник тепла. Поэтому на небе вспыхивают звезды. Одни люди рождаются, чтобы светить, другие – чтобы греться. Если встречаются две звезды, то они волей-неволей вступают в конфликт. Двум звездам рядом тесно, поэтому они держатся друг от друга на почтительном расстоянии. Или одна гасит другую.

Так вот, об источнике тепла. Этот человек был брошен мне судьбой, словно спасательный круг. Нет, это глупое и пошлое сравнение. Только избегая банальностей, можно дойти до создания афоризмов. За круг цепляются, чтобы выплыть, а мне хотелось взлететь. Нужен больший объем воздуха и постоянная температура, чтобы подогревать газ для летящего вверх воздушного шара.

Его привел ко мне Игорь. Измучившись, мой Ангел огня решил разобраться наконец, в чем же дело. В любимой игрушке обнаружился существенный изъян. А таких игрушек на свете больше нет. Реклама свое дело делает. Игрушка по имени Сабина теперь нужна всем. И если внутри ее сломалась какая-то пружина, то кому до этого есть дело? Вернее, дело-то есть. Тем рыбам-прилипалам, что крутятся рядом, под брюхом крупной рыбы, и питаются объедками с ее стола. Но если большая рыба вдруг заболеет, то они не погнушаются закусить ею самой. Благодарность нынче стала таким же атавизмом, как и человеческий хвост. В принципе, его можно отрастить и носить с собой, спрятав в штаны, но лучше не выделяться. Кто бы завел моду на хвосты? Увы, тогда на них начнут вешать бантики, брызгать духами и гордиться, у кого вырос больше. Че-ло-век. Это звучит?.. Что бы ни случилось, голод сильнее всего. Имелась бы еда, а что с ней было до того, как она стала едой, какая разница, в самом деле?..»

Жанна пропустила целый лист. Она искала имя. Кто этот источник тепла? Влад? Невозможно. Он существовал намного раньше Игоря. Сабуров тоже исключается. Кто? Че-ло-век. Это звучит? Кто-то бросил Сабине спасательный круг. Уже в конце Жанна наткнулась на следующую запись:

«…В сущности, мне наплевать, какими иллюзиями он живет. Это его защита от потрясений – все переводить в разряд иллюзий. То, что плохо, – иллюзия. То, что хорошо, – не имеет права быть, потому что не имеет. Значит, незачем за это цепляться. Никак не пойму, чего он боится? Одно обидно: он может стать жертвой очередной иллюзии…»

У Сабины Сабуровой не получалась проза. Она не писала, а бредила.

Эта непонятная запись оказалась в тетради последней. Жанна перечитала все еще раз. Упомянуто только одно имя: Игорь. Ангел огня. Сабина называла его так же, как она, из-за духов, которые Игорь ей дарил. Но что случилось с великой певицей, если ей потребовалась помощь? Надо спросить у Игоря. И Жанна отложила тетрадь в сторону.

Потом разложила перед собой пустые конверты. Потрясла их в надежде, что выпадет какой-нибудь листок. Ничего. Неожиданно вспомнила про последнее письмо Сабине из родного дома. Оно исчезло в тот же день, когда Жанна его нашла под салфеткой.

Почему же Лара принесла его вниз? Положила на стол? Здесь кроется какая-то тайна. Жанна на следующий день спросила у Александры Антоновны:

– Скажите, а где же то письмо?

– Какое письмо?

– То.

– Ничего не знаю, – отрезала Александра Антоновна.

– Разве? Но ведь вы же убирали со стола в день моего рождения! Если выкинули, то так и скажите. Зачем скрывать? – И Жанна посмотрела на Александру Антоновну с осуждением. У той по лицу пошли красные пятна.

– Да! Выкинула! Довольна?

– Но это же не ваше!

– Мое, не мое… – Морщины на лице домработницы неожиданно стали вдруг разглаживаться. А она не такая пожилая женщина, какой хочет казаться! Все игра! Александра Антоновна сменила тон, сказала резко: – Ты-то, детка, не добром в этот дом пришла. И не с добром, всяко. Я тебя сразу поняла. С тобой-то мы всегда договоримся. Думаешь, задарма я так с тобой? Лариски-то нет больше. Ты девка молодая, вся при себе. А Сергей Васильевич мужчина не старый еще. Пошевели мозгой-то. Никогда он на стороне забот не искал. Что близко лежит, то и цапнет не глядя. Бывают такие мужики. Нагнут шею да начинают искать себе хомут. Неужто тебя учить надо?

– Да что вы такое говорите!

– А что я говорю? Жизнь говорю. Где ты лучше-то себе найдешь? Мужчина видный, солидный, при деньгах. А дети… Что ж дети? Вырастут. Самостоятельные нынче детки. Я тебе совет могу дать. Научу, помогу. Только и ты уж в мои дела не лезь. Было, не было, мое, не мое. Нету больше Лариски. Нету, – с торжеством заявила Александра Антоновна и вытерла ладонью влажный рот. Жанна почувствовала запах спиртного и опять с ужасом подумала, как же домработница иногда похожа на ее мать! Стало больно и страшно.

– Что вы хотите? – с ужасом прошептала она.

– Внучка у меня. Ножка у ней сохнет. Врачи, лекарства нужны. Дочка не работает, у зятя зарплата маленькая. За свое я, понимаешь? За свое. Денег бы ты мне дала.

– Когда? Сейчас?

– И сейчас, и после. Договоримся мы с тобой. Сабиночке-то я была родная. Тетка, значит, ее. А тебе буду заместо матери. А Сергею Васильевичу, значит, навроде тещи. Вот и породнимся мы все.

– Где вы находились, когда Лара упала с лестницы?

– Где была, там меня уж нет. Ты, детка, не переживай. Дело сделано, Сергей Васильевич теперь холостой. А про письмо забудь. Поняла?

– Да. Я вас прекрасно поняла. Хотите, ужин помогу готовить?

– Вот и славно. Вот и хорошо, – обрадовалась Александра Антоновна. – Значит, договорились?

– Договорились, – охотно согласилась Жанна.

– Ты приберись пока. В гостиной и у хозяина. Слушай меня, и все у тебя будет.

Александра Антоновна вышла из комнаты очень собой довольная. У Жанны возникло ощущение, что ей стало легче дышать. И вообще многое прояснилось. Очутившись у себя в комнате, она перепрятала конверты понадежнее. Вдруг Александра Антоновна надумает копаться в ее вещах?..

…За неделю мало что изменилось. Разве что Сабуров почти перестал бывать дома. Жанна поняла, что он ищет работу. Встречались они за ужином, молча ели, уткнувшись в свои тарелки, и так же молча расходились затем по своим комнатам. Общались краткими «ну, как ты?», «нормально, а вы?», «я в порядке». И все. Закончились каникулы, Сабуров был страшно занят, и Жанне пришлось позвонить Владу и сказать, что раньше первого февраля она на работу выйти не может. Тот согласился.

Требовалось как-то налаживать жизнь. Жаль, что она не умеет водить машину. Сабурову было бы легче. А так ему приходилось вставать рано, отвозить детей в школу, потом ехать на собеседование, которое не всегда приходилось на первую половину дня. Найти хорошую работу оказалось не так-то просто.

Тем временем Жанна искала курсы секретарей. Такие, чтобы она могла учиться вечером и по выходным, желательно недолго и недорого. Таковых было в Москве немало, и все, в принципе, ее устраивали. Так куда обратиться? Она терялась в море объявлений. Без консультации Сабурова здесь ей не обойтись. И без его денег. Просить было неловко и стыдно, и обещание начать расплачиваться с ним с первой же зарплаты она повторила несколько раз как заклинание. Сабуров скептически хмыкнул, но деньги дал. Жанна в который раз подумала о странности их отношений.

Казалось, им давно пора расстаться, но он сказал, что привык к ней, а она не знала, что держит ее теперь возле этого человека. Если жалость, то стоит ли его жалеть? Он еще молод, жильем обеспечен, хорошую работу рано или поздно найдет, не исключено, что сделает карьеру. Скорее всего, во второй раз женится. И все у него будет хорошо. Отчего же ей так его жалко? Настолько, что не взвалить на себя большую часть домашних обязанностей она не может? Это была взрослая жизнь, а она хоть и кричала в день своего двадцатилетия, что уже не ребенок, но разбираться в своих чувствах еще не научилась. Иначе не согласилась бы работать на фирме у Влада.

Проводив детей и Сабурова, она начинала скучать. Дел по дому было много, но ей не хватало общения. Александры Антоновны Жанна теперь сторонилась. Звонила Игорю, но тот ссылался на занятость. Предлагал встретиться вечером, но она это с ужасом отвергала. Она не претендовала на серьезные отношения, однако иногда очень хотелось его увидеть. Убедиться в том, что все случившееся не приснилось.

Наконец их свидание состоялось. В субботу, когда дети и Сабуров были дома, Жанна сказала, что поедет в Москву прогуляться. Он кивнул, велел только: «Не задерживайся допоздна». Поэтому она нервничала и поглядывала на часы, Игорь заметил это и надулся, свидание было испорчено.

– Почему ты обязана перед ним отчитываться? – резко спросил Ангел огня.

– Я не обязана.

– Ты так его бережешь, будто он хрустальный и может разбиться. Знаешь, мне это надоело.

– Я не поняла… – сердце у нее упало. – Ты не хочешь, чтобы я приезжала?

– Приходится признать: он опять победил! – воскликнул Игорь. – Подумать только! Я не выдерживаю конкуренции с Сергеем Сабуровым! Даже в глазах юной девушки, в голове у которой гуляет ветер! Не объяснишь, почему?

– Нет никакой конкуренции. Сабуров – зануда. А ты… Ты веселый!

– Очень интересно!

Игорь вдруг загрустил.

– Знаешь, я даже пообещал им жениться, – сказал он.

– Кому это «им»? – не поняла Жанна.

– Моим добропорядочным, высокоуважаемым родителям! – с неожиданной злостью объяснил он. – Жениться, остепениться, стать нормальным человеком. Родить детей. Мне тридцать два года, и они, в сущности, правы. Слушай, а ты бы могла?

– Что – могла? – растерялась она.

– Ну, мы с тобой вместе, цветы, белая фата, колечки с колокольчиками на крыше лимузина и все, что к этому прилагается. Первая брачная ночь у нас уже была, а лимузин я тебе обещаю. Спокойной жизни, равно как и верности до гроба, гарантировать не могу. Но мне позарез нужно исполнить родительскую волю. Ты – самая подходящая кандидатура. Так как? – Игорь говорил это словно в шутку, родинка над губой подпрыгивала, но глаза у него оставались грустными. И серьезными.

– Ой, я не знаю, – испугалась она. – Все это странно. Разве у нас любовь?

– А что?

– По-моему, нам просто весело. И я… я не могу выйти замуж. Ты не расстраивайся, – добавила она. Замуж Жанна хотела только за Влада. В ее романтические планы не входило идти под венец с Ангелом огня.

– Ха! Чтобы я расстроился из-за пустяка? Ничуть! Ты тоже не обольщайся. Ляпнул не подумавши. Не уверен, что твоя кандидатура прошла бы у моих родителей на «ура». Кто у тебя папа с мамой?

– Отца нет, – отрезала она и чуть мягче добавила: – Он давно умер. Мама работает на железнодорожном переезде, путевой обходчицей.

– Вот видишь. Не думаю, что она оценит утонченные приемы моей маман и ее вечерний чай с хрустящим печеньем, изготовленным по специальному рецепту приходящей домработницей. Так что забудь. Предполагаю, коли мои родители заговорили о свадьбе, у них на примете есть и невеста.

– Но что за спешка? – удивилась Жанна.

– Родители есть родители. Они хотят видеть своего ребенка пристроенным. Есть определенный стереотип. В тридцать лет мужчина должен быть женат или разведен, но не холост. Это наталкивает на определенные мысли. Взять, к примеру, покойницу Лару. Та мыслила примитивно и упорно собирала доказательства. Потому и умерла, так и не дожив до старости.

Жанна невольно вздрогнула. Она все поняла. Игорь работает так много, чтобы расплатиться с родителями, давшими денег ему в долг. Кроме того, он пообещал поступать отныне так, как они советуют.

– Игорь, кого ты познакомил с Сабиной незадолго до ее смерти?

Он сделал вид, будто не понимает, о чем идет речь.

– Да ты знаешь, сколько народу мечтает заглянуть за кулисы к звезде? Я водил туда толпы поклонников!

– Нет, это особый человек. С Сабиной что-то случилось. И ты решил ей помочь.

– С чего ты взяла?

– Я нашла в сейфе тетрадку. Хочешь, покажу?

– Не хочу. Она умерла. Какой смысл теперь копаться в ее прошлом?

– Там не все так просто. В ее смерти кроется какая-то загадка.

– Ну, ты скажешь! А по-моему, все очевидно. Давай не будем больше об этом. Расскажи лучше, что ты собираешься делать дальше?

Она, пожав плечами, поделилась своими планами. Работать, учиться, заниматься домашним хозяйством… Игорь, казалось, почти не слушал ее. Под конец Жанна спросила:

– Переезжать еще не собрался?

– Что? Да, подумываю. Родители обещали подбросить деньжат. Хотят разменять эту халабуду на что-нибудь стоящее.

– Двухкомнатную улучшенной планировки? И мягкая мебель, как у нас в гостиной?

– Пошло, конечно, – вяло отреагировал он. – Но жизнь вообще штука пошлая. У меня был друг, он меня предал. Женщина, которую я любил, умерла. А девушка, получившая предложение руки и сердца, прикинула, что к чему, и подумала, что это ей невыгодно.

– Неправда! Просто я люблю другого! – не удержалась Жанна.

– А ты не думала, почему его любишь? И как влияют на твою любовь трехэтажный особняк, две машины в гараже и большие деньги, доставшиеся ему в наследство? Не за этим ли ты оказалась в его доме? А?

Ангел огня не знал предыстории их отношений с Сабуровым. Тот предпочитал не распространяться. Нет, она не рассчитывала стать владелицей трехэтажного особняка, двух машин и денег Сабины, но… Об этом лучше промолчать. А то к перечню обид добавится: «Я сделал предложение порядочной девушке, а она оказалась шантажисткой!»

– Знаешь, ты прав, – поднявшись с низкой кровати, согласилась Жанна. Потянулась за свитером, сказав: – Нам не стоит больше встречаться. То есть никаких свиданий. Да и некогда мне будет.

– Я тебя провожу. Подвезу, увезу. Как захочешь.

Он тоже поднялся и стал неторопливо одеваться. И вдруг… В глазах Игоря вспыхнул знакомый огонек, он тряхнул головой, словно пытаясь избавиться от наваждения. И возбужденно заговорил:

– Мы же никуда с тобой не ездили, родная! Свинство полное с моей стороны! Соблазнил девушку, увлек ее на стезю порока и даже ни разу не сводил в ресторан! Или в казино. Слушай, ты, должно быть, чертовски удачлива! Поедем.

– Да куда же я поеду? Ты посмотри, как я одета!

– А что? Классно! Если это Сабуров выбирал, то у него хороший вкус. Стройным девушкам идут обтягивающие джинсы. А голубой – твой цвет. В красном ты, кстати, не очень. И перестань красить волосы под Сабину. Стань натуральной блондинкой, увидишь, как взлетят твои акции! Что там Сабуров! Миллионера подцепишь!

– Мне не нужен миллионер, – тихо сказала она.

Не слушая, Игорь забегал по квартире. Жанна догадалась, что он ищет деньги. «Куда же я их задевал?» – бормотал Ангел огня, лихорадочно роясь в вещах. И наконец раздался его ликующий возглас: «Мы богаты!» Жанна поняла, что протестовать бессмысленно. Игоря потянуло на подвиги. Внизу он буквально затолкал ее в машину и погнал «Жигули» в сторону центра. Она думала с ужасом, что уже темнеет, и как долго продлится его безумие, неизвестно. Но оставить Игоря в такой момент одного не могла. Если его не удержать, он напьется до беспамятства и в таком виде сядет за руль. И непременно разобьется. По лицу видела: ему плохо. Почему? Неужели из-за нее? Нет, она не сделала ничего дурного!

Весь вечер они мотались по Москве. Заходили в кафе и ресторанчики, и в каждом Игорь не задерживался надолго. Жанна категорически запрещала заказывать выпивку, и его это злило. Но пива он все-таки выпил. Она отказалась. Потом в одном казино Жанна поставила наудачу и действительно выиграла! Триста долларов. Игорь заставлял ее ставить еще, но она категорически отказалась. Безумие продолжалось.

У следующего казино, попавшегося на их пути, Игорь вновь притормозил. И стал убеждать ее войти и вновь попытать счастья. Теперь ему непременно хотелось проиграться в пух или выиграть бешеные деньги. «Вот увидишь, как это здорово! Какая доза адреналина! Тебе понравится!» – без конца повторял он. Жанна разозлилась:

– Послушай, ну хватит! Хватит уже! Успокойся!

Они препирались минут десять, машина так и стояла у входа в казино. Рядом был разбит скверик, над новенькими лавочками изгибались сделанные под старину фонари. Жанна чувствовала, что силы ее иссякают. Пусть катится куда хочет, пусть даже напьется вдрызг и разобьет машину, пусть шею себе сломает, в конце концов!

И вдруг Жанна заметила, что в скверике появился странный персонаж. Кого только не встретила она в тот вечер, гуляя по столице! И ничему уже не удивлялась. Но женщина в возрасте, прилично одетая, которая села на одну из лавочек и замерла в ожидании, привлекла ее внимание. Мало того, показалась знакомой. Должно быть, она, Жанна, обозналась. В том месте, где сидела женщина, света было немного.

Игорь рванулся из машины, и Жанна вдруг с размаха хлестнула его по щеке:

– Да посиди ты тихо!

В этот момент женщина встала и решила, видимо, пересесть на другую скамейку. И когда она оказалась в ярком свете фонаря, Жанна, к ужасу своему, узнала Александру Антоновну.

Игорь обиженно сказал:

– Да ты что?!

– Смотри. Узнаешь? Там, в скверике.

Он тоже узнал Александру Антоновну. Потер щеку и спросил:

– Что это она здесь делает?

– Ждет кого-то, – сделала вывод Жанна. – Может, поедем отсюда?

– Нет уж. Пойдем поздороваемся. – Игорь открыл дверцу.

– Игорь! Она же непременно хозяину передаст! Что я Сабурову скажу?!

– Боишься, что он приревнует?

– Я сейчас тебя по другой щеке ударю!

– Больно же!

– Когда не больно – неинтересно. Отвези меня домой, и можешь ехать куда хочешь. Я устала.

– Дай слово, что ты с ним не спишь.

– Да тебе-то что?

– Сам не знаю. Больно. И здесь и здесь, – он пальцем тронул левую щеку, куда она ударила, и с той же стороны грудь. Жанна притянула его к себе и, прикоснувшись губами к родинке, миролюбиво сказала:

– Давай мириться?

Через несколько минут он уже разворачивал машину. Ехали они быстро, но мысленно Жанна все время повторяла: «Быстрее, еще быстрее!» Господи, какая она дуреха! Уехала на три часа, а проболталась с Игорем весь вечер! Это он нарочно!

И только сейчас вспомнила про мобильный телефон. Выключила его в квартире у Игоря, когда они занимались любовью, а потом в кутерьме так и забыла включить. Позвонить? Да уж ехать осталось недолго!

Ангел огня остановил машину у въезда в поселок. Было холодно, но он опустил стекло до конца. И все не хотел ее отпускать.

– Мы еще увидимся?

– Окно закрой. Замерзнешь.

– Увидимся?

– Да. Я позвоню.

Она сама в это не верила. Что-то в их отношениях разладилось. Похоже, из ее жизни исчез маленький рай. Но Ангел огня сам виноват. Попытался опустить ее на землю…

…Сабуров сидел на диване в гостиной с телефоном в руках и, когда она вошла, демонстративно посмотрел на часы. Только что минула полночь. Жанна ожидала, что он тут же начнет кричать, как в тот день, когда застал у нее в постели Игоря. Но Сабуров отложил телефон и спокойно произнес:

– Нагулялась? Я решил, что утром буду обзванивать морги и больницы. Ты явилась как нельзя вовремя.

– Извините, – пролепетала она.

– Позвонить трудно? Или хотя бы мобильник включить?

– Я забыла.

– Что, так увлеклась?

Жанна залилась краской. Не дождавшись ответа, он пошел на кухню, принес оттуда бутылку водки, банку маринованных огурчиков, вилку и одну маленькую рюмку.

– А мне? – спросила Жанна.

– Что-о?!

– Я совершеннолетняя.

– Дура. Совершеннолетняя дура. Что ты видела в жизни? А глупостей уже наделала предостаточно! Впрочем, я тебе не папа. Хочешь – наливай и пей.

Водку она пить не стала. На кухне в холодильнике нашла открытую бутылку красного вина, села на диван подальше от Сабурова. Плеснула чуть-чуть, на самое дно, сделала маленький глоток.

– Нравится? – поинтересовался тот.

– Да, – ответила она с вызовом. После долгой паузы, стараясь казаться безразличной, спросила: – А где Александра Антоновна?

– Отпросилась с обеда к больной внучке.

– А давно она у вас в доме?

– Да с год. Точно не помню. Пришла, спросила Сабину. Они поговорили с полчаса, потом жена заявила, что это ее дальняя родственница, будет помогать по хозяйству, иногда ночевать. Ночевки становились все чаще и чаще, и так получилось, что Александра Антоновна переселилась сюда. А почему тебя это интересует?

– Так… Сабине часто писали из дома?

– Не очень. А сама она почти никогда. Посылала матери краткие телеграммы, но часто. Длинных писем терпеть не могла. Звонила, выслушивала то, что ей говорила мать, отвечала коротко: «да», «нет», «нормально». Вот и все общение. Сабина была замкнутым человеком. Мне она писала длинные подробные отчеты, но больше не открывалась никому. Уж не знаю, чем заслужил такую честь, – с усмешкой сказал Сабуров.

– А почему у них с мамой сложились такие отношения?

– Это долго объяснять. Моя теща – упрямая женщина. Как ослица. Маша – поздний ребенок. Неожиданный. Зачатый в тот момент, когда ее мать и отец привыкли жить для себя. Хозяйство огромное, дом, огород. Решили, что детей бог уже не пошлет. А он взял да и сподобился. Но все, что было до нее, по-прежнему имело для родителей приоритет. Хозяйство, дом, огород. Маша уехала, как только окончила школу. И дальше уже жила сама. Потом вышла замуж за меня.

– Сюда она не приезжала? Мать Сабины?

– Сюда? В том смысле, что в этот дом? Не помню такого. Только на похороны. И то на один день.

– Плакала?

– Теща у меня – кремень. Странную фразу сказала: «Ждала и дождалась. Такая судьба ей». И тут же уехала. На кого ж корову оставить? А кроликов? Кур? Поросенка? Вся эта орава есть просит. Сабина посылала матери деньги, чтоб та перевела живность и покупала все в магазине, в городе, а та тратила их на корм и нанимала людей, чтобы помогали ухаживать за скотиной. Сено покупала, комбикорм, вместо того чтобы купить молоко, мясо, масло. Даже когда муж умер. Казалось бы, одной много ли надо?

– Но почему?

– Потому что она привыкла так жить. С детства была запряжена в хозяйство. Без тяжелого труда на земле ее жизнь не имеет смысла. Но бабка о-го-го! Крепкая. Не только телом. Характер, как я уже сказал, кремень! Даже на похороны Сабины приехала на один день, глянула на внуков, на дом, поплакала на кладбище и тут же села в поезд. С Александрой Антоновной встретилась как с чужой. «Кто это?» – спрашивает. Родственницу не признала. На старости лет память, похоже, стала подводить. А все равно цепляется за свое хозяйство. Может, этим и жива. Если запереть ее в городе, в четырех стенах – начнутся болезни, ахи, вздохи. От безделья найдет у себя болячки, будет ходить по врачам. А те и рады. Особенно за большие деньги. Так что я никогда не стремился тещу сюда перетащить. Она еще всех нас переживет. Я думаю, что на здоровье Сабины повлияла не наследственность, а родовая травма. Что ни говори, роды были поздние.

– На здоровье?

Сабуров спохватился, что наговорил лишнего, и отмахнулся:

– Не бери в голову.

Подозрения Жанны относительно Александры Антоновны укрепились. Не случайно она оказалась у казино. Играет в рулетку? Смешно! Но история с больной внучкой подозрительна. Кто это проверял? Сабуров этим заниматься не станет. А вот Лара… Лара что-то прознала.

Разговор сам собой прекратился. Они надолго замолчали. Жанна думала о письмах, которые Сабина хранила в сейфе. Оказывается, она сама писала мужу. Длинно, запутанно. А ведь они друг другу подходили! Потому и брак их был такой прочный. С Сабуровым спокойно, за ним как за каменной стеной. В случае чего он не ударится в панику, не станет суетиться. Спокойно обдумает ситуацию и все просчитает. Как сегодня, когда она приехала за полночь и отключила телефон.

– Прости, – сказала вдруг Жанна. – За сегодняшнее.

– Ты хотя бы любишь его?

– Я?! Кого?!

– Игоря, разумеется. А что, есть кто-то еще?

– Да никого нет, – смущенно пробормотала она. И поднялась с дивана. – Поздно уже. Спокойной ночи.

– И тебе, – ответил Сабуров, не тронувшись с места.

…В своей комнате Жанна первым делом достала припрятанные конверты. Потом села сочинять письмо. Адресовано оно было матери Сабины, Матрене Архиповне. Жанна справлялась о ее здоровье, представившись вновь нанятой помощницей по хозяйству в доме Сабурова. Писала о том, что помогает дальней родственнице Малининых Александре Антоновне, что Сабуров по-прежнему оказывает ее больной внучке материальную помощь, и как бы между прочим передавала от той горячий привет. А в конце приглашала бабушку приехать повидать внуков и пламенно заверяла, что дом Сабурова для нее всегда открыт. Письмо вышло наивным, простеньким, да таким оно и должно быть. Жанна тихонько прошла в кухню, где в одном из шкафов давно уже приметила стопку чистых конвертов. Свет в гостиной все еще горел.

Написав адрес, вздохнула с облегчением: дело сделано. Завтра опустит письмо в почтовый ящик. Если она ошибается, то все в порядке. А если нет? Думать об этом пока не хотелось…

…Незаметно наступил февраль. И спокойная жизнь для нее кончилась.

Теперь они вставали очень рано, Жанна и Сабуров. Пока она готовила завтрак, тот будил детей. Сергей нашел наконец работу в фирме, занимающейся дорожным строительством. Оказывается, он в свое время заканчивал МАДИ и некоторое время работал по специальности. Сабина, то есть тогда еще Маша, по окончании института ушла в декретный отпуск, едва устроившись на работу, и в те далекие времена Сабуров был единственным кормильцем семьи. Теперь пришлось к этому вернуться. Жанна тоже хотела внести свою лепту в семейный бюджет.

Перемены понравились не всем. Маленькая Эля никак не могла взять в толк, что теперь папа не может забирать ее из школы на машине, да и с бальными танцами придется расстаться. Девочке приходилось дожидаться, когда закончатся занятия у Сережи. Школа была элитная, то есть во второй половине дня ученики младших классов оставались на попечении у воспитателей. У Сережи уроки заканчивались в три, в четыре. А то и в пять. Эля капризничала и просилась домой. Ей не нравилось ездить вместе с братом в автобусах. Но Сабуров оставался непреклонным: «Ничего не поделаешь. Нянек у тебя больше нет».

Александра Антоновна тоже возмущалась. Мол, слишком много на нее навешали! Она на это не подряжалась. И все чаще Жанна находила по вечерам горы немытой посуды и неубранные комнаты. Вздыхая, принималась за уборку, а добравшись до постели, просто валилась с ног от усталости. Несколько раз она говорила Сабурову, что половину комнат надо закрыть, белье возить в прачечную, а Элю потихоньку приучать к хозяйству. Девочка в состоянии вымыть за собой тарелку, да и за братом тоже.

«От таких деньжищ прислугу нанять не могут!» – ворчала Александра Антоновна. Но о деньгах Сабины говорить теперь стало не принято. Как и не было их. Жанна действительно не знала, где эти деньги, сколько их и не миф ли они вообще.

Итак, они рано вставали, будили детей, завтракали, вчетвером садились в машину и сначала ехали к школе. В машине дети дремали, так что с трудом удавалось их растолкать. Дорога занимала минут двадцать, не больше. Высадив Элю и Сережу, махали им рукой: «До вечера!»

До Москвы почти всегда ехали молча. Сабуров высаживал ее у станции метро, где Жанна говорила ему «пока» и исчезала в толпе. Сабуров ехал на работу. Возвращался он поздно. Очень. О том, чтобы дожидаться его вечером у той же станции метро, они не договаривались. Разве что когда Жанна ездила на курсы и тоже задерживалась допоздна. Тогда она звонила Сабурову на мобильник, и они пересекались. Никакого порядка во всем этом не было. Как сложится, так и сложится. В общем, обычная московская жизнь, где суета продолжается с утра до ночи и решение любого вопроса откладывается до последнего момента. Потому что вопросов слишком много, и пока какой-нибудь не стал насущным, то бишь сиюминутным, заморачиваться им не стоит.

Сабуров никогда не звонил по оставленному ею рабочему телефону, только на мобильный. Не пытался узнать название компании, где она работает, не задавал глупых вопросов, типа: «Ну как?», «Справляешься?» или «Нравится?». Понимал, что нравиться тут нечему, а справляться со свалившимися на нее обязанностями не просто трудно, а очень трудно. И еще он сам был страшно занят. В сорок лет ему пришлось все начать заново.

Три раза в неделю Жанна уходила с работы пораньше и ехала на курсы секретарей. Именно в эти дни они с Сабуровым возвращались домой вместе. Два раза в неделю она приезжала на два часа раньше. Эти два часа уходили на то, чтобы разобраться с расходами семьи, грязным бельем и затоптанными полами. Александра Антоновна откровенно ленилась, зато Сережа-младший стал разогревать для Жанны ужин и сидел вместе с ней, рассказывая в основном о сестренке. О том, что с ней приходится много возиться.

Жанна не жаловалась, хотя жизнь ее превратилась в тяжелый и монотонный подъем. Все время в гору, все время с поклажей на плечах. Жаловаться было некогда, да и задумываться о том, что происходит, тоже. В выходные хотелось только одного: отоспаться.

Даже по магазинам ходить не хотелось. Времени не хватало. Время стало самым дефицитным из всех существующих на свете товаров. Других имелось в изобилии, вопрос только в цене, а этого всегда не хватало. Непонятно, куда оно уходит так быстро? Почему заканчиваются замечательные вечера в гостиной, когда, сидя в кресле с книгой, можно наблюдать украдкой, как Сабуров читает газету, а по телевизору идет старый, но добрый фильм. Эта доброта осталась почему-то в прошлом, вместе с колбасой по два двадцать и стаканом семечек за пятачок. Вместе с верой в светлое будущее, которая превратилась в память о светлом прошлом. Почему-то именно веры в то, что все будет хорошо, теперь и не хватало. И доброты. Хватает колбасы, хватает одежды, золота, мехов, икры, обуви любого фасона и размера. А доброты не хватает. Здоровая конкуренция породила нездоровую зависть и соперничество за место под солнцем.

Вот это Жанна прочувствовала на своей шкуре вполне. Оказалось, что есть оклад, а есть бонус. Проценты со сделок. И сколько начислят, зависит от ловкости сотрудника, степени его нахальства и той легкости, с которой он способен пройти к заветной цели по трупу ближнего своего. Ибо твое становится твоим в тот момент, когда не достается другому.

Она не была невинной овечкой. Но не знала до сих пор, что такое коллектив и соперничество в оном. На Жанну впервые в жизни обрушилась лавина неуместных восторгов, сплетен, зависти, доверительных разговоров, которые потом передаются наверх, коллективных пьянок и чаепитий, бойкотов и откровенной лести, и прочего, и прочего, и прочего. Впервые она поняла, что одиночество – это отдых. Ибо к концу рабочего дня от общения начинает раскалываться голова.

Ее не стеснялись посвящать в тайны всех мелей фирмы и ее подводных камней. Жанна никак не могла усвоить, кто чей любовник, а кто чей родственник, потому что разные люди говорили разное. Они то вступали в союзы, то становились злейшими врагами, все время сторожили друг друга и съедали старых сотрудников только затем, чтобы их самих съели новые. И все это притом, что фирма-то небольшая. Но и двадцати человек вполне достаточно, чтобы маленькое государство в государстве заимело свою историю, правительство, законы и особенности развития. Как и в любом феодальном обществе, здесь процветали фаворитизм, семейственность и тайные интриги. А на деле все решал один человек. Хозяин.

За его внимание сражались, как за военный трофей. А получив, спешили использовать для того, чтобы что-нибудь выклянчить. Просто похвала воспринималась как упущенный шанс. Материальная выгода – как успех. Жанна поняла, что все ее завоевательные планы смешны. Она решила сбежать отсюда через месяц, но потом втянулась. Поняла, что все везде происходит так, а не иначе. Сначала человек оглохший, ослепший и почти что немой, потом у него первым делом восстанавливается дыхание, а затем и прочие функции. Быстрее всех хватательный рефлекс. И уже под конец вступает в силу привычка, потому что в другом месте все будет точно так же. Снова нырок, жалкое барахтанье, и только потом умение не только плавать, но и доплывать туда, куда надо и хочется. Разница лишь в мелочах.

Через месяц она поняла, что даже в таком плотном рабочем графике легко отыскать лазейки. И, втянувшись, можно сэкономить время для личных дел, и если уж тебя сочли своим человеком, то начинает действовать круговая порука. Главное – уметь лавировать между различными группировками и не вызывать недовольства шефа.

С ней поначалу осторожничали. Ведь ее взял на работу сам Хозяин! Он явно выделял Жанну среди прочих сотрудников, частенько обращаясь с вопросом: «Ну как?» И не дослушав ее пространный ответ, уходил или обращался по работе к другому сотруднику. Жанна чувствовала, что романа не может быть, потому что не может быть никогда. Между ним и ней. Во всяком случае, не здесь. Или должно случиться что-нибудь особенное.

Научиться работать на компьютере оказалось не так уж и сложно. Офисная программа была написана в расчете на человека, не относящегося к разряду продвинутых пользователей. Многое Жанна ловила на лету, у нее оказалась прекрасная зрительная память. Оргтехника вскоре пугать перестала, к бесконечным телефонным звонкам она привыкла.

Оставалось научиться главному: жить среди людей. Законы этой науки оказались самыми сложными, потому что не поддавались никакой логике. Самое простое – говорить всегда и всем правду – оказалось верным средством нажить себе кучу врагов. Люди не хотели знать правду о себе, хотя находили особое удовольствие в том, чтобы узнать что-нибудь о других. И потом кому-нибудь пересказать услышанное. А поскольку настоящую правду узнать довольно трудно, то пробелы легко заполнялись собственными фантазиями. Так рождалась сплетня.

Жанна удивлялась, когда рассказчик сгущал краски с той же легкостью, с какой в жаркий летний день сгущаются на синем небе грозовые тучи. С утра нет ничего, тихо, безветренно, а потом вдруг разразился гром. Первым делом Жанне пришлось соврать, что Сабуров – ее дальний родственник. Иначе ответ на вопрос «где ты живешь?» вызвал бы такую бурю фантазий, что она с ней не справилась бы. Это была ее первая ложь на фирме, после которой стало значительно легче.

У секретарши, к которой на первых порах приставили Жанну, было громкое имя Венера. Взглянув на ее круглое румяное лицо, Жанна едва не расхохоталась. Названная в честь богини любви действительно была похожа на известную статую. Только не на ту, что без рук, которой любуются вот уже много веков, а на изваяние девушки с веслом. Венера была высокой, крупной и тяжеловесной, как таран, которым прошибали в древности толстые крепостные стены. Она и говорила кратко, весомо. Ее реплики летели словно булыжники. И всегда в чужой огород.

Коллеги называли ее Веней. Жанна, поначалу смотревшая наставнице в рот, обращалась к ней торжественно: Венера. Но вытерпела недолго. Через неделю Венера стала для нее просто Веней и в один момент слетела с воздвигнутого пьедестала.

К концу февраля они сблизились, и Жанна поняла, что Веня – девушка добрая, просто ей не повезло в личной жизни. Веня не завидовала чужим успехам в работе, но женского успеха у мужчин не выносила. У Жанны никогда не водилось подруг, и они с Веней почти подружились. Это была так называемая «рабочая» дружба, не выходящая за пределы офиса. Она заканчивалась посреди ближайшей станции метро, откуда обе расходились, бросив традиционное «пока», и ехали в противоположные стороны.

В офисе Веня стала ее союзницей, а не врагом. У Вени имелась дурная привычка: каждое утро покупать в киоске сладости. Засахаренные орешки в пакетиках, леденцы, шоколадки. Причем чем ярче фантики, тем охотнее покупалась на них Веня. Все это добро она прятала в ящик стола и рано утром выкладывала на стол, под кипу бумаг, один из ярких пакетиков. На протяжении рабочего дня пакетики сменяли друг друга, пока ящик ее стола не оказывался пустым. Причем она умудрялась жевать незаметно. Не причмокивая и не получая особого наслаждения от съеденных сластей.

При этом Веня не была жадной. Достав очередной пакетик и открыв его, первым делом протягивала Жанне:

– Хочешь?

Та вздыхала и вежливо отказывалась. Венина фигура и круглые щеки говорили сами за себя: сладкое есть вредно.

Веня тайно была влюблена в своего шефа. Хотя тайной это казалось только ей одной. Даже сам Владислав Арнольдович знал о том, что секретарша к нему неравнодушна, и поэтому держал ее при себе. Влюбленной женщине многое можно доверить. Она не предаст и не продаст. Но только такая, как Веня. Не ревнивая, не завистливая и не требующая особых знаков внимания. Поняв это, Жанна решила, что Веня уникальна. Лично ей было неприятно слышать по телефону голос его жены. Да! Влад оказался женат! Хотя обручального кольца не носил, и Жанна долгое время тешила себя иллюзиями.

С его женой она разговаривала сдержанно, испытывая тайную неприязнь. А Веня отвечала радостно, как будто после долгой разлуки услышала близкую подругу:

– Здравствуйте, Нина Васильевна! Да, Нина Васильевна! Сейчас соединю, Нина Васильевна!

Однажды Жанна не удержалась и спросила:

– Ты ее видела?

– Кого? – незаметно проглотив очередной леденец, спросила Веня.

– Жену?

– Конечно! Она ни от кого не прячется. И Владислав Арнольдович ее не прячет.

– И какая она?

Жанне всегда казалось, что женщина, завладевшая Владом, должна быть особенной. Ведь он на ней женился, а на Сабине почему-то не захотел.

– Обычная, – открыв новый пакетик, пожала мощными плечами Веня.

– Нет, ну все-таки? Блондинка? Брюнетка? Красивая, наверное?

– Не особенно. В очках.

– И это все особые приметы?

– Знаешь, она какая-то… ну, в общем, ее незаметно. Когда она приходит на Новый год или на юбилей фирмы и сидит рядом с хозяином, все видят только его. Она мало говорит, почти не пьет и ни с кем не танцует. Даже со своим мужем. Я же говорю, что она незаметная.

– Почему же он на ней женился? Из-за денег, да? У нее родители богатые?

– Вряд ли.

– Тогда работа хорошая? Может, она знаменитость?

– Что ты! Она сидит дома, не работает… Ц-ц-ц! Идет! Шеф!

Веня языком перекатила конфетку за щеку и уставилась в экран монитора. В зимний период, особенно после Нового года, работы в строительной фирме было немного. Вот с наступлением весны, обещала Веня, все должно оживиться. Строили в Подмосковье много и охотно. За летний сезон фирма отбивала зимние долги да еще и оставалась в плюсе. Но в целом, как вскоре поняла Жанна, дела шли не очень. Вот и сейчас Влад подошел к столу секретарши хмурый и, глянув на Жанну, обратился к ней со своим неизменным вопросом:

– Ну как?

Она начала рассказывать, чему научилась, не надеясь, что он и в этот раз дослушает. Но Влад задержался. Слушал или нет, Жанна не поняла. Но смотрел на нее очень уж внимательно. Потом покосился на Веню, одобрительно кивнул:

– Научила? Молодец!

Та порозовела от удовольствия. Жанне стало ее жалко. Мечта Вени так и останется только мечтой. Переложив с места на место какую-то бумагу, Влад вдруг сказал Жанне:

– Задержись после работы. Хорошо?

И, не дождавшись ее согласия, тут же ушел. Веня резко развернулась и уставилась на Жанну круглыми от удивления глазами:

– У тебя с ним что?!

– Нормальные рабочие отношения, – отмахнулась Жанна.

– Да брось! Не свисти! Я же вижу, как он на тебя смотрит!

– Как?

– Так. Как будто съесть хочет. Ты учти. – Веня изъяснялась кратко, иногда мысль свою и вовсе не поясняла.

– Что учесть?

– То.

– Жена ревнивая, да?

– Кто? Нина Васильевна? Ха!

Сказав это, Веня надулась и от подруги отвернулась. Жанна поняла, что с этого момента их короткой дружбе пришел конец. Не исключено, что отныне Веня станет самой злостной сплетницей из тех, что перемывают Жанне кости. Не разговаривали они до конца рабочего дня.

Вечером Веня так же молча выгребла из ящика стола пустые пакетики, затолкала их в корзину для мусора и ушла, демонстративно хлопнув дверью. А Жанна заглянула в кабинет шефа:

– Можно?

– Заходи, заходи, – откликнулся он и тут же выключил компьютер. Вид у него был не слишком веселый и усталый, в зеленых глазах серый налет пепла. Дела шли неважно. Уж не работой ли хочет ее загрузить?

Влад начал издалека:

– Ну, как там?

– Где? – спросила Жанна.

– В доме? И вообще?

– Нормально.

– Ничего не слышно?

– Про Лару? После того, как уехал ее брат, ничего.

– Брат?

– Да. Он не поверил, что Лара сама упала с лестницы.

Жанне показалось, что Влад занервничал. И поспешила его успокоить:

– Ему уже заплатили. И он уехал.

– Как это заплатили? Кто?

– Один парень. Сабуров сказал, что это он столкнул Лару.

– А почему парень с этим согласился?

– Не знаю. Должно быть, не захотел сказать правду.

– Этот парень твой доктор? Олег Николаевич?

– Нет. С чего вы взяли?

Влад не ответил. Сидел, постукивая пальцами по столешнице. Жанне почудилась нервозность в этих неритмичных постукиваниях.

– Ладно. Уехал так уехал. Неприятная история, верно? Удружила мне Машка, нечего сказать! Не ожидал.

– Это вы взяли бумаги из сейфа?

– Допустим. Она оставила их для меня. Машка сама ключ мне дала. И шифр сказала. Давно еще. Когда мы с ней… В общем, нет ее, и проблемы нет. Давай оставим эту тему… Как у тебя дела на фирме? Как работа? Нравится?

– Я еще не знаю, – честно ответила она.

– Не обижают тебя? Ты скажи. Мне ничего не говорят, черти. Грызутся между собой и кляузничают. А про меня что болтают?

Значит, Влад позвал ее, чтобы узнать офисные сплетни. Жанна подумала, что вот сейчас, сию минуту, надо бы пользоваться моментом и вылить ушат грязи на своих врагов. Как сделал бы любой другой на ее месте. Но она покачала головой:

– Ничего не говорят.

– Врешь. Порядочная, значит?

Она молчала. Так зачем же он ее позвал?

– На фирме говорят, будто Сабуров тебе дальний родственник, – усмехнулся Влад, и Жанна поняла, что сплетни наверх передаются регулярно. И без нее желающих хватает.

– А что я должна была сказать? – попробовала она оправдаться. – Мы просто живем под одной крышей. Я делаю работу по дому, занимаюсь хозяйством.

– Платит он тебе? И много? – поинтересовался Влад.

– Он не платит. Но зато мне есть где переночевать.

– Логично. Логично, но не совсем. Впрочем, это твое дело. Мне так даже проще. Прогуляться хочешь?

– Куда? – удивилась она.

– Ну, найдем. В ресторан можно заглянуть.

– А вас дома разве не ждут?

– Дома? – И шеф весело рассмеялся. – Давай сразу договоримся: Сабуров – твои проблемы, жена – мои. Идет?

Она подумала, что занятий на курсах сегодня нет, но есть много домашних дел. Так что? Туда, к рутине, или к заманчивым огням Москвы? Выбор очевиден. За последний месяц она от хозяйственных хлопот устала!

– Хорошо. Поехали, – кивнула она.

– В офисе кто-то есть?

– Кажется, все ушли. Пятница.

– Я в курсе, что пятница. Конец рабочей недели. Надо бы расслабиться.

Он прав. Жанна отправилась за курткой, пока Влад убирал бумаги со стола и запирал дверь своего кабинета. Из офиса они вышли вместе. Сердце ее тревожно билось. Вот оно, начинается! Не каждой предоставляется такой шанс!

Вскоре они ехали в сторону центра. От Сабурова, помешанного на автомобилях, она знала, что знак на капоте, как у машины Влада, означает марку «БМВ». Насчет модели надо бы уточнить. Впрочем, что ей за дело до этого? Тачка как тачка. Большая, черная. Ездить в сабуровском серебристом «Форде» было гораздо приятней. Или ей просто неловко?

Она немного растерялась и боялась сказать хоть слово. Неужели все так просто? «Надо бы расслабиться… Поедем прогуляемся?..» И почему именно она? Музыкой он, судя по всему, не пренебрегает. В его машине есть магнитола и мощные колонки. Едва «БМВ» тронулся, Влад сразу же поставил кассету, и Жанна услышала незнакомую группу, поющую на английском. Музыка ей не понравилась, слов она не понимала. Но Влад подпевал и улыбался. Ему нравилось!

То, что пела Сабина, он презрительно называл песенками. Впрочем, о вкусах не спорят. Жанна почувствовала неприязнь к нему, но тут же себя одернула: ведь он твоя мечта! Ты его любишь… любишь… Какая разница, что за музыку он слушает?

В этот вечер все для Жанны складывалось неудачно. Она попала в ситуацию, в которой не знала, как себя вести. С Игорем было по-другому. Он предоставил ей возможность все решить самой. Влад решал за обоих. За себя и за нее. Может быть, потому, что Жанна его сотрудница? Это нельзя было назвать домогательством, потому что тот, кто домогается, в ответных чувствах не уверен. И предпринимает попытки добиться взаимности. Влад же был уверен, что все между ними решено. Причем давно. У нее просто не осталось выбора.

Жанна знала одно: она его любит. Но почему он об этом не спросит? Откуда ему известно, что она заранее согласна? Потому не знала, как себя вести, кроме как на все отвечать «да». Согласным кивком. На его рассуждения, на выбор блюд, на приглашение потанцевать. Она чувствовала себя куклой, такая была у нее в детстве. Глупое резиновое существо с огромными голубыми глазами и шапкой искусственных волос, которое научилось говорить только «мама» и этим осталось довольно. Жанна трясла игрушку, пока ей не наскучило слушать одно и то же. Потом она отломала кукле голову и выбросила ее из окна. Но Влад, похоже, любил такие игрушки. Он казался довольным этим вечером и ею, ужинал с аппетитом, чокнувшись с Жанной, выпил немного шампанского и долго и охотно с ней танцевал.

– Куда теперь? – спросила она после того, как был съеден десерт.

– Я тебя правильно понял? – уточнил он, накрыв своей горячей рукой ее ледяные пальцы.

– Теперь мы должны поехать в гостиницу? Или к вам на дачу?

– Черт, знал бы, подготовился, – с откровенным сожалением сказал он. – Не ожидал, что ты так быстро согласишься. Ты не похожа на… Словом, это не твой стиль. Шефу отказывать нельзя, да?

– Шефу отказывать можно, – спокойно ответила Жанна, глядя ему в глаза. И таким же ровным тоном добавила: – Я люблю вас.

Кажется, он не понял. Спросил:

– Слушай, с тобой все в порядке? – И выразительно покрутил пальцем у виска.

Жанна едва не заплакала. Не понял, потому что для этого надо выслушать ее историю. От начала до конца. История эта длинная и невеселая. Влад не будет ее слушать. Он не такой человек.

– Со мной все в порядке, – улыбнулась она. – Извините. Я попыталась вас разыграть.

– Может, мы перейдем на «ты»? То есть не обращайся ко мне на «вы». Знаешь, ты мне сразу понравилась. Не там, у ворот, а когда пришла в офис. Свежее лицо, белые зубы. Думаю, мы договоримся. И следующий вечер закончим как положено. Куда тебя отвезти?

– К Сабурову, – еле сдерживая слезы, сказала она.

…Когда, остановив машину возле въезда в поселок, он обнял ее и поцеловал, Жанна вновь почувствовала внезапную неприязнь. Влад слишком спешил, а ведь она собиралась посвятить ему всю свою жизнь! Но она не вырвалась и не убежала.

От него трудно убежать. Рядом с ним своей воли у нее не было. Только его воля. А ее у Влада имелось с избытком. Жанна почувствовала, как ее подхватило течение. Жизнь, которая с обочины казалась такой замечательной, была безжалостна ко всем без исключения.

Первая тайна открытой двери

Сабуров что-то почувствовал, между ним и Жанной возникло вдруг отчуждение. Порой она стала задерживаться допоздна, но не звонила и не просила встретить ее у метро. Занятия на курсах закончились, а она все равно приходила за полночь в эти дни. Зато стала иногда позволять себе опаздывать на работу, и Сабуров уезжал вместе с детьми, так и не дождавшись ее. Вопросов он не задавал, Жанна и не напрашивалась. Что сказать? Что она любовница шефа? И находится теперь на особом положении? Хотя, по сути, ничего не изменилось. Работы у нее не поубавилось, напротив.

Об их отношениях с Владом знает теперь вся фирма! Начала Веня, с ее легкой руки пошел гулять слух, и многие сотрудники стали с Жанной откровенно заигрывать.

К пассии шефа внимание особенное. Чем чаще улыбаются ей в лицо и отвешивают комплименты, тем больше грязи выливают за спиной.

– Ах, какие чудные у тебя бриллиантовые сережки! – в глаза. А за спиной: – Наш-то опять для своей шлюхи расщедрился! Мы пашем, а она бриллианты себе покупает!

Бриллиантов Жанне никто не дарил. Но все ее наряды рассматривались теперь как под микроскопом. Что бы она ни надела и на какие бы деньги это ни купила, все переглядывались: это, мол, за наш счет. Влад же подарков ей не делал. Считал, что он сам подарок, да еще какой! Ей казалось даже, что он скуповат. За номер в гостинице платить не хотел, пользовался дружбой однокурсника, который часто уезжал в командировки. В эту однокомнатную квартиру Жанна привезла чистый комплект постельного белья и новую зубную щетку.

В чужой квартире ей было не по себе, казалось, что в любой момент может открыться дверь и вернувшийся из командировки хозяин застанет их в интересной позе. Владу было на это наплевать, но ей… Сначала ей казалось, что это вопрос времени. Нужна привычка.

По этой ли причине или по другой, она не получала от интимной близости с ним никакого удовольствия. И все время боялась себя выдать, сделать или сказать что-нибудь не то. Если бы он был первым ее мужчиной, Жанна подумала бы, что так и должно быть, что это в порядке вещей. Но благодаря Игорю она теперь понимала, что ее любовник груб и все может быть по-другому. Но противостоять его грубой силе не могла.

Влад оказался чрезвычайно эгоистичен. Думал только о себе, о ней же, о ее чувствах не заботился нисколько. Он пренебрежительно относился ко всем женщинам, которые тем не менее являлись его главной слабостью. Жанна не сомневалась: до нее у Влада постоянно были любовницы, возможно, сотрудницы фирмы либо случайные знакомые. Жанна никак не могла понять, почему Влад нравится женщинам и завоевывает их с такой легкостью. С ней все ясно: она влюблена. Но остальные? Неужели женский инстинкт заставляет их покоряться силе? Ведь такие отношения ни к чему не приводят! Да и не могут привести!

Уж слишком легко он ко всему относится. К физической близости так же, как к завтраку, обеду или ужину. Смотря на какое время дня пришлась. Проглотил, получил краткое удовольствие, переварил и забыл. Ведь голод все равно вернется, причем с новой силой. А время и место принятия пищи не имеют значения.

Жанна понимала, что надо бы поговорить с Владом об этом. Что дальше? С ним все понятно. Не будет ее, свято место пусто не бывает. Но она-то страдает! Если любишь по-настоящему, все усложняется. Она хотела связать себя с ним на всю жизнь. И молчала только потому, что боялась его потерять.

Лежала рядом и гадала: как он к ней относится? Почему ни разу не заговорил о своих чувствах, и вообще, почему этот вопрос не обсуждается? По-настоящему озабочен он только делами на фирме. Кредитами, процентами, поставками, оптовыми клиентами. Когда оба отдыхали после короткой любовной схватки и наступал подходящий момент для откровений, Жанна, уже готовая открыть рот, слышала вдруг:

– Слушай, а ты не в курсе, Мамонтов не звонил?

Или:

– Я тебе на стол положил факс, не забудь отправить.

И ей ничего не оставалось, как одеться, чтобы поскорее заняться Мамонтовыми и Папонтовыми, которые играли в его жизни роль куда более значительную. Отработав свой номер в постели, пора вернуться к телефонам, факсу, принтеру, компьютеру. Ибо если их краткие свидания происходили днем, они после этого неизменно возвращались в офис. У сотрудников делалось выражение лица, которое мысленно она называла значительным. «О! Вот что у нас такое! Это теперь называется съездить в банк? Так-так!»

Смешнее всего было, что жены, Нины Васильевны, Жанна стеснялась гораздо больше, чем он. Влад с такой легкостью их познакомил! Получилось это спонтанно, когда они ехали на деловую встречу и Влад вдруг вспомнил, что один из важных документов лежит у него дома, в ящике письменного стола. Он тут же развернул машину и помчался туда. Возле его подъезда Жанна сказала:

– Я в машине посижу.

– Ну, вот еще! Жена уже интересовалась, что это за новая девушка появилась в офисе. Пошли.

– Откуда она узнала?

– Странная ты! В пустыне, что ли, живешь?

Жанне и самой было любопытно увидеть Нину Васильевну. Вместе с Владом она поднялась на пятый этаж, и он нетерпеливо надавил на кнопку звонка. Дверь открыла полнеющая женщина средних лет, среднего роста, одетая в махровый халат мышиного цвета. Ее темные волосы были собраны на затылке в хвост простой аптекарской резинкой, очки в металлической оправе прочно оседлали нос. Жанне показалось, что, когда эти очки немного сползают, Нина Васильевна водружает их обратно с усилием, словно не желает смотреть на окружающий мир иначе, как через толстые стекла.

Жанна вежливо поздоровалась:

– Здравствуйте. Я – новая секретарша вашего мужа.

На самом деле ей очень хотелось добавить: «И новая его любовница».

По лицу Нины Васильевны она поняла: комментарии излишни. Но всплеска эмоций не случилось, Нина Васильевна безразлично кивнула в ответ и прошла в большую комнату, Влад же нырнул в спальню, и Жанна услышала, как он нетерпеливо выдвигает ящики стола. Ее оставили одну в огромной прихожей. Всего комнат в квартире оказалось три.

Надо сказать, что здесь было уютно, во всем чувствовалась заботливая женская рука. Жанне вдруг показалось, что за стеной стрекочет огромный кузнечик. Она не удержалась и заглянула в комнату, откуда слышалась песня неугомонного насекомого.

Нина Васильевна сидела за швейной машинкой. Нога прижимала педаль, левая рука придерживала ткань. Правой она то и дело поправляла сползающие очки. В комнате было полно салфеточек, вышитых Ниной Васильевной, фестончиков, да и покрывало на диване в тон занавескам и чехлам огромных кресел наталкивало на мысль, что все это тоже ее рук дело. Похоже, она сидела за швейной машинкой целыми днями. Жанна невольно попятилась.

Это его дом! У него есть жена и сын, как можно было об этом забыть? Мальчик сейчас в школе, первая половина дня. Сколько ему? Лет четырнадцать, так же как и Сереже-младшему? Интересно, в каком возрасте Влад женился? Кузнечик все так же непрерывно стрекотал. Похоже, все остальное, кроме шитья, Нину Васильевну не интересовало.

– Ты идешь? – услышала она. Влад уже нашел нужный документ и теперь спешил.

Провожать их хозяйка не вышла. Влад захлопнул дверь и, не дожидаясь лифта, ринулся к лестнице. Жанна едва за ним поспевала. А может быть, она предпочла бы воспользоваться лифтом? Но Влад никогда не спрашивает, чего она хочет, а чего не хочет!

В машине Жанна почувствовала себя плохо. Нет, ее не тошнило, просто сердце внезапно сжалось, руки и ноги похолодели, и такая тоска охватила, что жить не хотелось! «Боже, что я делаю?!» – с ужасом подумала она. И крикнула:

– Останови машину!

Влад даже не отреагировал.

– Останови! Ты что, не слышишь?!

– Какая муха тебя укусила? – отмахнулся он. – Мы опаздываем.

Она посмотрела на ручку дверцы и подумала, до чего же хочется ее открыть! На ходу, чтобы упасть на землю и разбиться. Насмерть.

– Я хочу выйти! Если ты не остановишься, я все равно выйду!

Влад со злостью надавил на тормоза. Машина вильнула и замерла на обочине.

– Ну?! – оскалился он.

– Я хочу наконец услышать от тебя что-то хорошее! Человек ты или нет?!

– Ты забываешь, что нас люди ждут!

– Да какие люди?! Кто это люди?! Два жирных жмота-бегемота, от которых ты отличаешься только тем, что пузо не успел еще отрастить? Они люди, а я кто?

– У тебя что, припадок?

– Я хочу услышать, кто я для тебя!

– У меня нет времени для объяснений.

– Ах, времени нет? Тогда у меня для тебя тоже нет времени! Я ухожу!

– Давай, катись! Психопатка!

– А ты…

Она не договорила и выпрыгнула из машины. Влад надавил на газ и уехал. Жанна растерялась. Она не ожидала, что все так плохо. Подождала на обочине, ежась от холода. А вдруг вернется? Нет, он и не собирался возвращаться. И мобильный телефон молчал. Это была их первая ссора. Жанна и не сомневалась, что уступить придется ей.

Уже пришла весна, поздняя, холодная. Ветер пронизывал до костей, и она поспешила к метро. Возвращаться в офис не хотелось. А если он так и не позвонит? Что делать? Ехать на работу или не ехать? Сегодня она хочет домой. И еще очень хочется поплакать.

…А дома ее ждало письмо. Жанна боялась, что нужную ей почту может взять Александра Антоновна, но та ленилась проверять почтовый ящик. Обычно это делал Сабуров или дети. Письмо лежало в груде газет и журналов, которые Жанна рассеянно перебрала, и о, чудо! Письмо оказалось от матери Сабины, то бишь Маши, Матрены Архиповны. Писала она, что приболела и долго была слаба. Поэтому ответить смогла не сразу. Да и теперь здоровье слабеет, хозяйство в тягость, поэтому за приглашение приехать повидать внуков большое и сердечное спасибо. Верно, пришла пора бросить и деревню, и дом, и хозяйство. Хотя на работу по дому силы еще есть.

И вот тут-то начиналось самое интересное. Ибо мать Маши попеняла незнакомой девушке на то, будто та что-то путает. Родственницу ее, двоюродную сестру по матери, Александру, не далее как в конце июля схоронили. О чем она и написала дочери Марии. Не виделись они с детьми Александры много лет, с тех пор, как та уехала из поселка, еще когда Машеньке было от силы годика четыре. А когда дочка стала знаменитой, родня на нее страшно обиделась. Ибо у внучки Александры, Валечки, сохнет ножка и нужны большие деньги на врачей. И хорошо бы этих врачей найти в Москве, да негде там остановиться. Обо всем об этом наказали они сообщить заезжей женщине из столицы, потому как сами поехать туда не могли. Это ж какие деньги! Вот и просили Сабину выслать им на дорогу. А женщина та будто бы обещала знаменитую родственницу отыскать и просьбу передать лично. И будто бы потом пришло от нее письмо, что Сабина просьбу выслушала, но помочь отказалась, мол, тетку совсем не помнит, а детей ее тем более. Сама Матрена Архиповна ни о чем таком не знала, писем родственникам не писала, потому как, переехав, нового адреса они не оставили, да и переезжали с тех пор дважды. Она думала, что всякая связь между ней и двоюродной сестрой Александрой прервалась.

И вот в конце июля получила телеграмму, призывающую ее на похороны двоюродной сестры. А по приезде ее дочь Александры, расплакавшись, сказала Матрене Архиповне, что смерть, мол, всех помирит, и Машеньку они простили. Тут-то мать Маши обо всем узнала и сильно возмутилась, о чем тут же написала дочери. Мол, нехорошо так с родней поступать. И что там за самозванка объявилась?

Старая женщина писала с грамматическими ошибками и с излишними подробностями, путано, и Жанна не сразу уловила суть. Какие похороны? Какая женщина? Уловив же, ахнула. Та женщина, которой настоящая Александра Антоновна поручила найти Сабину, знаменитую певицу нашла. Но сама назвалась ее двоюродной теткой и стала тянуть из Сабины деньги якобы на лечение внучки. Конечно, она понимала, что обман рано или поздно раскроется, но прожила в доме Сабины под именем Александры Антоновны больше года. И продолжает жить и сейчас, требуя деньги уже с Жанны. Потому что Лара платить за лечение внучки отказалась. Письмо! Она наверняка нашла письмо Матрены!

У фальшивой Александры Антоновны имелась веская причина желать Ларе смерти. Жанне сразу вспомнились скандалы между Ларой и домработницей. А что Сабина? Она как отреагировала на письмо из дома?

Наверняка захотела узнать, куда мнимая Александра Антоновна тратит такие деньги. Одевается скромно, в еде неприхотлива, живет на всем готовом. Так куда? Жанна вспомнила казино. Александра Антоновна – азартный игрок? Смешно! Сабина была доброй женщиной. Прежде чем осуждать человека, надо узнать мотивы его поступка. Не исключено, что Сабина так и поступила. Значит, нужно последовать ее примеру!

Жанна вспомнила, что в эти выходные Александра Антоновна опять отпросилась к больной внучке. Следить за ней? Но как? Каким образом? Нужна помощь, машина. И тут она вспомнила об Игоре. Почти два месяца от него ни слуху ни духу. Да и она хороша! Могла бы позвонить. Выходит, вспомнила о нем, когда понадобилась помощь. Эгоизму учатся быстро, особенно если учителя хорошие. Но больше обратиться ей не к кому.

Трубку взяла женщина.

– Добрый день. С Игорем можно поговорить? – вежливо спросила Жанна. И словно издалека услышала:

– Игорек, тебя спрашивает какая-то девушка. Если очередная навязчивая знакомая, объясни ей, пожалуйста, почему не стоит больше сюда звонить.

Потом раздался голос Игоря:

– Слушаю.

Жанна с иронией сказала:

– Это навязчивая знакомая по имени Жанна. Может, объяснишь мне, почему я не должна больше тебе звонить?

– У тебя что-то случилось? – после небольшой паузы спросил он.

– Да. И я не отказалась бы от твоей помощи.

Когда следующая пауза затянулась, Жанна решила положить трубку. И вдруг услышала:

– Когда?

– В субботу вечером. Встретимся у шлагбаума, или мне к тебе приехать? Нам понадобится машина.

– Я сам подъеду.

– Часам к пяти. В субботу созвонимся. А то вдруг ты передумаешь?

Ангел огня неопределенно хмыкнул и первым положил трубу. Итак, он нашел невесту. Или ему нашли. Жанна почувствовала легкий укол ревности. Не упустила ли она свое счастье?

Влад так и не позвонил. Она порывалась сама сделать это несколько раз, но рука, тянувшаяся к телефону, опускалась. Что она скажет? «Извини»? Признать свою вину, когда вины этой нет? Мог бы и развернуться, подобрать ее. Поехали бы вместе на эту чертову встречу! Она ждала целых десять минут, пока не продрогла! Хотя бы звонка. Так нет!

Она не позвонила. А наутро, в пятницу, встала рано и как ни в чем не бывало спустилась готовить завтрак.

– Ты сегодня с нами? – поинтересовался Сабуров, наливая себе кофе.

– Да, – машинально кивнула она.

Слезы высохли, сегодня с утра светило солнце. Жанна решила, что все наладится. А самое смешное, что Влад встретил ее так, как будто ничего не произошло. Поздоровался, тут же подбросил кучу бумаг, попросил задержаться после работы. А вечером у себя в кабинете полез с грубыми поцелуями. Она отстранилась:

– Ты даже не спросишь, простила ли я тебя?

– Простила? Ты?! Это я простил тебе вчерашний прогул и даже не буду за него штрафовать. Соображаешь, как мне пришлось вчера упираться одному? Вместо того чтобы глазеть на симпатичную девушку, они уткнулись в бумаги и были предельно осторожны.

«Еще немного, и он будет подкладывать меня в постель к своим клиентам, чтобы сделки не сорвались, – подумала она. – Недолго осталось».

– Знаешь, а я не хотела сегодня выходить на работу. Ни сегодня, ни когда-нибудь вообще.

Кажется, он заволновался:

– Ты что? Я к тебе, между прочим, привык.

– Вот и отвыкнешь!

– Да какая муха тебя укусила! Я понимаю, что был с тобой несколько небрежен…

«Несколько небрежен!»

– Но мы все это исправим, детка. Завтра у нас суббота. Я готов весь день провести с тобой.

– Я не готова.

– Что? – Он очень удивился. И Жанна сообразила, что впервые говорит «нет». – Ты с Сабуровым куда-то собралась? По магазинам? Так даже лучше. Встретимся вечером. У меня будет свободна первая половина дня.

– Не с Сабуровым. И не по магазинам. Я собралась в казино. С одним красивым парнем, – мстительно сказала она.

Влад нахмурился. Потом нехотя выдавил:

– Ладно, прости.

– Что? Я не ослышалась?

– Не надо пережимать. Я два раза не повторяю.

Она уже поняла, что надо остановиться. Все-таки не готова его потерять. А как же любовь? И Влад был прощен. Но после долгого примирительного поцелуя она напомнила:

– Я правда занята завтра вечером. Весь день занята. Давай перенесем на другой выходной?

– Но не красивым парнем занята?

– Нет, – соврала она. – У меня дела по хозяйству.

Влад поверил охотно, потому что считал, будто лучше его никого на свете нет. Они даже поехали в квартиру его однокурсника, чтобы закрепить перемирие. Способ вести успешные переговоры с женщинами Влад знал только один. Не словом, а делом, и не качеством, а количеством. Жанна опять прошла через все стадии его жуткого эгоизма и облегченно вздохнула только тогда, когда все закончилось. И услышала вдруг:

– Ты холодная. Будто неживая.

Он еще жалуется! Хотелось наговорить ему резкостей, еле сдержалась. Поспешила сменить тему:

– Я давно хотела тебя спросить…

– Спрашивай, – милостиво разрешил повелитель.

– О Сабине. Она какой была?

– Какая Сабина? А, Машка. Нашла о чем вспоминать!

– Часто вы с ней?

– Если честно, то я ее немного боялся. Психопатка!

Сегодня пятница, конец рабочей недели, все факсы Жанна отправила, Мамонтовы и Папонтовы закончили дела и отправились со своими телками в рестораны или прямиком в теплые постельки. Влад тоже никуда не спешил. Его жена Нина Васильевна вышивала очередную салфетку, сын засел в Интернете на долгие часы. И Влад лениво потянулся на кровати, потом напрягся и, полюбовавшись на рельефные мышцы своего пресса, спросил:

– Здорово, да?

И без всякого перехода:

– Как же она мне надоела за двадцать лет! Еще в школе в меня вцепилась. Все остальные понимали, что к чему, а она нет.

– Почему ты на ней не женился?

– Я что, похож на сумасшедшего? Это потом она стала Сабиной. Куча денег, шикарный дом, две машины в гараже. И все досталось Сабурову! Но я же не знал, что так случится. Нет, все равно. Я не жалею, что не женился на ней. Это было бы безумием!

– Сабуров же взял и женился.

– Опять этот Сабуров! Везде Сабуров! Да он же любил ее как ненормальный!

– Не может этого быть, слышишь? Не может быть!

– А чего ты так разволновалась? Ревнуешь его, что ли?

– Почему я должна его ревновать?

– Ты же с ним живешь!

– То есть… Ты хочешь сказать… Что я могу… И с ним, и с тобой…

– Конечно!

– С самого начала был в этом уверен?

– Иначе я бы не стал с тобой роман крутить.

– Это еще почему? Где логика?

– Логика простая: дала одному, дашь и другому. Если ты привыкла за все расплачиваться собой, так тому и быть.

У нее на мгновение пропал дар речи. Жанна молча встала с постели и начала одеваться. Негнущиеся пальцы едва справились с крючками бюстгальтера.

– Я никуда не тороплюсь, – напомнил Влад.

– Мне пора…

– Тебя подвезти?

– Нет. Не надо.

– Ну, как хочешь! Кстати: далековато живешь. Неудобно.

В автобусе она плакала. Тихо, молча. Отвернувшись к окну. Свет в салоне погасили, чтобы ехавшие с работы поздние пассажиры могли подремать. Она подумала, что та боль, которая преследовала ее в клинике, ничто по сравнению с этой. Ведь все могло быть по-другому! Наверное, она слишком мала и глупа. Слишком.

Уже подходя к дому, Жанна вытерла слезы. Нельзя, чтобы Сабуров увидел ее заплаканной. Пусть думает, что у нее все хорошо. Что она счастлива…

…В субботу, в пять часов вечера, она вышла из проходной и тут же заметила машину Игоря. И вдруг поняла, что соскучилась. Жанна, улыбаясь, открыла дверцу и услышала холодное:

– Привет! Садись. Надеюсь, что у тебя действительно дело ко мне. Пришлось рассказать невесте твою историю. Что ты инвалид и тебе нужна помощь.

Улыбка на ее лице стала вымученной. Усевшись на переднее сиденье рядом с Игорем и захлопнув дверцу, она поинтересовалась:

– И что ты ей рассказал, невесте? Про операцию, про то, что я ходила на костылях? Или еще хожу?

– Не мог же я без объяснений оставить ее одну и уехать к другой женщине? – сказал он, когда машина тронулась.

– А про то, как Сабуров застал нас в одной постели?

– А это к чему? Так, маленькая шалость.

– Шалость? – усмехнулась Жанна, вспомнив, что Ангел огня был ее первым мужчиной. И он об этом вспомнил. Мягко сказал:

– Прости. Я нарочно хотел сделать тебе больно. В отместку. Думаешь, мне тогда было легко? – Жанна поняла, что речь идет о той безумной поездке по вечерней Москве. И тоже без всякой злости спросила:

– Как ее зовут?

– Валерия. Лера.

– Образованная, красивая, из хорошей семьи?

– Да.

– Поздравляю.

Он промолчал. Съехав на трассу, покосился на нее:

– Куда едем?

– Ты помнишь то казино? Скверик, где мы встретили Александру Антоновну?

– Казино? Ты что, стала играть в рулетку?

– Нет.

– А что случилось?

– Я хочу узнать, почему умерла Сабина.

Он откровенно удивился:

– Как это почему? Выпала из машины, шел поезд…

– Это не был несчастный случай.

– С ума, что ли, сошла?

– Почему ты не хочешь сказать, с кем познакомил Сабину незадолго до ее смерти?

– Потому что… Потому что это конец истории, далеко не начало. Она слишком длинная.

– Так расскажи!

– Не хочу. Я поставил точку в тот день, когда ее не стало. Потом появилась ты и попробовала все начать сначала. Я этого больше не хочу. У меня только-только все наладилось. Если бы ты не позвонила, скажу честно, я сам бы никогда этого не сделал. Если же согласился сегодня таскаться с тобой по всей Москве и заниматься глупостями, то это потому, что… Одним словом, тебя не касается почему. Еду, и все.

– Слишком быстро едешь.

– Да? Я не заметил.

Игорь тут же сбросил скорость. Они долго молчали. Жанна думала, что теперь у Игоря все хорошо, но при этом ему самому удивительно плохо. Ангел огня был не похож на себя. Он пытался жить по правилам, не им заведенным, и мучился.

– Ты ее любишь? – тихо спросила она.

– Кого?

– Валерию. Леру.

– Это касается только меня.

– Значит, не любишь.

– Послушай, кто ты такая, чтобы… – Он так и не договорил. Жанна помолчала, подождала: не будет ли продолжения?

– Игорь?

– Да?

– У меня все плохо. Мне кажется, что и у тебя тоже.

– Ты рассуждаешь по-детски! – рассердился он. – Хорошо – плохо, любишь – не любишь. В чем дело? Что случилось? С Сабуровым поссорилась?

– Дался тебе этот Сабуров! – с досадой сказала она.

– Да это тебе он дался! Тебе!

– Ладно. Хватит уже. Не начинай.

До самого казино они молчали. Он все еще ревнует ее к Сабурову. Напрасно. О Владе же не знает ничего. Не жаловаться же ему на любовника? Сама виновата! Будь на ее месте другая девушка, она не позволила бы так с собой обращаться! Как с вещью. Но ведь у нее любовь? Жанна тихонько вздохнула.

Игорь остановил машину на том же месте. Было еще светло.

– Что дальше?

– Не знаю. Надо ждать.

Около часа они сидели в машине, болтали о всякой чепухе, перебрасывались шутками. Игорь сходил к ближайшей палатке за кофе и хот-догами, они перекусили.

– Думаешь, она здесь появится? – спросил Игорь, когда стало темнеть.

– Думаю, да. Она отпросилась к больной внучке. Ты сделаешь вид, будто безумно в меня влюблен. Мы прогуляемся в скверике, сядем на лавочку, прижмемся друг к другу и сделаем вид, что нам очень хорошо.

– Как скажешь.

Уже сидя на скамейке в его объятиях, она поняла, что делать вид не придется. Кажется, Игорь хотел того же: чтобы этот вечер не кончался. Проблемы остались либо далеко позади, либо впереди. Оба молчали. Наконец Жанна не удержалась и потрогала пальцем родинку над его верхней губой:

– Как нарисованная! Слушай, может, ты ее подкрашиваешь?

– А ты проверь!

– Как?

– Облизни.

– Ну, ты и хитрый! – рассмеялась она.

Но не удержалась. Они целовались так долго, что губы заболели. Этот поцелуй помог им остаться незамеченными. Александра Антоновна прошла мимо, не обращая внимания на влюбленную пару. Взглядом она отыскивала свободную скамейку, а отыскав, тут же направилась к ней.

– Все, хватит, – сказала Жанна. – Вот она.

– Я думал, ты и в самом деле испытываешь ко мне какие-то чувства! – разочарованно протянул Ангел огня.

– Испытываю. Чувство глубокой благодарности.

– И только-то? Слушай, а почему ты решила за ней следить? Что за глупая детская выходка?

– Потому что она не она. Ты замерз?

– Почти.

– Потерпи. Нам надо узнать, кого она здесь поджидает. Она денег у меня сегодня попросила. Опять с намеками. Я думаю, что она собирается их кому-то передать.

– Ну и что?

– А то. Скорее всего, Сабина занималась тем же. Выслеживала Александру Антоновну. Это первый шаг к разгадке ее гибели.

– Звучит романтично. Значит, играем в детективов? Замечательно! Что ж не предупредила? Я бы подготовился: темные очки, парик, наклеенные усики. И долго так сидеть?

– Не знаю.

– Хорошо. Помолчим. Мне здесь нравится. Не забудь, что время от времени нам надо целоваться, и обнимай меня на всякий случай покрепче.

Жанна прижалась к нему, стараясь не упускать из виду Александру Антоновну. Та была близорука, да и все свое внимание сосредоточила на входе в казино. Потому на парочки, которых в скверике сидело несколько, внимания не обращала. Александра Антоновна и мысли не допускала, что покладистая девушка Жанна будет за ней следить.

Парень, в обнимку с девушкой проходящий по скверику, подумал, что пожилая женщина собирает пустые бутылки, и поставил одну из них на землю прямо перед ней. Александра Антоновна не шелохнулась. Мартовский вечер был холодным, и Жанна испугалась, что замерзнет быстрее, чем они дождутся того человека. Или Игорю надоест сидеть с ней на лавочке в обнимку и молчать. Через полчаса Ангел огня вдруг вздохнул глубоко и с чувством произнес:

– Хорошо!

– Что – хорошо?

– Время остановилось.

«А как же красивая и образованная Валерия?» – едва не сказала она. Неужели Игорь отключил телефон, чтобы им не помешали? Уже стемнело окончательно. Она взглянула на часы. Без пятнадцати девять! Окоченеть можно! А Александре Антоновне хоть бы что!

Наконец минут через пятнадцать та напряглась и вдруг вскочила со скамейки и кинулась к вышедшему из дверей казино мужчине. Он оказался молод, хорошо одет, но движения его были нескоординированны. Александра Антоновна вцепилась в рукав его куртки и взволнованно начала что-то говорить. Мужчина пытался вырвать руку и отмахивался от Александры Антоновны, будто от назойливой мухи. А она тащила его прочь.

Жанна поднялась и потянула за собой Игоря:

– Надо бы узнать, о чем они говорят.

– Что это за тип? – спросил Игорь напряженно.

– Откуда я знаю? Пойдем.

Наконец маневры Александры Антоновны увенчались успехом. Она увлекла молодого человека к киоску, где продавали хот-доги и напитки. Жанна рванулась туда же, Игорь за ней. Не выходя из-за угла киоска, она прислушалась. Они говорили очень громко, кажется, ссорились.

– Вовочка, Вовочка, пойдем отсюда! – упрашивала Александра Антоновна.

– Отстань! Иди ты…

Игорь хотел вмешаться, но Жанна остановила:

– Не стоит. Это уже не первый раз. Мне так кажется.

– Деньги? Где деньги? – несколько раз повторил парень.

– В кармане… Не надо…

Но после короткой схватки Вовочка завладел конвертом с деньгами. И от радости взвыл, как дикарь:

– Ну, ты, мать, даешь! Молодец! Ох, мать! – и начал целовать Александру Антоновну в мокрые от слез щеки.

– Вовочка, ну не надо, Вовочка, – все так же монотонно уговаривала она. В голосе Александры Антоновны слышалась безнадежность.

– Теперь отыграюсь. Отдам долги. К утру у меня будут деньги. Много денег. Домой вернусь, перестану скрываться.

– В который уж раз, сынок! Ну, в который?

– Сегодня мне повезет. Сколько лет этой твоей? Безногой?

– Двадцать, – всхлипывая, прошептала Александра Антоновна.

– Значит, сыграем на двадцать. На удачу. Колесико-то крутится, а? В карты сегодня не буду. Все, мать, иди. Не мешай мне.

Он смахнул Александру Антоновну с пути, словно неодушевленный предмет, и чуть ли не бегом кинулся обратно в казино. Она обреченно прислонилась спиной к киоску. Игорь шепнул Жанне:

– Ну что, подойдем за ним?

– Нет, не стоит. Я уже поняла: этот мерзкий тип – ее сын.

– Тогда надо войти в казино и поговорить с ним?

– Бесполезно. Видел, какие у него глаза стеклянные? Пошлет нас куда подальше.

– А что делать?

– Не знаю. Время у тебя есть?

– Полно!

– А твоя невеста?

– Валерия? Подождет.

– Позвони ей. А хочешь, я позвоню?

– Не лезла бы ты, родная? Надо бы подождать, когда он вновь появится. Но… – Игорь вздохнул. – Замерзнем.

– Может, пива выпить?

– Может.

В это время Александра Антоновна пришла в себя, в киоске купила бутылку пива, попросила ее открыть. И, то и дело отхлебывая из горлышка, побрела к метро. Жанна решила подождать у казино еще с часок, тем более Игорь домой не торопился. В том же киоске они купили две бутылки пива, одну Ангел огня протянул ей:

– Давай, согрейся. Синяя вся.

Она послушалась. И в самом деле холодно! Стуча зубами, сказала:

– Вот, значит, куда уходили деньги Сабины!

– Пойдем в машину.

– А вдруг мы его прозеваем?

– Никуда он не денется.

Прошло еще какое-то время. Хотя ее поздние возвращения стали для Сабурова привычными, Жанна все равно волновалась. Ну что она еще хочет узнать? Почему с таким упорством дожидается у казино сына Александры Антоновны? Игорь прав: надо было войти!

И уже когда она окончательно потеряла терпение, из дверей казино вышел бледный Вовочка. Игорь тут же завел машину, и они подъехали к самым дверям. Сын Александры Антоновны стоял, засунув руки в карманы и позвякивая мелочью. Потом стал рассеянно оглядываться по сторонам. Жанна тронула Игоря за рукав:

– Пора!

– Ты что, хочешь, чтобы я посадил этого типа к себе в машину?!

– Ну, пожалуйста! Ну, золотце мое! Я тебя ни о чем и никогда больше не попрошу!

Игорь вздохнул глубоко, потом вышел из машины и направился к Вовочке:

– Проблемы?

– Допустим. Домой бы мне.

– Я на тачке.

– Бабок нет, – с сожалением сказал Вовочка.

– Надо же помогать ближнему своему, а, Игорь? – спросила Жанна, высунувшись из машины.

Тип понимающе заявил:

– Теперь дошло. Перепихнуться негде? О’кей! Вы меня довозите до дома, я сплю на кухне, а комната в вашем распоряжении. Не переживайте, ребята, я мирный.

Игорь нахмурился. Потом посмотрел на Жанну и молча полез за руль. Вовочка сел на заднее сиденье.

– Ты просто прелесть! – шепнула она Ангелу огня.

В машине Жанна хотела заговорить, но, обернувшись пару раз на пассажира, догадалась, что это бесполезно. Тот сидел неподвижно, с остекленевшими глазами. Игорь ехал быстро, огни за окном так и мелькали, рулетка жизни крутилась безостановочно, и все огни ссыпались в ночь на зеро.

Жанна гадала: как начать разговор? Ничего лучше, чем купить бутылку водки, ей в голову не пришло. Может быть, он выпьет и разоткровенничается? Ехали они недолго. В палатке, работающей круглосуточно, она купила водку и закуску. Поднялись наверх. В однокомнатной квартире было пусто, убого. Похоже, Вовочка ее снимает, скрывается от кредиторов. А свою либо продал, либо сдает. Александра Антоновна как-то обмолвилась о трехкомнатной.

В кухне, куда они прошли, было душно. Когда Вовочка скинул пиджак и остался в черной футболке с короткими рукавами, Жанна невольно содрогнулась. Руки его, жилистые, худые, были сплошь исколоты. Да это пропасть без дна! Сколько бы ни добывала денег Александра Антоновна, все будет бесполезно! Если Вовочка и выигрывал, то он все спускал на наркотики.

Притащив в кухню дырявую раскладушку, хозяин радушно сказал:

– А вы в комнате располагайтесь. Вообще-то я Вольдемар. Сами можете не представляться, но, если понравится в моей хате, платите арендную плату и трахайтесь здесь сколько угодно.

И хлопнулся на раскладушку.

– Эй! – потрясла его за плечо Жанна.

– Ну, чего еще?

– Мне поговорить надо.

– Ты кто? – Вовочка сел на раскладушке. – Чего хочешь?

– А ты?

– Бабок. Не повезло сегодня. А мне бы кайфануть, а? Вы, ребята, как? Поллитрой обойдетесь или, может, травки? Я мигом!

Игорь отошел к окну и уставился на вывеску находящегося напротив ресторана, делая вид, что все происходящее его не касается. Жанна открыла сумочку. В кошельке нашла купюру в пятьдесят долларов. Показала Вовочке:

– Хватит?

Тот кивнул и протянул руку. Она мигом спрятала бумажку за спину:

– Сначала ответь на вопрос. И все твое.

– Давай. Только быстрее, – кивнул хозяин.

– Ты знаешь, кто такая Сабина Сабурова?

– Ха! – выдохнул он. – Кормилица моя? Как же! Только она того. Под поезд попала. А жаль!

– Ты знаешь, откуда твоя мать берет деньги?

Он пожал плечами:

– Разумеется! Мать у меня что надо! У нее к мошенничеству талант! До того как заделаться теткой знаменитости, она народ в лохотрон обувала. В команде. Так натурально, между прочим! Помню, один мужик, которого раздевали, начал ее трясти! «Вы здесь все заодно!» – кричал. Маман разрыдалась натурально. Тому так стыдно стало, что даже очки вспотели!

– А как она попала к родственникам Сабины?

– К родственникам? А, в деревню! С «крышей» не договорились, и маман пришлось на время из города скрыться. Пока все не утряслось. Ну и знакомые посоветовали уехать в глушь, в деревню, на пару месяцев. А моя же не может без вранья. Скучает без работы. Вот и начала по соседям ходить, рассказывать печальную историю. О несчастном больном сыне, то бишь обо мне, о погибшем безвременно муже. Деревенские сочувствовали, своими горестями в ответ делились. Так она на Сабину и вышла. Грех было не воспользоваться случаем.

– Ты тоже с Сабиной встречался? – не выдержала Жанна.

– Ну и что?

– Как это произошло?

– Да как… Припадочная была баба! Играл я в рулетку, вижу, кто-то на меня смотрит. А все вокруг перешептываются. Ее узнали, стали коситься. Потому что всем известно: Сабина Сабурова в злачных местах не отирается. Номер отбудет – и сваливает. А тут стоит у рулетки.

– А дальше?

– Она в меня вцепилась, начала кричать. При всех. Рыдала, целую истерику закатила! Только когда охрана пришла, удалось ее успокоить.

Игорь, стоящий у окна, резко обернулся:

– Она была одна?

– Да. Одна. А что?

– Нет, ничего.

– Если это все – гоните деньги, – напомнил Вовочка.

– Отдам, – поспешила заверить Жанна. – Скажи только, когда это было?

– Что?

– Скандал в казино? Когда это случилось?

– Я помню, что ли? Мне на работу не надо ходить, – ухмыльнулся Вовочка. – Начало августа.

– А число?

– Число? Гм-м-м… число… Я в тот день с деньгами ушел. Не доиграл до победного. Сабина помешала. У кредиторов моих надо спросить, они меня тут же и обчистили. Довольные остались. Я тот день пометил как красный день календаря. Рожу не набили, ребра целы. Погоди-ка… То ли восьмое августа, то ли седьмое. Точно.

– А девятого Сабина поехала в санаторий, – вспомнила Жанна. – С десятым и так все понятно. Держи, Вольдемар!

Вовочка жадно схватил купюру. И, сняв со спинки стула пиджак, кинулся к двери, так что Жанна едва успела отскочить. Когда хлопнула входная дверь, она посмотрела на Игоря:

– Ну что?

– По-моему, это все, – пожал плечами Ангел огня.

– Мне надо позвонить.

Мобильник Сабурова не отвечал, она набрала номер домашнего телефона. Трубку взяли быстро.

– Это я, – сказала Жанна, услышав голос Сергея. – Со мной все в порядке, через час буду дома.

– Большое спасибо, что позвонила, – ответил тот и повесил трубку.

– А ты? – повернулась она к Игорю.

– Да. Сейчас.

С минуту она стояла, смотрела в окно. Потом вернулся Игорь, спросил:

– Ну, что, едем?

Она кивнула. Хозяин так и не появился. Дверь они оставили приоткрытой: что здесь брать? У машины Игорь, глядя ей в глаза, спросил:

– А что, если я откажусь сейчас везти тебя домой? Что скажет твой драгоценный Сабуров, которому ты обещала приехать через час? Оставлю тебя здесь посреди улицы, без денег. Ведь ты последние отдала? Ночь на дворе, экспресс уже не ходит. Как до дома доберешься?

– А я к тебе поеду. Метро-то открыто! Познакомлюсь с красивой и образованной девушкой Валерией. Думаю, мы тебя как-нибудь поделим.

– Один – один.

– Игорь, отвези меня, пожалуйста, домой, – серьезно сказала Жанна. – Я знаю, что ты добрый, хороший и очень милый…

– Одним словом, настоящий друг? Так?

– Именно.

Он рассмеялся и полез в машину. Жанна так устала, что задремала. Ей приснилась красивая сказка: «Жили-были два мальчика…» Один золотоволосый ангелочек, как Игорь. Другой похож на Олега Николаевича. Олег Николаевич! Жанна вздрогнула и открыла глаза. Вот к кому надо пойти за советом! Сколько они не виделись? Со дня ее рождения! Позвонил, поздравил с Рождеством и привычно сослался на занятость. А ведь обещал приезжать часто! Все мужчины обманщики!

Покосилась на Игоря. Тот сосредоточенно вел машину. Скользко. Днем тает, вечером подмораживает. Он осторожничает, Ангел огня! Не гонит сломя голову, как в тот памятный безумный вечер. «Не взлетим, так поплаваем», – невольно усмехнулась она. Хорошая песня! CD-плеер, подаренный Сабуровым, пришелся ко двору, в метро и в экспрессе она часто слушала музыку. Непременный атрибут московского существования: дорога на работу и дорога домой, если сложить наезженные часы, получится маленькая жизнь. Ее надо заполнить маленькими радостями.

Остановившись у проходной, Игорь сказал:

– Спасибо за вечер. Давно не проводил время так бестолково и так приятно!

Она рассмеялась устало. Но перед тем, как захлопнуть дверцу, не удержалась и съязвила:

– Передавай привет своей Лере-холере! Если она захочет, я пришлю ей в качестве утешения свои детские фотографии. В инвалидном кресле.

…В доме было темно. Жанна с разочарованием отметила, что никто ее не ждет. Сабуров лег спать, в конце концов, он устает! Завтра… У них обязательно будет завтра…

«…Или одна гасит другую»

Прошло какое-то время. Жанна все гадала: как поступить? Рассказать Сабурову правду об Александре Антоновне? Кто-то из них должен положить конец вранью и вымогательству. Но за собой она такого права не признавала. Сама-то кто? Недалеко ушла! Сабурова же трогать не хотелось. Ему и так достается!

Надо посоветоваться с Олегом Николаевичем. Он подскажет, как поступить. Несколько раз Жанна звонила ему домой, но женский голос все время отвечал, что Василевского нет. На работу она звонить не решалась. Олег Николаевич целый день занят, его внимание целиком поглощают пациенты. Она теперь здорова, может и подождать.

– Василевского нет дома, – в очередной раз услышала Жанна и глянула на часы. Половина одиннадцатого! Он уже что, и ночует в больнице?

– Я его пациентка, – просительно сказала она.

– Все вы его пациентки, – отрезала Лола и повесила трубку.

А что, если он прячется? Жанне стало не по себе. В чем она провинилась, почему Олег Николаевич ее избегает? Пришлось-таки позвонить в клинику…

…Целыми днями она была занята. Влад не отпускал ее от себя ни на шаг. Ему нравилось появляться повсюду с молоденькой и хорошенькой девушкой, влюбленной в него по уши и потому послушной. Она недорого ему обходилась, а Влад привык экономить. По окончании секретарских курсов положил Жанне зарплату в триста пятьдесят долларов, а у нее и в мыслях не было, что любовницы имеют от своих шефов не только привилегию опаздывать на работу, но и кое-что посущественнее. Жанна сгорела бы со стыда, узнав, что есть тарифы на услуги такого рода. Но сотрудники не сомневались в том, что содержимое ее конверта в день зарплаты намного больше, чем у всех прочих. И продолжали злословить.

Зато Веня немного оттаяла. Она, кажется, почувствовала, что дело тут не в деньгах. А однажды ей поручили передать Жанне конверт с зарплатой. Разумеется, Веня не удержалась и конверт распечатала. И, заглянув туда, оторопела. Передавая его Жанне, пробормотала извинения, и та поняла, что это касается не только оказавшегося вскрытым конверта. И отношения двух девушек изменились к лучшему.

Веня даже стала поверенной ее тайн. С некоторых пор Влад стал снимать квартиру для интимных свиданий со своей секретаршей. Его приятель вернулся наконец из длительной командировки, но тут же нашелся другой, который оказался в сходной ситуации. То есть был женат и имел любовницу, замужнюю даму, погуливающую тайком от супруга. К обоюдовыгодному удовольствию, квартиру решили снять одну на две пары и поделить дни свиданий.

– Здорово мы с тобой устроились, да? – радовался Влад, который во всем искал выгоду.

Для нее самой разница существовала, потому что теперь она повсюду натыкалась на чужие женские вещи. Вытащив из-под дивана кружевной бюстгальтер или найдя на батарее в ванной чужие трусики, она чувствовала в горле спазм. Ей казалось, что однажды Влад или она перепутают дни недели, а вместе с ними и своих любовников. И самое ужасное, никто из четверых этого не заметит. Если задуматься всерьез о том, что происходит, то лучше было бы остаться на всю жизнь на переезде вместе с матерью. И так же пить горькую.

Еще совсем недавно Жанна мечтала выйти за Влада замуж. Думала, что их отношения рано или поздно приведут к этому. Наивная! Теперь она понимала, что даже брак ничего не изменит. Влад будет так же скуп и так же груб. А в довершение всего заведет на стороне любовницу. И все станет еще отвратительнее. К жене она, по крайней мере, его не ревнует. Потому что он не любит жену и не спит с ней. Если не врет, конечно.

Все чаще Влад брал ее на переговоры и буквально заставлял оказывать своим будущим партнерам знаки внимания. Она танцевала с мужчинами, которые ей не нравились, и чувствовала их слишком нахальные и настойчивые руки. Еще немного, и…

Пока он не заводил разговоров о том, что ей надо уединиться с каким-нибудь Мамонтовым или Папонтовым. Должно быть, предчувствовал взрыв эмоций, как в тот день, когда познакомил Жанну со своей женой Ниной Васильевной. Но надеялся со временем ее сломать. Она все чаще стала задумываться. Что будет через полгода? А через год?

И Жанна не выдержала. Ей хотелось хоть с кем-то поделиться. Дозвонившись до Олега Николаевича, она напросилась на встречу. В субботу, потому что в остальные дни была занята. После недолгого раздумья тот согласился.

Сабурову она сказала, что поедет на консультацию в клинику. К своему врачу Василевскому. Сабуров сразу заволновался:

– У тебя ноги стали болеть? Неудивительно! Скачешь, как коза.

– Ничего страшного. Мне просто нужно пройти регулярный осмотр. Олег Николаевич на этом настаивает.

– Тебя отвезти?

– Если не трудно.

Они так давно никуда не ездили вместе! Возникшее между ними отчуждение грозило превратиться в пропасть. Возможно, что оба были слишком заняты. У ворот клиники Жанна сказала ему «большое спасибо» и открыла дверцу:

– Тебя подождать? – спросил Сабуров.

– Не стоит. У вас, должно быть, много дел.

– Да, хватает.

– Поезжайте.

Серебристый «Форд» стал разворачиваться, Жанна направилась к зданию клиники. Олег Николаевич ждал ее в своем кабинете.

– Явилась наконец? Очень хорошо! Давно тебя не видел. Повзрослела, похорошела. Волосы перестала красить. Давно?

– Уже с месяц, – смущенно покраснела она. Влад предпочитал блондинок.

– А как ноги?

– Не знаю. Вроде бы нормально.

Он сразу насторожился:

– Ну-ка, присядь. А лучше раздевайся. Надо посмотреть.

Жанна послушно разделась. Закончив осмотр, Олег Николаевич улыбнулся:

– С ногами все в порядке. Но энтузиазма у тебя, я смотрю, поубавилось. Блеска в глазах нет. Взгляд грустный, а? Жанна? Что, жизнь оказалась совсем не такой, какой ты ее себе представляла, сидя в инвалидном кресле? Сплошные разочарования! Сабуров не оправдал твоих ожиданий?

– Это не Сабуров, – сказала она наконец правду.

Олег Николаевич очень удивился:

– Странно. Мне всегда казалось, что ты и он… Но бывает. И кто же сей счастливец?

– Вы его не знаете. Не можете знать. У вас время есть?

– Для тебя – всегда. Длинный разговор?

– Очень.

– Тогда пойдем прогуляемся? У меня сейчас нет ничего срочного. На весну сходим посмотрим?

Она кивнула. На дворе стоял конец апреля. Она даже не заметила, как потеплело и снег совсем уже растаял. Еще немного – и на деревьях начнут лопаться набухающие почки. Раньше она ждала этого момента, каждый день проверяя: что изменилось? А теперь ничего не замечает. Вот так за суетой и заботами и пропустишь все самое интересное!

Они гуляли по тропинке, дышали ароматным воздухом. Вокруг стояли сосны. День выдался погожий, небо было синее, высокое. Олег Николаевич улыбнулся и спросил:

– Ну что, легче?

– Да.

– Весна есть весна. Долой меланхолию! Очнись, девочка!

Жанна тихонько вздохнула:

– Так вот, о том человеке. Я полюбила его, когда увидела те фотографии.

– Какие фотографии? – сразу насторожился он.

– В кладовке на этажерке. Старый альбом Сабины. Его зовут Влад. Владислав Цветков. Да зачем я это говорю? Вы все равно его не знаете!

Его лицо неуловимо изменилось. Словно бы потускнело. Потом Олег Николаевич напряженно спросил:

– Как он выглядит?

– Выглядит? Лет под сорок, высокий, широкие плечи, лицо такое… уверенное. Глаза зеленые, над верхней губой темные усики. Да, на щеке под правым глазом небольшой шрам. В виде подковки. А зачем вам? – вдруг спохватилась Жанна.

– Так. Ты нашла его фотографии у Сабины? И влюбилась?

– Да. Это странно?

– Для девушки, девятнадцать лет проведшей в полной изоляции, не очень. Надо же тебе кого-то полюбить! И что он?

– Сначала ничего. То есть… Я оказала ему одну услугу. И он взял меня на работу. К себе на фирму.

– Какую?

– Да зачем вам это знать?

– Потому что я догадываюсь, что это за услуга. И что за работа.

– Вовсе нет! – покраснела Жанна. – Вы не так поняли. Что касается услуги… Ему надо было что-то взять из кабинета Сабины. Да она сама оставила ему ключ от сейфа! – крикнула Жанна отчаянно.

– А что касается работы? – спросил он.

– Работа как работа.

– Кем?

– Секретарем.

– Так. Ты стала работать у него секретарем, и ты его любишь. Значит, он такую возможность не упустил и затащил тебя в постель?

– Ну почему? Почему вы все знаете?

– Слушай меня, девочка. Ты невнимательно читала сказки, которые я тебе подарил. Тебе надо немедленно избавиться от этого человека. Немедленно! Несмотря на боль, которую ты почувствуешь! Ты уволишься со следующей недели и пойдешь работать куда угодно, хоть к Сабурову, хоть в другое место. Главное – подальше от него. Иначе… Ничем хорошим это для тебя не кончится.

– Но я его люблю! И никуда я от него не уйду! Я вас хотела спросить о другом. Об Александре Антоновне, которая вовсе не Александра Антоновна. Она все врала, и Сабина узнала об этом незадолго до своего отъезда в санаторий…

Жанна торопливо и сбивчиво начала рассказывать свою историю. Олег Николаевич слушал очень внимательно и становился все мрачнее. Дослушав же до конца, пробормотал:

– Вот, значит, как оно все было. Не переживай. Александра Антоновна, конечно, плохо поступила. Но Лару она не убивала.

– Откуда вы знаете? – прошептала Жанна.

– Самое скверное, что она думает, будто знает, кто ее убил. Как только ты перекроешь ей денежный канал, она начнет искать другой. И тогда… Тогда все будет очень плохо. Эта женщина настойчива и, главное, беспринципна. Кто там у нее, говоришь? Вовочка? А Вовочке нужны наркотики. Поэтому большая к тебе просьба: подожди со своим разоблачением.

– Почему? – удивилась Жанна.

– Дай мне время.

– Зачем? Что вы собираетесь делать?

– То, что должен. Игорь прав. Я должен чувствовать за тебя хоть какую-то ответственность. А то нехорошо получилось. Поставил на ноги, но так и не научил ходить. Тобой воспользовались плохие люди, твоей наивностью и полным незнанием жизни. Прости меня, девочка. Как ты говоришь, его зовут? Владислав?

– Да. Владислав Арнольдович.

– Ну вот. Теперь я знаю его имя! Давай выкладывай все до конца. Что за фирма, адрес, телефон, где вы с ним встречаетесь?

– Что вы хотите сделать?! – испугалась Жанна.

– Это давняя история. Не сейчас началась. Но пора поставить точку.

– Вы говорите совсем как Игорь! Но почему? Что вы все от меня скрываете?

Олег Николаевич отвел глаза и грустно сказал:

– Не надо тебе этого знать. Ты все равно не поймешь. Поехала бы ты домой, к маме. Отдохнула бы, подышала воздухом родины. Говорят, это помогает. Вернуться не надумала?

– Куда? На переезд? – она чуть не рассмеялась.

– Что ж нас так манят огни большого города? Ведь это же мерзость и гадость! Все в нем отвратительно: запах выхлопных газов, суета, толчея, жизнь, которая утекает неведомо куда! Как же я устал от него! И от жизни тоже… Кстати, ты торопишься?

– Я? Нет. Не очень.

– Вижу – торопишься.

– Перед Сабуровым неудобно. Домашних дел накопилось – пропасть! Что ж ему, одному управляться?

– Ладно, девочка, беги. Я сам о тебе позабочусь.

– Так я пойду? – Она поднялась со скамейки.

– Кстати, ты почему так долго не звонила?

– Я звонила. Но Лола… – не удержалась Жанна.

– Что – Лола?

– Она вас так бережет!

– Ревнует, ты хочешь сказать? Значит, опять взялась за старое. Ты звонила, а она ничего мне не передала. Не понимаю. Ведь я никогда не давал ей повода!

Жанне вдруг стало его жалко. Она поспешно сказала:

– Значит, она вас очень любит! А у меня друзей скоро совсем не останется. У вас Лола, у Игоря теперь Лера.

– Он что, женился? – удивился Олег Николаевич.

– Пока нет, но собирается. Скажите, а вы давно его знаете? У вас какие-то странные отношения… Такое ощущение, что вы давние друзья, но отчего-то друг друга сторонитесь.

– Ты что-то нашла? – испугался вдруг он.

– Нашла?

– Неужели они еще существуют?

– Кто? Я не понимаю, о чем вы говорите, Олег Николаевич?

– Девочка, не спеши судить… Я потом тебе все объясню…

И Олег Николаевич торопливо встал со скамейки. «Странный он какой-то!» – подумала Жанна. И вновь вспомнила: «Жили-были два мальчика…»

Когда она увидела у ворот клиники серебристый «Форд», а рядом Сабурова, то удивилась несказанно. Не просила же! Сабуров открыл перед ней дверцу и, словно оправдываясь, сказал:

– В магазине был. Задержался, запчасти для машины смотрел. Проезжал мимо, подумал: вдруг ты еще здесь. Как дела?

– Нормально. – Она подумала, что магазины совсем в другой стороне. Врет. Точнее, лукавит.

– Нормально – это никак. Здорова?

– Вполне. Мы о другом говорили.

– Вот как? – Сабуров завел мотор, машина плавно тронулась с места. Хорошая, новая машина. «Какие тут нужны запчасти?» – вновь подумала Жанна.

– Хорошая тачка! – не удержалась она. – Лучше, чем «БМВ»!

– Смотря какой «БМВ», – тут же откликнулся Сабуров. Потом вдруг сообразил: – А когда ты ездила в «БМВ»? И часто?

Она уже поняла, что сболтнула лишнее. Но сколько можно скрывать, что между ней и Владом существуют отношения?

– Слушай, ты последнее время какая-то не такая. Поскучнела. Тебя обидел кто-то? – поинтересовался Сабуров.

– Да с чего вы взяли? – сказала она со слезами в голосе. Сначала Олег Николаевич, теперь он! – Ну почему вы вмешиваетесь? Почему? Добра мне желаете? А откуда вы знаете, что мне надо? Ну откуда?

Сабуров сразу все понял. Нахмурившись, произнес:

– Так. Все понятно. И ты не нашла ничего лучше, как пожаловаться своему врачу? Почему не мне?

– А что бы вы сделали?

– А он что сделает?

– Я ваши способы знаю! Вы соврали бородатому, будто Игорь убил Лару. Это подло. Игорь деньги заплатил. А он не убивал! Я знаю!

– Откуда ты знаешь?

– Потому что… Да потому что знаю!

– Так… – протянул Сабуров. – Вот оно что… Ну я дурак! Все теперь понятно. Да, нехорошо получилось. Надо бы перед Игорем извиниться. И выяснить подробности. Насчет «БМВ» и прочего.

– Какие еще подробности? Что вы собираетесь делать?!

– Помолчи. Глупости говоришь, глупости делаешь. Девчонка!..

…Высадив Жанну у крыльца, Сабуров не стал загонять машину в гараж. Поднялся ненадолго к себе в комнату, потом чуть ли не бегом спустился по лестнице и снова исчез. Жанна так и не спросила: куда? зачем? Сидела в гостиной на диване, обдумывая случившееся. И чего они все переполошились? Александра Антоновна выглянула из кухни:

– Жанночка, детка, помоги мне посуду помыть. Накопилась целая гора, да и стирки тоже.

– Да-да, сейчас. Я очень устала.

– Ишь, устала она! – поджала губы Александра Антоновна. – Увезли, привезли.

И Жанна не удержалась. Посмотрела на нее прищурившись и спросила:

– Послушайте, а как вас на самом деле зовут?

Александра Антоновна даже не смутилась. Глянула недобро и с угрозой сказала:

– Умная стала, да?

– Вы ведь с самого начала хотели, чтобы я избавила вас от Лары? – усмехнулась Жанна. – Заняла ее место. Эта ваша мнимая доброта, подарки, забота. Я написала матери Сабины. То есть Маши. И получила от нее ответ. Взглянуть хотите? Или и это письмо украдете, порвете, чтобы Сергей Васильевич ничего не узнал?

– Ах ты дрянь! – высоко взвизгнула Александра Антоновна.

Увидев выражение ее лица, Жанна поспешно вскочила и спряталась за диван.

– Убьете меня, да? С лестницы скинете? А Вовочка ваш все равно прорва! Он наркоман! Да! Его лечить надо, а не деньги ему совать!

Упоминание о сыне неожиданно подействовало. Александра Антоновна охнула и взялась рукой за грудь. Потом села на диван, всхлипнула, на этот раз непритворно.

– Ах, Вовочка, Вовочка! Боль моя! И за что ж мне такая Божья кара?

– А вы не понимаете за что? И перестаньте кривляться! Не верите вы в Бога! Ни во что не верите!

– И откуда ты такая взялась? – покачала головой Александра Антоновна.

Жанна, которая уже перестала ее бояться, вышла из-за дивана, грозно сказала:

– Я хочу узнать правду! Что вы делали наверху в тот день, когда умерла Лара?

– Да ничего я не делала!

– Врете! Вы первой ушли. А мы все остались на кухне!

– Письмо я искала, поняла? Письмо. Стерва-то еще накануне грозилась, что все расскажет. Непременно при всех хотела. При докторе, при Сергее Васильевиче. Чтоб еще больнее. Я не знала, что письмо при ней. Поднялась наверх, хотела в Ларискиной комнате пошарить, пока все внизу. И только я наверх, смотрю – доктор поднимается.

– Олег Николаевич? – удивилась Жанна.

– Ну да. И, значит, прямиком в Ларискину комнату.

– Не может быть! – вскрикнула Жанна. – Опять врете!

– Ох, девка, и простая же ты! Да с чего ж мне врать? Какая корысть? Я затаилась, а потом гляжу – сама Лариска наверх поднимается. К нему, значит. Ну, я и не стала дожидаться, когда со стервой-то столкнусь. И – на чердак. Вещички у меня там кое-какие припрятаны.

– А потом? – спросила Жанна.

– Потом крики раздались. Должно быть, доктор с Лариской ругался. С кем же еще? А спускаться стала – она уже внизу лежит.

– Значит, это Олег Николаевич ее столкнул? А я ведь думала – вы… – разочарованно протянула Жанна.

– Ты на меня убийство не вешай! Все было, а этого не было, – отрезала Александра Антоновна.

– Выходит, они давно знакомы? Еще до моего появления в доме?

Она почувствовала тоску: неужели Олег Николаевич и Лара?.. Думать об этом не хотелось. Выходит, все мужчины такие. Без исключений.

– Доктор со стервой? А кто их разберет! Да и что мне за дело! Я знать хочу: что ж, ты хозяину все расскажешь? И куда мне?

– Не знаю, – честно сказала Жанна. – Хотите – сами признайтесь Сергею Васильевичу. Мой вам совет.

– Капелек бы мне, – прошептала Александра Антоновна.

– Да хватит уже разыгрывать сердечный приступ! Не пройдет! Нет у вас сердца. Чтобы сегодня же сами все рассказали.

И Жанна, развернувшись, направилась в кухню. Александра Антоновна, не шевелясь, сидела на диване…

…Все разрешилось в тот же вечер. И весьма неожиданно. Сабуров вернулся, и они сели за стол ужинать. Александра Антоновна суетилась не к месту, а Жанна смотрела на нее выжидающе: ну, когда? В этот момент в кухню заглянул Сережа-младший и крикнул:

– Отец, к дому какая-то машина подъехала!

– Что за машина? – удивился Сабуров. – Мы никого не ждем.

И все вышли в холл, приникнув к окнам. Меж тем у дома происходило следующее. Подъехавшая машина была канареечного цвета и с шашечками на крыше: такси. Из него вышла крепенькая полная бабулька невысокого роста, прошла в калитку, поправила сбившуюся шерстяную шаль и по-хозяйски стала отпирать ворота. Сабуров вздрогнул:

– Теща!

И тут же выскочил на крыльцо. Жанна следом. Бабулька махнула рукой, велев таксисту подогнать машину к самому крыльцу. Потом грозно насупила брови, дождалась, пока Сабуров спустится к ней, и крепко притиснула его к своей груди:

– Ну, здравствуй, зятек! Деньги-то есть этому заплатить? – кивнула она на вышедшего из такси молодого парня в черной кожаной куртке. – Не обнищали еще? А то в узелок полезу!

И она начала расстегивать пуговицы старинного плюшевого жакета. Сабуров тут же метнулся в дом за деньгами. Бабулька, не моргая, уставилась на Жанну:

– Ты, что ли, девка, письмо мне писала? А ну показывай, где там у вас эта самозванка? – И шоферу: – А ты, милок, постой покамест тут. Ожидай, пока отмашку не дам.

Все произошло в считаные минуты. Когда бабулька прошла в кухню к Александре Антоновне, там раздалось такое, что Жанна невольно заткнула уши. С народным фольклором у тещи Сабурова все оказалось в полном порядке. В ее поселке иначе не выражались. Судя по тому, что Сабуров в кухню и не заглянул, он в свое время наслушался достаточно и предпочел не вмешиваться. Особенно когда теща вошла в раж. А ругалась она так заковыристо и так забористо, что Жанна, тоже не на Парнасе родившаяся, невольно залилась краской.

Они не успели опомниться, как из дома стали вылетать вещи мнимой Александры Антоновны. Водитель стоял у крыльца раскрыв рот и смотрел, как прямо перед ним плюхнулся на землю чемоданчик, потом синее болоньевое пальто, потом полетели сумки, кофты, юбки… А под занавес Матрена Архиповна вытолкнула в спину саму мнимую родственницу:

– Вон!

И, спихнув ее с крыльца, прибавила такое, что покраснел и парень в кожаной куртке. Заметив это, Матрена Архиповна насупилась:

– Али не слыхал? Ишь, смотрит! Вези-ка ты прочь, милок, эту…

И полезла за пазуху, в узелок. Выскочившему на крыльцо Сабурову отрезала:

– За нее сама расплачусь. И – цыц!

Когда перепуганную Александру Антоновну увез таксист, бабулька воинственно поправила шерстяную шаль на голове и с удовлетворением сказала:

– Вот так-то. Интеллигенция, так вашу разэтак…

Жанна чуть не расхохоталась. И верно! Почему-то за Александру Антоновну было стыдно ей самой. И Сабуров мялся бы и искал для нее оправданий. А Матрена Архиповна и слушать ничего не стала. Выкинув мнимую родственницу из дома, перевела дух:

– С этим разобралась. А внуки-то мои где?

Эля пока пряталась наверху, наблюдая с площадки второго этажа за скандалом, Сережа хихикал, свесившись с перил. Сабуров понемногу приходил в себя:

– А как же ваша живность, мама? Корова, поросеночек?

– Издох, – коротко ответила Матрена Архиповна. – Издох Гитлер. Боров мой, зверюга ненасытная. Корову со двора свели. А курей я сама порезала. Глаза подводить стали. А боров этот все под коленки норовил меня рылом ткнуть, чертяка. Чистый фашист. Поначалу-то Митькой был, а потом я уж его Гитлером кликать стала. Ткнулась так-то носом в землю два раза, да и поняла, что силы нынче не те. В прежние времена я бы его по рылу, по рылу… Так что, Сергей Васильевич, принимай.

И она низко, в пояс, поклонилась зятю:

– Поживу пока, а там посмотрим. Как няньку новую себе найдешь, так и съеду. Да и огород скоро сажать надо. Снег-то не сегодня завтра с полей сойдет. А недельки две поживу.

И Матрена Архиповна первой прошла в дом. В гостиной глянула наверх, отыскивая внучку, увидев, поманила пальцем:

– А ну-ка! Иди сюда! И ты, Сергей, спускайся! Обними бабку-то! Распустил вас отец! Ох, и распустил!

Жанна поняла, что в доме теперь будет порядок. Внукам своим Матрена Архиповна спуску не даст, не тот характер. А здоровью ее и молодой позавидует. Волосы у семидесятилетней Матрены Архиповны были черные, курчавые, с легкой сединой, а брови соболиные. Руки жилистые, сильные.

В тот же вечер, сидя за ужином, Сабуров пожаловался теще:

– Объявление надо бы дать.

– Какое такое объявление? – поджала губы Матрена Архиповна.

– «Требуется помощница по хозяйству…»

– А это кто? – спросила бабулька, кивнув на Жанну.

– Это? – на минуту задумался Сабуров. И тут же поспешил соврать: – Это моя дальняя родственница. Живет здесь, работает в Москве. У нее отца нет, а мать живет в деревне.

– В деревне, значит? – подозрительно посмотрела на Жанну Матрена Архиповна. Та смущенно уткнулась в тарелку. – Ну-ну, зятек… И к чему было строить этакие хоромы? И Марии я говорила, но она мне всю жизнь перечила. Да ты знаешь. Имя чудное какое-то взяла. Нерусское. Господь от нее и отказался.

– А чем Сабина, то есть Мария, была больна? – спросила вдруг Жанна.

Матрена Архиповна сдвинула брови, а Сабуров поспешно сказал:

– Да с чего ты взяла? Глупости это! Помоги лучше комнату приготовить. Хотите на первом или на втором этаже, мама?

– Все одно. Вы-то, чай, в одной постели спите? Вот меня куда подале.

Жанна чуть тарелку не уронила. Подумать такое про нее и про Сабурова! А тот откровенно возмутился:

– Как вам, мама, не стыдно! Она же девочка еще! На двадцать лет меня моложе!

– А вас, кобелей, не поймешь. Недаром говорят: седина в бороду – бес в ребро.

Жанна выскочила из кухни, услышав уже из гостиной, как Сабуров начал что-то возмущенно выговаривать своей теще…

…Нет, эта бабка нечто! Здоровая, как конь, и редкостная матерщинница! Неубранную постель и грязные чашки на столе Матрена Архиповна примечала тут же. И выговаривала не Жанне, а своей внучке Эле:

– Ну-ко, детка, прибери здесь. – И внучка нехотя, но шла с посудой к раковине. Иначе слышала такое, от чего возмущенно кидалась к отцу:

– Ну, папа! Папа же! Она опять!

Сабуров, конечно, пытался тещу образумить, но она и его не стеснялась поучить. Иногда Жанна с ужасом думала, что было бы, если б они с Сабуровым и в самом деле оказались любовниками? Ох, и доставалось бы им на орехи!

А Матрена Архиповна, как выяснилось, от своих подозрений отказываться не собиралась. И упорно воспринимала Жанну как преемницу своей покойной дочери Марии. Все время рассказывала, как та плохо поступала с мужем и как с ним следовало поступать.

– Раз уж сошлась с мужиком – живи, – поучала ее Матрена Архиповна. – Плохой ли, хороший – силой к венцу никто не вел. Потому говорят: семь раз отмерь – один раз отрежь. А Сергей – он не из последних. Это Владька слова доброго не стоит. Родителей его я хорошо знавала, особливо покойного Арнольда. Тьфу ты, назовут же так пакостно! Варвара Гавриловна, покойница, царствие ей небесное, задним умом была крепка. Как назвала, то и выросло. Одно слово: Арнольд. Кобель усатый. Сколь девок в поселке по нем страдало! Я-то постарше буду, чем жена его, Александра, тоже ныне покойная. При таком муже чего ж ожидать! Пил да бил. А сынок смотрел да учился. Выучился. Нинка-то небось горя с ним хлебает, если еще не бросил. А моя, дура, как убивалась! Как убивалась! За одной партой они сидели. С Нинкой. Трое их из всего поселка в Москву перебралось. В райцентр или в область немало уехало молодежи, врать не буду. Моды нынче другие. На селе-то не задерживаются. Но чтоб в Москву! Владька первый уехал, а моя-то дурища за ним. Даром что тот Нинку за собой увез. Как пришел из армии, так оженился, Нинку в охапку – и в Москву. В столицу. На стройку, значит, устроился поначалу. Квартиру-то при той, прежней, власти успел получить. А Мария за ними следом. Упрямая. Я, говорит, своего добьюсь. Добилась…

Жанна во время этой тирады еле успела сообразить, что Владька – это ее шеф и любовник, Нинка – его жена Нина Васильевна. Давняя история, начавшаяся еще за школьной партой. Понятно, почему у Сабины были такие отношения с матерью! Та ее осуждала, особенно за пренебрежение к мужу, человеку достойному, как справедливо полагала Матрена Архиповна…

…А следующая неделя выдалась тяжелой. Жанна чувствовала: с Владом что-то происходит. Никогда еще он не был так несдержан и груб. Устроил у себя в офисе настоящий террор, кричал и на сотрудников, и на нее. Только по уши влюбленная в шефа Веня могла принимать подобное обращение с легким вздохом. Остальные роптали, и Жанна тоже возмутилась:

– Если у тебя неприятности, зачем на людях зло срывать?

– А тебе что, людей жалко? – усмехнулся Влад. – Они же про тебя за спиной такое говорят! Я даже знаю, кто говорит и что. Сказать?

– Нет.

– Могу. А потом ты меня попросишь ласково, и я их уволю. Ну?

– Подарок, да? Денег не стоит, да не все можно измерить деньгами.

– Правильно мыслишь. Ты не думай, я не жадный. Ты меня устраиваешь. Во всем. Я к тебе привык. Ну, так что?

– Они ни в чем не виноваты.

На следующий день она привычно задержалась на работе, дожидаясь, когда все уйдут. В кабинете Влад положил перед ней на стол бархатную коробочку. Открыв ее, Жанна увидела крупные серьги желтого металла, должно быть золотые. Со вставками из сверкающих камней. Похожие были в ушах у Лолы, жены Олега Николаевича, когда Жанна встретила ее на прогулке в парке. Как давно это было!

– Что это? – удивилась она.

– Подарок.

– Да у меня даже уши не проколоты!

Он посмотрел на нее с откровенным удивлением:

– Действительно, не проколоты! Черт, а я и не заметил! Ну, так проколи! – И после долгой паузы: – Знаешь, когда ты меня осаживаешь, я начинаю понимать, насколько к тебе привязался.

– Что ж мне теперь, на тебя с ножом броситься, чтобы ценил еще больше?

– Такой уж я человек. Не обижайся. Поэтому передай своим заступникам, что чем больше они будут наседать, тем больше меня разозлят. Я своего не отдам. Пусть запомнят.

– Каким заступникам? – покраснела Жанна.

– Ты знаешь каким. Кстати, как тебе подарок? Нравится?

– Я… не знаю. Нравится.

– А поцеловать меня за это не хочешь? И понежнее. Я старался…

Незаметно рабочая неделя докатилась до конца и наступила пятница. Работы было немного, и с чего Влад решил вдруг загрузить ее срочными делами, Жанна так и не поняла. Какая еще деловая встреча в пятницу вечером? И с кем? Но бумаги подготовила, да и сама была готова ехать, сидеть допоздна в ресторане, танцевать, слушать пошлости и улыбаться.

Но Влад кивнул Вене: «Собирайся!» Жанна опешила. Что за перемена? Выходит, дорогой подарок – это отставка? Зато Веня расцвела. Быстренько оделась, улыбаясь, кивнула подруге: «Пока!» Жанне захотелось крикнуть на весь офис:

«А как же я?»

Влад с Веней прошли мимо. Шеф сделал вид, что Жанну не замечает. Уже в дверях обернулся, обращаясь сразу ко всем:

– Остальных предупреждаю: до конца рабочего дня еще много времени. И если я ушел, это не значит, что все тут же должны разбежаться. – И персонально Жанне: – И тебя касается.

Сотрудники фирмы переглянулись и посмотрели на пассию шефа с торжеством: ну что, достукалась? Бросили тебя! Два часа тянулись словно вечность. Жанна гадала: что случилось? Что там Влад говорил насчет ее заступников? Неужели был разговор? Измученная Жанна позвонила на работу Олегу Николаевичу. Там ответили, что он уже ушел. А Лола говорила неизменное:

– Василевского нет дома.

Тогда Жанна в отчаянии позвонила на работу Сабурову. Но и там ответили, что Сергей Васильевич отпросился пораньше и уехал. Его мобильный телефон не отвечал. Должно быть, аккумуляторы сели. В шесть часов она наконец вышла из офиса…

…Сабурова дома не оказалось. Жанне сразу же стало тревожно. Восемь часов вечера. Где он? Никто не знал. Ни дети, ни Матрена Архиповна. Отпросился с работы, отключил мобильный телефон, дома не появлялся. Где же он?

Перепуганная Жанна опять стала набирать номер домашнего телефона Олега Николаевича. Может, они договорились о встрече? Может, Сабуров у него? Ведь это не совпадение, что их обоих не было на работе!

Трубку опять взяла Лола.

– Послушайте… – жалобно залепетала Жанна. – Я вовсе не его любовница. Очень вас прошу: позовите Олега Николаевича к телефону. Мне срочно надо с ним поговорить.

Совершенно неожиданно в телефонной трубке раздались рыдания.

– Поговорить, да? Может, это из-за тебя, сучка?

Из-за тебя? Даже о ребенке не подумала! А у него теперь отца нет, поняла? Отца!

– Как это нет? – растерялась Жанна. – Да что случилось?

– Мне только что позвонили. – Всхлип. – С дачи. Полиция. Василевского застрелили три часа назад…

И все. Короткие гудки. «Как застрелили? Кто застрелил? За что?» Жанна ничего не понимала. Просто в голове не укладывалось! Где же Сабуров? Мысленно она взмолилась: ну, где ты ходишь? Появись наконец!

Словно в ответ на ее мольбы, хлопнула входная дверь. Жанна выскочила туда и увидела, как снимает пальто Сабуров. Дорогое светлое пальто из тонкого драпа. И на нем видны размазанные бурые пятна. Восемь часов вечера. Три часа назад Олега Николаевича застрелили. Застрелили! Откуда же у Сабурова пистолет?

Мелькнуло в голове и исчезло, а потом она кинулась к шкафу, куда Сабуров успел уже повесить пальто:

– Нет!

Он вздрогнул:

– Жанна?

– Это надо сжечь!

– Да ты с ума сошла!

– А где пистолет?

– Пистолет? Ах да. Пистолет…

– Это тот, что был у Лары? – Ведь та упоминала о пистолете! О том, что приготовилась себя защищать! Жанна разбиралась в ее комнате, перетряхнула все вещи, но никакого оружия не нашла.

– Да, – ответил Сабуров. – Он.

– Куда ты его дел?! Да еще это чертово пальто!

И она схватила его с вешалки:

– Надо отмыть. Где порошок? Я отмою. Я вычищу. Интересно, можно установить, что на нем была кровь? Можно, нет? Ну что ты молчишь?!

Потом решительно заявила:

– Я скажу, что была с тобой.

– В пять часов?

Жанна с ужасом вспомнила, что сидела в это время в офисе. Столько свидетелей! Она даже алиби не может ему обеспечить!

– Ну, зачем ты это сделал? Зачем?

Сабуров не ответил. Лицо у него было серое от усталости. Он думал о чем-то своем и совсем ее не слушал. Спросил сам себя:

– Интересно, когда его найдут?

– Да нашли уже! Я звонила Лоле. Хотела поговорить с…

– Нашли? Уже? Как странно!

Жанна схватила в охапку пальто и побежала в ванную. Она плохо соображала, что делает. Главное, его спасти.

Все попытки отмыть кровь со светлого пальто оказались тщетными. Ее так много! Слишком много! Полы буквально пропитались кровью! «Надо же так перепачкаться! Неужели Сергей проверял, жив он или нет? Ну выстрелил и убежал бы. И как он оказался на даче у Олега Николаевича?» – думала Жанна, не замечая, что плачет. Почему-то она считала, что причина всему Лара. Ее таинственная смерть. Связь Лары и Олега Николаевича. Лара и Сабуров. Мысли ее путались. Она не отдавала себе отчета в том, что пытается оправдать Сабурова, даже если он убийца. Значит, так было надо.

Навоевавшись с пальто, Жанна отнесла его в сушилку. Потом прошла в гостиную. Пусто. Матрена Архиповна пошла к соседям, знакомиться. Она привыкла жить по-деревенски, широко. И больше всего нуждалась в общении. Должно быть, и Элю с собой прихватила. Где-то наверху раздались шаги. Жанна крикнула:

– Сергей! Сережа!

Со второго этажа через перила свесился младший:

– Чего тебе?

– Не тебя, – отмахнулась Жанна. И не удержалась: – Ну, как ты стоишь? Так и упасть недолго! Прекрати это, слышишь?

Парень фыркнул и исчез. Она побежала наверх, искать Сабурова. В его комнате слышалось какое-то движение. Жанна поняла, что он там. И осторожно постучалась:

– Открой, пожалуйста.

– Иди спать! – послышалось из-за двери.

Она забарабанила в створку кулаками:

– Куда спать? Совсем рехнулся? Восемь часов! Да что там случилось?! Ты мне откроешь, наконец?!

Сабуров рывком распахнул дверь:

– А ты поверишь, да? Я сам себе не верю!

– Ты убил Олега Николаевича? Это можно доказать?

– Докажут. Не беспокойся. Иди к себе.

– Нет, ты скажи: убил?

– Если даже я буду твердить как заведенный: «Не убивал», «Не убивал», «Не убивал», это ничего не изменит.

Дверь закрылась, Жанна поняла, что сказать ему больше нечего. А если теперь и история с Сабиной выплывет наружу? А смерть Лары? Ведь то, что случилось сегодня, не списать на несчастный случай! Что же делать?

Жанна медленно спустилась вниз. Вечер прошел для нее словно в тумане. Сабуров так и не спустился. Матрена Архиповна с Элей пришли поздно. Жанна почти не слушала рассказ об их похождениях. Думала о своем.

Ну, конечно! Игорь познакомил Сабину с Олегом Николаевичем! Как все переплелось! И все от нее что-то скрывают! Вот если бы перестали, тогда она, возможно, и поняла бы, как развивались события.

Жанна не спала почти всю ночь. Болела голова, в которой образовалась сплошная каша. Забылась она под утро, очнувшись же, поняла, что проспала почти до одиннадцати.

Все остальные давно уже позавтракали. Тем не менее Матрена Архиповна тут же поставила на плиту сковородку, в одной из кастрюль оказалось тесто для блинчиков. Жанна хотела ее остановить, но слова застряли в горле. А вдруг Сабурова уже забрали? И страх окатил ее ледяной волной.

– А где… – Она откашлялась, прочистила горло. – А где Сергей… Васильевич.

Матрена Архиповна хмыкнула, ловко перевернула подрумянившийся блинчик и шлепнула его обратно на раскаленную сковородку:

– Кажись, уехал.

– Куда? – испугалась Жанна.

– Почем я знаю? Сметанки тебе к блинкам? Ну и сметана у вас в Москве! Напополам с водой. Вот, бывалоче, подою я свою Верку…

– Почему Верку? – машинально спросила Жанна.

– Баба одна была у нас на поселке. Веркой звали. Кажный год рожала бог знает от кого да таскала с собой своих ребятишек. Вывалит, бывало, грудь-то посреди улицы… А грудя у ней огромадные были! Молока – залейся! Да… Вот с тех пор и стали у нас на поселке дойных коров Верками звать…

Телефонный звонок спас Жанну от подробностей. Она кинулась в гостиную, схватила трубку:

– Да!

Жанна ожидала, что объявился Сабуров, но услышала голос Влада. Никогда он сюда не звонил. Да еще после вчерашнего! А тот как ни в чем не бывало спросил:

– Почему мобильник не включила?

– Я… забыла… Батарейки сели… И вообще, он в комнате.

– Растяпа! Ну, как ты?

– Что как? – не поняла она.

– Как жизнь, настроение? Ты одна?

Жанна услышала, как Матрена Архиповна кличет Элю, чтобы вместе идти к соседям. Не нагулялась, значит, вчера. Дома сабуровской теще было скучно, она непрерывно искала общения и тосковала по своим деревенским соседям. Жанна даже улыбнулась сквозь слезы, представив, как интеллигентной соседке с университетским образованием приходится слушать рассказы про грудастую Верку и борова Гитлера, бывшего раньше Митькой.

– Да, я одна, – сказала она Владу.

– Тогда я за тобой заеду. Дома никого не будет?

– А почему ты спрашиваешь?

– Не хочу встречаться с твоим Сабуровым. Где он, кстати?

– Не знаю.

– Тогда через полчаса.

– Как через полчаса? – удивилась Жанна, но Влад уже отключился. Значит, звонил с мобильного и находится где-то поблизости.

Она стала торопливо собираться. Когда подошла к зеркалу подкрасить губы, никак не могла добиться, чтобы линия была ровной. Помада все время оставляла жирный след за контуром губ. Жанна решительно стерла ее и махнула рукой. Нет так нет. В конце концов, не это главное. Сабуров неизвестно где. Не в бега ли он подался?

Влад появился быстро. Жанна услышала звонок в дверь и побежала открывать:

– Зачем пришел? Я бы сама вышла к шлагбауму.

– А может, мне интересно узнать, как ты живешь? – оскалился Влад. И, оттеснив Жанну, прошел в холл, заглянул в гостиную: – Вот, значит, как? Мебель итальянская, под ногами ковры. Персидские. Очень хорошо!

– Ты что, ни разу здесь не был?

– Нет. Послушай, а ты уверена, что в доме никого нет? – прислушался он.

– Уверена, а что? – удивилась Жанна.

– Мне кажется, что на третьем этаже какой-то шум. Точно! Уж не воры ли забрались?

– Сабуров! – вздрогнула она. Неужели он там? В кабинете покойной жены? Прячется! И отчаянно закричала: – Сергей!

Взлетела на второй этаж, оттуда на третий. Распахнула дверь в кабинет Сабины и замерла на пороге. Никого. Неужели Владу показалось? Она медленно спустилась обратно. Влад стоял посреди гостиной и улыбался. В зеленых глазах подрагивал огонек.

– Ну что, нашла? – спросил он насмешливо.

– Никого нет!

– Значит, мне показалось. Ну что? Поехали? – Точным движением Влад подбросил в руке брелок с ключами от машины. Ловко поймал его, покрутил на пальце. «С чего это он так собой доволен?» – подумала Жанна.

– А что вообще случилось? – спросила она.

– Случилось? Ничего не случилось. Просто соскучился.

Влад схватил ее за руку, потянул на себя. Чмокнул в висок, потрепал, словно мягкую игрушку.

– Как вчера прошли переговоры? – поинтересовалась она.

– Пойдем, – и он подтолкнул ее к дверям. – Нашла о чем спросить, дуреха!

Жанна удивилась еще больше. Раньше дела на фирме занимали его гораздо больше, чем любовные. Сам на себя не похож!

На улице Влад воровато оглянулся. Словно боялся, что его увидят. Машина стояла за воротами. Пока Жанна запирала входную дверь, он прогрел мотор и даже прикрикнул на нее, когда возилась с калиткой:

– Ну что ты копаешься?

Жанне показалось, что он нервничает. Только отъехав подальше, Влад успокоился и даже начал что-то фальшиво напевать. «Ла-ла-ла, та-та-та…» Какую-то пошлую и глупую песенку. «А ведь его не назовешь умным, – неожиданно подумала Жанна. – Он и говорит не так, как Сабуров. Неумно. И вкусы у него пошлые. И манеры…»

– А я думала, ты решил поменять меня на Веню, – вспомнила вдруг она.

– Тебя на Веню? – рассмеялся Влад. – Что я, дурак? Она же толстая! И глупая.

– Значит, Веня тебе не подходит?

– Ничуть! Жаль, что вчера так получилось. Я скучал! Как насчет любви? – он подмигнул и положил ладонь на ее колено. Пальцы его несколько раз сжались и разжались. Должно быть, это означало ласку, но Жанне сделалось больно.

– На дорогу смотри. Скользко, – не удержалась она.

– Ладно, это потом, – он быстро убрал руку. Авария в его планы не входила.

Жанна вспомнила, что сегодня «их» день. Выходные на съемной квартире делились пополам, по договоренности. Сегодняшняя суббота означала, что квартира для свиданий свободна. Как она могла забыть! Только этого сейчас не хватало! Но Влад недаром в таком прекрасном настроении. Он решил расслабиться по полной программе. В супермаркете побросал в корзину первое, что попалось под руку, и, заметив, что Жанна задержалась у овощного прилавка, опять поторопил:

– Что ты копаешься?

«Я резиновая кукла. Глупая бессловесная кукла со стеклянными глазами», – грустно подумала она. Влад двигал ее, словно куклу, совал в руки какие-то пакеты перед тем, как положить их в машину, потом посадил на сиденье, водрузив на колени купленный торт, сверху небрежно бросил букет. Жанна не любила сладкого и терпеть не могла белых хризантем, но он никогда не спрашивал, что она любит, а что нет. Поступал, исходя из собственного представления о ней и о ее вкусах.

Сегодня это ощущалось особенно остро. Они поднялись в квартиру, Влад отнес на кухню сумки. Жанна поняла, что надо заняться приготовлением обеда. Влад посмотрел, как она режет овощи в салат, достал мобильный телефон и сказал:

– Мне надо позвонить.

– Звони, – равнодушно пожала она плечами.

Он тут же вышел из кухни и плотно прикрыл за собой дверь. Раньше такого не бывало. Она знала о всех его делах и разговорах с женой. Что еще за секреты? Жанна на цыпочках прокралась к двери, прислушалась.

– Все поняла? – спросил Влад. – Действуй!

Разговор, видимо, был коротким. Жанна метнулась обратно к столу, схватила огурец. Взмахнула ножом и второпях попала по собственному же пальцу. На выступившую у нее кровь Влад даже внимания не обратил.

– Кому звонил? – как можно беспечнее спросила она.

– Так, дела. Это подождет, – он решительно отобрал у нее нож и увлек за собой в комнату.

У нее внутри все дрожало. Только секса сейчас не хватало! Но молча вытерпела все, стараясь думать о чем-нибудь приятном. Об Игоре, например. Почему с ним было так хорошо? Даже первый раз с Игорем не идет ни в какое сравнение с десятым здесь, в этой квартире, с этим человеком!

Игорь! Жанна вскрикнула, потому что вспомнила. Вот к кому надо обратиться! Он знает правду! Почему же она сразу не догадалась? Жанна вздохнула с облегчением, Влад принял это на свой счет и самодовольно спросил:

– Что, неплохо?

– Да, – и она тут же сбежала в ванную. Это не может продолжаться бесконечно. Надо объясниться. Но объяснения не состоялось.

Получив свое, Влад вдруг заторопился, вспомнив, что вечером к ним с женой должны прийти гости. Нужные люди. Жанна не обиделась, потому что сама хотела поскорее оказаться дома. Тем не менее они пообедали, и Влад вновь заговорил о делах. Мамонтовы, Папонтовы, баксы, факсы… И снова поторопил ее с посудой:

– Ну, что ты копаешься?

Жанну он высадил у ближайшей станции метро, сунул ей в руки букет, коробку с так и не съеденным тортом и тут же уехал. Она затолкала букет в ближайшую урну, не обращая внимания на удивленные взгляды прохожих. Пусть думают что хотят. Цветы ее? Ее. Честно заслужила. А если они ей не нравятся? Коробку с тортом поставила перед бомжом, сидящим в переходе. И метнулась к стеклянным дверям. Забыть…

…Сабуров был дома. Сидел в гостиной на диване и словно чего-то ждал. Матрена Архиповна смотрела в кухне сериал, она облюбовала ее и терпеть не могла огромную гостиную. А внуки обрадовались тому, что в процессе их воспитания возникла долгожданная пауза, и спрятались по своим комнатам. Увидев Жанну, Сабуров разочарованно протянул:

– А-а… Это ты…

– Всего лишь я.

– Ты извини. Я вчера на тебя, кажется, накричал? Сорвался.

– Я тоже. Сорвалась.

– Пойми, я его не убивал.

Жанна не выдержала:

– А как же кровь? Пистолет?

Он встал с дивана, со вздохом спросил:

– Может, выпьем?

И, не дожидаясь ответа, ушел в кухню. Жанна как приклеенная шагнула за ним. Сабуров не убивал Олега Николаевича! Почему-то она ему поверила! Но поверит ли полиция?

– Чего хотели-то? – глянула на них Матрена Архиповна.

– Водки, мать. И закусить.

– В холодильнике. И – тихо тут! Глянь, какая у людей любовь! – покачала головой Матрена Архиповна. Но смотрела при этом не в телевизор, а на них с Сабуровым.

Они отнесли поднос и бутылку в гостиную. Сабуров сел на диван, Жанна рядом. Когда он выпил, спросила:

– Что же вчера случилось?

– Мне никто не поверит. Невозможно поверить. Знаешь, я всем говорил, что не ревновал свою жену. Это чушь. Как можно не ревновать женщину, которую любишь? Сказка для глупцов. Мне всю жизнь мешала эта проклятая тень. Тень ее любви. Всегда казалось, что я только второй сорт. А Маруся, как назло, любила делиться своими переживаниями. Нет чтобы делать это как-то деликатно. Так, чтобы между строк звучало: мол, было-то было, но ты лучше! А она давала понять, что лучше его никого нет. Я этого не понимаю… Ведь ты у него работаешь?

– Да, – невольно сжалась она.

– Ты же знаешь, что он за человек! – сказал, словно пожаловался, Сабуров.

– Но все равно, я никак не пойму, при чем здесь Олег Николаевич?

– Да ни при чем! Я даже не знал, что это его дача!

– Как же вы там оказались?

Он залпом выпил еще одну рюмку водки. Потом спросил:

– Ты еще не куришь?

– Нет.

– Как-то все у тебя не по порядку. В смысле грехов. Начинать надо с малого. Ну да ладно. А то хотел сигарету попросить. Тошно… Я позвонил ему накануне вечером. То есть ночью.

– Кому ему? – испугалась вдруг Жанна.

– Твоему шефу. Этой скотине! Когда ты проговорилась про «БМВ», я сразу все понял. Потому что иногда я следил за своей женой. Тосковал. Мне не требовалось заставать ее с кем-то в постели. Я хотел видеть, как она на него смотрит, как держит за руку. Понимаешь? Я смотрел на них десятки раз, и все время с одной и той же мыслью: «Она его не любит!» Ну, не любит! Но тогда зачем все это? Встречи, письма, ночные звонки, песни. Что это за дурацкая идея с несчастной любовью? Но сейчас не об этом. Я просто позвонил по тому телефону, что ты мне дала. В строительную компанию «Каменный цветок». Узнаю Сабину Сабурову! У нее были странные ассоциации. Что, ты думаешь, она понимала под каменным цветком? Эдельвейс. Потому что он растет высоко в горах. На скалах. На голых камнях. Глупость какая! Короче, я понял, что ты у него работаешь. И уж совсем нетрудно было понять, что вы делаете на той квартире, куда приезжаете три раза в неделю. Если посидеть в вашей конторе хотя бы с полчаса, то можно даже узнать подробности. Отношения шефа и его секретарши – любимая тема сплетен сотрудников. Запомни это на всякий случай. Вы как раз уехали в банк. И сотрудники злословили по этому поводу. Дожидаться вашего возвращения я не стал. То есть не стал дожидаться в офисе.

Жанна чувствовала, как щеки ее горят. Она представила, что мог услышать, сидя в холле, Сабуров! Какой позор! А он спокойно продолжал:

– В конце концов, это не мое дело. Ты совершеннолетняя. Но я тебя с ним видел. Так же, как Сабину, издалека. И у меня опять возникла в голове все та же мысль: «Она его не любит». Скажи мне только одно, зачем ты это делаешь?

– Я не знаю, – растерялась она. – Как не люблю? Люблю.

– А ты знаешь вообще, что это такое? Впрочем, какой с тебя спрос? Долгое время я был уверен, что ты встречаешься с Игорем, поэтому и не лез. Во-первых, он не женат, во-вторых, он тебе больше подходит. Я все собирался с ним поговорить. Чтобы не прятался. Представляешь, как глупо это выглядело бы? И тут вдруг я узнаю… – Сабуров даже зубами скрипнул. – И я ему тут же позвонил. Это было почти ночью, трубку взяла его жена. Потом позвала его. Мы говорили минут пять. Я сказал, что надо бы встретиться, чтобы разобраться в одном вопросе, и он сразу понял, о чем речь. Я сказал, что один раз позволил ему это. Со своей женой. Она была взрослая опытная женщина и понимала, что делает. Должна была понимать. Но ты – другое дело. Это все равно что обмануть ребенка! Он очень охотно согласился на встречу. Понятно, мол, что неохота делить с кем-то такую девушку. Он уверен, что ты одновременно спишь еще и со мной, сволочь! Я спросил, где мы увидимся, и получил подробное объяснение, как доехать до его дачи. Какое шоссе, сколько ехать, и описание бревенчатого дома, который находится сразу же за автобусной остановкой. Я очень удивился: зачем надо ехать на какую-то дачу? Но он сказал, что так ему удобнее. И я, дурак, согласился. Не понимаю теперь, как это вышло. Я опаздывать не люблю, а он еще предупредил с намеком, что, мол, он деловой человек и ждать не будет. Время, мол, деньги. И ровно в пять я был там. Ну, несколько минут шестого. Его черный «БМВ» с тонированными стеклами стоял тут же, возле автобусной остановки. Я не придал значения тому, что на воротах гаража нет замка. Очевидно, там стояла машина Олега Николаевича.

– Погоди… Но почему она? На даче у Влада? – удивилась Жанна.

– Ну, как ты не понимаешь! Я же тебе сказал: это не его дача! Дача Олега Николаевича! Все подстроил Цветков! Сегодня я там был и случайно увидел соседа. Он заехал в выходной, чтобы проверить, все ли в порядке. Мы разговорились, потому что я поинтересовался, не собирается ли кто-нибудь продавать здесь дом. Сосед, человек словоохотливый, пригласил меня к себе. Мы чаю попили. Он рассказал про жизнь в поселке и упомянул про своего соседа-врача. А не владельца строительной компании Владислава Арнольдовича Цветкова. Не понимаю, почему полиция до сих пор за мной не приехала! Чего они ждут?

– Полиция? – растерянно переспросила она.

– Вчера я оставил свою машину у ворот и прошел в дом. Как только поднялся на террасу, раздался выстрел. Я побежал в комнату. Цветков, видимо, вышел через черный ход. Олег Николаевич лежал недалеко от стола. Мертвый. Понимаешь?

– И ты…

– Я, естественно, нагнулся, чтобы понять: можно ли ему помочь? Может, он жив? Но стреляли в упор. И тут я совсем растерялся. Как дурак. И кровь эта… Я сразу вспомнил и Сабину, и Лару. Черт знает что! Везде получаюсь я! Но пистолет… У меня его нет и не могло быть!

– А у Влада он откуда? В комнате у Лары в тот день был Олег Николаевич. Я думала, это он ее с лестницы столкнул. Только он мог взять пистолет.

– Не знаю. Короче, я убежал. Бежал, как заяц. Надо было, дураку, в полицию самому позвонить.

– Кто же позвонил?

– Опять не знаю! Может, соседи?

– Соседи? Вы же сами сказали, что поселок сейчас пустует!

Жанна задумалась и вдруг вспомнила:

– Веня!

– Какой еще Веня? – удивился Сабуров.

– Венера. Вторая секретарша Влада. Они же уехали вместе! Интересно, где же была она?

– Слушай, ты-то мне веришь? – спохватился вдруг он.

– А кому мне верить?

– Я не хочу, чтобы ты думала, будто я их всех убил. Понимаешь, в тот день, когда умерла Сабина… В общем, я виноват. Я давно уже привык к перепадам ее настроения, но на этот раз было что-то ужасное! Мы же поехали в санаторий на несколько дней. Она, я и Лара. Идея принадлежала самой Сабине. Кто-то ее здорово завел, а досталось мне. Сначала кинулась вдруг ко мне со своей любовью, да с такой страстью, что я даже испугался. И пошел спросить у Лары: что, мол, такое? Она меня утешила, повела подышать свежим воздухом. Я растерялся. Ничего не понимал. Ты не представляешь себе, что такое была моя жена! И на следующий день началось! Сабина опять встала не с той ноги. Я сбежал на озеро купаться, а когда пришел, они с Ларой сидели в номере. Обе сразу замолчали, а потом жена вдруг сказала: «Собирайся, поедем». Только приехали, за путевки заплатили. Ну что, в самом деле, за бред? Я разозлился, швырнул ей ключи от машины. Лара меня поддержала. Зачем ехать, когда тут, на озере, так хорошо? Тогда Сабина попросила меня просто отвезти ее домой. Сказала: «Я понимаю, почему ты хочешь здесь остаться. И мешать не буду. Только сядь со мной в машину». И опять началось! Слово за слово… Не хочу даже вспоминать.

– Я тоже не хочу.

Сабуров замолчал, а Жанна задумалась над тем, что услышала. Это был их первый откровенный разговор. Раньше оба избегали скользкой темы – гибели Сабины. И тут Сабуров вдруг решился. Убил он Олега Николаевича или не убивал? Хочется ему верить, и сердце подсказывает, что верить надо! Но факты!

Ведь все лгали! И сама Жанна, чтобы приехать сюда, в этот дом. И Александра Антоновна. И даже Олег Николаевич.

Договорить они не успели. Вскоре раздался звонок в дверь, Жанна вышла открывать и увидела незнакомых людей, двое из них были в полицейской форме, и ближайших соседей, мужа и жену. Она поняла, что в доме будет обыск.

Сабуров

Детей Матрена Архиповна сразу же увела наверх. Маленькая Эля не понимала, что происходит, и все порывалась к папе. Так что бабушке пришлось на нее прикрикнуть: «Цыц!» Следователь расположился в гостиной, на диване, там же, в креслах, сидели Жанна и Сабуров. Они избегали смотреть друг другу в глаза. Жанна наконец сообразила, что в сушилке висит пальто. Поймут они или нет, что пытались отмыть пятна крови?

Но обыск начался с холла, и они нашли куртку. Когда Жанна снимала пальто Сабурова с вешалки, она случайно мазнула по ней, и спереди остался бурый след. Куртку принесли в гостиную и положили на стол. Следователь спросил Сабурова:

– Чем вы это объясните, Сергей Васильевич? Пятно?

– Скажите, что вы ищете, я сам отдам, – устало ответил тот.

– Где пистолет? – с нажимом спросил следователь.

Вот что они ищут! Орудие убийства! Но его в доме нет. А кровь на куртке и на пальто – это еще не доказательство. Понятые, муж и жена, смотрели на Сабурова с откровенным любопытством: «Надо же, кто бы мог подумать! Убийца!» Меж тем обыск в доме продолжался. Дом был огромен. Те, кто искал, тоже это понимали. Прошел один час, другой…

Когда добрались до комнаты Сабурова, Жанна заметила, что он невольно напрягся. Ожидала всего, но фотографии, которые оперативник положил на стол, ее потрясли.

– Чем вы это объясните, Сергей Васильевич? Откуда у вас эти снимки? – спросил следователь.

Жанна сидела, чувствуя, как к горлу подкатывает липкий комок. Ее вдруг затошнило. Стоило ли стремиться сюда, в большой дом, в большую жизнь, чтобы увидеть подобную мерзость! Игорь и Олег Николаевич. На одной из фотографий сидят обнявшись в каком-то кафе, так близко друг к другу, что сомнений в том, какие отношения их связывают, не остается. Игорь улыбается, Олег Николаевич тоже выглядит очень веселым. Потом они вдвоем на пляже. Само по себе это еще ничего не означает. Но вот другой снимок: Олег Николаевич стоит возле обнаженного до пояса Игоря, и его рука лежит на голой спине Ангела огня. Таких снимков несколько. Что ж, картина ясная. Мерзость какая! Жанна даже зажмурилась. Не хочу смотреть! Как они могли?!

Откуда у Сабурова эти снимки? А он пожимает плечами:

– Нашел.

– Где нашли?

– Какая разница?

– Если учесть, что Василевский был вчера убит, то большая. Серебристую машину, иномарку, видели возле его дачи. Сегодня объявилась свидетельница, которая вспомнила и марку, и некоторые цифры номера. Мы проверили знакомых Василевского. Это была ваша машина, Сергей Васильевич.

– Да, я там был.

«Почему он не скажет, что его завлекли туда обманом? Что это Влад назвал адрес чужой дачи и назначил там встречу? Почему он не скажет?», – в отчаянии думала Жанна.

– Так и запишем: вы там были. Во сколько?

– В пять часов.

– Так точно запомнили?

– Я боялся опоздать и все время смотрел на часы.

– Вы убили Василевского?

Сабуров опять молчал. Потом, словно нехотя, выдавил из себя:

– Нет, не я.

– А тогда как вы объясните это?

Когда на стол лег пистолет, Жанна поняла: они нашли то, что искали. Аргумент, весомее которого не придумаешь. Сабуров отвел глаза. И промолчал.

– Это ваше, Сергей Васильевич? – вновь с нажимом спросил следователь.

– Нет.

– Тогда почему пистолет находится в вашем доме? Вы никогда не видели этого оружия?

– Видел.

– При каких обстоятельствах? У кого?

– Послушайте! – взорвался вдруг Сабуров. – Если вы хотите меня арестовать, то я готов!

– Значит, вы признаете, что убили Олега Николаевича Василевского? Только его? Или еще кого-нибудь?

Жанна не понимала, о чем они? Кто еще знает про Сабину? Про Лару? И почему он молчит? Хоть бы что-нибудь сказал!

– Куртка, пальто и пистолет будут направлены на экспертизу, выводы делать преждевременно, но советую вам чистосердечно признаться, до того как…

– Я никого не убивал.

– Собирайтесь, Сергей Васильевич, – со вздохом сожаления сказал следователь.

И Жанна решила вмешаться. С вызовом посмотрела на дознавателя и спросила:

– Что это за свидетельница, которая вдруг объявилась?

– А вы, девушка, собственно, кто? – с усмешкой глянул на нее следователь.

– Я его невеста, – ляпнула она. Сам Сабуров при этом заявлении удивленно поднял брови.

– Ах, невеста? – понимающе протянул следователь. – И когда свадьба?

– Скоро. Но могу я спросить…

– Вы, девушка, что-то знаете? Только давайте по делу. Без эмоций.

– Я хочу сказать, что все это не так…

– Ну, разумеется! Ваш жених никого не убивал! Я же сказал: без эмоций. Что конкретно можете показать?

– Я…

– Может, вы с ним ездили на дачу Василевского?

– Вообще-то я была на работе…

– Тогда у нас к вам вопросов нет. Можете пойти под венец со своим избранником хоть завтра. В любое время. До суда.

– А потом нельзя? – не удержалась она.

– И потом можно. Только ждать его придется очень долго. Лет пятнадцать. Так что подумайте хорошенько… невеста!

– Но почему? Вы что, не понимаете?! Он не убивал?!

– Жанна, замолчи! – не выдержал Сабуров.

– Пошли бы вы, девушка, собрали своему «жениху» вещи, – усмехнулся следователь. – Думаю, обвинение будет предъявлено еще до истечения положенного срока. Тут все ясно.

Она молча встала и поднялась наверх. Вошла в его комнату, оставив дверь открытой. На лестнице маячил участковый. Она открыла шкаф и растерялась. Собрать вещи… Как же так? Неужели все кончено? Вот сейчас, сию же минуту, из ее жизни уходит самый важный человек. И самый близкий. Она стояла у шкафа и не двигалась. Не могла вот так запросто его отпустить!

Заглянувший в комнату участковый подумал, что она растерялась, не знает, что можно брать и что нельзя, и дал соответствующие пояснения. Когда вещи были собраны, в его сопровождении Жанна спустилась в гостиную.

– Что-нибудь еще? – спросила у человека, проверяющего содержимое свертка.

– Нет, достаточно.

– Сережа? – Она посмотрела на Сабурова, который уже стоял в куртке.

Он ничего не ответил, взял сумку из рук оперативника и прошел вперед. За ним проследовал участковый. Вот и все. Она вышла на крыльцо последней. Сабурова посадили в полицейскую машину на заднее сиденье, дверца захлопнулась.

Его серебристый «Форд», столь им лелеемый и оберегаемый, остался в гараже. Когда оперативники уехали, Жанна вдруг вспомнила, что так и не научилась водить машину.

Сначала ее охватило отчаяние. Все кончено. Пистолет и эти снимки… Пока она не могла сообразить: при чем здесь фотографии Игоря и Олега Николаевича? Да и не хотела думать о том, что эти двое жестоко ее обманули. Вот что они скрывали! Вот почему таинственно переглядывались! Но Игорь… С ним же все в порядке! Она это знает! Неужели можно так лгать и притворяться?

Матрена Архиповна спустилась, ведя за руку Элю. Следом шел Сережа.

– Ушли? – насупившись, спросила она.

Жанна молча кивнула.

Дети были напуганы. Сережа-младший изо всех сил делал безразличный вид, показывая, что ему все нипочем. Но Жанна видела: это удар. Сначала мать, теперь отец. Эля же разревелась, начала канючить:

– Где же папа? Я хочу к папе!

Жанна впервые заметила, как девочка похожа на мать! Те же тонкие черты лица, карие глаза, курносый маленький носик. Маленькая Маша. Маленькая принцесса. Вот теперь и начинается взрослая жизнь, когда на нее целиком и полностью ложится ответственность за эту девочку и за ее брата. И она крепко прижала Элю к себе:

– Папа придет.

– А когда?

– Скоро.

Эля всхлипнула и крепко прижалась к тете, от которой пахло мамиными духами:

– А ты теперь всегда с нами будешь?

– Ну, конечно! Всегда! Ну кто тебя станет причесывать утром? В школу провожать? Кстати, Матрена Архиповна, вы с соседями как? Нормально? Может, будут возить и наших? Детям надо учиться. До каникул больше месяца. Раньше отец возил их в школу. А что теперь? Неужели им придется вставать затемно и ездить на автобусе?

– И в голову не бери! – отрезала Матрена Архиповна. – Я-то за семь километров в школу ходила! Пешком! И за счастье почитала! Серега уже большой. Хватит дитем быть. Кончилась манная кашка, которую прямо в рот клали. Ну-ка, давайте-ка спать. Ночь на дворе. Утро вечера мудренее.

…Когда уснула Эля, Жанна и Матрена Архиповна сели в гостиной друг против друга. Разве могли они уснуть? Жанна понимала, что если сейчас кто-то и вытянет семью, то это будет Матрена Архиповна. Вот у кого характер! И кого надо слушать! Человек жизнь прожил, и жизнь непростую.

– Матрена Архиповна, а вы верите, что Сергей мог убить?

– Сергей-то? Не знаю. Правильно говорят: чужая душа потемки. Я дочку свою знаю. Слышала не раз: как, мол, у вас такое родилось? А очень запросто. Родила я поздно, к сорока годам. Все жили со своим Федором и думали, будто моя в том вина, что детей у нас нет. Надорвалась на хозяйстве-то. Так и шло: хозяйство, две коровы, поросенок, огород… И так бы тому и быть, да приехал к нам в поселок журналист из Москвы. Помоложе меня годами, и мужчина из себя видный. Пил только здорово. Ну, мне-то все это к чему? На ферме я работала. А он, вишь, про доярок задумал писать. О передовиках производства, значит. А уж в работе мало кто за мной угонится, скажу не хвалясь. И сама не понимаю, как оно все вышло. Кто ж без греха? Ну, задумал он про меня писать. Слово за слово, да и столковались мы с ним. Взаимная, значит, симпатия. И было-то оно всего два раза, а я и понесла. Кто ж знал? Оказалось, что это Федор мой с червоточиной. А я Марию родила. Журналист мой, само собой, как написал свою статью, так и скрылся. Да мне он и ни к чему был. Пустяшный человек. Одна беда: ничегошеньки о нем толком так и не знаю. Где он живет, кто родня, какие они из себя. Мы-то крепкие, деревенские. Здоровьем бог не обделил. Да тебе, дочка, интересно ли? Марии-то уже на свете нет.

– Интересно, – сказала Жанна, терпеливо дожидаясь, когда же начнется про Сабурова.

– Так почему ж я о Марии-то? Потому как она подрастать стала, и поняла я: чужая. Ну, совсем чужая! Ни по грибы, ни с девками на речку. Уткнется в книжку и сидит. Потом бумагу стала марать. А там и в клуб подалась. На гитаре, значит, учиться. И вспомнила я про своего журналиста. Не из рода, значит, а в род. Потом стала я замечать, что дочка нервная очень уж. Ну, слова поперек не скажи! И вся с какими-то вывертами. Прям не деревенская. Когда она в Москву подалась, я вздохнула с облегчением: там ей и место. Переживала поначалу, а когда она замуж-то вышла за Сергея, опять-таки вздохнула с облегчением. Если бы она Владьку сумела уломать, быть беде. Травилась она из-за него.

– Как это – травилась?

– А по собственной дури. Собрала все таблетки, какие нашла в доме, да и выпила. А тут мы с Федором. Промыванием желудка дело обошлось. Ну, полежала денек в больнице да отошла. Дуреха. Это когда он с Нинкой сошелся. А тебе я, девка, так скажу: против Сергея Владька поганец. Сергей мужик. Владька тоже мужик, да только он свою мужицкую силу не туда расходует. Не все то, девка, золото, что блестит. Что Арнольд был погремушка, что сынок его. Ни одной юбки не пропустит. Кобелиная порода. Тьфу! – в сердцах сплюнула Матрена Архиповна.

– За что ж она его так любила?

– А как не любить? Все девки на поселке его любили. А Марии непременно хотелось получить лучшее. Одного она понять никак не могла: не любовь это. Дурь. Своего-то она, чай, добилась? Владьки-то?

– Откуда вы знаете? Она же вам не писала?

– Про такое и не пишут. Только я свою дочку знаю. Еще когда маленькой была: просит дорогую игрушку, ну сил нет. Убивается, ревет. А получит, так ревет еще громче. И игрушку из дома вон. Не такая оказалась.

– Чего ж она хотела?

– В том-то и вопрос. Я думаю, что Мария это поняла. А оно поздно было.

– Так мог Сергей убить или не мог?

– К чему я тебя, девка, вела, – вздохнула Матрена Архиповна. – Мария его так изводила, что могло в человеке что-то поломаться. Сколь же терпеть? Одно знаю: денег надо дать.

– Кому? – испугалась Жанна.

– А всем, кто возьмет. И не скупиться. После Марии-то, чай, много осталось. Ты, девка, не пугайся: я тебя не брошу. Ни тебя, ни внуков своих. С дочкой мы не ладили, это так. Но к Сергею я всегда с добром и с почтением. Молодец мужик! Крепкий, хозяйственный и из себя видный. Повезло моей дурехе, да она этого так и не поняла. Надо ему помочь.

– Я попробую.

– Ты не думай, я бабка полуграмотная, но на своем стоять умею. Ежели задумаешь что продавать, хоть дом этот, ты мне, главное, цену назови. Вот цены всем этим вашим штукам я не знаю, врать не буду. Но ежели оно того стоит, так не сомневайся: свое возьмем.

И Матрена Архиповна воинственно поправила на голове ситцевый платок. Жанна решила: на нее можно рассчитывать. Ведь как подумаешь: надо дать взятку! И не одну! Ужас охватывает! А продавать дом? Торговаться?

Но сначала надо собрать веские доказательства невиновности Сабурова. Узнать наконец правду. Завтра воскресенье. У детей выходной, можно оставить их на Матрену Архиповну. А самой – к Игорю. Без звонка и без предупреждения. Чтобы уже не отвертелся, не подготовился: спросить в лоб. Ты и Олег? «Жили-были два мальчика…» А продолжение сказки? Что там дальше, про злую фею? Немного успокоившись, она ушла в свою комнату и вскоре уснула. Сабуров вернется. Так и будет!..

…Как только встала, собралась и пошла на автобусную остановку. Погода стояла как по заказу! Солнечно, тепло! Весна пришла! Жить бы да радоваться! Но ей было грустно: как там Сабуров? Как пережил эту ночь? И ей не сладко, а ему каково…

…Игорь был дома, но не один. По всей квартире стояли картонные коробки, обклеенные скотчем, а вещей почти не осталось. Видимо, Игорь упаковал их, чтобы перевезти в другое место. Помогала ему упаковаться худощавая девушка в голубых модных джинсах. Жанне сразу же не понравились ее белые волосы. Абсолютно белые! Сначала она подумала, что девушка красится в платиновую блондинку, но потом сообразила: этот редкостный цвет подарила невесте Игоря сама природа. Глаза у девушки тоже были удивительно светлые, словно выцветшие, ресницы же слишком густо подкрашены темной тушью. Если переходить на ассоциации, создалось впечатление ледяного айсберга, который несет прямиком на экватор. Сам источник света и холода при виде Жанны удивленно поднял брови:

– Привет! Заходи.

Она прошла в квартиру.

– Помешала? Извини, что без звонка. Я к тебе не за любовью, – и Жанна с вызовом посмотрела на ледяную девицу.

Та обняла Ангела огня, словно обозначая свою собственность, и протянула:

– Игорь, кто это? – В ее голосе Жанна сразу же уловила капризные интонации маменькиной дочки. Из тех, кто тычет пальчиком в витрину ювелирного магазина и тянет: «Хочу-у-у», не думая о цене. Все равно купят. Пальчики же у девицы были тоненькие, все в дорогих изящных колечках, и Жанна крепко сжала в кулаки свои крупные ладони. Ангел огня вздохнул:

– Валерия, это Жанна. Я тебе рассказывал.

– А-а, инвалид детства… – все так же манерно протянула Валерия.

Жанна слегка разозлилась:

– Меня уже поставили на ноги. Не без его помощи, – и кивнула на Игоря.

Тот потупился:

– Ну что ты в самом деле?

– А чего стесняться? Разве я единственная, кому Олег Николаевич делал массаж? Девушка, вы вообще в курсе, кто ваш избранник?

– Что за чушь ты несешь? – встрепенулся Игорь. – Какой еще массаж? Какой Олег Николаевич?

– Не думай только, что я просто хочу вас поссорить. Что это из ревности. Ха! – И она плюхнулась на одну из коробок. В той что-то дзинькнуло, и невеста Игоря охнула:

– Игорь!

Но тот стоял бледный и молчал.

– При ней будем говорить или как? – с вызовом спросила Жанна.

– О чем?

– О фотографиях.

Игорь, кажется, догадался. И с тоской сказал:

– Так и знал! Валерия, у нас кончился скотч. Не хочешь прогуляться до магазина?

– Я?! – возмутилась та. – Должна уйти? Оставить вас вдвоем? Ну, знаешь! К тебе приходит подозрительная девица, делает намеки, и ты выставляешь меня за дверь! Меня!

– А кто ты такая? – спросила Жанна.

– Ну, знаешь! Я его невеста! Вот кто ты такая?

– Я его душа! – сказала она, стараясь сдержаться и не расхохотаться в лицо ледяному айсбергу. У Леры наверняка нет чувства юмора. И как Игорь умудрился связаться с такой замороженной?

– Ладно, девушки, хватит, – примирительно произнес Ангел огня. – Лера, я тебя, кажется, попросил.

– Ну ладно, – вскинула голову ледяная девица. – Я-то уйду. Но учти, Игорь, что твои родители все узнают. Анастасия Дмитриевна будет недовольна.

– Ага. «Я все маме расскажу». Ябеда! – подначила Жанна.

– Если бы я раньше знала, что ты водишь дружбу с такими особами… – Не договорив, Лера подхватила дорогую кожаную куртку и исчезла за дверью.

Поле боя осталось за Жанной. Тут уж Игорь не выдержал и рассмеялся:

– А ты жуткая собственница, родная! Не ожидал!

– Кто такая Анастасия Дмитриевна? – поинтересовалась Жанна.

– Маман. Ты еще и злюка. Так что там у тебя опять стряслось?

– У нас, родной. – Время шуток прошло. Она серьезно и грустно сказала: – Ты знаешь, что в пятницу убили Олега Николаевича?

– Олег? Не может быть!

Игорь сразу же перестал смеяться.

– Врешь!

Он не просто расстроился. Это был удар. Жанне стало его жалко. Ангел огня сел на коробку, обхватив голову руками. Ей показалось, что он сейчас расплачется.

– Игорь, Игорь, – позвала она. – Мне тоже очень больно.

– Больно? – он поднял голову. В его глазах действительно стояли слезы.

– Ты должен мне все рассказать, – мягко напомнила Жанна.

– Да я тебе почти все уже рассказал! Помнишь сказку? Мы были друзьями. С детства. Олег постарше, но тем не менее нам нравилось играть вместе. И потом мы встречались… Нет, не могу… Олега больше нет! Подумать только! Не могу…

Ангел огня посмотрел на нее обиженно, словно маленький мальчик.

– А почему ты сказал, что он тебя предал?

– Старая обида. Глупости. Это из-за Лолы. Понимаешь, есть женщины, которые считают друзей мужа своими личными врагами. Лола из таких. Когда они стали встречаться, Лола начала страшно его ревновать. Ко всем. К мужчинам и женщинам. Мы с ним могли просидеть и проговорить всю ночь напролет. Ее это раздражало. Она знала, как я живу. Веду рассеянный образ жизни, у меня много женщин. Ей казалось, что если мы с Олегом уедем из дома, то непременно закатимся куда-нибудь в кабак. Или по девочкам. Приходилось встречаться при Лоле. А та все время лезла в разговор, требовала к себе внимания. Не терпела, когда при ней говорили о вещах, ей непонятных. И просто ей неинтересных. Ну не могли же мы с Олегом перейти на обсуждение женской моды или женских болезней? Единственной общей темой становился его сын. Так и пошло: мальчик то, мальчик се, посмотрите, какой он замечательный! Мне это надоело. И я сдуру сказал: «Выбирай, или я, или она». Естественно, выбор его был очевиден: семья.

– А фотографии?

– Кстати, откуда они у тебя? Как и где они всплыли?

– Убийцу уже арестовали. У него и нашли.

– И кто эта сволочь?

– Сабуров.

– Что? Чушь! Зачем Сергею Васильевичу убивать Олега? Он к этой истории отношения не имеет.

– А почему снимки нашли у него в комнате?

– Должно быть, он наткнулся на них случайно. И спрятал у себя. От греха подальше.

– Разве не он снимал?

– Кто? Сабуров?! Конечно же, нет! – решительно сказал Игорь.

– А кто же тогда?

– Лара.

– Но… Зачем ей это?

– Скверная история. Грязная. Понимаешь, ты права: я познакомил Сабину с Олегом незадолго до ее смерти. Ей понадобился хороший врач. Сабина была упряма. Она упорно утверждала: «Я не больна». И я вспомнил про Олега. Решил действовать через него. Только он мог уговорить ее на что-то решиться. Сабина не могла довериться никому чужому. Она боялась людей. Боялась предательства, сплетен, измены. Люди представлялись ей этакими монстрами. И Олег действительно помог. Она стала спокойнее все воспринимать. Естественно, она многим делилась с Ларой. Не всем, но о том, что я познакомил ее с хорошим врачом, своим очень близким другом, сказала. А Лара – это Лара. У нее было болезненное самолюбие. Она зарилась на все, что имела Сабина. Просто патологическая жадность. И как-то я застал ее дома одну. Сцену ты себе приблизительно представляешь.

– В гостиной? – недобро прищурилась Жанна.

– Да ты не психуй. У вас в доме не гостиная, а перекресток миров. Все сходится там, все страсти человеческие. Короче, мы расстались не друзьями. А у Лары была логика железная: если мужчина ее такую красивую не захотел, значит, он импотент. Или «голубой». И она уперлась, что какую-нибудь из этих версий непременно докажет. Сначала прорабатывала первую. Мол, у нас с Сабиной отношения платонические. И Сабуров терпит меня в доме, потому что я импотент. Никакой опасности для его жены не представляю. Но это дошло до Сабины, и она откровенно расхохоталась. Лара, естественно, завелась еще больше. Как так? И тут появился Олег. Мой друг детства. Для Лары это уже стало делом принципа. Если все знают, что я не импотент, значит, надо доказать, что я «голубой». Караулила она нас долго. Историю с Лолой ты знаешь. Не мог я появляться у них в доме. Естественно, мы с Олегом встречались тайно от нее, где-нибудь в кафе, на пляже. Просто сидели, говорили. Что тут такого? Но у Лары был талант раздувать из мухи слона. Свою коллекцию грязных фотографий она собирала месяца два. Настроение у меня в то время было отличное. Я радовался, что Сабине можно помочь, и Олег тоже. Естественно, мы с ним все обсуждали в кафе, сидели при этом близко, не орать же о таких вещах во весь голос? Ну и получились весьма интимные фотографии.

– А когда он тебя голого гладит по спине?

– Черт, это фокус! Как она подкараулила, стерва?

Я плечо вывихнул. Болело здорово! Он же врач. Ну, я попросил по-дружески посмотреть. На одной из встреч, не соображу, где мы были? Кажется, Олег за кулисы зашел, я разделся до пояса, он осмотрел плечо. Если бы знать, что Лара нас караулит! Аппаратуру хорошую где-то раздобыла, дрянь! И сляпала свою коллекцию. По отдельности вроде бы ничего особенного. Но в целом картина получилась впечатляющей. А ты-то что подумала?

– То же, что и все.

– Представляешь, что могла подумать Лола? Мне-то плевать, я человек свободный. Бо-ге-ма. А у Олега совсем другое окружение. Его эти фотографии потрясли. Он даже не подозревал, что наши с ним отношения можно истолковать как «голубые». А приглядеться: пограничная ситуация. Ведь мы столько лет вместе! Недалеко и до греха. И мы невольно стали друг друга сторониться. Особенно после смерти Сабины. Лара нам на нервы действовала. И тут ей в голову взбрела дикая мысль пойти по стопам Сабины. Сделаться звездой. Дело в том, что я на первых порах Сабине помог. У меня мама Гнесинку окончила. Пишет критические статьи для толстых журналов. У нее влиятельные друзья.

Но Сабина-то талант! Какой голос! Ее следовало лишь подтолкнуть слегка. А что такое Лара? Ноль! Да, я помогал Сабине. Но только в аранжировках. Она сама писала и музыку, и тексты. А Лара хотела все на халяву. И она стала меня шантажировать. Понимаешь? Мол, если я не соглашусь, она устроит моему лучшему другу настоящий ад.

– Значит, ты мог ее убить?

– Еще как! И лучше бы на самом деле я это сделал!

– Ты видел, как это сделал Олег Николаевич, да?

– Нет. Я не видел, кто именно столкнул ее с лестницы. Когда Олег ушел из кухни, а Лара следом, я понял, что у них должен состояться серьезный разговор. Его очень беспокоили эти фотографии. И вообще Олег ее ненавидел! Из-за Сабины, из-за меня, из-за тебя, из-за себя, в конце концов. Потом ты из кухни выскочила. Мы с Сабуровым сразу подумали, что в ванную. И тут он тоже поднимается и выходит. Ну, неужели же я буду дожидаться? Я переживал за Олега. И я тоже вышел в гостиную. Там две двери, одна справа, другая слева. Сабуров поднимался по правой лестнице, и я вошел в другую дверь. Уже на втором этаже услышал крик Лары. Она на кого-то орала. Прямо над моей головой. «Ничего не получишь, убирайся вон!» Я рванулся наверх. И тут увидел Олега. Он спускался с третьего этажа весь бледный. Некоторые от волнения багровеют или краснеют, а он страшно бледнел. Словно мертвец. Я подумал, что Олег поругался с Ларой. Я его оттолкнул, побежал на третий этаж и увидел, что она лежит внизу. А у другой двери стоит Сабуров. Потом поднялась ты.

– И ты подумал…

– А что я мог подумать?

– Бородатый тебя шантажировал?

– Какой еще бородатый? А, ее брат… Занудливый мужик. Знаешь, ведь он мог прийти и к Лоле, если бы я указал на Олега. А у той чуть что – сразу истерика. Не выносит проблем. У нее все должно быть стерильно. А главное, Лола жадная. В смысле денег. А Олег. Он… Да что там говорить! Сабуров сказал, что я убил, я и не стал отказываться. Олег дело делает, я болтаюсь по жизни от одного берега к другому и ни к одному прибиться не могу. Потому что не знаю, чего хочу, для чего живу? Ну и решил совершить поступок. Хоть раз в жизни.

– Герой! – не удержалась Жанна.

– А что? Зря иронизируешь. – Игорь тяжело вздохнул. – Ну вот. Выговорился. Вроде легче стало. Нет, ну почему Олег? И жил как человек – он. И убили – его! Лучше бы меня! И тут я не успел!

– Перестань. Твоя широкая в кавычках спина никого не прикроет.

– И тебя? Я ведь знаю, тебе сейчас не сладко. Ну, хочешь, поженимся?

– А холера?

– Валерия? Мамина идея. И потом, ты же мне отказала.

– Перестань! Это несерьезно.

– Несерьезно? То, что я был у тебя первым, несерьезно?

– Ты просто воспользовался моментом.

– Ну, считай, что я свинья.

– Ни в коем случае. Маленький-маленький поросеночек. Иди сюда.

Она опустилась прямо на пол, потянула его за руку. Когда Ангел огня сел рядом, прижала его к себе, тронула губами родинку. Сидели, молчали. Долго. Потом Жанна вздохнула:

– Что делать-то будем?

– В каком смысле?

– Я хочу, чтобы Сабуров вернулся домой!

Игорь сразу отстранился от нее, ожесточенно сказал:

– Опять этот Сабуров! Снова он!

– Игорь, ты что, ревнуешь? – удивилась она. В том, что совсем недавно они сидели обнявшись, не было и намека на интимность. Они просто друзья.

– Ведь это же бросается в глаза! Причем всем! Ты с самого начала все для себя решила! Волосы покрасила, стала разбирать ее бумаги… Знаешь, как я тебя поначалу называл? Не вслух, а про себя?

– Как?

– И.о. Ты же Иоанна. В Святцах нет имени Жанна. Ты исполняющая обязанности. Ее обязанности. Но зачем тебе ее жизнь? Ее любовь? Ее муж, в конце концов? Ведь это же глупо!

– Вот, значит, как ты обо мне думаешь… – И она поднялась с пола, отряхивая джинсы.

– Как считаешь, я могу пойти на его похороны? – жалобно спросил Ангел огня, глядя на нее снизу вверх.

– А почему нет?

– А я могу пойти с тобой?

– Игорь, посмотри вокруг. Та жизнь кончена. И у нас с тобой… давно же все кончено…

– Кончено? Ну уж нет!

Он вдруг вскочил и начал ожесточенно вскрывать картонные коробки, бормоча при этом: «Где же нож? Куда я задевал нож?» Жанна нашла его первой, протянула Ангелу огня: «На!» Потом не выдержала и стала ему помогать. За каких-нибудь десять минут они все перевернули вверх дном.

– Ну вот. Теперь хорошо! – сказала она с удовлетворением, распотрошив последнюю коробку. – Я не хочу, чтобы ты отсюда уезжал. Здесь так хорошо!

– Тогда останься.

Жанна тяжело вздохнула:

– Не могу. Понимаешь, у Сергея, кроме меня, никого нет. И у меня тоже. Ведь никто не сделал для меня больше, чем он! Вылечил, выучил, нянчился со мной, как с собственным ребенком! А все думали, что он со мной спит. Он такой. Человек, который никогда не жил для себя. А Сабина… За что она его так?

– Это не ее вина, – спокойно сказал Игорь. – Думаешь, мне мало досталось? Я…

– Игорь, у тебя мобильник звонит.

– Ну и черт с ним!

– Возьми. И ответь.

– Ты уверена, что я должен это делать?

– Да.

Пока он разговаривал по телефону, Жанна застегнула куртку и тихонько выскользнула вон, аккуратно прикрыв за собой дверь. Ангел огня ее не остановил…

…Итак, все знают то, чего не знает она. И Сабуров не знает тоже. Выходит, настоящая любовь начинается не с постели. Та самая любовь, которой не страшно время. Не страшны ни бедность, ни болезни.

Она начинается не с красивых слов и далеко не всегда с первого взгляда. Не с поцелуя, не с томного вздоха и не с романтической мечты о том, как все будет красиво и трогательно. Скорее с прозы. К настоящей любви идут, словно ступая по ножам и иголкам. Невзирая на то, что в итоге можно запросто обратиться пеной морской.

Но если пройти этот путь до конца, если выстрадать свое счастье, тогда узнаешь его настоящую цену. Если не знаешь, что такое плохо, никогда не узнаешь, как может быть хорошо. Какое это счастье: ложиться вечером в нагретую постель и, прижимаясь к теплому плечу, чувствовать ответное движение навстречу. Ты нужна, и утром, чуть только откроешь глаза, тебе улыбнутся и скажут: «Доброе утро, родная!»

Но – увы! На десять минут счастья приходятся недели ожиданий. Недели тяжелого труда, изо дня в день, поисков и страданий.

Понедельник начался как обычно – с завтрака. Встали они все намного раньше, чем обычно. Матрена Архиповна пекла блинчики, на это она была мастерица. Сережа-младший и Эля самостоятельно собирались в школу. За одну ночь они словно повзрослели, даже Эля перестала капризничать. Все понимали: дело серьезное, надо держаться.

На автобус шли вместе: она и дети. Втиснувшись в экспресс, Жанна крепко прижала к себе Элю. И вдруг почувствовала: наконец-то они стали семьей! А семья – это не столько близкие по крови люди, сколько объединенные одной общей заботой. Все ждали, когда же Сабуров вернется в этот дом, и поэтому каждый был готов сделать все от него зависящее, чтобы это случилось скорее. Матрена Архиповна, например, объявила, что, как только дети уедут в школу, она отправится «обивать пороги». Жанна удивилась, но поняла, что возражать бесполезно. Это у людей старой закалки в крови. Палка, узелок и дальние странствия – самый надежный путь к справедливости, пусть даже длиною он в несколько лет. «Бешеной собаке семь верст не крюк», – приговаривала, оправдываясь, Матрена Архиповна. Жанна не верила в результат, но отговаривать ее не стала. Сама же решила действовать по-другому.

Сопоставив факты, она догадалась, что свидетельницей, позвонившей в полицию, могла быть только Веня. Если все, что рассказал Сабуров, правда и все подстроил Влад, то Веня наверняка сидела в машине. Анонимный звонок в полицию – то, что надо. И Сабуров признался: «Да, я там был». Глупец!

Жанна приехала на работу рано и заняла выжидательную позицию. Раньше, чем Веня, в офисе появился Влад. Она даже не подозревала, как запал ей в душу рассказ Матрены Архиповны. «Как назвала, то и выросло…» – вспомнилось невольно. И еще: «Против Сергея Владька поганец…» Вот и сегодня он вошел по-хозяйски, твердым широким шагом, окинул все взглядом, и Жанна этот взгляд прекрасно поняла: «Здесь все мое». И при виде ее – самодовольная усмешка на лице: «И она моя тоже».

– Как дела? – небрежно бросил он и, как всегда, не стал дожидаться ответа. Сел за соседний стол, положив перед собой часы. Жанна заранее пожалела тех сотрудников, которые сегодня хоть на несколько минут опоздают.

Попалась, как ни странно, только Веня. Раньше она никогда не опаздывала. Жанна поймала ее виноватый взгляд, но Влад не стал устраивать показательной экзекуции. Убрал часы, вздохнул с сожалением и исчез в своем кабинете. Жанну это насторожило: Веня на особом положении. С чего бы? Даже с ней, своей любовницей, Влад был суров и выговаривать за пренебрежение обязанностями не стеснялся. Любовь любовью, а работа работой.

Веня же потупилась и как-то очень уж быстро вывалила в стол бесчисленные разноцветные пакетики. Раньше она выкладывала их по одному, разглядывая и разглаживая, в ожидании приятных сюрпризов. Жанна не стала торопить события. Спросила почти равнодушно:

– Как в пятницу прошли переговоры?

– О! – Веня, как всегда, была краткой. – Представляешь? Машина сломалась! Стояли на Кольце. Опоздали. Но – ничего.

– Значит, встреча состоялась? – уточнила Жанна.

– Конечно!

– А во сколько?

– А, – Веня махнула мощной дланью. Несколько листков бумаги взлетели со стола и плавно опустились на пол. Веня тут же нагнулась и из-под стола спросила: – Тебе-то что? Ревнуешь?

Жанна не ответила. Ревновать? Она уже чувствовала: наваждение прошло. Вот он перед ней, такой, каков он есть на самом деле. И против Сергея – поганец. Права Матрена Архиповна, ох, как права!

Она размышляла, как же заставить Веню сказать правду? Петрова обожает своего шефа. Ради него готова в огонь и в воду. Влад сделал ставку на нее и не прогадал. Жанна не стала бы свидетельствовать против Сабурова.

Теперь она боялась оказаться с Владом наедине, боялась выдать себя. Хорошо хоть, он занят. Работы с наступлением весны прибавилось, и Жанна поняла, что следующее свидание на частной квартире им придется пропустить. Как это кстати!

В семь вечера Влад все еще был настолько поглощен делами, что не попросил ее, как обычно, задержаться. Значит, вечер свободен! Она улучила момент и подсела к Вене:

– Слушай, ты никуда не торопишься?

– Нет, а что?

– Пойдем посидим где-нибудь?

– С какой стати?

– Ну, мы же подруги. Подруги?

– Ну.

– Разговор есть, – намекнула Жанна. – В субботу мы с Владом встречались, и…

Жанна кивнула на соседний стол, сидящая за ним дама навострила уши. Мол, не здесь. Веня намек поняла и клюнула. Торопиться ей действительно было некуда. Дома ее никто не ждал, кроме мамы, а с ней Веня не слишком-то ладила. Мама прибиралась в богатых квартирах и каждый вечер учила Веню жизни. Насмотревшись на чужую шикарную мебель и доверху забитый холодильник, та была уверена в одном: счастье в больших деньгах. Веня же считала, что в большой любви. Спорить с матерью было бесполезно, и Вене приходилось ее выслушивать. Поэтому домой она никогда не спешила.

Они зашли в недорогое кафе и заказали по чашке кофе с пирожными. Жанна терпеть не могла сладкое, но из солидарности с Веней тоже взяла. Пирожное так пирожное!

– Ну? – спросила Веня, сделав внушительный глоток.

– У меня большое-пребольшое несчастье, – сказала Жанна как можно жалобнее.

– Да? – Веня вытаращила глаза. – С кем?

– Понимаешь, я люблю одного человека.

– Да ну? – недобро прищурилась Веня.

– Вот и ты думаешь то же, что и все. Но это не он.

– Как же так? – оторопела Веня. – Не шеф?

– Ты же мне подруга, – начала атаку Жанна. – Я только тебе. Ты никому не расскажешь?

– Никому! – честно ответила Веня. «Всем, всем, всем!» – поняла Жанна.

– Я люблю его безумно. – Она говорила так, чтобы до Вени быстрее дошло. Петрова обожает сериалы. – Это такая безумная страсть! И оказалось, что и он меня любит. И мы бы с ним поженились. Но он попал в беду. Его подозревают в убийстве, – Жанна таинственно понизила голос.

– Да ну? – приблизила к ней лицо Веня. – Как в кино?

– Точно. Ему назначили встречу в одном доме. На даче. Он приехал – а там труп. Понимаешь?

– Ух ты! Класс!

– И, как назло, кто-то видел его машину.

– Классная тачка?

– Серебристый «Форд Мондео». Интересно, каким образом ты сумела разглядеть номер? Ведь ваша машина стояла далеко!

Веня не донесла до рта пирожное и замерла. Потом медленно начала краснеть. И Жанна поняла, что все правда. Это Веня позвонила в полицию и сообщила об убийстве. И вчера звонила. Якобы она вспомнила марку машины и некоторые цифры номера. И Жанна заговорила уже совсем в другом тоне:

– Я тебя понимаю. Влад велел ничего не говорить. Тем более мне. Но вы там были?

Веня продолжала молчать. Жанна начала злиться:

– Ты даже не представляешь, с кем связалась! Он же тебя использует! Как и меня. Как всех. Знаешь, как он тебя называет? Толстая, глупая корова! А ты его покрываешь! Ну?

Веня молчала.

– Идиотка! – выругалась Жанна. – И ты в самом деле корова!

– С какой стати я должна тебе верить? – выговорила наконец Веня.

– А ему?

– Ты просто ревнуешь!

Жанна чуть не расхохоталась. Потом со вздохом отставила блюдце с недоеденным пирожным и поднялась из-за стола.

– Послушай, богиня любви! С руками, но без головы. Ты вляпалась в такую историю, что лучше бы тебе эту голову найти. И самой пойти в полицию. Иначе будет хуже. Я тебя предупредила.

И, не оборачиваясь, вышла из кафе.

…Прошло два дня. От Сабурова вестей не было, а срок задержания тем временем истек. Значит, ему предъявили обвинение в убийстве. Жанне во что бы то ни стало надо было с ним встретиться. Любыми средствами и за любые деньги. Матрена Архиповна ездила с передачей и уже побывала у известного адвоката. Тот запросил огромную сумму. О том, где лежат деньги Сабины, знал только Сергей Сабуров. Жанне срочно требовалось с ним поговорить! Срочно!

Больше всего она боялась, что Влад потребует объяснений. Как она и ожидала, очередное свидание не состоялось – объявился крупный заказчик. Оптовый клиент. И Влад совсем замотался с делами. Но объяснений ей не избежать. Как только появится свободная минутка, Цветков будет нуждаться в разрядке. Жанна немного побаивалась. Это ведь не Сабуров! И не Игорь. Попробуй скажи ему: «Дорогой, нам не стоит больше встречаться!»

Первой результата добилась, как ни странно, Матрена Архиповна. На третий день, за ужином, она поставила перед Жанной тарелку жареной картошки и, таинственно понизив голос, сказала:

– Собирайся, девка.

– Куда? – насторожилась Жанна.

– В тюрьму.

Она оторопела:

– Как в тюрьму? В какую?

– К Сергею. Добилась я.

– Но разве это возможно? Он же под следствием!

– Кому нельзя, а кому и можно. Аблакат расстарался. Деньги огромадные я пообещала. И все, что было, уж отдала. Следователя пришлось подмазать. А про то, где Сабинины средства, только Сергей знает.

– И что я должна спросить у Сергея Васильевича?

– Да хватит тебе уже его Васильевичем кликать! Дом, девка, продавать надо. Ты спроси Сергея, как нам бумаги-то оформлять? Он хозяин.

– У нас еще машина есть.

– Да сколь за нее возьмешь? Видать, много денег потребуется. Сходи.

– Да, конечно. А почему я, Матрена Архиповна? Вы же ему родственница!

– Глупа ты, девка. Разве Сергею на мои морщины смотреть сейчас охота? Ему за жизнь зацепиться надо. А что есть жизнь? Любовь это. Поперед всего. Глядишь, посмотрит он на тебя, да в мозгу-то и прояснится. Может, вспомнит чего.

– И когда идти?

– Завтра.

– Хорошо, я с работы отпрошусь…

…Передачу для Сабурова Матрена Архиповна вызвалась собрать сама. Делала она это так тщательно, будто готовила своему зятю побег. Жанна, улыбнувшись, представила, как морщинистые руки разухабистой бабки запихивают в домашний пирог напильник и веревочную лестницу. Куда ушли времена графа Монте-Кристо? И времена тех женщин, от которых требовались только преданность и терпение. И умение ждать. Ждать бесконечно. Жанна же собиралась сделать для Сабурова нечто более существенное.

Свидание назначили на утро. Обставлено все было так, будто она представляет интересы Сергея Сабурова в качестве помощницы адвоката. На ее молодость закрыли глаза. Видимо, денег дали много и всем, кто заинтересован в этом деле. Жанна в этих тонкостях не разбиралась, в голове у нее билась только одна мысль: вот сейчас, сию минуту, она его увидит! Сердце колотилось так, что в ушах стоял несмолкающий гул.

В первый момент Жанна Сергея даже не узнала. Он стал такой чужой и на себя непохожий, так постарел, что сердце вдруг сжалось стремительно в маленький комок, и в нем осталось место для одной только огромной жалости. Сабуров свидания не хотел. И разговаривать не желал тоже. Жанна поняла, в чем дело: для себя самого он уже умер. Сам себя осудил, вынес приговор и начал приводить его в исполнение.

Они сидели друг напротив друга и молчали. Присутствие в комнате постороннего человека очень ей мешало. Хотя и не собирались они с Сабуровым объясняться друг другу в любви и лить слезы. Не время сейчас для слез. Она наконец сообразила: время идет! Надо взять себя в руки.

– Сережа, – тихо позвала она.

И опять молчание. Жанна запаниковала. Надо привести его в чувство. Надо спросить, как ему здесь, хорошо или плохо? Здоров он или болен? Но и так понятно, что и плохо ему, и не может он быть здоров. Тогда зачем спрашивать?

– Сережа!

Сабуров вздрогнул и нехотя выдавил из себя:

– Как дома? Как дети?

– Нормально.

И опять долгая пауза. Господи, о чем он думает?! Время идет! Должно быть, в ее глазах было такое отчаяние, что у него во взгляде что-то дрогнуло.

– Ну-ну, – сказал он. – Хватит, Жанна. Не плачь.

– Я и не собираюсь плакать. – Она пришла наконец в себя и теперь говорила быстро, без остановки: – Сережа, нам надо продать дом.

– Зачем?

– Нужно нанять адвоката.

– Мне не надо.

– Ну какой же ты злой! – Слова наконец нашлись. – Ему не надо! А ты не думаешь о нас? О Матрене Архиповне, о детях? Обо мне? Да кто я тебе? Сказала, что невеста. А тебе наплевать! Не смей здесь умирать! Слышишь? Только попробуй! О чем ты думаешь? О ней? Не смей! Я тут бьюсь, бьюсь, а он самоедством занимается! Тоже мне мужчина!

Жанна и в самом деле разозлилась. Ишь ты, помирать он собрался! А на кого все оставил? Дом, детей, тещу, которой за семьдесят уже перевалило! Не сегодня завтра начнутся болезни, кто ее будет по врачам водить? Сидеть легко. Умирать легко. И в позу встать легко. А легко ли остаться на воле, смотреть в глаза соседям, знакомым, его детям, легко ли сомневаться, было или не было, убил или не убивал? Да, не убивал! Несправедливо обвинили! У него есть право на всех обижаться, есть право сидеть вот так и молчать. А ей что делать?

– Сергей, очнись! Мне нужны деньги. Твоей семье требуются деньги. Много денег. Где бумаги на дом? Как его продать?

– Не надо продавать дом. – Слава богу, он заговорил! Жанна вздохнула с облегчением. Потом услышала: – Есть счет в банке.

– Какой счет?

– Наш. Мой и… жены. Она же за все платила. Незадолго до смерти она доверила мне право распоряжаться вкладом наравне с ней. Это заверено и подтверждено нашими подписями. Последнее время все ее гонорары поступали туда, на счет. И проценты от продажи последнего альбома. Там должно быть много денег. Я поклялся себе ничего не брать. Ни рубля.

– Возьмешь, – жестко сказала Жанна. – Завещание есть? Ведь она могла оставить эти деньги кому угодно!

– Могла. И все время грозилась, что это сделает. Какие-то бездомные дети. Или детские дома. Или третье лицо. Возможно, есть завещание. Но его до сих пор не нашли. Все осталось в силе. Деньги теперь мои.

– А где оно могло лежать, это завещание?

– В сейфе, где ж еще? Сабина даже ключ никому не давала.

«Только Владу, – вспомнила Жанна. – Но зачем?»

– И что теперь с этими деньгами?

– Я могу их взять.

– Вот и сделай это.

– Хорошо, – согласился он. – Сберкнижка в комнате у Лары. Тайник за книжной полкой. Снимешь несколько книг из середины, и…

– И ты до сих пор молчал?! И почему у Лары? Она знала о счете?

– Ну, если бы не знала, не стала бы так меня домогаться, – усмехнулся Сабуров. – Чтобы я мог взять деньги, надо для начала добиться освобождения под залог. Поговори с адвокатом.

– Ну, наконец-то! Хоть одна здравая мысль!

Жанна поняла, что время свидания окончено. И тут же им об этом напомнили. Ну, вот и все!

– Сережа!

Он встал, привычным жестом заложил руки за спину. Жанна поняла, что это все. Сейчас уйдет.

– Подожди! Я что-то забыла.

– Ну что?

– Никак не могу вспомнить.

Он ждал, охранник тоже ждал. А время утекало так стремительно, что она думала только об этих тающих секундах, ни о чем другом. И никак не могла сосредоточиться.

– Сережа…

– Что?

– Никак не могу вспомнить.

– Сабуров, на выход!

– Не уходи…

– Привет всем передавай.

– Не уходи. Нет!

– Ты соображаешь, что говоришь? – усмехнулся он.

– Хоть поцелуй на прощание, – опомнилась она. Может, сейчас вспомнит?

Обнялись неловко. От него исходил какой-то чужой, неприятный запах. Его губы ткнулись в ее щеку. Холодные. Жесткие. Господи, когда это они были розовые и пухлые, как у младенца? Ведь ей же до смерти хотелось его поцеловать! Еще тогда! Как же так?! И в совершенной панике она отчаянно сказала:

– Все равно. Как хочешь, но я тебя буду ждать.

И все. Его увели, и она тут же начала себя ругать. Дура! Сто раз «Сережа», и ни слова о главном! А что главное? Что?!.

…Все это время он не мог избавиться от наваждения. В ушах беспрерывно звучало:

Мы с тобою на краю – в раю…

Вот она сидит, эта девочка, смотрит на него такими глазами, что становится страшно. Как там они? Справляются? Надо было думать раньше. И о ней тоже. Попался, как дурак!

Ночь пройдет, и новый день – в тень…

Точно! А куда еще? Только во время сна и можно забыться. Там, где ночь, теперь свет, а где день – тень. Маша, Маша, откуда ты это знала? Ну, откуда?!

Ведь у нас один палач – плач…

Как она может не плакать? Ведь столько на нее свалилось!

И в награду вполцены – сны…

Разумеется! Она ему сегодня приснится! Обязательно! Ее испуганные глаза, светлые волосы, кудрявая прядь, выбившаяся из прически. Ей надо бежать из его дома. И как можно скорее. Ей-то все это зачем? Ну зачем?!

Уже на пороге в голове бухнуло молотом:

Шаг вперед и шаг назад – в ад…

Да, он идет обратно, в ад. А почему?

Потому что этот рай – край!

И, шагнув вперед, навстречу своему аду, он неожиданно для себя улыбнулся. Словно бы и легче стало! Ну, надо же! Как все просто! Он понял! То, чего при ее жизни никак не мог понять! Наконец-то понял!!.

…Жанна нашла в себе силы в тот же день заглянуть к следователю. Даже представить невозможно, что после всего этого можно вернуться на работу и, увидев Влада, промолчать! Теперь уже молчать невозможно. Надо сказать следователю правду. И Сабурова отпустят.

Ее приняли, но перед этим долго держали в коридоре. Видимо, следователь был занят. Она сидела, терзая в руках бумажку: пропуск. То сминала, то разглаживала. Наконец из его кабинета вышла заплаканная женщина в темном платье, и настала очередь Жанны.

– Мы с вами встречались, я помню, – сказал следователь, предложив ей сесть. – Но не помню, чтобы я вас вызывал.

– Я невеста Сергея Сабурова, – напомнила она.

– Я помню, помню. И что?

– Неужели вам не о чем меня спросить?

Он безразлично на нее посмотрел и пододвинул к себе какую-то бумажку. Жанна сидела ни жива ни мертва. Сколько людей через это проходит? Неужели же это всегда так ужасно и отвратительно? Ведь ему все равно!

– По-моему, все ясно, – спокойно сказал следователь. – Сабурову уже предъявлено обвинение в убийстве. По окончании предварительного следствия дело уйдет в суд. Материалов для обвинительного заключения достаточно. В ваших показаниях нет нужды.

– Я хотела рассказать кое-что о свидетельнице. Та девушка… Ее зовут Веней. Венерой.

– Ну да. Петрова Венера. Хорошо звучит, а? – не удержался следователь.

Наконец! Она заметила в нем хоть что-то человеческое! Он человек, не машина! И, кажется, даже подмигнул ей! Нет, ему не все равно. Он знает: у Сергея Сабурова много денег. Боже, как же это делается?

А что касается Вени… Значит, она здесь побывала! Прислушалась к ее совету! Интересно, с чем?

– Я знаю, что Веня была там. На месте… преступления. Она в машине сидела.

– Ну, и мы знаем! Она вчера приходила.

– Ну, так почему вы все еще думаете, что убил Сабуров?

– Из показаний упомянутой вами свидетельницы это следует.

– Как? Она что, сказала, будто убил Сабуров? Она это видела?

– Как произошло убийство, Венера Петрова не видела. Она действительно заехала вместе со своим шефом, Цветковым Владиславом Арнольдовичем, на дачу к Василевскому. У них в тот день была назначена деловая встреча. Но позднее. Василевский же позвонил накануне Цветкову и вызвал его к себе на дачу для серьезного разговора. Венера во время этого разговора сидела в машине и ждала своего шефа. Стекла у «БМВ» тонированные, и догадаться о том, что в салоне кто-то есть, невозможно. Судя по всему, Сабуров подумал, что машина Цветкова пуста. Венера видела, как к даче Василевского подъехал серебристый «Форд Мондео». Из него вышел незнакомый ей мужчина в светлом пальто и направился к дому. Венера сквозь просветы в штакетнике увидела, как он поднялся на крыльцо, открыл дверь. Прошло какое-то время, и в доме раздался выстрел. Потом с заднего крыльца спустился ее шеф, он был очень взволнован. Подбежал к машине, открыл дверцу и сказал: «Он убил врача». Венера, конечно, испугалась и спросила: «Кто он?» И получила ответ: «Сабуров». И еще: «Я не смог этому помешать».

«Так… Все это похоже на правду. И Сабуров так говорит…» – подумала Жанна.

– Показания Цветкова тоже есть в деле. Они полностью совпадают с показаниями Венеры. Это он попросил свою секретаршу позвонить в полицию. Поскольку они торопились на встречу, звонок был анонимный, и оба свидетеля тут же уехали с места происшествия. Бизнес есть бизнес.

Значит, и Влад побывал здесь? Как интересно!

– Почему вы верите им, а не Сабурову?

– Потому что их, во-первых, двое. Во-вторых, это они, то есть она вызвала полицию. А ваш Сабуров сбежал. Почему сбежал? Почему на следующий день вернулся на дачу врача, начал расспрашивать соседа? Говорят, убийцу тянет на место преступления. Так кто убийца, спрашивается?

Она молчала. Мотив. Зачем Владу убивать Олега Николаевича? Простая ссора? И из-за этого можно так запросто выстрелить в человека? В незнакомого человека! Ведь раньше они с Олегом Николаевичем не встречались. А вот Сабуров…

И тут следователь взглянул на нее с откровенным интересом и спросил:

– Вы утверждаете, что являетесь невестой Сергея Сабурова? Так?

– Да.

– А Владислав Арнольдович Цветков утверждает, что вы его любовница. Встречаетесь три раза в неделю на частной квартире. Он вас любит и собирается сделать предложение. И вы якобы об этом знаете, и всегда давали ему понять, что согласны. Ведь вы работаете у него на фирме. Так?

– Так. Постойте, какое еще предложение? Влад…ислав Арнольдович женат.

– Ну, это уже нюансы. Кстати, ваш шеф собирался поговорить о вашем здоровье. Ведь Василевский был вашим врачом? Он вас оперировал, потом наблюдал. Ваш жених всерьез обеспокоен вашим здоровьем. А вы Сабурова защищаете!

– Вы не понимаете…

– Да, не понимаю, – пожал плечами следователь. – Любите одного, живете с другим. Замуж-то за кого собираетесь? За того, кого любите, или за того, с кем живете? Чья вы невеста? Может, поначалу в чувствах своих разберетесь?

Она растерялась. Как все повернулось!

– За что Сабурову убивать Олега Николаевича? – напрямую спросила она. – Ну, найдены какие-то мерзкие фотографии. Кстати, про них я все уже выяснила. Это ложь.

– Подделка? – сразу же заинтересовался следователь. – А вот наши эксперты этого не заметили. Никакого фотомонтажа.

– Это просто не то, о чем можно подумать.

– Да все у вас не то, о чем можно подумать! Вот вы спрашиваете о мотиве. Вам непонятно, за что Сабуров мог убить Василевского. А как же события, имевшие место на вашем же дне рождения? В конце декабря?

– А при чем здесь мой день рождения?

– В тот день погибла женщина, тоже считавшаяся невестой Сабурова. Трагическая случайность, а?

– Нет, – не смогла соврать Жанна.

– Значит, вы знаете, кто ее убил?

– Да, знаю.

– Кто?

– Этого человека нельзя теперь обвинить.

– Можно! – в сердцах сказал следователь. – Можно и нужно, Жанна. Вы уж разрешите мне называть вас так, без всякого отчества. Ларису Михайловну убил Сергей Сабуров. И между прочим, есть еще один весьма занимательный факт. В августе прошлого года трагически погибла жена Сабурова, известная певица Сабина. Несчастный случай, а? И дело закрыли. Но я не поленился поехать в местное УВД, поговорить с сотрудниками, выезжавшими на место происшествия. Нашлась свидетельница. Некая девушка. Девушка эта была инвалидом с детства и совершала прогулки к переезду. В инвалидном кресле. И однажды, накануне солнечного затмения, она увидела одну очень интересную сцену. Напомнить ее?

– Нет!

– Да что вы, Жанна, так волнуетесь? Сабуров ведь денег вам дал?

– Нет, – уже совсем тихо сказала она.

– Ну не денег. Он взял вас к себе в дом. Стал лечить на свои средства. Вернее, на деньги, доставшиеся ему в наследство от жены. А вы за это отказались от своих показаний. Но вот ведь какая складывается картина, Жанна. Сначала Сергей Сабуров убивает свою жену. Ну, цель здесь ясна: стать свободным человеком, получить большое наследство. Но, оказывается, на наследство Сабины претендует не он один. Владислав Арнольдович Цветков хорошо знал и Сабину, и Лару. Великая певица любила его, а вовсе не своего мужа, Сергея Сабурова. Об этом знали все. И деньги собиралась оставить любимому человеку. Буквально накануне смерти Лариса Михайловна встречалась с Цветковым. И она обмолвилась, что очень опасается за свою жизнь. Она-то и рассказала Цветкову, что Сергей Васильевич убил Сабину. Ей, своей любовнице, он в этом признался. Она знала и о завещании. О деньгах, которые должны были достаться не Сабурову. Чтобы заручиться ее молчанием, Сабуров обещал на ней жениться. Но он человек опасный. И вот, дождавшись подходящего момента, Сабуров от своей невесты избавился. Столкнул ее с лестницы. Еще один несчастный случай. Не настораживает?

Вот тут уже Жанна не выдержала. Сабуров убил Лару! Ха-ха! Она даже рассмеялась, поймав удивленный взгляд следователя:

– Я просто не хотела, чтобы об Олеге Николаевиче узнали плохое. Но именно он убил Лару. Потому что она его шантажировала. Теми самыми фотографиями, которые вы нашли у Сабурова. Олег Николаевич поднялся к ней в комнату. Они поссорились, и он Лару столкнул. Игорь Глинский об этом знает.

– О Глинском я пока ничего сказать не могу. Я его еще не вызывал. А вот насчет того, что Василевский поднялся наверх, – это правда. И Лариса Михайловна туда поднялась. Но Василевский остался в ее комнате, а она прошла выше, на третий этаж, и почему-то там задержалась. И тут наверх поднялся сам Сабуров. Между ним и Ларисой Михайловной вспыхнула ссора, как вы правильно изволили заметить, и он сбросил свою невесту вниз. Олег Николаевич услышал крики и поднялся наверх. И он видел, как Сабуров убил Лару, как вы ее между собой называли.

– Да откуда вы все это знаете?!

– От Цветкова. Они ведь с Василевским поговорили незадолго до его смерти. Олег Николаевич был обеспокоен тем, что вы живете в доме Сабурова. Он убил двух женщин. Вы понимаете, двух! Свою жену и свою невесту. Может, это у него хобби такое, убивать своих возлюбленных? Может, он маньяк? Вы живете в его доме. Молодая, интересная девушка. Он тоже молодой, здоровый мужчина. Что между вами за отношения?

– Я не могу сказать… Не знаю.

– А я догадываюсь. Любовниц у Сабурова нет. Я проверяю все его связи. Понимаете, о чем это говорит? О том, что он имеет в виду какую-то конкретную женщину. Возможно, он вас стал ревновать. Он поехал на фирму, где вы работаете. Стал выяснять подробности ваших отношений с Цветковым. Об этом тоже есть соответствующие показания. И Владислава Арнольдовича это стало беспокоить. Он поделился своими сомнениями с Василевским, когда они встретились, и тот рассказал Цветкову о Ларе. О том, что он видел, как ее убил Сабуров. А тут и сам главный герой объявился. И убил Василевского.

– За что?

– Как опасного свидетеля. И как только выстрелил – убежал.

У нее просто не было слов! Сабуров – опасный маньяк? Который убивает своих женщин? Бред! Кто угодно, только не он! Поскольку она молчала, следователь сам задал вопрос:

– Ну, так вы признаете, что состоите в интимных отношениях с Владиславом Арнольдовичем Цветковым?

– Да, – опять не смогла соврать Жанна. К чему врать? Вся фирма это знает! И Сабуров тоже.

– А как насчет Сабурова?

– С ним не состою.

– Так почему же вы называете себя его невестой?

– Да потому что… Да потому… Господи, ведь я же люблю его! – И она, не выдержав, громко всхлипнула.

– А вот этого делать не надо, – мягко сказал следователь. – Вы сейчас пойдете домой, успокоитесь, хорошенько все обдумаете. Пока вам ничто не угрожает. Сабуров в тюрьме. Я знаю, что у вас было свидание. Теперь вы наверняка будете хлопотать о том, чтобы его выпустили под залог. Мне вас жаль. Искренне. И я не хочу, чтобы появился еще один труп. Ваш. Идите и хорошенько подумайте.

Она уже и так поняла, что надо уходить. Дальше пойдут одни эмоции. «Не может быть! Он не такой! Он хороший! Он никого не убивал!» Ни одному человеку нельзя верить. Она в этом убедилась. Люди думают одно, говорят другое, а делают третье. Чтобы спасти Сабурова, надо ему поверить. В то, что он единственный говорит правду. Это во-первых.

А во-вторых… Пистолет! Вот главный аргумент в пользу его виновности! Надо срочно что-то придумать! Надо понять, откуда в доме взялся пистолет, если Сабуров никого не убивал.

«Мой эдельвейс»

Домой она вернулась совершенно разбитая. Рухнула на диван без сил. Даже плакать не могла. А завтра на работу! Работу никто не отменял. Пятница, но тем не менее. Предстоит вновь увидеть Влада. Что он там наплел следователю? Невеста!

А ведь она об этом когда-то мечтала! Просто с ума сходила от этих мыслей! Идиотка! Неужели же Влад может жениться на ней, только бы его версию развития событий приняли за правду? Он якобы хотел проконсультироваться с Олегом Николаевичем, поскольку тревожился о ее здоровье! Да он даже не знал, проколоты ли у нее уши, когда дарил серьги! Любить он не способен, это она уже поняла. Но ради выгоды…

Не выдержала и придвинула к себе телефон. Набрала номер.

– Строительная компания «Каменный цветок»… – Какое же глупое название!

– Веня, с Владиславом Арнольдовичем соедини, пожалуйста. Это Жанна.

– Ой, ты? Откуда звонишь?

– Из дома. Голова болит. Хочу отметиться перед шефом, а заодно и отпроситься.

Веня тут же соединила подругу с хозяином.

– Жанна? – услышала она голос, от одного звука которого раньше впадала в экстаз. А теперь невольно содрогнулась.

– Да. Я.

– У Сабурова была?

– Да. И у следователя.

– Ну и как тебе? – Жанна так и увидела перед глазами его самодовольную физиономию. Развалился, наверное, в кресле, сидит, усмехается. – Ловко я все провернул? А?

– За что ты его так?

– Сабурова? Не хочу, чтобы нам с тобой кто-то мешал.

– Я не смогла приехать сегодня на работу.

– Жаль. Нокаут, да? Ничего, детка, отлежишься. Только давай не тяни. Ты мне нужна. Работы много.

– Где? – не удержалась она. – На фирме или у тебя в постели?

Он рассмеялся, и у Жанны перед глазами вновь возникло его лицо. Когда-то ей казалось, что он красивый! Да с чего? Нахальный, самодовольный тип!

– И там и там. Ценю твое чувство юмора. Всегда приятно, когда симпатичная девушка еще и не глупа. Ты для меня незаменимый человек. Давай, до завтра. Жду.

У Сережи-младшего сегодня было много уроков. Эля, как всегда, дожидалась брата в школе. Матрена Архиповна уехала за продуктами в ближайший магазин. Дом был пуст. Жанна со вздохом встала с дивана. Время есть. Поднялась на второй этаж, потом посмотрела наверх. Туда, где находился кабинет Сабины. И медленно стала подниматься.

Перед дверью задумалась. Давно здесь не была! Вот уже и компьютер перестал казаться страшным. Страшно другое. Здесь кроется тайна гибели Сабины. Нет, это не несчастный случай. Жанна давно это поняла, потому что разобралась в дневниковых записях Сабины Сабуровой и в ее чувствах. Давно уже они стали своими, родными. И чувства, и люди, которые были близки великой певице.

Она вошла и включила компьютер. Экран засветился, вскоре на рабочем столе появилось множество ярлыков. Жанне хотелось просмотреть все папки, но на это ушло бы много времени. А времени у нее не было. И она выбрала одну. С надписью «Мой эдельвейс». Здесь собрано все, что касалось отношений Сабины и Влада. Поразительно, но интимные подробности оказались сохранены в компьютере, на жестком диске. Словно бы для всеобщего обозрения. Сабина даже не попыталась их спрятать или сделать доступ к этим записям закрытым. А в сейфе, под замком, она хранила письма мужа, не допуская к ним никого.

Роман же ее был придуман от начала до конца. Придуман для публики, и так красиво, что это казалось слишком неправдоподобным. Когда-то Жанна ей верила. Так же, как и все.

«…мой эдельвейс. Этот цветок растет на скалах в гордом одиночестве, которое можно принять за эгоизм. Говорят, что он не особенно красив. Кроме роскошного названия, в сем растении нет ничего привлекательного. Отчего же люди так упорно лезут в гору, чтобы если не сорвать, так хоть посмотреть на него? Мой путь тоже вел наверх. По глупости и по молодости лет мне хотелось взлететь туда сразу. Казалось, если видна цель и знаешь путь, по которому надо идти, то это легко и просто. Но я сорвалась со скалы и впервые в жизни увидела, как глубока пропасть. Одни говорят, что там, на дне, рай. Другие с той же пеной у рта твердят об аде. Я проверила. Там нет ничего. Ни-че-го. Кроме вечного покоя. Аминь.

Так вот, набросав на бумаге несколько строк в честь своего воскрешения, я внимательно их перечитала и решила, что не стоит спешить. Ну, какой дурак полезет наверх без страховки? И надобно прихватить с собой нечто, что особенно понравится гордому цветку. Славу, деньги. А как же без них? Цветы как люди. Они хотят расти не где-нибудь, а в ухоженном саду, где много солнца и климат приятен. И хотя мой-то горный, но тоже хочет в райский сад. Эдельвейсы, увы, вырождаются!..»

Сабина нуждалась в страданиях, как в хлебе и в воде. Как в воздухе, которым дышат. Ей нужен был повод, чтобы всю жизнь мучиться. Она его нашла. Ибо трудно подобрать более удачную кандидатуру для этого, чем Влад.

В моих мечтах уже все было, В твоих мечтах все решено, Но для чего, какая сила Друг к другу тянет нас давно? Ей не нашли обозначенья, Оно в словах искажено. Тебя прибьет ко мне теченье: В моих мечтах все решено.

Там же были тексты ее песен, известные теперь всем. И знаменитое: «Мы с тобой на краю – в раю…» Там было все. Все, что принесло ей славу и деньги.

«…Я могу не только влезть на эту гору, я могу ее свернуть. Я могу заставить миллионы людей слушать меня и плакать вместе со мной. Я способна сделать так, что мое лицо будет известно каждому, смотреть на него отовсюду: с экрана телевизора, с рекламных плакатов, в метро, в автобусах, на улицах. Я все могу. Кроме одного. Сделать так, что он меня полюбит. Ну не любит он меня, и все. Хоть умри. Хоть весь мир перетряхни и выверни наизнанку. Да, он со мной встречается. Улыбается, говорит то, что я хочу услышать. Спит со мной, когда я намекаю, что неплохо было бы это сделать. Утверждает, что готов развестись с женой и переселиться в мой дом, стать моим мужем. Но это-то и есть самое страшное. Потому что, если бы он хотел стать моим мужем, он сделал бы это еще двадцать лет назад. А не теперь, когда у меня есть слава и деньги. Я попала в расставленную собой же ловушку. Почти двадцать лет я добивалась его, работая как проклятая. Я шагнула из безвестности, из маленького поселка на лучшие концертные площадки страны. Я покорила миллионы людей. И получилось, что этим я его купила. Всего-навсего купила! Да, он пришел. Но не с любовью и не за ней. То, что ему нужно, у меня есть. Но у него нет того, что нужно мне. Он меня не любит…»

Жанна сидела подавленная. Неужели же Сабина так и не поняла? Он просто не способен любить! Никого! Кроме себя!

Самая последняя запись была самой короткой:

«Этого не может быть!!! Все оказалось гораздо хуже…»

По дате последнего изменения файла Жанна поняла, что Сабина написала это незадолго до смерти. Перед фразой с тремя восклицательными знаками она пропустила много строчек. Пробел, пробел, еще пробел. Видимо, Сабина перед тем, как написать последнюю фразу, раз десять надавила на клавишу «Enter». Машинально. Пробел, пробел, еще пробел…

Что такое? Или ей послышалось, или в дверь кто-то звонит? У Матрены Архиповны есть ключи, у Сережи-младшего тоже. Жанна опрометью метнулась из кабинета, слетела по лестнице…

У входной двери стояла Эля, одна. Куртка расстегнута, волосы растрепаны, лицо раскрасневшееся, но счастливое.

– Господи, что случилось?! – охнула Жанна.

– Ничего. Я приехала из школы. Остановила экспресс и попросила дяденьку высадить меня у коттеджного поселка. Он с меня даже денег не взял!

– А почему ты одна?! Где Сережа?!

– В школе. Почему я должна его ждать? Я не маленькая! – гордо заявила Эля.

– И ты ему ничего не сказала?! – охнула Жанна и кинулась в дом искать мобильный телефон.

Только позвонив Сереже-младшему и успокоив его, она без сил опустилась на диван и позвала Элю:

– Иди сюда.

Представила вдруг: восьмилетняя девочка с ранцем за плечами, одна, идет по тропинке к коттеджному поселку… Когда Эля подошла к ней, Жанна прижала ее крепко, погладила по русым волосам. И тихо сказала:

– Ты все делаешь правильно, только не надо нас так пугать. И брата, и меня, и… папу… Очень тебя прошу…

Приласкав девочку, она пошла звонить адвокату. Надо договориться о встрече и об освобождении под залог. Надо действовать…

Только встретившись утром следующего дня с Веней и Владом, Жанна поняла, что ее силы на исходе. Их просто не осталось. Не может она больше сюда приезжать! Врут ведь, оба врут! Но как это доказать? Веня – лицо незаинтересованное. Не любовница Влада, не «невеста», как Жанна. А ее любовь к нему к делу не пришьешь.

Шиш! Говоря словами зануды-следователя, «Венера Петрова в интимных отношениях с Владиславом Арнольдовичем Цветковым не состоит». И, насколько знает Жанна, никогда не состояла.

– Ты лопнешь скоро! Корова! – не выдержала она, глядя, как Веня достает из ящика стола очередной яркий пакетик.

– Обзываешься? Что я тебе сделала?! – обиделась та.

– Что сделала! Ты зачем к следователю пошла?

– Я пошла! Ты же просила!

– Я тебя просила правду рассказать!

– А я что рассказала? Правду!

– Ты врешь!

– Не вру!

– Врешь! Почему это именно тебя шеф в тот день на переговоры взял? Тебя, а не меня? А?

– А почему тебя?

– Потому что это я с ним сплю. Я, а не ты. Поняла? – сказала она мстительно, специально, чтобы позлить Веню.

– Да, тебе хорошо! – мгновенно отреагировала та. И вдруг громко всхлипнула. – У тебя все есть! И Сабуров. И Влад… – Веня икнула, – …ислав Арнольдович. А у меня? У меня даже мальчика никогда не было-о-о-о!

Жанна моментально среагировала на упоминание Веней Сабурова. Так! Вот оно, значит, что! Влад обсуждал ее, Жанны, личную жизнь с этой!

– Мальчика тебе! Конфет надо меньше жрать!

– Они вкусные-е-е… – вновь всхлипнула Веня.

Глупый, толстый ребенок. «Сколько ей лет?» – вдруг подумала Жанна. А ведь Веня старше ее! На год, но все же.

– Дуреха ты, – с сожалением сказала она. – Ну конечно! Он тебе позвонил. Дай вспомнить… В субботу. На квартире, где мы с ним… Неважно. Дверь в комнату закрыл. И сказал: «Действуй!» И ты позвонила следователю. Сообщила, что вспомнила марку машины и несколько цифр из номера. Ни черта ты не вспомнила. Ты их даже разглядеть не пыталась. Для тебя что «Форд», что «Мерседес», все едино.

– Я испугалась. Очень.

– Чего ты испугалась?

– Ну, как же? Там же стреляли!

– А ты знала, что будут стрелять? – прищурилась Жанна.

– Нет! Что ты! Он сказал, – Веня напряглась и выдала чуть ли не самую длинную в своей жизни фразу: – «Венера, сиди тихо и, если услышишь что-то необычное, не трогайся с места. Жди меня». И ушел. Потом тот приехал. В светлом пальто. И тут же раздался выстрел.

– Был Сабуров в доме в тот момент или его там не было?

– Был.

– Врешь?

– Честно. Клянусь!

Жанна машинально запустила руку в пакетик с конфетами. Сунула за щеку малиновый леденец и примирительно сказала:

– Ладно, работай.

Веня уже пришла в себя. Вытерла слезы и зло отбрила:

– Ты мне не начальница!

Жанна съехидничала:

– Я тебе больше. Буду, по крайней мере. Ты разве не знаешь, что Владик сделал мне предложение? Все только об этом и говорят! Даже следователь в курсе!

– Что-о? – оторопела Веня.

– Что слышала. Скоро я стану новой женой хозяина фирмы. А ты, ворона, так и останешься секретаршей до старости лет. Короче, не умеешь – не берись!

И, с вызовом вскинув голову, она продефилировала в кабинет шефа. Открыла дверь и тут же услышала:

– Почему без стука?

– Нам на курсах говорили, что в офисах в дверь стучать не принято. Потому что на рабочем месте надо заниматься чем? Делами.

Она подошла и присела на краешек стола, подтянув повыше юбку. Подмигнула:

– Как насчет?..

Он чуть не выпал из кресла:

– Что это с тобой? Пьяная?

– Обижаешь! Если всякий раз, когда ты говоришь о сексе, я буду подозревать тебя в пьянстве, то… Ты алкоголик, дорогой!

– Слушай, давай после работы? – Телефон на его столе отчаянно звонил. Веня просто сгорала от желания соединить Мамонтова-Папонтова со своим ненаглядным шефом.

– Да? – схватил он трубку. – Подожди пять минут. Повесь на «холд».

Жанна подумала, что Вене сейчас станет плохо. Алиби Влада рассыпается в прах. Прямо в его приемной. А он даже не догадывается! Полез с поцелуями. Ах, Матрена Архиповна, как же ты права! Кобелиная порода.

– Черт, сегодня никак не получится, – посетовал Влад, с трудом от нее оторвавшись. – Не наш день. Позвонить ему, что ли?

Жанна поняла, что речь идет о приятеле, который сегодня собирается развлечься со своей любовницей. Только этого не хватало! Но она взяла себя в руки, сделала огорченное лицо и с сожалением сказала:

– Тогда отложим? До воскресенья, потому что это «не наша» суббота.

– Не наша?! Но…

– Успокойся. Сначала дело, ведь так?

И она взглядом показала на лежащую на столе телефонную трубку.

– Да. Работа, – вздохнул он и потянулся к трубке. – Вечером задержись.

Как бы не так! Она выскочила в приемную, демонстративно вытерла губы и показала Вене язык. Пусть-ка устроит ему сцену! Если посмеет. И вдруг вспомнила его жену, Нину Васильевну. Интересно, а та способна устраивать сцены? В курсе она, что ее муж и отец ее ребенка сделал предложение юной секретарше? А ну как, узнав, заложит его со всеми потрохами?

В половине седьмого она сказала Вене, что ей позвонили из дома, срочно, мол, надо ехать, и улизнула. Звонок на мобильник застал ее в автобусе.

– Плохо слышно, – соврала она Владу и быстро закончила разговор: – Батарейки садятся. Перезвони. Вечером. Лучше завтра.

«А лучше никогда», – мысленно добавила она. Нет, во время их следующего свидания все будет кончено.

Но в субботу она встала в скверном настроении. При мысли о предстоящем объяснении Жанне становилось плохо. Любовь прошла, но страх перед Владом остался. О! Он на многое способен! Жаль, что не на хорошее, а на плохое!

Она сидела на кухне и пила кофе, слушая, как Матрена Архиповна сокрушается по своему огороду, который пора бы уж и сажать, когда к дому подъехала машина.

– Кого это черти несут? – сказала чуткая на ухо Матрена Архиповна. – Кажись, машина!

– Я ничего не слышала, – отмахнулась Жанна.

– Выдь на крыльцо.

Жанна направилась было в холл, но гостья ее опередила. Видимо, она бывала в доме и раньше, хорошо знала расположение комнат и держалась очень уверенно. Столкнулись они в дверях гостиной, и Жанна невольно попятилась. Она уже знала цену таким костюмам, а в особенности украшениям. Бриллианты в ушах дамы были настоящие. И одета та оказалась с отменным вкусом. Дама взглянула с презрением на ее потрепанные джинсы и вытянутую футболку и вместо приветствия сказала:

– Оставьте в покое моего сына!

Жанна растерялась. Должно быть, женщина ошиблась. Между ними не может быть никакой связи!

– Кто ваш сын? Кого оставить в покое?

– Она еще спрашивает! – высоким голосом выкрикнула дама и, неверными шагами пройдя в гостиную, рухнула на диван. И уже спокойно попросила: – Дайте воды.

– Вы кто? – спросила Жанна.

– Меня зовут Анастасия Дмитриевна Глинская, – с достоинством ответила дама.

– Ах да! Ну конечно! – Жанна наконец сообразила, что перед ней мать Игоря. И заспешила на кухню: – Я сейчас. Одну минутку.

Схватив со стола графин и чашку, метнулась обратно в гостиную. Матрена Архиповна взглянула на нее с откровенным удивлением.

– Вот, – протянула она гостье наполненную соком чашку. Та сделала жадный глоток и вдруг пожаловалась:

– Не умею устраивать сцен. Мне надо поставить вас на место, а я даже не представляю, как это делается! И как спасти моего мальчика.

– Мальчика?

– Ничего, ну ничего здесь не изменилось! – вздохнула дама, обводя пытливым взором гостиную. – Бедная Сабина!

– Вам лучше? – участливо спросила Жанна.

Анастасия Дмитриевна кивнула. Потом отставила чашку и выпрямила спину.

– Оставьте в покое моего сына! Прекратите его преследовать!

– Да с чего вы взяли, что я его преследую? – удивилась Жанна.

– Вы сбиваете Игоря с толку! С истинного пути!

– Я понятия не имела, что он там находится.

Анастасия Дмитриевна взглянула на Жанну с интересом:

– У вас есть чувство юмора. Я начинаю его понимать. Какое у вас образование? Высшее?

– Десять классов и курсы секретарей. Я училась на них полтора месяца.

– А Сабурову вы кто? – с интересом спросила Анастасия Дмитриевна.

– Родственница. Дальняя.

– Вот как? Разве ему, а не Сабине?

– С чего вы взяли, что ей?

– Не знаю. Есть определенное сходство.

И тут Жанна заметила, что в дверях кухни стоит Матрена Архиповна. И сердце ее упало. Что сейчас будет? Та воинственно поправила на голове ситцевый платок:

– Это ктой-то тут у нас? – напевно спросила Матрена Архиповна. – Никак гости?

И, подбоченившись, пошла на диван. Дама невольно поджала ноги в туфлях на высоких шпильках.

– А вы… вы кто?

– Да кому как. Марии-покойнице мать. Сергею теща. Детям их бабка.

– Ах! Вы мать Сабины! Ну, надо же! – всплеснула руками Анастасия Дмитриевна. – Какая колоритная фигура! Нет-нет, вы не обижайтесь! Я очень рада, что с вами наконец познакомилась!

– Тогда, может, чайку?

Глинская кивнула. Жанна вздохнула с облегчением. Могло быть и хуже. Слава создателю, что последнее время Матрена Архиповна употребляет гораздо меньше крепких словечек. Или она сама уже настолько привыкла, что не замечает?..

…Потом они втроем сидели на кухне, и Глинская аккуратно, двумя пальчиками, брала с чайного блюдца ароматную плюшку и, откусив маленький-маленький кусочек, клала обратно. Матрена Архиповна смотрела на нее с жалостью и вдруг не выдержала, вздохнула:

– Да кто ж так кусает? Вон ты какая тощая! Стесняешься, что ль? Али не вкусно?

– Нет, что вы! Очень вкусно! У меня воскресными вечерами чай с печеньем. Готовится по особому рецепту. Фамильному. Собираются истинные ценители искусства. Сейчас так все опошлили! Подумать страшно! Мы музицируем, поем романсы, читаем вслух Катулла, Аристофана, Еврипида…

– Имена-то все какие нерусские!

– Эта давняя семейная традиция. Мои приемные родители завещали свято ее соблюдать. Я так и не поменяла фамилию после замужества. И сын мой тоже записан Глинским. Муж не возражал. Он хоть и профессор, но, знаете… Одним словом, Козлов его фамилия. Я не решилась. Знаете, родители же из очень старинного рода. Потомственные дворяне, – с гордостью добавила Анастасия Дмитриевна.

– Как, говоришь? Глинские? – переспросила Матрена Архиповна. И вдруг нахмурилась.

– Этот рецепт передавался из поколения в поколение. Они так хотели его сохранить! И Дмитрий Сергеевич, и Софья Владимировна. Их семья голодала после революции, но ни ценностями, ни традициями Глинские не поступились. Знаете, я так боялась называть их папа и мама! Они взяли меня из детского дома, когда поняли, что сыну их лучше не иметь детей.

– Это отчего же? – все так же хмуро поинтересовалась Матрена Архиповна.

– У них плохая наследственность. И вот, когда Александру исполнилось двадцать, Глинские взяли меня, двенадцатилетнюю девочку, из приюта. Сами решили больше не рисковать и детей не иметь. А внуков хотелось. Знаете, древний род, традиции. Кому-то надо это передать. И вот я по-прежнему завариваю по воскресеньям чай по особому рецепту и прошу домработницу испечь печенье. Всю жизнь мне страшно, что я сделаю что-то не так. Не то скажу, не так посмотрю. Уроню себя. Хотя до сих пор не понимаю значения этого выражения. Я же не потомственная аристократка.

– А что Александр? – спросила вдруг Матрена Архиповна. – Дмитриевич, кажись?

– А почему вы спрашиваете? – удивилась Глинская. – Он умер еще десять лет назад.

– И деток бог не дал? – уточнила Матрена Архиповна.

– Конечно. Ну, сами посудите… Мало того, что у них в роду женщины часто страдали маниакально-депрессивным психозом, так Александр еще и пил! Пил страшно! Умер он от рака печени в пятьдесят с небольшим. А в последние годы жизни у него и с психикой было неладно. Он даже лежал в сумасшедшем доме, – таинственно понизила голос Анастасия Дмитриевна.

– Вот, значит, оно как, – тоже понизив голос, проговорила Матрена Архиповна. И вдруг выругалась: – Да чтоб на том свете нечистый его уволок!

– Кого? – удивилась Жанна. – Что с вами, Матрена Архиповна?

А та начала всхлипывать и причитать, поминая покойника Алексашку недобрыми словами. Потом и на Глинскую замахнулась кухонным полотенцем:

– Принесла тебя нелегкая!

– Ну, знаете! – оскорбилась та. И начала подниматься из-за стола.

Матрена Архиповна примирительно потянула ее за рукав.

– Сиди уж! Сгоряча я. Твоей вины в том нет. Знала я. Что пил, знала. О прочем и не догадывалась.

– О чем? – спросила Анастасия Дмитриевна, вновь опустившись на стул.

– Отец ведь он ей. Марии. Да что теперь вспоминать! Ни его, ни ее в живых уж нет! – махнула рукой Матрена Архиповна.

– Ну, знаете… – покачала головой Глинская. – В это невозможно поверить! Ни о какой дочери мой брат никогда не упоминал. Ни разу.

– Не знал, вот и не упоминал! – отрезала Матрена Архиповна.

Анастасия Дмитриевна всерьез задумалась:

– Вот почему Сабина была такой странной! Плохая наследственность! Игорь мне рассказывал. Это он искал ей врача.

– Но разве Олег Николаевич психиатр? – удивилась Жанна.

– При чем здесь Олег Николаевич? Ах да! Мы были когда-то соседями по даче. Но, видите ли, он только посредник. Конечно, Василевский не лечил Сабину. Был у него друг, врач-психиатр. Вот ему-то Олег и показывал Сабину. Игорь упоминал, что ей становится все хуже и хуже. Приступы учащались, делались все продолжительнее. Неделями она была не в себе. Игорь боялся, что Сабина начнет злоупотреблять антидепрессантами или даже принимать наркотики, чтобы выйти из очередной депрессии.

Жанна задумалась. Вот где ключ к разгадке! Значит, Сабина впадала в глубокие депрессии… И вдруг спохватилась. Наследственность? А как же дети? С Сережей-младшим, кажется, все в полном порядке. Женщины в роду страдали депрессиями, психозами. Значит, Эля! Надо срочно показать девочку хорошему врачу! Даст бог, все обойдется, Сергей – крепкий, здоровый мужчина. Хорошо бы все закончилось на Сабине!

Матрена Архиповна и Анастасия Дмитриевна, найдя общую тему, оживленно что-то обсуждали, предаваясь воспоминаниям. Наконец гостья спохватилась:

– Совсем забыла, зачем приехала! Жанна, так как же? Вы можете объяснить, что происходит между вами и моим сыном?

– Ничего не происходит, – пожала она плечами. – Мы просто друзья.

– Друзья? Но разве это похоже на дружбу? Он расстался со своей невестой. И я всерьез стала за него беспокоиться. Сначала Сабина, теперь вы… Но разве вы ему пара? Игорь, он такой…

Матрена Архиповна неожиданно вмешалась:

– А чем наша невеста плоха? Такую девку еще поискать! Вы людей-то не деньгами мерьте и не образованьями, у кого сколько, а совестью. А то найдется при образовании, да при родителях богатых, а все одно до нитки оберет. Образование – оно тебе не святые мощи. Нечего к нему прикладываться, все одно не спасет. А меж молодыми не лезьте. Сами разберутся.

– Я, пожалуй, пойду, – поднялась Глинская. – Жанна, вы меня проводите?

Жанна поняла, что с ней хотят поговорить наедине, и вышла с Анастасией Дмитриевной в гостиную. Матрена Архиповна принялась убирать со стола. Уже в дверях Глинская спросила:

– И все-таки каковы ваши намерения относительно Игоря?

– Да нет у меня никаких намерений!

– А почему он тогда отказался от обмена? Понимаете, как неудобно получилось? Мы договорились с людьми и в агентстве недвижимости. Сделку оформили. Деньги приготовили. И тут он категорически отказывается освобождать эту мансарду!

– Почему?

– Говорит: «Моей любимой девушке нравится именно эта квартира!» Но разве это квартира? Бедлам! Я там была… Послушайте, вы должны на него повлиять…

– Но…

– Он никого не слушает! Сначала помешался на Сабине! И я его понимала. У нее был сумасшедший талант! Она все до капли отдала людям. Вы знаете, при другом стечении обстоятельств Сабина могла быть совершенно нормальным человеком!

– Вы знаете того психиатра, к которому отвозил ее Олег Николаевич?

– Психоаналитика. Очень модный, между прочим. Большая частная практика, выезд на дом. Сабина и слышать не могла о больницах!

– Но почему?

– Врачебные кабинеты провоцировали у нее очередной приступ. Даже обычное посещение стоматолога могло вызвать истерический припадок. Она сразу же начинала кричать, что умирает. Что у нее непременно рак! Вам лучше поинтересоваться у того психоаналитика. Игорь, кажется, в курсе. А я последнее время перестала здесь бывать. А поначалу была в этом особняке частой гостьей. Но, знаете, эти ее явления в рваных джинсах, без косметики… Она умела так эффектно страдать! Честное слово, мне становилось стыдно. За мои чаепития, за красивые и дорогие костюмы, за бриллианты в ушах. За то, что огромное количество людей живет гораздо хуже, чем живу я. Материально, имеется в виду. Я даже признаюсь, что однажды, приехав из этого дома в собственную квартиру, сделала взнос в какой-то благотворительный фонд. А муж узнал и сказал, что я дура. Долго смеялся. И запретил сюда ездить. Такова была Сабина! Талант, знаете, он завораживает.

– Я съезжу к Игорю, Анастасия Дмитриевна, – пообещала Жанна.

– Правда? – обрадовалась Глинская. – Вы меня очень обяжете. Ведь нельзя всю жизнь играть в одни и те же игрушки. Он давно вырос! И вы… Вы ведь не Сабина? Да?

– И.о. – горько пошутила Жанна. И не стала ничего пояснять.

Глинская уехала. Жанна вернулась на кухню к Матрене Архиповне. По виду ее поняла: никакого обсуждения не будет. Что было, то прошло. Ну что ж… Надо заняться делами насущными. Хоть бы завтра никогда не наступало!

Но завтра все-таки наступило. Влад позвонил, напомнил, что ждет ее на частной квартире. Причем с нетерпением. «Может, не ехать? – с тоской подумала она. – Объясниться по телефону». Но тогда он непременно будет искать встречи. Приедет сюда, в этот дом…

Нет, она все сделает сама. Хватит уже прятаться за широкие спины. И Жанна стала собираться. Первая половина мая выдалась прохладной. Ярко светило солнце, но ветер был холодным. Пришлось надеть короткую куртку, которую купил перед Новым годом Сабуров. И сердце вновь болезненно сжалось. Как он там?

Мысль о Сабурове придала ей сил перед объяснением с Владом. И вдруг в голову пришла сумасшедшая мысль: надо навестить его жену, Нину Васильевну! Причем сегодня же! Но Влад будет ждать. Времени не так много. Пока она доберется до метро, пока до его дома…

«Ну и пусть ждет, – решила она. – Лучшего времени все равно не будет. Я должна понять его до конца. И ее тоже». Сидя в автобусе, Жанна набрала номер домашнего телефона Цветкова. Теперь она знала и его. Когда трубку взяла Нина Васильевна, тут же дала отбой. Значит, жена дома. А муж к любовнице. Только бы Нина Васильевна никуда не ушла!..

…Жанне повезло неслыханно. Еще бы несколько минут, и они с женой Влада разминулись бы у самого подъезда. Нина Васильевна стояла перед дверью в нерешительности и смотрела на окна собственной квартиры, словно что-то припоминая. Ее взгляд безразлично скользнул по модно одетой блондинке.

– Нина Васильевна, здравствуйте! – поздоровалась Жанна.

Жена Цветкова смотрела на нее сквозь толстые стекла очков, не моргая.

– Вы меня не помните? – спросила Жанна.

– Мы знакомы?

– Я работаю у вашего мужа. Секретарем.

– Ах да!

– А почему вы здесь стоите? – удивилась Жанна.

– Я не могу вспомнить, выключила ли утюг.

– Ну, так вернитесь!

– Да мне всего-то до магазина дойти. За хлебом. Ничего же не случится? Правда? За пять минут? Даже если он включен?

– Тогда идите быстрее в магазин.

– А утюг?

Жанна уже поняла, что Нина Васильевна принадлежит к той категории людей, которые не умеют принимать решения. Ну никакие! Касается ли то проблем глобальных, таких, как покупка новой мебели для гостиной, или совсем мелких, вроде посолить ли еще разок фарш или и так сойдет? Нина Васильевна вряд ли смогла бы где-нибудь работать. Она бы раздумывала целый день, прежде чем отнести документ на подпись начальству, а когда донесла наконец, проблема уже перестала бы быть актуальной. Она могла стоять здесь, под окнами, до того момента, когда в квартире действительно начался бы пожар!

– Давайте вместе поднимемся к вам домой, поскольку я все равно пришла. Вы включите чайник, а я пойду в магазин с вашим списком. Договорились?

– Но ведь я могу подняться в квартиру и одна? – неуверенно спросила Нина Васильевна. – Раз вы пойдете в магазин?

– А вы меня потом впустите?

Она очень удивилась. Посмотрела на Жанну внимательно, указательным пальцем прижав к переносице очки:

– А почему я не должна вас впускать?

– Вы меня на самом деле не узнаете?

– Узнаю, – кивнула Нина Васильевна. – Вы любовница моего мужа. Вероятно, последняя в списке. Знаете, только не обижайтесь, но вы очень похожи на всех предыдущих. Вы пришли его делить?

– Нет. Скорее вернуть.

– Вот как? Но я не заметила потери.

– Так что купить в магазине? – спохватилась Жанна.

– Только хлеба. Все остальное у меня есть.

Когда Жанна поднялась в квартиру своего любовника с хлебом и тортом, Нина Васильевна успела накрыть на стол. Несмотря на свою нерешительность, она оказалась хорошей хозяйкой. В доме все блестело, еда была вкусной, одежда выстиранной и выглаженной.

– А где ваш сын? – спросила Жанна, садясь за стол. Она расположилась на кухне, и чайник, который Нина Васильевна предусмотрительно включила, уже закипел.

– Андрей? Пошел куда-то с друзьями. У него своя жизнь, так же как и у отца.

– А у вас?

– А у меня нет никакой жизни. Чаю хотите?

– Хочу. Спасибо.

Жанна сама разрезала торт. Ну и сцена! Ей стало немного не по себе. Нина Васильевна неожиданно сказала:

– Знаете, мне многие завидуют. Я не хожу на работу, не знаю материальных и жилищных проблем, не живу от зарплаты до зарплаты, считая копейки. У меня красивый, богатый муж и сын-отличник. Оба вполне самостоятельны и не требуют, чтобы я, женщина, решала их проблемы. Это неучастие в их жизни, между прочим, хуже всего. Сыну пятнадцать, больше всего на свете он мечтает стать похожим на отца. Как вы думаете, что мне остается?

– Не знаю, – честно ответила Жанна.

– Ничего. Неужели это все, на что я способна? А ведь в школе я училась лучше Маши!

Ах да! Они же из одного поселка! Сидели за одной партой, как сказала Матрена Архиповна. Нина Васильевна горько вздохнула:

– Увы! Маша у меня списывала не только контрольные. Сочинения по литературе тоже. Ее ругали, если она пыталась высказывать собственное мнение. Она никогда не была отличницей. Даже твердой хорошисткой.

– А вы?

– У меня медаль. Серебряная, – гордо ответила Нина Васильевна.

Она вдруг поднялась и ушла в комнату. Вернулась с альбомом, полным старых фотографий. Некоторые были Жанне знакомы. Она сразу же узнала Сабину, то есть тогда еще Машу Малинину. Некрасивая девочка, похожая на лягушонка. Господи, а это кто?! Темноволосую красавицу с удивительными глазами фотограф все время брал в фокус. И сажали ее только в центр! Эти глаза с поволокой! Кайма длиннющих темных ресниц, и в глубоком взгляде – обволакивающая томность…

Жанна никогда бы не узнала в красавице свою собеседницу Нину Васильевну Цветкову! Куда все ушло? Но понимала теперь, почему Влад на ней женился. В юности Нина Васильевна, Ниночка, была наделена той редчайшей красотой, которая сражает наповал. Но какое пренебрежение! Куда менее заметные красавицы подчеркивают свои достоинства, следят за тем, как сохранить их и приумножить. Нина Васильевна не просто потерялась. Она располнела, перестала за собой следить, пренебрегла косметикой. Поэтому Жанна переспросила:

– Это вы? Вы?!

– Странно, да?

– Но почему?

Нина Васильевна вздохнула:

– А зачем?

Жанна наконец догадалась:

– Вы его не любите, да? И не любили никогда? Но почему тогда замуж вышли?

– Моя проклятая нерешительность! В школе все мальчики были в меня влюблены. И Владик. Его забрали в армию, пошли бесконечные письма. Может быть, если бы не эти два года… Он писал, я не решалась не ответить. Это как домашнее задание. Я так и раскладывала их перед собой: учебники и его письма. Ведь все говорили, что раз обещала – надо ждать. И хотя я ничего не обещала, но как-то само собой получилось, что дождалась. Некоторые письма мне диктовала Маша. И стихи. Ее стихи. Он до сих пор думает, что я способна такое сочинить!

– А зачем же она это делала?

– Знаете, ее письма он бы все равно не стал читать. Несколько раз порвал Машины любовные записки, и она испугалась.

– Но почему? Я никак не могу понять, почему он не мог относиться к ней по-другому?

– Потому что это не его женщина. Маша всегда была слишком эмоциональна. Влад же не выносит скандалов. Дома он любит покой, уют. Одна история с ее самоубийством чего стоит! Он только сказал: «Надо уехать подальше. Если я еще когда-нибудь ее увижу, то убегу, как от чумы. Психопатка!»

– Нина Васильевна, ведь Сабина приходила к вам? В августе, незадолго до смерти?

– Да, приходила.

– Зачем?

Нина Васильевна поднялась из-за стола и отвернулась к плите. Повисла долгая пауза. Когда Нина Васильевна обернулась, Жанна увидела, что она плачет:

– Какой же у Машеньки был голос! Какой талант! И она оказалась так не приспособлена к жизни! И рядом с ней эта Лара. Плохая женщина. Она приходила сюда. И до смерти Маши, и после. Я чувствовала, что она ненавидит свою подругу. И как сильно ненавидит! Они с Владиком никак не могли ее поделить… Я хотела вмешаться. Но… Ведь мы с Машей дружили! Бывают идеальные пары в любви, а бывают в дружбе. Ведущий и ведомый. И второму ничуть не обидно. Я так обрадовалась, когда она пришла! Знаете, я сама не раз просила у Влада развод, но он меня не отпускал. Я звонила ей, пыталась объясниться. Так все запуталось! Я знала, что они встречаются. Я не могла этого понять. Он и Лара все никак не могли поделить Машины деньги…

И вдруг Нина Васильевна стала оправдывать своего мужа:

– Вы поймите, это все из-за плохого состояния дел на фирме. Владику невыносима мысль, что он будет на кого-то работать. Он очень гордый. Теперь он хочет выменять эту квартиру на меньшую, получить доплату, только бы удержаться на плаву. Он знал, что у Маши есть счет. И хотел получить доступ к ее деньгам.

– Вы ей все рассказали? – спросила Жанна.

– Я только сказала, что ей не надо разводиться со своим мужем, чтобы выйти замуж за моего. Я сказала Маше, что он ее не любит и никогда не сможет полюбить. Он женат на своей фирме. Только она имеет для него значение. Этот брак станет пыткой для обоих. А дети? Они-то здесь при чем? Влад никогда не бросил бы Андрея, Маша – своих детей. А ее муж? Но главное, что и любви-то никакой нет. Она рассеянно сказала: «Да-да, я это знаю». Мне так хотелось ее спасти. И я сказала о деньгах. О том, что Владу нужны ее деньги.

– Она сильно была потрясена?

– Очень. Мне с самого начала показалось, что Маша чем-то расстроена. Когда она пришла, я заметила, что ей очень плохо. Я ведь знала это ее состояние. Она не могла сидеть на одном месте и все время ходила, ходила, ходила…

– А какое было число, вы не помните, Нина Васильевна?

– Если бы они были мне нужны, эти числа! Для меня и дни недели все одинаковы. Муж и в будни не появляется, и в выходные последнее время уходит, как на работу. Сын поступает так же. Но думаю, что было либо восьмое августа, либо девятое. Она сказала, что собирается в санаторий. Побыть на природе. С мужем и… с Ларой.

– И так и не поделилась с вами, чем расстроена?

– Несколько раз порывалась. Говорила о том, что вокруг нее не осталось порядочных людей. Все врут, притворяются. Используют ее. Маша так боялась, что ее используют! Она сказала, что с тех пор, как стала знаменитой и богатой, ей перестали говорить правду. По-моему, у нее начинался очередной приступ. Если бы я могла помочь!

– Вы не знаете ее мужа, Сергея Сабурова?

– Нет. Ни разу не видела. Она меня к себе не приглашала.

– Он в тюрьме сидит. Его обвиняют в убийстве. Скажите, это вы подходили к телефону, когда он звонил? Должно быть, нашел ваш номер в записях жены. Это было в четверг.

– В какой четверг?

– Ночной звонок. Влад объяснял ему, как проехать на дачу.

– Да, я еще удивилась: откуда у нас взялась там дача? Но я не подслушиваю разговоры. Я просто проходила мимо, на кухню. Дверь в комнату была открыта. Больше я ничего не слышала.

– А в тот вечер никто еще не звонил?

– Дача, дача… Что-то связанное с этой дачей… Очень странно. Да, сначала кто-то долго объяснял моему мужу, как туда проехать. Он переспрашивал, записывал, кажется. А потом пересказывал все это кому-то другому слово в слово. Но почему-то уже называл дачу своей. Я подумала, не собирается ли он ее покупать? Но у нас нет сейчас таких денег! Мне почему-то стало страшно.

– Ваши показания имели бы ценность. Если бы он не был вашим мужем…

Обе вдруг замолчали. Все-таки Сабуров говорил правду. Теперь все прояснилось. Но что делать? И Жанна вдруг сказала:

– Ваш муж, Нина Васильевна, сейчас на частной квартире. Как вы думаете, что он там делает?

Та указательным пальцем прижала оправу к переносице. И тихо спросила:

– А зачем мне это знать?

– Но это же ваш муж!

– Хотите меня с ним развести? Чтобы мои показания имели ценность?

А она не глупа! Но хотя бы в память о Маше, близкой подруге! Нина Васильевна ждала. Смотрела на Жанну, не моргая, сквозь толстые стекла очков. Жанна тщетно пыталась разглядеть за ними прекрасные глаза с поволокой.

– Простите, – сказала она. – Каждый борется за свою любовь.

– Но разве вы… Если вы там, на частной квартире… – неуверенно произнесла Нина Васильевна.

– Это трудно объяснить. И потом: разве вы не понимаете? Ведь вы же вышли за него замуж!

– Да… Но…

– Мне надо идти, – поднялась Жанна. – Кажется, у меня нашлись силы.

– Я… Мне тоже хотелось изменить свою жизнь. Давно.

– Уверена: вы это сделаете.

– Спасибо! Я… была не права. Вы на них не похожи. На остальных его любовниц. Вы милая, добрая девочка. Не испорченная. У вас все будет хорошо! Обязательно! Вот. Возьмите.

И Нина Васильевна начала совать Жанне в руку коробку с остатками торта, которые успела аккуратно упаковать.

– Да зачем?

– Ну, как же? Вам кушать надо. Девушки любят сладкое!

– Я не люблю.

– Какая вы странная! Ну, возьмите же.

– Нет.

Нина Васильевна проводила ее до дверей и стояла там, пока за Жанной не закрылись двери лифта. Должно быть, так же она провожала подругу в тот августовский день. Накануне солнечного затмения. И ничего не смогла сделать. Ни-че-го. Потому что звезды уже сошлись, все было предопределено.

Развязка

Она так себе это и представляла: Влад был в бешенстве! Едва Жанна надавила на кнопку звонка, дверь распахнулась, и стоящий на пороге Цветков зло выпалил:

– Где ты шатаешься?! Я тебе что, мальчишка?!

Жанна так и замерла на пороге. Показалось, что он ее сейчас ударит. И стало страшно. Этот человек способен на все! Как бы отсюда вырваться!

– Почему у тебя все время садятся батарейки? Почему я каждый раз слышу: «Абонент временно недоступен»? Ты растяпа!

– Может, мне не стоит входить? – попыталась пошутить она. Но губы предательски дрожали.

Он тут же схватил ее за руку, буквально втащил в квартиру:

– Раздевайся! У меня мало времени!

– Ты волновался? Переживал? А вдруг я под машину попала?

– Под какую еще машину?!

– Разве со мной ничего не может случиться?

– Не случилось же! А вот я тут со скуки уже не знаю, чем заняться, – сказал он гораздо спокойнее и, развернувшись к ней спиной, прошел в кухню.

Она машинально сняла туфли, сунула ноги в тапочки, но почему-то так и осталась в куртке. На пороге кухни задержалась. На стульях – две полные сумки, из одной торчит горлышко бутылки и ежик ананаса. Жанна все так же машинально опустила сумку на пол, вынула из нее бутылку шампанского и поставила в холодильник. Обессиленно опустилась на освободившийся стул. Влад поторопил:

– Давай действуй.

Она не двигалась. Потом медленно сказала:

– Если тебе было так скучно, мог бы заняться обедом. Почистил бы картошку, пожарил мясо.

– Кто? Я?!

– Никогда этим не занимался? Понимаю. – Она вспомнила Нину Васильевну и постепенно начала приходить в себя. Не надо повторять чужих ошибок. Не надо…

– Хочешь поскандалить? – надменно улыбнулся он. – Не получится. Терпеть не могу сцен. И ненавижу истеричек.

– Да? А я знаю одну, на которой ты не отказался бы жениться. Ведь она была такая богатая и знаменитая! Я виделась сейчас с твоей женой.

Влад рассмеялся:

– Ну, это ты напрасно! Что, выпрашивала у нее развод?

– Как будто ты не знаешь, что Нина Васильевна давно на него согласна! Она хочет уйти от тебя.

– У нее это не получится. Моя женщина уйдет от меня только тогда, когда мне этого самому захочется. Понятно?

– Я не твоя женщина, – спокойно сказала она.

– А чья? – откровенно удивился Влад. – Твой Сабуров в тюрьме. Пока выйдет оттуда, ты уже состаришься. Как ты будешь жить? На что? Как менеджеру тебе грош цена, ты ничего еще толком не умеешь! На панель пойдешь? Или, может, к маме вернешься?

– У Сабурова есть деньги. Его скоро выпустят под залог. Адвокат этим занимается.

– Какие деньги? – удивился он.

– Тот самый счет. Сабина перечисляла туда свои гонорары. Последний ее альбом, между прочим, разошелся огромным тиражом.

– Черт, значит, он все-таки существует! Этот счет! Ах, Машка, Машка! Так меня кинуть!

– Так ты завещание у нее в кабинете искал? – догадалась Жанна.

– Не любовные же стишки!

– Вот если бы ты относился к стихам серьезно, то деньги были бы твои.

– Хватит ерунду говорить!

– Значит, Лара появилась не вовремя? Она не собиралась с тобой делиться!

– Запомни: Лару убил Сабуров.

Жанна вдруг вспомнила: «Отдай! Он же настоящий!» Тогда она не поняла, о чем идет речь. Кто настоящий? Это не Олег Николаевич ругался с Ларой. Влад. Ну, конечно!

– Это я во всем виновата, – покачала головой она. – Ну почему я решила, что люблю тебя? Откуда? Я не верила, что ты на такое способен! Думала на Александру Антоновну, на Олега Николаевича. На кого угодно! А ты способен! И все из-за денег!

– Так… Значит, ты хочешь отношения выяснять?

– А разве не пора?

– Ну что ж…

Он спихнул на пол вторую сумку и сел за стол, напротив нее. В глубине его потемневших глаз мелькнуло что-то похожее на сожаление. Ведь как было все хорошо! Глупенькая, хорошенькая девочка, которую, когда надоест, можно использовать в коммерческих целях. Это сначала «только ему, только ему». А под конец «только ему и его друзьям» и «всем, всем, всем…». Проходили это. Казалось, он все рассчитал.

Может, еще не все потеряно? И он заговорил медленно, подбирая слова:

– Послушай. Это все эмоции. Если уж тебе так хочется без конца вспоминать Марию, то она тоже не была святой. Мужу изменяла направо и налево, еще немного, и стала бы наркоманкой. Таблетки глотала горстями, я ведь помню. Не говоря уже о том, что она была просто дура. Ей повезло невероятно, неправдоподобно! Каким-то чудом прорвалась в круг избранных, казалось, живи и радуйся! Так нет! Она даже не смогла всем этим воспользоваться! Почему к ней никто не ездил? Почему так редко ее приглашали на тусовки? Потому что она мучилась своим богатством. Как же! Где-то дети голодают, а она будет шампанское пить и закусывать черной икрой! Да, это не мои деньги. Но лучше бы она отдала их мне! Все равно все воруют. До бедных несчастных детей ничего не дойдет. Совесть у нее будет чиста? От того, что какая-нибудь сволочь обогатилась? Но ведь это же смешно! Я помню, как она на свои деньги купила мягкую мебель для детского дома. Через месяц приехали – нет мебели. И где она? Дома у директора! Так почему не жить по-человечески? Почему не помочь тем, кто тебе ближе всех? Я честно пытался ее понять. Я с ней спал. Да. И ей было со мной хорошо. Она ведь мне посвятила последний альбом. Так почему я не имел право на эти деньги?

– Она сожгла завещание, – догадалась Жанна. – После разговора с Ниной Васильевной. А чтобы тебе как-то все объяснить, оставила в сейфе свои записи. Ты их читал?

– Некогда, – отмахнулся он. – Буду я читать всякий бред!

– Но они у тебя есть?

– Разумеется! А вдруг это что-нибудь да стоит? – Он сделал небольшую паузу, а потом осторожно сказал: – Раз уж ты затеяла выяснение отношений, давай с тобой договоримся. Меня они устраивают. Тебя, видно, перестали устраивать. Но, понимаешь ли, на любой работе есть испытательный срок. Ты его прошла. Сколько мы с тобой встречаемся? Несколько месяцев? Хочешь теперь получать зарплату больше? Хорошо. Договоримся. Хочешь куда-нибудь со мной поехать? На курорт? За границу? Скоро лето. Не проблема. Моя жена не возражает, ты прекрасно это знаешь. Даже хорошо, что вы поговорили с Ниной. Заключим своего рода деловое соглашение. Только опять же без истерик. Без лишних эмоций. Ты мне – я тебе. Соглашайся. Многие твои ровесницы об этом мечтают. Тебе несказанно повезло. Ты будешь на особом положении в моей фирме.

– В качестве кого?

– Ну… – замялся он.

– Давай, не стесняйся. Как менеджеру мне грош цена.

– Жанна, ну что такое менеджер? – вкрадчиво сказал он. – От звонка до звонка, и никаких приятных неожиданностей. Ты молоденькая, хорошенькая девочка. Тебе нравится красиво одеваться, весело проводить время. У тебя все это будет…

– Какой же ты все-таки…

– Я нормальный. На все сто процентов, – заверил он.

– Ну да! Знаешь, если вы все такие… Хозяева… Послушай себя! Ты можешь говорить только о своей фирме! С чего бы ни начинался разговор, все сводится к делам. Даже в постели. Люди, которые работают на кого-то другого, тебя не интересуют. Более того: они враги, потому что зарабатывают деньги для твоих конкурентов. Ты же всех ненавидишь! Книги, фильмы, музыка, я имею в виду, серьезная, тебя не интересуют. Пустая трата времени. Тот, кто этим занимается, – бездельник. Если человек сумел заработать этим – сказочное везение. На отдыхе, за границей – есть и спать. И ставить галочки. Мы посетили Париж, мы посетили Рим, мы были… Нет, не хочу!

– Ну и дура!

– Выпусти меня! – Она поднялась со стула.

– Ты что, хочешь, чтобы у меня день пропал?! – разозлился он.

– Ничего. Прогуляешься на Ленинградку. Там на твое предложение любая согласится.

– Если уйдешь, считай, что у тебя больше нет работы. В мой офис можешь не возвращаться. Зарплату за неполный месяц я тоже не собираюсь платить.

Она шагнула к двери. Он встал, загородил проход.

– Ты хорошо подумала? Таких, как ты, я найду сколько угодно, а вот тебе, девочка, быть может, повезло в последний раз…

– Да иди ты!

Руки у нее были сильные. Такого толчка он не ожидал. Потерял равновесие, и она проскочила в прихожую. Подхватив туфли, крутанула дверной замок. Влад уже опомнился и кинулся следом.

На лестничной клетке у соседней двери стоял мужчина, держа на поводке огромного дога. Жанна перевела дух. Влад, который уже вцепился в рукав ее куртки, невольно разжал руку. И она кинулась вниз по лестнице. Преследовать ее он не стал.

Все пять этажей она так и бежала, прижимая к себе туфли. Когда выскочила из подъезда, поднимающаяся по ступенькам дама посмотрела на Жанну с удивлением и сказала:

– Девушка, у вас туфли в руках.

– Да-да, я знаю. – И сковывавшее ее нервное напряжение наконец спало. Страх прошел, она прямо на ступеньках горько расплакалась. Дама задержалась у двери:

– Вам помочь?

– Нет, спасибо. Все уже прошло.

Она вытерла лицо, обулась, сунула тапочки в сумку и поехала к Игорю.

Ангел огня был дома. Открыв ей дверь, ничуть не удивился. Кивнул: «Заходи» – и грустно улыбнулся. Он был бледен, небрит, светлые волосы растрепаны, и даже черная родинка над губой, казалось, поблекла и стала меньше. В мансарде царил все тот же беспорядок. Жанна вдруг почувствовала, что ей стало легче.

– Что это с тобой? – внимательно взглянул на нее Игорь. – Плакала?

Она без сил опустилась на импровизированный диван.

– Давай рассказывай. – Ангел огня присел рядом.

– Я осталась без работы, – пожаловалась она.

– Подумаешь! Проблема! Не без головы же!

– Ничего ты не понимаешь!

– Что, денег нет? Обычное дело! А у меня как раз халтурка подвернулась. Хочешь, поделюсь?

– Взять у тебя деньги? Игорь!

– Родная, не делай проблемы из сущей ерунды. Жить надо проще.

– Почему ты не переехал? – улыбнулась наконец она.

– Расхотел.

– Из-за меня?

– Ну и самомнение! Девушка, вы кто?

– А серьезно?

– Серьезно я испугался. Ведь у меня еще есть шанс? Не так ли? Вдруг я начну писать гениальную музыку! Рок-оперу, например. Или мюзикл. Была задумка. Пока остаюсь свободным художником, все еще впереди. Я в поиске. Но если другие будут указывать, что мне делать, то я обленюсь, разжирею, стану целыми днями валяться на диване, а деньги зарабатывать все той же халтурой. Руку уже набил, времени много не занимает. – Игорь тяжело вздохнул и спросил: – Так что у тебя стряслось, родная?

– Помоги мне.

– Учти, что париками и накладными бородами я запастись не успел. И лицензию на ношение оружия не раздобыл. А во всем остальном…

– Знаешь, у меня такое чувство, что я тебя эксплуатирую.

– Правильное чувство. Только учти, что я нуждаюсь в небольшом поощрении.

Она потянулась губами к веселой родинке, похожей на спелую ягоду черники. Игорь хитро прищурился:

– Аванс? А за что?

– Да ну тебя! Знаешь, я по тебе скучала. Кстати, где Холера?

– Валерия? У мамы с папой. Приданое распаковывает. Я не явился на регистрацию законного брака. Не нашел в себе сил осчастливить избранницу. По-моему, ей страшно повезло.

– Так ты, мерзавец, и заявление успел подать?! – И она уже не в шутку дернула Игоря за волосы.

– Какая же ты ревнивая!

– Не хочу тебя терять, – вздохнула она. И, увидев в его глазах знакомый огонек, поспешила пояснить: – Как друга. Ведь твоя жена на порог меня не пустит! Не каждому дано понять… Скажи, как мне найти того психоаналитика, который консультировал Сабину?

– Какого психоаналитика? – насторожился он.

– Мне рассказала Анастасия Дмитриевна. Отпираться бессмысленно.

– Мама? Ты что, была у нас дома? Зачем?

– Она сама ко мне приехала. Да как закричит с порога: «Перестаньте преследовать моего сына!»

Ангел огня расхохотался:

– Ну и маман! Ну, спасибо ей! Потрясающе! Как жаль, что меня там не было! Ну а ты что?

– Ничего, – пожала плечами Жанна. – Если бы я на самом деле тебя преследовала… У нас чисто дружеские отношения, прошлое не в счет. Я не собираюсь вести тебя к алтарю. Так ей и сказала. Пообещала поговорить насчет квартиры, то есть повлиять, чтобы ты съехал. Но вижу, что это бесполезно, и потому промолчу.

– Умница! За что я тебя и… В общем, проехали. Что дальше?

– Мне надо узнать историю болезни Сабины.

– Да зачем? Она все равно умерла! Да, я знал про ее болезнь, но не говорил тебе специально. И никому не сказал. Не выношу, когда о талантливых людях начинают сплетничать, живы они или умерли. Какая мне разница, был Чайковский нормальной ориентации или голубой, если я плачу, слушая его музыку? Какая мне разница, умер великий актер от алкоголизма или от сердечного приступа, если я смотрю фильм с его участием и понимаю, что так не сыграет больше никто? Все, что нам надо знать о великих, – это их творчество. То, что они посчитали нужным добровольно открыть людям. Какая разница, что за болезнь была у Сабины?

– Здесь дело в другом. Я не сплетни собираю, пойми. Мне нужно доказать, что ее убили. И что человек, которого в этом подозревают, не виноват.

– Убили?!

– Да. Это было преднамеренное, расчетливое убийство. Не несчастный случай. Чтобы это доказать, мне надо поговорить с ее врачом. Я знаю, что они с Олегом Николаевичем дружили.

– Хм-м… Убийство… Это все меняет, – задумчиво сказал Игорь.

– Я могла бы поговорить с Лолой, но… Она, должно быть, до сих пор в шоке.

– За нее не переживай. До меня дошли слухи, что коллега покойного Олега, нынешний главврач клиники, каждый вечер приезжает поплакать вместе с безутешной вдовой.

– Да ты что?!

– Ну, она всем говорит, что делает это не для себя, а для ребенка. Как только позволят приличия, брак будет оформлен официально. После Олега остались бумаги. Результаты многолетних исследований, наброски к докторской. Коллега мечтает продолжить его дело. А Лола такого шанса не упустит. Я за нее спокоен. Но обращаться к ней необязательно. Я знаю телефон психоаналитика. Сейчас попробую его вызвонить.

Игорь взял мобильник и стал искать в записной книжке номер. Пока он с кем-то разговаривал, потом перезванивал, Жанна невольно задремала. Она так вымоталась за последние дни! Очнулась, когда Ангел огня тихонько потряс ее за плечо:

– Эй!

– Да? Что?

– Просыпайся, родная. Поехали.

– Куда?

– На кладбище. Шутка. То есть не шутка, конечно, только едем не на катафалке, а на моих «Жигулях». Семен Васильевич подъедет туда же. Очень извинялся, что не попал на панихиду. А Олегу он многим обязан. Вот и решил отдать долг, так сказать. Ох уж эти долги! Когда берешь, то как-то не думаешь о процентах…

…Этот весенний день был длиною в вечность! По крайней мере Жанне так показалось. И вот наступил вечер. Стало так тихо, что тишину и впрямь можно было назвать кладбищенской. Они сели на лавочку возле свежей могилы. Ограду еще не поставили, памятник тоже, но лавочка уже была. И море живых цветов. Семен Васильевич также привез огромный букет роз. Просто-таки роскошный! Жанна положила скромный букетик на могилу: тюльпаны и нарциссы. Не привозные, выращенные на подмосковной даче. Знала, что Олегу Николаевичу это понравилось бы.

Психоаналитик говорил, словно оправдываясь:

– Я был в отъезде. На международной конференции. Жаль, что не смог проводить его в последний путь. Жаль… Олег ведь мне помог, когда с дочерью случилось несчастье… Авария, одним словом. Я не думал, что это возможно, – поставить ее на ноги. Но Олег был талант. Божьей милостью хирург, хотя и молод очень. Никто не брался. А он сказал: «Семен Васильевич, не отчаивайся. Даже денег с тебя не возьму. Все, что могу, – сделаю». Тогда у меня еще не было большой частной практики. Мода на психоаналитиков пришла чуть позже, когда у людей появились большие деньги. И, соответственно, большие проблемы. А год назад… Я ему отдал долг… Кто посмел? Как? Не могу понять…

Некоторое время они сидели, молчали. Жанна думала: и в самом деле, как? Зачем хирург назначил ту встречу? Не чувствовал опасности. Когда дело касалось его самого, не чувствовал. Наконец заговорил Игорь:

– Семен Васильевич, вы помните, как Олег попросил вас проконсультировать одну женщину? Известную певицу Сабину Сабурову?

– Сабину? Да, конечно, помню… Случай Сабуровой был очень интересен. Она без Олега ко мне не приходила. Цеплялась за него, словно…

– Словно за спасательный круг, – подсказала Жанна, вспомнив записки Сабины.

– Странная женщина. Весьма. Она всегда играла, и заставить ее быть самой собой оказалось чрезвычайно трудно. Я так и не уверен, что она открылась мне до конца. Но ведь она умерла? Если мне не изменяет память.

– А что это была за болезнь? – осторожно спросила Жанна.

Семен Васильевич сразу насторожился.

– Вы поймите: я не имею права. Даже если она умерла. Это врачебная тайна. Да и зачем это вам?

Жанна с нажимом сказала:

– Поймите, Семен Васильевич, ее убили. Это было тщательно спланированное убийство. Вам все равно придется рассказать. Не нам, так полиции.

– Убили? – Психоаналитик беспомощно посмотрел на Игоря. Ангел огня пожал плечами.

– Кто-то знал о ее болезни. И воспользовался этим. Вы могли бы рассказать подробности? Что за приступы у нее были?

– Депрессивный психоз, – нехотя сказал психоаналитик. – Обычно такие заболевания передаются по наследству. Я долго расспрашивал ее о родственниках. Не было ли в роду душевнобольных, алкоголиков. Она категорически это отрицала. Но она отрицала все, в том числе и свою болезнь. С ней приходилось быть очень осторожным. Умнейшая была женщина! То есть она тонко чувствовала ложь. И моментально ловила человека на противоречиях. Стоило проявить любопытство, не как врачу, а как человеку (звезда ведь!), и она моментально замыкалась в себе. Сложная натура, одаренная. Знаете, это типично для людей такого склада. Такой тип называется астенический трудоголик. Человек буквально себя сжигает. Надо остановиться в какой-то момент, переждать, а она не могла. В работе было ее спасение. С одной стороны – это способ уйти из реального мира, который был ей в тягость. Но с другой, все это привело к истощению нервной системы. Крайняя степень. Любая мелочь выводила ее из равновесия. А если проблема оказывалась серьезной и не решалась мгновенно, она впадала в депрессию. Начинался приступ.

– И что с ней происходило в этот момент?

– Она чувствовала себя очень несчастной. Плакала, становилась очень мнительной во всем, что касалось ее здоровья. Чувствовала потребность мучить близких людей. Обвинять их во всех своих несчастьях. Но тем не менее остро в них нуждалась. В этот момент с ней надо было просто поговорить. Не оставлять ее одну. И когда Сабина стала ходить ко мне, ей сразу сделалось легче. Впрочем, Олег тоже неплохо с этим справлялся. Сабина почему-то верила, что именно он ее и спасет.

– А если в такой момент она пропустила бы ощутимый удар? – спросила Жанна. – Ну, как боксер на ринге. Один точный удар еще не нокаут, но если за ним последовал второй, потом третий… Что тогда?

– Тогда? – оживился вдруг Семен Васильевич. – Тогда провал. Срочное вмешательство врачей. Госпитализация, таблетки, уколы. Наблюдение. Но я не представляю себе, что бы это могло быть! Какие такие удары? Даже творческие неудачи не могли ее убить. Во всем, что касается творчества, она была непотопляема. Уверена в том, что все делает как надо. Ее уверенность в собственной гениальности была безгранична. Но если бы ее предал кто-то из близких… Знаете, талантливые люди беззащитны в мелочах. В быту. И очень доверчивы… Так как же ее убили? И кто?

– Близкий ей человек, – вздохнула Жанна. – Тот, кто знал об особенностях ее психики и воспользовался этим знанием. А как Олег Николаевич отреагировал на смерть Сабины? Я ведь понятия не имела, что они были так близки! Он же ни разу об этом не упоминал! А почему?

Семен Васильевич невольно поморщился.

– Его шантажировали. Какими-то фотографиями. Я так понял, что у Сабины было много денег. И семья всерьез верила в ее бредовые идеи… Словом, в то, что она раздаст эти деньги. Подарит, перечислит детскому дому. Это фантазии, одна из форм тирании – держать близких людей в полной финансовой зависимости. А кто-то решил, что это всерьез. И попросил Олега, чтобы он надавил на меня. Ведь совершенно понятно, что я не мог ему отказать, о чем бы он ни попросил.

– И чего он от вас хотел? – спросил Игорь. Жанна молчала, потому что начала понимать, как все случилось. Психоаналитик опять стал оправдываться:

– Да Олег был честнейшим человеком! Благороднейшим. Это все Лола. Лолита Георгиевна. Ну, зачем? Зачем он позволил ей сделать из себя подкаблучника? Ведь она бы ни за что не поверила, что те фотографии – фальшивка. Его семейная жизнь и так была не сладкой, а узнай Лола о его наклонностях, превратила бы ее в ад. Он очень мучился. С одной стороны, для Сабины Олег стал лучшим другом. Она ему не просто доверяла. Держалась за него. Правильно вы сказали, как за спасательный круг. Отпусти – и утонешь. И он не мог ее предать. С другой стороны, кто-то хотел, чтобы Олег надавил на меня и Сабину признали сумасшедшей. Упрятали в клинику. Он вроде бы и заговаривал об этом со мной, но потом сразу пугался. И тогда уже я спрашивал, не обратиться ли к кому-нибудь из коллег, не собрать ли консилиум… Словом, способы имелись. Она ведь и в самом деле была больна! Но Олег тут же пугался и начинал махать на меня руками: «Что ты, что ты, Семен Васильевич! Ты лучше меня знаешь, что она не сумасшедшая!» Это правда. Не настолько все было плохо. Но поступки человека, который немного не в себе, можно истолковать так, что ему необходимо срочное лечение. У Сабины странностей хватало. И если бы тот же Олег убедил ее в том, что надо лечь на обследование… При такой мнительности, как у Сабины… Знаете, надавив, из нее можно было сделать настоящую сумасшедшую! Олег страшно боялся соблазна. И вдруг с Сабиной случилось это несчастье, он, конечно, расстроился, но с другой стороны, вздохнул с облегчением. Знаете, что Олег мне тогда сказал?

– Что? – в один голос спросили Игорь и Жанна.

– Он сказал: «Нашелся, значит, другой способ завладеть ее деньгами. Я виноват. Языком надо было поменьше болтать». Олег мучился этим и потому предпочитал о Сабине не упоминать.

Семен Васильевич тяжело вздохнул. Потом грустно сказал:

– Вот, собственно, и все. Вся история. Что вышло, то вышло.

– Спасибо вам, – сказала Жанна. – Многое прояснилось. Правда ведь, Игорь?

Тот молча кивнул. Психоаналитик вскоре уехал, оставив их вдвоем. Они посидели еще немного, потом, не сговариваясь, поднялись и пошли к воротам кладбища, где Игорь оставил машину. Жанна открыла дверцу, но в салон так и не села. Как начать разговор? Поехать к нему? Или решить все здесь же? Игорь не выдержал первым:

– Не тяни. Что еще?

– Скажи честно, ты всерьез делал мне предложение?

– Какое предложение? – он притворился, что не понял.

– Выйти за тебя замуж. Мне почему-то кажется, что я делаю тебе больно. И тогда, и сейчас.

– Сейчас ты просто тянешь время, – буркнул он.

– Насчет Сабурова… – начала было Жанна и вновь замолчала. Как ему это сказать?

– Насчет Сабурова… – эхом откликнулся Ангел огня. – Знаешь, Олег, царствие ему небесное, любил философствовать. Все говорил, что у каждого свой крест. Считал, что его крест – это Лола. А на самом деле пытался себя обмануть. А я себя не обманываю. Похоже, мой крест – несчастная любовь. Как она меня находит, удивляюсь! И рад бы в рай, да… Нет, не грехи не пускают. Грехи-то как раз отмолить можно. А судьбу? Смешно получается: ты не виновата, я не виноват, он не виноват. Никто не виноват, а мне опять себя жалко… Так что насчет Сабурова? Что я ему еще должен?

– Ничего, – растерялась она. – Ничего не должен. Только сходи, пожалуйста, со мной к следователю.

– Это еще зачем?

– Скажи, что когда поднялся наверх в тот вечер, когда погибла Лара, то увидел там Олега. И только потом туда поднялся Сабуров. И ты это видел.

– А кто же тогда столкнул с лестницы Лару? – усмехнулся Игорь.

– Только не Сабуров. Я тоже это скажу.

– Так. Хорошо. Я прекрасно тебя понял. Я должен дать честные и правдивые показания. Следовательно, уважаемого Сергея Васильевича выпустят из тюрьмы. Очень хорошо. Следующий этап, как я понимаю, ваша с ним свадьба?

– С ума сошел? – испугалась Жанна. – Какая еще свадьба?

– Ах да. Извини. Это не модно. Так станете жить. Гражданским браком. А у меня есть шанс остаться при этом твоим любовником?

– Нет, – честно ответила она.

– Замечательно. Одна маленькая неувязка: зачем тогда мне это нужно?

– Просто так.

– Еще лучше. Просто так спасти от тюрьмы господина, к которому собирается уйти моя девушка. Думаешь, я благородный? – задумчиво спросил Игорь.

– Ты милый, – нежно посмотрела на него Жанна. – И ты настоящий друг.

– Это что, комплимент? Друг! Ха! Слушай, я всегда считал себя циником. Я столько совершил гадких и отвратительных поступков, что подумать страшно! Из последних – не пришел в загс, на бракосочетание. Обманул честную девушку. И это еще самое невинное! И вот некая особа называет меня милым и просит пойти к следователю, кого-то там спасти. Неужели я куплюсь на такую дешевую штуку? Может, я заболел? А? – с надеждой спросил Ангел огня.

– Так ты приедешь?

– Не знаю, – ответил Игорь. – Вообще-то у меня даже повестка есть на понедельник. То есть на завтра.

– Вот видишь, – обрадовалась она. – Во сколько ты должен прийти?

– В два часа.

– Там и встретимся.

– Ты уверена, что я приду? А я в курсе, что это необязательно. Подумаешь, повестка! Че-пу-ха!

– Честное-пречестное слово: между мной и Сабуровым ничего нет, – молитвенно сложила руки на груди Жанна. Ведь это правда! Какая может быть любовь без взаимности? Сабуров смотрит на нее как на ребенка! И ни слова, ни взгляда. Как она ни ждала, как ни просила мысленно. Она не выдержала и вздохнула: – Ничего.

– Это вы с ним так считаете, – зло посмотрел на нее Игорь. – В отличие от всех окружающих. Удивительное упрямство! Ладно, садись в машину.

Жанна поспешно шмыгнула в салон. Что бы ему такое пообещать, чтоб не злился? Может, заехать к нему? Нет, нельзя. Именно так поступала Сабина, и она его к этому приучила. Это она его испортила! Сколько же глупостей она натворила, эта умная, талантливая женщина! А как ей, Жанне, хотелось быть на нее похожей! Даже волосы красила в темно-русый цвет! И повторила все ее ошибки, включая главную: Влада. Не дай бог повторить еще и Сабурова.

…Итак, завтра. Домой она приехала поздно. Высадив ее у въезда в поселок, Игорь уехал, так и не сказав, встретятся они в кабинете у следователя или же не встретятся. Но Жанна решила, что все равно поедет туда. Ее показания очень важны. Что же касается работы…

И тут Жанна вспомнила, что в офисе остались кое-какие ее вещи. Она позвонила Петровой. Сначала решила, что трубку взяла Венера, но это оказалась ее мать. Голоса были удивительно похожи! Наконец та подозвала к телефону дочь. В трубке раздалось:

– Я слушаю.

– Веня? Ты дома? – спросила Жанна с некоторой долей иронии.

– А где я должна быть? – почему-то разозлилась та. – А кто это?

– Жанна. Тебе шеф не звонил?

– А почему он мне должен звонить?

– Слушай, кончай так отвечать. Если хочешь иметь мальчика, никогда не начинай разговор с наезда.

– Учить меня будешь! – фыркнула Веня.

– Больше не буду. Слушай, сделай мне последнее одолжение. У меня в офисе остались туфли, а я девушка небогатая. И косметика в столе. Опять же – дорога, как память. Эта помада склеивала наши губы так, что разлепить их потом было трудно. Догадываешься, о ком я? – В трубке раздалось сопение. – Словом, собери-ка завтра мои вещички.

– А ты? – насторожилась Веня.

– У меня с Владиславом Арнольдовичем возникли разногласия по поводу бюджета, принятого Госдумой на следующий год. Я считаю, что на культуру выделено мало средств, а он, что достаточно. Нечего, мол, бездельников кормить. Мы разошлись в политических взглядах. Как в море корабли.

– Значит, тебя уволили? – откровенно обрадовалась Веня. Жанна тоже порадовалась. Ее чувству юмора.

– Да, меня уволили, – весело сказала она. – Так как насчет моих вещей? Я завтра подойду к офису. Ровно в полдень. Помнишь тот скверик? Метрах в пятидесяти от здания? Погода хорошая. Я буду смиренно сидеть на первой лавочке. Идет?

Жанне хотелось вернуть Владу подарок: золотые серьги. Но встречаться с ним она не хотела. Да и туфли действительно были не лишними. Веня, подумав, сказала:

– Ладно.

– Ну, пока.

Жанна поняла, что, положив трубку, Веня сейчас же позвонит шефу. Ну и пусть! Самое страшное уже позади. Она всерьез в это верила.

Она долго не могла уснуть, проговаривая про себя все, что завтра скажет следователю. До мелочей. Ничего не забыть, быть предельно собранной и осторожной.

Утром она проспала. Детей проводила в школу Матрена Архиповна. Жанна со стыдом подумала о том, что совсем мало ей помогает по хозяйству. Но что ж делать? Надо, чтобы Сабуров вернулся как можно скорее. И тогда все будет хорошо.

К полудню она приехала к офису. Сидела в скверике на одной из скамеек, ела мороженое и смотрела, как люди входят в здание и выходят оттуда. А она здесь, на лавочке, бездельничает. И ничего не изменилось. Ничего. Жизнь не замерла, Земля не перестала вращаться вокруг своей оси. Интересно, видит ее Влад из окна своего кабинета? Да станет он смотреть в окно! Искать ее взглядом! Много чести! Наконец из дверей вышла Веня и направилась к скверику. Жанна сидела, ждала. Толстый, глупый ребенок со слоновьей грацией помахивал пакетом. Жанна невольно улыбнулась.

Веня тоже улыбалась. Но по другой причине.

– Привет! – выдохнула она, плюхнувшись на скамейку рядом с бывшей коллегой. За ее пухлой щекой перекатывался очередной леденец. – На!

Жанна взяла у Вени пакет.

– Посмотри хоть. Все там? – спросила та.

– Я тебе верю. А почему ты такая счастливая?

– Не знаю.

– Радуешься, что меня уволили?

– Что ты, что ты! – зарумянилась Веня, и Жанна поняла, что это правда.

– Он ничего не велел мне передать? – внимательно взглянула она на Веню. А вдруг? Последнее «прости»?

– Знаешь, сколько у него было таких? Не надейся. Не заплачет.

– Не сомневаюсь. И все-таки?

Веня замялась, потом достала из сумочки плотный белый конверт. Тот был не запечатан.

– На!

Жанна открыла, вытащила несколько листков, исписанных знакомым почерком. «Мой муж, Сергей Сабуров…» – прочитала она первые слова. Влад отдал ей то, что взял из сейфа Сабины! Но почему? Видимо, прочитал бумаги и не нашел в них ничего интересного. Но отдать их ей? Это на него не похоже. До конца ли она разобралась в этом человеке?

Веня посмотрела на подругу с любопытством:

– Что это?

– Ты же читала? – усмехнулась Жанна. Веня вновь слегка зарумянилась. И с вызовом спросила:

– А что? Нельзя? – И тут же сказала немного виновато: – Я думала: может, это он писал? Про любовь.

– А если бы он? И про любовь? Не отдала бы?

– Там чепуха какая-то. Я ничего не поняла. И почерк не его. Бери – не жалко.

Жанна со вздохом открыла свою сумочку, спрятала конверт и достала бархатную коробочку. Протянула Вене:

– Передай своему любимому. Подарки, которыми, по вашему мнению, он меня засыпал. Возвращаю. Может, тебе достанется по наследству как переходящий приз. Только отдай ему, пожалуйста. Я проверю.

– Что это? – с любопытством спросила Веня и тут же открыла коробочку. И громко ахнула: – Супер! Чего ж ни разу не надела?

– У меня уши не проколоты.

Веня смотрела на серьги, словно мысленно их примеряя. Потом со вздохом закрыла коробочку, видимо, собираясь уходить. Жанна неожиданно спросила:

– Послушай, а почему он сразу не назвал тебе номер машины Сабурова? Ведь он же его знал? И марку? Почему не в тот же день?

И тут Веня просто побагровела.

– Ах ты, дрянь! – не удержалась Жанна. – Все ты знаешь! Всю правду!

И она цепко схватила Веню за руку:

– Сидеть!

– Пусти! – взвизгнула та.

– Значит, кое о чем вы договорились? Дрянь!

– Каждый сам за себя!

– Да не нужна ты ему! И никто не нужен! Он же просто тебя использует! Как и меня! Как всех!

– Ну и пусть!

– Какая ж ты дура!

– Сама дура! Отпусти меня!

– Дура! – в сердцах повторила Жанна и разжала пальцы. Веня быстро вскочила. Все равно Петровой не выдержать давления следователя. Слишком глупа. Чуть надавить – и сломается. Где любовь без принципов, там и предательство без проблем. Напоследок она сказала: – Твоя проблема не во внешности.

– А в чем? – с интересом спросила Веня, держась от нее на расстоянии.

– Сама догадайся. Иначе так и будешь всю жизнь ждать своего мальчика. Девочка, – не удержалась Жанна.

– Вредина! – выкрикнула Веня и почти побежала к офису. Докладывать.

Жанна осталась на скамейке одна. Надо ехать к следователю. Путь неблизкий, но за час она управится. Есть еще минут десять. Как хорошо здесь. Тепло. Она открыла сумочку и осторожно вынула оттуда конверт. Достала исписанный лист и стала читать.

«Мой муж, Сергей Сабуров, – самый замечательный на свете человек! Стоило столько лет гоняться за тенью, чтобы найти наконец своего героя! Любить собственного мужа мне, великой певице, имеющей толпы поклонников, – как смешно! Это немодно и почему-то стыдно. Любить мужа… И какого мужа! Не знаменитость, не умницу и далеко не красавца. Человека без особых талантов и видимых достоинств. Мне всю жизнь казалось, что его не за что любить, я и не любила. Он все время был рядом, с самого утра, так же как свежая газета за завтраком. Открыл, почитал за чашкой кофе и успокоился. Его маленькие новости, то есть маленькие проблемы, просмотрены наспех и забыты. До следующего утра. Потому что потом уже не до него. Куда он денется, в самом деле?

Должно быть, сознательно я заперла его дома, в четырех стенах. Чтобы никому не достался. И посадила на иглу материальной зависимости. Я покупала ему дорогие вещи для того, чтобы потом он захотел новых дорогих вещей. И при этом не переставала искать своего героя. Вернее, гоняться за ним повсюду. Увы, даже неглупые женщины делают глупейшие ошибки. Подавай нам луну с неба, когда такая же, даже еще лучше, есть на Земле! Под боком. В собственном доме. В собственной постели. Несчастная любовь – это сказка для тех, кто не хочет замечать своего счастья.

Но – свершилось. После пятнадцати лет совместной жизни я присмотрелась к нему повнимательнее. И всерьез задумалась о наших отношениях. А ведь мы любим друг друга! И он вполне самостоятелен и способен прожить и без моих денег. А живет со мной просто потому, что меня любит. Только, в отличие от меня, прекрасно это осознает. А что мы делаем, когда признаем наконец свои ошибки? Пытаемся их исправить. Глупая девочка Маша выросла и решила все начать сначала. Я все ему скажу. Есть прекрасный способ: поехать куда-нибудь на природу, запереться вдвоем в номере с видом на озеро. В нашем браке всю жизнь не хватало романтики. По моей собственной вине, между прочим.

Я все исправлю. Я буду доброй и нежной. Я верну ему все те медовые месяцы и недели, которые до сих пор должна. А главное – покой. Пятнадцать лет жизни со мной – это пытка. Я стала его палачом, втайне мечтая быть ангелом-хранителем. А ведь все мои песни посвящены ему! Я сама этого не понимала! Но пела только о нем и любила только его, придуманного, вместо того чтобы любить настоящего.

Но теперь все будет по-другому. С мнимой любовью покончено, как с мнимой болезнью. Я не просто здорова, я готова с этим здоровьем жить. Через несколько дней мы уедем, и это будет наше первое свадебное путешествие…»

Жанна вздохнула: ну вот! Все встало на свои места! Последний штрих. Она убрала листки обратно в конверт, посмотрела на часы и решила, что теперь по-настоящему пора.

…В коридоре у кабинета следователя Игоря не было. Она отнеслась к этому спокойно. Ну и пусть. Друзья тоже предают. Он не струсил, просто поступил так, как ему выгодно. Жанна думала, что он лучше. Но раз так вышло, значит, надо отнестись к этому с пониманием.

Она постучалась в дверь и, услышав «войдите», без колебаний ее открыла.

– А… – протянул следователь. – Вы… Вообще-то я вызывал на два часа Игоря Глинского.

– Он не придет. А у меня есть важная информация.

– Ну, хорошо. Присаживайтесь.

И когда Жанна села напротив, следователь поинтересовался:

– А почему Глинский не придет?

В этот момент дверь кабинета открылась. Влетевший в нее Ангел огня был слегка растрепан, полы светлого плаща развевались за спиной.

– Извини. Пробки, – буркнул он, обращаясь к Жанне. И положил на стол повестку.

– Присаживайтесь и вы, – вздохнул следователь. А когда Игорь тоже опустился на стул, сказал: – Интересная получается встреча! Тут еще Сабуров на допрос рвется. Чистосердечное признание делать.

– Какое еще признание? – охнула Жанна. – Он же ни в чем не виноват! Он что, с ума сошел?!

– Его уже привезли. – И следователь потянулся к телефону. Обменявшись с кем-то парой коротких фраз, с усмешкой обратился к Жанне: – Ну, встречайте жениха!

Дверь открылась, и Жанна увидела его. Сердце в ее груди подпрыгнуло: наконец-то!

– Присаживайтесь и вы, Сергей Васильевич, – пригласил следователь.

Но садиться Сабуров не стал, остановился посреди комнаты, словно на лобном месте, и громко и отчетливо сказал:

– Я убил свою жену.

Следователь не удержался и вздохнул:

– Так. Продолжайте, Сергей Васильевич. Только сядьте сначала. В ногах правды нет.

Сабуров тоже уселся и все так же решительно заявил:

– Мне нечего продолжать. Я убил свою жену.

И тут Жанна не выдержала:

– Да не слушайте вы его! – крикнула она. – Я все видела!

– Что вы видели? – спокойно поинтересовался следователь.

– Она сама выбросилась из машины. На переезде.

– Значит, это был несчастный случай?

– Нет. Я соврала. Тогда. Что Сергей вытолкнул ее из машины. Мне хотелось выбраться оттуда. Вы понимаете? – Жанна по очереди посмотрела на мужчин. – Понимаете вы или нет? Это был единственный мой шанс. Никого он не убивал! Но и несчастного случая не было.

– Что же тогда произошло? – спросил следователь.

– Ее убили.

– Но ведь в машине их было только двое: Сабуров и его жена, – удивился следователь. – О каком же убийстве вы тогда толкуете? Поясните.

Жанна заговорила сбивчиво, глотая слова:

– Сабину довели до самоубийства. Очень расчетливо. Воспользовавшись ее болезнью. Это ведь тоже убийство! У нее были приступы депрессии. Она боялась предательства. И вот из дома пришло письмо. От матери. Что Александра Антоновна, женщина, которая жила в доме, – это не Александра Антоновна. Не ее родственница. И Сабина сразу занервничала. Она начала следить за своей домработницей и узнала, что деньги, полученные якобы ею на лечение внучки, идут на наркотики опустившемуся подонку. И на казино, которые сама она терпеть не могла! Сабина поехала в это казино. Игорь знает, что там случилось. Вовочка при нем рассказывал.

– Какой еще Вовочка? – внимательно посмотрел на нее следователь.

– Сын Александры Антоновны. Вернее, женщины, выдававшей себя за нее. Сабина очень расстроилась. У нее началась депрессия. И тут еще разговор с Ниной Васильевной. Женой ее… любовника. Она не любила Цветкова, нет! – крикнула Жанна, заметив отчаянный взгляд Сабурова. – У меня есть… вот!

Она выхватила из сумочки конверт. Хотела положить на стол следователю, но передумала и, привстав, протянула Сабурову. Тот взял.

– Это его. Сабина узнала, что человеку, которого, как она сама считала, любила всю жизнь, нужны только ее деньги. И наконец разобралась в нем и в своих чувствах. Она решила начать все сначала. Сказать своему мужу, что любит его. И придумала эту поездку в санаторий. А с ними поехала Лара. Она хотела упрятать Сабину в сумасшедший дом, чтобы завладеть ее деньгами. Но потом решила, что проще дождаться очередного приступа и добить ее. И вот они втроем едут в санаторий. Там Сабина рассказывает близкой подруге о том, что с ней стряслось. О предательстве женщины, которую привыкла видеть рядом с собой и считать родственницей. О ее мерзком сынке. О сцене в казино. Потом про Влада. Все-таки много лет Сабина считала, что любит его. Она хотела, чтобы Лара посоветовала, как быть с Александрой Антоновной. Потом о Сабурове… Она не знала о его связи с Ларой. Нет, не знала. И Сабина говорит подруге о своей вновь открытой любви. Лара сразу же поняла – пора! Пришел момент покончить с великой подругой! Они же с Сабуровым любовники! Нет, нет! – опять жалобно вскрикнула Жанна, заметив, как вздрогнул Сергей. – Сабина сама виновата! Во всем! Она слишком поздно поняла… Поздно решила покаяться. Пока она приводила себя в соответствующий для романтической сцены вид, Лара увела Сабурова на прогулку. Сабина пошла его искать и, видимо, наткнулась на… Вы ведь целовались? – в упор спросила она.

Сабуров с сожалением покачал головой:

– Да, что-то такое было. Тоска меня мучила. Но все немного не так. Приехали мы туда с женой, и вдруг ни с того ни с сего – ее непонятная нежность. Просто лавина! Я подумал, что потом будет буря, и поутру решил спрятаться в лесу. Погулять. И там меня нашла Лара. Да, мы целовались. Потом сели на траву… Неужели она видела?!

– Конечно, видела! – сказала Жанна. – Лара специально это устроила. А потом они с Сабиной пошли объясняться. В комнату Лары. И она сказала певице, что столь горячо любимый муж – вот уже полгода как ее любовник! Что она его прозевала, проворонила! Сабуров полюбил другую. Сабина уцепилась за последнее, что у нее осталось: за тех двоих, что были ей так близки! За Игоря, который всегда говорил, что любит ее. И за Олега Николаевича. За свой спасательный круг. И тут Лара ее добила. Она достала фотографии. Вы помните те фотографии? Игорь, ты себе льстил. Лара собирала свою коллекцию не потому, что хотела тебе отомстить. У нее были другие планы.

Ангел огня сидел бледный и молчал. Сабуров вдруг вспомнил:

– Да-да. Когда я вошел, то увидел в руках у жены какие-то снимки. Тогда я еще не знал, что это такое. Да и потом как-то в голову не пришло… Маша очень уж быстро кинула их обратно Ларе, прямо на колени, а потом побежала к двери. Мимо меня.

– Представляете, что она чувствовала? – спросила Жанна. – В один день столько ударов! Измена мужа, Игорь и Олег Николаевич состоят в интимных отношениях! Это был последний удар! Она подумала, что Игорь ее использует, так же как и все, а Олег Николаевич… Словом, она этого не перенесла…

– Да, я тогда очень на нее разозлился, – вспомнил Сабуров. – Ну что это такое, в самом деле! Она была какая-то странная. Как мертвая. Сказала: «Мы срочно уезжаем». Я не выдержал и кинул ей ключи. Приехали – и тут же уезжать. Сначала непонятная нежность, потом такая же непонятная ненависть. Мы ведь ехали назад и ругались.

– Она подумала, что ты не хочешь уезжать из санатория, потому что там Лара. А та благоразумно с вами не поехала, – сказала Жанна. – Она свое дело сделала.

– Мы ехали и ругались, – повторил Сабуров. – Но последний удар остался за мной. Если бы я знал!

Возникла долгая пауза. Все молчали. Жанна вдруг заторопилась:

– Она все решила еще в санатории! Хотела доехать до дома и там, видимо, принять лекарство. Смертельную дозу снотворного. Или что там у нее было? А тут ссора в машине. Последняя капля. И она не дождалась…

– Да-да, – перебил ее Сабуров. – Я как-то значения этому не придал. Из-за ерунды, из-за мелочей ссорились! И этот ее вопрос: «Ты меня так сильно ненавидишь?» Наверное, в тот момент она и посмотрела впервые на ручку дверцы. И решила ее открыть. А тут еще проклятый переезд! Поезд. Все одно к одному. И моя дурацкая фраза в ответ на ее стон: «Как я попала в этот мир?» Знаете, что я ей ответил?

Он схватился руками за голову:

– Я ответил: «Ну и убирайся отсюда!» И она прыгнула. Я даже среагировать не успел. Все-таки я сказал правду: это я ее убил.

– Добили, Сергей Васильевич, – вставил наконец слово и следователь. – Но по неведению, не сознательно. Если, конечно, не врете. А что же случилось с Ларисой Михайловной? Решили отомстить ей за смерть жены, а?

Жанна испугалась, что Сабуров опять влезет со своими признаниями. Будь они неладны! И поспешила с объяснениями:

– Это не он, а Влад. Владислав Арнольдович. Цветков. Тот пришел за завещанием. Сабина говорила, что положила его в сейф, и сама дала ему ключ. Мол, оставила своему любовнику все деньги. А я его впустила в дом. Тайно.

– Ты?! Впустила?! – выкрикнул Сабуров. И уже тише: – Зачем, Жанна?

– Я думала, что люблю его. Так же, как Сабина. Я специально устроила так, чтобы мы все собрались на кухне. Оттуда лестница не просматривалась. И оставила ключ под ковриком. Но Олег Николаевич, который очень переживал из-за фотографий, решил поговорить с Ларой. Она пошла за ним, но вдруг услышала шум наверху. На третьем этаже, в кабинете Сабины. И она схватила пистолет, оттолкнула Олега Николаевича и кинулась туда. Он ничего не понял. Но Лару почему-то не остановил. Может, хотел забрать фотографии, которые она хранила в комнате? А она рванулась к кабинету Сабины. У нее-то ключа от сейфа не было! Она боялась, что завещание существует! Накануне они с Владом крупно повздорили. И тут он в кабинете Сабины! А сейф открыт! Лара кинулась на Цветкова, угрожая пистолетом. Он стал его отнимать. Все произошло в считаные секунды. Умышленно или нет, но он столкнул Лару вниз. Олег Николаевич это видел. И Влада, у которого в руке остался пистолет, тоже. Цветков испугался и сразу же кинулся обратно в кабинет, затаился там, а тут и Игорь подоспел. Увидел своего друга, внизу Лару и, конечно, подумал, что ее сбросил Олег Николаевич. Игорь сказал, чтобы тот немедленно шел вниз, как будто его здесь не было, и в это время там появился Сабуров. А потом я. Сабуров, конечно, подумал на Игоря, ведь больше никого на лестнице не оказалось. А я просто не знала, на кого думать. Мелькнула даже мысль, что ее убил Сергей. Но разбираться в этом не хотелось. Я так ненавидела Лару! Все ее ненавидели, потому и молчали. Несчастный случай устраивал всех.

Она перевела дух. Следователь что-то быстро писал. Потом посмотрел на Игоря:

– А вы, Глинский, подтверждаете, что Сабуров поднялся наверх уже после вас?

Жанна невольно сжалась. Ну же, не молчи! И посмотрела на Ангела огня с мольбой. Тот кивнул:

– Да, подтверждаю. Более того, когда меня стали шантажировать, Олег рассказал мне всю правду. О том, что он видел наверху человека, который убил Лару. И описал его. Я видел фотографии Цветкова у Сабины. Без сомнения, это был он.

– А кто вас шантажировал? – поинтересовался следователь.

– Брат Лары.

– И вы заплатили?

– Заплатил, – равнодушно ответил Игорь.

– А почему?

– Потому. Ради спокойствия Олега. Жанна права: несчастный случай устраивал всех. Именно поэтому я заплатил шантажисту, а Олег не стал заявлять в полицию.

– Но зато Влад перестал спать спокойно, – опять не выдержала Жанна. – Игорь прав. Это дело так и осталось бы несчастным случаем. Если бы… Опять-таки, если бы не я!

Она чуть не расплакалась, осознав только теперь, что из-за нее погиб Олег Николаевич. Из-за ее детской глупости и упрямства!

– Я пошла к Владу работать. А потом… Как-то само собой получилось…

– Так, – перебил следователь. – И ваши мужчины кинулись вас защищать.

– Я не кинулся, – сказал Игорь. – Потому что всегда думал… Неважно, что я думал.

– Значит, это были Василевский и Сабуров. Решили девочку защитить.

– Да, – сказала Жанна. – Я сама пожаловалась Олегу Николаевичу. И он решил Влада припугнуть. Мол, если Цветков не оставит меня в покое, то он пойдет к следователю. Владу не нужен был свидетель. А что касается пистолета…

– Да, главная улика! – напомнил следователь.

– Он исчез в тот день, когда убили Лару, – вздохнула Жанна. – Его взял Влад. И после звонка Олега Николаевича ему в голову пришла гениальная идея: разом избавиться от обоих. Это он убил свидетеля, ставшего вдруг опасным. И подставил Сабурова. А Петрова – влюбленная дурочка. Он велел ей вызвать полицию, но насчет остального пока помалкивать. До его звонка.

– Да какого звонка? – насторожился следователь.

– А пистолет? Надо же было его в наш дом подбросить! Сабурову. Влад приехал за мной, якобы сильно соскучился, отвлек мое внимание и оставил в доме пистолет. Когда мы приехали на частную квартиру, он тут же позвонил Вене. И сказал: «Давай, действуй!» Я сегодня сообразила, зачем он велел Вене подождать, почему тянул. Потом догадалась, что хотел оружие подбросить! Вы спросите у Вени.

– Веня, Веня… Кто такой Веня? – недоуменно спросил Сабуров.

– Венера. Подруга моя. Та, что в машине сидела. Ну, как? Все прояснилось? – Жанна вопросительно посмотрела на следователя.

– Вообще-то я вызвал Сергея Васильевича не для того, чтобы его признания выслушивать, – сказал тот. – Которые, кстати, ничего не меняют. Дело о смерти Сабины Сабуровой давно закрыто. Что касается убийства Василевского… Сегодня утром слушалось ваше дело, господин Сабуров. Об освобождении под залог. На пистолете не обнаружено ваших отпечатков пальцев. Вполне возможно, что вам его и подбросили. И отсутствие мотива. Что касается свидетелей… Эта девушка так горячо выступает в вашу защиту… Словом, пока вы свободны.

– Свободен? – удивился Сабуров.

– Идите, улаживайте ваши семейные дела. Вас ждет адвокат. Хороший адвокат! Но – дорого берет. Я тут подготовил пропуск…

Жанна чуть не заплакала. Даже не верилось, что сегодня они выйдут отсюда вместе! После необходимых формальностей, уже в коридоре, она со слезами в голосе сказала:

– Вот видишь, Сережа! Хорошо, что у нас есть ее деньги! Придется все отдать!

– Но разве я могу…

– Почитай, что она пишет. Тебе станет легче.

Сабуров сел на стул, достал из конверта исписанные листки. Глядя, как меняется его лицо, Жанна поняла: эта женщина всегда будет стоять между ними. Никуда она не исчезнет. Вернее, ее тень. И ничего с этим не поделаешь!

В это время ее кто-то тронул за рукав. Она обернулась: Игорь.

– Ну, как ты, родная? – участливо спросил он.

– Ты здесь зачем?

– Надеюсь, что ты передумаешь, – тихо шепнул он. – Поедем со мной?

– Я сейчас с ним поеду, – покачала головой Жанна. – Разве не понятно?

– Знаю. Но ты учти – переезжать я никуда не собираюсь.

– Не переезжай, – ей опять захотелось потрогать пальцем его родинку. Но не сейчас. Она заметила, что Сабуров, кажется, дочитал.

Плакать он не умел. Молча страдал. Жанна поняла, что он никогда не перестанет считать себя убийцей. Как же они любили друг друга! И как непонятно любили! Должно быть, так любят только люди неординарные, которые находятся в вечном поиске. И не могут понять, что счастье близко, на расстоянии вытянутой руки. Сабуров так и сказал, аккуратно складывая белые листочки:

– Не поняли мы с тобой друг друга, Маша… Да… Не поняли.

Из здания прокуратуры они вышли втроем. Вечер был теплый, и все вокруг цвело. Игорь достал ключи и напомнил:

– Ну, мне пора.

Не услышав в ответ ни слова, быстро, не оглядываясь, пошел к своей машине. Когда он уехал, Сабуров спросил:

– Почему Игорь не предложил нас подвезти?

– А по-моему, нам и так хорошо, – пожала плечами Жанна. – И он это понял.

– Думаешь?

Он вдруг словно что-то вспомнил, остановился и посмотрел ей в глаза. Не так, как всегда. Другим взглядом. И, еще боясь в это поверить, Жанна вдруг поняла, что шанс у них есть. Очень маленький, почти невесомый, как пушинка, но все же…

Стикс

День первый, восход

Первое, что он почувствовал, – идти больно. Голова гудела, но хуже этого был маленький камешек, попавший в ботинок. Небольшой, но острый осколок асфальта. Он нагнулся, чтобы устранить досадную помеху, в глазах потемнело, пришлось присесть, и вдруг асфальт, еще не прогретый как следует утренним солнцем, коснулся щеки. Он и не заметил, как упал. Но сознание не угасло, как прежде, когда едва теплилось в нем сальным фитильком чадящей свечки, а вспыхнуло, словно костер, в который щедро плеснули из канистры бензина. И его затопило волной какой-то особенной, оглушающей боли. Он застонал, отполз на обочину и стал ощупывать свое тело.

Сначала голову. Огромная шишка на затылке, однако болит уже не остро, а глухо, тупо. Боль уходящая, как от удара, не достигшего цели. Но тошнит. Сильно тошнит. Во рту кисло. Он сплюнул на дорогу, потом застонал от стыда. Показалось, что все это чужое: и дорога, и одежда, и боль, и тело. Руки-ноги на месте, целые. Болели не они, невыносимо болела голова. Мимо проехала машина. Он понял, что никто не остановится, даже если лечь посреди дороги. Объедут. И не задержатся. Потому что он похож на бомжа. На горького пьяницу, еле-еле продравшего глаза после недельного запоя.

Он поднял глаза. Взгляд уперся в дорогу. Полоса пепельного асфальта, размеченная белой краской, уходила за горизонт, а по обеим сторонам ее настороженно молчал лес. Больше всего хотелось туда, в лес, спуститься с обочины, лечь под одну из березок с гладкой, тонкой, как у женщины, кожей, упереться взглядом в бездонное небо и вместе с облаками отдаться ветру и уплыть далеко-далеко… И больше ни о чем не думать…

Он знал, что нельзя. Надо идти. Если жить, то идти. Если умереть, то туда, под березку. «Умереть», – подсказал измученный болью разум. «Жить», – выстрелило тело, и он, повинуясь этому зову, резко поднялся и снова прилепился к дороге. Побрел.

Шел долго. Не думал ни о чем, потому что не ощущал себя человеком с будущим и прошлым. Знал только, что он есть, существует, раз куда-то идет. Что были у него когда-то и папа, и мама, возможно, даже друзья. Имя было. Какое? Нет вариантов. Идти. А во рту по-прежнему кисло. Он пригляделся: дорога разветвлялась. Возле указателя с надписью, которую он пока не в состоянии был понять, сидела баба в телогрейке и цветастом платке. Перед ней стоял деревянный ящик, на ящике пластиковые полуторалитровые бутыли с чем-то белым. Он догадался, что это белое можно пить, и хотя бы во рту боли станет меньше. Может, пройдет совсем.

Когда он подошел, баба испуганно ойкнула. Отшатнулась, заблажила. Он схватил бутыль с белым, поднес ко рту, стал жадно глотать. Теплое, живое.

– Да что ж ты, паразит, делаешь-то!

Баба схватила с земли большую сукастую палку, замахнулась. Он отнял бутыль ото рта, белое, теплое и живое пролилось на грудь, на грязную рубашку. «Молоко, – вспомнил он и счастливо засмеялся. – Молоко!»

– Вася! Василий! – взвизгнула баба.

Из кустов, застегивая на ходу штаны, выскочил бородатый мужик и выкрикнул слова, которые ему не понравились. Плохие слова, как мама говорила. Нельзя так. Плохо это. Нехорошо. Прижав к себе бутыль с молоком, он отвернулся и пошел прочь. Мужик, добежав до бабы и ящика, остановился, начал оглядываться по сторонам. Мимо пронеслась машина, скорости не сбавила. Мужик почесал в затылке, обращаясь к жене:

– Може, он больной? Блаженный? Ну его, Нюра. Пусть идет.

– Полицию бы позвать! Глянь, какой чернявый! На цыгана похож, ворюга! У-у-у! Отродье! – погрозила та кулаком вслед уходящему.

– Какая тебе тут полиция? Вот поближе к столице подойдет, там его и завернут. Али в тюрягу загребут, али в психушку упрячут. Пусть идет!

Он уходил от этих двоих все дальше и дальше, уходил почти счастливый, крепко прижимая к себе наполовину пустую бутыль с молоком. Теперь он точно знал, что это молоко, и ему стало легче. Первое слово, которое он вспомнил. А значит, вспомнит и остальные. Метров через двести он увидел указатель и теперь уже смог прочитать, что на нем написано:

«Москва – 78 километров»

И стало ясно, что ему надо идти вперед. К Москве. Что жить придется, потому что он должен сделать что-то очень важное. Вспомнить, что именно, и сделать.

Полдень

Молоко кончилось, солнце взошло, стало жарко и душно. Он шел, вытирая пот со лба. Руки были грязными, он чувствовал, что такое же и лицо. Машин на шоссе было много, все они проносились мимо, не замедляя хода. Люди, которых он встречал, шарахались от него, как от зачумленного, хотя ничего плохого он не делал. Просто шел.

Окликнули его возле белой с синей полосой машины. Номера тоже были синими. На крыше красовалась мигалка.

– Эй, мужик! А ну, двигай сюда! Документы у тебя есть?

Он замер. Из машины, зевая, вылез огромный парень в полицейской форме. Другой парень, сидящий за рулем, крикнул:

– Да ну его, Серега! Не наше с тобой дело бомжей подбирать!

– А вдруг он террорист? Премию дадут.

– Да обычный бомж! Воняет от него, наверное! Противогаз надень!

Парень заржал. Он сначала стоял, слушал, что они говорят, а потом вдруг развернулся и побежал.

– Стой! – кинулся за ним тот, кого назвали Серегой.

Догнал его быстро, повалил на землю, заломил руки, обшарил.

– Нет у него никаких документов, а рожа, глянь – черная! Чеченец, не иначе! Говорю тебе: террорист!

– Да, может, он цыган? – подошел и напарник. – В табор идет, к своим.

– Да типичное лицо кавказской национальности! Поехали, сдадим его в дежурную часть. Точно говорю: премию дадут.

Вечер

Допрашивали его долго. Он закрыл на всякий случай голову руками, особенно опасаясь за затылок, где была огромная шишка, но бить его не стали.

– Да ты кто такой-то? – все допытывался дежурный в местном отделении полиции маленького городка с незнакомым названием: до Москвы он так и не дошел.

– Не помню.

– Совсем ничего не помнишь?

– Нет. Ничего.

– Тебя что, по голове били?

– Не помню.

– Как оформлять-то тебя? – Дежурный безнадежно посмотрел в пустой протокол.

– Не знаю.

– Документов у тебя нет. Имени своего не знаешь. Ты хоть кто по национальности? Грузин? Чеченец? Армянин? Цыган?

– Русский.

– Да ты ж черный, как головешка! А говоришь чисто, – задумчиво протянул дежурный.

– Я русский, – упрямо повторил он. И вдруг добавил: – Иван. Меня зовут Иван.

– Ишь ты! Ваня, значит! И что мне делать с тобой, русский Ваня?

В это время вошел в дверь мужчина средних лет в форме, на каждом погоне по звезде.

– Товарищ майор! – вскочил дежурный, вытянулся. – Тут без вас экземпляр доставили. Думали – террорист. Когда документы спросили – он побежал. Ну, ребята догнали и…

– Били?

– Какое там! У него и так шишмарь здоровый на башке! И память отшибло напрочь! Ни документов, ни…

– Ну-ка, ну-ка… Из столицы ориентировка пришла, террористов ловят. В кабинет его ко мне. Быстро.

И пошло по кругу. Вопросы, вопросы. Одни и те же. Он отвечал, не упрямился: «Не помню». «Не знаю». Уже в сумерках молодой парень в штатском приоткрыл дверь кабинета:

– Разрешите?

– Входи, Игорь.

– Дежурный сказал, у вас тут находится мужик, который ничего не помнит. У меня друг в соседнем районе работает. Тоже опером. Так там уже двух таких подобрали. Шли по шоссе, без документов, без денег. Говорят, что ничего не помнят. Когда их потрясли как следует, один сказал, что последнее, что запомнил – вокзал и чемодан, который он должен был кому-то передать. А другой вспомнил крытую брезентом машину. Его долго куда-то везли, а потом выкинули на шоссе.

– И где сейчас эти двое?

– Как где? В психушку отправили. А куда их? Ничего ж не помнят.

Парень, которого назвали Игорем, повернулся к нему:

– Ты машину помнишь? Или вокзал?

– Нет. Бутылки помню. Много бутылок.

– Пили, что ли?

– Нет. Я не пил. – Он покачал головой и добавил, старательно выговаривая слова: – Меня зовут Иваном. Я не террорист.

– А мне сказали, что ты побежал, когда тебя окликнули. Зачем? Не помнишь?

– Как побежал, помню. Зачем побежал – не знаю.

– А почему ты черный такой? Загореть где успел? С юга, что ли?

– Не помню.

– Ладно, пусть его врачи попробуют в чувство привести, – сказал, поднимаясь, майор. – А потом поговорим.

– Эх, если б не физиономия! Типичное лицо кавказской национальности!

– Да-а-а… Проверить надо бы.

– Да русский он! Никакого акцента! Говорю вам: не террорист! Тут другое.

– Да и черт с ним! У нас что, дел мало? Сейчас скажу, чтобы отвезли в психушку. Дело-то завели на этих Иванов непомнящих?

– Завели. Они, похоже, курьеры, раз вокзал и чемодан. Наркоту, что ли, возят? А при чем здесь тогда бутылки? Чертовщина какая-то.

– Вот и подкинем его им. Соседям. Пусть объявление в газете дадут. И по телевизору. Что это за мужик, кто знает? Может, личность какая известная.

– Отмыть ее надо для начала, эту личность, товарищ майор, а там поглядим.

– Ты, Игорек, возьми на контроль.

– Есть!

День второй, утро

Он проснулся чистый, в чистой постели. Поел с большим аппетитом, после завтрака осмотрелся. Мысли еще путались, голова болела. Вспомнил, что накануне его отмыли, подстригли, побрили, одели в больничную пижаму. Пожилая нянечка, возившаяся с ним в душевой, даже умилилась:

– Экий ты ладненький да хорошенький у нас! Как звать-то хоть, помнишь?

– Иван.

– Ванюша, значит. Красавчик ты у нас, Ванюша. Цыганистый, да ладный. Хочешь чего? Может, еще покушать? Отощал ты, оголодал.

– Спать. Больше ничего не хочу.

Теперь он в обществе таких же людей, одетых в поношенные полосатые пижамы, сидел в огромной светлой комнате с решетками на окнах, бессмысленно улыбался и ловил на себе заинтересованные взгляды молоденькой медсестры. Наконец она подошла, поправила ему черные кудрявые волосы на лбу, достала из кармана маленькое зеркальце:

– Так хорошо? Гляньте.

Он посмотрел. Да, это его лицо. Теперь его, когда отмыли и побрили. Худое, смуглое, с жесткими, правильными чертами, словно отчеканенными. Глубокие карие глаза, взгляд горячий и впрямь какой-то дикий, цыганский. Нос прямой, губы узкие, темные. Пальцем потрогал – твердые на ощупь, трещинка, которой невзначай коснулся, тут же заныла. Он поморщился.

– Дайте, я вазелином смажу, – тут же вызвалась медсестра, не отводя от него взгляда.

Он понял, что нравится женщинам. Красавчик? Что-то всплыло в памяти. Нежные женские пальчики, ласково касающиеся его губ. Ему это, кажется, нравилось. Вот и сейчас молоденькая сестричка трогает нежно трещинку, застенчиво улыбается:

– Легче?

– Маша, новенького к главврачу!

Она тронула его за плечо:

– Ну, пойдемте. Провожу.

Он встал, сестричка оказалась ему по плечо. То ли она такая маленькая, то ли он высок ростом. Верхняя пуговица больничной пижамы расстегнулась, он глянул на черные курчавые волосы у себя на груди, потрогал их пальцем: жесткие. Тело, которое надо заново вспомнить. Худое, смуглое, но, похоже, красивое и ловкое. Вон она как смотрит! Почему-то он застеснялся, пуговичку верхнюю застегнул. Мужчина. Это тоже надо вспомнить. Сестричка зарумянилась, поторопила:

– Пойдемте, пойдемте! Владимир Степаныч ждет!

В кабинете несколько человек. Самый старый, в очках, похоже, главный. Он и предложил:

– Ну-с, присаживайтесь. Иван, говорите?

– Да.

– Это все, что вы пока вспомнили?

– Кажется, все.

– Бывали в нашей практике такие случаи. Да-с, бывали… Травма у вас в затылочной части имеется, но, похоже, не в ней дело. Стукнули чем-то тяжелым по голове, но такие удары приводят к временной потере сознания, не к амнезии. Она явилась следствием чего-то другого. Пили что-нибудь?

– Не помню.

– Значит, вливали насильно, пока вы были без сознания. Да-с… На бомжа вы не похожи. Такого ладного какая-нибудь дама да подберет. Женские персонажи в памяти не всплывают?

– Пока нет.

– Что ж. И речь грамотная. Акцента нет. Боли какие-нибудь мучают? Где?

Он поморщился:

– Что-то мне не по себе. Но сказать конкретно… Общая слабость.

– А меж тем состояние организма вполне удовлетворительное. Ничто не говорит о том, что вы наркоман со стажем. И печень не увеличена. Значит, алкоголем не злоупотребляли. Давление в норме, пульс хорошего наполнения, анализы еще не готовы, но я думаю, что и гемоглобин у вас в норме, и белка в моче нет.

– А лейкоциты?

– Простите, что вы сказали? – Главный посмотрел на него в упор и поправил очки.

– Не знаю. Вы сказали «анализы», и в памяти всплыло слово «лейкоциты».

– Неплохо, уже неплохо. Еще какие слова знаете? Из области медицины?

Он замялся.

– Так. Понятно. Что ж, я думаю, родные у вас есть. И они вскоре объявятся. Поживите пока на попечении у нашего персонала. Это в основном женщины. С такими-то внешними данными… Да-с… Довольны, говорю, будут очень. Тут еще полиция вами интересуется. Желаете поговорить?

– Полиция? – Он вдруг испугался.

– Что ж вы так напряглись?

– Не знаю. Боюсь.

– Милый вы мой! Вам не полиции надо бояться, а тех, кого она ищет! Не полиция же вас наркотиками пичкала до полной потери памяти!

– Это были наркотические препараты?

– Что-то вроде того. Какой-то очень умный человек изготовил сие зелье. Химический состав пока, увы, определить не можем, хотя вы не первый к нам в таком виде попадаете. Теряюсь в догадках: что это может быть? Следы препарата в организме отсутствуют. Так как насчет полиции?

– Если надо…

– Надо узнать, кто вы такой. Сколько вам лет, тоже не помните? Тридцать, тридцать пять, сорок?

Он поморщился. Снова вспомнил нежные женские пальчики на своих губах, потом они порхнули на веки, ласково прикрыли глаза. «С днем рожденья, любимый! Закрой глаза, я приготовила тебе подарок!»

– Кажется, тридцать пять.

– Я полагаю, что память к вам вскоре вернется. Вот увидите жену, детей…

– Детей?!

– А что вы так испугались?

– Не знаю. Что-то с детьми. Неприятное. Больно. Здесь, – он пальцем коснулся виска.

– Ладно. Сейчас приглашу молодого человека из органов. Сделаем ваши фотографии, отдадим в газету, на телевидение. Вот у предыдущего пострадавшего родные-то нашлись. Полгода у нас лежал, всех нянечек извел: «Кто я да что я». Но – нашлись. Оказалось – московский он. Вы зачем к столице-то шли? Не домой?

– Не знаю. Помню только, что мне важно было дойти. Очень. А зачем? Не помню. Зовите вашего дознавателя.

Вошли трое. Один в штатском, с фотоаппаратом, двое в форме. Замялись в дверях. Один был тем самым Игорем, который вчера доказывал майору, что он, Иван, не террорист.

– Добрый день, – сказал этот мент. – Я оперуполномоченный Майоров Игорь Алексеевич. Лейтенант.

Он улыбнулся. Похоже, с чувством юмора у него все в порядке. Майоров – лейтенант. Смешно.

– Здравствуйте.

– Да вас и не узнать! Я ж говорил: не террорист!

Тот, что в штатском, с фотоаппаратом, вдруг взволнованно сказал:

– Постойте! Да я вас, кажется, знаю! Мы же встречались!

– Где? – хором воскликнули все, кто находился в комнате.

– Да на совещании областном, вот где! Кажется, так. Да. На совещании.

– На каком совещании? – напряженно спросил лейтенант Майоров.

– Работников правоохранительных органов. Нашему прокурору там благодарность выносили. Меня откомандировали снимки делать для стенда. Я еще подумал: какое интересное, запоминающееся лицо!

– У кого, у прокурора? – спросил Майоров.

– У какого прокурора! Вот у этого… Простите. Вы были в форме. Вот насчет чина, извините, не припомню. Я еще подумал, что вы не на следователя похожи, а на киноартиста.

– На следователя? – напряженно переспросил Майоров.

– Ну да. Я точно знаю, что этот человек – следователь районной прокуратуры. Кто-то за спиной так сказал. Вот, мол, идет знаменитость, самый удачливый следователь, бандитов на допросах раскалывает на чистосердечное признание, как орешки. Фамилию вот только не припомню.

– Извините, – лейтенант Майоров вытянулся. – Так вы, выходит, свой? Выходит, из прокуратуры?! Ну ни хрена ж себе! Следователь! Вот это номер! Извините. Надо срочно запрос делать по районам! Это мы быстро. Как же так? Следователь где-то пропал, а у нас ничего не известно?!

– Может, и известно, – сказал второй товарищ в форме и козырнул: – Младший лейтенант Петренко. Только вы, извините, были вчера в таком виде…

– Да, я бы никогда не подумал, что вы следователь, – с сожалением сказал Майоров. – Лицо в грязи, щетина многодневная, рваная одежда…

Лейтенант замялся, потом поспешно добавил:

– Так мы свяжемся. Мигом. Сейчас все проясним. Извините.

Майоров козырнул, потом чуть ли не строевым шагом направился к телефону. «Быть тебе скоро майором, по фамилии», – подумал он и почувствовал вдруг, что сильно устал.

– Я бы полежал. Можно в палату?

– Да, конечно, конечно, – не по чину засуетился главврач. И добавил: – Может, в отдельную?

– Нет. Не надо.

Выходя вслед за женщиной в белом халате в коридор, он услышал за спиной:

– Надо же! Вот тебе и террорист! Вот так номер!

Полдень

Его тронули за плечо бережно, словно погладили. Похоже, за сутки его цена возросла в несколько раз. Он был теперь вещью дорогой, но хрупкой, и мог невзначай разбиться, а меж тем представляет собой ценность для общества:

– Иван Александрович, вставайте!

Александрович, точно. Другого отчества рядом со своим именем он и представить себе не мог. Но в голове было по-прежнему пусто.

– Вставайте, надо ехать!

Вот ехать-то как раз никуда и не хотелось. Он даже глаз не стал открывать, но тот, кто тряс его за плечо, был настойчив:

– Ну же, Иван Александрович! Вас ждут! Жена волнуется!

Жена! Он тут же открыл глаза и сел на кровати:

– Какая жена?

Вот жены он как раз и не помнил. Надо же, а ведь такая важная деталь – жена. Интересно, любил он ее? В душе, как и в голове, пусто. Встал, одернул пижаму, поправил волосы. Все-таки женщина. А он мужчина. Это надо вспомнить.

– Я готов.

– Вам бы переодеться.

Его вчерашняя одежда была в ужасном состоянии. Даже если ее отстирать как следует, все равно останутся одни лохмотья. Это уже нельзя надеть. Вошедшая в палату сестричка, застенчиво румянясь, протянула сверток:

– Вот, собрали вам. Вернете.

Брюки были коротки, пиджак, напротив, висел мешком. Но последнее время все у него было с чужого плеча. И жизнь, в которую его сейчас возвращали, тоже казалась чужой. Жена. Что это такое? Может, и дети есть?

– Кто я? – спохватился он и внимательно посмотрел на лейтенанта Майорова, дожидавшегося важную персону в коридоре.

– Вы – Мукаев Иван Александрович, следователь по особо важным делам Р-ской районной прокуратуры. Это не соседний район, как оказалось, а тот, что на самой окраине Московской области. За ним другая губерния начинается. Вас ищут уже с неделю.

– Мукаев? Не помню.

– Ну как же так, Иван Александрович? Как не помните? – с тоской спросил лейтенант. – Дети же. Жена.

– Что ж. Раз дети. Значит, Мукаев. Пойдемте. Где она?

– Приехала за вами. На улице дожидается.

– На чем приехала?

– На машине. На вашей машине.

– Она что, водит мою машину? – Отчего-то ему вдруг стало неприятно. А меж тем ассоциации, связанные со словосочетанием «моя машина», он к неприятным не отнес бы. «Моя машина» – это звучало здорово. Да, автомобиль у него был, это точно.

Он мельком глянул на себя в зеркало, висевшее на стене в коридоре. Что ж, в костюме, даже таком безобразном, он чувствовал себя гораздо увереннее, чем в больничной пижаме. Костюм – это его. Рабочая одежда. Но хороший костюм. А этот как мешок. Значит, так надо. Не в пижаме же. Все-таки женщина. Какая она, жена?

Она стояла у машины. Недовольно поморщившись, он отметил, что машина не новая и не иномарка. И женщина старше, чем ему бы хотелось, лет тридцати – тридцати пяти. Волосы короткие, светлые, ему показалось, крашеные. Так и есть: на макушке отросшие корни темных волос. Не полная, фигура стройная, но уже не по девичьи, а зрело, по-женски. Это значит с округлостями, с приятной полнотой в нужных местах. Он пригляделся и вновь недовольно поморщился. Жена, значит. Невысокого роста женщина с крашеными волосами, внешности самой заурядной, широкобедрая, но с узкими плечами. Он сразу подумал, что такие женщины ему не нравятся. Как и такие машины. Что все это с чужого плеча. Увидев его, эта женщина зарыдала, кинулась с криками: «Ваня, Ваня, где же ты был, родной?!»

Он сначала отступил, потом оглянулся, увидел высыпавший на крыльцо персонал больницы. Неудобно как-то получается. Позволил ей подбежать, но сам так и не сделал ни шага навстречу. Когда она повисла на нем, терпел. Когда стала горячо целовать, отстранился. Спросил осторожно:

– Извините, как вас зовут?

Она шарахнулась, схватилась за голову, завыла по-бабьи в голос:

– Господи, да что же это такое?! Да что же с тобой сделали?! Ваня!!

– Зоя, Зоя, – прошипел ему в ухо стоящий рядом лейтенант Майоров.

– Зоя, – послушно повторил он.

– Вспомнил? Господи, неужели вспомнил?!

Она снова кинулась на шею, ему стало мокро и неприятно от ее поцелуев и слез. Подумал вдруг: «Не то. Не то. Ни губы, ни пальчики».

Та, которую звали Зоей, оторвалась наконец от него и побежала в больницу, подписывать какие-то бумаги и улаживать формальности. Он понял только, что его повезут в район, где он якобы родился и жил, наверное, тоже в больницу. В другую, поближе к дому. Лейтенант Майоров помог ему сесть в машину, сочувственно сказал:

– Ничего, обойдется. Хорошая женщина.

Он не ответил, сидел на заднем сиденье, безразлично смотрел в окно. Эта Зоя все суетилась, все благодарила кого-то, всхлипывала, сморкалась, вытиралась белым носовым платочком, косилась на него, сидящего в машине, снова всхлипывала. Он же, глядя на все эти мелкие, суетливые ее жесты, думал только об одном: «Господи, как же я буду жить? Это же совершенно чужая мне женщина!»

Потом она села за руль, обернулась, заботливо спросила:

– Тебе хорошо, Ваня? Удобно?

Он кивнул молча, не найдя ни одного слова для нее. Майоров, Петренко и тот третий, в штатском, сели в другую машину. Ему хотелось крикнуть: «Не надо! Не оставляйте меня с ней наедине! Я же совершенно не знаю, что с этой Зоей делать! Не знаю, о чем говорить!»

Но, похоже, был он человеком сильным, потому что скрипнул зубами, промолчал. В конце концов, он мужчина. Разберется, что делать с женщиной, тем более с женой.

– У нас есть дети? – спросил тихо, когда машина тронулась.

Эта Зоя снова зарыдала, машина дернулась, вильнула в сторону, и он испугался. Теперь, когда все более или менее прояснилось, не хватало только врезаться в какой-нибудь столб! Да бог с ней, пусть будет Зоя. Жизнь. Да, именно жизнь. Откуда-то он знал, что так переводится с древнегреческого ее имя.

– Зоя, не надо плакать. Я все вспомню. Но ты мне помоги.

– У нас девочки, близнецы. Маша и Даша, – взяв себя в руки, сказала она.

– Да, наверное, так оно и есть.

Они выползли на шоссе и повернули в противоположную столице сторону. Он напрягся: что такое? Выходит, не в Москву? Со дна души поднялась муть. Закрутило, завертело, хотя вспомнить он по-прежнему ничего не смог. Но точно знал одно: ему надо сейчас ехать в другую сторону. Дело, ради которого он с таким упорством брел вчера по шоссе, собрав остатки воли, надо сделать там, в Москве. Но, как и многое другое, как всю свою предыдущую жизнь, он никак не мог вспомнить, что же это за дело.

Вечер

Когда эта Зоя ушла наконец, он вздохнул с облегчением. Хорошо, хоть детей сегодня не привезли. Нельзя же так сразу. Эта Зоя сказала, что завтра. Что ж, завтра так завтра. По крайней мере, он подготовится, соберется с силами. Дети, как это? Что надо сделать? Обнять их, поцеловать, прижать крепко к родительской груди? Считается, что именно в этот момент он должен умилиться от счастья и в слезах несказанной радости все вспомнить. Почему же ему все равно? При слове «дети» ничего не чувствует, кроме боли. Ни нежности, ни счастья. Ни слез умиления. Маша и Даша, две девочки. Может быть, он хотел сына? Потому и не рад. И откуда вообще взялась в его жизни эта Зоя с ее детьми?

Городская больница, куда его привезли, скучное серое здание, но решеток на окнах нет. Обычная больница для обычных пациентов. Считается, что он нормальный, раз не кричит, на людей не кидается, головой о стену не бьется. Просто у него черепно-мозговая травма, приведшая к временной потери памяти, по-научному – амнезии. Про наркотический препарат, которым его пичкали с неделю, все как-то позабыли. Вот подлечат, укрепят ослабленный организм и выпустят на волю.

Обычный человек… Не сумасшедший… Но если это не безумие, то что?

И тут он накрылся с головой одеялом и тихонечко, так, чтобы никто не слышал, взвыл: «Господи, за что?! Лучше бы я умер!! Кто это со мной сделал?! Кто?! Убью! Я знаю точно: вспомню все, найду и убью его. Непременно убью».

День третий, утро

В больнице он провел почти месяц. И как-то сразу вычеркнул его из жизни, потому что ничего важного для него за этот месяц не произошло. У него брали анализы, делали рентгеновские снимки, давали какие-то лекарства, кололи витамины, вливали внутривенно глюкозу, усиленно очищали организм, крутили, вертели, допрашивали с пристрастием и без, стараясь вернуть из небытия его память. В конце концов он понял, что надо признаться во всем. В том, что он – Иван Александрович Мукаев, следователь районной прокуратуры, муж Зои и отец двоих детей. Хотя, убей, ничего этого он так и не вспомнил.

Весь месяц эта Зоя таскала в больницу альбомы с фотографиями и детей. Две смуглые, черноволосые и очень хорошенькие девочки-близняшки десяти лет ему, в целом, даже понравились. Они были сдержанными, наверное в него, на шею не вешались, «папа-папа» не пищали. Держались вместе, поближе друг к другу, рассматривали его внимательно глазенками-угольками и почему-то не улыбались.

– Они тебя раньше редко видели, – всхлипнула эта Зоя. – Ты очень много работал, Ванечка.

Что ж, теперь дочки видели его каждый день и даже начали к этому понемногу привыкать. Стали садиться к нему на колени, Маша на правое, Даша на левое, сдержанно рассказывать об успехах в учебе. Вообще, они никогда не ссорились, без всяких споров и раздоров, так же как оба его колена, делили все, что доставалось им в этом мире. Ни одна из девочек не хотела правое колено вместо левого, розовый бант вместо голубого.

– Хорошие дети, – сказал он жене, и эта Зоя снова стала тихонечко всхлипывать.

– Ваня, неужели ты не помнишь, как их всегда называл?

– Как?

– Ну, Ванечка, родной, вспомни! Пожалуйста, вспомни!

– Нет, не могу, – поморщился он.

– Они родились такие махонькие, весом по два с половиной килограмма, я долго лежала в роддоме, потом в больнице, меня все не выписывали, а когда привезла их домой… Ты помнишь? Обе они родились с густыми темными волосами. Я положила их в детскую кроватку, под белое-белое одеяльце. Они лежали, смуглые, темноволосые, в тебя… И я сказала: «Ванечка, какие хорошенькие темненькие головёшки». Помнишь? Что ты мне ответил?

Он молча покачал головой. Эта Зоя снова всхлипнула:

– Ты сказал: «Не головёшки, а головешки». Ты всегда был шутником. Мы так и стали звать их: Головешки.

– Да? Не очень-то это хорошо звучит, – жалко усмехнулся он.

– Но я никогда с тобой не спорила, Ванечка. Я любила тебя со школы. Мы учились в одном классе… Ты помнишь?

– Нет.

Так было почти каждый день. «Ты помнишь?» – «Нет». Какая-то игра, которую и он, и эта Зоя приняли охотно. Он послушно листал альбомы с фотографиями, говорил свое «нет» и думал только о том человеке, которого должен найти и наказать. То, что он никому никогда не прощал насилия над своей личностью, помнил совершенно точно.

– А это твоя мать… Ванечка, ты помнишь?

– Такая молодая? – удивился он. – Она, должно быть, еще жива?

Неудачно сказал. Зоя снова зажала рот ладошкой, схватила в нее сдавленный всхлип, удержала. Потом сказала:

– Вы последнее время с ней не очень-то ладили, но она придет.

И в самом деле женщина, которая не выглядела на свои пятьдесят два, пришла к нему, и не один раз. И не одна. С каким-то мужчиной.

– Это мой отец? – спросил он, и женщина отчего-то здорово разозлилась.

Ушла она быстро, и он спросил у этой Зои:

– Что-то не так? Отчего она обиделась?

– Ой, Ванечка, я уж и не знаю, надо ли тебе говорить? Может, не помнишь и не надо?

– Где мой отец? – спросил он.

Эта Зоя замялась:

– Ну, ты понимаешь… В общем, это грустная история. Ты сам ее раскопал недавно, мать-то всей правды не говорила. Но ты добился. Ты ж следователь. Всегда хотел все про всех знать… Неужели не помнишь?

– Нет.

– В общем, ее изнасиловали в шестнадцать лет. В семнадцать она родила. Вот потому такая молодая у тебя мать.

– Что-о?!

– Ты только, Ванечка, не волнуйся, – засуетилась эта Зоя. Заговорила сбивчиво, путано, он еле улавливал суть. – Я знала, что ты будешь волноваться. Ты сам рассказал мне недавно эту историю и отчего-то здорово волновался. В общем, за год до твоего рождения к нам в город приехали иностранцы. Строители. Жили в городе лет десять, я их смутно, но еще помню. Болгары это, конечно, не американцы, не немцы какие-нибудь, но все равно – иностранцы. Мы иностранцев-то в глаза раньше не видали. Они строили у нас в городе новый микрорайон, ну, и все наши женщины, конечно, стали возле этих болгар крутиться. Мама твоя еще школьницей была. Никто толком и не знает, что в тот день произошло. Девочки, ее подружки, на танцы в болгарский городок бегали. Там, говорят, весело было. Ну и Инна Александровна, тогда еще Инночка, с ними увязалась. После танцев на нее и напал здоровенный мужик. Болгарин немолодой. Может, и не напал, а сама захотела. Говорят, выпили они немного после танцев, а мама твоя так впервые в жизни… Сразу-то она в милицию не заявила, да и потом… – Зоя глубоко вздохнула. – А у того болгарина жена, двое детей. И как ни крути – иностранец. В общем, потом уже поздно было заявлять, да и мать твоя сразу не сообразила, что же такое с ней произошло. Времена-то тогда какие были, помнишь? Слово «секс» говорили шепотом да на ушко. Что мы об этом знали? Ничего. Да что ты помнишь!

Она махнула рукой и замолчала.

– Значит, мой отец – болгарин? – спросил он. – Никакой он не цыган, не лицо кавказской национальности, а болгарин, иностранец. И поэтому я такой смуглый?

– Конечно, Ванечка! Инна Александровна говорит, что его вроде Димитром звали. Но тебя записала по своему отцу – Александровичем. Долго ее уговаривали от ребеночка-то не отказываться. Все хотела в роддоме тебя оставить. Да… А этот, что с ней приходил, – муж. Всего лет десять как ей повезло – встретила свое позднее счастье. А вы с ее мужем не ладили.

– Не помню, – привычно сказал он.

– Вот и славно, вот и хорошо, – заторопилась она. – Что плохое забыл – это хорошо. К чему оно тебе, плохое?

Он согласно кивнул. Записал в свою жизнь еще и мать с ее мужем. Потом пришел и этот человек. В возрасте, седой как лунь, страдающий одышкой. Пришел вечером, одетый в штатское, темные брюки и свитер домашней вязки, а когда представился прокурором, Ивана даже затрясло. Отшатнулся, побледнел.

– Иван Александрович, да что это с тобой? – Тяжелый вздох, дружеское похлопывание по плечу. – Ну-ну. Успокойся. Сколько лет мы друг друга знаем? Ты ж ко мне еще юнцом зеленым сразу после юрфака определился. Я ж тебе сам целевое распределение подписывал. В родной район. Неужели и меня не помнишь? Я ведь тебе вроде крестного отца. Да и родного тоже. Хе-хе.

– Извините, – ему по-прежнему было страшно. Прокурор!!! Нет!!! – Извините.

– Ну понятно. Не помнишь. Эх! Цыпин я. Владлен Илларионович Цыпин. Начальник твой. Лучший ты у меня следователь в районе, Ваня. И не скажу «был». Не дождешься. Замены тебе нет. Так-то.

– Владлен Илларионович… – Это же невозможно выговорить! Или язык заплетается от страха? Надо попробовать еще раз. – Владлен Илларионович, боюсь, что я больше не смогу работать. Я ничего не помню.

– Ну-ну. Вспомнишь. Должен вспомнить. Обязан. Ты помнишь, как звонил мне в тот день, когда исчез?

– Звонил? Я? Откуда?

– Ваня… Ты уж прости старику фамильярность, десять лет тебя пестую. Так вот, Ваня, у тебя был мобильный телефон… – (Да, у него обязательно должен быть мобильный телефон! И отличный аппарат! Со множеством функций!) – Подарок на тридцатипятилетие. Следователь должен иметь связь. Скинулись на юбилей, подарили. Дорогой, последняя модель. Так ты мне позвонил и сказал, что вычислил того человека. Надо только кое-какие данные проверить. Кто он, Ваня?

– Какой человек?

Цыпин тяжело вздохнул:

– Ну-ну. Совсем, значит, плохо. Эх! Но верю я в тебя. Вспомнишь. Дело увидишь и вспомнишь. Этот злодей уже лет восемнадцать у нас в районе орудует. Первый труп нашли, когда ты еще школу заканчивал.

– Женский? – еле слышно спросил он.

– Женский. Ну слава тебе! Вспомнил?

– Смутное что-то. И сколько их было?

– Нашли десять. Два мужика, остальные женщины. Раны характерные. Последний примерно полгода назад. Я еще, когда тебя в район вытребовал после института, знал: ты найдешь. Способный ты, Ваня. Да что там! Талантливый! Я потому на многое и глаза закрывал.

– На что?

– К чему о плохом? – махнул рукой Цыпин. – Забыл и забыл… И вот ты его действительно нашел. Ведь ты сам посуди: столько времени в нашем районе маньяк орудует! Делу-то, что у тебя в сейфе лежит, ни много ни мало восемнадцать лет! Уже местная достопримечательность маньяк этот. Как совещание, так другим награды, а мне ворох оплеух: а вы не рассчитывайте ни на что, у вас, Владлен Илларионович, в районе маньяк, вот посадите его, тогда и наградим. Ну, вспомнил, Ваня?

– Нет, – он с сожалением покачал головой.

– А хоть что-нибудь помнишь? Последнее что было?

– Бутылки.

– Пил много? – сочувственно спросил прокурор. – Ну, это ты любил. Бывает.

– Нет. Пустые бутылки. Без этикеток. Много. В ряд.

– Вот оно, значит, как, – напряженно сказал Цыпин. – Значит, ты и его нашел. А я не верил, что в нашем районе… Эх-эх… Никто не верил, кроме тебя. А ты нашел.

– Кого?

– Подпольный цех по производству паленой водки. У тебя последнее время два важных дела было: маньяк этот и водка. То есть я не про питие твое. Хотя, чего греха таить, осуждал. Но за талант все тебе, Ваня, прощал, даже в преемники хотел рекомендовать. Старый я уже. Да-а… Ты уперся, что заводик этот не где-нибудь, а у нас под носом. В самом городе. А ведь область – она большая. Значит, нашел. Где, тоже не помнишь?

– Нет.

– Значит, там они тебя и саданули по башке. А потом опоили. Ну что, будешь работать?

– Не могу.

– Брось, Иван Александрович! Я тебе говорю: брось это, – сердито сказал Цыпин. – Кем я тебя заменю? Ну кем?

– Я все забыл. Ничего не помню о своей прежней работе. Кажется, я должен подать… Как это называется? – Он поморщился. – Прошение об отставке, да?

– Забыл, как называется? Вот и не вспоминай. Не будет тебе отставки. Я понимаю, что ты теперь человек больной. Возможно, что и придется тебя отпустить, раз все позабыл. Но я тебя Христом Богом прошу: приди на работу. Только два дела закрытых от тебя хочу: вспомни, кто этот маньяк и где подпольный цех по производству паленой водки. Или найди их снова. Вот это сделай – и с миром иди.

Цыпин широко развел руками. Иван согласно кивнул:

– Хорошо. Я приду.

– Вот и ладненько. Был бы ты здоровый, я бы тебе, как начальник, приказал: «Цыц! На работу шагом марш!» И дел бы на тебя, милок, навесил. Ох и навесил! А может, ты притворяешься? Ну-ну… Шучу… Иди, отдыхай.

– Спасибо. То есть слушаюсь.

– Молодец! Ох, Ваня, Ваня, понимаю я теперь, за что так любят тебя бабы! Хорош. Отъелся, отоспался. Хорош. Красавец. Ну не можем мы без тебя. Никак не можем!

Потом Цыпин подмигнул и таинственно сказал:

– Может, сигаретку хочешь? Не дают небось, а? Закурим?

– Я не курю.

– Бросил, значит? Молодцом! А я вот не могу. Может, и мне стоит глотнуть того зелья, которым тебя траванули, а? Забуду о вредных привычках. Ну-ну. Шучу. – И после паузы: – А может, ты и с бабами завязал?

Про баб он вспомнил потом. Когда в больнице появилась молодая, высокая – под стать ему и очень красивая женщина. Правда, проникла она за больничную ограду тайком и все время оглядывалась. Нашла его в саду вечером, когда эта Зоя с детьми уже ушла. Подкралась неслышно, присела рядышком на скамейку, прижалась крепким, стройным телом. Его обдало жаркой волной. Вот такие женщины ему всегда нравились, это точно!

– Ваня, Ванечка, а говорят, ты все забыл…

Уж этого он не забыл. Горячих, сладких поцелуев, от которых закружило всего, завертело. Мял руками ее тело и не мог оторваться. Потом увидел совсем близко загадочные, цвета воды морской глаза. Окунулся в них, поплыл, словно на ласковой волне закачался…

– Ну, как меня зовут? Ну как?

Он смотрел не отрываясь. И, кажется, вспоминал. Такую женщину забыть невозможно. Вот это его!

– Оля.

– Ха-ха! Раньше Олесей звал. Оля! Ха-ха! Лучше уж тогда Аленой.

– Так ты не Ольга? – удивился он. Выходит, показалось?

– Ну, Мукаев, ты даешь! Ты из чьей постели в то утро выпорхнул, когда памяти лишился?

– Ты кто?

Она разозлилась:

– Ваня, ты это брось! У нас с тобой любовь не первый год. Олеся я. Леся. Ох. Все равно тебя люблю!

Оглянувшись, не видит ли кто, она снова принялась его целовать. Горячо, жарко. Гладила его плечи, пальчиками забираясь за ворот больничной пижамы, нежными губами трогала волосы на груди. Потом зашептала:

– Соскучилась… А здесь никак нельзя?

– Где здесь? – хрипло спросил он. Жар уже затопил его целиком, руки налились силой. Взять бы ее сейчас и…

– Ха-ха! Где! На мягкой травке! Ванечка… Ваня…

– Постой…

– Ладно. Постою. Когда выйдешь отсюда, ко мне придешь ночевать?

– Где ты живешь?

– Ноги сами приведут. Или это, – она горячей ладошкой игриво провела по ширинке. Лукавые глаза цвета морской волны вспыхнули, заиграли. Он тут же подумал о юге, о жарком солнце, о пляже. Белоснежный шезлонг под ярким зонтом, а на нем это стройное загорелое тело. И снова поцелуи, жаркий шепот: – Ванечка, Ваня…

Всю ночь он не мог успокоиться. Значит, кроме жены была еще и любовница. Это нормально. И понятно теперь, почему эта Зоя показалась ему чужой. Любил он не ее, а другую женщину. Частенько ночевал у нее. Любовница, значит. И не первый год. Да, надо было там, прямо на мягкой травке.

Может, никто бы и не застал. Хотя… чего стесняться, весь город, наверное, и так знает про эту Лесю. Что ж, запишем в память и ее, красавицу-любовницу. А адресок как-нибудь сообразим. Хорошо, что он следователь. Удобно. Так будет гораздо проще разобраться с человеком, который напичкал его этим зельем. Найти и убить.

…День, когда его выписали из больницы, он отметил как третий важный день в своей новой жизни. Жизнь эта все еще жала и была неудобна, словно костюм с чужого плеча. И была ему явно мала. Он никак не мог втиснуть ее в рамки маленького провинциального городка на окраине Московской области. А говорят, он провел здесь всю жизнь, за исключением нескольких лет учебы в институте. Учился, женился, работал. Любил. Но себе, в личный календарь, так и записал: день третий, утро.

Забирала его из больницы Зоя. Взяв документы, выписку из медицинской карты, он официально признал себя Иваном Александровичем Мукаевым, тридцати пяти лет, следователем районной прокуратуры, проживающим по адресу, записанному в его паспорте и личном деле. Признал свою мать, свое детство, юность, высшее юридическое образование и тайно признал любовницу Олесю.

По городу из больницы шел пешком, чтобы признать и его. В конце концов, город маленький, ориентироваться в нем несложно. Спустился вниз по дороге с холма, на котором находилась больница, за руку цеплялась эта Зоя. Они прошлись по площади, потом мимо платной автомобильной стоянки направились к своему микрорайону, к своему дому, где, как ему сказали, на втором этаже находилась его трехкомнатная квартира.

И тут, возле стоянки, его словно ткнули под дых. Он захлебнулся, остановился.

– Ты что, Ванечка? Нехорошо тебе? – заботливо спросила эта Зоя.

Он не ответил, повернулся резко и направился прямо к стоянке. Такая машина на ней была только одна. Черная, большая, блестящая, с тонированными стеклами. «Мерседес». «Пятисотый» «Мерседес». Машина была не на сигнализации, но он, кажется, знал, что на ее руле висит противоугонный «костыль». Хотя за черными стеклами не мог его видеть. Но он про «костыль» знал. Подошел, подергал запертую дверцу, похлопал себя рукой по карману. Ключей, разумеется, не было. Откуда они там возьмутся?

– Ванечка, да что с тобой? – вцепилась в него эта Зоя. – Пойдем домой. Пойдем.

– Да-да, сейчас. – Он почему-то знал, что должен сесть в эту машину. Но ключей не было. Все равно стоял, не мог оторваться. Чувство гордости наполняло его. Хорошая машина. Но где же ключи?

Он обернулся: у кого бы спросить, давно ли эта машина здесь стоит? И не оставляли ли для него ключи? Нет, никого. Охранник, который на него подозрительно косится, ему не знаком. Что ж, и это надо вспомнить.

И, послушно продолжая под руку с этой Зоей свой путь к трехкомнатной квартире на втором этаже, он не удержался и несколько раз обернулся. Черный «пятисотый» «Мерседес» намертво ассоциировался у него в памяти со словами «моя машина».

Полдень

Квартиру он не узнал, дома себя не почувствовал, и это его не удивило. Эта Зоя сказала же, что здесь его раньше видели редко. Должно быть, часто ночевал у любовницы, у Олеси, а тут все чужое. Головешки только-только закончили учебный год, почти на все пятерки, только у Маши четверка по русскому, а у Даши по математике. Они вежливо сказали «здравствуй, папа» и убежали на улицу, наскоро пообедав.

– Почему мои дети так равнодушны ко мне? – спросил он.

Эта Зоя кормила его обедом. Готовила она хорошо, он это отметил еще в больнице, когда с удовольствием поглощал домашние пирожки, плюшки и кисели. Вот и сейчас съел с большим аппетитом целую тарелку наваристого огненного борща и собирался расправиться с макаронами, обильно политыми мясной подливкой, и с компотом. Аппетит у него в последнее время был зверский.

– А ты их хотел, детей? – ответила она сердито.

– Откуда же они тогда взялись, если не хотел?

– Не помнишь, да? Как переспал со мной по пьянке, не помнишь, как жениться тебя умоляла, не помнишь? УЗИ показало близнецов, и я поняла, что одной мне двоих детей не поднять. Пока прокурор не пригрозил, ты, Ванечка, ни в какую.

– Значит, я женился на тебе, когда ты забеременела?

– Раньше, Ваня, ты говорил, «по залету». Но ты мне всегда был нужен. Хоть такой, хоть ненадолго, хоть как…

– Не надо, не плачь.

– Я детей к родителям пока отправлю. Мать с отцом с апреля на даче живут, вот Головешки у них и побудут, пока мы с тобой… В общем, давай жить сначала, Ваня.

– Давай, – легко и охотно согласился он.

Ведь в доме было чисто, красиво, повсюду вышитые и вязаные салфеточки, цветы в горшках, от всех вещей веяло теплом. Красота в его жизни и раньше была, а вот уюта не хватало. Тепла не хватало. Не замечал, что ли, этого или не хотел замечать? А ведь женщина эта возилась с ним весь месяц, как с маленьким, и будет возиться до конца своих дней, что бы ни случилось. Вот она, значит, какая – любовь. Он нужен ей, этой Зое, любой. Нужен детям, просто они боятся привыкнуть к новому папе, который не убегает рано утром на работу, к полуночи возвращается, обедает вместе с ними и даже собирается дома ужинать и дома же ночевать.

– Ты на работу завтра пойдешь? – Она мыла посуду, ловко вытирала тарелки полотенцем, ставила в сушку.

– Да. Пойду. А где ты работаешь? – спросил он.

– В школе. Учительницей биологии.

– Биологии? – Что-то шевельнулось в душе. Учительница биологии в его жизни раньше была, это точно. Значит, она, Зоя.

– Ты не волнуйся: у меня каникулы начались. Остались только дежурства в школе. Но это недолго, до обеда. И не каждый день.

– Что ж. Значит, когда я приду с работы, ты будешь дома. Это хорошо.

Она вся вспыхнула, кивнула, засуетилась, прибираясь на кухне. Он сидел, смотрел на нее и невольно улыбался. Этот уютный домашний мирок пришелся по нему. В том, прежнем, было слишком просторно и пусто. Теперь же, когда все съежилось до размеров маленького городка и трехкомнатной чистенькой квартирки на втором этаже, он и сам весь как-то съежился и успокоился. Да, так проще. Надо переждать какое-то время. Просто успокоиться и переждать.

Вечер, ночь

Головешки прибежали с улицы, поели быстренько, до половины одиннадцатого смотрели телевизор, потом дисциплинированно улеглись в своей комнате спать. Он зашел, посмотрел. Кровать двухъярусная, сверху спит Маша, снизу Даша. Нет, не спят. Шушукались, когда он подходил к двери, когда открыл, затихли. Легли, натянули на нос одеяла.

Он подошел на цыпочках, сначала посмотрел вверх, потом вниз. Улыбнулся отчего-то. Совершенно же одинаковые! И хорошенькие какие!

– Спокойной ночи, – сказал он и поправил одеяла. Сначала Маше, потом Даше.

Когда выходил, обе, словно пушистые белочки, высунув из-под одеяла носы, смотрели на него внимательно и настороженно. И так же по-беличьи фыркнули и одинаково отвернулись к стене.

Эта Зоя посмотрела вопросительно и замялась:

– Ты где будешь спать?

– Как это где? В спальне.

Она обрадовалась, раскраснелась, побежала стелить и очень уж долго плескалась в ванной. Он лег первым, наволочка приятно пахла лавандой, одеяло оказалось не тонким и не толстым, в самый раз, как он любил. Слышал, как эта Зоя заглянула в соседнюю комнату, к Головешкам. Потом вошла и таинственно, каким-то особым голосом, сказала:

– Спят.

Легла она на краешек двуспальной кровати осторожно. Полежала немного, потом покосилась на него. Что-то ей было надо. Вспомнил: она женщина, он мужчина. Муж и жена. Развернулся к ней, посмотрел, неуверенно спросил:

– Зоя? Ты не спишь?

Она робко протянула руку, коснулась волос у него на груди:

– Можно?

– Как будто и не жена, – не удержался он. В конце концов, привык к ней за месяц. Хорошая женщина, правильно сказал лейтенант Майоров. Добрая. – Иди сюда, поближе, – позвал.

Целовала она его, как в последний раз. Как будто боялась, что следующую ночь он проведет в другом доме, в другой постели. И больше никогда не вернется. «Да, такие женщины мне никогда не нравились», – подумал он, ощупывая ее небольшое тело. Широкие бедра, грудь, потерявшая форму после долгого кормления близнецов. Ощущения незнакомые. Вот Леся – другое дело. Лесю он помнил. Но, в конце концов, с этим у него все в порядке. Никогда никаких проблем. Жалко, что ли?

– Подожди. Ты разве не наденешь?

Ах да. Кажется, эта Зоя сказала, что он не хотел детей. Что ж, не хотел так не хотел.

– В верхнем ящике, в тумбочке, – подсказала она.

Он послушно полез в тумбочку, зашуршал пакетиком, доставая презерватив. Жест, отработанный до автоматизма: вскрыть, дунуть, пальцами сжать пустой резиновый кончик, надеть. Она терпеливо ждала, а потом…

Он и не ожидал от нее такой страсти. Все сделала сама, как будто всю жизнь только этим и занималась: доказывала, что более надежной пристани, чем ее дом и ее тело, ему ни за что не найти. Что здесь ему никогда не позволят уставать, напрягаться, делать чрезмерные усилия. Он даже разозлился слегка. В конце концов, не мужчина он, что ли? Резким движением опрокинул ее на спину, оказался сверху. Вот так-то лучше. Даже азарт появился. Тело было ловким, сильным, он начинал его вспоминать. В конце концов забылся, перед глазами что-то вспыхнуло, голова закружилась, Зоя вскрикнула, он тоже захрипел, потом откинулся на подушку. Когда пришел в себя, увидел, что она счастлива. Лежит, улыбается.

– Что-то не так?

– Ванечка, милый…

Замолчали. Он догадался: что-то не так. Потом, когда пришел из душа и лег рядом, позволив ее голове уютно устроиться на плече, она все-таки решилась, зашептала быстро-быстро и горячо:

– Мне сначала было не по себе, когда я узнала. Муж память потерял! Ну как же это? Я любила тебя всегда. Как любила-то, Ванечка! Всю жизнь буду любить. Хоть и бросишь меня, все равно буду. Ты ж сколько со мной не спал? Даже в одной комнате, не то что в одной постели. Все злился на меня. За то, что жениться заставила. Ты был муж, который только зарплату жене отдает. Ничего нас больше не связывало. Чужие мы с тобой были, Ванечка. А теперь думаю… ты только не обижайся. Может, оно и лучше? Без памяти-то? А? Может, ты на меня теперь по-другому посмотришь? Ну чем я так уж плоха? Ведь никогошеньки у меня не было. Ни до тебя, ни после. Ты меня прости…

– Да за что?

Она замолчала, прижалась крепко, обняла так, как будто все еще боялась, что он оттолкнет. Но он уже привык к этой женщине. Он теперь быстро ко всему привыкал. И даже перестал про себя называть ее «эта Зоя». Зачем же? Просто Зоя. Жена.

День четвертый, утро

Утром пришлось, как было заранее решено, отправляться на работу в прокуратуру. «Здравствуйте». – «Здравствуйте» через шаг, оценивающие взгляды людей, якобы знакомых (он их никого не помнил), приветственные кивки. Маленький город, население двадцать тысяч, как случайно услышал он вчера по радио, все друг друга знают. Две школы, одна больница, та, где он лежал, один рынок, административное здание в центре. Все близко, все рядом. Зоя вела его под руку, ненавязчиво указывая дорогу. Довела до дверей, как маленькому ребенку слюнявчик, поправила на шее галстук:

– Ну, иди.

Он кивнул и шагнул вперед, набрав побольше воздуха в легкие. Ему было не по себе. Зоя осталась на улице, он же очутился в прохладе, в здании, обозначенном вывеской как «Районная прокуратура». В коридоре то и дело раздавалось:

– Здравствуйте, Иван Александрович, с выздоровлением!

– Иван Александрович, доброе утро!

– С возвращением, Иван Александрович!

Он кивал, отвечал, машинально шел по коридору, пока не споткнулся взглядом о свой кабинет с табличкой «…Иван Александрович Мукаев». Вошел. Огляделся в недоумении. Память ничего не подсказала. Что же делать? Сел за письменный стол, вновь огляделся, пожал плечами: кто-нибудь да придет. Подскажет.

Пришел мужчина в штатском. Волосы рыжеватые, глаза шальные, раскосые, крепкого коньячного цвета, на носу веснушки. С порога начал хохотать:

– Ваня, друг! Извини, что запанибрата! Ты ж и меня не помнишь! Смотри внимательней! Меня да не вспомнить! Такую выдающуюся личность! Скучал, честное слово! Скучал! Друг ты мой бесценный! Ну? Обнимемся, что ли?

А глаза холодные. Ограничились пожатием руки. Все равно обрадовался: ну, слава Создателю, у него есть хоть один друг! А то в этих бабах запутаться можно!

– …Ну, дела! Неделю тебя искали! – (Пауза, острый внимательный взгляд, до нутра, до печенок.) И резюме: – Теперь говорят, у тебя амнéзия.

– Амнезия, – машинально поправил он ударение в последнем слове.

– Вот не знал, что удар по голове способствует выправлению грамотности! Это ж прямо научное открытие, в самом деле! – продолжал паясничать рыжий. – Хоть за диссертацию садись! Ну ты даешь!

– А что у меня с грамотностью?

– Что с грамотностью! Я тебе сейчас расскажу. Чай, в одном классе учились. Меня-то хоть признал? – Рыжеволосый по-прежнему смотрел на него холодно и словно прицениваясь. Профессионально смотрел. Как на допросе.

Он напрягся и вспомнил: Зоя показывала школьные фотографии. Попытался улыбнуться:

– Конечно, вспомнил. Вы – Руслан Свистунов.

– Оп-па! Амнéзия, точно. «Вы, Руслан!» В школе ты звал меня запросто: Свисток. Ничего, что я на «ты»? Все-таки друзья детства. Хотя ты следователь, а я – старший оперуполномоченный. Капитан, между прочим. При тебе. Выполняю указания. Не при погонах, извини, не подумал, что все так сильно запущено. Я твою болезнь имею в виду. Вспомнил? А как тебя в школе звали, вспомнил?

– Не очень. Если не трудно…

– Оп-па! Еще и вежливость проклюнулась! – (Опять долгий оценивающий взгляд.) – Тебя звали Мýка.

– Почему Мýка, не Мукá?

– А ты никогда не был хорошим и вежливым мальчиком. Хам, грубиян, нахал. Мучились с тобой, одним словом. Учителя, родители. Ты чуть что – в драку. Немало носов в детстве разбил. Тихим ты не был, нет… Если только теперь, после амнéзии.

– Амнезии.

– Ну да. А знаешь, что было, когда ты исчез? Вэри Вэл все внутренние органы района на ноги поднял! И наружные тоже! Ха-ха! Как же! Лучший следователь прокуратуры как в воду канул!

– Кто? – удивленно переспросил он. – Вэри Вэл?

– Владлен Илларионович. Ты же сам это придумал. Сократил имя-отчество, чтобы меж собой выговаривать было проще. Уж с чем с чем, а с чувством юмора… Точно: надо диссертацию писать… Когда прокурор просто благодушный, то ты называешь его Вэри Вэл. Что вроде бы по-английски означает «очень хорошо». Извини, я-то в языках не силен. А когда хозяин в отличном настроении, то он Вэри Вэри Вэл. Вспомнил?

– Разумеется. Но не очень.

– Тогда забираю авторство себе. Слушай, если ты это забыл, то, может, я еще кое-чем воспользуюсь? Присвою себе некие права, а?

– Ты о чем?

– О чем! О ком! Об Олесе!

И тут он впервые после болезни почувствовал это: сладкое бешенство. Волну, которая поднялась изнутри, захлестнула, подняла его высоко-высоко… Он встал из-за стола, свысока, с гребня этой волны, глянул на Свистунова так, что тот отшатнулся и невольно попятился. Потом капитан вдруг кинулся с объятиями:

– Мýка! Родной! Узнаю! Теперь это ты. Точно – ты. А то думаю: сидит холодный, красивый, как мрамор. И весь в разводах. Теперь ты. Узнаю, – с чувством сказал Свистунов. Потом добавил: – Ну, темперамент у тебя после амнезии восстановился, вижу. Всегда говорил, что бабам нравится не твоя смазливая физиономия, а темперамент. Темперамент в норме, а потенция?

Свистунов подмигнул. Он понял, что надо бы сострить, продолжить разговор с другом детства в такой же шутливой форме. Капитан этого и ждал. Но… Он сказал то, что посчитал в данной ситуации уместным:

– Это ты у Зои спроси.

Друг детства Свисток просто-таки глаза вытаращил. Кашлянул, словно поперхнулся, потом удивленно протянул:

– То-очно надо за диссертацию садиться. О влиянии удара по голове на характер человека. Нас всех надо как следует стукнуть! И непременно по голове! Авось и поумнеем! Надо же! Большой Хэ Иван Мукаев посылает справиться насчет своей потенции у жены Зои!

– А у кого?

– Раньше ты назвал бы мне с десяток фамилий и адресов! Это не считая Леси. У тебя ж, Ваня, кровь все время кипела.

И вот тут он что-то вспомнил. Конечно, их, то есть женщин, было в его жизни много! Перед глазами почему-то закружилось колесо рулетки, мелькнула блондинка в красном, брюнетка в черном, и тут же вспомнились приторные духи, кожаные сиденья в черном «Мерседесе», и под конец нежные женские пальчики на губах. «Ми-илый… Как хорошо!»

– А ты не допускаешь мысли, что мне это просто-напросто надоело?

– Тебе? Надоело?! Ха-ха! Может, и Леся надоела? – подмигнул Свистунов. – Тогда уступи, а? Я не гордый, мне и секонд-хенд сойдет.

Леся – «секонд-хенд»?!! И тут он почувствовал, как сладкое бешенство подступило уже к самому горлу. Пузырь, в который оно было заключено, вдруг лопнул. Никто не смеет обсуждать его женщин! Его с ними отношения. Никто. Никогда. Он сжал кулаки и отчеканил:

– Это мой кабинет. Я в нем работаю. Вы, будьте так любезны, приходите сюда по делу. А сейчас я занят, извините. Будьте любезны выйти. Вон.

На что Руслан Свистунов недобро прищурился:

– Ладно. Я уже понял, что ты вернулся. Друг мой, враг мой. Я думал: конец Ивану Мукаеву, Большому Хэ. Если честно, Ваня, я знаешь чему удивляюсь?

– Чему? – Он взял себя в руки, мысленно воссоздал вокруг кипевшей в нем злобы прежнюю оболочку и затолкал этот пузырь внутрь, поглубже. На самое дно души. Не стоит так скоро выдавать себя. Нет, не стоит.

– Тому, что тебя еще не пристрелили. Ограничились ударом по голове. И вот ты стоишь передо мной живой, здоровый. Память только потерял, ну это пустяк. Главное, что ты жив, – недобро сказал Свистунов. – А пришел я к тебе по делу. Дружеская часть беседы закончена, пошел официоз. Старший оперуполномоченный по особо тяжким преступлениям против личности Свистунов Руслан Олегович к следователю прокуратуры Мукаеву Ивану Александровичу. Разрешите?

– Слушаю вас.

Так ему было значительно легче. Оставался невыясненным один вопрос: черный «Мерседес». Руслан Свистунов не только друг детства. Он старший оперуполномоченный, капитан полиции. И, глядя в его лихие глаза коньячного цвета, следователь Мукаев негромко спросил:

– Как другу детства последний вопрос можно?

– Разумеется, – Свистунов тоже успокоился. Лихорадка прошла, обмен «любезностями» закончился, они начали друг к другу притираться. – Спрашивай…те.

– Я брал взятки?

Свистунов даже поперхнулся от неожиданности:

– Оказывается, хороший удар по голове способствует не только выправлению грамотности и проявлению вежливости, но и честность вдруг просыпается. Где ж ты раньше был, друг Ваня? Знаешь, я на ком-нибудь попробую. Обязательно. А насчет тебя, Мука… Мукаев. Как говорят: не пойман – не вор.

И он догадался, что вопрос со взятками остается открытым. Какие же надо было брать взятки, чтобы купить такую машину? И у кого брать?

– Ну хорошо. Раз я этого не помню, значит, не брал. Давайте к делу. Мы с вами расследовали это преступление вместе?

– Какое преступление?

– Об убийствах. Серийных, так, кажется, у вас говорят?

– Именно. У нас так говорят.

Свистунов ловко ухватился за старое кресло, пододвинул к столу, сел, ладони упер в колени и задумчиво сказал:

– Только видишь ли, какое дело… Давай все-таки на «ты»? – Согласный кивок: ладно. – Дело в том, что сначала мы действительно работали вместе. Ты делал свое дело, я свое. Я ноги, ты голова. Я должен бегать, улики собирать, раскрывать преступление, ты – допрашивать свидетелей и подозреваемых, сопоставлять факты, вести уголовное дело, чтобы в итоге его закрыть и направить в суд. Но после того как полгода назад обнаружили очередной труп, последний в списке, ты вдруг замкнулся в себе. И бумаги стал от меня прятать. Ни слова больше я не прочитал, хотя раньше мы друг другу доверяли.

– Почему?

– А вот этого я, друг детства, не знаю. Но мою оперативно-розыскную работу ты, следователь Иван Мукаев, вдруг взялся выполнять сам. Ездил по району, по тем местам, где нашли трупы, расспрашивал людей и что-то там себе думал.

– А завод? Подпольное производство водки?

– Это мы вместе. Ты очертил район, в котором, как предполагал, он находится, заводик этот. Район называется Нахаловкой. Это частный сектор, особнячки там стоят, дай боже! Вот в подвале (судя по всему) одного из особняков в Нахаловке и разливают эту дрянь по бутылкам, шлепают этикетки, акцизные марки и отправляют ящиками по всей области. Ночами, должно быть, вывозят. Тайно.

– Почему именно там? В Нахаловке?

– А это ты так решил. Ходил там с неделю перед тем, как исчезнуть, всех расспрашивал, выслеживал, в засаде ночами сидел.

– А ты?

– Я? Хочешь сказать, это мое дело выслеживать по ночам, откуда вывозят ящиками паленую водку? Из какого дома? Правильно, мое. Только я, Ваня, женатый человек, если ты сейчас этого не помнишь, то раньше знал. По-настоящему женатый. И моя жена справедливо полагала, что если друг детства Иван Мукаев зовет ее мужа ночью сидеть в Нахаловке в засаде, то это значит только одно: пьянку и женщин. Я не мог доказать обратное. Я не знаю, машину ты караулил по ночам или лазил в окна к неверным женам, но я с тобой не ходил. Да ты и не настаивал. А насчет заводика… Должно быть, ты его нашел. Какой дом, не припомнишь?

– Припомню. Обязательно. Я уверен, что память вернется. Только давай сейчас поговорим о другом. Об этих десяти трупах.

– Дело в сейфе, – спокойно сказал Свистунов. И посмотрел на него с интересом. Иван понял этот взгляд: неужели покажешь? И так же спокойно ответил:

– Покажу.

И загремел замком.

Полдень

Едва открыв папку, он почувствовал себя странно. Он так и не понял, а главное, не вспомнил, почему, отстранив Руслана Свистунова, стал заниматься делом о серийном убийце в одиночку. Но зато понял другое. Разложив перед собой фотографии, почувствовал вдруг головокружение и подступающую к горлу тошноту.

Не было никаких сомнений в том, что он все это уже видел и раньше. До боли знакомые, много раз пропущенные через себя детали: исколотые ножами тела, искаженные до неузнаваемости лица жертв, которые он, без сомнения, когда-то уже видел. Именно такими. И безобразные подробности истерзанной плоти: «…десять проникающих ранений грудной клетки спереди – справа и слева, повреждены сердце, сердечная сумка, аорта, легкие, легочная артерия…» Да, он думал об этом много и долго. Думал и размышлял: почему? Зачем?

– Ну что? – напряженно спросил капитан Свистунов. – Что-нибудь прояснилось?

– Не знаю. Но я видел это, – с уверенностью сказал он.

– Конечно, видел. Мы вместе выезжали на место происшествия. Я ползал, разыскивая улики, а ты заполнял в это время протокол. Разреши, я взгляну?

– Да, конечно.

Свистунов развернул пухлую папку к себе, на сто восемьдесят градусов. Сделался вдруг нервным, начал листать, морщиться, оттягивать ворот рубашки, словно тот его душил, сковывал движения и был собачьим ошейником, никак не воротником.

– Ты спросил, Ваня: «Не брал ли я взятки». А я ответил: «Не пойман, не вор». Так вот, Иван Александрович: я понятия не имею, почему ты не посвящал меня в подробности своего расследования. Потому что ничего такого, чего бы я не знал раньше, здесь нет. Ты понимаешь?

– Нет.

– А я думаю, что последние несколько листов в папке просто-напросто отсутствуют. Вырваны, изъяты.

– Как это?

– А так. Ты изъял их отсюда, Ваня. И где ж они теперь?

– Не знаю.

– Дома? Порвал? Сжег? Я хочу знать, где они?

– Клянусь тебе: не помню!

– Тебе заплатили? Кто заплатил? Как другу скажи, я ж никому… Все понимаю.

– Да не знаю я ничего! Я полжизни бы отдал, чтобы хоть что-нибудь в голове прояснилось! Но – не могу! Ты пойми, Свисток: не могу!

– Я видел, как ты уезжал в тот день, – сказал ему вдруг Свистунов. – И видел на чем.

«Мерседес»?!! Неужели он видел черный «Мерседес»?!! Нет!!!

– Следил за мной? Ты за мной следил?! – Спокойнее, туда его, внутрь, этот пузырь.

– Ну что ты, Ваня! Как можно? Присматривался. Последние дни внимательно к тебе присматривался. Машину свою ты из гаража не стал выводить. Выйдя на трассу, поднял руку, проголосовал, поймал частника и поехал.

– Куда?

– В сторону Горетовки.

– Горетовка? Что это Горетовка? – Вспышка перед глазами, и что-то мокрое, теплое разлилось внутри, во рту стало солоно. Вкус крови, похоже, он прокусил щеку. Невольно. Горетовка… До боли знакомое.

– Большой поселок на границе нашего района с соседним, километрах в тридцати отсюда. Там нашли первый труп. Восемнадцать лет назад. Вспоминаешь?

– Женский, – прошептал он.

– Ну да. Женский. Вообще, Ваня, странный тип наш серийный маньяк, и понять его очень даже непросто. На первый взгляд кто под горячую руку попал, того и истыкал ножом. Причем выбирает какой-то отстой. Та, первая, была всем известная б… Пила по-черному. И поначалу подумали, что ей очередной хахаль ножичком животик почесал. Всю Горетовку перетрясли. Задержали товарища. «Да, – говорит, – пили. Вместе пили. Больше ничего не помню». Ну его и посадили. Бытовуха. Дело-то житейское. Перепились, подрались. Никто ничего не помнит. Два года тихо было. Ты соображаешь, Ваня? Два года!

– А потом?

– Через два года осенью нашли еще один труп. На этот раз мужской. Алкаш из местных.

– Тоже из Горетовки?

– Именно. Собутыльник той бабы, что стала первой жертвой. Но на этом все. В Горетовке – все. Через год нашли труп километрах в трех, в Елях, потом в десяти в Богачах, потом… В общем, в окрестных деревнях, а один здесь, в Р-ске. В городе.

– Дальше.

– А дальше все. Прошло ни много ни мало десять лет. Тишь да гладь, божья благодать. Вэри Вэл совсем было успокоился, стареть начал, добреть. Папка в архиве пылью покрылась. Тебя пригрел, лелеять стал. У тебя ж, Ваня, талант. Все грамотно, правильно, четко, бандиты, как дети, высунув языки, чистосердечные признания пишут. Ты у Цыпина в любимчиках ходил. И, заметь, Ваня, заслуженно!

– Но я ж, говорят, пил!

– Пил, но никогда не напивался. Иной раз невозможно было догадаться, пьяный ты или трезвый. Разве по запаху. Поллитровая бутылка водки в сейфе у тебя всегда стояла, факт. Но алкоголиком тебя назвать… Нет, Ваня. Ты глушил странную, непонятную тоску в себе. Черную тоску. Недаром тебя прозвали Мукой. Что-то тебя за душу тянуло. Но что? Никому ты про себя всей правды не говорил. Даже со мной, лучшим другом, не откровенничал. Вот и поди, отыщи ее теперь, правду эту, – и Свистунов тяжело вздохнул.

– Когда прошло десять лет, что случилось?

– Два года назад нашли еще один труп. Снова в городе. На этот раз тоже женщина легкого поведения. Следователь, на котором висело дело, со страху ушел на пенсию, и оно попало к тебе. Ты взял. А потом нашли еще три трупа с разницей в полгода.

– Раньше, значит, был раз в год.

– А болезнь, Ваня, с годами прогрессирует. Сезонно обостряется. Осень и весна – вот когда у них кризис. У психов тире маньяков.

– Значит, последний труп нашли этой осенью?

– Ну да. Вспомнил?

Он вспомнил: деревня. Да, именно деревня. Под ногами жидкая глина ржавого цвета, листья еще цепляются за ветки деревьев, но края их съела все та же противная ржа. Еще чуть-чуть, и они осыплются в грязь, где вскоре сгниют. А потом все это покроет белый чистый снег. Тоска, смутная, непонятная тоска. Идет дождь, все время дождь. Небо стальное, над землей нависли тучи, солнца нет так долго, что кажется, будто на земле навеки наступила ночь. И в этой ночи, в киселе густого тумана, смутные очертания человека. Кто-то кого-то ищет. Так и хочется стряхнуть с себя этот туман, такой он липкий. Стряхнуть и вымыть руки.

Потом он вспомнил тело, лежавшее в грязи. Холодно и мокро. Склизко. А дождь все хлещет и хлещет. Какие уж тут следы! Все смыто к черту! И кровь тоже. Мерзкое ощущение, и название у деревни подходящее.

– Ржаксы, – еле выдавил он. – Деревня Ржаксы.

– Слава тебе, господи! – с чувством сказал друг детства Руслан и откинулся на спинку кресла, расслабился. Потом спросил: – Закурим, что ли? Память возвращается, это дело надо перекурить.

– Я не курю, – машинально ответил он, глянув на пачку «Явы».

– Вот как? Ну что ж. А я закурю. Дым не помешает?

– Нет.

Пока Свистунов прикуривал и с наслаждением затягивался сигаретой, Иван встал и прошелся взад-вперед по кабинету, разминая затекшие ноги. В это время в дверь сунулся молодой человек в мешковатом костюме, с любопытством взглянул на них, спросил:

– Разрешите?

– Да, конечно, – кивнул следователь Мукаев. Парень вошел, остановился у кресла, где сидел Свистунов.

– Вот и наша цветущая юность, практикант Алеша Мацевич, – представил того. – Ты, Алеша, не стесняйся. Чего хочешь? Чаю? Кофе? Попрошайничать пришел? – Он, следователь Мукаев, сообразил, что Руслан взглядом указывает на стол, на открытое дело. Тут же захлопнул папку, отодвинул в сторону. Алеша обиделся и пожаловался:

– Вы меня всегда высмеиваете, Руслан Олегович, а я, между прочим, к вам с дарами.

– Бойся даров, которые от данайцев, так, что ли? Или от нанайцев? – подмигнул Свистунов. Глаза у Мацевича были темные, раскосые. – Чего надо?

– Абсолютно ничего, – заторопился Алеша, тайком разглядывая следователя Мукаева.

– Значит, простое человеческое любопытство. Коллектив прислал. Ну и как тебе следователь Мукаев? Вполне?

– Иван Александрович, вы выздоровели? И все вспомнили, да?

Он не знал, что ответить. Помог Свистунов:

– Давай презент и чеши с отчетом к коллективу. Мол, Мукаев полностью здоров, соответствует и готов снова тянуть лямку и повышать показатели районной прокуратуры, дневать и ночевать на работе, прикрывая вас, бездельников и тунеядцев.

Мацевич хмыкнул, но не обиделся. Достал из кармана пачку дорогих импортных сигарет, положил на стол:

– Вот. Мне подарили, а я не курю. И девушка моя не курит. Возьмите, Иван Александрович.

– А Иван Александрович тоже больше не курит, а раньше всем сигаретам предпочитал явскую «Яву».

– Так я ж помню. Может, знакомые ихние дорогие сигареты курят?

– Какие такие ихние? – прищурился Свистунов. – Эх ты, нанаец! Сейчас тебе следователь Мукаев грамотность-то выправит! Он теперь это может! Ты женщин имеешь в виду? Так? Сигаретками-то слабенькими да с ментолом только девки балуются. А ты их следователю принес!

Глаза у Мацевича забегали.

– Да ничего я не имею в виду. Просто зашел.

– Ах, Алеша, Алеша, – погрозил пальцем Руслан. – Будет тебе практика засчитана, будет. Хоть и не понял ты в следовательской работе ни черта. Что, Иван Александрович, взятку возьмешь?

Он уже несколько минут пристально смотрел на пачку сигарет, лежащую на столе, не слушая, что они говорят. Это казалось таким же знакомым, как Горетовка. Это было в его жизни и раньше, вне всякого сомнения.

– Да-да, – сказал Иван рассеянно, подошел к столу, взял пачку, машинально распечатал, открыл.

То, что он сделал потом, произвело на присутствующих в кабинете сильное впечатление. Следователь прокуратуры Мукаев вытащил из пачки длинную тонкую сигарету, взял со стола зажигалку Свистунова, красиво прикурил, сделал изящнейший разворот, точно и бесшумно опустился в кресло, обтянутое искусственной кожей, закинул ногу на ногу, затянулся, и на его лице появилась тонкая светская улыбка. В полном молчании он сидел с минуту в такой позе и курил, покачивая носком ботинка. Это его. Холодок ментола во рту, томная поза, изящно отставленный мизинец. Раздражали ботинки и открывшиеся взору из-под задравшихся брюк носки. Он не мог купить такие носки. И она не могла. Женщина, из-за которой к горлу подступало сладкое бешенство.

Друг детства вдруг вскочил, подошел со спины, положив руки на его плечи, надавил: сиди так и сиди. Потом нагнулся к самому уху и тихо, чтобы не слышал Мацевич, прошептал:

– Ты кто? А? Скажи мне правду: ты кто?

Он глубоко затянулся и ровно, спокойно ответил:

– Я следователь прокуратуры Иван Александрович Мукаев, тридцати пяти лет, проживаю с женой Зоей и двумя детьми по адресу…

Свистунов, обрывая его, расхохотался, всплеснул руками, возбужденно заговорил:

– Это шутка?! Да?! Шутка?! Ха-ха! Ну ты даешь! Мацевич, это же шутка! Пойди всем расскажи, следователь Мукаев опять шутит! Он вернулся! Ха-ха! Весело! Да?! Ха-ха!

Иван тоже улыбнулся, затушил сигарету в массивной пепельнице, медленно поднялся из кресла.

– Мацевич, выйдем на пять минут, – позвал Алешу Свистунов и направился к двери. Обернулся на пороге со словами: – Вернусь, и мы, Ваня, договорим.

После чего закрыл за собой дверь. Когда эти двое вышли, он с новой длинной сигаретой в руке подошел к большому зеркалу, висевшему на одной из стен кабинета. Зачем-то ему, Мукаеву, нужно было иметь здесь зеркало. Быть может, так нравилось собственное лицо? Он ничего этого не помнил. Ни кабинета, ни зеркала. Надо бы спросить, когда повесили, и он ли, следователь Мукаев, об этом попросил. Было ощущение, что перед зеркалом он часто отрабатывал такие вот изящные движения, которые только что продемонстрировал Свистку и практиканту. И при этом любовался собой. Но когда? Зачем? И здесь ли это было?

Он тронул волосы, потом губы, нос. С лицом все в полном порядке. Но костюм сидит не так. Он понял, что это плохой костюм, дешевый. Уже не с чужого плеча, с размером и ростом все в полном порядке, но все равно одежда не его.

Что же такое с ним происходит?! Раздвоение личности?! Еще поговори сам с собой! Человек, который раньше вел двойную жизнь! До того, как его ударили по голове! Теперь один Иван Мукаев исчез, растворился, а другой остался. Тот, что покуривал дамские сигаретки с ментолом, ездил на черном «Мерседесе», играл по ночам в рулетку и носил дорогой, отлично сшитый костюм. Что это за человек и откуда у него были на это деньги?

– Ванечка, ты здесь?

Она заглянула в кабинет, улыбнулась ярким ртом и цвета волны морской глазами, терпкий аромат духов расправился мигом и с сизым облачком сигаретного дыма, и со стойким запахом слежавшихся от долгого хранения бумаг. Теперь здесь пахло только ее духами, он даже задохнулся. И начал вспоминать запахи. Она вошла в кабинет, прикрыла дверь, но остановилась у порога, не приближаясь к нему. Стояла, смотрела, улыбалась, глаза играли.

– Здравствуй, Ванечка!

– Ты?! Откуда?!

– Вообще-то я здесь работаю, – Леся кокетливо повела плечом, показала ему всю свою стройную, обтянутую трикотажем фигурку. – Секретарем.

– А-а-а…

– Тебя Варивэл зовет, – шутливое прозвище Цыпина Леся произносила слитно и почему-то, заменив «э» на «а».

– Да. Иду.

Тот же холодок ползет по спине, что и при первой встрече с прокурором. Да что ж это такое? Чего он так боится? Цыпин был с ним ласков, сказал, будто опекает уже десять лет, обещал помощь и поддержку. Откуда же страх и неприязнь к прокурору у следователя Мукаева?

Поправил галстук, швырнул на стол сигарету, которую так и не закурил, и нехотя направился-таки к двери. Задержала его Леся. Прижавшись к нему грудью, шепнула в ухо, словно обожгла:

– Когда?

– Что когда? – Он думал только о Цыпине.

– Брось шутить. Мне не до шуток. Когда придешь?

– После.

– Да? А придешь? Не обманешь? – Она отстранилась, но тут же схватила его за руку, не давая открыть дверь. – А говорят, вы с Зоей под ручку по городу ходите, воркуете, словно два голубка? Так?

– Когда ходим? И куда?

– Да все уже знают, – прошипела Леся. Вильнула гибким телом, словно змея. Вся обтянутая блестящим трикотажем, похожим на змеиную кожу. – Видели, как вы из больницы шли и сегодня вела тебя до прокуратуры. Да что ж ты, Ванечка, так ко мне переменился? Что случилось, Мукаев? А ну отвечай!

Он вспомнил о «Мерседесе», о сигаретах с ментолом. Это не его сигареты, он и в самом деле не курит. Но иногда попадаются под руку. Если он и вел двойную жизнь, то ту, красивую, должно быть, с ней, с Лесей. А с кем же еще? Очень красивая женщина и, без сомнения, дорогая. Наверное, он тратил на нее много денег. Леся должна все знать. И про взятки.

– Я зайду, – еле выдавил он. – Обязательно зайду. Сегодня. Вечером.

– Так я жду. Все хочу сказать тебе… Нет, погоди. Люблю тебя, – Леся скользнула губами по его щеке, сама открыла дверь, пропела: – Иван Александрович, я вас провожу.

Свистунов, стоящий в коридоре у окна, соединил их взглядом и нахмурился. Похоже, капитан ревновал. А как же жена? Если ему так нравится Леся, мог бы жениться на ней. Кто ж мешал?

– Тебя здесь подождать, Иван Александрович? – прищурившись, спросил друг детства. – В коридоре?

Он вдруг сообразил: следует закрыть кабинет.

– Да, конечно. Мы не договорили.

Вернулся за ключом и, запирая дверь, заметил неприятную усмешку Свистунова, который прокомментировал:

– Память возвращается, да? Что ж, в этом есть и положительные моменты и отрицательные. Ладно, поглядим, каких окажется больше…

Цыпин встретил его, словно родного сына, вернувшегося из дальних странствий: крепкими отцовскими объятиями.

– Рад, Ваня. Честное слово, рад. Ну, что скажешь?

– Я с самого утра просматриваю дело. С Русланом Свистуновым. Все пытаюсь вспомнить.

– Вот оно как! Это хорошо, это правильно. что помирились. А то как черная кошка между вами пробежала. Если бы женщина, оно понятно. Но женщину вы давно уже поделили. Я все думал: в чем дело?

– Он стал меня в чем-то подозревать?

– Скорее ты его. Ты к сердцу-то, Ваня, близко не принимай. Не стоит. И это пройдет. Экклезиаст говорил. Я вот смотрю сейчас на тебя и думаю: понял. Все пройдет. К чему горячился? Зачем со всеми конфликтовал? Последнее время как с цепи сорвался. Я тебя, Ваня, не узнавал. Что случилось?

– Не помню.

– Но вижу: ты успокоился. Вот и славно, вот и хорошо.

– Вэри Вэл, – не удержался он. Цыпин гулко рассмеялся, как в бочку ухнул, погрозил пальцем:

– Ох, Ваня! Люблю я тебя. Хоть и язва ты, но – люблю. Но к делу. Так что там с делом о серийных убийствах? – сразу стал серьезным прокурор.

– Я думаю, надо начать все сначала, Владлен Илларионович. Я вспомнил два названия: Горетовку и Ржаксы.

– Уже хорошо.

– Думаю, что со временем в памяти всплывет и остальное. Мне надо только съездить в те места. Осмотреться. С людьми поговорить.

– Вот-вот. Съездить, поставить следственный эксперимент. С подозреваемым.

– С каким подозреваемым?

– Как же, Ваня? Сидит у нас в СИЗО товарищ, тебя дожидается. Взяли его в Ржаксах.

– Да. Что-то припоминаю. Кто-то кого-то выслеживал. В тумане.

– Ты, Иван. Мужика-то этого ты в наручниках в прокуратуру привел, не Свистунов. И лично его допрашивал. Без свидетелей.

– Зачем же я тогда поехал в Горетовку? Перед тем как исчезнуть? Раз преступника уже задержал?

Цыпин тяжело вздохнул:

– Должно быть, за доказательствами. Кто ж тебя знает… И еще, Ваня. Неудобно об этом, но… Где пистолет?

– Какой пистолет? – Он невольно вздрогнул.

– За тобой числится пистолет. Табельный, «макаров». Любил ты, Ваня, это дело. Оружие, говорю, любил. А ведь не положено по городу ходить с заряженным пистолетом. Ты мужика того ведь под дулом «макарова» сюда в прокуратуру привел. Скажи мне: где оружие? За тебя же и опасаюсь. Вдруг ты не помнишь, как с ним обращаться? Наломаешь дров, а мне отвечать.

– Может, он здесь, на работе, в ящике стола? Или в сейфе?

– Нет, Ваня. Его там нет. Мы смотрели. В твоем кабинете оружия нет. Ты, должно быть, его с собой взял, когда в Горетовку поехал. – Цыпин вновь тяжело вздохнул. – Ну, это ладно. Не помнишь так не помнишь. В розыск объявим. Тут понятно: ударили по голове, забрали оружие, опоили. Ты опиши все, как было. А докладную мне на стол. Ладушки?

– Да.

– Вот и хорошо. О пистолетике, значит, так себе и пометим. Ну а как насчет заводика подпольного?

Цыпин так и говорил: «заводик», «пистолетик», добавляя к грозным словам уменьшительно-ласкательные суффиксы. Словно хотел уменьшить насколько возможно возникшие у него, Мукаева, серьезные проблемы. С «заводиком» и «пистолетиком». По городу ведь гуляло табельное оружие следователя Мукаева. А паленой водкой травились во всем районе.

– Вспомню, – пообещал он. – Мне надо в Нахаловку сходить.

– Только одного я тебя туда не пущу, – жестко сказал Цыпин. – Хватит самодеятельности. Пусть все теперь будет по закону. Кому положено, тот и ноги в руки. А ты за спинами широкими затаись. Пусти вперед себя охрану. Мозги, Ваня, надо беречь.

– Хорошо. Я со Свистуновым пойду.

Цыпин обрадовался:

– Ну вот и славно. Вы с Русланом молодцы, что помирились. Теперь все у нас будет хорошо.

– Да, конечно. Я пойду, Владлен Илларионович?

– В гости-то зайдешь как-нибудь? Вечерком?

– А это удобно?

– Ну-ну. Так, значит. Закурю, пожалуй, – Цыпин полез в ящик стола, долго копался там, отыскивая сигареты. Когда Владлен Илларионович распрямился, взгляд его был усталым и обиженным, морщины на лице углубились. Цыпин смотрел на Ваню Мукаева так, словно его, старика, обманули.

Он понял этот взгляд:

«Кто ты теперь? Кто?! И нужен ты нам такой?!»

Вечер

Из прокуратуры они возвращались вместе со Свистуновым. Шли не спеша, Руслан говорил без умолку, рассказывал о том, что произошло во время недельного отсутствия и долгой болезни друга в прокуратуре и в городе. А Иван молчал, потому что чувствовал себя неловко. Веселость Свистунова казалась наигранной, шутки плоскими. Дружбы у них не получалось. Интуиция подсказывала, что возвращение следователя Мукаева капитан воспринял как личную трагедию.

Он не мог вспомнить, всегда они с Русланом были в таком соперничестве или это началось недавно, из-за Олеси.

– Она тебе отказала, да? – спросил он в упор у Свистунова.

– Кто?

– Леся?

– Откуда ты это… – Сглотнул и сказал сдавленно: – Я женат уже три года. Три! На замечательной женщине. На молодой, хорошенькой женщине двадцати четырех лет. А Лесе твоей за тридцать перевалило. В девках она засиделась.

– При чем здесь возраст?

– Ну надо же мне что-то сказать! – разозлился Руслан.

– А давно мы с Лесей… встречаемся?

– Твою мать!.. – Свистунов достал сигареты, прикурил одну, затянулся глубоко, бросил на землю, достал другую, снова прикурил, затянулся. – Пошел бы ты, Мукаев! Со своей потерянной памятью! Неужели надо все сначала? Я забыл все, ты понял? Забыл. У меня тоже амнезия. Точка. У меня ребенок скоро родится. Я уже три года пытаюсь вести нормальную человеческую жизнь. Три года. А ты лезешь в старую рану. Причем грязными руками ковыряешь ее и при этом невинно заглядываешь мне в глаза: «Не знаю, не помню, давно ли мы с Лесей встречаемся…» Встречаемся… О черт!

Руслан достал еще одну сигарету, прикурил, бросил.

– Курить вредно, – машинально заметил Иван.

– Что?

– Нет, ничего. Извини, если я не то сказал.

– Иди ты… со своими извинениями, – опять грубо ответил Руслан и глубоко затянулся.

Они проходили мимо школы номер один, как было обозначено на вывеске. Кажется, Зоя говорила, что они трое учились в одном классе в школе номер один. Он, Ваня Мукаев, Руслан Свистунов и сама Зоя. Здание школы не показалось ему знакомым. Что ж, должно быть, воспоминания о детстве, о юности стерлись из памяти совсем. А ведь он бегал сюда с семи лет с ранцем за спиной, потом с модным тогда «дипломатом», довольный, веселый, потому что учиться было легко. Он вспомнил вдруг и о ранце, и о «дипломате» и про то, что учиться было легко. А вот здание это совсем не помнил.

– Напрямик? Срежем? – спросил Руслан, немного успокоившись.

– Да, конечно.

Они пошли через спортивную площадку возле школы. Услышав азартные крики пацанов и звонкие удары по волейбольному мячу, он невольно улыбнулся. Это знакомо: едкий запах пота, кожаного мяча, азарт игры, пьянящее ощущение собственной ловкости и силы. Да, спортивная площадка – это тоже его.

– А где мы занимались спортом, Руслан? – спросил он.

– Каким спортом? Литрболом, что ли? Где придется. У тебя в гараже, у меня в кабинете, у Леси. Иногда.

– Нет, я не про то. Волейбол, теннис, бассейн.

– Ваня, откуда в Р-ске бассейн? Опомнись! Ну, в сауну с мужиками иногда ходили.

– А корт? Теннисный корт? Где у нас теннисный корт?

– Совсем с головкой плохо. Бо-бо, да? Конечно, в школе ты со спортом был в ладах. Девочки визжали от восторга, когда ты подпрыгивал над сеткой и вколачивал мяч в волейбольную площадку. Это ты любил. Но, Ваня… Когда ж это было? Думаю, сейчас ты и трех раз подтянуться не сможешь. А говоришь – теннис.

В ответ Иван изящным движением скинул с плеч пиджак, бросил его на руки Руслану, уверенно подошел к турнику, подпрыгнул, крепко обхватил нагретое солнцем железо, без особых усилий подтянулся семь раз, но потом вдруг почувствовал усталость. Восьмой и девятый раз себя заставил, в десятый скрипнул зубами, но подтянулся все-таки, спрыгнул с турника, вернулся к Руслану и, приняв пиджак, с сожалением сказал:

– Да, ты прав. Потерял форму за этот месяц.

– Потерял форму?! Ты меня удивляешь! Откуда?!

– Что откуда?

– Стрелял ты классно, признаю. И любил пострелять. Но у турника я тебя со школы не видел. Клянусь!

– Это плохо. Спортом заниматься надо. Чтобы много и хорошо работать, нужно быть в форме, – наставительно сказал он.

Настроение ненадолго испортилось. Он был собой недоволен. Никак нельзя сейчас терять форму. Кто знает, что это будет за война и с кем? По голове его ударили, явно застав врасплох. Он был уверен, что случись драка, сколько бы их ни было, голову он им не подставил бы. Это был бы последний, завершающий удар – по голове. Но тогда на его теле остались бы многочисленные кровоподтеки, да и парочка костей оказалась бы сломана. Значит, бил человек, которому он доверял, и в момент, когда он этого не опасался. Надо тренировать реакцию. Сила и ловкость есть, а реакция слабовата, раз по голове получил. Интересно чем? Бутылкой, что ли? Как так получилось? И где?

– Ты домой? – поинтересовался Свистунов, оставив его замечание о пользе спорта без всякого внимания. Они проходили мимо новенькой пятиэтажки, стоящей метрах в десяти за оградой спортивной площадки, на пустыре. – И даже не зайдешь?

– Куда?

– Брось! Забыть ты мог все, но не такую женщину. Она живет здесь.

– Леся?

– Ну да. Первый подъезд, второй этаж, квартира номер пять. Вспомнил?

– Да. Конечно, – соврал он.

– Еще бы! Она уже дома. С работы пораньше ушла. Из-за тебя, наверное, – усмехнулся Свистунов. – Причесаться, подкраситься, стол к ужину накрыть.

– Откуда ты знаешь?

– Про ужин?

– Про то, что раньше ушла?

– Эх ты, Мука! Я же сыщик! Мне и соринки достаточно, чтобы выстроить логическую цепочку. Как она на тебя смотрела сегодня в коридоре! Эти глаза говорили: «Я жду». Какие у нее глаза! – с чувством сказал Руслан. – Это ж не глаза, а поэма! Разве можно отказать, когда она так смотрит? А после того, как ты от Вэри Вэла вышел, порхнула в кабинет к нему, как птичка, и такое у нее было при этом лицо… Сияющее. Оно у нее всегда сияющее, потому что кожа белая, как снег, но в такие моменты особенно. Когда ждет. Она была там ровно пять минут. Отпрашивалась, чтобы уйти пораньше с работы, не иначе.

– Ты считал? И вообще: откуда ты знаешь о пяти минутах? Мы ж с тобой в кабинете заперлись!

– Сказали.

– Ты что, за ней следишь?

Руслан молчал.

– У вас с ней что-то было. Может быть, я… Увел, да? Девушку у тебя увел? Скажи, я знал, что делаю тебе больно, или не знал?

– Да иди ты на…!

Руслан Свистунов швырнул на землю скомканную пачку, в которой оставалось еще несколько сигарет, развернулся резко и широко зашагал прочь. Иван прислушался: почему-то пузырь, в котором были заключены его ярость и сладкое бешенство, в груди не поднимался. Толкнулся пару раз о ребра, закачался, так что его слегка замутило, и повис. Ответить на грубость лучшего друга не хотелось. Он признал свою вину. Следователь Мукаев не должен был так поступать.

…Леся открыла дверь сразу, как только он позвонил. И в самом деле ждала. Руслан оказался прав: отпросилась пораньше с работы, приготовила ужин, собрала на стол, подкрасилась, принарядилась. Прижалась крепко еще в прихожей, просительно заглянула в глаза:

– Ночевать останешься?

Он вспомнил, что детей жена Зоя сегодня утром отвезла за город к своим родителям. Перед ними не будет неловко и стыдно, если он не явится домой ночевать. Но Зоя… Она сейчас в пустой квартире одна. Тоже приготовила ужин, накрыла на стол. Ждет.

– Не знаю. Там Зоя. Дома.

– Что-о?

Она разжала руки, отшатнулась. Воспользовавшись моментом, он, не разуваясь, прошел в единственную комнату, снял пиджак, аккуратно повесил на спинку стула. Было душно. Леся сердито загремела тарелками, бросила:

– Садись, поешь.

Он послушно сел за стол. Леся принесла из холодильника бутылку водки:

– Ну?

Взял со стола рюмку емкости не маленькой, повертел ее в руке, посмотрел сквозь нее на свет, дунул внутрь на невидимые пылинки. Потом глянул на запотевшую бутылку с прозрачной жидкостью: не то. Он что, пил водку? И так много? Руслан сказал: бутылка в сейфе. Ежедневные возлияния. Как странно. Вздохнул и сказал:

– Ты знаешь, мне что-то не хочется водки в такую жару.

– Да ты и в самом деле болен, бедненький, – пропела Леся. – Так чего ж тебе? Вина? Воды?

– Тоник хотя бы есть?

– Что? Тоник?

– Ну да. Или сок. Разбавить.

– Водку разбавить? Тебе?

– Послушай. Внимательно меня послушай, – пузырь закачался внутри, начал потихоньку подниматься к горлу. – Я перенес тяжелую болезнь. Меня ударили по голове и чем-то опоили. Большую часть своей жизни я забыл, остались только какие-то незначительные разрозненные детали. Я изо всех сил пытаюсь их собрать, пытаюсь вспомнить, кто я такой, чем жил, чем занимался, что чувствовал, что думал. И не надо мне без конца напоминать о старых привычках. Тем более не надо иронизировать. Ты женщина, и я этого не потерплю. Да, именно так, – повторил он с уверенностью. – Не потерплю, чтобы какая-то женщина смеялась над тем, что я ослаб и не могу делать то же, что и раньше. К примеру, пить водку.

– Какая-то женщина! Ох, – Леся, стараясь не тронуть помаду, прикрыла ладошкой рот. Обозначила удивление. – Я для тебя какая-то женщина! Да как ты можешь говорить такое, после того как… Ох! – Но потом сдержалась: – Ну хорошо. Так, может, мы с другого начнем? Это-то ты хоть помнишь?

Она подошла, обхватила его горячими руками, наклонилась, страстно поцеловала. Раз, другой, третий. Отстранилась и посмотрела в глаза. Он подумал: «Руслан прав, глаза у нее необыкновенные. Какие выразительные глаза! И как мне нравился такой вот, особый ее взгляд…» Он почувствовал сухость во рту, голова закружилась.

Перед глазами вдруг что-то вспыхнуло, завертелось огненным колесом. После рулетки, блондинки в красном, брюнетки в черном и поцелуев на переднем сиденье дорогой машины всплыло в памяти что-то неприятное. Лицо, да. Женское лицо. Красивая женщина. Но говорит она что-то злое. Кажется, она сделала ему больно. Она сказала что-то такое… Он отстранился, захватил Лесины руки:

– Подожди.

– Что случилось?

– Я хотел у тебя спросить. Перед тем как мы… – он замялся. Головокружение прошло, сердце больше не билось бешено в груди, руки постепенно остывали. А не надо такое говорить.

– Да?

– Ты сядь.

Она отошла, присела на краешек дивана, сложила руки на коленях, как девочка:

– Ну?

– У меня была машина?

– Конечно, была. «Жигули».

– Я не про то. Черный «Мерседес», «пятисотый».

– Что-что?! Ваня, ты с какого дуба рухнул?

– Мы с тобой ездили в казино? В дорогие рестораны?

– Ох! – Она зажала рукой рот, даже не побоялась, что окончательно сотрет помаду, половина которой была теперь у него на губах и щеках.

– Ты куришь сигареты с ментолом?

– Я?! Курю?!!

– Не надо врать, я ничего тебе не сделаю. Я брал откуда-то большие деньги, мы вместе их тратили. Быть может, не здесь, не в этом городе. Покажи, что я тебе дарил. Быть может, вещи мне помогут вспомнить.

– Да совесть у тебя есть? – взвизгнула Леся. – Он дарил! Цветочка-то к Восьмому марта не дождешься! Шоколадки! Если Зоя получку до копейки не отбирала, ты на все эти деньги водку покупал! «Мерседес»! Казино! Скажи еще, в Лас-Вегасе! Подарки! Дождешься от вас!

– Прекрати! Ты врешь мне!

– Я?! Вру?! Да ты, подлец, что со мной сделал?!! Если бы не ты, я бы так замуж вышла! Так вышла бы! С моей-то красотой! За миллионера! За Рокфеллера! За…

– Что ж не вышла-то?

– Да из-за тебя, придурка! Ты ж мне всю жизнь загубил! А теперь еще и чокнутый! «Мерседес» «пятисотый»! Ха!

– Вот я и вспомнил. Все вспомнил.

Он вскочил, надел пиджак, сжал кулаки. Крепко сжал. Пузырь раздулся неимоверно, надавил на горло, и слова сами собой сочились из трещины в нем наружу:

– Я вспомнил. Меня тошнит. Да-да. Давно тошнит. От ваших длинных ног, огромных силиконовых грудей, от мускусных духов, от куриных мозгов. От любви к халяве и дорогим побрякушкам. От похоти кошачьей и кошачьей никчемной сути. Ото лжи, которой вы меня всю жизнь травите, словно ядом. От лживой любви. Вам всем нужны только мои деньги и мое тело. И то и другое вас устраивает. А на душу мою плевать. Всем плевать на мою душу. Но не дождетесь. Вон! Не дождетесь. Ни меня, ни моих денег!

Он выбежал в прихожую, выкрикнув все это, повернул ключ в замке, рывком распахнул входную дверь. Захлебываясь рыданиями, Леся прокричала ему вслед:

– Да нет у тебя никаких денег! Нет!!!

Он пришел в себя на улице, когда легкий ветерок коснулся лица. Прохлада успокоила, жилка на левом виске перестала биться. Пузырь медленно опускался на прежнее место, грудная клетка расширилась, принимая его, дыхание становилось все реже. «Да что это я? Что со мной? Что на меня нашло? Откуда это? И при чем здесь Леся?»

Монолог, который он только что в запальчивости выдал, к Лесе не имел никакого отношения. Слова, тщательно отобранные им из сотен, тысяч других, слова, отсортированные так, чтобы остались самые обидные, слова, проговариваемые им про себя так часто, что затвердели напрочь, камешек к камешку, сцепленные цементом жгучей обиды, – эти слова навечно остались в памяти. Он долго готовил свою речь, но сказать ее так и не успел. И вот теперь под руку подвернулась Леся. Так почему именно ей? Что же такое она сделала, что он все-таки сказал это?..

Он шел к Зое. Инстинктивно почувствовал, что в такой момент обязательно нужно к ней. Поднялся на второй этаж, машинально сунул руку в карман, нащупал в нем ключ от квартиры, достал, открыл дверь. Она не ждала. Хотя ужин готов, квартира убрана, на жене брючный костюм, а не старый домашний халат. Иван пригляделся: с чего вдруг решил, что она некрасива? Женщина с изюминкой, как говорят. Просто такие женщины ему никогда не нравились. Не присматривался к ним, и все. И волосы у нее теперь были прокрашены ровно, макушка золотистая, стрижка аккуратная. Выходит, ждала все-таки – а вдруг? И в парикмахерскую забежала. Увидев его, Зоя вскочила:

– Ты?!

– Я пришел с работы. Пойду руки вымою.

– С работы, и – сюда?!

– По-моему, я здесь прописан, – мягко сказал он.

– Это все? Только прописка тебя заставляет появляться иногда в этой квартире? И мои дети?

– Наши.

– Уже наши? Послушай, Ваня, – она коротко вздохнула. – Я вот сижу здесь весь день, с самого утра сижу и все думаю, думаю. Времени свободного много, дети на даче, и получается, что все оно заполнено тобой, мыслями о тебе. Голова распухла от этих мыслей. И вот что я решила: никакого «сначала» не будет, если ты останешься таким же, как прежде. Хватит. От тебя снова пахнет чужими духами, хорошо мне знакомыми. Стоило с того света возвращаться!

– Откуда ты знаешь, что я был на том свете? – тихо спросил он.

– Чувствую. Я всего тебя чувствую.

– Не будет как раньше, Зоя. Я зашел к ней, потому что хотел узнать важную для себя вещь. Но ночевать я там не хочу. Это чужая квартира, чужая женщина. Мне с ней неприятно.

– Что? Что ты такое говоришь?!

– Мне с тобой хорошо. И с детьми. Я хочу к ним, за город. Поедем, Зоя? Ну их всех. Я семью хочу.

И в ее распахнутых глазах он увидел все тот же немой вопрос: «Кто ты теперь? Кто! И как же ты мне такой нужен!»

День пятый, утро

Он проснулся рано, в шесть часов утра. Как же много надо сделать за этот день! Пятый день, который он записал потом в актив своей новой жизни. Теперь все прожитое время он делил и заносил в две графы: актив и пассив, сделал то, что хотел, и не успел сделать.

Это утро он хотел начать с гимнастики и пробежки. Встал тихонечко, стараясь не разбудить Зою. Ночью они помирились окончательно, и вновь темноту освещала ее страстная, молодая, как народившийся месяц, любовь, а ответом было его молчаливое согласие: жалко, что ли? Он чувствовал, что ночное светило будет с каждым днем все полнее и полнее, будет зреть и зреть, наливаться соками, а потом воссияет огромной созревшей луной, и ночи его станут такими светлыми и яркими, какими никогда не были раньше.

Он не знал пока, что делать с этой молодой Зоиной любовью, просто хотел успокоиться. Они все чего-то хотят от него, и только она отдает. И не заставляет его быть таким, как прежде. Это главное. Потому что он уже не такой. Ему не нравится, как жил следователь Мукаев. И он хочет вспомнить главное: почему так упрямо шел в то утро в Москву? И что это было за дело, ради которого стоило выжить?

Зоя спала и даже во сне счастливо улыбалась. Но когда он начал потихонечку одеваться, проснулась мгновенно, подняла голову с подушки и бодро спросила:

– Ты куда так рано?

– Гимнастику хотел сделать.

Даже если она и удивилась, вида не подала, вскочила с постели, полезла в шкаф, с нижней полки вытянула, пыхтя, пыльную картонную коробку, звякнуло железо:

– Вот. Ты купил, когда мы поженились, но…

В коробке он увидел пару легких гантелей и еще две потяжелее.

– Сойдет.

Коробку отнес в другую комнату, там же начал не спеша разминаться. Зоя туда заглядывать не стала, он оценил ее деликатность: движения его пока были деревянными, и многого он добиться не смог. После долгого перерыва мышцы заныли, напряглись, и чувствовалось, что завтра все тело будет болеть, словно его жестоко избили палками. После короткой гимнастики он надел спортивный костюм, вышел в прихожую. Зое сказал:

– Пойду пробегусь. Кажется, набрал лишних пять килограммов. В больнице хорошо кормили, да и ты от плиты не отходишь.

Зоя вновь промолчала, и он так и не понял, волновала его раньше проблема набранного веса или же было на это наплевать. Бежать трусцой по тенистой улочке в сторону городского парка ему понравилось. И город понравился. Теперь понравился. Утро было свежим, теплым, ароматным, как только что испеченный хлеб. Запахи эти возбуждали аппетит соскучившегося по активным движениям тела. Он открывал рот, глотал утреннюю свежесть жадно, словно откусывая от каравая, и постепенно насыщался. Пока не стало совсем уж лениво и сыто. Тут он остановился и посмотрел на часы. Все, на сегодня хватит.

Когда вернулся домой, на столе ждал завтрак.

– Тебя видел кто-нибудь? – спросила Зоя.

– Не переживай: я здоровался на всякий случай, – улыбнулся он. – Хотя никого из этих людей не знаю. Не помню. Но они так смотрели… Я им кивал. Я был со всеми вежлив.

Зоя на это ничего не сказала, отвернулась к плите.

Он принял холодный душ, нашел на полочке бритвенные принадлежности, выдавил на ладонь крем для бритья. И глянув в зеркало на свое лицо, вздрогнул вдруг и принялся торопливо его ощупывать. Нос, рот, щеки, скулы, брови. Показалось, что это резиновая маска, а под ней прячется совсем другой человек. Не следователь Мукаев. «Кто ты теперь? Кто?!»

– Пораньше пойду, – сказал он, торопливо допивая кофе. Зоя все так же деликатно молчала, и он пояснил: – В больницу зайду.

– В больницу?!

– Мне надо взять справку. Вэри Вэл попросил.

Все необходимые справки ему дали при выписке, но Зоя, знавшая это, в который уже раз ничего не сказала. Ему же хотелось побывать в больнице до начала рабочего дня, так, чтобы никто об этом не узнал. А вдруг? Что делать в случае, если его догадка подтвердится, он тоже не знал, но все равно пошел.

Повезло. Его лечащий врач, женщина предпенсионного возраста, как раз в эту ночь дежурила и на работе задержалась. Идти ей, собственно, было не к кому: с мужем развелась много лет назад, сын уехал в Москву, внуки приезжали редко, летом жили с матерью за городом на недавно отстроенной даче. Она со снохой не ладила, а потому работала. И летом, когда многие брали отпуска, особенно охотно. Изредка звонила сыну, оправдывала свое отсутствие на даче, где жили его жена и дети, занятостью, работой, своей нужностью здесь, в больнице. Это и была ее жизнь: городская клиника, пациенты с черепно-мозговыми травмами, сплетни медсестер, пятничные посиделки за накрытым столом, со спиртным, с обильной закуской.

– Здравствуйте, Галина Михайловна, – деликатно начал он неприятный разговор. – Я вижу, вы опять задержались на работе.

– Добрый день. Рада вас видеть, Иван Александрович. Хорошо выглядите, посвежели, поправились. Я своей работой довольна. По крайней мере, все, что произошло после того, как вас подобрали на шоссе, вы помните прекрасно, – улыбнулась она, – в том числе и мое имя-отчество. Уже хорошо.

– У вас есть десять минут свободных?

– Да, конечно.

Ему вдруг стало ее жалко. Она молодилась, старательно закрашивала хной седину и носила минусовые очки с затемненными стеклами, чтобы не было заметно сеточки морщин под глазами и утренних отеков. Она так одинока. И похожа на его мать. Мать? Он вздрогнул невольно, но взял себя в руки, спросил:

– Вы ведь тщательно исследовали мой череп, так?

– Да, конечно. Какие-то жалобы, вопросы?

– Нет. За лечение большое спасибо. Жалоб нет. Но… Вопрос у меня есть. Мне сказали в психиатрической больнице, что такие травмы не приводят в полной потере памяти, к амнезии?

– Да, это так. Хотя человеческий организм – вещь загадочная и до конца не исследованная. Тем более головной мозг. Я думаю, что вы принимали какой-то препарат. Быть может, вдыхали. Да, скорее всего, так. Но если это был одурманивающий газ, то точный состав его теперь определить невозможно. И когда вы поступили к нам в больницу, тоже было невозможно. В вашей крови и в моче не обнаружилось ничего, никаких наркотиков.

– Я это прекрасно понимаю. Что это был именно газ, можно определить только после вскрытия, если взять ткани на анализ и исследовать головной мозг. Но это возможно лишь в случае, когда после приема препарата до смерти пациента прошло немного времени. Меньше суток. И непременно нужно вскрытие. Анализ крови ничего не покажет.

– Вы разве врач? Химик? – Она, кажется, насторожилась. Что он такого сказал?

– Нет. Я следователь прокуратуры. И, если честно, у меня к вам есть более важный вопрос. Бог с ним, с этим препаратом. Скажите, Галина Михайловна, нет ли у меня на лице каких-нибудь швов?

– Швов?

– Ну да, шрамов, швов. Я хочу знать, не делали мне в недалеком прошлом пластическую операцию? Быть может, ее следы тщательно скрыты?

– С чего вы это взяли? – Она глянула на него поверх очков с откровенным удивлением.

– Не знаю. Может быть, мне просто сделали это лицо?

– А вы им недовольны? – Она улыбнулась.

– Нет, отчего же.

– Еще бы! Красивое, правильное лицо. Я старше вас на двадцать лет, могу себе это позволить.

– Что позволить?

– Сказать, что вы очень красивый мужчина. На редкость красивый. Такие чистые, чеканные линии, особенно носа, бровей… Думаете, кто-то мог захотеть скопировать это лицо? Из-за его редкой привлекательности?

– Нет, причина, возможно, была другая.

– Все ищете объяснение тому, что никак не можете вспомнить себя Иваном Александровичем Мукаевым? Жену, детей не вспомнили?

– И друзей тоже.

– Нет, милый мой, – она вздохнула. – Забудьте вы про шпионские страсти. Вот ведь какая странность: все забыли, а сюжет какого-то американского боевика помните. Пластическая операция, замена одного человека на другого. У нас не Голливуд и даже не Москва. Провинция, тихая, полусонная провинция. Даже такой красавец, кому вы нужны, чтобы копировать вас? Огромные деньги на это тратить?

– Не знаю.

– Разочарую я вас или нет, но это не вызывает сомнений: вы с таким лицом родились. Если что-то делается, то скрыть это полностью невозможно. Я исследовала ваш череп вдоль и поперек. Это ваше лицо, следователь прокуратуры Мукаев. Ваше с самого рождения, с самого первого дня. Примите это и не мучайтесь.

– Значит, я родился такой. Что ж, тогда будем искать другое объяснение.

– Все-таки будем?

– Я не могу жить с чувством, что мне навязывают все чужое. То я никогда не делал, так никогда не поступал. А я поступаю так, как помню. Не головой, телом. А может, уже и головой.

– Успокойтесь. Вам нельзя волноваться.

– Я спокоен. У меня было дело в жизни. Какое-то важное дело. А я иду сейчас на работу и не могу с полной уверенностью сказать, оно это или же не оно. До свидания.

– Всего хорошего. На осмотр как-нибудь зайдите. Найдите время.

– Спасибо, я здоров, – сердито ответил он и направился к дверям.

…Он вновь проходил мимо платной стоянки. Его машина была по-прежнему там, черный «пятисотый» «Мерседес». Да и куда он денется без хозяина? И снова он не смог удержаться. Как можно не подойти к своей машине? Но где же ключ? Взломать ее, что ли? Он подергал за ручку дверцы. Машина была заперта, но не на сигнализации. Лишь на руле висел противоугонный «костыль».

– Ты чего здесь крутишься, мужик? – Здоровый детина в камуфляже надвигался горой.

– Следователь прокуратуры Мукаев, – он достал документ и впервые почувствовал: я власть! Это было так сладко! Он имеет право задавать вопросы.

– Извините. Я в городе недавно. Вас, наверное, все знают в лицо. Что-то хотели узнать?

– Давно она здесь стоит? – кивнул он на красивую машину.

– А кто ее знает? Может, с месяц, может, и поболе. Прежний охранник уволился.

– Где ж он теперь?

– В Москве. Говорят, переехал. Жена квартиру в наследство получила. Везет.

– Жаль. Я не про квартиру. Что, деньги кто-нибудь платит за «Мерседес»?

– Деньги давно никто не платит, но будьте уверены: как только хозяин явится за своей крутой тачкой, я уж с него слуплю! Ох и слуплю! Двойной тариф за каждый просроченный день!

– А выставить вон со стоянки? Раз не платят?

– Выставить?! «Пятисотый» «мерс»?!

– Да, понимаю. Его владелец не простой смертный. Скажите, если бы у меня были ключи…

– Вы – власть. Вдруг хозяина давно пристрелили? У этих крутых жизнь короткая, как песня. Но, что хорошо, – веселая.

– Частушка, что ли?

– Ха! Точно! Веселый вы. Какие-нибудь проблемы с этой машиной?

– Пока нет. Пусть стоит. Но я еще зайду. С ключами.

– Как скажете. Вы – власть.

Он ушел, потому что, даже сев в свой черный «Мерседес», он все равно не знал бы, куда на нем ехать. Ну сел, а дальше-то что? Нет, рано.

Полдень

Для следователя прокуратуры Мукаева это оказался тяжелый и нудный день. Обедать он так и не пошел: к нему на допрос привели подследственного. Руслан Свистунов пристроился в углу, отодвинув к самой стене старое кресло, внимательно слушал и следил за всем, что происходило в кабинете. Большей частью молчал, изредка подсказывал другу, но не впрямую, а намеками, чтобы авторитет Мукаева в глазах подследственного не подорвать.

Подозреваемый в десяти зверских убийствах невысокий, хилый мужичонка лет сорока на маньяка никак не тянул. Он был какой-то дерганый, суетливый, но словно бы уже мертвый и мучающийся остатком своей жизни, не зная, куда бы его деть. В тюрьме самое его место. Отвечал он с готовностью, вопросы выслушивал подобострастно, губы его все время дергались, уезжая к самому уху. У него был низкий лоб с огромными залысинами; там, где волосы выпали, на голом черепе красовались два шишковидных нароста, вроде жировиков, по одному с каждой стороны. Словно рога. Глазки маленькие, бегающие, нос, напротив, большой. Внешность отталкивающая. Определить бы его в маньяки и покончить с этим. Похоже, все этого хотят.

Мужичонка чуть не кинулся к следователю Мукаеву на шею, как к родному, заскулил:

– Иван Александрович! Ну где ж вы были? Я тут жду, жду…

– Чего? – не понял он.

– Так суда ж.

– Зачем вам суд? – снова не понял он.

– Так убил же.

– Вы бы сели, – он замялся.

Подследственный поспешно сел. Свистунов из своего угла намекнул:

– Давайте по порядку. Как положено для протокола: имя, фамилия. Ну да ты, Игнат, все уже знаешь.

– А как же! – Мужичонка по-хозяйски расположился на стуле, с готовностью посмотрел на следователя Мукаева. Иван сообразил, чего от него все хотят, взял бланк протокола, зачитал:

– Фамилия, имя, отчество, год рождения, где проживаете, по какому адресу?

– Хайкин Игнат Платонович, ржакские мы.

– Какие-какие? – машинально переспросил следователь Мукаев и напрягся, потому что понял: сейчас ему придется писать.

Делать этого давно уже не приходилось. Он неуверенно царапнул ручкой на чистом листе бумаги, попробовал. Рука была как деревянная. Совсем чужая. Попробовал было написать фамилию подследственного в протоколе, буквы получились неровные, кривые. Друг к другу никак не цеплялись, плясали вразнобой. Он был уверен, что это мало похоже на его прежний почерк.

– Странно, – сказал он вслух, неуверенно улыбнулся и глянул на Свистунова. – Что-то не то получается. Не пойму, что у меня с почерком?

Тот встал с кресла, подошел, посмотрел через плечо:

– Да-а… Проблема… – И покосился на Хайкина. – Погоди, секретаршу позову.

Он вышел, а Игнат Хайкин вдруг придвинулся вплотную к столу вместе со стулом, горячо зашептал:

– Вот и слава Господу, Создателю нашему… Совсем меня измучили. Все равно не жилец. Они-то, в законе, чисто звери какие. Сажайте меня, гражданин следователь, на смерть. Согласный я. Только скорее сажайте.

– Что за чушь? – вздрогнул он. – Как это «сажайте на смерть»?

– Ведь я ж убивец! – брызгая слюной, сказал Хайкин. – Вот до смерти меня и сажайте. Али к стенке. Согласный я. Со всем согласный.

– Приговор же должен быть, – он все отодвигался и отодвигался вместе со стулом от брызгающего слюной мужичонки, пока не коснулся спинкой стены. – Как без приговора?

– Убивец я. – Хайкин навис над столом. – Убивец.

Подозреваемый вдруг часто заморгал, и глаза его забегали быстро-быстро. Маленькие, черные, словно надоедливые кусачие мушки. Пока Иван пытался поймать этот мечущийся взгляд, рука Хайкина потянулась к тяжелому дыроколу, стоящему на столе. Инстинктивно Иван рванулся вперед, схватил эту руку, дернул, крепко сжал. Пузырь в груди закачался, начал медленно всплывать.

– Убивец… – прохрипел Хайкин. – Убивец… Вспомнил…

– Кто убивец? Кто?

Дверь открылась, вошли Руслан и Леся. Он тут же отпустил Хайкина, тот отполз обратно вместе со стулом.

– Что случилось? – внимательно посмотрел на обоих Свистунов. Хайкин мгновенно сжался, нагнул голову, выставив вперед шишки. Сказал спокойно:

– Я. Пишите.

Леся, стараясь на подследственного и на следователя Мукаева не смотреть, прошла к столу, села, придвинула к себе печатную машинку, вставила туда бланк протокола допроса:

– Готова.

– Разве так можно? – Иван кивнул на машинку.

– Леся печатает быстро.

– Да? – Он почему-то был уверен, что тоже сможет быстро печатать. Но каретка его смущала. Почему-то не знал, сама она двигается или надо ее двигать рукой. Он ничего не понимал в печатных машинках. И цифры на клавиатуре. Казалось, они должны быть еще и справа, отдельно. А крайней – серая штучка с кнопками, легко помещающаяся в ладони. Какая-то серая штучка… На проводе… Похожем на хвост…

– Мышь!

– Ой! Где?! – Леся вскочила, подхватила подол яркой юбки. Он чуть не рассмеялся. Хайкин проворчал:

– Ну откуда ж здеся мыши? Здеся чисто. И дух нехороший, бумажный. Вот у нас в хлебном амбаре…

– Все, – вмешался Свистунов. – Давайте по делу.

Присутствующие тут же вспомнили о своих ролях на этих подмостках, в кабинете следователя Мукаева. Леся уселась за печатную машинку, брезгливо подобрав подол юбки, капитан Свистунов сел в угол в качестве наблюдателя, Хайкин сжался на стуле, а он, следователь Мукаев, сделал умное и серьезное лицо и голосом терапевта, ведущего прием в поликлинике, сказал:

– Ну-с, рассказывайте, Игнат… Платонович. Да, Платонович. Все сначала.

…Рассказ Хайкина был прост. Родился он в деревне Ржаксы и никуда оттуда не выезжал, разве что в Р-ск на рынок. Родители Хайкина были сельскими жителями, колхозниками. И жизнь их была простая и безыскусная: тяжкий труд на колхозном поле и в своем подсобном хозяйстве, с которого, собственно, и жили, а неизбежную от этой каторги смертельную усталость топили в неисчислимом количестве выпитой самогонки. И сам Игнат Хайкин употреблял эту гадость с младых ногтей. А как иначе, если в спиртном смачивали его соску, прежде чем засунуть младенцу в рот? День, с которого начались его мытарства, Игнат помнил смутно. Тогда поутру он отправился к куму в гости, в поселок Горетовка. Исполнилось Игнату в ту пору лет двадцать, и тогда еще молодая хайкинская кровь кипела жаждой подвигов, а волосы были целы все.

Рюмка за рюмкой, и очутились они с кумом и кумовым двоюродным братом в гостях у разбитной бабенки. Она-то и выставила на стол еще одну бутыль. Дальнейшее Игнат помнил совсем уж смутно. Помнил только, что вроде бы из-за бабенки они с кумом подрались. А кумов двоюродный братец, не будь дурак, пока двое собутыльников выясняли между собой отношения, увел пьяную красотку в сарай к реке. Был месяц май, самый его конец, и погода баловала. Ночи стояли светлые, буйно цвела сирень, разросшаяся по всей Горетовке, ее аромат дурманил, тяжелые ветви свешивались в открытое окно. Хотелось такого же буйного веселья, до песен, до криков и битвы на кулаках. Спохватился Игнат, когда кум свалился под стол и замер. С перепугу да спьяну подумал, что убил его, зачем-то схватил со стола огромный кухонный нож с деревянной ручкой и выскочил на улицу. Кинулся к реке, и там-то, по словам Игната, все и случилось.

Поначалу Хайкин показал, что Светка была в сарае уже мертвая. И что, нагнувшись над ней и перепачкавшись в крови, он насмерть перепугался, бросил в лужу крови нож и кинулся обратно в ее избу. Потом оказалось, что из троих собутыльников Игнат был самый трезвый. Кум, как свалился под стол, так и не пришел в себя до утра. И ничего не помнил. Кумов двоюродный брат, тот, что увел Светку в сарай, отработав на ней положенное время, там же, в сарае, свалился без памяти. Наутро его нашли еще не протрезвевшего рядом с убитой женщиной и, соответственно, во всем и обвинили. Нож валялся рядом в луже крови, потрясенный случившимся мужик тоже ничего не помнил. И показать ничего не мог, кроме как «не знаю», «был пьяный». Брата кума осудили на пятнадцать лет, а через два года нашли труп Игнатова кума. Третьего собутыльника. И вот теперь убит Василий, все завертелось по новой: под подозрение попал уже Игнат Хайкин. К делу привязали все трупы с характерными ножевыми ранениями, найденные в районе за восемнадцать лет.

Теперь выходило, что Игнат тогда побежал с ножом в сарай, из ревности зарезал Светку, а уж кума потом, как свидетеля. Странно только, что зарезал его аж спустя два года. На вопрос: «Угрожал ли ему кум разоблачением?» – Хайкин внятно ответить не смог.

– Ну а остальные?

– Какие, гражданин следователь, остальные? – беспомощно спросил Хайкин.

– Еще восемь трупов? Три женщины здесь, в городе.

– С головой у меня что-то, – часто-часто заморгал Хайкин. – После того дня я на голову стал больной. В город приезжал: признаю. Может, я и того их. Городских. Порешил.

– Трупы были найдены не сразу, – сказал из угла Свистунов. – Он стал их прятать.

– Точно, – моргнул Хайкин. – Чего ж такое не спрятать?

– Значит, точно определить, когда эти люди были убиты, невозможно? – спросил Иван, и голос отчего-то дрогнул.

– Приблизительно, – Руслан встал, подошел к столу. – Весьма приблизительно. В зависимости от степени разложения. Ты, Хайкин, про нож скажи.

– Да, – вдруг спохватился Иван. – Главное – это нож. Ты ж его взял. Ты с ним к сараю побежал. Почему не сказал тогда на суде, что, когда кумов братец увел эту… Светлану в сарай, не было у него никакого ножа?

– Что ж я дурак, в тюрьму садиться? – выставил вперед свои шишки Хайкин.

– А сейчас, значит, поглупел?

– Тепереча я с повинной. Каюсь. Как в Ржаксах вы меня взяли, так и понял я: все, значит, конец пришел.

– А что произошло в Ржаксах?

– Огород с соседом не поделили. Я ему говорю: забор-то отнеси. На метр отнеси. Кажный год все ближе и ближе к моему дому забор-то передвигается.

Свистунов прошелся по комнате взад-вперед, вернулся в кресло, оттуда пояснил:

– У него дом поделен на две половины.

– Ну да, – охотно подтвердил Хайкин. – На две, как же. Одна, значит, половина была моих родителей упокойных, царствие им небесное, а другая теткина. Вот, значит, одна мне досталась, а другая родственничку моему. Брату двоюродному.

– Сколько ж у тебя родственников! – не удержался Иван.

– Почитай, полдеревни, – все так же охотно сказал Хайкин. – Кто ближний, кто дальний.

– Значит, убитый в Ржаксах – родственник? Двоюродный брат?

– Точно.

– И ты его убил из-за забора?

– Может, и так, – охотно согласился Хайкин. – Может, из-за забора, а может, еще из-за чего.

– Жена его говорит, что вы вроде обо всем договорились, – напомнил Свистунов.

– Чья жена? – моргнул Хайкин.

– Соседа твоего, вот чья!

– Может, и договорились.

– Ты его убил где? Дома?

– Дома.

– А почему труп нашли в пруду?

– Значит, кинул в пруд.

Следователь Мукаев с сомнением посмотрел на хилого Игната Хайкина.

– А далеко ли пруд? – спросил.

– В конце деревни.

– А дом твой?

– Тоже в конце. В другом.

– И ты его нес?

– Значит, нес.

– Через всю деревню?

– Значит, через всю деревню.

– И никто тебя не видел?

– Никто. Вроде дождь в тот день лил. Чего людям по улице шататься в такую погоду?

– А может, ты его у пруда убил?

– Может, у пруда, – еще один согласный кивок. Потом вдруг: – А чего бы я с ним туда пошел, к пруду-то? Выпить-то мы и дома могли, по-родственному, по-соседски. Из одной половины в другую только перейти.

– Тогда как он оказался в пруду?

– Кто ж его знает?

– Послушайте, – Иван вдруг почувствовал от всего этого дурноту. – Игнат… Платонович. Может, не вы его убили?

– Как же? Как же не я? Я. Убивец.

– Ну хорошо, – что-то вдруг всплыло у него в памяти, – наверное, надо ехать туда, в Ржаксы? Да?

Он посмотрел в угол на Руслана Свистунова. Тот утвердительно кивнул. Ободренный, Иван продолжил:

– Надо посмотреть на месте, что и как было. Так?

Тут уже Хайкин обрадованно закивал:

– Вот и я про то же. Вы уж меня отвезите, а я вам все покажу. Вспомню, как оно было. Со всеми подробностями вспомню.

– Наверное, завтра? – Иван снова посмотрел на Руслана. Тот отрицательно покачал головой, потом пояснил:

– Завтра выходной.

– Ну да, – спохватился он. – Я и не подумал. Тогда в понедельник, да? Значит, в понедельник. А сегодня все. Можете идти.

Хайкин посмотрел вопросительно, потом с готовностью выпрямил спину и по-собачьи заглянул ему в глаза.

– Ах да! Надо подписать, так?

Свистунов кивнул. Леся вытащила из печатной машинки и пододвинула к подследственному протокол допроса. Хайкин, не читая, коряво махнул: «С моих слов записано верно». Теперь уже Свистунов посмотрел на него, следователя Мукаева, вопросительно:

– Можно увести подследственного?

– Да, конечно.

Пока Руслан выкрикивал кого-то в коридоре, Иван, не стесняясь Хайкина, перегнулся через стол к Лесе со словами:

– Ты извини. Ладно? Извини за вчерашнее. Я не хотел.

Леся замялась, Хайкин смотрел в стену, часто-часто моргал. Иван встал, обошел Игната, приблизился к Лесе вплотную. Почувствовал запах ее духов, волос. Голова отчего-то закружилась. Может, зря он так вчера? Красивая женщина. Была же у них любовь. И какая! А как же Зоя? Дети? Обещал же.

– Я… – начала было Леся.

Пришли за Хайкиным, увели. Когда они остались в кабинете втроем, капитан Свистунов вновь надежно расположился в кресле, соединив друга детства и Лесю внимательным взглядом, с усмешкой спросил:

– Мешаю?

– Нет, – сказала Леся и встала. – К тому же меня Варивэл ждет. Только следователю Мукаеву такая поблажка: личная секретарша протоколы печатать. Остальные сами как-то обходятся.

«Не простила», – понял он. Но знал наверняка, что все равно простит. Это какая-то игра между ними. Надо вспомнить ее правила. Он вроде бы должен каждый раз заново ее добиваться. И пообещал:

– Я к тебе зайду. Мы не договорили.

Она пожала плечами, вышла, негромко, но с выражением хлопнув дверью. Мол, заходи, мне-то что? Ему показалось, что Леся чего-то недоговаривает.

– Поссорились? – спросил Руслан, оставшись с другом детства один на один.

– Если ты этого ждешь – только скажи.

– И что будет?

– Не знаю.

– Вот и не бросайся словами… Ну что про Хайкина скажешь?

– Неужели он тащил на себе труп через всю деревню? Сколько весил его сосед?

– Они одинаковой комплекции. И, кстати, были очень похожи. Тот такой же тщедушный, маленький. Так что насчет донести его до пруда…

– Странно. А как я на него вышел, на Хайкина? Или это было уже без тебя?

– Уже, – кивнул Руслан. – Ты привез его в прокуратуру за неделю до того, как сам исчез. И все это время долго и подробно с Хайкиным беседовал наедине. Протоколы этих допросов я не нахожу в деле. Кстати, что у тебя с почерком?

– Забыл, – легко рассмеялся он. – Ты представляешь? Как писать – забыл. Нелепо, да?

– Не скажи, – задумчиво протянул Руслан. – Почерк, Ваня, – это важно. Короче, разговаривал ты с Хайкиным, разговаривал – и вдруг метнулся в Горетовку.

– Да? Интересно.

– А вышел ты на него просто. Поднял дело из архива, проработал по первому эпизоду. Мужиков было трое. Собутыльников. Повздорили из-за бабы. Один сел за ее убийство. Другого зарезали. Кто? Понятное дело, Хайкин. Ему от этого прямая выгода. Ты сделал правильные выводы.

– Ну, для этого не надо быть семи пядей во лбу.

– Не надо. А для того, чтобы понять, что это мог быть и не тот нож, надо?

– Как это не тот? Как не тот? – заволновался он.

– Видишь ли, какая получается штуковина с этими кухонными ножами, – Руслан тяжело вздохнул. – Делал их лет дцать тому назад местный умелец, в тюрьме немало лет отсидевший, и подобных ножей в Горетовке чуть ли не в каждом доме. И не по одному. С резной деревянной ручкой. И инициалы на ней: «С. Ч.», Саша Черный. Так умельца звали.

– Смешно! Как поэта.

– Какого поэта?

– Был такой поэт, Саша Черный.

– Ну, про поэта я не знаю, да и ты раньше не знал. С лирикой, Ваня, у тебя были проблемы.

– Да? Интересно.

– Я все о прозе. О ноже. Такой нож мог быть у любого – подчеркиваю: любого жителя деревни Горетовка.

– Только у горетовских?

– Свои «поделки» Саша обменивал у местных на самогон. Он им ножи, они ему бутылку. Бартер. Горетовка – большой поселок. Думаю, что далеко эти ножи не уходили. Саша-то давно уже спился и умер. А ножи остались. Знатные ножи. Примечательные.

Иван вдруг отчетливо вспомнил нож. Кухонный, с деревянной рукоятью. Лезвие без ложбинки, рукоять без упора, но размеры солидные. А клеймо на рукоятке выжжено. Буквы черные, неровные. У него тоже был скверный почерк, у этого Саши Черного, не поэта. Хороший нож, лезвие широкое, рукоятка удобная. Да, был такой нож. Сказал Свистунову:

– Да. Точно. Горетовский. В деле Хайкина нож горетовский. Но остальных-то убили другими ножами!

– Вспомнил?! Что он их ножами резал, вспомнил, уже хорошо, а вот что разными… Да, входные отверстия были разного размера. Некоторые узкими, как от стилета. Или от скальпеля. Но почерк один и тот же. Он наносил удары всегда в одно и то же место. Сердечная сумка, аорта, легочная артерия… Он, похоже, выбрасывал их, ножи эти. Как убьет – выбрасывает. Прятал концы.

– Да. Так. Но почему же ни одного не нашли? Так хорошо прятал?

– Почему ни одного? Один нашли. «С. Ч.». Причем в луже крови.

– И это не показалось странным? Что именно его и нашли?

– Кому? Ты тогда десятый класс заканчивал, так что следователя Мукаева еще и в проекте не было. И серийного убийцы тоже. Был единичный случай: пьяная драка из-за бабы, типичная бытовуха. А тот следователь, что направил дело в суд, огород городить не стал. Нож в крови? В крови! А кто лежит рядом с потерпевшей? Убийца! Логично?

– Да. Вполне. А отпечатки пальцев?

– А тут все в норме. Ведь тот, кого посадили, нож в руки брал? Брал. Закуску резал. Хайкин брал? Брал. Он и принес нож в сарай. Этим ножом убили? Он был в крови убитой женщины. И раны на теле нанесены подобным ножом. Но вот тем или не тем…

– Что-то мне нехорошо, – Иван стал вдруг поспешно развязывать узел галстука. – Ножи эти… Трупы…

– Что? Водички? Водочки? Ваня?

– Жутко…

– Надо думать! Десять трупов! И в каком виде!

– Да-да… Мутит… А ты?

– Что я?

– Тебе не страшно? Не противно?

Свистунов скривился и мрачно пошутил:

– А меня по голове не били. Чувствительность во мне еще, как видно, спит… Ну открывай, что ли, свой сейф. Выпью я. В понедельник у нас тяжелая работа. Как тому быть и положено. Надо, Ваня, в Ржаксы ехать.

– А тебе не кажется, что на Хайкина кто-то оказывает давление? – В его голове стало вдруг пусто и ясно. Посмотрел на Свистунова так, словно обо всем догадался. И тот вздрогнул, отвел глаза:

– Давление? Кто на него может оказывать давление?

– Не знаю. Тебе виднее.

– А почему это мне виднее? По-твоему, я заинтересован в том, чтобы десять трупов повесить на тронутого Хайкина?

– А по-твоему, я?

– Не знаю, не знаю… Открывай, что ли, свой сейф. Чего тянешь?

– Хочешь проверить, там пистолет или нет? – усмехнулся он. – Вдруг я его из дома принес и в сейфе спрятал?

– Да иди ты… Я не пойму, Ваня, в чем ты меня подозреваешь? Говори прямо, не стесняйся.

– Ни в чем.

– Тогда открывай сейф.

Он загремел замком. Руслан подошел, заглянул через плечо. Оружия в сейфе не было. На одной из полок стояла початая бутылка водки. Водка была хорошая, дорогая, не паленка какая-нибудь, но Иван посмотрел на бутылку с отвращением. Хотя, говорят, раньше он пил, и пил много. Перед глазами встали ряды пустых бутылок. И после этого острая боль и забытье. А потом дорога, по которой он брел в беспамятстве, и в итоге настал день пятый, сегодняшний, давшийся с таким трудом.

– Я не буду пить, – твердо сказал он. – Не могу.

– Дело твое. Но я бы на твоем месте посадил Игната Хайкина. Поверь, так нам всем будет проще. И тебе, и мне. И Вэри Вэлу. И Лесе, – тихо добавил Руслан.

Вечер

В конце рабочего дня он сам предложил Свистунову:

– Давай через Нахаловку домой пойдем?

– Так это ж какой крюк делать! Тю! – сложил губы трубочкой Руслан. Иван невольно улыбнулся: точно, Свисток. Потом сказал:

– Я должен узнать дом, в котором на меня напали.

– А ты уверен, что узнаешь его?

– Да. Уверен.

– Тогда пойдем через Нахаловку. Вдвоем. Меня Вэри Вэл особым распоряжением приставил к тебе сопровождающим, учти.

…Города он не помнил, как ночи напролет гулял по этим улицам с девчонками, не помнил, первой любви не помнил, но эти места смутно стал припоминать. Они с Русланом поднялись на холм, медленно пошли через парк, туда, где в ряд стояли добротные особняки. Нахаловка начиналась с самовольных, не разрешенных законом застроек, потому так и называется. Именно здесь кто-то стукнул его бутылкой по голове и накачал наркотическим препаратом в одном из особняков, сложенных из белого и красного кирпича, каких в Нахаловке было большинство. Он почему-то запомнил кирпичные стены. Деревянные дома, даже новые, добротные, терялись среди этих двух– и трехэтажных строений, и в каждое из них хозяин привносил элементы собственной фантазии. То крылечко затейливое соорудит, то башенку на крыше, и не одну, то круговую веранду. Участки были небольшие, каждый клочок земли использован с максимальной выгодой. И почти перед каждым домом – роскошный цветник.

Он вспомнил внезапно, что любил это время года. Память пульсировала, выбрасывая отрывочные воспоминания: цветущий жасмин, скамейку у дома, оплетенную ветвями, грудной женский смех…

– Ну как, Ваня? Узнаешь что-нибудь? – напряженно спросил Свистунов.

– Кажется, да. Я здесь был.

– Конечно, был! Всю последнюю неделю сюда ходил, как на работу. В свободное от бесед с Хайкиным время. Глянь, как бабуля на тебя смотрит! Новенький забор по левую руку.

Он повернул голову в указанном направлении и услышал:

– Доброго здоровьица! – Старуха стояла, глядя на них поверх калитки, и словно чего-то ждала, в нетерпении облизывая сухие губы и поправляя платок на голове. Пахло опилками и масляной краской. На участке строились.

– Здравствуйте, бабуля!

Свистунов решительно потянул друга в ее сторону. Ему же туда не хотелось, ноги не слушались. Сейчас опять услышит про себя что-нибудь злое, неприятное.

– А хорош особнячок! – похвалил Свистунов добротное строение за спиной у бабки.

– Чего-сь? – То ли она в самом деле была глуховата, то ли притворялась.

– Домик-то, говорю, бабушка, вам солидный отстроили. Откуда такие деньги у пенсионерки?

– А ты кто такой будешь? – подбоченилась она. – Налоговая инспекция?

– Налоговая инспекция тебя посетит, если следственным органам помощь не окажешь, – слегка припугнул ее Руслан. Она же взглянула на следователя Мукаева и притворно ахнула:

– Батюшки, не признала! Никак сызнова следователь по мою душу?

– Да, – нехотя кивнул Иван. Хозяйка сразу же засуетилась:

– Чайку не хотите ли? А домишко не мой, нет. Зять построил. Заместо прежней халупы. В Москве он. С дочкой. А здесь, значит, отдыхают. Вот выходной будет, и нагрянут. С компанией, это уж как водится. Шашлыки жарить, водочку пить. Вот завтра и нагрянут.

– Чаю мы не хотим, – отказался за него Свистунов. – Не до чая. Значит, следователь Мукаев заходил к вам не один раз?

Она вздохнула:

– Заходил. Только я уже говорила: ничего не знаю.

– Что, и машины крытые отсюда никогда не выезжают? – усмехнулся Руслан. – Из Нахаловки?

– Как не выезжают? И от меня выезжают. Материал-то все привозят. Строятся-то, почитай, на каждом участке.

– Строятся, значит. А в какой дом этот гражданин, то есть следователь Мукаев, заходил в конце апреля в среду, тоже не припомните?

– А мне, милок, что понедельник, что среда, все едино. Старая я. По воскресеньям в церковь хожу, вот и весь мой праздник. Если колокол в тот день не звонил, так и праздника не было. Может, и среда…

– Господу, значит, молишься? – прищурился Свистунов.

– А как же, милок? Молюсь. За дочку молюсь. Как не молиться-то? Детей ей Бог не послал. Мужа послал, денег много послал, а вот утешения на старости лет ни ей, ни мне. Утешаются вот: строят. Построят – сломают, потом сызнова строят. А я в церковь хожу. Все Господа спрашиваю: за что, мол? Молчит, окаянный. Ох прости, Господи, душу мою грешную! – Она несколько раз торопливо перекрестилась. – Видать, как призовет, так и укажет, за что… А про эту личность сказала бы, да умолчу, – она посмотрела на Мукаева. – Греха на душу брать не хочу. Пусть его Бог судит, не люди. Куда он ходил, к кому, в среду али в пятницу. А то, может, и каждый день.

– Почему же? – выдавил наконец Иван. – Не надо молчать. Если что есть – говорите.

Он уже понял, что услышит о себе очередную гадость. Так оно и вышло.

– А ты, милок, сам должен понимать. Оно, конечно, дело следственное. Но из окон вылезать по ночам, да от чужих жен, это как-то не по-людски.

– Из каких это я вылезал окон? – хрипло спросил он.

– Тебе, милок, лучше знать, из каких.

– Не видели, а говорите.

– Люди видели, они и говорят. А люди врать не будут. Я-то сплю ночами-то.

– А кто не спит?

Она поджала тонкие губы. Покачала головой:

– Да уж вся Нахаловка знает! Да что там! Весь город! А он как невинный младенец глядит! У-у-у! Следователь! Постыдился бы! Все знают, какое ты расследование проводишь! В чьей постели! – постепенно расходилась она.

– Пойдем, – потянул он за рукав Руслана. И повторил: – Пойдем.

Они уже отошли от новенького забора, а старуха все не унималась, бубнила им вслед: «Следователь. Вот она, власть! Налоговой мне грозится! Я вот сама на тебя напишу! Следователь!» А он шел по главной улице и все ждал: сердце подскажет. Но оно молчало. Все вышло просто: в окне, на втором этаже шикарного особняка он увидел очень красивую женщину. И отчего-то задержался. Женщина смотрела на него странно. Испуганно и с ожиданием. Он остановился, поднял голову, улыбнулся:

– Мы знакомы?

У нее были белые волосы. Как снег. И, кажется, некрашеные. Тонкие длинные пальцы, в них сигарета. Глаза голубые, огромные. Лицо бледное, а брови и ресницы угольно-черные. Он подумал, что женщина похожа на вампира. Сходство усиливала алая помада на ее губах. И еще она была почти бестелесной. Не только бледна, но и невероятно худа. Эта женщина его пугала.

– Мы знакомы? – повторил он вопрос.

Женщина вздрогнула, оглянулась, потом выбросила окурок в окно. Окурок перелетел через забор, упал рядом с ним. Она закрыла окно и исчезла в комнате. Он постоял, подождал. Руслан Свистунов нагнулся, поднял окурок. Сказал задумчиво:

– С ментолом. А у вас с красавицей, однако, одинаковые пристрастия. Что, хороша? А? Хороша?

И вдруг она появилась на крыльце. Высокая, худая, тонкая, словно натянутая струна, почти безгрудая, бедра узкие, как у мальчика. Потянулась к нему:

– Иван!

Он в третий раз повторил:

– Мы знакомы?

Она словно споткнулась, опустила руки, оглянулась, проверяя, нет ли кого поблизости, спросила негромко:

– Почему не отвечает твой мобильный телефон? Я звоню, звоню…

И тут из дома раздалось:

– Лора! Куда ты делась? Лора! С кем ты там базаришь?

На крыльце появился плотный потный мужчина с бритой головой и с синей наколкой на плече. Был он по случаю жары в одних семейных трусах, без майки. На трусах резвились забавные разноцветные рыбки. Полосатые. На животе, где ткань натягивалась, они раздувались до неприличия и казались не забавными, а просто жирными.

– Ты, козел! – увидев его, рявкнул мужик. – Тебе че, мало, что ли? Сейчас добавлю!

– Славик, перестань! – тут же вцепилась в плечо бритоголового платиновая блондинка. Ногти у нее были острые и тоже алые.

– Это кто козел, мужик? – ощерившись, шагнул вперед Руслан и руками вцепился в чугунную решетку затейливой калитки.

– Да не ты, рыжий, дружок твой. А хочешь, и тебе навешаю… – нецензурно выругался бритоголовый. Выругался искусно, с чувством, со знанием дела и любовью к процессу. – Давай, иди сюда. Козел.

– Руслан, не надо, – негромко сказал Иван. – Я сам спрошу. Не надо.

Он подошел вплотную к решетке, замялся, неуверенно посмотрел на бритоголового:

– Извините…

– Че? Извините? Я тебе извиню! Народ базарит, ты с неделю возле моей бабы крутился! Че, опять дорогу вспомнил? Козел! Я тебе сейчас навешаю!

И вновь нецензурная брань. Самая обидная, какая только может быть. Иван невольно поморщился.

– Ну все! Достал! – Свистунов рванул на себя калитку. Следователь Мукаев среагировал мгновенно:

– Назад! Капитан Свистунов, назад! Вы при исполнении!

– Ну уж нет! Мой рабочий день закончен! Я ему сейчас… – Замок был какой-то хитрый, разгорячившийся Руслан никак не мог с ним справиться.

– Из полиции, че ли? – Славик напряженно что-то соображал, морща лоб. – Е! Лора? Этот козел, извиняюсь, мужик, мент, че ли? Ну ты нашла с кем спутаться! Ё!

– Ты, а ну выйди! – крикнул ему Руслан. – Выйди, разберись! Я тебе сейчас мигом организую две ночи на нарах!

Славик ухмыльнулся:

– Ищи дурака! Давай вали отсюда, мент. У меня все по закону. Я честный предприниматель Бушуев, налоги государству плачу. У меня это… Личный адвокат, во. Я тебя козлом, извиняюсь, назвал, потому как ты не при погонах.

– Считай, что никто тебе не сказал, что я мент! Иди, я тебе как частное лицо честную буржуйскую морду разобью!

– Сука! – Славик сплюнул, рванул было резинку трусов, потом сдержался: – Давай, проходи мимо. Это мой дом и моя баба. А на вас, ментов, тоже управа есть.

– Послушайте, перестаньте, – не выдержала блондинка. – Иван Александрович заходил ко мне исключительно по делу.

– Александрович! Ха! – сплюнул в клумбу с розовыми кустами Славик. – Найдем методы и на Александровичей. А тебе, Лорка… А ну в дом!

– Славик…

– В дом, я сказал!

Она исчезла, Славик, прищурившись, посмотрел на Мукаева:

– Значит, следователь, бабу мою обрабатываешь? Учти: я тебя предупредил. Тебе, видно, в прошлый раз мало показалось?

– Мы уже встречались? – спросил он.

– Ну сука! – Славик снова щелкнул резинкой трусов. – Я те щас встречусь!

На этот раз бритоголовый сдержался явно с трудом.

– Надо его в прокуратуру повесткой вызвать, – негромко сказал Свистунов. – Могла быть драка между вами на бытовой почве. И удар по голове. Здесь, в этом доме. Надо бы его потрясти.

– В прокуратуру! Перебьетесь! Чихал я на вашу повестку! Суки! Тронете меня или мою бабу, я вам…

Славик еще раз смачно выругался, повернулся к ним спиной и громко хлопнул дверью. В окне на втором этаже мелькнуло бледное Лорино лицо. Она крутила в воздухе тонким пальчиком, словно набирая цифры на телефонном диске. «Позвони», – понял он. Кивнул, потом пожал плечами: а куда звонить? Кому? Как ее фамилия?

– Ты думаешь, этот боров мог меня наркотиками неделю пичкать? – спросил он у Руслана. Тот вдруг разгорячился:

– Мука, я тебя не узнаю! Да если бы раньше кто-то назвал тебя козлом, ты бы его порвал! Кто бы посмел? А сейчас: «извините…» Да что с тобой?!

– Я просто, кажется, совершенно не знаю эту женщину. Извини.

– Я ее знаю, – уже спокойно сказал Руслан. – Это Лариска.

Он оглянулся на особняк. Женщины в окне второго этажа уже не было, Славик со злостью задергивал шторы. Они с Русланом шли по очень знакомой улице, но он по-прежнему не мог вспомнить, где именно это случилось. В каком доме?

– Какая Лариска? – спросил машинально.

– Какая-какая! Тебе, оказывается, видней, какая! Ладно, без намеков. Похоже, Славик всплыл в нашем городке недавно. И уже нехилый особнячок себе отгрохал в Нахаловке. Или купил. Я его не знаю. Залетный. Предприниматель Бушуев, ишь ты! Ладно, выясним, что это за Бушуев и кто его «крыша»… А Лариска в нашем городишке родилась. Лора! Ха! Короче, фамилию ее я не помню, знаю только, что она училась вместе с моей женой. В параллельном классе. Следовательно, ей двадцать четыре года. Видная девица. Поступала в актрисы после десятого и, разумеется, не прошла. Потом выиграла местный конкурс красоты. Ну, я тебе доложу, было шоу! Цирк бесплатный!

– А ты ходил?

– Спрашиваешь! Вместе ж были!

– Не помню.

– Эх ты! Но тогда ты на эту Лору не запал. Там, кстати, было на что посмотреть. Короче, она выиграла местный конкурс, потом поехала на региональный. В Сочи, что ли. Там ее и притормозили. А дальше что? На Россию не попала, отборочный тур не прошла. Подалась в манекенщицы, пристроилась в заштатный Дом моделей. И там, видать, подцепила этого Славика. Оно конечно: большие деньги лучше большого дерьма. Это я про ихнюю модельную жизнь.

– Откуда ты про нее знаешь?

Спросил напряженно, потому что вдруг вспомнил: вот он имел дело с моделями, это точно. Во рту появлялась оскомина от слов «подиум», «показ мод», «жуткая диета»… Именно с модельным бизнесом он связал заученный монолог, выданный под горячую руку Лесе. Потому что ему это все осточертело. Сплетни, слезы, нытье, зависть, интриги, бесконечные жалобы на тяжелую работу, а в ответ на предложение бросить ее еще большие слезы: «Как ты можешь! Ведь это моя жизнь!» Так продолжалось не один год. Неужели Лора? И обидные слова предназначены ей?

– Руслан, ты не можешь узнать ее фамилию? – попросил он. – Хотя что я говорю! Она же ее, наверное, поменяла, когда вышла замуж. Бушуева, да? Лариса Бушуева. Господи, какой я тупой!

– У нее мобильник есть, – мрачно сказал Руслан. – Хочешь, узнаю номер?

– Как?

– У тебя точно провалы в памяти. Ты ж следователь! При покупке телефона все паспортные данные записываются.

– Да-да. Только ты сам узнай. Сможешь?

– Бу сделано. Слушай, я вот о чем: а не может Бушуев заниматься паленкой?

– Почему он?

– Славик базарил насчет добавки. Что, мол, тебе в прошлый раз показалось мало. Значит, вы с ним уже раз сцепились. И наверняка это из ее окна ты ночью вылезал, Ваня. Вдруг у него в подвале и есть подпольный цех?

– А наркотик? Славик и сложный препарат, состав которого невозможно с точностью определить?

– А что? Очень может быть! – оживился Руслан. – Нашел умных людей, устроил в доме химическую лабораторию.

– Ты соображаешь, какие это должны быть люди? Открытие на Нобелевскую премию тянет. Только использовали его не по назначению. Криминалу досталось. Я одного не понимаю. Неужели так трудно найти подпольный завод по производству паленой водки? Ведь привозят же сюда акцизные марки, деньги.

– Вот здесь ты в самую точку попал. Да. Привозят. Но сюда ли? Помнишь, что тебе в психушке говорили? А ведь я туда наведывался. Еще до того, как это случилось с тобой.

– И что ты узнал?

– Твой случай – не единичный. Я так думаю, они курьеров убирают. Тех, что перевозили деньги и акцизные марки. Поработает человек несколько месяцев курьером – и его опаивают тем же зельем, что и тебя.

– Зачем?

– Зачем, зачем! Чтоб память отшибло! Чтоб не сказал, от кого везет, кому везет. Что они помнят? Один железнодорожный вокзал, другой машину, третий чемодан, набитый разноцветными бумажками. Не деньгами.

– Акцизные марки?

– Именно. За всем этим делом явно стоит большой человек – Хозяин. И делиться он, судя по всему, ни с кем не хочет. Даже с местной крутизной. Потому все так тайно. А между прочим, объявляется теперь и пиво, разбавленное шампунем, и вина поддельные, и ликеры. Спирт с сиропом мешают. Соображаешь?

– И все это делают здесь?

– Вряд ли. Должно быть, по всей области. Это, Ваня, размах! Но нас с тобой сейчас интересует конкретно наш маленький городок и наш маленький заводик. Ну вспомнил что-нибудь?

– Не знаю. Я стараюсь.

– А может, Славик за всем этим и стоит? Надо бы проверить. Недаром же ты возле его бабы неделю крутился. Помню я твои методы. Или у вас была любовь?

– Я не помню эту Лору, – тоскливо повторил он. – Ну не помню. Что хочешь со мной делай. Подиум помню, нытье это бесконечное помню, тряпки красивые, запах духов. А лица не помню. То есть иногда мне кажется, что это Леся.

– Леся? – удивился Свистунов. – Но она никогда не работала моделью. Нет, брат, это ты загнул. Я бы тебе посоветовал позвонить платиновой блондинке, Лариске, – осторожно сказал Руслан.

– Да-да. Обязательно. Я это сделаю.

Оба замолчали. Свистунов полез в карман за сигаретами, задержался, прикуривая. Иван же невольно отвернулся, чтобы не смешивать запах сигарет с ароматом обильно цветущего кустарника. А он, оказывается, романтик! Чего только о себе не узнаешь! Жить-то, оказывается, хорошо! Жить надо! Улыбнулся невольно, вспомнив женщину с белыми волосами в окне второго этажа. Кто ее знает? Может, она умница необыкновенная, может, чуткая, добрая, милая. Может, он был влюблен до одури, глупо влюблен, романтично, когда по ночам лазил к ней в окно?

– Почему ты улыбаешься? – спросил Свистунов.

– Не знаю. Люблю.

– Кого?

– Жизнь. Жизнь люблю. Столько красоты вокруг! Люди, цветы, небо, солнце. Такое ощущение, что я проснулся. Весна.

– Лето, Ваня. Уже лето. Ты что в выходные-то делать будешь?

– Завтра? К детям поеду. С Зоей. С женой.

Свистунов кашлянул, словно поперхнулся. Затянулся сигаретой, вздохнул, сказал тихо, задумчиво:

– Знаешь, что я думаю? Совсем другие люди с того света возвращаются. Ты вот, говорят, бегать по утрам начал. Не перебивай, не надо. Я знаю, что начал. А отчего? Жить захотелось? Что ж раньше не жилось? Вечно тебя дергало, швыряло в разные стороны. Говорил, что правду ищешь. Но правда твоя была какая-то странная. Для других одна, для себя другая. Тебе можно все, другим ничего нельзя. Я к тому, что такой ты мне нравишься больше. Хоть и на Славика-буржуя, назвавшего тебя козлом, с кулаками не полез. В тебе что-то человеческое появилось. Факт. И ты меня держишь этим просто-таки за глотку. – Руслан положил обе руки на шею, сжал, показал: – Во. Понял, как держишь?

– Я? Держу?

– Но если, Ваня, ты прикидываешься, если с памятью твоей все в порядке, то мстя моя будет ужасна, – Свистунов неестественно рассмеялся, подмигнул. – Понял?

– А с чего ты взял, что я тебя боюсь? – спокойно спросил он. – С того, что на Славика с кулаками не полез? Так это не от слабости, а от силы. Я не только сильнее, я еще и умнее. Если это Славик мне амнезию организовал, будь спокоен: он получит свое. Покойник он, если это сделал. Но я не верю, что все было из-за женщины. Не хочу верить. Я дело в своей жизни делал? Понял ты? Дело.

– Ну-ну, – покачал головой Свистунов. – Что я могу сказать? Молодец, Иван Мукаев. Молодец.

День шестой, утро

Он потянулся сладко, посмотрел на часы: половина восьмого. А можно еще лежать и лежать, суббота ведь: выходной. Но нет, надо бы встать, пробежаться. Будни, выходные – все едино. День шестой, и точка. Покосился на Зою, улыбнулся невольно, вспомнив вчерашний вечер: что это с ней? Медовый месяц после стольких лет брака! Словно изголодалась. Бедная женщина, до чего он ее довел! И он ли? Нет, это был другой человек. Который и в самом деле умер, потому что тот, кто живет теперь с Зоей, понял: нельзя пренебрегать любовью. Когда все в жизни рушится, она единственное, за что можно хоть как-то зацепиться. Любовь и семья. Жена и дети не требуют, чтобы он все вспомнил, принимают его таким, какой он есть. И даже этому рады. Потому и он так тянется к ним.

– Ты куда? – Зоя подняла голову с подушки. Он уже в который раз удивился ее способности мгновенно просыпаться, стоит только ему встать с постели.

– Полежи еще. Выходной. А я пробегусь.

Зоя послушалась и осталась лежать, но он знал, что, когда вернется, на столе будет завтрак, и чистое полотенце она накинет ему на плечи, с улыбкой заглянув в ванную комнату. И скажет:

– Какой же ты красивый, Ванечка! Почему ты такой красивый?

Почему? Да потому что она его любит! Его же это не волновало. Какой он? Как воспринимают его окружающие? Ни раньше, ни тем более сейчас. Напротив, он чувствовал, с этим связано что-то злое, неприятное. Женщины никогда не были важной частью его жизни, он это помнил. Радовался, наверное, что не надо прилагать усилия, добиваться их любви, не надо тратить на это драгоценное время. Это для удобства – его привлекательная внешность. Потому что – он помнит – его занимало только Дело. Его Дело. Случалось, пользовался своим успехом у дам. Опять же во имя Дела. Он не помнил деталей, а скорее не хотел вспоминать. Эти воспоминания были бы неприятными, он радовался, что избавился от них.

Главное, что Зоя будет с ним. Всегда будет. Она ему нужна. Она не задает неприятных вопросов. А до остальных ему сейчас нет дела. Он занят. В это утро он должен добежать до парка, сделать несколько кругов, потом серию гимнастических упражнений и вернуться обратно к дому. Опять же, не для красоты, для дела. И плевать, что женщины смотрят, переглядываются и сплетничают. Может, думают, что он позирует: красиво бежит, высоко поднимая колени. Но он-то точно знает: для себя это, не для них. Хотя спину все равно выпрямил, бежать стал ровнее, дыхание, со свистом рвущееся из груди, постарался сдерживать. Ничего не поделаешь: природа. Основной инстинкт. Смотрят же! Краем уха уловил:

– Смотрите, смотрите: Мукаев!

– Хорошенький какой! А мускулы! Прямо Шварценеггер! Который Арнольд.

– Куда ему, Арнольду! Наш-то Ваня был силен по женской части. До того, как память потерял.

– А остальное?

– При нем, видишь?..

– Мукаев, гляньте!

– А-а, тот, которому память отшибло?

– Значит, девоньки, свободный. Раз жену не помнит.

– Он, говорят, теперь не пьет, не курит.

– И женщинами не интересуется?

– Ха-ха!

– А на вид так все в порядке.

– А на ощупь?

– Подойди да проверь.

– А ну как он не захочет?

– Это он-то не захочет? Раньше с ним такого не случалось.

– Так он же память потерял!

– Забыл, что ли, как аппарат работает? Вспомнит небось.

– Ха-ха!

Краска бросилась в лицо. Это опять оттуда, из прежней жизни. Они глазеют, не стесняясь, и говорят громко, чтобы он слышал. Ну нахалки! И откуда их столько взялось в такую рань? Суббота же! На рынок идут. Вот попал! Ну и попал! Не надо было бежать мимо рынка. Еще трое. Посторонились нехотя. Разглядывают, не стесняясь.

– Здравствуйте! – поздоровался на всякий случай. Знает он их?

– Доброе утро.

Переглянулись, разулыбались. В парк, скорее в парк! А вслед чей-то томный вздох:

– Повезло Зое…

Ему не повезло. Кто его таким родил? Как кто? Мама! Да и отец постарался. Он подумал о матери. Нехорошо получилось в больнице. Кажется, она обиделась. Да и он хорош: не признал. Почему она кажется такой чужой? Почему, когда плохо, его тянет не к ней, а к Зое? Выходит, его мать – злая? Или же не любила его никогда, он этого не помнит, но чувствует. Надо бы сходить, проведать ее. Как она там с новым мужем? Может, потому ей и неприятно видеть сына, что он напоминает о прошлом? О том, как он появился на свет. О трагедии, случившейся с семнадцатилетней девочкой. Но все равно: надо бы сходить. Спросить у Зои, где мать живет, и сходить.

Он вытер лицо, сняв с себя потную футболку. Оглянулся: не видит ли кто? Какой он, к черту, Шварценеггер! Мускулатура вялая, ноги дрожат. Еще работать и работать! Не для них, для себя. Ему надо закончить Дело. А для этого нужны силы.

Полдень и дальше

…Когда уселся завтракать, Зоя, уже одетая, стала торопливо красить губы, засобиралась.

– Ты куда?

– В гараж, за машиной.

– По-моему, я должен пойти.

– Ты кушай, Ванечка. Я сама. Я сейчас.

Когда он через час вышел с сумками из дома, Зоя послушно уступила место за рулем. Он сел в «Жигули», неуверенно тронул рычаг переключения скоростей:

– Разве это так? Странно! Черт, похоже, я все забыл! Я не могу водить эту машину! Мне это незнакомо!

– Знаешь, давай-ка я, – сказала Зоя. – Ты еще не совсем здоров.

– Хорошо, – кивнул он и пересел. Машину повела Зоя. В конце концов, дороги-то все равно он не помнит. Где она, их дача? Как называется деревня, в которой она находится?

Ехали они с полчаса. Сначала по шоссе, потом по проселочной дороге. Машину потряхивало на ухабах. Хорошо, что дождей в этом году было мало, а конец мая и начало июня выдались необычайно жаркими. В дождливую погоду колеса, должно быть, вязнут в грязи. Он вроде бы узнавал места. Деревенька, куда они приехали, была небольшой. Дома старые, бревенчатые, современные постройки и щитовые дачные домики по пальцам пересчитать. Взгляд все время натыкался на потемневшие от времени и дождей бревна, облупившиеся наличники, позеленевшие крыши.

Возле одного из таких домов машина и остановилась. Он замер от восторга: какая там дача! Настоящий деревенский дом! Родина. Он всегда помнил, что это его родина. Надо бы у матери спросить. Может быть, первое время после его рождения они жили в деревенском доме?

На крыльцо под козырьком, покрытым замшелым от времени шифером, вышла женщина лет шестидесяти (он догадался, что теща), обрадовалась, охнула, захлопотала:

– В дом проходите, в дом! Радость-то какая! Давно ж не виделись! Толя! Гости к нам! Толя!

Вышел и Зоин отец, буркнул что-то неразборчивое, нехотя подал руку. Он почувствовал, что родители жены не очень-то его жалуют. Из сада выбежали Головешки, еще больше посмуглевшие на солнце, увидев его, замедлили шаг, подошли степенно. Он нагнулся, поправил сбившиеся банты: один розовый, другой голубой. Точно помнил, что с розовым – Маша, та, что соображает в математике. А с голубым, значит, Даша – гуманитарий. Какие разные у него девочки! Хотя и близняшки.

– Как дела? – улыбнулся. – Купаться пойдем?

Они оживились, переглянулись. Понимали друг друга не то что с полуслова – с полувзгляда. Он достал гостинцы из сумок, принялся раздавать. Они, как всегда, не ссорились и, несмотря на то что шоколадок и прочих сладостей было по две штуки, причем одинаковые, все равно разворачивали каждую конфету и делили пополам. У него сердце отчего-то заныло. Как будто в детстве он был обделен. Чем? Кем?

Теща пригласила к столу, выставила запотевшую бутылку водки. Он вспомнил, что зовут ее Анна Максимовна. Зоя говорила: Анна Максимовна и Анатолий Львович. Тесть разлил по рюмкам прозрачную жидкость:

– Ну, со свиданьицем!

Зоя выпила, но поперхнулась, закашлялась, он сделал глоток и поставил рюмку на стол. Поймал удивленный взгляд тещи. Пусть. Не хочется. Не нравится ему пить водку, и все тут. Да еще в такую жару. Обед был простой: жареная картошка, салат из огурцов-помидоров, селедочка, посыпанная зеленым лучком. Ел он с аппетитом и все время оглядывался. С детства знакомый деревенский дом, такой родной: высокий некрашеный потолок, русская печь, беленная известкой, чугунная заслонка, шесток, пол из толстенных досок…

– Жарко сегодня, Анна Максимовна, – улыбнулся он. – Печь-то давно не топите, должно быть?

– Какое там! – махнула рукой теща. – Жара ж!

– Да, жарковато, – подтвердил тесть и, кашлянув, спросил: – Как со здоровьем, Иван… кхе-кхе…?

– Поправляюсь, – коротко сказал он.

– Оно конечно. Поберечься надо. Мать, а мне рюмочку еще можно?

– Да ну тебя! – махнула на него кухонным полотенцем теща. – Рюмочку! С рюмочки все у тебя и начинается! Иди вон лучше в огород, шланг налаживай. Поливать вечером будем.

– А чего его налаживать? Шланг как шланг, – подмигнул тесть. – Бери да поливай. Мотор, однако, барахлит. Смазать бы надо.

– Я тебе сейчас смажу! Полотенцем по спине. Зять не пьет, и ты помолчи.

– Может, я чем помогу? – поинтересовался Иван из вежливости. В моторах он ничего не понимает, это точно.

– Да я ж пошутил. Работает мотор. Идите лучше на речку. Девчонки заждались.

– Да-да. Пойдем, Зоя?

Она вышла из дома первой, он задержался в сенях и услышал, как теща сказала:

– Зятька-то, Толя, как подменили. Стал человеком. Ишь: Анна Максимовна! Уважительно. А то все мать да мать. А то и матом пульнет. Когда пьяный, и вовсе не подходи. Может, и наладится у них…

Он и сам вдруг поверил, что все наладится. И отчего-то записал себе в календарь и этот день – шестой. Хотя ничего существенного он сегодня не сделал. Для Дела. Приехал с женой к детям, привез продукты, гостинцы, пошел с ними на речку купаться, до шести часов жарился под солнцем, все больше смуглея, учил девчонок плавать. Маша и Даша, визжа, висели у него на шее, барахтали ногами в воде. Он смеялся, брызгался, как мальчишка, в шутку затаскивал их поглубже, где им было с головой, зорко следя, чтобы девчонки не захлебнулись. Придерживал Головешек в воде за талию, за тонкие плечи, и руки были удивительно сильными, словно из железа. Потом на берегу выжимал их черные, насквозь промокшие косички и объяснял, как правильно брать дыхание. Зоя молча, не шевелясь, сидела на берегу в темных очках. Когда девчонки убежали играть с другими детьми, он снял с нее очки и увидел, что она плачет.

– Что случилось? Я делаю что-то не так? Зоя?

– Где ж ты был все эти годы? – тихо спросила она. И с тоской: – Ваня, где?

– Где был? Как где? С тобой.

Она отрицательно покачала головой. Солнце светило ярко, и он смотрел очень долго. Пытался понять: что происходит? Сказал с удивлением:

– Зоя, у тебя разные глаза! Один карий, а другой голубой! Надо же!

– Ой! Некрасиво, да? – Она схватилась за темные очки.

– Нет, что ты! Оригинально! Никогда раньше такого не видел! Не надо, не надевай… А почему ты не купаешься? И не раздеваешься? У тебя купальника нет?

– Стесняюсь. Не девочка уже. Рожала, кормила. Не то что ты – орел! Вон как девицы на тебя глазеют, – грустно пошутила она. – И плаваю, как лягушка.

– Да? А у меня, кажется, великолепный кроль! Смотри!

Он разбежался, бултыхнулся с берега в воду, почувствовал, как она оглушила, ударив по барабанным перепонкам, рванулся, вынырнул метрах в четырех от берега, поплыл размашисто, широко, быстро. Красиво поплыл.

– Папа плывет, папа! – восторженно закричали с берега Головешки. – Ух ты! Смотрите, это наш папа!

Он чувствовал, что постепенно набирает форму. Ребятня на берегу визжала от восторга. В самом деле, кроль у него роскошный. Стоило столько тренироваться! Пусть девчонки гордятся отцом. Хорошо!

Когда вылез на берег, Зоя грустно улыбалась. Заметила:

– А плавать ты стал совсем по-другому.

– А раньше как плавал? – поинтересовался он.

– Неплохо, но не так красиво. И, кажется, не так быстро. Да я и видела-то всего пару раз, – стала оправдываться она. – Может, и так плавал. Ты на речку со мной не ходил, стеснялся, все говорил, что фигура у меня некрасивая.

– Бред какой! Из-за этого с женой на речку не ходить? Извини, я имею в виду не твою фигуру.

– Я некрасивая, – вдруг всхлипнула она. – Не пара тебе.

– Зоя, перестань! Ну хватит же! Зоя! Дети смотрят. Ну все, все…

И он, нагнувшись, поцеловал ее по очереди в оба глаза: один раз в карий, другой в голубой. Почувствовал вдруг в душе совсем другое. Уже не «жалко, что ли?». Еще не любовь, но смутное волнение. Томление? Предчувствие любви. «Где ж я был все эти годы? – подумал он. – Где? С кем? Ведь как хорошо, спокойно. Все ясно и просто. В душе покой, состояние равновесия. Как будто прежде душа раскачивалась, разделенная, на двух чашах, «хорошо» и «плохо», а теперь вдруг нашла точку опоры и замерла. Два ручейка слились в один. Я, Иван Мукаев, есть единое целое. Надолго ли?» Пузырь внутри сжался или, может, исчез вовсе? Нельзя его оттуда выпускать, никак нельзя.

– А твои родители не будут волноваться? – спросил он Зою. – Мы уже давно на реке. Может, им позвонить?

И она опять не смогла сдержать удивления, ее глаза словно спрашивали: «Кто ты теперь? Кто?» А ведь он говорил очень простые, естественные слова. Отчего же раньше никогда их не говорил?

День седьмой, ночь

Все счастливые дни похожи один на другой, тут уж ничего не поделаешь. Это горе разное, и причины его каждый раз разные. То денег нет, то здоровья, то любовь ответа не нашла, а то и просто тоска забирает оттого, что горя впереди больше, чем счастья. Старость – это не только болезни, но и потери. Одиночество, длинные, ничем не заполненные дни. Оттого и тоска. А что такое счастье? Это когда все есть, а всего не может быть ни больше, ни меньше. Каждый раз одинаково.

Этот день, воскресенье, он тоже занес в актив за номером семь, обдумав все его события ночью, в постели. События мелкие и на первый взгляд незначительные: звонкий смех Головешек, тихую улыбку Зои, тайные, поощряющие взгляды тещи, молчаливое одобрение тестя. Это была его Семья, люди, которые приняли его в свой круг, посадили за свой стол, люди, которым он обязан редкими минутами покоя и ничем не объяснимого счастья. Они на время избавили его от одиночества и страха. Похоже, он боялся воспоминаний.

Он чувствовал, что вечер седьмого дня – закат его душевного равновесия. Завтра будет день восьмой, тяжелый, и не потому что понедельник, а потому что придется решать важную для себя проблему: сажать Игната Хайкина или не сажать. Теоретически Хайкин мог убить. И ту женщину, что нашли восемнадцать лет назад в Горетовке, и кума как свидетеля, и своего соседа. И мог не помнить, как убил всех остальных. Психиатрическая экспертиза, которую до сих пор почему-то не провели, наверняка определит отклонения от нормы. Хайкин человек больной.

«Убивец», – вспомнил он хриплый шепот Игната и его руку, тянущуюся к дыроколу. В этот момент вошел Руслан. И Хайкин сразу сжался, руку отдернул. Этот эпизод не давал ему покоя.

Впервые в душе прозвенел звоночек. Хайкин боится Руслана. Его, следователя Мукаева, слишком уж долго не было. Пропал на неделю, потом месяц валялся в больнице. И с подследственным работал капитан Свистунов. «Ну да ты, Игнат, все уже знаешь», – вот как поработал.

– Ваня, ты почему не спишь?

Они лежали в постели, Зою разморило. Она была счастлива и не скрывала этого. Глаза у нее слипались, но заснуть раньше, чем он, Зоя все равно не могла.

– Думаю, – ответил он не очень охотно.

– О чем?

– Есть одна женщина…

– Женщина? – Зоя приподнялась на локте, посмотрела в упор. – Какая женщина?

– Ее зовут Лора. Лариса. Я никогда тебе о ней не говорил?

– Лора? Может быть, Леся?

– Значит, о Лесе ты знала.

– Весь город знал.

– А о Лоре? О той, что живет в Нахаловке, в частном особняке?

– Вот, значит, какие они были, твои ночные засады, – грустно сказала Зоя. – А я думала, ты, когда домой не являлся, у Леси ночевал. А была, оказывается, еще и Лора.

– Все прошло, – твердо сказал он. И повторил: – Прошло. А начал я этот разговор, потому что мне надо встретиться с Лорой. По делу. И я хочу, чтобы ты узнала это от меня еще до того, как встреча состоится. Я понял уже, что такое маленький провинциальный городок. Скорость сплетни здесь равна скорости света. Я еще до дома не дошел, а все знают, и ты в том числе, что, как и с кем.

– Раньше ты тоже говорил, что это твоя работа: встречаться с разными людьми, – обиженно сказала Зоя. – Но почему-то люди эти были преимущественно женщинами. И встречался ты с ними отчего-то по вечерам. А то и ночами. Сидел в засадах, – грустно пошутила она.

– Я хочу поменять работу, – сказал он. – Но мне надо закончить два важных дела. Вэри Вэл просил. А потом все будет по-другому.

– И чем же ты собираешься заняться? – удивилась Зоя. – Тебе всегда нравилась твоя работа. Ваня, ты же по праву считался лучшим следователем района!

– Я этого не помню. А главное, не хочу вспоминать. Чем займусь? Не знаю пока. Может быть, уеду в деревню. С тобой.

– И что мы там будем делать?

– Не знаю. Но мне кажется, я должен начать оттуда. Это моя отправная точка. Я должен вспомнить свою жизнь. С настоящего первого дня, а не с того, который записали в мою биографию. Заметь: насильно записали. И еще я должен…

– Что?

Он не хотел пугать Зою. Про то, что надо кого-то убить, ей лучше не знать. Может быть, и обойдется. Спишут на самооборону, в крайнем случае, выгонят с работы. Но ему другого и не нужно. Обойдется.

– Спи. Спокойной ночи.

– Ваня?

– Да?

– А ведь ты другой. В тебе же ничего не осталось от того человека, которого я знала столько лет! Я думала – это пройдет. Но ты по-другому ходишь, по-другому смотришь, по-другому говоришь. Не может человек до такой степени измениться.

– Тебе это не нравится? Что я другой?

– Мне? Мне не нравится?! – возмутилась Зоя. – Ваня, да что ты такое говоришь! Я просто боюсь. Если ты все вспомнишь, оно вернется?

– Что вернется?

– Все то. Плохое.

– Если честно, я никак не могу представить себя бабником, пьяницей и хамом. И сомневаюсь, что когда-то писал «жи» «ши» через «ы».

– Писал, писал, – рассмеялась Зоя. – И долго писал. Именно через «ы». Если бы я с тобой не занималась, вряд ли ты сдал бы вступительные экзамены на юрфак. Мы же учились в одном классе! Помнишь? Русский ты всегда списывал у меня, а математику у Руслана.

– А у меня тогда кто списывал? – вдруг по-детски обиделся он.

– У тебя просили защиты. Ты был отчаянным, ни с кем не боялся сцепиться. Ты боксом занимался. Неужели не помнишь?

– Боксом? Нет. Этого не помню. И чтобы дрался. И все-таки у меня должен был быть в школе любимый предмет. Каким-то образом я же поступил на юридический факультет?

– Милый, наверное, все вступительные экзамены у тебя принимали женщины, – улыбнулась Зоя. – А этот предмет ты всегда знал на «отлично». И даже с плюсом. А если серьезно… У тебя было целевое направление. Хватило троек. Спокойной ночи. Да… Если ты пойдешь к Лоре, по крайней мере вспомни все, что ты мне раньше врал, если останешься у нее ночевать. У тебя неплохо получалось.

День восьмой

Это было похоже на кошмар. Он словно бредил и задыхался. Без отдыха, без света. Не в смысле погоды: с ней все было в полном порядке. Светило солнце, и поэтому он поначалу никак не мог сосредоточиться. Деревня Ржаксы в его памяти была намертво связана с холодом, туманом и нудным моросящим дождем. Слово «Ржаксы» тянуло за собой паровозом труп, измазанный в рыжей глине, и долгие поиски кого-то в душном тумане.

Рано утром в прокуратуру привезли Хайкина. Он отчего-то был весел и почти счастлив. Хотя чему радоваться? Его везли на следственный эксперимент. Везли в наручниках, как особо опасного преступника, и народу ехать с ним на место происшествия собралось много. Хайкин же, казалось, радовался тому, что произвел всю эту суету. Радовался он и возможности увидеть родную деревню, и, похоже, совсем не понимал, какое впечатление произведет его приезд на односельчан.

«Он не убивал», – подумал Иван в первый раз за этот длинный, тягостный и душный день. День-кошмар. В самом деле, как мог человек с такой легкостью и в таком отличном настроении ехать на место, где, по собственным же словам, убил родственника, двоюродного брата? Причем убил страшно, не одним ударом, а многими, с каким-то остервенением втыкая нож в мертвое уже тело. Хайкин?

– Быть может, вы не понимаете, Игнат… Платонович, в чем вас обвиняют? – негромко спросил он перед тем, как Хайкина повели в полицейский «газик», на котором подследственный должен был ехать в Ржаксы в сопровождении конвоиров.

– Как не понимать? Понимаю, – нагнул шишкастую голову Хайкин.

– Вы признались в том, что убили десять человек. Десять!

– Ну убил, – согласно кивнул Хайкин. – Так что ж? Едем, что ли?

…Деревня Ржаксы оказалась большой, с двумя главными улицами, расположенными параллельно, остальные улочки и переулки расходились в стороны, словно ветви дерева с двумя стволами на концах расщеплялись, порой заканчивались захламленными тупиками, порой выбегали в поле, на простор. Одна улица именовалась Западная, другая – Восточная. На Западной улице, в самом конце и был дом Игната Хайкина, тот, что он делил пополам с семьей ныне покойного двоюродного брата. Фамилия того, кстати, тоже была Хайкин. Василий Хайкин.

Наталья Хайкина, жена убитого, перепугалась насмерть, как только полицейский «газик» и черная «Волга» подъехали к воротам дома. Она все не могла сообразить, что же такое происходит, и то и дело растерянно поглядывала на Игната.

– Так это он, что ли? – все пытала она приезжих полицейских чинов. – Васю-то моего, выходит, он убил? А мы-то всей деревней гадаем, за что Игната-то забрали? Так врет ведь окаянный! Врет! Пьяный он был в тот вечер. И Вася мой не трезвее. Сначала-то насчет забора лаялись, а потом вбили в землю два кола и ударили по рукам, помирились. Мол, так тому и быть во веки веков.

– А потом? – осторожно спросил следователь Мукаев.

– Потом… Потом за самогонкой пошли, это уж как водится. Обмыть.

– А вы?

– К соседке ушла. Не с ними ж сидеть. Дети-то на ночь глядя ушли, взрослые они уже. Одному семнадцать, по осени в армию заберут, другому пятнадцать. Вот и болтаются. По девкам, должно быть. Так, значит: я к соседке, а эти двое к нам на половину. Картошки жареной я им оставила. Цельную сковороду. Пришла – картошки нет. Всю ее съели, картошку-то. И огурцов соленых полбанки.

– Как же ваш муж оказался у пруда?

– Кто ж его знает? Самогонка, она такая, куда хошь приведет. Да хоть и к пруду.

– Когда вы вернулись, что увидели?

– Чего увидела? Сковородка пустая, посуда грязная, поллитру, само собой, вылакали.

– А Игнат? Дома?

– А я к нему по ночам не хожу.

– А мужа почему не сразу хватились?

– Ну вы скажете, гражданин следователь! – хихикнула Наталья в подол фартука, которым все прикрывала рот. Он успел заметить, что зубы у Хайкиной плохие, все изъеденные чернотой, и она этого стесняется. – Делать мне больше нечего, как мужика своего искать, особливо когда он выпьет! Подумала, что выспится, протрезвеет да утром придет.

Хайкин все это время молчал, согласно кивая.

– Так все было, Игнат? – спросил Иван.

– Так, так, – теперь уже часто и торопливо закивал Хайкин.

Руслан Свистунов вместе с участковым привели двух понятых. Это были соседи, они испуганно косились на людей в форме и все не могли сообразить, в чем признался Игнат и почему из-за него такая суета. Уладив формальности, приступили к главной части: следственному эксперименту.

– Так, где ты его убил, Игнат? Дома или на пруду? – спросил Мукаев.

– Дома, – уверенно ответил Хайкин.

Иван глубоко вздохнул. Согласно данным экспертизы, следов крови ни на кухне, ни в комнате обнаружено не было. Не нашли их и на половине Игната Хайкина. Тот же уверенно прошел на соседнюю половину, принадлежащую двоюродному брату, в кухню.

– Вот, значит, сидели мы с ним за столом. О заборе, значит, толковали. Ну и слово за слово, я его и… того.

– Чем? – спросил капитан Свистунов.

– Ножом. Со стола взял и… того.

– Как? Показывай.

Один из оперов сел на стул. Хайкин тоже сел на другой. Потом неуверенно взял нож, столовый, тупой, с закругленным концом, махнул им куда-то вверх, над головой.

– Как бил? – внимательно посмотрел на него Руслан.

– Ну как? Так, – Хайкин снова неуверенно махнул рукой.

– Сидя, значит?

– Ну да. Само собой. Сидели мы, выпивали.

– А экспертиза показала, что смертельный удар был нанесен из положения стоя. Остальные произведены, когда тело уже лежало на земле. И следов крови на кухне не обнаружили. А, Игнат? Так как же? Выходит, ты врешь? Давай вспоминай. Как следует вспоминай.

«Он не убивал», – второй раз за день мелькнуло в голове у Ивана.

– Вспомнил, – охотно отозвался Хайкин. – Все вспомнил, гражданин начальник. Ведите меня к пруду.

– Ох, Игнат, Игнат! – покачала головой Наталья. – Что ж ты на себя наговариваешь-то? Ну зачем тебе Васю убивать? Зачем?

– Поспорили мы, – упрямо сказал Хайкин. – Дальше не помню.

– И как убил, не помнишь? – тут же спросил Руслан.

– Помню. Ведите.

Выйдя со двора, всей толпой двинулись на другой конец улицы, к пруду: Игнат Хайкин в сопровождении конвоиров, двое оперативников, оператор при видеокамере, участковый при погонах, он, следователь Мукаев, понятые, Наталья и жители деревни, которыми процессия по дороге обрастала все больше и больше. Местные держались на расстоянии, переговаривались о чем-то негромко и то и дело несогласно качали головами. Все больше припекало, и чувствовалось, что если не набегут облачка, то всех вскоре охватит сонная одурь. Хотелось поскорее покончить с неприятным делом.

Дошли до пруда. Именно здесь из мутной воды осенью и выловили тело, когда к вечеру следующего после убийства дня Наталья все-таки хватилась мужа. Обежав всю деревню, попросила мужиков пошарить баграми в пруду. Они и подцепили труп. Сначала подумали, что Васька Хайкин, напившись, поскользнулся на берегу да сам же и свалился в воду. Беспрерывный осенний дождь смыл и кровь, и следы на глинистом обрыве. Только потом участковый, осмотрев тело, сообразил, что Ваську-то зарезали. И тогда все закрутилось. Он, следователь Мукаев, не понимал только, отчего же так долго все тянулось? Почему до весны, и что он думал раньше, когда нарочно (судя по всему) затягивал это дело.

«Он не убивал», – мелькнуло в третий раз.

– Ну, Игнат? – вновь спросил Свистунов. – Так как все было? Показывай.

На берегу Игнат чувствовал себя и вовсе неуверенно. Потоптался на одном месте, перешел на другое. Все, как привязанные, ходили за ним.

– Кажись, на том берегу, – тихо сказал Хайкин.

– Уверен? – настороженно посмотрел на него Руслан.

– Кажись, да.

Все, включая понятых, пошли на другой берег. Там Игнат остановился, топнул ногой:

– Здесь.

– Так. И что?

– Спорили мы, вот что.

– Здесь-то о чем?

– О заборе.

– Все о заборе? – усмехнулся Свистунов.

– А об чем?

– Ну не знаю. Тебе виднее. И что дальше?

– Дальше я его… того.

– Чем?

– Ножом. Как это чем?

– Тебе виднее чем. Нож где взял?

– В кухне. Как где?

– Тебе виднее, – повторил Руслан. И вдруг повернулся к Наталье Хайкиной, которая тоже отчего-то ходила следом: – Наталья, нож какой-нибудь из дома пропал?

– У меня все имущество целое.

– Так что, Хайкин? Где взял нож?

– Значит, у себя.

– Зашел на свою половину, взял нож и пошел с соседом на пруд. Так?

– Да.

– Выходит, тогда уже задумал убить? Когда ходил за ножом?

– Значит, задумал.

– Ну и что? Показывай. Володя, подойди к нему, ты – Василий Хайкин. Игнат, так как?

Тот засопел, потоптался на месте, потом с опаской приблизился к невысокому, но плотному, коренастому Володе в полицейской форме. Взмахнул рукой, ударил со спины. Володя, пожав плечами, упал. Свистунов посмотрел на Хайкина:

– Ну? А дальше?

Игнат присел на корточки и стал аккуратно и равномерно махать рукой. Пять раз махнул, поднял голову, посмотрел на капитана: «Хватит, что ли?»

И тут Иван не выдержал. Уже минут десять он стоял отстраненно, давил, давил в себе поднимающийся к горлу пузырь. Жара, духота. И бессмысленность всего происходящего. Что они тут делают? Что?!

И вдруг резкая вспышка перед глазами. Полная, ясность.

– Он не убивал.

– Что? – Свистунов посмотрел на друга детства удивленно.

– Он не убивал, – повторил Мукаев и решительно подошел к Хайкину и Володе: – Вы встаньте.

Володя тут же вскочил.

– Отойдите в сторону. Хайкин, идите сюда.

Игнат с опаской приблизился. Иван вдруг резко схватил его за плечо, развернул боком. Потом правой рукой чуть придержал, взмахнул левой, имитируя удар, ребром ладони тронул Хайкина за шею слева, в области сонной артерии:

– Вот так. Слышите? Так. Сверху вниз. Потому что он маленький, очень маленький. И именно в шею, потому что здесь…

Хайкин вдруг отчаянно заверещал. Потом резко дернулся, вырвался и кинулся бежать. Руслан Свистунов, конвоиры, участковый и даже Наталья и понятые дружно закричали:

– Куда?! Стой! Стой! Куда?!

Все побежали за ним, Хайкин же, вереща, как заяц, по-заячьи и бежал, петляя. Потом вдруг споткнулся, упал и уже на карачках пополз прочь от пруда. Его догнали быстро, вернули. Он дрожал и всхлипывал.

– В чем дело? – спросил Иван. – Ты все видел, что ли? Как убивали?

– Виновный я! И на голову больной! Пустите!

– Надо везти его на психиатрическую экспертизу, – сказал Мукаев Свистунову. Руслан кивнул, а Хайкин вдруг закрыл глаза, прижал к ушам испачканные ладони и стал раскачиваться из стороны в сторону и скулить:

– И-и-и… и-и-и…

– Уведите. Он не убивал. Не так все было.

– А как? – спросил Руслан.

– Вы, – Иван повернулся к участковому. – Пожалуйста, лягте на землю. Вот здесь. Нет. Это было совсем на другом берегу. Пойдемте.

Они вернулись как раз к тому месту, с которого начиналось хайкинское топтание. К бревну, лежащему возле самых мостков. Следователь Мукаев уверенно топнул ногой:

– Здесь.

Потом взял за плечо участкового, так же как Хайкина, развернул его боком, поморщился:

– Рост не тот. Высоковат. Да ладно. Первый удар я уже показал.

Он снова взмахнул рукой. Потом слегка подтолкнул участкового:

– Падайте.

Тот послушно свалился на землю. Кулем, будто взаправду. Иван нагнулся и уверенно взмахнул рукой ровно десять раз. Все удары в грудь, в область сердца. Потом схватил участкового за ноги и поволок к мосткам.

– Иван!

Он обернулся. Руслан смотрит и качает головой.

– Да-да. Я понял. Увлекся. – И вдруг улыбнулся, глядя на лежащего: – Не собираюсь я вас топить.

– Что ж, для следствия можно, – добродушно улыбнулся участковый, пожилой дядечка с коротко стриженными волосами, с его головы при падении упала полицейская фуражка. – Да и душно сегодня. Можно и в пруд.

Иван посмотрел через плечо. Игнат Хайкин, которого под руки вели конвоиры, споткнувшись, несколько раз обернулся и снова тоненько заверещал:

– И-и-и… и-и-и…

Отчего-то Ивану стало не по себе. Что-то очень неприятное было связано с полубезумным Хайкиным. Второй оперуполномоченный смотрел на него, следователя Мукаева, с восторгом. Да и Руслан покачал головой:

– Ты гений. А? Все вспомнил! И число ударов, и про то, что преступник ростом был намного выше Хайкина. И сообразил, что сбросили его в воду с мостков. Точно ведь, а? Он за лестницу, конец которой в воде, должно быть, зацепился и не всплыл. Только когда мужики баграми нашарили… А место-то? Место-то как определил? Ведь дождем же все смыло? Ваня, как?

– Не знаю.

– Ты гений, – повторил Руслан. – Но что теперь с Хайкиным делать?

– Это только один эпизод, – устало сказал он.

– Ну да. Еще девять. Замучаешься следственные эксперименты проводить, – усмехнулся Руслан.

– А что делать?

– Не знаю. В психиатричку его. Заключение о невменяемости и… Может, женщину-то в Горетовке все ж таки он убил?

– Я устал. Жарко.

– Тогда здесь – все… Пошли, что ли?

Местные стали потихоньку расходиться. Когда вернулись на исходную, увидели, что Хайкин забился в полицейский «газик» и сидит там, закрыв глаза. И все так же раскачивается из стороны в сторону:

– И-и-и… и-и-и…

– Ну точно: псих, – капитан Свистунов покрутил пальцем у виска. – Надо же!

– Он убийцу видел.

– Что-о?!!

– Что слышал. Голова… Голова у меня болит… Сильно болит. Жарко.

– Водочки, может?

– Ты же знаешь… Я болен.

– Все вы тут больные. Придурки. Мать вашу…

– Что-что? – удивленно поднял голову Иван.

– Сам теперь выруливай куда знаешь. Дело-то проще на психа повесить. А ты, Мукаев, в сыщиков решил поиграть. Ну и дурак.

В голосе Руслана ему послышалась злость. Глаза коньячного цвета потемнели, и взгляд их словно сделался жестче. И тогда он, следователь Мукаев, позволил пузырю подняться чуть выше к горлу и тоже жестко и зло сказал:

– А тебе, похоже, так удобнее. Больную голову ищешь? Чтобы со здоровой на нее переложить? Ты же давил на него. Самым настоящим образом давил. Почему ж ты так вцепился в этого бедного Хайкина? За что?

– Иди ты… – Руслан обернулся: вокруг были люди. Не место для выяснения отношений, хоть служебных, хоть личных. Губы у Свистунова дернулись, но он как можно спокойнее сказал: – А я в магазин. Мне выпить надо. Посиди, Иван Александрович, в холодке. Остынь.

– Капитан Свистунов?

– Так точно, – усмехнулся друг детства.

– Будьте так любезны уложиться в полчаса.

– А куда вы так торопитесь, господин Мукаев?

– Работать.

– Ну-ну, – вновь усмехнулся Свистунов и повторил: – Ну-ну. А ты знаешь, что у меня есть и непосредственный начальник? Мы с тобой, Ваня, к разным ведомствам относимся.

– Сейчас вы в моем распоряжении. Будьте любезны.

– Есть, – усмехнулся Свистунов. – Есть быть любезным.

Когда он ушел, Наталья Хайкина засуетилась, подошла, начала поспешно вытирать руки о грязный цветастый фартук и звать:

– Ой, гражданин следователь, а чайку-то? Чайку? Время-то обеденное, за полдень перевалило.

– Какой уж тут чай! – махнул он рукой.

– Ну как же? Не побрезгуйте. Чайку на дорожку.

Хайкина все тянула его в дом, и он наконец сообразил: надо пойти. Конвоиры вместе с участковым рассуждали негромко, что неплохо было бы в такой жаркий день сбегать за пивом, и косились в его сторону. Он понял: всем мешает застегнутый на все пуговицы следователь Мукаев, не снявший пиджака даже в такую жару. Хотя уже давно и душно, и дурно.

– Да-да, пойдемте, Наталья… Как вас по отчеству?

– Да уж! По отчеству! – взмахнула та фартуком. – Где оно, отчество-то? Окочурилось в придорожной канаве лет пять назад. А ведь шестидесяти отцу не было! На пенсию еще не вышел! И пьют ее, и пьют, заразу… Беда.

– Вы что-то хотели мне сказать? – Он сел на самодельный табурет в прохладной кухне, расстегнул наконец пиджак.

– Интересный вы мужчина, – застеснялась вдруг Наталья. – Ой, да мне как-то неудобно.

– Что такое?

– Не мог Игнат убить. Спал ведь он в тот вечер на своей половине. Точно знаю – спал. Перепил и свалился под стол у нас на кухне. Игнат последнее время на выпивку стал слабоват. Выпил он и уснул.

– Почему же вы не сказали?

– Ой, да что ж я скажу? Пришла – он в кухне валяется. Мужа нет. Я его на горбину и тащить.

Он с сомнением посмотрел на Хайкину. Женщина полная, крепкая, хотя и невысока ростом. А что? Очень может быть. Нормальная русская баба. Взвалила пьяного мужика на плечи и отнесла на его половину, чтобы соседи не сплетничали.

– Ну сами посудите, что в деревне-то скажут? С мужниным двоюродным братом спуталась. Неудобно как-то. Ну отнесла и отнесла. Я еще про рыжего хотела сказать. Он кто?

– Рыжий? Какой рыжий?

– Тот, что малость пониже вас, зато в плечах пошире и покряжистей. Глаз у него лихой.

– Капитан Свистунов?

– Уж вам виднее, капитан али не капитан. Полиция, значит? – Наталья вздохнула, покачала головой.

– Что с капитаном Свистуновым?

– Видала я его уже.

– Когда? После того, как Игната забрали? Он приезжал? С вами разговаривал?

– Не после. До. И Вася мой еще был жив.

– Как это жив?!

– Жив, – с уверенностью сказала Наталья. – Васю-то по осени убили, когда уже дожди шли. А этот рыжий приезжал еще по сухому. Все возле нашего дома крутился.

– Зачем? Зачем крутился? – осипшим голосом спросил он.

– Кто ж его знает? – вздохнула Наталья. – Я в цветнике ковырялась, нагнувшись, так он и не приметил. Я гляжу – чужой. И потихоньку разглядела его через забор. А тут как раз муж мой идет. Рыжий его и спрашивает: «Ты Хайкин?» – «Хайкин, – отвечает. – Я Василий, а на другой половине живет Игнат. Вам которого? Если меня, то вот он я весь, а брата моего двоюрóдного дома сейчас нету». Рыжий ничего на это не сказал, усмехнулся и исчез. И то сказать: Вася-то был сильно навеселе.

– А потом? Потом он не приходил? После убийства?

– Может, и приходил. Может, и не к Васе вовсе – к Игнату. Это вы уж сами у него спросите. Только рыжий этот – лихой мужик. Боюсь я его.

– Что ж. Я спрошу. А вы, Наталья, молчите пока об этом.

– А я уж и так молчу. Я только вам. И то сказать: с полицией не надо бы связываться. Бог с ним, с рыжим. Я только вам. Уж очень вы обходительный мужчина. И лицо у вас приятное.

Хайкина вновь застенчиво прикрыла рот с плохими зубами уголком грязного фартука.

– Да-да. Спасибо, Наталья. – Он так и не понял, за что благодарит ее, за неожиданный комплимент или же за интересный рассказ. Тоже неожиданный.

– Чай-то не в такую жару пить, – вздохнула она. – Может, квасу? Квасу хлебного? Домашний, не покупной.

– Хорошо бы.

Она вышла в сени, принесла литровую эмалированную кружку с квасом. Пока он пил жадно, стояла, смотрела. Потом покачала головой, спросила:

– Жена-то небось счастливая?

– Отчего же счастливая?

– Не пьете. И из себя видный. Должность, опять же, хорошая. Что ж. На то она и жизнь. Кому что. А кому и счастье.

И Наталья Хайкина тяжело вздохнула.

…В прокуратуру добрались только к четырем часам. Да никто, собственно, и не спешил, даже он, следователь Мукаев, наконец сдался. В самом деле: работа не волк, в лес не убежит. А люди устали, да и жара разморила.

Еще какое-то время возились с Хайкиным, пытались хоть как-то привести его в чувство, чтобы подписал протокол. Но Игнат глаз не открывал и на все вопросы отвечал тоненьким заячьим верещанием.

– Или придуривается, или в самом деле крыша окончательно поехала, – сделал вывод Свистунов. От него попахивало водкой, но движения были координированные. – Хорошо, что следственный эксперимент провели до освидетельствования подозреваемого врачом-психиатром. А то бы началось: «Какое имели право да…» Тьфу! В психушку его. Оформляй, Ваня, бумаги.

Два часа ушло на писанину. Разумеется, под руководством капитана Свистунова, который сидел рядом и то и дело заглядывал через плечо. Он же, следователь Мукаев, столько прочитал за последнее время протоколов, что освоился с их сухим казенным языком вполне. Показалось вдруг, что другого-то и не знал. А главное, вспомнил наконец, как писать. И вспомнил, что левша, потому и буквы получились в первый раз такие неровные. Пробовал писать правой рукой, а, оказывается, надо было левой. Теперь пошло. Свистунов отметил это с удовлетворением:

– Ну вот. А я уж волноваться начал. Человек многое может забыть в результате амнéзии, но то, что он из левши станет вдруг правшой, – это вряд ли. Кстати, у всех левшей почерк похожий. С наклоном в левую сторону. И там, на берегу, ты все правильно показал.

– Дался тебе мой почерк! Заладил: «кстати, кстати»! На себя посмотри.

– А что я? Я двурукий, – подмигнул вдруг Свистунов.

– Как это двурукий? Отчего? – удивился он.

– А ты не помнишь? Неужели не помнишь?

– Нет.

– Да. Избирательно, Ваня, к тебе возвращается память. А мы ведь с тобой в одни ясельки ходили, в один детский сад. Играли вместе. Ты всегда был начальником: то маршал Жуков, то Штирлиц, то Василий Иванович Чапаев. А я при тебе Петькой. Вечный адъютант. Когда в школу пошли, выяснилось, что ты левша. Ну никак не хотел писать правой. А учительница была упрямая. Решила, во что бы то ни стало тебя переучить. Но и ты был упрям. Коса на камень, что называется. Тогда-то тебя в первый раз и назвали Мýкой. В учительской. Билась она с тобой, билась, а ты правой писать ни в какую не хотел. Двоек хватал! И тогда я решил из солидарности к тебе присоединиться. От природы я правша, но, начиная с первого класса, стал развивать и левую руку. Годы упорной тренировки, Ваня.

– А почему ты это делал, когда история с первой учительницей уже закончилась? Кстати, кто победил?

– Мы с тобой. Когда в классе появилось два левши, она сдалась. Я писал левой рукой все время, пока учился в начальной школе. Раз уж стал врать, что по-другому не можешь, надо стоять до конца.

– А у тебя, оказывается, характер тот еще! – удивленно сказал Иван.

– А ты думал? В нашей дружбе, Ваня, ты всегда был главным. А я смотрел и на ус мотал. Например, сразу понял, что точный удар левой для противника всегда неожиданный и неудобный. Это когда мы пацанами в секцию бокса записались. Мне же хотелось до тебя дотянуться. Ты был подвижнее, талантливее, бесспорно, как и во всех видах спорта. А я зато бил одинаково сильно с двух рук. Вспоминаешь? Левый кросс? А? Как я тебя однажды приложил? А ты ведь не ожидал. Думал, что левая – это только твое.

– Разве мы были в одном весе? – негромко спросил он.

– Одно время были.

– И кто выиграл первенство города?

– Можно сказать, ничья.

– Как это ничья?

– Победила дружба. Я понял, что выигрываю по очкам, и прекратил бой, сославшись на травму. Бровь, мол, потекла. Не ложиться же под тебя из дружеских чувств? У меня, знаешь, тоже – характер.

– Но зачем? Зачем ты это сделал, Свисток?

– Ты никогда не умел проигрывать. Если бы первое место дали мне, а ты стоял бы на ступеньку ниже, наступил бы конец нашей дружбы. Никогда б ты мне, Ваня, этого не простил.

– А ты ею так дорожил? Дружбой нашей?

– Дорожу. Неужели ничего еще не понял?

– Понял. Теперь понял все. Значит, так же как первое место на городских соревнованиях, ты отдал мне любимую женщину? Сославшись на травму? А, Руслан? Или просто испугался, что на этот раз по очкам обойти не удастся? Тут надо нокаутом: укладывать противника сразу. На спину.

– Да заткнись ты! Пошляк. Заткнись!

– Ладно, заткнусь.

– Давай лучше вернемся к делам.

– Подожди. Объясни все-таки, к чему этот экскурс в прошлое?

– Подумай.

– А насчет левши? Ты, значит, и писать умеешь обеими руками, и бьешь с левой так же, как с правой?

– Хочешь проверить?

Капитан Свистунов шутливо встал в боксерскую стойку. А он… Он не смог ответить, потому что не знал, куда деть руки. Бить человека по лицу? Дикость какая-то! Хотя если раскачать в себе этот пузырь, как следует раскачать, то…

– Я пошутил, – примирительно сказал Руслан. – Не таращи глаза. А то и в самом деле вмажешь сейчас! У меня реакция не такая, сдаюсь. Ты легкий, подвижный. Я помню, как ты однажды под мою правую поднырнул, – он потер скулу, – на следующий день после моего левого кросса. Трещина, однако, была. Ничего, зажило, как на собаке… На самом деле я с утра тебе сюрприз готовил.

– Какой сюрприз?

– Телефон. Ты хотел одной даме позвонить. Платиновой блондинке. Кстати, девичья ее фамилия Соловьева. Лариса Соловьева, я у жены справился. А теперь действительно Бушуева. И уже Лора. Лора Бушуева. Так как?

– Когда же ты успел?

– В выходные, мой друг, в выходные. Кто отдыхает, а кто работает.

– Похоже, у тебя с женой не ладится? Так, Руслан? Раз ты в выходные работаешь?

– А вот это не твое дело, – нахмурился Свистунов.

– Давай телефон. Не хочешь откровенничать, не надо.

– А кто ты такой, чтобы я с тобой откровенничал? Кто ты?!

– Я? Кто я? Иван Александрович Мукаев, следователь районной прокуратуры, проживаю с женой Зоей и двумя детьми по адресу…

– Да хватит уже! Выучил, молодец. На, звони.

Он взял у Руслана листок с цифрами, повертел его в руке. 8-902…

– Может, выйдешь?

Свистунов вышел, громко хлопнув дверью. Он набрал номер.

– Да. Говорите.

– Лора?

В трубке сдавленное:

– Я не могу сейчас говорить. Перезвони через пять минут.

– Но…

– Через пять минут.

Гудки. Он понял, что Лора не одна. Славик где-то поблизости. Сейчас она выйдет в сад, спрячется где-нибудь, быть может в беседке. К чему такая тайна? Подождал немного, потом снова набрал номер:

– Лора?

– Иван? Это ты?

– Да. Я.

– Откуда звонишь?

– С работы.

– Ты что, еще на работе?!

– Нам бы поговорить.

– Да. Конечно. Слушай, Славик завтра уезжает по делам. Ночью его не будет.

– Ночью? Зачем же ночью?

– Да хватит уже! Что за шутки? Я тебя жду. Приходи. Только, пожалуйста, сделай так, чтобы тебя никто не видел.

– В окно, что ли, лезть?

– А ты разучился?

– Хотелось бы через дверь…

– Не валяй дурака! Как стемнеет, я буду тебя ждать.

– А ночи нынче светлые…

– Я замужем, понял? Все еще замужем.

– Хорошо. Во сколько он уезжает?

– Уезжает днем, но днем тебе сюда нельзя. После полуночи приезжай.

– Хорошо. Завтра после полуночи.

– Все. До завтра.

Гудки. Какой длинный день! Но зато Дело сдвинулось с мертвой точки. Он это почувствовал. Много информации. И Лора назначила свидание. Он посмотрел на часы: рабочий день закончился. Зоя, должно быть, уже ждет. Убрал бумаги в сейф, запер кабинет. Свистунов исчез. Зато в коридоре встретилась Леся, с вызовом спросила:

– Так что ж, Ваня? Кончилась наша любовь? Зря ты так.

– У меня был трудный день.

– А теперь что? К Зое под бочок?

– Послушай, отстала бы ты, а? – прорвалась вдруг злость. Только Леси сейчас не хватало! С ее любовью!

– Ну уж нет!

Она воровато оглянулась: нет ли кого в коридоре? Пусто. Народ уже разошелся. Понедельник – день тяжелый. Прижалась, зашептала:

– Ваня, я только сейчас поняла, как тебя люблю! Как же я без тебя? А?

– Ну люби.

– Ты бы заглянул на минутку. Приласкала бы. Разве не жаркие были наши с тобой ночки?

– Я не помню.

– А ты посмуглел, похорошел. – Она все так же воровато провела рукой по его лицу, по волосам. – Трезвый. Бегаешь, говорят, по утрам. Ну? Может, поцелуешь?

– Ты специально задержалась? Меня ждала?

– А как же, Ваня? Ждала.

– Но ведь я не могу на тебе жениться! Не могу! – с отчаянием сказал он. – У меня жена, дети, и вообще мне сейчас не до того!

– А мне за тебя не замуж надо. Люби только.

– Леся, если мы пойдем домой вместе, нас увидят. С тобой вдвоем по улице… Леся! Перестань!

– Ха-ха! А мы Русланчика возьмем. Тогда никто ничего не скажет.

– Где он?

– На улице. Ждет.

– Какая же ты…

– Ну скажи, скажи.

Он начал что-то вспоминать и почувствовал себя плохо. Дыхание сделалось тяжелым, перед глазами все поплыло. Что такое? Надо на воздух. На воздух. Не быть наедине с ней. Потому что это надо забыть.

– Пойдем, – он схватил Лесю за руку, дернул.

– А ты не психуй. И не указывай, что мне делать. Я не Зоя. Я тебе не жена.

– Что же тогда навязываешься?

Она фыркнула, вырвала руку, первой направилась к двери. Руслан топтался на улице, нервно курил.

– Ну? Поговорили?

– Ты прямо как часовой на посту, – усмехнулся он. – И сколько лет? Не надоело?

– Нет.

Пошли по улице втроем, Леся посередине. «Добрый вечер». – «Добрый вечер». Все видят. У всех мобильные телефоны. Что ж, Зоя все узнает раньше, чем они дойдут до дома? Не до его дома. Они идут к ней. Неужели Леся попросила об этом Свистунова? А тот согласился? Это заговор. Друг, называется! Какие, оказывается, странные у них отношения.

– Знаете, я… Мне тут надо…

– В чем дело, Ваня?

– Руслан, проводи, пожалуйста, Лесю. Я в одно место зайду. Надо.

– Ваня! Ваня, ты куда?! – несется вслед ее крик.

Зачем же так отчаянно кричать? Пошел вперед быстро, не оглядываясь. Никуда ему не надо, просто он понял, что будет дальше. Леся нужна Руслану, а ей нужен он, Иван Мукаев. Что недоступнее, то сердцу милее. Вышла бы замуж и оставила его в покое.

А вот и дом. Вбежал в подъезд, на ходу снимая пиджак. Позвонил в дверь. Когда Зоя открыла, обнял ее, сказал:

– Зоя! Я очень устал. Какой трудный был день!

– Сейчас, Ванечка, сейчас, – захлопотала она.

Он долго стоял под холодным душем, чувствуя, что становится легче. Зоя гремела кастрюлями на кухне. Он почувствовал, что проголодался.

Вышел из ванной, вытираясь полотенцем, она накрывала на стол.

– Что ты делала, пока я был на работе?

– Скучала.

Он улыбнулся, поцеловал ее сначала в карий глаз, потом в голубой. Все. Дома. Теперь уже легче.

День девятый, после полуночи

Предыдущий день был похож на кошмар, а этот выдался бестолковым. Первую его половину он вычеркнул смело: пустое. Не помнил, как дотянул до обеда, а потом Вэри Вэл два часа донимал его насчет Хайкина. Почему он, следователь Мукаев, не хочет закрыть дело, признав виновным Игната? Подследственный вину свою не отрицает, чего ж тянуть? Ведь прошедшая накануне судебно-психиатрическая экспертиза установила серьезные отклонения от нормы, определила человека с больной психикой. Именно из таких, как показывает практика, в большинстве случаев и выходят маньяки. Прокурор не распекал, ласково пенял. Что ж ты, Ваня? Где твоя прежняя хватка?

– Доказательств не хватает, – мямлил он.

– Так ты ищи. Ищи. Свистунова подключи. Ты человек хваткий, грамотный. Я уж и наверх доложил, что готовим образцово-показательный процесс. Мол, население района отныне может спать спокойно. Готовься, Ваня, на премию как следует погулять. Может, путевку хочешь в санаторий? Профсоюзную, с ба-альщой скидкой? А, Ваня? На курорт, – Цыпин многозначительно подмигнул.

– Но вчерашний следственный эксперимент…

– А вчера он был не в себе. Врач это установил. Понимаешь? Врач. Случился у человека приступ, так он и себя забыл, и маму родную, не то что события полугодовой давности. Так что всегда можно повторить. Или не повторять.

– Что-то я вас не понимаю, Владлен Илларионович…

– А ты постарайся. Раньше был понятливый. Я тебе не приказываю, нет. Но настоятельно рекомендую.

– Хорошо. – Он понял, что выход только один: найти настоящего убийцу.

– Вот и славно. Вот и ладненько. Думаю в заместители тебя назначить. На новую должность. И звание повысить. Пора тебе, Иван Александрович, расти. Давно пора.

– Так я же хотел в отставку! – с отчаянием сказал он. – Я болен!

– Ишь! Болен! А говорят, к тебе память возвращается. Вчера-то как блеснул? А?

– Уже доложили?

– Оповестили. Ты давай, думай. И работай.

– Есть.

– Ну-ну. Домой-то когда ко мне зайдешь? Младшая дочь интересуется: что-то Иван Александрович не заходит? Здоров ли? Ты уж ее обрадуй.

– Младшая?

– Анечка. А по-домашнему Нюрка. Уж больно ты, Иван, девкам нравишься. Я своей Нюрке, понятное дело, сказал: «И думать не смей». Это дело Зоино, слезы глотать. Хотя хотелось тебя в зятья, ох как хотелось. Да жил бы ты раньше по уму, так… Эх, да что там теперь! Со старшей дочкой у вас не вышло, а младшая тогда ребенком была. На коленках у тебя сидела. Неужто не помнишь? Ты ей был дядя Ваня.

– Совсем как у Чехова, – улыбнулся он.

– Какой еще Чехов? – вытаращил глаза Цыпин.

– Антон Павлович. Известный писатель. Пьеса у него есть такая: «Дядя Ваня».

– А, ты про это… Ох, Иван! – Цыпин добродушно погрозил пальцем. – Все шутишь. Ты когда книгу-то в последний раз читал? Чехов! Ну ступай… Да… Старый я стал. Старый… На пенсию пора. Ты уж, Ваня, не подводи меня.

…Этот день он записал в актив только глубокой ночью, когда возвращался от Лоры. Пружинистой походкой бодро шел по ночному городу, словно скрученный в тугую спираль. Так и ощущал себя: пружиной в часах. А при них бомба. Придет момент, пружина распрямится, и бомба взорвется. Жаль, нельзя сейчас. Один он не справится. Но ничего. Никуда они теперь не денутся. Потому что не ждут.

Спасибо Лоре: все прояснила. Он не имел права так поступать с ней, но тут уж ничего не поделаешь. Значит, так было надо. Иван Мукаев знал, что делает, когда лез к ней в окно.

Хотя сегодня ночью он этого так и не вспомнил. Ни ее, ни окна, ни комнаты, в которой якобы проходили их свидания. Ни того, что между ними было. Если было. И до сих пор пребывает в уверенности, что впервые увидел ее на прошлой неделе: в окне второго этажа, задумчивую, бледную, с сигаретой в тонких пальцах. Но ни любви ее, ни тела, ни духов он не помнил. Ни-че-го. Как целовала, как называла, когда случалось это между ними, что говорила потом. И когда лез в окно, ничего не вспомнил: ни опасный выступ на карнизе, откуда едва не соскользнула нога, ни условный стук, и она долго вглядывалась в темноту, прежде чем отодвинула шпингалет:

– Ты?!

– По-моему, мы договаривались. – Он спрыгнул с подоконника и вгляделся в темноту. Света в комнате Лора не зажгла. – Не понимаю: зачем такие сложности? Ведь меня все равно видели. Почему не в дверь?

– Видели, кто видел? – занервничала она.

– Люди. Романтики захотелось? – сердито спросил он.

Она словно чего-то ждала. Не дождалась: он отошел в глубину комнаты, сел в кресло, огляделся. Лора задернула плотные шторы и только тогда включила бра. Это была, судя по всему, ее спальня: широкая кровать, застеленная алым бельем, примята, огромное зеркало на стене, туалетный столик, на котором громоздились флаконы, коробочки с кремами, декоративная косметика, дорогие побрякушки и бижутерия… В комнате, как и на туалетном столике, царил беспорядок. На спинке кресла, которое он облюбовал, висел кружевной бюстгальтер и прозрачные, почти невесомые чулочки. Ему стало неловко. Лора достала из пачки длинную сигарету.

– И мне, – попросил он и поймал ее удивленный взгляд. – А что, собственно, такого я сказал?

Заметил изящную зажигалку на туалетном столике в груде безделушек, бесшумно встал с кресла, взял, повертел в руках. Дал прикурить Лоре. Она потянулась к огоньку, ее белая длинная шея изогнулась. Он почувствовал жалость. Она, бедняжка, была так зависима от всего: от людей, которые раньше могли дать ей работу, а могли и не дать, от мужа, относившегося к ней как к вещи, от обстоятельств и даже от язычка пламени, к которому тянулась так неуверенно, боясь, что в последний момент мужчина вдруг рассмеется и зажигалку уберет в карман, а она так и останется с незажженной сигаретой в тонких пальцах и жалкой улыбкой на бледном лице. Зато он успокоился. «Наезда» с ее стороны не будет. Они, похоже, встречались без взаимных обязательств. Оба при семьях, при делах. Вытащил из пачки сигарету, прикурил сам, несильно затянулся, прошелся по комнате, тронул несколько вещиц, пожал плечами, потому что их не узнал, потом спросил:

– Ну? Ты мне расскажешь?

– О чем? – удивилась Лора.

– О нас.

– Не понимаю.

– Последний визит сюда, в Нахаловку, закончился для меня ударом по голове и частичной потерей памяти.

– Ты серьезно?!

– И мой лучший друг, капитан Свистунов, считает, что это дело рук Славика.

– Славика?

– Но ты же со мной спала. Ведь так?

– А что я могла сделать? Что? Ты влез ночью в это окно, когда я стояла и курила, и даже не спросил меня, хочу я или не хочу. Просто схватил, потащил на кровать, потом… – Она словно захлебнулась.

– Но надо же, наверное, было кричать, – сказал он неуверенно. Потому что не мог представить себя в роли насильника, который поцелуем зажимает женщине рот и тащит ее в постель.

– Кричать?! Ты не представляешь, в каком аду я живу!

Он поморщился:

– Зачем же так театрально? По-моему, ты живешь в достатке. Не работаешь, целыми днями валяешься на диване, куришь одну сигарету за другой и изнываешь от скуки. И не надо врать: ты меня ждала. Ты знала, что я приду. Стояла у окна, курила и ждала. И от скуки меня впустила. Потому что тебе не хватает острых ощущений.

Она расплакалась:

– Как это жестоко… В чем ты меня упрекаешь? В том, что вышла замуж за богатого человека?

– Ты вышла замуж за бандита.

– А что мне было делать? Что? Думала, дурочка, я одна такая. Королева красоты. Весь мир будет у моих ног. Как же! Знаешь, сколько желающих? Думала: если надо переспать с кем-нибудь из членов жюри, что ж, и пересплю. Ничего, перетерплю, лишь бы добиться успеха. Блистать на подиумах в Париже, подписывать миллионные контракты. Но желающих оказалось так много! Больше, чем членов жюри, – она всхлипнула. – А за мной никого. И никому я не нужна. В общем, обошли меня. А что я еще умею? Пошла в модели, перебивалась случайными заработками. Ведь для того чтобы пробиться в мире моды, нужна сумасшедшая удача. Ну какой тут может быть талант? Мы так друг на друга похожи! Высокие, худые, стройные, одинаково смазливые и готовые на все. Не повезло. В двадцать четыре я поняла, что и не повезет. Поздно. Поезд ушел. Что дальше? Двадцать пять – это уже закат карьеры, тридцать – ее конец. Спиртное, сигареты, бессонные ночи. Кожа портится, фигура тоже. А молодые напирают. На подиумах царят школьницы, в тридцать про тебя уже говорят: старуха. Старуха! А какой закат, если карьеры, собственно, и не было? Так, рядовая рабочая лошадка. А тут Славик. Богатый. Предприимчивый. Какая мне разница, откуда у него деньги? В сущности, для чего все? Для чего женщина становится звездой? Чтобы удачно выйти замуж, обменять славу на деньги. Поклонение толпы на звонкую монету и уверенность в завтрашнем дне. Потому что, как ни крути, она все равно – женщина. А миром правят мужчины. Ей надо к кому-то прислониться. Я считаю, что мне повезло. Все могло закончиться гораздо хуже. По крайней мере, я жена, – усмехнулась Лора.

– А я?

– Что ты?

– За меня ты не хотела выйти замуж?

– За тебя?! Замуж?! Да мы знакомы месяца два, не больше! И потом: я же не дура! Променять богатого Славика, особняк в Нахаловке, машину и бриллианты на какого-то следователя прокуратуры! Пьющего, да еще с двумя детьми! Я что, похожа на дуру? – повторила она.

– Как это? – оторопел он. Как два месяца?! А рулетка, рестораны, огромные деньги, которые он на нее тратил, а черный «Мерседес»? – Как это два месяца?! Да не может быть!

– Иван, что с тобой?

– Разве я не на показе мод с тобой познакомился? Разве не там? – заволновался он.

– Какой показ мод? Ты же следователь! Что тебе там делать? Я работала моделью в Москве! Понял? В Москве!

– Да-да. В Москве…

– Ты появился здесь, в Нахаловке, в конце апреля. Еще школьницей я знала: это следователь Мукаев, местная знаменитость. О тебе уже тогда ходили легенды. Чемпион города по боксу! Самый крутой парень! Мне было семнадцать, когда я первый раз в жизни в одном купальнике ходила по сцене, а ты сидел в третьем ряду. Потом увидела тебя в Нахаловке. Через много лет. Ты пришел сюда, в наш дом. Все расспрашивал о машинах. Откуда чаще всего выезжают грузовые машины, не выезжают ли по ночам? Ты ко всем заходил. Славик отослал меня наверх. Ты ничего не сказал, когда я уходила, но так посмотрел… А ночью влез в мое окно. Ты прав: я тебя ждала. Спать не ложилась. Так и не поняла: зачем я это делаю?

– Он узнал?

– Да. Выходит, не один ты не спишь по ночам.

Лора распахнула халатик. Невольно он отвел глаза: она была болезненно худа. Грудь крошечная, а соски с нежно-розовым ореолом, словно увядшие бутоны. Над ключицами глубокие впадины, на левой груди под соском след, похожий на крупную родинку. Но он догадался, что это ожог. Ее кожа была так тонка, что раны затягивались долго, еще дольше оставались шрамы от них. Хрипло спросил:

– Славик?

– Сигаретой. Садист, но примитивный. Фантазии не хватает, – усмехнулась Лора. – То пробками от бутылок кидается, то по носу щелкнет. Как ребенок. Жалеет, наверное, что у меня, как у кошки, нет хвоста. С каким бы наслаждением он навесил на него консервных банок! Все это детские забавы. Мне его даже жалко.

– Жалко?

– А что ты хотел? – У Лоры была привычка: спрашивать у мужчин, как бы они хотели поступить с ней, с ее жизнью. – Ему доложили, что ночью какой-то мужчина вылезал из моего окна. А кто у нас в Р-ске способен на такие подвиги?

– Что, только я один? – невольно усмехнулся он.

– Да ты вообще один такой, – Лора подошла совсем близко. На протяжении всего разговора они кружили по комнате, словно боксеры на ринге. Женщина упорно искала сближения, а мужчина все время пятился, стараясь держать дистанцию.

Теперь он понял, что зажат в угол. Она приблизилась вплотную, глаза распахнуты, лицо бледное, при свете бра кажется и вовсе обескровленным. Губы тонкие, накрашенные алой помадой, брови и ресницы черные. Какая зловещая красота! Какая странная женщина! Он ее не помнил, не узнавал. Не было у них ничего. Да и быть не могло. Это не та женщина.

– Ну?

– Чего тебе? – Он оглянулся: сзади была кровать.

– Он вернется только завтра, – Лора протянула руки, не обняла, вцепилась. – Оставайся. Мне не хочется быть одной в этом огромном доме, в постели. Оставайся. Мне холодно. Согрей меня, а?

Руки у нее и в самом деле были ледяными. В такую-то жару! Да живая ли она, эта Лора? Невольно он вздрогнул:

– Нет, не могу.

– Что такое?

– Я не могу. Не хочу, – он принялся отцеплять ее ледяные руки.

– Что значит не могу? Зачем же ты тогда пришел?!

– Тише! Не кричи!

– Иван…

– Мне надо идти.

Он отступил к окну.

– Ах да… Я понимаю…

Лора тоже отступила. Теперь расстояние между ними было огромное. Глянула холодно, с усмешкой сказала:

– Понимаю. Вот, значит, они какие, твои методы.

– О чем ты? Какие методы?

– Тебе надо было вытянуть из меня информацию. О Славике. О его криминальном бизнесе. Посадить его захотел. Вот, значит, как. Решил моими руками. Ты меня просто использовал, чтобы узнать, где паленку по бутылкам разливают.

– А ты знаешь где? – жадно спросил он. – Где подпольный цех по производству паленой водки? Здесь? Да? Здесь? В этом доме?

– Убирайся!

Он подскочил, захватил обе ее руки, сжал крепко. Изнутри уже поднимался к горлу пузырь. Ему стало трудно дышать, он сдавленно спросил:

– Здесь? Говори, Лора! Здесь?

Тряхнул ее как следует. Видимо, лицо у него было такое, что Лора испугалась, закричала:

– Нет! Не здесь! Пусти!

– Где? Говори! Где?

– Да чем ты лучше Славика? Сволочь! Все вы сволочи!

Он ослабил захват, Лора тут же вырвалась, отскочила:

– А я-то думала… Дура! Я-то думала… Боже, как же я рисковала! А ты только этого хотел… Информацию получить…

– Да скажешь ты, наконец!!!

– Да! Скажу! Чтобы никогда больше тебя не видеть, скажу! И – убирайся! Понял? Последний дом в конце этой улицы. Тот, что на правой стороне. Сразу за воротами начинается бетонка. Выезд на автотрассу.

– Ты точно это знаешь?

– Да.

– Откуда?

– От Славика.

– Он тоже в доле?

– Нет. Но хочет. Это все минуя городскую «крышу». Они и разволновались. Такой куш! Они все тянули с разборками, гадали: кто за этим делом стоит? Какая группировка? Думали, что столичные. К войне готовились. Разные слухи ходят. Короче, подпольный ликеро-водочный бизнес местный авторитет готовится захватить. Славик у него правая рука. Так что поспеши, следователь Мукаев, если премию хочешь получить. И благодарность от начальства. Интересные у тебя все-таки методы.

– Ты бы ушла от него. Он все равно сядет.

– Ты, что ли, посадишь? – усмехнулась Лора.

– А хотя бы и я.

– Не парься. Ты – мелкая сошка. Вот когда станешь прокурором…

– Это он меня ударил бутылкой по голове? Славик?

– Нет. Отсюда ты ушел на своих ногах. Славик хоть и грозится добавкой, но досталось ему, а не тебе. Потому и сигарету о меня затушил.

– Досталось? Ему?

– Ты мимо проходил, а он позвал тебя отношения выяснять, – Лора хихикнула. – И получил такой удар в челюсть, что кулем свалился в клумбу. Прямо в розы.

– Я его ударил по лицу? – засомневался он.

– Да. Смотрелось эффектно. Я мысленно сказала «Браво!» и едва удержалась от аплодисментов. Но удержалась. А то ожогом мне бы отделаться не удалось. Крутой ты мужик, Иван Мукаев.

– Я?!

– Да ладно скромничать! Бедняжка Славик лишился переднего зуба. Если б ты, Иван, так не был в себе уверен, то по чужим окнам никогда бы не полез. Тебя можно свалить только внезапным ударом, сзади. Или компанией запинать.

– А Славик что, не мог этого сделать? Его бойцы?

– Он уехал на следующий день в командировку. В Москву. Заодно и передний зуб вставил. А ты у меня больше не появлялся. По городу поползли слухи. Исчез, мол, следователь Мукаев. Как сквозь землю провалился. Но не думаю, что это Славик. У него, конечно, есть бойцы, а у тебя зато имеется друг Свисток и все его Внутренние Органы. Я видела на той неделе, как он на Славика кинулся. Помнишь? Ты заметил меня в окне и спросил: «Мы знакомы?» Ох как я тогда разозлилась! Что же касается мужа… Войны с полицией никто не хочет, даже частный предприниматель Бушуев. Ну?

– Что ну?

– Так и уйдешь? Даже не поцелуешь на прощанье?

Он вздохнул. Да что же это был за человек, следователь Мукаев? Влез в окно к Лоре, подрался из-за нее со Славиком, на следующий день пошел ночевать к Лесе, по дороге зашел в кабак, напился. И при этом нашел и маньяка, терроризировавшего весь район, и подпольный завод по производству паленки. Не важно, какие методы он при этом использовал. Нашел же! Молодец, Иван Мукаев! Ай молодец! Аж завидки берут!

– Знаешь, я как-нибудь потом, – пробормотал он. – Возможно, что и зайду.

– Да ты ли это, Иван?

– Не знаю. Честное слово: я не знаю.

– Да что же такое случилось? Неужели правда? По городу гуляет сплетня, что ты теперь импотент.

– Что-что? Ну это они врут!

– Ну слава тебе! Это была бы потеря!

– Я просто еще не совсем здоров. А за информацию спасибо. Последний дом справа в конце этой улицы, я запомнил.

Он отдернул плотную штору, открыл окно, выглянул. Никого. Улица пустынна, луна висит в небе, как люстра. И ярко светит. Делать ей больше нечего, луне. Он вдруг почувствовал себя мальчишкой. И даже улыбнулся. Обернувшись, спросил у Лоры:

– Не боишься? Что увидят, как ты меня провожаешь?

– Нет. Но сожалею.

– О чем?

– Раньше хоть было за что муки принимать, – тонко улыбнулась она, – а теперь… Странный ты стал. Не материшься, говоришь красиво, изысканные манеры. Я такое видела на банкетах, которые устраивали после показа моделей. Ты будто из другой жизни. Из богатой, красивой жизни. Вот я и спрашиваю: да ты ли это, Иван?

– Раньше лучше был?

– Да как тебе сказать… Раньше ты притягивал, а теперь отталкиваешь. Ты холодный. Такому бы я тебе окно не открыла.

– И я бы к тебе такой в окно не полез. Да и в дверь – вряд ли.

Он перекинул ногу через подоконник, схватился за водосточную трубу, ловко спустился по ней вниз, огляделся. Никого. Или затаились? Все видят, все знают. Сегодня Славика дома нет, мог бы и в дверь. Он просто хотел вспомнить: как все было? Но не вспомнил. Лора закрыла окно и стала задергивать шторы. А вдруг она врет? Врет, что раньше не встречались, не бывали вместе на показах мод? Врет из-за Славика, пользуясь тем, что он, Иван Мукаев, ничего не помнит. Но манекенщиц-то он помнит! И всю эту суету до показа и после, и свое постоянное раздражение. Только Лора могла его к этому приобщить. Он помнил, что курением раньше не увлекался. Если накатывало раздражение, связанное как раз с подготовкой к показу мод, брал сигарету из пачки своей девушки. Она курила много. Это его тоже раздражало. Лора врет. Они встречались в Москве. Надо что-то делать. И здесь, и там, в Москве.

Начать он решил с завтрашнего дня, десятого. Ликеро-водочный бизнес хотят подмять местные. Этого нельзя допустить. Завтра начнется война. Он нанесет опережающий удар. Особняк на окраине Нахаловки будет захвачен органами внутренних дел. И он, следователь Иван Мукаев, кого-нибудь завтра непременно убьет.

Потому что ему требуется кровь. Потушить, залить ненависть, которая жжет изнутри. Кто же тот человек, который сотворил с ним все это? Кто?!

«Найду и убью».

День десятый, утро

Он встал, как выстрелил, в семь ноль-ноль. Пружина раскручивалась, стрелка часов приближалась к часу икс. Чтобы снять внутреннее напряжение и до поры не выдать себя, он долго и тщательно делал гимнастику, а потом бежал, бежал, бежал… В парке очнулся, почувствовал, что все, хватит. Готов. Спокоен. Вернулся домой не спеша. Побрился, позавтракал. Зоя вопросов не задавала, но он чувствовал ее недовольство. Домой вчера пришел поздно, одежда и волосы пропитались стойким запахом Лориных духов. А он молчал. «Неужели все сначала?» – вопрошал красноречивый взгляд жены. Но времени на объяснения у него не было. Как и на любовь, занятие женское и бесполезное. Теперь он жил во имя Дела. Он шел к прокурору.

Всего через час-полтора на ноги будет поднята вся местная полиция. Как только Вэри Вэл узнает, что он, следователь Мукаев, особняк, где разливают паленую водку, все-таки нашел…

– Иди ты! – Цыпин вставал из-за стола, словно медведь, осваивавший на зиму уютную берлогу и вдруг услышавший звонкий лай охотничьих собак. – Иди ты! Ну, Иван Мукаев! Ну молодец!

И за телефон:

– А ну-ка, быстренько ко мне…

Иван оказался прав: полицию подняли по тревоге. Как на войну. Дело было громкое: паленую водку и другие спиртосодержащие напитки сомнительного качества изымали из магазинов и продуктовых палаток уже по всей области. Несколько человек попали в больницу, двое умерли. И наконец – удача! Руслан Свистунов потирал руки:

– Что, Ваня, память вернулась? Молодец! А ну-ка, парни, так твою перетак!.. Э-эх! Возьмем их с поличным! Разворошим осиное гнездо!

Омоновцы, возбужденные, деловито поправляющие амуницию и ремни автоматов, предвкушали настоящее дело, драку и стрельбу, а он боялся лишь одного: как бы не спугнуть. Как бы он не ушел. Его враг. Тот, кто лишил его памяти. Заставил столько страдать. Ударил по голове и опоил. И еще: а вдруг Лора обманула? Хорош же он тогда будет! Такую суету поднял по наводке бабы! Но что-то ему подсказывало: она не врет. Это Славику за щелчки и за то, что прижигал нежную кожу сигаретой.

Особняк обложили со всех сторон, главное, перекрыли выезд на шоссе. Как только Мукаев увидел дом, сразу понял: Лора не обманула. Память прояснилась. Он вспомнил этот огромный дом, весь цокольный этаж которого занимал гараж и подсобные помещения. Огромные ворота, чтобы смогла заехать грузовая машина, отсутствие окон. Они были выше, на других этажах. Особняк казался недостроенным, на окнах не было занавесок, крыльцо не подведено под крышу, повсюду леса, строительные материалы, пахло щепой и едкой краской. На участке было странно тихо. Цветник, разбитый под окнами, зарос травой, растения и кусты насажены в беспорядке, небрежно. Имитация. Никто не занимается участком и цветником. Не пропалывает, не собирает урожай. Почему этот дом раньше никому не показался подозрительным? У самой дороги, огромный гараж, неуютный участок. Лучшего места для подпольного завода и не найти. Суету возле особняка люди, находящиеся в нем, не заметить не могли. Но – пока тихо.

– Я пойду первым, – сказал он Свистунову.

– Брось, Ваня, не дури! Сам пойду.

– Нет, я. Информацию мне дали. А вдруг липа?

– Кто дал информацию?!

– Никто. Сам вспомнил. Пусти. Отойди, я сказал! С дороги!

– Я с тобой, – Руслан махнул рукой парням в камуфляже: мол, прикройте, если что.

Они вместе направились к калитке. А он действительно вспомнил. Все, до последней выщербленной плитки на дорожке, что вела к дому. Вспомнил маленький, но глубокий пруд, черную яму у самого забора, затянутую ряской. Забор был глухой, высотой в два человеческих роста. Вспомнил плакучую иву над прудом, ветви окунались в зеленую ряску, листья переплелись с ней. И тяжелые чугунные ворота вспомнил. Вспышка перед глазами. Яркая вспышка. Он вспомнил и тот момент, когда постучал в калитку и ему открыли. И даже свою первую фразу, сказанную там, на той стороне, вспомнил:

«Ну, мужики, где у вас тут спирт, разбавленный водой, по бутылкам разливают?»

Он сказал ее бодро, шутливо, а потом хотел сказать что-то еще, очень важное, но не успел. Тот, кто стоял за спиной, ударил его по голове. Бутылкой? А с чего он взял, что бутылкой? Бутылки появились потом, в подвале дома. Или нет: на цокольном этаже, в прохладном помещении без окон. Были бесконечные ряды пустых бутылок, тошнота, головокружение, и в итоге полный провал памяти.

– Да, это здесь. Точно: здесь.

– Уверен?

– Да. На сто процентов.

– Тогда давай омоновцев вперед пустим? Надо штурмовать особняк.

– Погоди. Я сам. Может, там и нет никого? Не слышишь: тихо?

– Ох не нравится мне эта тишина, – завертел головой Руслан. – Ох и не нравится…

Он постучал в калитку, подойдя к чугунным воротам. Еще раз, потом еще. Открывать никто не спешил. Свистунов пожал плечами и отвернулся:

– Ну и что? Я же говорю, что надо бы ОМОН…

А реакция у него лучше, чем у Руслана. Он уловил движение в одном из окон второго этажа всей своей кожей. Ее внезапно расширившиеся поры, пропустив больше воздуха, сделали его удивительно легким, почти невесомым. Опасность! Тренированное тело откликнулось мгновенно. Пружина распрямилась, ударила, и внутри словно бы раздался взрыв. Он кинулся на Свистунова, свалил его на землю и, закрыв собой, покатил по земле к яме, затянутой ряской, к склонившейся над ней иве. Прогремел выстрел, потом второй, третий… Так же всей кожей, всеми ее расширившимися порами почувствовал, что не зацепило. И Свистунова тоже. Дымящаяся кровь пахнет специфически, это он тоже вспомнил. Мимо: значит, пронесло. Но не закончилось.

– Ах ты… – выругался Руслан и рванул из-за пазухи «макаров». Попытался высвободиться и встать.

– Куда?!! – заорал Иван, вцепившись в Свистунова. – Лежать!!!

– Да пошел ты на…

Руслан выругался и сорвал пистолет с предохранителя. Целился в окно, дуло «макарова» ходило ходуном. Прогремел еще один выстрел. Опять стреляли из особняка. Он дернул Руслана за ноги, вновь свалил на землю и закричал:

– Он сверху бьет! Из окна! Так он нас подстрелит, а тебе его не достать! Давай за иву!

Они вскочили, до пруда осталось каких-нибудь пару шагов. Он понял, что сейчас будет еще один выстрел, прицельный, и дернулся вправо, потянув за собой Свистунова. Пуля ударила в камень, на котором секунду назад стояла его нога. Вторая в дерево. Они с Русланом свалились за иву, нога соскользнула в воду, ботинок мгновенно намок, но он этого даже не почувствовал. По-прежнему закрывал своим телом Руслана, прижимая его голову к земле. Тот замычал, задергался, высвободился и опять схватился за пистолет:

– Отстань от меня! Пошел ты! Я сам! Сам!

– Замолчи! Лежать!

И тут в дело вступил ОМОН. Они зашли с тыла, кучно повалили через забор, прошив автоматными очередями окна на первом этаже, за которыми никого не было. Посыпались разбитые стекла, уши заложило, в носу защипало. Дым, грохот, отборный мат. Стрелявший со второго этажа даже не успел поменять позицию. «Своих» было гораздо больше. А у тех, что в особняке, один-единственный пистолет против дюжины автоматов. Во всяком случае, больше оттуда не стреляли. За открывшимися наконец воротами он увидел рукопашную: парни в камуфляже заламывали руки двум хрипевшим мужикам. Третий свалился сверху, со второго этажа, и покатился по земле, вопя от боли. К нему тут же кинулись омоновцы, замелькали ноги в пыльных ботинках.

Руслан Свистунов, размахивая пистолетом, кинулся в дому:

– Где он, этот м…?! Кто стрелял?! Где?!

Иван же почувствовал, как подогнулись колени, ноги стали ватными, отошел и медленно опустился на груду валявшихся у крыльца досок. Его мутило, икры ног подрагивали от напряжения, во рту стало сухо. Внутри все еще звенело, сердце выталкивало в артерию кровь, словно осколки: остро, больно. Пусть они сами. Пока сами. А потом уж он.

Тот, что спрыгнул со второго этажа, спасаясь от автоматных очередей, матерился сквозь зубы, держась за сломанную ногу:

– Суки! Болит-и-ит! Доктора! Доктора позовите! Суки, мать вашу…

– В кабинете у следователя тебя подлечат! – скалились мужики в камуфляже, защелкивая стальные браслеты на его руках. – Мукаев тебе теперь доктор! Заказывай, сука, катафалк!

Он вздрогнул. И это было? Следователь Мукаев – пугало для бандитов всего района. Вот, значит, какими были его методы.

– Давай! Встать!

– О-о-о! Нога-а!

– Е! Не на себе ж его тащить! – выругался кто-то.

– Доктора-а-а…

Иван устало поднялся с досок, подошел, вяло бросил:

– Подождите. «Скорую» надо. У него, похоже, закрытый перелом. Я сейчас шину наложу.

Омоновцы переглянулись, потом кто-то сказал:

– А-а-а! Шину! Шину – это дело! Ему бы еще, компресс прописать! – и заржал. Смех тут же подхватили, молчал только следователь Мукаев.

Мужик же внезапно умолк и уставился на него, не моргая. Прошипел с ненавистью:

– С-сука.

– Что? – вздрогнул он. – Вы что сказали?

– Живучий… Я ж тебя по башке саданул. Я думал, что тебе крышка.

– Так это вы меня ударили?

Он с недоумением смотрел на обидчика. Что, это все? Конец? Его враг лежит на земле со сломанной ногой?

– Так это вы меня ударили? – повторил он.

– С-сука!

– Иван Александрович, дозвольте, я ему рот заткну? – тут же вызвался кто-то.

– Отставить.

Он обернулся: кто это сказал? Руслан Свистунов стоял на крыльце, вытирая грязное лицо тыльной стороной ладони, в которой был зажат пистолет. Сплюнул, подошел, убирая оружие за пазуху:

– Рукоприкладство отставить. Так что? Этот тебя бил, Иван? В машину его! И в управление. Всех остальных тоже. Сейчас проведем обыск в присутствии понятых, потом поедем разбираться.

– Надо было не газом тебя накачивать, чтоб память отшибло, а пришить, и точка, – просвистел задержанный. Желтые, волчьи глаза с ненавистью смотрели на Мукаева. – С-сука. Пришить надо было, как я говорил. Не пошли на мокрое. А ты все вспомнил, значит. С-сука.

И тут Иван почувствовал, как расширяется грудная клетка и вверх поднимается пузырь. Так вот же. Все кончено. Финиш. Он нашел. Это тот самый человек. Тот самый. И он рванулся к мужику с волчьими глазами. Никто его не удержал, напротив, стали кругом, стеной. Молчали. Он понял, что сейчас ему дозволено все. Ну давай! Дай волю своим чувствам.

– Ты-ы! Значит, это ты-ы?! Ты это сделал?!

Навалился на лежащего, пальцы потянулись к горлу. Убить.

– Ты-ы!

– О-о-о! Нога-а!

– Кто давал мне газ?! Ты?!

– Нет! Пусти!

– Кто он? В доме? Где?

– Нога-а-а… Дышать нечем… Сука… Пусти…

Лежащий на земле уже задыхался. Но пальцы следователя Мукаева вдруг разжались. Это не он. Не он давал газ. У них есть главный. Распоряжение отдавал он. А это всего лишь исполнитель. Шестерка. Отшвырнул желтоглазого, вскочил и кинулся к дому, но натолкнулся на капитана Свистунова. Тот преградил ему путь, положил тяжелую руку на плечо:

– Ладно, Ваня, остынь.

– С дороги!!! Не смей мне мешать!

– Ну хочешь задушить их всех, так задуши! А лучше расстреляй. Выведи во двор, выстрой в шеренгу. Пистолет дать? Оформим как при попытке к бегству. Ты ж за этим сюда пришел. За трупами.

– Они не с тобой это сделали! Не с тобой!

– Зайдем в дом.

Свистунов легонько подтолкнул его к дверям, омоновцам, обернувшись, сказал:

– Везите в управление. Мы скоро подъедем.

Потом положил руку на его плечо, сжал сильно, так, что Иван почувствовал боль, и тихо сказал:

– Не стоит. Не сейчас. Давай, Ваня, дыши ровнее. Иди вперед и дыши.

Он чувствовал, что Руслан держит крепко, и напрягся, борясь с пузырем. Прав друг детства. Не сейчас. Вошел в холл, огляделся. Здесь он не был. Никогда. Не помнит. Видимо, держали в гараже. Хрипло спросил у Свистунова:

– Всех взяли?

– Кто был в доме – всех. Стрелка тоже. Оружие на экспертизу пойдет. Проверим, кто из него стрелял, когда и в кого… Кроме нас с тобой, – невесело усмехнулся Руслан.

– Ты думаешь, еще кто-то есть?

– А как же! Большой человек есть. Это так – шестерки. Да ты сам все понимаешь.

– Да. Понимаю.

– Вот потому и не стоит. Они небось и Хозяина-то никогда не видели… Тебе бы выпить спирту. Чистого. Знаешь, сколько здесь этого добра?

– Да отстань ты! – раздраженно сказал он. – Не пью я!

– Ладно, это успеется. Сейчас надо все тут осмотреть и по всем правилам оформить протокол. Я тебе подскажу. С чего начнем? С подвала?

– Да. С подвала.

– Тогда давай к лестнице. Направо, Ваня, направо. Там дверь и несколько ступенек вниз. Я здесь уже осмотрелся.

Он пошел вперед, Руслан следом. И спросил у его спины:

– Иван?

– Да?

– Ты зачем меня собой-то закрыл?

– Не знаю. Машинально. У тебя ребенок скоро должен родиться. – Обернуться он отчего-то боялся. – Дети не должны расти без отца.

– Так у тебя самого двое. И Зоя.

– Да? Я об этом забыл.

– Ну ты скажешь! Все равно: спасибо.

– Да за что?

Он наконец нашел в себе силы и обернулся. Посмотрел Руслану в глаза. Что происходит? Что Свистунов недоговаривает? И… Неужели Руслану страшно?

– А умирать всегда страшно, – невесело усмехнулся капитан Свистунов, словно подслушав его мысли. – Это мы так: бодримся. В горячке я не понял, а теперь дошло. Убить ведь меня могли, Ваня. И так мне вдруг жить захотелось! Ой как захотелось! Как же ты его заметил-то?

– Не знаю. И… Хватит об этом. Сделал и сделал. Давай подвал смотреть.

Свистунов к этой теме больше не вернулся. Они начали работать. Спустились на пару ступенек вниз, и Руслан, заглянув на полуподвальное помещение, привычно сложил губы трубочкой, присвистнул:

– Тю! Мать честная! Ну вот это они развернулись!

Полдень

Ящики из цокольного этажа все выносили и выносили. Грузили в машину, чтобы потом всю эту паленку уничтожить; жалобно звенело стекло. Водка, упакованная, как положено, была похожа на настоящую, с завода: на каждой бутылке этикетка, акцизная марка. Вэри Вэл приехал, посмотрел на все и только руками развел:

– Ну нам теперь и работы!

Сказал это с сожалением. В самом деле, сколько же надо провести экспертиз, написать бумаг, допросить людей! Дело обещало быть не только громким, но и объемным. Потому что производство подпольной водки поставили на широкую ногу. И где? В городе, под самым носом у властей! Многие из городской администрации имели особняки в Нахаловке. Кто явно, а кто и тайно. Выходит, знали. Не могли не знать. Кто-то из сильных мира сего за этим делом стоит. Но в обход местного криминала, что само по себе странно. Выходит, кто-то из Москвы?

Цех по производству левой водки занимал весь цокольный этаж. Огромное помещение, которое находилось не только над землей, но и в ней: прохладный подвал, стены которого были образованы фундаментными блоками. И цех, и склад готовой продукции. Именно там и стояли рядами пустые бутылки. Там же были ящики с разнообразными, на любой вкус, ярлыками и этикетками, два чемодана с акцизными марками. Экспертиза должна определить, подлинные они или фальшивые и, если фальшивые, каким способом и где отпечатаны.

Здесь же, на складе готовой продукции, его, следователя Мукаева, держали с неделю, накачивая наркотическим препаратом, чтобы отшибло память. И, судя по всему, не только его. Курьеры-зомби, отлавливаемые в районе, стали не редкостью. Самого препарата, как Иван ранее предполагал – газа, в подвале не обнаружили. Ничего. Лишь пару смятых целлофановых пакетов и пустой баллончик без каких-либо опознавательных знаков. Но откуда-то же его брали, газ! Он имел сложную химическую формулу и науке пока был неизвестен. Открытие, достойное Нобелевской премии. Откуда оно у малограмотных, опившихся мужиков, которые заправляли подпольным цехом? Если бы они действовали самостоятельно, обошлись бы ножом, топором или удавкой. Видать, Хозяин не любит крови. Отработанный материал, то есть выполнивших свою миссию курьеров он приказывал не убивать, а лишать памяти. Все равно ничего больше не скажут. Никогда. Но, видимо, разработчик препарата мало практиковался. Времени ему катастрофически не хватало. Память все-таки к людям возвращалась. Пусть не сразу и частично, но возвращалась.

Иван невольно вздрогнул, подумав, что будет, если исследования продолжатся? Если где-то есть такая же подпольная, как этот цех, лаборатория, в которой сидит человек, занимающийся доведением химической формулы препарата до совершенства? После недельной (или меньше) накачки пациента газом воспоминания о прошлом не должны больше возвращаться никогда. Вот какова задача разработчика. Наполнить реку забвения. Окунувшись в нее, можно умереть и начать жить заново. С чистого листа. Да он гений! Тот, кто это придумал! Потому что это настоящее открытие! Но почему им воспользовался криминал?

Следователь Мукаев испытал на себе действие газа и понял, как это страшно. Не помнить ничего, измениться совершенно, всем стать чужим и в тридцать пять лет начать жизнь сначала. Без воспоминаний о прошлом. Чтобы понять, что же это такое, надо испытать самому. Да какое они имели право так с ним поступать?!

Пока он мучился этим, капитан Свистунов работал. Всех интересовал цокольный этаж. Там и было все самое важное и интересное. Работали до обеда и после короткого перекура продолжили. Иван все думал о лаборатории: где же она? Где? Сидел в гараже, стены которого были ледяными, и не чувствовал холода. Свистунов отлучился покурить, а спустился к нему с подарком.

– Пляши! – Капитан помахал красными корочками.

– Что это?

– Твои документы.

– Мои документы?!

– Ну да. Утерянные. Служебное удостоверение на имя Мукаева Ивана Александровича. Изъяли, наверное, когда ты был в бессознательном состоянии. Теперь для меня стало очевидным, что именно здесь ты и потерялся.

– А ты что, в этом сомневался?

– В твоем рассказе немало странностей. И потом: ты ж сам на себя не похож!

– А на кого?

– А я откуда знаю? Но сегодня все прояснилось. Ты пришел в этот дом, потому что выяснил, что именно здесь ваяют паленку. Документы – важная улика. Пусть-ка теперь объяснят, как они здесь оказались! Покушение на следователя прокуратуры – это тебе не шутки!

– А пистолет?

– Что пистолет?

– Тот, из которого в нас стреляли? Не мой?

– Ах, пистолет! – прищурившись, протянул Руслан. – Тот, из которого в нас стреляли? Я его осмотрел, прежде чем на экспертизу отправить. Должен тебя разочаровать: это не твой пистолет. «Макаров», да. Но номера спилены. Должно быть, подобран на полях сражений, – натянуто пошутил Свисток.

– А если все-таки мой? Подумаешь, спиленные номера!

– Не волнуйся: мы проведем экспертизу. Дался тебе этот пистолет!

– Потому что я хочу знать… – Он осекся.

– Что знать? – насторожился Руслан.

– Ничего. Проехали. В доме все осмотрели?

– Почти. Осталась пара комнат на втором этаже. Может, поднимешься со мной?

– Да зачем?

– Ну что ты приклеился к этим ящикам, Иван? Выйди на улицу, воздухом подыши.

– Хорошо. Да, спасибо за помощь. Ты при мне все эти дни как нянька. Я ведь из прежней своей работы ничего не помню.

– Однако неплохо справляешься, – заметил Руслан. – А бумаги, что бумаги? Эка невидаль, служебные записки ваять! Вспомнишь еще!

Они поднялись в холл.

– Да, тут работы-ы! – тяжело вздохнул Руслан. – Так что, на улицу выйдем? Курить хочу, сил нет!

– Иди, а я поднимусь наверх. Может, еще что-нибудь вспомню.

– Ну поднимись, – добродушно сказал Руслан и достал из кармана пачку сигарет.

И зачем его туда понесло? Судьба, наверное. Он медленно поднимался по лестнице. Хотелось побыть одному. Он был недоволен собой. Не получил того, чего хотел. Его враг остался жив, мало того, на свободе. Теперь он возненавидел человека, заправлявшего здесь всем. Хозяина. Исполнители – это шестеренки. Смазали их – и закрутилось. А тот, кто смазал, – он и есть настоящий враг. Наладчик всего процесса, ответственный за то, чтобы этот процесс пошел. Врага-то он так и не увидел. И осталось чувство неудовлетворенности. День десятый, но не последний. Дело, ради которого он с таким упорством шел в Москву, так и осталось незавершенным.

На последней ступеньке он задержался, увидев длинный коридор и несколько новеньких дверей: три на правой стороне, две на левой. Поднялся, медленно пошел по коридору, толкнулся в одну – не заперто. Открыл, заглянул: две кровати, две тумбочки, стол. Казарма, неинтересно. Толкнулся в другую – то же самое. На полу пустые бутылки, на столе грязные чашки. Здесь они жили, здесь пили. Надо бы посмотреть, нет ли документов в тумбочках. Личности-то придется устанавливать. Работай, следователь Мукаев!

Приоткрыл следующую дверь и невольно задержался на пороге. Эта комната от других выгодно отличалась. Кровать здесь была только одна, двуспальная, застеленная дорогим атласным покрывалом. На полу пушистый ковер, на стене большое зеркало. Под ним туалетный столик, на нем лежали бритвенные принадлежности и стоял флакон с дорогим одеколоном. Он догадался, что это спальня главного. Ишь ты! Чистюля! Резиденция большой шестеренки, которая крутила, в свою очередь, шестеренки маленькие.

Он не сразу обратил на нее внимание, хотя вещица была изящная. Она лежала на туалетном столике рядом с кремом для бритья. И вдруг он почувствовал толчок изнутри: да это же ключи от машины! А при них приметный брелок: серебряный дельфин. У него зеленые глаза, камни небольшие, но яркие.

И он услышал шум моря. Вспышка перед глазами, и все тело охватило блаженство. Короткий миг счастья. Он вспомнил! Пляж, море, солнце, счастье. Короткое, но оттого не менее яркое. Когда все есть, и этого всего не может быть ни больше ни меньше. Крепко сжал в руке серебряного дельфина с зелеными сверкающими глазами. Так сжал, что пальцам стало больно. И тут же понял: это его ключи. От его машины, от черного «Мерседеса», который сейчас находится на платной стоянке.

Он оглянулся на распахнутую дверь: никого. Никто не видел, как он взял брелок с ключами. Опергруппа работает на нижнем этаже, там же понятые. Это его машина. И ключи от нее он должен оставить себе. Никому не показывать, даже Руслану. До тех пор, пока все не выяснится.

Он положил брелок с ключами в карман и вышел из комнаты, аккуратно закрыв за собой дверь. Теперь он мог думать только об одном: о том моменте, когда сядет наконец в свою машину. И, может быть, вспомнит, куда должен ехать.

Вечер

Работали долго: до вечера, до упаду. А под конец поняли, что допрашивать задержанных придется завтра. Или не спать всю ночь. Вэри Вэл махнул рукой: мол, никуда они не денутся, отдыхайте, ребята, и укатил к себе на дачу. Воздухом подышать да поразмыслить на досуге. Осиное гнездо разворошили, тут нужен политес. Иван сидел на улице, на груде досок, когда из дома с бутылкой в руке вышел Руслан:

– Во! Видал? Эксперт сказал: чистый спирт. Так что не сомневайся. Ну что? Глотнем для бодрости духа, о великий гуру моей зарплаты? Ну и премии, разумеется.

– Я не пью…

– Ты меня уважаешь? – дурашливо спросил Руслан.

– Ладно, давай, – он вяло махнул рукой. – Только не здесь.

– Боишься себя дискредитировать в глазах подчиненных? Перед повышением-то, а? – подморгнул лихим глазом Руслан.

– С чего бы меня повысили? – Он опустил глаза.

– Да ладно скромничать, Ваня! Давно пора, чего уж! Вэри Вэл всегда хотел видеть тебя своим преемником, да твое… м-м-м… не совсем правильное поведение было тому помехой. Может, и на дочке его теперь женишься, а? С Зоей разведешься и женишься?

– А что у меня было с его дочкой? – вздохнув, спросил он.

– А ты будто и не помнишь! Ладно, как-нибудь расскажу. На десерт. О твоей туманной юности.

– И много я натворил? В юности?

Свистунов хмыкнул и пошел в дом, он следом. Облюбовали холл на втором этаже, где два мягких кресла, журнальный столик и телевизор. Столик, правда, был опрокинут, одно из кресел валялось на боку, а в телевизор угодила пуля. Руслан поднял кресло, вернул на место столик и отвесил шутовской поклон:

– Прошу-с, господин Мукаев. Располагайтесь. Без чинов-с.

Придвинул второе кресло к журнальному столику, водрузил бутылку и покосился на друга:

– Погоди, я водички принесу. И посуду.

Вернулся Руслан с двумя гранеными стаканами, полотенцем, графином с водой и парой желтых, похожих на восковые, яблок.

– На-ка, протри, – протянул стаканы и полотенце Ивану. – Грязь у них тут, однако.

– Слушай, гадость ведь, а? Спирт?

– Одначе душу греет.

– Это иллюзия.

– Что-о?

– Иллюзия, говорю. Проблема-то все равно остается.

– Да ты, друг, никак философом заделался? Этим, мать, как его? Людвигом Фейербахом!

– Какие умные слова, – усмехнулся он.

– Не для меня, да? Одначе материалистическую диалектику в «вышке» проходили.

– Где?

– В Высшей школе милиции. Конечно, опосля экзамена вылетело все из головы, и, кроме этого треклятого Фейербаха, ничего в ней не осталось. Билет я про него вытянул.

– Ну и?

– И. Списал, – пожал плечами Руслан. – Ты ж меня сам в школе учил, как это ловчее делать.

– Я? – удивился он.

– Ты. Виртуоз был. Прямо с учебника, и при этом нежно и преданно глядя учителю в глаза.

– А если он мужчина?

– Этих у нас не было. Только физкультурник. А со спортом у тебя без проблем. Ну давай налью, что ли? Тебе чистого?

– С ума сошел?

Руслан разбавил ему спирт водой из графина, потом поднял свой стакан с чистым и с чувством сказал:

– Ну за то, что мы сегодня остались живы! С богом, и чтоб он и дальше нас своей милостью не обходил! Ну что ж ты, Ваня? Пей!

Он выпил и не удержался:

– Какая ж гадость!

– С каких это пор? – прищурился Руслан.

Но он все равно поморщился и закашлялся. Почувствовал: внутри запаян предохранитель из прочнейшего материала. Крепко запаян. Намертво. Стоп. Нельзя дальше. Не может он пить. Этого ему нельзя. Так и сказал:

– Все. Не надо больше, Руслан.

– Зое, что ли, зарок дал?

– При чем здесь Зоя?

– Как это при чем? Когда она тебя добилась, так я было подумал, что и удержать сможет. И от выпивки, и от баб. С первого класса ведь глаз не сводила. Но ты только после драмы с прокурорской дочкой пошел к ней отогреваться. Она тебе, Ваня, двоих детей родила.

– Да, я помню. А что за драма?

– Да так. Неужели и это забыл? Странно. Вас Вэри Вэл сводил. Уж очень хотел тебя в зятья. То ужины семейные, то чаи. Ты ходил. А потом мы с тобой вот так же за бутылкой сидели, и ты… Не вспомнил?

– Нет, – покачал он головой. – Дальше рассказывай.

– Сидели, да. И ты вот эту гадость, – Свистунов поднял свой стакан, вновь наполненный чистым спиртом, – эту гадость, не морщась, употреблял, а потом сказал мне по дружбе: «Ну не люблю я ее! Что хочешь делай – не люблю! Хозяйственная, домовитая, добрая, умная. Но – не могу, и все. Не могу». Нецензурные выражения, которые ты при этом употреблял, я, уж извини, опущу. Передаю суть. Выпью я, пожалуй. Чтобы разговориться. Что-то ком в горле стоит.

Когда Руслан выпил, Иван Мукаев с нажимом сказал:

– Дальше рассказывай.

– Да что ж тебе так неймется! Дальше была у нее, у Валентины, лучшая подруга. Догадываешься, как зовут?

– Зоя?

– Ха! Зоя! Нет, Ваня. Не Зоя, Леся. Они с прокурорской дочкой подружками были, неразлейвода. Прямо как мы с тобой. По соседству жили. Валентина-то Цыпина, конечно, поумнее. Умница, отличница. После школы она в институт поступила, а Леся – на секретарские курсы. Это случилось лет десять назад. Летом. Валентина сдала сессию, приехала к родителям на каникулы, вы прихватили подружку и двинулись за город, на пикник. Ты с ней, как жених с невестой, и при вас подружка Леся. Ее жених, между прочим, был… Ну не важно где. Важно, что поехать с вами он не смог. Втроем вы были.

– Не надо. Не продолжай, – хрипло сказал он.

– Вспомнил, что ли?

– Нет. Мне просто это не нравится.

– Не нравится?! А раньше тебе вопросы этики и морали были по барабану. Потому что там, на природе, ты без всяких угрызений совести поменял свою невесту на невесту лучшего друга.

– Постой… Ты сказал: жених. Так это, выходит, ты?!!

– Ба! А я думал, ты прикидываешься, что ничего не помнишь! Я только пьяный такой добрый, что говорю сейчас об этом с тобой. Пользуйся. Ну не пьяный, не смотри так. Выпивши. Да, я любил ее. Люблю. И если б она только сказала, что ты был с ней груб, что взял ее силой… Если б не клялась, что сама, понимаешь, сама?! В общем, пока Валентина загорала, вы с Лесей пошли в лес за дровами для костра. Какой костер в такую-то жару? Дура! Умная прокурорская дура! Ты ведь Цыпина побаивался. Женился же потом на Зое, которую не любил, и десять лет с ней прожил. Так же и на Валентине бы женился. Ан нет. Закрутило. Не устоял. Понимаю: уж больно она хороша, Леся. В лесочке-то на мягкой травке прокурорская дочка вас с Лесей и застала. И – бегом с ревом. А придя домой, снотворных таблеток наглоталась.

– Умерла?! – испугался он.

– Свят-свят-свят! Что ты, что ты! Откачали!

– А… Цыпин? Узнал? – спросил он пересохшими губами.

– Что? Страшно? И сейчас еще страшно? Да ты и тогда, Ваня, здорово перепугался. Ох и перепугался! Цыпин-то был не то что сейчас. Не добродушный старикан, проблемами замученный. На Зое-то жениться он тебя заставил, когда врачи сказали, что будет двойня. Суровый был мужик. Грозился, что выгонит к чертям следователя Мукаева с волчьим билетом и ты себе в органах места больше не найдешь. А то и сядешь за рукоприкладство. Компромата на тебя у Цыпина полно. Все знают твои методы. А ты вот уже много лет за его широкой спиной прячешься. Если бы не Цыпин – сидеть бы тебе, следователь Мукаев. Это сейчас его болезни доконали, да и устал, конечно. А тогда… Но, похоже, Валентина родителям так и не призналась, из-за чего или из-за кого решила с собой покончить. Историю эту знаем только мы с тобой да Леся с Валентиной. Она отцу сказала, что передумала за тебя замуж. Другого, мол, полюбила.

– Другого? Так она, значит, давно замужем?

– Нет. Одна. Всю жизнь одна. Квартиру получила, живет отдельно от родителей.

– А… дети?

– Детей у нее нет, – отрезал Руслан.

– Не понимаю. А почему же никому не сказала?

– А ты не догадываешься?

– Нет.

– Ну и не стоит прошлое ворошить. А с Лесей у вас всегда было сложно. Любовь любовью, но жениться ты на ней не спешил. Я было к ней: «Вернись, все прощу!» А она заладила: «Хочу Ваню Мукаева». Ну что в тебе такого особенного, скажи?

– Ничего.

– Да теперь уж и я вижу, что ничего. В том смысле, что ничего особенного не осталось.

– Как же я попал к Зое?

– Как ко всем, так и к ней. «Здравствуй». – «Здравствуй». – «Зайдешь?» – «Зайду». – «Выпьешь?» – «Выпью». Посидели, поговорили, школу вспомнили. Дальше уж, Ваня, тебе виднее.

Он вспомнил вдруг Лору: влез в окно, поцелуем зажал рот… А Зоя, наверное, только этого от него и ждала. Долго ждала. Как же он, прежний, должен был на нее разозлиться! За то, что женила на себе! Уж лучше б прокурорская дочка.

– Почему же я тогда на Лесе не женился?

– Кто тебя знает, почему? Ты года три после женитьбы все бегал от нее. Да, видно, так и не убежал. Теперь тренируйся, Ваня, по утрам, тренируйся.

– Глупо получилось.

– Глупо?! Ты это называешь глупо?! – вытаращил осоловевшие глаза Руслан. – Да у скольких людей жизнь пошла не туда, куда надо?! Валентина одна, Леся одна, я… У меня все теперь вроде бы в порядке. Только вот душа… Болит душа. Потому что любовь не цветок, ее не пересадишь из одного горшка в другой. И не вырвешь с корнем, чтобы потом взять да выкинуть, а другую на ее место посадить. Не приживается отчего-то. Хотя… Все проходит. Как Вэри Вэл любит говорить, на Екклесиаста ссылаясь. И мы, менты, Ваня, бываем философами. Значит, не судьба. Значит, все равно меня не любила. В этом смысле я бы тебе даже спасибо сказал…

– Замолчи!

– Что такое?

– Не хочу больше. Ничего не хочу…

Спирт все-таки его достал, хоть и выпил-то немного. Но не привык. Или отвык? С усталости да на пустой желудок… Вот и развезло. Хотелось по-детски расплакаться на плече у друга детства. Как будто не с ним все это было. Ну не мог он так поступить! Ни с Валентиной, ни с Лесей, ни с Русланом. Не мог!

– Плохо мне, Свисток. Ох как плохо! – пожаловался он.

– Ты это брось, Ваня. Отставить истерику! Ты ж мужик! Забыто все. Точка. Давай-ка я тебя к Зое отвезу.

– На чем?

– Как это на чем? Машина возле крыльца стоит. Поехали.

– Домой?

– Домой, Ваня, домой. Да что ж ты так расстроился?

– Не знаю. Какая гнусность все это! Какая же гнусность! Гадость, дрянь. Женщины… Это они… Они во всем виноваты. Та, первая. Я ее вспомнил. Надо же: вспомнил. Я их потом возненавидел. Всех возненавидел. Я их всех…

– Да что ж ты такое плетешь? Не налью я тебе больше ни грамма. Сволочи, что с человеком сотворили!

…Когда подъехали к дому, ему стало легче.

– Только жене не говори, что это я тебя на выпивку подбил, – попросил Руслан. – Тебе ведь и в самом деле нельзя. Я понял.

– Ты боишься ее, что ли?

– Уважаю. Хорошая женщина.

Она смотрела на них сверху из окна. Встретила его на лестничной клетке. Стояла у распахнутой двери и смотрела, как он поднимается по ступенькам. Его качало.

– Ванечка, что с тобой?

– Устал. Извини.

– Ты пил, что ли? – ахнула Зоя. – Тебе ж нельзя! С кем?

– Сейчас все пройдет. Спирт это… Гадость. – Он почувствовал тошноту. Выдрать бы из себя этот чертов предохранитель! Ну откуда он взялся? Кто? Когда? Неужели, когда он был без сознания? Внушили, что ли, что спиртного ему нельзя?

Потом он лежал на диване, а Зоя хлопотала, приводя его в чувство.

– Какой тяжелый был день… – простонал он.

– Заработался? Я знаю, с кем ты пил. Это Свисток. Ему-то что! Он здоровый. Ну я ему задам!

– Руслан не виноват.

– Как же! Не виноват! Тебе покушать надо. Я сейчас бульон принесу.

Горячий бульон и в самом деле помог. Когда дурнота прошла, он вспомнил и про ключи от машины. Осторожно спросил, начав издалека:

– Зоя, а мы с тобой ездили на юг?

– На юг? Два раза ездили. Первый раз, когда Головешкам было пять. И через два года ездили. Тебе, Ванечка, путевку дали. От работы. Владлен Илларионович все семью нашу укреплял.

Это ему подходит. Значит, он ездил на юг с Зоей и детьми.

– А я там… Ну, в общем… – Он замялся. Как об этом спросить? – Я вспомнил женщину…

– Какую женщину? – насторожилась Зоя.

– Ольгу. – Он сунул руку в карман, крепко сжал серебряного дельфина с зелеными глазами и вспомнил имя: Ольга!

– Может, и Ольга была, – равнодушно сказала Зоя. – Кого только не было! И Маши, и Даши, и Светы. Ты ж рядом со мной и с Головешками не сидел. Что тебе жена, дети? Как приехали на курорт, только мы тебя и видели!

Он решился и достал из кармана брелок:

– А эта вещь тебе знакома?

– Ой, какая прелесть! – оживилась Зоя. – Дельфин! Откуда? Нет, раньше я ее не видела. А что это? Ключи? От чего?

– От машины.

– От какой машины, Ванечка?

– Зоя, а как у нас было с деньгами?

– В каком смысле? Я не понимаю…

– На что мы жили?

– На твою зарплату. И я работала. Две смены, полторы ставки. Подрабатывала. Моя мама на пенсии, она за Головешками присматривает. А что такое, Ванечка?

– Нет, ничего. Значит, дорогие вещи мы не покупали?

– Как это не покупали! А холодильник двухкамерный, а машину стиральную, а телевизор цветной, гараж построили и…

– Но бриллиантов я тебе не дарил?

– Ой, Ванечка! Да откуда ж им у тебя взяться, бриллиантам-то!

– А дома меня часто не было?

– Спроси лучше, когда был.

– Ладно, – он тяжело вздохнул. – Я все понял. О больших деньгах ты ничего не знаешь.

– О каких деньгах, Ванечка?

– Если бы я знал, о каких! Суп был вкусный, но… Нам надо бы как-нибудь поужинать вместе.

– А что мы каждый вечер делаем? – удивилась Зоя.

– Не так. Красиво. Свечи, шампанское. Дорогие рестораны в городе есть?

– Дорогие рестораны?! И ты пойдешь туда со мной?!!

– Ты столько для меня делаешь. – Он взял Зоину руку, приложил к губам и с уважением поцеловал. В самом деле: как нянька за маленьким ребенком. Чем же он был так занят, что не разглядел этого раньше и не оценил?

Он убрал брелок обратно в карман и встал с дивана:

– Зоя, я ухожу.

– Да куда же, Ваня? Поздно уже.

– По делам.

– В засаду, что ли?

– Где ты набралась этой глупости? – слегка разозлился он. – «В засаду!»

– От тебя, – невинно посмотрела на него Зоя.

– Я вернусь через час.

– Как скажешь, – настороженно посмотрела на него жена.

Он просто не мог ждать до завтра. Какой важный день в его новой жизни! И закончить его надо достойно.

…На стоянке дежурил все тот же крепкий парнишка в камуфляже. И опять:

– Эй, мужик! Куда прешь?!

– Следователь Мукаев. Мы с вами уже встречались.

– А… Помню! Ну что, нашелся хозяин? – Парень кивнул на «Мерседес».

– Ключи нашлись. А насчет хозяина выясняем.

– Что, бандит оказался?

– Вроде того. Я эту машину на днях заберу. Как это?.. Конфискую. Отгоню ее к… К прокуратуре. Вещдок.

– Как скажете. Хозяин, значит, уже не объявится?

– Не объявится, – уверенно сказал он и достал из кармана ключи.

Покосился на охранника, тот пожал плечами – делайте что хотите – и отошел к шлагбауму. Он не ошибся: ключи были от этого «Мерседеса». Открыл дверцу, заглянув в салон. Дорого, красиво, сиденья обтянуты кожей. И запах знакомый. Тоже дорогой. Его машина. Он почувствовал гордость. Хоть что-то из прежней жизни! Он не помнил, чтобы пил и гулял, рукоприкладствовал на допросах, а эту машину помнил.

Сел за руль, осмотрелся. Коробка-автомат, как он и предполагал. Вот почему в «Жигулях» было так некомфортно. Эта машина укомплектована по спецзаказу. Сиденье отрегулировано под его рост. Хорошо, удобно. Климат-контроль, руль с гидроусилителем, стеклоподъемники. Кажется, он неплохо во всем этом разбирается. Машиной легко управлять. Руки легли на руль, ощущения были знакомые. И вдруг он вздрогнул: рядом, на переднем сиденье, лежала старая черная куртка. Из дешевой кожи, которая местами уже потрескалась. Его? Он ездил в этом «Мерседесе» одетый в дешевую куртку с рынка? Странно. Потянулся, пошарил в карманах: пусто.

Открыл бардачок. И вот тут сердце заныло. Он почувствовал смутную тревогу. В бардачке лежал пистолет. Он вспомнил: «макаров». У следователя Мукаева пропало табельное оружие. Взял его, осторожно осмотрел. Говорят, он был неплохим стрелком. Хотя почему был? Потому что держать оружие в руках ему неприятно. Осторожно положил пистолет обратно в бардачок. Потом как-нибудь. В другой раз. С пистолетом связано что-то очень больное. Эти воспоминания лучше пока не трогать. Убирая оружие, заметил пластиковую карточку. Что это? Похоже на… Сердце тревожно забилось. Он взял это в руки. Водительские права! Он все никак не мог справиться с дрожью. Тряслись руки, подрагивали икры ног.

Фотография была его, число, месяц и год рождения его, имя с отчеством тоже его. Все в полном порядке. И только потом он сообразил, что права выданы на имя Саранского Ивана Александровича. И фамилия эта незнакомой ему не показалась.

День одиннадцатый, ночь

Лежал без сна и все думал, думал, думал… Кожаную черную куртку из салона «Мерседеса» он забрал. Когда накинул на плечи, сделалось вдруг некомфортно. Тут же снял ее и домой понес в руках. С этой дешевой курткой были связаны неприятные воспоминания. Так же, как с пистолетом. Заподозрил даже, что не хочет вспоминать это нарочно. Куртку и пистолет. Боится, вот и блокирует память. Воспоминания, связанные с неприятными вещами, отрезаны от прочих. Они словно заключены в капсулы; чтобы их плотная оболочка растворилась и содержимое проникло в память, разблокировав ее, надо приложить усилие. Но – страшно. Он, как упрямый больной, не хотел глотать эти капсулы. Кто знает, чего от них больше, пользы или вреда? И какие же они горькие! Мучился, но не хотел.

Когда он вернулся домой, Зоя удивленно воскликнула:

– Ванечка, ты нашел свою куртку?! Когда? Где?

– Это моя?

– Ну как же! В тот день, когда ты потерялся, она на тебе и была! Ты же в ней пошел на работу! А я-то переживала! Хорошая вещь, жалко. Думала, что новую придется покупать. И вот она!

– Я нашел ее в Нахаловке, когда мы там делали обыск, – соврал он. – В том доме, где меня ударили по голове.

На самом деле там он нашел ключи от «Мерседеса», а куртку – в нем. А ведь он ловил на шоссе попутку. Руслан так сказал. Когда же пересел на «Мерседес»? В Горетовке? Как же все это странно. И Зое об этом знать не надо. Она, похоже, не в курсе его похождений. Дорогих ресторанов, рулетки и того, что у него были огромные деньги. Итак, куртка – это первое.

Второе – пистолет. Возможно, он числился за следователем Мукаевым, а теперь считается потерянным. Сейчас в розыске. В таком случае его надо принести в прокуратуру и отправить на экспертизу. Проверить по номерам, тот ли пистолет, и выяснить, стреляли из него в последнее время или нет. Но делать это придется через силу.

И третье, самое важное – водительские права. Потому что здесь, в его квартире, лежат еще одни права. Выданные на имя Мукаева Ивана Александровича того же числа, месяца и года рождения. Откуда же вторые? Вывод напрашивается сам собой: он вел двойную жизнь. Ездил на черном «Мерседесе» под чужой фамилией и легко спускал огромные деньги. И сейчас он больше Саранский, чем Мукаев. Потому что привычки последнего не помнит вовсе. А вот «Мерседес», сигареты с ментолом, дорогие костюмы, казино, рестораны и подиум вспомнил. И море. Женщину по имени Ольга тоже помнит. Она красивая. Очень. Такая же, как Леся. Даже похожа на нее. Неудивительно, что тогда в больнице он ошибся.

Иван Саранский ему не нравится. Темный человек. А главное: о нем никто не знает. Потому что о прежней жизни Ивана Мукаева ему рассказывают все: Зоя, Руслан, Леся, Лора… А вот про Ивана Саранского – никто. Ни слова. Воспоминания, связанные с ним, неприятны. Это плохой человек. Что значит, плохой? Бандит? Вор? Взяточник? Кто он? Это надо узнать. Или же вспомнить.

Какой тяжелый день! Уже тяжелый, хотя только начался. Ночи сейчас короткие, костер июньского солнца горит так жарко, что небо словно присыпано пеплом до самого утра. А поутру из тлеющих углей зари вновь поднимается багровое светило и на людей наваливается нестерпимая жара. В квартире душно, несмотря на то что все окна открыты.

Он знает, где искать концы и как выйти на человека, который расскажет все про Ивана Александровича Саранского. Надо завтра, то есть уже сегодня вести допросы задержанных в Нахаловке. Спрашивать, спрашивать, спрашивать… Ключи были найдены в этом доме. Надо взять след. Потянуть за ниточку. Зачем-то же он шел тогда так упорно в Москву?

Утро, полдень и дальше

Первым был желтоглазый. Вчера его отвезли в больницу с жалобами на нестерпимую боль в ноге. На рентгене высветился двойной закрытый перелом голени и многочисленные ушибы. Наложили гипс, прописали постельный режим. Допрашивать его пришлось в больнице. У палаты стояла охрана, задержанный беспрерывно стонал и всем своим видом показывал, что его мучают боли. А тут еще менты со своими вопросами! Вы сначала докажите, что я виновен! Свои права он знал отлично, потому что дважды был судим. Его торс оказался синим от многочисленных наколок, беспрерывный мат перемежался жаргонными словечками, которые желтоглазый выговаривал со смаком. После цензуры его показания на допросе, длившемся без малого три часа, можно было свести к одной фразе:

– Своих не сдам.

Скорее всего, только «своих» он и знал. Таких же блатных. И местных авторитетов. А за делом стоял человек образованный, ни разу не судимый, возможно, даже во власти. Этот номер был пустой. Их-то интересовал Хозяин! Не добившись ничего от желтоглазого, Руслан предложил ему взяться за стрелка:

– Его задержали с оружием. Оказал сопротивление при задержании. Статья ему светит серьезная, будем ломать на чистосердечное признание. Если, мол, станет сотрудничать, то и суд будет снисходителен. Кстати, в отличие от алкашей, которые спиртягу разбавляли и по бутылкам разливали, стрелок не пьющий.

– Что ж так плохо стреляет? – усмехнулся он.

– Кто знает? – пожал плечами Руслан. – То ли Господь был вчера на нашей стороне, то ли нечистая сила. Так что? Вести?

– Давай.

Вошедший еще с порога повел себя странно. Смотрел на следователя Мукаева так, словно чего-то ждал. Настороженно. Когда Иван предложил сесть, вздрогнул и спросил:

– Ты точно следователь?

– Вы, – поправил он и повторил: – Садитесь. Пожалуйста, назовите вашу фамилию, имя, отчество? Год рождения?

– А в прошлый раз ты меня Илюхой называл, – усмехнулся задержанный, присаживаясь. – Запросто.

– Когда это в прошлый раз?

Он стал разглядывать «Илюху». Высокого роста, очень худой и весь какой-то дерганый. Руки и ноги словно на шарнирах. Цвет лица желтоватый, зубы прокуренные и тоже желтые. Волосы редкие, губы тонкие. И какой-то он весь… несвежий? Да, именно так. Зачуханный. Что-то шевельнулось в памяти. Слово знакомое. А от чего же производная? Может, от фамилии? Знакомое ведь лицо. Когда видел? Где? Повторил вопрос:

– Фамилия, имя, отчество, год рождения?

– Сидорчук Илья Михайлович. Год рождения… Да почти в один день. Тридцать пять мне. Не помнишь, что ли?

– Те. Не помните.

– Значит, точно: следователь. Ну извини, показалось. Те.

– Что?

– Извините, показалось. Память меня иногда подводит. Путаюсь я.

– Место рождения?

– Не понял?

– Где родились?

– Точно: следователь. Горетовка. Место рождения – деревня Горетовка.

– Что?! – даже привстал капитан Свистунов. Уставился на Сидорчука, пригляделся, потом протянул удивленно: – Однако, как время людей меняет!

– А вас, я простите, не знаю, – скользнул безразличным взглядом по нему Сидорчук.

– Да ну? – усмехнулся Руслан. – Не знаешь?

– Может, и встречались когда. Только я не помню.

– Капитан Свистунов Руслан Олегович, будем знакомы, – с иронией представился тот.

– Мент?

– Ты базар-то фильтруй. Я тебе здесь гражданин начальник. Хозяин положения. Горетовка, значит. Тот самый выпуск.

– Какой это тот самый? – облизнул тонкие губы Сидорчук.

– Интересный. Но это я так: своим мыслям. Ну рассказывайте, Сидорчук Илья Михайлович, как вы дошли до жизни такой?

– А до какой такой жизни? – невинно поинтересовался Сидорчук.

– Ну как же? – Свистунов подошел к столу, оперся на него и начал перечислять: – Раньше вы разбавленный спирт по бутылкам разливали, а теперь на стеклоочиститель перешли и прочую отраву. Двое уже умерли. Не говоря о вчерашнем. Покушение на лиц, находящихся при исполнении. Ты соображаешь, в кого, сука, стрелял?

– Вот в него, – кивнул на следователя Мукаева Сидорчук. – Откуда же я знал, что он при исполнении?

– А за что ты хотел его убить, мил-человек? – ощерился Руслан.

– Он знает.

– Да? Думаешь, знает? А наркотиками кто его накачивал? Кто? Ты?!

Руслан вдруг схватил Сидорчука за плечи, приподнял со стула и затряс. Огромная голова на тонкой шее задергалась, задержанный отчаянно закричал:

– А что мне было делать?! Что?! Он все узнал! У меня инструкция была! Инструкция!

– От кого?!

– От Хозяина?! Пусти-и-и!

– Кто Хозяин? Кто?!

– Не зна-а-ю!

– Адрес не знаешь? Или в лицо?!

– Адрес.

– А в лицо? – Руслан тряхнул Сидорчука так, что следователю Мукаеву показалось: голова у того сейчас оторвется.

– Знаю. Скажу. Пусти-и… – тоненько заскулил Сидорчук.

– Капитан Свистунов, отставить! – опомнился наконец Иван. – Руслан! Прекрати! Отпусти его!

– Суки! – Друг детства швырнул Сидорчука в кресло. – Что творят, а? А ты сидишь мумией. Спроси, за что он в тебя стрелял! А ну?! Спроси!

– Капитан Свистунов, выйдите из кабинета. Вы мешаете вести допрос.

– Есть. – Руслан, ощерившись, взглянул на Сидорчука: – Не для протокола: думай, что будешь сейчас говорить. Над каждым своим словом думай, сука, понял? А мы с тобой еще встретимся.

– Капитан Свистунов!

– Иван Александрович, я перекурю минут пять и вернусь.

– Я не думаю, что…

– А я думаю, – жестко сказал Руслан. – И не будет больше никаких нервных срывов. Слово офицера.

– Хорошо. Заполняя протокол, эту часть беседы я опущу. Возвращайтесь.

Свистунов вышел, они с Сидорчуком остались один на один. Тот заерзал, пододвинулся на самый краешек стула, вытянул тощую шею, уставился на Мукаева и прошелестел:

– Ваня…

– Простите?

– Ты меня не узнаешь?

– Нет.

– Что ж… Значит, следователь. Тогда «Девятый вал» должен помнить. Помнишь… те?

– Что это: девятый вал?

– Ресторан на горе. В конце апреля.

– Что в конце апреля?

– Сидели мы там в конце апреля. Тогда-то я и прокололся. Помнишь?

– Нет.

– Значит, не помнишь, – ему показалось, что Сидорчук облегченно вздохнул. – Значит, все я правильно сделал. Верное оказалось средство. Но как же ты тогда меня нашел?

– Вы. Обращайтесь ко мне на «вы», пожалуйста.

– Не могу. Ну не могу! Смотрю на тебя и не могу! Следователь… Неужели ничего не знаешь?

– О чем?

– Так. Ведь ты уже, когда ко мне шел, догадался. А я дурак. Еще подумал: «Чего ж он такие дерьмовые сигареты курит?» Должен был догадаться.

– И я называл вас Илюхой? А это странным не показалось?

– Показалось. Ты – и вдруг Илюхой. Но я подумал, что время людей меняет. Меня видишь, как изменило.

– Да, – вдруг согласился он. – Изменило.

– Значит, узнал? – обрадовался Сидорчук. – Узнал?

– Если узнал, что это меняет?

– Да все! Как ты не понимаешь: все!

– Вы мне давали газ? То есть это вы накачивали меня газом?

Сидорчук растерялся. Отодвинулся подальше от Мукаева вместе со стулом, лицо посерело:

– Газ, какой газ?

– Меня ударили по голове в вашем доме, потом в подвале накачивали неделю наркотическим препаратом. Кто давал газ? Вы?

– Извините. Значит, Мукаев. Следователь Мукаев. Извините. Я. Да. Инструкции.

И тут Иван вспомнил про брелок с ключами от машины. Серебряный дельфин с изумрудными глазками, которого он нашел в комнате Сидорчука. Выхватил его из кармана, показал:

– Эта вещь чья?

– Моя, – облизнул тонкие губы Сидорчук.

– Неправда.

– Откуда знаешь… те?

– Это ключи от машины. Черный «Мерседес». Так?

– Так, – прошептал Сидорчук.

– Где вы их взяли?

– В твоем кармане. Вместе с документами. У меня от этого в голове все смешалось. Как? Откуда? Ведь это же…

Хлопнула дверь, вошел капитан Свистунов. Оба вздрогнули. Сидорчук втянул голову в плечи, он, следователь Мукаев, достал из кармана накрахмаленный платок, Зоину заботу, вытер пот со лба. Тема черного «Мерседеса» при Свистунове была запретной.

– Беседуете? Ну и как результат? – соединил их внимательным взглядом Руслан.

– Гражданин Сидорчук, – официально сказал Иван, придвинув протокол, – рассказывайте все с самого начала. Каким образом и по чьему указанию вы стали заниматься незаконным производством паленой водки?

– Да-да. С самого начала. Я родился в деревне Горетовка, где и окончил среднюю школу, после чего поступал в институт, но не прошел по конкурсу. Осенью забрали в армию…

Он сидел, слушал и не мог отделаться от мысли: какая знакомая история. Даже интонации рассказчика в особо жалостливых ее местах знакомы. Сидорчук родился в Горетовке, после окончания школы не прошел по конкурсу в институт, но поступил туда уже после армии. Институт мясо-молочный, в те времена не престижный. Но началась перестройка, потом, как грибы после дождя, выскочили и разрослись различные ЗАО, ООО, ТОО… Предприимчивый Сидорчук с высшим мясо-молочным образованием решил заняться бизнесом в родной Горетовке. Арендовал пять гектаров земли, взял на откорм бычков да на ферме развернулся. Погубило предпринимателя непомерное тщеславие. Еще не отбив кредитов и не оказавшись в твердых плюсах, Илья Михайлович купил участок земли в городе, в Нахаловке и принялся возводить там огромный особняк. Сил своих не рассчитал, потому что стройка такого масштаба требовала больших денег. Зачем ему так нужен был этот дом, Сидорчук и сам не знал. Жили они в Горетовке вдвоем с матерью, места в деревенском доме хватало. Погнался за другом детства, который проговорился как-то, что живет в огромном коттедже со всеми удобствами под Москвой. Что это престижно. Вот и заклинило Сидорчука на престиже.

И тут случилась беда: неурожай. Потом на ферме один за другим стали дохнуть взятые на откорм бычки. Кредиторы засуетились, потребовали полного финансового отчета. Отчет же у Сидорчука был только один: огромный недостроенный особняк в Нахаловке. Все деньги канули туда, как в черную дыру. Выход был один: ликвидировать хозяйство, продать дом, рассчитаться с долгами. Но обратно в грязь не хотелось. Привык быть в деревне человеком, которому завидуют, кланяются и просят в долг. И тут приехал из Москвы на дорогой машине тип, представившийся Алексеем Петровичем. Про Сидорчука приезжий все знал, и это Илью поразило. И предложил ему ровно столько, сколько требовалось для того, чтобы выпутаться из долгов. Продался Илья легко, все еще находясь в состоянии крайнего изумления. Будто они с Алексеем Петровичем с детства были неразлейвода. Тот умел тонко льстить, знал слабые места Ильи Михайловича, обещал красивых девочек из самой столицы.

И вскоре в огромном особняке Сидорчука разместился цех по производству паленой водки. Инициатива со спиртосодержащими, но ядовитыми жидкостями исходила от самого Сидорчука, он все хотел сэкономить. И дрожал: а если узнает Хозяин? Отравления привлекли внимание правоохранительных органов, приехала комиссия из Москвы. И теперь вот накрыли.

Сидорчук искренне себя жалел. «Ну что мне было делать, а? Что делать? Обстоятельства…» И разводил руками, вздыхая.

«Дежавю, – думал Иван, слушая монотонный рассказ. – Еще и дежавю. Не много ли на мою бедную голову?»

– …не хотел. От отчаяния это.

– Что? – Иван невольно вздрогнул. Это уже что-то новенькое.

– Стрелял от отчаяния. Обещал же, что с гарантией. Ни одного прокола.

– И кто давал тебе зелье? – настороженно спросил Свистунов.

– Он. Алексей Петрович.

– Фамилия, адрес?

– Не спрашивал я. Упакованный мужик. И не блатной. Мне главное, чтобы он деньги привозил. И гарантии. Я всего лишь исполнитель.

– На какой машине он приезжал?

– «Тойота».

– Какая? «Тойот» много.

– «Ленд Крузер». Джип.

– Неплохо! Часто приезжал?

– Нет. Раза два. Потом были курьеры.

– А курьеры ничего не помнят. Значит, признаете, что покушались на жизнь следователя Мукаева?

– Да. Признаю.

– А как насчет Хозяина? Может, ты врешь? Может, ты его видел?

– Не главный я, поймите. Я помещение предоставил. Мне просто не повезло.

– Но когда деньги рекой потекли, небось подумал, что в жилу попал, – усмехнулся Руслан. – И сейчас спокоен. А почему?

Сидорчук оскалился, показал прокуренные зубы:

– А чего мне волноваться? Слово я заветное знаю. Только вам его не скажу.

– «Мы с тобой одной крови», что ли? Маугли, тоже мне! Лягушонок, блин, глазастый! А кому? Кому скажешь? – нагнулся над задержанным Руслан.

– Кому надо. Устал я. Давайте протокол. Подпишу. Устал.

– Ладно, хватит на сегодня, – сказал следователь Мукаев. И повторил: – Хватит. Подписывайте, Илья Михайлович.

Тот взял ручку правой рукой, повертел ее в пальцах, потом переложил в левую. Пока расписывался, Мукаев глаз не отрывал от руки с желтоватыми пальцами. Поинтересовался вскользь:

– Вы что, левша?

Сидорчук вздрогнул и, похоже, испугался. Засуетился, отодвинул протокол, переложил ручку в правую руку, хотел было зачеркнуть свою роспись, потом что-то сообразил и передумал. Заговорил быстро, оправдываясь:

– Не левша, не левша. Это я так. Привычка.

– Привычка?

– Ну не привычка. Это я так. Не левша.

Свистунов нахмурился:

– Ты не темни. Почему ж тогда левой рукой пишешь?

– Да вам-то что?! – дернулся Сидорчук. – Получили – заберите. Не левша я. Уведите меня.

Руслан вызвал конвой, а когда они остались в кабинете вдвоем, спросил:

– Ну, друг детства, что скажешь?

– Разве можно найти этого Алексея Петровича?

– Иголку в стоге сена и то легче, – нахмурился Свистунов. – Если только засаду в Нахаловке устроить и ждать. Зелье-то у них кончилось. Авось привезет.

– А если не привезет?

– То-то и оно. Странная история. Тебе, Ваня, так не показалось? А Сидорчук?

– Что Сидорчук?

– Не вспомнил его?

– Вроде бы вспомнил. Может, я его видел в подвале, когда был в полуобморочном состоянии?

– Может, и так, а может, и нет.

– Ты что-то недоговариваешь. Почему?

– Потому что сам толком ничего не знаю. Ни-че-го.

– Послушай, ты не помнишь, кто повесил зеркало в моем кабинете?

– Как кто? Плотник пришел и повесил.

– А зачем?

– Ты попросил. Кстати, однажды я застал тебя перед этим зеркалом за странным занятием. Вошел без стука и увидел, что ты внимательно изучаешь свою мимику. Вроде как улыбку репетируешь.

– А… когда это было?

– Да дня за два до того, как ты исчез. Странное для тебя занятие: собственную физиономию изучать. Вроде как чего-то в ней не устраивало, потому что ты хмурился. Я спросил в чем дело, и ты мне сказал… Послал, в общем.

– День сегодня тяжелый был, Руслан. Зайдем в «Девятый вал»? Посидим, поужинаем, выпьем.

– Куда-а?

– В ресторан на горе.

– А чего это тебя туда тянет? Зазноба, что ли? И там успел?

– Опять ты за свое! Нет у меня больше никаких женщин. Я, кажется, теперь Зою люблю.

– Чего только в жизни не бывает! – удивился Свистунов. – Что ж, пойдем, обмоем такое дело.

Вечер

Известный на всю округу ресторан располагался на вершине холма, у подножия которого простирался приземистый городок, сплошь застроенный пятиэтажками, а в центре неплохо сохранившимися купеческими особняками прошлого века. Отсюда и пошло название злачного места: «Девятый вал». Из окон ресторана город был как на ладони. Простые смертные заходили в «Девятый вал» с опаской или не заходили вовсе. Здесь случались драки, а то и разборки со стрельбой, до утра гремела музыка, гвоздем же программы был стриптиз. С наступлением темноты жизнь в городе замирала, зато тут, на холме, начинала бить ключом.

Про тех, кто посетил «Девятый вал», сразу же пускалась по городу злая сплетня. Считалось, что стоит сходить «на холм», и тебя непременно сглазят. Уж сколько раз менялась в городе власть, бывшие завсегдатаи ресторана ходили по улицам бочком, опустив глаза, многие, покуролесив, очутились за решеткой, а иных и вовсе убили. «Девятый вал» считался венцом карьеры. Дальше только вниз, кубарем с холма. Комфортно здесь себя чувствовали лишь приезжие, но, спустившись вниз, ловили на себе косые взгляды и недоумевали: в чем дело?

Владелец ресторана терпел убытки. «Девятый вал» был его отрадой, в него он вкладывал душу, а деньги зарабатывал в другом месте. Кухня была отменная, карта вин достойная, но посетители этого не ценили. Шли на стриптиз, ели шашлыки, а пили водку. Что касается интерьера, то он был не без изюминки. Руку приложила местная знаменитость, дизайнер предпочел быть первым в Р-ске, нежели никем в Москве. Художник переехал сюда на постоянное место жительства, утвердился «нашим выдающимся земляком» в краеведческом музее и на вершине своей карьеры по заказу ресторатора расписал стены и потолок «Девятого вала». Здесь были и русалки, и Нептун с трезубцем, и чайки в пенных брызгах, и паруса. В общем, полный антураж.

Следователь Мукаев ресторана не вспомнил. Огляделся и подумал: какая безвкусица! Особенно поразили русалки, их огромные груди и старательно выписанные хвосты. Одна, впрочем, понравилась: девушка за барной стойкой, которая улыбнулась ему, словно старому знакомому. У нее были длинные светлые волосы, отдельные пряди зеленого цвета, как водоросли, и такой же лак на ногтях. Хвоста, к счастью, не было. Он отметил стройные ножки в ажурных чулках и прозрачную струящуюся одежду, которая не скрывала достоинств точеной фигурки. У ресторатора был хороший вкус не только в выборе вин. В женской красоте он тоже знал толк.

– Добрый вечер! – Русалка смотрела только на него. – Какие напитки желаете заказать?

Он вспомнил о деньгах. Цены тут, должно быть, немалые. Раньше он на цены не смотрел и в рестораны, даже самые дорогие, заходил без опаски. Но сейчас в карманах было пусто. Он не помнил, откуда брал такие деньги.

– Все в порядке, – уловив его колебания, сказал Руслан. – Если не хватит, я добавлю. Гулять так гулять! – И деве: – Мне водочки, двести граммов, моему другу холодного пивка и что-нибудь закусить.

– К пиву? Или к водке?

– К разговору. Кстати, вы знаете, кто он такой, мой друг?

– Конечно, – нежно улыбнулась дева. – Кто ж его не знает?

– А часто он у вас бывает?

– Нет, – еще нежнее, но с явным сожалением улыбнулась она. – Последний раз Иван Александрович заходил в конце апреля. Да вы разве не помните?

Она посмотрела на следователя Мукаева, играя глазами. Явно ожидала комплимента. Он что, пытался приударить и за русалкой? Как говорят, не пропускал ни одной юбки.

– А с кем я был? – спросил он вежливо, но без улыбки.

– А я думала, сплетничают, будто вы память потеряли. Бедненький. – Нежная улыбка, обещающий взгляд. – Значит, и меня не помните? Я Ксюша.

– Очень приятно. Так с кем я был?

– Я его не знаю, не завсегдатай. Неприятный господин, неразговорчивый. И жадный.

– Высокий, худой, волосы редкие, кожа желтоватого оттенка, губы тонкие. Так? – уточнил Руслан.

– Да. Так. Откуда вы знаете?

– Ксюша, у меня к вам вопрос. Я вас ни в чем не подозреваю, но… Вы их обслуживали? – Девушка кивнула. – Наверняка слышали, о чем они говорят? Слышали?

Она мило покраснела. И покачала головой: нет-нет, что вы!

– Ладно, Ваня, пойдем к русалкам, – толкнул его в бок Руслан, – до чего ж хороши, заразы! Особенно груди! Чего задумался?

– Да так.

Они пошли за дальний столик. Вскоре русалка принесла графин с ледяной водкой, пиво и тарелки с закусками. Он нехотя потыкал вилкой маринованный гриб, отхлебнул пива, поморщился.

– Что с тобой, Ваня?

– Так, ничего. Аппетита нет. Что ты обо всем этом думаешь?

– О чем? – Руслан налил себе водки, выпил.

– Я был здесь с Сидорчуком. Тебя это не удивляет?

– Нет, не удивляет, – ответил Свистунов.

– Ты что, не понимаешь, что это значит?!

– А что такое? – Друг детства подхватил с тарелки гриб, и пару капель маринада упали на его светлую рубашку.

– Салфетку возьми, – поморщился Иван.

– Благодарю-с за совет-с. Манеры у вас, одначе, стали господские, следователь Мукаев.

– Руслан! – Ему было не до шуток.

– Да?

– Я же спрашивал тебя о взятках!

– Да не ори ты. Не ори. Спокойнее. Может, горячее закажем? Я смотрю, ты не в себе.

– Я не хочу есть. Я хочу узнать правду.

– А она тебе нужна, правда эта? – Свистунов налил себе еще водки, выпил.

– С какой стати я бы тогда с ним сидел здесь, с Сидорчуком? Если не брал?

– Эх, Ваня! Ну сидел. Меня же больше твое кривляние перед зеркалом настораживает. Потому что хода твоих мыслей в тот момент, извини, я понять не могу. На что ж ты, Ваня, позарился-то, а?

– Деньги. Наверное, я очень любил деньги.

– Да нет, – задумчиво сказал Свистунов. – Женщин ты любил, да. Оружие любил. И еще машины.

– Машины?!

– Да. Хорошие, дорогие машины. Просто-таки помешан был на них. Если чем тебя и можно было соблазнить, так это крутой тачкой. Но ты всегда говорил, что столько никто не даст. А копить ты не умел.

– А… Сидорчук? Он мог дать?

– Это ты у него спроси. Помнишь про заветное слово?

– И… что? Кому слово?

– Да, боюсь, не тебе. Тут бизнес с размахом. А ты, извини, мелкая сошка. Если страховались, то страховались тоже по-крупному. Недаром он в тебя палить стал от отчаяния. Если бы ты взятку получил, так зачем? Зачем рубить сук, на котором сидишь?

– Выходит, я знал, кто брал взятки? Но я не понимаю… С чего вдруг Сидорчук пошел бы со мной, со следователем Мукаевым, сюда, в «Девятый вал», стал бы пить водку и откровенничать?

– Со следователем Мукаевым, может быть, и не пошел бы, – загадочно сказал Свистунов.

– А… с кем? Ты что-то знаешь?

– Ваня, если бы я знал наверняка… Да если бы даже и знал! Давай пока оставим эту тему, поговорим о приятном.

– Нет, подожди. Как это о приятном? Он же в Горетовке родился, Сидорчук!

– Ну и что? – исподлобья глянул на него Свистунов.

– И… он левша.

– А говорит, что не левша.

– Но почему подписался левой? Почему?

– Это вопрос. К тебе, между прочим.

– Хватит загадками говорить! – Он разозлился, почувствовал знакомые толчки в ребра. Эта игра в кошки-мышки начинает его утомлять. Карты на стол, капитан Свистунов!

И тут вдруг сообразил. Тупица! А документы? Там же должны быть документы на машину! В черном «Мерседесе»! Ну дурак! Испугался, когда нашел куртку, пистолет и водительские права, не потрудился даже осмотреть салон! И в бардачке не пошарил! А вдруг они там, документы? Кто владелец, где зарегистрирована, если выдана доверенность, то когда, кем. Завтра надо это проверить. Руслан молчал, выжидающе на него смотрел.

– Ладно, давай о приятном, – сказал Иван другу детства.

– Вот так-то лучше. Что у тебя с Зоей?

– Как что? Жизнь.

– И хорошая?

– Нормальная.

– И какая она, любовь?

– А ты не знаешь?

– Знаю. Хотел у тебя экзамен принять.

– Слушай, я сегодня же пойду к Лесе и поговорю с ней. О том, что наши отношения не могут продолжаться.

– Да ну! – прищурил потемневшие глаза Руслан. – А не поздно?

Иван посмотрел на часы:

– Половина восьмого. Не поздно.

– Я не о том.

– Ты что-то знаешь?

– Может, и знаю. Да только это, Ваня, не мое дело. Вам в нем разбираться.

– Ты прав.

Иван встал и решительно направился к барной стойке.

– Девушка, где тут у вас можно купить цветы? – спросил он у русалки.

– Цветы-ы?

– Ну да. Цветы. Розы.

– Розы, – она томно вздохнула. – Может быть, и успеете. Магазин работает до восьми. Спуститесь вниз и направо. Неужели вы и впрямь ничего не помните?

Он не ответил, обернулся, посмотрел на Свистунова. Тот налил себе еще водки, выпил, не закусывая. Уловил его взгляд и махнул рукой: иди, я остаюсь.

…За розы выложил всю свою наличность. Неужели придется просить денег у Зои? Это унизительно. Раньше с ним такого не случалось, он бы запомнил. По дороге обдумывал, что сказать Лесе. И как сказать. Позвонил в дверь, стоял, ждал, пока откроет, собирался с мыслями. Но так и не собрался.

– Ты-ы?! – Она уставилась на розы.

Он торжественно начал:

– Милая Леся! Всю мою жизнь… – спохватился: не с рождения же у них любовная связь? – …то есть я хотел сказать, всю нашу совместную жизнь с тобой. Да, именно так: совместную жизнь я обращался с тобой… м-м-м… несколько неправильно. Не делал тебе подарков, не дарил цветов. Это плохо. Но это прошло. Теперь прошло. И сейчас, глядя на свое, то есть на наше, прошлое, я хочу не только извиниться. Поверь, я был бы рад, если бы вы с Русланом обрели счастье, – он перевел дух. – Да. Так. И если бы была возможность начать все сначала, я бы никогда… Я не помню, как это было, но мне рассказали. И поверь, я раскаиваюсь до глубины души. Нам надо расстаться.

– Это все?

– Да. Все, – твердо сказал он.

– Давай букет.

– Пожалуйста, – он протянул цветы и так же торжественно сказал: – До свидания, Леся. Навсегда.

Она взяла розы, задумчиво на них посмотрела, окунула лицо в букет, вдохнула тонкий аромат цветов. Потом вдруг размахнулась и изо всей силы хлестнула его букетом по лицу. Потом еще раз и еще:

– Несколько неправильно! Мерзавец! Да что это на тебя нашло?! Несколько неправильно! Я бы тебе сказала… И это в тот момент… Какая же я дура! Вон! Убирайся! Несколько неправильно! Ха!

Он скатился с лестницы, чувствуя, как на щеках горят царапины, розы оказались колючими. И что он теперь скажет Зое?! Что с кошкой дрался?! Где? В засаде? Что на него нашло? Что на нее нашло! Сумасшедшая! Розами-то за что?

– …Я только хотел с ней по-хорошему расстаться, – пытался объяснить он жене.

– Да, да, – она прижгла царапину на щеке перекисью водорода, он не удержался и застонал. – Терпи.

– Но за что?

– Кто ж ее знает, Ваня? Видимо, что-то есть. Погоди, время придет, ты все узнаешь.

Ближе к полуночи

– Вы прямо как на работу сюда, – усмехнулся плечистый парень в камуфляже.

– Ничего не поделаешь: веду расследование.

– Что, пропал хозяин? – Охранник кивнул на «Мерседес».

– Вроде того.

– А ключи откуда?

– Тайна следствия, – важно сказал он.

– Извините.

Охранник отошел к воротам. Надо же было опять на него нарваться! Неужели пойдет гулять сплетня? Ну и черт с ней. Хватит играть в кошки-мышки. Он должен узнать, где брал деньги. Открыл дверцу, уселся за руль. Появилось неудержимое желание прокатиться. Но куда ехать? Гнать ночью по пустому шоссе в неизвестность? Он открыл бардачок и нашел в нем документы на машину. Оказывается, Иван Александрович Саранский ездил на черном «Мерседесе» по доверенности. А принадлежала машина некой фирме. ЗАО «АРА». Все, как положено: печать, подпись, юридический адрес. Есть ниточка, за которую надо тянуть. Что это за «АРА» такая, чем занимается? Почему доверила какому-то Саранскому ездить на такой машине? Кто он ей, «АРЕ»?

Доверенность сунул в карман и еще немного посидел в «Мерседесе». Здесь ему было комфортно. Потом вспомнил об исцарапанных шипами щеках и нахмурился: завтра от насмешников не будет отбою. Крем тональный, что ли, у Зои попросить? Или взять больничный? Сослаться на головную боль. Мол, последствия травмы. Сам виноват. Знал бы, купил гвоздики или хризантемы. Нет уж: больше никаких роз.

День двенадцатый, утро

Все равно царапины были заметны. Зоин тональный крем оказался гораздо светлее его, мукаевского, загара. По дороге на работу на него косились, но комментарии начались в прокуратуре. Первое «ой, что это с вами?» он стерпел, отшутившись. Мол, бандитская пуля. Алеша Мацевич, повстречавшийся в холле, стал рассказывать о своей кошке, настоящей тигрице. Как она прыгнула однажды на спину сантехнику, зашедшему починить сливной бачок. Над проделками лютой кошки смеялись все, но косились при этом на следователя Мукаева. Кто-то спросил: «У вас тоже кошка? И тоже дикая?» Он собрался было отшутиться, и в этот момент появилась Леся. Всем своим видом показала, что отныне в упор его не видит, молча прошла в кабинет к прокурору, и разговор о диких животных с энтузиазмом продолжила одна из женщин.

Когда в прокуратуре появился капитан Свистунов, следователь Мукаев был уже на взводе. Руслан, увидев его царапины, хмыкнул, но от комментариев воздержался.

– На пару слов, – позвал он друга детства. Отошли к окну.

– Говори, – потребовал Иван.

– О чем? – невинно посмотрел на него Руслан.

– Давай открытым текстом. Что ты знаешь и чего не знаю я?

– Я, Ваня, могу только догадываться. Я бы тебе посоветовал больничный взять. Могу порекомендовать сговорчивого терапевта. Неудобно ходить по учреждению с такой рожей. Боюсь, народ не поверит в бандитскую пулю. У нас так громко и много не стреляют.

– Да? А позавчера стреляли? Или уже забыл?

– Ты напоминаешь о том, что я тебе должен?

– Я устал от твоих намеков. Я виноват в том, что ничего не помню? Рад бы вспомнить, да не могу. Если я что важное забыл, ты скажи.

– Вообще-то я пришел работать, – невозмутимо ответил Руслан. – Давай о личном потом.

– Да, кстати… А почему сюда? Разве твое рабочее место в прокуратуре? Меж тем ты здесь днюешь и ночуешь. Неужели из-за меня? Я и есть твое ответственное задание? Может быть, ты меня в чем-то подозреваешь? Не доверяешь мне? Скажи прямо, хватит темнить.

– Ваня, остынь.

– Я… – он вдруг вспомнил об «АРЕ». А ведь это кстати, что Свистунов зашел! – Пойдем в мой кабинет. У меня к тебе дело есть.

– Ну наконец-то!

Иван все еще колебался. Но деваться некуда. Придется довериться Руслану. Тот начал первым:

– Тебе не кажется, Ваня, что Вэри Вэл умышленно не торопится? Я имею в виду паленку. Затягивает расследование. Какие тебе даны указания?

– Да, собственно, никаких.

– То-то и оно. А дело-то громкое.

– Ты же сам сказал, что Цыпин устал. Болеет.

– Тут не болезни, Ваня. Нет. Не то, – поморщился Руслан. – Он словно дает им время. На что?

– Может, ждут того, за кем деньги и сила? Что он вмешается? Хозяина ждут?

– То-то и оно. Все Маугли, все заветное слово знают. «Мы с тобой одной крови…» Похоже, поймали в мышеловку нашего Владлена Илларионовича. А кусочек сыра – обеспеченная старость.

– Да ты что?! Неужели он взятки берет? Выходит, он и есть «крыша»?!

– Не кричи. Все берут. Так что ты не дергайся и не суетись. И помалкивай. Будь осторожен. А то в следующий раз амне́зией не отделаешься.

– Амнезией, – машинально поправил он ударение.

– Один черт. Кстати, если бы я получил в апреле ту же информацию, что и ты, я бы себе эту амнéзию просто-напросто придумал. Есть вещи, узнав, которые надо тут же позабыть.

– Вот, значит, в чем ты меня подозреваешь…

– Подозревал. Очень уж умно, Ваня. Не помню, и весь спрос. Но факты-то подтверждаются. А он к тебе словно присматривается: помнишь – не помнишь? И что вообще знаешь? Тебе так не кажется?

– Кажется. Домой к себе зовет. На чай.

– То-то. А ты возьми да и сходи. Тут надо аккуратно.

– Хорошо. А теперь о моем к тебе поручении.

– Слушаю.

– Есть такая фирма: ЗАО «АРА». – Он достал из кармана листок, на который выписал данные из доверенности. – Здесь все. В том числе юридический адрес. Проверь, пожалуйста, что это за фирма и чем занимается.

– По какому делу она проходит? – деловито поинтересовался Руслан, взяв бумажку. – Попугаями торгует?

– Еще не знаю. Но возможны сюрпризы. Сколько времени займет проверка?

– Да самую малость. Пробьем по базе, запросим Москву. Значится, надо узнать, чем она занимается и кто владелец?

– Именно.

– Это быстро. Жди. А насчет царапин не переживай: шрамы украшают мужчину. Кстати, чем она тебя? Ногтями?

– Букетом. Розами.

– Ты бы, Ваня, гвоздики бабам покупал. Хорошо, что букет был не в горшке. А то бы…

– Я тебе в морду сейчас дам! – Он сжал кулаки.

– А где ж твои манеры? «Ах, извините», «не будете ли вы так любезны?», «салфеточку возьмите-с». В морду! Что, в чувство приходишь? Вспомнил, кто ты? Все-таки следователь Мукаев?

– Убью… – прошипел он, делая движение в сторону Руслана.

– Исчезаю.

Друг детства вышел в коридор, кусая губы от смеха, но за дверью не выдержал и расхохотался. Иван почувствовал, как к щекам прилила кровь, и несколько раз сжал и разжал кулаки. Да что ж там такое?

…и вечер

Это была пятница, конец рабочей недели. Он рассчитывал, что за выходные царапины подсохнут, затянутся, он же в это время отсидится в деревне. Рассчитывал до тех пор, пока не узнал, что в воскресенье следователю Мукаеву предстоит дежурить по району. Ему деликатно напомнили, что многие сотрудники в отпусках по случаю лета, а потому хоть вы, Иван Александрович, и на особом положении, но уж извините, и т. д. и т. п. Извинил и глупо спросил:

– А что это такое: дежурство по району?

Потом спохватился, сделал умное лицо. Вспомнил, мол. На самом деле он понятия не имел, что ему предстоит делать. Было такое ощущение, что этого с ним еще не случалось. Попытался себя успокоить. Авось ничего не произойдет. Отсидится в кабинете, попьет чайку, полистает журнальчики. Все будет хорошо, просто замечательно. Никого не убьют, не зарежут; «…десять проникающих ранений грудной…» Его аж передернуло! А почерк действительно похожий, с наклоном в левую сторону. Неужели он мог такое записать? Как его… Он вновь поморщился. На месте происшествия! Ну и профессию он себе выбрал!

Капитан Свистунов появился, словно спасательный круг в открытом море. Как раз в тот момент, когда пропала всякая надежда выкарабкаться.

– Оказывается, я в воскресенье дежурю, – с тоской сказал следователь Мукаев.

– Я тоже, – спокойно ответил Руслан. – Так что не переживай. Я тебя не оставлю. А держишься хорошо. Народ уверен: Иван Мукаев вернулся. Разок в морду дашь кому-нибудь – и порядок. Я тебя уверяю: больше и не потребуется. Да хоть мне.

– Ты шутишь, что ли? Я вроде бы стал привыкать, но все равно пребываю в полной уверенности, что никогда раньше этим не занимался.

– Не занимался чем?

– Юриспруденцией.

– А чем же тогда занимался?

– Тоже не знаю. Но что-то же я вспомнил! Почему не свою прежнюю работу?

– Потому что. Откуда мне знать? Придет время – все вспомнишь. А с дежурством они поспешили. Пусть знаешь куда засунут свой график? Бездельники и тунеядцы! Нашли на кого проблему повесить!

– Ну зачем ты так?

– А как? Ты с Вэри Вэлом договаривался только насчет серийного маньяка. Вот пусть и идут в… Не морщись. Не туда.

– Я подам в отставку. У меня не получается.

– Погоди. Я тебе сюрприз приготовил. Знаешь, чем занимается твоя «АРА»?

– Чем?

– Оптовой торговлей спиртными напитками. Со складов. А ты говоришь: «Не получается».

– Но это же… Неужели нашли?

– Похоже на то. Попали. Где легче всего спрятать поддельную водку? Среди такой же продукции. С оптового склада легче реализовать по липовым накладным. Но это еще не весь сюрприз. Знаешь, в чем главная его часть?

– Говори, не тяни.

– Генеральный директор фирмы «АРА» некий Ладошкин Алексей Петрович. Устраивает тебя такой расклад?

– Хозяин, – прошептал он. Неужели нашел? Значит, и лаборатория близко.

– Не знаю, не уверен. Стал бы он так подставляться? А насчет воскресенья ты не волнуйся: «Как-то раз вне графика случилося несчастье». Ну и дальше про слона. Похоже, в нашей прокуратуре работают одни слоны. Но не тушуйся, Ваня. Желающий подмениться всегда найдется, так что я, капитан Свистунов, в эту ночь буду при тебе. У тебя будет мой носовой платок, чтобы вытереть сопли, и жилетка, чтобы в нее выплакаться. А то я вижу, ты опять расклеился.

– Я понять не могу, как выбрал такую профессию! Это же не мое!

– Как не твое? – возмутился Свистунов. – Ты же вышел каким-то образом на эту «АРУ»? Интуиция? Фантастическая удача?

– Понимаешь ли… – замялся он.

– Понимаю. Не скажешь. Ладно, считай – проехали. По тормозам. И что делать теперь? Ехать туда? Когда?

– Завтра.

– Завтра суббота.

– Мне кажется, что и в субботу в офисе на… – он заглянул в бумажку, – Волоколамском шоссе идет прием посетителей.

– Если он действительно находится там, этот офис. Адрес может оказаться липовым, и фирма тоже.

– А Алексей Петрович? Он липовый?

– Это, конечно, персонаж! Надеюсь, реально существующий. Кто поедет? – деловито осведомился Свистунов.

– Я, конечно.

– В Москву? С твоей амнéзией?

– Амнези́ей. Пустяки. Я найду этот офис. Похоже, они и не шифруются.

– Один поедешь? – внимательно посмотрел на него Руслан.

– Один, – вот так: твердо и решительно. – Жаль только, что выходные пропали. Хотел к девчонкам съездить. К Головешкам. Соскучился… А твоя когда родит?

– В конце лета. Если, тьфу-тьфу-тьфу, ничего такого не случится. У женщин все сложно. Кстати, твоя машина в порядке? А то я могу…

– Не надо. Я найду, на чем добраться, – Иван крепко сжал в кармане серебряного дельфина с изумрудными глазами. И повторил: – Не надо.

– Тогда до воскресенья? Успеешь?

– А если не успею, с работы выгонят? – усмехнулся он.

– Не дождешься. Вэри Вэл в тебя вцепился мертвой хваткой. И я думаю, ты знаешь, какая этому причина?

– Ну? – напряженно спросил Иван.

– Твоя потерянная память. Хочет убедиться, что все в полном порядке, потому старается на глазах тебя держать. Вэри вэри вэл. Андестенд ми? Ду ю спик инглиш?

– Yes, I can speak english very well.

– Кажись, у тебя теперь и с английским порядок, – задумчиво сказал капитан Свистунов. – Судя по произношению. А в школе двух слов связать не мог.

«А может, я шпион? – с ужасом подумал он. – Агент иностранной разведки? Только этого не хватало! Какая чушь лезет в голову! Но я, кажется, неплохо знаю язык. Нет, чушь. То же самое, что ночные засады, придуманные для Зои. Я не шпион. Я русский. Но все-таки кто я?»

День тринадцатый, утро

Зоя заметно огорчилась, когда узнала о его планах на выходные:

– Ванечка, что ж они там, в прокуратуре вашей, звери? Человек после болезни не оправился, а они так нагружают! Убить тебя хотят! Я Владлену Илларионовичу при встрече непременно скажу!

– Не надо, Зоя, – попросил он. – Не говори ничего.

– Как это не надо? И зачем ты только вернулся на эту работу? – в сердцах сказала она.

– А куда? – Такая тоска прозвучала в его голосе! – Куда? Я не знаю! Не переживай: я справлюсь.

Зоя тяжело вздохнула и отправилась мыть посуду. Это было вчера вечером, а сегодня он встал рано, в шесть утра. Надо было пробежаться до парка и обратно, сделать гимнастику, потом пойти на стоянку и забрать наконец оттуда свою машину. Он волновался, потому что не ждал от поездки в Москву ничего хорошего. При слове «АРА» сердце начинало тревожно биться. Но сколько можно тянуть? Надо узнать, кто такой Иван Саранский и чем он занимался.

– Уж в субботу-то можно отдохнуть, – проворчала Зоя, увидев, как он переодевается в спортивный костюм. – Не жалеешь ты себя.

Он поцеловал ее в щеку и исчез. Пробежка не напрягала, напротив, доставляла удовольствие. За последнюю неделю он втянулся, окреп. Да и взгляды прохожих перестали смущать. Ничего, и это пройдет. Привыкнут. Прав Вэри Вэл.

И тут он невольно замедлил шаги, нахмурился. Вспомнил про пистолет. Почему оружие следователя Мукаева лежит в бардачке «Мерседеса»? Спокойно. Не надо так нервничать. Все будет хорошо, все будет хорошо, все…

– …Добрый день!

– Здравствуйте, – буркнул он. Он что, живет здесь, на платной стоянке, этот охранник? Почему они все время встречаются?

– У меня вчера был выходной, – охотно пояснил тот. – Я через день дежурю. Вы на меня каждый раз и попадаете.

– Я забираю машину.

– Жаль.

– Отчего же?

– Привык. И к вам, и к машине. Все ж таки развлечение. – Охранник зевнул. – Скучно здесь. Паршивая работа. Вроде и делать ничего не надо, только часы считать. Отдежурил – денежки получил – топай до дому. А ощущение такое, что жизнь мимо проходит. Ты тут топчешься на одном месте, топчешься, как дурак, а она проходит.

«Тоже мне, философ! Все нынче стали философами, все ищут смысл жизни. А работать кто будет?» – подумал он, доставая из кармана ключи.

– Так и не нашли? – поинтересовался парень в камуфляже.

– Что?

– Хозяина?

– Хо… Нет, не нашли.

– Шлепнули, наверное, – снова зевнул охранник.

– И не жалко?

– Кого?

– Человека?

– Это кто человек? Тот, кто на «мерине» ездил? Ну вы скажете!

– Завидовать нехорошо. Некрасиво, – сказал Иван, садясь в машину.

Богатые тоже плачут. Только глупые рыдали бы взахлеб на публике. Садились бы в свои черные «Мерседесы» и громко при этом рыдали. Жрали бы черную икру ложками, захлебываясь горючими слезами. И в постели с длинноногими красотками стонали бы не от наслаждения, от тоски. Плачьте, богатые, плачьте! Громче плачьте! Население к вам внимательно прислушивается. Ему хочется ваших слез.

Охранник и открыл ворота. Иван повернул ключ в замке зажигания. «Мерседес» плавно тронулся. Поехали! Он вспомнил, как водил эту машину. В голове немного прояснилось. Может, и дорогу вспомнит?

Стекла у «Мерседеса» тонированные. Это здорово, потому что на машину косятся. В маленьком городе Р-ске не так уж много черных «пятисотых» «Мерседесов». Их владельцев все знают в лицо. Но разве в ней едет следователь Мукаев? Нет, это Иван Александрович Саранский, что удостоверяет соответствующий документ.

Моя машина. Кто ж не мечтает о новеньком «Мерседесе»? Душу дьяволу продашь за такую машину! Может, он и продал? А как же пистолет? Почему оставил его в машине?! А если ее остановят и попросят водителя выйти, чтобы осмотреть салон? По спине пополз холодок. Впереди стационарный пост ГАИ. Что там у них сегодня? «Вихрь-Антитеррор», операция «Перехват», месячник по борьбе с пьянством на дорогах? Как же он раньше выкручивался? Удостоверение в нос совал? Он этого не помнит. Деньги? Но сегодня денег нет. Зато есть документы следователя Мукаева. И разрешение на ношение оружия наверняка имеется. Только какой пистолет его, тот или этот? Тот – имеется в виду найденный в доме Сидорчука. Заключения экспертизы еще нет. А номера табельного оружия он, разумеется, не помнит. Так какой же? Вдруг гаишники найдут пистолет, он им разрешение, а номера не сходятся. Надо было подготовиться, все проверить. Забыл. Растяпа! Об оружии забыл!

Все-таки остановили. Еще бы! Такой лакомый кусок!

– Инспектор ГАИ старший сержант Михайлов. Можно взглянуть на ваши документы?

Из машины он так и не вылез, ноги стали ватными. Он в любой момент ожидал подвоха. Что он знает про эту машину? Да, в сущности, ничего, кроме того, что «Мерседес» вроде бы его. Опустил стекло, протянул доверенность, права. На бардачок, где лежал пистолет, старался не смотреть. Если он следователь Мукаев, почему ему так страшно? Потому что на «мерсе». А в нем он…

– А что у вас с лицом?

– Кошка поцарапала. – И к месту вспомнил рассказ Алеши Мацевича. – Понимаете, ангорские кошки злые. Пришел сантехник чинить сливной бачок, а она на него набросилась. Ревнивая очень. Пока оттаскивал кошку от мужика, она и…

– Жены, что ли, нет?

– Почему нет? – растерялся он.

– Кошка ревнивая. Прямо как жена. Что ж, бывает.

Вылезти пришлось, пошли проверять на угон. Пост стационарный, положено. Делают запрос. Хорошо, что бросившуюся в лицо краску скрывает загар. Следователь Мукаев летом становится черным, как головешка. Что же с машиной? Что-то они тянут. Сейчас начнут обыскивать. Сейчас…

– Все в порядке, можете ехать.

– Машина в угоне не числится? – спросил он сдавленно и тут же одернул себя: вот дурак!

На лице сержанта Михайлова возникло удивление.

– То есть я хотел сказать, похожая машина.

– Похожая всегда числится. Дорогие тачки частенько угоняют.

– Да-да. Я понимаю. Так я могу ехать?

– Можете. С вашим «мерсом» все в порядке. Извините за задержку, – сержант козырнул. У них месячник вежливости, а не по борьбе с пьянством. Повезло.

В порядке, значит. Он полез за руль. Интересно, каким образом в порядке? Неужели никого не интересует, откуда у следователя прокуратуры Мукаева черный «пятисотый» «Мерседес»? Не дядюшкино же наследство из Америки!

Все в порядке с машиной. С ним зато не в порядке. Полтора месяца назад он упрямо шел по этой дороге в Москву – усталый, измученный, больной. Но все-таки шел. Куда? В офис на Волоколамском шоссе? Возможно.

Сверился с картой Москвы, которую нашел в бардачке. Ближе к городу почувствовал себя увереннее. Более того: постепенно вспоминал дорогу. Конечно, он бывал в Москве и раньше. Столицу знал неплохо. А почему нет? Говорят, учился в юридическом институте. С девушками по городу гулял, возил их на такси, в киношку бегал. Город хорошо знаком. И въезд в него, и развилка знакомы. Кажется, впервые он увидел это из окна рейсового автобуса, будучи еще мальчишкой. И сразу же решил для себя: «Я буду здесь жить». Красиво, черт возьми! А теперь еще более красиво. Понастроили высоток, сделали развязки, разбили клумбы повсюду. Он понял тогда, что это его город. И твердо решил жить здесь. Так почему же мечта не сбылась? Или…

Офис он нашел быстро. И сразу подумал: солидно. Фирма «АРА» занимает весь первый этаж. Дверь массивная, крыльцо под кованым, в завитушках, козырьком. Над дверью колокольчик, справа звонок и переговорное устройство. Да, они сегодня работают. Похоже, они всегда работают. Таков стиль руководителя. И явно он хорошо за это платит.

– Кто? – раздалось из динамика, когда Иван позвонил в дверь.

Замялся на мгновение. Посмотрел на глазок видеокамеры. Наружное наблюдение. Они его видят. Интересно, под какой фамилией он здесь проходит, если проходит? Мукаев? Саранский? Сказал подходящее обоим:

– Иван Александрович.

Тут же раздался писк, он потянул за ручку, и дверь открылась. «Дзинь», – сказал колокольчик. Малиновый звон. Сразу за дверью – охрана. Его встречают двое. Похоже, мужики удивились, но не остановили, ни о чем не спросили, взяли под козырек:

– Доброе утро!

– Здравствуйте. А… – Кого бы спросить?

– Иван Александрович! А мы вам звоним, звоним! – (Куда?) – На сотовый! А там каждый раз «абонент временно недоступен»! Куда же вы пропали? Ой, извините!

Какая милая девушка! Секретарша? Возможно. В его вкусе. Тоненькая, высокая, длинноногая. Блондинка. Выскочила из-за стола в приемной, чуть ли не с объятиями кинулась. Но – сдержалась. Видимо, отношения у них деловые.

– Алексей Петрович здесь! Ой, как он обрадуется!

Это вряд ли. Неизвестно почему, но сердце подсказывает, что будет именно так. Не обрадуется Ивану Александровичу генеральный директор фирмы «АРА» Ладошкин.

– Доложите ему обо мне.

Она оторопела и захлопала длиннющими ресницами:

– Доложить?!

А что он такого сказал? Белая дверь за ее спиной – это, должно быть, кабинет Алексея Петровича. Таблички надо вешать, люди! Учить вас некому! Непременно на все белые одинаковые двери нужно вешать таблички!

– Не стоит. Не докладывайте. Я сам.

Даже не спросила, что у него с лицом. Он догадался, что и не спросит. Субординация. Кто он здесь? Внезапно понял и другое: тут ни в коем случае нельзя говорить о своей потерянной памяти. Это другой мир. В нем нет друзей – конкуренты. Нет любящей женщины – потребительницы. Нет родственников – нахлебники. Всем им палец в рот не клади. Откусят вместе с рукой. Это Зоя, Руслан, Вэри Вэл, Леся и прочие с ним возились как с ребенком. Тут не подскажут, как заполнять официальные бланки. Узнают, что не можешь – и побоку. С огромной радостью. И ни в коем случае нельзя спрашивать, кто он такой, Мукаев или Саранский.

Держаться надо естественно и как можно увереннее. Лучше ошибиться в чрезмерной наглости, чем в скромности. Шаг тверже, плечи развернуть. Постучать? Ни в коем случае! Распахнуть дверь, по-хозяйски переступить порог огромного кабинета. Да-а… Это масштаб! Какой же убогий по сравнению с ним тот, где работает следователь Мукаев! Небо и земля. Да что там небо! Космос. Безвоздушное пространство. Где? Здесь? А ведь кондиционеры в офисе работают на полную мощность. За столом в кожаном кресле сидит Алексей Петрович Ладошкин. Петрович? Да ему тридцатник-то есть?! Память – странная штука, даже потерянная. Потому что Мукаев? Саранский? Чувствует неприязнь. Хотя ничего и не помнит. Ему неприятно смотреть на хозяина кабинета. Молодой, да ранний. Не из тех, сытых, породистых, что с детства закормлены, а из подкидышей. Ах они, кукушкины дети! Едва освоившись в гнезде, наводят свои порядки. Не нравится – за борт.

– Ты?!! – вскрикнул Ладошкин, побледнел и медленно стал подниматься. И уже гораздо тише, но с не меньшим удивлением: – Ты-ы?

– Я.

– Иван, ну ты нас всех напугал! Что у тебя с лицом? Авария, да? Почему не позвонил, не сообщил? Почти два месяца!

– Думали, что все? Конец? – усмехнулся он.

– Да что ты такое говоришь! Ты нам всем нужен! Тебе просто не надо быть таким скрытным. Что о тебе известно? Да практически ничего. Исчез – где искать? Почему нам ничего не сообщил? Мы бы помогли.

– Ничего, я сам справился.

– Где ж ты был? В больнице?

– Да. – И это правда.

– Автокатастрофа?

– Вроде того.

– Я говорил, что надо быть осторожнее. – Пауза, долгий внимательный взгляд. – Ты, должно быть, за деньгами пришел?

Неплохо бы! Как бы не выдать себя и получить то, что хочется?

– Как у нас дела?

– Как всегда. Ты мне что, не доверяешь?

– Доверяю. – Надо бы порезче. – Но проверяю.

– Это ты напрасно. – Легкая обида, но без наезда. – Как у тебя со временем?

– Мало. Еще не долечился.

– Где ж ты так?

– Ехал в сторону Р-ска, – это он, конечно, рискнул. Но ничего. Его собеседник нисколько не удивился, наоборот:

– А-а-а. Понятно, почему торопился. Лихачил и попал в аварию. Значит, серьезного разговора не будет?

– Сегодня нет. – Потом побеседуют, когда он с мыслями соберется. Уж очень все неожиданно.

– Что ж, отложим. Я не спешу. Дела в порядке. Ты жив, это главное. Пойдем, Иван.

Интересно, а как ему обращаться к Ладошкину? Как называть? Алексеем? Лешей? Алексеем Петровичем? Какие у них отношения? Нет, фамильярность – это на него не похоже. На кого не похоже? На Саранского или на Мукаева? Запутаться можно! Попросить сигарету с ментолом?

– А почему на тебе этот дешевый костюм?

Вот он, прокол! Нет, Ну нет в гардеробе у следователя Мукаева дорогих костюмов! В квартире на втором этаже нет. Где он их держал, интересно?

– Так получилось, – ответил туманно, но сойдет. Ничего, проглотят.

Вышли в коридор, двинулись вдоль безликих белых дверей. Вот черти! Сказал же: таблички надо вешать! Не офис – морг. Свет ровный, стены белые, полы чистые, запах казенный. Такое ощущение, что за одной из белых дверей ему сейчас будут делать операцию. На улице жара, здесь же работают кондиционеры. Климат отрегулирован так же, как и отношения между сотрудниками. Тут люди делают деньги. Большие деньги. Деньги, деньги…

Стоп! Пришли.

– Заходи.

Ему не хочется оставлять Ладошкина за спиной. Этому человеку он не доверяет. А меж тем Ладошкин смотрит подобострастно, сочувствует его болезни. Ложь, все ложь. Переступил порог, огляделся. В кабинете две важные вещи: сейф и девушка. Сейф бронированный, девушка тоже. Глаза холодные, макияж безупречный, улыбка на сто долларов.

– Леночка, выйди на пару минут.

И глазом не моргнула. Вышла, оставив их наедине с сейфом. Алексей Петрович с важным видом гремит ключами. Дверцу не открыл, распахнул. Гляди, мол, нам скрывать нечего. Он посмотрел с интересом. В сейфе пачки денег. Доллары. Много.

– Тридцать хватит?

Чего тридцать? Может, сказать: «Давай все»? А если они на тридцать договаривались? Безразлично пожал плечами:

– Пока да. Хватит.

На стол ложатся пачки. Одна, другая, третья… Купюры разные, есть и мелкие. Довольно. А доллар падает, надо бы рублями взять. Он косится на экран монитора. «И все-таки где я?» И куда бы их деть, деньги? По карманам рассовать?

– Кейс в машине забыл, извини. – И все-таки: Леша, Алексей, Алексей Петрович?

– Ничего.

Ладошкин откуда-то достает картонную коробку. Из-под торта, что ли? Да у них тут, похоже, сладкая жизнь! Мелкими буквами на коробке написано: «Полет». Верно подмечено. С такими деньгами можно и воспарить к небесам. Вытряхнув крошки, Ладошкин аккуратно укладывает в коробку деньги.

– Тебе точно хватит тридцати тысяч?

А можно и больше? Надо было сказать: миллион. Миллиона рублей ему бы хватило. На первое время. На мелкие расходы. Как, оказывается, легко и просто жить на свете!

– Я еще заеду.

– Когда?

– На днях.

– Не затягивай. У нас дела. Надо срочно решить кое-какую проблему. Понимаешь?

Нет, но все равно согласный кивок.

– А как тут вообще без меня?

– Справляемся. – Еще бы! Ты справишься! На ходу подметки рвешь! – Но есть вещи, которые решаешь только ты, Иван. Если хочешь, то можешь, конечно, и эти функции переложить на меня. Я имею в виду документы…

– После. Мне в больницу надо.

– Может, найти врача? Лечь в стационар, в дорогую клинику? Ты травмирован? Что-то серьезное?

– Уже нет. Я здоров. В целом почти здоров. – Улыбка, мускулы напрячь, спину держать прямо.

– Да я уж вижу. Хорошо выглядишь, если не считать лица. Как будто с дикой кошкой сцепился. А я вот… – короткий вздох. Да, Ладошкин, с весом у тебя проблемы. Бегать надо по утрам. Бегать.

– Иван, ты телефончик-то включи. Мало ли какие проблемы? Нельзя без связи.

Телефон? Кажется, есть и такой в машине. Почему он до сих пор без мобильной связи? Пора возвращаться в реальность.

– Да-да. Включу. Аккумулятор сел.

– Что, два месяца заряжается? Если серьезное что-то случилось, ты так и скажи. Не надо от нас прятаться.

– Никаких проблем. Я включу телефон.

– Ну, тогда до встречи?

Рука у Ладошкина потная. А ведь в офисе прохладно, это на улице жара. «А чего ты испугался, Алексей Петрович? Это я боюсь, что ты про деньги сообразишь. Что ни черта я не знаю, сколько мне положено и за что. Но коробку из-под торта возьму».

Девушка в коридоре опять дарит сто долларов – улыбается безвозмездно:

– Можно мне на свое рабочее место?

– Да, Леночка, мы закончили. Заходи.

Только начали. А может, силой? Заманить хозяина офиса в машину, зажать рот там, за тонированными стеклами «Мерседеса», учинить допрос с пристрастием? Вспомни методы следователя Мукаева! А о чем спрашивать? Ладошкин рассыплется, потому что у Ивана Александровича, кто бы он ни был, стальные мышцы. Стоит только Лешеньку чуть-чуть придушить. «Кто я?» А Ладошкин что, знает? Про старую кожаную куртку, про пистолет в бардачке, про следователя Мукаева?

– Пожалуй, я тебя провожу до машины.

Что ж, это всегда пожалуйста. Хорошо, что не приехал на мукаевских «Жигулях». Была бы немая сцена.

– Что, уже починили? – Ладошкин кивает на «Мерседес».

– Да. Починили.

– А сильно ему досталось?

– Нет. Если бы сильно, я бы в больнице валялся дольше. А сейчас, как видишь, на своих ногах.

– Да вижу, – с досадой сказал Ладошкин. – Ты домой?

– Да.

– Рад был повидать.

– Взаимно.

Положил на переднее сиденье коробку из-под торта «Полет». И никто ничему не удивился. Вот тебе и навестил фирму «АРА»! Что сказать Руслану? Может, деньгами поделиться? Усмехнулся, хлопнул дверцей, надавил на газ. В ближайшем пункте обмена валюты, достав права на имя Саранского, обменял на рубли три тысячи долларов.

И только в машине, распихав по карманам деньги, понял вдруг нереальность всего происходящего. И пришел в ужас. Что происходит?!! Кто же он такой?!! Уставился в зеркало заднего вида, разглядывая свое лицо и ощупывая нос, лоб, подбородок, щеки, сдавленно сказал:

– Кто я теперь? Кто?!

Ближе к вечеру

Первым делом он постарался успокоиться и собраться с мыслями. Проанализировать ситуацию и попытаться хоть что-нибудь вспомнить. За что заплачены деньги? И кому, следователю Мукаеву или Ивану Саранскому? Гнал по Садовому кольцу по кругу. Главное он понял: нельзя производить обыск на складах торгово-закупочной фирмы «АРА». Нельзя задерживать Ладошкина и учинять ему допрос. Потому что Алексей Петрович расскажет все. И о деньгах, которые давал ему (Мукаеву, Саранскому?), тоже расскажет. Это или взятка, или гонорар. А может, аванс? За выполненную работу или ту, которую еще предстоит выполнить. Ладошкин предупредил: «Надо срочно решить кое-какую проблему». Кто ее будет решать? Следователь Мукаев? А кто же еще!

Действовать придется осторожно. Хорошо, что есть Вэри Вэл. Он тоже заинтересован в затягивании следствия. Вот и надо тянуть вдвоем. Может, так оно и было с самого начала, они работали в паре? А Руслан? И тут он вдруг вспомнил разговор с Натальей Хайкиной. Кто такой капитан Свистунов? Старший оперуполномоченный по тяжким преступлениям против личности. Черт ногу сломит в их терминологии! Что входит в обязанности Свистка, а что не входит? И чем он занимался в деревне Ржаксы незадолго до убийства Василия Хайкина? Интуиция подсказывает: чтобы притормозить Руслана, надо еще разок съездить в деревню Ржаксы. Капитан этого боится. Боится, что следователь Мукаев будет копать. И в другую деревню, где нашли восьмой труп, стоит наведаться. Как она называется? Если незадолго до убийства и там видели капитана Свистунова, то это, это…

Стоп! Дальше не надо. Не стоит думать о том, почему он, следователь Мукаев изъял из уголовного дела последние записи. Что там было? Протоколы допросов Игната Хайкина наверняка. И еще что-то. Так почему он это сделал?

Надо отвлечься. Вечер в тихой семейной обстановке придется как нельзя кстати. К черту трупы, бешеные деньги и криминал. Прислушался к своим чувствам. Что-то пузырь ведет себя странно. Как будто ему становится тесно в груди. Дыхание то и дело сбивается, хотя он, следователь Мукаев, в отличной физической форме. Но что-то происходит. Что-то странное. Все труднее сдерживать рвущиеся наружу чувства. Хочется… А чего, собственно, ему хочется? Вспомнить?

По дороге домой он заехал в супермаркет. Цены в магазине оказались не провинциальные, но карманы следователя Мукаева теперь набиты деньгами. Он взял корзину для покупок и медленно пошел вдоль полок, пытаясь вспомнить: как это было? Яркая вспышка перед глазами. Стол, застеленный белоснежной накрахмаленной скатертью, на нем подсвечник, корзина с фруктами и охлажденное шампанское. Напротив с бокалом в руке сидит женщина. Попытался вспомнить ее лицо. Леся? Она чего-то недоговаривает. И Свисток тоже. Надо смоделировать ситуацию, и тогда память прояснится окончательно.

Он уверенно взял с верхней полки, где стояли самые дорогие вина, бутылку французского шампанского. Потом в корзину последовали фрукты: бананы, персики, клубника… Прихватил килограммовый пакет с тигровыми креветками, в отделе полуфабрикатов шейку в маринаде, салаты готовые.

У кассы равнодушно достал из кармана пачку денег. Девушка улыбалась, пробивая чек, и стреляла в него глазками. Красивый, богатый. Следователь Мукаев не реагировал. Он ехал домой, к жене Зое. Он хотел знать наверняка: что было? Из-за чего он нахамил Лесе, почему решил с ней расстаться? Это важная часть его прошлой жизни.

Он давно решил перегнать машину на другую стоянку на окраине города. Охраннику отстегнул щедрые чаевые за то, чтобы не задавал вопросов. На многие вещи после визита в офис торгово-закупочной фирмы «АРА» он стал смотреть проще. У него есть деньги, много денег. Заплатит – и будут молчать. Захочет – будут еще деньги. Жизнь легка и приятна. Надо только иметь много денег. А это просто. Почему-то он теперь уверен: это просто. Память постепенно возвращалась.

Коробку из-под торта, в которой лежали оставшиеся деньги, оставил пока в салоне машины. За ее сохранность он был спокоен: охрана получила много. А главное, никто не знает, что в машине пистолет и деньги.

Увидев его покупки, жена ахнула:

– Откуда деньги, Ванечка?

– Премию дали, – соврал он. – За паленую водку.

Зоя проглотила. Подхватила сумки и метнулась на кухню.

– Не суетись, – сказал он, идя следом. – Все уже готово. Мясо в духовку, шампанское в холодильник. Я хочу, чтобы ты накрыла стол в зале.

– В зале?! Но мы всегда на кухне…

– Я так хочу, – мягко сказал он. – Фрукты положи в корзину… – Он огляделся: нет ничего похожего. – На поднос. Бокалы для шампанского у нас есть?

– А как же! От хрусталя полки ломятся! Мне в школе надарили! – Она метнулась к двери.

– Зоя, я же сказал: не суетись.

Тарелки и бокалы выбирал сам. И недовольно морщился: не то. Модель прежней жизни, которую он в итоге создал, оказалась дешевкой. От досады, зацепив локтем, разбил хрустальную вазу.

– Ой! – жалобно вскрикнула Зоя и кинулась за веником, собирать осколки.

– Пустяки. Кстати, почему мы всем этим не пользуемся? Нечего держать хорошую посуду в серванте. Вещи должны служить, а не пылиться.

– Жалко же! – вздохнула она. – А вдруг разобьем?

– Разобьем – купим новые, лучше прежних. Не надо жить ради вещей, – слегка попенял он жене. – Надо жить для себя, а вещи – это слуги. Слуга не должен быть ценнее господина.

В недрах серванта он откопал пыльную пачку рождественских свечей с серебряными бантиками, распечатал, кое-как соорудил подсвечник.

– Ой, а это зачем, Ванечка? – еще больше удивилась Зоя.

– Мне хочется, чтобы у нас сегодня был романтический вечер.

Романтики не получилось. Зоя стеснялась, неумело управлялась с ножом и вилкой и все время вздыхала. Он тоже вздыхал. Ей было некомфортно. И ему тоже. Разговора не получалось. Нерва в нем не хватало. Раньше все было не так. И, похоже, не с ней. Хорошая женщина. Но…

– Зоя, – тихо позвал он. – Зоя…

– Что, Ванечка?

– Мне хорошо с тобой.

Он попытался в это поверить. Теперь у него есть семья. Жена, дети. И в самом деле: хорошо. К чему вспоминать прошлое? Может, оно и к лучшему, что он память потерял? Не надо ничего вспоминать. Он протянул руку и накрыл своей горячей ладонью ее натруженную кисть, так же тихо сказал:

– Зоя… Ты столько для меня делаешь!

– Да что же делаю-то, Ванечка? Я просто люблю тебя.

– Ты не понимаешь. Любить – это труднее всего. Ненавидеть легко, мстить легко, а любить… На мою долю этого не выпало. Меня никогда не любили…

– Тебе?! Тебе не выпало?!! – откровенно удивилась она. – Да кому же больше, чем тебе?!!

– Сам не понимаю, но ни в душе, ни в памяти о любви – ничего. Пусто.

Замолчал. Она поняла это по-своему:

– Ты просто, Ванечка, устал. Все работаешь, работаешь. Нельзя так.

– Что? Да-да. Я устал. Давай налью тебе еще шампанского.

– А ты?

– И я выпью. У меня завтра трудный день. Ты права: я слишком много работаю.

Он почти успокоился. Хотя вспомнить не получилось. Напротив с бокалом в руке сидела не та женщина. Не такая молодая и красивая. Не очень умная, он это понимал. Простоватая для него. Но зато он успокоился. Да кем это расписано, кто кому пара? Он чувствовал, что Зоя его поймет. Что бы ни случилось – обязательно поймет. Пусть не умом, но сердцем, и, быть может, только она одна. Знал это наверняка и оттого цеплялся за свою новую жизнь, хотя догадывался, что произошла какая-то нелепая, чудовищная ошибка. Но в его пользу ошибка. Он должен отдавать долги.

– И как тебе твоя жизнь, Зоя? – осторожно спросил он.

– Хорошо. Теперь хорошо. Ты рядом – и славно. Ой, Ванечка, я ж совсем забыла!

Она вскочила, метнулась в спальню. Он ждал всего, чего угодно. Постоянно ждал подвоха. Зоя могла принести книгу странного содержания, незнакомые фотографии, якобы любимые им особенно тонкие презервативы… Но она принесла пачку дамских сигарет с ментолом, положила перед ним на стол, простодушно сказала:

– Вот.

– Откуда это? Зачем? – растерялся он.

– Знаешь, Ванечка, – таинственно сказала Зоя. – Перед тем как пропасть, ты был каким-то странным. Однажды пришел домой поздно, разбудил меня, прошелся по комнате, вот как сейчас ходишь, сел в кресло нога на ногу, сигареты эти закурил. Тонкие, длинные. И спросил меня важно: «Ну как?» И я сказала, что никак. Кривляние, мол. Не похоже.

– На что не похоже?

– Ну на тех… Которые в кино. Богатые.

– И что я?

Зоя покраснела:

– Ничего. Сказал: «Дура».

– Догадываюсь, что не только это. Извини. Хоть и поздно прощения просить, но все равно – извини.

– Да пустяки! Ты всегда меня так раньше называл, то дурой, то дурехой. Дуреха – считалось лаской. А сигареты, которые ты в угол после этого швырнул, я припрятала. Дорогие, наверное?

Зоя замолчала, он тоже не нашелся что сказать. Настроение испортилось. Ну зачем она их принесла? Все только еще больше запуталось. Вот и Руслан рассказывал о его трюках с зеркалом.

– Ванечка, что случилось? Ты расстроился?

– Нет, все в порядке. Давай еще шампанского выпьем.

После ужина она кинулась было мыть посуду, но он остановил:

– Потом. Успеешь. Не то сейчас настроение.

Она поняла, опять покраснела. Теперь уже от смущения. Подошел, обнял крепко, но ласково, поцеловал сначала карий глаз, потом голубой.

– Ой, мы прямо как новобрачные! – застеснялась Зоя.

Улыбнулся, легко поднял ее на руки. Какая миниатюрная женщина. Ему с высоты его роста казалось, что очень уж маленькая. А близняшек родила. Тяжело было, наверное. Значит, ему не должно быть тяжело. И показалось, что впервые в жизни он захотел, чтобы женщина, с которой лег в постель, была им любима и от этого счастлива. Он решил совсем ничего не оставить для себя…

День четырнадцатый, ближе к вечеру

Рано утром Зоя уехала за город, повезла Головешкам гостинцы от папы. Он дал ей денег на подарки родным, но немного, чтобы не вызвать новые вопросы. Потом придумает еще какую-нибудь премию. Мало ли в его жизни было ночных засад?

Усмехнулся, вспомнив эту глупость. Пора расплатиться за все, наконец. Пора… После утренней пробежки и короткой гимнастики пошел на работу. До вечера все было тихо и спокойно. Никаких ЧП. Следователь Мукаев, удобно расположившись в своем кабинете, просматривал уголовные дела. Листал пухлые тома с интересом ребенка, которому представился удобный случай заглянуть в замочную скважину спальни, где заперлись родители. Безнаказанно заглянуть. Сколько он еще так протянет? Если бы не Руслан, все кончилось бы в первый же день. Его бы разоблачили. Потому что ничегошеньки он из всего этого не помнит. Но друг детства все время подстраховывает. Сколько через руки капитана Свистунова прошло официальных документов! Постановления на обыск, служебные записки, протоколы… Руслан возится с ним так же, как и Зоя, с терпением заботливой няньки. Недаром в прокуратуре подшучивают: «Вы, Руслан Олегович, сюда прямо как на работу! Ведомство задумали сменить? Кабинетик организовать?» Друг детства только посмеивается и отбивается язвительными шуточками, на которые мастер. Друг детства… А он, следователь Мукаев, готовится нанести Руслану удар, чтобы прикрыть собственные грязные делишки. Сволочь!

С досады стукнул кулаком по столу, рука заныла. Словно в ответ раздался телефонный звонок.

– Ваня?

– Руслан? Богатым будешь, только что о тебе вспоминал.

– Это вряд ли. Собирайся, Ваня, у нас ЧП.

– Что?!

– Не надо так кричать. Аж уши заложило. ЧП, говорю, у нас в районе. В Горетовке. С транспортом напряженка, поэтому я тебя прихвачу на нашем «уазике». Жди, сейчас заскочим.

– Что случилось?

– Труп, – коротко ответил капитан Свистунов и повесил трубку.

«Десять проникающих ранений грудной…» О господи, господи! Он заметался. Горетовка, труп, ехать… А делать-то что? Что ему делать?!!!

…Через полчаса он трясся в машине, направляясь в Горетовку, а Руслан Свистунов, стараясь казаться спокойным, рассказывал:

– ЧП в районе. Пожар, труп. Сейчас начнется! Сказано же: прячьте спички от детей! Так нет. Маленькие неслухи, – заковыристо выругался Свисток, голос его вибрировал на низких нотах, чувствовалось, что друга потряхивает нервная лихорадка. Волновался, заметно волновался капитан Свистунов: – Ты не тушуйся, хотя сразу скажу: зрелище будет не из приятных. Но ведь мы с тобой и не такое видали? А?

Он кивнул, чувствуя, что самого начинает трясти от волнения. Да что там случилось-то?!

– С мая месяца жара, дождей нет, в лесу сушь, обстановка пожароопасная. Все средства массовой информации об этом трубят. Уже оскомину набило. Так эта малолетняя братва из Горетовки стянула спички и побежала в лесок играть в дикарей. Забились вглубь, разожгли костер. А дальше как по нотам. Дунул легкий ветерок, сушняк вспыхнул, за ним ели. С лапника и пошло. Веточка за веточкой и как в «Кошкином доме». Пожар. По всем правилам грамматики.

– Там погиб ребенок?! – вздрогнул он.

– Живы, слава богу, все живы. Испугались, кинулись бежать. Взрослые увидели дым над лесом, вызвали пожарных, те сработали на редкость оперативно. Повезло: выгорела часть лесного массива, а деревня цела и ферма цела, ветер дул в сторону от Горетовки. Но…

Яркая вспышка в голове: Горетовка!

– Не надо, – попросил он Руслана. – Не рассказывай.

– Да как же, Ваня? Нам с тобой там сейчас работать! Ты не переживай так. Труп взрослого человека. Я понял, что его лапником закидали. А жара-то какая стоит! Когда начался пожар, ветки, естественно, вспыхнули. Короче, когда огонь потушили, нашли обгоревшие останки. И участковый тут же позвонил нам. Вот, едем.

– А… когда его убили?

– Это нам судмедэксперт расскажет. Если сможет. Все ж, Ваня, сгорело. Пойми теперь кто, что? Ну, отошло немного?

Какое там! Машина подпрыгивает на ухабах, дорога неровная. У него же странное ощущение, что это не машина – лодка. Почему-то старая лодка, которая везет его по мертвой подземной реке на тот берег. В царство теней. А Свистунов – перевозчик. С… Т… Что такое? Еще одна вспышка в голове. Стоп! Они подъезжают к Горетовке. Вот здесь, ему кажется, знакомо все. Это большой поселок на самой окраине Московской области. В центре двухэтажные кирпичные дома со всеми удобствами, природный газ, горячая вода. Одна средняя школа. Сельсовет, клуб и даже кинотеатр имеется. Возле клуба – волейбольная площадка, сетка натянута, газон вытоптан. Они едут мимо, пожар случился в лесу. Как близко! Посадки начинаются сразу же за поселком! Дома деревянные. Да, повезло местным, что быстро потушили. Если бы ветер дул в сторону деревни, все кончилось бы скверно.

Подъехали. Он увидел, что пожарные уже сворачиваются. И откровенно радуются, что обошлось без жертв да малой кровью. Зато жители домов, до которых едва не добрался огонь, в состоянии шока. Участковый нервничает. Еще бы: такое ЧП на его участке! Да еще и труп!

– Капитан Свистунов, – козыряет Руслан, обращаясь к пожарным. Они – свидетели, нашли труп. И участковому: – Ну, Степаныч, показывай находку.

– Да оно там, – мнется участковый. – В лесу. Подале.

– Ваня? Иван Александрович? Идешь, что ли?

– Да-да. Иду… – не сказал, а простонал он.

Ноги не слушаются. В голове мелькают вспышки, словно светофор мигает. Красного больше. Это потому, что земля под ногами пышет жаром. Уже горячо, хотя до очага пожара еще не добрели. В кустарнике не выгорело, не успело. Огонь сюда не дошел, остановился, наткнувшись на препятствие: ров с тухлой водой. Речушка обмелела, но ее на это хватило. Руслан перепрыгивает через канаву легко, а его, следователя Мукаева, ноги не слушаются. Прыгает и шлепается в колючую траву.

– Иван?

– Да-да, сейчас.

Подниматься не хочется, хотя трава царапает щеку. Он рассеянно шарит по ней руками: не обронил ли чего? И вдруг натыкается на странный предмет. Это еще здесь откуда?!

У него в руках мобильный телефон. Дорогой, почти новенький, но дисплей не светится, видно, аккумулятор сел. Телефон теплый, но целый. Огонь сюда не дошел. Аппарат лежал почти у самой воды, возле канавы. Откуда?!

Он оглянулся: не заметили. Достал носовой платок, обтер испачканный телефон.

– Иван Александрович!

– Иду.

Завернул телефон в платок, сунул в карман. Потом как-нибудь. Сейчас надо идти вперед. Господи, жара-то какая! В пепел здесь можно рассыпаться! Земля раскалена, такое ощущение, что планету вывернули наизнанку и ее огненные внутренности оказались снаружи. Он шел по ним, чувствуя, как подошвы ботинок нагреваются. Это ад, точно ад. Зачем ему сюда? Зачем?! Нет! Ему сюда не надо!!!

– Вон там, – показывает рукой участковый. – Там труп.

То, что они называют трупом, обгорело до неузнаваемости. Смотреть невозможно, да и не надо смотреть. Очередная яркая вспышка. Внутри что-то лопнуло, похоже, пузырь, и его залило кровавой волной. Перед глазами встал багровый туман. Обхватил голову руками, и, не обращая ни на кого внимания, он присел и громко простонал:

– Это я. Я-а-а! Я умер…

Сумерки

В июне, во время летнего равноденствия темнеет поздно. Когда багровый туман рассеялся, он с трудом сообразил: это не ночь, сумерки. Серые сумерки. Руслан Свистунов стоит рядом и сует в нос ампулу. Резкий запах аммиака: нашатырь.

– Да что ты, Иван? Что ты?

– Голова… Я не могу здесь…

– Ну соберись. Люди смотрят, Ваня. Работать надо.

– Работать?! Никогда бы я не выбрал такую работу!

– Только без истерики! Мужик ты или нет?! Ну?!!

Он не мог смотреть на труп.

– Как ты не понимаешь! Это я! Я!!

– В каком смысле ты?

– Не знаю. Мертвый я.

– Твою мать!!! – Руслан отшвырнул ампулу, схватил его за плечи, тряхнул как следует. – Ну?!! Тронулся, что ли? Приди в себя! Да, знаю, неприятно. А мне приятно? Мне?! Мы с тобой еще и не такое видали! Забыл? Вот и я хочу забыть. На пенсию выйдем и забудем. Но сейчас надо работать.

– Да. Хорошо. – Он трясет головой, пытается избавиться от наваждения. Что это было? Яркая вспышка света, ощущение себя мертвым. Руслан прав: надо успокоиться. – Что я должен делать?

– Писать. Ты – писать. Эксперт готов? Прокуратуру нашу от жары сморило малость. Человек после болезни, а его на дежурство. Вы уж простите.

– Бывает. Особенно после такой болезни, – кивает эксперт. Кажется, все наслышаны о следователе Мукаеве.

Эксперт из молодых, неопытных. Видно, что опасается: как бы чего не ляпнуть. Чтобы скрыть волнение, возится со вспышкой, хотя аппаратура в полном порядке, чего ее теребить лишний раз? Судмедэксперт, он же местный патологоанатом, постарше. Опытный тертый мужик. Вздыхает:

– Тяжело работать: жарко. Сейчас снимем антропометрические данные, попробуем приблизительно установить, когда и как убит. Хотя многого не ждите. Сами должны понимать: труп обгорел до неузнаваемости. Похоже, мужчина. Высокий. Ну-ка, что там? Ага.

Свистунов подходит:

– Что?

– Пулевое ранение в голову. Классика. Застрелили его.

– Оп-па!

– Раздроблена левая височная кость.

– А… пуля? – замирая, спрашивает Руслан.

– На месте. Все в лучшем виде.

– Иван, сейчас будешь записывать. Костя тебе продиктует, а ты заноси в протокол. Папочку подложи для удобства на пенек и работай. И снимков, снимков побольше, не скупитесь.

– Да мы уж и так…

Никогда этот день не закончится. Неужели они не понимают? Обшаривают каждый клочок земли. Чего тут смотреть? Бесполезно. Это прочесывание местности больше для проформы, все выгорело дотла. Какие здесь могут быть улики?

– Да-а-а. Не повезло. Или повезло? Как думаешь, Ваня? – спрашивает Руслан. – Кто знает, когда б его нашли, если бы не пожар? Но подгадил, конечно, здорово. «Глухарек» у нас.

– Что это?

– А это дело, которое раскрыть невозможно. Личность установить – и то проблема. Ни клочка одежды целого, все сгорело. Ни отпечатков, ничего. Кисти рук полностью сожжены, как и лицо. Мужчина. Блондин, брюнет? Да-а-а… – Свисток матерится, выплескивает злость.

Машет рукой:

– Ладно, мужики, бесполезно! Заканчивайте тут. Тело в морг, на вскрытие… Вот черт, что сам несу-то? Вскрытие! Груда обугленных костей, даже мясца нет!

Уже на окраине, где земля нормальной температуры, следователь Мукаев на капоте «уазика» старательно дописывает то, что необходимо внести в протокол. Голова болит меньше, но вместо боли навалилась непонятная тоска.

– Ты чего психанул-то, Ваня? – трогает за плечо Руслан. Трогает осторожно, и тон, которым задал вопрос, ровный.

– Ничего. Все в порядке. Горетовка, – он поднимает голову, смотрит по сторонам.

– Ну да. Горетовка.

И в это время он ловит на себе взгляд из толпы. Взгляд удивленный, вопрошающий. Мол, а ты что здесь делаешь? Идет на него:

– Добрый вечер.

– Здравствуйте, – женщина, на вид его возраста, пятится назад, в толпу.

– Мы знакомы?

– Да уж, – она мнется, – знакомы. Я и не знаю, как вас теперь называть.

– Следователь Мукаев Иван Александрович.

– Обозналась, извините. Темнеет уже. Обозналась.

– Нет, постойте!

– Мама, мама, пойдем домой!

– Иду, Сашенька, иду! Извините, обозналась. Столько лет прошло.

Да что ж это такое! Ему только надо узнать, почему она так странно смотрит! И все. Женщина поспешно прячется за спины людей, пацан лет десяти, девчонкам его ровесник, тянет ее за подол:

– Идем, мама. Здесь страшно.

Ему тоже страшно. Тело, вернее то, что от него осталось, накрыто брезентом. Он смотрит на деревянные дома, смотрит и не может оторваться. Сердце бьется все сильнее. Он узнает. Милая, добрая, старая Горетовка! Что, и здесь он тоже успел натворить дел? Смотрит в толпу, пытается отыскать глазами женщину. Ушла.

– Устал? Ну ничего, сейчас уже все. На сегодня, – ядовито добавляет Руслан.

– Я не хочу отсюда уезжать.

– Да ты что?!

– Горетовка. Мне здесь что-то нужно, – упрямо твердит он.

– Ладно, Ваня, не дури, – Свисток не менее упорно подталкивает его к машине. – Надо расслабиться, водочки выпить. Тьфу, забыл, что ты теперь не пьешь! А зря, между прочим. Хорошо, начальство спит, да и ехать сюда далеко. Зато завтра учинят допрос по всей форме: кто убитый да как это случилось? Как случилось! Я, что ли, в него стрелял? – снова возмущается Свисток и уже спокойнее добавляет: – А за Горетовку не переживай, ты еще сюда наездишься. Даже не представляю, с какого конца за это дело взяться. Пока не определили, сколько времени труп под ветками лежал, местных расспрашивать бесполезно. Ну что, медицина, – безнадежно спрашивает Руслан у судмедэксперта, – когда?

– Не свежачок, это уж точно. Убили не вчера и не на днях. Но сказать точно когда…

– Да все я понимаю! Так твою разэтак! – вновь отчаянно матерится Руслан. – Не было печали, да черти накачали! Устроили здесь пекло, оно и всплыло. Де-ло.

Последнее слово сказано с нажимом, по слогам. У Ивана же такое ощущение, что Руслан торопится поскорее покинуть Горетовку. Не нравится ему здесь, что ли? Можно было и с людьми поговорить. Как это называется? Опросить свидетелей. Почему Руслан так поспешно отсюда бежит?

Он, следователь Мукаев, знает почти наверняка. Откуда-то это знает. Сказать? Завтра. Когда положит на стол перед другом детства пистолет, тогда и скажет. Зоя права: он устал, очень устал.

– Хорошо, поехали, садись, – Иван, кивает на машину, – у меня, кажется, все.

Вопросительно смотрит на окружающих. Они согласны. Что-то последнее время все с ним странно согласны. Даже деньги пачками выдают. Кто он такой, что так происходит? Может, тот самый черт из пекла, на которого жалуется Руслан?

Уже по дороге в прокуратуру машинально достает из кармана телефон. Руслан Свистунов удивляется:

– Тю! Телефон свой нашел! А сказал – потерял!

– Мой? Точно мой?

– А чей же? Ну-ка, дай. Где ж это он у тебя валялся? Черт, аккумулятор сел! Ну точно: он! Сам же выбирал тебе в подарок!

– Да мало ли таких телефонов, – бормочет он.

– А ты включи да посмотри. Кстати, помнишь пин-код?

– Нет. Не помню.

– 7236. Я тебе сам забивал в память: дом – номер такой-то, Лесин – такой-то. И свой домашний. Странно.

– Что странно?

– А где ты его нашел? Дома?

– Да, – соврал он.

– Выходит, в тот день, когда ты исчез, у тебя его с собой не было? А Вэри Вэл говорит, что ты ему звонил. Так откуда звонил-то тогда, Ваня? – внимательно смотрит на него Руслан.

– Спроси что-нибудь полегче, – огрызнулся он вяло.

– Не помнишь, что ли? Так и скажи. Да, странная штука жизнь. Вещи потерянные при странных обстоятельствах находятся! Чем дальше, тем страннее. И люди…

Что-то он скажет про пистолет! Мелькнула мысль: когда Ладошкин просил включить мобильный телефон, какой именно он имел в виду? Тот или этот? Который в машине или тот, что найден в траве у рва? Если в руках сейчас телефон следователя Мукаева… Ведь пока еще не включен. Не выяснено. Но сердце подсказывает, что так оно и есть. Почему-то в его случае все вещи оказываются теми самыми.

…Руслан его не оставляет: идет в прокуратуру следом. Усмехается:

– Бомба дважды в одно место не падает. Сегодня с ЧП все. Лимит исчерпан. У тебя в сейфе еще того? Есть? Я там бутылку приметил. Магазины-то уже закрыты. Али в ларек сбегать? Небось паленку не продадут. Мы ж ее всю в канаву слили. Али у них еще осталась?

– Ты это брось.

– Отчего ж? – прищуривает капитан лихие глаза коньячного цвета.

– Сопьешься.

– А тебе меня жалко?

– Жалко.

– Ты не переживай, у меня характер. Сила воли. Во! – Свисток сжимает руку в кулак, пальцы подрагивают. – Это от усталости. Зрелище было не для слабонервных. И я, Ваня, не железный.

Он молчит, на подначку не реагирует. Они стоят перед дверью кабинета следователя Мукаева. Переступив порог, Иван идет к сейфу, достает бутылку. И бросает Руслану:

– У тебя лицо в саже.

– А у тебя тональный крем потек, – отшучивается тот.

Он машинально трогает царапины на щеках. Какой еще крем? Улыбается полусонно:

– Отставить шуточки, капитан Свистунов.

Подремать бы после такого. Да и со Свистком потрепаться, обсудить происшествие. Сегодня они с Русланом еще друзья. А завтра он положит на стол пистолет и спросит:

– Этот?

И неизвестно, что будет потом.

День пятнадцатый, утро

– Этот?

Не завтра, а послезавтра. Понедельник – выходной. Законный. Заслуженный. Отсыпался после суточного дежурства. Во вторник едва нашел в себе силы подняться и вытащить из-под кровати коробку с гантелями. Гимнастику делал вяло, да и до парка не добежал. Вернулся с полпути. Пистолет принес домой накануне вместе с телефоном и зарядным устройством, которое нашел в бардачке «Мерседеса». Оба мобильных положил перед собой на стол, запершись в спальне, долго их разглядывал, напрягая память. Один дорогой, и не телефон даже, а карманный компьютер со множеством функций. Другой попроще. Тот, что нашел в траве у канавы. Высунулся из спальни, спросил у жены:

– Зоя, где зарядное устройство?

– Что?

– Я нашел свой телефон.

– Где же, Ванечка?

– Там, – неопределенно махнул рукой. Пусть думает, что в особняке Сидорчука вместе с курткой. – Ты извини, что я закрылся. Мне надо поработать.

– Конечно-конечно! Я все понимаю. Вот, – она протянула зарядное устройство.

Аккумулятор сел у и того аппарата, что он нашел в Горетовке в траве. Оба мобильных телефона с апреля месяца не использовались и, когда разрядились, отключились. Сначала он занялся телефоном, который якобы принадлежал следователю Мукаеву. Надо это проверить. Включив его, набрал пин-код, подсказанный Русланом: 7236. Сработало! Бегло просмотрел записную книжку. Да, все так. Домашний телефон Руслана, Леси, Цыпина… Больше ничего интересного. Все остальные номера наверняка принадлежат знакомым женщинам. Помечены буковками «И», «А», «О».

«О»? Эта Ольга не дает покоя. Море, солнце, пляж… Набрал номер и услышал в трубке:

– Алло? Кто это? Алло?

– Ольга?

– Какая еще Ольга?

– А кто говорит?

– А вам кого надо?

– Мне Ольгу.

– А это Оксана. Ха-ха! Ваня, ты?

– Нет. Не я.

Гудки. Мимо. Женщина тут же перезванивает, но он не отвечает. Это ему неинтересно. Занялся вторым аппаратом. Подключил зарядное устройство, набрал наугад, полагаясь на интуицию, четыре цифры пин-кода и промахнулся. Вспомнил вдруг, что если три раза наберет неправильную комбинацию, номер заблокируется. А пин-код, кто ж его помнит? Сжал пальцами виски: голова болела. Давай, Ваня, работай! Соберись! Напрягся и все так же на автопилоте набрал: 7236. ОК. На дисплее высветилось: идет поиск сети. Батарея заряжается. Попал. Значит, он все узнает сегодня же, сейчас. Но… Вот именно: но! Оказывается, Иван Александрович Саранский был человеком скрытным. Свои тайны он не доверял мобильному телефону. Все правильно: эти разговоры не утаишь. Когда звонил, кому звонил, как часто – при желании легко можно узнать. Все его абоненты под загадочными значками. Какая-то китайская грамота! Зато есть семизначный номер, обозначенный кратко, но емко: дом. Видно, у этого Саранского отличная память на имена и цифры. Все в голове, а дом – это дом. Никакого криминала.

Набрал номер. Долгие гудки, потом трубку все-таки взяли.

– Говорите. – Голос показался ему знакомым.

– Это квартира?

– Какая еще квартира?!

– Ольга?

– Да. Ольга.

– Добрый вечер.

– Сожалею, но я собралась уходить. У меня нет времени на разговоры с поклонниками. Всего хорошего.

– Минутку. – Уходить? В одиннадцать часов вечера?! Куда?!! – Я не поклонник.

– Кто это? – Должно быть, она посмотрела на определитель номера, потому что ахнула: – Ты-ы?! Откуда?!

– Да, я. – Он не знал, что ей сказать, этой Ольге. Она заговорила сама. Голос злой, раздраженный:

– Не узнала. Что у тебя с голосом?

– Я… болен. Ты хочешь меня видеть?

– Хочу ли я тебя видеть?!! Ха-ха! В самую точку попал! Уже не хочу! Слышишь?! Это счастье, что я еще здесь! И ты, сволочь, уговаривал меня не делать аборт! Хороша бы я была сейчас, с ребенком на руках, ни жена, ни вдова! И правильно я тогда поступила! А как я об этом жалела! Дура!

Вот оно: дети! Он хотел ребенка от этой женщины. Не уступила. Молодая красивая сучка. Красота ей дороже, фигуру побоялась потерять. Когда это случилось? Два года назад, три? И сколько они уже вместе?

– А ты не хочешь спросить, что со мной было? Может, я в больнице лежал?

– А мне наплевать! Я тебе не жена, я свободная женщина! Ты сам так решил! Хотел бы меня видеть, позвонил бы раньше!

– Почему же ты еще там?

– Почему? Да потому что… Какая теперь разница? Жду, когда мне сообщат о твоей кончине.

– Но ты от этого все равно ничего не выиграешь. У тебя же нет никаких прав!

– Плохая у тебя память, Иван.

– У меня теперь вообще нет никакой памяти.

– Что? Что ты такое говоришь?!

– Ничего. До свидания.

– Подожди. Ты откуда звонишь? Понимаю: с мобильного. Но где ты?

– Из дома. Я звоню из дома.

– Из…

Отбой. Все кончено с этой женщиной. Познакомились на юге, он наконец вспомнил. Море, солнце, двухнедельное опьянение любовью, когда показалось вдруг, что это всерьез и на всю жизнь. На сколько же их хватило? Три года взаимного лицемерия. «Ми-илый! Как хорошо!..» Серебряный брелок – от нее. Подарок. Дальше – больно. Не надо дальше. Мобильный телефон Ивана Саранского звонил, но он его отключил. Все: абонент временно недоступен. А для этой Ольги отныне недоступен постоянно. Он никогда к ней больше не вернется.

Утром следующего дня, который он засчитал как день пятнадцатый, проигнорировав эту злую Ольгу с ее упреками, пошел в РУВД, отыскал там Свистунова. Руслан был в кабинете один. Сидел, изучал какие-то бумаги.

– Иван? Почему не позвонил? Я бы сам к тебе зашел.

Он молча достал из кармана пистолет, положил на стол перед капитаном:

– Этот?

– Откуда? – округлил глаза друг детства.

– Нашел. Дома.

– Так он, выходит, не пропал?

– Как видишь.

– А мы его в розыск… Зря, выходит.

Руслан осторожно взял в руки пистолет. Взглянул на номера и кивнул.

– Погоди! – Иван тронул друга детства за плечо. – Разве не надо снять отпечатки?

– Отпечатки чьи?

– Мои.

– Ты, Ваня, детективов плохих начитался, что ли? Ну нашелся твой пистолет и нашелся. Ты зачем его сюда-то принес? Мог бы просто позвонить, поставить в известность.

– Я хочу, чтобы сделали экспертизу.

– Какую экспертизу? Зачем?

– Потому что уверен: из этого пистолета убили мужчину, которого нашли в Горетовке.

– Да ну? – Руслан прищурился. – Уверен?

– Да. Это мой пистолет, и из него убили человека.

Руслан тяжело вздохнул, полез в сейф и достал оттуда папку:

– Не хотел тебя вчера беспокоить. Сладко спал, Ваня?

Только тут тот заметил, что глаза у Свистунова красные от бессонницы.

– А ты что делал, Свисток?

– Я бодрствовал. Бдил. Твой покой в том числе. А в свободное от бдения время на коленях перед экспертом ползал. По-жа-алуйста! Ну по-жа-а-луйста, – дурашливо заблеял Руслан, – побыстре-е-е… Даже коньяк поставил. С тебя, Мукаев, причитается. Потому как пробило меня. Мы ж сыщики, Ваня. Ну и я попал. Понимаешь? Попал! Словил удачу за хвост на одной интуиции. Так что ты забери, пожалуйста, свой пистолет и иди с богом. На работу. Заодно заключение экспертизы прихвати, а дальше уж действуй из своих собственных соображений.

– Что это? – Он взял протянутый Русланом листок.

– Читать разучился? Тоже последствия амне́зии?

– Амнези́и.

– Один черт. Перевожу с русского письменного на русский устный. Потерпевший, обгоревшие останки которого найдены в поселке Горетовка, действительно убит из пистолета «макаров». Но не из этого «макарова», – Руслан показал на лежащее перед ним оружие. – А из того, что нашли в доме у Сидорчука. Из которого оный Сидорчук произвел по нам с тобой несколько прицельных выстрелов. Помнишь, как под ивой лежали?

– Не может быть, – прошептал он. – Этого просто не может быть!

– Может, Ваня, может. Так что мы сейчас поедем и допросим гражданина Сидорчука на предмет его причастности к убийству неизвестного нам пока мужчины. Бери телефон, звони, чтобы организовали его доставку. Хана господину Сидорчуку. Вот так-то.

Иван позвонил, выслушал ответ, данный на том конце провода, поморщился от непечатного словечка. Потом переспросил:

– Как-как?

И доложил Руслану:

– Выпустили его.

– Как выпустили?! – вскочил со стула Свистунов. – То есть как это выпустили?!

– Под подписку о невыезде. Личным распоряжением прокурора Цыпина.

– Да не может этого быть! – закричал Руслан.

– Может, Руслан, может. Ищи теперь ветра в поле. Опоздало твое заключение. – Он с усмешкой потряс листком.

– Так. Айда к Цыпину, – сказал Свистунов. – Такие вещи надо прояснять сразу.

Иван пожал плечами:

– К Цыпину так к Цыпину. Только ты успокойся.

– Я спокоен. Спокоен как… Спокоен! – Руслан забегал по кабинету. – Сволочи, все сволочи! Продают все, на что находится покупатель. На совесть так на совесть, дерьмо найдется – продадут и дерьмо.

– А ты? – тихо спросил он.

– Что я? – Руслан остановился, в упор посмотрел на Ивана.

– Ты-то сам? Чистый?

– Не понял, – прищурился капитан. – Ты на что, Ваня, намекаешь?

– Ты был в Ржаксах, – не выдержал он.

– Ну был. Все были.

– Ты был там до того, как убили Хайкина. Не Игната, а того, другого, Василия. Зачем ты ездил туда, искал Игната. Зачем?

– Вот оно что. Так, – Руслан подошел к двери, открыл ее, выглянул в коридор. Потом закрыл, повернул в замке ключ, вернулся и надежно уселся на стул. – Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец. По душам, значит, разговор. Ну давай, Ваня, объяснимся. Ну и откуда тебе известно о моем визите в Ржаксы?

– Какая разница?

– Да, собственно, никакой. Да, я там был. Да, искал Игната. Поговорить хотел.

– Поговорил?

– Допустим.

– В тот день, когда его двоюродного брата убили, поговорил? Я только не пойму: он-то здесь при чем? Василий Хайкин?

– А я и сам не пойму. А ты, значит, намекаешь, что это я кровавый маньяк. Ну и какая мотивация? Маньяками, Ваня, не рождаются. Ими становятся. Объясни. Мотивируй.

– Ты с детства мне завидовал. И Леся.

– Любовь, значит. Резал, пардон, за то, что одна тварь не дала. Замечательно. Самое то. Вы, господин Мукаев, гений-с! И что делать собираешься?

– Ничего.

– Да? Сажать меня не будешь? – Руслан как-то странно усмехался.

– Нет. Не буду.

– А почему?

– Не знаю. Ты мне друг.

– Вот мы и добрались до сути. Дружба. Настоящая мужская дружба. Чего для себя не сделаешь – сделаешь для лучшего друга. Сказать тебе, почему я так поступал с Хайкиным, значит, всю твою жизнь под откос пустить. Есть вещи, которые тебе вспоминать не надо. Я не знаю, как ты поступишь, если выплывет правда. Как бы тот Ваня Мукаев поступил, знал, – Руслан потер правую скулу. – А как поступит этот…

– Да при чем здесь я?! Мы о тебе сейчас!

– Да при том! Так и не вспомнил, почему последние листы из дела изъял? Не вспомнил?

– Ради близкого мне человека… Понимаю…

– А раз понимаешь, так заткнись. Раз и навсегда. Понял? А если хочешь докопаться до сути, езжай в Горетовку. В Ели езжай, в Богачи. Только не от меня ты это узнаешь. Я не могу. Пока в тебе новом до конца не разобрался – не могу. Если бы ты как раньше пил водку и к бабам в окна лазил, все было бы проще. Но ты же перед тем, как исчезнуть, какую-то пакость замыслил. И эта пакость так прочно засела в твоей дурной башке, что после потери памяти она одна там и осталась. Поэтому ты сам на себя не похож. Скажи мне, Ваня, правду: память к тебе вернулась?

– Нет. Не полностью. Главного не помню.

– Понятно. А что с нашим попугаем? – Руслан смотрел на него в упор.

– С каким еще попугаем?

– С «АРА»?

– Ничего, – краска бросилась ему в лицо. Хорошо, что загар. Руслан вроде бы не заметил.

– Обыск там на складах делать будем?

– Я поговорю с Цыпиным, – уклончиво ответил.

– Понятно. Ну поговори, Ваня, поговори.

– А ты?

– Я не пойду. Передумал. Спать хочу. В конце концов, у меня тоже было суточное дежурство. Я тоже человек.

– А… Сидорчук?

– А что Сидорчук? Пистолет мы у него изъяли. Стрелять в тебя ему больше не из чего.

– Значит, мне надо пойти и самому его задержать? Так?

– Санкцию только у Цыпина возьми, – зевнул Руслан. – Договорись с прокурором. А то ты Сидорчука сажаешь, а Цыпин выпускает.

– Это разве моя работа, задерживать преступников?

– Хайкина, однако, ты в прокуратуру под дулом пистолета привел. Значит, умеешь. Но не думаю, что до этого дойдет.

– Почему?

– Интуиция мне подсказывает, что мно-о-го интересного тебе расскажет господин Сидорчук. Вам с ним есть о чем поговорить и что вспомнить. А я уж подожду своей очереди. Поставлю заключительный, так сказать, аккорд. В том случае, когда ты придешь и скажешь: «Я все вспомнил, капитан Свистунов Руслан Олегович, и давайте теперь подумаем, как нам с вами из этого выкручиваться». Чей же это был труп, Ваня? Чей?

– Ты уверен, что я знаю?

– Догадываешься. У меня теперь только одна проблема: пистолет. Потому что если бы убили действительно из твоего пистолета, – Руслан кивнул на стол, где все еще лежало оружие, – то все было бы просто. И я бы со спокойной совестью спустил это дело на тормозах, записав убийство на тот период, когда пистолет у тебя был украден.

– Но ведь я его…

– Молчи, не перебивай. Никто бы не узнал о том, что ты его сегодня принес ко мне в кабинет и что при этом сказал. Это и есть настоящая мужская дружба. Но убили не из этого пистолета. Ты понимаешь? Я ведь первым делом кинулся проверять. И как тогда дело было? Как, Ваня?

– Не знаю.

– Тогда иди к Цыпину. Кстати, спасибо за Лесю.

– Спасибо?! Вы что, с ней опять…

– Дурак ты, Мукаев. Розами по морде получил и все равно ничего не понял. Разбили мы с ней давно свои горшки, и любовь та завяла и рассыпалась в прах. Спасибо, что отпустил ее наконец. Может, ребенка теперь родит да замуж выйдет. За хорошего человека.

– Но я же…

– Давай, давай, топай. Я спать хочу.

Ближе к полудню

– Где Леся?

– Уволилась.

– То есть как это уволилась?

– Обычно, – пожала плечами девчушка. – Как увольняются?

– Мне нужен прокурор. Доложите.

– А Владлен Илларионович с утра взяли больничный…

– Адрес.

– Не понимаю.

– Домашний адрес прокурора, быстро! – Грудь болела, так в ней было тесно проклятому пузырю.

– Да вы что?!! Улица Лесная, дом девять, квартира сорок шесть. А говорят, вы все вспомнили…

…Хорошо, что Цыпин не уехал на дачу. Не успел. Видимо, собирался, потому что вещи лежали в беспорядке, а дома, кроме него, никого не было: ни жены, ни младшей дочери, которая жила с родителями. Иван взлетел на второй этаж и долго звонил в дверь. Наконец ему открыли. Лицо у Цыпина было усталое.

– Заходи, Ваня, заходи. – Нет, не удивился Вэри Вэл визиту следователя Мукаева. – С минуты на минуту Анечка должна за мной приехать. Сам за руль садиться боюсь, в глазах вдруг темнеет, голова начинает кружиться. Давление, должно быть. Да-а. На пенсию, значит, пора. Ты проходи. Возьми там, на кухне, что найдешь. Не привыкать.

Он зашел на кухню, осмотрелся: где чашки, столовые приборы? Нет, не вспомнил. Включил электрический чайник, открыл наугад дверцу шкафа и обнаружил то, что искал.

– Кофейку бы мне.

Владлен Илларионович стоял в дверях и смотрел на следователя Мукаева. Было жарко, душно, Цыпин задыхался.

– Нельзя вам кофе. Какой диагноз поставили? – Иван внимательно посмотрел на коричневое от загара лицо Цыпина, отметил отеки под глазами, зловещий свист на вдохе. – Сердце? Стетоскоп бы, послушать. Давление мерили? Сколько?

– Брось, Ваня. С каких это пор ты доктором заделался?

– Кофе вам нельзя. И сигареты, – он заметил, что Цыпин полез в карман.

– Все, Ваня, кончено, – махнул рукой прокурор. – Сигаретой больше, сигаретой меньше… Отбегался Владлен Илларионович. Укатали Сивку крутые горки. – И с усмешкой: – А ты небось разоблачать меня пришел?

– Зачем вы Сидорчука отпустили, Владлен Илларионович?

– Не хотел тебя вчера беспокоить. Сидорчук требовал прокурора. Я звонил тебе домой, Зоя Анатольевна сказала: ты спишь. Хорошая у тебя жена, Ваня. Покой твой бережет, я ей мешать не стал. Сам поговорил с Сидорчуком. Сам решение принял… Всю жизнь я, Ваня, мечтал о двух вещах: о сыне и о домике в деревне. Кофе-то свари мне.

– Нет.

– Так я тогда закурю. Не жалей меня, Ваня. Откуда ты, молодой, здоровый, сильный, знаешь, что это за мука такая – старость?

– Сколько вам лет? Разве много?

– Шестьдесят с хвостиком.

– Это еще не старость.

– Для кого как. Дураки говорят: год за два. Бывает и день за полжизни. Смотря как его прожить, этот день. Да-а. Когда брал я эти деньги, думал о своей второй мечте: о домике в деревне. Когда ты мне сказал, что нашел-таки подпольный цех, у меня словно камень с души свалился. Пора и мне расплатиться. Да… Пора… А о сыне я думал, когда постановление подписывал. Об освобождении из-под стражи гражданина Сидорчука под подписку о невыезде.

– Я не ваш сын.

– Не мой. Так мне и зятя бог не дал, который был бы заместо сына. И внука не послал. А все из-за кого, Ваня? Чем же ты так девчонок моих приворожил? А кофе я сам себе сварю. Если не потакаешь старику, самому придется.

– Хорошо, – Иван достал турку, всыпал в нее ложку молотого кофе.

– Не жалей. Ты покрепче, покрепче. Впрочем, сам я виноват. Иван Мукаев то, Иван Мукаев се. Сам же тебя и возвысил в их глазах. Я про дочек. Уж очень сына хотел. Такого сына, как ты. Чтоб сильный, смелый, никого не боялся, для женского полу был неотразим. Внука хотел на тебя похожего. А ты с Валентиной моей за что так? А? За что?

– Так вы все знали?

– Не дурак.

– А почему тогда…

– Потому что месть – чувство неконструктивное. Ты был мне нужен. Моей карьере. И я тебя, Ваня, использовал. Только зря все это, – вздохнул Цыпин. – Теперь понимаю: зря. Ну достиг высот. Ну деньги стал большие иметь. Так ведь это не те деньги. Те – это когда можешь послать всех куда подальше. Спать спокойно можешь. А я, выходит, по-прежнему зависим. С деньгами ли, без них. Надо мной тоже начальников хватает… Я тебя на Зое женил и считал, что сквитался. Думал, у старшей моей поболит да пройдет. Все проходит. И это тоже должно пройти. А она, Валентина, до сей поры в девках. Что ж, бывают и люди – лебеди.

Кофе, сигарета. Лицо Цыпина все больше серело.

– Значит, вы, Владлен Илларионович, знали, где делают паленую водку?

– Знал, что в нашем городе. А где именно, не знал. Подробности меня не интересовали.

– Ложь! Из дома Сидорчука то и дело машины выезжали! Вам же наверняка докладывали!

– Так у него же стройка. Стройматериалы возят: песок, щебенку, бетон. Это дело такое – строительство. Хлопотное.

– На собственном опыте усвоили? Как он там, домик в деревне?

– Три этажа, – с неподдельной гордостью сказал Цыпин. – Хоромы.

– Ну а я тут при чем?

– В каком смысле?

– Моя роль в этом деле?

– Ро-оль? Какая роль? – искренне удивился Цыпин.

– За что мне давали деньги?

– Тебе? Да бог с тобой, Ваня! Тебе-то за что?

Тридцать тысяч долларов! И он еще спрашивает: за что?!

– Кто к вам приезжал? Ладошкин?

– Ну и Сидорчук! Ну и трепло! Ай-яй-яй! – покачал головой Цыпин. – До такой степени напиться! Тягаться с Ваней Мукаевым! Ну и глупец! Но фамилию-то ты откуда знаешь? Ее и Сидорчук не знает.

– Я был в офисе фирмы «АРА».

– Ну Пинкертон! Ну молодец! Ну умница! Гений. Как вышел на нее?

Рассказать? Да, надо бы все рассказать. Цыпину можно.

– Я многое еще не помню. И почему оказался в тот вечер с Сидорчуком в ресторане «Девятый вал», не помню тоже. С чего-то это ведь все началось.

– А началось это, Ваня, когда ты пришел и потребовал у меня разрешение на эксгумацию трупа.

– На эксгумацию?! Да кого?! Какого трупа?!!

– Этого не знаю. Был ты злой, издерганный. Я сразу догадался – выпивши ты. И разговаривать с тобой не стал. А ходил ты перед этим к своей матери, к Инне Александровне. И как услышал от нее историю своего рождения, так и завелся. Теперь-то я понимаю, отчего ты так…

Цыпин вдруг тяжело и часто задышал.

– Владлен Илларионович, вам плохо?

– В больницу меня хотели положить… Ты думал небось, что с больничным я придумал… Нет, Ваня… Не придумал… Плохо мне…

– Почему же не легли?

– С тобой… С тобой хотел поговорить… Знал, что придешь… Правды искать…

– Я звоню в «Скорую».

– Погоди… Сейчас Анечка придет… Погоди… Думал: в деревню, в домик… Не в больницу – туда. Не напрасно же все… Не верю я в эту историю…

– В какую историю, Владлен Илларионович?

– Сидорчук… Кассета… Зачем?.. Глупость какая… Ты с матерью, Ваня, с матерью поговори… узнает она ведь, с ума сойдет… Как оно все…

Иван кинулся к телефону, вызвал «Скорую». Потом осторожно повел Цыпина в комнату, на диван.

– Рука, Ваня… Левая рука немеет. И тут, – Цыпин провел дрожащей ладонью по левой стороне груди: – Жжет все… Огнем…

– Неужели инфаркт!

Понял, что «Скорая» может и не доехать. На дачу Цыпин собрался, глупец! С такими симптомами! Похоже, был микроинфаркт, который прокурор перенес на ногах, да перенервничал, да кофе крепкий, да сигареты. Это вместо лекарств! А теперь у него уже обширный инфаркт миокарда!

– Где? Владлен Илларионович, лекарства где?!

Прокурор взглядом указал на полку в стенке. Иван кинулся к ней, рывком распахнул стеклянную дверцу, лихорадочно стал перебирать лекарства. Чего тут только нет! Сразу видно: в доме сердечник. Валокордин, нитроглицерин, корвалол… Нашел коробочку с ампулами, название лекарства показалось знакомым. Здесь же лежали одноразовые шприцы, стояла склянка с прозрачной жидкостью. Открыл, понюхал: спирт. Схватил резиновый жгут, кинулся к Цыпину. Сообразил: в вену надо колоть. Иначе конец. Туго перетянул прокурорское плечо жгутом.

– Ты что это, Ваня? – В глазах у Цыпина появился страх. А умирать прокурор не хочет. Инстинктивно цепляется за жизнь.

– Кистью поработайте, Владлен Илларионович. Кулак сжать – разжать, сжать – разжать. И спокойнее, спокойнее.

– А-а-а-а… Не надо-о-о…

Синяя вена в сгибе локтя набухла. Иван протер ваткой место укола, уверенным движением разорвал пакетик, вытащил одноразовый шприц, отломил головку ампулы, набрал лекарство. В глазах у Цыпина не только страх – удивление. Он и сам от себя такого не ожидал. Колоть?

– Убить меня хочешь… Ва-а-ня!

Если б хотел, вообще бы ничего не делал. Клятву Гиппократа давал, что это? Он тоже повинуется инстинкту. «Скорая» не успеет. Уверенно ввел в вену иглу, почувствовал, что попал. Шприц опустел. Цыпин дышал все так же прерывисто и тяжело, но дышал.

– Все будет в порядке, Владлен Илларионович.

– Да-да…

– Почему Леся уволилась?

– Ты… лучше… знаешь…

– Я? Ничего не знаю.

– Врешь… Впрочем… Верю… – вдруг прохрипел прокурор. – Теперь верю…

– Во что?

– Сидорчук… рассказал… Ошибся… Где… Где он?.. Где?

– Сидорчук? Вы же сами его выпустили!

– Найди… Ты…

И снова ужас в глазах у прокурора. Что он вдруг понял? Хрипит:

– Ты… Не-е-ет! Отойди! Отойди от меня!

В дверном замке скрежет ключа. Цыпин еще больше сереет:

– Анечка… Не смей… Анечка…

– Папа! Иван… Александрович. Что с папой?

– Отойди от него, – Цыпин сипит, но, кажется, была б у него возможность, кричал бы сейчас изо всех сил. – Отойди… Он…

Теряет сознание. Что неудивительно. Цыпину нервничать нельзя, это только все усугубляет. Сейчас ему надо в реанимацию. Неизвестно, выживет ли? А вот наконец и «Скорая». Молоденькая докторша смотрит на него подозрительно:

– Кто делал укол в вену?

– Я.

– Вы?! Вы что, врач?!

– Следователь прокуратуры Мукаев.

Докторша удивлена, но выяснять некогда. Цыпина кладут на носилки и выносят из квартиры, следом бежит Анечка. Он, следователь Мукаев, спускается по лестнице вместе с женщиной в белом халате. Спрашивает у нее:

– Инфаркт? Так?

– Да. Вы ему помогли. Все сделали правильно.

– Выживет?

– Трудно сказать. Если бы не ваш укол в вену… Следователь, говорите?

– Да.

– И так грамотно в вену попали! Не говоря уже о том, что с лекарством угадали! Между прочим, опасная вещь – укол в вену. Случается воздушная эмболия.

– Я знаю.

Докторша качает головой: ну надо же! Следователь! И санитарам:

– В машину прокурора. И – осторожно. Осторожно!

Анечка отчаянно кричит:

– Я с папой поеду! С папой!

– Конечно-конечно. Полезайте в машину.

«Скорая» уезжает, а он все стоит перед домом Цыпина, улица Лесная, дом девять. В голове уже не пустота: надоедливый и все усиливающийся звон. Интересно, а после инфаркта бывает амнезия? Вот для Цыпина хорошо было бы все забыть. Как прокурор, однако, разволновался! И что ему рассказал Сидорчук? И ведь выпустил он его после этого! Надо срочно бежать в Нахаловку. Срочно.

…По знакомой улице следователь Мукаев не идет, летит. Последний дом, последний… Двухэтажный особняк частного предпринимателя Бушуева кажется вымершим. Плотные шторы на окне второго этажа задернуты. Лора, должно быть, в спальне, лежит на кровати, листает глянцевый журнал. Или спит.

– Эй, мужик!

На крыльцо вываливается Славик. Все в тех же трусах – с рыбками. Частный предприниматель, кажется, здорово пьян. В такую-то жару! Лицо у Славика красное, тело лоснится от пота. Следователь Мукаев невольно морщится: бегать надо по утрам. Бегать. Вон какой живот!

– Мужик! Иди, вмажем. По пять капель.

– Спасибо за приглашение, но я спешу.

– Куда ж ты так торопишься, с-следователь? – Покачиваясь, Славик идет к чугунной калитке, но возле нее буксует. Замок хитрый, не так-то просто с ним справиться. – Ох ты, е-мое! С-суки! С-следователь!

– Да?

– Где Лорка?

– Понятия не имею.

– Врешь! Ты, с-сука, мне врешь!

– Иди, Славик, спать, – миролюбиво отвечает он. Охота была связываться с пьяным Бушуевым!

Но Славик отступать не намерен. Бросается на калитку с криком:

– Где Лорка?! Где?! Она мне жена!

– В магазин пошла. Вернется.

– В магазин?! Неделю в магазин?! Да что там ей делать?

– Еще одно нецензурное слово – и я бью морду, – предупреждает он. Славик все понимает, языком трогает передний зуб, который красивее всех остальных. Но – дорогой. А Славик скуповат.

– Извини, с-следователь. Скажи только, где Лорка?

– Зачем она тебе?

– Люблю с-суку.

– Я предупреждал? – Он делает шаг вперед, кладет руку на щеколду. Славик поднимает вверх руки:

– Извини. Без базара: извини.

– Купи себе собачку, – советует он. – Маленькую собачку. И люби. У нее есть хвост.

– Хвост? – таращит пьяные глаза Славик. – Зачем мне ее хвост?

Отучить частного предпринимателя Бушуева ругаться матом так же нереально, как птицу отучить летать. Следователь Мукаев только смеется:

– Заведи собачку, вешай ей на хвост консервные банки и радуйся. Собачка не сбежит, животные привязчивы. А сердце красавицы склонно к измене.

– Не понял? – Славик, набычившись, таращит на него пьяные глаза. – Так Лорка не к тебе сбежала, что ли?

– Я женат. Места для двух женщин в моей квартире маловато.

– А где ж она?

– Хочешь, приходи завтра в полицию, пиши заявление о пропаже жены. Если ее уже неделю нет, заведем уголовное дело. Мало ли что могло случиться?

– Дело? Зачем мне дело? Записку она оставила. Мол, прости, прощай, хочу жизнь свою молодую начать сначала. Чего этой суке не хватало?

– Понятия не имею.

Он действительно не знает, куда и почему ушла Лора. Испугалась, что узнают, кто навел следователя на подпольный цех по производству паленки? Частный предприниматель Бушуев справляется наконец с хитрым замком и с трудом протискивается в калитку. Щелкает резинкой трусов, тяжело вздыхает:

– Пойду.

– Куда?

– К соседу. У него собака вроде ощенилась. Как думаешь, с-следователь, кого взять: девочку, мальчика?

Вот так. Лорка – сука, собачье беби – девочка.

– Ты подумай как следует. Это ж такая ответственность!

– Вернется Лорка – убью, – обещает Славик и, покачиваясь, идет к соседу.

Но вряд ли Лора сюда вернется. Иван идет по улице дальше. Теперь уже гораздо медленнее. Сколько времени потеряно! Из-за заборов его внимательно и настороженно разглядывают жители Нахаловки: к кому он? Боятся. Что ж, честным трудом на такие особняки не заработаешь. Но доказать обратное…

Огромный недостроенный особняк в самом конце улицы пуст. На участке беспорядок, дверь не заперта. И не опечатана. Он прекрасно помнит, как Руслан помогал опечатывать оба выхода: и парадный, и черный. Сидорчук сюда, видимо, заходил, но ненадолго. Подался в бега. В Москву, что ли, уехал? За деньгами? Нет, Сидорчук не знает, что есть на свете фирма «АРА». И фамилию Алексея Петровича не знает тоже. Цыпин сказал. Надо бы съездить в Горетовку. Но сначала поговорить с матерью. Зоя вчера щебетала: нехорошо получается, вы как чужие. Чужие? Может быть, и чужие. Но адрес матери он запомнил на всякий случай.

Ближе к вечеру

Пока дошел до Нахаловки, пока разговаривал со Славиком, пока спустился с холма в город – день стал клониться к вечеру. Но светло, настали самые длинные дни в году. Лето в зените, и вечером солнце по-прежнему печет. Его рабочий день подошел к концу. Что же касается матери… Мукаева Инна Александровна, по мужу Нилина, работает в городской администрации. Должность небольшая, зарплата тоже, зато полагаются премии и надбавки. Набегает солидная для провинции сумма. В общем, не бедствует Инна Александровна.

Посмотрел на часы: пока мать зайдет в магазины, по дороге наверняка встретит знакомых, поговорит, пройдет какое-то время. Ему не стоит спешить. Он тоже зашел в магазин, купил торт к чаю. Что она любит? Может, конфеты? Ничего этого он не помнил. И «мамой» назвать ее даже в мыслях не мог. Медленно поднялся на четвертый этаж, надавил на кнопку звонка.

– Ты-ы?!

Удивилась. Все понятно: ждет мужа с работы. А пришел сын.

– Можно?

– Да, конечно. Заходи. – И тут же торопливо: – Как Зоя? Как девочки?

– Все хорошо. Здоровы.

– Я рада.

Рада. А что ж ты нам всем как чужая?

– Мама… – В горле ком. А слово-то какое! Самое первое, самое родное: «мама». Кашлянул: – Мама, у тебя время есть? Поговорить?

– Сейчас Коля придет с работы. – Она посмотрела на часы. – Ужин надо готовить.

– Ничего. Я помогу.

– Ваня, ты же никогда не любил готовить, – напомнила она. – И не умел.

– А что? Что я любил?

Она молчит. Наконец-то он решается как следует ее рассмотреть. Красивая женщина. Странно, что она так поздно нашла свое счастье. Никто не решался, что ли? Из-за той давней истории? Но ведь она не виновата. Кого миновали ошибки молодости? Просто одним повезло больше, другим меньше. Одни чему-то научились на этих ошибках, другие нет. Инна Александровна, например, оценила положение замужней женщины, потому и хлопочет сейчас: ждет Колю.

– Ты занимайся своими делами, а я подожду, – предлагает он.

Они проходят на кухню. Торт мать убирает в холодильник и начинает неумело резать мясо. Он молчит, смотрит. А они похожи. Очень! Она тоже яркая брюнетка, только ее загар мягче, и губы полные, а не тонкие, как у него. Это от отца, о котором лучше не вспоминать. Она выглядит гораздо моложе своих лет, это он отметил еще в больнице. Прямо как девочка. А вот готовить не умеет. Он поднимается со стула:

– Я сам порежу овощи в салат. Дай, пожалуйста, нож.

Она уступает сыну место у разделочной доски. Он умело и ловко крошит огурцы и нарезает помидоры. Мать устало опускается на стул, с которого только что поднялся он.

– Ну и как твой муж? Выпивает? И часто?

– Кто тебе сказал? – вздрагивает она. – Нет, все в порядке.

– Так. Ты не рада, что я зашел… мама?

– Отчего же? Рада. Но ты ведь уже не ребенок, Ваня.

– А у тебя своя жизнь. Понятно. Значит, я все-таки заставил тебя рассказать историю своего рождения?

– Господи, ты опять об этом!

– Ты же знаешь, что со мной случилось. – У него в руках острый нож, порезав овощи, он приступает к зелени, мать молчит, смотрит. – Я ничего так и не вспомнил. Помоги мне, мама.

– Да-да. Хорошо, – кивает она, потом спохватывается: – А мясо-то! Мясо! Совсем забыла!

Кидается к плите, хватается за ложку. Теперь они стоят друг к другу спиной. Так легче.

– Значит, я выпытал у тебя историю своего рождения, – уточняет он. – А дальше? Что было дальше?

– Дальше, – она хватается руками за щеки, трясет головой. – Ваня, ну зачем? Не стоит об этом вспоминать.

– Я чего от тебя хотел?

– Да, – шепчет она. – Согласия на эксгумацию.

– На эксгумацию? Твое согласие? Но кого? Кого я хотел… выкопать?

– Его…

– Мама… Начала – договаривай.

– Какая глупая мысль! Ведь я же тебе поклялась, что я своими руками, – она вытянула ладони, растопырила пальцы – на ногтях свежий маникюр, очень красиво, – вот этими руками его похоронила.

В ее голосе ненужный пафос. Он знает: где пафос, там ложь. Что-то тут не то.

– Кого, мама?

– Твоего брата.

– Да что ты такое говоришь?! Какого брата?!

– Ваня, не надо кричать… Ты же знаешь: я родила в семнадцать лет. Как мне было тяжело! У меня был огромный живот! Такой огромный! Ты себе даже не представляешь! Ах да. Зоя. Близнецы ведь рождаются далеко не у всех. Это наследственное… Но не у нас. У него, – каким-то особым голосом сказала Инна Александровна. И передернулась от отвращения. – Я не хотела ребенка. То есть… Извини.

– Я понимаю.

– Что ты можешь понимать! – начала раздражаться она. – Какие тогда были времена! Это сейчас… Всеобщая распущенность… А тогда… Словом, сначала хотела оставить ребенка в роддоме. Как меня все уговаривали! Как уговаривали! Медсестры, главврач… Все… Я мучилась, долго мучилась. Да еще и двойня! Когда поняли, что самой мне не родить, решили делать кесарево. А это большой риск. Я помню только, как сделали укол в вену. Очнулась: живот огнем горит. И тут же: «У тебя двойня!» Мне стало плохо, гляжу, нянечка на меня смотрит жалостливо. Я говорю: «Что?» А она: «Поплачь, милая, поплачь. Один мальчик-то умер. Пуповиной удушило». Поплачь! И тут я подумала, что это судьба так распорядилась. Одного возьму. Не откажусь. Но все равно… Как же мне было тяжело! Ты не можешь меня упрекать! Не в чем.

– А… тот, второй? Твой ребенок?

– А… Ребенок… Мальчик… Я поплакала, конечно. Похоронили. Все как полагается.

– И я, услышав эту историю, попросил у тебя разрешение на эксгумацию?

– Согласие.

– Согласие, да. Согласие.

– Попросил, – как-то вяло согласилась Инна Александровна. – Но я тебе клянусь, что своими руками…

Раздался звонок в дверь.

– Коля! – вздрогнула Инна Александровна. И ему торопливо: – Я тебя прошу. Не надо об этом при Коле. Умоляю. Не надо больше.

– Ты подпишешь бумагу? – схватил он ее за руку.

– Подпишу, все подпишу. Хочешь – убедись сам. Но я тебе сказала правду.

В дверь позвонили еще раз. Иван ее отпустил. Она менялась на глазах, становилась томной, жеманной и словно струящейся. Как вода. И глаза светлели. Приложив палец к губам, кокетливо сказала:

– При Коле ни-ни. Не вздумай.

Он взял в руки нож и вновь занялся салатом. Мужчина, вошедший в прихожую, говорил раскатисто и слишком громко. А Коля-то навеселе! Для храбрости, наверное, принял. Красивая женщина. Работает опять же в администрации. Такой надо соответствовать. Он и опасается несоответствия. Заглянув на кухню, Коля обрадовался:

– О! Да у нас гости! А что ж ты один, Иван?

– Дети в деревне у другой бабушки, – он уловил, что мать поморщилась. Бабушка!

– Инночка, надо бы за встречу. Это святое.

– Сейчас-сейчас, – тут же засуетилась мать и полезла в холодильник.

– Спасибо, я не пью. И жарко.

– Ну! Жарко! Тогда пивка, а?

Отчим все время ему подмигивал и был неестественно оживлен. Он сообразил, в чем дело: ведь пасынок тоже при должности, следователь в прокуратуре. Как же! Власть!

– А вы где работаете? – спросил, стараясь быть вежливым.

– Ваня! – тут же одернула мать. А что он такого сказал? Ах да! Должен был помнить. Но – не помнит.

– В ПАХе мы, – кашлянул отчим. – Водителем.

– Что ж. Всякий труд… То есть, я хотел спросить, как там с зарплатой? Нормально?

– Ваня! – жалобно вскрикнула мать.

– Извините. Я что-то никак не попаду в тему. Все мимо да мимо. Я, пожалуй, пойду. Зоя ждет. Дома поужинаю. Я зайду к тебе завтра на работу, мама. По нашему делу.

Удерживать его никто не стал. Странная вещь – женское счастье. В нем все, как в кривом зеркале. И люди другие. Неужели она не видит, какой он на самом деле, этот Коля? Не видит. А ведь муж ее не достоин. Должно быть, так думал следователь Мукаев, потому и к матери заходил редко. Но и не мешал ей.

Не о том сейчас надо думать. Завтра он оформит все положенные документы и пойдет на кладбище. Надо доделать начатое. Зачем-то ему это нужно.

День шестнадцатый, ближе к полудню

Только к полудню он уладил все необходимые формальности. Зоя, услышав об эксгумации, заволновалась, всплеснула руками:

– Ой, Ванечка, да зачем это надо?

– Затем, что я не верю своей матери, – отрезал он.

– Как это не веришь?

– Она сама сказала, что, если бы оба мальчика остались живы, от одного отказалась бы. Я не уверен, что тот, второй, умер.

– Куда ж она его дела?

– Выясню, – коротко ответил он.

– Надо же, – покачала головой Зоя. – Оказывается, и у тебя был брат-близнец! Вот откуда Головешки! А я-то гадала… У нас в роду близнецов нет. И не было никогда.

Он позвонил в больницу, там сказали, что Цыпин находится в реанимации в критическом состоянии. Справился и без него. Заместитель прокурора удивился, увидев заполненный бланк, потому что даже в случае криминала о возбуждении уголовного дела не может быть и речи. Срок давности истек. Но спорить со следователем Мукаевым не стал, подмахнул разрешение не глядя. Кадровые перестановки в районной прокуратуре дело решенное. Цыпин, если и выкарабкается, получит группу и заслуженную пенсию. А кто преемник? Да вот же он: Иван Александрович Мукаев. Ему за все и отвечать.

Убрав документ в папку, Иван позвонил Свистунову, предложил принять участие.

– Где? В чем? – удивился тот.

– На кладбище. Могилу будем вскрывать.

– Значит, опять снова-здорово? Гробики, трупики… Ну-ну. Не надоело? – И после паузы: – А это интересно!

Руслан пришел-таки на кладбище, молча стоял у ограды, курил, смотрел, как могильщики снимают дерн, потом, матерясь, берутся за ломы и принимаются долбить землю. Она как камень, с начала лета стоит жара. А у следователя Мукаева зубы стучат и руки ледяные. Невыносимо болит голова. И вновь багровый туман в глазах. Это болезнь. Болезнь к нему вернулась. На него косится судмедэксперт, переглядываются и пожимают плечами понятые. Какая муха укусила Мукаева? Тридцать пять лет прошло! И на тебе: вскрывает могилу, где похоронен его новорожденный брат! Ничего святого! Да и история эта давно уже быльем поросла. Кто помнит, что Инночка Мукаева тридцать пять лет назад родила двойню?

Он же стоит и, не отрываясь, смотрит на крест на могиле брата. Краска давно облупилась, металл проржавел. Тридцать пять лет! Нет, никто не скорбел. Мать уронила пару слезинок, но тут же утешилась. Он был лишним в их семье, пусть не дружной и не большой, но семье. Имени новорожденному так и не дали, на кресте лишь дата рождения и дата смерти: тот же день. Рядом два памятника: Мукаева Алевтина Васильевна и Мукаев Александр Федорович. Семейная могила: внутри ограды столик, лавочка да три холмика, на которых лежат искусственные цветы, принесенные еще на Пасху. Лепестки выгорели на жаре. Безымянный младенец умер гораздо раньше, чем его бабка и дед. Представил вдруг, как все они приходили сюда, на кладбище: мать, бабка и дед. И что при этом думали. «Слава богу, что так вышло. Без греха». Он был лишним.

Все правильно. Все справедливо. Что ж жалеть о том, кого и полюбить не успели? Но почему же ему, следователю Мукаеву, так трудно дышать?

Стук лопаты о камень. Потом на поверхность к его ногам сыплется труха. Доски сгнили, маленький гробик давно уже развалился. Тридцать пять лет в земле. Свистунов поворачивается к судмедэксперту:

– Сергей Валентинович, глянь, что там.

Тот подходит к самому краю ямы, садится на корточки. Следователю Мукаеву дурно. Он пятится к ограде, старается не смотреть вниз, где суетятся могильщики. Руслан хватает его за плечо, разворачивает лицом к яме:

– Нет, ты смотрит, Ваня, смотри!

– Ну что я могу сказать, – раздается покашливание судмедэксперта. – Ребенок здесь похоронен. Судя по размерам и строению скелета, новорожденный младенец.

– Как ребенок? – Иван в недоумении. – Так там есть что-то? Я хотел сказать: кто-то?

– А вы что хотели? – удивляется судмедэксперт. – Это же могила! Кому надо пустой гроб закапывать?

– Я думал… Нет, этого не может быть!

– Подойди, посмотри сам, – со злостью говорит Руслан и сплевывает: – Тьфу! Столько мороки и из-за чего? Вишь ли, фантазии следователя Мукаева!

– Чтобы сделать подробное заключение, надо бы отдать это в лабораторию, – вздыхает Сергей Валентинович, – да и там не боги. Лет-то сколько прошло! Нужна современная аппаратура, средства. А на предмет чего вы, простите, хотели бы получить заключение? Какой здесь криминал?

– Да вот причину смерти хотелось бы установить, – с усмешкой говорит Руслан за следователя Мукаева.

– Причину смерти? – еще больше удивляется судмедэксперт. – Насильственной она была или естественной, что ли? Так ведь срок давности давно уже вышел! Удивляюсь, как вам дали разрешение на эксгумацию! Да, впрочем, чего уж там говорить: сам Мукаев!

Что бы они все понимали! Наконец-то он решается подойти к разрытой могиле. Рядом лежат его потревоженные предки: Алевтина Васильевна, Александр Федорович… Нагибается вниз, смотрит в яму. И видит крохотные, словно и не человеческие кости, череп, размером с его кулак. Причина смерти? Да какая бы ни была! Он здесь, новорожденный младенец. Не где-нибудь, а в этой яме, в маленьком сгнившем гробе. И вдруг внутри – в сжавшейся грудной клетке лопается кровавый пузырь. У него в глазах стоит багровый туман, в горле что-то булькает, голос сипнет, когда он пытается сказать:

– Это я-а-а… Я… Я умер…

Двенадцать тридцать

– Зарывайте! – приказывает Руслан.

– Как же так? – сопротивляется эксперт. – Зря мы, что ли, все это проделали? А заключение?

– Я сказал – зарывайте! – орет капитан Свистунов. – Понятые подписывают протокол и свободны. И вы, Сергей Валентинович. И вообще молчите обо всем об этом.

– То есть как это? – обижается судмедэксперт. – Меня с работы сдернули, чуть ли не силой притащили на кладбище. Думаете, мне делать больше нечего? Думаете, у меня работы…

– Да заткнись ты наконец!

– Что это вы себе позволяете? И почему мне «тыкаете»?

– Я сказал: заткнись! – рявкает капитан Свистунов.

– Ну знаете! Я на вас докладную…

Сергей Валентинович, надувшись, поворачивается к ним спиной и идет к воротам.

– Хоть две! – кричит ему вслед Руслан. – Хоть три! А мне по…! – И к нему: – Ваня, ты как?

– Плохо.

– Да. А это в самом деле сюрприз, – Руслан кивает в сторону разрытой ямы, куда недоумевающие могильщики кое-как забрасывают обратно сухую землю.

Он невольно морщится: когда мать вновь придет сюда, ее ждет неприятный сюрприз. Столик валяется, лавочка сдвинута, искусственные цветы разбросаны, живые истоптаны. Надо бы Зое сказать. Она все поправит.

– Как же так? – спрашивает он у Руслана. – Выходит, мать меня не обманула?

– Да кто ее знает, – уклончиво отвечает друг детства. – В самом деле: странная история. Что дальше?

– Не знаю. Больше у меня нет версий.

– Нам надо наконец поговорить, – решается друг детства.

– О чем?

– Если ты это пережил, то и мой рассказ воспримешь более или менее спокойно. Я и сам удивлен, что в этой могиле захоронен новорожденный младенец. Ты еще до своего исчезновения предположил, что мать тебе соврала, и сказал мне об этом. А выходит, она здесь ни при чем. Она действительно похоронила ребенка. И что же тогда?

– Извини… – Это уже не просто головная боль, с ним творится что-то непонятное. – Извини… Я сейчас… не… могу… Говорить не могу…

– Что с тобой, Ваня?

Он словно проваливается во времени. Теряет минуты, пока еще минуты. Только что видел Руслана на кладбище, они вроде бы о чем-то говорили, и вот уже он сидит в машине. Едут домой? Куда? К Зое? Зоя! Зоя!!! Хоть бы ты была дома!

– Не понимаю, что с ним. – Это Руслан уже ей. – На кладбище Ване стало плохо.

– Господи! – ахает Зоя. – Да он, похоже, не в себе! Неужели опять?

– Может, последствия амнезии? Врача вызвать?

– Не надо врача, – Иван выныривает из тумана, нащупывает точку опоры в несколько минут, видит этих двоих и еще раз говорит: – Не надо. Я сам.

Опираясь на руку Зои, он направляется к дивану. Свистунов идет к двери:

– Если что – позвони. Я на работе.

Утро? полдень? вечер? ночь?

Он снова там, в безвременье. Не понимает, где находится и что делает, хотя и не спит. Вроде что-то отвечает жене, что-то ест и пьет. Вроде бы. Но на самом деле его с ними нет. А где он? В другом измерении. Если есть одномерное пространство, то это оно. Нет ни будущего, ни прошлого. Только настоящее. Его настоящее, которое существует отдельно от них. Он никто. И ничто. Впрочем, нет. Он – скелет младенца в разрытой могиле. Он там. Он умер…

– Что со мной, Зоя?

– Ванечка, как тебе помочь? Как?

– Не знаю.

– Таблетку, может? Какую? Ты только скажи.

Он отрицательно качает головой. Таблетка ему не поможет. Он еще видит ее, Зою, пытается за нее ухватиться. Спрашивает:

– Раньше такое со мной бывало?

Она качает головой:

– Нет. Ты всегда был бешеный, орал, когда накатит, на людей с кулаками кидался. Но таким, как сейчас, никогда.

Он вспоминает про сладкое бешенство, которое мысленно заключил в непроницаемую оболочку и затолкал внутрь, глубоко-глубоко. И чувствует, как этот пузырь разбухает до чудовищных размеров и его уже невозможно удержать…

…Пузырю не просто тесно, он всасывает в себя внутренности: сердце, легкие, вены, артерии, кровеносные сосуды… Потом добирается до мозга. И постепенно всасывает в себя и его. Уже не там, внутри его пузырь, а он внутри пузыря. Как бы не разорвать оболочку. Потому что тогда… А что тогда? Ведь он не помнит, что происходит тогда. Он переселяется в одномерное пространство. И не знает о том, что будет дальше. Потому что будущее его в такие моменты не интересует.

Он понял: начинается приступ. Это продлится час, а может, и сутки.

Главное сейчас – не разрушить оболочку. Держаться. Ему кажется, что в груди образовалась огромная черная дыра. Не дыра – воронка. Его вытягивает в эту воронку и кружит, кружит, кружит… Потом наваливается тоска. Непонятная, глухая тоска. Он пустой, весь втянутый в черную дыру, потому ему и плохо. Надо чем-то заполнить то, что втянуто в воронку. Влить внутрь свежую кровь.

Откуда?!

– Ванечка, может, водички? – Зоя сует ему в руку наполненный холодной водой стакан. На нее жалко смотреть: перепугана до смерти. Вода проливается на грудь, потому что он отталкивает ее руку.

Она же хочет ему помочь! Искренне хочет! И он пытается вынырнуть.

– Зоя!

– Что мне сделать, что?!

Если бы он знал! Сжимает изо всех сил Зоину руку, ей хочется кричать, ведь больно, но она только губы кусает.

– Мы справимся, – горячо шепчет он. – Вместе мы справимся.

Главное – беречь оболочку. Он все еще внутри пузыря. Самое неприятное, там очень душно. Оболочка почти не пропускает воздуха. А дышать надо. Главное – это дышать. Он обнимает Зою, приникает к ее губам:

– Дыши.

Воздух – это ее любовь. Она хочет помочь, потому что любит. Если ложь ее любовь, то пузырь непременно лопнет. Бешенство, усиленное ложью, превращается в ненависть. Ненависть не удержать никакой оболочкой. Сила воли не поможет.

Он все еще внутри пузыря. Зоя тихо плачет. Сколько времени прошло?

– Я люблю тебя, Ванечка. Ты только очнись.

Разве он был без сознания? Двигался, дышал, говорил. Но она поняла, что с ней была только оболочка. Его? Пузыря? Кажется, начинает поддаваться. Опускается вниз, на место, и постепенно его выпускает. Сначала легкие. Дыхание постепенно восстанавливается. Потом внутри перестает печь. Он чувствует сердце. Черная дыра выплевывает его вместе со всеми артериями и венами. И усилием воли он вытаскивает из нее голову. Пузырь опускается к горлу, надо только сглотнуть. Теперь – воды.

– Воды.

– Сейчас, Ванечка, сейчас.

Зубы у него не стучат о край стакана. Глотки мелкие, неторопливые. Туда его, внутрь, на место. Сухость в горле проходит, ну вот, кажется, и все.

– Что это было?

Зоя молчит. Откуда ей знать? Но он справился. Приступ прошел. Отпустило.

– Сколько сейчас времени?

– Два часа дня.

– Всего?!

Бывало и хуже. Вот теперь он пытается собраться с мыслями. А что, собственно, случилось? Руслан хотел с ним серьезно поговорить. А вчера утром посылал в какие-то деревни. Ели, Богачи. Горетовка…

– Мне надо на работу.

– Да куда ж ты, Ванечка?!

– Не волнуйся, все прошло.

– Ты бы поел, – лепечет она. – На тебя смотреть больно.

Аппетита нет, но он не хочет расстраивать Зою. Сегодня она все сделала правильно. Без нее он не справился бы. Главное – не надо на него кричать, когда он в таком состоянии. Не стоит провоцировать. Сопротивляться не нужно. Зоя умница, надо ее послушаться и поесть.

Ну же, возвращайся, Иван! Разве ты забыл, что у тебя есть Дело? Ты еще не дошел. А надо. Пообедав наскоро, он торопится на работу, в дверях говорит Зое:

– Не волнуйся, все будет в порядке.

Она еле сдерживает слезы, но не противится. Отпускает. Разве его сейчас может кто-нибудь удержать?

После обеда

Сначала он заходит в прокуратуру. Сообщает секретарю, что весь день будет «на выезде». Не беспокоить его, ни с кем не соединять. Берет дело серийного маньяка. Раскладывает перед собой фотографии. По эпизоду в Горетовке, самому первому, материала больше всего. Труп нашли сразу, остальные нет. Они были забросаны ветками в глухих лесных массивах. Так написано.

Восемнадцать лет назад убийство в Горетовке. Два года потом – ничего. Не нашли или не было? Уверен: не было. Потом «осеннее» дело, взбудоражившее весь район. Та же Горетовка. А через год снова осенью убийство в Елях, еще через год в Богачах. Обе жертвы – женщины легкого поведения. Пили, курили, вели беспорядочную половую жизнь. Пятое убийство ближе к Р-ску: деревня Самойловка. Шестое – уже в самом Р-ске. Одна из жертв – спившаяся бомжиха, другая – известная на весь город «давалка». Подводим жирную черту, потому что с тех пор прошло десять лет. Дальше начинается эпоха следователя Мукаева, и в Ели, Богачи и Самойловку Руслан его сейчас посылает зря. Это другое. А Сидорчук, между прочим, левша. И скрывает это. И родился он в Горетовке, значит, на момент первого убийства ему было семнадцать лет. Школу заканчивал, десятый класс.

Заканчивал школу… Потом два года перерыва. Ну конечно! Его же в армию забрали! А потом Илья Сидорчук демобилизовался и поступил в мясомолочный институт. Летние каникулы заканчиваются в августе. Трупы находили в основном в сентябре. Сбор грибов в самом разгаре, вот и натыкались случайно. Руслан загадочно обронил: «Тот самый выпуск». Схема вырисовывается четкая. Убийство в конце мая – два года армии перерыв – дембель и второй труп – ежегодные жертвоприношения перед началом первого семестра.

Десять лет перерыва. Что это? Убивал в другом месте? Не мог не убивать. Раз в год требовалась жертва. Женщина легкого поведения, на которой убийца вымещал свое зло. Почему? Это связано с душевной травмой, нанесенной, видимо, тоже женщиной. Потрясение, которое психически неуравновешенный человек не смог пережить. Вот оно и пошло. Держался год, потом любая мелочь, грубость ли, выяснение отношений, срабатывала как спусковой крючок. Нервный срыв – и труп. Или все-таки десять лет он держался, не убивал?

Вспомнил Сидорчука: внешне непривлекателен, не женат, типичный неудачник, зацикленный на друге детства. Мол, у того есть все. У женщин Сидорчук успехом не пользуется. В отличие от друга, который, видимо, и в этом преуспел. А почему он скрывает, что левша?

Кстати, где заключение эксперта? Где отмечен сей факт? Лихорадочно листал дело, пока не понял: ничего нет. Но ведь это очевидно: убийца левша. Удар-то характерный! Слева, прямо в сонную артерию. Только левша мог так ударить. Или… Человек, у которого одинаково развиты обе руки и он хочет казаться левшой?

Под десятью пустыми годами стоит подвести жирную черту. Это была пауза. Два года назад все началось снова. Что произошло? Сидорчук прогорел, запутался в долгах. Повод для нервного срыва? Повод. Потом в Нахаловке стали делать паленую водку. Постоянный страх – это постоянный стресс. Давит и давит. Значит, снова появляется повод для нервного срыва. И что?

И вновь он лихорадочно листает дело. Осенью прошлого года убит Василий Хайкин. Второй мужчина среди жертв маньяка. Ничего случайного в этом нет. Летом Руслан искал Хайкина, только не Василия, а Игната. Неужели ошибся? Невероятно! Хайкин проходил по делу свидетелем, как можно было ошибиться? Они, конечно, похожи, но, поговорив один раз с Игнатом, трудно перепутать его с Василием. Если только…

Его будто вновь окатило ледяной волной. Надо отмотать еще немного назад. Осень – Василий Хайкин. Конец мая – убийство в Р-ске. Начало сентября – еще одно убийство в Р-ске. Оба женских трупа найдены в городском парке. В том самом, куда он каждый день бежит, чтобы проделать комплекс гимнастических упражнений. Одна убитая женщина – наркоманка со стажем, другая – алкоголичка. И тоже беспорядочные половые связи.

Первый труп – женский – после десятилетнего перерыва был найден в маленькой деревушке Первомайское, что километрах в трех от Горетовки. Закидан ветками в лесу. Пролежал недолго, нашли его через шесть дней.

А вот два трупа в Р-ске – это интересно. Рядом с парком – гаражи. У Руслана есть машина, он сам предлагал как-то помощь: надо, так подвезу. О черт! Кто это ломится в дверь? Работать мешают! Сказал же: следователя Мукаева ни для кого нет!

– Иван Александрович, разве вы не на выезде?

Практикант Алеша Мацевич смотрит на него с неподдельным интересом. Опять подослали парнишку проверить слухи? И что на этот раз?

– Чего тебе? – нелюбезно спрашивает он.

– Так, зашел.

– Ну раз зашел, стоп! Где гараж капитана Свистунова?

– У Руслана Олеговича? Здрасте! Ой, простите, Иван Александрович!

– Ничего. Опять я что-то не то сказал?

– Я просто удивился. У вас же рядом гаражи!

– Рядом?!

Ах да! Как-то вечером прогулялись под ручку с Зоей до парка, и она показала, где его гараж. Вернее, тактично напомнила. Значит, гараж Руслана рядом. Они же друзья детства. Должно быть, вместе и строились.

– Я как раз собирался уходить, – намекает он Мацевичу.

– На выезд? Может, с собой возьмете?

– В другой раз.

Запирает дело в сейф и вместе с Мацевичем выходит из кабинета. Алеша остается в прокуратуре, а ему пора «на выезд». Туда, в лето, в горячий воздух, под раскаленное солнце. Интересно, долго еще будет стоять жара? Пора бы и дождю пойти. Ох и гроза будет после такого-то пекла! Он идет на городскую окраину. К гаражам.

Место знакомое. Если пройти парк насквозь по тропинке, то выйдешь в Нахаловку. Ее отделяют от микрорайона с многоэтажками посадки. По ту сторону частные дома, по эту гаражи. Сколько же их здесь?! Десятки! За последним – дорога. Бетонка между гаражами и посадками. Убить в гараже, перетащить через канаву, и вот он – густой кустарник. Чего проще.

Снова начинает болеть голова. Не прошло. Что-то ему во всем этом не нравится. Он хочет все вспомнить, но не может. Кажется, он здесь уже бывал. Неужели и раньше подозревал Руслана? Потому и к расследованию не допускал? Потому и решил все проверить.

Он переходит через дорогу, упирается в канаву. Надо бы перепрыгнуть, да ноги не держат. Две симпатичные девушки идут навстречу, смеются. Увидев его, испуганно замолкают, ускоряют шаг. Он так и стоит возле канавы, вглядывается в густой кустарник. Пытается представить, как это было. Вот она идет, пошатываясь. Пьяная. Завидев одинокого мужчину, глупо хихикает. Ему же во что бы то ни стало надо убить. Ну надо. Оглядывается по сторонам: никого. Кустарник густой и рано покрывается листвой. Весна, середина мая. Ворота гаражей на другую сторону, а сюда, к дороге, идет длинная стена из красного кирпича. Чего ее понесло в парк? Может, в одном из гаражей она пила в компании мужиков. А потом…

Если придерживаться версии следователя Мукаева, поведение жертвы в тот вечер было как спусковой крючок. Нож убийца взял с собой, потому что надо убить. Он хватает женщину правой рукой за шею и наносит характерный удар – слева, в сонную артерию. Еще десять раз бьет ножом в мертвое тело, лежащее на земле. Зачем? Кто ж его знает.

– Мужик, ты чего здесь делаешь?

Трое с угрожающим видом идут к нему. Местные, владельцы гаражей. Один сжимает в руке тяжелый гаечный ключ. Лица угрюмые, злые.

– Ты чего девчонок наших пугаешь?

– Каких девчонок? – Он растерян. Задумался.

– В полицию его надо. – У одного из мужиков в руке телефон.

– Все в порядке. Следователь Мукаев – прокуратура. – Он достает из кармана удостоверение.

– Следовате-ель? – Они переглядываются. Кто-то говорит:

– Да вроде бы это сам Мукаев.

– Осматриваю место происшествия, – поясняет он.

– Опять, что ли, труп нашли? – Третий, что с пустыми руками, сплевывает и матерится: – Когда ж вы маньяка словите, мать вашу? Дожили: бабы в парк боятся ходить! Куда вы смотрите, полиция?

– Вот сюда и смотрим, – оправдывается он.

– Да разве вы работаете! Взятки только берете и преступников выпускаете! Так твою… – ругается и владелец мобильного телефона. – Вспомнил я тебя, следователь. Тачка у тебя крутая. А откуда?

– Какая тачка? – пересохшими губами спрашивает он.

– Да брось! У меня братан охранником на стоянке работает, так я к нему недавно забегал и с тобой столкнулся. Скажи еще, что это не твой «мерин»! Преступников, значит, выслеживаешь! А они на тебя посмотрят-посмотрят, и опять за свое. Сколько же тебе дали за то, чтобы ты их подольше ловил?

– Ладно вам, мужики, – примирительно говорит он. – Поймаем, обязательно поймаем.

Они скалятся. И не верят. Слухи-то ползут! Город в страхе, а маньяк на свободе. Он спешит уйти.

Куда теперь? Домой, к Зое. Надо все хорошенько обдумать. Кажется, он нащупал верный след. Пора реабилитировать следователя Мукаева. Но откуда у него такая машина? Правы мужики-то! Это они еще о деньгах не знают!

Вечер

Вроде бы отдышался, успокоился. Отпустило. Зоя с улыбкой накрывает на стол. Есть ему не хочется. Но посидеть, поговорить надо.

– Испугалась? – спрашивает он.

– Прогноза погоды на завтра испугалась. Штормовое предупреждение передали. Представляешь? Это что будет-то?

– Ну свалит пару деревьев, – пожимает он плечами. – Не страшно.

– Ох, как бы крышу в деревне не снесло!

– Умница.

– Что?

Зоя просто клад. Откуда знает, что ему не хочется сейчас говорить о приступе? О чем угодно, только не о младенце в могиле и не о матери. Говори, милая, говори! На даче надо починить крышу, пылесос сломался, девочки пойдут в школу первого сентября. А сейчас еще только июнь. Так почему же она о школе?

– …Ваня, ты бы туда сходил.

– Зачем?

– Головешки переходят в пятый класс.

– В пятый? Им же десять лет! Почему в пятый?

– Ты, Ванечка, все забыл. Они начальную школу закончили в этом году. Им бы английский учить – на курсы год ходили. А у них будет немка.

– Ну и что?

– Надо бы в другой класс или попросить, чтобы учителя поменяли.

– Ну а я-то здесь при чем?

– Сходи, Ваня, к директору.

– Постой. – Он вдруг сообразил. – А ты в какой школе работаешь?

Зоя краснеет:

– Номер один. Недавно перевелась.

– Почему?

– Ваня! Ну зачем сейчас об этом говорить?

– А почему девочки не там учатся? Не в твоей школе?

Она торопливо начинает объяснять:

– Понимаешь, дорогу надо переходить. Я боюсь из-за этого. Дашка-то спокойная, в вот Машка… Пусть уж они во вторую школу ходят. Зачем их переводить?

– А тогда почему ты оттуда ушла? – продолжает допытываться он.

– Да ну тебя, Ваня! – Зоя машет рукой. – В самом деле! Как будто вчера на свет народился! Ой! – зажимает ладошкой рот.

Он народился на свет не вчера. Шестнадцать дней назад. Если быть точным, то еще плюс месяц, который он вычеркнул из жизни, как не представляющий интереса для Дела. У Зои это, видимо, больное: работа и учеба ее детей.

– Хорошо, я схожу, – кивает он. – Где эта школа?

– Ты ж в ней учился!

– Ах да!

Значит, та самая, мимо которой он каждый день ходит на работу. А почему Зоя не может пойти и договориться с директором? Она сейчас в отпуске, он же работает. Значит, что-то там есть для нее неприятное. Не может, значит, не может. Хватит об этом.

– Ну что? Спать?

– Так рано же еще, Ванечка!

– Для чего рано? – улыбается он.

Он уже соскучился. Это его первое везение, счастливый лотерейный билет: любить того, кто любит тебя. Гармония, которую он так долго пытался найти, но не мог. И потом: он отдает долги. За те годы, что здесь не появлялся. Это важно.

…Он смотрит сверху, приподнявшись на локтях, в ее глаза. Один карий, другой голубой. В одном ночь, в другом светлое солнечное утро. И эта женщина казалась ему некрасивой? Не так надо было смотреть. Не так…

– Зоя…

Она уже никуда не спешит. Целует его неторопливо, он так же неторопливо отвечает. Эта ночь никуда не будет записана, ни в какие активы, но она ему нужна так же, как и ей. Столько лет она одна! А женщина устает быть сильной. Он вспомнил вдруг мать. И тут же простил ее. За то, что вышла замуж, и сын стал для нее первым, но после мужа. Хотя за могилу с безымянным крестом не простил. Не смог.

День семнадцатый, утро

Утром Зоя сказала, что в школу муж может зайти по дороге на работу.

– Так рано? – удивился он.

– Она, похоже, оттуда и не уходит, – надо слышать, каким тоном Зоя сказала «она»!

Он послушался, а по дороге все гадал: в чем дело? Что произошло между директором и его женой? А вот и школа. Говорят, он здесь учился. Поднимает голову, смотрит на окна. Где кабинет его классного руководителя? Где окна, в которые он с тоской (как говорят) смотрел в начальной школе? Не помнит. Нерешительно входит. Здесь ему все незнакомо. Половина девятого, утро, техничка влажной тряпкой протирает полы.

– Тебе чего, милок?

«Милок» – это он, следователь прокуратуры Мукаев.

– Мне бы директора, – «тетенька», «бабушка», «гражданка»? Он делает паузу, во время которой «тетенька» его рассматривает. Он же переминается с ноги на ногу, словно школьник, которого не пускают без сменной обуви.

– Как подымешься на второй этаж – прямо по коридору. Там увидишь.

Поднимается через ступеньку, торопясь. Вот это хорошо, вот это правильно: вешать на двери таблички! «2‑й «Б», «3‑й «А»… «Учительская»! Стучится, потом заглядывает:

– Можно?

– Да-да, войдите.

Женщины с удивлением смотрят на раннего посетителя. Одна пожилая, в пестром летнем платье, больше похожем на халат, другая лет сорока, одета в модный светлый костюм. Кто же из них грозный директор? Смотрит на ту, что помоложе:

– Мне бы к директору. По личному вопросу.

Как она посмотрела! Словно хлыстом ударила! Иван даже отшатнулся. Что такого он сказал? Кажется, опять попал впросак. Он видит слева еще одну дверь, на которой табличка: «Директор». Сразу туда, что ли?

В этот момент дверь открывается, на пороге возникает молодая женщина на вид лет тридцати. Высокая, сухощавая, прямая как палка. Брюнетка, черты лица резкие, брови густые, чуть ли не сросшиеся на переносице.

– Меня спрашивают?

И вот она видит его, следователя Мукаева. Лицо женщины медленно начинает краснеть. Краснеет она некрасиво: рваными пятнами. И не загорела совсем, несмотря на палящее солнце. И без того некрасивая, она еще больше дурнеет.

– Вы директор? – спрашивает он и улавливает едва заметный кивок. – Тогда я к вам. По личному вопросу.

Ее коллеги смотрят на них, открыв рот. Немая сцена.

– Да-да. Заходите.

Директриса пятится в кабинет, такое ощущение, что она задыхается. Ей вслед та, что помоложе, кричит:

– Валентина Владленовна, а нам в два часа можно уйти?

Невнятный ответ, нечто похожее на «да хоть сейчас». Женщины со значением переглядываются, и тут только он натыкается взглядом на буквы помельче, под словом «директор» «…школы Валентина Владленовна Цыпина». И тут наконец до него доходит.

Ах ты Зоя, Зоя! Нашла, кого послать на переговоры с директором школы! Конечно, ты не хочешь больше здесь работать. Не можешь. С тех пор как директором стала Валентина Цыпина. Отношения у вас сложные. Вы следователя Мукаева не поделили.

Как она смотрит на него, эта Валентина Владленовна! Как смотрит! «Бывают и люди-лебеди». Он мучительно думает, что бы такое сказать? Начинает издалека:

– Вы слышали, должно быть, что со мной случилось?

Прокурорская дочка молча кивает.

– Поэтому я заранее извиняюсь, что не помню многих событий. Почти ничего из прошлой жизни.

Она снова кивает. И как смотрит!

– Пожалуй, я закрою дверь. – Он берется за ручку и тут же слышит отчаянное:

– Не надо!

Ей трудно держать себя в руках. Остаться с ним наедине за закрытой дверью?! Да по городу тут же поползет сплетня! По горлу Валентины Владленовны прокатывается комок. Она медленно приходит в себя:

– И как ты… вы… себя чувствуете?

– Плохо. Нет-нет, физически вполне… – Кажется, она готова бежать в донорский пункт, сдавать кровь, если ему прописали переливание. Причем отдать всю, до капли. Господи ты боже мой! «Люди-лебеди»! Беда с вами прямо. Беда.

– Я насчет своих девочек. Жена стесняется.

– Да разве я… Почему Зоя… Анатольевна не захотела со мной работать?

– Не знаю. То есть не помню. Я по делу. Я бы хотел, чтобы девочки учили английский. Они год занимались на подготовительных курсах. А их классу, говорят, дали учительницу немецкого языка.

– На курсах английского? Я не знала! У нас сильный преподаватель немецкого языка! Я хотела как лучше… Но если надо английский… Почему… Зоя Анатольевна не позвонит? И к тому же у нас в школе по-прежнему есть вакантное место учителя биологии. Я никого не беру.

– Почему?

– Иван… – Валентина Владленовна косится на открытую дверь. Там, в учительской, две пары любопытных ушей.

– Извините. Одну минуту.

Он решительно идет к двери и демонстративно ее захлопывает. Ну все: завтра весь город будет знать.

– Ничего, – успокаивает он Валентину Владленовну. – А то я устал вещать на аудиторию. То, что я хочу сказать, предназначено только для вас.

Теперь она бледнеет. Рваные красные пятна медленно сходят со щек. Лепечет:

– Я только хотела сказать, что зла не держу. Зое… Анатольевне не стоит меня бояться. Ведь ей теперь будет неудобно. Она в одной школе, дети в другой. Я все понимаю.

– Ты… вы… в самом деле уже не… – Неужели он так с ними поступил? С Русланом, с Лесей, с Валентиной Цыпиной? Неужели в нем была такая страсть к разрушению? Зачем? Кому от этого стало хорошо? Да всем плохо.

– Да-да. Все прошло, – кивает она.

– Я недавно расстался с Лесей, – неожиданно говорит он. – Вся эта история была нелепой ошибкой. Я имею в виду события десятилетней давности. Не понимаю, почему Руслан с нами не поехал? Ничего бы не случилось.

– Он был на похоронах. Тетка умерла в Первомайском.

– Где?!

– В Первомайском, – удивленный взгляд. – С тобой в самом деле все в порядке?

– Не очень. Память возвращается с трудом. А сейчас?

– Что сейчас?

– Она же, наверное, оставила наследство? Его тетка? Кому? Руслану?

– Ну да. Все случилось внезапно. Мы собирались на пикник вчетвером, – говорит она почти спокойно. – И вдруг звонок из Первомайского. Мать вырастила Руслана одна, он глава семьи, единственный мужчина в доме. Кому, как не ему, заниматься похоронами?

– Хороший человек. Я имею в виду Руслана.

– Да. Хороший.

– И друг замечательный.

– Да. Хотя… Переживал очень. Ведь это любовь. Я думала, он ее убьет. Лесю. Изменила.

– Но ведь… Это же я виноват!

– К тебе у него особое отношение. Ведь если женщина не захочет…

– Ну да. – Как она деликатна, Валентина Владленовна! – Значит, по версии Руслана, во всем виновата Леся?

– Разве… Разве… Если женщина действительно любит, она будет… будет ждать всю жизнь. Даже если нет никакой надежды. А иначе это не любовь… Разве не так?

– Я не знаю. Мне не встречались такие женщины. Верные. – Ловит ее взгляд и соображает: что сказал-то сейчас? И кому? Но это правда. Ему не встречались. – И кому отписано наследство? – деловито спрашивает он, пытаясь повернуть разговор в другое русло.

– Руслану. Мать, кажется, оформила на него дарственную. Прямая наследница она. У нас в городе все про всех знают, – пытается оправдаться Валентина Владленовна. – Ведь он каждый год в мае едет туда сажать картошку. Участок большой, целых сорок соток.

– Сорок? Это много.

Значит, два года назад, в мае, Руслан тоже сажал картошку в Первомайском. А потом там нашли женский труп.

– Как вышло, так вышло, – вздыхает она. – И… давно это было. Я слышала, Леся уволилась.

– Я тоже. Слышал. Но не от нее. А в чем причина?

– Кто знает? Папа вряд ли вернется на работу, а она не хочет быть под другим начальником.

– Что ж. Это ей решать. Значит, мы договорились насчет моих девочек, Валентина Владленовна?

– Конечно. Я всегда рада помочь.

– И Зое я обязательно скажу о том, что в этой школе все еще есть вакантное место учителя биологии. Ей так будет удобнее. И… всем нам.

Вместе, рука об руку, они идут к двери. Так и стоят на пороге, прощаясь.

– Удачи тебе в новой должности, – это он специально для тех, что сидят в учительской и прислушиваются к их разговору.

– Спасибо за папу, – торопливо говорит Валентина Владленовна. – Врачи говорят, что он будет жить. Если бы не ты…

– Я сделал все, что мог. Я рад, что Владлену Илларионовичу лучше.

На этом они с Валентиной расстаются. Кажется, друзьями? Одно дело сделано. Что дальше? Трудный разговор предстоит. Но откладывать его не стоит. Хватит уже откладывать.

Ближе к полудню

Здание прокуратуры похоже на растревоженный улей: отсюда по городу ползут слухи. Они касаются болезни Цыпина, его скорой отставки и беспричинного увольнения красавицы-секретарши. Следователь Мукаев вновь герой дня. Жители Р-ска уверены: он знает все. И ко всему причастен. Что ж, они правы. Он спасается в кабинете за запертой дверью. Напрасно туда стучит Алеша Мацевич, напрасно звонит телефон. Следователь Мукаев занят. Ему предстоит важный разговор. Свисток прав: им пора наконец поговорить по душам. Выяснить отношения. Сколько можно темнить?

Мобильник Руслана не отвечает. Иван позвонил ему на работу, спросил капитана Свистунова. Сказали: у него выходной. Взял уголовное дело, внимательно перечитал все, что касалось убийства в Первомайском. Случилось это на майские праздники, когда народ не столько отдыхает, сколько вкалывает на дачах и в подсобных хозяйствах. Горячая пора. Труп нашли не сразу, спустя неделю. А точнее, через шесть дней. И то лишь потому, что старательно искали. Остальные женщины были либо одинокие, либо запойные. К их загулам и внезапным исчезновениям давно уже привыкли. Жительница же Первомайского была замужем. Муж-то и спохватился, когда Катерина не пришла ночевать. Поначалу он грешил на соседа, обвиняя его и жену в прелюбодействе. Но сосед сказал, что Катерина пошла в соседнюю деревню. В Горетовку к тетке, самогоном разжиться на дармовщинку. Отправилась пешком, напрямки через лес, отделявший Горетовку от Первомайского.

Нашли ее в рощице, в неглубокой яме, закиданной лапником, Катерина не дошла до Горетовки каких-нибудь полкилометра. Характерный удар в шею и десять колото-резаных ран на груди, в области сердца. Протокол осмотра места происшествия, фотографии, допросы свидетелей… Эти листы он изъял из дела и сунул в карман. Потому что знал: он не собирается здесь оставаться. Юриспруденция – это не его. Надо уничтожить следы, перед тем как навсегда покинуть этот кабинет. Интересно, почему же пропали только протоколы допроса Игната Хайкина? А потому, что Хайкин видел убийцу. Наверняка. И назвал его имя. А потом был так запуган, что признал себя маньяком.

Сначала Иван пошел к Руслану домой. По телефонному справочнику выяснил адрес. Память так ничего и не подсказала. Это странно: он без труда добрался до офиса фирмы «АРА», но не вспомнил, где живет друг детства.

В дверь звонил долго, но ему никто так и не открыл. Оглянулся, услышав шаги на лестнице. Молодая женщина с лицом, покрытым коричневыми пятнами, останавливалась на каждой ступеньке, тяжело дыша. Ей мешал огромный живот. Увидев в ее руках сумки, он тут же вызвался:

– Давайте, я вам помогу! – и легко подхватил поклажу.

– Иван?

Выходит, они с ней знакомы? И как же ее зовут? Руслан женат уже три года. Следователь Мукаев был в его доме частым гостем. Наверняка. Ну и как зовут его жену? Что за штука такая, память? Даже пин-код вспомнил, а имя жены лучшего друга – никак.

– Ты к Руслану? А он в гараже, чинит машину. Мы в деревню собрались.

– В Первомайское?

– Ну да. На природу. В городе я задыхаюсь.

– Да, вам надо за город, – он покосился на ее огромный живот. – Когда рожать?

Она покраснела. Опять не то сказал? Он просто хотел предупредить. Ему не понравилось ее отечное лицо и такие же ноги. Напрашивается диагноз… Угроза выкидыша? Обойдется. Срок большой, ребенок выживет. Но поберечься надо.

– В конце лета, – опустив глаза, сказала она и полезла в карман за ключом.

– Я думаю, это случится раньше. «Скорая» в Первомайское быстро приезжает? Впрочем, Руслан на машине. Довезет.

Она еще больше покраснела. Как же ее все-таки зовут? Лена, Лида, Лада? Поставил сумки на калошницу в прихожей и поспешил уйти. Ему не терпелось объясниться с Русланом. Его жена ждет ребенка. Это все меняет. Неужели следователь Мукаев перед отставкой засадит за решетку лучшего друга? А то и пожизненное за такое светит! Десять трупов! В особо изощренной форме. Что там в кодексе прописано? «Как поступил бы тот Ваня Мукаев, я знаю. А как поступит этот?» И в самом деле: как поступит этот?

Он идет к гаражам. Свой помнит, это уже из новой жизни – Зоя показывала. У соседнего ворота распахнуты настежь. Возле них стоят красные «Жигули», под днищем – домкрат. Из-под машины торчат ноги Руслана в старых кроссовках. Слышится скрежет гаечного ключа и отборный мат. Друг детства пытается починить машину.

– Руслан!

– Кто здесь?

Свистунов вылезает из-под машины, лицо у него грязное, руки в масле.

– О! Ваня! Здорово! – протягивает руку, вытерев ладонь о штаны. Не пожать ее он не может. – Слушай, подержи мне гайку ключом? А? Отвернуть никак не могу.

– Я поговорить пришел.

– Так срочно? – усмехается капитан Свистунов.

– Это посрочнее, чем твоя гайка.

– Не скажи. Мне в деревню сегодня ехать. Обещал жене, что к обеду успею, а она, сука, приржавела. Гайка.

– В Первомайское ехать?

– Ну да.

– Там ведь тоже, кажется, женщину убили.

– Кажется?!

– Все на тебе сходится. – Хватит ходить вокруг да около! Время у них с Русланом вышло. И он говорит размеренно, не отводя взгляда от лица друга детства. – У тебя участок в Первомайском, на День Победы ты картошку сажаешь. Два трупа нашли в этом парке, – он кивает через плечо. – А у тебя здесь гараж. И Хайкина ты летом искал. Он – важный свидетель. И потом, ты же сам сказал, что я покрывал близкого мне человека. Выходит, тебя. Я изъял последние листы из уголовного дела, потому что не хотел тебя сажать. Но я пришел сказать, что ничего не изменилось. Вот они, протоколы. Убийство в Первомайском. Возьми их себе, – он полез в карман.

Вид у Свистунова странный. Вроде бы он… Улыбается?!

– Значит, Ваня, поймал маньяка?

– Нет. Не буду ловить, – сердито говорит он.

– Потому что я твой друг?

– Да. У тебя ребенок скоро родится. Я не могу.

– Вот оно как. Значит, не ошибся я в нашей дружбе. И когда ты меня кинулся закрывать, голову мою к земле пригибал, понял, что не ошибся.

– Не надо об этом, – морщится он.

– Нет, ты погоди! Давай-ка в гараж зайдем.

Чего ему надо, капитану Свистунову? В руке он держит тяжелый гаечный ключ. Да все равно! Все равно он, следователь Мукаев, умер… Заходит следом за Русланом в прохладный гараж. На улице пекло, а говорили: гроза! Где же они, тучи? Руслан прикрывает ворота:

– Здесь хорошо. Прохладно. Ты забери свои бумаги, Ваня. Спрячь. Никого я не убивал.

– Как же так? А Леся?

– При чем здесь Леся? – морщится Руслан. – Ну кричал я тогда сгоряча, что убью или отомщу. Боль кричала, не я. Ну не любила она меня. Не любила. Так что ж, убивать за это? Если мы всех, кто нас полюбить не в состоянии, будем убивать… Кто жить-то тогда будет, Ваня?

– А Первомайское?

– Вот с этого и начнем. Только ты держись. Я еще на кладбище хотел все рассказать, а тебе вдруг плохо стало. Садись, слушай. Значит, два года назад в деревеньке Первомайское, что километрах в трех от Горетовки, нашли труп. После десятилетнего перерыва. А незадолго до этого, как раз в день убийства, произошла со мной престранная история. Принял я, конечно, на грудь с устатку-то. Такой огородище засадить, это тебе не шутка! Ну и вмазал полстакана спирту неразведенного. Хорошая штука: голова утром не болит. Когда повело, пошел прогуляться. Погода была уж больно хороша: начало мая, первая зелень. Бродил я, бродил, а потом решил добавить и двинулся за самогонкой в Горетовку. Славится она там на весь район. Хороша, сука! – сплюнул Руслан. – В общем, пошел. И померещился мне вдруг в Горетовке не кто иной, как Ваня Мукаев. Вроде как мимо прошел. Я к нему с объятиями, а он даже «здрасте» не сказал. Так мимо молчком и прошел. Я тогда подумал, что перепил. Мол, галлюцинации.

– Что-то я не пойму…

– А ты, Ваня, слушай, слушай. Потом в рощице возле Горетовки нашли труп. Мы с тобой поехали на место происшествия, и ты после этого взялся за дело маньяка и поклялся, что его раскроешь. Дело громкое, лавровых венков пропишут – головы не хватит носить. Ты всегда был тщеславным. Потому я тебе и уступал. Стали мы с тобой вместе работать. И когда два трупа в нашем парке нашли, тоже ничего не изменилось. А потом вдруг ты затаился. Что случилось? Я ничего не понимал. До тех пор, пока не нашел занятную схему. Ты ее выронил из кармана, будучи в сильном подпитии. А я подобрал да глянул. Убийца-то из Горетовки.

– Ну да. Он окончил школу восемнадцать лет назад. Тогда-то и убили эту… Как ее? Светлану? Первая жертва маньяка. Потом два года перерыва – армия. Дембель – и новый труп. Институт, «летние» трупы перед осенним семестром. Эта схема?

– Вспомнил? Ну слава тебе!

– Значит, надо было только поехать в Горетовку, взять список выпускников и проверить их биографии?

– Вот именно. И это ты сделал раньше меня.

– И я вышел на Сидорчука, да?

– Нет. Может быть. Не знаю. Я ведь там тоже был, Ваня. Когда понял, что ты ничего не скажешь, поехал в Горетовку сам. Нашел учительницу – пенсионерку, попросил у нее фотографию того выпуска. А она и говорит: «Как странно, был недавно Ванечка Саранский, он ее и забрал. Только вел себя, словно чужой, и очень удивился, что я его знаю. Я, конечно, наполовину слепая стала, но его ни с кем не спутаю. И где, в конце концов, его собственная фотография? Неужели потерял? Ай-яй-яй!»

– Кого? Кто приходил? – пересохшими губами спросил Иван.

– Саранский. Иван Саранский, ее ученик. Само собой, что фотографию я достал. И увидел на ней то же, что и ты в свое время. Твое лицо. Среди выпускников того года, когда убили первую женщину, был парень, удивительно на тебя похожий. Ну просто копия. Одно лицо!

– Я же… я же оканчивал школу в Р-ске.

– Само собой. А кто тогда он? Иван Саранский? Просто человек, на тебя похожий?

– Значит, нас было двое? Так что мы, близнецы?

– А эксгумация? Когда я вчера увидел череп младенца в разрытой могиле, меня аж пот прошиб. Откуда? Не могло его там быть! По определению не могло. Ты же мне сам это говорил. Мать, мол, его оставила в роддоме или сразу же отдала на усыновление, но никому не сказала. Придумала, что умер при родах, чтобы люди не осудили, похоронила пустой гроб. Так нет же! Выходит, не пустой!

– А… кто ж там тогда? Кто? Что за ребенок?

– Черт его знает! Темная история. Ты, Ваня, понял все правильно, только не те знаки расставил. Там, где минус, должен быть плюс. Не ты меня покрывал, а я тебя. Потому что тоже знаю, что такое настоящая мужская дружба. Чего для себя не сделаешь, сделаешь для друга. Потому я и к Хайкину поехал. Да, я искал именно Игната. И в этом был на шаг впереди тебя. Я почему-то испугался, что ты его убьешь. Возьмешь грех на душу. И поехал поговорить с Игнатом по душам. Чтобы он показал в прокуратуре, что ничего не помнит про тот день в Горетовке, когда убили Светлану. Никого, мол, он не видел.

– А… он видел?

– Не знаю. Да, я на него давил. Но ты не убил Игната, ты привел его в прокуратуру под дулом пистолета. И стал допрашивать в одиночку. Я не знаю, чего ты от Хайкина хотел. Ну не знаю. Не знаю, почему убит Василий. Даже готов поверить, что действительно из-за забора. Перепились двоюродные братья и в пьяной драке… Но там, на пруду… Откуда ты все это взял?

– Не знаю.

– Когда ты исчез, я стал давить на Хайкина. Да, признаю: хотел, чтобы Игнат все убийства взял на себя. Так нам всем стало бы проще… Если б не твоя амнезия… – на этот раз Руслан правильно сделал ударение. – Ты хоть соображаешь, за кого тебя принял Сидорчук?

– Нет. Не соображаю.

– А я сразу понял. За своего одноклассника Ваню Саранского он тебя принял, когда в апреле месяце ты к нему в калитку постучал. Вот тебе и секрет паленой водки. Не мог же ты с потолка взять, что ее именно в Нахаловке по бутылкам разливают?

– А… откуда тогда?

– Когда подслеповатая школьная учительница приняла тебя за своего ученика Ваню Саранского, ты тут же смекнул, что сходство ваше и в самом деле поразительное. Первым делом тебе надо было выяснить, кто тот парень с фотографии. И ты навел справки. Дружил Иван Саранский с неким Илюшей Сидорчуком. А где теперь Илюша Сидорчук?

– В Нахаловке, – прошептал он.

– Вот именно: в Нахаловке. Строит огромный особняк. И ты нанес Илюше визит. Я так понял, что вы пошли в «Девятый вал» водку трескать. За встречу.

– Но зачем? Зачем я выдал себя за другого человека?

– Может, и не выдавал. Может, он сам к тебе с объятиями кинулся: «Друг детства! Здорово! Как дела!» Может, он напился да хвост распушил? Стал рассказывать про свое богатство? Насчет водки ты, всяко, был крепче. Он и ляпнул про паленку и про Цыпина. Про то, что тот берет взятки. Прихвастнул, одним словом.

– Как же он потом узнал, что я не Ваня Саранский, а следователь Мукаев?

– А ты про другого мужика забыл? Про того, что сидел? Не засек ли он вас вместе? Он-то не знает никакого Ваню Саранского. Зато, должно быть, знает следователя Мукаева, с которым когда-то имел дело.

– Он сказал об этом Сидорчуку, и тот понял, что ошибся?

– Потому Илья в тебя и стрелял. От отчаяния. Хозяин бы его по головке не погладил за разглашение ценной информации. И кому? Следователю!

– И где же тот, второй?

– Саранский?

– Да. Иван Александрович Саранский?

– А ты откуда отчество знаешь? – внимательно посмотрел на него Руслан. – Память вернулась?

– Нет. Не вернулась.

– А жаль. Потому что все, произошедшее с тобой потом, для меня до сих пор загадка. Последний раз я видел тебя на шоссе. Ты машину ловил. Как же оказался в Нахаловке? Зачем?

– Я был в черной кожаной куртке?

– В ней. Так что произошло?

– Тот труп в Горетовке…

– Саранский? Я так и думал.

– И кто его убил? Сидорчук? Почему?

– Видимо, перепутал.

– Сидорчук – левша, – упрямо сказал он. – И скрывает это.

– Значит, он и есть маньяк? Так, что ли?

– Да. Два года армии, потом институт. Я, видимо, его вычислил. И позвонил Цыпину. А сам поехал в Горетовку.

– А почему ты тогда Саранского хотел убить?

– Я? Хотел убить своего двойника? Что ты мелешь?!

– Не мелю. Зачем тебе зеркало в кабинете? А сигареты с ментолом? Светские манеры, отставленный мизинец, культурная речь, без мата. Я сам видел, как ты все это репетировал. Для того и зеркало в кабинете повесил. Что ты замыслил, Ваня?

– Я не знаю. – Он даже вспотел.

– Знаешь, почему я так долго молчал? Тебе не кажется это странным? Давно надо было отношения выяснить, а я все хожу вокруг да около, все приглядываюсь, сопли жую.

– Почему же ты молчал?

Они сидели в гараже на старых ящиках, смотрели друг на друга. Смотрели так, словно не верили в происходящее. Странная, почти мистическая история. Свисток все никак не мог собраться с мыслями, выдать последнее, решительное обвинение.

– Так почему ты мне ничего не сказал раньше? Чего ты ждал, Руслан? – нажал Иван.

– А кто ты?

– Я? Иван Мукаев, следователь прокуратуры…

– Это ты брось. Выучил уже, знаю. Я в больницу к тебе пойти не решался. Не показалось это странным? Друг детства и ни разу не навестил. Потому что боялся. Я догадывался, что ты хочешь его убить. Уж не знаю, кто он тебе. Двойник. Возможно, для того, чтобы скрыть следы, ты и репетировал перед зеркалом. Я, когда тебя увидел в кабинете первый раз после болезни, насторожился. Сначала решил, что ты придумал себе амнезию и теперь под дурачка косишь. Присматриваюсь повнимательнее: вроде он, а вроде и не он. Ну не Ванька Мукаев! Проблема в том, что я не знал того. Как он себя вел, как ходил, как разговаривал. Я знал только тебя. Лицо, фигура, улыбка – ну все твое. А поступки… Нет, не твои. Потом стали всплывать твои вещи. Главное, это удостоверение. Именно тебя, следователя Мукаева, ударили в доме Сидорчука по голове. Тебя неделю накачивали наркотиками, тебя выкинули без памяти на шоссе. Тебя подобрали, отвезли в психушку. Ты Иван Мукаев. Теперь спрашиваю: ты сам-то в это веришь?

– Не знаю. Иногда верю, иногда нет. Иногда в зеркало смотрю и сам себя спрашиваю: «Кто я?» Но ведь это же бред! Словно из двух разных людей получился кто-то третий. На обоих не похожий. Он странный человек, этот третий. У него есть вещи обоих. И он словно колеблется и никак не может выбрать, кем быть? Мукаевым или Саранским? Ты-то что думаешь, Руслан?

Свистунов поднялся, широко улыбнулся и хлопнул его по плечу:

– Не тушуйся. Ты – Ванька Мукаев, и точка. Просто ты стал как-то… честнее, что ли. Благороднее. Ну, забыл матерные слова. Ну водку перестал трескать. Жену вдруг полюбил. Бегать по утрам стал. Что в этом ненормального? И не в таком виде люди с того света возвращаются.

– Так что же мне теперь делать?

– Главная загвоздка на самом деле в пистолете. Я тебе уже говорил. Если бы мужчину, найденного в Горетовке, убили из пистолета следователя Мукаева, все было бы проще и понятнее. Я бы нашел способ тебя прикрыть. Ну сделал ты глупость, да и черт с ней. Кто не грешен? Но теперь есть только одна ниточка, за которую можно вытянуть правду.

– Сидорчук?

– Да. Илья Сидорчук.

– А про кассету ты ничего не слышал?

– Про какую кассету? – вытаращил глаза Руслан.

– Сам не знаю. Цыпин говорил. Кассета. А какая кассета? Они с Сидорчуком, видимо, по душам поговорили. Вэри Вэл что-то знает. Но он в реанимации, его трогать нельзя. Да, надо как следует обо всем этом подумать… Ну я тогда пойду?

– А гайку?

– Какую гайку?

– Жизнь-то, Ваня, продолжается. Мне сегодня надо в деревню.

– Извини, я забыл, как зовут твою жену. Встретились на лестничной клетке. Она мне: «Иван». А я все никак не могу вспомнить ее имя.

– Лена.

– Да. Наверное, Лена. Значит, это ты меня спасал?

– Так мы, Ваня, с тобой теперь того… Расплатились. Ведь ты меня собой закрыл.

– Да забудь ты про это!

– Нет. Не забуду. И то, что ты сказал, когда сюда пришел, тоже не забуду. Как странно получается: вроде соперничали всю жизнь, сколько себя помню, и бабу ты у меня увел. А все равно ближе тебя у меня никого нет. Что баба? Хоть бы и жена. Все равно ведь не поймет, потому что баба. И есть вещи, с которыми к ней не пойдешь.

– Это ты зря. Есть женщины, к которым можно со всем прийти. Я раньше этого тоже не знал. Может, потому и мучился?

– Крепко, видать, тебя зацепило, – усмехнулся Руслан. – В общем, считай, что экзамен сдан.

– Какой экзамен?

– На любовь. И позвони завтра. Обязательно позвони. Мы на Сидорчука облаву устроим. Никуда не денется, гад.

– Давай ключ. Отвернем гайку – и я пойду.

Он надел старую джинсовку Руслана, залез вместе с ним под «Жигули». Держал гайку ключом, а Руслан несколько раз ударил по ключу молотком. Каждый удар отдавался в голове болью. Неужели это из-за препарата, которым его накачивали в подвале дома Ильи? Ведь вот он, виновный, Сидорчук. Скрипнул зубами: убить гада.

– Ты чего, Ваня?

– Пойду. Помощь больше не нужна?

Руслан отрицательно качнул головой. Иван вылез из-под «Жигулей», снял куртку.

– Ваня, а где твой пистолет? – глухо спросил Руслан из-под машины.

– У меня на работе, в сейфе. Где ж еще?

– Ты смотри… Не балуй.

Он ничего не ответил, зашагал прочь. Сначала в прокуратуру. Надо как-то пережить этот день. Состряпать новое постановление на задержание гражданина Сидорчука Ильи Михайловича, теперь уже по подозрению в убийстве, подписать его у заместителя прокурора. Сказать, чтобы объявили в розыск, тем более что он нарушил подписку о невыезде: подался в бега. Пусть фотографии по городу расклеят, дадут информацию на телевидение. «Разыскивается особо опасный преступник. Приметы: рост…»

Хана тебе, гражданин Сидорчук. Камень с души свалился: Руслан никого не убивал. А значит, руки у следователя Мукаева развязаны. Ну что, Ваня? Пора вспомнить свои методы. Работать пора.

Ночь

Антициклон, с месяц неподвижно висевший над Московской областью, уходил наконец на восток. Уходил стремительно вытесняемый грозовыми фронтами. Они надвигались со всех сторон. Черные тучи, собравшиеся в одночасье, словно дым от гигантского костра, всю вторую половину дня клубились в небе над городом. Гроза разразилась лишь ночью, но какая!

За месяц нестерпимой жары воздух, казалось, высох до состояния сухого пороха, и теперь от малейшего электрического разряда, как от огонька спички, оглушительно взрывался. И когда Зоя погасила в спальне свет, там не стало темно: за окном сверкало беспрерывно, словно во время фейерверка в новогоднюю ночь. Только было не весело, а страшно.

– Господи, господи! – ахала Зоя при каждом сполохе. – А как же в деревне? Как наши?

Он тоже переживал за детей, но надеялся, что обойдется. Как и Зоя, все никак не мог уснуть, лежал, вздрагивая при каждой вспышке.

Все это было похоже на то, что творилось сейчас у него в голове. Порой даже в такт. Вспышка – и какое-нибудь яркое воспоминание. Только страх мешал сосредоточиться.

– Господи, господи!

Вечером он побывал на стоянке, сидел в черном «Мерседесе». После разговора с Русланом гордиться им перестал. Теперь он думал о нем с ненавистью: моя машина. И точно так же: мои деньги. Все это взялось из ночного кошмара. Из страшного сна. Он чувствовал, что и машина и деньги – это две болевые точки, давить на которые – значит причинять себе невыносимые страдания. Он совершил преступление. И хотел это исправить, когда шел к Москве.

Деньги. Что делать с деньгами? Они по-прежнему лежали в коробке из-под торта «Полет». Отдать Зое? Нет, нельзя. Это плохие деньги. Он мучается сейчас из-за них, а значит, и она будет мучиться. Пусть все остается как есть. Он только возьмет пистолет из машины. Вернее, уже взял. Как же все перепуталось у него в голове! Не мозги – каша. Одна только ясность: надо непременно уничтожить Сидорчука.

Кто такой Иван Саранский? Ведь это его машина. Как, каким путем получил ее следователь Мукаев? И снова боль, потому что с этим связаны неприятные воспоминания. Что-то особенно больное. Почему так похожи эти два человека?

«Это ваше лицо. Вы с ним родились…» А он? Он тоже с ним родился? Должно быть, так. Как же это случилось, мама? И почему в могиле лежат останки младенца? Кто он? Тебя можно понять, тебе было семнадцать лет. Зачем девочке двойня? Это же так тяжело, а родителям далеко до пенсии, помочь некому. Один выздоравливает, другой заболевает, один засыпает, другой бодрствует, нужны два комплекта пеленок, батарея бутылочек с детским питанием, коляска на двоих. Но почему же не сказать правду? Отдала, мол. Кому? Ему сейчас было бы проще, если б мать сказала правду. Он бы знал, куда ему ехать.

Так чья же это машина? Никто не ответит на вопрос, только он сам. Потому что остался один. Труп, найденный в Горетовке, опознать невозможно, но он-то знает, кем был убитый! Еще там, в лесу, знал, когда шел по раскаленной земле, словно вывернутой наизнанку.

Вылез из машины, запер дверцу.

– Так никуда и не поедете? – удивился охранник.

– Нет. В другой раз.

Дал ему еще денег. Много. Чтобы не задавал вопросов. Машина ему понадобится в ближайшее время. И вот эта страшная ночь. Кажется, задремал, хотя сполохи по-прежнему тревожат. Даже во сне: вспышка, грохот, краткая пауза, потом еще одна и почти без перерыва еще…

– Ваня!

– Да? Что?

– Телефон, Ваня!

Звонит мобильник следователя Мукаева. Сюрприз! Он хватает его со стола:

– Да! Слушаю!

– Следователь Мукаев?

– Да!

– Это Сидорчук. Илья Сидорчук.

– Си… А… откуда? Номер откуда узнали?

Сдавленный смешок:

– Хе-хе… Откуда… Когда в ресторане сидели, записал. Правда, не знал тогда, что со следователем пью. Думал – с другом детства. Поговорить бы нам.

– Пого… Вы где, Сидорчук?

– Дома. В Горетовке. Маму хотел повидать. А вы что, в розыск меня объявили?

– Вот именно. В розыск. Завтра по всему городу фотографии будут расклеены! «Разыскивается особо опасный…».

– Не-е-ет! Не нада-а-а!

– Приходи с повинной, Сидорчук!

– А в чем же я виноват? Меня сам прокурор выпустил. Владлен Илларионович.

– Ты приходи. Разберемся.

– Только не в прокуратуру. Поговорить бы нам, следователь.

– Где?

– Приходи завтра ко мне домой в Нахаловку. Я тебе секрет скажу. Только ты один приходи. Память-то твоя как?

– Никак.

– А у меня есть кое-что для твоей памяти. Только один. Понял? Не надо твоего рыжего. Боюсь я. Он глотку за тебя порвет.

– Хорошо. Во сколько?

– К вечерку. Только чтоб никого. Если надо, я сам сдамся. Но сначала должен с тобой поговорить.

– Значит, завтра в семь часов? Так?

– В Нахаловке в семь. А с маманей я попрощался.

Гудки. Облаву на него устроить? Ну уж нет. Сам лезет в петлю. По заявкам радиослушателей следователь Мукаев один, но с оружием. Хана тебе, Илюша Сидорчук. Теперь уже точно: хана.

– Ваня, кто это? – Зоя приподнимается на локте.

– Никто. Спи.

– Только ты помни, Ванечка: я без тебя умру.

– Ну-ну. Умрешь. Еще и замуж выйдешь.

– Не говори так! Не смей!

– Зоя, я плохой человек.

Нашел что сказать!

– А мне все равно, плохой или хороший. Любят не за это.

– А за что?

– Просто любят.

– Ты спи, Зоя. Спи. Это не страшно. – Поцеловал сначала карий глаз, потом голубой.

– А гроза?

– Пройдет и гроза.

Зоя прижалась к его плечу, затихла. Грохот теперь был тише, дальше. Дождь, который уже с час редко, словно птица по зернышку, тюкал железный карниз, обрушился вдруг стеной, и всю ночь за окном был шум водопада, льющегося на камни быстрой горной речки.

День восемнадцатый, около семи часов вечера

Весь следующий день на улицах Р-ска стояла стена дождя. Струи воды словно застыли, соединив землю и небо, по асфальту, бурля, бежала вода. Будто природа поставила себе задачу выбрать за сутки месячную норму осадков. Центр города находился как бы в котловане, на дне гигантской чаши. На это дно стекала вода с холма, где находился ресторан «Девятый вал», из нового микрорайона, из Нахаловки, тоже расположенной на возвышении, короче, со всей округи.

За весь день он никому, даже капитану Свистунову, не сказал, что встречается вечером с Сидорчуком. Того уже искали повсюду. Клеили ориентировки по городу, на щитах с объявлениями, но невозможно было разобрать ни буквы, потому что по стеклу, прикрывавшему бумагу, непрерывно лупил дождь.

В шесть вечера он, следователь Мукаев, достал оружие и заставил себя его осмотреть. С пистолетом были связаны неприятные воспоминания, будить их не хотелось. В магазине осталось два патрона. Он решил, что двух вполне достаточно. Взял пистолет в левую руку, попробовал прицелиться. Подержав оружие в руке, понял, что знает, как стреляют.

Положил пистолет во внутренний карман пиджака, взял черный мужской зонт и в другую руку ключи от своего кабинета. Минут двадцать ходил по кабинету взад-вперед с пистолетом в кармане и с зонтом в руке. Ходил и смотрел на часы. Без двадцати семь открыл дверь и переступил порог.

На улице было пасмурно, мрачно. Ноги моментально промокли, по зонту хлестал дождь. Пока шел к Нахаловке, старался не думать ни о Сидорчуке, ни о пистолете. Знакомая улица как будто вымерла. Ночью порывы ветра выдернули с корнем несколько деревьев, порвали провода, пленку на парниках, а на одном из участков, мимо которых он проходил, даже опрокинули беседку.

Люди отсиживались в теплых домах, пережидая стихию. Он сообразил, что в некоторых окошках свет какой-то странный, мигающий. Потом заметил «аварийку», рабочих в комбинезонах. Ругаясь, они восстанавливали порванные провода. Он понял, что в Нахаловке нет света. Прогноз вчера не ошибся, по местному радио передали штормовое предупреждение. Рабочие на чем свет стоит кляли разбушевавшуюся стихию.

В последнем доме на правой стороне улицы света не было. Калитка не заперта. Он нащупал в кармане пистолет и вошел на участок. Тишина. Поднялся по скользким ступенькам на крыльцо, щелкнул кнопкой зонта. Каркнув, как черная ворона, зонт хлопнул крыльями и закрылся. Вошел в дом, огляделся, пытаясь привыкнуть к темноте.

– Есть здесь кто? Сидорчук? Илья?

Сделал несколько шагов по направлению к двери, за которой была лестница на цокольный этаж, в подвал, где его держали с неделю. Нащупал ее рукой, толкнул. Опасность он почувствовал, как и тогда: всей кожей. Пригнулся, удар чем-то холодным, твердым, скользнул не по голове, а по плечу. Инстинктивно он развернулся, сам ударил, кулак попал во что-то мягкое, и раздалось тоскливое:

– А-а-а!

– Сидорчук? Ты?

– Я…

– Чем ты меня? Бутылкой?

– Ва-а-ня…

– Да зачем? Зачем?! Нет, второй раз не получится! Куда ты меня хотел?.. В подвал? Опять? Черт, темно-то как!

– У… у меня свечка…

Тогда он дернул Сидорчука на себя, стиснул, словно клещами, налившимися силой руками и резко толкнул вниз, в подвал. Тот загремел по лестнице.

– Бо-о-ольно!

Осторожно нащупывая ногой ступеньки, спустился сам.

– Ты где? А ну – подай голос, Илюша!

В темноте с трудом разглядел шевелящееся тело Сидорчука, ударил его наугад и повторил:

– Второй раз… не выйдет…

– Ты… Ты не Ваня. Не Саранский. Тот не бил. Никогда не бил.

– Конечно, нет. Я следователь Мукаев. – Он и сам сейчас в это верил. – Ты зачем меня сюда заманил? Убить хотел?

– Я… разве я могу… убить…

– Давай свою свечку. И зажигалку тоже давай.

Сидорчука он бояться перестал. Нет уж, второй раз голову не подставит. Перебьется господин Сидорчук. Да и бить Илюха не умеет. Он отошел, оставив его, зажег свечу, воткнул ее в горлышко пустой бутылки. Поставил это сооружение на пустой ящик. Света было мало, в подвале сыро, холодно. Земля вокруг словно набухла и теперь выдавливала воду в любые доступные ей полости.

– Ну поговорим?

– О чем?

– Сам звал. Какой он, твой секрет?

– Ты кто?

В таком свете Илюха Сидорчук стал еще уродливей. А взгляд у него почти безумный. Иван вдруг вспомнил Игната Хайкина. Того тоже от страха перекосило? Чего он так испугался?

– Сказал тебе: следователь, Иван Александрович Мукаев.

– Ты врешь. Все время врешь. А я в вас путаюсь.

– Иван Саранский, он кто?

– Мой… одноклассник. Друг детства. Вместе росли.

– Он где родился, этот Саранский?

– В Горетовке. То есть в Р-ске, в роддоме. Но в паспорте записано так же, как и у меня: поселок Горетовка.

– Кто его мать?

– Лидия Станиславовна, учительница биологии. Сейчас ей семьдесят семь, давно на пенсии.

– Так, – ему вдруг захотелось закурить. Нечего. Это успеется. Повторил: – Так. Значит, Саранский. И что, это ты ему завидовал?

– Да. Я… Завидовал, да. Ему девочки записки писали, передавали через меня. Он гордый был, Ванечка Саранский, звездный мальчик. Красавчик. Круглый отличник. А я Чуха.

– Кто?!

– Кличка моя, в школе – Чуха. Вроде как от Сидорчука, но уж больно обидная.

– А его? Его как звали? В школе?

– Никак. Звездный мальчик. Ну что ты смотришь? Что?! Я научился подделывать его почерк. Левой рукой все пишут одинаково. Я гадости девочкам писал. За него. У меня эта привычка на всю жизнь осталась. Как бумагу какую сомнительную подписывать, так левой. Чтобы не докопались потом. Банковские документы, годовые отчеты, накладные.

– Так вот почему ты протокол левой рукой подписал!

– Привычка. Сто раз повторяю: не левша я! Не левша! Я только пишу этой рукой.

– Ну ты сволочь! – Пузырь внутри закачался, Иван тряхнул Сидорчука изо всей силы. Тот вырвался, закричал:

– За что? За записки? Да плевал он на них! Его все это не интересовало. Он учился, не то что я. Я – Чуха. Через меня только записки любовные передавать, свидания устраивать. Я думал, выучусь, добьюсь всего. Славы добьюсь, денег. Урою дружка. А он вдруг, гад, на черном «Мерседесе» приезжает!

– Он… был в армии?

– Был, – скривился Сидорчук. – На МГУ замахнулся, а там таких талантливых пруд пруди. Звездных мальчиков. Ну и загремел в армию. Когда вернулся, год санитаром в местной лечебнице подрабатывал, вечерами зубрил. Поступил следующим летом в Первый медицинский.

– Так он что, врач?

– А я откуда знаю?! Врач. Как же. Врачи на таких машинах не ездят. Врач.

Сидорчук хмыкнул.

– А что вообще про него известно, про этого Саранского?

– Кому? Мне? Да ничего. Он, гад, скрытный. Не говорит, откуда деньги берет. Может, бросил свой институт. Врачи на таких машинах не ездят, – повторил Сидорчук.

– А мать? Его мать что говорит?

– Кому? Мне? А она сама что знает? Старуха из ума выжила. Ей все шпионы мерещатся. Мол, следят за ее Ванечкой, деньги хотят отобрать. Велит ему приезжать ночью, тайно. Денег он ей, конечно, много дает. У нашего выпуска традиция: собираться раз в год, в мае. На праздники, когда много выходных. Чтоб, значит, и выпить успеть, и опохмелиться. Звездный мальчик нас не баловал, не приезжал. Но два года назад вдруг объявился. Белым днем. Прикатил на черном «Мерседесе». Упакован по самое не хочу. И говорит мне: «В столице жить грязно, я природу люблю». Коттедж у него под Москвой. А адреса, гад, не дал. И телефона. Хоть бы визитку оставил. Ну конечно! Зачем ему какой-то Илюша Сидорчук! Это он, гад, подбил меня особняк строить. Ну не подбил. От зависти я. Мол, тоже не лыком шит. Когда ты пришел ко мне в конце апреля, я подумал, за кассетой.

– За какой кассетой?

– Я снимал вечер встречи выпускников. На видео. Заснял и его на «Мерседесе», в модном прикиде. Он вроде бы заинтересовался, сказал: как-нибудь зайду, сделай копию. И тут вдруг стук в калитку. Я с объятиями: «Ваня! Дорогой! Давно не виделись! А у меня сюрприз!» Приятные воспоминания двухгодичной давности. Ну и презентовал кассету. А это был следователь прокуратуры Мукаев. Ты то есть. Уж извини, что не на «вы». Никак не могу привыкнуть, что вас двое. А ты хи-итрый!

Сидорчук прищурился, погрозил пальцем. И повторил:

– Хи-и-итрый. Зачем тебе кассета?

– Послушай, он какой?

– Кто? – Сидорчук вздрогнул.

– Саранский. Иван Саранский.

– Как это какой? Ты ж запись видел! Ну вот как ты. Лицо, фигура.

– Что, похож?

– Одно лицо, – заверил Сидорчук. – Только меня тогда, в апреле, Илюхой назвал. Ванечка Саранский никогда бы не сказал «Илюха», только Илюша. Он такой. И бить бы не стал. В спину толкать не стал бы. И водку он не пил. Никогда. То-то я удивился! А потом обрадовался: и он стал, как мы все. Дурак. То есть я дурак. Он умный. То есть ты. Обознался. А так: похож.

– Похож настолько, что ты перепутал и убил его вместо меня?

– Я?! Убил?! Кого это я убил?!

– Послушай меня. Внимательно послушай. Недавно в Горетовке нашли труп мужчины, высокого роста. Труп обгорел, и опознать его практически невозможно. Но я догадываюсь, кто это. Ты его убил, да?

– Что ты, что ты, следователь! – Сидорчук даже руками замахал. – Что ты!

– Но ты же хотел? Когда понял, что ошибся, решил его убить. Так?

– Я только газом хотел его травануть. Мне сказали, что он память отшибает. Греха на душу не возьму, нет! Что ты, следователь!

– Но ты же стрелял в меня! Стрелял!

– С отчаяния я. Да и не попал ведь.

Вот тут Иван и достал пистолет. Потряс оружием перед носом Сидорчука:

– Хватит отпираться! Ты стрелял, да? Убил? Ты маньяк? Женщин ты резал? Ты?!

– Каких женщин?! Каких?!

– Я тебя сейчас убью. – Он старался говорить как можно спокойнее. Так страшнее. – Убью при попытке сопротивления властям. Твоими фотографиями весь город оклеен. Ты особо опасный. Как собака бешеная. Я тебя пристрелю. Видишь? Смотри сюда!

Он выстрелил поверх головы Илюши Сидорчука. Грохот был ужасный. Кажется, Сидорчук кричал, жалобно дзинькнуло стекло. Долго еще в подвале гудело, словно в пустой бочке, в которой взорвался порох. Им и пахло. Сидорчук совсем обезумел от страха. И в этот момент внезапно дали свет. Сначала Иван зажмурился, потом открыл глаза и осмотрелся. Они сидели вдвоем в огромном и почти пустом подвале, на ящике чадила парафиновая свеча. Сидорчук прошептал:

– Вот, значит, как вы в прокуратуре признания выбиваете, – и вдруг начал икать.

И тут в голову его, Мукаева, впервые закралось сомнение. Илюша ли убийца? Вспомнил Хайкина. Сидорчук на допросах у Руслана сломается, возьмет на себя все. Свисток его не выпустит, дожмет. Ради следователя Мукаева дожмет. Попал Илюша. Тот тоже это, кажется, понял. И от страха стал икать.

– Послушай, – Иван подвинулся к Сидорчуку. – В тот день, когда меня твой сообщник по голове ударил, ты дома был? В Нахаловке?

– До… ма…

– Весь день?

– Весь…

– Это все твои сообщники могут подтвердить? – кивок в ответ. – Значит, в Горетовке тебя не было?

– Н-нет.

– Но ты мог убить его раньше.

– М-м-м…

– Что?

– М-м-мать его с-спроси. В т-тот д-день Ив-ван п-приезжал. Он приезжал к ней. Жив был, – почти справился с дрожью в голосе Сидорчук.

– Что ты говоришь?! В тот день, когда на меня напали в этом доме, к Саранской приезжал ее сын? Так?

– Да.

– Но ты мог потом его убить. Точная дата смерти неизвестна.

– Зачем? Я же был уверен… Тебя ведь газом…

– Черт! Как же это узнать?

И вдруг Сидорчук очнулся:

– Я тебе адресок отдам. Сюрприз. Деньги я большие заплатил. Ты сходи. Был уже, но не помнишь. Ты снова сходи. Погоди, где она, бумажка?

– Какая еще бумажка?

Сидорчук стал торопливо шарить по карманам. Достал мятый листок в клетку, исписанный мелким почерком, обрадовался:

– Вот. Улица Парковая, дом 2, квартира восемь. Самойлова Татьяна Евгеньевна.

– Зачем она мне?

– Ты сходи, – настаивал Сидорчук. – Я тоже тогда пошел. Деньги большие отдал, но зато она все рассказала. Деньги всем нужны. Сходи.

– А пистолет? – вдруг вспомнил он.

– Какой пистолет? – отшатнулся Сидорчук.

– Тот, из которого ты в меня стрелял? В меня и Свистунова, когда мы Нахаловку штурмовали. Из него же убили Саранского. Да, судя по всему, Саранского. Не следователя Мукаева. Где ты его взял?

– У тебя в кармане, – тихо сказал Сидорчук.

– Где?!

– У тебя в кармане. Вместе с документами и ключами. Я запомнил этот брелок еще тогда, два года назад. Красивый. Серебряный дельфин с изумрудными глазами. Я сразу понял, что камушки настоящие. Если б я еще знал, где машина…

– А я пешком пришел, так?

– Пешком.

– Машину, значит, оставил на платной стоянке… И что мне делать? Что мне теперь с тобой делать?

В пистолете оставался еще один патрон. Убить бы его, Илюшу Сидорчука, и концы в воду. Почему-то он чувствовал, что лучше будет, если убьет. Тот тоже это понял, задергался:

– Не-ет. Я исчезну. Клянусь тебе: исчезну. Я ведь обо всем догадываюсь. Отпусти-и… Я в Горетовку… В Лимоновку, к тетке… Я в…

– Сиди пока здесь. Тихо сиди.

– Но как же? Фотографии же по городу? Ищут меня?

– Найдут – молчи. Ничего не говори о Саранском. И где взял пистолет. Я потом сам.

– Как же? – засуетился Сидорчук. – Что мне делать-то теперь? Что?

– Выйдешь – тебя пристрелят. Капитана Свистунова знаешь? Хорошо знаешь?

Илья вздрогнул и кивнул. Он же встал, подошел к лестнице, поднял с пола зонт. Пистолет засунул обратно в карман. Поднялся наверх, обернулся в последний раз, открыл дверь и сказал с нажимом:

– Все понял? Ты человек конченый. Ты в меня стрелял, это все видели. Свистунов тебе этого не простит. И подельникам твоим суд вряд ли поверит. Они к тому же, чтобы срок скостить, продадут тебя за милую душу. А мне поверят. И капитану. Понял? Быть тебе, Илюша, маньяком. На тебе все сходится.

Почувствовал, что все: он Сидорчука дожал. Тот сидел на ящике, обхватив голову руками. Закрыл дверь, но свет включать не стал, вышел на ощупь. На крыльце нажал на кнопку, неприятно каркнул черный зонт, раскрывшись, хлопнули крылья.

Шел, думая про Саранского. Вот он, оказывается, какой, его двойник: в дорогом костюме, с хорошими манерами, правильной речью, богатый, если имеет такую машину и загородный дом. Был. С хорошими манерами, богатый. А вдруг?.. Нет, он другой. И чем дальше, тем жестче. И чувствует себя следователем Мукаевым. Пройдет какое-то время, вновь станет самим собой. Это он погорячился, сказав Зое, что не представляет себя бабником, пьяницей и задирой. Сидорчука-то в спину как толкнул! А как дожал, припугнув оружием? Так кто же он, как не следователь Мукаев?

Тот же день, после десяти часов вечера

На улицах бурлили потоки воды, ноги мгновенно промокли, но он не обращал на это внимания. Шел и думал о своем двойнике. Почему они такие разные? И что на самом деле случилось в тот день, когда загадочно исчез следователь Мукаев? Очнулся, заметив на одном из домов табличку: «Улица Парковая». Достал прощальный подарок Илюши Сидорчука, сверился с его записями: дом 2, квартира 8. Кто она, Самойлова Татьяна Евгеньевна? Гадалка, что ли?

Пошарил рукой в кармане: деньги есть. Сидорчук сказал, что Самойловой нужно хорошо заплатить, тогда она все расскажет. Вскоре он звонил в дверь, обитую дешевым черным дерматином.

– Кто? – раздалось после короткой паузы.

– Татьяна Самойлова?

– Да. Кто это?

– Следователь Мукаев из прокуратуры. Я…

За дверью раздался отчаянный крик:

– О господи! Я все вам уже рассказала! Все! Ну сколько можно меня мучить?! Я ни в чем не виновата!

– Откройте, пожалуйста, дверь. Я вам все объясню.

– Не открою.

Он полез в карман, достал тысячную купюру, показал глазку:

– Денег хотите? Я знаю: вам нужны деньги.

– Да кому ж они не нужны?

Она посмотрела в глазок и загремела засовом. Дверь приоткрылась на длину металлической цепочки. Маленькая женщина лет шестидесяти, в платке, из-под которого смешными рожками выпирали пластмассовые бигуди, с неприязнью уставилась на стоящего на пороге мужчину:

– Что вы сюда ходите, как на работу? Какое преступление я совершила?

– Вам виднее, – уклончиво ответил он.

– Вы – следователь Мукаев? – Она все еще не собиралась его впускать.

– Да.

Татьяна Евгеньевна смотрела на него с недоверием:

– Вы меня не обманываете?

– Сколько раз я к вам уже приходил? Человек, похожий на меня.

– Похожий! Входите. Похожий.

Она отступила, и он вошел в тесную темную прихожую.

– Кто вы? – вновь спросила Самойлова.

– Не знаю. Со мной случилась неприятная история. После удара по голове я потерял память. – Он не стал вдаваться в подробности. Зачем?

– Значит, это правда. Кофе хотите?

– Чаю, если можно.

– Проходите на кухню.

Следом за Самойловой он прошел в такую же маленькую тесную кухню. Квартира была однокомнатной и малогабаритной.

– Одна живете? – спросил, присаживаясь на рассохшийся табурет.

– Одна. Разменялись с сыном. Со снохой не ужилась. Трехкомнатную квартиру улучшенной планировки разменяли на две. Так я очутилась здесь. На пенсию живу. Приходится подрабатывать, уколы на дому ставить.

Он понял намек и положил на стол тысячную купюру:

– Вот. Возьмите.

Она проворно схватила деньги. Купюра тут же исчезла в кармане ее засаленного халата.

– У вас действительно… амнезия? – спросила Самойлова, ставя на газовую плиту чайник. Чиркнула спичка.

– Да. Вы говорите, что я здесь уже бывал. А я ничего не помню. Ни вас, ни этой квартиры.

– Странно.

– А Сидорчук у вас был? Или вы встречались в другом месте?

– Сидорчук? Какой Сидорчук?

– Высокий худой господин неприятной наружности. Зубы желтые, прокуренные, череп вытянутый. Он тоже дал вам деньги. Кстати, адрес я получил от него. Он сказал, вам есть что мне рассказать.

– Но я уже все рассказала!

– Я потерял память, – терпеливо пояснил он. – Не могли бы вы повторить ваш рассказ?

– Что ж… Дело прошлое.

Она тяжело вздохнула. Налила чаю ему и себе, пододвинула вазочку с клубничным вареньем, поверху застыла пышная розовая пенка. Он смотрел, не отрываясь, на пенку. Детские воспоминания стерлись из памяти совсем. Но, кажется, он любил клубничное варенье, когда был маленьким. Самойлова поймала этот взгляд и сказала:

– Сын тоже… Любит пенки. Любил. Растишь их, растишь, а они… – Она махнула рукой, потом спохватилась: – Так вам, значит, все сначала рассказать?

– Да. Пожалуйста. Если не трудно.

– Не трудно. Мы, пенсионеры, любим вспоминать прошлое. А что нам еще остается? Все произошло лет тридцать назад.

– Тридцать пять, – мягко поправил он.

– Ах да! Вам лучше знать. Из тех, кто присутствовал при операции, я единственная знаю, как все было. Врач, который кесарил Инну Мукаеву, давно уже умер, нянечка еще раньше, анестезиолог переехала в Москву, говорят, недавно укатила в Израиль на ПМЖ. А зачем вам знать правду?

– Я хочу понять, что за младенец лежит в семейной могиле Мукаевых.

– Что за младенец? Ну слушайте.

День самый первый, вернее, ночь с тридцать первого декабря на первое января

Инночка Мукаева вот уже неделю лежала в роддоме на сохранении. Консилиум врачей каждый день собирался у нее в палате, все решали: кесарить – не кесарить? Брать на себя ответственность никто из врачей не хотел: случай был чрезвычайный. И то, что девочке семнадцать, и двойня, и кесарево сечение. Показатели в р-ском роддоме были хорошие, смертность младенцев и рожениц низкая, и это являлось предметом особой гордости начальства.

Все уже знали историю Инны и сочувствовали ей. Знали также, что она собирается отказаться от ребенка. От детей. Гинеколог Щукин, пальпируя огромный Инночкин живот, давно определил двойню. Неделю Мукаева лежала в больнице, и все это время врачи уговаривали Инночку не отказываться от ребенка. О двойне пока молчали. Зачем пугать и без того напуганную семнадцатилетнюю девочку?

– Все равно оставлю здесь! Оставлю! – упрямо твердила она.

Родители Мукаевой, люди нерешительные, и сами не знали, как поступить. Нежданно-негаданно на их красавицу и умницу дочь, отличницу, примерную ученицу, свалилась беда. До сих пор с Инночкой не было проблем, училась без понуканий, домой поздно не возвращалась, мальчики ее по вечерам не провожали, на телефоне часами не висела. И вот – на тебе!

Родители Инны не знали, что делать с ребенком. Стать в семнадцать лет матерью-одиночкой – позор, клеймо на всю жизнь, в маленьком городке все на виду, не спрячешься, не затеряешься. Оставить дитя в роддоме – тоже будут шептаться. Но оставить проще, пошепчутся и забудут. А ребенок, который неотлучно будет находиться при юной матери, о позоре забыть не даст. Пусть уж сама решает.

Новогодняя ночь не обещала быть хлопотной для персонала. Правда, с вечера Инночка жаловалась на тянущие боли в животе и ноющую поясницу. Но подумали – потерпит до утра, а там, бог даст, родит сама, операции не потребуется. Женщин в р-ском роддоме в это время лежало немного, словно все они решили переждать, пока закончатся новогодние праздники, встретить их дома, а потом уже рожать. В обед привезли роженицу, осмотрев которую Щукин поморщился и с недовольством сказал:

– Будут проблемы. Первородка в сорок два года, да с таким букетом болезней! Нахлебаемся мы с ней. Праздники бы дала спокойно встретить.

Женщину привезли из Горетовки, большого поселка в тридцати километрах от Р-ска. По слухам, которыми тут же наполнилась больница, в сорок лет она, столичная штучка, выскочила замуж за горетовского агронома и уехала к нему жить. А познакомились они в Первопрестольной, куда агроном поехал за премией. Горетовский колхоз стал в районе первым по показателям.

И вот спустя два года жена агронома собралась рожать своего первого ребенка. Была она субтильной, узкобедрой, с маленьким личиком и тонкими, как спички, руками. Огромный живот, казалось, и жил своей собственной жизнью. У женщины уже начинались схватки, но Щукин рассчитывал, что так же, как и Инночка Мукаева, она потерпит до утра, а первого января родит сама.

– Одной семнадцать, другой сорок два, и обе первородки, – мрачно шутил Щукин. – Пойду, подремлю. С Новым годом тебя, Петр Сергеевич!

В три часа ночи его подняла перепуганная нянечка:

– Петр Сергеич, вставайте! Петр Сергеич! Инночке совсем плохо! Да и другая похоже, рожать собралась!

Когда Щукин узнал, что у Инночки отошли воды, он переполошился. Настоящих схваток так и не было, и близнецы могли задохнуться. Пробовали колоть стимулирующие препараты – не помогло. Инночка никак не хотела рожать сама. Или не могла.

– Кесарить! – решил Щукин. – Срочно вызывайте бригаду! А я вторую пока осмотрю.

Как опытный врач, Петр Сергеевич понял все сразу:

– Давно мучаешься?

– Со вчерашнего утра.

– А что ж ты молчала?! Ну женщины! Русские женщины! Скоро уже головка покажется, а она молчит! Орать надо, дура! Во весь голос орать! Это ж надо! В родильную ее, живо!

Вот теперь все поняли, что ночь будет бурной. Вызванная в роддом старшая сестра срочно готовила Инночку к операции. Вторую женщину отвели в родильную палату.

Петр Сергеевич нервничал, и те и другие роды были сложными. И в одну ночь! Врач-анестезиолог, нащупывая вену на тонкой Инночкиной руке, пыталась ее подбодрить:

– Все будет в порядке. Не волнуйся. Считай вслух. Раз, два, три…

– Раз, два, три… – покорно повторила бледная от страха Инночка.

Вскоре она заснула, и Петр Сергеевич приступил к операции.

– Двойня! – ахнула старшая сестра, внимательно следившая за руками Щукина. Весь персонал роддома был в курсе Инночкиных колебаний.

– Я так и знал, – хмуро заметил Петр Сергеевич. – Ничего. Обойдется. Уговорим.

Когда он заканчивал шов, прибежала нянечка из родильной палаты:

– Петр Сергеевич, там, кажись, головка уже показалась!

Щукин оставил Инну и побежал ко второй роженице. Едва глянул, сразу понял – беда. Роды тяжелые, а женщина слишком уж терпелива. Ей бы кричать, чтобы на весь город было слышно, а она едва попискивает. А какие у нее узкие бедра! Где же там ребенок поместился? И как развивался?..

…Щукин принял мертвого младенца и заорал благим матом:

– Татьяну Евгеньевну! Живо!

– Умер?

– Задохнулся.

Это было настоящее ЧП! Мертворожденный ребенок в р-ском роддоме! Нянечка, причитая, кинулась в операционную. Вскоре все четверо были здесь. Инночка Мукаева еще спала на операционном столе, а в родильной палате врачи пытались вернуть к жизни новорожденного младенца. Но тщетно.

– Мертвый. Конец. Пуповиной удушило, – Щукин испытал настоящее потрясение. Он понимал, что значит для сорокадвухлетней женщины этот ребенок.

Видел же, что роды протекают тяжело! Надо было кесарить! Виноват. Вот они, новогодние праздники!

– Петр Сергеевич, это патология, – тихо сказала анестезиолог. – Вы не виноваты.

– Что? – пролепетала роженица. – Как? Как это мертвый?

И потеряла сознание.

– Героическая женщина, – сказал Щукин. – А ведь ей больше не родить. Никогда. Не в ее возрасте и не с такими болезнями.

– Но это же… это несправедливо, – торопливо заговорила Самойлова. – Молодая откажется от одного ребенка, наверняка ведь откажется, а этой, эта…

Все ее поняли. Петр Сергеевич мрачно сказал:

– Конечно, она всегда может подать документы на усыновление… Да знаю я этого Саранского! Наслышан! Мечтает о сыне, о наследнике, просто-таки бредит этим. Конец семье. Бедная женщина! Останется одна. Ни мужа, ни детей. А ведь из столицы уехала. В деревню. Рискнула забеременеть.

– А если… – первой заикнулась врач-анестезиолог.

– Поменять? – сразу поняла Татьяна Евгеньевна. – Да вы что! Это же… Подсудное дело!

– Как же, подсудное! – махнул рукой Щукин. – Кого мы обделяем? Та не хочет, эта хочет. Да и писанины меньше. Обеих осчастливим. И скандала избежим. Знаю я этого Саранского! Несите сюда второго ребенка. Мальчик?

– Мальчик, – кивнула Самойлова.

– И этот мальчик. Значит, судьба.

Татьяна Евгеньевна метнулась в операционную, где остались близнецы Инночки Мукаевой. Взяла того, что родился на пятнадцать минут позже, сличила младенцев и пожала плечами: новорожденные все друг на друга похожи. Петр Сергеевич тоже внимательно осмотрел мальчика:

– А, гляньте, какой крепыш! Совсем неплохо для близнеца! Кладите-ка его к матери, – он указал на жену агронома, которая уже начала приходить в себя.

– А если они похожи? – прошептала Самойлова. – Если одинаковые? Близнецы ведь?

– А вдруг да не однояйцевые? – предположила анестезиолог. – Тогда никто и не догадается, что они братья, даже если увидит их вместе.

– А если…

– Где Горетовка, а где Р-ск! – пожала плечами анестезиолог. – Они, может, никогда и не встретятся. Скорее всего, что не…

– Хватит, – резко оборвал их Щукин. – В себя приходит. Измучилась, бедная. Только запомните, чтоб никто…

– Да мы что ж, не понимаем! – И трое посвященных дружно заверили старого гинеколога, что будут хранить тайну. Все-таки Щукин чувствовал свою вину, иначе никогда бы на такое не решился.

Роженица первым делом спросила:

– Где ребенок? Мальчик? Девочка? Мальчик, да? Мальчик? – потом вдруг все вспомнила и закричала так громко, как не кричала, когда рожала: – Уме-ер! Уме-ер! А-а-а!

– Да успокойся ты, успокойся, – кинулся к ней Щукин. – Цело твое сокровище! Спасли!

– Где он? Дайте. Где? Дайте мне!

– Лежи, отдыхай. Вот он, рядом.

– Где сын? Ванечка где?

– Вот он твой Ванечка, – заворковала нянечка и положила рядом с женщиной запеленатого младенца. – Вот он, красавчик.

И та облегченно вздохнула:

– Как же я испугалась! Я бы жить не стала, если бы с ним что-то случилось. Не стала бы.

Щукин в смущении пятился к дверям. Вроде бы все сделал правильно.

…Инночка Мукаева окончательно пришла в себя после наркоза, только когда в палату заглянуло холодное, но яркое зимнее солнце. Первое января, ясный, морозный день. Равнодушно спросила у нянечки, заглянувшей в палату:

– Кто? Мальчик? Девочка?

Живот горел огнем, подташнивало, и грудь словно свинцом наливалась, тяжелела. Инночка чувствовала, как у нее поднимается температура. Хотелось пить. И есть. За что такие страдания?

– У тебя, милая, двойня, – сказала нянечка. – Оба мальчики.

Инночка аж захлебнулась:

– Что-о?!

Двойня! И куда их теперь? Шов словно загорелся, по животу разлилась боль.

– Один ребеночек умер. Ты поплачь, милая, поплачь.

– Слава богу, – Инночка облегченно откинулась обратно на подушки.

– Да что ж ты такое говоришь! – Нянечка осуждающе покачала головой.

– А вы не смотрите так. Вам их не растить. – Кроме боли Инночка чувствовала еще и злость на эту пожилую женщину, на яркое солнце, на ребенка, на весь свет. Больше всего ей хотелось обратно в беззаботное детство. И не надо никаких детей.

– Хорошо, что один умер, – сказала Инночка и поморщилась. – Врача позовите. Мне плохо. Очень.

Через полчаса она крепко спала после укола обезболивающего, а в соседней палате Лидия Станиславовна Саранская требовала своего Ванечку на первое кормление.

– Да куда ты так торопишься? – пыталась вразумить ее та же нянечка. – Отдохни, милая. Мучилась-то как!

– Ребеночка принесите, – Лидия Станиславовна говорила тихо и вежливо, как, впрочем, всегда, но твердо.

Она умела добиваться своего. Никогда не надо кричать. Спину всегда держать прямо, голоса не повышать, не употреблять бранных слов, не сморкаться, во время еды локти на стол не класть. Надо, чтобы тебя в первую очередь уважали.

– Ребеночка принесите, – повторила она и своего добилась.

Не добилась она только, чтобы в крохотной, так и не налившейся соками груди появилось молоко. Ванечка громко плакал и бросал сосок, едва взяв его в крошечный ротик.

Молока было много у Инночки Мукаевой. Ее долго уговаривали подкармливать младенца из соседней палаты.

– Не хочу, не буду, – упрямо твердила она. – Ну их, этих детей!

Но все-таки ее уговорили. Шесть раз в день из ее палаты выносили бутылочку с материнским молоком для Ванечки Саранского. Своего сына Инночка до сих пор звала просто:

– Ребенок.

«Сейчас принесут моего ребенка?», «Мой ребенок очень громко плачет?», «Как вы думаете, ребенок беспокойный?»

Шов на животе тяжело, но заживал. Через неделю Инночка стала расхаживаться, но то и дело присаживалась на диванчик в коридоре. Скорой выписки ей не обещали. Минимум две недели после кесарева надо было отлежать в больнице.

Лидию Станиславовну Саранскую тоже задержали там на целых две недели. После тяжелых родов она чувствовала себя неважно. Можно было бы и дома долечиться, другие женщины рвались из больницы, а она нет. Здесь ее Ванечка получал настоящее материнское молоко, не смеси, а ради ребенка Лидия Станиславовна была готова пожертвовать всем. В том числе и своими собственными удобствами. Она терпеливо гуляла часами по больничному коридору, ела безвкусную еду, слушала безыскусные рассказы рожениц и ни словом никогда не дала понять, что она человек другого круга и все это ей неинтересно.

А в последние дни Лидия Станиславовна стала покровительствовать молоденькой девушке, которая совсем не радовалась материнству. Девушке сделали кесарево, но все равно один из ее близнецов умер, и это казалось Лидии Станиславовне трагедией.

– Если бы только я могла родить двойню! Мой Сашенька был бы счастлив! Два сына! Какое же это чудо! У меня только один – Ванечка, и то я на седьмом небе!

Инночке Мукаевой понравилась эта интеллигентная женщина, учительница биологии. Понравился ее тихий голос, ее рассказы о сыне, о том, как она собирается с Ванечкой жить. Кормить его, гулять с ним, учить ходить. И Инночка начала успокаиваться. И в сорок лет находят свое счастье, достаточно увидеть Лидию Станиславовну, а ей, Инночке, только семнадцать. Вся жизнь впереди. Она постепенно свыклась с мыслью, что возьмет-таки ребенка. И будет его растить. Пусть и одна, без мужа.

Выписывали их вместе. За Лидией Станиславовной приехал шумный, краснолицый агроном Саранский, который долго и путано объяснял всему персоналу роддома, что у них такая семейная традиция: сын Иван, отец Александр, сын Александр, отец, значит, Иван. И так продолжается из поколения в поколение.

– Я, значит, Александр Иванович, – повторял он медсестре, вынесшей на крыльцо Ванечку в голубом одеяльце. – А это, значит, Иван Александрович.

Медсестра молчала, улыбалась и кивала: агроном был щедр и одарил весь персонал роддома деньгами и шоколадками в благодарность за сына. Сама Лидия Станиславовна тихо светилась от счастья: угодила. Муж подсадил ее в колхозный «уазик», подал тихого Ванечку, сам прыгнул на переднее сиденье, рядом с водителем и крикнул:

– Поехали!

И Саранский Иван Александрович, названный так согласно семейной традиции, отбыл из города Р-ска в поселок Горетовка, так и не проронив ни звука.

Медсестра снова пошла за ребенком. Дальний родственник привез родителей Инны Мукаевой к роддому на новеньком «Запорожце». Инночка неуверенно вышла на крыльцо. Прищурилась на белый снег, поежилась от холода. Хорошо, что машину удалось достать, не лето на улице: зима. Не хватало еще, чтобы ребенок в первый же день заболел! Хлопот не оберешься! Ее родители неуверенно переминались с ноги на ногу и переглядывались. Накануне Инночка заявила, что непременно возьмет ребенка.

– Мальчик? – робко спросила Алевтина Мукаева, принимая на руки сверток.

Медсестра, сунувшая ей ребенка, поджала губы: за этого младенца никому ничего не подарили.

– Мальчик, – кивнула Инночка. – Иваном назову.

Рассказы Лидии Станиславовны о счастливой жизни с маленьким Ванечкой запали ей в душу.

– Ваней так Ваней, – кивнул ее хмурый отец и осторожно спросил: – А по отчеству как запишем?

Инночка гордо вскинула голову:

– Александровичем. По тебе, папа.

– Что ж. Иван Александрович, значит, – Александр Мукаев вздохнул, открыл дверцу «Запорожца», нагнул переднее сиденье:

– Ну полезайте.

Маленький Ваня Мукаев надрывался отчаянным криком…

И снова день восемнадцатый, ближе к полуночи

– …И зачем вам все это знать? – спросила Татьяна Евгеньевна, закончив рассказ. – Неужели вы все-таки встретились с братом?

– Может быть. Может быть, и встретились…

За окном очередная вспышка молнии и громовой раскат. У него в голове тоже прояснилось. «Я старше тебя, урода, на целых пятнадцать минут!» Когда это было сказано? И почему с такой ненавистью? За что?

– А Сидорчук? – вспомнил он. – Как он вас нашел?

– Он же из Горетовки. Может, видел вас обоих вместе?

– Может быть, – задумчиво сказал он. – Я ничего не помню. Жаль.

– Вот видите, я ни в чем не виновата. И кому от этого хуже? – Татьяна Евгеньевна заискивающе посмотрела ему в глаза.

– Я не знаю. Но вы нарушили естественный ход вещей. И случилось непоправимое. Я пока не знаю, что именно. Но – случилось. Поэтому я и шел так упрямо в то утро в Москву. Я хотел это исправить.

– Послушайте…

– Прощайте.

Он вышел от Самойловой в скверном настроении. «Я старше тебя, урода, на целых пятнадцать минут!» Когда была сказана эта фраза? И кто урод? Он шел домой, чтобы проверить свою догадку.

…В дверях ему на шею кинулась Зоя:

– Ваня, уже так поздно! Где ты был? Почему твой мобильник не отвечает? Ты же весь промок!

Кажется, он так и не открыл зонта, когда вышел от Самойловой. Что Зоя так суетится? Какие пустяки: мокрые ноги и одежда. Не до того сейчас. Буркнул в ответ: «Мне некогда, потом» – и кинулся в зал. Возле телевизора и на полках лежало множество видеокассет. Начал копаться в них, читая надписи на коробках.

– Что ты ищешь, Ванечка? – из-за спины спросила Зоя.

– Кассету.

– Какую?

– Зоя, не мешай мне! Откуда я знаю, какую?! Уйди!

Впервые повысил на нее голос. Побледнела, попятилась к двери. Хватит ходить за ним по пятам! Он хочет остаться один наконец! Хочет найти себя! На всех кассетах либо триллеры, либо боевики. И драки, драки, драки… И он мог это все смотреть?!

Видеокассета в коробке без опознавательных знаков. Оно? Вставил, перемотал на начало, включил видео. Полосы, шипение и вдруг знакомая до боли Горетовка. Волейбольная площадка перед ДК, летящий в камеру мяч. «Ты что делаешь, мать твою!..» Илюша Сидорчук снимать не умел. Это была безобразнейшая любительская съемка, жители Горетовки, многие пьяные, лезли в камеру, словно какие-нибудь дикари, впервые увидевшие стеклянные бусы в руках конкистадоров. Показывали языки, корчили рожи:

– Илюха, мы здесь! Ау-ау! Бе-е-е…

А вот и школа. Вот теперь он, кажется, узнает. Кабинет физики на втором этаже. Длинные узкие коридоры, штукатурка на стенах давно облупилась. Изображение качается, камера ходуном ходит в руках подвыпившего Илюши.

Иван видит себя сначала издалека, в окно. К школе подъезжает черный «Мерседес», явственно слышится «а!», «о!», «ну Ванечка дает!». Его бывшие одноклассницы взволнованно перешептываются. Кого-то из них он любил, нет?

Иван Саранский выходит из машины, поднимает голову, машет рукой одноклассникам, улыбается. Он и впрямь хорош собой, образован, богат, удачлив, пользуется успехом у женщин. Он единственный из выпуска, кто рванул вперед, на самый верх, расталкивая локтями конкурентов, и разбросал в итоге, расчистил себе местечко под солнцем. Неплохое, сытное местечко.

– Сволочь! – вдруг вырывается у него. И еще раз со злостью: – Сволочь!

Он ненавидит этого человека. Его манеры, походку, голос, ненавидит все сказанные им слова. Потому что знает: этот человек вовсе не такой, каким кажется. Не добрый, не щедрый, не благожелательный, не… Какое тут нужно определение? Кто он, Иван Саранский? Может, и не человек вовсе?

Кабинет физики. Старая, рассохшаяся кафедра, за ней школьная доска. Снимают с возвышения. Сидорчук – ты бездарность! Изображение дрожит. Зависть? Несомненно! Хотя, передав камеру, Илюша лезет в кадр – обниматься. Лицо у него при этом кислое, улыбка натянутая, резиновая, словно пузырь из розовой жвачки лопнул вдруг и размазался по губам. Иван Саранский улыбается широко, щедро, обнимает Илюху за плечи.

А хорошо он держится! Пальцы не загибает, о своих успехах не рассказывает, скромно садится за парту, не за первую, за третью. Должно быть, за свою. Рядом тут же присаживается одна из женщин. Первая любовь? Камера словно ждет от них чего-то. Так и караулит.

– Ванечка, ты один? – слышится томный вздох.

– Сегодня – да.

– А вообще женат?

– Гражданским браком.

– А помнишь, как мы с тобой…

Илюша так и пасет их камерой. «Да-да, я помню», – рассеянно отвечает Иван Саранский, который на самом деле ни черта не помнит. Ему до этих женщин нет дела. Дома его ждет гражданская жена, ослепительная красавица. Кажется. Входят учителя.

Он внимательно смотрит. Изучает, как Иван Саранский закидывает ногу на ногу, как достает из кармана зажигалку и дает прикурить своей соседке по парте. Зачем следователю Мукаеву эта кассета? Что он замыслил, когда обманом получил ее у Илюши Сидорчука? Подменить Саранского? Зачем?

Сцена на улице: Иван Саранский в кругу бывших одноклассников. Встреча выпускников плавно переходит в эндшпиль, то есть в завершающую фазу. Начинается коллективная пьянка. Решается жизненно важный вопрос: сколько брать?

– Ваня, ты как? Насчет скинуться?

– Я не пью.

– Да ты чо! Брось! За встречу!

– Мужики, давайте сразу договоримся: я вам не компания.

– Крутой, да? Или, может, ты больной?

Саранский, кажется, злится. Видно, как он нервничает и косится на камеру. Правильно: этого снимать не надо.

– У меня мама болеет. Этот вечер я хотел бы провести с ней. А деньги, вот… – и он достает из кармана тысячную купюру, протягивает мужику с испитым лицом:

– Моя доля. Только, пожалуйста, без меня.

– Что ж, гусь свинье не товарищ, – кривится Сидорчук, комментируя ситуацию. Остальные обиженно молчат. Иван Саранский, словно не замечая этого, хлопает дверцей черного «Мерседеса». Все, машина уезжает.

Дальше уже коллективная пьянка, смотреть ее не хочется. Ни сейчас, ни тогда.

Тогда?

Зоя на пороге комнаты, он чувствует это спиной. Стоит, смотрит. Молчит.

– Войди, – не оборачиваясь, говорит он и тут же давит на «стоп».

– Ты не находишь, что я сильно изменился? С тех пор, как вернулся с того света? Как меня подобрали на шоссе?

– Но…

– Значит, находишь. Все это находят. Если бы ты узнала, что у твоего мужа есть брат-близнец…

– Какой еще брат?! – прерывает его Зоя. – Ваня, у тебя снова начинается приступ? Тебе надо лечь. Но сначала переодеться, принять душ.

– Душ? Да-да. Сейчас. Ты тяжело рожала? – вдруг спрашивает он.

– Как все, – пожимает Зоя плечами. Но потом оживляется: – Конечно, внимание ко мне было особенное. Все-таки двойня. Врачи сказали, что я молодец. Героиня!

И тут он вспоминает другую женщину. Та тоже удивила весь персонал роддома своим героизмом. Лидия Станиславовна Саранская. Почему он сразу к ней не поехал? Как только услышал рассказ Самойловой – надо было идти на стоянку за машиной. На дворе глубокая ночь, по-прежнему хлещет дождь, но он все равно хватается за пиджак.

– Ваня! Ты куда?! – отчаянно кричит Зоя. – В мокром!

– Я сейчас переоденусь. – Он торопливо начинает стаскивать сырые брюки.

– Не пущу! Нет!

Все женщины одинаковы, все собственницы. Он злится.

– Иди спать.

– Нет. Я тебя никуда не пущу, – твердо говорит Зоя. – Я же вижу, что ты не в себе. Иди в душ, согрейся.

– Ну хорошо, – морщится он. Холода не чувствует, хотя у ног на полу валяется его мокрая одежда.

– Дай слово, что сегодня ты никуда не поедешь, – требует Зоя.

– Ну хорошо. Даю слово. Иди спать.

После душа он возвращается в зал, к видеомагнитофону. Зоя в спальне. Спит или делает вид, что спит. Оттуда ни звука. Он перематывает на начало. Вечер встречи выпускников. Иван Саранский вновь выходит из черного «Мерседеса»…

…В начале третьего он на цыпочках идет в спальню, откидывает одеяло, ложится, стараясь не скрипеть пружинами дивана. Но Зоя не спит.

– Вот и все. Вот ты от меня и уходишь, – тихо говорит вдруг она.

– С чего ты взяла? Куда ухожу?

– Не знаю. – Она пытается разглядеть в темноте его лицо. – Я многое не понимаю, но… Я тебя чувствую. И понимаю: ты уходишь. Я не жалуюсь, нет. Хоть немного, но выпало и мне в жизни счастья. Хоть месяц. Я чувствую: с тобой что-то случилось. Что-то страшное. Я бы тебя простила. Мне все равно, плохой ты или хороший, говорила уже. Я бы простила… Ты себя не простишь.

– Может быть, ты и права, – так же тихо говорит он.

– Не уходи, прошу, – она, кажется, плачет. – Не уходи. Может быть, все можно исправить?

– Я здесь. А насчет исправить… Да, я должен это исправить. Завтра. А сейчас – спи.

Он целует сначала карий глаз, потом голубой. Завтра надо ехать в Горетовку. Быть может, она права: он уходит. И на этот раз навсегда. Надо бы сейчас любить ее как-нибудь иначе, но как? Последнее, что он слышит, уже засыпая:

– Мне все равно, кем ты был и кто сейчас. Есть только то, что началось у нас в июне и уже никогда не кончится. Никогда.

…Это приходит к нему во сне. Память возвращается. И тогда из его груди вырывается долгий протяжный стон.

День девятнадцатый, в первой половине

Утром он не бежит, как обычно, в парк и не идет на работу. С этим кончено. Надо на стоянку, к машине. Сесть в нее и… в Горетовку? Да, сначала туда.

Идет мимо школы, мимо дома, в котором живет Леся. Взглядом отыскивает ее окна, невольно вздыхает. Нехорошо получилось. И с розами тоже. Некрасиво.

Возле первого подъезда стоят двое. Сначала он видит мужчину, который обнимает женщину, нагибается к ее губам и закрывает широкой спиной. И тут вдруг слышит знакомый смех, словно ручеек журчит. И он невольно вздрагивает:

– Леся?!

Делает несколько шагов по направлению к этим двум. Отстранившись от своего спутника, Леся с удивлением смотрит на него:

– Ты откуда, Иван?

– Почему ты уволилась? И куда пропала?

– А ты мне кто? – усмехается она, глаза цвета морской волны играют. – Захотела и уволилась. Может, я замуж собралась?

– Замуж?!!

Невольно он сжимает кулаки. Что происходит? Что с ним такое?! Пузырь, который в последнее время как будто сдулся и затаился, набухает мгновенно. Поднимается к самому горлу так, что он захлебывается. И тут оболочка лопается. Сладкое бешенство, вот оно. Как же это сладко – дать наконец волю чувствам! Выпустить зло, которое живет внутри. Он бросается на мужика, хватает его за грудки:

– Ты у нее ночевал? Отвечай!

Леся напугана. Пытается его успокоить:

– Ваня, я пошутила.

– Ты шлюха! – Он вдруг понимает, что мужчина здесь ни при чем. Это все она, Леся. Все они такие! Все одинаковы! Женщины… Он тут же отпускает мужика и орет на нее: – Ты проститутка! Знаешь, что с такими делают?!

Он знает. Но тут ее спутник приходит в себя. И говорит ему:

– А ну вали отсюда. Да, я у нее ночевал. Тебе-то что за дело? Вали.

– Что?!

И время для него исчезает. Очнувшись, он видит, что спутник Леси лежит на земле, его лицо разбито в кровь. Леся рыдает и кричит:

– Ты просто зверь! Мукаев – ты зверь! Тебя самого надо посадить за решетку!

Ему хочется ее убить. Потому что он все вдруг вспоминает. И про аборт тоже. Он вспоминает ее лицо. Именно ее. И понимает, что сейчас снова исчезнет. Три минуты, пять минут, десять… Надо знать наверняка, что она умерла. Надо проверять это снова и снова…

Ему чего-то не хватает. Оглядывается беспомощно, сжимает и разжимает левую руку. Леся стоит на коленях в пыли, держась за пылающую щеку. Глаза злые, рот перекошен. Кричит:

– Я тебя ненавижу, Мукаев! Наконец-то ненавижу!

Вот пусть и запомнит его таким. Слишком уж долго он терпел. Кончено с этим, он несется на стоянку, к своей машине. На ходу воссоздает вокруг пузыря воздухонепроницаемую оболочку. Легче всего заталкивать его внутрь на бегу. Еще не все. Дело не сделано. Держись, Иван! Леся – это так. Пустяки. Главное – Дело.

Сел в машину и понял, что вернулся. В свой мир. Офис на Волоколамском шоссе, белые безликие двери. Где нет друзей – конкуренты, нет любимой женщины – потребительницы, нет родственников – нахлебники. И все ждут, караулят, пасут, всем от него что-то надо. Вынул из кармана пистолет и положил обратно в бардачок.

– Счастливого пути! – широко улыбается охранник.

Да чтоб вам всем провалиться! Он едет в сторону Горетовки. Капсулы, одна за другой, раскрываются, и в его память беспрерывно проникает горькое лекарство. «Мерседес» с бешеной скоростью несется по шоссе. Он ведь всегда так гнал, когда ехал в Горетовку. Ладошкин так и сказал: рано или поздно ты разобьешься, Иван.

Нет, не судьба. Разбиться на машине – не судьба. Его хранит Дело. Доехав до поселка, уверенно сворачивает налево. Горетовская окраина, лесок, где был пожар. Он видит дом в конце улицы и едет к нему. Дом богатый, здесь один из лучших. Двухэтажный, обложенный кирпичом. Агроном Саранский постарался. Жаль, умер рано. Цирроз печени. Нельзя, живя в деревне и работая в колхозе, не пить. Или можно?

Никто не удивляется, когда его машина подъезжает к воротам. К Лидии Станиславовне приехал сын. Потом он вдруг вспоминает: суббота! Сегодня его ждут дети. Головешки. Дети?

Она выходит на крыльцо. Женщина семидесяти семи лет, наполовину слепая, но спину по-прежнему старается держать прямо. Поправляет очки с толстыми стеклами, смотрит, как он отпирает ворота.

– Ты машину-то во двор загони, Ваня. И ворота закрой. Чтобы люди не видели.

– Ладно… мама.

– Что же ты мне так долго не звонил? Я уж и не знала, что думать! – пеняет она.

– Я… был очень занят.

Он взлетает на крыльцо и целует ее в морщинистую щеку:

– Здравствуй, мама.

– Здравствуй, сын.

Она обнимает его и ощупывает, будто поглаживает: спину, плечи, голову.

– А ты вроде поправился. Или нет? Что-то я никак не пойму.

– Я в порядке. А как твое здоровье?

– Да слава богу.

Признала. У него же осталось последнее из неприятных воспоминаний. Иван Саранский и Иван Мукаев, похожие как две капли воды, сошлись здесь однажды. В Горетовке. Один умер, а другой все забыл. Как это случилось? При каких обстоятельствах? Это последнее, что осталось вспомнить.

– Проходи в дом, – говорит ему мать.

В огромном двухэтажном особняке она живет одна. Когда агроном Саранский его строил, мечтал о большой семье, о внуках. Не случилось. Она, должно быть, тоскует.

– Извини, мама, я не привез гостинцев. Только деньги, – виновато говорит он и лезет в карман.

– Да куда ж, Ванечка, мне столько денег?

Прожив почти четыре десятка лет в деревне, она и сама стала говорить по-деревенски, напевно, неспешно. Городские, те словно рвут предложения, торопят слова, громоздя одно на другое. Здесь же время не бежит, льется. И речь тоже.

– Я хорошую пенсию получаю, да и ты меня балуешь.

– Тебя местные как… не обижают? – мнется он.

– Да что ты такое говоришь! – машет руками мать. – Каждый день сосед заглядывает: «Лидия Станиславовна, не надо ли чего?» Меня здесь любят.

– За деньги, да. Любят.

Она вдруг тоже начинает говорить коротко, по-городскому:

– Ты сам меня над ними поставил. Зачем? Все видят, на какой машине ты приезжаешь, как дом вторым слоем кирпича обкладываешь. По гостям не ходишь, деревенскими брезгуешь. А хочешь, чтобы они меня любили. И всегда: деньги, деньги. Откуда в тебе столько жестокости? И я через тебя страдаю. Приехала чужая, так чужой и осталась. От судьбы не уйдешь. Не получилось из меня деревенской.

– Выходит, я в этом виноват?

Мать молчит.

– Пойду прогуляюсь, – говорит он. – К речке схожу.

– Ужинать будешь?

– Позже.

– Может, в гости кого позовешь? Ты ведь здесь вырос.

– Ты хочешь, чтобы я пил с ними водку? Может, самогон?

– Нет. Но не по-людски это. – Речь Лидии Станиславовны вновь по-деревенски напевна. – Стол бы собрать, позвать соседей да тех, с кем учился.

– А они мне нужны?

Он злится. Каждый раз одно и то же. Ну как она не понимает! Не пьешь с ними – плохой, зазнался, пьешь, первым делом: «А какая у тебя зарплата?» Раз такие столы накрываешь, на «Мерседесе» ездишь – значит, олигарх. И каждый раз: «Сколько ты получаешь?» Ну узнают они правду. Первым делом: «Куда же можно потратить такие деньжищи?!» Никто не спросит: «А как ты их заработал? Это же, наверное, так трудно!»

Он уже понял, что не мать заставляла его приезжать тайно по ночам. Он сам так решил. А она брала вину на себя. Делала вид, что выжила из ума. Он косится на Лидию Станиславовну, которая принимается чистить картошку. И говорит при этом:

– Соседи принесли. Скороспелка. Они ее под пленкой с апреля выращивают, а лето жаркое, вот и поспела…

Он ее не слушает, смотрит на нож, лежащий на столе. Лезвие широкое, рукоять деревянная, на ней выжжено знакомое клеймо. Берет нож в руки и спрашивает у матери:

– Давно он у нас?

– Да сколько себя здесь помню. В Горетовке. Саша-то Черный давно умер, а ножи его остались. У нас было два, один потерялся. Когда ты школу заканчивал. Вроде бы на майские я его еще видела. А потом он исчез.

На деревянной рукояти черные буквы: «С. Ч.» Он берет нож и идет на берег реки, к знакомому сараю. Невольно усмехается: где ты, капитан Свистунов? Сейчас будем проводить следственный эксперимент!

Спасибо Лесе за сцену у подъезда: он нашел наконец своего маньяка! Стоило искать! Рука машинально сжимает деревянную рукоять.

Вот и сарай. Тогда майским вечером он услышал отсюда хриплые пьяные стоны, а когда они стихли, рывком распахнул дверь…

…А началось все с тебя, Илюша Сидорчук. Звездным мальчикам тоже нужно женское внимание. Ты перехватывал любовные записочки влюбленных девочек и писал им в ответ похабщину, подделывая почерк лучшего друга. И Ванечка Саранский прослыл испорченным мальчиком. За его спиной перешептывались, а он не понимал почему.

Он был тихим, легкоранимым ребенком. Мягкий, покладистый, с хорошими манерами. Его воспитывала интеллигентная женщина, образованная, начитанная. Он тоже любил книжки про рыцарей и прекрасных дам, дрался в воображении на дуэли за честь оскорбленных женщин. А они смотрели на него по-особому. Этих взглядов он не понимал. Ванечка Саранский рано возмужал, стал широк в плечах. В шестнадцать выглядел лет на двадцать, и на него засматривались женщины гораздо старше его. Парнишка был как-то особенно, не по-здешнему красив. Смуглый, кудрявый, как цыган, с горящим взглядом и совсем не похожий ни на коренастого краснолицего агронома Саранского, ни на субтильную Лидию Станиславовну.

Все разъяснила ему местная знаменитость Светка-Бормотуха. Прозвали ее так то ли за сбивчивую, путаную речь, то ли за пристрастие к бражке. Она вела разгульный образ жизни и, по словам друга Илюши, «давала всем». Ваня этого не понимал. Кому давала, что давала? Однажды вечером, будучи навеселе, она заманила шестнадцатилетнего Ваню к себе домой, якобы починить забор. Он был мальчиком послушным и безотказным, а потому безропотно выпил после того, как сделал работу, стакан самогонки. «Так положено», – сказала Светка.

Как она ему разъясняла, чего хотят от него девочки, Ваня потом помнил смутно. Наутро его тошнило то ли с похмелья, то ли от выходок развратной и пьяной женщины, которая к тому же была намного старше. И даже вырвало. С тех пор у него и появилось отвращение к спиртному. Но как верный рыцарь, он не мог бросить свою «даму сердца». После ночи в Светкином доме Ванечка стал считать ее «своей» женщиной. Захаживал к ней, когда звала, и роман между ними длился до весны. Когда же приятели говорили о Светке гадости, он бросался на ее защиту.

– Она не такая! – кричал он, сжимая кулаки. Приятели ржали, как кони.

Он же всерьез верил, что Светка исправилась и между ними настоящая любовь. Как в книжках.

Приступы начались у него еще в раннем детстве. Детского невропатолога в Горетовке не было, а в Р-ске, куда отвезла его однажды перепуганная Лидия Станиславовна, сказали: это возрастное, пройдет. У мальчика переходный период. Со временем Ванечка научился приступы ярости в себе давить, чтобы не пугать мать и окружавших его людей. Но ярость копилась в нем годами и искала выхода. Ваня и сам не понимал, что с ним происходит в такие моменты. А впоследствии просто не помнил.

Врачи не знали, что ребенок родился посредством кесарева сечения, что были осложнения при родах. У его матери рано отошли воды при еще не начавшихся схватках, на первом ребенке это не сказалось. Но сказалось на втором, которого извлекли на пятнадцать минут позже. В медицинской же карте Вани было записано, что Лидия Станиславовна Саранская родила единственного сына естественным путем. И роды прошли без особых осложнений. На вид с младенцем все было в полном порядке, вот Щукин и сделал в его карте соответствующую запись.

Лидия Станиславовна тоже думала, что это у Ванечки возрастное, ребенку нужны прежде всего любовь, ласка и забота, и все пройдет само собой. Зато ее сын незаурядная личность, как и многие левши, человек, щедро одаренный природой. Особенно это стало заметно в старших классах. Он без труда учился на «отлично», биологией Лидия Станиславовна дополнительно занималась с сыном сама, химию же Ваня изучал самостоятельно, выписывая журналы и покупая задачники для вузов. В большом будущем Ивана Саранского учителя не сомневались.

И вот роман со Светкой-Бормотухой. И пьянки, и разврат были настолько чужды нежному Ване, что в нем произошел какой-то сдвиг. Он спрятался в мире иллюзий, но настал момент, когда ему пришлось прозреть.

И после полудня

Он стоял у дровяного сарая, сжимая в руке нож. Все было точно так же, как и в тот памятный майский вечер, когда это случилось с ним впервые. Теперь он вспомнил, как Илюша Сидорчук вызвал его на крылечко и, ухмыляясь, сказал, что у Светки гости. Мол, двое мужиков перепились и свалились под стол, а третий повел девку в сарай.

Он равнодушно сказал приятелю: «Ну и что?» Хотя в душе уже все бурлило. Илюша ушел домой, а он, переждав какое-то время, потихоньку спустился со второго этажа, где была его комната, и, крадучись, вышел, прихватив в сенях большой нож с деревянной рукояткой. Она как-то очень удобно легла в левую руку.

Он шел к дровяному сараю возле реки, известному на всю округу. Его давно облюбовали для свиданий парочки.

…Даже сейчас, приоткрыв дверь, он почувствовал дрожь. Сколько лет прошло! А сено здесь все еще лежит. В примятой копне тогда возились двое. Он вошел, когда стихли стоны. Она лежала, раскинув руки, пьяно улыбаясь, юбка задралась, открыв не загорелые еще, молочно-белые бедра. Лежащий рядом со Светкой мужик громко храпел. И тогда у Ивана в глазах потемнело, стало трудно дышать. Он впервые понял, что мир жесток, в нем море грязи и разврата, люди циничны и жестоки, а рыцарские романы отнюдь не учебники жизни. Это все сказки. А вот вам реальность: дровяной сарай, все просто до омерзения. Напились и завалились в сено. И протестуя против этого, он шагнул к лежащей на сене женщине, сжимая в руке нож.

– Ты чего, Ваня? – бессмысленно улыбаясь, спросила Светка.

Глаза у нее были соловые, словно у наевшейся до отвала коровы, она даже не успела что-либо сообразить. Как животное он ее тогда и зарезал. Полоснул ножом по горлу, брызнула кровь, он тут же отскочил. И вдруг испугался, что Светка оживет. Он еще сегодня утром верил в сказки. Не-е-ет!..

– Не-е-ет! – простонал он спустя много лет и раз десять с ненавистью воткнул нож в прелое сено.

Сейчас не стало легче, а тогда стало. Этот нож с деревянной рукояткой и выжженными на ней буквами «С. Ч.» он раз десять воткнул Светке в грудь и почти успокоился. И тут в сарай влетел мужичонка с ошалевшими глазами. В руке у него был точно такой же нож. Несколько минут они молча смотрели друг на друга. Пока он не сообразил, что мужичонка пьян в стельку и еле стоит на ногах. В щели между досками светила луна, но освещение было скудное. Они с Игнатом друг друга как следует не разглядели.

А тот вдруг бросил нож в лужу крови, натекшую из Светки, и кинулся бежать. Иван выскочил из сарая следом и побежал в противоположную сторону по берегу речки Горетовки. Подальше от людей. Остановившись, долго и тщательно мыл руки, тер речным песком кроссовки, на которые брызнула кровь. Нож на обратном пути забросил в тухлое болотце, в самую трясину. Когда ряска над ним сомкнулась, пошел прочь.

Мать с отцом его даже не хватились. Так же тихо он поднялся к себе в комнату и лег спать. Влажные кроссовки сушились на подоконнике.

Протрезвевший Игнат Хайкин путался в показаниях. За убийство Светки осудили мужика, которого нашли рядом с ней в сарае. Летом медалист Ванечка Саранский поступал в МГУ на химический факультет, но провалился на экзаменах. Балла не хватило. Причем срезали его на обожаемой им химии. Осенью Ивана забрали в армию.

Два года он был вроде бы в порядке. Сорвался пару раз, набросившись с пеной у рта на охамевших «дедов», и те вскоре отстали, обозвав его психом. Он успокоился, втянулся в армейские будни. Демобилизовавшись, вернулся в Горетовку. И тут с ним злую шутку сыграло вынужденное безделье. Мать с отцом лелеяли его, говорили: «Отдыхай, Ваня». Денег в доме хватало, агроном Саранский хорошо зарабатывал. Иван расслабился и тут же почувствовал: повело. Сладкое бешенство, засевшее в нем, созрело и требует жертвы.

Он внезапно решил, что надо убрать свидетелей. Они пили в тот вечер со Светкой, они ее хотели. И, если бы он не убил ее, с ней были бы еще и эти двое. В том же сарае. Богатое воображение тут же нарисовало картину: в копне копошатся трое. Нет, четверо.

Второго мужика, пившего со Светкой, он зарезал тихо. Влез к нему в окно, аккуратно поддев ножиком шпингалет, когда тот был дома один и сильно пьян. Гости только что ушли, на столе громоздилась грязная посуда. И Ванечка подумал, что это неинтересно. Здесь и сразу – неинтересно. Самое сладкое – это предвкушение того, что в скором времени должно случиться. Надо оттянуть удовольствие. Два года он копил в себе это. И Ваня сказал своей жертве:

– Я того… Выпить хочу.

– Дык, все ж выпили, – развел руками хозяин. – Я б тоже добавил.

– Пойдем, купим.

– Деньги есть?

– Есть.

Они пошли на окраину, где в одном из домов круглые сутки торговали самогонкой. По дороге Ваня его и зарезал. Ударил ножом в шею и потащил в кусты. А там с наслаждением десять раз воткнул уже в мертвое тело нож. Как Светке. Стало легче.

Тело он оттащил подальше и закидал ветками, нож выбросил в речку, руки вымыл. Начало ритуалу было положено.

После этого он впервые задумался о своей болезни. Что-то с ним не в порядке. Но врачи не могут помочь, да и обращаться к ним стыдно. На вид в нем нет никаких изъянов. Напротив, он физически силен, на редкость привлекателен, не употребляет алкоголь и почти не курит. Красивый здоровый парень. И вдруг – псих! Ваня решил заняться этим сам. И вместо МГУ поступать в Первый медицинский. Лидия Станиславовна занималась с ним до лета, готовила сына к экзамену по биологии. Химию он подтягивал сам. А чтобы наверняка поступить, Ваня стал работать санитаром в местной больнице. У него все получилось, и осенью он впервые вошел в студенческую аудиторию.

За время учебы в институте он решал свою проблему, единожды в год осуществляя очередное ритуальное убийство. Выбирал в окрестных деревнях женщин, похожих на Светку, гулящих, пьющих, незамужних.

Ели, Богачи, Самойловка, Р-ск… Горетовку он стал избегать. Но про Хайкина помнил всегда. Игнат видел его в сарае с ножом в руке. В окрестностях продолжают находить очередных жертв маньяка. Идет расследование. Вдруг менты доберутся до Хайкина и память у того прояснится?

А потом было десять лет затишья. Они объяснялись тем, что Иван Саранский окончил институт, поселился в Москве и решать свою проблему стал уже в других местах, не в Р-ском районе. И не каждый год: иногда ему удавалось справляться с болезнью и не принося ей очередную жертву. Пару раз он ездил в горы, там все было легче и проще. Однажды сплавлялся с компанией по быстрой горной речке. По возвращении одной из девушек недосчитались. Вспоминать сейчас об этом не хотелось.

Параллельно он работал, изучал проблему. Знал, что помочь себе может только сам. И он работал…

Спустя два часа

…Он очнулся и осмотрелся. Простонал:

– Где я? Что со мной? И сколько сейчас времени?

Кажется, он опять стал его терять. Лежал в сене без движения, сжимая в руке нож. Он все вспомнил. Главное, вспомнил свое имя. Он не следователь Мукаев. Он – Иван Саранский. Обгоревшее тело его брата-близнеца недавно нашли на окраине Горетовки, да так и не опознали. Так что же случилось в тот день, когда один из них загадочно исчез, а другого убили?

Это самое мучительное из воспоминаний. Кажется, в тот день он поругался с Ольгой.

Ольга! Наконец-то он и ее вспомнил! В мельчайших подробностях! Вспомнил, почему нагрубил Лесе и откуда эта вспышка ярости сегодня утром у ее подъезда. Они же так похожи! Если бы Леся сменила прическу, осветлила волосы да провела пару часов в салоне красоты… Немыслимо! Они с братом-близнецом нашли себе похожих женщин. И оба поступали с ними одинаково.

Он ведь тоже не спешил жениться на Ольге. Они прожили вместе три года, без взаимных обязательств и не расписываясь. Главная причина была в том, что Ольга не хотела детей. Боялась поблекнуть, потерять форму. Она работала моделью, но ее карьера клонилась к закату. Еще когда познакомились, стало понятно, что звездой ей не стать. Слишком поздно. А в этом году ей исполнялось двадцать девять лет. Это все, конец. Вот почему он перепутал ее с Лорой. Похожие судьбы. Только Лора нашла частного предпринимателя Бушуева, а Ольга богача Ивана Саранского.

Он вспомнил, что они с Ольгой друг друга не любили. Она была престижной женщиной, дамой «для выхода». С хорошими манерами, правильной речью. А главное, у нее не было «голодных» глаз, которые и выдают женщин из низшего общества, в какие бы дорогие вещи они не рядились. За годы работы моделью в известных агентствах Ольга пообтесалась, приобрела дорогие привычки, научилась пренебрежительно смотреть на дорогие подарки, ограничиваясь коротким: «Спасибо. Я буду это носить». И он ее терпел, жил с ней, появлялся на людях. Престижная женщина. Только и всего. Он сказал тогда Зое правду: любви в его жизни не было. Все было, кроме любви.

Он бы любил Ольгу, если б она любила. Замкнутый круг, выхода из которого нет. А ведь он разрешил ей сделать аборт. Хотя мог бы и настоять, чтоб рожала. Нашел бы способ. Но он испугался. Да-да! Испугался! Наследственной патологии. Испугался, что ребенок, рожденный Ольгой, унаследует его болезнь.

Вот они, самые болезненные воспоминания. Потеряв память, он вновь выстроил себе иллюзорный мир. Где он один прав, а все остальные виноваты. Вот в чем его ошибка. И ведь работает!

Надо идти. Не вечно же оставаться в этом сарае? Вышел – и солнце ослепило. Жить смешно. Он убийца, серийный маньяк, а его столько лет не могли поймать! Или… Задержать, да? О! Он теперь тоже силен в терминологии! Спасибо тебе, брат!

Он вдруг вспомнил следственный эксперимент в Ржаксах. Нет, он не гений сыска. Он – убийца. Потому что показал всем там, на берегу пруда, как убил Василия Хайкина, перепутав его с Игнатом. Сколько лет прошло! Он плохо разглядел тогда Хайкина в сарае. А приехав в Ржаксы и увидев возле указанного дома Василия, подумал, что это тот самый мужик, с которым он столкнулся майской ночью после убийства Светки. В тот день, когда он приехал в Ржаксы, было пасмурно, лил дождь. Игнат-то в это время, оказывается, напился и валялся под столом. А Василий вышел из дома по малой нужде и на предложение незнакомца «пойдем, добавим» откликнулся охотно. Все произошло на пруду. А до убийства в Ржаксах…

…Иван Саранский вдруг почувствовал: кто-то напал на его след. Говорят же, что между близнецами, даже разделенными, есть связь. Он и ощутил, что тот, кто его ищет, совсем близко. И Хайкин – слабое звено. Ненужный свидетель. Его надо убрать.

А убийство в Первомайском? Еще один ритуал, еще одна жертва.

…Она сама виновата. Шла, чуть покачиваясь, стоптанные туфли несла в руках. Бессмысленно улыбалась и даже разговаривала сама с собой. И он мгновенно почувствовал ту самую женщину. И сорвался, разумеется.

Когда выходил из рощи, ему на шею чуть ли не кинулся пьяный рыжий мужик с глазами коньячного цвета. Руслан Свистунов впервые в жизни принял его за следователя Мукаева.

– Это я-а… Я умер… – вдруг вспомнил он.

Умер еще безымянным младенцем в роддоме. Там, на кладбище, в наспех забросанной яме, лежит его череп, размером с кулак взрослого мужчины. Какая смешная штука жизнь! Один брат стал преступником, другой – следователем. Один, с хорошими манерами, с безупречным вкусом, закалывал женщин ножом, другой, грубиян, драчун, растил двоих детей и трудился следователем в прокуратуре. Даже взяток не брал Иван Мукаев. Нет! Это неправда! Иван Мукаев – хороший человек? Ха-ха! Большой любитель выпить, задира, никудышный муж, плохой отец. Не было одного хорошего брата, а другого плохого. Разные. Они оба разные, ни хорошие, ни плохие. Просто так получилось. И счастливой сделал Зою никак не следователь Мукаев.

…Он не спешил войти в дом. Вместо этого через калитку вышел в сад и спустился к забору, за которым начинался овраг. Зачем Иван Мукаев ринулся в тот день в Горетовку? Иван-то Саранский – понятно. Поссорился с Ольгой, прыгнул в машину и помчался к матери. И там столкнулся со следователем Мукаевым. Зачем его брат приехал в Горетовку? Зачем?!!

В день исчезновения Ивана Мукаева

Следователь Мукаев опоздал. У ворот интересующего его дома уже стояла машина. Черный «пятисотый» «Мерседес». И Мукаев понял, кому тот принадлежит. Поэтому в дом он не вошел. Два Ивана Саранских под одной крышей – это слишком много. Это перебор.

И следователь потихоньку прошел через калитку в сад, спустился к забору, за которым начинался овраг, перемахнул через него, спрятался в кустах и стал ждать. Он ведь был асом ночных засад. Он ждал подходящего момента. В кармане у него лежал пистолет «макаров».

У Ивана Саранского тоже было оружие. И тоже «макаров»! Они с братом-близнецом инстинктивно выбирали одинаковые вещи. Даже любовницы у них похожи. Оружия Саранский не любил, но подчинился обстоятельствам. Он ведь жил в коттедже в лесу, и ему было что охранять от воров. В Р-ск Саранский приехал не только к матери, но и по делам. Потому взял оружие.

Мать занялась обедом, а он вышел в сад прогуляться. Подышать воздухом. Он так и не переоделся, потому что не решил еще, как поступить: ехать домой и мириться с Ольгой или все-таки в Р-ск по делам, а у матери задержаться на несколько дней. Пусть Ольга помучается неизвестностью.

Итак, он вышел в сад в пиджаке, с пистолетом в кармане. Все здесь было родное. Он вырос в этом доме, часами лежал с книжкой в гамаке в этом саду. Иван Саранский улыбался, идя по саду. Ведь на улице весна. Он улыбался счастливо, и тут…

И тут услышал шорох в кустах за забором. Пригляделся: мужик в черной кожаной куртке легко перемахнул через штакетник и очутился на их участке. Хозяин тут же направился к нему с вопросом:

– Что это вы себе позволяете?

Мужик молчал, на его лице дрожала недобрая улыбка. Он в упор смотрел на хозяина. Разглядывал. Иван Саранский нервно одернул дорогой пиджак. Показалось… Нет! Так не бывает! Откуда здесь зеркало? И почему на нем дешевая кожаная куртка?

– Я… – растерялся он. – Я что-то не понимаю… Кто вы?

– Не узнаешь? Не узнаешь, гад! Ну я тебе сейчас представлюсь! – Мужик в черной куртке шагнул к нему, размахнулся, и тут Иван Саранский получил точный удар в челюсть.

Удар был настолько сильным, что он упал.

– Это тебе от старшего брата. От души. Теперь узнал? Ну? – ощерился мужик, так на него похожий.

– У меня нет никакого брата, – дрожащими губами еле выговорил он, лежа на земле.

– Теперь есть. Но это ненадолго. Поднимайся. Давай.

Он все еще не понимал, кто этот человек? За что его ударил? Какое он имеет право так с ним поступать? И запротестовал:

– Вы не можете быть моим братом! Я – единственный сын!

– Это я единственный. Благодетели, мать их! Щукин с компанией! – грязно выругался следователь Мукаев. – Ну вставай, что ли?

Встал. Мужик в черной коже снова потирал левую руку.

– Врезать бы тебе еще! Братец. Ну откуда ты взялся такой урод?!

– Я не…

– Молчать! Я знаю все. Мой брат маньяк – подумать только! Да он еще и смеет быть на меня похожим! Ну просто одно лицо! Ты хоть соображаешь, в какое положение меня поставил? Соображаешь?! У тебя мозги есть?!! Впрочем, вижу: есть. На «мерина» заработал. Но ты все равно урод.

– Вы меня арестуете? Что ж. Я готов.

– Арестую! Много чести! Это все равно что самому сесть на скамью подсудимых. Да еще и фото увидеть в местной газете. Следователь Мукаев по ту сторону и следователь Мукаев по эту. Вот дожил, а? А о матери ты подумал? О матери подумал, гад?!

– Она ничего не знает, – он думал про свою мать.

– Не знает, согласен. Она была уверена, что тебя похоронила! А ты, гад, живой! Да лучше бы ты и в самом деле умер тогда! Она же уважаемая женщина, у нее личная жизнь наконец сложилась, а ты?!! Что ж ты наделал?!!

Он начинал понимать, что происходит. Выходит, его мама вовсе ему не мать? Он похож не на своих родителей. Он похож на этого жесткого, бескомпромиссного человека со злым лицом. Следователя?

– Я не могу допустить, чтобы тебя судили, – почти спокойно говорил его брат. – К тому же в нашей стране объявлен мораторий на смертную казнь. А ты жить не должен. У Инны Александровны Мукаевой один сын. Я не хочу всем объяснять, почему маньяк на меня похож. Не хочу, чтобы суд копался в грязном белье, вызывали бы по этому делу свидетелей. Не хочу, чтобы хоть на минуту подумали, будто я мог быть маньяком. Как доказать, кого именно они видели, эти свидетели, тебя или меня? Тот же Хайкин. Урод. Ты – урод.

– Послушайте. Можно же как-нибудь иначе? Можно на меня не кричать? И не оскорблять? И тем более не распускать руки?

– Иначе! Да я старше тебя, урода, на целых пятнадцать минут! Имею право.

Почему-то именно эта фраза его и сломала. «Я старше тебя, урода…» У него есть брат. Старший брат. И он нормален. Мало того, он следователь. Надо подчиниться. А следователь Мукаев достал из кармана дешевые сигареты, закурил. А вот в этом они не похожи. Иван Саранский о своем здоровье заботится. А Мукаев, видно, прожигает жизнь.

– Я вышел на тебя случайно, – говорит он, глубоко затягиваясь. – Искал маньяка и увидел на старой школьной фотографии Ивана Саранского. И обалдел. Потом поговорил с Сидорчуком. Много интересного узнал. И я не удивлюсь, если ты имеешь отношение к производству паленой водки. Откуда у тебя такие деньги? Ну?

– Я врач.

– Не свисти.

– У меня частная фирма.

– Фирма, – хмыкнул брат. – Ты в этих местах два года назад развернул бурную деятельность, ты следочки оставляешь за собой. Кровавые следочки – женские изуродованные трупы. И Сидорчук тогда же начал возводить свой особняк. А теперь там бизнес делает. Совпадение? Когда речь идет о тебе, не бывает совпадений. Цыпин взятки берет. Крестный отец Цыпин – берет взятки. Все ты, сволочь, ты! Где ты – там зло.

– Что… Что со мной будет?

– Я тебя убью, – спокойно сказал брат. – И все останется на своих местах. Один Иван Мукаев, ни одного Саранского. Никто не узнает, даром я, что ли, перед зеркалом столько тренировался! Изучал тебя на кассете. Я отведу тебя в лесок, шлепну по-тихому, потом переоденусь в твой костюм и вернусь к твоей матери.

– Да, но…

– Заткнись! Скажу, что срочные дела, позвонили, мол, по мобильнику, сяду в твой «Мерседес» и укачу. Все. Исчез человек. В наше время в этом нет ничего странного.

– Тело… Тело найдут.

– Не найдут. Я все-таки следователь, – брат жестко усмехнулся, – и насчет того, как лучше спрятать труп, соображаю. Да тебе все эти подробности ни к чему. А маньяк у меня на примете уже есть. Твой дружок Илюха Сидорчук. Он и сядет. Я и Цыпину уже позвонил. Правда, ехал сюда не за тем, но раз уж ты под руку подвернулся… А сядет другой.

– Но он же не убивал!

– Этого никто не узнает. Все поверят, что убивал, потому что в районе отныне не будет никакого маньяка. И трупов с характерными ранами больше не найдут. Вот видишь, какой я умный? То-то. Это у нас, должно быть, наследственное. Только тебя, брат, не туда занесло. Сам виноват. Эх! Как бы я хотел тобой гордиться! А приходится убивать. Ну пойдем! Давай, лезь через забор. Сможешь?

И следователь Мукаев, бросив под ноги окурок, достал из кармана пистолет. Через забор Иван Саранский перелез легко. Теннис, бассейн, бег трусцой, здоровый образ жизни. И вот следователь Мукаев дышал тяжело, когда свалился на землю по ту сторону забора. И тут у Ивана Саранского появилась уверенность: он убежит от брата, непременно убежит. Вот сейчас и надо это сделать. Надо исчезнуть. Брат не найдет его никогда. Дом продать, переехать в другой город. Или за границу? Есть с чем. Не только деньги. Есть еще и…

И он побежал.

– Куда? Стой?!! – закричал следователь Мукаев и рванулся за ним.

Канава. Перепрыгнул через нее легко, прыжок был длинный, красивый. А вот Мукаев шлепнулся на другой бережок неуклюже, чертыхнулся, потом зашарил рукой в траве:

– Куда же телефон… А! Черт с ним!

Вскочил и побежал за убегающим братом. Но время потерял. Иван Саранский уже продирался сквозь густой кустарник, трещали ветки.

– Стой! – закричал следователь Мукаев.

Бежал он тяжело, то и дело спотыкался о корни. Брат догонял брата. Это казалось похожим на игру. Жаль, что у них было такое разное детство, и так далеко друг от друга. Но поиграть все равно довелось. Спустя много лет. Кто не спрятался, я не виноват. Ивану Саранскому стало весело. Он даже перестал верить в серьезность происходящего. Но тут раздался первый выстрел. Старший сдаваться не собирался.

– Стой! Все равно убью! Стой!

Саранский вспомнил об оружии в кармане пиджака и достал его. Этого старший не предусмотрел. Но надо же защищаться! Это же игра! Казаки-разбойники. Кто не спрятался, я не…

Еще один выстрел. Вот неугомонный! Он так и будет палить, не успокоится. И упрям, ужасно упрям. Бежит ведь. Ты проиграешь, брат. Спортом надо заниматься. Спортом…

– Стой!

Игра так игра. Пусть в ней все будет по-настоящему. В настоящей игре надо отстреливаться. Вытащил пистолет, на бегу пальнул на звук ломающихся веток. И еще раз. Реакция у него всегда была отменная. И сам он в отличной физической форме. Бежать легко. И стрелять легко. Весело. Пальнул еще разок. Странно, но ветки больше не трещали.

Он пробежал немного вперед и остановился. Все, что ли? Игра закончилась? Брат наконец успокоился? Теперь они могут поговорить нормально. Как братья. У него есть деньги, много денег. Зачем убивать? Лучше бы Мукаев отпустил его за границу. И взял деньги. Он не против. С братом надо делиться. Зачем такие сложности? Зачем вообще кого-то убивать?

Странно, но он больше не слышал следователя Мукаева. Затаился в засаде? Ждет? Что ж, пусть так. Брат старше его, урода, на целых пятнадцать минут. Он нормален. Он хороший человек. Честный. Мертвый человек.

Мертвый?! Лежит в кустах, висок окровавлен, на застывающем лице удивление. Как же так? Урод умеет бегать и стрелять? Как же так?

Но все было по-честному!

– Это я-а… Я умер… – впервые сказал он тогда. Голова болела, в ушах звенело, во рту было сухо. Он смотрел на мертвеца и чувствовал, что внутри все холодеет.

Точно такое же лицо! Его собственное лицо. К этому невозможно быстро привыкнуть. Если вообще возможно. Он лежал на земле и не дышал. Нагнулся, потрогал пальцем свои мертвые губы. Теплые еще. Не мог поверить, что умер. Взял руку, привычно нащупал пульс. Нет пульса. Конец. И вдруг завыл громко, тоскливо:

– Я уме-ер!

Сидел у мертвого тела долго, все рассматривал себя. Оказывается, он красивый. Был. Все это не живое теперь, а мертвое. Он сам себя убил. И тут он наконец очнулся. Надо что-то делать. Взял из мертвой руки пистолет. Как же ты, брат, промахнулся-то? Судьба – злодейка. Злая была шутка. Или у каждого своя судьба? Миссия Ивана Саранского на земле еще не закончена.

Пистолет он взял себе, потом оттащил тело подальше, туда, где приметил неглубокую яму в земле. Положил брата в яму и торопливо начал закидывать его ветками.

Обратно шел, спотыкаясь. Наткнулся на черную кожаную куртку. Брат скинул ее, чтобы легче было бежать. Сунул руку в карман и вытащил оттуда служебное удостоверение. Открыл, машинально начал читать. Мукаев… Иван… Александрович… Они еще и тезки! Куртку взял с собой, документы брата сунул в карман.

Открыв машину, кинул на переднее сиденье одежду следователя Мукаева, в бардачок положил его оружие. Устало вошел в дом. Попрощаться. Он принял решение ехать!

– Ванечка, где ты был?

– Мама, мне срочно позвонили, надо ехать.

– Как же? – растерялась она. – А обедать?

– Не надо. По пути что-нибудь перехвачу. Дело срочное. Я тебе позвоню.

Все было точно так, как описывал следователь Мукаев. Одно «но». В черном «Мерседесе» из поселка Горетовка в тот день уехал настоящий Иван Саранский.

Снова день девятнадцатый, после полудня

Куда же брат собирался ехать на его машине? После того как Иван Мукаев узнал, что прокурор Цыпин берет взятки, видно, решил подумать и о себе. О своем собственном будущем. Недаром же изучал повадки своего двойника. Но теперь о планах Мукаева никто не узнает.

Руслан Свистунов упоминал, что у Вани Мукаева была тайная страсть: дорогие машины. Быть может, он не устоял? Решил тайно владеть черным «Мерседесом». Но этого уже никто не узнает…

Иван Саранский посмотрел в зеркало заднего вида. У него возник шанс навсегда остаться следователем Мукаевым. Есть Зоя, дети… Но как так получилось? Надо в подробностях восстановить тот день, когда он убил брата.

Из Горетовки он тогда поехал в Р-ск. Тридцать тысяч долларов лежат сейчас в коробке из-под торта «Полет». Кому Ладошкин дал деньги: следователю Мукаеву или Ивану Саранскому? Все может быть. Брат какое-то время следил за ним. Знал, где он живет, наверняка знал и где работает, чем занимается. Что же случилось потом?

Р-ск. Поворот налево – в центр города, прямо – в Москву. Поворот на Нахаловку через полкилометра. Как и тогда, он поехал в центр. И мучился тем, что убил брата. Он этого не хотел. Так сложились обстоятельства. Но теперь уже ничего не изменишь. Жизнь продолжается. И надо заняться тем, ради чего, собственно, он и приехал сегодня в Р-ск.

Как и тогда, машину он оставил на стоянке в центре. Потому что хотел восстановить события того рокового дня в деталях. Знакомый охранник широко улыбнулся:

– Как продвигается расследование, товарищ Мукаев?

– Продвигается.

– А пока, значит, катаетесь? – кивнул охранник на «Мерседес»

– Изучаю технику, – вяло пошутил он.

– Правильно: чего ж добру пропадать?

– Я вернусь примерно через час. Тогда и расплачусь.

Парень кивнул и зашагал к шлагбауму. Все, как тогда: день ясный, но прохладный. Только не весна, а лето.

Он шел в Нахаловку, чувствуя нервное напряжение. Знал, куда идет. Крайний дом по правой стороне, надо постучать в калитку и грубовато пошутить:

– Ну, мужики, где у вас тут спирт, разбавленный водой, по бутылкам разливают?

Так поступил бы следователь Мукаев, но почему так сделал Иван Саранский? А ведь он это сказал:

– Ну, мужики…

Открыл калитку, вошел. Это было вчера вечером. Но кажется, что прошла вечность. Меньше чем за сутки он прожил тридцать пять лет своей прошлой жизни. Он вспомнил все. В доме – тишина. Он поднялся на крыльцо и постучался в дверь:

– Эй, Сидорчук! Илюша! Чуха? Чуха, ты где?

Он Саранский. Иван Саранский. Открыв дверь, снова громко кричит:

– Чуха!

Щелкнул выключателем, зажегся свет.

– Эй, Чуха!

Дверь приоткрыта, за ней ступеньки. Спустившись вниз, он видит картину: Сидорчук висит на батарее в петле, шея свернута набок, под ним пустой ящик. Как врач с большим стажем, он сразу определил, что с момента смерти прошел не один час. Это случилось ночью. Вскоре после того, как он отсюда ушел, Илюша Сидорчук покончил с собой. Что ж, это правильное решение.

Достал мобильный телефон следователя Мукаева, включил, нашел номер в записной книжке, набрал. Это в последний раз.

– Руслан? Ты где? Дома?

– Ваня? Куда ты пропал? Я тебе звоню, звоню. Мобильник отключил. Зоя сказала: с утра уехал. Куда?

– Я нашел Сидорчука.

– Где?!

– У него дома. То есть в Нахаловке.

– Я сейчас группу захвата…

– Не надо. Он умер.

– Как умер?

– Никакого криминала. Похоже, повесился.

– Это же… Считай, что признался.

– Послушай, Руслан, ты скажи Зое… – Комок в горле. Как странно: ощущение, что Руслан Свистунов, Свисток, действительно друг детства, его не покидает. – Нет, ничего не говори. И… спасибо тебе!

– Да что случилось-то?

– Память ко мне вернулась. Просто вернулась память.

– Да ну! Я тебе поздравляю! Маньяков на наш век хватит! Цыпин оклемался, привет тебе от него. На пенсию собирается. А тебя, говорит, будет рекомендовать.

– Кого? Меня? – чуть не рассмеялся. – Не стоит. Уезжаю я. Насовсем.

– Иван! Ты это… Не дури. Слышь, Ваня?

– Приезжай в Нахаловку. Он здесь, в особняке. На батарее висит. И скажи Зое… Нет, ничего не говори. Все.

– Мука, ты что задумал? Мать твою!..

Отбой. Тут же отключил телефон. Абонент больше недоступен. Ни временно, ни постоянно. Потому что здесь, в подвале, он окончательно все вспомнил. Теперь он знает, зачем после того, как убил брата, приехал в Нахаловку к Сидорчуку. Предупредить хотел, чтобы сворачивались. Временно прекратили производство спиртного и затаились. Ведь в сейфе у следователя Мукаева могут быть записи. Кому он успел сказать о своих подозрениях? О том, что за делом стоит не кто-нибудь, а прокурор Цыпин? А вдруг телега наверх ушла? Надо бы на время затаиться и поискать другую базу.

А братец-то был неглуп! Он первый и единственный понял, кто Хозяин. Иван Саранский, кто ж еще! Он присмотрел Илюшу Сидорчука два года назад, на той самой встрече выпускников. И понял, что Илюша вскоре разорится. И о стройке особняка узнал. После чего подослал к Сидорчуку Лешу Ладошкина. Хозяина никто не должен знать в лицо. На Лешку все и оформлено. Фирма, офис. Ладошкин – лицо подставное.

Только почувствовав опасность, Хозяин решил явиться сам: предупредить, чтобы сворачивались. Рискнул, называется. Но ситуация вышла из-под контроля. Похоже, он вообще хотел с этим завязать. Все передать Ладошкину и уехать за границу.

А уголовник Быканин по кличке Бык, тот самый с волчьими глазами, принял его за следователя Мукаева и нанес удар по голове, после чего он потерял сознание. В кармане нашли и служебное удостоверение, и пистолет. Правда, Илюшу смутил брелок, но он твердо знал, что Ивану Саранскому в его доме делать нечего. Значит, пришедший – следователь прокуратуры Мукаев, и надо накачать его одурманивающим газом.

Газ. Вот оно! Дело всей его жизни! Лаборатория! Теперь понятно, зачем он так упорно шел тогда в Москву. Шел, чтобы никто никогда больше не делал с людьми этого… Надо срочно выйти на воздух, на свет. Здесь невыносимо находиться. Потому что он вспомнил и это: как медленно убивали его память. Кажется, надевали на голову целлофановый пакет и…

Он сам давал Ладошкину газовые баллончики без всяких опознавательных знаков. Потому что крови не любил. Только кровь падших женщин. Зачем понапрасну убивать людей? Можно ведь сделать так, чтобы они ничего не помнили. Как и куда везли акцизные марки, где их взяли, кому передавали деньги, кто брал взятки.

Идея пришла, когда после окончания института и ординатуры он стал работать врачом-анестезиологом в городской больнице. Давал людям хлороформ и видел, как они засыпают и не чувствуют боли. Не помнят потом ничего, что происходило во время операции. А как сделать, чтобы не помнили и того, что было до нее? И он вернулся к любимой химии. Поступил на заочное, теперь на химфак. Талант был, а знаний не хватало. И только начав опыты, понял, что не хватит и денег. Чтобы иметь свою лабораторию, нужны средства. Химия – наука дорогая. А он уже был одержим идеей. В первую очередь вылечить себя самого. Почему-то был уверен, что, забыв прошлое, забудет и болезнь. Очнется нормальным человеком, и приступы больше не повторятся.

Теперь он понял свою ошибку. Понял, когда оказался внутри эксперимента. Его перепутали со следователем Мукаевым и обработали газом. И уже тогда, в подвале, очнувшись на мгновение, он решил все уничтожить. Лабораторию, результаты опытов. Потому что Ладошкину это отдавать нельзя. Страшный он человек. Открытие Ивана Саранского его самого не спасло, зато было на руку криминалу. Курьеры без памяти, самые настоящие зомби – это находка! Следов одурманивающего газа не выявляют никакие анализы. Это же так удобно. Записал в памяти – стер. Записал – стер. И делай потом с человеком что хочешь.

А ведь сначала не было никакого Ладошкина. Был красивый талантливый парень, двадцативосьмилетний врач Ваня Саранский, студент-заочник химического факультета, которому срочно понадобились деньги. Много денег. И он понимал, что честным путем их не заработает. На коттедж в тихом местечке, но недалеко от столицы, на лабораторию, на достойную жизнь в достатке и относительную свободу он не заработает ни за что. И была женщина. «АРА». Альбина Робертовна Акатова. Жена миллионера и дочь человека влиятельного, важного чиновника. Несколько лет он был ее любовником с молчаливого согласия мужа, который тоже не прочь был развлечься с красивыми девочками. Но разводиться не хотел. Двое детей, влиятельный тесть. И в благодарность, опять же с ведома супруга, Альбина Робертовна дала своему любовнику денег. Стартовый капитал. И обещала покровительство.

Он знал, где взять спирт, недаром работал врачом в городской больнице и был в хороших отношениях с завхозом. Знал, сколько его идет налево и как. Нащупал каналы. Акатов сначала был в доле, но потом устранился. Заниматься паленой водкой стало опасно, по области прошла волна массовых отравлений. Он тоже стал подозревать, что Илюша химичит. Это был еще один повод свернуть деятельность.

Последний год он все отдал на откуп Ладошкину. Тот и упустил Илюшу Сидорчука. Наделали дел! Он же занимался только лабораторией, своими исследованиями. Практики не хватало. Клинических испытаний. Потому и соглашался на применение газа к курьерам. Ему нужен был опытный материал. Живые люди. Именно поэтому он и нашел Ладошкина. Вернее, Ладошкин нашел его. АРА порекомендовала. «Молодой, перспективный, образованный…»

И беспринципный. Самое то. Ведь ему надо было работать, искать, экспериментировать. Он сделал Ладошкина генеральным директором, сам же хотел только одного: денег. Денег на опыты. Каждый месяц и в достаточном количестве.

Препарат прошел клиническое испытание. Ошибка, все ошибка. Память возвращается. И болезнь возвращается. Это лишь муки, но не спасение. Надо все уничтожить. Потому что это недостойно Нобелевской премии. Это достойно пожизненного заключения. Все, что он натворил. Нет, мало. Брат сказал правильно: за это надо убивать.

И вдруг он вспомнил: Зоя! Ведь она замужем за его братом… Была… Зоя… Племянницы… Ну почему все решили, что он – следователь Мукаев?!! Все это чудовищная ошибка!! И в этом виноват только он сам!!

…Он сообразил, что стоит на крыльце, бессмысленно смотрит в небо и что-то бормочет. Сюда же сейчас приедут! Надо бежать. Не случайно в день первый он побежал от сотрудников полиции. Не случайно боялся Цыпина.

И он бежит по Нахаловке, бежит на стоянку, к своей машине.

– Следователь! – несется вслед. Снова Славик Бушуев на крыльце, к ногам жмется белоснежный щенок. Жаждет общения.

Но он не следователь. Он Иван Саранский. Теперь уже точно. Осталось последнее: разобраться с лабораторией.

Ближе к вечеру

«Почему я не могу остаться следователем Мукаевым? – думал он, мчась к Москве. – Разберусь с лабораторией и вернусь в Р-ск. Почему нельзя?»

Но – нельзя. Теперь, когда он все вспомнил, – нельзя. Сейчас ему надо к Ольге. Как только появились большие деньги – появилась она. Эти женщины чуют большие деньги, как хищницы свежую кровь. Быть может, он только и ждал, когда Ольга изменит, чтобы и ее?..

Не может быть! Он всегда делил свою жизнь на ту и эту. Ту, в которой убивал, и ту, где был обычным человеком. Он всегда хотел иметь семью, хотел любить женщину, иметь детей. Он просто боялся. Наследственной патологии, вот чего он боялся! Не она не желала детей. Он не хотел. Теперь все встало на свои места. Она его искала все эти два месяца, не могла не искать. Она перезванивала. Он сам отключал телефон. Она собиралась сказать что-то важное. Быть может, о том, что скучает, сожалеет, ждет… Но Зоя! Как быть с Зоей?

Остановился он возле Сбербанка. Взял деньги и прямо в коробке из-под торта понес туда. Подошел к окошку поставил на стойку коробку, сказал девушке:

– Я хочу сделать вклад.

– Какой?

– На предъявителя. Проценты меня не волнуют.

– Какую сумму вы собираетесь внести?

– Около двадцати тысяч. Долларов. Деньги в коробке, их надо пересчитать.

– Паспорт, пожалуйста.

Документы следователя Мукаева у него с собой. Как чувствовал, что пригодятся. Она заполняет бумаги, пальцы летают по клавиатуре. Он в это время считает деньги, чтобы назвать точную сумму. Говорит:

– За деньгами придет моя жена, Зоя Анатольевна Мукаева.

– Это ваше дело.

Он получает жетончик и идет в кассу, где вносит на счет деньги. Больше ничего не может сделать для Зои.

В следующий раз он останавливает машину возле почтового отделения. Говорит уже другой девушке:

– Я хочу отправить заказное письмо.

– Отправляйте.

Он покупает конверт, ручку, тетрадку, идет за столик. Садится, вырывает лист в клетку и долго думает. Потом пишет: «Дорогая Зоя…» Нет. «Любимая…»

После чего рвет листок пополам. Он не следователь Мукаев, увы. Но он любит тридцатипятилетнюю женщину, мать двоих детей, один глаз у нее карий, другой голубой. Любит, и все. Но не надо никому об этом говорить. И ей тоже. Так Зое будет легче пережить его исчезновение. Ничего не стоит писать. Нет таких слов. А у него, Ивана Саранского, уж точно нет.

Он заворачивает сберкнижку в два листа бумаги и запечатывает конверт. В графе «Обратный адрес» пишет домашний Руслана Свистунова. Тот все поймет и разберется. Отдает письмо девушке.

– Если надо доплатить за вес…

– Надо. – Она называет сумму и лепит на конверт марку.

Он чувствует в душе пустоту. Все. Отрезано. Получит Зоя письмо или не получит, уже без разницы. Все, что следовало, он для Зои и Головешек сделал. Из здания почты выходит Иван Александрович Саранский. Он едет в свой дом.

Интересно, где Ольга? Там? Или все-таки ушла? Последний раз они разговаривали по телефону, она все на что-то намекала. А из-за чего они поссорились в то роковое утро? А, уже не важно. Пока он ехал в Горетовку, к матери, готовил гневную обличительную речь. Но все еще можно исправить, ведь Ольга тех слов так и не услышала.

У ворот его особняка стоит машина: огромный джип с тонированными стеклами. Алексей Ладошкин решил навестить жену хозяина в его отсутствие. Интересно послушать, о чем они говорят?

Свою машину он бросил на дороге, зашел в дом с черного хода: под ковриком возле двери всегда лежал запасной ключ. Ольга часто теряла ключи. Но в дом он вошел не сразу. Почему-то вспомнил события восемнадцатилетней давности, сцену в дровяном сарае и замялся на крыльце. Вошел на цыпочках, стараясь, чтобы дверь не скрипнула. В кухне прихватил нож и так же, на цыпочках, прокрался к гостиной.

Замер у двери, прислушался к их голосам. Быть может, он ждал, что Ольга окажется именно такой женщиной? Даже хотел этого? Она стала бы очередной жертвой. Рано или поздно это случилось бы. Но, может, она вовсе и не такая? Она его не использует, как все. И не изменяет при этом. Она его искала, ждала.

– Ну где он может быть, Леша, где?! Снова отключил мобильник!

– Я тоже в неведении. Появился в офисе, странный, чужой. Вроде он, а вроде и не он. Сказал: автокатастрофа. Он тебе не звонил?

– Звонил. Но все очень странно. О потерянной памяти говорил. Ничего, мол, не помню.

– А ты… Знаешь о лаборатории?

– Ха! Знаю ли я о лаборатории! Я только и слышу в последнее время: лаборатория, лаборатория! Он же помешался на своих экспериментах! Все твердит, что это Нобелевская премия!

– Может быть, он газу надышался? – предположил Леша Ладошкин. А парень не дурак.

– С какой стати?

– Эти изобретатели все, как один, чокнутые. Энтузиасты. Решил поставить эксперимент на себе. Взял да и…

– Хорошо бы! – вырывается у Ольги. Потом она спохватывается: – А что я с этого буду иметь? Сижу здесь как дура уже второй месяц. Одна. Все чего-то жду.

Мгновенная реакция Ладошкина:

– Ну уж одна! Оленька, милая, я же здесь, с тобой… – и добавил что-то совсем тихо. Потом Ольгин смешок:

– Но я хочу хоть что-то получить за те годы, что с ним прожила. Какую-то компенсацию. Я столько вложила в этот дом! Мебель, отделка…

– Не надо жадничать. Ты получишь свою компенсацию. Формула… Я имею в виду газ. Эксперименты Ивана. Это должно немало стоить. Если он и в самом деле потерял память… То все это по праву наше.

– И… сколько?

– Не знаю, милая. Но если ты мне доверишься… Я готов о тебе позаботиться.

Снова короткий Ольгин смешок:

– Так ты любишь меня, что ли?

– Милая, я готов взять на себя твои проблемы, а это гораздо ценнее.

– А… если он вдруг вернется?

– Иван давно уже нам не нужен. Ни мне, ни делу. Нужна только формула.

– Ты его убьешь, да?

– Не я.

– Ну понятно… «Вчера в своей машине в упор расстрелян из автоматов…» – и снова короткий Ольгин смешок. Почему он раньше не замечал, что у нее неприятный смех? – Во всяком случае, ты гораздо нормальнее. Меня достали эти его эксперименты. По горло сыта. Послушай, а ты-то женишься на мне? Если я отдам бумаги?

– А он почему официально не зарегистрировал ваши отношения?

– Не знаю. Все тянул. Приглядывался ко мне.

– А чего к тебе приглядываться? Тебя надо… – снова короткий смешок и сопение. Нет, причмокивания, хотя…

– Постой…

– Да чего там… Иди сюда…

– Не мни блузку. Дай сниму.

– Фу-ты, черт! Какой дурак все эти крючки придумал? Я про твой лифчик…

– Ай!

– Тише. Сладенькая моя…

– …милый… как хорошо!

Так же на цыпочках он попятился от двери в холл. Ну почему ему так не везет? Вернее, везет. На таких женщин. Всю жизнь убивать их, что ли? «Я старше тебя, урода, на…» Урода. Он никогда от этого не избавится. Что бы ни делал. Никогда.

Закат

Кажется, опять время для него исчезло. Очнулся, только услышав голоса в коридоре. Усмехнулся: эти двое, по крайней мере, еще живы. Значит, удалось. Все это время он сидел, скрючившись, в коридоре, прислонясь спиной к холодной стене. Нож валялся рядом, на полу. Ну и черт с ним! И с ножами все кончено.

– Еда в холодильнике есть? – Голос Ладошкина.

– Смеешься! Делать мне больше нечего! Я готовить не умею!

– Ох, Ольга! Ладно: сделаю я из тебя образцовую жену! Но это после. А пока поедем с тобой, лапочка, в кабак. Отметим помолвку.

– Слушай, может, мне сразу к тебе переехать?

– Погоди. Он должен рано или поздно объявиться. Кстати, а почему ты его не искала эти два месяца?

– Смеешься? Делать мне…

– Поехали, милая.

Отпустил их. Просто взял и отпустил. Когда хлопнула входная дверь и в замочной скважине повернулся ключ, подошел к окну, подождал, пока отъедет машина. Пусть едут. Убираются отсюда поскорее. Ему тоже пора. Лодка, на которой после убийства брата, будучи уже мертвым, он переправлялся в царство теней, достигла противоположного берега. Вспомнив об этом, он пошел в свое царство, в лабораторию. Для этого и пристроил к дому флигель. Замок на двери взломан. Ладошкин похозяйничал, не иначе. Или Ольга. Смекнули, за сколько можно продать его открытие. Ведь он почти закончил.

Хотя неправда. Не закончил. Память все-таки возвращается. Надо бы узнать, что стало с остальными людьми, которые принимали препарат, собрать информацию, проанализировать собственное состояние и работать, работать, работать… Он близок к цели сейчас как никогда…

…Вместо этого он принялся крушить лабораторию. Зазвенело стекло. Дольше всего он возился с компьютером, с жестким диском. Просто стереть информацию – этого мало. Умельцы есть, реанимируют. Надо так его повредить, чтобы больше никто, никогда, нигде… Остановиться он уже не мог. Бил стекло, ожесточенно ломал пополам дискеты, на которые копировал на всякий случай особенно важные записи, крушил аппаратуру. Не помнил, само загорелось или это он чиркнул зажигалкой. Знал, что газ – это опасно. И реактивы, с которыми он работал, легко воспламеняются. Мысль выбраться из горящей лаборатории мелькнула на мгновение, но он тут же от этого отказался. Куда? Кому он нужен, чтобы спасать свою жизнь? «Я старше тебя, урода…»

Зоя… Это воспоминание было последним. Если бы он подумал о ней раньше, то мог бы и спастись. Отчаянно жаль вдруг стало те два солнечных дня в деревне, речку, жаркое солнце, двух хорошеньких десятилетних девчонок, острожные (чтобы никого не разбудить) поцелуи ночью на террасе. Не хотелось потерять и друга детства, не того, что висел на батарее в огромном пустом доме, а того, который вроде бы вовсе и не его друг. Жаль стало и пожилого человека с одышкой, усталого, запутавшегося, жаль высокую женщину со сросшимися на переносице бровями. Жаль того, что могло случиться с ним раньше, но почему-то досталось другому и прошло так бездарно, впустую. Жалко себя и вообще… Жизнь?

Он не мог к ним вернуться. И никому ничего не хотел объяснять. Это главное: никому и ничего не объяснять. Он думал, что сначала будет взрыв и смерть его станет легкой, а потом его мертвое тело сгорит, но огонь добрался раньше. Все-таки тому, другому, было легче. Он горел уже мертвым. Но зато это спасение. Болезнь больше не вернется. Все-таки он ее победил. А брата жаль. «Я старше тебя…»

Теперь они уже ровесники. До Страшного суда, который, может, будет, а может, нет. Кто как верит.

День двадцатый

– Самоубийство, Владлен Илларионович, – Руслан Свистунов выглядел усталым. – Но нет никаких сомнений в том, что Сидорчук и был маньяком, которого мы так долго искали.

– А что же Ваня не пришел?

– Да он там… В общем…

– Капитан Свистунов!

– Есть!

– Доложите, как положено… Ты не жалей меня. Не жалей…

– Правда, что вы на пенсию уходите, Владлен Илларионович?

– Что ж. Пора… Да… Ухожу.

– Он снова исчез. Дома не ночевал.

– Ну это еще ничего не значит. Наш Ваня… – Цыпин вдруг осекся, что-то вспомнив. – Ищут его?

– Уже ищут.

– Значит, это был Сидорчук. Что ж, надо закрывать дело. Как с доказательствами?

– Все будет в лучшем виде, Владлен Илларионович.

– Ну-ну. Как-то оно все… – И вдруг Цыпин тихо спросил: – Как думаешь, кто это был?

– Следователь прокуратуры Иван Александрович Мукаев, проживающий по адресу…

– Да ну вас! Как сговорились! Что ж, Мукаев так Мукаев.

…и дальше…

Сколько живешь на свете, не перестаешь удивляться. Руслан Свистунов где-то прочитал, что отпечатки пальцев у близнецов на девяносто восемь процентов совпадают. Но никто ведь не дактилоскопировал всех близнецов в мире.

Поэтому он снял отпечатки с пистолета, изъятого у Сидорчука. И с фотоаппарата, подаренного на тридцатипятилетие другом детства Ванькой Мукаевым. Фотоаппарат валялся в шкафу с марта месяца, отщелканная на юбилее пленка так и не была проявлена. Снимал тот, кто его подарил: следователь прокуратуры Мукаев. Отпечатки, снятые с фотоаппарата Свистунов тоже отправил на экспертизу. Вскоре прислали результат.

И вот тут он удивился. Они оказались разные! То есть принадлежали двум разным людям. Во многом совпадали, но у второго мужчины пальцы, по словам эксперта, были изъедены реактивами, много застарелых шрамов, а некоторые линии полустерты в результате химических ожогов. На пистолете, из которого убили мужчину в Горетовке (личность его так и не удалось установить), отпечатков пальцев следователя Мукаева не было. Кроме Сидорчука это оружие держал в руках и другой человек. Такие же «пальчики» с застарелыми ожогами и шрамами Руслан зафиксировал в кабинете Мукаева, а также на гаечном ключе, который подобрал в гараже и принес эксперту вместе с бутылкой дорогого коньяка. Чтобы не задавал вопросов.

Потому что никто так и не узнал о частном расследовании капитана Свистунова. В тот день, когда вновь пропал следователь Мукаев, в сводке происшествий по Московской области оказался пожар. Сгорел коттедж в поселке в тридцати километрах от Москвы. Его хозяин Иван Александрович Саранский не смог выбраться из пламени и остался под обломками дома.

Но об этом Руслан тоже никому не сказал. Он просто поставил точку в деле серийного убийцы и с чистой совестью отправил его в архив.

Например, на дорогах Московской области можно встретить странную женщину на стареньких «Жигулях». Один глаз у нее карий, другой голубой. Иногда в машине вместе с ней сидят близняшки, красивые темноволосые девочки. Женщина, никуда не спеша и не обращая внимания на сигналы разозленных черепашьей скоростью ее машины водителей, едет по шоссе, стараясь держаться ближе к обочине. Когда она видит одинокого путника или голосующего мужчину высокого роста, резко тормозит и выскакивает из машины. Она бежит навстречу мужчине, но бежит недолго. Внезапно останавливается, разворачивается и медленно идет обратно к своим стареньким «Жигулям», садится в них и уезжает. Те, кто видит ее не первый раз, привыкли. Остальные переглядываются и крутят пальцем у виска: ненормальная! Женщина не оставляет своих поисков, хотя все советуют:

– Брось, Зоя! Его давно уже нет в живых, твоего Вани!

Но она упрямо качает головой:

– Он вернется. Я верю, что он все вспомнит и обязательно вернется.

Что тут поделаешь? Один глаз у нее карий, а другой голубой.

Оглавление

Своя-чужая боль, или Накануне солнечного затмения

  10 августа, пролог

  Первый этаж: прикосновение

  Открытия большие и маленькие

  «А ту собаку кто-то из жителей поселка потом пристрелил…»

  Третий этаж: дверь приоткрывается

  Открылась, но осталась запертой

  Первая тайна открытой двери

  «…Или одна гасит другую»

  Сабуров

  «Мой эдельвейс»

  Развязка

Стикс

  День первый, восход

  Полдень

  Вечер

  День второй, утро

  Полдень

  Вечер

  День третий, утро

  Полдень

  Вечер, ночь

  День четвертый, утро

  Полдень

  Вечер

  День пятый, утро

  Полдень

  Вечер

  День шестой, утро

  Полдень и дальше

  День седьмой, ночь

  День восьмой

  День девятый, после полуночи

  День десятый, утро

  Полдень

  Вечер

  День одиннадцатый, ночь

  Утро, полдень и дальше

  Вечер

  Ближе к полуночи

  День двенадцатый, утро

  …и вечер

  День тринадцатый, утро

  Ближе к вечеру

  День четырнадцатый, ближе к вечеру

  Сумерки

  День пятнадцатый, утро

  Ближе к полудню

  Ближе к вечеру

  День шестнадцатый, ближе к полудню

  Двенадцать тридцать

  Утро? полдень? вечер? ночь?

  После обеда

  Вечер

  День семнадцатый, утро

  Ближе к полудню

  Ночь

  День восемнадцатый, около семи часов вечера

  Тот же день, после десяти часов вечера

  День самый первый, вернее, ночь с тридцать первого декабря на первое января

  И снова день восемнадцатый, ближе к полуночи

  День девятнадцатый, в первой половине

  И после полудня

  Спустя два часа

  В день исчезновения Ивана Мукаева

  Снова день девятнадцатый, после полудня

  Ближе к вечеру

  Закат

  День двадцатый

  …и дальше… Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg