«Привычка убивать»

Привычка убивать (fb2) - Привычка убивать (Госпожа следователь) 2092K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Игорь Зарубин

Игорь Зарубин Привычка убивать

Четверг. 17.22 — 18.51

…Нет, я на нее даже не посмотрю. Мне она вообще не интересна. Ничего общего. Даже приблизительно не похожа. Только если очень присматриваться. И то — самую малость. Ну, разве что — волосы чуть-чуть, походка, одежда… Да, кажется, она так же одевалась. А больше ничего общего. Вот может быть — глаза. Но я глаз — не вижу. А интересно, какие у нее глаза? Карие, серые, голубые?

Нет, все, хватит, больше на нее не смотреть. И вообще, пойду лучше в другую сторону. Ничего общего.

Она оглянулась!

Кажется, серые… Уже темно, трудно рассмотреть.

Остановилась. Ага. Троллейбус ждет.

Надо что-то спросить. Просто чтобы услышать голос. И увидеть глаза. Интересно, как она на меня посмотрит?

— Простите, не скажете, который час?

— Без двадцати шесть.

Ответила быстро, но головы не повернула.

Серые или голубые? А может быть, зеленые? Ну не подойдешь ведь так просто и не посмотришь в глаза. Неудобно. Это вообще неприлично Придется ехать за ней.

Стою и жду вместе с ней троллейбус. Холодно. Когда уже зима кончится? Надоела…

Куда она едет? Домой, наверное. Все сейчас едут домой. Только бы не потерять ее в толпе. Можно и совсем близко подойти. Она на меня внимания не обратит. Мало ли…

Ей повезло, она протиснулась в троллейбус одной из первых и успела сесть. А я стою.

Вижу, как она раскрывает цветной журнал, склоняет голову. Значит, ехать долго. Протиснуться к ней не получается. А мне и надо-то всего — увидеть ее глаза.

— Передайте, пожалуйста… — толкает кто-то меня в спину.

Я вздрагиваю. Это нехорошо. Это плохо. Это значит, что я волнуюсь. Это значит, что я опять наделаю глупостей. Нет, не надо было мне на нее смотреть. Надо было пройти мимо. Просто погулять по улицам. Времени у меня достаточно. А теперь буду тащиться за ней, теперь не брошу.

Она вышла почти возле метро. Чуть-чуть не доехала. Попробую-ка угадать, где она живет.

В этой длинной хрущевке? Нет. В тех кирпичных?

А-а-а… Мы еще не приехали. Она быстро перебегает перекресток — я тоже прибавляю ход — и успевает вскочить в подошедший автобус.

А я?! Как быть со мной? Я машу руками, что-то кричу — автобус меня ждет. Повезло.

Кстати, номер у автобуса зловещий — 666.

А, собственно, почему — кстати? Ерунда. Мало ли?..

Вот теперь надо бы заговорить. Просто опять что-то спросить. В автобусе народу не так уж много. И место рядом с ней свободно. Сесть?..

У меня колотится сердце. Руки и ноги начинают противно дрожать.

— Простите, вы не подскажете, какое ближайшее метро?

— «Черемушки»… «Новые Черемушки».

И опять только чуть взглянула.

А глаза — серые!

— А скоро?

— Вам до конца.

Теперь посмотрела внимательнее. Я улыбаюсь ей. Она чуть удивляется, но тоже отвечает улыбкой.

— Вы мне подскажете, где выходить?

— Нет, вы знаете, я раньше выйду. Возле гастронома.

— А, тогда я тоже возле гастронома выйду. У вас хороший гастроном?

— Итальянский, но дорогой…

— И есть что-нибудь интересное?

— Еще бы! — улыбнулась снова. — За такие деньги все интересно.

А она очень милая.

— Вы здесь живете?

— Да.

— Хороший район?

— Что вы! Самый престижный в Москве. Не считая центра, конечно…

— Но дорогой, да?

— А ничего, я приспособилась. Хожу вон на ту сторону. Там гастроном не хуже, а цены — лучше.

Автобус шел мимо темного парка.

— А можно мне с вами?

— Вообще-то я сегодня не собиралась… Нет, схожу, мне еще масла надо взять…

По парку разливался тихий колокольный звон.

Чем дальше мы отходили от дороги, тем звон этот становился громче и настойчивее.

— Не боитесь одна тут ходить?

— Боюсь, конечно, — снова улыбнулась она. — Но сейчас мы вдвоем.

— А хорошо здесь у вас, тихо, только вот автобус…

— А что автобус?

— Номер…

— Три шестерки? А, что-то я тоже слышала. Это плохо, да?

— Для кого как. Кому-то ничего, а кому-то — наказание.

— Наказание?

— Да, за грехи. За разврат, за прелюбодеяние, за предательство.

— А вы откуда знаете?

— Я все знаю.

Я останавливаюсь. Нет, тихо, звон уже смолк. Никого.

Она тоже остановилась. Тоже прислушалась.

— Что? — спросила встревоженно.

Ах, почему я так люблю эти секунды? До нее потихоньку начинает доходить. Нет, даже не доходить, а просто что-то смутно начинает ее тревожить. И она даже не понимает причины своей тревоги. Просто глаза, серые ее глаза начинают блестеть в темноте, просто сияют.

И беру ее за руку. Она почти прижимается ко мне. Страх толкает ее.

— Тихо, — говорю я. — Иди сюда.

Мы с ней сходим с дорожки и скрываемся в кустах.

— А там у нас озера есть, — вдруг не к месту шепчет она.

— Где?

— Вон там… Но они сейчас замерзли…

— Пойдем посмотрим.

Она смотрит теперь на меня своими серыми глазами как бы обреченно. Она еще не может поверить, еще ум загораживает от нее правду. Но она послушно идет за мной.

Я никогда не знаю, когда это случится. И как. Меня уже ведет какая-то сила. Я просто подчиняюсь ей. Каждый раз и для меня это неожиданность. Вот жду-жду, а никогда не могу угадать.

Мы уже почти дошли до замерзшего озера с островком деревьев посредине. Она уже почти успокоилась. Она уже что-то придумала утешительное для себя. Она даже стала шутить:

— Никогда не думала, что пойду в темноте смотреть на замерзшее…

От неожиданности я вздрагиваю.

Отвертка входит в лоб с тихим хрустом.

— …озз-з… — еще проговорила она затухающим голосом и стала садиться прямо на снег.

Но мне надо было посмотреть в ее глаза еще раз, пока они не станут черными. Поэтому мы опустились вместе. Это любопытно — она хваталась за меня, за мои ноги. Да, для нее это тот самый момент, когда уже все неважно. Только бы устоять на ногах.

Кажется, в последнюю секунду она все поняла. Это хорошо. Это чудесно!

Отвертка никак не вынималась. Пришлось коленом наступить ей на шею, дернуть изо всех сил и тут же отпрыгнуть, чтобы брызнувшая жижа не залила мою одежду.

Теперь еще несколько раз в голое тело. Ну зачем, зачем они так плотно одеваются? Сто одежек, и все без застежек…

Отвертка погнулась, превратилась в крюк, но это даже хорошо, не стану вынимать ее из тела. Прямо за рукоятку потащу на этот остров, подальше от греха.

Вот… Отсюда никто меня не увидит. Я быстро раздеваю ее. Та-ак… Еще теплая. Это хорошо.

Ой, а вот это противно… Мокро. Она обмочилась. Паскуда!.. Грязная сыкуха!.. Ну почему надо все испортить?!

Больше не будешь! Больше никогда не будешь так делать! Это же мерзость, блуд! Грех!..

…Снова зазвонил колокол. Надо идти. Теперь я опять в одиночестве. Сила, ведущая меня, отошла куда-то. И так всегда: выбирайся в одиночку…

…Пошел снег.

А место действительно хорошее, автобусы ходят часто. Теперь домой, домой. Все едут домой…

Да, не забыть выбросить отвертку.

И еще мне пришла тоскливая мысль:

«Нет, ничего общего. Даже приблизительно не похожа. Зря… Зря…»

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Пятница. 7.03 — 8.24

Федор теперь вставал вместе с Клавдией. Во всяком случае, порывался. С вечера еще просил:

— Ты же знаешь, я будильника не слышу, толкни меня, а?

— Ладно, толкну, — говорила Клавдия и каждое утро честно толкала мужа в бок.

Он заполошно вскакивал, смотрел на часы, вертел головой.

— А?! Что?

— Ты просил разбудить, — напоминала Клавдия.

— Ванная свободна?

— Свободна.

— А ты?

— Я могу после тебя.

— Нет-нет, уступаю, — галантно говорил он и тут же валился на подушку. — Помоешься, толкни.

По-настоящему он просыпался, когда Клавдия уже успевала помыться, одеться и даже приготовить завтрак.

Она пыталась мужа будить, но он каждый раз говорил:

— Щас-щас, еще минутку.

Федор устроился на работу. Только это была не обычная служба, на которую приходят к девяти, а уходят в пять. Федор нашел-таки применение своим золотым рукам. Оказалось, что слесарь с высоким разрядом еще как нужен. Правда, не на родном заводе, который так и не выкарабкался из банкротства, а в службе автосервиса, который бурно стал развиваться в столице.

Федор ремонтировал иномарки. У него уже появилась своя клиентура, состоятельные нувориши и среднего достатка интеллигенты. Интеллигенты поддерживали жизнь в подержанных «фольксвагенах» и «опелях», а нувориши норовили к своим новехоньким «мерседесам» и «бентли» присобачить какую-нибудь престижную штуковину — встроенный холодильник или телевизор, сигнализацию или электролюк. А то вот недавно человечек захотел установить в креслах массажер. Пришлось помучиться. Но получилось на славу — едет человек, а кресло ему спинку ласкает.

Целыми днями Федор мотался по городу на своем стареньком «Москвиче», но каждый день приносил в клювике.

Жить стало лучше, жить стало веселее.

— Вставай, вставай, кровати заправляй! — по пионерской памяти пела Клавдия, распахивая дверь в Ленкину комнату.

Дочка волчонком сквозь сон смотрела на мать и говорила:

— Ма, твой энтузиазм уже доста-ал.

— Моя Ленуська не выспалась? — присаживалась на край кровати Клавдия, — моя дочурка спа-ать хочет? А что нам снилось такое сладкое?

— Сю-сю-сю, — дразнила дочь обычно, но уже с улыбкой, уже весело.

Но сегодня она укуталась одеялом по самое горло и, сжав губы, молчала.

— Вставай, Ленусь, — поторопила Клавдия.

— Я в школу не пойду, — буркнула дочь.

— Как это? Почему?

— Я больная.

Клавдия приложила ладонь к дочкиному лбу. Потом губами коснулась век. Нет, вроде температуры нет.

— А что такое?

— Ничего. Отстань. — И вдруг всхлипнула.

Клавдина строгость слетела вопреки педагогической трезвости.

— Что с тобой, Ленусь, что случилось, — сама того не замечая, действительно засюсюкала она.

— Ничего, отстань, — Ленка отвернулась к стене.

— Ну давай я вызову врача…

— Нет! Ни за что! — закричала дочка.

На заглянувшего было отца она гаркнула так, что он, захлопнув дверь, чуть не прищемил себе голову.

Клавдия решила ждать, хотя времени у нее было в обрез. И дождалась. Ленка разрыдалась в голос.

Клавдия снова обняла ее и побыстрее успокоила.

— Ну мне, по секрету, что случилось?

— Да, ты смеяться будешь…

— Никогда.

— Будешь-будешь.

— Я вообще смеяться не умею, — серьезно сказала Клавдия.

Дочь внимательно посмотрела в ее глаза и произнесла, снова всхлипнув:

— Теперь меня никто… замуж не возьмет.

Вот тут смеяться или плакать — Клавдия не знала.

Ленке четырнадцать лет. И замужество еще в далекой перспективе. Но дочка рыдает, значит…

— Что это значит? — спросила Клавдия.

— Да?! Что значит? А вот то и значит, смотри. — Ленка приподняла край одеяла, и Клавдия увидела кровь. Чуть-чуть, маленькое пятнышко. Но — кровь. — Мама, — заныла Ленка, — я и сама не заметила, я, наверное, во сне…

— Да что случилось? Что — не заметила? — запаниковала Клавдия.

— Я не знаю, ты будешь смеяться…

— Да не буду я смеяться!!! — загремела мать. — Говори, что случилось.

— Мне Витька снился. И мы с ним… ну, целовались, — всхлипнула Ленка протяжно. — А потом стало так хорошо… А теперь смотрю — кровь.

Клавдия уже, кажется, стала понимать. Но дальше дочь выговорила такое, что Клавдия обомлела.

— Я, наверное… пальчиком… Теперь меня никто замуж не возьмет, — отрыдала дочь последние слова и скрылась с головой под одеялом.

— А-а-а… э-э-э… ну-у-у… о… — сказала Клавдия.

Это всегда кажется, что не с тобой. Это всегда думаешь — с другими. И еще возмущаешься: что ж они такие темные? Почему же не введут взрослеющих детей в курс дела? А потом вдруг оказывается, что вся эта банальность зрела у тебя под боком. И это ты темная, и это ты не ввела в курс дела собственное дитя. Ну верно, она же еще такая маленькая. Всего четырнадцать. Так ты думала вчера. А сейчас думаешь: Господи! Какая я идиотка, ей уже четырнадцать! И это же чудо, что первая менструация началась так поздно. Мамочки, убила бы себя за дурость!

Постепенно обретая членораздельность в речи, Клавдия, как могла, утешила дочь, успокоила, растолковала ей все, даже развеселила, но себя ругала на все корки.

«Дура, дура, дура! — била побольнее. — Слепая, глухая, самодовольная дура! Прости меня, доченька, прости! Надо же — на самом примитивном! Век себе не прощу!»

В школу Ленку она не пустила. Хоть так отмыла свой грех перед ней.

— Ты меня до метро добросишь? — каждое утро спрашивала Клавдия Федора.

— Само собой! — каждое утро отвечал муж.

Но и сегодня, как всегда, Клавдии уже пора было уходить, а он все говорил по телефону и делал умоляющую мину, мол, подожди минутку, важный клиент.

Клавдия так и не смогла его дождаться, опаздывала.

День начинался муторно. Хорошо, что конец недели. Завтра можно будет отдохнуть.

Пятница. 8.36 — 8.55

Наверное, если человек проработал двадцать лет следователем по особо важным делам горпрокуратуры, мир начинает из цветного постепенно становиться черно-белым. Так кажется со стороны. Ну скажите на милость, может радовать вас просто весна, красивая женщина или чудная музыка из открытого окна, если вы точно знаете, что музыка эта звучит с пиратского диска, на котором заработали бешеные деньги темные людишки, попросту обворовавшие музыкантов и композитора, что красивые женщины чаще всего становятся объектами сексуальных преступлений, а по весне из-под снега показываются почерневшие трупы. Их так и называют — «подснежники».

В своем «ягодном» возрасте Клавдия ухитрялась каким-то чудом избегать этих мрачных ассоциаций и радоваться обычным вещам.

«Сегодня двадцать третье февраля, — думала она, глядя в троллейбусное окно. — А я забыла поздравить Федора. Он так болезненно к этому относится. Странно, как это он сегодня забыл упрекнуть. Надо будет обязательно прикупить ему хороший одеколон. Впрочем, нет, одеколонов у него полно. Что тоже странно. Чего это он вдруг начал так пристально следить за собой? А, ну да, важные клиенты…»

Этот ответ что-то не утешил Клавдию. Станут ли принюхиваться к автослесарю эти малиновые пиджаки? Хотя, с другой стороны, — кто их знает…

«А Ленке надо купить «Тампакс». И поздравить. Да-да, именно поздравить. Девчонка стала девушкой. Как-то хоть сгладится…»

Она снова подумала о Федоре, и теперь мысль ее стала смелее, а Клавдия улыбнулась:

«Неужели муженек на старости лет начал поглядывать на молоденьких? Ах, старый кобель! Надо же, прорвало…»

Впрочем, вывод этот был скорее умозрительный, юмористический, не всерьез. Представить себе Федора в роли любовника Клавдия при всем своем богатом воображении не могла.

«А куплю-ка я ему теплые тапочки, — почти мстительно подумала она. — Газетка, телевизор и тапочки — пусть помнит свое место».

Эта идея развеселила Клавдию еще больше. Она даже хихикнула, от чего сидящая рядом женщина обернулась и спросила:

— А? Что вы сказали?

— Весна! — весело ответила Клавдия.

— Ой, что вы! — махнула рукой соседка. — Когда еще…

— Скоро!

Пятница. 9.01 — 11.35

— Дежкина, за январь! — встретил Клавдию зычный голос Патищевой у самого входа.

Когда-то Клавдия просто вздрагивала от одного вида профсоюзного босса — денег не хватало всегда. Теперь она широким жестом вынула из кармана стотысячную купюру и подала Патищевой.

— Ой, — растерялась та, — а у меня сдачи нет.

— Потом отдашь, — успокоила Клавдия.

— Вы слышали? — Семенов уже теребил Клавдин рукав. — Чубаристов в Америку собрался.

— Очень за него рада, — сухо ответила Клавдия. — А вы?

— А меня вот в Луховицы посылают, — язвительно ответил Семенов.

— Здорово, — сказала Клавдия. Настроение у нее улучшалось.

— Чего ж здорово?

— Народ говорит: есть в России три столицы — Москва, Рязань и Луховицы. Слышали?

— Господи, Клавдия Васильевна, откуда у вас столько народного творчества?

— А я сама народ! — лучезарно улыбнулась Клавдия. И успела поймать за рукав проскальзывающего мимо нее Веню Локшина из технического отдела.

— А, Клавдия Васильевна?! — очень «удивился» Вениамин.

— Узнал? — поддержала его тон Клавдия. — А вот на твоих снимках вообще ничего невозможно узнать! Меня эксперты просто на смех поднимают.

— Темные, ничтожные личности, — пробурчал Веня.

— Что-что? Твоя фамилия случайно не Паниковский?

Веня надул губы.

Клавдия еще поговорила бы с Локшиным, но увидела вдруг идущую ей навстречу Люсю-секретаршу и очень пожалела, что не скрылась в кабинете за минуту до этой встречи.

— Дежкина, к Малютову! — торжествующе пропела Люся, словно наслаждаясь тяжелым впечатлением, произведенным на Клавдию этими словами.

— Иду! — мрачно выдохнула Клавдия и поспешила к своему кабинету.

Прямо на полу расстелив кусок ватмана с нарисованными дорожками, увлеченно катали игрушечные машины Виктор Сергеевич Чубаристов и Игорь Порогин.

Клавдию эта картина уже не удивляла. Игорь, который когда-то был инспектором уголовного розыска, а теперь работал прокурором-криминалистом, месяц назад пошел на курсы вождения. Правила дорожного движения давались ему с трудом. Утро Игорь начинал с того, что ловил какого-нибудь опытного водителя и умолял:

— Проверьте меня, а?

Чаще всего проверяющим был Чубаристов.

— А, привет, госпожа следователь! — поднял от пола красивую голову старший следователь.

— Привет-привет… Здравствуй, Игорек.

— Здравствуйте, Клавдия Васильевна… — смутился Порогин, отряхивая колени. — Вы простите, мы…

— Ничего-ничего… Меня все равно на ковер зовут… А ты, я слышала, в Америку навострился? — обратилась она к Чубаристову.

— Навострился, — довольно улыбнулся Чубаристов. — Гольфмана буду брать.

— О! Поздравляю, — искренне обрадовалась Клавдия. Но, увидев кислую физиономию Игоря, утешила: — Ничего, Игорек, тебя когда-нибудь тоже за границу пошлют.

— Ага… Счас… Как с сосисками разберусь, так сразу и пошлют…

Про те громкие дела теперь уже никто почти и не помнит. А когда-то шумела пресса, дня не проходило, чтобы по телевизору не устроили какое-нибудь шоу, журналистские расследования, домыслы, сплетни… Забыли.

Теперь вел эти дела Виктор Сергеевич Чубаристов, шли они туго, каждая мелочь тащила за собой горы топких подробностей, каждую из которых надо было проверить и перепроверить. Как Чубаристов во всем этом окончательно не увяз — тайна.

А Клавдия знала — продвигается. По шажочку, по сантиметрику, по микрону.

Долишвили был очень крупной фигурой. Президент фонда «Олимпиец», меценат, бизнесмен, кое-кто говорил — подвижник российского спорта. Действительно, пенсии установил сошедшим с арены спортсменам, игры спонсировал, команды целые в люди выводил. Говорят, к Президенту был вхож, к премьеру…

И вдруг среди бела дня его убили выстрелом в голову.

И тогда совсем другие слухи поползли по Москве.

Что Резо Долишвили был, дескать, крупнейшим мафиозным авторитетом, паханом из паханов, хозяином, что только благодаря ему в столице не начиналась самая настоящая преступная война. И вот кто-то решился со властью хозяина покончить однозначно и кардинально.

Это надо понимать, какие серьезные люди попали в поле зрения следствия. Это надо догадываться, как давили на Чубаристова со всех сторон. Это можно только представить, какой опасности подвергалась его жизнь. А он ничего — входил в любые кабинеты, задавал самые прямые вопросы, пер, как танк.

Один раз признался Клавдии, что все концы ему уже понятны. Да, они далеко ведут, на самые верхи. Впрочем, он этого не боится. А вот только позвал его к себе один очень умный, очень важный человек и сказал по-дружески:

— Понимаете, Виктор Сергеевич, не время сейчас для всей правды.

И очень так убедительно доказал, что да, действительно не время.

— Вы дело-то не останавливайте, продолжайте. Час нужный все равно придет, — сказал.

А Чубаристов и не останавливался. Но двигался уже как-то по инерции, что ли…

Игорь Иванович Малютов был на Клавдиной памяти уже четвертым или пятым горпрокурором. Что-то не засиживались подолгу на этом месте люди. То проворуются, то кому-то там наверху не угодят, то в политику вляпаются по самые уши. Наверное, понимали вновь пришедшие, что век их здесь недолог, поэтому особенных телодвижений не производили, новой метлой не мели, но иногда устраивали такие себе общие разносы и проповеди, которые тут же все забывали и продолжали свои дела — кто-то преступников должен наказывать.

— Так-так! Клава! Опаздываешь? — полупанибратски-полуотцовски начал Малютов.

Одергивать было бесполезно, Клавдия просто широко улыбнулась. Очаровательная женская улыбка многое оправдывает.

— Садись. В ногах правды нет… Но правды нет и выше! — гоготнул прокурор. — Читала?

Малютов помахал свежим номером «Московского комсомольца». От этой газеты Клавдия ничего хорошего не ожидала.

— Так-так… Политинформации, что ли, с вами устраивать? — развел руками Малютов. — Газеты вам читать вслух? Пожалуй. — Прокурор склонился над заметкой. — «Вчера в баре гостиницы «Орленок» неизвестные избили депутата Государственной Думы, председателя фракции НДПР Иосифа Владимировича Худовского. Пострадавший утверждает, что это было политическое покушение накануне выборов…»

Малютов поднял на Клавдию глаза и строго спросил:

— А?

— Да-а-а, — покачала головой Клавдия, но не по поводу заметки, а в предчувствии последующих слов Малютова.

— Возьмешь это дело, — оправдал Клавдину интуицию прокурор. — И чтоб быстро, качественно, надежно… А если затянешь…

Прокурор не закончил, но Клавдии в таких случаях всякий раз представлялось, что она новобранец, а Малютов «старик» и запросто пошлет ее за провинность чистить иголкой сортир.

— Есть! — ответила Клавдия.

— Через неделю прихожу и удивляюсь — негодяи пойманы, признались, Худовский доволен, газеты хвалят, — дал последние наставления Малютов и отпустил Дежкину с миром.

А второе громкое дело, о котором тоже забыли за грудами других, не менее шумных, — убийство певца и композитора Шальнова.

К Чубаристову оно попало, когда сменилось уже несколько следственных бригад, отработано было множество версий от самых простых до самых экзотических, а конца расследованию так и не видно было.

Шальнов взлетел на перестроечной волне гласности. Затосковавшая без Владимира Высоцкого публика увидела в Шальнове нового правдоискателя. Успех его был оглушителен. Он пел о России, о тяжкой ее истории, о Боге и любви.

На Клавдин вкус песни эти были слегка сусальными, с показным надрывом, но певца любили и почитали, как это принято на Руси, за пророка.

А потом случилась бессмысленная перестрелка, в которой трудно было теперь найти правых или виноватых, но певец погиб. Как выяснил Чубаристов, была это случайная пуля. И выпустил ее не кто другой, как менеджер певца — Гольфман. Случайно, конечно, в общей суматохе.

Может быть, Гольфман и сам не знал, что он убил своего друга. Но через какое-то время менеджер уехал жить в Израиль. И вытащить его оттуда не представлялось возможным. Чубаристов несколько раз ездил в землю обетованную, но возвращался ни с чем, израильские власти Гольфмана не выдавали, потому что с Россией у Израиля нет соглашения о выдаче преступников.

— Вот теперь поворачивай! — азартно кричал Чубаристов, двигая по ватману игрушечный грузовичок.

— Ага! Нельзя! — победительно орал Порогин. — Помеха справа!

— Ну что там? — обернулся Чубаристов к Клавдии.

— Да Худовского избили.

— Ну, мать, к твоему берегу что ни щепка, то дерьмо, — расхохотался Чубаристов.

— Худовского?! — Игоря заинтересовала известная фамилия. — Что вы! Это же шанс! — заволновался он. — В газеты попадете!

— Не дай Бог, — отмахнулась Клавдия. — Лучше бы я опять собаку искала.

— А у меня и того лучше — церковь грабанули, — грустно сказал Игорь.

— А что за сравнение? — не поняла Клавдия.

— Ох, не люблю я этих священников. Дурят народ.

Клавдия внимательно посмотрела на Игоря. Под ее взглядом он как-то сник.

— Вот запомни, Игорек, — сказала Клавдия строго, — если кому из нас и досталось важное дело, так это тебе.

— Да там украли-то всего три иконы…

— А ты что, госпожа следователь, верующей стала? — иронично спросил Чубаристов.

— К сожалению, нет, — сказала Клавдия.

Пятница. 12.04 — 22.49

До вечера она занималась делом Худовского, звонила в отделение милиции, в которое обратился депутат, писала бумажки по другим делам. Так за суетой прошел день.

Чубаристов собрался в командировку, попрощался, пообещал привезти подарки.

Игорь уехал осматривать ограбленную церковь.

А когда в шесть часов Клавдия стала собираться домой, влетел Левинсон.

— Так-так! Потеем на почве борьбы с преступностью?

Клавдия поняла, что домой торопиться не стоит, пока зам прокурора по связи с общественностью, или, как он сам себя именовал — пресс-секретарь, не вывалит очередную сенсационную историю, он Клавдию не отпустит.

— Анекдот знаешь? Утром «новый русский» подходит к своему «мерседесу», только за ручку взялся, а «мерседес» ка-ак рванет — в мелкие кусочки. Тот стоит — прямо воет:

— У меня же там три шубы было по двадцать штук! Компьютеров штук на пятьдесят. Бриллиантов в бардачке штук на сто!..

Бабка подходит:

— Ой, милый, у тебя же руку оторвало!

— А-а-а! Еще и «Роллекс» золотой!!!

— Ужас какой, — сказала Клавдия.

— Это не ужас, это анекдот! — расхохотался Левинсон. — А вот я тебе расскажу ужас. У мужика машину угнали. Он, естественно, идет в милицию. Там дело заводят. Ну, мурыжат, как принято, а мужик настырный. Ходит и ходит. Ему уже даже стали грозить: придешь еще раз, в каталажку засадим. За мелкое хулиганство. А ему — хоть бы хны. Жалобы строчит, в прокуратуру бегает. Ну, склочник. А один раз приходит в это самое отделение милиции, а его машина во дворе стоит.

Он обрадовался несказанно, за руль сел, завел и уехал.

А вечером к нему домой — наряд. Ты тачку украл! Как? Это моя! Это не твоя, а начальника отделения. Вот и все документы налицо!

— Ужас, — снова сказала Клавдия.

— Да? — удивился Левинсон. — А мне показалось — смешно…

Левинсон просидел у Клавдии часа полтора.

Но не успела Клавдия открыть дверь, как в кабинет ворвался Игорь Порогин.

— С ума сойти, Клавдия Васильевна, — начал он прямо с порога. — Такая непруха!

— Что случилось, Игорек?

— Из-под носа гадов упустил! Из-под самого носа, — хлопнул о стол шапкой Порогин.

Оказалось, что Игорь до вечера искал церковного сторожа. Тот завеялся куда-то, а куда — никто не знал. И пока Игорь бродил вокруг церкви, преступники ухитрились снова в нее забраться и опять стащили иконы.

— Я же на полчаса только отлучился, пошел бутерброд перехватить! — сокрушался парень.

Еще часа два Клавдия подробно обсуждала с Игорем все детали церковного ограбления.

Когда глянула на часы — ахнула.

— Все-все! Домой! — заторопилась она. — Мои там, поди, извелись уже!

По дороге Клавдия обошла несколько магазинчиков, купила подарки и хотела уже сесть в троллейбус, но кто-то взял ее вдруг за полу пальто и спросил:

— Тетя, усъугу хочешь?

— Чего? — не поняла Клавдия.

— Усъугу.

— Услугу? — наконец поняла Клавдия.

Это был мальчишка — года четыре, не больше. Пальтецо, шапочка вязаная, руки глубоко в карманах.

— И какую же услугу? — улыбнулась Клавдия.

— А какую скажешь. Мне деньги нужны.

— Зачем же тебе деньги?

— Надо, — серьезно сказал мальчишка.

— А не поздно ли ты тут услуги оказываешь? — мягко спросила Клавдия.

— А скоко въемени?

— Время позднее, дети уже в постелях спят. А ты почему не в постели?

— Мамку жду.

— Где? Здесь?

Мальчик оглянулся, пожал плечами.

— Нет, здесь ее, навеэное, нету. Я, навеэное, потеялся, — сказал он спокойно.

Клавдия взяла мальчика за руку.

— А куда твоя мама пошла?

— На ааботу.

— Куда, на работу? — заволновалась Клавдия.

Мальчик долго молчал, а потом вдруг скривил губы и всхлипнул.

— Та-ак! — У Клавдии сжалось сердце. — А давно она ушла?

— Утвом… Я в садике быу, — заплакал мальчик уже в голос. — А мама на ааботу пошуа — и нету-у-у!..

Они стояли возле остановки троллейбуса. Мимо бежали люди, никто мальчишку не искал.

— А где ты живешь?

— Я кушать хочу! — плакал мальчик.

Клавдия решала всего секунду. Потом решительно подхватила мальчишку на руки и вошла в троллейбус. Благо, свободные места были, и до дому они ехали сидя. Мальчик жевал пирожки, весело болтал, безбожно коверкая слова, а Клава соображала, как поступить дальше. И еще ей почему-то в конце этого муторного дня было хорошо.

Пятница — суббота. 23.37 — 0.00

Первое, что кольнуло Клавдию смутной тревогой, — Федор еще не возвращался.

— А это кто? — опешила Ленка, увидев рядом с матерью смышленую мордочку мальчишки.

— Витя Кокошин, четые года, — ответил гость, по-хозяйски снимая пальто и сапожки. — А где у вас тут ууки моют?

— Ма, это кто такой? — спросил Максим, выглянув из своей комнаты.

— Потом-потом, — сказала Клавдия. — Надо сначала мальчишку накормить.

Она метнулась на кухню.

— Помогите мне! — позвала она детей.

И стала метать на стол все, что было в холодильнике.

— У нас что, праздник сегодня? — опешил сын.

— И не один. Ну-ка вот это разогрейте, это порежьте, накройте красиво, а я сейчас.

Витя уже помыл руки и теперь внимательно осматривал квартиру.

Клавдия проводила его в Ленкину комнату, дала старые детские книжки, а сама уселась к телефону.

— Алло, дежурный МВД по Москве слушает.

— Здравствуйте, Петр Иванович, Дежкина, помните?

— А! Госпоже следовательнице! Что в такой час тревожит прокуратуру?

— Петр Иванович, посмотри там, никто сегодня не заявлял о пропаже ребенка? Витя Кокошин четырех лет. Светлые волосы, голубые глаза. Рост примерно сантиметров восемьдесят.

— Я перезвоню, вы дома?

— Дома.

Не успела положить трубку, как дверь растворилась.

— Федя, ну наконец-то! — обрадовалась Клавдия.

— А что такое?! — возмутился муж, бросая в угол сумку с инструментами. — Я у клиента задержался.

— А мы как раз ужинать собрались. Мой руки. И потом — у нас гость.

— Какой еще гость? — все еще мрачно спросил муж.

Ужинали торжественно. В тишине. Клавдия смотрела на свою семью и радовалась. Правда, ни Максим, ни Ленка, ни Федор торжественности момента не понимали.

— Так по какому случаю? — наконец поинтересовался Макс. — Может, пояснишь?

— Конечно. Секундочку.

Она выбежала в прихожую и достала из сумки подарки.

— Ну, во-первых, — вернулась она к столу, — дети, давайте поздравим нашего папу с днем защитника Родины.

— О! — хлопнул себя по лбу Федор. — А я и забыл!

Клавдия подарила ему тапочки, как и задумала.

— А еще сегодня праздник у нашей Ленуськи, — сказала Клавдия. — Только это секретный праздник. И подарок она свой рассмотрит в одиночестве.

— Поздавъяю, — поднялся из-за стола Витя. — Ты очень къасивая.

Ленка вспыхнула, схватила пакет и унеслась в свою комнату.

— А с пацаном что? — спросил Макс.

— Сейчас позвонит дежурный, мальчишку наверняка ищут. Вот он поест, и повезем его домой, да, Федя?

— Запросто, — ответил муж. Он таки оттаял.

— Ну, ма, ну ты даешь! — влетела опять на кухню Ленка. — Спасибо тебе!

— Господи, тайны, тайны! — рассмеялся Макс. — Прямо мадридский двор какой-то!

Зазвонил телефон.

— Дежкина? Это дежурный. Сколько лет?

— Четыре.

— Как зовут девочку?

— Это мальчик. Витя зовут, — напомнила Клавдия.

— Нет, мальчиков не ищут. Ни вчера, ни сегодня…

Клавдия опустила трубку на рычаг и растерянно уставилась в пустоту.

Что за ерунда? Странно…

— Лена, я когда выасту, ты станешь моей женой? — услышала она из кухни.

Витя делал Клавдиной дочке предложение.

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Суббота. 9.20 — 12.20

— Тетя Куава, купи моожено. Ну купи!

Он клянчил минут пять. Уже и мимо лотка прошли, и в метро спустились, и в вагон сели. Просто так, бубнил безо всякого смысла, глазея по сторонам. Как заевшая пластинка.

Сколько до этого Матвеевского переться? Остановок пять? А если это далеко? До обеда бы управиться. Дел по горло. В выходной больше, чем в рабочий. Мамаша тоже хороша — упустила ребенка, да еще где — в Москве. Ладно бы в деревне, там не страшно.

Дежкина вдруг поймала себя на том, что то и дело поправляет Вите пальтишко, подтягивает штанишки, вытирает сопли. И не так, как это сделала бы любая женщина, а с каким-то тайным удовольствием, наслаждением. Особенно приятно было при этом ругать в мыслях его мамашу. Как будто отвоевываешь у нее права на это маленькое существо. Даже сама себя устыдила, как только осознала это. Вроде уже поздновато о таких вещах думать. Да и куда им третьего? Она и двоих-то еле тянет со своей работой. Да и Федор не лучше ребенка. А может, плюнуть на все и…

Нет, быстрее бы добраться до этого Матвеевского, передать из рук в руки и не травить душу.

На вокзале выяснилось, что это совсем не далеко. Всего две станции. И электричка через десять минут.

— Тетя Куава, купи моожено.

— Тебе нельзя, еще холодно.

— Ничего не хоодно, жауко, весна уже. Ну купи. — Он уперся, как маленький ослик, и так вывернул шею, глядя на лоток с мороженым, как будто у него и позвоночника никакого нет. — Пожауйста.

Конечно, волшебное слово. Все родители своих детей на свое же горе учат. Скажи волшебное слово — тогда получишь. И попробуй после этого ему откажи.

— Но ведь горло же заболит, меня мама твоя за это убьет.

— Не, не убьет, честно. Она добуая. Даже бить не будет, — постарался переубедить он.

— Ладно, пошли. Что с тобой поделаешь?

Получив долгожданное лакомство, Витя сразу успокоился и послушно топал рядом, самозабвенно чмокая и пачкая белой жижей все лицо. Клава купила билет, и они быстро зашагали к перрону.

Пока дошли до электрички, мальчик успел перепачкаться чуть ли не до ног. Дежкина посмотрела на него, и у нее вдруг так сильно кольнуло сердце, что даже слезы проступили. Нет, быстрее, быстрее. Быстрее в Матвеевское, отдать его и не думать. Она же следователь прокуратуры, солидная женщина, возраст уже не для всяких глупостей, и — на тебе, расчувствовалась, как баба какая-то. Так нельзя.

— Все. Наелся? Брось вон туда, а то нас в вагон не пустят. — Она достала из сумочки платок и стала приводить Витю в порядок. — Какой, ты говоришь, у тебя адрес?

— Витенька Кокошин, гоод Москва, станция Матвейское, Вееуная, втоой подъезд кваутиуа соок туи! — радостно выпалил он давно заученную фразу. Только сегодня утром добилась Клавдия, не без помощи Макса и Ленки, этого стройного ответа.

— Веерная, квартира сорок три… — Клава спрятала платок и взяла Витю на руки. — Подожди, а номер дома какой?

Двери электрички захлопнулись.

— Номер дома какой? — снова спросила Клава.

— Номеу дома… восемь! — радостно выпалил он. — Нет, пять!

— Так восемь или пять? — переспросила Дежкина.

— Нет, ноль! — Витя засмеялся. — Номеу ноль!

— Но таких номеров не бывает.

— Бывает! Бывает! — Мальчик захлопал в ладоши. — Номеу ноль.

— Ты что, номер дома забыл? — Клава испугалась.

— Ничего я не забыу. Номеу синий.

— Ладно, будем искать.

Матвеевское оказалась совсем маленькой станцией. Как будто деревенька почти в самом центре Москвы. Небольшой базарчик с вечными бананами и куриными окорочками, длинный ряд гаражей и пустырь за ними. И только за базаром, через дорогу, начинались многоэтажки.

— Куда теперь?

— Туда! — Витя ухватил ее за рукав и быстро зашагал к автобусной остановке.

— Нам что, на автобусе ехать? — испугалась Клава.

— He-а, пешком.

Долго шли по дороге, пока мальчик вдруг не остановился в растерянности.

— Куда теперь?

— Туда! — ткнул он пальцем. — Нет, туда. Или туда!

— Так куда? — переспросила Клава. — Вспомни, что у тебя во дворе?

— Не знаю, — честно признался Витя. — Там такая собака большая. И тетенька ее на веевке таскает.

Ну вот. Только этого не хватало. Клава готова была просто завыть от бессилия.

— Может, туда? — Она показала на ближайший дом.

— Ага.

— Второй подъезд, квартира сорок три?

— Ага.

Когда они вошли в подъезд, мальчик сразу потащил ее обратно.

— He-а. Мой зееный, а этот синий.

— Ну хорошо. А сколько этажей в доме? — спросила Клава.

— Стойко! — Витя радостно поднял руку и высоко подпрыгнул.

— Понятно. Будем искать.

Во дворе на скамейке сидели старушки. И как только не мерзли? Но обмен информацией, видно, пуще неволи. Клава подошла к ним.

— Простите, пожалуйста, а вы этого ребенка не знаете?

— Не, они меня не знают! — громко заявил Витенька.

— Помолчи, пожалуйста, когда взрослые разговаривают.

— Нет. — Одна из бабулек повертела ребенка, как куклу, и отодвинула в сторону. — А тебе чего, милая, надо?

— Да вот потерялся он и адрес забыл.

— Ничего я не забыу. Витенька Кокошин гоод Москва станция Матвейское Вееуная втоой подъезд кваутиуа соок туи!

— А номер дома какой? — поинтересовалась бабуля.

— Синий! — выкрикнул он и даже ножкой притопнул для большей убедительности.

— Да тут все номера синие! — засмеялась старуха. — Ты вот что, милая, сведи его в милицию. Там выяснят, кто он и откуда. А то тут можно до вечера бродить.

— Да-да, наверно, вы правы. — Клава схватила мальчика за руку и потащила за собой. — Ну конечно, поведу я тебя в милицию. Ты что, бандит?

— Не, не бандит. Я пиуат. Мама сказауа, что я пиуат.

— Ну конечно, пират. Где же твой дом искать?

— Там! — Витя ткнул в сторону качелей.

— Ладно, пойдем туда.

Они обошли еще дома три. Витю никто не знал. Несколько человек видели его раньше с мамой, но не могли сказать точно, где он живет.

— Тетя Куава, я кушать хочу! — заныл он неожиданно.

— Сейчас найдем, где ты живешь, там тебя мама покормит.

— А я уже хочу.

— Уже он хочет. — Клава остановилась. — Есть тут где-нибудь столовая? Или кафе какое-нибудь?

— Дик! Дик! — Мальчишка вдруг выдернул руку и бросился в кусты.

— Стой, ты куда?! — Клава засеменила вдогонку, боясь поскользнуться на тающем снегу и шлепнуться.

А мальчик подскочил к какой-то здоровенной собаке, обнял ее за шею и стал целовать прямо в морду.

— Отойди! Отойди, а то укусит! — Клава почувствовала, что у нее подкашиваются ноги.

Но Витя даже не обратил на нее внимания. Он дергал пса за уши, чмокал в мокрый холодный нос и весело смеялся.

— Витька, а ты тут что делаешь? — К нему уже спешила какая-то женщина с поводком.

— Уберите собаку! Уберите собаку немедленно! — завизжала Клава что есть сил. — Вы что, тут же дети!

Пес посмотрел на Клаву и угрожающе зарычал.

— А вы, собственно, кто такая? — Женщина недоуменно посмотрела на Клаву и на всякий случай взяла пса за ошейник. — Чего это вы тут кричите?

— Ну как — чего?! Он же может покусать мальчика.

— Он скорее вас покусает. А Витьку он сто лет знает.

— Вы его знаете?! — Клава облегченно вздохнула. — А где его дом?

— Вам на что? — хозяйка пса подозрительно смерила Клаву взглядом.

— Да он потерялся, а дома своего не помнит.

— Это он-то потерялся? В своем дворе?! А ну идите отсюда, а то я милицию позову!

— Да нет, вы не поняли. — Клава смотрела на пса и не решалась сдвинуться с места. — Он у меня дома ночевал. Я его вчера вечером в центре подобрала. Привезла сюда, а он номер дома не помнит. Витя, ну скажи.

— Да, меня тетя Куава пиожками коумиуа! — похвастался Витя. — Я маму ходиу встъечать и забъудиуся.

— Странно. — Женщина взяла пса на поводок. — А чего ж она мне вчера не позвонила? Когда Витька долго гуляет, она всегда мне звонит. Он к моему Лешке в гости ходит… Вон их подъезд. Второй этаж.

— Спасибо. Большое вам спасибо, а то я уже хотела его в милицию вести.

— Да не за что… — Женщина удивленно пожала плечами и медленно побрела в другую сторону.

Суббота. 14.51 — 17.40 (вашингтонское время)

То, что все вокруг улыбаются, начало раздражать уже через полчаса. Девка на таможне копается в твоих трусах и улыбается. Офицер проверяет визу, и лицо его светится такой улыбкой, как будто ты его близкий родственник, да еще привез ему дорогой подарок. Какому-то деду на ногу наступил, а он смотрит на тебя и лыбится, как будто вставной челюстью хвастается.

Нет, не так, сначала это очень радовало Чубаристова, но очень скоро начало просто с души воротить. А все потому, что начали болеть скулы. Когда улыбаются тебе, и твое лицо в ответ невольно растягивается в глупой улыбке.

— Ужас. Прямо комната смеха какая-то. Столько одновременно улыбающихся людей у нас только в Кащенке найти можно, — высказал он офицеру таможни, продолжая улыбаться, закинул на плечо сумку и зашагал к выходу из аэропорта.

Таксисты стояли строем перед дверями и встречали гостей Соединенных Штатов приветливыми, лучезарными улыбками. Даже захотелось на метро прокатиться. Но тут Виктор заметил одного с ужасно злой физиономией и сразу направился к нему.

— Экскьюз ми. Кен ю?..

— Садись, конечно. — Мужик пожал плечами и спрыгнул с капота.

— Русский, что ли? — удивился Чубаристов.

— Это ты русский. А я американец. Куда поедем? В гостиницу или сразу по магазинам? Стриптиз тут с шести вечера, сразу предупреждаю. — Таксист сел за руль.

— Жаль. Тогда в гостиницу.

Гостиница, в которой для Чубаристова забронировали номер, была совсем не далеко. Добрались всего за полтора часа, час из которых проторчали в пробке.

— Слушай, а че ты сюда подался? — спросил вдруг Виктор через двадцать минут после того, как таксист заглушил мотор. — Дома с таким же успехом мог тачку водить. Там сейчас таксисты знаешь сколько зарабатывают.

— Не знаю. — Мужик зевнул.

— Много. Примерно столько же, сколько и ты. Только там это деньги, а здесь так, копейки. Тебя как зовут?

— Послушай! — Мужик резко обернулся и зло посмотрел на разговорчивого пассажира. — Давай сразу так договоримся: хочешь болтать — болтай. Только это двойная такса. И что у вас у всех за манера — если ты русский, то обязательно нужно со мной фамильярничать. Да насрать мне, что там у вас творится. Теперь тут мой дом. Смотался я оттуда — и нисколько не жалею. Жалею только, что раньше не смотался. И запомни — никакие мы с тобой не земляки. Мои земляки все в Бруклине живут, а ты турист, иностранец, приехал сюда шмоток жене и детишкам прикупить. Все. Вон там под сиденьем журнальчик, можешь почитать, если скучно.

И все. Отвернулся и уставился в капот стоящего впереди автомобиля. Чубаристова аж перекосило от злости. Скажи ему кто такое в Москве, он бы ему показал. А тут что? Тут ты посторонний, хоть тебе все и улыбаются.

Распаковав вещи и помывшись в душе, Виктор сразу сел за телефон. Назначил встречу с фэбээровцами, заказал обратный билет на послезавтра и сделал еще пару звонков. Часа три можно было передохнуть. Накинув куртку, Чубаристов вышел из номера.

А вот на улице никто не улыбался. Все бежали сплошным потоком, не замечая ничего вокруг. И каждый был сам по себе. Никто ни на кого не обращал внимания. Как только Чубаристов сделал пару шагов от гостиничного порога, его чуть не сшибла с ног орава подростков.

— Идиоты, блин. И куда только милиция… Тьфу, блин.

На перекрестке к нему вдруг подскочила какая-то тетка с огромным баулом и подергала за рукав. Когда Чубаристов оглянулся, быстро забормотала по-английски:

— Кожаные куртки не нужны? Турецкие. Очень хорошие и очень дешевые.

— Что? — на минуту Виктор даже опешил.

— Есть разные размеры. Мужские и женские. В магазине стоят в два раза дороже.

Прямо как в Москве.

— Нет, не нужны, — ответил он. Но ответил, судя по всему, довольно вяло, потому что тетка еще крепче вцепилась в его локоть и бодро зашагала рядом.

— Есть еще аппаратура — японская. Малазийская сборка. Цены на десять процентов ниже оптовых. Все что угодно. Только скажите, и завтра встретимся здесь же, на этом углу.

— Аппаратура? — Чубаристову стало даже смешно. — А гарантия есть?

— Есть, — сразу ответила торговка, семеня рядом с ним и воровато оглядываясь по сторонам. — В течение двух недель можете обменять бесплатно. А годовая будет стоить десять долларов.

— Нет, мне ничего не нужно.

Бабка тут же отцепилась и быстро зашагала обратно. А к Чубаристову уже подскочил какой-то парень. Подскочил и брызнул в него чернилами, прямо на рубашку.

— Ты что?! — заорал Виктор. — Да я тебя!..

Но парень не собирался убегать. Наоборот, остановился и весело закричал:

— Новое чудодейственное высокоэффективное экологически чистое моющее средство. Волшебный выводитель пятен «Диди севен»! Прошу всех обратить внимание! Только что я поставил этому мужчине прямо на рубашку огромное безобразное чернильное пятно!

Вокруг них потихоньку начала собираться толпа.

— Этот мужчина конечно же хочет только одного — убить меня! И он будет сто раз прав, если через минуту его пятно не испарится, как дурное воспоминание! — Парень, кланяясь толпе, полез в карман и вынул какой-то тюбик. Скорее бы он отмыл эту кляксу, а то Чубаристов ему точно свернет шею.

Парень подошел к нему, отвинтил крышечку и вдруг ляпнул на грудь какой-то вонючей черной гадостью.

— Но давайте попробуем прибавить к чернилам еще немного ваксы! Рубашка ведь все равно испорчена, не правда ли?!.. Шучу, конечно. Она будет чистой, даже если плеснуть на нее немного горчицы и кетчупа. Представим себе, что этот мужчина только что вышел из кафе. Вас как зовут?

— Для тебя я буду Ли Харви Освальд, — прошипел Чубаристов сквозь зубы. — Заканчивай быстрей, а то я…

— Ну вот видите, он обиделся! — засмеялся парень. — А теперь смотрите внимательно и расскажите всем родственникам о том, что видели. Я беру тюбик «Диди севен», наношу немного на рубашку этого разъяренного мужчины, смачиваю, растираю губкой, еще немного добавим воды, и…

Толпа весело зааплодировала. Вся эта гадость с рубашки исчезла. Чубаристов вздохнул облегченно и уже хотел улизнуть, но парень сунул ему в руку два тюбика.

— Вам я дарю это чудодейственное средство бесплатно! Когда придете на работу, можете проделать такую же штуку со своим начальником! А все остальные могут приобрести этот чудо-очиститель по сниженной цене! Более того, только сегодня, купив один тюбик, второй вы получите бесплатно! А также…

Но Чубаристов уже продрался сквозь толпу и быстро зашагал прочь.

— Твою мать, идиоты! Придурки! Страна дегенератов!

— Простите! — ему вдруг перегородила дорогу какая-то девушка, и Чубаристов инстинктивно отвернулся, чтобы опять не облили какой-нибудь пакостью.

— Извините. Мы проводим социологический опрос. Как вы относитесь к тому, что гомосексуалисты получили право служить в армии Соединенных Штатов?

— Что? — Чубаристов недоверчиво покосился на эту миловидную девушку. — А вас это так волнует?

— Ну конечно! — Она даже вытаращила глаза. — Конечно, волнует. Но нам хотелось бы знать ваше мнение по этому поводу.

Нет, точно страна дураков. Идиот на идиоте сидит и идиотом погоняет.

— А я что, похож на голубого? — поинтересовался Виктор.

— Нет, не похожи. А что, только голубые могут судить об этом?

— Да, Это их дело. Но если бы на койке рядом со мной спал такой парень, я бы чувствовал себя неловко.

— Скажите, а если?..

Но Чубаристов отстранил девушку и зашагал прочь…

Суббота. 12.23 — 22.40 (московское время)

Дверь долго не открывали. Клаве даже надоело жать на кнопку звонка.

— Что-то нет твоей мамки дома. — Она посмотрела на Витю и на всякий случай позвонила еще раз. — Что будем делать?

— Откуывай! Это я домой веунууся! — мальчик застучал в дверь ногой.

И вдруг за дверью послышались шаги.

— Кто там? — тихо спросил хриплый мужской голос.

— Это я! Я кушать хочу! — во весь голос заявил Витя.

Загремел замок, и дверь приоткрылась, обдав Клаву запахом варящегося мяса. Из темноты на лестничную площадку высунулась помятая мужская физиономия. Мужчина уже было хотел впустить мальчика в дом, но увидел Клаву и замер, испуганно моргая.

— А вы кто? — спросил наконец.

— Сеежа, это тетя Куава, я у нее пиожки еу, — ответил вместо нее Витя и, оттолкнув мужика, бодро направился в дом. — А где мой «Муузиука»?!

— В почтовом ящике. Забыли вынуть вчера.

— Клава. Клавдия Васильевна Дежкина. — Клава почему-то растерялась. — Я его вчера вечером на улице подобрала и…

— Спасибо вам большое! — вдруг перебил ее мужчина и заулыбался, закивал головой, заморгал еще сильнее, продолжая загораживать проход своим худощавым тельцем. — Мы уж так волновались, так волновались! И знакомых всех обзвонили, и соседей оббегали, и в милицию, и в морг, и куда только не…

— Ничего, ничего. — Клава улыбнулась и уже повернулась, чтобы уходить. — Главное, что с ним ничего не…

Стоп! Она вдруг замерла как вкопанная. Какая милиция, какие соседи? Она же вчера сама звонила. И тетка на улице…

— Простите, а я могу поговорить с его мамой?

— С Ниной? — Мужчина оглянулся в коридор. — Ой, вы знаете, а она еще на работе. С самого утра ушла и…

— Ничего, я ее подожду. — Клава решительно шагнула к двери. — А вас как зовут?

— Смирнов. Смирнов Сергей Владимирович. Очень приятно. — Он протянул ей руку, все еще загораживая проход.

— Может, впустите? А то неловко как-то на лестничной…

— Да-да. Проходите. — Смирнов нехотя отступил в сторону.

Это была небольшая двухкомнатная квартира. Хозяева, судя по всему, довольно бедные. Дешевые обои, репродукции из «Огонька» на стене, дешевенькая лампа. Самое дорогое — старая лисья шуба на вешалке — остаток былой роскоши. Хотя заботливая женская рука чувствовалась во всем. Во всем, кроме самого мужчины. Он был весь какой-то затравленный, взъерошенный, с неприятным запашком застоявшегося перегара изо рта. И ходит как-то коряво, пригибаясь, как будто боится, что его сейчас стукнут по спине. Быстро запер дверь и смылся на кухню, оставив Клаву в прихожей.

— Витя! Иди, покажи мне квартиру! А то я тут боюсь заблудиться! — закричала Клава, сняв пальто и разувшись.

Витя тут же выскочил откуда-то из кладовки, уже весь обвешанный пластмассовыми пистолетами.

— Ты убита! Ты убита! Пошуи! — схватил ее за руку и повел в комнату. Усадил в старое потертое кресло и сунул в руки журнал. Тут же хотел убежать, но Клава остановила его. Посадила на колени и спросила:

— А мама когда с работы возвращается?

— В пять, — ответил неизвестно откуда взявшийся Сергей. — Она водителем троллейбуса работает. Если не получается после смены подработать, то в пять. А так часов в девять-десять. — (Клавдия глянула на часы — было половина первого.) — Она, кстати, и сегодня хотела подкалымить. Даже договорилась вроде.

Ну конечно. Какая, интересно, мать станет задерживаться на работе, когда ее ребенок… Нет, не так! Какая мать вообще на работу пойдет, когда пропал ее ребенок?!

— Скажите, а?..

Но Смирнов уже опять исчез на кухне.

— Сеежа, я есть хочу! — Витя спрыгнул с Клавиных колен и тоже убежал.

Телефон стоял на столике прямо перед ней.

— Алло, Ленусь, папу позови… Нету? Да нет, я просто тут задержусь… Потом расскажу…

Когда Клава вошла на кухню, Витя сидел на стуле, болтая ногами, и аппетитно хрумкал чищеной морковкой.

— А где папа?

— В ванной.

Папа появился через минуту. Выскочил из ванной, бросился к столу и быстро отправил в рот кусок хлеба.

— Скажите, а ей как-нибудь можно позвонить?

— Кому? — Смирнов дыхнул на Клаву свежей водочкой.

— Маме. Сеежа, ну какой ты гъупый! — засмеялся мальчишка.

— Витенька, ну как ты со взрослыми разговариваешь? — укоризненно покачал головой Сергей. — Ну разве так можно? А еще из интеллигентной семьи.

— Так можно или нет?

— Ну наверное как-то можно, но…

— Вот! — Витя уже совал Клаве блокнот. — Спуосишь Дашу. Она знает. Маме на линию пеедаст, и мама позвонит.

— Да-да, — заулыбался Смирнов. — Именно так, именно так. Только, вы знаете, это так долго. И бывает порой…

— Какой номер?

Сергей пролистнул несколько страниц и ткнул пальцем.

— Диспетчерская троллейбусного парка, — ответил гнусавый женский голос.

— Здравствуйте. А могу я поговорить с Дашей?

— Я Даша. А это кто?

— Ой, простите. Это из квартиры Кокошиных звонят. По поводу сына Нины.

— По поводу Витьки, что ли? А че с ним такое?

— Да ничего. Он вчера потерялся, а теперь нашелся. Могу я как-нибудь поговорить с его матерью?

— С Нинкой, что ли? Так она, наверное, на линии. Я ее сегодня и не видела. Позвоню узнаю. Если на работе, то позвонит. А че такое с Витькой было-то? И, главное, она мне даже не сказала. И не зашла даже с утречка. Он что, сбежал, что ли?

— Да нет, ничего страшного. Пусть позвонит. Хорошо?

— Ну ладно…

Клава положила трубку.

Все это было действительно странно. Даже очень странно. Он говорит, что они вчера звонили в милицию, но заявлений о пропаже детей не поступало. Говорит, что обежали соседей, но к хозяйке собаки не зашли. Хотя должны были, судя по ее словам. И Даша эта была очень удивлена, что Нина не зашла к ней утром. Они, как Клава могла судить, были большими подругами. Если что случится, каждая женщина прежде всего говорит об этом подруге, а потом уже мужу. Но Даша ничего не знала. Странно, странно…

Сергея опять на кухне не было. Опять заперся в ванной. Витя уже слопал свою морковку и теперь ковырял вилкой остывшую котлету.

— А что папа там все время делает?

— Водку пьет. — Витя пожал плечами. — Мамку боится.

Смирнов появился минуты через три. Чинно прошел мимо Клавы, хрустнул заранее приготовленным огурчиком и улыбнулся.

— «На заре ты ее не буди-и. На за-ре она сладко так спи-ит!» — вдруг пропел он очень чисто и высоко. — Ну как, дозвонились? Вы что же, любезная, будете тут в моем доме властвовать? Большое вам, конечно, спасибо, что уберегли наше дитя, но дальше мы как-нибудь сами с моей супругой разберемся.

— Мама с тобой уазбеется, когда пъийдет. — Витя строго зыркнул на Смирнова. — Я ей скажу, что ты водку туескал. И почему это она шубу не надела? Ты ее пуопить хочешь? — Мальчик повернулся к Клаве. — Тетя Куава, вы не уходите. Он шубу мигом пуодаст и водки накупит.

— Не говори ерунды, Витенька! — Смирнов покраснел. — Зачем это мне пропивать мамину шубу? Это некультурно.

— Ага! А где моя машина? Уже пуопиу? Мама сказауа, что машину мне пуинесет. Где она?

Смирнов забегал глазками по полу и ответил почему-то Клаве:

— Ну, видимо, она позабыла ее на работе. Купила мальчонке игрушку и, наверно, забыла. А он отчего-то решил, что я ее, видите ли, пропил. К несчастью, мальчик с самого начала недолюбливает меня.

Когда Сергей волновался, он начинал говорить каким-то неестественным высоким слогом.

— Ничего не забыуа! — продолжал бунтовать Витя Кокошин. — Когда звониуа, чтоб ты ее встуетил, мне сказауа, что везет. Где моя машина?!

— Ну все! Будь любезен, перестань капризничать! — не выдержал Смирнов и опять повернулся к Клаве. — Вы, любезная, садитесь, не стойте. А я там в ванной… У меня стирка. — И опять побежал в ванную.

Клава села и шепотом спросила у Вити:

— Скажи, а мама обычно во сколько возвращается?

— В пять, — ответил мальчик.

— А она что, всегда в шубе на работу ходит? Всегда-всегда?

— Угу. — Витя продолжал ковырять котлету.

— И летом?

— He-а, баушке отдает.

Дежкина задумалась.

— Скажи, Витенька, а вот ты, когда болел, мама на работу ходила или с тобой дома сидела?

— Дома. Она мне сказки читауа, когда я пуостыл.

— Понятно. — Дежкина встала и пошла в прихожую. Сняла шубу с вешалки и стала ее рассматривать.

Обыкновенная лисья шуба. Немного поношенная. В кармане ключи. От двери, от почты, еще от чего-то. Слегка обтерлись манжеты, подкладка не первой свежести. И воротник…

Весь воротник был мокрый. Шерсть слиплась и торчала в разные стороны сосульками.

Хлопнула дверь ванной. Дежкина быстро повесила шубу на место и вернулась на кухню.

Смирнов стоял, пошатываясь, над кухонным столом и неумело нарезал капусту.

— «Грачи прилетели, грачи прилетели, на крыльях весну принесли-и…» — опять очень добротно пропел он. — Вот, знаете ли, решил борщик сварить. А то Ниночка… — Он вдруг всхлипнул. — Она… Она так на работе устает. Придет сегодня… А я ей ужин.

— Скажите, а Нина…

— Николаевна. — Он смахнул со щеки слезу.

— Николаевна. Она вчера во сколько вернулась?

— А что? — Сергей вдруг испуганно посмотрел на нее. — Я не помню. Часов в семь или что-то около того.

— А уходит во сколько?

— Обычно часов в шесть.

— Понятно. Значит, почту она на обратном пути забирает, когда с работы возвращается?

— Ну да, а что? — Сергей отложил нож и тихонько сел.

— А почему она тогда вчера ее не забрала?

— Откуда я знаю?! — Он резко встал. — У нас ребенок пропал, а вы еще хотите, чтобы она о почте думала.

— Но ведь когда она возвращалась, еще не знала, что он пропал. Почему же не вынула?

— Не знаю. Простите, у меня там стирка. — Мужчина опять метнулся в ванную.

Опять какие-то неувязки. Клава вдруг поймала себя на том, что просто физически ощущает — ее куда-то ведет. Прямо как охотничью собаку по следу. Или, лучше, ищейку.

Смирнов застрял в ванной минут на двадцать. Витя уже успел окончательно расковырять котлету и убежал в комнату смотреть телевизор. Клава посмотрела на часы. Время было половина третьего. Странно. Мать с работы так и не позвонила. Эти водители троллейбуса бывают в диспетчерской на каждой конечной остановке, значит, ей должны сказать. Самый длинный маршрут часа полтора, не больше, значит, она уже должна была позвонить. Минут двадцать, как должна была. Но не позвонила.

— Откройте, пожалуйста! — Клава постучала в ванную. Но ей никто не ответил. — Сергей Владимирович, откройте!

Сергей промычал что-то, и щелкнула задвижка.

— Простите, но я еще хотела бы у вас спросить…

— Что? — Смирнов раскачивался в разные стороны, держась за стену, и тупо смотрел на нее. — Что вам угодно знать?

Глаза его блестели, изо рта несло перегаром. На полу валялась пустая бутылка «Столичной».

— Я ничего не знаю, отстаньте от меня. — Он оттолкнул ее и побрел в комнату. Там свалился на тахту и тут же захрапел.

Клавдия набрала номер троллейбусного парка.

— Даша, это снова я… — успела она только сказать.

— А я только собиралась звонить, — перебила Клавдию подруга Нины. — Не было сегодня Кокошиной на работе. Я ж говорила, она бы ко мне зашла… А че там происходит, а?

— Нет-нет, ничего страшного, — вы позвоните, если что-нибудь узнаете?

— А то!

Клавдия положила трубку.

— Ну вот, и что теперь?

— Ничего. Мама, когда веунется, его бить будет. Но он все уавно до утуа не встанет.

— Если вернется, — тихо поправила Клава. — Знаешь что, а ну-ка собирайся.

— Куда? — Витя тут же вскочил и радостно бросился в прихожую.

— Поедем ко мне. — Клава взяла со стола блокнот, вырвала листок бумаги и стала писать записку. — Одного я тебя с ним не оставлю. А мама, когда вернется, мне позвонит. Я ей номер телефона оставлю. Поедем?

— А моожено купишь?! — весело закричал он из прихожей.

— Куплю, куплю. — Клава дописала записку и положила ее на стол.

Дома они были через полтора часа. Клава позвонила в дверь, но ей никто не открыл.

— Странно. — Она полезла в сумку за ключом. — Федя еще не вернулся…

Витька только скинул пальтишко и сразу направился в комнату Ленки. Теперь уже сам достал из комода старые детские книжки и читал до самого вечера, пока его не уложили спать.

Мама Вити так и не позвонила…

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Воскресенье. 7.23 — 9.40

Проснулась Клавдия от стыда.

Он ощущался почти физически. Словно что-то кольнуло ее, бросило в жар, перехватило горло, не давая дышать.

«Боже мой, что я делаю?! — лихорадочно спросонья думала Клавдия. — Я нашла на улице чужого ребенка, держу его у себя, а его мать где-то убивается. Я должна была сразу же сдать его в милицию. Они должны искать. А я что наделала? И еще работник правоохранительных органов! Да что со мной? Совсем по весне с ума сошла?!»

Она лежала, глядя на безмятежно спящего Федора, и корила себя беспощадно.

У мужа на лице была блаженная улыбка, он похрапывал приоткрытым ртом Клавдия мягко тронула его за плечо:

— Федя, ляг на бочок, — ласково сказала она.

Кажется, в «Аргументах и фактах» она прочитала, что если человек храпит, ему это очень вредно. Надо сразу же перевернуть его на бок.

Федор послушно повернулся к ней спиной.

«Нет, ни в какую милицию я Витеньку, конечно, не отдам, — уже немного успокоилась Клавдия. — Но сейчас же сяду на телефон и разыщу всех его родных».

Пока она соображала, каким образом искать родных Вити Кокошина, внимание ее привлекла длинная неглубокая царапина на спине мужа. Видно, под машиной задело.

Она тихонько соскользнула с кровати, накинула халатик и хотела уже было идти в ванную, как Федор вдруг вскинулся и вытаращил глаза:

— Который час?

Клавдия долго боролась с мужем, чтобы не задавал безграмотного вопроса: сколько время? Особого успеха не имела, но вот с недавних пор Федор стал говорить правильно: который час?

— Без пятнадцати восемь, — ответила Клавдия.

— Ты что?! — испуганно заморгал муж. — Я ж тебя просил — толкни!

— Федя, сегодня воскресенье. Сегодня — выходной, — улыбнулась Клавдия.

— Это у тебя выходной, — засуетился муж, тыча ногами в новые тапки. — А у меня работа!

Клавдия пожала плечами. На родной свой завод Федор в воскресенье никогда не ходил, даже когда был аврал и объявляли воскресник. Принципиально. Терпеть не мог лихорадочной работы. А вот сейчас…

— Я первый! Я первый! — выскочил он в прихожую, оттесняя Клавдию от двери ванной.

Клавдия пропустила торопящегося мужа и пошла на кухню пить свою традиционную размороженную воду.

Еще с вечера она доставала кругляшок льда из морозилки, а утром, до завтрака, выпивала два стакана ледяной и, как ей кто-то сказал, очень полезной, просто-таки чудодейственной воды. Может быть, она сама себе внушала это, но настроение после двух стаканов действительно поднималось и внутри становилось как-то свежо и прохладно.

«Витенька, кажется, говорил что-то про бабушку. Точно. Он говорил, что мама на лето шубу отдает бабушке. Господи, что же я сразу не догадалась позвонить!»

Федор вылетел из ванной, зыркнул в кухню:

— А завтрак где?!

— Сейчас-сейчас, — встрепенулась Клавдия. — Я ж не знала, что ты так торопишься.

— Мне еще до Коломенской добираться!

— Все еще тот «джип» ремонтируешь?

— Ну! Знаешь, сколько там работы? Рухлядь! — тараторил муж, оглаживая щеки новехонькой бритвой «Браун-флекс-интеграл». Это дорогущее чудо он купил чуть ли не с первого своего заработка. И вообще, в последнее время в доме стали появляться дорогие и добротные вещи. Микроволновая печь «Самсунг» с грилем. Клавдия так и не знала, чего такое на ней можно приготовить — там инструкция была как том «Войны и мира». А вот моющий пылесос «Сименс» опробовала уже вся семья. Даже спорили, чья теперь очередь пылесосить квартиру. Но Клавдии больше всего нравилась стиральная машина «Индезит». Никаких проблем — заложил белье, включил и вынимаешь уже сухое.

На очереди был новый автомобиль. Клавдия, правда, знала, что в доме еще ой как много прорех, но машина для мужчины, понимала она, святое.

И еще ее радовало, что Федор перестал угрюмо вчитываться в газеты, ругать всех политиков справа и слева, как-то распрямился, гордо глазом заблестел, хозяином снова себя почувствовал.

А то ведь до чего доходило — собственному сыну завидовал.

Максим учился в Плехановском, но успевал по вечерам отправляться на заработки. Были они, правда, несколько сомнительного свойства, на Клавдин взгляд. Например, изобрел сын средство от тараканов. Но такое хитрое, которое этих насекомых не изводило, а изгоняло. Они переселялись в соседние квартиры, жильцам которых теперь приходилось вызывать того же Макса. Так он проходил весь огромный дом и брался за следующий. Кончилось это печально. Темпераментные жильцы одной многоэтажки Макса здорово поколотили.

Но тяги к бизнесу не выбили. Теперь сын обследовал дома на радиоактивность. Клавдия подозревала, что и тут не обошлось без подвоха.

Федор умчался на работу. Дети все еще спали, а Клавдия села к телефону.

В квартире Витеньки никто долго трубку не брал. Клавдия уже решила, что Сергея тоже нет дома, но тут гудки смолкли и ответил тихий голос:

— Вам кого?

— Сергей Владимирович?

— Вам кого? — снова повторил голос.

— Мне Сергея Владимировича или Нину Николаевну, — сказала Клавдия твердо.

— Ее нет.

— Это Сергей? Это Клавдия Васильевна Дежкина. У меня ваш сын.

— Вы не имеете права, — так же тихо сказал голос.

— Простите, я не могла Витю оставить у вас, вы били пьяны, — мягко сказала Клавдия.

— Я не был пьян, — начал оправдываться голос.

— Ладно, я не за этим звоню. Скажите, от Нины Николаевны никаких известий?

— Нет. Она, наверное, на работе…

— Сергей Владимирович, — чуть было не сорвалась Клавдия, — на работе Нины не было даже вчера. Она там не появлялась. Вы понимаете?

— Странно… Она пошла на работу…

— Ладно, скажите мне, у Вити есть бабушки или дедушки, вообще какие-нибудь родственники?

— Отец у него есть.

— Отец?

Тут только Клавдия сложила в уме простые вещи — Сергей не родной отец Вити, а его отчим. Конечно, есть ведь родной отец. Ну, дела!

— Вы знаете его адрес или хотя бы номер телефона?

— Не-а…

— А кто знает? Может, на работе.

— У Виктора есть бабушка, — вдруг очень сухо ответил отчим.

— А ее телефон?

— Я не дам… И вообще, чего вы лезете?! Что вам от нас нужно? Забрала ребенка, понимаешь, теперь звонит — «вы были пьяны»…

— Сергей Владимирович, вы действительно были пьяны. Боюсь, и до сих пор не очень трезвы, потому что не отдаете себе отчета в происходящем, — перешла на казенный язык Клавдия. По опыту она знала, что на бестолковых это действует сильно. — Сейчас мы должны найти мать Вити. Поэтому дайте мне, пожалуйста, телефон его бабушки. И скажите, как ее зовут.

— Ирина Юрьевна, — неохотно ответил Сергей после довольно длинной паузы. — Записывайте номер.

Клавдия стала записывать и поняла, что это где-то рядом с ней, где-то на Юго-Западе.

— И еще, — сказала она Сергею напоследок, — я вам позвоню. Мне хотелось бы получить ответы на некоторые вопросы.

— Уже пуоснулась, тетя Куава? — Витька стоял перед ней, улыбаясь теплой со сна мордашкой. — Маму ищешь?

Клавдия даже сама не поняла, что за чувство толкнуло ее. Она вдруг прижала к себе мальчишку и залепетала в ухо:

— Маленький мой, милый мой, ну, как тебе спалось? А, мой зайчик?

Макс внимательно слушал ее, стоя в дверном проеме.

— Хм… Меня ты так же называла в детстве? — не без ревности спросил он.

— Так же, так же, — успокоила его Клавдия.

Воскресенье. 20.27 — 22.01 (вашингтонское время)

Клуб был довольно приличный. Тихая музыка, приятный полумрак, чистые столики, вежливые официанты. Виктор выбрал столик подальше от оркестра. Сел и стал наблюдать за девушкой, которая под ритмы блюза томно снимала с себя одежду на сцене. Тело ее плавно извивалось, черные волосы мягко струились по обнаженным плечам, бедра покачивались в разные стороны, глаза блуждали по залу…

— Что будете заказывать?

Чубаристов вздрогнул. Перед ним стояла молоденькая красотка и вежливо улыбалась.

— Вам принести чего-нибудь?

— Да. — Виктор улыбнулся. — Водку с мартини. Только не размешивайте.

— Как Джеймсу Бонду?

— Как Джеймсу Бонду.

— Он был большой ловелас.

— Очень большой. — Виктор улыбнулся и подмигнул девице. Она кивнула и ушла.

Девушка на сцене уже скинула с себя все, кроме трусиков, и ушла. Ее место заняла другая. Блюз сменился регги.

— Водка с мартини. Не размешивали. — Мужчина сел за столик и поставил перед Чубаристовым стакан. — Рад приветствовать вас в «Вавилоне».

Чубаристов узнал его. Сразу. С первого взгляда. Хоть и десять лет прошло. Вот что значит фотографическая память.

— Ну здравствуй, Женя.

Евгений Виноградский. В восемьдесят пятом году проходил по делу цеховиков. Светило десять лет с конфискацией. Но удалось вовремя сунуть взятку кому-то наверху и отвертеться. Отделался только свидетельскими показаниями. И тут же упылил в Израиль.

— Сколько лет, сколько зим, — прищурил глаза Чубаристов.

— У нас тут только лето. — Женя развел руками. — Я снег последний раз три года назад видел, в Швейцарии. А ты как?

Немного покоробило это «ты», но ничего не поделаешь.

— Нормально. — Чубаристов улыбнулся и отпил. — Работаю помаленьку.

— Небось уже самый крутой? — Женя хитро прищурился.

— Да, самый. Теперь бы ты от меня не ушел.

— Теперь и статьи такой нет. — Виноградский захихикал. — Теперь мне и вернуться можно. Теперь у вас там деньги по воздуху летают.

— Так чего ж не возвращаешься?

— А мне ни к чему. Я для себя уже наворовал. И потом, жена, сын скоро в школу пойдет, да и поспокойней тут как-то. Здесь таких, как я, уважают.

Вторая девица тоже, оставшись в одних трусиках, упорхнула со сцены.

— Теперь у нас таких тоже уважают.

— Нет. — Виноградский вздохнул. — В России богатых всегда ненавидели. Всегда завидовали и всегда ненавидели. А здесь богатых любят, потому что на них страна держится. У вас страна на власти держится, а у нас на богатых. Вот в чем вся разница.

— Слушай, Женя, а почему они у тебя трусиков не снимают? — спросил вдруг Чубаристов. — Ты им что, платишь мало?

— Наоборот. Мало плачу потому, что не снимают. Если бы снимали, это был бы стриптиз. Мне пришлось бы повесить вывеску на улице, платить больше налогов и все такое прочее.

— А сейчас что, не стриптиз?

— Нет. — Виноградский улыбнулся. — Так это просто эротический танец, ничего больше.

— Небось и кокаинчиком приторговываешь? — Чубаристов подмигнул.

— Нет, что ты. Я законопослушный гражданин. Только марихуаной. Слушай! — Он вдруг стал оглядываться по сторонам в поисках официанта. — Давай пойдем ко мне в кабинет, а? Посидим, поболтаем, я тебя угощу чем Бог послал. Не часто тут знакомого человека встретишь.

— Не могу. — Чубаристов посмотрел на часы. — У меня с фэбээровцами встреча через час. Завтра уже улетать, а они все тянут. Уже который раз встречаемся и все только одни базары.

— Тогда приходи вечерком, а? — Хозяин заведения встал. — Я тут до двух ночи. Давай свой чек.

— Да ладно. — Чубаристов полез за деньгами.

— Давай-давай. Ты мой гость, правильно?

Схватив чек, мужчина ушел. Чубаристов посидел еще немного, потом встал и направился к выходу.

Продавщица в кассе долго искала мелочь, потом высыпала на блюдце груду монет. Чубаристов сгреб их и сунул в карман. На улице нашел ближайший таксофон и заперся в кабинке. Номер набрал по памяти.

С Москвой долго не соединяли. Наконец послышались длинные гудки, а через несколько секунд сняли трубку.

— Алло. Это Чубаристов… Да-да. Именно отсюда. У меня пока все нормально… Сейчас встречаюсь с ФБР… Да… Нет, пока не говорил. Сегодня скажу. Завтра вечером я в Москве. Сразу позвоню… Всего.

Воскресенье. 11.12 — 23.56 (московское время)

Телефонные переговоры пришлось отложить, потому что надо было кормить проснувшихся детей.

Ленка, осознавая значительность происшедших с ней перемен, враз обрела некую вальяжность и сонное кокетство. Стала вдруг растягивать по-пэтэушному слова, дойдя в этой манерности до пародийных пределов.

Но Вите это, видно, нравилось. Он смотрел на Ленку восхищенными глазами, не забывая при этом набивать рот всем, что лежало на тарелке.

— Вот смотри, как хорошо мальчик ест, — ставила его в пример Ленке Клавдия. — Учись.

Макс ел быстро, но неторопливо. При этом он ухитрялся одним глазом косить в какой-то компьютерный журнал на английском языке. Что уж он там понимал, для Клавдия оставалось загадкой. Сплошные диаграммы, цифры, значки и прочие иероглифы. Но, видать, Макс что-то все же понимал, потому что иногда даже хихикал над этими цифрами и восхищенно восклицал:

— Надо же!

Клавдия все никак не могла начать разговора. А ей было необходимо как-то оправдаться перед детьми за то, что в их доме появился пусть симпатичный, пусть обаятельный, милый, чудный, но совершенно чужой малыш.

— Как спалось? — спросила она на этот раз у Макса.

Предполагалась, что Макс, который провел и эту ночь с Витей, сам как-нибудь заденет нужную тему.

— Отлично.

— А он не спау, — сказал вдруг Витенька. — Он всю ночь читау.

— Что читал? — насторожилась Клавдия.

— Сказку мне читау. Про Кибоуга. Из системы Ай-Би-Эм Пентиум, с опеуативной памятью двадцать четые.

Всю эту кашу Витя выпалил без остановки, чем нимало смутил Клавдию и обрадовал Макса.

— Сечет пацан!

— Ты мешал мальчику спать? — догадалась Клавдия.

— He-а, он мне не мешау. Он тихонько, — вступился за Макса Витя.

Макс рассмеялся, Ленка тоже хихикнула манерно. Вопрос решался сам собой. Клавдия была довольна, дети даже не поинтересовались, надолго ли Витя поселился у них. Как же Клавдия их любила!

— На аппарате, — ответил бодрый голос, когда Клавдия набрала номер Витиной бабушки.

— Ирина Юрьевна? Это вас беспокоит Клавдия Васильевна Дежкина. Тут вот какое дело…

— Простите, кто? Я вас не знаю. Кто вам дал мой номер телефона? — настороженно спросил голос.

— Сергей Владимирович, Витин отчим. Дело в том, что…

— Не припомню, чтобы я позволяла Сергею давать мой телефон кому ни попадя.

— Но тут обстоятельства…

— Он должен был бы сначала спросить позволения у меня…

— Витина мама пропала! — не выдержала Клавдия.

Кричать она не могла, чтобы не напугать Витю, а очень хотелось.

— Простите, кто говорит?

— Клавдия Васильевна Дежкина. Я вашего внука нашла…

— А вы кем приходитесь Сергею?

— Никем не прихожусь, я посторонняя женщина. Я нашла вашего внука на улице.

— И откуда же вы тогда знаете Сергея? — спросил голос, торжествуя, что поймал Клавдию на нестыковке.

— Я была у Вити дома. Но отчим был пьян, я не решилась оставить Витю с ним…

— Так вот что я вам скажу — Сергей Нину и убил! — ошарашила бабушка.

Клавдия какое-то время пыталась осознать услышанное.

— Убил? С чего вы взяли?

— А кто же еще? Он с Нинкой живет как кошка с собакой. Творческая натура, видите ли! Нет-нет, я вам точно говорю — он ее и убил.

У Клавдии в голове стремительно прокручивались события последних дней. Ее визит на квартиру Кокошиных, странное поведение Сергея, его вранье, шуба, мокрый воротник…

А что, это было вполне возможно…

— Вы сказали — «творческая личность»? — о неважном спросила Клавдия.

— Конечно, он же тэ-энор. Пел когда-то в хоре.

— Но какая связь?.. — все еще не могла поверить Клавдия.

— Ой, вы что, этих артистов не знаете — разгул и разврат!

«Как хорошо, что я не оставила Витю там! — облегченно подумала Клавдия. — Как чуяла!»

— И это правильно, что вы Витю не оставили с этим уродом! — словно услышала ее мысли бабушка.

— Да-да… Я так поняла, что вы где-то на Юго-Западе живете?

— А что?

— Я тоже. Мы рядом живем…

— Возможно, — согласилась бабушка.

Клавдия ждала, что сейчас эта тема плавно перейдет в желание бабушки сейчас же забрать внука к себе.

— Простите, а его отец? — спросила Клавдия, не дождавшись.

— Да-да, вы ему обязательно сообщите! — с энтузиазмом подхватила бабушка.

— Но я не знаю его телефона.

— Записывайте.

— А как быть с Витей? — напрямую спросила Клавдия, записав номер Никиты Валентиновича Кокошина.

— Бедный мальчик! — посочувствовала бабушка. — Вы случайно ему не давали шоколад?

— А что?

— У него диатез. Не стоит.

— Вы не хотите его забрать? — для очистки совести спросила Клавдия.

— Простите, я не знаю вашего телефона, — ответила бабушка.

Клавдия назвала.

— Обязательно вам перезвоню. Бедный мальчик. А Нинку точно Сергей укокошил…

До самого вечера Клавдия пыталась дозвониться отчиму или отцу. Нигде не брали трубку. Бабушка тоже больше не позвонила. И почему-то Клавдию это радовало.

Витя весь день играл с Максом в компьютерные игры. Только иногда выходил к Клавдии и спрашивал:

— Мамы нет?

— Пока нет, Витенька, — поспешно отвечала Клавдия. — Ты не волнуйся, найдется…

Мальчик серьезно кивал и снова уходил в комнату Макса, чтобы через час снова спросить:

— Мама не появиуась?

— Скоро появится, — отвечала Клавдия, веря в собственные слова все меньше и меньше.

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Понедельник. 11.16 — 13.20

С утра пришлось ехать в милицию. Позвонили из райотдела — задержали девицу, которая то ли участвовала в избиении Худовского, то ли была свидетельницей.

Машину для этого дела дали без разговоров.

Клавдия успела только позвонить дежурному и спросить, не появились ли какие сведения о Нине Кокошиной? Ни среди задержанных, ни среди убитых, ни среди раненых женщины с таким именем и даже с похожими приметами не было.

Это Клавдию как-то успокоило. Значит, есть надежда, что Витина мама жива.

Появилась у Клавдии в руках и еще одна ниточка. Витя встал сам, и очень рано. Оказалось, что он собрался в детский сад. Клавдия, конечно, ни в какой детский сад его не отправила, оставила дома с Ленкой, которая была на седьмом небе от счастья — в школу не надо идти, — но номер садика запомнила и решила, что обязательно разузнает и там.

Конечно, если по уму, то девицу должны были бы привезти в прокуратуру. Но оказалось, что в отделении нет свободных людей, да и машина неисправна… Клавдия решила, что лучше проехаться самой. Хотя настроение у нее от этого явно не улучшилось.

К милиции Дежкина относилась сложно. Обоснованно считая милиционеров своими коллегами, стояла за честь мундира правоохранительных органов, отметая жестко и бескомпромиссно все обывательские нападки на блюстителей порядка. Какие бы ужасные случаи ей ни приводили, она всегда находила оправдание для людей в форме цвета маренго. Если очень хотелось поссориться с Клавдией, надо было просто сказать:

— Милиция у нас — никуда!

В таких случаях Дежкина становилась фурией. Она сыпала цифрами и аргументами, она сверкала иронией и сарказмом в адрес критика. Ее праведный гнев безжалостно обрушивался на голову обывателя и повергал его в прах.

Клавдия милиционеров любила. Умом.

А сердцем…

О! Сама с собой она была куда более откровенна. Да что там! Ни одному критику не приходила в голову и доля тех разительных, сногсшибательных, ужасающих фактов, которые Клавдия носила в самой глубине сердца. Уж кто-кто, а она точно знала и о хамстве, и о взятках, об удручающем непрофессионализме, о жестокостях, о почти уголовном беспределе, круговой поруке и, что самое страшное, полной безнаказанности «славных бойцов невидимого фронта». Сколько дел с самыми жуткими подробностями прошло и через ее руки и через руки ее коллег. А наказывали в лучшем случае «стрелочников».

Впрочем, Клавдия предпочитала не думать об этом. С милиционерами, приведись ей с ними общаться, она сразу же переходила на официальные рельсы.

Девица оказалась уже совсем не молодой. Это была солидная женщина с мягкими чертами лица и таким же голосом.

Клавдия не очень понимала, как могла эта женщина, вполне респектабельная и даже дородная, оказаться участницей избиения депутата.

Оказалось, что Елена Павловна Низовцева и не была участницей избиения, скорее, она была на стороне Худовского, потому что именно с ней он выходил из бара, когда какие-то мальчишки, «рокеры», по определению Низовцевой, ни с того ни с сего напали на бедного Иосифа Владимировича и стали беспощадно его избивать.

— То есть вот так просто напали и стали избивать? — спросила Клавдия. — И ничего не сказали?

— Нет, что-то они сказали, кажется, — наморщила лоб Низовцева. — Да, они, по-моему, угрожали Иосифу Владимировичу за его политические взгляды…

— Простите, а в каких выражениях?

— Ну, что-то в том смысле, что мы, мол, демократы, а ты — фашист…

— Так… — сделала пометку в блокноте Клавдия.

— И что, дескать, даже не пытайся лезть в президенты…

— Ага… — снова записала что-то Клавдия. — Это было на улице?

— Да, в сквере. Там прямо посреди бульвара сквер такой…

— А охрана Худовского? Куда девались его телохранители?

Низовцева снова наморщила лоб.

— Неловко об этом говорить, но Иосиф Владимирович хотел побыть со мной наедине, — ответила она наконец со смущенной улыбкой.

— В сквере?

— Ну да… Это прямо через дорогу…

— А эти рокеры, они что, ждали его там?

— Нет, они следили за нами от самой гостиницы…

— Вы их не знаете?

— Нет, что вы…

— Понятно… — Клавдия снова сделала пометку в блокноте. — А вы, простите, где вы работаете?

— Я закончила ВГИК. Сценарный факультет. Пишу сценарии… То есть дома работаю…

— Мгм…

— Простите, можно спросить?

— Да…

— Вы распорядитесь, чтобы меня отпустили? Я ведь ответила на все ваши вопросы.

— Разумеется.

Собственно, ничего особенно нового Клавдия не узнала. Ну разве что добавилась политическая окраска.

Низовцеву отпустили. А Клавдия отправилась в прокуратуру, попросив в отделении, чтоб, как только найдут хулиганов, тут же сообщили ей.

Понедельник. 8.12 — 10.40 (вашингтонское время)

С фэбээровцами он встречался в местном отделении. Это были два молодых паренька, больше похожих на студентов. Никаких строгих костюмов, никаких солнцезащитных очков. Только лифчики с пистолетами и сотовые телефоны на поясе. Опять долго пришлось объясняться по поводу согласований с начальством в Москве и в Вашингтоне, по поводу международных прав и тому подобной ерунды. Проболтали полчаса. Потом парни пожелали русскому коллеге удачного возвращения в Москву и распрощались. А Виктор поехал в гостиницу.

Вещи упаковать не заняло много времени. Два новых костюма, папка с документами, коробка дискет, личный компьютер, кое-какая мелочь на сувениры знакомым, и все. Чубаристов любил путешествовать налегке и поэтому не накупил груды шмоток. Время было раннее.

Переодевшись, Виктор позвонил метрдотелю.

— Мне нужно такси. У вас есть?

— Да-да, конечно. Можете спускаться.

— Какой у вас ближайший торговый центр? — спросил он у водителя.

— Есть один в нескольких кварталах, — ответил тот, улыбаясь.

— Ну так поехали.

Водитель завел мотор, и машина тронулась с места.

— Вас подождать? — спросил он у клиента, когда остановились у огромного здания.

— Нет, не надо. — Чубаристов протянул ему двадцатку. — Можете ехать.

В магазине была куча народу. Как в ГУМе в новогодние каникулы. Виктор рассеянно бродил между торговыми рядами, изредка брал что-нибудь, рассматривал, потом клал на место и брел дальше.

Он вышел из торгового центра через полчаса. Поймал такси и сказал водителю:

— Поехали в «Вавилон». Знаешь такой клуб?

— Знаю.

— Тогда вперед…

Понедельник. 14.40 — 19.50 (московское время)

Уже пролетая мимо вахтера прокуратуры, Клавдия взглянула в закуток, где обычно сидели посетители, и остановилась.

Скромно, как школьник, сложив руки на коленях лодочкой, на самом краешке стула пристроился священник.

Заметив обращенный на себя взгляд, священник улыбнулся Клавдии и даже чуть-чуть склонил голову.

Не было в этой улыбке и полупоклоне ни жалобы, ни обиды, что мол, вот, сижу тут, жду, а была спокойная приветливость, как будто священник знал Клавдию давно.

Дежкина тоже склонила голову, но от какой-то неведомой неловкости вдруг покраснела, засуетилась, ускорила шаг, оставляя позади и Патищеву, и Семенова и даже Левинсона.

— Как тебе не стыдно? — прямо с порога начала она.

Игорь снова ползал по полу, создавая игрушечными машинками сложную дорожную ситуацию. — Это ты священника вызвал?

— Я…

— И ползаешь тут со своими игрушками… А человек сидит и ждет…

— Ой, забыл! — совершенно искренне испугался Порогин.

Он бросился было к двери, но Клавдия остановила его:

— А зачем ты его вообще вызвал, Игорь?

— Ну как, он же… Церковь грабят…

— А самому съездить? Игорек, что с тобой?

— А что? — действительно не понял парень. — Я вызвал свидетеля…

— Игорь, ты правда не понимаешь? — Клавдия развела руками. — Ну я не знаю тогда…

— Да в чем дело? Он такой же гражданин, как и все… Он что, неприкасаемый? — набычился Игорь.

Клавдия только махнула рукой.

— Ладно, иди. Потом поговорим, если сам не поймешь…

Игорь еще какое-то время стоял, пытаясь понять причину недовольства Дежкиной, потом пожал плечами и вышел.

«За что я на мальчишку напустилась? — стала ругать себя Клавдия. — Действительно, никто же ему не объяснил, что есть какие-то вещи… Спокойнее надо…»

Но плохое настроение не улетучивалось. Какое-то смутное предчувствие беды и бессилия перед этой бедой нарастало в ней с каждой минутой.

— Алло, детский сад? А заведующую можно?

— Нина Евгеньевна! — позвал голос в трубке.

— Слушаю.

— Здравствуйте, это из прокуратуры вас беспокоят, — не к месту официально начала Клавдия.

— Из прокуратуры? — удивилась заведующая. — А что случилось?

— Витя Кокошин в вашем садике?

— Да. Но его сегодня нет.

— Правильно. Он у меня.

— Вы его арестовали? — шепотом спросила заведующая.

— Нет, что вы. У мальчика пропала мать. И я пытаюсь найти его родных.

— У него отчим есть…

— Я знаю.

— Бабушка…

— Знакома. А вот отец. У вас случайно нет его адреса или телефона?

— Не уверена… Он давно в садик не приходил. Они ведь развелись.

— Вы все-таки посмотрите. А я вам перезвоню.

— Хорошо… Подождите, это недолго…

Заведующая попросила кого-то найти документы Кокошина и, пока этот невидимый кто-то искал, спросила:

— А почему этим прокуратура занимается?

В кабинет вошел Игорь, ведя за собой священника, указал тому на стул, а сам сел напротив.

— Прокуратура этим не занимается, — сказала Клавдия. — Это я нашла мальчика на улице, была у него дома, но там… Словом, Витя пока живет у меня.

Игорь достал из стола бланки протоколов и начал заполнять. Священник сидел точно так же, как в приемной — руки на коленях лодочкой, голова склонена чуть влево.

— А, вот… Есть. Кокошин Никита Валентинович… Но тут старые данные. Телефон Нины Николаевны.

— А рабочий есть?

— Нет, только место работы…

— Да-да?..

— Какая-то фирма «Пальмира», водитель…

— Нет адреса?

— Нет.

— Хорошо, спасибо… Вы не волнуйтесь, Витя несколько дней в садик ходить не будет.

Клавдия положила трубку.

— Простите, — сказала она.

Священник снова улыбнулся.

— А хотите чаю? Меня Клавдия Васильевна зовут.

— С удовольствием, — кивнул священник. А меня — отец Сергий.

Клавдия быстро соорудила чай, поставила чашки перед священником и Игорем — стало хоть как-то похоже на человеческую беседу.

— Игорек, — сказала, — я в тридцатую пойду, чтоб вам не мешать, если мне звонить будут…

— Хорошо-хорошо…

— Извините, — снова сказала Клавдия.

Фирм с названием «Пальмира» в Москве было шесть. Дедуктивный метод Клавдии не помог, она нашла Кокошина только в четвертой.

Это была какая-то обувная контора.

— Так, Кокошин-Кокошин-Кокошин… А, вот, есть…

Ей продиктовали домашний телефон Витиного отца, но тут же сказали, что не далее как третьего дня водитель Кокошин отправился за партией обуви в Белгород. В Белгород, правда, он еще не приехал, потому что по дороге будет заезжать в отделения фирмы и выполнять их поручения. Все эти отделения тоже были Клавдии названы.

Какая-то странная вещь получалась. Все Витины родные словно норовили побыстрее скрыться с глаз Дежкиной, будто сговорились — уехать, не брать трубку, не звонить… И вообще пропасть.

В Клавдии снова заговорил охотничий азарт — найти хоть кого-нибудь, кто даст вразумительные ответы на ее вопросы. И потом — надо же было что-то решать с Витей. Поэтому она, в который раз извинившись, вернулась на минутку в свой кабинет (священник что-то рассказывал Игорю, а тот, забыв протоколировать, слушал, подперев по-детски кулачком щеку) и попросила у Игоря атлас. Машины у того еще не было, но атлас автодорог уже, конечно, был.

В этом атласе Клавдия разыскала дорогу на Белгород и все попутные отделения «Пальмиры». А после этого позвонила в ГАИ.

Просьбу ее там выслушали не без раздражения, но помочь пообещали: по всей трассе до Белгорода будет дано распоряжение — задержать трейлер с Кокошиным-старшим и тут же связаться с прокуратурой.

Впрочем, до самого вечера Клавдия никаких известий от гаишников не получила, поэтому, когда вернулась домой и ей навстречу вышел с сияющими глазами Витенька:

— Тетя Куава, маму нашуа?

Дежкина с трудом заставила себя улыбнуться и выдавила:

— Почти нашла, маленький мой… Почти…

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

Вторник. 11.42 — 13.20

Она звонила в квартиру Кокошиных уже пятый раз. В первый раз позвонила еще утром, в восемь часов. Потом в половине девятого, в девять, и так далее, через каждые полчаса. И все время было занято.

— Да ладно тебе, — вздохнул Левинсон. — Может, он просто трубку снял, чтобы ты его не доставала.

— Может быть. — Дежкина пожала плечами и в очередной раз попыталась сосредоточиться на бумагах.

«…Я считаю это нападение ярким выражением деятельности враждебных России разведок против истинно патриотических сил». Это было официальное заявление Худовского.

— Бред какой-то. — Она захлопнула папку и опять потянулась за телефонной трубкой.

— Да перестань. Ты же только что звонила, — сказал Левинсон, зевая. — Ну поживет этот пацан у тебя еще пару дней, пока его мамаша не объявится, потетешкает его твой Федя маленько. Ничего ведь страшного не случится?

— А если не объявится?

— Так еще лучше! — Левинсон засмеялся. — Себе оставите. Такие дети на дороге не валяются. Я тебе случай рассказывал, когда одну бабку чуть не посадили три года назад?

— Нет, что за случай? — Клава достала из ящика справочник и стала листать страницы.

— Да пропал грудной мальчик шести месяцев. Мать в магазине отошла на секунду от коляски, вернулась, а коляски нет. Ну она сразу в милицию, на ноги всех поставила, сама чуть не померла с горя.

— Я бы точно померла. — Клава наконец нашла то, что искала. Сняла трубку и стала набирать номер.

— Ну вот, — продолжал Левинсон. — А через час звонят из бюро находок. Пришла к ним какая-то бабка с коляской и говорит: «Вот примите. Нашла в магазине. Может, кто потерял или забыл. Жалко добру пропадать»…

— Подожди, не мешай… — Клавдия подняла палец. — Алло! Это отделение РОВД «Матвеевское»?.. Из прокуратуры вас беспокоят. Прокурор Дежкина. У меня к вам просьба. Кто у вас на Веерной участковый? Там проживает некий Смирнов Сергей Владимирович. Улица Веерная, дом… Ах, хорошо знаете? Ну вот и отлично. У него с самого утра занято, а я никак дозвониться не могу. Это очень важно. Не могли бы вы… Большое вам спасибо, будем очень признательны… — И она продиктовала ему свой номер.

— Дался тебе этот Смирнов… Ну так вот, приходит эта бабка в бюро находок…

— Привет всем! — В комнату влетел Игорь. — Представляете, я сегодня чуть в «КамАЗ» не врезался! Я по крайней левой полосе еду, у меня преимущество, а он по второй и налево поворачивает! Представляете?! Это же нарушение правил. Я как дал по тормозам. А мой инструктор…

— Привет, Дежкина! — в кабинет заглянула Люся-секретарша. — Видела, напротив в универмаге обалденные…

— Ну вот, а мой инструктор, — перебил Игорь, — как увидел этот «КамАЗ», сразу под сиденье полез и как закричит!..

— Подожди, — вмешался Левинсон. — Сначала я дорасскажу, сейчас моя очередь. Так, значит, приходит эта бабка…

— Ты же сама говорила — ищешь костюм элегантный! — обиделась Люся.

— Сам у себя? — вдруг спросила Клавдия секретаршу.

— У себя. Так ты костюмчик-то посмотришь?..

Перед кабинетом горпрокурора стояла целая очередь. Человек восемь выстроились у стеночки и лениво переминались с ноги на ногу.

— Куда? — вскрикнул кто-то, когда Клавдия взялась за ручку. — Сейчас моя очередь!

— Он меня еще не искал? — еле дыша спросила Дежкина.

— Нет.

— Ну слава Богу, слава Богу.

Она распахнула дверь и шагнула на мягкий ковер кабинета.

— Я занят. — Малютов поднял голову и грозно уставился на Клавдию.

— Здравствуйте, Игорь Иванович…

— Так-так, Клава. Ну как там, разобралась?

— В смысле? — не поняла Дежкина.

— В смысле? — в свою очередь удивился Малютов. — С Худовским!

— Игорь Иванович, я пришла к вам… Я… У меня тут такое дело…

— Что такое? — насторожился Малютов. — Если давят, то ты только скажи. Раз-два, и все!

— Так точно… — Дежкина кивнула.

— Вот и отлично. Шагом марш работать.

— Есть. До свиданья.

И Клавдия послушно вышла из кабинета. Вышла и чуть не разревелась. Ну сколько можно бояться начальства? Это просто ужас какой-то!

— Ну что там, можно уже? — спросили из очереди.

— Нельзя! — гаркнула Клавдия и снова шагнула в кабинет.

Малютов опять поднял на нее свой грозный взгляд.

— Игорь Иванович, мне нужна ваша санкция…

— По какому поводу? — Малютов удивленно вскинул брови.

— Я тут недавно ребенка на улице подобрала.

— И что?

Клава села, не дожидаясь, пока Малютов сам предложит.

— А то, что его мать пропала. Я нашла его дом. Отец с ними не живет, отчим пьяница, а мать пропала без вести и не появляется. Причем ее шуба…

— Какая шуба, какой ребенок? Ничего не понимаю. Короче.

— Дело в том, что мать всегда ходит на работу в шубе — боится, что сожитель ее пропьет. В тот раз он пошел ее встречать, а ребенок тем временем вышел из дома и потерялся. Он говорит, что они звонили в милицию, соседей всех обошли, а я знаю, что в тот день никаких заявлений о пропаже детей в милицию не поступало, и соседи тоже говорят…

— Короче, в чем дело? — Малютов уже барабанил пальцами по столу — плохой знак.

— Убийство… — Клава наконец решилась произнести это страшное слово.

— Труп есть?

— Нет.

— Свидетели есть?

— Тоже нет. Но вы поймите…

— Заявление? — перебил главный.

— Нету.

— Тогда шагом марш заниматься своими делами.

— Но, Игорь Иванович…

— Все. — Малютов стукнул кулаком по столу. — У тебя сколько дел?

— Шесть, — вздохнула Клавдия.

— Если мало, то я еще парочку подброшу. И вообще, какие дети, какие шубы, какие соседи? Да если мы по поводу каждого пропавшего ребенка дело будем заводить…

— Женщины. Ребенок на месте. Его мать пропала, — поправила Дежкина.

— Тем более. Взрослая баба как-нибудь сама со своим мужем разберется. Свободна.

— Но, Игорь Иванович! — почти закричала Дежкина.

— Сво-бод-на!

Вторник. 13.23 — 15.49

— Так вот, значит. Приходит эта бабка в бюро находок с коляской и говорит…

— Ну как костюмчики, Дежкина?

— Клавдия Васильевна, я про «КамАЗ» не дорассказал…

— Ребята! — Клава плюхнулась в кресло. — А что, если вы все дадите мне немного поработать, а? Без обид.

— Что, так плохо? — спросил Левинсон, вставая со стула.

— Есть маленько…

Когда все наконец вымелись из кабинета, Клава опять схватила телефонную трубку и набрала номер.

— Алло. Это Дежкина из горпрокуратуры. По поводу трейлера… Ну как?.. Понятно. Скажите, а не мог он поехать по какой-нибудь другой трассе?.. Ясно. Если появится, сразу сообщите.

Клавдия снова вынула заявление Худовского.

В дверь осторожно заглянул Игорь.

— Можно?

— А ты-то чего ушел? — раздосадованно спросила Клавдия.

— Чтоб не мешать…

— Смешной, — улыбнулась Клавдия. — Ну как там твои дела с церковью? Что-нибудь раскопал?

— Раскопал, — гордо заявил Игорь. — Мне отец Сергий много поведал. И я даже, кажется, знаю, кто этот злодей.

— Кто?

— Батюшка мне про дьяка одного рассказал. Был у них там один дьячок — избил прихожанку за то, что в мини-юбке на литургию пришла.

— И какая связь?

— Прямая. Он же на батюшку зло затаил. Тот изгнал его из храма. Хотя сам батюшка на дьячка обиды не держит, даже защищает.

Клавдия улыбнулась. Игорь говорил какими-то непривычными для прокуратуры словами. Видно, беседа со священником произвела на него сильное впечатление.

— И вы правы оказались, как всегда, — потупился парень.

— В чем? — не поняла Клавдия.

— Зря я, конечно, батюшку сюда вызвал. Стыдно…

«А еще ничего, — подумала Клавдия, — еще не очерствел парень».

— А у вас что нового? Отыскали мамашу своего найденыша?

Клава не ответила. Только развела руками.

— Понятно. — Игорь кивнул. — Может, чем помочь?

— Чем ты мне можешь помочь? Я и сама… Алло! — Она схватила трубку неожиданно зазвонившего телефона. — Следователь Дежкина.

— Лейтенант милиции Шаник вас беспокоит.

— Кто? — Клава не поняла.

— Лейтенант Шаник. По поводу квартиры Кокошиных. Я участковый. Вы ведь сами просили выяснить.

— Ах да, конечно! — обрадовалась Дежкина.

— В квартире гражданки Кокошиной никого не оказалось. К тому же соседи жаловались на течь с потолка.

— Вы что, обыск у него устроили? — испугалась Клавдия.

— Проверку, — поправил участковый. — Я же сказал — течь с потолка. У нас и жалоба есть.

— Ну и что вы обнаружили?

— Гражданин Смирнов Сергей Владимирович исчез. Судя по всему, съехал с места проживания.

— Как это?

— Нами обнаружено… Вернее, не обнаружено. Не обнаружено никаких вещей, принадлежавших вышеупомянутому гражданину Смирнову. Также нет его документов и всего остального.

— Понятно, — сказала Дежкина. Все-таки участковый произвел настоящий обыск. — А шуба Кокошиной на месте?

— Шуба на месте, товарищ следователь. Но, возможно, что-то пропало из гаража, который принадлежит бывшему супругу гражданки Кокошиной, гражданину Кокошину Никите Валентиновичу.

— Вы что, и гараж вскрывали?! — охнула Клавдия.

— Так точно. Но там только садовый инвентарь. На одной из лопат обнаружена довольно свежая земля.

«Свежая земля, — вдруг лихорадочно заработала Клавдина мысль. — Ну и что?.. А то, что в такое время года мало кто соберется работать на даче. Интересно, что же они тогда копали?»

— Это все? — спросила Клава.

— Линия была все время занята потому, что гражданин Смирнов уронил на пол телефонный аппарат. Теперь все.

«Такие вот дела. Чем дальше в лес, тем больше дров».

— А я сегодня вашего мужа видел, — неожиданно сказал Порогин.

— Да? Ты что, в Коломенском был? — машинально поинтересовалась Клава.

— Почему? На Тверской. — Игорь глядел куда-то в сторону.

— Ну и… Хоть не поругались опять из-за политики? — попыталась отшутиться Клавдия, но вдруг поняла: ее тревога была не о Витиной маме, не по поводу странного исчезновения почти всех родных мальчика. Ее мучили тяжелые предчувствия в отношении собственной семьи.

— Да я и подходить не стал. — Игорь вдруг поднялся и шагнул к двери. — Ох, у меня еще дел куча…

— Постой. — Клава пристально посмотрела ему в глаза. — А ну давай выкладывай, к чему это ты клонишь.

— Ни к чему я не клоню. Просто говорю, что видел сегодня вашего…

— Мужа. Это я уже слышала. Вот только зачем ты мне все это говоришь?

— Да просто сказал, и все…

— Терпеть не могу сплетников, — тихо сказала Клавдия, — особенно мужиков.

— Я не сплетничаю, — вспыхнул Игорь и пулей вылетел из кабинета.

Клавдия даже не замечала, что сжимает в руке заявление Худовского, от чего бумажка превратилась в плотный комок.

Это ужасно…

Это словно тебе дали под дых, ты согнулась и хватаешь ртом воздух, а вдохнуть не получается. Вокруг собрались зеваки и смотрят с интересом, свалишься ты или выпрямишься?

Такого стыда Клавдия не испытывала. Такого удара она не ждала. Вернее, удары на нее, бывало, сыпались, и довольно увесистые, но никогда ее не били самые близкие. Это особенно больно.

Только тут она обратила внимание на собственную руку и стала поспешно расправлять заявление. Ненароком порвала. И уже слезы готовы были брызнуть из глаз, как — телефонный звонок. Клавдия ухватилась за трубку, будто тонущий за соломинку.

Звонила Ирина Юрьевна, бабушка Вити.

— Здравствуйте, Клавдия Васильевна. Как там мой внучек поживает?

— Здравствуйте, Ирина Юрьевна! Все в порядке. Никто не звонил?

— Никто не звонил, никто не появлялся. Это я у вас хотела спросить, может, вы чего нового разузнали. Раскололся этот пьяница? Что он с Ниной сделал? Говорила я ей: «Не делай глупостей, не расставайся с Никитой. Потерпи, перебродит», — так нет ведь, захотелось ей с артистом красивой жизни поискать. Ну и где она, эта красивая жизнь? Докатились до того, что ребенок по чужим людям мыкается!

— Это точно. Ирина Юрьевна, а может, вы его возьмете? Он вас знает, любит и…

— Да как же я могу его взять? — возмутилась бабушка. — Вы знаете, какая у меня пенсия? Тут бы самой кое-как прокормиться. Вот если бы мне кто-нибудь денег немного подкинул, то…

— У вас все? — грубо перебила ее Клавдия.

— Я говорю, если бы мне кто-нибудь денег подкинул, — попыталась еще раз намекнуть бабушка.

— Простите, у меня очень много дел, — отрезала Клавдия и положила трубку.

Теперь уже плакать не хотелось. От злости Клавдия никогда не хотела плакать. Только от обиды…

ДЕНЬ ШЕСТОЙ

Среда. 9.43 — 11.51

Начальника следственного отдела прокуратуры в отличие от самого Малютова подчиненные и за начальника, собственно, не держали. Так, коллега, трудяга, свой парень, душа-человек. Василий Иванович Чепко, то ли благодаря своим юмористическим Ф. И. О., то ли в силу легкого и веселого характера, среди «важняков», следователей и криминалистов имел прозвище, разумеется, «Чапай». Он даже был похож на легендарного красного командира, во всяком случае хитроватым, лукавым мужицким нравом весьма напоминал. Василий Иванович о своем прозвище знал и, кажется, в глубине души им гордился.

— Игорек, — заглянул он в кабинет, — свободен сейчас?

— Свободен, — ответил Порогин, хотя свободным он, конечно, не был — писал отчеты. Просто не скажешь же своему непосредственному начальнику: занят, зайди попозже.

— А ноги как, не болят? — серьезно спросил Чапай.

Игорь, еще не привыкший к манере Чапая, испуганно посмотрел на свои ноги и замотал головой:

— Нет, а что?

— И руки здоровы? — поинтересовался Чапай.

— Здоровы…

— Тогда бери ноги в руки и скачи на улицу Академика Пилюгина.

— Зачем?

— Убийство. Женщину мертвую нашли. Такая, хлопчик, беда.

Чапай еще постоял, хмуро глядя в пол, потом спросил:

— А Клавдия Васильевна?

— Она в милиции. Поймали там тех, кто Худовского избивал.

— Ага. Ну пусть. Пусть. — И Чапай скрылся.

Игоря аж подбросило на стуле. Вот оно! Вот это настоящее! Тут он сам будет вертеться! Тут он сам поведет! Теперь уж Клавдия Васильевна не посмотрит на него снисходительно.

От мысли о Дежкиной сердце Игоря привычно обмякло. А лицо вспыхнуло румянцем, потому что снова вспомнился вчерашний разговор. По-дурацки получилось. Он вовсе не собирался сплетничать о Федоре Ивановиче. А получилось, что так мелко нагадил.

Впрочем, почему это он должен чувствовать себя виноватым? Он что, неправду сказал? Он даже не всю правду вывалил. Федор Иванович-то шел под руку с какой женщиной, при этом довольно весело улыбался и все норовил что-то на ушко этой женщине шепнуть. Этого Игорь не сказал. А не мешало бы.

Просто ему очень обидно было за Клавдию Васильевну.

Впрочем, если уж совсем честно, Игорь понимал, что вступил на какую-то скользкую тропу условностей, на которой понятия «правда» и «ложь» становились весьма размытыми. И обычная честность превращалась в подлость. И наоборот — сокрытие правды становилось благородством.

Конечно, ему бы сейчас дождаться Клавдию Васильевну и поговорить с ней начистоту, но мог ли он усидеть в кабинете, если где-то там трудилась следственная бригада, а его ждали как манну небесную.

Нет, ждать Игорь не мог. Да он и не ждал.

Дежурный «рафик» уже катил его по слякотным улицам Москвы.

— А где эта Академика Пилюгина? — спросил Игорь водителя.

— Немецкое консульство, — начал перечислять водитель, — парк-отель «Лагуна», Воронцовский парк…

«Господи! — дошло до Игоря. — Церковь святой Троицы в Воронцове! С ума сойти! А если это убийство связано с ограблением?! А что, вполне может быть…»

Среда. 8.12 — 14.03

С утра Федор ускакал рано. Только чмокнул в щеку.

Вечером тоже пришел поздно и уставший.

Клавдию даже странным образом радовало это обстоятельство. Она понимала, что поговорить начистоту с мужем так или иначе придется. Но до чего же не хотелось.

Витю пришлось оставлять на этот раз с Максом. Тот согласился без возражений. И вообще, ощущал себя, видно, настоящим старшим братом. Согласитесь, что с сестренкой это редко получается. Что эти девчонки понимают?

А Клавдия, не заезжая в прокуратуру, отправилась в знакомое РОВД, откуда сообщили, что пойманы хулиганы, избившие Худовского. Только звякнула Игорю, что появится после обеда.

Точно, рокеры.

Клавдия отметила, что про себя называет этих великовозрастных инфантилов так же, как Низовцева, вкладывая в это слово стариковское презрение.

Это были акселераты — рост у обоих под два метра, румяные, прыщавые морды, голубые, бестолковые глазенки и ломающиеся голоса.

Клавдия решила, что дело тут простенькое, этих двух дурачков она быстро допросит, а там поглядит — на пятнадцать суток их сажать или раскрутить на «хулиганку».

Честно говоря, вся эта история с Худовским была сейчас ох как некстати. Она была каким-то мелким раздражающим зудом в странной сгущающейся тишине, которую Клавдия ощущала вокруг себя почти физически. О! Эту тишину Дежкина знала. Как там говорится в поэтических банальностях — тишина перед бурей? Нет, это была другая тишина. Вязкая и настораживающая, из которой потом обязательно вылеплялось — именно это Клавдия знала точно — нечто гадкое, мерзкое, тяжелое, бьющее по самой твоей жизни, бьющее безжалостно и жестоко…

Клавдии надо было быть готовой к этим ударам, а она сидела в обшарпанной комнате райотдела и слушала гнусаво ноющий голос одного из рокеров по имени Лешенька, который однообразно спрашивал:

— А че-о мне за это бу-удет?

В этой тишине Клавдия, как никогда, чувствовала себя уставшей и беспомощной. Силы куда-то растекались, наваливались безразличие и обреченность. Клавдия силилась взять себя в руки, собраться, сцепить зубы, сжать кулаки, а получалось, что она просто делает самой себе больно.

— Я не зна-ал, что это Худо-овский, — продолжал ныть Лешенька, по-кроличьи заглядывая в глаза следовательнице.

— Как же не знал, Лешенька? — спросила Клавдия. — Ты же говорил, что ненавидишь его политические взгляды, что не позволишь ему стать Президентом.

— Каким Президентом? — вполне натурально вытаращил глаза недоросль.

— Президентом России…

Лешенька открыл рот и долго смотрел на Клавдию, словно она сейчас показала ему какой-то удивительный фокус.

— А он че, Президент? — наконец спросил рокер.

— Нет, но будет баллотироваться. Поэтому, Лешенька, твои действия можно квалифицировать как политический терроризм, — устало пошутила Клавдия.

— А кто Президент? — после долгого молчания спросил недоросль.

Клавдия подумала, что шутить пацан не умеет, но, взглянув на Лешеньку попристальнее, поняла, к своему ужасу, что тот вовсе не шутит.

— Ты не знаешь, кто у нас Президент? — осторожно спросила она. Так, на всякий случай. Чтобы парень не знал, кто в России Президент, — в такую дикость поверить было невозможно.

— Горбачев? — обрадовался собственной догадливости Лешенька.

— Ну ладно дурачиться, — оборвала его Клавдия. — Ты все прекрасно знаешь…

— А! — раскусил Клавдину «хитрость» недоросль. — На пушку берете? У нас нет Президента! Да?

Клавдии вдруг стало весело. Если пацан ваньку валяет, то вполне натурально. А если действительно не знает — абсурд, конечно, но вдруг, — то он, наверное, единственный такой в мире.

— Ельцин. Это тебе что-то говорит? — спросила она.

— А как же! — сразу ответил недоросль. Так отвечают на вопрос учителя круглые двоечники — уверенно, тупо и безапелляционно.

— Ну?

— Он этот, — не терял уверенности пацан, — как его… Теннисист…

Видно, Лешенька всерьез вознамерился убедить Клавдию в своей феноменальности.

Так до конца и не поверив, что рокер настолько далек от политики, Клавдия выведала у него, что били они Худовского за то, что приставал на дискотеке к их Туловищу.

— К Туловищу? — не поняла Клавдия.

— Сами у нее спросите… Жека Симонова…

— Так она, значит… Туловище?

Да, открытий для Клавдии было немало.

Но каково же было ее разочарование, когда оказалось что второй рокер — Васенька — от политики еще более далек. Он заявил, что его содержат в темной камере и плохо кормят, поэтому он будет просить политического убежища в Чечне.

Клавдия поняла, что эту речь ему подсказал кто-то из веселых сокамерников, потому что объяснить, что это за государство Чечня и где находится, Васенька не мог, хотя предполагал, что между Германией и Австралией.

И смех и грех.

Он тоже настаивал на версии, что Худовский приставал к их Мартышке и даже хватал ее за уши.

Клавдия поняла, что все слова рокеров надо переводить на русский, поэтому спросила и про мартышку и про уши. Оказалось, что это снова девушка, которую хватали, извините, за груди.

— Да почему же — уши? — недоумевала Клавдия.

— Висят, как у спаниеля, — покраснев, буркнул Васенька. Нет, краснеть они еще умели.

Как из сумасшедшего дома вышла Клавдия из райотдела. Как ни странно, настроение ее улучшилось. Во всяком случае, смешного она узнала много.

С покоем в душе подумала, что ее-то Ленка совсем другая. Значит, не вся молодежь — эти двое.

Но потом вспомнила, как однажды застукала собственную дочь под сильным наркотическим дурманом, сердце сжалось.

У Васеньки на груди болтался крестик с распятым Христом. Выведет ли Он пацанов и девчонок из этого болота и мрака?

Оставалось только надеяться.

И еще Клавдия поняла, что о политических мотивах в этой драке и говорить не приходится…

Среда. 14.35 — 16.51

Игоря не было, зато, как только Клавдия вошла в кабинет, откуда ни возьмись — Левинсон.

— Так-так-так! Уже вся прокуратура гудит — у Дежкиной младенец — не в мать, не в отца, а в заезжего молодца! Нашлись родители?

— Нет, наоборот, все пропали в одночасье. Бабушка вот только — за воспитание собственного внука денег просит.

— Так-так-так! Кстати о птичках, — поднял вверх палец пресс-секретарь. — У Семенова дело по притону, не слыхала? Ну что ты — обхохочешься! Сидят, представь себе, наркоманы, накачались до одури. И одна девица решила, что уже может летать. Вот она рвется выпрыгнуть в окно, а хозяин еще понимает что-то, удерживает ее. Решил, что, если он ее догола разденет, ей стыдно будет в окно выпрыгивать на улицу. Согласись, своя логика в этом есть. Но девушка окончательно стыд потеряла — хочу, дескать, летать. Тогда хозяин ее веревкой за ногу к батарее привязал и вернулся к друганам. Не успели они еще «косячок» забить, как слышат вдруг звон разбитого стекла: девицы нет, обратно в разбитое окно только обрывок веревки залетает. Подбежали — на асфальте никого, значит, уже нашли «птичку». Ну, вмиг протрезвели все. Дрожат, шугаются, как вдруг звонок в дверь. Хозяин понимает, что уже за ним пришли, на негнущихся плетется к двери, а там — два алкаша. Держат под руки эту девицу и говорят — вернете нам бутылку, отдадим девицу.

Клавдия серьезно кивала, словно слушала Левинсона.

— А оказалось, — продолжил пресс-секретарь, — что этажом ниже эти самые алкаши с трудом наскребли на бутылку, только успели поставить ее на стол и сесть, как окно разбивается и прямо на стол падает с неба голая девушка. Сносит, естественно, все со стола и лежит такая соблазнительная, только кое-где поцарапанная. Но алкашам было не до секса, они девушку вернули, а поскольку наркоманы им вместо портвешка какое-то «Чинзано» на радостях сунули, алкаши возьми и пожалуйся участковому. Тот притончик-то и накрыл.

К концу своего повествования Левинсон уже просто задыхался от смеха. Клавдия тоже поневоле улыбалась, хотя соль истории до нее не дошла. Совсем о другом она сейчас думала.

— Нет, ну ты представляешь? — хохотал Левинсон.

— Представляю, — кивнула Клавдия, — только я не поняла, почему — кстати?

— Что почему — кстати, — осекся Левинсон.

— Ну, я тебе рассказала про Витю Кокошина и его бабушку, а ты сказал — кстати…

— Правда? — задумался пресс-секретарь. — Странно. А кстати…

Дверь распахнулась так, словно в нее сейчас войдет целая рота солдат. Но вошел один Игорь. А вид у него был как у целого полка. Очень значительный.

Левинсон не закончил свою мысль. Но тут же нашел новую.

— Так-так-так… Что-то случилось невероятное. Игорь поймал Брынцалова, спекулирующего трамвайными талончиками, да? Нет? Зюганов оказался женщиной? Тоже нет? Наверное, Лужков сносит Кремль, чтобы построить оптовый рынок. Ну, тогда я не знаю…

— Я расследую убийство, — высокомерно пропустил шуточки мимо ушей Игорь.

— Сочувствую, — сказал Левинсон. — Ну ладно, ребята, мне пора.

Левинсон испарился, а Игорь долгим взглядом сверлил Клавдию, пока не произнес:

— Сейчас не до обид, Клавдия Васильевна.

— Может быть, — пожала плечами Дежкина.

Игорь еще помолчал:

— Ну ладно, извините, я не нарочно, — наконец выдавил он.

— Забудь, — тут же смягчилась Клавдия.

Игорь облегченно вздохнул и затараторил:

— А мне в самом деле убийство досталось. Женщина. И знаете где, в Воронцовском парке. Ну! Там же церковь та самая!

— А… Да-да…

— У меня три версии есть. Все три просто гениальные. Значит, первая такая…

— Нет, — сказала вдруг Клавдия. — Не надо, Игорек. Попробуй сам. Ты уже сам можешь.

Игорь не обиделся. Наоборот, он вдруг расплылся в радостной мальчишеской улыбке.

— Правда, вы так думаете?! Вы честно?!

— Разумеется. Только вот с версиями… Если все три гениальные, то ни одна из них не верна. Впрочем, не знаю… Думай сам.

— Я буду! Я думаю! — пристукнул кулаком по столу Порогин. — Я найду гада!..

Среда. 21.17 — 23.42

До вечера Клавдия просидела над бумагами, словно специально тянула время. Во-первых, бумаг этих было действительно много, во-вторых, почему-то не хотелось идти домой. А в-третьих, Клавдия так и не решила, подавать в розыск на Нину Кокошину или еще подождать.

Ну если с первой и последней причиной все было более или менее ясно, то вторая объяснялась не так просто. Если раньше Клавдия бежала домой, чтобы побыстрее прижать к себе маленькое тело Витеньки, услышать его картавую, но такую взрослую речь, накормить малыша, искупать… То теперь ей все труднее было встречаться с мальчиком глазами. Потому что ответить на его вопросы о маме было нечего.

Но была и другая причина — Федор.

Зря Игорь просил прощения. Ничего нового он про мужа не сообщил. Клавдия и сама прекрасно чувствовала — что-то не так. Давно чувствовала. И, как это часто бывает с нами, закрывала глаза, авось уляжется, авось как-то само рассосется…

В какой-то момент ее мрачные мысли стал отвлекать энтузиазм Порогина. Он делал сразу по нескольку звонков, наводил справки, кому-то давал поручения, советовал и даже распекал.

«А ведь вот парень, давно в меня влюблен, — подумала вдруг Дежкина. — Я-то поначалу думала — так, ерунда, юношеская романтичность. А выходит — нет. Игорь и словом не обмолвился, а ведь это чего-то стоит. Молчать и ждать. Я бы в его возрасте не выдержала».

У Клавдии сжалось сердце от жалости к Игорю. И от стыда.

Как она когда-то таяла по Чубаристову. Как мучилась, когда после их первой любовной ночи Виктор вдруг перестал ее даже замечать. Как болело тогда все внутри, как тонко чувствовалась эта боль. И как смертельно. Что за страшные мысли приходили ей в голову! Как хотела она сочувствия, тихого разговора и понимания…

Что же случилось потом? Когда она успела так очерстветь? Почему она спокойно и даже с тайным наслаждением следит за Игорем, отмечая невнимательным взглядом его робкие попытки обратить на себя ее внимание?

Вот теперь ее ударило, и она стала замечать. А раньше?

«Это боль делает нас добрее, — подумала Клавдия с досадой. — Или нас надо все время бить, чтоб мы любили друг друга?»

— Игорь, — тихо сказала она.

Тот вскинул голову. Что-то в ее голосе заставило парня затаить дыхание.

— Прости меня, Игорек… — Клавдия помотала головой.

— Да вы что?.. За что?.. — залепетал Игорь.

— За то, что я уже старая…

Игорь вскочил. Игорь сел. Снова встал и даже шагнул к столу Клавдии:

— Вы не смеете так говорить, вы не старая… Вы!.. Вы самая!.. — У Порогина задрожали губы, и он выбежал из кабинета.

Витя сидел в прихожей на стульчике и смотрел на Клавдию тихим и каким-то грустным взглядом. Он даже ничего не спросил. Он ждал.

И Клавдия вдруг улыбнулась.

— А у меня новости хорошие! — бодро сказала она. — Ну, Витюшка, догадайся какие?

Мальчик не посмел назвать самую ожидаемую новость. Только глаза стали яркими.

Макс выглянул из своей комнаты.

— Какие новости?!

— Скоро Витина мама найдется, — не очень ловко вывернулась Клавдия.

Макс уловил этот момент и вовремя подыграл.

— Да ты что?! — воскликнул он радостно. — Правда?!

— Правда! — уже увереннее кивнула Клавдия.

Если бы она знала в этот момент, что была абсолютно права. Наверное, когда мы хотим доставить людям радость, мы всегда правы.

— А где, тетя Куава?! Где мамка?! — наконец разделил радость своих обманщиков Витя.

— Секрет, — подмигнула Клавдия. — Подожди немного — и все узнаешь.

И Витя запасся терпением.

Клавдия видела, как мальчишка сам себя держал за язык, чтобы не спрашивать о матери, и уже ругала себя за минутную слабость, за ложь, но разочаровывать мальчишку у нее не было сил.

Только когда уже ложился спать, Витя не выдержал:

— Ну, хоть бы чуточку скажи, — шепнул он Клавдии на ухо.

— Ты мой сладенький, — умилилась Клавдия. — Завтра все узнаешь.

Не успел Витя уснуть, как действительно раздался телефонный звонок и мужской голос спросил:

— Дежкина? Клавдия Васильевна?

— Да, это я, — отказавшим вдруг голосом ответила Клавдия.

— Кокошин Никита я. Я из рейса вернулся вот только. У вас мой сын?..

Клавдия уснуть не могла долго. Во-первых, завтра все выяснится, думала она. Только вот что выяснится?

А во-вторых, она ждала Федора.

Муж вернулся поздно. На цыпочках пробрался в спальню, бесшумно разделся и лег.

Клавдия лежала с закрытыми глазами и слышала, как он поворочался немного и уснул…

ДЕНЬ СЕДЬМОЙ

Четверг. 10.14 — 12.40

— Ну что, к папе хочешь? Давно папу не видел?

— Давно. Хочу. — Витя улыбнулся и шмыгнул носом.

Клава поправила на нем шапочку и толкнула тяжелую дверь парадной.

Квартиру открыли сразу. Даже не спросили, кто там.

— Здравствуйте, я…

— A-а, проходите, проходите! — На пороге стоял здоровенный мужик и чесал волосатое пузо. — Никита. А вы Клавдия Васильевна? Мне маманя про вас говорила.

— Папка, пуивет! — Витька сразу повис у отца на шее.

— Ну привет, мужик. Здоровенный стал. — Никита подхватил его одной рукой и понес в квартиру. — Вы раздевайтесь, проходите. Обувь можете не снимать, у нас тут и так большой бардак.

Беспорядок действительно имел место. По всей комнате были раскиданы какие-то мешки, пакеты, коробки.

— Садитесь. — Кокошин-старший смахнул с кресла ком оберточной бумаги.

— Никуша, кто там пришел? — раздался женский голос из ванной.

— Риточка, это та женщина, которая моего Витька к себе взяла, пока его мамаша шляется неизвестно где! — крикнул он во весь голос и шепотом добавил: — Она у меня, знаете ли, очень ревнивая. Слышать про Нинку не может. Витя, пойди на кухню, посмотри телевизор.

Мальчик тут же спрыгнул с папкиных колен и ушел из комнаты.

— Вы понимаете. — Никита накинул рубашку и сел на журнальный столик, смахнув на пол огромного мехового тигра. — Нинка же сама меня турнула. Этот ее хахаль новый певцом был в филармонии, вот ей красивой жизни и захотелось. Сначала меня туда таскала каждый выходной, потом сама шастала, а в один прекрасный день ночевать не пришла. Заявилась только через два дня. Собирай, говорит, свои манатки и выматывайся из квартиры. А квартира-то моя была, кооператив. Я за нее со своего горба выплачивал, только ордер на нее был оформлен. Вот я и ушел. А хахаль этот ее…

— Смирнов. — Клава ухмыльнулась. — Имела удовольствие.

— Вот-вот. — Никита вздохнул. — Он алкашом оказался, самым натуральным. Он же в филармонии тенором пел в хоре, солировал даже — во, еще не забыл культпоходы эти! Потом его из солистов перевели.

— Понизили, что ли?

— Ну. — Никита махнул рукой. — Голос пропил, вот и перевели. Потом вообще выперли. Нинка пару раз старалась подкатить ко мне мириться, но я ни в какую. На хрен мне такая нужна?.. А Ритка, она…

— Кто это «она»?! — В комнату вошла молодая маленькая женщина со злым лицом и огромным сооружением из махрового полотенца на голове. — Это ты меня «она» называешь?

— Я говорю, Ритаточек мой, что ты у меня самая прекрасная женщина на свете. И я без тебя вообще пропал бы, — залебезил Никита. Но ответ «Ритаточка» не удовлетворил. Она недоверчиво покосилась на Клавдию и спросила:

— Ты кто?

— Клавдия Васильевна Дежкина, — ответила Клава, почему-то встав.

— Тоже троллейбусный парк?

— Нет, Ритаточек: — Никита покраснел и забегал глазами. — Она нашего Витеньку на улице…

— Твоего Витеньку, — отрезала «Ритаточек» и снова повернулась к Клаве. — Алиментов она не получит. Так своей подруге и передай. А судиться начнет, так вообще материнства лишим!

— А я не по поводу алиментов. Хотя этот вопрос остается открытым. — Клава начала злиться всерьез. — Я следователь городской прокуратуры по особо важным делам. — Клавдия вынула удостоверение и ткнула под нос «Ритаточку». — Ваши документы попрошу. Кем приходитесь гражданину Кокошину? Прописаны на этой жилплощади? Где работаете? Декларацию о доходах заполняли?

От такого потока вопросов «Ритаточек» онемела. Только глазки ее забегали пуще прежнего.

— Так, мне необходимо взять показания у гражданина Кокошина, а вы свободны. Шагом марш на кухню.

Никита тоже разительно изменился. От вальяжности и лени не осталось и следа. Он дышал широко открытым ртом, и губы у него дрожали.

— Что?! — обрадовалась вдруг Рита. — Доигрался?! Говорила я тебе, не лезь ты в эти дела. Так нет, все ему мало, все ему мало!

— Это мне мало?! — взвыл Кокошин. — Дубленку ей подавай, пылесос моющий подавай, продукты из супермаркета подавай, софисты-твисты она по телефону покупает, и мне еще мало! Молчала бы, дура!

Из кухни прибежал Витя и с интересом наблюдал за всем происходящим.

— Арестовывают твоего папу, сынок! — ненатурально закатил глаза Никита. — Довела его тетя Рита до цугундера!

— Никто вас арестовывать не собирается. Пока. — Клаве уже был противен это дурацкий театр абсурда. — Сейчас я просто привела вам вашего сына и хотела поговорить с вами по поводу Нины Николаевны, его матери. Вот и все.

— Ну да, ну да… Только че про нее говорить? — Никита никак не мог перевести дух. — Сто раз уже говорено. Дура она и есть дура.

— Может быть, не знаю. — Клава подняла с пола упакованного в полиэтиленовый пакет пушистого тигра и протянула его мальчику. — Витя, посмотри, какого тебе папа зверя привез.

— Это не ему! — робко вмешалась Рита.

— Ему! — зло зыркнул на нее Никита.

— Поди на кухню, поиграй с ним. — Клава подмигнула мальчику.

— Хоошо. — Витя грустно вздохнул, взял тигра за хвост и нехотя поплелся на кухню.

— И вы тоже, я ж сказала, — повернулась она к Рите.

Та нехотя удалилась.

— Ну так вот, — продолжила Дежкина, — Нина Николаевна пропала без вести. Ее уже несколько дней нет на работе, она никому не сообщала, что собирается уехать, мама ваша про нее тоже ничего не знает.

— Ну это я уже слышал. Мне мама говорила. — Никита встал и начал собирать с пола мусор.

— Но и это еще не все. Она пропала как раз в тот день, когда вы уехали.

Раздался звонок в дверь.

— Поди открой, — крикнул Никита на кухню.

— Сам открой! — ответила Риточка.

— Не видишь — я с человеком разговариваю!

Позвонили опять.

— А у меня голова мокрая!

— Я что сказал! — крикнул он и стукнул кулаком по стене. — Голова у нее мокрая…

Рита побежала открывать.

— А куда вы ездили? — спросила вдруг Клава.

— В Белгород, товар возил. — Кокошин запихнул мусор в пакет и положил на столик.

— Да? Странно. — Клава пожала плечами. — Мне на фирме вашей тоже так сказали. Почему же вас не могли на трассе найти?

— На какой трассе? — Никита напрягся.

— А какие трассы бывают? — улыбнулась Клава. — Я начальнику ГАИ позвонила, а он дал приказ по всем постам, чтобы вам сообщили про сына. Но вы по трассе не проезжали.

— Ну, вы понимаете… — Клава вдруг ясно увидела, что у Кокошина дрожат колени. Даже удивилась. Раньше думала, что это просто литературная гипербола. — Мы с напарником решили дорогу срезать и…

— Это была самая короткая дорога. К тому же она была указана в вашей путевке. Кроме того, мы проверили и другие дороги на Белгород. Нигде вас не было…

— Ах ты гад! — влетела в комнату Рита. В руках у нее был какой-то кулек, и она явно намеревалась съездить этим кульком Никите по физиономии. — Это что такое, я тебя спрашиваю?!

— А что, Риточка? Что такое? — Никита попятился, испуганно моргая глазами.

— Вот это — что? — Риточка вынула из кулька женский свитер и швырнула в мужчину.

— Откуда он у тебя? — спросил он, не придумав ничего умнее.

— Ромка сейчас приходил, напарничек твой, просил тебе передать. Я в пакет заглянула, а там это! Говори, кобель, чья это вещь, а то я ее распущу и нитки на твой сучок-то намотаю!

— Что ты, золотко, ты неправильно поняла, — захихикал Никита, дико косясь на Клаву. — Это совсем не то, что ты думаешь…

— Все я правильно поняла, бабник ты хренов! — Рита даже не обращала на гостью никакого внимания. — Или скажешь, что ты сам его носишь, когда холодно?!

— Нет, ну что ты.

— Чей это свитер? — Рита продолжала наступать и уже приперла Никиту к окну. — Последний раз спрашиваю! Чей?!

— Нинкин! — вдруг выпалил он.

— Чей? — Рита остановилась.

— Чей? — Клава встала с кресла.

— Нинки, жены моей… бывшей. А что? — Кокошин оттолкнул любовницу. — Это она с нами в машине ехала. Попросила меня до Саратова ее подбросить, вот и все. Родственники там у нее какие-то. Поэтому и на трассе нас не было — мы крюк сделали…

— Так вы видели ее? — ахнула Клавдия. — Да почему же сразу не сказали?!

— Потому что… вот и все!.. Она просила никому не говорить, — буркнул Никита. — Я ж не знал, что она Витьку на этого… оставила. И потом — вы ж Ритулечку мою видите?..

— Так-так-так, — пыталась сообразить Клавдия. — А зачем ей нужно было в Саратов? Она вам не говорила?

— Сказала, что там плохо с кем-то или помер. Я и не расспрашивал толком. — Никита пожал плечами. — Ну вот ты посмотри, что сделала, дура. Помяла все рубашки. Теперь их никуда не примут. — Он собрал рубашки, на которых только что посидела Рита, уложил их в стопочку и запихнул в шкаф. А куда туфли дела модельные? Я же говорил, это не твое.

— А может, Нинки твоей? У, жмот чертов… — Рита полезла под диван и швырнула на середину комнаты коробку с туфлями. — На, подавись! А про Нинку мы еще с тобой поговорим!..

— Значит, это двадцать третьего произошло? В пятницу? — перебила ее Клавдия.

— Ага, в пятницу… — Кокошин почесал затылок. — Да, точно…

— Странно. А зачем же Смирнов сказал, что она дома ночевала?

— Это уж вы у него спрашивайте, чего он вам там наговорил.

— Понятно. — Клава задумалась. — Простите, а у вас случайно нет ее адреса в Саратове? Или, может, телефон?

— Есть, — прошипела из угла Рита. — Возле сердца носит. Сама в блокноте видела, на первой страничке.

— Ох, ну че ты лезешь, че ты лезешь? — Кокошин взял со стола записную книжку. — Вот, пишите. 23-40-05. Злобин Зиновий. Это дядька ее.

— Спасибо. — Клава записала телефон на куске оберточной бумаги и сунула к себе в карман. — Больше вы ничего не хотите сказать?

— В смысле? — не понял Никита.

— Ну, согласитесь, по меньшей мере странно — уехала, не позвонила, не сообщила, сына бросила…

— Что знал, все сказал, — пожал плечами Кокошин.

— Ну тогда ладно, я пошла. Большое вам спасибо. — Клава встала и пошла в коридор.

— Ой, что вы, это вам спасибо, что наше… моего Витьку пригрели. — Никита поплелся было за ней, но Рита ухватила его за руку и что-то горячо зашептала на ухо.

— Витенька, иди сюда, маленький, давай прощаться, — позвала из коридора Клавдия.

Витя высунулся из кухни и наморщил лоб.

— Уже уходишь, тетя Куава?..

— Клавдия Васильевна, — вынырнул в прихожую Никита, затолкал Витьку опять на кухню и закрыл дверь в комнату. — У меня сестра в командировку укатила, послезавтра возвращается, — зашептал он. — Я Витька к ней отправлю, пока мать не вернется, а то… Ритка ему тут житья не даст…

— И что? — Клавдия насторожилась.

— Не могли бы вы его пока к себе взять, раз такое дело? — Кокошин отвел взгляд.

— Как это? — удивилась Дежкина.

— На два дня, не больше. Вы меня так выручите.

— Да вы в своем уме? — опешила Клавдия.

— Я вас очень прошу!

— Даже не просите! Как вам не стыдно?!

Четверг. 15.37 — 20.59

— Тетя Куава, а ты еще пиуожков сдеуаешь? — Витя скинул башмачки и побежал в Ленкину комнату.

— Сделаю, сделаю, — простонала Клава и стала раздеваться.

— Привет! — в прихожую вышел Федор. — Что, нам отдали?

Он подошел к Клаве и чмокнул ее в щеку. От него приятно пахло каким-то новым одеколоном.

— Что за запах? — Клава сунула ноги в тапочки и пошла на кухню, готовить ужин.

— Нравится? — заулыбался муж.

Межгород долго был занят. Только минут через двадцать удалось пробиться.

— Алло! Это 23-40-05?!

— Да. А кто вам нужен? — спросил мужской голос.

Клава подцепила ногой табуретку, пододвинула под себя и села.

— Мне нужен Зиновий. Зиновий Злобин. Я туда попала?

— Это я. А вы кто?

— Меня зовут Клава. Я подруга Нины. Могу я?..

— Нины? — удивился голос. — А что случилось?

— Да, собственно, ничего. Могу я с ней поговорить?

— Конечно, можете. Запишите телефон.

Клавдия потянулась за блокнотом, но Злобин стал называть уже давно известные ей цифры.

— Подождите, но это ее московский…

— Ну…

— Но она же у вас?

— Где у нас?

— В Саратове. А разве нет?

— Нет. А кто вам сказал?

— Никита, ее бывший муж. — Теперь удивилась Клава. — Так ее точно нет?

— Нет, конечно. А с чего этот Никита взял, что она у нас?

— Скажите, а может, она вам звонила? Или еще что-нибудь?

— Да не звонила она. Вообще про нее месяца два не слышал. Скажите, а вы туда звоните?

— Это 23-40-05?

— Правильно…

Клава положила трубку.

— Вот гад…

— Значит, говоришь, нравится запах? — На кухню вошел Федор и сел рядом.

— Какой запах? — Клава устало посмотрела на него.

— Ну как же. Вот. — Он поставил на стол флакон одеколона. — Купил сегодня. Всего полтинник стоит. Приятный запах, правда?

Клава взяла флакон и прочла название. «Egoiste».

— Полтинник, говоришь?

— Да, всего полтинник. — Федор взял флакон из ее рук и аккуратно упаковал в коробку. — Очень приятный запах. Полынью пахнет, дорогим табаком и немного мятой. Очень мужественный, правда?

— Да, очень. — Клава пристально посмотрела на мужа. — Ну а теперь мужественно все выкладывай.

— Что выкладывать? — не понял Федор.

— Федь, ты как думаешь, я где работаю? — Клава встала, вынула из-под стола ящик и стала набрасывать в раковину картошку.

— В смысле?

— Думаешь, я не знаю, сколько этот одеколон стоит? — Включила воду и взяла в руки нож. — Сто восемьдесят тысяч. И это еще по дешевке. — Первая картофелина булькнула в кастрюлю. — Чего молчишь?

— Ну ладно, ладно, поймала, — захихикал Федор. — Я его за двести купил. Могу себе позволить раз в жизни? — Он махнул рукой и встал.

— Нет, ты посиди, посиди. А я дальше расскажу. — Клава бросила в кастрюлю третью картофелину и взяла четвертую. Федор сел. — У тебя в тумбочке восемь одеколонов, а у меня одни духи. Нет, я не жалуюсь. Просто как-то странно это. По идее, должно быть наоборот.

— Вот какую-то ерунду мелешь! — начал заводиться муж.

— Наверно, ерунда. — Четвертая картофелина оказалась вся гнилая, пришлось ее выкинуть. — Но вы, мужики, в запахах вообще мало разбираетесь. А ты тем более, «Тройной» от «Шипра» отличить не сможешь, совсем себе своими папиросами нюх отбил. А тут вдруг — «полынь», «мята», «табак»… — Почистив пятую картофелину, Клава долила в кастрюлю воды и принялась за шестую. — И потом, слово «мужественно» мужчины очень редко произносят. Это как «масло масляное». Зато женщины очень часто им пользуются. Как ты думаешь, хватит? — Она повернулась к мужу и холодно улыбнулась.

— А что, еще что-то вычислила? — тихо спросил Федор.

— Это я про картошку. Хватит на всех? — Она показала ему полную кастрюлю.

— Да. — Федор опустил голову.

— Хотя у меня и еще вопросы есть…

— Какие вопросы? — напрягся Федор.

Клавдия посмотрела на него, мотнула головой.

— Как противно, когда врут. Знаешь, Федя, как это противно и обидно? — Она зажгла газ и поставила кастрюлю на плиту.

Муж молчал.

Зазвонил телефон. Клава хотела поднять трубку, но Федор перехватил.

— Алло… Это тебя. — Протянул ей трубку и вышел из кухни.

— Алло, Клавдия Васильевна? Это Никита. У меня мало времени — Ритка к соседке за перцем пошла…

— Я в Саратов звонила… — начала было Клавдия.

— Да, это… — перебил Никита, — вы простите, что так получилось. Это все из-за свитера. Там в машине одна моя… ну, знакомая ехала со мной.

— Понятно. — Клавдия вздохнула.

— Вот я и соврал про Нинку. Это не Нинка была. А по трассе мы не ехали потому, что… Ну, в общем, у нас груз один был. Решили подработать маленько… Я так подумал, вы же все равно узнаете, так уж лучше я сам…

— И правда лучше.

— А Нинку я давно не видел, честное слово! — заторопился Никита. — Очень давно…

— И она вам не звонила?

— Нет. Как там Витька?

— Нормально, играет. Сейчас ужинать будем.

«Газ нужно сделать потише, а то вся вода выкипит».

— Я его послезавтра сам заберу. Вы только скажите, когда и где… О, все, Ритка идет. — И в трубке зазвучали короткие гудки.

Клава взяла нож.

— Тетя Куава, а что ты деуаешь? — на кухню заглянул Витя.

— Ужин готовлю.

— А почему ты пуачешь?

— Это мне лук в глаза попал.

— Зуой уук?

— Не злой, — поправила Клавдия и смахнула со щеки слезу, — обидный…

ДЕНЬ ВОСЬМОЙ

Пятница. 8.04 — 8.45

— Клавочка Васильевна, подождите!

Клавдия придержала дверь лифта, пока Лина Волконская запирала дверь.

— По-моему, мы раньше встречались чаще, — сказала Лина, влетая в лифт.

— А так всегда бывает, — согласилась Клавдия. — Что имеем — не храним…

— Наверное, здесь уместнее — «большое видится на расстоянии»…

Лина была по-прежнему хороша. Только к девичьей ее прелести добавилась женская уверенность в себе и покой во взгляде.

— А что ж Илья тебя не захватил? — спросила Клавдия.

— Торопился очень, — как-то слишком поспешно ответила Лина. — Когда это мы с вами в последний раз виделись?

— В январе, кажется. Убийство Саманова…

— О-ой… не вспоминайте, — простонала Лина. — Что у вас-то нового?

— По мелочам — много. По крупному…

«А по крупному еще больше, — закончила она мысленно. — Только как об этом скажешь?»

Лина Волконская была судмедэкспертом. Познакомились они с Клавдией давно. Она уже смутно помнила, что за дело тогда расследовала, очень быстро все разъяснилось. Но началось с трех трупов в студенческом общежитии. Как и положено, была вызвана следственная бригада, криминалисты и среди всей этой большой команды — Лина.

Клавдия впервые видела такого судмедэксперта.

При виде трупов Лина стала белой, как стена, к которой прижалась всем своим дрожащим телом, потом убежала в туалет, и там ее вывернуло наизнанку. Клавдия видела, как дрожали руки и губы Лины, когда она касалась мертвых тел.

«Боже мой, — подумала тогда Дежкина, — кто же послал эту кисейную барышню на такую муку?»

Потом они встречались еще несколько раз при подобных же обстоятельствах, и Лина каждый раз выполняла свои прямые обязанности словно делала это в первый раз.

Клавдии бы срочно заменить медэксперта и сообщить начальству, но она решила, что девушка нуждается в поддержке. Поэтому мягко, но настойчиво уговаривала Лину не волноваться, не нервничать, а спокойно делать свое дело.

Хотя встречи их были нечастыми, Лина прониклась к Клавдии безграничным доверием. Стала просто так, без дела, захаживать в прокуратуру, чтобы поболтать о том о сем, поделиться своими женскими секретами. Словом, они сдружились.

И тут Клавдия узнала, как, собственно, девушка стала заниматься этой глубоко противной ей работой.

Родители Лины были довольно высокими чиновниками в аппарате ЦК КПСС. Почему-то они решили, что дочь их прирожденный врач. Вот они и устроили Лину в медицинский. Лина училась кое-как. Главное — иметь «корочку» о высшем образовании, внушали ей. Это престижно. Дальнейшая судьба казалась тогда сказочной и лучезарной.

Но человек предполагает, а Господь Бог располагает.

В сентябре девяносто первого года родители Лины вдруг оказались не у дел. Их просто вышвырнули на улицу. Может быть, и поделом. Но удар для чиновников был слишком силен. Отец стал пить. Мать превратилась в истеричку. А в один несчастный день, возвращаясь с дачи, родители попали в автокатастрофу. Оказалось, что оба были пьяны. Отец скончался на месте, а мать еще полгода пролежала в больнице. Но это была простая больница, никаких импортных лекарств, никакого современного оборудования, никаких высококвалифицированных докторов…

Похоронив мать, Лина поняла, что осталась совсем одна и теперь будущее строить ей самой.

В это время она уже училась на пятом курсе. Кое-как дотянула до диплома. Хотели ее отослать куда-то в Подмосковье, но кое-какие старые связи остались. Пристроили в институт судмедэкспертизы.

Наверное, из нее получился бы отличный педагог, философ или искусствовед. (У Лины были такт, острый ум и изысканный вкус.) Но среди партчиновников эти профессии считались несерьезными. И теперь Лина занималась колотыми, резаными, огнестрельными ранами и трупными пятнами…

— Мне показалось или это в самом деле — я слышала детский голос у вас? — спросила Лина, когда сели в троллейбус.

— В самом деле.

— Родственник?

— Не совсем. То есть совсем не. Мальчишку нашла на улице.

Клавдия рассказала Лине всю историю Вити, исчезновения его матери, а потом и отчима.

Волконская слушала невнимательно.

— И кто эта дело ведет? — спросила в конце. — Вы или Виктор Сергеевич?

— Да никакого дела пока нет, — ответила Клавдия.

«Виктор Сергеевич Чубаристов, — грустно подумала она. — Вот кто тебя, девочка, интересует…»

— Понятно, — вздохнула Лина.

— Он в Америку уехал, — сказала Клавдия. — Не сегодня завтра вернется.

Лина вспыхнула от того, что ее мысли так легко угадали, но благодарно улыбнулась.

Пятница. 9.00 — 10.37

Клавдия все решила еще вчера. Она попросит Игоря или лучше Берковича — у Игоря там что-то серьезное — начать следствие по делу исчезновения Нины Кокошиной и Сергея Смирнова. Беркович, как и Игорь, прокурор-криминалист. Он может действовать самостоятельно. А действовать уже было давно пора.

Но благие намерения сразу воплотить не удалось.

Возле дверей прокуратуры, когда Клавдия протиснулась через толпу неизвестно откуда взявшихся корреспондентов, ее вдруг остановили кожаные ребята со шкафообразными фигурами и сказали:

— Куда прешь, тетка?

Клавдия оценила ситуацию как унизительную. Ее не пускают на собственную работу.

Она обернулась на улицу и увидела, к счастью, милицейский «газик».

Стражи порядка, однако, оказались далеко не рыцарями, они долго и доброжелательно выясняли у кожаных, чего им надо, а потом доложили Клавдии, что это охрана депутата Худовского.

— Ах, вон в чем дело! — взъерепенилась Клавдия. — Ну ладно.

Она сама смело пошла на ребят, стараясь смотреть им прямо в глаза, а не на квадратные плечи и кулаки с арбуз.

— Следователь прокуратуры Дежкина. Сидел? — в упор спросила она самого вальяжного из них.

Корреспонденты вскинули телекамеры и фотоаппараты.

Вальяжный таковым быть сразу перестал.

— Да это давно было… По молодости, по глупости… — залепетал он.

— Не поумнел с тех пор, — резюмировала Клавдия. — Так, короткая стрижка, глаза карие, рост метр девяносто, лоб узкий, скошенный, — вцепилась она взглядом в лицо охранника. — По приметам сходится, — многозначительно добавила Дежкина. — Далеко не отлучайся.

Шкаф вздрогнул и отступил к стеночке.

— Документы! — рявкнула Клавдия на другого.

Тот суетливо стал ощупывать свои карманы, но Клавдии уже все было ясно.

— Документов нет. Покажи руки.

Охранник послушно вытянул лапищи.

Засверкали фотоблицы.

— Точно, татуировка на среднем пальце в виде перстня со звездой. А мы тебя обыскались…

Третий уже что-то лихорадочно бормотал в переговорник.

С ним, к сожалению, Клавдия разобраться не успела.

Из дверей прокуратуры вылетела целая делегация — сам Иосиф Владимирович Худовский, Малютов с бегающими глазками на солдатском лице и хитро улыбающийся Чапай.

— Что тут происходит?! — привычно заверещал Худовский.

Объективы обернулись к нему.

Нельзя сказать, что Клавдия лидера НДПР недолюбливала. Она его просто презирала.

— Это ваши телохранители, господин депутат? — спокойно повернулась к нему Дежкина. — Что ж вы так неразборчивы, Иосиф Владимирович? Известно ли вам, что у этих ребяток довольно богатое уголовное прошлое?

Худовский налился багровой апоплексической кровью.

— Это мое дело, кого мне выбирать! — уже не так уверенно заявил лидер.

— Да уж не совсем так, господин депутат. Разве не наша прямая обязанность обеспечивать вашу безопасность? И разве в силах мы исполнить свой святой долг, если ваши ребятки завтра сговорятся с какими-нибудь уголовными авторитетами…

— Это Дежкина как раз, — вставил горпрокурор, теряя последние капли самоуверенности. — Это она ваше дело ведет…

— Нет, Иванович, я веду дело не, уважаемого депутата Худовского, а злостных хулиганов, которые подвергли его нападению. Кстати, охрана ваша, Иосиф Владимирович, тогда как раз оказалась не на высоте.

Худовский испепелил взглядом вмиг опавших в плечах и в росте охранников, обругал корреспондентов, развернулся на сто восемьдесят градусов.

— На улице мы это обсуждать не будем, однозначно.

Когда Клавдия вместе со всей процессией шла по коридорам прокуратуры, коллеги жались к стенам или спешили нырнуть в кабинеты.

У Малютова на столе уже был накрыт весьма изысканный завтрак. На пять персон. Люся-секретарша суетилась тут же.

Худовский смерил ее оценивающим взглядом и уселся за стол.

— Ну, докладывайте, госпожа следователь, что там по этому политическому покушению?

Клавдия, выигравшая только что первый раунд, не торопилась сдавать свои позиции.

Она тоже села к столу. Достала из сумки бланк протокола и спросила у Худовского:

— Фамилия, имя, отчество?

— Худовский Иосиф… — послушно начал тот, но осекся. — Что?! Что здесь происходит, господин прокурор? — обернулся он к Малютову.

— Так все по закону, — не дал ответить Малютову Чапай. — Следователь Дежкина должна заполнить протокол допроса пострадавшего. Клавдия Васильевна, вы посылали гражданину Худовскому повестку?

— Нет.

— Большое вам спасибо, Иосиф Владимирович, что решили добровольно помочь следствию. Продолжайте, Клавдия Васильевна, — мило улыбнулся Чапай. — А мы послушаем.

— Фамилия, имя, отчество? — повторила Клавдия.

Худовский ответил на все вопросы, которые полагались для заполнения шапки протокола.

Теперь он был тих, но явно раздражен.

— Расскажите, пожалуйста, как было дело, — попросила Дежкина.

— Я подробно изложил происшедшее в заявлении. Но могу повторить, если вам так уж необходимо. Находясь в гуще народа, знакомясь с трудом и отдыхом российской молодежи…

— Вы имеете в виду бар гостиницы «Орленок»? — без нажима спросила Клавдия.

— Это не важно! — тут же вскинулся Худовский. — Да, это было в баре…

— Понятно, — кивнула Клавдия, — продолжайте.

— Я был избит двумя наемниками неизвестных мне, но вполне угадываемых политических сил.

— Это произошло в самом баре? — поинтересовалась Клавдия.

— Нет. Я вышел на улицу подышать свежим воздухом. И тут на меня напали.

— Сколько их было?

— Четверо или пятеро, не помню. Но это были…

— Милиция уже задержала нападавших. Правда, их было двое, — успокоила Худовского Клавдия.

Почему-то эта новость Худовского встревожила, а не обрадовала.

— А вы однозначно уверены, что это они? Знаете, в сомнительной чести избить самого Худовского могут признаться многие…

— Мы проверим, — сказала Клавдия, хотя у нее-то никаких сомнений не было. — Так где конкретно произошло нападение?

— В сквере напротив гостиницы.

— Вы там были один?

— Мои охранники отстали, — угрюмо сказал депутат.

— Простите, а кроме охранников?

Худовский стрельнул глазами в Дежкину. Понял сразу, что отпираться не стоит.

— Нет. Я был там с активным деятелем нашей партии.

— Если можно, назовите.

— Низовцева… А какое это имеет значение?

— Так-так-так… Клава, ты в самом деле… Это что — имеет значение? — наконец вступил в разговор Малютов.

— Действительно, какое это может иметь значение… — пожала плечами Клавдия. — Значит, вы хотели бы провести опознание нападавших? — спросила она.

— Нет! Мне некогда. Я все описал однозначно. — Худовский вдруг встал. — Если у вас будут еще вопросы, позвоните моему секретарю.

Опять всей компанией вышли провожать лидера до дверей прокуратуры. Клавдия успела отметить, что охранники были уже другие. Впрочем, мало чем отличались от прежних.

Только когда лидер НДПР, проведя быструю пресс-конференцию перед многочисленными корреспондентами, сел в машину и отчалил, Малютов дал волю своим чувствам.

— Так-так-так! Это что, провокация? Вы на чью мельницу воду льете?! — гремел он на Чапая и Клавдию, уведя их в свой кабинет. — Да вы знаете, что этот клоун с нами сделает?! Вы что тут устроили?!

— Бог не выдаст, свинья не съест, — хитро прищурился Чапай. — Все по закону. Или вы хотите…

— Ты мне, Вася, тут не вешай лапшу…

— Игорь Иванович, а вы знаете, зачем Худовский приходил? — тихо спросила Клавдия. — Ведь сам же пожаловал.

— Ну и зачем?

— Предвыборная кампания, — пожала плечами Клавдия, — это же ясно. А били его двое мальчишек. Ни о какой политике они и думать не думали. Говорят, что он приставал к их Мартыш… простите, девушке. Впрочем, тут еще надо разобраться. Но политического покушения при всем желании я вам не нарисую.

Малютов только руками развел.

— Едрит твою, Дежкина, смелая ты баба! — без восхищения сказал он. Но улыбнулся-таки. — Ладно, свободна, иди работай…

— Есть! — не без удовольствия откозыряла Клавдия.

Пятница. 10.44 — 11.25

— Так-так-так! — всплеснул руками Левинсон, не успела Клавдия переступить порог кабинета. — Жанна д’Арк московского разлива!

— «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет»!

Чубаристов сидел на своем месте и тоже радостно подмигивал Клавдии.

— Привет, госпожа следователь! — встал он. — Ты тут бушуешь?!

— Привет, Виктор, это ты? — обрадовалась Клавдия.

— Вопрос интересный, но я все-таки отвечу. Да, это я!

— Рассказывай, Виктор Сергеевич! — нетерпеливо заерзал Левинсон. — Знаешь, Америка — это сказка для взрослых. Люблю ее слушать.

— Ой, погоди, Витя, не начинай. Мне надо тут звоночек сделать. Берковича не видели?

— У себя, — ответил Левинсон.

Клавдия набрала номер. Трубку подняли сразу же.

— Евгений Борисович, это Дежкина, не в дружбу, а в службу, зайдите ко мне, пожалуйста.

— Бегу, — рассмеялся Беркович.

— Ну-ну, — положила трубку Клавдия. — Что там? Гольфмана арестовал?

— Да не было там никакого Гольфмана, — махнул рукой Чубаристов. — Зря промотался. Хотя не совсем зря. Встретил кое-кого из старых знакомых.

— Да ты про Америку, Витя, про Америку! — взмолился Левинсон.

— А Беркович тебе зачем? — не обратил внимания на пресс-секретаря Чубаристов.

— Нашла я, Виктор Сергеевич, на улице пацана, — стала телеграфно объяснять Дежкина. — Мать у него пропала. А отчим мальчика что-то путался все, нес какую-то околесицу, мол, никуда не пропала, на работу ушла. Пьет этот отчим сильно. А на следующий день и сам исчез. Участковый в доме посмотрел — вещички он свои забрал. Вот думаю, надо его искать.

— А давно надо было, — кивнул Чубаристов. — Он, поди, и грохнул болезную.

— Да вот и я теперь думаю.

Клавдия вспомнила отчетливо тот день, когда привела Витеньку на Веерную. Почему она сразу не забила тревогу?

— Так ты будешь про Америку? — прямо-таки завыл Левинсон.

— Потом-потом…

— И еще, понимаешь, какая штука, — сказала Клавдия, — участковый в гараже нашел лопату со следами свежей земли…

— Ну, Клавдия, — раскинул руки Чубаристов, — я тебя не узнаю… Это ж ежу понятно! Чего ты ждала?

— Да-да, — кивнула Дежкина. — Не знаю, ждала чего-то…

— Ай, ну вас, зануды! — Левинсон обиженно поднялся из кресла. — Все дела, дела…

И исчез.

— А пацан что?

— У меня живет. Хороший мальчишка…

— Вот и найди его отчима. А мать…

Чубаристов не закончил, потому что дверь открылась и вошел Беркович.

— Клавдия Васильевна, по вашему приказанию…

— Садись, Евгений Борисович, дело тут такое…

Беркович сел, достал блокнот и ручку.

— Да, там тебя на вахте какой-то мужик ждет, — вспомнил он.

— Какой мужик? Я никого не вызывала…

— Смирнов, кажется…

— Кто? — поневоле поднялась Клавдия. — Смирнов?

— Кажется…

— Так это… отчим… — упавшим голосом сказала Клавдия.

Пятница. 13.37 — 16.40

Всю дорогу он сидел, опустив голову на грудь и рассматривая вороненые наручники. Клава видела это через решетку. То и дело оглядывалась, чтобы еще раз посмотреть на этого маленького тщедушного пьянчужку, который хладнокровно убил женщину и закопал на пустыре. А еще тенор…

Если только это он убил. Говорит, что не он. А кто тогда? Шаляпин? Станет человек закапывать труп, который нашел? Ведь сразу в милицию побежит… Хотя кто его знает.

Весь короткий допрос Смирнов обливался слезами и соплями, твердя одно и то же:

— Она уже была мертвой… Я испугался… Я боялся, что подумают на меня… Я как с ума сошел… Я закопал ее… Я не виноват… Я испугался…

— Здесь? — спросил водитель, останавливаясь у станционного рынка.

— Да-да, именно здесь. Вон там можно, метров через десять.

— Так бы и сказал. А то я уже мотор заглушил.

Машины припарковались стройным рядком, и все стали выгружаться. Люди потягивались, щурились на полуденное солнце, закуривали.

— Простите, а можно мне тоже одну? — робко попросил Смирнов у тут же подскочившего оперативника.

— А стопку тебе не налить? — тот протянул ему пачку. — На, держи. Давай веди нас, живопыр.

Смирнов неуверенно огляделся.

— Кажется, туда. Темно было. — Он, скользя подошвами по мокрому льду тропинки, зашагал между деревьями. Все потянулись за ним.

— Слушай, ты же у нас тенор. Спел бы что-нибудь, — посоветовал оперативник и засмеялся.

— Что, прямо здесь? — Смирнов оглянулся почему-то на Клаву и тоже захихикал. Как-то нервно захихикал, бегая глазками.

Боится.

Тропинка неожиданно кончилась у неизвестно как оказавшейся в лесочке садовой скамейки, почти утонувшей в снегу. Дальше пришлось пробираться по завалам какого-то старого мусора и почерневшим сугробам.

— Слушай, а ты ее поближе не мог закопать? — чертыхался Беркович. — У меня уже ботинки полны снега.

— Уже близко. Вон в той яме.

— Так, всем стоять. Начинайте, — Беркович остановился.

И сразу все забегали, начали расставлять метки, отмерять расстояния, Веня защелкал фотоаппаратом.

А Смирнов как-то испугался, стушевался. Отошел к дереву и старался никому не мешать. Клава смотрела на него, и ей вдруг стало его жалко. Странно, почему главным для всех сейчас является не живой человек, а мертвый?..

— Скажите, — она подошла к нему, — а это правда, что вы раньше тенором были, а потом вас уволили?

— Правда. — Он покраснел и опустил голову. — Я тогда заболел сильно, ангина у меня была. Голос и пропал.

— Понятно. Ангина…

— Скажите, Клавдия Васильевна, — он опять заискивающе заулыбался, — а может, снять с меня наручники? Рукам очень больно. Я же все равно не убивал.

— Нет.

— Да-да, я понимаю, — быстро забормотал Смирнов и покраснел еще больше. — Нельзя так нельзя. Ничего не поделаешь, придется потерпеть.

— Все, теперь можно копать, — сказал через несколько минут Беркович. — Где этот, как его, Смирнов?

— Я здесь! — встрепенулся Сергей и подошел к яме.

— Ну, показывай, как она лежит?

— Вон там голова, а там, под мусором, ноги. Земля мерзлая была, я копать устал и мусором ее забросал. А нашел я ее…

— Так, начали осторожненько. — Беркович кивнул двум милиционерам и отодвинул Смирнова в сторону.

— Вы недослушали, — продолжал бормотать тот, — я нашел ее…

— Знаем мы, где ты ее нашел! — зло перебил его Михаил. — Ты свое дело уже сделал. Теперь не мешай другим работать.

— Есть! Есть! — закричал один из милиционеров, и все на какое-то мгновение замерли. Это всегда так бывает, когда труп находят. Нужно себя подготовить перед тем, как осмелиться посмотреть. Нарисовать в голове всю картину, а то так сразу, нахрапом, можно или обблеваться, или сознание потерять. Правда, жизнь всегда оказывается покруче воображения, но все же…

Веня уже начал щелкать, когда Клава решилась подойти к краю ямы и заглянуть туда.

И сразу отшатнулась. Потому что это действительно было ужасно. Женщина лежала на спине, вся уже почерневшая, и смотрела в небо черными от крови глазами. Нога у нее как-то нелепо откинулась в сторону, задрав юбку, а рука была подвернута под спину.

— Сволочь, — тихо прошептала Дежкина и посмотрела на Смирнова.

— Действительно, сволочь. — Он стоял на краю ямы и с каким-то зачарованным интересом смотрел на труп.

— Лучше молчи, а то я… — прошипела она, сцепив зубы. — Лучше молчи.

— Так, колотая рана черепа в районе лба, — стал диктовать медэксперт. — Острым предметом. Веня, запечатлей. Резаная рана шеи в области горла. Несколько ссадин на лице. Кто-нибудь, помогите мне перевернуть ее на спину.

Милиционеры нехотя полезли в яму.

— Веня, снимай, снимай, чего ты спишь? — Беркович стал толкать его под локоть.

— Да сейчас, подождите. — Веня достал из кофра новый фотоаппарат. — У меня пленка кончилась.

Дальше началось то, к чему даже Дежкина за время своей службы привыкнуть не смогла. Труп начали оголять. Задирали кофту, рубашку, расстегивали лифчик. Надо было осмотреть весь труп.

Но ведь это был не только труп, это была еще и женщина. Она конечно же стеснялась раздеваться при посторонних, она, возможно, вообще стыдилась своей наготы, возможно, были на ее теле некие интимные изъяны, которые она скрывала…

Теперь все это выставлялось наружу.

«Нет, смерть безобразна, — в который уже раз подумала Клавдия. — Ничего в ней разумного нет. Это абсурд и уродство. Христиане говорят, что смерть от дьявола. Они правы».

На спине у женщины никаких ран не было. Только нога была расцарапана.

— Господа, а вам не кажется странным, что немолодая в общем-то женщина в такое время года не надела колготок? — Беркович торжествующе оглядел всех присутствующих. — И где, позвольте спросить, ее обувь?

— Вон она. — Оперативник показал на пару сапог, валяющихся рядом.

— Веня, сними. — Беркович приподнял юбку. — О-о, да она у нас еще и без трусиков.

Трусов под юбкой действительно не было.

— Что, милок, — криминалист посмотрел на Смирнова, — любишь побаловаться на свежем воздухе?

— Я? — Сергей растерянно огляделся по сторонам. — Нет, что вы. Я вообще не…

— Молчи, — опять прошептала Клава. — Не говори ничего…

— Ну что, можно вытаскивать? — спросил один из милиционеров, молоденький парнишка, весь бледный от ужаса.

Медэксперт делал записи и не сразу услышал вопрос.

— А… Да, уже можно, — наконец выпрямился он. — Хотя нет. Помогите-ка мне ей ноги раздвинуть.

— Зачем? — милиционер нервно сглотнул.

— Да успокойтесь вы, — сказала Клавдия. — Что за истерики? Ничего приятного, я понимаю, но кто-то должен это делать.

Возможно, она говорила это в первую очередь себе.

— Да, помогите, — попросил медэксперт. — Я уже старый человек. Сам не смогу — окоченела.

Милиционеры схватили труп за ноги и стали тащить в разные стороны.

И вдруг Смирнова начало тошнить. Он отскочил в сторону, упал, уткнувшись лбом в ствол дерева, и тело его начало содрогаться.

— Что, неприятно? — криво ухмыльнулся Беркович и сплюнул на землю. — Небось, когда еще тепленькая была, поприятней было? А теперь противно?

— Прекрати, Евгений Борисович! — простонала Дежкина.

Клава и сама готова была присоединиться к Смирнову.

— Ух ты?! — вдруг воскликнул медэксперт. — Вы только посмотрите, что у нас тут.

— Веня, снимай, — приказал Беркович. — Да он настоящий псих. Такого я еще никогда не видел.

Веня дрожащими руками стал наводить фокус.

— Влагалищные губы зашиты грубой ниткой, — выдохнул медэксперт, вытирая со лба испарину. — Причем не вручную.

— Шов, скорее всего, сделан ручной машинкой для обметки и зашивания брезентовых мешков. Да ты у нас, батенька, выдумщик большой, — зло взглянул на Смирнова Беркович.

Смирнов уже ничего не говорил. Сидел прямо на снегу и мутно водил глазами по сторонам.

— Все, ребята, можете ее вынимать. — Беркович с трудом выбрался из ямы.

— А теперь пойдем, покажешь, где ты ее угрохал.

Смирнов тяжело поднялся с земли и поплелся обратно к тропинке.

— Заметь, Клавдия, он даже не возразил, — тихо прошептал ей на ухо Беркович.

— Уже заметила, — кивнула Клава.

— Вот здесь. — Сергей вдруг остановился на небольшой поляне, метрах в двадцати от дороги. — Вот тут я ее нашел.

— Да, конечно. — Оперативник зло посмотрел на него. — Нашел и за ненадобностью закопал в яму.

— Как она лежала? — спросил Беркович, оглядываясь по сторонам. — И где?

— Вот тут, около этого куста, — показал Смирнов. — Голова здесь, а ноги здесь. На боку лежала.

Снега на этом месте не было. Беркович подозвал эксперта, сам присел рядом с ним на корточки и стал внимательно осматривать землю.

— Ничего нет, — сказал эксперт. — Только вот тут, похоже, кровь.

Веня сделал пару снимков.

Эксперт взял в пакетик земли и сухих листьев.

— Все, кажется…

— Ляг, покажи. — Беркович посмотрел на Смирнова.

— Ч-чего? — испугался Смирнов.

— Как она лежала.

Смирнов огляделся по сторонам.

— Нет, я не буду, — прошептал он неуверенно. — Я не могу.

— Конечно, убивать он ее мог, п… машинкой мог прострочить, а лечь, как она, не может, — буркнул Беркович. — А ну давай ложись.

— Но это не я, честное слово. — Смирнов чуть не плакал.

— Ладно, кто-нибудь, лягте на землю, — попросил Беркович и посмотрел на молоденького милиционера. — Вы лягте, я вас очень прошу.

— Да-да, конечно. — Мальчишка огляделся, бросил на снег свою куртку и лег на нее. — Так?

— Нет. — Смирнов взял его за руку. — Рука у нее вот сюда была откинута, а вторая была на бедре. И ноги. — Он стал поправлять ноги.

Клава смотрела на его манипуляции, и ей было страшно. Она ведь несколько часов находилась в одной квартире с этим человеком. С человеком, который сделал со своей женой такое… Пусть она ему и не жена… Господи, а она ведь еще к нему и ребенка привела… Понятно теперь, почему он тогда напился. Нелегко такое забыть. Небось всю ночь глаз не сомкнул, носился по квартире как угорелый. Она сегодня точно не уснет…

А как Витьке про это сказать?!

— Вот так она лежала. Точно. — Смирнов отошел на несколько шагов, чтобы полюбоваться результатами своих трудов. Вот тут стояла ее сумка, а вон там, на том кусте, висела шуба.

— Веня, снимай.

— Скажите, а зачем вы шубу забрали? — спросила Клава, не выдержав. — Почему не оставили тут? Это же явная улика.

— Сам не знаю. — Сергей пожал плечами. — Она ведь денег стоит. Муж ей бывший подарил… Жалко, наверно, стало, — еле слышно добавил он.

— А куда нож выбросили? — вмешался Беркович.

— Не было никакого ножа, — дрожащим голосом заныл Смирнов. — Правда не было. Ну почему вы мне не верите? Я же сам пришел, сам!.. И во всем чистосердечно признался. Готов понести соответствующее наказание.

— Это мы тебе устроим, будь спокоен! Обязательно понесешь! — закричал вдруг молоденький милиционер.

— Только не за убийство, — тихо буркнул Сергей. — Я не убивал, повторяю.

— Конечно-конечно. — Беркович криво усмехнулся. — Ты у нас никакой не убийца. Ты просто так, погулять вышел.

— Я шел встречать жену, — упрямо сказал Сергей.

— Ага. Ну и как, разминулись? Так, ладно, ребята. — Беркович оглядел соседние деревья. — А теперь все разбрелись и ищем ее трусики с колготками. Они где-то здесь. И вообще, вы оцепили участок?

— А че толку? — спросил оперативник. — Уже и так сколько дней прошло. Если и были какие-то следы, то…

— Делайте, что говорят! — взорвался криминалист. — Они меня будут учить, как мне жить! Вы только посмотрите на этих сосунков!

Все быстро кинулись в разные стороны, и скоро трусики с колготками были найдены. Висели на дереве метрах в пятнадцати.

— Это ее? — спросил Беркович у Смирнова.

— Да, ее… Кажется. Не знаю.

— Он, блин, не знает! — нервно засмеялся оперативник. — Нет, вы только посмотрите, он не знает.

— Та-ак. — Беркович зашагал по поляне, заложив руку за спину. — Судя по всему, он убил и снял белье. Белье отшвырнул в сторону, а потом почему-то перетащил тело на другое место.

— Почему? А может, он раздел ее живую? — спросила Клава.

— Нет-нет. — Беркович осторожно взял колготки и стал их внимательно рассматривать. — С живой бы не снял так просто. Порвал бы. А они целые.

— Ну хорошо, а почему он ее перетащил? — Клава мельком взглянула на Смирнова.

— Почему ты ее перетащил? — оперативник глянул на Сергея. Тот молчал, опустив голову.

— Так, она лежала, судя по всему, вот здесь. — Беркович присел. — Веня, щелкай. Он стащил с нее колготы вместе с трусами и отшвырнул в сторону. Левой рукой. — Беркович снова огляделся. — А перетащил он ее потому, что сюда, наверно, падает свет вон от того фонаря на дороге. И все видно.

— Смирнов, а вы почему в тот день шубу замывали? — спросила Клава. — Кровь?

Смирнов кивнул.

— Ну что, все снял? — спросил Беркович у Вени.

— Да, все.

— Ну тогда мы можем ехать. Господа, прошу всех двигаться к машинам. Если бригада еще что-нибудь обнаружит, сразу сообщить. Оближите тут каждую веточку. И чтобы к завтрашнему утру на столе у госпожи следователя лежало орудие убийства. Всем ясно?.. Вот и отлично.

— Эй, Смирнов, — попросил оперативник, — ты сразу скажи, в какую сторону нож швырнул, а то долго искать. А я тебе сигарету еще дам. Даже две.

Смирнов дико покосился на него, отвернулся и побрел к машине.

— Ну что? — спросила Клава у медэксперта по дороге. — Можете сказать что-нибудь определенно?

— Да, — ответил тот. — Ее убили.

— Ну я серьезно спрашиваю, — обиделась Клава.

— Тогда не задавайте глупых вопросов. Я свое дело сделал. А дальше она все на столе расскажет.

Клавдия повернулась к Берковичу.

— Евгений Борисович, тогда ты мне скажи, это он или не он? — Клава кивнула на спину шагавшего впереди Смирнова.

— Как юрист — не скажу. — Евгений Борисович пожал плечами. — Но как просто старик Беркович… Скорее всего. Да ты и сама понимаешь. Разве нет?

— Да, наверно.

В машине Смирнов сразу забился в угол и молчал всю дорогу. Только, когда подъехали к прокуратуре, тихо спросил:

— Клавдия Васильевна, а как там Витя?

— Витя нормально, он… — Клава вдруг замолчала.

— Нормально? Ну я рад, — сразу оживился он. — Не скучает по мне?

— Скучает, — холодно ответила Клавдия, выходя из машины. — По матери…

— А когда, спустя короткое время, за Смирновым приехали, чтобы отвезти его в СИЗО, Сергей вдруг словно потерял рассудок.

— Это не я! — кричал он, сопротивляясь конвоирам, тащившим его в машину. Цеплялся ногами за двери, извивался, как червяк, и орал: — Это не я! Я ее только закопал, слышите?! Я испугался! Это не я!!!

Крик его еще минут пять звенел у Клавдии в голове…

Пятница. 20.23 — 0.00

— Клавочка Васильевна, подождите!

Это снова была Лина. Клавдия придержала дверь лифта.

— Второй раз за день встречаемся, это какой-то знак, — улыбалась запыхавшаяся Лина.

Клавдия тоже попыталась улыбнуться.

— Может, к нам зайдете? — сразу оценила Клавдино настроение Лина.

— Да нет. Я — домой, — вздохнула Клавдия.

Вздохнула потому, что, конечно, зайти бы сейчас в гости к Лине и Илье, поболтать о чем-нибудь постороннем, потянуть бы время до самого вечера, когда Витеньку уложат спать. А уж утром, собравшись с силами, попытаться сказать мальчику какую-нибудь благовидную ложь.

Но Клавдия знала, что отвлечься в гостях у Лины не получится. А будет еще одна напряженная беседа, опять тяжесть на душе и чувство вины.

Лина познакомилась с Чубаристовым тоже как бы с подачи Клавдии. Хотя какая уж тут подача, если Клавдия и Виктор сидят в одном кабинете. Вот так и познакомились. Виктор, конечно, тут же сделал стойку, Клавдия уже его манеру знала досконально. Лина растаяла, на свою беду.

Чубаристов быстро охладевал к женщинам, которых добивался. С Линой произошло то же самое. Клавдия пыталась девушку предупредить, но разве в таких случаях слушают чьи-либо предупреждения? Словом, Лина в Чубаристова без памяти влюбилась.

Двусмысленность ситуации заключалась в том, что Клавдия когда-то давно, когда они еще с Виктором вместе учились на юридическом, тоже стала мимоходной любовницей Виктора. Она тогда, правда, сумела сцепить себя железом и не развалиться от обиды и отчаяния, тем более сильных, что Чубаристов был у Клавдии первым мужчиной.

Чего уж ей это стоило — остается только догадываться. Чубаристов в душе восхищался Клавдией; в отличие от других женщин она ухитрилась каким-то образом не унизиться. Даже наоборот, его, Чубаристова, поставить в неловкое положение.

Впрочем, ни Клавдия, ни Виктор никогда о той поре не говорили. Это была даже не запретная тема, этого как бы и не существовало вообще.

Но вот теперь Клавдии приходилось смотреть на Лину и понимать, что сама девушка с собой не справится. А только наделает глупостей и унизит себя.

И тогда она решила познакомить Лину со своим соседом Ильей Одинцовым. Это была заведомо безумная идея. Одинцов был холостяком в свои тридцать девять лет не по убеждению, а по складу характера. Все женщины представлялись ему каким-то странным конгломератом вожделенного запретного плода и смертоносного дракона о семи головах. Он их желал и боялся.

Впрочем, план поначалу удался на славу. Лина ухватилась за Илью, как за спасательный круг. Он действительно спас ее от глупостей. Но — и теперь Клавдия видела это отчетливо, — не спас от любви к Чубаристову.

— Совсем плохо? — спросила Лина, когда лифт остановился на их этаже.

— А у тебя? — вопросом на вопрос ответила Клавдия.

Лина опустила голову и ткнулась Клавдии в плечо.

— Ох, Клавочка Васильевна… — только и выдохнула она.

Клавдия погладила девушку по голове, как гладят дочерей.

— Это я виновата, — сказала она.

— Не надо… — попросила Лина. — А то я сейчас разревусь. У меня вообще в последнее время глаза на мокром месте. Я виновата, я… Но ничего не могу с собой поделать. И Илью жалко… Он такой… Он беззащитный…

— Да, беззащитным всегда достается больше, — думая о своем, сказала Клавдия.

«А теперь — улыбайся! — приказала она себе, открывая дверь квартиры. — Улыбайся изо всех сил!»

Приказ этот был своевременным, потому что Витенька уже стоял в коридоре и пытался заглянуть Клавдии за спину, словно ожидал, что пришла она не одна.

— Ну, что я тебе обещала?! — сразу заговорила Клавдия. — Помнишь? Ну-ка быстро вспоминай!

Витя не успел ничего спросить, он наморщил лобик, пытаясь вспомнить Клавдино обещание. Клавдия улыбалась изо всех сил.

— Ну как, вспомнил? Утром, когда я уходила… Ладно, не можешь вспомнить, я сама скажу, — смилостивилась она. — Я тебе сказала, что обязательно узнаю про маму…

У мальчика напряженно сжались кулачки. Глаза стали такими большими, словно больше ничего на лице и не было.

— Вот я и узнала.

Клавдия почувствовала, что сердце ее сейчас выскочит, что дыхание прервется и выдаст.

— Но сначала я разденусь, разуюсь, помою руки, потом мы сядем ужинать…

Невозможно обманывать детей. Не в том смысле, что нельзя — это само по себе, хотя… — а в том смысле, что не получается.

Клавдия знала, что если сейчас же выложит придуманную ею ложь, Витенька не поверит. Клавдия сочиняла, что сказать, долго и мучительно. Правду она отмела сразу — ни у нее, ни у мальчика сердце бы не вынесло. Но ложь должна была стать и достоверной и удивительной одновременно. Ведь не поверит ни один ребенок, что мать его быстро умчалась к родственникам или легла в больницу, даже не позвонив собственному дитяте. Кроме того, эта ложь не должна была иметь временных ограничений. От родственников когда-нибудь возвращаются, в больнице можно навестить. А тут надо было дать время Витеньке, как это ни страшно звучит, постепенно отвыкнуть от матери. Ну, если не отвыкнуть, то хотя бы поспокойнее относиться к ее ожиданию.

Еще и поэтому надо было выложить спасительную ложь, как обыденность, как само собой разумеющееся и единственно верное объяснение.

Даже Макс, который внимательно наблюдал за разговором, ничего не заподозрил.

— Правильно, ужинать, ужинать! — схватил он Витю под мышки и понес в ванную мыть руки.

Только тут Клавдия заметила, что Федор еще не вернулся. Так, только краем сознания отметила. Сейчас было не до этого.

Ленка вышла к ужину в самый последний момент, когда уже всем надоело ее звать.

— Ну чего вы орете? — не очень любезно сказала она. — Я должна уроки сделать или нет?

Клавдия положила детям в тарелки котлеты и картошку, налила молока, а сама решила выпить только чаю. Кусок сейчас в горло не полез бы.

— Ну, как вы тут без меня, не ссоритесь? — все тянула она с началом разговора.

— Что ты! — Макс чуть не прыснул с набитым ртом. — Витька такой деловой, такой хозяйственный. Говорит, что мы слишком жирно живем, надо одну комнату сдать.

— Чью же? — полюбопытствовала Клавдия.

Витенька опустил голову и покраснел.

— Ленкину, — сказал тихо.

— Почему это? — вытянулось лицо дочери.

— А если ты моей женой станешь, я тебя к себе забеу, — пробурчал мальчик.

— Еще чего! — манерно проговорила дочь. Но идея ей явно льстила.

— Так вот, Витюшка, все я про твою маму узнала, как и обещала утром, — осторожно начала разговор Клавдия.

Витенька сейчас не напрягся, слушал спокойно. Этого Клавдии и надо было.

— Но сначала ты мне ответь: кто у тебя мама?

— Водитель тьоллейбуса, — гордо сказал мальчик.

— Верно. И очень хороший водитель, заметим. Правда?

— Хых!

— Вот. Я бы даже сказала: мирового уровня водитель, — развивала Клавдия. — Таких водителей поискать.

— Хых! — снова гордо выдохнул Витя.

— Поэтому твою маму пригласили в одну очень далекую страну, чтобы она научила тамошних жителей водить троллейбусы.

— В Амеику? — зачарованно спросил Витя.

— Нет, — улыбнулась Клавдия. — Еще дальше.

Макс, который начало разговора слушал с полным доверием, теперь поглядывал на мать настороженно. Только Ленка безучастно ковыряла в тарелке вилкой.

— Во Вьетнам, — сказала Клавдия уверенно. — Знаешь такую страну?

— Не-а.

Витя ждал развития, а Клавдии, если честно, больше уже и сказать было нечего.

— Ну вот, она там поработает…

— До лета? — перебил мальчик.

— Думаю, дольше…

— Да, научить троллейбусы водить — это не так быстро, — подхватил Макс. Клавдия не поняла, вовремя или нет. Она поняла только, что сын о чем-то догадался.

— До зимы? — уточнил мальчик.

— Может быть, и дольше, — сказала Клавдия.

— Ух ты, за границу поедешь? — за чистую монету принята Ленка.

Витя с надеждой посмотрел на Клавдию.

Та понимала, что силы ее на исходе, что еще минута — и она сорвется, заревет, прижмет к себе мальчишку, что вся ее затея обмануть мальчика вот-вот провалится.

— Ну, кто ж его во Вьетнам пустит? — спокойно сказал Макс. — Ты ж знаешь, там очень жарко.

— А! Вот почему мама шубу не взяуа, — догадался Витя. — А я жауы не боюсь!

— Ну, там не только жара, — решил поддержать Клавдию Макс, — там еще много болезней разных. Для взрослых не опасны, а для детей — очень.

Только сейчас и Ленка стала о чем-то догадываться.

— А позвонить оттуда можно? — осторожно спросила она.

— К сожалению, там даже телефонов нет, — опустошенно сказала Клавдия.

Ленка все поняла, закусила губу, отвернулась, чтобы Витя не увидел ее лица.

— Ну, тогда мамка мне напишет, — сам себя утешил мальчик и снова принялся за котлету. Не мог же он допустить мысль, что взрослые люди так жестоко обманывают его.

— А ты еще немного поживешь у нас и к папе переедешь, — сказала Клавдия, чтобы поскорее закончить этот разговор.

— А! Тетя Куава, — вдруг хитро улыбнулся мальчик. — Ты что-то забыуа!

— Что я забыла? — еле выговорила Клавдия.

— Мне мамка доужна быуа что-то пеедать. А?

— Действительно, забыла! — с трудом улыбнулась Клавдия. — Хорошо, что напомнил.

Она встала из-за стола, вышла в прихожую и через минуту вернулась с яркой коробкой в руках.

«Угадала или нет? — с ужасом думала она. — Угадала или нет?»

Витенька зачарованно поднялся из-за стола и протянул руки к коробке.

— Это мне мамка пеедала? — почему-то шепотом спросил он.

— Да.

Мальчик открыл коробку и осторожно вытащил оттуда шикарную, блестящую лаком и хромом радиоуправляемую модель спортивного автомобиля.

— У-ух ты-ы! — проговорил мальчик. — Мамка богатая стауа…

Федор вернулся, когда Клавдия уже лежала в кровати, безуспешно стараясь уснуть…

ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ

Суббота. 9.12 — 11.48

— Ну все, я поскакал. — Федор воздушно чмокнул Клаву и стал натягивать туфли.

— А не жалко тебе в этих на работу? — спросила она, сидя за туалетным столиком и наблюдая в зеркало, как он завязывает шнурки. — Испачкаешь ведь.

— Ну конечно. Мне что, как чмо какое-то, всю жизнь ходить?

— Нет. — Она закрутила тушь для ресниц и тоже стала одеваться. — Может, подвезешь меня до рынка? А то я уже сто лет в нашей машине не сидела. — Клава сделала особое ударение на «нашей».

— Не могу. Я опаздываю. Раньше надо было сказать.

Дети еще спали. Сегодня выходной — пусть понежатся.

— К ужину ждать? — безо всякой надежды спросила Клава, когда он открыл дверь.

— Да… Э… Нет. Не знаю. Оставь на плите, — пробормотал он невнятно и убежал.

Клава сама себе удивлялась. Другая бы на ее месте давно уже закатила скандал и устроила бы этому кобелю такое, что он на других баб только с испугом бы смотрел. А она терпела. Копила в себе обиду и терпела. Ей даже иногда самой становилось интересно, на сколько этого терпения хватит.

— Ма, ты куда? — позевывая выглянул из своей комнаты Макс.

— На рынок. А ты что так рано?

— Ма, Витька у нас останется?

— А ты бы хотел?

— Ма, дай я тебя поцелую! — распахнул объятья сын.

— Нечего-нечего, уже взрослый парень, а все к мамке целоваться… — Она застегнула пальто и сунула ногу в сапог. — Что такое?

В сапоге что-то было. Клава сняла его и вытряхнула. На пол со звоном упали ключи. От машины.

— Батя потерял. — Макс нырнул в ванную.

— Ага, есть справедливость на свете! — засмеялась Клавдия и быстро сунула ключи в карман. Видно, муж выронил их, когда обувался. Сейчас вернется.

Закрыв дверь на ключ, Клава побежала вниз по пожарной лестнице, чтоб не столкнуться с Федором у лифта…

…Он вышел из подъезда минут через пятнадцать после Клавдии. Злой был, как собака. Пнул «Москвич» ногой и заспешил к метро.

Клава чувствовала себя так, будто что-то ворует. От стыда готова была провалиться сквозь землю. Но остановиться не могла.

Он проехал до «Тверской», там перешел на «Пушкинскую» и поднялся по эскалатору.

Клава сама не знала, зачем она делает это. Просто вдруг очень захотелось посмотреть. Посмотрит и сразу уйдет.

Как уже достала ее вся эта неизвестность, вся эта тягучая молчанка. Клавдия чувствовала, что теряет самое себя. Становится дерганой, мрачной, обреченной. Так больше продолжаться не могло. Клавдия, может, потому и стала следователем, что во всем ценила превыше всего ясность. И часто эта ясность оказывалась вовсе не страшной. Клавдия надеялась, что и сейчас будет то же самое. Вдруг все окажется совсем не так, как она себе представляет? Ведь может же быть такое. Ну ведь может быть!

…Женщина ждала его на бульваре. Сидела на скамейке и аккуратно ела шоколадку.

— Привет. — Федор присел рядом и чмокнул ее в щечку. — Прости, я опоздал маленько. Ключи от машины куда-то засунул.

— Ничего. — Она нежно улыбнулась, завернула шоколадку в фольгу, расстегнула сумочку, положила шоколадку туда, застегнула сумочку, достала из кармана шубки носовой платочек, развернула, вытерла краешки губ, опять свернула, опять спрятала, и только потом, после всех этих манипуляций, повернулась к Федору и нежно поцеловала его в губы. — Ну здравствуй, милый.

— Здравствуй. — Лицо его расплылось в довольной улыбке. — Куда сегодня пойдем?

Они сидели среди людской толчеи, и до всех им не было никакого дела. Клавдия даже восхитилась. Так романтично…

— Ко мне пойдем, конечно. — Женщина нежно притянула Федора к себе за рукав. — Твоя благоверная ничего не пронюхала, а?..

Они поцеловались. Но нить разговора не потеряли.

— Моя благоверная совсем уже… — начал было Федор после поцелуя.

— Его благоверная — это я, — сказала Клавдия. — Здравствуйте.

От неожиданности женщина аж вскрикнула и вскочила на ноги, словно скамейка вдруг раскалилась добела.

А Федор так широко раскрыл рот, что стало видно отсутствие нескольких коренных зубов.

— Вы позволите?

Клава вежливо улыбнулась и присела на скамейку, рядом с мужем. Присела и стала разглядывать женщину бесцеремонно, но доброжелательно. Женщина глаз поднять не смела.

Неловкая пауза затянулась, но Клавдия наслаждалась этой неловкостью. Понимала, что в наиболее неловком положении сейчас она сама, но что-то безоглядное несло ее.

— Ну что ж ты, Федя, представь нас, — улыбнулась она как ни в чем не бывало. — Какой ты, право, неловкий.

— Я… Ты… Жанна, это Клава, моя жена, — пробормотал Федор, одновременно и краснея, и бледнея. — Клава, это Жанна, моя… заказчица.

— Очень приятно, Жанна! — Клава протянула открытую ладонь для рукопожатия. — Ну что, будем знакомы?

Жанна не шевельнулась. Только глаза ее бегали обезумевшим маятником, а ноздри нервно подрагивали.

— Ну успокойтесь, Жанночка! — Клава даже засмеялась. — Я не собираюсь вцепляться вам в волосы или устраивать истерику. Мы ведь современные люди, правда?.. Да вы садитесь, не стойте.

Жанна аккуратно присела на самый краешек скамьи, в любой момент готовая вскочить и броситься наутек.

— Федя не сказал вашего отчества, так что я уж вас Жанной звать буду…

— Да-да! — только сейчас подала голос женщина.

— Ну и отлично. Значит, так, трое современных людей могут спокойно обо всем договориться. Ну в самом деле, не устраивать же нам скандалы с битьем посуды и уничтожением мебели. Суда, я так понимаю, вы тоже не хотите?

— Ты имеешь в виду… — опешил от такого поворота Федор.

— Я имею в виду, что отпускаю тебя к этой женщине, — как можно великодушнее сказала Клавдия.

Теперь и Федор и Жанна оба раскрыли рты.

— Я, собственно, вот по какому поводу пришла, — Клава теперь обращалась к Жанне, Федора словно и не замечая. — Вы, наверное, в курсе, что за профессия у меня?

— Да, — настороженно сказала женщина.

— И нас, знаете, приучают к дисциплине. Получил дело, закончил, сдал в полном порядке. Вот я и хочу вам, так сказать, сдать дело. Федор ведь человек скромный, жаловаться не станет. А это очень важно. Я бы на вашем месте записывала. — Женщина не шевельнулась.

— Ну, тогда запоминайте. Во-первых, у него, знаете ли, желудок больной. Так что он нуждается в специальной диете. И таблетки должен пить три раза в день. Иначе у него, пардон, понос будет.

Жанна с интересом поглядела на Федора.

— Клава, что ты несешь? — зашипел тот, краснея от стыда и нервно дергая жену за рукав.

— Во-вторых, он храпит по ночам. Очень сильно храпит. Но вы не волнуйтесь. Вы ему просто скажите: на бочок, — он повернется и сразу перестанет. Только непременно сказать надо: на бочок, Федя. Иначе он, — Клавдия снисходительно хмыкнула, — дерется со сна.

— Неправда! — взорвался Федор. — Жанночка, не слушай ее. Я совсем не храплю. И не дерусь!

Жанна ошарашенно переводила взгляд с него на Клавдию и решительно ничего не понимала.

— Федя! — Клава строго посмотрела на мужа. — Не надо. Пусть лучше она сразу все узнает. Правда, Жанночка? Вам жить да жить…

— Я вас не понимаю, — нервно выдавила из себя Жанна. — Зачем вы мне все это рассказываете?

— Как — зачем?! — удивленно воскликнула Клава. — Я ведь пока за него отвечаю. И должна быть спокойна, когда передам его в ваши руки.

— В какие руки, я…

— Так вот, в-третьих, — Дежкина загнула палец. — Носки ему нужно менять каждый день. А то у него грибок постоянно появляется. И не думайте, что он сам это сделает. Он, как ребенок, будет носить, пока пальцы из дырок вылезать не начнут.

Со стороны, наверно, все выглядело очень благопристойно. Трое хороших знакомых беседуют о чем-то важном и интересном.

— Еще, мой вам совет, внимательно следите за программой телепередач. Он большой футбольный болельщик, но все время забывает, когда матчи, и ему нужно постоянно напоминать. А во время матча ему все время нужно жевать, так что лучше заранее начистите ему морковки или еще чего-нибудь — ему абсолютно безразлично. Он во время матча может хоть ножку стула съесть — и не заметит. Правда, Федя?

Федя молчал, опустив голову, как нашкодивший школьник.

— И ни в коем случае не старайтесь никого хвалить из игроков. Там ведь не разберешь, кто в какой команде, а Феденька у нас за ЦСКА болеет и может даже стукнуть, если не того похвалите. Лучше вообще уйдите в другую комнату и сидите тихо, пока матч не кончится.

— Как вы можете так говорить? — напыщенно процедила сквозь зубы Жанна.

— А что тут такого? — удивилась Клава. — Это же правда. Я только ему и вам лучше делаю. А то сам он не скажет, мучиться будете оба. Ах да, вот еще что! — Она хлопнула себя по лбу. — Он у меня трикотажных трусов не носит. Любит только семейные. Помните, раньше продавались во всех галантереях, такие цветастые. Так вот, теперь таких не найдешь. Но ничего, на первое время там у него есть несколько пар. А потом вам шить придется. Вы мне тогда позвоните, я вам выкройку дам.

— Какая выкройка? Какие трусы? — Жанна беспомощно посмотрела на Федора.

— И самое главное: ни в коем случае не ругайте при нем коммунистов — можете серьезно поссориться. И вообще, о политике с ним лучше не говорить, особенно когда он выпьет.

— Как?! — воскликнула Жанна с ужасом в голосе. — Так ты не за Явлинского?!

— За Явлинского, за Явлинского! — застонал Федор. — Не слушай ее, Жанна.

— Это он только сейчас так говорит. Потом сами увидите. — Клава встала. — Ну вот, пожалуй, и все. Вы не стесняйтесь, звоните, если что. Я вам расскажу, что он любит, чего не любит. Дело житейское, правда? — Она повернулась к мужу: — Феденька, свои вещи можешь в любой момент забрать.

— Нет, подождите, — остановила ее женщина. — Я уже в каком-то фильме это видела. Вы хитрая, да? Вы хотите нас с Федей поссорить? Вы специально так говорите! Так вот — вы нас не поссорите! Потому что все это ложь от первого до последнего слова.

— Очень жаль, — спокойно ответила Клавдия. — Очень жаль, что вы мне не поверили. А, вот в чем дело — я не перечислила его достоинства. Но ведь вы их и так знаете. Мне показалось, что это будет бестактно. И потом, любят ведь не за достоинства, правда?

Жанна не ответила.

— Всего вам хорошего. Рада была познакомиться. — Клава еще раз улыбнулась и бодро зашагала прочь. Потом вдруг остановилась. — Да, кстати, чуть не забыла. Вот. Упали мне в сапог. Держи. — Она протянула Федору ключи от машины. Не дожидаясь, пока он возьмет, уронила в снег и быстро пошла к метро.

— Как ты мог с ней жить? Точно — прокурор! Расстреляет и не поморщится!

Клавдия не могла остановиться. Ей совали под нос какие-то пузырьки, стаканы с водой, еще что-то, успокаивали как могли, даже хотели отвезти в больницу.

А она сидела на лавке и громко ревела, никого и ничего не видя вокруг. Слезы текли ручьем, рыдания вырывались из груди, и постепенно становилось легче.

Только одного она не могла вспомнить потом — где это происходило. То ли в вагоне метро, то ли в каком-то гастрономе…

Суббота. 17.30 — 18.43

…Это она!

Даже в толпе ее не трудно было узнать. Меня так и ударило — она! Ах, как же долго пришлось ждать этой встречи! Какое терпение понадобилось! Но, милая, сколько веревочке ни виться…

А она красивая. Теперь это видно. Теперь понятно… Она красивая. Как там говорилось? — в человеке все должно быть прекрасно — и душа, и одежда, и лицо…

Как странно устроены люди — лицо и одежда прекрасны, а душа…

Нет, не буду торопиться. Торопиться не стоит. Во всем должна быть справедливость. Надо посмотреть ей в глаза. Внимательно и серьезно посмотреть в глаза — тогда и про душу все будет ясно.

Жаль, что сейчас так рано темнеет. Глаз почти не видно. Даже цвет трудно различить.

— Этот автобус куда идет, не подскажете?

— До «Университета». А вам что нужно?

Это уже ближе — глаза серые…

— А вы где выходите?

— На Ленинских горах… Теперь Воробьевы…

— Живете там?

— Да.

Это она! Это точно она!

— Сейчас все домой едут, — говорю я.

— Мгм, — кивает она и отворачивается.

— А вы с работы?

Она вежливо кивнула. Но даже не повернулась в мою сторону. Мы молчим так довольно долго. Я лихорадочно придумываю, о чем бы ей сказать.

— Темно уже, — говорю наконец.

Она снова кивает.

Нет, ничего не получается. Я даже начинаю на себя злиться. Даже представить было нельзя, что вот как раз в этот момент, когда я встречу ее, мне вдруг станет так скучно. Прямо хочется все бросить и бежать. Что за чепуха?! Мы уже должны были весело болтать, словно старые друзья. Уже должна была между нами протянуться какая-то связь, нить, напряжение.

Но она смотрит в окно, а я не знаю, что бы еще сказать.

Это просто моя ошибка. Это не она. Это совсем другая.

Я просто доеду до следующей остановки и выйду.

Автобус стал притормаживать, люди стали пробиваться к выходу — вот так всегда в последнюю секунду, — я тоже собираюсь встать…

— Вы так и не сказали, куда вам нужно? — повернулась она ко мне.

А-ах, милая моя! Ты тоже это почувствовала? Тебе тоже пусто, тоже неловко молчать? Ты тоже поняла, что так не должно быть? Молодец!

Нет, это все-таки она! Она!

— А мне тоже на Воробьевы горы…

— Ну тогда нам вместе выходить…

До нужной остановки мы почти подружились. И вышли, весело болтая о разных пустяках.

В этот день все было необычно. Никакого волнения, никакой дрожи в руках и ногах. Связь наша была прочной и неразрывной. Можно было делать сейчас все что угодно. Она бы не испугалась. Она уже была привязана ко мне намертво.

Снег был рыхлым, но снежок из него слепить получилось.

Она взвизгнула от неожиданности. От полной неожиданности.

А мне даже было интересно — испугается или нет?

Только секунду сомневалась, а потом наклонилась к земле и тоже слепила снежок.

Ах, как я люблю эти секунды. Потом вспоминаю их и только диву даюсь — как это могло случиться? Даже представить себе смешно. Ерунда, так не бывает. Наблюдай кто-нибудь за нами со стороны, решил бы, что мы с ума сошли. И это действительно какое-то безумие.

Она уже попадает в ту зону, где нет места обыкновенному. Это я ее туда привожу. Если бы ей тоже удалось потом вспомнить эти секунды, она решила бы, что было минутное помрачение рассудка. Но она не вспомнит.

Потому что опять ко мне приходит та самая сила, которая все решит и за меня, и за нее. Но я за всем наблюдаю как бы со стороны.

А она закрывается от моих снежков яркой сумкой, прячется за деревьями. Она безумно хохочет. Ей безумно весело…

Первый удар только срезал ей кожу со лба. Промах. Страшная ошибка…

Сейчас она закричит и бросится бежать — тогда все пропало.

У меня ком подступает к горлу — промах!

Но она не кричит, она только выкатывает глаза и застывает.

Второй удар пробивает кость.

Она скашивает глаза на лезвие, торчащее из ее лба, роняет сумку и шевелит губами. Я жду, когда она схватится за меня руками и начнет падать. Но она стоит.

Ах вот в чем дело, ей дается время все понять. Ей трудно понять, поэтому времени ей дается больше…

Мы вместе опускаемся на снег. Да, глаза серые.

Как пепел, как грязь, как грех и блуд. И похотливый рот открыт так, что поблескивают оскаленные зубы.

Нет-нет, она не успела понять. Она не все поняла.

Но именно для этого у меня кое-что приготовлено.

Я заталкиваю ей в рот страницу, пусть почитает на досуге.

И тут мне становится страшно — она же может проглотить, так и не прочитав! Нет-нет, не проглотишь…

А против греха и блуда — это здорово.

Вот здесь нам никто не помешает. Еще теплая. Еще кажется, что дышит.

Да она некрещеная! Это непорядок. Это надо исправить. Вот так — чик-чик, вжик, вжик…

В эту секунду скрипнул снег.

И послышалось чье-то близкое дыхание…

Сила ушла, оставив меня наедине с собой.

Темно… Кто там? Куда-то пропал нож. Куда-то задевался…

Это была собака. Большая, но бестолковая. От взмаха руки — бросилась прочь. Убежала.

А, вот и нож.

Его потом надо будет выбросить по дороге.

А сейчас домой, быстрее, быстрее…

На остановке никого не было. И мне снова стало скучно и пусто.

Это была не она…

ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ

Воскресенье. 11.38 — 13.54

Странный это все-таки номер — 666. Прекрасно понимаешь, что перед ним идет 665, а после — 667, и все равно странный. Если сложить, то будет 18, если умножить, будет 216, а если перевернуть, будет 999.

Нет, Игорь совсем не думал о том евангельском понятии, которое связано с этим числом, ему просто был забавен этот номер сам по себе, так сказать, безотносительно. Если одну и ту же цифру написать больше двух раз подряд, получается довольно забавный узорчик, такой себе орнамент. И дьявольские силы тут абсолютно ни при чем. Автобус как автобус.

Служба в церкви уже закончилась. Старушки, шаркая по новенькому мраморному полу старыми башмаками, убирали поплавившиеся свечки, вытирали пыль, аккуратно сворачивали коврики.

— А где батюшка? — спросил Игорь у одной из них.

Она смерила его придирчивым взглядом и недоверчиво спросила:

— А на что он тебе? Раньше надо было приходить. Служба уже кончилась.

— Петровна, ну тебе какое дело? — тут же вмешалась вторая. — Он сейчас выйдет. В алтарной части он.

Игорь благодарно кивнул и медленно побрел по храму, рассматривая убранство.

Слово какое-то напыщенное — «убранство».

Храм только отстроили. Были еще на дворе кучи битого кирпича, доски, залитые известью, бетонный ящик и носилки. Но стены в храме уже побелили, рамы покрасили. А вот убранства как такового было — кот наплакал.

Игорь совсем не так представлял себе православный храм. Много золота, темные лики икон, сочные фрески. А тут — все какое-то доморощенное, как мещанский утолок какой-нибудь вдовушки. Взять хотя бы эти бумажные цветы. Такие вылизанные, такие ненатуральные. Жуткая безвкусица. Или эти картонные изображения святых, отпечатанные типографским способом. Еще надписи не хватает: «Люби меня, как я тебя».

— Что, убого?

Игорь вздрогнул и обернулся. За спиной стоял батюшка и грустно улыбался.

— Да нет, просто… — Игорь смутился. — Здравствуйте.

— Да-да. Я знаю, Я тут недавно с одной женщиной разговаривал, так она сказала, что ходила бы в церковь почаще, но тут эти злые старушенции все время ворчат, и эти цветочки неживые. Как на кладбище. А знаешь, кто эти цветы делает — вон та бабушка. — Он кивнул на старушку, которая не хотела отвечать Игорю.

— Сама?

— Да. У нее отец был священник, она от него в тридцать седьмом отреклась.

— А теперь в церковь пришла? — Игорь ухмыльнулся.

Батюшка вздохнул.

— Знаешь, кто в языческом Риме христианство проповедовал? Апостол Петр. А он от Христа отрекся целых три раза. Вот так. Эта старушка в церкви целыми днями. Подъезды моет в свои восемьдесят пять лет и в церкви работает. А по вечерам цветы эти у себя на кухне делает, чтоб хоть как-то храм украсить. Та женщина, ну, с которой я беседовал, она не сделала, и живые на праздник не принесла. А эта сделала. Можно, конечно, их снять и выбросить…

— Нет, зачем? — Игорю стало стыдно. — Пусть висят.

— Правильно. Отец Сергий улыбнулся. — Пусть висят. Ну, как у тебя дела? Ты по поводу краж пришел или помолиться?

Игорь покраснел и отвел взгляд. Почему-то неловко было признаться, что ни одной молитвы наизусть он не знает, хотя считает себя верующим и даже носит крест.

— Нет, я тут еще одно дело веду. Слышали про убийство на пруду?

— Слышал. — Батюшка перекрестился.

— Ну вот и решил заглянуть по дороге, узнать, как тут у вас. Ничего больше не случилось?

— Бог миловал. — Священник опять перекрестился и поклонился стайке старушек, которые заканчивали уборку. — Пока ничего.

— Но вы не волнуйтесь. Мы все ваше имущество найдем. Те иконы ведь дорогие были? А раз они сюда повадились, значит, рано или поздно попадутся. Это кто-то из местных. Так что не волнуйтесь.

— Да я за иконы не так волнуюсь, как за этих людей, — вздохнул батюшка.

— В смысле? — удивился Игорь.

— Они ведь храм Божий повадились обворовывать, а Господь таких вещей не прощает. Накажет их, если не одумаются, страшно накажет. Так что ты их раньше останови. Я за тебя тоже молиться буду.

— Вы что, за воров молитесь? — опешил Игорь.

— Ох, прости Господи, тяжко это, но молюсь, — покачал головой батюшка.

— Ничего себе… Они ж преступники!

— За честную душу молиться — большого труда не надо.

Эта логика показалась Игорю непонятной, но спорить он не стал.

— Но иконы ведь тоже жалко. Они же старинные.

— Это для злодеев важно, что старинные. И для той женщины. Но не для меня.

— Как это? — не понял Игорь.

Священник улыбнулся, взял его под руку и медленно повел по храму.

— Очень просто. Вот ты знаешь, для чего иконы нужны?

— Чтобы им молиться.

— Молятся святым, а не картинкам. А картинки только изображают святых. Вот ты посмотри — на разных иконах одни и те же святые всегда изображены одинаково. Одна и та же одежда, одна и та же поза. Почему?

— Почему? — эхом повторил Порогин.

— В храме каждому святому отведено определенное место. Как в больнице. Есть кабинет хирурга, кабинет терапевта, кабинет стоматолога. Прости меня, Господи, за это сравнение. Но ты же не пойдешь к терапевту, если у тебя зуб болит.

— Не пойду. — Игорь улыбнулся.

— Так и здесь. К каждому святому обращаются с определенными проблемами. А иконы — это как таблички на дверях, чтоб не перепутали. — Батюшка вдруг улыбнулся. — Ох, грешник я страшный!

— Но тогда почему просто не написать? — удивился Игорь.

— Это только сейчас все читать умеют, — ответил батюшка. — А раньше ведь большинство безграмотными были. Заходил какой-нибудь темный человек в храм и сразу видел, что это святый Николай Мирликийский Чудотворец, а это святый великомученик Пантелеймон Целитель. И совсем не важно, какая табличка на двери, простая или старинная, с резьбой. Главное, чтобы зуб вылечили. Правильно?

— Так что, получается, эти иконы можно вообще не искать, раз они не нужны?

— Нет, конечно, нет. — Отец Сергий пристально посмотрел на Игоря. — Просто это грех. Большой грех. Знаешь, сколько наша патриархия билась, чтобы нам «Троицу» Андрея Рублева отдали. И, казалось бы, не украли, висит в музее. В Третьяковке говорили, что и испортим ее, и закоптим, и сыро у нас. И ведь правильно говорили. В храме нет специальных условий, народу полно, свечи все время горят.

— Тогда действительно зачем?

— Скажу сейчас для светского человека страшную вещь — в иконе вовсе не красота важна, не искусство иконописца, а совсем-совсем другое. Святость и благость. Хотя, конечно, когда лик прописан с любовью, когда глаз радует душа тоже открывается. Теперь понимаешь?

— Теперь понимаю. — Игорь кивнул.

Батюшка благословил выстроившихся в очередь старушек. Сам перекрестился на все четыре стороны, и они вышли из храма.

— Но если о злодеях говорить, то думаю, что люди это были неопытные, уж не христиане во всяком случае, но и в искусстве — полные дилетанты. Брали иконы не самые лучшие с точки зрения светской их цены.

Отец Сергий открыл двери строительного вагончика и пропустил Игоря вперед.

— Заходи, чаю попьем.

Он включил электрический чайник и устало опустился на деревянную скамейку.

— Сегодня причастие было, — сказал он тихо. — Устал я, прости меня, Господи.

— А почему вы решили, что дилетанты? — ухватился за мысль батюшки Порогин.

— Да вот тоже — брали иконы старые, — усмехнулся священник. — Но ведь не все старое — лучшее. У нас, скажем, есть икона архимандрита Зинона. Новая совсем, а цены ей нет. А злодеи старые брали. Начало века. Нашего века. Артельные иконы.

— Что значит — артельные?

— По шаблону, один руки пишет, другой одежду, третий лик…

— Конвейер?

— Да, но для церкви, как ты понимаешь, это не важно.

Чайник закипел, священник заварил индийский, со слоном.

— А вот вы про своего бывшего дьячка рассказывали, — напомнил Игорь. — Как он? Не объявлялся?

— Геннадий-то? Нет. — Батюшка вдруг как-то странно переменился в лице, отвел глаза и стал разливать чай.

Тогда Игорь не придал этому нюансу значения.

За чаем говорили обо всем понемножку. Батюшка оказался чудным собеседником. Игорь с некоторым даже изумлением понимал, что ему просто интересно с этим человеком.

— Ну ладно, спасибо вам. Я пойду, — не без сожаления сказал он через час, когда уже все приличия были соблюдены. — Дела…

— Подожди, — священник достал с полки и протянул ему какую-то книжечку. — На, возьми.

— Что это?

— Это молитвы. Вообще-то их христианин должен знать наизусть… Возьми. Когда-нибудь пригодится.

Воскресенье. 8.15 — 16.23

Это желание пришло еще в тот момент, когда Чубаристов стоял у стойки Аэрофлота нью-йоркского аэропорта JFK, регистрируя свой билет до Москвы.

Вернее, поначалу это было даже не желание, а как бы шальная мысль, заведомо неисполнимая, но щекочущая своим безумием.

Чубаристов летел, глядя в окошко на серую вату облаков, сам над собой посмеивался, дескать, во как зацепило. Но юмор куда-то уходил, насмешка уставала и отодвигалась, а на ее место выходило все явственнее именно желание.

Вообще-то Чубаристов думал, что с этим покончено уже навсегда. Он не был у нее наверное месяцев восемь. И даже не вспоминал. То, что теперь это снова стало желанием, раздражало и даже злило. Он опять пытался посмеяться над собой, обругать себя, даже унизить мысленно — не получилось.

В Москве, окунувшись в бестолочь и грязь столицы, на часок забыл, но желание вернулось само и такое острое, такое требовательное, что Чубаристов чуть не задохнулся.

«Пацан мелкий, — ругал он себя. — Мазохист поганый. Нет, это даже паскудно как-то. Что с тобой случилось, Витюха?»

Но разговора с собой снова не получалось.

Он с трудом сдержал себя, чтобы не позвонить сразу из дому, как только бросил на пол чемодан. Потом, в прокуратуре, когда разговаривал с Клавдией, когда отчитывался, узнавал новые сплетни, просто трепался ни о чем, ловил себя на том, что как-то слишком уж много энтузиазма выказывает. Но переключить себя всего на работу снова не получалось.

А потом, когда остался один, и телефон был свободен, и надо было только поднять трубку и потыкать пальцем в кнопочки набора, Чубаристов с непонятным наслаждением смотрел на серую пластмассу аппарата и не двигался. Да-да, это было именно наслаждение.

«Ну, мазохист! — сказал он себе. — Дешевка…»

Но в пятницу продержался, искурил две пачки сигарет, извел себя домашней работой (так выдраил квартиру, что хоть языком лижи), но не позвонил.

А потом была безумная суббота. Наслаждение перешло в муку, когда ноги сами идут к телефону, когда рука поднимает трубку, но сам этого не замечаешь. Только в последний момент стискиваешь зубы и чуть не силком уводишь себя в безопасный уголок.

Но и субботу он продержался.

А в воскресенье с утра завыл. Нет, не образно, не в метафорическом смысле, а по-настоящему, в голос, по-бабьи.

Хотелось сделать себе больно, хотелось напиться, хотелось кого-нибудь убить, хоть и себя.

Чубаристов испугался. Такой тряпкой он никогда не был. Над такими он всегда смеялся весело и искренне, не важно, мужчина или женщина. Конечно, с женщинами это случалось чаще. Чубаристов понял, что и сам превратился в дерганую романтическую барышню, что сейчас заплачет или станет писать длинные жалобные стихи. И это было противнее всего.

А потом отпустило. Сразу и полностью. В какую-то крайнюю минуту стало вдруг спокойно. Мир вернулся трезвыми красками, реальный и простой.

Чубаристов еще какое-то время сидел настороженный, прислушиваясь к себе, оценивая происшедшее, обретая ровное дыхание.

«Я совсем сдурел, — снова с юмором подумал он. — Так недолго и до глюков докатиться».

Он встал с пола, отшатнулся от темного угла, куда забился в животном желании спрятаться, потряс головой, смахивая остатки наваждения, и рассмеялся.

«Старею, что ли? — прихихикнул он мысленно. — Пятьдесят — это так же, как двадцать, ну а семьдесят — так же, как десять…»

Вообще весь сыр-бор — теперь это можно было обдумать логически, — разгорелся из-за странной, с каким-то нездоровым вывихом, давно тянущейся истории.

Когда-то лет десять — двенадцать назад он вел дело одного крупного цеховика. По тем временам — преступление на уровне государственных. Цеховик этот наладил по Союзу — тогда еще и Союз был — производство холщовых сумок с изображением Высоцкого, Джо Дассена, Пугачевой и прочих привлекательных личностей.

Чубаристов поработал на славу — цеховик поимел от своего подпольного дела несколько миллионов — это еще были большие, очень большие деньги. И вполне тянул на хищение в особо крупных размерах, что каралось высшей степенью социальной защиты — расстрелом.

Собственно, вышку решил не Чубаристов, естественно, и даже не судья, а где-то там, наверху, накумекали, что необходим показательный процесс с самым строгим наказанием. Цеховика расстреляли.

Сегодня его, наверное, избрали бы депутатом.

Но дело не в этом. Дело в том, что у цеховика была молодая жена. Совсем девчонка. По делу она проходила как свидетель.

И вот уже после приговора и даже, кажется, исполнения жена эта вдруг снова объявилась.

Она сама пригласила Чубаристова к себе домой и сама, чуть не у порога, отдалась ему с жестокой и злой страстью.

А потом бесцеремонно выгнала.

Чубаристов попытался понять, что вело эту красивую и умную женщину. Была ли это вспыхнувшая вдруг любовь к следователю (в это, конечно, Чубаристов не верил), было ли здесь нечистое, самоистязательное упоение отдаваться палачу собственного мужа (это казалось более правдоподобным) или своеобразное желание унизить не себя, а именно Чубаристова. Вот это последнее объяснение с каждой новой встречей утверждалось в Чубаристове, как истинное.

Каждый раз после встречи с вдовой Чубаристов крыл и себя и ее на чем свет стоит, клялся, что больше ни ногой, но проходила неделя-другая, и он снова как проклятый тащился к ней.

За все эти годы он ни разу не застал у вдовы какого-нибудь другого мужчину, она ни разу не сказала ему — нет. Она, казалось, даже не постарела за эти годы.

В последний раз все случилось особенно унизительно для Чубаристова. И еще как-то совпало с другими делами, с другими романами — он зарекся даже вспоминать о вдове и действительно продержался довольно долго. И вот теперь…

Но, слава Богу, отпустило…

Виктор Сергеевич спокойно поел, сделал несколько важных звонков, посмотрел телевизор, распаковал чемодан — только тут увидел, что не отдал привезенные из Америки подарки (да, здорово зацепило), и решил позвонить Клавдии.

Трубку взяли сразу.

— Алло.

— Это я, — сказал Чубаристов. — Я приеду?

— Приезжай, если хочешь, — ответила вдова.

Воскресенье. 14.09 — 16.30

Сорвав печать, Игорь открыл дверь и вошел в квартиру. Страшновато было бродить по комнатам, зная, что их хозяйка лежит сейчас в холодильнике паталогоанатомии. Прислушиваешься к каждому звуку, к каждому шороху.

Когда проводили здесь обыск, Игорь был не один, суетились тут люди, как-то все и прошло обыденно. А теперь…

Комнаты были почти пусты. Кровать, пара табуреток, старый платяной шкаф и телевизор на полу. В углу стоят новенькие, еще не распакованные диван и два кресла. Не успела. Аж мурашки по коже.

То, что Игорь искал, лежало в большой коробке из-под обуви в тумбочке — ордер на квартиру, книжка квартплаты, какие-то справки из поликлиники, старый студенческий билет и акт о купле-продаже, заверенный нотариусом.

Игорь хотел позвонить, но в квартире не оказалось даже телефона. Только пустые гнезда торчали из стены. Закрыв квартиру, он снова опечатал дверь и уже хотел отправляться домой, но сначала решил, что раз уж он здесь, то неплохо бы снова опросить соседей. Сегодня воскресенье — значит, большинство сидят по домам.

Но в двух соседних квартирах никто не открыл. Уже безо всякой надежды Игорь позвонил в третью, и вдруг услышал за дверью шаги.

— Здравствуйте, я… — начал было он, но дверь тут же распахнулась и на голову Порогину обрушился целый поток холодной воды. Игорь инстинктивно отскочил, закрыв глаза, но кто-то ухватил его за рукав и резко втащил внутрь. В ноздри тут же ударил спертый запах ладана, смешанный с запахом жареной картошки и квашеной капусты.

— Вы что?.. — опешил сыщик.

— Кто к нам пожаловал? — прогремели в ответ.

— Меня зовут Игорь Порогин. Я из городской… — забормотал он, ничего не понимая, но его перебили:

— «Но если ты и в одиннадцатом часе пришел, то еще не опоздал…»

— Сейчас половина второго. — Игорь посмотрел на часы. Я из городской прокуратуры. Здравствуйте. — Наконец он разглядел в полутьме коридора маленького костлявого мужичка в странной одежде. На нем было что-то наподобие рясы или ночной рубашки. Ноги были босые, зато на голове красовалась соломенная шляпа.

— Проходи, раб Божий, — протяжно пропел мужичок и быстро ушел в комнату.

— Что за ерунда?.. — Игорь направился за ним.

Комната утопала в полумраке и в сизом дыму. Везде, где только можно, горели свечи и лампады, стены были оклеены страницами из какой-то книги и репродукциями икон, в углу на здоровой тумбе была навалена гора грязной посуды. А мужик сидел на грязной, незастеленной кровати и ел ту самую жареную картошку с капустой, держа сковороду на коленях.

— Что нужно? — спросил он, заметив краем глаза, что Игорь рассматривает его с любопытством.

— Я… — Порогин смутился. — Я хотел расспросить вас по поводу вашей соседки. Вы ведь знаете? Юлия Мартынова, недавно вселилась.

— Знаю! — мужичок встал, прошлепал по комнате и поставил пустую сковороду на самый верх груды. — Ну и что?

— Простите, а как вас зовут? — вежливо поинтересовался Игорь.

— Отец Геннадий. В миру — Карев моя фамилия, — ответил мужичок, бухнулся на колени и быстро забубнил какую-то молитву, раздавая поклоны всем четырем стенам.

Вот так новость! Игорь чуть не присвистнул. Бывают же совпадения. Оказывается, полусумасшедший дьячок, про которого рассказывал отец Сергий, сосед этой Мартыновой. Действительно, полусумасшедший.

— Так и что, что убили?! — спросил дьячок, встав с колен и недоверчиво посмотрев на Игоря. — И поделом ей, безбожнице. Жарит теперь свою жопу на адских сковородках. А ты-то чего пришел?

— Я… Простите, а как ваше отчество?

— Кто мой отец?! — дьячок вдруг закатил глаза и воздел руки к потолку. — Кто моя мать?! Кто мои братья?! Кто будет исполнять волю Отца моего небесного, тот мне и матерь, и братья… Называй меня отец Геннадий. Можно просто батюшка.

— Хорошо. — Игорь старался сдержать улыбку. — Я просто хотел спросить вас, не заметили ли вы, может, к ней приходил кто-нибудь? Или она о ком-то говорила?

— Ни о ком она со мной не говорила. — Карев махнул рукой и тяжело выдохнул. — Я ее так отчихвостил, что она, баба, в штанах ходит, что она со мной и не говорила. Гордыня, вишь. Теперь ее за эти штаны черти-то смолой пополива-ают. — Он злорадно захихикал, потирая руки.

«Да, такой что хочешь может сделать, — почти с восхищением подумал Порогин. — И ничего ему не будет. Посадят в психушку, а через пару месяцев выпустят. И всех делов».

— Ну, может, к ней приходил кто-нибудь? Или подозрительные люди какие-нибудь вокруг дома крутились?

Дьячок вдруг схватил со стола маленькую Библию, вырвал из нее страницу, мазнул клеем прямо из раскрытой бутылочки и пришлепнул на стену.

— Нынче все подозрительные. Все крутятся вокруг дома, совратить хотят. Вот тут недавно один приходил.

— Кто? — Игорь насторожился.

— Сказал, что электрик. — Карев сел на кровать, по-турецки сложив ноги. — Говорит, что я за свет не плачу. А я и светом этим дьявольским не пользуюсь, у меня свечки есть. Вот так. Я его святой водой покропил, так он сразу смылся. Боится воды святой, нечисть поганая. Вот ты святой воды не испугался, я тебя и пустил. А соседи все у меня антихристы — все от меня убегают, как я их водой покропить хочу. Блуд, грех, распутство.

— Скажите, — решил издали начать Игорь, — а вы часто в церкви бываете?

— В какой церкви? — полусумасшедший дьячок вдруг насторожился и зло зыркнул на Игоря.

— Ну как — в какой? — удивился Порогин. — В местной. Там отец Сергий священник, он вас хорошо знает.

— Нет у нас никакой церкви! — взвизгнул Карев, крестясь. — А есть у нас разбойничий вертеп! И Сергий в нем главный христопродавец!

— Это почему? Он же…

— Он блудниц разных допускает! Девицы ходют накрашенные, как пугала, даже без покрытой головы заходят. Без покрытой головы! Креститься не умеют, молитву правильно прочесть не умеют, посты не блюдут, живут в блуде, грехе и распутстве, а он их пускает. Конечно, вертеп!

— Значит, вы эту церковь не жалуете? — Игорь сам не заметил, как перешел на непривычный язык.

— Вертеп!

— А вы ведь там дьяком служили?

— Был грех, теперь каюсь…

— Слышали, наверное, что там иконы пропали? — Игорь внимательно следил за мужичком.

— Вертеп, вот и украли! — вдруг разозлился не на шутку Карев. — В храм Божий ни один тать не полезет — Бога побоится! А этот вертеп — и бояться нечего! Его все добрые люди стороной обходят. И ты туда не ходи. Слышь, не ходи! Береженого Бог бережет.

— Я говорю, там иконы пропали…

— Анафема! — воздел три перста Карев. Прямо боярыня Морозова.

Игорь вздохнул — с тем же успехом можно вести допрос говорящего попугая.

— Ну что ж, и на том спасибо. Я пойду. — Игорь направился к выходу. Дьячок тут же спрыгнул с кровати и побежал за ним.

— Рад был с вами познакомиться, — сказал Игорь, когда Карев отпер дверь.

Вместо ответа дьячок сунул Игорю под самый нос руку для поцелуя. Порогин недоуменно посмотрел на него, но Карев был абсолютно серьезен.

— Еще раз спасибо. — Игорь вежливо улыбнулся и вдруг пожал протянутую ему ладонь. Повернулся и быстро зашагал к лифту. Но не успел — на голову ему снова обрушился поток воды.

«А все-таки есть в этом номере что-то дьявольское, сатанинское.

Даже само звучание — шестьсот шестьдесят шесть. Как шипение змеи. Причем если добавить еще одну шестерку или убрать, то будет уже не то. Перебор в шипении получится или недобор. Во всяком случае, не так страшно.

Не говоря уже о том, что, если перевернуть, получится без одного тысяча. Вроде бы и тысяча, а всего без одного. Тоже что-то магическое».

Автобус медленно трясся по проспекту Вернадского к метро. Игорь, весь мокрый, словно попал под проливной дождь, сидел у окна и читал книжечку, которую подарил ему отец Сергий.

Странные такие молитвы, непонятные, на каком-то тарабарском языке. Взять хотя бы эту. Молитва Святому Духу.

«Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия сверны, Блаже, души наша».

И что она обозначает? Кто такие «ны»? И что такое «Иже»? Странно, а ведь люди учат наизусть и молятся, произнося эти слова. Сами-то хоть понимают, что произносят?

— Метро «Проспект Вернадского», конечная!

Люди стали выгружаться.

Игорь тоже встал и вдруг замер:

«А ведь он, Геннадий этот, притворялся, — совершенно отчетливо понял Порогин. — Он играл полусумасшедшего… Зачем?»

Но додумать Игорю не дали, кто-то толкнул его в бок:

— Выходишь или нет?

Игорь нырнул в метро и смешался с людским потоком, который внес его в вагон и прижал к противоположной двери. Книжечку он сунул в нагрудный карман и сразу забыл о ней. Только еще некоторое время вертелось в мозгу странное выражение: «Прииди и вселися в ны»…

Воскресенье. 16.31 — 20.36

Вчера она приехала домой, когда дети уже легли спать. Позвонила из города, что задерживается по делам, чтоб не ждали, вернется поздно.

Была злобная уверенность, что, когда откроет дверь, увидит растерянное лицо Федора, услышит покаянные слова. Решила, что не сразу, но все же простит мужа. Готовилась к долгой ночной беседе.

Но Федора не было.

Ночь не спала, а с утра пораньше снова завеялась в город, подальше от глаз детей. Нечего ей было им сказать. Оставила только записку, чтоб не волновались.

Весь день ходила по улицам, заходила в какие-то магазины, глазела на автомобильные аварии, сливалась, как могла, с толпой. А потом бежала в темную подворотню и снова ревела.

Она приехала домой только тогда, когда с лица спала слезливая опухлость, когда перестал подкатывать к горлу болезненный комок, когда мысли более или менее выстроились в спокойную логическую цепь.

Ей казалось, что она пришла в себя, что вполне естественно улыбается, но Макс только взглянул на нее и прошептал испуганно:

— Мам, что случилось?

Любопытная мордочка Вити тоже была встревоженной.

— Ничего-ничего, — постаралась спокойно сказать Клавдия.

Результат оказался обратным. Выскочила из своей комнаты Ленка и тут же запричитала:

— Тебя обокрали? Хулиганы? Что, ма?! На работе неприятности?

— Макс, Витеньку покормили? — спросила Клавдия.

Сын кивнул.

— Включи ему какую-нибудь игру.

В доме наступила острожная, почти траурная тишина, все делалось напряженно и неловко.

Но через минуту Макс и Ленка уже сидели на кухне, а Клавдия сидела перед ними и понимала, что детям надо сказать все. Дальше тянуть не имело смысла.

— Отец от нас ушел, — произнесла Клавдия.

— Гад, — без паузы сказал Ленка. — Какой гад!

Макс опустил голову и уставился на рисунок клеенчатой скатерти.

— Это вы вчера решили? — спросил он.

Клавдия молча кивнула.

— Почему? — спросил сын.

— У него появилась… — начала было Клавдия, но Ленка перебила:

— Я ее убью!

— Ленуся и Макс, — постаралась говорить мудро Клавдия, — это ваш отец, он растил вас и кормил с малых лет. В жизни бывает все. В жизни бывает и пострашнее, — сказала она. — Вы теперь знаете…

— Если ты имеешь в виду Витину маму, — сказала Ленка, — то еще неизвестно, что страшнее…

— Тихо ты, — зашипел Макс.

— …смерть или предательство, — закончила свою мысль дочь.

У Клавдии не было сил спорить да, если честно, и желания. Она сейчас, с небольшими поправками, думала так же. И эта обида мучила сильнее всего.

— Если он только здесь появится… я не знаю, что я с ним сделаю, — сквозь зубы проговорил Макс. — Я просто не знаю…

— Во Вьетнам его отправить, гада, — прозрачно намекнула Лена.

Клавдия внимательно посмотрела на дочь.

Этот намек показался ей ужасно бестактным и мерзким даже, как-никак, это была зона умолчания, это было больное место, нельзя так походя цеплять рану.

Клавдия уже готова была все это высказать дочери, но в этот момент протяжно зазвонил дверной звонок.

Клавдия и дети застыли. Подумали, конечно, об одном — Федор вернулся.

— Легок на помине, — выговорил Макс и решительно встал.

Клавдия лихорадочно соображала, как она сейчас должна себя вести; играть беззаботность, которая ей так здорово удалась в сквере на скамейке, или вызвериться, или просто уйти в другую комнату, чтобы не видеть мужа…

Ни к какому решению она прийти не успела.

— Здравствуйте, соседи, а Линочка не у вас?

Это был Илья Николаевич Одинцов. Только его сейчас не хватало.

— Нет, Илюша, Лины нет, — ровным голосом ответила Клавдия, стараясь выдавить улыбку.

Илья, тучный, мешковатый, лысеющий блондин в очках, за стеклами которых его голубые глаза становились просто огромными и от этого еще более беззащитными, неприкаянно прислонился к дверному косяку, опустил голову и зашаркал тапочком по полу.

— Ясно, — протянул он, явно не намереваясь уходить.

— Заходи, Илюша, чайку попьем, — выручила соседа из неловкости Клавдия.

Она стала накрывать на стол. Илья сел поспешно, словно боялся, что сейчас хозяйка передумает и выгонит его.

— Ну как? — спросил он у Ленки, которая сидела напротив.

— Двадцать девять, — ответила девица.

— Что двадцать девять? — не понял Илья.

— А что как? — съязвила Ленка.

— А… Да-да, — слабо улыбнулся Илья. — Шутка? Хорошо вам. Шутите.

— Лучше некуда, — снова скривила губки дочь.

— А у меня беда… — вздохнул Илья. — Семья разваливается.

Если бы Клавдия не знала Илью раньше, она бы разозлилась. Сидит здоровый мужик и при детях жалуется на свою жизнь. Это же стыдно, по крайней мере.

Но Илья был человеком открытым и слабым.

— От меня жена уходит, — сказал он. — Что мне делать?

Клавдия поставила на стол чашки.

— Успокойся, Илюша, выпей чаю.

Илья послушно взял чашку, отхлебнул горячего чая, не заметив даже, что глотает кипяток.

— Вот у вас семья… Дружная, крепкая… А у меня!..

Более дурацкой ситуации не придумаешь.

— Тетя Куава! Я тоже чаю хочу! — влетел на кухню Витенька.

Клавдия почувствовала, что остаться наедине со своим горем у нее не получится.

Семья уселась за чаепитие, выслушивая жалобы соседа.

— Я уж так стараюсь, я уж не знаю как… А она… Клавдия Васильевна, вот вы нас познакомили, я вам очень благодарен, но теперь скажите, что дальше делать?

— Дядя Илья, а твоя жена водку тъескает? — быстро вошел в суть разговора Витя.

— Нет, мальчик.

— Вещи пъодает?

— Не замечал.

— Она тебя бьет?

У Ильи дрогнули губы.

— Нет, она меня не бьет… Она меня не любит.

— А почему? — допытывался мальчик.

Клавдия даже радовалась, что ей не нужно принимать участия в разговоре.

— Не знаю.

— А ты подумай.

Илья задумался, наморщив свой большой лоб.

— Может быть, я некрасивый? — предположил он.

«А на кой мне этот Федор? — вдруг разгульно подумала Клавдия. — Что я зациклилась на этом мужлане? Вон Игорек по мне с ума сходит. Захочу, найду себе такого мужика!..»

— Да, ты некъасивый, — согласился Витя. — Тебе надо кожаную куутку купить.

Ленка уже хихикала, забыв о том, что минуту назад придумывала страшные кары для отца. Макс тоже улыбался, но грустновато. Зазвонил телефон, сын поднял трубку.

— Вот скажите, Клавдия Васильевна, как вам удается семью сохранять? — взмолился Илья.

— А мне и не…

— Мам, тебя, — протянул трубку сын.

— Алло.

— Это Ирина Юрьевна на аппарате.

— Ой, подождите секундочку, я к другому телефону перейду, — попросила Клавдия. — Макс, положишь трубку?

Клавдия плотно закрыла за собой дверь спальни.

— Да.

— Это вы? — спросила Витина бабушка.

— Да-да…

— О-о-о-ой!!! — завыла вдруг та, словно включила какой-то тумблер горя. — Ужа-ас какой, како-ой кошма-ар… Мне сын позвонил…

— Да, — сказала Клавдия.

— Витенька там, наверное, плачет горько?

— Я ему ничего не сказала, — нехотя проговорила Клавдия.

— Да? Почему? — выключила воющий тумблер бабушка. — А вообще-то правильно.

— Простите, вы что-то хотели?..

— Да! Я тут для вас проделала кое-какую работу.

— Какую работу? — испугалась Клавдия.

— Я сходила к экстрасенсу. Показала Нинкину фотографию. Знаете, просто проверить хотела. Вот, а экстрасенска, это дама вообще-то, только посмотрела на фотографию и говорит: женщина убита. Ее уже нашли. Вижу пустырь, слышу поезда…

Если бы Клавдия была на сто процентов уверена, что Ирина Юрьевна не привирает, она бы сильно удивилась.

— Да, это все очень интересно, — поторопила бабушку Клавдия.

— Но это еще не все. Сергей этот Нинку не один убивал, — как самую страшную государственную тайну, выговорила бабушка.

— А кто вам сказал, что Сергей убивал? — удивилась Клавдия.

— Ну, его же поймали. Так вот, экстрасенска эта сказала так: мужчина и женщина — вот убийцы.

— Спасибо, очень ценная информация, — не удержалась от сарказма Клавдия. — Вы не знаете, сын ваш не собирается своего ребенка домой…

— Ой, что вы! Сейчас совсем не время. Это же похороны начнутся, то-се…

— Всего доброго.

Клавдия повесила трубку.

Для очистки совести Клавдия позвонила еще и Никите, впрочем, дома его не было.

А когда вернулась на кухню, то застала там всеобщее веселье.

Витя учил Илью, как угодить женщине.

— Никогда ее не деугай за вовосы. И не тоукай.

— Не буду, — утирал слезы смеха Илья.

— И если она спит, никогда не наливай ей в ухо воду…

— Ой, я сейчас, ой, я не могу, — Ленка умчалась в туалет.

— А самое гуавное — не смотуи на ее тъусики. Женщины это не любят…

«Я его никому не отдам, — совершенно трезво подумала Клавдия. — На всем белом свете он только мне и нужен. И потом — количественный состав нашей семьи не изменится».

Стало легче от этой мысли. Но тяжесть — непонятная, смутная, необъяснимая тяжесть почему-то не ушла…

Воскресенье. 20.41 — 22.12

После телефонного звонка вдове Чубаристов лег спать. Сразу навалилась усталость и безразличие. Себя он больше не ругал — он просто презирал себя, поэтому силы на ругань не тратил. Он махнул на себя рукой.

Проснулся уже когда за окном стемнело, сонно потянулся, встал, полез в ванну, поплескался под душем, выбрился гладко, надел свежую сорочку, а когда натягивал пиджак, отчетливо подумал как о давно решенном: «Я ее убью. Вот зачем я еду к ней».

Он сходил на кухню и выбрал самый острый нож с узким лезвием. Положил в карман, но потом вынул. Обернул лезвие бумагой, чтобы не порезаться случайно, если сунет руку в карман.

Она открыла не сразу. Сначала долго смотрела на Чубаристова в глазок — он слышал ее шаги и близкое, через дверь, дыхание.

— Ну, чего пришел? — вместо «здравствуй» спросила она.

— Да так…

— Очень вразумительно, — улыбнулась она.

Эту ее улыбку Чубаристов ненавидел больше всего.

— Ну заходи, хватит ноги вытирать.

— Так ведь лужи, ботинки грязные, — оправдался Чубаристов.

— Только ботинки?

— Что?

— Твою грязь о коврик не ототрешь.

Чубаристову вдруг пришла в голову безумная мысль о том, что эта женщина все про него знает. Даже холодный пот прошиб.

— Ну заходи уже, чего мнешься? Терпеть не могу этих плебейских штучек. Придет, в прихожей мнется, вроде такт проявляет. Ты сам из деревни?

— Нет, я из…

— Мухосранска какого-нибудь.

Чубаристов подобострастно хихикнул.

Он сел в кресло, а она напротив него — на диван. Заложила ногу на ногу. Достала сигарету.

Чубаристов метнулся к ней с зажигалкой. По пути задел за столик. Слава Богу, ничего не свалил.

— Ты что, напился?

— Почему? Я…

— Лучше бы ты напился, — выпустила она дым. — Я бы на твоем месте напивалась каждый Божий день до беспамятства.

— Почему?

— Чтоб совесть не мучила. Но ты — это ты, а я — это я.

— Да, все люди разные, — снова заискивающе улыбнулся Чубаристов.

— О! Как философично! — уголком рта улыбнулась она. — Это ты в университете выучил? Есть еще мудрости в запасе?

Чубаристов сцепил зубы. Почему? Ну почему он позволяет этой женщине издеваться над ним, как над пацаном?

— Ты меня глазками своими мутными не сверли, — улыбнулась вдова. — А то я смеяться стану. Правда очень смешно. Сидишь пыжишься… А что, на твоих подследственных это действует?

— А хочешь, я тебе скажу, кто твоего мужа застрелил?

Чубаристов этого, конечно, не знал. Но ему всегда хотелось назвать ей имя и адрес этого человека. Ему казалось, она тогда его освободит. Смутно он предполагал, что ей по каким-то непонятным для Чубаристова причинам хочется потравить свою душу прикосновением к палачу.

— Не хочу, — вдруг ответила она. — Большего ублюдка, чем ты, я не выдержу.

— Зачем я тебе? — опустошенно спросил Чубаристов.

— Ох, Порфирий Петрович, не скажу. Кстати, ты хоть знаешь, кто это?

Чубаристов каждый раз собирался прочитать «Преступление и наказание», но каждый раз забывал и снова попадался, как двоечник.

— Впрочем, тебе это и не надо. Сразу после «Колобка» — неподъемно.

Она выпустила струйку дыма и внимательно следила, как сизые, зыбкие нити тают в воздухе.

Этого момента Чубаристов всегда ждал со страхом и пьянящим томлением.

Наступала как бы несвоевременная, страшная пауза. И что-то в этой тишине происходило внутри женщины. Что-то опадало с ее жесткой души, она застывала хрупкой статуэткой.

Что-то происходило и внутри Чубаристова. Что-то темное и жаркое.

Он тяжело встал, шагнул к женщине, она отвернула лицо.

Сегодня в мутной смеси злобы и нежности преобладала ненависть, поэтому Чубаристов нарочито грубо задрал юбку женщины и запустил руку под трусы, по-звериному оскалив зубы.

Как ему хотелось сейчас впиться в ее полуоткрытый рот, больно, до крови укусить ее губы, но женщина отворачивалась.

Чубаристов сильно прижал руку к ее лобку — промежность была влажной и горячей.

Чубаристов рывком приподнял женщину и развернул к себе спиной. Женщина охнула, когда он содрал с нее трусы.

Обычно он торопился, словно боялся, что она вдруг оттолкнет его и рассмеется в лицо, что он не успеет.

Но сегодня он даже сам удивился своей расчетливой неторопливости.

Он не стал сразу входить в нее. Он сначала раздвинул ее ноги пошире и даже чуть отодвинулся, чтобы рассмотреть. Провел рукой по округлости ягодицы, чувствуя, как вздрагивает ее тело.

Она чуть повернулась к нему. Ее затуманенные глаза смотрели на него умоляюще и бесстыдно.

— Ты блядь? — хрипло спросил Чубаристов.

— Да, я блядь, — так же хрипло ответила она.

— Ты грязная, похотливая курва?

— Да… Да… я грязная, похотливая… Возьми меня… Войди в меня, — простонала она.

— Нет, моя дорогая… — оскалился Чубаристов. — Только своими именами… Что ты хочешь, чтобы я с тобой сделал?

— Чтобы ты взял меня…

— Нет.

— Поимел…

— Нет!

— Трахнул…

— Нет!!

У нее страдальчески исказилось лицо, и она выкрикнула, как выплюнула, грязное ругательство, которого ждал Чубаристов.

Ну что ж, он тоже может играть по таким правилам. Он тоже может унижать. И ему это нравится, он с ума сходит от этого.

Чубаристов и сам не ожидал от себя такой изобретательности и брутальности.

Что только он не заставлял ее делать. И чем бесстыднее, развратнее ласку он ей предлагал, тем сильнее она льнула к нему, тем с большим энтузиазмом и страстью откликалась.

Чубаристов опьянел, словно выпил много водки. И в этом полете безумия его вдруг хлестануло самое порочное желание.

Он отмахнулся от него, но оно нарастало удушающе, пока не заставило его предпринять неловкую попытку исполнить.

Женщина снова обернулась к нему, но в глазах ее он прочитал не испуг, даже не боязнь, а точно такое же безумное желание и призыв…

А потом она вскрикнула от боли. Содомистское соитие и для нее было неизведанным. Но она вовсе не постаралась отстраниться. А прильнула к Чубаристову сильнее, вбирая его всего, без остатка…

Когда все кончилось, Чубаристов упал. Просто свалился на пол как подкошенный. И закрыл глаза.

Он слышал, как она прошла в ванную, как лилась вода, как потом она вернулась и вдруг — даже сердце на секунду остановилось… Ковш ледяной воды вмиг выбросил Чубаристова в реальность.

— Иди, дверь закрой за собой, — зло сказала вдова.

Это было похоже на бегство. Он даже толком не смог надеть плащ. Так, засовывая руку в куда-то пропавший рукав, и выскочил на лестницу.

Только на улице остановился. Стал шарить по карманам в поисках сигарет и вдруг больно наткнулся пальцем на что-то острое.

Это был нож с узким лезвием. Бумажка соскользнула — вот Чубаристов и порезался.

Кровь капала медленными каплями, а Чубаристов стоял, смотрел на порез и тихо радовался, что не убил вдову, забыл просто.

«Это хорошо, что не убил, — думал он. — Я к ней еще вернусь…»

И еще он почему-то подумал про Клавдию: «Она никогда не будет хорошим сыщиком, потому что не знает этой темной стороны жизни…»

ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ

Понедельник. 7.11 — 10.01

Кровать теперь казалась такой огромной, и спалось очень плохо, потому что под боком никто не храпел.

Зато были и кое-какие преимущества — ванная была свободна.

Клавдия уже давно думала просить Федора, чтобы снял со стен эту зеркальную плитку, но поскольку муж когда-то соорудил это чудо сам, все не решалась, обидеть не хотела. Теперь-то уж непременно снимет.

Но из зеркала на Клавдию изучающе смотрела очень миловидная дама. Сорока ни за что не дашь. Не важно, что родила двоих — а вот грудь упругая, живот не рыхлый, бедра крепкие, даже талию можно вполне явственно различить.

Клавдия улыбнулась сама себе ободряюще — мы еще повоюем!

Отца Витиного снова дома не было, наверное, умотал куда-нибудь в командировку. И это Клавдию успокоило. Не хотела она Витю отдавать.

А как только вышла из дому, так тут же все семейные заботы отлетели и в голову полезла настырно, как старуха из очереди, работа.

«Сегодня допросить Смирнова. Да! И обыск на квартире. Это обязательно. Ах, зачем туда этот участковый полез, мог все следы перепутать. Так, а что, собственно, мне там искать? Нож. Конечно, орудие убийства. Впрочем, ножа-то как раз я и не найду. Сергей его выбросил, если… — Клавдия вдруг наткнулась в своих мыслях на некую преграду. — Если это он убил. А если не он?.. Кто же еще? Да нет, он. Только вот с мотивами пока что не очень… По пьянке? Возможно. Ревновал? Отметаем пока. Что еще? Что еще? — Больше ничего в голову не приходило. — Впрочем, по пьянке — разве мало? Большинство убийств в России именно по этой дурной причине и случается. Правда, есть тут одна неувязочка. Обычно это происходит дома, скандал, рукоприкладство, а там и до ножа доходит. Мог истыкать жену до смерти. Но ведь тут какой-то расчетливый садизм — зашил влагалище. Ага! Вот что надо поискать — машинку эту, которой мешки сшивают. Да, и оперативники тоже машинку могут найти где-нибудь в кустах. Может быть, они уже и нож отыскали?

Теперь с этим Худовским. Пусть-ка мне поищут эту Мартышку. Как ее там? Симонова, кажется. Да, интересно, приставал к ней депутат или нет? И Низовцеву снова допросить — что это она мне про политику напела? Зачем? Не было там политики — хоть убейте меня».

— Нерегулируемый перекресток! — бил себя кулаком в грудь Игорь, стоя на коленях перед Чубаристовым, который что-то искал в брошюрке с правилами дорожного движения.

— Сейчас найдем, сейчас я тебе покажу…

— Здравствуйте, — приветливо улыбнулась Клавдия.

Игорек тут же вскочил с пола, а Чубаристов нехотя повернулся:

— Привет, госпожа следователь.

— Клавдия Васильевна, вам тут предварительные заключения принесли, — засуетился Порогин.

— Вижу-вижу…

Но Клавдия не стала смотреть бумаги, а тут же взялась за телефон.

Первый звонок был оперативникам.

— Ну, нашли что-нибудь?

— Нет, ни ножа, ни чего-нибудь похожего.

— Я забыла — надо было вам еще и машинку искать… Ну, которая мешки сшивает.

— Обижа-аете, Клавдия Васильевна, искали, разумеется.

— Ну?

— Нет.

— Хорошо. Давайте, ребята, часа в два подъедем с обыском на Веерную. Договорились?

— Заметано.

Теперь надо было договориться по поводу допроса. Клавдия решила, что отправится сразу же. Вообще пожалела, что в пятницу, после того как нашли Кокошину, не села еще раз со Смирновым и не поговорила по душам. Теперь он успел прийти в себя, а тогда был потрясенным, жалким, тогда бы он во всем признался сразу.

— Слышь, Клавдия, я говорю — какой-то сумасшедший день выдался в пятницу. — Только сейчас Дежкина услышала, что Чубаристов обращается именно к ней.

— А? Да-да…

— Я ж вам подарки из Штатов привез. А вручить забыл. Держи, госпожа следователь.

И Чубаристов протянул Клавдии изящную сумочку.

— Ой, а что это?

— А ты раскрой, раскрой… — предвкушал впечатление Чубаристов.

Клавдия раскрыла сумочку и вынула оттуда загадочное сооружение из пластмассы и никеля.

— Все равно — не поняла.

— Темная ты женщина, Клавдия Васильевна. Это массажер с автономным питанием, — несколько разочаровался Чубаристов.

— Ах, вот что! — наигранно обрадовалась Клавдия. — Какое чудо, а я поначалу подумала, что пистолет.

— Похож, но не убивает, а наоборот — лечит, — широко улыбнулся Чубаристов. — Вот смотри, так прикладываешь к морщинам… Так, где у тебя морщины?

— Найди, — не без кокетства сказала Клавдия.

Чубаристов вдруг смутился.

— Что, не пригодится?

— Почему же? Пригодится еще как!

И в этот момент взглянула на Игоря. Тот словно только что выскочил из сауны. «Морда кра-асная такая…»

— А тебе, Игорек, вот органайзер.

Неизвестно, что там Игорю послышалось за этим словом, но он покраснел еще гуще.

— Не надо мне, вы что?

— Дурачок, это же просто книжка записная. Только электронная. Во смотри, на 28 килобайт памяти. Все запишешь, можешь даже в ней протоколы вести.

Игорь уже более доверчиво рассматривал дорогую игрушку.

— Протоколы?

— Ну, ты же первое серьезное дело получил.

— Жаль, что протоколы по-английски вести нельзя, — в самом деле расчувствовался он.

— А, прости, не учел.

— Большое спасибо вам, Виктор Сергеевич.

— Да, Виктор, спасибо тебе огромное, — Клавдия чмокнула Чубаристова в щеку. — Впрочем, я так понимаю, что это не последняя твоя поездка. Гольфмана ж ты не арестовал.

— Нет, теперь не до Гольфмана, — махнул рукой Чубаристов.

— Алло! Это Дежкина из прокуратуры беспокоит… — Клавдия звонила в РОВД, где сидели в КПЗ рокеры. — Вы там порасспросите этих пацанов про некую Симонову. Узнайте адрес и вызовите ее мне на… — Клавдия взглянула на часы, сегодня явно не успеет, — на завтра на утречко. Договорились?

— Клавдия Васильевна, я вам, кстати, хотел о своем убийстве рассказать, — тыкая пальцем в кнопки органайзера, сказал Игорек.

— Нет, Игорек, очень не кстати. Сам давай, сам. И потом, ты не обижайся, некогда мне.

Понедельник. 11.27 — 13.31

— Я ее не убивал, — каким-то уже речитативом твердил Смирнов. — Я ее не убивал…

Уж что только Клавдия не делала. Она, конечно, кормила Сергея пирожками, поила чаем, просто беседовала по душам, а он все твердил:

— Я ее не убивал.

Главное, что у Клавдии времени было в обрез. Она то и дело поглядывала на часы. Это еще в Матвеевское добираться, хорошо хоть машину дали. Но тянуть она просто не имеет права.

— Так, хорошо, — Клавдия положила обе ладони на стол. — Вы не убивали. Могу даже вместо вас повторять эту фразу. Или, знаете что, давайте на минутку поменяемся местами. Вы следователь, а я подследственная.

— Я не…

— …убивали. Правильно. Вы следователь. Вообще-то это не так уж далеко от истины. Вам ведь тоже важно узнать, кто убил вашу жену, правда? Значит, у вас тоже много вопросов. Вот и задавайте их. А я попытаюсь ответить.

— Клавдия Васильевна, ну правда…

— Господи, Смирнов, вы же в каком-то смысле артист. Можете вы сыграть эту небольшую импровизацию?

Сергей наконец поднял лицо.

— Это хулиганы, — заявил он сразу.

— Почему вы решили?

— Больше некому.

— Разве? Ну-ка давайте пораскинем мозгами. Допустим, хулиганы пристали к вашей жене, попытались ее изнасиловать. Она стала сопротивляться, тогда они ее убили? Получается?

— Получается, — кивнул Смирнов.

— Не получается, — сказала Клавдия. — Следов борьбы, а это вы видели сами, не было.

— Тогда грабители.

— Попробуем эту версию. Грабители, что следует из самого этого слова, грабят. Самое ценное, что было у Нины Николаевны, — шуба. Ее грабители почему-то не взяли.

— Тогда не знаю, — опустил снова голову Смирнов.

— Нет-нет, вы так быстро не сдавайтесь. Кто еще мог? У вашей жены были враги?

— Таких не было.

— Ну и что же у нас остается? — грустно выдохнула Клавдия.

— Я ее не убивал.

— Правильно, остаетесь вы, Сергей Владимирович.

— Я ее любил…

— Разве?.. Впрочем, могу и это допустить.

«Нет, каша какая-то, — почти с отчаянием подумала Клавдия. — Он будет твердить одно и то же, а мне и подцепить его не за что».

— Ну хорошо, еще раз расскажите, как все было.

— Я пошел встречать Нину к станции.

— Вы делали это всегда?

— Что?

— Вы всегда встречали свою жену после работы? Только не лгите, мне нетрудно будет это проверить.

— Нет, не всегда.

— Часто?

— Нет.

— Это было в первый раз?

— Да… — совсем тихо сказал Смирнов.

— А почему вы вдруг решили ее встретить?

«Наконец-то, — подумала Клавдия, записывая ответы Смирнова в протокол. — Это уже кое-что».

— Ну просто поздно было, темно…

— Не врать, Смирнов. В предыдущий день Кокошина возвращалась в то же самое время. Как и неделю до этого, и месяц…

— Мне вдруг захотелось…

— Господи, Боже мой!.. — чуть не взвыла Клавдия. — Сергей Владимирович! Я просто умоляю — причину! Настоящую причину!

— Я ее не убивал…

Клавдия сейчас вцепилась бы в реденькую шевелюру этого тщедушного человечка и стучала бы его тупой башкой о стол, если бы не молчаливый адвокат в углу и если бы… Если бы сама верила до конца, что Смирнов действительно убийца.

«Нет, нервишки надо сдерживать, — подумала она. — Никогда такого желания не было».

— Вы читали обвинительное заключение? — полуобернулась к адвокату Клавдия, хотя спрашивала у Смирнова.

— Да, мы читали, — ответил за Сергея адвокат.

— Там написано, что следствие обвиняет вас в убийстве. Ваша естественная задача — развеять это обвинение, да? — так же к адвокату и к Смирнову одновременно обращалась Клавдия. — Зачем же вы убеждаете нас в том, что мы правы? Еще раз повторяю, Сергей Владимирович, вы артист, вы должны, как никто другой, чувствовать фальшь. Вы мне рассказываете, что вдруг впервые в жизни вам захотелось пойти и встретить вашу жену, потом вы вдруг нашли ее мертвой, но не заявили в милицию, а почему-то стянули с нее шубу и вдруг закопали. Ладно, допустим, шок, аффект, умопомрачение. Но дальше? На следующий день?! Я привезла к вам Витю, вашего пасынка, и вы твердили, что жена была дома и только что ушла на работу. Хотя уже знали, что она мертва. Это что, шок продолжался? Нет, особого шока я не заметила. Вы даже обед готовили. Мясо, кажется, варили. Ну, ладно, допустим, тонкая натура, умопомрачение тянется… Но вы же потом совсем сбежали!

— Я сам пришел.

— Это единственный ваш благородный поступок. Но, думаю, он продиктован чувством страха. Вы просто знаете, что явка с повинной вам зачтется. Но вы забыли, что, сказав «а», надо сказать хотя бы «б».

Смирнов молчал.

— Ну, я не знаю, господин адвокат, вы объяснили Смирнову, что в его положении лучше сотрудничать со следствием?

Адвокат кивнул.

— Скажите еще раз, — попросила Клавдия.

— Сергей Владимирович, — адвокат подошел к Смирнову и положил руку тому на плечо, вам действительно необходимо сейчас прояснить всю картину. Назовите, пожалуйста, причину, по которой вы пошли встречать Кокошину.

Смирнов вдруг уронил голову на руки и зарыдал так пронзительно и бурно, что Клавдия даже вздрогнула.

Она испугалась, что сейчас сюда сбежится вся охрана, подумают, что Дежкина лупит подследственного башкой о стол.

«А ведь было такое желание!»

Кое-как отпоили Смирнова водой. Впрочем, пришлось и к нашатырю прибегнуть.

— Это стыдно… Это очень стыдно… — всхлипывая, повторял Смирнов.

— Говорите.

— Я хотел у нее денег взять… На выпивку.

— Все говорите, — железным голосом приказала Клавдия.

— Это стыдно…

— Ваша жена мертва, вам грозит в лучшем случае тюрьма, — развела руками Клавдия На укоризненные взгляды адвоката она не обращала внимания. — Что может быть стыднее, Смирнов?

— Я хотел выр… у…

— Что? Я не слышу, — Клавдия даже приложила ладонь к уху.

— Вырвать у нее сумку.

— То есть вы хотели ограбить собственную жену? — опешила Клавдия.

— Я же говорил: это стыдно, — снова всхлипнул Смирнов.

— Дальше!

— Я хотел догнать ее на пустыре и вырвать сумку. У нее в тот день зарплату давали… А потом я бы взял себе немного денег, а остальное подбросил бы… Она мне не давала.

— И что?

— Я стал ждать на платформе. Но так, чтобы она меня не заметила. Ну вот… Я ждал, ждал, но она не ехала… Я полчаса прождал… Замерз… А потом подумал, что она раньше приехала и мы с ней разминулись. Ну и решил домой…

— Так-так, здесь подробнее… Откуда вы знали, что она едет домой?

— А она позвонила, что только на рынок зайдет — и сразу домой… Я рассчитал…

— Понятно. Дальше…

— Ну а обратно иду — смотрю…

— Стоп, — снова остановила Клавдия. — Она разве вот так, прямо на дороге лежала? Там же люди ходят…

— Нет… Она в стороне лежала, за кустами. Знаете, все ходят по дороге, а мы нашли тропинку — сокращает путь… Так она там рядом с тропинкой лежала. Я ж вам показывал…

— Да-да… А сумка? С деньгами?

— Я ее… забрал. Она дома, в диване лежит…

— Значит, все-таки ограбили жену? — уже не для протокола, а для совести спросила Клавдия.

— Нет, я просто забрал… Но это все, все!

— Нет, это далеко не все. Это, Сергей Владимирович, только начало. Во все, что вы тут рассказали, еще поверить можно, а вот дальше…

— Я испугался…

Клавдия взглянула на часы — все, пора. Или отложить обыск? Нет. Надо хорошенько поискать — этого тенора только к стене прижимать приходится, вот тогда он поет.

— Хорошо, об этом — в следующий раз.

— Я ее не убивал, — снова сказал Смирнов.

— Разберемся, — сказала Клавдия, хотя уверенности в ее голосе не было.

Понедельник. 14.50 — 17.49

Совковая убогость жилища…

Сколько квартир в самых разных районах Москвы Клавдия обыскивала. Сотни две-три, не меньше. И все были удручающе похожи одна на другую. Клавдия даже с закрытыми глазами могла бы сказать, где стоит диван, где стенка, где столик журнальный, где шкаф… Еще ни в одной квартире она не ахнула от удивления — надо же так придумать! Хотя бы один не тащил в дом эти синтетические ковры, эти пыльные полки с бестолково собранными книгами, хотя бы один не вешал пыльную люстру…

«Единообразие, — думала Клавдия, медленно расхаживая по комнате, стараясь не мешать оперативникам, которые выворачивали шкафы и тумбочки. — Словно заставь завтра всех обменяться своими квартирами — а они уже готовы. Да и то — жилье ведь не свое, государственное. Так, бивак, ночлежка, а не семейный очаг. Не говоря уж о подъезде, который к жильцам вообще как будто отношения не имеет, не говоря уж о дворе — это вообще ничья территория. Вон прямо из окна мусор сыплют».

За границей Клавдия не была ни разу, но с иностранцами ей встречаться приходилось. И удивляло ее в них одно странное на первый взгляд качество — они могли не знать, где находится, скажем, Эстония или Корея, многие не нашли бы на карте даже Россию, их не волновала политика Чили или Турции, да что там — они и своих политиков почти не знали. Но зато их личные домики были — загляденье. Газончики под окнами выстрижены, улицы чисты и городки уютны.

— Клавдия Васильевна, что ищем? — уже в который раз обращался к Дежкиной оперативник.

— Истину, — однообразно отвечала она.

Никакого орудия убийства они не нашли. То есть, конечно, в доме были ножи — на всякий случай все взяли на экспертизу, но Клавдия видела, что этими ножами не то что убить, поранить трудно. Тенор к домашнему хозяйству относился индифферентно, ножи были тупы и хлипки.

Не нашли и машинку. Шуба уже, конечно, высохла, но висела на прежнем месте. В диване действительно лежала сумка. Денег в ней не оказалось. Сумку тоже взяли на экспертизу.

Клавдия сама осмотрела заросший льдом и снегом холодильник — там стояла кастрюля с куском ледяного мяса. Валялись какие-то засохшие корки неизвестных продуктов и нераскрытая бутылка соевого соуса.

От нечего делать Клавдия стала машинально просматривать большую и бестолковую кучу разных квитанций, справок, рецептов, записочек, открыток и старых писем.

Здесь были и фотографии. И на них сам Смирнов впереди хора открывал усердно рот.

«Мужчина и женщина — вот убийцы», — не к месту вспомнила Клавдия откровения женщины-экстрасенса. Еще подумала, что и эту версию надо отработать, как наткнулась вдруг на документ, который должна была бы заметить сразу, который и мог быть ключиком ко всему.

«Мамочки родные, как же я раньше не подумала? — удивлялась простоте объяснения Клавдия. — Ну конечно, это он, родимый, самый больной вопрос…»

— Ну что, ребята, закончили? — вдруг заторопилась она. — Давайте собирайте вещички для экспертизы, и поехали. Вот эту бумаженцию приобщите.

— А что это, Клавдия Васильевна? — взял из рук Дежкиной документ оперативник.

— Самый больной вопрос, — загадочно ответила Клавдия. — Квартирный…

Понедельник. 18.28 — 19.02

На Пироговку, в морг, Клавдия приехала для очистки совести. Окончательное заключение будет идти из этого скорбного места до прокуратуры месяц, если не больше. Если следователь уж очень торопится, он включает свои дружеские или блатные каналы. Но самый верный путь — ехать к патологоанатомам самой.

Конечно, это своего рода пытка, довольно серьезное моральное испытание, но Клавдии хотелось дело Смирнова закончить побыстрее. У нее еще этот Худовский на шее, у нее еще столько других дел, в которых нужно кропотливое копание в мелочах и деталях, а тут ей теперь все представлялось более или менее ясным. Поэтому, да, на Пироговку Клавдия ехала для очистки совести.

Как только Клавдия входила сюда, ей казалось каждый раз, что, вдохни она полной грудью, выблюет не только сегодняшний завтрак и обед, но и всю пищу, принятую за месяц. Но хоть дыхание она сдерживала, старалась дышать только ртом, все равно ей казалось, что тяжелый трупный запах просто липнет к лицу, рукам, одежде. Это чувство брезгливости вполне возможно объяснить, хотя, если честно, запаха особого в морге не было.

— Женя! — тихо позвала Клавдия знакомого патологоанатома Сивцева, с которым, кажется, была знакома с тех пор, как работала в районной прокуратуре.

Женя как раз весело рассказывал что-то молоденькой сестре, а та, забыв о мрачном соседстве трупов, заливалась от души, обнажая ровные белые зубы.

«Старый кобель, — подумала про Сивцева Дежкина. — Тоже нашел себе молодуху!»

Клавдия, конечно, после недавних событий относилась к такого рода ухаживаниям резко отрицательно.

— Клава! — всплеснул руками Сивцев. — Какими судьбами?

— Это ты вскрытие делал Кокошиной?

— Кокошина, Кокошина… А, это та, которую в лоб укокошили, — не очень остроумно скаламбурил Женя.

Тем не менее шутка молоденькой сестре показалась просто выдающейся. Она аж согнулась от смеха.

— Пойдем, госпожа следователь! — Окрыленный успехом, Сивцев гоголем зашагал впереди. — Тебе показать или рассказать?

— Расскажи, — махнула рукой Клавдия.

Сивцев покопался в бумагах, выдернул нужную и зачитал, импровизируя в довольно игривой манере:

— Девушку твою, прости, даму, убили ударом ножа в лобную часть черепа. Согласись, пробить лобную часть — это Илье Муромцу разве что под силу. Кроме того, на теле осталось девять глубоких порезов, нанесенных, скорее всего, тем же самым ножом. Странно было бы живодеру менять орудие производства. Впрочем, это уже не моя епархия, но ширина всех ран идентична. Раны в районе шеи, груди, живота и бедер. Ну, влагалище, кстати, индийцы называют его не так казенно — цветок любви, — так вот этот цветок был аккуратно, повторяю, аккуратно зашит грубыми нитками в четырнадцать стежков. Такой, понимаешь ли, рукодельник. Первый удар был нанесен сверху и слева по отношению к даме. Смерть наступила, судя по всему, мгновенно. Остальные удары имеют другой характер, потому что, возможно, наносились уже по лежащему телу. Дама, кроме всего, страдала не ярко выраженным геморроем. Были и еще проблемы со здоровьем, но мне бы такое здоровье, когда она была жива, разумеется. Значит, можно вполне окончательно заключить, что у дамы смерть наступила от аллергии к стальным остро отточенным предметам.

Клавдия, слушая всю эту муть, только отрешенно кивала. Ничего нового, кроме геморроя. Была одна странность — Смирнова сильным, как Илья Муромец, не назовешь. Но Клавдия знала, что сила — понятие весьма относительное. Сколько раз прокалывалась именно на этом утверждении, а потом оказывалось, что хиляк в подобные минуты мог своротить горы, а сильный, наоборот, не мог поднять и пушинку.

— Понятно, — сказала Клавдия. — Я так и знала. Спасибо. А девчонку эту я видела с Пузыревым, — не удержалась Клавдия.

Пузырев был главврачом. Конечно, девчонку она с Пузыревым не видела, но уж очень ей Сивцев сегодня не понравился.

Понедельник. 20.11 — 22.09

От Пироговки до дому Клавдии на троллейбусе было минут двадцать езды от силы, но она решила сначала съездить в прокуратуру. Надо было удостовериться в том, что идет по верному пути. А все документы были именно там, на любимом месте работы.

«А что, я действительно люблю свою работу? — вяло размышляла Клавдия, глядя в окно троллейбуса на темнеющие улицы. — Ну, если столько лет тружусь, значит, действительно люблю. Впрочем, вот мы с Федором столько лет жили, а он меня не любил. Тогда что? Инерция, привычка? Ничего себе — привыкнуть к этой работе невозможно. Ну, если отбросим все эти громкие слова про долг, про борьбу с преступностью и так далее, то что останется? Вот там, в самой глубине сердца? Зарплата? Хи-хи. Социальное положение? Ха-ха. Уважение окружающих? Нет, я сейчас просто помру со смеху — кто ж нас уважает? Нас боятся, часто ненавидят, часто презирают… Так какого, извините, я цепляюсь за эту работу?»

Клавдия мотнула головой и даже прицокнула.

«Что-то ты, госпожа следователь, совсем расклеилась. Нет, а все же? Вот раз и навсегда реши для себя, отчего ты следователь, а не, скажем, водолаз или кинозвезда?»

Клавдия стала перебирать в мыслях понятные и веские причины, такие, которые без труда можно было бы назвать вот хоть тому мужику в заячьей ушанке или той девице с накрашенными губами. И не находила.

А настойчиво выходили на первый план именно необъяснимые, именно интимные какие-то причины.

«Ну и что, что громкие слова. В самом деле они вовсе не громкие, они очень тихие, и в них трудно кому-либо признаться. Да, я считаю, что у меня есть долг. Вон перед тем мужиком в ушанке, перед крашеной девицей, перед всеми людьми, которые сейчас идут по улице. И хотя я знаю, что всех преступников все равно не выловить, не вытравить, но бросить все так, как есть, — невозможно. Где это я прочитала? Или слышала? Про схимников. Это монахи такие, которые дают обет молчания или уходят в пустынь или даже замуровывают себя в каменной нише. На всю жизнь! Чтобы молиться. Я думала, этого давно нет. Есть, оказывается! В наше бешеное время — есть! И вот странность — люди эти молятся не для того, чтобы мы все попали в рай, а только для того, чтобы все оставалось как есть. А если они прекратят, мир сразу покатится к черту. Они так чувствуют.

Это понять невозможно, а я вот понимаю…»

Прямо у входа столкнулась с Игорем. Он тоже шел в прокуратуру.

— Ага! Все-таки я ваш ученик, Клавдия Васильевна! — рассмеялся Порогин.

— Ну, учителей ты мог бы выбрать и получше, — улыбнулась Клавдия, тем не менее явно польщенная.

— А вы чего?

— Да тут глянуть кое-какие документы.

— С ума сойти. И я! У меня уже раскручивается вовсю!

— И у меня! — засмеялась Клавдия.

— Ну можно, можно я вам расскажу?! — как ребенок взмолился он.

— Вкратце, — попросила Клавдия, доставая из сейфа папку с делом Смирнова.

— Я все узнал, женщина эта, Мартынова… которую убили в Воронцовском парке, — так вот она всего неделю назад въехала в новую квартиру!

— Ага, — Клавдия слушала Игоря краем уха, просматривая документы.

— А вы знаете, сколько стоит квартира на Юго-Западе? Бешеные деньги!

— Ага…

— Откуда у нее столько? Она, оказывается, «челночница» — Турция, Польша, Арабские Эмираты…

— Точно-точно, — своим мыслям сказала Клавдия.

— Но начала она всего два месяца назад. За это время на квартиру не наскребешь — а там по меньшей мере тысяч шестьдесят долларов нужно.

— Ага-ага…

— Вот я и подумал — назанимала, а отдать не смогла…

— Да, Игорек, квартирный вопрос! — наконец подняла голову Клавдия. — Это штука посильнее «Мастера и Маргариты»!

Что хотела Клавдия этим сказать, Игорь так и не понял. Он обиделся — Дежкина его не слушала.

ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ

Вторник. 11.32 — 11.54

— Тихо, тихо, мальчики, там бабули какие-то тусуются. Сейчас скандал подымут.

— Да ладно, давай. Они, может, тоже на блядки повыползали! — сказал прыщавый худосочный парень в порванных джинсах и с петушиным гребнем на голове.

Все громко, зычно загоготали и гурьбой направились дальше в кусты.

— Лысый, пива дай, — попросила девица, одновременно отбиваясь от парня, который прямо на ходу пытался залезть ей под майку.

— Вон пусть тебе Пончик даст.

— Пусть сначала она мне даст! — заявил Пончик, не оставляя попыток залезть девице под куртку, и все опять загоготали.

— А вот я возьму и не дам. — Девица вдруг остановилась. — И идите вы все на фиг.

— Ладно тебе, Лапушка. Проспорила так проспорила. Давай расчехляйся.

Лапушка растерянно огляделась.

— Что, прямо здесь?

— Коне-ечно, — протяжно ответил Лысый, коренастый парень в куртке-косухе и пузырных спортивках. — Прямо на свежем воздухе. Давай-давай. Раньше надо было думать.

Девица вздохнула и нехотя стала снимать куртку.

— Ну ла-адно. Берите, пока я добрая. Кто первый?

И тут ребята как-то стушевались. Стояли, улыбались глупо и громко сопели носами, как жеребчики.

Нужно сказать, что самому старшему из них, Пончику, было пятнадцать, и они впервые собирались заниматься этим. Да и вообще, все они, кроме Лапушки, были девственниками. Только Лысый, один раз, два месяца назад, тискался в подъезде с соседской девчонкой. Совсем уже было раздел, но немного не рассчитал — так разгорячился, что развязка наступила раньше, чем он успел расстегнуть ремень.

— Что такое? — Лапушка удивленно посмотрела на дружков. — Расхотелось? Так я пошла.

Ребята не двигались с места, только тихонько подталкивая друг друга в бок и мелко хихикая.

— Эй, да вы чего? — Девушка начала злиться. — Давайте быстрее, а то мне еще к Верке идти писать физику.

— Давай, Пончик, ты ведь так хотел! — Лысый вытолкнул Пончика на середину.

— Не, я тебе уступаю, — Пончик нервно хохотнул и полез в карман за сигаретой. — Я сейчас не в форме.

— Что, не стоит? — поинтересовался прыщавый с гребнем, и все засмеялись.

— Дурак ты, Шмыга, у тебя у самого не стоит! — Пончик сплюнул на протаявший снег и покраснел. — Я… мне в кусты надо.

— Какать захотел? — Лапушка опустилась на колени и спустила джинсы.

— Именно. — Пончик отвернулся и быстро зашагал в кусты.

— Ну ладно, тогда я, — вздохнул Лысый и нехотя, как бы делая одолжение, вышел на середину поляны.

Шмыга и Жук, маленький, прилично одетый мальчик, неизвестно как сюда попавший, переглянулись. С одной стороны, то что происходило в трех метрах от них, жутко заводило, подстегивало. Но с другой стороны, было страшно. Да-да, именно страшно. Все они почему-то боялись Лапушки, этой прожженной девицы, которая по сравнению с ними была очень взрослой — уже шестнадцать, и побывала в таких переделках, которые они все могли видеть только в эротических снах, и к тому же…

— У-у-у-у! — Лысый упал на задницу и отполз в сторону, тяжело дыша. — Я… уже… все…

— Следующий! — громогласно возвестила девица, прикурив сигарету. — Ну давай, не задерживайте очередь. Сами ведь хотели.

— Да они ссут. — Лысый встал, натянул штаны и небрежно сплюнул в их сторону. — Эй, а хотите, я еще три раза, за вас? Мне не в падлу.

— Не-е, я сам! — решился наконец Шмыга и стал лихорадочно расстегивать джинсы. — Что, думаешь, самый умный? И ни фига я не боюсь. Я ей щас как задую, по самые гланды. Правда, Жук?

— То-очно! — ответил мальчик, краснея от непонятного удушья и растерянно оглядываясь по сторонам. — А че Пончик так долго?

Задуть у Шмыги не получилось, потому что с перепугу у него пропало всякое желание. Лапушка, как увидела, аж закатилась со смеху.

— Че ты прешься, че ты прешься?! — зло закричал пацан, быстро натянув трусы. — Я тебе щас как в табло накачу — зубы растеряешь!

Лысый сидел в сторонке и праздновал победу. Потягивал пивко из бутылки и гордо ухмылялся.

— Ладно, пойди пока, подрочи в кустах. — Девица посмотрела на часы. — Эй, кто там, Жук, иди сюда. У меня полчаса на вас троих осталось. Давай, пока там Пончик гадит.

— Кто, я? — Жук нервно огляделся.

— Нет, Пушкин. Давай.

— Я… — Он вдруг попятился. — Мне нельзя, я…

И, решив не объяснять, почему нельзя, развернулся и быстро побежал в лес. По дороге чуть не сшиб Пончика, который стоял за деревом и подглядывал.

— Эй, Жук, ты чего?! — кричала ему вслед Лапушка. — Жук, я тебя люблю! Я согласна стать твоей женой! Жук! Вернись, я все прощу!..

И хохот. Этот жуткий, противный хохот дружков… Да какие они ему дружки? Плевать он на них на всех хотел. И вообще, он Машку любит из второго подъезда, у нее папа директор инофирмы и «мерседес» шестисотый под окнами…

Отбежав метров на сто, Жук остановился и огляделся. Глупо все-таки получилось. Они же теперь всем в школе расскажут. Машка, если узнает, говорить с ним не захочет. И вообще, глупо. Нужно вернуться, пока не поздно, и трахнуть эту дуру Лапушкину, чтобы знала.

Жук развернулся и решительно зашагал обратно, расшвыривая ботинками серый снег вперемешку с прошлогодними листьями…

— Ну, чего ты там так долго? — спросила Лапушка у елозившего на ней Пончика, который теперь больше походил на помидор и весь покрылся капельками пота. — Мозоль натрешь… Ой, смотрите, Жук возвращается.

Жук медленно вышел из-за дерева и остановился посреди поляны, глядя на дружков широко раскрытыми от ужаса глазами. В руке у него была какая-то тряпка.

— Лапушка, — сказал он тихо, — а там баба лежит. Мертвая.

— А тут живая лежит! — хохотнул Лысый.

— Нет, правда. — Он бросил тряпку перед собой и медленно сел на снег.

— Что это? — Лысый поднял тряпку, но тут же отбросил и попятился от нее, чуть не налетев спиной на Лапушку с Пончиком.

Это были женские трусы. И они были все в сгустках бурой засохшей крови.

— Бежим! Бежим быстро! — закричал он и бросился наутек. Шмыга тут же сорвался с места и побежал за ним.

— Что, куда?! Что случилось?! — Пончик вскочил и запрыгал на одной ноге, натягивая штаны. — Да он гонит, перестаньте!

— Эй, меня подождите! — Лапушка проворно натянула джинсы и бросилась за парнями.

Жук сидел на мокром грязном снегу и не мог пошевелиться. Только растерянно смотрел на дружков.

— Подождите, а как же она? — спросил шепотом, когда остался совсем один. Потом, по-стариковски кряхтя, встал и тяжело побежал вниз по горе. Выскочил на аллею, чуть не сшиб какого-то старика с воздушным шариком, налетел животом на ограду и бросился к дороге.

Вторник. 11.49 — 12.57

Мартышка, она же Туловище, она же подруга рокеров Оля Симонова, обладала действительно большими «ушами».

Клавдия отметила этот незначительный для следствия факт, когда девчонка вошла в комнату.

Как говорится, сначала долго-долго грудь, а потом девушка. Но рокеры явно были несправедливы, когда говорили, что «уши» висят, как у спаниеля. Нет, эти «уши» торчали с вызывающей прямотой.

— Сколько ж тебе лет? — невольно ахнула Клавдия, уставившись на девчонку.

— Пятнадцать, — сказала Оля, скромно потупившись.

— А честно? — не поверила Клавдия, предполагая, что девчонке никак не меньше девятнадцати-двадцати.

Симонова еще сильнее покраснела и пролепетала:

— Четырнадцать.

«Бывает же такое, — подумала Клавдия философски. — Можно понять Худовского».

— Ну, Оля, расскажи мне, как все было на самом деле?

— Отвра-атно, — поморщилась девочка. — Эти ка-азлы полезли к тому папику, а он давай базлать.

То ли из-за того, что рот Оли был набит жвачкой, то ли по какой другой причине, эти несколько слов она произносила в течение почти двух минут.

— А чего они к нему полезли? — поинтересовалась Клавдия.

— А хер их знает, придурков. — Оля выдула розовый шар и тут же втянула его обратно. Смутилась.

— То есть они с самого начала не собирались нападать на гражданина Худовского?

— Ага, счас, собирались, конечно, — опять протянула девчонка.

— Погоди, они что, так прямо и говорили, что будут нападать на Худовского?

— Ну-у.

— А за что? Он к тебе приставал?

— Кто, папик? Ага, счас. Если бы.

— Чего ж тогда твои друзья решили его бить?

— Какие они мне, на хер, друзья.

Клавдия решила не обращать внимания на лексику Оли Симоновой. Скорее всего, та и не понимала, что лексика ее несколько ненормативна.

— Так, Оля, давай еще раз. Ты пришла с Лешенькой и Васенькой в бар гостиницы «Орленок»…

— Ну, у них бабульки завелись, поканаем, грят, чувиха. А че не поканать…

— Деньги? А откуда, не знаешь?

— Я че, нанялась, у них спрашивать?

— Так, дальше.

— А я им грю, паца-аны, не хер в этом «Орленке» ловить. А они грят, как бы молчи, будем тут.

— И что? — уже осторожнее спрашивала Клавдия.

— Ну мы побазлали малька, а они грят, будем папика бить. Он счас сюда приканает…

— За что бить?

— А хер их знает.

— Значит, ребята знали, что гражданин Худовский придет в бар?

— Ну как бы знали. А че мне будет?

— В смысле?

— Ну вот заловили, че теперь, предкам как бы сообщите?

— Вообще, не мешало бы, — строго сказала Клавдия.

— А че я сделала? Я ниче не сделала.

В советское время Клавдия нашла бы и слова и действия, чтобы эту девчонку как-нибудь привести в чувство. Она сказала бы ей про Гайдара, который командовал дивизией в четырнадцать лет, про пионеров-героев, послала бы представление в детскую комнату милиции. А теперь?

Этой девчонке дадут кое-как доковылять до аттестата или, что скорее, вытурят в ПТУ — технический колледж, кажется, теперь, — а там она не станет марать свои ручонки о станок, не навалится «ушами» на работу. Она очень скоро выйдет в бар гостиницы «Орленок» или какой другой бар. Впрочем, нет, в бар ее не пустят. Там уже все места заняты. Ей начинать придется с улицы.

«Да что это я ее отпеваю? — думала Клавдия, трясясь в троллейбусе, идущем к центру. — Может, попадется парень хороший, замуж выйдет, детей нарожает, будет их обильно кормить своей грудью… Бывают же в жизни чудеса».

Из разговора с девчонкой Клавдия заключила одно — дело с избиением депутата Худовского действительно политическое. Только вот политика эта, скорее всего, мелкая и грязная…

Вторник. 12.07 — 14.43

Постовой гаишник у моста долго ничего не мог понять. Хлопал глазами и морщил свой узкий лоб.

— Там! Там, на Воробьевых! В лесу! Лежит на правом боку! Синяя вся! — кричал Жук, тряся его за портупею и размазывая по лицу сопли. — На правом боку! И сумка красная!

— Какая сумка? — очнулся наконец милиционер. — Кто лежит?

— На правом боку! — повторял все время мальчик. — На правом! Там, в лесу! Женщина лежит! С красной сумкой!

Дальше для него все было как во сне. Милиционер запер его в будке, очень похожей на телефонную, а сам долго ругался с кем-то по рации. Кажется, Жук вырубился. Потом приехали «скорая помощь» и милицейская машина. К Жуку подскочили сразу и милиционер, и врачиха. И, схватив за руки, стали тянуть в разные стороны. Милиционер говорил, что надо показать, надо допросить, а врачиха кричала, что у мальчика нервный срыв, что у мальчика депрессия, и все время тыкала ему в грудь стетоскопом.

Потом машины начали подкатывать одна за другой. Из одной вышла красивая женщина и сказала тихо:

— Пойдем.

В машине она дала ему какую-то таблетку и увела за собой всех, оставив только молодого строгого мужчину.

— Как тебя зовут? — спросил мужчина.

— Ш-шура, — ответил Жук, икая.

— А фамилия?

— Жуков.

— А меня Илья Романович. — Мужчина подмигнул. — Ну рассказывай, Шура Жуков, что ты там видел? — спросил спокойно.

— Мы в лес ходили трахаться, а там женщина мертвая. — Шура Жук опять собирался разреветься, но уже не мог. — Лежит на правом боку.

— Трахаться? — удивился Илья Романович. — А кто это, «мы»?

— Я, Лапушка, Лысый, Пончик и Шмыга.

— Шмыга? — Мужчина засмеялся. — Это кличка, что ли? А у тебя какая кличка?.. Хотя нет, сам угадаю. Жук?

— Жук, — кивнул Шурка.

— Очень оригинально, — ухмыльнулся Илья Романович. — Ну и что вы там нашли, Жук?

— Я нашел. — Шура допил воду и поставил стакан на столик. — Я трахаться не захотел и убежал в лес. А там увидел эту… — Губы у него снова начали подрагивать.

— Молодец, что не захотел, — вовремя хлопнул его по плечу мужчина. — А то подхватил бы какую-нибудь заразу, тебя мамка бы убила. Убила бы?

— Ага. — Шурка снова кивнул и улыбнулся.

— А ты точно уверен, что она мертвая?

— Да. Лежала на правом боку. И трусы радом, все в крови. Илья Романович, а что мне за это будет? — Мальчишка вдруг испугался.

— Ничего. — Мужчина улыбнулся и пожал плечами. — Просто покажешь нам ее, потом мы с тобой кое о чем побеседуем, и все.

— Правда?

— Правда-правда. — Он открыл дверь машины и крикнул: — Лина! Бери чемоданчик. И за мальчишкой присмотри, чтобы чего не случилось.

Через пять минут были на поляне. Шура показал на трусы и сказал:

— Вот. Я дальше не пойду.

— Как это — не пойдешь?! — строго посмотрел на него здоровенный милиционер с пистолетом на поясе. — Давай показывай, парень. У нас и так работы полно.

— Ну ты чего? — Лина присела перед ним на корточки и ласково заглянула в глаза. — Я понимаю, ты маленький, тебе страшно. Но ты только издали покажи, и все. А то мы без тебя не найдем. Хорошо?

— Ничего мне не страшно. — Жуку стало противно, что она с ним так сюсюкает. Он оттолкнул ее и зашагал в лес. — Пошли, она там валяется.

Оглянувшись, он увидел, как один из милиционеров аккуратно кладет окровавленные трусы в полиэтиленовый пакет.

Женщина лежала у старого поваленного тополя. Действительно, на правом боку.

— Вот она! — Шура остановился как вкопанный, как только заметил ее между деревьями. — Можно я пойду?

— Пока нельзя. — Илья Романович развел руками и взял его за плечо. — Ты нам еще должен показать, где ты трусы подобрал.

— Вон там. — Шура испуганно ткнул в кусты. — Они вон там висели.

— Точнее покажи, пожалуйста. — Мужчина повел его к кустам.

Труп уже вовсю щелкали фотоаппаратами.

Лина, как обычно, стояла подальше, пока не позовут, и старалась не смотреть. Во рту опять появилась та самая противная горечь.

— Женщина лет тридцати пяти — сорока, — диктовал эксперт, колдуя вокруг трупа. — Волосы длинные, судя по всему высветленные. Глаза карие, лицо европейское. Судя по всему, убита несколько дней назад. Следов ограбления нет — шуба на месте, золотые серьги на ней, цепочка золотая с кулоном тоже на месте. Все на месте, по крайней мере на первый взгляд. Что там у нас в сумке?

Милиционер стал аккуратно выкладывать перед фотографом содержимое большой красной сумки.

— Два куска мяса. Банка сметаны разливной, яблок восемь штук, три пустых полиэтиленовых пакета. Та-ак, а это что у нас было?.. Ага, судя по запаху — бананы. Только все передавлены и расползлись как каша. Все. — Вывернул сумку, чтобы еще раз проверить. — Ага, нет. Еще две пальчиковые батарейки и два куска мыла «Факс». Теперь все.

— Кому-нибудь это о чем-нибудь говорит? — поинтересовался эксперт, отходя от трупа. — Кто по этому набору определит убийцу? Ставлю пиво.

Никто не обратил внимания.

— Ладно, Линочка, теперь твоя работа.

— Я себя как-то неважно… — виновато улыбнулась Лина.

— Достала, блин, — взорвался Илья Романович. — Ну сколько раз просил мне ее не давать, — неслышно прошипел он и громко добавил: — Линочка, ну так же нельзя. Как выезжаем за «подснежниками», так тебе все время дурно. Ну сколько можно? Давай.

Лина медленно, на негнущихся ногах, двинулась к трупу. Господи, если б кто только знал, как она ненавидит свою работу. Ей и смотреть на мертвое тело жутко, не то что прикасаться.

— Так. — Она присела на корточки и постаралась сосредоточиться на том, что это всего лишь работа. — На голове и шее видно две раны, из-за которых, судя по всему, и наступила смерть. Колотая и резаная.

За ней внимательно записывали. Одна отрада в работе — когда ты говоришь, тебя слушают и записывают.

— Глубокая рана лобовой части черепа. Пробита черепная коробка. Вторая на шее. Рана довольно обширная — от сонной артерии до правой скулы…

Она продолжала и продолжала говорить. Говорить как можно суше, как можно официальней. И старалась не думать о том, что у этой женщины все лицо и вся грудь залиты кровью. Наверно, она жутко умирала. Хотя нет. Скорее, ножом по горлу — это для верности. А убил ее первый удар, в лоб. Смерть наступила в течение двух-трех секунд.

— Так, вроде все. — Хотя, конечно, это было далеко не все. Надо было раздеть женщину или хотя бы внимательно осмотреть под одеждой, но Лина почувствовала, что еще мгновение — и она упадет в обморок.

— Линочка, а ты, пардон, не хочешь поинтересоваться, почему это ее трусы висели на веточке? — язвительно спросил оперативник. — Или мне это сделать?

Нет, этого она не выдержит. Лина беспомощно посмотрела на Илью Романовича.

— Вперед, — жестко сказал он.

— Ладно. — Лина набрала в легкие побольше воздуха и повернула обратно. — Только приподнимите ее, чтобы я смогла задрать юбку.

Двое милиционеров нехотя сдвинулись с места.

Приподняв юбку и с трудом раздвинув окоченевшие ноги трупа, Лина тут же отскочила в сторону.

— О Боже! Это ужас! — Она готова была заскочить за ближайшее дерево, но довольно глупо будет, если ее начнет тошнить при всей бригаде. — О Боже… Подождите, я сейчас. Сейчас-сейчас. — Она снова присела над трупом. — Так, значит, так… О Боже… У нее… Уф-ф, у нее тут все зашито. Грубой ниткой.

— Что — зашито? — переспросил милиционер.

— Новиков, ну что у женщины может быть зашито между ног?! — вступился за Лину Илья Романович.

— Шов довольно ровный. — Лина готова была потерять сознание. — Судя по всему, не ручная работа. Нитка толстая, капроновая. Анус не поврежден. Ссадин на внутренней стороне бедер нет — скорее всего, он делал это, когда женщина была уже мертва По поводу сексуальных контактов можно будет сказать только в лаборатории.

— А это что, не сексуальный контакт? — в сердцах воскликнул Илья Романович и толкнул фотографа под локоть. — Чего стоишь?! Щелкай давай!

Лина встала с колен, но все еще не отходила от женщины. Стояла и смотрела на ее мертвое посиневшее лицо, залитое бурой заскорузлой кровью. Самое страшное в лице трупа то, что через несколько дней губы у него начинают ползти вверх, обнажая оба ряда зубов. Лицо как будто смеется, даже не смеется, а скорее скалится.

— Подождите, что это? — Лина вдруг подошла ближе, всматриваясь в это лицо более пристально. — А вы знаете, у нее что-то во рту.

— Что? Где? Фотографа, быстро! — вокруг тела опять началась суета. — Ты сможешь достать и не повредить?

— Не знаю, попробую. — Лина неуверенно посмотрела на Игната. — Дайте мне пинцет.

— Криминалист! Куда девался криминалист?! — кричал старший оперативник. — И когда, наконец, оцепят район?!

Скулы у женщины окоченели и не разжимались.

— Я боюсь поломать зубы. — Лоб у Лины покрылся испариной. — Мне кажется, это бумага. Да. Это листок бумаги.

— Ну так вынимай. — Криминалист, огромный толстый дядька, был уже тут как тут и нервно топтался рядом. — Только постарайся не порвать.

— Трудно. — Лина, преодолевая отвращение, засунула пинцет женщине в рот. — Она вся пропиталась кровью. Может, лучше в лаборатории?

— Лучше, Линочка, лучше. — Криминалист потирал руки. — Но здесь быстрее будет. Принесите кто-нибудь фонарь! Дайте света!

Комок бумаги прилип к языку и к нёбу. Видно, у нее горлом шла кровь. Никак не хотел отцепляться.

— Не могу. Здесь порву. — Лина вытерла пот.

— Но ты хоть сможешь рассмотреть, что это за бумага? — Криминалист умоляюще сложил ладони. — Посмотри, очень тебя прошу. Это газета?.. Деньги? Что это?

— По-моему, газета. — Лина нервно сглотнула. Вдруг встретилась взглядом с Шурой и ей почему-то стало неловко, что этот мальчик все видел. — Вы что, сдурели? Уведите ребенка.

— Почему он еще здесь? — закричал оперативник. — Отведите его в машину, допросите и позвоните его родителям!

— Не надо родителям, — заныл Жук. Но его никто не послушал.

— Так сможешь прочесть или нет? — криминалист пристально посмотрел ей в глаза.

— Постараюсь, дядя Гоша. Только пусть еще посветят.

Принесли несколько ручных фонарей и направили женщине прямо в рот. Лина присела и начала аккуратно разворачивать бумагу, стараясь разглядеть хоть что-нибудь.

— Так, здесь ничего не видно. Все в крови. — Коленки у нее уже не тряслись и тошнота отступила. Наступила какая-то прострация, какое-то полное безразличие ко всему происходящему. — Вот тут что-то. Свет сюда, сюда направьте. Та-ак. Ага, вот.

Все напряженно молчали, затаив дыхание. Было такое впечатление, что Лина сейчас прочтет имя убийцы.

— Ну, что там?

— «…нов Израилев…» — начала читать Лина. — Плохо видно… Ага, «сынов Израилевых; скажи им: …итесь хлебом, и…». Все, дальше ничего не видно. — Она подняла глаза и удивленно посмотрела на криминалиста.

Тот молча достал из кармана пачку сигарет, долго распечатывал ее в полном молчании, вынул сигарету, прикурил, выпустил струйку дыма и, оглядев всех присутствующих, как-то даже торжественно произнес:

— Это, господа, полный пи…ц.

— Что? — не понял оперативник. — Да ты можешь яснее?

— Сынов Израилевых; скажи им… — Дядя Гоша прошелся взад-вперед, скрипя снегом под ногами. — Это, господа, страница из Библии, если я не ошибаюсь. Точнее сказать не могу. А раз это страничка из Библии, то у нас на шее, господа, появился религиозный маньячок. — Он вздохнул и вдруг со злостью швырнул сигарету под ноги. — А это еще один «висяк», господа. Да какой!.. Поздравляю всех! Давайте заканчивайте тут все, а я пошел в машину. Линочка, я тебя прошу, осмотри ее повнимательней. Может, еще что-нибудь интересное обнаружишь.

— Да-да, хорошо.

Дядя Гоша ушел вниз, на аллею. Фотограф продолжал щелкать, милиционеры все протоколировали, Илья Романович складывал инструменты, а Лина опять занялась трупом. Еще раз залезла под юбку, проверила, нет ли ссадин на запястьях, осмотрела раны и уже хотела дать команду, чтобы ее грузили на носилки, но решила посмотреть под шубой.

И правильно решила, потому что свитер у женщины был задран и под ним, на животе, был вырезан крест.

— Фотограф! Где фотограф?! — закричала она. — Быстро, быстро снимайте это!

— Он уже в машину ушел, — сказал кто-то.

— Так сходите за ним! Быстрее. Тут у нее крест на животе вырезан!

Кто-то побежал за фотографом, а Лина устало бухнулась на колени. Это было уже выше ее сил. Ну ладно просто убить человека. Но еще зашить грубой ниткой влагалище, запихнуть в рот кусок Библии, да еще и крест на животе вырезать. Это же не человек, а просто зверь какой-то. Как такое можно сделать? Такое даже выдумать, представить себе трудно, а оно вот, рядом, лежит на снегу. Правду кто-то сказал, что нет предела человеческим возможностям.

Через полчаса труп погрузили на носилки и унесли. Лина медленно поднялась с земли и побрела к машине.

— Как ты? — К ней подошел Илья Романович, и они зашагали рядом. — У меня там бутылочка медицинского припрятана. Можешь выпить немного — легче станет.

— Не хочу. — Лина шла и смотрела себе под ноги. — Я уже ничего не хочу. И потом, мне еще работать сегодня.

— Да-да, я понимаю. — Илья быстро закивал. — Трудно к такому привыкнуть. Сигарету хочешь?

— Да, трудно. Спасибо, я не курю. — Лина попыталась улыбнуться. — Вообще невозможно. Все, завтра подаю заявление. С меня хватит.

— Да ты что? Перестань. — Илья Романович положил руку ей на плечо. — Я не хочу сказать, что со временем привыкнешь — к такому лучше вообще не привыкать, — но ведь…

— Что? — Она остановилась и посмотрела ему в глаза. — Да ты знаешь, что я уже год мяса в рот брать не могу? И засыпаю только при включенном свете. Это тебе как?

Илья Романович отвел взгляд.

— А то, что я с мужем собственным спать не могу? А то, что я уже забыла, когда у меня… В общем!.. Я уже и не женщина как будто! Это все ерунда, правда? Да я каждый свой труп по имени-отчеству помню, разбуди меня среди ночи — как таблицу умножения расскажу. Нет, все, не могу.

Илья Романович шагал рядом и молчал. Лучше в этот момент не переубеждать, а то действительно уйдет. До оперативника доходили слухи, что она кладет заявление на стол начальника после каждого выезда. У него даже специальная папка есть.

Когда сели в машину и уже собирались ехать, в окошко постучал криминалист.

— Линочка, результаты как можно быстрее нужны. Постарайся, а?

— Хорошо, постараюсь. Как, установили личность?

— Еще нет. — Он вздохнул и развел руками. — Но выясним. К концу дня установим, будь спокойна.

Водитель завел мотор, и машина вырулила на дорогу.

— Слушай, Илья Романович, можно тебя попросить? — спросила Лина, когда подъезжали к Садовому кольцу. — Дальше без меня. Я немножко пройтись хочу по свежему воздуху.

— Конечно-конечно. — Он хлопнул водителя по плечу. — Останови у светофора.

Машина притормозила, и Лина вышла на улицу. Уже хотела идти, но оперативник вдруг вышел вместе с ней.

— Лина, я хотел тебе сказать… — Он опустил голову.

— Что?

— Ты прости меня, ладно?

— За что? — удивилась она.

— Так… Не знаю. Просто прости, и все. — Он пожал плечами и сел обратно в машину.

Вторник. 15.36 — 17.04

Адвоката еще не было, поэтому Клавдия просто рассказывала Смирнову про Витю. Она делала это не без умысла. У следователя нет возможности наказать преступника, более того, сейчас, когда на предварительном следствии обязательно присутствует адвокат, даже собственное отношение выказать весьма опасно. Адвокат потом скажет, что следователь испытывал личную неприязнь к подследственному. Эти адвокаты стали очень быстро перенимать все «достижения» западной системы правосудия.

Но поскольку вся эта история касалась Клавдии лично, ей хотелось хоть как-то, если не наказать, то хотя бы устыдить Смирнова.

И вот она рассказывала ему о Витеньке. Рассказывала и смотрела отчиму прямо в глаза.

Это был, конечно, достаточно садистский способ наказания, но Клавдия, понимая отчетливо, что она сейчас бестактна и зла, тем не менее испытывала какую-то скрытую радость, мучая Смирнова.

А тот действительно мучился. У него на глазах блестели слезы. Он утирал их как-то полуинтеллигентски мизинчиком. Но он в самом деле плакал.

«Ничего, — мстительно думала Клавдия. — Так им всем и надо».

Не замечая того, что думает о Смирнове почему-то во множественном числе.

Вошедший в комнату адвокат с удивлением посмотрел на своего подзащитного.

— Вы плакали, Смирнов? — спросил он.

— Нет, нет, — быстро сказал Сергей. — Что-то в глаз попало.

«Сейчас я тебе действительно кое-что в глаз залеплю, — подумала Клавдия, начиная допрос. — Сейчас у тебя глаза на лоб полезут».

Когда формальности были соблюдены, заполнена шапка протокола и все такое, Клавдия спросила как бы между прочим:

— Сергей Владимирович, вы прописаны…

— В Твери.

— Мгм. В прошлый раз мы остановились с вами… на чем?

— Я нашел Нину…

— Да-да… Дальше картина более или менее ясна. А знаете что, давайте просто поговорим о вашей жизни с Ниной Николаевной Кокошиной.

Это был еще один продуманный ход, тоже довольно жестокий. Но иначе, понимала Клавдия, Смирнова к стенке не припрешь. А в том, что его надо было уже окончательно колоть, она не сомневалась.

— Что вы имеете?.. — немного растерялся Смирнов.

«Есть, — подумала Клавдия. — Тепло».

— Ну вот, вы пили, работы у вас не было. Насколько я понимаю, вы жили на иждивении Кокошиной.

— Да, — еле слышно сказал Смирнов.

— Как она к этому относилась?

— К чему?

— Ко всему.

— Вы можете мне не верить… Нина меня любила…

— То есть ей было все равно, что вы таскаете из дому вещи, продаете их, что пропиваете…

— Простите, — подал голос адвокат. — Эти ваши утверждения на чем основаны?

— На личных впечатлениях, — сказала Клавдия. — Или это не так, Смирнов?

— Так.

— Ну вот, я и спрашиваю, неужели Нине Николаевне было это все равно?

— Она меня любила, — повторил Смирнов, но уже не так убежденно.

— И все вам прощала?

— Да…

— Верю. Верю, что сначала она действительно старалась войти в ваше положение. И продолжалось это довольно долго. Два года. Вы ведь уже два года не работаете, так, Смирнов?

— Да.

— А ей приходилось работать, воспитывать сына. Да еще и вас содержать.

— Я работал иногда…

Клавдия даже не обратила внимания на эти слова:

— А сколько раз вы отводили в садик Витю?

Смирнов пожал плечами.

— Это имеет отношение к делу? — спросил адвокат.

— Прямое. Так сколько?

— Я отводил иногда.

— В садике вас помнят весьма смутно. Раза три-четыре наберется за два года, а?

Смирнов молчал.

— Но вы утверждаете, что Нина Николаевна Кокошина все вам прощала. Да?

— Она любила меня, — уже обреченно сказал Кокошин.

— Простите, но у меня другие сведения, — сказала Клавдия.

Кокошин сверкнул испуганными глазами.

— Простите, Клавдия Васильевна, откуда у вас могут быть сведения о взаимоотношениях Кокошиной и Смирнова? — мягко вступил адвокат.

— Очень просто. Как раз сегодня в суде должно было разбираться одно банальное дело. О разводе.

И Клавдия выложила на стол бумагу.

— Вот заявление, написанное Кокошиной. Вот повестка суда. Неужели вы об этом не знали, Смирнов?

— Я не знал…

— Странно, повестка подписана вами. — Клавдия протянула бумаги адвокату. — Или нам придется проводить графологическую экспертизу?

— Простите, Клавдия Васильевна, но я все-таки не понимаю, — снова вступил адвокат, на сей раз уже пожестче, — какое это имеет отношение к делу? Мало ли людей разводится, это не повод…

— Разумеется, — кивнула Клавдия. — Но я все-таки хочу спросить Смирнова, вы знали о разводе?

— Знал, — буркнул тот.

— А простите за нескромный вопрос, где вы собирались жить после развода?

— Простите, Клавдия Васильевна, — снова сказал адвокат, но Клавдия его перебила:

— Нет уж, вы простите. Следствие должно охватить самый широкий круг доказательств, деталей и мотивов. А уж вам и суду решать — имеют они отношение к делу или нет. Пожалуйста, не мешайте мне вести допрос.

Адвокат стал что-то быстро строчить в блокноте.

— Я повторяю свой вопрос, Смирнов, где вы собирались жить после развода?

— Я собирался уехать в Тверь.

— Правда?

— У вас есть основания сомневаться? — уже перешел на прямое пикирование адвокат.

— Да, есть. И очень веские.

— Надеюсь, что очень веские. Ведь вы сами спросили моего подзащитного, где он прописан. Он действительно прописан в Твери. Значит, на жилплощадь Кокошиной никакого права не имел. Значит, выдвигать квартирный вопрос мотивом убийства — мягко говоря…

— Это документ о приватизации, — вставила Клавдия. — Квартира была уже личной собственностью Кокошиной.

Адвокат поднялся со своего места и осторожно взял бумагу.

— Вы знали об этом, Смирнов? — вместо Клавдии спросил адвокат.

— Он знал, — вместо Смирнова сказала Клавдия. — На документе его отпечатки.

— Ну и что?! — воскликнул Сергей. — И что из этого?

— О! Здорово, — не удержалась Клавдия. — Вы, оказывается, не знали, что в случае смерти одного из супругов все имущество переходит другому.

Смирнов обернулся к адвокату. Тот отвел глаза.

— Ну что, теперь цепочка как-то выстраивается? — спросила Клавдия.

— Из-за квартиры?! — довольно натурально выкатил глаза Смирнов. — Да и в мыслях не было.

— Это косвенные улики, — согласился адвокат.

— Как сказать, — улыбнулась Клавдия и снова полезла в папку с бумагами.

Адвокат уже со страхом наблюдал за ее действиями.

— Вот показания некоего Кутько Петра Захаровича. Вы знаете такого, Смирнов?

— Да!

— Зачитываю. «Смирнов часто приходил ко мне занять денег на выпивку. А когда я ему сказал, что он уже должен мне два миллиона рублей и что пора бы отдать долг, Смирнов заявил, что скоро у него будет много денег…»

— И когда вы все успели? — ехидно сказал адвокат.

— Работаю, — мимоходом ответила Клавдия. — «А когда я спросил у него, откуда же возьмутся деньги, Смирнов сказал, что собирается продавать квартиру…»

— Что ж вы молчите?! — закричал Смирнов, оборачиваясь к адвокату. — Скажите ей!

Адвокат молчал.

— Вот как получается, Смирнов. Выдернуть сумку из рук, это вы здорово придумали. Вообще, все обставили классно. Ну, конечно, станет родной муж так издеваться над собственной женой? Никогда не станет. Вы ведь это просчитали, Смирнов?

— Вы жестокая… вы злая… как вы можете… — сквозь зубы проговорил Сергей.

— Смирнов, не надо, — одернул его адвокат.

— Но я не убивал!!!

Вторник. 17.12 — 20.45

Лина вернулась на работу только к вечеру. Часа три побродила по улицам. Долго сидела в каком-то сквере на лавочке и смотрела, как дети ломают старого снеговика. Раскидывали они его с каким-то непонятным остервенением. Странно, почему в человеке так сильно сидит тяга к разрушению. Даже в ребенке. Даже песенка такая есть — «оторвали мишке лапу…». Самый сильный мужчина — тот, который лучше всех дерется. А почему не тот, который лучше всех строит дома? Или пашет землю? Странно. Хотя у зверей тоже такие привычки. Даже ягнята, самые безобидные твари, начинают бодаться друг с другом, выясняя, кто сильней. Естественный отбор. Ужасное какое-то определение. Если бы этот отбор устроили среди людей, ее бы точно не отобрали, это Лина знала наверняка. Сразу пошла бы под нож, как слабая и непригодная к выживанию.

— Я все устроил, — сразу сказал Илья Романович, как только они встретились в коридоре. — Ну как ты? Отошла маленько?

— Самую капельку. — Волконская слабо улыбнулась.

Дежурный патологоанатом куда-то отлучился и пришлось его ждать. Лина минут пять бродила по залу, между лежаками, накрытыми белыми простынями. Эти белые покрывала были даже еще страшнее, чем то, что лежит под ними. Мужчины и женщины. Молодые и старые. Красивые и не очень. Не прошли естественный отбор…

— A-а, это ты, Волконская. Приветик. — Сивцев широко улыбался.

— Здрасте, Жень Палыч. — Лина очнулась от своих мрачных мыслей. — Ну что, выяснили что-нибудь новенькое?

Сивцев сел и начал рыться в журнале.

— Так-так-та-ак. Поступила в пятнадцать ноль восемь. Убийство. Конечно, убийство. К нам только по такому блату попасть можно.

— Личность установили?

— Да. — Он перелистнул несколько страниц. — Позвонили в семнадцать сорок. Панова Любовь Эдуардовна, пятьдесят четвертого года рождения. Работала педагогом по сольфеджио. Мужа нет, дочь проживает в Питере. Это тебе интересно?

— Вскрытие уже делали?

— Коне-ечно. — Жень Палыч широко улыбнулся. — Для тебя — все что угодно.

— Ну и как?

— Да ничего особенного, по предварительным результатам. «Смерть наступила от кровоизлияния в мозг, — начал читать протокол, — в результате проникающего ранения острым предметом. Предположительно нож».

— Это какой же нож должен быть, чтобы проломить череп? — удивилась Лина.

— Ну лезвие не очень длинное. — Он пожал плечами. — Да сейчас такие ножи в любой палатке продаются… Та-ак, потом еще резаная рана горла. Пересечена сонная артерия, трахея и гортань. Но это уже после смерти — вытекло бы больше крови, если бы сердце стучало. На животе три неглубоких шрама в форме креста. Про бумагу во рту знаешь?

— Да. — Лина кивнула. — Что это было?

— Страница из Библии. Книга Исход, главы пятнадцатая — семнадцатая. Уже отправили криминалистам. Половые губы зашиты грубой ниткой. Шов машинный. Кстати, индийцы имеют более романтическое название — цветок… — Сивцев не договорил, вдруг наморщил лоб, словно пытался что-то вспомнить.

— Половой контакт? — отвлекла его Лина.

— А?.. Нет, нет. — Врач покачал головой. — Точно не было. Вообще. Ни орального, ни анального.

— Все? — спросила она.

— Остальное через месяц. — Сивцев улыбнулся и развел руками. — Сама знаешь.

— Да, знаю. — Лина улыбнулась и чмокнула его в лысину — своеобразный ритуал, благодаря которому Сивцев обследовал ее материалы в первую очередь. Если она, конечно, просила. — Ну ладно, спасибо.

— Да, кстати! — Сивцев вдруг хлопнул себя по лбу. — Вспомнил! Я уже один раз такой шов распарывал. И совсем недавно, кстати… Кому же я делал?

— Правда? — Лина посмотрела на него с ужасом в глазах. — Так это что, уже «сериал»?

— Я ж не сыщик. — Он пожал плечами и стал опять листать журнал. — Ага, вот. Кокошина Нина Николаевна. Господи, для Дежкиной делал!.. Проникающее головы и горло. Слушай, все как у этой.

— А крест был? — Лина почувствовала, что ее начинает бить озноб. — Был крест или нет?

— Нет, креста не было. И во рту тоже только зубы. — Сивцев улыбнулся. — Так что, может, еще и не сериал.

— А зашитое влагалище?

— Это не ко мне. — Евгений Павлович перестал улыбаться.

— В любом случае нужно будет послать бумагу.

— Ну вот. — Сивцев вздохнул. — Опять бумага… Я привык с людьми работать.

Хотя шутка и была довольно мрачной, Лина тем не менее слегка улыбнулась…

Вторник. 20.11 — 22.22

— Тетя Куава, что ты деуаешь? — вертелся под ногами Витенька. — Хочешь, я тебе помогу?

— Спасибо, маленький, не стоит. Это я должна сделать сама.

— А что ты деуаешь?

— Да так, собираю кое-какие ненужные вещи.

— Тебе это не нужно? — удивился мальчик, когда Клавдия засунула в чемодан пачку белоснежных, накрахмаленных рубашек.

— Нет, маленький мой, я рубашки не ношу.

— А дядя Федя?

— А дядя Федя носит. Вот я ему и отдам.

Ленка вышла из своей комнаты и сунула в чемодан какую-то коробку.

— Это что? — спросила Клавдия.

— Это его подарки паршивые, — сказала дочь. — Не нужно мне.

— Не надо, Ленусь, это мелко, — сказала Клавдия. — Это стыдно.

— А я и не крупная. И мне не стыдно. Это пусть ему будет стыдно.

— Кончай, Лен, не опускайся ты до него, — выглянул из своей комнаты Макс.

— А я не понимаю, что это вы говорите! — закричала Ленка, размахивая руками. — Он предал нас, значит…

— Витюша, пойди поиграй на компьютере, — попросила Клавдия.

— Не-а, — сказал мальчик.

— Пойди, пойди, — приказала Ленка. — Нечего тебе тут…

— Ой, только погоди, я модем включил, — опередил Витю Макс. — Не трогай ничего.

— А что такое — модем? — спросил мальчик, уходя за Максом в его комнату.

— Лен, доченька моя, — попыталась обнять дочь Клавдия. — Мне тоже тяжело, ты же понимаешь. Но давай не будем…

— Будем, ма, будем! Ты вечно! Тебе на голову садятся, а ты?!

— Кто это мне на голову садится?

— Все! Вон даже Витькина бабка — деньги, вишь, ей давай, чтобы собственного внука воспитывать.

— Ну и что? У нее пенсия маленькая, — не очень уверенно сказала Клавдия.

— Ага! Ты уже и ей собираешься помогать?! — развела руками дочь. — Ну, мать!..

— А классная штука, — вернулся Макс. — Представляете, можно даже переписываться с Австралией.

Ленка и Клавдия уставились на него.

— Это я про модем. Вот газеты читать можно. Даже американские.

— Тоже газеты будешь читать? — спросила Ленка язвительно.

— А что? Знаешь, как интересно. Кстати, сейчас вот про Гольфмана прочитал. Что он в Америке собирается создать русское шоу. Это же тот, кто Шальнова застрелил, да?

— Да, — сказала Клавдия. Она, естественно, рассказывала сыну обо всех подробностях этого дела. Макс Шальнова когда-то слушал запоем. — Только это, пока суда не было, утверждать нельзя.

— А! Ваши юридические крючки, — махнул рукой Макс. — Надо было давно его арестовать. Ты ж говорила, Чубаристов за ним ездил.

— Ездил, только Гольфмана в Америке нет.

— Как это? Он уже там полгода живет. Вон в газете…

— Отстань ты со своей газетой! — толкнула брата в грудь Ленка. — Такой хитрый, да?! Лучше бы собрал папашкины вещи и тоже отдал, или жалко?

— Погоди, — сказала Клавдия. — Как — полгода?

— Почитай сама, — пожал плечами Макс.

ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ

Среда. 8.15 — 8.25

Чемоданы Клавдия оставила у самого порога. Их набралось три штуки, но еще не все вещи Федора влезли, пришлось и две сумки добавить.

— Лена, Макс, я вас умоляю, — попросила Клавдия, — если придет, просто отдайте, не надо никаких скандалов.

Дети не ответили, и Клавдия поняла, что мольбе ее они не вняли.

— Ой, Клавочка Васильевна! — улыбнулась Лина, когда Дежкина вышла к лифту. — Это уже становится традицией!

— Здравствуй, Диночка. Надеюсь, доброй…

— Вы прямо какой-то ангел-хранитель, как мне плохо — вы тут как тут.

— А что случилось? — насторожилась Клавдия.

— Да все то же, — грустно улыбнулась Лина. — Не могу больше. Вот изо всех сил… А не могу. Я не люблю его, Клавдия Васильевна.

— Прости, — тихо сказала Клавдия.

— Да вы-то при чем? Я же сама захотела… Думала, заверчусь, закручусь, забуду…

— Вот и прости. Я-то должна была тебе объяснить, что нет, не забудешь, а только сильнее и больнее все станет…

Лина вздохнула.

— А у вас как?

— В смысле? — насторожилась Клавдия.

— Ну, дела как?

— Да ничего. Вот мальчика…

— Ой, Господи, Клавочка Васильевна! — хлопнула себя по лбу Лина. — Еще вчера хотела зайти, да как-то завертелась.

— А что?

— Это же вы дело Калошиной ведете, да?

— Кокошиной… А что? — Клавдия почувствовала вдруг, как у нее заколотилось сердце.

— Мы вчера на Воробьевых горах труп нашли — один к одному.

— В смысле? Сестры? — удивилась Клавдия.

— Да нет — тот же почерк. Удар в лоб, перерезано горло, зашито влагалище…

— Что? — Клавдия даже не стала выходить из остановившегося лифта.

— Да, мне Сивцев сказал… И такой же удар левши…

— Погоди. — Клавдия даже оперлась рукой о стену. Ноги стали ватными. — Вчера убили?

— Нет. Предположительно в прошлую субботу или воскресенье.

— Не раньше?

— Нет, нет, — твердо сказал Лина. — В субботу. Ближе к вечеру. Но я могу поточнее…

Клавдия бросилась от лифта.

Смирнов уже в пятницу был в камере…

Среда. 9.44 — 12.17

— …Ну и что, что из прокуратуры? У вас ордер есть? — Дюжий охранник, головы на полторы выше Игоря, загородил собой дверь лифта и не двигался с места.

— Нет, ордера у меня нету. — Порогин старался выглядеть как можно более вежливым. — Но это же не допрос. Я просто хотел узнать у вашего шефа по поводу одной клиентки.

— Простите, но такой информации мы не даем. — Охранник тоже старался не выходить за рамки приличия, хоть уже давно сжимал кулаки. — Это одно из условий нашего бизнеса.

— Хорошо, но могу я хотя бы поговорить с вашим шефом? Я хотел бы услышать это прямо от него. — Если попасть точно в солнечное сплетение, то, может быть, его и удастся вырубить. Но тогда уж точно разговаривать не станут.

— Я повторяю вам: у вас не назначено. Господин Лаврецкий сейчас на совещании.

— А когда закончится? — Игорь посмотрел на часы. Уже ровно двадцать минут, как он стоит здесь и пытается уговорить этого бычка разрешить ему заниматься работой.

— Этого я точно не знаю. Может, через час, а может, к вечеру.

— Ну хорошо. — Порогин протянул охраннику чемодан. — Подержите, я напишу ему записку. Записку вы хоть можете передать?

— Записку могу, — согласился тот, немного подумав.

Игорь выдернул из блокнота листок бумаги и черкнул пару строк.

— Вот, отнесите.

— Что, прямо сейчас?

— Да, именно. У меня тоже полно работы. И кстати, где тут у вас туалет?

Охранник ухмыльнулся и кивнул на дверь в конце коридора.

— Спасибо. Я мигом.

Дальше было довольно просто. Быстро отвинтив пару шурупов рамы, Игорь открыл маленькое окошко под потолком и протиснулся на улицу. Обежал здание и остановился у двери. Охранник сидел на стуле и играл в тетрис.

— Интересно, ты совсем глупый или нет, — пробубнил под нос Игорь, посмотрев на часы. — Сейчас увидим.

Охранник оказался глуп не совсем. Через пять минут заметил, что назойливый прокуратурщик что-то долго сидит в туалете. Встал, прошелся по холлу взад-вперед, посмотрел на часы и наконец решительным шагом направился в уборную.

— Ну наконец, догадался. — Игорь влетел в холл и нажал кнопку лифта. — Давай, давай.

В кабине он оказался как раз вовремя — охранник выскочил из туалета и, громыхая башмаками, бросился на свой пост. Двери закрылись прямо перед его носом.

Кабинет генерального директора агентства по недвижимости «Дом» Семена Давыдовича Лаврецкого узнать было не трудно — у него у единственного дверь зачем-то была обита кожей. Даже стучать глупо. Игорь приоткрыл эту дверь и заглянул внутрь.

Это был огромный кабинет с холодными белыми стенами. Лаврецкий занимался тем, чем и положено заниматься на работе высшему начальству, — сидел в кресле, закинув ноги на стол, и смотрел какой-то боевик по видику. Игорь откашлялся и вошел.

— Семен Давыдович?

— Расценки принесли? — Лаврецкий мельком глянул на вошедшего. — Ну сколько можно ждать.

— Простите, но я ничего не принес. — Игорь виновато улыбнулся и развалился на диване. — Я хотел с вами поговорить.

— А вы, собственно, кто? — Лаврецкий удивленно посмотрел на молодого парня, так нагло усевшегося на его диване.

— Игорь Порогин, следователь городской прокуратуры. — Игорь полез в карман куртки и показал Лаврецкому удостоверение.

— Следователь? — Ноги Лаврецкого слетели со стола, а на лице появилась растерянная улыбка. — Чем могу служить, господин… господин Порогин?

— Вы простите, что потревожил, но нам хотелось бы навести кое-какие справки об одной из ваших клиенток, — ответил Игорь, с любопытством рассматривая непонятные кубистские пейзажи на стенах.

— Какие справки? О ком? — Семен Давыдович нажал на кнопку селектора. — Зина, приготовь два кофе. И позови Петра.

— Нет-нет, по поводу охраны можете не беспокоиться. Мне просто пришлось поступить немного противозаконно. Так что у вас все шансы выставить меня отсюда и ничего не бояться. — Игорь засмеялся и развел руками.

— Зина, не надо Петра. — Директор вежливо улыбнулся. — И какого рода информация вас интересует? Что, какие-нибудь жалобы?

— Нет. — Игорь открыл чемодан и достал из него электронный органайзер. — А информация нас интересует любого рода. Дело в том, что недавно произошло убийство. Убили некую Мартынову Юлию Дмитриевну. А она незадолго до смерти приобрела квартиру в Воронцове через ваше агентство. Сами понимаете — нужно проверить. И проверить все. На кого оформлена квартира, прежние жильцы, может, есть родственники совладельцы. Ну короче, все.

— Простите, но это ведь конфиденциальная информация. — Лаврецкий развел руками. — И я…

— Ну хорошо. — Игорь вздохнул и встал. — Я просто хотел как лучше. Ведь если начнется официальная проверка, то это и для нас, и для вас морока. У нас бюрократы те еще работают, месяц возиться будут. Да и вашим клиентам не понравится, что вас проверяет прокуратура. Правильно?

Лаврецкий пристально посмотрел на Игоря.

— Ну хорошо, уговорили. Умеете вы взять за жабры.

Порогин виновато улыбнулся и снова сел.

— Странное дело, Семен Давыдович, почему все так боятся прокуратуры. Все, поголовно. Чуть что, так сразу «конфиденциальная информация». И ведь не только те, кому есть что скрывать, а именно все.

— Очень просто. — Лаврецкий улыбнулся. — Сейчас ведь свобода бизнеса?

— Да.

— У людей деньги появились?

— Появились.

— А ведь у вас там тоже не все честные. Захотят посадить — посадят. Поэтому чем меньше вы знаете, тем меньше у вас шансов. Да и с государством своими кровными никто делиться не хочет. Может, человек прокрутил деньги мимо налога и решил квартиру купить. Если по закону заплатит, то и на конуру собаке не останется.

— Значит, вы тоже незаконно работаете? — Игорь хитро улыбнулся.

— Значит, все незаконно. Вы, когда в булочной хлеб покупаете, вас продавщица спрашивает, где вы на него деньги взяли?.. А квартира — такой же товар. Это просто дополнительный сервис.

— Наверно. — Игорь задумчиво улыбнулся. — Только вы мне все равно информацию дайте.

— Я вам ничего дать не могу. Я ее в столе не держу. — Лаврецкий опять позвонил по селектору. — Зина, твой кофе, наверно, уже выкипел весь. И попроси Галкину ко мне зайти.

Все-таки приятно, наверно, работать в такой конторе. Везде связь, коммуникации, кофе приносят в кабинет, видики смотришь целый день.

Через минуту Зина, молоденькая красотка с ногами, как у аиста, втолкнула в дверь столик с горячим душистым кофе.

— Галкина сейчас с клиентом, — сказала она, улыбнувшись и обнажив испачканные помадой зубы. — Через пять минут спустится. — И сразу ушла, вильнув задом и пахнув дорогими духами.

— Может, коньячку? — Лаврецкий достал из стола пузатенькую бутылочку. — Или вы, как в кино, на работе не…

— Как в кино. — Порогин улыбнулся.

Когда пришла Галкина, директор объяснил ей суть дела и отправил Игоря вместе с ней. Они перешли в другой кабинет, гораздо меньше, и долго возились за компьютером.

— Та-ак, Мартынова Юлия Дмитриевна, — улыбнулась женщина, найдя нужный файл. — Купила двухкомнатную квартиру по адресу: Пилюгина шестнадцать, корпус три, квартира пятьсот девять. Всего пятьдесят восемь квадратов.

— Сколько заплатила?

— Шестьдесят пять тысяч условных единиц, плюс комиссионные нотариусу.

Игорь записал.

— Какие комиссионные?

— Мало, две четыреста условных единиц.

Для нее, наверно, мало. Игорь вспомнил, что у него в бумажнике тоже две четыреста. Безусловными рублями. А получка еще хрен знает когда.

— Бывшие владельцы?

— Сейчас перезагрузимся. — Галкина стала трещать пальчиками по клавишам. — Кофе хотите?

Она была довольно миловидная. Только с очень строгим выражением на лице, как и все деловые женщины. Наверное джинсы последний раз надевала года три назад.

— Нет, спасибо. — Игорь вздохнул. — Я уже у вашего шефа чашку выдул. Сердце может выскочить.

— Так вот. Пилюгин, шестнадцать, три, пятьсот девять. Куплена у Виноградского Бориса Наумовича.

— За сколько?

Галкина повернулась и удивленно посмотрела на него.

— Коммерческая тайна.

— Ну хорошо, а где он теперь живет?

— Иерусалим.

— Новый Иерусалим? Под Москвой, что ли? — спросил Игорь.

— Нет. — Галкина засмеялась. — В Израиле. Там тоже такой город есть. Слышали?

— Первый раз, ей-богу. Скажите, а она единственная владелица, эта Мартынова?

— Да. — Галкина сверилась с компьютером. — Да, единственная. По крайней мере, была, когда мы оформляли сделку. Может, потом кого-нибудь вписала, не знаю. Что вам еще сказать?

— Вы одна живете или с мужем? — Игорь улыбнулся и встал. — Ладно, спасибо. Хоть вы мне не помогли, но ладно. Все равно спасибо.

— Одна. Без мужа. Жаль. На здоровье. Вас проводить?

— Сам. — Игорь открыл дверь и сделал ручкой. — Как-нибудь зайду. Куплю у вас какую-нибудь квартирку. Долларов за сто пятьдесят мне ничего не подыщете?

— Да запросто. У меня холодильник старый на даче… — очаровательно улыбнулась Галкина.

Охранник в холле был уже другой. Но как только увидел Игоря, весь аж побагровел от злости.

— До свиданья.

— Пошел ты…

Это был тупиковый ход. С продажей квартиры все чисто. Старые владельцы мандарины лопают в земле обетованной, новых никого, кроме нее, не было, сама квартира переходит государству. Выходит, что государство и является той самой заинтересованной стороной? Ерунда какая-то.

Игорь медленно брел по улице, стараясь найти хоть какую-нибудь ниточку. Ведь не могли же ее убить просто так. Среди бела дня, в парке, где полно народу. Хоть какая-то причина должна быть. Остается, правда, рынок, где она зарабатывала. Но если и там ничего нет, то это тупик. Первое серьезное дело, и — «висяк». Игорь не горел желанием начинать свою карьеру в прокуратуре с нераскрытого убийства.

— Алло, это Порогин. Я, наверно, сегодня не приеду. Хочу еще на рынок заехать, где… Что?.. Через сорок минут буду! — Он бросил трубку и выскочил из таксофона.

Среда. 9.11 — 10.01

Люся-секретарша даже не успела вскинуть свои накрашенные глазки, когда Клавдия широко распахнула двери малютовского кабинета.

Даже на вояку горпрокурора ее вид произвел впечатление. Он почему-то вскочил и вытянулся по стойке «смирно».

— Садитесь! — приказала Клавдия, стремительно подходя к столу и опуская на стол папку с документами. Малютов не уловил ироничности ситуации и послушно опустился в кресло.

— Знаете, что я вам скажу, Игорь Иванович? Мы имеем дело с серийным убийцей-маньяком.

Малютов выкатил глаза и быстро-быстро заморгал.

— Так-так-так… Ну, Клава! Ну, ты даешь! Это еще надо доказать! Да ты знаешь, какой шум поднимется?! Да он же на нас всю Думу натравит!

Теперь пришла очередь Клавдии выкатывать глаза. Неужели Малютов уже даже знает имя убийцы, неужели маньяк засел в Госдуме?

Малютов снова вскочил и бросился к Клавдии, вцепился в папку с документами и потянул на себя:

— Что ты тут насобирала?! Это еще хорошенько доказать надо! Да он к самому Президенту пойдет! Да Худовский…

— Да, Господи, Игорь Иванович! — наконец поняла Клавдия. — При чем здесь Худовский?! Я про дело Смирнова говорю!

Они так и стояли с Малютовым, вцепившись в папку и перетягивая ее, словно канат.

— Какого Смирнова?

— Ну как же! Убийство Кокошиной! Смирнов сам пришел…

— Нет, не помню, — почему-то улыбнулся прокурор.

Он наконец оставил папку в покое и вернулся на свое место.

— Так вот, — начала Клавдия уже спокойно.

— Так-так-так, — рассмеялся Малютов ни с того ни с сего. — А я уже подумал — Худовский! И знаешь, мать, сразу поверил! Ага! Кстати, как там у тебя с ним?

— Игорь Иванович, да погодите вы! Успеется ваш депутат. Мы тут уже два трупа нашли — абсолютно идентичные убийства. Абсолютно! А Смирнова мы зря арестовали. Он, скорее всего…

— А кто его арестовал? — насторожился прокурор.

— Я. Вы санкцию подписали. Но вы не виноваты — у меня были серьезные основания… Да, Игорь Иванович, этого Смирнова надо освободить…

— Погоди, Дежкина. Ты меня запутала. Влетаешь, понимаешь, как фурия: убийца, маньяк, сериал. А потом говоришь, что убийцу надо освободить.

— Да это не Смирнов. Он во время второго убийства уже сидел.

— Так, ладно, а кто? — просто спросил Малютов.

— Не знаю, — честно ответила Клавдия. — Я просто прошу, чтобы два этих дела объединили в одно.

— Уверена?

— Тут все документы, экспертизы…

— Объединяйте. А кто поведет?

— Я.

— Так-так-так… Справишься? Нет, Клавдия Васильевна, у тебя и так полно… Худовский…

— Игорь Иванович! — взревела Клавдия. — Я с вашим Худовским разберусь! Только боюсь, ему это не понравится.

— Он не мой! — открестился Малютов.

— Я должна вести дело маньяка.

— Мы подумаем, — ответил Малютов. — А этого Смирнова — не отпускать. У тебя были веские основания для его ареста. Куда же они девались?

— Но я же говорю — идентичное убийство…

— Ничего — подождем. Торопиться некуда…

Среда. 13.51 — 15.48

— …Горе-то какое, горе-то какое. Опять украли. Ну разве так можно? — Отец Сергий ходил по храму, глядя в пол полными слез глазами и как-то по-женски хлопая ладонями по бокам. — Успение Пресвятой Богородицы… Ну уже ничего святого не осталось, ничего святого…

Милиционеры лениво бродили по церкви, с любопытством глазея на иконы. Криминалист продолжал кропотливо собирать отпечатки пальцев, а фотограф перезаряжал фотоаппарат.

Игорь стоял в сторонке и молчал. Ему было жутко стыдно, что до сих пор он не может взять за задницу это ворье, которое повадилось воровать иконы.

— Кто первый заметил? — тихо спросил он у подошедшего инспектора.

— Сторож. Глухой совсем старик. Ничего, конечно, не слышал. Сейчас его в бытовке допрашивают. Хотите поговорить?

— Потом. — Игорь достал органайзер и стал тыкать в кнопки. — В котором часу произошло?

— Примерно часа в четыре утра. Сторож пошел в бытовку чаю попить, а когда вышел, то увидел через окно свет. Они свечку забыли потушить, оставили.

— Сколько он чай пил?

— Говорит, что полчаса, не больше. — Мужчина вздохнул и пожал плечами. — Врет, наверно. Задремал, скорее всего. Хотя говорит, что у него бессонница.

— Ладно, пойдем на него посмотрим. — Игорь вышел из церкви.

Это был высохший, как чернослив, дед. Весь маленький, худой, как ручная обезьянка. Сидел в бытовке на грубой деревянной лавке и вытирал грязным платком вечно слезящиеся глаза.

— А?! Что говоришь?!

— Я спрашиваю, Игнат Васильевич, почему вы сразу не позвонили?! Мы бы по району команду дали, может, поймали бы их сразу.

— Дык ведь я, сынок, позвонил. Только тута все телефоны переломаны. Я старый уже, пока дошлепал до проспекта… — Говорил он очень громко, почти кричал. Наверно, чтоб самому было слышно.

— Скажи, дед, а ты случаем не заснул тут, в бытовке?

— Како-ой! — он вздохнул и замахал руками. — Я по ночам уже три года не сплю. Время терять жалко. Мне же уже восемьдесят девять, так-то. Ты вот доживи до моих годочков, тогда посмотрим, будешь ты спать или нет.

Оперативник, который допрашивал, тяжело вздохнул. Стариков даже допрашивать тяжело — рано или поздно допрос скатывается к старческим нравоучениям.

Игорь стоял у двери и слушал. Настроение было хуже некуда. Как будто это он сам украл. Вот уже третий раз за этот месяц, а он ничего поделать не может.

— Скажи, дед, а ты водочку не пьешь? — подмигнул оперативник. Тоже хорош. Говорит с пожилым человеком, как с ребенком. Со стороны смотреть противно.

— Пью, конечно! — Дед засмеялся скрипучим старческим смехом, обнажив пустые десны. — Но только по праздникам. На Пасху выпью, на Рождество, на День Победы, потом на Седьмое ноября выпиваю. А так — нет.

— Точно? — оперативник погрозил пальцем, как маленькому.

— Вот те крест! — Он живо перекрестился. — Я вот только на той неделе сто грамм пропустил, так это ко мне племянница приехала.

Дальше он начал рассказывать про свою племянницу из Тулы, и Игорь вышел. Все это бесполезная трата времени.

— Есть отпечатки? — спросил у криминалиста, который как раз вышел из церкви.

— He-а. Сейчас перчатки дешево стоят.

— Может, хоть ноги есть? — спросил безо всякой надежды.

— Не-а.

— А хоть что-нибудь вообще есть?

— He-а. Замок цел, окна целы. Вообще все цело. Может, это какой-нибудь нечистый?

Отец Сергий уже не метался по храму. Сидел на лавочке и о чем-то напряженно думал. Игорь подошел и тихонько сел рядом.

— Такие вот дела, — сказал батюшка и грустно улыбнулся.

— Хреновые дела. — Игорь вздохнул.

— Не ругайтесь. Вы в храме.

— Простите.

— Бог простит.

Глупый какой-то разговор получается. Игорь вдруг поймал себя на том, что ему перед этим человеком стыдно гораздо больше, чем перед кем бы то ни было. Как может быть стыдно перед ребенком, которого обманул, а он теперь плачет.

— Вы не переживайте, — сказал отец Сергий, как будто угадав его мысли. — Я ведь все понимаю. Вы ведь стараетесь. Пока не можете их поймать, но стараетесь.

— Да. Чудес не бывает, — Игорь грустно улыбнулся.

— А вот этого в храме лучше тоже не говорить. — Отец Сергий пристально посмотрел ему в глаза. — Вы сами мимо чудес каждый день пробегаете, а не видите. И говорите, что не бывает.

— Мимо каких чудес? — не понял Порогин.

— Ну вот хотя бы то, что каждый день солнце встает. А то, что вы, я, мы все есть на земле…

— Разве это чудо?

— А вам что нужно? Чтобы вода в вино превратилась? — священник вздохнул. — Или чтобы камень в хлеб? Тогда только поверите? А просто так не можете?

— Ну почему? — Игорь покраснел. — Я вообще-то верующий.

— Верующий или вообще-то? — Священник внимательно слушал.

— Ну… Верующий, наверно.

— Наверно… Это как немножко беременная.

Игорь улыбнулся и опустил глаза.

— Вот-вот. — Батюшка вздохнул. — Я тоже таким был — почти до двадцати лет. Хоть и отец мой тоже был священником, а и я — вообще-то. Знаете, в школе ведь даже математика вся сплошь атеизмом пропитана была. А меня еще и обрабатывали больше остальных. Так и школу закончил — вообще-то верующим, вообще-то комсомольцем, вообще-то со средним образованием. А знаете, кто меня к вере подтолкнул — Маяковский.

— Кто? — Игорь удивленно посмотрел на батюшку.

— Да-да. — Отец Сергий вдруг засмеялся. — Я вдруг задумался, а кому действительно нужно, чтобы звезды на небе зажигались. Помните этот стих?

— Помню.

— Простой, казалось бы, вопрос. А вся материалистическая наука на него так и не может ответить. Зачем солнце встает? Зачем за зимой весна? Зачем человек рождается, умирает? Зачем живет?

— А правда — зачем?

Отец Сергий пожал плечами.

— Я тогда институт бросил и в духовную семинарию поступил. Ректор чуть не плакал — я ведь на красный диплом шел, ракету строить собирался.

Милиционеры тихонько погрузились в машины и уехали, увезя с собой сторожа. Игорь со священником остались в церкви одни.

— Да взять хотя бы эту церковь, — продолжал тихо говорить батюшка. — Вот вам и чудо. У нее не история, а просто сказка.

— В смысле? — не понял Игорь.

— Очень просто. Тут ведь до революции поместье Воронцовых было. А на этом месте у них конюшня стояла. Потом они ее в церковь перестроили. Представляете — конюшню в церковь. Могли бы в любом другом месте построить, а она именно здесь стоит.

Игорь постарался представить, что вот тут, под этими тихими сводами, в стойлах стоят лошади. И не получилось.

— А после революции тут свинарник был, — продолжал рассказывать священник. — И не простой, а свинарник НКВД. Элитные породы свиней разводили. Питаться же злодеям надо было. От допросов изуверских, наверное, уставали сильно… И так до войны.

Свиней тут тоже представить не получилось.

— А в войну что было? — спросил Игорь.

— А в войну сюда бомба попала. Но не взорвалась. Крышу пробила, упала, подавила несколько свиней и не взорвалась. Свинарник отсюда убрали, ничего ремонтировать не стали. После войны привезли и поставили тут бетономешалку. Так и стояла до самой перестройки. Бетон для стройки.

— А вы как сюда попали?

— Мой отец, когда сан получил, выбрал себе самый разоренный приход в Московской патриархии. И мне завещал так сделать, когда умирал. Я, когда сюда первый раз пришел, у меня даже руки опустились — тут стены полтора метра высотой были. Все травой поросло, собаки гуляют, свалка какая-то. И я стою посреди всего этого мусора в своей рясе. Ужас просто.

— А когда это было? — спросил Порогин.

— Три года назад. — Батюшка улыбнулся. — Что, трудно поверить?

— Да, теперь трудно. — Игорь удивленно оглядывался по сторонам. Тихо потрескивали свечи, пахло ладаном. Под потолком порхал неизвестно как сюда попавший воробей.

— И мне сейчас трудно. А тогда трудно было поверить, что будет так, как сейчас. Это ведь все на деньги прихожан. И руками прихожан. Кто тысячу даст, кто полторы. Кто сто рублей. А получился целый храм. С Божьей помощью.

— Что, они сами строили?

— Ну, не сами, конечно. — Отец Сергий вздохнул. — Но приходили каждую субботу и воскресенье. Службу отслужим под чистым небом, а потом берем в руки лопаты, носилки — и за работу.

— Как на субботнике? — Игорь улыбнулся.

— Да что-то в этом роде. Знаешь, когда выборы были, местный супрефект сюда рабочих направил, бесплатно. Стройматериала подкинули. Хотели здесь предвыборную агитацию проводить. Но я не дал. В храме только за одного кандидата агитировать можно, — усмехнулся батюшка. — Так он после этого взятку с меня вымогать стал, чтобы рабочие остались. А то грозил налогами задушить.

— Какими налогами? — удивился Игорь.

— Я и сам не знаю. — Священник пожал плечами. — Только он как начал копаться в бумажках, так получилось, что я больше должен, чем все строительство обошлось.

— Ну и чем кончилось? Дали? — тихо спросил Игорь.

— He-а. Я бы дал, но не умею. Противно. Так он рабочих решил убрать. И такая смешная история получилась.

— Какая?

Батюшка улыбнулся и покачал головой.

— Они уходить отказались. Нет, не все, конечно, но многие. Послали его куда подальше и остались. Я ведь, пока они тут строили, одного окрестил, другого обвенчал, троим детей окрестил. Потом из техникума ребята на практику ходили, красили тут все, побелку делали, остекляли. Так и остался этот супрефект ни с чем. С милицией даже сюда приезжал, грозился свет отключить и отопление. Но, видно, передумал. Тут ведь район вон какой большой, а церковь всего одна, да и то какая маленькая. Люди в праздник даже во дворе не помещаются… А теперь вот еще эта напасть…

— Скажите, — спросил вдруг Игорь, — а вы Игната Васильича, сторожа этого, давно знаете?

— Что? — Батюшка вздрогнул. — Вы на него грешите?

— Так давно или нет?

— Давно. Сколько я здесь, столько и знаю. Он тут мальчишкой еще при Воронцовых бегал. Да он сам этот храм и начал восстанавливать. Это же он меня позвал. Потом, когда стройка развернулась, сторожил стройматериалы. Его и подкупить хотели, и напоить. Даже побили два раза, чтобы кирпич украсть. А он все равно не дал. Так что даже и думать про это забудьте.

Игорю вдруг стало обидно.

— Простите, батюшка, — сказал он, встав со скамейки, — но у нас работа такая — подозревать. Я же не знаю, что это за старик. Он тут сторожил. Сразу в милицию не сообщил. Замок не сломан, значит дверь, скорее всего, отперли ключом. У него ведь был ключ?

— Да, был, ну и что? — Отец Сергий вдруг покраснел, как будто подозревают именно его. — Но разве можно грешить на этого человека только потому, что у него был ключ?

— Мне — можно. — Игорь примирительно улыбнулся. — Даже должно. Это моя работа. И я просто не могу верить людям на слово. Потому что сюда к вам люди идут, чтобы исповедоваться, говорить правду, а ко мне они идут, чтобы врать. Они мне врут, а я ловлю. Вот скажите, батюшка, к вам разве не приходили люди каяться в преступлениях, в которых они не признались нам? За которые посадить могут?

Отец Сергий опустил глаза.

— Вот видите. — Игорь вздохнул. — Вы должны верить людям, потому что вам так ваш самый главный начальник велел. А мне мой велел на слово никому не верить. Иначе бы все тюрьмы пустые стояли.

— Ну хорошо! — перебил Отец Сергий. — А разве к вам не приходили с повинной? Сами.

— Приходили. — Игорь ухмыльнулся. — Вот недавно один пришел. Признался, что по пьяни убил дружка. Потом испугался — и подругу тоже. Привязал их к батарее, облил бензином и сжег со страха.

— Грех какой. — Батюшка перекрестился. — Но ведь сознался же. Сам сознался. — Он с какой-то даже надеждой посмотрел на Игоря.

— Да, сознался. В убийстве. Но убил он их совсем не поэтому.

— А разве есть разница? — удивился священник.

— Есть. Он убил их для того, чтобы мы подумали, что это он сам — труп. А спрятаться хотел потому, что получил крупную партию наркотика. Не он, правда, а его шеф. Поэтому и признался, что рассчитывал, что его скоро вытащат. А наркотики эти уже начали раздавать детям в школах. Но мы их вовремя остановили.

— В школах? — Батюшка смотрел на Игоря глазами, полными ужаса.

— Да, именно. В четыре дозы приучается двенадцатилетний ребенок. А потом… Девочки — на панель, мальчики — воровать у собственных родителей. Я таких видел. И знаете, почему мы этих торговцев остановили — потому, что этому убийце не поверили. Как вы думаете, может, надо было все-таки поверить? Ведь человеку надо верить.

— Кесарю — кесарево… — тихо сказал отец Сергий, опустив глаза.

— Что это значит? — не понял Игорь.

— Потом поймете.

Среда. 11.23 — 13.14

Теперь нужно было поговорить с Виктором. Теперь пришло время ставить точки над «и». Теперь ей многое надо завершить, потому что взялась она за самое неподъемное дело.

— Госпоже следовательнице!.. — весело улыбался Чубаристов.

— Сядь, Виктор, — так же, как Малютову, приказала Клавдия. И сама села за свой стол. — Виктор…

— Во-первых, — сказал тот, даже не собираясь садиться и продолжая упаковывать в портфель какие-то бумаги, — я человек холостой, поэтому никаких женских команд не исполняю, во-вторых…

— Гольфман в Америке. Уже шесть месяцев, — сказал Клавдия.

Он молчал только секунду.

— Неужели? — сказал тут же иронично.

Впрочем, Клавдии той секунды хватило.

— Виктор, зачем ты летал в Америку? — спросила она строго и даже как-то грустно.

— Клавдия Васильевна, мы так с вами кашу не сварим, — улыбнулся Чубаристов. — Если вы намереваетесь постоянно спрашивать меня, сколько будет дважды два, то я всегда буду отвечать…

— Виктор, прекрати, — чуть не застонала Клавдия. — Виктор, ну Господи Боже, мы же знакомы не первый день. И не первый год…

— И не первый десяток лет, — в тон продолжил Чубаристов. — Да, мы знакомы давно. Это что, позволяет тебе делать выводы, что я зря трачу прокуратурские деньги? Думаешь, я специально зря летал в Америку, чтобы купить тебе массажер?

— Я сейчас швырну тебе этот массажер в лицо. Виктор, Гольфман в Америке, ты ездил его арестовывать. Ты приехал и сказал, что Гольфмана там нет. Хорошо, Игорь, я могу ошибаться, я могу что-то путать, я могу располагать недостоверной информацией…

— Вот именно, мать, вот именно, — поднял палец Чубаристов.

— Но эта информация достоверная — раз. С тобой такие чудеса уже приключались — два. Помнишь сибиряка, которого ты допрашивал, а потом его нашли мертвым?

— Я все тебе тогда объяснил. Я его не убивал.

— И я тебе поверила. Но теперь — снова.

— Да не было там никакого Гольфмана, понимаешь, не было. Эту утку ФБР специально запустило в прессу, чтобы выманить из России кое-каких людей. Думаешь, я ездил только чтобы этого придурка арестовывать? Тут, мать, такая операция разворачивается… Но я-то тебе об этом говорить не имею права. Понимаешь?

Клавдия смотрела на Виктора так, как начинающие гипнотизеры смотрят на своих первых пациентов — спать, спать, — а те хоть бы хны! Виктор под ее взглядом был спокоен.

— Господи, Виктор, почему мне все труднее верить тебе? — с мукой в голосе спросила она.

— Это твои проблемы, мать, — жестко ответил Чубаристов. — Но, согласись, нельзя жить и верить только собственному мужу.

Клавдия даже вздрогнула. Виктор, сам того не ведая, ударил ее по самому больному.

— Вообще, честно говоря, я попрошу, чтобы нас расселили. Ты меня уже достала, — уперся кулаками в стол Клавдии Чубаристов. — Что это за дела? Я кто тебе? Падла какая-нибудь? Я тебя подставлял? Я тебя предавал? Я когда-нибудь бросал тебя в беде? Наоборот, сколько помнится, это я тебе помогал выпутываться из дерьма. А ты тут сидишь и папу римского из себя строишь…

Клавдии вдруг стало неловко. Виктор действительно помогал ей не раз. Да как! Когда у нее опускались руки и казалось, что вот-вот она вообще вылетит с работы, Виктор вдруг решал ее проблемы просто и легко. И всегда отмахивался от благодарности, как от назойливой мухи.

Что это, в самом деле, ее понесло?

Ах да… Лина.

— Хорошо, прости, про Гольфмана я была не права, — тихо сказала она. Хотя мне бы ты мог сказать. Хотя бы намекнуть…

— Вот сказал, — уже примирительно ответил Чубаристов.

— Тогда о другом…

— О чем еще, мать? — заныл Виктор. — Я тороплюсь, я уезжаю в Сочи, мне надо собраться с мыслями, и вообще…

— У меня к тебе просьба. Сделай это для меня.

— Честно говоря, после таких разносов, не очень-то хочется, — капризно сказал Чубаристов.

— Виктор, я о Лине.

На этот раз Чубаристов молчал дольше.

— Что у тебя случилось, Клавдия? — спросил он, усаживаясь, наконец, за свой стол и закуривая.

— У меня?..

— Мне что, повторять твои слова о том, сколько мы друг друга знаем? С детьми что-то?

Клавдия почувствовала, что слезы непрошено выступили на глазах, и опустила голову.

— С Федором? — полуспросил-полуутвердил Чубаристов.

Клавдия не ответила.

— Да, это грустно, — сказал Виктор после паузы. — Это очень грустно — смотреть на тебя. Это надо же — как разительно меняется человек… Ну разве можно было себе представить еще неделю назад, что Клавдия Васильевна Дежкина, госпожа следователь, будет так бестактно, беспардонно вмешиваться в самые интимные человеческие отношения? Да я тебя всегда за исповедника почитал… И я не поверю, что Лина тебя просила поговорить со мной…

Клавдия молчала. Ей было уже даже не стыдно, ей было — страшно. Все, что говорил Виктор, было истиной. Она и сама чувствовала себя отвратительно. Она резво делала какие-то движения, она что-то доказывала людям, она в чем-то людей уличала. Она даже одерживала мелкие победы, но за этим стояла не доброта, как прежде, не внимание, не такт, а злость, злость и злость…

— Мать, прекрати, — сказал Чубаристов. — Он не достоин… То есть, может быть, он прекрасный человек, я не в этом смысле, но ни один человек не стоит того, чтобы мы становились гадами.

— Витька, — сказала Клавдия, — ты скотина, Витька, ты самая дружественная мне скотина.

— Вот это уже ближе к делу. Хочешь, я плюну на свою командировку, мы с тобой укатим куда-нибудь в Рузу и будем неделю пить беспробудно?

— Хочу, — сказала Клавдия.

— Ну и дура.

— Не хочу, — поправилась Дежкина.

— И опять дура.

Клавдия чуть-чуть улыбнулась.

— Нет, ты еще не знаешь, какая я дура, — сказала она. — Я же дело взяла — «сериал».

— Сериал? — словно не расслышал Чубаристов. — Ты сама взяла?

— Ага, — легковесно ответила Клавдия.

— Действительно… — покачал он головой.

— Я даже не знаю, с какого бока взяться, — призналась Клавдия.

— А никто не знает, — сказал Чубаристов. — Потому что эти дела не раскрываются.

— Как это?

— Очень просто. Нет ответа на самый главный вопрос — кому это выгодно? Нет никакой связи между преступником и жертвой. Он что-нибудь у жертв брал?

— Нет.

— Все. Каюк, — даже с каким-то наслаждением сказал Чубаристов. — Обыкновенный многолетний «висяк».

— Но как-то же раскрывают?..

— Кто тебе сказал? Ты что, ничего не знаешь? Делается очень просто, хватают всех подозрительных и начинают бить — кто сознается, на того и вешают. Это один способ. Есть другой — вот тут готов посодействовать. Берешь кандидата на «вышак» — у меня такой имеется — и говоришь ему: мол, сознайся, дружок, а я тебе помогу под чокнутого закосить. Подписывают. Есть еще способы…

— А вот эти, настоящие?..

— А ты уверена, что они настоящие? Минского маньяка помнишь? До него четверых грохнули. И я не уверен, что он был настоящим.

— А Чикатило?

— Вот! — поднял палец Чубаристов. — Тоже — восьмерых по его делу на тот свет сплавили. А сам-то попался случайно. Ты умеешь управлять случаями? А?

— Нет, — призналась Клавдия.

— Дура, это точно, — сказал Виктор. — Откажись, пока не поздно.

— Поздно. Я сама напросилась. Малютов не хотел давать…

— Он тебя просто любит, как родную дочь…

— Что же делать? — совсем загрустила Клавдия.

— Ну, запроси подобные убийства, составь приблизительный портрет… Делай что-нибудь. Это все равно не важно.

— Ты меня утешил.

— Откажись, — твердо сказал Чубаристов. — Утешь сама себя.

Клавдия выводила пальцем на столе какой-то узор.

— Ну, пить пойдем?

— Нет.

— Тогда пока, поеду к морю, искупнусь…

Чубаристов церемонно поцелован Клавдии руку.

— Нет морщин, говоришь? — спросил на прощание. — Скоро появятся.

Среда. 17.46 — 18.51

Рынок уже почти опустел. Продавцы огромными шестами потихоньку снимали со стен свой товар. Между рядами еще бродили редкие покупатели, но на них уже мало кто обращал внимание.

Игорь почти не надеялся, что сможет хоть кого-нибудь застать. День уже и так почти пропал, так пусть уж пропадает до конца. Даже слегка огорчился, когда увидел двух здоровенных парней и девицу на том месте, которое ему показали в комнате администрации. Но ничего не поделаешь — уже приехал. Не разворачиваться же в конце пути.

— Здравствуйте. — Он подошел к прилавку и обратился к одному из пареньков, длинноволосому рокеру в клепаной кожаной косухе. — Вы Андрей.

— Нет. — Парень смерил его взглядом с головы до ног и кивнул на соседа, длинного худого юношу с подростковыми прыщами по всему лицу. — Это он Андрей.

— Да врет он все, — засмеялся прыщавый. — Я Артур. А Андрей — он. Сандра, сумку подай!

— Сам возьми. — Девица даже не повернулась в его сторону, так была увлечена чтением «Космополитена».

— Нет, это я Артур! — волосатый обиженно посмотрел на приятеля. — А Андрей как раз он.

— Может, сначала разберетесь? — Игорь улыбнулся.

— А что вам нужно? — спросил прыщавый, спустившись со стремянки. — Мы товар не обмениваем.

— А я не за товаром. — Игорь бросил взгляд на прилавок, заваленный женским нижним бельем. — Я такого не ношу.

— А что тогда надо? — спросила девушка.

Игорь полез в карман и вынул удостоверение.

— Оба-на! — Волосатый посмотрел и удивленно присвистнул. — Где купил? А достань мне такую.

— Запросто. — Игорь спрятал книжечку. — Ну что, поболтаем. Ну так кто из вас Андрей?

— Он.

— Он.

— Этот Андрей, а этот Артур. — Девица ткнула пальцем. — Меня Сандра зовут, и дайте почитать спокойно. Тут интересный рассказ напечатали.

— А о чем болтать? — поинтересовался волосатый, оказавшийся Андреем. — Если про юриспруденцию, то я вообще-то искусствовед.

— Ладно, искусствовед, кончай. — Артур толкнул его в бок. — Какой ты искусствовед — месяца два на лекции не ходил. — И повернулся к Игорю: — Вы про Юльку хотели узнать?

Игорь кивнул.

— Она ведь у вас главная была?

— Нет. — Андрей улыбнулся. — Мы тут все главные. У нее просто денег больше… было.

— Значит, главная. — Игорь сдвинул лифчики с трусами и сел на прилавок. — Она ведь место организовала?

— Она, ну и что? — вспылил вдруг Андрей. — Так же и я мог арендовать. Тогда бы я был главный. И буду, когда срок аренды закончится.

— Если товар продадим, — раздраженно возразил Артур. — Какими бабками платить собираешься? Она ведь все на хату угрохала.

— Продам. — Андрей сплюнул. — Обещал, значит, продам. Мне Димка обещал все оптом в ларек устроить.

— Да он уже неделю обещает! — простонала Сандра. — И что с того?

— Двадцать процентов теряем, вот что с того. — Артур со злостью стал пихать лифчики в пакет.

— Да, зато время сэкономим.

Игорь сидел на прилавке и внимательно слушал.

— Не фиг было этой козе свою долю одалживать. Сейчас бы сидели спокойно и не чухались! — крикнул Андрей со злостью. — Я вас предупреждал? Предупреждал. Вы меня сильно послушали? Хрен там. Вот и нечего теперь выступать. Я, блин, думал, до диплома упакуюсь, — где там!

— Простите, а вы ей что, деньги одолжили на квартиру? — вмешался Игорь.

— Конечно! — зло засмеялся Андрей. — А где теперь эти деньги брать? Остались с голым хреном.

— Да-да! Только не ты! — воскликнула Сандра, захлопнув журнал. — Смотрите, как разоряется! Как будто он больше всех дал. Жмот хохлацкий.

— Конечно, жмот, — спокойно кивнул Андрей. — Зато я на свои деньги тачку купил, а вы большой и жирный, и то один на двоих. Так кем лучше быть? Жмотом или очень деловым и финансово грамотным придурком? Двадцать процентов годовых им захотелось. У женщин, Сандра, годовых не бывает, у них только месячные, или ты не знаешь?

— Конечно, не знает! — засмеялся Артур. — Ее родители в капусте нашли, когда с институтом на практику ездили.

— Козел. — Сандра обиженно отвернулась и села. — Два козла.

— А много одолжили? — спросил Игорь.

— Тебе какое дело? — буркнула девушка.

— Слушай, давай мы ей трусики подарим? — подмигнул Артуру Андрей. — Может, она поласковей станет?

— Зачем? — Артур пожал плечами. — У нее уже есть одни.

— Придурки.

— Так сколько? — переспросил Игорь.

— Ну, я пять штук одолжил. — Артур пожал плечами. — А она семь с полтиной.

— А ты же говорил, что восемь? — встрепенулась вдруг Сандра. — Сука, таки нагрел на три штуки?

— Твое какое дело? — Артур покраснел. — Мои деньги, а не твои.

— А зачем врал? — На глазах у Сандры появились слезы. — Выходит, вы меня надули, как девочку? Выходит, что я больше всех погорела?

— Выходит. — Андрей пожал плечами и состроил серьезную физиономию. — А знаешь почему, Сандрочка? Потому что женщины по природе обладают несколько меньшим интеллектуальным потенциалом, чем мужчины. Но зато они чувствительнее и эмоциональнее.

Сандра уже шмыгала носом и растирала по лицу тушь.

— Да перестань ты. Ну кто ж знал? — Артур присел перед ней на корточки. Ведь если бы ее не грохнули, ты бы больше всех огребла. Разве не так?

Игорь только слушал и не вмешивался. Сейчас это был самый лучший способ узнать как можно больше. А он уже узнал немало для того, чтобы выстроить вполне правдоподобную версию.

— Скажите, а что, уже кого-то поймали? — спросил вдруг у Игоря Андрей.

— Нет. Пока еще нет. — Игорь развел руками.

— Как же, поймают они, держи карман шире! — ревела вовсю Сандра.

Андрей вдруг наклонился к Игорю и тихо сказал:

— А я знаю, кто ее грохнул.

— Кто?

— А что мне за это будет? — Парень улыбнулся и перепрыгнул через прилавок. — Пойдем пройдемся?

— Пойдем.

— Это Гаврилян, — тихо сказал он, когда они с Игорем вышли из павильона на улицу.

— Кто? — переспросил Игорь.

— Гаврилян, из третьего ряда.

— Почему ты так думаешь? — удивился Порогин. — И кто это, Гаврилян?

— Он тоже трусами торгует, как мы. — Андрей огляделся по сторонам. — И в этот раз они с Юлькой одинаковый товар привезли. Только мы нормальную цену поставили, а он хотел на треть дороже, иначе у него концы с концами не сходились. Ну и прогорать начал. Раза по три на дню к нам приходил, требовал, чтоб мы цену сравняли. Но у нас другая стратегия. Он с одной партией по четыре месяца сидит, а мы за полтора все столкнули — и по новой. Время — деньги, знаешь?

— Знаю.

— Ну вот. — Андрей все время зыркал по сторонам. — Этот хачик уже и просил, и бабки предлагал, а потом угрожать начал. Но Юлька баба тертая была, ей по барабану. А потом, ей на хату полторы штуки не хватало. Она и туда, и сюда, но никак. Пошла к нему. Думала, что он не даст, а он вдруг с радостью. Это точно он ее грохнул.

— Почему? — никак не мог понять Игорь.

— Ну как почему. Она же сразу такой куш из дела выдернула. Это не хрен собачий. На следующий день после того, как ее нашли, нам хотели кислород перекрыть.

— В смысле?

— Ну с места согнать хотели. — Андрей закурил. — Но справка об аренде у меня была. Они думали, что у нее, а она у меня. Поэтому и не получилось.

— Но он ведь ей сам полторы тысячи одолжил, — пожал плечами Игорь. — Ему не выгодно.

— Ну да! — Андрей рассмеялся. — Значит, правильно решил, что вы купитесь. Он ведь полторы одолжил, а пять наварит, если мы отсюда вылетим. Теперь понятно?

— Кажется, да. — Порогин кивнул. — А где я могу найти этого Гавриляна?

— Не знаю. — Парень пожал плечами. — Он тут не сидит, за него другие продают, молдаване какие-то. Но они вам ничего не скажут.

— Но когда-то же он здесь появляется?

— Да. Но появляется, когда сам захочет. Придет, полчаса у прилавка поторчит, пива надуется в баре — и домой. Его тут пасти надо. Телефон свой он никому не дает, где живет, никто не знает.

— Ладно, спасибо. — Игорь хлопнул парня по плечу. — Это очень интересно. Ладно, пошли к твоим.

Но по дороге в павильон их уже ждал Артур. Как только увидел Игоря, сразу подскочил, схватил за рукав и потащил в сторонку.

— Мне с вами поговорить нужно, — шепотом пробормотал он, зыркнув на Андрея.

— Давай поговорим. Только куртку не порви.

Парень даже не услышал. Он был весь напряжен, топтался на месте, потирая руки о штаны.

— Не верьте ему, — сказал наконец, с мольбой заглядывая Игорю в глаза. — Я ее не убивал. Он все врет, не знает ничего.

— Ну хорошо, рассказывайте.

Артур вздохнул.

— Это неправда, что я на Юльке жениться хотел. Ну, трахнулись пару раз, ну, съездили в Кимры, и все. — Голос у него дрожал, а на лбу проступила испарина.

— Продолжайте, — строго сказал Игорь.

— Нет, если честно, то хотел сначала. — Артур жалобно улыбнулся. — Но недолго. И мне совсем наплевать было, что она с Лехой крутит. Она вообще меня на сто лет старше. Если бы я ее так ненавидел, то никаких бабок не дал бы. Андрюха все врет, чтобы меня из дела выжить.

— Ладно. — Игорь похлопал парня по плечу. — Разберемся. Вы не волнуйтесь, на вас пока никто и не думает.

— Правда? — обрадовался Артур.

— Правда. — Порогин улыбнулся и уже хотел идти, но Артур опять схватил его за рукав.

— Подождите, я вам еще самого главного не сказал.

— Что еще?

— Я знаю, кто мог ее убить… — прошептал Артур, вытаращив глаза.

— Кто? — Игорь насторожился.

— Это Сандра.

— Кто? — Порогин от удивления открыл рот.

— Сандра, точно вам говорю.

— Но почему?

— Потому что она Юльку ненавидела. Тайно, конечно. Ведь она в меня влюблена была, а я с Юлькой крутить начал. Она мне даже сама один раз сказала, что убьет Юльку, если я ее не брошу.

— Это когда было? — Порогин насторожился.

— Полтора месяца назад, — продолжал нашептывать Артур. — Но потом она было успокоилась. И стала трахаться с Лехой.

— С тем самым, который?..

— Да! Именно. Даже Юльку с ним познакомила, на свою беду. Ну Юлечка сразу меня побоку, и Леху в оборот. Она это умела. Кабаки всю ночь, икорка на завтрак и тому подобное. Представляете, как Сандра дерьмом изошла, когда у нее Юлька второго дролю умыкнула?

— Представляю. — Порогин ухмыльнулся.

— Так что это она. Точно она. — Артур закивал. — Ну что, я пойду, начальник.

— Иди.

У самого метро Игоря догнала Сандра. Перегородила дорогу и, задыхаясь от быстрого бега, выпалила:

— Простите, но мне нужно с вами поговорить.

— Что, тоже? — улыбнулся Игорь. Это было уже даже забавно.

— Ага, тоже. Можно?

— Ну конечно. Только отойдем в сторонку.

Когда отошли, Сандра заявила безо всяких обиняков:

— Это Андрей ее убил, я точно знаю.

— Интересно почему. — Порогин старался не засмеяться.

— Как, вы еще не догадались? — удивилась девушка.

— Честно говоря, пока нет. — Игорь пожал плечами.

— Да он же единственный ей бабок не занял. Значит, знал. А раз знал, значит, сам и убил. Он давно уже на ее место метил. — Сандра выплюнула жвачку в лужу. — Постоянно с Юлькой цапался по разным мелочам. Нас пару раз подбивал от Юльки уйти и самим крутиться начать. А теперь просто убить решил. У него ведь тоже связи с администрацией рынка есть. Так что Юлька ему просто ком в горле.

— Ну хорошо, а почему он тогда от нее просто не ушел? — спросил Игорь.

— Потому, что Юлька бы его проглотила. Она его устроила, со всеми познакомила, бабки делать научила, а он от нее уйдет? Конечно! Вот он ее и грохнул. И специально подождал, пока она все бабки на хату пустит, чтоб мы за него держались. Он ведь точно товар устроить может. А я не могу, и Артур тоже. Мы теперь к нему привязаны. Вы что думаете, он, если оптом Димке все толкнет, руки себе не погреет штуки на две? Хрен там, он тот еще жук. Хохлы, они все такие.

— Ладно, спасибо вам, — сказал Игорь. — Думаю, что это вполне подходящая причина.

— Вот увидите, что я права, — сказала Сандра. — До свидания.

— Всего хорошего, — улыбнулся Порогин и пошел к метро.

Ну все. Теперь осталось только отсечь все лишнее, и дело, можно сказать, в шляпе. Как скульптор.

По крайней мере, четыре человека могли грохнуть эту Мартынову. У каждого была своя, достаточно веская причина. Главное в раскрытии преступления — это мотив. Если есть мотив, то дальше — дело техники. Если только это не какой-нибудь маньяк. Нужно будет рассказать Клавдии Васильевне. Нужно будет обязательно все рассказать Клавдии Васильевне. Главное, застать ее на работе. Время, правда, уже половина шестого, но она обычно задерживается до семи.

В прокуратуру Игорь ехал в отличнейшем настроении. Все-таки, что ни говори, первое дело.

И такое удачное…

Среда. 18.49 — 20.50

— Алло, мама, ну когда ты вернешься? — ныла в трубку Ленка. — У меня ничего не получается.

— А что такое? — Клава раздраженно посмотрела на часы. Уже половина восьмого, давно пора домой. — Ленок, я не могу. У меня срочное дело. Очень срочное, понимаешь?

— А у меня не срочное! — обиделась дочь. — Я тут ужин приготовить не могу, а у тебя дела.

— Значит, так, мясо отбила? — спросила Клава.

— Да.

— Не солила еще?

— Нет. А надо? Я сейчас…

— Ни в коем случае. Посолишь в последний момент. Теперь ставь на огонь сковородку и положи на нее масла. Когда начнет стрелять…

— Кто — стрелять? — не поняла дочь.

— Масло стрелять. Тогда кладешь мясо на сковородку. Засекаешь ровно две минуты и переворачиваешь. И только тогда солишь. Поняла?

— Поняла. — Ленка вздохнула. — Только я боюсь.

— Чего? — Клава начала злиться. Оказывается, надо было учить дочь не только пользоваться тампаксами. — Тебе сколько лет? Если боишься, то свари десять яиц и ешьте с хлебом.

— Ну ма-а!

— Все. Я больше не могу разговаривать. Ты уже взрослая, справляйся сама. И Витю покорми. — Клава положила трубку.

Ну вот, прорвало. Так она и знала — что-то должно случиться. Что-то непременно должно было произойти. Нарастало, нарастало, как флюс, и наконец разнесло на половину лица. И деваться некуда. Нужно как-то с этим справляться. Но как?

Серийные убийцы. «Сериалы», как их называли в прокуратуре. Словечко-то какое подобрали, самое обидное. И не потому, что относятся с презрением, а потому, что боятся. Боятся страшно, жутко. Все без исключения.

Но такие дела самые громкие, самые шумные. Пресса гудит вовсю, сразу какие-то писатели, киношники приставать начинают, сверху давят — давай, давай лови его! А кого ловить? В обычном убийстве, даже в самом запутанном, все гораздо легче — там есть мотив. Деньги, месть, ревность, страх, зависть, политика, но — мотив. А за мотивом стоит или убийца, или заказчик.

Здесь тоже есть мотив, никто не отрицает. Но этим мотивом может быть все что угодно — полнолуние, тринадцатое число, случайно оброненное словечко. Ну и что? Потом, обычного преступника можно вычислить потому, что он действует по нормальным логическим законам. У одних эти законы простые, у других они сложные, но они всегда есть. А маньяк он на то и маньяк, что действует вне всякой логики, вне правил.

Клава в очередной раз стала перелистывать папку.

Как и посоветовал Чубаристов, Клавдия заказала оперативки с подобными убийствами за последние двадцать лет.

На удивление быстро прислали бумаги. Похожих было три случая в разных городах, но там всех преступников изловили (в самом деле преступников?), и они отбывали наказание. Эти случаи были единичными. А вот из Хабаровска поступил отчет о нераскрытой серии — опять серии, — которая началась четырнадцать лет назад. Длилась почти год.

Хабаровск. Восемьдесят второй год. Четвертое мая — Зуб Галина Романовна. Удар в голову, горло перерезано. Восемнадцатое июня — Атарщикова Инна Денисовна. Удар в голову, горло перерезано. Второе августа — Емиж Зуна Шахилевна. То же самое. Шестнадцатое сентября — Новикова Алла Борисовна.

Первое октября — Зайко Жанна Юрьевна. И еще девять женщин. Общих знакомых нет, ничего не связывает, кроме примерно одного возраста, высветленных волос и, конечно, смерти. Убийства прекратились так же внезапно, как и начались.

Кого-то и там поймали, даже довели до суда, но на суде обвинение рассыпалось. Материалы отослали на доследование. Дело потом долго переходило от одной следственной бригады к другой, от него, конечно, шарахались, как черт от ладана, но так никаких убедительных концов и не нашли. Убийца спокойно бродит где-то. Если не помер.

Действительно, мало что прибавило к Клавдиным знаниям. Может быть, тот, может быть — нет. Почерк похож, но это и все. А так — где Хабаровск и где Москва. И сколько лет прошло! Если он вдруг решил тряхнуть стариной…

Но мысль оборвалась с хлопком двери. Клавдия вздрогнула.

— Ну наконец-то! — обрадовалась она. — Я тебя уже часа два жду.

— Меня? — Игорь смутился и покраснел. — А что случилось?

— Я по поводу Мартыновой. Что там у тебя?

— У меня все в порядке. — Порогин скинул куртку и сел на стул. — Полным ходом. Главное, что есть мотив. Вычислил. Вы тогда правильно говорили, что все мои гениальные версии никуда не годятся. — Глаза у него загорелись. — Отрабатываю ее приятелей по рынку, где она торговала. И представляете, у каждого был мотив, у каждого. Нужно теперь только дожимать.

— Как она была убита? — перебила Клава.

— Что? — Игорь сначала даже не понял вопроса. — A-а, как убита… Удар острым предметом в лоб, потом еще несколько по телу.

— Когда это произошло? — Клава прекрасно знала, когда, но хотела, чтобы и он вспомнил.

— Пятнадцатого февраля. А что?

— Время установили?

— Приблизительно. Около шести вечера. Снег пошел как раз. Последний в том месяце. Было обледенение крови.

— А теперь подумай — в половине шестого в церкви началась служба, правильно?

— Правильно. — Игорь напрягся. Клаве даже немного жаль его стало в этот момент. Парень вдруг сам начал, сам. А тут взрослая тетя опять его носом в ошибки.

— А раз служба, то полно народу. Теперь подумай, есть ли среди твоих подозреваемых хоть один, кто стал бы так рисковать? Для этого надо, чтобы просто тормоза все послетали. Это — раз. Во-вторых, ее убили где?

— Возле озера.

— Значит, надо было ее заманить в сторону от дороги, да? А если бы она хоть что-нибудь заподозри та, она не пошла бы, правильно? Следов борьбы ведь нет?

Игорь долго молчал, глядя на Дежкину круглыми от изумления глазами.

— Правильно! — воскликнул наконец. — Как я сам не догадался. Это только Сандра могла. У тех бабки, те могли все заранее просчитать. А она ба… — Порогин осекся. — Она женщина, у нее аффект. К тому же убитая ее бы не заподозрила — женщина все-таки…

— Постой, постой. — Клава перебила. — Я тебя не за этим ждала. Вот почитай. — Она достала из папки несколько протоколов и протянула ему.

— Что это? — Игорь взял листки и начал читать.

По мере того как он читал, лицо его постепенно вытягивалось. Вот отложил первый листок. За ним второй. Молчит. Значит, дошло.

— Так это?.. — Он испуганно посмотрел на Дежкину. — Так это она не только Мартынову? И этих двоих тоже? А за что?

В другое время Клава, наверное, улыбнулась бы. А теперь только вздохнула.

— Эта твоя Сандра какая? — спросила она.

— В каком смысле? — не понял Порогин.

— Ну она большая девка? Высокая? Очень сильная?

— Да нет, — задумчиво ответил он. — Маленького роста, худая такая, как пацан.

— А теперь подумай, как она, такая маленькая, могла наносить удары сверху? Подпрыгивала, что ли?

Игорь опять замолчал, стараясь переварить полученную информацию. Странно, почему люди не смотрят на то, что под ногами, а стараются забраться куда-нибудь в непролазные дебри?

— Теперь еще вот это почитай. — Она бросила перед ним всю папку.

— А это что? — Теперь Игорь смотрел на нее как на какую-то змею.

— Не могу сказать, что тебе это будет интересно, — честно призналась Дежкина. — Если интересны такие вещи, то нужно обратиться к врачу. Ты читай, а я пока вниз сбегаю, куплю что-нибудь пожевать. Нам тут еще часа полтора сидеть, если не дольше.

Когда Клава вернулась с кексом, Игорь ходил по комнате взад-вперед.

— Это, наверное, тот армянин! — закричал он, как только она вошла. — Он мужик сильный, и потом… У него был мотив Мартынову кончить…

— При чем тут мотив? — воскликнула Клавдия, сев за стол. — Игорек, милый, если бы брали всех, у кого есть мотив, то как бы все просто было. Есть еще какие-то объективные вещи. И потом, ты ведь видел фотографии.

— Ну и что? — Игорь остановился.

— Да они же все на одно лицо! Все примерно одного возраста. И все одинаково убиты. Ничего не напоминает?

— Маньяк? — как-то неуверенно спросил Порогин.

— Ну наконец-то! — облегченно вздохнула Клавдия.

— Нет-нет-нет! — закричал Игорь и даже замахал руками. — Я так не играю! Вы же сами говорили, что…

— Ты можешь сколько угодно так не играть, — вздохнула Дежкина. — Он так играет, понимаешь?

Игорь сел.

— Чай будешь? — Дежкина насыпала в стакан заварки.

— Что? — он как будто очнулся и удивленно посмотрел на нее.

— Тебе сколько сахару?

— Спасибо, я не хочу. Но ведь вы сами говорили, что такие дела никогда не раскрываются! — воскликнул он вдруг.

— Почти никогда, — поправила Клава.

— Почти никогда. Если это маньяк, то я его никогда не найду, это «висяк». Я не хочу первое дело — «висяк». А если есть мотив, если это Сандра или тот армянин, то это никакой не «висяк», и…

— Послушай, что ты говоришь! — ужаснулась Клава. — Тебе что главное — закрыть дело или поймать настоящего убийцу? Ты что, романы сочиняешь или человеческими жизнями занимаешься? Игорек, милый, ты что? Какой бы ни был гад этот армянин, про которого ты говоришь, как бы та девчонка ни ненавидела эту Мартынову, нельзя их сажать только за это! Понимаешь?

— Да, — тихо сказал Игорь и вдруг посмотрел Клаве прямо в глаза. — Просто… Клавдия Васильевна, просто я боюсь.

— Да-да, я понимаю. — Клава отвела взгляд. — Кекс бери. Игорек, я… Я сама боюсь не меньше твоего. Но он же где-то ходит, понимаешь? Он где-то бродит по улицам и готов убить кого угодно, лишь бы это была блондинка около сорока лет. Мне столько же. У нас только в прокуратуре таких с полсотни будет. А по Москве?

— И что же нам делать? Может, отправить в генералку?

Клава и сама об этом уже подумывала. Как было бы хорошо пойти к главному и сказать, мол, погорячилась, давайте отправим дело в генеральную прокуратуру. За особой важностью. Там подключат МВД, всех на уши поставят и возьмут. Гораздо проще, чем стараться все распутать здесь. Конечно, неприятно сознаваться в собственном бессилии, но ведь не это в конечном счете важно.

Но сейчас, когда перед ней сидит Игорь…

— Нет, — тихо и уверенно сказала она.

И сразу все стало просто и ясно. Как приговор. Как черный квадрат Малевича. Ясно и бесповоротно.

— А я? — неуверенно спросил он.

— А что ты? Ты со мной. Дела сливаются. Завтра собираем бригаду, начинаем пахать. А сегодня по домам. Иди спать, а то ведь с самого утра на ногах.

Когда Игорь закрыл за собой дверь, Клавдия сняла трубку телефона и набрала номер.

— Алло. Кто это?

— Здравствуйте, Никита Валентинович, — устало сказала она. — Это Клавдия Васильевна.

— А-а! — обрадовался Кокошин. — Ну как у вас дела? Как там Витек? Не шалит?

— Не шалит, все нормально. Я бы хотела, чтобы вы его забрали.

— Как — забрал, когда? — Голос у папаши сразу изменился.

— Сегодня, — спокойно ответила Дежкина. — Я больше не могу его у себя держать.

— Но уже поздно и… И потом, я тоже не могу. — Кокошин вдруг заговорил шепотом. — Моя Риточка…

— Ваша Риточка меня не волнует! — перебила его Клава. — Я больше не могу заниматься ребенком, потому что у меня начинается серьезная работа, и я буду весь день пропадать. Так что…

— Но у меня тоже работа, и я…

— Значит, так! — не выдержала Клава. — Если вы немедленно не заберете собственного сына, я завтра же утром возбужу дело о лишении вас отцовства, что, как вы, наверное, знаете, не лишает вас почетной обязанности платить ребенку алименты. Так что лучше берите такси и приезжайте. Через час я буду уже дома. Все! — И повесила трубку.

ДЕНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ

Четверг. 6.14 — 10.02

Утром Клава проснулась часа на полтора раньше. Быстро выскочила из постели, которая с недавнего времени стала просто бесить своими огромными размерами, и принялась за дела. Нужно побыстрее приготовить завтрак, одеться, привести себя в порядок и бежать. Дел просто по горло. И все ужасно неприятные. Было только одно на сегодняшний день, которое Клава сделает с удовольствием. Другая бы приберегла это дело на самый конец дня, но Клава должна была сделать его первым, как можно раньше. Такие дела нельзя приберегать на потом.

Посуды в раковине была гора — Ленка вчера готовила ужин. Картошку недожарила, а мясо пережарила так, что оно стало похоже на подошву. Ну и конечно, мыть за собой не стала. Потом еще Кокошин старший час канючил, чтобы Клава оставила Витьку хоть на пару дней, клялся забрать завтра…

Как не хотелось отдавать Витеньку. Клавдия долго рассказывала Кокошину про Вьетнам, но поняла, что тонкостей никаких папаша не понял, да еще и Риточка его… Нет, зря отдала, зря.

Быстро нажарив миску сырников, Клава бросилась одеваться. Как раз успеет к завтраку… Накинула плащ и кинулась в Ленкину комнату.

— Вставай, — сказала коротко и сдернула с дочери одеяло.

— Ну ма-ам… — сладко застонала дочь, не открывая глаз, и зашарила рукой по телу. — Холодно.

— Вставай, мне некогда!

Ленка сразу открыла глаза и села. Посмотрела на мать с каким-то даже испугом и спросила:

— Что-то случилось?

— Ничего. — Клава улыбнулась и чмокнула дочь в лоб. — Я просто спешу. Завтрак на столе, буди Макса. Я полетела.

— Что, уже? — Ленка встала и накинула халат. — А когда вернешься?

— Наверно, поздно. — Клава уже повернулась к двери, но остановилась. — Ты молодец, Ленок, очень вкусный ужин приготовила.

— Правда? — Дочь радостно заулыбалась.

— Правда. Только мясо немножко пережарила, но совсем чуть-чуть. Его надо не дольше минуты держать после того, как перевернешь, тогда сочное получится. Ничего, научишься.

— Постараюсь.

— Я там курицу достала размораживаться. Попробуй потушить со сметаной, когда из школы вернешься. Рецепт я тебе написала, на кухонном столе лежит.

— Ой, мам, а я не смогу.

— Сможешь. — Клава погладила ее по голове. — Ты уже взрослая. А то мне трудно все делать… одной. Поможешь?

Ленка опустила голову.

— Конечно, помогу.

Народу на улицах уйма. Шли сплошным серым потоком. Мужчины, женщины, дети. Молодые и старые, богатые и не очень, интеллигенты и простые работяги — все слились в этой толпе. Клава плыла в этом течении, и ей вдруг стало страшно. Лица, лица, лица… Непроницаемые, как маска. Но каждый думает о своем. У каждого свои проблемы, свои мысли, свои дела. У каждого своя жизнь, которая скрывается за этой маской. Ты идешь, сидишь, стоишь рядом с человеком, который может оказаться нормальным добропорядочным служащим какой-нибудь конторы, а может под вечер взять нож, выйти на улицу и… Любой из них может оказаться тем самым сумасшедшим убийцей.

Патищева, как только увидела Клаву, сразу свернула за угол. И Семенов не стал приставать. Только улыбнулся как-то преувеличенно жизнерадостно и кивнул головой. Уже знают. Уже, наверное, все знают И сочувствуют. Такое дело если достанется — пиши пропало.

У кабинета Малютова стояла очередь. Дежкина присела было на стул, но все сразу расступились.

— Идите, Клавдия Васильевна. Мы подождем.

Всегда называли просто Дежкина.

Малютов, когда она вошла, даже встал навстречу.

— Так-так-так… Ну что? Как дела? Ты, главное, не волнуйся, — забормотал скороговоркой, с надеждой заглядывая в глаза. — Есть что-нибудь новенькое? Бригада уже у тебя в кабинете. И обязательно держи в курсе. Слышишь, обязательно! Чуть что — сразу ко мне. Машина за тобой прикреплена постоянно, в лаборатории, в архиве все запросы вне очереди, в срочном порядке. Остальные дела побоку. Даже Худовского.

Ну вот. Началось.

— Хорошо. — Дежкина кивнула.

— Еще что-то?

— Да. — Клава протянула ему листок бумаги. — Подпишите.

Малютов взял и стал читать.

— Ох, опять ты! Да рано! Пусть пока посидит. Дня три-четыре у тебя еще есть. Неизвестно, как оно обернется… Он же почти сознался, да?

Клавдия вспомнила методы, которые перечислял Чубаристов.

— Нет. Ни в чем не сознался, — сказала она. — Он не виноват — ежу понятно. Пусть домой идет.

— Ну смотри сама. — Малютов пожал плечами и черкнул на бумажке.

— Спасибо. — Клава взяла листок и направилась к выходу.

— Клавдия… — вдруг тихо сказал прокурор.

— А? — обернулась она.

— Может, толканем в генералку, а? — так же тихо сказал Малютов. — Баба с воза…

Он протягивал ей соломинку. И Клавдии уже хотелось за нее уцепиться. Когда все вокруг говорят — ты пьяный, пойди и проспись. Что это она, действительно, в народную героиню играет? Не такие зубры ломались на «сериалах». Чего ей нужно? Славы? Так ее, скорее всего не будет. Трудностей? Она их имеет на полную катушку. Сознания собственной значимости? Клавдия не горда.

— Нет, Игорь Иванович, не отдадим, — сказала Клавдия.

Ей не нужно было ни славы, ни трудностей, ни значимости, ей нужно было сейчас так загрузить себя работой, чтобы разреветься было некогда.

— Ну, смотри, — вздохнул Малютов. — Только держи в курсе, слышишь? Обязательно держи в курсе!

Четверг. 12.14 — 13.23

Когда он вышел, Клава ждала его на улице.

— Доброе утро, Сергей Владимирович. Вас подвезти?

— Не надо, — буркнул он и остановился, переваливаясь с пятки на носок и как-то затравленно озиралась. — Что, уже поймали?

Клава отрицательно покачала головой.

— А чего ж тогда?.. — Смирнов осекся. — Как там Витька? Он у вас?

— У отца, — тихо ответила Клава. — Вы нас простите, Сергей Владимирович…

— Нет, все правильно. И даже мало мне… — Вдруг наклонился к самому лицу Клавдии Смирнов. — Потому что я, Клавдия Васильевна, действительно хотел… — Он дернул головой, словно отгоняя свои подлые мысли. — Я — гад, Клавдия Васильевна. Вы даже не знаете, какой я гад… Я действительно соседу говорил про квартиру. Потому что грязной мыслишкой баловался, как я Нину убью, как спрячу труп, а потом… Вы все правильно поняли. И даже закопал ее потому, что сразу понял — это кто-то мои подлые идеи в жизнь воплотил, как говорили раньше Вот я какой гад, Клавдия Васильевна. Да чего уж там! Никогда теперь не отмоюсь. — Он махнул рукой и поглядел на небо, смешно сощурившись. — Ты смотри, уже ведь весна совсем.

— Да. Весна. — Дежкина открыла дверцу машины. — Так вас подвезти?

— Нет, спасибо. — Он пожал плечами. — Пешочком охота. В последнее время больше пяти метров пешком не удавалось.

— Ну тогда…

— Пока. — Он махнул рукой и быстро зашагал вниз по улице.

Клава долго смотрела на его сгорбленную спину. И вдруг представила себя на месте этого человека. Человека, у которого никого и ничего нет. Была работа, была любимая женщина, ее сын, был дом, была спокойная совесть. И все. Интересно, куда он теперь пойдет? Наверно, в Матвеевское. Придет, побродит по квартире, купит бутылку водки и напьется до обморока. Будь Клава на его месте, она бы именно так и поступила.

Спина нырнула за угол, и Клава села в машину.

— Куда? — спросил водитель, заводя мотор.

— В прокуратуру.

Водитель вырулил на дорогу.

«Только бы руки на себя не наложил, — подумала Клавдия. — Для него это был бы самый легкий выход».

— Нет! — вдруг закричала она водителю. — За ним. Давай за ним. Быстрее!

От неожиданности тот так крутанул руль, что чуть не выскочил на тротуар. Из-под колес выпорхнули две старушки и что-то громко защебетали, блестя вставными челюстями.

— Быстрее, быстрее, а то потеряем! — кричала Клава и все толкала его в спину.

— Не потеряем. Только не пихайтесь так.

Смирнов не успел далеко уйти. Сидел на бордюре и смачно затягивался сигаретой. Когда завизжали тормоза и Дежкина выскочила на улицу, посмотрел на нее с испугом.

— Что? — Он даже привстал.

— Нет, успокойтесь. Я вас только прошу — никаких глупостей. Вы же сильный человек, да?

— Я трус, — сказал он. — Я ничего с собой не сделаю.

— Ну и слава Богу. — Клавдия тяжело дышала, как будто преодолела весь путь не на машине, а пешком. — И хорошо. Вы не трус. С этим жить непросто.

— Да, — сказал он, опустив глаза.

— И еще. Сергей Владимирович, я у вас хотела спросить что-то.

— Что? — Он встал и взглянул ей прямо в глаза.

— Скажите, — Клава отвернулась и смотрела куда-то в сторону, — в тот день… Вернее, в тот вечер, вы не помните, у нее ничего не было… Во рту?

— У кого?

— Постарайтесь вспомнить. Это очень важно. Очень. Какой-нибудь бумаги. Не помните?

Сергей болезненно наморщил лоб. То ли старался вспомнить, то ли старался не вспоминать. Скорее, второе.

— Ну, не помните? — спросила Дежкина.

— Что-то вроде… Нет, не помню. — Он замотал головой. — Точно не помню.

— А если не точно? — застонала она.

— Знаете, — забормотал он, стараясь теперь не встречаться с ней взглядом, — там темно было. И потом, у нее кровь шла изо рта. Сначала мне показалось, что там что-то есть, но потом, когда я ее перетащил… Уже нет.

— Может, выпало?

— Не знаю. — Смирнов пожал плечами. — Может, и выпало. А может, и нет…

— Теперь в прокуратуру, — выдохнула она, захлопнув дверь машины. — И побыстрее.

Четверг. 14.37 — 16.51

Они все сидели в кабинете. Игорь, Беркович и еще какой-то мужчина на ее месте. И все молчали.

— Здравствуйте! — Клава влетела как метеор и подскочила к Берковичу. — Так, сразу бери тачку, поднимай народ — и в Матвеевское.

— Зачем? — Криминалист вскочил и стал одеваться.

— Я сейчас со Смирновым говорила. Он сказал, что, кажется, у Кокошиной во рту тоже что-то было. Возможно, выпало, когда он ее перетаскивал. Так что пусть прочешут мне весь этот пустырь.

— Так ведь прочесывали.

— Да, прочесывали. Но искали нож, а не листок бумаги. Вперед.

— Сделаем. — Беркович выскочил.

Теперь Клава разделась спокойно. Аккуратно повесила пальто на вешалку и остановилась перед своим столом. Мужчина не двигался. Сидел, откинувшись на спинку кресла, и что-то вырезал маленькими маникюрными ножничками.

— Простите, но это мое место, — вежливо сказала она.

— Сейчас-сейчас. — Он закивал, продолжая вырезать.

Мужчина почему-то начал ее злить. То ли потому, что как-то странно на нее смотрит, то ли потому, что продолжает резать ножничками, то ли потому, что не встает с ее места.

— А вы, собственно, кто? Можно узнать?

— А я ваш новый коллега, — протяжно пропел он, внимательно следя за ножничками. — Это дело мне поручено вести вместе с вами.

— Может, тогда познакомимся?

— Познакомимся, обязательно познакомимся. — Он еще раз взглянул на нее и отрезал последний кусочек бумажки. — Я психолог. А зовут меня Коля. Если официально, то Николай Николаевич Кленов. Вот теперь все. Это вам. — Он встал и протянул Клаве кусочек бумажки, который вырезал.

Клава взяла, и лицо ее расплылось от веселого удивления. Она держала в руке свой собственный силуэт, вырезанный из блестящей черной бумажки. Такие вырезали в парках немые лет десять назад.

— Вы мне льстите, — сказала Клавдия, садясь на свое место. — Такой красавицей я никогда не была.

— А как же вы тогда догадались, что это ваш портрет? — улыбнулся Кленов. — Знаете, как это называется? Синдром недооценки собственной внешности, а отсюда…

— Это называется — скромность, — сказала Клавдия. — Но вы, надеюсь, не за этим пришли?..

— А это называется…

— Ой, простите, это кабинет следователя Дежкина?

В дверь заглядывало круглое, веснушчатое, голубоглазое, улыбчивое лицо совсем молодого человека.

— Да, — ответила Клавдия. — Но в целях маскировки я переоделась женщиной.

Кленов одобрительно кивнул, мол, хорошая шутка.

— Александр Самойлов, следователь утро. Направлен к вам…

— Для дальнейшего прохождения службы, — закончила Клавдия. — Вольно. Можно я вас Сашей буду звать по причине моего преклонного, а вашего юного возраста?

— Запросто, — опять улыбнулся Саша.

У Клавдии действительно улучшилось настроение Собиралась неплохая компания. А симпатичные люди в одном месте, делающие одно дело, это уже половина успеха.

— Ну, ребятки, — потерла ладонями Клавдия, — приступим?

— Вообще, мне уже двадцать восемь, — все с той же широкой улыбкой сказал Самойлов. — Это я к тому, что опыт кое-какой имеется. Ну чтобы вы не волновались.

— Устойчивое чувство вины, — подытожил Кленов.

— Имеется опыт? — переспросила Клавдия. — Это здорово. А вот у меня никакого опыта нет.

— Синдром заниженной самооценки деловых качеств, — сказал Кленов и подарил бумажный портрет Самойлову.

— Ну, все на месте! — рассмеялась Клавдия. — Скромный начальник, — ткнула пальцем в себя, — нескромный подчиненный, — ткнула пальцем в Самойлова, — занудливый скептик, — показала на Кленова, — и темная лошадка, — кивок в сторону Игоря. — Да, чувствую, с вами не соскучишься. Так, дело все прочитали?

Присутствующие закивали.

— Вопросы есть, что-то непонятно?

— Тоже мне — бином Ньютона, — сказал Кленов.

Все захихикали.

— Отлично, — сказала Клавдия. — Тогда ваши соображения.

Оживление погасло.

— Идеи, предложения… — в полной тишине сказала Клавдия.

В ответ — тишина.

— Ясно. Коля, как это называется? — повернулась она к Кленову.

— Формальная обстановка, — сразу ответил он. — Необходимо…

— Необходимо попить чаю, верно? Ну-ка, Игорек, сбегай, пожалуйста, в буфет, притащи нам пирожков. Я сегодня не успела напечь.

Игорь вскочил и бросился было к двери, но тут же остановился. Денег у него не было.

Впрочем, Клавдия уже доставала из новой сумочки, подаренной Чубаристовым, пятидесятитысячную купюру.

— Ох ты! — заинтересовался Саша. — Пистолет?

— Нет, массажер, — достала Клавдия американское чудо. — Не убивает, а лечит.

Игорь умчался за пирожками.

Кленов вырезал гирлянду — три женщины держатся за руки.

— Саша, вы с подобными делами встречались? — спросила Клавдия, чтобы хоть как-то нарушить молчание.

— Нет, — коротко ответил тот.

— А вы, Коля?

— Встречался. В книгах.

— И что думаете?

— Думаю, что пока методики настоящей не выработано. Хотя кое-какие идеи есть.

— Какие?

— Кое-какие. В смысле — ерунда всякая.

— Весело, — сказала Клавдия грустно.

— Что вы! Животики надорвешь! — подтвердил Кленов. — Вообще, вы знаете, что область подсознательного — а психопатия, с которой мы имеем дело, именно на уровне подсознания, — так вот эта область изучена меньше, чем дальний космос. Никаких законов. Одни предположения.

— Ну уж? — улыбнулась Клавдия. — А вот я слышала про Фрейда и Юнга.

— Ну, еще Лосев был, — кивнул Коля. — Павлов тоже, кстати, этим занимался. Чертон неплохо поработал. Бехтерев. Кленов вот тоже.

— От скромности вы не умрете, — улыбнулась Клавдия.

— А я вообще хочу жить вечно, — серьезно ответил психолог. — Знаете, что инстинкт смерти тоже заложен в подсознание. Только его оттуда трудно выковырять.

— Инстинкт смерти?..

— Ну назовите привычкой.

— А как с привычкой убивать?

— Все там, все.

За это время Кленов успел вырезать гирлянду в виде пяти сердец.

— Вот, кстати, почему я вырезал сердца? Даже не думал. Просто так руки работали, сами. Подсознание. И попробуйте угадать, о чем я думал? Я и сам не угадаю.

— Я так понимаю, что ты нам помогать будешь? — спросил Саша Самойлов.

— He-а, я вам буду мешать. Потому что вы сейчас начнете переть по самым простым путям. А я буду вас сбивать на сложный. Это моя задача…

— Только с вареньем были! — спиной открывая дверь, вошел в кабинет Игорь.

— Отлично! — обрадовалась Клавдия. Разговор с психологом снова поверг ее в уныние. — Как раз чай готов.

— Ну, сейчас все решится, — сказал вдруг Кленов.

— Что решится? — не поняла Клавдия.

— Найдете вы маньяка или нет?

Клавдины руки, разливающие пахучий чай по стаканам, так и застыли.

— Как это?

— А не скажу! — улыбнулся Кленов. — Давайте мне мой чай.

Он пригубил обжигающий напиток, почмокал губами, откусил пирожок, снова почмокал, закатил глаза к небу — все напряженно смотрели на него — и сказал:

— Странно, кажется, вам повезет…

— Как это? — снова спросила Клавдия, у которой от напряжения даже дыхание сбилось.

— Отличный чай. Отличные пирожки, — сказал Кленов тоном профессора. — Сделано быстро, качественно и с любовью. Вывод — отличные люди. А отличным людям должно же когда-нибудь повезти!

Чай пили весело, говорили ни о чем, так просто, трепались. Клавдию вдруг оставило чувство напряженной спешки. И действительно, какая-то уверенность появилась.

— Значит, так, запросим психиатрические диспансеры, это уже дело Коли, — как-то органично перешла Клавдия к делу. — Вы определите приблизительный диагноз.

— Попробую, — не очень уверенно сказал Кленов.

— Саша, вам работа кропотливая — объезжайте все места преступления и ищите свидетелей.

— Детей надо опрашивать, — сказал Кленов. — На них внимания почти не обращают, а они видят все.

— Да-да, точно, — согласилась Клавдия. — Игорек, наверное, придется лететь в Хабаровск. Надо все еще раз просмотреть на месте.

— А я думаю, не стоит, — снова вставил Кленов.

— Почему это? — немного раздраженно сказала Клавдия.

— А нечего там делать. Больше того, что в этих делах, он не узнает, только нахватается сплетен и дурацких версий. Вы же знаете, Клавдия Васильевна. Как только дело заходит в тупик, начинается — американские шпионы, инопланетяне, барабашки, черти с рогами…

— Да, это верно, — пришлось согласиться Клавдии. — Но в Хабаровск все-таки полетишь.

— Зачем?

— Встретишься с судьей. Там ведь поймали кого-то, даже судили. С прокурором и адвокатом тоже Понимаешь, когда дело прокручивается на людях, вслух, вылезают какие-то детали, которые до этого никто мог не заметить.

— Мудро, — согласился Кленов.

— Нет, пожалуй, я вас, Коля, в Хабаровск пошлю, — улыбнулась Клавдия. — Навсегда.

— Понял. Молчу. Только отвечаю на вопросы. Кстати, вы меня так ни о чем и не спросили. Вас интересует портрет убийцы?

Клавдия даже рот открыла.

— Портрет?..

— Ну да, психологический.

— А вы можете?

— Аск!

— Секундочку, — Клавдия достала из стола диктофон. — Можно?

— Разумеется. Итак, господа следователи, что мы имеем при заочном знакомстве с убийцей?..

Звонок телефона был очень некстати.

— Алло! — раздраженно сказала Клавдия.

— Клавдия Васильевна, это Смирнов.

— Да, Сергей Владимирович, я слушаю, — смягчилась Клавдия.

— Я вспомнил: была бумажка. Она выпала. Точно. Сначала бумажка выпала, а потом кровь пошла.

— Вы помните, где это было?

— Да, я все вспомнил.

— Слушайте меня, Сергей Владимирович, там сейчас… ну, на месте убийства, должна работать бригада. Если вам не трудно, сходите туда. Беркович Евгений Борисович там. Покажите ему.

— Я не пойду.

— М-м-м, — чуть не застонала Клавдия. — Ладно, я сама сейчас подъеду.

— Подъезжайте…

— Лекция откладывается? — поинтересовался Кленов, когда Клавдия положила трубку.

— Простите. Смирнов звонил, он вспомнил, что у его жены тоже был листок бумаги во рту. Это очень важно, верно?

— Верно, — согласился Кленов. — Нам вас ждать?

— Нет. Давайте за работу. Игорек, поехали со мной.

Четверг. 17.25 — 20.57

— А мне он чего-то не понравился, — говорил Игорь, пока машина пробиралась к Кутузовскому проспекту через заторы и пробки. — Какой-то самодовольный, во все лезет…

— Это он от зажима, Игорек, — улыбалась Клавдия. — Часто ты видел, чтобы в следственные бригады приглашали психологов?

— Честно говоря, первый раз…

— Это только в американском кино… Надо было у Чубаристова спросить, действительно у них там в полиции психологи работают?

— Может, и работают, — пожал плечами Игорь. — Толку-то? У нас раскрываемость почти та же. Я имею в виду в процентах…

— Да. Даже выше. Только тут особенно гордиться нам нечем. С нашим юридическим беспределом мы вообще сто два процента раскрывать должны. А там чуть не те слова сказал при аресте — все, прокол.

— Ага, не говорите. Придумали, на свою голову.

— Демократия, — сказала Клавдия, и было непонятно, осуждает она эту самую демократию или, наоборот, приветствует.

Машина наконец выбралась на бессветофорную трассу. Здесь водители все как один гнали со скоростью не меньше ста.

Прокурорская машина тоже полетела.

— Понимаешь, — сказала Клавдия, — если в этих листках из Библии есть хоть какая-то логика, система если это его послание, то мы будем иметь еще одну ниточку. Вернее, мы будем иметь хоть какую-то ниточку.

Игорь кивал. Машина стала подрезать тихих «чайников». Водитель гнал уже под сто двадцать.

А на одном таком маневре Игоря вдруг прижало к Дежкиной.

И Клавдия почувствовала, как горячая, удушающая волна прокатилась по ее телу и ударила в голову.

— Понимаешь, — напряженным голосом сказала она, — если мы найдем эту бумажку…

Она боялась посмотреть на Игоря, потому что вдруг поняла, он тоже боится на нее посмотреть. Его тоже хлестнуло этой волной.

«Господи, что это я?! — краснела Клавдия мучительно. — Я тронулась, что ли? Как это назвал бы Кленов? Синдром невостребованного перезрелого тела? Старая дура, похотливая баба, — ругала она себя на все корки, краем сознания понимая, что специально выбирает слова пообиднее и несправедливые. — Нет, так нельзя…»

В самом деле никакой старой и перезрелой Клавдия не была.

Как называл бы это Кленов?

Естеством.

Только ведь Клавдия воспитывалась во время, когда это естество считалось чем-то постыдным и ненормальным.

Она сама хорошо понимала других женщин, когда те жаловались на недостаток мужской ласки, но сама в глубине души считала, что выше этого. Вот природа и мстила ей так неожиданно и смешно.

— В Матвеевское? — переспросил водитель.

— А-а-а… Да-да! — опомнилась Клавдия. — К станции.

Игорь смотрел в окно, нарочито отвернувшись всем телом.

— Нет, прости, не к станции, — вспомнила Клавдия. — На Веерную…

И вдруг подумала, что все это время какая-то мысль не давала ей покоя. Все самобичующие мысли тут же отлетели, и она поняла, что тревожило ее.

«Это был какой-то странный звонок. Он же мне почти то же сказал утром. И потом — он вообще не должен был звонить. Он должен был напиться. Он должен был забыть обо мне, как о дурном сне. Зачем он позвонил? Зачем он сказал — приезжайте?»

— А нельзя побыстрее? — невольно выговорила Клавдия, даже не видя того, что водитель и так гонит.

— Запросто, — обрадовался шофер.

Машина загудела.

Клавдия заметалась на сиденье.

— Игорек, ты знаешь что?

— Что? — хрипло спросил Порогин.

— Нет, ничего… То есть мы можем не успеть…

— В смысле?

— Здесь, сюда сворачивай! — закричала Клавдия, потому что машина чуть не пролетела мимо.

Теперь ее бросило на Игоря, но уже никакой волны не было.

Впопыхах Клавдия перепутала квартиру и стала звонить в дверь, из которой тут же выглянул испуганный мужчина.

— Что надо?

— Простите, а Смирнов? — опешенно уставилась на него Клавдия.

— Этажом выше, идиотка! — хлопнул дверью мужик.

Клавдия взлетела птицей. Игорь еле поспевал за ней.

— Сергей Владимирович, открывайте! — стали они оба стучать в хлипкую дверь.

Никто не отвечал.

— Ломай! — закричала Клавдия и сама навалилась на дверь.

Игорь разбежался, но ударить ему было некуда — Клавдия загородила собой весь дверной проем.

— Отойдите, Клавдия Васильевна! — взмолился Игорь.

Она отпрянула в сторону, и он плечом снес дверь.

Тело Смирнова еще покачивалось в петле.

Что делать дальше, Клавдия не знала. Но она ни секунды не стояла на месте. Метнулась на кухню, схватила тупой нож и табуретку.

— Держи его за ноги! — крикнула Игорю.

А сама стала резать веревку.

Синее, опухшее лицо Смирнова, как-то неестественно вывернутое вверх и вправо, показывало ей язык. Язык еще был мокрый.

— Да он обмочился, — простонал Игорь, отворачиваясь.

— А ты не знал, что ли? — сквозь зубы процедила Клавдия, перепиливая толстую веревку. — Так всегда. Терпи, держи…

Она не договорила, потому что веревка неожиданно оборвалась и тело, которое не смог удержать Игорь, упало на Клавдию. Она не устояла на табуретке и, раскинув руки, свалилась на пол. Смирнов упал на нее.

Какую-то секунду они лежали так — снизу Клавдия, сверху тенор.

Уже потом, когда Клавдия вспоминала этот момент, к горлу подступал тошнотный комок, но тогда она даже ничего не почувствовала.

Быстро перевернулась, уложив Смирнова рядом, просунула пальцы под петлю и растянула ее.

— Он еще жив! — закричала она, словно этим криком приказывала Смирнову не умирать.

— Делай массаж!

Игорь упал на колени и стал методично нажимать Смирнову на грудь.

— Стой, — приказала Клавдия. Она прильнула к теноровым губам и стала вдувать воздух.

— Нос, надо зажать нос, — проговорил Игорь.

— Да, спасибо, — как-то не к месту поблагодарила Клавдия. Она действительно зажала нос Смирнову и продолжала вдувать воздух. Теперь грудь мужчины стала заметно подниматься.

— Там как-то надо чередовать, — вспомнила Клавдия. — Ты не помнишь?

— Нет! — испугался Игорь.

— Массируй!

Игорь снова стал надавливать на грудь.

И Клавдия вдруг явственно увидела, что щеки Смирнова из синюшных стали сначала бледными, а потом чуть порозовели.

— Стой! — Она снова стала делать искусственное дыхание. И в какой-то момент ощутила, что дыхание возвращается.

— Массируй.

Но Игорь успел нажать на грудь только два раза.

Смирнов вдруг сильно дернулся и вздохнул со стоном.

— «Скорую!» — приказала Клавдия.

Игорь бросился к телефону.

А Смирнов открыл глаза.

— Я не хочу… — прохрипел он еле слышно.

— Что? Что вы сказали? — наклонилась Клавдия.

— Я не хочу умирать, — просипел Смирнов. — Не хочу…

До вечера она так и не смогла спокойно подумать. Сначала ждали «скорую», которая ехала, конечно, ужасно долго.

Потом был момент, когда Клавдия пожалела, что вызвала врачей. Те сразу определили попытку суицида. Кстати, окончившуюся для Смирнова на удивление благополучно. Но в таких случаях положено отправлять пациента на обследование в психиатрическую лечебницу.

Смирнов, проговоривший в самом начале несколько фраз, больше не смог выдавить из себя ни слова. Горло было перехвачено спазмом. Но он так сильно мотал головой при упоминании о психушке, что Клавдия решительно воспротивилась врачам.

— Нет, я не разрешаю, — твердо заявила она. — В травматологию, пожалуйста. Больше — никуда.

Спор этот длился мучительно долго и бестолково. Клавдии пришлось воспользоваться своим служебным положением и достать корочки следователя.

— Вы специально мне позвонили? — спросила Клавдия у Смирнова напоследок.

Он кивнул.

— Вы все-таки слабый человек…

Он снова кивнул.

— Но вы не трус, — сказала Клавдия.

Он чуть-чуть раздвинул губы в подобии улыбки.

— Больше этого не будет?

Он покачал головой.

— Ну и хорошо. А вот про бумажку?

Смирнов пожал плечами.

Когда его увезли, Клавдия и Игорь отправились к станции.

Беркович сидел возле кучи бумаг и осторожно разворачивал каждую пинцетом.

— Ну как дела? — спросила Клавдия.

— В макулатурщика превратился, — усмехнулся криминалист. — Вот есть одна подходящая, но я не уверен.

Он достал из кармана полиэтиленовый пакет и протянул Клавдии.

Это был листок из Библии…

ДЕНЬ ПЯТНАДЦАТЫЙ

Пятница. 9.12 — 14.37

Так бывает всегда, когда настраиваешься на самые активные телодвижения, а оказывается, что за тебя уже кто-то решил, что будешь не ручками-ножками сучить, а скучно ждать у моря погоды.

Клавдия хотела прямо с утра собрать свою бригаду и наконец разработать хоть какую-то тактику, не говоря уж о стратегии.

Но с утра Саша Самойлов позвонил и сообщил, что едет опрашивать свидетелей.

Кленов появился только на минуту, чтобы справить прокурорский запрос в психдиспансеры.

Игорь отправился к экспертам по поводу страниц из Библии.

Клавдии, конечно, все это можно было отменить, но дело в том, что ее саму вызвал к себе Малютов и, пряча честные свои солдатские глаза, сказал, что все-таки надо довести дело Худовского до конца.

И вот с утра Клавдия сидела в отделении милиции и нудно беседовала с рокерами, которые потрясали ее своей тупостью и упрямством. Она ловила их на вранье, а они открывали изумленные рты и говорили что-то вроде того, что забыли или перепутали.

Низовцеву, знакомую и почитательницу Худовского, разыскать пока не удалось.

Словом, утро было потеряно.

Но зато с обеда события стали принимать ожидаемый Клавдией стремительный характер.

Первым вернулся в ее кабинет Игорь.

— Есть новости, — сказал он. — Значит, так. Все листочки Библии из одной книги. Партия этих книг поступила в страну где-то около года назад. Австралийское издание. Карманное, на папиросной бумаге В мягком переплете. Вот такое.

И он достал темно-синюю книжечку без названия на обложке.

— Их тогда поступило где-то пять-шесть миллионов. Распространяла книгу Московская патриархия. В основном по церквям.

— Где?

— Практически по всей России.

— А что с текстом?

— Ну, на первый взгляд ничего общего. Второй листок — это… — Игорь достал органайзер и, нажав кнопочки, прочитал: — «Первая книга Моисеева. Бытие».

— И что там?

— Самая первая страница. Ну, как Бог сотворил все…

— Хм-да… Надо специалиста найти…

— У меня есть… да вы знаете… Отец Сергий. Может, к нему обратиться?

— Давай.

Вторым пожаловал Николай Кленов.

— Все исполнено, гражданин начальник.

— Если уж такие формальности, — улыбнулась Клавдия, то называйте меня…

— Стоп! — остановил ее Кленов. — Я сам догадаюсь. М-м-м… Госпожа следователь. Так?

— Телепатия?

— Нет, интуиция.

— Все, ждем Сашу и Евгения Борисовича, — сказала Клавдия. — Коля, не в службу, а в дружбу — поставьте чаю.

— А пирожки купить? — удивился тот.

— А пирожки я сегодня испекла сама.

К чаю, словно чуяли, как раз поспели Саша и Беркович. Чаепитие грозило перейти в бенефис Клавдии, потому что пирожки нахваливали беспрерывно и искренне.

— К делу, ребята, — остановила поток славословий Дежкина. — Коля, вы нам обещали портрет.

— Да, я готов. Только, пожалуйста, не надо диктофона.

Клавдия, которая уже действительно достала диктофон, спрятала его обратно в стол.

— Так вот, господа, что мы имеем? Только факты. Только самые упрямые из них. Мы имеем три трупа женщин в возрасте от тридцати восьми до сорока лет. Все они были одеты в шубы разной цены и достоинства. Отметим только, что шубы были ниже колен.

Кленова слушали так внимательно, словно он сейчас раскроет истину в последней инстанции. И он это чувствовал, и уж он старался.

— Убиты они были приблизительно в одно и то же время. Где-то между половиной шестого и семью часами вечера. Убиты одним и тем же способом. Довольно необычным, исходя из трудности его исполнения. Ударом в лоб острым предметом. Орудие убийства значения не имеет, потому что, как вы знаете, во всех трех случаях убийца импровизировал. Отвертка, нож и финка. Впрочем, это мы тоже утверждать не можем однозначно, потому что орудия убийства так и не найдены.

Игорь первым выказал нетерпение. Он потянулся к стакану и снова налил себе чаю.

— Теперь еще, — не обратил внимания на Игоря Кленов. — В двух случаях мы имеем также крест на теле, вырванные из Библии страницы и зашитое влагалище. И это как бы указывает нам на некие религиозные мотивы в преступлениях. Впрочем, я заговорился, времени у нас не так уж много, — неожиданно сказал Кленов. Игорь даже застыл со стаканом в руке по пути от стола к стулу.

— Дело в том, что, по моим скромным соображениям, следующее убийство должно состояться не далее как завтра, — сказал Кленов и опустился на свой стул.

Какое-то время в кабинете была гробовая тишина. Именно гробовая, потому что на всех как будто пахнуло могильным холодом.

— Черт возьми, — сказала Клавдия, прихлопнув по столу рукой. — Точно…

— Что? Что? Почему? — первым высказал удивление Беркович. — Откуда вы?..

— Клавдия Васильевна, что? — вскочил Игорь.

— Господи Боже мой! — застонала Клавдия. — Что ж я раньше-то?!..

— Да что такое, в конце концов?! — взорвался наконец и Саша Самойлов. — Коля, почему завтра?!

— Ну, госпожа следователь, — прищурил глаза психолог, — объясните.

— Периодичность, — сразу нашла нужное слово Клавдия. — Календарь, дайте календарик, у кого есть?

Суета началась несусветная. На стол Клавдии легли сразу три календарика.

— Смотрите, — поставила она точку на пятнадцатом февраля. — Это первое убийство. Так? Двадцать третьего — второе. Второго марта — третье… Нет, Коля, не завтра — послезавтра. Периодичность — каждые восемь дней.

Мужчины тут же стали пересчитывать на пальцах — у всех получалось девять.

— Что-то совсем запутались, — признался Игорь.

— Да вы на календарь смотрите! — пыталась их угомонить Клавдия и вместе с тем благодарно поглядывала на Кленова.

— А вы молодец, Коля. И знаете, что еще — в Хабаровске тот же человек был.

— Да? — Кленов сунулся в календарь.

— Нет, этот не годится, надо за восемьдесят второй год, — сказала Клавдия.

— А какая разница? — наконец сообразил Саша Самойлов.

— Действительно! Ну-ка…

Когда сличили даты и числа — получилась тоже строгая периодичность. Но только не восемь, а тридцать пять дней.

— Интересно… — Кленов откинулся на спинку стула и уставился в потолок. Руки, правда, не забывали при этом вырезать что-то из бумаги. — Это очень интересно… Но непонятно. Это имеет какой-то смысл…

— А что значит число восемь? — поинтересовался Игорь.

— О! Восьмерка — это очень интересная цифирка. — Психолог окинул окружающих взглядом. — Вы, конечно, знаете, что существует такая наука о магии цифр. Пушкин, кстати, очень этим увлекался. Вот его «Пиковая дама». Там, говорят серьезные люди, вообще основы квантовой механики заложены и теории относительности.

— Ла-адно, — иронично улыбнулся Игорь.

— Ну, может привирают, — тут же согласился Кленов. — Но я не об этом. Я о цифрах. Так вот в этой самой магической табели о рангах цифра восемь имеет самую плохую репутацию.

— А тринадцать? — спросил Беркович.

— Глубокие познания, — бестактно заметил Кленов. — Нет, восьмерка пострашнее будет. Это одновременно и петля и бесконечность. Как бы даже считается, что восьмеркой вызывают темные потусторонние силы…

— Так наш маньячина — сатанист? — подал голос Игорь.

— Не исключено. Хотя, кроме восьмерки, других признаков нет.

— А тридцать пять? — напомнила Клавдия, подумав при этом: «Кто бы послушал со стороны — дурдом!»

— Магия чисел доходит только до тринадцати, — ответил Кленов. — Но мы можем взять две цифры: тройку и пятерку. Тройка — это любовь. Хорошая цифра. Святая Троица, тридцать три года Христу… Вообще, хорошо… Пятерка — тоже, в общем, неплохо…

Кленов остановился. Все смотрели ему в рот.

— А вот если сложить… — выговорил он.

— Восемь, — шепотом сказал Игорь.

ДЕНЬ ШЕСТНАДЦАТЫЙ

Суббота. С утра до вечера

Конечно, этот день был рабочим. И не только у Клавдии. Вся бригада моталась по городу.

Клавдия тоже ездила куда-то, тоже суетилась, но что особенного она могла предпринять? Были, конечно, даны инструкции МВД, чтобы постовые милиционеры обращали внимание на подозрительных личностей, преследующих женщин в возрасте около сорока лет. Чтобы постоянно находились под контролем пустыри, парки и скверы.

Клавдия даже хотела дать сообщение в прессу, предупредить, но Левинсон, этот говорливый пресс-секретарь, только замахал на нее руками — ты что, дескать, с ума сошла?!..

Саша Самойлов продолжал опрашивать свидетелей, но безрезультатно, из диспансеров ответа не было пока. Игоря в командировку она не посылала. Клавдия решила, что пока лучше оставить его в Москве.

Каким-то детским чувством она неосознанно надеялась, что вот захочет она очень-очень, что вот очень-очень постарается — и вдруг увидит на улице убийцу.

Ну а взрослым опытом понимала с ужасом, что завтра одна из проходящих мимо нее женщин будет мертва.

И от этого становилось так страшно, так противно, так безысходно на душе.

Она всерьез повторяла слова Кленова, что отличным людям должно же когда-нибудь повезти.

Дежурному МВД по городу было дано указание, чтобы о всех подозрительных случаях было сразу доложено в прокуратуру.

Была еще одна, совсем маленькая надежда, что Саша или Кленов найдут что-нибудь, можно будет хоть как-то предостеречься. Но и она таяла с каждой минутой.

Свидетели — а Саша с целым роем помощников опрашивал целые микрорайоны, — никакого подозрительного мужчину не видели в тот день и в то время. Они смутно вспоминали и убитых, но уж про подозрительных спутников даже тени воспоминаний не было.

А диспансеры обещали дать ответ только к понедельнику. Ну да, в субботу и воскресенье они не работали.

К вечеру Клавдия совсем извелась. Тупо смотрела на телефон, понимая, что никаких добрых вестей он не принесет.

Позвонила Ленка, Клавдия накричала на нее.

Потом позвонил Макс. И она решила, что надо ехать домой. Все равно сегодня ничего не будет.

Все случится — не дай Бог! — завтра, в воскресенье.

ДЕНЬ СЕМНАДЦАТЫЙ

Воскресенье. 17.20 — 19.54

К вечеру Клавдия поняла, что потихоньку сама начинает съезжать с катушек. Она уже вздрагивала от каждого резкого звука, слова, не говоря уж о телефонных звонках.

Ни вчерашний день, ни сегодняшний никаких изменений не принесли. Было только нарастающее, даже физически ощутимое, наркозное бессилие. Больное и ноющее. От которого хотелось завыть, забиться в угол, вцепиться во что-нибудь зубами, чтобы почувствовать, что жизнь еще идет, еще теплится.

С какой-то маниакальной энергией Клавдия пыталась совершить невозможное — угадать сегодняшнюю жизнь убийцы. Это было что-то сродни насильственному переселению собственной души. Только угадать, в кого же переселиться, Клавдия не могла. Она представляла себе высокого мужчину, левшу, а дальше начиналась всякая киношная банальщина вроде тяжелой походки, мрачного взгляда, татуированных рук, кепки на самые глаза и злобной улыбки.

Клавдия пускала свою ищущую мысль по неведомому следу и каждый раз натыкалась на полную пустоту. Ничего угадать она не могла.

Раз ей показалось, что она уже видит, даже очень явственно, человека, идущего за женщиной в шубе. Она даже как будто слышала его дыхание, его злобные мысли, она даже попыталась определить, где же все это происходит. И увидела, что женщина идет по Поклонной горе.

В каком-то азарте морока, Клавдия тут же вызвала дежурного и приказала направить наряд в это место.

— А что такое?! — всполошился он. — У нас там и так полно народу. Там же сегодня фейерверк устраивают.

— Какой фейерверк?

— А в честь Женского дня.

— Так сегодня десятое марта, а не восьмое!

Мимолетом вспомнила, что с Женским днем ее никто не поздравил.

— Не знаю, но там такая толпа…

— Перестаньте мучиться, — сказал Кленов. — Вы его не усечете. Это все самовнушение. Чудес не бывает.

Клавдия взглянула на часы — было ровно шесть.

И сердце у нее ухнуло в какую-то холодную черноту.

Именно в этот момент… Именно сейчас, в эти самые секунды — все и происходит.

Это было невыносимо!..

— Знаете, что самое страшное? — спросила она Кленова.

— Знаю — смерть, — спокойно ответил он.

— Нет. Наверное, той женщине, которую сейчас убили или сейчас убивают, не так страшно, как мне. Потому что я знаю… Господи, что я говорю?..

— Да, — согласился Кленов. — Я тоже терпеть не могу всяких там предсказателей, хиромантов, пророков. Лучше встретить смерть неожиданно.

— Но где? Где он сейчас?!! — Клавдия ударила кулаками по карте Москвы, словно могла прихлопнуть неизвестного убийцу.

Воскресенье. 17.37 — 18.10

Дверь открылась сразу. Даже не пришлось ничего выдумывать, потому что не спросили: кто там?

Легкий толчок в грудь — и мы в квартире. Я закрываю дверь на лестницу. Все, мы одни.

— Ты?!! — И огромные удивленные глаза.

— Я. Не узнаёшь?

— Честно говоря, узнать трудно. А зачем ты?.. Если ты считаешь, что я… В общем, моей вины нет! Я не…

Нет, дальше говорить скучно. Дальше начнутся оправдания, стенания, мольбы. Я могу передумать, но я не хочу менять своего решения.

Я делаю шаг вперед. Поближе к этим глазам, к этому невыразимому удивлению.

— Не надо!!! Умоляю!! Не надо…

Ну вот, так и есть — мольбы и стенания. Как в самом деле скучно. Почему же никто не хочет платить по счетам? Почему все норовят ускользнуть?

— За твои грехи, — тихо говорю я.

Никакой посторонней силы. Теперь только я. Меня никто не ведет.

От удара голова сильно дергается и пытается соскользнуть с лезвия. Приходится прижать ее к острию.

Часы забили, как колокол — шесть раз.

Глаза становятся черными. Мертвыми. Хорошо.

Сюда мы положим искупление.

А здесь проведем границу, вот такую — широкую, красную, горячую…

Надо все хорошенько запомнить. Надо ничего не забыть. Так, здесь крест.

Почему-то нет ненависти. Почему-то нет вообще никаких чувств — пустота и скука. Как будто меня обманули, провели, как ребенка.

Нет, это невозможно. Так долго ждать и так обмануться!

Ах ты, гадина, сволочь! Мерзость!..

Часы ударили еще раз.

Пора идти. Домой.

Нож кладу в карман. Мою руки в унитазе.

Как все противно и скучно.

В этот момент зазвонил телефон…

Воскресенье. 19.59 — 20.03

Телефон зазвонил, как это всегда бывает, неожиданно.

— Да! — закричала Дежкина, словно уже знала, что скажут ей.

— Дежурный по городу майор Каратов…

Клавдия закрыла глаза. Теперь она мысленно умоляла неведомого майора Каратова сказать, что за время его дежурства чрезвычайных происшествий не случилось. Ведь это даже невероятно, что так быстро звонит обязательный майор. Может быть, ошибка?..

Кленов встал. Те же мысли пришли и к нему. Он смотрел на лицо Клавдии и старался угадать, что она слышит. Как-то вдруг забыл играть в непроницаемого психолога, и все его бешеное «вдруг» стало очевидным и таким трогательным.

Клавдия положила трубку.

— Где? — спросил Кленов.

— Медведково, — сомнамбулически выговорила Клавдия.

— Когда, почему так быстро? Это не ошибка?

— Нет, соседи договорились… Позвонили, никто не ответил, решили спуститься…

— И кто же она?!

Клавдия только в этот момент подняла на Кленова глаза и испуганно проговорила:

— Не она… Это был мужчина…

ДЕНЬ ВОСЕМНАДЦАТЫЙ

Понедельник. 10.29 — 12.50

Марин Юрий Яковлевич, сорок восьмого года рождения. Строитель-каменщик, разведен, живет один.

Клавдия была на квартире этого человека, видела его труп, а теперь рассматривала веселую фотографию, где Марин был одет в матросский костюм и изображал пирата.

Обыск в квартире ничего не дал. Ни одного отпечатка пальцев, кроме хозяйских, конечно, ни одной зацепки.

«Ну и чем ты ему не угодил, Юрий Яковлевич Марин? Чем ты его так заинтересовал, что он даже изменил своей натуре?»

— Привет всем! А чего я вам привез!.. — Дверь распахнулась, и в кабинет вошел сияющий Чубаристов. — Такое видели в начале весны?

Клава оторвала взгляд от дела и подняла голову. Улыбнулась одними губами и сказала:

— Одиннадцатое марта…

«Нет, не станет этот маньяк просто так менять свою схему. Должен быть для этого какой-то очень серьезный повод. Какой?»

Чубаристов внимательно посмотрел на Клавдию, даже провел перед ее глазами рукой. Та не отреагировала.

— Та-ак, понятно. Не спали, не ели, не жили… — Виктор аккуратно водрузил на стол огромную пахучую дыню. — И мне тут никто не рад. Самому, что ли, ее лопать?.. Ладно, выкладывай, что случилось? Эй, Клавдия! Это я, почтальон Печкин, принес тебе посылку с юга!

Клавдия уставилась на него так, словно и вправду только что заметила.

— Так чего там у тебя?

— А, Виктор… Много чего…

— Так серьезно? — Виктор сел на краешек стула и приготовился слушать.

— Дальше некуда, — тихо сказала Клава. — Как приятно пахнет твоя дынька.

Виктор долго молчал и наконец сказал:

— Покажи. Дай почитать.

— На. — Клава протянула ему папку. — Как там Сочи?

— Ночи очень темные, — ухмыльнулся он и углубился в первую страницу.

Нужно заметить, что простой смертный в правильно оформленном уголовном деле не поймет решительно ничего. Какие-то длинные нудные описи имущества, судебно-медицинские заключения, протоколы опроса свидетелей, которые по нескольку раз говорят одно и то же. Какие-то клочки бумаги с обрывками предложений, и фотографии, фотографии, фотографии. Разобрать ничего невозможно.

Зато любой профессиональный следователь читает все эти скучнейшие разрозненные сведения как настоящий детективный роман. Простая опись имущества сразу дает представление о человеке, о его работе, материальном положении, о его привычках. Заключения судебно-медицинских экспертов могут нарисовать почти всю, если не всю картину убийства. Не говоря уже о показаниях свидетелей. В этих, казалось бы, однообразных протоколах хороший следователь найдет массу нюансов. Его наметанный глаз выхватит такие мелочи, которым простой смертный никогда не придаст значения. Но в мелочах-то и кроется дьявол.

Бегло просмотрев дело, Чубаристов захлопнул папку и аккуратно, как бомбу замедленного действия, положил ее на стол перед Дежкиной.

— Ну и что ты об этом думаешь? — робко поинтересовалась Клава.

— Ничего хорошего. — Он вздохнул и достал из кармана складной нож. — Давай лучше дыню есть, а то мне на доклад к главному надо.

— Давай есть. — Клава отложила папку в сторону.

И все-таки что-то здесь не так. Ну казалось бы, что тут такого — убивал этот псих женщин, а потом вдруг переключился на мужика. Но все не так просто. Это как если бы нормальный мужчина всю жизнь спал с женщинами, а потом вдруг переключился на мужчину. Просто так не бывает. Или этот Марин как-то связан с его предыдущей жизнью, или маньяк уже вообще соскочил со всяких тормозов и скоро начнет убивать маленьких детей. Ну где же этот Кленов? Странно, когда он говорит, все кажется ясным и понятным. Но потом понимаешь, что ничего он не объяснил, и объяснить не может.

— На, попробуй. — Чубаристов поставил перед Клавой сочный медовый полумесяц и вышел, сказав: — Я к шефу. Через полчасика приду. Не знаю, может, попрошу его, чтобы подключил и меня к этому делу.

Как же, подключат его. Снимут с Гольфмана, с Долишвили и дадут заниматься этим призраком. Никогда.

Клава откусила кусочек дыни и приятная душистая сладость растеклась по языку. Сразу вспомнились отпуска в Батуми. Взморье, дельфинарий, дешевое домашнее вино, от которого становится так легко в голове, Максимка, который еще не выговаривал букву «р», как сейчас Витька. И Федор. Молодой, стройный, красивый. И влюбленный в нее по уши. Один раз он рано утром, когда Клава еще спала, накрывшись одной простыней, встал, сбегал на базар и принес целую сумку фруктов. Айву, огромные сливы, виноград, мягкие, просвечивающие груши. И дыню. Раза в полтора больше, чем эта. И сладкую-сладкую. Как его губы, которые целовали ее голые, бронзовые от загара плечи, пока она ела эту дыню, смеясь от щекотки. А он целовал ее и умолял, чтобы она не смеялась так громко, а то услышат соседи за фанерной перегородкой…

Клава вдруг поймала себя на том, что уже не думает о маньяке, что мысль стала вялой и рассеянной.

«Фу ты, глупость какая! Прекрати! Дел и так полно. И вообще, не думать о нем больше. Выкинуть из головы, вычеркнуть, вымарать и поставить большой жирный крест».

Клавдия уставилась в дело, но мысль все цеплялась за прошлое.

«А все-таки он подлец. Столько лет прожить вместе, и… А может, это из-за того, что начали жить по-человечески? Ведь он начал деньги в дом приносить, снова мужиком себя почувствовал…»

Где-то Клава читала, что у мужчин в этом возрасте наступает период так называемой половой зрелости, когда нужно себе доказать, что ты еще кое на что способен. Большинство измен у мужчин происходят именно в этот период. Читала, знала, даже подумывала иногда, но почему-то была уверена, что с ней этого не случится. Что вообще ничего с ней никогда не случится. Как те женщины, фотографии которых теперь покоятся в папке у нее на столе.

— Привет-привет. — Дверь распахнулась, и на пороге появился Кленов. — Как дела?

— У вас как? — Клава быстро вытерла глаза платком. — Есть что-нибудь?

Николай Николаевич посмотрел на ее заплаканное лицо и тут же перевел взгляд на дыню.

— О-о, какие у нас деликатесы. Кучеряво живем.

— Угощайтесь. — Клава протянула ему тарелку. — Чубаристов из Сочи привез. Вы с ним пока не знакомы?

— Пока нет. — Кленов отрезал себе здоровенный кусок и плюхнулся в кресло. — Значит, так, убитый этот Марин Юрий Яковлевич. Сорок восемь лет. Но это для вас не новость.

— Нет, не новость. — Клава улыбнулась.

— Разведен. Бывшая жена, Дышкова Галина Родионовна, вышла замуж вторично и уехала с мужем в Канаду. Так что это все отпадает.

— Вы мне лучше объясните, почему этот убийца вдруг на мужчин переключился? Это же какой-то абсурд.

— А вы не перебивайте. — Кленов облизал пальцы и бросил кожуру в мусорное ведро. — Путем сложных психоаналитических умозаключений я нашел ответ на этот неразрешимый вопрос. Марин был убит потому, что, возможно, в свое время являлся знакомым убитого.

— Как?! — Клава преувеличенно удивленно всплеснула руками. — Как вы догадались?! Неужели, кто бы мог подумать?!

— Я же говорю: путем сложных умозаключений, — подхватил Клавдин тон Коля. — Вы, конечно, знаете, что этот Марин одно время жил в Хабаровске. С семидесятого по восемьдесят второй год.

— А я уж и вправду поверила, что вы волшебник. — Клава разочарованно улыбнулась.

— Нет, пока только учусь, — вздохнул Кленов и полез в карман. Достал оттуда ножнички в чехольчике и бумагу. Наверное опять начнет вырезать свои гирлянды.

— Значит, так, — сказал он, закрыв глаза. — Наш подопечный довольно странный человек. Религиозный маньяк, если судить по страничкам Библии у убитых и по крестам на груди. Судя по всему, он окончил семинарию или работал когда-то в патриархии.

— Почему вы так решили?

— По Библии. Если бы это был просто верующий, у которого крыша поехала, то он оперировал бы Евангелием. Простой верующий в Ветхом завете мало что поймет. Они его и не читают почти никогда. Но у нас именно Ветхий завет. Причем я связи между главами не вижу. Может, она и есть, но на таком уровне, который доступен людям, в этой части Библии разбирающимся очень хорошо.

— Может быть.

— Но в любом случае что-то тут не клеится. — Кленов поморщился.

— Что же? — Клава внимательно слушала.

— Почему разные орудия убийства? Почему? — Коля посмотрел на Дежкину.

— Вы меня спрашиваете? — удивилась она.

— Нет, его. — Он опять закрыл глаза и откинул голову на спинку кресла. — Или, точнее, себя. Для религиозных маньяков убийство является своеобразным обрядом, Это как литургия, молебен или еще что-то в этом роде. Простите за такое некорректное сравнение. Наверняка наш подопечный поет молитвы во время этого, читает проповеди и все тому подобное.

— Ну и что вас смущает? — осторожно спросила Клава.

— А то, что если это ритуал, то у него должны быть неизменные атрибуты. И орудие убийства — главный из них. Оно не может быть все время разное.

— Вы так хорошо знаете этих людей?

— Это моя работа. — Николай Николаевич улыбнулся. — И потом, должны же быть какие-то святые вещи, даже для маньяков. Для них тем более.

— Не знаю. — Клава пожала плечами. — Наверное. Но вот же у него есть неизменное — восемь дней.

— Ну на это может быть любая субъективная причина, — ответил Кленов после минутного раздумья.

— Значит, все эти магии — побоку?

— Не совсем так… Но если останется только число дней, а все остальное меняется — тот тут нет ритуала, нет однообразия.

— А может, и не должно? — возразила Клава. — Ведь человека никогда нельзя предсказать до конца.

— Именно! — воскликнул он. — Нормального человека до конца нельзя. А сумасшедшего можно. Люди такого рода — они как машина. Какая-то пружинка в ней сломалась, но машина продолжает упорно работать. Сумасшедшие, они все очень последовательны и конкретны. У них своя философия, свой мир, свои законы. И эти законы они никогда не нарушают.

— Послушаешь вас, так вы чуть не завтра назовете мне его имя. — Клава почему-то начала злиться.

— Назову, — уверенно ответил он. — Но не завтра. Еще убийств семь-восемь, и назову. А пока у меня слишком мало информации. Только вы ведь не хотите ждать, правда?

— Конечно, не хочу. — Клава посмотрела на него с изумлением. — И как вы можете так говорить? Это же не просто дополнительные кусочки мозаики, это живые люди.

— Аминь… — Кленов отвернулся.

— В смысле?.. — не поняла Клава.

— Извините. Издержки профессии. — Он посмотрел на нее с какой-то странной улыбкой. — Я ведь с людьми вообще нормально разговаривать не могу. Смотрю, слушаю и тут же анализирую. И получается не человек, а какой-то сгусток комплексов и привычек.

— Это я уже заметила.

— Вот вы, например…

— «Синдром недооценки»? — отмахнулась Клавдия.

— Нет, поскольку мы одни, я могу и подробнее.

— Неужели? — Клава напряженно вытянулась на стуле.

— Вы женщина переломного возраста. В семье отношения ни к черту. Сильно развит комплекс матери — вы все время стремитесь к тому, чтобы кого-нибудь опекать. Муж от вас именно поэтому и ушел — не вынес. Какой мужчина согласится всю жизнь чувствовать себя ребенком. Не удивлюсь, если узнаю, что на праздник вы ему подарили какой-нибудь домашний халат, пижаму или что-то в этом роде.

— Тапочки. — Клава покраснела. — Я ему тапочки подарила.

— Ну вот видите. — Николай Николаевич виновато вздохнул. — На работе вы ощущаете постоянный дискомфорт из-за того, что вы женщина. Боитесь, что коллеги из-за этого пренебрежительно к вам относятся. Чтобы расположить их к себе, стараетесь и тут создать домашнюю атмосферу, где вы были бы хозяйкой. Отсюда и постоянные пирожки для сослуживцев. Потом еще… — Он посмотрел на Клаву. — Или, может, хватит?

— Хватит. — Она опустила голову. — Вы просто алой мальчишка.

— Вот видите, обиделись. Потому что я знаю то, в чем даже вы себе не признаетесь. И мне, честно говоря, неприятно это знать. Чем меньше для тебя остается тайн, тем скучнее жить на этом свете. Ладно, хватит об этом.

— Да, хватит. — Клавдии вдруг стало весело. — А вам нравится Набоков?

— Кто? Набоков, писатель? — насторожился Кленов.

— Да, Владимир Набоков. — Клавдия внимательно смотрела на психолога.

— Нет, не нравится, — отрезал тот.

— Ну, я так и знала! — расхохоталась Клавдия.

— Что, что вы знали? — вдруг не на шутку разозлился Кленов.

— А это пусть будет пока секретом.

И Клавдия поправила прическу таким томно-призывным жестом, что у Кленова невольно грешные мысли полезли в голову.

Понедельник. 13.15 — 15.37

— Ничего не понимаю. — Батюшка закрыл Библию и пожал плечами. — Какое отношение друг к другу могут иметь эти два отрывка?

— Вот это я у вас и хотел спросить. — Игорь вздохнул.

— Там Исход… — Батюшка медленно поглаживал свою мягкую бородку. — Глава о том, как Бог накормил евреев и Моисея в пустыне. Дал им манну небесную, превратил горькую воду в сладкую и дал перепелов. Второй — Бытие. Создание мира. А третий отрывок — Паралипоменон. Родословные Левия, Иссахара и Вениамина…

— Ну и что он этим хотел сказать? — спросил Игорь. — Он ведь не наобум страницы оставлял. Может, он загадывает нам какую-нибудь загадку?

— Может быть. — Батюшка положил Библию на лавку, и они с Игорем вышли во двор. — Так вы говорите, что все это имеет какое-то отношение к убийству на пруду?

— Да. — Игорь огляделся. — Только мне не хотелось бы, чтоб…

— Я понимаю, — кивнул отец Сергий. — Об этом никто не узнает.

— Спасибо… Тут дело в том, что… — Игорь вдруг поймал себя на том, что не знает, как рассказать все батюшке. Будто хочет уберечь его от этих страшных вещей. — Ну в общем… Короче, это было не единственное убийство. Было еще три в Москве и… Были очень похожие еще в другом городе несколько лет назад. Судя по всему, эти убийства совершил один и тот же человек.

Батюшка внимательно слушал. Игоря даже несколько обидело то, что священник не ахает, как гимназистка, и не начинает истово креститься, услышав это.

— Ну вот. А у трех последних жертв убийца оставил вырванные из Библии страницы. Мы думаем, что он религиозный маньяк и…

— И вы хотите, чтобы я понял его душу? — Отец Сергий посмотрел на Игоря с удивлением.

— Нет, не совсем так. Просто нам пока не совсем ясен мотив. А он, возможно, кроется в этих текстах.

Батюшка долго молчал, снова задумчиво поглаживая бородку.

— Знаете, — сказал он наконец, — я никогда не мог понять черносотенцев. И антисемитов. Хотя мотивы у них замешаны тоже на религии. Они ненавидели и убивали евреев только за то, что те распяли Христа. Но будь Иисус другой национальности, с ним случилось бы то же самое. Ну может быть, не распяли бы, а отрубили голову или посадили на кол. Или сожгли бы на костре. Или съели. У каждого народа своя национальная казнь. Но это ведь ничего не меняет, потому что он именно для этого и был послан на землю.

— Я не совсем понимаю, — признался Игорь. — При чем тут евреи?

— При том, что Библия написана так, что даже в самом добром слове человек может найти призыв к страшным злодеяниям. И будет уверен, что поступает по слову Божьему. И не переубедишь его никогда. На пряжках у фашистов было написано: «С нами Бог».

— Странная книга. — Игорь задумчиво улыбнулся.

— Нет, это человек странный, — вздохнул батюшка. — Очень странный. Во всем хочет найти оправдание своим поступкам. А для самых страшных человек старается найти его в самых святых местах. Библия — очень сильный инструмент.

— Значит, вы связи не видите?

— Нет. — Отец Сергий развел руками. — Для того человека она, наверно, есть. Но я — не он. Впрочем, одна-то связь очевидна — это все отрывки из Святого писания.

Порогин развел руками.

— Ну и что же нам теперь делать? Я думал, что вы хоть какую-нибудь консультацию дадите. Нам ведь больше не к кому обратиться. Кто знает Библию лучше священника? Ну хорошо! — воскликнул он вдруг. — А может, вы тогда вот на какой вопрос ответите: что означают в христианстве числа восемь и тридцать пять?

Батюшка задумался.

— Может, поконкретнее?

— Этот… Этот убийца, — Игорь почесал затылок. — Он свои убийства совершает каждые восемь дней. Не семь, не десять, а именно восемь. Раньше, в другом городе, он делал это через тридцать пять дней. А теперь через восемь. Что это может означать?

— А вы уверены, что это должно что-то означать? — спросил вдруг отец Сергий. — Вы уверены, что и числа, и куски из Библии хоть что-то могут означать для злодея? И, простите, мне, честно говоря, не очень приятен этот разговор.

— Да, я понимаю. — Игорь закивал, глядя куда-то в сторону. — Просто нам нужна была ваша консультация. Ведь то, что ничего не говорит человеку мирскому, вам может сказать многое. Вы понимаете?

— Понимаю, но и вы меня поймите. Мне претит смотреть на Святое писание как на улику…

Бестолковая ситуация. Ну просто до ужаса бестолковая. Игорь готов был просто разрыдаться от бессилия. Ведь если маньяк сует жертвам в рот страницы из Библии, значит, он хочет что-то сказать. Но что? Как это понять, если даже никто не знает правил игры.

Батюшка о чем-то говорил с церковным старостой…

Страницы из Библии… Что-то смутно припоминалось Игорю с этими страницами. И почему-то именно здесь эти воспоминания обострялись.

«Ну да, разумеется, это же церковь, — подумал Игорь. — Церковь и Библия. Связь очевидная…»

Но эта связь для Порогина была почему-то неубедительна.

«Нет, тут что-то другое, — подумал он, чувствуя, что начинает волноваться. — Как будто я где-то уже видел… Где? И батюшка точно так же смущался от моих прямых вопросов… Да когда же это было и о чем мы говорили?»

— Простите, отец Сергий. — Игорь внимательно смотрел в глаза священнику. — А вот если бы к вам пришел человек и покаялся в страшном преступлении, в убийстве, допустим, что бы вы сделали?

— Как это — что бы я сделал? — Батюшка вдруг отвел глаза. — Я бы наложил епитимью и отпустил этот грех. Если грешник, конечно, искренне кается.

— Я не про это, — настаивал Игорь. Постепенно отрывочные воспоминания складывались в четкую картину. — Я хотел спросить, а разве вы не пошли бы и не заявили в милицию?

Батюшка долго молчал, растерянно глядя по сторонам, и наконец холодно произнес:

— Нет.

— Но почему?

— Тайна исповеди. — Его пальцы нервно пробежали по нагрудному кресту. — Я не имею на это права.

— Почему? — не унимался Игорь. — Это же ваш долг.

— Нет, — резко ответил батюшка. — Я должен соблюдать законы церкви. Иначе люди перестанут мне верить.

— Ну хорошо. — Порогин решил подъехать с другой стороны. — А были уже такие случаи в вашей жизни?

Батюшка весь как-то съежился и посмотрел на Игоря почти затравленно.

— Я не хочу об этом говорить, — произнес он тихо и четко. — Не имею права.

— Нет, ну вы только скажите: было или нет!

— Нет. — Священник смиренно опустил глаза. — Простите, но мне нужно идти.

— Карев?! — выкрикнул Игорь в лоб. — Это он?! Помните, когда мы говорили с вами об иконах?

— Не помню, — совсем уже растерялся батюшка.

— И я спросил вас про Геннадия… Вы тогда занервничали… Я внимания почти не обратил…

— Я же сказал: ничего я вам говорить не буду! — Он рубанул воздух ладонью и быстро зашагал в церковь.

— Можете не говорить! Вы и так все сказали! — крикнул Игорь и выбежал с церковного двора.

Неужели все оказалось так просто? Порогин даже поверить в это не мог. Ну конечно, Карев. Это у него стены все страницами оклеены, и сам он играл ненормального. Да, теперь Игорь вспомнил — это именно его и поразило. Карев старательно играл сумасшедшего!

И религиозный фанатизм налицо — избил же он девчонку до полусмерти только за то, что она была одета не так, как полагается в храме.

Теперь нужны только доказательства. Нужно только добыть доказательства. Только добыть доказательства…

У дверей Карева толпились старушки. Они тихонько переговаривались между собой и все время осеняли себя крестным знамением.

— А где… А где отец Геннадий? — тихо спросил Игорь у одной из бабушек, забившейся в уголок. — У него сегодня что, служба?

— Служба у военных, нехристь, — поправила его старушка, зло на него посмотрев. — А у отца Геннадия святой молебен.

Игорь узнал эту женщину. Это про нее рассказывал отец Сергий, что она сначала отказалась от отца, а теперь работает уборщицей и носит в храм искусственные цветы.

— А когда закончится?

— Часа через два или… не знаю. — Она пожала плечами. — Это как к нему дух пойдет. Может и к вечеру закончить.

Дверь в квартиру Карева была заперта, и оттуда доносились его завывающие песнопения. Игорь стоял и ждал, не зная, что делать. С одной стороны, можно спокойно позвонить в дверь и представиться следователем прокуратуры. Но ведь он в храме стоит и спокойно дожидается, пока отец Сергий закончит службу. И тут служба. Издержки свободы вероисповедания.

Минут через десять песнопения прекратились. Распахнулась дверь, и на пороге появился сам дьячок. Лицо его сияло радостью, в руке был зажат пульверизатор. Старушки стали опускаться на колени.

— Да воскреснет Господь! Да разыдутся врази его! — воскликнул Карев и стал поливать водой всех окружающих.

Игорь нехотя опустился на колени. Пока не хотелось привлекать к себе внимание.

Потом начали читать молитву. Карев опять удалился в квартиру, но на этот раз все потянулись за ним.

Все действо происходило почему-то на кухне. Старушки столпились в углу, а Карев начал читать им Библию, то бормоча, то гнусаво растягивая слова.

Игорь на кухню не попал — так много набилось туда старушек. Да он и не стремился. Сначала постоял немного в коридоре, а потом тихонько, чтоб никто не заметил, проскользнул в комнату. Быстро прикрыл за собой дверь и огляделся.

Ничего с того раза, когда он здесь был, не изменилось. Только полы, кажется, еще больше были заляпаны воском.

— Та-ак, и что мы ищем? — буркнул Порогин себе под нос и бросился к гардеробу.

«Ох, ввалит мне Клавдия Васильевна за незаконный обыск, — почему-то с умилением подумал он. — Но если я найду хоть что-нибудь, может, и смилостивится?..»

Все ящики были доверху забиты грязным бельем вперемешку с искусственными цветами. Теми же самыми, что и в церкви. И еще какие-то открытки с монастырями.

Чтение Библии за стенкой продолжалось. Нужно было спешить.

Открыв последний ящик, Игорь чуть не присвистнул от удивления. Ящик был почти пуст. Там был только один журнал и одна полуразорванная книга. Казалось бы, ничего странного… Только журнал этот был — «Плейбой», а книга — Библия, в которой не хватало больше половины страниц.

«Вот это да-а… — Порогин огляделся, схватил книгу и выдернул из нее один листок. — Теперь посмотрим, госпожа следователь, мальчик я или не мальчик».

Быстро сунув бумагу в карман, он уже хотел незаметно сбежать из комнаты, но вдруг его внимание привлекла картонка, на которой стояла одна из свечей. На что-то эта картонка была удивительно похожа.

Так и есть, улыбнулся Игорь, присмотревшись повнимательней. Паспорт.

Разлепив воск, Порогин быстро раскрыл документ и стал его изучать.

Та-ак. Карев Геннадий Васильевич… Восьмое мая тридцать девятого года… Паспорт выдан пятого июня восьмидесятого… Ленинским РОВД поселка Снежный… Хабаровский край…

Понедельник. 19.49 — 3.09

До вечера Клавдия беспомощно маялась над своим неподъемным делом, складывала разрозненные детальки, выдумывала самые невероятные версии, пока не поняла, что ходит по кругу.

Саша Самойлов позвонил, когда она уже собралась домой.

— Ну? — спросила Клавдия устало.

— Это Клавдия Васильевна? — переспросил инспектор.

— Не узнал? — Клавдия постаралась придать бодрости своему голосу. Вышло натужно.

— Богатая будете, — не очень ловко выкрутился парень.

— Новости есть?

— Да вроде есть, но все как-то не в жилу.

— А что?

— Да вроде видели кого-то вместе с Мартыновой. В автобусе.

— Ну? — усталость как рукой сняло.

— Но все по-разному говорят. Одни — что это мужик был здоровый и в кепке по самые глаза. Другие — что бабушка какая-то маленькая и злая. А третьи — что ребенок ехал, ну такой, подросток.

— Ясно, — снова с неимоверной усталостью выдохнула Клавдия. — Ты молодец, Саша, копай дальше.

Сидеть в прокуратуре дальше было бессмысленно.

И Клавдия отправилась домой. Надо было хотя бы выспаться, потому что прошлую ночь она так и не прилегла.

— Надо резко переключиться и думать о чем-то другом, — посоветовал Кленов, когда прощался. — Знаете, это феномен звезды. В голове возникает одна важная мысль. И вы упираетесь в нее. Эта мысль разгорается, как звезда, и затмевает все другие. В конце концов остается только эта звезда. Надо резко отвлечься, тогда она пригаснет и можно будет оглядеть ее спокойно.

«Ага, счас, все брошу и резко начну думать о другом, — улыбалась Клавдия, глядя в окно троллейбуса. — Тут ненормальный ходит по улицам, а я… занимательной психологией буду заниматься…»

Но «звезда» в голове действительно стала гаснуть, и Клавдия вдруг увидела, что люди уже ходят в легких плащах, что снег весь растаял, что даже дороги подсохли. Она даже не заметила, как пришла весна.

Сначала она решила, что перепутала дверь собственной квартиры, потому что та была распахнута настежь, а изнутри доносились чужие голоса. Невидимые собеседники ругались.

Клавдия остановилась в нерешительности, но тут увидела вдруг на самом пороге туфли. Те самые, новые, Федора.

Словно кто-то ударил ее под дых. Сразу стало не хватать воздуха.

Она шагнула в квартиру, закрыла дверь.

Федор, Макс и Ленка были на кухне. Федор стоял в пальто, опустив голову, а Ленка кричала каким-то визгливым, никогда прежде Клавдией не слышанным голосом:

— А теперь приперся, старый кобель?! Вещички свои забрать?! Ты хоть понимаешь, гад, что ты наделал?

— Погулять захотелось?! — заорал вдруг и Макс, его голоса Клавдия тоже не узнала. Какие-то похабные интонации, какие-то блатные. — А может, ты какую гадость подцепил, теперь сюда ее принес, ублюдок?! Пошел на хер, козел! Счас как дам в торец, уши отвалятся!

Федор что-то пробурчал в ответ — Клавдия не расслышала, — а Макс вдруг шагнул к отцу и сильно толкнул его в грудь.

— Пошел отсюда, понял?! Или дать тебе в харю?! Фиг ты что от нас получишь!

Клавдия вышла из оцепенения и шагнула в кухню.

При ней Макс смолк, а Федор загнанно оглянулся и, увидев поднятую Клавдину руку, закрылся локтем, защищаясь от удара.

Но удар предназначался не ему.

Клавдия влепила звонкую оплеуху Максу, а вслед за этим — Ленке.

— Вы что?! — закричала она истерично. — Вы кто такие?! Вы хоть понимаете?!!

И Макс и Ленка как-то враз утеряли свой наступательный пыл и только виновато смотрели на кричащую мать.

— Это кто вас так научил?! Это я вас так воспитала?! Да я вас знать после этого не хочу! Вы не мои дети! Убирайтесь вместе с ним! Я видеть вас не могу!

— Ма, ты че, ма?.. — не на шутку испугалась Ленка.

— Убирайтесь!!! — загремела Клавдия.

— Погоди, Клав, — робко вступил Федор, — они же…

— Уходи, Федор, уходи быстрее, — процедила Клавдия. — Вон твои вещи у порога — забирай. И чтоб ноги твоей… А вы, — она обернулась к детям, — вы меня сейчас просто убили…

До самой ночи она рыдала, запершись в спальне. Рыдала тяжело и безысходно. Слезы не приносили успокоения, а словно только добавляли горечи и отчаяния.

Макс и Ленка скреблись и стучали в дверь, умоляли мать простить их, плакали оба в голос, она не открывала.

Ей впервые пришла в голову страшная мысль — жизнь прожита зря…

Но и еще одна — почти утешительная, — что этот тяжелый день наконец кончился…

ДЕНЬ ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ

Вторник. 8.57 — 10.14

Клавдию даже пошатывало.

Утром, когда мылась в душе, закрыла глаза, чтобы не видеть свое лицо, явно страшное, как смертный грех.

Этой ночью тоже поспать не удалось. Так только, на минуту впала в какое-то странное забытье, и все…

Уже после трех началось долгое и мучительное примирение. Клавдия жестоко говорила, что оставит детей одних. Они громко плакали и просили прощения. Клавдия не прощала. Нет, она не специально их мучила. Она просто действительно не могла поверить, что это голоса своих детей, своих милых и добрых чад, она слышала из кухни. И на кого они истратили свой низкий гнев? На отца! Да неужели же она воспитала их такими неблагодарными и такими жестокими максималистами?

Словом, плакали дети, плакала она, спорили, даже ругались немного, мирились и снова плакали и снова спорили.

Оказывается, им было просто обидно и они так хотели показать Федору свою обиду.

Уже под утро, уходя в свою комнату, обцеловав мать с исступленной дочерней нежностью, Ленка сказала, что звонил Витя.

— Что сказал?

— Тебя спрашивал, — пожала плечами Ленка…

— А вот и госпожа следовательница!

Блаженная улыбка слетела с лица Клавдии, потому что на пороге прокуратуры стоял, сложив руки на груди, депутат Госдумы Иосиф Владимирович Худовский.

— Здравствуйте, — сказала Клавдия. — Вы ко мне?

— Да, мы к вам, — многозначительно сказал депутат.

Из-за его спины выглянула вдруг та самая женщина, сценаристка, Низовцева.

— Простите, у меня не так много времени, — Клавдия поднялась на крыльцо. — Вы позволите пройти?

— То есть вы нас принять не хотите?

— Ну нет, раз уж вы пришли…

Бригада в полном составе поднялась навстречу Клавдии, но, увидев за ней Худовского, медленно потянулась к выходу.

— А где Игорь? — успела Клавдия спросить у Берковича.

— Пока не появлялся. Это надолго? — прошептал прокурор-криминалист.

— О-о-о! — простонала Клавдия, закатив к небу глаза.

Когда кабинет опустел, а Худовский и Низовцева сели напротив Клавдии, она мило спросила:

— И чем же я обязана такой чести?

— Слушайте, только не надо тут!.. — сморщился Худовский. — Вы прекрасно знаете, зачем мы пришли. Что у вас там с моим делом?

— Думаю завершить его дня через три, — сказала Клавдия.

— Что, вы еще до сих пор мучаете это простейшее дело? Я, как юрист…

— Вы, как юрист, — мягко перебила Клавдия, — должны знать, что мне положено исследовать все обстоятельства дела.

— Да не было там, слушайте, никаких обстоятельств! — замахал руками депутат. — Эти террористы напали на меня, чтобы я не выставлял свою кандидатуру…

— То есть вы настаиваете на политических мотивах, — резюмировала Клавдия.

— Настаиваю? Вы что, совсем, да? А что это может быть еще?! Какие-то обстоятельства она ищет! Нет никаких обстоятельств, повторяю вам!

— Возможно, и дела нет? — еле слышно спросила Клавдия.

Худовский медленно поднялся со стула.

— Ты что, следовательница, сбрендила? Ты понимаешь, что ты говоришь? Избили депутата Госдумы, а она мне предлагает закрыть глаза на это безобразие!

— Хорошо, я доведу дело до конца, — опять кивнула Клавдия.

— Слушай, ты, ты что? Ты мне угрожаешь? — сузил глаза Худовский.

— Что-то я вас не пойму, господин депутат, — очаровательно улыбнулась Клавдия. — Предлагаю прекратить дело — недовольны, предлагаю завершить — угрожают. Чего же вы хотите?

— Ладно, я все понял. Ты под меня копаешь? Да?

— С чего вы взяли? Я пытаюсь выполнить свою работу. И будьте уверены, я ее выполню хорошо.

Худовский забегал по кабинету. Слов у него не было.

— Простите, — вступила в разговор Низовцева. — Что, эти хулиганы все отрицают?

— Эти… «террористы», — подчеркнула Клавдия, — наоборот, все признают.

— Так что ж тогда? Вам все было рассказано.

— Да-да… Вы правы, но есть одна деталь… Ну как бы вам растолковать? Вот если я, к примеру, скажу, что Эм Си Хаммер вовсе не певец, а Ди Колман как раз наоборот — чистый соловей, вы станете со мной спорить?

— А я и не знаю, кто это такие, — презрительно сморщилась Низовцева.

— Так вот, представьте, эти ваши рокеры даже не знают, кто такой Ельцин. Поэтому политические мотивы как-то…

— А вы не допускаете простой мысли, — тут же нашлась Низовцева, — что их подкупили?

— Допускаю. Только вот кто? — И Дежкина пристально посмотрела на Худовского.

— Так! — задвигался тот весь, словно на шарнирах. — Мне все ясно. Я сейчас пойду к Малютову! Ты играешь на руку коммунистам! Ты против демократии.

— Это ваше право, — развела руками Дежкина. — С удовольствием отдам это дело другому следователю.

— И отдашь, как миленькая отдашь!..

— Клавдия Васильевна! — влетел в этот не самый удачный момент в кабинет Игорь Порогин.

— Здравствуй, Игорек. Минуточку, — попросила Клавдия. — У вас все? — обернулась она к Худовскому.

— У меня все. Пока все! Но ты еще про меня услышишь! Ты еще будешь плакать кровавыми слезами!

Игорь тут же сделал стойку. Этот человек явно обижал Клавдию Васильевну.

— Простите, — сказал он. — Вы не назовете свою фамилию?

— А ты меня не знаешь? — оскалился депутат. — Пожалуйста! Худовский Иосиф Владимирович. Депутат Государственной Думы, лидер НДПР!

— Спасибо. Должен вас предупредить, что наш разговор совершенно случайно оказался записанным на диктофон. Я могу квалифицировать ваши слова как угрозу следователю правоохранительных органов в момент исполнения последней своих служебных обязанностей.

Только статная фигура Игоря и его решительное лицо остановили Худовского от опрометчивых действий. А ему очень хотелось двинуть молодого нахала или хотя бы плеснуть ему в лицо из стакана с остывшим чаем.

Но пришлось только скрипнуть зубами и удалиться.

— Фу-у! — шумно выдохнула Клавдия. — Спасибо. Представляешь, он пришел…

— Клавдия Васильевна! — перебил ее Игорь. — Да плюньте вы! Я нашел! Я, кажется, нашел!

Вторник. 11.48 — 16.31

К обеду Клавдия сама съездила в лабораторию и сама расспросила экспертов. Они долго показывали ей всякие препараты, склоняли ее голову к микроскопу, чтобы она увидела там какие-то волокна. Капали на бумагу растворами и светили на нее разноцветными лучами.

— Вот видите, видите? — говорили они увлеченно.

Честно говоря, Клавдия ничего не видела. То есть, нет, видела, конечно, но ничего такого, что могло бы и ее восхитить и зажечь.

Она поехала в лабораторию только после того, как Игорь длинно и бестолково рассказал ей всю историю с Геннадием Каревым. Поначалу его бестолковость она списывала на волнение, но потом поняла, что причина в чем-то другом. Игорь так поспешно хотел проскочить сам момент обнаружения разорванной Библии и паспорта, выданного в Хабаровском крае, что Клавдия невольно заподозрила и, как мы знаем, не безосновательно, что-то неладное.

В конце концов Порогин сдался и честно рассказал, что попросту умыкнул листок из Библии, а в паспорт заглянул из любопытства.

Но так или иначе, факт оставался фактом. Парень действительно нашел листок с идентичной бумагой.

Это было удостоверено по всем правилам результатами экспертизы с печатями, подписями и так далее. Уж какими уговорами, или коробками конфет, или посулами действовал Игорь, оставалось загадкой. Но документ лежал на Клавдином столе, и она не знала, что с ним делать.

Получать санкцию на обыск, как того требовал Игорь, она не могла, потому что законных оснований для этого не было. А подставлять парня Клавдия тоже не хотела, хотя это, наверное, пошло бы ему на пользу.

Она, разумеется, здорово отчитала Порогина — тот, правда, пропустил ее нотации мимо ушей, улыбался все время, как новобрачный, — но понимала, что действовать все равно как-то надо.

Нет, она, конечно, ни в коем случае не поверила, что Игорь нашел преступника. Две косвенные улики — это курам на смех. Но с другой стороны — чем черт не шутит.

— Подожди, — сказала она. — Ты ведь там что-то говорил о краже в церкви. И что у тебя есть подозрения…

— Да Бог с ней, с этой церковью! — не терпелось Игорю.

— Игорек, милый, послушай. Расскажи мне про церковь, — как недоумка попросила Клавдия.

— Ну, были подозрения, что это Карев. Он же раньше в церкви работал…

— И что, почему? — торопила Клавдия.

— Ну он мог сделать ключи.

— Ага-ага, ну-ну…

— И потом были неприязненные отношения с настоятелем церкви отцом Сергием.

— Ну вот! — воскликнула Клавдия. — Вот под этим предлогом и устроим обыск.

— Почему под этим? — не понял Игорь.

— По кочану! — взорвалась Клавдия. — Ты что, хочешь, чтобы тебя привлекли за превышение? И меня заодно? Все, иди к Малютову и бейся головой о стену. Только про маньяка — ни слова.

— Понял…

А в лабораторию Клавдия решила поехать именно потому, что никак не могла привыкнуть к мысли — маньяк может быть арестован со дня на день. И все оказалось просто и под самым боком.

Вернулась она в прокуратуру, когда Кленов принес отчет о сообщениях из психдиспансеров.

— Ну, лечится он где-нибудь? — спросила Клавдия устало.

— Боюсь, что нет, — ответил Кленов. — Нет, это я не по сообщениям. Это опять интуиция.

— Интересно. Я думала — вы сухой ученый. Сами же недавно хвастались.

— Ох, Клавдия Васильевна, чем меньше вы меня будете слушать, тем лучше будет для дела.

— Это я уже…

Она не успела договорить, потому что зазвонил телефон.

— Алло…

— Тетя Куава?

Кленов, как и тогда, в день убийства Марина, решил, что Клавдии сейчас сообщают нечто ужасное. Что маньяк, вопреки своим привычкам, не стал ждать восьми дней…

— Простите, Коля, — вдруг заторопилась Клавдия, положив трубку. — Я должна отъехать…

— А что случилось?

— Никита избил Сергея! Витя позвонил. Сам, представляете?

— Ясно, — сказал Кленов. Хотя, разумеется ничего не понял. Кто такой Сергей, кто такой Никита и тем более Витя — он и знать не знал.

Вторник. 17.24 — 18.48

В электричку протолкнуться было почти невозможно — конец дня. Какие-то бабки с мешками, подвыпившие парнишки в обнимку с крашеными девицами, какая-та тетка с пакетом, из которого капала розовая водичка — потекло мясо. Две нищие цыганки с чумазыми детьми и солдаты. Интересно, куда может ехать столько солдат вечером рабочего дня? У них же увольнения только по выходным…

Этот вопрос промелькнул у Клавы в голове на какую-то долю секунды и тут же стерся, уступив место другим, куда более важным.

Было половина шестого. Примерно в это же время возвращалась домой Нина Кокошина, когда ее…

Клава невольно вздрогнула и стала осматриваться. Какие-то мрачные мужики на скамейках. Вон тот, с «Аргументами и фактами» в руках, вполне мог бы… Хотя сегодня только третий день… И вон тот, в старом, засаленном плащике, с портфельчиком под мышкой… Ну и что, что третий. Убивал же он раньше через тридцать пять суток, а потом решил почаще. Почему бы не решить делать это каждые три дня? Потом каждые два дня. А потом и каждый день… Все зависит от того, как скоро она его остановит.

— Электричка следует до Апрелевки со всеми остановками! — невнятно прогундосил машинист по селектору, и двери вагона с грохотом защелкнулись. — Следующая — Москва-Сортировочная.

Состав дернулся, и Клава повалилась на одного из солдат.

— Простите.

— Поосторожней надо, мамаша.

«Мамаша». Да, для него она уже в мамаши годится. Ее Макс примерно такого же возраста. Скоро тоже, наверно, в армию пойдет. Господи, только бы не в Чечню, лучше уж на флоте три года, по привычке тепло подумала о сыне Клавдия, хотя осадок после вчерашней сцены еще не пропал.

Ельцин обещал войну остановить…

Остановить надо. Не войну, конечно. Хотя и ее тоже, но это от Клавдии не зависит. Нужно остановить этого чертова маньяка. Это уже зависит от нее.

Клава почему-то испытывала жуткий страх перед этим человеком. Даже не старалась усыпить этот страх банальными определениями типа «сериал» или «извращенец». Она пыталась понять, почему боится его гораздо больше, чем даже того убийцу одиноких стариков, которого брала три года назад. Тот за год двадцать человек убил из-за квартир. Потом по поддельным документам квартиры приватизировали и продавали. Но тот парень хоть из-за чего-то убивал, а этот просто так. Без всякой цели. Просто для того, чтобы убить. Страшно.

— Матвеевское следующая. — Двери хлопнули, и вагон дернулся. На этот раз Клава удержалась на ногах.

Мужик с газетой уже вышел. Значит, не он. Или не за ней охотится. Но остался еще с портфелем.

Клава вдруг поймала себя на том, что ей даже хотелось, чтобы сейчас собирались убить именно ее. Какая-то игривая дрожь пронзала все тело при этой мысли. И хотя Дежкина прекрасно понимала, что против него ей не устоять, как ни кричи, но желание меньше не становилось. Наоборот, появлялся какой-то дикий азарт. Только бы узнать, только бы увидеть побыстрей своими глазами. Интересно, что сказал бы по этому поводу Николай Николаевич Кленов?

Мужичок с портфелем то и дело поглядывал на Клавдию. Так, безразлично себе поглядывал, ничего подозрительного. Может, и поглядывая потому, что она смотрела на него во все глаза.

Нет, это уже какое-то наваждение. Этот маньяк виделся Клаве в каждом мужчине. В Чубаристове, в Кленове, в Игоре Порогине, и даже в стариках Берковиче и Левинсоне. Но чаще всего Клаве представлялось, что это ее Федор. Во вчерашнем ночном кошмаре как раз и привиделось, что он прокрался в ее квартиру и, склонившись над кроватью с хищной улыбочкой, замахивается на нее ножом. Клава кричит, зовет на помощь детей, но они спят, почему-то в ее кровати, и ничего не слышат. Тогда она вскакивает и, голая, бежит по опустевшей Москве. Бежит медленно, еле передвигая отяжелевшие ноги. А Федор дико хохочет, дышит ей в затылок и пытается схватить за руку. Клавдия спотыкается, катится кубарем по какой-то клумбе, замирает там, чтобы он не заметил. А он приближается, шаря взглядом по серой ночной траве. Вот он уже над ней, вот хватает ее за горло, вот вынимает острый кухонный нож. Из последних сил Клава вырывается, кричит во все горло и… просыпается в собственной постели. Макс и Ленка уже тут. Заспанные, смущенные, со стаканом воды и валерьянкой. Думают, что это она из-за них…

Неужели это действительно тот дьячок, которого вычислил Порогин? С одной стороны, кое-что сходится. И Библия без половины страниц, и то, что он родом из-под Хабаровска, где все началось, и даже живет рядом с местом преступления. Но не бывает все так просто. Даже в кино. Хотя, может, только в кино и не бывает. Нужно же им полтора часа про что-то снимать. А в жизни…

— Матвеевское.

Дежкина двинулась к выходу. Мужичок с портфелем остался сидеть на лавке. Не он. Наверно, тот в спортивках, который продирается к дверям вслед за ней.

Нет, если бы еще хоть одна улика. Тогда бы она поверила.

Этот придурок Кокошин тоже хорош. Судья хренов. Лучше бы так живого сына любил, как вдруг полюбил мертвую жену. Нашел тоже, на ком зло сорвать. Этому бедному Смирнову и так хорошо досталось и от Клавдии и от себя самого. Жену убили, Витьку забрали, в тюрягу кинули ни за что ни про что, даже повесился неудачно, а теперь еще побили.

Когда Сергей Владимирович открыл дверь, Дежкина даже ахнула.

— Что, хорош? — Он попытался улыбнуться, но только застонал от боли. Все лицо у него было как спелая слива. И по цвету, и по форме. Все так распухло, что даже нос сравнялся с щеками.

— Это он вас так? — Клава шагнула в прихожую.

Смирнов в ответ только махнул рукой и заковылял на кухню, прохрипев через плечо:

— Я тут себе бульон варю. Жевать пока не получается.

И опять пахнуло мясом. Как в прошлый раз, когда она тут была. Только шуба не на месте. Неужели продал?

— А где шуба? — спросила Клава, войдя на кухню.

— Ай, ну! — Смирнов опять махнул рукой. — Забрал.

— Кто забрал? — не поняла Клава.

— Кто-кто. Конь в пальто.

— Что, Кокошин? — Клава встала и подошла к Смирнову, не в силах больше смотреть, как он неумело пытается потереть себе морковку. — Давайте я сама. А что, из больницы вас выписали?

— Нет, я сбежал. Вот, оказалось, на свою голову. — Сергей отдал ей морковку и сел на краешек табуретки.

— А за что он вас так?

— За то, что Нину… — Смирнов замолчал и отвернулся к окну.

— Сволочь какая… — прошептала она, с остервенением шоркая морковкой по терке. — В милицию заявляли?

— Нет. И не собираюсь.

— Почему это? — удивилась Дежкина. — Что за дела, в конце концов, избить невиновного человека.

— Я же вам говорил: я виновен. И поделом мне.

— Нет, так нельзя. Я вам запрещаю. — Клава посыпала морковку сахаром, чтобы было вкуснее, и поставила тарелку перед Сергеем. — Ешьте. И не говорите ерунды. Если бы за гадкие мысли судили — на воле никого не осталось бы…

— Спасибо. — Смирнов взял вилку и начал ковыряться в тарелке. — Я сам себя сужу… И не будем об этом.

Клава вздохнула и принялась за бульон. В кастрюле сиротливо плавал кусок говядины.

— Вы какой любите? Простой или со специями?

— Лучше со специями, — буркнул он и вдруг засипел возбужденно: — А еще угрожал мне, что вообще убьет, если я Витьку обижать буду.

— Где у вас лаврушка? — Клава принялась шарить по ящикам. — Ага, вот она. И хмели-сунели. — А при чем тут Витька? Он же у него.

— Так Кокошин его завтра привезет. — Сергей зло ухмыльнулся. — Думает, что это я Нинку зарезал, а ребенка мне не боится отдавать. Шубу боится оставить, а Витьку — нет.

— Что?! — Клава выронила половник. — И у него наглости хватило? Да я его за это… Где у вас телефон?

— Зачем? — Смирнов насторожился.

— Сейчас он у меня попляшет, гад такой! Телефон где?! Ах да, он в комнате! — Клава направилась к двери.

— Нет-нет-нет! — Сергей вскочил и загородил собой проход. — Не надо.

— Отойди, я сказала! — Клава отодвинула его и решительным шагом пошла в комнату. — Страдалец чертов!

Трубку подняли сразу.

— Алло, это Матвеевское РОВД? Шаника можно к телефону?

— А кто спрашивает? — лениво спросили в трубке.

— Из прокуратуры спрашивают. Побыстрее, если можно.

— Да-да, уже. — На короткое время воцарилось молчание. — Алло. Лейтенант Шаник у телефона.

— Здравствуйте, — ответила Клавдия как можно официальнее. — Это Дежкина вас беспокоит из городской прокуратуры. Помните меня?

— Ну конечно, помню! Как не помнить? Что, опять этот алкаш чего-то натворил?

— Не совсем. Скорее, с ним натворили.

— А что такое?

— Да тут пришел бывший муж покойной Кокошиной и зверски его избил, понимаете?

— Ага, понимаю. Что надо?

— Я хочу, чтобы вы этого гада арестовали. Вы можете это сделать?

— Конечно, могу. Запросто, — тут же ответил Шаник. — Только за что, если не секрет?

— Как это за что? — удивилась Клава. — Я же вам только что сказала.

— Ну да. Хорошо, сделаем. Мне просто интересно. Это ведь Смирнова избили, а не он. Или у вас какие-то планы насчет него?

— Да не Смирнова арестовывать надо, а Кокошина. Я этого гада вообще посадить хочу. Самосуд он мне тут устраивать будет!

— A-а, так вы Кокошина арестовать хотите? — догадался наконец лейтенант. — Я уже думал, что… А он где живет, этот Кокошин? В нашем районе?

— Нет, не в вашем. — Этого вопроса Клава боялась больше всего.

— Ну тогда у меня ничего не получится. Никак не получится. Разве только в обезьяннике подержать пару часов.

— Нет. Это мне не годится. Ладно, спасибо. — Клава положила трубку.

Из коридора в комнату заглядывал Смирнов.

— Бульон выключили? — спросила Клава.

— Выключил.

— Ну и садитесь и пишите заявление.

Она посмотрела на него так, что Смирнов даже не посмел возразить. Медленно сел в кресло, взял ручку, бумагу и спросил:

— Что писать? Диктуйте.

— Сейчас сообразим. — Клава снова сняла трубку и набрала телефон «скорой помощи»…

Вторник. 19.55 — 20.37

— A-а, здрасте-здрасте! — радостно сказал Никита, открыв дверь и вытирая блестящие от жира губы. — Ну что, поймали убийцу?

Глазки у него бегали, он переминался с ноги на ногу и все время глупо улыбался.

— Никита Валентинович, — спокойно сказала Клава, — мы вынуждены вас задержать.

За спиной у нее стояли два милиционера.

— Что? — Кокошин сделал вид, что не понял. — Ритаточек, а к нам госпожа следователь пришла! Помнишь, которая Витеньку нашего подобрала!

Рита выбежала тут же. И сразу заорала на весь коридор:

— Не смейте его трогать, товарищи милиционеры! Он ни в чем не виноват! Этот гад сам на него с кулаками полез, сам! Говорила я тебе, придурок, чтоб не связывался с ним?! Говорила?!

Она повернулась к Никите и начала хлестать его по шее. А он стоял и продолжал глупо улыбаться.

— Собирайтесь, Кокошин. — Дежкина вздохнула и посмотрела на часы. Время было уже половина десятого.

— А может, не надо? — тихо спросил Никита. — Я ведь… от всего сердца. И потом, Витьку не на кого будет оставить. Она ведь, сами видите, какая истеричка.

— Это кто — истеричка?! — взорвалась опять Риточка, нимало не смущаясь того, что она в одном халате нараспашку. — Это я истеричка?! Товарищи милиционеры, заберите этого бандита! Он и мне житья не дает, и над ребенком бедным издевается. И Смирнова этого он побил, я точно знаю!

— Замолчи, дура! — Никита вдруг развернулся и влепил ей такую затрещину, что она только взвизгнула и улетела куда-то в глубь квартиры.

— А ну тихо! — Стражи порядка встрепенулись и, как по команде, накинулись на Кокошина.

— Тетя Куава! — из комнаты вдруг выскочил Витя и с разбегу запрыгнул ей на шею. — Как деуа? Ты к нам в гости пуиехауа?

— Отпустите, больно. Ребенок же смотрит, — скрипел зубами на полу Никита.

— Папа, ты чего? — испугался Витька. — Они тебя обижают?

— Нет, сынок, мы просто балуемся. Просто балуемся. — Кокошин поднялся на ноги. — Ну все, все. Уже одеваюсь.

— И я, и я! — Витька спрыгнул с Клавиной шеи и бросился за курточкой.

— Вы хоть скажите, надолго меня? — поинтересовался Никита, зло глядя на Дежкину. — А то мне послезавтра в рейс.

— Года через три поедешь. Ведите его в машину.

— Что?.. — Кокошин замер с башмаком в руке. — А как же?.. Ах ты ж, сука! — заорал он вдруг и бросился на Дежкину.

Клава вовремя отскочила к стене, а то бы и она вернулась домой со сливой вместо лица. Милиционеры опять скрутили его и потащили вниз по лестнице.

— Паскуда! Стерва! Да я тебя угроблю, когда встречу! Лучше мне на глаза не попадайся, падла! По стенке размажу!

Когда его тащили по лестнице, он все еще продолжал кричать.

Клава тихонько вошла в квартиру. Витька возился где-то в комнате, а из ванной доносился шум льющейся воды. Наверное Ритаточек зализывает раны.

— Рита. — Клава постучалась в дверь. — С вами все в порядке?

— Гад такой, синяк мне поставил! — всхлипывая, простонала она.

— Выйдите на минуту, я должна с вами поговорить.

— Чего тебе нужно?! Сначала мужика в милицию забирает, а потом ей еще и поговорить. Мотай отсюда! — заревела она и швырнула в дверь чем-то тяжелым.

— Рита, я насчет Вити, — тихо сказала Клава.

Рыдания тут же прекратились, и дверь тихонько открылась.

— Чего? — Лицо у женщины было мокрое. Тушь потекла, а на скуле краснела огромная ссадина. — Я с ним возиться не буду. Пусть его бабка забирает. Или этот, Смирнов.

— Я его заберу, — сказала Клавдия.

— А, ага… Ладно… Скажите, что ему будет? — жалобно спросила Рита, вытирая полотенцем косметику.

— С Витькой? — Клава пожала плечами. — Ничего с ним не будет. Поживет у меня…

— Да не с Витькой. С Никитой.

— Не знаю. — Клава опустила глаза. — Года три могут припаять. Нанесение тяжких телесных повреждений.

— А условно никак не получится?

— Это суду решать. — Клава посмотрела на часы. — Так я Витьку заберу.

— Берите. — Женщина махнула рукой и пошла обратно в ванную.

Вторник. 21.49 — 0.00

— Лена, а кто к тебе в гости пуишеу! — Витька, скидывая на ходу башмачки, бросился в Ленкину комнату.

— Оба-на! Привет, Витян! — Макс перехватил его на пути, искоса виновато поглядывая на мать. — Как дела?

— У пуокууоуа деуа. А у меня деуишки! — Витька радостно засмеялся.

Клава скинула туфли, плащ и устало поплелась к телефону, листая записную книжку.

— Ой, привет, Витек, — осторожно выглянула из своей комнаты дочь. — Это мне?! Спасибо большое. Только отдай Максу, а то он тебе голову отвернет.

— На аппарате! — ответила Ирина Юрьевна.

— Здравствуйте. Это вас Клавдия Васильевна беспокоит, из прокуратуры.

— A-а, это вы? — обрадовалась старуха. — Ну что, поймали убийцу?

— Нет, я не по этому поводу звоню. — Клава нащупала пульт и включили телевизор. По НТВ как раз шли новости. — Вашего сына арестовали.

— Как? Почему? — испуганно затараторила Ирина Юрьевна. — Он не убивал. Я точно знаю, он не убивал. Он тогда в рейсе был, у него и свидетели есть.

— Он Смирнова избил, — перебила Клава, сделав звук немного потише. — Сломал три ребра, все лицо разбил. Я к нему сегодня «скорую» вызывала.

— Не может быть! — строго заявила старуха. — Я прекрасно знаю своего сына. Мой мальчик никак не мог этого сделать, уверяю вас. Это какая-то ошибка.

Как часто Клава слышала эти слова. Каждая мать говорила это про свое чадо. Не дай Бог, чтобы ей когда-нибудь пришлось говорить такое про Макса. Именно этого она вчера и испугалась.

— Короче, Витя опять у меня. Когда вам будет удобно, сможете его забрать! Мой номер у вас есть, — раздраженно сказала Клава и положила трубку.

— …И последняя, к сожалению, печальная новость, — сказал диктор. — Сегодня в час дня в Нью-Йорке было совершено покушение на трех наших соотечественников. Тренер олимпийской сборной по стрельбе из винтовки Дмитрий Бунич, а так же спортсмены этой сборной Илья Жалобин и Ахмед Аликулов, садясь в арендованный ими автомобиль, подорвались на заложенном в него взрывном устройстве. Дмитрий Бунич скончался на месте, Ахмед Аликулов умер через три часа в реанимации, а за жизнь Ильи Жалобина врачи борются до сих пор. К сожалению, пока это вся информация. Подробный репортаж об этом событии смотрите в завтрашних наших выпусках.

— Ма, слышала?! — вышел Макс из своей комнаты. — Наших спортсменов в Штатах убили!

— Слышала. — Клава откинулась на спинку кресла и устало закрыла глаза. — Кто-нибудь, подогрейте нам с Витькой супа. А то я уже с ног падаю…

ДЕНЬ ДВАДЦАТЫЙ

Среда. 10.12 — 13.03

Странно, но Дежкина так и не могла привыкнуть к этому деловому гордому шествию, когда шагаешь по прокуратуре с ордером в кармане. Все расступаются перед тобой и смотрят с завистью. А ты рассекаешь коридор пополам с основательностью ледокола и смотришь на остальных свысока, дескать, мы тут важными делами занимаемся, а они все в кабинетах только бумажки перекладывают. Даже настырная Патищева не суется со своими взносами в такие моменты — интуицией чувствует, что сейчас ты — важный человек. Это уже в крови, в нашей красной советской крови — если у тебя есть бумажка, значит, ты важная птица. Хорошо бы завести в прокуратуре динамики и каждый раз, когда случается подобный выезд, крутить «Полет валькирий» Вагнера, как раньше на провинциальных вокзалах играли «Прощание славянки», когда с первого пути отходил скорый поезд в столицу.

И все заканчивается, как только машина сворачивает на первом перекрестке. Дальше ты становишься рядовым пассажиром в бесконечном потоке машин.

Игорь все-таки выбил ордер. Прибежал утром в кабинет — машет бумажкой. Не сам, конечно, Чапай помог. Теперь вся бригада, кроме Саши Самойлова, который так и погряз в своих свидетелях, сидела в «рафике» и возбужденно обсуждала предстоящее событие.

— А он кто? — спросил Игоря Беркович.

— Да дьячок один, — весело ответил парень.

— Хорошо, что не раввин…

У дверей квартиры Карева на этот раз никаких прихожан не было. Только какая-та старушка сидела на куче газет и скрюченными пальцами чистила крашеное яйцо. Даже не обратила внимания на милицию.

— Ну что, звоним? — участковый глянул на Дежкину.

— Ну если хочешь, можешь постучать. — Клава пожала плечами.

Милиционер позвонил. Игорь сразу вышел вперед и раскрыл зонтик.

— Ты что, псих? — удивился Беркович.

— Нет, это он псих. А я здесь уже бывал. — Игорь усмехнулся.

Дверь открылась, и на зонт обрушился поток воды.

— Вот видите. Я знаю, что делаю. — Порогин отошел в сторону.

Дьячок стоял на пороге и с любопытством рассматривал посетителей.

— Вам чего? — спросил он наконец.

— Гражданин Карев? — строго спросил участковый. — Геннадий Васильевич?

— Ага. — Карев кивнул.

— У нас ордер на обыск вашей квартиры, — официально заявил милиционер. — Лучше сразу сдайте, что у вас. Чистосердечное признание…

— Вы подозреваетесь в краже церковных ценностей, — вмешалась Клавдия. — Вы позволите?

— Ладно, проходите. — Дьячок как-то странно спокойно пожал плечами и уступил дорогу.

— Понятые, входите. — Беркович подтолкнул парочку пожилых людей. — Только не мешайте, ладно?

В квартиру ввалились всем скопом. Карев сразу забрался на диван и засел там, в уголке, с интересом наблюдая за всем происходящим.

— Ну и вонища тут, — заявил Беркович, зайдя в комнату. — Откройте кто-нибудь окна. Так, начинаем сначала с кухни. Потом ванная, коридор, и на сладкое — комнату. Записывать все, что видите. Каждую мелочь. Ничего не пропустить, ни одной чайной ложки. Разбежались.

Кленов бродил по комнате и разглядывал обстановку, то и дело бросая короткие взгляды на Карева.

— Ну что я говорил? Что я говорил? — каждую минуту шептал Порогин Клаве на ухо. — Это он. Это точно он.

Клава пока не могла сказать точно, он это или нет. Но одно было ясно — тут живет человек, у которого с мозгами явно не все в порядке. И причем на религиозной почве.

— Так, смотрите, что у нас тут! — в комнату влетел милиционер. В руках у него была кожаная плетка.

— Это ваша? — Беркович повернулся к Кареву.

— Моя, моя, чья ж еще? — закивал тот, как китайский болванчик.

— Зачем она вам?

— Для наказания. — Карев вздохнул.

— Для наказания? — переспросила Дежкина. — Ну и кого вы ею наказываете?

— Себя, матушка. За грехи мои тяжкие себя наказываю.

Кленов вздрогнул и насторожился.

— Так вы что, сами себя этой штукой… — Клава недоверчиво покосилась на плетку.

— Сам, своими собственными руками. А кому ж еще? — Карев вдруг встал и быстро задрал на спине рубаху. — Вот.

Вся спина была исполосована вздувшимися багровыми рубцами.

— Так-так-так, — пробормотал Николай Николаевич и полез в карман за ножничками. — Скажите, а зачем вы все стены Библией оклеили?

— Так для святости. — Дьячок удивленно посмотрел на него. — Книга-то святая. Я страничку прочту да на стенку-то и наклею, чтобы всегда перед глазами была.

— Понятно-понятно, — Кленов кивнул и опять стал рассматривать иконы.

Клава пошла на кухню.

— Ну что тут у вас? — спросила она у одного из милиционеров.

— Да пока ничего. — Он встал с коленей и отряхнул брюки. — Грязища тут невозможная. Кругом воском все заляпано, свечные огарки валяются. Вы хоть скажите, что ищем, а то пропустим ненароком.

— Я и сама не знаю, — честно призналась Дежкина. — По идее, орудие убийства, но это вряд ли. А так любая мелочь может натолкнуть.

— Я-асно. — Парень почесал затылок. — А говорили — церковные ценности.

— И это тоже! — Клава развела руками. — Но если обнаружите какую-нибудь одежду со следами крови, сразу ко мне. И что у него в холодильнике?

— Подсолнечное масло, — закричал другой милиционер из-под стола, — зеленый горошек, морковка, кабачковая икра, соленые огурцы и чеснока целый пакет.

— Все постное. Понятно. — Клава пошла обратно в комнату.

— Ты посмотри, что мы у него отыскали! — сразу налетел на нее Беркович. — Ты такое видела?

Он протянул ей колоду карт. Карты эти были не простые, а порнографические. И у всех женщин были выколоты глаза.

— Кленову показывали? — спросила Клавдия, нервно сглотнув.

— Да. Он только кивнул. Вообще, странный мужик этот Кленов. — Беркович схватил ее за локоть и потащил в коридор. — Клавдия, брать его надо. Брать.

— За что? — Дежкина нервно вздохнула. — За то, что карты иголкой истыкал?.. Ладно. Дальше ищите.

Кленов сидел на диване и мирно беседовал с дьячком. Игорь стоял у окна и внимательно слушал.

— …Ну вот. А после я в церковь попал, — рассказывал Карев Николаю Николаевичу, который опять вырезал черный профиль из глянцевой бумаги, — они меня вообще…

— Я вам не помешаю? — Клава подошла и присела рядом.

Карев сразу замолчал и дико покосился на нее.

— Ну что же вы замолчали? — спросила она.

— Клавдия Васильевна, — Кленов незаметно толкнул ее носком ботинка, — там кухню уже обыскали?

— Сейчас пойду посмотрю. — Клава встала и отошла.

— Так они меня вообще за человека считать перестали, — сразу опять заговорил Карев.

— Что он рассказывает? — тихо спросила Дежкина у Игоря.

— Про детство. — Порогин пожал плечами. — Клавдия Васильевна, мы тут ничего не найдем. Он не такой дурак, как кажется. Арестовывать его надо.

— Это ты Чапаю скажи, — простонала она. — За что его арестовывать? Где улики? Где доказательства? Меня же в порошок сотрут потом, и тебя вместе со мной.

— Так, переходим в комнату, — громко объявил Беркович. — Там уже все облизали.

Вошли милиционеры и начали обследовать шкаф.

— Четыре старые сутаны, — диктовал один, двигая вешалками. Пальто зимнее, поношенное. Никаких пятен нет. Два пиджака, махровый халат, довольно старый. Болоньевый плащ без подкладки. Четыре рубашки…

Кленов как будто не обращал никакого внимания. Сидел и болтал о чем-то с дьячком. Изредка они даже тихонько хихикали. Только Карев все время зыркал по сторонам. И глаза у него были совсем не веселые.

— …Башмаки зимние на меху. Две пары сандалий. Старые поношенные кеды, — продолжал милиционер, выкладывая пожитки на пол, — вязаная трикотажная шапочка с надписью «Адидас», пара шерстяных носков. Господи, ну и запах от них. Нет, он точно маньяк. Коробка из-под обуви…

Интересно, а почему это Карев так спокойно все воспринял. И обыск, и то, что с ним разговаривает психолог. Или Кленов не представился? Наверняка ведь не представился. Странный он все-таки. Оба они странные…

— …В коробке три тюбика обувного крема, щетка для чистки обуви, два куска бархата красного и какая-то фигня… Чего это, Гоша?

Клавдия пыталась услышать разговор между Кленовым и Каревым. Но до нее долетали только междометия.

— Товарищ следователь, а как это называется? — подошел к ней милиционер с металлической штуковиной в руке, похожей на дырокол.

Клавдия взглянула мимоходом:

— Не знаю, и отвернулась к Кленову, потому что тот вдруг расхохотался во все горло.

— Ну, это вы загнули, уважаемый, — сквозь смех проговорил психолог.

— Механизм неизвестного предназначения, — снова начал диктовать милиционер, — катушка ниток, три наперстка…

— Где?! Куда ты девал?! — налетела вдруг Клавдия на милиционера.

— Чего — девал? Ничего не девал.

— Ну вот, ты мне показывал, — копалась она в куче грязного белья, вываленного из шкафа.

— Вы имеете в виду?..

Клавдия выхватила у него механизм, напоминающий дырокол, и, протянув Кареву, спросила:

— Это ваше?

— Мое, — ответил тот не сразу.

— Понятые, вы слышали? На квартире подозреваемого Карева была обнаружена ручная машинка для сшивания мешков…

Среда. 17.59 — 18.31

— Да все я понимаю. — Клава сидела за столом и сосредоточенно терла виски. — Только адвокат его через десять минут под подписку вытащит. Мало, этого мало.

— Мало?! — Порогин метался по кабинету, как тигр по клетке. — Да ведь у него машинку нашли. И Библию. Там как раз тех страниц нет. И на стенах тоже. И этого мало?

— Знаешь, что такое косвенные улики? — раздраженно спросила Дежкина. — Орудия убийства нет, следов крови на одежде нет, вещей потерпевших нет. А такие машинки сейчас в любом ларьке продаются.

Кленов, как всегда, сидел в кресле и молчал.

— Ну конечно, а вы хотели, чтобы у него пара трупов под койкой валялось? — Игорь нервно засмеялся. — Да его же надо остановить. Сколько там дней до очередной жертвы осталось? Пусть еще парочку укокошит, так? Только он теперь никого не укокошит. Он теперь тихо сидеть будет, если не дурак.

— Как раз, если дурак, — тихо пробормотал Николай Николаевич.

— Что? — Игорь не понял.

— Я говорю, — Кленов задумчиво посмотрел на свои пальцы, — что если умный человек, то обязательно убьет. Точно в определенный срок. Не раньше и не позже. А если дурак, то убийств больше не будет. Вот тогда его точно можно будет взять.

— Но за что?! — уже в сотый раз воскликнула Клава. — За что?! У нас ведь на него ничего нет, кроме машинки и попорченной колоды порнографических карт.

— А если за порнуху? — вдруг спросил Игорь. — Если не получается за это, так хоть за порнографию сцапаем. Помните, за что Аль Капоне арестовали?

— Тоже мне, Гувер нашелся! — засмеялась Клава. — У нас нет статьи за хранение. Только за торговлю и изготовление. Ничего не получится.

— А ведь это идея. — Кленов посмотрел на Клаву. — Порогин правильно говорит.

— В каком смысле? — не поняла Клава.

— Ну если мы ничего не можем доказать, то нужно взять его за что-нибудь другое. А потом уже можно будет раскрутить.

— А за что? Вы можете посоветовать — за что?

Кленов задумался.

— Игорек, ты, кажется, говорил, что к нему бабки ходят молиться?

— Ну да. А что?

— Интересно, а он зарегистрировал свою религиозную организацию? По-моему, ведь всем регистрироваться надо. Или нет?

— Правильно! — радостно воскликнул Игорь.

— Чушь, — спокойно ответила Дежкина. — На это месяц уйдет, не меньше. И потом, этого тоже не докажешь. Он просто собирается с верующими, и все. Свобода собраний у нас тоже не отменена.

— Клавдия Васильевна! — не выдержал Игорь. — Такое впечатление, будто вы просто не хотите его арестовывать. То вам не нравится, это вам не нравится.

— Да! — Клава вдруг вскочила и хлопнула кулаком по столу. — Да, не нравится. И арестовывать его так я не хочу, ты правильно подметил. Что я про него думаю, это мое дело. Но есть такая простая вещь, как презумпция невиновности. И если нет доказательств, то и нечего его трогать.

— Но что же нам делать? — испуганно спросил Порогин. — Что, просто сидеть и ждать?

Клава вздохнула и устало опустилась в кресло.

— Машинку на экспертизу отправил?

— Отправил.

— Когда будут результаты?

— Завтра вечером.

— Значит, просто сидеть и ждать. — Клава закрыла глаза. — Слушай, а что там было в церкви с какой-то девицей? Он, кажется, кого-то побил?

— Точно! — Порогин вскочил и пулей вылетел из кабинета.

Николай Николаевич посмотрел на нее и тихо сказал:

— Правильно. Это пока единственный ход, который мы можем сделать.

Клавдия не ответила.

Она старалась убедить себя, что никакой ошибки не совершает…

Среда. 19.27 — 23.40

Игорь Вернулся с Чапаем, тот долго выслушивал аргументы, хитровато глядя на Порогина и на Клавдию.

А потом сказал:

— Шукайте, хлопцы и дивчата, может, вы и нашли гада.

— Что шукать, что шукать? — горячился Игорь.

— Так как — что? Он же кого-то побил, этот ваш дьяк, какую-то дивчину. Вот пусть она заявление и подмахнет. Враз гада арестуем.

— Василий Иванович, — вступила Клавдия, — вы не понимаете…

— Все, Дежкина, ты не адвокат, — встал Чапай. — Ты командир. Вот сиди и командуй. Нечего встревать. Где должен быть командир? Ага! Впереди на боевом коне!

И с этими легендарными словами Чапай покинул кабинет.

— Где же я ее найду?! — взвился Игорь.

— Кто ищет, тот всегда… — сказала было Клавдия, зараженная чапаевской простотой, но Игорь ее перебил:

— Это не прокуратура, а какой-то народный театр!

С этими словами он тоже освободил кабинет.

— Он прав, — сказал Кленов. — Хотя давно известно, что весь мир театр, а не только прокуратура. Разве что здесь играют одни детективы.

Вырезав из бумаги силуэт Чапая, Кленов сдул с коленей обрезки, спрятал ножнички в специальный чехольчик и тоже раскланялся.

И Клавдии пора было отчаливать, но в этот момент в кабинет заглянул Чубаристов.

— Свободно?

— Ты так спрашиваешь, словно это не твой кабинет, — сказала Клавдия.

— С некоторых пор — мне и самому так кажется. — Чубаристов собрал со своего стола чужие бумаги, аккуратно сложил их на подоконник и сел.

Клавдия, которая уже надела плащ, вдруг сняла его и тоже села.

Все последнее время ее подспудно тревожило еще что-то. Она только никак не могла найти этому определение, а вот теперь…

— Ты слышал, в Америке убили наших олимпийцев? — спросила она.

— Да-а… — протянул Виктор, что-то поспешно записывая в толстую тетрадь.

— Не знаешь, наша олимпийская база в Сочи еще существует? — опять спросила Клавдия.

— В Сочи? — переспросил Виктор. И поднял глаза.

Какое-то время оба сидели молча, смотрели друг другу в глаза, словно играли в гляделки.

Первым не выдержал Чубаристов. Он рассмеялся.

— Опять? Клав, ты меня уморить хочешь?

— Тут недавно пришли к выводу, что прокуратура похожа на театр, — как бы не к месту сказала Клавдия. — Ты плохой актер, Виктор, — закончила она жестко. — Мне трудно с тобой играть в одном спектакле. И не потому, что я такая примадонна. Потому что ты все время перевираешь текст, можно подумать, что ты вообще из другой пьесы.

По мере того как она говорила этот многозначительный текст, лицо Чубаристова становилось все более жестким и даже злым.

— Может, хватит? — спросил он тихо.

— Действительно, — подтвердила Клавдия. — Может, хватит?

— Ну слушай, правда, достала! — попытался улыбнуться Чубаристов, но только как-то неловко оскалил зубы.

— Нет, Витя, я еще не достала. Я еще только начинаю. Пока что я только спрашиваю. Спрашиваю у тебя, а не у Малютова, скажем. Про сотрудничество с ФБР. Про отсутствие пресловутого Гольфмана в Америке. Про поездку в Сочи, на базу сборной России по стрельбе. И про то, как трое из этой сборной потом садятся в начиненный взрывчаткой автомобиль. А ведь помнится, была такая версия, что Резо Долишвили застрелили как раз снайперы самого высокого уровня.

— Каких только версий не было…

— Я тебе скажу каких. Что к убийству Долишвили причастен сотрудник прокуратуры, — раздельно проговорила Клавдия.

Как ни странно, Чубаристов не стал кричать, возмущаться, он, казалось, даже не обиделся.

Он просто откинулся на спинку своего стула, сложил руки на груди и стал рассматривать Клавдию, словно видел ее впервые, словно он в жюри конкурса стриптизерш, а она претендентка.

— А ты забавная, — сказал он наконец. — Раньше я думал, что ты мне просто мстишь, что я когда-то переспал с тобой, а потом бросил.

У Клавдии тоже не дрогнул ни один мускул на лице.

— Но потом увидел — нет. Это просто патологическое желание засунуть свой длинный нос туда, куда собака хер не сунет.

— У меня нос не длинный, — только на это и обиделась Клавдия.

— Так вот короткий нос совать тем более опасно, — согласился с ней Чубаристов.

— Ты мне грозишь? — спокойно спросила Клавдия. — Я только так, для счета. За два дня это уже третья угроза. Худовский, Кокошин и Чубаристов. Отличная компания.

— А пошла ты! — не выдержал ковбойского тона Чубаристов. — Ты дура, понимаешь, мозгов маловато! — орал он по-базарному. — У тебя же все ясно — вот враги, а вот хорошие люди. Тут закон, а там преступность! Черное и белое! Как хорошо! Отлично!

— А что, жизнь — штука сложная? — спросила Клавдия. Она все больше успокаивалась по мере того, как Чубаристов распалялся.

— Да, представь себе! Непростая!

— Это ты по опыту или кто подсказал?

Чубаристов вскочил с места.

— Ох, Дежкина! Ох, ты нарываешься! У меня есть одна знакомая — так ты очень мне ее напоминаешь.

— Женщин вообще недооценивают, — согласилась Клавдия. — Но я не об этом. Я прошу тебя, Виктор, объясни мне все, если сможешь. Иначе…

— Что? Что — иначе? Заложишь меня?

— Да. Я тебя заложу. Знаешь, как закладывают в ломбард ненужную, хотя и очень дорогую вещь.

Чубаристов навалился на ее стол и приблизил свое лицо к ее лицу так, что она увидела крапинки в его зрачке. Сам зрачок дрожал.

— Только не скрипи зубами, — тихо сказала Клавдия. — Это признак запоров.

Чубаристов какое-то время еще накачивался злой энергией, но вдруг выпустил ее в одну секунду, как-то обмяк, растаял.

— Я не могу, — сказал он, опустив глаза. — Сейчас я не могу, поверь. Я тебе обязательно все объясню. Больше того, надеюсь, ты станешь моим соратником.

— Ты так красиво сказал, — не унималась Клавдия, — что я тебе сразу и однозначно не поверила.

— Ну что ж, тогда иди и закладывай, — отвернулся Чубаристов и как-то даже не пошел, а поплелся к своему столу.

Клавдия, казалось, сейчас прожжет взглядом дырку в его спине.

Нет, она, конечно, не заложит его. По крайней мере, пока. Она все еще надеется, что…

А вот на что она надеялась, Клавдия и самой себе объяснить не смогла бы. Просто с друзьями так легко не расстаются.

— Неделю даю тебе, — сказала она.

— Три дня, — ответил Чубаристов.

…Дома она обняла Витеньку, прижала его к себе так, что мальчик затих и ждал чего-то важного, удивительного.

— Тебя ведь Витя зовут? — спросила Клавдия. — Виктор?

— Ты ж знаешь, тетя Куава, — прошептал мальчик.

— А Виктор значит — победитель…

— А Куава что значит? — опять шепотом спросил мальчик.

— Хм… Не знаю.

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ

Четверг. 8.01 — 13.02

Блины были поджаристые, пористые, пухлые. Удались просто на славу. Это Ленка после той ссоры старается. Ну и пусть. Одна радость — дочь к замужеству хоть элементарные вещи делать научится. Джентльменский набор молодой хозяйки. Клава, когда за Федю замуж выходила… Хотя какая разница? Все равно не помогло. С таким же успехом могла вообще ничего не уметь. Результат один.

— Ну как? — Витя прогрыз в блине три дырки, вместо глаз и рта, и приложил к лицу, как маску. — На кого я похож?

— На дурачка. — Ленка засмеялась. — Ешь, а то остынет.

Мальчишка надулся, бросил блин на тарелку и молчал весь завтрак, нехотя ковыряя вилкой.

— Мам, а Макс сегодня опять не ночевал, — как бы невзначай обронила дочь.

— А я знаю. — Клава улыбнулась.

Макс действительно не ночевал. На него ссора подействовала меньше, чем на Ленку. Вчера, возвращаясь домой, Клава видела его во дворе с какой-то девушкой. Сидели на лавочке и тискались. Мать матерью, а природа свое берет. Клава сделала вид, что не заметила. Он тоже. Лишь бы не привел жену с ребенком — она точно с ума сойдет.

— Ну все, мне пора. — Клава встала из-за стола. — Отведешь Витьку в детский садик, а Максу скажешь, чтобы он мне позвонил, когда домой вернется. Все ясно?

— Мам, — вкрадчиво спросила Ленка. — А можно я сегодня твои кроссовки надену?

— У тебя же свои есть. — Клава надела плащ. — И потом, они летние, а на улице еще…

— Да весна уже, мама, тепло! Ну я осторожно. Можно?

— Ладно. — Клава махнула рукой. — Только не сильно извози. Все, меня уже нет.

— Клавдия Васильевна, слышали — Худовский на вас в суд подавать собирается. — К ней подскочил Семенов и бодро зашагал рядом.

— Это за что еще? — безразлично спросила она.

— Не знаю. Но он вчера по МТК выступал по поводу того инцидента в баре. Говорил, что вы не хотите доводить то дело до конца по политическим соображениям. Что скажете?

— Я бы сказала, жаль материться не умею. — Дежкина виновато улыбнулась и резко завернула за угол.

Но тут ее опять поймали. Подскочила Люся-секретарша.

— Дежкина, Чапаев просил отчет по делу. Когда будет готов?

— Когда будет готов, — эхом ответила Клавдия.

— Дежкина, там к тебе какой-то мужик пришел! — закричал кто-то сверху.

— Значит, можно так и передать, про доклад? — не отставала Люся.

— Стенографически. — И Клава резко прибавила ходу.

— Дежкина, в магазине на углу помидоры дешевые продают. Тебе взять килограммчик? — поинтересовалась вечно ничего не делающая Антонина Павловна, учетчица из отдела экономических преступлений.

— Не надо, у меня есть.

Помидоров на самом деле никаких нет. Просто каждый раз, когда эта Антонина Павловна покупает что-нибудь Клаве, потом приносит в кабинет и сидит там минут сорок, рассказывая про подлую жену племянника, которая работает в театре и еще ни разу не пригласила на премьеру.

— Клавдия Васильевна! — на этот раз это был Беркович. — Я тут с бригадкой смотаюсь. Делов всего на час — теща по пьяни зятя качалкой забила до смерти. К обеду буду.

— Погоди, Евгений Борисович, а как же Карев?

— Да ну его! — засмеялся Беркович и побежал к выходу.

— Сумасшедший. — Клава пожала плечами и воткнула ключ в замок.

Но дверь, слегка скрипнув, открылась сама.

И сразу Клаву стали поздравлять, говорить, что так держать, что она самый добросовестный работник, что побольше бы таких — и мигом бы очистили Москву от всякой криминальной дряни. Да что там Москву — всю Россию. Тут были и Чепко, и Самойлов, и почему-то Патищева.

— А что такое? — недоумевала Клава, пока ей остервенело трясли руку. — Что, собственно, случилось?

— Как, ты не знаешь? — Чапай гомерически засмеялся. — Это же все. Это конец. Теперь можно поставить жирный крест и не думать больше об этом. А вы мне вчера — ордер, да как, да что!

— Да объясните вы, о чем тут речь?! — не выдержала наконец Дежкина. — Похоже, я одна не знаю, какая я хорошая.

— Карев с повинной явился! — радостно крикнул Левинсон.

Дежкина медленно осела на стул.

— Когда он пришел? Почему мне не доложили? Почему я все должна узнавать последней? Где Порогин? Где Кленов?

— Они уже выехали. Минут через двадцать будут здесь.

— Этого не может быть, — тихо прошептала она, стягивая ставший вдруг жарким плащ. — Это все не то, ерунда какая-то.

— Да какая ерунда? — Чепко со всей мужицкой простотой хлопнул ее по плечу. — Радоваться надо, а она не верит. Давай дожимай это дело до победного — и в суд. Месяц тебе даю на все про все. И давай! Впереди на горячем коне! — Он снова потряс руку Дежкиной и вышагал из кабинета.

За начальником следственного отдела потянулись все остальные. Дежкина проводила их взглядом и недоуменно посмотрела на Левинсона.

— Ты-то что про все это скажешь? Такого ведь не бывает, правда? Я не верю.

Старик ухмыльнулся и пожал плечами.

— Так-так-так… Пирожков нет?

— Сегодня нет.

— Ну тогда не буду рассказывать тебе одну очень поучительную историю.

Это означало, что нужно приготовиться и слушать. Ну ладно, минут пятнадцать еще есть.

— Это три года назад было, в Питере. Я туда в командировку ездил. Грохнули семью одного бухгалтера. Страшно грохнули, по-зверски. Его самого утопили в ванне, а потом еще и залили кипятком. Красный был, как креветка. Жену повесили в коридоре, а маленького сына сбросили в мусоропровод. Живого. Он еще часа два прожил после того, как его нашли. Стали раскручивать, и тут выясняется, что этот бухгалтер такими суммами заворачивал втихаря, что одних нулей на две строки будет. Понятно, чьих рук дело, правда?

— Ну, в общем, можно догадаться.

— Вот-вот. — Левинсон улыбался и сладострастно потирал руки. — А тут вдруг приходит в прокуратуру старушка — дышит уже через раз и признается, что это она, своими собственными руками. Ну ее, само собой, в психушку, и крутят начальника. Там по всему выходило, что он. И мотив, и судимость. Ну, короче, все. А старушка не унимается. Она убила, и все тут. Все смеются, анекдоты травят, внимания никакого. А потом действительно оказалось, что она. Ей детишки сериал смотреть не давали. Она на этих сериалах помешалась совсем, письма Марианне в Мексику писала два раза в неделю. А они, понимаешь, не давали. Шумели, ругались весь вечер, как с работы придут. Ну она в один прекрасный день и…

— Понятно. — Клава посмотрела на часы. Минут через пять Игорь и Коля должны быть тут. — Только у меня такое впечатление, что этот Карев не старушка, а как раз директор.

— Так-так-так… Слушай, Дежкина. — Левинсон встал. — А ты тут на что? Ты тут для того и поставлена, чтобы отделить, как говорится, зерна от плевков. Все, я тоже поскакал. У меня на сегодня обширные планы. Буду радовать прессу. Готовься к интервью…

Кабинет совсем опустел. Даже в ушах зазвенело от тишины. Как на экзамене, когда глаза слипаются от страха, а мозги работают со скоростью компьютера.

Поэтому, когда зазвонил телефон, Клава даже вскрикнула от испуга.

— Алло. Городская прокуратура, следователь…

— Мам, это я, — виноватым голосом пропел Макс. — Ты просила позвонить?

— Да, просила. — Клава облегченно вздохнула и вытерла пот со лба. — Ну давай рассказывай.

— Мам, а можно я тебя с одной девушкой познакомлю?

— Это с той, с которой ты вчера на лавочке?..

— Нет, с другой! — обиделся сын. — Эта с Лешкой встречается, помнишь, с которым я в школе учился. А мою Маша зовут. Она сейчас универ заканчивает.

— А сам-то ты с ней давно познакомился? — по-матерински насторожилась Клава. — Кто ее родители? Это ты у нее ночевал? Сколько ей лет?

Тут распахнулась дверь и в комнату влетел Игорь.

— Клавдия Васильевна, помогите! Он идти не хочет.

— Ладно, вечером поговорим. — Клава бросила трубку и вскочила из-за стола. — Что там у вас случилось?

— Он лежит на полу и орет как резаный и вас зовет. Три мужика поднять не могут.

— Что за дурацкое шоу. Ладно, пошли.

Карев действительно лежал на полу, раскинув руки и ноги, как морская звезда. Зыркал на собравшихся выпученными глазками и изредка вскрикивал вызывающе:

— Убивец я! Убивец! Нет мне прощения, душегубу! Ведите меня на лобное место, чтобы при всем народе каяться!

Клава продралась сквозь толпу и остановилась, чуть не наступив ему на руку.

— Что вы делаете? Как вам не стыдно? А ну немедленно встаньте.

— Клавдия Васильевна! — Карев тут же обхватил ее ноги и разразился рыданиями. — С повинной к вам явился. Не могу больше такой тяжкий грех на душе носить. Каюсь! Во всем каюсь! Любую кару готов принять за свои злодеяния!

— Хватит юродствовать, — строго приказала Дежкина. — Поднимайтесь и идите в кабинет. А то прикажу вышвырнуть вас на улицу, и все.

Дьячок раскрыл рот от удивления.

— Как это — на улицу? Я же убийца. Это же я…

— Ничего не знаю. Сначала это нужно доказать. Одного признания мало. Так что перестаньте валять ваньку и следуйте за мной. — Она развернулась и демонстративно зашагала по коридору, крикнув через плечо: — Если через пять минут не встанет, отправьте его обратно в отделение, на пятнадцать суток. У меня своих дел полно.

— Я уже иду! Уже иду. — Карев мигом вскочил и побежал за ней.

— Клавдия Васильевна! — Игорь догнал ее и начал тихонько шептать на ухо: — Там за ним старух целый отряд приперся. Стоят перед проходной и требуют его отпустить. Что делать? Еще полчаса — и журналистов наедет куча.

— Пойди и скажи им, что его давно увезли в следственный изолятор, — шепотом ответила она. — С черного хода.

Когда наконец попали в кабинет, Клаве даже пришлось выгонять посторонних — столько народу хотело посмотреть продолжение шоу. Дверь пришлось запереть на ключ.

Клавдия села за стол, нехотя раскрыла папку и наконец сказала:

— Ну ладно, Карев, давайте сознавайтесь в своих ужасных преступлениях.

Сказала лениво, со скептической улыбочкой, хотя внутри все кипело и бурлило.

Карев сел на краешек стула, сложил руки на коленях, как школьник, и медленно, с расстановкой начал говорить:

— Я, Карев Геннадий Васильевич, сознаюсь в совершенных мною зверских убийствах. В Воронцове, в Матвеевском, на Воробьевых горах и в Медведкове. А также несколько женщин, которых убил несколько лет назад в Хабаровске. Точное количество не помню.

— Ага, очень интересно. — Клава выдавила из себя зевок. — Ну и почему вы решили сознаться именно сейчас? Почему не сделали этого вчера, когда мы приходили к вам с обыском?

— Не знаю. — Карев пожал плечами. — Побоялся. А потом понял, что все равно надо. Да и не хотел я такой популярности.

— Какой популярности? — поинтересовалась Дежкина.

Кленов стоял в углу и резал, резал, резал ножничками. Под ногами у него образовалась уже небольшая кучка бумажных обрезков.

— Так ведь уже в газетах писать начали. Вчера в «Совершенно секретно» целая статья была.

— Ну хорошо, если вы не хотели популярности, то чего же вы хотели?

— Не знаю. — Карев пожал плечами и пристально посмотрел ей в глаза. — Я ведь никакой не убийца.

— То есть как? В каком смысле? А зачем тогда сознаетесь, если не убийца?

— Потому и сознаюсь, что грех с души сбросить хочу. — Дьячок виновато улыбнулся.

— Какой же грех, если вы не убивали? — Клава совсем запуталась.

— Нет, вы не поняли. — Карев вздохнул и опустил глаза. — Я только по натуре не убийца. А все равно убивал.

— Зачем? — Клава вдруг поймала себя на ощущении, что Карев пытается втянуть ее в какую-то непонятную игру. То он убийца, то не убийца.

— Ну как… Я просто хотел… Наказать.

— За что? Да вы говорите уж, раз пришли. — Клава открыла ящик стола и достала пачку бумаги. — Ладно, вот вам ручка, бумага, пишите чистосердечное признание.

— Ага, хорошо. — Карев схватил ручку и листок. — Что писать? Диктуйте.

— Как это? — Клава улыбнулась. — Что я вам должна диктовать? Вы натворили, вы и пишите. Подробно, не упуская никаких мелочей. Все пишите. И про Хабаровск, и про Москву.

— Так я не помню почти ничего… про Хабаровск. Это давно было. Да и писать долго.

— А это не важно. — Дежкина встала из-за стола. — Времени у нас много. Все пишите, что помните, а там будем разбираться.

Дьячок кивнул, погрыз немного ручку и начал писать.

Клава подошла к Кленову, тихонько толкнула его в бок и спросила, чтобы Карев не слышал:

— Ну, что скажете?

— Не знаю. — Николай Николаевич пожал плечами. — Пока ничего сказать не могу. Одно из двух — или это он убивал, или не он. Но вас ведь это не устраивает?

— Но почему он пришел? — недоумевала Дежкина. — Это же какой-то абсурд. И я…

— А вот это зря. — Кленов взглянул на нее мельком и улыбнулся. — От них всего можно ждать. Он ведь по своим правилам играет. И пока недоиграл. Партия пока продолжается.

— Это я заметила.

Дьячок сидел к ним спиной и продолжал писать, склонившись над бумагой, как над сочинением.

— Но хоть что-то вы можете определенно сказать? — спросила Клава.

— А могу я его сам допросить? Могу с ним поговорить с глазу на глаз?

— Что, прямо сейчас? — удивилась Клава.

— Ну почему? Завтра, послезавтра, в любой день.

В дверь постучали. Клава открыла и выглянула. В коридоре стоял Порогин.

— Машина уже готова, чтобы в следственный изолятор везти. И одиночку я ему выбил. А бабки уже разошлись.

— Хорошо. Спасибо тебе. Как только писать закончит, так сразу и повезем.

Четверг. 14.17 — 16.31

Карев закончил писать через час. Протянул Клаве несколько листков, мелко исписанных убористым каллиграфическим почерком.

— Вот. Тут все, что я помню.

Клава взяла листки и начала читать. Карев опять сел напротив и сидел тихо, ковыряя в носу, пока она не дочитала до конца.

— Хорошо. — Дежкина положила бумагу в папку. — Сейчас вас отвезут в следственный изолятор. А завтра я к вам приеду. Игорь! Можно везти.

Карев встал и направился к выходу. У двери остановился и вдруг спросил:

— Но я ведь все правильно написал, правда?

— Посмотрим. — Клава пожала плечами.

— Ну что? — спросил Кленов, когда дьячка увели.

— Да, это он, — уверенно сказала Клава и добавила: — Скорее всего.

— Скорее всего? — Николай Николаевич удивленно вскинул бровь.

— Написал он все относительно точно. За исключением мелочей. А остальное, как говорится, дело следствия…

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ

Пятница. 9.30 — 13.49

— А с чего начинать, Клавдия Васильевна? — смиренно спросил Карев, когда группа села в автобусы.

Клавдия осмотрелась — вроде все на месте: Порогин, Беркович, Кленов, Веня Локшин с телекамерой, оперативники, адвокат, понятые…

— С начала, Карев, — сказала Клавдия. — Вы нам скажите, куда ехать.

— Ой, боюсь, туда мы так быстро не доедем. Я ведь родился в глухой таежной деревушке…

— Нет, туда мы не поедем. Речь идет об убийствах. Итак, когда случилось первое?

— Пятнадцатого февраля. Вечером.

— Точнее.

— Часов шесть было, кажется, — подумав, сказал дьячок.

— А где?

— В Воронцовском парке.

— Нет, вы начните раньше. Как вы там оказались…

— Понял, Клавдия Васильевна. Я там рядом живу, вот сел на автобус и приехал. Автобус у нас очень интересный — три шестерки номер имеет. Знаете, что это значит?

— Поехали, — махнула рукой Клавдия.

— Это значит — дьявольское число.

Клавдия мельком взглянула на Кленова, тот еле заметно кивнул: мол, это верно, мол, Карев в цифрах разбирается.

До Воронцовского парка доехали довольно быстро. В это время дня машины шли в основном в центр, вот там были пробки, а из центра — свободная дорога.

— Здесь, здесь остановите! — азартно закричал дьячок, когда автобус поворачивал с проспекта Вернадского на улицу Кравченко.

— Это здесь произошло? — спросила Клавдия.

— Нет, здесь мы сели в автобус.

— Не надо останавливаться. Дальше. Покажете, где вы вышли.

— Так возле парка и вышли, — как маленькой объяснил Клавдии дьячок. — Ага, вот здесь!

— Правильно, — шепнул Клавдии Порогин.

— Так, все выходим, — приказала Клавдия.

Карев деловито двинулся в глубь парка, то и дело оглядываясь, поспевает ли за ним группа.

— Подождите, Карев, — остановила его Клавдия. — А почему вы оказались в парке?

Карев соображал только секунду.

— А мы решили сходить в гастроном, на той стороне.

— Подождите… Вы сказали — «мы»?

— Да, мы с Юлькой.

— С Мартыновой?

— Они соседи, — напомнил Порогин.

— А, да-да, продолжайте.

— Только она меня не узнала, она недавно соседствовала, — поправил Порогина Карев. — Я с ней заговорил, и она тоже. А потом мы пошли в магазин. У нас тут рядом только итальянский — дорогу-ущий. А на той стороне — хороший, дешевый. Мне-то много не надо. Даст Бог день, даст Бог пищу…

— Дальше, — поторопила Клавдия.

— А дальше… — Карев вдруг замер, словно прислушивался к чему-то. Словно ждал, что кто-то посторонний сейчас подскажет ему, как было, поведет за собой…

Группа застыла, с какой-то непонятной зачарованностью глядя на дьячка.

Даже Кленов забыл о своем имидже ничему не удивляющегося человека.

— А потом я сказал ей, что нам надо сойти с тропинки. Да, еще был колокольный звон… Это служба в церкви началась, — заговорил Карев словно бы чужим голосом.

Потом он двинулся к ближайшим кустам.

Группа послушно тронулась за ним.

— Вот тут мы постояли, а потом…

Карев медленно повел взглядом вокруг.

«Это он! — вспыхнуло у Клавдии в мозгу. — Это он!!!»

— А потом она сказала… Она что-то сказала, и мы пошли дальше…

Клавдия невольно посмотрела на других. У всех на лице было то же самое выражение угрюмого доверия дьячку.

Редкие зеваки стали подходить к группе, но их никто не отгонял. Это был момент всеобщей тишины.

Карев довел группу до озера и тут остановился.

— Все, дальше мы не шли, — сказал он тихо.

— Что? Повторите, пожалуйста, — попросил Веня Локшин.

Карев обернулся к телекамере и сказал громко, как говорят репортеры:

— Вот на этом самом месте я ее убил.

Клавдия толкнула в бок Порогина, тот очнулся и остервенело отрицательно затряс головой — убитая лежала в другом месте.

— Так, здесь подробнее, — попросила Клавдия.

— Ага-ага… Значит, я стоял вот так, а Юлька — вот… Я достал из кармана… Ну да, я в сутане был. И достал из кармана…

Клавдия замерла. Если он скажет — нож: вранье.

— Какая-то железяка была у меня…

— Какая железяка? — спросила Клавдия.

— Острая. Длинная. Вроде шила. Нет… — Карев внимательно смотрел на Порогина. — Отвертка, ага.

— Дайте ему муляж, — попросила Клавдия.

Кареву сунули в руку резиновый нож.

— Нет, не нож, — сказал он.

— Ничего, мы поняли. Показывайте.

— Это не он, — зашептал Игорь, пока Карев устанавливал оперативника, играющего роль Мартыновой. — Ее нашли на острове. Это не он…

— Подожди, — остановила его причитания Клавдия. — Как вы ее убили, покажите.

Карев снова уставился на Игоря и стал медленно поднимать руку, потом опустил и переложил муляж в левую руку.

— Вот так, — показал он. — В голову ударил. Да, точно, в голову. Сюда.

— Потом.

— Потом она упала…

— Покажите как.

— Он ничего не может! — капризным голосом заговорил вдруг Карев, показывая на оперативника, изображающего Мартынову. — Пусть вот Порогин лучше, а? Мне так удобнее будет.

— Иди, Игорек, — попросила Клавдия.

Карев взял Игоря за руку, задышал вдруг часто, уставился Порогину в глаза и потом быстро заговорил:

— Ага, ага… Она, значит, упала, вот так… А я взял и перетащил ее… Вон туда, на остров. Ага, потому что людей боялся…

Все, что дальше делал Карев, было в полном соответствии с результатами следствия.

Клавдия даже перестала уже удивляться. Она почти смирилась с мыслью, что они чудом нашли маньяка. К известному уже по результатам экспертиз Карев добавлял такие детали, которые придумать было невозможно.

В Воронцовском парке они пробыли до часу дня. Вскоре толпа зевак стала такой, что пришлось-таки разгонять ее, как это делается у нас — грубо и бестолково.

— Ну, что скажете? — спросила Клавдия Кленова, когда садились в автобусы, чтобы ехать в Матвеевское.

— Пока воздержусь, — ответил тот. — Но фокус тут есть.

Клавдия тогда решила, что Кленов просто неудачно подобрал слово.

Все сходилось, как в кроссворде, где даже неизвестные слова проступают двумя-тремя буквами и уже угадываются легко.

Так, для Клавдии все время было загадкой, почему эти женщины добровольно уходили с убийцей в самые глухие уголки, да еще в такую темень. Следов насилия, кроме тех ран, что нанесены уже после смерти, ни на одной не было.

Пожалуй, это обстоятельство казалось Клавдии самым необъяснимым. Сегодня люди настолько подозрительны — может быть, и правильно, — что заманить взрослых женщин в ловушку почти невозможно.

Теперь чудесным образом объяснялось и это. Карев был в сутане. Он — священник. И доверие ему полное.

И все-таки…

«А что — все-таки?! — самой собой возмущалась Клавдия. — Твое упрямое недоверие, мелкое, заметь, недоверие, основано на одних эмоциях и тупом упрямом «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Банальная недостаточность сюжета. Обида от простоты и, если уж до конца честно — что заслуга не твоя».

Пятница. 14.49 — 19.51

В Матвеевском повторилась та же самая история. Только на этот раз Карев показывал все куда быстрее Уже не ошибался. А Берковича, который на этот раз по просьбе дьячка изображал Кокошину, даже уличил в желании сбить себя с толку.

Здесь уж Клавдия проследила, чтобы оцепление поставили сразу. Дело шло к вечеру, от станции тянулся народ. Казалось, что людям еще нужно? — добраться бы быстрее до дома. Нет. Даже за оцеплением собралась довольно внушительная толпа. В Матвеевском многие знали об убийстве.

— Ну что, — спросила Клавдия, когда закончили здесь. — Поедем дальше?

Но тут случилась странная заминка. С одной стороны, странная, а с другой — вполне естественная.

— Нет, — сказал вдруг Карев. — Не могу больше. Устал…

— Правильно, Клавдия Васильевна, давайте завтра, — поддержал и Игорь. — Действительно, такую гору сегодня своротили.

— Клавдия Васильевна, темнеет же, вы что? — выступил и Веня, которому таскать телекамеру на плече было всегда в радость.

— Да, ладно, — согласилась Клавдия, — действительно, поздно.

Когда возвращались к автобусам, Карев вдруг поднял свободную руку и замахал толпе.

Но больше удивило Клавдию не это. Толпа ответила дьячку приветственными криками и тоже бурно замахала руками.

— Идиоты, — тихо сказала Клавдия. — Какие же идиоты…

Она думала еще посидеть в прокуратуре с группой и как-то обсудить сегодняшний день, но все вдруг заторопились — у всех неотложные дела. Даже Кленов, которого хлебом не корми, дай повышивать словесной гладью, и тот быстро распрощался и ушел.

Это ощущение зыбкости и неверности прошедшего дня так и осталось в Клавдии, пока она ехала домой, пока дожидалась лифт и поднималась на свой этаж.

Но не успела она выйти из кабины, как чья-то твердая рука настойчиво взяла ее за плечо и потянула куда-то в темный угол.

Пятница. 19.52 — 0.00

— Тихо, это я, — прохрипел до боли знакомый голос. — Тихо, Клав.

— Ты что? — почему-то послушалась Клавдия и тоже заговорила шепотом: — Федор, ты что?

Муж отпустил ее и понуро уставился в пол.

— Я это… Я пришел, чтобы… Ты очень на меня, да?..

Это была неловкая, но от этого еще более трогательная попытка примирения. Это было даже своего рода покаяние, хотя Федор, конечно, никаких таких определений своему поступку не давал.

И скажите, какая женщина, оставленная, брошенная, преданная мужем, любовником или сожителем, не мечтает о таком покаянии?

У нее уже к этому моменту может вполне образоваться другой муж, другой любовник или сожитель. Но в глубине кое-как собранного, склеенного разбитого сердца она все равно ждет — он придет, он еще на коленях приползет.

И иногда — не часто — это случается. На коленях не на коленях, но мужчина приходит и говорит нечто вроде того, что сказал Клавдии Федор.

Что же делает женщина? О! Этого момента она ждала, а значит, мысленно готовилась к нему долго и придирчиво. У нее сложилось в голове несколько речей.

Обвинительная:

— И ты посмел после всего?!.. — И так далее в непримиримом тоне. Но с легкой светлой перспективой.

Снисходительная:

— А я всегда знала, что ты одумаешься, дурачок. — И дальше с развитием той мысли, что уже поздно, что уже ничего не вернуть, но если очень постараться…

Победоносная:

— Ну что, нагулялся? Теперь ты у меня ни шагу за порог! — С последующими мстительными действиями.

Но все эти домашние заготовки оборачиваются чаще всего полной импровизацией типа:

— Чего тебе нужно? — словно только сейчас собирается решать, будет она принимать покаяние или нет.

Клавдия, если честно, в глубине души перебирала все эти и даже другие варианты, которые были, впрочем, только модификациями выше приведенных. Так ни на одном и не остановилась, потому что действительно решила: все, отрублено!

И теперь смотрела на опущенную голову Федора, видела его лысеющую макушку и ничего путного из себя выдавить не могла, кроме:

— В каком смысле?

— Ну я это… Я, конечно…

Мужчины тоже в таких случаях не отличаются красноречием.

Впрочем, Федор никогда особенно и не был речист.

Тут оговоримся, что и Клавдия, которая уже почти отрезала этот ломоть, вдруг поняла, что ничего еще не решено. Что, не явись Федор к ней с извинениями, она бы всю жизнь тосковала по нему. Но теперь, когда он стоял тут, такой жалкий и просящий, она еще подумает: а нужен ли ей такой?

— Ох, не знаю, Федя, не знаю, — честно призналась Клавдия. — Я уже как-то свыклась…

— Но я не хотел… Я думал только… А ты сама…

— Что ты хотел, погулять втихаря? И чтоб все шито-крыто? Интересно, как же это?

— Но я тебя не хотел расстраивать…

— Хорошее слово — расстраивать. А как же та женщина? — великодушно поинтересовалась Клавдия. — О ней ты подумал? Нет, Федор, так нечестно. Она на что-то надеется, она решила, что… Да и что люди скажут?

Да-да, в какой-то момент обязательно случается выход на некую общемировую заботу. О какой-то женщине, об общественном мнении, о будущем детей…

А мужчина должен найти ответы на все эти риторические вопросы. И самые убедительные ответы.

— Не знаю, Федя, как ты теперь детям в глаза посмотришь? — мхатовским голосом закончила Клавдия. И сама испугалась. Ответить на эти вопросы Федору явно не под силу.

Но он — ответил. Да как!

Слесарь-инструментальщик с обанкротившегося завода, а ныне автомастер по ремонту иномарок вдруг опустился на колени и обнял Клавдины ноги.

— Прости меня… — всхлипнул он.

— Господи, Феденька, — как подкошенная опустилась рядом с ним Клавдия. — Как хорошо, что ты вернулся, милый мой. Я так по тебе тосковала, если бы ты знал.

— Я люблю тебя, Клав, я не могу без тебя жить, — лепетал и Федор, тычась губами в ее воротник. — Ты прости меня, дурака…

— Да что ты, Федя, это я во всем виновата…

— Да в чем же? Это я негодяй…

Потом они целовались, хихикали, делали друг другу интимные признания, а потом решали, как обставить перед детьми возвращение Федора.

— Нет-нет, я не пойду, — паниковал Федор. — Я так перед ними виноват.

— Но они ж твои дети, ты что, они все поймут, — уговаривала Клавдия.

— Ага, а последний раз, помнишь?

— Я с ними потом все выяснила. Они тебя любят, — соврала Клавдия.

— Не, давай постепенно. Только не сегодня…

— Ну куда еще тянуть? — не соглашалась Клавдия, которой хотелось побыстрее разрубить хоть этот узел.

— Не-не, я завтра позвоню, поговорю с Максом. А потом поговорю с Ленкой…

И тут они услышали из другого темного угла сдавленное хихиканье.

Клавдия вскочила так, словно под ногами у нее была гадюка.

— Кто там?! Кто это?!

— Кто здесь? — закричал и Федор.

Хихиканье перешло в громкий смех, и из темноты вывалилась девушка, которую всеми силами пытался удержать Макс.

После взаимных неловкостей и клятв в приличном поведении, выяснилось, что первыми этот уголок облюбовали Максим и Маша, с которой сын как раз и собирался познакомить мать.

— Ну я ж тебе говорил, ты помнишь?

Словом, отступать было некуда.

Этой ночью Федор ночевал дома.

Уже когда дети спали, а взрослые, устав от любовных ласк, лежали в обнимку, отдаваясь наступающему мирному сну, Федор вдруг встрепенулся, вскочил с кровати и бросился вон из квартиры.

Клавдия даже не успела его остановить, потому что через секунду он влетел обратно, держа в руках огромный полиэтиленовый пакет.

— Тю, чуть не забыл. Это ж я тебе. Ну-ка померяй.

И он вывалил на кровать мягкое, переливающееся, тонко пахнущее, элегантное, дорогущее чудо.

— Шуба… — пролепетала Клавдия.

Ну какая женщина устоит, чтобы тут же не примерить норковую шубу?

Клавдия надела ее на голое тело.

Федор после этой примерки уже спать не мог. И Клавдии не давал уснуть, ну прям мальчишка какой-то…

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ТРЕТИЙ

Суббота. 14.29 — 15.41

Есть такая игра — нужно из маленьких бесформенных разноцветных кусочков сложить картинку. На всех книжных развалах продается. Игра скучная и долгая, в которой сам результат совсем не стоит тех усилий, которые на него затрачены.

Именно эту игру и напоминала работа, которую должна была теперь провернуть Дежкина. И провернуть в кратчайшие сроки. Сопоставлять улики, сотни раз перечитывать протоколы вскрытий, протоколы допросов, протягивать от одного к другому тонкие, непрочные ниточки и стараться нарастить их до состояния толстого, нервущегося троса. Иначе в суде все развалится, как через два месяца разваливается дачный домик, построенный за неделю шабашниками.

А не клеилось тут многое. Строго говоря, почти ничего не клеилось, хотя на первый взгляд дело выглядело ясным, как стеклышко.

Если это Карев убил, а тут сомнений почти не осталось, то почему все остальное не сходится? Почему на машинке не обнаружено следов крови? Ладно, эти следы он мог уничтожить. Но мотив? Даже у самого сумасшедшего маньяка есть вполне конкретный мотив. Мотив, который этот маньяк может четко и ясно изложить. Карев же лепечет что-то невнятное про то, что женщина порочна по своей сути, что женщин даже в священники не берут, что Ева совершила первородный грех и теперь все женщины должны нести за это наказание. Ну хорошо, допустим. Но почему тогда только блондинки в шубах? Они что, более грешны, чем брюнетки в пальто или шатенки в куртках? Какая-то ерунда. Да и на молитву к нему в основном одни женщины ходили, хоть и пожилые. Их ведь он не перерезал. Какая-то чушь…

На все эти вопросы должен ответить Кленов, который вот уже час как уехал на допрос. Вернется наверняка только к вечеру. А до того времени остается только сидеть и ждать, убивая время заполнением всевозможных бумажек. Игорь поехал в архив, подробнее заниматься Хабаровском, Беркович опять на каком-то выезде.

— Привет, госпожа следователь.

Чубаристов застрял в двери, словно не решался войти.

— Заходи, Виктор. Чаю хочешь? Пирожки есть.

— Не без удовольствия. — Чубаристов вошел и сел. — Ну что, готова выслушать меня?

— Готова. — Клава захлопнула папку и полезла в стол за стаканами. — Давно готова.

— Видишь, я раньше срока. Ведь неделя еще не прошла. М-м, какая вкуснятина. Может, мне жениться уже пора?

— Давно пора.

— Уверена? — посмотрел на Клавдию Виктор.

— Да, уверена, — лучезарно улыбнулась Клавдия.

— Так надо понимать, что у тебя на семейном фронте…

— На семейном фронте фронта больше нет.

— Поздравляю.

— Спасибо.

— Так вот ты про спортсменов спрашивала. И так все шишки на мою голову…

— А ты там с какого боку? — Клава пододвинула Виктору стакан. — Осторожно, горячий.

— Спасибо. — Чубаристов зазвенел ложечкой. — Да я же просто курировал отправку команды, вот они меня и привлекли. Так сказать, на общественных началах. Понимаешь, это же курам на смех! Больше никогда не возьмусь. Уже пальцы болят объяснительные записки строчить. Писатели, наверно, меньше пишут. У меня уже больше томов, чем у Чехова и Горького, вместе взятых. Как до уровня всех Дюма доберусь, так на пенсию пойду. Ладно, Клавдия, спасибо за пирожки. Один с собой забираю. Поскакал.

— Это все?

— Да нет никакой моей вины! — развел руками Чубаристов. — Я и нервничаю так, что постоянно все на меня валится. Словно кто-то специально подставляет.

— Кто?

— Знать бы… — Чубаристов опустил голову. — И ты на меня не обижайся. Нервы никуда.

— А знаешь, я так и подумала, если бы было что-то, ты бы не нервничал.

— Все-таки ты баба прозорливая, — как бы с укоризной сказал Чубаристов.

— Я не баба, — улыбнулась Клавдия. — Я тетя.

Суббота. 15.43 — 17.33

— Ну как, похоже? — Кленов протянул Кареву вырезанный силуэт.

— Похоже. — Дьячок улыбнулся, щурясь от бьющей в глаза лампы. — А вы в субботу работаете?

— Да, приходится вот, вы ведь тоже? — полунамеком спросил Кленов.

Здесь, в тюрьме, Карев как-то изменился. Слетел весь пафос, все ерничество, и остался нормальный человек. Правда, не совсем нормальный, потому что чувствовал он себя неуютно в этом качестве.

— Это вас специально учат? Ну вот вырезать…

— Не-ет! — Коля засмеялся. — Хобби. Очень помогает сосредоточиться на том, с кем разговариваешь. Ну да ладно, давайте дальше. Я так и не понял, зачем вы их убивали? Отчего такая ненависть к женщинам?

— Какая вам разница? — Карев пожал плечами и отвернулся. — Значит, есть причины. Готов понести наказание.

— Скажите, Геннадий Васильевич, а вы… Ну с женщинами у вас было что-нибудь? Влюблялись хоть раз? Это личный вопрос, можете не отвечать.

— Ну почему же. — Карев улыбнулся. — Конечно, влюблялся. Только давно, в школе. Была у нас учительница в восьмом классе, Аза Гавриловна, физичка. Молодая, красивая.

— Блондинка? — Кленов улыбнулся.

— Нет, почему? Брюнетка. Она казашка была. Маленькая, стройная.

— Ну и чем кончилось?

— Да ничем. — Дьячок пожал плечами. — Уехала она. Замуж вышла за военного и уехала куда-то в Прибалтику.

— И все? Больше никого не было? — Кленов взял со стола бумажку и стал вырезать второй портрет.

— Нет. Больше никого.

— Скажите, а почему вы решили священником стать? Вы ведь говорили, что семья у вас неверующая была.

— Ну и что? — возмутился Карев. — А я вот верующий. У нас сосед был, священник, очень добрый человек. Я к нему часто в гости ходил, так, чтобы бабы не видели. Он мне все и растолковал.

— А какие у вас были взаимоотношения с сестрами? — спросил Кленов, неожиданно перескочив на другую тему. — Вы ведь младшим были в семье. Росли без отца, вокруг одни женщины, так? Вы постоянно чувствовали на себе их опеку, они вас постоянно нянчили, как куклу, в детстве заставляли играть в их игры, так?

— Да. А как вы догадались?

Кленов улыбнулся.

— Потом вы подросли, — продолжал он, — мальчишки во дворе стали дразнить вас маменькиным сынком, даже, наверно, побили пару раз, так?

— Не помню. — Карев покраснел.

— А вы не могли дать сдачи, потому что просто не умели драться. Сестры ведь были намного старше вас, уже почти женщины. А в их возрасте не принято драться, даже во время игры. Правильно?

— Почему вы так решили?

— Вы не обижайтесь, — улыбнулся Кленов. — Может, это все было и не так, совсем не так. Но тогда вы меня поправьте.

Карев не ответил.

— Ну а потом вы еще подросли, — продолжил Николай Николаевич, чикая ножничками по бумаге. — И вас стали интересовать женщины. Жили вы в однокомнатной квартирке, и сестры спали совсем рядом. Поэтому иногда вам случалось подсмотреть их голыми. Молодые, красивые женщины, и голые. Вас это жутко возбуждало, так?.. Потом вы стали подсматривать за ними специально. Вы не стесняйтесь, все через это прошли. Я сам подсматривал за соседкой. Мы тогда жили в коммуналке. Я забирался в туалет, когда она мылась в ванной, и подглядывал за ней через маленькое окошко под потолком, пока меня не застукал ее муж и не надрал уши.

— И правильно сделал, — зло прошипел Карев.

— Конечно, правильно. Только вам надрать уши было некому. Вы занимались мастурбацией, когда подсматривали?.. Это тогда вы влюбились в учительницу? Почему вы возненавидели женщин? Вас поймали на горячем? Вы увидели сестру с другим мужчиной? Они занимались любовью? — Кленов вдруг начал сыпать вопросами как из пулемета. — Он своими грязными руками лапал ее красивое тело, которое вы боготворили? Ей это было приятно? Она кричала?

— Кровь, — вдруг тихо произнес Карев.

— Что? — Николай Николаевич замолчал.

— Кровь, — повторил тот. — Я увидел у нее кровь… там.

— Менструация?

— Да. — Карев покраснел. — Прямо оттуда. Меня стошнило.

— Понятно. — Кленов глубоко вздохнул. — Это вызвало у вас такое отвращение, что вы долго не могли смотреть на женщин без чувства гадливости. Но они были везде. Во дворе, на улице, в школе, дома. Особенно дома. С мальчиками вашего возраста вы не общались или почти не общались, а девушки были вам противны. И тогда вы начали ходить к соседу-священнику. Я все правильно говорю?

— Да, правильно.

— Он часто повторял вам о любви к Богу, и ваше сексуальное чувство переориентировалось на религию. Вы стали получать удовольствие от молитв, четкого соблюдения всех правил, постов и тому подобного. А главное — от того, что все прихожане в церкви этого священника жутко боялись. Он ведь был строгим?

— Жутко строгим. — Дьячок кивнул. — Не то что…

— Вам нравилось, что все целуют ему руку, кланяются, когда он к ним обращается. Это поклонение очень вас привлекало. Поэтому вы и решили пойти в семинарию. Тут я уже не спрашиваю вас, прав я или нет.

Дьячок пожал плечами и опустил голову. Кленову это не очень понравилось. Но он продолжал.

— В семинарию вы поступили довольно легко. И там вас больше всего поразило, что ваши сверстники вдруг общаются с вами на равных. И вам, как ни странно, это не понравилось. Вы уже к тому времени признавали только два вида общения между людьми — или власть, или подчинение. Как в церкви. Вы не могли быть одним из многих. Тогда вы бросили семинарию и пошли в дьяконы. Или вас вышибли? За что?

— Вино, — признался Карев. — Я начал пить.

— Хорошо, оставим это. Скажите, за что вы убили первую женщину?

Дьячок вздрогнул. Посмотрел на Кленова и начал бубнить себе под нос:

— Ну, я убил Юльку потому, что она была слишком… слишком откровенно одета. Да, слишком откровенно.

Николай Николаевич вздохнул.

— Неправда. Скажите мне правду, прошу вас. И вам станет легче, и мне. Вы тогда были пьяны? Она как-нибудь подшутила над вами? Вы хотели с ней поговорить, а она не стала слушать? Или что там у вас произошло?

— Она дома меня не замечала. А потом как-то раз… попросила у меня прикурить. Я начал говорить, что женщины не должны курить, но она только засмеялась и сказала, что мне место в церкви.

— И это вас оскорбило. — Кленов закивал. — Вы попытались ее образумить, но она только еще больше вам нагрубила. Вы тогда были пьяны?

— Да, немного. — Дьячок пожал плечами.

— Что было дальше? — Кленов положил на стол черный силуэт. Человек в сутане и с крестом в высоко поднятой руке.

— Дальше я пошел за ней. — Карев краем глаза взглянул на силуэт. — Проводил ее до места, где нет людей, и попытался еще раз поговорить. Но она даже не стала слушать. И тогда я…

— Понятно. Дальше можете не продолжать. — Николай Николаевич уже вертел в руках новую бумажку. — Скажите лучше, почему вы не хотели популярности? Вы ведь сами это сказали? Мне казалось, что вам наоборот должно это льстить. Заметки в газетах, таинственный религиозный маньяк и тому подобное. Вы ведь специально покупали газеты с заметками про это. Почему?

— Покупать я стал после того, как ко мне приходил ваш сотрудник. Молоденький такой.

— Порогин?

— Да. — Дьячок кивнул. — Я немного тогда испугался, ну и стал следить за тем, что происходит вокруг этого дела. Но газетчики писали одну чушь. Какие-то сексуальные мотивы и тому подобная ахинея. Я не хотел, чтобы меня не так поняли. Поэтому и не хотел популярности. И вообще, я не убийца, я…

— Перст Божий, — перебил Кленов. — Это я уже слышал. Скажите, а почему вы ушли из церкви?

Карев зло ухмыльнулся.

— Потому, что это не храм, а гнездо разврата.

— В каком смысле? — переспросил Николай Николаевич.

— Сергий туда пускает всех, кто придет. Грехи отпускает всем подряд, крестит разную шпану, девки вечно какие-то ходют в штанах, парни волосатые. А это нельзя, не положено.

— А с ним вы говорили об этом? Что он вам сказал?

— Сказал, что двери храма для всех открыты.

— А нам он сказал совсем другое, — спокойно возразил Кленов. — Он сказал, что вы пьяный на службу приходили, что грубили прихожанам, один раз даже литургию сорвали потому, что кто-то не вовремя свечку хотел поставить. Это правда?

— Это его правда! — взорвался Карев. — А вы других поспрашивайте. Прихожанок пожилых поспрашивайте, они вам совсем другое расскажут.

— Это тех прихожанок, которые к вам на молитвы ходят? — поинтересовался психолог.

— Да хотя бы их. Чего вы этого Сергия слушаете?! Он вообще два раза на заутреню опоздал. И благословляет всех кого ни попадя. Его вообще слушать нечего.

Второй силуэт получился почти такой же. Только вместо креста у него был нож.

— А зачем вы страницы из Библии убитым в рот клали? — перепрыгнул Кленов с вопроса на вопрос. — Что вы хотели сказать этими притчами?

— Там все написано, — быстро пробормотал Карев и отвернулся. — Имеющий уши да услышит. Имеющий глаза да увидит…

— Поня-атно. — Кленов помрачнел. — Не хотите говорить. Я могу предположить только одно — у вас была какая-то система. Еще несколько листков — и получился бы своеобразный ребус, который можно было бы разгадать. Вы просто не успели разбросать все части головоломки. Правильно?

— Какой вы догадливый, — хмыкнул дьячок.

— Ладно. — Кленов задумался. Странно, почему он все-таки сдался? Он же должен был чувствовать себя просто всесильным, разбрасывая эти головоломки. Он диктовал правила, а все остальные должны были строго им подчиняться. Он просто не должен был останавливать игру на середине. Это нелогично, если можно тут вообще говорить про логику.

Третий силуэт получился похожим на два предыдущих, только в руке у него теперь был знак вопроса…

Суббота. 18.29 — 20.07

— Ну что? — Клава даже встала со стула, как только Кленов вошел в кабинет. — Можете что-нибудь рассказать?

— А пирожками можете меня угостить? Я про них так много слышал. — Кленов достал пачку сигарет. — Тут курить можно?

— Что, сигареты с пирожками? — Клава включила кипятильник. — Ну не тяните. Можете сказать что-нибудь конкретное?

— А что вы хотите, чтобы я вам сказал? — Николай Николаевич щелкнул зажигалкой и выпустил в потолок струю дыма.

— Ну это он или не он убил?

— Ну скажем так. — Кленов достал из кармана силуэты, которые вырезал на допросе, и положил их на стол перед Дежкиной. — Он мог это сделать. Больше того, он похож на человека, который это сделал.

Сказав это, Кленов затушил сигарету, кинул ее в мусорник и принялся за пирожки.

Клава молчала, рассматривая картинки.

— Клавдия Васильевна, пирожки — объеденье! — похвалил Кленов и потянулся за вторым.

— Что, и это все, что вы можете сказать? — спросила Клава. — А я думала…

— А вы думали, что я, как Шерлок Холмс, приду и все вам разложу по полочкам? — Николай Николаевич вздохнул. — Нет, у меня другая профессия. Только догадки и предположения. Я не могу сказать ничего точно. Только с допуском процентов десять. Но вас ведь это не устроит.

Дежкина задумалась. С одной стороны, сна очень уважала Кленова. Уважала и побаивалась, как все мистическое, непонятное. Как он сразу раскусил все, что творится у нее дома. Чуть ли не в первый день, даже почти с ней не общаясь. А она до сих пор даже не может сказать, что он за человек. Женатый он или холостой, любит выпить или нет, бабник или на женщин смотрит спокойно, ну в общем, все то, что можно сказать про каждого мужика с первого взгляда. А это — уже характер. А понимаешь характер — значит, знаешь, чего от него можно ожидать. Но одно дело — ожидать, и совсем другое — знать.

— Нет, мне не подходит.

— Вот видите. — Николай Николаевич взял третий пирожок. — А большего я вам предложить не могу. И никто не сможет. Вообще, нет такой вещи, про которую можно сказать, что знаешь про нее все.

— Ну уж вы скажете. — Дежкина улыбнулась. — Что, совсем такого не бывает?

Кленов хитро посмотрел на нее, смешно прищурив глаз.

— Ну ладно. Вы хорошо знаете, например… — Он задумался. — Ну например, Джоконду. Хорошо ее помните?

— Да! — уверенно ответила Клава. Еще бы, эта репродукция уже лет пять висит у них в коридоре, загораживает огромное пятно краски, которое поставила там Ленка. — Да, я знаю ее очень хорошо.

— Не вы одна так думаете. Все уверены, что знают ее очень хорошо. А чего там? — портрет женщины, то ли грустной, то ли веселой. На заднем плане то ли горы, то ли лес. Правильно?

— Ну да.

— А вот вы можете мне сказать размер картины? Ну хотя бы приблизительный.

Клава опешила.

— Да, кажется, два на три метра. А может, метр на полтора.

— А может, семьдесят на метр, а может, пятьдесят на семьдесят. — Кленов довольно улыбался. — Вот видите. Самых элементарных вещей не знаете. Все стараетесь суть постичь, а размеров не знаете. Так вот суть я вам про Карева рассказать могу, а такие вещи, как размер, вес, цвет, вкус, запах, отпечатки пальцев, следы крови и тому подобное — ваша прерогатива.

— Ну хорошо, расскажите хоть суть. — Клава ухмыльнулась.

— Вот это другой разговор. — Кленов протянул ей три черных силуэта. — Это я там вырезал. Значит, так, Карев Геннадий Васильевич представляет собой довольно противный человеческий экземпляр. Все три фрейдовских комплекса так переплелись, что лучше даже рядом не стоять. Комплекс Эдипа в подростковом возрасте перекинулся на религию. В связи с женским воспитанием невероятно развит комплекс каннибала, причем так сильно, что полностью подчинил себе эдипов. И к тому же, судя по всему — оральный тип. Не говоря уже о комплексе смерти. Активно замешенный на Библии, плюс комплексы Эдипа и каннибала, он мог дать только подобные плоды, хотя…

— Ну а теперь, если можно, по-русски, — вежливо попросила Дежкина. — А то я ничего не поняла. Все эти эдипы, оральные типы, каннибалы — что это значит?

Николай Николаевич посмотрел на Клавдию сначала с удивлением, а потом рассмеялся.

— Простите, ради Бога, — сказал он сквозь смех. — Я тут терминами сыплю, а вам это как китайская грамота… Ну значит, так. Карев — человек сильно закомплексованный. Рос со старшими сестрами, без отца. С мальчишками не дружил — они его избегали. Сестры были намного старше и просто его не замечали. Считали маленьким глупеньким мальчиком. К женщинам он начал испытывать отвращение еще в детстве. Если можно так сказать — обратная сторона полового любопытства. Чем интереснее, тем противнее. Рано начал ходить в церковь. И ходить не потому, что верил, а потому, что увидел там пример беззаветного подчинения и поклонения священнику. Внешнюю сторону почитал. Из духовной семинарии выперли за пьянку. И тогда Карев стал дьяконом. Таким, который святее папы римского. Понимаете?

— Дальше. — Клава кивнула.

— По натуре он — эксгибиционист. Только не телесный, а душевный эксгибиционист, если можно так выразиться. Очень любит все делать напоказ. Слышали такую поговорку — «на миру и смерть красна»? Так вот он из этой поговорки. И сам начинает верить, когда это делает. Яркий пример — его появление в прокуратуре. Целый ведь спектакль устроил. И совершенно искренне, смею вас заверить. А эти его плеточки. Наверняка ведь при старушках себя бичует, не иначе. — Николай Николаевич ткнул пальцем в первый силуэт, с крестом в руке. — А помните, как он помахал рукой толпе? Такие люди и устраивают всяческие секты с полным, тотальным подчинением. Ну и, конечно, власть. — Он взял в руки второй силуэт, с ножом. — Это и есть комплекс каннибала. А проще — комплекс подчинения. Если ты не подчинишь, то придется подчиняться самому. Если не сожрешь, то будешь сожранным. Он просто помешался на власти. И, что самое интересное, люди должны подчиняться не ему лично, а неким законам, правилам, которые диктует церковь. Только в очень гипертрофированных размерах. А эти законы он отождествляет с самим собой. Каждый грех у него смертный, а поскольку все не без греха, то придраться можно к любому. Очень удобно. Причем что интересно, он ведь мирно подходил к человеку, говорил, что, мол, так и так делать грешно. С улыбкой, наверно, говорил, в глаза заглядывал. И человек невольно чувствовал себя виноватым. А если не чувствовал, то его нужно было убить.

— Но почему в таком случае только женщин? — удивилась Дежкина.

— Ну это очень просто. — Кленов вздохнул. — Первородный грех ведь женщина совершила, а следовательно, все зло от них. Ну и сексуальное влечение. Оно ведь у каждого человека остается, если он только не импотент. Но у Карева оно трансформировалось в жажду подчинения. Это и есть комплекс каннибала, смешанный с эдиповым. А полностью подчиняться может только человек мертвый. Отсюда и убийство.

— А почему тогда все женщины одинаково выглядели? — перебила его Клава, вертя в руках человечка с ножом. — Это как-то не вяжется с вашим рассказом.

— Да очень просто. — Кленов улыбнулся. — Может быть много причин. Его сестра могла выглядеть так, какая-нибудь девчонка со двора. В конце концов, такой могла быть первая его жертва, а остальных он выбирал подсознательно, ориентируясь на нее. Раз сероглазая блондинка в шубе, значит, тоже грешница.

— Что он сказал про листки из Библии? — спросила Клава, внимательно слушая.

— А вот тут ничего внятного. — Кленов пожал плечами. — Тут мне надо будет еще раз с ним поговорить. И вообще, у меня лично к нему еще много вопросов. Как-то не клеится то, что он не убил девчонку, а просто избил. Если он маньяк, то не может быть пьяницей. Пьяницы обычно становятся «сериалами» на другой почве. Опять же нож. Почему разные ножи? Почему сначала было тридцать пять дней, а теперь стало восемь? Почему, наконец, он пришел и признался? Он говорит, что не хотел газетной популярности, но это не стыкуется с комплексом власти. Популярность — наивысшая ее форма. Как это объяснить?

Клава молчала. Очень интересно — сначала Кленов нарисовал ей такой характер, что она перестала сомневаться, что это Карев. А потом он сам же этот рисунок и разорвал на мелкие кусочки. Как иллюзионист.

— Ну и как же это объяснить? — спросила она наконец.

Кленов не ответил. Взял со стола третий силуэт и протянул ей. Фигурка была со знаком вопроса…

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Воскресенье. 8.24 — 16.40

«Нет, этот Кленов меня извел. Ну невозможно жить, когда не на что опереться. Можно четко и однозначно сказать: да или нет?»

С этой мыслью Клавдия засыпала после неутомимых ласк Федора, с этой мыслью проснулась, потому что в спальню заглянул Витька.

— Тетя Куава, вставай, вставай, кровати заправляй!

— Иди сюда, мой маленький, — позвала Клавдия. — Ложись рядом, поговорим.

— Нельзя, — вдруг смутился мальчик.

— Почему?

Он опустил глаза и густо покраснел:

— Потому что ты женщина, а я мужчина. А у тебя вон муж спит.

Клавдия хохотала так, что Федор спросонья вскочил на ноги и испуганно огляделся.

— Вон видишь, какой он зуой, — исподлобья уставился на Федора Витька.

— Я — злой? — ничего еще не понимал Федор. — Я — добрый…

— Ага, добуый… Если ты такой добуенький, отдай мне тетю Куаву…

— Еще чего! — наконец понял суть разговора Федор. — У тебя Ленка есть.

— Да, — самодовольно ухмыльнулся мальчик. — Ленка — моя.

Когда завтракали, весело болтая о всяких разностях, Клавдия мельком взглянула на настенный календарь, и хорошее настроение ее слетело вмиг.

Завтра был еще один восьмой день.

«С самого утра додавлю этого Карева, чтоб никаких сомнений, — подумала она с какой-то неимоверной решимостью. — Просто душу из него вон!»

От этой мысли стало легче, и она про работу не вспоминала весь выходной.

Погода на улице была просто-таки летняя.

Федор предложил всем поехать кататься. Поначалу это было принято единогласно, но потом Макс куда-то позвонил и вдруг стал неумело отказываться.

— Маша? — тихонько спросила Клавдия.

Макс кивнул.

— Святое, — улыбнулась Клавдия. Девушка ей понравилась.

Потом Ленка тоже договорилась с подружками идти на какую-то школьную тусовку. Ее Клавдия отпустила уже не так охотно. В конце концов — поехали втроем.

За городом Федор дал Витьке подержаться за руль, и тот, вдруг проявив в лице какую-то мужскую жесткость, вцепился в баранку и поедал глазами дорогу.

Остановились под Москвой, возле огромного развала с чайниками. Почему их продавали в таком количестве именно здесь, на тридцатом километре, Клавдия так и не поняла.

Они перебрали, наверное, с пару десятков чайников, потому что те были дешевы и цветасты. Решили купить.

— А что это вы здесь торгуете? — поинтересовался Федор.

— Ага, в Москву попробуй сунься, — махнула рукой пышнотелая продавщица. — Там эти бандюги таким налогом обложат, что дешевле даром отдавать. И милиция с ними заодно.

Услышав про милицию, Клавдия было хотела вступить в спор, но Федор поспешно попытался перевести разговор на другую тему:

— А откуда чайники?

— Слышали, какой-то маньяк там ходит, всех женщин убивает? — не унималась продавщица. — Ага. Прямо жуть. Не. Здесь, в лесу, спокойнее.

Клавдия таки не сдержалась и стала с толстухой спорить. Кончилось это чуть ли не скандалом. Домой ехали в полном молчании.

— Да мы лучше импортный купим, — сказал Федор, чтобы нарушить молчание. — Знаешь, такой электрический…

«Нет, до завтра ждать невозможно, — подумала Клавдия. — Завтра будет поздно…»

— Федь, ты можешь ехать побыстрее?

Воскресенье. 18.12 — 19.51

— …Нет, твердой уверенности нет, — уже наверное в двадцатый раз говорила Дежкина.

— Так-так-так… — Малютов уже в двадцатый раз размышлял и потом спрашивал: — Так чего ты хочешь?

— Я хочу, — уже в двадцать первый раз начинала терпеливо объяснять Клавдия, — чтобы мы завтра провели широкомасштабную операцию. Необходимо вывести на улицы несколько женщин-оперативниц в шубах.

— Так тепло уже, — нашел новый аргумент Малютов.

— Это не важно, для маньяка шуба — какой-то знак.

— Так-так-так…

— Ну вот, у нас будет хоть маленькая надежда, что он клюнет на подставку.

— Погоди, ты же мне про Карева докладывала, что там все тютелька в тютельку.

— Нет, я так не докладывала.

— Но он же сам признался.

— Игорь Иванович, вы же знаете, что признание не есть автоматически доказательство вины.

— А ты уверена, что это не он?

— Нет, твердой уверенности нет.

— Так-так-так…

«Если он сейчас опять спросит, чего я хочу, — подумала Клавдия отчаянно, — я пошлю его матерным словом».

— Давай так, завтра додавишь Карева, а там посмотрим, — не оправдал Клавдиных ожиданий Малютов.

— А если не додавлю?

— Вот тогда будем думать…

— Игорь И-ва-но-вич! Завтра восьмой день. Маньяк выйдет на улицы.

— Карев?

— А если не Карев?

Дозвониться до Малютова оказалось так же трудно, как, наверное, до Президента. Тот был на даче, телефона туда не было. Клавдия около часа накручивала диск, но никто помочь не мог, пока не додумалась позвонить Виктору.

Тот сказал, чтобы она была возле телефона, а через минуту ей позвонили самой. И вот уже часа полтора длится этот бессмысленный разговор.

— Как трудно с женщинами, — пожаловался Малютов. — Никогда ничего у них не разберешь…

— Так как, Игорь Иванович? — почувствовала слабинку Клавдия.

— Ну как… Действуй, чтоб тебе пусто было, Дежкина. Отдохнуть не дает!..

— Тетя Куава, тот дядька пъохой?

— Нет, Витюша, — устало улыбнулась Клавдия. — Он… как бы это помягче сказать? Нудила… А вот плохого мы обязательно поймаем.

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ

Понедельник. 16.22 — 17.01

Они сидели рядышком, весело смеялись, рассказывали друг дружке что-то, перекрикивая друг друга и размахивая руками. Клава сидела напротив и смотрела в окно, на проносящиеся мимо улицы. Ей было не смешно. Это им смешно, они еще не знают. А она знает. Она бы, будь сейчас на их месте, не смеялась. А они сидят в автобусе и весело хихикают, шесть сероглазых блондинок в шубах. Все примерно одного роста, все примерно одного возраста. Подсадные утки. Приманки, на которые он должен клюнуть. Потому что сегодня восьмой день, а значит, еще какая-нибудь жертва должна пойти под нож. Страшно.

Карева додавить не получилось. Из изолятора сообщили, что у дьячка вдруг поднялась температура и он отказывается от допросов.

Но Клавдия уже на это и не надеялась. Она в спешном порядке пыталась организовать операцию «Шуба».

Чего ей это стоило — знала только она сама. Явно придется закрашивать «Велла-колором» несколько новых седых волос.

На нее орали все кому не лень, что такие операции за день не организовывают, что они не ручаются, что отвечать, в случае чего, будет Клавдия, и вообще, кто там сидит в этой горпрокуратуре?..

Клавдия сносила оскорбления и просила, просила, просила…

После обеда машина.

А еще после обеда вдруг снова из изолятора сообщили, что Карев хочет срочно встретиться… с Кленовым. Коля поехал, чтобы привезти дьячка в прокуратуру. Решили, что «навалятся» на Карева все вместе. Но Клавдия ждать уже не могла — начиналась операция…

— Подъезжаем, — крикнул водитель, и автобус стал медленно заворачивать во двор.

— Клавдия Васильевна, — тихо спросил Игорь, подсев рядом, — а если он не клюнет?

— Клюнет, обязательно клюнет. — Дежкина попыталась улыбнуться. Хотя сама понимала, что в многомиллионном городе шесть женщин в шубах, что шесть капель в море.

— Ну а если… Мало ли… — не унимался Порогин, то и дело поглядывая на женщин. — А если мы за ними не уследим и он на кого-нибудь из них нападет?

— Успокойся. — Клава еле сдержала грубость, уже готовую сорваться с языка. — У них у каждой есть пистолет. И потом, они все в бронежилетах.

— Но вы же знаете, что он бьет по голове.

Автобус остановился, и двери с шипением открылись.

— Отстань. — Клавдия встала. — После операции поговорим. А сейчас нечего паниковать.

— Все готово. — К ней тут же подскочил один из оперативников, здоровый мужик в длинном плаще и с телефоном в руке. — Я Бодров, я тут главный. Если что узнать или сказать, подходите сразу ко мне. Только очень прошу, не мешайте. Это наша работа. Девочек видели?

Дежкина кивнула.

— Все точно? Рост, комплекция, одежда. Все устраивает?

— Да-да, конечно, — закивала Клавдия. — А они…

— Все нормально, — вовремя понял вопрос Бодров. — Ничего не случится. Они все в бронежилетах.

Надо же, правильно она в автобусе догадалась.

— Только… — Клава взяла его за рукав и отвела в сторону. — Только он первый удар наносит ножом в лоб. И насмерть. Может, им какие-нибудь…

— Что, каски надеть? — Бодров засмеялся. — Я с материалами знаком. И они тоже. Да вы не волнуйтесь, девочки у нас тренированные. Не хуже овчарок. И потом, этот парень ведь не знает, что его встретят, а они знают. Давайте лучше про маршрут поговорим. Кого где ставить?

— Карта есть? — спросила Дежкина.

— Да. Пойдемте в мою машину.

В машине сидело еще двое офицеров в штатском. Такие же здоровенные мужики, как и Бодров. Когда Клавдия вошла, они как раз смеялись над чем-то. Чего же им всем так смешно? Сегодня же может погибнуть еще одна ни в чем не повинная женщина. Хотя почему — Карев ведь сидит, а значит, это только профилактическая мера. Но почему тогда так страшно? Откуда тогда это противное, холодное, как лягушка, предчувствие? Страшно.

— Значит, так, первый будет курсировать, — сразу начал Бодров тыкать ручкой в карту, — по Бережковской набережной, от Киевского вокзала до Мосфильмовской. Второй по Ленинскому проспекту, от площади Гагарина до магазина «Ванда». Третий будет…

— Подождите, — перебила Клава, — какой третий? Кто третий?

— Номер третий, — улыбнулся Бодров. — Будет курсировать по Кутузовскому от гостиницы…

Конечно, группы ставили почти наугад. Так, в основных скоплениях народа. У Клавдии даже не было времени хорошенько сообразить, есть ли какая-нибудь система у маньяка. В основном сосредоточились на западном и юго-западном направлениях.

Понедельник. 17.22 — 19.15

— Третий пошел.

«Волга» притормозила, и из нее с легкостью ласточки выпорхнула женщина в лисьей шубке, с сумкой продуктов и плейером.

— Вот, сдачи не надо. — Она сунула водителю две десятитысячных купюры и медленно, не оглядываясь по сторонам, пошла по улице.

Клавдия сидела в огромном автобусе оперативников и пыталась следить за шестью мониторами сразу.

— Так, к пятой кто-то клеится! — Оператор подскочил к монитору и схватил микрофон. — Женя. Женечка, будь внимательна, сзади слева. В синем пуховике с рюкзаком. Идет уже два квартала.

— Не слепая, — ответил динамик. — Куда теперь?

— Дуй еще три квартала. Там тебя серая «девятка» поведет. Не волнуйся.

— Он пусть волнуется.

Клавдия напряженно следила за всем происходящим на мониторе.

— А кто их снимает? — спросила она.

— Это очень хитрая штука, — заулыбался Бодров. — Там электрики на люльке линию чинят. Когда она из их поля зрения уйдет, ее подхватит парочка с сумкой. Потом машина двигаться будет по противоположной стороне. Маршрут-то заранее известен.

Мужик в синем пуховике отстал через квартал, свернул в магазинчик.

— Женя, отбой. Катюша, а тебя уже кто-то минут пять пасет. Метров сорок сзади.

— Не заметила, — ответила номер третий. — Как выглядит?

— Длинный черный плащ, сумка через плечо, черная вязаная шапочка. Он сейчас у ларьков.

— Посмотрим.

— За кем? За кем следят? — взволнованно спросила Клава.

— Вот. Второй монитор. — Оператор ткнул пальцем. — Видите, вот фигура. Идет медленно, и все время за ней. Держится на приличном расстоянии… Катя, попробуй перейти через дорогу. Если двинется за тобой, то будь готова. Переходи у остановки, чтобы снять его лицо. Кто там на камере, все понятно?

— Попробуем.

— База, база, меня пасут. Это первая. Меня пасут, слышите? — вдруг проснулся один из мониторов.

— Кто? Где? — оператор подскочил к нему. — Красная шапочка?

— Нет, клубная куртка. Видите?

— Ага, ага, теперь вижу. Совсем близко. Давно прилип?

Парень в серой клубной куртке с эмблемой на спине продирался сквозь толпу, стараясь не отставать от женщины в ондатровой шубе.

— Минуты две назад. Но очень настырный. Куда мне его тянуть?

— Тащи пока вперед, но как можно медленней. — Оператор бросил микрофон и схватил рацию. — Степаныч, ты где? К первой приклеились. Нужно отводить от народа.

Рация затрещала, зашипела, и наконец прорвался голос невидимого Степаныча.

— Я под мостом, у гаишников. Она где?

— Метров триста сзади, — ответил оператор. — Давай в первый двор налево. Там дашь ориентиры.

— База, база, сняли его? — вмешалась Катя. — Я перешла. Куда двигаться дальше?

Клавдия старалась уследить за всем происходящим, но никак не получалось. Нужно было смотреть на несколько мониторов одновременно. Это только Макс может в одно время смотреть по одному телевизору сразу шесть программ, а ее это всегда только бесило.

— Сняли черный плащ? — спросил оператор, бросив рацию и опять схватив микрофон.

— Не получилось, — ответил шипящий динамик. — Он дальше перешел. Или надо было подъехать?

— Я во дворе, — закричал Степаныч. — Машина у самого входа, а мы за гаражом. Если пройдет мимо нас, то попадет на задний двор школы. Идеальное место.

— Понял, — оператор еле успевал жонглировать микрофонами и рацией. — Значит, так, Катя, продолжай медленно плыть дальше. Его к себе не подпускай и постарайся рассмотреть. Первая, сразу за мостом первый двор налево. Встретят за гаражом. Длинный плащ еще не отклеился?..

Ему не успели ответить.

— Он сейчас подойдет, — испуганно заговорила первая.

— Все сюда! — закричал оператор, и все бросились к монитору.

Игорь схватил Клавдию за руку и сжал так больно, что она чуть не вскрикнула.

Парень в клубной куртке подходил все ближе и ближе. Явно направлялся к женщине.

— Он ее сейчас достанет, — прошептал Бодров, вытирая пот со лба. — Сейчас достанет. Дайте я ей скажу.

— Нельзя. — Оператор загородил ладонью микрофон. — Может услышать. Да вы не волнуйтесь. В толпе он ничего делать не будет. Попробует познакомиться и увести в сторону. Он же не идиот. Маньяк, но не идиот.

— Парень настиг девушку и схватил за руку.

— Что вам надо? — спросил монитор женским голосом. Она включила микрофон в рукаве.

— Простите, — ответил парень, — я просто хотел спросить, вы не подскажете, как пройти на «Мосфильм»? Мне сказали, что он у Киевского вокзала. Я уже минут десять шагаю.

— Клеит. — Оператор схватил рацию. — Степаныч, все в машину. Он ее клеит. По моей команде к мосту.

— Понял, — ответил Степаныч.

— Ой, вам еще минут двадцать топать. Вы лучше на любой троллейбус сядьте, остановки через три довезет.

— Говорит пятая, за мной слежка. Старик в сером драповом пальто.

— Тебя понял, пятая! — крикнул оператор, не переставая следить за парнем в клубной куртке. — Поговорим через минуту.

— А где остановка? — спросил он.

— Да вон, через двадцать метров. — Первая махнула рукой.

— Спасибо.

— Это вторая, вижу человека в желтой куртке. Хачек какой-то. Прямо на пятки наступает…

Это была просто какая-то фантасмагория. Клавдия смотрела на мониторы и почти физически чувствовала, как ее постепенно переполняет ужас. Шесть женщин бродят по городу среди огромного количества маньяков в ожидании, кто первый нападет.

Парень в клубной куртке отлип от первой и бросился к остановке, к которой как раз подошел троллейбус.

— Лажечка, — облегченно вздохнула первая.

— Света, хачек держит руки в карманах, — сразу переключился оператор. — Будь начеку.

— Поняла.

— Степаныч, — оператор схватил рацию. — Пока отдыхайте.

— Это пятая. Старик отстал.

Теперь все внимание переключилось на кавказца, который неотступно следовал за Светой по пустынному скверу.

— А ее смогут защитить? — испуганно спросил Порогин.

— Игорь! — раздраженно зашипела Дежкина. — Сходи лучше позвони дежурному по городу. Узнай, ничего не случилось?

— Клавдия Васильевна… — заныл Порогин.

— Повторить? — она зло зыркнула на него.

— Уже иду. — Игорь как ошпаренный вылетел из машины.

— А ее смогут защитить? — спросила Дежкина, как только он ушел.

— За углом двое в машине сидят. И один в «ракушке», — спокойно ответил Бодров.

— Девушка, вашей маме зять не нужен? — выкрикнул кавказец.

Света не реагировала.

— Внимание, он ее клеит.

— Девушка, ну подожди, а! — кавказец догнал ее и перегородил путь. — Говорить с тобой хочу.

— Простите, но я спешу. — Света постаралась его обойти.

— Зачем спешишь? — Кавказец не давал. — Давай познакомимся.

— Ребята, готовьтесь.

— Я тебя в ресторан приглашать хочу! — Кавказец заулыбался. — Пойдешь?

— Не пойду, — спокойно ответила Света, сунув руку в карман.

— Такая красивая. Зачем в ресторан не хочешь? Хочешь, в казино пойдем?

— Не хочу.

— Сколько хочешь? Сто долларов.

Нет, это был, конечно, не маньяк. Просто сексуально озабоченный мужик.

— Вы ошиблись. — Света быстро зашагала к дому.

— Гордая, да? Двести заплачу! — закричал он ей вслед. — Мало тебе?! Сколько хочешь?.. Да пошла ты в жопу, честная нашлась! Кому ты вообще…

Голос его становился тише и тише, пока не смолк. Кавказец еще немного постоял, пнул что-то под ногами и пошел обратно.

— Проверьте у него регистрацию проживания в столице, — скомандовал Бодров. — Если что — сдайте ментам.

Клавдия облегченно вздохнула.

— Что, нервишки хорошо мотает? — спросил Бодров, улыбнувшись. — Кофейку не хотите? Мне жена специальный заваривает для таких случаев.

— Не откажусь. — Дежкина расстегнула пальто. — Может, сердце поскорее выскочит.

— Ребята, а от Кати не отстает, — сказал оператор, внимательно глядя на монитор. — Катюша, ты его рассмотрела?

— Не получается, — ответила женщина. — Слишком далеко держится.

— Тогда ничего страшного. Сама не форсируй ни в коем случае.

Клавдия вышла на улицу. Интересно, что лучше, сидеть тут и наблюдать за всем происходящим или сидеть в прокуратуре, в своем кабинете, и ничего не видеть. В одном случае с ума сойдешь от неизвестности, в другом — от того, что все видишь.

— Ну что там? — к ней подошел Порогин. — Ничего пока?

Клава пожала плечами.

— А может, это Карев? — тихо пробормотала она. — Может, мы зря тут нервы треплем себе и остальным… Что там у дежурного?

— Пока ничего, что нас касается. — Игорь достал сигарету. — Машина ребенка сбила, какой-то полковник повесился и побег из зоны.

Глупый, конечно, вопрос. Если он и убьет, то найдут не раньше чем к вечеру. А могут и дня через два-три.

— Ты что, куришь? — Дежкина вздохнула.

— Да вот, решил попробовать. — Игорь пожал плечами и щелкнул зажигалкой. — Говорят, успокаивает.

— Дурачок. — Она усмехнулась. — Хочешь, лучше конфетку дам?

— Я что, маленький? — презрительно хмыкнул он и затянулся. Но тут же громко закашлялся, согнувшись пополам. — Ну и гадость, блин.

Сигарета полетела в сугроб.

— Успокаивает, как же. — Игорь сплюнул. — Ну давайте вашу конфету. А какая у вас?

— «Коровка». — Клава полезла в карман и достала пару конфет. — На, держи. И выбрось эту гадость.

— Клавдия Васильевна! — из машины выглянул Бодров. — Тут, кажется, кое-что намечается. Идите посмотрите.

— Связь с дежурным держи постоянно, — бросила Клавдия Игорю и вскочила в автобус.

— Вот этот в черном плаще, — сразу показал ей оператор. — Уже двадцать минут за Катей таскается. Мы решили форсировать. Тут один дом ремонтируют, всех выселили. Во дворе уже засада. Сейчас она туда свернет.

Фигура в черном плаще действительно следовала за женщиной как будто привязанная.

— Катя, все готово, — сказал оператор в микрофон. — Ты как?

— Леша, я в туалет хочу! — заныла женщина. — Давайте побыстрее.

— Через пять минут пописаешь. — Он отключил микрофон. Странно, Клава просидела с ним в одной машине целый час, и только теперь узнала, что его зовут Леша.

— А он ничего не заподозрит? — спросила Дежкина.

— Не должен.

— База, база! — вдруг раздался голос по монитору. — Я его засекла! У него нож!

— Где! Кто говорит? — Бодров вскочил. — Номер! Номер свой назови!

— Шестая! Он приближается! Мужчина в сером пальто. Метров десять справа.

Это была женщина в длинной песцовой шубе. Медленно брела по пустынному переулку. Снимали откуда-то с крыши.

— Не паникуй, — спокойно сказал Бодров. — Пушка где?

— В сумочке. — Женщина уже почти скулила. — Я не успею.

— Молчи. Мы успеем!

— Все, я сворачиваю во двор, — вмешалась Катя. — Он все еще идет за мной.

— Катя, подожди! — закричал оператор. — Тут у нас… Тебе отбой. — Он выключил ее микрофон. — Пока.

В переулке все произошло так мгновенно, что Дежкина даже не успела сообразить. Мужчина подскочил к женщине и выхватил нож. Но тут же повалился на землю, а женщина уже сидела на нем и застегивала наручники. Как это у нее так быстро получилось? Со всех сторон уже бежали люди.

— Что, с-сука, съел?! — ревела она, колотя его кулаками по спине. — Не получилось?!

— Отпусти, падла! Мне больно! — орал мужик. — Вы ошиблись, вы приняли меня за кого-то другого!

— Ну да! — Это уже был кто-то из оперативников, которые подняли мужика на руки и потащили к затормозившей рядом машине. — А нож тебе для чего? Пакуй его, ребята. Он у нас, козел…

— Ну вот и все. — Бодров выключил ее монитор. — Всех можно снимать.

— А Катя? — спросил оператор. — Может, ее немножко поводим? Этот в плаще…

— Нет, отстал, — сказала женщина по монитору. — Вы что, взяли кого-то?

— Да, кажется. Можешь садиться в тачку — и к нам. Конец связи.

Клавдия не могла пошевелиться. На душе вдруг стало как-то пусто и скучно. На все стало абсолютно наплевать. Бодров что-то еще говорил ей, поздравлял, предлагал еще кофе, а она только кивала и глупо улыбалась.

Его привезли через десять минут. Молодой белокурый парень в длинном сером пальто. И большой охотничий нож в чьих-то руках.

— Что при нем нашли? — спросила она у оперативника в черной маске.

— Ничего. — Он пожал плечами. — Нож, полиэтиленовый пакет и бумажник с деньгами. Документов не было.

— А Библия? Не было при нем Библии? И швейной машинки.

— Чего? — оперативники недоуменно переглянулись. — Какой швейной машинки? Ничего при нем не было.

— Ты, Эльдар?! — вдруг воскликнул кто-то из парней. — Эй, да я его брал две недели назад. Он шубы просто снимает. Это не тот!

— Клавдия Васильевна! — К Дежкиной подбежал Игорь и остановился, тяжело дыша.

— Что?! — Все внутри у Клавы похолодело. — Убийство?

— Нет, побег.

— Фу-у, ты уже говорил. — Клава устало вздохнула.

— Карев, — тихо сказал он.

Понедельник. 19.40 — 22.09

Кленов лежал на кушетке и стонал от боли. Голова и рука у него были перебинтованы.

— Как это случилось? — тихо спросила Дежкина, присев на стул.

— Ох, мамочки, — со злостью простонал тот, заскрипев зубами. — Давно меня так не мяли.

— Рассказывай. — Клавдия перешла на «ты».

— Ну как. Привез его на допрос, стали выводить, а тут бабок целая куча. Машину окружили, и давай орать. Да такие боевые: «Страдальца за веру мучают! Изверги! Ироды!» Ну и все такое прочее. Не стрелять же в них. Пока наряд подоспел, они Карева схватили и потащили куда-то. Я за ним, а меня по башке чем-то шарахнули — и ногами… А еще плачут, что пенсия у них маленькая…

— А Карев что?! — перебила его Дежкина. — Он-то хотел бежать или нет?

— Не знаю. Сам не могу понять. — Коля с трудом сел. — Сначала вроде не хотел, даже отбиваться от них пытался, а потом и сам меня пару раз. И как сквозь землю.

— Дежкина, к Чапаю. — В дверь заглянула Люся-секретарша. — И быстро.

— Уже иду. — Клавдия встала. — Ладно, лежи. Потом поговорим.

Василий Иванович сидел за своим столом и со злостью черкал какой-то документ.

— Ну что, доигралась, Дежкина?! — закричал, как только Клава вошла. — Допрыгалась, госпожа следователь?! И что прикажешь теперь делать?

— Василий Иванович, я же… — Клава готова была заплакать.

— Что — ты?! Что — ты?! — Чепко вскочил из-за стола и рубанул воздух ребром ладони. — Это твое расследование. Как подозреваемый мог сбежать, а?! Может, расскажешь?!

— Но я же не виновата. Я вообще в другом месте была.

— Ну конечно! А кто разрешил его на допрос сюда привозить?! Что, трудно задницу оторвать и в изолятор поехать?! Да раньше за такие дела…

Он только махнул рукой и устало опустился в кресло.

— Клавдия, ну ты хоть понимаешь, что с меня за такие дела голову снимут? — спросил он устало. — И с тебя заодно.

— Но я же правда не виновата.

— А кто? Бабки виноваты? Конвоиры виноваты? Папа римский, может, виноват?

Клавдия понимала, что сейчас лучше не возражать. Просто нужно ему на ком-то сорвать зло, выпустить пар. А она — самый подходящий для этого объект.

— Василий Иванович, вы не волнуйтесь, — тихо сказала она. — Я его сюда сегодня же притащу.

— Конечно, притащишь. — Чепко ухмыльнулся. — Если не притащишь, сама на его месте окажешься. Вот так. Сутки тебе на это дело даю. — Он с ненавистью посмотрел на телефон. — Господи, как начальству докладывать? Меня же на ужин слопают со всеми потрохами… Поймали хоть кого-нибудь?

— Поймали, — сказала Клава, опустив голову. — Через полчаса сюда привезут. Допрашивать буду.

— Допроси его, Клавдия, ух, допроси. Вышиби из него все, что он знает и чего не знает. — Чепко медленно снял телефонную трубку. — Ладно, свободна. Нечего глазеть, как меня Малютов будет в задницу трахать…

Эльдар уже сидел в ее кабинете. Два конвоира сидели снаружи.

— Здравствуйте, — заискивающе заулыбался он Клавдии. — Может, вы тут во всем разберетесь? Я совсем ни при чем. Шел себе по переулку…

— Замолчи, — перебила его Клава и села за стол. — Фамилия, имя, отчество.

— Ах да-а, — парень хлопнул себя по лбу. — Эльдар Рудольфович Стаценко. Только не Стеценко, а Стаценко. Пишется через «а».

— Значит, так, «череза». — Клавдия посмотрела на него с апатией. — Давай рассказывай.

— Товарищ… Гражданин… — Эльдар побледнел. — Гражданка…

— Госпожа. Госпожа следователь. — Дежкина раскрыла папку и стала читать документы.

— Госпожа следователь, я же всего лишь воришка. Никакой я не маньяк, я просто шубу с нее стянуть хотел. Чистая правда.

— Конечно-конечно. — Дежкина продолжала читать, — Домашний адрес, телефон, место работы.

— Что? — Стаценко был так напуган, что даже плохо понимал, о чем его спрашивают. — Ах да-а. Вторая Останкинская, двадцать, квартира сто семь. Телефон отключили неделю назад за неуплату. Ну не собирался я ее резать, только шубу хотел снять, госпожа следователь! Правда, только шубу! — Эльдар вдруг разревелся, как малолетний ребенок. — Я просто раздеть… И все.

— Место работы?

Клавдия его совсем не слушала. Мысли ее крутились вокруг Карева. Зачем он бежал? Сначала сам пришел сдаваться, а теперь вдруг сбежал. Какой-то абсурд.

— Да какая теперь работа? Безработица. Вот при коммунистах я работал. А при демократах пришлось на улицу идти воровать. Звериный оскал капитализма…

— Клавдия Васильевна. — В кабинет заглянул Порогин.

— Ну что еще? — устало спросила Дежкина. Но, обернувшись на Игоря, невольно поднялась с места. — Не-ет…

Игорь опустил голову и сказал тихо:

— Да…

Понедельник. 17.20 — 18.38

С самого утра муторно на душе. Так муторно, хоть вой.

И все началось с того, что еле удалось вырваться. Пришлось даже пойти на хитрость, притвориться, что вроде температура у меня, а потом сбежать…

А дальше начались всякие глупости: пришлось впустую пройти с полкилометра.

Мне показалось, что это, наконец, она. (Я ведь теперь не наугад пойду, у меня теперь есть фотография. Правда, очень нечеткая фотография. Но угадать можно.) А когда она обернулась — оказалось, старуха лет шестидесяти. Как говорится — сзади пионерка, спереди пенсионерка.

У меня еще таких глупых ошибок не было. Неужели я этот день потеряю? Мне нельзя терять этот день! Я не могу терять этот день…

И тут появилась женщина. Вышла из какой-то машины и двинулась впереди меня. И она сразу бросилась мне в глаза. Потому что уже никто не ходит в шубах, а она почему-то надела… И мне показалось, что она ждала именно меня.

Хотелось побыстрее догнать ее, посмотреть в глаза.

Но, во-первых, на улице еще светло, неделю назад была темень, а теперь день. Во-вторых, она шла в наушниках, такая дурацкая молодежная игрушка — плейер. Как с ней заговорить?

Но самое главное — она как-то слишком медленно шла… Нет, не это… Не знаю что… Мне опять стало не по себе…

В общем, как-то страшно… А это неправильно, мне нечего бояться, это меня должны бояться.

Да-да, сначала было страшно, а потом вся улица, со всеми прохожими, со всеми машинами и даже рабочими, которые делают вид, что ремонтируют троллейбусные провода, все вокруг мне вдруг сказало: ловушка!

И тогда у меня задрожали руки и ноги, но теперь уже не от страха, а от азарта. И все снова стало на свои места. Нет, они мне не помешают. Я накажу ее!

Не важно, она это или нет. Это мой день.

Только не терять голову. Что-то должно случиться, и она будет одна, никто не сможет ее защитить. И тогда приду я.

Она все так же шла медленно, несколько раз оглянулась на меня, стала переходить улицу, стала петлять, чтобы охотникам на меня было легче меня разглядеть.

Но это не они охотятся, а я! Они даже представить себе не могут, что будет дальше. Они даже не догадываются, какое наслаждение они мне подарили — наказать ее прямо у них под носом.

Мы шли уже очень долго. Быстро стало темнеть. Это мне на руку. Вот сейчас она дойдет до этого длинного забора, а меня уже не будет сзади. И когда она дойдет до конца, я буду уже прямо перед ней. Они и не заметят, как я поманю ее из-за угла. Там, где кончается забор, — темный скверик.

Она на минуточку растеряется — ведь я не стану скалиться, как зверь, я буду стонать, словно мне очень плохо. Она захочет мне помочь, она приблизится…

Она дошла до забора, я уже готовлюсь свернуть в подворотню, чтобы задворками опередить ее, но в этот момент — именно в этот момент, когда она уже была в моих руках! — вдруг подкатывает машина, она быстро садится в нее и уезжает…

И опять хоть вой! Чего же они испугались?! Зачем они увезли ее от меня?! Это нельзя, это невозможно!!

Этот день не должен пропасть!

А у меня уже почти не остается времени. У меня всего минут двадцать. Ну разве можно успеть?!

— Вы заблудились? — опрашивает меня кто-то.

Наверное вид у меня действительно растерянный. Я оглядываюсь — она!

— Вы не видели мальчика? — спрашиваю я. — Сын куда-то убежал. Уже час его ищем. Мы тут в магазин зашли, а он куда-то пропал.

— Нет, не видела. Может, он на площадке? У нас там есть такая площадка — раньше военные тренировались, а теперь мальчишки любят играть.

— Где? Вы не покажете?

— Вообще-то я тороплюсь. Я вам могу объяснить…

Нет! Нет! Нет!!!

— Впрочем, мне по дороге. Пойдемте…

…Она упала сразу, лицо соскользнуло с лезвия, и в нем не было даже удивления, только торопливость. Она ничего не поняла. При этой жизни ничего ей не открылось.

Ничего, вот съешь это, чтобы было понятнее.

Гадина, гадина паршивая! Сама виновата!

Вы все виноваты, сволочи! Вы хотите меня изловить, да? Вы уже на меня охотитесь?!

Мне опять стало страшно. Пройти по самому краю! Бес попутал! Еще чуть-чуть — и все, поймали бы! Да, они бы все равно меня поймали!

Нет, я так больше рисковать не буду. Я подожду, пока все успокоится. У меня впереди вся жизнь…

Понедельник. 23.14 — 0.01

Машины тихо свернули в переулок и припарковались возле тротуара.

— А почему здесь остановились? — удивился Порогин. — Нам же только через два квартала.

— Ну конечно, — ухмыльнулся парень в черной маске. — Может, еще мигалки включим? Сирену заведем, по громкоговорителю объявим на весь район, что тут милицейская операция. Вылезай давай. Сами ушами хлопают, а мы лови за них.

Из машин вышло пять человек в пятнистой форме и с автоматами.

— Ну давай показывай. — Парень ткнул Игоря локтем в бок.

Клава вышла вперед.

— Вон тот дом. Пятый этаж, окна выходят во двор.

— На парадное? — омоновец поморщился. — Хреново. А он из окна не сиганет?

— Не знаю. — Клавдия пожала плечами.

— Значит, может, — констатировал мужчина. — Тогда так, Репин и Бурко — через крышу на шестой этаж. Остальные к входной двери. Готовность через десять минут. Вперед.

Через восемь минут Клава уже стояла перед дверью квартиры Карева. За дверью была полная тишина. Лампы в коридоре тихонько щелкнули и погасли — один из омоновцев отключил. Кто-то посветил фонариком на дверь и тихо сказал:

— Пломба повреждена.

— Значит, дома, — ответили ему.

— Ну что, можно звонить? — шепотом спросила Клавдия у одного из омоновцев. Все они были в масках, без знаков различия, и поэтому нельзя было понять, кто из них старший.

— Еще полторы минуты, — прошептал он и отрицательно покачал головой. — Я скажу.

От тишины даже начало звенеть в ушах. Ноги стали как ватные, а рука так отяжелела, что Клавдия испугалась, что не сможет ее поднять, когда нужно будет звонить.

— Давай! — ее толкнули в спину.

Звонок оказался таким громким, что Дежкина чуть не вскрикнула. Позвонила и сразу отскочила в сторону.

В квартире послышался звон бьющегося стекла.

— Выпрыгнул, козел, выпрыгнул, — лихорадочно забормотал кто-то. — Ломаем дверь, быстро! Петров, вниз!

Кто-то ринулся к лифтам, а все остальные бросились к двери. Но вдруг щелкнул замок и дверь открылась сама.

— На землю! — закричало сразу несколько голосов. — Ложись, сука, стрелять буду!

— Тут нет никого! Чего орешь?!

— Ложись, я сказал! У, сволочь!

Завязалась потасовка.

— Отойди, на хер, отсюда! — Кто-то в темноте схватил Клавдию и оттолкнул подальше от двери.

— Пусти, идиот! Это я, Репин!

— Лежать, я сказал! Свет! Включите свет! Не видно ни хрена! Включи пакетник!

— Убирайтесь отсюда, а то милицию вызову! — закричала какая-то женщина из соседней квартиры.

— Пусти, дурак! — ревел кто-то, барахтаясь на полу. — Это же я! Идиот!

Наконец включили свет.

— Идиот, я тебе что говорил! — На полу, придавленный двумя омоновцами, лежал третий и хрипел от боли. — Пусти, руку сломаешь!

— Репин, ты, что ли?

— Нет, Шамиль Басаев! Нет там никого, чего вы на меня накинулись?!

В квартире действительно никого не оказалось. Парни ввалились внутрь и стали бродить по комнатам, светя повсюду фонариками. Кто-то подошел к Клавдии и спросил:

— Сможете определить, был он тут сегодня или нет?

— А как? — Она неуверенно огляделась. — Я даже не знаю.

— Ну постарайтесь. — Парень посветил ей в лицо.

— Хорошо, я попробую.

— Клавдия Васильевна, я знаю, как определить, — сказал Порогин.

— Каким образом?

— Ну это… — Он отвел ее в сторонку. — Этот Карев все время святой водой брызгал все комнаты, когда приходил кто-нибудь. Боялся, что ему черта в дом запустят.

— Что, черта искать будешь? — пошутила она.

— Нет, зачем? — Игорь улыбнулся. — Я сейчас. Дайте мне фонарик!

Порогину дали фонарик, и он пошел на кухню. Долго гремел там посудой и наконец крикнул:

— Нет, не было его тут сегодня!

— Почему ты так решил? — удивилась Дежкина.

— Вот! — Игорь, улыбаясь, вышел в коридор. — Смотрите, она сухая.

В руке у него была какая-то кисточка, похожая на малярную.

— Что это? — спросил кто-то.

— Этим он всех окроплял. Как в церкви, знаете. Очень любил это дело. А она сухая вся.

— Ну и что? Может, сегодня не стал.

— Стал бы, — вмешалась Клавдия. — В первую очередь. Значит, не было его тут сегодня. Есть у кого-нибудь телефон? А то здесь уже полгода, как отключили.

— Только в машине. Ладно, давайте выбираться отсюда. Ночевать тут, что ли? И допросите кто-нибудь соседей.

В машине Клавдии сунули телефон. Она набрала номер, и трубку сняли сразу.

— Алло, это Кленов!.. Это Чепко! Взяли?

Говорили с двух параллельных аппаратов. Видно, сидели и ждали как на иголках. Клава посмотрела на часы. Половина двенадцатого. Им домой уже давно пора, а они… Кошмар какой-то.

— Так взяли или нет? Не молчи! — нервно кричал в трубку Чапай. — Дежкина, я знаю, что это ты. Ну скажи, что взяли! Ну я тебя очень прошу.

— Нет, Василий Иванович, — тихо ответила Клава. — Он, похоже, тут и не появлялся.

— Так я и знал! Так я и знал! — Чепко чуть не плакал. Это было понятно даже по телефону. — Ну ты мне за это ответишь, Дежкина. Ты мне за это ответишь! Сама вместо него сядешь. Мигом в прокуратуру! Через полчаса чтоб была! — приказал он и бросил трубку.

— Что будете делать? — спросил Кленов.

— А что делать? В прокуратуру еду. Через час буду.

— Слушайте, а вы не знаете, у кого он может прятаться? Наверняка ведь у кого-нибудь из этих старушек.

— Я как раз у тебя спросить хотела. Может, сказал тебе по секрету перед тем, как бежать?

— Ладно, приезжайте. — Кленов вздохнул. — Вместе на ковер пойдем.

Через пять минут вернулся последний омоновец Тот самый Репин, которого побили.

— Все, не видел его никто сегодня. Какие-то бабки собирались, а его не было. Можно ехать.

— Слушай, — спросила Клавдия у Игоря, когда он сел в машину, — а церковь далеко отсюда?

— Нет, минут пять пешком. А что?

— Давай мимо нее прокатимся, а? Это в ту сторону?

— Нет, это в другую. Мы на Профсоюзную выедем. — Игорь посмотрел на Клавдию. — Да нет, он отца Сергия терпеть не может, вы же сами знаете. Не пошел бы он в церковь.

— Значит, поедем на Профсоюзную, — сказала Клавдия и толкнула водителя в спину. — Можно, а?

— Да запросто. — Парень завел мотор. — Хоть по кольцевой.

Через окна храма пробивался свет.

— Странно. — Порогин удивленно взглянул на Дежкину и опять уставился в окно. — Что он там делает так поздно?

— А ну притормози! — Клава опять ткнула водителя в спину.

— Да слышу, не глухой. — Он остановил машину. — Что за привычка в спину все время толкать. У меня уже там синяк.

— Поди посмотри, как там, — сказала Дежкина Игорю. — Если что не так, сразу возвращайся. Только сам не вздумай ничего делать, понял?

— Да ладно, — Порогин махнул рукой. — Вы меня все за какого-то мальчика держите.

— Что случилось? — В окошко постучал омоновец из задней машины.

— Сейчас, сейчас, — Клава умоляюще улыбнулась. — Через минуту поедем.

— Нам вас ждать?

— Если можно. Очень прошу.

Омоновец пожал плечами и пошел обратно.

Конечно, за кого Игорька еще держать? Может, при других он и ведет себя как взрослый мужчина, а при ней точно мальчик. И чем взрослее старается выглядеть, тем большим мальчишкой кажется. Клаве даже немного жаль его стало. Радовался бы, что его еще мальчиком называют. Годиков через десять будет вспоминать с грустью. Хотя у мужчин это гораздо раньше происходит.

Он вернулся через три минуты. Шел почему-то пригибаясь, как лазутчик.

— Во дает! — ухмыльнулся водитель. — В индейцев, что ли, играет?

— Он там! — И Клавдия выскочила из машины.

— Кто?..

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ШЕСТОЙ

Вторник. 00.53 — 1.49

Прожекторы вспыхнули сразу со всех сторон и осветили церковь от земли до самого креста.

— Так, все по своим местам! — Командовал по рации Бодров, потягивая душистый кофе из пластикового стаканчика. — Штурм начинаем по моей команде.

— Какой штурм? — вмешалась Клава. — Вы что? Это же церковь.

— А это маньяк. Угрохает еще человек пять-шесть, что тогда? — Бодров грозно посмотрел на нее. — Я ведь вам говорил, не вмешивайтесь. Я в вашу работу не лезу, и вы в мою не суйтесь.

Отец Сергий стоял в сторонке и с ужасом наблюдал за всем происходящим. Мимо него то и дело пробегали здоровенные мужики с автоматами, прошли пара снайперов. Кто-то глянул мельком, хмыкнул удивленно и побежал дальше.

— Где этот поп?! — закричал Чепко, только что приехавший из прокуратуры. — Я с ним поговорить хочу.

— Я здесь. — Батюшка подошел и слегка поклонился. — Вы меня искали?

— Начальник следственного отдела Чепко. Давно он у вас сидит? Час, полтора?

— С семи часов вечера, — тихо ответил батюшка, опустив голову.

— Как с семи? Вы что? А почему не позвонили? Да вы хоть знаете, кто он?

— Он — человек, — спокойно ответил священник. — Пришел в храм и попросил помощи. Я не мог его не пустить.

— Почему это не могли? Он что, вам угрожал?

Клавдия стояла рядом и все слышала. И ей вдруг стало стыдно. Она даже не могла понять, откуда этот стыд.

— Нет, он мне не угрожал. Просто… — Отец Сергий беспомощно огляделся. — Просто я не могу его выгнать. У вас свои законы, у меня…

— В этой стране законы для всех одни! — начал рубать ладонью воздух Чапаев. — Это Конституция Российской Федерации и Уголовный кодекс, в котором, кстати, есть статья за укрывательство преступника.

— Готовность две минуты, — скомандовал Бодров, и отец Сергий вздрогнул.

— Простите, — все так же спокойно, но твердо сказал он Чапаю, — но мирским законам я подчиняюсь только тогда, когда они не противоречат церковным. Для меня церковные выше.

— Нет уж, попишко, ты ответишь мне по всем законам!..

— Не смейте на него кричать! — вдруг взорвался Порогин. — Какое вы имеете право?! У нас в прокуратуре можете командовать, а на него не смейте кричать. Он вам не мальчик.

Чепко даже рот открыл от удивления. Ноздри его стали подрагивать, а глаза сузились.

— Ребята-ребята!.. — предпочла вмешаться Дежкина. — Я понимаю, что все на пределе, но давайте держать себя в руках.

Она схватила Порогина за рукав и оттащила в сторону.

— Ты чего орешь? — прошептала ему, посмотрев так, что Игорь даже отпрянул. — Ты его только еще больше заводишь. Стой тут и не подходи, а то еще от меня получишь. Понял?

— Понял. — Игорь опустил голову.

— Готовность одна минута! — раздался голос Бодрова.

— Подождите, пожалуйста, — тронул Клавдию за рукав батюшка. — Я попробую с ним поговорить.

— Ну конечно! Так я вас и пустил, — вмешался Бодров. — Он вам голову проломит, а я потом за вас отвечай. Не выйдет.

— Нет, он меня не тронет, — мягко улыбнулся батюшка.

— Вы лучше скажите, у него оружие есть какое-нибудь? — Бодров посмотрел на священника свысока.

— Нет, что вы, никакого оружия! — Батюшка даже перекрестился. — Я бы его с оружием и в храм-то не пустил.

— Че, и нас не пустите? — улыбнулся Бодров.

Отец Сергий посмотрел ему прямо в глаза и тихо ответил:

— Не пущу. Только вы ведь меня все равно не послушаете.

Они смотрели долго друг на друга. Наконец оперативник не выдержал и отвел взгляд. Включил рацию и тихо скомандовал:

— Отставить готовность. Пока ждем. И огонь не открывать. Он без оружия. Кто пальнет — сам голову отверну.

— Спасибо вам. — Священник улыбнулся.

— Да ладно. — Бодров раздраженно махнул рукой. — Идите, разговаривайте. Десять минут вам даю.

— Как думаете, Дежкина, получится у него? — спросил оперативник, когда батюшка скрылся за дверью храма.

— Не знаю. — Клавдия пожала плечами. — Будем надеяться.

— Почему вы его отпустили?! — К ним вдруг подбежал Чепко. — Кто дал такое разрешение?!

— Я дал! — гаркнул на него Бодров. — Я руковожу операцией. Ясно?

— Ты что? — сощурился Чепко. — Ты не забылся, хлопчик? Тебе напомнить, с кем ты разговариваешь?..

— Прошу вас, — снова вмешалась Клавдия, — прекратите.

Чепко отошел от оперативника, поигрывая желваками.

— Приготовиться, — скомандовал в рацию Бодров. — Держать дверь на прицеле.

Омоновцы быстро заняли позиции, защелкали затворы винтовок и пистолетов.

А потом на минуту все смолкло. Десятки напряженных глаз всматривались в дверь храма, словно могли увидеть то, что происходило внутри.

— Православные христиане! Люди добрые, простите меня, грешного! — Этот голос неожиданно донесся откуда-то сверху.

— Вон он, вон он! — закричал Бодров.

Клава посмотрела вверх и обомлела.

— Не стрелять! — заревел Бодров на весь парк. — Никому не стрелять!

— Клавдия Васильевна, смотрите! — Игорь подскочил к ней.

— Вижу, — упавшим голосом ответила она, не отрывая глаз от колокольни.

В лучах прожекторов, неясная и мистическая, воздевшая руки к небу, светилась фигура человека.

— Люди добрые! За грехи мои тяжкие кару несу!

Это был Карев. Он стоял на самой вершине маковки, щурясь от бьющих в глаза фонарей, и кланялся на все четыре стороны.

— Где поп?! — закричал кто-то. — Попа нету! Где он?!

Клавдия бросилась в храм.

— Стой! Держите ее! — закричал Бодров, и двое спецназовцев бросились за ней вдогонку.

— Не подходи! — визгливым голосом заорал Карев.

Омоновцы замерли в нерешительности. Клавдия плечом толкнула дверь и влетела в церковь.

Отец Сергий сидел на мраморном полу и тихонько плакал. Лоб у него был разбит. Кровь залила все лицо и капала на сутану.

— Что с вами?! — Дежкина упала на колени и выхватила платок. — Чем это он вас?

— Это ничего… это ничего, — тихо пробормотал батюшка, пытаясь встать.

Клава облегченно вздохнула. Значит, не ножом, значит, не так, как тех женщин. Она промокнула платком кровь со лба.

— Я сейчас врача позову.

— Не надо. — Отец Сергий взял у нее платок и вытер лицо. — Вы его спасайте. А это ничего.

— Как он на крышу попал? — Клавдия помогла батюшке подняться. — У вас что, окна не закрываются?

— Да вроде закрыты были. — Батюшка сел на лавку. — Когда ремонт делали, мы рамы глухие ставили. — Он вдруг взял Клавдию за руку, посмотрел в глаза и тихо попросил: — Остановите их. И его остановите. Это же храм Божий. Господи, что же это делается?

— Все будет хорошо. — Клавдия положила его руку себе на плечо. — Вы не волнуйтесь, бойни тут не будет. Я не допущу. Пойдемте, там «скорая помощь», вам перевязку сделают.

Карев одной рукой держался за крест, а другой все время крестился, изредка выкрикивая:

— Грешен! Грешен! Перед всем православным миром каюсь, что грешен! Простите меня, ради Спасителя нашего Иисуса Христа! Любую кару готов принять.

— Карев, слезайте немедленно! — кричали ему по матюгальнику. — Слезайте, или применим силу!

Но он не обращал внимания.

— Ну что, доигралась, Дежкина? — зло прошипел Чепко, подскочив к «скорой помощи». — Вот и товарищу священнослужителю голову разбили. Хорошо еще, что хоть жив остался.

Клавдия бросила на него короткий взгляд и не ответила. Тогда Василий Иванович кинулся к Бодрову:

— Штурмовать надо, штурмовать. Он так до утра провыступать может.

— Поздно штурмовать. — Бодров бессильно сжимал пудовые кулаки. — Ну вот что мне теперь делать, а? Пожарников, что ли, вызывать?!

Но пожарников вызывать не пришлось. Потому что Карев вдруг закричал:

— Православные люди! Каюсь перед вами! Я убил! Простите меня, грешного, и не поминайте лихом!

Потом отпустил крест, раскинул руки, как крылья, и, оттолкнувшись ногами от купола, полетел вниз…

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЙ

Среда. 13.31 — 0.00

Вся прошедшая неделя слилась для Клавдии в один нескончаемый день — день споров, скандалов, обид, разочарований и растерянности.

До самого последнего момента Клавдия не верила, что маньяком в самом деле был Карев. Она как-то приняла сразу кленовское определение — дьячок просто эксгибиционист. Тоже своего рода сдвиг по фазе. Но не такой уж опасный. Самое страшное — начнет девочкам у школы показывать свои мужские причиндалы. Тут, конечно, тоже не сахар. Всякое крайнее проявление — гадость и гадость. Но убивать Карев не мог.

Клавдия действительно верила в это до того самого мгновения, как тело дьячка, ударившись о крышу церкви, покатилось по ней, гремя по жести, и упало на землю.

Отец Сергий, выскочивший из «скорой», опустился на колени и зарыдал.

Дальше началась какая-то суматоха и суетня, когда никто не знал, что нужно делать.

Бодров и Чепко что-то орали, но их никто не слушал. Бездыханному Кареву зачем-то нацепили наручники, а потом все никак не могли их снять, потому что потеряли ключи.

Потом «скорая» увезла тело.

А потом ночь плавно перекатилась в день и начались вызовы на ковер.

Клавдия ходила по высоким кабинетам послушно и безучастно. Она сама ничего не понимала. Не мог человек, играющий великого грешника, броситься вниз головой. Все должно было кончиться не так. Карев должен был в конце концов спуститься вниз и в соплях и слезах, бия себя кулаками в грудь — тоже показушные жесты, — признаться, что никого не убивал.

А он бросился вниз головой.

Клавдию именно потому и драили на коврах, что она всем твердила с упорством, достойным лучшего применения:

— Этого не может быть… Это не он… Он поскользнулся, наверное…

Но свидетелей было предостаточно — дьячок никак не поскользнулся, он сам прыгнул вниз.

У нее еще оставалась одна надежда — да-да, теперь страх превратился в надежду, — что через восемь дней опять будет найдена мертвая женщина.

У последней жертвы во рту был листок из Библии — на этот раз из Песни Песней Соломона. Тоже никакой логики. Если бы и другие листки имели отношение к любви, то можно было бы говорить о сексуальном маньяке.

И еще одна странность, которую все расценили как знаменательную — влагалище у женщины не было зашито.

— Ну вот, — сказал Игорь. — Правильно, машинку мы у него изъяли!

И по времени сходилось — батюшка сказал, что Карев появился у него около семи, а женщину убили около шести. Как раз добраться.

Старушки в показаниях путались — каждая клялась, что Карев провел весь день у нее. Это — не в счет.

Игорь ухитрился — вот молодец! — сопоставить совершенно упущенные Клавдией факты и выяснить, что ту самую злополучную форточку, через которую и вылез на купол Карев, сделали очень хитрым образом. Она открывалась снаружи и изнутри незаметной защелкой. Поэтому и не смогли обнаружить способ проникновения в церковь грабителей.

Дальше было уже делом техники. Оказалось, что оконные рамы делали учащиеся ПТУ.

Игорь взял пацанов через два дня. Они, конечно, ревели белугами, отнекивались, сморчки прыщавые, но Игорь их мигом привел в чувство. Несколько икон были найдены у одного из них дома.

Все эти события шли своим чередом. А Клавдия была как в сером тумане. Она ждала восьмого дня и сама ругала себя за это ожидание. Но поверить в то, что Карев маньяк, так и не могла.

Впрочем, долго ей расслабляться не пришлось.

Вдруг из серого тумана всплыла физиономия Чепко и проговорила:

— Ты дело Худовского когда заканчивать собираешься?

Поначалу Клавдия, опешив, уставилась на Чапая, она даже не сразу смогла сообразить, о каком Худовском идет речь.

— Слушай, он же столько дерьма на нас вывалит, что потом вовек не отмоемся. Давай, Клавдия, кончай кайфовать, принимайся за дело. Что там за сложности?

Нет, сложностей никаких не было.

Клавдия быстренько допросила рокеров. У них не хватило фантазии врать долго, и они признались, что получили от лидера НДПР пятьдесят американских долларов за то, что несколько раз — несильно — двинут ему в «тыкву».

Клавдия уже перестала интересоваться переводом молодежного сленга на русский, потому что и сама начала понимать: «тыква» — это голова.

Низовцеву припереть к стене оказалось не так просто, но и с этим Клавдия справилась. Как? Ну, есть кое-какие профессиональные секреты. Скажем, напомнить женщине, что проституция хотя и нерегулярно преследуется законом, но дело отнюдь не почетное.

Словом, когда Худовский по вызову повесткой пришел в прокуратуру, Клавдия была уже во всеоружии.

Она готовилась к длительной и не очень приятной беседе, но Худовский оказался на редкость понятливым человеком.

Он тут же сменил тон хамский и начальственный на заискивающий и лебезящий.

Заявление свое он забрал без слов и еще очень настойчиво намекал Клавдии, что не желает широкой огласки. Что вообще это была шутка.

Кленов теперь появлялся в кабинете Дежки ной крайне редко. Но одна беседа между ними как бы поставила точки над «и».

— Теперь объясни мне, Коля, — сказала Клавдия, — что вообще происходит?

— Все, что и должно происходить.

— Коля, но ведь он бросился вниз. Коля, не мог это сделать нормальный человек, даже обожающий гласность.

— О, Клавдия Васильевна, человек и не то может сделать.

— Ерунда. Все как раз и сходится, что убийца — Карев. Ведь, согласись, он очень подробно рассказал нам, как происходили убийства.

— Он внимательно читал газеты.

— Коля, в газетах ничего не было про левшу, про отвертку, про остров на озере.

— Спрячьте куда-нибудь эти ножнички, — вдруг попросил Кленов, подавая Клавдии свое орудие производства и выходя из кабинета.

Клавдия была в таком мороке, что подчинилась без вопросов.

— Можно? — спросил Кленов из-за двери.

— Д-да, — ответила Клавдия, мало что понимая в происходящем.

Ножнички она спрятала в пустой чайник.

Кленов вернулся, взял ее за руки и попросил:

— Думайте о том, куда вы спрятали ножнички. Усиленно думайте, но ничего мне не говорите. Думайте, думайте.

Он стал как-то неприятно дышать, оскалив зубы, и дергать Клавдины руки.

Медленно вместе с ней двинулся по комнате, остановился у чайника и достал оттуда ножнички.

— Вы подсматривали? — спросила Клавдия.

— Нет, это вы мне подсказали.

— И что?

— Да фокус же! — улыбнулся Кленов и снова стал вырезать какую-то гирлянду. — Элементарный. Помните, Карев просил, чтобы женщин показывал тот, кто сам расследовал убийство, то есть тот, кому были известны подробности.

— Да… Но как?..

— Но я же вам показал как! Элементарно. Он держал следователя за руку. А тому ведь хотелось — согласитесь, Клавдия Васильевна, что Игорю очень хотелось, — чтобы Карев был маньяком. Вот он невольно чуть-чуть, слегка, незаметно даже для себя самого маленько напрягался, если дьячок делал ошибку, и расслаблялся, когда показывал правильно.

— Ладно, хорошо, — согласилась Клавдия, — но зачем же он бросился?

— А тут еще проще, — пожал плечами Кленов. — На миру и смерть красна. Народ это давно приметил. Это даже было бы удивительно, если бы он не сделал этого. Ведь для эксгибициониста это мечта — потрясти толпу! Чем угодно, даже собственной смертью…

— Значит, Карев не убивал? — в лоб спросила Клавдия.

— Мог, — сказал Кленов. — А уж точно мы об этом узнаем только во вторник, на восьмой день.

Опять восьмой день. Этот необъяснимый восьмой день.

Но, пожалуй, самым странным во все эти дни было то, что Карев — остался в живых…

И даже не очень покалечился. Так только, сломал себе ногу и выбил плечо. И еще расцарапал лицо.

Клавдия навестила его в клинике, как только врачи позволили.

Это было вчера.

Она открыла дверь в палату, которую охраняли милиционеры, и первое, что увидела — сияющее лицо Карева.

— Здравствуйте, Клавдия Васильевна! — довольно бодро поздоровался он. — Видите, не принял меня Господь, страшного грешника.

— Как вы себя чувствуете?

— Намного лучше, госпожа следователь. Как после исповеди!

— На исповеди лгать не положено, — сказала Клавдия.

— На исповеди не положено, — радостно закивал дьячок.

— Скажите, Карев, скажите мне честно, — присела на край кровати Клавдия, — это ведь не вы, правда?

Он хитро смотрел на нее с минуту. Даже подмигнул ей заговорщицки.

— Нет, госпожа следователь, — сказал он так же весело, — это я.

Теперь Клавдию дома обходили на цыпочках. Она возвращалась мрачная, тут же садилась за бумаги, и если кто-нибудь, кроме Вити, осмеливался ее тревожить, она устраивала такой разнос, что посуда дрожала в шкафу.

А сегодня с утра она ходила просто фурией. Даже Чепко, заглянувший к ней в кабинет, предпочел тихонько ретироваться и не трогать Дежкину.

Чубаристов снова куда-то уехал, но Клавдия о нем и не вспоминала. Она поставила себе, что все вопросы будет задавать только тогда, когда выяснит все до конца.

Дежурному по городу было дано четкое предупреждение, что если он о подобном убийстве не сообщит в первую очередь Клавдии, то она сама его убьет.

Клавдия знала, что маньяк выходит на охоту только к вечеру, но дергаться начала уже с обеда.

Левинсон даже не смог Клавдию развеселить, хотя, кажется, выложил все самые уморительные свои байки. Игорь тоже только поздоровался и тут же исчез.

К семи вечера, когда Клавдии казалось, что она сейчас просто тронется от ожидания, в кабинет впорхнула Люся-секретарша.

— Дежкина, ты что тут сумерничаешь? Пошли домой, муж, дети, телевизор, — прохихикала Люся, но Клавдия так посмотрела на нее, что у Люси даже челюсть отвисла. — А че я такое сказала? Че ты?! Подумаешь… Деловая.

Люся вильнула задницей и вышла из кабинета.

Клавдия смотрела на телефон. Телефон молчал. Молчал принципиально, молчал, сволочь такая, как глухонемой, как камень, падла пернатая.

— Дежкина… — снова всунулась крашеная мордочка Люси.

Тут уж Клавдия не сдержалась.

— Люся! — орала она. — Можешь ты понять своими куриными мозгами, что я занята! За-ня-та!!! Уйди отсюда!!! Лучше сама уйди!!!

— Я, конечно, уйду, но тебя Малютов ждет. Так что уж позволь мне выполнить свои профессиональные обязанности, — скривилась Люся.

— А-а-а, — зарычала Клавдия, — чтоб ему!

Люся не успела отскочить, поэтому Клавдия чуть не сшибла ее с ног.

— Да, Игорь Иванович, слушаю вас, — влетела она в кабинет прокурора.

— Так-так-так, — не сразу нашелся он от такого напора. — Во-первых, здравствуй, Дежкина. Во-вторых, я чего тебя позвал… Бригаду твою будем расформировывать.

— Какую бригаду? — не поняла Клавдия.

— Ну, у тебя были помощники, когда вы искали убийцу. Теперь он найден, зачем тебе люди? Для компании?

— А с чего вы взяли, что он найден?

— Так-так-так… — снова не сразу нашелся Малютов. — А этот Карев, он кто? Он мелкий хулиган?

— Я пока не знаю.

— Ну вот и занимайся, зачем тебе люди?

— А если это не он?

— Так, Дежкина, слушай, — начал выходить из терпения Малютов, — хватит мне мозги помидорить. Это Карев или не Карев?

— Игорь Иванович, — чуть не завыла Дежкина. — Вот как раз сейчас это и решается…

— Что ты имеешь в виду?

— То, что сегодня восьмой день. Его день, понимаете! Если сегодня трупов не будет — значит, Карев, будет…

— Ясно, — вдруг согласился Малютов. — Согласен. Будем ждать. — Он поглядел на часы. — Так, до которого часа?

— Игорь Иванович, я не знаю, вдруг уже звонили.

— Сейчас проверим… — Он включил селектор. — Люсенька, будь добра, ласточка, соедини меня с дежурным… Алло, Люся. Ты где там?

— Уже половина восьмого, Игорь Иванович, ушла Люся, — устало сказала Клавдия.

— И никуда я не ушла, — вдруг ответил селектор. — Не только вы, госпожа следователь, делами занимаетесь. Соединяю, Игорь Иванович.

— Дежурный по городу майор…

— Алло, майор, это Малютов из городской. Что там у тебя на этот час?

— Это про маньяка, что ли?

— Ну да! Да!

— Ничего.

— Вообще ничего? Даже похожего?

— Нет, вообще ничего. Две автоаварии.

— Странно, — сказал Малютов, кладя трубку.

— Надо ждать, Игорь Иванович. Хотя бы недельку подождать.

— Нет, Дежкина, ждать не будем.

— Ну хотя бы денек!

— Нет.

— Ну хоть до полуночи! — взмолилась Клавдия.

— Так-так-так… — задумался Малютов. — Ладно, до двадцати четырех ноль-ноль. Все, свободна.

Клавдия вернулась в пустой кабинет.

«Если маньяк на свободе, то это уже случилось, — подумала она устало. — Теперь только ждать, что найдут труп. А если не найдут? Тогда ясно — убийца Карев. Все намного сложнее, чем раскладывает Кленов. И этими своими фокусами он меня не убедил. Ну ладно, бросился, потому что покрасоваться хотелось. Но теперь-то чего уж? Теперь его каждая собака будет знать — придурок! А он не отказывается. Ну не может человек на себя это брать. Не может. Тут только должна быть какая-то неотвратимая причина».

Клавдия включила чайник и достала из пакета последний пирожок. Но ни пить, ни есть не хотелось. Она зачарованно смотрела на закипающий чайник и ждала звонка.

Все равно звонок прозвенел неожиданно.

У Клавдии задрожала рука, когда она тянулась к аппарату.

«Вот сейчас все и решится, — мелькнуло в голове. — Сейчас все станет на свои места».

— Алло…

— Дежкина? Ну, поднимайся…

— Игорь Иванович, а что произошло? — разочарованно протянула Клавдия.

— В том-то и дело, что ничего не произошло.

— Но мы же договорились до двенадцати…

— А сейчас, по-твоему, сколько?

Клавдия взглянула на часы. Было половина второго ночи.

Убийца так и не появился.

— Ну что, теперь поняла, кто убийца? — спросил Малютов.

— Поняла, — ответила Клавдия. — Это не Карев.

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОЙ

Четверг. 9.03 — 14.50

Все это враки, что, когда у тебя забирают дело и передают другому, ты чувствуешь огромную утрату, что срастаешься с этим делом, холишь и лелеешь его, как собственного ребенка, что чувствуешь себя опустошенным, когда этот ребенок перешел в чужие руки.

Ерунда. С глаз долой, из сердца вон. Баба с воза — кобыле легче. Помер Юхим, да и хрен с ним. Положили его в гроб, ну и мать его… В столе еще штук пять лежит — и все требуют точно такого же внимания. А завтра, если не сегодня, еще парочку подкинут. И так до самой пенсии. Так что никакой жалости, никаких литературных душевных мук. Просто… Просто неприятно немножко, и все. Завтра забудется, поблекнет перед новыми, не менее сложными и одновременно страшными. Жаль, конечно, что Кленов теперь заходить не будет. Но появится кто-нибудь другой. Свято место пусто не бывает.

Поэтому Клавдии было абсолютно безразлично, что Семенов ходит по прокуратуре гоголем, снисходительно кивая ей при встрече. Она-то понимала, что у себя в кабинете, оставшись один, он ногти грызет от страха и бессилия. Так пусть уж хоть здесь потешит свое самолюбие.

Игорек стал все реже забегать. Теперь небось уже и не рад, что ведет дела самостоятельно. Она, по крайней мере, волком готова была выть через полгодика после того, как вышла в «свободное плавание». Ну ничего. Надо же когда-то самому начинать. Порогин — парень толковый, хоть и еще пацан пацаном.

Только одно тревожило Дежкину. Не сильно, конечно, тревожило, не первостепенно, а так, подспудно, подсознательно. Но тревожило изо дня в день, как больной зуб, про который и можно забыть на время, но он от этого здоровым не станет и рано или поздно все равно о себе напомнит.

А тревожило то, что дело это так и не будет завершено. Карева расстреляют или в психушку запрут до конца дней, а годиков через пять всплывет этот маньяк где-нибудь в провинции. И все с начала. И убьет еще несколько человек. И будет еще кто-то ощущать, как волосы шевелятся на голове, когда узнаешь все, что этот человек натворил. Но это уже будет не ее дело. Как сказал когда-то Понтий Пилат, «Я умываю руки». Раз так захотели, пусть имеют.

— Дежкина, ты уже за два месяца не заплатила! — закричала Патищева с другого конца коридора и рысью бросилась к Клавдии. — Давай раскошеливайся.

На этот раз никуда не денешься. Получка была только вчера, и никак не скажешь, что денег нет. Клавдия вздохнула и полезла в сумочку.

— Слыхала, Дежкина, Семенов дело в суд передал. — Патищева злорадно улыбнулась.

— Да? Ну и как? Не завернули?

Клава еще не знала, что дело уже в суде. Мог бы и сказать из вежливости.

— Нет, пока не завернули. — Патищева отсчитала сдачу. — Уже десять дней, как в суде.

— Ну что ж, ему медаль. — Дежкина пожала плечами и зашагала по коридору.

— Клавдия! Новость слыхала? — выскочил из-за угла вездесущий Левинсон и зашагал рядом. — Сейчас расскажу, обхохочешься. А что это у тебя в сумке? Опять пирожков напекла? Сразу напрашиваюсь на чай.

— Напрашивайся. — Клава улыбнулась. — Сегодня со сливовым повидлом. Годится?

— Годится. — Старик потер руки. — Значит, так, приходит мужик в отделение милиции и чистосердечно признается, что жену убил. Ну его, естественно, сразу в наручники — и давай допрашивать что и как. Он говорит, что поехали они на дачу, там он жену напоил, спать уложил, а ночью тихонько вышел и дачу поджег. Его тут же сажают в тачку и везут на эту дачу. Как только уехали, приходит в это же отделение баба. Пьяная, вся в слезах, в соплях, и признается, что мужика своего укокошила. Ее тоже в наручники и тоже на допрос. И она рассказывает, что они с мужиком тоже на даче были. Она его тоже напоила и дачу подожгла. Все обалдели немного, но тоже сажают в тачку и везут. Думают, кто его знает, может, совпадение. Приезжают — правда, дом сгорел, еще дымится. А возле дома стоит первая машина. Мужик, как бабу увидел, чуть с ума не сошел. Это, оказывается, его жена, которую он убил.

— Как это? — удивилась Дежкина.

— Да они оба в один день решили друг друга укокошить. — Левинсон засмеялся. — Оба сделали вид, что напились, потом он через дверь вышел, а она через окно. Дом с двух сторон подпалили и разбежались в разные стороны. Потом оба протрезвели, перепугались и сознаваться пришли.

— Ужас какой. — Клавдия достала из сумки пакет с еще теплыми пирожками и поставила на стол. — Угощайся. И что им будет?

— Да ничего не будет, скорее всего! — Левинсон рассмеялся. — Ну ладно, мне пора. Поскакал я.

— Как, а чай? — удивилась Дежкина. — Я же только что чай поставила.

— Некогда мне. — Левинсон схватил еще один пирожок. — Вечерком, может, заскочу. Сейчас к Семенову зайти нужно. Ему дело твое завернули.

— Да? А что так? — Клавдия попыталась скрыть злорадную улыбку.

— Не знаю. Да он сам к тебе зайдет, все расскажет.

Когда Семенов через час постучал в кабинет, следователь Дежкина даже ответила не сразу — так была занята своими делами.

— Проходи, садись. Пирожок бери, — сказала коротко и погрузилась в изучение очень важных протоколов.

Семенов ерзал на стуле минут десять. И только когда он начал откашливаться каждую минуту, она наконец захлопнула папку, приветливо улыбнулась и сказала:

— Ну что, поздравляю. Патищева сказала, что вы в суд дело отправили.

— Спасибо. — Семенов покраснел. — Клавдия Васильевна, я тут хотел с вами…

— Слушайте! — Клава вдруг засмеялась. — Мне тут Левинсон сейчас историю рассказал. Приходит, значит, мужик в милицию…

— Клавдия Васильевна, я по делу зашел, — перебил Семенов, не зная, куда себя девать от стыда. — Мне у вас кое-что выяснить нужно по поводу Карева.

— А что такое? — удивилась она. — Что, завернули?

— Так, пустяки. — Семенов махнул рукой. — Адвокат просто выяснил, что Карев уехал из Хабаровска за день до того, как произошло последнее убийство. И тут в Москве у него кое-какие алиби набираются. Ну и мужик, которого убили, тоже как кость в горле.

— А я-то чем могу помочь? — Клава пожала плечами. — Это теперь ваше дело.

Семенов вздохнул.

— Слушайте, Дежкина, не будьте вы… Я ведь на него не напрашивался. И вас не подсиживал. Меня самого со всех сторон давят. «Давай быстрей, чего тянешь?..» Газетчики у подъезда дежурят. Ну что за невезуха. Вечно чужие дела доводить приходится, уже вся прокуратура смеется. Можно подумать, что, если бы вам дали, вы бы отказались.

Конечно, Клавдия не отказалась бы. Не имеет права. Это работа. За это деньги платят. Не хочешь — иди в коммерцию.

— Ладно, давайте выкладывайте, что там у вас? — Клава виновато улыбнулась. В конце концов, они одно дело делают.

— Спасибо. — Семенов облегченно вздохнул. — Тут, понимаете, какая петрушка — все обвинение строится исключительно на его признании. Это я только сегодня обнаружил. А все остальные улики говорят только, что он мог это сделать. Понимаете, мог. Не больше. Стоит адвокату убедить его отказаться от показаний, и все, туши свет.

— Никакой адвокат его не убедит это сделать, — вдруг сказала Клавдия. — Насчет этого можете быть спокойны.

— Почему вы так уверены? — удивился Семенов. — А вдруг?

— Не в этом дело. — Дежкина пожала плечами. — Мне вообще кажется, что это не Карев.

— Ну только вот этого мне не надо. — Семенов засмеялся. — Как это не Карев? А зачем он тогда все на себя берет?

Клава пожала плечами.

— Вы «Преступление и наказание» читали? Помните, там один мужик тоже решил сознаться. Только его Порфирий Петрович сразу вычислил.

— Ну я не Порфирий Петрович.

— Это точно. — Клава вздохнула. — Вы не Порфирий. Впрочем, я тоже. Да поймите же вы! — Она вдруг хлопнула ладонью по столу. — Поймите, что он просто на публику играет. Он просто выставляется, известности хочет. Вот и заигрался. Он пока не понимает, что дальше будет. Поймет только, когда суд закончится и его все забудут. Ну не он это, не он.

— Приведите доказательства. — Семенов все еще продолжал улыбаться, но улыбка была уже какая-то фальшивая.

— Доказательства? Пожалуйста. Первое — если он затеял игру с Библией, то почему не довел до конца? Второе — почему он не убил девицу в церкви, а просто побил? Третье — как мог этот тщедушный старикашка с одного удара проламывать черепа? Кроме того — он правша. И, наконец, последнее. Крест на последнем трупе хорошо помните?

— Ну да в принципе.

Клава схватила листок бумаги и быстро нарисовала этот крест.

— Такой он был?

— Да. — Семенов кивнул.

— Так вот это неправильный крест. Нижняя планка наоборот. А должна быть вот так. — Она нарисовала еще один крест. — Вот это правильный. И на предыдущей женщине такой был вырезан. Разницу видите?

— Ну и что? — Семенов пожал плечами.

— А то, — Клава смяла бумажку и бросила ее в корзину, — что он церковник. Как может церковник в таких делах ошибиться? В чем угодно, только не в этом. Он может быть абсолютно безграмотным, но как крест православный выглядит, в бреду покажет. Так что правильно вам дело завернули. Нет, вы, конечно, можете его довести и в таком виде, и суд пройдет, и Карева признают виновным, только это будет дутое дело. И лет через пять оно аукнется где-нибудь в другом месте.

— Эх, Клавдия Васильевна, — вдруг сказал Семенов. — А вы, оказывается, все-таки стерва. Я к вам за помощью пришел, а вы никак простить не можете, что я его до конца вычислил.

— Значит, так. — Клавдия поднялась. — Давайте поднимайте свою задницу из кресла и выматывайтесь из моего кабинета. И чтобы я вас не видела. Он еще обижается, что ему ни одного серьезного дела не дают, склочник.

Семенов вскочил как ошпаренный и вылетел из кабинета.

— Блюдолиз! Бездарь каблучная! — кричала она ему в спину, не обращая внимания на людей, которые смотрят на нее как на сумасшедшую. — Чтоб тебе до пенсии мальчиком на побегушках проболтаться, крыса кабинетная!

Выругавшись всласть, Клава хлопнула дверью и села на место. Какая ей разница, в конце концов. С глаз долой, из сердца вон. Баба с возу — кобыле легче. Правильно сказал Понтий Пилат: «Я умываю руки»…

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЫЙ

Пятница. 3.12 — 5.56

Бежать больше нет сил. Ноги не слушаются, и не хватает воздуха. А за спиной чеканно грохают его шаги и эхом разносятся по пустынным ночным переулкам. Она пытается закричать, но не получается — сил хватает только на то, чтобы вдохнуть. Обратно воздух легкие не выпускают.

Он схватил ее за край одежды, но она вырвалась и метнулась в какую-то подворотню. Стучит кулаками в каждую дверь, продолжая бежать вверх по лестнице. А он даже не бежит. Спокойно идет сзади, почему-то ни на сантиметр не отставая.

Потом она оказалась в каком-то сквере. Голые деревья отбрасывали на блестящую брусчатку корявые черные тени. Он куда-то пропал. На мгновение. Сейчас он появится — это она знает точно. Нужно успеть. Во что бы то ни стало нужно успеть. От этой секунды зависит жизнь.

А она стоит и беспомощно оглядывается по сторонам, ища взглядом, куда бы укрыться.

Его шаги все громче и громче. Вот сейчас он появится из-за того угла. Уже слышно его спокойное, ровное, как шум кузнечных мехов, дыхание.

В последний момент она бросается на клумбу и падает в высокую траву, уткнувшись лицом в землю.

Заметил. Нет, не заметил. Сейчас уйдет. Ходит рядом и не видит. Наверно, потому, что темно. Она старается не дышать, только вот сердце колотится очень громко.

А он шуршит травой уже в каком-то полуметре. И дышит. Спокойно дышит. Нет, все-таки заметил. И нож блестит в руке. Наклоняется, смотрит в глаза и улыбается приветливо.

Сил уже совсем нет. Собрав всю энергию, которая еще осталась, Клава переворачивается на спину, вытягивает перед собой руки и кричит, что есть мочи:

— Не на-адо-о!..

— Тих-тих-тих-тих-тих. — Федор, уже со стаканом воды в руке, осторожно гладит ее по плечу. — Все нормально, Клавуня. Это просто сон. Просто сон. На, выпей.

Нужно еще какое-то время, чтобы прийти в себя. Полежать немного с открытыми глазами, глядя в пустой потолок. А муж уже поставил стакан на ночной столик, чмокнул в щечку, перевернулся на другой бок и спит, ровно и спокойно дыша. Как кузнечный мех.

Время половина четвертого. Странно, сегодня почему-то раньше, чем обычно. Но уснуть все равно не получится. Поэтому Клава тихонько, чтобы не разбудить мужа, встает с постели, сует ноги в тапочки и, накинув халат, шлепает на кухню.

Нужно снять с чайника свисток. А то Витьку потом не уложишь. Будет звать по всяким мелочам каждые пять минут. Утром позвонить Смирнову и напомнить, что в субботу у мальчика день рождения. И Кокошину-старшему фотографию отправить в колонию. Какой-никакой, а все-таки папаша.

На кухне Клава заварила себе крепкого чаю и в очередной раз села перечитывать стенограмму суда. Карев Геннадий. Признан виновным. Избрать мерой наказания исключительную меру. Расстрел. Страшно. Апелляцию можно подать в установленные сроки. Страшно. Прошение о помиловании рассматривается комиссией по помилованию в установленном порядке. Страшно. Установленные сроки, установленный порядок. Дальше все тоже установлено. Начинает работать четко отлаженный механизм. Страшно.

А еще страшно потому, что сегодня восьмой день. Да, прошло больше восьми месяцев, да, уже середина ноября, да, убийств после этого не было. Но сегодня восьмой день, и с этим ничего не поделаешь. Потому что Клавдия знает — он еще на свободе. А это значит, что завтра все может начаться сначала. Или еще через восемь дней. Или через восемьдесят. Или через восемь лет. Сроки устанавливает он сам. У него вся жизнь.

Телефонный звонок просто взорвал ночную тишину. Так можно и инфаркт заработать. Клава метнулась к аппарату, пока не зазвонил опять. Только бы не разбудить. Не Витьку, а его. Мистика какая-то.

— Алло.

— Клавдия Васильевна, простите, что так поздно. Это Кленов.

Все. Поехали. Завертелось. Разбудили.

— Привет, Николай.

— Вы не спите? Я тут думал по поводу этого дела и…

— Что, тоже покоя не дает? — Клава улыбнулась.

— Приговор знаете?

— Да. — Она бросила на стол папку со стенограммой.

— Ну и что теперь делать?

Дежкина посмотрела на часы. Четыре ровно.

— Ты за сколько добраться можешь? За сорок минут успеешь?

— Что, прямо сейчас? А муж?

— Только не звони, а то всех разбудишь. Я дверь открытой оставлю.

— Идет. Через сорок минут буду.

Клавдия повесила трубку.

Когда Кленов приехал, она уже приняла душ, оделась и наделала бутербродов.

— Привет. — Коля оббил об косяк шапку. — С первым снежком вас.

— Проходи на кухню. — Клава поставила перед ним тапочки. — Только тихо. Мои еще спят.

— Знаете, какой сегодня день? — Он сел за стол и достал из кармана сигарету. Странно, она и не знала, что он курит. Хотя нет, курил один раз.

— Знаю. — Клава кивнула. — Восьмой.

— Знаете, — он нашел глазами пепельницу и только тогда прикурил, — я тут долго думал и… Слушайте, а может, мы очень сильно увлеклись этими всеми религиозными наворотами?

— В каком смысле? — Клава протянула ему чашку кофе.

— Ну, понимаете, мы думали все время, что он эдакий Мефистофель, сам правила устанавливает. Восьмой день, примерно одно и то же время. Причем, заметьте, не самое лучшее для убийства, если не хочешь, чтобы тебя тут же поймали.

— Ну и… — Клава внимательно слушала.

— А может, он сам играет по правилам. Ну, то есть он не выбирает эти сроки, а просто вынужден с ними считаться. Понимаете?

— Пока не совсем, — честно призналась Клава.

— Ну предположим, он убивает раз в восемь дней потому, что всю неделю работает с утра до ночи, а на восьмой день у него выходной. Абсурд, конечно, но суть передает. Теперь поняли?

— Кажется, да.

— Это первое. — Кленов отхлебнул кофе. — А теперь второе. Мы все время плясали от него, а теперь давайте попробуем поплясать от жертв.

— Пробовала. — Клава вздохнула. — Никаких общих признаков, кроме внешности. Абсолютно наугад. Ну еще продукты.

— Вот именно! — Николай стукнул кулаком по столу. — Продукты!

— Тише, детей разбудишь.

— Простите. — Он оглянулся на дверь в комнату. — Продукты. А что, если предположить, что они их покупали в одном месте. Ну, скажем, в одном магазине.

— Не в магазине, — вдруг догадалась Дежкина. — На рынке.

— Почему? — удивился Кленов.

— В магазине работают одни и те же продавцы. Фотографии убитых в газетах печатали. Кто-нибудь из продавцов обязательно узнал бы и позвонил. Потом, Самойлов — вот, кстати, трудяга, — он же всех обошел. Он для нас лишнее отмел. Так вот в магазинах — нет. А на рынке народ каждый день разный.

— Ну хорошо, рынок, — согласился Кленов. — У вас карта есть?

— Есть у Феди Сейчас принесу. Убери пока со стола.

— Значит, так. — Клава тыкала фломастером в карту. — Рынки у нас вот здесь, вот здесь и вот тут. Это если брать в этом районе.

— А почему только в этом? — Кленов шарил глазами по переплетению улиц.

— Кокошину убили в Матвеевском. — Клавдия поставила красный крестик. Вторую в Воронцове. Третью на Воробьевых горах, а четвертую у Бородинского моста. Раз мы знаем, что работали они не вместе, а убили их в то время, когда обычно возвращаются с работы, то можно предположить, что по дороге домой они закупали продукты. Обычное дело для женщин. Не станут же они ехать к черту на кулички под конец дня. В этом районе только три рынка.

— Все правильно. — Кленов задумался. — А на каждом рынке несколько рядов. А в каждом ряду несколько десятков прилавков. Только сегодня уже восьмой день. И вряд ли у вас получится оцепить все три рынка. Он просто ускользнет и затаится. Ищи его потом.

— Да, этого мало. — Клава начала ходить по кухне, грызя фломастер. — Будем рассуждать дальше. Все они женщины небогатые. Вряд ли пошли бы покупать на обычном рынке дорогие продукты, правильно?

— Киевский! — Николай улыбнулся. — Вы правы.

— И мясные ряды! — вдруг воскликнула Дежкина.

— Почему?

А потому, что в нос ей вдруг ударил запах мяса. Она даже на плиту оглянулась, не кипит ли бульон.

— Не знаю почему. Но Киевский — это точно. — Клавдия посмотрела на холодильник. Там обычно лежит дозиметр Макса. — Это даже можно проверить, чтобы не наобум.

— Как? — удивился Кленов.

— Звони Порогину. — Клава пошла в комнату Макса.

— Зачем?

— Пусть берет такси и приезжает. Через час должен быть тут, — крикнула она уже из коридора.

— Мам, ты чего? Обалдела? — долго ныл Макс, ворочаясь с боку на бок. — Ночь на дворе. И зачем тебе радиацию мерить. Все у нас нормально, успокойся.

— Вставай, Макс, очень тебя прошу. — Клава не переставала теребить сына за плечо. — Ну всего на десять минут. Только покажешь, как им пользоваться, и все.

— Утром покажу.

— Нет, сейчас. — Она стянула с него одеяло. — И оденься, у нас гости.

— Какие еще гости? Который вообще час? — Макс наконец сел и, мотая головой, стал натягивать спортивки.

— Здравствуй, — поздоровался Кленов, повесив телефонную трубку, когда сонный Макс ввалился на кухню.

— Здрасте, — буркнул в ответ Макс, щуря глаза от света. — А че это вы тут делаете в такое время?

— На. — Клава сразу сунула ему дозиметр. — Показывай, как работает.

— Очень просто. — Он никак не мог справиться с зевотой. Вот тут включаешь и подносишь к тому, что хочешь измерить. Смотри. — Он поднес дозиметр к табуретке. — Вот тут на табло цифры. Пока лампочка мигает, измерение еще не закончилось. Вот видишь, загорелась. — Он опять зевнул, аж челюсти захрустели. — Вот, это норма. А если больше будет, то вот здесь загорится красная лампочка и пищать начнет. Ну и цифры больше будут. Все понятно?

— Ага. — Клава взяла дозиметр и стала его изучать.

— Ну тогда я спать пошел. — Макс развернулся и побрел в свою комнату.

— Как Игорь? — спросила Клавдия.

— Будет через час. — Кленов хитро улыбнулся. — Как вы его так выдрессировали?

— Никак. — Дежкина посмотрела на часы. Без пяти шесть.

Пятница. 6.46 — 7.11

Звонили, наверно, минут десять. И только после этого за дверью послышался какой-то шум.

— Кто там? — злым, заспанным голосом пробурчал Смирнов. — Вы что, охренели, в такую рань? Вам часы подарить?

— Сергей Владимирович, это я, Клавдия Васильевна Дежкина.

И тут же сразу загремел замок.

— Что? С Витькой что-нибудь? Он заболел?

Дверь распахнулась, и на пороге появилась взъерошенная физиономия Смирнова.

— Нет, с ним все нормально. — Клава виновато улыбнулась. — Можно нам войти?

Тут Смирнов заметил, что с ней еще два человека. Захлопнул дверь и крикнул:

— Сейчас. Я только оденусь.

В квартире теперь был удивительный порядок. Даже своеобразный холостяцкий уют.

— Проходите на кухню. — Смирнов зевнул. — Тут небольшой бардак, но вы не обращайте внимания. А что, собственно, случилось, что вы в шесть часов…

— Сергей Владимирович, вы можете показать нам кастрюлю, в которой варили мясо… в тот раз, — сказала Дежкина, не снимая шубу.

— Какое мясо? — не понял Смирнов. — Какую кастрюлю?

— Ну помните, когда я вам Витьку привезла, вы мясо варили, которое у Нины Николаевны… взяли.

— A-а, эту кастрюлю? — после долгой паузы догадался он. — А зачем она вам в такую рань понадобилась?

— Надо. Просто так не приехали бы, — сказал Игорь.

— Ну ладно, сейчас принесу. — Смирнов пожал плечами и пошел на кухню. — Постойте здесь.

На кухне он минуты две гремел посудой и наконец появился в коридоре с кастрюлей в руках.

— Вот она. Мы в ней всегда мясо варили.

Дозиметр запищал почти сразу.

— Ну точно, Киевский, — улыбнулся Кленов и они с Клавой переглянулись. Вы были правы.

— Спасибо вам, Сергей Владимирович, — сказала Клава. — Ну ладно, мы пошли.

— Что, и все? — спросил Смирнов, решительно ничего не понимая.

— Ну да.

— Может, хоть кофейку попьете?

— Не, спасибо. — Коля развел руками. — Нам некогда.

— Не, а чего вы приезжали? — не переставал удивляться Смирнов. — Кастрюлю, что ли, посмотреть?

— Спасибо вам большое. — Клава улыбнулась. — Мы побежали. Нам пора.

— Ну смотрите. — Сергей пожал плечами. — А то у меня еще кастрюли есть. И сковородок пара штук…

Пятница. 7.20 — 7.59

— Ну вот, — сказала Клавдия, когда машина вырулила на дорогу. — А я и забыла ему напомнить, что у Витьки день рождения завтра.

— Вечером позвоните. — Кленов внимательно смотрел на дорогу. — Ну и что теперь делать будем? Про Киевский рынок мы выяснили, это уже хорошо. Это нам уже повезло.

— А что насчет восьми дней? — спросил Игорь.

— Как может Киевский рынок быть связан с восемью днями? — задумалась Клава.

— Так там еще и вокзал есть, — тихо пробормотал Кленов. — Тоже, по странному стечению обстоятельств — Киевский.

— Проводник? — вдруг сказал Игорь.

Клава резко обернулась через плечо.

— Игореня, повтори…

— Проводник, — послушно повторил Порогин.

— Ты гений, — сказала Клавдия.

— Повторите, — попросил Игорь.

Неожиданно Кленов затормозил и стал разворачиваться.

— Ты куда? — Клава завертела головой, оглядываясь по сторонам.

— Вокзал в другую сторону, — решительно ответил Николай Николаевич, вертя руль. — Ну конечно. Восемь дней. Это значит, что где-то около суток езды от Москвы. Сутки туда, сутки обратно, и часов шесть здесь. Поезд прибывает в одно и то же время. Плюс час-полтора на уборку вагона плюс еще часок-другой на все про все. Плюс еще время на дорогу до вокзала. В вагон обязаны пускать за сорок пять минут до отправления. И того у нас получается…

— Мало времени, — подхватил Игорь.

— Ребята, — вдруг сказала Клавдия испуганным голосом, — а ведь я его видела.

— Кого?! — Кленов резко обернулся.

— Его. Помнишь, Игорек, когда мы операцию проводили. Там одна женщина по Бережковской набережной ходила, от Киевского до ТЭЦ… За ней еще кто-то шел, в черном плаще. Долго шел. Мы уже засаду устроили, но тут этого воришку взяли, который шубу хотел снять. Еще бы три минуты — и…

— Как он выглядел? — перебил Кленов.

— Не знаю. — Дежкина вздохнула. — Снимали издали и все время со спины. Лет около тридцати пяти, рост под метр семьдесят. Не полный. Больше ничего не могу сказать.

— Н-да. — Николай Николаевич притормозил и стал искать, где бы припарковаться. — Подъезжаем.

Пятница. 8.00 — 11.49

Часы на башне вокзала пробили восемь.

— …Ну нету начальника, нету! — кричал длиннющий мужик в железнодорожной форме, загородив собой дверь. — И нечего мне свои документики тыкать. У меня тоже документ есть.

— Хорошо, а где он? — спросила Клавдия, отчаявшись прорваться в кабинет. — Где его можно найти?

— Сказал — не знаю! Пошел вокзал обходить.

— Не знаешь? — Игорь схватил мужика, отвел в сторону и что-то долго шептал ему на ухо.

— A-а, что ж сразу не сказали? — Мужик покраснел и заулыбался. — Ну тогда проходите.

Начальник вокзала, маленький кругленький мужчинка, сидел за столом и спал, запрокинув голову на спинку кресла и широко открыв рот.

— А что ты ему сказал? — на ушко спросила Клава у Игоря.

— Сказал, что мы его шефа снимать пришли, а он может его кресло занять.

— Ну ты даешь… — Дежкина усмехнулась.

— Гм-гм… Простите! — откашлялся Кленов.

— А?.. Что?.. — Начальник подскочил на стуле и стал дико озираться по сторонам, пока не заметил в кабинете посторонних. — Вы кто?

— Мы из городской прокуратуры. — Клавдия шагнула вперед. — И нам нужна ваша помощь.

— Нет-нет-нет! — толстяк замахал руками. — И не просите. Через общую кассу.

— Мы не за билетами. — Клавдия наклонилась над столом. — Мы хотим узнать у вас кое-какие подробности по поводу расписания поездов.

— Какие подробности? — начальник облегченно вздохнул.

— Нам нужно знать, какие из поездов приходят сегодня между двенадцатью и часом дня, какие из них идут около суток и какие из этих поездов обслуживают не московские бригады. Если проще, то эти бригады должны приезжать раз в восемь суток. Меня Клавдия Васильевна зовут. Это Николай Николаевич, а это Игорь.

— Очень приятно. Петр Наумович. — Начальник нажал кнопку селектора. — Ромчик, пойди сюда, родной.

Пришлось теперь все пересказывать Ромчику, очкастому худому юноше с бледным компьютерным загаром. Через десять минут Ромчик вернулся, неся целую простыню распечатки. Петр Наумович долго елозил по простыне и выписывал что-то на отдельный листок.

— Вот, — сказал он наконец. — Тридцать третий, сто сорок первый, семнадцатый и восемьдесят пятый. Тридцать третий прибывает из Львова, сто сорок второй из Одессы, семнадцатый из Донецка и восемьдесят пятый из Кишинева. На них сегодня местные бригады.

— А можно списки проводников? — спросил Игорь. — У вас есть?

— Есть, конечно. — Петр Наумович опять нажал кнопку селектора. — Ромчик, принеси мне проводников по тридцать третьему, сто сорок первому, семнадцатому и восемьдесят пятому. И чайку завари с лимончиком.

— Через пять минут будет.

— Скажите, а зачем вам это все? — спросил начальник вокзала. — Что, жуликов ловите?

— Жуликов, отец, жуликов. — Игорь вздохнул.

— Правильно, давно пора. Местные — они все жулики. — Начальник насупился. — Вот, помню, один раз меня самого чуть не раздели, когда я в Симферополь отдыхать ехал. А им хоть бы хны. Совсем совесть потеряли.

Список принесли не через пять минут, а через сорок пять. Как раз пробило половину десятого.

— Вот. — Петр Наумович протянул бумаги Клаве.

— Ого-го. — Она пролистала и присвистнула. — Да тут человек сто пятьдесят.

— Сто семьдесят два, — поправил Петр Наумович, шумно отпив глоток чая. — По два проводника на вагон плюс начальник плюс четыре официанта. Двадцать вагонов в составе, да помножить на четыре.

Клава села и стала читать фамилии. Хотя зачем их читать. И так ничего не скажут.

— Женщин сразу вычеркивай, — подсказал Кленов. — И всех мужчин старше пятидесяти.

— Как? Тут возраст не указан. — Клава схватила ручку и стала вычеркивать фамилии.

— Ну вот, — сказала она минут через десять. — И того остается тридцать четыре человека.

— Все равно много, — Игорь покачал головой.

— Скажите, — спросил вдруг Кленов, — а у каких из этих городов есть прямое сообщение с Хабаровском?

— С Хаба-аровском? — Петр Наумович почесал затылок. — Теперь ни у каких. Отменили теперь прямое.

— А раньше?

— Раньше у Львова было. Только он через Москву не шел.

— Смотрите львовский. — Николай Николаевич толкнул Клаву в плечо.

— Знаю. — Она отбросила остальные листки в сторону. — Тут восемь человек получается.

— Ну это лучше, чем тридцать четыре. — Игорь с Кленовым радостно переглянулись.

— А во сколько он прибывает? — спросила Клава.

— Так через… — Петр Наумович посмотрел на часы. — Через час пятьдесят восемь минут. На тринадцатый путь. А отправляется через восемь с половиной часов, как семьдесят четвертый.

— Через восемь часов… — повторил Игорь, вычисляя в уме время. — Ну да, все точно. Он ведь мог второго проводника попросить пассажиров встречать.

— Ну что, больше мы за это время ничего не узнаем. — Клавдия встала. — Большое вам спасибо, Петр Наумович, вы нас очень выручили.

— Да ла-адно. — Начальник расплылся в улыбке. — Может, вам билетик куда достать надо? Так вы не стесняйтесь, подходите…

— Что теперь будем делать? — спросил Кленов, когда они вышли из кабинета в шумный вонючий вестибюль. — Поедем в прокуратуру? Теперь это дело техники: узнать, кто из проводников работал в хабаровском составе, и сопоставить фамилии. И всех делов. Уже завтра-послезавтра мы будем знать его имя.

— Правильно, — согласился Игорь. — Уже завтра или послезавтра.

— Нет, — тихо сказала Клавдия. — Так не пойдет.

— Но почему?

— Потому… — Она вдруг увидела в одном из зеркал свое отражение. Светловолосая женщина в шубе, лет под сорок. — Потому что сегодня восьмой день…

Пятница. С утра до ночи

Когда объявили приговор, Карев как-то криво улыбнулся и вдруг понял, что не может сдвинуться с места.

Нет, нога уже была в порядке, рука вот иногда побаливала к плохой погоде, а ноги — здоровые. Но не идут.

Конвоиры грубо завернули руки за спину и сцепили наручниками. Когда наручники закрываются, они так интересно потрескивают. Зубчатая дужка входит в паз, щелкая по фиксатору.

— Вперед! — скомандовал сержант, но Карев, сделав несильный шаг, стал падать, поэтому охранникам пришлось подхватить его под руки и почти утащить из зала суда.

Карев смотрел на их натужные лица и все еще улыбался виноватой кривой улыбкой.

— А что мне будет? — спросил он.

— Что будет? — просипел сержант. — Грохнут тебя, отец.

«А, ну да, — подумал дьячок, — правильно, судья так и сказала: «к высшей мере». Молодая такая, красивая… Только она невнятно как-то пролепетала. Без выражения. Как будто сама стеснялась этих слов. А такие слова надо говорить громко, выразительно, с расстановкой. Это же как Божье слово. Это же объявляют Судьбу, То, что всегда было в руках Господа, люди берут в свои руки. Это очень торжественный момент, а она еле-еле…»

В зале суда сидело несколько родственников убитых женщин, постоянно крутились журналисты, даже зарубежные были. Сначала Кареву эти журналисты нравились, они могли выслушивать его часами, все фиксировали на пленку, аккуратно записывали в блокноты, смотрели на Карева испуганно и даже немного восхищенно. Но потом они стали его пугать, потому что как-то закрепляли безвозвратно все, что он говорил.

А была это ложь от первого да последнего слова Такая даже изощренная ложь, черная и лихая.

Но он принял ее на себя, потому что думал: «Вот я им покажу, что взять грех на себя не так страшно. Даже чужой грех. Иисус Христос взял на себя грехи человечества, так неужели я не возьму один какой-то?!»

И так вошло в него, что это путь, что это миссия, что здесь искупление для всех людей.

Конечно, ему сразу не поверили. Людишкам не хочется видеть среди себя святого, они даже отмоют его от преступления, лишь бы самим себе сказать утешенно: нет, он тоже мелкий, тоже тварь дрожащая.

И поначалу весь азарт вылился в желание наказать их за серую слепоту. Выйти перед ними в смертном грехе, но светящимся.

И пиком счастья была его последняя встреча с отцом Сергием, этим начетчиком от христианства, этим блудодеем под маской доброты, этим немощным праведником.

Карев смотрел в глаза Сергию и с удовольствием выкрикивал:

— А! Съел?! Обметнулся?! Уже открестился от меня, проанафемствовал?! Это тебе не мелкие грешки на исповеди выслушивать — изменил там супруге, дескать, напился, мол, скоромного поел! Тут тебе грех во всей своей красоте и величии. Убивец я! Тяжки грехи мои! И приму на себя кару Всевышнего! И не отвращу лице мое перед искуплением!

Отец Сергий смотрел на Карева испуганно, крестился истово, что-то говорил бессвязно. Он был раздавлен, он был уничтожен, он был повергнут в прах.

— Ну что, этот грех Господь мне отпустит?! — смеялся Карев. — Примет от меня покаяние?

— Господь — всеблагий, — сказал батюшка. — Он твой грех отпустит. Но ты должен выйти к людям. Ты среди них свой грех свершил, суд людской тебя пусть судит.

— Ишь как ты запел! Людской суд? А не выше ли суд Божий? Или ты только здесь такой праведный, а секреты исповеди тащишь в милицию?

Карев гремел обличением, и слова его эхом носились по пустой церкви.

— А мне Божий суд важнее! Я, как Христос, грехи на себя беру, и пусть распнут праведника!

И батюшка вдруг рукой прикрыл губы, словно не хотел выпускать из себя поспешное слово. Но не удержал.

— Прелесть… — сказал он тихо.

Карев тогда не обратил внимания на это двусмысленное слово, которое в миру означает — красота, радость, восхищение, а в табели грехов — совсем-совсем иное: ослепление собственной ложной праведностью. В прелесть вводит дьявол, это он подсказывает, что ты свят, что ты выше других людей, что ты уже равен Господу. И радость от этого есть, и восхищение собой, и даже ядовито-колерная красота, но все это — прелесть.

Уже теперь, когда объявлен приговор, когда его переодели в полосатую робу, когда он прислушивается к ночным шагам в коридоре, с замиранием дыхания гадая, идут к нему сейчас или мимо, Карев все чаще вспоминал это тихое и страшное слово.

Все кассации и жалобы были Отосланы. И все вернулись безутешными, оставалась одна надежда на помилование Президента. Но адвокат при встрече отводил глаза, пожимал плечами, уходил от ответа, а потом прямо сказал:

— Готовьтесь к худшему.

И только тогда стало страшно по-настоящему.

«Зачем же я это сделал?! — беззвучно кричал Геннадий. — Что же я натворил?! На что замахнулся?!»

И вдруг весь энтузиазм прошедших месяцев предстал пустым и гадким. Как он вылез на купол и стоял в лучах прожекторов, такой красивый, восхищенный, радостный, легкий и бездумный. Прелесть! Как разбежался и бросился вниз, почему-то поверив, что сумеет полететь.

«Кому поверив? — с ужасом соображал Карев. — Кто шептал мне тогда убежденно — «лети!»? Кто вел меня по всем этим кругам безумия? Прелесть…»

Когда очнулся на больничной койке, ласкового голоса рядом не было. Никто не потакал, не раздувал гордыню, не восхищался. Было просто больно и пусто внутри.

Тогда Карев даже ахнул — куда я забрел?! Назад, назад!

И тут другой волной накатилось — стыдно!

«Боже, как стыдно! — сцеплял губы Геннадий, потому что детские слезы подступали безудержно. — Как я посмотрю им в глаза — всем? Это же стыд, стыд, стыд!»

Он ворочался неловко, потому что тело не находило успокоения. Его вдруг начинало душить от представленной картины — он сознается в собственной чудовищной лжи. Нет, никак нельзя. Стыдно! Они же будут смеяться, издеваться, унижать. И все его праведные слова — такие настоящие! — станут мелкими и грязненькими. Великое и героическое покаяние станет позорной комедией.

«Нет, нельзя! Теперь уже нельзя! — пугаясь собственного отступления, думал Карев. — Нет-нет, это стыдно и нельзя. Я им ничего не скажу. А пусть… Пусть сами поймут. Пусть догадаются сами, что я не убийца. И тогда почетный выход, и тогда моя твердость родит восхищение, уважение и понимание. Даже когда, разоблачась, не сразу откажусь, и вообще не откажусь, но признаю мужественно — ваша правда».

И он возводил на себя прежнюю напраслину, но теперь легко и с улыбкой. Он решил, что этот контраст им сразу все скажет. Это же так ясно, что он, такой мудрый и глубокий, не может каяться в страшных грехах с улыбкой.

И еще он надеялся, что маньяк снова выйдет на кровь. Тут уж у них глаза раскроются. И вообще, как это не отличить правду от лжи?! Нет, эта женщина, эта следователь, она натура тонкая, она все поймет, она даже удивится, как могла поверить в такую ахинею.

Но дело стал вести совсем другой человек. Он вообще не смотрел в лицо Карева, он сумрачно записывал его слова, что-то спрашивал, а в конце сказал:

— Что ж вы все улыбаетесь? Ничего тут нет смешного.

И все. И теперь вот — «грохнут».

И теперь бы надо закричать — не я! Вы что, я не могу! Я — никогда в жизни! И даже — плевать! — расплакаться жалко: что ж вы делаете?!

Но его уже никто не слушал.

Охранники были суровы и немногословны, адвокат только разводил руками — что ж вы раньше молчали, теперь, боюсь, поздно…

Поздно!

Нет, не поздно! Они хоть сейчас должны увидеть: он не убивал, не может свято верующий человек убивать.

Он попросил в камеру Библию, иконы, истово молился целыми днями, плакал о невинно убиенных и неотмщенных женщинах.

Но потом увидел, что и другие смертники, — а их в камере было четверо, — делали то же самое, а один из них даже по ночам не спал, молился.

А Карев знал, что это были настоящие злодеи, убийцы и растлители. Он говорил с ними — они каялись! Боже, как они каялись! Как они плакали обильными, тяжелыми мужскими слезами. Говорили, что только бы оставили их жить, они станут совсем-совсем другими…

Потом пришли в камеру офицеры и сказали тому, кто не спал ночами, — помилован.

На следующее утро он уже рассказывал похабные анекдоты, матерно ругался с охраной, жрал, спал, даже пытался вступить в соитие с одним из смертников, уговаривая:

— Ну че жидишься? Никто ж не узнает. Тебе ж все равно — вышка, дай, а?

И Карев понял — все. Его никчемной жизни пришел конец. Его убьют выстрелом в затылок через неделю. Или завтра. Или — сегодня ночью.

Потому что сегодня срок помилования. Потому что помилования ему не будет…

Пятница. 17.23 — 17.49

…Нет, я на нее даже не посмотрю. Все, хватит, больше ни на кого не посмотрю.

А эта мне вообще не интересна. Ничего общего. Даже приблизительно не похожа. Только если очень присматриваться. И то — самую малость. Ну разве что волосы чуть-чуть, походка, одежда… Да, кажется, она так же одевалась. А больше ничего общего. Вот, может быть, глаза. Но глаз я не вижу. А интересно, какие у нее глаза. Карие, серые, голубые?

Нет, все, хватит, больше на нее не смотреть. Зачем вообще было выходить?! Это опасно, до сих пор еще опасно. Хотя того священника, кажется, уже приговорили…

Она оглянулась!

Кажется, серые… Уже темно, трудно рассмотреть.

Остановилась. Ага. Троллейбус ждет.

Надо что-то спросить. Просто чтобы услышать голос. И увидеть глаза. Интересно, как она на меня посмотрит.

Серые или голубые? А может быть, зеленые? Ну не подойдешь ведь так просто и не посмотришь в глаза. Неудобно. Это вообще неприлично. Придется ехать за ней.

Стою и жду вместе с ней троллейбус. Холодно. Зима уже настоящая. Ненавижу…

Куда она едет? Домой, наверное. Все сейчас едут домой. Только бы не потерять ее в толпе. Можно и совсем близко подойти. Она на меня внимания не обращает, кажется.

Ей повезло, она протиснулась в троллейбус одной из первых и успела сесть. Мне тоже удалось втиснуться, но я стою.

Протиснуться к ней не получается. А мне и надо всего-то — увидеть ее глаза.

— Передайте на талоны… — толкает кто-то меня в спину.

Я вздрагиваю. Это нехорошо. Это плохо. Это значит, что я волнуюсь. Это значит, что я опять наделаю глупостей. Нет, не надо было мне на нее смотреть. Надо было пройти мимо. Просто погулять по улицам. Еще не время. Еще надо ждать. Но я уже знаю, что буду тащиться за ней, теперь не брошу.

Она вышла почти возле метро. Чуть-чуть не доехала. Попробую-ка угадать, где она живет.

В этой длинной хрущевке? Нет. В тех кирпичных?

А-а-а… Мы еще не приехали. Она быстро перебегает через перекресток — я тоже прибавляю ход — и успевает вскочить в подошедший автобус.

А я?! Как быть со мной? Я машу руками, что-то кричу — автобус меня ждет. Повезло.

Кстати, номер у автобуса зловещий — 666.

А для кого, собственно, зловещий? Нет, ерунда. Мало ли?..

Вот, теперь надо бы заговорить. Просто опять что-то спросить. В автобусе народу не так уж много. И место рядом с ней свободно. Сесть?..

У меня колотится сердце. Руки и ноги начинают противно дрожать.

И в этот момент она оборачивается ко мне.

Сама…

Пятница. 16.51 — 17.49

Когда поезд пришел, Клавдия, Игорь и Коля растерялись. Они бегали от вагона к вагону, мешаясь под ногами у встречающих и приехавших, искали бригадира поезда, нашли его, показали ему список, и он вычеркнул из восьмерых, отмеченных Клавдией, аж пять фамилий. Эти проводники остались во Львове, у них начались отпуска.

Трое. Теперь можно было вздохнуть посвободнее. На каждого подозреваемого приходилось по одному сыщику, хотя какой сыщик Кленов. Ну да, его задача всего лишь проследить за тем, куда пойдет проводник.

Клавдия видела всех троих. И все трое показались ей ужасно подозрительными.

Вскоре опустевший поезд начал закрываться, его отогнали на запасной путь, а проводники по одному стали выходить из вагонов.

Тех троих не было. Игорь с Колей несколько раз бегали к Клавдии, дескать, что делать, не выходят.

— Ждать, — решительно отвечала она.

Весь абсурд ситуации был налицо. Какая-то художественная самодеятельность. Могли бы позвать оперативников, милицейский наряд, в крайнем случае. Но — не могли. С какой стати? Просто всем троим в один и тот же момент показалось, что именно сегодня маньяк выйдет на охоту. И с этими предчувствиями — просить подкрепления?

Клавдия уже и сама начинала сомневаться. Уже и сама находила в стройном логическом ряду сомнительные связки. И начавшаяся с ночного звонка Кленова эйфория все чаще натыкалась на отгоняемый ужас — нафантазировали все!

Этот плохо скрываемый ужас Клавдия видела и в глазах Кленова, и даже в прямолинейных глазах Игорька. И видела, как они пытаются найти достойные пути для отступления.

— Я тут подумал, — говорил Кленов, замерзшими руками вырезая из газетки малоинтересные снежинки, — что из четырех убийств, наверное, строить систему не очень корректно.

— А Хабаровск? — мрачно вставлял Игорек.

— В огороде бузина, а в Киеве дядька, — отвечала за Кленова Клавдия.

Мужчины в очередной раз пришли к ней на совещание. Из поезда больше никто не выходил. Те трое так и остались на местах, может, бригадир их и предупредил.

— Да, ребята, слишком все нарядно сложилось, — сказала Клавдия. — Слишком красиво…

— Ничего себе! — развел руками Игорек. — Человек сидит под вышкой! Невиновный!

Да, именно это и держало Клавдию, а так она давно бы махнула рукой.

Уже стало темнеть. Уже из города стали возвращаться проводники. От эйфории не осталось и следа. Ужасный стыд и пустота.

И в этот момент из вагона выскочил человек, одетый в длинный плащ.

Клавдия, промерзшая до самых костей, вдруг ухнула в самую жару. Это был он! Это его она видела на мониторе во время операции «Шуба».

Игорь и Коля как раз ушли на свои места. А ей теперь нельзя было терять время. Надо доводить дело до конца. Она и с самого начала знала, что будет делать, но вот подошла эта минуточка и — страх…

Мужчина быстро прошел вдоль вагонов, свернул к вокзалу и, пройдя здание насквозь, вышел на площадь. Он шел к рынку.

Клавдия старалась держаться поближе. Все равно в толпе он бы ее не заметил, а вот она его упустить могла запросто.

Теперь надо было обратить на себя его внимание. Теперь надо было заглянуть в его глаза. Клавдия была уверена, что стоит ей только увидеть его глаза, как все станет на свои места. Она попытается ему что-то сказать взглядом, она попытается его заманить.

Мужчина стал медленно пробираться мимо рядов, ни к чему не прицениваясь. Он останавливался вдруг возле кучки покупателей и спрашивал о чем-нибудь. Чаще всего это были женщины. Потом шел дальше.

Эти минуты были особенно зыбкими. Мужчина мог выбрать кого-то, а если бы Клавдия пошла за ними — он бы увидел и все сорвалось, не будешь же арестовывать человека за то, что пытается ухлестнуть за дамочкой.

Нет, Клавдии надо было, чтобы он выбрал именно ее.

С трудом протиснувшись через толпу, она остановилась у лотка с мясом и стала обнюхивать кусок за куском, делая при этом брезгливую мину.

Мужчина приближался. Краем глаза Клавдия увидела — он на нее смотрит. Она обернулась, свободной рукой поправила выбившиеся из-под шапки волосы и чуть повела плечом.

«Господи, — подумала она, — откуда у меня это дешевое кокетство? И главное — даже ничего не придумывала, как-то естественно получилось. Словно всю жизнь мечтала быть проституткой…»

Мужчина тоже остановился, тоже стал рассматривать какие-то продукты, а Клавдия купила большой кусок свинины и, словно ненароком оглянувшись на проводника, пошла к выходу.

Шла и напряженной до ноющей боли в шее спиной чувствовала — зацепила.

Мужчина шел метрах в десяти позади. Клавдия приостанавливалась, чтобы он не потерял ее из вида. Но потом поняла, что слишком часто это делать не следует, подозрительно.

«И что теперь? Куда теперь? — лихорадочно работала голова. — Подальше от людей. И не упустить».

Она свернула к остановке троллейбуса, если и он свернет — все, дело сделано.

Еще она пыталась выискать глазами в толпе Игоря и Колю, но, конечно, никого из них не видела. Ребята потеряли ее.

Мужчина тоже нырнул в толпу ожидающих троллейбус.

Клавдия сжала губы, чтобы выдавить улыбку. Почти детская радость подкатила к горлу, хотелось от этой глупой радости сделать что-нибудь безумное, скажем, подскочить вдруг к мужчине, обнять его, расцеловать и нежно так сказать:

— Миленький мой, как же долго я тебя ждала!

В троллейбус они вошли в разные двери. Клавдия села. Мужчине места не досталось. Но теперь ясно, что он едет именно за ней. Теперь можно было даже немного поглядеть в окно. Его из виду Клавдия не теряла — он отражался в стекле.

«Так, и что дальше? Где выйти? — уже спокойнее соображала Клавдия. — Возле моста? Нет, рановато… Возле «Мосфильма»? Нет, слишком людно… А что, если?..»

Клавдия не удержалась и улыбнулась от лихой мысли. Ну конечно, она повезет его в Воронцово. Он немного понервничает. И прекрасно… Она заманит его в игру. Она заставит его выдать себя…

Не доезжая до метро, она встала и стала пробиваться к выходу.

Здесь выходили многие, и мужчина тоже повернулся к дверям.

Теперь перебежать площадь — и на автобус.

Странный у него номер — 666.

Мужчина теперь стоял чуть впереди — только протяни руку и достанешь. Она так и не сумела заглянуть в его глаза.

— Будьте добры, на талоны передайте, — попросила она его.

Он обернулся. Как бы рассеянный взгляд, как бы рассеянная улыбка. Взял деньги. Передал.

И Клавдии вдруг стало страшно.

Так страшно, что она невольно вцепилась ногтями в дерматиновое сиденье.

«Что я делаю? Я сошла с ума! Как я хочу его остановить? Мне же придется позволить ему достать нож. А дальше? Мы ведь будем совершенно одни».

Нет, она боялась не смерти, она и мысли не допускала, что мужчина сможет ее убить. Она боялась, что он просто убежит. И все!

«Где Игорек? Где Кленов? — с бессмысленной тоской злилась она. — Что я наделала?!»

Она огляделась — еще не поздно. Она должна сейчас же кого-нибудь предупредить. Кого?

«Вот та аккуратная старушка — вполне. Но чем она поможет? Или вон тот улыбчивый парень? Нет, он спугнет. Он слишком весел, из него так и прет геройство. Или вот эта плотная женщина?..»

— Простите, вы где выходите? — спросила Клавдия у стоящей рядом женщины, специально занизив голос, чтобы та не расслышала и наклонилась.

— Что, простите? — действительно наклонилась та.

— Пожалуйста, помогите мне, — быстро прошептала Клавдия. — Мне немного страшно. Я выйду возле Воронцовского парка. Вы не могли бы просто… Ну не знаю…

— Проводить вас? — тоже шепотом спросила женщина.

— Да. Но только, пожалуйста, это, может быть, смешно — издали как-нибудь.

— Хорошо, — пожала та плечами. — А что, собственно?..

— Нет, ничего… — Клавдия попыталась улыбнуться, чтобы не спугнуть женщину. — Знаете, глупые наши страхи…

Женщина кивнула и выпрямилась.

— Простите, — снова тронула за руку проводника Клавдия, — вы сейчас выходите?

— Выхожу, — уже не так рассеянно ответил он, даже постарался вложить в это слово игривые интонации.

— Я тоже выхожу, — сказала Клавдия и встала.

Пятница. 17.51 — 18.14

Возле парка мы вышли втроем.

И мне вдруг стало весело. Во-первых, потому, что удалось рассмотреть ее глаза — серые! И еще в них был какой-то страх, мелкая дрожь и обреченность.

Во-вторых, это место мне известно, очень даже хорошо известно. Так тянуло приехать сюда еще раз, но все времени не хватало. А вот теперь — пожалуйста, да еще с таким привеском!

В-третьих, она, кажется, что-то почувствовала, она настороже, а значит, игра становится куда интереснее.

Ну а в-четвертых, нас было трое, и это тоже придавало остроты наказанию.

Клянусь, эта будет последней. Потому что — это именно она.

Мы стали углубляться в парк.

Она шла впереди шагах в двадцати, а за ней — мы. Тоже на расстоянии друг от друга.

Над парком звонит колокол.

Мне становилось все веселее. Дрожь куда-то ушла. Меня вообще потихоньку отстраняли, приходила та самая сила, которой я подчиняюсь безоговорочно.

Нет, эта сила не оставит меня никогда…

Она остановилась, делает вид, что поправляет чулок. Хочет рассмотреть, идем ли мы за ней.

Мы идем, идем…

Теперь осторожно… Очень осторожно… Так просто дарить себя им я не стану. Ну не получится сегодня, приедем еще раз… Еще много-много раз…

Пятница. 18.15 — 19.03

Клавдия остановилась, наклонилась к сапогу и несколько раз расстегнула и застегнула молнию. Кажется, мужчина ни о чем не догадывался. Он ни разу не оглянулся. Он спокоен. Он тоже приостановился. Женщина подошла чуть ближе к нему. Тихо подошла Кажется, она поняла, в чем дело. Молодчина.

Теперь бы не спугнуть.

Стоять так, наклонившись, дальше было бессмысленно.

Клавдия резко выпрямилась, резко повернулась к мужчине и сказала громко:

— Что ж вы за кавалер? Разве так даму провожают?

Кажется, такого оборота он никак не ожидал. Сделал три шага вперед и остановился растерянно.

В этой напряженной тишине колокольный звон разливался глубоким голосом зова.

— Помогли бы сумку нести, — натянуто улыбалась Клавдия. Хорошо, что в темноте этого не было видно.

Мужчина успокоенно ухмыльнулся и стал подходить ближе.

«Только бы не сорвалось! — умоляла Клавдия. — Только бы не сорвалось!»

Но в этот момент под ногой женщины, которую Клавдия взяла в сообщники, скрипнул снег.

Женщина застыла испуганно, но было уже поздно. Мужчина затравленно оглянулся, сунул руку в карман, как-то боком подпрыгнул к Клавдии и толкнул ее в грудь.

Сумка с мясом взлетела вверх, Клавдия не удержалась на ногах и упала, больно оцарапав лицо о кусты.

Мужчина хотел было склониться над ней, но снова оглянулся, потому что женщина уже бежала на помощь.

— Сволочь! — проскрипел он и метнулся с дорожки в заросли.

Клавдия вскочила на ноги и бросилась за ним.

— Бегите за милицией, — успела она сказать подбежавшей женщине. — Бегите, умоляю!

— Вы что?! — чуть не закричала женщина. — Вы что, с ума сошли?!

И они побежали за мужчиной вместе.

«Когда утром одеваешься на работу, — как-то даже лениво думала Клавдия, — и думать не думаешь, что на шпильках трудно бегать, что в шубе невозможно драться, а в сумке не помешал бы увесистый булыжник, чтобы дать какому-нибудь гаду по башке. И то верно, мы ведь все оптимисты — хотим жить и любить, а не убегать, догонять и убивать…»

Они продрались сквозь кусты и оказались у озера, у того самого, где был найден труп.

Клавдии показалось, что силуэт мужчины мелькнул между деревьев. Она метнулась туда, женщина не отставала ни на шаг.

Нет, за деревьями никого не было.

«Все! — с отчаянием подумала Клавдия. — Это все! Это полный провал! И я даже не могу быть уверенной, что это он! Ну еще можно задержать поезд. Только вот его мы там не найдем…»

Ей вдруг захотелось разреветься, просто, по-бабьи, с завываниями и причитаниями.

И то, о чем она боялась даже думать, вернулось страшным укором. Карев! Она не спасла его.

Женщина рядом стала задыхаться и даже постанывать.

— Ой, остановитесь, пожалуйста, на минутку, я больше не могу…

Клавдия поддержала ее за руку.

Женщина прислонилась к дереву, спросила:

— А кто это был? Преступник? Вор?

— Не знаю, — устало ответила Клавдия. — Не знаю…

— И чего ж мы тогда за ним гнались?

— Не знаю… Мне показалось… Не важно… Вы где живете?

— Здесь вот, — махнула женщина рукой. — Рядом.

— Вас проводить?

— Ой, что вы, спасибо… Не стоит…

— Пойдемте-пойдемте. Не оставлю же я вас здесь.

— Да уж, страху натерпелась…

— А у вас телефон есть? Я от вас позвоню…

— Есть, конечно… Постойте, вы же сумку там оставили, — остановилась женщина.

Клавдия от досады даже хлопнула себя по бокам.

— Точно… Вы помните то место?

— Конечно, пойдемте…

Клавдия тупо шагала за случайной помощницей, а та без умолку что-то говорила, даже нервно смеялась.

— Я, знаете, всю жизнь, всю жизнь их боялась… А теперь вижу — мы сила! Теперь мне ничего не страшно! Даже петь охота. Вы любите петь?..

«Это у нее нервное, — краем сознания думала Клавдия. — Втянула несчастную в какие-то ночные погони… Тут невольно занервничаешь… Какая же я идиотка…»

Огромный снежок влепился вдруг Клавдии в спину.

От неожиданности она чуть не вскрикнула.

А женщина радостно заливалась и лепила из первого снега другой комок.

— Попала! Попала! — смеялась она.

Клавдия секунду оторопело смотрела на нее, поэтому еле успела уклониться от другого снежка.

— Ага, не попадете! — по-детски хлопала в ладоши женщина.

Клавдия наклонилась к земле и тоже скатала снежок.

Куда-то пропали угрюмость и стыд. Она попала в зону веселья. В зону даже какого-то безумия, хотя и отмечала про себя обреченно:

«Я сошла с ума! Это так весело, оказывается!»

Женщина бросилась от нее к кустам, а когда Клавдия догнала ее, неожиданно выпрыгнула и прижала к себе. А потом провела пальцем по губам, смазав губную помаду уродливым следом.

— Правда, здесь красивое озеро? — спросила Клавдия. — Пойдем посмотрим.

— А как же сумка? — спросила женщина.

— Сумка подождет, — прошептала Клавдия. — Теперь уже ничего не важно…

Колокольный звон смолк.

Они подошли к озеру, где только что были. Оно еще не замерзло. Посредине, на острове, росли три голых дерева.

— Никогда не думала, что пойду вот так ночью смотреть на…

Пятница. 19.03 — 19.07

Ах, почему я так люблю эти секунды? До нее потихоньку начинает доходить. Нет, даже не доходить, а просто что-то смутно начинает ее тревожить. И она даже не понимает причины своей тревоги. Просто глаза, серые ее глаза начинают блестеть в темноте, просто сияют.

Я беру ее за руку. Она почти прижимается ко мне. Страх толкает ее.

Она смотрит на меня серыми глазами как бы обреченно. Она еще не может поверить, еще ум загораживает от нее правду. Но она послушно идет за мной.

Я никогда не знаю, когда это случится. И как. Я просто подчиняюсь силе. Каждый раз и для меня это неожиданность. Вот жду-жду, а никогда не могу угадать.

Мы дошли до озера с островком деревьев посредине. Она уже почти успокоилась. Она уже что-то придумала утешительное для себя. Она даже стала шутить:

— Никогда не думала, что пойду вот так ночью смотреть на озеро…

— Да-да, — говорю я. — Я тоже не думала…

Она оборачивается ко мне и тихо спрашивает:

— Так это ты?

Пятница. 19.04. — 19.29

«Ах, как я ненавижу эти минуты! Даже когда все собрано и сложилось в точную картину, все еще веришь — ошибка, не может быть. А он вдруг говорит — да, это я. И все. И это самое страшное, что никаких надежд. Что вот еще секунду назад это был человек, а сейчас он — убийца».

Женщина сделала шаг назад. Она не могла его не сделать. Она должна была отступить, чтобы или бежать, или ударить Клавдию.

— Это ты? — повторила Клавдия уже увереннее.

Женщина сунула руку в карман. Это не страшно. Теперь она не сможет убить.

«Ну, конечно, юмор на лестнице, — думала Клавдия. — Теперь понятно, почему женщины ей доверяли, потому что и она была женщиной. Теперь-то все понятно. Только не понятно — зачем, почему?»

— Ты его любила? — глухо спросила Клавдия. — Ты любила Марина? Он тебе изменил, да?

Клавдия все подавала женщине эти ниточки, но та стояла каменно, молчала, наливалась изнутри чем-то темным и страшным.

— Марин Юрий жил в Медведкове. Ведь это ты его убила, правда? Я видела фотографию его жены — блондинка с серыми глазами, лет под сорок. Ты хотела найти ее?

— Я ее найду! — выкрикнула женщина.

— Нет, ты ее не найдешь.

Клавдия шагнула к ней и взяла за руки.

— Сядь, — сказала мягко, но непреклонно. — Сядь, поговорим. — Они сели на поваленный ствол дерева. Посмотреть со стороны — две подружки решили поболтать на природе. Только вот время выбрали неподходящее. — Он тебя бросил? Да?

Женщина молча кивнула.

— Ты любила его? Там, в Хабаровске?

Опять кивок.

— Ты была беременная, когда он тебя оставил?

И тут женщина вскинула голову и расхохоталась.

— Я никогда не была беременна! Я не могу забеременеть!

Она вдруг рванула пуговицы пальто, задрала блузку и вздернула лифчик. Груди у нее не было. Маленькие мужские соски.

— Я это сделала для него! Я сама пошла к врачам и сделала это. Потому что я…

Клавдия громко сглотнула.

«Как это называется? Фу, какое-то научное слово… Трансвестит, вот как… Все это было бы смешно, когда бы не было так… мерзко».

— Потому что она забрала его… Потому что я ее ненавижу… Я всех их ненавижу!

— У Нины Кокошиной… Помнишь, ты убила… убил… ее в Матвеевском, есть сын. Маленький мальчик… Он тоже любит мать…

— Я ненавижу детей, — оскалилось оно. — Но знаешь ты, кого я больше всего ненавижу?

Оно вдруг огляделось, словно увидело кого-то, кого-то сильного, всемогущего, кто ведет его от убийства к убийству…

— Себя!

Клавдия не успела.

Выскользнувшая из кармана левая рука взлетела, блеснув зажатым в кулаке лезвием, и оно с тихим хрустом вонзилось в лоб.

Оно смотрело на Клавдию чернеющими глазами, и улыбка победителя заливалась бурой кровью…

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

Воскресенье

— Тетя Куава, мороженое купи! — ныл Витенька, дергая Клавдию за руку.

— Ты что, малыш, такой холод, ты же простудишься.

— Ничего не пуостужусь. Ну тетя Куава…

Мужика того изловили довольно просто. Он оказался вовсе не проводником, просто бегал к одной львовской проводнице. Вообще ходок был знатный. Клавдии пришлось перед ним извиняться.

Трансвестита отвезли в морг.

Клавдии, кстати, не долго пришлось быть в Воронцовском парке одной.

Каким-то чудом Игорь и Кленов минут через пять оказались рядом. Клавдия подозревала, что Кленов-таки, хоть раз, что-то определенное сказал по своей науке. Вот они и помчались в Воронцово.

Вскоре к месту, залитому кровью, стали стекаться люди — в церкви закончилась служба.

Подошел и отец Сергий. Долго стоял поодаль, а потом, улучив минутку, спросил Клавдию:

— А что там Геннадий?

Клавдия хлопнула себя по лбу и тут же помчалась звонить, тревожить, поднимать на ноги, отменять…

Карева перевели пока из камеры смертников. Говорят, что когда ночью за ним пришли, он потерял сознание, решил, что уже ведут на расстрел…

— Тетя Куава, пошли в «Баскин Уобинс», — совсем расхрабрился Витя. — Хочу настоящего моуоженого.

— Нет, Витюша, это как-нибудь потом. Мы торопимся.

— А куда мы едем, тетя Куава?

Ленка, Макс и даже Федя пустили слезу, когда Клавдия сообщила — все, Витюшку отдаем.

Это было уже в конце, а в начале спор, тихий скандал, чтобы Витя не услышал, обида и слезы. Клавдия и сама готова была разреветься.

— Тетя Куава, так куда мы едем?

— К папе твоему, — ответила Клавдия.

— Так он же в тюйме, — не понял мальчик.

— Ты счастливый, Витюша, твоя мама уехала во Вьетнам, но зато у тебя двое пап.

Мальчик задумался.

— Ты пуо Смиунова говоишь?

— Про Смирнова.

— Ладно, — вздохнул Витенька. — В самом деле — он такой одинокий…

Следователю Клавдии Дежкиной поручают очередное дело из разряда безнадежных. Ей предстоит найти убийцу, жертвами которого уже стали несколько женщин. Преступник осторожен и предусмотрителен — следов не оставляет. Отработав несколько версий, "госпожа следователь" приходит к выводу, что ее ожидает поединок с насильником-психопатом…

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

ДЕНЬ ВТОРОЙ

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

ДЕНЬ ШЕСТОЙ

ДЕНЬ СЕДЬМОЙ

ДЕНЬ ВОСЬМОЙ

ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ

ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ

ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ

ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ

ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ

ДЕНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ

ДЕНЬ ПЯТНАДЦАТЫЙ

ДЕНЬ ШЕСТНАДЦАТЫЙ

ДЕНЬ СЕМНАДЦАТЫЙ

ДЕНЬ ВОСЕМНАДЦАТЫЙ

ДЕНЬ ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ

ДЕНЬ ДВАДЦАТЫЙ

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ТРЕТИЙ

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ШЕСТОЙ

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЙ

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОЙ

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЫЙ

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg