«Голубая роза»

Голубая роза (fb2) - Голубая роза (Сыщик Кемаль - 1) 1771K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Яна Темиз

Яна Темиз Голубая роза

Двадцать лет спустя – вместо предисловия

Дорогие читатели!

Я никогда не читаю и не пишу предисловий.

Скорее всего, вы не любите их так же, как я, но это не предисловие – это оправдание и объяснительная записка.

Или последнее слово обвиняемого на суде – попробую себя и в этом жанре.

Друзья мои, я представляю на ваш суд свой самый странный и очень давно написанный роман.

Он появился на свет случайно и почти против моей воли: много лет назад я задумала детективную повесть, с наслаждением погрузилась в эту работу, и частью моего замысла была писательница – я придумала её, чтобы писать от её имени, спрятав саму себя, скучного автора учебных пособий, за её маской. Я придумала, что я просто переводчик, а она хочет стать турецкой Агатой Кристи, она филолог, специалист по английской литературе, она… и тут она принялась жить собственной жизнью, совершенно независимо от меня.

Детективный роман об убийстве в Кушадасы превращался во всё более толстую стопку бумаги, я вживалась в семейные проблемы моих персонажей, я пробовала на вкус варианты названия (что-нибудь про птиц? или про змей? или?..), а моя главная героиня, мой придуманный автор, диктовала мне свой взгляд на вещи – и в какой-то момент я, не найдя убийцу, вдруг отложила эту увлекательную работу и начала писать повесть “Голубая роза”. Твёрдо зная, что она будет называться именно так и что её последними словами будут… впрочем, это классика, а я не стану подсказывать вам последние слова детектива.

Итак, это мой первый литературный опыт – потом я, конечно, дописала “Приют перелётных птиц”, а после него сочинила несколько других, давно изданных и, может быть, знакомых вам романов: так вышло, что издавать серию из пяти книг издатели предпочли с конца. Время шло, и были изданы две книги, не входящие в неё, и я писала рассказы и либретто, а сейчас у вас в руках – мой самый первый, самый юный, самый неопытный текст. Я выросла и повзрослела, мои героини сейчас тоже были бы не такими, как двадцать лет назад, но я всё равно их люблю и надеюсь, что вы отнесётесь к ним снисходительно.

Спасибо всем, кто поддерживал меня, и тем, благодаря кому мои фантазии обрели обложки и превратились в настоящие книги.

Яна Темиз

Маленькая глава без номера. Пока не убийца

– Нет-нет, о том, чтобы вы приходили ко мне, и речи быть не может! Кто-нибудь обязательно узнает, тут всё у всех на виду, вам самой это ни к чему. Да, надо поговорить, конечно. Далеко от дома я отлучиться не смогу… давайте сделаем так: около нас строят еще один такой же дом – буквально в двух шагах… а, вы знаете? тем лучше. Так вот: заходите в подъезд и ждите меня. А что в этом особенного? Не можем же мы обсуждать наши проблемы на лавочке в сквере! Там нас кто угодно увидит, и меня потом замучают расспросами. А в тот дом постоянно ходят смотреть квартиры, и на этих посетителей никто внимания не обращает… что? нет, это вовсе не стройка – почти законченный дом, никакой грязи. И, между прочим, как я вас узнаю в людном месте? А там сразу будет понятно. Всё, решено: в половине второго – или нет, лучше в час. В этом недостроенном доме. У меня есть еще одна причина встретиться с вами там: я вам хочу кое-что показать… именно там, да. Кстати, можете подняться на второй этаж – там обе квартиры не заперты, и в одной из них деревянная скамейка в прихожей, вы увидите…

И это, скорее всего, будет последним, что ты, детка, увидишь в своей жизни! Не надо было тебе становиться у меня на дороге…

Глава 1. Математик

«Как все-таки удобно, что балкон у нас угловой», – думала Сибел, поворачивая за угол этого самого балкона. Отсюда ей была хорошо видна дорожка, ведущая от подъезда к стоянке, и почти вся стоянка. Минуты через полторы выйдет муж, и она с улыбкой помашет ему рукой. При этом второй рукой она крепко прижимала к себе десятимесячную и уже становящуюся тяжелой дочку.

Муж не выходил. Наверное, ждет лифта, вместо того чтобы взять и спуститься пешком… ленится. Сибел автоматически опустила глаза: когда надо мыть балкон – сегодня или можно оставить до завтра? Пожалуй, подождет еще денек.

Сквозь балконную дверь было слышно, что в квартире что-то кричала пятилетняя Газель. Через двадцать пять минут ее отправлять в школу. За это время надо ее покормить и переодеть. Чего она может требовать сейчас своим криком?

Малышка недовольно завозилась, захныкала, стала вертеться и вырываться. Сибел перехватила ее свободной рукой, ей стало удобней, и она успокоилась.

Муж наконец-то вышел из подъезда, просматривая на ходу какие-то бумажки. Значит, открывал почтовый ящик, доставал счета и поэтому задержался.

А мусор забыл-таки взять. Нехорошо.

Их дом формально входил в кооперативный городок «Арыкент», построенный лет десять назад даже не на окраине Измира, а за чертой города. Но время шло, строительство велось постоянно, центр и старые обжитые районы были застроены так, что жителям не только некуда стало ставить машины, но можно было здороваться за руку, находясь на балконах соседних домов. И город разрастался, взбираясь на окрестные горы или отвоевывая у моря заболоченное мелководье.

Их район давно уже считался частью Измира, более того, стал престижным местом жительства среднего класса: адвокатов, врачей, инженеров, учителей и состоятельных пенсионеров. Тихое, экологически чистое место, с видом на море – красота… Несколько лет назад выяснилось, что дома «Арыкента» построены слишком далеко друг от друга, а земля здесь теперь дорогая, и иметь баскетбольную площадку, несколько стоянок и теннисный корт кооперативу не по карману. Непозволительная роскошь, о чем только думал застройщик? Вдобавок началось затяжное судебное разбирательство по поводу нескольких участков на горе, которые бывший владелец якобы оставлял за собой, а кооператив использовал под скверы и детские площадки…

Словом, кооперативу пришлось уменьшить свои владения, а бывшие владельцы когда-то дешевых кусков горного склона построили на них еще два невысоких дома и достраивали третий. Но персонал, обслуживающий «Арыкент», отказывался выносить мусор и приносить покупки в эти дома, если им за это не платили дополнительно. Жильцы же, и Сибел в том числе, доплачивать отказывались.

А Мехмет опять забыл взять мусор, и теперь пакет простоит у двери до вечера.

А там много всякого… кости от вчерашней рыбы, например! Значит, если Фатош выпустит собаку или эта старая карга снизу – свою ненаглядную кошечку, их зверье опять раздерет пакет, всё разбросает, и придется убираться на лестничной клетке.

«Затащить пакет с мусором в квартиру», – раздраженно добавила Сибел еще один пункт к своему плану на ближайшие несколько часов.

На повороте дорожки муж остановился и помахал рукой. Улыбающаяся без малейшей тени раздражения жена уже махала ему, заранее переместив дочку на одну левую руку.

«Черт бы побрал этот Измир, – думала в это время Сибел, поеживаясь от прохладного ветра. – У нас в Анкаре хоть и холоднее бывает, но зато всегда знаешь, чего от погоды ждать. А тут… вроде совсем весна, а как подует с моря… удастся ли положить малышку спать на балконе?»

«Не забыть бы помахать ей еще раз от машины, – думал муж. – А то обидится. Черт возьми, как же мне все это надоело!»

Через несколько минут, проводив глазами удаляющуюся машину мужа, Сибел быстрым шагом вошла с балкона на кухню, взяла свободной рукой пустую молочную бутылку, стоявшую на раковине, запястьем нажала на смеситель, налила в бутылку воды и направилась к входной двери… да, она всегда думала о себе именно так: подробно фиксируя каждое действие. И как будто наблюдая за собой со стороны.

Сибел была математиком. И вот уже скоро десять лет, как ее математические способности оказались востребованными только дома. Кто бы мог подумать, что математик, да к тому же хороший, любящий свою профессию, будет лучше вести домашнее хозяйство, состоящее из четырехкомнатной квартиры, дачи, мужа и трех дочерей, чем обычная домохозяйка.

Между тем оказалось, что без математического мышления и логики жизнь стала бы для Сибел совсем невыносимой. Ее день был расписан с точностью до минуты. Если она собиралась сейчас выйти и занести обратно в квартиру мешок с мусором, что не входило ранее в ее планы, то по пути она вынесет и освободившуюся молочную бутылку, а заодно и польет из нее цветы на лестничной площадке.

Таким образом, незапланированные действия не отнимут у нее дополнительного времени. Всё четко и по плану, без промедления и лишних движений.

– Мама, я тебе кричала, кричала! – обиженно затараторила Газель, увидев мать, выходящую с бутылкой из кухни. – Ты мне никогда сразу не отвечаешь!

Газель была обидчива и склонна к обобщениям.

– А что ты хотела сказать? – на ходу спросила Сибел.

– Если хвостом вниз, то это «девять», а если хвостом вверх, то «шесть»? Да?

– Да. Неужели ты никак не можешь запомнить? – Сибел уже вышла из квартиры и быстро поливала цветы.

– А если две «тройки» перевернуть и сложить, то получится «девять» или все равно «шесть»?

– Что-что? Как перевернуть?

– Ну ты никогда не понимаешь! Вверх ногами перевернуть и сложить. Получится перевернутая «шесть» или нормальная?

– Ничего не получится. Не надо их переворачивать, и все. Из двух троек «девять» никогда не получится!

– Даже если перевернуть?

– Только если перемножить!

Сибел закончила поливку, поставила бутылку в угол у двери и внесла в прихожую черный пакет с мусором. Вынести самой? Или пусть все-таки муж вечером?

– Газель, у тебя осталось двадцать минут, даже меньше! Не говори глупостей и иди поешь.

Наверное, с детьми надо разговаривать не так.

Потерпеливее и поласковее. Но нет ни времени, ни сил. Разве могла она предположить десять лет назад, что она, умница Сибел, лучшая студентка лучшего университета страны превратится в образцовую домохозяйку и раздражительную мать трех дочерей?

По средам муж уходил на работу в двенадцать, до этого ездил на рынок и в супермаркет. И сейчас ей предстояло разобрать кучу пакетов, нагроможденных в коридоре. Разложить по местам все продукты, пересыпать в банки все, что пересыпается; уместить в холодильник все, что портится; унести в ванную все, что чистит и моет. Дальше: разгрузить посудомоечную машину, проводить среднюю дочь в школу, развесить белье (но это минут через тридцать, когда машина остановится), помыть шпинат, пропылесосить гостиную, погладить (обязательно сегодня! уже много белья накопилось!), положить спать малышку… Да, так класть ее на балконе или нет?

Сон на балконе был просто спасением для Сибел. Во-первых, ребенок там быстрее засыпал и спал дольше и спокойнее. Во-вторых, Сибел могла сэкономить время на прогулке: все равно ведь девочка кислородом дышит и на солнце лежит.

Идею укладывать малышку спать на балконе ей подала Катя – русская соседка, живущая в квартире под нею. Точнее, не живущая, а иногда приезжающая. Ее муж весьма преуспел в России, занимался то бизнесом, то строительством, женился на типичной русской красавице, но жить мечтал в родном Измире. Поэтому и купил эту квартиру, почти не глядя и не торгуясь, приехав в очередной отпуск. Потом они с Катей уехали загорать в Анталью, а в квартире начался жуткий ремонт с отбиванием кафеля, ломкой стен, заменой всей сантехники, дверей, окон, полов.

За месяц ремонта отсутствующих хозяев возненавидел весь дом. Грохот стоял невообразимый. И ничего нельзя было сделать – не остановишь же работы на середине. Но ремонт закончился, приехала вежливая и милая Катя, перезнакомилась со всеми соседями, за ремонт извинялась. Говорила она по-английски, вставляя смешные ломаные турецкие фразы, красоты своей фотомодельной словно не замечала, была любезна и улыбчива, а через полгода навезла всем матрешек, русских шалей, красивых шкатулок, часов… ее простили.

Сибел любила, когда Катя в свои редкие приезды приходила к ней. Во-первых, можно попрактиковаться в английском: Сибел не любила деградировать ни в какой области, а язык без практики тут же забывается. Во-вторых, Катя всегда сразу проходила на кухню.

– У нас в России все разговоры и посиделки только на кухне. И можешь не сидеть сложа руки из вежливости. У тебя куча дел, вот и делай их, а со мной болтай одновременно. А чай я себе сама сделаю – и не надо ничего заваривать, я возьму пакетик «Липтона».

За это Сибел, которой всегда было безумно жаль времени, потраченного на чаепития с соседками, готова была принимать Катю когда угодно… тем более что приезжала она нечасто.

В один из таких кухонных визитов Катя и сказала:

– А у нас почти все дети в любую погоду спят в колясках на балконе. Очень удобно. Не надо выходить, одеваться, краситься – а ребенок воздухом дышит.

Сибел тут же оценила все преимущества такой системы.

Она любила все рациональное.

За десять лет она научилась мгновенно характеризовать любое предстоящее ей дело по нескольким параметрам. Дело могло быть срочным: его надо сделать сегодня или, что хуже, оно осталось от вчера. Его можно отложить на завтра или сделать в любой день в течение недели. Дело могло быть таким, которое потребует личного внимания Сибел на долгое время. А могло быть таким, которое в основном делается само – как стирка и мойка посуды в машине. Значит, если есть дело первого типа – приготовление долмы, например, – то его надо совместить с делом второго типа: пусть в это же время что-нибудь стирается.

Дело могло быть таким, которое можно делать в присутствии ползающего ребенка. Или же ребенок должен быть надежно посажен на стул или в кроватку. А гладить вообще можно только когда малышка спит: иначе начинается охота за проводами и розетками.

Дело может касаться самой Сибел лично и не задевать остальных членов семьи (постричь ногти или принять душ). Оно может касаться всех (ужин) или одного мужа: подготовить ему одежду и обувь и просмотреть его лекцию.

Все сегодняшние дела Сибел уже мысленно разложила по полочкам, расклассифицировала и систематизировала. Если все пойдет по плану, останется около часа свободного времени до возвращения мужа и старшей дочери.

– А если лошадке очень нужно сказать что-нибудь кошечке, она сможет мяукнуть?

Это вне плана – и всегда неожиданно!

– Нет, не сможет. Лошади не мяукают.

– Но если ей очень-очень нужно?!

– Ну, я не знаю. В мультфильме сможет. Или в сказке. Доедай, пожалуйста, через десять минут придет твой автобус.

– А ты мне дашь чего-нибудь сладенького?

Надо, действительно, что-нибудь испечь. Жаль тратить заветный остающийся час, но что делать? Да, сегодня среда, можно вечером позвать Айше: если к ней, как всегда по средам, приедет Октай, то они могут зайти на чашку кофе. Придется печь. Или, наоборот, в присутствии Октая не стуит демонстрировать, какая она, Сибел, хорошая хозяйка? Айше-то точно ничего не испечет даже ради его прихода. А зря, между прочим. Так он на ней еще сто лет не женится.

– Убери, пожалуйста, тарелку… Хотя нет, я еще машину не освободила. Попробуй сама переодеть блузку. У меня малышка на руках.

– Ладно, я вижу.

Газель отправилась в детскую, недовольным тоном ворча: «Малышка, малышка!».

Она заранее предчувствовала, что сама эту блузку не наденет, ни за что не наденет, там такие противные пуговицы! – нет уж, придется мамочке посадить куда-нибудь сестренку и заняться ею, Газель. Ее маленькое сердечко разрывалось от ревности и обиды: раньше ее саму считали маленькой и беспомощной, а теперь только и слышишь: «Малышка, малышка!». Даже по имени ее никогда не зовут, а только так – ласково!

– Мам! Она не надевается! – капризно и требовательно закричала Газель, для правдоподобия развернув и смяв аккуратно сложенную блузку.

Сибел посадила младшую дочку в детский стул, сунула ей погремушку и, сопровождаемая ее недовольным плачем, пошла к Газель. Сейчас было важно отправить ее в школу без обычного скандала, а малышку все равно надо спать укладывать, пусть пять минут поплачет.

У Сибел всегда был наготове оптимальный план очередности действий. Друзья шутили, что она и жеста лишнего не сделает. А что смешного? Зачем ей лишние жесты и откуда время на них?

Застегивая кофточку Газель и говоря ей привычные слова о том, что она теперь большая, взрослая девочка, школьница, которой стыдно кричать и капризничать, Сибел вернулась к своим прерванным мыслям.

Нет, ничего печь она не будет.

Но с Айше поговорить не мешает. И прежде чем звать их с Октаем на вечер, надо бы выяснить кое-что об их отношениях. Во-первых, можно ненароком сказануть что-нибудь лишнее и испортить Айше ее собственные планы и расчеты.

Говорить ли, например, при ней Октаю о соседней даче, которую можно недорого приобрести? Если они поженятся, им все равно нужна будет дача, и деньги у Октая есть, но… обсуждают ли они планы на будущее? И общие ли у них планы?

Во-вторых, прервала сама себя Сибел, нехорошо, что по дому уже ходят сплетни: якобы он остается у нее ночевать, и кто-то видел, как он открывал дверь Айше своим ключом. Надо хотя бы сказать Айше, чтобы была поосторожнее. О чем она думает? Ведь неглупая женщина… сплетни, кто что ни говори о свободе, все-таки нехорошо.

Почему Октай до сих пор на ней не женился? Конечно, она разведена, а у него это был бы первый брак. Хотя Айше замужем-то была всего месяц, но почему-то для мужчин это так важно…

Айше была соседкой и лучшей подругой Сибел.

Когда они познакомились, обе страшно удивились, что не встретились раньше.

Оказалось, что они учились в одном университете – правда, с разницей в два года, Сибел была постарше. К тому же Айше занималась языками и литературой – какой-то ерундой, по мнению Сибел, училась в другом корпусе, и в одних и тех же компаниях они не бывали, хотя постепенно вспомнили и вычислили несколько общих знакомых.

Сибел жалела Айше: как же у нее всё неудачно сложилось!

Умница, красавица, ей, как и Сибел, сразу после окончания университета предложили место ассистента и аспирантуру, тогда же она и вышла замуж… А через месяц – развод, отказ от перспективного места, переезд в Измир. Конечно, для Айше это родной город, переселиться сюда для нее не трагедия, не то что для Сибел.

И что? Тридцать лет, ни мужа, ни детей; есть, правда, интересная работа – и в местном университете, и в частной школе; масса каких-то увлечений и хобби… нет, надо ее выдавать замуж, пока она всерьез не засела писать этот свой дурацкий роман!

Закрыв дверь за Газель, Сибел вернулась на кухню, взяла на руки орущую малышку, вытащила и разложила по местам несколько пакетов, купленных мужем, – и точно в тот момент, когда дочь вышла из подъезда, уже стояла на балконе и с дежурной улыбкой махала ей рукой.

Если бы Сибел спросили, как она умудряется рассчитать время, нужное дочке, чтобы спуститься с третьего этажа, она бы только пожала плечами. Газель иногда бегала по лестнице вприпрыжку, иногда еле шла, то разглядывая цветы, то повстречавшись с соседской кошкой, но Сибел никогда не опаздывала и не появлялась на балконе раньше времени. Это был ее дар, ее талант – использовать каждую отпущенную ей минуту.

Жаль, что никто этого не ценил.

Подруг у Сибел было мало. Визитов из вежливости она не признавала, и соседки быстро отучились приходить к ней просто так. Их отпугивала ее сосредоточенность, неумение расслабиться и просто болтать или пить чай, не делая при этом ничего дополнительно.

Газель вскарабкалась в школьный автобус. Теперь нужно уложить малышку – лучше все-таки на балконе, ветер вроде утих, и можно заняться делами. Среди неотложных была завтрашняя лекция Мехмета, Сибел точно знала, что у этой задачи есть еще как минимум два варианта решения, надо их ему показать. А учебник? Успеть бы написать хоть несколько страниц – мужу надо помогать, да и самой интересно.

С ребенком на руках Сибел прошла в спальню за одеялом, по пути отключила стиральную машину; проходя через кухню, одной рукой вытряхнула из пакета в раковину шпинат, закупорила ее пробкой и включила воду. Пусть отмокнет немного, потом будет проще мыть.

Не забыть бы спросить Октая, если они с Айше зайдут, про это новое лекарство. Наверняка Мехмет начал полнеть от него. И диету надо обсудить. А заводить разговор о даче и о совместном с Айше будущем, пожалуй, не стоит. Сами разберутся, не маленькие.

Октай Гюльолу был приобретением Сибел, и она им законно гордилась.

Во-первых, нашла мужу такого врача и друга; во-вторых, идеальный вариант для Айше.

Сибел отдавала себе отчет, что, будь она свободна, она сама не осталась бы равнодушной к Октаю. Это же мечта любой женщины: преуспевающий врач-окулист, высокий, красивый, черноглазый, прекрасно одевается, следит за собой, умеет себя вести… собственный дом в престижном районе коттеджей, прямо у моря, хорошая машина… а Айше хоть бы очки сняла, что ли! И уши бы проколола!

Укачивая малышку в коляске и размечтавшись об этой красивой (увы, чужой!) любви, Сибел на секунду отвлеклась от своих четких, реалистических мыслей и планов на день, от привычных «во-первых» и «во-вторых». И по странной ассоциации из глубины сознания всплыло обычно подавляемое: «Если бы в коляске был сын!».

Ее муж мечтал о сыне, и она сама давно привыкла хотеть мальчика. Когда родилась старшая дочь, ни Мехмет, ни Сибел особенно не огорчились… так, чуть-чуть. Все равно ведь хорошо иметь двух детей, вот второй и будет мальчик. Но вот уже третья попытка оканчивается неудачей.

Если бы в коляске был сын, Сибел могла бы спокойно спланировать не один день или ближайшую нуеделю, а свое будущее вообще. Насколько это возможно. Тогда было бы ясно: больше детей не рожать, через пять лет отдать мальчика в начальную школу, а может, и раньше в детский сад, и устроиться на работу, и самой написать заказанный мужу учебник тригонометрии, и привести себя в порядок, и выходить из дома без коляски, и общаться с коллегами, и говорить на профессиональные темы, и нанять домработницу…

Но малышка в коляске была девочкой.

Надо было принимать решение: или быстро заводить еще одного ребенка (а где гарантии, что это будет мальчик?!), или остановиться на трех дочерях. Второй путь открывал перед Сибел ту же перспективу: отделаться от ненавистного домашнего хозяйства, которое она так идеально вела, и сохранить себя как личность и профессионала. Но сохранить надо и мужа – а для этого предпочтительней рискнуть еще раз.

Не надо забывать, где он работает. Она, Сибел, пишет ему интересные лекции и придумывает оригинальные способы решения задач и доказательства теорем, и студенты его любят. Значит, и студентки тоже.

Наивно предполагать, что тридцатипятилетний, жизнерадостный, обаятельный мужчина будет хранить верносуть тридцатидвухлетней, часто беременной и отнюдь не хорошеющей жене. Особенно если он по долгу службы окружен двадцатилетними студентками и двадцатипятилетними аспирантками. Арифметика, а не высшая математика!

Это только Айше со своим идеализмом и максимализмом приходит в ужас от таких предположений. Сибел вспомнила свой недавний разговор с ней.

– И ты бы его простила? – в глазах Айше было не просто удивление, а что-то вроде отвращения.

Ничего, вот выйдет замуж не на месяц, а на подольше, да за такого красавца, как Октай, – заговорит по-другому! У того ведь тоже вокруг – медсестры, санитарки, практикантки, не говоря уж о благодарных восхищенных пациентках.

– А что мне прощать? – сказала она вслух. – Я же ничего конкретного не знаю. И знать не хочу! Считается, что он мне не изменяет, и хорошо.

– То есть ты в принципе отвергаешь возможность постоянства, любви, верности? Как же можно жить вместе, ложиться, прости за нескромность, в постель, рожать от него детей – и такое о нем думать?!

– Понимаешь, Ай, ты зарылась в свои книжки, и жизни не знаешь, а в ней всё не так однозначно, – уменьшительные имена прижились в их общении с легкой руки Октая.

«В Америке, – говорил он, – никто ни к кому не обращается, выговаривая все имя целиком. У каждого есть nickname. Очень удобно, не то что у нас!».

Он и прозвал Айше – Ай.

«Тебе не идет такое старинное имя! С именем «Айше» надо носить тюрбан или паранджу. Я буду звать тебя «Ай» – «Луна». Романтично и красиво!»

– Понимаешь, Ай, – сказала тогда Сибел, – жизнь не роман. И раз уж ты, идеалистка, сама заговорила о постели, так я тебе скажу кое-что. Мне и вторую и третью беременность врачи предписали вообще воздерживаться от секса. А что делать мужу?

– И он тебе изменял? – отвращение на лице Айше читалось так ясно… так неприятно читалось.

– Я не знаю, – честно сказала Сибел. – Но если и да, то для меня это не важно. Он же любит и ценит меня и детей, и семью как таковую. Если он что-то себе и позволит, или уже позволил, – поправилась она, – пусть. Это же ненадолго.

– А если ты себе «позволишь»? Он тоже так рассуждает?

– Ну что ты говоришь? Во-первых, я себе никогда не «позволю», как ты выражаешься. Мне просто физически некогда! Во-вторых, мужчины и женщины – это же разные вещи!

Айше почему-то засмеялась.

– Что ты смеешься? Конечно, ты феминистка, считаешь, небось, что мужчины и женщины одинаковы?

– Нет, я считаю, что женщины намного лучше! А смеюсь я потому, что это очень в твоем духе так сказать: я не изменяю мужу, потому что мне некогда! Ты только не обижайся, Си, но это очень забавно звучит!

Разговор тогда закончился сам собой: Мелисса пришла из школы, Сибел стала накрывать стол для ужина, но какой-то неприятный осадок остался. Вспомнился и обрывок другого разговора с Айше.

– Обязательно надо родить сына! – поделилась своей главной проблемой Сибел.

– Си, ты же гордишься своей логикой! Ну, подумай: если его три прелестные дочери, по-твоему, не удержат, то и рождение сына ни на что не повлияет.

– Нет, Ай, сын – это совсем другое! Это же аксиома!

«Если бы в коляске был сын», – снова всплыло в мыслях Сибел. Но тут она заметила, что малышка уже спит.

«Что же я стою, качаю коляску? Интересно, давно она заснула?» – и Сибел ринулась на кухню смотреть на часы. Слава богу, всего десять минут прошло. Всё! Ребенок спит, можно спокойно приниматься за дела.

Сибел делала все быстро, но никогда не спешила специально.

«Пойду гляну на задачу, и пока буду мыть шпинат, придумаю другой ход решения. Белье потом повешу…»

И в этот-то момент раздался резкий, неожиданный, не запланированный Сибел звонок в дверь.

Глава 2. Филолог

Айше торопилась.

Не то чтобы опаздывала, время у нее еще было, но так хотелось поскорее попасть домой. Может, удалось бы написать две-три страницы.

Если бы уметь все планировать и предусматривать, как Сибел, можно было бы столько успеть! Она бы непременно придумала, чем заняться, сидя в автобусе, попавшем в пробку, а Айше только нервничала. Ей после лекции в университете предстояло еще ехать в частную школу, где она преподавала французский. В промежутке было время заехать домой, что-нибудь съесть и принять душ.

Айше улыбнулась.

«Принять душ» – по классификации Сибел: дело, которое нельзя отложить, которое не сделается без моего участия, которое касается меня лично, но задевает и других (не ходить же потной!), на которое требуется от десяти до пятнадцати минут и во время которого можно думать о чем угодно! Хорошо еще, что мне не надо рассчитывать, где в это время должны находиться дети.

А писать роман – интересно, какое дело? Касается ли оно только меня? И я чувствую, что его нельзя отложить! Давай-ка по методу Сибел: расслабься – и прикинь, чем закончить третью главу!

Айше обожала детективы. Как многие.

Но, в отличие от этих многих, ей в этом категорически нельзя было признаваться. По роду своей деятельности детективы ей полагалось презирать, и нужно было лишь уметь поговорить о признаках этого жанра, о его эволюции и влиянии на нормальную серьезную литературу. Которую Айше преподавала, знала как свои пять пальцев и любила.

– Ну почему нельзя любить детективы? – жаловалась иногда Айше своей соседке и теперь уже подруге Сибел. – Вся наша университетская публика настолько высокомерна! Как будто для собственного удовольствия сами Пруста или Джойса регулярно читают. Я, кстати, и их читала и читаю! А детективы – это совсем другое: как шахматы, например, или кроссворды, или вышивание крестиком. За это ведь меня бы не упрекнули?

И вот в один прекрасный момент Айше поняла, что хочет написать детектив сама. И может. И напишет. И вообще этот детектив уже весь готов и так и просится на бумагу.

«Это, кажется, Расин сказал о своей «Федре»: «Она готова, осталось только ее написать», – подумала тогда Айше. В свои тридцать лет она была лучшим в университете и, может быть, во всей стране специалистом по истории английской и французской литературы, поэтому цитата в качестве своей мысли была для нее совершенно естественна.

О романе она сказала только Сибел.

Айше не любила говорить о важных, но еще не завершенных делах. Из суеверия. Только скажешь что-нибудь в будущем времени, и успеха не жди. Эту мысль она еще в юности подцепила в романе Дюма-отца – самом неподходящем месте для обретения умных мыслей. И роман-то она читала ради практики во французском. Но запомнила, как какая-то дама сказала с горечью: «Я пренебрегла любовью человека, который никогда не говорил «я сделаю», а всегда «я сделал»!»

– Глупости, – говорила на это Сибел. – Я тебе могу сейчас же быстро сказать, что я буду делать сегодня, и завтра, и послезавтра, и всё это сделаю.

– Нет, Си, в этом что-то есть. И это, наверное, не относится к простым повседневным вещам. В общем, ты никому не говори, что я пишу роман. И Октаю тоже!

– Конечно, не скажу. Но лучше бы ты замуж вышла.

У Сибел своя логика и свои ценности. Ей не понять, как незамужняя тридцатилетняя Айше может жить и не чувствовать себя обделенной. А Айше не чувствовала. Она была молода, недурна собой, свободна, счастлива и могла заниматься любимым делом.

Автобус наконец-то поехал, но через две минуты встал на остановке.

«Перестань нервничать, – уговаривала сама себя Айше, – время есть, к занятию готовиться не надо, там одно Passé Immédiat, принять душ и переодеться – пятнадцать минут. Лучше решай, что все-таки делать с полицией».

Это была ее единственная проблема.

Жизнь Айше складывалась так, что она ничего не знала о работе полиции. Ее старший брат был адвокатом, поэтому о законах и суде она что-то слышала и всегда могла задать ему вопрос. Только надо придумать благовидный предлог. Вряд ли брат одобрит ее писательские намерения.

А что делать с полицией?

– Ты перенеси действие в Англию или Америку, – говорила Сибел. – Ты же столько детективов читала, что всё, небось, знаешь. Даже я из фильмов кое-что помню. Или сходи в полицию и скажи: я пишу роман, пустите меня в расследование. Или придумай какую-нибудь – как ее? – мисс Марпл. Чтобы обойтись без полиции.

– Никто не поверит. Получится слишком условная, надуманная конструкция. И я не хочу писать про Англию!

– А зачем тебе вообще писать детектив? Напиши просто роман.

– Си, я не знаю – зачем. Он сам таким получается. И расследование я придумала, но вдруг профессиональные полицейские делают что-нибудь не так? Меня-то в основном психология интересует.

Психология захватила Айше недавно и не отпускала. Разумеется, занятия литературой предполагают хоть какое-то знание психологии, но раньше Айше не приходило в голову читать специально всяких там Фрейдов. Получилось это случайно, когда средняя дочь Сибел Газель стала устраивать истерики от ревности после рождения третьего ребенка и вдобавок начала почему-то панически бояться пауков, мух, комаров, ос…

И без того нелегкая жизнь соседки превратилась в настоящий кошмар. И неизвестно, во что бы она превратилась, если бы не София. София жила на первом этаже, ее младший сын был ровесником Газель, и она-то за три недели избавила девочку если не от ревности, то от истерик и страхов.

– София, ты что, добрая фея? – удивлялись Айше и Сибел.

– Да нет, девочки, просто вы каждая на своей науке зациклены и больше ничем не интересуетесь. А я как раз книжку по детской психологии читаю. И по телевизору специальный цикл передач есть. Вот ты, Айше, высоты боишься, да? Это тоже, оказывается, связано с детскими переживаниями и стрессами.

– Были бы мы в Америке, ты бы могла психоаналитиком работать. Октай говорит, там у каждого свой психоаналитик.

– А у нас пока каждый сам себе психоаналитик. Самообслуживание. Хочешь, Айше, я тебе книгу дам? Сможешь без страха с балкона вниз смотреть!

– Давай!

Так Айше неожиданно для себя стала читать про фобии, мании, стрессы и депрессии… почему после этого она вдруг стала придумывать сюжеты детективов? Она столько их прочитала, что ей бы никогда и в голову не пришло самой стать не читателем, а автором. А после многолетнего чтения чуть ли не всей англо– и франкоязычной классики разве возьмешься за перо?

И вдруг оказалось, что только это занятие важно и интересно для Айше. И каждый день, как сегодня, она торопится после лекции в университете и перед занятиями в школе к своим персонажам, к своему придуманному миру, к исписанным и чистым листам бумаги на письменном столе.

«И как это Сибел ухитряется так равномерно распределить свое время между тем, что ей хочется делать, и тем, что совсем не хочется? И всё-всё успевает! А я вот могу хорошо делать только то, что мне действительно нравится!»

Автобус снова дернулся после очередной пробки, и вдруг Айше поняла, как ей поступить с полицейским.

Обдумав пришедшую идею, она вернулась к реальности и заметила, что сидящий напротив мужчина не отрываясь смотрит на нее и многозначительно улыбается. Только этого не хватало! Она быстро привела в порядок лицевые мышцы – и на нахального незнакомца смотрела в упор не юная, строгая и серьезная дама в очках, доктор или учительница. Мужчина изумленно вытаращился: куда же делась привлекательная, легкомысленно улыбающаяся молодая женщина, поглядывающая на него (именно на него!) сияющими голубыми глазами? И быстро отвел взгляд: на эту унылую и неприступную даму глазеть и неловко и неинтересно.

Айше знала это свойство своей внешности – изменяться не в зависимости от одежды или косметики, а только от настроения и выражения лица. Когда она улыбалась, то казалась почти красавицей; когда была усталой или просто о чем-нибудь напряженно думала, ее привлекательность почти пропадала, и ей можно было дать гораздо больше ее тридцати лет.

Конечно, это присуще практически всем людям: внешность значительно меняется вместе с их внутренним состоянием, но у Айше эти переходы были столь разительны, что мало знакомые с ней люди, бывало, с трудом ее узнавали. Иногда, как сейчас, она пользовалась своей мимикой сознательно, убирая улыбку на экзаменах и заседаниях кафедры и, наоборот, очаровательно улыбаясь не слишком любезной пожилой соседке.

Но это бывало крайне редко, потому что актриса из Айше была никакая. Как правило, эта мимика выражала ее неподдельные чувства, и на ее лице можно было все прочесть так же ясно, как в газетных заголовках.

Вот и сейчас она чуть было не заулыбалась снова: понятно, какой полицейский ей нужен. И это называется «муки творчества»? Айше не испытывала от своей едва начавшейся писательской деятельности ничего, кроме удовольствия.

Она вспомнила, как радовалась, когда придумала, куда ей спрятать свою начитанность и знание европейской литературы. Изображать саму себя в романе не хотелось, а перегружать авторский текст литературными параллелями и ассоциациями тоже нехорошо и претенциозно.

Помогла иногда появляющаяся русская соседка Катя. Она в связи с чем-то сказала, что в России все очень много читают – даже в транспорте достают из сумок книги и журналы. Из этого и из Катиных бесконечных жалоб, как ее не любит турецкая свекровь и как ей завидует золовка, появилась русская героиня, совсем, правда, не похожая ни на Катю, ни на саму Айше.

Сибел отнеслась к этому критически:

– Ты так мало знаешь о русских, зачем она тебе?

– Но я знаю, какая она! Понимаешь, я ее прямо вижу. Она будет филолог, как я.

– Откуда ты можешь знать, что они там читают? Катя, по-моему, ничего.

– Это ты зря. Я проверяла. Она, например, в отличие от тебя, Мопассана читала и знает, кто такие Бальзак и Голсуорси.

Сибел обиженно замолчала. С Мопассаном был связан давний бессмысленный спор между нею и Айше.

– Как ты можешь еще и писать для него лекции?! – почти кричала на Сибел подруга. – А учебник? Он по крайней мере должен указать тебя как соавтора, если не автора! Или он считает, что это в порядке вещей? Мало того, что ты превратилась в кухонный комбайн, он тебя еще использует, как Мадлену Форестье!

– Кого-кого? – Сибел тщетно пыталась вспомнить, кого из общих знакомых могли так звать.

– У Мопассана есть роман «Милый друг», а в нем талантливая женщина пишет статьи сначала первому мужу-журналисту, а потом второму. Но сейчас-то не девятнадцатый век! Ты должна считаться автором учебника, раз ты его пишешь! Я скажу твоему Мехмету!

– Не вздумай! – испугалась Сибел. – Он же такой самолюбивый. Если узнает, что я тебе сказала про лекции и про учебник, он меня убьет!

– Прямо так и убьет? – господи, ну почему она такая? Айше понимала, что Сибел не переделаешь, что она, вопреки всем аргументам, все равно отдаст свое авторство мужу. И все свое время, и все свои силы и таланты, и всю свою душу.

Такую героиню Айше не могла себе представить. Ей не было места в мире, который Айше придумывала для себя. Но не дружить с Сибел нельзя. У них уже набралось много общего, а в жизни Айше появился Октай…

Всё – конечная, ура!

Айше, подхватив сумочку, быстро спустилась по ступенькам автобуса и с удовольствием вдохнула свежий весенний воздух. Как же хорошо, когда все цветет, и пахнет морем, и тебе только тридцать, да и те – не в душе и не на лице, а только в документах, и есть интересная работа, и роман, кажется, получается… И костюм не смялся в автобусе, и туфельки такие удобные, хоть ей и казалось, когда она их покупала, что каблук высоковат.

И ветерок прохладный дует с моря, и вот сейчас, за поворотом, она увидит цветущие мимозы и свой дом.

Автобусная остановка была довольно далеко от дома, и вдобавок дорога все время шла в гору, но Айше успела привыкнуть к этому и воспринимать путь до дома как дополнительную прогулку.

Сейчас пройти мимо нескольких коттеджей, сохранившихся каким-то чудом в этом районе, и будут видны высокие башни домов «Арыкента», и перед ними – их милый, почему-то розово-зеленый, невысокий дом.

Айше любила свою квартиру и весь дом.

«Как мне повезло с домом!» – каждый раз думала она, когда, миновав коттеджи, выходила на прямую, выложенную розоватым камнем дорожку, поднимающуюся к дому.

Эту квартиру два с лишним года назад снял для нее старший брат, и ей до сих пор нравилось вспоминать, как она в первый раз ступила на эту дорожку, еще не зная, что важная часть ее жизни пройдет в этом доме.

– Смотри, – сказала она тогда брату, – какой смешной дом – асимметричный, кривой! Мне нравится.

– Тебе должен нравиться не фасад, а твоя квартира. И почему это кривой? И ничего смешного, по-моему; нормальный дом. Ты имеешь в виду, что он на горе? Так здесь много таких: с одной стороны три этажа, с другой четыре.

– Да нет, ты не понимаешь! Ты посмотри на окна. Видишь, с одной стороны балкон и после него два окна принадлежат одной квартире, а с той стороны – только балкон с окном. Поэтому общее впечатление асимметрии.

– Айше, я же тебе объяснял: владелец специально изменил планировку, чтобы вместо стандартных квартир из трех комнат и гостиной получились большие и маленькие: четыре комнаты плюс гостиная и две комнаты плюс гостиная. Между прочим, правильный расчет: квартиры здесь никогда не пустуют. Вот тебе же понадобилась маленькая. А кому-то трех спален мало.

– Да, ты говорил, конечно. Я просто забыла. Я по занавескам определяла. Видишь, там два окна с такими кружевными розочками и бантиками? Это, наверное, детские. А вот там живет старая дева, которой делать нечего, и она каждый день протирает эти фарфоровые фигурки на окне…

– Айше, хватит фантазировать. Снимешь квартиру и узнаешь, кто где живет. И может быть, розочки и бантики у старой девы, а фигурки – в детских?

Айше привыкла к тому, что брат держался с ней несколько строго. Он был старше на двенадцать лет, после него в семье рождались еще дети (трое или четверо, Айше так и не узнала точно), но все они умирали, не дожив до года. А вскоре после рождения Айше умерла мать. Отца она немного помнила: когда он умер, Айше было чуть больше шести и она только что пошла в школу.

Дальше ее растил брат. Бесконечно оставляя на попечение то соседок, то дальних родственниц, то каких-то знакомых. Но всегда контролируя их и твердо решив в свои девятнадцать лет, что маленькую сестренку вырастит сам. Теперь иногда он и сам удивлялся, как ему удалось закончить (правда, почти заочно) университет, подрабатывать, где придется, устроиться сначала помощником в адвокатскую контору, потом стать компаньоном ее владельца, потом полновластным хозяином…

Айше любила брата, прощала ему строгий наставительный тон, которым он всегда говорил с ней. Наверное, в молодости он боялся, что сестра не будет принимать его всерьез и слушаться.

Айше слушалась.

Лишь два раза в жизни осмелилась она поступить по-своему – вопреки воле брата.

Первый раз, когда выбирала университет и факультет, где будет учиться. Мустафа считал, что, во-первых, ей не следует уезжать из Измира, хотя набранные ею баллы позволяли учиться в Анкаре, и, во-вторых, что не надо поступать на филологический факультет. Лучше стать врачом, или работать в банке, или освоить компьютеры и электронику. Это практично и надежно. Айше сделала по-своему.

Второй раз она взбунтовалась, когда решила развестись. После месяца брака! Невероятно, неприлично, смешно, наконец! Мало ли что бывает в семье. Нужно иметь терпение, идти на компромиссы, не быть эгоисткой. Разве мы с Эмель никогда не ссоримся? Но эти ссоры кончаются примирением, а не разводом. Как можно разводиться через месяц?! Кто потом на тебе женится?! Айше опять поступила по-своему.

Брат не разговаривал с ней целый год.

Потом, когда Айше уже снова жила в Измире, они стали потихоньку налаживать отношения. Развод был далеко позади, Айше получила неплохую работу, с братом вела себя подчеркнуто почтительно – и Мустафа, в глубине души любящий сестру и гордящийся ее образованием и положением, сдался. В конце концов, эта независимая, современная, умная молодая женщина была его созданием, была обязана, как он думал, ему и своим умом, и образованием, и даже возможностью этого вызывающего развода. А раз так – ущерба его имиджу она не нанесет. Напротив, он видел, что многие важные клиенты, встречавшиеся случайно в его офисе с Айше, проявляли потом к нему больше интереса и уважения. И спрашивали, как она поживает.

Когда он нашел для сестры эту во всех отношениях удачную квартиру, все недоразумения между ними были уже позабыты. И Айше была искренне благодарна брату: не позвони он ей сразу же, как узнал об этом «кривом» доме – не видать ей этой маленькой, недорогой квартиры в удобном, тихом и красивом районе.

Каблучки приятно застучали по розовой дорожке – не слишком звонко, не слишком грубо и вызывающе, без неприятного шарканья. Вон Сибел на балконе что-то делает с бельем – то ли собирает, то ли развешивает. Гениальная домохозяйка. Все продумывает до мельчайших деталей: например, всегда оставляет на веревках, а не складывает в контейнер бельевые прищепки, потому что тогда она не тратит время на то, чтобы их снова приносить… Айше бы и в голову не пришло даже думать о такой ерунде!

Сибел ухватила что-то большое, типа простыни, прошла к месту, где прищепки были прикреплены далеко друг от друга, быстрым движением перекинула эту простыню через веревку, прищепила с одной стороны (причем дальней от двери), на ходу разровняла ее (Айше даже видела, что простыня, распрямившись, дошла точно до следующей прищепки!), прикрепила и подошла к балконной двери, где, видимо, была корзина с бельем.

По пути к двери Сибел заметила подругу и помахала ей рукой. Айше, улыбнувшись, помахала в ответ.

А вот София моет окно у себя – весенняя большая уборка. София, как и Айше, не одержима манией чистоты и порядка. Что вовсе не означало, что порядка в их квартирах нет. Но надо же иметь чувство меры. Сибел все-таки перебарщивает.

Айше помахала и Софии и посмотрела на часы. Из дома нужно выйти через полтора часа. Куча времени, отлично! Конец третьей главы, кажется, придуман. За полчаса можно успеть все записать, хоть вкратце. Потому что вечер-то сегодня потерян. Подумав так, Айше чуть не засмеялась сама над собой: надо же, придет любимый человек, а я думаю, что вечер «потерян».

Конечно, при любимом не сядешь же писать роман! Да, с Октаем надо что-то решать.

Дальше так долго не протянется. Айше удручало то, что она не могла понять, хочется ли ей замуж за Октая. Он был хорош во всех отношениях, неправдоподобно хорош, и Айше была явно влюблена в него – это она знала точно. Но замуж?.. Опять?..

В окне четвертого этажа показалась соседка Айше по лестничной площадке – Фатош. Как всегда, уже с утра с заметным макияжем, с длинными распущенными волосами: издалека не дашь больше двадцати пяти. На самом деле ей было за сорок, и вблизи это было прекрасно видно. Пятидесятилетняя София, никогда не скрывавшая своего возраста, даже предполагала, что они ровесницы. Однако Фатош демонстративно предпочитала общаться с более молодыми обитательницами дома, что у Софии вызывало улыбку, а старую деву с первого этажа возмущало и обижало. Все знали, что между этими дамами идет непрерывная холодная война, усугубляющаяся тем, что у Фатош жил очаровательный кокер, а у Мерием – белая ванская кошка с разноцветными глазами.

Фатош красивым жестом отодвинула штору и открыла окно. Она всё делала так, словно была на сцене или на экране. Когда-то она была замужем за довольно известным оперным певцом, привыкла к окружающему ее вниманию, славе, богемной жизни… Что она делала дальше – соседки точно не знали. Известно было только, что с мужем они разошлись, а потом развелись, и что ей как-то удалось подцепить очень богатого владельца нескольких ювелирных магазинов в Измире. Второй муж был чуть ли не на двадцать лет старше ее и уже три года прикован к инвалидному креслу, которое Фатош и подвезет сейчас к открытому окну. Чтобы муж подышал весенним воздухом и полюбовался видом моря и города, открывающимся из их окна. Точно таким же видом владела и Айше, платящая за свою квартиру гораздо меньшую сумму.

Больше никто в окнах не показывался. У студентки, обитающей этажом ниже Айше, даже жалюзи закрыты: или спит после вчерашней весьма шумной вечеринки, или рано утром побежала в университет, оставив всё в доме вверх дном.

У так называемых «русских» окна давно плотно завешены белыми шторами от солнца: Катя и ее муж уже полгода, а то и больше в Турции не показывались. И Айше всегда было неприятно видеть эти безликие, какие-то пустые окна. Как глаза слепого.

Айше почему-то с детства любила смотреть на чужие окна и по занавескам и лампам по вечерам представлять себе, кто живет в этой квартире, о чем они говорят, счастливы ли они. И кто и когда выбирал эти шторы. И каким характером обладает владелица этой люстры. Может быть, уже тогда, переносясь в этот мир фантазий, ей следовало понять, что она должна стать писателем – придумывающим целые семьи за шторами и создающим некий параллельный реальному, виртуальный мир? Но откуда это было знать одинокой девочке, начавшей читать книги только в школе?

Айше казалось, что понимание того, что она действительно хочет и умеет делать, пришло к ней слишком поздно. После тридцати нелегко начинать совсем новое дело, особенно женщине, которой надо к тому же решить, выходить ли ей таки замуж. И хочет ли она детей. И если да, то как совместить все это с придумываемым ей миром?

Лучше гнать все эти сомнения и мысли!

В конце концов, всё отлично: каблучки стучат весело, мимоза цветет, погода прекрасная, до занятия в школе есть целых полтора часа, и вон ее собственное любимое окно, за которым она через пять минут нырнет в свои многочисленные разложенные на столе бумажки и папки.

Из подъезда вышел незнакомый Айше молодой человек, помедлил секунду перед домом, будто размышляя, и, словно приняв решение, направился к ней.

Потом, вспоминая этот длинный, но до мелочей запомнившийся ей день, Айше удивлялась: как она поняла, что он направляется именно к ней? От подъезда нет другой дорожки, и если не идти через газон, то непременно надо шагнуть на розовые плитки. И тем не менее, когда этот мужчина сделал шаг, она поняла, что он сейчас подойдет к ней.

Слова его прозвучали для нее неожиданно, как гром среди ясного неба, и так обыкновенно, словно он вышел из придуманной ею книги:

– Простите, пожалуйста, вы живете в этом доме? Я из районного управления полиции.

Глава 3. Сыщик

Сколько Кемаль себя помнил, он всегда хотел стать полицейским.

Настоящим детективом, шерифом из фильмов и комиксов, борцом за справедливость и порядок. Героем-одиночкой. Ловко расправляющимся с десятком бандитов, побеждающим зло и помогающим обиженным и страдальцам.

Мать хотела, чтобы он стал врачом.

– Ты будешь помогать людям, тебя все будут уважать, называть «господин доктор», ты будешь много зарабатывать, – она хорошо знала, что такое бедность и, видя, что старший сын неплохо учится и, как говорится, подает надежды, старалась направить его собственные надежды и желания в подходящее русло.

Когда семилетний мальчик говорит, что он обязательно станет шерифом, это никого не беспокоит. Понятно, что он скажет еще много чего другого, а уж кем станет – бог весть. Просто вчера ходил на вестерн. Посмотрит про звездные войны – захочет стать астронавтом. Да мало ли еще кем! Взрослые к таким заявлениям своих детей не прислушиваются.

Правда, мать Кемаля их не забыла и всегда повторяла своим приятельницам: «Он в семь лет сказал, что будет полицейским. И стал им. А я мечтала о сыне-враче…» – и в ее голосе всегда слышалась смесь сожаления и гордости за твердого в своих решениях первенца.

Сам Кемаль только однажды остро и горько пожалел о своем выборе: когда понял, что мать неизлечимо больна.

– Ты была права, мама, милая: если бы я стал врачом, я бы тебя вылечил!

– Нет, мой мальчик, ты же знаешь: рак пока неизлечим, – грустно и тихо говорила уже слабеющая мать.

– Я бы тебя вылечил! – упорно повторял Кемаль и метался в поисках лекарств, врачей и заработков. – Зачем я стал полицейским?!

Но после смерти матери, пережив отчаяние и боль утраты, он вернулся к своей работе и больше не позволял себе ни о чем жалеть. Выбор сделан, и надо работать.

Он уже давно понял, что время вестернов и шерифов прошло, что подвиги полицейский совершает крайне редко, что даже важные решения принимает не он, а начальник. Что многие его коллеги думают только о себе и о карьере, а «справедливость» и «правосудие» – просто слова для митингов и газет. Что загадочные убийства не совершаются каждый день. Что сыщики никогда не раскрывают преступления в одиночку. Что будни полиции – это не активная борьба с абстрактным злом или таинственным злодеем, а отчеты, досье, информация, заносимая в компьютер, неприятные разговоры с торговцами наркотиками, с сомнительными иностранными девицами, с мужьями, избивающими своих жен и детей…

Но и эту работу кто-то должен делать.

Кемаль не считал себя неудачником, но он не мог не видеть, что, посвятив все свое время вроде бы любимому делу, он не так многого достиг. Солидных постов не занимал; гениальные догадки, позволяющие мгновенно раскрыть какое-нибудь сложное дело, его не осеняли; погони и перестрелки он, как в детстве, видел только на экране. Когда было желание включить телевизор ради кино. А его, как правило, не возникало.

В свои тридцать пять лет Кемаль все еще был холостяком и подозревал, что им и останется. Несколько попыток сестры его женить не удались, а у самого Кемаля не было ни времени, ни сил, чтобы этим заниматься. Он видел, что знакомые девушки в первую очередь интересуются его положением и доходом; что в его родном провинциальном городишке есть немало таких, которые с радостью согласились бы стать его женой и переехать в более комфортабельный и престижный Измир; что родители потенциальных невест внимательно приглядываются к нему, как к любому неженатому мужчине; что в Измире браки заключаются как будто и не по расчету, но и не без расчета; что его деревенские родственники уже подозревают, что он болен или у него что-то не в порядке с сексуальной ориентацией… скука, да и только.

Жениться только потому, что пора, нужно и прилично, жениться, все взвесив и поразмыслив, обсуждая с будущей тещей проблемы приданого и размеры двуспальной кровати… нет-нет, только не это!

Половина «подходящих» девиц получила дорогое образование, и их не устроит одна машина на семью из двух человек. И его недорогая машина – даже в качестве второй. У них масса претензий, они привыкли два раза в неделю обязательно ходить в парикмахерскую, делать маникюр, педикюр, прическу и встречаться с подружками в престижных кафе.

Другая половина «подходящих» девиц была простовата, склонна к полноте, прекрасно готовила, этих не интересует ничего, кроме кухни и детей, и муж, приходящий и уходящий на работу, когда ужин давно остыл, а дети уже или еще спят, их не устроит.

Если бы кто-нибудь сказал Кемалю, что в глубине души он неисправимый романтик, почерпнувший все свои представления о любви и браке из фильмов времен юности, он бы искренне не поверил такому диагнозу. Разве его рассуждения о женитьбе не практичны? Где найти такую женщину, которая мирилась бы с его сумасшедшей работой в сочетании с небольшой зарплатой? То, что большинство его ровесников-коллег были давно женаты, ничего не меняло для Кемаля. Ни одна из знакомых семей не казалась ему по-настоящему счастливой. Не такой семейной жизни он хотел для себя.

А неудачной женитьбы или тем более развода он не перенесет – это он инстинктивно чувствовал. Поэтому любую адресованную ему кокетливую улыбку, любое хорошенькое личико, любой призывный взгляд или соблазнительный стук каблучков он воспринимал как скрытую опасность и агрессию.

Но эти каблучки стучали не так.

Не для него, а так – для себя. И улыбалась эта женщина не ему – махала кому-то рукой, наверное, увидев знакомого на балконе или в окне.

Пока она шла по розовой дорожке, Кемаль успел хорошо ее рассмотреть через застекленную дверь подъезда. Сначала она показалась ему молодой девушкой – не старше двадцати; потом она вдруг нахмурилась и превратилась в его ровесницу. Интересная женщина, отметил Кемаль. Даже не скажешь, красивая или нет. Что-то в ней есть такое…

Она прошла уже больше половины дорожки, а Кемаль все стоял внутри и смотрел, как ее туфельки перешагивают с плитки на плитку. И ноги красивые, жаль, что юбка не короткая, а точно до колена… думай о деле, а не о ногах, совсем с ума сошел?!

Женщина снова заулыбалась, а Кемаль с удовольствием подумал о том, что сейчас заговорит с ней и услышит ее голос. Интересно, почему она то хмурится, то улыбается?

Уже выйдя из подъезда и поняв, что женщина тоже его заметила, Кемаль зачем-то опять помедлил, но понял, что это нелепо: ему ведь надо с ней поговорить по долгу службы.

Как и со всеми в этом доме. И во всех соседних домах.

Это не вестерн – обойти все квартиры почти целого квартала, опросить по возможности всех их взрослых и не сумасшедших обитателей, а в результате получить одну строчку в компьютерном отчете: «Жильцы таких-то и таких-то домов утверждают, что эту девушку никогда раньше не видели».

Рутина. Кемаль знал, что кое-кто из его коллег сделал бы выборочный опрос за два – максимум три часа, а отчет написал бы об опросе всех жителей Турции поголовно. Но начальство это тоже знало, а Кемаль отличался добросовестностью.

Поэтому подобная неприятная, скучная, просто утомительная рутина чаще всех доставалась ему.

За много лет работы в розыске Кемаль научился почти сразу определять, чего стоят те или иные свидетельские показания. Вот и сегодня он уже поговорил с несколькими «свидетелями», которым так сильно хочется помочь полиции, что они искренне верят: эту самую девушку они собственными глазами видели. И вспоминают где, когда и с кем. И почти всем этим показаниям грош цена.

Кемаль умело и не обижая людей задавал конкретные вопросы, выясняя для себя, есть ли хоть какая-то доля правды в этом потоке информации. Ах, как хорошо, что вы видели эту девушку! А не припомните, как она была одета? В эту блузку, что и на фотографии? Вы уверены? Все ясно: чепуха; кто же ранней весной ходит по городу в яркой пляжной майке, в которой девушка была на фотографии. Да она бы просто замерзла! Значит, эту старушку не слушаем. Скучно ей, вот и все. Потом неделю будет всем кумушкам пересказывать, как полиции помогала.

Правда, когда, почти не глядя на представляемый снимок, с ходу говорят, что никогда этой девицы в глаза не видели, это тоже сомнительно. Наверное, некогда человеку или неохота связываться с полицией и давать показания. Как той даме с третьего этажа: дверь прямо перед носом захлопнула. Но у нее, говорят, трое детей, ее можно понять.

Может быть, и этой женщине некогда: идет она довольно быстро. И Кемаль, вынимая на ходу удостоверение и фотографию девушки, шагнул ей навстречу. Почему-то обдумывая первую фразу, с которой обращался, наверное, за время своей работы не к одной сотне, а то и к тысяче людей.

– Простите, пожалуйста, – зачем-то добавил он к своей привычной формуле и, вместо того чтобы сразу сообщить о своей принадлежности к полиции, спросил:

– Вы живете в этом доме? Я из районного управления полиции.

– Правда? Ну надо же! Я так и знала! – Айше сама не понимала смысла произносимых слов. Но разве это не чудо: она только что в автобусе придумала себе полицейского для романа, такого, который бы ей самой был симпатичен, и вот, пожалуйста – через десять минут он перед ней! Может, и не совсем такой, она вообще еще не успела придумать ему внешность – но ведь почему-то раньше ни один полицейский никогда не подходил к ней на улице.

– То есть, я хотела сказать, да, я живу в этом доме. В кривом, – зачем-то уточнила Айше.

Кемаль с удивлением оглянулся на дом и не увидел в нем ничего кривого.

– Почему «в кривом»? Вы имеете в виду, что он на неровном склоне? Так здесь почти все дома такие: с одной стороны на этаж, а то и на два больше.

– Да нет, дело не в этом. Вы почти слово в слово повторили то, что как-то сказал мой брат. Он адвокат, и, наверное, общение с законом как-то влияет на образ мыслей? Посмотрите: на каждом этаже две квартиры, но они не одинаковые, как вон в том доме, а большие и маленькие. По окнам сразу заметно. По занавескам.

– Да, пожалуй, вы правы. Я не обратил на это внимания, – Кемаль обошел сегодня столько домов, что вовсе не интересовался занавесками.

– Что же вы? – разочарованно сказала Айше. – А еще в полиции работаете! По занавескам почти все о хозяевах можно узнать. Вон, видите, фарфоровые кошечки на подоконнике и кружевные занавески крючком вручную связаны – что это, по-вашему?

– Не знаю… детская?

– У вас, наверное, детей нет? Знаете, что будет с фарфоровыми кошечками в детской? Там живет одинокая пенсионерка…

– С красивой белой кошкой, которая толще хозяйки. А хозяйка – сплетница с вечно недовольным лицом и маленькими внимательными глазками.

– Как вы догадались? – удивилась Айше, убедившись, что описанной соседки и ее кошки в окне и на балконе не видно.

– В моей работе догадываться, особенно по занавескам, очень вредно. Надо знать точно. Я там уже был, в этой квартире. Просто не сразу понял, чьи это окна. Взгляните, пожалуйста, вы видели когда-нибудь эту девушку?

И Кемаль протянул Айше фотографию, вернее часть фотографии, отрезанную ножницами. На снимке улыбалась молодая девушка в яркой майке с бирюзовыми пятнами и такого же цвета яркими глазами.

– У нее что, линзы? – спросила Айше.

Кемаль насторожился: неужели она знает эту девицу? Странно, в этом доме уже третий свидетель: хорошо ли это или слишком хорошо?

– С чего вы взяли? – небрежно спросил он, чтобы не дать понять собеседнице всей важности вопроса.

– Разве могут быть такие глаза? И цвет – точно как на майке. Сейчас молодежь часто так развлекается. Мои студентки меняют цвет волос и глаз одновременно с нарядами.

– А-а, – разочарованно протянул Кемаль, – а я думал, вы ее знаете. Это правда линзы.

– Не знаю, – Айше еще раз внимательно посмотрела на фото. – Я в университете работаю, вокруг столько девушек. Но я с ней лично не сталкивалась. Хотя…

Что-то на фотографии было смутно знакомым.

Кемаль сразу заметил колебания Айше.

– Попробуйте вспомнить. Не в университете, а скорее здесь, в вашем районе, вы не могли ее видеть?

– Не знаю. Не помню. Но что-то такое есть… – Айше вглядывалась в изображение. Девушка была снята, по-видимому, на террасе или балконе типового летнего домика, оплетенного бугенвиллией. На заднем плане была только часть стены, деревянные колонны балкона и сплошные лиловые цветы. – Впрочем, все такие дома похожи, да? Даже не знаю, что мне это напоминает.

– Ну ладно, что ж, спасибо.

– Не за что, всего доброго, – Айше улыбнулась, и Кемаль понял, что она сейчас уйдет.

– Извините, а в какой квартире вы живете? Чтобы мне больше вас не беспокоить.

– На самом верху. В маленькой. Номер восемь, – она поправила очки, и на среднем пальце правой руки вдруг ослепительно сверкнул бриллиант. – Извините, я тороплюсь. До свидания.

– До свидания, – проговорил Кемаль, и едва она скрылась в подъезде, подошел к кнопкам домофона с именами.

Вот: номер 8 – «Айше Демирли».

Кемаль попытался отвлечься от мысли о ее улыбке и ногах и собрать воедино полученные от Айше обрывки информации. Она была бы толковым свидетелем: на фото смотрела внимательно и не стала ничего выдумывать. Говорит, что не видела девушки, но сразу же сказала про линзы и долго колебалась, якобы увидев «что-то» знакомое. А кроме девушки, на фото и нет почти ничего. Балкон, вьющаяся по нему бугенвиллия, кусок стены; ветка какого-то дерева – это уже совсем вдали; небо без единого облачка; какой-то провод, вечно попадающий в любой кадр, кусок, кажется, бельевой веревки… Что здесь может быть знакомого или незнакомого?

Может, она еще вспомнит? Надо оставить ей номер мобильного телефона.

Обрадовавшись нашедшемуся предлогу, Кемаль снова вошел в подъезд. Дверь осталась незапертой, Айше ее не захлопнула, а лифт оказался на первом этаже, словно поджидал Кемаля. Странно: она, что же, пошла пешком?

Вообще странная женщина. Обручального кольца нет, это он заметил, но на правой руке такой сверкающий камень… на среднем или на безымянном пальце? Помолвка? Или она сама покупает такие бриллианты? Впрочем, кто его знает, может, это циркон.

Кемаль нередко ловил себя на том, что знает ничтожно мало. Какой-нибудь Шерлок Холмс по этому кольцу определил бы и его цену, и где оно куплено, и когда, и кем. И почему женщина с таким кольцом снимает маленькую недорогую квартиру и не ездит на собственной машине?

Лифт полз медленно, и у Кемаля было время вспомнить весь разговор с Айше. И многое в этом разговоре ему как профессионалу решительно не нравилось.

Когда к нормальному законопослушному обывателю подходит работник полиции и, представившись, явно собирается задавать какие-то вопросы, то этот нормальный обыватель обычно с удивлением спрашивает: «А что случилось?» И по тому, звучит ли в его голосе простое любопытство или легкая тревога, всегда можно понять, чиста ли у него совесть. Беспокойство, конечно, не означает, что этот гражданин совершил преступление, но что-то его настораживает в визите полицейского. Может, он провел время у любовницы, сказав жене, что едет в командировку. Может, видел у подростка-сына одноразовый шприц и до сих пор подозрительно следит за ним: не наркотики ли, избави бог? Может, взял взятку на службе или сделал еще что-то абсолютно не интересующее тебя сейчас. А придется выяснять – почему этот человек занервничал, когда к нему подошел полицейский.

За годы работы Кемаль успел привыкнуть к различным реакциям людей на предъявляемое им удостоверение. Но этой женщине удалось его удивить. Такого он еще не встречал. Она посмотрела на него так, как будто его-то и надеялась увидеть, и как будто в его вопросе нет ничего неожиданного, и как будто она чего-то от него ждет. И почему-то радуется. И что бы могло означать это ее «Я так и знала!»?

Почему она не задала ни одного вопроса: что это за девушка? И почему ею интересуется полиция? А как ловко ввернула информацию про брата адвоката: мол, в случае чего у меня есть защита.

Но особенно подозрительна ее реакция на линзы. Этого еще никто не говорил. Из двух обнаружившихся сегодня свидетелей ни один не обратил внимания на цвет глаз. Вернее, один цвета глаз вообще не помнил, а второй говорил, что, кажется, цвет был таким же.

Лифт остановился, и Кемаль, открыв дверь, почти столкнулся с Айше, только что поднявшейся по лестнице. По его расчетам, она должна была быть уже в квартире. Медленно поднимается.

– Вы всегда ходите пешком?

– Да, обычно хожу. Вместо спорта. Сегодня, правда, долго шла: с соседками поболтала.

«Прямо мысли читает! Я же ее не спрашивал, где она была – зачем ей оправдываться?»

– Вы что-то еще хотите спросить? – доставая ключи, спросила Айше. Кемаль невольно глянул на руку с ключами: похоже, все-таки настоящий бриллиант, к тому же в платине. На среднем пальце. Вот и хорошо: не помолвка. А мне-то что? – спохватился он.

– Я оставлю вам номер моего мобильного телефона. Если вы вдруг что-нибудь вспомните, позвоните, пожалуйста, хорошо? Это очень важно. Любая мелочь может пригодиться.

– Да, я знаю. Я очень люблю детективы.

– А я не очень. В них всегда какой-нибудь герой в десять раз умнее профессиональных полицейских. И преступления обычно раскрывают или случайные люди, или частные сыщики. А так не бывает.

– Конечно, но литература ведь не может точно копировать жизнь. Да и не должна, это не ее задача. Ради правды и фактов можно газеты читать.

– А вы, разумеется, газет не читаете?

– Разумеется, – Айше не приняла насмешливого тона и ответила очень серьезно.

Разговор становился затягивающим и затянувшимся. Такие разговоры трудно закончить, они могут продолжаться целую вечность и при этом казаться пустыми и никчемными со стороны. Ключ уже был вставлен в замочную скважину, карточка с номером телефона была еще в руке Кемаля. Конечно, она ничего не вспомнит и не позвонит. И он зря прождет ее звонка.

– Давайте! – Айше протянула другую руку за карточкой. – Вдруг, правда, что-нибудь всплывет в памяти? На левой руке у нее тоже было только одно кольцо. И тоже на среднем пальце. И вместо того, чтобы наконец распрощаться, Кемаль сказал:

– Какое интересное кольцо!

– Да, мне тоже нравится: здесь три кольца из разного цвета золота, соединенные вместе. Называется «Кольца Сатурна». Или иногда «Тринити». Эту модель Жан Кокто придумал для дома Картье… вы знаете, кто такой Жан Кокто?

Кемаль не знал и уже собирался признаться в этом, когда за дверью Айше раздался испугавший их обоих и показавшийся пронзительным и громким звонок телефона.

– Извините, – быстро сказала она, поворачивая ключ и открывая дверь. – Всего доброго!

– До свидания! Позвоните, если что-нибудь…

– Да-да, обязательно!

Дверь за ней захлопнулась, и Кемаль уже открывал дверь лифта, когда понял, что слышит, правда, не очень разборчиво, что Айше говорит по телефону.

«Почему телефоны так часто ставят в прихожих у самой двери?» – успел подумать Кемаль, прежде чем услышал очень четко произнесенную фразу:

– Ну и что ты нервничаешь? Ты, что, убила эту девицу?!

«Вот это да!» – изумленно выдохнул Кемаль.

И еще раз подумал о том, что ему, как профессионалу, эта женщина решительно не нравится. Хотя она очень нравится ему как непрофессионалу.

Глава 4. Свидетельница

«Только подумай что-нибудь в будущем времени, и ничего не получится!» – все планы Айше спокойно провести полтора часа перед листом бумаги рушились. Сначала этот полицейский – правда, приятный и неглупый, и появившийся как в кино или в романе, но что с того? – потом старая дама, потом София, потом опять этот полицейский – уже как в плохом кино! – теперь еще телефон…

– Слушаю! – взяла трубку Айше, снимая туфли и ставя сумочку около зеркала.

– Ай, зайди ко мне, пожалуйста! Прямо сейчас, – выпалила в ухо подруге Сибел, не тратя по обыкновению времени на ненужные приветствия и формальности.

– А что случилось? Девочки здоровы? – Айше показалось, что в голосе Сибел была непривычная нервозность и паника.

– Да, да! Не в этом дело. Я не могу объяснять по телефону. Зайди, у тебя же есть время, я знаю. Я тебя покормлю. У меня была полиция! – последнюю фразу Сибел почти выкрикнула в трубку. Чтобы дать понять неординарность ситуации.

– Ну и что ты нервничаешь? Ты, что, убила эту девицу?

– Что ты говоришь?! Откуда ты знаешь про…?!

– Я тоже видела полицейского, – как можно спокойнее сказала Айше, – и не понимаю, что тут особенного…

– Ай, зайди, я тебя умоляю! Я тебе все объясню!

– Ладно, через пятнадцать минут, хорошо? Только душ приму.

– Хорошо, – сдалась Сибел, видимо поняв, что ничего лучшего не добьется.

Айше повесила трубку и в одних чулках, не надевая тапочек, пошла в спальню. Плитки пола, на которые она специально наступала, минуя постеленную в коридоре ковровую дорожку, приятно холодили ноги. По пути Айше, как всегда, с удовольствием заглянула в гостиную: вид из окна менялся в зависимости от времени суток и погоды, и она старалась смотреть на него и утром, и днем, и вечером – при любой возможности. В детстве она никогда не видела моря, в их жизни было не до этого. Да, выросла в Измире и не видела… а когда увидела, сразу влюбилась в это чудо и каждый день непременно смотрела на него: какое оно сегодня?

Сейчас море было спокойным, небо правильно-голубым, солнце освещало черепичные крыши и светлые стены многочисленных вилл, построенных на самом берегу. Они казались отдельным небольшим городком, таким, какие изображают на рекламных проспектах или стилизованных под старину дешевых акварелях. Но почему-то то, что на картине выглядело бы примитивным штампом, этаким дежавю, в реальности было очень красивым. Сегодня был виден и другой берег залива – Каршийака, и не только высокие современные здания, но и самые отдаленные, незастроенные, зеленоватые и голубоватые горы.

Иногда из-за тумана или освещения панорама казалась совершенно иной, но все равно эффектной. Все гости Айше, входя в гостиную, дружно ахали и говорили банальности о красивом виде. А что делать, если истина почти всегда банальна?

Привычный взгляд в окно занял у Айше всего несколько секунд – и вот она уже, побросав кое-как снятую одежду, с наслаждением подставила лицо и плечи под теплые струи душа… постоять бы так подольше! Жаль, что надо спешить. Интересно, что у Сибел стряслось?

Завернувшись в махровое полотенце, Айше постояла перед шкафом: что бы надеть? Должно быть приличным для имиджа школьной учительницы, а главное – чтобы не гладить! И снятую одежду надо убрать: вдруг Октай придет раньше нее.

Вот это-то и смущало Айше в брачных планах, которые строили для нее все знакомые. Придется в корне менять устоявшиеся привычки и делать не то, что хочется или нравится.

Снятую юбку не бросишь в спальне – а впрочем, почему нет?

Почему мужчины, вступая в брак, не отказываются от своих увлечений и просто способов себя вести, а от женщины сразу требуется куда бульшая хозяйственность и аккуратность, чем те, которыми она реально обладает? Почему мужчина – Айше видела это на примерах своих замужних приятельниц и вспоминала по собственному недолгому и неприятному опыту – почему он может бросить снятую рубашку где попало и считает само собой разумеющимся, что ее уберет жена? Даже если супруги одновременно приходят с работы, оба одинаково усталые, почему он, переодевшись, берется за газету, а она – за кастрюли и сковородки? И это только быт, мелочи повседневной жизни, с которыми еще можно как-то бороться. А ведь есть и более важные моменты в этой, как сказала как-то Сибел, аксиоме неравенства полов.

От этой формулировки у Айше все внутри переворачивалось. Почему – аксиома? Почему сын – «совсем не то что дочь, а лучше»? Почему «мужчине можно простить то, что нельзя женщине»? Почему всякое сравнение невозможно?

Айше и роман-то придумала от безысходности, от этой удручающей невозможности доказать кому бы то ни было, что двойная мораль, разная для женщин и для мужчин, абсурдна. В ее сюжете женщины были все с изломанной психикой в результате с детства усвоенных ими аксиом – придуманных, между прочим, мужчинами. Женщины становились не только жертвами преступления, но и преступницами – жертвами собственного узкого и косного взгляда на мир. И такими их делали мужчины. А они продолжали любить этих мужчин, завивать ради них незавивающиеся волосы, убирать их разбросанные рубашки, мириться с их причудами и отказываться от собственных привычек и желаний. И от собственной личности вообще.

Айше не могла об этом думать без сразу закипавшего в ней возмущения. И не могла не думать – слушая ту же Сибел. Несчастная женщина! И при этом одна из самых умных и образованных знакомых Айше.

Ладно, надо идти. Интересно, что это они сегодня как сговорились?

Пока Айше поднималась к себе, ее успели остановить две другие соседки и тоже сказали, что им надо с ней поговорить. Если такая просьба из уст Софии была вполне обычна (Айше дружила с ней, пожалуй, больше, чем с Сибел), то старая дама редко удостаивала кого-либо таким вниманием. Хорошо, что им обеим Айше сказала, что зайдет завтра утром. Вряд ли у них к ней действительно важное дело. София, наверное, в очередной раз будет думать вслух о том, разводиться ей или нет. А госпожа Мерием жаловаться на собаку Фатош или на Сибел, которая держала цветы на лестничной клетке и почему-то не любила, когда кошка Мерием обгрызала их или гадила в горшки.

Айше посмотрелась в зеркало. Сойдет. Или глаза подкрасить?

Она не злоупотребляла косметикой и радовалась, что для ее тридцати кожа у нее сохранилась неплохо. Ярко накрашенные женщины ее раздражали. Иногда, глядя на выходящую с собакой Фатош, она думала: «Неужели и я после сорока стану так озабоченно краситься? Даже с собакой погулять идет, как будто в ресторан или на свидание собралась! Зачем?»

Впрочем, времени уже не было. Пойду так. Может, в учительской ресницы подкрашу. Или у Сибел. Интересно (в который раз сегодня это слово приходило ей в голову? Айше была профессионально внимательна к словам), что это с ней? Сегодня какой-то странный день…

Спустившись на один этаж, она постучала в дверь (вдруг малышка спит, а звонок у Сибел, как и у нее самой, громкий и резкий) – и на пороге почти мгновенно показалась хозяйка.

– Хорошо, что ты пришла! Проходи на кухню, я тут кое-что буду делать, ты поешь, и я тебе все расскажу.

Сибел говорила быстро, а в одной руке почему-то держала несколько тарелок. Когда они прошли на кухню, Айше поняла, что подруга разбирает вымытую в посудомоечной машине посуду. И потом этот разговор, надолго оставшийся у нее в памяти, ассоциировался с передвижениями Сибел по кухне и постукиванием расставляемых ею чашек, тарелок, сковородок, позвякиванием вилок, ложек и ножей.

– У меня к тебе огромная просьба. Ты должна мне помочь. Пожалуйста! – Сибел, как всегда, приступала сразу к делу. – Понимаешь, я видела эту девушку, а полицейскому не сказала.

– Почему? – удивилась Айше.

– Да случайно, в общем-то. Представь: у меня куча дел, на балконе малышка начала просыпаться, а тут он в дверь звонит. Я и на фото-то внимательно не смотрела. Нет, говорю ему, не видела. И дверь закрыла. А потом стала думать и вспомнила: я ее видела!

– Ну и что? Позвони ему да скажи. Что тут особенного?

– Как что? А что я Мехмету скажу? И куда позвоню?

– А он тебе не оставил телефон? Мне оставил.

– Да? – обрадовалась Сибел. – Вот видишь, как удачно! Я как раз и хотела, чтобы ты позвонила и сказала бы, что это ты ее видела.

– Я? – Айше была удивлена. – Почему я? Почему ты сама не можешь позвонить? Ты же ее видела, а я-то нет. Что же я скажу?

– Так я тебе все подробно расскажу: во вторник, приблизительно в шесть десять вечера…

– Подожди, я не понимаю: зачем тебе это нужно? Почему бы тебе самой не позвонить и не…

– Потому! – тоже перебила Сибел. – Я же уже сказала: Мехмет! Ты что забыла… ну, ту историю с газом? – Сибел слегка смутилась.

Айше не забыла. Ей казалось, что «ту историю с газом» она будет помнить всегда.

Началась она весьма прозаически: У Сибел кончился газовый баллон, и она вызвала газовщика. Случилось это уже после полудня, поэтому возвратившийся с работы Мехмет столкнулся в дверях с улыбчивым смуглым парнем, несшим пустой синий баллон. Через два дня кончился газ в ванной, и тот же доставщик снова оказался в квартире в отсутствие мужа. Они с Сибел даже перебросились шуткой, что у нее газ кончается чуть ли не каждый день, а потом уже в дверях обсуждали цену на газовый баллон, которая загадочным образом выросла за два дня, – когда из лифта вышел Мехмет. Он мрачно посмотрел на газовщика, не ответил на его приветствие, а через пять минут за закрытой дверью устроил Сибел дикую сцену ревности.

Айше никогда не узнала бы этих подробностей, если бы через день или два тот же газовщик, вызванный то ли к Фатош, то ли к другой соседке, не позвонил по ошибке снова в дверь к Сибел. Был выходной, и дверь открыл Мехмет. Увидев улыбающегося юношу, он грубо рявкнул, что с газом у них все в порядке, а потом набросился на Сибел и даже ударил ее.

– Я не знаю, что на него нашло, – плакала Сибел, объясняя подруге происхождение синяков и ссадин. – Это же совершенно нелепо: у нас двое детей и скоро будет третий…

– Как? Ты беременна? И он посмел тебя ударить?! Да я вообще не понимаю, как ты можешь это терпеть!

– Он меня любит и очень ревнует… А в последнее время он такой нервный. На работе сложности.

– Да что ты? Сложности? – возмущалась Айше. – Ты же из его жизни все сложности ликвидировала, разве нет? Или из-за токсикоза не все лекции за него написала?

– Перестань, Ай. Со стороны никогда не понять, что происходит между мужем и женой. Если бы ты была замужем…

– А я была! И именно поэтому больше не хочу. Но меня, между прочим, не били. Я не стала терпеть гораздо более безобидные вещи.

– Ты максималистка. И знаешь, ты не обижайся, но если не идти на какие-то компромиссы, то ты так и останешься одна.

– И прекрасно. Зачем мне нужен в доме тиран? Ты хоть повод для ревности давала?

– Нет, конечно. Просто он третий раз за неделю столкнулся с этим газовщиком. Естественно, он…

– Что же тут естественного? Почему «естественно» плохо о тебе думать? Он же тебя убьет, этот Отелло! Ты посмотри на себя в зеркало, посмотри!

– Не надо, Ай. Я не для того тебе все рассказала, чтобы ты меня мучила. Никого нельзя изменить, и Мехмет такой, какой он есть. И он ничуть не хуже других. И он мой муж и отец моих детей. Тебе пока не понять, как это важно.

– Наверное, ты права, Сибел, прости, – Айше было стыдно и неловко, но не столько за свои резкие и даже жестокие слова, сколько за свое счастье, свою свободу и независимость – за все то, за что ее искренне жалела Сибел. Хотя пожалеть, по мнению Айше, стоило ее саму.

«Та история с газом» закончилась ничем. Синяки у Сибел прошли, Айше ни слова не сказала Мехмету и продолжала общаться с ними обоими по-прежнему. В конце концов, это не ее дело. Сибел никогда не вспоминала это происшествие, и Айше казалось, что подруга даже жалеет о своей излишней откровенности.

Но сейчас она сама, справившись со смущением, повторила:

– Помнишь, да? «Газовую» историю? Если я буду звонить какому-то полицейскому, и он будет приходить, надо будет объяснять Мехмету зачем, и надо будет сказать, что он уже здесь раньше был… И я сегодня уже звонила Мехмету, причем после прихода этого полицейского, но я не сказала, что кто-то приходил. А Мехмет потом будет думать, почему же я не сказала. В общем, все так запутывается!

– По-моему, ты сама все запутываешь. У тебя скоро мания преследования разовьется. Зачем тебе все так усложнять? Не хочешь – не звони, да и все!

Сибел наконец-то справилась с посудой, и Айше обрадовалась, что теперь они смогут разговаривать нормально, то есть глядя друг на друга. Айше терпеть не могла не видеть лица собеседника при разговоре, даже телефон из-за этого не любила. Но Сибел не села. Увидев, что Айше почти доела свой шпинат, она стала делать кофе, одновременно продолжая переставлять и перекладывать какие-то предметы.

Разговор начал раздражать Айше. Потом она долго пыталась понять – почему?

– Нет, Ай, надо обязательно позвонить. Ведь эту девушку ищут. Я вдруг подумала: если бы моя Мелисса не пришла из школы, и я бы заявила в полицию, а какая-нибудь ко всему безразличная тетка поленилась бы вспомнить, где она ее видела, представляешь?

– Да, конечно, – согласилась Айше. – Но разве будет толк, если вместо настоящей свидетельницы мы подсунем полиции поддельную? И, кажется, за лжесвидетельство наказывают?

– Ну, это тебе лучше знать: ты у нас Агата Кристи, а не я. Но в данном случае никакого лжесвидетельства не будет: ты же скажешь правду – всю, какую я помню. Может, им просто нужно знать время и место, где и когда девушку видели. А кто – не все ли равно?

Айше плохо умела отказывать людям.

Иногда было совершенно очевидно, что надо сказать «нет», а она не могла. Ей легко давался отказ лишь в тех случаях, когда она физически не могла что-либо сделать или оказаться в определенном месте в нужное время. Она спокойно отказалась бы сделать перевод с китайского, сыграть на скрипке или выступить с докладом в Новой Зеландии через два часа. На иное ее душевных сил не хватало. Однажды она поймала себя на мысли, что вот-вот согласится переводить статью с итальянского языка, которого она никогда не изучала и не знала. Но, прикинув, что при помощи латыни, хорошего французского и плохого испанского она, пожалуй бы, и смогла… Словом, в самый последний момент и почти неожиданно для себя она сказала: «Нет-нет! Я же не знаю итальянского». Она так и не поняла, что ее спасло от этого почти неизбежного перевода. Скорее всего, это была мысль о тех нескольких страницах собственного текста, которые она не напишет, если скажет «да».

«Надо научиться говорить «нет», надо окончательно взрослеть», – эта мысль приходила ей в голову каждый раз, как только ее просили сделать что-нибудь сверхурочное, совершенно не нужное ей самой и не интересное.

Единственная просьба, на которую она охотно и уверенно откликалась этим не поддающимся ей словом, была любезная мужская фраза: «Айше, дорогая, не согласились бы вы поужинать со мной?» Или «пойти со мной куда-нибудь», или еще что-нибудь в этом роде. Айше понимала, что вслед за этим придется отвечать «нет» на более серьезные вопросы и наживать себе врагов в лице этих отвергнутых мужчин.

А так получалось вполне безобидно: отказалась не от него самого, а от ужина или театра. Слишком же настойчивых поклонников пока не находилось: после первой попытки Айше переставала улыбаться претенденту на ее время и сердце, и он с удивлением обнаруживал, что не такая уж она и привлекательная. И хорошо, что отказалась, а то, не успеешь оглянуться, и уже связал себя с такой занудой, да еще и разведенной, да еще и слишком образованной, да и не слишком красивой и не очень юной женщиной в очках.

Отказать Сибел было вдвойне трудно: и из-за патологического неумения Айше отказывать, и из-за того, что Сибел была права – информация должна дойти до полиции. Может быть, это для кого-нибудь очень важно. Айше впервые подумала, что почему-то не полюбопытствовала, что это за девушка, и почему ее ищут, и исчезла ли она в их районе. Она мысленно отругала себя: вместо того, чтобы говорить этому полицейскому всякую ерунду, надо было поинтересоваться существом дела. Отвыкла, что ли, общаться с приятными мужчинами? Действительно, с Октаем уже довольно давно полудружеские, полусупружеские отношения, а остальных знакомых Айше воспринимала однозначно: коллега, муж подруги, деловой партнер.

В ее придуманном мире, в ее романе, конечно, были и привлекательные молодые люди, и флирт, и неожиданно возникающая любовь. Но разве не может быть, что Айше и сочиняет-то все эти сюжеты от какого-то недостатка в реальных чувствах? Она впервые вдруг подумала об этом сейчас, на кухне у Сибел, когда надо было думать о совершенно другом.

Усилием воли, которое, как всегда, делось ей нелегко, Айше отбросила все посторонние мысли и постаралась сосредоточиться на том, что говорила Сибел.

– …во вторник, в шесть десять. Я точно знаю, потому что школьный автобус Мелиссы приезжает в шесть, максимум шесть ноль пять, – Сибел, как обычно казалось Айше, как-то по-особенному выговаривала цифры: чётко, профессионально, и с интересом к этим самым цифрам, – а эта девица стояла у нас в подъезде, около почтовых ящиков. Я оставила малышку с Мелиссой и сразу же, как только она вошла, спустилась вниз. Значит, было шесть десять. А в шесть двадцать я уже вернулась.

– А куда ты ходила?

– В аптеку. Я же только что сказала, а ты прослушала! Я выходила в нашу аптеку. Ты можешь сказать, что возвращалась из своей школы и видела ее у почтовых ящиков.

– А что она делала? Просто стояла? Меня же будут спрашивать, ты должна все описать подобно. Как она была одета?

Сибел заметно успокоилась. Значит, она не ошиблась и Айше согласится сыграть предлагаемую ей роль. Иначе не стала бы задавать такие вопросы.

– Она стояла и красила губы. Я поэтому и обратила на нее внимание: так странно, без зеркала, как будто наощупь. Я еще подумала тогда, что сто лет не покупала себе новой помады. Можешь использовать эту ассоциацию для убедительности.

– А одежда?

– Точно не помню. Но, кажется, что-то черное и обтягивающее, скорее всего узкие брюки или черные джинсы. И сверху тоже темное что-то.

– А когда ты шла обратно, она уже ушла? Или все еще губы красила?

– Ушла. Если бы я ее дважды видела, я бы сразу полицейскому сказала. Уж вспомнила бы.

«Ничего бы ты не сказала, – подумала Айше. – Не стала бы время тратить. И мужчину в квартиру пригласить побоялась бы. Небось у него перед носом дверь захлопнула? Надо будет его спросить». И от мысли, что она сегодня позвонит по оставленному ей номеру и поучаствует в чем-то вроде детектива, ей вдруг стало весело.

– Ладно, Сибел, ты не волнуйся, я позвоню и все скажу. Заодно, может, что-нибудь о работе полиции узнаю. Мне даже интересно, сможет он меня разоблачить или нет. А как тебе показалось, она кого-то ждала? И куда она, по-твоему, делась: на улицу вышла или к кому-то в квартиру поднялась?

– Да ничего мне не показалось! Я о ней и не думала ни секунды. Ты лучше ничего не придумывай, а скажи только правду: она там стояла. А куда ушла – пусть полиция голову ломает. Хочешь еще кофе? – Сибел давала понять, что деловой разговор окончен. Нервозность ее как будто прошла, она принесла из детской ребенка и посадила девочку в высокий детский стульчик.

Глядя на хорошенькую подвижную малышку, которой следовало быть мальчиком, Айше невольно отвлеклась от мыслей о полиции. В конце концов, не такое уж и сложное дело – соврать полицейскому, что видела в подъезде незнакомую девушку. Красящую губы в шесть десять вечера.

– Ну что у вас с зубами? Новенькие есть?

– А как же! Еще два. В десять месяцев должно быть шесть зубов. У нас все как положено, – с гордостью сообщила Сибел, – число месяцев минус четыре.

– Что «минус четыре»? – не поняла Айше.

– Количество зубов у младенца должно соответствовать его возрасту в месяцах минус четыре. Понимаешь? В шесть месяцев два зуба, в год восемь. Учись хоть теории, пока своих не задумала завести, – улыбнулась Сибел.

Айше невольно отметила, что подруга улыбнулась в первый раз за те полчаса, которые понадобились ей, чтобы уговорить Айше стать свидетельницей. Почему она так переживает из-за какой-то ерунды? Или Айше это просто показалось? Вдруг Айше поняла, что ей не нравилось в придуманной Сибел версии.

– Слушай, Сибел, ты все говоришь «вторник», но ведь это было вчера, так?

– Ну конечно. Сегодня же среда. Ну и что?

– А то, что вчера я раньше вернулась: не в шесть, а в пять. Поэтому я сама девушку и не видела. Я все не могла понять: если я тоже в шесть или в шесть десять вошла в подъезд, почему же я-то ее не видела?

– Какая разница? Скажешь, что вернулась как обычно. Ты же по вторникам в шесть возвращаешься.

– А вдруг меня кто-нибудь видел раньше? Или они узнают в школе, что вчера изменилось расписание и я ушла раньше?

– Да никто не будет ничего проверять. Делать им больше нечего, что ли? Ты же свидетельница, а не преступница.

– Если я буду неубедительно лгать, они меня в чем-нибудь заподозрят.

– В чем, интересно?

– Не знаю. Смотря что случилось с этой девушкой.

– А тебе полицейский, кстати говоря, разве ничего не сказал? Кто она вообще такая?

– Нет, мы как-то о ней мало разговаривали, я же ему ничего полезного не сообщила.

– О чем же вы тогда разговаривали? Вот скажу Октаю, что ты любезничаешь с молодыми людьми! И они оставляют тебе номера телефона! – видно было, что настроение Сибел значительно улучшилось. – Это не просто так!

– Скажи, скажи! – Айше приняла игривый тон подруги. – Заодно проверим его реакцию. Может, станет ясно, выходить мне за него замуж или нет.

– Ничего себе! Что же тут неясного? – Сибел снова была в своей стихии и радовалась, что Айше сама затронула интересующую ее тему.

– Ты хочешь сказать, что он готов на тебе жениться, а ты еще сомневаешься?

– Ты таким тоном говоришь, что мне, наверно, надо обидеться? Почему бы ему не хотеть на мне жениться? Что, я такая уродина? – Айше знала, что Сибел имела в виду, но нарочно дразнила ее. Ничего, пусть выкручивается из неловкого положения. Сибел действительно смутилась.

– Ну, ты же знаешь, как мужчины относятся к разводу. А твоя история к тому же… и потом, извини, но вы же вместе живете, да?

– Не совсем, как видишь, – Айше этот разговор не смущал, а наоборот, забавлял и даже доставлял своеобразное тщеславное удовольствие. – Вместе мы живем по средам и выходным, и, по-моему, весь наш дом это прекрасно знает. Периодически он мне делает предложение. Вот кольцо подарил.

– Кольцо-то я видела, но ты же его носишь не на том пальце. Неужели ты не хочешь замуж за Октая? – надо же, какое неподдельное изумление в голосе!

– Не знаю. Я ему так и отвечаю. Честно. Дело даже не в нем, а в замужестве как таковом.

«Зачем я ей это говорю? – сразу же подумала Айше. – Она решит, что я не одобряю ее и всю ее жизнь. Надо что-то делать со своей идиотской правдивостью. А то она превращается в бестактность».

Но Сибел, казалось, и не заметила обобщенного характера высказывания Айше. Ее интересовало одно и вполне конкретное дело: ее подруга и Октай. Если бы она была до конца честной сама с собой, она поняла бы и другое: ее интересовал сам Октай. Ее больно кольнуло небрежное заявление Айше о предложениях, которые он якобы «периодически делает».

Сибел не сомневалась, что на самом деле все обстоит совсем не так. Разве может нормальная женщина отказать Октаю? А Айше не только нормальна, но и неглупа. Она не может не видеть всей выгоды этого брака. Она не может не видеть и привлекательности Октая.

«Да я бы на ее месте… На ее месте? Господи, о чем я только думаю!» – Сибел прибегла к спасительному средству, безотказно помогающему при неприятном повороте разговора: взяла на руки малышку и прижала ее к себе. Словно говоря, что ни на чьем месте она оказаться не желает. Хотя слова эти были не сказаны, Сибел казалось, что Айше может догадаться о ее мыслях. Любая женщина всегда чувствует такие вещи, а Сибел тщательно прятала свой интерес к Октаю от посторонних глаз. И от своих собственных.

С удвоенным жаром она принялась за обращение Айше на путь истинный:

– Да ты с ума сошла! Кого ты найдешь лучше?

– Знаю, знаю, – перебила Айше, – собственный коттедж, частная практика, новая машина, счет в банке! Красавец-мужчина и все такое. Можешь меня не уговаривать, я же не слепая и все это вижу.

– Айше, он же прекрасно образован, из хорошей семьи, без всех этих противных тебе типично турецких взглядов. Он не запрет тебя на кухне, ты сможешь вести свой нормальный образ жизни.

– Вот в этом-то и вопрос: смогу ли? Ладно, все эти «To be or not to be» оставим Гамлетам, а мне пора бежать. Спасибо за обед.

Айше поднялась и двинулась в прихожую, на ходу протирая салфеткой очки.

– Кстати, почему ты не хочешь носить линзы? – спросила Сибел.

– Не хочу, это долго объяснять. Мне нравятся мои очки и я в очках. Слушай, а у этой девушки, когда ты ее видела, какого были цвета глаза, не заметила?

– Нет, в подъезде же не так светло. А что? Думаешь, тебя спросят?

– На той фотографии она в линзах, это не ее цвет. Вот я и подумала, какие у нее глаза на самом деле.

– Это тебе полицейский сказал? Я же говорю, он тобой заинтересовался. С чего бы ему откровенничать и оставлять тебе телефон?

– Просто мне на фото что-то показалось знакомым, и он это заметил.

– Что же там знакомого? Там же ничего нет, кроме девушки и бугенвиллии, на этом фото!

– Не знаю. Наверное, показалось.

– Но ты позвонишь полицейскому, да? Пожалуйста, Ай!

– Позвоню. Хотя все это мне не нравится. Плохо склеивается. Аптекарша может вспомнить, что в начале седьмого ты была в аптеке, и тебя все равно спросят, видела ли ты девушку. Кто-то мог видеть, что я вернулась около пяти, а не в шесть десять. Не люблю я врать!

– Аптекарша не может помнить время с точностью до минуты. Скажу, что не видела ее, и все. Ее же там и правда через пять минут уже не было!

– Вот! – сообразила вдруг Айше. – Мы же утаиваем половину информации! Скажем, что я пришла и девушку увидела. В шесть десять. А как сообщить, что в шесть пятнадцать-семнадцать ее там уже не было? Может, это тоже важно, мы же не знаем.

– Тогда давай сделаем так: ты говоришь, что пришла около пяти, а в шесть десять выходила в аптеку.

– Аптекарша скажет, что она меня не видела. Я в нашу аптеку почти не хожу. Мы с тобой, Си, так запутаемся, что нас потом ни один адвокат не спасет. Вдруг они что-нибудь серьезное расследуют, а тут мы с нашим дилетантским враньем!

Айше уже надевала пиджак и радовалась, что этот нелепый разговор вот-вот закончится. Сибел стояла рядом, ловко держа на одной руке дочку, и выглядела очень расстроенной.

– Но что же мне делать, Ай? Я не могу позвонить, мне мир в семье дороже всего. Рисковать я не буду. Но я же измучаюсь! Ты сама только что сказала: вдруг они что-нибудь серьезное расследуют? И я уверена, что наше молчание будет хуже любого вранья.

«Молчание, – проносилось в голове Айше, – «Молчание ягнят»! Ягненочек Сибел боится каннибала Мехмета. Ну уж я-то не ягненок. Я сама придумаю, что сказать. А если…»

– А если, – сказала она вслух, – позвонить и рассказать все как есть, но с одной оговоркой: чтобы тебя не заставляли официально давать показания. Я сама позвоню этому полицейскому и все ему объясню, хочешь? Он… мне показалось, он неглупый и приятный, доброжелательный такой.

– И твой приятный и доброжелательный все равно захочет получить сведения из первых рук. Ты просто не хочешь мне помочь и ищешь отговорки! – в голосе Сибел послышались чуть ли не истерические нотки.

– Сибел, милая, я опоздаю на автобус. И… и знаешь, давай сделаем так: ты ни во что не вмешивайся и ничего не говори, а я что-нибудь придумаю. Ладно? Только не расстраивайся из-за ерунды. Обещаю тебе: я все сделаю!

И, быстро чмокнув подругу в щеку и потрепав по головке малышку, она распахнула дверь и застучала каблучками по лестнице.

Сидя в школьном автобусе, она погрузилась в размышления. Что теперь делать? Сибел, по-видимому, на грани депрессии или нервного срыва, но эта история с девушкой тут скорее всего ни при чем. Просто Сибел взвалила на себя непосильное бремя: трое детей, хозяйство, которое она старается вести идеально, муж, которому она хочет нравиться и угождать, работа мужа, которую она всю, кажется, делает сама. Интересно, она когда-нибудь спит?

В истории с девушкой Айше было ясно одно: до полиции надо довести то, что известно Сибел. Вдруг это важно? Айше снова задумалась, почему этой девицей занимается полиция. Обязательно спрошу! Вряд ли она преступница, хотя разве можно по внешнему виду отличить преступника от нормального человека? Но девушка казалась милой и какой-то беззащитной, такие чаще бывают жертвами – если не преступления, то обмана или жестокого обращения.

Айше не была поклонницей теории виктимности и не считала, что поведение жертвы само провоцирует преступление. Её возмущали высказывания, что девушка, надевшая мини-юбку, сама виновата в совершенном изнасиловании. Напротив, Айше была склонна почти всегда становиться на сторону женщин, а мужчин считать виноватыми во всем. Ей самой уже начинало казаться, что ее феминизм стал граничить с мужененавистничеством. И граница между ними становится все более размытой и неясной. Но что же делать, если вокруг она видит только примеры мужского шовинизма? Причем если в расистских взглядах открыто признаваться неловко, то о неравенстве мужчин и женщин спокойно заявляет каждый второй.

Даже Октай… все в нем хорошо, образован, жил за границей, заботится об Айше, любит ее, предлагает выйти за него замуж. Почему бы и нет? Он-то как раз провозглашает, что женщина должна иметь такие же права, как мужчина; ему льстит, что Айше – доктор филологии и скоро, возможно, будет доцентом. Но как-то утром, за чашкой кофе в просторном, современном доме Октая Айше в ответ на его очередное предложение остаться здесь насовсем полушутливо спросила:

– И где же будет мой кабинет?

Октай искренне удивился:

– Зачем тебе? Ты можешь пользоваться моим. Там же достаточно места.

Действительно, кабинет, как и все комнаты в доме, был прекрасно обставленным и большим, а Айше вовсе не была привередливой капризной особой. Она могла работать на уголке кухонного стола, в учительской и на любой горизонтальной поверхности. Только в последние два года – за время ее жизни в «кривом» доме – она получила возможность превратить одну маленькую комнату в подобие кабинета. Конечно, ей было не по карману обставить ее хорошей кабинетной мебелью, книги стояли на простой этажерке, а о компьютере Айше и мечтать не могла.

Но это был ее собственный мир, с ею выбранными репродукциями на стенах, с ею сшитыми шторами и любимой настольной лампой. Никакое великолепие кабинета Октая с его шикарным, двухтумбовым, сделанным под старину письменным столом, отдельным столиком для компьютера и принтера, с настоящими – и неплохими! – картинами ее не соблазняло.

А обиднее всего был его удивленный тон: что это она собирается иметь отдельную от его собственной жизнь, собственный кабинет – зачем это? Он, казалось, не предполагал, что к тридцати годам она приобрела привычки и взгляды, которые не захочет менять. Он намеревается изменить ее жизнь? Или ее саму? И если он хочет ее изменить, а не принять такой, какая она есть, то любит ли он ее? Или она ему просто очень подходит?

Эти вопросы мучали Айше не первый день. Она видела, как несчастлива в браке София, мечтавшая раньше изменить своего мужа и отчаявшаяся это сделать, и как по-своему счастлива Сибел, не желающая ничего менять в своем драгоценном Мехмете.

Вот уж в ком бы многое надо поменять! Из-за кого ей, Айше, придется выдумывать бог знает что и лгать. Да не кому-нибудь, а полицейскому. И не просто так, а по делу.

И как назло, полицейский такой приятный и, кажется, очень порядочный человек. Такому врать стыдно. Вспомнив о полицейском, Айше поняла, что не знает его имени, и стала рыться в сумочке в поисках оставленной им карточки. Только бы она оказалась здесь, а не дома под зеркалом!

Айше хотела позвонить из школы, ведь вечером придет Октай и придется разговаривать при нем. Значит, у ее вранья будет еще один свидетель. Или ей не поэтому не хочется звонить при Октае?

Карточка нашлась. Оказывается, его зовут Кемаль. Айше почувствовала, что будет с нетерпением ждать перемены, когда можно будет позвонить из учительской. Только бы версию получше, чем у Сибел, придумать! Представим себе, что это сюжет, и пусть он попробует ее разоблачить!

Глава 5. Жертва

Ее обнаружили в строящемся доме.

Точно таком же «кривом», как тот, в котором жили Сибел и Айше. Обнаружили совершенно случайно, могли бы еще неделю, а то и две не заглядывать в эту квартиру, где были практически закончены основные отделочные работы. Если бы один из штукатуров не решил, что именно в этой квартире он оставил свою рабочую рубашку, и не отправился на ее поиски, труп пролежал бы здесь еще неизвестно сколько.

Кемаль сразу подумал, что если это было преднамеренное запланированное убийство, то убийце не повезло. Ведь, выбрав такое место преступления, он наверняка рассчитывал, что у него впереди немало времени. А потом труднее установить время смерти, исчезают следы, все забывают случайные свидетели. Как правило, ни один расчетливый убийца не хочет, чтобы его жертва была обнаружена тотчас же. Чем позже, тем лучше. Уничтожаются улики, можно избавиться от орудия преступления и, наверное, попривыкнуть к мысли, что ты теперь убийца и тебе придется как-то жить с этим на совести. Если остатки совести есть.

Но большинство преднамеренных, запланированных, хорошо и тщательно продуманных убийств раскрывается. Ведь убийца воображает себя шахматистом, разыгрывающим сложную партию, а участникам будущего события отводит роль пешек, коней и ферзей. А как только доходит до дела, выясняется, что конь ходит не по правилам, одной пешки нет на месте, а слонов вообще на поле больше, чем положено. И само поле не окрашено в черные и белые цвета и не поделено на квадраты. Словом, убийцы, как реальные, так и литературные, попадаются на случайностях. На том, чего никто не может запланировать.

Вот, например, вся бригада убеждала штукатура, что его рубашка никак не могла оказаться в этой квартире. Он же там работал три дня назад, а после этого его все видели в этой самой рубашке. Более того, после штукатуров там работали маляры, и они утверждали, что никакой рубашки там нет. Если бы ее владелец не был фантастически упрям и не пошел назло всем проверять квартиры третьего этажа, то…

В общем, рубашки своей он не нашел, зато нашел труп.

Кемаль, сталкиваясь с очередным преступлением, всегда удивлялся: неужели убийца действительно всерьез рассчитывал, что все пойдет по плану? Многие из совершающих умышленные убийства были людьми не просто умными, а с высоко развитым интеллектом – почему же им не приходило в голову, что жизнь не шахматная доска? Или мысль об убийстве незаметно для потенциального преступника сужает угол обзора и лишает возможности непредвзято взглянуть на мир?

Древние римляне или греки (Кемаль всегда их путал, в чем не стеснялся признаваться!) говорили: «Кого бог хочет покарать – лишает разума». Может быть, мысль отнять жизнь у другого, пусть очень мешающего тебе человека – это и есть начало той самой божьей кары? «Наверное, все-таки это были римляне – иначе откуда мне знать эту поговорку?» – думал Кемаль. Она всплыла в памяти частично на латыни, которую он зачем-то начинал учить параллельно римскому праву. Потом, конечно, времени не хватило, забросил, а вот пожалуйста – иногда вспоминается.

«Demetat, нет, dementat, – ment, mental, да, правильно, «ум», «разум», менталитет, de – может означать отрицание. Кто такой Жан Кокто? Имя французское. Все. Хватит».

Кемаль решил думать о деле.

Решить было нетрудно, а вот настроиться и действительно переключиться на дело оказалось нелегко. Собственно говоря, начальство не требовало, чтобы он думал. Его задача была проще – обойти все окрестные дома и провести поквартирный опрос: не видел ли кто-нибудь эту девушку. Если да, то знают ли ее в лицо, где, когда и с кем она была и так далее. Работа не на один день, если учесть, что дома в кооперативе «Арыкент» высокие, десятиэтажные и многие жильцы рано уходят и поздно приходят. И почти все на машинах, значит, прохожих не разглядывают и не запоминают.

Сегодняшний день он решил посвятить домохозяйкам и пенсионерам – их можно застать днем. И они, как правило, хорошие наблюдатели, от скуки, наверное. Но, конечно, и присочинить любят. Что им еще делать? Дети, уборка да сериалы. А тут полиция девушку ищет. Грех не поучаствовать.

На данный момент картина опроса складывалась такая: никто ничего не знает, кроме двух женщин из маленького («кривого» – вспомнил Кемаль и улыбнулся) дома. Дамы немолодые: одна пенсионерка с кошкой, другая – аптекарша. Если пенсионерка и врет, то очень убедительно и детально, а занятой на работе аптекарше развлечения вроде ни к чему, зачем ей врать?

Дальше имеется госпожа Айше Демирли: ведет себя странно и задает еще более странные вопросы по телефону. Интересно – кому? Обещала зайти к этому человеку буквально через 15 минут, успев при этом принять душ (Кемаль не постыдился подслушать все, что она сказала после того рокового вопроса), значит, скорее всего, он или она живет в этом же доме. По ее словам, она говорила на лестнице с соседками – надо узнать с кем: понятно, что звонили не они. И, вероятно, звонил кто-то, у кого Кемаль уже был – иначе откуда информация о девушке? Даже если это убийца – он же должен официально узнать, что его жертва обнаружена.

Все это придется выкладывать начальству, и они набросятся на эту Айше, которая «слишком много знает», как выражаются в детективных фильмах. Но сделать это можно завтра или послезавтра, хотя утаивать оперативную информацию безусловно дурно.

А сегодня нужно составить отчет для самого себя. И все как следует проанализировать.

Может получиться, что этот «кривой» дом окажется в эпицентре расследования. Хотя утром, когда обнаружили тело, никто этого предвидеть не мог. Основными подозреваемыми сразу же стали молодые рабочие, в основном приехавшие в Измир на заработки из деревень. Их сейчас, наверно, вовсю допрашивают его коллеги. Если выяснится, что девушка была изнасилована, подозрения в их адрес усилятся.

Врач, прибывший с полицейскими, не мог этого установить сразу, только определил примерное время смерти – от двенадцати до двух часов дня во вторник. Вскрытие, конечно, даст больше информации. А так: признаков борьбы нет, девушка задушена женским чулком, по-видимому, тем, что валялся рядом с ней, признаков насилия по первому впечатлению тоже нет. Никаких документов в сумочке, обнаруженной рядом с телом, нет.

Непросто будет выяснить, кто она такая. Если она иногородняя студентка или просто приехала откуда-нибудь поискать в Измире работу, то ее еще долго никто не станет разыскивать. Хорошо бы у нее нашлись родственники, жених или возлюбленный, или соседки по общежитию, или хозяева пансиона – словом, кто-нибудь, кому она небезразлична и кто не поленился бы заявить в полицию.

Возможно, коллеги Кемаля уже все выяснили, проверив все имеющиеся в компьютере сведения о пропавших девушках, подходящих под описание погибшей. Или нашли отпечатки ее пальцев в картотеке. Но ему об этом никто докладывать не будет.

Чтобы собрать воедино всю информацию и представить себе общую картину преступления, ему придется самому расспрашивать каждого, кто работает по этому делу, потом гадать, все ли ему рассказали или имеются и другие факты, не подлежащие разглашению. Хотя обычно коллеги рассказывали ему все.

Все знали о пристрастии Кемаля к самостоятельным расследованиям, которых практически никто уже давно не осуществлял и которые сохранились только в детективах да в воображении таких идеалистов, как Кемаль. Он был хорошим исполнителем, но, делая свою часть работы, всегда должен был представлять ее место в общей, складываемой общими усилиями мозаике. Втайне он, конечно, мечтал когда-нибудь сложить такой паззл в одиночку.

«У тебя психология частного детектива», – неоднократно говорили ему коллеги, однако никто из них никогда не отказывался удовлетворить его любопытство. И отнюдь не по доброте душевной. Кто же будет бескорыстно тратить время на бесконечные одолжения? Задерживаться на работе, демонстрировать улики и фотографии, предъявлять результаты экспертизы, показывать, что и где найти по делу в компьютере, – кто станет этим заниматься просто по просьбе товарища не один раз, а постоянно? За все надо платить, правильно? Если не в буквальном смысле слова, то в переносном уж обязательно.

И Кемаль платил.

У него была превосходная память, поистине дар природы.

Он не блистал эрудицией, не поражал самостоятельностью мышления, но память у него была такая, что все в отделении говорили, что им компьютеры ни к чему. Достаточно спросить Кемаля, не помнит ли он случайно имена свидетелей пищевого отравления с летальным исходом, произошедшего три года назад, или участников драки на набережной, или где попадался похожий подчерк, и он все это вспоминал. С подробностями, деталями, описаниями, собственными впечатлениями, которые, понятно, никакой компьютер не вместит.

Коллеги знали: рассказав Кемалю, что они накопали по тому или иному делу, они сбрасывали информацию в надежный банк данных и могут легко извлечь ее оттуда в нужный момент. Кемаль запоминал практически наизусть длинные диалоги со свидетелями и подследственными, причем не только слова, но и паузы, интонации, вздохи и взгляды. Он мог совершенно точно сказать, какая сумка была у убитой пять лет назад дамы и перечислить все, что в ней лежало. Он восстанавливал в памяти текст любого документа, когда-либо проходившего по какому-либо делу – если не дословно, то достаточно подробно.

Разумеется, все этим беззастенчиво пользовались, особенно коллеги постарше, для которых включить компьютер и найти нужный файл было проблемой. А Кемалю позволяли играть в его безобидную игру – видеть всю мозаику в целом и отдельные кусочки, которым пока еще не найдено в ней места.

Сейчас у него вообще были одни кусочки, а до картинки еще далеко.

Но на всех его кусочках отчетливо выделялись фрагменты этого небольшого дома. Если верить свидетелям, девушку видели именно там. Конечно, в аптеку она могла зайти случайно, но дама с кошкой видела ее в подъезде. И Айше, может быть, что-нибудь вспомнит.

К кому она могла прийти?

Кемаль сидел в машине около очередного дома «Арыкента», который был построен намного выше и «кривого» дома, и того, где обнаружили тело. Пришлось даже доехать на машине – не карабкаться же пешком по горе. Этот дом и соседний были почти рядом с маленькими домами, как бы над ними, но автодорога делала несколько крутых поворотов, чтобы смягчить слишком резкий подъем, и от этого казалось, что те маленькие дома остались где-то далеко внизу. А между тем вот они оба, как на ладони. Кемалю хотелось немного отдохнуть перед очередным опросом, и он, достав блокнот, куда он записывал все заслуживающее внимания, нарисовал в нем четырехэтажный домик и разделил его вертикальной чертой – не посередине, а как показала Айше: с одной стороны одно окно, с другой три. Большие и маленькие квартиры. К кому приходила девушка, если пенсионерка-кошатница говорит правду?

Две квартиры пустуют: одна сдается, на окнах наклеено объявление, хозяева другой работают за границей. Кажется, в России. Одну хозяйку – студентку он не застал дома, четыре другие были на месте, он со всеми поговорил и ни одна, кроме старой дамы, девушку не признала. Последней была Айше.

Попробуем по порядку: Кемаль стал вписывать имена и факты прямо поверх нарисованного домика. То есть вписывал он отдельные буквы, стрелочки, вопросительные знаки и цифры, но ему эта картинка заменяла многостраничный отчет. Который потом он, конечно, напишет для начальства.

Первый этаж: одна квартира сдается; в большой живет милая женщина средних лет София с маленьким сыном лет пяти-шести на вид и мужем, который, естественно, днем был на работе. Интересно, зачем им такая большая квартира? Они не производили впечатление обеспеченных людей.

Второй этаж: госпожа Мерием с кошкой в маленькой квартире; большая обитаема лишь изредка, когда хозяева приезжают в отпуск. По словам пенсионерки, у них там сделан какой-то невероятно шикарный ремонт. Судя по окнам, которые все заменены на двойные стеклопакеты, это правда. Всегда ли пожилая мадам говорит правду?

Третий этаж: студентку из маленькой квартиры придется навестить вечером; в большой жила многодетная мамаша с сумасшедшими глазами, захлопнувшая перед его носом дверь.

Четвертый этаж: маленькая квартира – Айше; в большой любезная молодящаяся женщина с больным мужем и собакой Леди. С ними удалось вполне нормально поговорить, вот только толку от этого разговора никакого. Не видели, не встречали, не знают. Правда, госпожа Фатош (она так и представилась, почему не Фатма?) как-то очень нервно закуривала и улыбка у нее показалась Кемалю не слишком естественной, но может эта дама всегда такая? Или переживает, что не так макияж сделала?

Добравшись мысленно до крыши «кривого» дома, Кемаль пририсовал снизу треугольник, чтобы было понятно, что с одной стороны имеется еще нижний этаж, занимаемый аптекой. Он написал «АПТЕКА» и заметил, что буквы в слове «Айше» он обвел раза три и написал их как-то затейливо, да еще и рамочкой обвел. Подсознание дает сигнал, усмехнулся Кемаль, захлопнул блокнот и вышел из машины.

Взглянув вниз, он увидел выходящих из дома женщину с коляской и Фатош с собакой.

Они направились в сторону недостроенного маленького дома. Сейчас их остановят и заставят вернуться, если, конечно, эксперты еще не закончили работу. Хотя какая там работа? Идеальное место преступления: отпечатки пальцев снимать не с чего, кроме дверных ручек, если, конечно, убийца не прикладывал специально руки к оконным стеклам; повсюду остатки строительного мусора, специфическая цементная пыль; куча следов, оставленных рабочими, которые дружно набежали на крики товарища и затоптали все, что можно было затоптать.

Единственной удачей в этом деле была фотография. Зачем она лежала у девушки в сумочке, неизвестно. Почему она была не целой и что было на отрезанной части? Не подсунул ли ее туда сам убийца и если да, то зачем? Ответь на все эти вопросы – и многое узнаешь. Если не все. Ведь если ее туда положила сама девушка, то почему убийца ее не забрал? Наверняка у него было на это время. Скорее всего, что-то он из сумочки вынул – слишком безликим было содержимое: несколько бумажных салфеток, две таблетки аспирина, маленький блокнотик, точнее, скрепленные вместе крошечные странички, на которых обычно что-то записывают для памяти и наклеивают клеящейся стороной на видное место. Записей на них, конечно, не оказалось. Шариковая ручка, несколько монет и эта фотография.

Удачей ее можно было считать по двум причинам: во-первых, это была какая-никакая зацепка, ниточка, потянув за которую можно было установить личность жертвы; а во-вторых, можно было уже сегодня показывать ее потенциальным свидетелям, не сообщая им, что девушка мертва, и не тратя времени на изготовление специального фото, сделанного посмертно, но изображающего человека как живого. С ней-то, затянутой в специальную прозрачную пленку, сохраняющую отпечатки пальцев, и совершал Кемаль свой обход.

Еще раз посмотрев вниз, он уже не увидел женщины с коляской, а дама с собачкой остановилась в небольшом сквере, разделяющем два интересующих Кемаля дома, и наблюдала за передвижениями своего кокера по ухоженным газонам. Наверное, из окон этих двух высоких домов «Арыкента», которые ему еще предстоит обойти, хорошо видно, кто и когда подходит к месту преступления. Точнее, к месту обнаружения трупа, но маловероятно, что тело туда принесли: домик-то со всех сторон просматривается. И он почти закончен, а поэтому и фонари в скверике вокруг него зажигают, так что и ночью с трупом не очень удобно рисковать.

Хотя Кемаль по опыту знал, что убийцы иногда совершают необъяснимые и нелепые с точки зрения здравого смысла поступки. Здравый смысл покидает их.

Надо, пожалуй, проявить инициативу, чтобы потом не делать повторный обход. Спросить жильцов, кого они видели на подходах к тому роковому дому. А то начальство потом, конечно, спохватится…

Заверещал мобильный телефон.

– Слушаю, – деловито сказал Кемаль, ожидая новых указаний или срочных заданий.

– Господин Кемаль, здравствуйте. Мы с вами сегодня встречались и разговаривали о девушке. Я живу в доме 10, квартира 8, Мандариновая улица. Меня зовут Айше, если вы помните…

– Конечно, помню. Разве вас забудешь? – невольно вырвалось у Кемаля.

– Ну и комплименты у вас! – засмеялась женщина в телефонной трубке. – Хотите сказать, что я столько глупостей наговорила, да?

– Да нет, что вы… – запротестовал Кемаль. Не забывай, что тебе как профессионалу не нравится ни она, ни ее поведение. Ни ее звонок.

– Знаете, я вспомнила, где и когда я могла видеть вашу девушку. Это было вчера, во вторник, в шесть часов вечера…

– Подождите, – перебил пораженный Кемаль. – Вы уверены, что это была она? И именно в шесть вечера?

Это в корне меняло всю картину. Мог ли врач ошибиться насчет времени смерти? А может, уже есть заключение патологоанатома, и там указано другое время?

– Да, я уверена. Насколько это возможно. В смысле, если у нее нет сестры-близняшки.

– Госпожа Айше, это очень важно, я должен запротоколировать. Я в вашем районе, можно я к вам подъеду?

– Я не из дома, а с работы. У меня еще один урок, потом освобожусь и буду дома около семи. Вы заедете?

– Да, непременно. Если это удобно, – на всякий случай проявил вежливость Кемаль.

– Очень удобно. Завтра и послезавтра у меня будет много работы, а на выходные я уезжаю, – говорила Айше, решив, что с этим надо покончить как можно скорее. – Приезжайте к семи. Если я вдруг задержусь, вам кто-нибудь откроет.

– Хорошо, госпожа Айше. Спасибо, что позвонили.

– До свидания.

«Кто-нибудь» – это кто? Почему он решил, что она живет одна? Наверняка нет.

Он не верил, что замужняя женщина будет ходить без обручального кольца, тем более молодая. Кемалю казалось, что женщины с детства только и мечтают об этом кольце и потом носят его как медаль или охотничий трофей. Может, не все?

Надо собрать побольше информации к семи часам. Обойти хотя бы еще один дом. Позвонить в участок и патологоанатому. Порасспросить экспертов. Чтобы получше представлять, куда положить кусочек мозаики, подсовываемый ему голубоглазой и безусловно привлекательной госпожой Айше.

Маленькая глава без номера. Ее сумка

… Хорошо, что пришло в голову принести сумку домой, а не разбираться с ее содержимым там, на месте… Да, говори уж прямо: на месте преступления!

Ночью подкину обратно, дело пяти минут. Или лучше вообще ее уничтожить? Да нет, зачем? Надо им следы оставить. Выгоднее. Так, что уничтожать? Документы – это понятно; справку эту мерзкую – туда же. Блокнотик? Телефончик лучше убрать, но не выкидывать – мало ли, пригодится. Суну потом куда-нибудь, кому-нибудь. Эта вся ерунда пусть остается… только фотография эта… Выбросить? Сжечь?

Принесла фотографию – подумать только! Зачем? Не надо спешить… до вечера еще долго, время есть. Но дома ее хранить опасно… О! Надо отрезать… да, я ее разрежу пополам. Пусть ее собственная физиономия останется в сумке, а ту половинку я сохраню… Мало ли, как дело повернется. Уж та-то половинка мне ничем не грозит – можно спокойно дома держать. Да, это удачный ход. Все, вот так. Отпечатков нет, ножницы – на место. Сумочка упакована. Неохота, конечно, туда возвращаться… Нет, надо, надо! Это решено. Говорят, убийц тянет вернуться на место преступления. Меня вот что-то не тянет. Или это позже начинается?

Хватит об этом думать. Отнесу сумку – и больше туда ни ногой.

Глава 6. Доктор

Октай как раз остановился перед светофором, когда зазвонил мобильный телефон.

Впрочем, он все равно бы ответил, даже если бы ехал на большой скорости или маневрировал на узкой улице. Не то чтобы ему нравился ненужный риск или он не признавал запретов автоинспекции. Ему нравились сами эти предметы: его мобильный телефон последней модели, его дорогой хороший «Опель», привезенный из-за границы, кондиционер и магнитофон, и дверь его гаража с дистанционным управлением, и другие технические новшества, которыми он с удовольствием окружал себя. Он любил ими пользоваться – даже без острой необходимости. На сиденье рядом с ним лежал и ноутбук, с которым Октай практически не расставался.

– Слушаю, – сказал он в трубку.

– Это я, добрый вечер, – зачем она звонит, подумал Октай, через полчаса увидимся? – Ты уже едешь?

– Конечно, Ай, а что случилось? Надеюсь, планы не изменились?

– Нет, я только хотела тебя предупредить: если ты придешь раньше меня, имей в виду, что может прийти полицейский. Впусти его, пусть меня подождет, ладно?

– Полицейский?! Что-нибудь…

– Да нет, ничего! Они какое-то расследование ведут в нашем микрорайоне, а я видела девушку, которую они ищут. Кажется, видела, – на всякий случай добавила Айше.

– Еще не хватало! – недовольно сказал Октай, – я думал, мы куда-нибудь сходим.

– Давай не сегодня. Я сегодня все равно так устала, хочется побыть дома.

– Тогда я заеду куплю чего-нибудь на ужин. Хочешь пиццу?

– Ты же знаешь, мне все равно, что есть. Купи, что тебе самому хочется, ладно? – Октаю показалось, что Айше как-то слишком любезна, но при этом чем-то недовольна. Словно вежливостью второй фразы пытается замаскировать раздражительность, прозвучавшую в первой. Ей, видите ли, все равно, что есть.

Закончив разговор, Октай на некоторое время сосредоточился на дороге, чтобы не пропустить поворот к хорошему супермаркету. Айше, наверно, устала и нервничает из-за полиции, надо купить чего-нибудь повкуснее и цветов не забыть. Что-то он давно не приносил ей цветов. Октай знал, что если редко дарить женщине пустяковые подарки и букеты, то она начинает терять форму. То есть перестает прихорашиваться специально перед встречей с ним, красиво сервировать стол для простого домашнего ужина вдвоем и начинает воспринимать его как старого приятеля, с которым можно не церемониться.

А Октай этого не любил.

Он хотел, чтобы все в его жизни было самое лучшее: начиная от авторучки в кармане пиджака и кончая отношениями с людьми и женой. Почти во всем этом он преуспел. Редко кому так везло в жизни, как ему. Родился он в семье врача – не богатой, но и не бедной, и с детства был готов пойти по стопам отца. Медицина вообще-то нравилась ему не больше и не меньше, чем многие другие возможные профессии, и не исключено, что он пошел бы совсем иным путем, не приобрети его отец после выхода на пенсию частную практику.

Прагматичный Октай очень быстро понял, какое это выгодное и перспективное дело, которое, разумеется, со временем перейдет к нему. Значит, он будет не просто начинающим молодым врачом, а продолжателем отцовской традиции, со своим кабинетом и частично перешедшей от отца клиентурой. И окончательное решение поступать на медицинский факультет было принято. Отец был несказанно рад за него и горд выбором сына.

Конечно, конкурс на медицинском факультете огромный, но Октай был достаточно умен, чтобы засесть за учебники, достаточно обеспечен, чтобы пойти на хорошие подготовительные курсы, и достаточно самоуверен, чтобы не бояться конкуренции. В университет он поступил с первой же попытки.

Октай был привлекателен и знал это.

Знал он также и то, что его внешность может стать дополнительным плюсом в сочетании со знаниями и хорошим характером – и минусом при отсутствии таковых. Станут говорить, что этот красавец только внешне и хорош, что мужчине красота сама по себе не нужна, найдутся завистники и недоброжелатели, ему не простят его успеха у женщин – а что успех этот ему обеспечен, Октай знал с пятнадцати лет. На него заглядывались и младшие и старшие сестры всех его приятелей, и ему приходилось прилагать немало усилий, чтобы эти приятели не превратились в ревнивцев-врагов. В школе все девчонки были от него без ума, но он ухитрился не нажить себе врагов ни среди них, ни среди мальчишек – их поклонников.

Словом, из него мог получиться неплохой политик, но он уже подростком твердо знал, что хочет заниматься конкретным делом. Чем уже специализация, тем лучшим специалистом ты можешь стать. Он должен стать не просто хорошим врачом – лучшим в своей области, и вот тогда его привлекательность, его рост и манеры, его умение ладить с людьми и его успех у женщин не будут никого раздражать. Наоборот, будут способствовать его карьере и преуспеванию.

Он стал окулистом, а не терапевтом, как его отец, в основном потому, что хотел максимально сузить объект изучения. Он терпеть не мог неясностей, и его раздражали жалобы отцовских клиентов на какие-то неопределенные боли, возникающие непонятно где. Попробуй установи диагноз! А установив, все лавры отдаешь врачу-специалисту или хирургу. Никто и не вспомнит потом, что именно терапевт впервые догадался о сложной и серьезной болезни. Отец Октая, казалось, был равнодушен к успеху и признанию, и юноша нередко порицал его за отсутствие честолюбия.

«Мои дети будут знать, что их отец – лучший окулист в стране», – твердо решил он для себя. Стажировка в Америке утвердила Октая в правильности выбранной позиции.

Вообще, Штаты пришлись ему по душе, он чувствовал себя там на месте: среди таких же благополучных и стремящихся к благополучию, прагматичных, улыбчивых и привлекательных людей. Он тоже пришелся там всем по душе. Октай сам удивлялся, насколько психологически комфортно он там себя чувствовал. Америка пришлась ему впору, как дорогой, хорошо сшитый костюм. И в какой-то момент ему не захотелось его снимать. It fits me* .

Остаться в Америке? Нет ничего проще для парня с внешностью Октая – женись на американке и радуйся жизни, делай деньги и карьеру.

Но тут честолюбие молодого доктора и его карьеризм неожиданно для него самого наткнулись на стену из романтических и сентиментальных представлений о женитьбе, тихо сидевших до поры до времени в глубине его души. Оказалось, что он не был циником и не хотел им быть. Он не хотел жениться на деньгах или американском паспорте. Он не хотел вступать в фиктивный брак. И ему активно не нравились американки. На его вкус, они были слишком самостоятельны, не очень женственны, не умели готовить и вести хозяйство – словом, не среди них он мечтал найти свою единственную, неповторимую и лучшую на свете жену.

Успех у женщин предоставлял ему право выбора, и он, конечно, шел на кратковременные романы, но ни на одной из своих многочисленных подружек жениться не захотел. Не такой будет его жена. Она должна быть похожей на его мать – такой же милой и изящной, не повышающей голоса и не перебивающей мужа, заботящейся не столько о себе, сколько о муже и детях. Октай сам слегка посмеивался над своим откровенным фрейдизмом, как он это называл, но скорее для того, чтобы не дать над ним посмеиваться другим.

И после стажировки он не без удовольствия вернулся в Турцию, понимая, что цена его как жениха возросла, и строя планы будущего семейного счастья. Но вот прошло несколько лет, он на прекрасном счету в государственной городской больнице, у него обширная частная практика, у него шикарный современный дом – и что же? Что мешает ему теперь выбрать себе жену? Не феминизм же турецких женщин?

Нет, он столкнулся с другой, неразрешимой на его взгляд проблемой. До поездки в Америку он не заводил в Турции серьезных романов, чтобы не связать себя раньше времени. Потом, уже в Штатах, привык к относительной легкости, с которой нравящиеся ему женщины шли на сексуальные контакты. Поэтому его неприятно поразило, что сейчас, влюбившись в девушку, он не может ее заполучить иначе, чем женившись на ней. А вдруг она его разочарует? Не подойдет в постели? Или после более близких отношений изменит свое поведение?

Были, конечно, и другие девушки – с ними было легко пройти весь путь от первой заинтересованной улыбки до совместной утренней чашки кофе. Но разве на таких женятся? Как застраховать себя от мысли, что они с такой же легкость идут на близость с кем угодно?

Однажды он чуть было не попал в совсем неприятную историю. Его знакомая девушка (из хорошей семьи и подходящая во всех отношениях) после приятного ужина в ресторане при свечах охотно согласилась поехать к нему выпить чашечку кофе и посмотреть его дом. И что же? Как только он попытался перейти от невинных поцелуев к более серьезным действиям, она подняла крик и вела себя так, как будто на нее напал сексуальный маньяк. С большим трудом удалось Октаю уговорить рыдающую девицу ничего не говорить родителям, он тут же подарил ей золотой кулон, который на всякий случай (но не на такой печальный случай!) лежал в специальной шкатулке среди других подобных украшений: Октай был предусмотрителен и умел красиво ухаживать и порадовать женщину подарком. Каждая, конечно, думала, что это он купил ей – единственной.

Отвозя утешенную девицу, так и не потерявшую невинности, он вздохнул с облегчением, что благополучно выпутался из этой истории. И зарекся иметь дело с порядочными девушками. Он придавал огромное значение сексу, считал его первоосновой нормальной семьи, более важной чем некая духовная близость, придуманная, как он полагал, импотентами назло настоящим мужчинам и сексапильным женщинам. Жениться на девушке, которая понравилась ему чисто теоретически, он не хотел. Все равно что покупать товар не глядя, понадеявшись на красивую упаковку.

Но приобретать «second-hand» на дешевой распродаже – тоже не лучшая перспектива. Мысленно Октай поделил всех девушек на недоступных и общедоступных и однажды поймал себя на том, что доказывает приятелю преимущества холостяцкой жизни.

В этот период на его горизонте появилась Сибел, обратившаяся к нему по чьему-то совету. У ее мужа была сложная форма увеита – не очень опасной, но неприятной глазной болезни. Обычно Октай не поддерживал слишком тесных отношений со своими пациентами, но отказываться от настойчивых предложений Мехмета стало наконец неловко, потом пришлось пригласить их к себе… Октай видел, какими глазами смотрит на него Сибел, и впервые задумался о романе с замужней женщиной. Но он понимал, что легкой интрижкой здесь не отделаешься, а интерес его к Сибел был не настолько силен, чтобы планировать развод, второй брак, жизнь с чужими детьми…

А однажды в гостиной Сибел и Мехмета он встретил Айше. Он никогда не верил в любовь с первого взгляда, но когда эта женщина взглянула на него серо-голубыми глазами его матери, он почувствовал, что его поискам наступил конец. Ему было абсолютно все равно, к какой категории по его классификации принадлежит его новая знакомая. Если она из недоступных недотрог, он женится на ней хоть завтра; если у нее до него была масса романов, он сделает все, чтобы стать для нее единственным и последним; если она замужем, он завоюет ее любовь и будет терпеливо ждать развода и любить ее детей.

Он еще не знал толком, отвечает ли она придуманным им требованиям, и впервые испугался того, что какие-то свои требования ведь могут быть и у нее. А вдруг он им не соответствует?

Октай так старался добиться внимания Айше и ее любви, а она была так одинока и так давно ни в кого не влюблялась… Им было хорошо вместе, и Октай был обрадован тем, что в ней для него соединилось, казалось, несовместимое. Она не была совсем неопытной и невинной, но в тоже время короткое замужество не сделало ее подозрительно искушенной и требовательной в вопросах секса.

Она была безусловно порядочной женщиной, не позволяющей себе неразборчивости и легкости в связях, но и не считала, что нравящийся ей мужчина сначала обязан сделать ей официальное предложение, а потом уже будут поцелуи, объятия, а еще позже постель. О браке они долгое время вообще не говорили. Октай настолько потерял голову, что считал их будущую свадьбу само собой разумеющейся и почти состоявшейся. Что думала по этому поводу Айше – он не знал и не старался узнать.

Айше между тем приглядывалась.

Первые страницы их романа, когда она не задумывалась вообще ни о чем, а с головой окуналась в эту любовь, как в ласковую морскую волну, были уже позади. Она вынырнула и нежилась на поверхности, наслаждаясь покоем, любовью – но и свободой плыть, куда ей хочется.

Вдруг второй брак окажется не лучше первого? Нужен ли ей такой жизненный опыт? Октай медлил, не делая предложения, и она, вопреки нормальному женскому стремлению к определенности, была рада этому. Понимала, конечно, что рано или поздно ей придется принимать решение. Именно ей. Что Октай любит ее всерьез и воспринимает как свою будущую жену – она не сомневалась.

И вот этот разговор состоялся.

Сколько женщин были бы счастливы услышать от Октая: «Выходи за меня замуж»! Он и не подозревал, что та единственная, которой он соберется-таки это сказать, не обрадуется и не зальется счастливыми слезами. Не скажет уверенно ожидаемого им «Да».

Она сказала: «Зачем?».

Разве нормальная женщина может ответить такое в ответ на предложение руки и сердца? Октай, конечно, знал, что Айше не похожа на других женщин, но не до такой же степени! Ему всегда нравилась ее неординарность, самостоятельность, остроумие и образованность, но чтобы оригинальность и парадоксальность мышления не отказали ей в такую минуту! Он не сомневался, что предложение, как и объяснение в любви, – самые важные моменты в жизни любой женщины.

А она спросила: «Зачем?».

Это был не отказ, не насмешка – в вопросе звучала искренняя заинтересованность: что изменится, если мы поженимся? И долго потом донимала его подобными вопросами. «Зачем?» – этот нелепый ответ надолго запомнился Октаю. Он был ошарашен и выбит из колеи. Если бы он только мог оскорбиться, уйти, оставить ее, заинтересоваться другой женщиной! Но он не мог.

Уверенно шагая по супермаркету и выбирая на полках все самое лучшее и дорогое, он производил впечатление воплощенной удачливости. Вот уж у кого всегда все в порядке – говорил его вид.

Молоденькая кассирша не могла отвести от него глаз и чуть не выбила неправильный чек. Только полное отсутствие какого-либо интереса к ней в его отсутствующих глазах уберегло ее от роковой ошибки.

«Господи, так можно и без работы остаться, – в ужасе думала она, глядя ему вслед. – Но до чего хорош! Как из кино! Конечно, такие, как я, для него пустое место. Посмотреть бы на его жену – вот везучая женщина!»

«Везучая» Айше в это время ехала в школьном автобусе и мучительно соображала, что она скажет полицейскому.

Первое: врать как можно меньше. Напрасно Сибел считает всех идиотами. Когда Айше пришла во вторник и была ли она в аптеке, легко проверить. Значит, об этом надо точно сказать правду. Второе: Сибел жуткая эгоистка и не отдает себе отчета в том, что своими показаниями может кому-нибудь испортить жизнь. Ведь, если рассуждать логически, то получается, что в 18.10 девушка стояла в подъезде, а в 18.20 (максимум) уже не стояла. А куда она делась? А вдруг не вышла на улицу, а зашла к кому-нибудь из соседей? А впрочем, даже если она вышла, то что она делала в их подъезде? Значит, опять же: вышла от кого-то из их соседей. Почему же те соседи об этом не сказали? Или сказали?

Как ни крути, кто-то из их соседей должен что-либо о ней знать. Не зашла же она в подъезд специально, чтобы просто покрасить губы. Да и в подъезд не зайдешь, если тебе не откроют входную дверь.

Если те соседи о девушке сказали, показания Сибел не очень-то и нужны. А если не сказали, то Сибел, то есть теперь уже Айше, доставит им неприятности. Мало ли к кому и по какому делу эта девица приходила. У каждого человека, считала Айше, есть право что-то скрывать. Тот же Мехмет, между прочим, жуткий бабник – может, она его поджидала, а Сибел провоцирует какое-нибудь выяснение отношений?

Откровенно можно поговорить только с Софией. Она нормальный человек, с ней хорошо бы посоветоваться и в открытую спросить, не знает ли она эту девушку. Если нет, то остаются только три квартиры, куда она могла направляться или откуда выйти. Если София что-нибудь знает, она, конечно, расскажет Айше – даже то, что хотела бы скрыть от полиции.

А вдруг нет? Может, это заблуждение, что она такая открытая и правдивая? Как там говорят англичане: «У каждого свой скелет в шкафу»?

Нет, лучше действовать в одиночку. Так меньше вероятность кому-нибудь повредить или влезть не в свое дело. В конце концов, у той же Софии двое взрослых детей – сын и дочь, и, хотя они не живут с родителями, эта девица может иметь к ним отношение.

Хорошо бы, конечно, предварительно узнать, в чем дело. Мысли Айше словно сделали круг и вернулись туда же, где они были по пути в школу.

Тогда она отвлеклась на другие, более близкие ей предметы, но это было возможно потому, что она еще не звонила полицейскому и у нее еще была иллюзия, что все это как-то само собой рассосется и образуется. И что эта история не имеет к ней отношения.

А сейчас, когда до встречи с ним осталось совсем немного времени, Айше начала нервничать. Наверное, так себя чувствуют студенты, не подготовившиеся к экзамену. Айше никогда не знала этого страха перед экзаменатором, она была хроническая отличница. Кроме того, у нее были свои приемы и способы борьбы с профессорами. Получив, например, вопрос по творчеству Джейн Остен, она не дожидалась, пока ее уличат в незнании чего-либо. Смело подходила к экзаменатору и уверенно говорила что-нибудь вроде: «Господин профессор, я собираюсь строить свой ответ на материале шести романов Джейн Остен. Мне известно, что у нее есть юношеский роман в письмах и незаконченный – «Леди Сьюзен», но я их не могла найти. К каким собраниям сочинений я могу обратиться? И достаточно ли моих знаний для ответа на вопрос?»

Как правило, профессор, старательно обходя вопрос об изданиях незаконченных романов, начинал доброжелательно уверять эрудированную и не в меру пытливую студентку, что ее начитанности, разумеется, вполне достаточно. Лишь бы не спросила еще чего-нибудь, неизвестного самому профессору.

Вряд ли этот номер пройдет с полицейским.

К тому же придется врать в присутствии Октая. А ведь и ему надо будет врать! И всем!

Черт бы побрал Сибел с ее нелепыми страхами и расшатанными нервами. По ее милости Айше должна будет выкручиваться и лгать еще не один раз – и многим людям. Из-за ерунды какой-то. Может, полиции не так уж и нужна эта девица – и кто знает, куда она потом направилась? Может, обойдутся без этой информации? Зато на душе будет спокойно, что лгать не надо. Нет, не будет спокойно: придется объясняться с Сибел, будет мучить вопрос, важно ли было сообщить о девушке…

Да и вообще, она ведь уже позвонила полицейскому! Нет, отступать поздно! Ну и ладно, версию она придумала неплохую. Попробуем.

Айше помахала рукой водителю школьного автобуса и легкими быстрыми шагами направилась к своему, кривому, дому. Школьный минибус довозил ее не до остановки городского транспорта, а до самого поворота на розовую пешеходную дорожку, так что времени у нее осталось совсем мало.

Она бросила взгляд на стоянку: серебристый «Опель» Октая уже стоял на облюбованном им месте. С которого удобно выезжать. Как же он любит получать все самое лучшее! Это хорошо или плохо? Айше никогда не задавалась этим вопросом, стараясь принимать своего друга таким, как есть. Ей только хотелось побольше узнать о нем, чтобы быть уверенной, что в нем нет ничего неприемлемого для нее. Стремление получать все лучшее она обнаружила в нем давно и, решив, что ей-то, во всяком случае, это свойство должно льстить, спокойно приняла его и не анализировала.

Но сейчас (то ли потому, что ей предстоял неприятный разговор, то ли потому, что ей не хотелось вести его при Октае) она почувствовала внезапное беспричинное раздражение.

Сколько раз, возвращаясь по средам, она видела машину Октая на этом самом месте – и всегда радовалась, что он уже здесь. А сегодня вдруг не обрадовалась. И в том, как по-хозяйски самоуверенно расположился дорогой красивый автомобиль на чужой автостоянке, ей почудилось проявление победительного американского эгоизма. Мол, кто не успел – тот опоздал.

Однако эта вспышка непрошеного чувства быстро прошла. Айше стала думать, как хорошо было бы, если бы полицейский (Кемаль, кажется?) еще не пришел. Ей, как неподготовленному студенту, хотелось оттянуть надвигающийся экзамен.

Вставив ключ в замочную скважину, она подумала, что можно было и позвонить в дверь, но рука уже сама совершала привычные действия. Оказавшись в прихожей, она услышала голос Октая:

– С удовольствием расскажу – пока Айше не пришла!

Маленькая глава без начала и конца. Убийца

…Скажут, можно было ее не убивать. Разве можно было?

Да ни в коем случае. Договориться? Да как же с ней договоришься?!

Она же все решила и точно знала, чего хотела.

И разрушила бы мою жизнь безжалостно. А ее при этом не считали бы убийцей. Значит, испортить жизнь незнакомому или едва знакомому человеку можно совершенно безнаказанно, а убить нельзя? Если бы она еще взяла нормальный тон, а не говорила бы так нагло, не выдвигала бы эти свои требования… Не любовалась бы собой и своей властью надо мной… То – что? Можно было бы оставить ее в живых? И что дальше? Она бы опять явилась и захотела бы большего. И еще большего. А что я могу ей дать? Мою налаженную, мною созданную жизнь? Какой-то девчонке?!

Нет! Все было правильно. Пусть ищут.

Главное – не нервничать и ничем себя не выдать.

Не интересоваться расследованием больше, чем надо. И молчать. Наверное, это потом пройдет – эти неприятные чувства, и страх, и эти сны. Знать бы, что так трудно быть убийцей – я бы… что? Вот то-то же! Случись все снова – все равно пришлось бы убить.

Замкнутый круг.

Снова сказать ей: «Посмотри вон в то окно, да нет, вон в то… видишь?» – и набросить чулок на шею. Оказывается, совсем не трудно задушить человека.

Конечно, она меня не боялась, ничего такого не ожидала…

Дурочка… Сама виновата. А вовсе не я.

Глава 7. Подозреваемая

Когда дверь квартиры открылась, Кемаль понял, что до этого момента у него была надежда. Что «кто-нибудь» – это мать, или сестра, или отец, или… При виде стоявшего в прихожей мужчины он удивился своему разочарованию. Надежды больше не оставалось: это явно не был ее отец, хотя… может быть, брат-адвокат?

– Доктор Октай Гюльолу, – с улыбкой представился мужчина. – Проходите, пожалуйста. Айше предупредила, что вы зайдете. Она будет с минуты на минуту.

Доктор… И другая фамилия. Значит, жених. Судя по всему, ему как раз по карману бриллианты в платине. И надо признать: этот доктор очень приятен, да что там приятен – просто необыкновенно хорош.

Американская улыбка – как с рекламы. Такой мог бы рекламировать что угодно: от зубной пасты и крема для бритья до надежности банка. От него так и веет благополучием и доброжелательностью, небось все пациентки от него без ума.

Все эти размышления и наблюдения не помешали Кемалю представиться и сказать несколько ничего не значащих фраз. Доктор Октай был одет по-домашнему – не то спортивный, не то просто костюм, но явно дорогой и новый; он был чисто выбрит и благоухал каким-то очень эффектным одеколоном. И вел себя как гостеприимный хозяин, который, однако, понимает, что гость пришел по делу, а потому не навязывает своего внимания и держит дистанцию.

Что-что, а держать дистанцию Октай умел. Сначала это получалось у него инстинктивно, потому что он слишком часто чувствовал свое внешнее и интеллектуальное превосходство и выдавал его, но со временем научился лучше контролировать себя и стал вовсю пользоваться своим умением держать собеседника на почтительном расстоянии. Иначе и нельзя вести себя с пациентами и неподходящими, но приличными дамами вроде Сибел. Этому полицейскому он сразу отвел место пациента – причем бесплатного, из государственной больницы.

– Сюда, пожалуйста, располагайтесь, – сказал он таким тоном, как будто приглашал Кемаля по меньшей мере в королевские покои. Вежливо и снисходительно.

– Благодарю вас, – Кемаль оценил его тон и сменил свой на более официальный. Ничего, он тоже умеет играть в эти игры и сможет дать понять этому супермену, кто хозяин положения. Но стоит ли делать это сейчас? Кемаль на секунду почувствовал себя мальчишкой-школьником, которому на баскетбольной площадке в присутствии самой красивой в классе и в мире девочки сказали, что он мазила и лучше бы ему не лезть на поле. Обидно.

Но, улыбнувшись про себя, он тут же подумал, что эти подростковые комплексы пришли ему на ум не сами по себе, а из-за поведения любезного хозяина. Похоже, это он собирается предложить Кемалю какое-то очень замаскированное соревнование. Зачем? Соперничество? В связи с убийством или… из-за Айше? Но почему? Что могла сказать женщина своему жениху (или другу? или любовнику?) о визите Кемаля такого, что породило бы это желание посоревноваться? Или это его обычная манера, и он, несмотря на импозантную внешность настоящего мужчины, в душе не взрослый, зрелый человек, а подросток?

Кемалю всегда казалось, что у каждого есть свой внутренний, психологический возраст, которому человек соответствует – вопреки возрасту реальному. Один себя уже в молодости ведет как человек средних лет, другой в сорок ухитряется оставаться тинэйджером, третий в двадцать пять рассуждает как глубокий старик… Он был лично знаком с семидесятилетней старушкой, кокетничавшей, как семнадцатилетняя.

Войдя в гостиную, Кемаль изумленно замер и забыл все свои рассуждения и даже мысли о расследуемом преступлении.

Такой комнаты он никогда не видел, хотя не сразу понял, что ничего особенного в ней нет. Точнее, по отдельности все предметы в ней были обыкновенны, но, взятые вместе, они производили удивительное впечатление. Наибольшее место в гостиной занимал вид из окна – если такое определение вообще допустимо для вида из окна. Но казалось, что он действительно часть гостиной. Голубизна и синева моря и неба почти сливались с короткими, висящими под самым потолком занавесками странного, не поддающегося описанию сине-голубого цвета.

Окно занимало почти всю стену, а по бокам те же странные занавески были длинными, и было видно, что они не однотонные, а какие-то переливающиеся и очень тонкие, почти прозрачные. Стены и мягкая мебель тоже были голубыми, а на низком столике перед диваном стоял пышный букет искусственных бело-голубых роз. На одной стене царила огромная квадратная картина. Кемаль не разбирался в живописи и не мог бы сказать, абстракция это, или импрессионизм, или постмодернизм, но, вглядевшись в непонятные (наверное, у интеллектуалов это называется «причудливые»?) переплетения линий и пятна красок, понял, что это несколько вычурных голубых цветов, похожих на розы, на черном фоне. В углу неярко светила большая настольная лампа: голубоватый абажур держала очень красивая обнаженная женщина из белоснежного фарфора, распущенные фарфоровые волосы изящными волнами спускались почти до пят. Ковер на полу был с современным асимметричным рисунком и очень подходил по цвету ко всей обстановке, включая вид из окна.

Красивая и необычная комната. Похожа на свою хозяйку, подумал Кемаль и восхищенно сказал:

– Как у… – он неловко замялся, не зная, как продолжить: «у вас» или «у нее»? – Как здесь хорошо! Очень красивый вид!

– Да, на всех гостей эта комната так действует. Айше могла бы быть неплохим дизайнером. Она долго над своей квартирой колдовала, и получилось хорошо, да?

– Она, наверное, любит голубой цвет? – Кемалю было приятно, что Октай не употреблял местоимения «мы», говоря о квартире.

– Да нет, это случайно вышло. Стены были изначально голубыми, на ремонт тогда не было ни времени, ни средств. Пейзаж – сами видите какой. Потом ей русская соседка привезла эту шаль…

– Какую шаль? – не понял Кемаль.

– Вы тоже подумали, что это картина? – снисходительно усмехнулся Октай, указывая кивком головы на панно на стене. – Это платок. Из России. Шелк и ручная роспись. Айше решила вставить его в раму, потому что смять и носить такую красоту у нее рука не поднялась. А занавески… да вы садитесь, что же мы стоим?

Кемаль и правда все еще стоял в дверях этой голубой гостиной. Чтобы не заставлять хозяина (или он все-таки не хозяин?) повторять приглашение, он вошел и опустился в большое удобное кресло около окна. И продолжал осматривать комнату – теперь уже спокойным взглядом профессионала. Да, гостиная обставлена со вкусом. Мебели немного, только самое необходимое, и мебель недорогая, как, впрочем, и все остальное. Здесь явно проводят немало времени, не имея, скорее всего, еще одной комнаты, где проводят время, когда нет гостей. Кемаль часто видел шикарные гостиные, где все было по последней моде, стоило бешеных денег и где не хватало одного – души. Здесь она была.

– А занавески и скатерть сделала жена ее брата, она мастер на все руки, – продолжал развлекать гостя Октай, открывая одновременно дверцу маленького бара. – Выпьете что-нибудь или скажете, что вы на работе?

– Скажу. Но если вы предложите чай или кофе, то не откажусь, – улыбнулся Кемаль. – Если вас не затруднит, – добавил он со смутной надеждой, что Октая затруднит приготовить кофе в чужой квартире.

– Вовсе не затруднит, – рассеял его надежды Октай, – сейчас поставлю чайник, а там и хозяйка, наверное, придет.

Он вышел на кухню, и Кемаль немного расслабился: не надо следить за лицом. Прямо перед ним на низком сервировочном столике стояли голубые розы. Взглянув на них, Кемаль почувствовал, что не может отвести глаз. Искусственных цветов везде полно – в любой гостиной, в каждом офисе и магазине, и он никогда не видел в них ничего привлекательного. Правда, в последние годы появились букеты – настоящие произведения искусства, сделанные в основном в Китае или Гонконге, красивее настоящих.

Не так давно Кемалю пришлось принять участие в одном расследовании, центр которого оказался как раз в магазине, торгующем искусственными растениями и цветами. На какие только букеты и икэбаны он там не насмотрелся! Потом коллеги постоянно обращались к нему за советом, если собирались сделать подарок жене или невесте. Хорошая память Кемаля была всем известна, и он с легкостью профессионального флориста сообщал, какие оттенки гвоздик и роз сейчас в моде, какой дизайн букета считается устаревшим, какие цветы больше подойдут юной девушке, а какие пожилой даме, сколько должен стоить цветок с имитацией капелек росы и сколько без них.

Короче говоря, он был уверен, что в искусственных цветах он разбирался. Видел он и синие розы – густо-синие, ярко-синие, неприятно выделявшиеся на фоне ядовито-зеленых листьев. Он тогда спросил продавщицу: «Неужели и их покупают? Они же совершенно неестественные и некрасивые!» – «При мне ни разу не купили, – ответила она, – но мы должны иметь товар на любой вкус. И на извращенный тоже. Может, они рассчитаны на дальтоников?»

Они посмеялись, и он думал, что забыл про эти синие розы. Но вот перед ним снова нечто подобное – правда, очень красивые, нежного, почти белого по краям лепестков цвета, с капельками росы, среди неяркой, пастельной зелени листьев… Разве скажешь, что это плод извращенного вкуса?

В комнату вернулся Октай.

– Любуетесь на розы? – насмешливо, как показалось Кемалю, спросил он.

– Да, думаю, откуда такие могли взяться: насколько мне известно, из Кореи и Гонконга подобные не экспортируются. Они не так прокрашены.

– О, – удивленно приподнял бровь Октай, – вы, оказывается, эксперт по розам? Или вы вообще универсал, вроде Шерлока Холмса или этого, как его… Пуаро, да? Я начинаю вас бояться, вы видите насквозь!

– А вам есть что скрывать? Скелеты в шкафу? – Кемаль с удовольствием перешел на более легкий, доброжелательный тон.

– Я раскрою вам страшную тайну голубых роз, – продолжал свою игру Октай. – Они покрашены вручную. Изначально они были белые.

– Да что вы? – искренне удивился Кемаль. – Как будто художник красил, причем одаренный.

– Должен вас разочаровать. Красила обычная домохозяйка школьной кисточкой своего сына. Правда, она, как я вам уже говорил, на все руки мастер, почти художница. И когда Айше зациклилась на голубых розах, то Эмель для нее сделала эти занавески, и скатерть, и букет. Видите? – Октай зацепил двумя пальцами длинную часть тонких штор и, приподняв, продемонстрировал гостю рисунок на ткани. – Это называется батик – такая техника окраски шелка. Здесь тоже есть розы. И на скатерти.

Скатерть на круглом обеденном столе была из ручного кружева, и среди белых узоров то тут, то там были вывязаны розы из голубых ниток.

– А откуда у госпожи Айше такая любовь к голубым розам? – осторожно спросил Кемаль, чувствуя, что он лезет не в свое дело – точнее, в душу интересующей его женщины без ее ведома. Но, как сыщик, он не мог не пользоваться всеми способами добычи информации. Конечно, голубые розы никакого отношения к убийству не имеют. Равно как и голубые глаза их владелицы. Не за это государство платит ему деньги, не за такую информацию. Но кто бы устоял перед соблазном задать вопрос?

– А у госпожи Айше насчет этих роз целая концепция. Я бы сказал идея-фикс, – Октай интригующе замолк на самом интересном месте, словно поощрял собеседника к дальнейшим расспросам.

– Какая же может быть концепция насчет роз? Не расскажете?..

– С удовольствием расскажу – пока Айше не пришла. А то мадам у нас анархистка и феминистка, и любое обсуждение своей персоны воспринимает как покушение на свободу собственной личности.

– Перестаньте сплетничать! Я уже пришла! – крикнула из прихожей Айше.

– Извини, дорогая! Но я не сказал ничего, чего не мог бы повторить при тебе, – весело ответил Октай.

Кемаль с интересом слушал эти пререкания.

Он-то слышал и поворот ключа, и легкий звук открывающейся двери, но решил остаться простым наблюдателем.

– Здравствуйте, господин Кемаль! Вы давно меня ждете? Извините, – заговорила появившаяся на пороге гостиной Айше. Она была не в том костюме, в котором он видел ее днем, казалась немного усталой и вообще была не такая, какой он представлял ее себе. Лучше. – О чем это вам собирались без меня рассказывать?

– О голубых розах, – ответил Кемаль.

– Я просто выполнял обязанности экскурсовода. На меня эти розы тоже когда-то произвели впечатление. Но теперь ты, Ай, сама рассказывай. Кстати, сейчас будет готов чай.

– Спасибо, тогда я сначала чаем займусь, а потом уже спокойно сяду и расскажу вам про вашу девушку, хорошо? – спросила Айше Кемаля, выходя из гостиной.

– А про розы? – вдогонку ей спросил он.

– В розах ничего интересного нет. Просто мне нравится голубой цвет, – донесся ее голос из кухни.

Октай заговорщически подмигнул Кемалю и театрально развел руками: мол, что поделаешь, не суждено вам узнать эту тайну.

– Можно я закурю?

– Конечно. Наша хозяйка тоже покуривает. Хотя я, как врач, этого не одобряю. Но Ай настолько независима, что даже не обещает бросить.

Октай поставил перед сыщиком пепельницу.

– Ай? – непонимающе переспросил Кемаль.

– Это nickname. В Америке никто ни к кому не обращается, выговаривая все имя целиком. У каждого есть nickname. Очень удобно и демократично. Не то что у нас.

«Сколько раз я слышала эти самые слова? – думала Айше, входя в комнату с подносом. – Хотя что он может еще сказать? Ему же надо как-то объяснить ситуацию незнакомому человеку. Да, и заодно дать понять, что он был или бывал в Америке, – мелькнула предательская мысль, – и покрасоваться перед собеседником. После этой тирады все как один спрашивают: «Ах, вы жили в Америке? Ах, расскажите»… сейчас и этот…»

– Вы бывали в Америке? – словно прочитав ее мысли, спросил Кемаль.

«Да, оригинальностью мышления тут не пахнет. Или он нарочно идет на поводу у Октая?»

Айше перенесла букет голубых роз на обеденный стол и, предоставив мужчинам самим взять с подноса стаканчики с чаем, с удовольствием опустилась в кресло и блаженно вытянула ноги. Все-таки нелегко преподавать! Не говоря уж о сути работы – целый день на ногах и как на сцене. «Вот если бы мой роман напечатали и он бы стал бестселлером! Можно было бы уволиться из школы, а в университете оставить минимум работы – и писать еще один!».

Она расслабилась, взяла с подноса чашку растворимого кофе, отпила немного и подумала, что зря, она, пожалуй, внутренне взъелась на Октая. В конце концов, естественно ответить на вопрос гостя о розах, совершенно нормально перевести разговор на Америку – нейтральная тема, и Октай, надо признать, любит и умеет разговор на эту тему поддерживать. Наверное, она переутомилась и нервничает из-за предстоящего разговора с полицейским. Вот ее и раздражают всякие мелочи, вроде повторенной Октаем фразы.

А кто не повторяется? К тридцати годам у всех вырабатываются свои штампы, появляются любимые шутки, складывается определенная манера вести разговор. Особенно это заметно у тех, чья профессия связана с постоянным общением с разными людьми, например, у врачей и учителей. Айше и за собой стала замечать, что иногда, думая о своем, повторяет студентам то, что говорила в прошлом и позапрошлом годах. Что же делать? Сначала ищешь формулировки, лучшие слова и определения, оптимальный порядок изложения, убедительные доводы и интересные примеры, а потом используешь готовое. Разве люди задумываются, что сказать при встрече? Разве ищут нестандартное определение слова «день» вместо расхожего «добрый»?

Айше прислушалась к разговору мужчин. Пора подключаться, решила она, допивая свой кофе, и переводить беседу в деловое русло. Когда это они успели перейти на обсуждение аренды квартир?

– …маленькие, как эта, – говорил в это время Кемаль. – Их непросто найти. Я, например, живу один, и такую снял бы с удовольствием.

– У нас на первом этаже сдается квартира, – вступила Айше, сделав вид, что слышала все ранее сказанное. – Хотя там вид из окна плохой. Но здесь совсем рядом еще один, тоже «кривой», – она улыбнулась Кемалю, и он понимающе кивнул, – дом строят. Там внутри уже отделочные работы заканчиваются…

Что случилось? Она что-то сказала не так?

Айше была очень восприимчива к настроению собеседника и почти кожей почувствовала волну напряжения, захлестнувшую Кемаля и заставившую ее остановиться почти посреди фразы.

– Вы там были? – серьезно спросил Кемаль. – Мне придется задать вам вопросы: когда и в связи с чем.

– Это уже похоже на допрос, – попытался разрядить атмосферу Октай.

– Это не допрос. Это пока что сбор информации. Но должен предупредить вас, госпожа Айше, что информация мне нужна правдивая.

– А какое отношение имеет этот дом к вашей девушке? – растерянно спросила Айше, которую только что предупредили: не надо лгать! А она как раз настроилась сообщить все, что придумала по дороге.

– Имеет. Самое непосредственное. Но давайте уж по порядку. Начнем с девушки. Вы сказали, что вспомнили ее? – Кемаль достал из кармана фотографию. – Господин Октай, если вы часто бываете в этом районе, – произнес он полуутвердительно, полувопросительно, однако не дождался ни подтверждения, ни опровержения и не стал затягивать паузу, – посмотрите, пожалуйста, не встречали ли вы где-либо эту девушку? А госпожа Айше пока сообщит мне свою информацию.

Октай взял протянутую фотографию подчеркнуто небрежным жестом, но через секунду думал только об одном: чтобы они ничего не заметили! Чтобы на его лице нельзя было ничего прочесть! Чтобы этот полицейский, заглядывающийся на его Айше, смотрел только на нее! Не побледнеть бы и не покраснеть. Октай редко сталкивался с ситуациями, требующими хорошего самообладания, если не считать чисто медицинских. Он знал, что его рука никогда не дрогнет во время операции, что лицо его не сразу выдаст неприятный диагноз пациенту; но он не знал, как поведет себя, если смертельный диагноз поставят ему самому.

Кажется, все сошло благополучно. Главное – перевести дыхание и не выдать себя лишними вопросами и избыточной заинтересованностью. И дышать ровно, спокойно – вдох, выдох, вдох, выдох… всё.

Первый шок прошел. Как, черт возьми, к ним попало это фото? Угораздило Айше ввязаться в эту историю. Кстати, неплохо бы узнать, при чем здесь Айше. Что она говорила по телефону? Она видела девушку, которую ищут? Зачем ее ищут?

– Я ее видела во вторник, как я вам уже говорила, около шести. Я пришла домой рано, не как обычно, и решила пойти погулять. Поела, приняла душ, отдохнула. В шесть приезжает школьный автобус со старшей дочерью моей соседки с третьего этажа. Я его видела в окно, но Мелиссу на лестнице не встретила. Значит, я вышла минут через пять-семь после шести. Я не слишком загружаю вас подробностями? – прервала сама себя Айше.

– Нет-нет, продолжайте, пожалуйста, все детали очень важны, – сказал Кемаль.

Он точно знал, что она лжет. Все, что она рассказывала, было, безусловно, хорошо подготовленной и продуманной ложью. И это обилие подробностей, скорее всего, преследовало одну-единственную цель – правдоподобие. А коли так – пусть нагородит их побольше, пусть лжет в свое удовольствие, легче будет все проверить и уличить ее. Узнать бы еще, зачем она это делает. Алиби кому-нибудь создает?

Судя по переменившемуся лицу господина доктора, это как-то связано и с ним. Вроде первый испуг у него прошел? Кемаль спокойно и почти в открытую наблюдал за обоими, а они ничего не замечали, кроме собственных переживаний. Он видел, что Октай взял себя в руки и старается вникнуть в то, что говорит Айше, а та поглощена своим вымыслом.

Кемаль слушал и записывал.

Надо отдать ей должное: врет убедительно. Если бы два эксперта точно и определенно не сказали Кемалю, что после трех часов дня этой девушки ни при каких условиях не могло быть в живых, он бы ей поверил.

– Я не взяла ключ от почтового ящика, а когда спустилась, увидела, что в ящике что-то есть. Я решила сходить за ключом и достать почту сразу же. Когда я спустилась, минут через пять, ее уже там не было.

«Вот так. Сибел может быть спокойна. Рассказ доведен до финала, и никто в него не замешан, кроме меня самой. Опровергнуть некому».

– Как она была одета? – задал ожидаемый вопрос Кемаль.

– Во что-то темное или черное. Кажется, узкие брюки или джинсы; знаете, как молодежь одевается: нечто обтягивающее. Точнее не скажу.

– Но вы уверены, что это была она?

– Практически да. Можно я еще разок посмотрю? – Айше протянула руку за фотографией, и Октай, чуть привстав, отдал снимок ей.

– Что-то мне это напоминает… Что-то знакомое, и не пойму что, – медленно проговорила она.

– «Что», а не «кто»? – уточнил Кемаль. – Вы хотите сказать, что вам знакомо здесь что-то кроме девушки?

– Не знаю. Наверное, показалось, – Айше отдала полицейскому фотографию, продолжая напряженно прислушиваться к себе: «Ничего не показалось! Девушку-то я в глаза не видела. Значит, что-то знакомое там есть. Надо получше запомнить».

– А что случилось с девушкой? Зачем вы ее разыскиваете? – подал голос Октай. «Вполне искренне прозвучало, – подумал Кемаль. – Молодец, доктор! Изображаем здоровое любопытство законопослушного гражданина? Удачное выступление. Жаль только, ты сам не видел своей гримасы две минуты назад».

– Сначала я задам госпоже Айше обещанный вопрос о недостроенном доме. Итак, когда вы там бывали и по какому поводу?

– Я тоже могу ответить на ваш вопрос, – по-джентельменски заслонил даму Октай, – поскольку были мы там вместе. И в присутствии еще двух свидетелей. Когда? Дней пять назад, да, Ай?

– В прошлую пятницу, – уточнила Айше.

– И что же вы и ваши свидетели делали в пыли и грязи на стройке? – Кемаль видел, что вопросы о доме не вызывают у них такой паники, как вопросы о девушке. Может, эту ложь они согласовали заранее?

– Моя соседка с третьего этажа Сибел – покупает там квартиру, и мы ходили ее смотреть. «Мы» – это я, Октай, Сибел и ее муж Мехмет.

– В какую квартиру вы ходили? – мрачно спросил Кемаль, уже догадываясь, каким будет ответ.

– В большую на третьем этаже, точно такую же, как у Сибел в этом доме, – совершенно спокойно ответила Айше. – Да, а в понедельник мы с Сибел туда ходили еще раз вдвоем: кое-что прикинуть и обсудить в смысле отделки.

– Зачем же им покупать такую же квартиру в другом доме? – поинтересовался Кемаль. – Почему не купить ту, в которой они живут? Или она и так их?

– Нет, эту они снимают. Они могли бы ее купить, но они хотят сделать хороший ремонт, а у них трое детей, и младшая совсем крошка. Вы представляете себе, что такое ремонт при наличии троих детей? Они решили, что проще купить такую же квартиру, отделать ее, а потом переезжать.

– Разумно, – согласился Кемаль, – значит, вы все побывали в этой квартире?

– Да. И мой брат, кажется, там был. Он адвокат, я вам уже говорила (Айше наткнулась на внимательный прищур Октая: когда это ты говорила?), он для них эту сделку заключает. Может, уже заключил. А почему вас вообще интересует этот дом?

– А потому, – серьезно и даже грустно ответил Кемаль, – что именно в этой квартире сегодня утром нашли труп этой девушки. Ее задушили.

Они ахнули. Совершенно искренне. Или они такие прекрасные актеры? Ну, доктор-то, судя по его реакции на фото, явно нет. Она, конечно, посложнее.

Айше была в ужасе. Господи, надо же влипнуть в такую историю. Если бы она могла представить себе, что речь идет об убийстве… Не зря же ей так не хотелось уступать просьбе Сибел, не зря!

«София говорит, что у Рыб развита интуиция и даже имеется дар предвидения, – мелькнуло у нее в голове. – Зря я этой интуиции не послушалась. А Октай-то чего испугался? Он же не знает, что я неправду сказала. Или он не испугался? Нет, я ясно видела: он был так же напуган, как я. Что же мне теперь делать?»

– А кто она такая, эта девушка, вы выяснили? – спросила Айше, чтобы хоть что-то сказать.

– Выясняем. Думаю, что придется еще не раз вас побеспокоить. Похоже, что вы, госпожа Айше, были последней, кто видел девушку живой. Если это правда было около шести.

«Что он хочет сказать? Дает мне шанс изменить показания? Понял, что я лгу? Не может быть. Он тогда сказал бы: «Если вы видели действительно ее», «если вы не ошиблись» или что-то подобное. А он сделал акцент на «около шести». Значит, проблема во времени. Сибел что-то спутала! Нет, про время она никогда не путает. Ладно, потом обдумаю. Все равно сейчас я не смогу ничего изменить: надо сначала предупредить Сибел, что ей придется-таки самой выкручиваться. И надо с Мустафой посоветоваться. Но это все завтра, завтра! Как Скарлетт…»

Литературное воспоминание слегка успокоило и развеселило Айше.

В конце концов, ничего страшного не произошло. Завтра же она договорится с Сибел, потом обсудит ситуацию с братом и во всем признается этому полицейскому. Симпатичному полицейскому.

Кемаль незаметно наблюдал за Айше. Какое изменчивое лицо! Если узнать ее поближе, то, наверное, можно читать все ее мысли. И на нее приятно смотреть: такое лицо никогда не надоест. Каждую секунду разное. Повезло этому доктору. А вот и он что-то говорит…

– …если ты не забыла? Мы уедем в субботу с утра и вернемся только в воскресенье. Надеюсь, ваши допросы не нарушат наших планов?

«Они уезжают на weekend. Любит он щеголять своим английским. И тон у него весьма властный, когда он к ней обращается. Не зря говорят, что женщинам нравится быть в подчинении… даже таким, как она? Непонятно только, чем он недоволен. Убийством или тем, что она с ним не посоветовалась, а стала давать показания?»

– Господин Октай, а как вас называли в Америке?

– Меня? – удивился вопросу доктор. – Очень смешно. Меня звали Окей! Это означает…

– Я знаю, что значит Окей! Вам подходит, – Кемаль постарался произнести это без малейшей насмешки. – Конечно, мы постараемся поменьше беспокоить госпожу Айше. Но убийство есть убийство. И у нас работа идет без выходных.

«А госпожа Айше так и просится в подозреваемые», – добавил он про себя, вспомнив все, что она наговорила подозрительного.

– Какой кошмар… убийство! Вы говорите, ее задушили? – Айше решила, что пора и ей хоть что-то узнать. – А когда же? Еще не выяснили?

– Вчера. Время пока точно не известно, – соврал Кемаль. – Судя по вашей информации, после шести. Задушили чулком.

– Может, это рабочие, там же полно каких-то сомнительных рабочих. У них вечно ни жилья, ни документов, вообще неизвестно, откуда их набирают! Может, среди них псих какой-нибудь? – Октай с удовольствием нашел, как можно остаться в стороне от всего этого. – Ее… изнасиловали?

– Нет. Рабочими, конечно, занимаются. А я вот хожу, расспрашиваю, кто и когда девушку видел, – и Кемаль обаятельно улыбнулся, стараясь снять напряжение, царившее в комнате. Его тон давал понять, что дел у полиции полно, расспросы его не самое среди них важное, да и сам он не велика птица.

Они на удивление легко поддались на его обман; им тоже хотелось расслабиться и поверить, что все это не так уж важно, и жить, как будто ничего не случилось… или случилось, но где-то далеко, их не касается.

– Я принесу еще чаю, – встала Айше и стала ставить на поднос пустые стаканчики. И правда, к ним все это не имеет отношения, этот усатый полицейский с такой хорошей улыбкой сейчас уйдет, и все будет как обычно. Никакого криминала поблизости от их жизни.

Айше впервые за этот вечер взглянула на ситуацию со стороны: как будто она – это не она, а героиня сочиняемого ею романа. Это у нее, у придуманной Айше, неприятности из-за обнаруженного в соседнем доме трупа, у нее в гостях сидит полицейский и ведет допрос, у нее, а не у настоящей, живой Айше возникают необъяснимые вспышки раздражения, направленные на собственного возлюбленного. Айше любила подобное отстранение, когда на любые происшествия можно было смотреть как на части сюжета, а о себе думать в третьем лице: «она».

«Я принесу еще чаю, – сказала Айше, словно всех разговоров о задушенной девушке не было. И не было ее лжи, а может, и самой девушки», – подумала она о себе фразой из какого-то, еще не написанного, романа.

«Из всего этого можно сделать детектив! – внезапно осенило ее. – Хотя это не в моем вкусе: слишком много потенциальных подозреваемых, чего доброго наркотики, мафия и прочая гадость».

Айше была поклонницей классического детектива – замкнутого, как она его называла.

Число персонажей должно быть строго ограничено, они должны собраться в одном месте и вопреки правдоподобию торчать там до тех пор, пока какой-нибудь любимец автора не раскроет преступление. Как филолог, она не могла не видеть слабых сторон такой «шахматной» конструкции, но как читательница (причем с очень солидным читательским опытом) предпочитала, чтобы сыщик не бегал по городу, отстреливаясь на ходу, а решал интеллектуальную загадку.

Как начинающий писатель, она строила такую же модель, поэтому труп на стройке, где околачивается множество народу, не говоря уж о случайных посетителях, ей решительно не подходил.

«А вот сыщик этот мне подходит! – уже выходя на кухню, подумала Айше. – Надо к нему получше присмотреться. Господи, о чем я только думаю! Это же он ко мне будет присматриваться после всего моего вранья. Нет! Завтра же все расскажу как есть. Мне только не хватало стать персонажем уголовной хроники! Тут со своей любовной интригой и то не разберешься!»

Она предчувствовала, что Октай будет недоволен испорченным вечером – и будет прав, между прочим! Не так много вечеров мы проводим вместе, у него трудная нервная работа, а тут домашние детективы устраиваются. И, кажется, он ревнует. Или нет?

Ей стало смешно: Сибел спасала себя от ревности мужа и в то же время поставила в такое же положение подругу. Что из этого следует? Во-первых, то, что и так известно: Сибел эгоистка и думает только о себе. А во-вторых, Сибел-то думает и о муже, а она, Айше, не считается с переживаниями Октая. Хорошо ли это? Кто же больший эгоист?

«Нет, нечего поддаваться этой мнимой логике, от нее одна путаница. Если ему пришла охота ревновать без причины – это его проблема, а не моя. И я не позволю испортить себе настроение. Беспочвенной ревности я уже насмотрелась в первом браке, хватит с меня!» – и она решительно отбросила мысли о «несчастном» Октае и занялась чаем.

Зазвонил телефон. Айше поставила чашку на поднос и пошла было к двери, но услышала, что Октай взял трубку и сказал: «Слушаю».

Странно, раньше за ним этого не водилось: он никому не давал ее номера и не подходил к телефону сам. Может, ему должны были позвонить? Да нет, у него же есть мобильный телефон. И потом, как поступает человек, подходя к телефону в чужой квартире? Он говорит занятому чем-то хозяину: «Я подойду?», или «Я могу ответить», или «Это, наверное, меня», – если он ждет звонка. А Октай так не сделал.

Неужели хочет показать этому полицейскому, что он хозяин дома, а не гость? Что за мальчишество? Ей казалось, что она хорошо знает Октая, и раньше он никогда не позволял себе подобных демонстраций. Она прислушивалась к репликам, чтобы угадать, кто звонит. К ее удивлению, он вдруг сказал по-английски: «Yes, sure. You are welcome!».

– Кто это? – тут же спросила она, чтобы не мучиться в догадках.

– Катя, русская соседка. Ей что-то нужно тебе отдать, я не понял. Она сейчас зайдет, все равно… – он не договорил.

«Все равно мы не одни и вечер испорчен», – прочитала она на его лице.

– А мне сказали, что их нет, – удивился Кемаль. – Как удачно! Вы позволите мне задержаться на пять минут и расспросить ее о девушке? Одному мне не справиться: понимать-то я по-английски понимаю, но говорить… – он вздохнул. – Практики давно не было. Или она турецкий знает?

– Очень плохо, на уровне «Как дела?» – «Хорошо», – сказала Айше. – Конечно, мы вам поможем. Когда она придет? – спросила она Октая.

В ответ раздался звонок в дверь. Айше пошла открывать. Она давно не видела Катю, больше полугода, и почти забыла, какая она. Что ей нужно отдать?

Кемаль прислушивался к разговору в прихожей. По-английски он понимал хорошо, особенно если говорили не настоящие англичане, тем более американцы, а иностранцы, для которых английский тоже был неродным языком.

И после первых приветствий и поцелуев до него донеслась фраза гостьи:

– Ну, сколько у тебя уже трупов? Всех убила?

«Я правильно понял? Что она спросила? Почему?» – Кемаль хотел переспросить Октая, но по первому взгляду на его переменившееся лицо понял, что английский он не забыл. Именно это она и спросила, но, не дождавшись ответа, вошла в комнату.

Глава 8. Иностранка

– Ой, у тебя гости, я не вовремя! Здравствуйте, и вы здравствуйте! Я Катя. Извините, что я так… Завтра мы с утра улетаем в Анталью, а я тебе кое-что привезла! – заверещала хорошенькая молодая женщина на не очень хорошем, но понятном английском языке.

Она держала довольно объемистый пакет, прижимая его к себе обеими руками, и Октай сделал попытку освободить ее от ноши.

– Нет-нет, спасибо, это не тяжело! Айше, посмотри, что я тебе раздобыла! Айше! – крикнула она, поскольку ответа с кухни не последовало.

– Да, да, Катя, сейчас я принесу чай. Садись!

– Не сяду. Ты должна на меня посмотреть!

– А что случилось? – Айше появилась с подносом в руках и с интересом взглянула на Катю. Та поставила пакет на кресло, и стало заметно, что она ждет ребенка.

Ничуть не смущаясь присутствием мужчин, она развела руки в стороны, повертелась, демонстрируя появившийся живот, и радостно сказала:

– Видишь, на кого я стала похожа! Как это… бегемот!

– Поздравляю, – улыбнулась Айше, – и когда же?..

– В августе. Будет Лев по гороскопу.

– А когда вы приехали? Я сегодня смотрела на твои шторы и была уверена, что вас нет, – Айше потихоньку посмотрела на Кемаля, и он ответил ей то ли веселым, то ли насмешливым взглядом: вот, мол, чего стоят ваши наблюдения за шторами. И тут же Айше каким-то боковым зрением заметила, что этот мгновенный обмен взглядами не укрылся от Октая и он слегка помрачнел. Или он был мрачным и до этого? Только бы Катя опять не заговорила о романе! Айше едва пришла в себя от шока, вызванного ее неожиданным вопросом. Она не сразу поняла, что речь идет о ее книге. Она абсолютно не помнила, что говорила с Катей о своих писательских делах. Ей казалось, что в курсе одна Сибел.

Ну конечно, они говорили о детективах, и Айше призналась, что подумывает сама написать что-то подобное. Так бывает, когда откровенничаешь с малознакомыми людьми охотнее, чем с самыми близкими. А если они исчезают с твоего горизонта, то забываешь и об их существовании, и о собственной откровенности.

Если Катя снова заговорит о романе, придется объясняться с Октаем: почему не сказала ему? Если уж какой-то соседке известно… А действительно, почему? Оберегаю свою частную жизнь? Или подсознательно боюсь его насмешек и замечаний? Или это все та же нелюбовь обсуждать несделанное дело, суеверный страх перед будущим временем?

Катя уже отвлеклась и с удовольствием рассказывала о себе: вот уж у кого все шкафы со скелетами и без них нараспашку!

– Мы прилетели в понедельник вечером, но ты можешь себе представить, что со мной было! Еле доплелась до кровати. С утра пораньше выехали в аэропорт, три часа ехали, потом из Москвы три часа до Стамбула, потом два часа ждать рейса до Измира, еще час полета, еще полчаса в такси! И все это с кучей багажа и с моим животом! А вчера я целый день пролежала на балконе.

– Как пролежала? – не поняла Айше. – Тебе было плохо?

– Наоборот, хорошо! – засмеялась Катя. – Я лежала в шезлонге. Муж поехал к любимой сестре, а я теперь свободна от визитов: как надо ехать к родственникам, у меня сразу начинается токсикоз, головокружение и прочие болезни. Надо же извлечь какую-то пользу из беременности, да?

Она обвела слушателей веселым взглядом, словно приглашая их присоединиться к ее радости от того, что ей удалось избежать поездки к каким-то никому не известным родственникам.

– А что, они так ужасны? – подыграл ей Октай, видя, что она посматривает то на него, то на Кемаля с бессознательным и, видимо, привычным ей кокетством. – Мне тоже после Америки наши турецкие визиты казались диким старомодным пережитком.

– Ох, я с ума схожу, когда ваши женщины принимаются обсуждать, как что готовить, как какой узорчик вязать да как что лучше мыть или чистить! Можно подумать, кроме домашнего хозяйства, на свете вообще ничего интересного нет!

– Ну, Катя, не все же такие! – вступилась Айше. – Тебе просто не повезло с родственниками. У нас полно умных, образованных женщин.

– Две. Ты и Сибел. Больше я не видела, а ты преувеличиваешь из патриотизма. Да повесь я в гостиной «Мону Лизу» (даже если оригинал украду из Лувра!), меня все станут спрашивать: «Это портрет вашей матушки?» – последнюю фразу Катя произнесла по-турецки, нараспев, действительно с характерной для многих турецких женщин манерной, мнимо светской интонацией. Это получилось у нее так забавно, что все ее слушатели от души расхохотались.

– Короче говоря, теперь я могу на законных основаниях видеться только с теми, с кем хочу. Я тебе и Сибел вчера звонила, звонила, но ни разу не застала.

– Не может быть! Я пришла около пяти и целый вечер… нет, я выходила ненадолго, – вот оно, началось! Айше исподтишка взглянула на полицейского: заметил ли он ее оплошность? Вроде нет. Теперь надо будет постоянно себя контролировать. «До завтра выдержу», – решила она. А кстати, если Катя не заговорит о романе и если этот детектив неплохо понимает по-английски и слышал ее вопрос про трупы? Тоже очень мило! Можно представить, что он вообразил!

– Нет, я звонила днем. Сибел-то почти всегда дома, а вчера и она куда-то подевалась. Ты ей отдашь мои сувениры, ладно?

– Конечно. Она, наверное, с малышкой гуляла или телефон отключила, если та спала. Ты бы так зашла, без звонка.

– Это неприлично. У нас никогда без звонка не заходят в гости, даже в соседнюю квартиру! Ладно, неважно, – Кате не терпелось показать содержимое своего пакета, и она вскочила с дивана, на котором удобно расположилась во время разговора, и бросилась к креслу, где этот пакет оставила. Ее движения были порывисты и быстры, как и ее речь, и наблюдать за эффектом шума и суматохи, вносимым ею, было приятно и забавно.

Айше нравилась Катя, и их симпатия была обоюдной. Она знала, что гостья сейчас начнет вытаскивать из сумки самые невообразимые вещи, всякую русскую экзотику и будет упорно отказываться принять деньги – хотя бы за то, что Айше сама просила ее привезти. Катя совершенно не соразмеряла цены на вещи со своими представлениями о них. Ее муж, конечно, неплохо зарабатывал в России и, судя по всему, был добрым человеком, позволяющим жене все ее нелепые траты. Но все равно нельзя же так! Айше считала, что Катя ставит ее в неловкое положение, заставляя постоянно принимать подарки бесплатно, однако в присутствии Кати эта неловкость почему-то не ощущалась. Может, потому, что та так радовалась привезенным сувенирам, рассказывала, как прятала их от непредсказуемой русской таможни и как упаковывала, чтобы ничего не разбилось и не испортилось в пути.

– Вот! – Катя гордо вытащила из пакета лист картона и продемонстрировала его зрителям. Они с изумлением уставились на то, что оказалось необычной и явно талантливой картиной. Нежной прозрачной акварелью в центре ее была нарисована изящная, как рисунок на китайском фарфоре, голубая роза. Роза словно парила в воздухе, зависнув среди размытой голубовато-сиреневой дымки, а не росла и не стояла в вазе, и это придавало картине какой-то сюрреалистический вид. Но самое интересное было не это: как бы просвечивая сквозь розу, из акварельной дымки выплывало женское лицо, и хотя оно было нарисовано лишь несколькими тонкими и точными линиями, можно было не сомневаться, что это лицо Айше!

Катя наслаждалась произведенным эффектом.

– Какая прелесть! Где ты это взяла? Очень похоже, просто изумительно! Прекрасная акварель! – в один голос заговорили Октай, Айше и даже присоединившийся к ним Кемаль.

– Что значит «похоже»? Это и есть наша Айше!

– Кто это рисовал? Ты что, заказала картину? Как же?.. – пыталась подобрать слова Айше.

– Миссис Катья, это же безумно дорого! Я должен заплатить за картину! Непременно. Мы после договоримся, без Айше, о‘кей? – Октай снова был самим собой, каким Кемаль видел его в начале визита: уверенным в себе, богатым, доброжелательным и щедрым.

Довольная Катя только рассмеялась:

– Если я вам скажу, сколько стоит эта картина, вы будете разочарованы и потеряете ко мне всякое уважение.

– Почему? – удивилась Айше.

– Потому что ты газет не читаешь и, наверно, даже не знаешь, что у нас с августа жуткий экономический кризис. Люди покупают только еду, а на роскошь вроде книг и картин спрос упал до того, что их можно купить за гроши. Художники сидят на улице и готовы рисовать портреты всех прохожих подряд. Я выбрала одного, показала ему твою фотографию и сказала, что на картине обязательно должна быть голубая роза. А заплатила я ему столько, что об этом смешно говорить.

– Но это же нехорошо! Такой талантливый человек!

– Что нехорошо, Айше? Он был рад, что кто-то вообще что-то хочет заказать. И сумма для сегодняшней России вполне приличная. Думаешь, я обманула несчастненького? Униженного и оскорбленного мизерабля?

– Да нет, – смутилась Айше, – просто было бы лучше, если бы заплатила я.

– Ты заплатишь за раму и специальное матовое стекло для акварели. И не вешай на яркое солнце, а то выгорит.

– Я в кабинете повешу. Ох, Катя, я даже спасибо не сказала!

Кемаль смотрел на лежащую на диване акварель и думал, как бы ему перевести разговор на интересующие его предметы. Он просидел у них уже больше часа, получил массу ложной информации и более или менее правдивых впечатлений, но его дальнейшее пребывание здесь оправдано только в том случае, если эпицентр расследования перенесется в этот дом. Тогда чем больше он узнает о его обитателях и чем дружнее будет с ними, тем лучше для дела.

Но решать это не ему. Как повел бы он себя, если бы был независимым частным детективом? Он по привычке принялся сопоставлять и систематизировать имеющиеся факты. Что мы имеем?

Первое. Разумеется, труп.

Обзвонив работающих по делу коллег, Кемаль узнал, что выяснить личность погибшей пока не удалось. Приметы не совпадали ни с одними из примет находящихся в розыске не вернувшихся домой девиц; отпечатки пальцев в картотеке не числились, значит, среди проституток, воровок, мошенниц, сбытчиц наркотиков, попадавших в поле зрения полиции, ее тоже нет.

Завтра ее фото появится в газете, вот тогда придется попотеть, отвечая всем желающим опознать в ней знакомую, соседку или «ту самую девушку, которую я видела на автобусной остановке». Хорошо бы, конечно, газета попалась на глаза тем, кто действительно девушку знал.

Убита она во вторник, не позднее трех часов дня. И не раньше часа.

Это хорошо стыкуется с показаниями аптекарши и старой дамы, якобы видевших ее с утра. Было, правда, одно «но»: девушка была беременна, а аптекарша заявила, что она покупала гигиенические прокладки. Зачем беременной прокладки? Или могут понадобиться?

Иногда Кемаль жалел, что не женат.

Но происходило это не тогда, когда, возвращаясь в пустую темную квартиру, он, усталый, начинал рыскать в холодильнике, из чего можно соорудить подобие ужина. И не тогда, когда выяснялось, что рубашки пора гладить, брюки стирать, а носки не мешало бы зашить. И даже не тогда, когда видел счастливых ровесников, идущих за руку с детьми или везущих в коляске румяных малышей. У Кемаля это чувство возникало, как правило, в такие моменты, когда ему просто необходим был женский совет. А случалось такое нередко.

Кемаль мечтал о женщине, которой он мог бы без лишних объяснений задать все интересующие его вопросы, которая бы разделила его увлеченность расследованием, с которой можно было бы часами обсуждать то, что его волнует. Зачем, например, беременной женщине могут понадобиться прокладки?

Кемаль невольно усмехнулся, подумав, что сидит в самой подходящей компании, чтобы задать подобный вопрос: две женщины, одна из которых беременна, и врач. Правда, он окулист, как он сказал, упоминая о стажировке в Америке, но медицинское образование все-таки лучше для ответа на такой хитрый вопрос, чем юридическое.

Вот бы они на него вытаращились! Может, попробовать? Нет, лучше пока не создавать напряженности в отношениях.

Дальше. У девушки в сумочке нашли блокнотик с отрывающимися листочками. Эксперт определил, что на верхнем имеются следы, остающиеся, когда на предыдущих листочках пишут обычной, не гелевой, шариковой ручкой. Следы сложились в номер мобильного телефона – правда, без последней цифры. Видимо, нажим в конце записи стал совсем слабым. Завтра выяснят десять фамилий тех, кому принадлежат номера: с варьирующейся цифрой в конце. Подумаешь, не так много работы: от 0 до 9 – попробовать связаться со всеми, дай бог кто-нибудь признается в знакомстве с девушкой. А если никто?

Лучше было бы, конечно, иметь весь номер целиком, но чудес не бывает. Эксперт говорит, что и эти следы без специальной аппаратуры нельзя было разглядеть. Скорее всего, писали не на предыдущем листке, а за несколько листков до этого. Но, думал Кемаль, других записей почему-то не было, иначе обнаружились бы еще следы, может быть перекрывающие этот номер. Что же получается? Девушка (или кто-то другой) записала телефон, потом вырвала листок с ним, а потом вырвала еще один или два чистых пустых листочка? Зачем? Вариантов множество. Но они распадаются на две неравные группы: первая – листок с телефоном забрал убийца, потому что номер имеет к нему отношение или, что гораздо проще, принадлежит ему самому. Тогда, естественно, он вырывает и нижние листочки, на которых следы ручки видны невооруженным глазом. Для гарантии. Такой вот предусмотрительный, осторожный убийца. Чего же он, спрашивается, не унес этот блокнотик совсем? Чтобы хоть что-то в сумочке осталось? Отпечатков посторонних пальцев на блокнотике не нашли, поэтому можно и вторую группу не отбрасывать. А в эту группу входит любая возможность утраты этих листочков не в связи с убийством.

Например, сама девушка сердится на своего кавалера, выхватывает из сумочки блокнот, вырывает сколько попало листочков и выкидывает у него на глазах. Мол, не желаю даже номер твоего телефона иметь! Молодые девицы любят подобные театрализованные демонстрации. Или современные не любят?

А может, номер телефона лежит себе спокойно у нее дома около аппарата или вложенный в телефонную книжку, а пустые листочки она вырвала для приятельницы, которой понадобилось что-то записать. Правда, было бы естественнее дать весь блокнотик, а потом уже вырывать странички с записями, ведь на вырванных заранее крохотных квадратиках писать неудобно. Тогда остались бы следы и этих записей. А впрочем, кто знает, что для молодых девушек естественно, а что нет?

Кемалю снова мучительно захотелось обсудить проблему с женщиной, причем такой, которой не безразличны и он сам, и его проблемы.

Почему, записав номер, девушка не написала рядом, кому он принадлежит? Наверное, это не был деловой или случайный знакомый, иначе его имя непременно было бы около номера. Пусть неразборчиво, сокращенно, как угодно, но было бы.

Девушка не станет писать имени только в том случае, если этот номер она не спутает ни с каким другим. Если это ее собственный номер или номер ее возлюбленного или жениха.

Либо эта запись делалась при каких-то особенных условиях, скажем, в страшной спешке, и предполагалось, что в данный момент она прекрасно знает, чей это телефон, а потом спокойно запишет его в телефонную книжку уже с именем владельца. В этом случае листок с номером выкинут за ненадобностью, а два-три следующих могли деться куда угодно. Но в чистом виде.

Словом, если листок не забрал убийца, то объяснений может быть бесконечно много. Надо будет завтра глянуть в список владельцев этих номеров – вдруг… а что, собственно, вдруг? Напротив одной из фамилий появятся зловещие буквы: «вот он, маньяк-убийца»?

Но Кемаль знал, что все равно будет надеяться на это «вдруг». И коллеги, которые с утра первым делом сунут этот список под нос Кемалю, тоже будут надеяться на это привычное сыщицкое «вдруг»: «вдруг» Кемаль со своей памятью узнает одно из имен этого списка, и вспомнит, где и когда полиция сталкивалась с этим человеком, и скажет, где его искать?

А разве можно без надежды на «вдруг» обойти (сколько там их было? пятьдесят? шестьдесят?) квартир и задавать всем одинаковые вопросы, следя при этом за ответами, за выражениями лиц, за паузами и интонациями?

И сегодня такое «вдруг» случилось, и не раз. И множество этих «вдруг» сосредоточились вокруг госпожи Айше Демирли.

«Вдруг» она спросила про линзы. Хотя теперь известно, что ее жених (или все-таки просто приятель? уж очень старается он изобразить из себя хозяина) окулист – может, поэтому? Или сама подумывает заменить очки линзами? Нет, чего тут думать? Ее доктор ей тут же их заменил бы.

«Вдруг» она вспомнила девушку. И стала лгать, что видела ее около шести.

«Вдруг» спросила по телефону про убийство.

«Вдруг» почти проговорилась сейчас, что не выходила вчера вечером из дома.

«Вдруг» ее доктор изменился в лице, увидев фотографию девушки. Этот факт, конечно, доказать не удастся.

«Вдруг» выяснилось, что вся эта подозрительная публика: сама Айше, ее друг, многодетная озабоченная соседка, ее пока неизвестный муж – все они побывали на месте преступления и наверняка наоставляли там кучу своих отпечатков и других следов. Микрочастицы и волокна одежды, волоски, следы обуви – да мало ли что может насобирать хороший эксперт, вплоть до домашней пыли. Кемаль уже знал, что девушку убили именно там, где ее нашли, это можно считать установленным. Обнаружены следы падения тела – благо весь пол покрыт тончайшим слоем цементной пыли – и не обнаружено никаких признаков волочения.

Если же предположить, что высокий сильный убийца принес труп стройной и нетяжелой девушки на руках, то вряд ли ему хватило бы ума сначала придать телу стоячее положение, а потом правдоподобно уронить его на пол. Такого в практике Кемаля еще не встречалось. И потом, когда бы он его принес? Ведь не среди бела дня.

А если ночью, то до трех часов тело уже окоченело бы и не поддавалось на такие упражнения. Пришлось бы ему просто положить девушку на пол. Да и зачем такие сложности: зачем нести ее в этот дом?

Вот заманить ее туда как-то могли. Под предлогом осмотра квартиры, например. Люди часто заходят в почти достроенные дома, и никто не обращает на них внимания: думают, что это будущие владельцы квартир, члены строительного кооператива или потенциальные покупатели и квартиросъемщики.

Кемаль расспросил уже немало жильцов тех домов на горе, из чьих окон было прекрасно видно, кто направляется в строящееся здание, но ни одна домохозяйка или пенсионерка не могла сообщить ничего полезного. Никто, например, не видел или не обратил внимания, как туда ходила Айше со своей соседкой. И Айше со всей компанией.

Так, пора порасспрашивать эту русскую красотку.

Если она во вторник целый день пролежала на балконе, могла что-нибудь заметить. Или кого-нибудь. И, слава богу, не Айше, а то сразу бы выпалила: «А я тебя вчера видела!» Хорошо иметь дело с болтливыми свидетелями. Надо только выждать, пока образуется пауза в разговоре.

Катя, похоже, пауз в разговоре не признавала. Она выгружала из своего пакета какие-то книги и свертки, сопровождая этот процесс непрерывным щебетанием и улыбками:

– …и я купила у него почти все, что там было по-английски и по-французски. Тоже совсем дешево. Ты бы видела его библиотеку! Вся квартира в стеллажах с пола до потолка. Все дорогое, антикварное он уже продал букинистам – наверняка за бесценок. Ему лишь бы на бутылку хватило. А выпивка стала дорогая, профессорской зарплаты не хватит.

– Как? Он профессор? Или алкоголик? Ты же говорила про какого-то алкоголика?

– Ну да. Профессор и есть этот алкоголик. А что такого? В России это запросто. Его очень ценят на кафедре, потому что такого специалиста по Шекспиру еще поискать! А пьет он не на лекциях же, а до и после.

– Да, все рассказывают, что у вас в России много пьют, но я не думал, что имеются в виду люди такого уровня, – развел руками Октай. – Профессор – алкоголик! Парадокс!

– Как же он согласился продать своего Шекспира? – подала голос Айше, до этого перебиравшая и листавшая привезенные книги.

– Он сказал, что все равно всего Шекспира наизусть знает. И что скоро лекции по литературе будет читать некому. Студентов-филологов все меньше, а уровень у них такой, что ему можно больше Шекспира в оригинале не перечитывать. А вот эти детективы он мне вообще бесплатно отдал – с презрением. Унесите, мол, эту гадость.

– Да он их скорее всего и не читал. Наша профессура тоже делает вид, что Агата Кристи – второсортная литература, – Айше ухватилась было за любимую тему, но тут же поняла, что дала маху: сейчас дело дойдет и до ее романа! Поэтому она быстро сложила книги в стопку, поцеловала Катю в тут же подставленную румяную щеку и заговорила о другом:

– Как же ты все это довезла? Книги же тяжелые!

– Нет, их же немного. В следующий раз еще привезу. У меня другого багажа почти нет: все-таки домой еду. Так, вот это для Сибел и ее девчонок… – Катя принялась откладывать сверточки и коробочки в отдельную кучку. – А вот это еще для тебя.

– Катя! – с упреком сказала Айше. – Но так нельзя, сколько же можно возить подарки? Ты отсюда тоже всем в Россию возишь?

– А как же, – серьезно подтвердила Катя. – Обязательно. Если человек приехал из-за границы, он не может не привезти хоть маленького сувенира. Иначе все обидятся.

– А я обижусь, если ты еще раз привезешь мне столько дорогих вещей…

– Айше, хватит, ладно? Посмотри лучше, какая там чашка, только осторожно! – и Катя забрала из рук Айше сверток, который за минуту до этого ей отдала, и стала сама его разворачивать. – Это гжель!

– Что-что? – не поняла Айше. – Г-ж…?

– Гжель. Так по-русски называется такой тип фарфора. Обычно бело-синий или бело-голубой.

– Опять с розой? – спросил Октай.

– Конечно, – Катя гордо показала всем красивую чашку, расписанную бело-голубыми цветами.

– Как же вы умудрились найти для Ай столько голубых роз? То шаль, то чашка, уж о картине я не говорю – это просто шедевр! – Октай явно старался быть любезным с гостьей.

– Я рада, что вам понравилось, – улыбалась Катя.

Кемаль почувствовал, что она сейчас начнет прощаться.

Он снова достал из кармана фотографию и взглянул на Айше и Октая, чтобы дать им понять: пора переводить разговор на другую тему. Октай смотрел на Катю и не ответил на мимические намеки Кемаля, а Айше отозвалась сразу, как будто наблюдала за ним и только ждала его сигнала.

– Катя, послушай, господин Кемаль из полиции и пришел по делу. Посмотри, ты не видела здесь поблизости эту девушку? – она вопросительно глянула на Кемаля, так ли и то ли она спросила, и он одобрительно кивнул головой.

– Говорить ей, что девушку убили, или не надо? – спросила Айше по-турецки, надеясь, что Катя если и поймет, то не все слова.

– Посмотрим… наверное, надо сказать, – Кемаль наблюдал за Катей, внимательно изучающей фото.

– Красивая девушка, – наконец сказала она, – если бы я ее видела, то запомнила бы. А почему ее ищет полиция? Она преступница?

Кемаль еле заметно кивнул Айше.

– Нет, Катя, наоборот, она жертва. Ее задушили. Убили, – пояснила Айше, заметив, что Катя не поняла глагола «душить». «Профессиональная деформация, – внутренне усмехнулась она, – вечно заботиться о том, чтобы все всё правильно поняли. И наверно, не надо ей знать всякие детали: все-таки беременным вредно волноваться. Еще испугается!»

Но Катя не только не испугалась, но, казалось, до нее вообще не дошла трагическая сторона известия. Не переменившись в лице и не ахнув, как ожидали все зрители этой сцены, она слегка обеспокоено, а впрочем, не без интереса спросила:

– А вы разве знали эту девушку? К вам-то все это какое имеет отношение? Почему этот полицейский вас допрашивает?

– Господин Кемаль понимает по-английски, – чтобы уберечь Катю от оплошностей и всяких сомнительных высказываний об «этом полицейском», предупредил Октай. – А нас он допрашивает только потому, что девушку убили в соседнем доме, в недостроенном, а Айше к тому же видела ее вчера вечером.

– Еще живую? – все с тем же интересом спросила Катя.

– Конечно, живую! – воскликнула Айше. Да уж, с нервами у Кати, по-видимому, все в порядке. Или беременные настолько погружены в себя и собственные ощущения, что из-за своего простительного эгоизма ничего не замечают? Или русские вообще более холодные, равнодушные, северные люди, куда менее впечатлительные и эмоциональные, чем мы?

Эти мысли промелькнули почти одновременно и у Айше, и у Кемаля, и, обменявшись быстрым взглядом, они поняли, что думают об одном и том же.

– Вы целый день провели на балконе? – с трудом подбирая слова, спросил-таки Кемаль.

– Почти. Конечно, я и в квартиру заходила, а не то, что легла с утра в шезлонг и не вставала до вечера. Но я не смотрела вниз, в смысле кто куда идет и с кем. Вас, наверно, это интересует?

– Да, в основном, это. Вы совсем никого не видели? – вторую фразу по-английски говорить было уже легче.

– Совсем. У нас балкон застеклен, а решетка внизу заменена на пластиковые панели, поэтому, если лежишь в шезлонге, никого внизу не увидишь. Надо приподниматься и специально смотреть. А я загорала и дремала.

– Значит, вас тоже никто не видел?

– А вы, что, хотите проверить мое алиби? – рассмеялась Катя. – Думаете, я могла убить незнакомую девушку? По-моему, токсикоз так своеобразно не проявляется! Я могла бы убить ее только в том случае, если бы она оказалась еще одной сестрой моего мужа.

– Что она говорит? – удивился Кемаль.

– Она шутит. У нее плохие отношения со старшей сестрой мужа, – объяснила Айше.

– А что, Айше, отличный сюжет: муж признался, что у него есть еще одна сестра, и мои нервы не выдержали!

– Я только что думала, что твоим нервам можно позавидовать. Ты так спокойно восприняла, что кого-то убили совсем поблизости!

– Если бы вы пожили в России, у вас нервы вообще бы… как это по-медицински называется, когда что-то перестает функционировать?

– Атрофировались, – с улыбкой подсказал Октай.

– Вот-вот! У нас способность к сопереживанию атрофировалась. Отмерла. В России преступность такая, что люди по вечерам на улицу в большом городе выходить боятся. У нас во всех газетах целые страницы посвящают криминальной хронике, и по телевизору каждый день сообщают, сколько человек было убито, ограблено, избито. А вы из-за одной девушки так переживаете!

– Она была беременна, – серьезно сказал Кемаль, – как вы. И молода и красива, как вы. И если в этом районе ходит маньяк, убивающий молодых женщин, то вы – пусть не из сочувствия, а ради самосохранения – должны постараться помочь в его поисках.

Катя выслушала эту тираду, сказанную на вполне приличном английском, и слегка посерьезнела.

– Но я правда ничего не видела. Я была так измучена перелетом. И так счастлива, что не надо ехать к родственникам. Я просто дышала чистым воздухом… и вы не думайте, что мне не жалко девушку. Так ужасно, когда убивают только потому, что ты молода и красива!

– С чего ты взяла, что ее убили поэтому? – озадаченно спросила Айше.

– Не знаю. Но я уверена, что красота и молодость – достаточные причины для убийства. Любовь, ненависть, зависть, ревность – они же возникают не на пустом месте, а там, где рядом молодость и красота. Ты-то могла бы не удивляться: вся мировая литература об этом.

– А как же ваш этот… знаменитый русский убийца, который просто так зарубил топором старушку? Ни молодости, ни красоты, насколько я понял Достоевского, у нее не было? – Кемаль почувствовал, что говорит все это зря: его слова предназначались для Айше, а она была занята каким-то сложным обменом взглядами со своим доктором. Они отвлеклись от обсуждаемых преступлений и, кажется, думали о чем-то глубоко личном – и общем.

– Ну, я не говорила, что это единственные причины убийств, – отозвалась Катя. – Но когда убивают красивую девушку, то почти всегда из-за того, что она красива и молода. Давайте держать пари, хотите? Расследуйте это преступление, и если я права, то… что бы с вас потребовать?

– Куплю подарок вашему ребенку, – Кемаль решил завершить затянувшийся бесполезный разговор. – На всякий случай скажите мне, где вы остановитесь в Анталье – не бойтесь, это только для отчета перед начальством. Я понял, что вы ничего не видели и не слышали. Даже никого из своих соседей, да?

– Не слышала?! Нет, этого я не говорила! Уж слышала-то я столько всего! У вас в Турции так шумно. Все всё время кричат.

– И кто же кричал вчера? – заинтересовался Кемаль.

– У вас это, наверное, называется «разговаривать», а не «кричать». И потом, я ведь плохо понимаю по-турецки, особенно женщин. Они так тараторят: быстро, быстро!

– Значит, вы слышали женские разговоры?

– Скорее это были не разговоры, а такие крики, как будто кого-то постоянно зовут. То ли собаку, то ли ребенка. Да, а еще сын Софии – это соседка снизу, и то он маму звал, то она его. Молоко продавали: я так испугалась, когда разносчик заорал «Мо-ло-ко-оо!» – Катя старательно изобразила, как он рекламировал свое молоко. – Точно! Вспомнила: собаку Фатош зовут Леди, она гуляла и звала «Леди, Леди, Леди!», и потом с кем-то то ли пререкалась, то ли просто болтала, но громко, у вас же не поймешь!

– А вы можете хоть приблизительно сказать, во сколько все эти события происходили? – почти без надежды спросил Кемаль.

– Постараюсь, – сосредоточенно сказала Катя и замолчала. Надолго.

Таких свидетелей Кемаль любил. Им можно верить.

Они не отмахиваются от любых вопросов, говоря, что ничего не помнят, ничего не видели, ничего не слышали, но и не торопятся выкладывать все, что им лично кажется важным и интересным, и демонстрировать свою прекрасную память, сообщая все факты, произошедшие за последние полгода, а вовсе не в интересующие сыщика два часа.

Катя к ним, похоже, не относилась. Она даже наморщила лоб от напряжения и наконец стала медленно говорить:

– Так, я вышла на балкон около десяти. Точно не раньше, потому что я ждала звонка из Москвы с половины десятого до десяти. Ушла я в шесть или около того. Часа в два и примерно до трех я обедала, точнее, готовила еду и ела. Значит, с десяти до двух и с трех до шести. Конечно, я периодически уходила домой минут на пять-десять. То за другим журналом, то за шляпой от солнца, то за яблоком, то в туалет, – сообщила она без всякого стеснения.

«Все-таки иностранцы – совсем другие люди, – подумала при этом Айше, – вот ведь читаю-читаю их литературу, а все равно их менталитета не понимаю. Только что она строила глазки этому мужчине, а сейчас спокойно сообщает, что уходила в туалет. И живот свой всем демонстрировала!»

– Но с точностью до минуты я вам, разумеется, ничего не скажу, вам придется все перепроверять. Вы же можете всех поспрашивать, и они вам все точнее скажут… или, – вдруг прервала она сама себя на полуслове, – вы кого-нибудь из них и подозреваете?!

– Нет-нет, не волнуйтесь, – поспешно успокоил ее Кемаль, – мы никого пока не подозреваем. Просто нужно восстановить общую картину.

– Молочник был до обеда; мальчик, сын Софии, гулял буквально целый день; Фатош с кем-то ругалась часов в пять или полшестого, уже было прохладно, и я вскоре ушла. Еще один ребенок звал маму около часу, может, немного пораньше. Звал-звал, чуть не плакал, потом ему кто-то что-то ответил, но не его мама.

Кемаль автоматически фиксировал в своем блокноте все эти мелочи, из которых обычно и состоит жизнь. То, что мелочь для одного, оказывается совсем не мелочью для кого-то другого. В жизни и в расследовании преступлений нет ничего неважного.

Вот малыш звал маму и чуть не плакал – важно ли это? Для посторонней Кати, для молодящейся Фатош, для любого прохожего – нет, такой эпизод даже в памяти не останется, а для самого малыша? Для его матери? Для сыщика, которому надо выяснить, кто где был?

Найти разносчика молока, маму этого ребенка, того, кто ответил вместо мамы; поговорить с Софией и ее сыном, хотя он, конечно, маловат для роли свидетеля; узнать, с кем ссорилась Фатош… а нужно ли все это?

– Пойдемте со мной, – вдруг решительно поднялась с кресла Катя. – Вы посмотрите, где я точно лежала, что оттуда видно, вернее, не видно, и что и откуда слышно. А мой муж даст вам адрес отеля в Анталье.

– Большое спасибо, – Кемаль не мог не порадоваться ее добровольной помощи, хотя понимал, что вряд ли увидит с ее балкона что-либо интересное. Скорее всего, больше информации он сегодня здесь не получит. Тем более пора вставать и прощаться.

Октай и Айше тоже встали и вышли в прихожую проводить гостей.

Пока женщины целовались, Октай пожал руку полицейскому и с едва скрываемым удовольствием произносил какие-то обязательные слова об их с Айше готовности помогать следствию…

«Мы с Айше» – зачем он это так подчеркивает? – думала та, о ком он говорил. – Только бы не затеял сейчас выяснения отношений, я этого не вынесу!»

Но, закрыв за Кемалем и Катей дверь, Октай повернулся к Айше и сказал:

– Ай, милая, дай я тебя поцелую. Я уже измучился смотреть на тебя издалека!

Как хорошо было оказаться в его объятиях и ни о чем не говорить! Айше чувствовала, что усталость помешает ей выговорить даже слово, но, к счастью, слова были не нужны.

Только бы он не стал расспрашивать о романе, о ее разговорах с полицейским, о ее планах на завтра! Вообще ни о чем!

И он не расспрашивал.

Уже засыпая, она подумала, что об одном сегодняшнем дне можно было бы написать целый роман. Столько в нем собралось событий, разговоров, переживаний! Впрочем, это уже где-то было… целый роман и один день? Да, конечно, это же «Улисс» Джойса… какая, интересно, «Одиссея» ждет меня завтра? Надо спать, спать, забыть о девушке, полицейском, книгах, о Сибел и Кате, о том, что с утра надо идти к старой Мерием и Софии… Спать! И позвонить брату, посоветоваться, сказать всем всю правду… Лгать так утомительно! Спать… спать!

Глава 9. Пенсионерка

Голова начала болеть с самого утра. А ведь когда-то она считала мигрени выдумкой избалованных женщин! И не верила, что головная боль может предвещать изменение погоды. И не думала, что от головной боли бывает так плохо, что не хочется ни есть, ни пить, ни лежать, ни спать, ни вообще жить.

Мерием сделала над собой усилие и подошла к зеркалу. Она знала, что ничего хорошего там не увидит, особенно после бессонной ночи. Пятьдесят лет, да что там – пятьдесят два, от себя-то не скроешь! И все они – на лице. По утрам без макияжа она была отвратительна сама себе. Конечно, она никогда не была красавицей, но молодость и свежесть сглаживали неправильность черт и примиряли Мерием со своим отражением. А после сорока ей стала все меньше нравиться ежеутренняя процедура умывания, чистки зубов и приведения в порядок волос. К пятидесяти же выработалась стойкая неприязнь к зеркалу и к себе в нем.

«Наверное, это неизбежно сопровождает процесс старения, и подобные чувства возникают у каждой женщины», – думала одно время Мерием, поскольку была неглупа, весьма образованна и способна на обобщения и отвлеченные рассуждения.

Поэтому, когда однажды она случайно поделилась своими переживаниями с Софией, которую считала почти ровесницей, то реакция соседки неприятно поразила ее и затронула гораздо глубже, чем она могла предвидеть. София засмеялась! И совершенно спокойно сказала, что сама не испытывает ничего подобного, хотя в молодости была почти красавицей. У нее в гостиной даже висел портрет, написанный знакомым художником лет двадцать назад, который подтверждал и то, что это действительно было так, и то, что люди очень меняются с возрастом.

– Мне все мои морщинки нравятся, – весело заявила София. – Нелюбовь к своей внешности, между прочим, ведет к неприятию себя как личности, а это уже признак нездоровой психики. Так что вы, госпожа Мерием, лучше почаще улыбайтесь своему отражению! Себя надо любить – это основа душевного здоровья и спокойствия.

София говорила полушутливо, вовсе не желая обидеть соседку. Она же не знала, до какой степени отчаяния и ненависти к себе самой доведена Мерием.

«Значит, у меня расстроена психика? Только этого мне не хватало! Шарлатанка! Начиталась книжек по психологии и воображает себе! У самой даже высшего образования нет, а туда же! Умные слова выучила, советы дает! Психоаналитик нашелся!»

Она так и не смогла выбросить из головы этот разговор. С тех пор каждый раз перед зеркалом вспоминались доброе симпатичное лицо с улыбкой и занозой засевшие в мозгу слова: «…признак нездоровой психики…». Как могут нравиться морщины? А эти мерзкие волоски, появляющиеся то в родинках, то под подбородком?! А пигментные пятна и мешки под глазами?! Как можно любить это?!

Она лжет, она тоже не может любить себя не такую, как на портрете в гостиной! Это обычные женские хитрости, вроде любезных «Ах, как ты поправилась! Тебе это идет!», «Ах, милочка, что случилось? У тебя такие круги под глазами!», «Ты вчера так хорошо выглядела! Почему ты и сегодня так не накрасилась?».

Мерием была мастером подобных шпилек и твердо знала, что откровенной и простой быть с женщинами нельзя. За откровенность с себеподобными приходится долго расплачиваться. Вот поговорила с Софией – и пожалуйста!

Конечно, София может себе позволить смеяться: она-то сохранилась намного лучше. А ведь ей уже сорок девять. Мерием где-то читала, что беременность и роды омолаживают женский организм, но никогда этому не верила. Разве мало женщин, которые имеют по шесть, восемь, десять детей – и выглядят как старые развалины!

Но София в какой-то мере подтверждала этот тезис. Детей у нее было трое: двое совсем взрослые, а младший, рожденный «по ошибке», и правда омолодил ее и перевел в категорию «молодых матерей». С ними, двадцатипяти-тридцатилетними, София сблизилась, и гуляла сначала с коляской, потом с ребенком, и болтала с ними на равных, и не выглядела среди них бабушкой своего сына.

Мерием считала, что ей не повезло с домом.

Когда она покупала эту квартиру, ее привлекла сравнительно невысокая цена, количество комнат и то, что маленькая по площади квартирка была не в какой-нибудь трущобе или рабочем районе, а в тихом, весьма престижном, хоть и отдаленном от центра Измира месте. Можно было быть уверенной, что среди соседей не будет всякого сброда. Она, правда, опасалась, что пятикомнатные квартиры будут заселены шумными многодетными семьями, а Мерием втайне не любила детей и с трудом переносила их крики, болтовню и капризы. И это при том, что всю жизнь проработала учительницей… или поэтому? Впрочем, профессию она выбирала, когда еще не знала, что обречена на бесплодие, что из-за этого распадется ее брак, казавшийся ей счастливым, и что с годами даже вид детей и беременных женщин станет ей противен. И вид молодых и красивых женщин тоже!

И не очень молодых женщин, ведущих себя так, словно их не огорчает их возраст.

И по роковому стечению обстоятельств ее соседками стали именно такие женщины.

Ей не раз приходило в голову, что лучше бы ее окружали менее образованные бедняки или пресловутые многодетные семьи, в которых сорокалетние мамаши выглядят на все шестьдесят. Среди них она была бы самой интеллигентной, культурной, а может быть, и моложавой. А что получилось?!

Как же она их всех ненавидела! Всех!

Умную, деловую Сибел с ее тремя детьми и семейным счастьем; независимую, разведенную Айше, ухитрившуюся завести красавца-любовника и хорошо выглядевшую для своих тридцати; прелестную молодую Катю, которую обожает муж и на которую оглядываются все мужчины без исключения; эту наглую студентку из квартиры сверху, вечно устраивающую шумные посиделки с друзьями, выпивкой и музыкой. У них есть то, чего лишена сама Мерием: молодость, красота или привлекательность, а главное, любовь и возможность иметь детей. Реализованная, как у Сибел, или потенциальная, как у остальных трех.

А двое «взрослых», как она их про себя называла, были еще хуже. София, любящая свои морщины и ясно намекающая на ее, Мерием, ненормальность, а вдобавок эта…(Мерием не любила грубых слов и не употребляла их даже мысленно) ну, скажем, содержанка Фатош. Интересно, сколько ей лет? Больше сорока пяти, это понятно. А держится как молодая! Носит леггинсы или какие-то обтягивающие брючки, распущенные волосы – это в ее-то годы; красится, даже если всего-навсего спускается погулять с собакой; болтает с молодежью, как с равными, а к ней, своей ровеснице, почтительно обращается «госпожа Мерием»; называет себя уменьшительным именем, вместо того чтобы представляться по-нормальному – «Фатма»; вечно строит глазки кому попало…

У нее, правда, нет детей – и сначала это несколько примиряло Мерием с ее существованием, но Фатош второй раз замужем, а однажды Мерием слышала, как они со студенткой обсуждали, где и как лучше делать аборт!

Мерием слышала многое из того, что происходило в доме. Ее соседкой по этажу была обычно отсутствующая Катя, и Мерием могла без всякого опасения приоткрывать дверь (а о том, чтобы ее дверь не скрипела и не издавала никаких ненужных звуков, она позаботилась) и подолгу слушать, о чем разговаривают ее соседи.

Люди нередко вместе ждут лифта, или встречаются возле почтовых ящиков, или, открыв дверь, видят на лестнице соседа – и при этом они, разумеется, не молчат. В больших, многоэтажных домах ограничиваются вежливыми «Добрый день», «Здравствуйте», «Всего доброго», а в таких, где не больше десяти квартир и все друг с другом знакомы, этим минимумом не обойдешься. Люди разговаривают, не учитывая прекрасный резонанс лестничной клетки и не задумываясь о том, что у них есть постоянный посторонний слушатель.

Мерием хорошо изучила акустику лестницы и знала, как лучше пользоваться ее свойствами. Некоторые разговоры можно было хорошо разобрать, лишь приоткрыв дверь; чтобы уловить другие, надо выйти на шаг-другой из квартиры, что легко сделать под предлогом выпускания на прогулку кошки – если кому-нибудь посчастливилось бы обнаружить подозрительные передвижения старой дамы.

Войдя во вкус подслушивания, Мерием скоро обнаружила, что при незначительном напряжении может услышать и то, что говорят в прихожей, недалеко от двери. Двери почти у всех жильцов дома были тонкие, некачественные, и, судя по пропускаемым ими звукам, были сделаны из чего-то вроде фанеры. Только у нее самой, у Веры и у Фатош – не арендаторов, а владельцев квартир – входные двери были сделаны на заказ и надежно защищали жильцов как от воров, так и от любопытных ушей.

Плохо было слышно и то, что говорили в прихожей Айше – далековато все-таки, а вот прихожие Софии, Сибел и Дениз прекрасно прослушивались. Летом поле деятельности Мерием расширялось: у всех окна настежь, все завтракают и ужинают на балконах, и при этом, разумеется, тоже не молчат.

Если бы ее соседи догадывались, сколько знает о них Мерием! Ей было приятно это тайное всеведение, хотя маленькие секреты, печали, ссоры и радости жильцов дома вряд ли заслуживали столь пристального внимания.

Однако среди ничего не значащих фраз и многочисленных мелочей, которым люди склонны придавать такое значение, попадались иногда весьма интригующие перлы. Или полезные сведения.

Вот, например, полицейский дал свой телефон Айше и просил ее позвонить, если та что-нибудь вспомнит. Это надо использовать. Тем более что полицейский явно заинтересовался ею как женщиной – Мерием была наблюдательна и такие вещи мгновенно улавливала, даже раньше тех, кого это непосредственно касалось. И редко ошибалась.

Когда этот красавчик-доктор в первый раз проводил Айше до квартиры, хотя ей надо было только подняться на один этаж, выйдя от Сибел, Мерием сразу же поняла, чем дело кончится. Она, правда, полагала, что дело кончится браком, но совершенно естественно, что доктор не торопится жениться на разведенной, которая к тому же настолько безнравственна, что и без брака с ним спит.

Была в коллекции Мерием и загадочная фраза, сказанная Фатош на третьем этаже:

– Пожалуйста, потерпи, я тебя умоляю! Если он узнает, то ни ты, ни я не получим ни гроша.

Что она имела в виду? Кто этот «он»: ее старый муж, из которого она тянет деньги? Или еще кто-то? И что такого страшного «он» может узнать?

Но еще интереснее, с кем она говорила: с Сибел или с Дениз? Что между ней и ними общего? Просто детектив какой-то! Как будто ее кто-то чем-то шантажирует.

Наверняка есть чем! Можно представить, как она себя вела в молодости. Особенно среди той богемной среды, в которой она вращалась. Они же думают, что им все позволено. Ни нравственных запретов, ни ограничений, ни страха божьего.

Мерием почему-то казалось, что слова Фатош были адресованы Дениз, а не Сибел. Та все-таки порядочная женщина, хотя муж иногда и устраивает ей сцены ревности. А вот Дениз… Мерием была уверена, что лет двадцать назад Фатош была точно такой же – неразборчивой, наглой, испорченной. Они даже внешне чем-то похожи!

Из молодых обитателей дома Мерием больше всех ненавидела эту девчонку. После одной из ее частых вечеринок старая дама попыталась сделать ей замечание: должен же кто-то призвать Дениз к порядку, объяснить ей, что включать такую мерзкую музыку так поздно и так громко неприлично, что не стоит оставлять у себя на ночь всю сомнительную компанию – вместе с мужчинами, кошмар! – что нехорошо так откровенно пренебрегать мнением и покоем соседей.

Мерием верила в тот момент, что желает девушке добра: у Дениз ведь ни отца, ни матери, кто же ей объяснит, что такое «хорошо» и что такое «плохо»?

Ответ Дениз поразил соседку:

– Вы просто завидуете мне! Вы же ненавидите всех, кто моложе и счастливее вас! Остались старой девой и всех хотите такими же сделать, да? Не выйдет! Я буду жить, как мне нравится. Понятно? Мне, а не вам! Сами только и мечтаете, чтобы какой-нибудь мужчина остался у вас ночевать! Или вы и слова «оргазм» никогда не слышали?

Слово это Мерием слышала. Точнее, видела в журналах и книгах. Но не предполагала, что его можно спокойно произносить вслух в разговоре с соседкой. Особенно со старшей!

А чего еще ожидать от молодежи? Стараются получить от жизни все удовольствия, ни в чем себе не отказывают в угоду правилам и приличиям…

Может быть, так и надо? Но тогда придется признать, что вся ее, Мерием, жизнь была неправильной? Нет! Только не это!

Мягкое прикосновение к ноге отвлекло ее от мрачных мыслей и вернуло к зеркалу и солнечному утру. Дюшес! Мерием обожала свою кошку, баловала ее как могла, и белый пушистый зверь отвечал ей такой же любовью. Хотя и не проявлял ее так явно.

Мерием гордилась породистой красавицей с аристократическим именем и родословной и разными глазами: голубым и зеленым. Она верила, что ее кошка – существо необыкновенное, все понимающее и только по недоразумению не умеющее говорить. Мерием где-то когда-то прочла, что кошки обладают способностью благотворно воздействовать на здоровье своих хозяев, и ей казалось, что она додумалась до этого сама. Сама обнаружила, что если взять Дюшес на руки, погладить и приласкать, то проходит мучительная головная боль, сердце начинает биться ровнее и спокойнее, исчезает нервозность и беспокойство.

Мерием терпеть не могла, когда ее любимицу трогают посторонние, чужие руки. Особенно детские. Она ревниво оберегала свое сокровище, даже на прогулку выводила на поводке и, в отличие от всех хозяев домашних животных, которые радовались, если кто-то приходил в восторг от их кошечек и собачек, разъярялась и резко, почти грубо отбивала у соседей и прохожих охоту любоваться белой красавицей.

С этого началась ее открытая вражда с Сибел.

– Почему девочка не может погладить кошку?! – возмущалась Сибел сначала только в разговорах с близкими, а потом и в глаза самой Мерием. – Кому от этого плохо? Мелисса вся в слезах приходит, когда ее на улице встречает.

Старшая дочь Сибел не могла равнодушно пройти мимо кошки. Любой. Даже грязной, вылезающей из помойки, драной и явно злобной зверюги. Поэтому, когда после переезда в новый дом выяснилось, что у пожилой соседки есть кошка, Мелисса была так счастлива, что забыла и про потерю старых подружек и про нелегкий для каждого ребенка переход в новую школу.

И это была не просто кошка, а точно такая, как в диснеевском мультфильме про котов-аристократов: белая, пушистая, ухоженная – с точно таким же именем Дюшес. Только глаза разные, как у всех ванских кошек, но удивительное совпадение имен примирило Мелиссу с этим незначительным различием.

Кто же мог предвидеть, что хозяйка кошки и близко к своей любимице никого не подпустит? Особенно ребенка! Сибел наивно полагала, что несколько улыбок и вежливых разговоров ликвидируют это недоразумение, но не тут-то было!

– Моя кошка – не игрушка для соседских детей, – безапелляционно заявила Мерием. – У нее тоже есть нервная система и свои взгляды на жизнь. Ей не нравится, когда ее трогают все подряд. Особенно дети. Они не умеют обращаться с животными и могут сделать больно или рассердить Дюшес. Она очень впечатлительная.

То, что Мелисса не менее впечатлительная, чем ее кошка, Мерием не только не интересовало, но и голову не приходило. Когда Сибел попыталась ей об этом сказать, Мерием стоило большого труда сдержаться и не ответить теми самыми словами, которые первыми просились на язык.

«Вот вы и интересуйтесь переживаниями своих детей, а мне это совершенно ни к чему! Нарожали детей, а окружающие должны от этого страдать? Разбирайтесь сами со своими проблемами и не смейте лезть в мою жизнь и ублажать свою девочку за счет моей Дюшес!» – это она сумела-таки оставить при себе.

– Если ваша девочка так любит животных, заведите котенка или щенка, – это она сказала вслух, чем заслужила еще не ненависть, но неприязнь Сибел. Ведь именно это Мелисса и предлагает чуть не каждый день, а Мехмет не станет терпеть животное в квартире даже ради дочери. Шерсть, запах, грязь, кошачьи консервы – сколько ни убирайся, все равно всегда сразу ясно, что в доме есть кошка.

Мерием, правда, удавалось содержать квартиру в чистоте и порядке, но ей, по мнению Сибел, больше и делать нечего. Старая дева – и этим все сказано!

Госпожа Мерием между тем не была старой девой, но сообщать об этом факте своим соседям считала излишним. Думают – и пускай себе думают. Меньше будет поводов для разговоров. Она прекрасно знала, сколько домыслов может породить недостаток информации, а все о своей жизни мало кто хочет и умеет рассказывать.

Мерием никогда не упоминала о том, что была разведена: сначала ей было стыдно и неловко из-за того, что муж развелся с ней из-за ее бесплодия, хотя, если вдуматься, разве в этом есть ее вина? Потом она втайне надеялась, что, скрыв факт развода, сможет найти себе другого мужа. Потом решила, что, не упоминая об этом, сама скорее перестанет жить прошлыми обидами и обретет былую жизнерадостность, повеселеет и сможет улыбаться как раньше. А потом она привыкла хранить молчание об этом недолгом периоде своей жизни, окружила себя подругами и знакомыми, которые ничего не знали о ее замужестве и разводе, и было бы по меньшей мере странно, если бы она вдруг начала откровенничать.

Столько лет молчала – с чего бы теперь менять привычки? Только подавать приятельницам повод для злословия. Что кто-нибудь сможет ее понять и посочувствовать ей, она и не предполагала. Не такова человеческая природа.

Вот Айше, например, не скрывает, что была замужем и развелась, и что хорошего? Большинство женщин смотрит на нее косо и пытается придумать причину такого скоропалительного развода. Через месяц! Как не предположить самое худшее? Понятно, что муж ее бросил, но почему? Или не была невинной, или изменила ему, или… мало ли что!

Мерием полуавтоматически гладила кошку, чтобы головная боль не заслоняла все мысли. Они ей сейчас понадобятся, и еще как. Айше не глупа, на примитивное вранье ее не поймаешь. Интересно, во сколько она зайдет? Мерием знала распорядок дня каждого жителя дома, знала и то, что по четвергам у Айше нет занятий в школе, а в университет ей нужно только к трем. Но она обещала забежать с утра. Надо приводить мысли и себя в порядок. Мерием видела, что ее доктор уехал: серебристой дорогой машины не было на стоянке. Значит, Айше уже встала. Хотя… кто знает? Может, не в ее привычках подавать мужчине завтрак? Тогда понятно, почему он не торопится на ней жениться.

Когда раздался звонок в дверь, Мерием даже слегка удивилась: она не ожидала Айше так рано. Но, с опаской поглядев в дверной глазок, увидела именно ее. Причем молодая соседка была одета явно не для визита к ней, а для выхода на работу: хороший светлый костюм, дорогие туфли, сумочка, волосы собраны на затылке в подобие пучка. Наверно, все-таки встала рано и готовила-таки любимому завтрак.

Надо быстро перестраиваться и менять весь план разговора! Мерием рассчитывала на то, что времени у Айше будет достаточно, но если она собралась уходить, то все может пойти не так, как Мерием запланировала. Поэтому, пока гостья снимала туфли, говорила слова приветствия и проходила в гостиную, хозяйка мучительно соображала, как ей убедить Айше в своей правдивости и добрых намерениях. С учетом того, что у собеседницы мало времени. Придется сразу приступать к сути дела. Хотя с молодыми так, кажется, и лучше. Не любят они пустых разговоров, вечно спешат, бегут, по мобильным телефонам звонят, каблучками стучат…

Мерием не случайно выбрала себе в сообщницы именно Айше. Проницательная дама видела, что та легко поддается уговорам и с величайшим трудом произносит слово «нет». С Сибел бы этот номер не прошел. Да Сибел с ней и разговаривать не станет! А София слишком уж примитивна и простовата. И считает ее сумасшедшей. Вот когда начинаешь жалеть, что не позаботилась о хороших отношениях с соседями. Но Айше никогда открыто не проявляла ни враждебности, ни пренебрежения; значит, с ней можно иметь дело. Только вот как к нему подойти, чтобы не отпугнуть и заинтересовать молодую соседку? Мерием не обольщалась и понимала, что та вряд ли согласится ей помогать из-за дружеского расположения. Как бы любезна ни была с ней Айше, большой любви к Мерием она явно не испытывала. Как, впрочем, никто и никогда.

Ну вот, пора начинать разговор. Айше уже в гостиной, обмен любезностями закончен. К счастью, та сама не стала терять времени.

– Вы хотели о чем-то поговорить со мной, госпожа Мерием?

– Да, дорогая Айше. Именно с вами. И по секрету, – заговорщически улыбнулась, вернее, заставила себя улыбнуться Мерием. Выхода нет. Первые слова сказаны. Больше просить некого, а отказываться от своего плана она не собиралась. К тому же полицейский заинтересовался Айше, а вдруг и ей хочется найти повод ему позвонить. Правда, вчера вечером он был у нее – это Мерием слышала. Но ему, вероятно, нужно было показать фото девушки доктору…

– Айше, вы знаете, что полиция разыскивает в нашем районе пропавшую девушку?

– Да, но… – Айше странно замялась. – Вы хотели поговорить о ней? Я могу дать вам телефон полицейского, который этим занимается. Вы, наверное, ее видели, да?

– Да, и я уже сказала об этом полиции. Но дело в том, что… вы же понимаете, что одного свидетеля недостаточно, а я всего лишь пенсионерка… словом, они могут мне не поверить… – Мерием старалась говорить взволнованно и прерывала фразы, не заканчивая, что вообще-то было ей несвойственно. – Я точно знаю, что девушка шла к Дениз, я выходила с Дюшес и видела ее на лестнице. Она поднималась. И я слышала, пока запирала дверь, что она позвонила в ее квартиру и ее туда впустили.

– А вы уверены, что именно к Дениз?

– Конечно. Ее дверь ведь прямо над моей… и к ней постоянно ходят всякие… Словом, я знаю, как ей звонят и как хлопает ее дверь. Она же никогда не позаботится прикрыть ее потише! – не надо скрывать своей неприязни к Дениз, так правдивее и убедительней! – Но если эта девица, ну, наша Дениз, заявит, что ту девушку в глаза не видела, то кто мне поверит? Скажут, что мне делать нечего, я и придумываю… или ошиблась, потому что старая и из ума выжила!

– Вы вовсе не старая и не производите впечатление выжившей из ума, – мило улыбнулась Айше. – Я, например, вам верю. И полиция, конечно, поверит. А когда вы ее видели?

– Во вторник, в первой половине дня. Точнее не скажу, чтобы не фантазировать. Мне при моем образе жизни необязательно знать точное время. Но они не верят! Я видела по реакции этого полицейского! Если бы вы согласились помочь… ведь это может быть важным…

Мерием говорила дальше, и ей вдруг показалось, что соседка смотрит на нее как-то странно. Непредсказуемо и непонятно. Как будто не может понять, о чем она, Мерием, говорит. А она всего-навсего просит Айше подтвердить, что она видела, как девушка входила или звонила в дверь Дениз. Она могла удивиться необычности просьбы, или смутиться от нежелания соглашаться, или испугаться давать ложные показания. Но Айше смотрела во все глаза, как будто стараясь понять скрытый смысл ее простой просьбы.

И удивилась только тогда, когда увидела в глазах Мерием радость – да, настоящую, неподдельную радость! – от ее слов:

– Вы, наверное, не знаете, госпожа Мерием, но лгать в этой истории нельзя. Потому что речь идет об убийстве. Та девушка была задушена.

Кого может порадовать сообщение об убийстве?!

Глава 10. Адвокат

– Здравствуйте, госпожа Айше. Да, сегодня у секретарши выходной… когда вам будет удобно приехать? Я запишу…

– У тебя клиент? – Айше знала манеру брата говорить по телефону так, как будто ему звонит некто очень важный и богатый. Обычно он делал это, если рядом кто-нибудь был. Все равно кто: клиент, жена или уборщица, моющая в офисе полы. Берег свой имидж безумно занятого человека, день которого расписан по минутам и на прием к которому не рвется разве что английская королева.

– Можно я к тебе сегодня заеду? Мне очень надо кое о чем посоветоваться.

– Одну минуточку, я сверюсь с ежедневником. С одиннадцати до двенадцати я должен быть в суде, потом у меня встреча с…

– Подожди, – перебила Айше, не в силах вынести это неторопливое перечисление. – Я могу приехать только с часу до двух, но это очень важно. Я все равно приеду, придумай что-нибудь, ладно? Мне надо на лекцию бежать, я вешаю трубку, можешь дальше в пустоту сколько хочешь говорить!

– Разумеется, госпожа Айше, если это срочно, я постараюсь договориться с клиентами и перенести встречи на удобное время, – большую часть фразы Мустафа говорил, уже когда сестра повесила трубку. Интересно, что у ней стряслось? Надеюсь, не с Октаем! Надо с ней серьезно поговорить, а то упустит такой шанс… – Да-да, непременно договорюсь, чтобы место на стоянке вам оставили, как обычно. Ваш шофер знает где… – говорил господин адвокат, прекрасно знающий, что у сестры нет ни шофера, ни машины.

Но студентка, претендующая на место ассистентки в его конторе, уже сидит в приемной, а стена между приемной и офисом – всего лишь встроенный стеллаж с книгами, папками и бумагами. И если говорить четко и громко (а на это господин адвокат был мастер), то там все прекрасно слышно. Вот и пусть примет к сведению, с кем имеет дело.

Он взглянул на определитель номера: звонит из дома, а говорит, что на лекцию бежит. Никогда врать не научится. К половине второго должна прийти новая секретарша, но с ней он разберется быстро, в присутствии Айше или нет – все равно.

Секретарши в его офисе подолгу не задерживались, и, нанимая на работу очередную девицу, он никогда к ней всерьез не приглядывался. Его не слишком заботили их профессиональные навыки: в конце концов, работы у него не так много; напечатать несколько бумажек в день любая сможет; а чем меньше она умеет и знает, тем меньше ей нужно платить.

Он никогда не понимал тех, кто заботится о привлекательности, любезности, еще каких-то особенных свойствах секретарш – зачем? Разве важно, какого цвета корпус у компьютера или выключатель у лампы? Лишь бы работали.

Мустафа Демирли относился к своим служащим с полнейшим равнодушием; его, пожалуй, могла не устроить только совсем неграмотная секретарша, вообще не умеющая читать и писать. А в остальном… Он умел заставить работать самых ленивых и легкомысленных девчонок, которые побаивались его строгого, абсолютно безразличного к их улыбкам и прелестям взгляда, легко останавливал болтушек и любопытных, не давал сложных заданий бестолковым.

Его коллеги предпочитали профессиональных, дипломированных секретарш с приличным опытом работы, знанием иностранного языка, умением пользоваться компьютером, даже с юридическим (пусть незаконченным) образованием. Таким можно поручить самостоятельно составить документ, сделать важный звонок, разобрать поступившую почту без риска, что потом эту работу придется переделывать. Но таким надо хорошо платить, не оставлять их на весь вечер в конторе, если есть срочные дела, давать им нормальные выходные и оплачивать отпуск.

Когда Мустафа Демирли стал полновластным хозяином адвокатской конторы, он и помыслить не мог о такой роскоши, как секретарша. Ему казалось, что он никогда не сможет заработать столько, чтобы оплачивать аренду офиса, платить налоги, содержать семью… он привык экономить.

Экономил гроши с юности, когда взвалил на себя заботы об Айше. Экономил, чтобы получить-таки образование. Экономил, когда женился по любви на бесприданнице Эмель, хотя на серьезного высокого юношу поглядывала дочь тогдашнего владельца конторы.

Экономия стала его привычкой; привычка, как говорится, второй натурой; бережливость и умеренность давно переросли в скупость, и если он не отказывал себе в хорошем костюме (ради клиентов, разумеется!), то уж переплачивать девчонкам, отвечающим на телефонные звонки и делающим кучу опечаток, считал непозволительной роскошью.

И секретарши сменялись. Сначала радовались, что так легко, без всяких тестов и испытательных сроков нашли работу в солидной конторе солидного адвоката; потом надеялись, что босс скоро поймет, какие они умницы и лапочки, и повысит зарплату; потом раздражались из-за бесконечных придирок хозяина, не выносившего минутного опоздания и ничтожной пропущенной запятой; потом терпели какое-то время, полагая, что так быстро увольняться неловко, но втайне начинали обращать внимание на газетные объявления «Требуются…»

Словом, на телефонные звонки преуспевающему адвокату Мустафе Демирли часто приходилось отвечать самому. Что, конечно, несолидно и наносит ущерб репутации. И он был доволен, что сразу поставил на место сестру с ее насмешливым заявлением:

– Что, братец, опять от тебя сбежала секретарша?

Почему «сбежала»? Уволилась, и все.

Эта, между прочим, даже не предупредила об уходе, просто не пришла в понедельник на работу; сегодня четверг, а от нее, как говорится, ни слуху ни духу. Хорошо, что Мустафа уже во вторник дал свое обычное объявление в газету: он сразу понял, что эта вертушка (как ее звали-то?) больше в его офисе не появится. Слишком красива для такой работы.

И слава Богу, что сама ушла: скоро ее все равно бы пришлось уволить. Начала строить глазки и демонстрировать свои коленки, а Мустафа этого терпеть не мог. Конечно, двадцатилетние девушки всегда строят глазки, на это и внимания обращать не стоит.

Айше никогда не одобряла отношения брата к секретаршам, Мустафа это знал, и старался не обсуждать эту тему с сестрой и не приглашать ее к себе на работу слишком часто.

Но Айше и не стремилась к этому. Ей было некогда.

Сегодня она напросилась к нему в офис только потому, что дел, которые надо было успеть сделать, оказалось… сколько же? Она, едва проснувшись, попыталась составить что-то вроде списка: зайти к старой соседке, зайти (можно забежать, тут без церемоний) к Софии, поговорить с Сибел (нельзя же ее не предупредить, что ей все же предстоит впустить в квартиру полицейского!), посоветоваться с братом, позвонить господину Кемалю и договориться о встрече (не по телефону же признаваться в нагроможденном вранье!), к трем часам быть, разумеется, в университете на лекции, для чего надо, между прочим, привести себя в порядок, надеть лучший деловой костюм, накраситься хоть чуть-чуть… А значит, скорее вставать и заодно приготовить завтрак не только себе, но и Октаю!

Впрочем, потянувшись и проснувшись окончательно, она поняла, что Октая рядом уже нет. Кажется, он что-то говорил об утреннем приеме в поликлинике? Как это Сибел удается запомнить распорядок дня и мужа, и старшей дочери, и средней, и режим младшей? У Айше бы ум за разум зашел. Во всяком случае, завтрак для Октая из мысленного списка вычеркивается, сама она обойдется растворимым кофе с печеньем, но все остальные дела все равно не желали выстраиваться в стройный список под номерами, а громоздились в голове совершенно беспорядочной безобразной кучей. Лучше, наверное, для начала принять вертикальное положение. Она скосила глаза на часы, стоявшие около постели. Восемь. Уже или еще? Сибел встает самое позднее в полседьмого и кормит завтраком всю семью… Может, и правда лучше не выходить замуж?..

Айше резко встала и поняла, что если немедленно не разберется с делами, запланированными на сегодня, то разобраться с более масштабными жизненными проблемами ей никогда не удастся. Сплошной беспорядок: в квартире, в мыслях, в сегодняшнем дне, вообще в жизни. Надо, в конце концов, отделить важное от неважного! Что самое важное для любой нормальной женщины? Семья или взаимоотношения с любимыми людьми – женихом, родителями, братьями, друзьями; работа, если так вышло, что она есть; какое-нибудь безобидное хобби, вроде вязания; заботы о внешнем виде… Или, пожалуй, нет, и в этот список уже затесались вещи совершенно необязательные. Какое, к черту, вязание?!

Айше машинально одевалась, ставила чайник, доставала из шкафа костюм.

Заглянув в гостиную, она с неудовольствием наткнулась взглядом на неубранные с вечера пепельницу с окурками и Катины подарки. Хорошо хоть чайную посуду вчера отнесла-таки на кухню. Нет, так нельзя! Надо научиться жить, как Сибел. И мыслить тоже. Расклассифицировать все дела, как она. Хоть на сегодня.

Айше слегка воодушевилась и попыталась войти в роль.

Если Сибел надо переделать кучу дел, она сначала отбрасывает те, которые можно сделать не сегодня. Потом определяет, как она выражается, приоритеты. То есть выясняет, что действительно важно и неотложно, а что не очень. Именно это и пыталась сделать Айше только что. Значит, ход рассуждений был правильным.

Айше подняла глаза от окурков и разбросанных книг и свертков – в окне сверкало синевой море, ярко выделялись на его фоне черепичные крыши, цвели и зеленели какие-то деревья… Без очков Айше не видела четких контуров, цветовые пятна возникали как будто из ничего, она подчас не могла точно сказать, то ли это стена дома, то ли так причудливо освещено цветущее дерево, но от этого пейзаж не утрачивал очарования, а напротив, казался слегка размытой нежной акварелью. Она смотрела в окно каждое утро, и всегда боялась, что однажды этот вид покажется ей знакомым до мельчайших деталей, надоевшим и привычным, а тогда где же она будет черпать ежеутреннюю порцию хорошего настроения?

Она выросла в районе, откуда никогда не видно моря. Близкого, казалось бы, но недоступного для бедняков. Теперь море было ее собственностью: частью не только ее жизни, но даже квартиры… какое счастье.

Небо, море и крыши, как всегда, развеселили ее, и на кухню к закипевшему чайнику она шла уже более уверенной походкой.

«Если бы я была как Сибел, то прихватила бы из гостиной пепельницу, чтобы вымыть! Но ты, дорогая моя, способна только видами любоваться, – с упреком сказала она себе. – Сибел, скорее всего, даже не знает, какой у нее вид из окна. Зато она всегда знает, что важно, а что неважно. И поэтому все успевает».

Попробуем сначала.

Важно: любовь, работа и, наверное, здоровье, но с ним, слава богу, пока все в порядке.

А чем заполнен день? Три разговора с соседками, встреча с братом (но не как с братом, а как с адвокатом!), значит, так и говори: встреча с адвокатом и полицейским; лекция в университете попала в твой план просто потому, что ее нельзя отменить, любимый человек в твои планы сегодня не входит (бессовестная ты, Айше, что за формулировки!), о любимом романе и о научных исследованиях ты вообще забыла.

Очень мило: весь день забит тем, что неважно, а на настоящие, нужные дела времени не остается. Хотя почему неважно? Ты оказалась втянутой в историю с убийством, позволила запутать себя во лжи, и сегодняшний день придется потратить на то, чтобы из всего этого благополучно выбраться. И обрести душевное спокойствие. Правильно, это тоже очень важно – чистая совесть и отсутствие лжи. Ложь портит все: отравляет любовь, отвлекает от работы и творчества. Но, кажется, для Сибел это не так важно. Она как-то ухитряется совместить мелкую ложь со своей упорядоченной жизнью. А из этой мелкой лжи вырастает большая, и вообще черт-те что вырастает!

Ложь утомительна и отнимает время – странно, что Сибел этого не понимает.

Вот сегодня весь день уйдет на борьбу с небольшой вчерашней ложью. Ну и пусть! Зато потом можно будет спокойно жить и заниматься своими проблемами и делами. Только своими. Нет, мне все равно не быть такой, как Сибел. Поэтому надо поступить наоборот: быстро расправиться с мелкими, неважными делами и больше времени потратить на важные. И ничего из намеченного не оставлять на завтра – завтра я хочу жить без вранья!

Приняв такое не слишком вразумительное решение и не заметив того, что финал ее рассуждений мало отличался от их начала, Айше оделась для окончательного выхода из дома (мало ли, чем обернутся разговоры с соседками) и первым делом отправилась к старой даме.

Айше не могла предположить, о чем пойдет речь, и после первого же вопроса Мерием о пропавшей девушке стала жалеть, что зашла к ней первой. Думала, ее проблемы никак не связаны с этим проклятым делом, а оказывается, что отныне все, что происходит с ней, Айше Демирли, имеет отношение к убийству. Как в хорошем детективе: ни одной сцены просто так, все детали и разговоры работают на главную сюжетную линию, читателю нельзя отвлекаться и расслабляться. Пропустишь описание или реплику в диалоге – потом пеняй на себя, что не нашел разгадки.

«Я как будто поселилась в детективном романе! – думала Айше после визита к госпоже Мерием. Она помедлила на лестничной площадке и решительно направилась наверх – к себе, а не вниз – к Софии. – Я больше не могу говорить об этой девице! Я ее никогда не видела, но она мне до смерти надоела. Позвоню Мустафе и поеду к нему. Посоветуюсь с ним, а потом предупрежу Сибел. По телефону – так проще, а то она меня опять уговорит. А как же София?..»

У брата никто не взял трубку: наверно, еще рано. Нет, пол-одиннадцатого. Может, он в суде? Или уехал по делу? А секретарша где?

Айше постояла около телефона и набрала номер Софии.

– Алё! – раздался в трубке детский голосок.

– Эрим, доброе утро, это тетя Айше. Мама дома?

– Привет! – не по годам развитый пятилетний Эрим пренебрегал этикетом и ко всем обращался одинаково – от своих маленьких приятелей до весьма немолодых особ. – Приходи, мама сейчас придет. Она тебе велела ее ждать. А мне велела тебе велеть, – мальчик слегка запутался в своих глаголах.

– Эрим, скажи маме, что я зайду вечером, ладно? У меня много работы, – Айше поймала себя на лжи и по-настоящему разозлилась. Сколько можно? Эта история началась только вчера, а в который раз приходится лгать? Считается, правда, что детей обманывать можно, но Айше никогда не думала, что это правильно. – Вернее, мне некогда, я должна уехать. Но вечером зайду обязательно. У вас все в порядке?

– Конечно. Мне змея воздушного купили!

– Прекрасно. Мама здорова? – на всякий случай спросила Айше, хотя и без того знала: даже если София больна, жаловаться она не станет, и ее родные иногда вообще не догадываются, что она ходит с температурой.

– Она нервничает, – важно заявил Эрим. – Брат едет в Англию и не хочет жениться. А его девочка звонит и плачет. Мама ее ждала-ждала и не пошла со мной змея запускать, а она не пришла, а мама теперь нервничает.

«Только этого не хватало, – подумала Айше. – Еще одна девушка куда-то не пришла! Или…».

– Когда ты собирался своего змея запускать? – осторожно спросила она мальчика.

– Послезавтра… или как это? послевчера?

– Позавчера?

– Да, правильно, поза… позавчера.

– Ладно, Эрим, скажи маме, что я звонила. Не забудь, хорошо?

– Не забуду, пока!

«Не хватало только, чтобы София тоже оказалась запутанной в эту непонятную историю! Нет-нет! Это совсем другая девушка и совсем другой сюжет. Я должна в это поверить хотя бы до вечера. А вечером все выяснится. Только бы не София!» – мысли у Айше беспорядочно наплывали одна на другую, она взглянула на часы и снова набрала номер конторы брата.

На этот раз он оказался на месте. Договорившись о встрече и повесив трубку в середине вежливой длинной фразы брата, Айше вдруг задумалась, как меняются люди.

Когда-то, в самом начале самостоятельной карьеры, Мустафа стал играть в этакого солидного, вечно занятого, осаждаемого важными клиентами адвоката, и Айше тогда с удовольствием подыгрывала ему. Между ними бывали особые договоренности, что она, например, позвонит ему два-три раза в течение получаса – разумеется, в то время, когда в офисе будет его единственный, долгожданный клиент. Как они потом смеялись над устроенными мини-спектаклями!

Но вот прошли годы, а брат продолжает носить раз надетую маску, хотя недостатка в клиентах у него давно нет; он, похоже, уже не ощущает, что это маска, а она, Айше, не желает больше подавать реплики в разыгрываемых на ее глазах скетчах.

«Интересно, кто из нас изменился? Или мы оба? Брат постарел, а я повзрослела? Или, наоборот, он все такой же юный шутник, а я занудная немолодая учительница?»

Время до встречи с братом еще оставалось, и Айше решила, что надо потратить его на что-то приятное. И важное – напомнила она себе. Через минуту она уже листала рукопись, в которую вчера так и не удосужилась заглянуть. Написано пять с половиной глав, придуман и продуман весь сюжет, но третья глава никак не желала заканчиваться так, чтобы роман хотелось читать дальше. С этим надо было что-то делать. Писать следующие главы, не доведя до конца третью, не хотелось.

Айше перелистала страницы, чтобы вернуться к этой злосчастной главе, и взгляд ее упал на ею же сочиненные, но уже забытые строки:

«Адвокат Хасан Айхан закрыл дверь офиса и с удовольствием взглянул на табличку со своим именем, прибитую к ней». Похож ли этот самодовольный адвокат, замешанный к тому же в ее сюжете во множество грязных историй, на ее брата? Трудно сказать. Вообще-то Айше не думала о Мустафе, придумывая этого персонажа. А вдруг он узнает в герое себя? Так ведь нередко бывает.

Как тогда объяснить ему, что литературные персонажи не списываются с родственников и знакомых? Но как и откуда они берутся?

Впрочем, роман не дописан, да и вряд ли он будет напечатан.

Айше представила на секундочку, какая реакция коллег ее ожидает. На академической карьере можно будет ставить крест: доктор филологии – автор детективного романа с феминистским уклоном! Скандал да и только! А если учесть, что в ее сюжете упоминаются такие кошмарные вещи, как секс, восстановление девственности, инцест, то плохая репутация ей обеспечена. А если вдобавок половина знакомых станет метить в прототипы и обижаться?

«Но я не могу не писать этот роман! – думала Айше. – Я не знаю, откуда взялся в моей голове этот диковинный сюжет, про который многие наверняка скажут: так не бывает! Но я чувствую, что должна эту историю рассказать. И почему «не бывает»? В жизни и не такое бывает. Вот если я начну описывать, как две соседки сразу начали уговаривать меня выступить свидетельницей, а полицейский подошел на улице, как только я о нем подумала, а мой… друг переменился в лице, узнав об убийстве, а София не дождалась какую-то девушку, а русская соседка неожиданно приехала – да все это впихну в один день романного времени, вот тогда пусть не верят! А ведь все это только что случилось! И на фотографии что-то было знакомое… Наверное, так не бывает? А еще говорят: «Жизнь – не роман!»… «La vie n’est pas du cinéma!» – вспомнила она строчку из знаменитой французской песни. – Где-то у меня была кассета Мирей Матье… Хотя зачем она мне сейчас? Почему я отвлекаюсь на ерунду?»

Но Айше уже поняла, что мелодия эта возникла в ее памяти не просто так, а в какой-то объяснимой связи с той фотографией и что эта песенка теперь не отпустит ее, а будет звучать в голове до тех пор, пока… пока – что? Айше быстро закрыла папку с рукописью и почти побежала в прихожую.

Достав из сумочки маленький кусочек картона, она начала быстро набирать цифры мобильного телефона.

– Господин Кемаль?! – она даже не дослушала его «Алло?» – Это я… в смысле Айше Демирли…

– Доброе утро, госпожа Айше! Я вас узнал, – она вспомнила, как он объяснил это вчера, и почему-то обрадовалась. – У вас ничего не случилось? – его голос звучал обеспокоенно.

– Нет. Но нам обязательно нужно встретиться. Я должна вам кое-что рассказать.

– Когда вам удобно? Я могу подъехать, когда буду в ваших краях?

– Нет, я сейчас ухожу, у меня есть дела в центре, а в три лекция в университете. Я освобожусь в половине пятого.

– Тогда я подъеду в университет и подвезу вас домой. Мне все равно надо вечером поговорить с некоторыми жильцами вашего дома.

– Но мой факультет далеко… – попыталась возразить Айше, – вы потеряете время.

– Я знаю, где филологический факультет. И в том районе у меня тоже есть дела. Так что совмещу приятное с полезным.

– А что же здесь приятного? – Айше поймала себя на неожиданном кокетстве: она же знала, каким будет ответ.

– Встретиться с важным свидетелем, конечно, – ей казалось, что она видела его улыбку. – Я вас буду ждать с половины пятого до пяти на стоянке у вашего факультета.

– Хорошо, до встречи.

– До свидания, госпожа Айше.

План на день, который она так мучительно пыталась придумать, обрел смысл – Айше даже удивилась, как все вдруг встало на свои места и предстоящие дела не портили настроения и не казались бессмысленной тратой времени.

«Chiao, bambino, sorry», – зазвучала в голове знакомая мелодия. Айше всегда нравилась эта многоязычная песенка, но почему она вспомнилась именно сегодня?

«Чёрт, забыла сказать, чтобы он принес эту фотографию! Заслушалась про «приятное и полезное»! Совсем ничего не соображаешь! Теперь неудобно опять звонить. Или удобно? Октаю я бы тут же перезвонила. А при чем тут Октай, собственно говоря? Странно, что мы с ним вчера ни словом не обмолвились ни об убийстве, ни о полицейском, ни о том, что я – свидетель… Это неестественно. Так не бывает! – сказали бы все, если бы я такое описала в романе. А фото он наверняка принесет: ему же надо с какими-то соседями поговорить. Интересно, с кем он еще не встречался? Фатош и София всегда дома, Дениз я дня два не видела, в понедельник у нее была вечеринка или во вторник? Наверное, мужчин дома не было, он их и будет допрашивать».

Айше взяла сумочку, в который раз порадовавшись тому, что все материалы для лекций лежат в ее столе в университете: она не любила носить большие вместительные сумки. Спускаясь по лестнице, она вспомнила, что так и не вымыла пепельницу.

«Нет, не быть мне как Сибел!» – эта мысль, огорчавшая ее с утра, вдруг словно повернулась другим боком: «И не надо!» – сам собой пришел веселый вывод.

Вывеска конторы брата тоже позабавила Айше: эти старомодные золотые буквы, крупные и солидные, подчеркнуто не современные, все как будто «чересчур» и «слишком» – слишком большие, слишком яркие и блестящие, слишком заметные и броские…

«Безвкусица, – подумала Айше, – странно, что Эмель позволила ему такую вывеску. Интересно, он на нее любуется, закрывая дверь, как мой герой, или нет?»

Дверь офиса после ее звонка открылась не сразу, но, однако, до того, как даже нетерпеливой Айше могло показаться, что ей не открывают слишком долго. Она знала, что важных клиентов брат заранее высматривает в окно и ждет их около открытой двери. Значит, либо он сегодня не ждет никого, либо у него клиент, и тогда придется просидеть в приемной до его ухода. Жаль терять время.

Но по виду брата, по его неторопливым, радостным репликам Айше тут же поняла, что он один и никуда не торопится.

– Привет, сестренка! Прекрасно выглядишь. Что у тебя стряслось? Обычно ты мою контору не жалуешь.

– Не волнуйся, ничего страшного. Сейчас все расскажу. Ты не очень занят?

– Да нет, – брат взглянул на часы. – Скоро придет новая секретарша. Точнее, претендентка. Но я с ней быстро поговорю, мне же никаких особых навыков от нее не требуется. Надоело самому дверь открывать и на звонки отвечать. Несолидно, правильно? – Мустафа улыбался сестре, которая усаживалась в кресло, предназначенное для клиентов, напротив его стола.

– Правильно, – серьезным голосом ответила Айше. – При такой вывеске, как у тебя, надо держать двух секретарей, шофера, официанта и, как в Японии, специальную девушку для улыбок входящим и уходящим клиентам.

– Смеешься, – без малейшей обиды констатировал брат. – Посмотрел бы я на тебя, если бы ты занималась частной практикой. Везде бы двухметровыми буквами понаписала «Лучшие в мире уроки английского и французского языка»! Ладно, рассказывай! Хотя я, кажется, догадываюсь, что у тебя стряслось, – он чуть насмешливо улыбнулся. – Я уже говорил с Октаем.

– Сегодня? – удивилась Айше. «Неужели Октай так забеспокоился, что сразу бросился к адвокату? Или понял, что я влипла в эту историю по уши?»

– Почему сегодня? – в свою очередь удивился Мустафа. – Дня три назад. Я, честно говоря, не ожидал, что ты прибежишь советоваться. Раньше, помнится, прекрасно обходилась без моих советов. Во всяком случае, я польщен!

Айше озадаченно уставилась на брата. Кажется, они говорят о совершенно разных вещах? Она не без труда заставила себя отвлечься от мыслей об убитой девушке и предстоящей встрече с полицейским. Дня три назад? Что там было, в той спокойной жизни? Октай советовался с адвокатом? С какой стати?

– Итак, тебя можно поздравить, – хорошо поставленный голос брата звучал торжественно и вмиг подсказал Айше нужное направление мыслей. Ах, вот он о чем! Могла бы и сразу догадаться! – Я искренне рад. За вас обоих. Не хочется говорить очевидные вещи, но я уверен, что на этот раз ты не совершаешь ошибки, – он слегка выделил «на этот раз». – Это во всех отношениях удачный брак. Потому что любовь любовью, но есть вещи не менее важные. Мой брак, как ты понимаешь, в этом смысле плохой пример…

– Ну что ты говоришь! – возмутилась Айше. – Не смей возводить напраслину! Твой брак – один из лучших поступков в твоей жизни. Как тебе не стыдно! Эмель – просто сокровище, а ты превратил ее из художницы в домохозяйку и еще смеешь говорить о ней всякие гадости!

– Какие гадости? – во взгляде брата было неподдельное недоумение. – Я только сказал, что мой брак с точки зрения карьеры, связей, денег был не слишком удачен. Только с этой точки зрения. А Октай для тебя, повторяю, во всех отношениях прекрасная партия. Составить тебе брачный контракт?

– Ты что, смеешься? Какой контракт? Не знаю, что тебе наговорил Октай, но очередного предложения он мне не делал, а я, между прочим, еще не решила, принимать ли его.

– Очередного? Ты хочешь сказать, что он его тебе уже делал?

– А что в этом удивительного? – ощетинилась Айше. «Кажется, вчера Сибел говорила то же самое, а я отвечала то же самое. Как они мне все надоели!» – Ты, по-видимому, считаешь, что разведенной женщине никто не будет делать предложения? Или я так плоха и недостойна?

– Не злись, пожалуйста. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Иначе ты не была бы доктором наук. Просто если ты ему уже отказывала, то его «очередное», как ты выражаешься, предложение доказывает, что он действительно тебя любит. Так что не переборщи. Не каждый мужчина будет повторять свои предложения по несколько раз. Я бы не смог, например. Тебе не кажется, что ты рискуешь его потерять, и исключительно из-за глупого упрямства?

– Не знаю, – Айше сама удивилась своему равнодушию к обсуждаемому предмету. – А ты что, теперь выступаешь его адвокатом и в личной жизни тоже?

– Можешь считать, что да. Хотя он не уполномочивал меня что-либо обсуждать с тобой. Только сказал, что ваш брак – дело практически решенное, что вы на днях поедете смотреть дачу, которую он собирается купить, что летом он планирует взять отпуск и вы поедете куда-нибудь на медовый месяц.

– Ничего себе, новости! Лучше бы он это сказал не тебе, а мне!

– А у тебя есть возражения? – Айше показалось, что брат непонятно почему встревожился. – Я надеюсь, ты не собираешься «очередной» раз ему отказывать? Давай поговорим серьезно. Ну, забудь на минутку все свои феминистские штучки и подумай: тебе тридцать, ты разведена, ты небогата. Да, с другой стороны, ты хорошо выглядишь и одеваешься, у тебя прекрасная работа и хорошие перспективы и заработки. Но не более того. Ты умна. Не знаю, куда это отнести: это плюс или минус? – Мустафа чуть улыбнулся, чтобы сестра не обижалась и могла ненадолго расслабиться. За время адвокатской практики он приучил себя постоянно пользоваться маленькими риторическими хитростями. – Ты не умеешь вести домашнее хозяйство, не любишь готовить, ты много времени проводишь на работе – думаешь, это может понравиться мужчине? Или ты всерьез хочешь жить одна, не иметь детей, спутника жизни в старости…

– Послушай, – перебила его Айше. – Я пришла посоветоваться совсем по другому поводу. Это во-первых. А во-вторых, ты, по-моему, чересчур озабочен тем, чтобы выдать меня замуж. Интересно, почему?

Айше загадала: если в ответе брата первая фраза будет со словом «ты» – значит, он хочет, чтобы она просто благополучно вышла замуж. А если со словом «Октай» – значит, ему хочется выдать ее именно за него. Она еще не придумала, что будет означать, если Мустафа скажет «вы с Октаем», когда он заговорил:

– Потому что лучше Октая ты никого не найдешь!

Айше попыталась прикинуть, как ей оценить сказанное братом по придуманной системе. Все-таки слово «Октай» опередило слово «ты»!

– О чем ты только думаешь? Ты, наверно, даже не представляешь себе, что такое «доктор Октай Гюльолу»! Конечно, ты выше материальных соображений, ты газет не читаешь…

– А при чем здесь газеты?

– А при том, моя дорогая возвышенная Айше, что если бы ты заглядывала в местные газеты, то видела бы и статьи о нем, и рекламу его методики лечения глазных болезней, и интервью с ним. И лучше представляла бы себе, с кем имеешь дело.

– Но он никогда не говорил, что о нем писали в газетах! Ни разу!

– Что, между прочим, тоже говорит в его пользу. Или ты и с этим не согласна?

– Да, то есть нет, то есть я не знаю… – Айше чувствовала, что мысли ее путаются, а вслед за ними становятся беспорядочными и несвязными слова, которые она произносит. Чего профессиональный филолог никогда не должен допускать. Поэтому она быстро сосредоточилась, приказала себе выкинуть из головы Октая, газеты, в которых о нем, оказывается, пишут, и тот факт, что он никогда об этом не упоминал.

«Я не хочу все это обсуждать! Точнее, хочу, но не знаю – с кем. Не с братом. Не с Сибел и не с Софией. Они все чувствуют и понимают не так, как я. Неужели к тридцати годам у меня нет никого, с кем я могла бы поговорить, ничего не скрывая и не притворяясь? Ну и дела!» – но Айше тут же приказала и этим мыслям если не уйти прочь, то хоть умолкнуть на время.

– Я пришла поговорить об убийстве, – решительно сказала она Мустафе, резко сменив тему.

– Да, кстати, что это у вас там за убийство? – Мустафа, казалось, не обратил внимания на перемену тона сестры: он привык, что его клиенты периодически не желают обсуждать некоторые вопросы и любят резко осадить адвоката, чтобы не лез слишком глубоко в их личную жизнь.

– А откуда ты знаешь про наше убийство? – удивленно спросила Айше.

– Утром заезжал муж твоей Сибел, а его вчера вечером полицейский допрашивал. Вернее, не допрашивал, а просто интересовался, не встречал ли Мехмет убитую.

– И что же он так перепугался, что сразу помчался к адвокату?

– Да нет, он совсем по другому делу приехал – насчет ипотеки и контракта. Заодно и про убийство рассказал.

– А ты знаешь, что ее убили в той самой квартире, которую они покупают?

– Знаю, – недовольно поморщился Мустафа. – Мне из-за этого уже из полиции звонили. У этого Мехмета хватило ума ляпнуть, что я недавно в этой квартире был. И теперь они заявятся за отпечатками пальцев. Кто его за язык тянул? И ведь вдобавок врет, что ничего полиции не говорил!

– Он и правда не говорил. Это я сказала.

– Ты? – Мустафа изумленно уставился на сестру. – Ну, знаешь ли… Ты с ума сошла? Ты хоть можешь объяснить, зачем ты это сделала?!

– А что в этом такого? Во-первых, не люблю врать, а во-вторых, когда я это сказала, то еще не знала, что убийство совершено именно там. И, кажется, даже вообще не знала про убийство. Нас же спрашивали, не встречали ли мы эту девушку – и все. А потом спросили, бывали ли мы в той квартире.

– Кто это «мы»?

– Я и Октай. И всех соседей так же опрашивали.

– Ну хорошо, а зачем было впутывать в эту историю меня? Тебя разве спрашивали: «Был ли ваш брат в этой квартире?»?

– Нет, конечно. Но я подумала, что… ну, в этом ведь нет ничего плохого. Если мы там были, то зачем это скрывать? Пусть возьмут отпечатки, если им это нужно. Может, убийцу быстрее найдут.

– Ты об этом и хотела со мной посоветоваться? – взгляд Мустафы смягчился: он подумал, что сестра, сделав глупость, запаниковала и решила его срочно предупредить о возможных звонках и визитах полицейских. – Только ты опоздала. Жаль, что ты мне по телефону не сказала, в чем дело. Я был бы морально готов, когда позвонили из полиции.

– Я решила, что это не телефонный разговор. И потом ведь у тебя кто-то был, ты же обычное телефонное шоу устраивал! – Айше не сказала ни слова неправды и похвалила себя за это. Решение пришло мгновенно: «Я не буду с ним советоваться. Зачем? Я же все уже решила. Я скажу всю правду этому полицейскому, даже если это не понравится брату, Сибел, Октаю. Не знаю, почему, но я уверена, что им – всем! – это не понравится. Зачем я вообще хотела советоваться с Мустафой? Чтобы он похвалил меня за принятое решение?»

– У меня была стажерка, и я вполне мог тебя выслушать. Если бы соизволила ясно и четко сообщить, в чем дело…

Год назад Мустафа начал использовать в своей конторе стажеров. Он, не скрывая самодовольства, рассказал Айше, что выпускникам университета становится все труднее устроиться на работу: никто не хочет брать молодежь без опыта и стажа. Поэтому студенты старших курсов юридических факультетов готовы бесплатно работать на любого, кто потом напишет им похвальную характеристику и подтвердит, что они год или два совмещали учебу со службой в какой-либо фирме. Лучше, конечно, приличной и не принадлежащей их собственному папочке.

Мустафа радостно рассказывал сестре, что теперь он спокойно может доверить всю несложную работу стажеру и нанять совсем дешевую секретаршу, которой останется лишь подавать чай и говорить «Алло» по телефону.

Но Айше не разделила его радости:

– И ты им совсем-совсем ничего не платишь? – спросила она тогда.

– Конечно. Я заранее составляю характеристику, пишу прекрасный отзыв о его работе, официально оформляю его как сотрудника фирмы, плачу выплаты в пенсионный фонд – и стажер счастлив.

– Но это же нечестно. Ты используешь их, наверняка загружаешь всякой черной работой, гоняешь в суд и архив… это нехорошо!

Эта дискуссия тогда так и завершилась, не начавшись всерьез. Мустафа втайне хотел, чтобы сестра гордилась им, одобряла его, и ему были неприятны и ее выпады по поводу его секретарш, и ее возмущение насчет новых стажеров. Подумаешь, борец за права человека!

Вот и сейчас она поморщилась при упоминании о стажерке. Того и гляди начнет упрекать его, что он эксплуатирует стажеров и морит голодом своих секретарш. И, кстати, новая секретарша скоро придет!

Подумав все это, господин адвокат спокойно закончил начатую фразу:

– …то я прекрасно мог бы обсудить с тобой все это по телефону. И тебе не пришлось бы тратить время на поездку сюда. У тебя во сколько лекция?

– В три. Я спокойно успеваю. Значит, к тебе тоже придет полицейский?

– Придет – по твоей милости. А мне только не хватало быть втянутым в такую историю!

– Но ведь тебе абсолютно ничего не грозит! А если бы мы скрыли, что были в той квартире, это потом могло бы обнаружиться, и было бы только хуже. А при посторонних по телефону ты бы не ответил честно на мой вопрос.

– Какой вопрос?

– Опасно ли лгать, давая показания об убийстве?

Мустафа рассмеялся.

– Ты выиграла, сестренка! Ловко ты меня подловила. Знаешь, что скажет тебе в ответ старый опытный адвокат? Лгать, говоря об убийстве, нельзя. Но старому опытному адвокату и его умной сестре можно кое о чем промолчать. Или забыть. Если убийство к ним лично отношения не имеет.

«Вот я и посоветовалась с адвокатом. Лгать – нельзя. А умолчать я могу о старушке Мерием, нервозности Софии, ожидавшей какую-то девушку, и о твоем, братец, нежелании давать показания. О Сибел умолчать не получится, потому что надо будет лгать. Все ясно. Впрочем, мне и так все было ясно, и до визита сюда».

Айше решительно встала.

– Я пойду. Скоро твоя новая жертва придет. Не хочу тебе мешать ее допрашивать и убеждать работать за гроши.

– Ну-ну, не такое уж я и чудовище. Да, подожди! – брат стал быстро перебирать бумаги, лежащие на его столе. Вытянул тоненькую папку с несколькими листами обычного формата, на которых Айше сквозь прозрачную пластиковую обложку мельком увидела напечатанный текст с пометками и исправлениями, сделанными разборчивым и ясным почерком брата. – Отдай, пожалуйста, это своей подружке. Я там все исправил, что нужно, пусть сама перепечатает. Скажи, что у меня секретарша завалена срочной работой или что компьютер не в порядке, ладно? Твоя Сибел все равно печатает лучше любой секретарши.

– Она все делает лучше всех. А что это за бумаги?

– Я же тебе говорил: это контракт с домовладельцем. Мехмет утром привез. И слава богу, что привез! Как можно было его подписывать в первоначальном варианте, ума не приложу. Ты только представь, что по этому контракту они выплатили бы аванс, не получив практически никаких гарантий…

И Мустафа, позабыв обо всех своих неприятностях, грозящих ему в связи с убийством какой-то неизвестной и неинтересной ему девицы, стал с увлечением объяснять сестре то, чем он действительно интересовался. Айше знала, что брат по-настоящему любит свою работу: все эти контракты, статьи законов, решения суда, и с удовольствием слушала его, не особенно, правда, вникая в детали. Почему на таких условиях нельзя отдавать задаток? Почему им могут не предоставить ипотечный кредит? При чем здесь инфляция и курс доллара и марки? Все это, несмотря на подробные объяснения специалиста, так и осталось для Айше непостижимой тайной за семью печатями.

– А зачем им вообще брать этот кредит? – зацепившись за более или менее понятную ей тему, спросила она, выждав паузу в речи брата. – Я думала, у них есть деньги на эту квартиру.

– Конечно, есть. Но было бы глупо покупать за наличные, если можно получить кредит. А Сибел обычно глупостей не делает. Она же математик: мы с ней давно просчитали все варианты с учетом инфляции. Ты все равно, как я вижу, ничего в этом не поймешь; скажу одно: так выгоднее. Твой Октай, кстати, во всем этом отлично разбирается, можешь его порасспрашивать на досуге.

– А ему-то зачем знать про все эти кредиты или как там их?..

– А ты думаешь, он так хорошо живет на доходы от медицинской практики? Наивная ты моя! Ты что, вообще не в курсе его операций с недвижимостью?

– Вроде в курсе. Я знаю, что у него есть дом, и он говорил про покупку этой дачи, и про аренду родительской квартиры…

– Вот и хорошо. Значит, ты о нем и его деятельности знаешь меньше всех. Видимо, он не хочет тебя соблазнять размерами своего состояния. Подумай об этом, это редко встречается.

– Подумаю, обязательно, – Айше не хотелось снова начинать этот бессмысленный разговор. Ясность в голове по поводу убийства и предстоящей встречи с полицейским затемнялась и омрачалась теперь новыми непонятными фактами: об Октае пишут в газетах? у него есть какая-то еще сфера деятельности? а она об этом ничего не знает?

Впрочем, и он не знает, что она пишет роман. Хорошо ли быть такими скрытными? Или они оба просто привыкли быть одиночками?

Она шагнула к двери.

– А папка?! – напомнил ей брат. – Скажи Сибел, если у нее будут вопросы, пусть звонит. Я сегодня в офисе до вечера.

Айше сложила тонкую папку вдвое и неохотно сунула ее в сумочку. Папка еле влезала и навела Айше на мысль, что надо бы приучить себя ходить с солидной, средних размеров сумкой, более подобающей ее положению. Но она так любила маленькие сумочки!

«Второй раз испытываю неудобство из-за глупости Сибел, – вдруг подумала она, – и всего за два дня. Как он сказал? «Обычно Сибел глупостей не делает»? Очень даже делает. Ежедневно».

Сумочка наконец закрылась, Айше вышла из офиса брата, а знаменитая склонность к предвидению, якобы присущая ей, как всем Рыбам, никак не проявилась и не подсказала ей ничего. Никакой внутренний голос не шептал ей: «Не бери эту папку, не трогай ее руками, выброси ее в урну!».

Айше не знала и не предчувствовала, что уносит в своей маленькой сумочке тоже маленькую, но важную улику.

Глава 11. Подозреваемые

Звонок телефона раздался вовремя: вокруг не было обычного столпотворения коллег, секретарша куда-то вышла, да и время на разговор у него было. Поэтому трубку он снимал без раздражения, которое нередко охватывало его, если на работе приходилось отвечать на телефонные звонки. Однако первая же фраза собеседника разогнала его благодушное настроение.

– Ты уже знаешь, что случилось с Аксу?!

– Знаю, – помедлив, ответил он. Зачем скрывать то, что все равно выяснится? – Я разговаривал с полицией. Это ужасно.

– Ужасно, – согласился собеседник. – И что ты сказал полиции?

– А что я, по-твоему, должен был сказать? Сделал вид, что в первый раз ее вижу и не знаю, кто она такая. Я надеялся, что ты… а кстати, ты-то откуда узнал?

– От той же полиции. Они же пока всех подряд опрашивают. А ты думал, до тебя одного докопались?

– Что значит «докопались»? – ему не понравился ироничный тон приятеля. – И я не понимаю, почему ты иронизируешь? Что особенного в том, что я скрыл от полиции, что знал ее? К убийству это отношения не имеет! Можно подумать, ты сам признался…

– Я не признался, но только потому, что был, как ты понимаешь, не один. А сейчас собираюсь сообщить полиции, кто она такая. Но наших дам, надеюсь, мы в это посвящать не будем?

– Конечно, нет, – он обрадовался, что общий язык найден. Почти найден. – А зачем тебе сообщать о ней полиции? Боишься, что они потом сами узнают о ваших отношениях?

– Во-первых, я не боюсь, а во-вторых, «отношения» – это сильно сказано. Я ее видел-то раза два, до того как вы с ней…

– Да что ты говоришь? – он вмиг почувствовал себя хозяином положения. – Может, не стоит играть в эти игры? Она мне ведь многое рассказала. Повторить?

– Не знаю, что такого она могла тебе рассказывать, и, честно говоря, знать не хочу. Я видел ее всего несколько раз, и в основном с тобой. Что она напридумывала, никому не интересно.

– Полиции может быть интересно. У тебя появится хороший мотив для убийства. Просто замечательный мотив!

– Это что, угроза? И по какому поводу? Я тебе звоню по-дружески предупредить, что намерен сообщить полиции ее имя и адрес. Не более того. Но и не менее. Убийство, по-моему, поважнее твоих любовных историй.

– И твоих, если на то пошло. Или скажешь, она не была твоей любовницей, до того, как стала моей?

– Скажу. А если ты будешь продолжать разговор в таком тоне, то полиция узнает и о ваших проблемах, а не только о том, кто она такая. И замечательный мотив, как ты выразился, будет отнюдь не у меня. Или она не хотела за тебя замуж? А может, ты всерьез собирался на ней жениться и будешь строить из себя безутешного возлюбленного?

– Я не желаю это обсуждать. Говорю тебе еще раз: наши отношения – это одно, а убийство – совсем другое. И те отношения давно в прошлом. Поэтому я считаю себя вправе ничего не сообщать полиции – чтобы не портить свою собственную личную жизнь.

– А вот я не считаю себя вправе скрывать, что знаю ее. И сообщу полиции правду. Но я собирался посоветоваться с тобой и спросить, умолчать ли о тебе и о вашем с Аксу романе или лучше ничего не утаивать. Кстати, ты узнал фото?

– Еще бы. Какого черта она его носила с собой?

– Откуда ты знаешь, что оно было у нее с собой?

– Не строй из себя сыщика. Это же ясно, иначе откуда бы оно взялось у полицейских, если они ни имени, ни адреса ее не знают?

– А с чего ты взял, что они говорят правду? Может, они все это прекрасно знают и проверяют нашу реакцию? Поэтому-то я и собираюсь как можно скорее заявить: мол, вчера я признаваться не хотел по понятным причинам, а сейчас все-все расскажу. Но границы этого «всего» мы должны определить вместе. Мне не хотелось бы тебя подводить.

– Эффектно. Красиво звучит. Благородный друг и добропорядочный гражданин! Не волнуйся, меня ты не подведешь! Поскольку я ее не убивал, несколько дней с ней не виделся, а ничего серьезного между нами давно нет. С осени примерно.

– Это тоже красиво звучит. Но не слишком убедительно. Тебе полицейский сказал, что она была беременна?

– Ну и что? Это может иметь отношение как ко мне, так и к тебе. И к кому угодно.

– Тебе лучше знать. Я-то был с ней едва знаком…

– Можешь не продолжать. Твоя позиция предельно ясна. Кстати, тебе показали целое фото?

– Нет, только кусочек с самой Аксу. А что?

– Просто интересно. Кто и зачем его отрезал? Я сначала испугался, что полиция – специально для меня. Я скажу, что впервые ее вижу, а они предъявят мне вторую часть. Но они, похоже, всей фотографии не видели.

– Может, она сама ее отрезала? Если, как ты утверждаешь, между вами все давно кончено, то она могла так выразить свое отношение ко всей этой истории. Отрезала – и вспоминать не хочет!

– Ну, ты, конечно, знаток женской психологии, но, по-моему, это чушь. В таких случаях фотографии вообще рвут на мелкие кусочки или не рвут, а мнут и выбрасывают в мусорное ведро. И зачем, скажи, пожалуйста, она таскала с собой свое собственное изображение? Обычно носят фото любимых, или детей, или еще кого-то, но свое? Да еще отрезанное? Странно это, разве нет?

Собеседник помедлил.

Ему это тоже сначала показалось странным. Но если предположить… да, тогда все встает на свои места. И тогда ни в коем случае нельзя делиться своими подозрениями и предположениями. Это может оказаться опасным. Ведь если его предположения верны, то приятель не случайно завел речь об этом фото. Проверяет. Интересно только, как он догадался взять с собой ножницы? Фотография была отрезана аккуратно и ровно, это он помнил. Одно непонятно: почему было нужно ее отрезать? Почему не уничтожить совсем?

В отрезанном виде фото не представляло опасности? И оставленная часть должна была навести полицию на какой-нибудь ложный след? Вряд ли.

– Да, пожалуй, это странно, – чтобы не молчать дольше, чем нужно, как можно равнодушнее ответил он. – А у тебя самого, кажется, тоже была такая же фотография? Или они обе были у Аксу?

– А ты точно помнишь, что делал два отпечатка? – вопросом на вопрос ответил приятель.

– Да, конечно. Я редко делаю два-три экземпляра фотографий: зачем они мне? И те две заказал специально для вас, – говоря это, он подумал, что, может быть, зря позвонил и затеял весь этот разговор. «Сейчас он спросит, остались ли у меня негативы. И что бы я ни сказал, он мне не поверит. Но если мои предположения верны… – он не мог даже мысленно сформулировать: если мой друг – убийца, – то что он сделает дальше? Станет искать у меня негативы? Но как? Попробуй найди что-нибудь у меня дома или на работе! Особенно то, чего нет!».

– А у тебя остались негативы? – от того, что он верно угадал логику собеседника, он не почувствовал ни малейшего удовольствия: надо что-то отвечать, чтобы у того не возникло никаких подозрений.

– Нет, я всегда выбрасываю негативы, и эти выбросил. Уже давно. Так что у тебя остался последний, неповторимый снимок. Спрячь подальше! – вот так: чтобы голос звучал весело, чтобы все фразы были на грани шутки и дружеской насмешки. – Или в полицию понесешь? Они тебе спасибо скажут.

– Лично я в полицию не собираюсь. Если ты им сообщишь ее имя и адрес, то этого будет вполне достаточно, чтобы они занялись нормальным расследованием, а не околачивались в доме и не приставали ко всем со своими расспросами. Так что ты, надо признать, прав: кинь им минимум информации и пусть от нас отстанут.

– Наконец-то я слышу разумную речь! Думаешь, я все это сто раз не просчитывал? Всегда лучше сказать часть правды, чем лгать или что-то скрывать. Глядишь, до другой части и не докопаются.

«Вот так и говорил бы с самого начала! А то начал: у меня с ней ничего никогда, убийство – дело серьезное! А ты сам чист как ангел! Так я и поверил. Ты боишься не меньше моего, просто привык строить из себя супермена. Узнать бы, врешь ли ты про негативы. И куда могла подеваться вторая фотография? Она же здесь лежала, на работе, вот в этом ящике… Кто ее мог взять? И когда?..».

– А что ты скажешь полиции о вашем знакомстве? Не боишься, что они не поверят твоей версии? Она же такая красотка – у каждого сразу возникнет мысль…

– Не возникнет. Или как возникнет, так и исчезнет.

– Откуда такая уверенность?

– Не скажу. Вокруг меня, как и вокруг тебя, всегда крутится немало девиц и молодых женщин. И они имеют привычку строить глазки всем подряд, на это и внимания обращать не стоит. И на то, красотки они или нет. Я буду говорить с тем же полицейским, который вчера обходил дом, и он мне поверит, я знаю.

– Дай бог. Попробуй заодно вытянуть из него какую-нибудь информацию. Как бы то ни было, я хотел бы знать, что произошло с Аксу. Кто и почему мог ее убить? Ума не приложу.

– Я тоже. Я позвоню, если что-нибудь узнаю. Пока.

– До свидания, – вежливое слово далось не без труда.

Он нажал сигнал отбоя и несколько секунд в каком-то оцепенении смотрел на экран мобильного телефона. Цифры, высвечивающиеся на нем, были ему хорошо известны: сколько раз он набирал номер своего приятеля – и по делу, и просто так.

Если бы на этот номер по какой-нибудь невероятной случайности мог посмотреть Кемаль, он бы сразу узнал его: именно этот ряд цифр был записан на маленьком листочке из блокнота убитой девушки. Только последняя цифра «5» высвечивалась так же четко и ясно, как остальные.

И Кемаль уже знал, кому этот номер, записанный в полицейский компьютер среди десяти других, принадлежит.

Глава 12. Писательница

– …и тогда она сказала: «Если кто-нибудь произнесет фамилию Артюра Рембо с ударением на первом слоге, пусть больше на моем семинаре не показывается! Его место не в университете, а в убогом кинотеатре». Классно, да? Ни одному преподу такое в голову не придет. Они же лекции читают, как будто перед ними учебник лежит: занудно, ни слова нормального, как люди, не скажут. А у нее интересно, никогда не знаешь, чего ждать. Такое может выдать! – студент был словоохотлив и, казалось, рад случаю поговорить.

А Кемаль был рад слушать. И слушать он умел прекрасно. Разговорить парнишку, ожидавшего около аудитории свою девушку, особого труда не составило. Как и навести разговор на преподавательницу иностранной литературы Айше Демирли. Кемаль успел узнать немало университетских баек и сплетен, всегда окружающих любого сколько-нибудь заметного человека, и ему было приятно, что среди этих историй не было ни одной, так или иначе касающейся ее личной жизни. Казалось, речь идет не о привлекательной молодой женщине, а о не имеющем пола и возраста профессоре. Впрочем, для студентов это, наверное, так и есть, а ее коллеги могли бы порассказать что-нибудь другое? Не такое хорошее. Раз она явно выделяется из общей массы, коллеги, скорее всего, ее не слишком жалуют. Популярность у студентов тоже не может не вызывать зависти и неприязни.

Но Кемаль отбросил эти мысли. За ненадобностью. Сейчас он сам все узнает. Если она начнет говорить правду – это сразу будет заметно. А если вчера, после его ухода, они с доктором придумали какую-то иную линию поведения – что ж, ничего не поделаешь. Придется тогда докладывать начальству обо всех ее штучках и начинать основательное расследование. Кемаль от души хотел, чтобы этого не случилось.

Информации со вчерашнего вечера практически не прибавилось. Ему, правда, удалось поговорить с мужем русской Кати, а после этого попасть в квартиру многодетной Сибел, мужа которой он встретил на лестнице. Но результат от этого не изменился. Не видели, не знают, не слышали… Только русская всерьез играла в детектива, описывая свои передвижения по квартире с точностью до сантиметра, и даже предложила Кемалю покричать на улице, чтобы она со своего шезлонга определила, откуда раздавались все дневные голоса и звуки. Это было уже слишком!

Утром Кемаль, как и предвидел, получил список абонентов известной компании сотовой связи. Даже раньше, чем его начальник. Коллега, вводивший информацию в компьютер, подозвал его сразу, как увидел. И с надеждой смотрел, не вспомнит ли Кемаль, где и когда полиция пересекалась с обладателями этих мобильных телефонов. Или с одним из них. Но Кемаль ничего не сказал.

А чтобы на его лице не отразилось ни малейших чувств, когда он увидел имя на шестой строчке, он мог и не заботиться. Его лицо практически никогда не выражало того, что он хотел скрыть. И в тот момент ему очень хотелось скрыть, что это имя ему уже знакомо. Скрыть хоть ненадолго. Попробовать сначала понять, куда можно вставить этот кусочек мозаики, а потом уж показать его всем.

Он внимательно прочитал все десять имен из списка, но все они, кроме шестого, ничего ему не говорили. Не вызывали никаких ассоциаций из глубин его знаменитой памяти. А то единственное имя, увы, ассоциировалось с госпожой Айше.

Визит к ее брату, на который Кемаль на всякий случай получил санкцию начальства, тоже ничего не дал. Девушку он никогда не видел, а в той злосчастной квартире действительно бывал – и в чем вы можете меня обвинить? Когда занимаешься недвижимостью, приходится бывать в таком множестве квартир и домов – от особняков до трущоб. Будете искать мои отпечатки пальцев по всему Измиру? Мало ли что произошло в тех местах, где я бывал?

Все это было сказано, а еще многое было написано у него на лице. Но лицо это имело такое сходство с лицом его младшей сестры, что Кемаль не обращал внимания на неприязненный холодный тон адвоката. В конце концов, это понятно: никому не хочется ввязываться в историю с убийством. Особенно адвокату, не понаслышке знающему, чем она может обернуться.

– А вы ее ждете, да? – юноша впервые с интересом взглянул на собеседника, видимо, исчерпав запас своих занимательных историй.

– Нет, – быстро и не задумываясь солгал Кемаль. – Я вообще-то сестру ищу, она здесь учится, да вот с тобой заговорился. Пойду, а то опоздаю. Всего хорошего!

– До свидания, – общительный студент хотел спросить что-то еще, но Кемаль решительно развернулся и пошел по длинному университетскому коридору к выходу.

Не стоит создавать Айше неприятности. Судя по всему, она здесь на виду, и ожидающий ее мужчина может стать поводом для сплетен. А если вдобавок этот мужчина из полиции…

Кемаль вернулся на автостоянку и посмотрел на часы – сейчас она должна появиться.

Он почувствовал, что волнуется и почему-то нервничает. Неужели она опять станет лгать? Ее вчерашняя ложь, похоже, была не согласована с этим доктором – а сегодняшняя? И хорошо подозревать ее в будущей, еще не сказанной лжи?

Из университета постоянно выходили люди, у дверей толпились и шумели группы студентов, и Кемаль вдруг подумал, что может пропустить Айше, что она может не узнать его машины (черт! надо было сказать ей номер!), что они разминутся и их встреча не состоится. Он почти испугался этого, когда увидел ее.

Она направлялась к нему, а ее улыбка казалась улыбкой школьницы, бегущей на первое свидание. Волосы были собраны на затылке в строгий пучок, и от этого в ее облике мелькала какая-то двойственность: деловой дорогой костюм, очки, прическа выдавали серьезную женщину, а улыбка, легкая походка и маленькая сумочка как будто принадлежали совсем юной и отнюдь не серьезной студентке.

Кемаль почувствовал мгновенное облегчение: она не будет лгать! Это видно по ее глазам и улыбке. Значит, она решилась сказать какую-то правду. Только бы не спугнуть ее…

– Здравствуйте, господин Кемаль! Извините, что опоздала.

– Добрый вечер, вы вовсе не опоздали, госпожа Айше.

Оба чувствовали, что этот обмен пустыми репликами совсем не нужен, но не начинать же такой важный для обоих разговор без всяких предисловий. Или лучше начать? Кемаль принял решение первым:

– Ну что, хотите сказать правду?

– Очень хочу! – еще веселее улыбнулась Айше. – Оказалось, я такая правдивая, что вся измучилась со вчерашнего дня. А теперь скажу «правду, только правду, ничего, кроме правды».

– «Всю правду»? Там, в их присяге сказано: «всю правду», а не «только правду».

– Да? А какая разница?

– Большая, – сказал Кемаль, открывая для Айше дверцу машины, и, сев на водительское место, продолжил свою мысль. – Не вся правда – это тоже ложь. И самая опасная, потому что слишком похожа на правду. Это было не в шесть часов, да? – он не мог больше вынести неясности.

– Хуже, господин Кемаль. «Этого» не было вообще. И мне очень стыдно, что я вчера нагородила целую пирамиду лжи.

– Не было вообще? – с удивлением переспросил сыщик. «Вот это да! Я исходил из того, что она создает путаницу со временем ради чьего-то алиби. Но тут, кажется, что-то другое…» – Госпожа Айше, если вы не торопитесь, может, поедем куда-нибудь, где можно выпить кофе и поговорить?

– С удовольствием. История моя долгая, и я бы не хотела рассказывать все это в машине. Но…

– У вас проблемы со временем?

– Мне только что сказали, что я должна заехать в ректорат. Говорят, что-то важное…

– Я вас отвезу и подожду, – Кемаль завел мотор и выехал с автостоянки. – Здание ректората – это Алсанджак, да? Вы решите свои проблемы, а потом мы выпьем кофе и спокойно поговорим, хорошо?

– Ладно, – машинально согласилась Айше, но тут же, опомнившись, запротестовала. – Но вы потратите кучу времени! Я же не знаю, зачем меня вызывают в ректорат и сколько я там пробуду. И вы намучаетесь с машиной – там проблема где-нибудь припарковаться. Если только у больницы. Давайте я вам лучше сразу все расскажу, тем более что рассказывать практически нечего: вашей девушки я в глаза не видела!

– Вы не правы, госпожа Айше. Рассказать вам есть что, и вы это знаете. А у меня и у самого к вам множество вопросов. На которые я хочу получить честные ответы. С парковкой у полицейских проблем не бывает… но, может быть, у вас просто другие планы на вечер? – он испытывал неловкость от этого, в сущности, нормального вопроса: он пришел ему в голову после ее упоминания о городской больнице – наверняка доктор Октай там практикует, поэтому она и знает, где можно оставить машину в этом районе.

– Нет, я сегодня совершенно свободна. А какие у вас ко мне вопросы? – полюбопытствовала Айше. «Кажется, она не возражает против кофе и разговоров, просто из вежливости отказывалась…» – подумал Кемаль, впервые в жизни не зная, как ему построить допрос свидетеля. Он планировал хитрые ловушки и логические ходы, при помощи которых уличит госпожу Демирли во лжи, и вот оказывается, что все эти уловки не только не понадобятся, но, Кемаль чувствовал, испортят все дело. Если она и намерена лгать, то будет делать это тонко и незаметно – не как в первый раз. А может быть, она действительно скажет «всю правду»?

– О, вопросов много. Например, я должен знать, с кем вы говорили по телефону, когда мы с вами расстались у лифта. С какими соседками и о чем вы беседовали на лестнице? Почему, когда я сказал, что я из полиции, вы ответили: «Я так и знала»? О каких трупах говорила Катя? И что это за теория про голубые розы? – Кемаль задавал свои вопросы, жалея, что не может нормально наблюдать за лицом собеседницы: движение в центре всегда было ужасным, а в час пик превращалось в настоящий кошмар.

– Ну, мои голубые розы к убийству точно отношения не имеют, – засмеялась Айше, – а про трупы и мою реакцию на то, что вы полицейский, я вам, пожалуй, скажу сразу. Только вы никому не рассказывайте, ладно? – как-то очень по-детски попросила она.

– Это такой секрет?

– Не то чтобы секрет, но… дело в том, что я пишу детективный роман, – Айше взглянула на собеседника, пытаясь по его профилю понять, не будет ли он над ней смеяться. Подсознательно она ожидала именно такой реакции, особенно от мужчины. Разве может мужчина воспринять всерьез то, что женщина вообразила себя писательницей? На ум тут же пришла знакомая фраза Вирджинии Вульф: «Когда женщина пишет любовную записку, никого не удивляет пишущая женщина»… а все остальные удивляют, и это какое-то нехорошее удивление, и сейчас она опять с ним столкнется. Айше внутренне сжалась и приготовилась к самозащите.

Они как раз остановились в одной из многочисленных пробок, и Кемаль смог позволить себе повернуться к Айше. В его взгляде она с облегчением увидела вовсе не насмешку и снисходительное внимание, а изумленный интерес и что-то вроде восхищения.

– Здорово! Дадите почитать?

– Вы же не любите детективы! – вспомнила Айше их первый разговор. – Да вам их, наверное, в жизни хватает?

– Конечно. Но литература ведь не жизнь, не так ли? – он, как оказалось, тоже помнил, о чем они говорили тогда в подъезде. – Литература интереснее. Хотя, если бы вы дали мне почитать свой роман, я мог бы, пожалуй, подарить вам несколько неплохих сюжетов.

– Да мне пока из своего бы выбраться! Знаете, оказывается, так трудно увязать все сюжетные линии! И потом я совсем ничего не знаю о работе полиции, а еще я никак не могу покончить с убийцей, – Айше сама не замечала, что с жаром рассказывает то, о чем долго думала и молчала, а если и говорила, то с теми, кто ее не слишком внимательно слушал и не разделял ее увлеченности. Сейчас она чувствовала, что разговор интересен не только ей, говорящей, но и слушающему, что бывает, к сожалению, не так часто.

– Что значит «покончить с убийцей»? – переспросил Кемаль.

– Видите ли, убийцу в конце романа надо куда-то деть, – стала объяснять Айше. Видно было, что эти объяснения нужны ей не для того, чтобы что-то внушить собеседнику, как это обычно делают люди, для которых все в жизни понятно и просто, а скорее для того, чтобы разобраться в проблеме самой – может быть, при участии слушателя. – По законам жанра убийца должен быть обнаружен и как-то наказан. Классическая формула: «преступление и наказание». И получается, что автор и читатель должны решить две задачи – логическую и нравственную. И я логическую создаю с удовольствием, хотя, запутывая читателя, и сама запутываюсь, но это так увлекательно, как шахматы! Просто игра. А вот с моральной стороной дела я никак не могу разобраться. Убивать плохо, так? И обычно автор отдает убийцу в руки правосудия, или убивает тоже, но не при помощи «хороших» персонажей, а выстраивая цепь случайностей, или заставляет совершить самоубийство… А мне мою убийцу жалко: это несчастная, запутавшаяся в жизни женщина. И что мне с ней делать? Оставить безнаказанной? Причем по моему сюжету у нее хоть нет маленьких детей, а если бы были?

– Вы думаете, лучше, если их будет растить мать-убийца?

– Я не знаю. Некоторые авторы упрощают себе жизнь, сводя все к логической задаче: угадали, кто и почему убил, и хватит. Так сказать, математическая модель детектива. Но это тогда не настоящая литература. Так… криминальное чтиво.

– И сколько же у вас уже трупов, как спросила эта непосредственная русская?

– Пока ни одного. Я только несколько глав написала.

– А разве по законам жанра не полагается, чтобы труп был уже на первой странице?

– Это полагается по законам коммерции – чтобы случайный непритязательный читатель не бросил книгу. А хороший читатель получает удовольствие от неспешного повествования, от знакомства с персонажами, с системой авторского изложения, от погружения в художественный мир… в книге же можно жить, вы не пробовали? Трупы для такого читателя – не самое главное. И вообще, поскольку мой роман вряд ли будет напечатан, я могу не следовать никаким законам и писать, как сама хочу.

– А почему он не будет напечатан? – удивился Кемаль. – Зачем же его тогда писать? Или вы заранее уверены, что он не получится?

– Да нет, не в этом дело. Получится он или нет, я не знаю, и не мне об этом судить. Зачем его писать – я тоже не знаю, просто мне это нравится, и роман уже готов: он здесь, во мне, внутри; надо только записать – и все. Можете считать, что это что-то вроде хобби: как некоторые плетут кружева.

– И вы не хотите его печатать? Просто пишете для собственного удовольствия? – не поверил Кемаль. – Так не бывает. Кружева все-таки плетут для того, чтобы ими кто-то любовался. Разве не так?

– Наверное, так. Я пока об этом не задумывалась, – призналась Айше. – Конечно, книгу должны читать – иначе это не книга, а стопка исписанной бумаги. Но мой роман пока не написан, и я могу себе позволить получать удовольствие от самого процесса, не задумываясь о результате. Вы себе представляете, что будет, если преподаватель классической литературы станет автором второсортного детектива?!

– А откуда вы знаете, что он не станет бестселлером? Возьмите псевдоним, да и все! Только имя не меняйте, оно вам идет.

– Да? – почему-то смутилась Айше. – А мне всегда казалось, что родители зря дали нам такие несовременные имена: брат Мустафа, я Айше… и…

Она замолчала. Но Кемаль легко угадал ее мысль: «и этот доктор так считает и зовет ее «Ай».

– Нет, – твердо сказал он, – Айше – очень красивое классическое имя. И вам идет. Ну а полицейские в вашем романе есть?

– Будет. Один. Только он будет расследовать убийство не по долгу службы, а как частное лицо. И мне никак не удавалось его себе представить. Я почему-то с полицейскими практически не сталкивалась. А вчера я ехала домой и почти придумала, каким его надо сделать: он должен быть не похож на полицейского, ходить в штатском, быть вежливым и образованным, и симпатичным, конечно… – Айше не замечала, что, описывая своего воображаемого героя, осторожно выбирает слова, чтобы не обидеть внимательно слушающего ее… кого? Того полицейского, который не похож на других? Того полицейского, которого она срисует для своего романа? Того полицейского, которому она сейчас должна будет признаваться во лжи? Она побаивается его – собственного персонажа? – И когда я его почти придумала, ко мне подошли вы! Я так удивилась: почему-то до этого дня ко мне никогда в жизни не подходили полицейские! А еще – представляете? – Айше не могла остановиться, а Кемаль не хотел ее останавливать и спрашивать о деле, – Еще и Катя!

– Что Катя?

– Ну да, вы же не знаете! Мне нужна была героиня, которая очень много читала: иначе моя профессиональная начитанность показалась бы в романе неестественной. А русские, оказывается, очень много читают, и я придумала русскую героиню, мою коллегу, совсем не похожую на Катю, только ее внешность взяла. И она в моем романе беременна, а Катя тогда еще не ждала ребенка и не собиралась его заводить… Словом, я, наверно, бессвязно рассказываю, но все, что я понапридумывала, вдруг становится реальностью: Катя оказывается беременной – раз, появляетесь вы – два, я сама второй день думаю только об убийстве – три!

– А в вашем романе жертва случайно не молодая девушка? Или вы еще не решили, кого убить?

– Решила, но там, увы, все по-другому. Жертвы две: сначала старик, потом молодая женщина.

– Ваша русская?

– Нет, она же беременна! Как же можно ее…? – Айше не договорила, подумав о том, что в реальной жизни это обстоятельство кого-то не остановило. А она бы не смогла решиться на такое даже на бумаге! Этот «кто-то» настоящее чудовище – вдруг как-то очень осязаемо поняла Айше. Жестокое, хитрое чудовище. Где-то рядом! Она поежилась от неожиданно подступившего страха.

«Чего я боюсь? Почему непременно «рядом»? И разве я что-нибудь знаю? Абсолютно ничего. Наоборот, сейчас я признаюсь, что никого нигде не видела, и устранюсь из этой истории…»

– Да, реальность пострашнее, чем литература, – Кемаль почти без труда угадал ее мысли, и не по лицу (он смотрел на дорогу), а просто по тому, как она замолчала и чуть поежилась или вздрогнула (это он заметил). Ему казалось, что в замкнутом пространстве его небольшой машины не просто воздух, слегка пахнущий ее духами, а какие-то волны – или что там еще плавает в эфире? – передающие ее настроения и мысли. – Вы будете мне помогать?

– Как помогать? – не поняла Айше.

– В расследовании. Вы ведь этого, – он слегка подчеркнул это слово, – хотите? Или боитесь?

– А вам что же, позволено привлекать к расследованию всех своих знакомых? И я вовсе на это не намекала, когда рассказывала вам про свой детектив. Просто вы задали такие вопросы, что лучше было рассказать. А в расследование я вмешиваться не собираюсь. Не претендую на роль мисс Марпл.

– Вы обиделись? Напрасно. Я, и правда, хотел бы, чтобы вы мне помогли. Слишком много ниточек ведут к вашему «кривому» дому.

– У Агаты Кристи есть роман про «кривой домишко», – вдруг задумчиво сказала Айше. – И там убийца знаете кто? Девочка-подросток!

– Это вы к чему? У вас, по-моему, все дети в доме на такую роль маловаты?

– Конечно. Я это и не имела в виду. Так, почему-то вспомнилось… Ну и как вы себе представляете мою помощь?

– Для начала вы расскажете мне всю свою правду. Или, – Кемаль быстро взглянул на собеседницу, – все-таки после ректората? Мы почти приехали.

– Я вам скажу главное прямо сейчас, ладно? Чтобы вы могли обдумать ситуацию, пока меня не будет. Ведь если я правильно поняла, в шесть часов ее там быть не могло, да? Вы все время намекали мне про эти шесть часов. Ее видели где-то еще? Более надежные свидетели? Или ее в это время уже не было в живых? – догадалась Айше. – Но я вас уверяю, тут какое-то недоразумение. Потому что в шесть ноль пять или шесть десять она наверняка была там, в нашем подъезде!

– Госпожа Айше, расскажите лучше все по порядку, ладно? С самого начала, как первокурсник на первом экзамене, – они уже остановились там, где ставить машины простым смертным нельзя, и Кемаль обезоруживающе улыбнулся Айше: лишь бы она не обиделась на то, что он взялся направлять беседу. Слишком уж она эмоциональна и непредсказуема.

– Хорошо, – Айше не могла не улыбнуться в ответ. – Сначала, когда мы с вами беседовали в подъезде, я говорила правду. Я никогда не видела этой девушки, но на фото вроде было что-то знакомое. До сих пор не пойму – что. Потом, помните? мне позвонили. Сибел, моя подруга, с третьего этажа.

– Так это ей вы сказали: «Ты что, убила эту девчонку?»

– Я? Я такого не говорила, – Айше совершенно искренне удивилась. – Откуда вы взяли…? А, вы стояли у двери и подслушивали?! Но этого я не говорила! Я и не знала тогда, что ее убили! Вы, наверно, не расслышали или забыли.

– Госпожа Айше, не расслышать в вашем доме можно только мышиный писк или кошачьи шаги. А забыть я не мог.

– Вы так уверены?

– Я понимаю, что это звучит неубедительно, но я практически ничего не забываю. У меня память такая. Можете спросить моих коллег. Я вам воспроизведу все ваши реплики в том диалоге, а вы попытайтесь вспомнить, что ваша подруга отвечала, ладно?

– Давайте. Но неужели… господи, неужели я так и сказала: «Ты что, убила эту девицу?» Помню, у Сибел в голосе была какая-то нервозность, паника… и я сказала что-то вроде: «Что ты так переживаешь?» или «Что ты нервничаешь?»

– Правильно. А после этого добавили ту замечательную фразу. Наверное, для убедительности? А теперь поставьте себя на мое место: я случайно, правда, совершенно случайно – я не прикладывал ухо к вашей двери! слышу эту гениальную реплику. Когда еще никто, кроме полиции и убийцы о трупе не знает. Конечно, я тут же начинаю подслушивать.

– И думать, что я убийца или связана с убийцей? – Айше не ожидала такого поворота событий. Ей стало не по себе. Страшновато и неуютно. – Нет-нет! Все совсем не так! Я сейчас все объясню!

Она понимала, что поверить в ее историю будет трудно. Почти невозможно. Столько лжи – и ради чего? Чтобы избавить подругу от предполагаемого гнева ревнивого мужа? Полная чушь! Поверить мне сможет только тот, кто хорошо меня знает и любит, ну, пусть даже просто хорошо ко мне относится. Но как, какими словами заставить этого полицейского поверить мне?

– Госпожа Айше, не волнуйтесь, пожалуйста, – его голос вывел ее из раздумья, словно вытаскивая из болота неприятных, вязких, тяжелых мыслей и страхов. – Прежде всего: я вам верю. Не знаю почему, но верю. Можете принять это как аксиому. Я не верил вам вчера, но я прекрасно вижу, что со вчерашнего дня многое изменилось. Кстати, мне нужно знать, чем это вызвано. Что-нибудь произошло?

– И да и нет. Ничего конкретного и интересного для вас, но слишком много для моей обычной бездетективной жизни. Я вам все расскажу. Задавайте любые вопросы.

– Вам пора в ректорат. Скажите одно: это ваша Сибел попросила вас солгать?

– Да, а как вы узнали? Впрочем, нетрудно догадаться. Девушку видела она. Точно в то время и при тех обстоятельствах, которые описала я. Она не хочет иметь дела – не с полицией, нет! – поспешила сказать Айше в ответ на его недоуменный взгляд. – С мужчинами, которые станут приходить в дом и задавать вопросы, представляете?. У нее сумасшедший муж.

– Сумасшедший? Я с ним разговаривал, и, по-моему, он…

– Ну не в буквальном смысле, то есть не в медицинском. Он ревнивый. Как Отелло.

– То есть он способен задушить женщину?

– Послушайте, – рассердилась Айше, – не надо ловить меня на слове! У вас в полиции все мыслят только конкретно? Или все-таки способны на абстрактное мышление? Вся эта неразбериха и началась из-за того, что вы все слова понимаете в их прямом, первоначальном значении! Я пошутила по телефону – вы уже думаете, что я говорю с убийцей! Катя спрашивает о книге – вы воображаете невесть что! Я назвала Мехмета сумасшедшим – вы принимаете это за диагноз! Я привожу литературную реминисценцию (совершенно обычное дело!) – вы воспринимаете это как донос!

Кемаль засмеялся.

– Отчасти вы правы. Литературные – как вы сказали? – ре-ми-ни-сценции… это ассоциации, параллели, да? – дело обычное для литературоведов. А я сейчас думаю только о жестоком преднамеренном убийстве. Но «вся эта неразбериха», моя дорогая госпожа Айше, началась не из-за моего недостаточно изощренного ума, а из-за вашей собственной лжи. Ваше счастье, что я не подал рапорт по всей форме о вашем прелестном рассказе. Вас не спас бы ни брат-адвокат, ни красивые голубые глаза.

«Не надо было этого говорить, – спохватился Кемаль, – ни про глаза, ни про неподанный рапорт. Получилось грубовато… и вообще…».

Однако Айше, к счастью, не обратила внимания ни на его неловкий комплимент, ни на его подчеркнуто избранное отношение, она среагировала только на те слова, которые сама говорила себе уже столько раз: «из-за вашей собственной лжи».

«Да, из-за моей лжи. Все из-за моей лжи! Из-за Сибел с ее проклятым Отелло. Он имеет право меня упрекать, этот полицейский. Надо ему помочь, как смогу. Постараться вспомнить мельчайшие детали, как Катя. И я расскажу ему про Мерием и про девушку, которую ждала София. Пусть сам во всем этом разбирается. Мне это не по силам».

Впервые в жизни Айше захотелось переложить на кого-то другого свои личные проблемы и заботы, не испытывая при этом никаких угрызений совести.

Более того, испытывая облегчение.

С раннего детства она привыкла все делать и все решать сама, даже когда это было трудно. Было стыдно загружать своими вопросами и заботами и без того безумно занятого старшего брата. Было неловко обременять старших родственниц, с которыми прошла большая часть ее детства. Было невежливо навязываться со своими проблемами подругам и ухаживающим за ней молодым людям. Было важно подчеркнуть свою самостоятельность и независимость в глазах сначала мужа, а через несколько лет – Октая.

Но что она может со своей самостоятельностью, когда рядом совершено убийство? При чем здесь она, Айше Демирли, любящая и пишущая детективы? Зачем ей вмешиваться в эту историю? Рассказать все как есть – и пусть полиция разбирается. И перегрузить свои заботы на Кемаля почему-то показалось ей нормальным и даже каким-то успокаивающим и приятным.

С чего она взяла, что это вообще ее касается? Откуда этот страх и тот холодок, который она недавно почувствовала при мысли, что жестокий убийца где-то рядом? А почему, собственно рядом? Убита абсолютно незнакомая девушка, может быть случайно оказавшаяся в этом районе.

Кемаль сам узнает правду и все выяснит – так или почти так выглядел бы вывод, сделанный Айше, если бы она взяла на себя труд формулировать выводы. Она уже знала, что полицейского или сыщика в ее романе будут звать Кемаль, хотя ей никогда раньше не нравилось это имя. Она знала и то, что ответит на любой (любой!) его вопрос, даже не относящийся к убийству. И не почувствует при этом ни неловкости, ни стыда. Потому что он ее не осудит ни за что, кроме лжи. «Из-за вашей лжи…», да, как он еще сказал? «О жестоком и преднамеренном убийстве»?

– А почему вы думаете, что это было преднамеренное убийство?

– Во-первых, потому, что убийца и жертва явно были хорошо знакомы: разве она пошла бы в недостроенный дом с посторонним человеком? Или одна? Если она и пришла одна, то, скорее всего, договорившись с кем-то о встрече. Или убийца заранее знал, что она туда придет. Владелец дома утверждает, что ее не знает и никогда не видел, его риэлторы тоже. Значит, ни снимать, ни покупать здесь квартиру она не собиралась.

– А если они лгут?

– Сейчас мой товарищ проверяет их документацию: кто является владельцем или будущим владельцем квартир. Потом соберут информацию об этих людях, всех членах их семей, невестах и подружках. Выяснят, не пропал ли кто из них; сверят фотографии… в общем, куча работы. В детективах все обычно поувлекательней!

– Вы думаете, она как-то связана с владельцами квартир? А не могла она зайти туда случайно? Или, может быть, убийца потом принес тело, а убил ее в другом месте?

– Нет. Я не буду вас утомлять подробностями, но убили ее почти наверняка там. Современная экспертиза творит такие чудеса, что убийце теперь не оставить следов невозможно. И создать впечатление, что убийство совершено не там, где обнаружен труп, под силу только профессионалу. А в то, что она зашла туда случайно, вы и сами не верите.

– Не верю, – согласилась Айше. – Но так хочется, чтобы это не имело отношения ни к кому из знакомых.

– Будем надеяться, что вашим знакомым ничего не грозит, – не очень искренне сказал Кемаль, зная, что она не может не заметить фальши. – Мы всегда верим, что неприятности могут случиться с кем угодно, кроме нас. И что среди наших друзей нет и не может быть преступников.

– Но неужели никто не видел, как она туда вошла? И с кем? И кто она, кстати, вообще такая?

– Госпожа Айше, мы не всесильны. Кое-что выясняется, устанавливается, но личность человека без документов определить не так просто. Особенно если его никто не ищет. Так что не торопите события.

– А много убийств остается нераскрытыми?

– Остаются. Не так мало, как хотелось бы нам, и не так много, как мечтают преступники. Но самое интересное, что хорошо спланированные, тщательно продуманные и замаскированные убийства раскрываются почти всегда, хотя и не сразу. А примитивного хулигана, пырнувшего ножом на улице своего собутыльника, можно сто лет не найти.

– А это убийство, по-вашему…?

– Относится к первой группе. Убийца и жертва были знакомы, а знакомых, да еще молодых беременных женщин, не убивают ни с того ни с сего, без предварительного замысла. Нужна как минимум психологическая готовность на такой шаг.

– А как насчет состояния аффекта? Может, он не собирался ее убивать, а она ему что-нибудь сказала… ну, например, что ждет ребенка не от него? Или заставляла жениться?

– Маловероятно. Ее убили в комнате с большим балконом. Вы представьте себя на ее месте – разве вы не попытались бы выскочить на балкон, закричать, позвать на помощь, если бы к вам приближался разъяренный убийца в состоянии аффекта? И были бы следы борьбы. А она позволила подойти к себе сзади и набросить на шею чулок. Дальше. Я вам не рассказывал, но убийца почему-то забрал тот чулок, которым свою жертву задушил, а рядом с телом бросил точно такой же, но чистенький и новенький. В состоянии аффекта так не поступают.

– Зачем он забрал чулок? – машинально спросила Айше первое, что пришло в голову. Что-то мешало ей сосредоточиться. Что-то из только что сказанного Кемалем. Что?

– Вам, наверное, нужно идти? – не ответил он на ее вопрос. – Я буду ждать вас здесь.

– Спасибо. Если я буду очень задерживаться, я вам оттуда позвоню, – Айше вышла из машины, но, еще не захлопнув дверь, наклонилась и спросила:

– А эта фотография у вас с собой?

– Конечно. Вам все-таки кажется, что там есть что-то знакомое?

– Не уверена. Но я хотела бы еще разок на нее взглянуть. Потом, когда будет время.

«Что он такого сказал, что меня зацепило? …в комнате с большим балконом… вы представьте себя на ее месте… выскочить на балкон, закричать… позволила подойти сзади и набросить чулок… чистенький и новенький чулок… в состоянии аффекта так не поступают… к вам приближался разъяренный убийца… представьте себя на ее месте… на ее месте… почему это я должна быть на ее месте? Я ведь в этой истории никто, даже не свидетельница. Лжесвидетельница!».

Маленькая глава без номера. Привереда

– …я же тебя просила с лайкрой и микрофиброй! А эти чулки можно сразу выкинуть! Мало ли, что там написано! Написать что угодно можно. Должен быть фирменный знак: «лайкра от Дюпона» и указано, сколько микрон. А лучше все-таки вскрыть хоть одну упаковку и посмотреть, прежде чем несколько пар покупать… да я не расстроилась! Просто обидно: ты тратишь время и деньги, а покупаешь не то, что надо! Я же не могу сама в центр поехать – на этой неделе никак. Вот смотри: это чулок с настоящей лайкрой… да ты не щупай одним пальцем, а возьми как следует и потяни. А этот без лайкры. Потяни, потяни. А этот с лайкрой и микрофиброй – тяни, тяни – почувствовал разницу, как говорят в рекламе? Вот так потяни, как будто собираешься кого-нибудь задушить! И блеск у них разный… что это с тобой? Что я такого сказала? Пошутить уж нельзя. Завтра, если время будет, вот такие мне купи, ладно? Не забудь, а то послезавтра мне будет нечего надеть…

Купить чулки. Хорошая мысль. Простая.

Никто не подумает, что ты покупаешь орудие убийства. Не мышьяк, который вечно пытаются раздобыть в английских детективах, чтобы травить ос, крыс и прочую живность, включая будущую жертву преступления. Не пистолет, который неизвестно где продают неизвестно какие сомнительные личности, хотя, если верить американским фильмам, сделать это проще простого.

Проще простого купить чулки. Несколько одинаковых пар – женщины всегда так делают, и если один порвется, берут второй из следующей упаковки. Надо купить хорошие – с лайкрой и микрофиброй. Один – использовать и ликвидировать; один – оставить про запас как ложную улику на случай, если возникнут осложнения; третий – бросить на месте преступления, абсолютно чистый, нетронутый. Просто так, на всякий случай. Пусть поломают голову: то ли убийца уронил этот чулок, когда доставал свое орудие, то ли стиль у него такой – оставлять после убийства новенький чулок. Действительно, если не нарочно бросил, то почему, спрашивается, не поднял и не унес с собой?

Пускай помучаются. И потом, если не подкинуть им этот чулок, то запасная улика может оказаться бесполезной. Кто их знает, этих полицейских, вдруг они вообще не будут проводить никакие суперсложные эксперизы и не узнают, чем ее задушили? Невелика птица – задушили и ладно, а чем неважно. Охота им возиться. А так, пожалуйста – чулок. Тут уж придется проверить, тот или не тот. И задуматься: а где же «тот»?

И в случае непредвиденных осложнений я им, так и быть, найду «тот». Совершенно случайно. Будет забавно. Почти так же, как использовать примитивный чулок для убийства. Хороший чулок, с лайкрой «от Дюпона».

Глава 13. Единомышленники

– Зачем он забрал чулок? – спросила Айше, когда официант убрал тарелки и отошел от столика.

Сейчас им принесут кофе, ужин был вкусным, ресторан уютным и небольшим, музыка негромкой и ненавязчивой. Бокал легкого розового вина сделал свое дело, и Айше могла теперь обсуждать убийство так, словно оно интересовало ее лишь как тема для беседы за столом. В предвкушении чашечки кофе, в милой камерной обстановке приятно поговорить об убийстве – разве нет?

Ей пришло в голову, что в этом-то психологический секрет того феноменального успеха, который имеет жанр детектива. Прикосновение к загадке смерти, смерть в качестве загадки – не онтологической, неподвластной разуму, а логической, объяснимой, именно это манит и притягивает. И смерть не твоя и не твоих близких.

Заманчиво и не опасно.

Сидишь себе у камина (или воображаемого камина), пьешь любимый кофе (или чай, или что хочешь), занимаешься несложной умственной работой, прекрасно зная наперед, что автор тебе потом все объяснит, и обманывая себя, что ты сразу (или через двадцать страниц) догадался, кто убийца. При этом лично тебе ничто не угрожает, тебе нечего бояться у своего (может, воображаемого) камина, в твоей чашечке кофе гарантированно нет яда, и можно поразвлечься за счет чужого страха и чужой смерти. Но если я буду так думать, как же я буду писать свой детектив? А не развлекаюсь ли я даже сейчас, в реальности, за счет чужой боли и смерти? Нет! Я хочу узнать, помочь найти и разоблачить это чудовище!

– Он что, маньяк? Что-то я с такими штучками нигде не встречалась… в смысле в книгах. Зачем оставлять новый чулок вместо старого? – продолжила она разговор.

– Если он маньяк, то это его первая жертва. Но, скорее всего, госпожа Айше, это кто-то образованный и начитанный. Или профессионально разбирающийся в предмете.

– В каком предмете? В чулках?

– В убийствах и их расследованиях. Микрочастицы.

– Что – микрочастицы?

– На чулке останутся микрочастицы кожи с шеи задушенного и с рук убийцы. Если, конечно, он не в перчатках. Но не верится, что он успел надеть перчатки и достать чулок, а жертва спокойно наблюдала за этими приготовлениями. Так что, скорее всего, он был без перчаток. А микрочастиц нет. Никаких, и с шеи убитой тоже.

– Тогда понятно, зачем он забрал чулок. Но зачем он оставил чистый? Может, он ее задушил вообще не чулком, а чулок подбросил, чтобы всех запутать?

– Ну, госпожа Айше, – укоризненно произнес Кемаль, – вы же детектив пишете! На шее у жертвы ведь тоже микрочастицы, я же вам говорил: современная экспертиза творит чудеса. И там микрочастицы точно такого чулка, который валялся около тела.

– Я же вас предупреждала, что ничего не знаю о работе полиции! Так что нечего меня упрекать в невежестве.

– А я и не упрекаю. Просто даю вам понять, что вам придется-таки дать мне почитать свой роман. Чтобы потом профессионалы над вами не смеялись. Но за это…

– Вы захотите стать соавтором? – насмешливо улыбнулась Айше.

– Вот уж нет. За это вы напряжете свою писательскую фантазию и предложите идеи: зачем он оставил там чулок? Зачем девушка носила в сумке собственную фотографию? Кто и зачем ее обрезал? Зачем из блокнотика вырвали несколько страниц и кто это сделал? Зачем она купила прокладки и куда их дела? Зачем лжет ваша Сибел? Или она все-таки ошиблась со временем?

Кемаля интересовали ответы Айше, но он прекрасно отдавал себе отчет в том, что делает: надо спровоцировать ее сказать об этой Сибел не только то, что ей самой хочется. Ему было от души жаль, что понравившаяся ему женщина оказалась каким-то странным образом замешана в убийстве. Если бы не это – как хорошо было бы сейчас сидеть с ней здесь и обсуждать самые фантастические версии, которые она наверняка предложила бы.

Тем более что, как выяснилось, замуж за этого доктора она не собирается.

Она так и сказала.

Действительно, она это сказала! К тому моменту, как они принялись обсуждать убийство, они поговорили о таком множестве вещей, словно были знакомы и дружны с детства. Наверное, причиной тому было непривычное возбуждение, охватившее Айше при первых же словах, сказанных ей в ректорате. Вот уж сюрприз так сюрприз! Она никак не ожидала ничего подобного, а вернувшись к сидящему в машине Кемалю, не могла удержаться, чтобы не выложить ему все подробности.

– Меня приглашают в Англию! – выпалила она, едва открыв дверцу машины. – Сначала на конференцию по женской литературе, а потом предлагают вести семинар и одновременно писать диссертацию. Представляете?

– Ну, пожалуй, представляю, – отозвался Кемаль, – это все равно как если бы меня пригласили в Скотланд-Ярд, да?

– Наверное. Я не знаю степени вашего преклонения перед Скотланд-Ярдом, но для нас, филологов, такая поездка – это очень престижно, и… ну, у меня даже слов нет, насколько значительно. В Европе ведь до сих пор считают Турцию в научном плане отсталой, дикой страной, и если они признали мои тезисы чем-то хотя бы достойным их уровня, то это… – она смешалась от того, что хвастается, да вдобавок так рекламирует свой успех.

– Это обязательно нужно как-то отметить! – помог ей закончить фразу Кемаль. – Я вас поздравляю. А я, кажется, теряю свидетеля и добровольного помощника? Когда вы уезжаете?

– Не знаю, это не так быстро делается. Конференция через два месяца, вряд ли я уеду раньше.

Кемаль видел, что мысли ее не здесь, а где-то то ли в Англии, то ли в дебрях женской литературы, о которой она знает так много, что об этом услышит вся Европа, а он не знает, увы, ничего. Вместо волновавшего его вопроса – «Надолго ли?» – он вдруг задал совершенно другой:

– А разве есть отдельная женская литература?

– Считается, что есть. Хотя никто пока не дал толкового определения, что это такое. Сугубо «женской» называют даже не всю литературу, написанную женщинами. Иногда говорят, что это такая второсортная беллетристика для женщин или о женщинах.

– Но ведь о женщинах пишут и мужчины. И вообще, разве мужчина чем-нибудь отличается от женщины?

Айше засмеялась.

– Да нет, я имел в виду писателей, а не просто биологических мужчин и женщин, – стал оправдываться Кемаль.

– Я поняла. И смеюсь вовсе не потому, что вы сказали что-то не то. Дело в том, что я впервые слышу подобный вопрос из уст мужчины. Вы что же, всерьез полагаете, что мужчины и женщины одинаковы, если не считать чисто биологических различий?

Она как-то странно смотрела на него, и Кемаль растерялся.

– Не знаю, – наконец честно признался он. – Похоже, что я никогда об этом не задумывался настолько основательно, чтобы дать вам готовый обоснованный ответ. Я не сдал экзамен, профессор? – прищурился он.

– Сдали. С блеском. Знаете, в свое время в Америке проводились социологические исследования по расовому и национальному вопросу. Там были примерно такие анкеты: «Считаете ли вы себя расистом? Есть ли у вас национальные предрассудки?». А ответы надо было выбрать из предложенных. Был ответ «Да», а «Нет» сопровождалось пояснениями и комментариями. Например: «Я не расист, потому что: я не против смешанных браков; или: у меня немало друзей среди негров; или: среди негров есть много одаренных людей», – и так далее. И последний вариант ответа – «Не знаю». И психологи-аналитики утверждают, что на самом деле свободны от расовых предрассудков только те, кто ответил: «Не знаю». Понимаете? Не те, кто открыто и уверенно говорит: «Я не расист», – и объясняет почему, а те, кто не задумывается над проблемой в принципе. Сказать «среди негров, а в нашем случае «среди женщин» немало талантливых людей» означает, что вы на уровне подсознания придаете значение цвету кожи или половой принадлежности. А это и есть шовинизм.

– Интересно! Даже забавно. Но не думаю, что есть такие люди, которые совсем не обращают внимания на цвет кожи или на то, что перед ними красивая женщина. Разве что слепые.

– Разумеется, но дело не в том, что все эти различия видят, а в том, какие выводы человек для себя делает из того, что видит. Один видит красивую женщину и любуется ею, как красивой вещью, а другой любуется и при этом подразумевает, что перед ним не такая же личность, как он сам, а существо совершенно другой породы, третий любуется ею, но знает и чувствует, что в самом главном, в человеческом, они одинаковы и могут сблизиться… Так и с литературой. Читатели берут книгу в руки, и большая часть их думает: «Если автор женщина, то это наверняка глупость какая-нибудь и читать ее не стоит». Разве не так? И, между прочим, куда мы едем?

– Мы же договорились выпить кофе, но раз у вас такое событие, то его непременно надо отпраздновать. Может, совместим разговоры об убийстве с ужином в маленьком, но хорошем ресторанчике?

– С удовольствием. Только с одним условием: платить за себя я буду сама. Хорошо?

– По-моему, ничего хорошего. Я не думал, что ваш феминизм так далеко зашел.

– Мой феминизм здесь ни при чем. Если бы вы ужинали с приятелем, то такое предложение показалось бы вам естественным. А из уст женщины вы его не воспринимаете, да? И кто только что утверждал, что между мужчиной и женщиной нет разницы? Вас в школе полиции не учили логике?

– Я учился в университете. И логике тоже. И если бы такое предложение исходило от женщины, с которой у меня деловая встреча, я бы его спокойно принял.

– А разве у нас не деловая встреча?

– Не совсем. Я же говорил, что мы совместим приятное с полезным. Я не всех свидетелей приглашаю ужинать.

Айше покраснела.

«Я должна решить, нравится мне все это или нет. Кажется, да. То есть если бы я не испытывала чувства вины, то мне сейчас было бы совсем легко и хорошо. За мной слегка ухаживает приятный, хоть и старомодный мужчина; я добилась такого удивительного успеха в своей работе; я совершенно свободна и еду ужинать в ресторан… Я расскажу ему все, что еще не успела, об этом убийстве, и мы вместе будем обсуждать всякие версии… Почему что-то мешает мне быть счастливой? Вина перед Октаем? Но я ему не изменяю. Должна же я была встретиться с полицейским. А все остальное – дело случая, стечение обстоятельств. Октай и не будет меня сегодня искать, так что почему бы мне не пойти в ресторан?».

Остановившись на этой успокаивающей ее совесть мысли, Айше откинулась на спинку сиденья и вернулась к прерванному разговору о женской литературе.

– Вот, например, проводят конференцию по женской литературе, принимая за аксиому то, что написанное женщиной изначально отличается от написанного мужчиной. И где? В Англии, где такие писательницы! У меня как раз доклад о них. Ума не приложу, что англичане в нем нашли особенного?

– Видимо, вы себя недооцениваете, госпожа Айше. А вот и мой знакомый ресторанчик. Вам нравится?

Айше взглянула на ресторан на набережной и почувствовала, что ей нравится не только он, но вообще все на свете.

– Мне теперь все нравится, – весело сказала она, – я же сегодня победитель!

– Значит, поедете в Англию? – с улыбкой глядя на ее счастливое лицо, спросил Кемаль. И наконец решился узнать:

– А надолго?

– Собственно конференция – около двух недель, чуть меньше; а мне предлагают контракт на полгода.

– И вы сразу согласились? Ни с кем не посоветовавшись? – Кемаль боялся, что его вопросы выдают его с головой, но все равно задавал их. – Разве это не нарушает ваших планов?

– А какие у меня планы? Университет меня отпускает в командировку, даже сохраняет мою зарплату: для них это очень престижно. Из школы я уволюсь, как раз скоро учебный год заканчивается.

– Я думал, вы собираетесь замуж… – полувопросительно произнес Кемаль.

– Все так думают! – почему-то сердито ответила Айше. – Как будто если он богат, умен и красив, то и думать больше не о чем! Я не собираюсь замуж за господина Октая, понятно вам?!

Ей казалось, что сейчас она сказала это всем: и Сибел, желающей устроить судьбу подруги; и брату, явно намеренному вести какие-то дела с Октаем и нуждающемуся в нем; и старушке Мерием, любящей совать нос не в свои дела и заботящейся о нравственности соседки; и этому полицейскому, с которым ей почему-то легче разговаривать, чем с Октаем, хотя он и не волнует ее как мужчина; и самому самоуверенному претенденту на ее руку, сердце и жизнь, который все никак не может поверить в серьезность ее отказов; и главное – себе.

Да, правильно, хватит.

Я была в него влюблена, но тогда он не делал мне предложения. Я думала, что он не хочет жениться на разведенной, но была и так согласна на все. Я уже большая девочка и могу себе кое-что позволить, правильно? И я была счастлива, но замуж за него я не хочу. Я не смогу с ним жить постоянно. Он не будет меня слушать и говорить со мной как с равной. Он не порадовался бы за меня, а стал бы думать, как это я одна уеду на полгода за границу…

– Я не собираюсь замуж, – решительно повторила она. – И не хочу это обсуждать. Давайте ужинать и говорить о другом. Об убийстве, например. Вы же, как я понимаю, на работе?

– Почти. Я работаю со свидетелями и потенциальными свидетелями, поэтому могу не отчитываться перед начальством за все свои передвижения по городу. После ужина я отвезу вас домой и похожу еще по квартирам с фотографией, вечером больше шансов застать тех, кто работает.

– А с кем вы еще не разговаривали?

– С девушкой с третьего этажа, кажется, ее зовут Дениз. С мужем женщины с первого этажа…

– Софии, – уточнила Айше.

– Да. И с вашей Сибел. Теперь же она свидетель вместо вас, если я правильно понял?

Они пили прозрачное розовое вино, и ели хорошо пожаренную рыбу, и болтали обо всем на свете, как будто были старыми друзьями, и обсуждали убийство, как будто оба были заинтересованы в его раскрытии как коллеги, и понимали друг друга с полуслова, и Кемаль не заметил, как рассказал ей все, что он узнал об этом деле, утаив только одну деталь, и Айше не заметила, как сообщила ему о странном поведении старой соседки, и о какой-то девушке, которую ждала София, и даже о том, что Октай ни словом не обмолвился ни об убийстве, ни о девушке, ни о визите полицейского, что ведь совершенно неестественно, да? Ни слова за весь вечер и всю ночь, утром, правда, он ушел, когда я еще спала… Этого лучше было бы не говорить, но откуда такое чувство легкости, как будто я разговариваю с братом? Хотя брату, пожалуй, такое заявление бы не очень понравилось…

И Кемалю не понравилось, но ему нравилась ее откровенность: словно с лучшей подружкой.

– Я видел сегодня вашего брата, – сказал он, – и она не удивилась неожиданному повороту его мысли: сама-то о ком только что подумала?

– Я тоже у него сегодня была. Он сказал, что к нему придут из полиции, и был весьма этим недоволен. И мной тоже: это же я вам сообщила, что он был в той квартире. Только это не означает, что он убил эту девушку!

– Разумеется. Никто его и не подозревает. Я, конечно, показал ему фото, но больше для порядка. Он говорит, что никогда ее не видел.

– Вот насчет этого у меня большие сомнения! – тут же откликнулась Айше. – При этом он наверняка не лжет. Просто надо знать моего брата: для него все девушки на одно лицо. Один раз он не узнал мою соседку, которая неделю проработала у него секретаршей, представляете?

– Честно говоря, с трудом. Он такой образцовый семьянин или…? – Кемаль осекся, сообразив, что собирался сказануть нечто явно не предназначенное для женских ушей.

– Да нет, не «или», – засмеялась его собеседница, – с сексуальной ориентацией у него все в норме. Вы, наверно, удивлены, что меня это не шокирует? Но знаете, когда много занимаешься мировой литературой, то узнаешь о самых разных сторонах жизни.

– Говорят, вы и студентам рассказываете всякие кошмары. Об Оскаре Уайльде, например. И о Байроне. Он действительно был в связи с собственной сестрой?

– Да вы просто Шерлок Холмс! Когда это вы успели выяснить такие подробности? И почему вы собираете сведения обо мне? Вы что, меня подозреваете? – откровенно веселилась Айше.

– Ну, сведения-то я получил о Байроне и об Оскаре Уайльде! Вряд ли они мне помогут. Но я, кажется, понимаю, почему вашим докладом заинтересовались. Вы очень… нестандартны, госпожа Айше. А правда, что Байрон бывал в нашем Измире?

– Правда! Может, где-нибудь здесь, неподалеку, это же старая Смирна, он закончил одну из глав своего знаменитого «Чайльд-Гарольда», а у нас никто, совсем никто об этом не знает! И никого не интересует…

– Ну, ваш Байрон же не рок-звезда и не футболист! Кому он нужен в нынешней Смирне?

Разговор их тек сам собой, и обсуждение деталей дела перемежалось лирическими отступлениями, которые Айше сочла бы пустой тратой времени и бумаги, если бы описывала их в детективе. И только когда им принесли кофе и они поговорили о чулках и микрочастицах, Кемаль решил, что надо приступать к выполнению служебных обязанностей. Вытянуть хоть что-то об этой Сибел, которая якобы видела девушку, а кого она могла видеть в шесть часов? И сделать это незаметно, хотя и неприятно играть со ставшей правдивой Айше в эти сыщицкие игры.

Как бы обмануть ее поизящнее? Она это заслужила.

Писательская фантазия – годится ли такой заход? Если Айше и почудился в его вопросах какой-то подвох, то она не успела на этом сосредоточиться, потому что все ее внимание вдруг устремилось в одну точку.

– Господи, как же я забыла! Покажите скорее эту фотографию, вдруг я что-нибудь вспомню! А Сибел со временем не ошибается, этого просто не может быть. Вы ее не знаете! У нее весь день по минутам расписан, она математик, причем хороший: все лекции мужу сама пишет. Если она говорит, что в шесть, значит, ровно в шесть.

– Если она не могла ошибиться во времени, то могла спутать нашу девушку с другой? – предположил Кемаль, доставая фото и протягивая ей.

– Не знаю. Может быть, и могла. Но она вела себя так, как будто была абсолютно уверена, что видела именно ее. Да и вряд ли такую внешность спутаешь, – вглядываясь в изображенное на фотографии лицо, машинально говорила Айше. Ее почему-то не интересовало, спутала ли Сибел девушку и зря ли впутала ее, Айше, в эту историю: гораздо интереснее и важнее было понять, что же ее беспокоит на этой и так небольшой, да еще и наполовину отрезанной картинке. Столбики террасы, цветущая бугенвиллия, летнее небо – нет, ничего нет, кроме неясного ощущения. Вот еще понять бы – какого?

Откуда-то из глубины сознания вдруг снова возник легкий страх, не такой, какой испытываешь, читая детективы в пустой, полутемной квартире, а более реальный, как при неизбежном входе в неосвещенный, но свой собственный подъезд, такой, который не отбросишь усилием воли, сказав себе: это происходит не со мной.

«Это происходит со мной! Я должна что-то вспомнить и понять, почему и чего я боюсь. Это ощущение уже было сегодня. Да, когда он сказал… что он сказал тогда в машине?»

Кемаль внимательно следил за ее изменчивым, отражающим какие-то неясные чувства лицом: она не беспокоится по поводу Сибел – наверное, это означает, что ее рассказ – на этот раз чистая правда. Непонятно только, зачем эта ее соседка лжет? Создает кому-то неуклюжее алиби? Но почему она тогда не побоялась втянуть в это постороннего человека – Айше? Он видел, что Айше старательно всматривается в фото и прислушивается к себе, но внезапное озарение или воспоминание на ее лице не появлялось.

– Нет, – наконец огорченно произнесла она. – Не получается. Наверное, ничего важного. Потом вспомню, а окажется, что это никому не нужная ерунда. Я закурю, ладно?

– Конечно, – поспешно согласился Кемаль, забирая у нее фотографию и доставая пачку сигарет. – Я ведь тоже курю, – зачем-то добавил он. «Не то что ваш правильный доктор», – продолжил бы он, если бы такие вещи было принято говорить вслух.

– Спасибо, не нужно, – отказалась Айше, подтягивая к себе сумочку, до этого спокойно висевшую на спинке стула. – Я люблю свои сигареты. Только не надо расценивать это как проявление феминизма.

– Хорошо, не буду, – Кемаль наблюдал за движениями ее рук, видел сверкание бриллианта (не на том пальце! и она же сама сказала, что не выйдет за него замуж!), смотрел, как она открыла красивую маленькую сумочку и первым делом извлекла из нее тонкую, сложенную вдвое папку с бумагами. Видимо, эта папка ей мешала, потому что она с некоторым раздражением положила ее сбоку от тарелки.

Достав сигарету и закурив ее от вовремя протянутой Кемалем зажигалки, она чуть было не повесила сумку обратно, но в последний момент вспомнила о выложенной папке.

– Терпеть не могу носить в сумке бумаги! Обычно складываю их в отдельную папку или в крайнем случае в пакет. Это мне брат поручение дал: отнести Сибел исправленный проект контракта на покупку той самой злосчастной квартиры.

Она попыталась сложить папку как раньше, но скользкая пластиковая поверхность не пожелала дождаться того мгновения, когда Айше перехватит ее по линии сгиба и сунет обратно в сумку. Случилось это потому, что Айше не удосужилась отложить сигарету и два пальца одной руки не могли принять участия в деле складывания папки, или потому, что кто-то свыше, управляющий событиями нашей жизни, решил осложнить одну из подчиненных ему сюжетных линий, или потому, что Айше была радостно возбуждена и устала после длинного, полного переживаний дня, а Кемаль так внимательно следил за ее руками, – но папка гибким движением гимнастки разогнулась и ее содержимое перестало быть тайной. Несколько листов с текстом соскользнули под стол, и Кемаль уже наклонился было за ними… когда через прозрачную пластиковую обложку увидел маленький квадратный листочек желтого цвета с записанным на нем длинным номером мобильного телефона. И хотя он был частично загорожен сдвинувшимся листом бумаги, и хотя на свете полным-полно желтых квадратных записных книжечек с легко отрывающимися листочками, и хотя Айше уже не была для него подозреваемой, Кемаль был абсолютно уверен, что этот листочек – не один из безобидного множества повсеместно продающихся, а тот самый, с тем самым телефоном, с тем самым почерком, из той самой сумочки, которую, обыскав, бросили в просторной комнате с балконом около уже не видящей этого владелицы.

Он подобрал с пола рассыпавшиеся бумаги, думая о том, что вот сейчас встретится с ней глазами и к этому моменту он должен выбрать себе линию поведения. Версии? Самая приятная: она ничего не знает, папку дал ей брат, она этого листочка не видела и абсолютно невинна. Соблазнительно, но верится с трудом.

Менее приятная: она знает что-то о ком-то, кто ей небезразличен (скажи уж честно: дорог!), и помогает ему чем может – в том числе и постоянной ложью.

Совсем неприятная: она сама… нет, не убийца, конечно, но связана со всей этой историей. Соучастница? Тогда она обольщает и очаровывает его, Кемаля, нарочно?

Самая простая: это вообще не тот самый листочек.

– Вы позволите посмотреть? – Кемаль быстро выдернул папку из-под руки удивленной Айше. Простая версия рушилась на глазах: листочек, может быть, и другой, но номер и почерк – увы!

– Откуда здесь этот листочек? Только не говорите, что не имеете ни малейшего представления, – в его голосе звучали такие жесткие нотки, что Айше захотелось обидеться.

«Почему он так со мной разговаривает? Какое он имеет право… Видимо, имеет, если речь идет о деле. Листочек… что это еще за листочек?» – Айше протянула руку к папке, чтобы честно ответить на его вопрос, но Кемаль остановил ее:

– Не трогайте. Только ваших отпечатков здесь не хватало! Если вам хочется делать вид, что вы его впервые увидели, вот, пожалуйста, – он пододвинул к ней папку, осторожно держа ее за края, как держат дорогие антикварные музыкальные диски.

– Хотите – верьте, хотите – нет, но я не заглядывала в папку, – медленно, стараясь быть убедительной, заговорила Айше. Она многое вдруг поняла, и на нее навалилось чувство не то усталости, не то отчаяния от невозможности открыть глаза и, проснувшись, оказаться вне этой истории. – Вы что-то подобное предвидели, да? И поэтому все время крутились вокруг нашего дома и… – она на секунду замялась, – и вокруг меня? Не пойму, кто и зачем втягивает меня во все это? Или мне просто не везет? Вы, конечно, уверены, что этот листок тот самый?

– Строго говоря, моя уверенность ничего не доказывает. Нужно заключение экспертов. Но мне показывали на специальном экране следы от шариковой ручки в том блокноте – похоже. И очень.

– Но что это доказывает? Почему он оказался в этой папке? Кто его туда положил? Мехмет – он привез папку брату, Сибел – она составляла контракт, мой брат – он вносил туда свои замечания? Кто-то посторонний, неизвестный нам? Тогда он вхож или к Сибел с Мехметом или в офис моего брата. Кто-то пытается связать нас с убийством или листочек случайно попал в эту папку?

– Это пока неясно. Ясно одно: мне не позавидуешь!

– Почему, господин Кемаль? Вам-то что? Даже хорошо: вон какую шикарную улику обнаружили! – с горечью сказала Айше. – И мы теперь по разные стороны баррикад. А были ведь почти единомышленники, да?

Кемаль вздохнул.

– Вы представляете, как это будет выглядеть? Мехмет и ваш брат дружно заявят, что никогда в жизни не видели и не держали в руках никаких желтеньких листочков. Вы говорите то же самое. И улика превращается в нуль. Даже в минус единицу, потому что выяснится, при каких сомнительных обстоятельствах я ее обнаружил. Привел свидетельницу в ресторан, поил ее вином, ваш адвокат будет настаивать на том, что эту бумажку я же и подсунул!

– Перестаньте говорить ерунду! Вы же пока не в суде. И мы с вами оба прекрасно знаем, как вы эту улику обнаружили. Не будьте бюрократом. И попробуйте поверить, что я действительно не видела этой бумажки раньше. Я не настолько безумна, чтобы носить в сумке такую улику. Которую проще простого уничтожить.

– Да, задумчиво проговорил Кемаль, – странно, что ее не уничтожили. Видимо, в этом есть какой-то смысл. Как и в оставленном чулке. Значит, вы настаиваете на своей версии?

– Конечно! – воскликнула Айше. – Ну пожалуйста, господин Кемаль, давайте вместе (опять вместе!) подумаем, что все это может значить! Я не хочу снова остаться наедине сама с собой во всей этой неразберихе. В конце концов, я боюсь! Да-да, что вы на меня так смотрите? Боюсь. И если бы вам убийца или кто-то подсунул в сумочку улику – вы бы тоже боялись! Надо все выяснить. Давайте прямо сейчас позвоним брату и Сибел с Мехметом и обо всем спросим!

– Не думаю, что это будет правильно. Скорее всего, тот, кто положил листочек в папку, ничего не скажет. А мы проинформируем его о том, что мы знаем.

– Вы говорите «мы»? – с надеждой спросила Айше.

– Говорю. Вы же просили «вместе» подумать. И даже произносили слово «единомышленники». И я с радостью буду на вашей стороне, и помогу вам, если нужно, и приму вашу помощь, и подарю вам кучу сюжетов для ваших романов – если вы мне ответите на один-единственный вопрос.

– Какой? – напряженно и неестественно звучит, нехорошо, увы, нехорошо и неубедительно.

– Почему вы ничего не говорите о том, кому принадлежит этот номер? Или я должен поверить, что вы и этого не знаете?!

Глава 14. Сплетница

– Вытеснение, – сказала Айше. Глядя в сторону. После паузы. И вздоха. Или глубокого вдоха?

– Что «вытеснение»? – не понял Кемаль. – Мстите мне за «микрочастицы»?

– Что-что? – она была озадачена и вновь смотрела прямо на него, не пряча взгляда.

– Получилась такая же модель диалога. Помните? «Микрочастицы. – Что микрочастицы?» – и я стал объяснять. Только теперь мы поменялись ролями. Объясняйтесь.

– Есть такой термин у психологов. Все, что нам неприятно, о чем мы, пусть неосознанно, не хотим или боимся думать, вытесняется из нашего сознания.

– И вы не хотите или боитесь…

– Не знаю. Я уже ничего не знаю. Откуда его телефон у этой девушки? И почему он вчера ничего не сказал?

– Ну, это-то как раз самое простое. Он мог ничего не сказать по самым разным, причем безобидным причинам. Вы ведь тоже вчера говорили совсем не то, что сегодня.

– Or any other reason why, – пробормотала она и тут же объяснила: – Это такой английский стишок, не берите в голову. По каким, например, «безобидным» причинам?

– Мало ли. Он же сначала не знал, что речь идет об убийстве, а когда узнал, испугался, что уже поздно откровенничать. И вообще, люди не очень любят разговоры с полицейскими, если их лично проблема не затрагивает. Так ведь проще: не видел, не знаю, понятия не имею.

– А вы уже знали, что там был его телефон? – вдруг встрепенулась Айше. – Почему вы мне сразу не сказали? Меня это, между прочим, касается. Вы должны были сказать!

– Должен? Во-первых, я не знал точно. На том листочке в сумочке последняя цифра не отпечаталась. Мы запросили телефонную компанию, и они прислали десять номеров и имен их владельцев. Их сейчас, наверное, всех опрашивают и проверяют.

– А вы видели этот список? И не заподозрили? Или вы забыли его имя?

– Айше, пожалуйста, – он не заметил, что назвал ее просто по имени, – не надо так нервничать. И так со мной разговаривать. Я не мог вам этого сказать. И не потому, что не был уверен, это вы и сами поняли. И не из-за того, что это служебное преступление: я вам рассказал о расследовании достаточно, чтобы вы мне поверили. Но это… как я мог вам сказать? Что ваш жених замешан в убийстве? А вдруг нет? Зачем тогда вам это знать?

– Я уже говорила, что он мне не жених. И дело не в этом. Но если бы был жених, то тем более я должна все о нем знать! Он мне ничего не сказал, ни слова об этой девушке и об убийстве, а теперь выясняется, что…

– А разве вы ему сказали о Сибел и о том, как вы стали свидетельницей?

– Нет. Но если бы он завел об этом разговор, я бы с удовольствием все ему рассказала. Вот рассказала же я вам – и мне стало легче. Если бы он был совсем ни при чем, он бы что-нибудь обязательно сказал.

– Я бы не был столь категоричен. Все люди по-разному реагируют на одни и те же вещи. Одни постоянно говорят о том, что их беспокоит, другие, наоборот, об этом-то и молчат. Может, он действительно ее никогда не видел и не придал значения всей этой истории. Разве ему больше не о чем говорить и думать? – «Странно, я защищаю его перед ней. Еще вчера бы не поверил, что смогу делать это искренне». – Может, его больше волнует, почему вы не собираетесь за него замуж?

– Не надо переводить разговор. И не надо меня жалеть.

– Так говорят феминистки, да? Я вас не жалею. Но думаю, что, будь я на месте доктора Октая, меня бы больше интересовал этот вопрос, а не убийство.

«Будь я на месте… представьте себя на ее месте… Что-то он такое говорил в машине – и я почти вспомнила. Что? Что я вспомнила? Проклятое вытеснение! Связано ли это с Октаем? Кажется, нет. Откуда у убитой его телефон?»

– Не надо меня отвлекать от неприятных мыслей. Лучше помогите разобраться. Даже если Октай лично задушил эту девушку – лучше мне об этом знать.

– Если бы он ее задушил, он бы точно уничтожил свой номер телефона, я не засовывал бы его в чужую папку. Так что не преувеличивайте. Может, она просто его пациентка? Он же популярный врач, разве не так?

– Вот и сказал бы тогда: это моя пациентка, ах, какой ужас!

– Он мог не сразу вспомнить ее лицо, у него, наверное, много пациентов.

– Вы его адвокат? «Не мог вспомнить», – нервно передразнила Айше. – Он же окулист, а не гинеколог, лица видит! А знаете, – вдруг сообразила она, – его адвокат – мой брат. И папка была в его офисе. Ведь главное-то не то, откуда его телефон у девушки, а то, откуда этот листочек в моей сумке. Она-то могла его из газеты выписать или у подружки взять. Чтобы линзы сменить, например.

– Слава богу. Кажется, вы пришли в себя. По крайней мере, стали говорить разумные вещи. Теперь можно продолжить наше сотрудничество. А то на вас было страшно смотреть. По-моему, нам из-за этого даже не несут счет, – Кемаль оглянулся, и, действительно, официант возник около столика сразу же, как будто только и ждал, пока эта пара выяснит отношения.

«Наверное, со стороны это так и выглядит, – подумала Айше, – влюбленные сначала были увлечены разговором и друг другом, потом поссорились, теперь помирились. Странно. Все в мире так странно. Все выглядит не тем, что на самом деле есть. Кажется, это у кого-то из французских символистов было? Господи, уже начинаются провалы в памяти. Когда это было, чтобы я не вспомнила подходящую цитату? Кстати, память, память…»

– У вас правда какая-то особенная память? – невпопад спросила она Кемаля, отдававшего деньги официанту.

Он удивленно посмотрел на нее. Интересно, при чем тут память? Понять бы ход ее размышлений.

– Я думал, вы скажете, что я не должен сам платить по счету. Спасибо, что не сказали. А память у меня, по общему мнению, хорошая. Мы же с вами весь ваш разговор с Сибел практически восстановили. Значит, я все запомнил правильно.

– Да я и думать не могла об этом счете! Но по-прежнему считаю, что платить мы должны были пополам. И я непременно с вами рассчитаюсь.

– Только не здесь. Айше, будет неудобно и неприлично, если вы сейчас начнете доставать и отдавать мне деньги. Так зачем вам понадобилась моя память?

– Можете вспомнить, что вы говорили в машине до того, как я ушла в ректорат? Дословно?

– Постараюсь. Но мы о многом говорили…

– Вы что-то рассказывали: то ли о месте преступления, то ли о том, как ее могли задушить… и я в тот момент что-то вспомнила или почувствовала. А что – не могу понять, и меня это раздражает и отвлекает.

– Тогда будет лучше, если мы сядем в машину, – предложил Кемаль, – поедем в ваш район, и ситуация будет почти такая же. Вам будет легче вспомнить. Все равно нам пора уходить.

– Хорошо, – Айше встала, слегка поправила юбку и потянулась за сумкой. Заметила папку, до сих пор лежащую на столе. – А что с этим делать? Отдать Сибел? Или это теперь улика вместе с тем листочком?

– Увы, – согласился Кемаль. – Я все-таки не частный сыщик, а полицейский. Папку я заберу. Вместе со всем содержимым. Но…

– Но?

– Вы будете рады, если я отдам ее в отделение завтра? А сегодня мы могли бы поговорить со всеми заинтересованными лицами.

– Вы же не хотели никому звонить, когда я предложила.

– Вы предложили спросить их в открытую, не вкладывали ли они туда этот листочек. И на это я не могу согласиться.

– Но придется объяснить Сибел и брату, почему я не отдаю папку. Не говорить же, что я ее потеряла.

– Нет, конечно. Вы же писатель – вот и сочините более правдоподобную историю.

– Я вчера уже одну сочинила. Теперь не знаю, как из нее выбраться. Сочиненные истории, знаете ли, затягивают, как болото. Больше я врать не стану.

Сумочка решительным движением была перекинута через плечо; папка перешла во владение Кемаля; каблучки застучали по мраморному полу; и официант, без особого интереса наблюдавший за уходящими клиентами, услышал, как мужчина сказал своей даме:

– Так-таки никогда в жизни и не солжете?! Вот и отлично. Давайте посплетничаем, а?

«Чего только люди не говорят! Бред какой-то. Даже не поймешь, что у них за отношения», – впрочем, надолго задерживаться на этом молодой официант не стал: если обращать внимание на все разговоры клиентов, недолго и свихнуться. Лучше бокалы протереть сухим полотенцем, когда делать нечего, чтобы сверкали.

– О моих близких? Вам не кажется, что это не этично?

– Не этично душить молодых беременных женщин. А все, что делается для их поиска, этично.

– Все? – она взглянула на него вдруг сделавшимися огромными глазами. – Не слишком ли просто? И доносы, предательство, обман, подслушивание?

– Давайте не будем начинать чисто теоретическую дискуссию, – попросил собеседницу Кемаль. – Я немало над всеми этими вопросами думал. И граница между доносом и помощью следствию для меня, например, ясна.

– Да? Тогда вам легче жить. И где же эта граница?

– Ну, например, если ваша подруга Сибел лжет с намерением создать кому-то алиби или еще каким-то образом прикрыть убийцу, а вы разоблачаете ее ложь, то это не донос и не сплетня. Захлопните, пожалуйста, посильнее дверцу, она не очень хорошо закрывается. Этой машине пора на пенсию.

– Так вы уверены, – с силой захлопнув дверь, спросила Айше, – что она лжет?

– А разве есть люди, которые никогда не лгут? Даже вы только намереваетесь «больше не врать», если я вас правильно понял?

– Но зачем Сибел лгать? Она же знать не знает эту девушку.

– С чего вы взяли? Это она вам и мне так сказала. Это не значит, что все так и есть.

– Вероятно, – с сомнением в голосе проговорила Айше. – Видимо, я лучше думаю о людях, чем вы.

– А вы бы порасследовали преступления столько, сколько я, подопрашивали бы свидетелей и подозреваемых, и тоже стали бы постоянно ожидать лжи. Люди вообще лгут чаще, чем сами это замечают. А я предлагал вам посплетничать совершенно безобидным образом.

– То есть?

– Расскажите мне о ваших соседях, как если бы они были действующими лицами вашего романа или пьесы. Чтобы я лучше знал, как говорить с вашей Софией, и с Сибел, и с этой, как ее? у которой кошка… Мерием?

– Вы же их всех видели. Нормальные люди. Вряд ли способны кого-нибудь задушить.

– Ну почему же? При определенных обстоятельствах каждый способен кого-нибудь задушить. Более того. Я вам скажу, может быть, спорную вещь, но, на мой взгляд, не все убийцы социально опасны. В том смысле, что они не убивают регулярно: убийство для них – не постоянная потребность, как у маньяков, и не бессознательный поступок, как у напавшего на прохожего хулиганствующего наркомана. Просто в какой-то момент что-то в их жизни показалось им гораздо более ценным, чем жизнь другого человека. Они запутались и не нашли другого способа решить свою проблему. И ведь такие сверхценности есть у каждого.

– Знаете, даже странно, что вы это говорите. У меня подобная ситуация сложилась в романе. И там убийцу трудно осудить. У меня из-за этого никак не складывается финал. Я вам, по-моему, уже говорила, да?

– Да. Так что насчет ваших «нормальных» и якобы неспособных на убийство соседей? Расскажите хоть что-нибудь. Сибел я, например, видел секунд пять от силы.

– А потом она захлопнула дверь? – улыбнулась Айше. – Это для нее типично.

– Вот в таком духе давайте и будем сплетничать. Я же не знаю, типично это для нее или нет.

– А это важно?

– Кто знает? А вдруг важно? Она дурно воспитана или действительно мужчин на порог не пускает?

– Она… как бы это покороче объяснить? Вас надо свести с Софией, она все объясняет свойствами зодиакальных знаков, и у нее характеристики в двух словах получаются. Она бы, например, сказала, что Сибел – Козерог, следовательно: разумна, серьезна, расчетлива, практична, не слишком эмоциональна внешне, энергична и целеустремленна.

– Вы с этим согласны?

– Ну, скорее да, чем нет. Только София сказала бы, что я, как типичная Рыба, склонна менять решения и взгляды, колебаться и сомневаться. Правда, она еще утверждает, что у Рыб якобы есть склонность к предвидению. Я ее что-то за собой не замечала. А про Сибел долго рассказывать. Считается, что мы с ней дружим…

– Считается? – переспросил Кемаль. – А на самом деле?

– На самом деле мы часто встречаемся, немало разговариваем, иногда куда-нибудь ходим вместе. Мы учились в одном университете, правда, на разных факультетах и в разное время, но это, конечно, сближает. Общие, вернее, почти общие воспоминания, какие-то общие знакомые, которые остались в прошлом, но почему-то объединяют. А в сущности… в сущности мы очень разные и совсем чужие друг другу.

Айше выговорила это и осознала: а ведь это правда.

Они с Сибел выглядят подругами, но не потому ли, что она просто терпимее других к характеру Сибел? А эта терпимость – не из-за равнодушия ли?

– У Сибел вообще мало друзей, – продолжала она свою роль сплетницы. – У нее времени на них нет. Ее время – это такая, знаете ли, священная корова, на которую нельзя беспричинно и безнаказанно покушаться.

– А дружба – недостаточная причина? – с полуслова понял Кемаль. – Обычно люди не считают, сколько минут они потратили на друзей или любимых.

– Вот именно! Вы очень точно выразились: «сколько минут»! Она, по-моему, знает, сколько секунд она на что тратит. Она, например, как-то раз объясняла мне, как надо чистить луковицу, если собираешься не резать ее, а тереть на терке. Это надо было слышать! – Айше оживилась и вошла во вкус.

«Наверное, иногда полезно посплетничать», – подумала она.

– И как же надо чистить луковицу? – заинтересовался Кемаль. – Поучите старого холостяка.

– Чтобы свести до минимума необходимые действия (это Сибел так выражается), нужно, оказывается, срезать у луковицы не тот конец, откуда потом растут перья, а только тот, из которого растут корешки. И, очистив луковицу от чешуи, держать ее за оставшийся необрезанным удлиненный край. Так и быстрее (потому что отрезаешь только одну сторону и экономишь секунды полторы-две), и удобнее, потому что пальцы о терку не поранишь.

– И что, правда быстрее и удобнее?

– Понятия не имею. Я не тру лук на терке. Я режу-то его, честно говоря, редко. Я же одна живу. И люблю работу больше, чем домашнее хозяйство. У меня даже на кухне можно увидеть книги. Впрочем, речь не обо мне.

«Не о тебе, дорогая Айше, но и о тебе тоже. Кажется, психологи назвали бы это «проецироваться». Каждый говорит о том, что его волнует. Пусть на уровне подсознания. Похоже, я зацикливаюсь на теме замужества, домашнего хозяйства и моего неправильно организованного быта. Лучше борись с вытеснением! О чем тебе не хочется говорить?» – эти мысли заняли у нее не больше секунды.

– Это Сибел познакомила меня с Октаем. И не может понять, почему мы до сих пор не женаты. У нее очень традиционные взгляды. Знаете, есть фильм с Джулией Робертс, кажется, он называется «В постели с врагом»? Да, точно, “Sleeping with the enemy”. Там сумасшедший муж бьет жену, если полотенце повешено чуть-чуть не симметрично…

– Да, и если тапочки на кухне стоят не идеально ровно, я помню. Неужели ее муж…

– Да нет, Мехмет здесь ни при чем. Об этом фильме Сибел мне сказала, и с неподдельным недоумением, что вообще не понимает, в чем суть конфликта. Мол, если героиня любила мужа, то разве ей трудно было все сделать так, как ему нравится? Тем более что его требования совершенно справедливы, а Джулия Робертс – просто лентяйка и неряха. Как вам такой отзыв?

– Интересная женщина, – задумчиво выговорил Кемаль, которому гораздо интереснее было бы продолжить разговор об Айше и Октае. Нет-нет, исключительно как профессионалу. В конце концов, разве не его телефон оказался у убитой девушки? Ничего, подождем, она еще сама вернется к этой теме.

Уж конечно, ее тоже больше волнует ее возлюбленный, чем тертый лук ее приятельницы и ее мнение об американском фильме.

– А однажды она на полном серьезе поведала мне, что тереть на терке помидоры, как она выяснила, ничуть не дольше, чем чистить их от кожицы и мелко резать. И можете быть уверены: она время засекала.

– Она одержима домашним хозяйством?

– Она одержима, но не хозяйством, а, как бы сказать, стремлением к совершенству. Перфекционизм называется.

– Вы увлекаетесь психологией? Сначала «вытеснение», теперь «перфекционизм»?

– Увлекалась немного. В основном в связи с литературой. Вот София у нас – почти психоаналитик. Правда, без диплома.

– Подождите, Айше, не отвлекайтесь от Сибел. Мне нужны все действующие лица по порядку. Пока ваша подруга – самый загадочный персонаж.

– Да ничего в ней нет загадочного. Замученная женщина и все. Она, бедняга, выросла в Анкаре, в очень консервативной семье. Причем не бедной. Никто и предположить не мог, что она будет без тюрбана ходить и в университете учиться. Давали ей образование, чтобы была не хуже других, а не то замуж не возьмут. Кто же знал, что из нее выйдет талантливый математик? Потом влюбилась, вышла за своего Мехмета, теперь с него пылинки сдувает… и, кстати говоря, если бы Сибел взялась совершить преступление, то вам бы и в голову не пришло вообще связать ее имя с этим событием. Там все было бы идеально, она не оставила бы вам ни фото, ни чулок, ни блокнотов. Может быть, и трупа бы не оставила. И алиби у нее было бы идеальным – с точностью до секунды. Вас устраивает, как я сплетничаю?

– Безусловно устраивает, – в тон ей ответил Кемаль. – Людям время от времени необходимо от души посплетничать.

– Хорошо, что вы не сказали «женщинам».

– Мы же договорились, что женщины тоже люди.

Они посмеялись.

– Какие еще действующие лица вас интересуют? – Айше не терпелось заставить Кемаля повторить все то, что он произносил перед ее уходом в ректорат. Если он и правда может это повторить. Сама она, несмотря на прекрасную профессиональную память, позволяющую ей помнить слова на разных языках, авторов, персонажей и даты написания огромного количества книг, с большим трудом воспроизвела свои диалоги с Сибел, Мерием и сыном Софии. Она считала, что справится с этим лучше. Нервы, наверное. Или уже возраст? Почему она медлит и не просит его вспомнить все, сказанное ими тогда?

«Сказать ей честно? Что больше всего меня интересуют ее Октай и ее собственный брат? Она не может этого не понимать. Телефон доктора был у убитой, причем не оставлен в ее сумочке, а вынут из нее. Значит… а что, собственно, это значит? Почему мы решили, что этот листочек пропал из блокнотика после убийства? А если она сама кому-нибудь его отдала? Убийце? Зачем? Или еще кому-то? В любом случае беседы с доктором не избежать. Как и с мужем Сибел. И с адвокатом Мустафой. Ведь как-то этот листочек попал в эту папку. И обязательно надо повидать Софию, лучше сегодня же. Вдруг она ждала именно эту девушку? Но если она сразу не призналась, то что может ее заставить все рассказать сейчас?»

– София. Сначала София. Она была со мной, пожалуй, доброжелательнее всех. И внимательно смотрела на фото. Мне казалось, что она не лжет, когда говорит, что никогда эту девушку не видела.

– Она вообще не из тех, кто лжет. Очень милая и искренняя женщина. Астрологией увлекается. И по психологии много читала. У нее двое совсем взрослых детей, а третий появился на свет, как она говорит, «по ошибке»: когда она узнала о беременности, было уже поздно что-либо предпринимать. Она, скорее всего, развелась бы с мужем, если бы не этот ребенок. У них очень неудачный брак.

– Чем же он такой неудачный? – заинтересовался Кемаль. Здесь могла быть хоть какая-то зацепка: молодая любовница мужа или еще что-нибудь.

– Сама она говорит, что Козероги и Близнецы не могут ужиться ни при каких условиях. Но у них была такая любовь, что она решила пренебречь гороскопами, и вот результат.

– А если серьезно?

– Уж куда серьезнее. Если вы не верите в гороскопы, вам лучше с ней вообще не разговаривать.

– Спасибо за совет. Сделаю вид, что верю. Интересно, что она скажет обо мне? Хотя я не знаю, какой у меня знак.

– А когда вы родились?

– В феврале.

– Значит, вы Водолей или Рыба. Как я.

– Тогда я предпочел бы быть Рыбой.

– А это от вас не зависит. Давайте я пойду к Софии с вами и уговорю ее вам помочь. Хотите?

– Честно говоря, я даже собирался вас об этом попросить. Что вы там говорили про предвидение? Начинаю верить в гороскопы. Может, вы мне и убийцу вычислите?

Айше не ответила. Ей снова стало страшно.

Она представила себе, как останется одна в пустой квартире наедине с тем, что не может вспомнить чего-то на той проклятой фотографии, с тем, что телефон ее возлюбленного оказался у задушенной девушки, с тем, что листочек с этим телефоном был в папке Мехмета или попал туда из офиса брата, с тем, что Сибел и Мерием изо всех сил стараются впутать ее в эту историю. Но главное, с тем, что она знает: убийца где-то рядом. Надо бы понять, почему она в этом так уверена. Это ведь не роман Агаты Кристи, где изначально известно, что число подозреваемых ограничено. Она сама писала подобный детектив и знала, что литература, даже самая реалистическая, не копирует настоящую жизнь.

Слова Кемаля лишний раз напомнили ей: ты что-то знаешь. И значит, кто-то из твоих соседей или близких – убийца. Может быть, этот сыщик знает и что-то еще, что он не сказал ей? Ведь не сказал же он сначала, что имя Октая было в списке владельцев телефонов. Понятно, что со стороны она тоже кажется весьма подозрительной особой. Сначала говорит одно, потом другое, потом листочек с телефоном находит…

Да, а ведь подозреваемых совсем не много.

– Катю и ее мужа можно сразу отбросить, – вслух сказала она. – И, пожалуй, Фатош тоже. Ее муж инвалид, из дома не выходит, а она почти постоянно при нем. Только собаку выгуливает. Потом они уже не в том возрасте.

– Что вы имеете в виду? В каком это «не в том»? Чтобы совершить убийство?

– Я говорю глупости, да? Я просто нервничаю. Но все идет к тому, что подозреваемых вы будете искать среди моих соседей. И близких. Девушку видели в нашем доме, убили в соседнем; у нее телефон Октая; этот листочек оказался у меня… Мерием говорит, девушка шла к Дениз; София ждала какую-то девушку; Сибел видела или лжет, что видела девушку в нашем подъезде; папку держали в руках Мехмет, Сибел и мой брат. Вот и получается, что только две квартиры пока совсем никакого отношения ко всему этому не имеют. Вы уже разговаривали с Дениз?

– Пока нет. Я ее не застал. А что она из себя представляет?

– Современная молодая девица. Учится на дизайнера. Но, по-моему, больше делает вид, что учится. Без конца устраивает вечеринки, за это ее Мерием и Сибел терпеть не могут.

– А София что о ней говорит?

– Откуда вы знаете, что я собираюсь сказать?

– Наверное, я все-таки Рыба с даром предвидения. А если серьезно, то вы все время на нее ссылались, говоря о своих соседях.

– Ну, так вот. София говорит, что для Весов это все вполне нормально. Правда, точно не помню, как она характеризовала Дениз: у меня больше знакомых Весов нет, я и не вникала особенно. Про себя и про Сибел как-то ухитрилась запомнить.

– Кстати, вы все еще хотите, чтобы мы вспомнили то, о чем говорили перед вашим уходом в ректорат? Или боитесь?

– С чего вы взяли, что я боюсь? – Кемаль перевел разговор неожиданно, и ответ Айше невольной агрессивностью выдал ее страх вспомнить что-то, что ей хотелось забыть.

– Мне так показалось, – ответил он, стараясь снять вдруг возникшую между ними напряженность. – Поверьте, я хочу не только сделать свою работу, но и помочь вам. Для всех будет лучше, если все выяснится и убийца будет обнаружен. Или хоть удастся узнать, кто она такая, эта девушка. Тогда и расследование может повернуть совсем в другую сторону. И окажется, что все ваши страшные подозрения в адрес ваших друзей и соседей беспочвенны и нелепы. Вы сами посмеетесь над тем, каких кошмаров напридумывали. Так что лучше не прятаться от правды.

– Мне бы тоже хотелось в это поверить. В то, что это никого из моих близких не касается. И если бы не этот клочок бумаги с телефоном, то все остальное ведь полная ерунда. Всякие ощущения, предчувствия, изменившиеся лица…

– А вы тоже заметили?

– Не ловите меня на слове. Это вам ясна разница между доносом и помощью следствию, а мне пока нет. Я ведь могу сказать, что ничего не заметила.

– Можете. И скажете – если, не дай бог, придется давать официальные показания. Но у нас-то просто дружеская беседа, разве мы уже не единомышленники?

– Если я и скажу вам, что заметила, как он тогда изменился в лице, что это даст? Ну, узнал человек об убийстве, причем труп в соседнем доме, а его собственная подруга выступает свидетелем – каждый в лице изменится.

– Он изменился в лице не в тот момент. Не тогда, когда я сказал об убийстве. Тогда вы оба были в шоке, но абсолютно естественном.

– А в какой момент? Вы так все помните? Все-все мелочи и детали? Но это же ненормально! Как же вы живете?

– А что такого? – удивился Кемаль. Она снова ставила его в тупик своими неожиданными высказываниями. – Что особенного или ненормального в хорошей памяти?

– Человек должен забывать, – медленно и как бы задумчиво проговорила Айше. – Обязательно надо уметь забывать. Тогда не так тяжело жить.

Несколько минут они ехали молча. Кемаль раздумывал над печальными словами своей собеседницы, пытаясь применить их к себе. Каково это – забывать? Может, и правда, лучше?

Айше смотрела в окно, на зажигающиеся в быстро наступивших сумерках огни, на мерцающие и переливающиеся огоньками холмы на другой стороне залива, на становящееся совершенно черным море. Хорошо бы так ехать долго-долго и ни о чем не думать.

– Давайте вспоминать, – наконец решилась она. – Попробуйте повторить то, что вы говорили почти перед тем, как я вышла из машины.

– Именно я, а не вы?

– Да. Я точно помню, что слушала вас и что-то меня насторожило. И я сразу подумала о том фото.

Кемаль стал неторопливо, фразу за фразой, произносить то, что говорил тогда, чуть быстрее повторяя ответные реплики Айше.

Она была удивлена: надо же, ей бы ни за что не вспомнить все ими сказанное. Вот уж действительно потрясающая память! Она пыталась сосредоточиться на отдельных словосочетаниях, чтобы ничего не упустить и понять, в конце концов, в чем дело.

«…личность человека без документов… не то, дальше… тщательно продуманные убийства… нет… молодых беременных женщин не убивают ни с того ни с сего… состояние аффекта, нет, опять не то… в комнате с большим балконом… разъяренный убийца… к вам приближается… ко мне? Нет, чуть раньше, раньше… представьте себя на ее месте… Точно! О господи, неужели?..»

– Все. Я поняла. Но я должна проверить. Поехали скорее, – сказала она таким тоном, словно они не ехали в машине, а стояли на месте и им только предстояло вскочить и быстро отправиться в путь – так резко и быстро она рванулась вперед.

– Куда? Вы мне скажете, что же…?

– Да, да, скажу, но потом! – перебила она. – Я должна проверить. Ко мне. Надо ехать ко мне. Не спрашивайте ничего.

– Мы почти приехали, не волнуйтесь так! – он еще что-то говорил, задавал какие-то вопросы, но она ничего не слушала, ничего не слышала, ничего не видела, кроме себя самой, своего улыбающегося лица на месте… да, на ее месте.

Только теперь Айше испугалась по-настоящему.

Глава 15. Философы

Аляповатая голубая роза, вышитая крестом, неприятно выделялась на розоватом фоне подушки, а сама подушка лежала на небольшом изящном диванчике с таким видом, словно спрашивала: «Зачем вы меня сюда положили? Как вам такое в голову пришло?».

Кемаль незаметно осматривал кабинет, куда сразу, не заглядывая в гостиную, провела его Айше. Небольшая уютная комнатка, в каких обычно делают спальню или детскую для одного ребенка: в точно такой же комнате разговаривала с ним пожилая владелица кошки, но в ее квартире это была обычная жилая комната, вся заставленная вазочками, куколками, фарфоровыми безделушками, увешанная дешевыми картинками и вышивками, устланная самодельными ковриками и кружевами. Кемаль боялся пошевелиться, чтобы ничего там не задеть, не уронить, не испортить, и только удивлялся, как это хозяйская кошка не опрокидывает все эти статуэтки, свечки, поделки из соломки и прочий хлам.

В кабинете Айше ничего подобного не было. Здесь было просторно, небольшой диванчик соседствовал с рабочим столом, на котором в кажущемся беспорядке лежали книги, папки с бумагами, просто бумаги и стояла обычная, весьма старая на вид пишущая машинка.

«Что же ее доктор не купит ей компьютер? – с осуждением подумал Кемаль. – Я бы на его месте… черт возьми, что она могла такого вспомнить в связи с этим «на ее месте»?»

А хозяйка комнаты в это время рылась на полках этажерки с книгами. Даже со стороны было видно, что она торопится и из-за этой спешки бессистемно хватается за разные предметы на разных полках: то за книги, то за альбомы с фотографиями, то за какие-то конверты и папки. Но, видимо, какая-то логика или ведущая мысль в ее быстрых судорожных движениях была, потому что буквально через несколько минут она вдруг замерла и, не поворачиваясь от этажерки, нервно сказала Кемалю:

– Давайте. Скорее.

– Что? – не понял сыщик.

– Вашу фотографию, – недовольно, как показалось Кемалю, объяснила она: мол, мог бы и сам догадаться.

Он достал из кармана уже увеличенное по сравнению с найденным оригиналом фото, подошел с ним к Айше и, взглянув на то, что она держала в руках, удивленно ахнул:

– Вот это да! Точно такая же! Где же это? Откуда? Когда?

С фотографии, другой, не увеличенной, на него смотрела улыбающаяся Айше, стоящая на том же месте и чуть ли не в той же позе, что убитая девушка.

– Вот, видите: я на ее месте. Давайте сравнивать, – как-то устало сказала Айше, и Кемаль вдруг увидел, что она не так уж и молода и не очень красива. Правда, для него это уже ничего не меняло. – Сейчас я все расскажу по порядку. Как первокурсник на экзамене, – она сделала попытку улыбнуться, не очень удачную попытку. – Но вы сначала сами посмотрите, вдруг показалось?

– Конечно, все дачи похожи, и веранд такого типа много, и бугенвиллии на каждом шагу, но, по-моему, вы правы: это то же самое место. Видите, здесь даже бельевая веревка такая же. И снимали, похоже, с той же точки.

С той же самой. И при этом говорили: «Чуть-чуть еще влево, милая. А то эти ужасные прищепки в кадр попадут и испортят весь фон». Сибел никогда не снимает прищепки с веревки, как большинство женщин, которые даже покупают для них специальные пластиковые корзиночки. Но Сибел считает, что это лишние затраты энергии и времени. И там, чуть дальше, вне кадра, на этой почти незаметной на не увеличенном фото веревке висят яркие разноцветные прищепки – синие, зеленые, малиновые. А Октай хотел, чтобы их в кадр попало поменьше и чтобы фотография получилась красивой. И она получилась.

И та вторая тоже получилась, а девушка даже красивее, чем Айше. Но улыбаются они одинаково счастливой улыбкой.

Кемаль не торопил ее, и она была благодарна ему, что он, выпалив в первое мгновение множество вопросов, теперь не задавал ни одного. Надо собраться – с духом, с мыслями, надо заставить себя перенестись из того жаркого полудня, из счастливого прошлого лета в свой кабинет, где твоего возвращения с нетерпением ждет находящийся на службе полицейский.

Понятно, какие вопросы его интересуют.

Отвечай на них и не задумывайся об остальном.

– Это дача Сибел и Мехмета. Недалеко от Чешме. Мы там жили с Октаем дней десять в прошлом году. Фотографию делал он.

– Из чего вы делаете поспешный вывод, что и эту сделал он же. Я правильно понял?

Айше промолчала. Она твердо знала, что это так, просто чувствовала, почти чуяла, но разве можно это доказать? Кто угодно мог выбрать тот же ракурс, то же самое место, чтобы прищепок поменьше. Но… и, между прочим, Сибел должна знать ту девушку, раз она гостила на ее даче. Значит, Сибел солгала.

– Вы позволите отдать вашу фотографию экспертам?

– А разве я могу не позволить? По-моему, ситуация вышла из-под моего контроля. И если вы думаете, что я буду защищать господина Октая до такой степени, чтобы прятать явные улики, то вы ошибаетесь.

– Не спешите с выводами, Айше. Вы сейчас во власти эмоций. Нужно разобраться. Давайте-ка спокойно составим план разумных действий на ближайшие два часа.

– То есть?

– То есть мы ведь собирались навестить Софию, Дениз и Сибел, так? Неплохо бы поговорить с вашим братом и Мехметом о перемещениях этой папки. И с доктором Октаем, конечно. А кстати, ваша Сибел могла не узнать собственную дачу?

– Я не знаю, там ведь мало что видно. Я же не узнала, – растерялась Айше. В ушах зазвучал голос подруги: «Что же там знакомого? Там же ничего нет, кроме девушки и бугенвиллии, на этом фото!» Значит, она рассмотрела-таки фотографию. И ничего не узнала? Успела рассмотреть, что там есть и чего нет, за несколько секунд? – Она ведь почти не смотрела на фотографию, да? Сразу дверь захлопнула?

– Ну, взгляд-то она бросила, прежде чем заявить, что никого и ничего не видела. Поняла, что иначе я бы снова попросил ее посмотреть. Итак, с кого мы начнем?

– Дениз, по-моему, нет: ни звука не слышно и свет у нее вроде бы не горел. Сейчас я ей в дверь позвоню, – Айше направилась было в прихожую, но вздрогнула от сигнала мобильного телефона. – Что это? Ох, это ваш телефон? Я так испугалась!

– Да. Добрый вечер, господин Октай, – Кемаль вопросительно взглянул на Айше. Она тотчас же поняла этот вопрос и громко произнесла, так, чтобы у детектива не осталось никаких сомнений:

– Пусть приезжает сюда. Прямо сейчас.

– Господин Октай, я сейчас у госпожи Айше. Было бы хорошо, если бы вы тоже приехали. Да. Понимаю, но дело в том, что обнаружились некоторые новые обстоятельства… да-да, понятно.

– Если он не хочет объясняться при мне, то скажите ему, что я тогда его знать не желаю. И буду подозревать в убийстве, – нарочито четко и громко выговорила Айше: пусть слышит.

– Госпожа Айше настаивает на вашем приезде сюда, – перевел ее выступление Кемаль на более нейтральный язык. Не хватало еще оказаться третьим лишним в этом выяснении отношений. Она явно ревнует, он, похоже, возил на эту дачу убитую девицу… нехорошо все это… – А, вы слышали? Ну, что ж… я вас жду, – он нажал на кнопку отбоя.

– Я надеюсь, вы не додумаетесь до того, что я задушила девушку из ревности? А листочек с его телефоном из сумочки вытащила, чтобы ее не связали с Октаем и, следовательно, со мной? Непонятно только, зачем я фотографию там оставила, почему листочек в ближайшую урну не выкинула, куда дела использованный чулок и зачем бросила чистый. Но можно придумать правдоподобные объяснения.

– Неплохой сюжет. Но у вас, насколько я понимаю, алиби есть? Вы же днем в школе были?

– Но Сибел же видела ее в шесть.

– Я думал, мы уже пришли к соглашению, что она лжет или ошибается. Время убийства можно считать установленным. Попробуйте позвонить вашей соседке, вы же собирались. Вдруг что-нибудь узнаем о девушке до приезда господина Октая.

– И уличим его в очередной лжи.

– Пока он если и солгал, то один раз. Не придумывайте ненужных сюжетов. Между прочим, он ведь сам позвонил и сказал, что у него есть для меня информация. Так что пока вы с ним ведете себя одинаково, госпожа Айше.

– Снова переходите на официальное обращение? Сами же сказали, что у меня алиби. И, кстати, мотива нет. Я не собираюсь за него замуж. А если бы и собиралась – ни убивать, ни покрывать убийцу я бы не стала. Замужество – не сверхценность, как у всех считается! И доктор Октай Гюльолу тоже.

– А любовь? – с интересом глянул на нее Кемаль. – Хотя вы же феминистка…

– Значит, это была не любовь, – отрезала Айше. – И мой феминизм здесь ни при чем. Я пойду к Дениз.

Она вышла из комнаты, и Кемаль услышал, как она открывает входную дверь. Слышно было и то, как она звонит в квартиру этажом ниже, судя по всему, действительно пустую. Еще один звонок. Тишина. Входная дверь захлопнулась, и он услышал голос Айше, доносившийся откуда-то из другой комнаты:

– Проходите в гостиную, господин Кемаль. А я чайник поставлю. Дениз пока нет.

– А это у нее в обычае – по несколько дней не показываться дома? – спросил Кемаль, проходя мимо кухни в гостиную. – Вы когда ее в последний раз видели?

– Вы спрашиваете таким страшным тоном, как будто боитесь, что мы найдем еще один молодой и красивый труп, – недовольно сказала Айше. Она управилась с чайником и вошла в гостиную вслед за детективом. – Располагайтесь. Садитесь. Можете курить, если хотите. Сейчас только пепельницу вымою. А за Дениз я почему-то не беспокоюсь. Она появится. Наверно, осталась у очередного бойфренда. Она у нас девушка свободная.

«Сердится, как девчонка!» – подумал Кемаль.

– А у нее есть родственники или кто-то, кто за нее беспокоится? Вот ее нет несколько дней, а никому дела нет. Никто не ищет ее, как и нашу убитую.

– Ее нет, по-моему, всего два или три дня. Она и раньше периодически не бывала дома. Всем соседям на радость.

– Всем? – решил уточнить Кемаль. – Вы же говорили, что ее Сибел и госпожа Мерием терпеть не могут.

– Ну, я, вообще-то, тоже не любитель шумных молодежных сборищ. У нас в доме, кроме нее, все тихие. Только дети шумят, но это совсем другое. Дениз почему-то с Фатош дружит, не то чтобы дружит, но часто общается. И это при том, что Фатош ей в матери годится.

Айше закурила, и стало заметно, что этими посторонними разговорами она отвлекает сама себя от предстоящего объяснения с Октаем. Кемаль чувствовал себя неуютно. Конечно, за сегодняшний день он собрал информации по делу явно больше, чем его коллеги. Однако подобные игры с потенциальными свидетелями и подозреваемыми вряд ли понравятся начальству. Он увлекся и позволил себе куда больше, чем от него ожидали.

Но, с другой стороны, доктор позвонил сам.

Мало ли, что он хочет сообщить. Может, скажет, кто такая эта девушка.

Может, он просто не хотел вчера говорить этого при Айше? Неужели можно любить Айше, быть любимым ею и при этом заводить параллельные интрижки с какими-то девушками? Да любая юная красотка не стоит мизинца этой якобы феминистки! Или это его давняя подружка? Скорее всего, сейчас, при Айше, он именно это и будет утверждать. «Что ты, дорогая, у меня с ней давным-давно ничего нет. Я же не мог предположить, что встречу тебя – единственную и неповторимую», – что-нибудь в этом роде.

Зазвонил телефон. Его звонок прозвучал неожиданно громко в наступившей ненадолго паузе их разговора и вывел обоих из задумчивости. Айше быстрым движением потушила почти выкуренную сигарету и вышла в прихожую.

– Слушаю, – она постаралась, чтобы голос звучал как обычно: приветливо и слегка безразлично. Незачем всем знакомым знать, что она нервничает и вздрагивает от каждого звонка, словно он предвещает ей только дурные новости.

– Айше, дорогая, добрый вечер, это Фатош. С тобой хочет переговорить мой муж, сейчас я передам ему трубку.

– Ваш муж?! – Айше не скрывала удивления.

За все время, которое она прожила в этом доме, она разговаривала со своим соседом по лестничной клетке от силы два-три раза. Как же его зовут? Фамилию-то она помнит: на почтовом ящике написано «Алтынель», но как к нему обращаться? Не спрашивать же Фатош…

– Да. У него к тебе дело, он сам скажет какое, – Фатош явно не терпелось передать трубку мужу: похоже, лично ей происходящее не слишком нравится.

– Минутку, Фатош. У меня сейчас полицейский, занимающийся убийством девушки. Ему нужно поговорить с Дениз. Вы не знаете, где она или когда появится?

– А при чем здесь Дениз? – как-то слишком резко и недовольно отозвалась Фатош. – Она не имеет к убийству никакого отношения.

– Конечно, не имеет, – поспешила успокоить ее Айше. Кажется, я взяла неправильный тон или что-то не так сказала, надо исправляться. – Просто ему для отчета нужно побеседовать со всеми соседями. К тому же госпожа Мерием утверждает, что видела, как эта девушка шла к Дениз.

– Вот ведь старая ведьма! – вдруг почти выкрикнула в трубку Фатош, но, опомнившись, заговорила нормальным тоном. «Почти нормальным, – почувствовала Айше. – Таким же поддельно нормальным, как я». – Я имею в виду, дорогая, что эта старая сплетница может наговорить чего угодно. Она же Дениз ненавидит, а вся молодежь для нее на одно лицо. Могла и совершенно другую девушку видеть. Все, я передаю трубку господину Орхану, а где Дениз, я понятия не имею.

– Извините, – зачем-то сказала Айше. – Всего доброго, – попрощалась она со своей странно взвинченной собеседницей, радуясь, что проблема с именем решена.

– Добрый вечер, госпожа Айше, – старческий голос звучал уверенно и властно: и не скажешь, что говорит тяжело больной человек, не встающий с инвалидного кресла.

Говорят, он, не выходя из квартиры, единолично и самостоятельно управляет своим немаленьким бизнесом – империей «Золотой дом Алтынеля». С таким голосом это, пожалуй, возможно.

– Я узнал, что ваш брат – неплохой адвокат, и хотел бы с ним встретиться. Завтра, в первой половине дня. Вы могли бы это организовать? Ему придется приехать ко мне, но его услуги будут хорошо оплачены. Я серьезный клиент, – последнюю фразу старик произнес полушутливо, словно забавляясь над теми, кто мог бы посчитать его несерьезным клиентом.

– Хорошо, господин Орхан, – как можно любезнее ответила Айше. – Я сейчас позвоню брату. В котором часу вам удобнее его принять?

Она постаралась, чтобы ее любезность не прозвучала приторно и излишне предупредительно, как часто бывает при разговоре с инвалидами. Они не любят этой снисходительности и жалости, подчеркивающей их особое положение.

– В одиннадцать. Он должен привезти нотариуса. Точнее, я хотел бы, чтобы нотариус подъехал чуть позже, после нашего конфиденциального разговора. В половине двенадцатого. И вы с вашим другом приходите, пожалуйста, в это время.

– Я? – изумилась Айше. – С Октаем?!

– Да нет, не с доктором. С вашим полицейским.

Айше почувствовала, что краснеет и не знает, как реагировать на слова своего соседа.

– Удивляетесь? Небось, думаете, что старики ничего в жизни не смыслят? – он усмехнулся, почти хихикнул. – Вы мне нужны как свидетели: я буду составлять завещание. А потом у меня к полицейскому есть и личное дело.

– Но, господин Орхан, я завтра должна быть в университете…

– Как и сегодня, и вчера, и позавчера. Вы явно перерабатываете, дорогая Айше. Надеюсь, вы не обидитесь на такое обращение? Я вам в отцы гожусь. Ладно, пусть полицейский (как его, кстати, зовут?) приходит один. Или давайте перенесем все это на более позднее время?

– Его зовут господин Кемаль. А я все равно не смогу освободиться. После университета у меня еще уроки в школе. Сейчас я узнаю, когда свободен мой брат и перезвоню вам, хорошо?

– Не стоит. Он будет свободен, я уверен. Назначьте ему одиннадцать и одиннадцать тридцать для нотариуса и полицейского, – старик говорил уверенным тоном начальника, и Айше почему-то чувствовала, что он имеет на это право.

– Хорошо, господин Орхан, – послушно кивнула она.

Попрощавшись и повесив трубку, она помедлила в прихожей, мысленно пытаясь повторить про себя все реплики разговора. Сейчас надо будет его пересказывать Кемалю, а кусочек про «вашего друга полицейского» хорошо бы опустить. Интересно, с чего это он взял? Только потому, что сыщик был у нее вчера вечером и сейчас снова здесь? Но он приходит по делу. «Октай тоже придет по делу, – вдруг подумалось Айше. – Как свидетель? Чего он хочет? Кто ему эта девица? Бывшая возлюбленная? Или не совсем бывшая?»

Айше сама ужаснулась собственным предположениям. Во-первых, если это правда, то получается, что Октай ей постоянно лгал. Им обеим. А во-вторых, девушка была беременна – а что если от него?! И в-третьих, самое главное: девушка была мертва. И теперь не только телефон в ее сумочке, но и фотография указывали на Октая. Мотив налицо: жениться-то он собирался на ней, Айше, и брату сказал, что это дело решенное. Но если бы Айше узнала о беременной, пусть даже брошенной подружке – разве она не выгнала бы его в тот же момент, без колебаний и объяснений?

Если у него нет алиби, то… Айше вошла в гостиную и несколько секунд постояла, глядя в окно. Ночной пейзаж она тоже любила, хотя он обычно не воодушевлял ее, а наводил на серьезные и грустные мысли. А таких мыслей хватало и без пейзажа.

– Может, расскажете мне о голубых розах? – отвлек ее от неприятных размышлений вопрос Кемаля. – Я и в кабинете у вас видел вышитую подушку…

– С нее все и началось. Возможно, когда-нибудь расскажу.

– Почему не сейчас? Вам бы надо отвлечься.

– Нет. В хорошем детективе нельзя отвлекаться. Там сюжет должен быть так закручен, чтобы ни действующие лица, ни читатель ни о чем постороннем не задумывались. Только: кто? где? когда? кому выгодно? Персонажам не полагается философствовать.

– А как же «Братья…» как их? Никогда не могу вспомнить русские фамилии. Кара… что-то черное?

– Карамазовы. Но вообще-то я не очень хорошо знаю русскую литературу. А вы, я еще вчера заметила, Достоевского читывали, да? Как же вы с таким образованием… оказались в полиции? – Айше чуть было не спросила прямо: «Как вы с таким образованием занимаете такую, судя по всему, ничтожную должность?» – но вовремя спохватилась.

Но Кемаль уже угадал истинный смысл ее вопроса, как он угадывал, как ему казалось, почти все, что она думала.

– А я не карьерист, – ответил он на незаданный ею вопрос, – я философ. Мне нравится процесс, а не результат, как вам в вашем писательстве.

– Но найти убийцу – это разве не результат? Или вы к нему не стремитесь?

– Не ловите меня на слове. Это результат, но мне он важен только как завершающая фаза процесса поиска. Мне все равно, кем окажется эта девушка – богатой наследницей или никому не интересной уборщицей. Я буду в любом случае добросовестно и нудно опрашивать всех и просчитывать алиби по минутам. А так карьера не делается. Но мне неинтересно делать карьеру. Я не знаю, что бы я делал целый день на месте даже моего начальника, а он тоже не бог весть какая величина. Интриги, разговоры, взаимоотношения… все это не для меня. Так как насчет голубой розы и вышитой подушки?

Айше засмеялась:

– Вас не свернешь с намеченного пути допроса. Мне даже не хочется рассказывать, потому что вы будете разочарованы. Это своего рода моя доморощенная философия, и, поверьте, в ней нет ничего интересного и относящегося к нашему убийству.

– Как знать? Я вам, между прочим, не рассказывал, что у девушки была татуировка на плече?

– Нет, не рассказывали. А при чем здесь татуировка? Это сейчас модно среди молодежи, – слегка пожала плечами Айше.

– А при том, что это цветок – угадайте какой?

– Я так понимаю, это роза. Надеюсь, не голубая?

– Нет, татуировка не цветная, обыкновенная черная. И, к сожалению, поддельная.

– Почему «к сожалению»?

– Для расследования было бы проще, если бы она была настоящая. Салонов, где их делают, не так много, можно было бы предъявлять фото. А поддельные на каждом шагу предлагают в любой курортной зоне.

– «Татуированная роза»… – сказала Айше, озадачив Кемаля, но, прежде чем он успел переспросить, пояснила: – Пьеса Теннеси Уильямса. А вам нужно знать «Имя розы» – каламбур получается. Литературоведческий.

– «Имя розы» – это, кажется какой-то роман? Что-то знакомое, чуть ли не детектив? Или это фильм?

– И то и другое. Детектив. Стилизация под средневековье. Кстати, очень удобный прием для писателя. Никакого риска, что профессионалы поднимут на смех: ни отпечатков пальцев, ни этих ваших микрочастиц – фантазируй, как хочешь. Или философствуй, как Достоевский. Что-то наш подозреваемый не едет, – сказала она после небольшой паузы.

– Наверное, его что-то задержало. Он же звонил с работы.

– Улики сжигает… Между прочим, почему вы не спросили, кто звонил только что?

– Я подумал, что, если это имеет ко мне отношение, вы сами скажете. Вы же меня упоминали в разговоре, значит, сами скажете.

– Все так странно. Звонил мой сосед по этажу, господин Орхан Алтынель. Вы с ним и с Фатош виделись.

– Он случайно не вспомнил ли тоже, что видел эту девушку? Что-то вы все, как сговорились! – насмешливо сказал Кемаль.

– Я не знаю, что он вспомнил, но он начальственным тоном приказал вам быть у него завтра в половине двенадцатого. В одиннадцать у него рандеву с моим братом, старик будет писать завещание. Вы ему нужны как свидетель, он и меня звал, но я завтра работаю, и еще у него к вам «личное дело», как он выразился.

– Интересно. Очень даже интересно…

Они помолчали.

– А про голубую розу я вам расскажу. Правда, не знаю, зачем? – начала Айше нерешительно. – Все мои друзья об этом знают, а мы, кажется, почти подружились, да?

– Мне хочется в это верить, Айше, – Кемаль почувствовал, что говорит слишком серьезно и торжественно. Как-то даже фальшиво, как в романе. Хотя она же сама сказала, что мы персонажи. Интересно, кто тогда автор? И не сочинил ли какой-то неведомый писатель и весь этот детектив с главным героем – доктором Октаем? Не многовато ли косвенных улик, указывающих на него?

Надо бы узнать, есть ли у него враги. Наверняка есть – если уж любимая женщина так легко от него отступилась…

Ладно, подождем… послушаем и пофилософствуем.

Глава 16. Рукодельницы

– Чайник, наверное, весь выкипел, – поднялась с кресла Айше. – И надо позвонить брату, и Сибел, и Софии. Может, отложим философствования?

Она, не дожидаясь ответа, быстрыми легкими шагами прошла на кухню, выключила обиженно фыркающий чайник и, вернувшись в комнату, спросила:

– Вы хотите чаю? Или кофе? Я лично нет – после такого прекрасного ужина.

– Спасибо, я тоже ничего не хочу, – Кемаль видел, что ей зачем-то нужны эти перемены тем.

Айше вышла в прихожую.

«Надо бы купить радиотелефон или переставить этот в гостиную, – на ходу подумала она. – Но если я скоро уеду, и как минимум на полгода, то зачем что-то менять? Ой, а ведь тогда мне не нужна и квартира! И, кажется, срок аренды скоро кончается. Надо брата спросить».

Она набрала домашний номер брата. Занято. Занято было и у Сибел.

Может, они между собой разговаривают? Звонить Софии почему-то не хотелось. Сейчас приедет Октай, и все разъяснится без Софии.

Она вернулась в свое кресло в гостиной.

– У всех занято. Чтобы не терять времени, расскажу вам про голубую розу. И вы убедитесь сами, что эта философия или лирика совсем из другого романа. Я росла без матери, у родственников. То у одних, то у других. Брат не хотел никому отдавать меня насовсем, зарабатывал сколько мог. Впрочем, дело не в этом. Когда мне было лет девять, я жила у одной старенькой родственницы, вместе с ее внуком. Она приходилась мне, кажется, двоюродной или даже троюродной бабушкой, но я считала ее просто бабушкой и так ее и звала. Вообще, я ее любила больше всех женщин, с кем мне приходилось жить. Я прожила у нее год или полтора, когда она вдруг начала хуже видеть…

…Бабушка теряла зрение. Слепота прогрессировала стремительно, и врачи, те немногие, которые были доступны их небогатой семье, только разводили руками. Это не было похоже ни на старческую дальнозоркость, ни на примитивную близорукость, ни на катаракту. Очки не помогали, потому что, как описывала свои ощущения бабушка, перед ее глазами словно стояли два темных облака, становившиеся все темнее и темнее…

Удивительнее всего было то, как бабушка восприняла свою болезнь. Эта уже старая, необразованная, простая женщина ни разу не пожаловалась, не проронила ни слезинки, старалась как можно меньше обременять своих близких и беспокоилась только о том, что скоро не сможет делать свою привычную работу по дому, заботиться о внуках и заниматься рукоделием. А она была редкостная мастерица. Кружева, вязание, вышивание, шитье – за что ни бралась бабушка, все потом с завистью и восхищением рассматривали ее соседки и приятельницы.

Она и представить себе не могла, что с этими занятиями, на которые она тратила все свободное время (а много ли его у вдовой пожилой домохозяйки, воспитывающей двух неродных внуков и вдобавок стесненной в средствах?) и всю творческую энергию, отпущенную ей природой, ей придется расстаться.

– Для нее эти кружева и подушки, скатерти и занавески, гобелены и салфеточки были тем же, чем для меня стало сочинительство, – рассказывала Айше. – Наверное, каждому необходимо творчество. Вот и моя невестка такая же – настоящая художница, хоть и без специального образования. И когда бабушка поняла, что скоро совсем перестанет видеть (а она как-то сразу это почувствовала, никаких врачей не слушала), то она решила, что надо привыкать все делать на ощупь, не глядя. С вязанием и кружевом было легче, она и так настолько хорошо владела крючком и спицами, что почти на них и не смотрела, когда работала.

А вот с вышиванием возникли проблемы. Она умела на ощупь втыкать иголку в канву практически с точностью до миллиметра, но – цвет… Цвета она различала все хуже и хуже, а вскоре могла только сказать, темный это цвет или светлый. И спрашивала детей: это голубой или зеленый? это желтый или белый?

– Дальше вы, наверное, и сами догадаетесь? Мы решили подшутить и подсунуть бабушке не те нитки, которые она просила. Ей хотелось вышить розу – обыкновенную, бело-розовую – на голубом, небесном фоне. Мы сговорились и, хихикая, подавали ей не те цвета… теперь-то мне стыдно, конечно. В свое оправдание могу только вспомнить, что мысль была не моя, а Ибрагима (так звали моего кузена), и что мне, помнится, несколько раз хотелось во всем признаться бабушке, чтобы она не вышивала эту ужасную голубую розу, над которой потом будут смеяться все соседки.

Но Айше не призналась, и аляповатая, нелепая подушка была закончена. Бабушка гордилась собой: почти ничего не видя, сделать-таки вышивку крестом, причем не какой-нибудь геометрический орнамент, а многоцветный рисунок. Дети с нетерпением ждали реакции посторонних: Ибрагим со злорадством и обычной детской жестокостью, Айше с тайным страхом перед обидой бабушки и стыдом. Но ничего не случилось. Совсем ничего! Никто не смеялся.

Заходившие в гости соседки и родственники, словно сговорившись, хвалили вышивку, искренне восхищаясь мастерством и силой характера слабо видящей женщины.

– Это я для Айше, сиротки моей бедной, приданое делаю. Ей, кроме меня, кто же свяжет и вышьет? Вот скатерть и салфетки сделала, кружева еще успею, если жива буду. К этой подушке теперь хочу покрывало вышить, пока не совсем ослепла.

Но она не вышила покрывала. Ей становилось все хуже, и не только глаза, но и руки отказывались служить. Стремительно слабеющие пальцы уже не могли держать крючок и иголку, и подушка с голубой розой стала ее последним рукоделием.

Маленькая Айше не любила смотреть на эту подушку. Отчего? То ли от чувства вины перед любящей ее бабушкой, то ли оттого, что вышивка и впрямь была некрасива. Как-то вечером, помогая бабушке чистить фасоль, она вдруг спросила:

– Бабушка, а по правде бывают голубые розы?

– Нет, милая, – хитро улыбнувшись, ответила она, – только вышитые. А по правде-то их нет и быть не должно!

– Как – вышитые? – ахнула Айше. – Разве ты ее видишь?

– Я, милая, вижу побольше твоего. Только не глазами. Мне господь потому-то и наказание такое послал, что много я видела и знала. Теперь, чтобы видеть, мне и глаза не нужны. Думаешь, я не знаю, что вы мне другие нитки подавали? Все я знала, только молчала, ждала, кому из вас стыдно станет. Кому, думаю, станет, из того хороший человек вырастет. И знаю я, как тебе стыдно, так стыдно, что и признаться-то было совестно. Так ведь?

– Да, бабушка, я не хотела, ты прости, – начала бессвязно лепетать девочка.

– Я уж простила. Ты теперь сама себя прощай и у бога прощенья проси. Совестно тебе, вот и задумываешься о голубых розах. Я все ждала: когда проговоришься?

– А почему ты сказала, бабушка, что их быть не должно? Ведь было бы красиво.

– А потому, что бог знает, что делает. Он никому всего сразу не дает: либо цвет красивый у цветка, либо форма, либо размеры, либо запах. А если все сразу захочешь – ничего хорошего из этого не выйдет. Ты вот у меня не красавица, да и сирота без отца, без матери, но умница, учиться любишь и сердце у тебя хорошее – может статься, счастливее других будешь. Тех, у кого только красота да деньги. Ты подушку-то мою возьми, расти да нет-нет и погляди на нее: не стыдно ли мне за что-нибудь? Не обманула ли я кого, не предала? Если неприятно станет на мою розу смотреть – значит, совесть-то нечиста.

– Я и храню подушку на память о бабушке. У Байрона, кстати, одна героиня перепутала нитки и вышила зеленую розу, это я потом уже прочитала… а про голубые розы я и потом думала: интересно, почему их не бывает? И знаете, что поняла? Что не бывает и голубых пионов, гвоздик, тюльпанов, георгинов, лилий – словом, никаких самых крупных и эффектных цветов. Зато всякая мелочь, вроде незабудок или колокольчиков, бывает совершенно небесного цвета. При этом голубой ведь не самый красивый цвет, то есть это зависит от того, кому что нравится, так что бабушкина теория меня не удовлетворила. Вот вы подумайте сами: почему не бывает голубых роз?

– А вы знаете ответ? – Кемаль взглянул на стоящий перед ним букет и сказал первое, что пришло в голову:

– Наверное, они были бы слишком красивы и поэтому неестественны.

– Такая версия у меня тоже была… впрочем, тогда надо верить в бога или по крайней мере в нечто вроде разумного творца, а я как-то не очень… но это неважно. Словом, окончательного ответа я так и не нашла. Может, бог, если он есть или был, израсходовал всю свою голубую краску на небо и море? – Айше с легкой улыбкой посмотрела на Кемаля, и ему захотелось сказать, что на ее глаза этой краски все-таки хватило. Но он не стал этого говорить. Не нужен этот игривый тон. Не с ней. – Я советовалась с ботаниками-профессионалами, и они сказали, что голубую розу нельзя вывести никакими силами: ни скрещиванием, ни даже поливкой химикатами – не прокрашивается она. Можно искусственно создать голубую гвоздику, хризантему, даже придать голубоватый цвет тюльпану – а роза не поддается. Между прочим, когда я задавала свой вопрос, то боялась, что на меня будут смотреть как на полную идиотку, а оказалось, что вывести голубую розу – давняя мечта всех цветоводов. Что-то вроде философского камня у алхимиков. И эта мечта отражена даже в изобразительном искусстве, особенно в декоративно-прикладном и всяких народных промыслах. В литературе-то символики с голубой розой полно, теперь я и это знаю, могу целую лекцию прочитать. Катя говорила, что в России было такое художественное объединение – «Голубая Роза». А еще я обнаружила огромное количество голубых роз на тканях, коврах, гобеленах, чашках… тогда я стала думать, что литературные символы самые верные, что голубая роза – это своего рода мечта о недостижимом, невозможном, недоступном. О соединении несоединимого. Так я мечтала об университете. Для меня образование, положение вроде моего нынешнего, было чем-то вроде голубой розы: вы представьте себе сироту, выросшую в Измире, но никогда не видевшую моря, никогда не покупавшую ничего готового, кроме самой дешевой обуви и чулок! Все во мне сопротивлялось бабушкиной философии: это никакой не бог, а природа не дала розам голубого цвета, не позволила им уподобиться небесам, но ведь природа не дала им и разума. А мне дала. И нечего быть смиреной незабудкой, если можешь вырасти в розу… как-то так. Я была подростком, мало что знала, вот и придумывала себе… точки опоры.

– И вы выросли, – одобрительно сказал Кемаль, – и превратились в настоящую голубую розу!

– Перестаньте, – поморщившись, отмахнулась от комплимента Айше и снова взяла сигарету. – Это я тогда так думала. А сейчас смотрю, например, на Сибел, как она все стремится довести до совершенства, а в результате доведет себя до нервного срыва, и думаю: кому это все нужно? Родилась белой розочкой или блеклой, но симпатичной ромашкой – и живи себе, и будь счастлива, и не старайся быть ничем другим. Ведь она от своего перфекционизма не становится счастливей, и муж ее совершенства не слишком-то ценит, – Кемаль насторожился: да, этот симпатичный Мехмет, похоже, дает повод им поинтересоваться. Студентки вокруг, ассистентки, лаборантки; листочек с номером в папку мог сунуть? мог; с женой-перфекционисткой и тремя детьми в идеально вылизанной квартире ему вполне может быть скучно. А жена к тому же умнее его… да уж, не позавидуешь.

– …и детям тоже, – заканчивала какую-то фразу Айше. Кемаль сосредоточился и воспроизвел про себя ее начало: он ведь слышал то, что она говорила, просто думал о другом, но это не значит, что память не записала эту фразу в какой-то файл. Надо ее быстро вспомнить: «Никому от этого никакой радости, и детям тоже», вот как.

– Она и из них хочет сделать совершенство: учит, учит, воспитывает… у них две детские – одна для Мелиссы, одна для младших, так там, по-моему, и играть-то невозможно. Такой порядок кругом, чистота, стерильность. Все игрушки симметрично расставлены, у Мелиссы стол для учебы идеально чист, все тетрадки ровными стопочками лежат…

– А я видел эту Мелиссу, когда вчера к вам шел, и она мне не показалась… ну… образцовой девочкой. Ей лет десять-одиннадцать, да?

– Да. А что вам не понравилось? Нормальная девчонка. Мне она симпатична.

– Сам не пойму. Какая-то походка… вызывающая, не по возрасту, как будто ей лет пятнадцать… и что же еще? Мне показалось, что у нее губы накрашены – у такой-то крошки. Эдакая Лолита. Впрочем, может, просто играла во взрослую?

– Странно. Я за ней ничего подобного не замечала. Надо будет с ней поговорить… или нет, это не мое дело. Впрочем, все это не важно. И про голубые розы тоже. Я ими уже давно не слишком интересуюсь. Вообще, странно интересоваться тем, чего нет и быть не может, правда?

Айше говорила, а сама снова чувствовала непонятную тревогу.

От того ли, что сейчас приедет Октай и придется так или иначе выяснять отношения? От того ли, что до сих пор не объяснилась с Сибел? От чего-то только что сказанного? Господи, как же, оказывается, неприятно жить в детективном романе! Выбраться бы из него поскорее. И надо стряхнуть с себя все эти предчувствия, ощущения и прочие сюрреалистические выверты. И не нагнетать, не придумывать лишнего.

Что, в сущности, случилось? Убита посторонняя девушка; ты случайно вмешалась в эту историю; если со всем этим как-то связан Октай, то тебе, похоже, это почти безразлично. Ты получила лестное приглашение в Англию и скоро уедешь. И забудешь бывшего возлюбленного и это расследование. Если и не забудешь, то хоть сменишь обстановку, квартиру, перестанешь пугаться неизвестно чего и вздрагивать от телефонных звонков.

Айше не предполагала, что может настолько расклеиться за два дня. Конечно, событий было многовато – но, если вдуматься, что за события? Одни разговоры. Разговоры и размышления… и ничего не произошло. Совсем ничего.

Она заставила себя вернуться к своему собеседнику.

– Извините, я что-то не в себе. Задумалась, сама не знаю о чем.

– Вы переутомились и перенервничали, Айше. Вам бы отдохнуть. Если хотите, я дождусь доктора на стоянке, и мы поговорим в другом месте.

– Ни в коем случае. Я должна все это слышать своими ушами, неужели вы не понимаете? Или вы боитесь, что он при мне будет лгать, и хотите допросить его наедине?

Кемаль не успел ответить, потому что почти одновременно раздались два звонка – телефонный и дверной. Айше вскочила, почти выбежала в прихожую – наконец-то все или почти все выяснится! – открыла входную дверь, за которой стоял серьезный и слегка недовольный Октай, и схватила телефонную трубку, делая одновременно приглашающий жест свободной рукой медлившему входить Октаю.

– Слушаю, – сказала она, от всей души надеясь, что это кто-нибудь не имеющий ни малейшего отношения ко всему происходящему.

– Ты нам звонила? Что-нибудь случилось? – она обрадовалась, услышав голос невестки. Значит, брата еще нет, раз Эмель звонит сама. И разговор с ним откладывается.

– Привет, Эмель! Я звонила, но ничего не случилось. Вернее, почти ничего. Да проходи же, что ты стоишь? Это я не тебе, извини. Это Октай пришел и стоит в дверях.

– Передай ему привет. Мустафа на днях проболтался: тебя можно поздравить, да? Я так за тебя рада! – жизнерадостно защебетала Эмель. – Не вздумай покупать платье! Я тебе сошью как от Кардена, даже лучше! Когда у вас свадьба?

– Какая свадьба?! Я вообще… Эмель, милая, сейчас неудобно разговаривать: у нас полицейский…

– По поводу этого убийства? Мне Мустафа сказал, что к нему сегодня тоже приходили. Какой ужас! И неужели до сих пор так и не выяснили, кто эта девушка? А все потому, что люди стали совершенно бесчувственные и невнимательные. Никому ни до кого дела нет! Вот и твой брат любимый: у него в понедельник пропала секретарша, представляешь? Я ему говорю: позвони ей домой, вдруг она заболела или что-нибудь с ней случилось. А он даже номера ее телефона не знает! Ее три дня нет, а он спокойно собирается нанимать новую! Но ведь мало ли что могло произойти!

– Подожди, Эмель, а ты ее видела когда-нибудь?

– Кого? Секретаршу? Нет, она, по-моему, всего неделю у него и проработала. Ничего не умела, он говорил, и глазки ему строила. Он и сам хотел ее уволить… но дело не в этом. Просто нельзя так безразлично к людям относиться! Человека могут убить – и никому дела нет. А ты думаешь, что это могла быть та самая…? – вдруг захлебнулась словами от неожиданной догадки Эмель.

– Нет-нет, что ты! – Айше постаралась говорить поувереннее, чтобы не пугать впечатлительную невестку. – Мустафе же показывали ее фотографию, той убитой девушки, и он ее не узнал.

– Да он никого не узнаёт, кроме меня, тебя и богатых клиенток! Скажи полицейскому, чтобы обслуживающий персонал в офисе опросили, может, ее кто-нибудь и вспомнит. Разве бывают такие совпадения: там одна девушка пропала, здесь какую-то убили? Кстати, ее когда убили, ты знаешь?

– Во вторник днем. Но вряд ли это ваша секретарша – что ей делать в нашем районе? Обычно к нему же те, кто близко живет, нанимаются. Да и не бывает таких совпадений. И, между прочим, у нас одна соседка тоже дня два или три дома не показывается, но убили точно не ее. Так что ты не волнуйся зря. Я звонила по другому делу. Брат скоро придет?

– Вот-вот должен быть. Он был дома, но куда-то вышел. Ему передать что-нибудь? И ты должна заехать насчет платья…

– Да, передай, пожалуйста, – побыстрее, чтобы отвлечь Эмель от мысли о свадебном платье, вставила Айше, – что я прошу его срочно мне перезвонить. Во-первых, я уезжаю в Англию и хочу посоветоваться, как бы мне отказаться от квартиры…

– Ты? В Англию? А Октай? Или вы вместе? – Айше уже пожалела, что затеяла этот разговор. Теперь придется подробно и долго объяснять. Но Эмель, вопреки ожиданиям, так же резко прекратила расспросы, как начала:

– А про квартиру ты не волнуйся, у тебя срок аренды чуть не на днях кончается. Мустафа говорил, что надо контракт продлевать, а ты, как всегда, ничего не помнишь.

– Правда? – обрадовалась Айше. – Как удачно! Еще скажи ему, что у меня есть для него клиент, и, кажется, интересный и денежный. Ему нужен адвокат завтра же. И, в-третьих, – она замялась, не зная, что бы спросить о папке, – к вам случайно Мехмет сегодня не заезжал?

Действительно, Айше показалось, что это была удачная мысль: брат ведь не сказал ей, куда Мехмет привез папку – домой или в офис. Если домой, то вдруг Эмель что-нибудь заметила?

– Заезжал, они практически в дверях столкнулись. Мустафа уже выходил, ему надо было еще Эмина в лицей отвезти… а зачем он тебе? – полюбопытствовала Эмель.

– Да так, неважно. Ты не видела, он брату папку с документами не отдавал?

– Вроде нет. Вернее, я не видела, внимания не обратила. А что? Что за папка?

– Потом расскажу, извини. Эмель, у меня же здесь полицейский…

– Конечно, конечно! Мустафа тебе перезвонит. Пока!

– Пока.

Вот и все. Она повесила трубку.

Надо идти и слушать какие-то слова, которые будет говорить Октай. И самой что-то говорить. Она вошла в гостиную и включила еще одну лампу – пусть горят все! А если я сама буду меняться в лице – пусть все видят. Мне-то скрывать нечего.

– Эмель звонила? – вопрос Октая был задан каким-то родственным тоном, объединяющим их с Айше в единое целое – со своими, уже общими, родственниками, друзьями, заботами. – Какие у нее проблемы? Снова красит ткани?

– Нет. Не красит. Ты пришел сюда не для светской беседы со мной, не так ли? – она сама не ожидала от себя такого враждебного тона. – Ты приехал по делу к господину Кемалю, если я правильно тебя поняла?

– Ай, милая, что за тон? Я действительно приехал по делу, но раз уж я приехал не в полицейский участок, а к тебе, то, может быть, мы все можем разговаривать нормально? Что с тобой случилось? И, кстати, где ты была? Я тебе звонил весь вечер.

– Зачем? Ты же сегодня должен быть занят допоздна?

– Я и был занят и только что освободился. А звонил просто так. Ай, я не понимаю, что происходит?

– Что ты хотел сообщить господину Кемалю?

Кемаль, молча наблюдавший за этой неприятной сценой, понял, что пора вмешаться.

– Одну секунду, госпожа Айше. Если позволите, я сначала хотел бы задать господину Октаю один вопрос.

– Хоть десять. Даже лучше десять. Почему только один?

– Потому что сейчас он мне кажется самым главным.

Октай чувствовал, что происходит что-то странное. Ему не понравился этот обмен репликами. Он видел еще вчера, что Айше нравится этому полицейскому, но вчера они не разговаривали так. Как именно? Он не смог бы этого объяснить, но что-то изменилось со вчерашнего вечера, и изменилось сильно.

– Лучше предоставь вести допрос профессионалу, дорогая, – он постарался быть естественным и доброжелательным. Пусть она видит его таким, как всегда. И сама станет такой, как всегда.

– Что у вас за вопрос, господин Кемаль? Я готов ответить на любой. Должен только вам признаться, что вчера…

– Что вчера вы не сказали всей правды? Это понятно и даже объяснимо. И не так страшно – если, конечно, вы скажете ее сейчас.

– Скажу. Но сначала задавайте свой вопрос.

– Господин Октай, у вас есть враги?

Маленькая глава без номера. Мистификатор

…Она набрала хорошо знакомый номер, дождалась ответа и сказала, стараясь изменить голос:

– Зачем ты сказала, что видела меня в подъезде? Это ложь, ты же знаешь. Тебя в детстве не учили, что врать нехорошо? Думаешь, если меня убили, можно наговаривать что угодно? Я не была в вашем подъезде и ни к кому не заходила. Ни к кому. Не вздумай снова врать. Скажешь всем – всем, поняла? каждому! – что ошиблась. Иначе я позвоню снова. Или приду. А это будет похуже, согласна?

Повесив трубку и отдышавшись после непривычного тембра, которым заставила себя говорить, она, чуть подумав, взяла телефонный справочник. Нашла нужный номер, набрала его и повторила почти дословно сказанный ранее текст, но с небольшими вариациями:

– С чего ты взяла, что видела меня? Это ложь, ты же знаешь. Не надо ничего придумывать и вспоминать…

Дойдя до финальной угрозы, она повесила трубку и облегченно вздохнула.

Теперь подождем до завтра. Может, подействует. Она все рассчитала: должно подействовать. Эти идиотки не могут не испугаться.

Все-таки звонок с того света – это серьезно.

А если хватит мозгов сообразить, что мертвые не звонят, то, глядишь, на убийцу подумают. Вот и хорошо. Опять же испугаются. Еще неизвестно, что страшнее: привидение или убийца!

А если… а если убийца – кто-то из них?!

Глава 17. Доброжелатель

– Господин Октай, у вас есть враги? – вопрос застал врасплох их обоих: и Октая, и Айше. Они, очевидно, не были готовы к такому повороту разговора. Уже через секунду в глазах Айше Кемаль увидел понимание, а Октай в растерянности заговорил:

– Враги? Не понимаю… вроде нет. Откуда им взяться? Я не думаю, что…

– А вы подумайте. Враги есть почти у всех. Особенно у заметных, преуспевающих личностей. Вы можете даже не догадываться об их враждебности. Но она существует, втайне разрастается и до поры до времени не беспокоит вас. Подумайте как следует, господин Октай. Кто-то может сильно не любить вас. Вы могли обидеть кого-то, сами того не заметив, или забыть об этом. Занять должность, на которую кто-то претендовал, не вылечить безнадежного пациента, победить в научной дискуссии, заключить удачную сделку, уволить кого-нибудь, не ответить взаимностью на любовь… да мало ли что вы могли наделать в своей жизни, считая, что ваши действия никого не задевают. Но кого-то они задели.

– Допустим, вы правы. И, наверное, если я начну вспоминать всю свою жизнь, то найду каких-то обиженных или мнимо обиженных мною. Как и каждый человек. Но какое это имеет отношение к убийству? Я лично собирался вам сообщить…

– Видите ли, господин Октай, завтра вас так и так бы спросили о вашем знакомстве с убитой. Можете считать, что это уже не новость. А задуматься вам придется. Потому что немало улик и фактов делают вас подозреваемым номер один. И мне кажется, что этих фактов многовато для правдоподобия. Так всё же, господин Октай, у вас есть враги?

– Я должен подумать. Так, с ходу, даже представить себе не могу. Я, конечно, не ангел, но врагов старался не наживать. И, между прочим, я не понимаю, о каких уликах вы говорите. Похоже, мне нужно пригласить адвоката? – Октай взглянул на своих слушателей с улыбкой, но они не принимали шутливого тона, и он тоже посерьезнел.

– Давайте сначала я вам сообщу свою информацию. Мне не хотелось вчера говорить при тебе, Айше, потому что ты дружишь с Сибел и непременно ей все рассказала бы. Эта история не в твоем вкусе, извини.

– Вот как? При чем, интересно, здесь Сибел? – Айше быстро вышла из гостиной и через несколько секунд вернулась с фотографией, оставленной в кабинете. Она молча положила снимок на низкий столик перед Октаем. Он улыбнулся.

– Значит, вот как ты догадалась? Тот же ракурс, да. Но там у них другого места для нормальной фотографии не найдешь. Либо соседский дом в кадр попадает, либо одни голые стены, либо эти ее прищепки, помнишь? Я и их так же сфотографировал.

– Кого их? – чуть ли не в один голос спросили Айше и Кемаль.

– Как кого? Аксу и Мехмета. Я думал, мы говорим об одном и том же. Эта девушка – любовница Мехмета, может быть, бывшая, я не в курсе. Зовут ее… звали – Аксу Караташ, и она была одно время моей пациенткой. Но вчера я даже фамилии ее не вспомнил, сегодня в компьютере нашел.

– Вчера твой ноутбук преспокойно лежал в кабинете, и что-то ты не горел желанием искать ее фамилию!

– Ай, ну что ты сердишься?! Ты представь себе: приходит полицейский, что само по себе мало радует, хотя вы, господин Кемаль, лично мне очень симпатичны. Вы не похожи на типичного полицейского или на наши стереотипные представления о нем. Но не в этом дело. Вы же нам сначала не сказали об убийстве! И показываете фото, которое я делал сам, причем это фото любовницы моего друга, похождения которого я периодически прикрываю от его жены. Я – своего рода их алиби. Я и на дачу с ними тогда ездил, чтобы Сибел думала, что мы с Мехметом там вдвоем. Она же звонит, проверяет. Находит предлог подозвать меня к телефону – чтобы убедиться, что я там. А два раза в неделю Мехмет якобы приходит ко мне на осмотр, хотя его увеит практически прошел. И что, по-вашему, я должен делать, когда полицейский спрашивает, не видел ли я эту девушку? Я подумал, что мой друг на чем-то попался, а Сибел затеяла не знаю что: наняла частного детектива для развода или что-нибудь в этом роде. Словом, как в кино. А тут еще ты, Ай, начинаешь рассказывать, что видела Аксу в вашем подъезде… Я решил, что мне лучше не ввязываться в эту историю. А то ты скажешь Сибел…

– Между прочим, я все придумала. Я ее в подъезде не видела.

– Зачем же ты?..

– Меня Сибел попросила. Это она ее видела, но не хотела быть свидетельницей.

– Сибел – просила?! Да нет, быть не может! – Октай в изумлении переводил взгляд с Кемаля на Айше. – Вы оба, кажется, знаете больше меня?

– Вы знаете, где она жила, работала и так далее? Словом, все эти данные. Откуда она? Сколько ей лет? Чем занималась?

– А разве вы еще это не выяснили? Вы же сказали, что меня завтра спросили бы о ней – значит, вы знали, кто она такая?

– Впервые слышу ее имя. Но я понял еще вчера, что вы что-то знаете. И лучше скажу вам сразу, без всяких уловок: в сумочке убитой был блокнотик, а в нем записан номер вашего телефона. Мобильного – так что не говорите, что она списала его с рекламного объявления в газете, там его нет. И давайте восстановим хронологию: когда и где вы с ней познакомились? Когда она познакомилась с господином Мехметом? И когда и при каких обстоятельствах вы ее видели последний раз?

– Столько вопросов сразу! По-моему, так допрос вести не полагается?

– Это не допрос, господин Октай. Это сбор оперативной информации, почти частная беседа. Собирайтесь с мыслями и рассказывайте по порядку.

– И не лги, пожалуйста, – строго добавила Айше.

– И не собираюсь, милая, – пожал плечами Октай. – Зачем бы я стал напрашиваться на роль добровольного помощника полиции, если бы намеревался лгать?

– Не знаю зачем. Чтобы скрыть правду, например. Обычно лгут для этого.

– Если я правильно понял, ты подозреваешь, что это я задушил девушку? Ее убили во вторник, да? Надеюсь, кто-нибудь подтвердит мое алиби. Я целый день был в больнице и у себя на приеме.

– Это потом проверят, – спокойно заявила Айше. – Лучше рассказывай про Аксу. Кто она такая?

– Я уже сказал: она была моей пациенткой. Частной. Заказывала линзы, очки, ничего серьезного. У меня в приемной года полтора назад познакомилась с нашим Мехметом, ну и… Потом я раза два ездил с ними на дачу, когда Сибел оставалась в городе, и несколько раз видел их вместе. Вот, собственно, и все. Хотя нет. Не все. Сегодня я предупредил Мехмета, что Аксу убита и что я расскажу о ней полиции. Оказалось, что об убийстве он тоже уже знал, а о нем, точнее, об их связи не то чтобы просил не говорить, но предпочел бы, чтобы я умолчал. Это понятно, да? – обратился он к Кемалю. – И я бы умолчал, если бы не Айше. Ты бы могла вообразить, что это моя подружка, а не его, и я испугался.

– Меня? Или все-таки подозрения в убийстве?

– Тебя, дорогая. Мне как-то не пришло в голову, что меня заподозрят в убийстве. Но ты могла увидеть в этом банальный пошлый сюжет, и меня это беспокоило. И по твоему тону я понял, что был прав.

– Ты мог все объяснить мне, мне одной, вчера вечером. Я целый день мучилась, не могла вспомнить, что мне напоминает эта фотография; потом я вообще начала бессмысленно бояться. А уж когда в моей сумке оказался этот листочек…

– Какой листочек? – не понял Октай.

– С твоим телефоном. Из ее сумки.

Видя, что Айше ничего вразумительно объяснить не сможет, Кемаль решил, что пора вмешаться:

– Дело в том, господин Октай, что в сумочке убитой девушки был маленький блокнотик – абсолютно чистый, без единой записи. Но на верхнем листочке отпечатался записанный на предыдущем, оторванном, номер мобильного телефона. Номер эксперты установили, правда, без последней цифры, и мы уже получили список всех десяти абонентов.

– Так, может, это и не мой номер? А что ты говорила про свою сумку? Я не понял, где был этот листочек? – Октай пытался вести разговор только с Айше или хоть встретиться с ней взглядом, но то, что обычно было для него естественно и просто, сейчас почему-то не удавалось. Она ускользала.

– В сумочке госпожи Айше оказался оторванный листочек с четко написанным номером телефона. Вашего, – на всякий случай пояснил Кемаль.

– И вы решили, что я убийца, а она моя сообщница? – возмущенно высказал догадку Октай. – Как этот листочек мог попасть в твою сумку? Где ты ее оставляла?

– Вообще-то, листочек был не в сумке, а в папке, – начала рассказывать Айше, но ее слова прервал звонок телефона. – Это, наверное, брат, – сказала она Кемалю, да-да, только ему и как-то слишком по-простому: как будто они оба понимают, о чем идет речь, а посторонним нечего вмешиваться в их разговоры. Октаю это не понравилось.

– Слушаю, – раздался ее голос из коридора. – Да, в Англию. Пригласили, потом расскажу. Вот и отлично, тогда я не буду его продлевать. Часть вещей к тебе на дачу опять закину, ладно? Но это неважно. Послушай, тебя жаждет видеть мой сосед, некий господин Орхан Алтынель, кажется, он ювелир или владелец чего-то ювелирного… Откуда я знаю? Он сказал, что будет составлять завещание. Ты должен явиться к одиннадцати, а нотариус к половине двенадцатого… я не знаю… да я правда впервые слышу, я же не покупаю бриллианты! Ну и что, что все знают? Разве это важно?.. я слышала, что это его вторая жена… ну да, Фатош, ты же ее у меня как-то видел… Какая разница, разве мало богатых людей?.. Нет, я не просила, он сам хотел тебя позвать… Вот и спроси у него сам… Я рада, что ты доволен. У меня еще одно дело… Нет, больше никаких миллионеров. У меня сейчас полицейский, и я должна у тебя кое-что выяснить. Насчет папки Сибел. Ты в ней видел такой маленький листочек с номером телефона? Желтенький, а на нем номер мобильного телефона? Да нет, не потеряла, это номер Октая, дело не в этом… Я им ее не отдавала… Да я объясняю, просто ты перебиваешь. Эта папка теперь – улика, ее забирают в полицию и выясняют, кто ее брал в руки и кто мог туда этот листочек сунуть. Пока получается, что Сибел, Мехмет, ты и я… А листочек был у убитой девушки в сумочке! Да, понятно, что ты не видел и не клал. Так и все скажут! Не обижайся, я не это имела в виду, но мне уже так надоела эта история… Я вынула папку и уронила, и он обнаружился… Не могла я выкинуть, это было в рестора… ну, неважно, в присутствии господина Кемаля… Это тот полицейский… Ничего, а почему ты спрашиваешь?

Кемаль и Октай напряженно вслушивались в реплики Айше, пытаясь по ним восстановить весь диалог. Иногда это легко удавалось, иногда молчание Айше длилось достаточно долго для того, чтобы ее собеседник мог сказать много такого, чего не угадаешь. Если бы при этом видеть ее лицо! Но не идти же за ней в прихожую. Однако кое-что из этого прерывистого монолога можно было понять.

– Вы, оказывается, были в ресторане? – весьма небрежным тоном поинтересовался Октай, внимательно посмотрев на Кемаля своими красивыми, почти черными глазами.

– Госпоже Айше нужно было рассказать о своей соседке, которая уговорила ее стать лжесвидетельницей. Мы решили заодно поужинать, чтобы не терять время, – спокойно объяснил Кемаль, с грустью подумав, что все это действительно так. – Вы не сказали, чем занималась эта Аксу и где жила, – сменил он тему.

– Ее адрес есть у меня в компьютере, если она, конечно, не переезжала. Завтра я вам сообщу. А занималась она, судя по всему, охотой, – Октай улыбнулся своей неотразимой улыбкой.

– Охотой?!

– Да, она намеревалась удачно выйти замуж. Это было очень заметно. Сначала наметила меня, но я ее быстро разочаровал.

– Каким образом?

– Я в то время только познакомился с Айше, но этой девице я дал понять, что помолвлен и вот-вот женюсь.

– Как, прямо ни с того ни с сего?

– Ну что вы. У меня огромный опыт общения с такого рода охотницами, – Октай откинулся на спинку дивана, непринужденно приняв живописную позу, – могу поделиться. Я их чую за километр. Не знаю уж, что они во мне находят… Вероятно, для них финансовый вопрос решающий. Они не просто кокетничают – девчонки всегда кокетничают, и пусть! – они расставляют ловушки и капканы. Одеваются дорого, но не вызывающе; красятся совсем чуть-чуть; никогда не приходят дважды в одном и том же пальто и в одних и тех же туфлях; волосы моют и укладывают прямо перед самым приходом; никогда никуда не спешат и предпочитают появляться в конце рабочего дня. Всегда так или иначе интересуются вашим семейным положением: отсутствие кольца для серьезных девушек не доказательство. Как только я вижу такую, я прикидываюсь болтуном и сразу сообщаю ей, что вечером, например, иду в гости к родителям невесты, или что после свадьбы собираюсь сменить офис, или что она похожа на лучшую подружку моей жены… вариантов много.

– И который же вы применили к Аксу?

– Она, помнится, сказала, что собирается поступать в университет, в прошлом году, мол, не удалось. А я сразу заявил, что моя невеста – преподаватель иностранной литературы и доктор филологии. Потому что тогда я уже не фантазировал, а думал о вполне конкретной женщине.

Октай помедлил и, чуть понизив голос, сказал:

– Думаю, что, как мужчина, вы понимаете, что одна Айше стоит десяти таких вертушек, как Аксу. Напрасно она ревнует и сердится. Это мой приятель Мехмет – любитель молодежи, у него то одна девица, то другая. Правда, мне казалось, что с Аксу у него был серьезный роман, иначе я не стал бы им помогать.

– И как долго этот роман продолжался? – решил выяснить Кемаль.

– Трудно сказать. То есть я-то думал, что продолжается по сей день, хотя Мехмет довольно давно не обращался за алиби, если вы позволите это так называть. Но он сегодня заявил мне, что не виделся с ней месяца два, кажется… Да он вам сам скажет. И тут есть еще один момент, – Октай снова понизил голос, – мне бы не хотелось при ней, – он выразительно указал глазами на место отсутствующей Айше, – в общем, Мехмет сказал мне, что якобы Аксу ему говорила, что до него она была моей любовницей! Это ложь, но ведь невозможно доказать, что это ложь. Невозможно даже выяснить, действительно ли она это говорила, или это он сам придумал, чтобы отвести от себя подозрения. Ведь фотографию-то кто-то отрезал. А кому это надо, кроме изображенного на ней, правильно? Она, как я вам уже говорил, всерьез хотела замуж, а он всерьез женат и имеет троих детей.

– Зачем же она завела с ним роман, если вам было достаточно сообщить ей о невесте, а не о жене и трех детях, и она от вас отступилась?

– Ну, не все так примитивно. Она могла и влюбиться в Мехмета, он это умеет, у него море обаяния, от него все студентки без ума, или он мог обещать ей развестись, мало ли как бывает. От меня-то она отстала не из-за невесты, а из-за моего нежелания заводить с ней… отношения, что ей какая-то невеста, подумаешь! А он с их первой встречи стал ее обхаживать, я же помню. Но дело не в этом. Когда я сюда ехал, я хотел вам сообщить ее имя и рассказать о связи с Мехметом, но я не был уверен, что мне сказать о фотографии. Решил вообще о ней не упоминать. Но Айше узнала их дачу и, как я понял, догадалась, что это я снимал. Получается, что я оказался в роли доносчика.

– А в роли сводника как ты себя чувствовал?! – Айше вошла в гостиную, но не села, а осталась стоять около кресла. – Твоя версия понятна. Мы должны сейчас идти к Софии, а то будет совсем поздно.

– То есть ты указываешь мне на дверь? Я, разумеется, уйду, но ты завтра сама поймешь, что я абсолютно ни в чем не виноват – перед тобой. Перед Сибел – может быть, но существует же такая вещь, как мужская солидарность. И перед полицией – немного, потому что задержал нужную информацию на целые сутки. Наверное, для расследования это немало. Но не мог же я так сразу выдавать друга и полиции, и жене – через тебя, Ай. Ты же у нас максималистка: тотчас же побежала бы правду рассказывать. Разве нет? А твоя дорогая Сибел, между прочим, счастлива со своим Мехметом, таким, какой он есть. Надеюсь, что хоть вы, господин Кемаль, меня поймете, как мужчина мужчину, – он выразительно сверкнул глазами на Кемаля, напоминая свои предыдущие откровения и призывая его в союзники против стоящей в ожидании его ухода Айше. Мол, что с этими женщинами говорить: ревнуют, сердятся, сами не знают, чего хотят… – Завтра я тебе позвоню, – спокойно, как ни в чем не бывало обратился он к Айше, – ты не забыла, что мы должны ехать смотреть дачу?

– Знаешь, я окончательно решила, что я не выйду за тебя замуж, – вдруг заявила она.

Октай умел проигрывать, хотя сам этого до сих пор не знал.

Собственно говоря, проигрывать-то ему не приходилось – так, бывали мелкие неудачи то в делах, то в работе. Однако сейчас он осознал, что главное – не потерять лицо. Чтобы не стыдно потом было вспоминать об этой сцене; чтобы спокойно смотреть в лицо этому полицейскому, с которым, он предчувствовал, ему еще не раз придется иметь дело; чтобы, может быть, вернуть-таки ускользающую Айше. «Господи, ну почему? – проносилось в его голове. – Какое ей дело до этой Аксу? До Сибел? Я же все очень убедительно и правдоподобно рассказал… Или нет? Или они знают что-то еще?»

Но додумывать было некогда: надо было завершить сцену, и сделать это красиво. Он рассмеялся:

– А я тебе и не предлагаю. Ты преувеличиваешь. Ты мне нравишься и незамужняя. Вы бы, господин Кемаль, не слишком загружали ее сыщицкими делами: она девушка впечатлительная, и задушенные красотки на нее дурно влияют. Всего доброго, – обратился он к вставшему вслед за ним Кемалю, – вы знаете мои телефоны. Если понадоблюсь – пожалуйста. До завтра, Ай.

Проходя мимо Айше, он небрежно чмокнул ее в щеку, словно никакой враждебности между ними нет, не было, да и быть не могло. Одни фантазии – и те не его, и потому цены не имеют.

– Ну и как он вам? – спросила Айше, когда входная дверь за Октаем захлопнулась. Или закрылась? Скорее последнее: хлопать дверью он, видимо, посчитал ниже своего достоинства. Подумают еще, что у него есть на это причины.

– Вы имеете в виду его историю? Она может быть правдой.

– А может и не быть?

– Может и не быть, – согласился Кемаль, – но какая-то доля правды в ней, видимо, есть. Иначе зачем бы ему вообще это рассказывать?

– Да, он же не знал про найденный телефон и про то, что я вспомнила фотографию. Значит, он руководствовался чем-то другим? Он разговаривал с Мехметом…

– Он сказал, что разговаривал. Давайте договоримся, госпожа Айше: не считать доказанным фактом то, что кто-то сказал. Завтра же господин Мехмет заявит, что они не разговаривали, и вам придется выбирать, кто из них правдивее. На данный момент нам известно только, что господин Октай посчитал нужным сообщить мне о своем разговоре с Мехметом.

– Вы заметили, как он путался: то он боялся моей ревности, то боялся, что я все расскажу Сибел?

– Вы тоже заметили? Значит, вы делаете успехи: не высказали ему сразу же все, что подумали.

– Считаете меня болтушкой? – чуть обиженно спросила Айше. – Между прочим, напрасно. Если надо что-то скрыть, я прекрасно могу это сделать.

– Прекрасно. Но недолго. Я не считаю вас болтушкой, но, насколько я понял, любая ложь вам претит. Даже в форме умолчания.

– Да? Ну, пожалуй, вы правы. Пойдем к Софии? Или сначала к Сибел? А то уже девять часов, а у них же дети.

– К Сибел? – Кемаль подумал. – Нет. Пока нет. Во-первых, вы должны сами с ней предварительно поговорить. Правильно? Может, она вам объяснит, зачем ей понадобилось лгать про шесть часов, да еще с такой кучей подробностей. Во-вторых, мне бы хотелось разговаривать с ними по отдельности – с мужем и женой. Вы же видите, какие там страсти! А в-третьих, если они наши главные действующие лица, то надо к беседам с ними получше подготовиться. Завтра с утра я должен быть на работе, сообщу всю мою информацию; может быть, узнаю что-то новое; потом, если у начальства не будет других планов, приеду повидать вашу Сибел. А с господином Мехметом договорюсь о встрече в каком-нибудь нейтральном месте. Чтобы не вызывать его в полицию.

– А в полдвенадцатого вы должны быть у моего соседа-ювелира. Ой, оказывается, он как-то невообразимо богат и известен. Мне брат сказал. У него целая сеть магазинов, и раньше дела вел его старший брат, но он погиб, и теперь господин Орхан – один из самых богатых людей если не в Турции, то в Измире точно. Интересно, почему он живет в таком доме, как наш?

– А чем плох ваш дом? У него же большая квартира. И не все любят виллы с бассейнами. Мне, кстати, ваш дом безумно нравится. Живописное место, море видно, и горы, и зелени много, и тихо. Один ваш вид из окна чего стоит.

– Можете снять мою квартиру, когда я уеду! У меня скоро контракт заканчивается.

– А почему вы говорите таким тоном, словно это что-то невероятное? Очень удачная мысль. Мне здесь действительно хорошо, и очень удобно, что квартира маленькая. А главное – буду вас вспоминать.

«Что на это обычно отвечают? Можно что-нибудь кокетливое вроде «И что же вы обо мне будете вспоминать?», модно дружески веселое «Вспоминайте обязательно!», а лучше всего серьезно сказать «Не вспоминайте – зачем? Я вижу, что я вам нравлюсь, и мне это нравится, и мне вы тоже симпатичны, но это ни к чему не приведет». Но так говорить не принято. И вообще, я уезжаю, и жаль, что не завтра», – тут Айше вспомнила, сколько дел ее ждет завтра. Обычных дел, не связанных с убийством. Лекции и уроки никто не отменит из-за того, что госпоже Айше интереснее поучаствовать в расследовании.

Поэтому она оставила без внимания последнюю фразу Кемаля и ответила на свои собственные мысли:

– Пойдемте к Софии. А то завтра я вам не помощник: много работы. Вы с утра к Дениз зайдите, вдруг появится?

– Зайду обязательно, – Кемаль легко подхватил ее деловой тон.

– А вы заметили, что наш добровольный помощник ничего не сказал о моем отъезде? Я же упоминала, а он ни слова, ни вопроса. По-моему, это странно. Или нет?

– Не знаю, госпожа Айше. Это вопрос не к детективу, а к семейному психологу. Я же не знаю ваших взаимоотношений.

– Все вы знаете про наши взаимоотношения! И если он не обратил внимания на такой возмутительный факт, значит, он всерьез озабочен этой историей с девушкой.

– Он мог просто не захотеть обсуждать личные дела при постороннем. Вы думаете, он вас не отпустит?

Айше возмущенно выпрямилась:

– Что значит «не отпустит»? Типично мужская формулировка! Даже если бы я официально была его женой, я не его собственность! Я совершеннолетняя и не сумасшедшая, находящаяся под опекой!

Она, судя по всему, могла продолжать этот монолог еще долго и продолжала бы, если бы ее аудитория не разразилась смехом.

– Что вы смеетесь?! Да, понимаю, вы меня нарочно дразните и этого и ожидали, да?

– Пожалуй, да. Но вы не думайте, что я над вами смеюсь. Скорее, над собой: что так глупо попался со своей шовинистской формулировкой. А вы всегда так внимательны к словам?

– Не знаю, не обращала внимания. Наверное, это профессиональная болезнь. Я же филолог… «любитель слов» в переводе.

– С какого языка? – не постеснялся своего невежества Кемаль.

– С греческого, – устало вздохнула Айше. – Пойдемте. Сейчас будете делать вид, что верите в астрологию.

– Постараюсь.

Они вышли из квартиры, и Кемаль машинально нажал кнопку лифта, когда увидел, что Айше уже сделала шаг по направлению к лестнице.

– Я забыл, что вы всегда ходите пешком.

– А хвастались своей памятью, – поддела она, уже начиная спускаться.

– Я не хвастался, – возразил Кемаль, идя за ней. – Я видимо, не так выразился: не «забыл», а «не сразу вспомнил». Я же не филолог.

– А фамилию героя из романа Достоевского тоже не могли вспомнить? – каблучки домашних туфель постукивали уже на пол-этажа ниже.

– Так он же не подозреваемый и не свидетель, которого я допрашивал. И его имени нет в полицейском компьютере, хоть он и убийца, – Кемаль прибавил шагу и почти сравнялся с Айше.

Они дошли уже до второго этажа, когда свет на лестнице погас.

– Черт, – негромко сказала Айше. – Вечно этот свет выключается, когда я где-то посреди лестницы и далеко от выключателя. Сейчас я включу, – держась одной рукой за перила, а другой на всякий случай ухватившись за руку Кемаля, она пыталась определить, есть ли еще под ногой ступеньки. Они были.

– Из-за этой лестницы я даже придумала похожий эпизод для романа: героиня тоже идет по лестнице, и вдруг гаснет свет. Только там все специально подстроено, чтобы на нее страху нагнать. Причем тот свет автоматически не отключается через три минуты, как в нашем подъезде.

Оказавшись на лестничной площадке, Айше, прекрасно знавшая, где находится выключатель, уже протянула к нему руку, когда прямо возле нее послышался какой-то шорох. Она, не успев испугаться, включила свет – и отшатнулась, увидев перед собой госпожу Мерием, выглядывающую из своей двери.

– Ой, добрый вечер, госпожа… – начала было Айше, но, всмотревшись в лицо соседки, переменила тон:

– Что с вами? Что случилось, госпожа Мерием? Вам плохо?

– Айше… – каким-то безумным шепотом сказала Мерием, – она… она мне позвонила. Только что.

– Кто позвонил? Не волнуйтесь, пожалуйста. Вот и господин Кемаль здесь. Что случилось? – повторила она вопрос, видя, что испуганная Мерием как будто вообще не понимает, что ей говорят.

– Она позвонила. А я не сделала ничего плохого. Я только хотела помочь полиции. Как доброжелатель. Значит, это не она…

– Кто не она? О чем вы говорите, госпожа Мерием? – вмешался Кемаль, надеясь, что при виде полицейского пожилая дама заговорит более вразумительно.

– Ни о чем, – отрезала вдруг Мерием. – Я не с вами разговариваю, а с Айше. И вообще больше ни слова не произнесу. И ты, Айше, ничего не говори. Это не она! А то она и тебе тоже позвонит. А это такой ужас, ужас…

Дверь резко захлопнулась.

Айше и Кемаль в недоумении переглянулись.

– Эта мадам всегда такая? – шепотом спросил сыщик.

– Вроде обычно нет, – тоже шепотом отозвалась Айше. – Бред какой-то: «она», «не она», «позвонит»… Я завтра с ней днем поговорю, если будет время.

Свет снова погас.

Айше сразу же нажала на выключатель, и ей почему-то стало безумно смешно. Она засмеялась, пытаясь одновременно объяснить Кемалю причины своего смеха, но не смогла выговорить ни слова. Когда вместо смеха она почувствовала озноб? Секунды – или минуты? – через две? Через пять? Через час?

– Доброжелатель… ужас… я с ума здесь сойду… Мерием уже сошла! Я не хочу ничего расследовать… я ничего не понимаю. И я боюсь. Я уже всех боюсь!

– Айше, Айше… Вы устали и много пережили за эти два дня. Сейчас снова погаснет свет, не бойтесь. Ничего не бойтесь. Я тоже пока ничего не понимаю, но мы во всем разберемся, обещаю вам. Ну, возьмите себя в руки.

И свет опять погас, и Айше не испугалась, а, закрыв глаза, прислонилась головой к его плечу и чувствовала, что озноб проходит, что ей тепло и спокойно в объятиях этого вчера еще незнакомого ей мужчины, и что лучше всего было бы так и стоять, полуобнявшись, и никуда не ходить, и не расспрашивать никого ни о каких девушках… о Лолитах – мелькнуло в мыслях откуда-то взявшееся слово. Кто-то его о ком-то сказал? В связи с чем? И что, интересно, произошло с Мерием? Айше поняла, что к ней возвращается способность мыслить, а вместе с ней и множество вопросов без ответов.

«Не найдешь ответа – не успокоишься. Не найдешь ответа – сойдешь с ума… – вертелось почему-то в голове. – А в романе у меня свет так и не включился. И никто не утешал героиню, не обнимал и не гладил по голове. Так что мне не так уж плохо!»

Глава 18. Астролог

Она это или не она? Как бы узнать?

София проклинала тот день, когда она решила не вмешиваться в дела своих детей.

А ведь сколько лет она гордилась собой и была уверена в своей правоте! И рекламировала свою жизненную позицию! Пыталась убедить подруг и родственников, что детям нужно предоставлять максимальную свободу, не ограничивать их независимость, чтобы из них выросли полноценные, уверенные в себе личности. Она с малых лет поощряла самостоятельность дочери и сына, категорически отказывалась помогать им делать уроки («Это твоя работа, ее должен сделать ты сам, а не мы вместе, только тогда ты сможешь гордиться своими успехами и точно знать, на что ты способен!»); она не высказывала одобрения или неодобрения при виде друзей и подружек своих детей, она разрешала им самим выбирать себе одежду и игрушки, сообразуясь лишь с финансовыми возможностями семьи.

А они, увы, были невелики. Трудолюбивая и изобретательная София делала все, что было в ее силах, чтобы ее дом не выглядел убогим и бедным, чтобы всегда было чем полакомиться и угостить друзей, чтобы дети были одеты не хуже сверстников и могли покупать себе то, что малыши, а потом подростки считали жизненно необходимым.

И если их мать приходила в ужас от стоимости какой-нибудь иностранной кассеты или журнала, то дети этого не подозревали. Разве она их баловала? Вовсе нет! Она предоставляла им право выбора, создавала стартовые возможности, о которых не заботился их отец, поощряла их честолюбивые мечты о карьере, чтобы они ставили перед собой серьезные цели, получили образование, стремились достичь чего-либо в жизни… Неважно, что это будет: деньги ли, власть, мировая слава – лишь бы они не выросли никчемными бездельниками, как их… господи, как же трудно сделать так, чтобы дети не походили на собственного отца! София с ужасом видела признаки похожести: дочь улыбалась, как он, прищуривая глаза; сын точно так же, как муж, откидывал назад волосы со лба и хмурил брови, когда бывал озадачен.

Она внушала себе: это все внешнее, только внешнее; я воспитаю их по-своему, совсем другими; они будут трудолюбивы, и не болтливы, и независимы в суждениях, и не будут прятаться от жизни за мамочкину спину, и сделают прекрасную карьеру, и не будут прозябать в бедности. Она болезненно ощущала недостаток собственного образования, переживала, что не так много может дать своим детям, читала, что могла и когда могла, находя время между шитьем и готовкой. Она практически не выключала телевизор, надеясь почерпнуть из всевозможных ток-шоу и выпусков новостей как можно больше информации. И старательно предоставляла детям свободу: они гуляли, где и сколько хотели; дружили с кем хотели; учились, как умели; одевались и стриглись, как считали нужным.

И никогда еще София так явно и осознанно не жалела об избранной ею тактике.

Со старшей дочерью все получилось: Лейла заканчивала консерваторию (у нее было дивное сопрано), была помолвлена с прекрасным, скромным и состоятельным молодым человеком. Впрочем, она всегда любила сказки и надеялась, что они сбудутся в жизни. Как и все Раки, она была честолюбива и весьма расчетлива, умела планировать свое будущее, была ответственна и хозяйственна. Словом, с ней все было в порядке и, хотя она уже несколько лет жила и училась вдали от дома, мать о ней практически не беспокоилась. А вот Бора… буйный северный ветер…

Не то чтобы он постоянно стремился быть не таким, как все, он просто был не таким – и все. Он ничего никогда не делал обыкновенно, как полагается – во всем ему нужно было быть нестандартным, оригинальным, особенным. И быть лидером.

Чем он только не увлекался, куда только не направлял свою бурную энергию! Отвратительно громкая сверхмодная музыка; увлечение серфингом; многочасовые сидения на стадионе с лицом, покрашенным в цвета любимой команды; экстравагантная одежда; поступление в секту сатанистов, приведшее в ужас мать, – всему этому он отдавался с самозабвением и свойственным ему артистизмом.

София видела, что сын наделен яркой индивидуальностью, что он невероятно привлекателен, но его одаренность должна же себя проявить в чем-то одном. Хоть бы можно было заставить его заняться чем-нибудь всерьез! Но нет: он был упрям, знал, чего хочет в данный момент, и направлять его поведение (как и прогнозировать его) было совершенно невозможно.

Больше всего (София понимала это) ее сыну нужны были аплодисменты и изумление окружающих. И чтобы добиться их, Бора готов был то месяцами отращивать свои прекрасные, черные как смоль, вьющиеся волосы, то потом брить голову наголо, то резать в лохмотья почти новые джинсы, то с легкостью дарить приятелю дорогой и редкий компакт-диск. Увлечения и страсти сына сменялись, и только это утешало Софию при его очередных проделках: «Это тоже пройдет», – говорила она себе и оказывалась права.

Друзья и девушки у Бора сменялись так же часто, как увлечения. София даже не успевала запомнить их имена. Первую «невесту», а не просто подружку он представил матери, когда ему едва исполнилось семнадцать. Он настаивал на назначении дня обручения и свадьбы, но когда родители обеих сторон наконец смирились и дали согласие, он потерял всякий интерес к затеянному проекту.

«Не плачь, милая, все Водолеи такие. Ты не была бы с ним счастлива, он слишком непостоянен», – утешала тогда София свою несостоявшуюся невестку.

И еще многих девушек после нее.

Однако в последнее время Бора вдруг стал проявлять постоянство. София не без некоторого удивления приняла его новое хобби, особенно когда ее непоседа-сын решил воспользоваться ее швейной машинкой.

«Мам, я буду модельером. Они все так начинали: и Версаче, и Иссэ Миякэ, и Лакруа, и Коко Шанель. Вот увидишь, я стану знаменитым, поеду в Париж, буду делать коллекции haute coutûre и prêt-а-porter!», – говорил он, вырезая ножницами непонятные дырки в штанине собственных брюк или ловко сострачивая на машинке странной формы геометрические фигуры, выкроенные из старого платья Софии.

Сначала она поощряла очередное увлечение Бора, не очень, впрочем, надеясь, что оно у него надолго. Ей казалось, что идеи «высокой моды» появились у него не сами по себе, а приплыли из квартиры Дениз, где мальчик почему-то стал частым и желанным гостем.

«Что он к ней зачастил? Конечно, они ровесники, и она интересная девица, но он же прекрасно знает, какая у нее репутация. Нечего ему делать на этих вечеринках! Еще, чего доброго, привыкнет к выпивке… Был бы у него нормальный отец…»

Между тем отец Лейлы и Бора отнюдь не был ненормальным.

Он был весьма обыкновенным, даже привлекательным внешне и умеющим держать себя в обществе мужчиной. Беда была в том, что он считал себя непонятым и неоцененным, был готов обвинять в своих постоянных неудачах кого угодно, кроме самого себя, видел вокруг столько несправедливого и предвзятого отношения к собственной драгоценной персоне, что обращать внимание на кого-то еще, даже на своих детей, у него просто не было времени. Когда София, озабоченная воспитанием детей и вечным безденежьем, ибо муж подолгу ни на какой работе не задерживался, уже не могла да и не хотела выслушивать его бесконечные жалобы, он начал все чаще и чаще уходить по вечерам из дома, проводить время в дешевых кафе, а может быть, и искать утешения у других женщин.

Со стороны их семья выглядела обыкновенно – а какая семья при взгляде со стороны выглядит особенной? Но София уже много лет не считала свою жизнь нормальной: она была, точнее, стала неплохим психологом, интерес к астрологии и чтение женских журналов постепенно сменились у нее более серьезными книгами. Она не могла не видеть комплексов и проблем, мучающих мужа, но уже слишком мало любила его, чтобы оказывать ему психологическую помощь. Все ее душевные силы уходили на детей.

Когда Лейла поступила в консерваторию и переехала в Стамбул, София была внутренне готова вообще развестись или просто оставить мужа, но с ужасом узнала о третьей беременности. Она-то полагала, что возраст – надежная защита, что после сорока, когда уже чувствуешь признаки приближающегося климакса, не забеременеешь. Увы! София была в отчаянии: аборт было делать поздно.

Но все проходит – прошли и эти несколько месяцев беременности со слезами, токсикозом и заглушаемым изо всех сил нежеланием рожать этого ребенка; прошло первое трудное время кормления и ночного недосыпания; прошли еще несколько лет, в которые, казалось, ничего не происходило – только малыш рос, учился ходить, говорить, есть… Когда младшему брату было около двух лет, Бора заявил, что переезжает. Будет жить самостоятельно, как сестра. Хватит ему уже тут… он не грудной ребенок!

И он действительно переехал, сняв вместе с приятелем небольшую, как это назвал, «студию». Придя в эту «студию» впервые, София пришла в ужас от грязного, полупустого чердака, носившего это гордое имя. Ее попытки убраться, повесить шторы, постелить ковер на бетонный пол, привезти из дома нормальные тарелки и подушки успехом не увенчались. Бора где-то вычитал, что в Париже все бедные, но свободные художники живут в мансардах и презирают бытовые удобства, и собирался готовиться к своей парижской карьере. При этом работал он в магазине, торгующем женской одеждой, не более чем рядовым продавцом. Но его это не смущало.

«Все так начинают, мам. Ну и что, что у меня нет специального образования? Дениз говорит, что талант не приобретешь вместе с дипломом. И правильно говорит!»

«Но Дениз-то учится», – возражала мать.

«Да чему она там учится, на этих курсах! Там только деньги берут да диплом дают. За нее-то платят, вот она и пользуется случаем».

Интересно, кто за нее платит? София не спрашивала сына, не желая наводить разговор на постоянно бывающих у Дениз мужчин. Увлечен ли Бора этой Дениз? Задавать такие вопросы ему всегда было бесполезно. Ответ же София неожиданно получила, появившись без предупреждения в «студии» сына… а как предупредишь, если на чердаках телефонов не бывает? София решила подкормить Бора и, оставив младшего с навестившей ее сестрой, отправилась в «студию», нагруженная домашними пирожками, запеченными овощами и тщательно упакованными в пластиковые коробочки котлетами. Дверь, как всегда, была не заперта, даже неплотно прикрыта, звонка в «студии» никогда не было, а стука Софии никто не услышал из-за звучавшей внутри оглушительной музыки. Впрочем, она, будучи человеком неиспорченным, не предполагала, что за дверью может происходить что-либо, не предназначенное для посторонних глаз. И была крайне смущена, застав своего сына с полуодетой девицей на том матрасе, который, подобно чердаку, ставшему «студией», был переименован в «постель».

– Я думала, тебе нравится Дениз, – говорила она потом сыну. – Ты что, опять собираешься жениться?

– Собираюсь. Только не на той девчонке, с которой ты меня застукала.

– Но… – начала было говорить правильные вещи София.

– Я знаю, мам, – тут же заявил Бора. – Знаю все твои «но». А ты сама разве хочешь, чтобы я женился на… – и сын дал такое определение своей подружке, что София поняла окончательно и бесповоротно: он вырос. И теперь повлиять на него точно будет невозможно. И, наверно, не нужно.

– На ком же ты собрался жениться? – только и спросила она.

– Есть два варианта. Хорошие девушки, паиньки, тебе понравятся. Осталось выбрать.

– А они обе согласны? И ждут не дождутся, пока ты выберешь? – насмешливо поинтересовалась мать. Ах, ну почему она тогда же не поинтересовалась, как их зовут и откуда они?! Вот и мучайся теперь неизвестностью.

– Да, – совершенно серьезно ответил Бора. – Они ждут. Но у меня появился еще один проект… Только это пока секрет. Это Дениз придумала, она умная – ужас!

Подобная откровенность была для него настолько необычной, что София не задала никаких лишних вопросов. В свое время она увлекалась методикой активного слушания, придуманной каким-то американским психологом, и благодаря ей ненавязчиво выслушивала жалобы и задушевные тайны всех своих знакомых. Но почему-то к сыну эта методика была неприменима. И в тот раз София не старалась использовать приобретенные навыки психоаналитика, полагая, что сын сам расскажет, что сочтет нужным. Зачем, например, ей знать, как зовут каких-то девушек, на которых он скорее всего никогда не женится? А уж тем более просить их фотографии? Кто же мог предположить, что произойдет убийство?

София второй день не находила себе места.

Она действительно, как Айше сказала Кемалю, была не из тех, кто лжет. Особенно самой себе. И ей было страшно. Страшно, что полицейский снова будет задавать те же или другие вопросы. Что придется рассказать о сыне и его «проекте», который уже три дня не был для нее секретом. Страшно, что…

Да, что вот кто-то звонит в дверь. Кто бы это мог быть? Никогда она не боялась открывать, не спрашивая «Кто там?», даже поздно вечером. А сейчас еще и половины десятого, кажется, нет. Скорее всего, кто-нибудь из соседок: знают, что муж в командировке, и пришли поболтать. Может, Айше? Она обещала зайти, если Эрим ничего не напутал. Тогда советоваться ли с ней или не стоит? Вчера-то в первом порыве София сказала, что им нужно поговорить, но если подумать… если подумать, то в такие дела никого нельзя посвящать.

Сначала надо самой все выяснить. Завтра же поехать к Бора…

– Мам, ты чего не открываешь? В дверь же звонили! – раздался голос младшего сына из детской.

А вслед за голосом показался и он сам – значит, и не думал ложиться спать! Самостоятельный. И то, что всегда радовало Софию, сейчас вызвало противоположные чувства. Кому она нужна, эта их самостоятельность, если потом не знаешь, как зовут невесту сына, и никогда с ней не встречаешься? И узнаешь от посторонних о самых важных шагах в жизни собственного ребенка?

Эрим уже открыл дверь.

– Привет, Айше! – услышала София и успокоилась.

– Тетя Айше, – поправила она сына, с улыбкой идя по коридору, чтобы встретить гостью.

– А вы кто такой? А-а, я помню, вы сыщик, да? Уже поймали этих бандитов? – общительность Эрима помогла Софии справиться с внезапно нахлынувшим страхом. «Неужели все-таки она?! Но тогда…» – додумать до конца не удалось. И не хотелось.

– Добрый вечер, Айше! Проходи, рада тебя наконец-то видеть. Ты совсем заработалась! Добрый вечер…

– Господин Кемаль, – подсказала Айше. – Ты уже с ним встречалась, он…

– Конечно-конечно, я помню. Это же было только вчера, – София улыбнулась полицейскому, и он, как и вчера, подумал, какая у этой уже немолодой круглолицей женщины хорошая улыбка. Почти как у Айше, но без… без чего? без ее очарования? без загадки? ну, в общем, не такая, как у Айше.

– Извините, что не запомнила, как вас зовут. Проходите, пожалуйста, в гостиную. Эрим, – обернулась она к сыну, следовавшему за ними, – тебе пора спать.

– Но я должен узнать про бандитов! – возмутился мальчик. – Вы их поймали?

– Пока нет, Эрим. Ловим.

– А зачем вы пришли к нам? Разве вы не сами их ловите?

– Эрим, я же не единственный полицейский в городе. Не волнуйся, бандитов обязательно поймают.

– А вас, что же, не взяли их ловить? – разочарованно и презрительно спросил мальчик.

– Эрим! – предупреждающе повысила голос София. – Не вмешивайся в разговор и иди спать. Сейчас же!

Эрим собирался уже громко выразить свое возмущение, когда заговорил Кемаль:

– Ничего, госпожа София. Я сейчас ему все объясню. Дело в том, Эрим, что никто пока не знает, каких бандитов ловить. Все сидят и ждут, когда я скажу, где их искать. А я должен это выяснить, поэтому хожу и всех обо всем расспрашиваю. Может быть, и ты сможешь помочь.

– Я?! Здорово! А как? Я хочу помочь! Только я не видел бандитов.

– А кого ты видел, когда змея запускал?

– Никого, – убежденно заявил Эрим. – Когда я змея запускал, ни одного бандита здесь не было.

– Эрим, а бандиты – они какие?

«Хороший вопрос», – подумала Айше. Вот бы всем это знать!

Между тем София встревожено поглядывала на соседку, словно пытаясь понять, что происходит и чем ей все это грозит. Айше ответила ей подбадривающим взглядом и легкой улыбкой, но это мало что объясняло.

– Бандиты – они понятно какие! – рассуждал тем временем мальчик, сопровождая свое описание жестикуляцией и устрашающей мимикой. – У них пистолеты, или ружья, или пулеметы… – Эрим был нормальным современным мальчишкой, выросшим при включенном телевизоре, поэтому список оружия занял у него еще несколько минут. Кемаль терпеливо слушал.

– Он мне сказал, что позавчера змея запускал, – вполголоса пояснила Айше обеспокоенной Софии. – Мог кого-нибудь видеть.

– Значит, пока ничего не выяснили? И кто эта девушка, неизвестно?

Айше промолчала, делая вил, что прислушивается к разговору Кемаля с Эримом.

Мальчика уже удалось направить в нужное русло:

– …тетя сверху с собакой. Быстро погуляла и убежала. И Газель ждала школьный автобус, мы вместе смотрели, а он не ехал. Она плакать стала и маме кричать: мелкота еще! А она ей сказала: сейчас приедет автобус, не плачь. Моя мама, не ее. А она…

– Подожди, Эрим. Ты слишком быстро рассказываешь. Кто еще проходил из твоих соседей, кроме тети с собакой и девочки?

– Тетя Сибел гуляла с коляской. Моя мама не выходила и сказала: после обеда выйдет. Вообще, много людей туда-сюда ходило. Но они же не бандиты, зачем же вы про них-то спрашиваете?

– Просто так. Проверяю, хорошая ли у тебя память.

– Еще какая! Конечно, хорошая.

– Ну-ка, попробуй вспомнить, кто куда ходил после обеда. Сможешь?

– Понятно, смогу.

Однако на этом «показания» мальчика почти закончились: он прекрасно помнил, что ходили «люди», но не мог даже сообщить, мужчины это были или женщины; он помнил, что «люди» ходили в аптеку и из аптеки; помнил, что тетя с собакой, тетя с кошкой и тетя с коляской точно проходили мимо, но было ясно, что это именно те персонажи, которые гуляют регулярно, и ничем нельзя было доказать, что они выходили в тот день, а не в другой. Да и не нужно было доказывать: скорее всего, они и правда выходили, но разве это имеет отношение к убийству? Эрим не видел девушки с фотографии, показанной ему Кемалем, и не мог сообщить, шел ли кто-нибудь по направлению к новому дому.

«Сколько работы, и все впустую, – огорчившись за Кемаля, подумала Айше. – А он умеет с детьми разговаривать. Не прикидывается дурачком, как все взрослые обычно. Ну вот, сейчас начнется самое неприятное!» – поняла она, услышав, что София и Кемаль уже уговорили Эрима отправиться в постель.

Как только мальчик ушел, в комнате повисла неприятная тишина. София чувствовала, что полицейский пришел не ради ее младшего сына, и боялась нарушить молчание. Вдруг она ошибается, и вопросы будут совсем не о том, чего она боится? Скорее бы дождаться этих вопросов и ничего не испортить и не сказать невпопад.

– София, – заговорила Айше, – мы пришли, чтобы попросить тебя помочь. Если ты можешь, конечно.

– Но я же никогда не видела этой девушки, – дружелюбно и абсолютно честно сказала София. – Я уже говорила господину Кемалю. А ты что же – участвуешь в расследовании? – хитро улыбнулась она подруге. Айше прочла в ее понимающем взгляде, что София думает: «Молодец, Айше! Используешь потом в детективе. Ловко ты втерлась в доверие к этому полицейскому! Потом настоящее расследование опишешь!»

– Нет, то есть не совсем. Это не из-за романа. Я тебе потом объясню. Так получилось, что я сказала господину Кемалю, что видела эту девушку в нашем подъезде, но оказалось, что это неправда.

– Как неправда? В нашем подъезде? А кого же ты видела? – стала беспорядочно задавать вопросы София.

– Это долго рассказывать. София, я не хочу играть с тобой в прятки и хитрить, – «Вот оно, начинается», – София внутренне напряглась, – но я случайно узнала, что к тебе во вторник должна была прийти какая-то девушка и не пришла. Это правда?

– Правда, – как можно беззаботнее ответила София. – Ты прослушиваешь мои телефонные разговоры? – пошутила она.

– Нет, конечно. Я случайно узнала. Ладно, не буду врать: мне Эрим сказал. Не бойся, я не ясновидящая.

София видела, что они ждут. Ждут ее собственного добровольного рассказа и не спрашивают ничего, потому что все вероятные вопросы ей самой известны не хуже, чем им. Надо начинать, не затягивая паузу.

Вдруг словно луч осветил все запутанные мысли Софии – и она совершенно точно поняла, что и как надо говорить. «Озарение, точно озарение! – думала она потом, когда ее опасные слушатели ушли. – Как это я смогла без подготовки так складно все изобразить?»

– Я как раз об этом и хотела с тобой посоветоваться. Правда, со вчерашнего дня ситуация изменилась, а вчера я просто вся извелась! Сейчас я все по-человечески расскажу, – взглянула она на Кемаля. – Но вряд ли вам это будет интересно. Дело вот в чем. Мой старший сын вообразил себя модельером. Он, видите ли, непризнанный Пьер Карден. Я эти фантазии до поры до времени поощряла: думала – пусть учится, делом занимается. Он стал к нашей Дениз ходить, она на дизайнера учится, я даже думала, что у них роман. А в понедельник звонит мне какая-то девушка и, чуть не плача, говорит, что Бора собирался с ней обручиться, а теперь, мол, передумал. Потому что женится на француженке и уезжает в Париж! Можете себе представить? – она выжидающе посмотрела на Кемаля и Айше.

– Неужели он вам ничего не говорил? – удивился полицейский.

– А мне Эрим сказал, что он в Англию едет, – почти одновременно с ним произнесла Айше. – Ой, знаешь, я сама в Англию еду! На конференцию, мне потом предлагают чуть ли не докторантуру.

– Да что ты? Поздравляю! Я всегда говорила, что ты умница!

– Ты рассказывай про Бора. Обо мне потом поболтаем.

– Да, ладно. О чем я говорила? Так вот: он женится на француженке и едет завоевывать Париж. Его подружка, которая уже считала себя невестой, разумеется, вся в слезах и чуть не в обмороке. Я ее к себе пригласила, чтобы по телефону не утешать: все-таки это не телефонные разговоры.

– Бора мне никогда ничего не говорит о своих делах, – повернулась она к Кемалю, чтобы ответить на его вопрос. Но фразу, которая в устах всех матерей, жен, сестер и бабушек звучит обиженно и недовольно, она произнесла абсолютно спокойно и почти с гордостью. – Они у меня с детства очень самостоятельные. Но дело не в этом. Девушку эту, подружку Бора, я никогда не видела. И, честно говоря, сама боялась, что ваша убитая, может, и она. Я себе чего только не напридумывала вчера: что она по ошибке пришла не в тот дом, они же одинаковые, а там какие-нибудь рабочие из деревни, которые женщин без тюрбана и шаровар не видели… Я же ее во вторник целый день прождала, из дома не выходила.

– Да, мне Эрим все примерно так и рассказал. Он у тебя на редкость сообразительный.

– Продвинутый. Психологи говорят: «продвинутый ребенок». Я же с ним много занимаюсь. А сегодня Бора позвонил и сказал, что все с его подружкой в порядке; он, мол, ей объяснил, что это фиктивный брак, исключительно ради карьеры, что он вернется или ее в Париж вызовет. При этом мой красавец заявил, что женится он на ней или нет, это еще вопрос. Он якобы ничего определенного и не обещал, но девушку утешил. Вот такие дела.

– Что же вы, госпожа София, мне вчера про свои подозрения не рассказали? Мы могли бы проверить подругу вашего сына, и все бы выяснилось.

– Так ведь я не сразу сообразила. Вы мне показали фото, а про убийство не сказали. Я вам честно ответила, что такой девушки не видела, но я не могла предположить, что это моя девушка. Кто ее будет искать и зачем? Тем более с полицией. Вот когда про убийство узнала – задумалась.

– А как вы, кстати, узнали?

– А как все всё всегда узнают? – улыбнулась София. – Беспроволочный телеграф. Ваши полицейские огородили дом, ходят, ищут – думаете, в соседних домах ничего не узнают? Лично мне Берна, наша аптекарша, сказала. А кто ей – не помню, говорила она или нет.

– Понятно. Ну что ж, госпожа София, извините за беспокойство. Уже поздно, мы пойдем, да? – обратился сыщик к Айше.

– Что вы, совсем не поздно. Хотите чаю? – оживилась вскочившая хозяйка.

– Нет, София, спасибо, – поднялась с кресла Айше. – Мы сегодня были в ресторане, потом сидели у меня; не нужно нам чаю. Послушай, а как ее зовут, эту подружку Бора?

София молчала. Впрочем, это продолжалось всего одну или две секунды, а потом она рассмеялась:

– Представляешь, не помню! Когда она звонила, то почти плакала в трубку, я даже не помню, сказала ли она свое имя. А Бора… господи, как же он ее называл? Нет, правда, не помню. Я-то больше интересовалась его французским проектом. Неужели уедет за границу?

– А где же он познакомился с француженкой? По-моему, это не так просто. На курорте, наверно?

– Да нет, какие курорты! Ему не до пляжей: он же работает. Их Дениз познакомила – разве я не сказала? На одной из своих вечеринок.

– Понятно, – снова кивнул Кемаль. – Спасибо вам, госпожа София. Всего доброго.

– Пока, София. Я к тебе завтра забегу, если время будет.

– Хорошо. Всего доброго.

София открыла дверь, и лестничная площадка осветилась небольшой лампой, висевшей в ее полупустой прихожей, а Кемаль, нажав выключатель света на лестнице, оказался перед труднейшим выбором. Больше всего ему хотелось пойти пешком вверх, до квартиры Айше, и чтобы лампочки гасли, когда они окажутся между этажами, и чтобы она держалась за его руку, и чтобы ее напугала еще какая-нибудь ненормальная старуха, и чтобы… Но как проделать это, не показавшись навязчивым и невоспитанным, и к тому же на глазах у Софии, которая, по всей вероятности, ожидает, что он выйдет из подъезда на улицу? Хорошо ли будет, если едва знакомый мужчина отправится после десяти вечера с одинокой молодой женщиной к ней в квартиру – даже если он, в силу своей старомодной порядочности, всего-навсего собирается проводить ее до квартиры? Да и как отпустить ее одну – с нижнего этажа до ее квартиры… мало ли что может случиться.

Его сомнения разрешились самым неожиданным образом.

– Счастливо, София. Нам еще надо к Сибел зайти и глянуть, не объявилась ли Дениз, – сказала Айше. И, не обращая внимания на Кемаля, направилась к лестнице мимо почтовых ящиков.

– До свидания, госпожа София, – в очередной раз попрощался сыщик, следуя за ней и ничем не выдавая своего удивления.

Дверь Софии, после ее очередной вежливой реплики, наконец-то закрылась. Айше мгновенно остановилась, и ее глаза за очками показались ему огромными.

– Может, поедем на лифте? – шепотом спросила она. – По крайней мере, никаких сумасшедших не встретим.

– Как хотите, – тоже шепотом ответил Кемаль. И, дойдя до первого этажа, они вызвали ленивый медлительный лифт.

– А она ни слова не сказала про гороскопы, – уже в кабине заметил он. – Не такой уж она одержимый астролог.

– Это странно. Видимо, она думает совсем о другом. И всерьез думает, если даже не говорит о гороскопах. И она лжет.

Глава 19. Перфекционистка

– Лжет? Вы так уверены?

– Я, конечно, не очень хороший психолог. Наверное, я зря это про нее сказала. Как-то само собой вырвалось. Я вообще-то всегда думала, что она не из тех, кто лжет.

– Да, вы это говорили. А почему вы решили, что она сейчас лгала?

– Не знаю. Показалось.

Они стояли рядом в кабине лифта и оба бессмысленно смотрели на загорающиеся на табло цифры: два, три, четыре…

– Странно, что в таком небольшом доме есть лифт, – просто чтобы что-то произнести, сказал Кемаль.

– Разве странно? Я как-то не задумывалась. Я же пешком хожу. А в том доме, – зная, что он сразу поймет, в каком, спросила Айше, – есть лифт или нет?

– Вы же там были.

– Ну и что? Я не помню. Мы шли по лестнице. Если он и есть, он, наверное, еще не работал.

– Совершенно верно: есть и не работает. Так что жертва и убийца им не пользовались.

Оказавшись у двери Айше, Кемаль начал прощаться.

– Перестаньте, – поморщилась она. – Не для того же вы поднимались сюда, чтобы сказать мне «до свидания». Еще не поздно. Проходите, поговорим. Вы же этого хотите.

– А говорите, что вы плохой психолог. Интуиция у вас удивительная.

Она распахнула дверь и увидела квадратик белой бумаги, по-видимому, подсунутый под дверь.

«Ай, что случилось? Где ты пропадаешь? Зайди обязательно! С.»

– Это от Сибел. Надо ей позвонить. Но очень не хочется.

– Не хочется – не звоните, – откликнулся Кемаль.

– Давайте выпьем кофе! – предложила Айше.

– С удовольствием.

Они переглянулись, одновременно вспомнив то единодушие, с которым они отказались от чая и кофе у Софии.

– А могли бы, между прочим, сидеть себе с комфортом и ждать, пока нам все подадут, – сказала Айше. – Правда, вам-то ничего не грозит: вы же в гостях.

– Почему же? Я прекрасно могу помочь. Я много лет живу один и привык все делать сам.

– Женившись, все мужчины от этого быстро отвыкают.

– Вовсе нет, госпожа феминистка. Я не отвыкну.

– Вы не можете знать заранее. Вдруг ваша жена будет образцовая домохозяйка, станет вас баловать и не позволит притронуться ни к одной кастрюле?

– Я ни за что не женюсь на образцовой домохозяйке.

– Вот как? – Айше с интересом подняла глаза от кофейных чашек, которые она доставала из буфета. – А разве это не мечта каждого мужчины?

– Это мечта не каждого мужчины, а только некоторых. Лично я с такой женой умер бы от скуки. А вы, наверно, развелись с мужем из-за того, что он пытался запереть вас на кухне?

– Нет, он не пытался. Это долгая и малоинтересная история, если вы имеете в виду причины нашего развода. Раньше я любила ее всем рассказывать, но это прошло.

– Извините, я не хотел задавать бестактных вопросов.

– А вы и не задавали. Говоря коротко, я развелась потому, что мой муж был ревнив и не признавал за мной права на самостоятельную жизнь. При этом я никогда не собиралась ему изменять или хоть в чем-то его обманывать. Но он установил за мной непрерывную слежку, устраивал сцены, не разрешал мне встречаться с друзьями без него. Даже с моим старым профессором! Я выдержала ровно месяц такой жизни, а потом ушла.

– Через месяц? Да вы героическая женщина, госпожа Айше! И вы не пытались изменить ситуацию?

– А как можно ее изменить? Только изменив его или себя. А человека не переделаешь.

Кофе уже начал пениться, и Айше стала разливать его по чашкам, когда раздался негромкий стук.

– Это в дверь стучат? – спросил Кемаль испуганно замершую Айше.

– Кажется, да. Я сейчас открою, – она так и не разлила кофе, а когда ставила джезву на стол, рука ее чуть дрогнула.

– Я с вами, – тут же направился в прихожую Кемаль, – а то вас опять кто-нибудь напугает.

Стук в дверь повторился.

– Кто там? – нетвердым голосом спросила Айше.

– Ай, это я, открывай! – услышала она в ответ и, мысленно обругав себя за беспочвенные и беспричинные страхи, открыла дверь.

– Ты что, не нашла мою записку? – начала Сибел, но замолчала, увидев, что хозяйка не одна. – Ой, добрый вечер. Я думала, у тебя никого нет.

Она подозрительно посмотрела на Кемаля.

– Это господин Кемаль, полицейский.

– А, – с облегчением вздохнула Сибел, – а я смотрю и не пойму, где я вас видела. Подумала даже, что забыла, как зовут знакомого. Как ваше расследование? Мой муж мне сказал, что ту девушку убили в нашей будущей квартире. Это правда?

– Да, госпожа Сибел, правда.

– Сибел, – решительно и серьезно сказала Айше, – я всё рассказала господину Кемалю. Всё-всё! – повторила она, чтобы дать подруге время собраться с мыслями. – И ты тоже должна сказать всю правду. Хотя бы здесь и сейчас. Это же не официальный допрос, понимаешь? Но от того, кто из нас и когда видел эту девушку, многое зависит. Это же расследование убийства, серьезное дело…

– Да-да, конечно, – как-то машинально ответила Сибел, проходя в гостиную. Кемаль заметил, что она быстро взглянула на наручные часы. – Только у меня совсем немного времени: я уложила младших и должна сделать еще кое-какие дела.

– Тогда, если позволите, я сразу задам вам несколько вопросов? – взял инициативу в свои руки Кемаль.

– Задавайте, – кивнула женщина. «Интересно, сколько ей лет? Как Айше или больше? Они учились в одном университете, но в разное время – как она сказала. Красивая женщина, хотя… по-другому красивая. Похоже, я теперь всех женщин буду сравнивать с Айше. Наваждение какое-то! Влюбился я в нее, что ли?» – но долго размышлять ему было некогда.

– Расскажите, пожалуйста, всю вашу историю сначала – без участия Айше («Надо было сказать «госпожи», но уже поздно. Будем надеяться, она этого не заметила», – однако собственная невнимательность Кемалю не понравилась). Вы, конечно, понимаете, что важны все детали.

– Разумеется, – быстро и четко ответила Сибел. – Можете не трудиться и не объяснять очевидное. Я так поняла, что вы уже знаете, какие причины побудили меня обратиться к Айше. Вы можете считать их неважными и непонятными, но любая женщина меня поймет.

– Не любая, – тут же заявила ее подруга, внося в гостиную две чашки кофе. – Извини, мы собирались пить кофе. Хочешь тоже?

– Нет-нет, я тороплюсь. Муж поехал к матери, дети дома одни. Так вот: любая женщина – нормальная, а не феминистка! – не удержалась от язвительной реплики Сибел, – меня поймет. Об убийстве я не знала, я думала: просто кто-то ищет не вернувшуюся домой дочь или сестру. Знала бы правду – не стала бы впутывать в это дело Айше. И Мехмету бы все по-человечески объяснила. Зря вы, господин Кемаль, сразу мне не сказали, в чем дело. Не стоит не принимать всерьез домохозяек.

– Я и не думал не принимать вас всерьез, госпожа Сибел, – запротестовал было Кемаль, но Сибел продолжала говорить, не обратив никакого внимания на его реплику:

– Итак, основное вы знаете. Я ее видела. Время и место: вторник, шесть – шесть десять вечера, около почтовых ящиков. Думаю, Айше ничего не придумала и не перепутала. Что конкретно вас интересует?

Она говорила так, словно сама вела допрос или диктовала условие задачи студенту.

– Пока, пожалуй, больше ничего. Я рад, что вы согласились на сотрудничество. Если вопросы появятся, вы позволите мне…

– Да, конечно. Я же сказала: я готова быть свидетельницей, – не дослушав вопроса, ответила на него Сибел.

«А с ней, наверно, нелегко ужиться, – мелькнуло в голове у Кемаля. – Из тех, кто всегда все знает и умеет. И вроде ведь приятная женщина, и умная, но… черт ее знает, какая-то она… железная. Как Айше сказала? Перфекционистка? Да, от «perfect». Понятно, что ее муж заводит интрижки с безмозглыми красотками. Она утомительна и слишком правильна, что ли…»

– Сибел, у нас еще есть вопросы, только совсем другие, – вмешалась вдруг Айше. – Ты все-таки собираешься покупать эту квартиру?

– Конечно, а почему бы нет? Я не суеверна и не придаю значения такой ерунде. Ты думаешь, там будет бродить привидение? – как-то чересчур легкомысленно пошутила Сибел. – Ты мне, кстати, контракт от брата привезла?

– В нем-то все и дело, – начала Айше, и Кемаль был практически уверен, что сейчас она выложит все интересующие ее вопросы: кто клал контракт в папку? Кто брал в руки эту папку? И главное: не засовывала ли она, Сибел, маленький желтенький листочек с номером телефона в эту злосчастную папку?

Вместо этого Айше спросила:

– Как тебя угораздило составить такой глупый проект контракта? Там же ошибка на ошибке. Ты отдаешь аванс, не получая абсолютно никаких гарантий, даже без учета инфляции… Ты же во всем этом разбираешься не хуже любого адвоката, разве нет?

Сибел во все глаза смотрела на подругу. То ли она была изумлена странным вопросом, в то время как ожидала услышать нечто совсем иное, то ли ее поразили слова «аванс» и «инфляция» из уст непрактичной Айше, то ли она была озадачена тем, что ее проект оказался далеким от идеала, то ли ее взволновало что-то иное?

– А почему тебя интересует мой контракт? Как могла, так и составила! Твой Мустафа все исправит. Это он тебе сказал, что проект глупый?

– Что ты! Адвокаты так не выражаются! Он тебе не звонил вечером?

– Вечером нет. Он звонил днем – сказать, что все бумаги у тебя. А почему он должен был звонить вечером?

– Потому что он вечером узнал, что папку с твоим контрактом забирает полиция в качестве улики.

– Улики? Какой улики?! – Сибел перевела взгляд на Кемаля, словно призывая его подтвердить или опровергнуть (лучше опровергнуть!) это нелепое заявление.

– Все правильно, госпожа Сибел. Ваша папка у меня. Завтра к вам придут взять отпечатки пальцев. Вы можете точно сказать, кто, кроме вас, к ней прикасался?

– Ну, мой муж, конечно. Он же отвозил контракт адвокату. А почему…

– Одну минуточку. Госпожа Сибел, опишите, пожалуйста, вашу папку. Чтобы мы были уверены, что ваши документы не переложили в другую.

– Вообще-то, мне хотелось бы понять, в чем дело. Но я так поняла, что сообщать информацию не в ваших правилах. Вы хотите ее получить, ничего не давая взамен, да?

Тон Сибел был недовольным и обиженным.

– Да нет же, Сибел, не обижайся. Ты только опиши, пожалуйста, свою папку, и я тебе все объясню.

– Обычная пластиковая папка, – пожала плечами Сибел. – С одной стороны прозрачная, с другой вроде белая. Или какая-то светлая. У меня дома куча этих папок: в красных – лекции, в синих – готовые главы учебника, в желтых – незаконченные главы и всякие наброски. И есть еще разные папки без системы: то Мехмет с работы принесет, то Мелисса купит для школы. Я абсолютно уверена, что не положила бы бумаги для адвоката ни в красную, ни в синюю, ни в желтую папку.

– Вашему порядку можно позавидовать, госпожа Сибел. Это действительно белая папка. Хотя, как я понимаю, ничто не помешает вам сказать, что она не ваша.

– Зачем мне это говорить? Кроме того, вы же проверите отпечатки пальцев: если мои там есть, то и папка моя. Правильно?

– Что и требовалось доказать. Кажется, математики так выражаются?

– Так. А что вы нашли в моей папке? Удавку?

Айше невольно вздрогнула. Как-то нехорошо прозвучало это слово, злобно.

– Что ты на меня так смотришь? Мне Мехмет сказал, что ее чем-то задушили.

– Да, задушили. Но, мне кажется, ты напрасно так шутишь. Ты знаешь, что она была беременна?

– Нет, конечно. Откуда мне знать? Это тебе известны тайны следствия, – Сибел внимательно взглянула на Айше и перевела взгляд на Кемаля. – А как все это нравится Октаю? Я видела его машину совсем недавно – он, что, уже уехал?

«Все-таки женщины такие ехидны! Даже порядочные, приличные, нормальные женщины. Особенно они!» – подумал сыщик.

Айше, словно не обратив внимания на выпад подруги и следуя какой-то своей собственно логике, спросила:

– А ты знаешь номер его мобильного телефона?

– Октая? Знаю, конечно. А ты разве нет?..

– Я имею в виду: знаешь ли ты его наизусть? Если увидишь номер на бумажке – узнаешь чей?

Сибел на секунду нахмурила тонко выщипанные, красивые брови, взгляд ее сосредоточился на одной ей видимой точке, и она уверенно начала перечислять цифры длинного номера.

– …сорок пять, – закончила она. – Я же математик, у меня профессиональные отношения с цифрами. Но, может быть, мне кто-нибудь все-таки объяснит, в чем дело? При чем здесь Октай? И я хотела бы по крайней мере взглянуть на свой контракт: мне на днях с домовладельцем встречаться. Я должна знать, что там надо исправить.

– Я вам его покажу, госпожа Сибел. Только пожалуйста…

– Я не буду притрагиваться к страницам, – снова не дослушав, сказала Сибел. – Я тоже смотрю детективы, да вы и сами говорили про отпечатки пальцев.

Она скосила глаза на наручные часы.

– У меня осталось самое большее десять минут. А я так ничего и не поняла. Зачем вам номер Октая?

«Похоже, этот красавец ее интересует больше, чем нужно, – подумал Кемаль. – Значит, у мадам есть-таки уязвимое место. А вдруг… может, у них любовь была? И про эту девицу она что-то знала? Но мне пока нечем ее припугнуть, а просто так такую с толку не собьешь. Если только про шесть часов ей сказать… Нет, лучше этот козырь пока приберечь: пусть думает, что ей верят, и расслабится. Вот бы Айше тоже промолчала – было бы замечательно!»

– …и как этот листочек оказался в твоей папке – пока непонятно, – говорила в это время Айше.

– А как тебе-то пришло в голову, что это улика? Подумаешь, номер телефона. Мустафа же его тоже видел, да? И, как я понимаю, не побежал с ним в полицию.

– Я тоже не побежала. Я случайно достала эту папку из сумки в присутствии господина Кемаля и уронила. Все листы рассыпались, мы стали их собирать и увидели тот листочек. Господин Кемаль и обратил на него внимание, а вовсе не я.

– Что же вы нашу красавицу не арестовали? – насмешливо улыбнулась Сибел. – Папка вынута из ее сумки, номер принадлежит ее жениху… А почерк там чей, вы определили?

– Пока нет, госпожа Сибел, завтра отдам экспертам. Но если на глаз: это тот же почерк, что отпечатался в блокноте убитой. А госпожу Айше я не арестовал потому, что у меня нет таких полномочий. К тому же листок не мог просто попасть в папку из ее сумки: он был приклеен к внутренней стороне обложки. Кто-то это сделал намеренно. Может быть, и госпожа Айше. Однако арестовывать ее преждевременно. Так же, как вас.

– Меня? – самоуверенно вскинула подбородок Сибел. – Когда я отдавала папку мужу, там не было никаких листочков. Докажите обратное. Если сможете. И вообще, вся эта история похожа на бред сумасшедшего. Мне пора идти. Я могу взглянуть на контракт? – вернулась она к своей первоначальной мысли. Видимо, это действительно казалось ей важным.

Кемаль вышел в прихожую и принес свой портфель, который почему-то не оставил в машине, как он делал обычно. Там была и папка с контрактом и желтеньким листочком, и туда же он положил фотографию Айше – рядом с увеличенным фото убитой девушки. Как ее звали? Аксу? Если доктор сказал правду.

Осторожно взяв папку за края, он положил ее перед Сибел на низкий стеклянный столик и быстро захлопнул крышку портфеля, чтобы она не увидела фотографии. Рано пока. А может, и вообще не надо ей знать, кого ее муж возил на дачу. Зачем портить женщине жизнь? К тому же неизвестно пока, не Октай ли возил девушку туда. Или от этой информации Сибел будет еще хуже?

Она взяла листы с напечатанным текстом за самые края – точно так же, как делал это сам Кемаль. Умная женщина, ничего не скажешь. И быстро соображает. Слишком быстро. Она бросила лишь несколько внимательных взглядов на сделанные карандашом пометки, несколько раз кивнула головой, словно соглашаясь со всеми замечаниями или принимая их к сведению, и вернула папку Кемалю.

Даже не полюбопытствовав взглянуть на злополучный листочек из сумочки убитой женщины. Железная леди, да.

Она встала:

– Я пойду, Айше. Пора. Если что-нибудь нужно, заходите, господин Кемаль.

– Не будешь захлопывать дверь перед его носом? – подала голос Айше.

– Не буду, – Сибел улыбнулась приятной, располагающей улыбкой. Глядя на эту улыбку, Айше вдруг вернулась мыслью к обыкновенной, не детективной жизни и вспомнила:

– А тебе Катя привезла подарки. Вот, – указала она на лежащие со вчерашнего вечера в гостиной свертки. – Я чуть не забыла. Она в Анталью улетела и просила передать.

– Она, между прочим, не улетела. Я ее сегодня видела. Сидит плачет.

– Что-нибудь случилось? Не с… со здоровьем? – Кемаля всегда забавляло, как женщины в присутствии мужчин обсуждают проблемы беременности или гинекологии. Айше встревожено ждала ответа.

– Да нет. Она с мужем поссорилась. Точнее, со свекровью. Побежала к тебе жаловаться – как к феминистке-единомышленнице, наверное! – но тебя не было, а я как раз возвращалась с прогулки.

– И что же случилось?

– На мой взгляд – ничего. Вроде ее свекровь захотела тоже поехать с ними в Анталью, а Катя заявила, что тогда она не поедет. Вот и все. Теперь сидит плачет.

– Ей же нельзя нервничать! Надо к ней сходить! Хотя нет… поздно уже…

– Да, поздно, Ай, все, я побежала! – Сибел взяла свертки с подарками и действительно побежала – сначала по коридору, потом вниз по лестнице. Было даже непонятно, когда она успела включить свет – на бегу, что ли? Чтобы не терять ни секунды?

– Видели? – с какой-то странной гордостью спросила Айше, закрыв входную дверь. – Образцовая жена, хозяйка, мать. Вы ей нарочно не сказали про дачу?

– Да, я подумал, может, удастся обойтись без этого? Зачем ей знать? Многие жены ничего не знают о проделках мужей и счастливы.

– Значит, вы верите Октаю? А вдруг все-таки это его подружка?

– Если и так, то бывшая. Вы-то ведь не могли бы не заметить невнимания или лжи. У вас интуиция.

– Да какая у меня интуиция?! Вы стали говорить, как наша София.

– Как София сегодня не говорила, да? А интуиция у вас есть. Например, вы придумали интереснейший вопрос и задали его в самый подходящий момент.

– Да? Какой? – удивилась Айше.

– Как это она умудрилась составить такой глупый контракт.

– Разве это интересный вопрос? Он у меня как-то сам собой вырвался. Если бы я минуту другую подумала, я бы его вообще не задала.

– И напрасно. Он ее здорово озадачил, вы заметили?

– Заметила. Как будто она ожидала другого вопроса, да?

– Похоже на то. Вы могли бы вести самостоятельное расследование. У вас в романе, конечно, женщина-сыщик?

– Нет.

– Нет? Странно. Я думал, что вы отчасти ради этого пишете роман. Чтобы показать умную, привлекательную, современную женщину, такую, как вы, которая раскрывает сложное, запутанное преступление. Неужели у вас нет такой героини?

Айше была рада, что он заговорил о литературе.

Подобно тому, как ее брат мог часами рассуждать о статьях законов и о разных хитросплетениях и перипетиях в делах своих клиентов (разумеется, не называя имен и соблюдая профессиональную тайну!), – так Айше могла рассказывать о делах литературных: те же коллизии, те же «кто? где? когда?», те же психологические и юридические казусы, только не надо ничего скрывать. Ибо тех, о ком говорила она, никогда в природе не существовало. И ей и многим ее коллегам интереснее было обсуждать этих ненастоящих людей и ненастоящие события, кем-то когда-то придуманные для развлечения людей настоящих. Или считающих себя таковыми?

– Я сначала думала, что она будет, – ответила она на вопрос Кемаля о главной героине, – даже хотела писать от первого лица: «я». Но потом оказалось, что все не так просто: приходится в каждое действующее лицо вкладывать часть себя. Может быть, я не очень талантливый писатель и не могу придумать полностью новую личность. А может, все так создают свои образы, кто знает? Я сто раз повторяла на лекции слова Флобера: «Эмма Бовари – это я», – но поняла их смысл, только когда стала сама писать. «Все мои персонажи – это я», – гордо скажу я, когда буду знаменитым автором бестселлера и буду давать интервью.

– А журналист вас спросит, – в тон ей продолжил увлеченный (неожиданно для себя – увлеченный!) разговором на постороннюю тему Кемаль, – «И убийца – это вы? И жертва?»

– Да, – посерьезнела Айше. – Как ни странно. У меня в начале романа почти все персонажи примеряют себя на роль убийцы: каждому очень мешает один человек. И каждый думает: его (точнее, ее) надо убить – это единственный выход. Вы же сами говорили, что в определенных условиях убийцей может стать кто угодно. Вот и я стала – в качестве автора. А женщину-сыщика создать не так просто.

– Почему? По-моему, их немало – даже в кино.

– В том-то и дело. Женщина, расследующая преступление, а тем более не одно преступление, должна отвечать нескольким требованиям. Я не имею в виду, что она должна быть как-то особенно умна и проницательна. Я говорю о чисто сюжетных требованиях – чтобы попытка не выглядела жалкой подделкой под литературу. Первое: она, эта женщина, должна мотивированно сталкиваться с преступлениями на своем, скажем «высоким штилем», жизненном пути. То есть она должна работать в полиции, или быть частным детективом, или адвокатом, или как минимум секретаршей детектива или адвоката, или журналисткой, отвечающей за криминальную хронику, так? И почти все эти варианты в литературе использованы. Плохо или хорошо – это другой вопрос. Один роман так и называется «Не женское дело». Там героиня – частный сыщик. И Катя говорила, что в России есть сейчас популярная писательница: у нее главная героиня работает в полиции.

– Вы не учли еще одну возможность… – начал было Кемаль.

– Я вас сразу перебью, как Сибел. Ладно? Я учла эту возможность. Женщина может быть женой полицейского, или детектива, или адвоката. Вы это хотели предложить? Это тоже вчерашний день. У Найо Марш, например, героиня – художница, а муж ее работает в Скотланд-Ярде. Причем занимает там весьма солидный пост – чтобы ему не возбранялось делиться всеми секретами с женой, и привлекать ее к расследованиям, и самому спешить ей на помощь, если она оказывается в доме с убийством. Кстати, необязательно быть и женой: у знаменитой мисс Марпл, если вы помните, был племянник из полиции. Или еще какой-то дальний родственник. Надо же как-то разумно мотивировать, почему эта старушка вечно в курсе всех событий и почему ее полицейские слушают. Хоть иногда и не сразу, но принимают ее всерьез.

– Вы основательно подкованы теоретически, да?

– Я же литературовед. И я уже вам говорила, что люблю детективы.

– А каким еще условиям должна отвечать героиня-сыщик?

– Она должна быть обоснованно одинока.

Кемаль удивился:

– Почему непременно одинока? И что значит «обоснованно»?

– Женщина, имеющая мужа и детей (особенно если муж не полицейский), может расследовать преступление один-единственный раз: когда оно ее непосредственно касается или угрожает ее спокойствию. А если нет – она захлопнет дверь перед любой посторонней проблемой, как наша Сибел. Да хоть на примере нашего дома посмотрите: кто охотно вмешивается в ваши дела и интересуется происходящим? Разве Сибел? Только когда ее лично что-то задело. София? Она, по-моему, боится, что тут замешан ее сын. Фатош? Вовсе нет. Интересуются одинокие: госпожа Мерием вон даже помешалась, кажется, на этом убийстве, и я целый день сегодня только об этом и думаю.

– Допустим, вы правы…

– Конечно, права, без всяких «допустим». В профессиональной области я сама – перфекционистка. Что значит «обоснованно»? Должно же быть для читателя какое-то объяснение, почему эта женщина одна. Причем долгое время – если писать не один роман, а серию. Что это за женщина? Старая дева – хорошо, но использовано. Совсем молодая девушка, которая потом сможет стать не одинокой? Неплохо, даже завлекательно. Но где ей взять проницательность и жизненный опыт для расследования? К тому же читателям захочется ее «пристроить»: выдать замуж, и тогда детектив рискует превратиться в любовный роман. Какие еще варианты? «Синий чулок», помешанный на работе? Тогда она должна работать с преступлениями, то есть попадает в нашу первую группу: сыщики, адвокаты и так далее. Инвалид? Хорошо, но для серии не годится: где ей взять преступления? Безнадежная уродина? Читателям не понравится, да и автор не сможет совсем лишить ее привлекательности. Умная женщина не бывает непривлекательной – вы согласны?

– Не уверен, – не захотел согласиться Кемаль. – Обычно считается, что женщины делятся на красивых и умных.

– Женщины делятся на красивых и глупых. Если женщина умна, по-настоящему умна, а не просто образованна, то вам и недостатки ее внешности покажутся интересными. Или вы их не заметите.

– Я был прав: вы могли бы не только самостоятельно вести расследование, но, пожалуй, и стать премьер-министром. И недостатков ваших я не вижу, – весело признал себя побежденным Кемаль.

– Вы все шутите, а я знаю, что это правда. И расследование ваше я вести не собираюсь. Чем я могу вам помочь? Ничем. Что могла – вспомнила. Кажется, больше я действительно ничего не знаю.

Айше говорила эти слова, пытаясь убедить саму себя.

Ей, вопреки очевидному, казалось, что она что-то упустила, проглядела, недопоняла, недовспомнила. Если бы сесть перед чистым листом бумаги и записать все слова, и жесты, и интонации, которые вчера и сегодня озадачили ее или вызвали смутное необъяснимое беспокойство, то, может быть, удалось бы это что-то понять?

– А вы знаете, который час? – вдруг смущенно спросил Кемаль и решительно поднялся с кресла. Уходить не хотелось. Но завтра им обоим на работу: заниматься каждому своими делами, жить своей жизнью. Вот если бы было можно… – Если можно, я зайду к вам завтра вечером?

Он сам удивился неприличию своего вопроса. Ведь ей надо выяснить отношения с женихом; хоть она и пытается доказать, что с ним все кончено, но он не имеет права в это верить. Их отношениям явно не один день, Айше была чем-то обижена, да и ревновала, и кто знает, как все это закончится? Это Октай должен прийти завтра вечером и просить у нее прощения – даже если не за что. Октай, а не он, Кемаль. Но…

– Конечно, я буду рада, – спокойно взглянула ему в глаза Айше. – Я вернусь после семи. Только ужина не обещаю.

– Что вы, что вы, совсем не нужно никакого ужина, – заторопился от счастья Кемаль. – Хотите, я куплю торт?

– Торт? – удивилась Айше. – Зачем? Купите, если хотите… А вы расскажете мне, зачем вас зовет мой сосед?

– Конечно. Вы будете как та героиня, которой родственник-полицейский, нарушая все правила, изливает душу. Хотите?

– Хочу.

Она помолчала.

– Я хотела бы попробовать – знаете что? – нерешительно заговорила она, – попробовать записать разные мелочи, которые мне почему-то в этом деле не нравились. Или не то что не нравились, но как-то останавливали внимание, прицеплялись ко мне. Может быть, я завтра все это запишу, а вы мне поможете вспомнить – как про фото. Я бы не вспомнила, если бы вы весь наш разговор не повторили. И сама бы измучилась, и у вас не было бы нужной информации. Мне все почему-то кажется, что в этой истории есть что-то… Я знаю, что сама себе противоречу: только что говорила, что ничем не могу помочь, и тут же говорю другое. Но ничего не поделаешь: я, наверное, перенервничала и запуталась.

– Вас госпожа Мерием напугала. Ей, похоже, приснилось что-то. Во всяком случае, ничего дельного она не сказала.

– Она сказала, чтобы я молчала. Что это значит, а? Кто мне позвонит, если я не буду молчать? А я даже не знаю, о чем молчать! Кошмар какой-то. Поэтому я и хочу все-все записать и проанализировать. Вы поможете мне, да?

– Зачем вы спрашиваете? Вы же знаете, Айше, что помогу, – он говорил серьезнее, чем сам хотел бы говорить, и серьезнее, чем она ожидала. – Если вы боитесь, я могу остаться здесь, в гостиной, до утра. Вы же совсем одна.

– Нет-нет, чего мне бояться? Ночью я никому не открою, а утром уйду на работу. Я привыкла быть одна, спасибо.

Она произносила свои фразы торопливо и вымученно.

Именно сейчас ей очень не хотелось оставаться одной. Хотя говорила она чистую правду: она привыкла часто быть одна, да и бояться нечего. Чего, кого ей бояться? Мерием? Это смешно. Какого-то таинственного звонка? Так это, скорее всего, плод фантазии беспокойной старушки. Неизвестного убийцу? А чем, собственно, Айше ему мешает? Если девушка по имени Аксу чем-то ему мешала и он ее задушил, то это вовсе не значит, что ему понадобится душить еще кого-то.

Но одной оставаться все-таки не хотелось. Жаль, что Октай… да, а что – Октай? Если бы все было, как раньше, то хорошо бы, чтобы он был здесь. Но ведь все уже не так, как раньше. Разве я хочу, чтобы он был здесь? Может, и правда – попросить этого полицейского переночевать в гостиной? На приличия наплевать, но перед ним неудобно: от кого ей нужна защита? Подумает еще, что я всегда такая нервная, как тогда на лестнице.

– Нет, спасибо, не нужно, – еще раз повторила Айше на его предложение.

Оставшись одна, она вернулась в свою голубую гостиную и выключила свет.

За окном была уже полная тьма, в которой яркими точками светились огни: как стая светлячков – окна коттеджей на берегу, а после черного провала, в котором плескалось невидимое ночное море, как нитка искрящихся бус – огни противоположного берега залива.

«Как Сибел может не любить Измир?! Даже в темноте – какая красота! Впрочем, я, конечно, необъективна. Она же не здесь выросла. А ее девочки будут его любить. Как я. Что-то было сегодня неприятное сказано о ее детях? Кажется, у Софии? Да, Газель плакала… Нет, еще что-то. Лолита? Да, о Мелиссе. Почему это было мне неприятно? Нет, я уже ничего не соображаю, надо завтра и правда все записать. Может, и нет во всем этом ничего важного. И никакой интуиции нет…»

Если интуиции нет, то зачем, спрашивается, было Айше смотреть на телефон?

Она ведь несла чашки и пепельницу на кухню, и оглядываться на телефонный аппарат ей было совершенно ни к чему. Но она оглянулась. И он зазвонил. Тотчас же, словно отвечая на ее взгляд. Или ожидая ее взгляда.

Айше заметалась. В прямом смысле слова. Оказавшись в полутемном коридоре, куда свет падал только из кухни, нагруженная собранными в темноте гостиной, кое-как поставленными друг на друга кофейными чашками и полной окурков и пепла пепельницей, обеспокоенная этим поздним и почему-то неприятным и пугающе громким звонком, она не знала, куда деть всю эту посуду, бежать ли на кухню или обратно в гостиную, или к телефону вместе со всеми этими предметами и уже там решать, как освободить хоть одну руку и какую именно.

Чашки угрожающе звенели. Второй звонок застал Айше в попытке удержать их шаткое равновесие. А перед третьим она не нашла ничего лучшего, как поставить все, что было в руках, прямо на пол в коридоре и бросилась к аппарату.

– Слушаю.

– Айше, добрый вечер, это я, Мерием, – соседка говорила тихо, еле слышно, почти шептала. – Я вас, наверное, испугала на лестнице?

– Да нет, не очень. Просто это было несколько неожиданно. И к тому же, госпожа Мерием, я так и не поняла, что вы хотели сказать.

– Я и звоню, чтобы объяснить. И предупредить.

– Простите, вы не могли бы говорить погромче? Я вас почти не слышу.

– Вы не знаете, какая в нашем доме акустика. А я знаю. Если я буду говорить громче, меня могут услышать.

Айше с трудом разбирала слова. «Могут услышать»? Или «может услышать»? Или «может быть, услышат»?

– Кто может услышать?

– Кто угодно на лестнице.

«А ведь она права. Кемаль же услышал, как я говорила с Сибел. Но чего она боится? Что такого она может сказать, чего нельзя услышать?»

– Эту девушку не убили, – вдруг заявила старая дама. – Она сама мне сказала.

– То есть как «не убили»? Кто вам сказал? Как не убили, если обнаружен труп, и уже сделано вскрытие, и совершенно очевидно, что она задушена?

– Вы думаете, я сошла с ума? Она позвонила не так давно, почти перед тем, как я столкнулась с вами на лестнице, и сказала: «Забудь, что ты меня видела. Я знаю, это ты придумала, будто я ходила к твоей соседке Дениз. Я к ней не ходила. Лучше придумай другую историю», – и все в таком роде. Айше, я боюсь! Я не сумасшедшая и не очень-то верю во всякие призраки и привидения. Значит, она жива, если звонила?

– Что вы говорите, госпожа Мерием, подумайте сами! Ту девушку убили, понимаете? Она не могла звонить. Мало ли кто мог это сделать? Но это был живой человек, поймите, абсолютно живой! Как вы и я.

– Зачем же тогда?.. – голос Мерием дрожал и срывался.

– Я не знаю, это скорее всего шутка, жестокая, конечно, но шутка.

– По-моему, так не шутят. И зачем, зачем?! И разве кто-нибудь знал, что именно я сказала полиции? – в вопросах старушки стал проявляться здравый смысл, и Айше тут де поняла: это знала она! Она сама – и больше никто.

– Я вам не звонила, – выпалила Айше, – если вы это имеете в виду…

– Нет, нет, Айше, милая! Не обижайтесь. Я такого совсем не думала. Я не потому звоню вам. Я же только что поняла, что и правда звонок не мог быть с того света. Я чуть с ума не сошла. Я хотела всего-навсего предупредить вас: ведь и вы выступили свидетельницей… и… и я надеялась: если и вам позвонили, то значит у меня не галлюцинации.

– А вы узнали бы голос? – проявила неожиданную практичность Айше.

– Нет, наверно. Очень тихий голос. Женский, конечно. Я вот что думаю: так подшутить могла только одна женщина. И вы тоже знаете – кто!

«Я знаю, кого вы имеете в виду, и только. А вот зачем вы, сударыня, ночью почти впотьмах выглядываете на лестницу? За кем подсматриваете и подслушаваете?»

Глава 20. Студентка

Бледно-сиреневый с нежно-оранжевым. Интересное сочетание. Только оранжевый должен быть того оттенка, который по-французски называется «saumon» – цвет лосося. А если еще добавить воды?

Дениз обмакнула кисть в воду и провела ею по цветовым пятнам на бумаге.

Акварель послушно повторила зигзаг, сделанный кистью, побледнела и приобрела совсем размытый, прозрачный тон. Так, это для шифона. Неплохо. С этого можно начать – с необычного сочетания цветов. Мало кому придет в голову соединять фиолетовый с оранжевым. Хотя Дениз припоминала, что на каком-то занятии слышала о хорошей сочетаемости «цветов радуги» через один цвет: красный с желтым, желтый с голубым… Помнится, тогда она и подумала, какое уродство: оранжевый с фиолетовым! И вот, на тебе! Оказывается, теоретики бывают правы. Жаль, что она никогда всерьез не вслушивалась в лекции. А впрочем, не жаль.

Дениз училась на курсах дизайнеров не для того, чтобы чему-нибудь у кого-нибудь научиться. Она считала, что творческим профессиям научить нельзя: либо у тебя есть талант, либо нет, одно из двух. Все разговоры о технике, художественных приемах, мастерстве, приобретенном в процессе труда, она слушала с презрительной усмешкой. Ничего этого нет!

Трудятся только бездарности. И пусть себе трудятся. Все равно им со всей своей техникой, приемами и трудолюбием не угнаться за настоящим талантом. За ней, например.

В том, что она безумно талантлива, Дениз не сомневалась.

Как и в том, что совершенно неотразима. Но если второе ни в каких подтверждениях, кроме завоеванных и разбитых сердец, не нуждалось, то с первым дело обстояло сложнее. Нельзя же прийти в солидную фирму и заявить: «Я талантливый дизайнер. Возьмите меня на работу, а то ваш интерьер всех приличных клиентов распугает!»

Нужен диплом. Никому не докажешь, что тебе нечему учиться, что талант дается свыше, что идей у тебя хватит на целое бюро. Но чтобы создать это бюро – опять же нужен диплом. Из-за этого Дениз второй год мучилась на курсах дизайнеров, кое-как сдавая нечастые зачеты, которые, надо признать, ни для нее, ни для других учащихся трудности не представляли: это были частные, платные и весьма дорогие курсы.

Постепенно Дениз поняла, что диплом-то она приобретет, но что он ей даст?

Представления о том, что есть хороший диплом – будут и неплохие деньги, давно устарели. Теперь все наоборот: есть деньги – будет и диплом. А потом? Что потом? Где гарантия, что будет работа, причем не просто работа, когда каждый день таскаешься на эту работу, как бедная Айше, а денег, чтобы жить нормально, ни за что не получишь?

Она, Дениз, так жить не собирается. Ей нужны деньги. Много денег. И возможность ими свободно пользоваться. Потому что жить так, как Фатош, у которой все траты контролирует муж, она тоже не собирается. Что с того, что он позволяет ей тратить на себя сколько угодно и покупать любые побрякушки? Она, Дениз, не потерпела бы никакого контроля.

Но чтобы жить так, как ей самой хочется, нужно что-то предпринимать. Потому что совершенно ясно, что никакого миллионного наследства ни в ближайшем, ни в отдаленном будущем не предвидится. Рассчитывать можно только на себя. И на свой талант – так думала она, когда была наивным подростком.

Теперь-то она точно знает: одного таланта мало, чтобы заработать много денег. И диплома мало. Нужны связи, покровители – а это те же деньги, нужны реклама, мастерская – а это уже большие деньги. Так что получается заколдованный круг. Из которого надо как-то вырываться.

Ладно, диплом она получит – это, по-видимому, дело решенное. За учебу прилежно платят, и хорошо. С дипломом дизайнера красивая девушка выглядит безусловно лучше, чем без него. И стоит дороже. Дениз давно поняла, что использовать свои таланты только по их прямому назначению – дело совершенно бесперспективное в финансовом смысле. Но ведь обычно, если человек талантлив, он талантлив во всем, разве не так?

Дениз придирчиво разглядывала плотный лист для рисования акварелью.

Рисовала она с детства неплохо, у нее было чувство цвета, прекрасный глазомер и умение быстро и точно находить наилучшие ракурсы и композиционные решения. Если бы кто-нибудь сказал ей, что ее работам не хватает примитивной техники и элементарных знаний, Дениз рассмеялась бы этому человеку в лицо. Будь это хоть сам Сальвадор Дали.

К тому же собственно рисованием Дениз не слишком-то увлекалась. Гораздо практичнее применить свои таланты в дизайне, или моделировании одежды, или оформлении театральных постановок…

А лучше всего поймать такую золотую рыбку, чтобы вообще не было необходимости работать ради денег. Нужен муж. Такой, который гордился бы талантами жены, ценил то, что она отказалась от грозящей ей карьеры и мировой славы, и позволял бы ей делать, что ее душе угодно. При этом он не должен обременять ее домашним хозяйством и детьми – смотрим на Сибел и Софию! – и обслуживанием собственной персоны – смотрим на Фатош!

Вообще, куда ни посмотри – ничего хорошего не увидишь.

Можно потом развестись и жить в одиночестве – но ведь сколько придется работать! И все делать самой – вон Айше перед глазами. Можно остаться старой девой – ну, положим, девой уже не получится, ха-ха! – но можно считаться таковой. Опять же – вся ответственность за собственную жизнь на тебе самой. Да и скучно, наверно. Не зря же эта Мерием такая гадина. И для здоровья вредно.

Нет, надо подобрать подходящий объект. Этим Дениз преимущественно и занималась последние два года. Кажется, этой русской повезло, но там слишком много родственников со стороны мужа, которые явно не стали бы мириться с образом жизни Дениз.

Она точно знала, чего хочет, и была уверена, что само это знание – половина дела. Она не ошибется в выборе. Ее избранник должен быть: богат, а не просто обеспечен; не стар; образован; не озабочен идеей продолжения рода (конечно, попозже можно и завести одного ребенка, но не более); демократичен и не ревнив (мало ли, кто ей приглянется); не требователен в еде и в быту; не обременен престарелыми родственниками, а особенно родственницами; занят своим бизнесом (настолько, чтобы не торчать постоянно дома, но не настолько, чтобы некогда было вести светскую жизнь); не противен ей физически…

Наконец она его нашла.

Невероятно, но он подходил по всем статьям.

Дениз внимательно изучала объект, как ученый изучает редкую, не виданную прежде бабочку. Главное – не спугнуть. То, что у него было множество сменяющих друг друга женщин, ее не смущало. Надо, чтобы он познакомился с ней не в привычной ему обстановке, чтобы она стала для него особенной, не такой, как все они.

Пришлось потратить немало времени, чтобы понаблюдать за его жизнью.

Дениз быстро поняла, что ни одна из его подружек не занимает его всерьез. И он явно психологически созрел для женитьбы. Пора было действовать.

Сначала ей крупно повезло: она услышала, что у мужа Сибел проблемы с глазами.

Подкинуть через третьи руки информацию о замечательном, лучшем в мире враче было проще простого. Никому и в голову не пришло связать знакомство Мехмета с доктором Октаем с собственной соседкой по этажу. Дальше надо было ждать. Это уже было труднее, потому что от деятельности или бездействия Дениз ничего не зависело. Но ее замысел был прост и красив, сценарий продуман до тонкостей, и ожидание не показалось Дениз особенно мучительным. По ее расчетам, такая женщина, как Сибел, не могла не клюнуть на красавца-доктора и не пригласить его к себе под предлогом необходимости более близкого знакомства с лечащим врачом мужа.

Как конкурентка Сибел не опасна: возраст и трое детей – куда ей! Теперь надо было хорошо обставить первую, случайную, обязательно случайную встречу и знакомство. Она благополучно дождалась первого визита Октая в квартиру напротив – а после этого все рухнуло! Потому что в следующий раз он вышел из квартиры вместе с Айше и смотрел на нее такими глазами, что даже не заметил Дениз, которая решила понаблюдать за этой сценой не через дверной глазок, а просто-напросто открыв дверь. И Айше ее не увидела тоже.

Дениз была близка к отчаянию.

Она страдала, как от любви, словно была долго и безнадежно влюблена в красивого доктора, а между тем ей, может быть единственной, была абсолютна безразлична его внешность, и манеры, и прочие чары. Но потерять столько времени! Столько усилий потратить впустую! Подобрать такую великолепную кандидатуру, все рассчитать – и в результате упустить такой шанс!

Дениз напряженно следила за развитием их романа, и постепенно отчаяние уступило место надежде. Они до сих пор не женаты! Когда люди не женятся так долго, а при этом им ничто и никто не мешает заключить законный брак, то что? Правильно, они не женятся вообще. Что ж, будем воспринимать Айше как его очередную любовницу – не впервой. Мало ли их было! С некоторыми Дениз знакомилась и общалась, и приводила к себе, на свои богемные, модные в определенных кругах вечеринки. Она была убеждена, что не родилась еще та девушка, которая не разболтает подружке все подробности своего знакомства с доктором Октаем Гюльолу. И нередко эту подружку звали Дениз.

С Айше, правда, этот номер не прошел. Наверно, она меня не воспринимает как подружку, думала Дениз. Конечно, я студентка, она чуть ли не профессор. Или она вообще не привыкла к откровенности. Так или иначе, господина Октая пришлось временно оставить в покое: незачем попадаться ему на глаза, когда он увлечен другой.

Надо было подбирать другие варианты. Деньги были нужны постоянно: за курсы-то платят, за квартиру (квартирку!) тоже, а все остальное? Одежда, прическа, макияж, рестораны (не готовить же дома!), вечеринки… Довольно быстро она нашла несколько несложных способов обогащения, но все они оказались весьма хлопотными. Получалось что-то вроде постоянной работы, а это не для нее. Ей не нужны эти мелкие подачки, и она снова принялась за внимательное чтение газет. Впрочем, Айше и доктор пока не женаты. Посмотрим…

«Посмотрим, – смешивая сиреневую и лиловую краски, думала Дениз, – сделаю эту чертову коллекцию, получу диплом; если удастся получить и те деньги, оплачу рекламу и выставку. Тогда можно и за доктора приняться. Она за него замуж не пойдет, эта феминистка. Я его и утешу, бедненького. Все-таки правильно я всегда говорила, что образование женщинам ума не прибавляет. Поймать такого мужчину – и ухитриться не выйти за него замуж! Это надо уметь. Глупость какая! Если он ей не нравится – зачем с ним спать? Если не хочется связывать себя – жени его на себе, да разведись через пару месяцев. И не надо будет бегать на две работы и надевать пиджак от брючного костюма с самодельной юбкой. Профессор, тоже мне! Совсем ума нет!»

На бумаге между тем появлялись рисунки для тканей, варианты драпировок, портьер и занавесок, диванных подушек и настольных ламп. Нежно-сиреневые и розовато-оранжевые, они были прелестны и начисто лишены той грубоватой прямоты и хищной хватки, что были присущи их создательнице. Нарисовав длинную напольную вазу с букетом искусственных гладиолусов, Дениз хотела было отложить кисть, когда резкий звонок в дверь заставил ее вздрогнуть. Кисть дернулась, и на бумагу с рисунком капнула бледно-розовая краска.

«Черт побери! – выругалась Дениз. – Слава богу, что не на вазу! В кои-то веки собралась поработать и на тебе. Кто еще там?! Сегодня и завтра никого не должно быть, – думала она, идя к двери и вытирая испачканные краской руки специальной тряпкой. – Вроде всем сказала, что уехала в гости? А если Фатош?..»

Она резким движением распахнула дверь, не спрашивая «Кто там?» и не глядя в глазок. Зачем? Она, Дениз, никого и ничего не боится.

Но это была не Фатош – перед ней стоял незнакомый мужчина, которого Дениз быстро оценила по своей системе. Внешность приятная, возраст подходящий (не мальчишка и не дед), обручального кольца нет (ни на одной руке, невесты нам тоже ни к чему!), стиль одежды примитивно классический, но приемлемый. А вот все остальное никуда не годится. Одеколон недорогой, стрижка от обычного парикмахера, костюм из магазина готового платья, галстук подобран в тон, но цена его должна бы быть раз в десять выше, усы старомодные и выдают добропорядочного (доброго и порядочного) господина – а с такими скукотища-а!

– Ну? – спросила посетителя Дениз, демонстративно оглядев его с головы до ног.

Она могла бы и исподтишка все нужное рассмотреть, но он-то тогда ее оценивающих взглядов не заметит. Ботинки тоже ничего из себя не представляли. Нет, это, как говорится, не ее герой. Не ее романа.

– Добрый день, госпожа Дениз, – реакция на ее оригинальное приветствие тоже не радовала: примитивное мышление! – Я два дня не мог вас застать. Вероятно, вы уже слышали о местном происшествии? Я из районного управления полиции и должен задать вам несколько вопросов. Разрешите войти? – добавил Кемаль, видя, что девушка не делает ни малейшего движения, чтобы пригласить его в дом.

«Что бы это могло быть? Которое из моих… художеств? – судорожно пыталась сообразить в это время Дениз. – Вот черт! Узнать бы, что именно? Только бы не последнее дело – где я тогда возьму деньги?»

– А что случилось? – как можно любопытнее спросила она. – Что за… как вы сказали? происшествие?

«Хорошо, наверно, совершить одну какую-нибудь пакость, тогда, если придет полицейский, хоть знаешь, чего от него ждать. Все ответы заранее продумаешь, – пронеслось в ее голове, – и можно не дергаться!»

– Так вы ничего не знаете? Вы куда-то уезжали? Странно, что соседи вам ничего не сказали.

– Я ни с кем не общаюсь, – отрезала она. – Проходите, если хотите. Только имейте в виду: я работаю. И, надеюсь, вас не шокирует мой фартук.

Фартук был явно надет на голое тело.

Правда, внизу имелись еще предельно узкие эластичные брючки. Их было сложно заметить, потому что были они нежно-розового, почти телесного цвета и облегали свою владелицу, как вторая кожа. Но на верхней части тела при всем желании нельзя было обнаружить ничего, кроме испачканного красками фартука.

«Кажется, это у них называется «леггинсы», – подумал Кемаль. – Кроме того, молодые девушки вечно строят глазки и играют в какие-то свои игры, стало быть, нечего и внимание на это обращать…»

– Ну, если ваш фартук не шокирует вас, то почему он должен шокировать меня?

– А вы не безнадежны, – одобрила его ответ Дениз. – Пошли в гостиную. Обувь можете не снимать, здесь не мечеть. И в каком же качестве я интересую полицию?

«Нехороший вопрос! Он может подумать, что у меня на совести немало противозаконных делишек! Черт меня дернул! «В каком качестве»! Больше ни слова лишнего не скажу!»

– Исключительно в качестве свидетеля, – ответил Кемаль, идя за девушкой по коридору и стараясь не смотреть на ее абсолютно голую загорелую спину. Эта спина ему решительно не нравилась – хотя бы тем, что была без всякого стеснения оголена.

– Сюда, – махнула она рукой в сторону гостиной, которая была расположена так же, как в квартире Айше. Кемаль невольно мысленно перенесся на этаж выше. Ее, наверное, уже нет дома, и в голубой гостиной пустота? Вечером… я увижу ее вечером. Она сядет в кресло и возьмет сигарету. И будет смотреть в окно, на свой любимый пейзаж. А я буду смотреть на нее – поверх букета нежно-голубых роз…

Вернуться к реальности оказалось делом одной секунды: гостиная Дениз шокировала его не меньше, чем голая спина молодой хозяйки. Шторы на окне казались наскоро сшитыми из больших черных и белых квадратов, мебели было совсем немного, а та, что была, производила впечатление шаткости и непрочности и почему-то напомнила Кемалю кабинет дантиста. Из-за обилия хромированных деталей, что ли? Весь пол был затянут ковролином с крупным ярким абстрактным черно-бело-красным орнаментом. В углу же (там, где у Айше стояла изящная лампа с обнаженной фарфоровой красавицей), сразу бросаясь в глаза входящему, стояло странное сооружение, состоявшее, как показалось сыщику, из арматуры, колючей проволоки, огромных кусков битого стекла, закрепленных вертикально, и нескольких разбитых бутылок из-под виски.

– Это инсталляция, – снисходительно пояснила Дениз, заметившая озадаченность своего гостя. – Между прочим, вид искусства. Вам, конечно, не нравится?

– Да нет… скорее, я не понимаю… не разбираюсь в современном искусстве. Это вы делали, да?

– Я, – вызывающе ответила девушка. – Но такому, как вы, подавай кружевные салфеточки, искусственные цветочки и картинки с деревьями и домиками. Правильно?

При упоминании о картинах Кемаль невольно бросил взгляд на стену: там висела странной формы рама, внутри которой было нечто, похожее на иллюстрацию из учебника геометрии: квадраты, углы, линии… Приглядевшись к картине, он вдруг с чувством неловкости понял, что то, что он принял за круглую раму, было черным сиденьем для унитаза.

– Было трудно найти черное, – хозяйка явно забавлялась, наблюдая за непрошеным гостем. – Но вам, конечно, больше по душе гостиные моих соседок. С голубыми розочками. Или даже с фарфоровыми кошечками, как у нашей старушки Мерием.

– Там, пожалуй, привычнее. Я, знаете ли, консервативен и не уверен, что вот эта… инсталляция, да? – искусство. Ее может сделать каждый.

– Но почему-то каждый ее не делает, – отрезала Дениз. – А искусство… знаете, где дали хорошее определение: что такое предмет искусства и чем он отличается от не-искусства? На американской таможне, представьте себе. Предметом искусства, сказали там, является любое произведение, которое его автор считает произведением искусства – при наличии хотя бы одного постороннего зрителя, согласного с ним. Вот так-то! А у меня всегда найдется восторженный зритель, и не один. Будем считать, что про искусство мы все выяснили. А что стряслось у полиции? Убили кого-нибудь?

– Да, госпожа Дениз, убили.

Она не ожидала такого ответа.

Это Кемаль понял сразу. И ее вопрос – в нем было что-то от того, первого вопроса Айше: «Ты что, убила эту девицу?». Какая-то нарочитая небрежность в обращении с серьезными словами, которая появляется только тогда, когда говорящий уверен: ничего серьезного не случилось и не могло случиться. Разве убийства происходят где-нибудь, кроме фильмов и детективных романов? Конечно, нет! С этим убеждением живет любой обыватель. А как, интересно, он бы жил без него?

– О господи! Кого? В нашем доме? – в глазах девушки заметалась неподдельная тревога, и она стала совсем другой – обычной молодой девушкой, почти девчонкой, испуганной и озабоченной.

– Вот эту женщину, – Кемаль достал и показал ей фотографию. – Вы ее когда-нибудь видели?

Дениз взглянула на фото, глубоко вдохнула воздух, и Кемалю показалось, что она забыла его выдохнуть.

– А кто она такая? И почему вы спрашиваете меня? По-вашему, я должна ее знать?

– Не знать, а хотя бы просто видеть. Где-то в вашем районе. Вы все равно узнаете от соседей, поэтому нет смысла скрывать: она была задушена в соседнем доме. В недостроенном. И вопросы мы задаем всем, а не лично вам.

– Я ее не знаю, – медленно, словно обдумывая свой ответ и тщательно подбирая слова, сказала Дениз. – Но… дело вот в чем… Вам скажут или уже сказали… у меня бывает много гостей. В том числе не знакомых со мной. Знаете, как бывает: девушки приводят приятелей, мужчины подружек. Поэтому… нельзя исключить вероятность того, что она у меня бывала. Вероятность – не более. Понятно? Но я не знаю ее имени и не помню лица. То есть если она и была здесь, – Дениз пожала плечами, – то от силы раз… А кто вам сказал, что она ко мне приходила?

«Дура! – тут же выругала она себя. Наедине с собой она в выражениях не стеснялась. – Он же сказал: опрашивают всех. Всех, а не тебя лично. Незачем проявлять такое беспокойство. А поворотец интересный! Задушили! Ужас какой! Надо выпроводить этого сыщика и все обдумать!»

– Никто ничего не говорил, – спокойно врал в это время Кемаль, – про вас. Но… неужели вы действительно можете не узнать собственных гостей?

– Запросто, – задорно улыбнулась Дениз, и Кемаль в первый раз заметил, какого веселого, рыжевато-золотистого цвета у нее волосы. – У меня же не бабушкины посиделки с чаем. Люди приходят, уходят, общаются, слушают музыку, танцуют… а ля «прекрасные шестидесятые».

– Надеюсь, без наркотиков? В «прекрасные шестидесятые» это, кажется, было обязательным?

– А вам-то что? Вы же убийство расследуете. Ладно, успокойтесь. Без наркотиков. Но не без выпивки. Короче говоря, эту девушку я не припомню. А когда ее убили?

«Кажется, это ее по-настоящему интересует: так глазки и засверкали. Соврать, что ли? Пусть себе или кому-то алиби придумывает. Нет, не буду. Скорее всего, она здесь ни при чем. Сейчас главный вопрос задам, тогда ясно будет», – Кемаль сделал вид, что собирается уходить.

– Во вторник. Ее, кстати, в этот день видели в вашем подъезде.

– Да? Ну, во вторник я весь день сидела дома, причем не одна, а со свидетелем. Если вас это интересует. И ко мне никто из посторонних не приходил. Мой свидетель подтвердит. Я ушла только вечером. Около восьми.

– Да вас никто ни в чем и не подозревает, – добродушно улыбнулся Кемаль. – Можете так подробно не отчитываться. А вы все время здесь живете?

– Что вы имеете в виду? – исподлобья глянула на него девушка. – Что я часто не ночую дома? Ну и что?

– Просто вас не было целых два дня. Я уж подумал, не переехали ли вы к каким-нибудь родственникам?

– У меня нет родственников. А где я была – никого не касается. У вас есть еще вопросы? Я же предупредила, что мне надо работать. У меня скоро выставка, – гордо и вызывающе сказала Дениз.

– Только один. Когда к вам в последний раз заходил Бора? Сын вашей соседки, – на всякий случай уточнил Кемаль.

– Не помню, – равнодушно пожала плечами Дениз. – Кажется, на прошлой неделе. А зачем он вам? Он был знаком с этой девушкой?

– Это пока неизвестно. А вы с ним дружны?

– Как вам сказать? – она усмехнулась. – У нас был краткосрочный роман, но это уже позади. Теперь мы друг другу надоели и, можно сказать, дружны. Я его почти женила.

– И вы так спокойно об этом говорите?

– А мне следует рыдать от горя? Как в сериале? Вы сами-то его видели?

– Пока нет. Только фотографию у его матери. А почему вы спросили?

– Если бы видели, вы бы поняли, что с ним не заведешь долгого романа. Такой красавчик, – она чуть ли не облизнулась, – не могла же я его не соблазнить. Но при этом шалопай. Я его отправляю во Францию, слыхали уже?

– Да, госпожа София говорила. Но… после вас у него ведь была еще какая-то постоянная подружка? Или невеста?

Задав этот вопрос и напряженно ожидая ответа, Кемаль вновь и вновь вспоминал свой утренний разговор с начальником. Весьма неприятный разговор. Точнее, даже не разговор, а монолог начальника, произнесенный в ответ на обстоятельный рапорт сыщика и на представленный им список мероприятий, необходимых для раскрытия убийства некой Аксу Караташ.

– Ты соображаешь, что говоришь?! – раздраженное «ты» было, как ни странно, проявлением дружеского расположения начальника.

Он всегда относился к Кемалю с симпатией: и потому, что тот учился в университете, хоть и не закончил курса, и потому, что ему был чужд карьеризм, и потому, что его действительно интересовала его работа. И делал он ее тщательно. Но сегодня именно эта дотошность и тщательность были ни к чему.

– Что я, по-твоему, должен сделать? Послать экспертов с обыском в квартиру убитой; отправить кого-нибудь допросить этого парня из магазина одежды; еще одного сотрудника послать беседовать с профессором математики; еще одну группу обыскивать дом доктора и искать там отпечатки пальцев; наконец, освободить тебя от работы, чтобы ты еще сутки околачивался в доме номер десять. Так? А, еще папку срочно к экспертам. И это – единственное, что мы сделаем. Но не срочно. По-твоему, весь состав должен заниматься одним-единственным убийством? У нас других дел нет, да?! Тебя интересуют интеллектуальные забавы, а меня – чтобы вся работа шла нормально. У нас сбытчик наркотиков, не забыл? Три изнасилования, не знаю сколько краж, жалобы на цыган, еще два убийства… и все это на фоне мероприятий, которые мы обязаны проводить для профилактики терроризма. Если эти курды и у нас в Измире что-нибудь взорвут – представляешь, что будет?! И выборы мэра на носу!

Кемаль представлял.

Он понимал, что начальника волнуют не человеческие жертвы, а совсем другое: неизбежные кадровые перестановки, которые произойдут, случись что-нибудь из ряда вон выходящее. А убийство простой девушки, не из богатой или влиятельной семьи, не работающей на телевидении и не связанной с масс-медиа – оно на карьерные дела не влияет. И если ему, Кемалю, все равно, чье убийство надо раскрыть…

– Это тебе все равно, чье убийство раскрыть! Я, кстати, не понимаю, почему? Давно мог бы сидеть в моем кресле, а то и повыше! – понятно было, что в ответе начальник не нуждается, и Кемаль не прерывал монолога. – Тебе надо собрать отпечатки пальцев такого количества серьезных и уважаемых людей, провести – сколько там? два? три? – обыска в частных домах и один – в конторе солидного адвоката! Да кто тебе даст на все это санкцию? И ради чего? Ради какой-то девки, неопределенных занятий и без родных! Даже без родных, которые рыдали бы у нас в приемной! Может, захочешь еще разыскать ее папашу где-нибудь в горной деревне, который явился придушить ее за то, что она ходит без тюрбана да к тому же беременна?!

– А что, перспективная версия… – сказал было Кемаль, но вовремя понял, что начальник не шутит, и промолчал.

– Мы задержали этих рабочих. Если насчет них ничего доказать не удастся и никто из них ни в чем не признается, то это совершенно глухое дело. С ними сейчас работают.

– Знаю я, как с ними… работают! – вспыхнул Кемаль. – И если кто-нибудь из них признается, я лично найму ему хорошего адвоката! Эти методы…

– Хватит! Я знаю. Знаю, что ты думаешь, и знаю, что хорошо, а что плохо. Я и без тебя понимаю, что это не их рук дело. Рабочих, скорее всего, сегодня же и выпустят. Если б не эта проклятая статья в газете, я бы уже вчера их отпустил.

– Какая статья? – удивился Кемаль. – Разве была статья? Когда же они успели? Вроде никого из прессы не было…

– Не было! А статья есть! Вот, пожалуйста, – он сунул руку в один из ящиков своего огромного стола и, не глядя, безошибочно вытащил газетную страницу. – Видал? «Убийство в тихом районе», «Не ходите в недостроенные дома!», «Задушена молодая женщина!», «Опасно ходить в одиночку!» и прочий бред. Завтра, а то и сегодня будут писать: «Куда смотрит полиция?» и что-нибудь вроде «Маньяк оставляет чулки!» А на носу выборы мэра.

– Поэтому я и предлагаю, – обрадовано заговорил Кемаль, почувствовав, что под такое настроение начальства можно что-то выторговать – хоть помощников.

– Я слышал, что ты предлагаешь. И ответил на это. Повторяю для глухих и идиотов: у нас нет времени и людей делать все, что полагается по букве закона, для раскрытия такого убийства. Но что-то (что-то, а не все!) делать надо – для прессы хотя бы. Поэтому ты можешь потратить еще один день, один! на работу со своими свидетелями неизвестно чего. Я распоряжусь насчет папки – это интересно. Больше никого никуда не посылаю. С этим все ясно?! Завтра чтобы у меня был детальный отчет, который я смогу показать любому репортеру. Что там должно быть? Первое: никакого маньяка, рыскающего по престижному тихому району, не существует – приведешь данные. Не смотри так! Не знаю, какие данные, но чтобы были! Второе: никаких имен приличных людей – лучше пусть будет папаша, спустившийся с гор, чем богатый любовник! Ты хорошо понял? И сам – чтобы был в форме и при оружии и готов приступить к любой другой работе. Вопросы есть?

– Никак нет. Разрешите идти? – вопросов у Кемаля было много.

Но он понимал логику своего начальника. Поэтому теперь ему придется самому искать на них ответы. Зная при этом, что эти ответы никому, кроме него самого, не нужны. Может быть, только этой несчастной Аксу? Или ей уже ничего не нужно?

…Если бы можно было послать кого-нибудь туда, где работает сын Софии, то многое прояснилось бы. Но Кемаль решил сначала побеседовать с Дениз. Конечно, пока он будет добираться до Бора, она успеет его предупредить. Если есть о чем. Что-то она скажет о его невесте? Что ее не существовало в природе, а потому и задушить ее невозможно?

– Невеста? – насмешливо переспросила Дениз. – Да у него каждый день другая невеста. Хотя… что-то он такое бормотал… про хорошую девушку… Да! Точно! Было дело. Жаль, я его вполуха слушала. Он сказал что-то, типа она мол не поймет, зачем ему фиктивный брак. И обидится, потому что старомодна и примитивно мыслит.

Она помолчала, припоминая.

– И что ей родители потом не позволят выйти замуж за разведенного. Я еще сказала ему, что надо сначала выбирать родителей, а потом знакомиться с их дочкой. И имя… имя у нее какое-то допотопное… забыла. Черт… сейчас… нет, – наконец решительно остановилась она, – не помню. Я же его практически не слушала. А ваш труп как зовут? Думаете, он задушил эту девушку, чтобы спокойно жениться и свалить во Францию? Ну и воображение у вас!

– По-моему, это у вас воображение, – улыбнулся Кемаль. – Я ничего такого не говорил. А почему вам пришло в голову? Этот красавец так кровожаден?

Он пытался найти верный тон. Она насмешница и изо всех сил старается показаться хуже, чем она есть: испорченнее, нахальнее, злее. Или взрослее? Тогда с ней нельзя обращаться снисходительно – обидится или замкнется в себе, как подросток.

– Неужели ему так важно уехать за границу, что ради этого он мог бы пойти на убийство?

Дениз прищурилась и сжала губы. Наверное, пожалела о своей разговорчивости. Но не похоже, что она его покрывает.

– За границу уехать очень важно. Очень. Полетт работает у Живанши – вы хоть приблизительно представляете себе, что это такое?!

Кемаль подумал, что за последние несколько дней ему уже не в первый раз предлагают подняться на иной уровень восприятия – как будто сам он, в силу своей ординарности и озабоченности примитивными делами, на такие взлеты не способен. Забавно все-таки, какое значение придают люди своим собственным ценностям! В сущности, у каждого своя шкала. И каждому кажется, что другому до его уровня далеко. Поэтому и трудно обнаружить убийцу – пойди пойми, какие у него сверхценности, ради чего он готов на все…

– Приблизительно представляю. И она найдет ему там работу?

– Во всяком случае, постарается. Не упускать же такой шанс! Но! – она сделала выразительную паузу. – Для этого совершенно не нужно никого убивать. Если бы он соблазнял Полетт и рассчитывал на ее любовь, тогда да, бывшая невеста могла бы помешать. Но Полетт знает, на что идет: это фактически сделка, а не брак. Чем же ему грозило наличие невесты? А? Зачем ее убивать? Идти на такой риск? А вы вообще уверены, что это она?

– Нет, – честно признался Кемаль. – Дело в том, что она во вторник должна была появиться в этом районе. У нее была назначена встреча, на которую она не пришла.

– Не понимаю. С кем встреча? С Бора? Почему здесь? Вы ему-то фото показывали?

– Пока нет. Решил сначала повидаться с вами.

– Что-то вы темните. Спросили бы его, и дело с концом.

– А если он убийца? Разве он сказал бы правду?

– Да какой он убийца! У него, как говорится в кино, мотива нет!

– Но девушка была беременна, и если ее родители так старомодны…

– Подождите! Какая девушка? Убитая? Или некая неизвестная невеста? – в глазах Дениз вспыхнул и тотчас же погас необъяснимый огонек интереса.

– Убитая, – наблюдая за ней, ответил Кемаль. – И я обязан выяснить, не была ли она и той таинственной невестой вашего… друга Бора.

– А вы бы спросили его мамочку, – ехидно посоветовала Дениз. – Меня-то он с невестой не знакомил. И, это можете официально зафиксировать, с этой девушкой, на фотографии, я нашего Бора никогда не видела. Иначе я запомнила бы девушку, разве нет?

– Если вы не лжете, то да, – согласился Кемаль, поняв, что больше от этого разговора почти в дверях ждать нечего.

Закрыв за ним дверь, Дениз устало прислонилась к стене коридора. И тут же отскочила: стена была холодная и шершавая, а спина совершенно голая и нежная. Но от этого неприятного прикосновения она быстро вернулась к практическим соображениям. Что из всего этого можно извлечь?

Аксу беременна – раз, она убита – два, убита в соседнем доме – три, во вторник – четыре! Класс! Получше бы распорядиться этой информацией. И решить, что дальше говорить полиции.

Дениз прошла в комнату, которую называла своей мастерской, такую же маленькую комнату, как расположенный этажом выше кабинет Айше. Если бы Кемаль увидел царящий в ней художественный беспорядок, он бы снова подумал о том, как разные люди зеркально отражаются в собственных интерьерах. Чего они только не понаделают из абсолютно одинаковых помещений! Сразу и не угадаешь, что они изначально были одинаковыми.

Дениз сняла испачканный красками фартук и натянула на голое тело короткую майку. Надо быстренько что-нибудь предпринять. Пока это не предпринял кто-нибудь другой. Пошустрее ее. Ну, таких поискать!

«Угораздило же меня два дня здесь не показываться! Сколько всего прошляпила! Похоже, они в полиции вообще не знают, кто она такая. Или он специально мне имя не сказал?»

Дениз посмотрела на часы. Пол-одиннадцатого. Как лучше поступить? Дома его, конечно, нет. Позвонить на мобильный? Нет, это не годится. Пока не ясно, как с ним разговаривать. Лучше домой – на автоответчик. Нет, такое не для записи. А впрочем, он же не идиот: тут же ее сотрет. Такую подозрительную запись. Не сотрет – ему же хуже.

Она сняла трубку, набрала номер и, дождавшись гудка автоответчика, негромко заговорила:

– Добрый вечер! Меня зовут Дениз. Мы с вами встречались, но не знакомы. Мне необходимо с вами поговорить. Не по телефону. У меня есть очень важная для вас информация. О вашей… пациентке Аксу. Я… беспокоюсь, как бы не сказать чего-нибудь такого полиции. Из-за своей… излишней наблюдательности.

Она следила за тем, чтобы ее голос звучал взволнованно, и делала иногда паузы со вздохами, словно подбирая слова. Продиктовав номер своего телефона, она положила трубку на рычаг, развернулась легким танцевальным движением и, едва сдерживаясь, чтобы не запрыгать от радости, запела: «I‘m a big, big girl in a big, big world…»*

Остановившись перед зеркалом, она подмигнула своему отражению и произнесла:

– Вот так-то, господин доктор. Теперь мы поиграем!

Глава 21. Ювелир

Мустафа Демирли нажал кнопку лифта и посмотрел на наручные часы. Без пяти одиннадцать. Он точен – это хорошо. С таким человеком, как Орхан Алтынель… почему, черт возьми, он никогда раньше не задумывался о соседе сестры? В поисках ответа взглянул на почтовые ящики. Правильно, вот почему. «Фатма Алтынель» было написано на последнем из них, он и не обращал внимания на какую-то Фатму. Видимо, квартира оформлена на имя жены.

«Но Айше-то, Айше-то хороша! – не без раздражения думал он, входя в лифт и оглядывая себя в зеркале. Все было в порядке, солидно и безукоризненно. – Никогда ничем не интересуется, кроме своей литературы. Октая практически выгнала, хоть он и не жаловался, но понятно же! В Англию она едет! Это-то прекрасно, но ведь возраст, не девчонка уже. Орхана Алтынеля она не знает! Небось, и имени премьер-министра не знает, в поднебесье порхает, среди голубых роз. Интересно, зачем я ему понадобился? Неужели у него целого штата адвокатов нет? Или что-то очень конфиденциальное – такое, что старому знакомому не доверишь?»

Дверь открыла эффектная, нарядная женщина средних лет. Подала красивую холеную руку, сверкнувшую кольцами и звякнувшую браслетами.

– Добрый день, госпожа Фатма.

– Можете звать меня Фатош. Мы ведь знакомы, не так ли?

Конечно, он как-то видел ее у Айше, но, по своему обыкновению, не обратил внимания на ее яркую внешность. А надо было…

– Конечно, конечно. Мы встречались у моей сестры, если вы меня помните.

– Разумеется, помню, – кокетливо улыбнулась Фатош. – Проходите, пожалуйста. Орхан вас ждет.

Она неторопливо поправила пышные длинные волосы и сделала приглашающий жест в сторону гостиной. Повеяло сладковатыми дорогими духами и еще чем-то приятным, парфюмерно-косметическим.

«Шикарная женщина», – мимолетно подумал Мустафа.

Двери в гостиную не было: вместо нее была сделана причудливой формы арка, украшенная лепниной и искусственными цветами. Просторная гостиная, больше, чем у Айше, но, кажется, такая же, как у Сибел? – была дорого и продуманно обставлена. Мебель обита кремовым велюром с крупными бежевыми цветами, лепнина маскировала карниз и переход от потолка к стенам, спускаясь по углам чуть ли не до пола, красивые люстры отражались в зеркалах, вделанных над ними в потолок и окруженных все той же лепниной. Кремовые кружева на занавесках и скатерти, казалось, продолжали витиеватые линии вылепленных из гипса растительных орнаментов, переходивших и на толстые светло-бежевые ковры явно не местного производства. Двери, пол, стены – все в этой квартире говорило, нет, почти кричало о том, сколько сил и средств, времени и денег вложено во все это, в каждый ее уголок.

Дорогие – и хорошие! – рамы украшали хорошие – и дорогие? – картины, буфет переливался хрусталем от падавших из окна солнечных лучей, которые отражались и в огромном овальном зеркале, повешенном напротив окна и увеличивавшем и украшавшем комнату.

«Эмель бы скривилась, глядя на все это великолепие», – пришло в голову Мустафе, хотя он сам был бы не прочь, чтобы его собственная гостиная выглядела бы так же. Но тогда, вероятно, и его жена выглядела бы иначе – так, как эта кремово-ванильно-кружевная Фатош. Красивая, ничего не скажешь, но такая… перламутровая, нарядная, не подойдешь. И откровенно дорогая.

Мустафа быстро понял, почему комната показалась ему гораздо больше гостиных сестры и Сибел: все дело было в окне. Оно было увеличено до максимально возможных размеров, доходя почти до потолка и начинаясь где-то на уровне колена.

И он тут же понял, что сделано это было не только ради украшения интерьера.

Потому что у низкого подоконника, положив на него одну руку, сидел хозяин квартиры. Сидел в инвалидном кресле – но так, словно на троне. Увеличенное книзу окно позволяло ему любоваться пейзажем, чем он и занимался перед тем, как вошел адвокат.

Старик не спеша немного развернул кресло и внимательным взглядом черных глаз окинул Мустафу.

– Удивляетесь? – спросил он. – Зачем это мне понадобился незнакомый адвокат, не так ли?

– Вовсе нет, господин Орхан. Это ваше право – пригласить любого адвоката, – сдержанно ответил Мустафа.

– Да ладно вам. Не притворяйтесь. Разве вы не похожи на свою сестру? Ни к чему эти церемонии. Я подам вам пример и скажу правду. Адвокатов у меня полно. Но они все так или иначе связаны с моей бывшей семьей и ведут дела моих сыновей. Поэтому я опасаюсь, что они могут сделать что-нибудь не так, как мне нужно. Если им хорошо заплатят или пообещают долю в прибылях. А вы этого не сделаете. Просто потому, что не сумеете. И они вас не разыщут, чтобы подкупить. Вам плачу я – и только я. И вы работаете только на меня. И на Фатош, когда меня не станет. С этим ясно? Тогда садитесь сюда. Нечего изображать почтительность. Вам все понятно?

– Да, господин Орхан. Я предвидел что-то подобное. Когда человек вашего уровня решает обратиться к малоизвестному адвокату, это озадачивает.

– Не прибедняйтесь. Вы достаточно известны. Я не позвал бы неизвестно кого. Я навел справки: у вас хорошая репутация. И хорошая сестра, – старик лукаво улыбнулся. – Я знаю толк в женщинах. В золоте, бриллиантах – и в женщинах. Правильно, Фатош?

Жена улыбнулась в ответ.

– Подать кофе? – спросила она.

– Подай. И уходи – как договорились.

– Меня отсылают. Можно даже сказать «выгоняют», – за ее легким, игривым тоном угадывалось недовольство и скрытая обида.

– Ну-ну, деточка. Я собираюсь составить завещание, и тебе причитаются такие суммы, о которых тебе знать не надо. А то начнешь ждать моей смерти, а? – господин Орхан засмеялся неприятным притворным смехом.

– Вот так всегда! Лишь бы надо мной посмеяться при посторонних!

– Господин Мустафа уже не посторонний, а твой собственный адвокат. Ожидающий кофе.

Фатош снова улыбнулась и вышла из гостиной. Красивой, какой-то продуманной походкой. Вместо домашних тапочек на ногах у нее были босоножки на каблучках, которые почему-то не стучали, позволяя ей ступать совершенно бесшумно, хотя обычно тонкие каблуки такой высоты…

– Посмотрите пока вот это, – старик протягивал Мустафе несколько сколотых скрепкой листов бумаги с напечатанным текстом. – Только без комментариев. Пока, – он выразительно показал глазами на арку, за которой скрылась его жена.

Мустафа взял поданные ему документы, начал читать – и удивляться.

«Совсем непонятно. Это же нормальное, юридически грамотное завещание. Явно составленное профессионалом. Зачем же ему я? Ладно, подождем, сейчас все прояснится».

Бесшумно, как большая грациозная кошка, вернулась Фатош с небольшим, наверное, серебряным подносом. Поставила одну чашку кофе около адвоката, вторую на специальный столик около кресла, который, судя по всему, мог становиться выше или ниже и легко перемещаться при малейшем движении руки инвалида. Старик чуть тронул столик, придав ему удобное для себя положение, и выжидающе посмотрел на жену.

– Я уже ухожу. Буду у соседки. Если что-нибудь понадобится…

– Не волнуйся. Ты прекрасно уходишь и по полдня не бываешь дома, и ничего не случается. Собаку возьмешь?

– Да, заодно погуляю с ней. К тому же она может помешать вашему совещанию. Я так поняла, что еще кто-то придет?

– Придут, милая. Нотариус и свидетели.

– А как же дверь?..

– Очень просто. Господин адвокат поработает консьержем и откроет. Правильно?

– Конечно, госпожа Фатош, не беспокойтесь.

Мустафа видел, что она беспокоится вовсе не об этом, а о чем-то совсем другом. И уходить ей не хочется. Женское любопытство? Скорее всего. Он видел, как она прошла сквозь арку куда-то вглубь квартиры, потом вернулась, ведя на поводке прелестного рыжего кокер-спаниеля, и наконец дверь за ней захлопнулась.

– Ну вот. Теперь к делу, – поставив на свой столик пустую чашку, сказал господин Орхан. – Как вы уже поняли, завещание – это маскировка. Оно готово. Придет нотариус, заверит его, и все. Вас я пригласил по другому вопросу, хотя завещание – это тоже важно, оно будет храниться у вас, и вы должны будете следить за тем, чтобы никто из моих родственников его не оспаривал. Сыновьям останутся мои магазины – пусть торгуют и наживаются. Моя бывшая жена тоже обеспечена. Остальное все – только Фатош. А вы будете меня защищать от обвинения в убийстве.

Он сказал это спокойно, но несколько торжественно, по-видимому понимая, какое впечатление должно произвести подобное заявление.

Если он хотел поразить своего слушателя, то ему это удалось.

Конечно, Мустафа неплохо владел собой, он привык к странностям клиентов, особенно богатых, полагающих, что они имеют право говорить и делать все, что им заблагорассудится. Но, согласитесь, когда полупарализованный старик, передвигающийся в инвалидном кресле, делает такое заявление…

– Убийства я не совершал. Хотел бы, но не судьба. Сейчас я расскажу вам интересную и не очень правдоподобную историю. Потом подумаем, что с ней делать. Через полчаса придет полицейский, и я хотел бы быть готов что-то рассказать ему. Может быть, даже все. Поскольку, повторяю, я убийства не совершал.

…Это произошло в понедельник.

Фатош гуляла с собакой, поэтому отвечать на телефонный звонок ему пришлось самому.

– Господин Орхан? – негромкий женский голос был ему незнаком. – Нам с вами нужно поговорить. Только не по телефону. У меня есть некоторая информация, которая, по-моему, может вас заинтересовать. И представляет определенную ценность.

– Вы меня шантажируете? – с интересом спросил старик. – Занятно. Интересно чем. Представьтесь, пожалуйста, и перестаньте говорить загадками. Я уже не в том возрасте, чтобы позволять морочить себе голову. В чем суть вашей информации и сколько вы хотите?

– Вы деловой человек, господин Орхан, – рассмеялась незнакомка. – И задаете такие бестактные вопросы…

– Вы не первая шантажистка, с которой я имею дело. У меня есть определенные правила общения с вам подобными. Первое: я не заявляю в полицию. Второе: я настаиваю на личной встрече – наедине и без всяких дурацких фокусов, вроде масок или, упаси боже, оружия. Я очень стар и никого не боюсь. Третье: я иногда плачу шантажистам. В зависимости от обстоятельств. Четвертое: я плачу один раз и не всегда столько, сколько от меня требуют.

– Если вы заплатите меньше, вы не получите всей информации.

– Прежде чем платить, я должен хотя бы узнать характер этой информации. О чем идет речь?

– Правильнее сказать – о ком. О вашей драгоценной Фатош.

– Вот как? А почему бы вам не потребовать денег от нее? Или она вас не боится?

– Вам виднее, боится она или нет. Особенно в последнее время. У нее сильно сдали нервы, вы не находите? У вас есть шанс ей помочь.

– Понятно. Разговаривать по телефону я больше не буду. Если вы серьезный человек и с вами можно вести дела – я вас жду. Как вы, конечно, знаете, я не выхожу. Приходите завтра – после одиннадцати. Но не позже двух.

Повесив трубку, господин Орхан стал обдумывать ситуацию.

Он сказал правду: опыт общения с шантажистами у него был. К счастью, ему обычно не грозили ничем серьезным: не похищали его детей и родных, не приставляли к виску пистолет, не обещали взорвать его магазин или его дом вместе с ним. Так, по мелочи: то припугнут налоговой полицией, то обнародованием чего-нибудь в газетах, то грозят рассказать жене о любовнице… он легко отбивал эти удары. Когда-то он был неплохим теннисистом, и многое в бизнесе и в жизни вообще казалось ему очередной партией игры. Чья подача? В какой угол бить, чтобы обмануть противника? Аут или нет? Кто ведет? Как правило, счет был в его пользу.

– Вы действительно лично встречаетесь с шантажистами? – спросил Мустафа. – Неужели они соглашаются?

– Соглашаются, когда понимают, что, во-первых, им ничего не грозит: что я могу доказать? в чем обвинить? и что, во-вторых, на иных условиях я с ними разговаривать не стану. Наверное, меня никогда не пугали по-настоящему.

– И вы им платили?

– Некоторым. С шантажистами, знаете ли, общаться полезно. Сразу понимаешь, что в твоей жизни не так. Один мой служащий как-то раз решил заработать и проанализировал все документы в бухгалтерии, чтобы выяснить, что мы укрываем от налогов. Попутно выяснил, кто из директоров магазинов сколько ворует. Я заплатил ему и повысил в должности. Теперь он сам занимается тем, чтобы укрыть от налогов как можно больше. И тем, чтобы другие не воровали.

– Грандиозно! Вам следовало бы стать политиком.

– Зачем? Бизнес – та же политика. Однажды мне грозили тем, что покажут жене фотографии, на которых я был с моей тогдашней любовницей. Я подумал-подумал…

– И заплатили?

– И развелся с женой. И женился на своей любовнице. Которую вы видели. Я подумал: зачем мне вечно бояться этого шантажиста? С Фатош я расставаться не собирался – значит, завтра будут новые фото, послезавтра новые. А жена к тому времени мне до смерти надоела… Но это к делу не относится. Во вторник…

…Во вторник должна была прийти медсестра.

Чтобы сделать массаж и заменить Фатош, которая в этот день всегда ездила по магазинам и на рынок, а иногда ходила в парикмахерскую, или в косметический салон, или к врачу. Это был единственный день недели, когда она позволяла себе уходить дальше ближайшего сквера, куда дважды в день водила собаку, или квартиры соседки, куда она порой заглядывала, чтобы поболтать.

– Я позвонил медсестре и отменил ее визит. При этом сказал, чтобы она ничего не говорила Фатош, потому что ко мне должен приехать старший сын с женой, и я хотел бы сохранить это в тайне. Женщины любят такие маленькие заговоры.

…Фатош и правда казалась немного нервной.

Он стал вспоминать и сопоставлять ее жесты, реплики, взгляды – вроде все нормально, все как раньше, и, может быть, если бы ему не сказали об этом, он не придал бы ее настроению никакого значения. Мало ли, бывает. Особенно у женщин после сорока. Ему бы и в голову не пришло искать в этом какие-то посторонние влияния, тем более что никаких определенных изменений в поведении жены он не замечал. Хотя, с другой стороны, он же специально не наблюдал. Но это уже не для адвоката…

– Фатош, как обычно, погуляла с собакой, вернулась домой, переоделась и ушла. Я проследил, что ее машина скрылась за поворотом, это было около половины одиннадцатого.

Господин Орхан замолчал и задумчиво посмотрел в окно, словно еще раз наблюдая, как небольшая машина Фатош спустилась вниз по хорошо видной, не перегруженной транспортом дороге и пропала за поворотом.

– Что же было дальше? – Мустафа задал свой вопрос осторожно, чтобы старику не показалось, будто им пытаются управлять. Управлять, судя по всему, он привык сам.

– А дальше… – взгляд господина Орхана остановился на адвокате, и в нем не было ни капли задумчивости и легкой грусти, с которыми он смотрел вслед воображаемой машине жены. – Дальше не было ничего.

– То есть как «ничего»?

– Очень просто. Вернее, это отнюдь не просто. А весьма сложно. Никто не пришел. Никто больше не позвонил. Я прождал весь день. Около половины пятого вернулась Фатош, и все пошло как обычно.

– И эта шантажистка больше не звонила, и не писала, и…

– Нет, больше о ней ничего не слышно. И меня это пугает. В связи с обнаруженным трупом.

– Вы хотите сказать, что…

– Именно. И поскольку вы теперь мой адвокат, то должен вам сразу заявить следующее. Моя неподвижность и беспомощность сильно преувеличены. Я могу вставать и ходить, опираясь на костыль. Вероятно, я смог бы, воспользовавшись лифтом, дойти до того дома.

– И подняться на третий этаж? Там-то лифт не работает!

– Не знаю. Прежде всего, я не знал, что это произошло на третьем этаже. Полицейский нам не сказал. Может быть, я смог бы подняться, кто знает? Я давно не занимался такими упражнениями. Но в критической ситуации – почему нет? Проверить это нельзя. Но дело не в этом. Мой врач даст прекраснейшее, безупречное заключение о том, что я и приподняться не могу. У вас будет такой документ. Можете строить защиту на этом.

– Но, господин Орхан, пока ни о какой защите речь не идет: вас же ни в чем не обвиняют. И с чего вы взяли, что это та самая женщина?

– С того, что мне больше не звонят. Шантажисты обычно не отказываются от своих планов без серьезной причины. Раз уж решился на такой шаг – идет до конца. И деньги им, как правило, очень нужны. Иначе зачем вообще этот огород городить? Что-то про кого-то узнавать, искать компрометирующие бумажки или фото – и потом все это не использовать? И я собираюсь сообщить полиции о том, что, возможно, даже точнее, вероятно, эта девушка шла ко мне.

– Зачем? – удивился Мустафа. – Зачем сообщать о том, чего никогда не узнают? И подвергаться такому риску? Полиция в это моментально вцепится. А пресса…

– На мой взгляд, риск минимален. Я же инвалид, не встающий с кресла. Кроме того, господин Мустафа, вы должны понять, что если бы я и решился на убийство, то спланировал бы его по-другому. Инсценировал бы проникновение в квартиру с целью кражи, самозащиту или что-нибудь в этом роде. Разве я потащился бы в соседний дом? Да меня все соседи увидели бы – и запомнили. Я же не дама с коляской или с собакой, на которых никто внимания не обращает. Все же уверены, что я парализован. Тот дом, как и наш, со всех сторон просматривается, кто-нибудь непременно бы меня заметил. И заработал бы женский телеграф: «Вы только подумайте, старик Орхан может ходить!» – «Я сама видела…» – «Он шел туда-то и туда-то». Это нереально, господин адвокат. Я никуда не выходил и девушку не убивал. Да и как бы я ее туда заманил? Она же наверняка знает обо мне все: и телефон, и адрес, и распорядок дня. Позвонила, когда Фатош гуляла…

– А она гуляет с собакой всегда в одно и то же время? – поинтересовался Мустафа.

Старик помолчал. Словно ему что-то пришло в голову, но это что-то было не связано с их разговором, и потому упоминать об этом не стоило.

– Что? А, да, почти в одно и то же. Одним словом, беретесь вы меня защищать? Представлять мои интересы, если возникнет необходимость? И моей жены.

– Разумеется, господин Орхан. Но, по-моему, никто и не усомнится в вашей невиновности.

– Вы же сами только что сказали: «Полиция моментально вцепится». А мне хотелось бы, чтобы они покопались в этой истории: вдруг выяснят, кто собирался меня шантажировать и чем?

«А вы действительно этого не знаете? – хотелось спросить Мустафе. Но он не спросил. Он знал, что клиенты часто говорят неправду, полагая, что им лучше знать, что сообщить адвокату, а что нет. – Уверен, что вам известно гораздо больше. Иначе зачем, как вы выражаетесь, огород городить? Нанимать адвоката, приглашать полицейского, удалять жену… Жену, да. Пожалуй, все дело в ней…»

– Я смотрю, вы не очень верите в мою историю? – проницательно глянул на своего нового адвоката господин Орхан. – Придется поверить. Лучшей у меня нет. Я знаю, что вы практически не занимаетесь уголовными делами, все больше недвижимостью, так ведь? Надежнее? И безопаснее, наверное? Но за мое дело вы возьметесь. И заставите полицию выслушать мою историю именно в таком виде. Или лучше сказать, что я еще два часа наблюдал за дорогой? А? Как вы полагаете?

Глава 22. Наблюдатель

– Должен признаться, я не очень верю в вашу историю, господин Орхан, – сказал Кемаль, когда ушел Мустафа Демирли.

Нотариус, заверявший завещание, покинул их сразу же, покончив со своим делом, а полицейского старик попросил остаться, отпустив после получасовой беседы и адвоката. Точнее, не «попросил», а просто не дал ему понять, что он уже свободен. Старый ювелир умел обращаться с людьми как с подчиненными, это получалось у него естественно и почему-то даже не обижало этих самых мнимых подчиненных.

– А чем она плоха? Не хуже любой другой! – усмехнулся господин Орхан в ответ. – Не хотите закурить? Самому-то мне нельзя, но Фатош курит, и я привык к дыму. Курите-курите, Айше еще не скоро придет. Не раньше шести.

«Она сказала после семи», – подумал Кемаль.

– Или у вас есть и другие дела? Я вас надолго не задержу. Все, что я знал насчет вашей девушки, если это, конечно, была она, я рассказал. Но вы не ответили. Чем вам не нравится моя история?

– Прежде всего тем, что вы ее рассказали. Я не понимаю – зачем?

– Хотите сказать, что никто бы ничего не узнал? И не верите, конечно, что человек может сделать что-либо из лучших побуждений? Чтобы помочь полиции, например? Вдруг это действительно моя шантажистка? И если это так, то мне бояться нечего – меня-то кто заподозрит? – но ведь она могла шантажировать и кого-то еще? Если это, так сказать, ее профессия. А?

– И этот кто-то ее и убил? Может быть, может быть… – Кемалю не хотелось вступать в дискуссию и сообщать господину Орхану неизвестные пока старику детали. – К сожалению, ваша информация вряд ли поможет: вы же ничего о ней не знаете, а чем она вас шантажировала – известно только вам.

– Я не говорил, что мне это известно, я же пересказал наш разговор. Да если бы я и знал или догадывался, вам-то это зачем? – старик смотрел на Кемаля своими пронзительно черными глазами и словно давал понять: да, я хитрю, и ты это видишь, но – докажи, если сумеешь.

– Вы прекрасно понимаете, что предмет вашего разговора мог бы помочь выйти на след шантажистки. Независимо от того, была она убита или нет. Можно было бы понять, у кого был доступ к той информации, которую она хотела вам продать, кому эти люди могли о ней сообщить – словом, было бы направление для работы. А так… – Кемаль развел руками, – ваш рассказ ничего не дает следствию. Но мы его учтем, мало ли как расследование повернется. А вы уверены, что вашей жене не звонили и не вымогали у нее деньги?

– Я ее не спрашивал. Но из слов этой… шантажистки выходило, что она хоть раз, да общалась с Фатош. Во всяком случае, я так понял. Спросите ее сами, вы же будете с ней обсуждать то, что я сказал?

– Нет, господин Орхан, не буду. И попрошу вас тоже этого не делать. Вы же понимаете – почему.

– Понимаю. Но, повторяю, я видел, как ее машина скрылась за поворотом, а если будет нужно, то я официально заявлю, что глаз не спускал с дороги еще два часа. Или три – сколько нужно.

– Вы откровенны, – сказал Кемаль, – буду откровенен и я. Вы сами знаете, что придется проверять алиби госпожи Фатош. И вы не можете не понимать, что вашему свидетельству цена невелика. Я буду искать подтверждения тому, что вы сказали.

«Если у меня будет на это время. Если мне позволят заниматься этим делом. Если завтра не произойдет еще что-нибудь экстренное, а оно, понятно, произойдет…» – грустно думал Кемаль. Ему было жаль, что он не герой-одиночка из детективного фильма: делай что хочешь, никакого начальства у тебя нет, расследуй одно-единственное убийство хоть год. Но господину Орхану все это знать не обязательно.

– Именно поэтому я и хотел поговорить с вами наедине. Вы будете проверять ее алиби, – полуутвердительно, полувопросительно произнес старик. – И я хочу знать все о ее перемещениях. Все, – подчеркнул он. – Я вам заплачу, разумеется. Меня не интересует, совершила ли она убийство, но я должен знать, не появился ли у нее любовник.

– Вот как? – удивился Кемаль. – Похоже, вы предпочли бы…

– Да! – безапелляционно заявил господин Орхан. – Я предпочел бы, чтобы она задушила эту девицу. И если это так, то не надейтесь: шансов ее обвинить у вас будет мало. Ничтожно мало. Я только что нанял ей хорошего честолюбивого адвоката, который будет стараться выиграть дело – просто потому, что прежде почти не занимался уголовными делами, и потому, что его нанял сам Орхан Алтынель. Кроме того, у меня достаточно денег и влиятельных знакомых, чтобы даже не доводить дело до скамьи подсудимых. Но я должен точно знать. Во-первых, совершила ли она это убийство и если да, то из-за чего. Во-вторых, куда она периодически пропадает в последнее время и не связано ли это с каким-нибудь молодым проходимцем.

– А у вас есть основания ее подозревать? – Кемаль нарочно задал такой невразумительный вопрос, надеясь хоть что-то выведать. По ответной реакции можно будет по крайней мере понять, в чем именно подозревает старик свою жену. Но он недооценил собеседника.

– В чем именно? В убийстве? Никаких оснований. В измене? Оснований маловато. Но они есть. Более того, скажу вам откровенно, молодой человек: я могу предположить (пред-по-ло-жить, не более, понятно?), что она виновна и в том и в другом. Кто-то мог ведь шантажировать и ее, правильно? А Фатош – женщина с характером, и если бы она, допустим, узнала, что шантажистка как-то связана с ее любовником, что вообще все это подстроено с целью вымогать деньги то у нее, то у меня… кто может поручиться, что она не вышла бы из себя и не придушила эту мерзавку? Как видите, я откровенен. Я хочу знать правду – вы, как я понимаю, хотите того же.

– Если вы предлагаете мне сотрудничество, то я отплачу вам такой же откровенностью, – решительно сказал Кемаль. – По долгу службы я не смогу утаить сообщенную вами информацию. Я проверю ее, использую, как смогу, но я могу получить совершенно не устраивающий вас результат. И не пытайтесь больше меня подкупить.

– А разве я пытался? – старик Орхан засмеялся. – Я же вижу, что вы из тех идеалистов, которые считают, что не все покупается за деньги. Если я собираюсь вам заплатить, то не за молчание, а за тщательный сбор информации для меня лично. И можете с чистой совестью делать свое дело и, как там это у вас называется? – выполнять свой долг. Деньги пойдут в ход ступенькой выше. Деньги и влияние. Там, ступенькой выше, сидят реалисты, и с ними-то я буду договариваться на понятном им и мне языке. А вы… вы раскроете убийство – и будете спать спокойно.

– Неужели вам действительно безразлично, убийца ваша жена или нет? И вы сможете спокойно продолжать с ней жить, несмотря ни на что?

Господин Орхан ответил не сразу.

Кемалю даже показалось, что старику вот-вот станет плохо: он прикрыл глаза, черты лица его словно заострились, морщины углубились. Однако когда он снова взглянул на полицейского, Кемаль понял, что ошибся: ювелиру было весело.

– Я думаю, – объяснил он, – разговаривать ли с вами серьезно, или не тратить время на идеалиста и романтика? Ну какое это имеет значение, убила она кого-нибудь или нет? Пусть это волнует полицию, газетчиков, ее адвоката, наших сплетниц-соседок, наконец. Но почему это должно волновать меня? Ее мужа! Мы вместе уже немало лет, я ее люблю, я к ней привык, мы с ней счастливы – насколько это вообще возможно в семейной жизни. Поверьте мне, молодой человек, я был женат, я бывал влюблен и увлечен, я уже достаточно стар, чтобы сказать: я знаю, что такое настоящая любовь и настоящее счастье. Я вам кажусь смешным и сентиментальным? Думаете, она живет со мной ради денег? Вероятно, так и было – сначала. Не думаю, что Фатош обратила бы на меня внимание, будь я нищим государственным служащим на много лет старше нее. Так что первопричиной ее интереса ко мне, конечно же, были деньги. Ну и что? Вы поймите, молодой человек, что за те же деньги я не получал в моей семье и половины того внимания и заботы, которые мне дает Фатош. Дело не в том, что я инвалид и нуждаюсь в сиделке – как раз сиделок-то я могу нанять хоть дюжину. Но с Фатош я чувствую себя мужчиной – да-да! – несмотря на болезнь. Если вас не шокируют мои откровения, то могу вам сказать, что в постели она… да вы не смущайтесь, мы же взрослые люди, а я так вообще уже в том возрасте, когда могу говорить все, что мне угодно.

Кемаль видел, что господину Орхану хотелось поговорить: все-таки круг его общения ограничен. Интересно, как он ухитряется управлять своими магазинами, если за все время, которое Кемаль провел в его квартире, не раздалось ни одного телефонного звонка? Надо будет его спросить. Может, в этом вопросе он окажется таким же разговорчивым, как сейчас – говоря о сугубо интимных вещах.

– …к моменту знакомства с Фатош я почти забыл, что такое секс. Представляете? А ведь я еще не был инвалидом. Но ни от своей жены, ни от каких случайных платных девок я не получал того, что узнал с этой женщиной. С некоторыми женщинами – настоящими, не подделками! – каждый сразу чувствует себя мужчиной. Почему? Неизвестно. Но есть же что-то, что отличает настоящий алмаз от циркония, хоть в витрине они блестят одинаково. Уж в этом-то я разбираюсь. Я всю жизнь имел дело с золотом и бриллиантами, а также с теми, кто их носит, хе-хе! Так вот, в последних я разбираюсь не хуже. Настоящую женщину я за километр вижу, даже если она простенько одета, не накрашена и украшениями не увешана. Эти женщины не надоедают – скажу больше: таким женщинам мужчины не изменяют. Они могут и изменить, да, но им – им изменить невозможно. Ваша Айше – тоже такая.

Это неожиданное упоминание Айше, да еще в таком сомнительном контексте привело Кемаля в замешательство. Конечно, он ничем не выдал своих чувств, лицо его по-прежнему выражало лишь вежливый почтительный интерес к словам собеседника, но внутри него моментально возникли и заспорили два противоположных желания. Ему захотелось прервать старика, остановить поток его речи, чтобы он, не дай бог, не сказал о ней ничего не то что плохого, а даже просто двусмысленного или пошлого. Или слишком откровенного – чего Кемаль еще не знает. Но в то же время остановить господина Орхана было выше его сил: он хотел говорить и слушать об Айше, а не о какой-то Фатош, передвижениями и связями которой ему следовало бы интересоваться.

Внутренний компромисс был быстро достигнут: нельзя перебивать свидетеля, пусть выговорится, пусть расслабится, пусть говорит о том, что его волнует, это азы работы сыщика. Даже если речь идет об Айше…

– …и этот стиль у нее очень точный и сексуальный, – продолжал какую-то свою мысль новоявленный Казанова, – эти очки, и прическа строгая, и никаких мини и декольте, и минимум косметики, и никакой бижутерии. Может показаться, что если ее одеть как Фатош – поярче, понаряднее, позавлекательней, да очки заменить на линзы, да причесать или постричь модно, ах какая будет женщина! Но нет! – старик энергично потряс указательным пальцем. – Ничего не будет, весь эффект пропадет. Она сама это прекрасно чувствует, вот и играет этакую интеллектуалку среднего возраста.

«Она не играет, она такая и есть», – хотел возразить Кемаль, но промолчал.

Обсуждать Айше с этим любителем и знатоком бриллиантов и женщин? Нет, лучше не надо.

– …этот ее доктор. Что он понимает? Больше года не мог предложение ей сделать! Думал, она и так его, нечего и беспокоиться. Кто такому красавцу откажет? А она не так проста. Он же ее не ценит, как она того стоит. Вот она и ускользнула. Кольцо-то он ей подарил приличное, но ее этим не купишь. Она и думать-то про этот камень забыла. Вспомнит – вернет, вот увидите. Вы много знаете женщин, которые про такой алмаз на собственном пальце забудут? Знаете, сколько в нем карат? А ей все равно. Доктора она уж месяца два как только терпит, привыкла к его визитам, вроде так и надо.

– Откуда вы знаете такие подробности? – рискнул Кемаль. Надо же знать: фантазии это или нет? И для дела важно: как это может быть, что старик, никуда не выходящий из дома, так информирован. – От Фатош, наверное?

– Ха-ха! – с довольным видом усмехнулся господин Орхан. – Ваш вопрос мне льстит. Приятно удивить полицейского всеведением. Я же вам говорил: я разбираюсь в женщинах, а вы не поверили. Вы подойдите сюда, ко мне, и гляньте: стоянка, дорожка, сквер – все как на ладони. Я сижу и наблюдаю. Я вижу, кто с кем выходит и входит, как женщина садится в машину, как мужчина и женщина идут рядом – да я вам по их походке скажу, любовники они или нет. Я опытный и, можно сказать, профессиональный наблюдатель. Или вы мне не верите? А ваш интерес к Айше кто заметил? А? Вот то-то же. Вы, молодежь, думаете, старики ничего не соображают. Вы вчера с ней приехали, уже темно было, а я все, что мне интересно, увидел.

– Так вы, получается, можете мне все рассказать о передвижениях ваших соседей во вторник, – с энтузиазмом, маскирующим его неловкость от излишней проницательности старика, заговорил Кемаль. – Это же замечательно! А я-то искал свидетеля! Вам же цены нет. Расскажете мне, кто, куда, когда и с кем?

– Вот насчет «когда» придется вас разочаровать: на часы я смотрю редко. Но за последовательность событий, пожалуй, могу поручиться. Если речь идет только о вторнике. Обычно-то я наблюдаю всякие нюансы: как, например, Мехмет (знаете его? с третьего этажа) машет рукой жене, когда уезжает на работу. Это же спектакль! Театр одного актера! Он из дома выходит, словно на свободу из клетки вырывается, но должен остановиться и помахать рукой жене – так у них заведено. И он честно старается сделать это как можно сердечнее. Но мне кажется, в душе он чертыхается и посылает свою жену куда подальше. Да, кстати, вот вам пример: его жена, Сибел – вы ее видели?

Кемаль кивнул. Старик опять попал на интересующую его тему. Ладно, пусть говорит, потом будет нетрудно вернуть его к описанию вторника.

– …и умная, и приятная, и за собой следит. А чего-то в ней нет. Шарма какого-то.

– Насколько я понял, чего в ней нет, так это недостатков, – заметил Кемаль, чтобы превратить разговор в диалог.

– О, браво, юноша! Вы делаете успехи. Раскроете убийство, заходите попить кофе и поболтать. Но давайте переходить к делу. Вы не думайте, я еще не впал в старческий маразм и не забыл, что вас интересует. Итак, вторник. Фатош уехала, я действительно проследил, что ее машина скрылась, и какое-то время на всякий случай смотрел на дорогу: вдруг она забыла косметичку, или права, или еще что-нибудь. Потом я стал следить за нашей дорожкой, а на машины внимания не обращал. Я решил, что моя шантажистка наверняка не оставит машину на нашей стоянке – чтобы никто не заметил номера. Но по дорожке-то она должна была пройти! Мне хотелось ее увидеть заранее, понять, какая она, какого возраста, как одета. И не встречались ли мы раньше.

– А ведь вы могли заметить, как та – наша, убитая – девушка шла в соседний дом! – вдруг понял Кемаль. – Неужели вы не обратили на нее внимания? И кто-то шел в тот дом вместе с ней, или чуть раньше, или чуть позже. Вспомните, – чуть ли не взмолился он.

– Молодой человек, – строго остановил его господин Орхан, – вы имеете дело не с идиотом. Если бы я видел это – неужели стал бы морочить вам голову разговорами о женских прелестях? Подойдите-ка сюда. Сюда, сюда, ближе.

Кемаль встал с кресла и подошел почти вплотную к сложному механическому сооружению, на котором сидел – нет, скорее, восседал! – старик.

– Чтобы видеть сквер и нашу дорожку, я поворачиваю кресло вот так, – он показал, – и из этого положения я никак не могу видеть и ту дорожку, что ведет к соседнему дому. Зачем она мне? Теоретически рассуждая, я мог бы вот этак повернуть голову (голова-то у меня во всех отношениях хорошо работает, хе-хе!), но я этого не делал. Если бы я хотел наблюдать за той дорожкой и тем домом, я бы повернул свою машину вот так, – он нажал на рычаг и развернул кресло. – Иногда я это делаю. Туда много народу ходит квартиры смотреть, а я люблю наблюдать за родом человеческим. Но не во вторник. Во вторник у меня была вполне определенная задача. Но никто не проходил.

– Что, так-таки вообще никто? – усомнился Кемаль. Он знал, что так не бывает. Не может ни одной живой души не появиться в жилом квартале в нормальный весенний день.

– Ну, дети играли, это же нас не касается, правильно? Мерием гуляла с кошкой, прошлась туда-сюда. Сибел вывозила ребенка – сразу после того, как ее средняя дочь уехала в автобусе. Она еще плакала чего-то, наверно, в школу не хотела. А больше никто. Да, Берна пробежала куда-то, я подумал, что она аптеку на обед закрыла, и посмотрел, сколько времени. Было полвторого. Вскоре я ждать перестал: я же сказал ей – не позже двух! Решил: если заявится не вовремя, не пущу. Пусть знает, каково иметь дело с серьезными людьми.

– А Берна вернулась в свою аптеку? – у Кемаля появилась одна пока неясная мысль. Где эта газета? Которую начальник швырнул ему через стол? Кажется, в машине. Надо посмотреть, да. Аптека?..

– До двух не вернулась. Она вообще-то аптеку редко закрывает, все жалуется, что ничего не зарабатывает, не хватает, мол, на аренду да на налоги. Вот и торчит там почти круглосуточно. Если обедать идет, часто кого-нибудь вместо себя оставляет, лишь бы не закрывать: боится покупателей упустить. А сама продает все процентов на 10–15 дороже, чем везде. Фатош у нее даже аспирина не покупает. Из принципа.

– А чем вы потом занимались, господин Орхан? После двух?

– Работал, – спокойно и серьезно ответил старик. И, заметив удивленный взгляд Кемаля, выехал в своем кресле на середину гостиной.

– Идите за мной. Я вам кое-что покажу. Думаете, перед вами старая развалина, которой только и дела, что сидеть у окошка да прохожих разглядывать?

Кемаль прошел за хозяином, который ловко и привычно управлял своим креслом, в небольшую комнату, расположенную в конце длинного коридора. По пути сыщик не мог отказать себе в удовольствии заглянуть и в другие двери. То, что он увидел, по стилю и стоимости отделки мало отличалось от роскошной гостиной. Он успел заметить не много: суперсовременную кухонную мебель, атласное бело-розовое покрывало в спальне, огромное зеркало в дорогой раме, большие часы с «вечным двигателем» в виде золотых шариков под стеклянным колпаком, – но все это было со вкусом подобрано и выдавало внимание хозяйки не только к своей внешности, но и к своей квартире. Стены, пол, двери, окна – казалось, здесь заменили все: настолько все детали отличались от тех, что он видел в соседних квартирах. Впрочем, оно и понятно: Айше, София, Дениз – не владелицы жилья, а всего лишь квартиросъемщики. И если каждая из них и украшала свой дом на свой лад, то все их попытки что-либо изменить ограничиваются повешенной картиной, по-своему сшитыми занавесками да тем, как поставлена мебель. Не будут же они делать гранитные и мраморные полы, колонны с лепниной и прорубать окна во всю стену. Госпоже Мерием, по-видимому, такие расходы просто не по карману: одинокая учительница-пенсионерка – что она может себе позволить, кроме самодельных кружев и бесчисленных безделушек. Удачно, что смогла приобрести квартиру, да и это, наверное, было нелегко. Кемаль прекрасно представлял себе образ жизни и доходы тех, кому платит государство, а не частные фирмы. Вот он, например, когда сможет купить себе собственное жилье? Да даже если на несколько лет перестанет есть и пить, все равно вряд ли удастся скопить столько денег…

Не здесь ли корни неприязни, которую почтенная госпожа Мерием, всю жизнь проработавшая в школе и экономившая каждый грош, испытывает к благополучной обеспеченной Фатош?

Размышления Кемаля были прерваны самым неожиданным образом: он удивился.

Сколько можно удивляться в этом доме? Ему казалось, что за время своей службы в полиции он всего насмотрелся и потерял способность удивляться по ерунде. Но то голубые розы и покрашенные «в технике батик» шелковые шторы, то инсталляции и сиденья для унитаза в качестве рам, то окна почти до пола и обилие лепнины – а теперь вот еще это!

«Это» было небольшой комнатой, которая как будто попала сюда даже не из другой квартиры, а вообще из другого мира. Ни лепнины, ни гипюровых занавесок, ни дорогих ковров – ничего этого здесь не было. Между тем обстановка этого кабинета обошлась, вероятно, в такие суммы, которые раз в десять превышали траты расточительной Фатош на остальные помещения квартиры. Комната была оснащена такой техникой, о которой Кемаль конечно, имел некоторое понятие, но которой никогда не пользовался: государству не по карману такое оборудование для здания полиции. Чего здесь только не было!

Компьютер, принтер, ксерокс, факс, телефон с автоответчиком, новейшей модели телевизор с плоским огромным экраном, видеоаппаратура для просмотра как кассет, так и дисков…

– Вы, наверное, удивлялись, что в квартире тишина, ни одного звонка, да? Я все отключил на эти два часа, чтобы нам никто не помешал. Потом прослушаю сообщения и просмотрю факсы.

Господин Орхан подъехал к столу с компьютером, уверенным движением нажал какие-то кнопки, подвигал мышь – на экране появились бесконечные столбцы цифр.

«Биржа, – догадался Кемаль. – Хорош дед, ничего не скажешь!»

– Секундочку, – говорил между тем «дед», – я только должен взглянуть… Так… Ага… Все. Играю на бирже, – пояснил он, – приходится постоянно следить за курсом. Вот отсюда я и управляю своей империей. Меня, знаете ли, к этому не готовили. Я ведь младший сын – третий; кто бы мог предположить, что оба мои брата погибнут и я окажусь во главе всего концерна? Конечно, какой-то опыт у меня был: отец сразу выделил мне один из своих магазинов, и я почти пять лет вел его дела самостоятельно. Даже вывеску обновил! Перевел «Золотой дом» на французский – я тогда съездил в Париж, был без ума от Франции, француженок, да, «Мулен-Руж», знаете ли… ну так вот, получилось «Maison d’Or». Мне понравилось: меня-то зовут Орхан. Ор-хан, – с удовольствием повторил он. – Золотой хан, властелин золота. Я продолжил дедову традицию. Его звали Алтын Алтынель, и, скорее всего, именно это внушило ему мысль заняться ювелирным делом и назвать свою первую лавочку – «Золотой дом Алтынеля»*. Моя лавочка называлась «Maison d’Or» и приносила неплохой доход. А в тридцать шесть лет – вам сколько? примерно столько же, да? – на меня свалилась ответственность за весь концерн, занимающийся не только золотом, как вы понимаете. На одном золоте много не наживешь. После смерти отца старший брат существенно расширил дело: недвижимость, акции, инвестиции… впрочем, зачем я вам это рассказываю? К моему алиби, – он энергично похлопал рукой по ручке инвалидного кресла, – это ничего не добавляет. Похвастаться захотелось. Вот здесь я и провел вторую половину дня во вторник. Фатош вернулась около пяти, точнее не скажу: я был занят.

Последние слова он произнес просто и вместе с тем как будто гордясь тем, что он, при своей болезни и таком солидном возрасте, занят серьезным мужским делом.

«А ведь эту Фатош можно понять: он сильная личность. И интересная. Пожалуй, он прав: она с ним не только из-за денег», – мысль о деньгах натолкнула Кемаля на одну догадку.

– Знаете, чего вам здесь не хватает? – спросил он, видя, что хозяин кабинета заметил и оценил его молчаливое восхищение.

– Чего? – обеспокоено встрепенулся старик.

– Банкомата. Чтобы все ваши цифры сразу превращались в наличность.

– Хе-хе! Шутите! А я уж было подумал… Мысль забавная. Но мы наличными почти не пользуемся. Все покупки делает Фатош, у нее несколько кредитных карточек; она с собой больше трех-пяти миллионов* никогда не носит. Банкомат! Хе-хе!

Он ответил так, как и надеялся Кемаль. Теперь можно спокойно задавать следующий вопрос.

– То есть если госпожа Фатош снимает или тратит какие-то суммы, то вы можете это легко проконтролировать?

– Элементарно. Правда, я обычно не слишком слежу за ее тратами: она экономна («Я бы этого не сказал», – подумал Кемаль, вспомнив, сколько украшений было на этой даме.). Или вы… – старик насторожился, – да, я понял; надо посмотреть.

Он стал быстро нажимать кнопки компьютера.

– Вот, смотрите, – Кемаль подошел поближе и встал за спиной хозяина, чтобы самому видеть экран. – Это она тратила в супермаркете…

– Минутку, – вежливо перебил Кемаль. – Если шантажистка требовала денег у госпожи Фатош, то когда, по-вашему, это могло произойти? Когда она стала нервничать? Давайте посмотрим полтора-два месяца, хорошо?

Если господину Орхану эта идея и не слишком понравилась, то по нему это было незаметно. Они внимательно просмотрели все записи о снятых со счета суммах, но, по словам старика, ничего подозрительного он не обнаружил. Ко всему легко находилось объяснение: «это деньги для медсестры и домработницы, мы им платим в конце месяца; это супермаркет, сами видите; это она покупала какую-то одежду; это бензин: Фатош же всегда на машине, чтобы надолго не отлучаться; это она покупала подарок подруге на свадьбу; это косметический салон и парикмахерская»…

Некоторые суммы казались Кемалю значительными, но он не обращал на них внимания, если рядом была информация о месте траты. Не поведет же она шантажистку в супермаркет, чтобы купить той продукты! Или бензин для машины, чтобы продолжать свою шантажистскую деятельность.

Он отметил только те суммы, которые были просто получены наличными. Их было немного, и вряд ли они удовлетворили бы серьезного вымогателя. А если сложить их вместе? И если вымогатель – не очень серьезная молодая девушка? Вполне может быть… А потом Фатош надоедает постоянно лгать мужу и отдавать деньги, предназначенные на ее личные карманные расходы. Как говорится, на булавки. И она… Что она делает? Вариантов может быть несколько.

Планирует убийство и совершает его; признается во всем мужу, они вместе планируют, как избавиться от шантажистки, и Фатош опять-таки совершает убийство, а то, что происходит сейчас, не более чем хорошо продуманный и подготовленный спектакль. Старик «нанимает» Кемаля проверить алиби своей жены, прикрываясь версией о ее мнимой измене; это алиби наверняка окажется безупречным… Хотя как оно может быть безупречным? Где-то да окажется дыра… И господин Орхан хочет заранее узнать об этой дыре, чтобы потом с помощью связей, денег и адвоката залатать ее? Тоже возможно.

Кемаль невольно перевел глаза с колонки цифр, обозначающих снятые со счета суммы, на колонку с датами, когда эти операции были совершены. Вторник… Она поехала за покупками, в парикмахерскую, еще куда-то. Вернулась почти в пять? Не могла она в этот день не потратить хотя бы что-то. Кемаль еще раз, проверяя себя, просмотрел числа. Нет! Есть суммы, снятые и потраченные ею в субботу – а следующие уже в среду!

Где же она была во вторник?

Интересно, понял ли это господин Орхан? Или он и так знал об этом?

Но если убийца – прекрасная госпожа Фатош, то как листочек с телефоном доктора оказался в папке Мехмета? Или путешествие листочка началось еще при жизни девушки по имени Аксу и никак не связано с ее смертью? И от фотографии убийца ничего не отрезал, а та так и лежала в сумочке – уже отрезанная?

Господин Орхан снова нажал кнопки на клавиатуре и перенесся в мир биржи.

У Кемаля зарябило в глазах. Правильно, пора идти.

Он хотел повидаться с любвеобильным преподавателем математики и, если удастся, навестить юношу по имени Бора и попросить у него фото его настоящей, не французской невесты. И позвонить узнать, произвели ли обыск по адресу, данному господином Октаем, где должна была жить убитая.

И хорошо бы побеседовать с госпожой Мерием – может, днем она объяснит, кто ей звонил и чем так напугал. Очередная шантажистка?

Не многовато ли их для одного дома с восемью квартирами?

А что – мысль интересная: вдруг это та самая шантажистка, которая жива-здорова? А бедная Аксу вовсе не звонила старику Орхану и вообще к этому вымогательству отношения не имеет? Почему же тогда шантажистка звонит Мерием и не звонит ювелиру?

– Господин Орхан, у меня появилась одна мысль: скорее всего, убитая и ваша шантажистка вовсе не одно лицо. Постараюсь проверить.

«Сказать ему ее имя, что ли? А почему бы нет? Если он неискренен, то, конечно, не признается, что что-то о ней знает. А если все, что он сказал, правда, то есть вероятность выяснить что-то новое: вдруг он вспомнит имя, хоть не мог вспомнить лицо? У него же тьма служащих, которых он, при его образе жизни, в глаза не видел. Что я теряю? Подумаешь, тайна следствия! Мне уже сегодня объяснили, что мое следствие никому особенно не нужно. При этом с утра в него еще не была замешана эта акула ювелирного бизнеса…» – решение было принято, и Кемаль сказал:

– Я не говорил вам, но мы установили личность убитой. Практически установили, – не мог не оговориться он, привыкший не принимать ничего на веру. Господин Октай мог и соврать, а документов ее пока никто не видел. – Вам ничего не говорит имя Аксу Караташ?

Кемаль, конечно, не ожидал, что произойдет чудо и старик скажет: «О, да, Аксу, я знаю…», но в глубине души на такое чудо все-таки надеялся. И напрасно: чуда не произошло. Никакого узнавания или воспоминания не отразилось в прямом открытом взгляде господина Орхана.

– Вроде бы нет. Фамилия распространенная, но в сочетании с именем и внешностью… Нет. Разве что мы с ней где-то пересекались, и она меня знает, а я ее нет. Сейчас глянем, – он опять развернул свое кресло к компьютеру. Кемаль успел заметить, что хозяин открывает файл под названием «Люди». – «Персонал» или «Служащие» – слишком длинно, – пояснил он.

«Глазастый старик, – отметил сыщик, – все видит, что надо и что не надо. И вроде ведь на меня не смотрел…»

Имена служащих «Золотого дома» были записаны в алфавитном порядке, что исключало возможность ошибки. Кемаль полагал, что списки персонала будут сгруппированы как-то иначе: по годам, или по подразделениям, и тогда эту Аксу будет сложно найти. Оказалось, это было проще простого – было бы, если бы ее фамилия в этих списках была. А ее не было.

– А вы вносите в компьютер данные на всех служащих? – с надеждой спросил Кемаль. – Даже на тех, кто разносит чай? Я так понял, что девушка была без специального образования и профессии.

– Всех. В компьютер вносят всех. Без единого исключения. Вот, смотрите, пример: мальчик поступил к нам два года назад, в марте, пятнадцатого числа. А уволили мы его восемнадцатого, потому что он украл кольцо. Маленькое, недорогое, говорил, девушке хотел подарить, не смог удержаться, мы даже в полицию не обращались, зачем парню сразу жизнь портить? Но в компьютере – вот он и все данные о нем. И в нашей фирме он больше никогда работать не будет. Чтобы целыми днями иметь доступ к большому количеству золота и драгоценностей и ничего не украсть, надо иметь хорошую нервную систему. И характер определенный. Это не каждому по силам: видеть все это великолепие и ничего не захотеть для себя. И знать при этом, что твоей зарплаты на такие камешки никогда не хватит. Наши работники должны быть практичны и независтливы. Понимаете – почему?

– Не завистливы: чтобы знать свой уровень жизни и не сердиться, что у других он выше. И практичны, чтобы понять: украсть драгоценность можно раз или два, потом попадешься, а еще надо ухитриться их продать, а для этого надо найти скупщика краденого: ведь вашим коллегам так легко дорогие, узнаваемые вещи не продашь, а дешевку воровать опять же непрактично, риска много, – четко, как на экзамене, ответил Кемаль. – А дело у вас поставлено прекрасно. Неужели вы сами во все детали вникаете? Вы говорили «мы уволили», «мы в полицию не обращались» – разве этим не может заниматься кто-то из ваших подчиненных? Какой-нибудь…

– Менеджер по персоналу? Есть и такой. Но без согласия со мной он ничего не делает. А вашей Аксу в моих списках нет, – завершил разговор старик Орхан.

«Хорош, – думал Кемаль, – экзаменует, надо же! Такого не пошантажируешь, зря эта девчонка или кто она там за это взялась. Похоже, плохо его знает. Такой бы и убил, если бы ему было надо».

Господин Орхан между тем проводил его до двери, и Кемаль в который раз с похожим на восхищение чувством смотрел, как он ловко управляет своим креслом. Старика легко было представить за рулем хорошего быстрого автомобиля, даже за штурвалом самолета. Личного, конечно. Он бы с такой же легкостью управлял им своими сильными, не утратившими подвижности руками, как этим своим небольшим и единственно доступным ему средством передвижения.

«Честное слово, – бросая взгляд на руки старика, на одной из которых блестело массивное, необычной формы обручальное кольцо, подумал Кемаль, – не будь он беспомощным калекой, не встающим с кресла, он бы запросто мог хоть кого задушить такими руками. Сам. Но его кресло – его алиби, ничего не поделаешь…»

Глава 23. Лгуньи

«Надо еще купить торт», – думал Кемаль, спускаясь по лестнице.

Он точно знал, к кому он сейчас пойдет и что скажет. И к кому отправится потом. Последовательность действий стала ему ясна – лишь бы хватило времени до встречи с Айше. Отменить которую его не заставила бы даже перспектива собственноручно поймать убийцу.

«Почему она сказала «после семи»? Старик говорит, она вернется в шесть. Да мало ли почему? – ответил он сам себе. – Нельзя во всем видеть криминал. Она придет усталая, захочет переодеться, отдохнуть, принять душ, а потом уже принимать гостей. Или у нее сегодня изменилось расписание, или она собирается зайти в магазин. Или заняться стиркой, уборкой, готовкой – какими-нибудь милыми женскими делами, при которых не должен присутствовать посторонний. Посторонний… вот именно. Кто ты ей, чтобы она хотела тебя видеть в ту же минуту, как придет с работы? Занимайся лучше делом, детектив Кемаль».

Он спустился на один этаж.

За дверью Сибел слышался плач ребенка и воркующий голос матери, убеждающий малышку, что так горько плакать нет никаких причин, «вот мамочка, здесь, вот твоя соска, и молочко сейчас тебе дам, вот бутылочка, видишь? а это чья игрушка? ну-ка посмотрим, кто это? котик? кто так плачет? а котик не плачет…» Бессмысленные, старые как мир слова, плохо складывающиеся во фразы, ибо главное в них не смысл, а голос матери, полный любви, который их произносит. Нет, к Сибел он не пойдет.

Из-за двери дизайнера с оголенной спиной слышались негромкие голоса, но разобрать, кто и о чем говорит, было невозможно: плач ребенка заглушал все более тихие звуки. Но Кемаль все равно планировал спуститься еще на один этаж. Если повести себя правильно, можно кое-что узнать.

Его внимание неожиданно привлек какой-то звук. Да, точно, собачий дай. Он снова поднялся на несколько ступенек, чтобы убедиться: это из квартиры Дениз. Значит, вот где проводит время мадам Фатош со своим рыжим спаниелем. Или это кокер? Какая разница…

Потом надо вернуться и побеседовать с ней. Что-то она сама скажет про вторник? И будет ли завтра возможность проверить ее алиби, которое она наверняка припасла – если не для полиции, то для мужа? Разговорить всех этих косметичек, парикмахерш, маникюрш, портних – занятие не для слабонервных. Они либо немы как рыбы, боятся сказать лишнее о богатом клиенте; либо болтливы так, словно провели год в одиночной камере. Вряд ли начальство поручит (поручит? нет! позволит!) ему проверять алиби супруги значительного лица безо всяких веских причин. Даже если ее муж сам об этом просит. Пусть нанимает частного детектива – у полиции есть чем заняться, кроме слежки за его молодящейся женой.

Госпожа Мерием открыла почти в то же мгновение, как он нажал кнопку звонка. У двери, что ли, стояла? Непохоже, что куда-то собралась: одета по-домашнему.

– Добрый день, госпожа Мерием. Вы позволите мне войти?

– Да-да, разумеется, пожалуйста.

Она снова провела его в небольшую комнату, где ему было трудно не то что сесть в указанное ею кресло, а даже дышать. Разве можно иметь столько безделушек и сувениров? Он пригляделся: среди окружавших его вещей были довольно дорогие хрустальные и фарфоровые вазочки и зверюшки, а с ними соседствовали дешевые тряпичные куклы и букетики из засушенных цветов. Вышитые салфеточки, соломенные корзиночки, маленькие картинки в простеньких рамочках…

«Она ведь учительница! – вдруг сообразил Кемаль. – Наверное, это все подарки! – он вспомнил, как 23 ноября*  всегда обращал внимание на школьников, несущих букеты и небольшие пакетики или коробочки, перевязанные ленточками… он и сам когда-то давно носил букетики и рисовал открытки. – Живет воспоминаниями? Похоже на то… Буду примитивно льстить, вдруг поддастся?»

Он наткнулся взглядом на неподвижно сидящую в соседнем кресле белую кошку: оказывается, она здесь и была, но Кемаль не заметил ее, застывшую между двух диванных подушек – тоже белых, кружевных.

Кошка не отвела глаз, и ему показалось, что зверь видит его насквозь со всеми его человеческими хитростями и слабостями и презирает его за это. За его намерения обмануть ее хозяйку, подкупить ее лестью, расположить к себе.

«Хорошо, что эта зверюга не говорящая», – промелькнуло у него в голове, и он тут же обратил эту летучую мысль себе на пользу.

– Ваша красавица смотрит так, словно вот-вот заговорит. И, по-моему, я ей не нравлюсь, – Кемаль знал, что владельцы домашних животных никогда не упустят случай поговорить о своем питомце. К счастью для него, он не сделал попытки погладить кошку, не стал звать ее к себе или брать на руки. Сделай он это – никакая лесть не расположила бы к нему госпожу Мерием. Но ничто в его позе не выдавало намерения позволять себе такие вольности, и хозяйка любезно улыбнулась:

– Она не очень любит посторонних. Нервничает. Но вы не обращайте на нее внимания, и она успокоится.

– И заговорит? – попытался продолжить свою шутку Кемаль.

– Посмотрим, кто знает? Кошки – существа загадочные, – поддержала его старушка.

Впрочем, почему «старушка»?

Кемаль удивился, что мысленно назвал ее так: ей ведь немного за пятьдесят, еще не старая женщина. Почему же она производит такое впечатление? Странно. Фатош, наверное, не намного моложе, а держится совсем иначе. Внутренний возраст – это в нем все дело, решил Кемаль.

– Госпожа Мерием, – приступил он к самой трудной части беседы (угадать бы верный тон!), – я пришел к вам, потому что вы произвели на меня впечатление интеллигентной, умной, образованной женщины. Поэтому я прошу вас мне помочь. Если бы речь шла об ординарной домохозяйке, я бы, разумеется, ничего подобного ей не сказал. Но к вам я почувствовал невольное уважение, поэтому считаю недостойным вас обманывать. Я хочу спросить вас прямо: зачем вы мне солгали?

«Ну вот, самое главное сказано. Теперь надо дать ей понять, что я ее не осуждаю. Чтобы ей не было стыдно».

– Я понимаю, что такая женщина, как вы, не сделала бы этого без причины. Серьезной причины, хотя тогда вы не могли знать, что речь идет об убийстве.

«За это она должна уцепиться», – думал Кемаль, наблюдая за собеседницей и стараясь, чтобы это было не слишком заметно.

Госпожа Мерием смотрела на него, как, говорят, кролик смотрит на удава. Кемаль никогда не видел подобного феномена в природе, но взгляд этот знал: он всегда появлялся у загнанных в угол подозреваемых. Значит, удар попал в цель. Если она не замкнется сейчас и не вздумает заявить, что ни слова не промолвит без своего адвоката, то будут новости. Новые показания, которые упростят или усложнят дело.

Кемаль когда-то давно вывел что-то вроде математической закономерности, закона следствия. В начале работы получаемые факты и сведения создают впечатление хаоса, из которого сыщики пытаются вычленить несколько версий, а поступающие новые факты могут эти версии опровергать или давать материал для новых гипотез – словом, только запутывают и усложняют картину преступления. Но где-то в середине расследования (не по времени, конечно, как можно рассчитать время, нужное на раскрытие убийства? Бывает, за два дня можно управиться, а бывает, за полгода ничего не накопаешь!) – так вот, на определенном этапе расследования поступающие факты начинают упрощать дело. Одна за другой отпадают ложные версии, выявляется наиболее вероятная и перспективная, подтверждаются догадки, приходят ответы на запросы… Кемаль обычно сравнивал это с подъемом на вершину и начинающимся спуском. И обычно чувствовал, что всё: сложнее уже не будет, информация начинает систематизироваться и укладываться в выстроенные схемы. И начинается быстрый спуск.

Но в этом деле он пока не мог понять, где эта вершина.

Ему казалось, что, узнай они имя девушки – и полдела сделано. После установления личности жертвы становятся яснее мотивы преступления, появляются возможности выявления и проверки контактов этого человека. Когда доктор Октай сообщил, кто такая убитая, Кемаль подумал было, что дальше все будет проще. Нельзя же искать убийцу неизвестно кого.

Однако то, что он узнал от Софии, Дениз и особенно от господина Орхана, никак не вписывалось в картину, предложенную доктором. Какое отношение могла иметь любовница господина Мехмета (и предположительно самого господина Октая!) к сыну Софии и тем более к шантажу? Пока дело не упрощалось. Ему хотелось, чтобы хоть госпожа Мерием сообщила что-нибудь, дающее ответы на его многочисленные вопросы, по крайней мере на один из них.

– Вы ведь не видели, как девушка вошла в квартиру вашей соседки Дениз, не правда ли? – продолжал он свою роль удава.

И выиграл.

– Да, господин Кемаль. То есть нет, не видела, – собравшись с духом, произнесла пенсионерка. Было видно, что ей стыдно, неловко и неприятно, но что она полна решимости выбраться из этой неловкой ситуации. Воспользовавшись, конечно, его подсказками. – Если бы я сразу знала, что произошло убийство, я бы никогда не позволила себе вводить в заблуждение полицию. Но вы сказали, что разыскиваете девушку…

«И вам непременно надо было воспользоваться и причинить неприятности своим соседям? Ну-ну».

– …а у этой Дениз не квартира, а, мягко говоря, проходной двор…

– Да, да, я представляю себе. У меня тоже есть молодые соседи: по-моему, они даже не женаты, – как можно больше осуждения в голосе! – но живут вместе и постоянно устраивают вечеринки. Так что я вам сочувствую.

Казалось, госпожа Мерием приняла все за чистую монету: и комплименты, и сочувствие, и осуждение легкомысленного поведения молодежи. Она заметно воодушевилась и смогла наконец-то посмотреть Кемалю в глаза.

– Я действительно хотела привлечь внимание полиции к этой Дениз. Мне подумалось, что если бы к ней пришли из полиции и стали выяснять, кто к ней ходит и зачем, то она сама бы стала серьезней к этому относиться. К этим визитам не пойми кого в любое время суток. Я ведь пыталась поговорить с ней по-доброму: я же ей в матери гожусь по возрасту!

Кемаль вовремя успел изобразить изумление: если хочешь расположить к себе особу женского пола, обязательно надо удивиться, когда она заговорит о своем возрасте. «Неужели вам сорок? Никогда бы не подумал!» – «Не может быть! Я не дал бы вам больше двадцати!» – «Вашему сыну тридцать?! Но вы так молодо выглядите», – все это должно быть либо сказано, либо ясно написано у вас на лице. Кемаль знал и то, что иногда надо поступать наоборот: если особа женского пола совсем юна. «Я был уверен, что тебе уже восемнадцать!» – «Неужели ты еще не в лицее, а в средней школе?» – такие фразы тоже были его верными помощниками в борьбе за информацию.

«Сколько лет этой девчонке – дочери Сибел? Лет десять-одиннадцать, не больше! – пришло ему в голову. – А тоже туда же: хочет выглядеть старше. Хорошо, что младших ее дочек не надо опрашивать! «Неужели тебе только годик? Я думал, уже два!» – интересно, в таком возрасте женский инстинкт уже проснулся или нет? А кстати, это может быть удачным подходом к мамаше. Если понадобится… может, и Сибел кто-нибудь звонил? и пугал?..»

– Боже мой, если бы вы слышали, что она мне ответила! Я даже повторить этого не смогу! Грубо, почти непристойно… и ее гости всегда пьют! А вдруг они и наркотики употребляют? Я же читаю газеты: сейчас такая ситуация в молодежной среде! Если взрослые не вмешаются, эти подростки бог знает до чего дойдут. Я же бывшая учительница, я не могу равнодушно смотреть на то…

Кемаль снова отключился, не забывая, конечно, вежливо кивать и поддакивать.

Все ясно. Она девушку не видела. Нет, минутку, надо уточнить: совсем не видела – или в это время в этом месте?

– Я вас прекрасно понимаю, госпожа Мерием, – выждав еще немного и дав ей сказать в свое оправдание побольше, вступил он в разговор, – жаль, что вы мне не сказали сразу всей правды. Мы бы обратили внимание на эту подозрительную квартиру, но не в связи с этим убийством. А теперь, если там и были наркоманы, они затаятся и мы их-то у нее в гостях и не увидим. Но давайте уточним: вы вообще не видели этой девушки? Или только у вашей соседки во вторник?

– А как вы узнали, что ее там не было? – вопросом на вопрос ответила пенсионерка. – Поверили Дениз? Или узнали что-то еще?

– Если честно, госпожа Мерием, то у меня есть свидетель, который внимательно наблюдал во вторник за вашим подъездом. Посторонние девушки в него не входили, по крайней мере в первой половине дня.

– Но вы говорили с Дениз? – продолжила свой допрос госпожа Мерием. – Это вы ей сказали обо мне?

– А… вы полагаете, что это она могла позвонить вам вечером? Что, кстати, эта незнакомка сказала? Вы были так напуганы.

– Да. Сначала. Я даже решила было, что схожу с ума. Или что это звонок с того света: таким загробным голосом она говорила. Но потом я поговорила с Айше… не тогда, на лестнице, а уже после, по телефону, почти ночью. И у меня в голове прояснилось. Кроме Дениз, звонить некому. Зачем? Правильно? Только она заинтересована в том, чтобы я испугалась и сказала, что никого не видела.

– Значит, звонившая думает, что вы действительно видели девушку и вынуждает вас солгать? Что она точно сказала, можете вспомнить?

Через двадцать минут непростого для Кемаля диалога он сумел выяснить все подробности: и что встреча с Аксу была лишь плодом воображения старушки («но она так похожа на всех этих девиц, которые сюда таскаются, что немудрено перепутать!» – «Конечно, конечно!»), и что голос звонившей был тихим, а сама Мерием сильно напуганной и потерявшей способность соображать от неожиданности, поэтому узнать голос она вряд ли сумеет, но уверена, что звонок – дело рук Дениз.

Кемаль не стал говорить ей, что вчера вечером ее молодая соседка, судя по всему, еще и не подозревала о ведущемся расследовании, да и сегодня Дениз не в курсе тех обвинений, которые выдвигает пожилая соседка.

– И, между прочим, я не единственная, кого эта девчонка запугивает, – таинственно и значительно сказала вдруг Мерием, когда Кемаль почти собрался встать из мягкого низкого кресла и постараться не причинить ущерба расставленным вокруг безделушкам.

– Что вы имеете в виду? – напрягся он, сделав вид, что не придает этому сообщению никакого значения. Пожалуй, так будет лучше: пусть доказывает, что это важно, пусть постарается! Только бы фантазировать не начала!

Сделав страшные глаза и усиливая впечатление от сказанного выразительными паузами, она поведала ему о когда-то подслушанном («совершенно случайно услышанном») разговоре.

– А вы уверены, что это была не Сибел и не кто-то еще – совсем посторонний? – Кемаль уже понимал, что задает бесполезный вопрос: даже если она прежде и не была ни в чем уверена, то теперь она будет валить на несчастную, хоть и не слишком нравственную Дениз все, что сумеет вспомнить. И хорошо еще, если она действительно вспомнит, а не придумает какие-то факты. Потому что реально имевшие место факты можно будет потом связать и с другими именами, к которым они на самом деле имели отношение. А не только с красивым именем красивой девушки. Дениз…

Как там дальше? Дениз Арман?

Кемаль был уверен, что помнит ее фамилию. Как, впрочем, и все фамилии, попадавшиеся ему в последние несколько лет. Но что-то зацепило его в этом имени. Что? Неужели память, на которую он привык полагаться, стала давать сбои?

Он попросил Мерием еще раз повторить ему слова, которые она услышала на лестнице. Хотя их-то он уже выучил наизусть – с первого раза.

«Пожалуйста, потерпи, я тебя умоляю. Если он узнает, то ни ты, ни я не получим ни гроша». В свете сообщенной господином Орханом информации о шантажистке эти слова приобретают весьма интересный смысл. И он их, понятно, не забудет. Но надо было сосредоточиться хоть на несколько секунд.

Правильно. С памятью все в порядке: он вспомнил, что на почтовом ящике фамилия Дениз состояла не из пяти, а из шести букв. Арман… Армани? Точно. Надо будет выяснить, что сие означает. Может быть, ничего. Как и девяносто процентов сведений, добываемых сыщиками в процессе раскрытия преступления.

Выйдя из квартиры госпожи Мерием, Кемаль инстинктивно расправил плечи: ему хотелось потянуться без страха задеть засушенные цветочки и вдохнуть свежего воздуха без того легкого приторного аромата дешевых духов, которыми почему-то пахла квартира бывшей учительницы.

Последним впечатлением от разговора с нею стал неподвижный взгляд разноцветных глаз белой кошки. Хорошо, что у Айше нет кошки! А впрочем, мне-то что до этого?

Он секунду поколебался: не подняться ли ему этажом выше, чтобы побеседовать с Дениз и Фатош, но тут же решил действовать по своему первоначальному плану. Он чувствовал каким-то шестым чувством охотника, что идет по правильному следу, и что он добрался до вершины той информационной горы, которую всегда представлял себе. Значит, теперь будет проще: вниз, вниз, до той долины, где он встретится лицом к лицу с убийцей.

«А ведь она наверняка наблюдала за мной в глазок, – быстро, почти бегом спускаясь по лестнице, подумал Кемаль, – поэтому мне и не хотелось сразу подниматься к этой… как?» – он уже был возле почтовых ящиков, и на одном из них увидел четко написанные шесть букв фамилии: «Армани». Странно: «Арман» – распространенная фамилия, а «Армани»? Что-то знакомое было в том, как звучали эти буквы. Но подозреваемых и свидетелей с такой фамилией Кемаль не встречал… кажется, модельер?

Слегка запыхавшись, он подскочил к своей машине и, открыв дверцу не со стороны водительского места, схватил унесенную из участка газету. Кроме броских заголовков, прочитанных ему начальником, там были две фотографии: дом, в котором совершено преступление, и аптека, расположенная на первом этаже того здания, из которого он только что вышел. Прикинув, откуда сделан снимок недостроенного дома, Кемаль еще раз убедился в правильности своего предположения, пришедшего ему в голову во время разговора с ювелирным магнатом. Он на всякий случай пробежал глазами текст большой статьи, стараясь задерживать взгляд только на заглавных буквах в начале собственных имен. И довольно быстро нашел то, что искал: «…госпожа Берна, владелица аптеки, рассказала нашему корреспонденту…».

«Вот и прекрасно. Сейчас госпожа Берна, владелица аптеки, будет иметь дело со мной», – и он, прихватив с собой газету, направился к расположенной в торце «кривого дома» большой прозрачной двери.

– Добрый день, господин полицейский, – Берна была на месте и узнала его. Но он не торопился отвечать на ее любезную улыбку. Вчера он ей охотно улыбался, а сегодня у него совсем другая задача. Надо взять пугающий обывателя официальный тон. Жаль, он не в форме – в форме было бы убедительнее.

– Госпожа Берна, я не намерен обсуждать с вами ваши вчерашние показания. Я знаю, что это ложь. Расспрашивая вас вчера, я не предупредил вас официально об ответственности за дачу ложных показаний, полагая, что вы достаточно образованны, чтобы знать об этом. Я не спрашиваю вас, зачем вы это сделали. По-видимому, ради этого? – он небрежно бросил на прилавок газету. – Сегодня я буду вести нормальный протокол, а если вам кажется, что я что-либо делаю неправильно, я могу подождать, пока вы вызовете своего адвоката. Присаживайтесь.

Он кивнул на стоящий в углу низкий журнальный столик с креслами и, не задерживаясь взглядом на онемевшей владелице аптеки, сел в одно из них. И тут же увидел аккуратно, но как бы случайно разложенную на столике газету – ту самую, раскрытую на той же статье. Стараясь не выдать внутреннего ликования от пусть небольшой и неважной, но правильной догадки, он молча дожидался, пока Берна обойдет прилавок и присоединится к нему.

Рано располневшая, крашенная блондинка с нарисованными каким-то почти коричневым цветом губами и невыразительными небольшими глазами, она не понравилась ему еще вчера. «Наверное, я все-таки Рыба со всякими предчувствиями и предвидениями!» – успел подумать Кемаль, прежде чем она заговорила. Первое удивление прошло, и госпожа аптекарша казалась спокойной – во всяком случае, если она и была испугана, то ловко это скрывала.

– Господин офицер, у вас есть дети? – спросила женщина, опустившись в кресло напротив него. Он заметил, что у нее темные круги под глазами и что вся она какая-то усталая и измученная.

– При чем здесь дети? – он старался не сбиться с официального тона.

– А при том. Мой муж работает учителем начальных классов и получает гроши. Квартиры у нас нет, и его зарплаты хватает только на аренду жилья и оплату электричества и отопления. А у меня сын и дочь растут. Их надо кормить, одевать, учить… Думаете, я много зарабатываю в этой проклятой аптеке? Я сижу здесь двадцать четыре часа в сутки, кручусь, чтобы раздобыть у оптовиков самые дешевые лекарства и парфюмерию, и что? Мне едва хватает на оплату помещения и налоги. Вы видите, какое здесь неудобное место? Оттуда, снизу, – она махнула рукой в сторону небольших вилл и домов около автобусной остановки, – никто не пойдет сюда, наверх ради аптеки, разве что срочно что-то понадобится. А оттуда, из «Арыкента», – она показала на возвышающиеся десятиэтажки, – все едут на машинах и покупают лекарства в центре, какой смысл им ко мне заворачивать? Разве что – опять-таки! – что-то срочно понадобится. Я соблазнилась невысокой оплатой за помещение, и вот результат.

Она помолчала.

– Сегодня с утра ко мне зашло пять покупательниц. Пять! Им было неловко просто сплетничать, и они кое-что купили… осуждайте меня, если хотите. Но я должна – обязана, понимаете?! – преуспеть в этом бизнесе. Иначе конец. Думаете, меня охотно примут провизором в любую аптеку? В моем возрасте и с моей внешностью? Или я смогу найти другую работу? При нынешней безработице? Я вложила все сбережения в эту аптеку, поймите меня, пожалуйста. Когда вы спросили о девушке, я сразу почувствовала, что здесь что-то серьезное. Отсюда же видно было вашу суету вокруг того дома: куча полиции понаехала, веревку натянули, чтобы не ходили, куда нельзя, рабочие переполошились… Потом являетесь вы с фотографией. Только не учите меня, что надо всегда говорить правду! Когда вашим детям будет нечего надеть зимой и вы не сможете купить им лишнюю шоколадку, вы тоже начнете лгать. И не запугивайте меня! Я никого не убила и ничего не украла.

В ее голосе звучала вызов и отчаяние. И уверенность в своей правоте.

Или она убеждала в ней не только Кемаля, но и себя?

Сыщик заметил, что мужа она упомянула лишь раз, а потом говорила «я», «мне», «у меня». Привыкла все решать сама, всю ответственность брать на себя. Еще одна феминистка? Нет, этой женщине некогда задумываться о таких неприменимых на практике и не приносящих дохода вещах, как феминизм. Она борется с нуждой, не задумываясь о теориях и о средствах. Что ж, ее можно понять…

– Итак, госпожа Берна, это вы позвонили в газету?

– Да, я. По-моему, это не запрещено?

– Нет, – устало согласился Кемаль. – Девушка в аптеку не заходила, правильно? У меня есть свидетель, – добавил он, видя, что аптекарша колеблется: стоять на своем или нет, – который наблюдал за дорожкой, ведущей к подъезду и к вашей двери. Причем сложилось так, что его интересовали именно незнакомые девушки, идущие в этом направлении.

– Ничего себе! – удивилась госпожа Берна. – Это кто же у нас такой любитель девушек?

– Почему «у вас»? Наблюдение велось издалека. Словом, никакая девушка в первой половине дня по этой дорожке не шла.

– Значит, не шла, – покорно кивнула аптекарша.

– То есть вы вообще ее никогда не видели, эту девушку? – уточнил на всякий случай Кемаль.

– Конечно, не видела. Но это я вам говорю – вам как официальному лицу. А всем своим покупательницам я буду говорить, что хочу!

– А как вам удалось описать ее одежду?

– А разве я описывала? – Берна уже поняла, что ей ничего не грозит, и вела себя как всегда: оживленно и доброжелательно. – Я же сказала: что-то темное, почти черное, кажется, узкие обтягивающие брючки. Так, наугад сказала. Вся молодежь так одевается, их же друг от друга иногда не отличишь. Если бы я ее видела, то описала бы вам, даже какой ниткой на ее одежде строчка сделана и где какие пуговички пришиты, – Берна лукаво улыбалась, стараясь произвести приятное впечатление. – Я сама шью и всегда обращаю внимание на покрой, ткань, фурнитуру.

– А зачем вы сказали, что она покупала гигиенические прокладки? Как вам такое в голову пришло?

– А что я должна была сказать? Что она покупала аспирин? Это не интересно: с точки зрения сплетниц и газетчиков.

– Ну, с этим вы промахнулись. А в остальном ваша рекламная компания вполне удалась. Я доложу начальству, и будем надеяться, что вас не привлекут к ответственности за дачу ложных показаний, – Кемаль выдерживал тон, прекрасно понимая, что проводимый им опрос никак нельзя приравнивать к официальным показаниям, записанным и подписанным.

Эта аптекарша, если только сообразит поговорить с адвокатом или с кем-нибудь, кто побольше ее смыслит в юридических делах, ото всего отопрется, заявит, что ничего подобного никогда не говорила, что в газету сведения попали от той же полиции – еще, чего доброго, предъявит иск за моральный ущерб. Вот реклама-то будет! Поэтому не надо ее пугать. Пусть думает, что очаровала этого не злого, в сущности, полицейского и он – лично! – ее простил.

– А что не так с прокладками? – с жадным любопытством, которое она и не пыталась скрыть, спросила Берна. – Почему «промахнулась»?

– Убитая девушка была беременна. Это во-первых. А во-вторых, эти прокладки в ее сумочке не обнаружены. Так же как и ваш чек, между прочим.

– Ничего себе! Ну кто же мог знать про беременность?! Надо же было быстро придумать что-нибудь этакое: завлекательно-скандальное и интимное. Я сначала подумала о противозачаточных таблетках или презервативах – хорошо, что не сказала, да? Зачем они ей, когда уже поздно? – Берна улыбалась, по-видимому, ничуть не задумываясь о печальной и страшной стороне ситуации. Ее как будто вовсе не заботила смерть этой молодой женщины, из которой она хотела лишь извлечь какую можно выгоду. Кемаля это покоробило, и ему захотелось поскорее уйти из сверкающего белизной и стерильностью, пахнущего лекарствами мира.

– Всего доброго, госпожа Берна. Если вы понадобитесь, чтобы подтвердить отказ от ваших первоначальных показаний, я к вам зайду.

Он почти столкнулся в дверях с пожилой дамой, поспешно входившей в аптеку, и посторонился, придержав дверь и пропуская ее внутрь.

– Берна, милочка, здравствуй! Сто лет к тебе не заходила: столько дел, совсем времени нет! А сегодня газету прочитала… надо же, подумать только!

«Да, она права: это неплохая реклама. Все слетаются на чужое несчастье. И все любят детективы… Теперь у меня осталась еще одна лгунья – посложнее, с математическим складом ума. Но с ней буду бороться вечером, после визита к ее неверному мужу, – Кемаль взглянул на часы. – Успеваю. Зайду-ка тогда еще разок к ее соседке напротив. Может, и мадам с собачкой еще там. И не забыть бы про торт!»

– Господин Кемаль! Господин Кемаль! – услышал он крик и бросился к подъезду. И увидел Софию, машущую ему со своего балкона. Можно не бежать и не хвататься за кобуру. Как обычно, не вестерн. – Все в порядке! – кричала женщина. – Она мне позвонила!

– Кто?! И вам? – в ту же секунду он сообразил, что если бы это был звонок якобы с того света, то вряд ли она бы уверяла, что «все в порядке».

Но она не обратила внимания на его не совсем вразумительный вопрос и, дождавшись, когда он подойдет поближе к газону, практически продолжавшему с этой стороны дома ее балкон, заговорила:

– Невеста сына. Турецкая невеста, не француженка. Она жива-здорова, ее Бора сам ко мне не пустил во вторник. Кажется, он ее убедил насчет этого фиктивного брака…

Вот и хорошо. Эта девушка жива-здорова.

Поплачет из-за легкомысленного Бора и перестанет. Даже если его французский брак окажется не очень фиктивным. Измена возлюбленного – это неприятно, но не смертельно.

Похоже, и правда начинается спуск.

Теперь главное – не останавливаться, но и не торопить события: они начинают происходить сами.

Маленькая глава без названия

Мы подошли к дому почти одновременно.

Ну и хорошо: ей не надо сидеть на скамейке на втором этаже, дожидаясь меня. Лишний раз никому на глаза не попадется. Кажется, никто нас не заметил… во всяком случае, никто не попался навстречу и любопытных взглядов не чувствовалось. Удачное время: у рабочих обед, самое начало обеда, они здесь еще как минимум час не появятся. Вроде все хорошо рассчитано…

– Я вас так себе и представляла, – это она мне вместо приветствия заявила.

Интересно, это комплимент или наоборот? Еще и оглядела с головы до ног! Нахалка.

– Я вас тоже, – надо же что-то говорить. – Пойдемте. На третий этаж. Там все и обсудим.

Она красивая. Даже лучше, чем можно было ожидать.

И беременность пока совсем не заметна. Если, конечно, она вообще беременна, а не врет. Но как узнаешь? Легко повернулась, быстро пошла по лестнице… Мне за ней не угнаться… Тяжеловато…

– Вы действительно беременны? – спрашиваю на всякий случай. – Не похоже.

Она, не останавливаясь, на ходу открывает сумочку и достает какую-то бумажку.

Разворачивается и дает ее мне – молча и нагло! Не понимаю, как кто-то может любить этих молодых невоспитанных девчонок!

Справка. Этого следовало ожидать. Можно и не читать: там наверняка все, как она говорит. То есть почти три месяца.

– Я ожидала, что вы об этом спросите, – улыбается она. – Можете еще моему врачу позвонить, если не верите.

– Я верю. Не в этом дело. Не в вашей беременности.

– Но и в ней тоже. Как вы понимаете, сроки поджимают, я не могу долго ждать. Мне нужно решить все эти проблемы побыстрее.

– Да, понятно. Проходите сюда. Вот в эту квартиру.

Она равнодушно повела плечом (мол, все равно куда) и толкнула ногой прикрытую, но незапертую дверь. Руки пачкать не хочет. Ну и ладно. Моих отпечатков так и так не останется. Надо чулок проверить – вот он, в кармане, все в порядке.

Она повернула в гостиную и снова зачем-то открыла сумочку. Только бы не выкинула чего-нибудь неожиданного – вроде вынутого пистолета! Нет, слава богу: помаду достала – зачем? Странная девчонка: стала красить губы, глядя в окно. Увидела отражение? Щелк – захлопнула тюбик, кинула в сумку; губы стали яркие, как у вампира; она их еще и облизнула – дразнит меня, что ли?

Не надо бы ей этого делать… Ну да ладно.

Прихорашивайся, прихорашивайся… в последний раз.

Глава 24. Содержанка

Они столкнулись в дверях и ничуть этому не удивились.

Кемаль предполагал, что Фатош может отправиться домой, а она, видимо, ожидала, что полицейский захочет с ней побеседовать.

Дениз почти закрыла дверь за соседкой, но, увидев сыщика, снова приоткрыла ее.

– Вы опять ко мне? Но мне нечего добавить. Я вам все рассказала.

Ее слова заглушил собачий лай. Милый спокойный кокер с волнистыми ушами неожиданно взволновался, стал рвать поводок из рук хозяйки и заливался громким, чуть визгливым лаем. Объяснение странному поведению собаки нашлось тут же, даже раньше, чем Фатош смогла успокоить своего питомца: снизу поднималась госпожа Мерием.

Ее и без того бледные бескровные губы были сжаты в тонкую полоску, а на недовольном лице была написана решимость предпринять какие-то серьезные шаги. Не доходя до площадки третьего этажа, она остановилась и заговорила:

– Вот и хорошо, что здесь полиция. Может, за вас наконец-то возьмутся. Прекратите свои звонки! Иначе, предупреждаю официально, я подам на вас в суд за телефонное хулиганство. Как минимум. А то и за шантаж. Если вы еще раз посмеете…

Она почти кричала.

На лице Дениз, к которой были обращены эти обличительные тирады, было неподдельное изумление. Она, кажется, даже хотела что-то спросить или сказать в свое оправдание, но от Кемаля не укрылась ее первая реакция – страх.

Да, именно страх. Услышав фразу «Прекратите свои звонки!», Дениз испугалась. И только потом очень удивилась. А вот бояться перестала. С чего бы это?

– Перестаньте кричать, – перебила она госпожу Мерием. – Вы что, с ума сошли? Я вам не звонила и не собираюсь! Ненормальная!

И захлопнула дверь.

– Успокойтесь, госпожа Мерием, – подал голос Кемаль. – Мы во всем разберемся. И непременно выясним, кто вам звонил. Через телефонную станцию. Но это потребует времени. Вам опять звонили? Вы только не волнуйтесь. Вы правы, это хулиганство. Мы разберемся.

Он бездумно повторял одни и те же слова, чтобы избавиться от разбушевавшейся пенсионерки. Очень нервная дама! Как выяснилось, никто ей больше не звонил. Но и того, ночного, звонка было достаточно! Вы что же, хотите, чтобы мне постоянно звонили?! Обязательно разберитесь! Я могу заявление написать… Не надо? Ну хорошо. Но эта девчонка должна ответить…

Приоткрылась соседняя дверь, и выглянувшая Сибел шепотом спросила:

– Еще что-нибудь случилось? Вы так кричите… у меня малышка спит.

– Извините, Сибел, дорогая, – понизила голос госпожа Мерием, – но мне звонит какая-то женщина и пытается запугать. Представляется той, убитой девушкой, представляете? Я полночи не спала!

– О боже! Какой ужас! – охнула Сибел. – А чего она хотела?

– Чтобы я сказала полиции, что я ее не видела. Я уверена, это штучки Дениз!

– Ну что вы, госпожа Мерием, – вежливо вступила в разговор Фатош, – зачем Дениз это нужно? Не думаю, что она способна на такие злые шутки.

– Не думаете? А я думаю, что она и не на такое способна. И вы об этом кое-что знаете, – сверкнув глазами на Кемаля, бывшая учительница покинула поле боя. Оставив за собой последнее слово.

Сибел и Фатош переглянулись.

– Что она имела в виду? – все так же шепотом спросила Сибел.

– Кто ее знает? Совсем свихнулась! – тихо ответила Фатош. – Даже собака и та ее терпеть не может.

– Ладно, я побежала, – Сибел бесшумно притворила дверь, даже замок почти не щелкнул.

– Госпожа Фатош, – начал Кемаль, – где мы могли бы поговорить?

– У вас в машине. Или в сквере, – быстро ответила она, словно уже давно обдумывала этот вопрос и все решила. – В этом подъезде я ни слова не скажу: все насквозь прослушивается.

Она нажала кнопку лифта и, пока они его дожидались, спускались вниз и выходили из подъезда, действительно не сказала ни слова, кроме коротких команд собаке.

Кемаль приглядывался к благоухающей духами женщине в нарядной блузке.

Какая она? Ему никогда не нравились такие крупные, холеные, молодящиеся дамы, но он не мог не признать, что господин Орхан в чем-то был безусловно прав. Смотреть на нее было не скучно. Все ее ужимки, жесты и движения были совсем не во вкусе Кемаля, но они привлекали внимание, и, попадая в поле действия ее чар, человек, будь то мужчина или женщина, уже не мог, не сделав над собой усилия, оторвать от нее взгляда. На нее было интересно смотреть – и это свойство удивительным образом роднило полноватую светловолосую Фатош с невысокой хрупкой брюнеткой Айше.

«Может, старик Орхан это и имел в виду, говоря о бриллиантах и подделках? Настоящие не надоедают…» – подумал Кемаль. А заводят ли они молодых любовников? И пугают ли старых соседок ночными звонками?

Едва они вышли под козырек подъезда, Фатош потянула Кемаля за рукав.

– Сюда, – заговорщически шепнула она, резко поворачивая под окна пустующей квартиры цокольного этажа. – Я не хочу, чтобы муж видел нас из окна. Обойдем вокруг дома здесь, хорошо?

«А ведь таким путем можно запросто войти в подъезд и не попасть в поле зрения наблюдателя Орхана! Забавно! А я двух лжесвидетельниц поймал на том, что он девушек из окна не видел… А впрочем, все равно подход к стоянке просматривается».

– Но ведь подход к стоянке просматривается, – сказал он вслух, – какой же смысл прятаться?

– Да почти никакого! – улыбнулась Фатош. – Привычка. Хотела, чтобы он думал, что я давно уже гуляю с собакой, а не только вышла из подъезда.

– Зачем? – он задал вопрос машинально, понимая, что Фатош и сама намерена поговорить об этом, иначе не была бы так откровенна. Но если она собирается вести какую-то игру, все равно надо ее выслушать, а значит, сделать вид, что он ее рассказам верит и ими интересуется. – Привыкли обманывать мужа?

Кемаль видел, что эта женщина, в отличие от правильной Сибел или добродушной Софии, не обидится на такой вопрос. И оказался прав: Фатош засмеялась. Потом нагнулась, чтобы отстегнуть поводок от ошейника своей собаки. В этом жесте было что-то от той интонации, с которой матери говорят детям: «Пойди поиграй, мне надо поговорить с дядей!»

– Вот и нет, – с каким-то странным вздохом сказала Фатош, когда ее лохматая питомица устремилась к середине сквера. – Наоборот: опасаюсь, что он обманывает меня. И мне это не нравится. Вы можете не поверить мне, господин Кемаль, но я все равно вам расскажу все как есть. Все считают, что я вышла за Орхана и живу с ним из-за денег. Не буду говорить, что это не так. Но… как бы вам объяснить? Это не совсем так. Но, может быть, он тоже стал думать, что мне нужны только его деньги, и поэтому… ну, стал интересоваться другими женщинами.

Она перевела дух.

– По-моему, он так не думает, госпожа Фатош. Он любит вас, это сразу видно.

– Я знаю, – кивнула она. – Но, видите ли, моя жизнь складывалась так, что я всегда была… скажем так, содержанкой. Не в том смысле, что за деньги жила с кем попало. Но я всегда материально зависела от мужчины, с которым жила. Я никогда не училась, не работала, даже когда я после школы поступила в консерваторию, мою жизнь оплачивал мой тогдашний… жених. Орхан все это знает, но он всегда любил меня и относился к этому нормально. Знал, что я познакомилась с ним и обратила на него внимание, потому что он был богат… Но… Наверно, я кажусь вам смешной старушкой? Со своими разговорами о любви? Но я хочу, чтобы вы поняли, – последняя фраза заглушила вежливые протесты Кемаля.

– Жить с инвалидом несколько лет – это не то, на что идут ради денег. То есть если вы профессиональная сиделка, это другое дело. А со мной он счастлив. Или был счастлив. Но в последнее время он стал другим: странно смотрит, спрашивает, где я была и не нужно ли мне денег…

– Разве это странно? – удивился Кемаль.

– Конечно! – горячо воскликнула она. – Надо знать наши взаимоотношения! Мы… ну, словом, мы очень дружны, я всегда сама говорю, куда и с кем иду, сколько и на что трачу. Но он стал переспрашивать, уточнять – это не объяснишь, но как будто ему что-то не нравится в моих поступках. Я подумала, что… Да, вы же не знаете!

Она говорила сбивчиво, с трудом подбирала слова, но все это не производило впечатления актерства. Кемаль был почти уверен, что она говорит правду, иначе такая дама придумала бы что-нибудь поэффектнее, под стать своему костюму и макияжу.

– Вы расследуете убийство, – неожиданно сменила тему Фатош, – поэтому я решила сказать все как есть. И убеждала Дениз сделать то же самое. Но она… Дениз – хорошая девочка. Очень хорошая. Просто ей пришлось нелегко. У нее масса комплексов, она словно не вышла из подросткового возраста: мыслит и ведет себя как подросток. Наверно, это я во всем виновата, вот и стараюсь, как могу, искупить свою вину.

– При чем здесь вы? – не понял Кемаль. – В чем вы виноваты?

– Вы расследуете убийство и все равно рано или поздно до всего докопаетесь. Лучше я сама скажу. Дениз – моя дочь. Кроме нее и меня, об этом никто не знает. Она родилась, когда мне было девятнадцать и я не была замужем. Ее отец какое-то время содержал нас, но жениться на мне не собирался. Потом я вышла замуж… Дениз жила у моей матери, и муж не знал, что у меня есть ребенок. Мне казалось, он бы не женился на мне, если бы узнал. И правильно казалось! Потому что со временем он узнал – и развелся со мной. Впрочем, все это было давно и мало кому интересно. Деньги у меня всегда были, Дениз жила и училась в частной школе-интернате, иногда я ее навещала. Но больше, конечно, занималась своей жизнью. Сейчас я думаю, это из-за меня у нее такой характер…

– А господин Орхан знает? – решился спросить Кемаль, хотя почти наверняка знал ответ. Но надо было вернуть Фатош к проблемам насущным, чтобы потом не жалела об излишней откровенности.

– Не знает. У Дениз моя девичья фамилия – Арман, а когда мы с Орханом познакомились, у меня была фамилия бывшего мужа, я ее оставила.

– А почему на почтовом ящике написано «Армани»?

– Я же вам говорю: трудный подросток! Это фамилия знаменитого модельера: ей хочется внимания, интереса к собственной персоне. Не удивлюсь, если узнаю, что она называет себя его родственницей. Или внебрачной дочерью. У детей, растущих без отца, это часто бывает. А Дениз к тому же росла почти без матери.

– А как получилось, что вы живете в одном доме?

– Очень просто. Когда Орхан купил мне квартиру, мы еще не были женаты, и предполагалось, что он меня будет периодически навещать – и все. Денег он мне давал немало, я занималась ремонтом и обустройством, а какие-то суммы старалась отложить на черный день. К тому времени Дениз закончила школу, и надо было что-то решать: как ей жить дальше, где и на что. Моей мамы уже давно нет в живых… Я думала-думала, как быть, а тут, как нарочно, освободилась эта маленькая квартира. Я прикинула, что мне вполне по средствам ее снять, и Дениз поселилась здесь. Потом она решила поступить на эти свои курсы, я ее поддержала… Вот так мы и живем.

– То есть Дениз фактически существует на ваши деньги? – Кемаль быстро вспомнил столбик цифр на экране компьютера. Да, одна сумма показалась ему несоразмерно большой для снятия наличными: если собираешься делать крупную покупку, всегда проще и выгоднее оплатить ее по кредитной карточке. И было еще что-то в этой цифре… Теперь он понял: ровно столько он платил за свою квартиру – большей площади, но в худшем районе и доме. Значит, вот что это было – а вовсе не плата мифическому шантажисту или подарок молодому любовнику.

Часть мыслей Кемаля устремилась в другое русло, не связанное с расследованием.

Он может себе позволить снять квартиру в этом доме. Или в соседнем. Маленькую квартиру, как у Дениз… Впрочем, не надо себя-то обманывать: как у Айше! Есть пустующая квартира цокольного этажа, она, возможно, даже чуть дешевле, а на вид из окна ему все равно любоваться некогда. Можно было бы поселиться с ней в одном доме… Да нет, она же уедет в Англию. Или помирится со своим доктором, который, скорее всего, виноват только в том, что покрывал своего приятеля, и он ее никуда не отпустит. Но тогда она тоже вряд ли станет жить в этой квартире: у доктора шикарный дом на берегу, судя по адресу. Там плохих или многоквартирных домов нет…

– …если он завел любовницу, вы понимаете? – взволнованно говорила Фатош. – Дело уже давно не в деньгах, я знаю, что он меня обеспечит, и эта квартира у меня есть. Дениз, конечно, обходится недешево, но, я надеюсь, это пройдет. Она найдет работу, или выйдет замуж, или просто повзрослеет и будет вести более спокойный образ жизни. Но я боюсь остаться одна! Я очень привязана к Орхану, я привыкла к нему, я благодарна ему за все, что он для меня сделал. По-хорошему надо было сразу сказать ему про дочь, но я побоялась. Побоялась упустить богатого клиента – тогда это выглядело именно так, и я не стыжусь называть вещи своими именами. Поверьте, молодой человек, если бы это и сейчас было так, я бы этих слов не говорила! Спряталась бы за красивые фразы о неземной любви, которую я с первого взгляда к нему почувствовала. Одним словом… знаете, зачем я все это рассказываю? Чтобы вы поняли: я хотела знать правду! Он отменил визит медсестры, чего раньше никогда не бывало…

– Откуда вы знаете? – перебил Кемаль. Ему стало интересно: кажется, речь пойдет о вторнике.

– Как откуда? – лукаво улыбнулась Фатош. – От этой самой медсестры. У меня свои шпионы. Как только Орхан сказал ей, что во вторник она может не приходить, да еще предупредил, чтобы я об этом как-нибудь не узнала… Что она сделала, по-вашему, первым делом? Позвонила мне на мобильный и все это выложила. К нему якобы должен приехать сын! Вот я и решила посмотреть на этого сына. Между прочим, он с сыном со времени развода не виделся – только по e-mail общаются, если бизнес того требует. Естественно, никакой сын не появился!

– Почему вы так думаете?

– Я не думаю, а знаю! Я до трех часов просидела у Дениз – у окна, за занавеской. И наблюдала, кто к нам пожалует. И никто не пришел. О чем это говорит? Что он ждал женщину. Которая либо морочила ему голову, либо не смогла обмануть мужа и вырваться на свидание с богатым стариком.

«Логичный вывод для любительниц сериалов! Больше ничего в голову не приходит! Ну надо же, до чего женщины глупеют от ревности! Никто не пришел – значит, ждал женщину! Потрясающая логика. Но она-то! Как же она вернулась? Или старик лгал, что ее машина скрылась за поворотом? Или… скорее всего, он прекрасно знал, что она вернулась, но не знал – зачем. И его интересует, где она была, не встретила ли шантажистку и не убила ли ее – если убита она. Занимательно. Прямо детективный роман!» – и часть сознания Кемаля вдруг перестала участвовать в расследовании, а вместо этого унеслась в голубую гостиную, где вечером он будет рассказывать Айше все эти новые повороты сюжета. Если бы еще впереди его ждал не один такой вечер…

– Вы вернулись на своей машине? Где же вы ее поставили? Ваш муж ведь ее не должен был видеть, правильно? – другая часть сознания добросовестно занималась делом.

Фатош вызывающе посмотрела на него:

– Я же не идиотка! Если бы я проехала обратно, думаете, он не узнал бы моей машины? И на ходу узнал бы, а не только на стоянке. Я оставила машину у супермаркета, а сюда вернулась на такси – вот и вся хитрость. Велела шоферу проехать до «Арыкента» и спустилась вот по той лестнице – видите там, на горе, для пешеходов сделали? А потом прошла мимо того окна, как мы с вами шли, а не по дорожке.

– И вы целый день…

– Да! И Дениз может это подтвердить. Ее не слишком порадовало, что я намерена торчать, как она выразилась, у нее почти до вечера. Но я ее уговорила… Она тоже весь день никуда не выходила!

«Этого можно было и не добавлять, – отметил ее промах Кемаль. – До алиби Дениз дело не дошло».

– Госпожа Фатош… Я хотел бы задать вам один вопрос, но не знаю, захотите ли вы на него отвечать. Формально он не касается вторника и всей этой истории с убийством. Но раз уж вы мне рассказали о Дениз…

– Да. Больше запретных тем нет! Я не только рассказала вам о Дениз, я призналась в том, что следила за собственным мужем. После этого… что вы можете такого спросить? – она пожала плечами с деланным безразличием. – Спрашивайте. Других секретов у меня нет.

– Вспомните, пожалуйста, кому и в связи с чем вы однажды сказали на лестнице: «Потерпи, я тебя умоляю. Если он узнает, то ни ты, ни я не получим ни гроша»?

– О боже! Это-то вам зачем? Это совсем другая история. То есть все та же… Ладно. Расскажу и это. Дениз… в последнее время с ней стало трудно ладить. У нее были какие-то неудачные любови, учиться ей надоело, вот она и взялась меня мучить. Она бы ничего плохого не сделала, это все слова…

– А что она собиралась сделать?

– Пугала меня, что расскажет Орхану, что она моя дочь. А я хотела признаться ему сама, но, сами понимаете, это непросто. Надо выбрать момент… Я боялась. Знаете, эта привычка жить за мужской спиной – это ужасно. Я всю жизнь боялась, что буду одна, что мне не удастся выйти замуж, что мужчина меня бросит… Я только в последние годы начала понимать, что это неправильно, что женщина может что-то значить и что-то делать сама по себе. Смотрю на Сибел или Айше – и завидую. Они ничего не боятся, они могут сами заработать на жизнь, они ни от кого не зависят… Но мне уже поздно меняться. Вам случайно Айше не рассказывала про голубую розу?

– При чем здесь голубая роза? – Кемаль почувствовал при этом неожиданном вопросе, что ощущают его виноватые в чем-то собеседники, когда он их подлавливает во время допроса. Они тоже так тянут время: «А при чем здесь это? А разве это имеет отношение к преступлению? Разве это касается вашего расследования?» Что ж, полезно побывать, так сказать, по ту сторону занавеса.

– Значит, рассказывала, – вполне профессионально сделала вывод Фатош. Кто бы мог подумать, что эта проницательная женщина пять минут назад выглядела недалекой истеричкой, потерявшей голову от ревности? – Тогда не буду повторяться. Так вот мне далеко до совершенства – до голубой розы. Я, как видите, роза самая примитивная – и требующая внимания и ухода. Иначе я зачахну – такая вот аллегория! Словом, все эти притчи означают: я не хотела, чтобы Дениз откровенничала с Орханом. И поскольку ее, в отличие от меня, сильно волнует тема денег, причем больших денег, то я и говорила с ней на ее языке. А что прикажете делать? Она пугает меня, чтобы получить все, что ей нужно; я пугаю ее: влезешь не в свое дело – вообще ничего не получишь, потому как у меня тогда денег тоже не будет. Я правильно поняла: это старуха-учительница промышляет подслушиванием? Да признавайтесь, я ей ничего не сделаю. Пусть подслушивает, бедняга! Делать-то больше нечего!

– Вы бы ей не звонили больше, госпожа Фатош, – сказал Кемаль. – И вообще не стоило этого делать. Она же, можно считать, в полицию заявила, правда, пока только в моем лице.

Фатош покраснела до корней волос. Так краснеют совсем маленькие девочки, когда их поймают во время строго-настрого запрещенной шалости. И было немного странно видеть этот детский румянец на уже немолодом красивом лице. Она довольно быстро справилась с неловкостью.

– Но она же врет! Не могла она видеть эту девушку во вторник: я же глаз не спускала с дорожки! И к тому же я слушала, не войдет ли кто-нибудь в подъезд, подойдя сбоку, как я обычно. То есть я, конечно, слушала только, не подойдет ли кто к нашей двери. Но уж что к Дениз в этот день никто не приходил, я знаю точно! Если вы, конечно, мне верите… – вдруг запнулась она на полуслове и помрачнела, представив себе возможные последствия его недоверия. Ведь доказать-то ничего из сказанного невозможно!

– Я не знаю, как доказать, что я говорю правду. Но никакая девушка…

– Я вам верю. Можете считать, что это доказано. Видите ли, госпожа Фатош, не вы одна наблюдали в тот день за дорожкой. И я уже все выяснил. Эта девушка в подъезд не заходила – во всяком случае, ее не видел никто из тех, кто в этом поначалу признался. И можно было обойтись без ночных звонков и запугивания. Тем более, не одна госпожа Мерием проявила инициативу.

– Я знаю, – засмеялась Фатош. – Не волнуйтесь, остальным тоже досталось.

– Вы что же, еще кому-то звонили?! – ужаснулся Кемаль.

– Не скажу, – кокетливо прищурила глаза Фатош. – Вы же сыщик – вот и выясняйте! А кто же еще наблюдал… вы сказали, что кто-то еще следил за подъездом?

– Ваш муж, госпожа Фатош. Мне кажется, я должен вам кое в чем признаться: раз мы выяснили, что у вас есть алиби…

– Алиби?! Неужели мне нужно было алиби? Вы подозревали меня – в чем? Я же вам все это рассказывала из-за Дениз! Чтобы вы ее не заподозрили – во-первых. И чтобы держали в тайне мою семейную историю – во-вторых. Если это возможно… – она вопросительно заглянула ему в глаза. – И я думала: вы выясните, что я возвращалась, и скажете Орхану, и он подумает что-нибудь плохое… я же ему никогда не лгу, только о Дениз он не знает. И деньги его мне не нужны…

Кемаль невольно задержал взгляд на ее полных красивых руках с дорогими кольцами и браслетами. Не нужны деньги? Ну-ну.

– Смотрите на золото? – угадала Фатош. – Это все не мое. Я ношу, что мне нравится, неделю или две, а потом возвращаю в магазин. Орхану приятно, когда я как-то себя украшаю: он же понимает, что это для него. По воскресеньям мы ужинаем в ресторанах, и он любит, чтобы на меня оглядывались и мной любовались. А моего здесь – только обручальное кольцо. Так почему же вы проверяли мое алиби? Я этой девицы никогда в жизни не видела! И в чем вы собираетесь признаваться? Я вас перебила, простите.

– Неважно. Так вот, госпожа Фатош. Вашему мужу на прошлой неделе позвонила некая дама и сказала, не представившись, что у нее есть информация, которую она не прочь продать. Вашему мужу. Она дала понять, что это как-то касается вас, и господин Орхан забеспокоился. Он принялся наблюдать за вами, ему показалось, что вы нервничаете…

– Разумеется! Из-за Дениз! Она же совсем от рук отбилась! Эти ее вечеринки – весь дом в ужасе. Мужчины какие-то! – она безнадежно махнула рукой. – Деньги ей нужны постоянно, я давала, сколько могла… И эти вечные угрозы рассказать мужу! – Фатош вдруг замолчала.

Кемаль сразу понял, о чем она подумала.

Да, это возможно. И объясняет реакцию Дениз на слова соседки о звонках.

«А ведь, пожалуй, кое-что начинает проясняться – разве нет? Если Дениз действительно вздумалось пошантажировать мужа матери, то это, конечно, некрасиво, но к делу отношения не имеет. И похоже на то, что все они здесь ни при чем. И убитой Аксу никогда не видели… Ладно, надо развеселить прекрасную Фатош».

– Ваш муж подозревает, что у вас появился возлюбленный. Молодой, – улыбнулся он ей.

– Что-о? Так он из-за этого… о боже, бедный! Вот глупость какая! Леди, Леди, домой!

– Отчего же глупость? Вы красивая женщина и, насколько я понимаю, не намного старше меня, хоть на словах и подчеркиваете свой… преклонный возраст.

– Ах, престаньте! Зачем мне этот молодой возлюбленный? Чтобы постоянно гнаться за уходящей свежестью? Бояться показаться ненакрашенной, переживать из-за каждой морщинки, следить за молодежной модой?! Нет уж, увольте. Мой муж старше меня, и я для него красавица и кажусь ему молодой. И потом я… Леди, домой, кому сказала!

«И потом она… она и правда любит своего старика Орхана. И ее можно понять: он того стоит. Забавная love story! Сейчас побежит признаваться Орхану в своей ревности и подозрительности. Может, и про дочь расскажет. Ну и хорошо!» – Кемаль казался сам себе добрым дядей из благотворительного общества, принесшим пустяковые подарки бедным детям – а дети счастливы так, словно им подарили что-то стоящее.

– И последний вопрос, госпожа Фатош, – быстро шагая рядом с ней по направлению к дому, сказал Кемаль. – Раз вы так пристально наблюдали за подъездом, не вспомните ли, кого и когда вы видели? Кто-нибудь уходил, или приходил, или проходил мимо?

– Никто! За тем домом, где убийство, я не присматривала, а в наш никто не заходил.

– Не может быть. Неужели никто из соседей…

– Ах, из соседей?! Они-то здесь при чем? Мерием выходила – наверно, за хлебом: без кошки и быстро вернулась с пакетом. София вышла на секунду, с сыном поговорила и обратно. Сибел, кажется, выходила, но я не уверена: она каждый день с коляской ходит, я привыкла ее видеть. Может, она и не гуляла в это время, не помню. Я же девушку или женщину подстерегала. Незнакомую – или, во всяком случае, не из нашего дома.

– А где бы господин Орхан мог с ней познакомиться, по-вашему?

– А компьютер на что?

Словно подтверждая слова Фатош о постоянных прогулках, из подъезда вышла Сибел. Она везла коляску с важно сидевшей девочкой и казалась полностью поглощенной тем, как колеса переезжают с плитки на плитку. Наверное, следит, чтобы колесо не попало в шов между ними.

– Всего доброго, господин полицейский, мне пора. Будут вопросы – заходите. Только пока…

– Конечно. Я понял. Я ничего не скажу о Дениз.

Фатош, прикрепив поводок к ошейнику собаки, быстро зашагала навстречу Сибел. А Кемаль остался стоять там, где закончил разговор со своей неожиданной свидетельницей, и думал, как лучше поступить дальше. Женщины кивнули друг другу, малышка потянулась к собаке, Фатош придержала поводок, чтобы девочка могла погладить холеную рыжую шерсть…

Наблюдая за этой мирной картинкой, Кемаль принял мгновенное решение. Надо прояснить все что можно! Сегодня удачный день – вдруг снова повезет?

Фатош скрылась в подъезде, колеса коляски снова застучали по плиткам дорожки, приближаясь к нему. Сибел, по-видимому, поняла, что он дожидается ее, раз не пошел к машине после ухода Фатош, и смотрела слегка испуганно. Наверняка думает: что ему еще надо?

Кемаль терпеть не мог наживать врагов и просто недоброжелателей среди своих подопечных, которых он изводил вопросами. Поэтому предпочитал совершать свои набеги за информацией в штатском; поэтому всегда внимательно выслушивал свидетеля, даже если твердо знал, что тот вдохновенно лжет; поэтому не любил расставлять людям ловушки без особой надобности. Если же надобность возникала, старался при этом не обидеть собеседника или, по крайней мере, сгладить неприятные ощущения пойманного или уличенного. Мало ли, почему люди лгут… не убийцы же они все, в конце концов.

Но все эти соображения вдруг отошли на задний план, и Кемаль, повинуясь необъяснимому порыву, без предисловий спросил подошедшую уже близко женщину:

– Госпожа Сибел, зачем вы солгали, что видели девушку в шесть часов? И заставили солгать вашу подругу?

Сибел явно не была готова к подобному нападению: ненакрашенное лицо втянулось, взгляд заметался, Кемалю даже показалось, что на глаза ее навернулись слезы.

– Я солгала потому, – тихо, но твердо ответила она, глядя куда-то в сторону, – что, начиная именно с шести часов, мой муж находился на заседании кафедры, на глазах у кучи свидетелей. Вот и всё. Я же не знала, когда ее убили. Но вашу суету вокруг того дома видела. И как тело на носилках выносили. Потом являетесь вы с вопросом о девушке – я же математик, могу сложить два и два. Если бы ее убили не намного раньше, все бы получилось, да? А свидетелем была бы Айше – лицо, в моем муже незаинтересованное. Вот и всё, – как-то обреченно повторила она, повернула коляску и зашагала в сторону, противоположную стоянке. Словно боялась, что Кемаль захочет продолжить разговор.

Но он не захотел. Пока.

Маленькая глава без номера. Актриса

– …кажется, все прошло удачно. Вроде он поверил. Жаль, конечно, что это так неожиданно получилось. Можно было получше подготовиться. Впрочем, разве я не готовилась? Только об этом и думала. Слава богу, это теперь позади. Он поверил – я видела. Почему бы и не поверить? Не такая уж я плохая актриса. И умница, и красавица! Ха-ха. Если и не красавица, то это не так страшно. Не всем же быть совершенством: пресловутая голубая роза в природе не встречается. Можно только стремиться. Кажется, так выражается наша умная соседка?

Сцену я разыграла неплохо. Если сделать скидку на экспромт. Кто же знал, что он сегодня заявится, этот полицейский? Ну ничего. Он, похоже, примитивен и звезд с неба не хватает. Нечего копаться в нашей жизни – из-за какой-то убитой девчонки!

Глава 25. Преподаватель

Мехмет искренне считал, что ему всегда везет. А разве нет?

Начал когда-то ухаживать за слегка понравившейся девушкой – она оказалась из очень обеспеченной семьи и захотела выйти за него замуж. Решился на эту выгодную и в общем-то приятную женитьбу – и жена отказалась ради него от блестящей карьеры и работы, подарив все это ему самому. Да, буквально подарив.

Когда научный руководитель самой одаренной студентки курса увидел на ее пальце обручальное кольцо, он не придал этому никакого значения. Место ассистента, часы в сетке расписания, тема будущей диссертации, публикация статьи – все это было запланировано для Сибел, какую бы фамилию она ни носила. Все было подготовлено и оговорено, когда она вдруг заявила, что ей придется переехать в Измир. Зачем?! Впереди такая карьера, такие возможности! Конечно, наука и работа в университете больших денег не приносят, но она же не из бедных. А престиж, имя, известность – да у нее просто талант, наконец! Какая разница, откуда родом ее муж? Почему бы ему не жить в столице?

Когда же стало очевидным, что Сибел не только всерьез намерена переехать, но и ждет ребенка, профессор потерял к ней интерес. Сказав себе, что, сколько бы ни кричали феминистки, что мужчины и женщины одинаковы, ждать от последних интереса к науке, а не к собственному гнезду и деторождению – непростительное заблуждение. Мужчина бы на ее месте никогда не отказался от таких перспектив.

Через несколько месяцев, уже накануне получения диплома, изрядно пополневшая, подурневшая и, как показалось профессору, поглупевшая от счастья Сибел пришла к нему и попросила походатайствовать за нее в одном из измирских университетов. Точнее, не совсем за нее…

– …я, конечно, сразу не смогу приступить к работе, поэтому меня может заменить Мехмет. Но всеми исследованиями и разработками буду заниматься я. Если вы порекомендуете меня вашему коллеге (она назвала известное имя старого ученого, занимавшегося той же областью высшей математики), я буду вам очень признательна. Я не намерена превращаться в домохозяйку – вам не придется стыдиться своей ученицы.

Мехмет? Да, ее муж. Способный мальчик, я его помню. Но до вас, деточка, ему далеко. Конечно, я позвоню в Измир. Прямо сейчас, при вас.

Так, кроме любящей жены, Мехмет приобрел место ассистента на кафедре в Измире, которого, он прекрасно понимал это, ему самому не видать бы никогда. Старый почтенный профессор, которому расхвалили нового аспиранта, сначала отнесся к его талантам весьма скептически, но появление Сибел все поставило на свои места. В отличие от ее прежнего научного руководителя, нынешний терпеть не мог женщин – научных работников, аспиранток, карьеристок и просто умниц. И ему показалось вполне естественным, что мужняя жена, ожидающая ребенка, собирается сидеть дома и помогать мужу писать диссертацию.

Но это все в прошлом…

Диссертация давно написана, опубликованы несколько статей; старый профессор умер, и теперь никто в университете не знает, что к лекциям и работам доктора наук Мехмета Шимшека имеет отношение его жена.

Да, с Сибел ему повезло – это однозначно. Мало того, что она, отказавшись от честолюбивых намерений, подарила ему свои разработки и мысли, она оказалась прекрасной хозяйкой и хорошей матерью. Мехмет никак не ожидал такого рвения от избалованной (какой она ему казалась) девушки из богатой семьи. С детства привыкла получать все, чего хочет… но надо отдать ей должное: с годами эта привычка превратилась в потрясающую работоспособность, упорство и целеустремленность. Она по-прежнему получала все, чего хотела, и добивалась этого сама, своими силами и своим умом. Благо ума ей не занимать.

Мехмет не мог не понимать, что жена умнее его. Ну и что?

Разве мало таких семей, и вполне благополучных?

Пусть направляет свой ум на воспитание детей, хозяйство и прочие женские штучки. Однако вскоре ему стало ясно, что «прочие женские штучки» так же мало интересуют ее, как его самого – высшая математика. Которой он обречен посвятить жизнь и к которой у него, как говорили, были некоторые способности. Но «некоторых» было мало, чтобы занимать то положение, которое грозило ему из-за незаурядных способностей жены. Мехмет представлял себе, как это будет выглядеть: сначала доцент, потом профессор, репутация блестящего ученого, прекрасные монографии и учебники – а за всем этим постоянный страх перед публичными выступлениями и научными дискуссиями, даже перед разговорами с коллегами… ну уж нет! Жизнерадостному, жизнелюбивому, обаятельному Мехмету такая перспектива совсем не нравилась.

И он быстро сориентировался в этой ситуации и выбрал роль, которую будет играть.

Собственно говоря, эта роль настолько приближалась к его истинному лицу, что он почти не чувствовал надетой маски. Итак: я не карьерист, я не хочу посвящать чистой науке всю свою жизнь, в которой полно других радостей; я люблю людей и общение больше, чем цифры, к которым у меня, говорят, есть способности; я предпочитаю преподавать, а не заниматься исследовательской работой; да что вы, вы мне льстите, какой такой талант я гублю, не надо преувеличивать…

Роль удавалась прекрасно.

Господин Мехмет был любимцем коллег, ибо не претендовал на высокие должности и никак не проявлял в повседневном общении того блестящего ума, о котором недвусмысленно говорили его немногочисленные статьи и главы в написанных им учебниках. Его любили студенты, потому что он был непридирчив, лекции старался сделать понятными и веселыми, любил поболтать с молодежью и снисходительно смотрел на прогулы и не вовремя сданные курсовые.

Его обожали студентки, секретарши и лаборантки. Мужчины, как это всегда бывает, только диву давались, что находят женщины в этом невысоком, полнеющем и лысеющем, да к тому же безнадежно и окончательно женатом математике.

Мехмету нравилась репутация сердцееда. Хотя ничего лишнего, кроме обаятельной улыбки, в стенах университета он себе не позволял. Но с улыбкой, адресованной двум-трем самым хорошеньким студенткам курса, он ничего не мог поделать. Нет-нет, он отнюдь не заводил романов ни с ними, ни с аспирантками, используя свое служебное положение и их зависимость от него.

Но ему нравилась легкая атмосфера флирта, отвлекающая его от сухих и скучных цифр, формул и теорем, завораживавших его жену; он любил, чтобы с ним кокетничали и пытались его завоевать. Он не мог читать лекцию, если на него не смотрела хотя бы одна пара влюбленных, восторженных глаз. И, как правило, смотрела не одна. Девчонкам ведь тоже до смерти надоели эти формулы и математические знаки, им хочется нравиться, строить глазки, казаться себе неотразимыми. И на занятиях по математике они себе такими и казались.

Мехмет черпал энергию в их обожании, но, даже выделяя из общей массы какую-то одну девушку, никогда сам не делал первого шага, не позволял себе никаких двусмысленных намеков или приглашений; он вел себя как безупречный отец семейства, а если, бывало, девушки сами выражали готовность и очень просили объяснить им трудную теорему наедине и не в аудитории, то… ну что же? он не святой, инициатива исходила не от него, так что никаких претензий и взаимных обязательств, да, милочка?

И его временные юные подруги сменялись. Он всегда выбирал их безошибочно, чувствуя с первого взгляда некую ауру доступности и внутренней свободы, граничащей с цинизмом. Эти девушки не рассчитывали на развитие отношений, разве что предполагали, что им снимут квартиру или будут дарить дорогие подарки. Когда же этого не происходило, ибо преподаватель математики, обремененный все увеличивающейся семьей, не мог удовлетворить их финансовые аппетиты, они без сожаления расставались с ним, не устраивая сцен и скандалов и не угрожая позвонить его жене.

А к тому, чтобы жена ничего не узнала, он относился более чем серьезно.

Если бы на его пути хоть раз попалась девица, которая поставила бы под угрозу его семейное благополучие, Мехмет не раздумывая бросил бы ее, а возможно, и вовсе прекратил бы свои легкие романы. Он любил Сибел, привык к ней и налаженному ею быту, обожал дочек и даже почти перестал жалеть, что у них нет сына, которого он когда-то так хотел. А вот Сибел до сих пор мучается, что единственный раз в жизни не смогла добиться нужного результата – ни своей работоспособностью, ни своим умом. Мехмет почел за лучшее не мешать ей: пусть рожает хоть десять раз, если ей хочется. Детей он любит, а на их содержание средств у тещи и тестя хватит. На его-то преподавательскую зарплату и одного ребенка не вырастишь.

Словом, налаженная и удобная семейная жизнь была сама по себе, а ни к чему не обязывающие, такие приятные и возбуждающие отношения с молодыми девушками – сами по себе.

– Параллельные прямые, знаешь ли, не пересекаются, – весело говорил Мехмет Октаю, с которым подружился неожиданно для себя быстро. Может быть, потому, что тот принадлежал к совершенно другому, медицинскому миру и был легким в общении, благополучным и необременительным. – А я все-таки математик!

– Ой, смотри, – смеялся белозубый красавец Октай, – попадется тебе не прямая, а кривая – и как пересечется!

– А я с кривыми не связываюсь!

– А как же эта… неевклидова геометрия? – не отставал эрудированный приятель. – Ее, кажется, какой-то русский придумал, и вроде у него там все пересекается?

– Пересекается, но только потому, что у русских все не как у людей! Не буду заводить романов с русскими – и порядок. Хотя наша соседка Катья – это что-то! Жаль, редко приезжает.

– С соседками я бы тебе не советовал: как раз твои прямые и пересекутся.

– Да это я так, к слову.

С Октаем он всегда был откровенен.

Почему-то чувствовал, что от него Сибел ничего не узнает.

Когда у друга начался роман с Айше, Мехмет и совсем успокоился – теперь у доктора тоже появилось уязвимое место: вряд ли он захочет, чтобы Айше узнала о его прошлых победах, а Мехмет о них знает немало. Конечно, он никогда так не ставил вопрос, не говорил другу ничего напоминающего завуалированные угрозы, но само собой подразумевалось, что теперь они в равном положении. Молчи обо мне – я промолчу о тебе. К тому же, Октай вообще смотрел на похождения приятеля сквозь пальцы.

Он-то и познакомил его с Аксу.

Сейчас, когда этот полицейский попросил припомнить, при каких обстоятельствах состоялось их знакомство, Мехмет вдруг очень ясно представил себе тот день. Как будто это было вчера. И в то же время – как будто в другой жизни. Не с ним. Это происходило не с ним, а с другим Мехметом, которого он сейчас ясно видел со стороны.

– …конечно, конечно, я сейчас же выхожу. Уже бегу. Ничего без меня не делайте, – нервно и быстро говорил Октай в трубку, быстрым шагом выходя из кабинета в приемную.

Мехмет только вошел, он немного опоздал к назначенному времени и тут же понял, что Октая вызывают в больницу. Его частный кабинет был совсем недалеко от нее, но пока он дойдет туда, пока обратно, пока решит проблему с больным. А проблема, видимо, серьезная, решил Мехмет, раз он бросает прием частных пациентов и бежит туда. Настроение испортилось. Дожидаться Октая не хотелось. К тому же, не исключено, что он, Мехмет, будет не первым, кого доктор примет, когда вернется. Точно! В приемной сидела еще одна пациентка.

Октай на ходу сунул трубку сотового телефона в карман белого халата и подошел к вешалке, чтобы взять плащ.

– Вы уходите? – в один голос спросили Мехмет и вставшая с кресла девушка.

– Прошу прощения. Срочный вызов. Я вернусь через полчаса, самое большее – сорок минут. Дождитесь меня, если не торопитесь, хорошо?

– Да-да, конечно, – быстро откликнулась девушка.

«Небось, влюблена в него по уши, вот и готова дожидаться сколько угодно!» – мелькнула у Мехмета неприятная ему почему-то мысль.

«А она ничего. Очень даже», – это была следующая, более приятная мысль.

Третья мысль сформулировалась не сразу: сначала Мехмет, позабыв свое недовольство, ответил Октаю, что никуда не торопится и дождется его непременно. После этих слов проявила себя и мысль: «А скучать я с такой красоткой не буду и ей заскучать не дам!»

Сейчас он вспоминал все это и не понимал, что могло его привлечь в Аксу. Привычка обращать внимание на таких девушек? Смутное желание посоперничать с Октаем? Или какое-то более чистое чувство, в котором не стыдно было бы признаться этому полицейскому? И как выгоднее повести себя в сложившихся обстоятельствах: настаивать на несерьезности и мимолетности их романа и отсутствии обязательств с обеих сторон или разыграть безутешного страдальца, потерявшего возлюбленную?

Беда была в том, что Мехмет не только не представлял себе, какая роль будет менее подозрительна, но он и самому себе не мог ответить: что же он чувствует теперь, после случившегося? Кроме все заслоняющего страха оказаться в тюрьме – что еще он чувствует?

– …Итак, вас фактически познакомил доктор Октай?

– Да, познакомил. Не будешь же сидеть сорок минут в небольшой приемной наедине с красивой девушкой (почему, интересно, в тот день не было ни медсестры, ни секретарши, ни приходящей уборщицы?), уткнувшись в газету или молча думая свои мысли!

То есть, кто-то, может, и способен на такие подвиги, но подумать такое о Мехмете мог только человек, который его совсем не знал. Октай же знал его уже неплохо, поэтому сразу сказал:

– Это Аксу, моя постоянная пациентка. Аксу, это Мехмет, необыкновенно умный математик, почти профессор. Надеюсь, вы не будете скучать.

«Мысли он читает, что ли? Как раз так я и подумал: скучать мы не будем».

Они не скучали.

Ни эти сорок минут, ни час дороги до дома Аксу: Октай позвонил, извинился, сказал, что вернется не раньше, чем через два часа – внеплановая операция, необходимо его присутствие, не ждите меня, – вас подвезти, Аксу? – спасибо, если вам не трудно… Ни последующие недели и месяцы их быстро вспыхнувшего, неожиданного романа.

«Неожиданного? Нет, черт побери! Он знал! Он точно знал, что я начну с ней заигрывать, он нарочно все подстроил. Почему я раньше не догадался? Дурак! Идиот! Математик называется – не мог все это просчитать! Значит, она правду говорила, а я не верил! Была, была она его любовницей! Вот черт! Знал бы – по-другому бы с ним вчера разговаривал. Почему я не вспоминал никогда про наше знакомство?»

Кемаль с удивлением смотрел на сидящего перед ним мужчину.

Вот ведь как бывает: задаешь безобидные и почти бессмысленные вопросы – а человек меняется в лице и впадает в панику, как будто ты его на чем-то подловил. А ведь его еще не спрашивали ни об алиби, ни об отрезанной фотографии. Что он такого вспомнил об их знакомстве?

– Извините меня, – вдруг встряхнувшись и широко улыбнувшись, сменил тон Мехмет. И Кемаль испытал на себе обаяние этого человека, которое, несомненно, действовало куда сильнее не на мужчин, а на женщин.

«Странно, что он женился на Сибел: она для него холодновата и пресновата. Из-за денег? И что это его так подкосило, когда я спросил, познакомил ли их Октай? Чуть в обморок не упал…»

– Извините, – еще раз повторил собеседник. – Во-первых, за то, что развспоминался тут, расчувствовался… Хоть у нас был не такой уж серьезный роман, но… как представлю, что она умерла… приятного мало. А во-вторых, за то, что сразу не сказал, что ее знаю. Инстинкт сработал. Если бы вы ко мне в университет приехали с этим фото, я бы, скорее всего, врать не стал. А тут – около квартиры, того гляди жена услышит, или соседка, или дочка… А уж когда вы сказали, что ее задушили, я совсем голову потерял. Вы мне верите?

– Пока не знаю, – Кемаль тоже умел неплохо улыбаться, и эта улыбка смягчила смысл его слов. – Это будет зависеть от того, что еще вы мне расскажете.

– А что я могу рассказать? Спрашивайте, – махнул рукой Мехмет, – мне бы только хотелось, чтобы до жены ничего не дошло.

– Вы уверены, что она не знает?

– Еще бы. Она бы такое устроила! Скандал, развод…

– А был прецедент?

– Да что вы! Она и не подозревает. Я иногда позволяю себе… но это же несерьезно. Брак – это совсем другое, вы понимаете?

– У вас есть ключи от квартиры Аксу? – чуть более официально, чтобы не отвечать на эти вкрадчивые, «мужские» вопросы. Пусть поищет сторонников в другом месте.

– Есть. Они вам нужны?

– Мне нужны вы – вместе с ключами. Нужно поехать к ней домой. Я попрошу вас взглянуть: все ли вещи на месте, все ли там, как обычно. Потом там будут работать эксперты, но мне важны ваши личные впечатления. Когда вы освободитесь?

Мехмет взглянул на часы. Такая поездка не входила в его планы, но полиция ведь не отстанет. Тогда лучше сегодня….

– Я могу поехать с вами прямо сейчас, – решительно сказал он Кемалю, – если это ненадолго. Мне нужно будет вернуться в университет к пяти часам. Правда, вам от меня толку будет мало: я у нее давно не был.

– Как давно? – пора было начинать уточнения.

– Месяца два, наверное… – от Кемаля не укрылась неуверенность в голосе. Не продумал ложь? Боится, что найдут видевших его свидетелей? Действительно не помнит?

– Да, кстати, – небрежно начал Кемаль, – вы вчера узнали не только девушку, но и саму фотографию, правильно?

Он выжидающе смотрел на Мехмета, видя, что тому неуютно под его упорным взглядом. Этот преподаватель не нравился ему. Не как профессионалу: Кемаль насмотрелся за годы работы в полиции на таких типов, рядом с которыми мирный законопослушный господин Шимшек просто ангел. Если у ангела, конечно, есть алиби на вторник. Нет, Мехмет чем-то не нравился ему как человеку. При том, что у него прекрасная открытая улыбка, ничего отталкивающего во внешности, хороший костюм и манеры.

«Я становлюсь нетерпимым, так нельзя. Нельзя требовать от людей, чтобы они думали и вели себя, как я. Он мне неприятен, потому что изменяет жене и считает, что это в порядке вещей. Ну и что? Многие мужчины с ним согласятся, и не исключено, что правы они, а не я. Или что не прав вообще никто. Нечего строить из себя образец нравственности. Надо за собой последить – так и до ошибок недалеко. Невзлюбил свидетеля и не веришь ему – разве так можно?»

– Да, узнал. Правда, не сразу. Сначала я был так ошарашен там, что мне показывают фотографию Аксу, что ею интересуется полиция, и какое это фото, я не сообразил. Потом вы сказали про убийство… Тут я вообще соображать перестал. Но потом, конечно, вспомнил. И фотографию, и ту поездку на дачу.

– Господин Октай утверждает, что на отрезанной части фотографии были вы.

– Вы нарочно разговариваете так официально? – Мехмет улыбнулся одной из самых лучших своих улыбок. – Вам так проще? На случай, если я окажусь убийцей? Ладно, как хотите. Может, поедем? По дороге и поговорим?

Кемаль согласился: ему тоже не хотелось терять время.

Мехмет поднялся и секунду помедлил около своего стола.

Надо было принимать решение. Что выгоднее: промолчать или рассказать как можно больше? Что убедительнее? Если бы можно было посоветоваться с Сибел! Она просчитала бы все варианты и все разложила по полочкам. Она даже для самой простой задачи находит несколько способов решения – да таких, какие ему самому и в голову не придут. Если бы можно было все ей рассказать! Она бы придумала, как снять с него подозрения. Хотя какие могут быть подозрения, если у него стопроцентное алиби?

Он решился.

– Господин Кемаль, я хотел бы вам кое в чем признаться… Не в убийстве, не надейтесь! – без улыбки и шутки он существовать не мог. – Есть одна странность. У меня пропала фотография. Такая, как та. Ну, та самая, разрезанная, вы понимаете? Я вчера спросил Октая, сколько было этих фотографий, и он сказал – две: одна у Аксу, одна у меня. А негатив он выбросил и больше эту пленку в печать не отдавал. Моя фотография была здесь, в моем столе. Конечно, порядка у меня нет, но, я уверен, еще неделю назад она была вот в этом ящике.

Он рывком открыл нижний ящик письменного стола. Да, там не было не только порядка, но и намека на порядок, и воспоминаний о когда-то имевшемся порядке.

– Моя жена здесь никогда не бывает, поэтому я держу всякие компрометирующие бумажки в этом столе. Да и времени я провожу на работе больше, чем в своем кабинете дома.

«И любуешься на фотографии своих подружек… Благо больше тебе ничего делать не надо – если Айше права и всю сложную работу действительно делает твоя жена. Пока ты развлекаешься…»

– …а теперь ее здесь нет. Не сомневайтесь, я перерыл весь стол.

– Вы боитесь, что у убитой в сумке могла быть половинка вашей фотографии, а не ее? – прямо спросил Кемаль.

– А вы бы не боялись? Ведь ее кто-то отрезал и зачем-то ей в сумку положил. Создается впечатление, что это сделал я, разве нет?

– Не думаю, господин Мехмет. У вас, несомненно, хватило бы ума выбросить это фото вообще, если оно было в сумке, и не класть его туда, если его там не было. Зачем было бы огород городить?

– Но кому, кроме меня, нужно отрезать мое изображение? И кто-то ведь взял мою фотографию из стола, а на ней наверняка есть мои отпечатки пальцев. Вы проверяли?

– Проверим. Если вы официально заявляете о пропаже вашего снимка. Вы уверены, что не засунули его куда-нибудь?

– Уверен. Вы не смотрите, что здесь такой беспорядок, в нем есть своя система. Можете хоть обыск проводить. Буду рад, если вы ее найдете.

Обыск Кемаль проводить не стал.

Он знал, что когда люди говорят такие решительные слова, то они готовы за них отвечать. Даже если господин Мехмет лжет, здесь этой фотографии наверняка нет. Он сто раз мог ее выбросить – если он этого хотел.

В маленькой квартирке Аксу фотографии тоже не было.

Ни целой, ни отрезанной. Конечно, осмотр, который провели Кемаль и Мехмет, можно было назвать обыском с большой натяжкой. С другой стороны, вряд ли девушка стала бы зашивать фотографию в матрас или устраивать тайник под одной из плохо держащихся, потрескавшихся плиток кафеля в убогой ванной.

Жилище Аксу иначе, чем убогим, и назвать было нельзя. Трудно было представить себе, как эта хорошо и недешево одетая, тщательно накрашенная и причесанная девушка с аккуратным маникюром (а таким было впечатление Кемаля, видевшего тело), обитала в такой грязной, давно не ремонтированной квартирке, расположенной в бедном, многонаселенном, шумном квартале.

Контраст между ее жильем и одеждой, пожалуй, подтверждал правоту доктора Октая.

Как он сказал: «Они одеваются дороже, чем могут себе позволить». Правильно.

Все внимание – телу, собственной персоне, волосам, одежде, дорогим духам, а квартиру никто не видит, она не оружие для охоты на мужа. Да и сколько времени такая девушка проводит в квартире?

Господин Мехмет вернулся в университет, а Кемаль решил, что успеет заехать в управление. Собственно говоря, отчитаться по делу ему надо было в первую очередь, а обо всем остальном если не забыть, то вспомнить, когда с делами будет покончено. Обычно Кемаль так и делал. Может, поэтому он до сих пор не женат?

Но сейчас он думал именно так: до семи он успеет побывать на работе, доложить все, что ему удалось узнать, порасспрашивать, не узнал ли кто-нибудь другой что-нибудь интересное, купить торт и – что еще купить? – цветы. Пожалуй, цветы. Он провел рукой по щеке – не мешало бы побриться, но домой при таком раскладе он не успевал никак. Только если появиться у Айше не сразу после семи, минут пять восьмого, как он хотел, а на полчаса позже. Но об этом и подумать страшно.

Оказавшись в очередной пробке в центре, он понял, что дорога займет побольше времени, чем он предполагал. Что ж, можно подумать. Есть о чем.

Все предпосылки были неверны изначально.

Были три (целых три, какая удача!) свидетельницы, видевшие девушку в доме номер десять. Исходя из этого, да еще из необъяснимой лжи Айше о времени, Кемаль и сосредоточил свое внимание на жильцах этого дома. Который, к тому же, ближайший к месту преступления и откуда дойти до соседнего недостроенного дома ничего не стоит. И что получается? Все свидетельские показания можно выбросить на помойку.

А между тем как они все всполошились!

Казалось бы, живите себе спокойно, если никого не убили и ничего не видели и не слышали. Так нет же! Все что-то скрывают, придумывают, подслушивают, кого-то подозревают, выгораживают, обвиняют, шантажируют… И практически все это к делу – к делу об убийстве – не относится.

Господина Орхана, скорее всего, шантажировала – неизвестно, правда, чем – Дениз. Может, она и сама еще не придумала, что скажет ему при встрече, но из-за подозрений Фатош встреча эта не состоялась. А Дениз поняла, что мать теперь тщательно следит за всеми звонками и визитами, и временно затаилась.

Фатош решила попугать старушку Мерием.

Мерием хотела оклеветать Дениз и напустить полицию на нее и Фатош.

Берна хотела получить бесплатную рекламу.

Сибел хотела создать алиби мужу (который уверен, что жена ничего не подозревает о его изменах, а она, похоже, подозревает его и в убийстве!) и остаться при этом в стороне, заручившись помощью Айше.

Октай хотел, чтобы Айше не узнала о его знакомстве (связи? любви?) с убитой девушкой.

София хотела, чтобы ее сына никак нельзя было связать с этой историей.

Айше хотела помочь Сибел, защитить ее от ревнивого мужа.

Сколько разных желаний и эмоций сплелись в клубок в этом небольшом доме, где живут, в сущности, чужие друг другу люди!

И был еще кто-то…

Кто хотел избавиться от мешавшей ему Аксу. И запутать в этом деле Октая, не выкинув весь блокнот целиком, а лишь оторвав для видимости странички. И подставить Мехмета, понимая, что сама по себе фотография в сумочке – это полбеды, а вот отрезанная – она указывает на того, кто на ней изображен. И впутать в это дело Мустафу Демирли, подсунув ему листочек с телефоном Октая. Или листочек подсунули Мехмету и Сибел? Или Айше? Кому?

Этот кто-то, чьи желания пока непонятны, а намерения неясны, осуществил одно из них – убил. О других его поступках пока трудно даже догадываться.

Этот кто-то – где он?

Живет ли он в доме, куда Кемаль попал вследствие ложных показаний?

Или его давно нет поблизости, а все, что случилось за эти два дня, не более чем случайное стечение обстоятельств, а вовсе не связанные причинно-следственными связями события? Сюжет для детективного романа, а не данные для расследования?

Маленькая глава без номера. Начальник

– …Вот и отлично. То, что надо. Можешь больше не торчать в этом доме и не беспокоить приличных людей. Радуйся еще, что никто из них не в претензии за все твои подозрения и расспросы. Считай, что эта версия отработана. И приступай к другим делам. Почему? Что значит «не отработана»? Личность убитой установили, и спасибо. Девчонка жила в таком убогом районе, ничем не занималась, пыталась поймать мужчину побогаче, забеременела неизвестно от кого. Тебе этого мало? Я пошлю парней помоложе пошерстить там, где она обитала, в том квартале полно полукриминального элемента… Что?… Какого черта? У нас ни одной зацепки – не то что улики! Ах, листочек с телефоном! А ты забыл, при каких обстоятельствах ты его обнаружил? Да его все равно что нет! И оставь этого профессора – ну, доцента, какая разница! – в покое. Иметь любовницу не возбраняется. И если она ему надоела, это не значит, что он ее убил. Мне самому жена надоела – и что? У него идеальное алиби на весь вторник. И не вздумай заниматься самодеятельностью. Я тебя знаю – будешь строить из себя частного детектива. Которому больше всех надо… нет, я не закрываю дело – как я могу?! Я просто говорю тебе – моему подчиненному, между прочим! – что эта версия не перспективна. Повторить? Дом номер десять попал в поле нашего зрения по ошибке: из-за лжи этих женщин. Вот и все! Больше там ничего нет. Свободен. Приступай к работе.

После ухода Кемаля он нервно закурил и вытер пот со лба. Потом набрал номер и сказал, когда трубку сняли:

– Все в порядке. Все будет, как вы просили. Совсем прекратить расследование не в моей власти, но я его направил в другую сторону. Да-да, не беспокойтесь. Можете передать, что все устроено. Разумеется. Да. Конечно, не знает. Всего доброго.

Он повесил трубку и обреченно вздохнул.

Когда-то он и сам был таким, как Кемаль, правильным и беззаботным. Или таким он никогда и не был? Иначе не стал бы его начальником.

Господи, скорей бы на пенсию. Подальше от всей этой грязи.

От убийц, наркоманов, насильников, воров.

От террористов, выборов, политических партий.

И от тех, кто эти партии финансирует.

Глава 26. Шантажистка

Дениз присела на краешек кровати, в отупении глядя на кучу одежды, которую сама только что вывалила сюда из шкафа и большого саквояжа. В саквояж она обычно запихивала то, что не понадобится до следующей зимы или весны, но сейчас нужно осмотреть все. Конечно, она понимала, что не все зависит от одежды, что мужчины не придают такого значения женским нарядам, как сами женщины, что туалетов – дорогих и модных – у нее полно… и все же… От первого впечатления многое зависит, и доктор Октай должен увидеть ее такой, какой она хочет. Сейчас главное – проблема имиджа.

Дениз неплохо изучила вкусы доктора и знала, что раньше ему нравились девушки типа Аксу, а это почти приближается к ее собственному типу и стилю. Но… есть одно «но»: он был влюблен в Айше, которая одевается не так броско и не вызывающе модно. Классика – вот что нужно. Она стала скидывать с постели то, что заведомо не годится: джинсы, леггинсы, топы, мини-юбки. Хоть бы нашлось что-нибудь подлиннее!

Она вынырнула из вороха одежды и перевела дух.

Кажется, где-то была длинная юбка из китайского шелка с несколькими эффектными разрезами. С этой юбкой Дениз умела управляться виртуозно: когда ей было надо, разрезов не было заметно, и можно было выглядеть скромницей и умницей, но незаметные изменения в походке и легкие движения коленом приковывали внимание к сверкающим в разрезах красивым ногам сильнее, чем если бы юбки на ней не было совсем.

Куда она ее подевала? Не носила ее со времени романа с Бора. Он утверждал, что носить такое – вчерашний день, что эта юбка не пойми какого стиля и что Дениз она совсем не украшает.

– Ты же дизайнер, а не старая бабка! У тебя вкус есть или нет? Выкинь эту тряпку и не дефилируй в ней. Где ты ее откопала? На рынке? – худшего оскорбления для Бора, с тех пор, как он вообразил себя новоявленным Карденом, не существовало.

Они тогда поругались, потом помирились – но куда же делась юбка?

Сейчас была бы кстати. Дениз вышла в гостиную, потому что от волнения чуть не задыхалась в маленькой спальне, заваленной одеждой. Ладно, юбка найдется. Не иголка. А что надеть сверху?

«Айше обычно носит пиджаки и жакеты классического покроя. Да что мне Айше? – неожиданно разозлилась Дениз и потянулась за сигаретой. – Не надевать же очки! И вообще, не надо быть ни на кого похожей. Главное, чтобы он понял, что я не примитивная шантажистка!»

Последняя мысль заставила ее усмехнуться: чуть не попалась сегодня, когда этот полицейский… как он сказал? «Прекратите звонки…»? Что-то в этом роде.

Кто-то запугивает старушку Мерием. Забавно. Кому она-то нужна? Если это из-за Аксу, то все равно странно: Мерием, скорее всего, никогда ее не видела и знать о ней ничего не знает.

Жаль, затея со стариком сорвалась. Хотя… может, оно и к лучшему.

Он бы запросто мог не дать никаких денег. С ним по телефону и то разговаривать трудно. Вытянул бы всю информацию, а платить бы не стал. За что, мол, тут платить? Про выставку, конечно, при таком раскладе лучше забыть.

Но если удастся заполучить доктора, то никакая выставка не нужна.

Взгляд ее остановился на инсталляции, и Дениз вспомнила, с каким ужасом озирался в ее гостиной полицейский. Ей стало смешно. Правда, через секунду в голову пришла странная мысль: «А ведь они чем-то похожи – Октай и этот… как его?.. полицейский! Обычно люди делают умные лица, глядя на это безобразие, и принимаются рассуждать о современном искусстве. А этот был шокирован и не прикидывался, что ему это нравится. Доктору бы тоже не понравилось. Он тоже правильный и консервативный. Вот! – собственная мысль ей понравилась. – В этом мое спасение! Феминизмом и прочей заумью он сыт по горло. Конечно, совсем простушкой я притворяться не стану. Интеллект должен быть на уровне. Но без авангардизма!»

«Нужна блузка. Нарядная красивая блузка, – она снова вернулась в спальню и с вновь обретенной энергией принялась рыться в разноцветных завалах. – Ура! Вот она, юбка! То, что надо!»

Дениз представила, как пойдет вдоль морской набережной к тому небольшому кафе у самой кромки воды, где они договорились встретиться. Она хорошо знала это место: от него до виллы доктора минут пять пешком. Так что если их разговор затянется… если ей удастся его затянуть… то можно рассчитывать на приглашение. Да, она пойдет вдоль набережной, а там всегда сильный ветер с моря, в любую погоду, и разрезы на шелковой юбке будут демонстрировать все, что нужно. И как бы не по воле владелицы. Волосы тоже распустить: на фоне моря ее цвет классно смотрится. Только бы найти блузку! Между прочим, к вечеру там будет прохладно: не лето все-таки. Вот и отлично: надеть тонкую нарядную блузку – в половине седьмого еще тепло и солнечно, а через полчаса начать самым естественным образом дрожать от холода, а до дома доктора рукой подать, а доктор хорошо воспитан и вежлив, значит – что? Правильно, вот тут-то он ее и пригласит к себе. Если она поведет себя умно.

Подходящей блузки в ворохе одежды не нашлось.

Обтягивающие водолазки из трикотажа, словно прилипающие к телу и демонстрирующие каждую его клеточку; маленькие майки с открытыми плечами и низкими декольте; коротенькие топы, позволяющие видеть пупок – всего этого было в избытке, все это было стильно и сексуально, но – увы! – не годилось для сегодняшнего дела.

Дениз вышла на кухню и глянула на единственные в квартире часы, почему-то оставшиеся на стене от прежнего владельца. Черт! Чуть больше часа осталось. Ничего нового купить она не успеет. Все, спокойно! Главное – не нервничать. Что-нибудь придумаем.

Сейчас: прическа, макияж, маникюр туфли, колготки, белье (а вдруг?), сумочка и содержимое сумочки. Все эти детали должны быть в идеальном порядке и в не совсем привычном для нее стиле.

Дениз погладила юбку, привела в порядок лицо и руки – косметики совсем чуть-чуть, лак матовый и неяркий, подобрала хорошие туфли, выкинула из сумочки презервативы и выложила, чтобы оставить дома, записную книжку. Приняла душ, натянула хорошее белье и дорогие колготки с лайкрой, надела облюбованную юбку и туфли и в таком виде остановилась перед зеркалом. Все получилось неплохо: даже черная юбка, о которой Бора говорил столько гадостей, сидела прекрасно. Что же надеть сверху? К черной юбке, как известно, любой цвет подойдет, но как получится изобразить неглупую девушку из хорошей небедной семьи без нарядной классической блузки?

Из хорошей семьи… да уж… Дениз заметалась в поисках майки или какой-нибудь кофты. Что же она раньше-то не додумалась?! Вот дура! У Фатош этих блузок целый шкаф. Наплевать на размер: в талии не будет заметно, все равно в юбку заправлять, а грудь у Дениз у самой не маленькая. У нее точно есть черно-белая блузка – красота! В меру нарядная, с интересными черно-белыми кружевами. Бора сказал бы, что надеть черную юбку с черно-белой блузкой может только существо без проблеска фантазии и интеллекта. Но доктор – консерватор, ему должно понравиться.

– Добрый день, могу я поговорить с Фатош? – быстро сказала она в телефонную трубку, едва дождавшись ответа. Ей даже не показалось странным, что к телефону подошел господин Орхан. Было смутное ощущение, что она что-то сделала не так, но оно тут же улетучилось.

– Да, деточка, можете, – неторопливо и непривычно мягко ответил ей сосед, – сейчас я ее позову. Может быть, зайдете к нам?

– Нет-нет, спасибо, я очень спешу, – Дениз не придала значения приглашению, хотя из уст господина Орхана оно звучало впервые.

– Дениз? – наконец-то подошла к телефону Фатош.

– Мне некогда объяснять, но мне очень нужна твоя черно-белая блузка. Очень! Можешь принести?

– Конечно, почему бы нет? А что случилось? Ты так нервничаешь…

– Я не нервничаю. Прямо сейчас принеси, пожалуйста.

– Ладно.

Мать повесила трубку.

«А она молодец, – вдруг подумала Дениз, – лишних вопросов не задает, не говорит ничего такого… ну… нравоучительного. И помогает. Я, конечно, веду себя с ней, как… – она не могла придумать подходящего сравнения. – Ладно, если все удастся, изменю образ жизни. Буду паинькой».

Придерживая на груди расстегнутую домашнюю кофту, которую она зачем-то поспешила надеть, перед тем как позвонила, как будто ее могли видеть на том конце провода, она пошла открывать дверь. Фатош, держащая в вытянутой руке несколько вешалок с блузками, появилась почти в ту минуту, когда она ее открыла.

– На свидание собираешься? – весело спросила мать. – О, какая юбка! Зря ты ее раньше не носила, очень красиво… или новая?.. Вот я несколько принесла… выбирай.

Дениз поспешно, но аккуратно взяла у нее из рук ворох блузок и понесла их в гостиную. Там она так же быстро и сосредоточенно принялась за дело: отложила в кресло те, которые были «явное не то», и принялась раскладывать остальные на диване, оценивая каждую из них с точки зрения единственно важного для нее зрителя. Она настолько погрузилась в это занятие, что не слушала и не слышала, что говорила Фатош.

– Дениз, детка! – наконец отвлекла ее от блузок и связанных с ними размышлений мать. – Ты меня не слушаешь! Неужели ты не рада? Или тебе все равно?

– Что?.. – очнулась Дениз, как раз взявшая в руки черно-белую блузку, которую она просила. – Извини, я не поняла. Что ты говорила?

– Я говорила, что все ему сказала. Мужу! Что он теперь знает, что ты моя дочь! Что его это даже обрадовало! Понимаешь? Можно больше ни от кого ничего не скрывать! Он даже предлагает тебе поменять фамилию и жить с нами.

– О господи! – ахнула Дениз и от изумления села на диван, позабыв о разложенных на нем шелковых блузках. – Не может быть!

– Оказывается, может! – Фатош улыбалась, и Дениз только сейчас заметила, что улыбка у матери стала не такая, как раньше: словно теперь ей ничто не мешало улыбаться и можно было не заботиться о всегда продуманной красоте этой улыбки. – Сегодня тебе, как я вижу, некогда, но завтра обязательно приходи, все обсудим. Орхан сказал, что я полная идиотка, – радостно сообщила она, – потому что столько времени молчала.

– А с чего ты вдруг решила ему сказать? – поинтересовалась начинавшая нормально соображать Дениз. Ну и дела! Ситуация меняется на глазах!.. Значит, доктору можно будет сказать… да, неплохо: падчерица самого Орхана Алтынеля. Интересно, это связано с моими происками или нет? Хорошо, что я ему больше не звонила!

– …а полицейский и говорит: он думает, что у вас молодой любовник и вы к нему все время бегаете. Представляешь? У меня – молодой любовник! Делать мне больше нечего! – счастливо смеялась Фатош. – Я и подумала: если он терпит и прощает то, что у меня любовник, то, может, взрослую дочь примет нормально? К тому же ты сама хотела все рассказать, правильно? Ну вот и наступил момент… А наша пенсионерка-то, оказывается, подслушала, как мы с тобой разговаривали, и доложила полиции. Вот змея, да? Ты что молчишь? Ты не рада? Все прекрасно устраивается, разве нет?

– Я рада. Я просто спешу. Сколько времени? – Дениз метнулась на кухню. Без четверти шесть. Минут через двадцать надо выходить. – У меня важная встреча. Как ты думаешь, эта блузка подойдет?

Фатош удивленно взглянула на дочь: чтобы Дениз спрашивала совета, да не о чем-нибудь, а об одежде? Мир перевернулся, не иначе! Впрочем, ее собственный мир уж точно начал переворачиваться.

– Еще как подойдет, – она с удовольствием смотрела на изящную фигурку в длинной юбке с приложенной к груди блузкой. – В таком виде ты гораздо лучше, чем в обычных своих… нарядах. У тебя свидание-то деловое или нет?

– Угу, деловое, – невнятно ответила Дениз, стягивая домашнюю кофту и надевая блузку. Черно-белые кружева отделки придали ей свежесть, оттенив белую нежную кожу и рыжеватые волосы.

– А ты почему позвонила на тот номер? Разве я тебе его давала? – вопрос Фатош был одной из множества реплик, которые Дениз старательно пропускала мимо ушей, изучая в зеркале сочетаемость юбки с блузкой, блузки с лицом, а имиджа с замыслом. Но этот вопрос она не смогла пропустить мимо ушей. Сердце забилось где-то около горла, и его удары гулко отдались в голове.

На тот номер… она позвонила на тот номер! Поэтому что-то показалось ей неправильным, поэтому старик сам подошел к телефону! Она была так озабочена предстоящим разговором с Октаем, она думала только о блузке! Поэтому и набрала не номер домашнего телефона Фатош, которым пользовались все их знакомые, а личный номер господина Орхана, который тоже был установлен в их квартире, но считался при этом номером его офиса. Добыть этот номер было непросто, так как в официальных справочниках значился другой телефон, где всегда отвечала секретарша, а ночью автоответчик.

По личному телефону господину Орхану звонили серьезные люди по серьезным делам.

В том числе и шантажисты.

«Теперь он поймет. Или уже понял. Как же я влипла! Расскажет матери, что я пыталась вытянуть из него деньги. И уже не будет предлагать сменить фамилию. Ну, фамилия-то у меня и своя ничего. Все равно замуж выходить – менять придется… Мать обозлится, если узнает… Ладно, сейчас главное – доктор!» – Дениз осторожно посмотрела на не дождавшуюся ответа на вопрос о телефоне мать. Кажется, пронесло. Она так счастлива, что уже забыла, о чем спрашивала.

Пора идти, лучше выйти пораньше. Дениз умела рассчитывать время и не собиралась приходить в кафе до того, как там появится Октай. Но и сильно опаздывать нехорошо. Внезапно ей пришла в голову удачная мысль:

– Мам, можно я возьму твою машину? Только на один вечер, а? Мне недалеко!

– Возьми, – Фатош отметила, что дочь не назвала ее по имени, как она обычно делала на людях, а в последние годы и наедине. – Хочешь впечатление произвести? Только осторожно, ладно? Сейчас я ключи принесу.

Так, об этом она и не подумала. Фатош пойдет за ключами, а муж ей и сообщит интересную новость. Сообщит-то он ей, понятно, в любом случае: до ее поспешного ухода с блузками не успел. Или еще не сообразил? Да нет, если он такой, каким его все описывают, то должен был в три секунды ее вычислить. Не хотелось бы после этого с Фатош опять встречаться!

– Не надо, я передумала. Так доеду. А то или в пробке застряну, или место для стоянки не найду. Спасибо!

Фатош, слегка прищурившись, повнимательней посмотрела на Дениз: что-то с ней сегодня происходит. Оделась не как обычно, разговаривает вежливо, но чем-то озабочена. Испугалась, что ли, что мы ее шантаж обнаружили? Бедняжка! Как будто это и так не ясно! Интересно, чем все-таки она собиралась Орхана шантажировать? Не фактом же своего существования? Как-нибудь надо будет у нее выяснить, чего она накопала компрометирующего…

Когда Дениз выпорхнула из подъезда, первым, что она увидела, был школьный автобус, остановившийся неподалеку от их дома. Из него вышла группа школьников, и несколько девчонок лет одиннадцати-двенадцати остановились на углу сквера, шумно обсуждая какие-то свои, кажущиеся им серьезными проблемы. Дениз шла неторопливо, примеряясь к новой походке, к которой обязывали туфли, блузка и избранный имидж. Чтобы никакой вульгарности – но без притворной скромности, иначе ей долго такую роль не выдержать. Краем глаза она заметила подходившую со стороны автобусной остановки Айше. Вид у нее был усталый и не слишком веселый.

Дениз несколько секунд наблюдала за ней, стараясь понять, что в ней могло понравиться доктору. Ведь ничего особенного, на что ни посмотри! Невысокая, с неплохой, но отнюдь не прекрасной фигурой, не очень красивым лицом, в очках и почти без макияжа – ну что в ней хорошего? Не меньше тридцати лет, доктор филологии, неплохие, вьющиеся от природы темные волосы гладко и скучно зачесаны назад, глаза, правда, ничего: большие, голубые. Но в целом – ничего особенного!

Дениз замедлила шаг, исподтишка наблюдая за соперницей, которую видела или могла видеть каждый день. Но сейчас это было интересно.

«Знала бы она, куда я иду! Что бы она сделала? Разозлилась бы? Заплакала? Или ей все равно? Было бы не все равно – давно женила бы доктора на себе. Похоже, ее не особо волнует, что она не замужем. Чем же она живет? Карьерой? Что это за карьера, если не зарабатываешь даже на собственную машину и квартиру? Или ей нравится преподавать, возиться с детьми? Завела бы своих, как Сибел, и возилась с ними… Точно, вон около девчонок остановилась. Кажется, это Мелисса?»

Дениз пошла побыстрее, подумав, что может опоздать сильнее, чем ей хотелось.

Ей всего-навсего нужно, чтобы Октай полюбовался на ее ноги и фигуру, а не чтобы он стал недовольным и раздраженным. Девушка из хорошей семьи должна быть точной – это признак воспитанности. Навстречу ей по дорожке шли Айше и старшая дочь Сибел – Мелисса. Дениз показалось странным, что они увлечены разговором настолько, что ее даже не замечают. Она невольно прислушалась – неужели взрослая женщина может всерьез общаться с одиннадцатилетней пигалицей? О чем они говорят?

– …я ее не брала у мамы. Она в детской в ящике с игрушками валялась. Игрушки я по вечерам собираю: девчонки их раскидывают по всей квартире, а мама не разрешает ложиться спать, если игрушки не собраны.

– Надо было маме отдать.

– Да она никогда губы не красит. Зачем ей? Я думала, кто-нибудь из гостей забыл, а малышка в детскую утащила. Или Газель из детского сада принесла, она может.

– Мелисса, нельзя ни в коем случае красить губы чужой помадой. Да еще неизвестно чьей! Это негигиенично, там микробы. Ты же умная девочка. Я уж не говорю, что тебе вообще рано красить губы. Но надо купить свою помаду, собственную, не такого яркого цвета, есть такие, специально для девочек… ну хочешь, я тебе подарю?

– Правда, подарите?

– Конечно, правда. А про эту надо маму спросить. Ты когда ее нашла, помнишь?

– Не-а… вроде в среду… или во вторник. А какая разница?

– Надо спросить у мамы, кто ее мог забыть, и отдать. Это дорогая помада, совсем новая…

«Воспитывает, – с неприязнью и скрытым торжеством подумала Дениз. – Умная, правильная – слушать противно!»

– Добрый вечер, Айше! Привет, Мелисса!

– Добрый вечер, Дениз! Прекрасно выглядишь. Тебе так идет такой стиль. На свидание собралась?

– Да, и тороплюсь, а то опоздаю, – на ходу ответила она.

– Счастливо!

– Дениз такая красивая, да, тетя Айше? Как кукла Барби! – донеслось до нее.

«Да, я красивая, я прекрасно выгляжу, мне идет этот стиль, я тороплюсь на свидание. Знала бы ты – с кем! Не улыбалась бы. Я поймаю эту рыбку – твоего доктора – непременно!» – и она стала посматривать по сторонам, чтобы не упустить такси. Нельзя, чтобы Октай увидел, как она выходит из автобуса: совсем не романтическое зрелище.

Доктор Октай сидел в открытом кафе перед чашкой с быстро остывающим на ветру кофе, который он заказал, просто чтобы не привлекать к себе излишнего внимания бармена и официанта. На набережной было пустынно: вечера еще прохладные, вот через недельку-другую здесь будет толпа гуляющих – влюбленные, родители с детьми, пенсионеры. А сейчас лишь несколько рыболовов-фанатиков, парочка, целующаяся на скамейке, один пробежавший мимо спортсмен. Да он, доктор Октай Гюльолу, которому делать больше нечего, как сидеть в этом дешевом кафе и ждать какую-то неизвестную девицу.

Но ждать надо. Мало ли что она знает.

Может знать много лишнего. Интересно, кто она такая?

Скорее всего, подружка Аксу, которой та разболтала о своих отношениях с Октаем. Чего она может хотеть в таком случае? Денег? Не давать ни при каких условиях, а то не отстанет. Шантажистам нельзя платить – это общеизвестно. Надо быстренько выяснить, что она знает, и убедить ее, что ее информация гроша ломаного не стоит и никого не пугает. А чтобы она не слишком огорчалась, поухаживать за ней, может, даже пригласить к себе, если она не из недотрог, подарить что-нибудь.

Хорошо бы она оказалась симпатичной.

Некрасивую труднее будет убедить во внезапно вспыхнувшем романтическом интересе.

Ладно, там видно будет. Неизвестно еще, что она знает и чего ей надо.

Хорошо, что спешить некуда. В этом смысле размолвка с Айше была очень кстати. Не исключено, что придется провести с этой девицей не один вечер. А Айше женщина серьезная, поспешных решений не принимает, отдохнет от меня, все обдумает. Никуда не денется, не тот возраст и склад характера.

«А с чего я взял, что она молода?» – от этой мысли, разрушающей его планы, Октай внутренне похолодел. И с ужасом увидел приближающуюся женщину средних лет, выгуливающую бульдога. Женщина прошла мимо, бросив на него лишь мимолетный взгляд, какой бросали на Октая все существа женского пола от пяти до семидесяти пяти лет. Он облегченно вздохнул и принялся оценивать следующую кандидатку – толстушку лет сорока, вышагивающую вдоль парапета набережной подчеркнуто спортивным шагом. Она смотрела на него в упор, но только когда женщина слегка недовольно кивнула ему, Октай понял, что не узнал собственную соседку.

«Нет, так нельзя. Хватит нервничать, я же принял меры. Больше ничего не должно быть, во всяком случае, полицию от дома номер десять и от меня уберут. Надо успокоиться», – уговаривал он сам себя, одновременно разглядывая подходящую к кафе девушку.

Он заметил ее издалека и теперь, когда она подошла поближе, подумал: «Хорошо бы это оказалась она. Но вряд ли. Не тот тип. Одета скромно, блузка дорогая – у Аксу не могло быть такой подружки. И почти не намазана. И ноги у нее – да, очень даже; странно, что она при таких ногах мини не носит: родители, что ли, следят? Хорошо хоть разрезы на юбке есть – на такой ветер она, наверно, не рассчитывала. Если это она… Нет, это не может быть она – какая из нее шантажистка? На свидание спешит… Скоро она замерзнет в такой тонкой блузке, если собирается здесь сидеть…»

Октай оглянулся в поисках того, к кому могла торопиться эта красивая, хорошо одетая девушка с почти рыжими от заходящего солнца волосами. Но в кафе никого, кроме него, не было. А она, судя по всему, направлялась сюда.

Девушка встретилась глазами с Октаем и покраснела.

Смущенно улыбнувшись, она присела за его столик и сказала:

– Добрый вечер, господин Октай. Это я вам звонила.

«Где я мог ее видеть? – промелькнуло у него в голове. – Она замерзнет в этой блузке… Да, и будет повод пригласить ее ко мне. А она хорошо…»

– Простите, я не могу вспомнить: мы с вами не встречались раньше?

– Встречались. Только односторонне, – более свободно улыбнулась девушка.

– Как это – «односторонне»? – не понял Октай.

– Это долгая история. И, наверное, придется ее рассказать. Другого выхода у меня нет. Иначе вы просто не поймете, в чем дело. А завтра опять может прийти полицейский… Даже не знаю, с чего начать…

– Обычно оптимальный вариант – начать с самого начала, – ободряюще улыбнулся Октай. Неожиданно для себя он совершенно перестал волноваться: он видел, что она волнуется еще больше, а кроме того, в ее глазах было то восторженно-влюбленное выражение, с которым обычно смотрели на него медсестры, молоденькие пациентки, санитарки и дочки его пожилых коллег. Только в глазах Айше этого слепого обожания не было. Никогда не было.

«Она любила меня, я уверен. Но не так. Как – не так? Ладно, сейчас не до этого», – и он вернулся на набережную и продолжил разговор:

– Скажите, например, как вас зовут, прекрасная незнакомка?

– Дениз. И чтобы вы не мучались, скажу сразу: я живу в том же доме, что госпожа Айше. Этажом ниже. Но вы меня никогда не замечали.

– Это непростительно! Как я мог не заметить такую красавицу? Вы, наверное, специально прятались!

– Правильно, – серьезно подтвердила девушка. – Пряталась. А что мне оставалось делать? Я боялась, что вы меня узнаете…

– То есть как «узнаю»? Вы говорите какими-то загадками.

– Извините, это я от волнения. Сейчас расскажу все с самого начала. Я в вас влюбилась два года назад. Увидела случайно – и пропала. Я узнала, кто вы и где живете, где работаете и где бываете… Словом, – она решительно подняла глаза и взглянула прямо на Октая, – я знаю о вас все. Все. Это стыдно и неприлично, но я следила за вами. Я была как ваша тень, но вы этого не замечали. Я видела ваших одноразовых и кратковременных подружек, ездила за вами, часами сидела в машине, плакала, страдала… Но дело не в этом. Знакомиться с вами я – боялась, стеснялась, не хотела и мечтала – все сразу. Как бы я к вам подошла? Один раз записалась на прием, но у меня прекрасное зрение, и я побоялась, что вы сразу поймете, зачем я пришла. И потом, я не хотела быть для вас пациенткой – одной из многих. Я ждала, что представится какой-то случай: как в кино, как в сказке… Я вам кажусь глупой, да?

Пора было сделать паузу.

Ни один мужчина не станет внимательно слушать слишком длинный монолог.

Даже о себе самом и о неземной любви к себе.

Дениз чувствовала, что пока все идет как надо. Взять верный тон ей удалось. И, похоже, она ему понравилась. Еще бы! Не родился еще тот мужчина, который остался бы равнодушным к такому признанию. Я тебя люблю два года – и до сих пор ничего не требовала! Я знаю о тебе всё – и все равно люблю!

Она видела, что Октай изумлен. Надо дать ему время опомниться и прийти в себя. И сделать это незаметно. Она стала рыться в сумочке, как будто замолчала от смущения, которое пытается скрыть.

Октай быстро освоился с новой ролью – через несколько секунд он снова был хозяином положения или сам себе казался таковым.

– Вы сказали, что знаете обо мне все. Как это понимать? – он решил начать с этого, самого главного для него вопроса. Что она имеет в виду? Недвижимость? Налоги? Финансирование этой глупой политической партии? Это новое строительство? Историю с Аксу? Он судорожно рылся в памяти, вспоминая те поступки, о которых, как он думал, не знал никто. Что она знает, эта красотка?

– Всё, – спокойно ответила Дениз. – Иногда мне кажется, что я знаю даже, что вы думаете. Я два года занималась только вами: я видела, какую одежду вы покупаете, что заказываете в ресторанах, какие цветы дарите женщинам, во сколько выезжаете из дома и во сколько возвращаетесь. Я читала все, что пишут о вас в газетах. Я общалась с некоторыми вашими знакомыми и пациентами. Короче говоря, я знаю очень многое. И я хочу спросить: что я должна сказать полицейскому, который показывает мне фотографию одной из ваших бывших подружек. Официально я с ней не знакома, но я знаю, кто она такая и еще многое. Что сказать, чтобы не навредить вам?

– Ну, если вы знаете так много, то, вероятно, знаете и то, что я ее не убивал. У меня нет мотива и есть алиби. Так что мне безразлично, что вы скажете полиции. Я сам вчера сказал полицейскому, что был с ней знаком, дал ее адрес…

– Да что вы?! Я этого не знала. Но в том, что вы ее не убивали, я уверена. Хотя именно в этот день я за вами не следила, не могла уйти из дома.

– Почему же вы уверены?

– Потому что знаю о вас все, – насмешливо ответила Дениз. – Это не ваши методы. Когда она стала вам мешать, вы же не убили ее, а подсунули своему приятелю.

Октай испытал странное чувство: с одной стороны, ему было стыдно, что она знает такие вещи, которых надо стесняться; а с другой стороны… Приятно поговорить с человеком, который, кажется, и правда знает о тебе все, и не осуждает тебя даже в глубине души. Во всяком случае, в ее карих глазах осуждения не было.

– И как вы относитесь к таким моим… методам? – зачем-то спросил он и тут же понял: ему нужно подтверждение того, что она одобряет его поведение, ему давно уже, оказывается, не хватало общения с тем, кто знает о нем все.

– Я слишком хорошо отношусь к вам, чтобы меня можно было напугать какими-нибудь… методами. Разве вы делали что-нибудь плохое? И Аксу, и господин Мехмет – взрослые люди, они сами отвечают за свои поступки.

«Айше так не считает. Она идеалистка. Если бы она узнала хоть часть того, что знает эта рыжая Дениз… Да она и узнала. И осталась недовольна…» – он не успел додумать мысль, потому что услышал слова Дениз:

– Я не ангел, как ваша Айше, и я не собираюсь осуждать вас или перевоспитывать. Мне вы нравитесь таким, какой вы есть. И меня не смущают ни ваши дела с этой партией, ни строительство домов на сомнительном месте…

Он посмотрел ей в глаза и понял, что ее не смутило бы ничего – даже убийство. Почему-то она верит, что он не убивал Аксу, но если бы она считала его убийцей, это ничего бы не изменило.

– Вас, по-видимому, трудно смутить?

– Не знаю. Я полагала, что знакомство с вами смутит меня больше. Что я буду чувствовать неловкость от своих признаний. И ничего подобного. Я чувствую себя прекрасно и свободно. Это плохо, по-вашему?

– Почему же плохо? Я очень рад, что познакомился с вами. Между прочим, становится прохладно. Вы не замерзнете в такой тонкой блузке? Может быть, дойдем до моего дома? Надеюсь, вы не сочтете это благовидным предлогом пригласить вас? Вы правда замерзнете и простудитесь.

– Сочту. Благовидным предлогом. И приму приглашение. Потому что об этом предлоге я сама позаботилась. Зачем бы я выбрала такую блузку? Только в надежде попасть к вам в гости!

Они засмеялись.

– Я думал, вы шантажистка, – подавая ей руку, сказал Октай.

– Конечно, шантажистка, – шутливо отозвалась Дениз. – Два года слежки чего-нибудь стоят, правда?

– Правда. Дорого стоят, – серьезно сказал Октай. – Я постараюсь, чтобы вы о них не пожалели.

Глава 27. Феминистки

Кемаль боялся поверить своей удаче.

Он забыл, когда он так радовался чему-нибудь, не связанному с его работой.

«Я совсем отвык просто жить», – думал он и еще раз, чтобы убедиться, бросал взгляд на маленькую картонную коробочку, которую бережно положил на переднее сиденье. В коробочке лежала голубая роза.

Застревая в очередной пробке, он приоткрывал крышку, и оттуда посверкивал гранями хрустальный голубой цветок на прозрачном стебельке с шипами и прозрачными, радужно искрящимися листочками.

– Она в этой витрине сто лет лежала, ты на нее никогда внимания не обращал, – удивляясь его удивлению, говорил знакомый владелец крошечного магазинчика, где продавались сувениры, подарочные безделушки, игрушки и поддельный антиквариат.

Кемаль как раз вышел из соседней двери маленькой кондитерской с тортом в руке и остановился поздороваться с прислонившимся к дверному косяку хозяином, когда взгляд его упал на стеклянную голубую розу. Слова приветствия так и не были произнесены. Вместо них у него вырвался быстрый вопрос, как будто толпа других покупателей жаждала завладеть этой сомнительной драгоценностью:

– Сколько она стоит?

– Что именно? – не понял хозяин и, проследив за странно остановившимся взглядом полицейского, уточнил: – Роза?

– Да, да, – торопливо подтвердил Кемаль и с ужасом думал о том, что покупка может оказаться ему не по карману. – Сколько?

Узнав цену, он был несколько разочарован: цветок был не хрустальным, а лишь ограненным «под хрусталь» и стоил недорого.

– Таких роз полно в центре, в «Пашабахче»* , – объяснял словоохотливый хозяин, – причем разных цветов, даже зеленые есть. Но там с тебя взяли бы в пять раз больше. А за что? Посмотри, как сверкает, от хрусталя не отличишь. Хочешь, я тебе найду розовую или красную? У меня где-то были. Они красивее.

– Нет-нет! – запротестовал Кемаль. – Мне нужна именно голубая. Как раз то, что я искал!

– Искал? Да она сто лет в этой витрине лежала… Что это тебе пришло в голову искать голубые розы? – старик был знакомым старшей сестры и ее мужа и на правах друга семьи болтал не умолкая. Но его болтовня не могла испортить настроения сыщика.

Маленькая сверкающая роза была наконец уложена в заполненную ватой коробку – и теперь Кемаль время от времени поглядывал на нее, словно боялся, что она исчезнет. Как сон. Все это похоже на сон. Он понял, каково было Айше, когда к ней, словно сойдя со страниц придуманного ею романа, подошел полицейский. Он чувствовал то же самое, обнаружив в витрине эту розу: ее здесь раньше не было, почему она появилась здесь именно сегодня, когда он был озадачен тем, что купить в подарок понравившейся женщине.

Женщине, которая думает о голубых розах, нельзя нести розы обыкновенные.

Почему он увидел эту розу только сегодня, если она лежала в этой витрине всегда?

Кемаль, конечно, не мог не понимать, что человеческое внимание и память очень избирательны, что каждый видит и помнит то, что хочет увидеть и запомнить. Но себя он считал профессионалом: он специально, тренируя свою и без того прекрасную память, заставлял себя запоминать длинные тексты, списки телефонов, опросы свидетелей… И что же? Он, оказывается, не может вспомнить, что лежит в витрине, мимо которой он проходит каждый день и у которой вдобавок обычно останавливается, чтобы обменяться приветствием с владельцем этой лавки!

Поэтому к радости от удачной покупки и предвкушения встречи с Айше примешивалось и легкое недовольство собой. «Так я могу пропустить что-нибудь важное и по делу. Придется опять заняться тренировкой памяти. Вовремя мне попалась эта голубая роза, во всех отношениях вовремя!»

Настроение не портилось даже из-за осознания собственного несовершенства.

«Надо будет ей сказать, что появление голубой розы заставляет задуматься о своем несоответствии идеалу. Вот и меня она настигла! Не рано ли я приеду? Половина седьмого, минут через десять я буду уже там… Ладно, подожду в машине до семи…»

На город быстро опускались бледно-сиреневые сумерки.

От закатного огненно-рыжего солнца остался лишь тоненький краешек, выглядывающий из-за на глазах меняющей цвет горы. Только что она была зеленой, освещенной солнцем, вот стала бирюзовой, потом сине-фиолетовой, и вот осколок солнца совсем исчез, напоминая о себе лишь оранжевыми отблесками на высоко стоящих в небе облаках, а гора приобрела пугающе черный цвет и стала похожа на прилегшего отдохнуть огромного динозавра. Обычно Кемаль не любил это время суток, предпочитая свет и солнце, но сегодня и этот короткий невразумительный промежуток между днем и вечером не вызывал привычного раздражения.

«Все дело в том, с кем собираешься провести вечер – вот и вся премудрость. А не в том, что сумерки мне не нравятся сами по себе. А что, если предложить ей выйти за меня замуж?» – Кемаль быстро отогнал эту почему-то испугавшую его мысль.

Сначала надо найти убийцу.

Чтобы Айше не боялась, если на лестнице погаснет свет, не вздрагивала от телефонных звонков, не подозревала брата или подругу, что они подсунули ей эту бумажку с телефоном. Но, похоже, кто-то принял меры, чтобы этим убийством полицейские занимались, не слишком усердствуя. Что само по себе наводит на определенные размышления. Например, что в деле так или иначе замешано влиятельно лицо. Весьма влиятельное. Или денежное. Что одинаково может указывать на господина Алтынеля или господина Октая. Или, при некотором напряжении фантазии, на господина Мехмета – у него тоже могут быть связи, а у его жены, кажется, есть приличные деньги.

Когда он подъехал к дому номер десять, который был теперь для него домом Айше, от сумерек не осталось и следа: темнота полностью овладела городом. Окрасила черным море, небо и горы. И только люди упорно боролись с тьмой, зажигая фонари на автострадах, освещая скверы и дворы, включая люстры и торшеры.

Сияли ярко освещенные окна Фатош и Орхана; рядом нежным голубым светом слегка выделялось окно гостиной Айше: «Лампа с девушкой», – подумал Кемаль; на третьем этаже светились кухня и детские, а гостиная была темна, как и все окна Дениз; у Мерием была обитаема маленькая угловая комната; в большой квартире русской Кати света не было совсем («уехала-таки в Анталью? спит? гуляет?»); у Софии светились кухня и гостиная; и бело-голубым мертвенным светом сверкала большая витрина аптеки.

Соседний дом, окруженный горящими фонарями сквера, казался мрачным черным кубом, и все, в том числе и Кемаль, продолжали жить так, словно никакая девушка не умерла в этом темном доме страшной неожиданной смертью.

Из-за двери Айше слышались голоса и что-то похожее на плач, но слов разобрать было невозможно. Голоса были женские. Кемаль секунду поколебался: позвонить ли немедленно и прервать эту, возможно, тяжелую для ее участниц сцену, или постоять и послушать, получив, может быть, полезные сведения. Мужчина в нем быстро взял верх над профессионалом, и, уже нажимая кнопку звонка, он успел подумать: «Я понял, почему ничего не понял!», – и усмехнуться собственной неуклюжей формулировке.

А понял он, что за дверью говорят по-английски.

– Добрый вечер, господин Кемаль, – кажется, она обрадовалась его приходу. Видно было, что плакала не она. – О, вы действительно принесли торт? Спасибо. У меня Катя, она… немного расстроена, и мы сейчас будем пить чай с вашим тортом. Проходите.

Кемаль надел тапочки и вошел в голубой сумрак гостиной.

Русская соседка сидела в кресле и приветственно улыбнулась новому гостю, но следы слез и волнения были так заметны на ее лице, что улыбка не могла бы никого обмануть. Но Катя, похоже, не намеревалась обманывать:

– Извините, сейчас я приведу себя в порядок. Айше сказала, что вы что-то принесли, да? Я не поняла что… вот это? – она указала на коробочку, которую Кемаль бережно держал в руке. Он не то что забыл о своей голубой розе, но не знал, удобно ли дарить ее при посторонних, и так и вошел с ней в гостиную, не показав Айше.

– Нет, Айше имела в виду не это, а торт. Я принес торт к чаю, – медленно подбирая английские слова, ответил он.

– А это что? Ой, я, наверно, невежливо поступаю? Это какая-нибудь улика? Муж считает, что я до неприличия любопытна. Он всегда говорит: “Curiosity killed the cat”* . А у нас по-русски знаете, как говорят? Не про кошку, а про любопытную женщину: «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали». Варвара – это имя такое, как… Барби, Барбара.

Кемаль видел, что пустая болтовня ей помогает. И хотя сначала он был разочарован, что застал Айше не одну, сейчас он с удовольствием стал поддерживать разговор с молодой женщиной, почувствовав себя свободно и раскованно, потому что присутствие Кати исключало возможность каких-то слишком сложных диалогов с Айше.

– Нет, это не улика. Это голубая роза, – он осторожно приоткрыл коробочку. – Вот… попалась случайно… А вы с мужем всегда говорите по-английски? Вам обоим, наверное, трудно?

– Теперь мы с ним вообще ни на каком языке разговаривать не будем! Хватит с меня ваших сумасшедших турецких нравов! Ой, Айше, иди скорее сюда! Смотри, какая прелесть! Очень красиво! Где вы это взяли?

Айше почти вбежала в комнату с огромным ножом в руке.

– Что случилось?

– Да ничего! Ты посмотри: голубая роза! Включи люстру, а то темно. Ты что с таким ножом, как… ой, чуть не сказала «убийца»! Что ты там режешь?

Айше зажгла люстру и увидела хрустальную розу. Кемалю было чуточку жаль этого мгновения: он так много ждал от него и не думал, что придется делать подарок при свидетеле.

– О… зачем же? Спасибо большое. Но они же очень дорогие, я знаю, видела такие. Вы прямо угадали! Я так люблю эти хрустальные фигурки – зверюшек, башенки всякие… есть еще очень красивые ракушки с настоящей жемчужиной внутри. И розы эти я видела, но у меня, честно говоря, никогда не было свободных денег, а если были – я покупала книги.

– Что ты говоришь? Говори по-английски, пожалуйста, – требовательно и слегка капризно сказала Катя и как-то по-детски шмыгнула носом. – А то я чувствую себя полной идиоткой.

– Я говорила «спасибо», – объяснила Айше. – И что роза, наверное, дорогая. Я знаю, сколько стоят эти хрустальные безделушки.

– У тебя просто мания – оценивать все подарки! Если людям приятно что-то тебе подарить, дай им такую возможность. Позавчера ко мне привязалась насчет портрета, теперь господина… полицейского ставишь в неловкое положение. Ну, купил он тебе дорогую розу – порадуйся и поблагодари. Можешь поцеловать его в щечку, да и всё – а ты со своим феминизмом!

Айше и Кемаль смутились.

– Я принесу чай, – сказала Айше по-английски. – А этим огромным ножом, Катя, я режу торт. Такой свежий, воздушный, его другим не разрежешь, только испортишь. И кто бы говорил про феминизм! Кто только что выступал против брака как патриархального, устаревшего института?

– Правда? – удивился Кемаль. – Странно слышать от молодой, красивой, замужней женщины, к тому же ожидающей ребенка, что она в принципе против брака. Разве в этом нет вопиющего противоречия? Вы, наверное, просто поссорились с мужем?

– А вы, разумеется, как все турецкие мужчины, считаете, что любая мысль приходит женщине в голову под влиянием сиюминутного настроения?! – тут же энергично парировала Катя. – Да, я поссорилась с мужем, но это никак не влияет на мои теоретические взгляды. Я полагаю, что брак – удобная форма существования для мужчин и что в современном виде он себя изжил. Да, собственно говоря, у него и нет современного вида! Особенно у вас в Турции. Все так же, как триста, двести, сто лет назад. Вот скажите мне, зачем люди вступают в брак?

Кемаль не успел ответить, потому что в гостиную вошла Айше с тортом на подносе и вмешалась в разговор:

– Что ты сказала: «как все турецкие мужчины»? Я вспомнила подходящую цитату: «Мы обращаемся как турки с чувствами наших женщин, да еще требуем, чтобы они признавали за нами такое право. А они и рады повиноваться и соглашаются сидеть дома и работать не хуже рабынь, прислуживая нам и выполняя всю черную работу». Это Теккерей, был такой английский писатель сто пятьдесят лет назад. А как будто вчера сказано, да? Но господина Кемаля ты не обижай: он прошел тест на шовинизм – помнишь, я тебе рассказывала про американский тест?

– А, для расистов? Помню. Я его и не обижаю. Я спрашиваю: зачем люди вступают в брак?

– Ну, в идеале – потому что любят друг друга, – ответил Кемаль, которого обрадовало заступничество Айше. Что если… нет, и думать не смей!

– Глупости, – с ходу отмела его ответ Катя. – При чем здесь любовь? Любишь – и люби себе, а зачем при этом вступать в брак? Это не ответ. Вот, например… – она вдруг осеклась и чуть смутилась.

– Говори, говори, – весело подбодрила ее хозяйка, ходящая из кухни и обратно с чаем, тарелками для торта, салфетками и прочими мелкими, но необходимыми для чаепития предметами. – Обо мне, наверно, хотела сказать? И правильно. Мы с Октаем жили себе, не вступая в брак, и прекрасно жили.

«Она говорит в прошедшем времени», – ухватился за надежду Кемаль. Катя была не менее наблюдательна:

– Ты говоришь в прошедшем времени? Вы что, поссорились?

– Ах, Катя, милая, я не хочу это обсуждать, – поморщилась Айше. – Я не знаю пока… так зачем, по-твоему, люди вступают в брак?

– Только по одной причине: так делают все, так принято и считается правильным. А для мужчин это еще и выгодно – не надо заботиться о домашнем хозяйстве и решать проблему безопасного секса.

«Да уж! Вот и беседуй с иностранцами. Что на уме – то и на языке», – Кемалю было неловко, и он поспешил возразить так, чтобы дискуссия не перешла на неприличные, по его мнению, темы:

– Многие женщины считают, что это выгодно для них: ведь при классическом варианте семьи их материально обеспечивает мужчина. И берет на себя ответственность за содержание жены и детей. Поэтому женщина выполняет работу по дому – своеобразное разделение труда.

– Устаревшее! Я, например, зарабатываю не меньше мужа. А могла бы и больше. Но это не заставляет его хотя бы иногда заваривать чай или гладить свои рубашки.

– Правда? – удивился Кемаль. – А кем вы работаете? Я думал…

– Что раз я замужем, то не могу работать по определению? Я программист, и вхожу в число самых высокооплачиваемых специалистов в России. О моей однокласснице, с которой мы работаем в одной фирме, даже писали в «Космополитене» – она одна из трех женщин в России, официально получающих самую высокую зарплату. Мой рейтинг чуть ниже, потому что я меньше времени уделяю карьере. Турецкий муж – это ведь такая нагрузка.

– Никогда бы не подумал, что такая красивая женщина занимается таким серьезным делом, – Кемаль постарался сказать это как комплимент: кто их знает, этих феминисток!

– Скажите еще: неженским делом! – тут же отметила его промах феминистка. – А что до красоты… так у нас в Москве на меня никто и не посмотрит. Там все такие, а в основном лучше. Это здесь я почему-то считаюсь красоткой.

– Перестань, Катя, ты очень красивая, – сказала Айше, уже налившая всем чай и присевшая в кресло. – Что ты скажешь, если мы с господином Кемалем закурим?

– Только если ты откроешь окно!

– Открою, сегодня теплый вечер.

Она отодвинула занавеску и распахнула створку окна.

Легкий ветер тотчас же ворвался в комнату, неся запах моря, мимозы и еще каких-то весенних цветов, по неведомому капризу природы раскрывающихся и пахнущих по ночам.

Какое-то время они пили чай с тортом, курили и не обсуждали сложных проблем.

Кемалю было приятно сидеть вот так: словно они с Айше вместе принимают гостей, обмениваются пустыми репликами о вкусном торте и о том, где он куплен, о погоде и о хрустальной голубой розе, которая так и лежала в центре стеклянного столика, не давая забыть о себе. Он так расслабился, что, не уследив за собой, произнес вслух:

– Люди женятся, чтобы постоянно быть вместе, разве нет? Чтобы жить вместе, дожидаться друг друга по вечерам, разговаривать… совершенно неважно при этом, кто заваривает чай и кто сколько зарабатывает.

– То есть если вы женитесь, – глянула на него Катя, – то не заставите жену готовить и убираться? Вот уж никогда не поверю! Это вы сейчас так говорите.

– А вы не любите готовить? – улыбнулся ей Кемаль. – Я, например, сам немного умею и даже люблю. Только обычно времени нет.

– Я умею готовить. Очень неплохо. Не ваши турецкие блюда, конечно. Но дело не в этом – а в принципе, по которому готовкой обязаны заниматься женщины. И еще благодарить судьбу за то, что им это позволяют делать. Я прекрасно справляюсь с кухонными проблемами, но я не понимаю, почему я должна отдавать этому душу?!

– Но многим женщинам нравится быть просто домохозяйками, они бы не согласились ходить каждый день на работу, им это не по душе. А вы хотите заставить их быть такими, как вы, феминистки.

– Вот и нет. Во-первых, мы с Айше не такие уж феминистки, а я лично о феминизме очень мало знаю. А во-вторых, я только хочу, чтобы нас не заставляли быть такими, как эти наседки. Я за свободу выбора. Но получается, что за свой выбор, за свою профессиональную состоятельность и внутреннюю свободу мы должны расплачиваться одиночеством. Мужчины не любят таких, как мы, да, Айше?

Вопрос повис в воздухе.

Кемалю неловко было отвечать на него, не дав понять, что он, например, предпочел бы самостоятельную работающую женщину любой кулинарке – правда, только одну. Айше курила и, казалось, вообще забыла, о чем идет речь. Чтобы сгладить неловкость от их молчания, Кемаль все-таки ответил:

– Я думаю, вы преувелечиваете, Катя. Мужчины тоже все разные, и им нравятся разные женщины. А если… если есть любовь, то ведь, в сущности, все равно, какая у женщины профессия, образование и взгляды на жизнь. Мужчина тогда просто понимает, что ему нужна эта, именно эта и только эта женщина, и не важно, домохозяйка она или министр. Пусть делает, что ей нравится: готовит еду или ходит на работу, лишь бы любила!

– Красиво говорите, – насмешливо прищурилась Катя. – Но через некоторое время такой брак, при котором мужу вроде бы безразличны взгляды жены на жизнь, может оказаться под угрозой распада. Из-за этих самых взглядов. Это пока мужчина влюблен, он говорит, как вы. И даже верит, что говорит правду. Но потом все меняется.

Чувствовалось, что ей хочется перевести разговор на себя и свои проблемы. Что только ради этого она ведет эту отвлеченную дискуссию, постоянно проговариваясь о собственной беде. Айше мгновенно уловила интонацию последней фразы и решила утешить соседку:

– Но твой-то муж тебя очень любит. Это видно. Хотя вы и давно женаты. У вас же проблемы из-за его родственников, а не из-за его к тебе отношения.

– Ты еще скажи, что я должна это терпеть! Когда моя свекровь – вы только представьте! – повернулась она к Кемалю, – заявляет, что никогда не была в Анталье и поэтому собирается поехать с нами! Мы так мечтали об этом отпуске! Мы же оба работаем с утра до вечера, нам так хотелось провести побольше времени вместе. И вот – пожалуйста! Я говорила, что не надо совсем заезжать в Измир – сразу лететь в Анталью, и все! Но муж не может обидеть мамочку. А мамочке кажется, что нас ее присутствие должно радовать. Я ему тут же сказала: поезжай с кем хочешь, но не с нами обеими. Если у тебя эдипов комплекс, живи и спи со своей мамочкой. На здоровье. Но без меня.

– Но… ты же ждешь ребенка, – нерешительно начала Айше, – и тебе придется как-то примириться с тем…

– О господи! И ты туда же! Я вчера хотела к тебе зайти, но тебя не было, а поговорить хоть с кем-нибудь было нужно, и я зашла к Сибел. Так она считает, что я ненормальная.

– Она что, так сказала? – удивилась Айше.

– Да нет, но это было видно по ее реакции. Подумаешь, свекровь хочет в Анталью, ну и что? Если любишь мужа – терпи все. А уж если у тебя от него ребенок, то сделай вид, что тебя как личности со своими желаниями и настроениями вообще нет. Нет и не было. При этом она все время помешивала в кастрюльке какую-то гадость – этот, как его, такой, как картошка, белый, а листья, как у петрушки и так пахнет…

Катя пыталась жестами и мимикой изобразить этот овощ, названия которого она не знала ни по-турецки, ни по-английски.

– А, сельдерей, наверно? Сельдерей! – догадалась Айше. – И что она с ним делала?

– Да черт ее знает! Сказала, что для какой-то особенной подливки к мясу этот… ваш сельдерей надо варить в молоке. Она и варила. Одновременно с двумя младшими дочками общалась и мне объясняла, как надо жить. Я тут же, как только чашка чая кончилась, от нее сбежала. Знаешь, я почему-то уверена, что муж ее не любит!

– Почему ты так думаешь? – удивилась Айше, знавшая, что Катя не только редко бывает в Турции, но и не слишком приглядывается к жизни соседей. Не говоря уже о том, что она почти ничего не понимает по-турецки. Кемаль тоже невольно напрягся, услышав нечто более интересное, чем рецепт приготовления сельдерея в молоке.

– Потому что нельзя любить пустоту! Ее же нет – она растворилась в муже и детях. Она стала… – Катя подбирала слова, чтобы поточнее выразить свою мысль, – стала… как воздух: она для них необходима, она делает все, они без нее умрут, задохнутся, – но разве можно любить воздух? Мы им дышим, пользуемся – и все! Скажете, я не права?

– Пожалуй, правы, – медленно, как бы раздумывая над ее словами сказал Кемаль. – Она… слишком старается, стремится к совершенству…

– И теряет при этом собственное лицо! Становится прозрачной, никакой! Ну уж от меня этого не дождутся! – Катя вернулась к собственной теме. – И ребенка я сама прекрасно выращу. У вас в Турции у женщин вообще искаженное представление о месте мужчины в их жизни. Вы преувеличиваете свою зависимость от мужей…

«Где-то я это сегодня уже слышал? А, Фатош – это она говорила что-то похожее: что всегда боялась остаться одна. И в результате оставалась. Как она сказала? «Привыкла быть содержанкой»… В этом доме можно создавать феминистский штаб – такие тут дамы подобрались… А история с Дениз – прямо для романа, расскажу Айше, пусть использует… Когда же эта русская даст нам поговорить? Или она так и будет сидеть и болтать весь вечер? Конечно, делать-то ей нечего! Муж-то в Анталье – с матерью…»

– …ваша Сибел, – продолжала свои рассуждения Катя, – на все готова ради мужа…

– Даже на придумывание ему алиби, в котором он не нуждается, – негромко сказал Кемаль по-турецки, обращаясь только к Айше.

– Так она из-за него это все затеяла? – тут же отозвалась Айше с вспыхнувшим интересом в огромных глазах. – Вы мне расскажете, да?..

– Потом, – коротко ответил он, надеясь, что этого слова русская еще не выучила.

Катя среагировала на другое слово – «алиби».

– Вы сказали «алиби»? Вы, наверно, по делу пришли, а я вам мешаю? Я пойду…

– Нет-нет, – не очень активно запротестовали Кемаль и хозяйка, чувствуя, что своим разговором на родном языке невольно намекнули ей, что пора бы… и Катя не поверила их протестам, но, судя по улыбке, не обиделась.

– Я пойду. Извините, что засиделась. Меня ввела в заблуждение голубая роза: я решила, что вы просто так зашли, в гости. Что вам Айше понравилась и вы за ней ухаживаете…

Она засмеялась.

– Вы случайно не Рыба по гороскопу? – спросил Кемаль.

– Рыба, а как вы узнали? – она смотрела на него, как ребенок на фокусника.

– У вас дар ясновидения и интуиция, что присуще всем Рыбам, – с видом знатока заявил Кемаль. – Можете мне поверить, я точно знаю. Вы должны слушать свой внутренний голос, – продолжал он, подражая профессиональным гадалкам, которых в основном видел в кино, – и он скажет вам скрытую от вашего рассудка правду… Госпожа Айше мне действительно понравилась, и я за ней ухаживаю, – переменив тон, открыто улыбнулся он. Пусть слышит! Без свидетеля это было бы значительно труднее произнести.

– Ну и полиция у вас в Турции! Даже знак Зодиака угадывает на расстоянии – без всяких документов. Скажите на прощание: вы уже знаете, кто убийца?

– Пока нет. Но я узнаю.

– А помните про наше пари? Если ее убили из-за молодости и красоты, то с вас причитается…

– Подарок вашему baby. Я помню.

Глава 28. Аналитик

– …и если теперь подвести итоги, то окажется, что знаем мы не намного больше, чем через пять минут после обнаружения трупа, – закончил свой подробный рассказ Кемаль.

Айше слушала, не перебивая, хотя несколько раз ей хотелось это сделать.

Но она дала себе слово не поддаваться первому порыву – о чем бы ни шла речь.

Нельзя жить так, как она делала это раньше: повинуясь каждому интуитивному движению сердца, говоря первое, что придет в голову, мало что планируя, кроме научной работы, почти ничего себе не запрещая и ничего не анализируя.

Так больше нельзя.

Сегодня был сложный день: разговор с братом об отказе от квартиры; хлопоты о мебели, которую надо куда-то пристроить на время ее отсутствия; неприятный тон владельца квартиры, которому совсем не улыбалось подыскивать новых жильцов накануне летнего сезона; телефонное объяснение с Октаем, который почему-то не желал принимать их размолвку всерьез и собирался перезвонить ей домой, чтобы объясниться еще раз… и все эти разговоры, в конце концов, заставили Айше задуматься о царящей в ее жизни путанице.

Как это она умудрилась так неправильно все устроить?

Ее квартирными и финансовыми вопросами занимается брат, и ей казалось настолько естественным, что он это делает, что она даже не знала номера телефона владельца своей квартиры и не помнила, как его зовут и когда полагается вносить арендную плату или продлевать контракт. Но разве у брата мало других забот? Не пора ли ей снизойти до такой прозы жизни и самой устраивать свои дела?

Ее личная жизнь тоже ни на что не похожа. Сама запуталась и Октая запутала.

Вела себя так, словно их брак – вопрос решенный, жила с ним, ходила в рестораны, ездила к морю, спала в одной постели… Теперь вдруг – почему? – оказалось, что замуж за него не хочется. Даже объясняться и встречаться не хочется. Почему? Не хочется – и все. А раньше хотелось… надо бы это все записать, только подробно и ничего не упуская: может, удастся разобраться в собственных чувствах…

«Не надо себя обманывать! Ты же подумала: может, получится глава для романа! Там же возникает похожая коллизия. Ладно, сейчас не до этого! Меня почему-то задевает это убийство – вот что надо хорошенько обдумать. Когда он уйдет, я сяду и запишу все, что меня эти три дня беспокоит, как я хотела сделать еще вчера. Хорошо, что он так дословно рассказывает: прямо все себе представить можно. Мне бы такую память… Хорошо, что я его не перебивала, когда хотела: хватит делать только то, что хочется…»

– Вам хотелось меня перебить, да? – Кемаль подумал, что лучше бы она сказала, о чем думала в те моменты его рассказа. Вдруг что-нибудь показалось ей странным или навело на какие-то мысли?

– Хотелось, – улыбнулась Айше. – Но я решила, что надо жить по правилам.

– То есть?

– Ну, я живу не так, как принято, и… в общем, это долго объяснять, но я сегодня пришла к выводу, что по общепринятым правилам жить проще. И буду теперь стараться. Вот, например: перебивать невежливо – и я не буду.

– И совершенно напрасно. Я же надеялся на вашу помощь.

– Какая от меня помощь? Это вчера я была главной подозреваемой и лжесвидетельницей, а сегодня?

– Ну, а все-таки, Айше, – Кемаль потянулся за сигаретой, – вы хотели что-то сказать два раза – что? Вдруг это важно?

– Разве два? Я не уверена… а когда именно, вы не помните? Нет, нет, – быстро остановила она Кемаля, – я сама попробую вспомнить… Да… Когда вы рассказывали, что Фатош призналась в этих звонках. Она не сказала, кому еще она звонила? Ведь у вас было трое свидетелей, нет, четверо: если считать Сибел и меня отдельно. Почему же только Мерием подняла шум?

– Послушайте, – удивился Кемаль, – а ведь это правда… Да! Интересно! Черт, почему я ее не спросил? Но я спрошу. Сейчас же, – он достал из кармана сотовый телефон и стал набирать номер. Подождал, пока ему ответят, но к телефону никто не подошел.

– Они, наверно, в ресторане ужинают, – сказала Айше, – сегодня пятница, они по выходным и по пятницам часто куда-нибудь ездят. «Выходят в свет», как Фатош это называет. А она точно сказала, что звонила не только Мерием?

– Точно. Как это я ее не спросил? Непростительная глупость!

– Да может, это и неважно, – попыталась утешить его Айше. – Просто мне почему-то в голову пришло.

– И правильно! А должно было прийти – мне. Но это мы выясним – чуть раньше, чуть позже, не важно. А второй раз…

– А второй раз я хотела переспросить вот что. Сибел так и сказала: «После шести я точно знала, где мой муж?» Именно «после шести»?

– Да, точно. А что в этом такого? Она же хотела ему алиби создать. А когда девушка была убита – не знала. Вот она и говорит вам: я видела девушку в шесть, живую и невредимую. А после шести у мужа все в порядке с алиби. Разве что-нибудь не так?

– Не так, – медленно проговорила Айше. – Я не понимаю, почему у Мехмета может быть алиби «после шести», а не до. Я же сама преподаватель, и мы работаем в одном университете. На разных факультетах, но это неважно… Так вот, я не понимаю, почему она волнуется. Днем его могут видеть десятки людей, у него лекции, семинары, перерывы между ними короткие. Нужно только посмотреть его расписание…

– Я посмотрел. Все идеально. Он никуда не отлучался из университета. Я думаю, та проблема в другом: у него в этот день по расписанию большое «окно», как вы говорите. Почти два часа. И ваша Сибел, скорее всего, об этом знает. И если она так рассчитывает свое время, как вы мне рассказывали, с точностью до секунды, то она вполне могла прикинуть…

– …что ее драгоценный Мехмет за два часа ухитрится добраться до дома, встретиться с любовницей, убить ее и вернуться в университет? Но это же абсурд! Он бы ни за что не успел: ни на машине, ни на такси, ни на автобусе. Он бы пробки учел и не стал рисковать.

– Вот именно. Я и говорю: только она со своей… ненормальной точностью могла такое вообразить. Она же не знала, что во время «окна» он провел консультацию с одним аспирантом, встретился с двумя коллегами, посидел в кафетерии с другими коллегами. Словом, он вне подозрений, но она на это не надеялась. И защитила его, как могла.

– Интересно, зачем? – прищурилась Айше и взяла в руки хрустальную розу. – Она что же…? Неужели она знала, что у него есть любовница? Или была? Может, она вообще ее на фото узнала?! Да нет, быть не может!

– Почему? – Кемаль смотрел, как она осторожно вертит в руках хрупкий цветок, и ему было приятно, что ей нравится его подарок. – Почему «быть не может», Айше?

– Но она же с ним живет! И собирается жить всю жизнь! Как же она может, если знает? Или подозревает?!

– И, по-моему, не только в измене, но и в убийстве, – продолжил ее возмущенную тираду Кемаль. – И, поверьте мне, в ее поведении нет ничего удивительного. Она любит мужа и готова для него на все. И ей все равно, убийца он или нет. И, кстати, то же самое я вам только что рассказывал о господине Орхане: он откровенно заявил, что предпочел бы, чтобы Фатош была убийцей, но не изменяла ему. Любовь – что поделаешь!

– Ну, я не знаю… я бы так не смогла. Да когда я только заподозрила, что Октай что-то знает об этой истории и скрывает от меня… я… я сразу же… – она остановилась. Ей не хотелось говорить об Октае и о своих собственных чувствах, пока она в них не разобралась сама.

– Я должен вам сказать, – отведя глаза в сторону, немного напряженно проговорил Кемаль, – что господин доктор абсолютно вне подозрений. У него такое же прекрасное алиби, как у господина Мехмета: во время убийства он оперировал. Я вообще не понимаю, чего он так испугался: видимо, все-таки из-за вас. Зная ваш… максимализм, он… и потом, он же не знал, когда ее убили: боялся попасть под подозрение, а ему, с его репутацией, ни к чему быть замешанным в убийстве. Газетчики – это такой народ… не отмоешься. А ему скандал вокруг его имени совсем не нужен. Короче говоря, тут такой парадокс: его испуг скорее свидетельствует о его невиновности, чем о какой-либо связи с этой историей. Потому что, если бы он что-то знал заранее об убийстве, он себя не выдал бы так глупо. Тем более что у людей вроде Мехмета, Октая или вас всегда найдется алиби – вы же в своих конторах на виду у кучи народа, вас всегда кто-то где-то только что видел, вы пять минут назад были здесь, минуту назад вышли…

– Вы хотите сказать… – Айше покрутила розу, наблюдая, как искрится на ней, преломляясь, свет от люстры, – что все эти алиби ничего не стоят?

– Для полиции – ничего или почти ничего. А для суда и адвокатов – стоят, конечно. Но ваша Сибел, как всегда, рассчитала верно: лучше придумать мужу алиби понадежней, чем пребывание в университете. Если бы мы проверяли не по горячим следам, а дня через два-три, никто вообще бы не вспомнил, в какой именно день господин Мехмет консультировал аспиранта или сидел в кафетерии. У господина доктора, правда, не подкопаешься: плановая операция, дата и время официально зафиксированы…

– А телефон? Откуда все-таки он взялся в этой папке?

– Знаете, госпожа Айше, по-моему, мы с вами вчера слишком поддались эмоциям. Скорее всего, этот листочек попал в папку совершенно случайно, и я, похоже, понимаю, как и откуда. Папка-то принадлежит господину Мехмету, а у него в столе… даже не беспорядок, а такой хаос, что там любая бумажка может попасть куда угодно. Зачем его подружка записала номер господина Октая – этого я не знаю, но на листочке обнаружены только ее отпечатки. Больше ничьих нет. Она могла оставить этот листочек у Мехмета, а из его рабочего стола он мог запросто попасть в любую папку, которую он отнес домой. Вот и все. И никто не лжет, что листочка не видел, не обратили внимания, да и все. Ни Сибел, ни сам Мехмет, ни ваш брат. И вы бы его не заметили, если бы у вас сумочка была побольше и папка бы не упала.

– Ну да, правильно, – как-то грустно сказала Айше. – Похоже на правду. Но тогда получается, что никакой связи между убийством и нашим домом нет. Кроме, конечно, того, что Октай и Мехмет ее знали и ничего не сказали. Правильно?

– Мой начальник очень на этом настаивает. И это наводит на мысли, что связь таки есть. Но вряд ли мне позволят до нее докопаться. Я же не независимый частный детектив. А если я – или мы с вами вместе – до чего-то и додумаемся, то ведь это еще надо подкрепить доказательствами, а кто будет проводить лишние экспертизы, обыски, дополнительные допросы, снимать отпечатки… – Кемаль махнул рукой. – Так что дело зашло в тупик. И там оно и останется, в числе нераскрытых преступлений. А для вида потерзают этих рабочих со стройки, ее соседей по убогому дому, а серьезных людей оставят в покое. Так часто бывает.

– Серьезных людей… да, – вздохнула Айше, – очень серьезных и солидных. Скажите, – вдруг взглянула она на него, – если бы о вас, о ваших успехах написали в газете, что бы вы сделали?

– То есть как – что? – растерялся от неожиданности Кемаль. – Это снова какой-то тест? Что бы я сделал? Ничего. Пожалел бы только, что матери нет в живых; ей было бы приятно иметь такую газету и всем показывать. Ну, сестре бы позвонил, похвастался… Что еще? Купил бы две такие газеты: себе и сестре, нет, три: одну племянник таскал бы в школу, он любит меня демонстрировать одноклассникам, особенно в форме. А что я, по-вашему, должен был сделать?

– То, что вы сказали. Каждый нормальный человек так бы и поступил. Когда напечатали мою первую статью, например, я тут же позвонила брату – похвасталась. И двум подругам. Разве это не естественно? Рассказывать об этом близким? Тем более, если о вас пишут что-то хорошее…

– Думаю, естественно. А почему вы вдруг спросили?

– Из-за Октая. Я не читаю газет. Никогда. И телевизор не смотрю.

– А у вас, кажется, его и нет? – удивленно огляделся Кемаль. – И в кабинете нет, насколько я помню?

– Нет. У меня раньше был, но я его отдала брату для дачи, мне он все равно не нужен. Я только пыль с него вытирала, и все. Но дело не в этом. Об Октае, оказывается, часто пишут в газетах, а он мне ни слова. Это нормально, по-вашему?

Кемаль опустил глаза, чтобы не сразу встретиться с ней взглядом. И увидел тапочки.

Те, которые он надел, войдя в квартиру. «Я сижу здесь, поздно вечером, в его тапочках, наедине с его любимой… Стыдно говорить о нем плохо. Хотя она этого хочет. Чтобы не ей одной плохо о нем думать? Чтобы оправдаться? Я не буду ей помогать, – решил он. – Если она хочет его бросить, пусть бросает сама, без моей помощи!»

– Вы слишком строги, дорогая Айше, – чуть более любезно, чем нужно, сказал он, насмотревшись на тапочки. – Это может быть скромность, или излишняя гордость, или желание вас потом удивить – в любом случае, ничего плохого в этом нет.

– Нет? – переспросила она. – А по-моему, с близкими надо делиться всем. Если это действительно близкие. А удивлять и… набивать себе цену можно, когда имеешь дело с посторонними.

– Вы очень строги, – повторил Кемаль, потому что ничего другого в голову не приходило. – К литературным персонажам вы более снисходительны. Даже к убийцам.

– Пожалуй, – улыбнулась Айше. – Мне этот убийца – мой, литературный – покоя не дает. Никак финал не придумывается. А мне обязательно нужна последняя фраза. Без нее не пишется.

– Последняя? Почему последняя?

– Не знаю почему. Но когда я пишу статьи, или лекции, или теперь вот роман, я должна сразу придумать первую и последнюю фразу. Тогда я знаю, к чему мне надо вести текст. Или сюжет. А пока последней фразы нет – все как в тумане. Не работается. Поэтому с убийцей что-то надо решать. Простить? Убить? Отдать полиции?

– А как ваш роман называется? Или вы последнюю фразу придумываете сначала, а название в конце?

– Точно, угадали! – Айше оживилась, заговорив на интересную для нее тему, и Кемаль снова с удовольствием отметил, как меняет ее воодушевление и улыбка. – Я сначала о названии и не думала, это ведь не главное, правда? Если книга удалась, любое название оправдано. Это я вам как литературовед говорю. Мои коллеги придумывают сотни объяснений и истолкований самым примитивным названиям, которые некоторые авторы, по-моему, дают просто так. А для детективов вообще оптимальный вариант названия – коммерческий. Чтобы сразу было ясно: это детектив. Для моего подошло бы что-нибудь вроде «Убийство на загородной вилле». Но я такие названия терпеть не могу!

– И как же вы его назовете?

– Не знаю. Если исходить из основной идеи, то надо назвать «Причины и следствия». Пока это у меня рабочий вариант. Потому что преступление – это же всегда следствие каких-то сложно переплетающихся событий и поступков, но оно в то же время само порождает самые разные следствия в жизни тех, кого оно касается. Получается такая цепочка из причин и следствий: если одного звена не увидите, ничего не поймете. У меня, например, убийца сама была жертвой преступления, потом решилась на убийство, а потом оказалась убитой – другим, вернее другой, убийцей, по другим причинам.

– И эту вторую убийцу вы не хотите наказывать?

– Хочу. Но пока не знаю – как. Это потом как-нибудь само собой придумается. Жаль только, что последняя фраза от этого зависит. Без нее мне труднее думать. А может быть, символически назову – что-нибудь про перелетных птиц… у меня там есть, вернее, будут всякие такие мотивы… ну, чтобы был не только детектив, но и роман, беллетристика. Впрочем, это всё не о том… мне бы…

Она замолчала.

Подумала, что надо бы наконец сделать то, что собиралась: взять чистый лист бумаги и записать. Что именно? Разные слова и фразы, которые, может быть, собравшись вместе, подскажут ей, почему она третий день живет в страхе. Ей же всегда лучше думалось над листом бумаги с ручкой в руке.

Она это и хотела сказать: «Мне бы взять лист бумаги и ручку, и мысли станут превращаться в слова, а слова подсказывать новые мысли, и текст станет появляться как бы сам собой, словно он уже где-то существует, а мне надо его только записать».

Но она ничего не сказала. Гостю не следует знать, что ей больше всего хотелось бы сейчас остаться одной, сесть за стол и начать прислушиваться к этому, где-то существующему тексту. И писать слова на чистой бумаге. И вспомнить эту последнюю фразу, которую она как будто забыла. И строчка за строчкой продвигаться вглубь сюжета, в котором запутались ее персонажи. А на отдельном листочке записать… что?… да все!.. начиная со сказанного братом: «Обычно она глупостей не делает». О ком это было? Почему так запомнилось? Обязательно надо будет вспомнить и все записать. И проанализировать.

«Хотя какой из меня аналитик? В себе-то разобраться и то не могу. Но надо попробовать. Вспомнить формальную логику, в конце концов. Силлогизмы, посылки…»

– Интересно, о чем вы думаете? – донесся до нее вопрос Кемаля. – О романе? Я, наверное, пойду, чтобы вам не мешать? Уже поздно.

– Нет-нет! Вы должны мне помочь! Вам может показаться глупым, но я хочу кое в чем разобраться. Иначе не успокоюсь и не смогу спокойно писать свою книгу. Если бы у меня была ваша память…

– Что бы вы сделали? Вы хотите разобраться в нашем убийстве? Боюсь, что…

– Да, я понимаю. Конечно, мне это не под силу, я и не претендую. Просто кое-что должно встать на свои места. Вы же сами видите, что происходит: весь дом словно с ума сошел. Как будто это убийство касается всех и каждого. И кое-что уже прояснилось, как, например, поведение Мерием или звонки Фатош. А кое-что нет. И если я все запишу, обдумаю и пойму причины тех или иных слов и поступков, пойму, что они никакого отношения к убийству не имеют, я успокоюсь и, скорее всего, забуду про эту Аксу. Даже если не выяснится, кто и почему ее убил.

– Мне кажется, я понимаю, чего вы хотите, – сказал Кемаль. – Вам нужно убедиться, что ваши друзья в этом не замешаны, да? А они совершают необъяснимые поступки, и вы думаете, что они в чем-то виноваты.

– Да, вы можете это так сформулировать. Но главное: я хочу покоя. Просто, эгоистично и обыкновенно. Самого примитивного покоя. А меня выводят из себя какие-то мелочи… Зачем, например, Сибел послала Мустафе этот контракт на покупку квартиры?

– А почему бы нет? Она же объяснила, что это было срочно. И она не знала в тот момент, где произошло убийство – вот и жила по своему собственному плану. Да и когда узнала – не передумала.

– А почему она не составила нормальный контракт? Я вчера ее спросила – помните? И мне не понравилась ее реакция. Не знаю чем. Или эти звонки Фатош – кому еще она звонила? Как она вообще узнала, кому звонить, а?

– От вас, – улыбнулся Кемаль. – Вы ей по телефону сказали, что госпожа Мерием видела девушку около квартиры Дениз.

– Вот видите! Я же говорю: надо все записать. Вы-то все помните, а я нет. Пойдемте.

Она встала, и Кемаль понял, что она направляется в кабинет.

В коридоре она вдруг резко остановилась, и Кемаль, не успевший замедлить шаг, оказался так близко от нее… так головокружительно близко, что почувствовал не только запах ее духов, но и волос, и кожи, и ему захотелось задержать дыхание, чтобы этот запах остался с ним навсегда. Вдохнуть этот запах и не дышать…

– Разве я сказала Фатош, что есть другие свидетели? Что я сама свидетель? Мне-то она не звонила.

– Вы ей сказали, что у вас сидит полицейский. Она могла побояться. Насчет госпожи Фатош я все выясню, непременно. А что еще вас беспокоит? – спросил он уже скрывшуюся в кабинете Айше. Кажется, она и не заметила их мгновенной, краткой близости. Жаль.

В кабинете вспыхнул свет, и Кемаль с удивлением уставился на царивший здесь сегодня беспорядок. Книги, вчера стоявшие на полках, были сложены в стопки прямо на полу; в углу стояла большая картонная коробка, до половины заполненная какими-то вещами – свертками, коробочками, папками. Там же, в коробке, лежала подушка с вышитой голубой розой.

– Любуетесь на беспорядок? – Айше повернулась к нему, хотя собиралась сесть за стол и уже держала в руке неизвестно откуда взявшийся чистый лист бумаги. – Готовлюсь к отъезду. За сегодняшний день столько дел устроила – ужас! Договорилась с подругой, что она возьмет часть мебели и вещей, заказала на понедельник машину, чтобы их перевезти, от квартиры отказалась… И надо ее освободить как можно скорее, иначе хозяин не вернет мне деньги, которые я вносила как залог – на случай ремонта или еще чего-нибудь.

– Почему же он их вам не вернет? Разве квартира в плохом состоянии?

– В нормальном. Но он, естественно, недоволен моим неожиданным отъездом, ему теперь новых жильцов искать надо. Он и сказал, что если я не освобожу квартиру немедленно, то он эти деньги оставит себе как компенсацию. Но это неважно. Все равно надо упаковываться и готовиться к поездке – какая разница когда?

– Где же вы будете жить? Вы же говорили, что поедете в Англию через два месяца?

– У брата, наверное. Или у подруги: она актриса, ей скоро надо на съемки уезжать. Будет пустая квартира. Не знаю только, как с книгами поступить: они на даче отсыреют, у моих друзей дом прямо у моря. А брат на меня злится и не хочет, как он сказал, захламлять квартиру.

– Если хотите… – Кемаль был рад возможности чем-нибудь ей помочь. К тому же появлялась надежда, что потом, когда-нибудь, пусть через год – когда угодно, но она снова появится в его жизни, эта приятная женщина с голубыми глазами и независимым характером. – Я мог бы отвезти их к себе, у меня полно места. Одна комната вообще пустая… или – знаете что? А давайте я сниму вашу квартиру! Хозяин вернет вам деньги, а книги вы прямо здесь и оставите. И еще что хотите: у меня совсем немного мебели.

«И я буду ждать вас, и вспоминать, как вы сидели за этим столом, и носили чай из кухни, и смотрели в окно в гостиной…»

– Но… Зачем вам создавать себе такие сложности? Переезжать ведь так непросто. И как же тогда ваша квартира – вы собираетесь платить за обе?

– Нет-нет, – горячо запротестовал Кемаль, хотя знал, что, скорее всего, месяц или два так и придется делать, и в его бюджете может образоваться существенная дыра. – Я договорюсь с владельцем. У меня как раз контракт кончается, – солгал он, – в общем, это мои проблемы. Вы согласны? Давайте сейчас же позвоним вашему хозяину. Мне очень нравится эта квартира, она мне идеально подходит, и район у вас приятный, и на работу мне отсюда ближе…

– Уговорили, – засмеялась Айше. – Если уж вы так хотите… И вы правда позволите мне оставить книги? Это было бы прекрасно! Книги так тяжело перевозить – просто ужас!

– Звоните владельцу квартиры. Немедленно. И вам не нужно будет быстро переезжать.

– Ну уж нет! Не считайте меня глупее, чем я есть. Если я не перееду, то вам придется остаться на старой квартире и платить за обе. Этого еще не хватало! Разумеется, я перееду. Скорее к подруге, чем к брату, но это не важно.

– А за что ваш брат на вас сердится?

– Ему очень хочется выдать меня замуж. И желательно за человека богатого. Я его не виню, это понятно: он привык обо мне заботиться, а мы всегда были бедны, и его забота обычно превращалась в мысль о деньгах – как меня одеть, накормить, заплатить за мое содержание. Он так рассчитывал на доктора Октая, а я… ну, вы сами знаете.

– А вы уверены, что поступаете правильно? – глядя в сторону, спросил Кемаль. – Поспешные решения, знаете ли, ни к чему хорошему…

– Да перестаньте, – отмахнулась от его слов Айше. На пальце сверкнул бриллиант. «Знаете, сколько в нем карат?» – вспомнилось Кемалю.

– Ну, вы все-таки подумайте и не торопитесь отсылать кольцо. В этой истории господин Октай…

– Кольцо? – не поняла она. – Ах, да, я и не подумала. Конечно! Надо будет отослать. Оно, наверное, безумно дорогое? Представляете, я про него забыла!

– Значит, ваш сосед-ювелир – гениальный психолог, – засмеялся Кемаль. – Он мне так и сказал, что вы про кольцо забыли.

– Когда это он вам мог сказать? – подозрительно посмотрела на него Айше. – Вы мне не весь разговор пересказали, да?

– Почти весь. Просто кое-что совершенно не относилось к делу. Господин Орхан воображает себя этаким Казановой и знатоком женщин. Честно говоря, от некоторых его… откровений я вас избавил.

– А почему вы говорили о моем кольце? И вообще обо мне? Какое ему дело…

– …до вашей личной жизни? Не волнуйтесь, он не сказал ничего плохого. Наоборот. Комплимент вам сделал: мол, редкая женщина забывает о таком кольце. А в кольцах он разбирается. И считает, что в тех, кто их носит, тоже. Вот, собственно, и все. Могу еще раз рассказать все дословно, хотите? – он посмотрел на Айше честными улыбающимися глазами, и она не смогла не улыбнуться в ответ.

– Да ладно, не надо. Просто не люблю, когда меня обсуждают за моей спиной. Будем звонить насчет квартиры? Сейчас я найду телефон владельца.

Она пошла в прихожую и принялась рыться в сумочке.

«Куда делся этот номер? Я звонила брату с кафедры, куда я его записала? Черт! Он же у меня в записной книжке должен быть. Мустафа то же самое сказал – дословно: зачем ты записываешь, если он у тебя в записной книжке? А я говорю: так книжка-то дома! А он… Ладно. Нечего вспоминать дословно – до-слов-но, привязалось словечко. Разговоры все надо потом восстановить – до-слов-но. С Сибел, с Фатош, еще с кем? С Кемалем? О чем? О сумочке? Что-то было о сумке. Насчет той папки? Нет… Вот он, телефон. В записной книжке, правильно…»

– Вот, звоните. Или давайте лучше я. Между прочим, вы даже не спросили, сколько я плачу за квартиру. Вам что – все равно?

– Конечно, нет. Но я знаю, сколько госпожа Фатош платит за квартиру Дениз, а они у вас одинаковые.

– Это она вам сказала? – Айше снова бросила на него испытующий, полный подозрения взгляд.

– Я увидел в компьютере суммы, которые снимала госпожа Фатош, и догадался. И о своей догадке, как вы правильно подозреваете, вам не сказал. Но я и сам об этом почти забыл, пока вы не спросили о квартплате, так что не обижайтесь. Все, что касается детектива, я вам сообщил.

– Извините меня, – смутилась Айше, – я вообще не имею права чего-то требовать. Даже не знаю, почему я так с вами разговариваю, господин Кемаль. Мне, честное слово, очень неловко.

Не дав ему ничего ответить, она пошла к телефону и быстро набрала номер. Послушав несколько секунд, она размеренно и четко заговорила, и Кемаль понял, что это текст для автоответчика:

– Господин Хасан, это Айше Демирли. Я хотела бы познакомить вас с человеком, который снимет мою квартиру, как только я ее освобожу. Господин Кемаль позвонит вам завтра.

– Ну вот, – повернулась она к Кемалю, – запишите номер и договаривайтесь. Думаю, он согласится – почему бы нет?

– Надеюсь…

Он говорил еще какие-то слова про квартиру, про книги, еще про что-то, но Айше его уже не слышала. Ее мучило слово «дословно» в сочетании с воспоминаниями о каких-то диалогах.

«Надо начать с самого начала… С того, как Сибел позвонила мне? Нет, это мы с Кемалем восстанавливали, я тогда весь разговор вспомнила. Кажется. А потом? Потом я пошла к ней… Он сказал: он не сообщил мне того, что не имеет отношения к убийству. И я ему не сказала. Того, что не имеет отношения… Про что мы с ней говорили? Я ела шпинат… кофе пила… наверно, мы какие-то слова говорили… не могли не говорить… Про мои очки что-то, про Октая, про… что еще? Минус четыре – про зубки у малышки… про какую-то помаду, еще ерунду какую-то. Я никогда не вспомню это дословно. Да и не надо, наверное. Или надо? Кемаль сам и то не все вспоминает. Только имеющее отношение. А не про… Казанову старого. Лолита, – возникло откуда-то по странной ассоциации с любвеобильным старцем литературное имя. – Что было про Лолиту? Кемаль вчера сказал… ну да, про Мелиссу, глупость какая…»

Она замерла, боясь потерять вдруг мелькнувшую мысль: так из пальцев ускользают слишком короткие ниточки, не желая связываться в узелок. Их надо держать очень аккуратно. Если не хочешь упустить. А они ускользают, как живые. Главное – сосредоточиться, замереть, не отвлекаться на другие движения и жесты. Ничего не слушать, не говорить. И узелок завяжется. Потому что ниточки она поймала.

– Я… знаете, господин Кемаль, я должна все это вспомнить сама. Одна. Я вам все потом расскажу. Но… – она улыбнулась, словно прося прощения, – вы все равно мне не поможете: я хочу вспомнить разговоры, которых вы не слышали. Я запишу и потом покажу вам. Непременно.

«Если решу, что убийцу надо отдать полиции. А если нет… если нет? Если то, что я думаю, правда… Кто же из них? Или оба? Господи, вот ужас-то… Как бы его спросить, что у нее было в сумочке? Вдруг я не точно помню? Он же мне в ресторане говорил… Нет, нельзя ничего спрашивать. Он может догадаться. Хотя – как? Только я знаю… только я. Мне и решать».

Ей так хотелось скорее остаться одной, что она вся напряглась, чтобы это нетерпение не бросалось в глаза. Чтобы он ничего не заметил, этот приятный полицейский.

Разговаривать, как всегда; улыбнуться. Хорошо.

Поблагодарить за розу. И за торт. Еще что-нибудь любезное добавить…

– …своего сыщика я назову Кемаль. В вашу честь. Можно? Правда, он не полицейский, но расследование приходится вести ему…

Еще раз попрощаться. Поблагодарить за книги – столько хлопот с переездом… Вашу розу я возьму с собой, она маленькая… Спасибо… Всего доброго… Да-да, до встречи. Обязательно увидимся… Улыбнуться… Все!

Закрыть дверь.

Лист бумаги почему-то не сразу попался Айше на глаза. Хотя она была уверена, что его доставала. Конечно, доставала – вот он, лежит прямо на середине стола.

Она помедлила: писать не хотелось.

Ей казалось, она будет долго мучиться над этим листом, испишет его целиком, и будет анализировать написанное, и искать разгадку ребуса, пользуясь наполовину забытыми правилами формальной логики. Как это там было: «Один критянин сказал: “Все критяне лжецы”»?.. В детективном романе так бы и было. А что в действительности? Ничего не нужно анализировать, не нужно даже много писать, не будет этой интеллектуальной игры и радости от найденных ответов на все эти «кто? где? когда?».

«Я все-таки запишу, – решила Айше. – Вдруг мне все это кажется? В любом случае, я не угадаю, кто из них это сделал. Придется пойти и спросить. Значит, мне нужны факты – а где они? Запишу хоть эти фразы. И завтра с утра все выясню. Не убьют же они меня… «И меня» – надо было так сказать. Сказать?» – она заметила, что и правда говорит вслух – не громко, но все же… Хватит!

Значит так: с чего это все началось?

Сибел про девушку в подъезде: она красила губы… странно так, без зеркала, как будто на ощупь. Я еще подумала, что сто лет не покупала себе губной помады.

Кажется, так она и сказала. Во всяком случае, если не слова, то смысл такой.

Дальше: в сумочке у девушки никакой помады не было.

Сибел фантазирует? Возможно, если учесть, что никакой девушки она в подъезде не видела. Но и в этом случае то, что она не покупала себе помады, наверняка правда. Зачем она придумала эту подробность: для убедительности? Или для правдоподобия? И мне ведь предложила воспользоваться этой ассоциацией.

А что сказала Мелисса? Попробуй дословно – это же было сегодня!

Мелисса про помаду: она в детской в ящике с игрушками валялась… Мама никогда губы не красит, зачем ей? Я думала… гости забыли, а малышка в детскую утащила… во вторник или в среду.

Могла это быть помада из сумочки той девушки? Почему абсурд? Ведь и листочек с телефоном попал в мою сумочку из папки Мехмета – то есть из их квартиры. Сибел наверняка что-то знает и скрывает! Сама-то она, разумеется, не убийца, а ее муж?

Катя: ребенок звал маму, а она не отвечала…

Эрим: Газель плакала, потому что опоздал школьный автобус…

Сибел всегда провожает и мужа, и дочерей и машет им рукой с балкона. А в тот день не проводила Газель… Где же она была?

Катя: я звонила Сибел днем, ее не было дома.

И все видели женщину с собакой, женщину с кошкой, женщину с коляской – на них никто не обращает внимания, никто не задумывается, куда они пошли: ходят туда-сюда и всё, гуляют. К ним местные жители привыкли, поэтому их никто не замечает… У Агаты Кристи так получалось, кажется, с почтальонами, разносчиками овощей, какими-то торговцами.

У Мехмета алиби, но настоящее ли?

Кемаль прав: в университете легко укрыться, если ты там каждый день бываешь. Но… но зачем ему убивать ее здесь – так далеко от университета и так близко от дома? Чтобы ему помогла жена?

Катя: она ради него на все готова.

Брат: обычно она глупостей не делает.

Кемаль: она создает мужу алиби.

Мужу? Или себе?

Айше повернула лист на другую сторону и стала быстро, иногда сокращая слова, писать то, что должно будет стать последней главой ее первого романа.

Маленькая глава из придуманного романа. Финал

«…Кемаль сел в машину и поехал вниз, по извивающейся ленте дороги, уезжая все дальше и дальше от дома, где живет убийца. Он знал, что никогда сюда не вернется. Пусть все так и останется. Мертвых не воскресишь. Пусть убийца живет, как сможет и если сможет. Так будет лучше.

Никто точно не скажет, только ли вина убийцы в том, что случилось. Потому что никому не дано увидеть все звенья той цепи, которая состоит из причин и следствий.

Которую люди называют жизнью».

Я это еще подредактирую, добавлю туда тьму, и море, и перелетных птиц, и еще всякое, но сама идея финала будет такая.

А голубых роз не бывает и быть не должно!

Ваша Айше.

P.S.: Это ведь не такой убийца, который будет еще убивать, правильно?

Понимаете, о ком я? Вы все равно не сможете ничего доказать, Кемаль.

Глава 29. Домохозяйка

…Маленькая, побольше, большая.

Маленькая, побольше, большая. Маленькая, побольше…

Махровое полотенце – в сторону, отдельно.

Чистое, чуть влажное, пахнущее свежестью, морем и хорошим стиральным порошком белье быстро превращалось из бесформенной бело-розовой кучи, сваленной на диван, в аккуратные, имеющие четкие очертания стопки.

Маленькая футболка, побольше, побольше, совсем большая – мужская; носки – отдельно; нижнее белье отдельно, но опять: маленькие трусики, побольше, побольше…

Руки Сибел мелькали как заведенные, причем видно было, что она почти не задумывается над тем, что делает. Айше следила за ней, как завороженная: так следят за руками фокусника или дирижера. Ничего не понимая в их исполненных неизвестного непосвященным смысла жестах.

– …я всегда сначала разбираю все белье по группам, – доносился до нее безмятежный, слегка монотонный голос подруги, – отбираю то, что не надо гладить, и раскладываю все так, чтобы потом можно было сразу относить в определенный шкаф…

Айше не вслушивалась, лишь машинально отмечала слова, которые не стала бы употреблять обыкновенная домохозяйка – не математик.

«По группам» – разве так говорят о белье?

«Определенный» – тоже странновато звучит…

Пассы, которые Сибел проделывала руками, отвлекали Айше от главной мысли, с которой она, едва дождавшись отъезда Мехмета со старшими дочерьми («По субботам он непременно возит Мелиссу и Газель в парк!» – хорошо, что вспомнилась эта фраза Сибел), спустилась к соседке.

Как начать разговор? Спросить ли прямо? Или расставить какую-нибудь ловушку, чтобы… чтобы – что? Чтобы Сибел выдала – себя или мужа? Но она этого не сделает. Айше не профессиональный психолог и не следователь – ей не подобрать нужных слов. Да и факты – какие у нее факты?!

Сибел продолжала сортировать белье, и Айше казалось, что у нее сейчас голова пойдет кругом от этих быстрых, точных, однообразных движений.

Маленькие колготки, побольше, побольше.

Крошечное платьице, побольше, побольше.

Точные, однообразные движения. Спокойные доброжелательные глаза.

Движения слишком точные, глаза слишком спокойные. Она бы не вышла тогда на лестницу, ни за что бы не вышла, не стала бы терять драгоценные минуты, если бы не…

…Айше снова вспомнила свой утренний телефонный разговор.

Она проснулась рано, непривычно рано для субботы, особенно после вчерашнего полуночного сидения над листом бумаги. Прилично ли позвонить Фатош? Нет, надо дождаться хотя бы девяти утра, а то неудобно. Это оказалось нелегким делом – провести почти полтора часа, не зная, куда себя деть.

Она позавтракала и даже сделала кое-какие хозяйственные дела: погладила, вытерла пыль в гостиной, запустила стиральную машину. На этом ее энергия иссякла, и она уселась с сигаретой и чашкой кофе перед своим любимым пейзажем за окном. Но сегодня глаза тянуло, как магнитом, к циферблату и стрелкам.

Без десяти девять; без пяти; пять минут десятого – все, уже можно!

Несколько бесконечно долгих гудков, чуть хриплый сонный голос Фатош, несколько вымученных необходимых извинений – и вот уже можно задать тот самый вопрос:

– Скажите, пожалуйста, Фатош, кому вы еще звонили позавчера вечером? Это очень важно! Меня господин Кемаль просил позвонить…

Она путано и подробно оправдывалась, полагая, что собеседнице будет неприятна ее излишняя информированность. Наверное, не очень радостно узнавать, что всем соседям известно, как ты по-идиотски изображала из себя задушенную девушку.

Но ничего не поделаешь: не станет она ждать, пока все вопросы задаст Кемаль, а потом перескажет ей то, что посчитает нужным. Не станет и все!

Потому что если то, до чего она додумалась вчера вечером, правда – то ей надо бежать отсюда, уехать куда-нибудь и никогда уже не вести с Кемалем долгие беседы… И вообще, с ним не встречаться – только оставить написанную ночью записку.

Выяснить все как можно скорее и уехать. Не возвращаться в этот дом, где живет убийца.

Если это убийца…

Вопреки ее ожиданиям, Фатош отреагировала на вопрос Айше совершенно спокойно – так сытая кошка не обращает внимания на прыгающего рядом воробья. Зачем он ей? Она и так счастлива.

– Когда этот полицейский ушел, я вышла с собакой. Нарочно, чтобы узнать, в чем дело. Думала, кто-нибудь что-нибудь да знает. Как всегда у нас. Ты уже в курсе про меня и Дениз?.. Да не извиняйся, я так и знала, что он тебе все расскажет. И хорошо! Больше не хочу ничего скрывать! Короче говоря, про эту девицу я сразу, в первый же день, подумала: вдруг она бывала у Дениз на этих ее вечеринках? И забеспокоилась: мало ли что, зачем ее полиция ищет? И Дениз дома не ночевала, и я не знала, где она, и волновалась. А при муже у твоего Кемаля ничего спрашивать не стала… Ну, и вышла с собакой. Тут минут через пять и Сибел с коляской вышла, мы вместе к тому дому пошли – не нарочно, конечно, мы же не знали, что там случилось, просто все равно ведь, куда идти. Идем, обсуждаем: к ней тоже полицейский заходил, про девушку спрашивал, фото показывал. Но, она говорит, я на него краем глаза глянула да дверь захлопнула, некогда мне, ребенок заплакал… А сейчас, говорит, думаю, вдруг я ее видела, кого-то мне она напоминает. Надо, говорит, вспомнить, подумать… А там полиция, дом оцеплен, подходить не разрешают, что случилось – не говорят… А вечером ты мне про Мерием сказала, что якобы эта девица к Дениз заходила… ну я и… Считаешь меня дурой, да?… Да ладно, я и сама считаю! Позвонила нашей старушке, пугнула ее – и про Сибел вспомнила. Вдруг она тоже решит в свидетельницы податься? Я и ей позвонила и говорю, загробным таким голосом: «Не надо ничего вспоминать. Не видела ты меня!», ну и все в этом роде. Сейчас рассказываю – самой смешно…

Смешно. Очень смешно.

Маленькая кофточка, побольше, побольше. Отдельно – носочки.

Кухонное полотенце.

Школьные воротнички – раз, два – в отдельную стопку.

И она – она-то? – вышла спросить соседок, о чем у них разговор на лестнице? Да быть не может! Но дело даже не в этом.

Допустим, вышла – например, намекнуть, что они говорят слишком громко, а у нее спит ребенок. Но, узнав, о чем речь, почему же она не сказала, что и ей тоже кто-то звонил, как и Мерием? Она-то не из тех, кто поверит в звонки с того света хоть на долю секунды. Мерием и та, опомнившись, стала рассуждать вполне реалистично. Правда, заподозрила не того. Не ту.

А Сибел? Почему она промолчала? Не поняла, о чем говорят? Хорошо, пусть она не разобралась в деталях, но что упоминаются какие-то странные телефонные звонки – этого она не могла не услышать. И промолчала. Не сказала, что ей тоже грозили с того света – почему?

Она не побоялась наговорить кучу лжи ей, своей лучшей подруге; она не утаила ни единой подробности, когда пришлось-таки объясняться с Кемалем и пусть с удивлением, но отвечать на вопросы Айше о контракте. Она быстро нашлась, когда Кемаль озадачил ее своим вопросом о лжи. А тогда, когда, казалось бы, самым безобидным было признаться, что тебе тоже кто-то звонил, она ничего никому не сказала.

Не сочла нужным опускаться до сплетниц-соседок, до истерички Мерием? Не придала значения чьей-то глупой шутке? Подумала, что кто-то ошибся номером? Но тем больше причин сказать об этом! Или она, Айше, судит по себе? Даже если Сибел, закрутившись в своей нескончаемой веренице дел (сельдерей в молоке, помидоры на терке, прищепки на веревке!), забыла об этом неинтересном ей звонке, то, услышав разговор, должна была вспомнить. И как-то отреагировать.

«А почему я решила, что она не отреагировала? Может, она в лице переменилась или еще что-нибудь. Не спрашивать же Фатош. Сибел совсем другая, не такая, как я. Она могла понять, о чем речь, и промолчать, к примеру, потому, что ей надо было сначала все обдумать. А не говорить первое, что придет в голову. Вдруг этот звонок напугал ее сильнее, чем я думаю, и, узнав, что он был не единственный, она испугалась еще больше? Или, наоборот, почувствовала облегчение? Или стала все методично раскладывать на логические полочки… потому что эти звонки, конечно, не влезают ни в какие рамки. Кто же мог ожидать, что Фатош способна на такие фокусы?.. Ожидать? А все остальное, выходит дело, она ожидала? Кроме первого визита Кемаля, когда она тоже побыстрее захлопнула дверь. Чтобы от него избавиться и не наговорить лишнего? А все остальное? Если все, кроме этого звонка, она ожидала и спланировала сама…»

Айше чувствовала, что сейчас потеряет нить рассуждений. Какие уж тут словесные ловушки! Сибел ей не поймать.

Только если удар будет совсем неожиданным, как этот дурацкий телефонный звонок.

– Ты сама все это спланировала? Или Мехмет тоже в курсе дела?

Руки с маленькой бело-розовой наволочкой застыли в воздухе.

На секунду, не дольше. Потом наволочка приземлилась точно в отведенное ей место. А как же иначе? Сейчас она сделает ничего не понимающее, невинное лицо и спросит: «Что ты имеешь в виду? О чем ты?»

– А разве я где-нибудь ошиблась? – глядя на изумленное лицо Айше, Сибел насмешливо улыбнулась. – По-моему, все было прекрасно спланировано, ты не находишь? Ну, разумеется, насколько вообще можно что-либо спланировать. И Мехмет, естественно, ничего не знает. Хотя никто не мешает ему подозревать и догадываться. Тебя интересуют подробности? Ну, что ты так смотришь? Ты же за этим и пришла. И выбрала время, когда Мехмета и девочек нет дома. Иначе ты прибежала бы вечером, правильно?

– Нет, было уже поздно, когда я… – Айше едва понимала, что говорит.

– Когда у тебя случился приступ ясновидения. Только не говори, что ты нашла кучу вещественных доказательств, их нет и быть не может.

Сибел продолжала раскладывать белье: большой бесформенной горы уже не было, вместо нее на диване образовалось шесть или семь маленьких стопок и кучек.

– Да прекрати ты! – не выдержала наконец Айше, устав следить за ее руками. – Брось ты это белье! Неужели ты сама – этими руками…

Она не могла говорить. Договорить.

Выговорить это страшное слово. Сибел сама… нет!

– Ну, договаривай. Ты же пришла посмаковать подробности. Этими самыми руками я убила эту девицу. Можешь использовать для романа. Что именно тебя интересует? Могу рассказать. Во-первых, задушить совсем нетрудно, если человек ничего не подозревает. Во-вторых, все спланировать и рассчитать тоже несложно. Особенно если есть время. А оно у меня было. Я уже давно…

…Она уже давно знала про эту девчонку.

Сначала, конечно, не про нее, а про то, что у мужа появилась более или менее постоянная любовница. Он стал задерживаться в определенные дни и на определенное время; его свитера (а именно их в первую очередь обследовала Сибел, зная, что шерсть дольше других материалов сохраняет запах духов), эти тонкие дорогие свитера издавали один и тот же посторонний запах; муж стал вести себя спокойнее и увереннее – совсем не так, как раньше, когда заводил короткие интрижки; он вдруг невзлюбил две рубашки, один галстук и прекрасный пиджак (вероятно, они не нравились ей); он перестал напрягаться, когда в выходные раздавался телефонный звонок (значит, она, в отличие от других его девчонок, достаточно умна, чтобы не звонить любовнику домой); у него появились почти незаметные, но новые повадки в постели.

Потом она увидела фотографию.

Она лежала в папке с лекциями, на самом видном месте, забытая случайно или (скорее всего!) тайно пробравшаяся в нее из бумажного хаоса, который, без сомнения, царит в столе Мехмета на работе. Там, куда нет доступа Сибел. Он завел бы точно такой же беспорядок и дома, если бы был в состоянии сам заниматься своими пособиями, лекциями и статьями. Но поскольку кабинет и рабочий стол были общими, да разве общими? – нет, они принадлежали Сибел так же окончательно и безраздельно, как гладильная доска и плита на кухне! – и поскольку это так, то уж будь любезен, дорогой, клади все бумажки в те папки, в которые я скажу, а канцелярские принадлежности вот в этот ящик, а дискеты на отведенные им места, а книги ставь, пожалуйста, на полки, если они тебе не нужны, и не засовывай в письменный стол что попало – я на днях нашла там носовой платок, твою зажигалку и пачку крекеров!

И эту фотографию.

С которой на Сибел смотрели незнакомая красивая девушка с бирюзовыми глазами и счастливо улыбающийся рядом с ней муж.

Ее собственный муж.

Сибел сразу поняла, что снимок сделан на даче – их собственной, точнее, ее собственной даче! – поняла и то, когда он мог быть сделан, но самое главное, самое главное ускользало от понимания. В голову лезли какие-то разумные объяснения, почему Мехмет поехал на дачу с какой-то девицей, или кто (ведь кто-то их фотографировал!) мог привезти эту красотку с собой, или как она могла случайно оказаться около их дачи – путешествующая автостопом бездомная принцесса? – бред какой!

Улыбка мужа не давала этим объяснениям пустить корни и обосноваться в голове надолго. Она все объясняла, хотя, сколько Сибел ни вглядывалась, она не увидела, обнимал ли он девушку или просто стоял рядом с ней.

Но эта улыбка… Она без всяких объяснений говорила: вот женщина, которую я люблю.

Сибел не помнила, видела ли она сама такую улыбку Мехмета.

Конечно, видела, должна была видеть – когда-то давно, так давно, что, казалось, она, Сибел, была совсем другой – разве это была она? Лучшая студентка курса, хорошо обеспеченная доходами родителей, избалованная девчонка, которой завидуют все однокурсницы, у нее было все, ей принадлежало будущее, которое она строила в своих мечтах и которое вот-вот должно было стать реальностью. У нее не было только улыбки Мехмета – такой, как на этой фотографии. Да нет же! Он всем так улыбается, он так же улыбался и мне! – она хотела обмануть себя, но не смогла.

И тогда она почувствовала опасность…

– Тогда я поняла, что это не легкая интрижка, что я могу его потерять. Что вся моя налаженная жизнь может разрушиться в одно мгновение! – она говорила быстро, но спокойно, даже равнодушно, не глядя на Айше, которая слушала почти не дыша, неосознанно пытаясь принять все оправдания подруги и все еще надеясь: вдруг она не убийца? или вынужденная убийца?

– Я стала наблюдать, затаилась, была с ним нежнее и приветливее, чем всегда…

– Зачем? – прервала ее Айше. – Господи, Сибел, зачем? Неужели ты его так сильно любишь? Но ведь если он полюбил другую – ты бы его ничем не удержала! Как ты могла терпеть, что он – и с ней, и с тобой?..

– Я и не стала терпеть. Он опять только со мной. И будет со мной.

Железная логика.

В логике ей не откажешь. Хотя…

– Сибел, ты не понимаешь! Я хочу сказать, что если он полюбил другую, то разве для тебя важно, чтобы она непременно умерла? Разве после ее смерти он опять полюбит тебя? У него снова может появиться любовница, что же, ты и ее тоже… – не хотелось выговаривать эти слова «убьешь», «задушишь» – так грубо и страшно!

– Теперь он побоится. После этой истории – с убийством, с полицией, с его страхом: вдруг я что-нибудь узнаю? – он будет осмотрительнее. Я все-таки хорошо знаю своего мужа, – Сибел самодовольно улыбалась, словно речь шла о том, что она угадала его любимое блюдо или сделала мужу удачный подарок. – Теперь он не будет связываться с такими, как эта… у нее, между прочим, была мертвая хватка. Представляешь, позвонила мне и заявляет…

…Она позвонила недели две назад.

Похоже, рассчитала, когда Мехмета точно не будет дома.

Сибел не была готова к такому повороту событий. А она не любила, когда ее заставали врасплох. И хотя найденная фотография, казалось бы, уже должна была заставить ее задуматься, она, затаившись и наблюдая за мужем, так и не осознала серьезности ситуации. У нее была своя логика: раз Мехмет не хочет, чтобы жена узнала о его подружке, значит, он дорожит ею, Сибел, и не хочет ничего менять в своей жизни.

А раз так – пусть все идет своим чередом.

Может быть, он и не хотел ничего менять – зато его любовница хотела.

– Дело в том, что я жду ребенка, – почти без предисловий заявила она, – поэтому нам с вами надо бы встретиться и поговорить.

Ответ Сибел прозвучал глупо. Ужас до чего глупо!

Когда она потом вспоминала свои слова, ей было стыдно почти до слез.

– Ребенка? Какого ребенка? При чем здесь я? Я вас поздравляю, конечно, но почему я должна с вами встречаться?..

– …Наверное, у меня такой тип мышления, – спокойно объясняла она Айше. – Я плохо воспринимаю неожиданности. Может, это оттого, что я привыкла иметь дело больше с цифрами и формулами, чем с людьми? Знаешь, я потом долго все это анализировала и поняла, какая я идиотка. До меня даже не дошло (представляешь?!), что это его, моего Мехмета, ребенок и что она всерьез вознамерилась его родить, причем в законном браке. Ты хоть понимаешь, чем мне это грозило?!

Это не был риторический вопрос – Айше видела, что Сибел ждет от нее ответа.

А что тут ответишь? Как отвечать, когда говоришь с сумасшедшей?

С женщиной, у которой какая-то своя логика и своя система ценностей?

С убийцей и лучшей подругой?

Надо что-то ответить… Айше вдруг стало страшно: подруга спокойно рассуждает, подробно все рассказывает – слишком спокойно и подробно. Почему она не боится быть откровенной? Зачем признается? Надо что-то ответить, осторожно завершить разговор и уйти, уйти отсюда! Если удастся… боже мой…

– Ты начиталась детективов и насочинялась, – словно в ответ на ее мысли усмехнулась Сибел. – Не бойся, тебя я убивать не планирую. Это был бы уже перебор.

– Но ты… неужели ты не боишься…?

– Тебя? Нет, ни капельки. Это ты, по-моему, боишься. А мне бояться нечего. Даже если ты побежишь в полицию, мне это ничем не грозит. Я от своих откровений откажусь – и все дела. Тебе никто не поверит. Улик-то нет.

– Не может быть. Всегда что-то есть, какие-нибудь… микрочастицы! И мне могут поверить…

«Зачем я ее запугиваю? Главное – уйти отсюда и больше ее никогда не видеть. Кемаль мне поверил бы. Но я же решила. Решила, чем закончить роман – и эту историю заодно. Не надо ее дразнить – она же сумасшедшая…»

– Считаешь меня сумасшедшей?

– С чего ты взяла?

– Да у тебя на лице все твои соображения написаны – огромными печатными буквами. Объясняю по порядку, чтобы ты убедилась, что я так же нормальна, как ты. Твоего прихода я ожидала. Поэтому к любому повороту событий после моего признания я готова.

– Ожидала? Да я сама до последнего момента не знала, пойду ли я к тебе!

– Ты могла догадаться, и мне пришлось учитывать такой вариант. Сначала я, конечно, рассчитывала просто использовать тебя вслепую для этого дурацкого алиби. Которое я якобы создаю для своего мужа. Рано или поздно эта ложь бы вылезла наружу – я так и планировала. Все решили бы, что я, как преданная жена, готова на все ради мужа. Но ты меня озадачила, и я поняла, что ты можешь когда-нибудь обо всем догадаться.

– Как… чем я тебя озадачила?

– А помнишь, что ты мне ответила, когда я сказала тебе о полицейском? «Ты что, убила эту девицу?» Как ты умудрилась такое спросить? Представляешь, в каком я была шоке? Мало того, что тело обнаружили раньше, чем я хотела… Когда этот полицейский показывал мне фотографию в дверях, прямо у него под ногами стоял пакет с мусором – а в нем преспокойно лежали все улики. Мехмет с утра забыл взять мусор, и пришлось втащить пакет в прихожую, там были рыбные кости – эти мерзкие кошки и собаки могли его разорвать. И все это богатство разлетелось бы по лестнице: и чулок, и кусок фотографии, и документы этой девчонки, и справка о ее беременности. Вот был бы подарок полиции! И только я отделалась от полицейского – тут ты со своим вопросом. Ну можешь ты мне объяснить: какого черта ты спросила, не убила ли я ее?!

– Нет, не могу. Я в тот момент и не думала об убийстве. Вернее, думала – но о своем, книжном. И о третьей главе. Может, поэтому такие слова подобрались?

– Ну уж не знаю, откуда к тебе прилетели такие слова, но я почувствовала, что ты можешь обо всем догадаться. Поэтому теперь ты мне не страшна. Во-первых, ты, скорее всего, не пойдешь в полицию. Я же помню, что ты говорила об убийце в своем детективе. Ты не знала, как с ней поступить. Значит, и сейчас не знаешь. У тебя вообще нет четкой шкалы ценностей, поэтому ты и не замужем до сих пор. Извини, – сама остановила себя Сибел, – этого не стоило говорить, но ведь это наш последний разговор, правильно? Так вот, я почти уверена, что ты будешь мучаться, выбирать между правдой и моими детьми, которых один Мехмет не то что не вырастит, а не прокормит… но если вдруг ты выберешь правду, то тебе не поверят. Ты девушка эмоциональная, впечатлительная, детектив сочиняешь – вот и насочиняла. Чтобы своего Октая от подозрений спасти, а мне отомстить.

– Отомстить? За что? – Айше не успевала следить за словами Сибел, за ее неторопливой, спокойной речью; она не понимала половины того, что ей говорит ее лучшая подруга. Потому что ни на секунду не покидала ее голову мысль, пришедшая туда вчера вечером и ставшая сейчас реальностью: «Моя лучшая подруга – убийца».

– Как это «за что»? – засмеялась Сибел.

«Убийцы, значит, смеются, как все нормальные люди – в книжках всегда так. Значит, правда то, что пишут в книжках. Надо выслушать ее и уйти. Уйти! Я и слушать-то ее не хочу. Я все-таки надеялась. Надеялась. Что она скажет: меня заставил муж, или: это он все придумал, или: это он ее убил, я не хотела, или: я не понимала, что делаю, я ничего не помню, я не хотела… Она – хотела. И знала, что делает. И сейчас знает, что делает и говорит. Я не позволю ей больше использовать меня – хватит! Встану и уйду…»

– За твоего любимого Октая – за что же еще ты можешь мне мстить?

– За Октая? – медленно, ничего не понимая, повторила Айше. – Но разве… разве у вас что-нибудь было?

– Нет, конечно, – фыркнула Сибел, – но могло быть. И мы оба так горячо уверяли бы полицию, что у нас ничего никогда не было и быть не могло, что кто бы нам поверил? Кто поверит, что я стала бы финансировать его строительство, если бы не была его любовницей? Я ему выдала под честное слово почти двести тысяч долларов – деньги не маленькие, между прочим.

– Двести тысяч? Ты? Зачем? Какое строительство? – Айше казалось, что она уже никогда не поймет, о чем речь.

– А ты, как всегда, ничего не знаешь? Конечно, с тобой надо говорить о высоких материях, о любви, о книжках и голубых розах! А со мной – о деньгах и контрактах. И Мехмет такой же: если бы не я, учил бы арифметике дебилов в начальной школе. Хорошо, если не в горном селе! Таким, как ты и мой муж, обязательно нужны такие, как я и Октай: чтобы мы делали деньги и занимались серьезным делом, а вы думали о возвышенном. Так вот: я вложила деньги в строительство тех домов, – Сибел небрежно махнула рукой в сторону окна, – надеюсь, это когда-нибудь окупится и даже принесет прибыль. Но сейчас найти инвестора на такой критический проект почти невозможно.

– Каких «тех домов»? – зачем-то спросила Айше, которой было абсолютно безразлично: и что Октай строит, и где, и куда Сибел вкладывает свои деньги. Огромные деньги – это было понятно даже ей, хотя она плохо представляла себе, сколько это в турецких лирах, единственной знакомой Айше валюте.

– Вон тех, – Сибел снова указала куда-то рукой. – Ты еще скажи, что из твоего окна их не видно! Или тебе пора менять очки на более сильные, или ты действительно не от мира сего. Иди, посмотри – вон там, между коттеджами на берегу и автомагистралью… Видишь, уже этажа три-четыре есть. Будет двенадцать, на большее ни за какие взятки разрешения не давали: место-то сомнительное.

– Но там же была какая-то особая зона, – вспомнила Айше. – Мне брат говорил, что там запрещено строить, поэтому там будут делать парк, а значит, из наших окон всегда будет вид на море…

– Со своим любимым видом на море скоро можешь распрощаться. Если, конечно, не переедешь в соседний дом, – Сибел ехидно улыбнулась, – как мы. Оттуда вид почти не изменится, я проверяла.

Проверяла… Разумеется.

Все проверила и рассчитала.

Айше встала и подошла к окну, запоздало подумав, что не надо бы поворачиваться спиной к убийце. Впрочем, она сказала, что не планирует убивать Айше. Особенно убедительно это ее типичное словечко «не планирую». И она уверена, что Айше для нее не опасна.

– Это ты устроила так, что расследование будут вести формально, «для галочки» и не в нашем доме?

– Нет, – Сибел не удивилась вопросу. – Это опять же Октай. Стала бы я наводить на него подозрения, если бы не нуждалась в его влиянии. Он связан с мэром, точнее, с его партией… Да ты и в этом не разбираешься! Что, увидела дома?

«Не зря я любила смотреть в окно без очков: море, небо, зелень видно, а всякую гадость вроде этой стройки нет», – но сейчас, в очках, она отчетливо видела пока невысокие бетонные колонны, кирпичную кладку стен, тянущиеся вверх деревянные леса.

«Какое счастье, что я уезжаю! Я уеду из этого дома, где живет убийца, – процитировала она мысленно свой собственный роман. – Как бы я с ней потом разговаривала? Здоровалась? И моя любимая гостиная уже не будет такой, как раньше, если в ней не будет моря. И я не буду такой, как раньше. И вся моя жизнь – все изменяется. Ну и прекрасно…»

Она отвела взгляд от моря: какое оно сегодня – почти бирюзовое, как те линзы бедной Аксу.

Сибел в комнате не было.

Когда только она успела выйти?

Она все делает быстро: наверное, вот так же быстро и бесшумно она приблизилась к своей сопернице, достала чулок… А та смотрела в окно, не ожидая ничего плохого от женщины с ребенком. С ребенком?! Где же была малышка во время убийства? Неужели Сибел оставила ее в коляске на улице? Или взяла с собой? Но там же не работает лифт…

Сибел вернулась, посадила проснувшуюся младшую дочь на ковер и по взгляду Айше, остановившемуся на девочке, снова прочла ее мысли.

– Рассказать все по порядку? – спросила она, подавая малышке яркую пластмассовую пирамидку. – А то ты сейчас начнешь задавать беспорядочные вопросы. И не делай вид, что тебя это не интересует! Убийство всех интересует, во всех подробностях. Потом умрешь от любопытства, если сейчас все не узнаешь.

Ей хочется все рассказать, очень хочется.

Во всех подробностях, как она и сказала. Но кому?

Кому расскажешь, кроме Айше, которую она не боится и, похоже, слегка презирает за это? Неужели приятно снова все это переживать?

– Знаешь, самое неприятное – вспоминать про тот ее первый звонок. И про мой идиотский ответ. «Какого ребенка? При чем здесь я? Я вас поздравляю, конечно, но почему я должна с вами разговаривать?» – передразнила сама себя Сибел. – Меня утешает только то, что, во-первых, моя глупость сыграла мне на руку, а во-вторых, что потом я уже глупостей не делала. Девчонка решила, что я полная дура – ну и хорошо! Как она смеялась! «Вы-то, говорит, здесь точно ни при чем, а вот ваш муж…» Ну и так далее. Я сказала ей: позвоните мне послезавтра, я хотела бы все обдумать. И обдумала. Свела все возможные неожиданности к минимуму.

Назначить ей встречу в том доме было нетрудно.

Она сначала удивилась, но потом согласилась. Действительно, к себе я ее звать не желаю, далеко от дома из-за детей отлучиться не могу, не на лавочке же обсуждать такие проблемы. Мы подошли к дому почти одновременно, кажется, нас никто не заметил; рабочие как раз ушли на обед – они в том, другом недостроенном доме обедают, я сколько раз за их перемещениями наблюдала. Коляску я оставила в подъезде, как обычно: я там часто бывала и всегда ее там ставила, никто бы и внимания не обратил. Вообще, главное – не прятаться и не маскироваться, и никто тебя не заметит. До убийства у меня было три дня, и я гуляла, гуляла, и в тот дом заходила – чтобы примелькаться. Раньше-то я раз в день выходила, маловато.

– А малышку ты?..

– С собой взяла. Она могла заплакать, если бы я ее внизу оставила. А что такого? Чего ты так вытаращилась? Она там в углу сидела, со своей пирамидкой ковырялась – видишь, как она ее ловко собирает? Для ее возраста очень хорошо.

– Но не могла же ты при ней… – Айше надоело недоговаривать фразы: рядом с цинизмом Сибел эта излишняя деликатность выглядела глупостью, – задушить девушку?

– Почему бы нет? Прекрасно смогла. Она же ничего не понимает, какая ей разница?

– А вдруг понимает? И то, что она видела убийство, как-то отразится на ее психике?

– Перестань, романистка! По телевизору по десять убийств в день показывают – и что?

– И неизвестно – что! Может, это тоже влияет на психическое здоровье, мы же не знаем!

– И прекрасно, что не знаем, – отрезала Сибел. – Словом, когда все было кончено, я забрала ее сумку, чтобы дома разобраться, что к чему, взяла малышку и ушла. Еще погуляла немножко для вида.

– Во сколько же это было?

– Между часом и половиной второго, как только Газель уехала. Она в тот день чуть позже уезжала, а я уже договорилась с этой Аксу встретиться в час, пришлось в спешке собираться. Обычно я ей рукой машу, пока автобус не подъедет.

– Она плакала. Вот почему, понятно.

– Газель? Я не слышала, одевалась, малышку одевала. Торопилась.

– А ты знаешь, что Мелисса нашла дома помаду? Ты не все улики выбросила. Это же не твоя помада, правда? Ты сто лет себе новой не покупала.

По лицу Сибел нельзя было понять, что она думает об этих (опять неожиданных?) словах Айше. Наверное, с таким же – спокойно-застывшим – лицом она слушала соседок на лестнице, пытаясь осознать новую информацию и мгновенно просчитать возникающие из-за нее последствия.

Сейчас она сделала это быстро:

– Спасибо, что сказала. Я ее ликвидирую – эту улику. Вот, значит, как ты догадалась… Кстати, это не ты ли мне звонила – якобы с того света?

– Нет, – пусть хоть этим помучается, голову поломает, математик! Математик-то она, может, и хороший, а психолог никакой: до Фатош ей не додуматься.

– А я думаю, что ты, больше некому. Разве что Фатош? – ничего себе, как это она сообразила? – Я только ей намекнула, что есть вероятность, что я припомню эту девицу… но какой ей интерес это делать?! Ладно, так что там с помадой? Она у Мелиссы? Если у тебя, то отдай. И, скорее всего, это совершенно другая помада – в ее сумочке никакой помады не было…

Она осеклась, словно споткнувшись.

Перед глазами снова всплыла эта картина, которая день или два не давала ей покоя: красивая девушка в пустой гостиной непонятно зачем достает из сумки губную помаду – красивый золотой тюбик – и начинает красить губы, и они становятся яркими, как у вампира.

Привычные, точные движения, немного странные, запоминающиеся…

– Ты видела, как она красит губы, да? – Айше решила-таки выяснить все мелочи. – Поэтому и мне сказала, что она это делала – только в другом месте и в другое время. И про то, что не покупала себе помады, ты наверняка в тот момент подумала. А когда ты ее задушила, она упала, и помада выпала из ее сумочки, и твоя дочка схватила тюбик – он красивый, блестящий, я видела!

Айше чувствовала что-то вроде вдохновения и говорила быстро, чтобы успеть описать словами то, что ясно стояло перед глазами – вся эта сцена: с трупом, с убийцей, спешащей забрать сумочку и оглядеться в поисках опасных или могущих стать опасными мелочей, и крошечной девочкой, к которой подкатилась золотая, сверкающая на солнце незнакомая игрушка. Она зажала ее в пухлой маленькой ручке, не подозревая, какую опасность эта вещица таит для ее мамочки, а потом нечаянно засунула куда-нибудь: в карман курточки, в складку одежды, в отворот или капюшон, в коляску – куда-нибудь, где Сибел не заметила этот небольшой посторонний предмет и откуда он выпал, когда малышка оказалась дома. И попал в конце концов в ящик с игрушками.

«Какая злая ирония судьбы! – подумала Айше. – Она совершила это убийство практически для того, чтобы сохранить себе мужа, а девочкам отца, но именно они, ее дочки, своими нерасчетливыми, необдуманными поступками разрушают весь ее дьявольский план! Малышка подбирает помаду, другая малышка плачет, потому что мама не машет ей рукой из окна, третья красит губы на улице…»

– Уходи. Уходи, пожалуйста. Мы все выяснили, да?

Голос Сибел звучал, как всегда, спокойно. И выглядела она совершенно спокойной, как она ухитряется, как она может?

– Хорошо, – Айше встала и в наступившей тишине дошла до двери.

Только постукивали кольца пирамидки, которую собирала и снова разбирала главная свидетельница убийства. Хорошо бы она никогда не вспомнила его и не увидела ни в одном страшном детском сне. От которых маленькие просыпаются в слезах и не могут уснуть, пока их не прижмет к себе мама… если она у них есть.

– Я никому ничего не скажу. Никогда. Я скоро уеду в Англию в командировку. Расти своих девочек, ты им нужна.

– Я знаю. Спасибо. Если не хочешь, можешь больше ко мне не приходить, я не обижусь.

– Я зайду попрощаться. Иначе это будет странно выглядеть. Мехмет и девочки будут приставать с вопросами. И соседки заметят.

– Да, ты случайно не знаешь, – словно о чем-то вспомнив, спросила Сибел, – на той бумажке с телефоном Октая обнаружили чьи-нибудь отпечатки? Почему ко мне не приходили взять мои, ты не в курсе?

– В курсе. Там ничьих отпечатков не было. Только убитой.

– Жаль, – улыбнулась Сибел. – А я так надеялась, что кто-нибудь из вас за нее ухватится!

И закрыла дверь.

Маленькая глава без номера. Любящая жена

Она открыла дверцу шкафа, где хранила детские вещи, из которых уже выросла одна из девочек, но до которых пока не доросла следующая.

Среди этих аккуратных пакетов с наклейками типа «Мелисса – зима – малы», «Газель – лето – велики», был один без всяких подписей.

Сибел достала его и осторожно приоткрыла, так, чтобы не касаться содержимого.

Она кинула туда обнаруженный в столе старшей дочери блестящий тюбик губной помады и сунула в карман домашних брюк носовой платок, которым сначала протирала, а потом держала эту маленькую улику. Последнюю.

С тихим, почти неслышным звуком помада присоединилась к вещам, рядом с которыми когда-то лежала: к фотографии улыбающегося Мехмета, отрезанной от той, кому он улыбался; к справке о беременности госпожи Аксу Караташ и ее документам. Были здесь, правда, и вещи, которые удивили бы помаду, если бы она могла удивляться: вторая фотография улыбающегося Мехмета, стоящего рядом с красивой бирюзовоглазой женщиной, так и не родившей ему ребенка, и чулок с лайкрой, на котором, если бы помада хоть что-нибудь в чем-нибудь понимала, она обнаружила бы микрочастицы с обеих рук того же господина Мехмета, послушно взявшего чулок и сильно потянувшего его по просьбе жены. Чтобы купить ей такую же пару.

«Надо будет дать ему помаду подержать. Благо опыт есть, – думала, убрав пакет и слезая с табуретки, на которой она стояла, Сибел. – Или это лишнее? И так сойдет: он ведь мог с помады отпечатки стереть, не дурак же он, кино смотрит… Может, все это и вообще не понадобится, Айше сказала, что расследование будут вести формально. Но вдруг?.. Пусть лежит, – мысль о пакете с уликами, как и несколько дней назад, когда она впервые пришла ей в голову, порадовала Сибел. Мало ли, как дело обернется. Если Ай поднимет шум, если ее новый друг полицейский окажется настырным и имеющим связи, если еще что-нибудь не сработает – придется дорогому Мехмету расплачиваться за свои… улыбки. Хорошо, что я не поленилась тогда же, ночью, потереть этот чулочек об ее шею, теперь все идеально, как в аптеке, а если мои микрочастицы обнаружат, так это ерунда: я же нашла подозрительный пакет в собственном доме, не могла я в него не заглянуть и ни к чему не притронуться. Это было бы подозрительно. Каждая нормальная женщина заглянула бы…»

И нормальная женщина, не испытывая ни малейших угрызений совести и сомнений в своей правоте, отправилась на кухню готовить обед.

Нарезая овощи, она в очередной раз порадовалась, что настоящее орудие убийства благополучно увезено муниципальной мусороуборочной машиной; что Айше поверила в уничтоженные улики; что она хорошо провела разговор с этой сентиментальной любительницей детективов, вовремя принеся в комнату малышку; что Мехмет теперь будет навсегда привязан к ней – стоит только намекнуть на имеющийся в надежном месте пакет; что молодой самоуверенной Аксу больше нет и никогда не будет. Ведь – как знать? – у нее мог родиться сын!..

Глава 30. Квартиросъемщик

Было странно держать в руке этот ключ.

Самому открывать эту дверь.

Казалось, что все это – не более чем самообман, что сейчас все выяснится и в прихожую выйдет хозяйка. Повеет ее духами (он так и не спросил у нее – какими!), колыхнется легкая голубая штора на окне гостиной, привычно остановят взгляд своей неземной красотой нежно-голубые розы… увы.

Пуста была прихожая; гулко, как всегда в пустом помещении с голым полом без ковров, раздались его шаги по коридору; пуста и убога была недавно такая желанная голубая гостиная. Только огромная картина, сделанная из русской шали, по-прежнему оставалась на своем месте; замысловатый цветок на глубоком черном фоне казался одиноким и печальным в большой холодной комнате. И странно не гармонировал ни с плохо покрашенными самой дешевой краской стенами, ни с оголившимся потемневшим паркетным полом, который давно пора было покрывать новым лаком. При Айше все эти недостатки были незаметны, то ли потому, что Кемаль видел только ее, то ли потому, что увезенные ею вещи действительно скрывали убожество небольшой неотделанной квартиры. Впрочем, его собственная – теперь уже почти бывшая – была такая же: пригодная для жилья и не более того. Владелец не обязан заботиться о квартиросъемщике, как о родном; квартиросъемщик не обязан заботиться о квартире, как о собственной.

Некуда было сесть.

Почему-то это вполне естественное обстоятельство огорчило Кемаля, как будто он ожидал чего-то другого. Вроде чаепития с хозяйкой.

Он так и не увиделся с Айше до ее переезда. Они не раз говорили по телефону о делах: о перевозке мебели, о хозяине квартиры, о ключах, об оставляемой в гостиной картине, которую очень сложно перевозить. Кемаль чувствовал, что Айше не хочет встречаться с ним. Почему?

Только раз она спросила, как продвигается дело Аксу и появились ли новые версии, но спросила, он слышал по голосу, почти без всякого интереса.

Время шло, Кемаль был занят обычной рутинной работой, иногда забывал про Айше, иногда вспоминал, и лишь сейчас, открыв ее дверь – свою дверь – своим ключом и попав в пустую голубую гостиную, осознал, что она уехала.

Уехала. Еще не в Англию, конечно, к подруге или к брату, но какая разница?

Раз она уехала, не повидавшись с ним и попрощавшись по телефону, значит, почему-либо она хотела поступить именно так. Он думал, что, оказавшись наконец в ее квартире, поймет эту странноватую женщину и ее неправильный с общепринятой точки зрения, почти невежливый отъезд. Что-то заставило ее исчезнуть так быстро и вопреки… а собственно, чему? Разве у нее были какие-то обязательства по отношению к нему? Разве у них были какие-то особые отношения? Не приснилось ли ему все произошедшее десять дней назад? Но хотя бы вопреки установленному этикету.

Она бы не поступила так без причины – в этом Кемаль был уверен. И эту причину он намеревался отыскать в ставшей безликой, чужой квартире? Ну-ну…

Скорее всего, помирилась с доктором и переехала к нему.

И не хотела говорить об этом Кемалю, чтобы не огорчать его, потому что понимала, что его это огорчит. И книги оставила просто для вида. А кстати, оставила ли?

Книги были на месте.

Они спокойно стояли в кабинете на этажерке, дожидаясь своего временного хозяина и обещая возвращение настоящей хозяйки. Кемаль надолго задержался возле них, читая названия на корешках. Здесь были разные книги: классика, знакомая ему только по названиям, вроде нечитанного Шекспира, детективы, некоторые из которых он читал, книги на английском и французском языках, словари и учебники грамматики, но больше всего было таких, ни названия, ни имена авторов которых ему ничего не говорили.

«Вот и занятие для души на ближайшие несколько месяцев: веселее будет ждать. Когда она появится? Ей предложили контракт на полгода, но надо, наверное, считать с начала семестра – значит, с осени…»

Ему захотелось покурить, и он еще раз с досадой огляделся: нет, сесть не на что. Может, хоть на кухне осталась какая-нибудь ненужная табуретка? Нет, и здесь ничего, кроме обшарпанных встроенных шкафов.

Квартира его разочаровала: присутствия хозяйки не ощущалось, разгадки ее отъезда искать было негде. Не было ничего, кроме картины, книг и кухонной мебели. Вместо того, чтобы достать сигарету, Кемаль стал зачем-то поочередно открывать и закрывать эти невнятного цвета шкафчики.

И в одном из выдвинутых ящичков наткнулся на голубую розу.

Искусственную, из того букета, вокруг которого невольно начинали крутиться все разговоры, ведущиеся в гостиной Айше.

Кемаль был настолько готов к тому, что и этот ящик будет пуст, что, выдвинув его, почти сразу начал задвигать обратно. Поэтому на секунду увиденная роза показалась ему чем-то вроде галлюцинации.

Он резко дернул ящичек на себя, и тот с укоризненным грохотом упал на пол.

Напугав его и в то же время обрадовав: роза там действительно лежала. Вернее, теперь она лежала на полу, а около нее валялся лист бумаги, на котором Кемаль с удивлением прочел свое имя:

«Кемаль сел в машину и поехал вниз…»

Нет, это было не письмо. Финал романа – так здесь написано. Наверное, забыла черновик.

Он повернул листок и наткнулся на отдельные предложения, написанные с большими промежутками, словно пишущий собирался вставить между ними еще какой-то текст.

Тоже для романа? Рабочие материалы?

«…сто лет не покупала себе губной помады» – что за героиня такая? Старушка? Или синий чулок? Или озабоченная домохозяйка, типа Сибел? Сибел? Да, точно, вот и о ней: «Сибел: она красила губы в подъезде». Интересно, это о персонаже или о реальной соседке? Ладно, сохраним для автора.

Он сложил листок вдвое и почти на сгибе страницы прочитал слова, адресованные ему.

«Ваша Айше»…

Значит, вот почему.

Вот почему она уехала, не повидавшись с ним.

«Вы ничего не сможете доказать, Кемаль», – за этими словами он слышал и другие: «Я не буду больше вам помогать».

Она поняла, кто убийца, и предлагает оставить все как есть.

Предлагает ему поступить в жизни так же, как она поступит в своем романе.

Безнаказанный убийца? Интересно, между прочим, кто он? Если Айше сумела понять – сумеет и он. Не зря же она спрашивает: «Вы понимаете, о ком я?» Значит, думает, что он тоже догадался.

Черт, сесть бы куда-нибудь и закурить! Я разберусь в этой истории, будь она неладна!

Разберусь и… и – что? Оставлю все как есть? Только потому, что меня об этом попросила привлекательная женщина? Какой же ты полицейский после этого?

Кемалю стало душно, он сунул сложенный листок в карман и открыл балконную дверь.

Летняя жара мгновенно проникла в квартиру, сразу давая понять, что прохлады и снаружи не дождешься. Он вышел на балкон в надежде на свежий ветерок с моря – говорят, в этом районе всегда ветрено. С чего это он вспомнил про ветер? А, владелец квартиры, отдавая ключи, рекламировал экологическую чистоту этого места. «Лучшее место в Измире, поверьте! Постоянно дует ветер: то с моря, то с гор; нет никакой промышленности, застройка не плотная, движение небольшое, тишина и чистый воздух!».

Что-то обещанного ветра нет.

Кемаль достал сигарету, машинально наблюдая за тем, как сверкающий на солнце серебристый «Опель» въезжает на стоянку и останавливается почти вплотную к его собственной машине. Дверца открылась, и солнечный луч, отразившись от нее, на миг ослепил Кемаля.

«Доктор Октай? Да, точно! Не с поручением ли – от нее? Нет, не может быть, – отмахнулся он от неприятной мысли, – откуда ему знать, что я сегодня приду сюда? Тогда зачем? Неужели не знает, что она уехала?»

Октай заметил его на балконе и помахал рукой.

Солнечные очки надежно защищали его от демонстрации эмоций: удивлен ли он? Или ожидал увидеть Кемаля? Куда он идет? Кемаль не сомневался, что сюда, в эту квартиру – только вот к нему или к Айше? Он потушил сигарету, бросил окурок на пол (все равно надо будет мыть балкон, вон сколько пыли!) и пошел в прихожую.

На правах хозяина открывать дверь.

«А забавно получается, – промелькнула у него самодовольная мысль, – совсем недавно он мне открывал эту дверь с видом хозяина!»

Не дойдя до прихожей, Кемаль вернулся на кухню и поднял с пола сначала забытый им ящик, который он быстро вставил на место, а потом сиротливо лежащую голубую розу.

«Голубых роз не бывает и быть не должно», – кажется, так она написала.

Что она имела в виду? Хотела на что-то намекнуть?

Кемаль пошел в прихожую, на ходу припоминая все написанное Айше на листочке.

Специально не доставая его из кармана: надо память тренировать. А то расслабишься и начнешь путать фамилии, имена, даты. Дойдя до двери, он вспомнил весь текст, которым должен заканчиваться ее роман, и постскриптум, обращенный лично к нему. Фраза о розах казалась какой-то надуманной и неуместной в ее вполне логичном послании. Должно быть что-то еще, чтобы это предложение стало простым и понятным. Что?

Он прислушался к шороху лифта.

Похоже, через несколько секунд доктор будет здесь. Может, вспомнить пока и те фразы, которые написаны на обороте? Да нет, это просто черновик, кому он нужен? И не удастся вспомнить: он же и не прочитал толком, что там было. Он распахнул дверь. И угадал: одновременно открылась дверь лифта.

Улыбка доктора была любезной и доброжелательной. Он уже снял темные очки, но спокойный взгляд не выдавал ничего, кроме, может быть, легкого удивления.

– Что вы здесь делаете, господин Шерлок Холмс? Давно вас не было видно на нашем горизонте. Я думал, вы уже нашли убийцу.

– К сожалению, господин Октай, не нашли. Но у нас много и других дел. А вы ведь уже сообщили все, что знали, поэтому маловероятно, что вас снова будут беспокоить. Только если появятся новые факты или необходимость очных ставок и опознаний, – осторожно подбирая слова, Кемаль автоматически посторонился, чтобы дать доктору возможность войти в квартиру.

Но тот, похоже, не собирался этого делать.

Взгляд его остановился где-то на уровне рук сыщика, и Кемаль, проследив за ним, понял, что все еще держит в руке голубую розу. Он почувствовал, что выглядит смешным, но отступать, то есть спрятать эту розу, было абсолютно некуда. Поэтому он изобразил одну из своих лучших улыбок и сказал как можно непринужденнее:

– Вот, роза… госпожа Айше оставила некоторые вещи…

– То есть? – чуть сдвинул брови Октай. – Какие вещи? Что вы имеете в виду? Где Айше?

– Госпожа Айше переехала, – сказал Кемаль, почти не опасаясь выдать свою радость из-за многолетней привычки держать лицо и не показывать собеседникам своих истинных чувств. Но радость была столь неожиданной и захватывающей, что он сам удивился и решил спрятать ее получше.

– Куда? – требовательно спросил Октай. – И что вы здесь делаете в ее отсутствие?

– Я не знаю куда. Госпожа Айше не оставила адреса. А я снял эту квартиру вместо нее.

– Вот как! Занятно… – протянул доктор.

– А вы не знали? – перешел в наступление Кемаль. – Зачем же вы тогда пришли?

– А я вовсе не к вам пришел! – с довольным видом парировал Октай. – И не к Айше. Она прислала мне мое кольцо, если полицию это интересует, и я понял так, что между нами все кончено. Значит, она уехала… интересно. Что ж, все к лучшему, а впрочем, мне теперь все равно. Я пришел в гости к господину Орхану, – он поясняюще указал на дверь по другую сторону от лифта, – и меня, наверное, уже ждут.

И он нажал кнопку звонка.

Открыли почти моментально, но вместо Фатош, которую ожидал увидеть Кемаль, в дверях стояла сияющая Дениз. Очень прилично одетая – не узнать. Под ногами у нее крутился веселый рыжий кокер, а сама девушка в вышитом фартучке, надетом поверх нарядного платья, казалась не свободной художницей, любительницей шумных богемных вечеринок, а избалованной дочкой богатых родителей, вздумавшей поиграть в хорошую хозяйку.

– О, – удивленно переводя взгляд с Октая на Кемаля, сказала Дениз. – Опять полиция! Ты снова кого-нибудь убил или ограбил? – обратилась она к доктору.

– Разумеется. Как же без этого! Господин Кемаль даже переселился в эту квартиру, чтобы за нами следить.

– В эту?! А Айше где же? А, я забыла, она же в Англию собиралась. Что же она уехала, не попрощавшись?

– Не знаю.

Октай и Дениз обменялись понимающим взглядом: им казалось, что они-то понимают причины этого скоропалительного и странного отъезда.

– А у вас, я вижу, новый фартук, – не удержался Кемаль. – Он вам больше идет, чем тот.

– Я знаю, – с вызовом ответила девушка. – Тот фартук у меня для работы. Проходите, господин доктор, мама и господин Орхан вас ждут.

Кемалю ясно дали понять, что разговор окончен. Да ему и не хотелось его продолжать. Зачем?

Он закрыл дверь и вновь оказался в пустой гулкой квартире, куда ему предстояло перевезти свои вещи и которую он вряд ли привыкнет считать своей. В руке, как живая, шевельнулась голубая роза.

«Голубых роз не бывает и быть не должно», – зачем она это написала?

А ведь она это говорила однажды – но когда и в связи с чем? Кемаль почти сразу вспомнил: речь шла о Сибел, о ее непрерывном стремлении к совершенству.

Тогда, почти поняв, что хотела сказать Айше, он достал из кармана сложенный листок и прочитал те фразы, которые он принял за черновые наброски для книги. Потом прочитал их еще раз.

«Вы понимаете, о ком я?»

Да, теперь он понимал.

Он положил голубую розу на подоконник и сказал ей: «Жди здесь. Я скоро вернусь. И хозяйка твоя к нам вернется. Будем ее ждать, да?»

Айше сделала свой выбор – теперь это предстояло сделать ему.

Маленькая глава из непридуманного романа. Финал

Кемаль сел в машину и поехал вниз, по извивающейся ленте дороги, уезжая все дальше от дома, где живет убийца. Где теперь будет жить он и куда будет возвращаться каждый вечер. Что ж… пусть все так и останется. Мертвых не воскресишь.

Пусть убийца живет, как сможет и если сможет. Наверное, Айше права: так будет лучше.

Ведь никто точно не скажет, только ли вина убийцы в том, что случилось.

Потому что никому не дано увидеть все звенья той цепи, которая состоит из причин и следствий. Которую люди называют жизнью…

Вероятно, этот финал можно украсить какими-то сложными размышлениями, и тьмой, и кружащимися сейчас над морем птицами, и одиночеством сыщика, которому все равно не удастся ничего доказать… жаль, что в жизни ничего нельзя подредактировать.

Впрочем, и до настоящего финала нам далеко.

Эпилог

У Сибел родился сын.

Она пополнела, изменила прическу, стала любезнее с соседками и иногда, сидя с коляской в сквере и наблюдая за играющей в песочнице дочкой, может подолгу не смотреть на часы. Ее по-прежнему можно увидеть в одно и то же время на балконе, машущую рукой то мужу, то старшим девочкам, уезжающим в школу, только теперь это балкон другого, соседнего дома, ее новой, аккуратно отремонтированной квартиры, в которой, если верить ее внешнему виду, Сибел абсолютно счастлива.

Кемаль часто видит ее, возвращаясь с работы; они вежливо кивают друг другу, а иногда даже обмениваются ничего не значащими фразами о погоде и подрастающих детях. Первое время он старался разглядеть за ее спокойной улыбчивостью нечто иное – хоть что-то, напоминающее угрызения совести или, наоборот, злорадство убийцы, ускользнувшего от правосудия.

Но ничего этого не было.

И Кемалю стало казаться, что вся эта история, с убийством молодой красивой женщины, ожидающей ребенка, со странным поведением чуть ли не всех обитателей дома номер десять – его нынешних соседей, с понравившейся ему Айше, с ее голубыми розами и догадками о том, кто убийца, – что вся эта история то ли приснилась ему, то ли привиделась, как, наверное, могут привидеться писателю его будущие сюжеты и действующие лица.

Тем более что главная героиня его романа – Айше Демирли – до сих пор не вернулась из Англии, и только оставленные ею книги, картина да искусственная голубая роза подтверждают то, что она-то существовала в реальности.

И существует где-то и сейчас – но вдали от него.

Была ли верна ее догадка?

Кемаль немало поломал голову над этим проклятым делом, он даже записал зачем-то все, что сам знал об убийстве Аксу, но когда он поставил последнюю точку в своих логических рассуждениях, то понял, что делал это напрасно. Потому что к истине он так и не приблизился. Разве эта разумная, счастливая, правильная женщина, безмятежно воспитывающая детей и любящая легкомысленного мужа, может быть убийцей?

Он заставил компьютер, на котором работал, изменить все имена в этой истории и дал ее прочитать коллеге-приятелю, казавшемуся ему самым толковым, а главное, самым заинтересованным в работе детективом их отделения.

– Как ты думаешь, она убийца или нет? – спросил Кемаль, едва дождавшись, когда его друг закончит читать.

– Черт ее знает! Но дело не в этом. Если ты объяснишь, зачем ей понадобилось оставлять на месте преступления чистый чулок и совать бумажку с телефоном в папку, то из этого может получиться приличный детектив. Хочешь, я дам почитать тестю?

– Кому?

– Мой тесть сто лет занимается издательским делом, а твоя писанина вполне тянет на повесть. В приложение для газеты вполне годится. Разве ты не для этого мне ее дал?

Не для этого.

Кемаль не знал, как реагировать на это неожиданное предложение. Нет, он знал. Он посмеялся бы над коллегой, и забрал бы написанное, и удалил бы в корзину файл под названием «Голубая роза», и забыл бы о почти трех месяцах, потраченных на эту работу, – он бы все так и сделал, если бы не Айше.

«Если бы не она, я бы и писать не стал», – понял Кемаль, и с деланным равнодушием отдал дискету приятелю. Кто знает – а вдруг? Она приедет, а он подарит ей написанный для нее детектив! Мечта… а вдруг?

Когда она приедет?

Об этом постоянно спрашивали Кемаля.

Он привык, что этот вопрос задают ему как единственному посвященному, он радовался этому вопросу, кто бы его ни задал.

А его задавали все.

То старый Орхан, периодически зазывавший соседа на рюмку коньяку и мужскую беседу; то считавшая его другом семьи Фатош, которая, как раньше, гуляет со своим рыжим кокером по три раза в день. Правда, теперь выходы эти меньше напоминают выходы примадонны на поклон: Фатош стала позволять себе не менять туалеты для каждого из них, она носит не так много сверкающих украшений, а однажды даже вышла почти без косметики с заколотыми обычной заколкой волосами. Как всякой по-настоящему счастливой женщине, ей теперь некогда особенно следить за собой.

«Когда приедет Айше?» – спрашивала каждый раз, навещая мать, красотка Дениз. На пальце у которой теперь сверкает бриллиант не хуже того, что когда-то носила Айше. Или тот же самый?

«Не беспокойтесь, – хочется ответить ей Кемалю, – вам ее приезд ничем не грозит. Зачем ей ваш доктор? Или он так ее и не забыл? Это понятно. Я вот тоже…»

– Когда же она приедет? – с удивлением узнав о водворении нового соседа, спросила приехавшая показать турецким родственникам очаровательного младенца Катя. Помирившаяся с мужем почти сразу же после всех своих критических заявлений. Она снова привезла пакеты с сувенирами для всех соседей и, как всегда, книги и картины для Айше.

– Можете оставить их здесь, – сказал ей Кемаль. – Она обязательно вернется.

– К вам? – понимающе подмигнула Катя.

– Надеюсь, что да, – ответил он и на следующий день купил забавный конструктор для ее крошечного сына.

– Кажется, я проиграл то пари, помните?

– Конечно, помню! Значит, ее убили, потому что она была молода и красива? А кто? Ревнивый муж?

– Да, что-то в этом роде, – на всякий случай солгал Кемаль.

Он привык отвечать и на этот вопрос, который поначалу задавали ему все его новые соседи. Задавали до тех пор, пока им самим не наскучило собственное любопытство. В конце концов, ничего интересного: убийцу не нашли, расследование ведется не в их доме, да и вообще неизвестно, ведется ли. Неудобно постоянно приставать к этому полицейскому.

И его стали воспринимать как обычного соседа, с которым говорят только о погоде да о местных проблемах вроде переноса автобусной остановки или возмутительного строительства этих высоких домов, которые вот-вот загородят море и испортят прекрасный вид, и надо бы куда-нибудь пожаловаться.

Кемаль привык жить в этом доме.

Сидеть в гостиной Айше, читать ее книги, вежливо здороваться с убийцей и ее жизнерадостным мужем, покупать аспирин в аптеке Берны, хоть он там и дороже, чем в центре.

Заходить иногда к старому Орхану и Фатош, угощающей его пирогами, которые так хорошо печет их приходящая домработница, разговаривать с сыном Софии о лично им задержанных разбойниках и бандитах и видах оружия.

Раскланиваться со сдержанно-церемонной госпожой Мерием и, оглядываясь, встречать неприязненный взгляд разноцветных глаз белой кошки, один из которых фисташково-зеленый, а другой небесно-лазурный и загадочный, как не существующая в природе голубая роза.

Измир, 1999 год.

Оглавление

Двадцать лет спустя – вместо предисловия

Маленькая глава без номера. Пока не убийца

Глава 1. Математик

Глава 2. Филолог

Глава 3. Сыщик

Глава 4. Свидетельница

Глава 5. Жертва

Маленькая глава без номера. Ее сумка

Глава 6. Доктор

Маленькая глава без начала и конца. Убийца

Глава 7. Подозреваемая

Глава 8. Иностранка

Глава 9. Пенсионерка

Глава 10. Адвокат

Глава 11. Подозреваемые

Глава 12. Писательница

Маленькая глава без номера. Привереда

Глава 13. Единомышленники

Глава 14. Сплетница

Глава 15. Философы

Глава 16. Рукодельницы

Маленькая глава без номера. Мистификатор

Глава 17. Доброжелатель

Глава 18. Астролог

Глава 19. Перфекционистка

Глава 20. Студентка

Глава 21. Ювелир

Глава 22. Наблюдатель

Глава 23. Лгуньи

Маленькая глава без названия

Глава 24. Содержанка

Маленькая глава без номера. Актриса

Глава 25. Преподаватель

Маленькая глава без номера. Начальник

Глава 26. Шантажистка

Глава 27. Феминистки

Глава 28. Аналитик

Маленькая глава из придуманного романа. Финал

Глава 29. Домохозяйка

Маленькая глава без номера. Любящая жена

Глава 30. Квартиросъемщик

Маленькая глава из непридуманного романа. Финал

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg