«Компромат»

Компромат (fb2) - Компромат 1483K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ирина Зарубина

Ирина Зарубина Компромат

Он ждал заката.

В горах солнце садится рано, особенно в октябре — часа в четыре уже темно.

К закату боевики расстелят на земле цветастые коврики, разуются, и начнется молитва.

Сам он мусульманином не был. Он вообще не верил в Бога. Он верил только в себя. Так его учили много лет, так учила его жизнь.

Свое дело он сделал. Он сделал даже больше того, что должен был. Почти не задумываясь над тем, что судьба огромной страны сейчас в его руках. Без преувеличения. И даже не в руках, а, стыдно сказать, в заднице. Небольшую капсулу с дурацким словом он засунул именно туда. Нет, обысков не боялся. Он здесь был настолько своим, настолько важным, что мог сам заставить обыскать любого. Может быть, и Гагуева. Просто, когда он будет уходить, ему нужны свободные руки.

— Группа ушла? — спросил Мовлад, присаживаясь рядом с ним на завалинку.

— Ушла, — не сразу ответил он. Сразу отвечать нельзя. Надо всеми силами выдавать себя за тугодума. Здесь так принято. Называется — «мужчина». Солидность и все такое прочее. Да, они основательны, эти кавказские хлопцы. Не очень бесстрашны, но основательны, это уж точно. Такой парадокс — за восточной медлительностью следует взрывное исступление. Они не боятся смерти, они просто в каком-то мороке.

Он все время взвешивал — от религии это идет или от национального характера? Или второе есть продолжение первого? Гагуев как-то сказал: мы отличные друзья, но отвратительно хищные враги. Гагуев цивилизован. Может оценивать своих как бы со стороны. Один на один — нормальный мужик, быстро говорит, быстро отвечает, даже остроумен. Но в толпе боевиков напускает на себя тугодумство, «мужчинство», сам не замечает, как доходит до исступления.

— Ты мне не нравишься, — сказал Мовлад.

«Это что? — метнулась мысль. — Предупреждение?»

— Устал? — спросил боевик через положенную паузу.

«A-а… заботится, — уже спокойнее подумал он. — Боевая дружба…»

— Нет, не устал. Чувствую неладное.

— Что чувствуешь?

— Неладное.

Он действительно это чувствовал. Понимал, что своим он добычу не отдаст. Ему надо пробиться прямо к Президенту. А это — проблема. Нет, не потому что там сотня инстанций, охранники и стукачи на каждом шагу. Он всех обойдет. Тут другое — по опыту он знал, что у Гагуева есть, помимо него, еще кто-то. И этот кто-то следит постоянно. Как только он уйдет, свои будут знать. А если он не придет к ним, его просто выдернут из любой дырки, из любой норы, из любой толпы, выдавят дурацкое слово вместе с дерьмом и кончат.

Неладно было то, что он так и не вычислил среди боевиков своего.

— Русские притихли? — спросил Мовлад.

— Да.

— Перегруппировываются?

— Да.

— Это они пойдут на Гали. Нам уже сообщили.

В штабе федеральных войск, а может быть, и где повыше, у боевиков была подсадная утка. Утку эту наши должны были уже вычислить. Он сообщил. И про Гали, возможно, уже «деза».

— Я не знал, — сказал он.

— Ты мне не нравишься, — снова сказал Мовлад и встал.

Как же он ненавидел этих людей! Их полуподростковое, полудебильное увешивание себя пулеметными лентами, бряцание оружием, эти рембовские повязки на головах, грязные бороды и исступленную веру.

И завидовал им. С тех пор как КГБ приказал долго жить, он постоянно чувствовал себя чем-то вроде кегли. Его могли переставлять с места на место, могли и вкатить шар в лоб. Он уже ничего не решал, он был игрушкой, служил не идее, а каким-то размытым понятиям — законности, правопорядку и — прямо с души воротит — де-мо-кра-тии.

Он затаился. Стал послушной кеглей. Шар прокатывался мимо. Сколько дружков ушли в этот долбаный бизнес, или в мафию, или в охрану неизвестно кого от неизвестно кого.

А он знал — никуда ему не уйти, сорвется, станет или пить, или стрелять направо-налево. Он привык делать самое важное — государственное дело. Для всех из красной кегли он перекрасился в трехцветную.

И вот теперь этот час пришел. Каким-то шестым чувством он чуял, что пришел именно его час. Он доберется до Москвы, до Президента, он выдаст ему на стол провонявшую дерьмом капсулу и скажет:

— Это конец кавказской войны. Это документы Гагуева. Пока они есть, никто генерала не тронет. Вы о них ничего не знаете. Там все о ваших лизоблюдах. О поставках оружия сепаратистам, о нефти, о золоте, о таких барышах, на которые Россию можно было бы кормить года три. Гагуев всем им дал понять: если с ним что-то случится, документы всплывут. Вот они его и не трогают. Теперь вам решать.

Он надеялся, что после этого полетят поганые головы. А после чистки все станет на свои места.

Конечно, сразу после аудиенции ему придется уйти. За границу.

Впрочем, до этого еще далеко. Сейчас ему нужно уйти от боевиков.

Солнце коснулось вершины дальней горы.

Кавказцы, потягиваясь, позевывая, стали выбираться из домов. Аккуратным свертком у каждого торчала под мышкой домотканая подстилка.

Оружие они складывали у дверей.

Он прикрыл глаза. Ему надо быть последним.

Слышал, как вышел мулла, потом потянулись охранники генерала Гагуева, кто-то толкнул его в плечо:

— Пошли.

Он притворно заморгал, суетливо стал снимать портупею. Запутался в ней…

Местечко ему досталось у самого края поляны. Он просто встанет и уйдет, когда они закатятся в своем «Алла акбар!».

Солнце опускалось, темнота сгущала тени.

Молитва в этот раз началась немного позже — тоже ему на руку.

Он и не заметил, что рядом с ним Мовлад. Он только почувствовал взгляд искоса.

«Так это ты наш? — спросил себя. — Нет, не ты. Так было бы слишком просто».

Мужчины застыли в поклоне. До самой земли.

Он встал. И пошел к лесу.

Как только услышал за спиной шевеление, раскинул руки и ласточкой бросился на ближайший куст. Стрелять они не станут еще минуты две. Но они могут и не стрелять, просто догонят и свернут шею.

А вот он стрелять будет. Он будет лупить в их черные рожи, в их рембовские повязки, в их вонючие бороды. Но потом, потом…

Он летел по лесу, словно не касаясь земли ногами. Так бегать они не умеют. Они не смогут его нагнать. Стрельба — это на крайний случай.

Они рычали за спиной, они, когда злятся, — страшные, картинно страшные — глаза навыкате, зубы оскалены, прямо страшилки какие-то. Вообще, если их не знаешь, на нервы действуют здорово.

И в то же время, когда они злятся, они, как дети, — глупые и бессильные.

Он даже приостановился, чтобы позлить их посильнее.

Они заорали.

А он рассмеялся.

Мовлад бежал первым.

«Нет, он не из наших, — подумал он. — Бандюга обыкновенный…»

Боевики уже стали исчезать за деревьями, они выдохлись, злость сожгла их силы.

А ему оставалось только пролететь вон ту поляну за деревьями, а там — там он пойдет в обратную сторону. Он пойдет им навстречу. В запале погони они просто не заметят бегущего навстречу. Феномен привычного взгляда.

Стрелять ему пришлось-таки.

Мимо боевиков, несущихся с залитыми потом глазами, он прошмыгнул тише мыши. Он возвращался. Нет, конечно, не тем же путем, в обход.

За деревней, на поляне, молились женщины. Как же он забыл о них, как же забыл, что намаз у мусульман раздельный!

Женщины его поджидали. Они не гнались, они просто изготовились к бою.

И пришлось стрелять.

Честно говоря, он делал это не без удовольствия. Больше «мужчинистых» боевиков он ненавидел только этих истеричных баб. Вот уж кто увешивался патронами, так увешивался. Вот кто был по-настоящему бесстрашен. Женщины вообще безоглядны в крайних проявлениях. Нет нежнее родителя, чем женщина, нет страшнее и палача.

Их нельзя испугать, обратить в бегство, их можно только убить. И он долбил из короткоствольного «калашникова» небольшими порциями, швырял гранаты и уже сам рычал.

Боевики, конечно, услышали бой, они повернули, они сейчас будут здесь.

Надо было торопиться.

Боевички стреляли плохо. Только литовки были снайперами, а сирийки, ливанки, арабки и кавказки — так себе.

Если метнуться вон к тому сараю, они наверняка не попадут.

Он метнулся. Они действительно не попали.

Беда в том, что и он никого больше не уложил. Оба рожка были пусты.

Теперь надо было тихо, на цырлах, валить подальше отсюда. И надеяться только на чудо.

Он сам во всем был виноват. Мог же уйти тихо во время какой-нибудь вылазки. Нет, захотелось цирка напоследок, захотелось услышать их рычание — зверей без клыков.

— Держи!

Этот шепот был как взорвавшаяся прямо под ногами лимонка. Кто-то лежал рядом. Кто-то протягивал ему в темноте сдвоенные рожки.

Баба! Он и раньше видел ее в лагере. Внимания не обращал — хохлушка и хохлушка. Мало ли их приходило с бешеным блеском в глазах — мстить москалям. Первого же боя было достаточно. Этих идейных молодок сшибали, как спелые груши. Эта вот как-то продержалась.

Он всадил рожок в автомат, но стрелять не стал.

— Уходим, — сказал тоже шепотом. — Катись к обрыву.

Она не стала возражать, легким колобком покатилась к обрыву. Тихо-тихо. Могла бы и шумно — за стрельбой все равно не слышно.

Он покатился за ней, почему-то тоже стараясь не шуметь.

— Прыгай, — сказал, когда они оказались на краю обрыва.

Она снова не возражала.

Молчком ухнула вниз. Хотя высота была приличная. Он прыгнул так, чтобы можно было цепляться руками за склон, затормаживая падение. Кожу, конечно, содрал, но кости остались целы.

Она, как ни странно, тоже ничего себе не вывихнула.

— Теперь тихо, — сказал он. — Скоро они перестанут стрелять и будут слушать лес.

Они пошли медленно, как ходят тяжелые инвалиды — два шага в минуту, потому что стрельба действительно смолкла.

— Ты можешь мне не верить, — сказала хохлушка, когда уже к рассвету они вышли к дороге, — но я не с ними.

— А с кем?

— Я — славянка. Православная. Можешь считать это моим личным крестовым походом против басурман.

— Дура.

— А ты?

— Не бойся. Меня не бойся.

— А ты?

— Я тоже против них.

— ФСК? ФСБ?

«Так я тебе и скажу, — ухмыльнулся он. — Много будешь знать, скоро состаришься».

На свету хохлушка оказалась симпатичной. Он вспомнил ее, она ему как-то приглянулась. Только среди этих басурман было не принято…

— Но ты же не русский, — настаивала она.

— Почему?

— Я в этом разбираюсь.

«Националистка. Ну ясно».

— Ты теперь куда? — спросила она.

— На кудыкину гору. А ты?

— Я домой. В Житомир.

— Интересно… И как ты себе это представляешь?

Она остановилась.

Уже совсем рассвело.

— А что, есть проблемы? — спросила она.

— У нас только и есть что проблемы.

— Выйдем к федералам… — начала она.

— И там нас шлепнут, — закончил он. — Разбираться не станут. Ребятки злые как черти.

— Ты уверен?

— Не уверен. Могут и не шлепнуть. Но могут и…

— Ты пессимист, — сказала она. — И что? Что теперь делать?

— Пешочком, пешочком, по лесам и кочкам. До России. Ты как пришла?

— Так и пришла…

— Значит, не привыкать.

Солнце брызнуло на дорогу. Позолотило пыль.

Он свернул на обочину, углубился в лес.

Еще час-другой можно идти, а потом надо укрыться.

Спутница стала отставать — устала.

— Ну, спать? — сказал он.

Она улыбнулась.

Они зарылись в промерзший стог и провалились в мутный сон.

Так они потом и шли — ночами. Где-то рядом слышали голоса, шум машин, русскую ругань, но их никто не слышал.

Она отдалась ему на третью ночь. Было до дрожи холодно, они обнялись, чтобы согреться…

— Я тэбэ кохаю, — горячечно шептала она.

Он понимал, что она говорит — люблю. Кажется, он тоже начинал ее любить. Но одергивал себя — в таких ситуациях (опасность, взаимовыручка) чувства обостряются. Обыкновенная симпатия может показаться вечной любовью.

И еще они спорили о политике. Она говорила все правильно, но уж очень наивно.

— А ты знаешь, что раньше здесь жили терские казаки? — спросил он как-то. — Это была их земля. В двадцатых годах начали создавать автономии. Это, кстати, впервые в мире — страну поделили по национальному принципу. И как интересно поделили. Вот живет в этом месте какое-то количество, скажем, башкир, отрезали им земли побольше, но с таким расчетом, чтобы русских в этой автономии было большинство. Русских — большинство, а республика — башкирская.

Это был его конек. Он еще при коммунистах все носился с этой российской обидой.

— А титульной нации там могло быть процентов тридцать, не больше. Это Ленин когда-то сказал, что самый страшный враг интернационализма — русский шовинизм. Вот Россию и пригнули. Даже так прямо и заявляли — русских надо ущемить, чтобы остальные чувствовали себя равными. Вот теперь мы и расхлебываем.

— Это все большевики, — соглашалась она.

— Да, хотели взорвать старую Россию, а мины, которые они заложили, будут взрываться еще долго.

— А зачем они кромсали Россию?

— Идея была такая — мировая революция. Но — не получилось. Вот и решили, что Россия будет полигоном для будущих Соединенных штатов мира. Но, кстати, Украины ведь тоже не было раньше.

Она обижалась.

Она считала, что Украина и есть истинная Россия.

— Так много каши в твоей голове, — смеялся он. — Эх, я бы сейчас хоть манной, хоть перловки поел!

За границу воюющей республики они вышли на пятый день.

На маленькой станции купили одежду у каких-то стариков, стали дожидаться поезда.

— Ты куда потом? — спросила она.

Бумажка с дурацким словом уже перекочевала из капсулы в его карман. Он, конечно, мог просто выбросить ее. Он помнил все наизусть. Но если подкатит серьезный момент, он успеет кому-нибудь ее передать.

— Я — в Москву, — ответил он.

— Можно с тобой?

— Можно, — улыбнулся он. — Теперь тебе все можно.

— Я тэбэ кохаю…

Поезд пришел ночью. Вагоны были пустые, даже проводники не встретили их. Больше на этой станции никто не вошел в поезд.

Они заняли купе посреди вагона.

Поели. Выпили.

— Ты хорошая, — сказал он. И погладил ее по голове.

Она улыбнулась.

— Я пойду покурю.

— Я буду тебя ждать.

Но не дождалась. Через десять минут заглянула в тамбур.

— Ты еще здесь?

Он выстрелил ей в глаз. Она умерла сразу. Тело ее мелькнуло в коротком полете от вагона до зарослей на обочине.

Он закрыл дверь. Слишком холодно.

То, что она была приставлена к нему своими, он не сомневался…

…Утром поезд остановили. Дорогу перегородила танковая колонна.

Она шла на войну, а поэтому лица мальчишек-солдат были еще веселы, и даже залихватски веселы. Не у всех, правда. Кому-то было страшно. Но и эти пытались улыбаться.

Из окон вагонов на солдатиков смотрели люди, а они смотрели на пассажиров. Может быть, кое-кто из солдат в последний раз видел мирных людей.

Экран зарябил, и Подколзин выключил монитор.

— Это из последней поездки, — сказал он. — Впечатляет?

— Впечатляет, — согласилась Клавдия. — Страшно впечатляет.

— Простите, не удержался. Знаете, привезешь материал и так хочется его кому-нибудь показать.

— Ну что вы, мне было очень интересно. Хотя немного не на ту тему.

— Да-да, сейчас я вам поставлю вашу тему. А что, прокуратуре больше заняться нечем? — Подколзин стал искать нужную кассету.

— Конечно, есть и другие дела, — не очень уверенно ответила Клавдия, — но это тоже важно.

Последняя фраза была особенно вялой.

— Ерунда какая-то, — улыбнулся Подколзин. — Ну кто всерьез этих голых баб… извините, голых женщин воспринимает? Вы знаете, например, что у нас количество сексуальных преступлений снизилось?

— Знаю, — кивнула Клавдия. — Как-никак я следователь горпрокуратуры.

— Интересная работа, — то ли похвалил, то ли пошутил Подколзин.

— Скучная работа, — отмахнулась Клавдия. — Вот у вас…

— А хотите посмотреть в деле?

Эта уже не совсем молодая женщина-следователь чем-то ужасно нравилась Подколзину. Ему хотелось ее очаровать. А он знал, что лучше всего выглядит, когда на плече у него телекамера и он в самой гуще событий.

— Хочу, — сразу согласилась Клавдия.

— Давайте завтра и встретимся. Я собираюсь коммунистическую тусовку снимать. На Октябрьской площади. Придете?

— А можно я не одна приду? — Клавдия обрадовалась, как девчонка.

— А кто еще? — поинтересовался довольно сурово Подколзин.

— Ой, Мишенька, это такой хороший парень. Вениамин его зовут. Веня. Он у нас в лаборатории работает, но мечта — стать оператором. Он просто бредит этим.

— А-а… — смягчился Подколзин, — пусть приходит. Только не мешать.

— Как мышки, — смешно сморщила нос Клавдия.

Оператор наконец вставил в видеомагнитофон кассету, и по экрану поплыли голые тела. В общем, красиво.

— Давайте пропуск, я отмечу, — предложил оператор.

Клавдия подала бумажку.

— «Клавдия Васильевна Дежкина, — прочитал Подколзин вслух. — Следователь горпрокуратуры». А вот как вас на работе зовут? Клавдия? Клава?

— По-разному. Но один мой друг здорово придумал — госпожа следователь.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Четверг. 8.14–12.51

— Милая, ты услышь меня! — фальшиво мурлыкал шофер, безбожно перевирая мотив. На лице его блуждала глуповато-блаженная улыбочка. Судя по всему, этот незатейливый вокал доставлял исполнителю истинное, ни с чем не сравнимое наслаждение. — Ми-илая, до сих пор стою я с гита-а-арою!..

— Под окном, — хмуро поправил Подколзин.

— Чего-чего? — оживился шофер, словно получив подтверждение, что и у него есть благодарный и внимательный слушатель.

— Не «чего-чего», а «где-где», — отозвался оператор, даже не взглянув в сторону спросившего. — «Под окном стою…» Классику знать надо.

Шофер бодро кивнул и, ничуть не смутившись, продолжил песнь тугоухого влюбленного.

Клавдия усмехнулась и негромко сказала Подколзину:

— Непростая у вас работа, как я погляжу.

— То ли еще бывает, — философски откликнулся тот.

Веня молчал. Он пожирал взглядом сутуловатую фигуру сидевшего чуть впереди него оператора и, казалось, не верил собственному счастью: он находится в непосредственной близости от настоящего… да-да, самого настоящего профессионала, выпускника ВГИКа и прочее.

Дежкина, понимая состояние своего юного коллеги, не докучала ему разговорами.

Подколзин, между тем, нервничал. Он то и дело поглядывал на часы, а затем бросал нетерпеливые взгляды за окно на проносящиеся мимо индустриальные пейзажи, раздраженно покусывал губу, когда микроавтобус замирал у светофоров, и просто-таки не мог дождаться, когда же путешествие подойдет к концу и они окажутся на месте назначения.

— Ми-и-илая!.. — продолжал гундосить шофер.

— Послушай-ка, милая, — не вытерпел оператор и повернулся к водительскому креслу, — нельзя ли побыстрее, а? Иначе мы приедем аккурат к самому финалу.

Шофер невозмутимо пожал плечами.

— У меня задача простая, — с дружелюбным упрямством отвечал он, — доставить вас на точку. А уж остальное, извиняйте, не моя печаль. Молитесь еще, чтоб в пробку не попали. А то такие тут пробки бывают — три часа стоять можно и не сдвинешься. Тю-у-у… — протянул он с детским восторгом, нажимая на педаль тормоза, — а вот и она, милая, я же предупреждал! Я уж знаю, это как закон: если поблизости митинг, так сразу и пробка на дороге. Проверено на опыте. Ми-илая, ты услышь меня-а!..

На этот раз слова романса, надо думать, впрямую относились к скоплению автомобилей, намертво перегородивших проезжую часть.

Тут были и рейсовые автобусы, и оказавшиеся впритык к ним шестисотые «мерседесы», и горбатенькие старые «Запорожцы» с задранной кверху куцей выхлопной трубой. Водители троллейбусов ругались меж собой из открытых окон, однако ругань была какая-то ленивая, незлобная. Сразу видно, людям скучно и нечем себя занять.

— Подавай назад! — закричал Подколзин, но, увы, было поздно: микроавтобус мгновенно оказался зажат со всех сторон гудящими машинами, безуспешно пытающимися лавировать в этом столпотворении.

— Говорил тебе: дворами поезжай! — сердито рявкнул оператор.

— И на старуху бывает проруха, — невозмутимо отвечал шофер. — Ничего, не переживайте. Где наша не пропадала!

Он крутанул руль влево, и машина рывком двинулась назад.

Тотчас послышался глухой звук удара и звон бьющегося стекла.

— Вот теперь приехали, — со вздохом сообщил шофер и полез из кабины.

— Куда прешь? — заорали откуда-то сзади. — Курдюк штопаный, куда прешь?

— Сам ты штопаный! — раздался в ответ голос шофера, прозвучавший, кстати сказать, с неожиданной силой и энергией. — Что, совсем ослеп? Не видишь, куда едешь?

— Да ты!..

— Сам такой!

— Все понятно, — зло произнес Подколзин, подымаясь с места. — Дальше идем пешком. Эти пролетарии теперь долго разбираться будут…

— Что это вы так не любите пролетариев? — с невинной интонацией поинтересовалась Клавдия.

— Пролетариев я люблю, — возразил оператор. — На расстоянии. Я не люблю, когда они начинают разбираться.

— Это почему же? — продолжала допытываться Дежкина.

— А вы сами послушайте, — все и поймете.

Взвалив на плечо свою тяжелую поклажу, Подколзин стал пробираться в узком проходе между машинами. Клавдия шла следом, а замыкал шествие Веня, которому было доверено нести кофр с аккумуляторами.

По всему видно, они уже находились у цели. На тротуаре, за скопищем автомобилей, волновался-шумел людской поток. То и дело на сером фоне стены вздымался ярко-алый транспарант, поднимался и тотчас пропадал, тонул в людской круговерти, будто и не было его.

Откуда-то доносились обрывки бравурного марша и мегафонный лай. Разобрать слова казалось делом непосильным: то ли мегафон был сломан, то ли коварное эхо, отражая пламенную речь оратора от глухих стен домов, превращало ее в сплошную мешанину звуков и восклицаний.

— Купите значок! — вдруг услыхала Клавдия, и тут же кто-то цепко ухватил ее за рукав плаща, да так, что и не вырваться. — Купите значок, девушка, не пожалеете!

Дежкина удивленно обернулась и увидала перед собой, прямо на уровне глаз, фиолетовую шляпу с лихо загнутыми полями и торчащим из-под линялой ленты диковинным пером, смахивающим на петушиное. Для того чтобы разглядеть обладателя сего редкостного головного убора, Клавдии пришлось пригнуть голову и заглянуть под шляпу.

Там, в рассеянной тени, обнаружилось бодренькое старческое личико, остроносенькое и тонкогубое, с пронзительным взглядом маленьких, быстрых глаз.

— Значок! — объявило личико. — Настоящая редкость. Такой вы уже нигде не купите ни за какие деньги, а я уступлю по дешевке. Портрет юного Ильича.

— Неактуально! — подоспел на помощь Веня. — Вот если бы портрет Бориса Николаевича! А Ильичи уже никого не интересуют.

— Эх, молодой человек, — с укором произнесло личико, изобразив вселенскую скорбь, — не любите вы историю своей страны и еще гордитесь этим. Нехорошо… Вот как задурили голову нашей молодежи проклятые дерьмократы!

Личико глядело на Клавдию, будто искало поддержку.

— Извините, мы спешим, — сказала Клавдия, увлекая Веню в гущу толпы. — Некогда нам.

— А как же Ильич? — возмущенно прокричала вслед старушка, как видно, не ожидая от собеседницы, что она ее так быстро покинет. — Задаром ведь продаю Ильича.

Площадь, на которой проводилась манифестация, была до краев забита людьми. Огромное пространство было раскрашено красной материей. Над головами вздымались в небо кумачовые знамена и транспаранты с начертанными на них лозунгами, они волновались на ветру над головами.

Клавдия завороженно читала аршинными буквами писанные слова и казалась помолодевшей. Скинула лет десять, а может, и пятнадцать, и очутилась в году эдак восемьдесят первом. Знакомые лозунги, знакомые песни, но вот лица вокруг…

— Слышь, мать, закурить не найдется?

— А? — Клавдия даже вздрогнула от неожиданности. — Нет, — поспешно ответила она, поглядев на здоровенного верзилу в потертой курточке из плащевой ткани. — Я не курю.

Верзила окинул ее цепким взглядом и стал протискиваться вперед. Дежкина увидела его ссутулившуюся спину.

— Боже мой, — вполголоса произнесла она, — а ведь я жила в этом мире большую часть жизни…

— Не обольщайтесь, — буркнул Подколзин, — вы и теперь в нем живете. Просто название другое, а суть прежняя. Ну что, — сменил он интонацию, — не пора ли заняться делом, как вы считаете?

Не дожидаясь ответа, он принялся расчехлять видеокамеру.

— Вопрос власти — коренной вопрос любой революции, — неслось между тем из громкоговорителей. На площади эхо было уже не столь сильным, и кое-что из речей выступавших можно было разобрать. — Наши идейные противники отрицают силу и мощь марксизьма-ленинизьма, но каждый их поступок подтверждает, что с ленинским великим наследием они знакомы не понаслышке. Вопрос власти вновь стоит на повестке дня, и мы никому не позволим положить его… на лопатки. Гы-ы, — обрадовался собственному остроумию выступающий, — шутка!

В толпе одобрительно зааплодировали.

— От нашей партии и от себя лично я заявляю и гарантирую, что уже на второй месяц нашего правления хлеб в булочных будет по тринадцать копеек, а пенсию будут выдавать регулярно. Ура!

— Урра-а!.. — подхватила толпа.

— Нас пришел благословить отец Федор! — крикнула в микрофон возникшая на трибуне женщина с высокой белокурой прической и красной ленточкой на рукаве. — Поприветствуем батюшку!

— Дети мои, — красивым низким голосом нараспев произнес благообразный старец в рясе, — возблагодарим Господа за дары его, аминь.

— Аминь! — откликнулась толпа.

Клавдия зачарованно озиралась по сторонам.

— Да что это с вами, ей-богу! — в конце концов не вытерпел Подколзин. — Такое впечатление, будто вы только что на свет родились. Ну и ну!

Дежкина ничего не ответила. Она рассматривала участников митинга.

«Мэри, никому теперь не верит Мэ-э-эри!» — твердил радиоприемничек, зажатый под мышкой у толстухи девчонки. Толстуха жевала огромный гамбургер, слизывая с пальцев кетчуп, и пританцовывала на месте.

— Тетенька-товарищ, извините, что обращаюсь, — проскулил выросший перед нею подросток с жадным, просящим взглядом, — извините, что обращаюсь… У меня мама в аварии, папа в больнице, а я с бабушкой на вокзале. Сами мы не местные…

— Отвали, — не дослушав, сквозь зубы процедила девица, и паренек тут же исчез, будто и не было его.

— А я вам говорю: коммунистическая идея жива! — убежденно доказывал соседу тучный седовласый господин в богатом пальто и со шляпой в руках. — Я вам говорю: она жива и побеждает…

Сосед и не думал с ним спорить. Он без стеснения рассматривал стоявшую в трех шагах от него дамочку с ярко-алыми губами.

Дамочке было приятно мужское внимание, но она всеми силами изображала недоступность и делала вид, что целиком поглощена происходящим на трибуне.

— Эй! — крикнул какой-то подвыпивший тип, размахивая руками. — Эй, телевизор, меня сними, я сегодня красивый!

— Если ты сегодня красивый, то какой же ты тогда в другие дни? — буркнул себе под нос Подколзин, к которому и обратился подвыпивший. Вслух же он флегматично произнес:

— От телевизора слышу.

Тип не обиделся. Как видно, он решил, что это такой завуалированный комплимент.

Взвалив камеру на плечо и прильнув глазом к окуляру, Подколзин жадно шарил объективом по толпе. Наблюдая за ним, Клавдия ловила себя на мысли, какие же все-таки дети эти так называемые творческие люди. Подколзин громко сопел, и можно было по этому сопению безошибочно угадать, в какой момент он поймал в кадр нечто любопытное, заслуживающее внимания, и как он рад этому и едва удерживается от того, чтобы гордо не вскричать: «Ах, какой я сегодня прекрасный!» Подобно тому подвыпившему гуляке из толпы.

— Интересно, — спросила Клавдия, — и как же вы назовете этот сюжет?

— Кунсткамера, — отвечал оператор.

— Для оператора неважно, как будет называться сюжет, — авторитетно пояснил Веня. Он наконец-то решился открыть рот в присутствии «настоящего профессионала» и теперь горел желанием показать, сколь много он смыслит в операторском ремесле. Важно, какую точку для съемки выбрать. Простите, а вы по какому принципу выбираете съемочную точку?

— По такому, чтобы болтунов вокруг поменьше было и никто не морочил бы голову, — поделился профессиональным секретом Подколзин.

Бедный Веня смутился, залился краской и поспешил отвернуться.

— Клавдия Васильевна, — запинаясь, прошептал он, — я ведь пока вам не нужен? Я хотел бы сделать парочку снимков во-он с той крыши. По-моему, должно замечательно получиться…

И он стремительно растворился в толпе.

— Обидели парня, — укоризненно произнесла Клавдия, глядя вслед фотографу, — ни за что ни про что обидели, а ведь такой славный парнишка. Тоже оператором стать мечтает.

— Мечтать не вредно, — буркнул Подколзин.

— А вы, оказывается, злой.

— Просто я реалистически смотрю на вещи. И хватит об этом. Вы мне мешаете.

Клавдия пожала плечами — сам же позвал…

На трибуне между тем продолжалось активное действо.

— Патриоты! — кричал высокий тощий юноша с огромным кадыком на шее, заметным даже на расстоянии. — Вы должны сплотить свои ряды вокруг нас! Родина в опасности!

— Каждый честный гражданин должен подписаться на нашего кандидата, — объявил оратор постарше, не дав юноше закончить и вырывая у него микрофон. — Наш кандидат вас не обманет, не то что эти… — Он сделал выразительный жест рукой, и толпа радостно загоготала. — Подписывайтесь, и вы не пожалеете…

Из динамиков грянула музыка.

— Ой, мамыньки! — охнула крохотная старушка, едва не выронив из рук сумочку и зажимая ладонями уши.

— Вот тебе и «мамыньки», — поддразнил старушку носатый мужик в кепке и стал протискиваться вперед, к трибуне. — Пропустите честного человека подписаться на кандидата! — голосил он при этом.

— Скорее! — выпалил Подколзин и поспешил за носатым, не отнимая глаза от окуляра камеры.

Клавдия вынуждена была следовать за ним. Оказалось это делом непростым. Со всех сторон толкали, теснили и пару раз едва не сбили с ног.

«Пожалуй, зря я во все это ввязалась, — думала Дежкина, продвигаясь за оператором. — А ведь мне еще надо успеть в магазин заскочить, дома ни крошки хлеба не осталось».

Она давно бы повернула обратно, но еще на подступах к площади Подколзин вручил ей сумку с особо ценным штативом и строго-настрого наказал беречь пуще зеницы ока.

— Иначе не расплатитесь! — шутя пригрозил он.

Делать нечего. Дежкина волокла сумку не столько тяжелую, сколько неудобную и придумывала благовидный предлог для того, чтобы завершить затянувшуюся экскурсию и отправиться домой.

Тем временем оператор успел протиснуться к самой трибуне, у подножия которой стоял широкий стол, покрытый красной материей, а поверх еще и клеенкой.

За столом хозяйничала круглолицая женщина в строгом черном пиджаке. Она протягивала подошедшим привязанную к веревочке шариковую ручку (второй конец веревочки был зажат в ее ладони) и пальцем указывала, где ставить подпись.

— Спасибо, товарищ, — проникновенно говорила она.

— А это еще чего такое? — Перед Подколзиным, как из-под земли, возник крепкий старикан. Он сердито и решительно заглянул в объектив, будто надеялся что-то разглядеть в напластованиях линз, а потом вздернул голову на оператора: — Вы откуда будете, позвольте полюбопытствовать?

— Би-Би-Би, — сказал Подколзин.

— Чево-о? — обалдел старикан.

— Телекомпания такая: Би-Би-Би, — невозмутимо объяснил оператор.

— Американьская?

— Ага, американская…

Лицо старика вдруг пошло крупными бордовыми пятнами, на лбу вздулась сизая вена.

— Братцы! — завопил он истошно. — Братцы, тут на нас опять поклеп возводят! Опять американьцы из своей Би-Би-Би приехали!

Это было бы, пожалуй, смешно, если б не реакция толпы.

Десятки лиц обернулись на крик, их выражения не обещали ничего хорошего.

— Постой, отец, — поспешил объясниться Подколзин, — я пошутил, слышишь. Наш я, свой. Вот мое удостоверение: россиянин я…

Вокруг зашумели, ряды сдвинулись.

— Россиянин? — переспросил старикан, словно Подколзин только что сознался в страшном преступлении. — А мы — советские!

Все произошло так быстро, что Клавдия не успела ничего сказать.

Кто-то толкнул ее сзади, да так сильно, что она упала бы, если б было это возможно. Ее стиснули с боков, потом какой-то человек стремительно оттолкнул ее и стал протискиваться вперед.

— Держи-и!.. — заорал хриплый голос.

Замелькали лица, вскинутые руки… перед глазами Клавдии вспыхнуло и погасло падающее красное полотнище. Визжали женщины.

Клавдия увидела, как несколько человек пытались вырвать из рук оператора видеокамеру. Старикан, из-за которого все заварилось, ладонью лупил Подколзина по голове и приговаривал:

— Отдай, Би-Би-Би проклятый… Россиянин гадский! Отдавай, кому сказано!

Поблизости мутузили еще кого-то.

Стол, прикрытый красной материей и клеенкой, затрещал под тяжестью тел и с треском рухнул наземь.

— Списки! — отчаянно голосила женщина в пиджаке. — Товарищи, верните списки!

Потом в шум-гам врезались острые милицейские свистки. И все кончилось.

Клавдия поднимала с земли пострадавшего Подколзина, который прижимал к груди спасенную видеокамеру, и отмахивалась от милиционеров, требующих удостоверения личности. У оператора было в кровь разбито лицо.

Разумеется, Клавдия не могла оставить своего знакомца в таком состоянии и, несмотря на его протесты, чуть ли не на себе доволокла Подколзина до остановки (а еще видеокамеру и сумку со штативом. Веня, как назло, будто сквозь землю провалился, и помочь было некому).

Потом они ехали в переполненном троллейбусе, и Подколзин сначала уговаривал Дежкину не провожать его, а после, убедившись в тщетности уговоров, отвернулся к окну и сидел молча всю дорогу.

Он нарушил молчание лишь для того, чтобы сообщить Клавдии, что ее плащ (кстати сказать, вполне еще приличный плащик) чем-то безнадежно испачкан, как видно, в давке.

Клавдия в ответ только вздохнула.

Четверг. 14.02–18.23

Троллейбуса долго не было, а когда наконец рогатая колымага приползла к остановке, она тут же была взята на абордаж людской массой. Клавдия с трудом протиснулась в середину салона, кто-то придавил ей острым каблуком ногу, кто-то чуть не оторвал ручку у сумки, кто-то горячо дышал в ухо…

Опять давка. Но сейчас Дежкина уже не ощущала тревоги и беспокойства. Сейчас она тоже находилась в самом центре толпы, взятая со всех сторон в тиски животов, спин и локтей, но у нее не появлялось даже отдаленного намека на клаустрофобию. Напротив, ей вдруг стало спокойно. Наверное, потому, что ее окружали нормальные люди. Нормальные в общепринятом смысле этого слова — пусть уставшие и неприветливые, пусть чем-то обозленные и брюзжащие, но не разъяренные до потемнения в глазах, не охваченные стадным чувством разрушения, не зомби.

Она только пыталась не испачкать кого-нибудь грязным пятном на плаще, но — безуспешно.

Уже около своего дома она заметила на деревянном строительном заборе плакат. Это агитационное изделие, призывавшее сознательных граждан пополнить седьмого ноября ряды митингующих, появилось здесь недели две назад, но Дежкина обратила на него внимание только теперь. За две недели плакатик успел изрядно потрепаться, а правая его часть исчезла вовсе. Получилось: «Все на демон…»

А ведь если хорошенько разобраться, то в том, что Клавдия пережила несколько часов назад, и в самом деле было что-то демоническое, чертовское, дьявольское, не поддающееся объяснению, будто не из реальной жизни. Все эти искаженные слепой ненавистью лица, все эти злобные хриплые выкрики в адрес всех и вся, все эти беспричинные потасовки… Люди будто заразились друг от друга странным, не изученным доселе вирусом, когда начинаешь видеть в каждом встречном заклятого врага, когда нестерпимо хочется задушить его, разорвать на мелкие кусочки.

«Почему такое происходит? — думала Дежкина, поднимаясь по лестнице на свой этаж (лифт опять не работал). — Живет себе человек спокойненько, детей воспитывает, на работу ходит, в баню, никому зла не желает, но как только оказывается на демонстрации, как только вливается в дикую толпу, его и не узнать… Непонятно. Надо будет обязательно порасспросить Кленова. Может, у него на этот счет есть какие-нибудь соображения».

Не успела Клавдия переступить порог квартиры, как Ленка вместо традиционного «здрасьте-мордасте» сразу ляпнула, стыдливо опустив глаза:

— Ma, дай сто штук.

— А отец где? — Дежкина обвела рассеянным взглядом коридор, будто муж мог притаиться где-нибудь за вешалкой.

— Вызвали его. — Ленка ковырнула острым ноготком отошедший от стены кусочек обоев. — Сказали, что срочно. Ну он и полетел на всех парах.

— А куда? Скоро вернется? — спрашивала Клавдия без всякого интереса, по привычке. На самом деле ее куда больше беспокоило огромное жирное пятно на плаще, нежели отлучка благоверного. Спросила у дочери: — Как думаешь, если замочить в холодной воде, отойдет? Или лучше бензином попробовать? У Феди в гараже наверняка есть бензин Ох, детка, я сегодня такое испытала…

— Ma, ты че, не слышала? — обиженно надула губы дочка. — Я же тебя попросила… Сто штук.

— Сколько-сколько-сколько? — Дежкина медленно перевела взгляд с плаща на Ленку.

— Сто тыщ… — щеки девчушки запылали. — Че, оглохла?

Клавдия так и плюхнулась на тумбу для обуви, а пальцы замерли на застежке сапога.

— Зачем столько? Что случилось?

— Ну вот, я другого и не ожидала, — Ленка скривила в усмешке умело напомаженные губы. — У тебя всегда первая реакция: «Что случилось?» Почему обязательно что-то должно случиться, почему ко всему надо относиться с опаской? — Она передразнила мать, повторив ее интонации: — «Что случи-и-илось?» Ни-че-го! Мне просто нужны сто штук. Вот так вот нужны! — она провела ребром ладони по горлу.

Этот хамский напор ошеломил Клавдию. Она растерянно смотрела на дочь, постепенно начиная понимать, что подобное поведение вызвано не иначе как чувством вины и стыдливости.

— Зачем все-таки?

— Не бойся, не на аборт, — с вызовом бросила девчонка.

— Аборты нынче бесплатные, к вашему сведению, — стараясь скрыть нарастающий в себе гнев, сказала Клавдия. — И все-таки… Видишь ли, это большие деньги…

— Что большие? Сто штук большие?

— А разве нет?

— Ну ты даешь, ма! В переводе всего двадцать баксов. Че на них купишь-то?

— Для кого-то, может быть, и маленькие, — согласилась Дежкина. — Но для нашей семьи значительные. Правда, если использовать их на благое дело…

— Мать, не прибедняйся, мы уже средний класс. Батя зеленые лопатой гребет на своем автосервисе. А что касается благого дела, то оно благое, — протараторила Лена. — Понимаешь, ма… Наши девчонки в классе… В общем, мы все уговорились ходить на сеансы электрического похудения. Знаешь, у метро есть такой салон красоты? Там, значит, приходишь, ложишься, тебе к мышцам подключают всякие проводки, и начинается дикая трясучка. Причем внешне это никак не выражается. И через двадцать занятий — полный порядок.

— Кошмар какой-то, — искренне ужаснулась Клавдия. — Но ты же совсем не толстая.

— Я толстая, ма! — Лена задрала юбчонку и ткнула себя пальцем в крепенькое бедрышко. — Видишь жирок? А женщина всегда должна держать себя в форме!

— И для этого нужно подвергать себя какой-то трясучке?

— Ты меня хочешь убить! — выпалила дочка.

Надо сказать, что в последнее время отношения матери и дочери складывались довольно странно. Нет, у них не было ни ссор, ни скандалов, даже мелких стычек не было, но раньше, еще каких-то полгода назад, Лена была лучшей подругой Клавдии, делилась с ней своим сокровенным, спрашивала совета, искала сочувствия. Теперь же сплошные секреты, тайночки и недомолвки плюс ко всему какая-то постоянная взвинченность, нервозность, скрытность, недовольство жизнью, односложные ответы типа «нормалек» и «разберусь сама». Мать не могла не почувствовать, что в душе девочки появилось что-то незнакомое, нехорошее, отпугивающее. Что именно? Этого она пока не знала. Не знала Клавдия и по какой причине произошли эти странные изменения в характере Елены. Впрочем, причин могло быть множество — быстрое взросление, сложная школьная программа (отсюда и перегруженность детского сознания), проблемы со сверстниками, первая любовь, наконец…

— Хорошо, — Клавдия запустила руку в свою необъятную сумку, на дне которой должен был лежать кошелек. — Раз нужно, я тебе дам… Ремонт так и не сделали, газовую плиту хотели поменять, так и не поменяли, пол в ванной с обогревом ты сама предложила… Морозилку купить надо? Тебе дубленку к зиме? Максу ботинки меховые? Но раз так, чего ж не дать?

— Началось психологическое давление на совесть, — откликнулась девчонка. — Господи, как я это ненавижу! Ну скажи ты нормально: «Не дам!»

— Да нет, почему же, — Дежкина протянула дочери деньги.

— Все, не надо мне, достала… — отмахнулась Лена, но тем не менее деньги взяла.

— То «надо», то «не надо», — продолжала ворчать Клавдия, стягивая с ноги сапог. — У кого же тебе еще деньги брать, если не у матери?

— Вот именно. Не на панель же идти.

Это было уже что-то новенькое, разговор о панели в семье Дежкиных еще ни разу даже в шутку не возникал. Но Клавдия и ухом не повела, поинтересовалась только:

— Так сколько же один сеанс стоит? Сто тысяч разделить на двадцать?

— Не надо ничего делить, — оборвала ее дочь. — Столько и стоит — сто штук.

— Погоди-погоди, — спохватилась Дежкина. — Так это не делить, а умножать надо? Сто на двадцать?

— Да не бутетенься ты. Я же не падла какая-нибудь, не сволочь бессовестная. Один разик только в салон заскочу, потрясусь, а потом скажу девчонкам, что мне не понравилось. Но этот один разик обязателен, понимаешь, ма?

— Не понимаю, — честно призналась Клавдия.

— Ну… как бы это… — Лена запнулась, стараясь найти нужные слова. — А-а-а, тебе это близко должно быть. Когда-то очень давно существовало такое понятие: «отрываться от коллектива». Ну, доходит?

— Кажется, да. Что же за коллектив у вас там подобрался? Откуда у этих малявок такие деньжищи?

— Предки подбрасывают, откуда еще… — Лена присела на тумбу рядом с матерью. — У них предки что надо пристроены. У Верки Брюхановой батя вообще бандитом работает, миллионы загребает. Видела я как-то его, кулачищи на два арбуза похожи, такие же огромные и зеленые, все в наколках.

— Мне кажется, не нужно тебе этого делать — плясать под чужую дудку. — Клавдия ласково обняла дочку за плечи, прижала ее к себе. — А если завтра твоим подружкам родители по норковой шубе подарят?

— Тогда я выкрашу своего кролика в коричневый цвет и скажу, что это тоже норка. И пусть кто возразит.

— Но это же глупо.

— А у меня есть другой выход? — Лена строптиво вскинула голову. — Думаешь, так приятно общаться с этими куклами, корчить из себя богатейку? Да-да, все уверены, что у нас тут царские хоромы, а вокруг штабелями китайские вазы, персидские ковры и сиамские кошки! А кто вдруг в гости напросится, так я в ответ: «Мы евроремонт затеяли».

— Ремонт — это кстати, — сказала Клавдия.

— А Изольда подыгрывает мне: «Да, говорит, сама видела, как им вчера новую джакузи привезли».

— Это тоже кстати, — согласилась Клавдия. — Джакузи — это неплохо.

— И так каждый день, постоянно приходится чего-нибудь выдумывать, исхитряться, чтобы соответствовать.

— Соответствовать чему?

— Первому сорту. А для тебя новость, что люди делятся по сортам, как куриные яйца? Первый сорт — большие, увесистые, одно такое слопаешь и наешься. А второй сорт, третий, четвертый… Маленькие, треснутые. Разобьются, и хрен с ними. Так вот, я не хочу, чтобы обо мне говорили: «И хрен с ней». Не хочу, ясно?

— Смахивает на комплекс неполноценности. Боюсь, как бы он не перерос в болезнь.

— Хватит тебе! — досадливо отмахнулась Ленка. — Я для себя одно правило вывела — неудачников не любят, их презирают, ненавидят. А в наше время неудачник — это тот, у кого бабулеточек нет, поняла? Пусть чувак тупой, глупый, необразованный — наплевать! Раз есть бабулетки — значит, и уважение есть, и каждый норовит ручку пожать. Маскарад, скажешь? Да, маскарад! А на кого мне в жизни надеяться? На будущего мужа-миллионера? Ха! Нет, ма… Только на себя. Хочешь жить — умей вертеться.

— Вот я и вижу, извертелась вся. Вывернулась наизнанку.

— А что ты от меня хочешь? — Ленка вскочила и стала нервно вышагивать по прихожей. — Чтобы я жила, как ты? Как батя? Дом, кухня, работа, магазин, а в воскресенье на дачку? Самая большая радость — газетку почитать и еще радоваться, когда подворачивается возможность какому-то барыге за гроши на его «мерседесе» карданный вал поменять? Вы же оба деградируете. Неужели не чувствуете? Неужели нет ощущения, что настоящая жизнь проходит где-то вдали от вас, что вам с этой настоящей жизнью не по пути?

— А что значит в твоем понимании — «настоящая жизнь»? — В голосе Клавдии появились нотки учительницы начальных классов. — Развлечения до одури? Шмотки? Эти все ваши рэпы, бэпы и хард-роки?

— А хотя бы! Развлечения необходимы. Конечно, нужно и работать, но развлекаться-то важней. Иначе зачем тогда работать? И делать необдуманные поступки — нужно! Решиться когда-нибудь на отчаянный шаг — нужно! Терять голову и сходить с ума — нужно! А иначе — болото, деградация, смерть! Не спорю, можно жить от получки до получки, но только в том случае, если получка — десять тысяч баксов!

— Мировоззрение четырнадцатилетней соплюхи… — вздохнула Клавдия. — Смешно слушать.

— Предъявить тебе доказательства моей правоты? Пожалуйста! — Лена попятилась к двери в свою комнату и скороговоркой выпалила: — Думаешь, почему батяня вдруг налево прыгнул? Да потому что бабу повстречал, у которой мозги свежие, а не засохшие, как у кое-кого! Он опять почувствовал себя мужиком, понимаешь? А мужику что надо? Чтобы в нем нуждались. Чтобы он был пупом земли. Он хочет носить женщину на руках, хочет, чтобы она была беззащитной, чтобы восторгалась им и смотрела ему в рот. Вот тогда он доволен собой: ходит, посвистывает, картуз потерял — не разыскивает! Романтика! А о какой романтике может идти речь, если жена заваливается домой измотанная и начинает: «Статья такая-то и такая-то… с конфискацией… передаю дело в суд… очная ставка… следственный эксперимент… пятна, похожие своим внешним видом на кровь… опять обнаружили жмурика б мусорном баке». С души воротит!

Это был подлый выпад. Ленка и сама поняла, что переборщила. А Клавдия, со скрежетом проглотив набухший в горле горький ком, примирительно развела руками:

— Ленусь, ты еще слишком мала для таких…

— Мала? — рассмеялась дочка. — Да у нас в классе все давно уже друг с другом переспали! А я в роли священника, девки именно ко мне почему-то на исповедь ходят. Все эти ахи, охи, вздохи… Уши вянут… Оргазмы, презервативы, вибраторы, аборты…

— Хватит!

— Ну что, маленькая я? Маленькая? И это я тебе только выдержки привела, с купюрами! Я все понимаю, ма! Так вот, ма, нельзя так жить, как мы живем! Нельзя! Ты какое сейчас дело ведешь?

— Я четыре дела веду. Одновременно, — растерянно ответила Дежкина.

— Ну, вкратце расскажи про любое из них. Наобум.

— Про фальшивые авизо хочешь?

— Это чего такое?

— Что-то вроде платежных квитанций.

— И на какую сумму?

— На сорок миллиардов.

— А у тебя зарплата какая?

— Ты знаешь.

— Знаю! — Ленка стукнула босой пяткой о пол. — Ты возвращаешь государству сорок миллиардов, а оно, благодарненькое и благородненькое, с барского плеча бросает тебе вознаграждение, на которое и гроб-то не сколотишь! Не противно тебе?

— Давай ужинать…

— Нет, подожди, — потребовала Ленка. — Ответь, разве не противно ощущать себя дерьмом, ощущать, что тебя растирают по асфальту и еще морщатся при этом? Ты — следователь прокуратуры, каких поискать, а целый час толчешься в набитом троллейбусе, болтаешься в метро туда-сюда, на работу — с работы, на работу — с работы, без выходных. Это, по-твоему, справедливо? Да тебе личный лимузин положен за такие труды. С шофером! И что, так до конца своих дней будешь?

— Во-первых, я никогда не езжу на метро, только на троллейбусе, а во-вторых, что ты от меня хочешь? — холодно и на удивление спокойно возразила Клавдия.

— Чтобы ты поняла одну простую вещь — все вокруг изменилось, стало не таким, как десять, двадцать лет назад. Мышление у людишек теперь новое, новые идеалы. Нет больше равенства и братства, никого не волнуют голодающие дети Кампучии. Ма, одну просьбу выполнишь?

— Говори… — насторожилась Клавдия.

— Не тормози меня, ма.

— В каком смысле?

— Ну… прекрати читать мне нотации, учить всяким глупостям типа «гуманизм, мир и дружба между народами». — Ленка прислонилась к стене, будто перепалка с матерью отняла у нее последние силы. — Другая я… Совсем другая… И когда вырасту, никогда в жизни не буду париться в этом вонючем метро. Из принципа. У меня будет своя машина. Шикарная машина с откидным верхом, ядовито-красного цвета. Не подумай, я не на богатого любовника намекаю… Я добьюсь успеха сама. Только не тормози.

— Я не езжу на метро! — рявкнула Клавдия, словно из всего, что она хотела сказать дочери, это было самым главным.

Ленка смолкла. В прихожей наступила напряженная тишина. Мать и дочь не мигая смотрели друг другу в глаза и с возрастающим ужасом понимали, что с каждым днем, с каждой минутой, с каждым мгновением они отдаляются друг от друга, расходятся в разные стороны. Что же будет дальше?

В тишину ворвалась трель телефонного звонка. Немного помедлив, Клавдия подняла трубку. Услышала возбужденный мужской голос:

— Вот, значит, вы как? Дружба дружбой, а служба службой? Ну спасибо вам! Огромное вам спасибо.

— Это кто?

— Конь в пальто! — голос на другом конце провода злился, срывался на крик. — Мишка на севере!

— Ах, Михаил… — Это был телеоператор Подколзин, с которым она рассталась только что. — Не узнала, богатеньким будете. Что случилось, Мишенька?

— О, опять, — хмыкнула Ленка. — Коронное «что случилось». Как же без него?

— Да идите вы к едрене фене! — продолжал кипеть гневом Михаил. — Ей-богу, не хотел звонить. Не хотел! Но не выдержал! Вы мне только объясните — зачем? Что, нельзя было как-то по-другому, каким-то другим способом?

— Что «другим способом»? — Тело Клавдии напряглось, будто неведомая сила сковала ее позвоночник. Нет сомнений, на этот раз действительно что-то случилось. Что-то серьезное.

— А вы не знаете? — обидно засмеялся Подколзин. — Чайником прикидываетесь?

— Никем я не прикидываюсь…

— Ага, и скажите еще, что не по вашей наводочке ко мне гости пожаловали?

— О чем вы, Миша? — Дежкина крепко сжала в ладони телефонную трубку. — Клянусь вам… Я ничего… Я пришла домой десять минут назад…

— А пять минут назад ко мне пришли двое милиционеров и потребовали кассету. Ту самую кассету.

— Я не имею к этому никакого… — опешила Клавдия. — И вы отдали?

— Отдал, черт вас побери!

— Но как они аргументировали?

— Дубинкой по башке, вот как!

— Че такое? — увидев, как у ее матери вытягивается лицо, испуганно спросила Лепка.

— Иди на кухню, — бросила ей Клавдия Васильевна. — Суп на плиту поставь.

Девчонку как ветром выдуло из прихожей.

— Они предъявили удостоверения?

— Предъявили, — негодовал Подколзин. — Иначе фиг бы я их впустил. Двадцать первое отделение милиции, Бобров и Соколов. Ну скажите, кому понадобилась эта пленка? Кому, мать вашу за ногу?

— Не отходите от телефона, — попросила Дежкина. — Я вам перезвоню.

Через мгновение она связалась с Чубаристовым (на счастье, Виктор Сергеевич засиделся в своем кабинете), и тот оперативно разыскал телефон майора Рогожина, начальника двадцать первого отделения милиции. Еще через минуту Рогожин был на проводе. Дежкина представилась и потребовала у майора объяснений по поводу случившегося на квартире у Михаила Подколзина.

— Странно… — промямлил начальник отделения. — Впервые слышу. Вы можете назвать фамилии оперативников?

— Бобров и Соколов.

— У нас нет таких… — ответил Рогожин. — Журавлев есть, а Соколова и Боброва точно нет. Ошибочка вышла, мадам.

— Это мы проверим, — пообещала Дежкина.

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Пятница. 6.14–8.23

Федор позвонил в начале седьмого утра, как раз тогда, когда Клавдия Васильевна уже проснулась. Благоверный каялся, что не дал о себе знать прошлым вечером (мол, поблизости не было телефона), и обещал объявиться к полудню.

— Целый «лимон»! — возбужденно говорил он. — Представляешь, целый «лимон».

— Представляю… — кивнула Дежкина, будто Федор мог видеть этот кивок. — Молодец.

Врал ли муженек или же говорил правду? На самом деле он приводил в порядок чью-то «тачку» или же… Впрочем, Клавдию это мало беспокоило, а честнее сказать, ей было на это ровным счетом наплевать. Прошло то время, когда она испытывала страдания, кусала губы и рыдала в подушку, подозревая мужа в измене. Давно была перейдена та грань, за которой не оставалось ничего, кроме равнодушия и, быть может, толики сострадания. Привычка — вторая натура…

За окном в желтом луче уличного фонаря поблескивали искорки первого снега. Вот и зима настала, а ведь кажется, что лето еще было вот-вот, пару дней назад. Зябко. И тапочки куда-то запропастились. Босиком она пошлепала в ванную. Из Ленкиной комнаты доносился тоненький храп.

«Все-таки надо было ей в детстве аденоиды вырезать, — подумала Клавдия, выдавливая остатки пасты на зубную щетку. — В первую брачную ночь у Ленкиного мужа будет шок. Эх, будет ли она, эта первая брачная ночь?..»

Склонившись над кухонным столом, что-то мурлыкая себе под нос, Максим увлеченно запихивал в объемистую железную коробку какую-то продолговатую штуковину. Рядом дымился и благоухал паяльник.

Неугомонный мальчишка. Вечно он чем-то занят, всегда у него в голове целый рой самых разных идей, фантазий и выдумок. Есть у него одна прекрасная и редкая для его возраста черта — не успокоится, пока не добьется своего.

— Давно встал? — Клавдия поцеловала сына во взъерошенную макушку и выудила из недр сонно урчащего холодильника чашечку размороженной воды — свой неизменный завтрак.

— Я и не ложился, — Макс поднял на мать усталые глаза. — Вот, компьютер собираю. Вроде получается.

— Компьютер? У тебя же есть. — Она еще до конца не взбодрилась, не вошла в свою обычную форму. Язык не слушался, секи слипались. Наверное, давление падает. Или повышается. Сделав первый глоток, она почувствовала, как вода приятными ледяными волнами проникает внутрь. Хорошо-о-о…

— Не сечешь, маманя, — миролюбиво ответил сынок. — Я из своего триста восемьдесят шестого Пентиум-Про делаю… Ma, там деньги на телевизоре.

— Купил бы себе что-нибудь, дуралей.

— А у меня все есть, — и Макс с головой ушел в свою работу. Теперь его лучше не отвлекать.

Сборы прошли быстро. Через каких-нибудь пять минут Клавдия Васильевна, бросив сострадательный взгляд на свой плащ и напялив старенькое, но хорошо сохранившееся осеннее пальтишко (уж что-что, а вещи она носила бережно), вышла на лестничную площадку. Лифт так и не починили.

Над пустырем поднималось смуглое солнце. Безлюдно. Пронизывающий ветер срывает с головы платок. Жаль, сегодня день праздничный, химчистка не работает. Завтра обязательно надо сдать плащ. Отмывать бензином опасно. Булочная открыта. Хорошо, что хоть здесь не празднуют.

Клавдия решила купить хлеба, благо у нее имелся временной люфтик в десять минут. После работы вряд ли получится (кто знает, что за денек выдастся. Нет гарантии, что не придется до полуночи в кабинете проторчать), а из родных никто о хлебе не подумает.

Хлеб оказался черствым, ну да ладно, и на том спасибо. В кондитерском отделе Клавдия Васильевна неожиданно обнаружила перемены. Рядом с кассой, в небольшой стенной нише, виднелось кругленькое окошечко, а над ним висела пестрая вывеска, смысл которой был Дежкиной непонятен:

«Букмекерская контора «Шанс».

Клавдия Васильевна заинтересовалась, вернее, в ней взыграло присущее каждой женщине любопытство. Она приблизилась к окошечку и какое-то время наблюдала, как незнакомый мужичок в серой куртке-аляске, заглядывая в толстый буклет, делает пометки на бумажном листе.

— Простите, а что вы делаете? — поинтересовалась Клавдия Васильевна.

— Ставки, — буркнул мужичок и зачем-то прикрыл листок локтем.

— Ставки? — нелепо улыбаясь, переспросила Дежкина. — А зачем? Что это такое?

— Ты, блин, будто не от мира сего, — сквозь меховую окантовку капюшона на Клавдию смотрели удивленно-хмельные глаза. — Что, ни разу на ипподроме не была?

— Была, — честно призналась Дежкина, но не стала уточнять, по какой причине ее однажды занесло на ипподром. Там, в подтрибунном помещении местные служители обнаружили в стельку пьяного конюха и почему-то приняли его за мертвеца. Подняли тревогу, вызвали милицию. — Правда, давно была.

— Ну, так здесь то же самое. Правильно сделаешь ставку — выигрыш твой.

— А на кого ставить? — Клавдия могла и не оглядываться по сторонам. И так ясно, что поблизости нет ни одной лошади.

— На кого хочешь.

— А выигрыш большой?

— Смотря на кого ставить. Если на аутсайдера — большой, но риска много. А если на лидера…

— А где проходят скачки и когда? — спросила она.

— Какие еще скачки? — уставился на нее мужичок. — Эх, темнота сибирская. На вот, на списочек взгляни, — и с видом истинного знатока своего дела он начал перелистывать буклет. — Это Национальная баскетбольная лига, это Национальная хоккейная лига, это бейсбол, это европейские футбольные дивизионы, это американский футбол. Вишь, команд сколько?

— И как вы в этом разбираетесь? — искренне поразилась Клавдия, пробегая глазами по незнакомым названиям. Команд действительно было бесчисленное множество.

— Обижаешь, — мужичок распахнул аляску и гордо выпятил грудь, демонстрируя значок мастера спорта. — Иногда, впрочем, влетаешь… Но со временем навык кое-какой появляется.

— Посоветуйте, а? — попросила Дежкина.

— Ставь на «Детройт Пистонз», — наморщив лоб, уверенно изрек бывший спортсмен. — Он на своем поле «Сиэтл Суперсоникс» принимает, дело верное. И ставка приличная — один к двум. Отдаешь тыщу — получаешь две.

Пятница. 8.39–9.01

Снег повалил сильнее, и на дорогах начали возникать заторы, а значит, и длиннющие пробки. Неуклюжие «чайники», не справляясь с управлением, тут и там «целовались» с другими машинами. Не объедешь потом этих «любовничков».

Битком набитый троллейбус пять секунд ехал, пять минут стоял. Клавдия Васильевна поняла, что вовремя добраться до работы ей уже не удастся, и это плохо, она жуть как не любила опаздывать, даже если ее не ждали. Но у каждой медали есть оборотная сторона — Дежкиной случайно досталось местечко у окна, тепленькое, нагретое сошедшим на предыдущей остановке пассажиром.

Она сидела и рассматривала крохотную бумаженцию-купон. Быть может, через день он принесет ей выигрыш? Хоть ставка мизерная (всего-то штука, как выражается Ленка), но начинать всегда надо с малого.

Троллейбус застрял капитально, посреди бурлящего автомобильного табуна. И куда они все едут? Праздник же… Но и в этом есть какая-то прелесть. Можно прикрыть глаза, расслабиться, спокойно подумать. А подумать было о чем. Например, о двух милиционерах из двадцать первого отделения милиции. Зачем они приходили к Подколзину? Нет, цель их появления понятна, непонятен смысл или, другими словами, мотив. Кому понадобилась видеокассета с отснятым репортажем о коммунистическом празднике? Кто вообще мог на нее позариться?

Дежкина прокрутила в уме всех, по ее мнению, возможных охотников до кассеты. Конкурирующие телепрограммы, если такие вообще бывают… Сами упустили жирный кусок и решили воспользоваться чужой работой? Злопамятные демонстранты, которые выследили Михаила и узнали, где он живет? Чей-то пасквиль, навет? Бред, конечно… Впрочем, в нашей жизни порой происходит и не такое.

Клавдия Васильевна пришла к выводу, что милиционеры стояли в этом списке на самом последнем месте. Они-то здесь при чем? Тем более что ордера на обыск и конфискацию у них и в помине не было. Положим, некто за определенное вознаграждение предложил им сыграть роль обыкновенных рэкетиров… А почему нет? И начальник отделения вроде темнит, голос у него вчера был какой-то встревоженный. Врал ли он, уверяя, что Боброва и Соколова не существует? Отдавал ли он приказ? Но, опять же, зачем? Как ни крути — сплошные непонятки. Поражает сама бессмысленность содеянного. Нужно будет хорошенечко потрясти это отделение, Чубаристов поможет. Одно Дежкина знала твердо — она не имела к этому делу ни малейшего отношения.

— Освободите салон, — вдруг захрипели динамики. — Троллейбус дальше не идет.

Распахнулись двери. Пассажиры какое-то время пребывали в прежнем состоянии, словно у них не было сил поверить в услышанное, но вскоре пришли в себя и покорно потянулись к выходу, поругивая городские власти, а заодно и водителя.

«Чудненько… — подумала Дежкина, разглядывая в окно запруженную автомобилями площадь. — Пешком до прокуратуры? Как раз к обеду успею».

Спустившись на нижнюю ступеньку и помогая дряхленькой бабульке с котомками сойти на землю, Клавдия почувствовала, как ее вдруг потянуло куда-то влево. Потянуло так сильно и так резко, что она на какой-то момент потеряла равновесие и взмахнула руками. Но не упала. Кто-то бережно подхватил ее под мышки, поставил на ноги и, не разжимая своих цепких объятий, начал подталкивать к старенькому серому «Жигуленку», который вопреки всем правилам дорожного движения был припаркован прямо на тротуаре, у самой троллейбусной остановки.

Поначалу все это выглядело вполне безобидно, и Клавдия хотела даже поблагодарить своего спасителя. А то бы она упала на замызганный осенней слякотью асфальт (если бы и пальто заляпалось — это уже было бы чересчур). Но спаситель почему-то не торопился показываться ей на глаза. Напротив, он держался сзади, продолжая подталкивать Клавдию Васильевну к машине.

Дверь «Жигуленка» распахнулась словно сама собой (Клавдия успела разглядеть только чью-то волосатую кисть — ее хозяин оставался вне поля зрения), и, получив очередной толчок в спину, она буквально влетела в салон. При этом «спаситель» не забыл подстраховать ее голову, надавив огромной ладонью на макушку.

Все это произошло так стремительно и неожиданно, так было неправдоподобно и в то же время жутко (даже сердце, казалось, перестало биться, замерев на долгие минуты, а тело застыло, будто его парализовало), что Клавдия впала в какое-то странное, не испытанное прежде состояние, близкое к гипнотическому трансу. Впоследствии она могла восстановить события того утра лишь отрывочно.

…В машине кто-то был… слева… он зажал рот, чтобы я не закричала… «спаситель» тяжело плюхнулся справа… Теперь я была как бы в живых тисках, никак не вырваться… Хлопнула дверца. Что-то щелкнуло… это наручники надели, до боли сдавив запястья… «Жигуленок» сорвался с места… Куда же он с такой скоростью? Пробка рассосалась? Нет, наверное, в подворотню свернул, понесся дворами…

На голову что-то нахлобучивают… Мешок? Точно, мешок… В нос ударяет буйный запах сырой плесени… дышать трудно… Помогите… Кто-нибудь, помогите…

Наконец, голоса. Два голоса. Один низкий и хриплый, другой потоньше, парень шепелявит…

— Гони быстрей, мудила, — приказывает шоферу хриплый и прикрикивает на шепелявого: — Чего вылупился? Шмонай ее!

Значит, ограбление… Идиоты, нашли кого грабить…

И тут же их руки бесцеремонно лезут под пальто… под юбку… расстегивают кофту… срывают лифчик… как стыдно…

— А ничего себе бабенка! — крякает шепелявый.

Или изнасилование?.. Мальчики, зачем я вам, старая, нужна? Ведь вокруг столько хорошеньких девиц! Нет, нельзя так думать…

— Да не дрожи ты так… — рычит хрипатый. — На хрен ты кому нужна…

Значит, все-таки ограбление.

— Берите все, — она разлепляет пересохшие губы. — Деньги в кошельке… Только не убивайте… Я ваши лица не запомнила… Я вообще вас не видела…

— Заткнись! — обрывает хрипатый.

— Умолкни, ф-фука! — поддакивает ему шепелявый. — Фумку давай сюда!

— В сумке пусто! А в руке у тебя что? В кулаке, спрашиваю, что зажала?

— Купон… Берите…

— Похоже? — снова хрипатый, но через небольшую паузу.

— Не жнаю… — в чем-то сомневается его дружок. — Проверим…

Что им нужно? Что там «похоже»? Разве так грабят? Нет, грабят совсем не так. Как-то иначе…

Скрипя тормозами, «Жигуленок» резко останавливается. Тихо… аж в ушах звенит. Почему такая тишина? Куда завезли? За город? Вряд ли… Ехали всего ничего… Или показалось, что ничего, а на самом деле?.. Господи, как страшно…

— Выметайся, — бурчит хрипатый. Он явно чем-то недоволен.

— Кто? Я?

— Ты, ты, — мрачно гогочет шепелявый, отпирая замки наручников. — Значит, так, крафотка, флушай фюда внимательно. Шейчас ты выйдешь иж машины и будешь шшитать до двешти. Пока не дошшитаешь, мешка ш башки не шнимать. Уфекла?

— Усекла.

— А ина-аче… — загадочно протянул хрипатый, и Клавдия Васильевна ощутила на своей шее прохладное прикосновение стального лезвия. — Бегом! Бегом, я сказал!

И вот она уже стоит в кромешной темноте, толстая мешковина не пропускает ни единого лучика. Но живая. Целая и невредимая. И сумка в руке. Раз, два, три, четыре…

Убежать, немедленно убежать, позвать на помощь!.. Пять, шесть, семь…

Визжа покрышками, «Жигуленок» устремился куда-то вдаль, и надрывное бульканье его двигателя затихает, затихает, затихает… Двенадцать, тринадцать, четырнадцать…

Ноги не двигаются, приросли к земле. А если один из них остался и находится где-то неподалеку, наблюдает из-за угла? Тридцать семь, тридцать восемь…

Из-за угла чего? Дома? Но не слышно ни шума улиц, ни людского гомона. Пятьдесят, пятьдесят один… Где я? Даже номера машины не запомнила. Надо же так растеряться…

— Смотри, тетька из дурдома сбежала, — вдруг совсем рядом раздался детский голосок. — Не подходи к ней! Не подходи!

…сто семнадцать, сто восемнадцать…

— Чего это она?

— Откуда я знаю? Давай батю твоего позовем.

…сто тридцать, сто тридцать один… Хватит!

Дежкина осторожно стянула с головы мешок и невольно зажмурилась — яркий свет больно ударил по глазам. Это замкнутый двор-колодец. Вот почему здесь так тихо.

Два мальчика лет шести, прижавшись друг к другу, испуганно таращились на нее. Клавдия представила себе, как нелепо и диковинно она выглядела с мешком на голове, и не смогла удержаться, рассмеялась. Рассмеялась нервно, раскатисто. И этот смех привел мальчишек в ужас. Они начали пятиться, затем побежали со всех ног и с дикими воплями скрылись в темном подъезде.

Когда истерика прошла, Дежкина успокоила дыхание и, осмотревшись по сторонам (во дворе не было ни души), попыталась хоть как-то привести себя в порядок. Две пуговицы на пальто с мясом вырваны, кофта расхристана, чулки поползли, шейный платок съехал на спину, волосы в прямом смысле дыбом. Вылитая путана после бурной ночи.

Так, что же они похитили? Кошелек на месте. Деньги почему-то не тронули. И паспорт, и удостоверение, и косметичку, и тетрадь с деловыми записями. Брать-то больше было нечего. Серебряная цепочка? На шее болтается… Ключи от квартиры? Лежат в кармане пальто…

Пошатываясь на все еще ватных ногах, Клавдия Васильевна медленно побрела по дворику, обогнула детскую песочницу (песка в ней нет, одни окурки да пустые бутылки) и, войдя в полумрак подворотни, остолбенела. Она находилась в каких-нибудь десяти метрах от парадной двери своей родной прокуратуры. Нужно было лишь пересечь узкую улочку. Удивительно, но за долгие годы работы в своем учреждении Дежкина ни разу не заглядывала в этот двор.

Пятница. 9.41–11.59

Как только Виктор Чубаристов увидел Клавдию, он сразу понял, что-то случилось, и ироничное выражение мгновенно сползло с его лица.

Она молча кивнула на дверь своего кабинета и, пропустив вперед Виктора, многозначительно потрясла перед его носом пыльным мешком.

— Вот, — возбужденным шепотом произнесла она.

— Что «вот»? — заморгал ресницами Чубаристов. — Ну и видок у тебя, госпожа следователь… Как у курицы, только что вылезшей из-под петуха.

— Вот, — повторила Клавдия и, провернув в замочной скважине ключ, села за свой стол. — Умоляю, включи кипятильничек. Мне только чайку глотнуть и сразу полегчает.

После того как Виктор выполнил ее просьбу и, крайне заинтересованный, присел на подоконник, скрестив руки на груди, она сбивчиво рассказала ему о событиях, случившихся в последние несколько минут. И про поломку троллейбуса, и про серый «Жигуль», и про мужские голоса, и про бесцеремонный и столь же безуспешный обыск.

— Значит, ничего не взяли? — обдумывая полученную информацию и раскладывая ее по полочкам, спросил Чубаристов. — Уверена?

— Уверена.

— Ничего-ничего? Не может быть… Проверь еще разок.

— Я десять раз перепроверила. — Дежкина открыла косметичку и посмотрела на себя в маленькое зеркальце. Тушь потекла, помада размазалась… — В этом-то и вся странность, Витя. Хотя, постой! Взяли… Купон взяли.

— Какой еще купон?

Клавдия поведала Виктору о букмекерской конторе, открывшейся в булочной, о том, что она поставила тысячу рублей на победу «Сиэтл Суперсоникс».

— На победу кого? — удивленно спросил Чубаристов.

— «Сиэтл Суперсоникс»… — смущаясь, сказала Дежкина. — Команда такая баскетбольная.

— У каждого свои заскоки, — прокомментировал этот факт Виктор. — Может, за подкладку провалился?

— Да нет же! Я его в кулаке держала.

— Знатный улов, — хмыкнул Виктор. — А номер автомобиля?

— Какой там… — махнула рукой Клавдия. — Я и лиц-то их не разглядела.

— Да уж, попробуй тут разглядеть. — Он брезгливо осмотрел и даже зачем-то понюхал мешок, единственную улику, оставшуюся после дерзкого нападения. — Ну что на это сказать? Не повезло — ты оказалась в неподходящем месте в неподходящее время. Или, наоборот, повезло, что не покалечили. Знаешь, как бывает? У жертвы нет ничего ценного, вот грабитель со злости ее топориком по голове…

— Витя! — вскричала Дежкина. — Не надо! У меня и так до сих пор коленки трясутся, а ты со своими идиотскими шуточками!

— Что, сильно струхнула? Может, тебе это… домой? Не хочешь? Ну тогда бутербродиками закуси, — он распахнул свой «кейс» и выложил на стол целлофановый сверток. — Тут с колбаской, с сыром. Давай-давай, наваливайся. Кусок в горло не лезет? Надо себя заставить, госпожа следователь. — Иногда чопорный и неприступный Виктор Сергеевич Чубаристов мог вести себя, как чуткая и заботливая нянька и даже жесты его становились плавными, убаюкивающими. — Кстати, можешь меня поздравить. Кажется, я потянул за нужную веревочку. Сам не ожидал.

— Очередной свидетель?

— Да еще какой! В Бутырках отдыхает, золотце.

— Чему я не устаю восторгаться, так это твоему терпению. — Дежкина без особой охоты надкусила трехслойный бутерброд. — Сколько их через твои руки прошло?

— Не знаю, Клавдия, не считал. — Чубаристов выдернул из розетки штепсель кипятильника, после чего отправил в стакан щепотку чая. — Или чего покрепче? Я сбегаю.

— Погоди, Виктор. Что мне делать-то? Заявлять?

Виктор не успел ответить.

В дверь громко и требовательно постучали. Вот всегда так, когда хочется спокойствия и уединения, обязательно кто-нибудь припрется.

— Эй, открывайте! — несомненно, голос принадлежал Левинсону. — Мы знаем, что вы там! Вас видели! Дежкина! Чубаристов! Ку-ку! Чем вы там занимаетесь?

— Принесла нелегкая, его только и не хватало, — недовольно пробурчал Чубаристов, но незваного гостя впустил. Левинсон мужик настырный, от него не так просто отделаться.

Впрочем, помощник прокурора города по связям с общественностью, или, как сам себя именовал Левинсон, пресс-секретарь, явился не один. На пороге рядом с ним возник изящный силуэт Лины Волконской.

— Здрасьте… — тихо произнесла она, на мгновение задержав взгляд на Викторе.

— Приветик, — улыбнулся Чубаристов. — Как дела-успехи-здоровье?

— Спасибо, хорошо… — девушка смущенно потупилась. — Вы еще не уходите? Я только результаты экспертизы Сафронову занесу и сразу обратно, — и она бесшумно выскользнула в коридор.

— О, поживиться есть чем! — Левинсон со свойственной ему бесцеремонностью схватил бутерброд и целиком отправил его в рот.

— Тебя, как таракана, на жратву тянет, — заметил Чубаристов.

— А чего такие невеселые? — Помощник горпрокурора по связям со средствами массовой информации, или, как он сам себя называл, пресс-секретарь, не мог не ощутить атмосферы всеобщей подавленности. — Следствие, жмурики, улики, дедуктивные методы? Понимаю-понимаю, работа такая. Чуть не забыл, Клавдия Васильевна, это тебе, — он протянул Дежкиной сложенный вчетверо тетрадный лист. — Дядечка с вахты просил передать.

— От кого? — Клавдия Васильевна развернула листок, быстро пробежала глазами текст.

— Тебе лучше знать, — лукаво подмигнул ей Левинсон. — Амуры, лямуры… Ох, Дежкина, сорок пять — баба ягодка опять? Короче, в шестьдесят пятом году наши забросили в Англию шпиона, назовем его Вовой…

— Очередная байка? — скривился Чубаристов.

— Истинная правда! — послал ему свой невинный взгляд Левинсон. — Один знакомый гэбист рассказал. Ну так вот, значит, внедрился Вова, работал где-то, жену себе завел, а лет через десять и маленький магазинчик прикупил. Значит, жил он себе на окраине Лондона, начал уже забывать родной язык и подумывать о том, а не «заморозили» ли его, в смысле вообще отстранили от всяческих дел.

— Опять затягиваешь, — упрекнул Виктор. — Убыстряй, убыстряй, темп теряешь. К развязке переходи.

— А развязка такая, — Левинсон выудил из пакета второй бутерброд, — в прошлом году заходит в его магазинчик… как вы думаете, кто? Надо же такому случиться — школьный товарищ Вовы, за одной партой сидели. Товарищ этот в командировку приехал, в свободное время шлялся по городу, случайно забрел в лавочку, присмотрелся к хозяину и, разумеется, узнал его. «Привет, говорит. Сколько лет, сколько зим! Не знал, говорит, что ты в Англию рванул. Как, спрашивает, дела?» Тот ему по-английски: «Извините, сэр, вы ошиблись. Никакой я не Вова. Я Джек». А товарищ не унимается: «Какой же ты Джек, когда ты самый что ни на есть Вова! А помнишь, как мы с тобой училке канцелярскую кнопку на стул подложили?» И пошло-поехало в том же духе. «Я Джек». — «Нет, ты Вова». А вокруг уже потихонечку народ собирается, прислушивается, обсуждает происходящее…

— Ну, и чем закончилось? — нетерпеливо оборвал его Чубаристов.

— А закончилось тем, что через несколько минут в магазинчик нагрянули люди из службы контрразведки, Вова был раскрыт и выдворен из страны. И летел он в одном самолете со своим одноклассником и по инерции пытался втолковать ему, что никакой он не Вова, а все-таки Джек. — Левинсон звонко рассмеялся. — Вот такая жизненная история. Обидно, да? Клавдия, ты чего такая насупленная?

— А? — вздрогнула Дежкина, оторвавшись от тетрадного листа. — Без двадцати час.

— Это ты к чему? — не понял Левинсон.

— А кто принес записочку на вахту? — спросила Клавдия Васильевна, растирая кончиками пальцев виски.

— Понятия не имею, а что?

— Нет-нет, ничего… — она отправила послание в верхний ящик своего стола. — Мало ли, может, на словах что просил передать…

— Дежкина! — В дверном проеме появилось ухоженное личико секретарши Люси. Неужели она и через двадцать лет будет такой же молодой, фигуристой и энергичной? — К шефу, быстро!

— Миленькая, скажи ему, что меня нет, — взмолилась Клавдия.

— Он знает, что ты есть, — развела руками Люся. — Видели тебя.

— Кто видел?

— Я видела. — И секретарша, ритмично цокая острыми каблучками и вихляя крепкой попкой, поспешила удалиться.

— Новое дело? — сочувственно спросил Левинсон.

— Вряд ли, — Дежкина нехотя поднялась из-за стола и одернула юбку. — И знаешь почему? Прошлой ночью я не видела снов.

Пятница. 12.07–13.29

По дороге к главному Клавдия решила зайти в туалет, умыться хотя бы, привести себя в порядок. Люся оказалась там.

— Ой, Клавдия Васильна, настроение у него сегодня препоганое, — вполголоса пожаловалась Люся. — Как утром вошел, со мной едва поздоровался. Ужас просто! Я его такого, знаете, как боюсь. Прошлый раз вызвал меня к себе и говорит: «Ты, Люся, совсем обленилась. Я тобой недоволен». Я ему отвечаю: «Интересные дела, а с чего бы это вам быть мною недовольным? Я вам и чай готовлю, и пыль везде протираю, а это не моя прямая обязанность, между прочим. И на машинке я вам печатаю всякую ерунду, а вы мне даже спасибо не говорите!» Даже к празднику, представляете, Клавдия Васильна, сувенирчик какой-нибудь не подарит.

Клавдия рассеянно кивала. Причесывалась, а сама прокручивала в памяти подробности утреннего происшествия и никак не могла понять, что же на самом деле случилось. Странная остановка троллейбуса… странные люди… странный обыск… странное благополучное избавление, наконец…

Что они хотели от нее? Может, перепутали с другой, а убедившись в этом, отпустили?

Версия, приятно исчерпывающая ситуацию, но, увы, малоубедительная.

Люся тем временем продолжала жаловаться на свою нелегкую секретарскую судьбину:

— Вон у меня подруга есть, Лорка, она всего-то в отделении милиции девушкой на телефоне работает. Так этой Лорке на день рожденья меховой воротник подарили, клянусь здоровьем, не вру. А я ему, представляете, рассказы на машинке перепечатываю, а он мне за это ни копейки не платит.

— Какие рассказы… зачем? — удивилась Клавдия.

За долгие годы службы она научилась слушать болтовню Люси вполуха. Но при этом умела извлекать нужную информацию, изредка попадавшуюся в тоннах Люсиной словесной шелухи.

— Хи-хи… вот и я думаю: зачем? — встрепенулась Люся, и лицо ее приняло заговорщицкое выражение. — Только это между нами: наш-то знаете, чем на досуге балуется?

— Понятия не имею.

— Ни за что не поверите! — заявила секретарша, но тон ее утверждал, что поверить придется, и еще как. — Угадайте! Детективные рассказы пишет про милицию, вот!

— Кто пишет рассказы? Анатолий Иванович? — Клавдия не смогла скрыть своего недоумения.

— Представьте себе, да! — подтвердила секретарша.

Дежкина покачала головой: ну и дела…

— А рассказы-то — дребедень, — сыпала горохом Люся. — Скукотища. Прям скулы сводит. Я его спрашиваю: вы что, Анатолий Иванович, печатать их в журнале, что ли, собираетесь? А он мне: ведь тебе нравятся рассказы, да? Одно слово — умора!

— Ну а ты? — спросила Клавдия. — Что ты ему на это ответила?

Люся вскинула бровки, словно удивляясь бестактности вопроса.

— А что я могла ответить? Сказала, конечно, что нравятся. Что перед сном читаю, заснуть не могу, — так интересно. А вы бы разве иначе ответили?

Дежкина осмотрела себя в зеркале — теперь вроде все в порядке.

— Ну, пошли.

— Минуточку! — остановила ее Люся перед дверью в кабинет. Сказала официальным тоном: — Минуточку, Клавдия Васильевна, я доложу о вас Анатолию Ивановичу. Присядьте.

Клавдия послушно присела. В конце концов, у каждого человека есть свои маленькие слабости. У горпрокурора, как выяснилось, это тайное графоманство. У Люси, его секретарши, — желание ежеминутно ощущать собственную значимость и незаменимость. Впрочем, может, Люсины претензии не столь уж и необоснованны: вон сколько городских прокуроров сменилось на посту за эти годы, а она, Люся, по-прежнему, как верный страж, охраняет приемную. Стало быть, ценный работник, не возразишь.

— Проходите, Анатолий Иванович ждет вас, — произнесла Люся, выходя из двери прокурорского кабинета.

Меньшиков встречал Дежкину стоя. Стоял и удовлетворенно потирал маленькие пухлые ладошки. На круглом и розовом, как у годовалого младенца, его лице сияла приветливая улыбка. Со стороны можно было бы подумать, что городской прокурор — само радушие и обходительность. Однако на поверку это оказывалось весьма обманчивым впечатлением.

Однажды Клавдия присутствовала на процессе по делу о хищениях в особо крупных размерах, где обвинителем выступал Анатолий Иванович. За давностью лет стерлись подробности, ушли из памяти лица защитника и судей, а подсудимый запечатлелся лишь темной сутулой фигурой на обшарпанной скамье. Однако обвинительную речь и поведение Меньшикова в ходе разбирательства Клавдия помнила в мельчайших деталях.

Его круглое добродушное лицо вдруг стало мужественным, речь — убедительной и образной. И главное, конечно, — доказательной. Подсудимый, несмотря на протесты адвокатов, получил все, что ему причиталось по закону. Услыхав приговор, Меньшиков громко захлопнул папку и, ни на кого не глядя, направился к выходу. У него был вид человека, выполнившего с честью свою нелегкую, но необходимую обществу обязанность.

Клавдия подумала тогда, что, несмотря на его стопроцентную правоту, она бы не хотела очутиться у него в подчинении. А вот теперь, надо же, Меньшиков был ее начальником и мог в любую минуту вызвать ее «на ковер».

— Рад, рад видеть, — воскликнул горпрокурор, жестом приглашая Дежкину присесть. — Отлично выглядите: свежая, выспавшаяся. В таком виде милое дело решать самые серьезные проблемы.

«Странно, — подумала Клавдия, — а ведь Люся утверждала, что Меньшиков нынче не в духе».

— Как движутся наши дела? — продолжал он, не меняя интонации. — Чем обрадуете?

— Радовать особо нечем, — призналась Дежкина. — Сплошная текучка. Вот по Тимохину завершаю…

— Это из «Чародейка-банка»? Давно пора.

— А новых дел пока нет…

Она смолкла. Не рассказывать же в самом деле про необъяснимое похищение из троллейбуса и про столь же непонятное вызволение из плена. Или рассказать?

— Ясненько, — кивнул Меньшиков. — А вот у меня есть новость. Семейного, так сказать, масштаба. — Он коротко и отрывисто постучал пальцами по крышке стола. — Представьте себе, Клавдия Васильевна, возвращаюсь я вчера домой после трудового дня… к родным пенатам, так сказать. Сажусь на диванчик вместе с женой и детьми для совместного просмотра телевизора. Вообще-то я эту коробку с экраном не люблю, но когда еще с семьей вот так запросто побудешь, согласитесь.

Меньшиков неожиданно строго посмотрел на Клавдию, и ей ничего другого не оставалось, как кивнуть.

— Вот видите! — словно обрадовался согласию собеседницы прокурор. — Я и говорю: что может быть лучше, чем в кругу семьи провести часок-другой, пусть даже и перед телевизором. Так вот, — продолжал он, и в его голосе внезапно засквозил начальственный металл, — сижу я, значит, с семьей у телевизора: дети, собака, жена… смотрю фильм и вдруг…

— Да-да, — произнесла Клавдия, потому что пауза явно затянулась.

Прокурор холодным взглядом окинул коллегу и так же холодно произнес:

— Вставляют рекламу и начинают рекламировать, извиняюсь, дамские колготки. Пухленькие такие девицы появляются перед тремя мужчинами в нижнем белье и ногами дрыгают. Стыд!

— Кто в нижнем белье? Мужчины? — изумилась Дежкина.

— Мужчины как раз были в смокингах. А вот девицы, те, считай, совсем голые. Мы с женой просто дар речи потеряли. А дети смотрят на все на это. И чему они научатся, я вас спрашиваю? — Меньшиков возмущенно хлопнул в ладоши. — Нагишом ногами дрыгать, а?

— Ну, я в рекламном деле мало понимаю… — начала было Клавдия. — Но мне все это тоже не очень нравится.

— Не очень?! — саркастически переспросил прокурор. — Преклоняюсь перед вашим долготерпением, уважаемая Клавдия Васильевна. А вот у меня такого терпения нет и в помине. На какую программу ни переключишь, — везде голые груди женские, мужики какие-то сквозь очки на женщин смотрят с таким видом, что и мне, тертому калачу, неудобно становится. Это все иностранщина чертова. В наших традициях такого не было.

— Ну почему же? — робко возразила Дежкина и сама себе удивилась: в ее планы не входило противоречить начальству, тем более что телевизионные «женские груди», ежедневно мозолившие глаза с экрана, и ей самой надоели сверх всякой меры.

— Что вы хотите этим сказать? Что в России процветала порнография? — взъерепенился Меньшиков. — Что вы за глупости мне говорите? Вы что, поддерживаете все это безобразие, так надо понимать, а?

— Не поддерживаю, — искренне заверила его Клавдия, — просто запрещать рекламу бессмысленно.

Прокурор с шумным выдохом откинулся на спинку кресла и несколько мгновений сидел молча.

— А я вот что хочу сказать, — наконец нарушил он молчание, — необходим контроль. Это не запретительство какое-нибудь и не возвращение к прошлым временам. Но если в детское время на телевидении показывают, извиняюсь, женские затычки…

— Анатолий Иванович, я вас умоляю! — воскликнула Клавдия, покрываясь густой краской.

— Ага! — воскликнул Меньшиков. — Краснеете? При одном лишь упоминании краснеете! А каково людям, сидя с детьми у телевизора, смотреть на все это?

Дежкина опустила голову. Спорить бесполезно.

— Вы из меня ретрограда не делайте, — продолжал между тем прокурор. — Я не бирюк какой-нибудь. Но должен же быть предел!

— Должен, — бесцветно подтвердила Клавдия.

— Об этом-то и речь! — вскричал Меньшиков. — А вы говорите: «Ну почему же…» У вас, между прочим, серьезное дело сейчас, просто-таки наиответственнейшее! Вы, между прочим, выступаете сейчас защитником нравственного здоровья общества. Почему вы тянете с раскручиванием дела о порнографии на телевидении? Я вас спрашиваю, Клавдия Васильевна…

Дежкина удивленно воззрилась на прокурора.

— Что вы такое говорите, Анатолий Иванович? Я — тяну? Может, вы еще добавите, что я нарочно затягиваю процесс сбора материалов? — На лице Дежкиной было написано столь искреннее возмущение, что Меньшикову пришлось сбавить обороты. — У меня тоже есть дети, и меня, как и вас, заботит вопрос воспитания. Я собираю документы… это не такая быстрая история, знаете ли. И потом, — сказала Клавдия, несколько успокоившись, — у нас до сих пор не существует точного определения, что такое «порнография». Я консультировалась у специалистов. Ни один не смог мне исчерпывающе объяснить, почему, скажем, Венера Милосская — это искусство, а раздетая девица на фотографии — непристойность. Нет-нет, — поспешила заверить она, увидев протестующий жест прокурора, — сама-то я прекрасно понимаю разницу. Но это вопрос моего эстетического чутья, а не юридическая дефиниция.

— Анатолий Иванович, — заглянула в кабинет Люся, в голосе ее звенели преданность и благоговение, — тут вам Епишин из министерства звонит, будете разговаривать?

— Соединишь через семь минут, — распорядился прокурор, и секретарша исчезла. — Видите, — вновь обратился Меньшиков к Клавдии, — Епишин звонит. Зачем, спрашивается? А я вам отвечу: как раз по поводу телевидения. Голову даю на отсечение, что это по поводу вашего дела. А вы мне тут речи произносите про искусствоведческие различия. Давайте не будем заниматься софистикой. Я специально поручил это дело женщине… то есть вам. Женщина, знаете ли, более чуткое существо, чем мужчина. Вот Чубаристова, к примеру, я никогда бы к подобному делу не привлек. Ему-то наплевать, что там по телевидению крутят. Только это между нами, — предостерегающе воздел вверх палец Меньшиков. — Я к Виктору Сергеевичу очень хорошо отношусь, он, конечно, профессионал высокой пробы… но в этом деле, знаете ли, требуются особенные качества. И в вас они присутствуют как ни в ком другом.

— Спасибо за доверие, — усмехнулась Клавдия.

— И не надо смеяться. Я не знаю, что вы там себе нафантазировали. Может, вы думаете, что вам дела попроще поручают. Но это ни в коей мере не соответствует действительности, уж это я вам со всей ответственностью заявляю. — Последние слова прокурор произнес с таким пылом, что Дежкина против воли подумала, что очень даже соответствует, еще как.

Она спокойно поглядела на своего начальника и сказала:

— Не волнуйтесь, Анатолий Иванович, можете на меня положиться. Очень скоро вам будут предоставлены самые исчерпывающие материалы. Хотя все не столь однозначно, как бы хотелось. С колготками и голыми ногами, по всей видимости, придется нам свыкнуться. Ничего не поделаешь — новые времена, новые нравы.

Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга.

— Вы свободны, — сказал Меньшиков, не глядя на нее.

Клавдия направилась к двери. Ее остановил возглас:

— Кстати!..

Она была вынуждена обернуться.

— Кстати, — прокурор с прищуром глядел на нее, — ты записочку получила? Сходи обязательно, не забудь. Я так понимаю, там от тебя кое-что требуется.

После этой загадочной фразы начальника (объяснения так и не последовало) Клавдия покинула кабинет.

Люся увидела ее растревоженное лицо и сочувственно, но в то же время и свысока произнесла:

— А я что говорила? Он сегодня как с цепи сорвался. — И, ткнув пальцем в селекторную кнопку, елейным голоском произнесла: — Анатолий Иванович, Епишин на проводе… соединяю.

Пятница. 14.17–14.31

Чубаристова на месте уже не было.

Клавдия не смогла сдержать разочарованного вздоха. Виктор сейчас был единственный, кто сумел бы хоть как-то разобраться в происходящем.

Вот уж вправду люди говорят: уж коль день с утра не задался, хорошего и к вечеру не жди.

Не то чтобы Клавдию очень расстроил учиненный начальством нагоняй, скорее, озадачил. И даже не сам нагоняй — от Меньшикова ведь можно ожидать чего угодно, — сколько последняя, в спину брошенная фраза.

Как это понимать? Какое отношение имеет горпрокурор к загадочной записке про неведомый ключ?

Дежкина опустила кипятильник в банку с водой и, воткнув штепсель в розетку, принялась рыться в столе. Куда же он запропастился, этот клочок бумаги?

Ах, вот он наконец!

Клавдия внимательно перечла карандашные строки.

Что за напасть?

«Верните ключ, и вас оставят в покое. 17.45, на углу возле булочной, Смоленский переулок».

Н-да, в детективной литературе, которой, по утверждению вездесущей Люси, балуется Меньшиков, это называлось бы задачкой со сплошными неизвестными.

Во-первых, что значит «оставят в покое»? Уж не имеется ли в виду дело насчет пропаганды порнографии на телевидении? Может, объявилось неведомое порнолобби, жаждущее отвоевать себе место под солнцем? Нет, уж это-то полный бред.

Во-вторых, с какой стати ей угрожают? Проработав в прокуратуре… ну, скажем, так, определенное количество лет, Дежкина привыкла, что грозить может начальство (поведение Меньшикова тому подтверждение), горком, ЦК… — но вот чтобы так внаглую грозились преступники? Что-то ей такое не припоминается.

В-третьих. Никакого ключа Клавдии за последнее время не попадалось (исключая, разумеется, ключи от кабинета и от дома. Но ведь глупо предположить, что они кому-то понадобились). Это весьма серьезная проблема — вернуть то, чего у тебя никогда не было.

Единственное сколько-нибудь приемлемое объяснение происходящему Клавдия находила в простом выводе: неизвестный автор записки ошибся адресом. Ее, Дежкину К. В., кто-то принимает за другое лицо, завладевшее некой тайной. Тогда все становится на свои места: и утренний обыск, естественно, не давший никаких результатов, и записка с угрозами непонятного содержания, и напоминание Меньшикова… Хотя нет, стоп!

Кто-кто, а горпрокурор никак не мог ошибиться в том, что Клавдия — это Клавдия, а не кто-то другой. Что же он имел в виду, говоря: «Сходи обязательно, от тебя кое-что требуется…»

Существует единственный способ разобраться в этой истории, решила Клавдия. Придется пойти по указанному адресу и получить все ответы из первых рук.

Возможно, путаница откроется, все станет на свои места и ее оставят в покое. Дай-то Бог.

Кроме того (эта мысль таилась в самых глубинах подсознания, и Клавдия старательно гнала ее прочь), появилась возможность нарушить привычный жизненный уклад и отвлечься от своих скучных рабочих дел. Не одному же Чубаристову, в конце концов, распутывать таинственные и сложные преступления. Тайна — это ведь замечательно, хотя и не совсем соответствует ее возрасту и положению.

Дежкина размашистым движением выдернула из розетки штепсель кипятильника, не теряя времени, схватила свою хозяйственную сумку и торопливым шагом вышла из кабинета.

Про оставленные Чубаристовым бутерброды она и не вспомнила.

Пятница. 14.20–15.00

Странное предчувствие вдруг охватило Чубаристова в тот самый момент, когда он сел в служебную «Волгу» и поехал в Бутырки. Предчувствие еле уловимое. Лишь на мгновение в груди похолодело. Такое случалось с Виктором Сергеевичем, прямо скажем, не часто. Будучи прекрасным аналитиком и обладая специфическим складом ума, позволяющим держать под контролем любую, даже самую запутанную ситуацию, он без труда мог просчитать ее на несколько ходов вперед. Вот почему Чубаристов имел редкую способность часто угадывать события, которые должны были произойти. Вот почему он брался за дела, которые считались «висяками», и копал, копал, копал… до тех пор, пока не распутывал каждый клубочек, не разматывал каждую ниточку. Он словно выходил на экстрасенсорную связь с преступником, начинал прогнозировать его поступки, чувствовать его сердцебиение, объяснять перемены в его поведении. Он шел по видимому только ему одному следу. Шел в безошибочном направлении.

У него часто спрашивали: «И как это у тебя получается?» В ответ он отшучивался, загадочно улыбаясь. Сказать правду Чубаристов не мог, он и сам ее не знал. Разве Моцарт мог рассказать, как он сотворил свой реквием? Вероятно, талант следователя был ниспослан Виктору свыше, был изначально ему определен.

Этот свидетель объявился совершенно неожиданно, прислав Чубаристову из Бутырок записку весьма короткого содержания: «Нужно поговорить. Срочно. Я много знаю. Физкульт привет. Клоков». Вот и первая неожиданность. Обычно следователь вызывает свидетелей сам, иногда приходится доставлять их в прокуратуру под конвоем. Фамилия у этого была очень уж знакомая. Клоков. Тот самый? Или совпадение?

Чубаристов связался с начальником тюрьмы (своим давнишним приятелем) и узнал от него, что Клокова задержали за хулиганство, вернее, он сам явился в отделение милиции с повинной и содержится он в отдельной камере.

Неожиданность вторая. За хулиганство сразу в Бутырки, да еще в отдельную камеру?

На вопрос, каковы имя-отчество Клокова, получил ответ — Павел Леонидович. Нет, таких совпадений не бывает. Странно, что взяли его за какое-то хулиганство.

На следующее утро Чубаристов на всех парах полетел в картотеку МВД, где довольно быстро (не обошлось без помощи операционистки Верочки, за которой Виктор когда-то ухлестывал) отыскал пухлое досье Павла Леонидовича Клокова — воровская кличка Дум-дум — неоднократно судимого за вымогательство и бандитизм. Четыре раза он проходил по сто второй статье, но лишь в качестве свидетеля. Фотографии Клокова десятилетней давности (профиль и анфас) прилагались — тонкие черты лица, нос с небольшой горбинкой, широкий морщинистый лоб, аккуратно уложенные, с прямым пробором густые темные волосы, бородка с благородной проседью твердый, уверенный, с ироничным прищуром взгляд. Здесь же Чубаристов обнаружил письменные уведомления прокурора о насильственном приводе Клокова в суд. Десять лет назад он не очень-то стремился на свидетельскую скамью, а теперь вдруг… Третья неожиданная странность. Конечно, в том случае, если автор записки не был полным тезкой того самого Клокова, при упоминании имени которого все преступные авторитеты столицы (и не только столицы) уважительно кивали головами и опускали глаза. Допустим, это не двойник. Тогда зачем Дум-дум вышел на Чубаристова? Почему именно на него? Чего он хочет? Ведь Виктор Сергеевич не знал Клокова лично, никогда не встречался с ним, никогда не вел дел, в которых был замешан Клоков. Странно. И эта странность чем-то пугала и злила Чубаристова. Кроме всего прочего, письменная просьба о встрече была похожа на приказ, а Виктор не терпел, когда ему приказывают — даже его начальники не позволяли себе говорить с ним в повелительном тоне. Неужели он потерял контроль над ситуацией и на какое-то время стал марионеткой в чьих-то руках? И все же интуиция подсказывала ему, что встречу с Клоковым откладывать нельзя.

Пятница. 16.48–17.56

До назначенного часа оставалась уйма времени.

От нечего делать Клавдия заглянула в ближайший гастроном и пошла по отделам, внимательно разглядывая выставленные в витринах продукты, а также узорно оформленные ценники с многозначными цифрами.

С некоторых пор, сделала она как-то вывод из своих наблюдений, такие магазинные экскурсии стали для населения чем-то вроде национального вида спорта.

Студенты и пенсионеры, домохозяйки и профессора… — словом, все, кто когда-то считался средним классом, а теперь, в новые времена, едва сводил концы с концами, — бродили по просторным помещениям супермаркетов и кто с раздражением, а кто с благоговейным восхищением вприглядку приобщались к реалиям «капиталистического рая».

Клавдия не ощущала ни раздражения, ни восторга. Ей просто было любопытно, за сколько минут она смогла бы здесь потратить свою зарплату.

Полтора килограмма слабосоленой семги, вот этот пышный торт с экзотическими фруктами… и, пожалуй, еще останется кое-что от зарплаты, чтобы добраться на троллейбусе домой.

Клавдия продвигалась по торговому залу, беспечно помахивая своей сумкой, заполненной документами. Продавщицы провожали ее равнодушными взглядами.

Дежкина не видела, что за ней на почтительном расстоянии следует ничем не примечательный субъект в сером пальто.

Даже если бы она и увидала его, то, конечно, не обратила бы никакого внимания.

Ей просто в голову бы не пришло, что она является объектом самой настоящей слежки.

Как в кино.

Когда она вышла из широких стеклянных дверей гастронома, субъект в сером пальто остановился у витрины и долго провожал ее взглядом.

Затем он вынул из кармана радиотелефон и что-то сказал в трубку.

Оказавшаяся поблизости старушка, совершавшая, как и Клавдия, осмотр сверкающих витрин, услыхала непонятную фразу: «Объект движется в намеченном направлении».

Старушка удивленно оглянулась, а затем скоренько засеменила прочь: мало ли чего можно ожидать от этих непонятных «новых русских»…

Булочная в Смоленском переулке была одна-единственная — это Клавдия знала.

Потому в странной записке и не был указан точный адрес.

Клавдия посмотрела на часы и убедилась, что явилась за пятнадцать минут до указанного времени.

Припомнив подобные сцены из шпионских фильмов, она не стала спешить к входному крыльцу, находившемуся на углу здания, а прогулочным шагом прошлась туда-сюда по противоположной стороне улицы. Попутно она оглядывалась по сторонам, пытаясь угадать, кто и откуда явится на назначенную встречу.

По тротуару спешили прохожие. Никто не замечал ее, тем более не буравил внимательным взглядом.

Поглядев на часы — пора, — Дежкина направилась к булочной.

Там у крыльца стояла дряхлая старушка. Выходящие из дверей покупатели одаривали ее кто сотенной бумажкой, кто тысячной. Старушка принимала дань без всякой благодарности, как само собой разумеющееся. Словно ее цель бдения у крыльца булочной заключалась совсем в ином, в чем-то высоком и недоступном обыденному пониманию.

У прилавка — обычная толчея. Очередь была не маленькая, но продвигалась быстро.

Высокая продавщица с пережженными перекисью волосами лихо управлялась с кассовым аппаратом, а ее помощница выкладывала перед покупателями пухлые булки и батоны.

Все это являло разительный контраст с неспешно-величавым ритмом жизни супермаркета, и Клавдия отметила про себя: Москва — город контрастов.

Ровно без пятнадцати шесть она вышла на крыльцо булочной и огляделась.

Никого.

Она даже решила, что действительно произошла какая-то ошибка, записка попала не по адресу либо на самом деле была чьим-то глупым розыгрышем, как внезапно почувствовала, что кто-то осторожно трогает ее за рукав.

Это была сморщенная старушка.

— Тебя, милая, как звать? — проворковала она.

— Вам что, бабушка? — не сразу поняла ее Дежкина. — На хлеб не хватает? Сколько? Я добавлю.

Старушка хитро сощурила глаз.

— Клавой, небось, зовут, — сама ответила она на свой вопрос.

Клавдия удивленно воззрилась на нее, а затем против воли улыбнулась. Вот тебе и загадочная личность с письменными угрозами.

— Клавой, бабушка, — подтвердила она. — А как вы догадались?

— Э, милая, какая ты скорая. Много будешь знать, враз такой, как я, станешь. — Она внимательно огляделась по сторонам, будто проверила, не притащила ли за собой Клавдия «хвост». — Пришла, значит. А то я уж думала: не придешь.

— Как не прийти, когда в эту историю даже мое начальство вмешалось… — вырвалось у Клавдии. — Так что, бабушка, может, вы мне объясните, что все это значит?

Старушка ничего не ответила и поманила за собой. Она свернула за угол и с неожиданной для своих лет прытью направилась к глухой подворотне в конце тупика.

Дежкиной ничего не оставалось, как следовать за нею.

Миновав подворотню, они оказались в пустом дворе-колодце. Старушка уверенно скользнула в подъезд дома. Она не стала подниматься по крутой и темной лестнице, а завернула в какой-то закуток и отворила неприметную дверцу черного хода.

— Куда вы меня ведете, бабушка? — начала было Клавдия, но старушка обернулась и приложила сухонький палец к губам.

«Цирк!» — подумала Дежки на.

Она всегда учила своих детей уважать старость и поэтому покорно следовала за странной своей провожатой, удивляясь при этом, зачем она это делает.

Можно представить, как хохотал бы Чубаристов, узнай он, что Дежкина потратила уйму времени на путешествие с полоумной бабулькой по московским трущобам.

Клавдия уже перестала следить за маршрутом движения. Да если бы и следила, все равно бы запуталась в этих переходах, подворотнях, сквозных каменных дворах, схожих меж собою как две капли воды, каких-то мрачноватых задворках и мусорных свалках с фонтанирующими из-под ног бродячими кошками.

Интересно знать, с какой стати Меньшиков благословил ее на это нелепое путешествие?

— Ну, милая, вот мы и пришли, — наконец объявила старушка, подведя Дежкину к оббитой металлом двери в каменной стене.

— Н-да, бабушка… Спасибо, что не заставили лезть через забор, — не удержалась от реплики Клавдия. — Может, хотя бы теперь вы мне объясните, что все это значит?

Старушка улыбнулась, обнажив рядок мелких пожелтевших зубов и, подняв с земли сучковатую палку, что есть мочи ударила ею по железной двери.

— А теперь прощай, милая, — сказала она. — Сама сейчас все узнаешь…

С этими словами она отворила дверь и жестом приказала Клавдии войти.

Пожав плечами, та повиновалась.

Дверь захлопнулась, и Клавдия погрузилась в непроглядный мрак.

Пятница. 16.42–18.38

Зажав в зубах незажженную сигарету, Чубаристов нервно расхаживал взад-вперед по комнате, отведенной для проведения допросов. В крошечном мрачном помещении не было вентиляции, и спертый воздух особенно досаждал. Вялый свет настольной лампы отбрасывал тень следователя на стену.

Наконец, после нескольких минут томительного ожидания, дверь открылась и в кабинет ввели скрюченного прихрамывающего старичка, похожего на засохший чернослив. Виктор Сергеевич не сразу признал в нем Павла Клокова. Полнейшее несоответствие с архивным снимком. Даже не верится… Сгорбленная спина, трясущиеся руки. Длинная борода клочьями торчит в разные стороны. От шевелюры на голове осталась лишь редкая поросль, окаймляющая блестящую лысину. Пухлые вены рисуют затейливые узоры на сморщенной шее.

Что же стало с легендарным Дум-думом? Отчего он так «перевоплотился»? За Клоковым всегда тянулась слава первого щеголя. С ног до головы обвешанный «рыжухой» (золотыми побрякушками), он носил костюмы исключительно от Армани и Версачче, выписывал из Франции коллекционные модели галстуков, а тут вдруг на нем линялые джинсы и вязаная кофта с протертыми рукавами, явно с чужого плеча. Без слез не взглянешь…

— Вот, привел, — конвоир, молоденький верзила, подтолкнул своего подопечного в спину.

— Ты свободен, — сухо сказал конвоиру Чубаристов.

— Иди-иди, оставь нас, — закивал головой Клоков. — Будь умницей.

— Понял, — и верзила послушно выскользнул в коридор.

У Чубаристова не было сомнений, что паренек в первую очередь откликнулся на приказание Клокова, будто слово старика было для него законом. Неужели и здесь Клоков за каких-то пару дней успел навести свои порядки?

Они молча стояли друг против друга, будто выжидая, кто же заговорит первым.

— Ну? — не вытерпел Виктор Сергеевич. — Долго будем глазки строить?

Старик в ответ не проронил ни звука, лишь облизал ссохшиеся губы, продолжая с нескрываемым вниманием рассматривать Чубаристова.

— У меня нет времени на перемигивания, — дряхлый стул жалобно скрипнул под Чубаристовым, когда тот занял свое следовательское место, откинулся на спинку и скрестил руки на груди. — Вы искали встречи со мной. Вот, я здесь, я пришел.

— Спасибо, — тихо произнес Клоков. — Впрочем, иначе и не могло быть.

— Неужели? — иронично поинтересовался следователь. — Какая самоуверенность. Вы не стесняйтесь, присаживайтесь.

Клоков склонился над железным табуретом, ножки которого были намертво приварены к полу, несколько раз плавно провел ладонью по сиденью и, словно чего-то испугавшись, резко дернулся в сторону. Прислонился к шершавой стене и виновато помотал головой:

— Спасибо, я постою, если можно.

— Можно. — Виктора несколько озадачило странное поведение Клокова. Более того, в его душе уже начинали закрадываться сомнения насчет нормальности Дум-дума. Действительно, внешний вид старика (в особенности лихорадочно мерцавшие глаза) наталкивали на мысль: а не сбрендил ли он окончательно? — Я слушаю вас.

— Давайте перейдем на «ты», — предложил Павел. — Мы же почти ровесники…

— Не возражаю, — пожал плечами Чубаристов. — Кстати, для своих сорока с хвостиком выглядишь ты хреново, прямо скажем. Сдаешь, сдаешь…

— Значит, уговорились? — оживился Клоков, сползая по стене на корточки. — Я могу называть тебя просто Витей?

— Почему нет? Валяй. Только ближе к делу.

— Прежде чем я начну говорить… — Павел вдруг зашелся в хриплом клокочущем кашле, его тело начало изворачиваться, как при падучей, глаза вылезали из орбит.

Чубаристов не мог скрыть появившейся на лице брезгливости и, чтобы отвлечься от этого неприглядного зрелища, закурил сигарету, понимая, что в непроветриваемой комнате этого делать не надо бы.

Кашель отпустил Клокова, но он еще долго не мог успокоить сбившегося дыхания.

— Как не вовремя, ч-черт побери… — сказал он.

— Воды? — Виктор потянулся к стоявшему на углу стола графину.

— Да. Побольше… — затряс головой Дум-дум, но, прежде чем следователь успел налить воды в стакан, неожиданно передумал: — Нет, не надо. Не хочу. Покажи лучше свое удостоверение.

— Что? — Чубаристов решил, что ослышался.

— Ксиву свою покажи.

— Зачем?

— Иначе я не скажу ни слова. Ты понял?

В голосе Клокова появились истерические нотки, а сам он, сжав татуированные кулаки, буравил следователя безумным и ненавидящим взглядом.

«Приехали… Вот и первый признак стремительно прогрессирующей паранойи, — отметил про себя Чубаристов. — Каждую минуту настроение меняется, то радость, то беспричинный гнев… Не надо было с ним связываться, пустой номер».

— Это твое право. — Глубоко затянувшись, Виктор потушил сигарету, поднялся из-за стола и шагнул к двери. — Прощай, фраер…

— Постой, куда ты? — скорчив страдальческую гримасу, закричал Клоков.

— Не о чем нам с тобой базарить.

— Не уходи, Витя! Не уходи! — взмолился Клоков. — Ты не пожалеешь! Я тебя такой выкладкой обеспечу — закачаешься!

— Пошел ты на хер, Дум-дум, — процедил сквозь зубы Чубаристов. — Смотреть на тебя не хочется.

— Не уходи! — «Старик» простер к Виктору руки. — Я все тебе объясню! Ты поймешь! Ты обязательно поймешь! Только покажи ксиву, я должен убедиться…

— Убедиться в чем?

— Я же тебя никогда в глаза не видел, чучело. Откуда мне знать? Может, ты вовсе не Чубаристов, а какой-нибудь Тютькин, мать его за ногу!

— Разумно… — Виктор протянул Клокову свои «корочки».

Тот чуть ли не обнюхал удостоверение, долго рассматривал и так и сяк, с разных углов зрения, сверял фотографию с оригиналом. Чубаристов терпеливо наблюдал за ним, как врач-психотерапевт наблюдает за трудным пациентом. Нельзя сказать, что все эти уголовные игры доставляли ему большое удовольствие.

— Так я и думал, — злорадно ухмыльнулся Дум-дум, обнажив большую черную прореху в ряду нижних зубов. — Так я и думал, паскуды сраные!

— Тебя что-то смущает? — спросил Виктор.

— Катись к чертям собачьим, падла! — Клоков хотел было вскочить на ноги, но потерял равновесие и, чтобы не грохнуться на пол, схватился рукой за стену. — Ты не Чубаристов! Думаешь, я лох? Не разгляжу, что ксива твоя липовая? Не на того напал! Кто ты такой? Кто тебя прислал? Отвечай, сучара, а не то!.. — Он не договорил, опять зашелся диким лающим кашлем, и теперь из его разверзнутой пасти доносились лишь обрывки угрожающих фраз, перемешанные всевозможными матерными комбинациями: — …почикаю… кишки наверну!.. из-под земли вас всех!..

— Кричи, кричи. Кто тебя услышит? — Чубаристов запустил руку за полы пиджака. — Струхнул, что я пришел тебя кончить? Так сам же напросился… Кто тебя заставлял письма писать? Ты же боишься смерти, правда? Ты же душу свою дьяволу продашь, лишь бы остаться в живых.

Припадок мгновенно прекратился. Клоков лежал на полу неподвижно, широко раскрыв остекленевшие от животного страха глаза. Он был уверен, что за полами пиджака у Чубаристова есть пистолет. И сейчас вороненое дуло покажется на свет белый.

— Да, я мог бы тебя сейчас кончить, фраер, — на скулах Виктора заходили желваки, — мог бы опустить на твою башку вот этот графин и спокойно уйти. Кто бы мне помешал? Этот вертухай? А я бы и его кончил… И оборвались бы жизни двух никчемных людишек…

— Убей, сука… — тело Клокова скорчилось в уродливую загогулину. — Вычислили, гады… Ненавижу!

— Угомонись, клоун, ложная тревога. — Чубаристов вынул руки — пистолета не было. — Я тебя пальцем не трону, хоть желание такое имею. Так что можешь дышать спокойно. Ну-ка сядь! Сядь, я сказал! — Он схватил Клокова под мышки, встряхнул его хорошенько и усадил на табурет. — Вот так-то лучше… Эй, слышишь меня? Ты вообще способен соображать?

— Значит, ты все-таки настоящий Чубаристов? — спросил Клоков.

— Нет, я Чебурашка. Похож?

— Прости меня, Витя. Я подумал… Я… Не могу больше… Нет сил… Как я устал от всего этого! Иногда думаю, что на самом деле лучше умереть, чем терпеть этот кошмар, эту пытку… Не уходи, пожалуйста. Я постараюсь держать себя в руках. Никто мне не поможет. Только ты… Меня хотят убить! Меня уже почти убили, если бы не та случайность…

— Если наш разговор будет продолжаться в таком же духе… — Чубаристов поднес стакан к губам Клокова. — На, хлебни, полегчает.

— Ты первый, — не поднимая глаз, потребовал Дум-дум.

— Благодарю, не хочется.

— Ты первый, — упрямо повторил Клоков.

— Да пей ты! — сорвался на крик Виктор. — Не отравлено! Повторяю, если бы я хотел тебя кончить, то, будь уверен, давно бы уже это сделал. Но зачем? Зачем мне тебя убивать? Вот чудило. Сам же меня вытащил, и сам теперь дешевые проверочки устраивает! На кой хрен ты мне сдался? Что тебе от меня надо? Говори!

— Я предлагаю тебе сделку… — шепотом сказал Клоков. — Хорошую сделку.

— Как ты вышел на меня?

— Какое это имеет значение? — Дум-дум выразительно приложил указательный палец к губам. — Мир не без добрых людей. Кто надо, тот и вывел.

— Комната не прослушивается.

— Бабушке своей рассказывай.

— Какой смысл ставить здесь микрофоны? — опять начал раздражаться Чубаристов. — Это же Бутырки, а не КГБ!

— Я жду тебя завтра. — Клоков вскочил с табурета и отвернулся к стене. Странно, но голос его звучал спокойно и ровно. — Ты принесешь с собой специальный аппарат, который определяет наличие в помещении подслушивающих устройств…

— Что-что-что-что-что? — не мог остановиться от возмущения Виктор.

— Ты все прекрасно расслышал. — Голова Дум-дума укоризненно качнулась. — Это необходимо. Мне сейчас не до шуточек… Я бы на твоем месте не возмущался. Пойми, дело обстоит гораздо хуже, чем ты себе представляешь.

— О чем ты? — насторожился Чубаристов.

— Принеси прибор.

— Где я его возьму?

— В магазине шпионской техники.

— А разве есть такой?

— Ты отстал от жизни, Витя. Выполни еще одну мою просьбу. Я третьи сутки не ел.

— Боишься, отравят?

— Приходится предпринимать меры предосторожности.

— Значит, тебе и жрачки еще принести? Что именно? Блюда кавказской кухни, французской, китайской? — Чубаристов издевательски подтрунивал над Клоковым. К тому моменту он уже твердо решил, что это была первая и последняя встреча с сумасбродным уркой. — А может, кошерного изволите?

— Да, действительно, лучше кошерного, — не замечая иронии, проговорил Дум-дум. — У тебя рубашка лишняя есть? Рубашку принеси. Белую, сорок восьмого размера. И галстук. Нет, галстук не надо… он на шее затягивается.

— Наверное, это жутко интересная штука — жить в постоянном страхе. Ты как считаешь?

Клоков оторвался от стены и обернулся. Виктор увидел перед собой не жалкого припадочного старика, а настоящего Дум-дума, того самого, что был запечатлен на архивной фотографии — крепкого, волевого, решительного, беспощадного пахана.

— У тебя появится возможность испытать это на себе, когда ты узнаешь все то, что знаю я, — Клоков хищно улыбнулся. — Вспомни последнее слово из моего письма. Я думал, что оно навеет кое-какие ассоциации. Но ты не понял. Жаль. Я был о тебе лучшего мнения.

— Оставь это мнение при себе. — Чубаристов был уязвлен и лихорадочно соображал, на что могло намекать простенькое словцо «физкультпривет». Пока что ни одного мало-мальски подходящего варианта не наклевывалось.

— Кстати, каким образом ты пронес сюда пистолет? — поинтересовался Клоков. — Ты же должен был оставить его на КПП.

— Я же не спрашиваю, как ты передал на волю письмо. — Виктор вдавил в стол красную кнопку, вызывая конвоира. — У каждого свои профессиональные секреты.

— Мне ждать тебя? — с надеждой спросил Дум-дум.

— Не хочется тебя расстраивать, но…

— Не продолжай, все ясно, — заключил Клоков. — Что ж… Как говорится, не сошлись характерами. Дурак ты, Витя… С такой легкостью упускать, казалось бы, неизбежное повышение в звании… Прощай. — Он заложил руки за спину и ласково обратился к парнишке-конвоиру, вытянувшемуся перед ним по стойке «смирно»: — Всегда страдаешь, когда разочаровываешься в людях. Веди, браток, свидание окончено.

Пятница. 18.03–19.11

Минуту, а может и больше, Дежкина стояла в пугающей тишине. Рукой она пыталась нащупать дверь за спиной и отворить ее, но дверь не повиновалась.

— Добрый вечер, — громко сказала Клавдия, рассчитывая своим приветствием привлечь к себе внимание.

Никакого ответа.

По звуку собственного голоса она смогла лишь определить, что помещение, в котором очутилась, не слишком больших размеров и при этом явно не пустое. В пустом помещении гуляет эхо. Здесь же этого не было.

«Попалась, голубушка… — подумала Клавдия. — И поделом. Нечего по всяким подворотням разгуливать неизвестно с кем».

Она пыталась убедить себя, что все это какая-то глупость, недоразумение, однако на душе скребли кошки.

В глубине помещения вдруг раздался слабый шорох — и опять тихо.

Клавдия прислушалась, но как ни напрягалась — ни звука, мертвая тишина.

— Ну вот что, — сказала она громко, — или вы объявитесь, или я ухожу! Что за дела…

Она не успела договорить.

Под потолком зашелестела, разгораясь, лампа дневного света. Ее тусклое свечение озарило тесноватую комнатку со стоящими в ряд у стены глухими кабинками.

Дежкина с изумлением увидела прямо перед собой стенд с пустыми ячейками и надписями: «ПОКУПКА», «ПРОДАЖА», «КУРС ВАЛЮТ».

Это был, надо полагать, обменный пункт.

— Третья кабинка, — донесся вдруг из динамика металлический голос.

В первую минуту Клавдия не сообразила, что означают эти слова, настолько все происходящее было невероятным.

— Войдите в третью кабинку и затворите за собой дверь, — распорядился тот же голос.

«Что же это такое?..» — в который раз задала себе вопрос Дежкина, на который не было ответа.

— Войдите в третью кабинку и закройте за собой дверь, — повторил голос, и Клавдии не оставалось ничего другого, как подчиниться.

Она вошла.

Прямо перед ней, на уровне груди, находилось зарешеченное оконце и еще кроме решетки изнутри — жалюзи.

За узкими горизонтальными просветами нельзя было ничего разглядеть — чернота.

— Представьтесь, — приказал голос. Как и прежде, он доносился из динамика под потолком комнаты, однако Клавдия догадалась, что говоривший находится за темным оконцем.

Ей показалось даже, что она ощущает на себе тяжелый взгляд чьих-то немигающих глаз, от которого по спине побежали мурашки.

— Принято, чтобы мужчина представлялся первым, — ответила Дежкина.

— Как зовут?! — гаркнул голос.

Клавдия не ответила.

— Дежкина Клавдия Васильевна, — невозмутимо продолжал голос, — следователь Московской городской прокуратуры. Верно?

Клавдия пожала плечами. Зачем спрашивать, если и так все известно.

— Ваша осведомленность делает вам честь, — с усмешкой произнесла она.

— Назвать домашний адрес, номер телефона и паспорта, имена домочадцев и место их работы и учебы? — спросил голос.

— Спасибо, я помню.

— Превосходно. Надо полагать, вы успели правильно оценить ситуацию и не потребуется говорить о том, что этот разговор может иметь для вас самые серьезные последствия. Будьте благоразумны, и ни с вами, ни с вашими близкими ничего не случится.

— Это шантаж?

— Отнюдь. Простое разъяснение правил игры.

— Насколько мне помнится, я ни с кем и ни во что не собиралась играть.

Клавдии послышался хохоток. Или это показалось?

— Странно, а как же ставки в букмекерской конторе?

Ого! Выходит, невидимый противник и вправду владеет более чем исчерпывающей информацией.

Клавдия с трудом удержалась, чтобы не выразить свою досаду.

— У каждого человека есть свои маленькие слабости, — она даже попыталась беззаботно улыбнуться.

— Как же, как же… В гастрономы ходите, как на экскурсию, потому что денег маловато. Но все же урезаете семейный бюджет для ставок на тотализаторе. Интересно, что бы сказал об этой маленькой слабости Федор Иванович?

Дежкина твердо решила больше не удивляться осведомленности собеседника и сделала вид, что пропустила последнюю фразу мимо ушей.

— Вы пригласили меня затем, чтобы обсуждать подробности моей семейной жизни? Давайте ближе к делу.

Возникла пауза. Казалось, некто за зарешеченным окошком тянет время, не зная, что сказать.

— Итак?.. — напомнила о себе Дежкина.

— Вы принесли, что было сказано? — поинтересовался голос.

— Не понимаю.

— Вы получили записку?

— Да.

— Вы должны были передать мне кое-что.

— Что именно?

— Предупреждаю, вы играете с огнем…

— Послушайте, господин огонь, — Клавдии уже надоела эта игра в кошки-мышки, — я действительно получила записку, но ничего не поняла в ней. Я не брала чужих ключей… мне своих достаточно. Если вы хотите получить от меня что-то конкретное, то хотя бы потрудитесь объяснить — что. Тогда и будем вести разговор.

— Я вижу, вы не желаете идти нам навстречу.

— Господи, я не иду на встречу? Я пришла сюда, можно сказать, по первому требованию. И что же? Вы даже не представились. Теперь требуете отдать вам то, не знаю что, и вдобавок пытаетесь угрожать мне и моей семье. По-моему, ерунда какая-то происходит, не находите?

Вновь наступила пауза. На этот раз она продолжалась куда дольше предыдущей.

Из-за зарешеченного оконца не доносилось ни звука. Но, странное дело, Клавдии почему-то казалось, что невидимый собеседник советуется с кем-то, как вести разговор дальше.

Во всяком случае, когда она вновь услышала металлический голос, в нем звенели новые интонации.

— Нет смысла продолжать препирательства, — решительно заявил голос. — Поройтесь в памяти и вы поймете, о чем идет речь. Вы обязательно должны найти ключ… Слышите — ОБЯЗАТЕЛЬНО. В противном случае вас ждут серьезные неприятности, самые серьезные…

— Кто вы? — крикнула Клавдия, понимая, что сейчас динамик смолкнет и тайна так и останется нераскрытой. — Можете вы объяснить, в конце концов?

— Найдите ключ, и все будет в порядке.

— А как мне дать вам знать, если я его все-таки найду, этот идиотский ключ?

— Это уж наша забота. Ваше дело — найти. Не советую откладывать дело в долгий ящик. Искренне не советую.

Динамик щелкнул и смолк. Установилась мертвая, ничем не нарушаемая тишина.

Клавдия пожала плечами и покинула кабинку.

Тотчас погас свет, затем послышался лязг засова, и узкий луч света разрезал темноту.

Дежкина с опаской отворила дверь и неожиданно для себя оказалась в людской толчее.

Это была оживленная улица. Поток прохожих понес Клавдию прочь от загадочного мрачного места.

Пятница. 20.33–23.14

Клавдия не помнила, как добралась до дома.

Будто во сне перебиралась она с остановки на остановку, покорно тряслась в забитых людьми троллейбусах и даже не почувствовала боли, когда тучный мужчина с огромной бордовой лысиной, появившийся на привокзальной станции, опустил ей на ногу пудовый мешок.

Она терпела давку и не замечала колких словечек в свой адрес — обычно такие, витающие где-то в облаках пассажиры всем мешают.

Мысли ее были далеко.

Не то чтобы Клавдию всерьез напугали произошедшие события. Пожалуй, им самое время было случиться где-нибудь весной, в районе первого апреля. А сейчас была поздняя осень, не самое подходящее время для розыгрышей. Короче, Клавдия верила и не верила в серьезность происходящего.

Если что-нибудь происходит, значит, это кому-нибудь нужно, поучал Клавдию Павел Иванович Дальский.

Он был Учитель. Да-да, именно так — с большой буквы.

Таких профессионалов теперь уж нет, считала Клавдия.

Она познакомилась с Дальским на третьем курсе. Помнится, это была стажировка в районной прокуратуре… вела дело по хищению ценных книг из закрытой библиотеки.

Следствие зашло в тупик, и тут, как назло, звонок из горкома партии: ждем результатов.

— Н-да, подруга, — сказал Чубаристов, — боюсь, турнут тебя из комсомола… да и с факультета, пожалуй, тоже. Не справилась с ответственным поручением.

Виктор говорил это со своей обычной чуть снисходительной улыбочкой, которой пытался прикрыть то, о чем Клавдия все равно догадывалась. Виктор ревновал ее к работе и завидовал ее успехам. Ему, сильному мужчине, трудно было смириться, что женщина тоже может быть следователем. И какая женщина! Та, которую он оставил.

Был хмурый вечер, накрапывал дождик. Студентка третьего курса юридического факультета Клавдия Дежкина сидела на подоконнике в опустевшем коридоре районной прокуратуры и с тоской размышляла о том, что ей не под силу раскрыть преступления с этими книгами. От одной только мерещившейся формулировки — «отчислить из института по причине профнепригодности» — у нее вязко сосало под ложечкой и кружилась голова.

— Поздновато для посиделок, вы не находите? — услыхала она вдруг мужской голос.

Подняла глаза — и увидела Дальского.

В те годы он был еще достаточно крепок и моложав, хотя двадцатилетней Клавдии казался глубоким старцем.

Яйцевидную лысину обрамляли желтые, будто цыплячий пух, волосы. Живые глаза смотрели из очков внимательно и добро. Он был совершенно не похож на киношных следователей, к каким Клавдия привыкла с детства.

Тем не менее он был следователем. Причем замечательным.

Лучшим из всех.

Чубаристов отчаянно ревновал Дежки ну к ее наставнику. Он понимал, насколько проигрывает перед этим невысоким и почти комичным старичком, легко, без пафоса и героической позы разгадывающим самые сложные юридические загадки.

Клавдия по сей день была уверена, что не разум, а какое-то божественное вдохновение помогали Дальскому на его пути. Это был гениальный талант — не оцененный, потому что карьеру делали другие: верткие, цепкие, во главу угла ставившие продвижение вверх по служебной лестнице.

Павел Иванович, впрочем, не обращал на них ровным счетом никакого внимания.

— Делай что должно и будь что будет, — любил повторять он.

Он не на шутку рассердился, когда Дежкина принесла ему домой, в маленькую тесную квартирку на «Соколе», свою гигантскую по тем временам премию «За успешно раскрытое дело о краже библиотечных раритетов».

Он кричал и топал ногами так, что Клавдия от обиды и недоумения расплакалась, будто девчонка-школьница.

— Это же ваши деньги, — всхлипывая, повторяла она, — это ведь вы помогли мне найти похитителя!

— Ничего похожего! — по-петушиному взвизгивал Дальский, тыча в потолок иссохшим указательным пальцем. — Я всего-навсего подсказал формулу. А злоумышленника отыскали вы. Формула — это универсальный ход, не каждый им сумеет воспользоваться. Вы — сумели!..

— Милая девочка, — говорил он, когда, успокоившись и помирившись, они пили чай за круглым столом под нависающей над ними лампой под абажуром, — то, что вам по неопытности кажется озарением, для старика моих лет всего лишь житейская мудрость. В молодости, признаться, я терпеть не мог стариковских нравоучений вроде «поживешь с мое», а теперь я понимаю, что в этих словах не было и нет никакой позы. Приходит опыт, и в некоторых вещах начинаешь разбираться быстрее, чем прежде. Правда, не во всех… Когда-нибудь вы вспомните этот наш разговор и согласитесь со мною. А что касается вашей премии… да-да, именно вашей, а не моей, и не смейте спорить… — шутливо прикрикнул Дальский, увидев протестующий жест, — я, как старший-престарший товарищ, приказываю: пойдите в магазин и купите себе модные босоножки. Девушки в вашем возрасте любят носить красивую обувь. Я это знаю.

Павел Иванович умер двенадцать лет назад, и Клавдия была одной из тех немногих, кто провожал его в последний путь на кладбище.

Чубаристов не провожал, сослался на занятость, и Дежкина долго не могла простить ему этого.

Потом, правда, она поняла, что это запальчивое «непрощение» тоже было чем-то вроде житейской неопытности. С годами становишься терпимее к ошибкам и недостаткам других.

…Интересно, что бы посоветовал Дальский в подобной ситуации? Как он оценил бы «совокупность фактов», когда эти факты один абсурднее другого.

ИЩИТЕ КЛЮЧ!

Это все равно что ловить черную кошку в темной комнате, где ее к тому же и нет.

Подходя к подъезду своего дома, Дежкина вдруг почувствовала облегчение.

В конце концов, зачем забивать себе голову ненужными проблемами, когда своих хватает.

Как всякая женщина-хозяйка — а Клавдия была женщиной и хозяйкой до мозга костей, — взглянув на собственный балкон, заполненный выстиранным бельем на веревках, она стала просчитывать, сколько ей предстоит сегодня выгладить этого белья, а еще успеть приготовить семейству еду, потом собрать зимние вещи и отправить Максима в химчистку, не то, того и гляди, наступят холода и носить будет нечего.

С этими мыслями она поднялась по ступеням к своей двери и вытащила из сумочки ключ. Это был ее ключ, и она не вспомнила о другом ключе, которым ей сегодня так зловеще морочили голову.

— Вечер добрый! — поприветствовала Клавдию бабушка-соседка из квартиры напротив. Она уже насиделась на балконе, на своем боевом посту, и, судя по лукавой улыбке, готовилась выложить очередные дворовые новости.

Дежкина попыталась отделаться от нее тоже приветствием, но не тут-то было.

— Дочка ваша только что пришла, вот совсем недавно в подъезд забежала. Вы не видели разве? С кавалером.

Час от часу не легче! Клавдия с укором поглядела на словоохотливую соседку.

— Кавалер такой статный весь, с сигаретой, — продолжала бабулька, воодушевленная проявленным вниманием. — Видать, старше Леночки. Что-то я его не припомню… Хороший мальчик. А вот дочка ваша зря курит, не к лицу это девочке.

— То есть как — курит? — испугалась Клавдия. — Она мне клялась, что бросила…

— Ой, ну куда только родители теперь смотрят! — поджала губы соседка. — Тринадцать лет ребенку, а она уже «курить бросила».

— Не тринадцать. Четырнадцать, — поправила Клавдия.

— Невелика разница. Девочка еще и с сигаретой во рту, тьфу! Губы накрашены. Очень нехороший вид. Я бы на месте этого мальчика с ней по улице не ходила. Мне бы стыдно было…

— Ага… — пробормотала Клавдия.

Наверное, никто во всем многоэтажном их доме не смог бы накрутить ее лучше, чем эта бабушка-соседка.

Закипая, Клавдия стала открывать дверь.

— Кто дома? — поинтересовалась она, едва прикрыв за собою дверь.

Голос ее прозвучал неестественно звонко. Это был сигнал: грядет буря.

— Отца нет до сих пор, наверное, в своей мастерской слесарит, — откликнулся из комнаты Максим. — А остальные все на месте. Привет, ма!

— Привет. Мог бы выйти, встретить меня, между прочим. — Клавдия принялась стаскивать сапоги. — Лена, — крикнула она, — а ты чего молчишь?

Дверь ванной приотворилась.

— Я умываюсь.

— И зубы чистишь небось?

— Зачем? — удивилась дочь. Удивление, впрочем, вышло довольно фальшивым.

— Иди-ка сюда, дорогая, — прошипела Дежкина и, так и не скинув второй сапог, сама пошла навстречу. — Ну-ка, дыхни, быстро!

— Мам, а ты хлеб купила? — попытался перевести разговор на другую тему Максим, выскочив в коридор. — У нас хлеба нет.

— Ну конечно! Все мама должна делать: купи, принеси, накорми, заработай! — Быстрым движением Клавдия сунула носок сапога в зазор двери ванной. — А вы лишь есть можете… и еще курить в подворотнях!

— Кто это курит в подворотнях? — спросила Лена. — Я, что ли?

Клавдия распахнула дверь и, уперев руки в бока, встала перед дочерью.

— Разумеется, не ты! Ты у нас куришь у всех на виду! Сколько можно тебе говорить…

— Ну хватит, ма! — раздраженно перебила ее Лена, покрываясь красными пятнами. — Опять начинается, да? Если у тебя дурное настроение, то…

— Да, у меня дурное настроение. А почему? Потому что его испортили. Работаешь как каторжная, и никакой благодарности! Я запрещаю тебе курить, слышишь? Запрещаю!

Максим из-за спины матери делал сестре отчаянные знаки: мол, соглашайся, не противоречь, молчи.

Куда там! На Лену раздражение матери действовало как красная тряпка на быка.

Она, может, и хотела бы сдержаться, но уже не могла.

— С какой стати ты на меня орешь?! — взвилась Явилась не запылилась. Так было тихо и спокойно… и на тебе!

— Ты как с матерью разговариваешь? — в свою очередь распалялась Клавдия. — Воспитала на свою голову! Шляется невесть где, курит… может, ты еще матом ругаешься?

— Может, и ругаюсь, тебе-то что? — откликнулась Лена.

Максим схватился за голову и закатил глаза к потолку.

— Не сметь!!! — Дежкина уже не различала, когда дочь говорила правду, а когда просто дразнит ее. — Всю задницу отхлещу! Девчонка! Соплячка! Я еще разберусь, что там за кавалеры тебя до подъезда провожают!

— А что, завидно? Тебя уже никто небось не проводит…

Максим развернулся и побрел в свою комнату, не зная, смеяться ему или плакать.

— Нет, я ее убью сейчас, — не могла уже остановиться Клавдия. — Убью — и точка!

— Ну и убей! — не сдавалась дочь. — А тебя за это посадят. Вот тогда я посмеюсь!

— Молча-ать!

— Ты меня не затыкай! Что хочу, то и говорю. У нас теперь свобода слова!

— Проститутка! — неожиданно выпалила Дежкина.

— Сама такая!

Максим услыхал звонкую оплеуху.

«Финита ля комедиа», — подумал он.

— М-м-м-ммыы!.. — рыдала Ленка, размазывая по лицу слезы и синюю тушь. Клавдия растерянно прижимала к груди ее голову.

Обе они чувствовали себя несчастными.

— Ну почему же ты такая бессовестная? — шептала мать дрожащими губами, гладя дочь ладонью по растрепавшимся волосам. — Я же все для тебя делаю… Мы же с отцом только для вас и стараемся. А ты? Ну в кого ты такая уродилась, а?

— В тебя, — всхлипывая, скулила Лена. — Все говорят, что я на тебя похожа.

— Это только внешне, — отпиралась Клавдия.

— И внутренне — тоже, — настаивала дочь.

— Я в твои годы не курила… Я вообще сигарету в жизни в рот не взяла.

— Разве в этом дело?

— И в этом тоже. Я воспитывала вас честными и порядочными людьми, а вы…

Лена шмыгнула носом и поглядела на мать покрасневшими глазами:

— И что хорошего в этой вашей честности? Вот ты, к примеру. Всю жизнь в прокуратуре оттарабанила, а до сих пор себе новый плащ купить не можешь и в троллейбусах давишься.

— Новый плащ — это не показатель.

— А что в таком случае показатель? — возмутилась дочь. — Я, представь себе, хочу жить так, чтобы и дом был полная чаша, и шмотки красивые, и машина чтобы была дорогая!

— Как надоело! Что ж ты все о шмотках? Разве они могут быть целью жизни?

Мать и дочь отпрянули друг от друга, будто и не было никакого перемирия.

— Чтоб я больше не слышала, что ты с какими-то кавалерами шляешься, — сказала Клавдия.

— Не услышишь, — пообещала Лена. — Я буду прятаться.

— Не смей так с матерью разговаривать!

Все запустилось бы по новому кругу, если бы в этот момент у входной двери не началась какая-то неясная возня.

Клавдия и дочь удивленно поглядели друг на друга.

— Это еще кто? — высунулся из комнаты Максим.

Ключ пытался войти в скважину, но не попадал.

— Неужто папа надрался? — предположил сын.

— Не смей так отзываться об отце, — тут же отреагировала Клавдия, впрочем, не очень уверенно. Федор никогда не напивался до свинского состояния, но кто знает, может, это и произошло.

— Я открою, — сказала Лена.

— А вдруг это вооруженный бандит? — скорчил страшную рожу Максим.

— Глупости! — фыркнула Клавдия. — Я сама открою. А ты, — распорядилась она, обернувшись к дочери, — чисти зубы, чтобы отец, не дай Бог, сигаретного запаха не учуял.

И она направилась к входной двери.

Только она приоткрыла дверь, как тяжелое тело с шумом повалилось на нее. Клавдия еле успела отпрыгнуть в сторону.

— Ну, что я говорил!.. — засмеялся Максим.

— Феденька… — растерянно пробормотала Клавдия, наклоняясь над мужем.

Кожаная куртка — новая еще, вполне хорошая куртка, в ней бы ходить еще да ходить, — была заляпана грязью.

Сухие веточки торчали из всклокоченных волос Федора.

Клавдия осторожно коснулась пальцами мужниного затылка.

— У-уу!.. — промычал муж.

Клавдия повернула к себе его лицо и замерла в ужасе.

Федор Иванович не был пьян.

Он был избит — да как!

Правый глаз сплошь заплыл, бровь была рассечена. Из носа текла кровь. Лицо было покрыто ссадинами и царапинами.

— Го…Господи… — прошептала Клавдия, а затем, поглядев на сына, крикнула: — Чего стоишь? Вызывай «скорую»! Быстрее!

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Суббота. 1.02–2.37

Покуда Максим накручивал диск телефона, Клавдия перетащила мужа в спальню и уложила на кровать.

Федор Иванович слабо постанывал.

Казалось, он не знает, что находится уже дома.

На всякий случай Клавдия все-таки принюхалась, приблизившись к лицу мужа: спиртным не пахло.

Впрочем, она ни на минуту не сомневалась в том, что муж не участвовал в пьяной драке.

С той поры как на паях с друзьями, такими же, как и он, безработными, Федор Иванович открыл автослесарную мастерскую, глава семейства стал вести весьма благонравный образ жизни.

Он уже спокойно реагировал на выпады оппозиционных газет (хотя по-прежнему тщательнейшим образом изучал их каждое утро) и удерживался от ехидных комментариев по поводу публикаций в околоправительственной прессе.

Однажды за ужином, ни с того ни с сего, он стал развивать мысль о пользе частного предпринимательства. Домочадцы и сосед Илья, который в тот день опять напросился к ним на харчи, застыли с вилками у открытых ртов и прослушали пламенный спич во славу капиталистического способа производства и рыночной экономики.

Правда, к тому времени, как позже выяснилось, Федор Иванович вовсю обсуждал с приятелями вопрос об открытии собственного магазина автотоваров.

Справедливости ради надо сказать, что причина, побудившая Федора Ивановича заняться частным предпринимательством на ниве торговли машинами и запчастями, коренилась не в нем самом. В роли причины, как ни странно, выступил Серега Ерыкалов, молоденький ученик Дежкина, который после закрытия завода тоже остался без работы.

В отличие от Федора Ивановича, который от нечего делать читал газеты, Серега их продавал.

Благодаря этому они и столкнулись однажды в переходе метро: бывший учитель и бывший ученик, покупатель и продавец.

— Ты чего это, Серега? — удивился Федор Иванович. — Рабочий класс, а в спекулянты подался!

Ерыкалов вздохнул:

— Зарабатывать надо, Федор Иванович, а нечем…

— Как это нечем? — оскорбился бывший учитель. — Зачем же я столько времени на тебя тратил? У тебя же руки золотые!

— Золотые-то они золотые, — не стал спорить бывший ученик, — да вот только никому не нужны.

— Ерунда, — сказал Федор Иванович. — Иди слесарить к нам в мастерскую. Пойдешь?

— Не-а, — честно отвечал Ерыкалов. — Мне теперь бизнесом интереснее заниматься.

— Какой же это бизнес, — газеты перепродавать, — усмехнулся Дежкин.

— А я опыта набираюсь, — не растерялся Серега, — как наберусь, большое дело раскручу. Торговля, Федор Иванович, двигатель прогресса. Не зря люди это говорят.

— Тьфу ты! — в сердцах сплюнул Дежкин и пошел прочь.

Он хотел выбросить из головы всю эту историю, да только мысль о том, что бывший ученик — любимый ученик! — переминается с ноги на ногу с пачкой газет в подземном переходе, не давала покоя.

Федора Ивановича так и распирало желание доказать неоперившемуся пролетарию, насколько важна его профессия в новой ситуации.

В течение трех недель он ломал голову, как бы заставить Ерыкалова заниматься прежним делом.

— Вот у тебя что лучше остального получается? — допытывался Федор Иванович, приходя в знакомый подземный переход.

— Это уж вам виднее, — уклончиво отвечал Серега.

— Ну, ведь не газетами же спекулировать, — не отставал Дежкин и старательно переводил разговор на волнующую тему: — Ты с машинами, помнится, любил возиться…

— Любил, — соглашался Ерыкалов. — Только «Запорожец» свой мне продать пришлось.

— То есть как?

— А так. Денег совсем не было, вот и пришлось…

— Продал-то хоть выгодно? — деловито поинтересовался бывший учитель.

— Спрашиваете! — расплылся в улыбке бывший ученик. — На том стоим!

И тут Дежкина озарило.

— Идея! — воскликнул он. С таким восторженным выражением, наверное, выкрикнул свое бессмертное «Эврика!» Архимед, выскакивая из расплескавшейся ванны. — Идея! Мы откроем при нашей автомастерской магазин, и ты будешь продавать машины. Дело доходное. — Это тебе не «Московским комсомольцем» торговать. Мы с тобой такую кашу заварим — завистники от зависти подохнут! Лучший автомагазин во всей столице будет.

Пожалуй, это предприятие так и осталось бы нереализованным, если бы Серега хоть как-то отреагировал на предложение Дежкина.

Но он лишь кисло улыбнулся, не веря ни на йоту в реальность прожекта.

Сия кислая усмешка все и решила.

— Я ему докажу! — кипятился Федор Иванович на кухне, позабыв про любимые газеты. — Я докажу, что не только жулики в нашей стране могут жить припеваючи. Ты понимаешь, — обращался он к жене, как бы призывая ее в сообщники, — ему еще двадцати пяти нету, а он уже ни во что не верит, считает себя конченым человеком. Газетками, понимаешь, торгует! Тьфу! Я в его годы…

Сила азарта оказалась столь могучей, что Дежкин, пообивав пороги, получил-таки разрешение на открытие магазина при малом предприятии по ремонту автотранспорта.

Он явился в подземный переход и с торжественным видом протянул Ерыкалову бумагу с подписями и печатями:

— Видал, сосунок!

От избытка чувств он выхватил у парня всю кипу свежих газет и поджег ее в урне на глазах изумленных прохожих.

После этого он три часа провел в отделении милиции, пытаясь объяснить, что вовсе не занимался мелким хулиганством, а праздновал начало новой жизни своего лучшего ученика.

Из отделения его вызволила Клавдия.

На радостях, что предприятие расширяется и втягивает в свою орбиту новые свежие силы, Федор Иванович устроил в гараже славный кутеж. Купил новобранцу Сереге Ерыкалову джинсы «Левайс», себе, как генератору и основному реализатору идеи, — роскошную кожаную куртку, а жене сапоги.

Теперь эта самая куртка, изорванная и замызганная, валялась на полу, а Клавдия в единственном сапоге из той пары, что подарил ей супруг, как наседка металась вокруг кровати, протирала мужу лицо мокрым полотенцем и кричала Максиму, чтобы шел встречать «скорую».

— Что же случилось, Феденька? — по-бабьи причитала она. — Кто тебя так, родненький… за что?

Федор Иванович лишь постанывал в ответ.

Появилась медицинская бригада.

Тощий и длинный санитар с меланхоличным лицом поставил на тумбочку блестящую металлическую коробку и чуть не разбил вазу.

Врачиха, распахнув блокнот, зычным басом поинтересовалась:

— Кто тут Тешкина В. Ф.?

— Да не Тешкина, а Дежкина, — попыталась поправить Клавдия.

— Ага, вы, значит. На что жалуетесь?

— У меня муж…

— Тешкина В. Ф., — перебила врачиха, — восьмидесяти семи лет, с кровавым стулом…

— Нет тут никакой Теткиной! — отчаянно завопила Клавдия. — У меня мужа покалечили… он умирает!

Врачиха захлопнула блокнот и раздраженно поглядела на нее.

— Нечего на меня кричать. У меня ясно сказано: кровавый понос. Где телефон?

На протяжении следующих десяти минут она созванивалась с диспетчерской, громко ругалась с неведомой Алисой, попрекала ту повышенным интересом к особам мужского пола и пониженным — к своим служебным обязанностям. Потом нудно выясняла насчет правильности адреса и кровавого стула, потом требовала засчитать двойной вызов и лишь затем соизволила подойти к постанывающему Федору Ивановичу.

Осмотр длился считанные секунды, после чего санитар, не меняя меланхолического выражения на лице, сделал больному укол, и визит завершился.

— Хороший сапожок, — тоном знатока произнесла на прощание врачиха.

Дежкина обалдело поглядела на обутую ногу.

— Не дай вам Боже… — произнесла Клавдия, когда дверь за медицинской бригадой закрылась.

Суббота. 5.27–6.40

Муж окончательно пришел в себя только под утро.

Он испуганно озирался по сторонам, щупал затекший глаз и, кажется, не сразу уразумел, где находится и что с ним произошло.

— Тебе надо лежать, Феденька, — бросилась к нему Клавдия, едва Дежкин зашевелился на постели.

Она заботливо подоткнула подушку ему под голову:

— Пить хочешь?

— Хофю, — ответил муж.

У него были разбиты губы и вышиблен передний зуб, поэтому добрую половину букв он теперь не выговаривал.

Клавдия скользнула на кухню, по пути кивнув детям: мол, все в порядке, папа очнулся, — и бесшумно приложила к губам палец.

Максим вполголоса сказал: «Ну и слава Богу», а Ленка пожала плечом и удалилась.

Клавдия хотела было заварить мужу крепкого чаю, но вспомнила, что в какой-то умной передаче профессор категорически не рекомендовал поить больных горячими напитками, и ограничилась тем, что до краев наполнила кружку Федора Ивановича вчерашним кефиром.

Кефир был слегка горьковат, но это, решила Клавдия, не беда.

— Тьфу, фто за гадофьть? — скривился Федор Иванович, с отвращением отталкивая от себя кружку.

Кефир брызнул на одеяло.

— Это не гадость, Феденька, — возразила супруга, — хороший кефирчик… Пей, очень полезно.

Дежкин вдруг смерил жену недобрым взглядом и, превозмогая боль, потянулся и сел на кровати.

— Фто, — сказал он, — убить меня не выфло, теперь отравить фатумала?

Клавдия от удивления рот разинула.

— Феденька… Кто тебя вздумал отравить, Феденька? Кто это тебя собирался убить?

На губах мужа появилась кривая усмешка.

— Пятый тесяток лет Фесенька, фто тальсе? — ехидно поинтересовался он.

— Что это с тобой? — Дежкина не знала, что и делать.

Время для ссоры и выяснения отношений было самое неподходящее.

Однако избитый муж, кажется, только и ждал скандала.

Более того — провоцировал.

— Послушай, Феденька, — произнесла Клавдия успокаивающим тоном, — денек у нас сегодня, я вижу, тяжелый выдался. У меня куча проблем… у тебя вот тоже. Давай будем поддерживать друг друга, а не…

Она не успела договорить.

— Потьтерсивать! Ф сем это, инсересно, потьтерсивать? — взъерепенился Федор Иванович. — Ну-ка, расскаси мне луссе, кого ты на меня натрафила!

— С ума сошел, — всплеснула руками Клавдия.

— Ха-ха! — пророкотал муж. — Я фсе снаю, нецего тут притурифаться. Они мне фсе скасали, понятно?

Клавдия не верила собственным ушам.

— Кто — они?

— Друски твои, вот кто! Это они меня так оттелали, сволоси!

— Мои дружки? Какие дружки?

— Ну ус это тепе луссе снать, какие друски, — в голосе Федора Ивановича смешались обида и гнев. Надувшись как большой ребенок, он отвернулся от жены и уставился в противоположную стену. Дожидался расспросов и готов был сначала потрепать нервы, а потом уж все выложить. — Сто делаесся на пелом сфете, а? Фсякое слыхал, — но стобы сена на сфоефо муса бантитоф натрафливала? Нет, о таком не слыхифал!

Клавдия с трудом разбирала беззубую речь супруга. Но то, что он донельзя возмущен тем, что «жена на живого мужа бандитов натравливала», — это она поняла.

Она опустилась на кровать рядом с клокочущим от негодования Федором Ивановичем, и лицо ее обрело строгое, почти неприязненное выражение.

С таким выражением лица допрашивала обычно Дежкина обвиняемых.

— Так, — сказала она, — теперь давай по порядку. Что-то я никак не могу уразуметь… Кто на тебя напал?

— Тепе луссе знать! — упрямствовал Федор Иванович. — Мефду пфосим, когда я гулял, я на тебя никого не натрафлифал…

— Ну хватит! — рассердилась Клавдия. — Можешь ты по-человечески объяснить или нет?

Дежкин обиженно поджал губы.

— Исбили снацала, а потом по-целофецески хотят расгофарифать…

— Отвечай на вопрос.

— Тепе фитнее, кто напал. Друски твои напали, — продолжал упрямиться муж.

— С чего ты взял?

— А они сами скасали.

— Что-о?! Так и сказали, что они мои друзья?

— Ну, не софсем так, — смилостивился Федор Иванович. — Снацала накинули мне месок на голофу и дафай дупасить…

— Ну? — нетерпеливо подстегнула Клавдия.

Знакомый почерк. Утром, когда ее высадили из троллейбуса и обыскивали в неизвестной машине, на голову тоже надели мешок.

— Я ус и крицал, и угофарифал: мол, браццы, отпустите Христа рати, теньги нусны, я фам фсе до копейки оттам. Какое там! Так отметелили, фто люпо-дорого посмотреть… — Дежкин с каким-то благоговейным уважением уставился на себя в дверное зеркало, точно оценивал и отдавал должное работе неизвестных костоломов.

— Они, что, не взяли деньги? — спросила Клавдия.

— Ни-ни, — подтвердил муж.

— Что же они от тебя хотели?

— От меня — нисефо. А фот от тепя…

— От меня?

— Хфатит притфоряться, Клафка, — разозлился Федор Иванович. — Это нечестно с тфоей стороны. Мы, конефно, люди фрослые… но надо и софесть иметь! Если ты себе хахаля на стороне зафела, ладно, я, этого, конесно, не одопряю, но чефо ус тут…

— Ты что говоришь, Федя? Какого хахаля?

— Я снаю, сто гофорю! — рыкнул муж. — Нецефо тут кометию ломать. Они мне фсе скасали! Сказали, стоб ты фернула, сто всяла, а то хусе будет…

— А что я взяла?

— Это тепе надо снать, сто ты у них брала! У меня она спрасифает, фитали! — возмутился Федор Иванович. — Я, когда по бабам ласил, у тепя не спрасифал, сего я у них брал!

— Очень вежливо и своевременно с твоей стороны напоминать мне о своих похождениях, — обидевшись, произнесла Клавдия.

— Ой, только не надо исобрасять мусенису… Тосе мне, прафедниса. Ты меня теперь не профедес.

— Конечно, я не мученица, — согласилась жена. — А насчет праведницы поговорим в более подходящее время. Еще раз тебя прошу: объясни внятно, что произошло, кто на тебя напал…

— Друски твои, — упрямствовал Дежкин.

Кажется, ничего более конкретного он не мог сказать.

— Что за дружки?

— Фто ты хоцес от меня? — взмолился он. — Несефо на меня так смотреть, как на уголофника какого-нипуть… Это ис-са тепя фсе слусилось. Напали, исбили, а теперь она ессе смотрит, как на уголофника! — Федор Иванович пытался вновь перейти в наступление, однако наступления не получалось.

Клавдия смотрела на мужа внимательно и отстраненно.

— Отдай сфоим мусикам то, сто у них фзяла, и фсе будет нормально… — примирительно произнес он.

— Ничего я ни у кого не брала, — ледяным тоном произнесла Дежкина.

— Нет, брала, — настаивал Федор Иванович, — они мне сами так скасали: мол, тфоя баба у нас клюц фсяла, пускай отдаст, не то плохо будет. Ты ессе и на кфартиру к ним ходила с сопстфенным клюцом, ницефо себе. А на меня глядис, как Ленин на бурсуасию!

Клавдия молча поднялась и пошла к двери.

— Ты куда? — испугался муж. — Дай кефир, ф горле пересохло.

— Сам возьмешь, — отшила его Клавдия. — По бабам мог шляться — теперь и поухаживать за собой сможешь.

— Клафа, пить хоцу! — заканючил Федор Иванович.

— А ты своим подружкам позвони, пусть они тебе кефирчику поднесут.

— Меня по тфоей милости исбили, исуфечили, а ты! — в последний раз попытался воззвать к женской жалости Дежкин, но Клавдия осталась непреклонной.

— Это еще надо доказать, что по моей, — отрезала она и захлопнула за собой дверь.

— Ma, ну чего? — спросонья пробормотала Ленка, когда Клавдия на цыпочках вошла в ее комнату и опустилась в кресло. — Что, папе хуже?

— С папой все в порядке. Более чем. Спи.

Суббота. 6.51–8.01

Сидя в неудобном, с высокой прямой спинкой кресле, Клавдия пыталась смирить свою женскую обиду.

Надо же! Очень вовремя вспомнил Федор Иванович про свою бывшую подружку, другого момента не мог сыскать. Не думала и не гадала, что и у нее наступит день, когда муж, родной, близкий человек, будет говорить как о чем-то само собой разумеющемся, незначительном: «Когда я по бабам лазил…»

Нет, что ни говори, нет у этих мужиков ни стыда, ни совести. Все они — что Дежкин, что Чубаристов (этот-то еще похлеще будет. Куда нашему Федору Ивановичу до Виктора Сергеевича!) — одним миром мазаны.

Сколько волка ни корми, все равно в лес смотрит.

«Что это я? — остановила сама себя Дежкина. — Хватит нервы накручивать, слишком много других проблем в жизни.

Взять хотя бы этот загадочный ключ…

Итак, дело действительно принимает нешуточный оборот».

Она отнеслась к утреннему происшествию в троллейбусе как к чему-то незначительному, почти курьезному. Выходит, зря.

Она явно столкнулась с какой-то грозной силой, и не считаться с этим больше нельзя.

«ВЕРНИТЕ КЛЮЧ!..»

Кто эти люди и чего от нее хотят?

Они умудрились привлечь к делу даже матерого Меньшикова.

Насколько Клавдия знала нынешнего горпрокурора, он вряд ли стал бы якшаться с преступным миром.

Чем же они могли его склонить на свою сторону? Подкупом, шантажом, хитростью?

Хитрость отпадает без разговоров, — Меньшиков сам кого хочешь вокруг пальца обведет.

Подкуп, пожалуй, отпадает тоже. Нынче, конечно, почти не сыщешь неподкупных людей, так что Дежкина не стала бы ручаться даже за Анатолия Ивановича, если положить руку на сердце. Однако она не могла даже вообразить себе количество нулей в сумме, за которую Меньшиков пошел бы на сделку с совестью. Ну о-очень большая должна была бы быть сумма. Кто же станет выкладывать подобные деньги ради того лишь, чтобы начальник из своего высокого кресла отдал распоряжение подчиненной сходить на встречу, назначенную в записке без подписи.

Итак, остается второе. Шантаж.

Размышлять по поводу того, на какой такой крючок могли подцепить бравого горпрокурора, было бесполезно. Сейчас сам о себе иногда столько нового узнаешь, что не удивишься, узнав новое о другом человеке. Чужая душа — потемки.

Итак, что же мы имеем? — стала подводить первые итоги Клавдия.

Она вынуждена была признать, что по-прежнему топчется на пустом месте.

Кто-то утром остановил троллейбус и, запихнув Клавдию в машину с неизвестным номером, тщательно обыскал ее.

Кто-то написал записку, назначив место встречи.

Кто-то заставил городского прокурора настоятельно посоветовать Клавдии не манкировать приглашением на свидание.

Кто-то говорил с нею в обменном пункте, требуя вернуть, что взяла, и не объяснив, что именно она взяла.

Кто-то избил Федора Ивановича как бы в назидание: мол, это еще цветочки, то ли еще будет, если НЕЧТО не отыщется.

КТО-ТО… КТО-ТО… КТО-ТО… — но КТО?

Стоп, остановила себя Клавдия. Что-то упущено… какое-то звено. Быть может, само по себе и неважное, но в цепи других событий таящее ключ к разгадке.

Вернемся к началу.

Клавдия подперла ладонью щеку и задумалась.

Что необычного произошло с ней за последние дни, исключая, разумеется, сегодняшний, с которым все ясно?

Телевидение. Обычное скучное разбирательство по поводу изобилия обнаженных тел в программах, не предназначенных для закрытого просмотра.

Стоит покопать здесь?.. Вряд ли.

Поездка с оператором Подколзиным на митинг оппозиционных сил. Может, там и случилось нечто, но поди разберись. Сутолока, сотни лиц, затем эта нелепая драка…

Допустим, сама того не заметив, она оказалась втянута в загадочную игру. Ну и что это дает для понимания ситуации?

Честно сказать, ничего, одно бесплотное предположение.

Внезапно она подсобралась, выпрямилась, пораженная догадкой.

Ну конечно!

Подколзин. Он звонил с нелепыми обвинениями, которым Клавдия не придала значения.

На квартиру оператора заявились двое неизвестных, представились сотрудниками 21-го отделения милиции и учинили обыск.

Господи, ну конечно!

Дежкина звонила в отделение, пытаясь разузнать причину внимания к скромной особе Подколзина, но там только руками развели: мол, никого они на обыск не посылали, да у них и сотрудников таких нет. Как же их фамилии? Такие еще неестественно правильные, вроде Иванов — Петров — Сидоров…

Ах, да — Бобров и Соколов.

Если привязать факт странного обыска на квартире Подколзина ко всему тому, что произошло с самой Клавдией за последние сутки, то особой натяжки не будет.

Там обыск, и здесь что-то ищут.

А почему бы и нет, взбодрилась Дежкина, вполне пристойная версия для дальнейшей работы.

Итак, получается цепочка: оператор — Дежкина — поиск неведомого КЛЮЧА.

Выходит, все-таки что-то случилось на демонстрации. Ни в каком ином месте они с Подколзиным не пересекались, исключая, естественно, телевидение. Но ведь там была всего-навсего необязательная болтовня.

А вот демонстрация — это серьезнее… Но вокруг находилось много народу, и поди знай, у кого что было на уме.

Кстати, после сутолоки в толпе и драки она провожала оператора домой, и это могло не укрыться от глаз неизвестных соглядатаев.

— Ma, — внезапно подняла голову с подушки Лена, и Клавдия даже вздрогнула от неожиданности, — ты чего спать не ложишься?

— Сейчас, сейчас…

— Погляди на часы! Ты что, с ума сошла? Или решила на работу не идти?

— Ну уж нет, — бодро откликнулась Клавдия, — еще как пойду! Меня завтра, как понимаю, ждут великие дела. А ты спи… спи, родная.

Она поправила одеяло дочери.

Сама она знала, что уже не уснет. Хоть и наступал выходной, Клавдия решила, что обязательно пойдет в прокуратуру.

Суббота. 11.24–15.44

Беспрерывно набирая по телефону один номер за другим, Клавдия наконец выяснила, что действительно таких милиционеров в отделении никогда не было. Бобров и Соколов — мистификация. Единственной ниточкой оставался Миша Подколзин. И даже не он, а его профессия.

Телефон Подколзина не отвечал. Уж не случилось ли и с ним что-нибудь? Немного поразмыслив, Клавдия решила отправиться в телецентр. В ее душе вдруг затеплилась надежда обнаружить оператора на рабочем месте, ведь телевизионщики народ такой — могут сутками пропадать на работе, не считаясь с выходными. Кстати, в этом они похожи на следователей.

На вершине лестницы у металлической перегородки стоял дядечка-милиционер в огромном бронежилете (размеров на пять больше, чем требовалось) и украдкой грыз семечки. На его плече воинственно раскачивался автомат Калашникова.

«Для чего так наряжаться? Кого пугать? — успела подумать Дежки на, доставая из сумки бумажку-пропуск. — Оружие ему зачем? В кого стрелять-то?»

Милиционер лениво посмотрел на пропуск и, сунув пригоршню шелухи в карман форменных брюк, процедил сквозь зубы:

— Что вы мне тычете? Не видите — просрочено?

— Как просрочено? — растерялась Дежки на. — Я же здесь только три дня назад была…

— Пропуск разовый. Новый нужно брать.

— А это не подойдет? — Клавдия раскрыла перед носом милиционера свои «корочки». — Мне по важному делу.

— Новый нужно брать… — заученно повторил страж порядка, потом посмотрел куда-то поверх головы Дежкиной, изменился в лице и судорожно начал поправлять съехавшую на ухо фуражку. — Вон бюро пропусков.

— Вы поймите, я без предупреждения приехала, меня никто не ждет…

— Идите, идите, идите, — продолжая смотреть куда-то вдаль, отвечал милиционер. — Не надо ничего объяснять. Даже если я впущу, вас потом все равно не выпустят. Так и будете здесь куковать. Устраивает?

— И что же мне делать? — перехватив его взгляд, Клавдия невольно обернулась и… чуть не задохнулась от радости.

В первый момент она даже не поверила своим глазам. У стеклянных крутящихся дверей, совсем не выделяясь среди снующих туда-сюда работников телецентра, скромно стоял Михаил Сергеевич Горбачев. По обе стороны от него замерли в напряженных позах двое здоровенных парней, из ушей которых торчали тоненькие черные проводки. Наверное, это были переговорные устройства.

«Чего он ждет? — Дежкина не могла оторваться от созерцания первого и последнего президента уже не существующей страны. — Неужели пропуска?»

Она оказалась права. Проворный мужичок в кепке (не иначе как администратор — все администраторы обычно проворные и почему-то в кепках) подлетел к Горбачеву и стал извиняться, что, мол, вышла ошибочка, кто-то что-то перепутал, неправильно написал фамилию, но ошибочка эта будет быстро исправлена, нужно только еще маленько обождать. Михаил Сергеевич понимающе кивал головой, и на его загорелом лице блуждала добрая улыбка.

— Что, вы и его без бумажки не пропустите? — спросила Клавдия постового.

Тот не ответил, только неопределенно пожал плечами. Все постовые мира тоже похожи друг на друга — не пропустят даже самого Иисуса Христа, если на него нет заявки в бюро пропусков.

И тут Дежкина потеряла контроль над собой. По правде сказать, Горбачев ей всегда очень нравился. Нет, не как политический деятель. Скорей как простой, открытый, обаятельный человек. Наконец, как мужчина… Быть может, она даже немножко была в него влюблена. Платонически, разумеется. И ноги сами понесли Клавдию вниз по лестнице, а из груди совершенно неожиданно вырвалось громкое и радостное:

— Здрасьте, Михал Сергеич!

— Здравствуйте, — галантно поклонился Горбачев.

Дежкина прекрасно оценивала всю трудность возникшей ситуации. После такого панибратского приветствия необходимо было как-то продолжить разговор, не молчать. И пока она лихорадочно соображала, что бы ей такое сказать (желательно умное и глубокомысленное), из ее рта вырвалось:

— А где Раиса Максимовна?

— Рая приболела, — печально ответил Михаил Сергеевич и сразу же успокоил Дежкину: — Но несерьезно, несерьезно.

— И это правильно…

Клавдия совсем не собиралась произносить и эту дурацкую фразу. Опять же, само вырвалось. Как так получалось, она не могла понять. От волнения, наверное.

Но, к ее удивлению, Горбачев не обиделся, а, наоборот, засмеялся:

— Что, въелось в сознание?

— Въелось, Михал Сергеич, — честно призналась Дежкина.

— Простите, но мне ваше лицо знакомо. Мы где-нибудь раньше виделись?

— Вряд ли… — смутилась Клавдия. — Вообще-то я следователь.

— Преступников ловите?

— Стараемся… А вы на съемки?

— Да, прямой эфир, — и он, понизив голос до шепота, доверительно сообщил: — Волнуюсь страшно. Давненько перед людьми не выступал.

— Главное — хорошо начать, — почему-то делая ударение на персом слоге, сказала Дежкина, — а там процесс пойдет как по маслу. Удачи вам! А еще… огромное спасибо…

— За что?

— Не знаю… Просто спасибо. Я давно хотела вам это сказать, да все как-то случая не представлялось.

В этот момент снова объявился мужичок в кепке, который уладил все формальности и, не переставая извиняться, пригласил Горбачева проследовать за ним в студию.

Михаил Сергеевич протянул Клавдии теплую ладонь и растроганно проговорил:

— Ну, до свидания. Приятно сознавать, что тебя еще не забыли… — Он уже почти дошел до охранника, но вдруг остановился. — Простите, вас как зовут?

— Клавдия Васильевна Дежкина.

— Клавдия Васильевна, не хотите в моей команде поработать? — спросил Президент СССР, сложив руки на животе.

— Я? Ой, что вы… Да и потом, дел много… — залилась румянцем Клавдия.

— А мне такие люди нужны, — улыбнулся Горбачев. — Знаете что, если вы про рейтинг, то наплюйте.

— Нет, меня рейтинги не волнуют, — снова покраснела Клавдия.

— Тогда знаете, как поступим. Вот вам мой телефон. Надумаете — вдруг — позвоните. Договорились? Это прямой. Без секретарей.

— Спасибо.

В бюро пропусков Дежкиной посоветовали позвонить в творческую группу, в которой числился Подколзин, и продиктовали номер. Клавдия так и сделала, воспользовавшись одним из местных телефонов, прикрепленных прямо к зеркальной стене. И ей повезло. Трубку поднял сам Михаил.

Сказать, что Подколзин обрадовался, услышав голос Дежкиной, было бы большим преувеличением, но через несколько минут он спустился в холл и оформил на ее имя пропуск.

— Вот теперь совсем другое дело, — небрежно козырнув, крякнул постовой. — Теперь не придерешься.

— К чему такие строгости? — недоуменно спросила Клавдия Михаила, когда они шли к лифтам вдоль нескончаемого ряда коммерческих палаток. — Неужели я похожа на террористку? И Горбачева не пропускали… В голове не укладывается. Но самое смешное — кому нужно, тот ведь все равно пройдет и ни один постовой не заметит.

— Вы с самого рождения живете в этой стране и еще сохранили способность удивляться. Я вам завидую… — мрачно ухмыльнулся Подколзин. — Зачем вы пришли? От вас одни неприятности.

— Почему вы решили, что от меня?

— Не знаю… Но странное совпадение — как только я связался с вами, началась какая-то чертовщина. Сначала чуть не убили на митинге, затем в мою квартиру ворвались люди в милицейской форме, один из них рубанул меня дубинкой по лицу. Вот, видите? — он приподнял темные очки, скрывавшие растекшийся под его левым глазом лиловый «фингал». — А теперь еще и телефон отключили, вторые сутки не работает. Так что держитесь от меня подальше.

— Не думала, что вы такой суеверный.

— Со мной ни разу не происходило столько злоключений! Порознь — пожалуй, но чтобы все сразу!

Они с трудом втиснулись в битком набитый лифт. Клавдия оказалась прижатой к дверям, а Подколзина отнесло к дальней стенке. Хорошо, что, достигнув точки кипения, разговор прервался.

«Это какой-то растревоженный муравейник… — Задрав голову, Дежкина смотрела на мигающее табло, быстро отсчитывавшее пройденные этажи. Сотни возбужденных, несущихся непонятно куда людей. Кем они работают? Чем они занимаются? Такое впечатление, что целыми днями бегают по лестницам и длиннющим коридорам в поисках выхода».

Едва они выбрались из этой «консервной банки» и смогли наконец глубоко вздохнуть, как Подколзин вновь нажал кнопку вызова лифта.

— Пиво забыл купить. Я же говорил, вы приносите одни несчастья. Ну чего вам от меня надо? Приехали проведать? Так вот я — жив-здоров!

Иногда мужики бывают занудливее баб, и Михаил не был исключением. Что-то вбил себе в башку и теперь нудит, нудит, нудит…

— Не сердитесь на меня, Мишенька, — примирительно сказала Дежкина. — За последние два дня неприятности посещали не только вас. Вчера утром, на троллейбусной остановке, меня похитили двое неизвестных, затолкнули в «Жигуленок», накинули на голову мешок…

— Зачем?

— Еще совсем недавно я никак не могла этого понять, но теперь знаю точно — они что-то искали. Искали, но не нашли.

— Я-то здесь при чем? — настороженно спросил Подколзин.

— А прошлым вечером моего мужа избили до бессознательного состояния, чудом домой добрался. И опять — какие-то незнакомые люди, Федя никогда их прежде не встречал.

— Просто так избили?

— Просто так никогда ничего не делается, Мишенька. Помните из школьной программы: «Причины и следствия»? Глупо предполагать, что Бобров и Соколов наведались к вам просто так, без особой причины, тем более что… — тут Клавдия выдержала небольшую паузу, — в штате работников отделения милиции такие фамилии не значатся.

Подколзин ошарашенно глянул на Дежкину, темные стекла его щегольских очков начали стремительно запотевать.

— Что все это значит? — только и смог выдохнуть он.

— Ах, Мишенька, я была бы сейчас самым счастливым человеком на земле, если бы могла ответить на ваш вопрос, — развела руками Дежкина.

— Но они предъявили мне свои удостоверения… — растерянно произнес Михаил. — Удостоверения настоящие. И гербовые печати, и сами «корочки». И вообще, эти парни вели себя по-ментовски, никогда бы не подумал, что… — он замолчал, что-то вспоминая. — Нет, пивом не обойтись. Нужно что-нибудь покрепче…

Они сидели за круглым столиком небольшого уютного бара. Здесь было малолюдно, из магнитофонных колонок доносилась лирическая музычка, пахло дорогими сигаретами. Словом, приятная обстановка, располагающая к доверительной беседе.

— …И мне пришло в голову, Мишенька, что, быть может, имеет смысл связаться с другими операторами, которые снимали тот митинг. — Клавдия Васильевна потягивала апельсиновый сок. — У вас есть такая возможность?

— Возможность есть, — кивнул Подколзин, глотнув джин-тоника.

— У меня чувство такое, Мишенька, что все началось в тот самый день, в ту самую минуту, когда мы с вами очутились в центре толпы…

— Что началось?

— Вы называете это «чертовщиной». Что-то тогда произошло, что-то случилось, и мы стали невольными свидетелями… — В голосе Клавдии не было уверенности, она просто размышляла и ждала при этом поддержки и понимания от Михаила.

— Свидетелями чего? — продолжал выяснять Подколзин. Постепенно до него начинало доходить, что Дежкина, в общем-то, движется в правильном направлении.

— Вот это мы и могли бы выяснить, если бы у нас была та видеозапись, — горячо зашептала Клавдия. — В ней-то все и дело! Что-то вы там такое, Мишенька, успели заснять, а иначе зачем кому-то нужно было выслеживать вас, устраивать маскарад с переодеванием. Все это делалось ради того, чтобы изъять видеокассету.

— Да ничего там особенного не было, — сказал Подколзин. — Вы же сами все видели — митинг как митинг, безумные старики и старухи, красные знамена… Все, как обычно, ничего сенсационного. Между нами говоря, дрянной репортаж… Материал слабый и безликий, ни один канал бы не купил.

— А если это «что-то» осталось за пределами нашего внимания? Что, если мы этого просто не заметили? Или заметили, но не придали значения?

— Ну, не знаю… — пожал плечами Михаил. — Я сколько раз просматривал пленку, но ничего такого не обнаружил.

— Что-что-что? Несколько раз? Когда же вы успели?

— Последний раз смотрел сегодня утром, в монтажной.

— Не понимаю… Мишенька, что вы мне голову морочите? Вы же сказали, что…

— Однажды я совершенно случайно заснял мафиозную разборку, — Подколзин склонился над столом и доверительно заглянул Дежкиной в глаза. — Уж не помню, как меня занесло в тот заброшенный карьер. Короче, началась дикая пальба, разве что из минометов не молотили. Ну, я упал на землю, а камеру в вытянутой руке держал. Страшно — жуть. Хорошо, меня не заметили, иначе бы мы сейчас с вами здесь не сидели. Ну, я дождался, пока братки между собой окончательно разобрались, и не долго думая прямиком в редакцию. Мне сказали, что репортаж пойдет в вечернем выпуске новостей. Еще бы, материальчик-то о-го-го! А главное — лица этих ублюдков видны, я трансфокатором близко-близко наехал. Ну, включаю вечером телевизор — хренушки, дупель пусто. Звоню в редакцию, а мне с деланным удивлением: «Какой еще репортаж?» И так внятненько, явно давая понять, чтоб я больше не возникал: «Не было никакого репортажа!» И попробуй что докажи, копию-то я не успел сделать. Наверное, в кадре мелькнула какая-нибудь известная рожа, вот наши отважные работнички и не захотели связываться. А надо мной потом вся редакция смеялась, мол, Подколзин до белой горячки допился. И теперь у меня железное правило: отснял материал — мгновенно сделал копию, отснял — копию. Приходилось башлять местным монтажерам до тех пор, пока я не поднакопил деньжат и не купил себе второй «Бетакамчик». Получилось что-то вроде простенькой домашней студии.

— Так, значит… — у Клавдии от волнения даже дыхание перехватило, — вы успели сделать копию?

— И не одну, — с гордостью ответил Подколзин. — Привычка — вторая натура!

— Что же вы молчали?

— Так вы же не спрашивали.

— И я могу взглянуть на пленку?

— Почему нет? Но вряд ли в этом есть смысл… — Михаил заглянул в стакан, но там уже не было ни капли джин-тоника. — Поверьте, пленка ничего вам не откроет. В ней нет ничего такого, за что разумно было бы ударить меня дубинкой по лицу, нацепить вам на голову мешок, да еще и отколошматить вашего мужа.

И все же Дежкиной удалось уговорить Подколзина показать ей видеозапись митинга. Оставив Клавдию в баре, он сбегал куда-то наверх и выяснил, что через несколько минут у одной из засевших в монтажных творческих групп будет обеденный перерыв. Монтажер оказался хорошим приятелем Михаила и позволил ему занять пустующий пульт, даже не потребовав соответствующего вознаграждения.

Первое, что Клавдия увидела на мониторе, — была она сама. Крупным планом на фоне развевающихся красных знамен. Причем Клавдия была настолько увлечена происходящим вокруг, что не заметила, как Подколзин включил камеру и, проверяя работу трансфокатора, направил черную глазницу объектива прямо на нее.

— Боже, какая я ужасная… — скривилась Дежкина. — Я и не подозревала, что у меня такое отталкивающее лицо. Что за глупое выражение? Что за дурацкая улыбочка?

— Да уж, фотогеничности маловато, — бестактно согласился с ней Михаил.

— Мишенька, скажите честно, я и в жизни такая же страшная?

— Вы набиваетесь на комплимент, — улыбнулся Подколзин. — Не горюйте, у вас нормальная реакция человека, который в первый раз увидел себя на экране. Вон, посмотрите на вашего придурковатого коллегу. (В это время в кадр попал Веня Локшин.) Видеозапись немножко размывает черты, понимаете?

— Понимаю… — тихо сказала Клавдия, но легче от этого ей не стало. — Это самое начало?

— Да. Промотать?

— Не надо. — Дежкина подсела поближе к мерцающему экрану монитора.

— У нас всего час.

— Знаю. Успеем.

Поначалу камера нервно дрыгалась из стороны в сторону (вероятно, Подколзин поудобней пристраивал ее на плече) и лица митингующих сливались в единое клокочущее пятно. А вот голоса были слышны отчетливо.

«Такой вы уже нигде ни за какие деньги не купите, а я вам уступлю по дешевке. Портрет юного Ильича».

Точно, именно в этот момент к ним подходила тетка в нелепой фиолетовой шляпе с петушиным пером и предлагала значок с изображением вождя мирового пролетариата в младенческом возрасте. Но в кадр она не попала, Михаил переключил тогда все свое внимание на импровизированную трибуну.

«Закурить не найдется?»

Дежкина сразу вспомнила здоровенного верзилу. Кажется, он был в потертой куртке из плащевой ткани.

«Вопрос власти — коренной вопрос любой революции! Наши идейные противники…»

Ага, это понеслось с трибуны. Истерично орут в мегафон, аж уши закладывает. И толпа отвечает восторженными возгласами и радостными криками.

Вот на постамент поднимается священник, простирает к народу руки и хорошо поставленным голосом затягивает:

«Дети мои! Возблагодарим Господа!..»

— Паноптикум… — Подколзин приглушает звук. — Они бы еще слона притащили.

— Мишенька, а зачем вы так странно снимаете? — осторожно поинтересовалась Дежкина. — Скачете, скачете… Ничего конкретного, только какие-то не связанные между собой обрывки… Не лучше ли было снимать плавненько, красиво?

— Типичная точка зрения дилетанта, — улыбнулся оператор. — Это же рыба!

— Рыба? — не поняла Клавдия.

— Ну, как вам объяснить… Прежде чем материал выходит в эфир, его десять раз монтируют-перемонтируют. Моя задача — успеть схватить все самое интересное, самое запоминающееся, пусть и не выстроенное в логическую цепочку. О, кстати, замечательные типажи.

На экране в это время пикировались толстуха, аппетитно жующая гамбургер, и пацаненок-попрошайка. Вообще-то мерзкое зрелище — что он, что она. Что замечательного нашел в них Миша?

«Эй, телевизор! Меня сними, я сегодня красивый!»

Камера резко прыгает в сторону, и на экране монитора появляется помятая, но счастливо улыбающаяся рожа пьянчуги.

«Простите, а вы по какому принципу выбираете точку?»

Это Венька любопытствует. Хороший он мальчишка, но уж очень о себе высокого мнения. Правильно Подколзин его тогда осадил, наука будет.

«Патриоты!..»

На трибуну вбегает тощий парень с огромным кадыком. Тоже оратор нашелся, в зеркало бы на себя глянул. Несет полнейшую ахинею, а люди внимают ему затаив дыхание. Почему так происходит? Что это? Гипноз?

Клавдия вспомнила, что те же мысли были у нее и на демонстрации.

Сопляку приходит на помощь оратор постарше, и они вдвоем начинают балаболить.

— Вы понимаете, о чем базар? — спросил Михаил.

— Нет, — призналась Дежкина. — Вроде слова знакомые, а общий смысл почему-то не улавливается.

«Пропустите честного человека подписаться на кандидата!»

Это мужик в кепке выныривает из-под камеры и, расталкивая локтями зевак, пробирается к столику регистрации. Камера следует за его широкой спиной, сквозь живой коридор.

Именно в этот момент Клавдию и охватило беспокойство, она начала бояться этой озверелой толпы. Но обратной дороги уже не было, пришлось следовать за Михаилом. Венька молодец — вовремя смылся.

За столиком сидит женщина в черном, протягивает страждущим подписантам шариковую ручку на веревочке и повторяет:

«Спасибо, товарищ!..»

Пока ничего такого, что могло бы вызвать подозрение, не происходит. Другое дело — очень многое остается за кадром… Неужели просмотр видеозаписи так ничего и не прояснит?

«Вы откуда будете, позвольте полюбопытствовать?» Крепкий старикан возмущенно смотрит прямо в объектив.

— Скотина… — Подколзин выразительно хлопнул кулаком по монтажному столу, после чего ловко вытряхнул из пачки сигарету и закурил. — С этого гада все и началось. Если бы не он!..

— Тихо, Мишенька! — взмолилась Дежкина.

«Би-Би-Би».

«Чего?»

«Би-Би-Би».

«Американская? Братцы, опять на нас напраслину возводють! Опять американьцы со своим Би-Би-Би приехали!..»

Камера сотрясается, и ее бросает вниз… множество переминающихся на месте ног. Слышно, как Подколзин тяжело сопит. По толпе прокатывается неразличимый воинственный гул.

«Держи его!» — надрывно кричит чей-то хриплым голос.

Видимо, Михаила толкнули в грудь — на экране мгновенно промелькнули сизое небо, верхушки домов, черные окна, левый край трибуны и…

— Стоп! — Дежкина вцепилась в руку Подколзина. — Чуть-чуть назад!

Михаил нажал на пульте несколько разноцветных кнопок, изображение сначала замерло, а затем медленно поползло в обратном направлении. При этом слова стали звучать шиворот-навыворот и получалась смешная тарабарщина.

— Останови! — Если бы Клавдия была способна влезть внутрь монитора, она бы непременно сделала это. — Помнишь этого человека?

— Не помню… Меня уже начали бить.

— Посмотри внимательно, что он делает?

Это был стоп-кадр, прервавший быстрое движение камеры, и картинка была немного размыта. Беснуется почуявшая кровь толпа. Искаженные ненавистью лица. Разверзнутые рты. Скрюченные пальцы тянутся к объективу. Клавдия стоит в неловкой, неуклюжей позе, обхватив руками объемистый кофр с аккумуляторами. К ее левому плечу прильнула приземистая мужская фигура. Лицо кавказской национальности, как принято теперь выражаться. Огромный козырек кепки-аэродрома скрывает глаза. Шея выгнута, будто ее владелец с испугом оглядывается. Казалось бы, ничего странного, если бы… Если бы не его рука.

— Он только что вынул руку из моего кармана! — победно воскликнула Дежкина.

— Вполне вероятно… — пробормотал Подколзин. — Жаль, мы не можем быть уверены в этом на сто процентов. Этот тип ввалился в кадр только секунду назад. Но даже если это действительно так и он влез в ваш карман… Что здесь особенного? Карманные воришки обычно выбирают именно такие места, где большое скопление народа.

— Да нет же, Мишенька! Он не крал! Он, наоборот, что-то положил в мой карман!

— Зачем?

Михаил конечно же прекрасный оператор, настоящий профессионал, но иногда соображает туговато, тут уж ничего не поделаешь.

— Плащ! — спохватилась Клавдия. — Я же сдала его в химчистку!

— Подколзин, тебе не надоело? — за их спинами вдруг прозвучал мужской голос.

Дежкина и Михаил подскочили от неожиданности, будто их застали врасплох на месте преступления. Впрочем, так оно и было в некотором роде, потому что в дверном проеме появилась квадратная голова прапорщика из службы пожарной безопасности телецентра.

— И как вы только чуете? — Подколзин затушил окурок и нехотя полез за деньгами во внутренний карман кожаной куртки. — Стоит только закурить, как вы появляетесь словно черти из табакерки.

— А тебе лень два шага до лестницы сделать, задницу от стула оторвать? — укорял его пожарный.

— Сколько? Опять полтинник?

— Прощаю тебя, Подколзин, — сжалился прапорщик. — Сегодня ты нам план уже сделал. Но в следующий раз…

— Следующего раза не будет, — твердо сказал Михаил. — Хватит мне вас подкармливать.

— Ну-ну, посмотрим-посмотрим… — и, погрозив курильщику пальцем, пожарный удалился.

— Не поверите, Клавдия Васильевна, — настроение Подколзина было испорчено. — Каждый месяц ползарплаты на этих придурков уходит. Как в прорву… Эх, мне бы их заботы…

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Понедельник. 8.27–11.25

Остаток субботы и все воскресенье, попутно проворачивая массу хозяйственных, медицинских и даже сиделкиных дел (Федор был как дитя), Клавдия ни на минуту не оставляла увлекательную умственную игру.

Итак, по меньшей мере одно предположение оказалось верным.

Клавдия тряслась на заднем сиденье троллейбуса и размышляла о том, насколько же все-таки бывает полезным в следовательском деле раскладывать, как в пасьянсе, факты.

Пасьянсом фактов Павел Иванович Дальский называл бесконечную перестановку имеющейся в распоряжении следователя информации в новые цепочки.

— В нашей профессии никогда не бывает полного нуля, — нравоучительно произносил он, вставляя папиросину в пожелтевший мундштук. — Преступник все равно что-нибудь да оставит. Это как буквы в слове… Если я вижу перед собой рассыпанную мозаичную абракадабру, это еще не означает, что из нее нельзя восстановить цельной картины. Вот, к примеру, — говорил Павел Иванович, рассыпая на столе под абажуром аккуратненькие квадратики с цветными буквами, — о чем вам может сказать вот такой набор?

Он выхватывал из пригоршни цепкими пальцами отдельные квадратики и клал перед Клавдией: E, Т, У, П, H, Р, Л и еще одно Е.

— Мало ли… — улыбалась Клавдия.

— Не ленитесь! Складывайте слово. И в конце концов выявите нужную комбинацию букв.

В течение добрых полутора часов Клавдия прилежно переставляла квадратики, а потом, смеясь, поднимала руки кверху:

— Сдаюсь!

— ПРЕ… ТУ… Л… H… Е, — быстро слагал Павел Иванович.

— Ну-с, а теперь? — вскидывал он на собеседницу лукавые глаза. — Вот видите, — говорил он, когда Клавдия угадывала слово «преступление», — все это на деле не так уж и сложно. Просто надо уметь анализировать. Преступник ведь тоже пытается запутать вас, вынуть из связанной цепи отдельные факты… и тогда стороннему глазу общая картина события кажется настоящей абракадаброй. Но вы-то — профессионал, и ваша задача — не дать задурить себе голову, из разрозненных кубиков сложить верный рисунок и вписать недостающие буквы. Так-то, дружочек!

И Дальский, откинувшись на фигурную спинку венского стула, с удовольствием затягивался папиросой.

Пожалуй, Павел Иванович был бы сегодня доволен своей ученицей.

Она все-таки ухватила конец веревочки, за которую стоило тянуть. Авось распутается.

Итак, неизвестный человек из толпы подсунул ей на демонстрации НЕЧТО в карман плаща. Как удачно получилось, что в этот самый момент Подколзин отвел объектив камеры в сторону Клавдии!

Неизвестного, судя по всему, кто-то преследовал. Надо понимать, что плащ Клавдии в этот момент просто оказался единственным местом, куда можно было спрятать важную вещь.

Странно, что сама Клавдия этого не почувствовала. Видимо, ее внимание полностью было поглощено развитием потасовки между оператором и демонстрантами.

Либо — этого тоже нельзя исключать — подброшенная незнакомцем вещь была настолько легка, что совершенно не оттянула карман.

Значит, это действительно мог быть какой-нибудь ключик.

С другой стороны, сама себе возразила Клавдия, с какой стати устраивать настоящую охоту из-за какого-то ключа, пусть даже и отворяющего важную дверцу.

Ведь с любого ключа можно сделать дубликат или взломать замок, наконец!

Следовательно, подброшенный в ее карман ключик — не простой, а… Какой именно, этого Клавдия сказать пока не могла.

— Золотой, — лезло в голову. — Главное, я на верном пути, — удовлетворенно говорила она себе, не замечая троллейбусной толчеи вокруг, — а там будь что будет!

— Здрасьте, Клавдия Васильевна, — это окликнула ее в вестибюле прокуратуры вездесущая Люся, — а вами, между прочим, опять шеф интересовался.

— Вот как? — отозвалась Дежкина.

— Да-да, чуть ли не справки наводил: и сколько вам лет, и какой у вас стаж, и какие дела вели, и справлялись ли… Просто весь послужной список выспросил.

— Зачем?

Люся дернула плечиком.

— Мне откуда знать? — Она тяжело вздохнула и, приблизив лицо к уху Клавдии, обиженно зашептала: — Сил моих никаких нету, так замучил. Позавчера дал отпечатать рукопись…

— Новый рассказ? — догадалась Дежкина.

— Если бы! Целый роман. Я вот все думаю: и откуда у человека время берется на всю эту ерунду? Если бы я была прокурором…

— То что? — спросила Клавдия, не дождавшись продолжения.

— Ох, — вздохнула Люся, — уж я знаю, что бы я сделала.

И, высоко подняв голову, она удалилась прочь.

— Привет, Венечка, — снисходительно кивнула она, проходя мимо фотографа.

Веня, с большой папкой под мышкой и вдохновенным выражением лица, спешил навстречу Дежкиной.

— Как здорово, что я вас нашел! — воскликнул он еще издали. — Три раза в кабинет тыкался — заперто. Я уж думал, разминемся…

— Да-да, — кивнула Клавдия, — мне тоже надо было с тобой повидаться. Скажи, пожалуйста, — осторожно поинтересовалась Клавдия, когда они поднимались по лестнице, — ты не заметил чего-нибудь странного в прошлый раз?

— Когда это?

— Ну… — Клавдия тянула с ответом, чтобы не давать фотографу более четких установок. Она надеялась, что при слове «странного» у него возникнут собственные ассоциации. Но Веня молчал, и Дежкиной не оставалось ничего другого, как уточнить: — Там, на демонстрации.

— Заметил. Все было странное. Это мягко говоря.

— Нет, ты не понял, — сказала Дежкина, отворяя дверь своего кабинета. — Я не про политические пристрастия…

— Я понимаю! — пылко возразил Веня. — Я про физиономии говорю. Ну и рожи! Давно я такие не видел. Как на подбор. Фактура из ряда вон — феллиниевские типажи!

— Чай будешь? — Дежкина не стала продолжать разговор.

От фотографа ничего не добьешься. Он глядел на митинговую круговерть со своей точки зрения. И кто упрекнет его в этом?

— Покрепче, — не стал отказываться от чая Веня, — а сахарок у вас найдется?

Клавдия развела руками.

— Чего нет — того нет. Мы с Чубаристовым решили на диету сесть. В нашем возрасте, знаешь ли, это полезно.

— Какие ваши годы! — фальшиво возмутился Веня.

Конечно, ему-то, с его двадцатью с небольшим, сорокалетние кажутся настоящими стариками, ровесниками уходящего века.

— Ладно-ладно, — усмехнулась Клавдия, — я ведь не Люся, своих лет не стесняюсь и скрывать не хочу. Ну, рассказывай, — перевела она разговор в новое русло, — чем порадуешь?

Веня вспыхнул от смущения. Это был верный знак того, что он хочет продемонстрировать новые фотоработы.

— Это еще не совсем готово, — объяснил он, торжественно открывая папку, — но я хотел вам показать… посоветоваться.

— Показывай. Только мне один звоночек по телефону сделать надо, я мигом.

Пока Веня благоговейно раскладывал на столе огромные снимки, Клавдия позвонила домой.

Длинные гудки, и никакого ответа.

По-видимому, Ленка до сих пор не вернулась из школы, Максим тоже учится, а Федор спит.

Дежкина поглядела на часы и вздохнула: н-да, придется подождать.

— Как ты думаешь, Веня, — спросила она, если сдаешь вещь в химчистку, кто-нибудь проверяет содержимое карманов?

— Нет ли там денег? — в свою очередь спросил он.

— Денег или каких-нибудь безделушек… мало ли чего.

— Понятия не имею. Вы же знаете наши химчистки. Им закон не писан. А что, — заинтересовался он, — сдали в чистку что-нибудь ценное?

— Плащ.

— Нет, я про то, что лежало в кармане.

— Похоже, да, — задумчиво проговорила Клавдия. — Сама-то я упустила из виду, но, может, дочь проверила… это она плащ относила.

— Не расстраивайтесь, — у Вени было явно хорошее настроение, — что-то теряешь, а что-то находишь.

Клавдия не стала ему возражать и повернулась к снимкам.

— Интересный ракурс, — оценила она.

Веня гордо выпятил грудь.

На фотографии была изображена огромная лужа с торчащими из воды сучковатыми палками; по поверхности шла легкая рябь.

— Это мы выезжали на место обнаружения утопленника, — пояснил Веня. — Пока его на носилки укладывали, я щелкнул пару снимков для себя. А вот это… узнаете?

Смешная шляпка с петушиным пером… маленькие глазки… что-то очень знакомое.

— Постой-постой, — сморщила лоб Клавдия, — я ее где-то видела, это точно.

— «Купите Ильича, не пожалеете!» — передразнил фотограф голос тетки в фиолетовой шляпке.

— Ах, да, конечно, — засмеялась Дежкина, — та самая пожилая мадам, которая пыталась мне всучить значок на демонстрации. Ловко ты ее…

Вене удалось поймать выражение лица, азартное и умоляющее одновременно. В этом портрете проступило нечто типическое, характерное уже не только для данного лица, а для целого социального слоя.

— Молодец, — одобрила Клавдия. — Эту фотографию ты смело можешь послать на какой-нибудь конкурс.

— Вы думаете? — с надеждой встрепенулся Веня.

— Убеждена. Слушай-ка, а это кто?

— Понятия не имею, — пожал плечами Веня. — Какой-то тип из толпы.

Фотография изображала группу людей, некую синусоиду состояний. Были тут парни, небрежно хлещущие пиво из бутылок, и женщины с устремленными вверх взглядами, и спорящие меж собою старики, и зевающий подросток, прислонившийся к древку поникшего транспаранта. И еще было на этом снимке некое движение из глубины кадра, которое создавалось за счет фигуры спешащего к первому плану мужчины и нескольких фигур за его спиной.

Эта компания и привлекла внимание Клавдии.

Было от чего! На фотографии Вени запечатлелся, во-первых, тот самый человек, который налетел на Дежкину в момент стычки старикана с оператором Подколзиным, а во-вторых, люди, которые его преследовали.

О том, что преследователи существовали, можно было догадаться по повадке кавказца, резко взглянувшего на ходу куда-то назад. Клавдия отчетливо видела выражение испуга на его лице на пленке Подколзина.

Она могла теперь поздравить себя с кое-какими выводами.

Фотография Вени не только подтверждала правильность догадки, но и давала возможность рассмотреть физиономии преследователей.

Лица были простые, ничем не примечательные, «русопятые», как сказал бы Чубаристов.

Их отделяло от толпы и объединяло общее выражение решимости и сосредоточенности в заострившихся чертах.

Дежкина поежилась.

— Нравится? — вновь зарделся фотограф, приняв реакцию Клавдии за восхищение его искусством.

Дежкина кивнула.

— Послушай, ты не мог бы презентовать мне эту фотографию? — спросила она.

— Что за вопрос!

— Спасибо. Это очень ценный подарок.

— Шутите! — расплылся в улыбке Веня.

— Ничуть, Веня. А ты случайно не вспомнишь, что делали в толпе вот эти четверо? — осторожно поинтересовалась она.

— Которые? — Фотограф скользнул взглядом по снимку и пожал плечами: — Да я их вообще не видел, можно сказать. Мало ли кто в кадр попадает.

— Да-да, конечно. Я вот их тоже не видела… а напрасно.

— Всем привет, огромный и пламенный! — Дверь распахнулась, и на пороге возник собственной персоной Чубаристов Виктор Сергеевич. — Все в делах, все в заботах, госпожа следователь. Все пьют чай, а почему без меня?

— Ох, и шумный же ты, Виктор, — поморщилась Клавдия.

— На том стоим. Здорово, художник света и тени! — Чубаристов протянул Вене свою руку-лопату. — Как настроение? Что нового наваял?

Не спрашивая разрешения, Чубаристов принялся ворошить снимки, прищелкивать языком и хмыкать.

Его внимание привлекла дамочка с зонтиком, кокетливо улыбавшаяся в объектив тоненькими накрашенными губками.

— Кто такая? Почему не знаю? — оживился он. — Познакомь, дружище!

— Ну вот всегда вы так, Виктор Сергеевич, — пуще прежнего раскраснелся Веня, не соображая, радоваться ему на столь бурную реакцию следователя или же обижаться. — Мы тут с Клавдией Васильевной посекретничать собрались, а вы…

— Какие еще могут быть секреты от друзей?! — возмутился Чубаристов, схватил Венину чашку с чаем, глотнул и рассердился: — Почему без сахара?

— Мы на диете, — сказала Клавдия.

— Чепуха! Лучшая диета, дорогие мои, это свежий воздух, положительные эмоции и обильный секс!

— Опять за свое, — возмутилась Клавдия. — Витя, не сбивай молодежь с пути истинного.

— Ладно, не буду, — смилостивился Чубаристов. — А ну-ка покажи, что за фотографию ты заныкала.

— Витя!

— Да ладно тебе, святоша, — усмехнулся Виктор, — а то наш друг Вениамин Батькович не слышал такого слова — «заныкать»! Показывай снимок, не жмись!

И он выхватил из рук Дежкиной изображение с четырьмя подозрительными типами.

— Ого, — брови Чубаристова поползли вверх, — Клавдия Васильевна заинтересовалась лицами кавказской национальности?

— Положим, здесь всего один кавказец, — возразила Дежкина, — остальные, по-моему, очень даже русские. Что касается интереса, то, чем иронизировать, лучше бы помог мне их отыскать.

— «Ищут пожарные, ищет милиция, ищут прохожие нашей столицы!» — продекламировал Чубаристов. — Какой тебе от них прок, красавица! Обрати-ка лучше свой взор на тех, кто подостойнее.

Клавдия устало вздохнула.

— Ну не могу, — пожаловалась она Вене, — добьет он меня сегодня, это точно. Витя, ты можешь быть хоть чуточку серьезнее?

— По субботам после бани, — немедленно откликнулся тот.

— Убью его сейчас, ей-богу! Уйди с глаз моих! — затопала она ногами.

— Виноват, кругом виноват, — Чубаристов по-шутовски наклонил голову, — не вели казнить, вели миловать. Ладно, — перешел он на серьезный тон, — так уж и быть, попробую тебе помочь. Пропущу-ка я эти физиономии через компьютер. Хотя они мне откровенно несимпатичны. Все четверо, заметь. Но ради такой женщины, как ты, госпожа следователь, я готов пойти на все.

Он прихлебнул чайку из Вениной чашки и добавил:

— Даже на то, чтобы пить такую гадость без единой крупинки сахара!

Клавдия вновь покачала головой и схватилась за телефонную трубку.

Домашний телефон и сейчас молчал.

— Кстати, я только что столкнулся с твоим воздыхателем, — сообщил Чубаристов. — Он обещался заглянуть на огонек, сказал, что есть важное дело.

Дежкина вспыхнула.

Веня стремительно сгреб в папку свои бесценные снимки и, наскоро попрощавшись, скрылся за дверью.

Клавдия проводила его долгим взглядом.

— Ну, — повернулась она к Виктору с не предвещающим ничего хорошего выражением лица, — и не стыдно тебе? Совсем с ума сошел на старости лет.

— Это кто на старости лет? — возмутился Чубаристов. — Это я — на старости лет?! Да я молод и полон сил! Да я любому двадцатилетнему пацану сто очков форы дам!

— Ты соображаешь, что несешь, или нет? — наступала Дежкина. — Какой еще воздыхатель? Тебе что, наплевать, что обо мне могут люди подумать? Веня, например?

— Честно говоря, да, — с невинным видом отвечал Чубаристов, — для меня важно, что я о тебе думаю. А я думаю, что… — Он мечтательно закатил глаза к потолку.

В этом положении и застал его Игорь Порогин.

Он удивленно переводил взгляд с Дежкиной на ее собеседника, будто пытался отгадать, что у них тут происходит.

— Входи-входи, дружище, — подбодрил его Чубаристов, — мы как раз о тебе вели речь…

— Обо мне? — удивился Игорь.

— О ком же еще? Я сказал Клавдии Васильевне, что мы столкнулись с тобой в коридоре и ты обещал заглянуть на огонек, а она почему-то рассердилась.

— Может, я некстати? — смутился парень.

— Не слушайте его, Игорек, — вступила в разговор Дежкина, — проходите, присаживайтесь. Чаем могу угостить, правда, без сахара.

— С удовольствием, — расплылся в улыбке Порогин. — У вас самый вкусный чай на свете.

Чубаристов усмехнулся уголками губ — так, чтобы видела Клавдия, но, не дай Бог, не заметил Игорь.

Ну-с, что я говорил, явствовало из этой ухмылки, воздыхатель он и есть воздыхатель.

— Как дела, Игорь? — интересовалась между тем Клавдия, заливая заварку крутым кипятком. — Что-то давно от тебя никаких новостей не слышно.

Порогин обхватил ладонями горячий стакан, точно пытался согреть замерзшие руки.

— «И вечный бой, покой нам только снится!» — процитировал он. — Заботы, круговерть, бумажная канитель… На днях вот оружейный склад обнаружили.

— Да ну? — поразилась Дежкина. — Это где же?

— Представьте себе, в самой обычной квартире. Долго выслеживали, откуда в столице столько огнестрельного оружия… Вышли на один занятный канал. — Игорь прихлебнул из стакана и даже крякнул от удовольствия — вкусно! — На Маяковке живет такой скромный парень, — продолжал он, — по фамилии Ганиев. А имечко у него и не выговоришь с первого раза. Имя у него Мамурджан, в честь дедушки. Дедушка в двадцатые годы был басмачом, рубал красных на Востоке. Видать, до сих пор дедушкина кровь в парнишке кипит, не дает покоя.

— Бандитствует отрок? — подал голос Чубаристов.

— А вот и нет! Трудится дворником в местном жэке или как оно там называется… Улицы метет. А когда на него вышли, он долго обижался: «На свою зарплату живу, на кровным трудом заработанные денежки. Вот этими мозолями заработанные!» Мозоли у него и вправду рабочие, это верно. А вот насчет зарплаты… приработок у парня имеется.

— Это какой же? — спросил Виктор.

— Зашли мы в его квартирку, — сообщил Порогин, — и ахнули. Оружейный склад. Там разве что бронебойных снарядов не было, да и то, если поискать, нашлись бы, наверное. Я впервые столько оружия в одном месте увидел, ей-богу!

— Ну и… — поторопил его Чубаристов, — парня за решетку, оружейный склад в плавильню, так, что ли?

Игорь тяжело вздохнул.

— В том-то и закавыка. Оружия на квартире видимо-невидимо, но оно все разобрано на части. Автоматы — отдельно ствол, отдельно затвор, отдельно цевье, приклад… И с пистолетами то же самое. И с остальным. А по закону, как вы знаете, разобранный пистолет пистолетом не считается. Кроме того, нигде нет его отпечатков. Вообще, говорит, первый раз вижу — друзья, видимо, оставили. Бред, конечно, но мы ничего не можем сделать ни с этим Ганиевым, ни с его военной базой. Хоть плачь.

— Плакать не надо, — сказал Чубаристов. — Не мужское это дело — слезы лить. Лучше шевели извилиной, как выкручиваться из такого положения.

— Я шевелю, — признался Игорь, — но что-то она шевелиться не желает. Я ведь за тем к вам и пришел, — повернулся он к внимательно слушающей Клавдии, — может, вы мне посоветуете, как быть в подобной ситуации.

Дежкина с сомнением покачала головой.

— Даже не знаю, что и сказать тебе, Игорек. Закон не обойдешь. Да и что будет, если еще и мы начнем его обходить. Пусть даже ради какой-то высокой цели. Мне кажется, надо ждать. Если он занимается торговлей оружием, этот твой внук басмача, то рано или поздно все равно себя выдаст.

— Ага, — ехидно откликнулся Чубаристов, — а пока что пусть наш друг раздает направо и налево автоматы, пушки, пулеметы! Железная у вас логика, Клавдия Васильевна.

— Это логика закона: не пойман — не вор.

— Красивые слова! Если вы находите в кармане у человека отмычку, нужны ли доказательства, что он взломщик? — наступал Виктор.

— А может, эту отмычку ему подбросили? — возразила Дежкина. — Может, человека подставили, а вы его засудите ни за что ни про что.

— Что-то мне не приходилось слышать, чтобы честным гражданам в карманы отмычки подпихивали, — отбивался Чубаристов.

— Ничего-то вы не понимаете, Виктор Сергеевич, — в сердцах отмахнулась от него Клавдия, переходя на официальное «вы» и имя-отчество, как всегда, когда она бывала серьезно уязвлена. — Все, делайте что хотите, но… без меня!

Она нервно схватила телефонную трубку и вновь принялась накручивать домашний номер.

Игорь растерянно переводил взгляд с одного спорщика на другого, не зная, как реагировать на эту стремительную и жаркую схватку.

На сей раз Клавдия не пыталась помочь ему выйти из затруднительного положения. Взрослый уже — сам выпутается.

Длинные, нескончаемые гудки наконец-то прервал короткий щелчок, и Дежкина услыхала голос дочери.

— Леночка? Слава Богу! — Она перевела дух. — Я уже волноваться начала: звоню-звоню, а никто не отвечает. Ты где была?

— В школе, естественно, — ответила дочь. Судя по тону, она вовсе не была расположена к долгому разговору.

— Хорошо… Я вот что спросить хотела: ты плащ из химчистки забрала?

На другом конце провода зависла пауза.

— Алло! — удивленная молчанием воскликнула Клавдия.

— Да, я слышу, — деревянным голосом отозвалась Лена.

— Я спрашиваю: плащ забрала из химчистки?

— Плащ?

— Ну да. Мой плащ, который я в прошлое воскресенье испачкала на демонстрации.

— Мам, слушай, ты давай возвращайся, дома и поговорим.

— Что-нибудь случилось? — обеспокоилась Клавдия.

— Все в порядке. Только не надо меня сейчас ни о чем спрашивать, ладно? Ты скоро вернешься? — последний вопрос был задан явно для отвода глаз.

— Постараюсь побыстрее, — упавшим голосом сказала Дежкина.

Домашние проблемы вновь заслонили все остальные.

Клавдия подумала: как же все-таки важно, чтобы дома человека ждали тепло и уют, чтобы было спокойно и хорошо, как надоела эта непрекращающаяся война и на работе, и в собственном семействе.

В том, что по возвращении ее ожидает сюрприз (не сказать чтобы приятный), она не сомневалась.

— Ну что — пока?.. — спросила дочь.

— Пока, — хмуро откликнулась мать.

Разговор был закончен.

— Вернемся к нашим баранам, — предложил Чубаристов, едва Клавдия опустила трубку на рычаг. Как видно, он не утратил свой воинственный пыл и вовсе не собирался сдаваться. — Если молодое поколение явилось к нам за советом и помощью, — он кивнул в сторону Порогина, — мы просто обязаны откликнуться на призыв.

— Как же ты меня сегодня замучил! — воскликнула Дежкина. — Хватит. Откликайся сам, если уж так хочется. А я пошла к шефу. У меня еще своих дел по горло.

Она направилась к двери, но на пороге обернулась, чтобы обратиться к Игорю:

— На твоем месте, Игорек, я бы его не слушала. У Виктора Сергеевича сегодня развеселое настроение, но боюсь, работе оно может только повредить. Счастливо!

Когда шаги Дежкиной стихли в коридоре, Чубаристов выразительно развел руками.

— Только безумный сможет понять женщину! Мне, во всяком случае, этого не дано.

— Спасибо за чай, — пробормотал Порогин, рассчитывая свернуть затянувшийся бесплодный разговор.

— Клавдию Васильевну надо было благодарить, а не меня, — возразил Виктор. — А что насчет совета…

— Да? — заинтересовался Игорь.

— Попробуй-ка ты обвести своего узбека вокруг пальца. Восток — дело тонкое, но ведь и мы тоже не стамеской деланные. Обдури его, спровоцируй на необдуманный шаг, — глаза Чубаристова превратились в узкие злые щелки, — иногда в нашем деле это очень даже полезно. Понимаешь, о чем это я?

— Кажется, да, — кивнул Порогин.

На лице его расплывалась довольная улыбка.

Надо думать, слова Чубаристова попали на благодатную почву…

Понедельник. 11.38–12.43

Клавдия очень удивилась бы, узнав, что ее мысли в этот момент совпадали с безответственными советами Виктора Чубаристова Игорю Порогину.

«Профессия следователя включает в себя элемент здорового авантюризма, — подбадривала себя мысленно Дежкина, направляясь к приемной городского прокурора, — иногда надо уметь в безвыходной ситуации пойти ва-банк, чтобы оказаться в выигрыше».

Нынешнее положение вещей складывалось таким образом, что его надо было изменять что называется путем оперативного хирургического вмешательства.

Нащупав конец путеводной ниточки, Клавдия намеревалась не медлить.

Меньшиков, как сообщила Люся («За что люблю нашу секретаршу, так это за неумение держать язык за зубами!» — почти с благодарностью подумала Клавдия), весьма активно интересовался ею, следователем Дежкиной. При этом накануне именно Анатолий Иванович настоятельно посоветовал ей отправиться на назначенную инкогнито встречу.

Слишком много совпадений. Выходит, многоуважаемый городской прокурор все-таки имеет некое отношение к происходящим событиям?

Обычно осторожная, Клавдия на сей раз была готова к более чем наступательным действиям и не собиралась ходить вокруг да около.

Шестое чувство подсказывало ей, что она сможет добиться куда больших результатов, если с порога объявит Меньшикову о цели визита.

Она решительно отворила дверь в приемную и прямиком направилась к кабинету прокурора.

Секретарша, оторопев от такого вопиющего нахальства, даже не сразу преградила ей путь.

— Анатолий Иванович у себя? — с бойцовским видом поинтересовалась Клавдия.

— Занят! — замахала руками Люся.

— Неважно. Мне срочно нужно переговорить с прокурором.

Секретарша, по-рачьи выпучив глаза, бросилась ей наперерез.

— Вы что, с ума сошли? У Анатолия Ивановича важное совещание! Он не может вас принять… Я должна доложить…

Отодвинув Люсю с дороги, Клавдия распахнула дверь кабинета.

— Ой, мамочки… — проскулила за ее спиной секретарша, — ой, что будет…

Она даже не посмела войти следом за Дежкиной, чтобы оправдаться в глазах начальника.

Она просто юркнула в свой закуток и стихла.

Развернувшись спиной к двери, развалясь в кресле, Меньшиков вполголоса разговаривал по телефону.

— Да, дорогуся, — услыхала Клавдия его мурлыкающий басок, — борщик можно погуще. Не жалей капустки. А сметанка у нас есть? Да, раз так — купила бы ты сметанки. Вот и славненько. Не знаю, когда освобожусь, но постараюсь поскорее. Ты же понимаешь, роднюся, масса дел. Прост-таки масса! Да… да… — Прокурор сделал паузу, внимательно рассматривая ногти на правой руке. По всей видимости, он не услышал, что в кабинете объявился посетитель. — Да, персичек, я тоже по тебе соскучился…

Дежкиной не оставалось ничего другого, как громко кашлянуть.

Меньшиков вздрогнул всем телом и рубленым слогом произнес:

— Так точно! Абсолютно с вами согласен, Вадим Игнатьевич. Необходимо резко повысить ответственность каждого нашего специалиста на рабочем месте… да. Договорились. Обсудим эту проблему при встрече. Привет супруге! — И он размашистым движением опустил телефонную трубку на рычаг.

— Слушаю вас, — официальным тоном произнес горпрокурор, оборачиваясь к Клавдии.

На лице его была написана деловая сосредоточенность, — и не скажешь, что минуту назад он елейно ворковал: «дорогуся… персичек…»

— Анатолий Иванович, извините, что вламываюсь без предупреждения, но у меня к вам серьезный вопрос, — с ходу пошла в наступление Дежкина.

— Ага, Клавдия Васильевна! — обрадованно перебил ее прокурор, будто лишь теперь понял, кто стоит перед ним. — Это замечательно, что вы заглянули. У меня тоже к вам вопросы имеются. Присаживайтесь, пожалуйста.

Радушный прием, оказываемый Меньшиковым, как-то исподволь гасил ее пыл и решимость.

— Как семья… дети? — поинтересовался прокурор.

— Плохо, — сделала попытку вернуть свое прежнее настроение Дежкина.

Она рассчитывала, что столь резкий ответ вынудит Меньшикова хотя бы дежурно всполошиться: мол, что такое? Почему же плохо?

Однако прокурор лишь сокрушенно покачал головой: «ай-яй-яй!..» — и как ни в чем не бывало свернул в свою сторону:

— Опять вышестоящие инстанции интересовались по вашему поводу, — сообщил он. — Я вас аттестовал как следователя высочайшей квалификации, однако это не помогло…

Клавдия удивленно вскинула брови.

— Простите, не поняла…

— Да-да, — развел руками Меньшиков, — к сожалению, в сложившейся ситуации я не смог отстоять ваше, как это называется, «право первой ночи». — Ляпнув эту откровенную двусмысленность, прокурор захихикал. — Надеюсь, вы не станете журить меня за это? И на старушку, как говорится, бывает прорушка. Кстати, вы сходили вчера на назначенную встречу? — неожиданно поинтересовался он.

— Еще как сходила! — усмехнулась Дежкина. — Должна сказать, это был большой сюрприз.

— Ничего не поделаешь, — сокрушенно проговорил прокурор, — здесь я не властен. Надеюсь, вы отдаете себе отчет, насколько я вас уважаю. И как человека, и как специалиста. Однако вам придется пойти на компромисс. Надеюсь также, что это не нанесет удар вашему самолюбию.

Дежкина сосредоточенно слушала напыщенную речь начальника и понимала только одно — что вконец запуталась.

В чем он пытается убедить ее? В том, что все происшедшее за последние несколько дней и есть норма? В своем ли он уме?

— Итак, — завершил спич Меньшиков, — я могу считать, мы договорились, верно? Вы все отдаете… и покончим с этим!

— Анатолий Иванович, — с трудом сдерживаясь, произнесла Клавдия, — вот уж никогда бы не подумала, что вы, с вашей репутацией законопослушного юриста и человека, поведете себя подобным образом. Вы подставили меня… втянули в какую-то темную историю и теперь говорите о профессиональном уважении?! Простите, но уж этого-то я никогда не смогу понять! Я пришла получить от вас исчерпывающие объяснения. И что же я слышу? Лепет.

Теперь настала пора изумиться Меньшикову.

Он обалдело уставился на подчиненную, по-детски почесал макушку и растерянно пробормотал:

— Что вы этим хотите сказать?

— Я хочу сказать, — распалилась Дежкина, — что непорядочно вам — как прокурору, как начальнику, как мужчине, наконец, — подставлять меня под удар. От кого, от кого, но от вас я подобного не ожидала!

— Да? — озадаченно произнес Меньшиков.

— Как вы могли послать меня на эту встречу? Может, вы полагаете, что это хороший тон? Мой муж избит до потери сознания. Угрожают моей семье, детям. А для вас, стало быть, это лишь повод посудачить о моей профессиональной состоятельности?

— Да о чем вы, в конце концов, говорите? — рявкнул прокурор. Он пришел в себя, и глаза его теперь метали молнии. Никто и никогда не осмеливался отчитывать его подобным образом. — Полагаю, что, как ваш начальник, я вправе давать вам служебные поручения. При чем тут избитый муж? Кто его избил?

— Об этом я хотела бы справиться у вас, Анатолий Иванович. Как я понимаю, между встречей, на которую вы меня направили, и большими проблемами, которые возникли в моей семье, существует прямая связь.

Пылая гневом, противники уставились друг на друга.

— Кажется, кто-то из нас тяжело заболел, — мрачно объявил Меньшиков.

— И я даже знаю, кто, — не стала лезть в карман за словом Клавдия.

— Попрошу вас объясниться, Клавдия Васильевна. — Прокурор откинулся на спинку кресла, вперив ледяной взгляд в собеседницу.

Правда, сейчас ее вряд ли мог смутить даже такой взгляд.

— Охотно, — согласилась она. — Хотя признаюсь, с большим удовольствием выслушала бы объяснения от вас. Да, я была на встрече. Меня завели в какое-то непонятное место и стали угрожать расправой. Вечером, не успела я прийти домой, как часть этих угроз была исполнена. Мой муж — в тяжелом состоянии. Меня средь бела дня обыскивают, надев мешок на голову…

— Мешок? — спросил Меньшиков.

— Именно.

— В Генпрокуратуре?

Теперь настала пора удивляться Дежкиной.

— При чем тут Генпрокуратура?

— А где вам надели на голову мешок?

— В троллейбусе. То есть меня вывели из троллейбуса, усадили в какую-то машину, обыскали.

— Когда?

— Вчера.

— Кто?

— По всей видимости, те же самые лица, к которым вы меня направили. Либо их подручные.

— Какие еще лица? — спросил прокурор.

— Я их не видела.

— Как же вы их не видели, если говорите, что были на встрече?

Несколько мгновений Клавдия молча глядела на прокурора, а потом вдруг откинула голову назад и залилась смехом.

Меньшиков обескураженно хлопал ресницами.

— Боже мой, — наконец вымолвила Дежкина, — кажется, до меня дошло… Анатолий Иванович, пожалуйста, скажите, о какой такой встрече вы мне напоминали?

— Разумеется, о встрече в Генеральной прокуратуре, — важно произнес Меньшиков. — Разве они не прислали вам записку?

— Прислали. Да только не они.

— А кто?

— Мы движемся по замкнутому кругу, Анатолий Иванович. Кроме того, о чем я вам уже сообщила, мне ничего не известно. Я рассчитывала получить информацию от вас…

— От меня? — возмутился Меньшиков. — С какой это стати?

— Выходит, вы меня откомандировывали вовсе не в Смоленский переулок?

— Куда?

— К булочной на углу, — уточнила Дежкина.

— Вы шутите, — сказал прокурор. — Насколько мне известно, сегодня на календаре не первое апреля.

— В записке, которую я получила, было сказано, что я должна явиться в Смоленский переулок к булочной и принести какой-то ключ.

— А я тут при чем?

Клавдия улыбнулась.

Отличный диалог для комедии абсурда: дурацкие вопросы и такие же замечательные ответы.

— Был звонок из Генеральной прокуратуры, — стал объяснять Меньшиков. — Справлялись о порученном вам деле о шайке, устанавливавшей блокираторы на колеса автотранспорта. Как оказалось, мошенники действовали не только в Москве. Генеральная прокуратура сделала запрос, с тем чтобы забрать дело в свое ведение. Я пытался доказать, что вы и сами сможете справиться, но наверху свои резоны.

— Про блокираторы в Смоленском речь не шла, это однозначно, — сказала Дежкина. — Да и Генеральной прокуратурой там не пахло.

— Тогда кто же мне звонил? — удивился прокурор.

— Хотела бы я тоже это знать…

Меньшиков хлопнул по клавише селекторной связи.

— Люся!

— Да, Анатолий Иванович, — немедленно откликнулось из динамика.

— Зайдите ко мне.

Через мгновение дверь распахнулась, и Люся с порога затараторила:

— Я не виновата, Анатолий Иванович, я предупреждала, что вы заняты и не можете ее принять, но Клавдия Васильевна не стала слушать, хотя я просила ее подождать, чтобы спросить у вас разрешения…

— Погодите, — поморщился Меньшиков, жестом пытаясь остановить словесный поток секретарши. — Вы мне скажите, с кем вчера соединяли по телефону…

На остреньком личике Люси промелькнуло удивление, но оно тотчас стало деловитым. Распахнув блокнот, секретарша спросила:

— С утра, днем, вечером?

— Из Генпрокуратуры звонили?

— Минуточку, — Люся зашуршала страницами. — Совершенно верно. Был звонок в одиннадцать двадцать пять.

— Кто звонил?

— От Шергунова, вы же знаете.

— А почему вы решили, что звонок был от Шергунова? — встряла в разговор Клавдия. — Вы с ним лично общались?

— Погодите, — отмахнулся Меньшиков от Дежкиной и сурово пророкотал: — Почему это ты решила, что звонок был от Шергунова?

Люся, которая знала, что шеф переходит с ней на «ты» только в минуты крайнего раздражения, быстро сглотнула слюну и пролепетала:

— Так сказали же… от Игоря Анатольевича звонят…

— Кто сказал?

— Не-не знаю…

Прокурор с досадой хлопнул ладонью по столу.

— Нет, вы поглядите, что делается, а! С кем работать приходится! Помощнички, так вас перетак!

Люся побелела как меловая стена.

— Но, Анатолий Иванович…

— Иди отсюда… Глаза б мои тебя не видели, идиотка! — В гневе Меньшиков бывал весьма груб с подчиненными.

На полусогнутых ногах секретарша вылетела из кабинета. За дверью раздались ее сдавленные рыдания.

— Проштрафилась, а теперь слезу пускает, — фыркнул Меньшиков. — Ну что, — обратился он к Дежкиной, — дело ясное, что дело темное. Верно?

— Надо созвониться с Шергуновым, — сказала Клавдия.

— А если он скажет, что никто от его имени не звонил, — нахмурился прокурор, — как я тогда буду выглядеть?

— Нормально будете выглядеть, Анатолий Иванович, — подбодрила его Дежкина. — Звоните.

Закряхтев, Меньшиков ткнул палец в клавишу селектора.

— Соедините меня с Шергуновым. И нечего сопли распускать, — прибавил он, услыхав горестный всхлип.

Дальнейшее подтвердило правильность догадки Клавдии.

Из Генпрокуратуры Меньшикову никто не звонил.

И звонить не мог, поскольку Шергунов находился в инспекционной поездке.

Звонок был подложным.

— Довольна? — горпрокурор с сердитым видом положил трубку на телефонный аппарат. — По твоей милости я почти что дурачком выгляжу…

— Анатолий Иванович, — сказала Клавдия. — Я чувствую, заваривается крутая каша… Мне нужен ордер на обыск обменного пункта, где произошла вчерашняя встреча.

Понедельник. 13.04–14.11

Клоков остервенело вгрызался зубами в пышный гамбургер и мгновенно перемалывал его своими бульдожьими челюстями. Майонез стекал по небритым щекам и, если бы не салфетка, обязательно попал бы на воротник новенькой белой рубашки.

Чубаристов терпеливо наблюдал за трапезой Дум-дума, механически катая по столу незажженную сигарету. Он знал, что до тех пор, пока Павел не справится с вожделенным завтраком, разговора не получится.

— Приборчик принес? — спросил Клоков, слопав последний кусище.

— Как заказывал, — Виктор откинул крышку кейса, в котором уютно разместился миниатюрный пеленгатор американского производства ценой в триста пятьдесят «зеленых». Да уж, эта заморская штучка влетела Чубаристову в круглую копеечку, но он надеялся с ее помощью получить огромную прибыль в виде бесценных показаний свидетеля.

Прибор представлял собой маленькую металлическую коробочку, на верхней панели которой были размещены две лампочки — красная и зеленая. Если при включении загорается зеленая лампочка — значит, замаскированных микрофонов в помещении нет. Если же красная — лучше помалкивать. К сожалению, это чудо современной шпионской техники было лишено способности «глушить» подслушивающие устройства, оно всего лишь предупреждало об опасности.

— Ну, включай, — сказал Клоков, и его глаза нервно задергались.

Виктор повернул крохотный рычажок. Несколько мгновений прибор молчал, будто раздумывал, какое принять решение. Наконец раздался тоненький писк и часто замигала зеленая лампочка.

Клоков и Чубаристов, не сговариваясь, вздохнули с облегчением. Допрос начался, хоть намечавшуюся приватную беседу с большой натяжкой можно было окрестить допросом.

— Я рад, что ты оказался не таким простаком, — тихо сказал Павел. — Ты вовремя понял, на что я тебе намекал. Ты вновь пришел ко мне и не пожалеешь об этом.

— Значит, все-таки Долишвили?

— Он самый…

— Что ты про него знаешь?

— Все, до мельчайших подробностей. Я прожил бок о бок с ним пять лет, а этого времени вполне достаточно для того, чтобы по памяти пересчитать все родимые пятнышки на его лице.

— С трудом верится, — мягко возразил Чубаристов. — Я не о родимых пятнах, о другом… С тех пор как Резо убили, я допросил десятки свидетелей, но в их показаниях ты ни разу не упоминался. Ни разу! Не было даже самого слабого намека:

— Сработало… — загадочно улыбнулся Клоков.

— Что сработало?

— Новая стратегия сработала.

— Не понимаю, объясни.

Сердце Виктора заныло от предвкушения чего-то значимого, прежде необъяснимого. В каком бы направлении он ни продвигался, рано или поздно следствие заходило в беспросветный тупик. Неопровержимые, казалось бы, факты вдруг начинали противоречить друг другу, получалась какая-то маразматическая смесь из версий, улик, показаний. Чубаристов был упрям, он снова и снова пытался взять мозговым штурмом крепость, состоящую из неразрешимых загадок, но тщетно. Неужели скоро все встанет на свои места и разрозненные звенья скрепятся в единую цепочку?

— Не торопись, Виктор, — покачал головой Дум-дум. — Ты забыл о сделке.

— О какой еще сделке?

— О нашей с тобой. Услуга за услугу. С моей стороны — полная открытость и откровенность… Ничего не утаю, отвечу на все вопросы.

— А с моей стороны? — напрягся Чубаристов.

— Видишь ли… Любой другой человек, оказавшийся на моем месте, давно бы уже сошел с ума или покончил с собой. Но я страстно люблю жизнь. И пятнадцать последних месяцев стараюсь эту жизнь сохранить. Порой казалось, что это, увы, невозможно, но в самый последний момент открывалась та потайная дверца, за которой было спасение. Но я дорого заплатил за это спасение. Я потерял все, что у меня было, — верных друзей, положение в обществе, богатство, здоровье… Я нищий. У меня за душой ни гроша.

— Неужели не успел ничего заначить?

— Не успел воспользоваться заначкой, — горестно вздохнул Клоков. — Я болен, Виктор. Болен серьезно. Все началось с того, что я вдруг начал подыхать. Подыхать в прямом смысле — постоянные обмороки, судороги, припадки, кровь носом. Мой личный врач, сука, посоветовал бегать перед сном. «У вас, — говорит, — отложение солей». А ведь он тогда знал, сволочь такая, что меня талием травят.

— Талием?

— Ну да! Никогда не слышал про талий? — Павел удивленно вскинул брови. — Мой тебе совет, если хочешь хорошенько травануть тещу там или жену, воспользуйся талием — незаменимая штуковина. Распознать этот яд в человеческом организме практически невозможно.

— При современной-то технике?

— В том-то все и дело, что талий не вызывает признаков, свойственных всем отравлениям, разве что волосы начинают выпадать, но это уже в самой последней стадии. А поначалу жертве даже в голову не приходит, что ее травят. Но это к теме не относится… В конце концов я сообразил провести полное обследование, и выяснилось, что помимо сильнейшего отравления у меня еще и синдром Ляриша… Ужасная вещь.

— Что это?

— Аневризма аорты брюшного отдела. — Павел говорил о своей болезни на удивление спокойно и равнодушно, будто читал медицинскую энциклопедию. Уж в чем, в чем, а в болячках Клоков неплохо разбирался, недаром он закончил два курса Первого меда. — Еще немного, и начнется атеросклероз, стенки аорты станут истончаться и крошиться. На мои ноги страшно смотреть. Кровь не поступает. Нужно сделать протез аорты, вживить его, разогнать холестериновые бляшки. Сложнейшая операция, и качественно ее могут сделать только там, — Дум-дум почему-то показал пальцем на потолок, — на Западе, в лучших клиниках. За гигантские деньги. У меня таких денег уже нет. Витенька, с каждым днем я чувствую себя все хуже и хуже. Я подохну, если меня не прооперируют.

— А что стало с твоим лечащим врачом? Ты его…

— Представь себе, нет, — досадливо поморщился Клоков. — И до сих пор об этом жалею.

— Так от меня-то что требуется?

— Обеспечить мою безопасность — раз. Беспрепятственно вывезти меня за кордон — два. Отдать в руки самого лучшего хирурга и оплатить операцию — три.

— Ничего себе, — присвистнул Чубаристов.

— У меня нет иного выхода, Витенька. Я вынужден пойти на этот невинный шантаж. Но ведь все мои требования выполнимы, это же в твоих силах. Ты можешь устроить как надо, если хорошенечко постараешься, ведь так?

— Так, — после небольшой паузы ответил Виктор. — Мы даже изменим тебе имя и внешность, переселим на другой конец земли, будем охранять денно и нощно. Но только в том случае, если информация, которой ты владеешь, будет иметь для нас определенный интерес.

— Я понимаю… Сделка состоялась?

— Можно считать, что да, — Чубаристов заметил, что на лице Павла вдруг появилось выражение детской растерянности. — Тебя что-то тревожит?

— Нет-нет… — замотал головой Клоков. — Вот только… Где гарантия того, что меня не обманут?

— Гарантию хочешь? — с иронией спросил Виктор. — В твоем положении это, по крайней мере, нескромно. Ведь на моем месте сейчас мог сидеть человек в черном. И с огромным пистолетом в руке. Думаешь, стены Бутырок скроют тебя от киллеров? Как бы не так… Я на сто процентов уверен — тот, кто хочет тебя убрать, уже внедрил в доблестные ряды здешних вертухаев молоденького обаятельного мальчика, и вскоре этого обаяшку переведут поближе к твоей камере, а так как камера эта одиночная, то глубокой ночью никто не услышит предсмертного сдавленного хрипа бывшего уголовного авторитета по кличке Дум-дум. Но я даю слово, что никто тебя и пальцем не тронет, никакая тварь не приблизится к тебе ни на шаг…

— И я должен тебе верить?

— Это уже твое собачье дело, но не просто же так ты вышел именно на меня?

— Верно, не просто так.

— Значит, у тебя есть основания для того, чтобы доверять мне?

— Мы вели тебя с тех пор, как ты только пришел в прокуратуру. Молодой талантливый специалист… И до безрассудства принципиальный. Можешь припомнить, сколько раз тебе предлагали взятки?

— Не считал, — ответил польщенный Чубаристов. — Много.

— И ни разу ты не позарился на легкую наживу, остался верен своим принципам, а это редкое в наше время качество. — Клоков закатил глаза, и в груди его заклокотало. Огромным усилием воли он все-таки сдержал кашель и через несколько мгновений вновь заговорил: — Туберкулез, мать его… Не бойся, не заразный. Черт, курить захотелось, сил нет…

Чубаристов протянул ему пачку «Мальборо». Клоков долго и придирчиво выбирал сигарету, словно боялся, что какая-то из них окажется отравленной. Прикурил, глубоко затянулся, выпустил изо рта элегантное колечко и… зашелся булькающим кашлем.

— Что? Мерзкое зрелище? — с вызовом спросил он, размазывая по ладони кровавую мокроту.

— Опускаешься ты, Дум-дум, — мрачно констатировал Чубаристов. — Скатываешься все ниже и ниже. Раньше ты был другим, тебя без преувеличения можно было назвать героической личностью. Ты никого и ничего не боялся, жил по законам, которые придумывал сам, приказывал, повелевал и миловал. А теперь? Разбил витрину в коммерческой палатке. И ради чего? Чтобы оказаться в тюрьме…

— Чтобы оказаться в тюрьме, мне пришлось набить морду начальнику отделения милиции. Ему, видите ли, вздумалось меня на волю отпустить, связываться ему с мелкими хулиганишками не захотелось. Вот и пришлось показать ему, какой я мелкий хулиганишко…

— Дело завели?

— А как же! — Клоков горделиво скрестил на груди руки. — За нападение на работника милиции при исполнении им… и так далее.

— Итак, по рукам? — прервал его Виктор.

— Когда меня вывезут за границу?

— Это обсудим позже.

— Нет, сейчас!

— Я должен доложить начальству, составить рапорт. — Глаза Чубаристова лукаво блеснули. — Пойми, такой серьезный вопрос должен решаться на уровне генерального прокурора. Конечно же я сделаю все возможное, чтобы решение оказалось положительным, но для этого нужно будет потратить много сил и времени.

— Отбросим лирику! — В поведении Павла опять начали проявляться манеры опытного вожака, который привык держать в своих руках огромную стаю. — Меня не интересуют твои проблемы. Когда ты получишь ответ?

— Не раньше чем через неделю.

— Вот через неделю и поговорим.

— Нет, Дум-дум, так не получится, — Виктор поднялся из-за стола, стал ходить по комнате. — Это какой-то замкнутый круг… С чем я пойду к начальству? С пустыми обещаниями? Да кто мне поверит?

— Что ты предлагаешь?

— Давай хотя бы начнем, — Чубаристов присел на корточки перед Клоковым, проникновенно заглянул в его глаза. — За тобой остается право прерваться в любой момент, но я должен быть уверен в том, что ты не блефуешь. Ну, согласен?

— Ладно, пытай меня, легавый, — немного поразмыслив, шутливо отозвался Клоков.

— Вот так-то лучше. — Виктор вернулся к следовательскому столу и приготовился выслушивать длинную «исповедь». — Кто убил Долишвили?

Понедельник. 14.17–15.31

— Представь себе, слышишь меня? Представь, говорю, стою я на перроне вокзала, жду поезда. Салага еще, только-только демобилизовался. Возвращаюсь домой. До поезда — часов пять, а делать нечего. И вдруг чую я… слышишь меня? Чую, что кто-то смотрит прям в упор. Поворачиваюсь: мужик стоит. В пальто, в черной шляпе — чин чином. Стоит, значит, и на меня смотрит. Чего надо? — думаю, может, пидор какой-нибудь? Ну, думаю, только подойди, я тебя так отошью — всю жизнь кровью харкать будешь. А он, слышь меня, берет да и подходит. И говорит: «Я за тобой, солдатик, давно наблюдаю. Вроде ты пацан хороший. Ты чего плохого не подумай. У меня поезд через двадцать минут, я в этом городе проездом, а у любимой девушки, которая здесь живет, день рожденья сегодня, двадцать лет исполняется. Мы с ней в ссоре… но я ей подарок передать хотел — вот этот торт. — И он, слышь меня, протягивает мне большущую коробку. — Уважь, говорит, солдатик, отвези торт, если у тебя время в запасе имеется. А я тебе за это четвертак дам и еще деньги на такси туда и обратно»… А мне чего? Мне хорошо. В солдатском кармане четвертак в те времена совсем не лишний был. В восемьдесят втором на этот четвертак что хочешь купить можно было. Конечно, взял я этот торт, четвертак и деньги на мотор в придачу, адресочек и поехал к крале его. Приезжаю. Приезжаю к крале, а там гульба идет, дым коромыслом. Не успел я в двери позвонить, выскочила орава, под руки подхватила, даже не спросили, кто я и откуда. Тут же за стол… тут же штрафную… ну, опрокинул я сто грамм за здоровье именинницы и говорю: вам, мол, привет от Евгения и поздравления. Ну, именинница: ах, ох! Где же мой Женечка, да как же он не заехал! А ты, говорит, солдат, раз ты друг моего Женечки, значит, и мне самый близкий друг! Между нами: я б с ней и поближе подружиться не отказался, спелая девка, как малина в июле. Расцеловались мы с ней, и я ей торт протягиваю. Ой, кричит она, от Женечки подарок, какая прелесть! Открывает она коробку… и тут — сажусь я на пятую точку, да так основательно, что подняться не в силах. Торт-то он торт, но сверху, как свечками, сплошь свернутыми полтинниками утыкан. По тем временам — целое состояние. Хорошо, мужик меня на вокзале не предупредил об этом, а то не ручаюсь, что довез бы подарочек в целости-сохранности. Ну, делать нечего — дело сделано. Компания загалдела, но не так чтобы очень… как видно, им такая уйма деньжищ не в диковинку была, не то что мне. Стали выдергивать полсотенные из торта, складывать на столе. Я на деньги гляжу — оторваться не могу. А что, солдатик, спрашивает именинница, нравится тебе подарочек? Чего ж не нравиться — нравится! Ладно, говорит она, раз ты мне его в целости-сохранности доставил, сыграем с тобой в игру. Поплюй, говорит, на ладошку да хлопни по этой кучке рукой: сколько купюр к ладони прилипнет — все твои. Меня аж пот прошиб. А гости смеются, кивают: мол, давай, служивый, не дрейфь! Ну, поплевал я, значит, на руку… а ладонь у меня, слышь, как лопата, не жалуюсь. Поплевал на руку и ка-ак шмякну об стол, прям ножки у того затрещали… И начинаю подымать руку. — Шофер вдруг умолк, и Веня, не выдержав паузы, подал голос:

— Ну?

— Ну — баранки гну! Вот тут-то я и проснулся! — водитель заржал на весь салон микроавтобуса.

Веня смутился.

— Выходит, это был всего лишь сон? — разочарованно протянула инспектор угро, плотная, средних лет женщина с пухлым, как у ребенка, лицом.

— И надо ж было так долго об этом рассказывать, — пожал плечами Беркович.

Клавдия ничего не сказала.

Она сидела, молча уставясь в окно, и, кажется, даже не слышала болтовни водителя.

Миновав очередной светофор, микроавтобус вырулил на знакомую площадь.

— Вот здесь, пожалуй, остановите, — распорядилась Дежкина.

Она вышла из автобуса и огляделась.

Это было одно из самых оживленных мест в столице. Множество витрин, лотки вдоль тротуаров, сверкающие даже средь бела дня неоновые афиши.

Как и в прошлый раз, по площади стремительно неслись людские потоки.

Они пересекались друг с другом, образовывали нечто вроде небольших круговоротов, рассасывались у дверей больших магазинов и вновь набирали силу на перекрестках.

— Обменный пункт должен быть где-то здесь, — объявила Клавдия, вернувшись в автобус.

— Позвольте, — удивился Беркович, — как это «должен быть» и что значит «где-то здесь»? Вы что же, выходит, запамятовали, где были?

— Я вошла туда другим путем, — стараясь не выдать своего замешательства, объяснила Дежкина, — какая-то бабуля долго водила меня по подворотням, а затем втолкнула в этот обменный пункт.

Беркович и Веня выразительно переглянулись.

В устах старшего следователя городской прокуратуры особенно трогательно звучали слова про бабушку-старушку, с которой она плутала по задворкам.

— Сама знаю, — произнесла Клавдия, угадав реакцию коллег, — это глупо. Но я не придала происходящему никакого значения. Придется теперь искать…

— А может, есть смысл двинуться прежним путем? — предложил Веня. — По злачным местам, по стопам таинственной бабульки, так сказать…

Дежкина отвергла этот совет.

— Уж там-то я точно запутаюсь… какие-то черные ходы, мусорные свалки… Нет-нет, это исключено!

Веня и Беркович снова переглянулись.

— Здесь где-то рядом должно быть крыльцо обменного пункта, — сказала Дежкина. — Надо искать. Искать обменный пункт.

— Который? — язвительно поинтересовался Беркович. — Вот этот? — И он ткнул пальцем в вывеску напротив: ОБМЕН ВАЛЮТЫ.

— Ну вот, я же говорила, он тут где-то рядом! — обрадовалась Клавдия, но Беркович погасил ее радость.

— Или, может, этот? — спросил он и указал на точно такой же вход и точно такую же вывеску в двух шагах от первой.

Дежкина растерянно воззрилась на эту вторую вывеску.

— А вон еще один пункт! — воскликнул Веня.

— Здесь на каждом шагу обменные пункты, — подытожила инспектор угро, — в каком же были вы?

— Я… я не знаю, — призналась Клавдия.

— Допустим, вы вошли с задней двери, — терпеливо допытывался Беркович, — а уходили?

— Уходила с парадного крыльца.

— Значит, вы должны помнить, — настаивал он, — с какого именно.

— Должна, — понуро согласилась Дежкина, — но… не помню. Было уже темно. Горели фонари. Я как-то сразу очутилась в толпе и не успела толком оглядеться. И потом… я не придала этой истории никакого значения. Ну поговорили — и ладно… Кто же думал о таких последствиях.

Веня ей сочувствовал.

— Я бы тоже запутался. Клавдия Васильевна, и все-таки попытайтесь вспомнить какой-нибудь ориентир… вдруг поможет.

— Да вот он, ориентир, — чуть не плача, простонала Дежкина, — рекламный щит с Жириновским. Я еще подумала тогда: ну и физиономия. С таким личиком в кино бы сниматься. Вместо Крамарова… Вон тот дом — тоже ориентир. И супермаркет в цокольном этаже здания — тоже помню. Столько ориентиров — и никакого толку.

— Может, вы вспомните какие-нибудь особые приметы внутри обменного пункта? — подсказал Веня.

— Приметы?.. — Клавдия старательно пыталась восстановить в памяти интерьер помещения. — Лампа под потолком… дневного света. Что еще?.. Кабинки с окошками, в окошках жалюзи… Да, — встрепенулась она, — там еще плакат был ПОКУПКА — ПРОДАЖА… я по нему и догадалась, что это обменный пункт!..

Она с надеждой поглядела на собеседников, надеясь, что ее слова вызовут у них какую-нибудь подсказку.

Увы, Беркович лишь кисло усмехнулся, а Веня пожал плечами.

Дежкина огорченно вздохнула.

Кажется, она впервые оказалась в роли человека, дающего свидетельские показания, и теперь вынуждена была признаться, что не такое уж это простое дело.

— Что же делать? — виновато пробормотала она.

— Действовать! — решительно воскликнул фотограф. — С какой стати мы тут расселись и размышляем, что да как! Надо пройти по всем обменным пунктам, авось и найдем.

— Ну да, — отмахнулся Беркович, — будем ходить и спрашивать: «А не у вас ли, скажите, пожалуйста, допрашивали следователя городской прокуратуры и угрожали расправой?»

— Можете оставаться, — заявил Веня. — А мы с Клавдией Васильевной пойдем. Согласны, Клавдия Васильевна?

Дежкина благодарно кивнула.

Они выбрались из микроавтобуса. Инспекторша, слегка помедлив, последовала за ними.

Беркович надулся и отвернулся к окошку.

У первой же двери следственную бригаду ждал сюрприз.

— Вход по одному, — распорядился невидимый динамик, едва они попытались войти.

— Мы из городской прокуратуры.

— Да хоть из кабинета министров.

— У нас полномочия…

— Ничего не знаю. Вход по одному, — упрямо отвечал «казенный» голос.

— Звучит похоже, — шепотом сообщила Дежкина. — Я, пожалуй, пойду первая — осмотрюсь.

Она очутилась в небольшом помещении, вытянутом в длину, по правую руку виднелись одинаковые узкие кабинки.

Сумрачный охранник, вооруженный автоматом, показал Клавдии на крайнюю из них.

Дежкина нерешительно двинулась вперед, пытаясь отыскать запомнившийся ей плакат с надписями: ПОКУПКА — ПРОДАЖА.

Плаката не было, — как и задней двери.

— Гражданка, — рявкнул охранник, — вы сюда на экскурсию пришли или деньги менять?

— Извините, я передумала, — ответила Клавдия и выбежала вон.

Веня и инспекторша по ее лицу сразу поняли, что этот пункт — пустой номер.

— Двинулись дальше, — распорядился Веня.

Они обследовали пять точек; в каждой Клавдию встречал мрачный вооруженный бугай, как две капли воды похожий на предыдущего, называл номер кабинки и провожал подозрительным взглядом. В каждой кабинке были одинаковые оконца с жалюзи изнутри. И каждый раз Дежкина возвращалась с мрачным лицом: нет, не то.

Помещения обменных пунктов, обустроенные в цокольных этажах зданий, были обставлены одинаково. Под потолком каждого сияла стандартная цилиндрическая лампа дневного света.

В трех пунктах Дежкина обнаружила задние двери. Злополучного плаката нигде не было. Но ведь убрать его из помещения было проще простого. Возможно, это и сделали.

Стоп!

Дежкина просто окаменела от своей внезапной догадки. Застыла на полпути к очередной кабинке, и наблюдавший за нею охранник невольно сжал покрепче приклад автомата.

— Извините, — пробормотала Дежкина, — я передумала…

— Он?! — в один голос крикнули Веня и инспекторша.

Клавдия покачала головой — нет.

— Ребята, — тихо произнесла она, — кажется, я поняла, ЧТО нам надо искать.

— В каком смысле: что? — удивился Веня. — Разве мы уже не ищем обменный пункт?

— Нет, — сказала Дежкина. — Вместо обменного пункта мы должны искать совсем другое…

Сказав эту странную фразу, она устремилась вперед, на ходу осматривая стены зданий. Ничего не понимающие спутники едва поспевали за ней.

— Вот! — остановившись у железной двери, сказала Клавдия. — Вот это место.

На вывеске значилось: ОБЩЕСТВО «ДРУЖОК». И чуть ниже — «ВАКЦИНАЦИЯ ДОМАШНИХ ЖИВОТНЫХ И КРУПНОГО РОГАТОГО СКОТА».

Клавдия провела ладонью по оббитой бугристым железом поверхности и осторожно потянула за ручку.

— Закрыто, — обернулась она к своим спутникам. — Я думаю, надо вызывать подмогу и вскрывать дверь.

— А вы не ошибаетесь? — с сомнением в голосе спросила инспекторша. — Это, я бы сказала, не совсем то, что вы нам описывали.

— Не ошибаюсь, — уверенно ответила Дежкина. — Веня, тащи сюда Берковича, нечего ему в машине прохлаждаться. Будем вырабатывать план совместных действий!

Фотограф опрометью понесся к микроавтобусу.

Ни он, ни Клавдия, ни инспекторша угро не знали, да и откуда им было знать, что в этот самый момент из окна четвертого этажа здания напротив за их действиями наблюдает внимательная пара глаз.

— Алле, милай? Сергей Сергеича мне. Это бабушка Василиса говорит. Вы просили позвонить, ежели что. Так вот: она опять пришла. И стоит у двери. Уж этого я не знаю… я только сейчас увидала. Не одна. Три человека их. Машина подъехала. Четвертый выходит. По-моему, дверь открывать собираются. Так что приезжайте, ежели чего…

Понедельник. 14.15–15.09

Клоков молчал. Что там творилось в его буйной головушке, Чубаристова не интересовало. Охотника не должны интересовать мысли зайца. Иначе промахнется.

— Так кто убил Долишвили? — повторил он вопрос.

— Это ты узнаешь в самую последнюю очередь… — ответил Дум-дум. — Ты хочешь все и сразу, а я предпочитаю держать в рукаве козырного туза до конца кона.

— Зайдем с другой стороны. Кому была выгодна смерть Долишвили?

— Без комментариев.

— Но ты ведь знаешь, кто отдал приказ прикончить Резо?

— Догадываюсь, — неопределенно ответил Клоков. — Я более чем уверен в том, что ты не имеешь никакого представления о Долишвили, о его характере, о мировоззрении, о его взглядах на жизнь.

— Я сравнивал показания свидетелей. Противоречивая натура.

— Вот именно, — сказал Павел. — Он не был бандитом по своей сути, он был другим, будто не от мира сего. Он хотел сделать жизнь лучше…

— Чью жизнь? Только без патетики.

— Жизнь всего нашего общества, всей России.

— Ну-ну-ну, прямо какой-то святоша получается, — улыбнулся Чубаристов. — Ангел-мессия с руками по локоть в крови.

— Насчет крови — это вопрос спорный. Резо боялся ее.

— Еще бы, станешь тут бояться. Если слить всю кровушку его жертв в одну емкость, получилась бы железнодорожная цистерна.

— Резо не убивал.

— Неужели? А как ты в таком случае это объяснишь?

— Резо не убивал… — повторил Павел. — Это все наговоры, пасквили. Легче всего свалить свою вину на покойника, он же не сможет оправдаться. Ты, Виктор, поддался на провокации. Клюнул. Заглотил наживку. Осторожно, не подавись… У Резо даже не было воровской клички, а это уже о многом говорит. Он был не таким, как все.

— А откуда взялась твоя кличка? — Виктор резко сменил тему, вовремя смекнув, что Клоков начинает заводиться. — Почему «Дум-дум»?

— Есть такие разрывные пули — «дум-дум».

— А-а-а, в этом смысле…

— Это Рекрут как-то назвал меня в шутку Дум-думом за мой взрывной характер. Так и закрепилось…

— Рекрут? — заинтересовался Чубаристов. — Тот самый? Новоспасский мальчиш-плохиш?

— Наслышан?

— В общих чертах… Пять лет назад я готов был отдать все для того, чтобы мне дали расследовать его убийство.

— Не дали?

— Нет… — Виктор задумался. Служебное фиаско пятилетней давности острой занозой сидело в нем.

— А убийцу нашли?

— Нет.

— Вот так работает наша прокуратура, — хохотнул Клоков. — Ищет милиция, ищут родители… А ведь удивительный был типаж.

— Жил грешно и умер смешно?

— Да уж, некоторые моменты его биографии следовало бы включить в школьные учебники. Казалось бы, растет себе парнишка в приличной провинциальной семье, учится на «отлично». Мать — врач, батя на работе вкалывает, каждый последующий день похож на предыдущий. Школа, спортивная секция, кружок «умелые руки»… Но вот настает время, когда милому воспитанному мальчику приходится идти в армию. И попадает он в диверсионную группу, воюет в Анголе, на Ближнем Востоке. Не в игрушечки играет типа «кто дальше закинет гранатку», а стреляет в людей, подкладывает мины, взрывает мосты. Ясно, что после этого у парнишки крыша съезжает. Дембельнулся он, значит, и жизни своей без острых ощущений уже не представляет.

Очень любопытно. Но какое это имеет отношение к делу Долишвили?

А ты слушай-слушай и на ус мотай… — хитро сощурился Клоков. — Может, пригодится. Рекрут, тогда он еще был просто Ленькой Ситцевым, поступил в институт физкультуры, не помню уж на какой факультет. На втором курсе до полусмерти избил педагога. Ну, не сдержался, бывает… В нынешнее время можно было откупиться, и не за такие делишки могущественные папаши своих детишек отмывают, но тогда шли семидесятые годы, да и денег у его папаши не было. Короче, исключили Рекрута из комсомола, с позором турнули из института. Он не очень-то и переживал по этому поводу, стал подпольно издавать книги. «Самиздат» помнишь? Ну вот печатал он Солженицына, Аксенова, других писак. Прибыльное дело. Милиция его не трогала, но была другая проблема — рэкет, слаженная и хорошо информированная бандочка вымогателей… На Рекрута круто наехали, пригрозили оружием, уложили на пол, ударили несколько раз… Он вынужден был заплатить дань.

— И после этого бросил обидку?

— Да, в армии его приучили, что на каждый удар нужно отвечать ударом такой чудовищной силы, чтобы он стал последним. Рекрут выследил каждого из рэкетиров, установил места их проживания, а затем собрал своих самых преданных друзей на первый в его жизни «сходняк». Он спросил их: «Вы со мной?» И друзья ответили: «Да». Так родилась банда Рекрута.

— И рэкетирам не поздоровилось?

— Рекрут был молод и не испытывал удовольствия от убийств. Он оставил всех своих противников в живых, в назидание отрубив им мизинцы на обеих руках, а кое-кто из них перешел в его команду, дав клятву верности. Рекрут начинал свою преступную карьеру эдаким Робином Гудом местного значения, защитником бедных и обездоленных. Но романтики в нем хватило ненадолго. По своей неопытности он не знал, что весь городской рэкет работал с негласного разрешения милиции…

— И его сразу взяли?

— Да, влепили по полной программе за членовредительство. И главными свидетелями стали «перебежчики», они без зазрения совести предали его. Восемь лет строгача. Именно в тюрьме он и получил свою кличку за то, что каждое утро отжимался от пола тысячу раз.

— А банда распалась?

— Не совсем… Можно сказать, что все ее члены ушли в вынужденный отпуск. Они не способны были существовать без лидера, без главаря и с нетерпением дожидались возвращения Рекрута. Но из тюрьмы он вышел совершенно другим человеком. Слова «нет» он больше не знал, вернее, не воспринимал. От его доверия не осталось и следа, он полностью изменил «кадровую политику», никого к себе не приближал и ни с кем не откровенничал. Для того чтобы попасть в его банду, человек должен был пройти через множество проверок, испытаний и провокаций, и, если после всего этого он все же вступал в «организацию», выход из нее был один — смерть. Своих людей Рекрут муштровал по армейской программе (учил всему, что узнал в армии, — стрелять, драться, профессионально убивать), постепенно доводил их до состояния эффективных и надежных роботов. Любые попытки бунта или даже намек на ослушание карались незамедлительно и жестоко. И вместе с тем Рекрут часто бывал мягок, добр и щедр, чем вызывал симпатию у гавриков. Он так называл своих подопечных — «гаврики». Он объявил войну конкурирующим группировкам только тогда, когда понял, что гаврики созрели для больших дел. Это был настоящий блицкриг. Весь Новоспасск очистили за каких-то пару дней, действовали быстро и слаженно, не жалея патронов, убивая направо и налево. Трупы вывозили в песчаный карьер, где скидывали в бездонный котлован, предварительно отрезав им мизинцы. На этот раз милиция не вмешивалась, ее высшие офицерские чины были подкуплены Рекрутом.

— Вот больной… — невольно поежился Чубаристов. — Солил он их, что ли?

— Почти угадал. Рекрут держал пальчики в специальном химическом растворе и любил демонстрировать эту коллекцию чужакам, которые приезжали к нему на переговоры из других городов. Мол, не рыпайся, а иначе с тобой случится то же самое.

— Это уже был какой год?

— Середина восьмидесятых, как раз перестройка началась. К тому времени Рекрут держал в своих руках всю область, был королем и богом в одном лице. На него стали работать тысячи людей, когда он открыл легальный бизнес — сеть издательских домов. Казалось бы, чего еще желать? Жизнь удалась! Но Рекруту было этого мало, он стремился заполучить власть над всей страной, объединить под своим началом все действовавшие тогда группировки. Предстояла большая война, и он не побоялся развязать ее, отправившись в восемьдесят шестом в Москву и захватив с собой самого верного гаврика по имени Резо… — Клоков замолчал.

— И что дальше? — нетерпеливо спросил Виктор, когда пауза уже достаточно затянулась.

— А вот об этом, дружок, ты узнаешь в следующей серии, — голосом ведущего передачи «Спокойной ночи, малыши» проговорил Павел. — А сейчас почисти перед сном зубки, ложись в кроватку и крепко засыпай.

— Хватит паясничать! — вскипел Виктор. — Тоже мне, сказочник выискался! Андерсен хренов…

— Жду тебя через неделю, — сухо сказал Клоков. — И не забудь прихватить с собой письменный ответ от начальства. Иди-иди, легавый… Сегодня ты больше не услышишь от меня ни слова.

Понедельник. 15.32–17.03

Беркович с сомнением оглядел неприглядную дверцу. Непонятно было: то ли он, как и недоверчивая инспекторша, сомневается в правоте Дежкиной, то ли ему просто-напросто лень было возиться с досадным этим недоразумением.

— Может, не надо пороть горячку? — осторожно спросил он, глядя себе под ноги. — Давайте сначала разузнаем, что да чего… А вдруг этот самый «Дружок» подымет крик про нарушение законности и прав человека?

— Нарушение прав крупного рогатого скота, вы хотели сказать, — язвительно произнесла Клавдия. — Послушайте, друг мой, не морочьте себе и нам головы… вскрывайте! Ответственность я беру на себя.

Беркович пожал плечами, вздохнул и склонился к замочной скважине.

— Эге, — пробормотал он, — а запоры-то знатные! Тут не ключ, тут полпуда динамита надобно…

Он не успел договорить.

Взвизгнув тормозами, у тротуара остановилась новенькая белая иномарка с радужно-туманными стеклами.

Дверь машины распахнулась, и на асфальт ступила длинная женская нога в узкой туфельке на неправдоподобно высокой шпильке.

— Ух, ты!.. — выдохнул Веня и непроизвольно потянулся к фотоаппарату.

Это была роскошная красотка.

«Поярче кинозвезды», — подумала Клавдия.

Неказистая инспекторша презрительно хмыкнула при виде такой ослепительной красоты. Беркович же так и застыл в полусогнутом состоянии.

— Хелло!.. — небрежно произнесла красавица, приближаясь. — На вакцинацию?..

Она крутила на пальце брелок с поблескивающим ключом, а другой рукой поправляла золотистый, крашеный, наверное, локон.

— Вы хозяйка этого заведения? — официальным тоном обратилась к ней Дежкина.

— Предположим. А вы кто? Вообще-то, — лениво произнесла блондинка, — лучше, пожалуй, вызвать милицию… Пусть там с вами разберутся. Ничего себе: средь бела дня взламывать чужую частную собственность…

— Не надо никого звать, — сказала Клавдия, извлекая из своей сумки удостоверение, — мы уже здесь.

Красавица ничуть не удивилась.

Небрежно скользнув взглядом по красной книжечке с надписью ПРОКУРАТУРА, она сложила руки на груди и испытующе поглядела на Дежкину:

— Ну-ну. В таком случае позвольте узнать, чем обязана?

— Не вижу смысла обсуждать серьезные вопросы на ходу. В ногах, как говорится, правды нет, — улыбнулась ей Дежкина.

— Моя машина тесновата для такой компании.

— А я и не говорю о машине. Как хозяйка, вы могли бы пригласить нас вот сюда, — Клавдия указала на дверь.

— Обычно в гости не набиваются так нахально…

— Вы не поняли, — раздельно произнося слова, сказала следователь. — Мы не гости. И я бы не рекомендовала вам продолжать вести себя подобным образом. Разумеется, если не хотите дополнительных неприятностей.

Красавица выдержала долгую паузу, словно бы решая для себя, стоит ли идти на открытый конфликт, затем ее губы дрогнули и вытянулись в фальшивую, но якобы беспечную улыбку.

— О’кей, — кивнула она, — надеюсь, все полномочия у вас имеются и документы в порядке.

Клавдия протянула листок с синей печатью.

Блондинка едва взглянула на него.

Прогулочным шагом, вихляя бедрами, она поднялась на ступени крохотного крыльца и вынула из сумочки связку ключей — не чета тому, что болтался на брелке.

Беркович, по-прежнему завороженно наблюдавший за хозяйкой «Дружка», покорно уступил ей место у двери.

— Интересно узнать, — усмехнулась красавица, колдуя над замками, — с чего бы прокуратура решила навестить мою скромную фирму?

— Немного терпения, — не стала вдаваться в подробности Клавдия.

— Что ж… Бог терпел и нам велел, — сказала блондинка. — Надеюсь, госпожа следователь, этот визит завершится к нашему обоюдному удовлетворению.

— О, да! — пылко воскликнул Беркович, задетый за живое словом «удовлетворение», и зарделся, как майская роза.

Хозяйка поощрила его ласковым взглядом и вновь обернулась к Дежкиной:

— Госпожа следователь…

— Можете называть меня Клавдией Васильевной, — разрешила Дежкина.

— А я — Ираида Петровна. Будем знакомы, — красавица протянула холеную руку.

— Прокурор-криминалист, — немедленно отрекомендовался Беркович, — одинокий мужчина в полном расцвете сил.

— Заметно, — усмехнулась Ираида Петровна.

Клавдия только сокрушенно покачала головой, а некрасивая инспекторша вновь презрительно хмыкнула.

Дверь наконец поддалась.

Следственная бригада очутилась в помещении «Дружка».

— Это мое скромное хозяйство, — развела руками блондинка, — уж не знаю, чем оно вас заинтересовало…

Веня и Беркович растерянно оглядывались по сторонам.

Выкрашенные в ровный серый цвет стены были украшены плакатами с изображением пекинесов, лаек, спаниелей, попугаев ара и персидских кошек.

Вдоль стен рядком стояли стулья.

Все.

Единственное, что соответствовало подозрениям Дежкиной, была небольшая дверца в дальнем углу помещения.

— Этим ходом мы никогда не пользуемся… даже не знаю, открывается ли он, — сообщила Ираида Петровна, перехватив внимательный взгляд Дежкиной. — Скажу по секрету, — продолжала она, — сегодня фирма переживает не лучшие времена. Клиентов нет, а те, что приходят, — простые отечественные нищие, бывшие инженеры и профессора. У них не то что на импортную прививку, — у них на новый носовой платок денег не хватает.

— Что ж, Клавдия Васильевна, — с нажимом произнес Беркович, — приходится признать, что на сей раз вы допустили ошибку. С кем, как говорится, не бывает. — И он направил ослепительную улыбку Ираиде Петровне.

Та в ответ уже изобразила на лице сочувствие и собиралась согласно покивать головой, когда Дежкина вдруг стремительно подскочила к стене и, с треском оторвав край плаката с изображением лохматого терьера, обнажила зарешеченное оконце… как раз на уровне груди.

Возникла пауза.

— Что… что вы делаете? — растерянно произнесла хозяйка.

— Вот оно, — не удостоив Ираиду Петровну взглядом, объявила коллегам Клавдия. — За этими плакатами спрятаны еще три-четыре точно таких же… можете убедиться!

— Надо же, — только и смог пробормотать Евгений Борисович, ослепленный страстью и раскаянием.

Веня вскинул фотоаппарат и защелкал затвором, а инспекторша двинулась вдоль плакатов, ощупывая их.

— Тут окошко, — озабоченным голосом докладывала она, — и еще одно. И тут… Пять штук! — по-военному отрапортовала она.

— Ну и что? — Ираида Петровна пыталась взять себя в руки, однако даже под густым слоем грима было видно, как сильно она побледнела. — Это осталось от прежней конторы. Здесь раньше было какое-то бюро или касса… А что, собственно говоря, вы ищете?

— Евгений Борисович, — позвала Клавдия, — подойдите сюда. Видите, белые волоски, — указала она на карниз окошка.

— Собачья шерсть, — подтвердил посрамленный Беркович, всеми силами жаждущий загладить вину.

— То-то и оно, — усмехнулась Клавдия. — Я никак не могла понять, откуда у меня на рукаве налипшие шерстинки… Они так трудно отчищаются…

Она продолжала обследовать помещение.

— Вам не кажется, — вновь обратилась она к эксперту, — что совсем недавно здесь производилась перестановка? Обратите внимание на эту линию пыли… и сравните вот с этой…

Ираида Петровна мрачно наблюдала за происходящим.

Казалось, она уже поняла бесполезность отпирательств и лишь сосредоточенно решала для себя, о чем стоит рассказывать, а о чем умолчать.

— Задняя дверь должна открываться, — сообщила инспекторша. — Во всяком случае, недавно этим выходом пользовались. Здесь свежая грязь на порожке…

— Итак, — Клавдия холодно поглядела на хозяйку, — по-моему, вам есть что добавить к прежним своим показаниям.

— А по-моему, — отрезала Ираида Петровна, — я и без того была слишком разговорчива. Предъявите мне конкретное обвинение, тогда и побеседуем.

— Никаких обвинений я предъявлять не стану, — ответила Дежкина. — Меня лишь интересует, кто мог воспользоваться этим помещением не далее как вчера вечером?

— Понятия не имею, — глухо отозвалась хозяйка.

— У кого, кроме вас, имеются ключи от входной двери и от заднего крыльца?

— У моего мужа, — но он сейчас в Италии на научном симпозиуме.

— Вы уверены?

— Вчера вечером мы разговаривали по телефону. Он звонил из Рима, из своего гостиничного номера. Можете проверить, если угодно.

— Обязательно проверим, — заверила Клавдия, внося пометку в блокнот. — А теперь посмотрите внимательно: все ли, что вы оставляли здесь в свое последнее посещение, находится на прежних местах?

— Вот этот плакат не был оторван, — зло кивнула в сторону лохматого терьера Ираида Петровна.

— Еще? — не теряла выдержки Дежкина.

— Не знаю.

— Когда вы были здесь в последний раз?

— Не помню.

— А вы попытайтесь.

— Не помню, — упрямо повторила хозяйка.

— В таком случае позвольте поинтересоваться, каким ветром вас занесло сюда сегодня и как раз в то время, когда мы пытались вскрыть дверь помещения?

Не подымая от пола глаз, Ираида Петровна ответила:

— Совпадение.

— Что ж, — вздохнула Клавдия, захлопывая блокнот, — не желаете давать показания, — не надо. Боюсь, однако, что вас ждут серьезные неприятности.

Блондинка снисходительно поглядела на Дежкину, а потом процедила сквозь зубы:

— Глупая ты…

— Вот как?

— Глупая и наивная. Ну и что ты узнала? Что вчера была именно здесь? А дальше? На каком основании ты меня допрашиваешь, а? Думаешь, эти твои корочки на кого-нибудь могут произвести впечатление? Да ты их в жопу себе засунь — свое удостоверение прокурорское. — Ираида Петровна засмеялась низким хрипловатым смехом. — Ну допустим, кто-то открывал вчера эту дверь и делал перестановку. А где тут криминал? Допустим, я отдала кому-нибудь свои ключи или ключи мужа. И что же? Да у меня за спиной такие тылы, вам и в страшном сне не снилось. Стоит мне только свистнуть — правда, свистеть лень, — она потянулась и попыталась изобразить зевок. — Так что давайте сворачивайте свои исследования и выметайтесь отсюда подобру-поздорову. А то я к педикюрше опаздываю. Она у меня капризная, ждать не любит.

Все члены следственной бригады внимательно выслушали этот длинный монолог. Беркович даже рот приоткрыл от изумления.

— Ну вот что, — грозным тоном начала было инспекторша, на лице которой возникло негодование и ледяная надменность, — ну вот что…

Она не договорила, — Клавдия жестом остановила ее.

— Мы уходим, — спокойно произнесла она. — Вы уже закончили? — обратилась к Вене и Берковичу. Они синхронно кивнули. — Славно. Как видите, мы не слишком задержали вас, Ираида… — она наморщила лоб, точно припоминая ее отчество, — Ираида Петровна. Полагаю, нам еще доведется встретиться.

— Вам же хуже, — криво усмехнулась Ираида Петровна и отвернулась.

— Да, кстати, — вдруг остановилась на пороге Клавдия. Она покидала помещение «Дружка» последней, и так получилось, что оказалась один на один со строптивой хозяйкой, — кстати, не в службу, а в дружбу: может, вы шепнете мне по секрету, что за «крыша» у вашей фирмы?

— Какая еще крыша? — буркнула хозяйка, растерявшись от доверительно-вкрадчивой интонации Дежкиной.

— Ну, мы же с вами взрослые люди. Чтобы получить помещение на этой площади, да еще держать его закрытым и ничего не бояться — для этого нужна серьезная защита. Кем, вы сказали, работает ваш муж?

— Ничего такого я вам не говорила, — отрезала Ираида Петровна, — и никакой «крыши» у меня нет. А если бы и была, — прибавила она, не сдержавшись, — то вам до нее бы в жизни не добраться.

Клавдия загадочно улыбнулась. Честно сказать, неприятная была улыбочка. Хозяйку даже передернуло.

Понедельник. 19.57–20.51

Клавдия успела заскочить в булочную перед самым ее закрытием. Купила черствого хлеба (продавщица назвала его «ночным») и приблизилась к маленькому круглому окошечку букмекерской конторы.

— Скажите, пожалуйста, а как сыграл «Сиэтл Суперсоникс»? — робко спросила она парня-клерка, который, видимо, уже собирался уходить и суматошно перекладывал на своем столике какие-то тетради.

— Там! — парень небрежно указал рукой на стену.

Дежкина обернулась и действительно обнаружила на стене длинные списки результатов сыгранных накануне футбольных, хоккейных и баскетбольных матчей. Она долго искала название «своей» команды и нашла ее в самом левом столбце, пятой снизу. «Суперсоникс» выиграл. Значит, та первая ставка была сделана правильно, и, если бы не грабители, вероломно отобравшие у нее счастливый купон, она получила бы сейчас целую тысячу.

Поднявшись по лестнице на свой этаж (лифт опять не работал), Клавдия пыталась при свете тусклой лампочки отыскать в необъятной сумке связку ключей. Спустя несколько минут поиски так и не увенчались успехом (не иначе как ключики покоились на самом дне), и Дежкина надавила бляшку электрического звонка. В ответ тишина. Она позвонила еще раз и прислушалась. Откуда-то из глубины квартиры доносилось: «Я на тебе никогда не женюсь. Я лучше съем возле загса свой паспорт!» Опять Ленка врубила «мофон», и все члены семьи оказались оглушенными.

«Укупник, — Клавдия без труда узнала голос певца. — Концерт по заявкам следователей городской прокуратуры. Станцевать, что ли?»

— Откгойте хто-нибудь! — шепеляво завопил Федор (видно, из своей комнатушки). — Васа мать приела, козлятуски!

Затем последовала небольшая пауза, после чего Федор от души выругался и его босые пятки зашлепали по коридорному паркету.

— Федя, лежи! — крикнула в замочную скважину Дежкина. — Что доктор тебе сказал?

— Так и помрес под дверями, а никто не откгоет… — Федор открыл дверь и без разведки повел наступление на жену, как бы в продолжение вчерашнего неоконченного монолога. — Это все твое воспитание! Нарозала дураков, воспитала их по-уродски и получаес теперь благодарность! Хоть обзвонись — им по фигу!

Он выглядел значительно лучше, нежели утром (опухоль на лице спала, кровоподтеки побледнели, заплывший глаз уже мог открываться и с укором поглядывать из-под нависшей брови). Но до полного выздоровления было еще далековато — правую ногу при ходьбе он волочил.

Клавдия почуяла, что ее муженек настроен по-боевому и явно нарывается на очередной скандал, вот только не может пока найти подходящего повода. И это обстоятельство больше всего раздражало Федора. А еще Клавдия уловила исходивший от благоверного неприятный запах спиртного. То-то болеутоляющие таблетки, оставленные ею утром на тумбочке в прихожей, остались нетронутыми.

— Отправляйся в постель, — приказала Клавдия.

— Сам разберусь! — рявкнул супруг. — Нагулялась? Как там нас хахаль позивает?

«Только не отвечать, — сцепила зубы Клавдия. — Только не поддаваться на провокации…»

— Молчис? Ну молци, молци, сказать-то тебе нецего… — опираясь на швабру, чрезвычайно удачно заменявшую костыль, Федор подпрыгивал на одной ноге. — От тебя опять пахнет музскими духами! Несет за километр!

— Температуру мерил? — Клавдия быстро сбросила сапоги, повесила на вешалку свое пальтишко и, не дожидаясь ответа, направилась в конец коридора к стенному шкафу.

Федор поковылял за ней, продолжая упрямо гнуть свое.

— У тебя на плеце седой волос! — шипел он. — Интересно было бы узнать, цей это волосок? Ты сто, с лысым загуляла?

— Макс давно пришел? — Дежкина распахнула створки шкафа, обвела быстрым взглядом скудный ассортимент семейного гардероба и ужаснулась. Плаща не было!

Она кинулась в комнату дочери, по дороге чуть не сбив с ног Федора.

— Ленка, я же тебя просила! Почему хотя бы один раз в жизни нельзя выполнить мою просьбу?

Дочь лежала на диване, задрав длинные ноги на стену, и пребывала, видимо, в состоянии блаженства. Появление матери явилось для нее полнейшей неожиданностью.

— Не надо, ма! — заканючила девчонка, когда Клавдия вырубила грохочущий магнитофон. — Весь кайф обломала!

— Почему ты не забрала из химчистки плащ? — уперев руки в бока, Дежкина склонилась над дочерью. Вид у нее был воинственный и не предвещал ничего хорошего.

— Че ты на меня орешь? — В последнее время Ленка взяла на вооружение безотказно действующий приемчик — как только на нее повышали голос (даже если она и в самом деле сильно провинилась), она сразу же переходила в стремительную контратаку. После этого «противник» обычно начинал теряться и постепенно умолкал. — Ты на мужа своего ори!

— Встань, хамка! — вскипела Клавдия. — Ишь, разлеглась!

— Хочу и лежу! — не осталась в долгу дочка.

— Бить тебя некому!

— Да я сама кого хочешь ударю!

«Остановись! — скомандовала себе Дежкина. — Нужно взять себя в руки и успокоиться. Неприятности на службе — это одно, а отношения внутри семьи — совсем другое. Не стоит их путать и смешивать…»

— Мир? — она протянула дочери вытянутый мизинец.

— Мир! — весело ответила Лена и коснулась пальца матери своим мизинцем. — Мирись, мирись, мирись и больше не дерись!

— А если будешь драться, я буду кусаться!.. — закончила детскую считалочку Дежкина, крепко прижимая к себе Ленку.

Победила дружба. Все-таки хорошо, когда родные люди не зацикливаются на обидах, а находят общий язык, сознавая, что во всем мире нет никого ближе, что все ссоры и связанные с ними переживания не стоят и выеденного яйца.

— Ты хоть ела что-нибудь?

— Да. Макс сосисок сварил.

— А отца кормили?

— Да пошел он! Весь вечер покоя не дает, нудила…

— Тих-тих-тих, — приголубила дочку Клавдия. — Вы уж не ссорьтесь тут без меня. А кто будет ругаться…

— Ты будешь кусаться.

— Нет, я вас всех в тюрьму посажу.

— Ну и шуточки у тебя ментовские, — укоризненно покачала головой Ленка. — Правильно говорят: с кем поведешься, от того и неберешься. Слава Богу, еще по фене не заговорила… Мамуль, обещай, что не набросишься на меня с кулаками. Я тебе сейчас кое-что покажу, но ты обещай.

В голосе Лены появилась какая-то медовая елейность, какие-то заискивающие интонации. Дежкина отметила это, но не придала большого значения.

— Обещаю.

— Поклянись, — потребовала Ленка. — А то я тебя знаю. Сначала пообещаешь, а потом…

— Клянусь, — Клавдия театрально приложила руку к груди.

— Закрой глаза, — заговорщицки подмигнула ей дочка. — Закрой, закрой.

Клавдия покорно выполнила эту просьбу, прикрыла веки и в следующее мгновение почувствовала, как ее потянуло в сон. Все-таки намоталась она за прошедший денек, врагу не пожелаешь…

— Можно открывать!

Ленка стояла перед ней, стройненькая, фигуристая и необычайно красивая (Дежкина вынуждена была признать, что ее кроха будет красивой женщиной. Неужели она не сбережет себя и в недалеком будущем сообщит: «Мама, я беременна»? Ведь у нынешней молодежи сплошной секс на уме… Нет, лучше об этом не задумываться). Клавдия с удовольствием смотрела на дочь.

— Ну как тебе? — Ленка вдруг по-детски начала жеманничать. — Полный улет, да?

— Спасайся кто может, — сказала Клавдия, разглядывая ее новую юбочку. — За что же я должна была тебя ругать, глупыха? Сколько же с меня причитается за эту обновку?

— Ты что? Неужели материальчик не узнаешь?

Дежкина присмотрелась к юбочке повнимательней, и у нее потемнело в глазах. Как же она могла не узнать материальчик, если проносила его на себе и в дождь, и в слякоть целых четыре года?

— Чертовка! — она бросилась к Ленке и обязательно поддала бы ей, если бы та вовремя не успела увернуться. — Что ж ты наделала?

— Ты же обещала! — Девчонка в испуге металась по комнате. — Ты же поклялась! Не прикасайся ко мне!

— Как ты посмела, бессовестная? — Клавдия не стала продолжать погоню. — Дурная голова рукам покоя не дает? Так?

— Что, жалко стало? — ерепенилась Лепка. — А то, что мне ходить не в чем, — об этом ты подумала? Будто мне больше делать нечего, кроме как старые тряпки перешивать. Тоже мне, Золушку себе нашла. Хорошо устроилась, мамаша!

— Миленькая, ты даже представить себе не можешь, что ты наделала! — заголосила Клавдия, чувствуя, как к ее горлу подступает горький ком. — Все пропало! Все!

— Что тут у вас происходит? — в комнату заглянул Федор.

— Дверь закрой! — рявкнули на него в один голос мать и дочка.

Удивительно, но Дежкин-старший не стал лезть на рожон, а тихонько ретировался.

— Ma, я, правда, не ожидала, что ты так расстроишься… — виновато потупилась Ленка. — Прости, ма… Хочешь, я у Макса денег возьму и завтра же тебе новый плащ куплю?

— Да разве дело в плаще?

— А в чем?

— В том, что лежало в кармане.

— А что лежало в кармане?

— Я не знаю! — Клавдии хотелось завыть волком от досады. — Но что-то должно было лежать, какой-то важный документ.

— Лично я заметила только кусочек шоколадной обертки, совсем не похожий на документ, а уж тем более важный.

— Кусочек обертки? — встрепенулась Дежкина. — В кармане лежал кусочек шоколадной обертки?

— Не-a, не в кармане, а за подкладкой. У тебя в кармане вот такущая дыра была.

— Где он?

— Выбросила…

— Куда?

— В окно…

Понедельник. 23.01–00.00

Уже второй час под окнами, выходившими во двор, при вялом свете уличного фонаря велись отчаянные поиски. Вернее, Ленка стояла поодаль и, сгорая от стыда (прохожие оборачивались в их сторону), наблюдала, как ее мать, пригнув голову к земле, ползает на коленях под кустами.

— Ма, сдалась тебе эта бумажка!.. — поеживаясь от холода, ныла девчонка. — Хватит, ма, пошли домой. Все равно ни черта не видно.

— Много ты понимаешь, — отозвалась Дежкина. — Ты иди, а я еще здесь чуток поищу. Иди-иди, спать пора.

— Да нет уж, буду группой поддержки. Только не понятно, зачем ради какой-то хрюкалоны все колени себе стирать?

— Следи за дикцией, — наставительно произнесла из кустов Клавдия. — У тебя во рту каша.

— Ничего не каша…

— Я, например, абсолютно ничего не расслышала. Хрю… что?

— Хрюкалона, — повторила Ленка.

— Это что? Новое неприличное словечко?

— Уж не знаю, приличное или неприличное, тебе видней.

— Мне?

— На бумажке было написано — «Хрюкалона». Я и запомнила, потому что это — маразм. У меня память хорошая на всякие маразмы.

Кусты зашевелились. Сначала над голыми ветками появилась голова Дежкиной, а вслед за головой и сама она. Все ее движения были замедленны, как в кино, когда бег лошадей красиво показывают. Она несколько раз безмолвно открыла и закрыла рот, прежде чем потрясенно произнесла:

— Ты прочитала написанный на бумажке текст, запомнила его и до сих пор молчала? Я как каторжанка ползаю тут на карачках, а ты смотришь на меня и молчишь?

— Ma, откуда мне было знать? — Лепка была потрясена не меньше матери. — Ты ж нормально не объяснила…

— Ну-ка повтори!

— Ты ж нормально не объяснила…

— Слово повтори, бестолочь!

— Хрюкалона.

— Точно? Ничего не напутала?

— Чтоб мне провалиться!

«Хрюкалона… Хрюкалона… — судорожно соображала Клавдия. — Что бы это могло быть? Город? Деревня? Поселок? Река? Гора? Озеро? Имя? Фамилия? И какое эта Хрюкалона имеет отношение ко всему тому, что начало происходить два дня назад?»

Вернувшись домой, Дежкина первым делом отыскала на книжной полке энциклопедический словарь и раскрыла его на букве «X».

Хрусталь, Хруцкий, Хрущаки, Хрущев, Хрущи, Хрущов, Хрюкин… Дальше следовало — «Хряк». О Хрюкалоне никаких упоминаний не было.

«Завтра же сбегаю в библиотеку, в справочниках покопаюсь, вот только читательский билет нужно отыскать», — решила Клавдия, но тут же вспомнила, что до сих пор еще не вернула сборник стихов Маршака, взятый ею несколько лет назад, когда Ленка ходила в четвертый класс. Теперь книжку вряд ли дадут.

А в это время Федор сидел на кухне и умиленно наблюдал за тем, как его сын колдует над компьютером. Максима немного стесняло присутствие отца, но внешне это никак не выражалось. Не прогонять же его, в самом деле. Пусть торчит, лишь бы не мешал.

— В наше время таких штуковин не было, — Федор украдкой оглянулся на дверь и мгновенно опрокинул в себя очередную рюмашку.

Как ни странно, от выпитого шепелявость Федора куда-то пропала.

— Не было… — не отрывая взгляда от мерцающего монитора и увлеченно перебирая пальцами по клавиатуре, согласился с отцом Макс.

— Мы все больше голубей гоняли по крышам да в подкидного с дворовыми ребятами до одури, — у Дежкина-старшего обычно увлажнялись глаза, когда он начинал вспоминать босоногое детство. — Прибегали после школы и сразу на чердак, в подкидного. Нет, не на деньги. На щелбаны. Вот так, зажимаешь в руке колоду и по кончику носа р-р-раз, р-р-раз! Знаешь, как больно?

— Знаю-знаю, — автоматически отвечал Максим, вынужденный выслушивать эту историю в тысячный раз.

— Родители, конечно, ругались, но разве нас, пацанов, загонишь домой. — Федор опять потянулся к спиртному, но сын опередил его, отодвинув бутылку на другой, недосягаемый для отца угол стола. — Это теперь молодежь закрывается в своих каморках, совсем воздухом не дышит. Вот тебе, родной, почему бы в футбол со сверстниками не погонять, а? Гляди какой момон себе отрастил! Стыдись!

— Стыжусь…

— А что толку, что стыдишься? Жиру от этого не убавится и мускулов не прибавится. Я в твоем возрасте шестнадцатикилограммовую гирю пятьдесят раз отжать мог. А ты можешь?

— Могу, могу…

— А давай докажи прям щас! — оживился папашка. — Вон она, гиря-то, на балконе пылится!

— Батя, отстань, а? — Макс хмуро взглянул на Дежкина-старшего. — Тебе поговорить не с кем, а я зашиваюсь…

— Зашивается он, — обиженно прогундосил Федор. — При желании и обезьяну можно научить на кнопки нажимать. Ты только скажи, какая от этого польза? Объясни папке, а то он отсталый, не понимает.

— Польза? — Макс поднял на Федора воспаленные глаза. — Я деньги в дом приношу, вот какая польза.

— Ну да, ну да… — вынужден был согласиться с ним отец. — Но деньги — это результат. А в чем заключается сам процесс? Вот что ты сейчас делаешь?

Максим понял, что ему будет не так-то просто отделаться от папаши. Тот явно был расположен к долгой душевной беседе. Бороться с этим можно было только одним способом — наглядно показать Федору всю его несостоятельность в области компьютерных технологий, после чего его дилетантский интерес исчезнет сам собой. Если бы только парень знал, как сильно он ошибался.

— Процесс заключается в том, чтобы разработать новую вирусную программу, от которой не сможет избавиться ни один диск-доктор.

— Че? — с глуповатой улыбкой спросил Федор. — Какой доктор?

— Диск-доктор — это тоже программа, но иного свойства. Она должна проверять винчестер на наличие в нем зараженных директорий и, если таковые имеются, лечить их или уничтожать.

— Эка! — крякнул Дежкин-старший. — Надо же, что только эти япошки не придумают! — И вдруг лицо его сделалось сумрачным. — Погоди-погоди… Не понял…

— И не поймешь, нечего стараться, — строго сказал Макс.

— Погоди-погоди… — Брови Федора сошлись на переносице забавным клинышком. — Ты сейчас делаешь вирусную программу?

— Совершенно верно.

— Чтобы потом ее уничтожил доктор?

— Наоборот. Чтобы НЕ уничтожил.

— Значит, если в компьютер попадает вирус — это хорошо?

— Для меня хорошо…

— А для компьютера?

— Смотря какой вирус. Если он проникает в оперативную память, то весь системный блок можно выкидывать на помойку.

— Зачем выкидывать?

— Для того, чтобы купить новый.

— Погоди-погоди… Предположим, ты написал свою вирусную программу и что потом?

— Потом я вгоняю ее в компьютер.

— И компьютер ломается?

— Скажем, выходит из строя.

— Чертовщина какая-то… — задумчиво почесал затылок Федор. — Какой дурак позволит тебе ломать его компьютер?

— А дурак ни о чем не подозревает. Он думает, что я провожу профилактику.

Какое-то время Дежкин-старший молчал, раздувая ноздри. Затем поднял на сына тяжелый взгляд и угрожающе пробасил:

— Я все понял! Все! Сначала ты запускаешь вирус в компьютер, а потом говоришь его хозяину: «Так, мол, и так, нужно менять детали, полетел подшипник, придется раскошелиться!»

— Подшипник — совсем из другой области, — Максим был поражен отцовской проницательностью. — Но сама идея верна.

— Подонок! Ты пользуешься доверчивостью людей и мерзким, бессовестным обманом выкачиваешь из их карманов деньги!

— Допустим, — насупился Макс. — Что из этого?

— А то, что так жить нельзя! — заревел Федор. — Немедленно прекрати этим заниматься! Я приказываю тебе!

— Как-нибудь сам разберусь, — ощерился парень. — Занимайся своими делами, а в мои не лезь!

— Зло никогда не остается безнаказанным! — Дежкин-старший потрясал в воздухе кулаком. — Вспомни своих тараканов! Вспомни, как тебя отлупили! Все жильцы дома сговорились, подкараулили тебя и отлупили. Опять нарваться захотел? И ведь нарвешься! Обязательно нарвешься, ребрышки тебе пересчитают!

— Тебе, я гляжу, уже пересчитали, — ехидно ухмыльнулся Макс.

Задетый за самое больное, Федор не смог стерпеть этой издевательской насмешки. Он распрямился во весь рост и, схватив швабру-костыль, уже было занес ее над головой, как в кухню ворвалась Клавдия. Если бы не она, ее благоверный обязательно свершил бы отцовский самосуд, покарал бы своего отпрыска.

В семье Дежкиных опять воцарился зыбкий покой. Ленка плескалась в ванне, Макс продолжал возиться с компьютером, а Федор, почитав газеты, наконец-то вырубился, и теперь его клокочущий храп был слышен даже на улице.

Клавдию сморило мгновенно, едва она села в кресло-качалку перед телевизором, намереваясь взглянуть на «Эротические шоу мира». Трель телефонного звонка разбудила ее, когда на экране уже мелькали полосы, а из динамика доносилось шипение. Настенные часы показывали начало третьего.

— Клавдия Васильевна, умоляю, простите! — на другом конце провода был Подколзин. — Разбудил, да?

— Я еще не ложилась, — Дежкина попыталась придать своему голосу свежесть.

— Клавдия Васильевна, нам нужно срочно встретиться.

— Что произошло?

— Это не телефонный разговор. Жду вас завтра в десять ноль-ноль у главного входа в телецентр.

— Хорошо, — в душе Клавдии начало зарождаться нехорошее предчувствие. — Приду.

— Это очень важно, — повторил Михаил. — Прошу вас, не опаздывайте. Ровно в десять ноль-ноль.

И в трубке зазвучали короткие гудки.

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

Вторник. 9.43–10.25

Клавдия явилась на встречу с Подколзиным минут за десять до оговоренного срока — на троллейбусной остановке было столпотворение, и пришлось добираться от «Алексеевской» на маршрутке. Дороговато, зато быстро.

Она стояла посреди огромного холла и с нескрываемым любопытством разглядывала эстрадных знаменитостей. В этот ранний час их скопилось у проходной большое количество. Наверное, пришли на съемку какого-нибудь концерта или молодежной передачи. Странно, но в обыденной обстановке, без грима, без париков, без идиотских лохмотьев (которые почему-то принято называть костюмом) «звезды» не представляли собой ничего особенного. Люди как люди. Только усталые немножко, а некоторые уже с утра пьяненькие.

— Простите, вы Клавдия Васильевна? — Дежкину тронул за плечо парень в застиранном джинсовом комбинезоне и в бейсбольной кепке, козырек которой был перевернут на затылок. — Мишу неожиданно начальство вызвало, и он попросил, чтобы я вас встретил.

— А когда он освободится? — насторожилась Дежкина.

— Чего не знаю, того не знаю.

— А вы его друг?

— Скорее, товарищ по работе. Работаем вместе.

Клавдию вдруг кольнуло в сердце. С первого взгляда не понравился ей этот паренек, что-то смущало в его облике. Быть может, быстро бегающие карие глазки-пуговки? Или небрежная щетина на его впалых щеках? (Дежкиной всегда казалось, что на телевидении должны работать опрятные, следящие за своим внешним видом люди.) А еще ей вдруг показался знакомым его голос с едва заметной шепелявостью…

— Можно спуститься в бар, там сегодня пирожные вкусные, — предложил парень, когда они благополучно миновали пропускной пункт. — А можно по магазинчикам прошвырнуться, если желаете. Например, на втором этаже открылся недорогой супермаркет. Там и продукты, и шмотки на любой вкус.

Точно. Дежкина уже где-то слышала этот голос. Совсем недавно, буквально несколько дней назад. Но где? Где? Уж не в сером ли «Жигуленке», когда ей на голову набросили мешок? У сидевшего слева от нее налетчика был точно такой же голос…

— Вы случайно не знаете, как сыграл «Сиэтл Суперсоникс»? — наивно спросила Клавдия.

— Простите, кто сыграл? — то ли не понял, то ли не расслышал парень. Или якобы не расслышал.

— Это я так… Неважно… — От нарастающего страха и подозрений у Дежкиной начали подкашиваться ноги. У нее всегда так бывало в критических ситуациях — внешне испуг никак не выражается, а ноги перестают слушаться, будто к земле прирастают. — Где здесь туалет?

— Этого добра хватает, — улыбнулся парень, обнажив кривые желтые зубы. — Давайте я вас провожу.

Они поднялись по лестнице на второй этаж, повернули за угол и, очутившись в мрачном коридоре, двинулись вдоль нескончаемого ряда пронумерованных дверей.

«Куда он меня ведет? — лихорадочно соображала Клавдия. — Как назло, ни одной души… Не у кого даже помощи попросить… Что они сделали с Михаилом? Убили? А если закричать во все горло? Интересно, кто-нибудь услышит?»

— Прошу вас, — «сослуживец» Подколзина остановился у двери с табличкой, на которой была изображена треугольная тетенька. — Я вас здесь подожду, если не возражаете.

И опять он улыбнулся, и улыбка эта была какая-то натянутая, неестественная, лживая. Последнее, что успела заметить Дежкина перед тем, как захлопнуть за собой дверь, — парень сунул руку в карман своего комбинезона, после чего раздался тихий щелчок, похожий на звук, издаваемый выкидным ножом.

Туалетная комната была пуста. Клавдия приблизилась к раковине, невольно взглянула на себя в большое настенное зеркало и, пустив холодную воду, ополоснула лицо. Учащенное дыхание чуть-чуть успокоилось, сердце стихло.

Потом она распахнула вертикальную форточку окна и глянула вниз. Прямо под ней, на расстоянии полуметра, раскинулся гигантский козырек, покрывавший главный вход в телецентр. Клавдия подобрала полы юбки и, зажав в зубах свою сумку, перешагнула через подоконник. Теперь нужно было немного пройти по козырьку и попытаться проникнуть в любое другое открытое окно. Что она и сделала.

Судя по тому, что кабинет был уставлен дорогущей кожаной мебелью, его хозяин наверняка занимал какую-нибудь начальственную должность. За Т-образным столом сидели люди в цивильных костюмах и чинно, не повышая голосов, вели обсуждение какого-то проекта, готовящегося в производство. Не иначе как здесь проходило важное совещание. В воздухе стоял терпкий аромат английских сигарет и мужских одеколонов.

— Проштите за бешпокойство, — придерживаясь рукой за фрамугу, Дежкина спустилась на пол и, обогнув стол, направилась к выходу. При этом большая хозяйственная сумка продолжала раскачиваться в ее сомкнутых зубах, сильно мешая правильному произношению слов.

Обсуждение разом смолкло, и в установившейся тишине только моргали десятки глаз. Кто-то из присутствующих выронил изо рта сигарету, и она покатилась по столу.

— Еще раз простите… — Клавдия все-таки догадалась взять сумку в руку. Теперь она пятилась к двери, кланяясь по сторонам. — Сидите спокойно, я ухожу, ухожу…

— Кто эта баба? — спустя несколько мгновений громогласно спросил сидевший во главе стола мужчина, но Дежкина его уже не слышала.

Осторожно выглянув в коридор, она вынуждена была удостовериться в том, что «джинсовый» парень все еще караулил ее у дамской комнаты. К счастью, он стоял к ней спиной. Теперь ей нужно было срочно поменять место дислокации, не теряя времени искать путь к спасению. Не дожидаясь, пока парень оглянется, Дежкина быстро юркнула в большую железную дверь и, к своему удивлению, оказалась в студии, где происходило нечто бестолковое и веселое одновременно. То все как безумные хохотали, то вдруг начинали ссориться, невзирая на множество зрителей.

Это снималась какая-то развлекательная игра. Кажется, Дежкина видела ее как-то по «ящику». Во всяком случае, размахивающий руками ведущий показался ей знакомым.

Точного названия игры Клавдия не вспомнила (что-то вроде «Назови мотивчик» или «Угадай куплетик»), а вот ее условия припомнить смогла — нужно было нажать на красную кнопку и назвать несколько слов из песни. И кажется, за победу игрокам полагался большой денежный приз.

Вторник. 10.15–10.32

На завтрак был вчерашний плов с курагой.

За стареньким, покрытым рваной клеенкой столом сидели двое: облезлая такса по кличке Пудинг и Мамурджан Ганиев.

На таксе был пожеванный кожаный ошейник с металлическими блямбами, на Ганиеве — драная майка, спортивные штаны «адидас» и шлепанцы с загнутыми кверху носами.

Такса тыкала длинной крысиной мордой в выщербленное блюдце, Ганиев же ел руками из глубокой миски, запихивая пальцы в рот, а затем их облизывая.

— Кюшай, дорогая, — говорил Ганиев собаке, с удовольствием обгладывая сочную косточку, — где еще такой плов будешь кюшать?

Такса отплевывалась: она раскусила горошину черного перца.

Эта идиллическая картинка могла бы ввести в заблуждение стороннего наблюдателя, который, без сомнения, сделал бы вывод о необыкновенной любви хозяина и его питомицы.

На самом же деле Мамурджан Ганиев терпеть не мог Пудинга.

Такса раздражала его с первой минуты знакомства. Ганиеву не нравился ее вид. «Похожая на селедку на коротких ножках!» — не раз говорил он. Не нравился характер ее («Наглая и бесстыжая, а еще вредная такая!..»), привычки. «Вместе со мной за столом кюшает, слушай! В постели на подушке спит!» Не любил прозвище — Пудинг и, наконец, пол, — ибо Пудинг, несмотря на кобелиную кличку, на самом деле была самая настоящая сука. «Всем сюкам сюка!» — с отвращением сообщал Мамурджан.

Но делать нечего, пришлось смириться со всеми недостатками таксы, потому что Лариса Ивановна поставила вопрос ребром: или мы живем втроем, или я живу вдвоем с Пудингом.

Мамурджан по здравом размышлении выбрал первое.

Здравомыслие никогда не было его отличительной чертой, но на сей раз оно ему сослужило добрую службу.

Мамурджан рос в небольшой узбекской деревушке под Наманганом, обожал плоды тутового дерева, мамин плов и старый дедушкин кинжал.

Когда его задирали соседские старшие пацаны, маленький Мамур сдвигал брови к переносице, страшно оскаливался и говорил:

— Зарэжу.

Угроза действовала безотказно.

Тогда еще Ганиев понял, что веское слово тоже может быть делом.

Другой вопрос, что веские слова приходили на ум крайне редко.

С Ларисой Ивановной Мамурджан познакомился, когда проходил службу в рядах Советской Армии. Ему, как считалось, повезло: вместо какой-нибудь Тмутаракани призывник из-под Намангана попал в столицу тогда еще большой страны.

Лариса Ивановна трудилась поварихой в солдатской столовой и славилась двумя вещами: редкостно пышным бюстом и столь же редкостно топорными чертами лица.

Она была настолько некрасива, что даже вечно озабоченные поиском женской ласки солдатики не обращали на нее внимания даже в состоянии изрядного подпития.

Лариса Ивановна жила в однокомнатной квартире с высокими потолками в самом центре Москвы и похвалялась, что ее дом находится ближе к Кремлю, чем даже у Аллы Пугачевой.

Единственной спутницей жизни поварихи, скрашивающей ей унылое существование, была стареющая такса по кличке Пудинг.

По вечерам Лариса Ивановна брала Пудинга под мышку и направлялась либо к Патриаршим прудам, про которые, как она с удивлением узнала, даже была написана какая-то интересная книжка, либо с независимым видом прогуливалась во дворике дома по улице Брестской в тайной надежде увидеть выходящую из подъезда Пугачеву.

Увы, рыжеволосую эстрадную диву ей удалось лицезреть лишь дважды, да и то мельком и издалека, зато Лариса Ивановна познакомилась с пугачевской экономкой и даже перекинулась с нею двумя-тремя фразами. Пудингу же посчастливилось обнюхать перепуганную мордочку любимого пуделя Аллы Борисовны.

С той поры повариха ощущала себя приобщенной к кругу сильных мира сего и даже делала вид, что ее вовсе не заботит отсутствие в ее жизни мужского плеча.

При чем здесь Мамурджан Ганиев, спросите вы?

Все дело в том, что именно ему и было суждено стать мужской опорой Ларисы Ивановны на склоне лет.

Они познакомились, когда Ганиев был откомандирован на солдатскую кухню для прохождения двух нарядов вне очереди.

Неудобно говорить, но Мамурджан был пойман с поличным за нехорошим занятием: он писался в постель в надежде быть комиссованным из-за хронического энуреза.

Грустный, благоухающий мочой Ганиев сидел в подсобке и чистил картошку.

Картошки было много, и спешить не имело смысла.

А Лариса Ивановна тосковала среди кастрюль.

Соплюха Шурка, которая работала на солдатской кухне без году неделя, вдруг объявила, что выходит замуж за молоденького лейтенанта, и эта новость отчего-то отозвалась глухой болью в сердце поварихи.

Шурка могла бы подождать, думала Лариса Ивановна, ей только двадцать… а если кому-то (Лариса Ивановна даже в мыслях не уточняла, кому именно) вдвое больше, ждать уже не хочется. И не можется.

Днем повариха посмотрела на симпатичного Шуркиного жениха, за обе щеки уплетающего сваренный ею, Ларисой Ивановной, рассольник, и вдруг ощутила прилив давно забытой женской жажды — любить и быть любимой.

И так допекла Ларису Ивановну эта жажда, что она вошла в подсобку, затворила дверь и, ничего не объясняя, повалила рядового Ганиева на картошку и сделала его мужчиной, а себя сделала женщиной.

— Вот это да, слюшай, — только и смог вымолвить Ганиев, когда пришел в себя, — какая ты…

Лариса Ивановна застенчиво улыбнулась.

С этого дня Мамурджан мог сколько угодно писаться в постель и получать наряды вне очереди, потому что на кухне за него всю работу делала Лариса Ивановна, а он только ел до отвала да взвешивал в подсобке двумя руками необъятную поварихину грудь.

Хорошо с тобой, — признался однажды Мамурджан в минуту нежности, погребенный под переспелыми прелестями Ларисы Ивановны. — Уже дембель скоро, уезжать в Наманган буду, а мне прямо расставаться не хочется, слюшай.

— И не надо! — воскликнула повариха и предложила сделку: Лариса Ивановна становится Ганиевой и получает от демобилизованного супруга толику семейного счастья. А за это она прописывает Мамурджана в своей замечательной однокомнатной квартире с высокими потолками в самом центре Москвы на постоянное место жительства.

Две бессонные ночи напролет рядовой Ганиев призывал на помощь все свое здравомыслие, и наконец это ему удалось Он сказал Ларисе Ивановне «да».

Так Мамурджан Ганиевич Ганиев стал москвичом и семейным человеком.

Теперь он вел скучную жизнь обывателя, просиживая вечера перед телевизором, перестал замечать вопиющую некрасивость своей прекрасной половины, смирился с Пудингом в постели и за семейным столом, богатырским храпом супруги и холодной московской зимой.

Он работал дворником в ближайшем РЭУ и на скромную зарплату покупал сигареты «Прима», а еду из солдатской столовой доставляла Лариса Ивановна.

Так было до тех пор, пока в один печальный день — было это аккурат накануне его двадцатисемилетия, Мамурджан не стал вдовцом.

Лариса Ивановна полезла за консервами своего изготовления на антресоли, оступилась на табуретке, упала и сломала себе шейный позвонок.

Позвонок вошел в мозг, это вызвало необратимые процессы… — короче говоря, безутешный супруг мало что понял в насыщенном специальными терминами объяснении врача-нейрохирурга, кроме одного: Ларисы Ивановны больше нет, он остался один.

Как ни странно, Мамурджан тяжело переживал потерю супруги.

С удивлением он был вынужден признаться самому себе, что привязался к большому рыхлому телу поварили, пропахшему борщом, компотами и запахами солдатской казармы, и теперь тосковал.

Он даже не выставил за порог старушку Пудинг, а, напротив, стал к ней лучше относиться.

Пудинг, как было заведено, продолжала питаться за одним столом с хозяином и спать у его изголовья.

Дни Ганиева текли серо и размеренно, и, казалось, ничто уже не могло изменить сложившийся уклад. Но вот однажды…

…Пудинг внезапно оторвала мордочку от блюдца с пловом и прислушалась, а затем с яростным и громким лаем бросилась в прихожую.

«Кого еще принесло, слюшай», — сам себе сказал Ганиев и пошел отворять.

Звонок раздался в тот самый момент, когда хозяин стал открывать замок.

— Какой гость! — удивился он. — Вовремя пришел. Плов будем кюшать.

— Спасибо, с удовольствием, — ответил Игорь Порогин. (Это был он.)

Вторник. 10.44–12.50

В дальнем конце студии, на ступенчатом подиуме, разместился оркестр. Живая музыка грохотала так громко, что у Дежкиной засвербело в ушах.

«Бедный мальчик, — подумала она о ведущем. — Как он еще голос не сорвал? Это какую ж надо иметь глотку, чтобы перекричать целый оркестр!»

Чувство близкой опасности не отступало, и Клавдия решила задержаться в студии, полагая, что в толпе зевак (а их, пожалуй, было побольше, чем зрителей) ее будет трудно обнаружить. Но через несколько мгновений съемка закончилась, и зрители потянулись к выходу.

До сего момента Дежкина наивно полагала, что все передачи идут по телевизору вживую, в прямом эфире, и была слегка удивлена, когда после небольшого перерыва началась еще одна съемка этой игры. Зрители, отдохнув немного, вернулись на свои прежние места. Позже она узнала, что эту игру записывают на пленку по четыре раза в день в течение целого месяца.

«Ерундистика какая-то… — недоумевала Клавдия. — Зачем снимать сразу несколько передач, а потом по одной показывать раз в неделю? Не лучше ли делать нормально, по-человечески — снимать раз в неделю и показывать раз в неделю? Вечно эти телевизионщики чего-нибудь понапридумают…»

И все-таки где-то в глубине души она еще надеялась на то, что «джинсовый» действительно работал вместе с Подколзиным, что Михаила на самом деле вызвало начальство, что он жив и невредим, что «смертельная опасность» — лишь плод ее возбужденной фантазии. (Но в связи с последними, очень странными событиями Дежкину вполне можно было понять и оправдать ее страхи.)

В это время в стане творческой группы (она расположилась на стульях рядом с трибуной) нарастал скандальчик. Дежкина краем уха уловила самый конец гневного монолога рыжей тетеньки (наверное, режиссера или администратора), которая возмущенно потрясала в воздухе длинными пальцами, безмерно украшенными кольцами из драгметаллов:

— Куда он мог запропаститься? Вы в баре искали?

— Искали… — в один голос отвечали провинившиеся ассистенты.

— И что теперь? Отменять съемку? Ищите нового игрока, бездельники! Чтобы через десять минут он был в гриме на площадке!

Стулья разом опустели — ассистенты кинулись исполнять приказ рыжей тетеньки. Клавдия была неподалеку от них, и поэтому к ней обратились они с мольбой о помощи.

— Но я никогда прежде не стояла перед камерой… — застеснялась Дежкина. — Это же так страшно… И вообще, я не знаю, как себя вести.

Ее наперебой начали уговаривать, приманивая большим денежным выигрышем в случае победы в финале игры. Клавдия отнекивалась, но в конце концов согласилась.

Гримерша, толстая, но очень подвижная женщина, не замолкала ни на секунду. За то недолгое время, пока Дежкина сидела в кресле и с нескрываемым интересом наблюдала в зеркале, как ее лицо покрывается ровным слоем бронзового загара, Лола (так звали гримершу) успела поведать ей о последних кадровых перестановках в цехе, о том, что кремы, пудры, помады и щеточки ей приходится покупать самой на кровные денежки, а зарплату не выплачивают уже третий месяц, что у других гримеров руки из задницы растут, а они о себе о-го-го какого мнения, что в продуктовой лавке еще час назад давали дешевые куриные яйца, и конечно же не забыла рассказать «коронную» историю из собственной практики.

— Я недавно Жириновскому тончик накладывала перед съемкой какой-то серьезной передачи. Ну, кроме него и другие политики были, сидели тут на диванчике, очереди дожидались. Так Вольфович, значит, приподнимается в кресле и шепчет мне на ушко: «Ты, — шепчет, — в пудру им чего-нибудь подмешай, чтоб подохли! Давай-давай, подмешай чего-нибудь, чтобы подохли все!» И сразу добавляет: «Шутка!» Такие вот шуточки…

Клавдию и еще двух игроков, мужчину и женщину разместили на невидимой для зрителя стороне круглого подиума. Не успела она успокоить нервную дрожь в руках, как неожиданно зазвучала музыка, раздались равнодушные аплодисменты и подиум начал медленно поворачиваться вокруг своей оси.

— Уважаемые участники, займите свои места, — ведущий опять демонстрировал свою неуемную жестикуляцию, — будем с вами знакомиться…

Яркое марево осветительных приборов больно ударило в глаза. Взгляды черных глазниц телекамер будто прожигали кожу. Клавдии было неуютно, неловко, она стеснялась своей одежды, боялась, что сморозит какую-нибудь глупость и неосторожным словом выставит себя на посмешище перед всей страной. А когда она явственно представила себе, что эту игру будут смотреть ее коллеги по работе (естественно, не обойдется без всеобщего обсуждения, подтрунивания и покручивания пальцем у виска), ей вдруг нестерпимо захотелось убежать из студии, и лишь огромным усилием воли она заставила себя остаться.

— …Третьего участника зовут Клавдией, она старший следователь городской прокуратуры…

После недолгой паузы — шквальная овация на трибуне. И почему людей приводит в такой восторг факт, что женщина работает следователем? Что в этом удивительного и сверхъестественного?

— …В перерывах между ловлей всякого рода жуликов и бандитов Клавдия Васильевна любит готовить, воспитывает двух сыновей…

«Двух сыновей? Русским же языком сказала, что у меня сын и дочь. Каким местом он меня слушал? Ох уж эти телевизионщики…»

— …И конечно же любит слушать всякую разную музыку, отдавая предпочтение классическим произведениям. — Лицо ведущего было словно парализовано профессиональной улыбкой. Еще бы — по четыре раза в день повторять одно и то же. Попробуй тут сохранить свежесть восприятия происходящего. — Клавдия Васильевна, кто из композиторов вам больше всего нравится?

— Это вы мне? — Дежкина не узнала свой голос. В горле пересохло.

— Кому же еще? Ведь у нас нет второй Клавдии Васильевны!

— Мне нравится Чайковский…

— А что именно?

— «Лебединое озеро»… — Дежкина выпалила первое, что пришло в голову.

— Вряд ли кому-нибудь удастся спеть фрагмент из этого нетленного отечественного мюзикла, — ехидно сощурился ведущий. — В таком случае вы, быть может, станцуете несколько па?

— Я? — окончательно растерялась Дежкина. — Прямо здесь? Сейчас? Станцевать?

— Почему нет? А все наши зрители поддержат вас своими аплодисментами!

Лицо Клавдии покрылось красными пятнами, она вся напряглась и, мучительно преодолевая стыд, неловко засеменила ногами, тихонько подпевая себе: «Та-та-ра-ти, та-ра-ти, ту-та… Та-та-ра-ти, тара-ти, ту-та…»

«Что я делаю? — стучало в голове. — Старая дура!»

Болельщики на трибунах зашлись в восторженном вое. Все это действо смахивало на концерт самодеятельности в сельском клубе. Или на полный дурдом.

— Ва-а-ууу! Браво, Клавдия Васильевна! — пьянел в экстазе ведущий. — Вот вам и следователь! Вот вам и очные ставки, допросы и всевозможные алиби! Какие перышки, какой носок, уж, видно, ангельский быть должен голосок! Прекрасное выступление, и надеюсь, что на такой же мажорной ноте пройдет вся наша игра! Итак, начинаем первый тур!

Включили фонограмму, и не успела Дежкина вслушаться в первые аккорды, как ее «соседка» хлопнула кулачком по красной кнопке и радостно произнесла:

— В лесу родилась елочка!

— Мало того, что она родилась, так ее еще и срубили под самый корешок! — ведущий чуть не задохнулся от нахлынувших на него восторженных чувств. — И Лариса, участница под номером один, зарабатывает двадцать пять рублей, а рубль в сегодняшней программе равен египетскому фунту!!!

«Это хорошо или плохо? — подумала Клавдия. — Что такое египетский фунт и сколько будет, если перевести его в рубли?»

Вторую мелодию она узнала сразу («На Тихорецкую состав отправится, вагончик двинется — состав останется»), но Лариса опять опередила ее и опять дала правильный ответ. То же случилось и с третьей песней, и с четвертой, и с пятой… Шестую случайно угадал стоявший в центре мужчина и получил за это двадцать египетских фунтов. На счету Дежки ной пока что не было ни гроша.

Начался второй тур, и ситуация повторилась. Все мотивчики были Клавдии знакомы, но каждый раз она не успевала за своей соперницей на какие-то считанные доли секунды.

«Надо же такому быть! — войдя в азарт, злилась на себя Клавдия. — И как это ей удается? Будто заранее знает правильные ответы. Заранее знает…»

Дежкина повнимательней присмотрелась к «первому номеру» и обнаружила, что Лариса активно перемаргивается с рыжей тетенькой. И ей сразу все стало ясно. Но как уличить подставку, не спровоцировав при этом скандала? Нужно было действовать крайне тактично и осторожно.

Как раз в этот момент с грохотом лопнул один из осветительных приборов, в студии бы объявлен минутный перерыв, и Дежкина не преминула воспользоваться благоприятной ситуацией.

— Дорогуша, — вкрадчиво обратилась она к сопернице, — разрешите мне предостеречь вас от одной ошибки, которая при определенных обстоятельствах может стать роковой.

— Предостеречь от ошибки? — натянуто улыбнувшись, насторожилась девица.

— То, чем вы сейчас занимаетесь, — продолжала ласково Клавдия, — очень подходит под одну неприятную статью уголовного кодекса…

— О чем вы говорите? — возмутилась соперница.

— Не стоит лишний раз гримасничать и обзаводиться морщинками, — посоветовала ей Дежкина. — Я все прекрасно видела. А вы прекрасно знаете, что я все прекрасно видела. Вы не забыли, где я работаю?

— Вы — следователь…

— Вот именно. — И Дежкина сложила крестом пальцы.

Конечно же она блефовала. Не существовало никакой уголовной статьи, по которой можно было бы привлечь к ответственности подобных фальсификаторов. Но разве могла об этом знать соперница?

— Мы договорились? — напоследок спросила ее Клавдия.

— Договорились… — ответила девица.

Таким образом, попранная справедливость была восстановлена. Правда, когда игра возобновилась, Дежкина угадала только одну мелодию.

— Атас! — заорала она что было мочи.

— Атас! — весело согласился ведущий.

Больше успехов не было. Зато «подставка» тоже молчала в тряпочку, хоть ее и подмывало нажать на красную кнопку.

В третий тур Клавдия не попала, но покидала подиум с гордо поднятой головой.

— Надеюсь, вы разбираетесь в юриспруденции и дедукции значительно лучше, чем в музыке, — сказал ей на прощание ведущий.

«Вот и опозорилась… — думала Дежкина, теперь уже со стороны наблюдая за перипетиями игры. — Только этого не хватало мне для полного счастья».

Вдруг над самым ухом раздалось:

— Клавдия Васильевна, где вас черти носят?

Она резко обернулась. Слава Богу! Подколзин… Живой.

— Ой, Мишенька… Как я вам рада!

— Я уже весь телецентр обегал вдоль и поперек, — оператор сурово хмурил брови. — Женька вообще ничего понять не может. «В туалет, говорит, зашла, я ее жду, жду, жду… Минут двадцать жду. А потом заглянул — пусто». Что вы в самом деле?

— Мишенька, простите, я… я… — Не находя слов, Дежкина умолкла.

И действительно, как она могла объяснить свое трусливое исчезновение? Но одному она была беспредельно рада — «джинсовый» никакой не бандит. И надо же было так обмануться! Глупость из глупостей.

— Как там начальство? — только и нашлась что спросить.

— Нормалек… Пойдемте, — Подколзин крепко взял Клавдию за локоть и буквально поволок прочь из студии, — открылись новые обстоятельства…

— Обстоятельства чего?

— Сами увидите.

Вторник. 10.37–13.38

Такса недоверчиво обнюхивала его штанину и глухо рычала.

— Вот, — сообщил Игорь, стягивая ботинок, — шел поблизости, гляжу, свет в окне горит. Дай-ка, думаю, зайду… побеседуем за бутылочкой. Мы ведь в прошлый раз так и не поговорили толком.

Ганиев протянул незваному гостю тапочки с загнутыми кверху носами и сокрушенно вздохнул.

— Я тебе так скажу, дорогой, — продолжал Порогин, пытаясь запихнуть широкую ступню в узенькую обувку, — мы с тобой по одну сторону баррикад, хотя на первый взгляд может показаться, что по разные. Ты в каких войсках служил?

— В советских, — простодушно отвечал Ганиев.

— Вот видишь — и я в советских! Стало быть, у нас много общего. За это и выпьем! — Следователь извлек из внутреннего кармана пиджака влажно поблескивающую поллитровку.

Они проследовали в кухню, опрокинули по стограммовой, закусили пловом с курагой, и пошел душевный разговор.

— Эх, Мамурджан Ганиевич, хороший ты парень, — говорил Игорь, пожевывая вязкую курагу, — но несознательный. Держишь дома черт-те что… и еще отпираешься, что тебе не принадлежит.

— Это ты про прюжинки? — догадался хозяин. — Правду рассказываю: не мои прюжинки.

— А чьи?

— Александра Александровича.

— Кто такой Александр Александрович? Где живет, с кем водится?

— Не знаю, слюшай. Он мне не докладывает. Приходит, заберет старые прюжинки, новые принесет, деньги даст — и все.

— Ага! — обрадовался Игорь. — Стало быть, деньги он тебе за это все-таки платит?

— Деньги платит, — подтвердил Ганиев, — без денег сейчас трудно. Когда с Ларисой Ивановной жили, легче было. Готовить она хорошо умела. А я не умею. Только плов варить умею, и все. Хозяйство она хорошо вела. А я не умею. Деньги с зарплаты не остаются. Жить не на что. Александр Александрович помогает.

— Так-так, — изрек гость, разливая водку в стаканы, — хороший парень этот Александр Александрович, как я погляжу.

— Хороший, — согласился хозяин.

— Помогает материально, пружинки в дом носит. Ты хоть знаешь, что это за пружинки?

Ганиев пожал плечами.

— А что в них особенного?

— Действительно, — усмехнулся Игорь, — особенного в них немного.

Он внимательно следил, как Мамурджан опрокидывает очередной стакан. Сам же к водке едва притронулся.

Пудинг, глухо рыча, сидела в углу кухни и наблюдала за происходящим.

— Фу, Пудинг! — прикрикнул Ганиев, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Достала она меня, слюшай. Рычит без спросу, спит на подушке, кюшает со мной с одного стола, — пожаловался он.

— А ты отдай ее, — предложил Игорь, — или продай. Денег заработаешь.

Хозяин скорбно покачал головой.

— Нельзя. От Ларисы Ивановны память осталась. Лариса Ивановна просила: «Не обижай, Мамурчик, Пудинга!» Я ей обещал. Лариса Ивановна меня Мамурчиком звала, — с нежностью произнес он.

— Это Лариса Ивановна тебя с Александром Александровичем познакомила? — как бы невзначай поинтересовался Порогин.

— Ага, — кивнул Ганиев. — Она умерла уже, когда Александр Александрович пришел и сказал, что они с Ларисой Ивановной были большие друзья, и попросил разрешить эти прюжинки оставить. А мне для друзей Ларисы Ивановны ничего не жалко.

— Светлая ей память, — сказал Порогин, наполняя стакан хозяина, — аминь.

Ганиев заглотнул очередную порцию водки, глаза его наполнились слезами.

— Бедная Лариса Ивановна, — сказал он и заплакал.

— Держись, дружище! — подбодрил его Игорь. — Ты еще парень молодой, женишься, детишек заведешь. Тебе сколько годков-то?

— Двадсить девять, — всхлипывая, отвечал вдовец.

— Вот видишь, — все впереди! Ты мне вот что скажи, — вкрадчиво произнес Порогин, — где мне найти этого твоего Александра Александровича?

— Не знаю, — пьяно пожал плечами Ганиев. — Бедная моя Лариса Ивановна…

— А может, нет никакого Александра Александровича и ты его выдумал? — мягко наседал следователь.

— Может, выдумал, — не стал возражать хозяин. — Бедная Лариса Ивановна…

— Тогда расскажи мне, зачем у тебя в доме все эти пружинки?

— …она меня так любила, — плакал Ганиев.

— Не хочешь рассказывать? Тогда я тебе расскажу. Ты, Мамурджан, никакой не дворник, а подпольный торговец оружием.

— Никакой не дворник, — всхлипнув, подтвердил Ганиев.

— И «прюжинки» твои не что иное, как части пистолета Макарова. Знаешь, что такое пистолет Макарова?

— Что такое пистолет знаю, — кивнул Ганиев, — кто такой Макаров — не знаю.

— А ты у Александра Александровича спроси, он объяснит, — посоветовал Порогин. — Хочешь, фокус тебе покажу?

— Фокюс? — удивился Мамурджан.

— Ага.

Хозяин задумался, а затем помотал головой.

— Александр Александрович так рассердится, что вы у меня были и прюжинки забрали. Ругаться будет.

— Значит, Александр Александрович еще не в курсе насчет нашего позавчерашнего посещения?

— Не в курсе, — подтвердил Ганиев.

— А ты ему и не говори, — подкинул идею следователь, — он ничего и не узнает. А фокус я тебе все-таки покажу.

Порогин поднялся с места и быстрыми шагами прошел в прихожую. Хозяин попытался двинуться следом, но не удержался на ногах и вновь рухнул на жалобно скрипнувший табурет.

Вытащив из кармана тонкие матерчатые перчатки и натянув их на руки, Игорь открыл свой портфель и достал несколько деталек.

— Гляди-ка, — сказал он Ганиеву, возвратившись к кухонному столу, — это у нас входит сюда… а это — сюда… Вот эту чепуховину вставляем в ствол…

Мамурджан осоловевшими глазами, не в силах сфокусировать взгляд на руках гостя, наблюдал за происходящим.

Такса мрачно рычала.

— Ух, ты! — обрадовался наконец Ганиев.

— Получи и распишись, — сказал Порогин, протягивая ему небольшой предмет.

— Надо же! — Казалось, удивлению и восторгу хозяина нет предела. — Пистолет! Прям как настоящий! — Он крутил оружие в руках, заглядывая в черное дуло. — Как это у тебя получилось, слюшай?

Ганиев поднял глаза, но напротив себя никого не увидел.

Игорь Порогин в это время стаскивал с себя перчатки и отворял входную дверь.

— Быстрее! Понятых вперед!

Хлопая ресницами, Ганиев смотрел, как тесноватая кухонька заполняется людьми, и заслонялся локтем при вспышках фотоаппарата.

— Граждане понятые, — говорил между тем Игорь, — прошу засвидетельствовать, что огнестрельное оружие находилось в руках обвиняемого…

Понятые, напуганные шумом и стремительностью происшедшего, согласно кивали, словно китайские болванчики.

— Ганиев Мамурджан Ганиевич, вам предъявляется обвинение в незаконном хранении огнестрельного оружия, что является уголовно наказуемым деянием согласно статье Уголовного кодекса Российской Федерации…

Пудинг задрала вверх морду и завыла.

Мамурджан оглядел присутствующих туманным взглядом.

— Зарэжу. Всех зарэжу! — пообещал и упал лицом в тарелку с остывшим пловом.

— Не мчитесь вы так или руку отпустите! — взмолилась Дежкина. — Я за вами не успеваю.

— Если б вы только знали, что вас ожидает через минуту, — бесцеремонно расталкивая толпу, Подколзин впихнул Клавдию в лифт и с трудом втиснулся за ней сам, — вы бы научились летать.

Вторник. 13.01–14.36

Это была знакомая комната с мониторами. Михаил нервничал и торопился — вскоре монтажную должна была занять какая-то группа. Прежде чем вставить в деку видеомагнитофона кассету, он многозначительно потряс ею в воздухе.

— Работа годичной давности. Мне за нее в свое время столько бабулеточек выложили!

Сначала на экране замелькали цветные полосы, затем картинка прояснилась. Камера сделала панораму какого-то разрушенного села. Часть домов уже сгорело дотла (остались лишь кирпичные печные трубы), другие продолжали полыхать желто-черным пламенем.

— Где это? — спросила Дежкина, подсаживаясь поближе к монитору.

— Кавказ. Разве не понятно?

— Я чтобы удостовериться, — сказала Клавдия и в следующий момент замерла, ошарашенно уставившись на экран.

— Гагуев?!

— Он самый, голубчик, — ответил Подколзин. — Сейчас начнется его пресс-конференция. Это штаб кавказских сепаратистов, нас всех доставили туда с завязанными глазами… А предварительно еще заставили раздеться догола.

— Зачем?

— Проверяли, нет ли оружия.

— И обратно ехали с завязанными глазами?

— А как же.

— Страшно было?

— Это сейчас уже понимаешь, что страшно, а тогда. — Михаил с досадой махнул рукой. — Вы смотрите, не отвлекайтесь.

Взгляд Гагуева был тверд и решителен, рыжеватая борода обрамляла его чуть выпуклый волевой подбородок, голову украшала армейская маскировочная панама, через плечи перекинуты пулеметные ленты. В руках лидер кавказских сепаратистов по привычке держал автомат Калашникова со сдвоенными, перемотанными изолентой рожками. Казалось, что он никогда не расставался со своим оружием, даже во сне.

Гагуева что-то неразборчиво и с немецким акцентом спросили за кадром. Он свирепо посмотрел на корреспондента, причмокнул губами, после чего заученно, но с чувством произнес:

— Если я погибну — содрогнется весь мир!

— Иными словами, в городах прогремят взрывы? — предположил тот же голос.

— Вы считаете меня убийцей?

— Многие так считают.

— Это их право. Лично я не считаю себя убийцей. Я солдат. Я воюю за свободу своей нации, своей страны.

— В таком случае поясните ваше заявление.

— А вы сами не понимаете? — иронично изрек Гагуев и почесал щеку о гладкий автоматный ствол. — Кое-кому придется ответить за содеянное зло, ответить за предательство, за ложь, за убийства невинных людей, за…

Тут что-то случилось со звуком, он пропал. Из динамика доносилось лишь тихое похрипывание.

— Каналы западают… — пояснил происшедшее Подколзин. — Кассета старая, я ее давно размагнитить хотел, да все как-то руки не доходили. А вчера я ее чисто для прикола поставил, молодость вспомнить, глядь — а там! Вот-вот! Смотрите в правый угол!

И точно, через пару секунд камера дернулась вправо, и, прежде чем кадр сменился, Подколзин вдавил кнопку «пауза».

Дежкина не верила своим глазам. Это был он…

— Узнали? — возбужденно шепнул Михаил.

Еще бы Клавдии было не узнать человека, который скромненько выглядывал из-за левого плеча Гагуева. «Отпечаток» его лица врезался в память Дежкиной, наверное, до конца ее дней. Да, это был именно тот тип с митинга, который подложил в карман ее плаща обрывок шоколадной обертки с непонятными буквами. Но что все это значит? Какое отношение он имеет к кавказским сепаратистам? И что он делает в Москве? Кто за ним гнался и кому предназначался загадочный текст?

— Что все это значит? — вслух спросила она Подколзина.

— Если бы знать… Я лишь констатировал факт — ниточка вделась в иголочку. — Михаил потянулся за сигаретами, позабыв о реальности очередной облавы пожарников. — А вы как считаете? Простое совпадение или же…

— Это закон подлости, Мишенька, — сказала Клавдия. — Вы были правы, когда говорили, что от меня исходят одни неприятности.

— Но ведь это я пригласил вас на митинг.

— Мишенька, вы случайно не знаете, что такое «Хрюкалона»?

— Что-что? — не понял Подколзин.

— Это я так… — спохватилась Дежкина. — Неважно. Вы завтра свободны? Часиков в одиннадцать утра сможете подъехать в прокуратуру?

— Зачем?

— Будем заводить уголовное дело.

Вторник. 14.22–15.49

— Привет! Давно не виделись!

— Здравствуй.

— Ты что, мне не рада?

— Рада, почему же. Хорошо выглядишь. Впрочем, как всегда.

— Ласточка моя, а знаешь, я по тебе соскучился.

— Да?

— Не веришь? Послушай, как забилось мое сердце.

— Витя, ну хватит, не паясничай. Я действительно рада тебя видеть, чувствую себя превосходно, семья в порядке, муж внимателен и заботлив. О чем еще ты хочешь спросить?

— Про мужа, между прочим, говорить было не обязательно. Удар ниже пояса.

— С каких пор?

— С тех самых. Как увидел сейчас тебя, сразу понял, какой же я был дурак.

— Поздновато понял.

— Лучше поздно, чем никогда.

— Кому лучше?

— Солнышко, давай не будем ссориться. Все равно не удастся. Знаешь, почему? Потому что ты мне очень нравишься.

— Спасибо.

— За что же?

— За то, что не врешь, что любишь. Хорошо, прелюдия закончена. Рассказывай, Витюша, чем обязана визитом.

— А если я просто так заскочил? Если только на тебя посмотреть?

— Умоляю, перестань! — Эти слова Вера выкрикнула. И была в этом крике такая неожиданно пронзительная боль, что Чубаристов и в самом деле умолк.

Сколько себя помнил, он старался избегать подобных сцен, ибо не знал, как себя вести, и ощущал нечто похожее на вину.

Как будто в картонный игрушечный мир врывалось настоящее, неподдельное чувство, и сразу становились видны и нелепы любые уловки и фальшь.

Вера никогда не была ЕГО девушкой. Чубаристов не придал никакого значения той единственной ночи, когда они были вместе. Через неделю, встретив ее на улице, поздоровался как ни в чем не бывало, словно забыл, что они были близки.

Он был удивлен и даже ошарашен, когда через какое-то время узнал, что Вера развелась с мужем и осталась одна, — из-за него, Чубаристова.

Однажды он, столкнувшись с ней нос к носу, попытался обратить в шутку то, что было между ними.

— Я не могу шутить на эту тему, — сказала Вера.

Его ободрило, что в ее голосе не было упрека.

— Верок, жизнь большая, и если из-за каждого приключения разводиться с мужем — мужей не напасешься, — пошутил Чубаристов.

У нее мучительно скривились губы, и он понял, что столкнулся с чем-то неведомым, пугающим, и поспешил удалиться, сославшись на неотложные дела, — попросту сбежал.

С того дня он старательно избегал встреч с нею.

Он знал, что она вновь вышла замуж, потом родила ребенка, но какое-то чувство подсказывало, что прошлое не забыто.

Поэтому в справочный отдел он заглядывал только в исключительных случаях.

Сегодня как раз и был такой, исключительным.

— Верочка, нужна помощь, — перешел на деловой и вместе с тем заговорщицкий тон Чубаристов. — Есть тут у меня четыре мордашки… хорошие мордашки, да только подозрительные. Надо бы их поискать в картотеке, авось какие-нибудь сведения обнаружатся.

Вера пожала плечами, вроде хотела отказать, да не смогла.

— Витя, ты же знаешь — не положено.

— Знаю, Верочка, потому к тебе и пришел. Только ты мне в этой ситуации поможешь.

— Не могу.

— Можешь, — мягко настаивал Чубаристов.

— Нет.

— Да, — он взял ее руку в свои ладони, и она с испугом отдернулась, покраснела, спрятала глаза.

— Не надо, Витя…

— Помоги.

Она стиснула зубы.

— Что за мордашки? — наконец спросила она.

Чубаристов воровато огляделся по сторонам и извлек из внутреннего кармана пиджака фотографию, которую сделал на демонстрации Веня.

— Это — мордашка номер один, — Чубаристов показал на пробирающегося сквозь толпу кавказца, — а эта троица, — он обвел пальцем группу на заднем плане, — остальные.

Вера внимательно рассмотрела снимок.

— Когда тебе нужна информация?

Виктор подался вперед, навалился грудью на стол и, приблизив лицо к лицу Веры, вкрадчиво произнес:

— Сейчас.

— Шутишь.

— Нисколько. Это очень важно!

— Сейчас абсолютно невозможно. Шефа нет, но он может появиться в любую минуту.

— А может и не появиться, — возразил Чубаристов. — Верочка, теряем время. Пока мы тут препираемся, все уже было бы сделано.

Она решилась, поддавшись не столько доводам, сколько ему самому, его присутствию.

— Идем, — сказала она и, не оборачиваясь, направилась к двери с надписью: «ПОСТОРОННИМ ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН».

Это была компьютерная картотека Федеральной службы безопасности.

Чубаристов и сам был удивлен, почему просьба Клавдии — не просьба даже, а так, случайная фраза, впопыхах брошенная в разговоре, — задела его.

Возможно, из подсознания всплыла давно забытая информация, а может, просто интуиция подсказала: иди и ищи.

Как бы то ни было, одно из лиц на Венином снимке вдруг показалось Чубаристову неуловимо знакомым. И, самое смешное, Виктор наверняка не мог сказать, какое именно лицо.

Однако у него существовало твердое правило: если чувствуешь подвох, разбирайся до конца, не откладывая в долгий ящик.

Служба такая: отложишь — и сам можешь сыграть в ящик, причем недолгий.

Поэтому, переступив через нежелание видеть Веру, тем более обращаться к ней за помощью, Виктор навел справки, выяснил, когда ее начальник отлучится на очередное совещание, и с беспечным видом заявился в справочный отдел.

— Боюсь, ничего не получится, — говорила Вера, включая компьютер. — Изображение нечеткое, фигуры в движении… смазанный ракурс. Компьютер может не идентифицировать лица.

— А мы попробуем, — беспечно отозвался Чубаристов, и тон его не вязался с серьезным выражением глаз.

Машина загудела и выпустила из щели сноп света.

Работа началась.

— Что молчишь? Расскажи о себе, — сказала Вера, склонившись над клавиатурой и изредка поглядывая на дисплей.

— Живу полнокровной жизнью, — ответил Чубаристов. Он вглядывался в возникшее на экране укрупненное лицо первого из преследователей.

Тонкие пальцы молодой женщины стремительно побежали по клавишам.

— Редко заглядываешь… Боишься?

— Кого?

— Меня. Или просто избегаешь?

— Что ты, Верочка, разве я могу? Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.

— Знаю. Потому и говорю.

— Запроси расширенный поиск, — распорядился Чубаристов. Он, конечно, был озабочен, но еще и наигрывал озабоченность. Он теперь тихо злился на Клавдию, которая втянула его в эту авантюру, вынудила идти на поклон в секретный отдел ФСБ.

«Больше — ни за что!..» — мысленно восклицал Виктор, физически ощущая, как медленно тянется каждая секунда.

Вера перестала докучать ему расспросами.

Лицо ее тоже приняло сосредоточенное выражение.

Компьютер сканировал фотоизображения, и первые результаты настораживали.

— Кто эти люди? — не выдержала молчания Вера.

— Хотел бы я это знать…

— Они перешли тебе дорогу?

— Пока нет. И не советовал бы им это делать.

— Пожалуй, и я бы тебе не посоветовала. — Вера откинулась на спинку стула и строго посмотрела в глаза собеседнику. — Они тебе очень нужны?

— Мне нужно знать, что это за компания.

— Я не могу тебе назвать имена этих троих, — она указала пальцем на группу преследователей на заднем плане.

— Не можешь? — переспросил Чубаристов. Кажется, он начал понимать что к чему. — Ты хочешь сказать…

— Да, — коротко кивнула Вера, — это наши сотрудники.

— Все трое?

— Все четверо. Ара Гургенович Карапетян — тоже.

Виктор поглядел на лицо кавказца.

Кто бы мог подумать, что и он — фээсбэшник.

— А что, на Карапетяна не распространяется секретность? — спросил Виктор.

— Теперь — нет. — Вера отключила компьютер и, возвратив Чубаристову фотографию, поднялась с места. — Ара Карапетян погиб в автокатастрофе четыре дня тому назад.

Виктор даже присвистнул от неожиданности.

Интуиция не подвела. Дело-то, оказывается, и впрямь было нешуточное.

Интересно, с чего это наша смирная и тихая Клавдия Васильевна заинтересовалась эфэсбэшными сотрудниками?

Надо бы ее от этого отвадить, а то, не ровен час, вляпается в какую-нибудь историю.

— Ну-с, — сказала Вера, резко оборачиваясь, — теперь, надеюсь, твоя душенька довольна?

— Расцеловал бы тебя, да, боюсь, не позволишь.

— Правильно делаешь, что боишься.

— С меня — коробка конфет. И шоколадка для сына. Кстати, сколько ему?

— Четвертый год.

— На кого похож?

— На отца, — коротко ответила Вера. — Ну, мне пора. Прощай.

Она пожала ему руку и деловой походкой пошла прочь.

Она изо всех сил старалась держать спину прямо.

Она сказала правду: ее подрастающий мальчуган был вылитый отец. Вылитый Виктор Сергеевич Чубаристов.

Вторник. 9.25–14.31

Дежкина воткнула в розетку штепсель кипятильника (пирожки-то она еще прошлым вечером испекла, а сама попробовать до сих пор не удосужилась) и посмотрела на часы. Подколзин опаздывал, что, впрочем, неудивительно. Телевизионщики — народ крайне непунктуальный.

За окном накрапывал мерзкий дождик. Автомобильные покрышки с шумом врезались в холодные лужи. На улице не протолкнуться: полчища суетливых людей снуют туда-сюда, туда-сюда. Куда они спешат? Почему не работают?

Клавдия Васильевна никогда не понимала, каким образом можно, ничего не делая, загребать деньги лопатой, да еще какие деньги! Тут крутишься-вертишься целый день, возвращаешься домой измочаленная, муж ворчит, дети от рук отбились, а в день зарплаты подходишь к окошечку кассы, расписываешься в ведомости и видишь эти смешные цифирки…

А если податься в коммерцию, открыть какую-нибудь фирму и продавать-покупать, продавать-покупать? Все равно что — хоть презервативы вьетнамские, хоть «Педигри Пал» чукотский, лишь бы прибыль шла.

«Так ведь не получится, — мысленно говорила Дежкина. — У кого угодно получится, а у меня — нет. Нынешнему поколению с пеленок вдалбливаются экономические правила, законы рынка, а на чем воспитывалась я? На Павлике Морозове, на равенстве и братстве, на плановом хозяйстве. Это неизлечимо и невытравливаемо…»

Пирожки получились чуточку пресными. Клавдия без всякой охоты пожевала один, остальные оставила друзьям-соратникам, они люди неприхотливые, слопают за милую душу и пальчики оближут.

Дежкина вдруг почувствовала какую-то неловкость, она не привыкла сидеть сложа руки, не привыкла распивать чаи в одиночестве. Надо бы просмотреть материалы других дел, но в голове лихой каруселью постоянно крутятся события последних дней — митинг, давка, наглое похищение, обыск, таинственная записка, странная старуха, разговор с неизвестным в «обменном пункте», нападение на Михаила несуществующих милиционеров, избиение Федора, «Хрюкалона» в кармане плаща и убегающий от погони мужик, тот самый, что сидел рядом с главарем кавказских сепаратистов. Иногда Клавдии Васильевне даже начинало казаться, что эти отдельные эпизоды никак не связываются друг с другом, что это просто цепь несуразных совпадений — в жизни и не такое бывает.

«Что означает бессмысленный набор букв — Хрюкалона? — в который уж раз задавала себе этот вопрос Дежкина. — Похоже на что-то свинское. Действительно, меня преследует сплошное свинство. Но какое отношение к этим домашним животным имеет генерал Гагуев? То, что он — свинья, давно всем понятно, секрета тут нет. И чтобы рассказать об этом людям, совсем не обязательно рисковать собственной жизнью и подбрасывать дурацкие шоколадные обертки, достаточно лишь открыть первую попавшуюся в руки газету. Нет, с Хрюкалоной все гораздо сложнее. Быть может, разгадка совсем проста и прячется где-то близко, но для меня она абсолютно недосягаема. Я не знаю условий игры, я непосвященная…»

Позвонили с вахты, сказали, что какой-то мужчина рвется на прием к Дежкиной, что он якобы забыл дома паспорт. Конечно же это Мишенька. Кто же еще такой рассеянный? Клавдия Васильевна упросила дежурного пропустить Подколзина под ее персональную ответственность.

— Вспомнил, что паспорт на холодильнике остался, только десять минут назад, — едва переступив порог кабинета, начал оправдываться Михаил. — Не возвращаться же, правильно? Я рубашку вчера замочит, а паспорт на холодильник выложил…

— Не сжигайте себя, ничего страшного не произошло, — успокоила его Дежкина. — В уголовном кодексе нет статьи, по которой можно было бы привлечь вас за рассеянность. С кем не бывает.

Клавдия и не предполагала, что она так обрадуется приходу Подколзина. В Михаиле удивительно совмещались истинно русская леность, какая-то милая расхлябанность, наплевательство на все и вся и что-то по-настоящему мужицкое, упрямое, нахрапистое. Он был уверен в самом себе: в своих силах, в своей красоте, в своем профессиональном умении и не скрывал этого. С первой минуты знакомства с телевизионным оператором Дежкина почувствовала, что такие пороки, как зависть и подлость, отсутствуют в нем напрочь. Или это только первые впечатления? Жизнь покажет… Во всяком случае, Клавдия не отказалась бы поближе подружиться с Михаилом, он был ей интересен. Нет, не в том смысле, в каком вы подумали, Боже упаси! Он был ей интересен в чисто человеческом плане.

— Уютно у вас здесь, — сложив руки на коленях, Подколзин осматривался по сторонам. — И пахнет чем-то приятным.

— Жасминовым чаем, — улыбнулась Дежкина, подвигая к нему пакет с пирожками. — Угощайтесь, Мишанчик. Вы же любите, когда есть что-нибудь вкусненькое под рукой.

— И все-таки меня не покидает странное ощущение, будто я арестован и вот-вот окажусь за решеткой, — признался оператор. — Ощущение чего-то неотвратимого, неизбежного. После всех этих книжек и фильмов слово «прокуратура» теперь ассоциируется с ярким светом в глаза, с бесконечными допросами, с решетками, с одиночными камерами, с шизофреничными следователями, с продажными охранниками.

— Здесь нет камер, а решетки на окнах для того, чтобы горы не влезли. — Клавдия Васильевна открыла верхний ящик стола и извлекла из него пустую картонную папку с выразительной надписью на обложке: «ДЕЛО №». — А насчет ощущения, это вы правы. Помню, когда я только сюда пришла, мне тоже слегка не по себе было. Но не прошло и дня, как освоилась.

— А у меня это не получается. — Подколзин надкусил пирожок, и глаза его блаженно закатились. (Еще одна положительная черта — он никогда не скрывает своих эмоций. Нравится — так нравится. Не нравится — так и скажет, без всяких там сю-сю, му-му.)

— Вы здесь не в первый раз? — Дежкина вывела на папке черным фломастером цифру 117.

— Обижаете… На всех предыдущих прокуроров собственной рукой фокус наводил. Кстати, вскоре после этого их обязательно вытуривали.

— Значит, легкая у вас рука. — Клавдия вложила в папку чистый лист бумаги и прихватила его железными скобами. — А Меньшикова случайно снимать не собираетесь в ближайшее время?

— А что, уже пора? Сильно достает?

— Да нет… из всех последних начальников он, пожалуй, самый терпимый.

— Клавдия Васильевна, мне тут одна мыслишка в голову залетела… — Подколзин вольготно развалился в кресле, закинул ногу за ногу и потянулся за сигаретами: — Можно?

— Можно, — разрешила Дежкина и, дернув за веревочку, чуть приоткрыла форточку.

— Так вот, мыслишка офигительная. — Михаил щелкнул зажигалкой, прикурил и с удовольствием затянулся. — А что, если нам сделать документальную ленту о работе простого и скромного следователя городской прокуратуры? Предположим, в течение года день за днем хроникально описывать все события и не давать никаких комментариев, пусть зритель сам во всем разберется и сделает для себя выводы. Интересная ведь штуковина получится, а?

— Вы на что намекаете? — смутилась Клавдия.

— На кого, — поправил ее Подколзин. — На вас конечно же. Я уже и название подходящее придумал; «Госпожа следователь». Так что вы об этом думаете?

— Право, не знаю… Вы, наверное, шутите?

— Я серьезен как никогда! Клавдия Васильевна, вы даже представить себе не можете, какие перспективы откроются перед вами, когда фильм прокатят по всей стране! Вы превратитесь в настоящую «звезду», будете разъезжать по кинофестивалям, получать престижные премии! Ведь женщина-следователь — это нонсенс, это что-то пикантное, щекочущее нервы. Гарантирую, что ни один прокурор не сможет плохого слова вам сказать! Ни Меньшиков, ни любой другой, занявший его место. Вы станете достопримечательностью прокуратуры, к вам будут водить экскурсии!

— Расфантазировались вы, Мишенька. — Дежкина совсем не разделяла оптимистического настроя Подколзина. — Мне кажется, все будет иначе. Я не актриса и не знаю, куда деться от стыда и скованности, когда меня фотографируют. Что уж говорить о кинокамере…

— А вот и ошибаетесь, — возразил оператор. — Сколько раз непрофессионалы вчистую переигрывали дипломированных актеров. Вспомнить хотя бы…

— Да и в работе моей нет ничего интересного, — мягким движением руки прервала его Клавдия. — Нет ни погонь, ни перестрелок, ни перевернутых автомобилей. Сплошная рутина, кипы исписанных страниц, протоколы допросов, подшитые к делу заключения экспертов, справки разные… Скучно это, Мишенька. Безумно скучно. И коллеги будут смеяться, подтрунивать надо мной. А прокурор вообще взбесится.

— Ну вот… Вы сразу начинаете думать о самом худшем, — укоризненно сказал Подколзин. — И откуда у вас такая неуверенность?

— За все долгие годы, что я здесь работаю, мне не доверили ни одного мало-мальски стоящего дела. — Клавдия пыталась заставить себя замолчать, но горькие слова сами вырывались из нее. — Я привыкла быть на вторых, третьих, четвертых ролях. И не хочу прыгать выше головы, это бессмысленно. Думаете, я всегда была такой? После университета я готова была горы свернуть, но жизнь пообломала, поставила на свое место. Сиди, Дежкина, не рыпайся, расследуй кражу нижнего белья у гражданки Сидоровой из тридцать третьей квартиры. Нет-нет, я не жалуюсь на судьбу. Мне очень нравится моя работа, я никогда не смогу бросить ее или найти замену. Просто бывают моменты, когда я немножко жалею, что не родилась мужчиной. Поверьте, мужчинам здесь гораздо легче, они сильны физически, умеют драться, им не нужно изо дня в день доказывать, что они чего-то стоят.

— Сколько вам лет?

Обычно после такого вопроса Дежкина краснела и отшучивалась, но сейчас ответила сразу, не испытав при этом никакой неловкости:

— Сорок два…

— Странно.

— Что вам странно?

— Никогда бы не подумал. Вы смотритесь максимум на тридцать.

— Глупый комплимент.

— Ну хорошо-хорошо, на тридцать два. А вот сознание у вас семидесятилетней старухи — жизнь прожита, не к чему стремиться… позади все самое хорошее и светлое, впереди же — темнота. Меняться нужно, Клавдия Васильевна, совершенствоваться, не останавливаться в развитии, наконец, аутотренингом заниматься.

— Каким еще аутотренингом?

— Объясняю. Просыпаетесь утром и сразу к зеркалу. Смотрите на себя долго и внимательно, мысленно повторяя: «Я самая красивая и талантливая, я самая умная, я лучше всех».

— Вряд ли поможет.

— Обязательно поможет. Вы только один разочек попробуйте.

Дежкина не стала рассказывать Подколзину о том, что минимум дважды в день, залезая под душ, она невольно рассматривает себя со всех сторон в зеркалах, прилепленных Федором на стены, что, сколько бы она ни повторяла магических заклинаний типа «я самая-самая», результат всегда останется нулевым. Стоит только выйти из ванной комнаты и окунуться в повседневные заботы, как она опять начинает ощущать себя маленькой беспомощной серой мышкой.

— Как ваше отчество? — Клавдия склонилась над папкой, и лицо ее сразу приняло деловое и сосредоточенное выражение.

— Борисович. — Подколзин придвинулся вместе с креслом поближе к следовательскому столу. — А может, не надо?

— Надо, Мишенька, — не поднимая глаз, уверенно произнесла Дежкина. — В каком году вы родились?

— В шестьдесят пятом, одиннадцатого сентября. Клавдия Васильевна, это обязательно? — занервничал Подколзин. — У меня работа, постоянные разъезды…

— От вас требуется написать заявление на имя прокурора, — Дежкина положила перед ним листок. — Не бойтесь, вас не затаскают по кабинетам и судам. Заявление — это простая формальность, без него я не имею права открыть уголовное дело.

— Все равно же никого не найдете.

— Но я должна хотя бы попытаться. Лжемилиционеры — единственная зацепочка, за которую можно ухватиться. Узнай я, кто приказал им совершить на вас нападение и…

— Легко сказать, — хмыкнул Подколзин. — Наверняка их уже давным-давно в Москве нет.

— А мы составим фотороботы и разошлем по всей стране. Вы лица хорошо запомнили?

— Еще бы.

— Тогда пишите.

— А что писать-то? У меня, вообще-то, с этим проблемы. В школе за сочинение выше тройки с минусом не получал.

— Про митинг можно не упоминать, — задумавшись на мгновение, сказала Клавдия. — Начните с того самого момента, когда в вашу дверь позвонили…

— Не позвонили, а постучали. Громко.

— Пишите-пишите… Укажите точное время. Не забудьте про милицейскую форму и удостоверения.

— А куда и чем били, тоже указывать? — Подколзин старательно водил шариковой ручкой по бумаге.

— Обязательно.

— А про то, что один из них шепелявил?

— Шепелявил?.. — Дежкина тотчас отчетливо вспомнила голос парня из старенького «Жигуленка», который сидел слева от нее. — Тот тоже шепелявил. Похоже, что мои похитители и ваши налетчики — одни и те же люди.

— Вот и чудненько! — оживился Михаил. — Давайте заведем дело о вашем вероломном похищении, а я пойду домой.

— Нельзя, — покачала головой Клавдия.

— Это еще почему?

— Следователь не имеет права заводить уголовное дело, по которому он сам проходит как потерпевший или даже свидетель.

— Так попросите кого-нибудь из своих коллег.

— Мне не хотелось бы посвящать в свои проблемы посторонних.

— Неужели никому не доверяете? — Михаил понизил голос да шепота.

— Дело не в этом… — не очень уверенно ответила Клавдия.

— Даже этому своему? — Подколзин кивнул на чубаристовский стол. — Сами же говорили, что ближе него…

— Витя слишком загружен, он просто не потянет еще одно дело. И потом, я не об этом.

— Понятненько, — вздохнул оператор. — Значит, мне одному придется отдуваться за нас двоих. Эх, где наша не пропадала? — И он, что-то тихо бормоча себе под нос, застрочил с невероятной быстротой. Видно, его наконец посетило писательское вдохновение.

— Клавочка Васильевна! — В дверном проеме появилась Лина Волконская. Ее взгляд стремительно пробежал по кабинету и замер на пустующем кресле Чубаристова. — А я к вам. Можно?

Бедная Лина. Каждый раз она придумывает что-нибудь, лишь бы скрыть настоящую причину своего появления и прокуратуре.

— Чайку? — подмигнула ей Дежкина.

— Конечно, кто же от вашего чая откажется?

— Познакомься, это товарищ Подколзин, талантливый телевизионный оператор.

— Очень приятно, — Лина сделала что-то вроде реверанса, но руки не протянула.

— Так уж и талантливый… — Михаил с интересом рассматривал медэксперта. — Кстати, мы с нами не знакомы?

— Нет-нет… — ответила Лина.

По правде сказать, она испытывала разочарование, смешанное с неловкостью, и в любой момент готова была по-девчоночьи расплакаться. Вместо Витеньки Чубаристова ей подсовывают какого-то смазливого оператора, и он еще имеет наглость заигрывать с ней.

— И никогда прежде не встречались? — Казалось, еще немного, и ослепительная улыбка навсегда останется на лице Подколзина.

— Не отвлекайтесь, Мишенька, не отвлекайтесь, — Клавдия сильно сжала ладонью его плечо.

— Однозначно, мы где-то встречались! — не успокаивался Подколзин. — У меня прекрасная память на лица! Стоит мне один раз увидеть человека — и все. Щ-щ-щелк! — и на всю жизнь! Ну, признайтесь, Линочка! Где? Не каждый же день приходится встречать таких обворожительных девушек. Я же буду мучиться, пока не вспомню.

— Я, пожалуй, пойду, — сказала Лина. Эти навязчивые знаки внимания раздражали ее, выводили из себя. Не мог ничего пооригинальней придумать, кроме как «мы нигде не встречались?». Тьфу! Банальщина какая!

— И пирожок не попробуешь? — спросила Клавдия.

— Нет, как-нибудь в другой раз, — Лина начала пятиться к двери. — До свидания, Клавдия Васильевна. Простите, если что не так…

— Черт побери, вспомнил! — Подколзин аж подскочил в кресле. — Восемьдесят девятый год! Начало июня, актовый зал Первого медицинского института! Вы были там?

— Была… — растерянно проговорила Лина.

— И я был! — радостно ударил в ладоши Михаил. — Нас тогда со съемочной группой послали на выпускной вечер за репортажем для программы новостей. А вы, Линочка, в студенческом капустнике участвовали, выходили на авансцену в роскошном белом платье и пели «гаудеамус игитур, ювенес дум су-умус», после чего вступал хор, зажигались свечи и тому подобное.

— Точно! — подтвердила Лина. — Я была в белом платье. Я пела. Вам понравилось?

— Ну-у-у-у… как сказать, чтобы не обидеть? — Подколзин скрестил руки на груди и попытался изобразить на своем лице нечто серьезное. — Голосок у вас приятный, но с музыкальным слухом явная проблемка, на полтона не дотягиваете.

— Это правда, — нисколько не обидевшись, согласилась с ним девушка. — Меня же тогда буквально силком на сцену выпихнули и заставили солировать. А я потом весь вечер проплакала от обиды.

Волконская подсела к столу и с жадностью начала уплетать пирожки. Ее больше не раздражал «этот наглый тип», а, наоборот, даже казался ей симпатичным. Во всяком случае, собеседником он был отменным. (Михаил пустился рассказывать смешные истории из телевизионной жизни.) Лина смеялась.

Каждую свою историю оператор начинал одинаково: «Со мной еще один прикольный случай приключился». Если бы Лина только знала, что таких «приколов» было припасено у Подколзина на все случаи жизни.

— Я всегда мечтала быть артисткой, — отхохотавшись после очередного «прикола», сказала Лина. — И даже в массовке однажды снималась. Хотела в театральный поступать. Но родители были против, особенно папаша. Он мечтал, чтобы я стала врачом, людей лечила. Вот, лечу теперь… жмуриков.

— В каком смысле? — не понял Подколзин.

— В прямом. Медицинский эксперт я, понимаете? — Лина тремя глотками осушила стакан, будто в нем было вино, а не остывший чай.

— И в чем же заключается ваша работа?

— Я должна установить причину и время смерти и составить подробный отчет. Я уже точно могу определить, сколько дней труп пролежал, сам ли покойник повесился или же его сначала придушили. Вы, например, знаете, что когда человек заживо сгорает, его тело непроизвольно принимает положение так называемой «боксерской стойки»?

— Как это?

— Линочка, съешь еще пирожок. — Клавдия Васильевна почувствовала, что Волконская постепенно начинает заводиться. Бедняжку всегда заносило, когда речь заходила о ее работе.

— А вот так! — Лина скрючилась на стуле, скорчила ужасную рожицу, левой рукой прикрыла челюсть, а правую вытянула вперед.

— Забавно… — натянуто улыбнулся Михаил. — У вас чертовски интересная работа. Так сказать, расширяет кругозор и закаляет характер.

— Да уж, характер у меня — будь здоров, — с гордостью произнесла Лина. — Не каждый мужик выдержит. Особенно в последнее время, когда мода пошла на всякие извращения. На днях нашли паренька, белобрысого такого мальчишку. Несколько раз пырнули ножом в область сердца, но не в этом суть… Ему еще и веки бритвой срезали, представляете?

— С трудом, — поежился Подколзин.

— А вы представьте, лежит перед вами паренек и глядит на вас вот такими глазищами! — Она растопырила пальцы на обеих руках. — Вот такими, не преувеличиваю.

— Ой, смотрите, снежок пошел. — Дежкина предприняла отвлекающий маневр, стараясь переключить внимание Волконской и Подколзина на погоду. — Надо же, пушистый-пушистый!

— Это идея… — обернувшись к окну, проговорил Михаил. — Почему бы не снять документальный фильм о женщине-медэксперте? Это будет сенсация. День за днем хроникально прослеживать все события…

— Вот так? — шутливо обиделась Клавдия Васильевна. — А как же «Госпожа следователь»?

— Вы — само собой, — спохватился Подколзин. — В конце концов, одно другому не мешает. Линочка, что вы об этом думаете?

— Это шутка? — Волконская переводила изумленный взгляд с Михаила на Дежкину и обратно. — Вы меня решили разыграть?

— Линочка, у вас есть все шансы стать настоящей «звездой»! — затараторил Подколзин. — С вашей внешностью, с вашим обаянием самое место на экране, а не в морге.

— Вы хотите снимать обо мне фильм? — голос Волконской надломился.

— Хочу! Безумно хочу! Но на организацию съемочного процесса понадобится не так мало времени… — Михаил озабоченно почесал в затылке. — Давайте так с вами договоримся: оставьте мне номер своего домашнего телефона, и, как только все выяснится, я с вами немедленно свяжусь.

— Да-да, конечно, — радостно закивала Волконская и размашистым почерком начертила семь цифр на обратной стороне так и не дописанного Михаилом заявления.

Именно в этот торжественный момент в кабинет ввалился Чубаристов. Он был несколько удивлен, что после его появления не последовало обычной (охи-ахи-вздохи) реакции присутствующих, но виду не подал. Все внимание сконцентрировал на себе какой-то незнакомый парень в джинсовой куртке. И даже Лина Волконская, обычно задыхающаяся от чувств при встрече с Виктором, на этот раз лишь наградила его мимолетным взглядом и весьма равнодушным «здрасьте».

— Мордасте, — хмуро ответил Чубаристов и, склонившись к Дежкиной, шепнул ей на ухо: — Поболтать надо…

А Подколзин уже вспоминал очередной «прикол» о мифическом дяде Степе, эдаком собирательном образе всех работников осветительного цеха, который по пьяной лавочке вечно попадал во всякие идиотские ситуации и с блеском из них выкручивался.

Сгибаясь в три погибели и размазывая по щекам слезы, Лина отчаянно хохотала. Чубаристову показалось, что хохотала она чуть громче, чем это было необходимо, и он оценил поведение девушки как начало некой эротической игры, призванной вызвать у Виктора чувство ревности или что-то в этом роде. На самом деле он конечно же ошибался (у Волконской просто было хорошее настроение, ей действительно было весело с Подколзиным), но тем не менее Чубаристов неожиданно почувствовал уязвленность и, не сдержавшись, раскатисто гаркнул:

— Потише можно?

— Можно, только осторожно, — беззлобно парировал Михаил.

Этой, в общем не очень смешной реплики было достаточно, чтобы Лина вновь засмеялась, и Виктор вновь принял этот смех на свой счет.

— Почему в кабинете посторонние? — строго обратился он к Клавдии Васильевне.

— Мишенька не посторонний, — от такого напора Дежкина невольно скуксилась. — Он тот самый оператор с телевидения, про которого я тебе рассказывала, помнишь?

— Накурили тут! — Виктор уже не знал, к чему придраться. — Дышать нечем. Совсем рядом есть специально отведенное место для курения.

— А действительно, пойдемте на лестницу, — предчувствуя нежелательную ссору, предложила Лина.

— Почему нет? — с готовностью откликнулся Михаил.

— Мишенька, вы далеко не уходите! — взмолилась Клавдия. — Нам еще фотороботы составлять.

— Клоун, — именно так Виктор отозвался о Подколзине, когда Лина и Михаил ушли. Впрочем, мысли о поражении на любовном фронте занимали его недолго. Буквально через несколько секунд Чубаристов снова был подтянут, сосредоточен и свеж. — Значит, так… Все, что я тебе сейчас скажу, должно остаться между нами, ясно?

— Ясно. — Сердце Клавдии Васильевны сжалось в нехорошем предчувствии. — Ты выяснил?

— Да. Эти ребята были специальными агентами и выполняли секретное задание.

— А в чем оно заключалось?

— Повторяю: задание — секретное, мне ничего о нем не известно.

— На кого они работали?

— Не знаю.

— В таком случае с чего ты взял, что они были спецагентами, а не случайными прохожими?

— Я откопал их рожи в картотеке МВД.

ДЕНЬ ШЕСТОЙ

Среда. 16.45–18.12

Жила-была лиса. Любила она греться на солнышке на уютной зеленой полянке, но очень не любила, когда в эти моменты рядом появлялся кто-то еще.

Всех гнала лиса прочь от своей полянки.

Вот такая она была вредная.

И вот однажды лежит лиса на солнышке, потягивается от удовольствия — и вдруг видит, что рядом из кустов чей-то хвост выглядывает.

«Это еще что такое? — подумала лиса. — Кто посмел забрести на мою полянку и греться рядышком со мной на моем солнышке?»

Вслух же она сказала:

— Ну-ка уходи прочь, кто бы ты ни был, а то хуже будет!

А хвост как лежал, так и лежит себе.

Разозлилась тогда лиса, прямо белая стала от злости и как ухватит зубами этот хвост!

И тут же взвыла от боли.

Хвост-то оказался ее собственный.

Эту немудреную сказку читала детям на ночь перед сном Клавдия, когда они еще были маленькими. Сначала Максиму, а потом, через несколько лет и Ленке.

Ленка очень смеялась над злоключениями вредной лисы, прямо-таки покатывалась от хохота, и Клавдия смеялась вместе с ней.

Мораль сказки: глупость сама себя наказывает.

После разговора с Чубаристовым Дежкина отчего-то вспомнила про лису, ухватившую себя за хвост.

Теперь, выходит, этой лисой была она сама.

Таинственная четверка из толпы на демонстрации оказалась из одного с нею ведомства.

Да-а, за то, что следователь открыла дело на собственных коллег, начальство по головке не погладит.

Клавдия представила себе пухлое лицо Меньшикова, покрывающееся густой краской, и его узкие от гнева глазки.

«Вы соображаете, что делаете, — скажет горпрокурор с улыбкой, напоминающей оскал, — что вы себе позволяете, в конце концов? Я вынужден принять меры!»

Конечно, ее ожидают серьезные неприятности.

Есть обвиняемые, но нет сколько-нибудь убедительного компромата.

Есть дело, но нет состава преступления.

Сплошные догадки и ничем не подкрепленные версии.

Обвинить сослуживцев в том, что носились друг за другом на демонстрации оппозиционных сил… Или же в том, что средь бела дня устроили ей обыск, натянув на голову мешок? (Кстати, надо еще доказать, что это их рук дело.) Или в том, что арендовали на вечер помещение общества вакцинации домашних животных «Дружок» и потребовали какой-то загадочный ключ…

Как ни поверни, ерунда получается.

Клавдия в досаде закусила губу и принялась перечитывать показания оператора Подколзина.

За этим занятием и застал ее Игорь Порогин.

Он был в новеньком, с иголочки черном костюме, накрахмаленной белоснежной рубашке и сиял, как майское солнышко.

— Здрасьте, Клавдия Васильевна! — бодро воскликнул он с порога, затем с размаху уселся на стул и закинул ногу за ногу. — Как наши дела-делишки?

Дежкина удивленно поглядела на бывшего помощника.

— Что стряслось, Игорек? У тебя сегодня именины?

— Лучше, Клавдия Васильевна, лучше! Берите выше! Именины каждый год случаются, а такое, как у меня теперь, раз в сто лет.

— Вот как? — Дежкина отложила в сторону листок с показаниями Подколзина и приготовилась слушать.

— Ах, Клавдия Васильевна, вы даже не представляете, как все здорово складывается, — ликовал Порогин. От избытка чувств он вскочил с места, прошелся крест-накрест по кабинету, а затем вновь плюхнулся на жалобно скрипнувший стул. — Кажется, меня повысят в должности… и в звании. Сам Меньшиков намекнул!

— Вот как?

— Ладно, не буду вас томить. Помните, я на днях рассказывал об одном пацанчике… дворнике… который в квартире оружейный склад устроил?

— Ганиев, кажется, — кивнула Дежкина, — как же, помню.

— Так вот, нашел я на него, голубчика, управу. Это будет самое громкое дело последнего времени. Мне уже и корреспондент из газеты звонил — по наводке Анатолия Ивановича, между прочим.

— Корреспондент? — удивилась Клавдия. — Меньшиков рекомендовал тебя корреспонденту?

Игорь потупил глаза и заулыбался, изображая смущение, однако лицо его против воли торжествовало.

— Завтра приедет фотограф, будет для статьи снимок делать, — сообщил он.

— Ого, я вижу, ты у нас становишься знаменитостью. В добрый путь! Только как же тебе удалось взять его с поличным, этого Ганиева? Ты же говорил, что с точки зрения закона там не подкопаться…

— Фирма веников не вяжет! — гордо откликнулся Порогин. — Я этого пацанчика, как теленка, вокруг пальца обвел. У меня теперь в деле и свидетельские показания понятых, и фотоматериалы, и пистолет с его отпечатками пальцев. Все, как в лучших домах Лондона!

— Что-то я не понимаю, — нахмурилась Клавдия. В интонациях ее воспитанника прозвучала какая-то новая, нехорошая нота. — Ты же говорил, что он осторожничал, держал свой арсенал в разобранном виде…

— Верно. Но я его умыл.

— Каким же образом?

— Что вы, Клавдия Васильевна, — засмеялся Игорь, — я такую штуку провернул… Сам не ожидал, что получится. Я его взял да напоил.

— В смысле?

— В самом прямом. Пол-литра водки, душевный разговор — и рыбка в сети.

— Он что, признался? — спросила Дежкина.

— Признается, куда денется. Под тяжестью улик, так сказать. Пока что заливает про какого-то Александра Александровича, который и есть хозяин оружия. Но мы эти байки знаем.

— Стоп-стоп, — остановила его Клавдия. — Если он не признался, ты его не поймал. И при чем тут поллитровка?

— А вот при чем, — разоткровенничался Игорь. — У меня все заранее распланировано было. Опербригада, понятые… Я к этому Ганиеву будто бы на огонек заскочил: посидеть, погуторить на разные темы. И накачал его так, что бедняга ни бе ни ме не мог произнести. Тут-то мы его и сцапали.

— А основания?

— Понимаете, Клавдия Васильевна… в том-то и фокус. Не знал я, на чем его подловить. Ну не было зацепок, хоть убейся, — развел руками Порогин. — А мне Виктор Сергеевич прошлый раз сказал: «Если нет зацепок, сумей подставить… а там, глядишь, и зацепки отыщутся!»

— Так ты… — начала Дежкина и осеклась.

— Да. Представьте себе — да! Я сам собрал пистолет и вручил его Ганиеву. А в этот момент — помятые, фотосъемка… Короче, попался дружок как миленький.

— Что ж, — Клавдия поднялась и начала рыться в тумбочке. Она выудила на свет Божий пустую банку, звякнула кипятильником, а стакан вдруг с размаху швырнула на пол.

Порогин так и подпрыгнул от неожиданности.

Никогда он еще не видел на добродушном лице Дежкиной такого гневного выражения.

— Что ж! — крикнула… нет, скорее прорычала следователь, надвигаясь на растерявшегося воспитанника. — Выкрутился из сложного положения? Значит, теперь герой? Значит, интервью будешь раздавать и фотографироваться, да? — Она побелела от ярости, зрачки сузились. — Как же ты мог, Игорь? Как ты посмел явиться ко мне и рассказывать все это?! Как посмел так поступить?! Разве этому я тебя учила?

— Но, Клавдия Васильевна… — растерялся Игорь, — я думал…

— Ты думал! О чем же ты думал, интересно знать? О том, какое повышение тебе светит?

— Зачем вы так? — обиженно сказал Игорь. — Я же старался. В конце концов, мне сам Чубаристов…

— Почему же ты, мой друг, учишься на самых плохих примерах? — перебила его Клавдия. — Виктор Сергеевич сам никогда так… Он сначала убеждается в своей правоте.

— Я тоже буду прав, — заявил Игорь.

— Вот и доказывай свою правоту, но законными методами. Понимаешь — ЗАКОННЫМИ!

Она села на свое место и спрятала лицо в ладонях.

— Боже мой, — сокрушенно качала она головой, — что же это делается? Ты же такой молодой… вся жизнь впереди. Зачем начинать ее с подлости?

— Ну, знаете ли, — вспыхнул Игорь, — я вас, конечно, уважаю, Клавдия Васильевна, но вы все-таки подбирайте выражения.

— Да подбираю я, — не зло, а даже как-то жалостливо произнесла Дежкина. — Подлость она и есть подлость. Это я виновата, надо было тебя не профессиональным хитростям учить, а совестливости. Или этому нельзя научиться? Совесть или есть в человеке, или ее нет. В общем, зря я на тебя так обрушилась. Просто очень хочется, чтобы ученики не повторяли наших ошибок. А ты ведь мой ученик, верно?

— Спрашиваете! — растроганно отвечал Порогин. — Вы же знаете, как я к вам отношусь.

И покраснел, но на этот раз по другой причине.

— Расскажи-ка подробнее, — попросила Клавдия, — что там у тебя случилось. Может, вместе сможем разобраться.

Игорь послушно пересказал известные ему обстоятельства дела Мамурджана Ганиева.

Несколько минут Дежкина сидела молча.

— Интересно, — прервала она молчание, — что значит это упоминание про Александра Александровича? Ты наводил об этом человеке справки?

— Я бы не стал принимать всерьез подобные байки, — откликнулся Игорь. — Вы же знаете, эта публика готова что угодно выдумать, лишь бы выйти сухой из воды.

— И все-таки, — настаивала Дежкина, — Александр Александрович изначально настолько условная фигура, что это настораживает. Видишь ли, если б твоему подопечному действительно надо было вешать тебе лапшу на уши, он бы сочинил что-нибудь поубедительнее.

— Другой, может, и сочинил бы, — ответил Порогин, — только не Ганиев. Он, знаете, из породы тугодумов.

— Вот как? Откуда же у него столько оружия? Если он, как ты говоришь, туго соображает, то как ухитрился скопить в доме оружейный арсенал? Ведь нужны связи, изворотливость, хитрость, наглость, наконец, чтобы провернуть подобное дело. Но ведь у Ганиева эти качества отсутствуют?

Игорь пожал плечами, с трудом скрывая недовольство.

Послушать Дежкину, то его версия, казавшаяся такой убедительной, и гроша ломаного не стоит.

— А если он придуривается? Ваньку валяет? — спросил Игорь.

— Вряд ли, — усомнилась Дежкина. — Если бы он ваньку валял, то не он, а ты бы пьяным с понятыми фотографировался. Что-то здесь не то…

Она вновь поднялась с места и стала осторожно собирать осколки разбитого стакана.

Расстроенный Порогин наблюдал за ее размеренными движениями.

— Что же мне делать? — наконец произнес он.

— Поработать с фактами. С фактами, а не с твоим представлением о них, — уточнила Клавдия. — Из того, что ты мне сейчас сообщил, картина не складывается. Так, какие-то обрывки…

— Что же мне делать?! — еще раз спросил Игорь.

— Во-первых, отказаться от интервью. И от фотографирования тоже. Успеется еще. Во-вторых, — уже строже произнесла Дежкина, — пообщайся с задержанным, постарайся установить с ним контакт. Думаю, он сможет тебе кое-что нужное сообщить. И, кстати, не настраивай себя на то, что он обязательно будет хитрить. Хотя и на веру все не принимай. Анализируй. Третье: попытайся раскрутить версию с этим загадочным Александром Александровичем…

Она не договорила.

Резкий телефонный звонок заставил обоих вздрогнуть.

Клавдия взяла трубку.

— Алло, следователь прокуратуры Дежкина слу… Да. Да, Федя, — лицо ее выражало растерянность и даже испуг. — Сейчас? Ты с ума сошел, я же на работе. Что случилось? Не кричи на меня, объясни спокойно. Глупости, никто не будет нас подслушивать… Ну говори же! ЧТО?! — Дежкина вдруг стала белее мела. — Когда?! Да… да… Выезжаю.

Она бросила трубку так, что едва не расколола корпус аппарата.

Порогин в замешательстве наблюдал, как она стремительно натягивает на себя пальто и запихивает в сумку бумаги со стола.

— Ничего плохого, надеюсь? — тихонько спросил он.

— Плохого? — Клавдия приостановилась и уставилась на Порогина, будто не поняла, о чем ее спрашивают, потом резко ответила: — Нет, плохого ничего. Случилось ужасное. Ленка пропала. Ее… похитили!

Среда. 19.31–21.49

«Я дурею, — с какой-то даже радостью думал Чубаристов, — я просто схожу с ума. Сперма в голову ударила. Юноша… Вертер долбаный…»

Водитель, грубоватый парень, лихач, матерившийся по всякому поводу, молчал. Он чувствовал, что шеф не в духе. Честно говоря, материться он не любил. И лихачить тоже. Руки потом дрожали. Но он знал точно — Чубаристову это нравится, вот и тужился изо всех сил.

— Коль, — буркнул Чубаристов, — здесь сверни.

— Не домой, Виктор Сергеевич?

— Нет.

— К курве своей?

Николай уже знал этот маршрут, хотя ездил по нему не так уж часто.

— К ней.

— Крепко за яйца схватила, а?

— Крепко, Коля, ох как крепко.

Чубаристов ехал к вдове. Ее мужа он когда-то подвел под расстрел. Еще до перестройки. Тот был теневик — «хищение в особо крупных размерах». А вдова вдруг сама захотела увидеться с мужниным палачом в, так сказать, неслужебной обстановке.

И пошло-поехало…

Чубаристов ненавидел эту женщину. И жить без нее не мог. С самого начала она поставила между ними какую-то странную непроницаемую стену. Чубаристов не мог одолеть эту стену. Так когда-то, очень давно, его разделяла такая же стена с детьми американских дипломатов. Это была школьная ограда. Он заглядывал через нее — дети праздновали, кажется, Рождество. Елка сказочная, Санта Клаус, расфуфыренные детки. Он смотрел, как веселятся эти сытые буржуиновы дети, и страшно завидовал им, и ненавидел всеми своими мальчишескими силенками.

Потом какая-то черная девочка подошла к забору и дала ему конфету. От радости он чуть не расплакался.

— Спасибо, сенкью, — лепетал Витенька Чубаристов, выдавая весь запас школьных знаний английского. — Сенкью, герл.

Красивая негритяночка внимательно смотрела на него, а потом вдруг повернулась к остальным детям и что-то крикнула.

К ограде тут же подлетели взрослые и стали кричать на мальчика по-русски:

— Уходи! Не надо так делать! Ты плохой мальчик.

На шум прибежал наш милиционер, за шиворот отволок Витеньку в какую-то подворотню и дал ему там крепкого пинка под зад.

— Не лезь, куда не следовает, — сказал он. — Не хер тебе тут.

Когда Витя выбрался из подворотни, негритянка все еще стояла у ограды и снова протягивала ему конфетку.

— Сука! — сказал ей Витя.

Так же он думал каждый раз, когда уходил от вдовы.

— На сегодня свободен? — спросил Коля, когда машина остановилась у подъезда.

— Валяй.

— Ну, Виктор Сергеевич, хорошо вам по…аться! — раскатисто заржал водитель.

Вдова открыла сразу. Посмотрела на Чубаристова как на обузу. Так смотрят на занудных агитаторов, которые когда-то являлись перед выборами.

— Чего пришел? — спросила грубовато.

— Войти можно?

— Все равно вломишься — власть, — сказала она, пропуская его в прихожую. — Так чего пришел?

«А действительно, чего? — спросил сам себя Чубаристов. — Неужели из-за…»

Додумывать было стыдно. Чубаристову самому не верилось, что пришел он сюда из-за Лины.

Когда-то, почти год назад, он переспал с Линой. Всего раз. Впрочем, этого было достаточно. Романы Чубаристова с женщинами всегда были коротки. Редко-редко он спал с ними дважды. На следующий день не вспоминал. Большинство женщин после близости с ним какое-то время преследовали его, канючили, плакались, но он грубил им, и они отставали. Лина не плакалась. И он не забыл о ней.

В редкие минуты ипохондрии Чубаристов любил думать о том, что, когда состарится, когда никому уже будет не нужен, он позовет Лину. И будет с ней счастлив до конца дней.

Он догадывался, что это из-за него Лина вышла замуж за Клавдиного соседа Илью, очкарика и хиляка. Клавдия их сосватала. Догадывался, что из-за него, из-за Чубаристова, Лина все-таки с Ильей развелась.

Но ему было на это в высшей степени наплевать. Так ему казалось до сегодняшнего дня.

А сегодня…

— У меня мало времени, — сказала хозяйка, усаживаясь на диван.

— На работу пошла? — спросил Чубаристов.

Он никогда не интересовался, на что живет вдова. Подозревал, что муженек кое-что оставил ей.

— Я с работы и не уходила.

— Странно…

Эта мысль не приходила Виктору в голову. Да и не могла прийти. Когда бы он ни приехал к вдове, она была дома.

— Слушай, Порфирий Петрович, ты явился меня за тунеядство арестовывать? Не получится. Во-первых, не уверена, что в уголовном кодексе осталась такая статья, во-вторых, трахаться с тобой — это тяжкий труд, а в-третьих, ты мне надоел, Малюта Скуратов…

Никогда у Чубаристова не появлялось желания ударить эту женщину. Она могла издеваться над ним самым изощренным образом — он терпел. Да что там! Он даже радовался, ловил за ее издевками скрытое неравнодушие к себе. На лице у него появлялась заискивающая улыбочка, и он сам подставлялся под удары.

— Малюта Скуратов? — не понял он.

— Ах да, прости. Этого в милицейском ликбезе не проходят. Это для вас слишком сложно. Ну хоть про Берию слышал?

— Я не Берия.

— Извини опять. Я тебе польстила. Ты — хуже.

Чубаристов хохотнул. Это было нервное. Ему все казалось, что сейчас из-за ограды появятся взрослые люди и скажут: «Уходи! Ты плохой мальчик».

А потом милиционер даст пинка.

Виктор боялся вдовы.

И ждал. Он знал, что, вылив на него ушат тонких и грубых издевательств, вдова смолкнет. И тогда настанет страшный и желанный момент. Власть незаметно перейдет к нему — да какая!

— Слушай, а тебя мать в детстве долго сама мыла?

— Почему? — опять не понял Чубаристов.

— Ты какой-то немужественный. Это случается с мальчиками, которые растут без отцов. Знаешь, мать лет до семнадцати моет его в ванне. У него уже все волосами поросло, ему стыдно, но ведь матери не откажешь…

Чубаристов застыл. Она почти угадала. Мать мыла его, правда, не до семнадцати, но уж до четырнадцати — точно. Ванна наполнялась водой на одну помывку. «Титан» приходилось топить дровами. Экономили. После матери и двух сестер наступала очередь Виктора. Он лез в остывшую, мутноватую, с клочьями серой пены воду, и тут входила мать…

— Не надо, — сказал Чубаристов тихо. — Мать не трогай.

— Я не мать, а тебя, — улыбнулась вдова. — Скажи честно, тебе сначала было стыдно, а потом мучительно нравилось, да?

— Не надо.

— А что так? Стыдно? Тебе стыдно?! — обрадовалась вдова. — Витенька, — «сладким» голосом передразнивала она его мать, — тебе не надо стесняться мамочку. Я же тебя родила, я все твои писечки-попочки видела…

Чубаристов встал.

«Так тебе и надо, придурок, так тебе и надо!» — подумал он.

— Витенька, а ты писечку свою не трогаешь? Никогда этого не делай, ручки отсохнут. Ну, ударь, ударь…

Виктор шагнул к ней. Она не отпрянула. Она улыбнулась.

«Ах, вот как мы сегодня? — мелькнуло горячечно. — Мы сегодня так?!»

Он схватил ее за волосы и запрокинул лицо.

Она не сопротивлялась. Он пригнул ее голову вниз, прижал к своей промежности. Она со стоном вздохнула, расцепила руками молнию и впилась губами в его плоть.

Перемена власти произошла моментально.

Теперь уже он был властителем. Жестоким и изощренным. А она со сладостными стонами исполняла любые его, даже самые отвратительные прихоти.

Его фантазия вдруг начала работать в каком-то неведомом извращенном поле. А она, словно проникая в его мысли, опережала эти фантазии.

Бурное начало сменилось длительным, томительно-жутким продолжением. Она начала мастурбировать, показывая ему бесстыдно, как это делается, раскрываясь вся.

— Смотри, — поворачивала его голову к зеркалу, — смотри…

Это был красный морок. Это был черный туман.

Чубаристов ударил ее. Ударил сильно.

Но она только завыла от наслаждения.

— Еще! Еще!

И впилась зубами в его тело.

Когда волна накрыла его с головой, он решил, что сейчас умрет. Сердце остановилось. Он открывал рот, а вдохнуть не мог. Потом свалился на пол и забился в конвульсиях. Кажется, она тоже билась и что-то кричала.

Потом в ушах был звон, словно рядом взорвалась шутиха.

— Закроешь дверь за собой, — сказала она, скрываясь в ванной.

Он на кисельных ногах доплелся до двери. Сердцебиение еще не восстановилось, дыхание было судорожным, но мысль была четкой:

«У-у! Сука…»

Среда. 21.10–22.31

Они влетели в подъезд, едва не сбив с ног соседского пацана, волокущего на спине велосипед. Велосипедный звонок жалобно звякнул, ударившись о стену.

Бабулька, стерегущая входящих на своем балконе, не успела и рта раскрыть.

Запыхавшийся Порогин мчался следом за Дежкиной, сжимая в руке ее сумку, и едва-едва поспевал.

Он и не подозревал, что наставница умеет так хорошо бегать.

Пять минут назад они поймали такси, точнее сказать, остановили его грудью — Дежкина вылетела на проезжую часть и встала как вкопанная перед несущейся на нее машиной — водитель едва успел затормозить.

Пока он орал, брызгая слюной и в ярости сжимая пудовые кулаки, Клавдия плюхнулась на заднее сиденье и назвала адрес.

У нее был такой вид, что матерый шоферюга осекся, машина взревела и помчалась на красный свет.

Игорь с замиранием сердца следил за светофорами, а на поворотах цеплялся за дверную ручку.

Наконец, взвизгнув тормозами, такси затормозило у подъезда, и Дежкина, не глядя высыпав в ладонь водителя деньги из кошелька, вывалилась из машины.

Дверь квартиры открыл Федор Иванович.

Он поглядел на Клавдию как очумелый и выпалил:

— Ну, что?!

И Клавдия эти же слова в тон ему:

— Ну, что?!

Они уставились друг на друга, одновременно осознав, что никаких новостей нет и задавать вопросы бессмысленно.

Клавдия привалилась к дверному косяку, чувствуя, что у нее подкашиваются ноги.

Игорь Порогин топтался на лестничной площадке, не решаясь войти.

— Здравствуйте, Федор Иванович, — робко произнес он.

Дежкин не сразу узнал Порогина, потом кивнул и поплелся в глубину квартиры.

Игорь осторожно взял Клавдию под локоть и усадил на стульчик в прихожей.

— Воды, — попросила Дежкина.

На висках ее блестели мелкие капельки пота.

Игорь метнулся в кухню и до краев наполнил граненый стакан.

Клавдия пила огромными глотками, захлебываясь и роняя капли на воротник.

Порогин придерживал стакан в ее трясущихся руках.

— Почему ты молчишь? — отчаянно крикнула она в пространство, отдавая стакан Игорю. — Федя, почему ты молчишь?!

— А что прикажешь говорить? — донеслось из спальни.

— Сейчас же подойди ко мне!

— Не ори на меня, — послышалось шарканье шлепанцев, и в коридоре показался Дежкин.

Игорь только теперь разглядел, что лицо его было сплошь покрыто кровоподтеками, а лоб рассекала длинная рваная царапина.

— Кто это вас, Федор Иванович? — не удержался от вопроса Порогин.

— А ты у жены моей спроси, ей лучше меня известно…

Клавдия громко всхлипнула.

— Господи, что же это, — прошептала она, — не одно, так другое… Федя, объясни же наконец. Кто звонил, когда?

Супруг насупился, недружелюбно поглядев на Игоря.

— А при нем можно?

— В каком смысле? — удивилась Клавдия. — Это же Игорь, мы работаем вместе… Ты что, не узнал?

— Узнал. — Федор Иванович громко шмыгнул носом и сообщил: — Они сказали, чтоб ни одной живой душе об этом не говорили. Мол, хуже будет.

Порогин растерянно глядел на них, не зная, как быть.

— Федя, перестань, — отмахнулась Дежкина. — Игорь — свой человек, у меня от него секретов нет. Ну не томи же! Объясни наконец, что произошло.

— Что-что… — окрысился муж. — Позвонили по телефону…

— Когда?

— Полтора часа назад. Я ничего не понял. Какой-то голос… Кажется, мужской.

— Кажется? — взвилась Дежкина. — Ты что, женский голос от мужского отличить не можешь?

— Не ори на меня! — в свою очередь завопил Федор Иванович. — Я спал… меня разбудили. В первую минуту я спросонья ничего не мог понять.

— Что тебе сказали?

— Сказали, что Ленка похищена. Заявлять в милицию бессмысленно. Сказали, что, если хотим увидеть дочь в живых, должны поторопиться.

— Им нужны деньги?

— Я тоже так подумал. Они рассмеялись. Передай, сказали, жене, чтобы вернула ключ.

— Ключ? — упавшим голосом переспросила Клавдия.

— Да, ключ… Опять этот ключ, — сказал Дежкин. — Что это значит, в конце концов? Ты чего натворила? Мало тебе, что меня отметелили, так теперь дочь подставляешь?

Клавдия ссутулившись сидела на стульчике в прихожей.

— Я не понимаю, — бормотала она, — я ничегошеньки не понимаю…

— А тут и понимать нечего! — стал опять распаляться муж. — Отдай, что взяла, и баста!

— Я же говорила тебе: ни у кого я ничего не брала.

— Ерунда! — не поверил Федор Иванович. — За невинным человеком никто охотиться не станет. Я не знаю, с кем ты там связалась, но объясни, пожалуйста, с какой такой радости все это терпеть? Сначала мне всю физиономию разукрасили, зуб сломали, теперь черед ребенка пришел! Вона, что на дворе делается — газеты почитай! И крадут детей, и убивают почем зря…

— Да, киднеппинг — страшная штука, — решил вставить свое слово Порогин и тут же напоролся на мрачный взгляд Дежкина.

— Киднеппинг! — заорал Федор. — Что вы все норовите всякую мразь покрасивее обозвать? Киллер! Рэкетир! Гады они, паскуды — вот кто!

Игорь не стал спорить и обратился к Клавдии:

— Клавдия Васильевна, что же это такое? Неужели как-то связано с работой?

— Не знаю, — простонала она.

— Подумайте, — подсказывал Порогин, — что за дела вы теперь ведете… кто мог бы угрожать?

— Про порнографию на телевидении, — сообщила Дежкина. — Но там нет никаких ключей…

— Хватит мне мозги пудрить! — опять взвился Федор Иванович. — Порнографией она занялась, видите ли. Ты бы лучше о семье подумала! Не для того я дочь рожал, чтобы на нее какие-то негодяи рот разевали.

— Ты рожал? — возмутилась Дежкина. — Нет, вы только послушайте — он рожал! А я где была?

— Тьфу! — плюнул Федор Иванович. — Свяжись с бабой — сам бабой станешь. Ты мне мозги не пудри, ты мне прямо скажи: что еще за ключ ты умыкнула и когда собираешься его отдать?

Клавдия умоляюще поглядела на Порогина, будто взывала к его помощи.

— Федор Иванович, вы же видите… это бессмысленный разговор, — попытался вступиться за Клавдию Игорь. — Как вам говорят, так оно и есть на самом деле.

— Не влезай в чужую семейную жизнь, — отрубил Дежкин. — Заведи себе жену, ее и защищай.

— Федя — укоряюще воскликнула Клавдия.

— А что — Федя? Что — Федя? — Хозяина дома понесло. — Всю жизнь как на угольях сижу. Мне эти твои приключения вот где! — он ударил ребром ладони по шее. — С первого дня одни неприятности.

Порогин страдал, слушая его.

— Давайте лучше решать, что делать, — робко предложил он.

— Да? — агрессивно подхватил Дежкин. — Мне это тоже очень интересно бы узнать — что делать?

В этот момент в замочной скважине заскрежетал ключ, и все трое как по команде повернули головы.

— Лена! — выкрикнула Клавдия и осеклась.

На пороге стоял Максим.

В руках он держал огромную коробку с тортом.

— Предки! — завопил он. — Целуйте меня и поздравляйте! Бизнес процветает! Сегодня я заработал, мамочка, твою пятилетнюю зарплату. Алле? — надулся он, не дождавшись восторженной реакции. — Вы что, не рады за сына?

Родители молчали.

— С вами всегда так — только собой заняты. Будто ни меня, ни Ленки в природе не существует.

Закрыв лицо руками, Клавдия зарыдала.

Максим опешил и едва не выронил торт.

— Э, ма, ты чего? — пробормотал он, склоняясь над матерью. — Я пошутил, слышишь? Пап, — обернулся он к отцу, — что с ней случилось?

— С ней — ничего, — ответил Федор Иванович, — а вот Ленку украли!

— То есть как украли? — не поверил Максим. — Она что, чемодан или шлепанцы, чтобы ее красть?

Дежкин-старший побагровел.

— Не мели ерунду. Надоели уже шуточки твои. Сказано — украли!

— Ничего себе, — поразился Максим. — А зачем?

— У матери спроси.

Клавдия зарыдала пуще прежнего.

— Может, все-таки стоит сообщить в милицию, — неуверенно проговорил Игорь.

— Вот заведешь своих детей, тогда и сообщай, — порекомендовал Федор Иванович.

В этот момент прозвенел короткий и отрывистый телефонный звонок.

Все замерли. Наступила мертвая тишина, просверливаемая этим тревожным звонком.

— Я возьму трубку, — сказал Максим.

— Нет! — крикнула Клавдия. — Нет! Я сама.

Она медленно направилась к телефону.

— Слушаю.

— Клавдия Васильевна? — незнакомый голос. Даже сразу не понять, мужской или женский. Что-то среднее, неживое, металлическое.

Клавдия вспомнила невидимого собеседника за оконцем обменного пункта.

У него тоже был такой же мрачный и невыразительный голос.

— Да, это я. Кто говорит?

— Вы должны были бы узнать меня.

— Не узнаю. Представьтесь, пожалуйста.

— В этом нет необходимости. Ваша дочь у нас. Надеюсь, вам уже передали условия?

— Кто это говорит? Какие условия? — Клавдия ощутила, как ее пробирает дрожь.

— Не валяйте дурака. Дело слишком серьезное. Мы уже не раз советовали вам не тянуть. Не вынуждайте нас идти на крайние меры.

— Что вы имеете в виду? — Клавдия тянула время, хотя теперь и сама не понимала зачем. Словно бы лишняя минута разговора могла что-то изменить.

Она слабо надеялась, что собеседник случайно выдаст себя, хотя и понимала, что имеет дело с умным и хитрым противником.

Рассчитывать на промашку с его стороны по меньшей мере было наивно.

— Вы поймете меня, если хотите увидеть свою дочь живой и невредимой. Необходимо, чтобы поняли…

— Я не верю вам, — вдруг выпалила Дежкина.

— Клавдия Васильевна, не заставляйте убеждать вас опытным путем. Верните ключ — и все будет в порядке.

— Почему я должна вам верить?

— Потому что другого выхода вы сами себе не оставили.

Несколько мгновений Клавдия медлила.

Ключ Неужели все происходит из-за какого-то дурацкого слова ХРЮКАЛОНА?

Что ж это за слово такое, если в ход идут избиения, похищения и даже угрозы физической расправы?

«Боже мой! — она побледнела от неожиданной мысли. — Ведь Ленка наверняка помнит надпись на бумажке. Если она ненароком сообщит это слово похитителям, как они поведут себя? Не решат ли, что разумнее убрать лишнего свидетеля?»

Спокойнее. Клавдия выпрямилась и постаралась придать голосу уверенность.

— Может, вы блефуете? Откуда мне знать, кто вы и что у вас на уме. Может, вы только говорите, что дочь у вас, а на самом деле…

В трубке послышался короткий смешок.

— Видимо, вы действительно не понимаете, с кем решили потягаться. Что ж, пусть девочка сама объяснит вам, что к чему…

Возникла пауза. Клавдии показалось, что их разъединили, и в отчаянье она повторила в трубку дежурное «алло». Это продолжалось довольно долго.

— Мама! — внезапно услыхала она далекий родной голос.

У нее подкосились ноги, и, если бы не Игорь, Дежкина наверняка свалилась бы на пол.

— Доченька, с тобой все в порядке?

— Да, мамочка…

— Не беспокойся, скоро мы будем вместе.

— Мамочка, забери меня отсюда!

Клавдия дрожащей рукой прижимала трубку к уху.

Федор Иванович подскочил к жене вплотную и попытался услышать голос дочки.

— Это она? — лихорадочно шептал он. — Это Ленка?

Клавдия кивнула и как можно спокойнее сказала в трубку:

— Хорошо, Леночка. Послушай меня… Главное, не волнуйся и ничего никому не говори. Молчи, веди себя, как тебе велят, и все будет в порядке. За мой распоротый плащ я больше не сержусь и не хрюкаю, — сказала она совершенно идиотскую фразу, но на обдумывание не было времени, — слышишь, я не хрюкаю. Ты меня поняла? — Она попыталась воспроизвести одну из своих домашних интонаций, которая ничего не сказала бы постороннему, но дочь поняла бы многое.

Она боялась теперь только одного: мембрана телефона исказит ее голос и послание останется нерасшифрованным.

С замиранием сердца она ждала ответа.

— Да, мамочка, — произнесла дочь.

Клавдия счастливо выдохнула:

— Ну и слава Богу!

Лена поняла. Поняла!

Она ничего не скажет своим похитителям. Будет держаться, насколько это возможно.

— Будь умницей, а мы сделаем все, что надо. Ты больше ничего не хочешь мне сказать?

— Передай привет Пучкову.

— Кому? — удивилась Дежкина.

— Вовке Пучкову. Он… — мембрана щелкнула, вероятно, произошло переключение аппаратов.

— Алло, Клавдия Васильевна? — вновь раздался в трубке металлический голос. — Надеюсь, ваши последние сомнения развеяны?

— Да.

— В таком случае мы ждем от вас действий, иначе начнем действовать сами.

— Хорошо, — сказала Клавдия. — Я поняла вас.

— Советую поторопиться, иначе…

— Ясно.

— До свидания.

Зазвучали короткие гудки.

— Вот что, — произнесла Дежкина, оборачиваясь к сыну. На лице ее уже было сосредоточенное и решительное выражение, — вот что, Максим. Садись-ка ты за свой компьютер, запускай какие угодно программы, делай что хочешь, но расшифруй, что может означать слово ХРЮКАЛОНА. Это последний шанс для твоей сестры… И для всех нас.

Среда. 7.15–22.31

Все началось еще накануне вечером, когда Лена вытащила из материнской шкатулки шпильку для волос и поковыряла ею в будильнике.

Это странное действие имело вполне конкретное объяснение.

В семье Дежкиных издавна было заведено, что дети поднимаются утром самостоятельно, без всяких родительских понуканий.

— Ваши предки вставали с петухами, — авторитетно заявлял Федор Иванович, гордившийся своими деревенскими корнями, — значит, и вам не зазорно по звонку будильника подниматься. Кто рано встает, тому Бог дает.

Он не поленился, купил и сыну и дочери по будильнику, которые вместо звона издавали нечто похожее на петушиное кукареканье.

— Спасибо, домик с кукушкой над головой не повесил, — усмехнулась Лена, а Максим лишь руками развел: мол, что делать, видно, судьба такая, надо терпеть.

Впрочем, нет худа без добра.

Не сразу, но очень скоро Лена поняла, что побудка по будильнику имеет массу неоспоримых «достоинств».

Во-первых, часы, да еще отечественного производства, склонны останавливаться в самый неожиданный момент.

Во-вторых, они могут немилосердно отставать.

В-третьих, механизм кукареканья поддается корректировке в выгодную для хозяина сторону (Лене, как правило, было выгодно, чтобы он молчал).

Это давало право:

а) опаздывать на школьную зарядку;

б) просыпать контрольные по химии;

в) увиливать от мокрой уборки классных комнат.

И множество других, ничуть не менее полезных прав.

Итак, накануне Лена, понаблюдав за происходящим в доме и уяснив, что предкам не до нее, решила воспользоваться моментом и не пойти в школу.

На то были серьезные, уважительные (по крайней мере, по мнению Лены) причины.

Математичка, вздорная тетка с пучком редких волос на затылке, носившая за вредность и длинный нос кличку Крыса, не далее как позавчера обещала показать Лене, где раки зимуют. Она поймала ученицу Дежкину за чтением внеклассной литературы («Поэма о страстном чувстве прекрасной девственницы, любви и коварном предательстве» знаменитой, судя по аннотации, дамской писательницы Джоанны Бредсфорд) и посулила при следующей встрече погонять Лену по всем пройденным за последний месяц разделам учебника.

А так как Лена весь последний месяц познавала исключительно страстные чувства в переложении мисс Бредсфорд, то и знания у нее были соответственные.

— Ты только послушай, — говорила Лена Ларисе Шевелевой, соседке по парте, круглолицей девушке с роскошной косой, — Лорка, ты послушай только, как здорово написано: «Она была нагая, как русалка, и только-только вышла из ванной, когда вошел Сирилл. Она хотела было прикрыться, но полотенце осталось в душе. Она поглядела на него отчаянно и беззащитно, будто молила о пощаде. Но в выражении лица молодого красавца сквозила решимость, а ноздри раздувались от желания, как у норовистого жеребца. Он быстрым движением скинул с себя ставшие ненужными потертые джинсы и сделал шаг навстречу. Мишель почувствовала, как жаркий румянец выступает на ее щеках. Теперь он был наг, как и она сама. Мускулистое стройное мужское тело против воли приковывало ее взор, заставляя опускаться взглядом все ниже, от груди к плоскому животу, а затем вниз по узкой дорожке волос. «Не надо…» — прошептала Мишель, молитвенно вскинув слабые кисти рук. Не произнося ни слова, он наклонился и влажными губами тронул нежно розовеющую мочку ее девичьего ушка. От этого бережного прикосновения все ее существо затрепетало, будто крылья прекрасной бабочки. «Не надо», — повторила Мишель, понимая, что выбор сделан и она уже ничего не сможет предотвратить, да и не хочет. Сирилл властно сжал сильными и нежными руками ее упругую, созревшую для любви грудь с затвердевшими коричневыми сосками, а затем, склонившись, поцеловал ложбинку между грудей и медленно двинулся губами вниз… и еще ниже… и еще… Мишель издала невольный вскрик, погрузив тонкие длинные пальцы в его густые черные кудри. Он делал стыдное и восхитительное. Горячим ласковым языком он раздвинул ее трепещущую плоть и вошел в глубину, в самую ее сущность, и волна наслаждения с головой захлестнула несчастную девственницу»… Вот это любовь, представляешь… Живут же люди!

— О-оо! — простонала Шевелева, совершенно потрясенная услышанным.

— «Сирилл сжимал в объятиях ее гибкое тонкое тело, — продолжала Лена, — скользил ладонями по округлым и бархатистым на ощупь, будто два спелых полушария персика, ягодицам, и уже не удивление, а только острое и ненасытное желание вызвал в Мишель огромный, неукротимо вздымающийся к животу мужской орган молодого любовника, сильный и гордый, совершенный, будто бог…»

У Шевелевой, в избытке обладающей образночувственным мышлением, участилось дыхание и непроизвольно стали закатываться глаза.

— «Поцелуй меня… и его, — просил Сирилл, и Мишель не ощущала более стыда и скованности. Ее алый рот потянулся к…»

— Чем вы там занимаетесь, позвольте поинтересоваться, — в самый неподходящий момент прозвучал над головой писклявый голос математички. Несчастная Лариска так и подпрыгнула от неожиданности. — Дежкина, выйди вон из класса, а Шевелеву я попрошу к доске…

Раскрасневшиеся, в полуобморочном состоянии подружки поднялись и на подкашивающихся ногах отправились выполнять распоряжение Крысы.

Итак, «Поэма о страстном чувстве…» Джоанны Бредсфорд оставалась недочитанной, и Лена решила посвятить ей целый день.

Как уже было сказано, она поковыряла шпилькой в будильнике и одной ей известным способом удушила петушиное кукареканье на корню. При этом она старательно завела часы, перевела стрелку будильника, словом, обставила свой будущий прогул надлежащим образом.

Все произошло согласно плану.

В семь пятнадцать утра будильник лишь жалобно квакнул и смолк. Перевернувшись на другой бок, Лена устроилась поудобнее и с чистой совестью стала досматривать цветной сон, где действовал стройный загорелый Сирилл. Безнадежно влюбленная в него дурнушка Бетти носила косу (точь-в-точь как Лорка Шевелева), а красавица Мишель разительным образом походила на Лену.

В тот самый момент, когда юноша бережно положил свою прекрасную возлюбленную на теплую гальку у самой кромки моря и под шорох волн принялся стягивать с нее влажный купальник, раздался сердитый стук швабры и кашель Федора Ивановича.

Чудесный сон был разбит вдребезги.

Недовольная, Лена потянулась на кровати и бросила невинный взгляд на часы.

— Ой, — воскликнула она, изобразив на лице испуг и растерянность, — какой ужас, папочка! Я опоздала в школу!

— Ценное наблюдение, — сурово произнес Федор Иванович, — опять проспала. Вот расскажу все матери, она тебе покажет…

Дочь надула губы и сложила брови домиком.

— Не надо, папочка, — ласково попросила она. — Я же не виновата… это все твой будильник. Говорила же тебе, он плохо работает.

— Я его уже трижды в мастерскую носил.

— Ну и что, что носил? А он все равно не звонит. Вот ты слышал звонок? Нет? А меня ругаешь. — Она выскользнула из постели и по-кошачьи прижалась щекой к отцовскому плечу. — Я больше не буду, честное слово. Только ты маме не говори, ладно?

Федор Иванович пробурчал что-то под нос и, стуча шваброй, направился на кухню.

Он знал за собой эту слабость — дочь он втайне любил больше, чем сына, потому что она была младше, потому что могла приласкаться, а еще совсем недавно, в детстве, свернуться калачиком у него на коленях, — и старался скрыть это.

Впрочем, от проницательной Лены трудно было утаить хоть что-нибудь.

— Может, хоть на последний урок сходишь? — крикнул он из кухни.

— Ой, папочка… у нас последние два урока — труд, мы там салфетки вяжем. А я и так умею. Давай лучше вместе побудем, мы так редко бываем вдвоем, — пропела Лена.

Все это было чистейшей воды неправдой.

Во-первых, последними уроками в расписании стояли биология и алгебра.

Во-вторых, вязать салфетки Лена не умела и втайне завидовала тому, как ловко это получается у Лорки Шевелевой.

В-третьих, она вовсе не собиралась скучать день-деньской с любимым папочкой.

Вчера она прослышала, что в двух кварталах от дома открылось уютное молодежное кафе и взрослые интересные мальчики-бармены бесплатно угощают пирожными и коктейлем понравившихся девочек.

Лена намеревалась проверить эту информацию, но, конечно, не сию же минуту.

— Иди завтракать, — распорядился Федор Иванович деланно сердитым тоном, и дочь поняла, что план ее удался вполне: школьный день пропущен, и мама ничего об этом не узнает.

— Ты прелесть, папочка! — промурлыкала Лена и, улыбнувшись, отправилась чистить зубы и умываться.

На завтрак Дежкин приготовил свое фирменное блюдо, незаменимое во всех случаях жизни: яичницу со шкварками.

Для дочери, правда, он всегда добавлял тертый сыр сулугуни, свежую помидорку и поджаренные хлебцы. Яичница получалась — пальчики оближешь.

Лена учуяла запах яичницы еще из коридора и обреченно вздохнула: любимый папочка мог бы хоть изредка разнообразить домашнее меню.

Вслух же она ничего не сказала и с лучезарным видом принялась уплетать завтрак.

Федор Иванович глядел и радовался.

— Могу поджарить еще, — предложил он от всей души, когда Лена все съела.

— Уф-ф-ф, я наелась. Очень сытно и вкусно.

Дежкин понял вежливый отказ как еще один комплимент его кулинарным талантам и в отличном настроении уселся читать свежую прессу.

Лена же, закрывшись в комнате и натянув на произведение Джоанны Бредсфорд обложку учебника по истории, окунулась в пучину неземных страстей.

Из грез ее вырвал телефонный звонок.

— Алле? — кокетливо произнесла Лена, стараясь подражать интонации прекрасной девственницы Мишель.

— Ленка, ты дома? — Это была Шевелева.

— Ага, — Лена сладко потянулась. — Как дела в школе?

— Крыса пару влепила, — пожаловалась подружка. — Хотела тебя вызвать, а так как тебя не было, вызвала меня.

— Не расстраивайся по пустякам, — посоветовала Лена. — Чем будешь заниматься?

— А ты?

— Книжку читаю.

— А-а, — завистливо протянула Шевелева. — Тебя, между прочим, кое-кто спрашивал.

— Кто еще?

— Угадай.

— Борька из десятого «а»?

— Не-а.

— Руслан?

— Не-а.

— Ладно, Лорка, не знаю…

— Ни за что не угадаешь! Пучок!

— Кто? — поразилась Лена.

— Представь себе…

Пучок, он же Вовка Пучков, был местным красавчиком, и притом считал себя взрослым. У Вовки всегда водились деньжата, и он дружил с самыми красивыми девчонками.

Они рассказывали, что Вовка умеет отлично целоваться, и это создавало ему в глазах Лены и Ларисы ореол героя-любовника.

Мало того, по большому секрету взрослые девочки сообщали, что Вовка горазд и на кое-что еще.

«Но вам еще рановато об этом знать», — снисходительно прибавляли они.

Воображение рисовало перед Леной захватывающие любовные картины.

Но могла ли она представить, что взрослый Вовка внезапно проявит к ней интерес.

— И что же он хотел? — небрежно полюбопытствовала Лена.

— Сказал, что вам надо встретиться. Кажется, ты ему нравишься, — стараясь не выдать жгучей зависти, сообщила Шевелева.

— Вот еще. А когда встретиться?

— Сегодня. Через час.

— Еще чего! Никуда я не пойду, — сказала Ленка.

— И правильно, он такой, знаешь, он… — обрадованно затараторила подруга.

Но Ленка перебила ее:

— А что он еще сказал?

— Что хочет с тобой погулять…

— Да? Ишь какой!

— Правильно, Ленка, ну их, придурков этих…

— Или пойти? — как бы не услышала подругу Ленка. — Чего он еще сказал?

— Что будет ждать у подъезда… — обреченно произнесла Лариса.

— У подъезда? — ужаснулась Лена. Она тут же вообразила себе реакцию бабульки с балкона второго этажа. — Я не могу у подъезда.

— Так что… пойти предупредить его, что ты не выйдешь? — с надеждой выпалила Шевелева.

— Нет, — отрезала Лена. — Я сама разберусь. Ну ладно, пока. Я тебе потом позвоню.

— Но только сразу! — взмолилась подруга.

— Посмотрим, — по-королевски произнесла Лена и положила трубку.

Тут ее величавую плавность как метлой смело. Она подпрыгнула и лихорадочно принялась готовиться к предстоящей встрече.

Накрутила пряди волос на бигуди, особенное внимание уделив челке. Маминым черным карандашом нарисовала глаза и брови, а ресницы покрыла синеватой тушью — так эффектнее.

За десять минут до назначенного часа она с независимым видом вышла на крыльцо и беззаботно направилась вдоль дома.

Бабулька со своего поста зорко глядела ей вслед.

Свернув за угол, Лена огляделась по сторонам и нырнула в кусты.

Отсюда ей было хорошо видно, что происходит вокруг, но никто не заметил бы ее.

Вовка, если, конечно, он действительно надумал встретиться у подъезда, обязательно пройдет этой дорогой, и Лена сможет его окликнуть.

Так оно и случилось.

— Здорово! — сказал Вовка Пучков, поглядев на нее исподлобья немигающим взглядом своих больших красивых глаз. От этого взгляда таяли сердца и не такие, как Ленкино.

— Приветик, — небрежно откликнулась Лена, чувствуя себя очень взрослой и интересной.

— Ты, что ль, Ленка Дежкина?

— Я, — она дернула плечиком и отвернулась.

— А я как раз к тебе иду, — сказал Вовка.

— Ко мне? — как бы удивилась она.

— Ага.

— Зачем еще?

— Да вот… я тут подумал: может, погуляем?

— Мне эта идея не кажется очень уместной, — жеманно произнесла Лена. Она подцепила эту светскую интонацию в каком-то американском фильме.

— Не хочешь? — удивился Пучков, который не привык, чтобы ему отказывали.

— Почему же? — испугалась Лена: а вдруг он обидится и уйдет.

— Тогда пошли, — улыбнулся кавалер.

Лене очень хотелось взять его под руку, но она подумала, что правильней бы это сделать ему.

Поэтому она ограничилась тем, что сорвала с куста ветку с поздними тускло-оранжевыми листьями и сморщенными коричневыми ягодками и помахивала ею на ходу.

Она очень жалела, что ее не видят в этот момент девчонки из класса, и прежде всего Шевелева. Сдохла бы от зависти.

— Ты на «чертовом колесе» каталась? — чуть свысока поинтересовался ухажер.

— В парке Горького? Не-a. Что я там потеряла?

— А в кино? — не знал, как продолжить беседу, Вовка.

— В кино теперь только дети ходят, которым делать нечего.

— А ты, значит, не ребенок? — усмехнулся Пучков.

Лена поглядела на него, старательно приподняв бровь, — эту гримасу она тоже подглядела в каком-то фильме и долго репетировала потом перед зеркалом.

Вздернутая бровь пришлась теперь как нельзя кстати.

— Конечно, я не ребенок, — сказала Лена. — А ты что, сомневаешься?

Вовка поглядел на часы и озабоченно произнес:

— Я сомневаюсь? Нет. Ты мне давно понравилась.

«Ну вот, начинается! — с замиранием сердца подумала Лена. — А если целоваться полезет?»

От этой мысли у нее закружилась голова.

— Говорят, у нас тут за углом бар открыли… очень симпатичный, — покачивая веткой, заявила она, стараясь сохранить независимый вид, — там кабинки закрытые… уютно, говорят.

Пучков, казалось, пропустил эту информацию мимо ушей.

— Ты слышишь, Вова? — Лена заглянула ему в лицо. — Я говорю: может, в бар пойдем, а то что-то холодно.

В закрытых кабинках, девчонки рассказывали, удобно целоваться, не боясь, что кто-нибудь помешает.

— В бар? — рассеянно переспросил Пучков. — Можно. Только я приятеля жду, он вот-вот должен подойти. По делу…

— По какому делу?

— Много будешь знать, скоро состаришься, — усмехнулся Вовка.

Лене не терпелось затеять светскую беседу, и, так как образовалась пауза, она решила заполнить ее изысканным разговором.

— Вова, а правда, что ты машину умеешь водить? — поинтересовалась она.

— Ну…

— А «мерс» — тоже можешь?

— «Мерседес» разве не машина? — снисходительно буркнул кавалер.

Лена мечтательно закатила глаза.

— Вот я, когда вырасту, только на «мерседесе» ездить буду. Никаких троллейбусов! Надо жить шикарно, а не как эти… «совки». У моей мамаши на уме одни авоськи, продукты и работа. Как будто больше ничего нет на белом свете.

— Это ты дело, старуха, говоришь, — кивнул Пучков. — Когда купишь «мерс», зови меня, я тебя с ветерком прокачу.

Лена поняла последнюю фразу как залог любви и преданности и расплылась в счастливой улыбке.

— Где же твой дружок? — спросила она. — Опаздывает?

— Он такой, — отвечал ухажер, оглядываясь по сторонам.

Лена увидела, что к ним, перебежав проезжую часть дороги, направляется сутулый и весьма помятый субъект с лицом-грушей и маленькими глазками.

— Ты Пучок? — поинтересовался он, сплюнув на обочину.

— Ну я, — а ты кто такой?

— А я от Сереги. Ты его ждешь?

— Ну.

— Он не сможет прийти. Передал, чтобы я тебе все сам сказал. Косуха у меня. Деньги вперед.

— Черная? — прищурившись, спросил Пучков.

— Черная, — подтвердил субъект, — кожаная. Супер-пупер, высший класс.

— Сколько?

— Договоримся.

— У меня денег нет с собой, — выпалил Пучков.

— А уж это не моя печаль. Будут бабки — будет куртка. Только гляди, пацан, я долго ждать не могу. Не хочешь, я любому корешу ее спихну, и он мне еще спасибо скажет.

— Слушай, Лен, — озабоченно обернулся к спутнице Вова, — тут клевое дело подворачивается, косуху себе по дешевке купить собираюсь. Короче, надо за деньгами сбегать.

— Куда? — растерялась Лена.

— Да не тебе. Я сам… Мигом обернусь. А ты пока постой тут с этим корешем и обязательно меня дождись. В бар пойдем. Идет?

— Идет, — пожала плечами Лена.

Вовка подмигнул субъекту и был таков.

Лена переминалась с ноги на ногу, от нечего делать тоскливо озираясь по сторонам и не зная, как себя вести в такой ситуации. Наверное, думала она, для взрослых подобное — обычное дело, и, стало быть, держаться надо соответственно.

— Ты чего, его подружка? — с кислой улыбкой поинтересовался субъект.

— Да, — кивнула Лена. — А что?

— Ничего. Может, мы ему сюрприз сделаем?

— Какой?

— А вот какой, — оживился субъект. — Мы сейчас быстренько ко мне слетаем и курточку прихватим. Он с бабками прибежит — а косуха уже тут как тут, его дожидается.

Лена замялась.

С одной стороны, ее всегда учили, что нельзя заговаривать с незнакомцами и тем более идти с ними неизвестно куда.

С другой же стороны, этот человек — знакомый Вовки и, стало быть, ничего дурного сделать ей не может.

Если ему доверяет Вовка, то должна доверять и она.

И, самое главное, Лене очень хотелось сделать Вовке приятное. Можно себе представить, как он обрадуется, когда увидит желанную косуху в ее руках.

Короче говоря, она пошла следом за потертым субъектом.

— Здесь рядышком, — суетился провожатый, — пять минут ходьбы… и остановочку на метро.

— На метро? — неприятно поразилась Лена.

— Всего одна остановочка… Не боись, подружка!

Они миновали турникет и стали спускаться вниз по эскалатору.

Субъект то и дело оборачивался и улыбался Лене хитренькой улыбочкой, обнажая неровный ряд мелких потемневших зубов.

Поэтому, вероятно, он и прозевал появление у подножия эскалатора высокого тучного милиционера с сердитым морщинистым лицом.

— Ну-ка, Вася, — поманил его пальцем милиционер, — подойди сюда.

— Вы мне? — фальшиво удивился провожатый.

— Тебе, тебе, — подтвердил офицер милиции не предвещающим ничего хорошего тоном. — И подружку свою прихвати, не забудь.

— Я его не знаю, — попыталась возразить Лена, но милиционер кивнул: мол, все вы так говорите — и жестом приказал: следуйте за мной. — Мы случайно познакомились, — бормотала Лена, пока милиционер вел их к неприметной дверце в глубине зала. — Я его вообще первый раз вижу!..

Это было совсем некстати. События принимали какой-то идиотский оборот — пошла на свидание, а попала в милицию. Ленка умоляюще поглядывала на тяжелый, бритый затылок стража порядка. Милиционер возвышался над толпой будто утес.

Затылок его не реагировал на Ленкины взгляды.

«Ничего, — приободрила себя Ленка, — в милиции разберутся. В крайнем случае, позвоню маме…»

В конце концов они оказались в небольшой комнате с плакатами по стенам, живописующими опасность ядерной угрозы. Там были и советы, как спасаться при ядерном ударе.

Милиционер указал Лене на стул в дальнем углу, а субъекту приказал войти в другую, смежную комнату.

— Гражданин начальник, — заискивающе твердил Ленкин провожатый, — вы нас с кем-то перепутали. Мы законопослушные граждане, никого не обижаем, честное слово.

— Иди-иди, — с ухмылкой произнес милиционер и довольно-таки невежливо подтолкнул задержанного в нужном направлении.

Субъект обреченно вздохнул и исчез за дверью в сопровождении грозного конвоира.

Лена осталась одна.

Она растерянно оглядывалась по сторонам и ощущала себя крохотной мышкой, ненароком очутившейся в стеклянной банке. Воля — вот она, рядом, за стеклом, — а не сбежишь.

«Нет, маме звонить не стоит — шум подымет такой!»

Напротив висела картинка, на которой двое — темноволосый юноша и хорошенькая русая девушка — в обнимку бежали от вспучивающегося на горизонте атомного взрыва.

«Боже мой, — с тоской подумала Лена, — а ведь Вовка Пучков наверняка уже ждет меня на прежнем месте и не может взять в толк, куда я подевалась».

Вместо того чтобы потягивать коктейль в полутьме уютного бара, изображая из себя светскую львицу, она сидит где-то под землей на фоне инструкций по гражданской обороне.

Глупо.

Внезапно дверь — не та, за которой скрылись милиционер и Ленкин спутник, а входная — распахнулась, и на пороге возникла полная тетка с метлой в руках, в оранжевой жилетке.

Она удивленно воззрилась на Лену и выпалила:

— Батюшки, а ты кто такая будешь?

— Я — Лена Дежкина, — растерявшись, отвечала девочка.

— Что ты здесь делаешь, Лена Дежкина?

— Меня сюда привели… милиционер.

— Зачем?

— Не знаю.

Тетка поглядела на затворенную дверь и громким шепотом произнесла:

— Беги-ка ты отсюда, девонька. Делать тебе тут нечего. Беги от беды подальше…

— То есть как — беги? — удивилась Лена. — А разве можно?

— Все можно, если осторожно. Идем, я тебя выведу… А то сейчас начнут тебя пытать, протоколы составлять, родителей вызывать…

Напуганная нарисованной теткой перспективой (вызов родителей, пожалуй, пострашнее ядерной войны будет), Лена поднялась со стула и на цыпочках двинулась к выходу.

В этот момент ручка закрытой двери повернулась и дверь стала отворяться.

Лена испугалась.

Тогда тетка без лишних слов схватила ее за рукав и вытолкнула наружу.

Держа перед собой метлу, тетка неслась по платформе метро, расталкивая пассажиров и волоча за собой Лену.

Обернувшись, Лена заметила, что суровый милиционер быстрым шагом движется за ними следом, но не видит их, а только пытается высмотреть в толпе.

Тетка тоже увидела преследователя.

— Дело капут, — оценила она ситуацию и, прикрыв собой девочку, стала толкать ее к эскалатору.

До спасительной лестницы оставались каких-нибудь десять метров, когда словно из-под земли вынырнул еще один страж порядка.

Его форменная фуражка вспыхнула багровым околышем, будто сигнал опасности.

— Наплодились тут, — процедила сквозь зубы тетка, давая задний ход. — Ну, что будем делать?

— Не знаю, — пробормотала Лена, явственно ощущая, как у нее леденеют кисти рук. Все это было похоже на дикий сон, но только не такой красивый, как утром.

Она обернулась — и встретилась взглядом с суровым милиционером. Он прищурился и решительно направился к ней сквозь людской поток.

— Ой, мамочки! — прошептала Лена. К глазам сами собой подступили слезы. Вот-вот — и она расплачется.

— Давай сюда! — тетка толкнула ее в боковой проход.

Не осознавая, что делает, Лена повиновалась.

Она услышала за спиной резкий милицейский свисток, и он словно пришпорил ее.

Тетка неслась по узкой дорожке, отгороженной от темного пустого пространства ветхой решеткой. Под ногами гулко грохотало — пол, как видимо, был сложен из металлических ребристых плит, подвешенных на неизвестно какой высоте.

Внезапно темноту прорезал резкий сноп света, вокруг все затряслось, и — Лена не сразу поняла, что происходит, и едва не задохнулась от ужаса — мимо, обдав волной холодного воздуха, пронесся, лязгая металлом, на полном ходу поезд метро.

Лена ухватилась за решетку и остановилась как вкопанная. Пусть — милиция, протоколы, допросы, пусть — разбирательство с родителями… Только не этот страх.

Она слышала приближающийся шум погони, голоса переговаривавшихся меж собой милиционеров.

— Сюда, — крикнула тетка и вновь рукой направила Лену в какое-то ответвление от прохода, низкое и тесное, будто звериный лаз.

Делать было нечего, — Лена покорно побрела в кромешную темноту.

Внезапно она услыхала, что звук собственных шагов изменился.

Она не успела понять, что к чему, когда за спиной у нее вдруг с шумом захлопнулись двери. Вспыхнул свет. И Лена обнаружила, что стоит в одиночестве в вагоне метро, причем вагон этот, набирая скорость и стуча на стыках рельсов, мчится в неизвестном направлении.

Сквозь заднее стекло был виден убегающий вдаль тоннель, редкие мелькающие фонари, казалось, находились внутри гигантского червя.

Лена обреченно опустилась на сиденье и, положив руки на колени, стала ждать.

Голова гудела.

Ей почему-то вспомнилось, что она обещала купить хлеб к обеду, наверное, мама рассердится. А еще она вспомнила красивые глаза Вовки Пучкова: должно быть, он тоже разозлится, хотя она ни в чем не виновата. Наверное, станет искать, пойдет к Лариске Шевелевой, а та — паразитка — начнет с ним заигрывать с места в карьер…

Вот всегда так: если назначит свидание стоящий пацан, обязательно что-нибудь плохое да произойдет, и никакого тебе свидания…

На какое-то время она забыла о том, что в результате странных случайностей оказалась в весьма непонятной и, быть может, опасной ситуации.

Ведь прекрасной девственнице Мишель тоже угрожала изнасилованием банда пахнущих потом и кислым пивом подонков, но, во-первых, девственница успела кастрировать их спрятанным в волосах электроножом, а, во-вторых, на помощь подоспел Сирилл, и они тут же занялись любовью.

Так как электроножа у Лены не было, оставалось уповать на помощь Вовки Пучкова.

В конце концов, это было бы очень романтично, если бы Вовка ее спас — девчонки из класса позеленели бы от зависти.

Придя к такому выводу, Лена приободрилась и стала ждать, чем закончится подземное путешествие.

Вагон, между тем, несся все дальше и дальше и, казалось, вовсе не собирался делать остановку. Очень странно — обычно перегоны между станциями метро бывают куда короче.

Тусклые огни, освещавшие тоннель, уносились вдаль, дорога изгибалась, уходила ниже, а затем словно бы подымалась в гору — это видно было через заднее стекло вагона.

Наконец Лена услыхала, что перестук колес становится реже.

Вагон останавливался.

За окном блеснул свет и открылся небольшой перрон — совершенно пустой и абсолютно не похожий на те, какие привыкла видеть Лена в вестибюлях метро.

Пол был устлан цветной плиткой, под потолком горели лампы дневного света, забранные в решетчатые колпаки, а в дальнем углу стоял в кадке старый разлапистый фикус.

Двери вагона отворились, и Лене не осталось ничего другого, как выйти на платформу.

Она вздрогнула, когда вагон тронулся и исчез в темном тоннеле, помаячив на прощанье красным огоньком.

Она стояла в одиночестве на пустой платформе и растерянно оглядывалась по сторонам.

Эта станция метро была ей совсем незнакома.

Пожалуй, долго придется Вовке Пучкову искать свою прекрасную девственницу, с искренним вздохом подумала Лена.

— Иди за мной! — вдруг услыхала она скрипучий голос и вскрикнула от неожиданности.

За спиной у нее стояло странное морщинистое существо с носом-кнопкой, короткими ручками и массивными, непропорционально крупными плечами.

Это была карлица — эдакий ребенок с лицом старушки.

— Здрасьте, — пробормотала Лена, которую с детства учили здороваться со старшими.

Карлица хмыкнула и на толстеньких ножках засеменила в глубь помещения. Лена поплелась за нею.

Они свернули в какой-то полутемный коридор, затем спустились по лесенке с сырыми ступенями вниз и пошли вдоль глухой стены с редкими, плотно прикрытыми дверьми.

— Где это мы? — как бы из простого любопытства поинтересовалась Лена.

— Где-где! На трубе! — ворчливо отозвалась карлица, и Лена сочла за благо не продолжать разговор.

Они двигались долго, плутали в переплетениях коридоров и в ведущих в никуда лестницах. Лене чудилось, что они заблудились и уже никогда отсюда не выберутся.

В тот момент, когда она собиралась вновь нарушить молчание и спросить, сколько им еще блуждать в подземном лабиринте, за ее спиной с лязгом распахнулась дверь и чьи-то сильные руки впихнули ее в темное и сырое помещение.

— Эй! — только и успела возмущенно крикнуть девочка, как дверь захлопнулась.

Много ли, мало ли прошло времени, Лена не знала.

Она сидела на каком-то топчане в кромешной темноте и для поддержания духа напевала под нос песенку про шляпу, которая упала на пол.

Внезапно она услыхала приближающиеся шаги, загремели засовы и узкая полоса света упала из коридора на пол ее темницы.

— Подойди к двери, — распорядился низкий мужской голос. — Встань у порога.

Жмурясь от света, Лена приблизилась к выходу.

— Будь паинькой, — произнес голос, — и не делай глупостей, тебе же будет хуже. И остальным тоже.

Она увидала протянутую ей телефонную трубку.

— Говори.

— А что говорить? — спросила девочка, приблизив ухо к трубке, и в этот момент услыхала короткое слово «алло». Она узнала бы это «алло» из тысячи, а может, и миллиона других таких же.

— Мама! — отчаянно закричала она, позабыв про всю свою напускную взрослость, про желание быть похожей на красивую Мишель и мечтая только об одном, как ей поскорее очутиться в материнских теплых объятиях.

— Доченька, с тобой все в порядке? — прозвучал далекий голос, в котором слышалась тревога.

— Да, мамочка… — заплакала Лена.

— Не беспокойся, скоро мы будем вместе…

— Мамочка, забери меня отсюда! — крикнула дочь.

— Хорошо, Леночка. Послушай меня…

Лена уловила знакомую интонацию в голосе матери и приготовилась. Она знала, что сейчас услышит нечто очень важное.

— Да? — по-взрослому спросила она.

— Главное, не волнуйся и ничего никому не говори… — раздельно произнес мамин голос на другом конце провода. — Молчи, веди себя, как тебе велят, и все будет в порядке. За мой распоротый плащ я больше не сержусь и не хрюкаю… слышишь, я не хрюкаю. Ты меня поняла?

Лена нахмурилась.

Ей на что-то намекали — но на что?

Бывало ли раньше, чтобы мама просто так, за здорово живешь сообщала, что она не хрюкает? Ничего себе дела…

И тут Лену осенило.

Распоротый плащ… хрюканье… — ХРЮКАЛОНА!

Конечно, мама пытается сказать ей, что она должна молчать и ни при каких обстоятельствах не произносить это идиотское слово.

Вот тебе и ХРЮКАЛОНА, если из-за этого слова людей средь бела дня запирают в подземелье.

— Ты меня поняла?.. — переспросила мать на другом конце провода.

— Да, мамочка.

Лена услышала облегченный вздох.

— Ну и слава Богу! Будь умницей, а мы сделаем все, что надо. Ты больше ничего не хочешь мне сказать?

Лена напряглась. Она чувствовала, что мама пытается каким-то образом разузнать, где она находится и как ее искать. Однако девочка понимала, что ей и слова не дадут вымолвить — сразу же отберут телефонную трубку.

— Передай привет Пучкову! — выпалила она, обрадованная внезапно пришедшей мысли.

Вовка — вот кто сможет все объяснить и рассказать родителям.

— Кому? — удивилась мать.

— Вовке Пучкову. Он… — в этот момент в трубке щелкнуло, и Лена поняла, что их разъединили.

Дверь захлопнулась.

Несовершеннолетняя узница вновь уселась на топчан, уже не чувствуя прежнего уныния.

Родители знают, что с нею стряслась беда.

Они найдут Вовку Пучкова.

Они помогут!

«Вот это приключение, — подумала Лена, — девчонки не только умрут от зависти, они поглядят на меня другими глазами, станут меня уважать!»

ДЕНЬ СЕДЬМОЙ

Четверг. 9.03–10.20

С утра пошел дождь.

Это было совсем некстати.

Выглядывая из окна кабинета, Клавдия видела серое низкое небо, свинцовое брюхо туч и протянувшуюся сверху вниз пелену дождя.

Капли бежали по стеклу, прокладывая узорные дорожки.

А за стеклом бежали прохожие, укрывшись кто зонтом, кто полиэтиленовой сумкой, перепрыгивали через лужи и старались спрятаться в подъездах домов.

— А может, все-таки стоит туда сходить? — нарушил молчание Игорь Порогин.

У Дежкиной с утра все валилось из рук. Еще бы, всю ночь она не спала. Впрочем, Макс, Федор и даже Игорь — тоже. Ждали новых известий. Но известий не было.

Утром, как и обычно, она отправилась на работу. В это утро вместе с ней туда направился и Порогин.

Бессмысленно перелистывая какое-то старое дело (Клавдия и сама не могла бы сказать, какое именно: буквы и строчки плыли перед глазами), Клавдия размышляла, что следует предпринять в сложившейся ситуации.

Она не однажды за последнее время слышала о киднеппинге, однако никак не думала, что это может коснуться ее семьи.

Обычно преступники похищали детей «новых русских», скоробогатеньких предпринимателей, банкиров — словом, тех, кто мог бы серьезно раскошелиться на свое похищенное чадо.

Но с киднеппингом как средством шантажа — с подобным Дежкина сталкивалась впервые.

Тем более что на сей раз дело касалось ее дочери. Такого вообразить себе она не смогла бы даже в самом кошмарном сне.

Сообщать в органы милиции было опасно — шантажисты могли пойти на любой шаг. В прокуратуре об этом тоже никто не должен был знать. Клавдия, вмиг забыв о том, что всегда в подобных случаях советовала сразу обращаться в органы правопорядка, теперь поняла родителей, которые всем переставали доверять.

Сидеть и ничего не делать для спасения дочери было мучительно.

Клавдия с тоской думала о том, сколь беззащитен человек перед лицом огромного, неуловимого и торжествующего зла.

В ушах по-прежнему звучал металлический, лишенный каких-либо примет голос, и эта незримость его обладателя против воли внушала мысль о некоей мистической силе, которой невозможно противостоять, от которой не скрыться, не спастись.

Игорь Порогин не знал, чем ей помочь, и тщетно пытался завести хоть какой-нибудь отвлекающий разговор.

Но кроме материнских страхов Клавдией владело и желание разобраться в происходящем. Профессиональное желание. В какую же гадость она попала? Клавдия была следователем до мозга костей. Так просто ХРЮКАЛОНУ она подонкам не отдаст.

— На прошлой неделе показывали старый фильм… английский, по-моему, — сказал Порогин. — Там муж и жена случайно узнали о готовящемся политическом заговоре. Тогда у них похитили девочку, чтобы родители молчали и не сорвали планы. Знаете, как они поступили?

— Как? — вяло откликнулась Дежкина.

— Они повели расследование сами. Это наиболее надежный способ. Что толку сидеть у моря и ждать погоды. Пока Максим расшифровывает ХРЮКАЛОНУ, можно попытаться раскрутить дело с другого конца.

— Да? — скептически глянула на него Клавдия. — Позволь узнать, с какого именно?

— Давайте еще раз проанализируем ситуацию. Какие у нас есть зацепки?

— Никаких, — последовал мрачный ответ.

— Ну нет! — возразил Порогин. — Идеальных преступлений не бывает, вы же сами меня этому учили, — бывают нерадивые детективы. Итак, что мы имеем? Первое: «Бобров» и «Соколов», которые наведывались на квартиру к вашему знакомому телеоператору…

— Ищи ветра в поле, — сказала Дежкина, — он их даже описать внятно не может.

— Допустим, — согласился Игорь. — Тогда есть другое: приметы людей, которые избили Федора Ивановича.

— Ты что, моего мужа не знаешь? — в сердцах заметила Клавдия. — Он же ничего не видит, кроме своих газет. Вот если бы у кого-нибудь из кармана «Правда» выглядывала, это уж он бы точно запомнил… А так… И потом: ему ведь натянули на голову мешок, он даже если бы и хотел, все равно ничего не успел бы разглядеть.

Порогин нахмурился.

— Значит, тех, кто похитил вас из троллейбуса, вы тоже не видели?

— Я даже не сразу поняла, что меня похитили.

— Что же остается? Может, снова эту собачню прочесать?

Клавдия горестно покачала головой.

— Ничего ты там не начешешь, кроме собачьей шерсти. Поверь моему опыту. Эту дамочку, Ираиду Петровну, голыми руками не возьмешь.

— Неужели невозможно узнать, кто за нею стоит?

— Каким образом?

— Слушайте, — внезапно оживился Порогин, — а как же бабуля? Вы говорили, что к обменному пункту вас бабуля провела… по задворкам.

— Ну и что?

— Может, она ИХ человек?

— Глупости. Бабулька как бабулька. Стоит возле булочной, собирает милостыню. Ей дай пять тысяч, она кого угодно и куда угодно поведет.

— Вполне возможно, — не стал спорить Игорь, — однако КТО-ТО должен же был дать ей эти деньги! Она может описать этого человека!

Действительно, это был шанс.

Клавдия решительно поднялась с места.

— Я должна сходить к булочной. Может, действительно узнаю что-нибудь новое…

Четверг. 10.42–11.18

Уже через пять минут Дежкина мчалась по тротуару, натянув на голову полиэтиленовый кулек — единственную защиту от дождя.

По Смоленскому переулку струились потоки воды и торопились мокрые прохожие.

Как и в прошлый раз, Клавдия сначала прошла мимо булочной по противоположной стороне улицы.

Крыльцо было пусто.

Она перешла проезжую часть и поднялась по ступеням.

На этот раз в помещений булочной никого не было.

За прилавком скучала продавщица с пережженными перекисью волосами.

Она зевала во весь рот, не давая себе труда прикрыть его ладонью.

— Здравствуйте, — сказала Клавдия.

— Хлеб вчерашний, — сообщила продавщица.

— Черствый, значит?

— До завтра не долежит. А так — есть можно. Будете брать?

— Пожалуй, нет. Спасибо.

Продавщица равнодушно пожала плечами и отвернулась к окну.

— Простите, пожалуйста, — вновь обратилась к ней Дежкина, — вы не подскажете… Тут у вас одна бабулька постоянно дежурит у крыльца, подаяние собирает… Такая сухонькая, энергичная.

Продавщица глядела на Клавдию рыбьими глазами.

— Не знаете, как ее можно найти? — спросила Дежкина.

— Мало ли их ошивается, — вновь зевнула продавщица, — откуда мне знать.

— В стареньком плащике, седая, волосы сзади в пучок собраны, а лицо такое сморщенное, будто печеное яблоко…

— Сказано же — не знаю, — огрызнулась продавщица, раздраженная, что ее отрывают от ничегонеделанья. — Я вам не справочное бюро.

— Мне она очень нужна, — мягко настаивала Клавдия, — очень.

— Если не отстанете, счас грузчика позову, он с тобой живо разделается, — рявкнула продавщица, переходя на «ты».

Дежкина хлопнула на прилавок удостоверение.

У продавщицы мигом вытянулось лицо и голос стал елейным.

— Вам, наверное, бабка Варвара нужна, да?

— Наверное.

— Что ж вы раньше-то не сказали, откуда вы? Я бы сразу все объяснила. Варвара в доме на площади живет, в тридцать восьмом, по-моему, а вот номер квартиры-то я и не знаю. Но вы там спросите, во дворе каждый объяснит.

Четверг. 11.31–12.49

Дом тридцать восемь фасадом выходил на площадь, а подъездами во двор.

Про себя Дежкина отметила, что окна тридцать восьмого находятся как раз напротив двери с вывеской «Дружок».

Разумеется, сам по себе этот факт ни о чем не говорил. Но не слишком ли много совпадений?

У подъездов было пустынно.

Тяжелые капли дробно колотили по скамейкам с облупившейся краской и ржавым детским качелям.

Клавдия растерянно огляделась.

Поди найди эту самую бабку Варвару, если в доме четыре входа и чуть ли не сотня квартир!

Дежкина решила ждать. В конце концов хоть кто-нибудь должен выйти из какого-нибудь подъезда.

Даст Бог, он подскажет, где искать старуху.

Терпение следователя было вознаграждено неожиданно быстро.

Гулко хлопнула подъездная дверь, и на дорожке показался прыщеватый подросток с ярко-оранжевым крашеным пуком волос на макушке.

Лицо его выражало недовольство.

Со злостью он дергал за поводок крохотную белую болонку.

— Чего тянешь, дура! — рявкнул он, и болонка покорно поджала хвост. — Давай, ссы скорей!

«Хороший мальчик, сразу видно», — с ехидством сказала сама себе Дежкина.

— Послушай, — обратилась она к нему, — ты здесь живешь, верно?

Подросток послал ей подозрительный взгляд.

— А че?

— Ищу я одного человека. Бабушку Варвару. Не знаю номер квартиры. Ты не подскажешь?

— Вот еще! — пожал плечами подросток. — Ну, будешь ты ссать или нет? — зарычал он на несчастную собачонку.

— Я вижу, ты не очень любишь свою собачку, — сказала Клавдия.

— А че ее любить? Она и не моя вовсе! Мать завела, а Вовка давай, козел, выгуливай… Прибил бы!

Болонка словно поняла, что речь о ней, и прижала к голове уши.

Вид у нее по-прежнему был несчастный.

— Вова, ты всегда так разговариваешь?

— А че, не нравится? Так не слушайте, — и, развернувшись, он направился прочь, норовя завести болонку в самую глубокую лужу.

— Ты мне не сказал насчет бабушки Варвары, — в спину ему крикнула Клавдия.

— Дадите пять тысяч, скажу, — смилостивился подросток.

— Дам.

— Деньги вперед, — выставил условие пацан.

Дежкина выудила из кармана кошелек.

— А ты хоть знаешь, о ком я говорю?

— Кто ж не знает! Эта бабка всему дому глаза намозолила. За всеми шпионит.

— И за тобой?

— Ага…

«Вовка, домо-о-ой!..» — раздался сверху хриплый голос.

Подросток задрал голову и крикнул:

— Иду! Деньги давайте, — заторопился он, — а то ничего не скажу. Во втором подъезде она живет, ваша Варвара, — он протянул руку к пятитысячной купюре, — на третьем этаже справа. А номера квартиры не помню.

— Когда-нибудь слышал, что слово дороже денег? — спросила Дежкина, пряча купюру обратно в кошелек.

— Ага… — оторопело ответил недоросль.

— Так вот — спасибо тебе, мальчик.

И Клавдия быстро пошла к указанному подъезду.

— Ссы давай! — заорал на болонку одураченный подросток, и та обмочилась на месте — не иначе как от страха.

Нужную квартиру Клавдия обнаружила без труда.

Поверх обшарпанной двери был приклеен листок, на котором крупными буквами было выведено: СТУЧАЦА ДОЛГО А ТО НЕ СЛЫШУ.

Дежкина постучалась.

Никакой реакции.

Еще раз.

Тот же результат.

Тогда она кулаком забарабанила по двери.

Зазвенели цепочки, звякнули запоры — и дверь приотворилась.

Из проема на Дежкину глянула пара маленьких проницательных глазок.

Хорошо, что у следователя с годами выработалась быстрая реакция — в противном случае диалога бы не получилось.

Глазки распахнулись, и в следующее мгновение Варвара захлопнула бы дверь, но Клавдия успела вставить в проем носок сапога.

— Караул, — деловито сказала старушка, — счас кричать буду. Громко. Милицию позову.

— Я и есть милиция, — ответила Дежкина, — вот удостоверение. Открывайте, а то вызову наряд, арестуем.

Варвара сосредоточенно изучила удостоверение, губами по слогам прочитав фамилию и должность, а потом расплылась в медовой улыбке.

— За что же меня заарестовывать? Никому плохого не сделала. А что возле булочной стою, так это сейчас по закону не запрещается…

— Открывайте дверь, бабушка, — приказала Клавдия.

— Счас, милая, счас. — Старушка споро сбросила цепочку и распахнула перед нежданной гостьей двери. — Заходи, гостьей будешь. Вот только угощать тебя нечем, пенсия у бабки совсем нищая.

— Не нужно мне ваше угощение, — отрезала Клавдия, оглядывая небольшую, но с высокими потолками прихожую, — не за тем я к вам пришла. Поглядите на меня внимательно, — вспоминаете?

— Чего вспоминаю? — переспросила бабуля, но уж больно ненатурально. Сразу видно, что придуривается.

— Меня помните?

— Вроде нет.

— Вот что, бабушка. Я с вами шутить не стану. Не хотите по-доброму вспоминать, придется проехать в милицию, там у вас мигом память восстановится. Так что?

— Ой, милая, — испуганно замахала руками старушка, — что ты меня, бабку, обижаешь? Старая я, вот и запамятовала, а теперь вот вспомнила. Ты меня по закоулкам водила…

— Я — вас? — поразилась столь неслыханной наглости Клавдия.

— Ну да. Я прям запыхалась вся.

— Где у вас телефон? — Дежки на решительно направилась в комнату.

— Ой, у меня не прибрано, — перепуганно засуетилась Варвара, — а зачем он тебе, телефон етот?

— Вызову машину. Поедем с вами в милицию…

— Не надо машину! — заверещала Варвара. — Не надо, я уже все вспомнила! Я тебя к дверце провела. Точно!

— Очень хорошо, — сказала Дежкина. — А зачем вы меня туда провели?

— Ето уж тебе видней…

Клавдия схватила телефонную трубку и стала накручивать диск.

— Ой, милая, вспомнила! — крикнула бабуля. — Мне сказали, чтоб я тебя провела, — я и провела…

— Кто сказал?

— Человек один…

— Какой человек? — настаивала Дежкина.

— Не знаю… Вот Христом Богом клянуся, не знаю я его. Подошел ко мне на улице и говорит: «А что, бабка Варвара, не хочешь доброе дело сделать?» Как, говорю, не хотеть, конечно, хочу. Он и велел мне тебя дворами к етой дверце провести. Я и провела…

— Так, — проговорила Клавдия. — Что еще?

— Ничего больше, — пробормотала Варвара, пряча глаза.

Следователь вновь схватилась за телефонную трубку.

— Ой, не звони, милая, не звони! Все скажу! К едрене фене — что он мне, отец родной? Денег он мне дал. У меня пенсия маленькая, еле бабушке на хлебушек хватает. Он говорит: «Хочешь денежку, бабка Варвара?» Хочу, говорю, как не хотеть. «Подойдет к тебе женщина — ето, значит, он мне говорит — подойдет такая интересная из себя, видная, а ты ее к дверце-то и проведи. А за ето тебе моя благодарность…

— Все? — спросила Клавдия.

Варвара, как видно, хотела соврать, но побоялась и сказала:

— Телефончик он мне свой оставил. Чтоб звонила, ежели чего. Я и позвонила…

— Вот как? Когда?

— А когда ты дверь взламывать хотела. Я тебя из окна видела и приятелей твоих. Вы ходили по ексченджям етим, где доллары меняют, а потом дверь ломать хотела. Я ему и позвонила.

— Телефон, — Клавдия требовательно протянула руку.

— Ой, не звони, милая, все тебе сказала как на духу, вот те крест!

— Я говорю: дайте мне этот номер телефона, — настаивала Дежкина.

— Номер? — спросила Варвара. — Счас, милая, сию минуточку!

Она принялась рыться в старенькой шкатулке, вынимая на свет божий полинявшие врачебные рецепты, желтые от времени фотографии, мотки ниток и еще много чего.

Она внимательно осматривала каждую бумажку, и по мере того как опустошалась шкатулка, сморщенное личико ее принимало все более и более обескураженное выражение.

— Ну! — поторопила ее Клавдия.

— Вот те крест, милая… — растерянно пробормотала старушка. — Где-то здесь он был, телефон етот… а где, не знаю.

— Может, вы его наизусть помните? — предположила Клавдия. Кажется, еще одна ниточка ускользнула из ее рук.

— Ой, милая… для тебя б выучила, — ответила Варвара, — но память у бабки дырявая, не вспомню…

— А имя?

— Которое?

— Ну, имя человека, которому вы звонили.

Старушка наморщила лоб, пытаясь восстановить в памяти имя.

— То ли Василь Васильич… То ли Петр Петрович… — а точно не скажу.

Клавдия тяжело вздохнула.

— А приметы? Может, вы запомнили, какой он из себя?

— Из себя видный, — вспомнила Варвара. — Пинджак на ем новый и ботинки лаковые. Одно слово: красавец мужчина.

— А лет ему сколько?

— Сколько годков-то? Молодой! То ли пятьдесят, а то ли тридцать, рази поймешь! Шрамик у него на брови, вот тута… такой беленький.

— Шрам? — оживилась Клавдия. — Точно помните?

— Как не помнить, — обиделась старушка, — помню. Был шрам. Вот сюда загинался, — она пальцем провела от брови к виску. — Сказал бабке, что он из важного учреждения, а из какого, не знаю…

— Интересные дела, — заметила Клавдия.

— Ты на меня, милая, не серчай, я бабка старая, много чего не понимаю. Теперича вижу, что ты женщина хорошая, а етот Василь Васильич… или как там его… больно мне подозрительным сразу показался. Чуяла моя душа — подозрительный человек. Ежели б знала, ни за что бы ему не стала помогать и даже копеечку от него не взяла бы.

— Понятно, — сказала Клавдия. — Вот вам, бабушка, мой номер телефона. Смотрите не потеряйте. Если объявится этот ваш Василий Васильевич, сразу звоните. Договорились?

— Договорились, милая, как не договориться, — пролепетала старушка, провожая незваную гостью к входной двери, — сразу позвоню. А ты на меня не серчай, ежели я чего не так…

Она плотно прикрыла за Клавдией дверь, повертела в руках бумажку с номером телефона и быстренько шмыгнула в комнату.

Из-под перины она извлекла промасленный старый конверт, а из конверта — листок с другим телефонным номером, под которым размашистым почерком было написано: Сергей Сергеевич.

Варвара поглядела на листок, приложила к нему второй, который оставила Клавдия, а потом изорвала оба в мелкие клочки и отправила в унитаз.

Она долго и с удовольствием наблюдала, как вода вертит и уносит с собой обрывки бумаги.

Теперь ее совесть была чиста.

Номера телефона Сергея Сергеевича у нее с этой минуты и в самом деле не было.

Четверг. 13.05–15.41

Дождь перестал.

По небу косяками шли низкие облака.

Порывистый ветер трепал полы пальто. Клавдия зябко поеживалась, удаляясь от дома Варвары.

Лена… Маленькая моя девочка.

Почему-то сейчас, думая о дочери, Клавдия представляла ее не подростком с подкрученной электрощипцами челкой, а крохотным младенцем, спящим у нее на руках.

Лена была поздним ребенком — так считала Клавдия, хотя родила ее еще до тридцати.

Она помнила день, когда вернулась из женской консультации и сказала опешившему мужу:

— Надо же… у нас опять будет ребенок!

Федор Иванович так и замер от этой новости.

Если честно, второго они не хотели.

Очень уж с Максимом намучились.

В детстве сын был болезненным, хилым и необыкновенно капризным существом.

Клавдия с содроганием вспоминала ночные бдения у кроватки, бесконечные укачивания, походы к врачу-педиатру, лечебные процедуры.

Если Дежкину спрашивали, не собирается ли она завести еще одного ребенка, она отмахивалась обеими руками.

Сама мысль о том, что придется вторично нарушить едва-едва установившийся жизненный уклад, вновь на долгое время покинуть работу, была для нее немыслима.

Не то чтобы Клавдия не любила детей, просто она считала, что не может позволить себе такую роскошь — заниматься только ими.

Ведь зарплаты Федора Ивановича едва хватало на питание, а ведь надо было покупать одежду, платить за утлую комнатку в коммуналке и тратиться еще на массу всевозможных необходимых вещей.

Поэтому Дежкина вышла из декретного отпуска на месяц раньше срока, отдав Максима на попечение свекрови, и занялась карьерой.

Карьера в ее понимании означала зарплату выше черты бедности.

Вот почему известие о новой беременности повергло супружескую чету Дежкиных в замешательство.

Клавдия с тоской оглядывала крошечную комнатку с единственным узким окном с видом на стену противоположного дома.

Максим подрос, ему нужна была нормальная кроватка. А где же еще расположить младенческую люльку, манежик и прочее? Где сушить пеленки?

Федор Иванович лежал на тахте, отвернувшись к стенке, и молчал.

Что и говорить, положение было не из легких.

— Если хочешь, Федя, я могу сходить к врачу, — робко предложила Клавдия. Они легли спать, но не спали, а лежали, глядя в потолок, по которому скользили ночные тени.

— Какой смысл? Ты уже была там, — не понял ее Федор Иванович.

— Нет, я о другом. Мне секретарша из прокуратуры рассказывала, в четвертой поликлинике ЭТО делают. Надо только принести справку, что жилищные условия не позволяют.

Она замолчала, ощущая сосущую пустоту под ложечкой.

Клавдия боялась признаться даже самой себе, что теперь уже не сможет отречься от зародившейся внутри нее новой жизни.

И больше всего на свете сейчас боялась, что муж не поддержит ее.

Федор Иванович тяжело ворочался, потом, приподнявшись на локте, заглянул ей в лицо.

Таким его она никогда не видела.

У Федора тряслись губы, а брови сурово сдвинулись на переносице.

— Ты что такое говоришь, а? Ты что говоришь? — шепотом, чтобы не разбудить спящего Максимку, выпалил он и задохнулся от негодования. — Клава! Ты — моя жена… и чтоб такое… Как ты могла?

Он резко отвернулся к стене.

Клавдия ощутила, как счастливое тепло обволакивает все ее тело.

Она приблизилась к его плечу и нежно прикоснулась губами.

Он все понял без слов.

Чуть больше чем через полгода появилась на свет Леночка, и все оказалось так, как представляла себе Клавдия: и теснота в комнате, и бессонные ночи, и пеленки над головой, — но почему-то теперь все это было в радость.

А потом Федор Иванович получил от завода новую квартиру, и первое время Клавдия никак не могла привыкнуть к этому трехкомнатному простору и лучше всего себя чувствовала на кухне, которая своей площадью напоминала ей бывшее жилище.

На кухне она готовила, вязала, шила, стирала, подключив к водопроводному крану новую стиральную машину, на кухне смотрела портативный телевизор. Только спать отправлялась в отдельную, с роскошным мебельным гарнитуром спальню.

Лена в детстве была не такая, как теперь. Ласковая, нежная, послушная, мамина помощница.

Переходный возраст, который из хилого, капризного Максима сделал крепкого, уверенного в себе парня, на Лене отразился противоположным образом.

Клавдия терялась в догадках, не ведая, как противостоять своенравию, эгоизму и недетской жестокости дочери.

Она боялась признаться себе, что Лена вышла из-под материнского крыла и оказалась юной женщиной, которая естественным образом становилась соперницей хозяйке дома.

Иногда, после особенно бурной ссоры с дочерью, Клавдия вспоминала давний разговор с мужем и ловила себя на том, что зря тогда поддалась своим чувствам и не сделала аборт. И тут же спохватывалась, гнала от себя прочь эту жуткую мысль.

Только теперь, оказавшись перед реальной возможностью потерять Лену, она поняла, насколько дорогим и любимым человеком была дочь.

Насквозь промокшая, вошла Клавдия в свой подъезд.

И только на лестнице поняла, что пришла домой, хотя собиралась вернуться в прокуратуру. Так уж, видно, устроен человек — в минуту опасности ноги сами поворачивают к дому.

Дверь отворил муж и, удостоив Клавдию коротким хмурым взглядом, заковылял на кухню, стуча своим костылем-шваброй.

По его виду она поняла, что новостей нет.

В комнате Максима попискивал компьютер.

Отжимая на ходу мокрые волосы, Клавдия прошла туда.

Скрючившись, как вопросительный знак, Максим сидел за компьютером и сосредоточенно выстукивал пальцем по клавишам.

— Привет, ма, — не оборачиваясь, сказал он, — чем порадуешь?

— Это я у тебя хотела узнать.

Максим вздохнул.

— Тружусь, как видишь. Слово какое-то дурацкое, ни в одном словаре ничего похожего не могу обнаружить. ХРЮКАЛОНА она и есть ХРЮКАЛОНА.

Клавдия вздохнула.

— Сколько можно тебе говорить, — не сиди сгорбившись. Осанку испортишь, будешь кривой, как сабля.

Федор сидел на кухне, уставившись в газету.

— Федь, давай хоть поговорим. Устала я, — пожаловалась она, садясь за стол, — просто сил никаких нет… Не знаю, где зацепки искать. Была в Смоленском переулке, разыскала старуху, которая меня на встречу с этим гадом проводила…

— И что?

— Ничего, — сокрушенно покачала головой Клавдия. — Бабка как бабка. Ей только денег дай, она хоть на Северный полюс кого угодно отконвоирует. Правда, узнала я, что приходил к ней странный человек по имени вроде Василий Васильевич. Он-то и нанял старуху.

— Интересные дела, — Федор Иванович поморщился и смолк.

Клавдия не стала его больше тревожить.

Спасибо ему, старается держать себя в руках, хотя весь на нервах, синюшные круги под глазами, похудел, осунулся.

Раньше бывали у них серьезные размолвки, переходившие в шумные скандалы. Это происходило, когда рабочие свои дела Клавдия ставила выше домашних.

В конце восьмидесятых случилась чудовищная история. О которой они старались не вспоминать, но которая дамокловым мечом висела над обоими.

Из служебного стола Клавдии пропали важные документы.

— Я точно помню, они лежали вот здесь. Вчера вечером перед уходом положила и заперла ящик на ключ, — говорила она Чубаристову, который холодным взглядом следил, как она паникует. — Вот ключ, и замок не взломан…

— Странно, — цедил Чубаристов, но в голосе его не было сочувствия.

— Куда они могли деться? Ума не приложу!

Документы касались деятельности одного сомнительного кооперативного объединения. Это были фальшивые накладные, поддельные расписки и еще много чего подобного, за что председателю объединения светил кругленький срок.

— Клавдия Васильевна, — ласково улыбался ей председатель, невысокий округлый человек с сияющей лысиной, до неприличия похожий внешностью и говором на тогдашнего главу государства, — должен вам сказать, что у вас напрочь отсутствуют ростки нового мышления. Мы живем в эпоху больших свершений, когда экономика государства совершает крутой поворот… это дело понимать надо.

— Я понимаю, — отвечала Клавдия, — только вот объясните, зачем подписи банковских служащих подделывать?

— Ах, Клавдия Васильевна, — сокрушенно качал головой председатель, — сразу видно, насколько вы неискушенный в этом вопросе человек. Ничего мы не подделывали. Все по закону. Знаете, как генеральный секретарь сказал: «Частная инициатива должна приветствоваться и поощряться!» А вы не поощряете. Нехорошо получается. Боюсь, будут у вас неприятности.

Частная инициатива председателя кооперативного объединения заключалась в том, что за полтора с небольшим года он умудрился перекачать из государственного кармана в собственный несколько десятков миллионов долларов, занимаясь махинациями на рынке цветных металлов.

Он купил себе виллу на Канарских островах, дом в Лондоне и семикомнатную квартиру на Елисейских полях в Париже. И уже собирался распрощаться с любимым государством и махнуть в далекие края, когда обиженный компаньон отнес компрометирующие документы в прокуратуру.

Радетель нового уклада в экономике был арестован в аэропорту Шереметьево-2, можно сказать, у самого трапа самолета.

Эти-то важные материалы и пропали из закрытого стола Дежкиной.

Разразился скандал.

Городской прокурор — в тот год им был Олег Витальевич Комов, личность весьма малопримечательная, — брызгал слюной и орал в своем кабинете так, что было слышно на первом этаже здания.

— Что это значит?! — Он тряс перед лицом Клавдии голубеньким листком. — Как вы смели! Да я вас! В порошок… Под суд!

Голубенький листок, пришедший на имя городского прокурора по почте, содержал информацию о том, что старший следователь горпрокуратуры Дежкина Клавдия Васильевна за крупную взятку согласилась уничтожить документы по делу о хищении в особо крупных размерах.

Партия была разыграна с блеском.

Клавдии светил солидный срок в местах не столь отдаленных.

Председатель кооператива загадочно улыбался и разводил руками.

Анонимка подобного же содержания пришла и на завод к Федору Ивановичу.

На заводе немедленно собрали коллектив и принялись обсуждать преступное поведение супруги коммуниста Дежкина Федора Ивановича.

Федор Иванович сидел, сгорбившись, на скамейке в углу сцены и не смел поднять глаз.

Коллектив выступал грозно и единодушно.

Слово «позор» хлестало несчастного Дежкина наотмашь.

Измочаленный, он пришел домой… и закатил супруге такую истерику — небо дрожало.

В прокуратуре на основании анонимки завели дело.

Сотрудники старались обходить Дежкину стороной, а при случайных встречах в коридоре отводили глаза.

Председателя кооператива выпустили на свободу и принесли извинения.

— Помоги, Витя, — взмолилась Клавдия, — я не знаю, что происходит, но дело нечистое. Посоветуй!

Чубаристов мрачно поглядел на нее и ничего не ответил.

На следующий день ее отстранили от работы.

Возвратившись домой, Клавдия узнала, что и Федора Ивановича перевели на другое место с зарплатой пожиже и отобрали учеников.

«Человек, который не может навести порядок в собственной семье, не имеет права воспитывать других», — безапелляционно объявил Дежкину начальник цеха.

Все закончилось столь же внезапно, как и началось.

Председатель кооператива был найден мертвым в собственном гараже. Он задохнулся выхлопными газами любимого «мерседеса».

Одновременно при странных обстоятельствах исчезли его компаньон, тот, что некогда доставил в прокуратуру компромат, жена, ведавшая бухгалтерскими счетами, и несколько сотрудников.

Деньги со счетов кооператива возвратились в государственную казну.

Спустя несколько дней Клавдии позвонила из приемной прокурора секретарша Люся и объявила, что дело о взятке закрыто в связи с тем, что обнаружены пропавшие документы и следствием доказана непричастность Дежкиной к происшедшему.

— Завтра к десяти часам утра Олег Витальевич просил вас быть у него, — сказала Люся.

Комов встретил Клавдию с распростертыми объятиями и с ходу поручил новое дело.

Дежкина хотела было отказаться, но не смогла.

В конце концов, олеги витальевичи приходят и уходят, а прокуратура и законность остаются.

Она простила.

До сей поры Клавдия не знала, какие такие подводные течения несли ее к погибели.

Чубаристов хранил молчание.

Как ни странно, нынешняя история чем-то неуловимо напомнила Дежкиной ту самую, прежнюю.

Угрозы…

Загадки…

Все как прежде, с той лишь разницей, что на карте не честь, а жизнь ее дочери.

В полном молчании она заварила крепкий чай и, выудив из недр шкафчика связку сухих и твердых, как камень, баранок, принялась размачивать одну из них в крутом кипятке.

— Да что ж так сидеть? — закричал вдруг Дежкин. — Надо же действовать!

— Действовать надо с умом.

— Пока тебя кто-нибудь надоумит, дочь потеряем, — жестоко проговорил Федор Иванович.

— Нет, — сказала Клавдия. — Они ее не тронут.

— Ты так уверена?

— Да. Им нужен ключ.

— Так отдай ты им эту хрукалону!

— Вот тогда они Ленку…

Дежкин испугался.

— Почему?! Почему?! — закричал он.

— Это ясно — она свидетель. И мы тоже.

— Мамочки родные! Во попали! — заметался по кухне Дежкин. — Во вляпались по твоей милости! Мало, что дочку потеряем, так еще и…

— Не каркай! — гаркнула Клавдия. — Замолчи!

Федор сник. Опустился на стул, губы у него дрожали.

— Клавочка, — срывающимся голосом сказал он, — придумай что-нибудь. Я тебя умоляю. Спаси нашу Леночку.

— Я ничего не могу придумать, — призналась она, — просто ничегошеньки… Так надеялась, что бабка мне что-нибудь прояснит… Вот беда, Федя. Как на войне.

Федор Иванович перестал всхлипывать, глаза его мигом просохли, и он полез под стол, зашуршав газетами. Долгое время Клавдия видела лишь его согнутую спину.

— Вот, нашел наконец-то! — заявил Дежкин и выложил перед женой свернутый вчетверо газетный лист. — Я тут прессу читал и, знаешь, о чем подумал? Ты видишь, что в стране делается?

— Что? — растерянно проговорила Клавдия. Она никак не могла сообразить, куда клонит супруг.

— Дележка, — сказал Федор Иванович, — большая дележка идет. До сих пор. Я-то думал, в девяносто первом все поделили… ан нет. Раньше хапали все кому не лень, а сейчас рыбка покрупнее пытается себе оттяпать. Прихватизация. Вроде она завершилась, да вот не все волки сыты. А что надо сделать, чтобы вновь появилась возможность грести добро лопатой?

— Что?

— Война нужна. Большая война. Историю учила? Про передел мира и сфер влияния? А ну-ка припомни, когда все это происходило?

— Да… конечно, — вынуждена была согласиться Клавдия, — но мы-то тут при чем?

— А вот при чем, — принялся объяснять Федор Иванович. — Подсунули тебе какую-то важную информацию, ты и сама не понимаешь, как в ней разобраться. Но раз щуки в омуте переполошились — значит, дело серьезное. Сейчас пресса о чем кричит? Пытается отгадать, кому выгодна война на Кавказе. А тем, кому война выгодна, — невыгодно, чтобы узнали их поименно. Усекаешь? То-то и оно. Прогнила власть наша сверху донизу, все завязаны в один узел, все воруют. Я так думаю: на Кавказе полигон устроили, чтобы технику и вооружение списывать, которые наворовали в армии и распродать успели. Знаешь, какие это деньжищи! Нам и не снилось. Я так думаю: мы еще услышим такие имена, что вся страна на уши встанет. Но это не скоро будет. Они еще погреют руки. И не дадут поднять голоса тем, кто пытается их остановить Сейчас честных наверху мало осталось. А остальные меж собой грызутся. А ты оказалась чем-то вроде буфера. Между молотом и наковальней, как говорится. С ними тягаться бессмысленно и опасно Мы, Клава, этот узел с тобой вдвоем все равно не разрубим. А дочку спасать надо.

— Я не понимаю, — упавшим голосом проговорила Дежкина, но было ясно, что она прекрасно все поняла, — что они от меня хотят?

— Что хотят, это они сами сказали, — ответил Федор Иванович, — ключ ты им должна отдать. Ну и отдай его. Пусть подавятся.

— Нет, Федя, — твердо сказала Клавдия. — Их уже ничто не остановит. Карапетяна, который мне записку в карман запихнул, убили в тот же день… Понимаешь?

Федор Иванович выслушал жену с каменным лицом и обреченно вздохнул.

— Кругом шестнадцать, — пробормотал он, — как ни поверни, всюду плохо. Неужто ничего не придумаем?

— Я вот что вспомнила, — сказала Клавдия. — Про какого такого Пучкова Лена упомянула?

— Про Пучкова?

— Ну да. Передай, говорит, привет Вовке Пучкову, обязательно ему позвони. Я сдуру никакого внимания на эти слова не обратила, а теперь думаю: неужели ей в такой момент нечего было по телефону мне сообщить, кроме этой просьбы?

— Ну и Ленка! Отец, мать волнуются, а ей хоть бы хны, про дружка своего думает, — обиделся Дежкин.

Клавдия возразила:

— Нет, голос у нее был натянутый… Возможно, намекала, что этот самый Пучков подскажет, где ее искать?

— Звони, — выпалил Федор Иванович, — скорее!

Клавдия отставила в сторону чашку и встала.

— Короче, так, предки, — произнес Максим, появившись в дверях столь внезапно, что оба даже вздрогнули, — хватит рассиживаться, я вам новость принес. — На лице его блуждала довольная улыбка. — Сейчас удивлять вас буду. Задали вы мне задачку этой своей ХРЮКАЛОНОЙ. В иностранных языках аналогов нет — по крайней мере, во всех тех, которые известны моему компьютеру. Поглядите-ка сюда, — Максим положил на стол мелко исписанный лист бумаги. — Перестановка букв результатов не дала — стало быть, вычеркиваем. Вряд ли возможен и вариант с зашифрованным словом. Короче, остается единственный возможный путь, — принять буквы за цифры, согласно алфавитному порядку. Девять букв — девять цифр. Ну. Как? — Он с гордостью обвел взглядом присутствующих.

Клавдия и Федор Иванович принялись рассматривать длинный ряд цифр.

— А что это может означать? — наконец нарушил молчание глава семейства.

— Хороший вопрос, — одобрил Максим, — я его тоже задал своему компьютеру. Надо сказать, он был весьма озадачен. Но разгадку нашел.

— Какую? — в один голос выпалили родители.

Сын выдержал эффектную паузу.

— Есть три варианта, каждый из которых имеет право на существование. Первый — это номер денежной купюры. Второй — номер карточки социального страхования, используемой где-нибудь в Штатах. И наконец, третий — это банковский код. Все!

Клавдия и Федор Иванович переглянулись.

Вид их был далек от торжествующего.

— Вы что, не рады? — огорченно произнес Максим, не дождавшись восторженной реакции. — Я так старался…

— Молодец, — похвалила Дежкина, но на лице ее была озабоченность. — Только вот что мы из всего этого имеем? Была — ХРЮКАЛОНА, а теперь — какой-то набор цифр… Пусть даже номер. Но чей он или от чего? Твои выводы — все-таки предположение.

Четверг. 15.50–16.48

Итак, существуют три варианта расшифровки слова ХРЮКАЛОНА, точнее, уже даже не самого слова, а цифрового кода, который получил столь странный буквенный аналог.

Номер карточки социального страхования? Предположим. И что же тогда получается?

Некие силы пытаются «вычислить» человека, имя которого неизвестно. Его можно отыскать по карточке социального страхования. Загадочный инкогнито, проживающий, как сказал Максим, где-нибудь на другом континенте, заполучил секреты российских военных ведомств и пытается использовать их в собственных целях…

Тогда при чем тут Карапетян и преследовавшие его эмвэдэшники?

Н-да, эта версия явно хромает.

Клавдия перевернулась на другой бок.

Издаваемый мужем храп мешал размышлениям, но будить его Клавдия не решилась.

В конце концов, храп у Федора не такой уж агрессивный.

Вариант номер два, продолжала просчитывать информацию Дежкина, — номер денежной купюры.

Что бы он мог значить?

Пароль?

Возможно, хотя и достаточно витиевато.

Предположим, Карапетян был перебежчиком и агенты МВД раскрыли его. В последний момент он успел запихнуть в карман Клавдии бумажку, с помощью которой должен был встретиться с сообщником…

Дежкина отмела этот вариант.

Шпионский боевик получается, игра воспаленного воображения. И МВД шпионами не занимается.

Вот в третьем варианте действительно что-то есть.

Банковский код трудно запомнить, но можно записать так, чтобы его не расшифровал случайный человек.

В банке можно хранить деньги, документы, секретную информацию… да что угодно!

Вряд ли специальным службам всерьез потребуется охотиться за обладателем карточки соцстрахования США. А вот ради материалов, каким-то образом затрагивающих интересы их ведомств, они могут кому угодно глотку перервать.

Да, этот вариант, конечно, предпочтительнее. Значит, банковский код?

Но только вот теперь поди догадайся, какому именно банку он принадлежит.

Обращения к банкирам по официальным каналам ничего не дадут, в этом Клавдия была абсолютно уверена.

Каждый из них немедленно сошлется на коммерческую тайну, на гарантированную секретность банковских вкладов, и, хоть ты разбейся, даже вмешательство президента страны не поможет.

Придется все вычислять самостоятельно.

Как? — на этот вопрос Клавдия пока не могла ответить.

Надо думать.

На карте — жизнь дочери.

Сейчас надо искать и обязательно найти Пучкова.

Все ее непростые логические построения были похожи на замысловатую китайскую вязь. А вот Пучков был реальностью. И медлить было нельзя.

Если Вовка Пучков — приятель Лены, то у нее обязательно должен быть записан номер его телефона.

Письменный стол, книжный шкаф, завалы книг и тетрадей на подоконнике и под кроватью… Клавдия тщательно обследовала каждый уголок, но ничего не обнаружила.

То есть ничего — это не совсем верно.

Найденного было достаточно, чтобы в любой другой ситуации устроить Ленке первосортную головомойку.

Клавдия рассеянно отшвырнула в сторону две пачки сигарет «Мальборо» (одна из них была почата), два порножурнала, пачку игральных карт, где вместо рисунков красовались непристойные фотографии, и девический откровенник, в котором первым вопросом стояло: «Имя и фамилия», а уже следующим: «Твоя любимая поза?»

Старенькая записная книжка была исписана телефонными номерами, но фамилии Пучков в ней не оказалось.

Дежкина сняла трубку и набрала номер справочной МВД.

— Говорите, — откликнулся сонный женский голос.

— Это Дежкина из прокуратуры города. Подскажите, пожалуйста, телефон… Фамилия — Пучков…

— Дальше?

Клавдия растерянно поглядела по сторонам.

— Я ничего не могу больше сообщить…

— Инициалы, домашний адрес, — требовали на другом конце провода.

— Не знаю.

— По одной только фамилии! — возмутилась операторша.

— Девушка, — взмолилась Дежкина, — я вас очень прошу! Это важно! Понимаете, я ищу человека. Пучков — фамилия достаточно редкая. Назовите мне хотя бы несколько телефонов, может, повезет.

— Попробую.

Клавдия услышала, как операторша щелкает пальцами по клавишам компьютера.

— Две тысячи двадцать семь. Столько телефонов на фамилию Пучков. Сделать распечатку?

— Не надо. — В отчаянье Клавдия положила трубку, забыв поблагодарить операторшу.

— Ты чего, мам, — в дверях возник Максим, — чего такая сердитая?

— Скажи мне, сына, — не слыша его вопроса, проговорила Клавдия, — Лена когда-нибудь при тебе упоминала фамилию: Пучков?

Максим пожал плечами.

— Ты же знаешь, мам. Она мне мало что рассказывала. У нее свои тайны, у меня — свои.

— Нет, ты постарайся вспомнить, — настаивала Дежкина, — ты должен вспомнить, иначе… иначе как мне его искать? — упавшим голосом закончила она.

— Милиция называется, — произнес появившийся Федор Иванович, — тоже мне, блюстители правопорядка.

Клавдия перевела взгляд на мужа.

— Виктор! — вдруг выпалила она. — Чубаристов! Он все ходы и выходы должен знать. Он поможет!

Схватив телефонную трубку, она принялась лихорадочно вращать диск.

Гудки длились, ей казалось, целую вечность.

— Старший следователь прокуратуры, — услыхала Клавдия недовольный голос Чубаристова.

— Витя, это я!

— Это кто? Говорите быстрее, мне некогда.

— Витя, постой, — завопила Дежкина, испугавшись, что Чубаристов бросит трубку, — ты мне очень нужен! Помоги, Витя!

Она принялась сбивчиво пересказывать события последних двух суток.

На том конце провода царило гробовое молчание.

— На тебя вся надежда, — прошептала Клавдия, закончив рассказ о похищении дочери, — я больше не знаю, к кому обращаться.

— Дела-а… — наконец отозвался Чубаристов. — Куда же ты вляпалась, дорогая моя, позволь тебя спросить? Хотя — нет, это не телефонный разговор, — перебил он сам себя. — Вот что. Сиди дома и жди. Телефон не занимайте. Я перезвоню.

С этими словами он повесил трубку.

— Ну? — спросил Клавдию муж.

Она лишь качнула головой: ни о чем не спрашивай.

Минуты тянулись невыносимо медленно.

В кухне монотонно капала из крана вода: кап… кап… кап…

— Да заверните же вы этот кран наконец! — внезапно крикнула Клавдия, с ненавистью поглядев на своих мужчин.

Они оторопели от такого выплеска ярости, а затем вдвоем бросились на кухню.

Там и остались, лишь изредка выглядывая оттуда — проверяя, как там она.

Клавдия застыла в ожидании у телефонного аппарата, и только звонок мог ее теперь вывести из этой оцепенелости.

И вот звонок прозвенел.

— Алло!

— Клава, записывай быстро. У меня нет времени, я опаздываю.

— Ты нашел?

— Разумеется, — ответил Чубаристов. — Пучков Владимир Юрьевич, 1972 года рождения, проживает на улице…

Четверг. 17.23–18.55

Оказалось, что мечта девчонок всего микрорайона работал сторожем на автостоянке.

— Присядьте, дамочка, подождите, — доброжелательно посоветовал Дежкиной напарник Пучкова, рыжеволосый веснушчатый парнишка с писклявым голоском. — А вы что, колесо для тачки купить хотите? У Вовки сегодня ничего нету, но если вы закажете, к завтрашнему утру сделает.

— Понятно, — кивнула Клавдия.

Наконец из фургончика показался невысокий, коротко стриженный парень с красивыми, но в то же время и чем-то отталкивающими чертами лица.

Немигающим взглядом он окинул незваную посетительницу, ничего не сказав, взял гаечный ключ у напарника и снова скрылся в фургончике.

Клавдия заглянула в проем двери.

Пучков, запрокинув голову, огромными глотками пил водку прямо из бутылки, роняя капли на грудь.

Дежкина в растерянности наблюдала за ним.

Боже мой, подумала несчастная женщина, и моя дочь могла общаться с подобным типом.

— Чего вам? — оторвавшись от горлышка, поинтересовался Пучков. Лицо его при этом передернулось.

— Володя, я — мама Лены Дежкиной.

— Ну и что?

Клавдия помолчала.

— Лена просила передать вам привет, — проговорила она.

— Передали. Дальше?

— Вы не знаете, где она? — не в силах больше сдерживаться, спросила Дежкина.

Пучков пожал плечами.

— Откуда мне знать? Я не ее охранник.

— Но вы ведь хорошо с ней знакомы, верно?

— Вот еще, — ухмыльнулся сторож. — Очень мне нужно это знакомство. Приходила сюда пару раз, как будто ее приглашал кто-то… вот и все. А так — я ее и знать не знаю.

Лицо у него было злое, отталкивающее. Неужели девчонки считают его красивым?

Большими, чуть навыкате глазами он не мигая глядел на Клавдию, и взгляд этот был холодный, точно у мертвой рыбы. Он, казалось, даже не опьянел.

— Моя дочь попала в беду, — сказала Дежкина. — Мы должны ей помочь. Если вы знаете что-нибудь, но скрываете…

— Сказано же вам, — огрызнулся Пучков, — я с ней виделся всего два раза. Она мне и не нравилась никогда.

Клавдия с трудом сдерживала рвущийся наружу гнев.

— Послушайте… если вам все-таки есть что сказать, то…

— Тс? — внезапно насторожился парень, прислушиваясь к голосам снаружи.

«Третий день на работу не выходит, — звучал писклявый тенорок рыжеволосого напарника, — прям зла на него не хватает. А потом прибежит зарплату получать! Всегда он так…»

«Дома его тоже не могу найти, — раздался в ответ низкий зычный бас. — Может, знаешь, где он время коротает?»

«Понятия не имею».

«А в фургончике он часом не прячется?»

«Ну что вы, товарищ милиционер, не доверяете моему слову?»

Даже в полутьме фургончика было видно, как побледнел Пучков.

Вены на висках вздулись от напряжения, а на скулах появились желваки.

Клавдия внимательно наблюдала за ним.

«А вот мы сейчас это дело и проверим!» — прозвучал бас, и шаги стали приближаться.

Пучков огляделся, будто затравленный зверь. Сунул бутылку в кучу ветоши, а сам отступил к задней стене.

Крупная тень упала на порог, и в дверях возникла массивная фигура в милицейской форме.

Милиционер перевел взгляд со сторожа на Дежкину и обратно и с довольной ухмылкой заявил:

— А говоришь, что три дня на работе не было!

— Ой, Вовка, — фальшиво удивился веснушчатый, заглядывая в фургончик через плечо гостя, — а ты здесь, оказывается? Как это ты умудрился мимо меня проскочить?

Милиционер смерил его выразительным взглядом, и веснушчатый поспешил ретироваться, — от беды подальше.

— Ну здравствуй, Пучков Владимир! — улыбнулся милиционер не предвещающей ничего хорошего улыбкой. — Вот и свиделись…

— Здрасьте, — сказал сторож, стараясь не выказывать испуга. — А вы кто?

— Конь в пальто, — ответил гость. — Угадай с трех раз.

— Понятия не имею, — пожал плечами Пучков.

— От армии еще долго увиливать собираешься? Здоровый лоб, а бегаешь от военкоматчиков, как мальчишка. Хочешь, чтобы уголовное дело на тебя завели? Думаешь, на зоне лучше будет?

— Я не увиливаю, — забормотал сторож. — Я на больничном. Простыл. И язва у меня снова открылась.

— Лечишься, значит, — усмехнулся милиционер, подойдя к ветоши и вынимая на свет белый бутылку водки. — И как, помогает?

— Это не мое, — буркнул Пучков.

— Ладно, хватит. Машина ждет. Поехали.

— Куда еще? — перепугался сторож.

— На кудыкину гору. Собирайся, скоро все узнаешь.

И тут вперед выступила Клавдия.

— Товарищ старший сержант, — сказала она, — разрешите вас на два слова…

— А вы кто?..

Вместо ответа, отвернувшись от Пучкова, Клавдия показала милиционеру удостоверение.

— Ого, — произнес тот.

— Я так понимаю, этот молодой человек весьма и весьма интересует наши с вами службы, — вполголоса сказала Дежкина, — уступите его на сегодня мне. Один день для вас, думаю, ничего не решит, а для меня это вопрос жизни и смерти.

Милиционер внимательно поглядел на собеседницу.

— Пожалуйста, — взмолилась Клавдия, — все равно он никуда от вас не денется.

— Ладно, — махнув рукой, решился милиционер, — семь бед — один ответ. Забирайте.

— Пучков Владимир, — обернулась Дежкина к сторожу, — выбирайте: или вы отправляетесь в отделение милиции, или побеседуете со мной.

— А какие вы мне даете гарантии? — спросил у нее Пучков.

— Гарантии? — удивилась Клавдия. — Я могу гарантировать вам только неприятности. Вон одна из них из-под кровати выглядывает…

Она кивнула в сторону резиновой автомобильной покрышки.

Пучков дал задний ход.

— Договорились.

Дежкина незаметно кивнула милиционеру, и он, отдав ей честь, удалился, бросив напоследок выразительный взгляд в сторону Пучкова.

— Ну чего там, Вовок? — заглянул в окошко веснушчатый. — Свалил мент?

— У меня с ними разговор короткий, — самодовольно изрек сторож. — Под зад коленом, и — гуляй, Вася!

— Хватит болтать, Владимир! — прикрикнула Клавдия. — Или мне вернуть участкового?

— Ладно, так уж и быть. Заловил кто-то вашу Ленку…

— Что значит «заловил»?

— Кому-то она дорожку перешла, как пить дать. Со шпаной, видать, связалась. От нее чего угодно ждать можно.

— Ближе к делу, — сказала Клавдия.

— Мы с ней третьего дня, что ли, в парке гуляли… — начал Пучков.

— Просто гуляли?

— Просто, а как еще. Ну, пивко пили, никого не обижали, разговаривали.

— Не понимаю, что может быть между вами общего, — не сдержалась Клавдия.

— А вы у дочки своей спросите, она, может, расскажет, — осклабился Вовка. — Меня девки любят, разве не видно?

— Ближе к делу.

— Тогда не перебивайте. Сами спрашиваете, а потом сами же и обламываете. Ну вот, гуляли мы, значит, и тут ко мне бомж один подошел. «Носик» его кликуха. Подошел и говорит: «Хочешь, мол, паря, клевую кожаную косуху за полцены?» Хочу, говорю, кто ж не хочет. «Тогда, говорит, дуй домой, деньгу тащи. А я пока тут с твоей телкой потренькаю…» Я и побежал.

— А дальше? — спросила Клавдия.

Пучков пожал плечами.

— Все. Когда я вернулся, их уже не было. А больше ничего не знаю.

— Врешь, — сказала Дежкина. — Слушай меня внимательно, гренадер. Либо ты мне все подчистую рассказываешь, либо…

— А чего это вы мне все угрожаете и угрожаете? Кто вы вообще такая, чтобы мне угрожать?

— Следователь городской прокуратуры. Одни ворованные шины лет на пять потянут. Не говоря уже об уклонении от службы в армии… Усекаешь?

Пучков сник и мрачно сообщил:

— Звонили мне… по телефону. Сказали: если что вякну, яйца оторвут. Мол, чтоб молчал и не рыпался. А я — что? Мне мои яйца дороже.

— Это верно — больше ничего ценного у тебя и нет. Кто звонил? Не представился?

— Как же, представятся они! Ждите! Сказали: будь умницей, паря, и молчи. И тогда все будет тип-топ. Я и молчал.

— Но ты хоть понимаешь, что Лена в опасности, что ты, как друг ее, должен был хоть что-то предпринять?

— Кто друг? Я? — удивился Пучков. — Вот еще! Да на фига она мне сдалась! Сама приходила и напрашивалась.

— Дерьмо! — неожиданно для себя выпалила Дежкина. — Какое же ты дерьмо!

— А вы не ругайтесь. Я не люблю, когда ругаются.

— Вот что. Ты сейчас пойдешь со мной. Покажешь, где я могу найти этого бомжа, о котором говорил. Носика!

— Никуда я не пойду. Скоро ночь.

— Пойдешь как миленький, — в голосе Клавдии зазвенел металл.

Вид у нее был столь угрожающим, что Пучков не решился больше хамить.

— А я — что? Я не отказываюсь. Чего вы на меня так наезжаете?

— Где его искать, Носика?

— Да кто его знает. Бродит по мусоркам…

— Пошли.

— У меня дежурство.

— Ничего, — сказала Дежкина, — приятель твой за тебя подежурит. А то ведь за лжесвидетельство и ему неприятности светят.

Возражений больше не было.

Четверг. 16.37–17.55

Клоков долго и внимательно изучал официально оформленный документ, где ему, особо важному свидетелю по делу Резо Долишвили, гарантируются неприкосновенность, охрана, а также немедленный вывоз за границу в одну из лучших клиник для проведения хирургической операции. В правом нижнем углу бумажного листа раскинулась яркая подпись генерального прокурора, в левом верхнем — гербовая печать и гриф: «Совершенно секретно».

— Можешь, когда хочешь, — перечитав документ с десяток раз, удовлетворенно произнес Павел. — Когда переброска?

— Завтра, чартерным рейсом из Шереметьево.

— Куда?

— Это выяснится в последнюю минуту. Вариантов множество — от Штатов до Люксембурга. Сам понимаешь, в целях твоей же безопасности.

Чубаристов всячески пытался скрыть свое внутреннее напряжение и немного «переигрывал», вел себя чересчур развязно. Но пребывавший в состоянии почти поросячьего восторга Клоков не заметил этого, всеми своими мыслями он был уже за кордоном, в светлой и просторной палате для выздоравливающих. Он представлял себе, как на автоматизированном инвалидном кресле будет выезжать в тенистый сад, примыкающий со всех сторон к клинике, катить по гравиевым дорожкам, дышать чистым, целебным воздухом, встречать закат на безлюдном берегу прозрачного озера.

Благостные мечтания оборвал требовательный голос Виктора:

— Мы остановились на том, как Рекрут и Долишвили прибыли в Москву. Что было дальше?

— Дальше? — рассеянно переспросил Павел. — Ах да… дальше. Поначалу их встретили не очень дружелюбно. Еще бы, вдруг появляются какие-то неизвестные чужаки, нагло выдвигают свои требования.

— Что они требовали?

— Участок на окраине Москвы, небольшую вотчину, где бы они могли обосноваться, начать «раскрутку».

— И что они предлагали взамен?

— В том-то и дело — ничего. Верней, полнейшую покорность и обособленность, невмешательство в чужие дела и периодическую выплату дани в общий котел.

— Не густо… — сказал Чубаристов. — И чем закончился этот сходняк?

— Ничем. Над ними просто посмеялись и послали куда подальше. Наивные московские авторитеты, они даже не представляли, какую опасность таили в себе эти два провинциальных паренька. Хотя первый тревожный для них звоночек уже прозвучал — не каждый осмелится в одиночку противопоставить себя мощнейшей организации. Встреча Рекрута и Резо со столичной криминальной верхушкой была самым настоящим вызовом.

— Кем Резо был для Рекрута?

— Самым верным из приближенных людей, что-то вроде правой руки и, если можно так выразиться, мозговым центром. Долишвили обладал удивительными аналитическими способностями, выдающейся памятью, он мог просчитать любую, даже самую критическую ситуацию на несколько ходов вперед и очень редко ошибался. Рекрут уважал и боготворил его, но другом так и не стал. Он не умел дружить.

— Получается, что после сходняка Рекрут вернулся в Новоспасск несолоно хлебавши?

— В Москве он даром времени не терял, провел разведывательную работу, установил тесные контакты с лидерами андеграундных группировок, иными словами, с теми, кто находился в ярко выраженном противоборстве с правящей «организацией», сумел расположить их к себе, договориться кое о чем.

— О сотрудничестве?

— Примерно… Тогда Рекрут еще не был морально готов к кровавой битве, силы были явно не равны. Нужно было основательно подготовиться — любая ошибка могла стать роковой.

— И он провел мобилизацию?

— Точно. Резо разработал план объединения мелких провинциальных группировок. В мирные дни они сохраняли за собой независимость, но в «военное время» переходили под непосредственное командование Рекрута. Переговоры с главарями банд велись в обстановке такой секретности, что Ельцин с Клинтоном лопнули бы от зависти.

— Вероятно, план не всем пришелся по душе? — предположил Чубаристов.

— Наоборот, главари единодушно высказались в его поддержку и признали Рекрута своим вожаком. Чтобы между главарями не возникало никаких распрей, он ввел чисто армейскую субординацию, сделав их генералами, а себя назначив маршалом.

— Романтично… Ты тоже присутствовал на переговорах и получил генеральские погоны?

— А как же! Примчался одним из первых. Я всегда симпатизировал Рекруту, чувствовал, что он способен на многое, что в нем заложен громадный потенциал.

— И что же дальше?

— Начало операции было намечено на… дай Бог памяти… июль восемьдесят седьмого, — благостная улыбка растеклась по лицу Клокова. Нет сомнений, он наслаждался воспоминаниями. — Но уже в апреле в Москву начали стекаться бойцы нашей армии. Безоружные, они селились в гостиницах на окраине города, вели себя тихо-мирно и совершенно не привлекали к себе внимания правоохранительных органов и контрразведчиков «организации».

— Конспирировались?

— Что-то вроде этого, корчили из себя мелких торговцев фруктами и цветами.

— И сколько же их было?

— Могу сказать только приблизительно — около тысячи.

— А в твоем личном подчинении?

— Сорок три человека. Мы составляли резерв и в случае провала должны были поставить отступающим заслон, обеспечить им беспрепятственный побег из Москвы. К счастью, этого не потребовалось. За одну ночь город стал нашим.

— Каким образом?

— Поначалу Рекрут выдвинул ультиматум лидерам «организации» — если они без единого выстрела перейдут на его сторону, он оставит их в живых и сделает полковниками.

— Гляди-ка, — изумленно покачал головой Виктор. — Действительно, как на войне… Ну, и что потом?

— На ультиматум ответили молчанием. Выходка Рекрута показалась всем безумством, но его беспредельная наглость не могла не насторожить главарей московских группировок.

— И они назначили Рекруту место встречи для выяснения отношений?

— Да, на тридцатом километре Ярославки есть поворот, там узкая колея уходит глубоко в лес. На поляне его и поджидали самые крутые авторитеты — Цезарь, Графин, Циркуль, Крот, Рамзес, Самсон, Гугенот. Каждый со своей охраной. Рекрут пришел во втором часу ночи, один и без оружия. Он повторил свой ультиматум, глядя прямо в глаза этим ублюдкам.

— И ублюдки спокойно его выслушали?

— Конечно, выслушали, — злорадно подтвердил Клоков. — А чего им было волноваться, куда им было спешить, если они заманили Рекрута в ловушку? Ну, вынули ножички, приставили к горлу, хотели маленько поизгаляться перед тем, как изрезать его на куски. Но тут же услышали: «Оглянитесь, твари!»

— Засада?

— Да. Поляну окружили личные телохранители Рекрута. Пятнадцать лучших «гавриков» еще днем залегли между деревьями, в кустах, прикрылись ветками. В общем, замаскировались по полной программе, никто их и не заметил. С десяти метров крайне сложно промахнуться из винтовки с оптическим прицелом, верно? Так в считанные секунды «организация» осталась без верхушки. Трупы оставили там же, в лесу. Рекрут запретил их хоронить. Побрезговал…

— Затем в бой вступили основные силы?

— Боя как такового не произошло, ведь главная задача по устранению лидеров столичных группировок уже была выполнена. Пришлось только подчистить концы, убрать особо строптивых «бригадиров» да тех, кто давно мечтал занять правящие места в «организации». А остальная шушера — кому она нужна?

— Вы ожидали большего сопротивления?

— Разумеется, иначе зачем было вводить в город тысячу бойцов? Лучше лишний раз подстраховаться, чем потом от обиды локти кусать. Но «организацию» сгубила излишняя самонадеянность их лидеров, она рассыпалась в одночасье, как карточный домик.

— И Рекрут принялся создавать свою организацию?

— Она уже давно была создана. Оставалось лишь переместить ее из провинции в столицу и сконтактироваться с ментами.

— Кстати, как повели себя правоохранительные органы?

— Нормально, — пожал плечами Клоков. — Да не все ли им равно, с кем иметь дело? Лишь бы порядок был и своевременные выплаты. Словом, никаких эксцессов не наблюдалось.

— А убийство в лесу так и не раскрыли?

— Это уже отдельная тема… — Павел вдруг поскучнел, лицо его сделалось сумрачным. — Рекрут отдал приказ убрать всех тех, кто участвовал в отстреле авторитетов.

— Убрать самых лучших и верных людей?

— А затем уничтожить их убийц…

— Неужели нельзя было найти какой-нибудь иной выход?

— Резо отговаривал Рекрута, умолял его не расправляться с «гавриками», но тот был непреклонен.

— Что это? — размышлял вслух Чубаристов. — Сдвиг по фазе?

— Наверное… Не знаю. Понимаешь, Витя, у Рекрута давно уже начала стремительно развиваться мания преследования. Это неизлечимая болезнь… Она поражает всех, кто долго движется к своей заветной цели. Достигнув ее, они начинают бояться — как бы меня не предали, как бы не свергли. Свои же, друзья… Вспомни хотя бы того же Сталина. Как он боялся своего окружения, даже преданных соратников. Годами Рекрут муштровал своих «гавриков», добивался от них беспрекословного подчинения. Наконец, «гаврики» стали понимать его с полувзгляда, он превратился для них в Бога! В этом-то и заключается парадокс. Казалось бы, сказка сделалась былью, ты добился того, чего хотел… Но никуда не деться от странного чувства, что твои подчиненные только изображают преданность, а на самом деле замышляют страшную измену.

— И Рекрут решился на чистку?

— Да.

Четверг. 18.59–19.46

Найти Носика оказалось делом еще более сложным, нежели отыскать Пучкова.

Клавдия вдвоем со своим провожатым моталась от пивнушки к пивнушке. Заглядывали на задворки овощных магазинов, осматривали помойки.

В подвале одного из домов, где, как сообщил Пучков, Носик нередко коротал вечера и ночи, они наткнулись на пожилую обрюзгшую женщину с седыми клочьями волос и испитым лицом.

— Вовк, ты, что ль? — икнув, спросила она, приподнявшись на груде тряпья. — Хорошо, что зашел. Я тебе тут тачку одну присмотрела, отличные покрышки. Но мне за это дело не двадцать, а двадцать пять процентов полагается, иначе я не согласная.

— Заткнись, дур-ра! — злобно зашипел на нее Пучков, а Клавдии объяснил: — Танька-манекенщица. Не в себе она.

Кто и почему дал столь странное прозвище этому опустившемуся существу, Дежкина выяснять не стала.

Для себя же она сделала узелок на память: в активной деятельности своего нового знакомца необходимо разобраться подробнее. Дай Бог, чтобы воровство и злостное уклонение от призыва были самыми серьезными его провинностями.

— Носика не видали? — окликал Пучков каких-то подозрительных личностей, роющихся в мусорных урнах.

Личности кивали ему, как старому приятелю, но на вопрос ничего вразумительного ответить не могли.

Дежкина уже отчаялась найти злосчастного бомжа, когда вдруг махонький старичок, обернутый в рваный пуховый платок, постреливая глазками, лукаво произнес:

— Он мне бутылку проспорил. Пошел деньги доставать.

— Куда? — в один голос спросили Клавдия и Пучков.

Старичок подозрительно поглядел на Дежкину, но Пучков жестом успокоил его: мол, она со мной, человек надежный, — и, чинно поправив платок, старичок сообщил:

— Так где народу побольше… В метро, конечно.

Четверг. 18.01–19.40

Клоков долго молчал, вспоминая те страшные дни, когда Рекрут начал чистку среди своих.

— Это чем-то напоминало тридцать седьмой год… — наконец продолжил он. — Я тогда еще не жил, но теперь представляю то время. Так и Рекрут — убирал самых достойных, самых близких, тех, с кем он бок о бок прошел весь свой путь, поднявшись из низов до самого верха. В числе первых он избавился от полковников, затем настала очередь генералов. На их место приходили совершенно неизвестные и непроверенные люди.

— Но ты ведь тоже был генералом, — заметил Чубаристов. — Почему же Рекрут тебя не тронул?

— Не успел.

— Вот как? Значит, его смерть — результат внутреннего заговора? Генералы взбунтовались и низвергли маршала?

— Ты вряд ли мне поверишь, но никому из нас даже в голову не приходила мысль о расправе. Я больше чем уверен, что у Рекрута были гипнотические способности, что он попросту зомбировал нас. Мы походили на роботов, которым что ни прикажешь, то они с радостью выполнят.

— Так кто же убрал Рекрута?

— Он сам себя наказал…

— Самоубийство?

— Нет.

— Тогда что же?

— По чистой случайности я узнал, что Рекрут задумал убрать Долишвили. Я не мог не предупредить Резо, хотя прекрасно понимал, что тем самым подставляю Рекрута.

— Взыграли остатки совести?

— Мы были с Резо друзьями. Короче, Рекрут вызвал его на личную встречу, якобы обсудить какие-то неожиданно возникшие проблемы. Не знаю, что уж там произошло между ними, только в тот вечер Рекрут домой не вернулся, а на следующее утро возле гаражей (они уговорились встретиться у гаражей) нашли изуродованный до неузнаваемости мужской труп.

— Позже наши эксперты установили, что это был Рекрут. Его в куски разорвало гранатой, — Чубаристов взглянул на часы. Время, отпущенное на свидание с Клоковым истекало. — А Резо тебе ничего не рассказывал о том вечере?

— Нет, да я и не спрашивал. За все последующие годы нашего близкого общения мы ни разу не касались этой темы. Плюнули и растерли… Если честно, то все члены «организации» вздохнули свободно, когда Рекрута не стало. Я имею в виду оставшихся в живых, а их было не так уж много. Да, ему устроили пышные похороны, проводили на тот свет со всеми почестями, но никто не сказал о нем ни одного доброго слова. Больной он был, мать его…

— Как получилось, что Долишвили занял место Рекрута?

— Это произошло автоматически — Резо был вторым человеком после Рекрута, и его кандидатура даже не обсуждалась.

— Значит, смерть Рекрута была выгодна Долишвили?

— Она была выгодна всем, но Резо — в последнюю очередь. Он был преданным, верным служакой, но не предателем.

— В прошлый раз ты упоминал о какой-то новой стратегии. В чем она заключалась?

— О, это интересная штука… — Клоков сунул в рот сигарету и выжидательно посмотрел на Чубаристова.

— Может, не надо? — Виктор чиркнул зажигалкой, но рука его неподвижно повисла в воздухе. — Опять приступ будет.

— Прекрати! Двум смертям не бывать! — Павел прикурил, пропустил сквозь ноздри ароматный дымок. — О здоровье моем печешься? Молодец, Витенька. Хвалю.

— Оставь свою похвалу при себе! — рявкнул Чубаристов. — Рассказывай, не тяни.

— Чтобы навсегда порешить с возможными заговорами и внутренними склоками, Резо пошел на одну хитрость. Он провел ряд назначений на высшие командные должности. Но! — Клоков многозначительно поднял указательный палец. — Никто из «бригадиров» не знал друг друга ни по имени, ни в лицо. Только цифровые коды — от двух до пятнадцати, по количеству человек. Каждый из них получал приказы и распоряжения непосредственно от самого Долишвили.

— Ты тоже был «бригадиром»?

— Да.

— Под каким кодом?

— Под вторым.

— И не имел понятия, с кем работаешь в одной упряжке?

— Совершенно верно.

— А если возникала неординарная ситуация, требовавшая коллективного решения?

— Для этого существовала специальная компьютерная сеть, все концы которой сходились в кабинете Долишвили. Он проводил короткие совещания, обращаясь к подчиненным исключительно по цифровым кодам.

— Игра в одни ворота? Вероятно, в таких условиях сложно было спорить, отстаивать свою точку зрения, а уж вести диалог с коллегами — вообще невозможно…

— Дело в том, что голоса «бригадиров» сканировались и тексты моментально выводились прямо на мониторы.

— Во сколько же обошлась «организации» такая игрушка?

— В несколько десятков миллионов долларов.

— Это ты уж загнул… — Виктор насмешливо подмигнул Клокову.

— Нисколько. Самой дорогой составляющей компьютерной системы был космический спутник. Мы его купили через подставную западную фирму. И цель оправдала средства — мы были абсолютно уверены в полнейшей конфиденциальности наших переговоров, никто не знал частоту, по которой проходил сигнал, его невозможно было запеленговать. Впрочем, тебе я коды назову…

— Ну, ребята, вы даете! — восхищенно присвистнул Чубаристов. — Во до чего можно дойти, когда деньги некуда девать!

— Наша «организация» просуществовала семь лет. За это время мы освоили огромные территории от Прибалтики до Дальнего Востока. Каждый день в нашу казну поступало все больше и больше «отчислений». О каких-либо бунтах и недовольствах не могло быть и речи. Мы вышли на более высокий, недосягаемый прежде уровень, став государством в государстве. Резо был мягким руководителем, он всегда предпочитал решать спорные вопросы мирным путем и применял силу в самых крайних случаях, когда остальные аргументы уже были использованы и не приносили положительного результата.

— Где хранились деньги «организации»?

— В эту тайну были посвящены два человека — Резо и бухгалтер.

— Кто был бухгалтером?

— Могу назвать только его цифровой код — тринадцать. Больше мне о нем ничего не известно.

— Значит, сохраняется шанс, что миллионы долларов до сих пор лежат в хранилище какого-нибудь швейцарского банка?

— Миллиарды долларов, — уточнил Клоков. — Но и это еще не все. У «организации» был резервный фонд наличных денег, так сказать, заначка на черный день. Еженедельно этот резерв пополнялся в основном за счет поступлений из ближайших областей. Каждый четверг в двадцать ноль-ноль к магазину «Овощи — фрукты», что на Фроловском бульваре, подъезжали две инкассаторские машины. Одна из них увозила в Сбербанк дневную выручку магазина, другая же загружалась деньгами «организации», после чего направлялась к тайнику.

— Где был тайник?

— Не знаю.

— Как деньги попадали в магазин?

— В течение недели их привозили курьеры небольшими партиями. Кто в чемодане, кто в спортивной сумке.

— И не было попыток ограбления? — удивился Чубаристов.

— В подвале магазина был установлен двухметровый стальной сейф, который днем и ночью охранялся вооруженными людьми, прошедшими подготовку в спецвойсках. Однажды сейф действительно хотели грабануть какие-то фраера. Ничего путного у них не получилось.

— Мы постепенно приближаемся к самому главному, — сказал Виктор. — Итак, что же произошло чуть больше года назад?

— Резо всадили пулю в лоб, — ответил Клоков.

— Это я и сам знаю. Кто это сделал?

— Кто-то из ваших…

— Что ты несешь? — У Чубаристова перехватило дыхание, он закашлялся. — Что значит — «кто-то из ваших»?

— Посуди сам, Витя, — Клоков склонился над столом, и его бледное, осунувшееся лицо почти вплотную приблизилось к лицу следователя. — После смерти Долишвили ни одна тварь не попыталась занять его место, не заявила о своем праве на престол. Ни одна тварь! И в то же время вся «организация» рухнула, разбилась на мелкие группы. Вновь, как и несколько лет назад, в криминальном мире воцарилась анархия. Никто не получил выгоды от убийства Резо, понимаешь? Его шлепнули бескорыстно. Ты можешь в это поверить?

— Нет.

— И я не могу. Бескорыстно убивают только наглецы-беспредельщики, мелочевка дешевая. Им хочется заявить о себе, им хочется вселенской славы.

— Этот вариант отпадает, — уверенно произнес Виктор. — Для того, чтобы получить славу, нужно по крайней мере взять на себя ответственность за убийство, а иначе…

— Иначе убийство совершенно бессмысленно, — продолжил его мысль Клоков. — А теперь мы вместе с тобой выясним, кто же все-таки был заинтересован не столько в гибели Резо, сколько в полнейшем крахе «организации». Ну, догадался?

Чубаристов молчал, вперившись тяжелым взглядом в глаза Клокова.

— То-то же… Два варианта: появился некий бескорыстный борец за справедливость, такой себе Робин Гуд российского разлива. Или… — оскалился Павел, обнажив кровоточащие десны. — Те самые людишки, которых Резо сделал депутатами и министрами, губернаторами и директорами банков, решили, что справятся и без него. Смерть Долишвили была на руку только этим людишкам, которые давно уже вынашивали планы создать свою «организацию». И когда они ее создали, возникла необходимость в устранении конкурента. Сработано профессионально, продумана каждая мелочь. Кроме Резо, были уничтожены все «бригадиры». Все, кроме Дум-дума! Понимаешь, Витя, я один чудом остался жив. Но меня преследуют уже целый год, мне дышали в затылок, а я убегал, ускользал, уползал… Ты должен выйти на них, Виктор. Никто этого не сделает, кроме тебя.

— Кто именно? — спросил Чубаристов. — Назови имена, фамилии.

— Почитай первые страницы газет. Там все имена! — Павел резко отстранился от следователя. — Я дал тебе подсказку, единственный верный путь к решению. Других версий нет и быть не может. Но ты ищи исполнителя. Это кто-то из ваших… Будь осторожен, он следит за каждым твоим шагом, он в курсе всех событий. Быть может, он знает, где ты сейчас находишься, с кем разговариваешь… Он выжидает. У тебя есть единственная возможность победить — первым нанести удар. В противном случае — всех нас ждет смерть.

— О себе не беспокойся, — Чубаристов попытался успокоить Павла. — У твоей камеры выставлена надежная охрана, состоящая из надежных людей, а завтра утром мы отправим тебя за кордон. Я лично буду контролировать ход операции.

— Остается только ждать и надеяться, — улыбнулся Клоков. — Удачи тебе, Витя. Удачи… Сверни этому сукину сыну башку!

— Сделаем, — заверил его Чубаристов. — А ты пока напиши вот на этой бумажке коды и частоты, адреса и банковские счета.

Может быть, он сказал это слишком поспешно — Клоков сверкнул подозрительным взглядом.

— Закончим все сегодня, — широко улыбнулся Чубаристов. — А завтра — на свободу с чистой совестью!

Клоков склонился над бумагой.

Четверг. 19.59–20.22

Станция метро в этот час была заполнена пассажирами. Все торопились по домам, к своим диванам, креслам, тарелкам и телевизорам.

Два полноводных потока медленно двигались друг другу навстречу — один к эскалатору, другой от него. Женщины волокли хозяйственные тележки на колесиках, и эти тележки всем мешали. То и дело в толпе вспыхивали мелкие очаги ссор-перебранок и тут же затихали, потому что в такой тесноте и не поругаешься толком.

— Ты его видишь? — нетерпеливо спрашивала Клавдия, пытаясь высмотреть в людском водовороте того, кто по описаниям походил бы на бомжа Носика. — Вон в драном пиджаке мужик идет — это не он?

— Не, — отмахнулся Пучков, — Носика вы сразу узнаете. У него такая физиономия — сразу видно: Носик!

Они продолжали свой поиск.

Подошел поезд метро, двери с шорохом разъехались, и новая партия пассажиров двинулась им навстречу.

— Что им всем дома не сидится? — ворчал Пучков, работая локтями. — Куда прешь, бабуля, не видишь, человек идет! — гаркнул он в самое ухо пожилой дамочке в красном берете.

Вытаращив глаза, она в ужасе шарахнулась в сторону, — от беды подальше.

— Прекрати людей пугать, — осадила его Клавдия, — лучше гляди внимательней, не пропусти своего Носика.

И все-таки, несмотря на то что Дежкина в глаза не видела бомжа, она обнаружила его первая.

Носик плыл в потоке навстречу, и лицо у него было ангельски невинное, потому что рука плавно и осторожно пыталась нащупать дорогу в карманы и сумки прижатых к нему пассажиров.

Следом за Клавдией Носика увидел Пучков.

Их взгляды пересеклись.

В первое мгновение Пучков напрягся, а затем (Клавдия заметила это краем глаза) сделал движение головой — так, чтобы понял бомж, но не поняла Дежкина.

Плохо он знал свою спутницу.

Клавдия решительно рванулась вперед, перегораживая Носику дорогу.

Если бы перрон был пуст, это принесло бы желаемый результат, но в такой толчее настичь Носика было сложно.

Носик стремительно скользнул за тучную тетку с тележкой и растворился в толпе.

Клавдия пыталась нагнать его; она расталкивала пассажиров, а те в ответ толкали ее и ругали.

— Держите! Держите его! — крикнула Дежкина, понимая, что Носик сейчас уйдет. — Он украл сумочку!

Вокруг загалдели и стали оглядываться.

Подпрыгнув над толпой, Клавдия увидела плешивую макушку, продвигавшуюся между шляп и косынок — расстояние между беглецом и преследовательницей увеличивалось.

— Воры! Держи вора! — вопила толпа.

Истерически завизжала какая-то женщина, стиснутая в давке. Движение встречных потоков нарушилось.

Все толкались, пытаясь разглядеть, что происходит, тянули головы, вставали на цыпочки.

— Что? Где? Кто?!

Людской гвалт перекрыл шум надвигающегося из тоннеля поезда.

Шум нарастал. Задрожал пол под ногами — и вдруг раздался скрежет и вопль, тупой, но отчего-то очень хорошо слышимый в этой мешанине звуков. И затем — удар, словно упал какой-то тяжелый предмет.

Клавдия протиснулась вперед и оказалась на краю платформы.

То, что она увидела, она уже не забудет никогда. На нее, визжа тормозами, несся головной вагон поезда. Сквозь забрызганное чем-то темно-бурым стекло виднелось искаженное ужасом лицо машиниста.

Перед поездом в желобе между рельсами катилось нечто тяжелое и мокрое, похожее на мяч.

Толпа ахнула.

— Мать честная! — сказал кто-то за плечом Дежкиной.

Мяч обрел свои очертания.

На Клавдию, раскрыв синие губы, остекленелыми глазами смотрела голова бомжа Носика.

Одна голова, без тела…

Четверг. 20.23–21.05

Вереща сиреной, черная «Волга» продиралась сквозь плотный поток автомобилей. Рабочий день уже давно кончился, а в привычку прокурора не входило допоздна засиживаться на рабочем месте. Именно поэтому Виктор нервничал, подгонял Николая. Водитель матерился. На «чайников», на пижонов в иномарках, на пешеходов. Понимал, что шеф торопится.

Чубаристов действительно должен был успеть. Иначе ситуация могла выйти из-под контроля. И ему бы этого никогда не простили.

Меньшиков уже натягивал на свое грузное тело дубленку и отдавал последние распоряжения секретарше, когда в его кабинет буйным вихрем влетел Чубаристов.

— Вот, подпишите, — он положил на прокурорский стол наскоро заполненный от руки бланк.

Это было представление об изменении меры пресечения, предпринятой по отношению к подследственному Клокову Павлу Леонидовичу.

— Тюремное заключение на подписку о невыезде? — несколько раз перечитав бумагу, Меньшиков вскинул на Виктора полные недоумения глаза. — Клоков же отъявленный негодяй! Таких свет не видывал! И вина его почти доказана. Кажется, он нанес тяжкие увечья начальнику отделения милиции?

— Я настоятельно требую изменить Клокову меру пресечения, — волнуясь, выпалил Чубаристов.

— Но почему?

— Я думал, Клоков способен дать важные свидетельские показания, — Виктор вложил в податливую ладонь прокурора шариковую ручку, — но после первого же допроса мне стало ясно, что этот человек интереса для следствия не представляет. Он тяжело болен, тюремный режим ему противопоказан. К тому же Клоков полностью осознал свою вину и раскаялся. Или вы хотите, чтобы он умер на нарах?

Сопротивление Меньшикова было сломлено. Его захлестнуло чувство жалости, смешанное с необъяснимым ощущением собственной вины.

— Ну, раз уж вы так настаиваете… — еще какое-то время он посомневался, после чего подмахнул документ и, не прощаясь, быстро вышел из кабинета.

ДЕНЬ ВОСЬМОЙ

Пятница. 3.45–12.14

Лена проснулась от мучительной ломоты во всем теле. Оно затекло в неудобной позе, все суставы болели.

Она потянулась и приподнялась на локте.

Прямо скажем, почивать на разбитом топчане в запертой, с затхлым воздухом комнатушке — удовольствие не из приятных.

Сколько времени прошло с момента ее заточения, она даже приблизительно не могла сказать. Какая разница. Солдат спит, а служба идет, припомнила она поговорку брата, когда ему удавалось улизнуть с институтских занятий. Вот и ей некуда торопиться. На этой неделе в школе масса контрольных работ, так что странное приключение в метро Лене было даже на руку.

Теперь, когда глаза привыкли к темноте, девочка могла кое-что разглядеть в скудной обстановке темницы.

В углу стоял стол, с противоположной стороны высилось сооружение, напоминающее грубо сработанный унитаз. Рядом с унитазом белела раковина, но водопроводного крана нигде не было.

Лена с удивлением ощупала свои плечи, руки, спину.

Она едва чувствовала собственные прикосновения, словно бы тело не в полной мере принадлежало ей.

Голова была тяжелой, словно чугунной.

Это было непривычное ощущение: просыпаясь дома, в чистой постели, Лена чувствовала сладкую истому и бодрость, как всегда бывает, когда всласть выспишься и поднимаешься навстречу дню в превосходном настроении.

Однако мысль о том, как будут завидовать ей девчонки и ребята из класса, слушая правдивую историю подземных скитании, поддерживала Лену.

Можно будет наплести с три короба про мафию и шпионов. Шевелева конечно же изобразит на лице гримасу недоверия, но втайне тоже будет умирать от зависти. А может, даже отправится в метро и будет шляться там до посинения в надежде, что и с ней произойдет нечто подобное.

Интересно, что скажет Вовка Пучков? Наверное, посмотрит с уважением и теперь-то уж точно не будет относиться к ней как к маленькой девочке.

Лену так и распирало от предвкушения своих побед.

Вот какой она значительный человек, если ее похищают в специально оборудованном поезде метро. Ничего, пускай все это знают и пусть понервничают теперь.

Милиция, наверное, с ног сбилась, а мама поставила на уши всю городскую прокуратуру, а может, даже и генеральную.

Вообразив эту картину, Лена развеселилась.

Родители знают, что с нею случилась беда, и они конечно же очень скоро вызволят ее из темницы — в этом она не сомневалась ни на минуту.

Лена прошлась из угла в угол, размахивая руками, как на школьной физзарядке, которую, кстати сказать, она терпеть не могла. Оказывается, эти упражнения действительно помогают взбодриться, подумала она.

И тотчас ощутила чувство голода.

Оно, это чувство, росло и крепло и в конце концов выросло до необыкновенных размеров.

Когда человек голоден, он не может думать ни о чем ином, кроме как о еде.

Чтобы отвлечься, Лена пыталась припомнить самые романтичные сцены из романа Джоанны Бредсфорд, однако даже мужественный Сирилл теперь казался ей скучным, бледным и неинтересным.

Не о его щедрых любовных ласках, столь живо описанных романисткой, мечтала теперь она. Перед ее мысленным взором возникали другие картины: блюдо с фаршированной рыбой, графин с оранжадом, свежая клубника со взбитыми сливками и прочие яства, упомянутые мисс Бредсфорд в сцене скромного ужина девственницы Мишель и ее страстного друга в небольшом придорожном ресторанчике на берегу ласкового моря.

Лена могла бы поклясться, что вместе с шумом волн и криками чаек она слышит жаркое шкворчание масла на раскаленных сковородах и дивные запахи экзотической южной кухни, столь издевательски звучавшие и благоухавшие в пустой и темной комнате.

Да что там обливающийся соком поросенок! Теперь Лена не отказалась бы и от опостылевшей яичницы с салом в исполнении Федора Ивановича, не говоря уже о завтраках матери.

Подойдя к двери, она прислушалась.

Ей показалось, что издалека доносятся смутные звуки — то ли шум воды, то ли человеческая речь — разобрать было невозможно.

Не долго думая Лена решительно заколотила в дверь кулаком.

Никакого ответа.

Тогда, повернувшись к двери спиной, она стала с размаху стучать каблуком.

Получилось громко и весьма убедительно.

Лена так увлеклась, что не услышала приближающихся шагов, и лишь лязг засовов заставил ее отпрыгнуть в сторону.

— В чем дело? — рявкнул грубый мужской голос.

— Вы кто? — от неожиданности выкрикнула Лена.

— В чем дело, спрашиваю?

— Есть охота. Ужин будет?

— Какой тебе ужин в четыре часа? Спи.

Дверь захлопнулась так же внезапно, как и отворилась.

Лена растерянно глядела перед собой. Четыре часа — ночи или дня? Какой сегодня день? Что это все означает, в конце-то концов?

Она не раз читала в приключенческих книжках, как узники подземелий теряют счет времени и медленно сходят с ума, но никак не могла подумать, что окажется на их месте.

Теперь она представила совсем другую картину — ее, дряхлую, иссохшую, со спутанными волосами и безумным взглядом, выводят на солнечный свет, — точь-в-точь, как персонажа из книжки про остров погибших кораблей. Вокруг собирается толпа. Женщины плачут от жалости. Мама падает в обморок…

Картина выглядела столь живо, что у Лены навернулись на глаза слезы.

Она вообразила белую больничную палату, родственников и знакомых, окруживших смертное ложе, и себя, возлежащую на высоких подушках и слабой рукой благословляющую всех.

«Доченька, — рыдает Федор Иванович, — не казни, что не разрешил маме купить тебе в прошлом году платье с воланами и открытой спиной».

«Леночка, — заходится в слезах Клавдия, — прости за то, что послушалась папу и не купила это платье, а еще прости, что ругала за двойки и за то, что куришь. Кури на здоровье. Максим, дай ей сигаретку».

Брат трясущейся рукой протягивает умирающей пачку «Мальборо» и щелкает зажигалкой.

«Дежкина, — говорит Крыса, пряча красные глаза и дрожащие губы, — я ставлю тебе пятерку по всем предметам сразу. Посмертно».

«Ленка, — плачет Шевелева, — ты была права… ты самая красивая девчонка в классе!»

«Что мы будем без тебя делать?» — хором вопрошают мальчишки-одноклассники.

«Я так мечтал прокатить тебя на собственном «мерседесе», — восклицает Вовка Пучков, роняя скупую мужскую слезу.

«Больше никогда не буду подглядывать и доносить, — кается бабулька с балкона второго этажа, — вот те крест!»

На бледных губах умирающей возникает слабая улыбка. В последний раз затянувшись «Мальборо», она обводит собравшихся туманным взором и говорит…

— Жри!

Лена вздрогнула, возвращенная окриком из своих видений.

В приотворившуюся дверь чья-то рука втолкнула алюминиевую глубокую миску, и дверь вновь захлопнулась.

На ощупь девочка отыскала миску и нашла в ней ложку.

Каша была преотвратной на вкус, но это все-таки была каша, настоящая еда.

Торопливо, будто боясь, что кто-то отберет скудное кушанье, Лена принялась ее есть.

Через несколько минут она почувствовала, что ноющая боль в животе тает.

Голод прошел.

Лена хотела было снова прилечь на топчан и от нечего делать вздремнуть, как из-за двери донеслись гулкие шаги и грохот засовов.

— Выходи! — приказал знакомый уже голос.

Лена робко переступила порог темницы.

Перед ней стоял рослый мужчина с абсолютно голым черепом, похожий на птицу гриф. Его маленькие глазки, расположенные впритык к огромному, крутому носу, смотрели пристально и зло.

— Здрасьте, — сказала Лена.

Не ответив, гриф сделал ей знак: иди вперед.

Девочка повиновалась.

Она шла и слышала за собой тяжелое, простуженное дыхание своего конвоира.

Вновь, как и прошлый раз, они продвигались по запутанному лабиринту коридоров, поднимались-спускались по железным грохочущим лестницам, сворачивали в темные закоулки, минуя наглухо закрытые, оббитые металлом двери.

Наконец утомительное путешествие закончилось.

Лена оказалась в просторном помещении, абсолютно пустом, если не считать стоящих посередине табурета и стола. На столе ярким светом горела направленная на дверь лампа.

Конвоир втолкнул ее и захлопнул за спиной дверь.

На какое-то мгновение Лене показалось, что она здесь совершенно одна, как вдруг из глубины комнаты раздался тихий, вкрадчивый голос:

— Пройди вперед и сядь.

Лена попыталась прикрыть глаза от света ладонью, чтобы разглядеть говорящего, но этот маневр не дал результатов: за время, проведенное в кромешной темноте, зрачки успели отвыкнуть от яркого света и теперь реагировали только на него.

— Садись, я сказал, — настойчиво повторил голос.

Лена опустилась на стул.

— Здравствуй, — сказал голос.

— Здрасьте.

— Ты, наверное, удивляешься, что оказалась здесь, и думаешь, зачем, почему?

— Очень надо, — пожала плечами Лена.

— Значит, тебе все равно?

— Ага.

Для начала, решила Лена, надо прикинуться дурочкой. Пусть поговорит, авось сам себя и выдаст.

Взрослые — они глупые, потому что думают, что с детьми надо сюсюкать, иначе они ничего не поймут.

— В таком случае, давай знакомиться, — предложил голос.

— Давайте.

— Тебя как зовут?

— А вас?

— Виталий Витальевич, — после небольшой паузы произнес невидимый собеседник.

— А сколько вам лет?

— Много, к сожалению. Честно сказать, я хотел бы быть, как ты, — молодым и беззаботным.

— Да, — со вздохом кивнула Лена, припомнив папину фирменную поговорку, — старость — не радость.

— Что? — удивился голос.

— Это я просто так, к слову, — сказала Лена.

— Теперь расскажи о себе, твоя очередь, — напомнил Виталий Витальевич.

— Мне шестнадцать лет, — с удовольствием начала врать Лена. — Зовут меня Мишель… Странное имя, да? Но зато красивое.

— Очень хорошо, — похвалил голос. — А сейчас — то же самое, только по-честному.

— Я и говорю по-честному, — изобразила возмущение девочка. — Вы что, не верите?

— Верю. Допустим, что верю… Про родителей ты не сказала. Кто они?

— Как кто? Мужчина и женщина.

— Ценная информация. А чем они занимаются?

— Папа — летчик. Сейчас он в Париже на переподготовке. А мама переводчица. Она в Китае.

— Так. Братья и сестры есть?

— Пятеро. Но они все в детском доме. Закрытом. Потому что мама занимается секретной работой, и все дети у нее засекреченные.

— А ты взяла и все выболтала.

— Просто я уже взрослая. Я замуж скоро выхожу.

— За кого?

Лена хотела сказать: «За Вовку Пучкова», но передумала, потому что это прозвучало бы не столь романтично.

— Папа меня с одним французом познакомил, — сообщила она, — и тот влюбился без памяти. Сказал, что повесится, если я не соглашусь стать его женой. А мне что, я согласилась. У него дом в Париже, в Лондоне, а еще вилла на море. Средиземном. Он богатый. Миллионер. Нет, даже миллиардер.

— Вот как?

— Да-да. Он очень красивый. С кинозвездами дружит. Они тоже за него замуж хотели, но он выбрал меня. Сказал, что на «мерседесе» кататься будем.

— Потрясающе! — оценил Виталий Витальевич. — Ну а теперь, Леночка, расскажи про себя еще раз. Про себя, про Клавдию Васильевну, Федора Ивановича… и других. Только правду, ладно?

Лена сначала растерялась, а лотом обиделась.

— Ну вот, если вы все знаете, зачем спрашиваете?

— Кое-что я действительно знаю, но не все. Вот ты мне и помоги.

— А зачем?

— О, — усмехнулся из темноты Виталий Витальевич, — на это есть немало резонов. Ты ведь хочешь выйти отсюда живой-здоровой, снова увидеть родителей, чтоб все было тип-топ?

— Хочу, — ответила Лена, не совсем понимая, куда клонит невидимый собеседник.

— Но ведь этого может и не случиться, — произнес он. — И хотя тебе не шестнадцать, а всего лишь четырнадцать, ты уже должна понимать, что всякие случаются истории: уходят люди из дому и не возвращаются Слышала о таком?

— Слышала и в «Московском комсомольце» читала.

— Но ведь ты не хочешь, чтобы какая-нибудь другая девочка прочла то же самое про тебя?

— Нет, — твердо заявила Лена.

— В таком случае ты должна сотрудничать с нами и честно отвечать на все вопросы. Это очень важно. Договорились?

— Ага. А вы кто?

— Я тот, кто задает вопросы. А ты та, которая на них отвечает, — в голосе зазвучало раздражение. — И не советую тебе нарушать правила. С твоей мамой в последнее время происходили какие-нибудь странные вещи, ты не замечала?

Лена задумалась.

— Она злая какая-то стала… Обнюхивает меня, когда с работы приходит: не пахнет ли от меня сигаретами.

— Так. А еще?

— С папой ругается.

— Ты не слышала, чтобы она упоминала, что случайно нашла что-то?

— А-аа, так вот про что вы спрашиваете! — воскликнула Лена. — Надо было сразу так и сказать. Но это не я, это все она виновата. Это она их на антресоли запихнула, а сама забыла.

— Что запихнула? — нетерпеливо поинтересовался Виталий Витальевич.

— Как что? Ботики, конечно. Ей папа ботики в позапрошлом году подарил, а она их на антресоли засунула и забыла. Целый год искали и наконец нашли. А меня ругала, как всегда. — Лена обиженно поджала губы.

— Ботики — это хорошо, — Виталий Витальевич едва сдерживался. — А что еще было?

— Извините, пожалуйста, — попросила Лена, — а вы бы не могли отвернуть от меня лампу, а то я ничего не вижу, ну просто совсем ничего.

— Она не отворачивается, — отрезал собеседник.

— Тогда я табуретку переставлю, — предложила девочка.

— Табурет привинчен к полу.

— Да? А зачем?

— Вопросы задаю я! — внезапно заорал Виталий Витальевич.

— Хорошо-хорошо, — пробормотала Лена, — только не надо так кричать, а то у меня перепонки лопнут.

— А у меня — терпение, — откликнулся голос. — Последний раз спрашиваю: что-нибудь необычное происходило у вас в доме в последнее время?

— Папу кто-то избил. Хулиганы какие-то. Он теперь со шваброй вместо костыля ходит.

— Еще!

Лена вздохнула: вроде все новости.

— Ладно, — сказал Виталий Витальевич, меняя тему. — А как ты думаешь, родители тебя любят?

— Нет, — категорично заявила девочка, — они мне даже платье отказались купить. Замечательное платье — с воланами, а спина открытая, прям как в кино. Я с ними полтора месяца из-за этого не разговаривала.

— А если тебе будет угрожать опасность, они забеспокоятся, как ты думаешь?

— Какая опасность? — спросила Лена и закрыла рот ладошкой: она ведь обещала Виталию Витальевичу, что больше не будет задавать вопросов.

Тут она увидела, как из темноты возникает мужская фигура. Свет бил мужчине в спину, разглядеть его было невозможно — черный силуэт.

Он стремительно приблизился к девочке и, размахнувшись, залепил ей такую пощечину, что она свалилась на пол.

Лена сначала даже не поняла — что такое? Потом пришла в себя и заплакала.

Когда поднялась, Виталий Витальевич уже успел скрыться в темноте за лампой.

— За что? — спросила Лена.

Она была напугана и подавлена.

— Сядь на место, — распорядился собеседник.

— Мне же больно.

— Хочешь еще?..

— Нет.

— Тогда отвечай: будут ли что-нибудь предпринимать родители, если ты окажешься в опасности?

— Моя мама работает следователем в прокуратуре, она всех вас за решетку посадит! — запальчиво сообщила девочка.

— Понятно. — Какое-то время Виталий Витальевич молчал, а потом произнес: — Возможно, тебе придется еще раз поговорить с мамой по телефону. Попроси ее, чтобы она поторопилась, а то будет хуже. Скажи, что от нее зависит, свидитесь вы еще когда-нибудь или нет. И еще скажи, чтоб не делала глупостей… Запомнила?

— Запомнила, — буркнула Лена.

— Нет, девочка, ты не поняла меня, — елейным голосом сказал собеседник. — Я не про какие-то там побои говорю. Бить тебя я больше не буду. Я просто позову сюда мужиков, и они тебя трахнут во все дырки. Поняла? Ты поняла, маленькая сука?

Лена зарыдала. Рыдание вырвалось из ее груди диким ревом. Она вскочила с табуретки и забилась в угол. Так страшно ей не было еще никогда.

— Теперь поняла, — констатировал Виталий Витальевич. — Иди назад, в камеру.

Тотчас дверь распахнулась, и конвоир с голым черепом безмолвно вырос на пороге.

— Иди! — повторил из темноты Виталий Витальевич.

Охраннику пришлось тащить ее волоком. Лена билась и царапалась. Но разве могла она справиться со здоровым мужиком?

Опять она оказалась в своей темнице.

Сейчас она готова была рассказать этим страшным людям все, что знала, — про ХРЮКАЛОНУ, про бумажку… Вообще все, что только прикажут…

Только одно удерживало.

Мама успела сказать в телефонную трубку: «Молчи!»

Лена перестала всхлипывать. Нет, она им ничего не скажет. Мама не позволила.

Из-за двери гремели победные марши.

«И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди!..» — бодро рокотал голос певца.

«Еще и музычку поставили! Сдохнуть можно».

Она выслушала немало маршей и хоровых песнопений, прежде чем эта коммунистическая музыка — репертуар здесь был однообразный — не стала сводить ее с ума.

Лена сначала тихо, а потом все громче стала барабанить в дверь.

На этот раз открыли быстро.

Лысый даже не выслушал Лену, он просто двинул ей кулаком в лицо и снова запер дверь.

Пятница. 2.41–4.19

— Ты хочешь сказать, наша Лена якшается с каким-то негодяем? — возмущенно выпалил Федор Иванович, на глазах багровея.

— Не с каким-то, а с очень даже определенным, — поправила Клавдия, — давненько мне с подобными экземплярами общаться не приходилось. Кажется, даже у меня в СИЗО такой типаж — большая редкость. Абсолютно бессовестный, циничный, злобный, лживый, наглый… Посмотрел бы ты в его глаза.

— Мне и смотреть не надо, — кипятился Дежкин. — Если моя дочь выбрала его в приятели, значит, это хороший и порядочный парень.

— Этот порядочный парень бросил твою дочь в беде, — сказала Клавдия. — Мало того, я подозреваю, что все было подстроено заранее. Ему заплатили, чтобы он привел Лену в назначенное время в назначенное место.

— Ерунда!

— Я видела, как он подал знак Носику. Если б не этот знак, Носик, возможно, был ты теперь жив.

Федор Иванович не хотел ей верить.

— Конечно, ужасная история. Но при чем здесь молодой человек? Бомж пытался улизнуть от тебя и свалился под колеса поезда. Ты же не хочешь сказать, что этот парень… как его?.. Пучков помог Носику отправиться в мир иной?

Клавдия с досадой отвела взгляд. Дело в том, что именно это она и пыталась объяснить упрямому супругу.

Она вернулась домой полчаса назад, измочаленная до предела.

Станция метро была перекрыта; на место происшествия прибыла следственная бригада.

Обезглавленный труп Носика опустили в полиэтиленовый мешок; голову завернули в полотенце и положили туда же.

Клавдия опрашивала свидетелей, и вот странность: все они, как один, утверждали, что Носик двигался к выходу среди толпы, то есть примерно по центру платформы, — а для того чтобы упасть под колеса поезда, необходимо было оказаться на самом ее краю.

Как ни крути, получалось, что перед самым эскалатором бомж сделал неожиданный рывок в сторону, будто специально для того, чтобы свести счеты с жизнью.

Однако по прыти, с которой Носик пытался ускользнуть от Клавдии, никак нельзя было предположить о его суицидальных намерениях.

Оставался единственный вариант, самый невероятный, но и самый определенный: бомжу помогли очутиться на рельсах метро.

Старушка, которая двигалась чуть позади Носика, утверждала, что видела, как из толпы вдруг возникла сильная рука и, ухватив бомжа за воротник, потянула на себя, в сторону путей.

— На запястье были вот такущие часы, — повторяла старушка, для убедительности складывая в кольцо указательные и большие пальцы обеих рук.

— Видишь, что ты натворил, подонок?! — кричала Клавдия Пучкову, стиснувшему губы и ненавидяще глядевшему из-под бровей на следователя. — Зачем ты его спугнул?

Пучков молчал.

Его отправили в отделение. В конце концов, рассудила Клавдия, после того, что она узнала о роде занятий молодого негодяя, она просто не имеет права отпустить его восвояси.

— За что? — мрачно поинтересовался Пучков.

— Догадайся сам, — посоветовала Дежкина.

Итак, что ей принес прошедший день? Новые вопросы, вопросы, вопросы… И ни одного ответа.

Похищение Лены было тщательно спланировано — теперь Клавдия окончательно убедилась в этом.

Некто, неизвестный и могущественный, смог манипулировать столь разными людьми, как Пучков и Носик, заставить их под страхом смерти держать язык за зубами. Кто?

Одной с этой ситуацией не справиться, решила Дежкина.

Она направилась к телефону и набрала номер Чубаристова, совсем забыв, что на часах половина четвертого ночи. Ей казалась дикой сама мысль, что кто-то может спать, когда такое творится.

На другом конце провода долго не отвечали, а затем что-то щелкнуло и знакомый голос сказал:

— Алло, кто говорит?

— Виктор, это я, Клавдия, — начала было Дежкина, но голос ее перебил и, рассмеявшись, задорно сообщил:

— Это вы мне все напрасно наговорили, ребята, потому что с вами разговаривает автоответчик. А теперь дождитесь сигнала и скажите мне что-нибудь более содержательное.

— Дурак! — сказала после длинного гудка Клавдия и бросила трубку.

— Что ты собираешься делать? — сурово поинтересовался Федор Иванович.

Дежкина пожала плечами:

— Не знаю, Федя… Мне кажется, что с каждым шагом я не приближаюсь, а удаляюсь от разгадки.

— Верните мне дочь, а там делайте что хотите! — заорал Федор.

— Прекрати истерику. Давай лучше подумаем, как действовать дальше.

Дежкин отвернулся и сквозь зубы пробурчал:

— Кажется, я знаю, как…

— Ну? — нетерпеливо произнесла Клавдия.

— Это мое дело.

Она сдалась. Пусть делает что хочет. Не желает говорить — не надо. Обойдемся.

И вновь набрала номер Чубаристова. Еще раз выслушала знакомый хохоток.

— Дважды дурак! — рявкнула Клавдия после сигнала и бросила трубку.

Взрослый мужик, а развлекается как недоумок.

Потом Клавдия мыла посуду и прокручивала в памяти имеющиеся факты, составляла новые цепочки.

Увы, все новые версии не выдерживали никакой критики.

Тупик.

Одно Клавдия знала точно — никакой ХРЮКАЛОНЫ она похитителям не выдаст. В противном случае жизнь ее дочери не будет стоить и гроша. Эти гады уберут свидетельницу. В таких делах промашки быть не может. В таких делах идут до конца. Клавдии надо самой разыскать этих сволочей.

Но не за что зацепиться.

Она уже домыла посуду, когда неожиданная идея пронзила ее.

Есть зацепка, есть! — сказала себе Дежкина.

Чубаристов ясно выразился, что четверо с фотоснимка, сделанного фотографом Веней на демонстрации, люди из МВД.

Если происходящее с Клавдией каким-то образом связано с ними, то, надо полагать, и похищение Лены — тоже.

Иными словами, необходимо разыскать хотя бы кого-то из этой четверки — наверняка он что-нибудь да расскажет о судьбе дочери.

А что? Вполне возможная версия для следственно-оперативной разработки.

Тем более что никакой другой у нее нет.

Пятница. 2.18–9.50

На протяжении всей ночи Чубаристов не сомкнул глаз. Он ждал звонка. По его расчетам, шофер служебной «Волги» должен был связаться с ним около семи-восьми утра. Но время шло, а телефон молчал. Правда, пару раз ночью звонила Клавдия, но Чубаристов не ответил. Ему было не до нее.

Чем только Виктор не занимался, чтобы хоть как-то развлечь себя, — и смотрел порнушку ужасающего качества, купленную в подземном переходе у какого-то хлыща, и отжимался от пола, и играл сам с собой в шахматы. Наконец в начале десятого утра по квартире разнесся мелодичный зуммер. Так и есть, это был Николай.

— Виктор Сергеевич, простите, что так поздно… — еле ворочая языком, погасшим голосом проговорил шофер. — Просто я обязан был вас предупредить о том… В общем, я не смогу сегодня выйти на работу.

— Что у тебя стряслось? — У Чубаристова очень хорошо получилась искренняя взволнованность.

— Сам не знаю, — чуть не плакал Николай. — Срачка замучила. Вроде ничего такого не жрал, а как вернулся домой, так и понесло… Сил уже нет, в глазах туман. Виктор Сергеевич, может, перенесем поездку?

— Нельзя, Коленька.

— А что же делать? Я пытался со сменщиком договориться, так он на дачу умотал.

— Поступим таким образом… — Виктор немного помолчал, размышляя, как лучше выкрутиться из этой щекотливой ситуации. — Ты лежи, отдыхай, поправляйся, а я съезжу сам. Ключи от машины у тебя?

— Да.

— Я к тебе заскочу через часок-другой.

— Виктор Сергеевич, спасибо вам огромное, — рассыпался в благодарностях водитель. — Только уж вы никому ни слова…

— За кого ты меня принимаешь? — преувеличенно обиделся Чубаристов. — Кстати, ты откуда сейчас говоришь?

— Да все оттуда же… Из уборной.

За здоровье Николая можно было не волноваться — действие обезвоживающего человеческий организм порошка, подсыпанного Виктором в его стакан с чаем прошлым вечером, должно было закончиться с минуты на минуту.

О том, что Чубаристов сел за руль служебного автомобиля, шофер будет молчать, это в его интересах. В противном случае он может потерять свое рабочее место. Так, с этим разобрались. Поехали дальше.

В этот момент в дверь позвонили…

Пятница. 7.12–9.24

Под утро Клавдия вновь услыхала в телефонной трубке идиотский текст, что был записан Чубаристовым на автоответчик.

На этот раз она не удостоила машину ответом.

Сложила в сумку документы, косметичку, папку с бумагами и внимательно поглядела на себя в настенное зеркало.

Не очень молодая, но еще не утратившая былой привлекательности женщина.

Подполковник Редченко не однажды строил ей глазки в столовой прокуратуры.

Возможно, в порядке исключения он пойдет навстречу ее просьбе.

Архивная служба МВД размещалась в левом крыле огромного, на полквартала раскинувшегося здания, занимая второй этаж.

Перед кабинетом Редченко Клавдия поправила прическу и высоко запрокинула голову.

Подполковник был известным бабником, слава о его приключениях распространилась далеко за пределы МВД.

Притчей во языцех стала история про то, как Редченко, пытаясь охмурить новенькую повариху Розиту, спрятался в огромной кастрюле, а кастрюлю отправили в холодильник и закрыли на выходные дни.

Подполковник спасся от голодной и холодной смерти единственно тем, что двое суток без устали перетаскивал из одного угла холодильника в другой и обратно обмороженные телячьи туши, время от времени перекусывая сырым мороженым мясом.

Когда утром в понедельник ни о чем не подозревающая Розита отперла дверь холодильной камеры, она застала полуголого, в мыле подполковника, падающего с ног от усталости, но вполне собою довольного. От Редченко пахло потом и валил густой пар.

Легенда гласила, что бастионы Розиты после этого происшествия не устояли перед таким натиском стареющего донжуана.

Впрочем, Клавдия вовсе не была уверена, что эту историю не сочинил сам подполковник исключительно для поддержания своей рисковой репутации.

— Клавдия Васильевна! — восхищенно пропел Редченко, поднимаясь из-за стола. Улыбка его прямо-таки источала мед. — Какими судьбами, драгоценная моя?

— Пришла на поклон, — не стала церемониться Дежкина, — хотите бейте, хотите нет, но только помогите!

— Все, что в моих силах, сделаю! — уверил подполковник, усаживая Клавдию в кресло и опускаясь в другое — напротив. — Разве я могу устоять перед просьбой такой женщины?

— Лев Валентинович, я пришла умолять вас нарушить… единственный раз нарушить служебные правила.

— О? — удивился Редченко.

— Мне нужно найти людей, изображенных на этой фотографии, — Клавдия извлекла из хозяйственной сумки Венин снимок. — Вот этих четверых. Вернее, троих, — поправилась она, — поскольку этот человек, мне наверняка известно, уже мертв. Что касается оставшихся, то у меня имеются сведения, что это сотрудники вашего ведомства.

По мере того как Дежкина излагала свою просьбу, лицо подполковника мрачнело.

Теперь уже трудно было поверить, что минуту назад оно излучало радушие.

— Пожалуйста, — прибавила Клавдия, от которой, разумеется, не укрылась эта перемена, — для меня это вопрос жизни и смерти. Поверьте, на карту поставлена судьба моей дочери. Больше я ничего объяснить не могу, просто умоляю оказать мне эту услугу.

Подполковник медленно извлек из кармана брюк массивный портсигар, раскрыл его, пустив мутноватый зайчик в лицо собеседницы, зарядил сигарету в мундштук.

— Однако, — сказал он, щелкая зажигалкой и глубоко затягиваясь, — странные у вас желания, доложу я… От вас, Клавдия Васильевна, я с куда большим удовольствием выслушал бы иные слова… — Он сделал огромную паузу, предоставляя гостье возможность потомиться в ожидании. — Я не призываю помнить мою доброту, — продолжал Редченко, — поскольку мой поступок продиктован исключительно эгоистическими чувствами. Если вы пообещаете, что еще не раз заглянете ко мне на огонек и не тогда, когда нужда припечет, а просто так, по-свойски, я пойду на это нарушение…

— Я обещаю, — поспешно согласилась Клавдия.

— Уговор дороже денег, — сказал как припечатал подполковник. — Посидите десять минут. Если хотите, могу заказать вам чаю.

— Нет-нет, не надо беспокоиться.

— Как знаете, — пожал плечами Редченко. — Впрочем, для чая у нас будет другое время…

И он удалился, прихватив с собой Венин снимок.

Клавдия откинулась в кресле и мучительно вздохнула. Господи, не хватало еще нахрапистых ухаживаний подполковника! На что только не пойдет человек ради своего ребенка…

Ждать пришлось долго, с добрый час.

— Соскучились? — игриво пророкотал Редченко, возникая наконец на пороге кабинета. — Я же говорил: закажу чаю — напрасно отказались.

— Ну? — нетерпеливо произнесла Дежкина.

Подполковник шумно опустился в кресло и швырнул фотографию на журнальный столик.

— Ничем не могу порадовать, Клавдия Васильевна, — сообщил он, вытирая испарину со лба. — Откуда у вас сведения, что эти люди — наши сотрудники?

— То есть? — не поняла Дежкина.

— Такие личности у нас не числятся.

Клавдии понадобилось несколько мгновений, чтобы осмыслить его слова.

— Не числятся? — для верности переспросила она. — А здесь нет ошибки?

— Разве только ошиблись вы, — развел руками Редченко.

Покинув здание, Клавдия проголосовала на перекрестке и остановила такси.

— Куда едем? — весело поинтересовался водитель.

— Вперед.

Пятница. 7.19–9.38

Когда дверь за женой закрылась, Федор Иванович взял швабру и поплелся на кухню.

Все разбежались — и Максим, и Клавдия, — оставив его в одиночестве со своими тяжелыми мыслями.

Федор Иванович разжег на плите огонь, наполнил чайник водой из-под крана и задумался.

Еще вчера ему в голову пришла отчаянная мысль, и теперь он решал, стоит ли приводить ее в исполнение.

Из кипящего чайника повалил пар, но Дежкин не замечал этого.

Он сидел с мрачным видом, уперев подбородок в тяжелые кулаки, и лицо его принимало все более и более суровое выражение.

Наконец Федор Иванович встал, отбросил в сторону швабру и, сильно прихрамывая, направился в комнату сына.

Порывшись в книжном шкафу, он извлек рулон ватмана, гуашь и толстые, из жесткой щетины кисти, а из-под кровати вытащил метровую линейку для черчения.

Улегшись животом на пол, Дежкин принялся выводить на ватмане аршинные буквы.

Пятница. 9.48–11.14

Полчаса спустя Клавдия поднималась по знакомой полутемной лестнице.

Давненько ей не приходилось бывать здесь.

Она нашла кнопку звонка и стала ждать, когда откроют.

— Я знаю, что ты дома, — заявила она, сделав паузу в трезвоне. — До утра буду звонить — не уйду!

Наконец за дверью завозились и щелкнул замок.

— Здрасьте! — прозвучал знакомый голос.

— Привет, — Клавдия без приглашения переступила через порог, — хорошо, что я тебя застала…

— А ты меня не застала, — возразил Чубаристов, — меня нет дома. Это какое-то недоразумение.

— В этом доме единственное недоразумение — ты сам, — отозвалась Дежкина.

Чубаристов невозмутимо пожал плечами.

— Ну вот, — усмехнулся он, — всегда вы так, женщины: врываетесь в чужую квартиру и еще осыпаете ругательствами…

— Это не ругательства, а чистая правда, — возразила Клавдия.

— Как будто правда не может быть ругательством, — в свою очередь возразил Чубаристов.

Дежкина прошла на кухню.

— Ну и грязища! Что, прибраться не можешь?

— Могу. Но не хочу. Ты явилась, чтобы учить меня житью-бытью?

— Не паясничай! — рявкнула Клавдия. Она присела к столу, порылась в сумке и достала фотографию. — Узнаешь?

— Ну?

— Без «ну», пожалуйста, — официальным тоном, как на допросе, потребовала Клавдия. — Я спрашиваю: ты узнаешь эту фотографию?

— Разумеется, дорогая моя, — расплылся в улыбке Чубаристов. Попытался обратить происходящее в шутку.

Однако Дежкина оставалась неумолима.

— Я была в архиве МВД, — сообщила она.

— Рад за тебя…

— Никакой Карапетян там не числится. И остальные тоже… как, ты сказал, их фамилии?

— Я не говорил, — хмуро ответил Чубаристов, уже понимая, что разговор принимает серьезный оборот.

Он с размаху опустил чайник на электрическую плиту.

— Что это значит, Витя? — наступала Клавдия. — Ты даже мне стал лгать? Смотри мне в глаза. За кого ты меня принимаешь. За круглую дуру?

— Клавочка… — начал было Чубаристов, но Дежкина перебила:

— Нет, дай-ка я скажу! Давно за тобой наблюдаю… Странный ты тип, Витюша, скользкий какой-то. Почему вокруг тебя смерть витает, а? До сих пор вижу перед глазами лицо того парня… сибиряка. Как его звали?

— Понятия не имею, — соврал Чубаристов.

— Неважно, — не настаивала Клавдия. — Зачем запоминать имена тех, кого все равно сводишь в могилу! Это ведь ты его пришил, верно, Витя?

— С ума сошла! — всплеснул он руками Впрочем, искреннего негодования не получилось.

— Ты, — подтвердила Дежкина. — Допрашивал, выслеживал, а потом и отправил «туда, откуда не возвращаются». Интересно, а как ты умудрился расправиться с Долишвили?

— Ты соображаешь, что говоришь?

— Соображаю, — уверила Клавдия. — Я специально интересовалась. Уж больно опытен был убийца. Ни следа не оставил, ни пятнышка. Так не бывает. Я лишь потом поняла, что следы ты сам и уничтожил, когда выехал с бригадой на место убийства. Самый надежный способ никогда не раскрыть преступление — расследовать его тому, кто все и совершил. Это не моя мысль, это истина.

— Не сомневаюсь, — криво усмехнулся Чубаристов. — Ты бы вряд ли до такого додумалась.

— Удивительная история получается, — продолжала, не обращая внимания на его слова, Дежкина, — за какое бы ты дело ни взялся, каждое трупами, как ракушками, обрастает. Мистер Смерть, да и только. А как ты умудрился до спортсменов-олимпийцев дотянуться? Они-то чем тебе мешали?

Чубаристов лишь сокрушенно качал головой, не находя, что ответить.

— Что с тобой стало, Витя? — прошептала Клавдия, пытаясь заглянуть ему в глаза. — Следователь тире преступник… Убийца. Ну, опровергни мои слова… пожалуйста. Опровергни!

— Ничего ты не понимаешь, Клава.

— Возможно. Но я могу отличить расследование преступления от собственно преступления…

— Лучше бы ты мне ничего не говорила… Лучше бы молчала и даже не думала на эти темы. Мало неприятностей на твою голову? — Виктор устало провел ладонью по лицу. — Ничего я не должен тебе объяснять и не стану. Думай обо мне, что хочешь. Но раз уж ты умеешь отличать расследование от преступления, то попытайся также обнаружить разницу между убийством и возмездием…

— Громкие пустые слова.

— Пустые? — вскинулся Чубаристов. — Когда речь идет о твоей собственной семье, ты так не считаешь! Когда пасует официальное правосудие, на сцену выступают иные силы. Кто-то ведь должен восстанавливать справедливость.

— Но ведь не такими же методами.

— А какими? Что ж ты сама, следователь городской прокуратуры, трепыхаешься как рыба в сети, пытаясь разобраться в собственных злоключениях, и не можешь найти похищенную дочь? Где твои всесильные защищающие инстанции? Что же тебя швырнули на растерзание волкам?

— Что ты хочешь этим сказать? — растерялась Клавдия.

— Да! Именно это… ты правильно поняла. Ты влезла в политику, а это не шутки!

— Значит… — Она не договорила, осеклась.

Чубаристов распахнул створки навесного шкафчика и извлек початую бутылку водки.

— Будешь? — спросил он.

Гостья кивнула.

Чубаристов молча разлил водку в граненые стаканы.

— Выпей — и выслушай меня, — сказал он.

Клавдия сделала глоток, поморщилась, ухватила сухарик из вазочки.

— В наше время любопытство — вещь смертельно опасная, — сказал Чубаристов, наблюдая, как она машинально грызет сухарь. — Забудь про то, что ты мне только что говорила. Не твоего это ума дело. Ты всего не знаешь… И не надо тебе знать.

— Витя, — взмолилась Клавдия, — помоги мне найти дочь!

Он одним глотком опустошил свой стакан.

— Чем я могу помочь?

— Не знаю…

— И я не знаю, — признался Чубаристов. — Ломаю голову и ничего не могу придумать. Одно мне известно: ты серьезно влипла. Это тебе не шушера какая-нибудь, с ней бы мы одним махом разделались. Это даже не мафия. Это — ВЛАСТЬ!

— Что ты хочешь этим сказать? — прошептала Дежкина.

— Только то, что сказал. Судя по всему, речь идет о разборках на государственном уровне. Я на днях в газете читал, — сообщил он, не подозревая, что почти дословно цитирует Федора Ивановича, — мол, существует «партия войны», которой выгодно, чтобы то здесь, то там в стране вспыхивали локальные военные конфликты. Нам с тобой не понять, но они из каждого выстрела, из каждого столкновения, из каждого погибшего выжимают деньги… много денег. Миллиарды. Все повязаны — сверху донизу. Я с этой публикой время от времени сталкиваюсь. Их иначе не возьмешь, кроме как… — Он помолчал, не стал договаривать. — А ты мне, Клава: преступник, убийца! Скажи: те, кто похитили твою Ленку, они преступники или нет? Но, уверяю тебя, каждый занимает солидный пост. Каждый!

— Кто они? — взмолилась Клавдия.

Чубаристов пожал плечами.

— Не знаю. Откуда мне знать.

Она схватила ладонями его голову, повернула лицо на себя:

— Не лги мне! Зачем ты придумал, что эти трое, — она глазами указала на фотоснимок, — что они из МВД?

— Чтобы тебе голову не открутили! — заорал Виктор. — Ты же сумасшедшая, ты бы в кипящий котел сунулась, не задумавшись!

— Кто они? — в свою очередь крикнула Дежкина. — Хватит юлить, говори всю правду!

— Ты все равно ничего не сможешь сделать.

— Это мои проблемы.

— Лучше оставаться в неведении.

— Говори!

Чубаристов тяжело вздохнул и прикрыл глаза.

— Вот что, Клава, — раздельно проговорил он, — эти парни — секретные агенты Федеральной службы безопасности. Как я уже сказал, один из них, вот этот, — он ткнул указательным пальцем в лицо Карапетяна, — погиб в тот же вечер. По документам — несчастный случай. Но можешь не сомневаться, что парню помогли отправиться на тот свет. У меня нет никаких доказательств… Но в некоторых ситуациях интуиция профессионала весомее любых фактов. Он не погиб. Его убили.

Дежкина с ужасом глядела на своего собеседника.

— Да, — ответил он на немой вопрос, — дело и впрямь пахнет керосином. Если они решились убрать собственного агента, то вряд ли будут церемониться с ребенком. На карту поставлено слишком многое для того, чтобы считаться с жизнью одного человека… или двоих. Для них это семечки.

— Что мне делать, Витя? — простонала Клавдия. Она даже не замечала, как слезы градом катятся из глаз, смывая тушь.

— Прежде всего — достать платок и высморкаться, — посоветовал Чубаристов. — Затем — успокоиться. А дальше — оценить ситуацию, найти зацепки и — действовать.

— Вчера на моих глазах погиб человек, — сообщила Дежкина, — упал под колеса поезда метро. С его помощью, насколько мне известно, и была похищена Лена.

— Сам упал? — спросил Чубаристов. — Ты собственными глазами видела?

— Я видела, как катилась голова по рельсам, — сказала Клавдия.

Виктор посмотрел на нее пристально.

— Вероятно, ему помогли. Он слишком много знал… Хотя, как ты догадываешься, не больше, чем ты. Это чудо, что после всего случившегося ты преспокойно разгуливаешь по городу и еще пытаешься вести собственное расследование.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что? — мрачно улыбнулся Чубаристов. — Всего лишь то, что тебя давным-давно должны были отправить следом за Карапетяном… Но почему-то медлят. Видать, ты и вправду заполучила какой-то весьма ценный секрет. Колись, мать!

— Да нет же! — воскликнула Дежкина. — Ничего я не знаю!

— Ну-ну, — не поверил Виктор, — не хочешь говорить, не надо. Может, ты и права. Чем меньше народу посвящено в эту историю, тем лучше. Я одно знаю: пока ты держишь эту тайну при себе, есть надежда. Выболтаешь — тогда крышка.

Он смотрел на нее серьезно и печально.

Клавдия опустила глаза.

— Витя, — прошептала она, — я совсем запуталась… Ты один мне можешь подсказать что-нибудь путное. На мужа надежды мало.

— В таком случае я должен знать все, — сказал Чубаристов.

— Хорошо, — решилась Дежкина, — слушай. На демонстрации, когда Веня снял вот эту компанию, — Клавдия указала на фотоснимок, — мне подсунули в карман клочок бумаги. На нем было написано слово… неважно какое, — но дурацкое, поверь. Честно говоря, я даже внимания не обратила, — это уж потом, задним числом, когда прокручивала в памяти все произошедшее, вспомнила. Слово это ничего не может означать — оно всего лишь код, некая шифрозапись. Использовать ее я не могу, потому что не представляю, каким образом…

— А вот каким, — перебил ее Чубаристов. На лбу его пролегла глубокая морщина. Она, Клавдия знала это, выдавала высшую степень сосредоточенности коллеги. — Первое: не вздумай докапываться до дна. Не надо тебе знать, как расшифровывается слово. Вполне возможно, что, разгадав загадку, ты будешь представлять серьезную угрозу для… сама знаешь, для кого. Они тебя в порошок сотрут. И тебя, и всю семью твою. А пока в их глазах ты являешься всего лишь шкафчиком, в котором хранится искомый ключ. Надо суметь вскрыть шкафчик, но уничтожать его необязательно. Существует единственный выход: ты должна обменять эту шифрограмму на дочь и заручиться всеми возможными гарантиями безопасности.

— Легко сказать, — откликнулась Дежкина, — а как сделать?

Чубаристов покачал головой:

— Вот уж это должна решить только ты сама. Никто не поможет… даже я. И не потому, что нет желания, а потому, что нет возможности.

— Успокоил…

— Если ты явилась ко мне за успокоением, то должен огорчить; пришла не по адресу, — резко произнес Виктор. И уже мягче добавил: — Чаю хочешь?

— Что вы все меня сегодня чаем напоить пытаетесь? — в сердцах воскликнула Клавдия, поднимаясь из-за стола и направляясь к двери.

Чубаристов поглядел ей вслед и вдогонку шутливо крикнул:

— А за дурака на автоответчике ты мне еще заплатишь!

Клавдия ничего не ответила.

Пятница. 11.40–13.17

С Клавдией Игорь Порогин столкнулся в коридоре прокуратуры, но она прошла мимо, будто не узнала.

Лишь головой качнула: мол, ни о чем не надо спрашивать.

Черная, как смерть.

Такая встреча кому хочешь настроение на целый день испортит.

Ужасно, когда на твоих глазах страдает близкий человек (а Клавдия конечно же была для Порогина близким человеком, хотя он никогда не говорил об этом своей наставнице), и ты ничего не можешь сделать, не в силах помочь.

Сутками напролет Игорь ломал голову над тем, как поступить в сложившейся ситуации.

В мыслях он обращался за советом к Чубаристову, ходил на прием к Меньшикову и даже захаживал в Генеральную прокуратуру… — но в мыслях, только в мыслях.

На деле же он опасался предпринять что-либо без ведома Клавдии. Да и что мог он предпринять?

— Привет борцу за свободу и демократию! — окликнул его Беркович, спускавшийся по лестнице. — Как успехи?

— Здрасьте, Евгений Борисович, — рассеянно откликнулся Порогин. — Спасибо, все нормально.

— Слыхал, ты обезвредил целую банду торговцев оружием.

— Ну, — замялся Игорь, — банду не банду, а одного цуцика отловил.

— Ничего себе, цуцик! — засмеялся Беркович. — Скромность, конечно, украшает, но не до такой же степени. Не каждый день удается обнаружить оружейный склад.

— Так ведь он не сознается.

— Ничего, старик, это дело времени, — подбодрил эксперт. — Цуцики, они все такие. Поупирается, а потом все расскажет как миленький. Тебе еще и повышение за это дело светит. Оружие, брат, это тебе не титьки-матитьки, которыми у нас сейчас Клава занимается. — И, рассмеявшись собственной шутке, Беркович направился к выходу.

Расстроенный Порогин глядел ему вслед.

Сегодня предстоял допрос Ганиева, и одна только перспектива общения с узбеком наводила на Игоря уныние.

Вляпался в историю, прямо скажем.

За эти дни он фактически ни разу не допросил арестованного по полной программе.

По правде сказать, Игорь с содроганием вспоминал разнос, который учинила ему Клавдия.

Теперь ему было просто-напросто стыдно встречаться с Ганиевым один на один и задавать какие-то вопросы.

На предыдущих допросах Мамурджан как заведенный мурлыкал песню о том, что ничего и никого не знает, а оружие попало к нему по чистой случайности, мол, «прюжинки они и есть прюжинки».

При этом глаза его были несчастные-пренесчастные, и это окончательно добивало Порогина.

Мучимый угрызениями совести, он даже решился забрать к себе домой ставшую после ареста узбека бесхозной таксу Пудинг, которая доставляла ему теперь массу хлопот.

Она принципиально не желала спать на коврике у двери, избирая в качестве ложа подушку Игоря, каждый раз норовила усесться на табурет за хозяйским столом и вообще вела себя крайне неприлично и вызывающе.

Порогин попытался было пристроить таксу в специальный приемник для собак, но выяснилось, что для этого у него не хватит даже двойной зарплаты.

Так теперь и коротал время на пару с четвероногой капризницей.

— Здрасте, гражданин следователь, — сказал Ганиев, едва показавшись на пороге кабинета для допросов, — добрий день. Как спалось?

— Хорошо, если бы не твоя такса.

Арестованный сочувственно вздохнул:

— Как я тебя понимаю, слюшай. Я бы эту Пудинга давно на живодерню отдал, но не могу. Обещал Ларисе Ивановне, слюшай, что до самой смерти содержать буду.

— Ты обещал, а я мучаюсь, — усмехнулся Порогин. — Ладно, давай-ка ближе к делу. Опять будем упираться или все-таки что-нибудь интересное расскажем?

Мамурджан, заметно похудевший со дня ареста, угрюмо покачал головой.

— Гражданин следователь, слюшай, не знаю, чего хотите. Я эти прюжинки не трогал. Пистолет в руках не держал. Сам не знаю, откуда он взялся.

— С неба свалился, — усмехнулся Игорь. — Ты мне баки не заколачивай. Я эту песенку уже который день слушаю. Хочешь по-честному? Ты мне не нужен. Я б тебя хоть сейчас на все четыре стороны отпустил. Но не могу. Потому как речь не об игрушках идет, а о самом настоящем огнестрельном оружии. Ну сам подумай, поверит ли мне начальство, если стану рассказывать байку, что оружие тебе подсунули, что ты ни сном ни духом о нем не знал?

— Так и есть, гражданин следователь! — жарко зашептал Ганиев. — Клянусь Аллахом!

— Да на что мне твой Аллах сдался! — вспылил Игорь. — Ты мне факты выкладывай. Слышишь — факты!

Мамурджан обиженно уставился на концы своих видавших виды ботинок без шнурков.

— Ладно, не сердись. Попробуй еще раз все припомнить. С самого начала.

— Я и припоминаю, — сказал Ганиев, — что ничего не знаю. Если б ты мне не сказали, я бы так и не догадался, что в ящиках пистолеты были спрятаны.

— Тогда рассказывай, откуда ящики…

— От Александра Александровича.

Игорь взял в руки карандаш и приготовился записывать давно надоевшую историю.

— Кто такой Александр Александрович?

— Ларисы Ивановны знакомый.

— Она сама тебя с ним познакомила?

— Уф, какой непонятливый. Слюшай, я же тебе говорил: Ларису Ивановну похоронил — Александр Александрович пришел. Сказал, что Ларису Ивановну давно знает. Сказал, что Лариса Ивановна с ним дружила. Помочь попросил. Мне для друзей Ларисы Ивановны ничего не жалко.

— Какой он из себя, описать можешь.

— Високий, — начал вспоминать Ганиев, — худой. Голова седая. Все.

— Особые приметы у него были какие-нибудь? Наколка, шрам? Что-то в этом роде.

— Я его не рассматривал, слюшай! — обиженно воскликнул узбек. — У нас так не принято, чтобы гость в дом пришел, а я его рассматривал. Я его сначала пловом накормить должен, спать уложить.

— Выходит, он у тебя ночевать оставался.

— Редко. Только когда с границы ехал. Он у меня не любил оставаться. Говорил, собачью шерсть не выносит.

Игорь от неожиданности подался вперед.

— Стоп-стоп, что значит: с границы ехал?

Мамурджан удивленно поглядел на Порогина.

— Ты что, границу не знаешь?

— Выходит, он тебе ящики из-за границы привозил?

— Я его не спрашивал, слюшай. У нас на Востоке не принято, чтобы гостя спрашивать, откуда что привез.

— Ага, — Игорь нервно покусывал карандаш. — Скажи мне, Мамурджан, хотя бы примерно, а с какой границы он к тебе ехал?

— С обыкновенной, — простодушно отвечал Ганиев.

— И часто он из-за границы возвращался?

— Я не считал. То с границы приедет, то на границу поедет. Ничего не говорил. Сказал: работа у него такая.

— Значит, он от тебя и уезжал на границу, верно? А в какую сторону ехал? Ну хотя бы примерно?

— Слюшай, — рассердился узбек, — в какую сторону, я не знаю, мы с ним в поезд садились и ехали. А поезд нас вез, куда надо.

— Что-что?! — потрясенно переспросил Порогин. — Вы с ним вместе ездили? Когда?

— Не помню. Ездили, и все.

— А поезд… какой это был поезд?

— Обикновенный. С вагонами. Ты меня удивляешь, слюшай. Разве поезда не видел?

— С какого вокзала? — простонал Порогин.

— С Ленинградского.

Несколько мгновений Игорь молча глядел на арестованного.

— Что же ты раньше молчал?! — наконец выдавил он. — Что же ты мне голову морочил, вместо того чтобы про границу рассказать?

Казалось, Ганиев был удивлен не меньше следователя.

— Так вы ведь не спрашивали, я и не говорил, — ответил он.

— Вот что, — сказал Игорь, — сейчас ты мне подробно расскажешь, куда вы ездили и зачем. От этого зависит твоя судьба, так что постарайся вспомнить мельчайшие детали.

— Не знаю я никакие детали, — поджал губы Мамурджан. — Приехали, пересели в другой поезд. Александр Александрович сказал: в границе дирка есть, через нее ящики передают. Мы взяли ящики и поехали назад.

— У кого взяли?

— Не знаю. Это Александр Александрович брал. А я на тележке вез от вокзала до дома.

Порогин внимательно рассматривал арестованного.

Если врет, то высококлассно.

Он должен был быть слишком хорошим актером, чтобы разыгрывать из себя такого солнечного дурачка.

Ганиев не актер — это ясно.

— Когда ты в последний раз видел Александра Александровича?

Узбек пожал плечами.

— Приезжал как-то… Может, неделю назад, а может, две… не помню.

— Ящики привез?

— Нет. Просто так в гости пришел. Договориться и денег дать.

— Каких еще денег?

— Ну, чтобы билеты на поезд купить.

— Билеты?

— Да.

— Мамурджан, — вкрадчиво произнес Игорь, стараясь придать голосу как можно более спокойную интонацию, — пожалуйста, сосредоточься и объясни по пунктам: что за поезд, какие билеты?

— Я ему сказал, что Пудинга не могу одну оставить, а он все равно сказал, что я должен поехать. Потому что этот человек заблудится.

— Какой человек?

— Ну тот, который должен был через границу уйти.

Порогина словно подбросило над стулом.

— А фамилию помнишь?

Узбек сочувственно поглядел на следователя, будто сожалел о его непонятливости.

— Как же я его повез бы, если бы фамилию не знал? Конечно, помню.

— Ну?!

— Карапетян фамилия.

Игорь ошалело глядел на арестованного.

Он был потрясен.

Мамурджан Ганиев должен был перевести через границу Карапетяна, того самого Карапетяна, который, судя по всему, и стал причиной всех несчастий Клавдии Васильевны Дежкиной.

— Когда и где вы встретились?

— Мы не встретились. Он должен был прийти ко мне, но не пришел.

«Дурак! Какой же я безмозглый дурак!» — ругал себя Порогин, отирая с висков капли пота.

Конечно, он обязан был догадаться, почуять подвох.

Обрадовался при виде ружейного склада, а на остальное не обратил никакого внимания.

Ведь он видел два билета на ленинградский поезд, датированные тем самым числом, когда погиб в автокатастрофе Карапетян.

Видел и даже не удосужился поинтересоваться, зачем дворнику Ганиеву просроченные железнодорожные билеты.

— Надеюсь, ты говоришь правду, — сказал Игорь, пытаясь ничем не выдать своего волнения. — Если нет, то тебе же хуже.

— Слюшай, гражданин следователь, зачем обижаешь? Я тебя ни разу не обманул. Зачем не веришь?

— Ладно, разберемся. — Порогин нажал на звонок вызова конвойного. — А пока отдыхай.

— Пудингу хорошо кюшать надо. Корми ее хорошо, слюшай, — сказал на прощанье Ганиев.

Игорь его не слышал.

Он наверчивал диск телефона, пытаясь дозвониться до кабинета Дежкиной.

Никто не отвечал.

Пятница. 12.56–14.40

Покуда Порогин безуспешно пытался разыскать свою наставницу, Клавдия прогуливалась под зонтиком у знакомой двери с вывеской «Дружок».

Дверь была заперта, но Дежкину это обстоятельство будто бы не тревожило.

Лицо ее выражало спокойствие и умиротворенность. Со стороны можно было подумать, что не обремененная заботами дамочка решила прогуляться под дождиком в поисках приятных приключений.

Немолодой мужчина в очках с толстыми линзами сделал несколько кругов, прежде чем решился подойти.

Он вежливо приподнял шляпу и сказал:

— Неважная погодка, не так ли?

Клавдия удивленно уставилась в его улыбающееся лицо.

— А?.. — рассеянно спросила она.

— Я говорю, не самое лучшее время для моциона на свежем воздухе. Здесь поблизости есть отличный ресторанчик. Позвольте пригласить вас…

— Благодарю, — покачала головой Дежкина, желая закруглить этот несвоевременный разговор.

— «Благодарю, да» или «благодарю, нет»? — не унимался прохожий, поблескивая линзами.

— Благодарю, нет, — произнесла Клавдия.

— Будьте благоразумны, — настаивал незнакомец. — Зимние дожди сулят простуду, а то и кое-что похуже. Не разумнее ли скоротать время в теплой дружеской компании за бокалом доброго винца и отличной закуской?

— Отвали, козел! — прошипела Дежкина с таким видом, что очкастый, не ожидавший подобного, отпрыгнул в сторону.

— Прошу прощения… Извините, — пролепетал он и помчался прочь, даже не пытаясь перепрыгивать через лужи.

Клавдию только на мгновение уколол стыд — слишком по-хамски обошлась с незнакомцем, — но, едва он удалился, она тут же забыла о нем.

Ожидание затягивалось, и Дежкина то и дело нервно поглядывала на часы.

«Она приедет, — убеждала себя Клавдия, чувствуя, что с каждой минутой уверенность эта ослабевает, — она должна приехать… у нее нет выхода…»

Однако площадь по-прежнему была пуста.

Немногим более часа назад Дежкина отправилась к Лизе Кройторовой в Институт химии.

Лиза, долговязая и длинноносая, была девицей сорока с лишним лет, которую Клавдия некогда избавила от домогательств ухажера-шантажиста.

Ухажер был профессиональным альфонсом. Безошибочным чутьем угадав в перезрелой и некрасивой Лизе тоскующую по мужской ласке душу, он умудрился за какие-то пару месяцев высосать из нее все сбережения и едва не лишил небольшой квартирки на Чистых прудах.

К счастью, Клавдия вовремя вмешалась, и Кройторова осталась при своем скромном, хотя и подчистую разоренном жилище, а вот ухажер — с носом.

Какое-то время, донельзя раздосадованный, что верная добыча ускользнула из рук, он даже пытался угрожать Дежкиной, караулил у подъезда, однако как-то раз напоролся на Федора Ивановича и с той поры исчез.

Федор Иванович с удовольствием сообщил жене, что альфонс отведал его коронный удар правой.

Лиза трудилась в институтской лаборатории. Ее ежедневные обязанности заключались в бесконечном промывании больших и малых пробирок, колбочек, мензурок и содержании в сохранности значительного арсенала всевозможных растворов, порошков и газообразных веществ.

Клавдия нашла Кройторову в крошечной подсобке. Не сняв с рук толстых резиновых перчаток, она сосредоточенно накладывала на губы слой коричневой помады и любовалась эффектом в разбитом настенном зеркальце.

— Лизонька, — торопливо произнесла Дежкина, — как хорошо, что я тебя застала. Пробегала мимо, надо срочно позвонить, и, как назло, ни одного действующего таксофона во всей округе.

— О чем речь, Клавдия Васильевна! — обрадовалась, что может ей помочь, Кройторова. — Нам вчера новый аппарат поставили, очень хорошо слышно. Я как раз вам хотела позвонить, узнать, как дела.

— «Хорошо идут дела, голова еще цела!» — процитировала Клавдия строку из полузабытого детского стихотворения. — Рада тебя видеть.

— А уж я-то! — отозвалась Лиза. — Хорошо выглядите. А я?

— У тебя новая помада, — отвечала Дежкина. — Ты решила сменить стиль?

— Замуж выхожу, — гордо сообщила лаборантка.

— Неужели?

— За профессора. Он мне уже предложение сделал.

— Поздравляю.

— Только он лысый и у него трое детей. Это ничего? — в последних словах Кройторовой сквозило волнение.

— Главное, чтоб любили друг друга…

— Я тоже так думаю, — со вздохом облегчения произнесла Лиза. — Мужчину надо ценить не за внешность, а за ум. А он у меня, знаете, какой умный — аж страшно. Я ему про этого… рассказала.

— Зачем? — удивилась Клавдия.

— Проверить, по-настоящему ли он меня любит или же просто так.

— Проверила?

— Ага. По-настоящему. Он меня простил.

— Ясно, — сказала Дежкина. — Где телефон?

— Что это с вами, Клавдия Васильевна? — воскликнула Лиза. — Вот же он, перед вами.

Телефонный аппарат и вправду стоял на самом видном месте, на столе, в окружении пузатых сосудов с маслянисто поблескивающей жидкостью.

Клавдия заглянула в записную книжку и набрала номер.

— Алле? — лениво ответил женский голос.

— Это следователь Дежкина… помните, мы с вами встречались?

— Так. Ну и?..

— Нам необходимо повидаться.

— Вам необходимо? — уточнил голос, нажимая на слово «вам».

— Нам обеим. Это в ваших интересах.

— В моих интересах — никогда больше не видеть вас и не слышать.

— Боюсь, это не избавит вас от серьезных неприятностей.

— Угрожаете?

— Предупреждаю.

— О’кей, — произнесла собеседница после длительной паузы. Клавдии даже показалось, что, прикрыв трубку ладонью, она успела посоветоваться с кем-то, — о’кей, через час я заеду в офис фирмы. Туда, где мы встречались в прошлый раз. Вас это устроит?

— Вполне.

Клавдия опустила трубку и вздрогнула, потому что Кройторова внезапно взвизгнула над самым ее ухом.

— Что? — вскрикнула она, а Лиза в это время подхватила на лету падающую колбу, которую Клавдия чуть не столкнула локтем со стола.

— Клавдия Васильевна, — простонала Лиза, — осторожнее! Это же кошмар что такое!

— Извини, Лизонька, — растерянно пробормотала Дежкина.

— Да что там «извини»! Мне-то что… А вот вы бы! Это же одна из самых сильнодействующих кислот. Одна капля дерево насквозь прожигает.

— Вот как? — заинтересовалась Клавдия…

…Вшшших! Дежкина, задумавшись, не успела отскочить в сторону.

Тяжелым веером брызг ее обдала с ног до головы подъехавшая машина.

Она стояла под зонтом, с плаща стекала грязная вода.

Ираида Петровна между тем как ни в чем не бывало выскользнула из салона машины и с удовлетворением оглядела мокрую Дежкину.

— Извиняюсь, — пропела она.

И непонятно было: то ли за грязный плащ прощения просит, то ли за почти часовое опоздание.

Пятница. 15.27–16.43

Мерзнувшая на ветру со своим летним товаром тучная мороженщица обратила внимание на странного прихрамывающего типа, вынырнувшего из подземного перехода и направившегося в сторону здания Министерства обороны. Под мышкой он сжимал большой рулон бумаги и древко со скрученным флажком, а в руках держал авоську с трехлитровой бутылью, наполненной прозрачной жидкостью.

Мороженщица проводила взглядом сутулую спину и, притопывая на холоде, осипшим голосом принялась нахваливать сливочное эскимо в шоколаде.

Федор Иванович неторопливо обогнул безликое белое здание, получившее в народе прозвище «Пентагон», и поднялся по ступеням на уложенную плитами площадку перед входом.

Оглядевшись, он выбрал точку, с которой бы его было достаточно хорошо видно из окон здания и проезжающих мимо машин.

Вынув из внутреннего кармана пальто армейскую старую фляжку, он отвинтил колпачок и сделал несколько больших глотков; поморщился и занюхал водку рукавом.

Затем он освободил бутыль из авоськи и снял пластмассовую крышку.

Убедился, на месте ли зажигалка.

Приготовления были окончены.

«Ну что, — сказал он сам себе, — поехали, что ли?»

На глазах у обомлевшего прохожего Федор Иванович поднял над головой банку с прозрачной жидкостью и опрокинул ее на себя.

В воздухе запахло бензином.

— Ничего себе… — вымолвил прохожий.

Сжимая в одной руке зажигалку, другой Федор Иванович развернул и прижал к груди самодельный плакат с пламенеющими словами: «ВЕРНИТЕ МНЕ МОЮ ДОЧЬ!»

Вокруг стали собираться зеваки.

За окнами здания замелькали перепуганные лица, какой-то интендантский чин выглянул из входных дверей, но приближаться не стал и вновь скрылся.

— Не подходите близко! — крикнул Федор Иванович собравшимся. — Это бензин!..

— Вы это из-за чего? — спросил кто-то.

— Люди добрые! У меня дочку украли, а ей тринадцать лет всего. И все из-за них, из-за этих армейских крыс, которые в министерстве отсиживаются, пока война идет! Вот отправить бы их всех на Кавказ, в зону военных действий, тогда, глядишь, мигом бы заключили мирный договор! — Дежкин даже не замечал, что шпарит сплошными газетными штампами. — При коммунистах жили плохо, — продолжал Федор Иванович, ощущая небывалый прилив сил, потому что аудитория прибавлялась с каждой минутой, — а при демократах еще хуже! Где правду искать, если «новые русские» воруют похлеще старых!

Толпа по-детски радовалась бесплатному представлению.

Тучная мороженщица, которая издалека узрела скопление людей, уже успела приволочь на место происшествия свой лоток и теперь вовсю торговала эскимо, ругая себя за то, что сразу не отправилась следом за хромоногим — больше бы успела распродать.

— Так чего, будет он поджигаться или нет? — спросила у своего кавалера размалеванная девчонка лет семнадцати. — Может, у него спичек нету? Давай, дед, а то мы промокнем до нитки, пока ты надумаешь!

Появился в толпе и фотограф, наверное, с Арбата, потому что волок наклеенную на фанеру фотографию во весь рост улыбающегося Ельцина.

Фотограф растолкал зевак, протиснулся вперед, установил фанерного президента на фоне облитого бензином оратора и принялся снимать.

В толпе засмеялись, и Дежкину стало обидно.

Зато в кабинетах белого здания было не до смеха.

Начальники всех рангов и званий, от мала до велика, висели на телефонах, вызванивая вышестоящие инстанции. Пытались получить указание, что делать в данной внештатной ситуации.

За прошедшие годы они уже привыкли к мирным демонстрациям женщин перед входом в высшее военное ведомство, а вот как поступить с самоубийцей, уже успевшим облить себя горючей смесью и сжимающим в руке зажигалку, они не знали.

А что, если у него за пазухой взрывное устройство?

А что, если он сумасшедший и не остановится ни перед чем?

А что, если?..

Надо отдать должное военным: выход был найден весьма нестандартный.

Толпа уже стала скучать. Дежкин видел, что по одному по двое зеваки начинают расходиться. И то — дождь лил немилосердно.

— У меня украли дочь… — еле слышно повторял Дежкин. — Представляете, позвонили и сказали — мы украли вашу дочь… Верните мою дочь! Это они украли! — махнул он рукой в сторону «Пентагона».

Толпа редела на глазах.

— Если бы мы все вместе, если бы каждый!.. — вслед уходящим людям кричал Дежкин.

Федор Иванович бессильно опустил плакат.

— Держись, отец, мы с тобой! — крикнули вдруг некие молодцы в четыре луженые глотки и стали протискиваться поближе к Дежкину.

Федор Иванович увидел эту группу поддержки, и уныния его как не бывало.

— Сюда! — воскликнул он. — Ко мне! Ребята, вы против войны?! Правильно! Пусть они вернут мне дочь! Вы ведь со мной?!

Молодцы закивали — с тобой, с тобой — и приблизились.

— До-лой вой-ну! До-лой вой-ну! — отскандировал Федор Иванович, распахивая руки навстречу молодцам.

— Ну-ка, папаша, — вдруг произнес один из четверки, беря из рук Дежкина зажигалку.

Незадачливый демонстрант удивленно обернулся, и в следующее мгновение его схватили за руки, за ноги.

Молодцы подняли пропахшего бензином и алкоголем Дежкина и деловито, словно мешок с трухой, понесли по направлению к зданию.

— Гады! Убийцы! — закричал Федор Иванович, безуспешно стараясь вырваться из их железных лап. — Пусть они вернут мою дочь! Граждане, на помощь!

Толпа наблюдала. Связываться с молодцами никто не решался.

— Ну все, теперь ему каюк, — вздохнула мороженщица.

Пятница. 14.51–17.22

Ираида Петровна вспорхнула по ступеням крыльца, отперла дверь и первая, даже не заботясь о том, чтобы предложить Клавдии последовать за нею, вошла внутрь.

— У нас тут беспорядок. На прошлой неделе прививали ризеншнауцеров, а это такая порода непоседливая… Не обращайте внимания, — сказала она, — потом уборщица приберется. Ой, да вы мокрая совсем, я вижу! Не хотите подсушить пальтишко?

— Хочу, — сказала Клавдия, — но не здесь.

— Что ж, — пожала плечами Ираида Петровна, — воля ваша. Итак, я вас внимательно слушаю…

Она достала из сумочки длинные дамские сигареты и, вставив одну в мундштук, прикурила от разноцветной зажигалки.

— В прошлый раз мы не договорили, — сказала Дежкина. — У вас было много гонора, а у меня — мало информации. Силы, как понимаете, были неравны…

Ираида вскинула бровь и выпустила в лицо следователю струйку дыма.

— Ой, простите, — произнесла она, когда Клавдия поморщилась, и рукой разогнала облачко. — Курение — вредная привычка, но ничего не могу с собой поделать. Как сказал один умный человек: что бы от нас осталось, если бы мы лишились своих вредных привычек.

— Интересная мысль, — откликнулась Клавдия, — я хотела бы развить ее. Что от вас останется, если я пущу в ход свои вредные привычки? Как вы думаете?

— Боже мой, — лучезарно улыбнулась Ираида Петровна, — неужели правда, что о вашем брате рассказывают? Мол, вы и руки на допросах людям выкручиваете, и сигареты о пятки тушите, и иголки под ногти загоняете…

— Вы переели шпионских детективов, — отрезала Дежкина. — Впрочем, и на старуху, как говорится, бывает проруха.

— Напрасно вы сетуете на возраст, — улыбка красавицы стала прямо-таки приторной.

— Я полагаю, мы с вами ровесницы, — ответила следователь. — Просто я до сих пор не удосужилась сделать круговую подтяжку.

Что ж, один мяч Клавдия наверняка отыграла.

Во всяком случае, председательница общества «Дружок» позеленела от злости.

Отшвырнув в сторону сигарету, она надменно произнесла:

— Полагаю, я ехала сюда не для того, чтобы обсуждать нюансы современной косметологии. У меня мало времени.

— Да-да, — заметила Дежкина, — я помню: в прошлый раз вы спешили к педикюрше, а в этот…

— А в этот раз я спешу избавиться от вашего общества, — сказала Ираида Петровна. — Итак?

— Итак, — произнесла Клавдия, — как и было обещано, я навела справки. Про вакцинацию ризеншнауцеров вы будете заливать в другом месте. Кто бы мог подумать, что трогательное общество домашних животных и крупного рогатого скота «Дружок» является структурным подразделением ФСБ!

От неожиданности Ираида Петровна присела и с ужасом огляделась по сторонам, будто пламенную речь Дежкиной могли ненароком услышать.

— Ты что, дура? — выпалила Ираида, позабыв про этикет. — На новые неприятности нарываешься?

— Неприятностей у меня и без того выше крыши, — беззаботно ответила Клавдия, — одной больше, одной меньше — какая разница.

— Я не желаю с вами разговаривать, — заявила председательница. Она поднялась и направилась было к двери, но Дежкина перегородила ей дорогу.

— Не желаете, а придется, — строго сказала она. — С вашей стороны было более чем опрометчиво явиться на эту встречу, честно скажу. Потому что никого нет сильней раненой самки, защищающей своего детеныша. Как человек, имеющий некоторое отношение к зоологии, вы должны это знать. Так вот, я сейчас и есть такая самка, — Клавдия улыбалась, произнося эти слова, и улыбка ее была недобрая, зловещая.

— Пропустите! — попыталась изобразить благородное негодование Ираида Петровна, но безрезультатно.

— Слушайте меня внимательно. Сейчас вы подробно, не опуская ни единой детали, расскажете мне, кто, когда и с какой целью нанял вас. Вы расскажете, что за фигура заправляет всей этой историей и как мне найти этого подонка…

— Я буду жаловаться генеральному прокурору, — объявила председательница.

— Да хоть президенту. Вы не выйдете отсюда до той минуты, пока я не получу ответа на поставленные вопросы. Я понятно выражаюсь?

— А пошла ты! — вновь потеряла свой светский тон Ираида Петровна и уже собралась оттолкнуть Клавдию, когда та с ловкостью фокусника извлекла из хозяйственной сумки плотно закупоренный прозрачный сосуд.

В сосуде колыхалась маслянистая жидкость.

— Не советую спорить со мной, — произнесла Дежкина вкрадчивым голосом. — Мне терять нечего, а вот вам… Такая красивая кожа… Представляете, как она может сморщиться и почернеть?

— Ч-что… это? — отступая, растерянно произнесла Ираида Петровна.

— Понятия не имею, — пожала плечами Клавдия. — У меня в школе по химии тройка была. Но думаю, даже если вы не будете знать название этой жидкости, ее свойство произведет на вас неизгладимое впечатление. Не изгладимое никакими пластическими операциями.

— Отойдите в сторону!.. Не приближайтесь!.. — волновалась председательница, неотрывно глядя на сосуд в руках следователя.

Всегда такая презрительно-надменная, на этот раз она поверила, что Клавдия не блефует.

Чтобы скрыть замешательство и хоть сколько-нибудь поддержать реноме, она попыталась улыбнуться и произнесла:

— Оставьте вы эти игры.

— Игры? Ах, да… теперь это называется — игра. — Дежкина вытащила пробку из сосуда. Раздался глухой звук, от которого Ираида Петровна вздрогнула. — Правила игры, — объясняла между тем Клавдия, — просты до безобразия. Играющие стороны пытаются стереть друг друга с лица земли. В ход идут любые приемы. К примеру, я видела, как одному бедняге, легкомысленно вмешавшемуся в ход событий, оторвали голову… Оказывается, человеческая голова может скакать, как плохо накачанный мяч.

Ираида Петровна, выпучив глаза, неотрывно наблюдала за жидкостью в сосуде.

— Не беспокойтесь, — сказала Дежкина, заметив этот взгляд, — я не буду отрывать вам голову. У меня сил не хватит. Но правила есть правила. Представьте, мне говорили, что одна капля этого раствора насквозь прожигает дерево. Наврали, наверное. Давайте-ка проведем следственный эксперимент. Вы никогда не принимали участия ни в чем подобном? Напрасно. Исправим эту оплошность. — Клавдия ткнула носком сапога брошенный председательницей окурок. — Нехорошо сорить в помещении…

Потом Дежкина наклонила сосуд над окурком и уронила на него несколько капель.

— Как интересно, — по-детски воскликнула она.

Окурок зашипел и начал съеживаться, будто живое существо.

Ираида Петровна с ужасом наблюдала, как на паркетном полу расширяется черное пятно.

— Вы испортили мне пол, — пробормотала она.

— Пол — это ерунда, — отмахнулась Клавдия, — я собираюсь испортить вам кое-что посущественнее…

И она в упор поглядела в лицо председательнице.

Машинально та коснулась ладонью щеки.

Надвигаясь на жертву, Дежкина по пути небрежно выплескивала из колбы химический раствор. Капли веером летели на стены, и дерматиновая обивка покрывалась мелкими обугленными пятнами.

— Это уголовное преступление, — неповинующимися губами произнесла Ираида Петровна.

— Плевать, — ответила Клавдия. Искусственную ее игривость как рукой сняло. Она медленно приближалась к председательнице, и вид ее не сулил ничего доброго. — С волками жить, по-волчьи выть…

— Что вам надо от меня?! — взвизгнула Ираида Петровна.

— Я уже сказала — что и не буду повторять. Мне терять нечего. Кто стоит за вами? Считаю до трех! После этого ваше нагримированное личико превратится в обугленную головешку! Раз. Два…

Рука ее выдвинулась вперед, направляя сосуд в искаженное ужасом лицо несчастной председательницы.

— ТРИ!

— Я скажу! — заорала Ираида Петровна. — Я все расскажу! Будь ты проклята, овчарка! Я не виновата! Меня заставили!

Запрокинув голову и прикрыв глаза, Клавдия будто сквозь вату слушала истеричные всхлипы своей жертвы. Внезапно она почувствовала, как усталость многопудовым грузом навалилась на ее плечи. На душе было пусто и муторно.

— Это он, — лепетала председательница, размазывая по лицу тушь и помаду, — я не могла отказать…

— Он — кто? Василий Васильевич?

— Откуда вы знаете? — спросила Ираида Петровна. — Или Евгений Евгеньевич. Или еще как-нибудь. На самом деле его зовут Эдик.

— Ваш муж?

— Нет, друг…

— Любовник? Это он выбил вам помещение для офиса?

— Да.

— В обмен за услугу вы должны были…

— Я же не устраивала здесь бордель!

— Притон для убийц — ничуть не лучше, — отрезала Клавдия. Эдик нанял старуху из соседнего дома, чтобы та проводила меня сюда?

— Да.

— И он же скрывался за окошком кассы?

— Не знаю.

— А если хорошенько припомнить? — настаивала Дежкина.

— Не знаю! Меня здесь не было.

— Девочка на побегушках, так? Ничего не знаете, ни в чем не замешаны?

Ираида Петровна хотела возразить, но, взглянув на сосуд в руке следователя, благоразумно промолчала.

— Значит, так, — распорядилась Клавдия, — сейчас мы сядем в машину, и вы отвезете меня к этому своему Эдику.

— Но вас никто не приглашал…

— Неужели это сможет меня остановить? — усмехнулась Дежкина.

— Он не откроет.

— Даже вам?

— Даже мне. Эдик никому не открывает, если нет предварительной договоренности. Я должна позвонить ему.

— Звоните.

— Здесь нет телефона.

— Не глупите, — Клавдия укоризненно покачала головой, — я видела радиотелефон в вашей машине.

Ираида Петровна смерила следователя испепеляющим взглядом и, вскинув голову, прошествовала к выходу.

— Эдик, это я, — сказала она в телефонную трубку. — Я сейчас приеду. Нет, не одна. С ней. Не ори на меня! Это все по твоей милости! Она сидит в моей машине на заднем сиденье, у нее в руках пистолет. Сам разбирайся, а мне плевать на твои проблемы. Сейчас я тебе ее привезу, и пошел ты в жопу!

Она со злостью отбросила трубку и повернула ключ зажигания.

— Про пистолет — это вы напрасно, — усмехнулась Дежкина, нежно поглаживая пузатый бок колбы.

— А ты хотела, чтобы я рассказала про твой фокус с окурком? — рявкнула Ираида Петровна и сорвала машину с места.

Пятница. 17.29–19.40

Федора Ивановича внесли в помещение караулки и первым делом, в качестве успокоительного лекарства, стукнули кулаком в челюсть.

Дежкин отлетел в противоположный угол и брякнулся на пол.

— Узнаю почерк, — сказал он, сплевывая на пол сгусток крови.

— Жить надоело? — поинтересовался один из молодцев.

— Гады, — произнес Федор Иванович и отвернулся.

Было даже не обидно, а пусто и холодно внутри.

В караулку заглянул молоденький милиционер с оттопыренными ушами, на которых восседала фуражка. Он с любопытством поглядел на Дежкина и спросил:

— Этот, что ли, дебоширил? Может, его забрать на пятнадцать суток? За нарушение общественного порядка?

Милиционеру не ответили, и он потерял к Федору Ивановичу интерес.

Тем временем армейский чин рассматривал документы Дежкина и сокрушенно качал головой.

— В каких войсках служил?

— В пограничных, — буркнул Федор Иванович.

— Вот видишь, в пограничных войсках служил, а честь армии позоришь. Нехорошо получается.

— Ничего я не позорю, сами вы позорите!

— Посадим мы тебя, — доверительно сообщил армейский чин, — и не на пятнадцать суток, даже не надейся. А года этак на два, может, и на три. Будет время подумать, что к чему…

И он вышел, закрыв за собой дверь на ключ.

Федор Иванович пощупал челюсть и пришел к выводу, что обошлось, к счастью, без перелома.

Из-за двери доносились обычные для крупного учреждения звуки: гул голосов, топот ног. Жизнь министерства вновь вошла в привычное русло после нелепого и отчаянного демарша Дежкина.

Внезапно в замке заскрежетал ключ, и на пороге караулки возник высокий, с крупными чертами лица немолодой мужчина со звездой на каждом погоне.

Он внимательно поглядел на Федора Ивановича из-под нахмуренных бровей.

— Ну и арестовывайте! — выпалил Дежкин, не дав вошедшему произнести ни слова. — Ну и ладно! И сажайте! Всех не пересажаете!

Майор молча затворил за собою дверь и, пододвинув стул, уселся напротив незадачливого демонстранта.

— Курить будете? — спросил он.

— Бросил. И вам советую, — соврал Федор Иванович.

— Духу не хватает, — вздохнул майор. — Завидую вам…

— В каком смысле?

— Прочел я как-то, что только цельные натуры имеют достаточно силы воли, чтобы завязать с курением, — сказал майор. — Сам трижды бросал, да только вот до сих пор курю. Огонька не найдется? — спросил он, но спохватился. — Ах, да!

Федор Иванович с отвращением принюхался к исходящему от своего пальто запаху бензина и криво ухмыльнулся.

— Меня Виктор Петрович зовут, Алпатов, — представился майор. — А вас?

— Это допрос? — окрысился Дежкин.

— Не угадали. Я, в общем, случайно здесь… То есть работаю-то я в министерстве, но на другой должности. Я за вами из окна наблюдал…

— Интересно было, смешно?

Алпатов словно не заметил издевательской интонации собеседника.

— У нас подобное редкость. Мало кто осмеливается с плакатами сюда ходить. Даже теперь, когда все можно. Перед собесами — пожалуйста, стоят шеренгами, потому что собес им ничего не сделает… ни плохого, ни хорошего. А с нашей организацией шутки сами знаете, чем могут закончиться.

— Я не шутил, — сказал Федор Иванович, — я серьезно.

— Этого вы могли мне не рассказывать. Сам видел. У вас ТАМ сын? — вдруг тихо спросил майор, сделав выразительное движение головой при слове «там».

— Нет, дочь…

— Дочь? — не сдержал удивления Алпатов.

— Ну, понимаете… — заторопился Дежкин, внезапно увидев в майоре достойного откровенности собеседника, — у нас такая история произошла… Дикая! Втянули всю мою семью в какие-то мафиозные разборки!

— Тише! — предостерег Алпатов, жестом показывая: мол, здесь и у стен бывают уши.

— Ага, — кивнул Федор Иванович и перешел на шепот: — Жене угрожали, меня избили, а теперь вот и дочку похитили.

— Кто?

— Если б я знал! Но, ясное дело, ОНИ.

— Сколько лет?

— Мне? — спросил Дежкин.

— Дочери сколько лет?

— Тринадцать.

Майор понимающе кивнул и глубоко затянулся сигаретой.

— А моему — девятнадцать, — вдруг сдавленно произнес он. — Петькой зовут, в честь деда. Верите, заснуть неделями не могу, все думаю, как ему ТАМ…

— ТАМ? На Кавказе?! — потрясенно спросил Федор Иванович.

Майор кивнул.

— Четвертый месяц…

— Как же вы могли? — поразился Дежкин. — Неужели нельзя было отмазать парня?

— Нельзя, — сурово сказал Алпатов. — Как же я других туда посылать буду, если своего спрятал?

— Он при штабе, наверное?

— Рядовой. Как остальные. Никаких поблажек.

— Ну вы даете!

— Да что я! — махнул рукой майор. — Разве я развязал эту войну? Разве мне она была нужна? Но я присягал на знамени и должен выполнять приказ главнокомандующего, каким бы он ни был.

— Я бы так не смог.

— Смогли бы. Были бы военным, как миленький смогли бы… Это, знаете ли, не желание выслужиться перед начальством, это долг чести, — он усмехнулся, — думал ли, что буду такие громкие слова произносить, воздух сотрясать. Я вот что сказать вам хотел: не делайте глупостей, не воюйте с ветряными мельницами. Бесполезно это… и опасно.

Федор Иванович насупился и, отвернувшись, сказал:

— Я не с мельницами. Я против негодяев, которые у меня дочь выкрали.

— И чего вы добились? То-то и оно!

— Но что-то же делать надо.

— Надо, — согласился Алпатов, — но с умом.

— А вы бы как на моем месте поступили?

— Не знаю, — признался майор, — надо подумать… Горячку бы, во всяком случае, не порол. — Он загасил сигарету в жестянке, стоявшей на подоконнике. — Мне хочется помочь вам… Просто потому, что понимаю, каково отцу, который не может выручить из беды собственного ребенка. Но для этого и вы должны мне помочь…

Дежкин насупился, подозревая, что сейчас начнется очередной торг.

Однако он просчитался.

— Вот ваши документы. Идите-ка вы отсюда, Федор Иванович, подобру-поздорову, пока про вас все забыли. Выстирайте одежду, чтоб жена ни о чем не догадалась и не тревожилась. Если верно вы говорите, что эта история связана с нашим ведомством, попробую разузнать кое-что. Авось и получится…

Дежкин поглядел на майора, подумал — и согласился.

С другой стороны, а что ему оставалось делать?

Пятница. 14.23–19.27

Клокова препроводили в специальный отсек, где вернули ему брючный ремень, галстук, шнурки и другие вещи, отобранные при задержании. Затем повели по длинному коридору. К выходу.

Павел находился в прекрасном расположении духа, он был уверен, что операция по его переброске за границу уже началась, а процедура освобождения из-под стражи проводится исключительно ради конспирации. А когда Клоков увидел Чубаристова, ожидавшего его на КПП, последние сомнения покинули его истерзанную бесконечными невзгодами душу.

— Как самочувствие? — осведомился Виктор.

Павел в ответ лишь пожал плечами, мол, нормалек, бывали моменты и похуже.

— Ты можешь быстро шевелить ногами?

— Попробую, если это необходимо.

— Необходимо, — Чубаристов накинул на голову Клокова плащ и, придерживая своего подопечного за локоть, подвел его к «Волге», распахнул переднюю дверцу. — Пригнись.

— А плащ снимать? — Клоков неуклюже плюхнулся на сиденье и склонил голову к приборной доске.

— Нет, жди команды, — Виктор сел за руль и через мгновение резко рванул с места.

Распугивая другие автомобили истошным воем сирены и мигая синими лампочками, «Волга» на бешеной скорости неслась по левому крайнему ряду Ярославского шоссе.

— Меня в таком положении укачивает, — заканючил скрючившийся в неудобной позе Клоков. — Можно я выпрямлюсь?

— Нельзя, сиди тихо, — цыкнул на него Виктор.

— А долго еще? Когда аэропорт?

— Не хнычь, всему свое время, — Чубаристов скосил на Павла брезгливый взгляд. — Успеешь еще налетаться, крылышками бяк-бяк-бяк-бяк.

— Сопровождение на месте?

— Не дрейфь, все идет по плану. Нас прикрывают со всех сторон.

Позади остались кольцевая автодорога и Мытищи. Конечности Клокова затекли до такой степени, что он уже не мог пошевелиться, а лишь тихонько поскуливал.

— Терпи, тряпка! — подбадривал его Виктор, до предела вжимая педаль газа. — Недолго тебе осталось мучиться.

— Ты выяснил, в какую страну чартер?

— В Штаты, штат Флорида…

— Во Флориде тепло, — мечтательно протянул Павел, — солнышко светит, море плещется… Спасибо тебе, Витя, по гроб жизни у тебя в долгу!

Чубаристов хищно ухмыльнулся в ответ, но Клоков не мог этого видеть.

Минут через двадцать «Волга» свернула с шоссе на узкую проселочную колею и, подпрыгивая на ухабах, устремилась в сторону сосновой рощи.

— Почему так трясет? — занервничал Павел. — Где мы?

— Подъезжаем к Чкаловску. Тут недалеко военный аэродром.

— Ты вчера говорил о Шереметьево!

— Планы изменились. В целях твоей же безопасности.

Как только автомобиль углубился в лес на порядочное расстояние, Чубаристов притормозил и хлопнул Клокова по плечу:

— Приехали!

Павел с трудом распрямился, стянул с головы плащ, часто заморгал, привыкая к свету. Он удивленно смотрел на неожиданно открывшийся перед ним пейзаж, на раздетые, будто трясущиеся от холода деревья, на прячущееся за уродливо-голыми ветками блеклое осеннее солнышко. Чубаристов не дал ему окончательно прийти в себя, понять, что с ним произошло, удивиться собственной доверчивости. Клоков успел лишь потрясенно произнести:

— Вот, значит, как… Это, значит, ТЫ?

И в следующее мгновение Виктор выстрелил ему под левое нижнее ребро. Затем еще раз, взяв чуть выше. Клоков не издал ни звука, тело его обмякло, откинулось на спинку сиденья, голова тяжело упала на грудь.

Чубаристов открыл дверцу и вытолкнул труп Павла из машины, затем проверил, не осталось ли в салоне и на одежде пятен крови. Нет, крови не было. Чисто сработано. Вынув из багажника лопату, поплевал на ладони. Земля оказалась мягкой и податливой. Минут через десять могила была готова, но прежде чем сбросить в нее Клокова, Виктор произвел контрольный выстрел, после которого в голове бедняги появилась маленькая аккуратная дырочка. На всякий случай, мало ли…

Быстро засыпав могилу, Чубаристов раскидал оставшуюся землю по дороге.

— Надгробных речей не люблю, — сказал Чубаристов, опершись на лопату. — Но пару слов скажу. Зря ты, Дум-дум, не верил в Робин Гуда. Запомни, дружок, и передай там остальным: Робин Гуда зовут Виктор Сергеевич Чубаристов.

Теперь оставалось только избавиться от лопаты, сжечь липовый документ, на который так удачно купился Клоков, привести в порядок служебную «Волгу» и доложить «наверх» о том, что концы подчищены.

Пятница. 18.53–21.09

Иномарка неслась по вечерним проспектам, и ночные огни витрин хороводом роились на ветровом стекле.

Клавдия поглядывала на неестественно выпрямленную спину председательши и ее точеный профиль.

Напрасно она церемонилась с ней в прошлую встречу. С такими особами вести себя нужно иначе. Возможно, будь она пожестче, и Лена была бы дома, и все беды были бы уже позади.

Дежкина тряхнула головой, отгоняя от себя эти мысли. Какой прок гадать на кофейной гуще? «Если бы да кабы, росли во рту грибы…»

Машина на полной скорости влетела в распахнутые ворота высотки на Котельнической набережной и, взвизгнув тормозами, остановилась у подъезда.

— Приехали, — сообщила Ираида Петровна.

В лифте поднимались молча. Лифт скрипел И охал, и Клавдия про себя поразилась, насколько запущена техника в этих престижных сталинских небоскребах.

На двери сверкала никелированная табличка: «Академик Тр. Кр. Монастырский». Ниже, мелкими буквами, было выгравировано: «Действительный членкор АН, звонить дважды».

— Это ваш Эдик — Тр. Кр.? — поинтересовалась Дежкина.

Председательница не ответила. Снисходительно усмехнувшись, она надавила холеным пальчиком кнопку.

За дверью мелодично замурлыкал звонок.

Ираида Петровна нетерпеливо переминалась с ноги на ногу.

Ни Эдик, ни загадочный Тр. Кр. не торопились отворять.

— Уснул он там, что ли? — сердито воскликнула председательница и вновь принялась звонить.

Как и прежде — никакого ответа.

— Может, он решил не отворять? — предположила она. — На кой вы ему сдались со своими химическими анализами!

— У вас есть ключ? — спросила Клавдия.

— Что?

— Ключ! — рассердилась следователь. — Что вы опять придуриваетесь, вы же слышали!

— Слышала, — кивнула Ираида, — но, надеюсь, вы не заставите меня вскрывать чужую квартиру, когда хозяин не хочет никого видеть!

— Напрасно надеетесь, — отрезала Дежкина, — достаточно того, что я его хочу видеть.

Достав из сумочки ключ, председательница вставила его в замочную скважину.

— Алле, Эдик! — позвала она, ступив в прихожую. — Мы пришли. Хватит придуриваться, выходи!

В комнате горел свет. Роскошная хрустальная люстра играла разноцветными бликами.

— Идиот! — выругалась Ираида Петровна. — Он что, решил смыться? Болван!

— Где же он может скрываться? — спросила Дежкина.

— Вот уж это не мои проблемы, — парировала председательница. — Вы сыщица, вам и искать!

Никто бы не смог, наверное, произнести слово «сыщица» с такой злобной и вместе с тем снисходительной интонацией.

Но Клавдия пропустила эти слова мимо ушей.

Поставив на старинный, ручной работы сервант из красного дерева свою сумку, она последовала в спальню, на кухню, в кладовую комнату.

Нельзя сказать, чтобы этот осмотр принес какие-нибудь результаты.

Незастеленная постель белела смятыми простынями. На сервировочном столике стояла чашка с недопитым кофе. Чайник на плите был еще теплый.

— С меня хватит! — закричала председательница, которая наблюдала за передвижениями по квартире Клавдии. — Если вы тут собираетесь вынюхивать и высматривать, я вам не компания. Обещала привезти вас к Эдику — привезла, а теперь до свидания…

Она решительно пошла к выходу, но на этом пути взгляд ее упал на небольшое настенное зеркало. Как видно, пристальный взгляд, коим Ираида Петровна одарила собственное отражение, заметил некие на ее лице изъяны. Во всяком случае, вместо того чтобы напрямую двигаться к двери, она выудила из сумочки пудреницу и направилась в ванную комнату.

Клавдия слышала, как щелкнул включатель света, а затем распахнулась дверь.

— О! — прозвучал удивленный возглас. — О-о!.. А-а-ааа!!!

Кто бы мог подумать, что Ираида Петровна способна так истошно, так жутко вопить.

Дежкина вылетела в коридор.

Сквозь дверной проем она увидела председательницу, буквально приплюснутую спиной к стене.

Ее немигающий взгляд был устремлен к огромной из импортного голубого фаянса ванне, размерами с хороший комнатный бассейн.

Из ванны свешивались волосатые мужские ноги.

— Там… там… — бормотала Ираида Петровна, лихорадочно указывая пальцем на нечто в воде.

Клавдия подошла ближе.

Она не удивилась, увидев тяжелое бледное тело, с головой погруженное в мутную, с красноватым оттенком воду.

Она ожидала увидеть нечто подобное.

Почему-то еще во дворе дома Клавдия ощутила смутную тошноту — верный признак надвигающейся беды.

Эта тошнота не имела объяснения. Дежкина привыкла доверяться своему шестому чувству, и за годы работы в прокуратуре это чувство ни разу ее не подводило.

Рыская по комнатам квартиры, Клавдия разыскивала хозяина и уже ощущала, что рядом, совсем поблизости, бродит смерть.

Так оно и оказалось.

Хозяин покоился в своей роскошной импортной ванне, и из сонной артерии, поблескивая, торчала большого размера заколка для волос. Редкие пряди, как водоросли, слабо колыхались на плешивой макушке, глаза были выпучены.

Надо думать, при жизни Эдик не славился красивой внешностью — теперь же он был вообще страшен.

— Он? — спросила Дежкина.

Ираида Петровна кивнула и, уткнув лицо в висевшее полотенце, зарыдала.

— Когда вы были здесь в последний раз? — произнесла Клавдия.

— Какая разница?! — взвилась председательница. — Все бродишь, вынюхиваешь… Довынюхивалась! Все из-за тебя!

— Может, из-за меня, — не стала спорить Дежкина, — но вот заколочка-то — ваша.

— Мамочки! — охнула Ираида Петровна, и лицо ее вдруг обмякло, стало каким-то старушечьим и нелепым.

— Чья работа? — наседала на нее следователь. — Соображайте быстрее, не то вас ожидают большие неприятности…

— Я не виновата, — бормотала председательница. — Я же с вами была, вы же знаете…

— Ничего я не знаю! — заявила Клавдия, внимательно разглядывая то, что еще недавно звалось Эдиком. — Мы встретились в полдевятого… откуда мне знать, где вы были до этой минуты и что делали.

— Эдик сильный был, я бы с ним не справилась! — лихорадочно объясняла Ираида Петровна. — Он большой, сами видите…

— Ему вогнали заколку в сонную артерию. Это даже ребенку под силу. Смерть наступила практически мгновенно. В ванну уложили уже мертвое тело, — сказала Дежкина.

— Я же с ним по телефону разговаривала, — продолжала убеждать трясущимися губами председательница, — вы же слышали.

— Ничего я не слышала. Я видела, как вы взяли телефонную трубку и сказали в нее несколько слов. А вот с кем вы говорили и говорили ли с кем-нибудь вообще — мне это неизвестно.

— Мамочки… — пролепетала Ираида Петровна, — что ж это делается?

Лицо Клавдии сохраняло каменное выражение.

Пожалуй, впервые председательница осознала, что это такое — пытка молчанием. Пострашнее колбы с кислотой…

— Положение серьезное, — суровым голосом чеканила Дежкина. — Я так понимаю, найдется немало свидетелей, видевших сегодня вашу машину у подъезда, верно? Вы ведь отсюда выехали на встречу со мной? Заколка, которой совершено убийство, принадлежит вам. Все улики против вас.

— Я не виновата! — истошно завопила Ираида Петровна, потеряв всякий самоконтроль. — Помогите!

— Кричать не стоит, — посоветовала Клавдия, — а то и вправду народ сбежится. И кому поверят — мне или вам?

— Мне! — выпалила председательница.

— Спорим, — предложила Дежкина. — Лет на пятнадцать спорим?

— Не на-а-адо!

— Не будьте идиоткой. Все подстроено так, что обвинят именно вас. Это я как профессионал вам говорю.

— Что же мне делать?

— Рассказывайте. У нас есть минут семь.

— Семь минут? Почему семь?

— Потому что если это убийство подстроено, чтобы свалить его на вас, то сюда уже едет оперативная бригада милиции. Можете не сомневаться…

— Ой, давайте уйдем.

— Нет, — покачала головой Клавдия, — мы останемся здесь, пока я не узнаю подробности. Хотите успеть — поторопитесь. Все, что знаете, рассказывайте как на духу. Кто такой был этот Эдик, чем занимался… Как он вышел на меня, что ему было нужно? Все рассказывайте. У вас мало времени.

Размазывая слезы и краску по лицу, Ираида Петровна стала говорить. Она строчила как пулемет, сглатывая концы слов, путаясь в выражениях, торопясь своей откровенностью побыстрей убедить собеседницу в собственной невиновности.

Клавдия слушала ее внимательно.

Капли из плохо завернутого крана дробно стучали по колену покойника. Ираида Петровна пугливо взглядывала в сторону ванны, но подойти и закрыть кран не решалась.

Дежкина не стала помогать ей. Она рассудила, что вся эта обстановка подталкивает председательницу к искренности.

— Я не знаю, где он работает, — тараторила Ираида Петровна, прижимая руки к пышной груди, — он мне никогда ничего не рассказывал. А я не спрашивала. Он был богатый человек. Купил эту квартиру с мебелью у родственников какого-то академика за сумасшедшие деньги и любил этим похваляться… По-моему, он занимался бизнесом. Но не простой коммерцией — купить-продать, а чем-то похлеще, чуть ли не на правительственном уровне. Он выполнял чьи-то задания. Чьи — я не знаю, клянусь чем угодно — не знаю!

— Что ему надо было от меня?

— Какой-то ключ.

— А именно?

— Понятия не имею. Честное слово, — для убедительности Ираида Петровна даже прижала ладони к груди.

— Где моя дочь?

— Ваша дочь? — изумилась председательница.

По ее виду Дежкина поняла, что развивать эту тему бесполезно. О Лене Ираида действительно ничего не знает.

— Он давал вам какие-нибудь инструкции относительно поведения со мной?

— Сказал только, чтобы я молчала. В случае чего он бы меня освободил, если бы вы вздумали арестовать.

— И все?

— Все.

— Вы сказали, он выполнял чьи-то задания. В чем они заключались?

— Он что-то привозил, увозил… делал какие-то поставки, — наморщив лоб, вспоминала Ираида Петровна.

— Какие?

— Да не знаю я! Правда, недавно он хвастался, что опять закупил огромную партию аккумуляторов, и еще говорил, мол, где они такого поставщика найдут, чтобы втайне от всех доставил такой товар…

— Что еще за аккумуляторы?

Председательница пожала плечами. На лице ее было крупными буквами написано верноподданническое желание сообщить что-нибудь ценное, но возможности ее иссякли.

Внезапно они обе вздрогнули и замерли, прислушиваясь к происходящему на лестничной клетке.

Лифт с шумом охнул и отворился. Из него кто-то вышел.

— Кто это? — побледнев, прошептала Ираида Петровна.

— Кажется, мы задержались, — ответила Дежкина.

Прозвучали тяжелые шаги, скрежет замка, хлопок двери.

— Слава Богу! — с облегчением выдохнула председательница.

Они покинули квартиру.

— Здесь есть черная лестница? Пользоваться лифтом было бы неосмотрительно, — сказала Дежкина.

— По-моему, за мусоропроводом, — неуверенно ответила Ираида Петровна. — Ой, что это?

Издалека, разрезая тишину, донесся вой милицейской сирены.

— То самое, — заторопилась Дежкина. — Быстрее!

Противницы, а теперь уже как бы и сообщницы, они стремительно побежали вниз по маршам черной лестницы.

Когда до выхода оставалось два-три пролета, Ираида Петровна оступилась и покатилась по ступеням.

Клавдия не успела подхватить ее.

— Каблук, — прихрамывая, сообщила председательница. Она ушиблась, но не очень, во всяком случае от Дежкиной не отставала.

Они распахнули дверь в тот самый момент, когда во двор через ворота упала копна яркого света от фар милицейской машины.

— Сюда! — крикнула Клавдия и увлекла председательницу за угол дома.

А в это время к подъезду уже подъезжал милицейский фургончик.

— Моя машина, — отчаянно прошептала Ираида Петровна.

— Бегите, — приказала ей Дежкина, — с машиной потом разберетесь. Бегите, пока не поздно!

Благодарно взглянув на свою мучительницу, председательница прихрамывая устремилась прочь.

Через несколько мгновений она скрылась в темноте.

Пятница. 20.48–23.44

Чубаристов вернулся на Ярославку и покатил обратно в Москву. Стрелка спидометра колыхалась между сорока и пятьюдесятью, торопиться было некуда, разве что к ближайшей коммерческой палатке, торговавшей водкой. Хотелось нахлестаться вдрызг, до беспамятства.

Так он и сделал. Купил бутылку «Столичной», откупорил ее ударом ладони по дну, и глоток за глотком, не переводя дыхания — до последней капли…

Не закреплялась у Виктора привычка к убийствам, хоть он и понимал умом, что избавляет мир от дерьма, мрази и нечисти. Его буквально выворачивало наизнанку, а перед глазами стояла страшная картина — мертвенно бледное, но почему-то укоризненно улыбающееся лицо Клокова. Чубаристов знал, что тень Павла будет приходить к нему еще долго, и от этого никуда не деться. Придется терпеть, придется жить с этой болью в душе. Он сам выбрал себе эту дорогу, никто его не принуждал.

Лопату Виктор бросил через забор на чей-то приусадебный участок, наверное, хозяева обрадуются подарочку. Бумага в одно мгновение превратилась в пепел. Пистолетный глушитель полетел в Яузу. Верный «пээмчик» Чубаристов предать не смог, оставил его в кобуре под мышкой, все равно никому в голову не придет отправлять его на трассологическую экспертизу.

Возвращаться в прокуратуру было нельзя — от него на километр несло спиртным. Домой не хотелось, дома — холодное одиночество.

Безжалостно сжигая казенный бензин, Чубаристов наматывал круги по Садовому кольцу, прокручивая в голове последний допрос покойного Клокова, царствие ему небесное. Хотя, какое там — горсть паскуде в адском огне!

Ничего-то он не знал. Больше того, Дум-дум изначально шел по ложному следу, подозревая в убийстве Резо «кого-то из высших сфер». Глупый наивняк… Плел всякую ахинею о какой-то новой «организации», которая якобы пришла на смену старой. Хотя, с другой стороны, что ему оставалось делать, чтобы спасти свою шкуру? Только блефовать, выдавать себя за умника, надеясь, что данную им информацию невозможно будет проверить и подтвердить. И формулировочку заготовил что надо — «кто-то из ваших». Попробуй тут угадай. Наших-то с миллион наберется.

Как Виктор оказался на Фроловском бульваре, он и сам не помнил. Вероятно, сработала моторная память. Лавочка «Овощи — фрукты» занимала полуподвальное помещение дряхлой пятиэтажки. Жалкое, захолустное заведение, не каждый и заметит выцветшую вывеску. Именно здесь, по словам Павла, и был главный банк наличности «организации», возглавляемой Рекрутом и Долишвили. Наверняка очередное вранье…

Чубаристов припарковал «Волгу» на противоположной стороне улицы и, прижавшись щекой к рулевому колесу, сладко задремал. Его просто сморило — сказалась прошлая бессонная ночь, да и водка свое дело сделала.

Ему приснился странный сон — плывущий по небу большой черный шар. И больше ничего. Он тупо смотрел на этот шар и, как ни силился, не мог оторвать от него взгляда. А шар вертелся вокруг своей оси, то ускоряя движение, то замирая на месте… К чему бы это?

Когда Виктор открыл глаза, было уже без пяти минут одиннадцать. Получается, что он любовался шаром целых два часа. Ничего себе…

Как раз в этот момент от «Овощей — фруктов» неторопливо отъезжала «Нива» с зелеными продольными полосами на бортах — инкассаторы забрали выручку и повезли ее в банк. Не успел автомобиль скрыться за поворотом, как к магазину подкатил бронированный грузовичок, из него вышел молодой парень в военной маскировочной куртке, оглянулся по сторонам и, дав знак водителю обождать, постучался в запертую изнутри дверь.

— Вот тебе и гоп хреном по деревне… — протирая кулаком заспанные глаза, промолвил Чубаристов.

Сон мгновенно слетел с него. Неожиданно открылась лазеечка, о которой Виктор не осмеливался и думать всерьез. Даже сейчас он с трудом в это верил. И все же… Бронированный грузовик — не сон, не мираж. Это — реальность.

Пятница. 22.30–23.59

— Где ты была? — трагическим голосом произнес Федор Иванович, стуча об пол шваброй. — Я тебя русским языком спрашиваю: где была?!

— Что случилось? — Клавдию насторожил запах в квартире. — Почему так бензином воняет?

— Я уже не знал, что и думать! — восклицал муж. — Все больницы, все морги обзвонил! Где ты была?

— Ходила по делам.

— Вы поглядите на нее, — возмутился Дежкин, — меня, можно сказать, чуть живьем не убили, а она все делами занимается!

— Кто тебя чуть не убил? — Клавдия бросилась к мужу.

Но тот отстранил ее гордым движением руки.

— Только не надо вот этого…

— Папа в Министерстве обороны бучу устроил, — высунувшись из своей комнаты, сообщил Максим. — И ему навешали там плюх, чтоб в следующий раз неповадно было.

— Ты как об отце отзываешься? — возмутился Федор Иванович. — Вместо того, чтобы поддержать…

Клавдия переводила взгляд с Максима на мужа и ничего не могла понять. В конце концов ей надоели эти бессмысленные препирательства, и, опустившись на скамеечку в прихожей, она простонала:

— Да угомонитесь же! Без вас тошно.

Мужчины смолкли и воззрились на хозяйку дома. Они слишком хорошо знали все ее интонации, чтобы обмануться. По голосу Клавдии они поняли, что стряслась новая беда.

— Клаша, — вдруг ласково сказал Федор Иванович, и на лице его возникла заискивающая улыбочка. — Хочешь, яишенку приготовлю?

— Хочу, — кивнула Дежкина. Затем выложила новость: — Я нашла человека, который мне угрожал в обменном пункте…

— Где нашла? — в один голос спросили Максим и Федор Иванович.

— В ванне. — Поглядев на обескураженных мужчин, она пояснила: — Его убили.

— Кто?

— Если б я знала… По всей видимости, те самые люди, которые не дают покоя нашей семье.

— Ну и ну, — только и смог вымолвить Федор Иванович.

— А что это за человек? — поинтересовался Максим.

— Эдик. Какой-то коммерсант, имеющий, по всей видимости, сношения с высшими структурами власти. Имевший… — поправилась она. — А есть и в самом деле хочется.

Стуча шваброй-костылем, Федор Иванович бросился в кухню готовить обещанное.

Клавдия не торопясь стала стягивать с ног сапоги. За этим занятием и застал ее телефонный звонок.

Она схватила телефонную трубку.

— Алло?

— Клавдия Васильевна? — поинтересовались на том конце провода.

Она не могла не узнать этот голос.

— Слушаю вас.

— Хочу сообщить, что наше терпение имеет предел. Вы серьезно рискуете.

— Где моя дочь?

— Не задавайте глупых вопросов.

— Я хочу убедиться, что она жива-здорова.

— Жива — да, а вот насчет того, что здорова… — на другом конце провода замолчали, и Клавдия явственно почувствовала, как внутри у нее что-то оборвалось. — Кажется, ее немного просквозило. Впрочем, это ведь не большая беда, верно, Клавдия Васильевна? Пока не беда… — с нажимом добавил позвонивший.

— Я должна поговорить с ней!

— У нас тут не переговорный пункт.

— Вы хотите получить свой чертов ключ?!

— А вы хотите снова увидеть дочь? Ладно, — решился наконец собеседник, — даю вам полминуты. И ни секунды больше.

В трубке что-то щелкнуло, загудело, а затем все стихло. Клавдия напряженно ждала. Молчание продолжалось целую вечность.

— Мамочка? — внезапно возник слабый голос дочери.

— Леночка! Ты? У тебя все в порядке? — Клавдию душили слезы. — Тебя не обижают?

— Мамочка! Мне страшно…

— Потерпи, моя хорошая! Ты не голодная?

— Кормят нормально. Мама, этот человек, он обещал, что если ты не… Что меня изнасилуют…

— Что?! — закричала Клавдия. — Это он так сказал? Гад! Гадина! Пусть только попробует!

— Мамочка, я боюсь. Я теперь буду тебя слушаться. Ничего мне не надо… Буду, как ты, ездить в троллейбусах. Ненавижу метро и всякие норы. Ты слышишь меня, мамочка?

— Слышу, доча! Мы делаем все, что можем. Скоро мы будем вместе.

— Клавдия Васильевна?

Дежкина вздрогнула — чужой голос резко пресек ее разговор с дочерью.

— Я вам дал тридцать четыре секунды вместо обещанных тридцати. Надеюсь, вы оцените мой великодушный поступок. Вы решились?

— Если что-нибудь случится с моей дочерью!.. — Клавдия, если бы могла, убила бы его своим голосом.

— Когда и где мы сможем получить ЭТО? — услышала она вопрос.

Клавдия ответила ледяным голосом:

— Сначала мне нужны гарантии.

— Не понял.

— Мне нужны гарантии жизни и безопасности дочери и всей моей семьи, — объяснила Клавдия.

— Ах, вот оно что… — Казалось, на другом конце провода ядовито улыбнулись. — Это вы не поняли, а не я, как выясняется. Мы не даем никаких гарантий. Мы просто берем то, что нам требуется. И без того мы проявили к вам редкую лояльность.

— Ты понимаешь, подонок, что я тебя найду и под землей, тогда уж не проявлю никакой лояльности!

— Клавдия Васильевна, давайте не будем играть словами.

— Га-ран-ти-и, — по слогам произнесла Дежкина. — Я готова встретиться в любое время дня и ночи, где угодно… С одним лишь условием, что вы предоставляете стопроцентные гарантии безопасности. В противном случае — мне нечего терять.

Она положила трубку, не дожидаясь ответа.

Максим, в плавках, босой, стоял на пороге комнаты, а Федор Иванович замер с тарелкой в руках у кухонного стола. Оба они напряженно глядели на нее, ожидая новостей.

— Боже мой… — простонала Клавдия.

И тут в дверь постучали.

Все трое переглянулись.

— Клавдия Васильевна, — послышался из-за двери сдавленный голос. — Это я, откройте.

— Игорек? — удивилась Дежкина, отворяя дверь. — Поздновато ты.

ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ

Суббота. 00.12–1.02

Броневик ждал недолго. Вскоре из ворот появились люди и стали быстренько забрасывать в темное его нутро увесистые мешочки.

Чубаристову даже в темноте не трудно было разобрать, что это были за мешочки. В таких возят деньги инкассаторы. Все выглядело прилично — из магазина забирали дневную выручку.

Но это уж на лохов рассчитано. Во-первых, инкассаторы в начале первого ночи за выручкой не ездят, а кроме того, столько денег за день не то что овощной магазин, а все оптовые рынки столицы не соберут. Разве что за неделю.

Магазинчик этот Чубаристов знал давно. Это был своего рода спецраспределитель. Сюда стекалась вся наличка для московской мафии. За «крыши», за разовые «услуги», отчисления от «смежников» и «гастролеров». Перечислять все источники — долго и противно. Потом деньги разбрасывались по курьерам, и те «отмывали» их, а затем переводили хозяевам.

До последней минуты Чубаристов считал, что эта контора закрылась если не навсегда, то надолго.

Уже больше двух лет он методично и без жалости выполнял приказы Генерала. И эти приказы всегда сводились к одному — убить.

Все дело в том, что Чубаристов уже давно понял — законным путем с преступностью не справиться. Из-под расстрела уходили самые отъявленные негодяи, подонки, убийцы, мразь. Да что там — не каждого и судить можно было. Как только подлец набирал побольше денег, он тут же закупал пачками милиционеров, следователей, судей. А еще до перестройки — начальство из обкомов, горкомов… Сколько раз Чубаристов только бессильно сжимал кулаки, когда «сверху» раздавался звоночек и властный голос объявлял — прекратить, отпустить, забыть.

А вот три года назад раздался совсем другой звонок. Человек представился сотрудником МВД и предложил встретиться в неофициальной обстановке.

Это и был Генерал.

Они отправились на рыбалку. Хотя Чубаристов терпеть не мог сидеть с удочкой, тот день, а потом и ночь он вспоминал как самую большую удачу в своей жизни.

Возможно, если бы Виктор Сергеевич знал историю создания Московского художественного театра, он бы использовал именно это сравнение. Два человека сразу и во всем поняли друг друга. Все, что говорил Генерал, у Чубаристова вертелось на языке. Он только представить себе не мог, что кого-то волнуют те же мысли. И что об этом можно говорить вслух.

Но самое главное — Генерал пригласил Чубаристова не просто потрепаться «за жизнь», пожаловаться на несправедливость.

— Мы долго присматривались к тебе. Много о тебе знаем. Да все, почитай. Где родился, крестился, как работаешь, с кем спишь… По поводу последнего у нас были кое-какие сомнения — уж больно ты ходок. Наши тебя даже прозвали, только не обижайся, Боровом. Но я не об этом. Как думаешь, Виктор, не пора ли начать настоящую уборку?

— Уборку?

— Да, уборку. Чистку, ассенизацию… Это не очень приятная, но очень полезная работа. Понимаю, что тебя тревожит. Нет, если у нас будет хоть малейшее сомнение в виновности человека, мы его трогать не будем. У нас достаточно мощный аппарат, чтобы знать точно. И это знание будет приговором. Без суда. Без кассационных жалоб и помилований.

— Согласен, — сразу сказал Чубаристов.

Через три дня Генерал позвонил ему. Первым к смерти был приговорен Резо Долишвили.

Суббота. 00.00–1.23

— Извините, — сказал Порогин, вваливаясь в прихожую, — неотложное дело… Весь вечер звоню вам, не могу дозвониться. У вас что, телефон испорчен?

— Только что разговаривала…

— Испорчен, испорчен, — подтвердил Максим, — привет! Не обращайте внимания, что я голый.

— Не обращаю, — сказал Порогин, а Клавдия осуждающе посоветовала:

— Оделся бы.

— Сенсация, Клавдия Васильевна, — задыхаясь, сообщил Игорь. — Ганиев наконец-то раскололся…

— Какой Ганиев?

— Контрабандист! Ладно, я потом объясню, что и как. Сейчас другое важно. Угадайте, зачем ему нужны были билеты на ленинградский поезд?

— Какие еще билеты?

— Ах, да, — вспомнил Порогин, — я же вам не рассказывал… Я и сам не сразу внимание обратил. Когда мы его арестовывали, на комоде лежали два просроченных билета в спальный вагон «Красной стрелы».

— Ну и что?

— Один билет — для Ганиева, а другой… Угадайте, кому предназначался второй билет!

— Игорек… — простонала Клавдия.

— Простите. Говорит вам что-нибудь такое имя: Ара Карапетян? — с торжествующим видом воскликнул Порогин.

— Карапетян? Говорит, конечно.

— Так вот, — продолжал Игорь, — этого самого Карапетяна наш друг Ганиев должен был тайно переправить за границу. Представьте себе, именно б тот день, когда вам подбросили бумажку, Карапетян погиб.

— Значит, он намыливался в дальние края?

— Где-то в районе финской границы есть, оказывается, лаз. По нему из страны уходят перебежчики и приходит оружие. Ганиев показал, что не однажды вместе с Александром Александровичем ездил за какими-то огромными коробками, которые затем хранил в квартире…

— Александр Александрович? — рассеянно произнесла Клавдия, размышляя о своем.

— Мистер Икс, да и только! — отвечал Игорь с усмешкой. — Появляется из ниоткуда и исчезает в никуда. Ганиев утверждает, что не знает, как его найти, и я ему склонен верить.

— Банковский счет! — вдруг выпалила Дежкина. — Конечно, это должен быть именно банковский счет!

— В каком смысле? — осторожно поинтересовался Порогин.

— Я не об этом вашем мистере Икс, — сказала Клавдия. — Слово ХРЮКАЛОНА — банковский счет, вот что это такое! Карапетян был агентом ФСБ.

— Ого! — удивленно вскинул брови Игорь.

— Я сама только сегодня об этом узнала. Кроме того, он был своим человеком в штабе сепаратистов и даже умудрился засветиться перед телекамерами рядом с Гагуевым.

— С Гагуевым? — поразился Порогин.

— Двойной агент… А у двойных агентов и секретов в руках вдвое больше. Выходит, он заполучил у противников какой-то серьезный компромат на…

Она осеклась и замолчала.

Порогин, Федор Иванович и Максим не шевелясь ждали продолжения.

— Эдик был связан с правительственными структурами на самом высоком уровне, и его подключили к выбиванию «ключа», — продолжала бормотать себе под нос Клавдия. — Выходит, компромат как раз и касался чиновников из высшего руководства…

— Кто такой Эдик? — некстати поинтересовался Порогин.

Дежкина не ответила, а Федор Иванович сообщил:

— Его убили сегодня.

У Игоря вытянулось лицо.

— Итак, банковский шифр… — продолжала бубнить Клавдия, — но какого банка? Максим, — обернулась она к сыну, — ты точно помнишь, кроме ХРЮКАЛОНЫ, на бумажке ничего не было написано?

Максим пожал плечами.

— По-моему, нет…

— А что это была за бумажка? Ну, может, это был клочок газеты или обрывок какого-нибудь документа?

— Обертка какая-то…

— Обертка?

— От шоколада… — Внезапно он застыл, пораженный догадкой. — Ждите меня, я сейчас! — крикнул, на ходу натягивая брюки и куртку.

— Сумасшедший дом, — сурово произнес Федор Иванович.

— Ужинать будешь? — спросила Клавдия Пороги на. — Предупреждаю, если откажешься, второй раз не предложу.

Игорь проявил благоразумие и согласился.

Однако не успели они усесться за кухонный стол, как раздался скрежет ключа в замочной скважине и на пороге кухни возник сияющий Максим.

— Вот! — крикнул он, вздымая над головой плитку шоколада. — Эврика!

Порогин и Клавдия с недоумением глядели на него. Максим, унимая сбившееся дыхание, пояснил:

— Я вспомнил. «Ло-Шо-де-Фон»! Это была обертка от шоколада «Ло-Шо-де-Фон»! — И он с выражением прочитал на тисненой лаковой бумаге: — Лучший шоколад из Швейцарии.

— Швейцарский банк! — в один голос ахнули оба следователя, а Максим с победительной улыбкой прибавил:

— А Ло-Шо-де-Фон — так называется город…

И в этот момент вновь прозвенел звонок.

— Это они! — сказала Клавдия и метнулась к телефону. — Слушаю!

— Клавдия Васильевна? — услыхала она незнакомый низкий мужской голос. — Вы меня не знаете, зато я успел познакомиться с вашим супругом. Это говорит майор Алпатов.

— Майор Алпатов? — недоуменно переспросила Дежкина, а Федор Иванович уже несся, стуча шваброй, в прихожую и приговаривал:

— Это меня! Меня!

— Слушайте внимательно, Клавдия Васильевна, — говорил между тем майор, — у меня есть срочная информация, я сейчас приеду…

— Сейчас?! — растерялась Дежкина и поглядела на часы.

Стрелки показывали одну минуту второго.

— Это касается вашей дочери.

— Говорите скорее!

— Нет, не по телефону, — отрезал Алпатов. — Надеюсь, вы понимаете почему.

— Приезжайте! — выдохнула Клавдия.

Федор Иванович выхватил трубку и услыхал одни лишь короткие гудки.

Суббота. 1.23–2.10

Это был удар в самую середину, в самое гадючье гнездо. Чубаристов нанял стрелков из Олимпийской сборной России. Они и уложили Долишвили. Дальше уже было проще. Кое-кому, конечно, удалось уйти. Но это были мелкие паскудники. Впрочем, теперь у Чубаристова и они все были в руках — Клоков — Дум-дум сдал их с потрохами.

К магазину Виктор Сергеевич приехал, как победители проезжают по окопам сломленного противника, чтобы убедиться в их безжизненности.

А магазин работал.

Чубаристов прокручивал и прокручивал в голове всю цепочку, все мыслимые и немыслимые связи — никаких концов не оставалось. Он и другие, которых Чубаристов, естественно, не знал, вырвали заразу с мясом, с корнями, с мельчайшими метастазами.

А магазин работал. Спецраспределитель действовал.

И снова впервые за последние два года Виктор Сергеевич бессильно сжал кулаки.

Но эта слабость была минутной.

Потому что груженный деньгами броневик захлопнулся и поехал по ночным улицам.

Выждав минуту, Виктор Сергеевич поехал за ним. Он отбросил все свои сомнения.

«Ну что ж, — подумал только, — мы этот броневик разъясним. Выходит, поработали неаккуратно, придется зачистить. Не привыкать…

Конечно, сейчас бы сюда бригаду. Несколько машин с радиосвязью. Броневик сейчас пойдет по курьерам. Это может быть десяток адресов. Но не настоящих, а подставных. Курьеры будут ждать броневик в случайных подворотнях. Проследить можно будет за одним — остальные уйдут».

В самом броневике сидят, разумеется, нанятые шабашники. Все, что из них можно выжать, Чубаристов сейчас видит собственными глазами — подъехали к магазину, загрузили мешки, развезли по адресам, отдали и — гуляй, Вася. Нанял их какой-нибудь случайный человек. Больше они его не увидят.

А вот курьеры — это поинтереснее. Если отслеживать хотя бы одного, можно выйти и на получателей денег.

Чубаристов успел додумать эту мысль как раз в тот момент, когда броневик тормознул у памятника «Рабочий и колхозница».

Три гудка — и от постамента отделилась невысокая фигура в куртке с капюшоном.

Человек о чем-то поговорил с водителем, тот распахнул дверцы кузова и выдал четыре мешочка.

Броневик поехал дальше. Но Чубаристова он больше не интересовал. Он до боли в глазах всматривался в худощавую фигуру курьера.

Тот обошел постамент несколько раз. Мешочки в его руках пропали, но появилась спортивная сумка на его плече.

Потом человек быстро пошел к скверу. В темноте Чубаристову было не разглядеть его, поэтому он подкатил ближе и включил фары.

Курьер взгромоздился на велосипед и выехал на шоссе.

Дальнейшее преследование превратилось для Чубаристова в сплошную муку. Велосипедист ехал медленно. Так же медленно вести машину было сложно: курьер мог заметить преследование. Но и сильно отставать нельзя. Велосипедист мог нырнуть в любую подворотню, куда машине не проехать. И тогда — ищи ветра в поле.

Несколько раз Виктору Сергеевичу казалось, что он уже потерял курьера из виду. Тот действительно сворачивал в какие-то узкие проезды, в подземные переходы, в скверы…

Но Чубаристов отлично знал Москву и почти без труда выезжал окольными путями наперерез велосипедисту.

За всеми этими играми он и не заметил, что оказался вдруг в очень знакомом месте. Мучительно знакомом.

Только когда велосипедист подъехал к подъезду и спрыгнул на землю, Чубаристов наконец понял, где, собственно, он находится.

Следующее открытие и вовсе поразило его. И не просто поразило — смяло, оглушило.

Велосипедист остановился на пороге, открыл стеклянную дверь подъезда и, войдя, скинул капюшон куртки.

— С-сука, — только и сказал Чубаристов.

Это была вдова…

Суббота. 1.41–3.11

Алпатов позвонил в дверь без двадцати два.

— Мойте руки и за стол, — распорядилась Клавдия. — Мы не ужинали, вас ждали.

— Поздний ужин? — спросил майор.

— Скорее, ранний завтрак, — усмехнулась Дежкина. — Садитесь все — котлеты стынут.

До появления Алпатова Федор Иванович успел во всех подробностях посвятить домашних и Игоря Порогина во все то, что произошло с ним накануне.

Таким образом, майор уже не нуждался в представлении.

— Ничего, что я не буду ужинать? — появился в дверях Максим, которому тоже не терпелось узнать, с чем пожаловал поздний гость.

Он оседлал табурет и стал буравить взглядом крепкий алпатовский затылок.

— Значит, так, — командирским тоном произнес майор, — я обещания свои держу. Говорил я вам, Федор Иванович, что помогу чем могу? Говорил! Так вот, навел я справки. История темная. По официальным каналам, как вы понимаете, ничего подобного не проходило. Поэтому обращаться в инстанции бесполезно. Там только разведут руками. В лучшем случае наобещают с три короба. А время уйдет. В нашем случае время — это не деньги, а жизнь!

— Не обижайтесь, но… — сказала Клавдия. — Все это мы и сами знали.

Она не ела, вертела в руках стакан чая, но и пить не пила.

— Не спешите! — остановил ее Алпатов. — Я еще не приступил к главному. Дело в том, что я созвонился со своим старым приятелем, он работает на телефонной станции. Не простой телефонист — он сотрудник одной из секретных служб. Надеюсь, вы понимаете, что информация не должна выйти из этих стен, — он обвел взглядом присутствующих.

Все дружно его заверили: не маленькие, понимаем.

— Итак, — продолжал майор, — мой приятель мог бы проследить, откуда вам звонят.

— Можно воспользоваться определителем номера, — подал голос Порогин.

Майор удостоил его иронической улыбкой.

— Молодой человек, вы отдаете себе отчет, кто замешан в этом деле? Неужели вы полагаете, что они не учли такой очевидной возможности? Да вы хоть десять определителей поставьте, ничего это вам не даст. Хотите попробовать?

Игорь покраснел.

— Пожалуй, можно попробовать, — сказала Клавдия не очень уверенно.

— Майор дело говорит, — внушительно пробасил Дежкин.

— Что ж, прекрасно, — кивнул Алпатов, накладывая себе салат. — Теперь необходимо, чтобы похитители как можно скорее связались с вами.

— Они звонили час назад, — сообщила Клавдия.

— Час назад?

— Ну, может, чуть больше часа. Сказали, что больше не намерены ждать.

— Вот как? — задумался майор. — Это очень плохо…

— Я ответила, что готова рассказать им все, — поспешила добавить Клавдия, — но только в обмен на обещание, что с моей дочерью и со всеми нами ничего не случится.

Наступила пауза.

Максим тяжело вздохнул.

Федор Иванович нервно тер переносицу.

Порогин покусывал губы, исподлобья глядя на Дежки ну.

Алпатов громко стучал вилкой, собирая с тарелки остатки еды.

— Очень вкусно, — наконец произнес он, вытирая салфеткой рот. — У хозяйки золотые руки.

Клавдия вежливо улыбнулась на этот дежурный комплимент.

— Как вы думаете, они еще позвонят? — с тревогой спросила она.

— Это я у вас должен спросить, Клавдия Васильевна, — ответил майор. — Надеюсь, что да, иначе я не пришел бы сюда. Расскажите-ка подробнее об этом вашем разговоре.

— Я, собственно, уже все рассказала. Они опять угрожали… Я тянула время. — Она хотела рассказать о том, что успела прокричать Ленка, но не стала. С Федором случилась бы истерика. — Вот и все.

— Скажите, — Алпатов пристально поглядел на собеседницу, — вы не заметили ничего странного? Вы ведь следователь, профессионал. Не может быть, чтобы хоть что-то не привлекло вашего внимания… Случайно оброненная фраза или какие-то посторонние звуки.

— Разговор был очень короткий. Потом трубку взяла Лена. Она сказала, что соскучилась и хочет, как я, ездить в троллейбусе. А еще… — Дежки на вдруг замолчала, оценивая фразу, которую только что припомнила.

— Да? — заинтересовался майор.

— Она что-то про метро говорила. Про нору…

— Про какую еще нору? — спросил Федор Иванович. — Ты про нору не рассказывала.

— Я как-то упустила… — медленно произнесла Дежкина. — А ведь это, пожалуй, неплохая зацепка.

— Ты о чем, мама? — осторожно поинтересовался Максим.

— Тихо, погоди. Знаете, какое дело, — Клавдия встретилась глазами с Алпатовым. — Я сегодня встречалась с одной женщиной, она тоже из их компании, но мелкая сошка. Ее втянул в эту историю любовник, какой-то мафиози, связанный с высшими правительственными структурами.

— Ничего себе, — усмехнулся майор.

— Так вот, — продолжала Дежкина, — этот человек в последнее время закупал для своих боссов аккумуляторы. Огромными партиями закупал.

— Он объяснил, кому и для чего?

— Его убили.

— Ого! — причмокнул губами Алпатов.

— Я пыталась прикинуть, каким образом сегодня можно использовать такие аккумуляторы. Возможно, они служат источниками питания… Допустим, какой-нибудь ангар, пещера, что-нибудь в этом роде.

— Слабенькая версия, — усомнился майор.

— Да, но ведь и Лена говорила о метро, о какой-то норе… Может, ее спрятали где-нибудь под землей?

— Что ж… Я подскажу своему приятелю, что тут могут быть задействованы подземные телефонные линии. Пусть обратит особое внимание. Метро, вы говорите?

— Или что-то подобное…

Алпатов взял нож и принялся намазывать на хлебный ломоть повидло.

— А вы знаете, — внезапно произнес он, — что Москва под землей просто-таки изрыта всевозможными коммуникациями? Про правительственное метро вам наверняка известно, хотя мало кто представляет себе, что это такое. Как говорится, лучше один раз увидеть… Правда, боюсь, нам с вами эта перспектива не светит. Кремлевские шишки не поскупились для собственного комфорта. Подземные ветки связывают центр Москвы с их домами, дачами, закрытыми пансионатами. Н-да, они отлично умеют бороться с собственными привилегиями, — усмехнулся майор. — Впрочем, это еще не предел. В свое время Сталин приказал строить специальную скоростную линию метро от Кремля до Куйбышева. Говорят, он рассчитывал в случае опасности стремительно бежать из Москвы.

— Неужели до Куйбышева? — поразился Максим. — Это, кажется, нынешняя Самара, да?

— С географией у вас все тип-топ, — кивнул Алпатов.

Клавдия вертела в руках стакан.

— Осторожно, Клава, разольешь, поставь ты этот стакан, — засуетился Федор.

— Ох, простите. — Клавдия поставила стакан, из которого так и не отпила ни капли.

— Но метро до Куйбышева — это еще не самое интересное, — продолжал майор. — Представьте, в юго-западной части Москвы находится целый подземный город. С заводами, кинотеатрами, бассейнами. Его проектировали в расчете на «ядерную зиму».

— А что это такое? — вновь не утерпел Максим.

— Молодой человек, — усмехнулся Алпатов, — сразу видно, что вы росли в новое время. Еще в начале восьмидесятых каждый дошколенок знал, что такое ядерная угроза.

— Ну почему, я тоже знаю, — надулся Максим.

— Так вот, в пору холодной войны у нас без конца строили всевозможные укрытия, бомбоубежища и прочее. Подземный город — одно из таких убежищ, надежное, вместительное, рассчитанное на долгое автономное проживание под землей значительного количества людей. Если открыть его пищевые запасы, полгода всю Москву кормить можно.

— Ничего себе!

— А что, если попытаться проникнуть в этот город и поискать Лену там? — вдруг предложила Клавдия.

Майор поперхнулся чаем, которым запивал бутерброд с повидлом.

— Забудьте… немедленно забудьте об этой бредовой идее! — крикнул он. — Считайте, что мы тут ничего не слышали, а вы ничего не говорили. Этот город охраняется как сверхсекретный военный объект. И кроме того, с тем же успехом можно искать иголку в стоге сена. Бесконечно долго и абсолютно безрезультатно.

— Что же делать?

— Ждать звонка, — твердо произнес Алпатов. — Кроме того, необходимо все-таки попытаться понять, что от вас хотят эти люди. Какой именно ключ? Имея в руках раскрытый секрет, вам проще будет торговаться с ними.

И тут выступил Федор Иванович. Изобразив на лице значительную улыбку, он заявил:

— А мы уже все разгадали!

— Перестань, Федор. Нашему гостю это ни к чему, — попыталась остановить мужа Клавдия.

Но Федора распирало от гордости.

— Максим, мой сын, провел серьезную исследовательскую работу, и мы пришли к выводу, что слово ХРЮКАЛОНА, из-за которого и произошел весь сыр-бор, всего-навсего банковский шифр. Каждая буква обозначает цифру, если считать номер по алфавиту…

Майор пожал плечами.

— Ну, если честно, этого недостаточно, — произнес он. — В мире десятки, сотни, тысячи банков.

— Мы знаем, о каком именно банке идет речь! — торжественно произнес Дежкин. — Максим!

Сын вынул из кармана шоколадную плитку и прочел:

— «Ло-Шо-де-Фон».

Алпатов с недоумением поглядел на парня.

— А что это такое?

— Это город в Швейцарии.

— Куда уж яснее! — подытожил Федор Иванович.

— Вот что, ребята, — сказал майор. — За ужин — спасибо. Я думаю, все будет в порядке. Наберитесь терпения и не совершайте опрометчивых шагов, — он выразительно поглядел на покрасневшего Дежкина. — Будем ждать звонка. Обещайте, что без меня вы не станете действовать. — На сей раз его взгляд посвящался Клавдии. — На карту поставлено слишком многое. У вас в руках потрясающая информация. Держите язык за зубами и ждите. Я сделаю все, что смогу.

— Ну вот, я так и знал! — вскочил Федор, потому что неловким движением Клавдия таки опрокинула стакан и чай попал Алпатову на рукав.

— Ох, простите, какая я неловкая…

Лицо офицера осветилось вдруг яркой улыбкой.

— Все теперь будет хорошо!

Суббота. 3.49–5.32

«Мужик и ахнуть не успел, как на него медведь насел. Медведь и ахнуть не успел, как на него мужик насел. Насел и ухнуть не мужик, как на него успел медведь…»

Чубаристов машинально переставлял слова, доводя строки басни до абсурда. Было от чего двинуться умом. Ночь сплошных сюрпризов.

Он так и сидел в машине, не решаясь ни выйти из нее, ни уехать восвояси.

Если он сейчас поднимется к вдове, если он схватит ее за горло… Нет, это не годилось. Она ему ничего не скажет. Уж он-то ее знал.

А следить? Но вдова до утра вряд ли выйдет. Отмывка денег — это только так называется. Деньги не в стиральной машине отмывают Это длительная операция. Опасная и кропотливая.

Виктор повернул ключ зажигания, «Волга» фыркнула и завелась.

Делать ему здесь нечего…

Вдова вышла из дома как раз в тот момент, когда Чубаристов сворачивал на шоссе. Он увидел ее в зеркальце заднего обзора.

Она и не подозревала, что за ней могут следить. Переоделась. В руках теперь была не большая спортивная сумка, а элегантный атташе-кейс.

Виктор Сергеевич мигом выключил мотор и загасил фары.

Она ничего не заметила. Прошла мимо. Ни машины, ни велосипеда. Значит, идти ей недалеко.

Чубаристов последовал за ней.

И действительно, дошли только до конца улицы.

Это был старый, но хорошо сохранившийся кирпичный дом, черные глазницы его окон прямиком выходили на «Современник».

Чубаристов нагнал вдову в полутемной парадной, у самого лифта. Навалился всем телом, прижал ее лицом к стене, выдернул из руки кейс.

— Вякнешь хоть одно слово — кончу… — изменив голос, прошипел ей в ухо.

Но вдова узнала его. Узнала по едва уловимым, присущим только Виктору интонациям. У нее был абсолютный слух.

— Порфирий Петрович?

— В какую квартиру? Быстро!

— Ты же меня не тронешь, Малюта Скуратов?

— На куски порежу, сука! В какую квартиру?

— Тридцать третью.

— К кому?

— К хозяину.

— Пароль?

— Нет пароля.

Он изо всей силы саданул ей по ребрам, но она не издала ни звука. Он ударил еще раз.

— «Яблоки из Чернобыля», — стиснув зубы, произнесла женщина. — Берия…

Виктор оттащил ее под лестницу, накинул на шею удавку. Она не сопротивлялась, прекрасно сознавая, что это бесполезно. Он ее не убил, лишь придушил до потери сознания. Затем завел руки за спину, сковал наручниками. Ноги стянул своим брючным ремнем. Из носового платка смастерил кляп. Пусть полежит здесь часок-другой, за это время он все выяснит, узнает что к чему…

Он вдавил кругляшок электрического звонка, и через мгновение тоненький лучик света, пробивавшийся из дверного глазка, исчез — на него смотрели. Спустя минуту мужской голос настороженно осведомился:

— Кто там?

— Яблоки из Чернобыля.

Ответом удовлетворились. В дверном проеме появилась фигура здоровенного парня в камуфляжке с металлоискателем в руке.

— Проходи.

В просторном коридоре еще один, тоже в камуфляжке. Стоит на стреме. Ну-ну, стой, голубчик, стой. Знать бы, сколько вас здесь.

Металлоискатель тревожно зазвенел.

— Оружие есть?

— Есть.

— Выкладывай.

Чубаристов расстегнул пуговицы пиджака, выдернул из кобуры «пээмку», с натянутой улыбкой протянул пистолет верзиле.

— Это все?

— Можешь обыскать, если не веришь.

Здоровяк сунул металлоискатель за пояс, опустился перед Виктором на корточки, хлопнул ладонями по его штанинам. Второй парень закатил глаза, готовясь хорошенько чихнуть. Чубаристову хватило и полутора секунд, чтобы спокойно, не торопясь, вынуть из внутреннего кармана пиджака взведенный и спущенный с предохранителя «глок», бесшумно выстрелить верзиле в самую макушку и направить ствол пистолета на его оторопевшего приятеля.

— Где хозяин?

— В ванной…

— Один?

— Один.

— Ты чихнул?

— Нет еще…

— Разрешаю.

Парень чихнул.

Виктор выстрелил ему промеж глаз.

— Успет и мужнуть не медвел, — произнес он абракадабру.

Затем, совершив прогулку по квартире, удостоверился, что в ней никого, кроме него и хозяина в ванной.

Атташе-кейс оттягивал руку. Чубаристов поставил его на лакированную тумбочку в прихожей, а сам уютно расположился в кресле. Подобрал с пола окровавленный «пээмчик», отправил его в кобуру, закурил.

Из ванной комнаты доносилось урчание душа. Приятный баритон тихонько напевал: «О соля, о соля миа, дель франто бэт, дель франто бэт!..»

— Мойся-мойся, Паваротти… — пробормотал Виктор, выпуская в потолок колечко табачного дыма.

Шум воды стих. Смолк и голос. Загудел фен. По мокрому кафелю скользнули шлепанцы. Наконец, хрустнула щеколда.

Открылась дверь.

Суббота. 5.01–5.17

Лену разбудил странный, тревожный, никогда не слышанный прежде звук. Она резко вскочила и прижалась спиной к стене. В следующую секунду что-то невидимое, но необычайно подвижное метнулось прочь. Что это было? Будто неприкаянная тень покойника вышла на прогулку по подземелью и, застигнутая врасплох, поспешила ретироваться куда подальше.

Девчонку охватил жуткий суеверный страх. Она хотела закричать, но ее горло словно сдавили металлическим кольцом, из груди вырвался лишь отчаянный приглушенный всхлип.

Лена не сразу пришла в себя, не сразу сумела успокоить бешено стучащее сердце. Свернувшись калачиком на своем жестком ложе, она напряженно всматривалась в кромешную тьму. Тщетно. Невозможно было разглядеть и собственную ладонь, даже приблизив ее к самому носу.

Почему так темно? Почему так непривычно тихо? Только сейчас бедняжка обнаружила, что бравые коммунистические песни смолкли, китайская пытка закончилась, но легче почему-то от этого не стало. Скорей, наоборот. Звенящая, какая-то неестественная тишина вызывала в ней животный ужас. Лена пошевелилась, и скрип деревянных ножек топчана разорвался в ее ушах залпом артиллерийской батареи.

— Эй, кто-нибудь! — жалобно простонала она. — Вы слышите меня?

Но ей не ответили.

В такие моменты обычно начинаешь думать о самом плохом. Вот и Лена тут же представила себе, что ее навсегда оставили взаперти, без воды и пищи, обрекли на мучительную голодную смерть, что через несколько десятков, а то и сотен лет на ее почерневший от времени скелет случайно наткнутся археологи.

Нет, не может быть, чтобы с ней поступили так безжалостно и жестоко. За что? Ведь она не сделала ничего плохого.

Лена решила ждать. Боясь тронуться с места, она сидела на топчане и, чтобы не сойти с ума, вспоминала столицы государств. Англия — Лондон, Колумбия — Богота, Австралия — Канберра, Гондурас — Тегусигальпа… Как ей хотелось вновь очутиться в школе на ее любимом уроке географии! Заир — Киншаса, Непал — Катманду, Бруней — Бандар-Сери-Бегаван… Тьфу ты, надо же такое название придумать — язык свернешь.

Очень скоро столицы закончились, а в голову больше ничего не приходило. Лена давно уже потеряла счет времени. Ее похитили в среду, но она не в состоянии была определить, сколько дней минуло с тех пор. Пять? Десять? Один? Вот и сейчас ей казалось, что с момента пробуждения прошла уже целая вечность. Но ее так никто и не навестил. Куда подевался этот извращенец с рассеченной бровью? Где дядька-охранник?

Почувствовав сильную жажду, Лена на ощупь отыскала на полу железный кувшин и сразу почувствовала его легкость. Воды было так мало, что ее едва хватило для того, чтобы промочить горло.

— Я не хочу здесь подыха-а-ать! — сбив по пути деревянный табурет, она подбежала к двери, заколотила в нее кулаками. — Выпустите меня отсю-уда! Фашисты! Изверги! Палачи!

Дверь вдруг легко поддалась и со скрипом поползла вперед, увлекая за собой бьющуюся в истерике затворницу. И только растянувшись всем телом на полу, Лена сообразила — засов был открыт! Оказавшись на свободе, она растерялась еще больше.

Куда идти? В каком направлении выход? И существует ли он вообще?

«Если есть вход, значит, должен быть и выход», — размышляла девчонка, медленно продвигаясь на коленях вдоль шершавой стены.

Теперь Лена могла испытать на себе все то, что ощущают лишенные зрения люди. Словно в наказание за то, что она частенько брезгливо шарахалась от слепых инвалидов, когда те просили ее помочь перейти улицу.

Главное, не бояться своей «слепоты». Нужно восстановить в памяти путь, пройденный ею до камеры, вспомнить движение прыгающего фонарного лучика… Сначала они долго шли прямо, потом свернули направо. Или налево? Нет, точно, направо. А дальше? Что было дальше? А впрочем, какая разница?

Лену охватила паника. Отыскать правильную дорогу в кромешной темноте можно было только по чистой случайности или при поддержке каких-то сверхъестественных сил. Но откуда ждать этой поддержки?

Лена сама не знала, на что надеялась, пускаясь в путешествие по замысловатым каменным лабиринтам. Скорее всего, на чудо.

Она твердо знала одно — ей ни в косм случае нельзя останавливаться, нельзя поворачивать назад. Только вперед! Ее спасение в постоянном движении. Иначе запросто можно окоченеть. Чем дальше она отдалялась от своего застенка, тем становилось все холодней и холодней, будто заработала мощная морозильная установка.

— Если долго-долго-долго, — тихонько напевала себе под нос девчонка, — если долго по дорожке, если долго по тропинке…

Лена ползла и ползла, придерживаясь рукой за стену. Часа через два, а может, и больше, добравшись до развилки и лихорадочно размышляя, куда лучше повернуть, она вдруг ощутила острое беспокойство. Ей показалось, что кто-то смотрит ей в спину… Нет, не показалось. Она явственно услышала чье-то возбужденное дыхание. Совсем рядом.

Ее тело словно парализовало, приморозило к полу. И все же немыслимым усилием воли девчонка заставила себя обернуться. Но что толку? С таким же успехом можно было вглядываться в черноту и с закрытыми глазами.

И тут внутренний голос шепнул ей: «Беги!»

Суббота. 5.32–6.03

Хозяин предстал перед Чубаристовым, объятый клубами горячего пара. В больших семейных трусах, с голым волосатым торсом, с капельками воды на веснушчатых плечах, с влажными взъерошенными волосами, он был похож на модного поп-певца, который только-только покинул сцену после исполнения очередного шлягера.

Они встретились глазами. Долго молчали, не в силах произнести ни слова. Они оба растерялись. Оба могли ожидать чего угодно, но только не этой встречи.

— С легким паром, Генерал, — первым пришел в себя Виктор.

— Спасибо… — с трудом разлепил губы хозяин.

— Вот, заскочил на минутку, чтобы сообщить, что задание выполнено, концы подчищены.

— Молодец, Боров. Хорошая работа.

— Это все, что ты хочешь сказать?

— Зачем ты убил моих людей?

— Я не знал, что эти слюнтяи — ТВОИ люди.

— Ты убьешь и меня?

— Не знаю… — после небольшой паузы ответил Чубаристов.

— Чего ты еще не знаешь, Боров?

— С этой минуты для меня все, как чистый лист бумаги.

— Но каким образом?.. — Хозяин осекся, напоровшись затравленным взглядом на чемоданчик. — Ах, вот оно что… Продажная шлюха!

— Шлюха здесь ни при чем, — заверил его Виктор. — Шлюха отдыхает под лестницей. Сам виноват, Генерал. Я всегда знал, что ты мудак, но чтоб до такой степени… Предусмотреть каждую мелочь и в результате проколоться на такой ерунде. Обидно, да?

— Ты о чем?

— Не нужно задавать мне никаких вопросов, — Чубаристов вскинул пистолет. — Отвечай, какого черта?! Что происходит? Я уже сам начинаю догадываться, но хочу услышать это от тебя.

— Мне необходимо одеться.

— Тебя потом оденут.

— Я все тебе расскажу… Но позже и в другом месте.

— Нет! — Виктор щелкнул предохранителем. — Здесь и сейчас!

— Боров, взгляни сюда! — Генерал указал пальцем на крохотный приборчик, прикрепленный к дверному косяку. — Это видеокамера. Тебя видели. Они уже выехали и с минуты на минуту…

— Кто «они»?

— Ты скоро обо всем узнаешь! — тоненьким истеричным голоском заверещал Генерал. — Только спрячь пистолет! Обещаю, тебя никто не тронет! Я все им объясню. Они поймут. Мы столько лет с тобой работали вместе… Вспомни, я когда-нибудь тебя предавал?

— А это, по-твоему, не предательство? — Чубаристов кивнул на атташе-кейс.

— Можешь расценивать мое молчание как угодно, это твое право… — сказал Генерал. — Но, поверь, я не испытываю угрызений совести. В тайну были посвящены всего несколько человек, в том числе и я… Так получилось. Маршал боялся утечки информации. Мой тебе совет, Боров, не лезь на рожон, этим ты все равно ничего не добьешься. Один в поле не воин.

— Я не хочу воевать, — заявил Виктор. — Я хочу разобраться…

— Все, поздно разбираться, — Генерал повернулся к двери, откуда прозвучал звонок. — Я открою, если ты не против?

— Смотри, ты мой заложник.

— Эти не за тобой.

Через минуту в квартиру вошли «чистильщики», четверо дюжих молодцев. Каждый из них держал в руках по канистре с бензином и медицинскому чемоданчику.

— У подъезда вас ждет машина, — вежливо обратился к Виктору один из них. — Освободите помещение, нам нужно работать.

Словом, обычная деловая обстановка.

«Чистильщики» первым делом извлекли пули из убитых, а потом разложили тела так, чтобы было похоже на пьяный пожар.

Хозяин, он же генерал-майор внутренних войск Глушаков Евгений Самойлович, оказался прав — Чубаристова никто и пальцем не тронул.

Суббота. 5.20–5.57

Лена все ускоряла и ускоряла свой бег, в надежде оторваться от страшного преследователя. Звон ее каблучков гулким тысячекратным эхом отражался от невидимых сводов коридора, сливаясь в дребезжащую уродливую какофонию.

Внезапно что-то твердое сильно толкнуло ее в грудь, отшвырнуло в сторону, но она, не почувствовав боли, быстро поднялась на ноги и вновь получила страшный удар. Это была тонкая железная лестница, свешивающаяся откуда-то сверху и не достигающая пола.

Лена схватилась за прохладные поручни, подтянулась на руках, попала ногой на скользкую жердочку-ступеньку и стала подниматься.

Над ее головой, где-то далеко-далеко, вдруг что-то пронзительно хрустнуло, так хрустит переломанная пополам ржавая металлическая труба. И в следующее мгновение лестница с лязгом начала раскачиваться, поначалу еле заметно, но вскоре амплитуда ее движения становилась все шире и шире. Девчонка перестала чувствовать твердую опору под ногами, подошвы туфель теперь мягко пружинили, а дрожащие поручни приводили в судорожное колыхание все ее тело. Лена хотела было спуститься обратно, но чуть не оступилась и не сорвалась в пропасть.

«Нужно успеть вскарабкаться по этой чертовой лестнице, пока она не рухнула и не раздавила меня в лепешку, — стиснув зубы, Лена быстро перебирала руками и ногами. — А что, если я сейчас выберусь на поверхность? Тогда это действительно будет чудо…»

Но чуда не произошло. Едва Лена почувствовала, что силы покидают ее, что непослушные пальцы так и норовят предательски разжаться, как голова ее уперлась в потолок…

«Как же так? — девчонка не могла поверить в то, что предпринятое ею рискованное восхождение оказалось полнейшей бессмыслицей. — Но для чего, в таком случае, здесь подвесили лестницу?»

Придерживаясь одной рукой за поручень, Лена подалась всем телом вперед и обнаружила прямо перед собой странный предмет, напоминавший по своей форме клетку для попугайчиков, но размером раза в четыре больше. В такой клетушке спокойно мог бы уместиться взрослый человек.

Она понятия не имела о предназначении этого странного агрегата и тем не менее рискнула проникнуть в его нутро.

Клетка раскачивалась из стороны в сторону, как крошечный кораблик при десятибалльном шторме, и отважная девчонка с трудом удерживалась на ногах.

«Здрасьте приехали… — с обидой подумала она. — Уж лучше бы остаться в камере, нежели бессмысленно бултыхаться неизвестно на какой высоте. А вдруг лысый уже вернулся и, обнаружив мое исчезновение, пустился в погоню? И если догонит, мне не поздоровится. Нет уж, лучше умереть в невесомости, чем подохнуть в его лапах. Интересно, как бы в такой ситуации поступила невинная Мишель? Однозначно она бы уже давным-давно окочурилась бы от страха и отчаяния. Все эти буржуазные дамочки такие неженки, только и могут, что пить кофе в постели, купаться в бассейнах до одури, крутить любовь со всякими смазливыми мальчиками, и еще умудряются при этом страдать. Вот дуры! Их бы всех сюда, в подземелье, пусть испытали бы настоящие страдания!»

Лена и сама не поняла, как ей удалось привести в движение электрический двигатель. Скорей всего, она нечаянно вдавила какую-нибудь кнопку или нажала на рычажок. Как бы то ни было, но над ее головой вдруг что-то взревело, зафырчало, и… клетка поехала по известному только ей маршруту.

Когда-то в далеком детстве, классе в третьем, Лена победила на конкурсе школьной художественной самодеятельности и была награждена путевкой в пионерский лагерь «Артек». Именно там она в первый и единственный раз в жизни взбиралась на гору по подвесной дороге. Теперь выяснилось, что на фуникулере можно прокатиться, не выезжая в Крым…

Через пару минут железная коробка развила довольно приличную скорость и, вписываясь в повороты, круто заваливалась то на левый, то на правый на бок. А когда Лену начало сильно придавливать к полу, она догадалась, что клетка стремительно продвигается не только вперед, но и вверх. Темнота постепенно начала рассеиваться, уже стали видны загадочные очертания подземных коммуникаций.

Путешествие по воздуху было коротким, но утомительным и опасным. Мало того что Лену укачало, она еще и разбила в кровь коленки, когда ее хорошенько бултыхнуло при очередном резком повороте.

Всему когда-нибудь приходит конец. Вот и клетка, совершив последний рывок, остановилась, замерла как вкопанная. Перед Леной был вход в широкий нескончаемый тоннель, освещенный редкими, тускло мерцающими лампами. Видно, давненько здесь не ступала нога человека — стены тоннеля были в грязных пятнах, а пол был покрыт толстым слоем вековой пыли.

«Похоже на компьютерную игру-ходилку, — подумала Лена, открывая дверцу. — Только отыщешь один выход, как тебя сразу же переводят на следующий уровень, еще более сложный и труднопроходимый. Зато, если доковыляешь до последнего уровня и перемолотишь из бластера всех обитающих в нем кровожадных тварей, на мониторе появится надпись: «Вы спасли цивилизацию от гибели». Всего-то навсего…»

Лена осторожно шагнула на твердую каменную плиту, и в воздух взмыл пыльный фонтан. Противогаз бы не помешал, так и бронхиальную астму заработать можно…

Она не сразу обратила внимание на это странное существо, бесшумно копошащееся у самых ее ног. Быть может, она прошла бы мимо, если бы случайно не наступила существу на хвост. Зверь вскрикнул, ощерился, отскочил в сторону и пробуравил нежданную гостью ненавидящим взглядом ярко-красных глаз-бусинок.

Сердце девчушки сжалось от жалости. Изверги, что они сделали с собакой? Шерстка свалялась, лапки подгибаются, хвостик облез… Вот-вот подохнет от голода и изнеможения.

— Как тебя зовут, дружок? — Лена склонилась к несчастной псине. — Бедненький… Как ты здесь очутился? Где твои мама и папа? А может, ты знаешь, как выбраться отсюда, а?

И только после этой фразы Лена поняла, что перед ней была не собака. У собак нет таких вытянутых морд и двух острых резцов, хищно выглядывающих из-под верхней губы. Собаки не встают «столбиком», скрестив коротенькие лапки на груди. Они не издают таких звуков.

«Господи, да это же крыса! — пронеслось в ее голове. — Невероятных размеров крыса!»

Суббота. 6.33–7.49

Они неслись по вечерней Москве на шикарном черном «роллс-ройсе», личном автомобиле Маршала. Виктор отрешенно смотрел в окошко, на пролетающие мимо дома, заборы, деревья… Глушаков отчего-то нервничал, барабаня пальцами по спинке переднего сиденья, на котором покоился заветный чемоданчик, и непрерывно повторял:

— Хату жалко… Хорошая хата была. Эх, жалко хату…

— Что будет с девкой? — тихо спросил Чубаристов.

— Не знаю, не мне решать, — пожал плечами Генерал.

— Замолвил бы о ней словечко.

— Постараюсь, но вряд ли…

— Куда мы едем?

— За город, — Глушаков уловил в голове Виктора тревожные нотки и поспешил его успокоить: — Не бойся, все путем!

Одетый в домашний халат и мягкие тапочки, Маршал встречал гостей на крыльце своего трехэтажного особняка. Чубаристову показалось очень знакомым лицо этого высокого тучного человека, но, сколько он ни силился, никак не мог вспомнить, где и когда его видел.

— Хочешь поговорить, герой? — Маршал тяжело посмотрел Виктору в глаза. — Что ж, давай поговорим. Пошли со мной. А ты останься здесь, — он ткнул пальцем в грудь Глушакова. — Погуляй пока, воздухом подыши…

— Оружие, — дорогу Чубаристову преградил верзила телохранитель с бульдожьей мордой.

Безропотно расставшись с «пээмчиком» и «глоком», Виктор прошел в дом и вслед за Маршалом поднялся по мраморной лестнице в его кабинет. Кабинетик, кстати, был ничего себе. Обстановочка будь здоров — сплошной антиквариат.

Они сели друг против друга в глубокие кожаные кресла. Маршал молчал, задумчиво почесывая грудь. Чубаристов неожиданно увидел в разрезе его халата сморщенное, жалкое его «мужское достоинство», совсем не соответствующее солидному облику своего владельца.

Пауза явно затягивалась. Наконец Маршал, подавшись чуть вперед, едва слышно спросил:

— Ну, что мне с тобой делать, герой?

Начало беседы не предвещало ничего хорошего, Виктор это усек сразу. В вопросе явно улавливалась какая-то угроза.

— Ты влез в запретную зону, заплыл далеко за буек…

— Это ваша ошибка, я лишь исполнял свой долг, — Виктор старался говорить как можно спокойнее и рассудительнее. — Я всю свою сознательную жизнь боролся с подонками и тварями. Любыми методами, порой самыми жестокими. Пять лет понадобилось на то, чтобы развалить «организацию», убрать всех лидеров, разобщить группировки, спровоцировать их на войну друг с другом. И вдруг выясняется, что все осталось по-прежнему. Ничего не изменилось! Как же так? Какой в этом смысл?

— Ты ждешь от меня объяснений? — нахмурился Маршал. — Изволь… Все гораздо проще, чем ты можешь себе представить. Для того чтобы успешно бороться с организованной преступностью, необходим тайный карательный орган. Это ты и сам прекрасно знаешь. Ты один из наших самых активных карателей. Тебя, знаешь, прозвали Робином Гудом.

Чубаристов чуть не вздрогнул. Те же самые слова…

— Но мы же живем не на небесах и не при коммунизме, — продолжал Маршал. — Наша система должна на чем-то держаться. А кто профинансирует? Нищее государство, которое не может залатать дыры на собственных штанах? Вот и приходится выкручиваться.

— Выкручиваться? — вскипел Чубаристов. — Что вы подразумеваете под этим словом? Сговор с бандитами? Использование их грязных денег? Чем, в таком случае, вы отличаетесь от Резо Долишвили?

— Хотя бы тем, что я — маршал Грибов! — старик шарахнул кулаком по подлокотнику кресла. — Или тебе этого мало?

«Маршал Грибов… — по спине Виктора побежали колючие мурашки. — Конечно же, это тот самый Грибов, в семидесятые годы возглавлявший Министерство внутренних дел… Сильная и страшная личность. И как я его не узнал?»

— Ты ценный работник, и мне не хотелось бы тебя терять, — Грибов взял себя в руки. — Но ты обязан уяснить для себя одну вещь — ты со мной или против меня?

— Я с вами… — Чубаристов не узнал свой голос.

— Уверен?

— Уверен.

— Ты здесь никогда не был, со мной никогда не встречался. Как и прежде, связь с тобой будет осуществляться через Глушакова.

— Понятно…

— Вопросы есть?

— Нет.

— Отдыхай, герой. — Маршал повелительным жестом указал на дверь. — Очень скоро тебе предстоит провернуть одно интересное дельце. Но запомни — одно слово, одно неверное движение — и ты труп…

Суббота. 5.58–6.29

Все страхи, пережитые ею с момента похищения, не шли ни в какое сравнение с нынешним страхом. Такого жуткого зрелища — невероятных размеров крысу — она даже представить себе не могла. Но настоящий ужас ждал ее впереди…

После того как крыса издала тоненький тревожный писк, грязные пятна на стенах вдруг зашевелились и начали стекать вниз, образуя на полу огромную, серую, клокочущую кашу… Тысячи коготков скребли по шероховатой поверхности каменных плит, тысячи длинных и гладких хвостов оставляли за собой вьющиеся следы. Они вылезали отовсюду — из всех щелей, из темных закоулков, свешивались и падали с низкого потолка. Медленно, но верно они приближались к Лене, успевая на ходу драться друг с другом, оспаривая свое право на владение будущей добычей.

Отступать было некуда — позади Лены разверзлась бездонная пропасть. Вновь забраться в клетку? Поздно… Ее тонкие решетчатые стенки уже были оккупированы смердящими серыми тварями.

«Я не должна бояться, — уговаривала себя Лена. — Они не должны почувствовать, что я их боюсь…»

А крысиное полчище все приближалось и приближалось.

И Лена поняла — еще секунда, и все будет кончено. Она зажмурилась, набрала полную грудь воздуха и… побежала. Побежала навстречу своим взбудораженным от предчувствия скорой расправы врагам.

А дальше все было в тумане. Хруст костей под ногами, горячая липкая жидкость, брызжущая в лицо, острая свербящая боль в лодыжках, предсмертные крики, вырывавшиеся из крысиных глоток, и явственное ощущение, что ты попал в ад, что вырваться из него невозможно. И вдруг… Свобода!

Не оглядываясь, Лена неслась по тоннелю, а обескураженная серая масса замерла на мгновение, словно не в силах была поверить в то, что девчонке удалось вырваться. Но длилось это только мгновение. Тысячи коготков вновь зацокали, зашуршали, зашелестели по пыльным каменным плитам.

Были моменты, когда обезумевшее полчище уже почти догоняло ее, но Лена неимоверными усилиями опять уходила в отрыв: на метр… на два… на три…

Тоннель неожиданно начал сужаться, его своды уже смыкались над самой головой. Дышать было нечем, кислород будто не поступает в легкие. А впереди маячило что-то странное, громоздкое, движущееся…

Лена замедлила шаг и в ту же секунду почувствовала, как какая-то сила начала засасывать ее, увлекать вперед, в черную дыру, внутри которой неторопливо вращались лопасти гигантского вентилятора.

И она решилась на безумство.

Вытянув перед собой руки, она «ласточкой» нырнула в дыру, и шум работающего компрессора заглушил ее отчаянный крик. Гладкая холодная лопасть лишь ласково лизнула Лену в плечо, после чего выбросила ее в пустоту…

А потом было ощущение свободного полета и неимоверная легкость во всем теле.

«Вот я и умерла, — решила Лена. — Вот я и на том свете. Как хорошо…»

Она упала на асфальт с высоты пяти метров. В последний момент водитель «ЗИЛа» успел ударить по тормозам и вывернуть руль. Машину занесло, накренило, ударило левым крылом о столб.

Лена лежала без движения, раскинув руки и ноги. Но она была жива. Она дышала.

— Эй, ты откуда взялась, чумичка? — услышала она совсем рядом мужской голос.

— Кто вы? — Лена с трудом приоткрыла глаза, но, кроме разноцветных кругов и треугольничков, ничего не увидела.

— Я Кузьменко, — ответил голос. — А ты кто? Что у тебя с ногами? Они все в крови!

— Крысы… — простонала девочка.

— Какие еще крысы? Откуда здесь крысы?

— Где я?

— В кремлевском гараже, мать твою! — вдруг разозлился голос. — Вот я и спрашиваю: кто тебя пропустил? Как ты сюда проникла?

— Не знаю… Отвезите меня к маме. Пожалуйста…

И Лена потеряла сознание.

Суббота. 8.20–10.55

Такого унижения Виктору никогда прежде не приходилось испытывать. Его растоптали. Его стерли в порошок. Его предали. Предали саму идею, за которую он так долго боролся. Но самое страшное — Чубаристов ощущал полное свое бессилие. Он оказался безвольной пешкой в чужих руках. И никак не мог повлиять на ситуацию. Он проиграл окончательно и бесповоротно.

Виктор назвал водителю «роллс-ройса» свой адрес и только после этого вспомнил, что забыл похлопотать о помиловании вдовы… Впрочем, вряд ли бы ее спасло его заступничество. Наверняка красотка уже сгорела живьем в тридцать третьей квартире…

И вдруг Чубаристов не захотел ехать домой. Испугался пустоты, одиночества и черной рукояти пистолета, выглядывавшей из его кобуры. Ему необходимо было выговориться, выкричаться. Ему нестерпимо захотелось прижаться к чьему-нибудь плечу. Захотелось, чтобы его утешили, пожалели, утерли ему слезы.

— Приятель, я передумал, — он хлопнул шофера по плечу. — Едем в Нахабино… Тут рядом.

Лина открыла дверь не сразу, лишь после того, как Чубаристов начал колотить в нее ногами и остервенело кричать:

— Да я это! Я! Виктор! Виктор Сергеевич! Чего ты боишься, дуреха?

— Что с вами? — Она была растеряна и испугана. Запахивала на груди ночную сорочку и, поеживаясь, передергивала худыми плечиками. — Вы пьяны?

— Линочка, милая! — Виктор порывисто метнулся к ней, но она отшатнулась, отступила в глубь темной квартиры, не позволила себя обнять. — Линочка, у меня кроме вас, никого нет! На целом свете — никого! Помогите, Линочка… Я не знаю, как дальше жить.

— Чем я могу вам помочь?

— Не гоните меня! — Он опустился перед ней на колени. — Я от вас ничего больше не хочу. Только не гоните…

— Виктор Сергеевич, простите меня, — девушка сделала шаг назад. — Я не могу… Вы принимаете меня не за ту женщину. Вы ошибаетесь, Виктор Сергеевич. Я не такая.

— Да что с тобой, Линочка? Я же знаю… Ты любишь меня. Ну, скажи мне это. Скажи!

— Я не люблю вас, Виктор Сергеевич, — губы Волконской задрожали. — Прошу вас, уходите. Я не хочу вас видеть.

— Что за шум, а драки нет? — из-за плеча Волконской выглянула заспанная физиономия Миши Подколзина.

— Все нормально, — засуетилась Лина. — Возвращайся в комнату, я скоро приду.

Миша с удивлением глядел на гостя.

— Ах, вот оно что? — Глаза Чубаристова налились кровью. — Драки тебе захотелось?

— Не-ет! — завизжала девушка. — Не трогайте его!

Не обращая на нее никакого внимания, Виктор бросился к Подколзину, сбил его с ног, подмял под себя и начал наносить безжалостные удары по лицу, груди, ребрам и вдруг… будто очнулся от тяжкого сна.

Рука, взлетевшая для удара, обмякла и упала.

Чубаристов оставил Подколзина и уткнулся в стену лбом.

У Лины началась истерика. Рыдая, она вжалась в крошечный закуток между вешалкой и тумбой для обуви и с ужасом смотрела на Чубаристова. Распластанный на полу Михаил пошевелился, затем приподнялся на локте.

— Сзади нападают только последние сволочи и трусы, — он сплюнул кровавой слюной. — А еще следователь…

— Простите меня… — жалко улыбнулся Виктор. — Я не хотел… Я помогу. Где у вас тут бинт?

…За окном уже рассвело. Приняв успокоительное, Лина ушла в спальню. Чубаристов с Подколзиным остались на кухне. Они сидели обнявшись на узеньком плюшевом диванчике и приканчивали третью бутылку лимонного «Абсолюта».

— Ты знаешь, дружище… — Виктор заботливо поправил повязку, съехавшую Михаилу на лоб. — А я ведь сегодня чуть не застрелился…

— Кончай брехать! — поморщился Подколзин. — Ни хрена бы ты не застрелился.

— Чес-с-с слово! — Чубаристов ударил себя кулаком в грудь и закашлялся. — Что, не веришь?

— Какая тебе разница, верю я или не верю? Но факт налицо — ты жив и невредим. А факты, сам знаешь, вещь упрямая.

— Хороший ты мужик, Мишка… Мишка — это ведь медведь, да?

— Да.

— Мужик и ахнуть не успел, как на него медведь насел, — сказал Чубаристов.

— И ты вроде мужик ничего, — сказал Подколзин, — только горяч очень.

— Я не мужик. Я — Боров.

Суббота. 6.37–7.22

Звонка так и не было. Клавдия задремала у телефона. Ей снился какой-то странный, веселый сон, и она во сне думала:

«Как не стыдно! Дочь украли, а я веселюсь».

Разбудил ее Федор.

Клавдия открыла глаза.

— Что?

— Смешно, да? — почему-то обиделся муж. — Чего улыбаешься?

— Это просто сон. Это я во сне…

— А ты знаешь, что Гагуева убили?

Честно говоря, Клавдия всегда недолюбливала этого генерала-сепаратиста. Пыталась понять, вникнуть в желание небольшого народа завоевать свою независимость, даже оправдать хотела — не получалось. Независимость и свобода никак не хотели становиться рядом с захваченными больными и женщинами-роженицами.

Вроде бы давно Гагуев был объявлен преступником, человеком вне закона. Клавдия до последних дней удивлялась, как это его не могут изловить?

Теперь-то она понимала, что наши разведчики не только не охотились за мятежным генералом — они берегли его пуще зеницы ока. Гагуев прямо говорил, что если с ним случится хоть что-нибудь, содрогнется мир. Он имел в виду не только терроризм.

Разоблачительными документами он держал в руках кого-то весьма могущественного на самом «верху».

Вот почему так безжалостно охотятся за этой поганой ХРЮКАЛОНОЙ.

В руках у Клавдии оказалась судьба кавказской войны.

— Что ты сказал? — переспросила Клавдия.

— Гагуева убили, — повторил Федор мрачно. — Только что по радио передали. Вроде ракетой с самолета попали в телефон.

Клавдия почувствовала, что земля под ней закачалась.

Нет, Гагуева ей не было жаль. Она поняла, что тайну кавказской войны увели у нее из рук. И это еще означало, что Ленка, возможно, уже…

Клавдия медленно поднялась. Федор темной тенью стоял у нее за спиной. Он тоже все понял.

— Федя… — выдавила из себя Клавдия.

— Нет… — замотал головой муж. — Нет!

— Федя… Держись, Федя. Еще ничего не ясно… Не надо думать о плохом.

— Я ненавижу тебя! Я тебя ненавижу! — зашипел муж ей в лицо. — В принципиальность хотела поиграть, да? Гарантии тебе были нужны? Хотела изловить преступников? Теперь имеешь? Или ты сама этого хотела?

Клавдия ударила его наотмашь. Он подался назад и чуть не свалился. Но в узком коридорчике он только привалился на противоположную стену спиной.

— Что ты несешь? Идиот! Что ты несешь? Зачем ты отпеваешь Ленку? Они обещали позвонить! Они обещали сообщить! — кричала Клавдия, понимая, что эти соломинки уже давно утонули, что она утешает только себя. Что сама она не верит в порядочность подонков. Что готовиться надо к самому худшему. Она кричала и била мужа по рукам, по плечам, потому что тот не только не верил ей, но еще и обвинял.

Об остальном Клавдия даже боялась думать. Ее эксперименты дали самые моментальные результаты и самые жестокие.

Или нет?

Она бросила мужа и метнулась к телефону.

Чубаристова опять не было. Игорь тоже не звонил. А ведь прошло уже… Сколько уже прошло?

И Максим не возвращался.

— Я еду. Я найду, — бормотала Дежкина, натягивая на ноги сапоги.

— Куда ты? — спросил Федор.

— На работу. Буду заводить дело.

— Сегодня суббота, выходной, — напомнил Дежкин.

— Ну и что? У нас нет выходных.

«Нет-нет, все еще не так плохо, — думала она. — Я тыкала пальцем в небо, а оказалось, в самую десятку. Первым делом надо найти Ираиду. И вытрясти из нее…»

Клавдия застыла, так и не застегнув сапог.

«Зачем мне эта Ираида? Она сейчас зарылась в самую глубокую нору. Да и не знает она ни черта. Успокойся, Дежкина. Подожди, скоро все разъяснится. Теперь-то уж все разъяснится. Теперь все скоро встанет на свои места. Вот только Ленка…»

Телефонный звонок прозвучал как взрыв.

— Алло! Да!

Звонил сын.

— Ma! Это я. Довел! Внутрь пройти не могу. Это уж по твоей части. Не звонили?

— Нет, Макс, — ответила Клавдия. — Где это?

— Лубянка, мама, как и было предсказано.

— Он только что вошел?

— Нет, уже часа два как…

— Что ж ты не звонил?

— Я думал, он выйдет, думал, придется дальше следить.

Все сходилось. Удивительно, что так оперативно сработали.

Клавдия почувствовала, что ее одурачили со всех сторон.

Или все-таки она их одурачила?

Смерть Гагуева отчерчивала однозначно — одурачили Дежкину.

— Возвращайся, Макс, — устало сказала Клавдия. — У нас не очень хорошие новости.

И положила трубку.

Суббота. 3.45–4.11

Алпатов старался не смотреть на диван.

Он не спал уже несколько ночей подряд. С тех самых пор, как Карапетян вдруг выплыл в Москве, хотя должен был явиться на явку в Грозном.

Мовлад сообщил, что Карапетян уходил из отряда шумно. Завалил чуть не с десяток боевиков. Зачем? Неужели не догадывался, что в штабе Гагуева сидит наш? Или что-то этим хотел сообщить, минуя соглядатая?

Мовлад докладывает, что Карапетян его, скорее всего, раскрыл. Значит, Карапетян хотел сказать прямо Москве.

Аналитическая группа ломала голову над всеми этими осколками.

Алпатов догадался сразу — Карапетян Мовлада не вычислил. Ушел шумно без всяких знаков — просто хотелось пошуметь. И решил идти прямо к Президенту. Все проще, естественнее, господа контрразведчики. И пошел с этими выводами к Главному.

А тот, хитрюга, еще советской закваски! Свою задницу никогда не подставит.

— Хорошо, говорит, возможно, вы и правы. Но Саперов — опытный контрразведчик, будете работать параллельно. Он поведет свою версию, вы — свою.

— А кто будет координировать?

— Саперов, как старший по званию.

И все. Он ни при чем.

Саперов тут же послал группу в Грозный и на границы с мятежной республикой, а Алпатов стал ждать Карапетяна в Москве.

Тот появился довольно быстро. Алпатов мог праздновать победу. Его версия срабатывала. Карапетяну на хвост посадили троих топтунов. Не очень-то те и скрывались. Это уже Саперова заслуга: вдруг решил полковник, что Карапетян от кавказских киллеров уходит. Топтуны должны были дать знать ему, что он под защитой.

А Карапетян стал от топтунов уходить. И вертеться вокруг Президента.

Опять прав был Алпатов. Снова пошел к Главному.

— Давайте пропустим его до Чернова, — предложил. — Уж Чернову-то он раскроется. А то ведь можем и упустить. Ляжет на дно, потом ищи-свищи.

— Ну, вы решите там. Что ж мне в разные детали вникать?

Саперову идея с Черновым не глянулась.

— Нет, — сказал, — будем брать.

— Да ведь уйдет, а не уйдет, так выдави потом из него информацию…

«Информация» — так целомудренно называли в ведомстве эти взрывные документы. Алпатов понимал, что ему даже взглянуть на них не дадут. И, черт возьми, понимал Карапетяна. Действительно, соблазн большой — бухнуть всю папку на стол Президенту, решай, мол, сам!

— Не боись, все будет тип-топ, — успокоил Саперов.

Алпатов ненавидел это «тип-топ». Он ненавидел и Саперова. И вдруг ловил себя на том, что иногда так же, как тот, говорит и так же думает.

Седьмого ноября решили брать Карапетяна.

Повели его от дома. Он сразу почувствовал слежку. Как потом докладывали топтуны, несколько раз мог уйти. Особенно в толпе демонстрантов.

А потом вдруг сам дался в руки.

Алпатов был не в курсе этих саперовских топорных операций. Ни накануне ему ничего не сообщили, ни седьмого утром, ни днем, более того, вдруг подсунули какое-то мелкое, но кропотливое дельце.

А вечером прибежали. Сам Главный позвал.

— Ты прав, наверное, был, майор. Хитрее надо было. В общем, начинай все сначала. Карапетяна не раскололи.

— Я сам с ним поговорю, — предложил Алпатов.

— Поздно…

— Убили? — ахнул майор.

— Он сам ухитрился…

Майор отправился в морг. Карапетян — сильный, кряжистый мужик, был уже сам на себя не похож. Его били несколько часов подряд. Руки были исколоты. Это вводили «делатель правды». Ара все вынес.

— Как он покончил с собой?

— Упал горлом на угол кровати. Не уследили.

Алпатов не стал спрашивать, обыскали ли Карапетяна. Обыскали, конечно, и не раз. Просветили даже рентгеном.

— Ничего?

— Ничего.

— Побрейте его.

— В смысле?

— Сбрить все волосы.

Была еще слабая надежда, что Карапетян нарисовал что-нибудь на своем теле, на голове или лобке.

Нет. Ничего.

Действительно, надо было начинать все сначала. Внедрять в штаб Гагуева нового человека. Мовлад, к сожалению, к Гагуеву не приближен. Да такого задания и не получил.

Это еще полгода работы. И то неизвестно, выгорит ли? После Карапетяна Гагуев станет собственной тени шарахаться.

— Подождите, — сказал тогда Алпатов. — Вы говорите, что после демонстрации он сам в руки дался?

— Да. Просто остановился и говорит — берите…

— Ну-ка, есть оперативная съемка? Показывайте.

Этот момент он увидел сразу. Карапетян заметил в толпе телеоператора и направился прямо к нему. Дальше там случилась какая-то заварушка. Но Карапетян успел засунуть руку в карман какой-то женщине.

— Ну что, может, и не придется начинать все сначала, — сказал Алпатов. — Старая как мир истина — ищите женщину.

Тут же отправили к оператору домой двоих агентов, чтобы те забрали пленку.

— А с женщиной я сам разберусь, — сказал Саперов.

Идиот! Дубина стоеросовая! Если бы не его гангстерские методы, они бы давно уже имели «информацию».

Снова Алпатова отодвинули в сторону, снова чего-то там стали мудрить. И, видно, перемудрили.

Женщина оказалась следователем прокуратуры. Дежкина Клавдия Васильевна. Саперовские мозги этого не учли. На Дежкину навалились как на обыкновенную домохозяйку.

Когда Алпатова позвали снова, план Саперова уже буксовал. Более того, теперь Алпатов знал, что Дежкина сама была близка к тому, чтоб схватить Саперова за шиворот. Тому даже пришлось кончать Эдика. Теперь он охотился за Ираидой.

— Все, — сказал Алпатов Главному. — Уберите Саперова из группы. Я сам поведу.

— Да, ты знаешь, что-то наш полковник начал сдавать. Не действуют теперь прежние методы, — сразу подхватил мысль Алпатова Главный. — Умнее надо работать. Хитрее. Но ты уж там, майор, не ломай все. Просто поправь.

Случай помог Алпатову. Муж Дежкиной устроил демонстрацию у Министерства обороны.

Алпатов поехал туда, поговорил с Федором Ивановичем и ахнул — ну все он от Саперова ожидал, но чтоб детей воровать! И ведь скрыл от него, сволочь.

Соблазн, который вел Карапетяна, теперь и Алпатову не давал покоя.

Нет, спать он не будет. Алпатов сел к столу и поднял трубку.

Он уже знал, какой приказ отдаст первым.

Суббота. 7.26–7.48

«Почему же не звонит Игорь? Почему же он не звонит? Плевать мне на Алпатова. С ним потом разберемся. Почему же не звонит Игорь?»

Клавдия ходила по квартире, не обращая внимания на то, что ходит в одном сапоге.

Как только майор ушел, Макс отправился за ним. Взял отцовский «Москвичок» и поехал.

А Игорь Порогин должен был заехать за командой диггеров и отправиться на поиски подземного города. Он вызвался сам. Клавдия собиралась ехать с ним, но парень вполне резонно остановил ее:

— Вы что? Они же будут звонить.

— Федя ответит, — в запале сказала Клавдия, но, взглянув на растерявшегося мужа, поняла, что сморозила глупость. — Да, правильно, Игорек, я останусь. Ключ у меня. И я добьюсь от них гарантий.

Тогда она еще думала, что Алпатов действительно военный, что в самом деле хочет помочь. И надо ждать звонка.

Теперь было ясно, что звонка никакого не будет. И она правильно отправила Макса, а вот Игоря надо было отправлять раньше.

«Нет, еще не поздно, — думала она, — не может быть. Они не посмеют».

И она ободряюще хлопала мужа по плечу.

«Посмеют, — выплывало трезвое и страшное, — они еще как посмеют. Если они смеют зарабатывать деньжищи на смерти тысяч солдат, то уж какая-то девчонка…»

— Все, я больше не могу, — сказала она. — Я должна куда-нибудь идти. Я сейчас умру, не могу ждать…

— Куда ты, Клава? — слабым голосом спросил Федор.

— Не знаю. Пойду в прокуратуру. Или нет… Надо найти Чубаристова.

Она наконец надела второй сапог и натянула пальто.

— Где? Где моя сумка? — закричала она на мужа, не замечая того, что сумка стоит на полу, возле ее ног.

Федор метнулся, чтобы подать ей сумку, и она в этот момент наклонилась — трах! Аж искры из глаз.

— Клава, возьми себя в руки!

— Я — да… Я спокойна, — сказала Клавдия и распахнула дверь.

На пороге стоял Игорь. На руках он держал Лену.

Клавдия глубоко вздохнула, потом провела рукой по глазам и рухнула на пол.

Суббота. 4.19–5.59

Теперь оставалось только ждать. Самое большее, сколько нужно его агенту в Швейцарии, чтобы доехать до банка, открыть сейф и взглянуть внутрь, — полчаса.

Этот банк работает круглосуточно. И очень слаженно. Гагуев все просчитал. Он словно позаботился о том, чтобы Алпатов все успел сделать до утра. Пока не появились Главный и Саперов.

А что будет, когда они появятся, когда узнают, что он отдал приказ — отпустить девчонку?

«Я скажу, что код у меня. И даже покажу им. Здесь Гагуев тоже невольно мне помог».

Заглянувшему в кабинет помощнику он сказал, что тот может идти домой. До утра ничего нового не произойдет.

«Ух, и булькнет! — думал он при этом. — Ух, дерьма разлетится! Я, конечно, полный идиот! Но как же весело быть сумасшедшим!»

Так, агент уже проверил. Теперь звонит в Бразилию. Это две минуты. Из Бразилии звонок пойдет в Гонконг. Еще две. Только потом позвонят в Польшу, а уж оттуда в Калининград.

Значит, где-то еще минут восемь.

Алпатов встал и прошелся по кабинету.

«Хорошо, что нынче так поздно светает. Мое дело темное. Мне в ночи привычнее. Может, у меня гелиофобия?»

На афганской войне он, бывало, неделями сидел в засаде не шевельнувшись. Только по ночам можно было двигаться. А днем — даже помочиться было негде. Нет, ждать он умел. Сейчас у него к тому же не было на это времени.

Саперовские хлопцы обещали перезвонить Дежкиной. Они, конечно, сейчас советуются со своим начальником. Он действительно советской закалки. Будет долго мурыжить, решать, вентилировать. Значит, часа три с последнего звонка должно пройти. А прошло уже два с половиной, не меньше.

«А вдруг Дежкина меня надула? — словно на стену наткнулся Алпатов. — Вдруг она, ее муженек и сынишка, просто обвели меня вокруг пальца?»

Алпатов даже прислонился к стене, потому что ноги вдруг странно ослабели.

«Ну конечно, она меня надула! — опустошенно подумал он. — ХРЮКАЛОНА! Я-то решил, что именно из-за своей дурости это слово настоящее. Но и Дежкина не пальцем делана! Она же запросто могла просчитать, что кто-то объявится у нее дома. Под любым предлогом. И выдала мне форменную туфту!»

Алпатов полез в стол, достал заначку сигарет. Теперь не до благородного порыва бросить курение. Теперь в дураках бы не остаться, не вылететь с работы, не получить в лоб девять граммов свинца…

«А Дежкина действительно хитра, зараза. Это ж по глазам видно. Следователь прокуратуры! Она колола и не таких ухарей!»

Алпатов вдруг потрогал свой рукав. Тот был еще слегка влажный. Стал обнюхивать мокрое пятно — нет, вроде вода как вода. Или не вода?

«Зачем она опрокинула на меня стакан? — уже в панике размышлял Алпатов. — Это яд, что ли? Слушайте, а ведь она мне, выходит, ничего не сказала, а я ей — все! Про подземный город, про метро… Я-то надеялся, что, пока они доберутся, я успею девчонку выпустить. А они мне навешали лапши. И сейчас ищут свою ссыкуху!»

Губы у Алпатова дрожали. Руки никак не могли зажечь спичку. Наконец он кое-как прикурил и глубоко затянулся. По телу разлилась противная слабость. Он не курил уже месяца два. Легче не стало.

«…Вашу мать! Да я в ногах у Саперова буду валяться, задницу ему лизать, если все всплывет! В благородство решил поиграть! Новые методы! Психология! Дедукция! Чтоб ей!»

Телефон коротко пиликнул, и Алпатов чуть не упал на аппарат.

— Митя, еще спишь? — спросил пьяный голос. — А мы тут бухаем вовсю. Приезжай. Захвати банку, не поленись.

— Вы куда звоните? Вы знаете, который час?! — заорал Алпатов так, что на том конце должны были сразу протрезветь. — Сейчас два часа ночи!

— Прости, старик, — не протрезвели там. — Мы думали, ты еще не спишь…

— Придурки! — крикнул Алпатов и положил трубку.

Минуту он сидел, приходя в себя. Медленно загасил сигарету и снова поднял трубку.

— Майор Алпатов, третий блок, — попросил он телефониста. В трубке что-то щелкнуло. — Минер у вас?

— Никак нет.

— Это Саратов. Канарейка свободна. Распоряжение первого.

— Есть, — ответили ему.

«Так, девчонку отпустят. Теперь самое приятное».

Он снова поднял трубку.

— Майор Алпатов. Блок Кавказ.

— Чье распоряжение? — спросил телефонист.

— Первого.

— Номер?

— Одиннадцать дробь двести.

Телефонист замолчал.

— Одиннадцать дробь двести требует идентификации.

— Я подожду, — сказал майор и положил трубку.

Одиннадцать дробь двести — это был приказ на убийство Гагуева. Подтвердить его можно было только паролем. Сейчас телефонист свяжется с отделом шифровок, там ему дадут пароль, если Алпатов скажет то же слово, приказ вступит в действие.

Его перешлют в Грозный, там по рации передадут мелодийку одну, ее услышит Мовлад. Дальше — как получится.

— Майор Алпатов?

— Да. Вы звонили по поводу одиннадцать дробь двести?

— Так точно.

— Я слушаю.

— Гусиная охота.

— Приказ ушел, — сообщил телефонист.

«Ну вот и все, — подумал Алпатов. — Теперь наступает самое трудное. Агент приедет завтра. У меня есть всего один день. В понедельник Главный поймет, что я его облапошил. До понедельника я должен быть у Президента».

Алпатов встал, подошел к дивану и упал на него лицом вниз.

Суббота. 9.49–15.37

Ахи и охи, слезы радости, слезы горечи, клятвы во взаимной любви и уважении до гроба, переходящие во взаимные упреки и снова в ахи и охи, продолжались часа два.

Дочь и мать тискали друг друга так, что, казалось, переломают ребра.

Федор Иванович плакал. Потом спохватывался и начинал хмурить брови, мол, Клавдия во всем виновата. Потом снова начинал улыбаться, а там и слезы не заставляли себя ждать, лились обильно и неприкрыто.

При этом, конечно, не забыли Ленку помыть, перебинтовать, вызвали врача.

Ленка безропотно подчинялась всем их заботам. Что-то в ее глазах появилось кроткое и взрослое. Она утешала мать и отца, даже мирила их, когда те начинали упрекать друг друга.

Кормили Ленку до отвала и тем, что она больше всего любила на свете, конфетами. Шоколад — из Швейцарии — был ею съеден в один присест.

Игорю дали денег, и он, сбегав в ближайший ларек, опустошил, наверное, все его сладкие запасы.

Вообще Игорь тоже стал героем дня, хотя, если посмотреть на вещи строго, особой его заслуги в освобождении Ленки не было.

Подземный город он так и не нашел. Диггеры наотрез отказались помогать ему. Он тыкнулся еще туда-сюда, побродил по станции «Университетская», напугал уборщиц и путевых рабочих — они тоже ничего не знали о подземном царстве, — с пристрастием допросил нескольких метрополитеновских милиционеров — безрезультатно — и уже возвращался к Клавдии домой, когда увидел у ее подъезда представительскую «Чайку». Из машины, опираясь на палку, вылезла Ленка.

Заслуга Игоря была в том, что он, позабыв про лифт, на руках донес девочку до квартиры.

Фейерверки радости и любви уже начали стихать, когда появился Макс.

Все началось сначала. Опять ахи-охи, тисканья и смех, слезы и поцелуи.

Все были рады. Случай коснулся семьи Дежкиных смертельным крылом и, слава Богу, отлетел прочь.

Конечно, Федору Ивановичу очень хотелось, чтобы все извлекли урок из случившегося. Ему хотелось сказать жене, дочери и сыну: «Теперь вы поняли, что больше никогда…»

А вот что «никогда» — так и не приходило Федору Ивановичу в голову. Если по логической цепочке вернуться к самому началу, то получалось, что больше никогда не надо носить плащи с карманами.

Игорь наблюдал за всей этой семейной катавасией, и блаженная улыбка не сходила с его уст. Пару раз он и сам чувствовал, что может расплакаться, но брал себя в руки.

Он смотрел на Клавдию Васильевну и думал о том, что любит эту женщину «безмолвно, безнадежно», что сам себя уважает за эту любовь. Но и Федора Ивановича он сейчас любил. По-мужски, по-дружески. Этот угрюмый и простоватый человек оказался нежным и ранимым, как ребенок. Наверное, он был настоящим отцом, настоящим мужем.

И совершенно другими глазами Игорь смотрел сейчас на Ленку. За угловатым, неловким обликом девчонки-подростка вполне явственно проступали очень знакомые Игорю черты. Да, это Клавдия Васильевна Дежкина в самые лучшие свои, самые юные годы.

Игорь даже немного устыдился того чувства, что вдруг вспыхнуло в нем к Ленке.

«Да нет, ерунда, — думал он, — она же маленькая. И вообще это даже не знаю как назвать. Не хватало еще! Сойти с ума!»

Но глаза его то и дело останавливались на красивом лице девчонки. И так он глядел, что Ленка — ох, женщины! — почувствовала этот внимательный взгляд. И стала тоже поглядывать на него.

Словом, Игорь что-то вдруг занервничал. Правда, на это никто, кроме Ленки, внимания не обратил.

— Я пойду, — сказал он, вдруг засуетившись. — Мне тут еще надо…

— Погоди! — загремел Федор Иванович. — А отметить это дело? Мы сейчас, знаешь, какой пир закатим, правда, мать?

— Конечно, Игорек, ты что! Куда же ты? Не-ет, мы тебя не отпустим! Сегодня Клавдия Васильевна Дежкина, госпожа следователь, будет праздновать второе рождение своей дочери! А это грандиозное событие я могу совершить только в кругу самых близких людей!

Игорь какое-то время отнекивался, но разве под натиском Дежкиных устоишь?

Через час был готов грандиозный обед. В центр стола поставили запотевшую бутыль «Смирновской», не забыли и шампанское для младшего поколения.

— Сегодня можно! — сказала дочери Клавдия. — Ты уже у меня большая.

— Да, в тринадцать лет я уже… — начал Дежкин, но Клавдия его оборвала.

— Каких тринадцать? Это ты про Ленку говоришь?

— А сколько? — спросил Федор Иванович.

Клавдия посмотрела на него с укором.

— Да четырнадцать уже? Отец! Не стыдно?

— Погоди-погоди, в каком?..

— Да, в каком? — передразнила его Клавдия. — Забыл, в каком году дочь родилась?

— В восемьдесят втором.

— А сейчас?

— Ага… Ой, доченька моя, а я тебя все за малышку держу, — умилился Федор Иванович.

Спор о возрасте весьма заинтересовал Игоря Порогина. Потому что, согласитесь, тринадцать и четырнадцать — совсем не одно и то же.

— За вашу красавицу Лену! — радостно вскочил Игорь.

Тост его был принят без возражений.

Еще через час, когда по пятому или десятому разу были помянуты все подробности последних событий, Клавдия сказала Игорю:

— В понедельник заведешь уголовное дело. Я не могу, как ты понимаешь, а тебе и карты в руки. Макс вот выследил Алпатова… Я этого не оставлю.

— А он откажется. Вы же их знаете, — сказал Игорь.

— Не откажется. Доказательства есть.

— Какие?

— Я его изотопом облила. Такой слабый радиоактивный растворчик. Счетчик Гейгера мы у Макса возьмем. Этот счетчик сразу запищит.

— Это когда он здесь сидел? — ахнул Игорь. — Когда ж вы успели?

— Долго ли умеючи.

— Так вы догадывались, что это Алпатов?

— Ну не зря же он тут объявился. Впрочем, полной уверенности не было.

— Я считал, вы ни о чем уже и думать не можете…

— Я и сама так думала. А вот видишь… Нет, я так этого не оставлю. Так что в понедельник будь готов.

Федор Иванович мигом встрепенулся.

— Что? Что ты сказала?

— Это ты мне? — не поняла Клавдия.

— Ты что, хочешь снова затеять все сначала? — набросился на нее муж. — Ты что? Ты в своем уме?

Клавдии вдруг стало стыдно. Дочь была жива. Чудом, надо признаться. Жестокая и всесильная организация — кто бы там в ней ни был — по какой-то неимоверной случайности оставила ее семью в целости. И она теперь хочет начать с этими людьми борьбу? Действительно, что это она? Мало ей? В самом деле, может, хватит?

Максим смотрел на мать исподлобья. Ленка тоже уставилась. Федор, Игорь — все ждали от нее ответа. Только вот какого?

— Прости меня, Федя, — сказала она. — Но ты, наверное, забыл — я следователь.

ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ

Воскресенье. 15.29–16.45

Федор дулся на жену уже больше суток. Вчерашний веселый праздник перерос в довольно бурный скандал, со стучанием кулаками по столу и по собственной груди. Федор Дежкин явно перебрал, но отступать не решался. Надо быть мужественным человеком, чтобы уступить жене.

Поэтому с утра он молчал, своим видом показывая, что слова жены, ее действия и даже сам ее вид ему глубоко противны.

Клавдия отвечала ему тем же.

Впрочем, продолжать эту безмолвную войну с мужем у нее времени не было. С утра она затеяла стирку — всю Ленкину одежду выварила, а потом кинулась — уже и белье постельное пора стирать, и рубашки сына, мужа, да и своего накопилось. А там еще кухонные полотенца, занавески, скатерти… Только возьмись — работа растет как снежный ком.

Игорь Порогин пришел часа в четыре, принес Ленке какие-то журналы, о чем-то там секретничал с дочерью — Клавдия слышала, как они хихикали. И почему-то Ленка называла Игоря — Сирилл.

Макс засел за свой компьютер. А муж почитывал на кухне газеты.

Жизнь входила в обычную колею. Словно и не было этих страшных десяти дней.

Белье Клавдия вешала на балконе, а то, что не умещалось, несла в специально построенную в доме общую сушилку. Она эту сушилку не любила, потому что здесь иногда пропадали вещи. Кроме того, тут обожала тусоваться подростковая команда всего микрорайона. А после них белье приходилось иногда не то что перестирывать — выбрасывать. Но деваться было некуда. Кухонные полотенца и скатерть на балконе и в ванной не уместились.

Клавдия взяла фонарик, потому что в сушилке лампочки не задерживались. Хотела попросить Макса, чтобы помог, но тот влип в компьютер и только твердил:

— Сейчас, ма, сейчас…

Пришлось самой. Только вернулась, звонок в дверь.

Федор даже забыл о своем обете молчания. Выглянул в коридор:

— Кто это?

Клавдия знала, что всегда, прежде чем открывать дверь, надо посмотреть в глазок, но привыкнуть никак не могла. Поэтому раскрыла и ахнула — Лина и Миша Подколзин.

— А-а-а! — закричали они так, что Макс мигом от своего компьютера отлип и вылетел из комнаты.

Игоря тоже обуяло любопытство.

— А мы к вам! — смеялся Подколзин. — Ну-ка, бросайте все дела. Пить будем, гулять будем!

Клавдия не узнавала Лину — та сияла, как весеннее солнышко.

Стали накрывать стол, весело, споро, тень вчерашнего скандала растаяла в лучах дружелюбия.

Лина и Миша рассказывали о странном визите Чубаристова. Миша Виктора защищал. Потом Макс увел мужчин к компьютеру.

— Как там Илья? — шепотом спросила Лина, когда женщины остались на кухне одни.

— Давно не заглядывал. Вот, может, сейчас учует запах еды и придет.

Илья, бывший муж Лины, жил по соседству и каким-то чудом всегда подгадывал к застолью.

— Не боишься? — осторожно спросила Клавдия.

— Нет, — весело ответила Лина. — Чего бояться? Он хороший человек, но…

И в этот момент в дверь кто-то поскребся.

— А-а-а! — закричала Лина. — Легок на помине! Тащите его сюда, Клавдия Васильевна.

— Ты точно не боишься?

— Да глупости! Хотите, я сама открою?

Клавдия пошла к двери, но никакого Ильи там не было. Вообще никого.

— Испугался! — рассмеялась Лина, выглядывая из кухни.

Клавдия уже хотела захлопнуть дверь, но вдруг замерла.

Если бы она увидела в глубине коридора черта или инопланетянина, удивилась бы меньше.

В углу, пригнувшись, точно в боксерской стойке, маячил майор Алпатов.

— Вы? — спросила Клавдия, делая шаг назад.

— Да, это я. Не пугайтесь, пожалуйста.

И Клавдия тут же успокоилась. Нет, не от слов майора или кто он там. Просто Алпатов говорил шепотом, еле слышно. Значит, чего-то боялся. А Клавдия ничего не боялась, она была дома. А в доме были гости.

— Что вам надо? — спросила она.

— Помогите…

— Что? — не поняла Клавдия, потому что Алпатов это слово еле вымолвил.

— Вы можете мне… помочь?

— Я? Вам?!

— Клавдия Васильевна! — позвала Лина.

— Я сейчас! — Клавдия прикрыла дверь и подошла к Алпатову поближе.

— Я не понимаю вас, — сказала она.

Алпатов помотал головой.

— Вы пьяны? — наконец догадалась Клавдия.

— Я ранен, — сказал Алпатов и протянул Клавдии ладонь, которую до этого момента прижимал к боку. Ладонь была черная и скользкая.

Клавдия шагнула к нему, а он медленно стал сползать по стене на пол. Она не успела его подхватить. Он опустился на колени, уронив голову на грудь.

Полотенце, которое Клавдия приложила к его боку, тут же набухло от крови.

— Кто это вас? — Майор не ответил. — Подождите, я сейчас, я «скорую»… — но он схватил ее за руку:

— Лучше сами добейте.

«А он крепкий, — подумала Клавдия. — Или это шок?»

— Тогда я принесу йод и бинты.

— Это успеется. Если успеется, — сказал Алпатов. — Я не за этим пришел… Как говорится в одном одесском анекдоте, вы будете смеяться… Я принес вам ХРЮКАЛОНУ…

Майор засунул руку за спину и вытянул оттуда полиэтиленовый пакет с довольно фривольной фотографией голой девицы.

— Это те самые документы, — сказал он.

В более дурацком положении Клавдия еще не бывала.

Только вчера она кусала локти, что упустила ключ таким бездарным образом. Только вчера радовалась, что дочь осталась жива и почти невредима. Только вчера собиралась отомстить этому самому майору за все свои мучения. А теперь он пришел к ней, слабый, испуганный, жалкий. И ненависти к нему не осталось.

Она сразу поняла — Алпатов выпал из своей колоды. Так же, как Карапетян. Он почему-то не отдал документы своим. Он почему-то принес их ей…

Когда она втащила Алпатова в квартиру, оставляя на полу кровавый след, тот был уже без сознания.

Вышедшие на шум муж, дети и гости так опешили, что даже не бросились ей помогать.

В такие минуты в голову иногда приходят самые абсурдные мысли, поэтому Макс спросил:

— Ты его убила?

— Лина, — не ответив на этот вопрос, скомандовала Клавдия. — Тащите из аптечки все, что есть, надеюсь, вы еще не разучились помогать живым?

Лина не разучилась. Она делала все четко и профессионально.

— Он много потерял крови.

— Макс, быстро — ведро и швабру. Надо замыть кровь в коридоре и на площадке.

Сын бросился исполнять. Подколзин вызвался помогать ему.

Ленка, выглянувшая из своей комнаты, пристально всматривалась в бледное лицо Алпатова. Из разрозненных реплик она уже поняла, что этот человек имеет какое-то отношение к ее похищению.

— Это он? — спросил у нее отец, который в общей суете участия не принимал.

— Не знаю… Пусть заговорит, — ответила дочь.

— Чего он пришел? — спрашивал Игорь. — Что ему надо?

— Помощь, — коротко ответила Клавдия.

— Нужна операция, — сказала Лина. — У него пуля…

— Ребята, — заявила Клавдия, утирая со лба бисеринки пота, — за этим человеком охотятся. Боюсь, что отвозить его в больницу сейчас нельзя. Лина, ты можешь сделать операцию здесь?

— Здесь? Да вы что?! А инструменты, а…

— Съездишь. Макс тебя подбросит.

— Да что происходит, в конце концов? — вмешался Подколзин.

— Миша, потом, потом…

— Это что, все с той демонстрации? — догадался оператор.

— Да.

— Все! Хватит! Я звоню в милицию, — стукнул по столу кулаком Дежкин.

— Хватит! — также стукнула кулаком Клавдия. — Я — милиция! И прокуратура! Куда ты собрался звонить? Отойди от аппарата!

Федор попятился.

Макс уже натягивал куртку, Лина и Миша тоже одевались.

— Возвращайтесь скорее, — сказала Клавдия.

— Мы только до работы и обратно, — кивнула Лина.

— Игорь, у тебя есть оружие? — спросила Клавдия у Порогина.

— Откуда?

— Так, ребята, когда вернетесь, звонить четыре раза, — предупредила уходящих хозяйка. — А вы мне помогите, — сказала она оставшимся, — перетащим его в спальню.

У Федора от возмущения даже слов не нашлось. Он только замычал, разводя руками.

Майора тем не менее Клавдия с Игорем подняли и отнесли на кровать.

Он застонал и открыл глаза.

— Клавдия Васильевна, — сказал он так, как говорят последние в жизни слова. — Это надо отдать Президенту. Сегодня…

— Президенту? — переспросила Клавдия. — Президенту России? Вы думаете, я его родственница? Или премьер-министр? Как я к нему проникну?

Алпатов ее уже не слышал.

— Нет, это не он, — сказала Ленка. — Его там не было…

Воскресенье. 17.31–19.36

— Идиотство! Ты понимаешь, что это полное идиотство! — орал на кухне Федор Иванович. — Тебе мало?! Ты рехнулась? Какому Президенту?! Какие документы?!

Клавдия молчала. Она думала о том, что Федор прав. Что вся эта ситуация дикая донельзя. Она прячет в доме раненого человека, ему даже делают тут операцию. Просто подполье какое-то! Партизанство чистой воды.

Но думала она и о том, что в ее городе, в ее стране сейчас действительно идет война. Малая гражданская война. Улица стала опасна, как линия фронта. Дома превращаются в крепости. В этой войне берут заложниками детей. И взрывают дома и машины.

— Успокойся, никакому Президенту я ничего не понесу, — сказала мужу Клавдия. — Никто меня к нему не пустит.

— А если бы пустили, полезла бы? — спросил супруг.

«Какое-то абстрактное зло, — думала Клавдия. — Кто виноват? Кто-то, где-то, как-то… Только не я. Я — тихая мышка. Я просто маленький следователь. Я гоняюсь за мелкими негодяйчиками. Меня ваша большая политика не интересует…»

— Ну, все… — Лина вошла на кухню и, обессиленная, упала на стул.

Клавдия знала, что Лина Волконская не переносит вида крови, рваного человеческого тела, что каждый раз, когда выезжает медэкспертом на место преступления, мучается тошнотой и даже иногда падает в обморок.

— Лина, деточка, возьми себя в руки, — встряхнула она гостью за плечи. — Надо закончить операцию.

— А я закончила, — ответила Лина и достала из кармана окровавленного халата кусочек сплющенного свинца. — Знаете, Клавдия Васильевна, меня сегодня даже не мутило.

— Она молодцом! — похвалил Подколзин, который ассистировал Лине. — Это я чуть в обморок не свалился, а она — молодец. Обязательно фильм про нее сниму.

— Телевизионный? — скептически произнесла Лина и подмигнула Клавдии.

— Ты что? — всерьез стал убеждать Миша свою возлюбленную. — Телевидение — великая сила! А ты знаешь, что на телевидении работали такие мастера, как…

Клавдия не дослушала лекцию о великой силе «ящика». Она бросилась в прихожую и запустила руки в свою огромную сумку.

— Да куда же она девалась, она должна быть здесь, — приговаривала Клавдия, вытряхивая на пол бумаги, бумажки и бумаженции.

— Что ты ищешь? Ma, что потеряла?

— Есть! — воскликнула Клавдия и подняла над головой визитную карточку, на которой было написано: «Михаил Сергеевич Горбачев».

— А я сразу понял, что у вас что-то стряслось. — Горбачев был в вязаной кофте, джинсах и мохнатых тапочках. — Нормально добрались?

— Да, спасибо.

— Ну проходите, Клавдия Васильевна, рассказывайте.

— Дело вот какое…

… Это, конечно, была безумная затея, позвонить Горбачеву. Но ничего лучше Клавдия не придумала. Президент СССР, как ни странно, вспомнил Клавдию сразу, очень обрадовался, пригласил в свой Центр в понедельник в удобное для нее время.

— Но мне надо сейчас, Михаил Сергеевич, — сказала Клавдия, стараясь вложить в эти слова как можно больше убедительности.

Горбачев молчал довольно долго. А потом сказал:

— Высылаю машину. Назовите свой адрес.

…Сейчас они сидели в гостиной, сидели одни.

Горбачев медленно листал бумаги, вынутые из пакета с голой девицей. Клавдия старалась на пакет не смотреть и ругала себя за то, что не переложила документы во что-нибудь более приличное. Просто все случилось так ошеломляюще быстро.

— Да-а, задачка. Задачка с двумя неизвестными, — наконец сказал хозяин. — И вы хотите, чтоб я позвонил Президенту?

Клавдия молча кивнула.

— Но вы, конечно, знаете, что у меня с ним отношения не самые лучшие?

Клавдия снова кивнула.

— Знаете, я вообще такого унижения, как после путча, никогда не переживал. Как мальчишку какого-то… — Он с досадой махнул рукой. — А ведь это я его вытащил в Москву! Я его защищал…

Клавдия опустила голову. Да, у хозяина накопилось много обиды на нынешнего Президента. Зря она все это затеяла.

Клавдия помнила последнее выступление по телевидению Президента СССР. Ему даже мая не подали. Очень торопились спихнуть…

— Так что вот так, уважаемая Клавдия Васильевна. Любить нам с Президентом друг друга не за что…

— Понятно, — кивнула Клавдия. — Вы извините.

Она поднялась, чтобы забрать документы.

— Но я позвоню, — вдруг сказал Горбачев. — Какие тут личные обиды? Дело ведь сейчас не в этом, правда?

Хозяин тоже поднялся:

— Ну одно неизвестное разгадали. Теперь — второе. Это уж я сам, вы извините. — И вышел из гостиной.

Клавдия сидела как на иголках. Но почему-то почти не волновалась.

— Поехали, — сказал Горбачев, вернувшись. — Второе неизвестное разгадано. Президент ждет нас.

В машине всю дорогу молчали. Только один раз Михаил Сергеевич повернулся к Клавдии и спросил:

— Вы этим делом занимались?

— Нет, это, так сказать, во внерабочее время, — ответила Клавдия.

— А в рабочее?

— В рабочее? — задумалась Клавдия. Действительно, чем она сейчас занимается? — Ах, да. Порнография…

— Порнография? — почему-то обрадовался собеседник. — Вы занимаетесь борьбой с порнографией? С вот такой? — показал он на голую девицу на пакете.

Клавдия покраснела — надо было заменить пакет…

ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ

Понедельник. 3.29–5.00

Чубаристову снова снился черный шар. Он летал-летал, туда-сюда, качался, взмывал, плавал, а потом вдруг стал с неимоверной быстротой опускаться прямо на его голову.

Бах!

Бах-бах-бах!

Чубаристов вскочил.

Спросонья не понял, что это так гремит. Оказалось, кто-то стучал в дверь.

На нетвердых ногах подошел, на всякий случай взведя курок «глока».

— Кто?

— Боров, это я, — услышал он голос Генерала.

— Охренел? Четыре ночи! — заворчал Чубаристов, пряча пистолет и открывая дверь.

То, что сейчас уже почти четыре часа ночи, для него самого было новостью. После визита к Лине и Мише он отправился по ресторанам, а потом пил с какими-то странными людьми где-то в подвале, но это уже помнил смутно.

— Ну ты даешь, — поморщился Генерал, разгоняя рукой запах перегара. — Ну-ка давай собирайся. Поехали!

— Куда?

— К цыганам! — зло сказал Генерал. — Иди в душ, быстро!

Виктор поплелся в душ. Генерал последовал за ним.

— Я мыться буду, — предупредил Чубаристов.

— Я тебе спинку потру, — сказал Генерал. — Ты давай очень-то не размывайся. Нас Маршал ждет.

Чубаристов вдруг вспомнил свой навязчивый сон про шар. Неприятно заныло под ложечкой.

— А что за дела?

— Узнаешь. Дела серьезные.

Через полчаса они катили в машине, Генерал отпаивал Чубаристова ядреным рассолом, приговаривая:

— Никакие алказельтцеры, никакие андрюсансверы не действуют на русского человека так хорошо, как простой огуречный рассол, да, Витя?

Чубаристов чувствовал, как хмель улетает из его головы и тела, но на его место вползает липкий, тягучий страх.

В такое время его еще не поднимали. Такой спешки не было никогда. И никогда задание не давал ему сам Маршал.

— Что там, Глушаков? — спросил он.

— Надо подчищать концы, — мрачно сказал Генерал. — Надо действительно ставить точку.

Маршал на этот раз был при параде. Подтянут, чист, бодр.

— Ну, Виктор, — сказал он, усаживая Чубаристова в кресло. — Помнишь о нашем последнем разговоре?

— Да.

— Помнишь, я тебе сказал, что задание будет ответственное?

— Да.

— Готов?

— Да, готов.

— Тогда — за работу.

— А можно подробнее? — сказал Чубаристов, заметив, что и Маршал отчего-то волнуется.

— Можно. Знаешь этого человека? — И Маршал положил на стол изображением вниз фотографию. — Его надо убрать.

Чубаристов протянул руку и перевернул фотографию.

Седые волосы, грубоватое лицо, открытая улыбка.

Президент…

Обаятельная женщина и высокопрофессиональный следователь Московской прокуратуры Клавдия Дежкина случайно оказывается в центре мафиозных разборок. Не сразу и не просто распутывает "важняк" клубок преступлений. На ее пути встречается немало непонятного и страшного, грозящего смертельным исходом. Но что поделаешь — это ее профессия.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

Ирина Зарубина Компромат

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

  Четверг. 8.14–12.51

  Четверг. 14.02–18.23

ДЕНЬ ВТОРОЙ

  Пятница. 6.14–8.23

  Пятница. 8.39–9.01

  Пятница. 9.41–11.59

  Пятница. 12.07–13.29

  Пятница. 14.17–14.31

  Пятница. 14.20–15.00

  Пятница. 16.48–17.56

  Пятница. 16.42–18.38

  Пятница. 18.03–19.11

  Пятница. 20.33–23.14

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

  Суббота. 1.02–2.37

  Суббота. 5.27–6.40

  Суббота. 6.51–8.01

  Суббота. 11.24–15.44

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

  Понедельник. 8.27–11.25

  Понедельник. 11.38–12.43

  Понедельник. 13.04–14.11

  Понедельник. 14.17–15.31

  Понедельник. 14.15–15.09

  Понедельник. 15.32–17.03

  Понедельник. 19.57–20.51

  Понедельник. 23.01–00.00

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

  Вторник. 9.43–10.25

  Вторник. 10.15–10.32

  Вторник. 10.44–12.50

  Вторник. 10.37–13.38

  Вторник. 13.01–14.36

  Вторник. 14.22–15.49

  Вторник. 9.25–14.31

ДЕНЬ ШЕСТОЙ

  Среда. 16.45–18.12

  Среда. 19.31–21.49

  Среда. 21.10–22.31

  Среда. 7.15–22.31

ДЕНЬ СЕДЬМОЙ

  Четверг. 9.03–10.20

  Четверг. 10.42–11.18

  Четверг. 11.31–12.49

  Четверг. 13.05–15.41

  Четверг. 15.50–16.48

  Четверг. 17.23–18.55

  Четверг. 16.37–17.55

  Четверг. 18.59–19.46

  Четверг. 18.01–19.40

  Четверг. 19.59–20.22

  Четверг. 20.23–21.05

ДЕНЬ ВОСЬМОЙ

  Пятница. 3.45–12.14

  Пятница. 2.41–4.19

  Пятница. 2.18–9.50

  Пятница. 7.12–9.24

  Пятница. 7.19–9.38

  Пятница. 9.48–11.14

  Пятница. 11.40–13.17

  Пятница. 12.56–14.40

  Пятница. 15.27–16.43

  Пятница. 14.51–17.22

  Пятница. 17.29–19.40

  Пятница. 14.23–19.27

  Пятница. 18.53–21.09

  Пятница. 20.48–23.44

  Пятница. 22.30–23.59

ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ

  Суббота. 00.12–1.02

  Суббота. 00.00–1.23

  Суббота. 1.23–2.10

  Суббота. 1.41–3.11

  Суббота. 3.49–5.32

  Суббота. 5.01–5.17

  Суббота. 5.32–6.03

  Суббота. 5.20–5.57

  Суббота. 6.33–7.49

  Суббота. 5.58–6.29

  Суббота. 8.20–10.55

  Суббота. 6.37–7.22

  Суббота. 3.45–4.11

  Суббота. 7.26–7.48

  Суббота. 4.19–5.59

  Суббота. 9.49–15.37

ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ

  Воскресенье. 15.29–16.45

  Воскресенье. 17.31–19.36

ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ

  Понедельник. 3.29–5.00 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg