«Маятник»

Наконец-то девочка была мертва. Ее глаза, прежде такие жгучие, потеряли прежнее непримиримое выражение, а алые губы на побуревшем от прилива крови лице сделались похожими на кровоточивый разрез. Изо рта убитой выглядывал край носового платка; вот бы увидеть какими глазами на этакое зрелище будут таращиться те, кто первыми увидят тело! Платок, если всё делать по уму, следовало бы изо рта убитой вытащить, да и самому телу придать более пристойное положение, но к трупу уже не хотелось прикасаться.

Девочка, конечно же, ни в чем не виновата. Её можно считать жертвой обстоятельств никак с ней не связанных. Жертва безумных страстей, о каковых сама жертва даже не подозревала. В такой смерти есть нечто вергилиевское, об этом непременно надо будет подумать как следует, но попозже, не теперь… Просто есть такие минуты, когда тело поет и кровь ликует — и вот сейчас именно такая минута. И размышления способны лишь разрушить тот короткий интимный восторг, что так греет душу. Душу убийцы, ведь теперь я — убийца!

Нельзя останавливаться. Надо затушить свет, надо идти дальше, пусть убийство совершено, но остальную работу ещё только предстоит сделать.

Ведь всякую работу надо делать хорошо, даже если эта работа — убийство.

Утро 28 августа 1883 года в Петербурге выдалось ветреным и хмурым. В половине девятого во двор-колодец дома номер 57 по Невскому проспекту суетливой семенящей походкой вошел неказистый на вид мужичонка средних лет, живой, юркий, из тех, кого принято называть пронырой. Он был знаком, почитай, со всеми обитателями этого большого двора, потому как был по натуре говорлив и боек и почти всегда пребывал в бодром настроении. Его тоже знал всякий — это был Пётр Лихачев, скорняк. Поздоровавшись с дворником Анисимом, который занимался обычным своим утренним делом — выметал двор, мужичонка прошел к угловому подъезду.