«Янтарный ангел»

Янтарный ангел (fb2) - Янтарный ангел 1153K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Форш

Александр Форш Янтарный ангел

© Белов А., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

* * *

Татьяне Форш с любовью. Мечты сбываются!

Автор также выражает благодарность Екатерине Неволиной за неоценимую помощь в работе над текстом.

Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?

Евангелие от Матфея

Пролог

Было у отца три сына…

Их осталось двое: он и брат. С раннего детства отец готовил их к тому, что выживет только один. Тот, кому суждено прервать цепочку смертей, снять проклятье.

Сразу после смерти среднего брата осознание собственной бесполезности легло на его хрупкие плечи. Он остался самым младшим, самым хилым, самым ничтожным.

Отец даже не пытался скрывать своего пренебрежения, всегда выделял того, другого, обещал передать ему знания и силу. А он оставался разменной монетой, пешкой, агнцем, возложенным на жертвенный камень. Иногда, засыпая, он представлял не свое будущее, как делали все нормальные люди, а собственную смерть.

Интересно, какой она будет?

Он умирал сотни и тысячи раз: горел в огне, падал с огромной высоты, однажды даже умер от старости. Это была его любимая версия смерти, самая желанная, такая недостижимая.

Старший брат никогда не воспринимал его всерьез. Зачем любить щенка, который, ты точно знаешь, однажды исчезнет? Потенциальный покойник не заслуживает хорошего к себе отношения. Напрасная трата сил и времени.

Шли годы. Каждое утро для него было подобно оплеухе, полученной от жизни. Он просыпался, смотрел в потолок, думая: сегодня – точно. И снова перед глазами проходила кинопленка с сотней и сотней вариантов, среди которых не было того, самого желанного. Бесчувственная рука монтажера вырезала главный кадр. Он был лишним и не вписывался в хронометраж.

Проходил день, выключался кинопроектор, пленка заканчивалась и билась обрезанным хвостом о бобину. Еще один выторгованный у судьбы день.

Его кино всегда было черно-белым и немым. Фигуры двигались, размахивали руками, открывали рты. Все это действо перемежалось короткими вставками текста, который он даже не всегда успевал читать. Но каждый раз все повторялось, и очень скоро он выучил сценарий собственной жизни наизусть: утро, приносящее ожидание – вот-вот, еще немного; бессмысленный день в окружении черно-белых статистов; ночь, в которой нет даже снов, только гулкое забытье.

И когда в его безумном мире появилась рулетка, он даже не удивился. Вся его жизнь была такой же рулеткой, на которой он скакал точно стальной шарик, не зная, в какую ячейку упадет.

До сих пор ему везло, он всякий раз оказывался на «зеро», обнуляя запущенный счетчик.

Однажды он очнулся на больничной койке: избитый, перебинтованный, похожий на припорошенную снегом мумию. Это был вариант смерти номер семнадцать, не самый изящный и один из наиболее болезненных. Да, каждой нафантазированной смерти он давал номера, а за тридцать четыре года жизни запомнил каждый, мог без запинки перечислить их все.

Когда-то давно он решил, что принесет себя в жертву ради спасения семьи. Если тот, другой брат смог, значит, сможет и он.

Нужно было лишь дождаться, какая цифра выпадет на его рулетке, когда случится миновать «зеро».

Наши дни Евгений

Евгений Краснов не знал, чем себя занять. Несколько раз он выглядывал в приемную, где из-за монитора торчала макушка его секретарши с рыжим ежиком волос. Слыша звук шагов босса, девушка поднимала от клавиатуры по-совиному круглые глаза и виновато пожимала плечиками, мол, пока никто не приходил и не звонил.

В такие моменты он ненавидел себя, считал неудачником, который пошел не тем путем. Сразу же вспоминались слова матери о том, что он совершенно не умеет вести бизнес, а тем более такой шаткий, как частный сыск.

– Что это вообще за профессия? – возмущалась женщина всякий раз, когда заходила речь о выборе сына. – Я бы поняла, если бы мы жили в веке девятнадцатом. Но ведь сегодня существует полиция, которая и занимается всеми этими расследованиями, погонями и слежками.

– Дорогая, – пытался встать на сторону сына папа, – в девятнадцатом веке тоже существовала полиция, и она исполняла те же самые функции, что и сегодня. Сыщики же используют другие методы в своей работе. Иногда не совсем законные.

– Витюша, ты так легко говоришь о том, что твой сын нарушает закон, и не видишь в этом ничего страшного?

– Нет, Галочка, я не вижу ничего страшного… Точнее, вижу, но не считаю таким ужасным. Галочка, скажи, что я должен ответить, и я соглашусь с тобой. – Папа сдавался, и тема постепенно сходила на нет.

Почему никто не понимает, что он сделал свой выбор и выбор это непоколебим. Ему уже тридцать два года и уж что-что, а принимать решения он может сам.

На сегодня была назначена очередная головомойка, сиречь семейный ужин.

Мысль о том, как бы избежать посиделок, заняла его еще на какое-то время, но, перебрав все возможные варианты, тщательно проанализировав их и отклонив как несостоятельные, Евгений понял, что выхода у него нет. Если сказаться больным, мама незамедлительно вызовет «Скорую» и сама примчится к нему с мешком медикаментов. Сядет возле его постели – в которую сама же его и загонит, – начнет причитать и охать о том, что родила такого слабенького ребенка. Надает советов и умчится, словно ураган, оставив сына совершенно разбитым и опустошенным. Придумать свидание с девушкой? Будет еще хуже. Уже несколько лет у мамы, которая вообще любила совать нос в жизнь сына, было маниакальное стремление «увидеть внуков». И все надежды в этом плане возлагались именно на Евгения, потому что сестра Катерина еще слишком мала. Девятнадцать лет по меркам мамы просто детский возраст.

Нет, уж лучше он перетерпит пару часов, зато потом будет свободен на целый месяц, до следующего рецидива родительской опеки.

Возможно, он эгоист и думает только о себе, но изменить себя Егвений не мог и не хотел. Одиночество всегда нравилось Краснову больше, нежели уютные вечера в кругу семьи. Его никогда не привлекали шумные уличные игры со сверстниками, в школе его считали изгоем, в институте просто ботаником и занудой. Он вообще тяжело сходился с людьми. Не потому, что считал себя лучше или, наоборот, хуже других. Просто он был таким.

Это не доставляло молодому человеку никакого дискомфорта.

Если бы не мама.

Она принялась сама знакомить Евгения сначала с мальчишками во дворе, чем вызывала только насмешки с их стороны и желание со стороны самого Евгения спрятаться в свою раковину подальше ото всех. Потом наступила юность, и в дом одна за другой зачастили кандидатки на руку и сердце жениха. Евгения усаживали за стол в отглаженной рубашке с душащим галстуком и заставляли улыбаться. Это была настоящая пытка.

Когда из длинной вереницы «невест» ни одна не задела душевных струн «мальчика», мама всерьез испугалась за его предпочтения.

Проблема, как это часто бывает, разрешилась сама собой. Евгений неожиданно влюбился в рыжеволосую большеглазую Светлану. Их короткий роман ярко вспыхнул и стремительно угас.

Не было скандалов и взаимных упреков. Любовь плавно перетекла в нежную дружбу, а затем и в деловые отношения.

И только одна мысль не давала Евгению покоя: мама делает это не для него, а для себя. Она точно воплощала в жизнь рекомендации из учебника «Как стать хорошими родителями». Все ее действия носили механический характер, в них не было души. Его догадки подтвердились, как только молодой человек переступил порог совершеннолетия. Мать будто выдохнула и наконец, оставив его в покое, переключилась на сестру.

– Жень, к тебе посетитель. – Голос Светланы вывел Евгения из задумчивости. – Дама вроде при деньгах, но странная какая-то. Сказала, что изложит свою проблему тебе лично, анкету заполнять отказалась. Звать?

– Зови.

Краснов сразу понял, что имела в виду Света, когда назвала потенциальную клиентку странной. Несмотря на жару, женщина была одета во все черное, точно выдерживала траур. На голове была маленькая круглая шляпка, лицо скрывала черная вуаль.

Она не вошла, а внесла себя, цокая довольно высокими каблуками, на которых держалась безупречно. Натянутая струной спина, руки, затянутые в тонкие перчатки, идеальная укладка иссиня-черных волос с широкой серебристой полоской, небрежным штрихом улетающей от правого виска к затылку.

Настоящая вдовствующая императрица. Наверняка над внешностью посетительницы поработали стилисты.

Если бы Евгений был чуть более впечатлительным, то непременно бы вышел из-за стола и поцеловал даме ручку. И кажется, что она ждала этого от него. Но сыщик лишь поздоровался и указал на стул.

Даже не поднялся с места, когда она присаживалась.

Имя у клиентки было соответствующим. Елизавета Петровна.

Несколько бесконечных секунд женщина рассматривала кабинет Евгения, будто до сих пор решала, стоит ли ей иметь дело с этим детективом. И, оставшись удовлетворенной своей короткой ревизией, заговорила:

– Я хочу обратиться к вам с очень деликатной проблемой. – Голос у дамы был довольно приятным: низкий, с едва заметной хрипотцой, но не прокуренный. Говорила она немного грассируя, что дополняло ее образ высокородной особы. – Однако у меня будет просьба, которую вы обязаны исполнить, иначе сотрудничество невозможно.

Выгнать ее сразу Краснов не мог, все же существовали рамки приличия. Но и то, что работать с данной особой не захочет уже он, было совершенно очевидно.

– Я весь внимание.

Дама на мгновение запнулась, но быстро взяла себя в руки и продолжила:

– Так вот, молодой человек, я готова прибегнуть к вашим услугам с одной оговоркой. Пустяк, но для меня он важен.

Евгений стремительно терял терпение, но пока держался. Перед ним сидела типичная престарелая стерва, живущая за счет богатенького мужа или детей. Иметь дело с такими экземплярами в принципе можно, тем более что в последнее время дела у него шли не очень и деньги за заказ будут нелишними. Вот только все как-то наложилось одно на другое: ужин с мамой и безграничное высокомерие потенциальной клиентки. Настроение было испорчено.

Не успел он открыть рта, чтобы отказаться от выполнения каких бы то ни было условий, как дама его опередила:

– Я готова заплатить любые деньги, но не хотела бы раскрывать некоторых личных подробностей своей истории.

– Я не занимаюсь расследованием супружеских измен. На сайте имеется соответствующая информация. Мне очень жаль, но всего хорошего. Секретарь вас проводит.

Дама, явно не привыкшая к такому обращению, издала горлом клокочущий звук и даже подняла вуаль.

На Евгения смотрели глаза древней старухи, хотя лицо запросто могло принадлежать женщине «едва за пятьдесят». Евгений никогда не понимал стремления престарелых особ во что бы то ни стало удержать ускользающую молодость, превращая свое тело в плацдарм для испытания подчас сомнительных методов.

– Видимо, я ошиблась, принимая решение обратиться к вам за помощью. Но к моему большому сожалению, времени, чтобы искать другого специалиста, уже нет. Я, знаете ли, в определенном роде фаталистка и верю, что к некоторым людям и событиям нас приводит кто-то или что-то.

Тогда Евгений еще не понимал, что именно хотела сказать женщина, все его мысли были заняты предстоящим ужином, и он испытывал жгучее желание как можно скорее избавиться от назойливой посетительницы. Не знал он и того, что жизнь его, подчиненная определенным алгоритмам, никогда не дававшим сбоев, вдруг перевернется с ног на голову. Ему придется подвергнуть жесточайшим сомнениям многие свои убеждения и устои.

– И что же привело вас ко мне? – Евгений задавал вопросы на автомате, ему даже ответы не требовались. Но внутреннее чутье не позволяло прервать бесполезный диалог.

– Вы не слушали меня? Это главная проблема современной молодежи, вы постоянно витаете в своих мыслях.

«Интересно, сколько ей на самом деле лет?» – подумал Евгений.

Он любил разгадывать тайны, а сидящая перед ним особа была женщиной загадочной. Он мысленно представил себе стандартную анкету при приеме на работу, где в каждой графе соискатель сообщает какие-либо сведения о себе. Так ему было проще составить портрет человека, с которым приходится иметь дело. И если обычно ему хватало нескольких минут общения, чтобы заполнить воображаемую анкету процентов на семьдесят, то теперь не удалось продвинуться и до тридцати.

– Почему же? Слушаю, но пока вы еще ничего толком не сообщили. Так что у вас за дело?

– Меня обокрали, – сказала и замолчала.

– И?

– Вы должны найти вора.

– Логично. Но почему я? Обратитесь в полицию.

– Это и есть тот деликатный момент, о котором я упоминала в самом начале нашей беседы. Полиция не поможет. Я готова платить, если вы не станете задавать лишних вопросов.

– Уважаемая Елизавета Петровна, – сказал Краснов, сладко улыбаясь, – вы занимаете мое рабочее время, а значит, и время моих клиентов. Если вам нечего рассказать по существу, я попрошу вас покинуть кабинет и поискать другого специалиста.

– Воровка – моя внучка.

Краснов не удивился. За время работы в полиции, откуда он и пришел в частный сыск, пришлось насмотреться и не на такое. А женщина побледнела и полезла в сумочку. Евгений решил, что сейчас она начнет разыгрывать перед ним спектакль. В сумке наверняка лежит пузырек с лекарством, которое она демонстративно примет, потом, возможно, схватится за сердце, симулируя приступ. А учитывая манеры и внешность дамочки, может и в обморок хлопнуться. Надо во что бы то ни стало не допустить, но не успел он собраться с мыслями, как женщина выложила на стол белый конверт.

Тощий и без надписей.

– Что это?

– Откройте и сами посмотрите.

Внутри оказались две фотографии. Одна ничем не примечательная, снятая на обычную мыльницу – качество изображения оставляло желать лучшего.

В объектив смотрела совсем молодая девушка, на вид не старше восемнадцати лет, отдаленно напоминающая сидевшую напротив Краснова женщину. Наверное, та самая внучка-воровка. Тот же пронзительный взгляд льдисто-серых глаз, поджатые губы и надменно поднятая голова.

Евгений отложил фото в сторону и взял вторую карточку.

Про себя он именно так и подумал – «карточка». Потемневшая от времени, с обтрепанными краями и широким заломом посередине, похожим на уродливый шрам. Он не сразу смог рассмотреть, что на ней изображено, а приглядевшись, понял, что это некая поделка, игрушка или сувенир из полупрозрачного материала. Стекло или что-то похожее.

– Янтарь.

Евгений вздрогнул и поднял глаза на даму.

– Это фигурка ангела. Она из янтаря, – повторила женщина, точно не была уверена, что ее услышали. – Я хочу ее вернуть.

– Вы хотите сказать, что обратились к частному детективу для того, чтобы он отыскал для вас какую-то безделушку? Может быть, проще купить новую? Мне кажется, я видел такую же в переходе.

– Вот именно, что кажется! – Дама разозлилась, сгребла со стола фотографии и сунула их обратно в конверт. – Мне нужен только этот ангел, и я готова заплатить… – Она взяла ручку и прямо на конверте вывела цифру. Длинным указательным пальцем придвинула конверт к Евгению. – Не смотрите на меня так, я не ошиблась и не впала в маразм. Найдете ангела, и эта сумма немедленно будет перечислена на любой указанный вами счет. Если нужен аванс, вы получите его в течение нескольких часов. Или предпочитаете наличные, господин частный сыщик?

– Я не беру авансов за работу, которую не сделал. Но если вы мне не расскажете всего, что вам известно об этом деле, я с места не сдвинусь. А вам помогут покинуть помещение.

Женщина несколько мгновений сверлила его взглядом, и когда Евгений уже был готов отвести глаза, она вдруг выдохнула и сказала:

– Хорошо, я расскажу вам все как есть. Но пообещайте, что выслушаете до конца и не будете перебивать. А потом честно скажете, возьметесь за дело или же нет.

– Договорились, – кивнул Краснов. – Хотите чай или кофе?

– Некогда мне чаи распивать. Слушайте.

Когда рассказ был окончен, Евгений встал из-за стола и попросил даму уйти. Она не стала противиться и, вежливо попрощавшись, вышла из кабинета.

Вот только конверт свой забыла. Точнее, обронила, и теперь он лежал на полу возле стула.

Евгений решил, что ничего страшного не случилось. Хотел оставить конверт у секретарши, но тут позвонила сестра: «Ты помнишь про ужин?» (будто он мог забыть), и он машинально сунул его во внутренний карман пиджака.

Мама, как обычно, опоздала. Обычно она всегда являлась в тот момент, когда все гости уже собирались за столом. Всякий раз она смущенно улыбалась и придумывала какую-нибудь нелепую причину задержки.

В этот раз было иначе. Да, она опоздала, но даже не попыталась хоть как-то себя оправдать, а молча прошла на кухню, откуда Катя носила салаты, мясные и колбасные нарезки.

– Тебе помочь, доченька?

Евгений курил в открытую форточку и едва не поперхнулся дымом, когда услышал ее елейный голосок.

Когда это мама стала такой нежной и заботливой? Сколько он себя помнил, в доме всегда царила обстановка строгости и существовала некая субординация: старшие приказывают, младшие подчиняются. Живи они лет на пятьдесят раньше, так Женя и Катюша обращались бы к родителям не иначе как на «вы». Никогда ни он, ни сестра не получали в подарок милых плюшевых медвежат или машинок с пультом управления. Все игрушки в доме были исключительно полезными, развивающими. Евгений считать научился едва ли не раньше, чем говорить. А Катя тайком бегала к подругам, чтобы поиграть в дочки-матери с настоящими куклами.

Звук бьющегося стекла прозвучал похоронным реквиемом по короткой семейной идиллии. Катерина выронила из мокрых рук чашку. Мамину любимую, привезенную из какой-то заграничной поездки.

Скандала было не избежать, и Катя, ссутулившись, чтобы казаться меньше и незаметнее, потрусила за веником. Но случилось то, чего никто не ожидал.

Мама ухватила дочку за локоток. Плотно сжатые губы расплылись в самой доброжелательной улыбке.

– Это к счастью. Оставь, я сама уберу.

Сестра посмотрела сначала на маму, потом на Евгения, мол, ты тоже это слышал? Он кивнул и неуверенно улыбнулся, только сейчас понимая, что держит в руке сигарету, пепел с которой падает на пол.

У себя дома он мог курить где угодно, разбрасывать носки и оставлять рубашки на спинке стула. Но в родительской квартире царил идеальный порядок и совсем другие правила. Любая соринка подвергалась немедленному уничтожению, а того, кто принес ее в дом, ждал нагоняй.

Катя много раз просилась переехать жить к брату, но он, как закоренелый холостяк и по сути социопат, не желал пускать в свою берлогу ни одну женщину, пусть даже эта женщина его собственная сестра.

На звон разбитой посуды вышел папа с зажатой под мышкой газетой. Он не признавал почти никаких современных электронных устройств и новости предпочитал узнавать исключительно из прессы.

– Что за шум, а драки нет? – Шутки у папы оставались все такими же архаичными, как и его взгляды на жизнь. – Галочка, ты уже пришла? А я что-то задремал и пропустил, когда ты появилась.

– Витюша, иди в комнату, мы скоро к тебе присоединимся. – Мама снова улыбнулась, отчего папа едва не начал заикаться. Он понимал, что такое поведение не к добру, но спорить не стал.

– Мам, у тебя все хорошо? – не выдержал Евгений. – Может, тебе прилечь?

– Проявление любви и заботы к своим детям уже считается патологией? – Женщина всплеснула руками и сделала вид, что обижена, даже оскорблена.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я, – не поддавшись на ее провокацию, ответил Евгений.

– Ошибаешься, сын. Не понимаю. Почему я не могу сказать своим детям, что люблю их? Когда мы вообще последний раз собирались всей семьей, чтобы просто поговорить, узнать, как друг у друга дела?

– Две недели назад. Правда, тогда мы говорили в основном обо мне и о том, как плохо я планирую свою жизнь.

– Хватит быть язвой, Евгений! – Мама на миг стала прежней, но быстро вернула маску заботливой наседки. – Сегодня особенный день.

– И что в нем особенного?

– Не торопись. Давай сядем за стол, и я все расскажу. Все, идите, я пока соберу осколки.

Евгению показалось, что голос матери дрогнул.

Или не показалось? Не слишком ли много сюрпризов для одного дня?

В любом случае выяснять этого он не хотел и вышел из кухни.

Странности начались сразу же. Мама, которая не переносила даже запах алкоголя, а во время рекламы пива по телевизору отворачивалась от экрана, торжественно водрузила на стол бутылку белого вина.

– Галочка, у нас кто-то умер? Или, наоборот, родился? – Папа сглотнул слюну и нетерпеливо заерзал на месте.

– Не юродствуй, Витюша, – почти ласково ответила мама. – Тебе все прекрасно известно, и я рада, что ты не проболтался детям раньше времени.

Папа не обиделся. Он слишком сильно любил свою жену и прощал ей любые выходки, капризы и даже оскорбления. Евгений не понимал этого, но интуитивно опасался брака, потому что боялся повторить модель поведения отца в семейной жизни.

– Дети, – мама встала и постучала вилкой по бутылке, – сегодня очень важный день, как для меня, так и для всей нашей семьи. Витюша, откупоривай бутылку, нечего сидеть с кислой миной.

Пока отец ходил за штопором, потом возился с плотно сидящей пробкой, мама продолжала говорить, не обращая на него никакого внимания.

– Наш дом – это гнездо, где когда-то обитали всего две птицы. Но им было скучно жить вдвоем.

Отец отвлекся от бутылки и как-то странно посмотрел на маму, но она даже не заметила.

– И вот однажды в гнезде раздался новый крик, а точнее, детский плач, который оповестил о рождении… твоем рождении, сынок.

Евгений слушал вполуха, в голове у него закружились мысли, обрывки сегодняшнего разговора со странной дамой в вуали. Она тоже говорила что-то про детский плач, но детали разговора выветрились из головы молодого человека, как только за дамой закрылась дверь.

Рука сама потянулась к карману и нащупала конверт. Странное дело: он был теплым! Он нагрелся, как маленькая электрическая грелка.

– Сын, ты меня не слушаешь. – Мама не спрашивала, она констатировала факт. – Или уже радуешься тому, что меня не будет целых три года? Конечно, кому нужна обуза! Старики всегда будут обузой для молодых. Я понимаю тебя и не виню.

Рука отца с зажатой в ней бутылкой зависла над бокалом. У края горлышка появилась золотистая капля, в которой отразился солнечный луч, и капля заиграла всеми оттенками янтаря.

Конверт снова нагрелся, на этот раз даже сильнее.

Катерина подозрительно посмотрела на брата. Причем взгляд ее застыл на уровне кармана, где лежал конверт.

– Евгений! – Окрик мамы заставил его вздрогнуть. – Я хотела, чтобы мы хотя бы один раз провели время как нормальная семья. И ты снова превратил все в фарс. Неужели сложно было меня послушать? Я не так уж многого прошу. Где ты постоянно витаешь? На твоей бесполезной работе попросили разыскать пропавшего кота? Видимо, для тебя это важнее, чем родная мать.

Мама взяла бокал с вином, осушила его одним махом и плюхнулась на стул.

– За вас, дети. А теперь давайте есть.

Отец украдкой толкнул Евгения в бок и заговорщицки подмигнул, выражая свою солидарность.

«Спасибо, батя», – произнес Евгений одними губами и потянулся к салату из креветок.

Смутная тревога поселилась в душе Евгения и не давала ему покоя.

С трудом дождавшись окончания ужина, он вышел на балкон.

Сентябрь еще не принес осенних холодов, серых долгих дождей, с которыми непременно приходила хандра, тоска по ушедшему лету. Большинство деревьев пока еще стояли зеленые, и можно было насладиться последними теплыми деньками.

Бесшумно подкралась Катя, словно кошка на мягких лапах. Она прижалась к брату, как делала это в детстве, когда ей нужна была поддержка и забота, которую она недополучила от родителей.

– Есть сигарета? – спросила она.

– А не рановато тебе курить?

– Ой, вот только не включай старшего брата. Надеюсь, ты не воспринял слова матери всерьез? Если так, то вспомни, мне уже давно не шестнадцать.

– Ты о чем? – Мысли Краснова были где-то далеко, он никак не мог взять в толк, о чем ему пытается сказать Катерина.

– С ума сойти! – усмехнулась девушка и легонько толкнула его в бок. – Ты и в самом деле ничего не слышал? Научи меня этому трюку. А?

– На работе проблемы, не обращай внимания. Так о чем ты говорила? – Евгений достал пачку и протянул сестре.

– Не я, а мать. Завтра они с папаней улетают в Штаты, между прочим, на три года. Она получила какой-то гранд на свои исследования, хотела, чтобы мы с тобой за нее порадовались. Ты радовался?

– А почему именно в Штаты? – невпопад вставил Евгений.

– Мне откуда знать? Важно не это, а то, что маманя повесила заботу обо мне на тебя, братишка. Но не смогла удержаться от своего вечного ханжества и выразила беспокойство тем, что ты слишком беспутный и страшно оставлять дитятко на такого шалопая.

«Дитятко» чиркнуло спичкой и раскурило сигарету, выпуская дым через нос.

– А ты что?

– Уверила ее, что мы присмотрим друг за другом и все будет отлично. Она, конечно, поважничала еще какое-то время, дала напутствия, но вроде как смирилась. Ты ведь знаешь, для нее физика – это все. Хорошо, что она не стала простой училкой в школе, а то не позавидовала бы я ее ученикам.

Неожиданно поднявшийся ледяной ветер прогнал их с балкона.

В квартире уже никого не было. Мать посчитала свой долг по опеке и воспитанию выполненным. Теперь наверняка потащила папаню к друзьям вызывать зависть у тех, «кому повезло меньше».

– Кать, я, наверное, пойду.

– А как же присматривать за сестренкой, менять ей подгузники и повязывать слюнявчик? – зашепелявила девушка, имитируя речь ребенка.

– Думаю, сестренка справится и без меня. Или нет?

– Справится, обязательно справится. – Катерина тут же изменила тактику поведения. – Можно вопрос?

– Валяй. – Краснов зашнуровывал ботинки, и Катя разговаривала с его макушкой.

– Что ты прячешь в кармане?

– С чего ты взяла, что я прячу что-то?

– Не пытайся меня обмануть, я вижу, если ты начинаешь юлить.

– Опять твои шаманские штучки? – Краснов выпрямился во весь свой почти двухметровый рост. – Не особо этим увлекайся.

– О да, я вижу, как колышется твоя аура, – зловещим голосом продекламировала девушка. – А если серьезно, то у тебя уши краснеют, когда ты не хочешь говорить правду.

– И давно ты знаешь об этой моей… гм… особенности?

– Не переводи тему. Что в кармане?

Пришлось показать.

Евгений протянул сестре обычный белый конверт.

Вот только Катерина не сразу взяла его, отдернув в последний момент пальцы, словно обожглась.

Фотография с девушкой ее совершенно не заинтересовала, и она лишь бросила на нее мимолетный взгляд, после чего вернула брату. Зато выцветшая карточка, сделанная черт знает сколько лет назад, вызвала бурную реакцию.

– Я просто обязана показать это Магистру. – Катерина разве что не подпрыгивала от нетерпения. Руки ее заметно подрагивали, зрачки расширились. – Откуда она у тебя? Только не говори, что в тебе тоже проснулись гены прабабки.

– Я не ношу с собой колоду карт Таро и не рисую пентаграммы на кладбище, если ты об этом.

– Братик, я ведь не называю тебя мусорщиком, копающимся в чужом грязном белье. Вот и ты будь любезен уважать мой выбор, – оскорбилась она.

Катерина очень остро реагировала, если кто-то начинал сомневаться в нормальности ее увлечений.

Несколько лет назад она откопала на чердаке дома, доставшегося отцу в наследство, дневники старухи, которая приходилась им с Евгением прабабкой. Несколько тетрадей, исписанных убористым почерком, повествовали о жизни деревенской ведуньи. Были там обряды и ритуалы со странными, а порой и страшными названиями, как, например: «Десять чертей на десять дел из пекла вызвать да удерж над ними иметь».

По рассказам деревенских, умирала бабуля тяжко. Мужикам пришлось разбирать крышу, дабы соблюсти какой-то древний ритуал и отпустить черную душу несчастной.

Верить в это или нет, каждый решает сам.

Катерина поверила.

Более того, убедила себя в том, что дар от прабабки перешел именно к ней. Так ей внушил загадочный Магистр, с которым она познакомилась на одном из магических форумов – их теперь развелась тьма-тьмущая.

– Можешь оставить мне эту фотку до завтра? Ты ведь не собираешься ехать утром в аэропорт, чтобы помахать матери ручкой? – Катя уже забыла, что собиралась обижаться. И, не дожидаясь ответа, затараторила: – Я так и думала. Уверена, что родительница не расстроится. Кстати, ты не рассказал, откуда у тебя это фото.

Евгений и сам не заметил, как сестра стянула с него ветровку и усадила за столом на кухне.

– Ты же не отстанешь, пока не расскажу?

Щелчок вскипевшего чайника прозвучал как выстрел. Евгений и Катя синхронно вздрогнули.

Девушка разлила кипяток по чашкам и бросила в каждую заварочный пакетик.

– Ну и как тебе история?

– Ты точно ничего не выдумал? – недоверчиво переспросила Катерина.

– Я думал, что ты веришь во всю эту чертовщину.

– Подожди минутку, – вместо ответа бросила она и вышла из кухни, вернувшись через минуту со стопкой распечаток. Выбрала несколько листов и протянула брату: – Вот, почитай.

– Прямо сейчас? Я, если честно, спешу. – Краснову не нравился фанатичный блеск в глазах сестры. – Может, в другой раз?

– Возьми с собой, дома изучишь, – настаивала она. – И если ты не копался в моих вещах, а я знаю, что ты этого не делал, то все более чем странно. Можно мне еще раз взглянуть на второе фото?

Молодой человек достал снимок и, прежде чем передать сестре, задержался на нем взглядом.

Внимание его привлекла надпись, которой он не заметил раньше. Похоже, кто-то окунул палец в красную краску и неровными печатными буквами вывел: «Ты не моя мама».

– Что означает надпись, я не знаю.

– Какая надпись? – переспросила Катерина, рассматривая изображение. – Здесь ничего нет.

– Ну вот же. – Евгений указал в то место, где секунду назад были буквы.

Надпись исчезла!

– Видимо, показалось. Заработался.

Катерина понимающе кивнула и вернула ему фотографию.

Елизавета Петровна

Она не любила яркого света, поэтому задергивала плотные шторы и часами просиживала в полумраке своей огромной пустой квартиры. Никому не нужная старуха. Кто-то считал, что она давно спятила, а некоторые и вовсе были уверены – умерла.

Иногда она сама начинала сомневаться в реальности собственного бытия.

Вдруг все, что происходило когда-то, просто дурной сон? Или у нее уже начался маразм? Если верить умным книжкам и телепередачам о здоровье, так в ее возрасте можно забыть и собственное имя. На восьмом десятке – пора. Вот только память ее еще пока не подводила. Она бы и рада забыть кое-что из своего прошлого, да вот не забывается.

Но если она все еще жива и относительно здорова, разве можно хоронить себя?

Нет. Елизавета Старостина еще покоптит грешное небо.

Не зря ей дан второй шанс.

– Елизавета Петровна, – белокурая девушка сняла манжету тонометра с ее руки, – в вашем возрасте вредно так волноваться. Давление зашкаливает.

– Во-первых, называй меня бабушка, я ведь просила. А во-вторых, в моем возрасте вредно абсолютно все и даже просто жить. Но поверь мне, дорогая, умирать очень не хочется.

Она опустила рукав черного платья и с нежностью посмотрела на внучку. Ей хотелось верить, что она все сделала правильно. У нее был выбор: прожить всю жизнь в одиночестве и сгнить в этой клетке либо…

А был ли выбор на самом деле? Пожалуй, она впервые над этим задумалась только теперь. И по всему выходило, что она ничего не решала. Вот тут и поверишь в судьбу, когда она так сведет пути-дороги, что впору только удивляться: от чего всегда убегал, само тебя находит. Она прожила всю жизнь с уверенностью, что тогда поступила правильно, не было у нее другого выхода. Так неужели ошиблась? Тот человек обещал, что поможет ей. И она поверила. Жить без веры – значит не жить вовсе.

Хватит с нее ошибок и неверных поступков. Слишком много она в своей жизни грешила. Может, на старости лет наконец-то обретет долгожданный покой.

Лишь бы не за чужой счет. Такого она себе не простит и даже на том свете будет каяться.

Лишь бы не за чужой счет. Такого она себе не простит.

– Елизавета… бабушка. – Девушка смущалась, слово давалось ей с трудом. Ничего, привыкнет. – Я очень переживаю за Аню. Боюсь, что она снова могла спутаться с дурной компанией. От нее уже неделю нет никаких вестей.

– Мариш, – морщинистая рука накрыла прохладную ладошку, – она обязательно найдется. Сегодня я была у одного человека, он обещал помочь.

– Ты ходила в полицию? – Марина дернулась, как от пощечины. – Я же просила не делать этого! Аня не преступница, просто у нее возраст такой… сложный.

– Ты тоже убегала из дома в семнадцать лет? Пойми, дорогая, нельзя оправдывать человека цифрами в паспорте. Возраст он вот здесь, – Елизавета Петровна постучала пальцем по виску. – И я не обращалась в полицию.

Марина, кажется, выдохнула с облегчением и даже попыталась улыбнуться.

– Спасибо, бабушка. Если я тебе сегодня не нужна, то я хотела бы прогуляться.

– Снова будешь ее искать? И не пытайся меня обмануть, я прожила слишком долго на этом свете, чтобы не научиться распознавать ложь.

– Она моя сестра.

– И моя внучка. Не забывай об этом. Меньшее, что я могу сделать для вас, просто быть рядом.

– Мы ценим это, но…

– Что-то случилось? – Елизавета Петровна забеспокоилась, что Марина снова заговорит о том, что ей неудобно жить на чужой шее. – Если затянешь старую песню, я серьезно обижусь. Я, кажется, рассказывала, что от моей матери мне досталось неплохое наследство, которое получилось не просто сохранить, но и значительно приумножить.

– Но это неправильно. Я же работаю. Да, без высшего образования на хорошую должность претендовать пока не получается, поэтому…

– Именно поэтому ты восстановишься в институте и получишь диплом. – Елизавета Петровна чувствовала и свою вину. Она понимала: силы были не равны, и когда у нее забирали дочь, она ничего не могла сделать. Но легче от этого не становилось. – Я хочу заботиться о вас с сестрой.

– А тот человек, к которому ты обратилась, он точно поможет? – Марина пошла в деда, такая же упрямая и самостоятельная. Смотрит в глаза, взгляда не отводит.

– Обязательно поможет. Ступай по своим делам и будь осторожна. Уже поздно, скоро стемнеет.

Иногда приходится лгать, чтобы спастись. Сейчас ей нужно выиграть время, а потом она обязательно что-нибудь придумает.

Больше никто из ее семьи не будет страдать.

Она этого не допустит. Ей вдруг нестерпимо захотелось снова посмотреть на внучку. Елизавета Петровна отодвинула плотную штору и выглянула на улицу. Несмотря на возраст, зрение у нее до сих пор осталось острым, как у молодой девушки. Она видела, как Марина подняла голову, но выражение лица внучки было настороженным и немного раздраженным, поэтому она быстро задернула штору в надежде, что девушка не успела ее рассмотреть.

Оставшись одна, Елизавета Петровна задремала. Ей снилось всегда одно и то же: ее прошлая и такая далекая жизнь.

Юная Лиза Старостина наконец-то была счастлива. Она гордо шагала по улицам восстановленного практически из руин города и радовалась каждому прохожему, улыбалась, получая такую же светлую улыбку в ответ.

Советский народ – самый лучший народ во всем мире, она принимала это как догму, не подвергая даже малейшему сомнению. Теперь она дипломированный специалист, и перед ней открыт огромный мир, полный радужных перспектив, которые она непременно использует, чтобы трудиться на благо своей родины. Лиза снова и снова открывала диплом в благородной красной обложке, любовалась своими оценками и гордилась собой. Этот диплом был вознаграждением за ее трудолюбие и стремление к успеху.

Лиза не знала тягот войны, но, слушая рассказы мамы, она в своем воображении создавала яркие картинки. Это будто бы и не мама, а она сама была там, тащила под аккомпанемент стрельбы и разрывающихся снарядов раненых бойцов, веря, что делает большое дело.

Лиза любила слушать маму. И не сразу заметила, когда та стала заговариваться, повторять одно и то же по многу раз. Мама надолго замолкала, а потом вдруг принималась говорить без остановки, почти не делая пауз.

Несомненно, ее мама – настоящая героиня, о которых пишут книги и снимают фильмы. Именно поэтому государство теперь заботится о ней, содержит в хороших условиях, обеспечивает самое эффективное лечение. И мама обязательно поправится, больше не станет рассказывать страшные истории, которые она придумала. Современная медицина шагнула далеко вперед. Лиза Старостина, как молодой терапевт, знала об этом не понаслышке.

Теперь она ждала распределения. Втайне девушка мечтала попасть в какой-нибудь захудалый регион, где ее присутствие будет нужнее всего. Только дураки хотят отправиться в Москву, Санкт-Петербург и прочие крупные города. Там и без них все давно налажено. Куда интереснее решать сложные задачи, противостоять трудностям и лишениям.

Романтический настрой Лизы возносил ее к самым облакам. А как гласит известная поговорка: чем выше взлетишь, тем больнее падать. Вот и ей предстояло упасть. Но в тот солнечный летний день она верила в светлое будущее и не думала ни о чем плохом.

Кто-то скажет, что Лизе повезло. Ее оставили работать в родном городе. Она попала в интернатуру к доктору Соломатину, о котором не только внутри больницы, но и далеко за ее пределами слагали легенды. Все девушки сходили по нему с ума, но ни одна не удостоилась его внимания.

Лиза стала исключением.

Она не воспринимала его как мужчину. Для нее он был маяком в непроглядной тьме, скрывавшей дорогу к заветной, самой желанной цели. Она стремилась стать на него похожей, она хотела повторить его блестящую карьеру. Не каждый в его возрасте добился таких высот. Ему едва за тридцать, а он руководитель целого отделения и на хорошем счету у начальства.

Лиза ловила каждое слово из его уст, запоминала и пыталась копировать его манеру речи, его поведение с больными. В конце концов слепое обожание учителя превратилось в банальную девичью влюбленность.

Куда-то сразу ушло стремление вырасти в медицинской среде, стать высококлассным специалистом и помогать людям. Кому она может помогать, если не способна справиться с собственными чувствами? Владимир Соломатин очень быстро заметил изменения в поведении девушки. Вовсе не потому, что выделял ее из прочих: каждый интерн в его отделении был для него открытой книгой. Просто тихая, серая мышка Лиза всегда казалась иной. Она не ходила на шумные вечеринки в честь дня рождения коллег, обходясь скупыми поздравлениями именинников; не старалась сблизиться со своим руководителем и не забрасывала его любовными записками, думая, что ее не рассекретят. Внутри отделения Соломатин знал все обо всех. И даже то, какие чувства и эмоции вызывает у собственных подопечных.

– Лиза, что-то случилось? – спросил он как-то, столкнувшись с ней в больничном коридоре. – Что-то с мамой?

Об этом он тоже знал. Корпус психиатрии находился в отдалении от основных корпусов больницы, рядом с онкологическим отделением, и вход туда интернам был заказан. Их вотчина – терапия. Дальше – ни шагу.

– Нет, Владимир Алексеевич, с мамой все хорошо, спасибо.

– Тогда, может, у тебя что-то болит?

Она хотела сказать, что – да, душа у нее болит, только лекарства от ее болезни не изобрели да и существование самой души не доказано. Как медик, Лиза никогда, даже в мыслях не говорила о любви как о трепете сердца. Сердце она видела на уроках анатомии, оно не может любить, а только качать кровь.

– Пойдем-ка со мной, – не спрашивая, а точно приказывая, сказал он, и Лиза пошла, даже не думая возражать.

В кабинете Соломатин предложил девушке присесть, а сам прошел в смежную комнату, которая использовалась для стерилизации и хранения инструментов.

Лиза слышала металлический звон, словно доктор искал нужный для работы прибор. Но она ошиблась. Вернулся он с бутылкой коньяка и двумя гранеными стаканами.

– Извини, Лизавета, другой посуды у меня нет. Но ты ведь не брезгливая?

Не дожидаясь ее согласия, Соломатин разлил спиртное по стаканам и один протянул ей. Она машинально взяла его, но пить не спешила. До этого дня она никогда не пробовала ничего крепче кваса из уличных бочек. А тут сразу коньяк.

– Интерн Старостина, у вас рука болит?

– Н-нет. – От волнения Лиза начала заикаться. – Почему вы так решили?

– Так вы стакан держите, будто не можете до рта донести. Вот я и подумал.

Его усталое, покрытое трехдневной щетиной лицо осветила широкая улыбка. Лиза, сразу позабыв о своих страхах и сомнениях, одним глотком опрокинула в себя янтарную жидкость.

В тот же миг она дала себе обещание, что больше никогда не будет пить. Горло, а затем и пищевод обожгло огнем. Из глаз брызнули слезы, а несчастный стакан выпал из руки и покатился по плиточному полу с громким стуком.

Она закашлялась, прикрыв рот ладошкой, и с трудом сдержала рвотный позыв.

– Вы как в первый раз, честное слово, – пожурил ее руководитель. – Нате вот, закусите.

Не глядя Лиза взяла угощение, сунула в рот и чуть не разревелась.

Соломатин, видимо, решил пошутить и дал ей в качестве закуски дольку лимона.

– На самом деле, что ли, в первый раз выпиваете? Почему раньше не сказали?

Лизе было стыдно и приятно одновременно. Сам Соломатин о ней заботится. Почему она приняла его слова за заботу, Лиза и сама бы теперь не ответила. Тошнота понемногу прошла, по телу разлилось приятное тепло. Мысли стали вязкими и липкими, захотелось спать.

– Э, как вас развезло, голубушка. Ну ничего, посидите немного, скоро пройдет.

– Я вас люблю, – неожиданно даже для себя выдала Лиза и икнула.

– Знаю. Меня все интерны любят. Вот только не пойму за что, ведь я настоящий тиран. Эй, Старостина, а ну не спать.

Сильные руки обняли ее за плечи, разбудив новую волну жара в теле. Но это была другая волна, не та, что вызвана алкоголем. Лиза еще не знала, что так ее женский организм реагирует на близость мужчины.

– Ничего вы не знаете! – обиделась Лиза. – Я по-настоящему люблю, не как все остальные.

– А как это по-настоящему?

Его глаза смеялись, но губы оставались серьезными. Лиза боролась с собой, но в итоге сдалась.

Она потянулась и поцеловала этого взрослого, притягательного мужчину.

Мир взорвался тысячей осколков и потонул в кромешной тьме.

…В себя Лиза пришла на больничной койке. В палате было темно, и она находилась в ней совершенно одна. Так ей показалось вначале.

Когда глаза привыкли к темноте, рядом с собой она увидела Соломатина. Он смотрел на нее пристально, почти не моргая. Лиза хотела извиниться за свое поведение. Не успела. Горячие губы накрыли ее рот, и яркая вспышка снова заставила мир исчезнуть.

Уже через неделю ее перевели в другое отделение. Кто из сотрудников сдал их с Соломатиным, так и осталось загадкой. Хотели уволить, только он не позволил. Сказал, что девушка не должна страдать из-за чужих слабостей. Пригрозил, что уйдет вслед за ней, а потерять специалиста его уровня приравнивалось к катастрофе.

Скандал был грандиозным. Лизу пришлось прятать в психиатрическом корпусе, куда простым смертным вход был категорически запрещен. Жена Соломатина кричала, грозилась уничтожить соперницу и написать на нее донос, как на женщину, разрушившую советскую семью.

Только через три месяца Лиза смогла спокойно выходить из дома, не озираясь по сторонам, и не вздрагивать от каждого звонка в дверь.

Казалось бы, все устаканилось и можно продолжать жить, но у Лизы начались приступы тошноты и головокружения, которые она сначала списала на переутомление, даже попросила два дня отгула.

Ситуация не изменилась.

Вскоре выяснилось, что она беременна. Узнав правду, девушка очень испугалась. Как она будет рожать без мужа? Да и о каком ребенке может идти речь, когда она сама не встала на ноги, а мама до сих пор находится на лечении.

Всеми правдами и неправдами Лиза уговорила заведующего психиатрическим корпусом пустить ее ненадолго в палату к матери.

– Уверена, что хочешь этого? Она сейчас несколько не в форме, – пытался отговорить девушку заведующий.

– Абсолютно. Она же моя мама.

– Ты медик, Старостина, и должна понимать некоторые вещи. Не каждую болезнь можно вылечить. Я все устрою, только под твою ответственность. Поняла?

Лиза кивала, хотя и не понимала, чего страшного могло произойти с мамой под наблюдением врачей.

Когда ее провели в палату, дополнительных объяснений не потребовалось.

С тех самых пор, как мама попала сюда, Лиза ни разу ее не навещала. Нельзя было.

И теперь в лежащей на казенной койке женщине она с трудом узнала свою мать. Правда, женщиной ее тоже можно было назвать едва ли – скелет, обтянутый кожей, с абсолютно седыми волосами, в беспорядке рассыпанными по подушке. Маму зачем-то пристегнули к койке широкими ремнями. Неужели боялись, что она может встать и уйти? В таком-то состоянии! В палате стоял тяжелый запах испражнений, захотелось открыть настежь окно, но оно было забрано тяжелой решеткой, а механизм, отпирающий створки, спилен. В таких условиях совершенно невозможно выздороветь.

Лиза посмотрела на заведующего, тот кивнул: мол, можешь к ней подойти. Сам он скрылся за дверью, предупредив, что вернется через десять минут.

– Мамочка, – осторожно позвала Лиза, – ты слышишь меня?

Она сделала несколько шагов и остановилась, прислушавшись.

– Мама, это я – Лиза.

– Ты снова пришел меня мучить? Уходи, прошу тебя.

Девушка бросилась к койке и упала на колени.

– Кто тебя мучает? Мамочка, скажи мне.

– Он. Стоит у тебя за спиной и смотрит.

Лиза резко обернулась, но никого не увидела.

– Здесь никого нет. – Она погладила женщину по голове. – Мы тут одни. А заведующий за дверью.

– За твоей спиной. Стоит и улыбается. Я его боюсь, – отрывисто повторила мама.

Лизе стало страшно. Она никогда не видела мать в таком состоянии. Когда ее забирали на лечение, женщина говорила о каких-то спрятанных драгоценностях, которые не успела продать. И постоянно повторяла, что боится его.

– Лиза? – Взгляд матери вдруг стал почти осмысленным. – Доченька, он не тронет тебя! Я не позволю. Забери мои драгоценности, там много.

– Мама! Нет никаких драгоценностей! – разозлилась Лиза. – Мы живем в коммунальной квартире. А если бы и были, ты обязана сдать их в соответствующие органы.

Взгляд матери заволокло туманом. Уголки губ задрожали, по щекам потекли слезы. Она дернулась, но тугие ремни не позволили шевелиться.

– Уходи! – Крик раздался неожиданно.

Лиза, испугавшись, отскочила в сторону. В палату забежал доктор, схватил пациентку за подбородок, покрутил голову из стороны в сторону и велел Лизе бежать за медсестрой.

– Скажите, чтобы он не брал мою дочь за руку!

Лиза не хотела слушать, как бредит мама. Последнее, что она увидела, прежде чем выбежать из палаты, как иссушенное болезнью тело сотрясается в эпилептическом припадке. Она бежала по длинному коридору, пока не оказалась у поста медсестры. Там она передала слова заведующего и выскочила на свежий воздух.

Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.

Лиза почувствовала, как ее покидают последние силы, и она осела на землю.

В нос ударил резкий запах нашатыря, а потом знакомый и такой родной голос прошептал:

– Я с тобой, ничего не бойся.

И где-то на задворках угасающего сознания затихал детский плач.

1939 год Анфиса

– Зой, я решилась. Завтра я уйду от Сережи.

Анфиса замолчала, ожидая реакции подруги. Вот только Зоя не спешила говорить. Она медленно затянулась сигаретой, прищурилась, точно довольная кошка и слегка запрокинув голову, выпустила в потолок облачко сизого дыма.

Когда пауза слишком затянулась, напряжение стало невыносимым. Нужно было как-то разрядить наэлектризованную атмосферу, Анфиса не выдержала, ее вдруг прорвало. Словно разбухшая грозовая туча, она метала громы и молнии, и когда наконец пролился ливень из выкриков, жалоб и слез, пришло облегчение.

С Сергеем они прожили вместе почти семь лет, она подарила ему лучшие годы своей жизни, как бы пошло это ни звучало. Но полюбить этого доброго, интеллигентного и во всех смыслах положительного мужчину так и не смогла.

А ведь старалась.

Никто не сможет упрекнуть Анфису в том, что она просто плыла по течению, ничего не предпринимая. Каждое утро, просыпаясь, она смотрела на супруга и выискивала хоть что-то, что могло вызвать в ней тот благоговейный трепет, о котором пишут в книгах и показывают в кино. Вечером, принимая его осторожные ухаживания, когда он, точно боясь причинить ей невольную боль, ласкал тело Анфисы, молодая женщина не чувствовала никакого отклика. И мечтала лишь об одном – чтобы это скорее закончилось.

Спустя время Анфиса начала находить утешение в том, что Сергей все реже требовал от нее исполнения супружеского долга. Если к этому мягкотелому существу вообще применимо слово «требовать». Она даже научилась винить себя в происходящем, а в медицинском справочнике нашлось объяснение ее холодности, заключенное в колючее слово – фригидность.

Вскоре они с Сергеем и вовсе разошлись по разным спальням, и тогда Анфиса окончательно смирилась со своей судьбой.

Зоя посмотрела на Анфису так, будто впервые увидела, и сказала:

– Знаешь что, дорогая моя, можно винить кого угодно в том, что жизнь не удалась: себя, мужа, да хоть черта лысого, но от этого ничего не изменится. Принимай все как есть, в противном случае не стоило затевать эту игру в семью.

Анфиса проглотила заготовленный ответ, потому что не ожидала подобных слов от подруги. Ей показалось, что Зоя прямо сейчас предала ее.

– А что ты на меня так смотришь? Мужик перед тобой тряпкой стелется, а ты строишь из себя не бог весть что.

– Зой, может, тебе больше не пить сегодня? – робко предложила Анфиса.

– Ты ко мне в рюмку не заглядывай, – фыркнула Зоя и показательно опрокинула в себя стопку водки. – На свои пью, честно заработанные. А ты, подружка родная, живешь на всем готовом и еще морду воротишь.

– Да что с тобой происходит? Какая муха тебя укусила?

– Есть такая муха, Анфиска Старостина зовут. Длинная, тощая и белобрысая. Ошиблась она, в мед попала, а думает, что в дерьмо, вот и жужжит теперь, лапками упирается.

Анфиса залилась краской. Во всем подруга была права. Умом она все понимала, сердце твердило иное.

– Я не люблю его, Зой. И, кажется, не любила никогда.

– Какое отношение имеет любовь к браку? И кто вообще привил тебе эти пошлые мысли? Вроде в нормальной семье родилась, мама с папой учеными были, а дочурка в софистику ударилась.

– Решение принято, – упрямо гнула свою линию Анфиса. – Сережа рано утром уедет на конференцию, и у меня будет достаточно времени, чтобы собрать вещи.

– Хорошо, – кивнула Зоя, – на что ты будешь жить? И где? Если память мне не изменяет, родительской квартиры давно нет, и ты жила все эти годы с Сергеем. Куда ты пойдешь?

– Я кое-что скопила. – Щеки Анфисы вновь зарумянились. Мысли Зои, все до единой, можно было легко прочитать на ее лице. Было ясно, что она осуждает Анфису теперь и за это. Ведь Сергей запретил супруге работать с самого первого дня и никогда даже полунамеком не попрекнул тем, что она сидит на его шее.

Зоя подозвала официанта и попросила принести бутылку шампанского. Пока тот убежал выполнять заказ, она перегнулась через стол и, посмотрев Анфисе в глаза, выдала:

– Будем пить за твой провал. Или ты уверена, что всегда сможешь вернуться к брошенному мужу, а он будет сидеть и тебя дожидаться? Да месяца не пройдет, как его охомутает новая вертихвостка. Не куксись, – махнула рукой Зоя, видя реакцию Анфисы. – Кто тебе еще правду скажет, если не лучшая подруга? То-то же.

Пили молча. Анфиса боялась, что Зоя все-таки сможет сбить ее уверенность, и тогда она даст слабину, останется, не уйдет сейчас, когда обстоятельства складываются как нельзя лучше. Сможет ли она повторить свой подвиг в будущем? Анфиса не могла дать ответа на этот вопрос. И поэтому попыталась перевести разговор в новое русло.

– Зой, как твои дела? Мы весь вечер только и говорим, что обо мне.

Молодая женщина поперхнулась шампанским и несколько раз постучала себя в грудь кулачком. Справившись с кашлем, она бросила на подругу затравленный взгляд, сделавшись похожей на ощетинившегося волчонка.

– За те два года, что я живу в бараке, ничего нового не произошло. Все тот же земляной пол, та же продавленная кровать со скрипящими пружинами и стены, которые вместо обоев покрыты грибком и плесенью. Продолжать?

– Зой, да ты что?

– Я что? Это я что! – Она так резко поставила на стол бокал, что хрупкая хрустальная ножка не выдержала и с мелодичным звоном подломилась. На белоснежную скатерть упали алые капли.

Анфиса не сразу поняла, что это кровь. А когда поняла, испугалась, бросилась помогать подруге.

– Не надо, – остановила ее Зоя. – Я тебя, Анфиска, ненавижу! Не думала, что ты такой паскудой окажешься и с жиру беситься станешь. Когда моего отца в тридцать седьмом уводили, я тоже не думала, что враз все потеряю. Мы с мамой тогда ждали, что он вернется, мало ли, ошибка какая, должны были разобраться. Он ведь простым редактором в заштатной газетенке служил. Ну, в чем там можно обвинить? А вот поди ж ты, приехали, забрали в чем был и увезли.

Зоя потянулась к бутылке, глотнула прямо из горла. Снова закашлялась, шампанское полилось у нее из носа, сделав довольно симпатичное лицо молодой женщины почти отвратительным.

Немногочисленные гости ресторана смотрели на распутную девицу кто с осуждением, кто с сочувствием.

– Мама через две недели повесилась, – горько усмехнулась Зоя и попыталась зажечь сигарету. Но та намокла и никак не хотела раскуриваться. Тогда Зоя скомкала ее в руке и высыпала на стол желтые хлопья табака. – Вот все, что осталось от моего былого благополучия. После маминых похорон меня выкинули из нашей квартиры, как собачонку. Я три дня бродила по городу, как во сне, а потом поняла, что помощи мне ждать неоткуда и надо начинать шевелить лапками. Первым делом пошла к бывшему папиному начальнику, думала, не оставит сиротку в беде, поможет. Попросила работу, хоть какую: курьером, уборщицей. И знаешь, что он мне на это ответил?

Анфиса знала, потому как слышала эту историю много раз, но все же отрицательно качнула головой. Подруге нужно было высказаться.

– У меня нет для вас вакансии, гражданочка. Он так и сказал – гражданочка. Сделал вид, что мы вовсе не знакомы. А ведь сам меня на коленях держал, когда маленькая была, а когда подросла, все норовил под юбку залезть! Козел старый! – Зоя ударила кулаком по столу. Обвела мутным взглядом зал и вдруг рассмеялась пьяным смехом. – Посмотри на эти лоснящиеся рожи, Анфиска. Они не знают, что такое голод и страх за свою шкуру. И им плевать, что по улицам бродяжничают такие, как я. Вам же на всех плевать! – Зоя поднялась на ноги и, покачиваясь, направилась к ближайшему столу, где обедала респектабельная пожилая пара.

Анфиса поспешила ее остановить, но опоздала. Зоя успела взять с чужого стола бокал с вином и вылила его на блестящую лысину мужчины. Его спутница тонко взвизгнула и закричала: «Помогите!» Зойку в два счета скрутил подоспевший бугай и волоком потащил к выходу.

Дальнейшее Анфиса помнила смутно. Если бы она верила в Бога, то списала бы все на помощь ангела-хранителя. Мужчина за столиком не выдвинул никаких претензий, хотя его спутница кудахтала, точно рассерженная курица, и требовала, чтобы вызвали милицию. Оплатив счет, Анфиса вышла из ресторана с таким чувством, будто за минуту до казни ее внезапно помиловали и она, не чуя ног, покидает эшафот. И только в такси кое-что прояснилось.

– Это тот самый козел, который не взял меня на работу, – заплетающимся языком с трудом выговорила Зойка и отключилась, уронив голову Анфисе на плечо.

Анфиса не сразу, но поняла, о ком идет речь. А она еще удивлялась, почему мужик не потребовал компенсации и не заявил в милицию. И даже незаметно сунул что-то в руку вышибале, видимо, чтобы тот не болтал лишнего.

Никогда ранее Анфиса не бывала в той части города, где жила Зоя. Маленькие, покосившиеся, словно уставшие от своего бессмысленного существования домики смотрели на нее пустыми глазницами окон, местами выбитых и заколоченных фанерой и завешанных старыми одеялами. Ее сразу же напугала гнетущая тишина, царившая вокруг. Может, водитель ошибся и привез пассажиров в заброшенную часть города? Но судя по тому, как уверенно зашагала Зоя к одному из строений, которое как две капли воды было похоже на все остальные постройки, ошибки не было.

Даже погода в этой части города была совершенно иной. Когда они выходили из ресторана, светило яркое июньское солнце, а здесь на небе уже сгустились тяжелые свинцовые тучи, точно жаркий летний полдень обернулся осенним вечером.

К Зойкиному бараку темной громадиной подступал лес, словно мифическое чудовище, которое все ближе подбирается к крошечным домикам, чтобы когда-нибудь поглотить их вместе с жильцами. Зловещую тишину нарушал лишь скрип многолетних сосен, больше похожий на зубовный скрежет монстра.

Звук открывающейся калитки потонул в вязкой тишине. Но уже в следующее мгновение мертвый покой нарушил звонкий лай и голос Зойки:

– Пошел вон, псина облезлая. Нюрка, овца, забери свою шавку, пока я ее не придушила.

Последовал глухой удар и обиженный визг.

– Ну, а ты чего встала? – Зоя с трудом сфокусировала взгляд на мнущейся в стороне Анфисе. – Зайдешь на чашку чая? Правда, чая у меня сегодня нет, только кипяток. И то если газ не закончился.

Анфиса испугалась, что если сейчас зайдет, то останется в этом жутком месте навсегда. Она посмотрела на Зойку так, будто за все просила прощения, потом кинула взгляд на машину, которая привезла их сюда. Решение пришло мгновенно.

– Правильно! – выкрикнула ей вслед Зойка. – Вали отсюда и подумай, стоит ли уходить от мужика, который тебя как королеву обхаживает. Ты привыкла только о себе думать. А о нем ты подумала?

Закрыв уши руками, Анфиса почти бежала к автомобилю, который призывно урчал мотором. Ей казалось, что вся ее одежда, волосы и даже кожа пропитались запахом безысходности, которым был отравлен здешний воздух. Она дала себе обещание, что больше никогда не станет встречаться с Зоей. Их миры давно не соприкасаются. Школьные, а затем институтские времена, когда они были неразлучными подругами, давно прошли.

Анфиса вдруг осознала, что дружила с Зоей по инерции, по сложившейся привычке. Точно так же она была и с Сергеем все эти годы.

И вся ее жизнь до сих пор была – по привычке.

Это неправильно.

Нужно взять себя в руки и огромным усилием воли вычеркнуть прошлое из памяти, никогда даже мыслями не возвращаться к нему и начать жить с чистого листа.

Анфиса была уверена, что так будет лучше для всех.

Бежать не только от дома Зои, но и от Сергея, сейчас, немедленно, – эта мысль пронзила мозг острой иглой.

Вернуться в квартиру за вещами, где все напомнит ей о прошлой жизни, которая еще утром была настоящей, значило – сдаться. Она не сможет перебороть себя, даст слабину, проявит жалость и останется. На год, два, десять… навсегда.

Мысли работали быстро.

Водитель без возражений повез ее по указанному адресу.

В камере хранения на вокзале лежали драгоценности, которые дарил муж. Это даже не воровство, она просто забрала свое. Этого хватит Анфисе надолго, возможно, и на всю оставшуюся жизнь.

Но самая главная вещь находилась в сумочке. Сергей купил вещицу на каком-то аукционе и вывалил за нее, по меркам Анфисы, целое состояние. Если это удастся продать, можно выручить очень неплохие деньги, пусть и меньшие, чем отдал Сережа, но ей все равно будет достаточно. Она сумеет жить экономно, несмотря на то что за годы замужества привыкла ни в чем себе не отказывать.

Анфисе вдруг нестерпимо захотелось увидеть Его. Вряд ли водитель разбирается в антиквариате, поэтому она, не таясь, вытащила янтарного ангелочка. Поделка ничем не примечательная, но с ней была связана какая-то история, которую Анфиса не запомнила. Ее интересовало только, какую цену можно за него выручить.

Янтарь Анфиса не любила и никогда не считала его хоть сколько-нибудь ценным. Подумаешь, застывшая тысячелетняя смола. Особенно ее удивляли, а порой смешили безумцы, что радовались, словно дети, находя внутри окаменелости муху или жука.

Она улыбнулась, представив свое будущее, а перед глазами почему-то поплыл туман. Слезы текли сами собой, никак не желая останавливаться. Анфисе показалось, что ангелочек начал светиться слабым желтоватым сиянием и слегка нагрелся.

Она моргнула несколько раз, и сияние исчезло, а в следующее мгновение раздался громкий скрежет.

Грудь пронзила острая боль, и наступила темнота. Последнее, что Анфиса помнила, – непрекращающийся звук клаксона, разрывающий барабанные перепонки.

Наши дни Марина

На город уже опустились ранние осенние сумерки, когда Марина вышла из бабушкиного дома и зашагала в сторону автобусной остановки. Не нужно было засиживаться, теперь придется возвращаться по темноте.

Марина боялась темноты с детства. Обычно с возрастом это проходит, а у нее не прошло. Пока Анюта не сбежала, не было так страшно по вечерам. А теперь она старалась всегда вернуться домой засветло, включала свет во всех комнатах и даже в ванной, чтобы разогнать зловещие тени, прячущиеся по углам. Умом девушка понимала, что ее страх абсолютно иррационален: нет никаких чудовищ под кроватями, да только любые логические доводы бессильны перед эмоциями.

Всего на мгновение она остановилась, обернулась и нашла взглядом окно старухи: третий этаж, сразу над серыми гранитными пилястрами. Единственная квартира, где не горел свет. Девушка успела заметить, как колыхнулась плотная штора. Неужели старуха за ней следит?

Марина достала мобильный в надежде увидеть пропущенный звонок от Ани и горестно вздохнула: ей никто не звонил.

– Где же ты, сестренка? – глядя на молчавшую трубку, пробормотала Марина и шагнула на проезжую часть.

Слепящий свет фар и визг тормозов вырвали из горла невольный крик. Марина почувствовала несильный удар в бедро и все же, не удержавшись на ногах, рухнула на асфальт.

Кажется, она потеряла сознание. Совсем ненадолго, потому что едва успела провалиться в кромешную темноту, как по глазам резанул яркий свет. Щурясь и пытаясь закрыться рукой от этого света, Марина сидела на холодном асфальте, чувствуя, как одежда впитывает ледяную воду. Она угодила прямиком в лужу.

Второй рукой девушка шарила вокруг себя, пытаясь отыскать мобильный, выпавший при ударе.

– Да выключите вы, наконец, фары!

Марина силилась рассмотреть того, кто ее сбил. Безуспешно. На нее двигался черный силуэт. Мужчина – высокий, плечистый. Ее решили добить? Так просто она не сдастся. Марина попыталась подняться, но тут же пожалела. В ушах стоял гул, голова кружилась, и немного тошнило. И сквозь этот гул до нее, как сквозь вату, пробивался мужской голос:

– Я вас не заметил. Зачем вообще было выбегать на дорогу, там же горел красный!

– И я вас не заметила, – огрызнулась Марина, все еще прикрывая глаза. – Мы теперь будем спорить: кто виноват? Вы меня сбили, значит, вам и отвечать.

Вместо того чтобы извиниться, он еще пытается переложить ответственность на нее.

– Там горел запрещающий сигнал, – голос был уже не таким уверенным. – Сможете встать? Давайте я помогу.

У самого Марининого лица оказались кожаные туфли, начищенные до зеркального блеска. Туфли немного потоптались на месте, а потом ее подняли, как пушинку, и поставили на ноги. Вот только ноги не слушались, колени дрожали и подгибались. Она уже была готова упасть, когда сильные руки крепко обняли ее и прижали к могучей груди. В нос ударил аромат мужского парфюма, что-то легкое цитрусовое, похожее на мандарин с едва заметными древесными нотками и ускользающим запахом моря. Не к месту вспомнилось, что Марина очень давно не была в отпуске. Сначала заболела мама, потом на ее попечении осталась младшая сестра. Как-то не до отдыха было.

– Отпустите меня. – Марина извивалась, стараясь выбраться из стальных объятий. Не хватало еще, чтобы ее лапал посреди улицы незнакомец, который только что едва ее не угробил.

– Хотите еще немного полежать?

Сначала пытается задавить, теперь еще и издевается.

– Вас это не касается. Где мой телефон? – Марина хлопала себя по карманам.

Наглый верзила наконец-то подошел к машине, открыл дверцу и выключил фары. Теперь Марина могла его рассмотреть.

Он был красив какой-то варварской красотой. Лицо чуть грубоватое, с сизой трехдневной щетиной, крупный прямой нос, надменный излом губ. Сразу видно, что обладатель такой внешности привык к женскому вниманию и наверняка вокруг него стайками вьются юные дурочки. Но Марина давно уже вышла из того возраста, когда тянет на «плохих парней». На нее его чары не подействуют. Вот только почему рядом с этим верзилой она чувствует себя замарашкой в своем дешевом, испачканном грязью плащике? И что он пытается ей всучить? Марина словно со стороны наблюдала за попытками мужчины вложить что-то в ее руку. Она сопротивлялась, вяло, но сопротивлялась. Пока он наконец не рявкнул:

– Я спрашиваю: это ваш аппарат?

Аппарат, как выразился этот нахал, принадлежал Марине. И она очень обрадовалась, что сотовый не разбился, – экран призывно светился. Да уж, телефон у нее старенький, потасканный, а чтобы купить новый – денег нет. И вообще, она не обязана ни перед кем в этом отчитываться.

– Мне без разницы, какой у вас телефон.

Она что, сказала все это вслух? Пустяки.

Девушка схватила трубку и сунула ее в карман.

– Я бы вас с удовольствием подвез… куда вам там надо, но в таком виде, боюсь вы мне всю машину перепачкаете, я потом на химчистке разорюсь. И, если честно, мне некогда, у меня назначена встреча. – Он кивнул куда-то в сторону, видимо показывая направление. Наверняка там его ждала какая-то фря с силиконовыми губами. – Вот, держите. – Верзила достал кошелек и отсчитал несколько крупных купюр. – Надеюсь, что этого хватит, чтобы замять произошедшее недоразумение?

Марина онемела от возмущения.

– Мало? – Верзила истолковал ее замешательство по-своему и добавил еще одну бумажку. – Не так уж сильно вы пострадали. Даже если учесть порчу одежды, это покроет все с лихвой. И потом, вы переходили дорогу в неположенном месте, здесь темно и вряд ли найдутся свидетели. На вашем месте я бы…

Договорить он не успел. Марина влепила ему звонкую пощечину. И сама испугалась своего поступка. Никогда раньше она не била людей. Что вдруг на нее нашло?

– В расчете, – бросила она и побежала к подошедшему автобусу. Ее всю колотило, то ли от холода, то ли от переизбытка адреналина в крови.

Пассажиров в это время было немного, но и те смотрели на Марину как на бомжиху и старались не прикасаться к ее грязной одежде. Девушка не стала садиться и прошла в самый конец автобуса. Сквозь большое стекло она видела, как сбивший ее водитель постоял на месте еще какое-то время, а потом направился в сторону дома Елизаветы Петровны.

Эмоциональное напряжение спало, после всего пережитого нужна была разрядка, и Марина внезапно разрыдалась прямо в автобусе, сползая вниз по стенке. Ушибленное место ныло, кружилась голова, а мокрая одежда неприятно липла к телу.

Марина размазывала по лицу слезы, оставляя на щеках грязные разводы. И ей было плевать, что подумают о ней люди.

В кармане завибрировал мобильный.

Звонила Аня.

– Да! – наверное, слишком громко выкрикнула Марина, потому что потерявшие было к ней интерес пассажиры снова посмотрели на девушку с осуждением. Кто-то даже шикнул, словно находились они не в общественном транспорте, а в библиотеке. – Аня, это ты?

Сквозь помехи пробился едва различимый голос сестры:

– Я жду тебя дома.

После чего раздался треск и связь прервалась.

– Аня, тебя не слышно, перезвони, пожалуйста.

Несмотря на помехи, Марина так обрадовалась звонку, что едва не пропустила свою остановку и успела выскочить, когда двери уже закрывались.

На улице стояла непроглядная тьма, но это уже не имело значения. Аня нашлась, а значит, Марине больше не нужно бояться темноты, ведь теперь она будет дома не одна. Расстояние от остановки до дома Марина преодолела очень быстро, ей казалось, что она парит над землей. Настроение стало легким и беззаботным.

Марина дала себе обещание: ни в коем случае не ругать сестренку за то, что та долго пропадала и ни разу не позвонила. Она даже не станет расспрашивать, у кого Аня жила все это время, захочет – сама расскажет. А еще она обязательно признается Ане, что боится ночевать дома одна.

Уже подходя к подъезду, Марина вдруг почувствовала тревогу. В окнах не горел свет, и Аня так и не перезвонила.

Конечно, она могла подождать сестру на скамейке возле подъезда, но для начала нужно было подняться в квартиру, переодеться. В таком виде она распугает припозднившихся жильцов да еще и воспаление легких подхватит.

Марина достала мобильный и поискала пропущенный вызов от сестры, чтобы посмотреть, сколько времени прошло после звонка. Странно. В телефоне не было никакой информации о том, что Аня звонила.

– Прощай мой друг. – Марина погладила старый аппарат. Она решила, что удар об асфальт сильно повредил телефон и пора подумывать о замене. Но сначала нужно будет купить осеннее пальто, погода портится слишком стремительно.

Ане она перезвонила сама. Механический голос сообщил, что абонент находится вне зоны действия сети. У Марины опустились руки. Теперь она снова боялась идти домой. А ведь для кого-то дом – его крепость. Марина не могла отнести себя к числу этих счастливчиков.

Но делать было нечего, не в подъезде же ей ночевать, ей-богу!

Лифт не работал. Плохо. Очень плохо. До шестого этажа еще нужно добраться, а площадки освещены только на первых двух. Сколько раз Марина говорила себе, что нужно носить с собой фонарик, но купить его все было некогда. Тусклый свет от малюсенького экранчика ее допотопного телефона вряд ли поможет, и Марина, собрав всю волю в кулак, сделала первый шаг.

На пустых лестничных пролетах шаги звучали гулко – отбивали сперва четкий, слаженный ритм, а потом вдруг бросились врассыпную: то убегали вперед, то едва слышно шуршали где-то за спиной.

Раздавшийся в полной тишине стон, перешедший в тяжкий вздох, заставил шевелиться волосы на затылке. Вдоль позвоночника скатилась холодная капля пота.

Марина, не помня себя от ужаса, преодолела последние три пролета в рекордно короткий срок, перескакивая сразу через несколько ступеней.

Она уже отыскала в сумочке ключ, когда кто-то потянул ее за край плаща.

Девушка вскрикнула от неожиданности и обернулась.

Никого. Только что-то белело в темноте.

Она наклонилась и подняла с пола бумажного журавлика. Какой-то ребенок потерял свою игрушку. Наверное, это он напугал Марину. Как же все просто.

Страх тут же лопнул, как мыльный пузырь. Девушка даже испытала что-то вроде чувства радостного облегчения. Нет никаких монстров и быть не может.

Страх темноты имеет свои корни и логически вполне объясним. Большинство преступлений совершается в темное время суток. Отсюда складывается стереотип: темнота таит опасность. И поэтому совершенно нормально бояться темной подворотни, где, возможно, тебя подстерегает злодей.

В квартире стояла тишина. Марина часто встречала в книгах упоминание о «неправильной тишине», но никогда не могла понять, что бы это значило. Теперь вот поняла. Тишина была абсолютной, от того и казалась неестественной, инфернальной. На кухне не капала вода из крана; не скрипел старый паркет; кажется, она не услышала даже щелчка закрываемого замка.

А еще Марина буквально кожей почувствовала, что в квартире она не одна.

Радость быстро сменилась предчувствием беды. Если Аня все же была дома, то уже выглянула бы из комнаты. Значит… а что, собственно, это может значить? Ни одной конструктивной мысли в голову не шло.

Рука потянулась к выключателю. Вопреки ожиданиям свет не вспыхнул.

Марина подумала, что в фильмах в такие моменты обычно звучит тревожная музыка, камера отъезжает от лица главной героини и показывает какой-нибудь дальний угол, где притаился преступник.

– Лампочка перегорела, – нарочито бодро произнесла она, хотя коленки предательски задрожали.

Неожиданно в лицо подул холодный ветер, отчего Марина едва не закричала. Ей вдруг показалось, что чья-то ледяная рука коснулась щеки. Воздух сразу стал будто плотнее, окутал девушку душной дымкой.

Еще эта проклятая тишина, будь она неладна.

На кухне тоже не было света. Зато было открыто окно, из которого ощутимо тянуло холодом.

– Так и до психушки недалеко. – Марина закрыла створку и зябко поежилась. – Вот уже и разговариваю сама с собой.

Пользуясь подсветкой мобильного и уже в который раз дав себе обещание обзавестись фонариком, Марина нашла в кухонном шкафчике белую хозяйственную свечу, сгоревшую примерно на треть. Не бог весть какое освещение, но все же лучше, чем ничего. Тело уже начало чесаться от грязи и пота, надо бы пойти в душ, но вот как это сделать в темноте. Марина разозлилась на саму себя. Ей почти тридцать лет, а она боится того, чего никогда даже не видела. И почти сразу накатило удушающее чувство жалости к себе самой. Всю жизнь Марине приходилось рассчитывать только на себя. Мама вечно была занята работой, почти не уделяя времени дочерям. Может быть, именно поэтому Марина получила целый набор фобий и комплексов, самым безобидным из которых был именно страх темноты. Может быть, поэтому она до сих пор одинока. Разумеется, мужчины не отказывают ей во внимании, и в ее жизни бывали ухажеры. Вот только не было среди них того, кто стал бы для нее каменной стеной и на чье плечо она смогла бы опереться. Скорее мужики были готовы усесться Марине на шею и ножки свесить.

Уже почти год Марина не подпускала к себе ни одного мужчину ближе чем на расстояние вытянутой руки. Она всегда считала себя самодостаточной девушкой, не нуждающейся в чьей-то опеке. За что Аня обзывала ее махровой феминисткой.

– Не понимаю, почему ты подменяешь понятия, – говорила младшая сестра тоном школьной учительницы. – Опеку вполне можно назвать заботой, а некоторые слабости мужчин сойдут за тонкую душевную организацию.

Вот только самой Марине не нужен лирик и поэт. Не те времена, чтобы слушать серенады. Выйдешь замуж за такого рыцаря – и вскоре умрешь с ним в один день. От голода. Под забором.

Мужчина должен обеспечить себе и своей женщине нормальное существование. Нет, Марина не содержанка и никогда не мечтала найти «папика», который осыпал бы ее бриллиантами и возил бы по выходным на Сейшелы; она хотела видеть рядом того, с кем можно не думать о дне сегодняшнем и не страшно заглянуть в день завтрашний. Вот только права была их бухгалтер – мужик нынче пошел хилый, как карась на отмели. Хорошо, если просто слюнтяй, а то ведь находятся отдельные экземпляры, которые способны поднять руку на женщину.

Взять хотя бы хама, который сбил ее сегодня. Вместо того чтобы просто извиниться за причиненный ущерб, он ее оскорбил и едва ли не выставил виноватой в случившемся. А ведь должен был отвезти пострадавшую в больницу. Что, если Марина получила травму? Он сам был виноват в аварии, но выкрутился, ушел от ответственности.

От воспоминаний о громиле с грубым каменным лицом у Марины засосало под ложечкой. Правая рука вспыхнула огнем, словно вновь ощутила колючую щетину. С чего бы ей вообще думать о нем? Здоровенный, грубый, неотесанный мужлан. На павиана похож.

Вот именно – павиан и есть! Промелькнула и угасла предательская мыслишка, что павиан все же красивый. Вот только Марина навсегда для себя уяснила: довериться красивому мужчине все равно что войти в клетку с голодным тигром. Удовольствие от созерцания будет коротким, а боль от острых клыков не забудется никогда.

История ее любви была хрестоматийной, оттого еще более обидной и унизительной.

Тогда она, молодая и амбициозная студентка истфака, Марина Соломатина, мечтавшая совершить переворот в современной археологии, даже не думала, что может произойти нечто, что перевернет привычный уклад жизни. Среди преподавательского состава Марина слыла студенткой, подающей большие надежды, завистливые же сокурсники навесили на нее ярлык зубрилы и синего чулка. Только сама девушка мало обращала внимание на то, что думают о ней другие. Она знала, чего хочет добиться, была готова преодолеть любые препятствия на своем пути. Марина и подумать не могла, что существуют вещи, способные вывести из равновесия даже самых стойких, самых упорных энтузиастов своего дела. Разве что случится глобальная катастрофа, после которой земля превратится в безлюдную, голую пустыню и останется только один стимул – выжить во чтобы то ни стало.

Но настоящей катастрофой для Марины оказался Максим Макаров: широкоплечий атлет с белоснежной улыбкой античного бога. Он все перевернул с ног на голову, она влюбилась и забыла обо всем на свете, отдавшись новому, еще неизвестному чувству целиком и полностью.

Через две недели к ней домой пришел секретарь из деканата: очкастый сутулый паренек, усыпанный прыщами, как спелый подсолнух семечками. Смущаясь и заикаясь, он спрашивал у Марины, почему та перестала посещать занятия, и тут же сам предлагал версии:

– Ты, наверное, заболела? Или что-то случилось с родственниками? С мамой все хорошо?

– Корышев, можешь передать декану, чтобы он готовил мои документы к отчислению. Я поняла, что ошиблась в выборе вуза. – Марина не понимала, откуда в ней взялось столько раздражения и злобы на хорошего в общем-то парня, но в тот момент ей было плевать на него: зашуганного, дерганого и такого некрасивого. Она без сожаления вытолкала его за дверь и вернулась в комнату, где на нее смотрели карие глаза античного божества.

Их роман продлился чуть дольше месяца и закончился печально. Марина пришла к своему возлюбленному, не позвонив заранее, как было условлено между ними. Она не шагала, а буквально парила над землей, ведь у нее была заготовлена потрясающая новость. Девушка уже представляла, как сильные руки заключат ее в объятия, как закружит ее Максим, осыпая поцелуями и словами о любви.

Мечты разбились в тот самый момент, когда Марина увидела, как ее божество, лучший на свете мужчина целует другую нимфу. Никого не стыдясь, прямо возле своего подъезда. А ведь с ней он не позволял себе подобной вольности. Встречи проходили всегда у Марины дома и только в то время, когда там не было мамы и сестры. Максим никогда не приглашал ее в кафе или в кино.

– Нам ведь и так хорошо вместе, безо всех этих штампов и шаблонов, – говорил он так убедительно, что Марина и не думала сомневаться.

А теперь отдельные эпизоды в их отношениях, которые все же немного беспокоили ее, сложились в цельную картину. Ее сердце было разбито. Марина так и не смогла уйти, смотрела, как Максим обнимает незнакомую ей блондинку, а потом, точно почувствовав Маринин взгляд, очень медленно поворачивает голову в ее сторону.

– А, это ты, – слова звучали так буднично, так жестоко.

Марина почувствовала, что задыхается. И земля снова начала уходить из-под ослабевших ног.

– Что застыла? – В голосе подошедшего Максима звенел металл. Он разговаривал с Мариной так, точно она была его врагом. Будто не ее он совсем недавно называл своей в жаркой постели, овладевая податливым юным телом. – Даже хорошо, что ты сама все увидела, мне не придется прятаться от тебя и выдумывать предлоги, чтобы не встречаться. Или ты думала, что все это навсегда? – Карие глаза вспыхнули недобрым огнем. Так вот каким на самом деле оказался ее античный бог!

Она еще долго смотрела вслед удаляющейся парочке и слышала заливистый смех блондинки, которой разгоряченный Максим что-то шептал на ушко. Все последующие дни слились для Марины в одну серую череду дней. Документы на кафедре ей выдали быстро, только прыщавый секретарь смотрел с сочувствием и жалостью. «Неужели знает?» – мелькнула мысль и исчезла, не оставив и следа. Но это уже было не важно. Сразу две Маринины мечты рассыпались прахом. В следующий раз она осознала себя лежащей в больнице. Грубая санитарка гремела алюминиевым ведром, что-то бурчала себе под нос. Увидев открывшую глаза Марину, сплюнула на пол:

– Шалава малолетняя. Ну, чего разлеглась? Тут тебе не санаторий. Ноги раздвигать научилась, значится, и шагать сможешь. Поднимайся давай, мне еще три палаты после вас, проституток, отмывать.

Марина опустила босые ноги на холодный кафельный пол, зябко поежилась. Низ живота прорезала острая боль. Не удержавшись, девушка застонала. Санитарка, вместо того чтобы помочь, плюхнула в ведро тряпку, окатив Марину грязной водой, и вышла, продолжая материться и сыпать оскорблениями.

Через неделю девушка сидела в кабинете гинеколога: приятного дядечки неопределенного возраста. Он что-то долго писал в ее карте, изредка отрываясь и поглядывая на пациентку с рассеянной улыбкой, задавал короткие вопросы:

– Что-то болит? Кровотечения не беспокоят? Ночью спите хорошо?

Марина отвечала рассеянно, невпопад.

– К моему глубокому сожалению, голубушка, новости совсем неутешительные. Хотя срок у вас был небольшой и оперативное вмешательство прошло нормально, нам не удалось купировать негативные последствия. В восемнадцать лет все заживает быстро, и очень скоро вы не вспомните об операции. Вот только, – доктор замешкался, – увы, забеременеть вы больше не сможете.

«Убийца!» – взорвалось в голове Марины.

Она совершила преступление и понесла наказание.

Внутри ее осталась пустота, которую нечем было заполнить. Почти шесть лет понадобилось Марине, чтобы снова почувствовать себя живой. Она даже подумывала восстановиться в институте, только поняла, что юношеские мечты не вернуть. Жизнь снова пошла своим чередом. Вот только довериться другому мужчине она так и не смогла. Максима с тех пор она встретила лишь однажды: столкнулась с ним у метро, когда бежала на работу. Он больше не казался ей античным богом. Обычный смертный, такой же привлекательный внешне, как и раньше, но абсолютно пустой внутри. Белозубая улыбка – обычный оскал, прекрасная фигура – лишь результат усердных тренировок. Он всегда был и остался рабом своего тела, забыв о душе. По Марине Максим мазнул равнодушным взглядом, возможно, он ее узнал, но вида не подал. Наверняка у него сменился не один десяток таких же, как она. Когда-то Марина думала, что умрет, если он к ней однажды охладеет. Но вот жива. Потрепана, изранена, но жива. Старые шрамы почти не болят, лишь ноют иногда, напоминая о том, что все это действительно было с ней. Иногда Марина хотела стереть себе память, чтобы не помнить пережитое, но понимала, что память необходима, чтобы удержаться от новых ошибок. За необдуманными поступками следует расплата – невозможность изменить совершенное. И как следствие – бесконечное сожаление. И если даже хочется о чем-то забыть, делать этого никак нельзя. Память – наш плот из сладких свершений и горечи потерь, радостных встреч и неизбежных прощаний, головокружительных взлетов и болезненных падений. Пока мы помним – мы живем. Марина сама не заметила, как задремала, сидя за столом. Когда очнулась, ломило поясницу и шею. К тому же девушка сильно замерзла – окно было открыто настежь, хотя она была уверена, что закрыла его. Часы на стене показывали три часа ночи.

Она встала, чтобы немного размять затекшую спину, подошла к окну и выглянула на улицу. На стекле застыли капельки прошедшего дождя, пахло горькой свежестью и жженой листвой. Темный двор был слабо освещен двумя-тремя тусклыми фонарями, только в глянцевых лужицах отражалась бледная луна. Марина уже хотела закрыть окно и все же пойти спать, когда один из фонарей возле дома замигал неверным оранжевым светом, уронив на мокрый асфальт блестящую кляксу. Тень она заметила краем глаза. Та двигалась очень медленно и осторожно, точно обдумывая каждый следующий шаг. Это был ребенок, совсем малыш. Но как он оказался ночью на улице? Один! Марина хотела крикнуть, чтобы тот никуда не уходил, она спустится и заберет его. Она не сразу поняла, что одет мальчик совсем не по погоде: в короткие шортики на лямках и тоненькую маечку. А когда он вдруг остановился и поднял личико, Марина зажала рот рукой. Этажи, отделявшие ее от ребенка, перестали существовать. Синие глазенки оказались так близко, что Марина могла бы протянуть руку и коснуться бледного, осунувшегося личика. Это был он. Мальчик снился ей почти каждую ночь с того самого дня, когда она совершила самую страшную ошибку в своей жизни. Он приходил, садился на край кровати и просто молчал, глядя на нее небесного цвета глазами. Иногда Марине казалось, что ребенок ей не снится, что он настоящий, из плоти и крови. Но стоило ей попытаться дотянуться до него, погладить по белобрысой головке, обнять, прижать к груди, как мальчик исчезал. Только в голове звучали слова: «Там ничего нет…» Марина просыпалась в слезах, не в силах успокоиться. Сон повторялся снова и снова, пока однажды мальчик вдруг не исчез из ее сновидений. Марина ждала его, хотела увидеть, даже звала, но он больше не приходил. Однажды ей приснился совсем другой сон, в котором тот же мальчуган брал за руку Аню и уводил за собой. Марина испытала ни с чем не сравнимое чувство потери, горя и почему-то жгучей ревности. Младшая сестра оглядывалась, на ее лице блуждала какая-то потерянная улыбка, она не хотела идти, только ребенок настойчиво тянул ее за собой.

– Помоги! – Голос Ани прозвучал отчетливо и громко. Марина вздрогнула и увидела, как уличный фонарь, несколько раз мигнув, погас.

…Марина открыла глаза. Неужели снова сон? Такой реалистичный. Девушка бросила взгляд на окно. Закрыто. Короткая стрелка на часах дернулась и остановилась на цифре три. Кряхтя и охая, Марина подошла к выключателю, пощелкала несколько раз. Света все еще не было, а свечка почти догорела. Нужно успеть постелить себе на диване, пока она догорит, до утра осталось всего ничего, а завтра, точнее, уже сегодня – выходной. Придется как-то пережить вынужденные неудобства.

Шорох в комнате Ани был едва различимым, Марина не придала ему значения. В старом доме всегда слышались какие-то шорохи, скрип рассохшихся половиц, шуршание обоев. Она уже расстелила простыню и взбила жесткую подушку, когда шорох повторился, а следом за ним послышались частые шаги: точно кто-то пробежал по полу маленькими ножками. Душа ушла в пятки. Она вспомнила единственную молитву, которую знала, неумело перекрестилась и прислушалась. Тишину нарушало только мерное тиканье часов да потрескивание догорающей свечи. Сердце колотилось так, что уши едва не закладывало. Марина забралась под плед, не снимая грязной одежды, и вся сжалась в комочек, как в детстве, когда она пряталась от бабайки, живущего под кроватью. Девушка надеялась заснуть до того, как потухнет свечка – единственное ее спасение от темноты. Вдруг она услышала шипение.

Рыжий язычок пламени вспыхнул и погас.

Наступила кромешная темнота. Некоторое время Марина лежала, прислушиваясь к шорохам, завыванию ветра за окном, а когда за стенкой раздался четкий всхлип, подскочила, едва не свалившись на пол.

Убеждать себя в том, что она заснула и не услышала, как вернулась Аня, было бы глупо. Всхлип повторился, а за ним и топот. Марина укрылась пледом с головой, совсем как маленькая девочка, которая прячется от нависшей опасности. Сколько она так пролежала, час или всего минуту, девушка не знала, но под пледом становилось невыносимо жарко, и пришлось из-под него выбираться. Видимо, от страха Марине очень захотелось в туалет. Терпеть не было никаких сил, и она, зажмурившись, опустила ноги на пол, потом на ощупь вышла из комнаты и добралась до санузла. Рука автоматически нащупала выключатель, вот только электричества по-прежнему не было. На обратном пути Марина остановилась у двери в спальню Ани. Прислушалась. За дверью стояла тишина. Впоследствии она много раз ругала себя за то, что сделала, и не понимала, зачем так поступила. Когда она встречала подобные сцены в фильмах или на страницах книг, то ругала бестолковых героинь за глупость и считала, что, будь она сама на их месте, никогда бы так не поступила.

Темнота в комнате Ани не была абсолютной. В окно светила яркая луна, и можно было видеть очертания предметов. В комнате (ровно как и в голове) младшей сестры царил беспорядок, который сама Аня называла творческим. Хотя на самом деле никакого отношения к творчеству этот хаос не имел.

Марина постояла немного и, решив, что ей все померещилось, уже хотела выйти из комнаты, когда прямо возле ее ног загорелся экран планшета. Девушка разозлилась: дорогая вещь валяется на полу? Она почти полгода откладывала деньги с каждой зарплаты, долго выбирала, консультируясь со специалистами по графическим планшетам, а Аня швыряет планшет где попало. Присев на корточки, Марина хотела отключить гаджет, резонно рассудив, что заработал он оттого, что она нечаянно на него наступила. И оторопела.

На нее с экрана смотрел мальчуган из ее снов. Уголки губ скорбно опущены вниз, одна лямка, поддерживающая шортики, сползла с плеча. Ребенок был изображен настолько реалистично, что Марина ждала: он вот-вот улыбнется или заговорит с ней. Но он молчал, прижимая к груди игрушку – ангелочка ярко-оранжевого цвета с искоркой, горящей где-то на животе. Это было странно и волнительно одновременно. Откуда Аня узнала про ее сны? Ведь Марина никому о них не рассказывала, считая чем-то очень личным, сокровенным. А даже если бы и рассказала, был бы рисунок настолько точным? Вряд ли. Марина поняла, что не она одна видела мальчика в своих снах. И то, что он ушел, уводя с собой Аню, имело какое-то значение. Понять бы какое. Яркий свет резанул глаза – неожиданно включили электричество. Квартира сразу наполнилась звуками, точно очнувшись от долгой спячки. Марина и подумать не могла, что будет радоваться шуму холодильника, который обычно так мешал заснуть. В прихожей зазвонил телефон. Марина положила планшет на тумбочку возле Аниной кровати и поспешила ответить на звонок.

– Марина, это Елизавета Петровна, твоя… бабушка, – голос старухи звучал напряженно. – Прости, если разбудила, просто хотела спросить, все ли у тебя в порядке. Сама я страдаю от бессонницы и иногда забываю, что другие люди в такое время обычно крепко спят.

Даже этому звонку Марина была рада, хотя у нее было много сомнений и подозрений насчет этой странной женщины, появившейся в ее жизни так внезапно. Она не говорила с ней об этом, но в тот момент твердо решила, что обязательно поговорит.

– Да, Елизавета Петровна, все хорошо. Я еще не ложилась, взяла подработку на дом и совершенно потеряла счет времени. – Девушка демонстративно зевнула.

Старуха на том конце провода тихонько вздохнула. Марина понимала, что это значит, но называть Елизавету Петровну бабушкой, как та просит, пока не просто. Нужно быть уверенной до конца, что ее не обманывают.

– Хорошо. Тогда спокойной ночи, дорогая.

– Спокойной ночи.

Марина положила трубку и задумалась. Если эта старая женщина не ее бабушка, тогда кто она? И зачем ей нужно выдавать себя за другого человека? У них с сестрой нет никакого имущества, кроме квартиры в ветхом доме; сама же Елизавета Петровна, судя по всему, особа обеспеченная. Значит, факт наживы можно сразу отмести. Может, в их старом доме спрятаны драгоценности, о которых они не знают? Мысль была абсурдной, и развивать ее Марина не стала.

Пройдя по всей квартире, девушка включила везде свет и только после этого отправилась в душ, скинув наконец-то грязную одежду.

Аня

Щелчок затвора фотокамеры и последующий протяжный писк болью отозвались в раскалывающейся голове. С трудом разлепив тяжеленные веки, она увидела перед собой опухшую, помятую рожу Федюни. Рожа улыбалась, что вызвало на лице девушки гримасу отвращения: нельзя так радоваться жизни после того, что было накануне. Вот только Федюня, похоже, чувствовал себя отлично. Продолжая все так же улыбаться, он держал палец над кнопкой спуска, точно снайпер. Вид у него при этом был действительно зверским. И если бы Аня не была знакома с Федюней, сейчас бы, наверное, испугалась.

– Рыжий, ты офигел? Нельзя фотографировать спящих! – Тело ее не слушалось, даже язык ворочался с трудом. Взять бы этот фотоаппарат и разбить об стену. А лучше выбросить в окно вместе с Федюней.

– Прости, Ромашка, я не мог удержаться. Ты, когда спишь, просто ангел. – Парень вскинул камеру и сделал несколько снимков подряд. Аня, в свою очередь, поднесла к лицу казавшуюся свинцовой руку и застонала.

– Еще один звук, и я за себя не отвечаю, – пригрозила она, попытавшись принять сидячее положение. Получилось не с первого раза и только с помощью Федюни. – Лучше принеси мне чего-нибудь попить.

– Прости, Ромашка, пива нет. И денег тоже нет. – Он виновато пожал плечами и развел в стороны жилистые руки. – Хочешь просто воды из-под крана?

– Хоть из лужи, только побыстрее. – Аня обхватила голову руками и взъерошила без того спутанные волосы. – И не называй меня этим дебильным прозвищем. Бесит, ей-богу!

Пока Федюня бегал за водой, Аня осмотрела помещение. Комната довольно просторная, с большим окном, занавешенным старым одеялом, сквозь огромную дыру в котором лился солнечный свет. В этом луче, точно крошечные феи, кружились былинки. Стены с ободранными обоями выглядели уныло и скучно. Из мебели был только продавленный диван, воняющий сыростью и плесенью, да пара табуреток.

Аня обвела взглядом артиллерию пустых бутылок и сглотнула тягучую слюну. Ее сильно затошнило и, если бы не подоспевший Федюня с литровой банкой воды, вырвало бы прямо на грязный пол.

Пила она жадно, некрасиво булькая, проливая воду на толстовку, которую, кстати, не мешало бы постирать. Но в этой квартире не было стиральной машины. Да что там машины! Отсутствовала горячая вода. Краем глаза Аня видела, как наблюдает за ней Федюня. Ей было плевать, пусть смотрит. Но когда он с блаженной улыбкой поднял камеру, Аня, не отрываясь от банки, покачала в воздухе кулаком, отчего парень сник и проворчал:

– Такой кадр испортила. Я за него в Интернете мог бы неплохие бабки получить. Для тебя, между прочим, стараюсь.

– Еще скажи, что тебе за мою опухшую физиономию Пулитцеровскую премию вручат, – оторвавшись от банки, беззлобно усмехнулась Аня. Федюня неплохой парень, но слишком дотошный. Он не расставался со своей камерой ни днем, ни ночью, все мечтал о собственной выставке и мировой славе. Аню он выбрал своей музой и упрямо продолжал ее фотографировать, несмотря ни на какие протесты. Поначалу девушка решила, что этот рыжий, немного нескладный парень с душой художника и фигурой грузчика в нее влюбился, но каково же было ее удивление, когда он со счастливой улыбкой на веснушчатом и вечно небритом лице показывал ей фотографии довольно симпатичного молодого человека, с грустью добавив:

– Хорош, стервец. Разбил мне сердце и сбежал. Даже не попрощался, засранец.

Аня привыкла, что среди ее знакомых много людей нетрадиционной ориентации, и к Федюне относилась нормально. Порой ей даже казалось, что это часть имиджа человека творческого, но сама она никогда не задумывалась о подобном эксперименте. Ей нравились мужчины: сильные, уверенные в себе, с внутренним стержнем. Таким был Данила. Ее Данила. Как же ей нравилось говорить об этом всем и каждому, повторять вслух: «Мой, мой, мой». Да, он старше ее почти вдвое, но разве возраст имеет хоть какое-то значение, когда два сердца бьются в унисон? Через семь месяцев она станет совершеннолетней и сможет встречаться со своим мужчиной открыто, ни на кого не оглядываясь, не спрашивая разрешения. Марина никогда не одобрит ее выбора. Станет брюзжать и отговаривать младшую сестренку от поспешных решений. Поэтому ей и пришлось сбежать из дома.

– О чем задумалась?

Голос Федюни вырвал Аню из сладких грез. Она вновь окинула взглядом обшарпанную комнату с одеялом на окне вместо шторы.

– Слушай, Федюнь, можешь окно открыть? Такое ощущение, что по всему полу разлили дешевый портвейн, засыпали все это марихуаной и подожгли.

– Ничего ты не понимаешь, – отмахнулся рыжий парень, но просьбу исполнил: подошел к окну, убрал в сторону одеяло и со страшным грохотом открыл раму. В комнату ворвался горьковатый запах осени, послышался уличный шум. – Это запах свободы!

Федюня выпятил грудь, показывая, как он наслаждается. Даже глаза прикрыл.

– Ты ничего там не сломал? – Аня решила оставить без комментариев заявление о «запахе свободы». – Грохот был такой, будто раму вырвали с мясом.

– Так его, кроме вас, никто никогда не открывал. – Голос доносился из угла, заваленного кучей тряпья. Куча зашевелилась и явила миру бледное лицо с огромным синяком под левым глазом.

– Димон проснулся, – обрадовался Федюня. – Как самочувствие, друг? Ты извини, что я тебя вчера, ну, того самого…

– А, не парься, сам нарвался. – Димон дотронулся пальцами до синяка и зашипел, как мадагаскарский таракан. – Я же не знал, что ты такая утонченная натура. – Димон улыбнулся и без перехода спросил: – Есть чего выпить?

– Вода. – Аня протянула страдальцу банку с плещущейся на дне жидкостью.

– Не, пить я не хочу, мне бы выпить. Кто сгоняет за пивком?

– Денег нет, – рассеянно протянул Федюня.

– Погодь. – Димон кое-как выбрался из-под пледа, под которым оказалось чье-то старое пальто, и, порывшись в кармане, выудил пару помятых купюр. – Во! Давай, Федос, одна нога здесь, другая… тоже здесь. Побыстрее, короче.

Федюня спорить не стал, видимо, чувство вины его все же мучило, схватил деньги и выбежал из комнаты. Когда за ним захлопнулась входная дверь, в комнате повисло неловкое молчание. Аня не знала хозяина квартиры Димона и не могла придумать тему для разговора. Сам хозяин, похоже, испытывал те же чувства, поэтому, буркнув: «Пардон», – вышел, поправляя спортивные штаны, болтающиеся на худой заднице.

Оставшись одна, Аня решила проинспектировать содержимое своего рюкзака, который использовала вместо подушки. Сегодня Данила должен был свести ее с одним человечком, тот обещал оценить безделушки, которые она стащила у старухи. Если они чего-то стоят, то можно, не дожидаясь совершеннолетия, сразу уехать с любимым мужчиной подальше из этого города. Тем более что и он не против. Три дня назад Данила сам предложил это Ане.

– Можем уехать в Питер, – рассуждал он, прижимая девушку к своему горячему телу. – Там даже воздух пропитан запахом масляной краски и холста, все кругом заряжено творческой энергией. – Аня слушала и млела. Она никогда не выезжала из своего родного города, даже на море ни разу не была. А теперь перед ней открывались потрясающие перспективы: не просто сбежать из-под надоевшей опеки старшей сестры, а кардинально изменить все, самой стать творцом своей жизни. Это (а не травка с дешевым пойлом, как думает Федюня) и есть настоящая свобода.

Она уже несколько раз перетрясла рюкзак, буквально вывернув его наизнанку, но в нем было пусто. Нет, смена белья, зубная паста со щеткой, шампунь и кусок мыла – все, что она прихватила, убегая из дома, лежало на месте. Не было только самого главного: старухины украшения бесследно исчезли. Аня сразу догадалась, что ее обокрали. И скорее всего в этой самой квартире. Если это сделал Димон, то не зря Федюня подсветил ему глаз. А если кто-то из тех, кто был здесь вчера? Компашка была разношерстная. Аня совсем не запомнила их имен. Да что там имен, она и лиц их не вспомнит даже под пытками.

Удушливая волна жара поднялась от пяток к макушке. Аня металась по комнате, не зная, за что хвататься. Сначала она разворошила барахло, в которое кутался Димон, но ничего, кроме помятой пачки из-под сигарет, не нашла. Затем принялась обшаривать диван, наивно полагая, что украшения могли выпасть из рюкзака и провалиться между пружинными подушками. Она даже за одеяло на окне заглянула. Ничего. Поиски на кухне также ни к чему не привели. Из трех шкафов, висевших на стене, в одном нашлась только пачка макарон. Холодильник был выключен из розетки, плита и вовсе отсутствовала. Хозяина квартиры Аня обнаружила сидящим на унитазе со спущенными штанами. Он спал, уронив голову на колени. Когда Аня начала его тормошить, он еще какое-то время невразумительно мычал, не осознавая происходящего. Голова его болталась из стороны в сторону, и казалось, вот-вот оторвется. Вот только Ане было все равно. В рюкзаке находилась вся ее будущая счастливая жизнь. И если этот алкаш ее обокрал, то ему точно не поздоровится. Он украл ее мечту.

– О, привет! – улыбнулся Димон, стараясь сфокусировать взгляд на разъяренной девушке. – Есть чего выпить?

– Слушай, как тебя там, Димон, признавайся, ты взял из моего рюкзака цацки? Или кто-то из твоих дружков их прикарманил?

– Хватит меня трясти, – отмахнулся тот. – У меня уже голова кружится и тошнит. Пардон. – Димон резко развернулся и склонился над унитазом. Через мгновение раздались булькающие звуки. Когда его закончило рвать, молодой человек выглядел измученным, но взгляд его обрел осознанность, даже некую сосредоточенность. На Аню он посмотрел так, словно увидел первый раз.

– Где мои вещи? – повторила девушка свой вопрос. – Зачем ты вообще полез в мой рюкзак?

– Ты офонарела? Я даже не знал, что у тебя есть рюкзак. Да с какого перепугу мне в него лезть-то? Чего я там не видел? – Димон говорил убедительно, Аня ему поверила.

Действительно, когда она пришла вчера вечером, хозяина в квартире не было, он как раз отправился за новой партией спиртного, а она осталась вдвоем с Федюней. Рюкзак сразу же спрятала в диван, туда, где должно храниться постельное белье, и укрыла его каким-то тряпьем. Постепенно квартира заполнилась новыми людьми, которых Аня не запомнила…

– А чего у тебя пропало? – Пока Аня размышляла, Димон уже умылся, привел себя в относительный порядок и теперь выглядел почти трезвым.

– Прокладки, – ляпнула Аня первое, что пришло в голову – А у меня эти дни.

– Ну ты даешь! – хохотнул молодой человек. – Чуть башку мне не оторвала из-за какой-то хрени. Ладно, я не злопамятный, сейчас бухнем и все забудем. Чет Федоса долго нет.

Новая догадка пронзила Аню как молния.

Федюня!

Вот ведь жук изворотливый. Кроме него, никто не видел, куда она прятала рюкзак. Пока она вчера возилась в комнате, он вышел на лестничную клетку вроде бы покурить, а сам подсматривал за ней. А теперь вот взял и сбежал.

Аня бросилась к телефону. Набрала номер, но механический голос сообщил, что аппарат абонента выключен. Неужели Федюня мог так с ней поступить? Да она его знала как облупленного. Или думала, что знала? С другой стороны, они знакомы-то всего полгода, встретились как-то в такой же компашке, и с тех пор Федюня от нее не отлипал. Поначалу Аня считала его кем-то вроде карманного поклонника, пока не узнала о несколько иных предпочтениях мальчика. Но как теперь быть? В полицию не заявишь. Что она скажет: помогите, у меня украли краденые драгоценности? А ведь он все просчитал, знал, что она ни к кому не обратится, поэтому и не побоялся обворовать.

Даня! Он ведь ждет ее сегодня! Наверняка уже обзвонился и теперь переживает, почему Аня не отвечает. Он же не знает, что ее телефон стоит на беззвучном режиме.

Звонков от Данилы не было. Ни звонков, ни эсэмэс. Вообще ничего. Аня сама набрала его номер, но телефон любимого оказался выключен. Наверняка забыл зарядить, он иногда бывает жутко рассеянным.

– Блин! Что за хренотень! – выругалась вслух девушка, нажав кнопку отбоя.

– Да не переживай ты так из-за своих прокладок. – Димон, бесшумно подошедший со спины, напугал ее. – Посмотри в ванной, может, кто из девчонок забыл то, что тебе нужно.

Аня его не слышала, потому что в этот момент хлопнула входная дверь и жизнерадостный голос Федюни сообщил о его приходе. Девушка сразу же бросилась к нему и, не дав даже разуться, учинила допрос:

– Это ты шарил в моем рюкзаке? – Глаза ее горели праведным гневом, руки сжались в кулаки.

Федюня залился краской, как-то виновато заулыбался. Потом снял ботинки и протянул пакет, в котором звякнули бутылки. Пакет подхватил Димон и с веселым гиканьем, точно ребенок, получивший вожделенную игрушку, ускакал в комнату.

– Извини, я думал, ты не заметишь, – пролепетал Федюня.

– Ладно, – тут же смягчилась Аня, – просто отдай, что взял, и закроем тему.

Федюня вдохнул и сунул руку в карман.

Елизавета Петровна

Ее разбудил звонок мобильного. Оказалось, что проспала она менее получаса, но старые кости уже налились ноющей болью, каждое движение давалось с трудом. Всего несколько шагов по комнате стали настоящим испытанием, боль разливалась по телу, заполняя каждую клеточку. Скоро она отступит, она всегда проходит ближе к ночи. А на смену ей придет бессонница и воспоминания о том, что сама она хотела бы забыть навсегда. Телефон продолжал трезвонить, отбивая набат в распухшей голове.

Номер не определился. Так было всякий раз, когда звонил тот человек. Дрожащим от волнения пальцем она нажала на кнопку и поднесла трубку к уху.

– Елизавета Петровна? Как ваше драгоценное здоровье? – Он всегда начинал разговор одинаково, а ее раздражала фальшивая забота о ней, но приходилось подчиняться правилам игры.

– Вашими молитвами, – это было что-то вроде их негласного шифра, после которого они начинали говорить о деле.

– Вам есть что мне рассказать?

– Ничего нового. – Женщина устало опустилась в кресло, колени ее дрожали. – Но как только нужная вещь окажется у меня, я обязательно вам сообщу.

– Вы же помните, что только я знаю, как это прекратить?

– Помню. Я не ходила в полицию, как вы и просили, обратилась к частному сыщику, но он не пожелал меня слушать, просто выставил за дверь, как девчонку.

Некоторое время в трубке стояла тишина. После паузы голос собеседника изменился. Он стал грубым и раздраженным.

– Мне плевать, как вы это сделаете. Но если я не получу то, что вы обещали мне достать… – Снова пауза, и уже с нажимом: – Вы ведь не хотите, чтобы ваши внучки пострадали?

Если она не предоставит ему то, что он просит, то внучки в любом случае рискуют. Но что, если он имел в виду что-то совершенно иное? Куда более страшное.

Она ждала продолжения разговора, прижав трубку к уху, но на том конце провода тоже молчали.

Задумавшись, Елизавета Петровна не сразу поняла, что в комнате она не одна. Из темноты в проеме двери выступила черная фигура. Она подняла руку, пошарила по стене, и через мгновение комнату залил тусклый свет. Перед ней стоял тот самый сыщик, который так бесцеремонно выгнал ее из своего офиса. Что он делал в ее квартире и как вообще сюда попал?

– Дверь была не заперта, – словно прочитав ее мысли, ответил незваный гость. – В наше время не стоит так халатно относиться к собственной безопасности.

– Это я виновата, не проверила замок после ухода внучки. – Она изо всех сил старалась не показать виду, что сильно напугана. – Что вас привело в мой дом?

– Когда вы уходили, то забыли кое-что у меня в кабинете. Вот я решил вернуть. – Рука потянулась ко внутреннему карману пиджака и через секунду извлекла оттуда конверт.

Сыщик поискал взглядом, куда можно его положить, и, не придумав ничего лучше, небрежно бросил конверт на тумбочку, спихнув с нее флакончик с валидолом. Флакон прокатился по полу к ногам Елизаветы Петровны.

– Я подниму, – дернулся было сыщик, но она его остановила:

– Нет, я сама. Пройдите пока на кухню.

Он посмотрел на нее долгим взглядом, точно раздумывая о чем-то, а потом коротко кивнул и вышел из комнаты.

Все это было очень странно: звонок, потом визит сыщика. Ведь именно он дал Елизавете Петровне контакты детектива, хотя в городе имелись и другие агентства. Она понимала, что все это не просто так, но у нее осталось совсем мало времени и слишком много нерешенных дел, чтобы задумываться над подобными совпадениями. Детектив сидел за столом, и на первый взгляд могло показаться, что он просто смотрит в одну точку, но Елизавета Петровна понимала, что он чем-то обеспокоен. Пальцы на его руках едва заметно подрагивали, дыхание участилось. К тому же он вздрогнул, когда она вошла.

– Хотите чаю?

– Нет, спасибо, – поспешно отказался он и слегка покраснел. – Я зашел только, чтобы отдать вам забытую вещь. И мне уже пора. – Он встал, но не сделал даже шага к двери. Ждал, что его остановят? – Впрочем, я задержусь, у меня есть немного времени, чтобы еще раз выслушать вашу историю. Возможно, я сделал поспешные выводы и погорячился, отказав вам в сотрудничестве.

Елизавета Петровна с изумлением посмотрела на гостя, настолько неожиданной была перемена его намерений.

С одной стороны, она очень обрадовалась тому, что он согласился помогать, а с другой – не желала становиться марионеткой в чужой игре. Она и так по уши завязла во всей этой истории.

Детектив – как же его зовут? – плюхнулся обратно на стул.

– Простите, я запамятовала ваше имя.

– Евгений. Евгений Краснов. – Он галантно привстал и едва заметно наклонил голову, представляясь.

– Еще раз рада знакомству, Евгений. – Елизавета Петровна отвернулась к столу и принялась готовить чай. – Так что вы хотите от меня услышать? Все с самого начала?

– Если это возможно, хотелось бы узнать об этой истории немного больше. Сами понимаете, что любая мелочь может быть полезной в расследовании. Вы ведь не хотите привлекать сюда полицию, а у меня нет достаточных полномочий, чтобы докапываться до некоторых вещей самостоятельно. К тому же взаимное сотрудничество серьезно сократит затраты вашего и моего времени.

Краснов говорил нарочито сухо, пытаясь подчеркнуть собственную значимость. Однако Елизавета Петровна видела в нем маленького мальчика, заигравшегося в детектива. Он мог быть ее внуком, по крайней мере по возрасту так оно и было, поэтому она не принимала его нордический образ всерьез. Наверняка его имидж нравится легкомысленным девицам, которые вьются вокруг этого высокого широкоплечего красавца, что мотыльки у пламени свечи. Как вообще его занесло в частный сыск? Такие мужчины обычно улыбаются с обложек модных глянцевых журналов, а не рыщут по городу по заданию очередного клиента.

Даже за столом он продолжал играть свою роль. Смотрел на часы, намекая, что его время дорого стоит, закатывал глаза, если рассказ убегал в сторону. Только Елизавета Петровна так увлеклась, что вскоре перестала обращать внимание на эти досадные мелочи.

– Мне придется рассказать вам все с самого начала. – Женщина делала вид, что занята сервировкой стола – расстановкой розеток с вареньем, вазочек с печеньем и конфетами, – сама же внимательно наблюдала за поведением гостя. Нет, она не собиралась ему мстить за то, что он выгнал ее из своего кабинета, но ведь любая женщина хоть немного, да обидится на хамство мужчины. – Надеюсь, вы не спешите? – Эти слова она произнесла с особым удовольствием, и когда он едва заметно поморщился, не удержалась от торжествующей улыбки.

– Если уж я приехал, то выслушаю вас очень внимательно.

– Тогда слушайте. В тот год, когда вся история началась, вы еще не появились на свет. Я проходила интернатуру в городской больнице, и так уж вышло, что влюбилась в своего руководителя…

Воспоминания накрыли Елизавету Петровну волной. Она перенеслась в тот самый день, когда ей разрешили навестить маму. После того что ей довелось увидеть, она долго не могла прийти в себя, не понимая, как такое вообще возможно. Конечно, после перевода в психиатрический корпус она видела многих пациентов, в том числе и буйных, почти потерявших человеческий облик. Но разве могла быть среди них ее мама? Лиза не хотела верить собственным глазам, она сидела на земле, обхватив плечи руками, и рыдала, как маленький ребенок.

– Я с тобой, ничего не бойся.

Она никак не могла заставить себя поднять глаза и посмотреть на любимого мужчину. Ей было стыдно, словно она сама только что лежала в грязной палате, связанная ремнями по рукам и ногам. Мама больше никогда не вернется к нормальной жизни, Лиза отчетливо это понимала. Ее разрывали чувство долга перед женщиной, давшей ей жизнь, и омерзительная брезгливость к тому существу, в которое та превратилась. От мамы в ней почти ничего не осталось, скоро она и вовсе перестанет узнавать собственную дочь.

Наверное, в тот самый день Лиза разочаровалась в медицине, потеряла веру в то, что считала делом своей жизни. Именно тогда приняла решение навсегда уйти из профессии и никогда не пожалела об этом.

Маму после того случая Лиза навестила еще два раза. Первый раз женщина спала, и Лиза всего на секунду увидела в ней свою прежнюю мамочку, которая читала ей сказки перед сном и целовала в лоб, чтобы она скорее засыпала. Во второй раз мама снова бредила и говорила, что спрятала драгоценности в их коммунальной квартире. А еще просила выбросить фигурку ангела, что стояла на книжной полке в Лизиной комнате. Лиза любила эту фигурку и заранее знала, что никогда с ней не расстанется, но чтобы не вызвать эпилептический припадок, пообещала маме исполнить просьбу.

Через неделю после этого визита Лизе сообщили, что ее мама умерла. Странно, но все, что испытала тогда девушка, – облегчение. Она даже на похороны не пошла, только подписала какие-то бумаги, которые подсунул ей Владимир. Ей хотелось запомнить свою маму живой, со светлой улыбкой на красивом лице. А та женщина, что лежала в палате психиатрического отделения, была совсем чужой, даже незнакомой. Пусть она останется в прошлом.

Через месяц после маминых похорон Лиза заметила, что ее все чаще тошнит по утрам, кружится голова, а к вечеру она едва успевает добраться до постели. Сначала она не придала этому значения, тем более что тошнота вскоре прошла, осталось только легкое головокружение.

О том, что она беременна, Лиза догадалась только тогда, когда у нее почти на два месяца замер менструальный цикл. Гинеколог, злобная тетка, которую боялось не только отделение, но и вся больница, подтвердила, что девушка уже на третьем месяце.

– Странно, что ты ко мне только сейчас пришла. Могла бы уж сразу на роды заявиться, – бурчала гинеколог, внося необходимые записи в карту. – Встанешь на учет, ко мне чаще чем раз в месяц не ходи, нечего от дел отвлекать. У меня таких знаешь сколько. На следующий осмотр приведешь отца ребенка.

– У него нет отца, – выпалила Лиза.

– Что значит нет? – Докторша смотрела на нее поверх очков, плотно поджав тонкие губы. – Непорочное зачатие? Мне не до шуток, Старостина. Приводи отца, и весь разговор.

– У этого ребенка нет отца, – упрямо твердила Лиза. – Я одна буду его растить.

– Пошла вон, – прошипела в ответ гинеколог. – Через тридцать дней придешь на осмотр.

Из больницы Лиза вышла на ватных ногах. Она прижимала руки к животу, пытаясь понять, увеличился ли он. Ей казалось, что о ее положении знают все вокруг, каждый смотрит на нее и осуждающе качает головой. Как в тумане она добрела до ближайшего телефонного автомата, нашла в кармане двухкопеечную монету и набрала знакомый номер. Трубку долго не брали, и Лиза уже хотела прервать звонок, когда услышала голос:

– Терапевтическое отделение. Соломатин слушает.

Как же хорошо, что он сам подошел к телефону, не иначе удача на ее стороне. Обычно на посту дежурят медсестры, а Лиза не успела придумать предлог, по которому ей необходимо поговорить с Володей.

– Это я, – выдохнула девушка в трубку.

– Лиза? Я ведь просил не звонить мне на работу. Что-то случилось?

– Нет. То есть да. Но я не хотела бы обсуждать это по телефону. Ты можешь сегодня ко мне зайти? Марфа Никитична уехала к сыну на все выходные, мы сможем спокойно поговорить.

– Лиза, ты меня пугаешь, – голос Володи и в самом деле был напряжен. – Скажи, пожалуйста, что произошло. Тебе нужны деньги? До зарплаты еще три дня, но, если тебе срочно, я постараюсь перехватить в отделении.

– Денег не нужно, – затараторила она, – пожалуйста, приходи сегодня, я буду ждать.

– У меня дежурство, – вяло отозвалась трубка. – Это не может подождать до утра?

– Боюсь, что нет. Приходи, я не смогу заснуть, если ты не придешь.

Трубка немного помолчала, тяжело вздохнула и Володиным усталым голосом сообщила:

– Хорошо, попрошу Егорова меня подменить. Надеюсь, у тебя действительно что-то очень важное.

Ей показалось или в голосе мужчины проскользнуло раздражение? Хотя чему удивляться, он врач, и его рабочий график не нормирован. И хотя они не виделись уже почти две недели, Лиза знала, что все это время Володя почти не выходил с работы.

Время до вечера тянулось бесконечно долго. Лиза успела убраться во всей квартире, даже в комнате своей соседки Марфы Никитичны. Вымыла пол на лестничной клетке и забрала из детского сада сына Олеси. Девушки не то чтобы дружили, скорее были приятельницами. Олеся, как и сама Лиза, ушла из отделения сразу после окончания интернатуры, но лишь для того, чтобы перевестись в другую больницу, где работал ее муж. К сожалению, новое место службы находилось дальше от дома, и девушка не всегда успевала забежать в сад за сыном, который никак не желал оставаться в группе после того, как за остальными ребятишками приходили мамы, папы и бабушки.

Глядя на то, как трехлетний Максимка играется с кургузым медведем, Лиза пыталась представить, что однажды точно так же и ее сын или дочка будет играть в этой самой комнате, пока она сама занимается домашними делами. Вот открывается дверь, и в квартиру входит Володя, обвешанный кульками и авоськами, под мышкой у него – огромный плюшевый заяц. Он целует Лизу, поднимает на руки и кружит по комнате их сына или дочку. Ребенок заливисто смеется, на румяных щечках проступают ямочки. Ведь именно такой должна быть обычная, счастливая семья. Интересно, у Олеси все именно так? Лиза снова посмотрела на ребенка приятельницы. Максим не доставлял ей совершенно никаких хлопот, он был погружен в свой детский мир, в котором еще не существовало никаких проблем. Ему было хорошо и спокойно.

Звонок в дверь заставил ее очнуться. Лиза радостно бросилась открывать, но вопреки ожиданиям на пороге стояла Олеся. Раскрасневшаяся с мороза, нагруженная сумками с продуктами, она поздоровалась с Лизой и, вытянув шею, позвала:

– Максим, пора домой.

Ребенок с радостным воплем выбежал из комнаты и обнял мамины колени, после чего повернулся к Лизе и совсем по-взрослому сказал:

– До свидания, тетя Лиза. Спасибо, что присмотрели за мной.

Конечно, он не так четко выговаривал слова, глотал окончания и коверкал буквы, но она его поняла. Олеся улыбнулась и перевела взгляд с Максимки на Лизин живот. Лиза инстинктивно прикрыла его руками и смущенно улыбнулась. Неужели соседка догадалась о ее интересном положении? Но как? Или каждая мамочка по каким-то признакам сразу определяет интересное положение?

– А когда и ты заведешь себе маленького? – развеяв ее догадки, спросила Олеся. – Пора бы уже, годы идут, не успеешь оглянуться, как поздно будет.

– Не знаю, – пожала плечами Лиза, надеясь, что не покраснела. – Думаю, что скоро.

– Вот тогда и рассчитаемся, тогда уж я буду сидеть с твоим карапузом после садика. – И словно вспомнив о чем-то, закруглила разговор: – Спасибо тебе, Лиз, пойду, а то Сашка скоро с работы вернется, сегодня у него короткий день.

Максим еще раз попрощался и побежал по ступенькам вверх. Закрывая дверь, Лиза слышала, как Олеся ругает его, но беззлобно, просто беспокоится, что ребенок может споткнуться и ушибиться.

Девушка прислонилась спиной к двери. Она попыталась прислушаться к своим ощущениям, но как ни старалась, не смогла понять, что же такого особенного чувствует беременная женщина: вроде все, как всегда. Разве что низ живота немного тянет. Но это скорее от усталости.

Володя пришел в первом часу ночи. Как всегда, дал три коротких звонка, хотя сегодня мог не шифроваться. Кроме Лизы, дома никого не было.

– Ну что там у тебя стряслось? – Он поцеловал девушку в щеку. От него пахло морозным воздухом и одеколоном. Самый сладкий запах на свете. – Ты прости, Лиза, но остаться я не смогу. Моя прознала, что я поменялся дежурствами, и через час мне нужно быть дома.

У нее вдруг что-то оборвалось внутри. Лиза почувствовала, как становятся ватными ноги, совсем как тогда, когда она вышла от гинеколога. Из глаз сами собой полились слезы, и справиться с ними не было никаких сил.

– Эй, ты чего разревелась? – Володя взял ее за подбородок и заглянул в блестящие от слез глаза. – Это Егоров, сволочь, отомстил мне так. Я его по-человечески попросил подмениться, думал, что у тебя и правда что-то серьезное, а он взял и моей стуканул, гнида.

– Все нормально, проходи в комнату. – Лиза спрятала лицо и убежала в ванную умыться.

Когда вернулась, увидела, как Володя сидит на диване, запрокинув голову, из его рта доносился негромкий храп. Первым порывом было подложить ему под голову подушку и укрыть пледом, но у них не было времени, и Лиза осторожно толкнула любимого в плечо.

– Я задремал? – Володя провел ладонью по своему лицу. – Прости, день сегодня просто сумасшедший. Ты что-то говорила?

– Володь, я сегодня была у нашей горгоны…

– Зачем ты ходила к гинекологу? – Он без труда догадался, о ком шла речь. – Какие-то проблемы?

– Нет. Или да. Я не знаю.

Лиза смешалась, не представляя, как сообщить такую важную новость. В своих мыслях она произносила нужные слова легко и непринужденно, а теперь не могла выдавить из себя даже звука.

– У меня будет ребенок. У нас с тобой будет ребенок.

Соломатин смотрел на нее целую минуту, не сказав ни слова. Потом резко встал на ноги, вышел из комнаты. Как во сне Лиза услышала хлопок закрывающейся двери, а потом тишина накрыла ее непроницаемым куполом, под которым она осталась совсем одна.

Вот и все. Случилось то, чего она боялась больше всего. Он ушел. Просто ушел, оставив ее один на один со своей проблемой. Но разве ребенок – это проблема? – тут же одернула она себя и даже мысленно обругала. У Олеси наверняка остались какие-то вещи Максима, и она не станет жадничать, поделится ими с Лизой. Детский сад совсем рядом, с работы она не будет увольняться, проживет как-нибудь. Мама… Если бы мама была жива и здорова, тогда Лиза и не подумала бы о трудностях. Ведь бабушки для того и нужны, чтобы нянчиться с внуками. Хотя у нее самой не было бабушек и дедушек, только мама. И ведь она как-то вырастила дочь одна, не сломалась.

В комнате замигал и погас свет. Лиза не удивилась, в их доме такое случалось довольно часто – экономили электричество, особенно в ночное время. Ей оставалось только лечь спать, чтобы утром подумать: как жить дальше?

Вдруг комната наполнилась тусклым янтарным светом. Лиза посмотрела в окно, решив, что свет проникает в комнату с улицы, но взгляд ее остановился на фигурке ангела, стоявшей на книжной полке. Сразу вспомнились слова мамы, которая умоляла ее выбросить статуэтку, и теперь Лиза порадовалась своему решению оставить фигурку себе. Она и подумать не могла, что эта вещица станет единственной памятью о маме, которую она, несмотря ни на что, продолжала любить и по которой очень скучала.

Ангел незаметно очутился у нее в руках, от фигурки исходило тепло, а свечение будто стало ярче, как от маленькой электрической лампы. Лиза улыбнулась и провела пальцами по резным крылышкам. Ей вдруг показалось, что крылышки шевельнулись, а потом совсем близко раздался всхлип, переходящий в едва слышимый плач.

На кухне их большой коммунальной квартиры заплакал ребенок. Она прошла туда, освещая себе путь фигуркой, которая горела все сильнее и сильнее, но там никого не оказалось. Плач переместился в комнату. Лизе стало жутко, она зябко поежилась и выглянула в окно. За окном в свете огромной луны серебром поблескивал снег. Черные ветки деревьев слегка покачивались от ветра, двор перед домом был пуст. Только на лавочке кто-то сидел. В воздухе перед темной фигурой светился оранжевый огонек сигареты, но лица сидящего не было видно. Вскоре огонек взлетел вверх, огибая дугу, и упал в снег.

Лиза вернулась в комнату. Ангел больше не светился, а в квартире вновь воцарилась тишина. Лиза вспомнила из курса химии о свойстве некоторых материалов накапливать дневной свет и излучать его потом в полной темноте. Возможно, фигурка была сделана из подобного вещества. А плач ребенка доносился не из комнаты, а с улицы.

Она и сама не заметила, как заснула. Разбудил ее звонок в дверь. Тот самый, условный. Девушка не сразу поняла, что это не сон, а когда сообразила, пулей полетела открывать.

Володя стоял на пороге в стельку пьяный. Она никогда раньше не видела своего любимого мужчину в таком состоянии, хотя он и не был абсолютным трезвенником. Качнувшись вперед, он упал на колени и… заплакал.

Лиза с трудом втащила его в квартиру, чтобы не увидели соседи. Он никак не хотел вставать с колен, обнимал и целовал Лизин живот, шептал что-то невнятное, а потом и вовсе упал на пол и захрапел.

Через несколько часов помятый, но почти трезвый Володя стоял на пороге кухни, где Лиза готовила обед. Он подошел к ней, отворачиваясь, чтобы не дышать перегаром, и хриплым голосом сказал:

– Я люблю тебя, Лизок, и очень рад, что ты носишь моего, то есть нашего ребенка.

Три последующих дня он провел у нее. Марфа Никитична будто знала об этом и решила задержаться у сына еще немного. Она позвонила соседке, у которой был домашний телефон, и велела передать Лизе, что ее пока не будет. По прошествии этих трех дней, которые стали самыми счастливыми в жизни Лизы, Соломатин оделся и снова ушел, пообещав скоро вернуться.

На этот раз Володи не было почти две недели. И снова он пришел к ней под утро, пьяный и в слезах. Марфа Никитична неодобрительно поцокала языком, но вмешиваться не стала, спрятавшись в своей каморке.

– Я не могу уйти от жены, понимаешь, Лизок? – Володя пил крепкий чай и смотрел на нее влюбленным взглядом. Точнее, Лизе хотелось так думать, что влюбленным. Вполне могло оказаться, что взгляд был самым обычным, остальное дорисовала ее фантазия. – Но и тебя я не брошу.

Вот, значит, как: от жены уйти он не может, а ее просто обещает не бросать. Лиза сама не заметила, как постепенно смирилась с участью любовницы и матери-одиночки. Ее уже не пугала перспектива остаться одной с ребенком на руках. Но она и не догадывалась, как жестоко распорядится ею судьба.

Как дипломированный медик, Лиза знала, что некоторые болезни (в том числе психиатрические) могут передаваться по наследству. У нее была психически больная мать, да и беременность проходила в постоянном нервном напряжении и сопровождалась слуховыми и зрительными галлюцинациями. Все чаще и чаще девушка просыпалась посреди ночи от детского плача, трогала округлившийся живот, понимала, что ей просто приснился кошмар, и засыпала снова.

Ближе к родам списывать свое состояние на сны уже не получалось. Плач стоны и шаги она слышала и среди белого дня. Иногда краем глаза замечала движение тени, похожей на ребенка. Володе она ничего не рассказывала, боялась его разозлить. В душе росла тревога и чувство вины за то, что она стеснялась собственной матери, появилась уверенность в том, что она теперь за это расплачивается. Робкая надежда на то, что все пройдет после родов, рухнула в первую же ночь в родильном доме.

Лиза произвела на свет красивую здоровую девочку, которую назвала Анфисой в честь мамы. Анфиса Старостина.

Когда ночью к ее койке подошел мальчик, она почти не удивилась, решив, что это ребенок кого-то из персонала. Мальчик раскрыл ладошку, на которой лежал знакомый ей янтарный ангелочек, и, всхлипнув, сказал:

– Ты не моя мама.

После чего растаял в воздухе, а Лиза едва не оглохла от собственного крика, перебудив соседок по палате. Ночью никто из персонала к ней не подошел, только утром в палату заглянула санитарка и спросила, может ли она встать, потому что в коридоре ее ждет посетитель.

Володя смотрел на нее, широко улыбаясь, и протягивал вялый букетик тюльпанов.

– Только не долго, – пробурчала санитарка, пряча в карман шоколадку, – скоро обход.

Лиза не хотела рассказывать о ночном происшествии, но слова вылетали против ее воли. Володя выслушал ее очень внимательно, улыбка с его лица давно сползла, тюльпаны повисли в ослабшей руке.

Из родильного девушка попала прямиком на прием к Володиному товарищу, психиатру Игорю Станиславовичу Рыкину. То, что Лиза приняла за проявление заботы, на самом деле было лишь предлогом, чтобы избавиться от нее. С этого момента ее жизнь четко разделилась на «до» и «после». Ее возражения, просьбы и мольбы никого не волновали. Решение было принято быстро.

– Анфиса либо отправится в детский дом, либо мы с женой ее удочерим. Будем надеяться, что ей не передалась по наследству твоя… проблема.

Володя открывал рот, звуки долетали до ушей Лизы, но смысла сказанного она понять не могла. Он что, хочет забрать у нее дочь? Какое он имеет право?

– На моей стороне все права. – Володя безошибочно угадал ее мысли. – У меня сложившаяся репутация, хорошая работа, официальный брак. Ты – мать-одиночка без рода и племени, с психическим расстройством. К тому же безработная.

– Но как же так? После декретного отпуска я могу вернуться в больницу. – Лиза хваталась за соломинку, уже понимая, что она проиграла.

– Тебя уволили задним числом. В больнице тебя никто не ждет. – Она не узнавала его колючий ледяной голос, от которого в груди становилось пусто и холодно. – Если попытаешься устроить скандал, пожалеешь. Я тебя предупредил.

Он встал, оставив на подушке Лизиной койки бумаги. Почти месяц она провела в психиатрическом отделении, куда Володя определил ее для «обследования», не зная, что за ее спиной творятся такие дела.

Бумаги оказались не чем иным как заявлением на отказ от дочери. Несколько дней Лиза выла раненой волчицей, а когда не осталось сил, скулила, стиснув до боли зубы. В итоге случилось то, к чему она шла все это время, даже не подозревая об этом. Соорудив петлю из лоскутов простыни, Лиза попыталась покончить жизнь самоубийством.

Ее спасли. Оказалось, что за ее палатой установили круглосуточный надзор. Когда девушку доставали из петли, она сквозь мутную пелену видела рядом с санитарами мальчугана в коротких шортиках на лямках. Он смотрел на нее и беззвучно плакал.

Придя в себя, она подписала бумаги, посчитав, что так будет лучше для ребенка. Она не позволит, чтобы ее дочка страдала. Лиза уже приготовилась к тому, что умрет в психушке, как ее мама, и, когда Володя пришел забирать подписанные документы, попрощалась с ним, попросив последний раз увидеть дочку.

– Я не думаю, что это хорошая идея, – отводя взгляд и убирая бумаги в папку, говорил некогда любимый мужчина. – Ребенка я запишу на свою фамилию, но имя дам другое, мне не нужно постоянное напоминание о тебе и твоей сумасшедшей матери. Удивительно, насколько точно повторились ваши с ней диагнозы. Она ведь тоже видела какого-то пацаненка, он твердил, что та не его мама. А еще она все время говорила про янтарного ангела. Ты видишь… ангела, Лиза?

Девушка лишь покачала головой, ничего не ответив. В голове что-то щелкнуло, и она поняла, кто виноват в ее бедах. Точнее, не кто, а что. Но как связан ангел с болезнью мамы, а теперь и с ее, она не понимала.

– Что бы ты ни думала, я все же надеюсь, что с тобой все будет в порядке. Пожалуйста, не ищи меня, когда выйдешь отсюда. Если выйдешь.

Когда за Володей закрылась дверь, Лиза в бессильной ярости кинулась на нее и сползла вниз. Слез у нее уже не осталось, из горла вырывались хрип и кашель, глаза болели от яркого света, который она в тот день возненавидела.

Из психиатрической лечебницы она вышла только через два с половиной года. Больницу, где когда-то работала, Лиза даже не вспомнила. Она презирала врачей и все, что с ними связано, после того, через что ей пришлось пройти.

Первым делом она отправилась домой к Володе, хотя он и предупреждал ее о возможных последствиях. Дверь открыла незнакомая девушка, немногим старше ее самой.

– Прежние хозяева давно переехали, – сообщила она Лизе. – Эту квартиру дали нам с мужем в порядке очереди. Вы к управдому сходите, наверняка он знает новый адрес.

– Спасибо, обязательно схожу. – Лиза постаралась улыбнуться, но похоже, что она забыла, как это делать. Девушка испуганно посмотрела на нее и захлопнула дверь.

Устроиться на работу оказалось непросто. Никто не хотел связываться с психически больной, пусть и прошедшей лечение. Спасение пришло оттуда, откуда она и не ждала. Ее лечащий врач Игорь Рыкин пристроил девушку уборщицей в поликлинику, которой заведовал его тесть.

– Твой случай особенный, – как-то во время обхода разоткровенничался Рыкин, – нет никаких оснований держать тебя у нас, но и выписывать пока рано. И чем ты так Володьке насолила, что он все ниточки одновременно дернул, чтобы тебя здесь прописать? Ладно, не отвечай, не мое это дело. Вот только я его не поддерживаю, потому хочу тебе помочь. Через полгода отправим тебя на переосвидетельствование, ты уж постарайся комиссии про мальчугана, которого видишь, не рассказывать. А когда выйдешь, я тебе пилюльки назначу, они помогут с глюками справиться.

Через полгода, как и обещал доктор, Лиза вышла из лечебницы свободным человеком. Лекарство, назначенное психиатром, помогало, по крайней мере она больше не видела призрак ребенка.

– Почему вы просто не избавились от фигурки? – терпеливо дождавшись окончания длинного рассказа, спросил Краснов. – Ведь ее можно выбросить или на крайний случай подарить кому-нибудь.

Елизавета Петровна тяжело вздохнула.

– Я пробовала. Выбрасывала, отвозила в другой город, даже в реке топила. Вот только проклятая безделушка всякий раз возвращалась ко мне обратно. Мне ее приносили, подбрасывали под дверь, а однажды я проснулась и увидела, что ангел просто стоит на тумбочке возле моей кровати. Вы мне не верите?

– Почему же, верю, – слишком поспешно ответил детектив и отвел взгляд. – Просто все это очень странно. Вы не находите? Может быть, у вас есть враг, который каждый раз подбрасывает ангела, после того как вы от него избавляетесь?

Но на его лице ясно читалось недоверие. Странно, что человек, выбравший для себя такую профессию, совершенно не умеет скрывать своих эмоций. И что за глупая версия про неизвестного недоброжелателя?

– Как вы себе это представляете? Кто-то на протяжении пятидесяти с лишним лет следит за мной, забыв про еду и сон, только для того, чтобы возвращать какую-то игрушку?

– Всякое бывает. Вы ведь видели призрак ребенка.

Это был настоящий удар под дых. Ей казалось, что он поверил. На деле же просто пожалел выжившую из ума старуху, которой не с кем поговорить.

– Прошу меня простить, но старикам важен режим, – тяжело поднимаясь со стула, сказала Елизавета Петровна и многозначительно посмотрела в сторону двери. – Если сейчас не лягу спать, то не смогу заснуть до самого утра. Будет болеть голова, давление поднимется.

– Да, конечно. – Он все правильно понял. – Все же скажите, для чего вы хотели меня нанять? Ведь я не гоняюсь за призраками.

– Молодой человек, вы меня слушали все это время или нет? Ни в каких призраков я не верю, все же у меня медицинское образование. Просто хочу найти свою внучку, которая пропала…

– И прибрала с собой ангелочка, – закончил он ее мысль. – По вашим словам выходит, что фигурка всякий раз возвращается к владельцу, то есть к вам. Так почему бы просто не подождать?

– На этот раз все намного серьезнее. Аня может из-за него пострадать. А я, как вы понимаете, очень хочу, чтобы этого не произошло, поэтому и просила вашей помощи.

Уже выйдя в коридор, сыщик неожиданно замер, уставившись на зеркало, где в уголке была прикреплена фотография Ани с Мариной.

– Кто это?

– Мои внучки. Аню вы уже видели. Вторую зовут Марина, она старшая. Что-то не так?

– Нет, все в порядке. Знаете что, я возьмусь за это дело. Позвоню вам днем, тогда все и обсудим.

Не говоря больше ни слова, он вышел за дверь и, минуя лифт, побежал вниз по ступенькам, оставив Елизавету Петровну в полном недоумении.

Бессонница снова мучила Елизавету Петровну. Это было ее наказанием, персональным адом за малодушие. Тогда она испугалась и не стала бороться за свое счастье. Показалось, что нашла успокоение в деньгах, точнее, в бесконечной гонке за приумножением капиталов. И откуда только в ней взялась эта хватка? В делах бизнеса она действовала как акула, которая, завидев добычу, молниеносно хватает ее своими острыми зубами. За какое бы дело Елизавета Петровна ни бралась, она выжимала прибыль до самого донышка, не оставляя и капли конкурентам.

Мама не обманула, она вовсе не бредила, когда говорила о спрятанных драгоценностях. Оказалось, что богатство все время находилось рядом, в той самой коммуналке, где она когда-то жила. Вот только сама Лиза долго боялась поверить маминым словам, ведь тогда пришлось бы признать и то, что она предала свою мать, оставила гнить заживо в психушке, а потом даже не пришла на ее похороны. Потому что было стыдно перед Соломатиным, было страшно, что он мог подумать о ней. И вот по прошествии стольких лет она поняла одну страшную вещь: когда возводишь на пьедестал любовь к мужчине, тебе самой уже не остается там места и приходится либо балансировать на самом краю, либо пятиться. В любом случае падение неизбежно. И чем выше возведен пьедестал, тем больнее падать, тем катастрофичнее последствия.

Теперь судьба давала ей второй шанс. Но ничего не бывает даром. Если бы можно было откупиться деньгами, Елизавета Петровна не моргнув глазом отдала бы все, что заработала за долгие годы. Обретенные внучки могли бы стать успокоением на старости лет, отрадой для истерзанной души. Марина права, у Ани действительно трудный период в жизни. И нет никого, кто мог бы направить в правильное русло ее кипучую энергию. Елизавета Петровна постарается ей помочь, сделает все, что от нее зависит. Лишь бы хватило времени, лишь бы проклятие не подействовало на Анечку. С Мариной было сложнее. Она похожа на дикого зверька, которого пытаются приручить люди: недоверчивая, осторожная, способная внезапно пустить в ход острые зубки. Но и дикого зверя можно приручить, если проявить терпение.

Елизавете Петровне вдруг нестерпимо захотелось услышать голос внучки. Несмотря на то что была глубокая ночь, она набрала номер, подумав: «После второго гудка положу трубку». Марина ответила на звонок почти сразу же.

– Марина, это Елизавета Петровна, твоя… бабушка. Прости, если разбудила, просто хотела спросить, все ли у тебя в порядке. Сама я страдаю от бессонницы и иногда забываю, что другие люди в такое время обычно крепко спят.

– Да, Елизавета Петровна, все хорошо. Я еще не ложилась, взяла подработку на дом и совершенно потеряла счет времени.

У бабушки тоскливо сжалось сердце.

Девушка могла бы и вовсе не работать, если бы только приняла от нее помощь.

– Хорошо. Тогда спокойной ночи, дорогая.

– Спокойной ночи.

Она ждала: вот сейчас прозвучит заветное слово «бабушка», но из трубки послышались лишь гудки отбоя.

Снова и снова возвращаясь мыслями в далекое прошлое, она смотрела сквозь прожитые годы на ту пока еще беззаботную девчушку по имени Лиза, а такой ли она была на самом деле? Та Лиза, юная и красивая, верила в светлое будущее и торжество коммунизма, сегодняшняя Елизавета Петровна – седая, изрезанная морщинами.

Ей приходится притворяться, изворачиваться, не говорить всей правды. Правда всегда намного страшнее того, что человек способен себе представить.

Магистр – так назвался тот незнакомец, который звонил ей, – рассказал чудовищную историю в которую трудно было поверить, однако она поверила.

Евгений

Решение поехать к старухе было спонтанным и необдуманным. Конверт можно было отправить с курьером, почтой, попросить секретаршу отвезти его забывчивой клиентке, да мало ли способов! Но он поехал сам.

Уже свернув на нужную улицу, Краснов вдруг почувствовал нарастающее беспокойство, которое словно горячей волной поднималось от солнечного сплетения. «Волна» достигла горла, вызвав спазм, и челюсть непроизвольно сжалась.

Наверное, стоило развернуться, в крайнем случае остановиться и подумать о том, что именно его беспокоит, но вместо этого руки только крепче вцепились в руль, а нога вдавила педаль газа почти до упора. К его счастью, на дороге не было других машин, он несся, глядя вперед, на бешеной скорости. Девица выскочила под колеса как черт из табакерки. Тощая растрепанная блондинка с безумным взглядом. Рефлексы сработали молниеносно, нога перескочила на педаль тормоза, раздался визг, легкий удар, и машина резко остановилась.

Краснов едва не вылетел наружу через лобовое стекло (сколько раз обещал себе пристегиваться и никогда этого не делал!) и от накатившей злобы ударил по ни в чем не повинному рулю. Выйдя из машины, Евгений облегченно выдохнул. Девица сидела в грязной луже, одной рукой прикрывая лицо, а второй шаря по мокрому асфальту вокруг себя. В полуметре от нее лежал допотопный телефон – видимо, именно его она и искала. Евгений подошел ближе, поднял телефон, но отдавать не спешил. Чем-то заинтересовала его эта замарашка в своем тоненьком, дешевом, забрызганном грязью плащике. Похоже, что плащ безнадежно испорчен. В химчистку отдавать невыгодно – она будет стоить дороже самой вещи, а стирать бесполезно – темные пятна с бензиновыми разводами вряд ли отойдут.

Глядя на пострадавшую, Краснов подумал, что смотрит на нее как на диковинную зверушку в зоопарке. Вот она вся такая смешная и нелепая, сучит лапками, пытается шипеть и отплевываться, а он, большой и сильный, совсем не испытывает к ней жалости, не боится, даже в первый момент готов был разорвать ее на куски, чтобы не лезла под колеса, а внимательнее смотрела по сторонам.

– Да выключите вы, наконец, фары!

Голосок у зверушки оказался приятным и немного не соответствовал ее убогому виду. Очень хотелось сесть обратно в машину и спокойно ехать дальше, но удерживала мысль: вдруг у этого нелепого существа что-нибудь сломано. Придется дать ей денег или везти в больницу. А ему некогда заниматься всякой ерундой.

– Я вас не заметил. Зачем вообще было выбегать на дорогу, там же горел красный.

Чего это он перед ней оправдывается? В конце концов, она сама виновата.

– И я вас не заметила.

А девчонка-то с гонором. Вон как огрызаться умеет!

Ладно, чтобы не торчать тут до ночи, Евгений все же решил помочь девчонке подняться. Но не тут-то было. Вместо того чтобы спокойно принять помощь, она начала извиваться и кричать, как дикая кошка.

– Отпустите меня немедленно!

– Хотите еще немного полежать? – Он пытался шутить, чтобы разрядить накаляющуюся обстановку. Хотя ситуация его уже скорее забавляла, нежели раздражала.

– Вас это не касается. Где мой телефон?

Евгений хотел ответить, что на помойке, где ему и место, но девица вдруг посмотрела на него с такой мольбой, что ему стало стыдно. И чего он на нее взъелся? Может, барышня едва концы с концами сводит – вон как плохо одета, потому и не может купить себе нормальный телефон. Евгений протянул девушке аппарат, она посмотрела на него круглыми совиными глазами, не понимая, что от нее требуется.

– Я спрашиваю: это ваш аппарат? – пришлось повторить дважды, прежде чем она сообразила. На ее лице вдруг расцвела такая счастливая улыбка, точно он вложил в ее перепачканную ладошку слиток золота, никак не меньше.

Из ее ротика вдруг полился поток откровений. Девица оправдывалась: дескать, старый телефон от недостатка средств, а на новый она еще не скопила. Но она же не обязана отчитываться перед первым встречным!

Неужели головой ударилась?

– Мне без разницы, какой у вас телефон. – Евгений терял терпение. Ему хотелось скорее сесть в машину и уехать. Забыть эту неприятность как дурной сон. Но как оказалось, он уже был почти на месте. Вон дом Елизаветы Петровны. Сама судьба помогла Евгению Краснову в тот вечер.

– Я бы вас с удовольствием подвез… куда вам там надо, но в таком виде, боюсь, вы мне всю машину перепачкаете, я потом на химчистке разорюсь. И если честно, мне некогда, у меня назначена встреча.

На всякий случай он кивнул в сторону серого дома, украшенного гранитными пилястрами, мол, вот сюда мне и нужно. Девица никак не реагировала, продолжая пялиться на него серыми безумными глазами. Может, она стесняется попросить денег за ущерб?

– Вот, держите, – Краснов протянул ей несколько купюр из кошелька, но девица молча сверлила его взглядом. – Мало? Не так уж сильно вы пострадали. Даже если учесть порчу одежды, это покроет все с лихвой. И потом, вы переходили дорогу в неположенном месте, здесь темно и вряд ли найдутся свидетели. На вашем месте я бы…

Щеку обожгло, голова дернулась в сторону. Евгений даже не успел сообразить, что произошло, а девица уже бежала прочь в сторону остановки автобуса.

– В расчете, – выкрикнула она на бегу.

И как все это понимать?

Девица смотрела на Краснова сквозь большое стекло на задней площадке автобуса. Интересно, о чем она в тот момент думала? И способна ли она вообще на мыслительный процесс? Под пристальным взглядом Евгению стало не по себе, и он зашагал в сторону дома старухи. Потом понял, что забыл в машине конверт. Пришлось вернуться.

В зеркале заднего вида отразилось его небритое лицо с отпечатком ладони на левой щеке. С таким украшением не стоило идти к потенциальной клиентке. Он подождал около двадцати минут, пока не прошел след от пощечины, и только после этого решил подняться в квартиру.

Дверь была не заперта. Евгений толкнул створку, и она бесшумно подалась назад. Из глубины квартиры слышалась возня, шаркающие шаги и старушечье кряхтенье.

Краснов надавил на кнопку звонка, но тот, похоже, не работал.

– Вашими молитвами. – Старуха с кем-то говорила по телефону, он узнал ее голос.

Краснов с интересом прислушался: это могло быть важно.

– Ничего нового. Но как только нужная вещь окажется у меня, я обязательно вам сообщу. – Что-то скрипнуло, возможно, она села на диван или в кресло. – Помню. Я не ходила в полицию, как вы и просили, обратилась к частному сыщику, но он не пожелал меня слушать, выставил за дверь, как девчонку.

А вот это, похоже, про него. Евгений осторожно прошел вперед, чтобы лучше слышать продолжение разговора, но старуха не произнесла больше ни слова.

В квартире было темно, душно и пахло каким-то лекарством. Краснов на цыпочках пробрался в комнату и увидел в темноте фигуру хозяйки. Та сидела в кресле, прижимая к уху телефонную трубку. Не придумав ничего лучше, Евгений нашарил рукой выключатель. Зажегся тусклый свет, старуха громко и облегченно вздохнула.

Даже дома она была одета в строгое черное платье с белым кружевным воротничком. И называть ее после этого старухой язык уже как-то не поворачивался. Скорее женщина преклонных лет.

– Дверь была не заперта, – сразу заговорил он, дабы не напугать хозяйку. – В наше время не стоит так халатно относиться к собственной безопасности.

– Это я виновата, не проверила замок после ухода внучки. Что вас привело в мой дом? – Женщина говорила церемонно, даже слегка надменно. Ничего общего с тем запуганным голоском, которым она говорила по телефону всего минуту назад. Разбираться в метаморфозах ее голоса не было ни сил, ни желания, поэтому Евгений просто достал конверт из внутреннего кармана пиджака, но замешкался, не зная, куда его положить. Взгляд сыщика упал на тумбочку, заставленную коробочками и флакончиками разного калибра, и Евгений швырнул на нее конверт, но немного не рассчитал. Один из таких флакончиков упал и прокатился по полу, издавая оглушающе громкий звук в тишине квартиры.

– Я подниму. – Евгений не успел сделать и шага, когда она его остановила:

– Нет, я сама. Пройдите пока на кухню.

Какая, к черту, кухня? Он не хотел оставаться здесь ни минуты. Однако почему-то не стал возражать, а просто кивнул в знак согласия.

Старуха вошла в кухню бесшумно, заставив Евгения вздрогнуть от неожиданности. Он, кажется, и вовсе забыл о том, что находится у нее в гостях.

– Хотите чаю?

– Нет, спасибо. Я зашел, только чтобы отдать вам забытую вещь. И мне уже пора. Впрочем, я задержусь, у меня есть немного времени, чтобы еще раз выслушать вашу историю. Возможно, я сделал поспешные выводы и погорячился, отказав вам в сотрудничестве.

Женщина была удивлена, но виду не подала. Более того, в ее глазах читалась плохо скрываемая радость. Все же она умела держать себя в руках и продолжала вести себя как выпускница института благородных девиц. Она сделала вид, что забыла его имя, они «познакомились» во второй раз и только после этого перешли к делу.

– Так что вы хотите от меня услышать?

– Если это возможно, хотелось бы узнать об этой истории немного больше. Сами понимаете, что любая мелочь может быть полезной в расследовании.

Невольно подслушанный телефонный разговор очень ему не нравился, но зато появился интерес во всем разобраться. А дельце старухи, на первый взгляд показавшееся бредом сумасшедшего, вдруг обрело ореол загадочности и таинственности.

– Мне придется рассказать вам все с самого начала. Надеюсь, вы не спешите?

– Если уж я приехал, то выслушаю вас очень внимательно.

Если бы он только знал, что ему придется выслушать пересказ мексиканского сериала с адаптацией под российские реалии, то бежал бы как можно дальше!

Старуха поведала слезливую историю своей жизни. Здесь были и порушенные надежды, и предательство, и коварство со стороны самых близких людей, и все это было приправлено изрядной долей мистики, в которую она же сама и не верила. Уже собираясь уходить, Краснов увидел фотографию на зеркале в прихожей. На него смотрела та самая психопатка, которая попала под колеса его машины. Только на фото она улыбалась и была довольно симпатичной. С определенной точки зрения ее даже можно было назвать красивой.

– Кто это? – не удержавшись, спросил Краснов.

– Мои внучки. Аню вы уже видели. Вторую зовут Марина, она старшая. Что-то не так?

– Нет, все в порядке. Знаете что, я возьмусь за это дело. Позвоню вам днем, тогда все и обсудим.

Спускаясь по ступенькам, он думал о том, какие сюжеты порой закручивает сама жизнь, сталкивая лбами совершенно незнакомых людей и причудливым образом переплетая их пути-дороги.

Он никому не говорил о своем решении закрыть агентство и начать новую жизнь: более спокойную, более определенную. И боялся лишь одного, что новая жизнь окажется слишком скучной и пресной. Но теперь все вдруг перевернулось, завертелось, перемешиваясь, как в калейдоскопе, когда не знаешь, какой узор получишь в итоге. Краснов хотел думать, что его ведет сама судьба, и решил ей довериться, а дальше – будь что будет.

Аня

Федюня смотрел на нее взглядом побитого щенка и старательно делал вид, будто не понимает, чего она от него хочет.

– Что это? – Аня с недоумением смотрела на фигурку ангела.

– Как что? Он был в твоем рюкзаке, точнее, выпал из него, пока ты спала.

– Федюня, я пока еще по-хорошему тебя прошу: верни, что взял.

– Так вот же, – он забрал из Аниной ладошки фигурку и помахал ею в воздухе. – Больше ничего не было, только эта невероятная вещица.

Аня уставилась на ангела. Федюня сошел с ума, если называет это творение криворукого слепого инвалида «невероятной вещицей». Еще слова подобрал какие-то идиотские. Но по его глазам она видела: парень говорит правду. Федюня вообще отличался патологической честностью, и если пытался врать, лицо выдавало его с потрохами. Аня сразу поняла, что он не врет, и все же хваталась за свою версию, как утопающий за соломинку. Ведь если Федюня не брал цацки, значит, искать их уже бесполезно. Можно попрощаться с мечтой о свободе в объятиях любимого мужчины.

Даня! Аня схватилась за голову и бросилась обратно в комнату.

– Тебе плохо? – заволновался Федюня.

– Да, мне очень плохо, – бурчала она, копаясь в рюкзаке. – Где этот долбаный телефон?

– На нем денег нет. – Димон с появлением спиртного заметно повеселел и, как ни странно, посвежел. Он протянул Ане ее телефон и игриво подмигнул.

Аня почувствовала, как закипает от ярости. Она выхватила телефон из руки Димона и хотела сразу же швырнуть трубку ему в голову, но сдержалась и сквозь зубы процедила:

– Какого черта ты взял мой телефон без спроса?

– Эй, полегче! – Димон поднял руки вверх и, обращаясь уже к Федюне, хмыкнул: – Федосыч, лучше сдавайся сразу, иначе нам хана. Бабы в эти свои дни неуправляемы, уж я-то знаю. Может, ты еще раз в магаз сгоняешь?

– Так я вроде все купил, – рассеянно ответил Федюня. – Там в пакете сухарики, в самом низу поищи.

– Боюсь, сухарики тут не помогут, нам бы… Ой!

Он едва успел увернуться от летящего в его сторону рюкзака.

– Ну вот, друг, посмотри, что творится. Я ее в свой дом пустил, обогрел, накормил, напоил, а она в меня сумками кидается. – В голосе парня звучала насмешка, но Аня была не в том настроении, чтобы перевести все происходящее в шутку.

– Федюня, собирайся, мы уходим. – Аня сдула с раскрасневшегося лица прядку волос, подняла с пола рюкзак и, осмотрев напоследок комнату, направилась к выходу.

– Димон, мы пойдем. Спасибо тебе за вечеринку, но ты сам все видишь.

– Да не парься, друг, – Аня не видела, но слышала, как Димон похлопал Федюню по плечу, – все нормально. Бабы – они такие: утром одно настроение, в обед другое, а вечером и подумать страшно, что ей в голову взбредет.

Они шли по улице, залитой не по-осеннему ярким солнцем. В город пришло бабье лето. Аня думала о чем-то своем, а Федюня копался в своей камере, перелистывая заснятые кадры. Вид у него при этом был рассеянный и глупый. Если бы не Аня, его бы, наверное, уже сбила машина, потому что он совершенно не смотрел себе под ноги.

– Федюнь, я пропала, – наконец заговорила Аня.

Парень вздрогнул и, отвлекшись от камеры, уставился на нее:

– В каком смысле пропала?

– Да, пожалуй, во всех. Даня меня теперь бросит, домой возвращаться нельзя, там Маринка запилит, а может быть, меня и вовсе уже полиция ищет.

Федюня, кажется, испугался, хотя старался не подавать виду.

– Ты не переживай, если меня даже и посадят, то тебе ничего не светит. Я ведь все одна провернула.

– И что думаешь делать? – Голос у Федюни дрожал.

– Пока не знаю. Для начала дай мне свой телефон, позвонить нужно срочно.

Даня не отвечал. Его телефон с самого утра был выключен, и Аня почувствовала нарастающую тревогу. Почему он до сих пор недоступен? Что могло случиться? В голову лезли разные мысли: одна хуже другой. Она подозревала Даню в измене. Ведь он такой красивый и обаятельный, наверняка у него куча поклонниц. Раньше она не задумывалась об этом, но и он никогда не выключал свой телефон, все время был на связи. А вдруг он женат? Кольца на пальце нет, так ведь его можно снять перед тем, как пойти на свидание с любовницей. Аня ненавидела слово «любовница». И никогда не согласилась бы примерить на себя этот унизительный статус. Уж лучше оставаться совсем одной, чем ходить в запасных игроках, быть чьей-то заменой.

– Может, расскажешь, что произошло?

– А?! – Аня отвлеклась от своих мыслей. Федюня, кажется, на самом деле сочувствовал ей. Это было так странно и непривычно. Родная сестра считала ее легкомысленной, ветреной. Марина никогда бы не приняла ее выбора, даже не попыталась бы понять мотивы ее поступков. – Может, и расскажу. Потом. Ты иди по своим делам, а я еще немного погуляю.

Молодой человек мялся, будто хотел чего-то сказать, но не говорил. Неловко попрощавшись, он уже сделал несколько шагов, как вдруг резко развернулся и поспешил обратно к Ане.

– Слушай, Ромашка, пойдем ко мне домой. До вечера никого не будет, а там решим, как с тобой быть. Если что, сможешь у меня переночевать.

– А пойдем, – легко согласилась она. В глубине души Аня надеялась, что все именно так и будет, поэтому смогла сдержать рвущуюся наружу радость.

До самого вечера они проговорили обо всем и одновременно ни о чем. Аня забыла о своих переживаниях и страхах, ей было легко и хорошо рядом с улыбчивым, немного неуклюжим и застенчивым Федюней. И она все удивлялась, как в могучем теле викинга может жить нежная душа романтика. Пока они вот так просто болтали, девушка и сама не заметила, как сделала набросок рисунка. Сюжет был странный.

– Символично. – Федюня с сосредоточенным видом рассматривал изображение. – Это ведь ты, Ромашка. А вырывающийся из клетки ангел – твой внутренний протест, рвущийся наружу.

– Не знаю, Федюнь. – Аня закусила нижнюю губу и поспешно сунула рисунок в рюкзак, точно увидела на нем вдруг нечто постыдное и не предназначенное для чужих взглядов. – Может, ты и прав.

Она вздохнула и вдруг ни с того ни с сего начала исповедываться в этом. Федюня все понял сам. Он не только большой и неуклюжий романтик, но еще и хороший друг. Ведь друг – это тот, кто чувствует твою боль как свою собственную. У друзей одна душа на двоих, потому и болит она вдвойне сильнее.

И когда настало время прощаться, Аня засобиралась, еще не зная, куда пойдет. Она несколько раз уронила рюкзак, потом никак не могла попасть ногой в растоптанный кед. Все это время Федюня не делал попыток помочь ей. Наконец он не выдержал:

– Стой, Ромашка!

Аня так и замерла на одной ноге, опершись рукой о стену с желтыми обоями.

– Разувайся и проходи в мою комнату. Я ведь вижу, что тебе некуда идти.

– Некуда, – едва слышно пропищала Аня, чувствуя, как к горлу подступает ком, а глаза начинает щипать от слез. – И Даня до сих пор не позвонил.

Она выпрямилась в полный рост, едва доставая при этом до Федюниного плеча.

– У тебя макушка двойная, – невпопад вставил друг. – Ты должна быть счастливой.

– Что? В каком смысле?

– Не важно. Ты давай разувайся, – повторил он и вышел из тесной прихожей.

Аня запрокинула голову, пытаясь успокоиться. И у нее это даже почти получилось.

Почти.

Комната у Федюни была просторной, обставленной по принципу минимум мебели – максимум пространства. Никаких разбросанных носков и одежды на спинке стула. Большой шкаф-купе, двуспальная кровать, компьютерный стол с двумя мониторами и огромным гудящим блоком под столом, кресло на колесиках и два табурета. Пейзаж за окном скрывали римские шторы нежного салатового цвета.

– Уютно тут у тебя.

– Да уж, в сравнении с квартирой Димона просто Версаль, – хохотнул Федюня и быстро смахнул в ящик стола какой-то журнал. – Сейчас быстренько скину фотки с флешки, и я весь твой.

Ане казалось, что Федюня перед ней оправдывается за скудность обстановки, не понимая, как она счастлива, что еще одну ночь сможет провести в тепле квартиры, а не на железном стуле в зале ожидания вокзала.

– Если нужно в душ, иди. У нас есть еще час или даже полтора.

Этому предложению Аня обрадовалась едва ли не сильнее, чем самой ночевке. Уже стоя под горячими струями, она услышала, как хлопнула входная дверь и заговорил женский голос. Федюня ведь сказал, что еще час никого не будет дома. Сквозь шум воды невозможно было различить приглушенный разговор. Если выключить воду, станет понятно, что она подслушивает. Либо придется сразу же выйти.

Сердце ее быстро забилось. Ей показалось, что тот, кто тихо говорил за дверью, в данный момент решает ее участь на ближайшую ночь. Вскоре наступила тишина, и как Аня ни прислушивалась, больше ничего не было слышно. Наверное, поэтому робкий стук в дверь так ее напугал, что она едва не подскочила на месте.

– Ромашка, ты закончила?

– Да, уже выхожу. Кто-то пришел?

– Это мама, не волнуйся, я ей все объяснил.

Аня вытиралась полотенцем, наслаждаясь запахом кондиционера для белья, вспомнив, что точно таким же кондиционером пользуется ее сестра. После смерти мамы они почти не разговаривали с Мариной. Да и о чем можно говорить с человеком, который ее не понимает? Марина запрещала ей буквально все, и Аня жила как в клетке.

– Ромашка, у тебя все в порядке? – На этот раз Федюня постучал чуть громче. Вместо ответа Аня щелкнула шпингалетом и толкнула дверь, выпуская горячий воздух в прихожую. – Ты зачем влезла в эти грязные шмотки? Там же халат висит на крючке, специально для тебя оставил. – Федюня отчитывал ее, как это часто делала Марина. Но почему-то сейчас Аня принимала его слова как искреннюю заботу.

– Я подумала, что… – А что она, собственно, подумала? Что вот сейчас она выйдет из ванной и отправится прямиком на улицу? Сколько можно бояться? Она в гостях, в конце концов, а значит, можно ненадолго расслабиться.

– Что ты подумала? – уперев руки в боки, строго смотрел на нее Федюня. – Подожди, я дам тебе свою майку и шорты, а шмотье свое кинь в стиралку, до завтра все высохнет.

– Спасибо тебе, Федюнь, – расчувствовалась Аня и обняла друга.

– Ну хватит этих нежностей. – Парень попытался высвободиться из объятий, хотя и не слишком настойчиво. А потом ушел, чтобы вернуться уже с футболкой, такой широкой и длинной, что Аня едва в ней не утонула.

Мама Федюни, моложавая женщина с добрым, располагающим лицом, встретила Аню как родную и велела называть себя тетей Олей. Усадила за стол и налила девушке огромную тарелку борща с жирной сметаной. Аня наелась так, что казалось, живот лопнет. Второе – пюре с котлетой – она съесть не смогла.

– Ну хоть чай выпей, вон худющая какая, – вздохнула женщина. – А где ты девушку положишь? – Это уже к Федюне.

– Мам, не начинай. – Ей показалось или он покраснел? – У меня большая кровать, как-нибудь уляжемся.

На этот раз пришел Анин черед заливаться краской. Она как-то не предполагала, что придется спать с Федюней. Домогательств с его стороны она не боялась, но это же… Федюня.

Тетя Оля ничего не ответила, собрала грязную посуду и поставила в мойку. Аня вызвалась все помыть, но Федюнина мама ее остановила:

– Ты у нас в гостях. А посуду я завтра помою, ничего с ней не случится. Все, дети, спокойной ночи. Мне завтра вставать рано.

С этими словами она вышла из кухни, не забыв поцеловать Федюню в щеку. Он тут же стыдливо поморщился и вытер щеку тыльной стороной ладони. А у Ани сжалось сердце от накатившей вдруг тоски. Точно так же ее каждый раз перед сном целовала мама. Аня верила, что мамин поцелуй прогоняет кошмары.

– Пойдем, – буркнул он, только добавив себе сходства с ребенком. Аня развеселилась, и ее переживания пусть ненадолго, но отошли на второй план.

– Ромашка, зацени фотки.

Аня сидела на кровати, глаза ее слипались. После душа и сытного ужина думать ни о чем не хотелось. Даже беспокойство о том, что Даня так и не объявился, почти прошло.

Все же ей пришлось встать и прошлепать босыми ногами к столу, куда Федюня предусмотрительно придвинул один из табуретов.

Он щелкал мышкой, перелистывая фотографии, они расплывались перед Аниными глазами, спать хотелось зверски. Под монотонный голос Федюни, комментирующий каждый снимок, она почти задремала, вдруг он толкнул ее в плечо:

– Эта лучшая!

Та самая фотография, из-за которой Аня утром разозлилась на горе-фотографа. Она спит на грязном диване, в уличной одежде, под головой рюкзак. Ничего необычного, если бы не едва различимый силуэт, невесть откуда взявшийся на фото. На краешке дивана сидит мальчик на вид не старше трех лет. Он склонился над спящей девушкой, будто пытаясь что-то сказать ей на ухо. Маленькая ручка лежит на Аниной голове, а вторая крепко сжимает фигурку ангела. Мальчик был прозрачным, почти невидимым.

Федюне удалось заснять призрак?

Последние слова она произнесла вслух.

– Какой еще призрак, Ромашка? Ты посмотри, какой ракурс, как падает свет, как…

Федюня несколько раз щелкнул мышкой, и изображение на мониторе увеличилось. Аня смогла рассмотреть грязные разводы на своем лице и даже выпавшую ресничку под глазом.

– Скажи, что ты тоже его видишь, – взмолилась Аня. – Я ведь не сошла с ума?

Сон как рукой сняло.

– Вижу. Ромашка, ты понимаешь, что это значит?

– Что нас заберут в психушку? Чего ты лыбишься?

– Это значит, что я наконец-то прославлюсь. Нет, конечно, я мечтал стать известным благодаря своему мастерству, но если так распорядилась судьба, то я согласен стать фотографом привидений. – Он шутил, но Ане было не до шуток. Она чувствовала, как ее охватывает дрожь.

– Федюня, пообещай, что ты никому не покажешь это фото. А еще лучше, удали его прямо сейчас.

Аня говорила, но Федюня, похоже, ее не слушал. Он увеличил фото еще в несколько раз и двигал мышью по экрану. Вид у парня при этом был совершенно безумный, и на слова Ани он не реагировал.

– Посмотри сюда, – наконец заговорил он. – Мне кажется, или призрак держит в руке точную копию того ангелочка, из-за которого ты на меня сегодня набросилась с кулаками?

Аня тяжко вздохнула. Ей не нужно было смотреть на фото, чтобы знать – Федюня совершенно прав.

Марина

Утром Марина никак не могла заставить себя подняться. Ночные бдения не пошли на пользу: тяжелая голова точно приросла к подушке, глаза резало от яркого солнечного света, пробивающегося сквозь неплотно закрытые шторы. Она несколько раз засыпала и просыпалась снова, но как бы Марине ни хотелось провести остаток дня в уютной кровати, встать все же пришлось. Аня так и не позвонила, зато звонила Елизавета Петровна. Для себя Марина решила, что пока не разберется, будет называть ее именно так. Кем эта женщина на самом деле ей приходится, еще предстоит выяснить, но доверять человеку на слово в таком серьезном вопросе было бы глупо. При свете дня квартира ее больше не пугала, не было никаких подозрительных шорохов, шагов и всхлипов. Марина решила списать то, что произошло ночью, на нервное переутомление. Так было проще все объяснить.

Только ближе к пяти вечера, когда Марина закончила уборку в квартире и развесила выстиранное белье на балконе, она вспомнила о звонке старухи. Ей не особо хотелось разговаривать с Елизаветой Петровной, но, снова и снова прокручивая в голове события последних недель, девушка пришла к выводу, что пожилая женщина как-то связана с исчезновением сестры. В тот злополучный день она ждала, когда Аня вернется с работы. Сестра нашла место сиделки при пожилой обеспеченной даме. Марина крайне удивилась ее выбору, но ничего не сказала, даже обрадовалась, теперь с нее снималась часть финансового груза. Она никогда не жаловалась Ане, что ей тяжело одной прокормить их обеих, видела, как сестра переживает смерть мамы, все больше и больше замыкаясь в себе. Ей нужно было время, чтобы прийти в себя, осознать, что жизнь на этом не закончилась. Хотя Марина все чаще думала, что однажды она сама просто рухнет, как загнанная лошадь.

Аня не пришла домой ни вечером, ни ночью. Марина не спешила бить тревогу, она знала, что иногда сестра могла без всякого предупреждения остаться ночевать у друзей.

Следующие два дня стали для Марины настоящим адом. Они выпали на выходные, и ей пришлось сидеть в четырех стенах наедине со страшными мыслями. Это сводило с ума.

И только к вечеру третьего дня в дверь настойчиво позвонили. Сердце Марины забилось одновременно радостно и тревожно. Она надеялась, что вернулась Аня. Но у той есть ключ от квартиры, и она не стала бы звонить в дверь. А если сестра потеряла ключ? Мысли пестрой лентой пронеслись в голове, пока девушка летела к двери, перекрикивая настырный звонок.

– Иду я, иду. Кто там? – спросила она по привычке, но ответа не получила. Да он и не требовался – Марина уже отпирала замок.

На пороге стояла женщина неопределенного возраста. Одета она была в строгий брючный костюм, на плечах которого виднелись темные капельки влаги. Одна рука дамы покоилась в мягком бандаже.

– Соломатина Марина Викторовна, – скорее утверждала, нежели спрашивала женщина. Таким тоном обычно оглашают диагноз безнадежно больному.

У Марины ослабли ноги, тело сковало льдом.

– На улице страшный ливень, я промокла до нитки.

Марина бросила короткий взгляд на едва заметные капли на костюме незнакомой дамы.

– А вы, собственно, к кому? – Справившись с оцепенением, Марина отошла в сторону, приглашая женщину войти, и закрыла дверь.

– К вам, если, конечно, вы… Хотя не отвечайте, я сама вижу, что не ошиблась.

Марина беззастенчиво рассматривала свою гостью, которая казалась ей отдаленно знакомой, но вряд ли они могли где-то встречаться.

– Вы, наверное, недоумеваете, откуда я вас знаю? Нет, мы никогда ранее не встречались, ваша сестра Анна работала у меня сиделкой.

– Почему работала? – Новая волна паники накрыла Марину.

– Я не видела ее уже три дня.

– Три дня, – эхом повторила Марина.

– Вот я и подумала, что она могла заболеть. Или есть другая причина ее отсутствия? Я могу ее увидеть?

– Не можете. Аня пропала.

Марина поняла, что все время боялась произнести это страшное слово. Она никак не хотела признать, что Аня действительно пропала.

– В каком смысле?

– В самом прямом. Три дня назад она ушла из дома и больше не возвращалась.

– Как такое возможно? Вы звонили ее друзьям?

– А вы как думаете? Я просто сидела и ждала ее все эти дни? – Марина понимала, что зря накинулась на женщину: та ни в чем не виновата. Но если она сейчас не выскажет все, что накипело, то просто сойдет с ума. – Я обзвонила всех ее знакомых, звонила в больницы и морги. А в полиции отказались принимать мое заявление, потому как подростки, видите ли, часто сбегают из дома, и если каждого начать ловить, никаких ресурсов не хватит.

– Возьмите себя в руки. – Женщина говорила тихо, но голос ее пробирал до мурашек. – Она уже сбегала из дома ранее?

– Почему я должна перед вами отчитываться? То, что она у вас работала, не дает вам права… – Марина осеклась, понимая, что подхватила эстафету и говорит о сестре в прошедшем времени.

– Анна меня обокрала. – Марина почувствовала, как к щекам хлынула кровь, на лбу вздулась и запульсировала жилка. – Поэтому я здесь.

– Вы уверены, что это сделала она?

– Я бы не пришла, если бы не была полностью в этом уверена. – Женщина поправила бандаж и, точно извиняясь, сказала: – В моем возрасте кости очень плохо срастаются.

– Что она у вас украла? – Марина смотрела в одну точку. – Я работаю и смогу возместить ущерб. Не сразу, но надеюсь, вы согласитесь на рассрочку.

– Деньги – не главное. Марина, я должна очень серьезно с вами поговорить. Если пообещаете меня выслушать, я, в свою очередь, обещаю не обращаться в полицию и решить вопрос, скажем так, полюбовно.

– Почему я должна вам верить?

– Я не могу дать никаких гарантий. – Женщина пожала плечами. Марина не к месту отметила, что дождевые капли не оставили и следа на дорогом костюме. – Но нам определенно есть о чем поговорить.

О чем им разговаривать с этой женщиной, в то время как Аня могла быть где угодно? И не исключено, что ей грозила опасность. Она потеряет время за пустыми разговорами, а нужно действовать. Не исключено, что Ане грозит опасность.

– В моей сумочке лежит фотография, достань ее, пожалуйста.

Марина с опаской исполнила просьбу. А когда посмотрела на снимок, очень удивилась:

– Вы знали мою маму?

– К сожалению, я узнала о ней слишком поздно.

И тогда Марина вспомнила, где видела свою гостью. На похоронах мамы она стояла немного в стороне, спрятавшись под черным зонтом. Она плакала, когда гроб опускали в могилу, а потом села в машину с тонированными стеклами и уехала.

– Вижу, что ты вспомнила. – Женщина улыбнулась уголками губ. – Я даже попрощаться с ней толком не успела. Когда пришла в больницу, она была без сознания. Я просидела возле ее постели почти сутки, а она так и не открыла глаза.

– Зачем вы ходили в больницу к моей маме?

– Я хотела увидеть свою дочь, которую у меня забрали много лет назад. Я твоя бабушка, Марина.

– Вы не можете быть моей бабушкой. – Странно, она даже не удивилась. – Моя бабушка умерла пять лет назад.

– Зина умерла? – Женщина о чем-то задумалась, а потом спросила: – Твой дед, Владимир Соломатин, он жив?

– Нет. Дедушка долго болел, у него была неоперабельная опухоль мозга. Перед смертью он уже никого не узнавал и все просил прощения у какой-то Лизоньки. Бабушка пережила его всего на четыре месяца.

Дальше женщина и вовсе понесла какую-то ахинею:

– Лизонька. Надо же, он никогда так меня не называл.

– О чем вы говорите? Я ничего не понимаю! – Марина теряла терпение, чувствуя, как закипает.

– Я все тебе расскажу. А потом мы вместе найдем твою сестру.

Так Марина узнала, что бабушка Зина ей не родная. Она просто была дедушкиной женой, которая не могла иметь детей, и дед Владимир забрал свою дочь у другой женщины.

– Я хотела назвать дочку Анфисой в честь своей мамы, – закончила рассказ женщина. – Володя же все решил по-своему. Если бы он мог, то стер бы мне память, оставив догнивать в психушке. Мир оказался не без добрых людей, мне помогли выбраться оттуда, откуда сама я уже и не надеялась выйти. Жить было незачем, у меня забрали все, что только можно было забрать.

– Почему вы появились только сейчас? Аня знает, что обокрала родную бабушку? – В голове у Марины возникло море вопросов, но она не знала, с какого начать. Да и все они казались пустыми и неправильными.

– Аня ничего не знает, я не успела ей рассказать. Ее поступок в некоторой степени помог мне решиться прийти сюда, к тебе. Может, правы люди, когда говорят, что все делается только к лучшему. Есть еще кое-что, о чем я пока говорить не могу. Еще не время.

Отодвигать неизбежное больше не имело смысла, и Марина все же набрала номер Елизаветы Петровны. Она слушала длинные гудки и размышляла о том, с чего начнет разговор. Потом решила, что просто напомнит старухе о неотвеченном звонке.

Старуха все усложнила. Без лишних церемоний она попросила Марину приехать к ней и остаться ночевать.

– Рука сильно ноет, – жаловалась Елизавета Петровна, – сердце постоянно жмет, и давление скачет.

– Может быть, «Скорую» вызвать? – осторожно предложила Марина, уже зная бабушкину реакцию.

– Я скорее умру, чем доверю свою жизнь пьяным санитарам.

– Хорошо, я приеду, – сдалась Марина. – Только мне завтра на работе нужно быть пораньше, а добираться от тебя далеко.

– Не переживай, я оплачу тебе такси.

– Никакого такси не нужно, я просто предупредила.

На том и порешили.

Через два часа Марина вышла из дома и отправилась к автобусной остановке. Она не видела, как за ней увязался неприметный мужичок в черной кожаной куртке. Проводив Марину до автобуса и убедившись, что она уехала, мужичок вернулся к дому и вошел в подъезд.

Анфиса 1939 год

Анфиса приходила в себя тяжело. Первое, что она услышала, были голоса. Они доносились до нее как сквозь толщу воды. Ее попеременно бросало то в жар, то в холод.

Сквозь сомкнутые веки проникал яркий свет. Анфиса очень хотела закрыться от него, спрятаться. Она подняла руку и тут же застонала от пронзившей ее боли. Болело все тело, но больше всего грудь.

«Что со мной?» – подумала Анфиса, стараясь восстановить в памяти последние события. Она вспомнила, как сидела с Зоей в ресторане и говорила, что собирается уйти от мужа. Зойка ее назвала дурой, а потом напилась до поросячьего визга и начала приставать к другим посетителям. Кажется, их выгнали (или они сами ушли?). Подробности Анфиса вспомнить не могла, как ни старалась. Не помнила она и того, как попала сюда.

А собственно, где она? Под спиной что-то жесткое, кажется, пружины. В их с Сережей спальне хороший матрас, значит, она не дома.

– Никак очнулась? – послышался сварливый голос. – Иван Анатолич! Иван Анатолич, пациентка ваша очухалась, идите скорее сюда.

Этот голос она уже слышала, когда приходила в себя, но были и другие.

Открыть бы глаза и осмотреться, вот только веки никак не открываются.

Голос назвал ее пациенткой, значит, она в больнице. Что же с ней произошло?

– Вот, Иван Анатолич, я, значится, полы мыла в коридоре, слышу, мычит кто-то. Она и мычала.

– Спасибо, Вера, – мужской голос мягкий, обволакивающий. – Ступайте, в сестринской приберите, там Тамара флакон с фурацилином разбила.

– Вот же косорукая, – выругалась невидимая для Анфисы Вера. – Ладно, Иван Натолич, вы зовите, если понадоблюсь.

– Непременно, – пообещал мягкий голос, и на лоб Анфисы легла прохладная рука.

Боль немного утихла, от ладони шло приятное тепло.

– Жар спал, очень хорошо. Я знаю, что вы меня слышите. – Анфиса не видела, но точно знала, что мужчина улыбается, глядя на нее. – Как ваше самочувствие? Голова болит? Может быть, кружится? Тошнота беспокоит?

– Ммм… – только и смогла выдавить из саднящего горла Анфиса.

– Потерпите, скоро подействует обезболивающее. А пока вот. – Губ Анфисы коснулось что-то прохладное, по подбородку поползла мокрая капля, скатилась по шее в ложбинку между грудями. – Пить вам пока нельзя, только так. Оближите губы.

Она подчинилась приказу. Проглотила вязкую слюну и даже смогла облизать потрескавшиеся губы.

– Очень хорошо, – одобрил голос. – Если так пойдет и дальше, скоро поставим вас на ноги. Травмы не очень серьезные, до свадьбы все заживет.

Анфиса хотела возразить, что она давно замужем, и все же обрадовалась, что не смогла произнести ничего, кроме невнятного мычания. Нельзя, чтобы Сережа узнал, где она.

Следующее ее пробуждение было куда приятнее. Боль немного утихла, хотя полностью не прошла. Теперь Анфиса хотя бы могла шевелиться и даже открыла глаза.

В палате она была одна. Правда, рядом стояло еще четыре кровати. Из коридора доносились звуки разговоров, звон посуды и шаркающие шаги больных. Пахло хлоркой и щами.

Анфиса осмотрелась. Стены, окрашенные светло-зеленой масляной краской, белый потолок с тремя плафонами люстр и большие, почти во всю стену окна, которые скрывались за легкими желтыми шторами.

Вдруг снаружи послышался смех и женские голоса. Дверь открылась, и в палату стайкой шумных пташек впорхнули четыре женщины примерно Анфисиного возраста.

– Здравствуй, новенькая, – от стайки отделилась одна из женщин с блестящими раскосыми глазами и двумя черными тонкими косичками. Ее смуглое плоское лицо, похожее на масленичный блин, сияло ярче солнца за окном. – А ты обед проспала. Ну ничего, если хочешь есть, Наташа тебе принесет щи из столовой. И кашу. Ты любишь перловую кашу?

– Я мигом, – отозвалась белокурая толстушка. – Тебе хлеба черного или белого? Хотя белый наверняка закончился, но черный сегодня очень вкусный.

– Спасибо, не нужно ничего. Я не голодна. – Голос у Анфисы слегка хрипел, и при разговоре все еще побаливало горло.

– Да ты не стесняйся, – подхватила та, что с косичками, неформальный лидер в их компании. – Мы тут все друг за дружку горой. Правда ведь, девочки?

Девочки синхронно закивали и по очереди начали подходить к Анфисе для знакомства. Все они находились здесь на обследовании.

Девушку-лидера звали Ульмас, она оказалась узбечкой, Наташа приехала из Рязани, а две другие девушки-близняшки – Ира и Валя – из Иваново.

Дверь снова распахнулась, ударившись о стену, и все девушки, даже бойкая Ульмас, запрыгнули на свои койки, поджав ноги. В палату ввалилась грузная баба в синем халате. В одной могучей руке она держала алюминиевое ведро, в другой швабру с болтающейся на ней серой тряпкой.

– Не намусорили мне тут? – Анфиса уже знала этот голос, теперь вот увидела его обладательницу. – Тапки с пола уберите, а то как я мыть буду.

Баба принялась возюкать тряпкой по полу, расплескивая воняющую хлоркой воду, не переставая что-то бурчать себе под нос.

– Здравствуйте, товарищи! – Ему очень шел его голос: мягкий, точно ласкающий. Доктор – высокий блондин с гладко выбритыми щеками и невероятными серыми глазами – смотрел на пациенток и улыбался самой красивой на целом свете улыбкой. Именно таким его и запомнила Анфиса. – Готовы к осмотру?

– Иван Анатолич, – первой отреагировала баба с ведром. – А что же вы так поздно сегодня? Я уж думала, был обход, а то помыла бы до вашего прихода.

– Ничего страшного, Вера, я подожду, пока вы закончите.

– Так я уже, – тут же отрапортовала она. – Проходите.

– Иван Анатольевич, – Ульмас опустила ноги на пол, – осмотрите меня первую, а то ко мне скоро брат придет.

Девушки-соседки одарили ее испепеляющими взглядами.

Анфиса хмыкнула и отвернулась к стенке. Даже задремать успела, когда почувствовала у себя на лбу прохладную сухую ладонь. Она очнулась, их взгляды встретились, и на короткий миг она потонула в его серых глазах, глубоких, как омуты. Доктор что-то говорил, но она не могла разобрать ни словечка. Ее сердце билось, как птица, попавшая в силки.

– Как вы себя чувствуете? Что сегодня беспокоит?

Слова с трудом достигали Анфисиного сознания, она не могла сосредоточиться.

– Ничего не беспокоит, – ляпнула Анфиса, понимая, что от нее ждут ответа.

– Так уж и ничего? – От уголков его смеющихся глаз разбегались лучики морщинок. – Значит, можно вас выписывать?

– Не нужно выписывать, я еще немного полежу.

– Ну полежите, – кивнул он и расстегнул верхнюю пуговку на ночнушке Анфисы.

От этого довольно целомудренного жеста вся кровь хлынула к ее лицу. Грудь начала часто вздыматься, дыхание участилось.

Да что это с ней? Никогда ранее она не реагировала так на прикосновения мужчины.

– Все в порядке? – В голосе доктора беспокойство. – Я сделал вам больно?

– Нет, – едва справляясь с подступившим к горлу комом, ответила Анфиса. – Просто здесь очень душно. Окно бы открыть.

Он исполнил ее просьбу. Анфиса постаралась взять себя в руки, и дальнейший осмотр прошел без эксцессов.

– Переломов у вас нет, только ушиб грудной клетки. Полежите у нас недельку, и можно выписываться домой. Через полчаса я пришлю медсестру, продиктуете ей свой домашний адрес, может, кому из родственников нужно сообщить, что вы у нас. Мужу, например.

Доктор смотрел на нее выжидающе, и Анфиса приняла самое правильное, на ее взгляд, решение. Она соврала:

– Я не замужем. И родственников тоже нет. Никого.

Последующие три дня в больнице прошли спокойно, хотя Анфиса и вздрагивала от каждого стука в дверь. Чаще всего заходила уборщица. Всякий раз она пребывала в дурном настроении, и Анфиса, которая уже могла вставать с постели, по примеру девушек проворно запрыгивала обратно, как только слышала гулкий звон алюминиевого ведра.

Она все боялась, что вот сейчас дверь откроется и войдет Сережа. Как обычно, нахмуренный, погруженный в свои дела, он обязательно начнет хлопотать над ней, расспрашивать о том, что болит, принимает ли она вовремя лекарства. Сережа не пришел. Не приходил и тот, кого Анфиса видела теперь в своих снах: душных, пряных, оставляющих после пробуждения горько-стыдное послевкусие. Она не верила, что можно влюбиться вот так – сразу, нырнуть с головой в неизвестность, при этом радоваться, что не видно дна.

А еще ей не давала покоя мысль, даже не мысль, а маленький эпизод из прошлого. В тот день, когда она в спешке уезжала от Зои, в машине она была не одна. Кто-то постоянно находился рядом, смотрел на нее, касался. Кто-то невидимый и от того пугающий. Анфиса не знала, у кого можно просить совета. Не посчитают ли ее сумасшедшей? Одна из близняшек, кажется, Валя, но, возможно, и Ира, различать их Анфиса не научилась, сказала ей, что она кричала во сне.

– Пациентка Старостина, вас доктор ищет, а вы по коридору разгуливаете, – сообщила старшая медсестра Полина. – Ну чего смотрите? Марш на осмотр!

Анфисино сердце радостно забилось. К кабинету она не шла, а почти летела.

Она уже занесла руку, чтобы постучать, но дверь распахнулась, выпуская щуплого небритого дядечку. Дядечка задержал взгляд на Анфисе чуть дольше, чем следовало бы незнакомому человеку, и, наконец, отступив в сторону, сделал пригласительный жест.

Доктор осмотрел Анфису, ободряюще улыбнулся, и ее вдруг пронзила жгучая ревность от того, что он улыбается так каждой своей пациентке. Она искала повод задержаться. Анфисе хотелось кричать, что у нее болит сердце, что он один может ей помочь. А он был совсем рядом и в то же время так далеко. Она так много хотела сказать, но не могла. Не получалось у нее говорить.

– Пригласите следующего, пожалуйста, – его голос звучал равнодушно, убивая в ней всякую надежду на взаимность.

Из кабинета она выходила, чувствуя себя так, точно побывала на собственной казни. Даже не сразу сообразила, что кто-то ухватил ее под локоток и увлек в сторону.

Теперь Анфиса его узнала. Тот самый водитель, что подвозил ее.

– Не бойтесь, я поговорить хочу. Вы меня, наверное, не запомнили? – заговорил он, заикаясь и спотыкаясь на каждом слове. – Да и не мудрено, нас, таксистов, как обслуживающий персонал, никто не замечает.

– Я вас помню.

– Так проще. Пойдемте-ка в парке прогуляемся, – предложил дядечка, сверкнув глазами. И, увидев ее замешательство, пояснил: – У меня ключ есть от черного хода, одна медсестричка ласковая дала.

Они шагали по заросшей тропинке парка, кутаясь в телогрейки, пропахшие куревом и чужим потом. Дядечка достал из кармана папиросу, но, глянув на Анфису, передумал и жадно втянул носом свежий воздух.

В воздухе пахло горьким дымом и прелой листвой, как бывает осенью, а никак не в конце июня. Этот запах напомнил ей о разбитых иллюзиях, о безответной любви, о том, что личного счастья у нее не было и не будет.

– Ты не подумай, что я свихнулся, – начал водитель. – Только мне нужно знать, видела ли ты то же, что и я.

Анфиса кивнула, давая понять, что готова слушать.

– Дорога в тот день совсем пустая была, да и ехал я не сказать чтобы быстро. Откуда пацаненок взялся, ума не приложу. Встал прямо перед машиной и стоит как вкопанный. Я на клаксон давлю, а он и не вздрогнул.

– Какой пацаненок?

– Значит, не видела. – Дядечка покачал головой и, чиркнув спичкой, все же прикурил вонючую папиросу, прикрыв пламя от ветра широкой ладонью. – И ведь никто не видел. Милиционер так и сказал, мол, со слов очевидцев, водитель сам вывернул руль и въехал в столб.

– Как такое возможно? – Анфиса почувствовала нарастающую тревогу.

– Кто бы мне сказал. – Дядечка в пару затяжек докурил папиросу и, бросив бычок на землю, зло раздавил его ногой. – Ладно, пойдем уже. Я-то думал, а ты… Эх…

Анфиса смотрела на его сутулую спину, быстро удаляющуюся в сторону калитки.

Дядечка обернулся и махнул ей рукой.

Анфиса четко увидела то, что никак не могла вспомнить. В тот день в машине рядом с ней сидел маленький мальчик, он что-то ей говорил и гладил по руке. Потом потянулся к фигурке ангела и исчез. А дальше… дальше была уже больничная палата.

Наши дни Евгений

– Антох, можешь по-тихому все провернуть? – На стол легла фотография.

– Симпатичная. Твоя?

– Я на педофила похож? Просто нужно найти. Если ты до сих пор злишься, что я из органов ушел, пойму и просьбами больше не побеспокою.

– Да ладно тебе, Жэк, ты, конечно, кадр ценный, но незаменимых людей у нас нет. – Фото упало в открытый ящик стола. – Таксу мою помнишь?

– Найдешь девчонку, удвою твой гонорар.

– Да я ж сопьюсь. – Тесный кабинет содрогнулся от громового хохота.

Евгений вышел из отделения полиции, которое когда-то считал своим вторым домом. Сюда он попал сразу после окончания института, надеясь проработать здесь всю жизнь. Но его рвения и юношеского максимализма хватило лишь на два с половиной года.

Работа в полиции представлялась Евгению неким романтическим приключением, окутанным ореолом таинственности. На деле же он получил ежедневные летучки, все больше похожие на выволочки, всеобщее наплевательство и повальное пьянство коллег. Интересных случаев почти не было, приходилось копаться в «мусоре»: бытовые разборки, пьяные дебоши, хулиганские выходки малолеток. Сначала он заскучал, потом начал замечать, что все чаще прикладывается к бутылке, а в работе создает видимость бурной деятельности. Евгений деградировал, стремительно и неуклонно. Решение открыть детективное агентство пришло не сразу. Полгода после увольнения из органов он проработал начальником службы безопасности одного крупного банка, потом личным телохранителем у средней руки бизнесмена и только осознав, что следующая остановка – охранник в супермаркете, решил, что пора все менять.

Сколотив небольшую команду из бывших соратников, Краснов с присущим ему рвением взялся за дело. Поначалу они с ребятами хватались за все, чтобы только «раскрутиться»: следили за неверными супругами, собирали компромат, даже домашних животных отлавливали и возвращали хозяевам. И только многим позже пришло понимание, что он сменил шило на мыло.

– Хватит лазать по деревьям за котами. И больше никаких слежек за командированными, – объявил Евгений на одном из собраний. – С этого дня берем в работу только интересные дела.

– А что ты понимаешь под интересными делами? – поднял руку Сеня Венедиктов, самый молодой из их команды.

– Пока не знаю, – честно признался Краснов. – Я не хочу больше копаться в чужом грязном белье.

Команда вяло покивала, но согласилась.

Через две недели их покинул Сеня. Решил вернуться в полицию, «где хотя бы зарплату платят вовремя». Еще через неделю ушел Витек Пронин, а за ним и все остальные.

Он бы и сам нашел девчонку, но внутреннее чутье, которое никогда Краснова не подводило, подсказывало, что это лишь самый край ниточки, за которую нужно тянуть, чтобы распутать всю историю. Жаль, что пришлось обращаться за помощью к бывшему начальнику. Тот спит и видит, чтобы вернуть его в отдел, что бы он там сам ни говорил. И просьба эта – еще один плюсик в пользу Антохи.

– Черт, сигареты забыл. – Евгений похлопал себя по карманам брюк, запоздало вспоминая, что пачка осталась в бардачке машины. Курить особо не хотелось, скорее само место заставляло его следовать неким сложившимся привычкам. Он опустил глаза на заплеванный асфальт с прилипшими плоскими бычками и кусочками жевательной резинки.

Настроение испортилось окончательно.

Марина

При электрическом свете лицо старухи напоминало идеально слепленную восковую маску. Она хотела обмануть само время, вернуть былую красоту и молодость. Возможно, в какой-то момент это ей удавалось, но теперь время мстило, стремительно возвращая свое по праву. Марина вдруг представила жуткую картинку: старуха на ее глазах рассыпается в прах, как тысячелетняя мумия.

Картинка была столь реалистичной, что у девушки по коже пробежали мурашки. В квартире и вправду было прохладно. Мрачное, стылое помещение, лишенное души и уюта. Марина уже бывала здесь, но всякий раз что-то неуловимо менялось. Возможно, виной тому постоянно царившие здесь сумерки, стирающие очертания предметов. Громоздкая антикварная мебель, хрустальные люстры, певучий паркет, уныло отзывающийся на каждый шаг, – все это создавало гнетущую атмосферу. Квартира напоминала ей склеп, в самом центре которого покоилась древняя старуха.

– От Ани есть какие-то вести? – Елизавета Петровна разливала кофе из турки в крохотные фарфоровые чашечки и внимательно следила за Марининой реакцией.

– Никаких. Если бы она объявилась, я бы тебе рассказала.

– Ну да. – Старуха кивнула, но, похоже, не поверила.

Марина попыталась представить Елизавету Петровну в образе любимой бабушки: вот она сидит в кресле-качалке за вязанием и время от времени поправляет сползающие на нос очки в роговой оправе. Вместо современной прически у нее старомодный пучок, волосы седые. Хочется положить голову ей на колени и чувствовать, как ее теплая рука гладит тебя по волосам, и все твои страхи, переживания сразу становятся неважными и надуманными. Марина пыталась, но так и не смогла увидеть в элегантной, строгой женщине свою бабушку.

– Я очень за нее переживаю. – Марина сглотнула подступивший к горлу ком. – Никогда раньше она не исчезала так надолго. А я вместо того, чтобы искать ее, сижу и распиваю с тобой кофе.

– Но что ты можешь сделать? – Старуха, кажется, разозлилась. Турка в ее руке дрогнула, и на белоснежную скатерть выплеснулась кофейная гуща. – Ну не по городу же бегать. Я ведь сказала, что поручила это дело компетентному человеку.

– И где же этот твой человек? Почему от него нет никаких новостей? Может, он шарлатан какой-нибудь! Нет, я пойду в полицию и заставлю их принять заявление.

Марина вскочила на ноги.

– Сядь. – Старуха потянула ее за руку. – Не поможет нам полиция. Я не знаю, как тебе объяснить, да только здесь замешаны другие силы.

– О чем ты говоришь? Какие еще силы? Что тебе известно?

– Немногим больше, чем тебе. Аня не просто так сбежала, он ее заставил.

– Кто он? Да объясни толком, что происходит!

– Я не слепая и вижу, что ты мне не веришь. Наверняка думаешь, что я аферистка какая-то, что хочу вас с сестрой обмануть. И никак я не смогу заставить тебя мне поверить, но хотя бы душу облегчу перед смертью. Я уверена, что мне недолго осталось. Только жить в постоянном страхе я устала. Хватит.

Перед Мариной сидела не Снежная королева, а уставшая несчастная женщина с потухшим взглядом. Груз прожитых лет согнул ее спину.

– Выслушай меня, пожалуйста. – Голос Елизаветы Петровны дрогнул. – Когда Володя забрал мою дочку, я думала, что умру или по-настоящему сойду с ума. Игорь, Володин друг, пристроил меня уборщицей в поликлинику, так уж вышло, что попала я в педиатрию, куда мамашки приводили своих заболевших деток. Сначала я просто наблюдала за ними, представляла, что так же могла бы приходить сюда со своей Анфисой, потом начала разговаривать с родительницами, расспрашивать о всяких пустяках. Сама не понимаю, как такое получилось, да только однажды я очнулась уже на улице, прижимая к груди пищащий сверток. Малышка была так похожа на мою Анфису, что я не удержалась. Стою на улице, а сердце так и заходится от счастья. Куда бежать, что делать дальше, я не знала, да и не важно все тогда было. Главное, что она со мной, моя девочка, солнышко мое ненаглядное.

Тогда-то я и увидела его. Мальчик, лет трех, не старше, в коротеньких шортиках на лямочках, светленький, а глаза голубые. Он на меня так посмотрел, как иной взрослый не посмотрит. А у меня перед глазами картинка встала: девушка, у которой я украла ребенка, бегает по коридорам, зареванная, растрепанная, и никто не может ей помочь, только плечами пожимают. Я ее боль почувствовала как свою собственную и, не раздумывая больше, вернулась обратно. Уже на пороге оглянулась, чтобы на мальчика того еще раз посмотреть, а его уже и след простыл. Ты ведь его видела. – Старуха не спрашивала, она утверждала. – Знаю, что видела. Сначала я думала, что он ко мне одной приходит, а потом… Давай-ка я расскажу тебе все по порядку. Ты еще не собираешься спать?

Марина сомневалась, что вообще заснет после таких откровений, и молча покачала головой.

– Тогда я сделаю нам еще кофе. Может, ты кушать хочешь?

– Спасибо, мне бы чаю. С лимоном. И больше ничего не нужно.

– Ты в деда пошла. Он тоже чай любил, а я вот кофе больше уважаю, – говорила она, насыпая в чайник заварку. – Он меня научил заваривать чай, – почему-то смутившись, пояснила старуха. И, не делая паузы, начала рассказывать.

История ее жизни не была простой. Столько испытаний выпало на ее долю, что с лихвой хватит на нескольких человек. Выдержать подобное дано не всякому. Она справилась и не сломалась, не потеряла веру в счастье.

Вот первая, самая яркая и болезненная любовь. Марина представила, как Елизавета Петровна, еще совсем девчушка, кружится в танце сама с собой, прижимая руки к животу. В комнату входит дедушка Володя, он молод, полон сил. Совсем не такой, каким он стал на склоне лет – дряхлым развалиной с безумным взглядом и перекошенным от страданий ртом. Лизонька бросается ему на шею, но он мягко отстраняет ее и… уходит. Она остается совсем одна и понимает, что так теперь будет всегда. Но она сильная, она справится.

А вот уже белые стены больницы. Лизонька еще молодая, с роскошными светлыми кудрями, но уже сильно изменилась. Из нее словно ушла жизнь. От ее руки, покрытой синюшной сеточкой вен, тянется капельница.

Снова заходит дедушка. Он серьезен и сосредоточен, протягивает ей какие-то бумаги, которые она должна подписать.

Подписала. Плачет, заламывая руки, вырывая с корнями свои красивые волосы. Стискивает зубы от боли.

Следующий кадр. Грязные коридоры поликлиники, где она в темной косынке трет серой тряпкой полы, на лбу – капельки пота, на щеках – слезы. Вокруг дети, много детей. Одни совсем груднички, лежат, туго запеленатые, как подарки счастливым мамочкам. Другие неугомонные и неуловимые, как маленькие торнадо, носятся, падают, вскакивают на ноги и продолжают бежать с радостными воплями.

Ей тоже хочется получить «подарок», и она забирает чужой. Женщина, которой он предназначен, поймет ее, не осудит.

На улице холодно. Лежит снег, с голых деревьев на нее внимательно смотрят вороны. Она вдруг отчетливо понимает, что забирать чужие «подарки» нельзя.

Все это время за ней наблюдает синеглазый мальчуган, одетый в короткие шортики и тонкую маечку.

Ему не холодно.

Он ведь неживой.

Девушка снова плачет. На этот раз она пришла на кладбище, где с серого могильного камня на нее смотрит мама. Мама улыбается и хочет сказать, что всегда будет рядом, она любит свою дочурку и прощает за все.

– Мама, пока болела, постоянно твердила о спрятанных драгоценностях, которые она забрала у моего отца, когда сбежала от него. По какой-то причине она не смогла ими воспользоваться, испугалась или еще что – теперь никто не ответит на этот вопрос. Пришлось ждать почти двадцать лет, прежде чем я смогла заглянуть в тайник. В Стране Советов за такое вполне могли расстрелять, но потом все изменилось. Страна начала разваливаться, появились фарцовщики, перекупщики и прочие барыги. Я стала понемногу продавать драгоценности, едва хватало на жизнь, пока на меня не вышел довольно известный человек, который в конце восьмидесятых годов не исчезал с экранов телевизоров. Он оказался ценителем ювелирного искусства, сказал, что многие побрякушки в моей копилке стоят баснословных денег. Замуж даже звал. Я не согласилась. После Володиного предательства мужчины перестали для меня существовать.

Время шло, Елизавета Петровна обнаружила в себе коммерческие задатки, довольно успешно вложилась в акции нескольких компаний и наконец-то смогла почувствовать себя свободной женщиной. С появлением материальной независимости пришла уверенность в собственной силе, а с ней жгучее желание отомстить бывшему любовнику, вернуть свою дочь, уже взрослую девушку, которая никогда не знала свою настоящую мать.

Елизавета встретилась с Володей. Она очень боялась, что могут вспыхнуть старые чувства, а вместе с ними вернется и боль.

Ничего не вернулось. Она смотрела на него как на чужого человека. Она много лет мечтала о том дне, когда сможет раздавить его, как навозного жука, а теперь вдруг поняла, что не испытывает к нему даже презрения.

– Я хочу видеть свою дочь, – коротко сказала Елизавета и выложила на стол пухлую пачку крупных купюр.

– Наслышан. – Володя взял деньги, повертел в руках и бросил обратно на стол. – Ты теперь крутая, ездишь на дорогой тачке. Вот только этого мало, – он указал взглядом на пачку. – Если хочешь, чтобы она никогда не узнала, кто ее настоящая мать, придется раскошелиться. Разумеется, ты никогда ее не увидишь. А попытаешься приблизиться – я подниму архивы с историей твоей болезни и покажу ей. Думаешь, твой обожаемый Рыкин просто так тебя тогда выписал? Он надеялся на твою горячую благодарность в его холодной постели, а ты, святая простота, ничего не поняла.

– Ты не посмеешь. – Женщина побледнела, сжала кулаки.

– Еще как посмею. У меня все еще имеются некоторые связи. Приблизишься к моей дочери – и вскоре познакомишься с обитателями речного дна. На случай, если соберешься пойти в милицию с заявлением, то и там у меня имеются хорошие знакомые. Не все в этой жизни решают деньги, дорогая Лиза.

– Ты мне угрожаешь?

– Боже упаси! Представь, что я экстрасенс и вижу вероятное будущее.

Володя откровенно издевался, наслаждаясь властью над ней.

– Я хочу ее увидеть. Всего один раз.

– Кажется, я ясно выразился, или у тебя проблемы со слухом?

Елизавета взяла салфетку, вывела на ней цифры и подвинула ее Володе:

– Если позволишь увидеть ее и поговорить.

Он хмыкнул, приписал к цифре еще один ноль и вернул ей:

– И это только за то, чтобы посмотреть издалека. Как говорится: руками не трогать.

…Марина слушала и не могла поверить своим ушам. Зато теперь у нее в голове что-то щелкнуло, и она наконец поняла, как их бедная семья могла оплачивать дорогостоящее лечение дедушки Володи. Денег иногда не хватало даже на еду, но он лежал в лучших клиниках и получал все, что только можно, чтобы хотя бы облегчить боль. Правда, потом деньги резко исчезли, и бабушка хотела продавать квартиру, но не успела – умерла.

– Мне сложно в это поверить. – Марина запустила пальцы в волосы. – Дедушка просто не мог так поступить.

– Когда-то и я думала, что влюбилась в благородного человека, не способного на подлость. Его обожали многие, была в нем некая харизма, которая притягивала к себе людей, очаровывала и заставляла видеть то, чего не было. Жаль, что я слишком поздно осознала, насколько была слепой.

– Даже если допустить, что все было именно так, – девушка потянулась за чайником, налила себе чай, – почему ты так просто сдалась?

– Я испугалась, – честно призналась старуха. – Только испугалась не за себя, а за свою девочку. В его голосе было столько решительности, что я поверила каждому сказанному слову, каждой угрозе.

– Странно, но теперь, оглядываясь назад, я вспоминаю, что бабушка Зина всегда относилась к нам с сестрой с некоторой прохладой. Мы никогда не оставались у нее ночевать, она не пекла пирогов, а нас с Аней даже внучками не звала. Только по именам. После смерти дедушки она и вовсе отдалилась, хотя, казалось бы, общее горе должно было сплотить нас. Мама не понимала этой перемены и сильно переживала. Иногда я виню ее в маминой смерти. Сама не знаю почему. Это чувство совершенно иррационально, но я ничего не могу с ним поделать.

Признания Елизаветы Петровны ошеломили ее. Рушился целый мир, который был знаком ей с детства. Осознавать это было тяжело. Девушка дернулась, когда ее щеки коснулась сухая ладонь старухи.

– Не плачь детка, все будет хорошо.

Марина, словно маленькая девочка, обливаясь слезами, прижалась к груди своей бабушки. Своей настоящей бабушки. Теперь она нисколько в этом не сомневалась.

Удивительно, как быстро могут рушиться целые миры. Но куда более удивительно то, как на их месте возникают новые. Будто зеленый росток на выжженной земле, который пробивает себе дорогу к жизни.

– Много лет я жила без всякой надежды на счастье. – Бабушка еще не знала, как изменилась Марина во время их разговора. – Знаешь, я даже заскучала по тому мальчику, который мерещился мне. Ведь он не причинил мне никакого вреда. А вот маму свел с ума. Хотя он же спас ее в сорок втором году от разорвавшегося снаряда.

– Кто он такой?

– Я не знаю. Мама много о нем говорила, она боялась его. А я не верила, думала о ней как о сумасшедшей.

– Но ведь откуда-то он появился?

– Мама считала, что мальчик связан с фигуркой янтарного ангелочка. Я же списывала все ее проблемы на перенесенную контузию. Маму комиссовали с фронта за неделю до того, как она узнала, что беременна мною.

– Я тоже видела его, когда была беременна. – Марина думала, что сможет говорить об этом спокойно, ведь прошло столько лет. Она ошиблась. Перед глазами встало улыбающееся лицо Макса, которое сменилось мерзкой гримасой санитарки, в нос ударил запах хлорки.

Видимо, бабушка все поняла по лицу Марины и не стала ни о чем расспрашивать.

– Теперь он явился за Аней. – Елизавета Петровна встала и прошла к окну.

– Но Аня не беременна!

– Мы не знаем, связано ли появление призрака с беременностью. Но я уверена, что мама была права, когда говорила про ангела.

– Что ты имеешь в виду? – Марина отпила чай и поморщилась, он давно остыл. Ей было страшно узнать ответ, но еще страшнее оставаться в полном неведении.

– Ты знаешь, что Аня работала у меня сиделкой. – Бабушка всматривалась в темноту за окном, будто надеялась увидеть в чернильной пустоте кого-то или что-то. – Специалист она весьма посредственный, – сказано было не со злобой, скорее с легким разочарованием. – И если бы не наше родство, я бы выгнала ее в первый же день. Мне кажется, Аня чувствовала мое к ней отношение. Отношение к ней как к работнику. Именно поэтому я считаю себя виноватой. Я видела Аню на похоронах вашей мамы, только подойти так и не решилась. Тогда я не знала, что мой главный враг давно мертв, хотя и удивилась, что его не было среди траурной процессии.

Судьба удивительная шутница. Она сама привела Аню в дом бабушки. Старая женщина смотрела на внучку как на собственное отражение. Аня будто сошла с юношеской фотокарточки самой Елизаветы Петровны, настолько точным было сходство.

– Через неделю Аня явилась на работу какая-то взвинченная. Она была чем-то сильно обеспокоена. Постоянно кому-то звонила, запираясь в ванной, откуда выходила еще более угрюмая и задумчивая. Именно тогда я увидела ее рисунки.

– Рисунки?

– Да. Подожди минутку. – Бабушка вышла из кухни и вернулась с большим конвертом. – Вот, посмотри сама.

Марина взяла конверт и достала из него лист плотной бумаги, на котором была изображена фигурка ангела, заключенная в клетку.

– И это все? – Марина еще раз заглянула в конверт, но тот был пуст.

– Увы. В тот день Аня сказала, что ей срочно нужно уйти, и начала спешно собираться. В коридоре ее рюкзак упал, и из него выпало несколько листов. Там были эскизы, наброски и законченные работы. На всех изображался либо ангел, либо мальчик…

– В шортиках на лямках, – закончила за нее Марина.

– Аня собрала рисунки, но один не заметила. Убежала. И только вечером я увидела, что пропала моя шкатулка с драгоценностями и… тот самый ангел.

У Марины перехватило дыхание. Виски словно сжало стальным обручем.

– Фигурка все время была у тебя?

Бабушка ответила не сразу. Марина с удивлением наблюдала за тем, как та поднялась, прошла к шкафчику, достала пачку сигарет и пепельницу.

– Почти десять лет не курила. – Трясущимися пальцами она достала из пачки тонкую сигарету. – Ты не против?

Марина покачала головой.

Елизавета Петровна зажгла спичку, поднесла к зажатой в зубах сигарете и даже глаза прикрыла от удовольствия, когда сделала первую затяжку.

Кухню постепенно заполнил запах вишневого табака.

– С этой фигуркой связана еще одна странная история, – заговорила наконец женщина. – Избавиться от нее не так-то просто. Я пыталась, поверь мне. Всякий раз она возвращалась ко мне. В конце концов я решила, что если она будет у меня, то больше никому не причинит вреда. Я даже в завещание внесла пункт, по которому фигурку надлежит похоронить вместе со мной.

– А теперь она у Ани. – Девушка сразу вспомнила рисунок на планшете сестры.

Бабушка посмотрела на Марину, несколько раз кивнула и затушила сигарету в пепельнице.

Когда утром заспанная Марина вышла на кухню, бабушка уже была там.

– Аня нашлась, – сказала и села, точно сразу лишившись сил. – Она в полиции.

Анфиса 1939 год

Даже спустя годы Анфиса вспоминала день своей выписки из больницы как самый черный в ее жизни. Никогда более она не испытывала такого страха и отчаяния. Ей казалось, что у нее сердце вот-вот разорвется от отчаяния, а тот единственный, кто был ей нужен, даже не пришел попрощаться.

Умом Анфиса понимала, что никаких шансов быть с этим мужчиной у нее нет, но ничего не могла с собой поделать и до последнего продолжала надеяться: а вдруг что-то произойдет, вдруг случится чудо и он придет.

Почти все время, проведенное Анфисой в больнице, погода была не по-летнему холодной и дождливой, будто уже наступила осень. А сейчас было тепло и солнечно, небо было синее-синее, в него так и хотелось нырнуть.

Так она и стояла, запрокинув лицо к небу, не в силах сделать больше ни единого шага.

– Пациентка Старостина? – Знакомый, ставший таким родным голос прозвучал у самого уха. Анфиса готова была поклясться, что почувствовала обжигающее дыхание на шее, в том самом месте, где билась синяя жилка. – Сбежать, значит, решили. Нехорошо.

И хоть говорил он насмешливо-иронично, девушка вдруг испугалась.

– Нехорошо, говорю, убегать, не попрощавшись. – Серые глаза уже откровенно смеялись, вот только Анфисе было не до смеха. Она была готова провалиться сквозь землю от стыда. Если бы только доктор знал о ее мыслях!

Он не знал. И кажется, не стремился узнать. Он видел в ней только пациентку, одну из многих.

Нужно было что-то говорить, ее молчание слишком затянулось.

– Я не сбегаю, Иван Анатольевич. У меня и выписка есть. – Анфиса потянулась было к сумочке, но она пропала.

– Не это ли ищете? – Доктор жестом фокусника извлек из-за спины пропажу и протянул ее Анфисе. Их пальцы соприкоснулись, и Анфисе показалось, что сквозь ее тело прошел мощный заряд тока. А он… просто улыбнулся. Как обычно. – Через недельку жду вас на осмотр. Со здоровьем шутить нельзя. Согласны?

Анфиса хотела согласиться, но вместо этого сказала:

– Через неделю меня не будет в городе. Я уезжаю.

– Далеко ли? – Наверняка он спросил из вежливости, но Анфисе хотелось думать, что мужчина искренне беспокоится о ней.

– Если честно, не знаю даже, где буду сегодня ночевать. – Она пожала плечами. Слова дались легко. Анфисе даже показалось, что ей стало легче дышать. До сих пор она не думала о будущем. Даже не позаботилась о путях отступления, когда уходила от мужа. Впрочем, сделать этого она все равно не смогла бы. Все произошло слишком быстро. Анфиса не хотела думать, что бежит как преступница, но подобные мысли все чаще приходили ей в голову. Несколько раз она пыталась начать непростой разговор с Сережей, все ему объяснить и попросить прощения, но так и не смогла. Струсила! Смалодушничала, за что теперь и расплачивалась. – Скорее всего поеду к подруге, а дальше будь что будет.

– Тогда можете считать, что сегодня вам повезло. Моя квартирная хозяйка ищет нового жильца в пустующую комнату. Плату берет совсем небольшую, контролем не докучает. Если хотите, мы можем поехать туда прямо сейчас. Благо совсем недалеко, а у меня как раз смена закончилась. Соглашайтесь, Старостина. Ну же!

– Соглашусь, если станете называть меня просто Анфиса, – сказала и испугалась: не слишком ли фривольно прозвучали ее слова?

– Прекрасно, Анфиса. Вы тогда зовите меня просто Иван. – Он протянул к ней руку и слегка сжал подрагивающие пальчики. – Стойте здесь, я быстренько переоденусь, и мы поедем.

В автобусе они сидели рядом, и Анфисе очень нравилась близость этого мужчины, пусть лишь формальная, ни к чему не обязывающая. Еще полчаса назад она вообще не рассчитывала на то, что хоть когда-нибудь снова его увидит.

– Ванечка, ты уже вернулся! А у меня еще и обед не готов. – Из кухни, откуда исходили умопомрачительные запахи еды, вышла невысокая пухленькая женщина и осеклась на полуслове, увидев незнакомую девушку.

У Анфисы от запахов еды свело живот. В больнице, конечно, кормили неплохо, но разве это сравнится с домашним меню? К тому же сегодня она так и не позавтракала – аппетита совсем не было.

– Здравствуйте, – тихо поздоровалась Анфиса.

– Здравствуйте. – Женщина смотрела не на нее, а на притихшего Ивана. – Мог бы и предупредить, что будешь не один. Ладно, мойте руки, и через полчаса жду вас за столом.

– Не сердись, мам. – Иван обнял женщину за плечи и, наклонившись, поцеловал в щеку. – Я не знал, что Анфиса согласится прийти к нам в гости, вот и не смог тебя предупредить. Анфиса, познакомьтесь, моя мама Паулина Андреевна.

Женщина отмахнулась от него полотенцем, которое комкала в руках, и куда более мягким голосом произнесла:

– В этом весь мой сын, только ему придет в голову пригласить гостей, не поставив в известность родную мать. А мне потом красней.

Анфиса ощутила неловкость. Почему он ее обманул? Зачем придумал историю про квартирную хозяйку и свободную комнату?

– Я, наверное, пойду, – заторопилась она. – Вы меня простите, видимо, я неправильно поняла ваши слова. Да и подруга уже заждалась, я ведь обещала, что приеду.

– Стойте, Анфиса, – рука Ивана преградила дорогу к двери. – Да, я повел себя глупо, не сказав правды. Но я не обманул вас. Мама действительно ищет постояльца в свободную комнату, которая пустует после смерти отца.

Видимо, что-то такое отразилось на ее лице, потому что он поспешил пояснить:

– Отец умер десять лет назад. Комната с тех пор несколько раз сдавалась.

– Иван Анатольевич, меня ждет подруга.

– Откуда в вас эта тяга говорить то, чего вы не хотите? – Анфиса вздрогнула от того, насколько точно он смог угадать ее состояние. – Вы сами мне недавно сказали, что пойти вам некуда. Я же предлагаю реальный выход. Только не подумайте, что я таким образом наживаюсь на людях. И потом, никто не заставляет вас немедленно дать ответ. Больше вам скажу, принимать решения на голодный желудок противопоказано.

Анфиса облегченно вздохнула и прошла в ванную, между прочим заметив, что на кухне стоит полная тишина. Неужели мама Ивана их подслушивала?

Готовила Паулина Андреевна великолепно. Анфиса сразу вспомнила кухарку Тосю, работавшую у них с Сергеем, и сердце ее болезненно сжалось. Только Тося могла угодить капризной хозяйке. Теперь же Анфисе стало стыдно за свое поведение. Ведь Тося старалась и еда всегда была вкусной, а она срывалась и кричала на бедняжку, даже не понимая, что на самом деле выплескивает накопившееся раздражение на мужа.

– Анфиса, – нарушая тишину за столом, заговорила Паулина Андреевна, – как вы познакомились с моим сыном? Вы тоже медик?

– Нет, – ответил за нее Иван.

– Да, – чуть смутившись, поправила Анфиса, и ей показалось, что он посмотрел на нее… с уважением? – Я закончила медицинское училище, но так вышло, что не работала по специальности ни одного дня.

– Почему же, позвольте спросить?

– Мама!

– А что мама? Я не имею права спросить у девушки, где она работает?

– Все нормально, Иван Анатольевич, – он чуть поморщился, и Анфиса тут же поправилась: – Ничего страшного, Иван, это вовсе не тайна. Я вышла замуж, и мой супруг запретил мне работать.

– А разве нельзя совмещать работу и домашние заботы? Сколько у вас детей, Анфиса?

– Мама! Я прошу тебя.

– Иван, перестань меня дергать! – Женщина хлопнула ладошкой по столу. – Ешь борщ, остынет.

– Мы с мужем уже не вместе, – Анфиса не узнавала свой собственный голос, настолько он стал тихим. – Я приняла решение уйти от него.

– Это уже ни в какие рамки! – Мужчина встал из-за стола. – Анфиса, пойдемте в мою комнату, поговорим там.

– Извините. – Анфиса последовала его примеру. – Спасибо, Паулина Андреевна, все было очень вкусно.

– Да вы же почти не притронулись к еде! – удивленно воскликнула та. – Иван, перестань обижаться и сядь обратно за стол. В конце концов, я не сказала ничего такого, за что можно меня осудить. Иван!

Сын был непреклонен, но Анфиса (которая все же в душе осудила его за подобное обращение с родной матерью) пошла за ним как завороженная. Ей так не хватало подобной твердости в Сергее. Она пыталась отыскать в муже хотя бы зачатки чего-то подобного, но довольно скоро поняла, что с этим нужно родиться, и никак иначе. Сережа даже ревновать не умел, прикрываясь пошлыми отговорками: мол, к ревности склонен лишь неуверенный в себе человек.

Анфиса каким-то внутренним, почти звериным чутьем ощущала исходящие от Ивана волны агрессии, которые он сдерживал, не давая вырваться наружу своей животной сущности. И почувствовала она его скрытую сущность не сейчас, когда он отказался подчиниться матери, а много раньше, в тот самый миг, когда впервые после аварии открыла глаза и увидела его перед собой. Анфиса боялась его и одновременно тянулась к нему, как глупый кролик, который идет в пасть удаву.

Где-то внизу живота разлилось тепло, наполняя тело приятной леностью и беспечностью.

– Вот моя берлога, – улыбнулся Иван, приглашая Анфису в небольшую светлую комнату. – Располагайся, а я пока переговорю с мамой по поводу твоего заселения.

Он вышел, прикрыв за собой дверь. Анфиса даже возразить не успела. И снова внизу живота сладко заныло.

Она присела на диван и осмотрелась. Почти все пространство занимали книжные полки, заставленные толстыми справочниками, энциклопедиями и учебниками. Все они были на медицинскую тематику, и Анфиса вспомнила свою учебу в техникуме, которая, к слову сказать, никогда особенно не увлекала ее, что было еще одной причиной, по которой она не стала работать медсестрой. Зачем посвящать свою жизнь нелюбимому занятию? Кроме дивана, был здесь коричневый полированный шкаф и письменный стол, придвинутый к окну.

Голоса она услышала не сразу и уж точно не собиралась подслушивать, даже уши заткнула и замычала песенку, как делала в детстве, когда мама с папой начинали ссориться. Но любопытство взяло верх, Анфиса на цыпочках подошла к двери, вся превратившись в слух.

– Если ты не согласна с моим выбором, значит, я уйду из дома вместе с ней.

– Сын, о каком выборе речь? Если ты давно знаком с этой девушкой, то почему не приводил ее раньше?

– Мама, не строй из себя святую простоту. Ты помнишь, что сделала Тамара, и я тебя уверяю, что больше никогда не наступлю на те же грабли. Анфисе нужно где-то жить, у нее сложная ситуация.

– Но почему именно ты должен ей помогать?

– Я так решил. Устроит тебя это объяснение?

– Иван, ты совершаешь ошибку. Поверь моему опыту!

– Какому опыту, мама? Ты всю жизнь пилила отца и довела его до могилы. Теперь и меня решила взять в оборот?

Далее послышались сдавленные женские рыдания и тяжелый мужской вздох.

Анфиса решила не терять времени и убраться, пока хозяева ее не видят. В коридор проник резкий запах сердечных капель.

Иван застал Анфису у двери, когда она возилась с заевшим замком.

– Ты все слышала? – В голосе ни капли осуждения, только усталость.

– Слышала, ты громко говорил. – Анфиса не заметила, когда они с официального «вы» перешли на доверительное «ты».

– Если честно, я сам не знаю, почему решил тебе помочь. Может быть, потому, что ты стояла вся такая несчастная и беззащитная на пороге больницы, и мне вдруг захотелось тебя пожалеть. – Анфиса снова уловила насмешливые нотки в его голосе. Удивительно, как быстро Иван мог взять себя в руки.

– Не стоит беспокоиться, я все же поеду к подруге. Не хочу ставить тебя в неловкое положение, когда вернется твоя… жена. – Последнее слово застряло в горле, но Анфиса справилась и вытолкнула его.

– Тамара не придет сюда. Никогда. – Было видно, что слова даются мужчине с трудом. – Два года назад она уехала.

– Прости.

– За что? Это ведь не ты забрала моего сына и сбежала с любовником.

Анфиса вдруг отчетливо поняла, что никогда не сможет рассказать Ивану свою историю. В его глазах она будет выглядеть ничуть не лучше, а может быть, и хуже неведомой Тамары. Ей было горько оттого, что все произошедшее сегодня он сделал не для нее, а наперекор матери. И самым правильным для Анфисы было бы бежать от этого мужчины как можно дальше. Только не было сил развернуться и уйти.

– Спасибо, – едва ворочая языком, заговорила Анфиса. – Все это очень странно, но я… – Она хотела бы сказать, что без него она теперь просто умрет, но непослушный язык выдал совсем другое: – Я должна заехать за своими вещами, они в камере хранения. Там же остались и деньги.

– О деньгах не беспокойся, отдашь, когда сможешь. Пойдем, я покажу тебе твою комнату.

Ночью Анфиса ворочалась с боку на бок и никак не могла заснуть. В голову лезли самые разные мысли. Наконец, забывшись неверным сном, она все же задремала и во сне увидела, будто провалилась в какую-то яму или колодец. Где-то высоко над головой светила полная луна, но света ее едва хватало, чтобы рассмотреть земляной пол, неровные стены с торчащими из них корнями.

Здесь было очень холодно, Анфиса поежилась, обхватив себя руками. Перед глазами стояла прозрачная дымка, сквозь которую все кругом виделось в слегка искаженном виде. Вдруг свет от луны стал ярче, и в круге света появилась фигурка. Деревянная лошадка на полозьях. Такая была у нее в детстве. Лошадка раскачивалась с едва слышным скрипом. Анфиса подошла ближе, дотронулась до игрушки, останавливая ее, а в следующую секунду вместо нее увидела мальчугана – того самого, что привиделся ей в такси, – и проснулась, захлебнувшись собственным криком.

Аня

– Федюнь, как думаешь, давно это произошло?

– О чем ты?

– Давно я сошла с ума?

– С ума сходят поодиночке, Ромашка. Все вместе только гриппом болеют.

– Не смешно. Но спасибо за поддержку. – Аня упала головой на подушку. Федюня уступил ей свою постель, сам же расположился на полу. – Если я не сошла с ума, тогда придется поверить в призраки. А дальше что? Открывать охоту на ведьм?

– Наверняка всему этому есть объяснение. Никто не застрахован от дефектов изображения на фотографии, даже если фотка цифровая.

– Ты не понимаешь, дело вовсе не в фото. Я вижу его. Мелкий пацан приходит ко мне, молчит и пялится на меня. Сначала я думала, что он мне снится, но потом я стала замечать его и наяву.

– Успокойся, Ромашка, просто ты взвинчена. Попей пустырника, и все пройдет.

– Нет, не пройдет. Ты мне не поверишь, но если не расскажу, просто лопну. Этот ангел, которым ты так восхищался, по ходу проклят. А бабка самая настоящая ведьма. Ты бы видел ее дом, да на кладбище не так страшно, как там. Шкафы – гробы, люстры похожи на те, что я видела на кремации мамы в траурном зале. Она точно ведьма.

– Так про любую старуху сказать можно, – проскрипел Федюня, поворачиваясь на другой бок.

– Если бы. Вспомнить мою бабулю Зину, та еще мегера, но не ведьма. Она нас с Маринкой, кажется, ненавидела, но не сожрала же.

– А эта твоя работодательница пыталась тебя съесть?

– Федюнь, – Аня свесилась с кровати, – вот ты дурак или как? Я тебе серьезные вещи рассказываю, ты же все в шутку переводишь.

– Не обижайся, Ромашка, но пока ничего серьезного я от тебя не услышал, только какой-то самопальный фольклор. Ведьмы, проклятые ангелы. Сама себя послушай и поставь на мое место. Вот с чего, к примеру, ты взяла, что он проклятый?

– А как еще объяснить ту чертовщину, что происходит со мной? Я когда его первый раз увидела, клянусь тебе, у него на лице такая ехидная улыбочка появилась, что я чуть не заорала.

– Зачем ты вообще на него смотрела?

– Не я на него, а он на меня. Бабка в комнату вошла, когда я пыль протирала. Она меня не заставляла, но иначе там дышать нечем было. Окна она не открывала, свет почти никогда не включала.

– Ромашка, ближе к делу, я спать хочу, как собака.

– Погоди, не засыпай. Я пыль протирала, – Федюня тяжко вздохнул, – когда увидела ангелочка этого. Стоит, сука, улыбается. Но я тебе клянусь, раньше его на том месте не было. Я неделю мимо шкафа ходила, пока его не увидела.

– Внимания просто не обращала. Давай спать, рубит.

– Ага! И я бы так подумала, если бы бабка не подняла кипишь. Глаза вытаращила, за сердце схватилась и тихо так спрашивает: «Ты зачем его достала?» Я, ясное дело, знать не знаю, чего ей от меня нужно, и честно сказала, что никуда не лазила, пыль протирала, а он там на полке стоял.

– И тут она решила тебя съесть! На лопату посадила – и в печь.

– Оказалось, – Аня не обращала внимания на сарказм друга, – бабка хранила своего ангелочка чуть ли не в кладовке. Но не сам же он на шкаф перелетел!

– Ань, – Федюня крайне редко называл ее по имени, и это значило лишь одно – он злится, – обещаю выслушать все твои страшилки утром. Сейчас же я хочу спать.

– Спи, друг мой. Но тогда ты не узнаешь, за что меня могут посадить. Спокойной ночи.

Аня замолчала и мысленно начала считать до двадцати. Не успела она произнести про себя «девятнадцать», как в комнате вспыхнул свет. Федюня, злой, растрепанный, в одних трусах, навис над ней и пробурчал:

– Пойдем на кухню.

Они прихватили с собой ноутбук и долго всматривались в фотографию, сделанную Федюней.

– Ты не можешь отрицать очевидного, – настаивала Аня. – Если бы я одна видела ребенка, но ведь ты тоже видишь. Говорю тебе, ангел проклят. Федюнь, я никогда не верила в мистику, все это полная хрень. Но когда прямо у меня в голове зазвучал голос, велевший ограбить бабку…

– Ну продолжай, чего ты замолчала.

– Мне кажется, что ангел не просто так попался мне на глаза. Ты ведь знаешь, у Дани большие проблемы с деньгами, на него наезжают какие-то бандиты. Если он не отдаст деньги, его убьют.

– Ромашка, в кого ты такая наивная? – Федюня постучал ее пальцем по лбу. – Да этот урод вертит тобой как хочет, а ты прыгаешь на задних лапках, готовая служить ему.

– Я люблю его, и мы поженимся!

– Тише ты, мать разбудишь. – Федюня прикрыл ей рот рукой. – Поженятся они. Не обижайся, Ромашка, я сам виноват, что не сказал тебе, боялся еще хуже сделать. Этот твой Даня тебя и обокрал. Он был у Димасика в квартире, искал тебя. Ты в туалет отошла или еще куда, уже не припомню, но я видел, как он в твоем рюкзаке рылся. Потом быстренько собрался и слинял.

– Ты врешь! – Аня готова была вцепиться ногтями в лицо парня. Зачем он так с ней? Что плохого она ему сделала? – Даня не такой!

Она шипела, как рассерженная кошка, а в голове уже сложилась картинка. Даня вполне мог прийти на ту вечеринку, она сама его приглашала, только он отказался, сославшись на дела.

– Конечно, я вру, – оскорбился Федюня. – Вру! Я – твой друг, который пригласил тебя к себе домой и выслушивает теперь весь бред про проклятья и привидения. А Даня белый и пушистый.

– Тогда почему он не забрал янтарного уродца?

– Ангела там уже не было. Я взял его раньше. Видел его у тебя, и мне он очень понравился, я просто хотел сделать пару фоток.

– Но ты же сказал…

– Мало ли что я сказал. Драгоценности я не трогал, могу поклясться чем угодно. И мне плевать, откуда они у тебя.

– Дане незачем было так поступать. – Голос девушки упал до трагичного шепота. – Он знал, что я украла драгоценности для него. В тот день он звонил мне несколько раз, бабка ни о чем не подозревала, а ее цацки уже лежали в моем рюкзаке. Ты не представляешь, как я перепугалась, когда уже в прихожей рюкзак упал. Она стояла прямо надо мной, а я молилась, чтобы ни одно колечко не выкатилось.

По щекам Ани текли злые слезы. Она поверила Федюне. Он единственный, кто всегда говорил ей правду в лицо, какой бы горькой она ни была.

– Это ведь Даня отправил меня к старухе сиделкой работать. Не знаю, откуда он про нее узнал, но я и не спрашивала. Какая же я дура, Федюнь! Последняя идиотка.

– Не плачь. – Огромные ручищи друга притянули ее к себе. – Все не без греха. Пока не знаю, как мы будем выпутывать тебя из этой истории, но я обещаю подумать. Ты мне веришь?

Аня подняла заплаканное лицо. Федюня взял салфетку и вытер ее мокрый нос.

– Федь, я беременна. От Дани.

– Уверена?

– На сто процентов. – Аня и сама была бы рада ошибиться, особенно теперь, когда узнала о своем любимом неприглядную правду. – Тест показал положительный результат. Два раза. Я же, идиотка, хотела ему сюрприз сделать, тест сохранила.

Аня сходила в комнату, вернулась с рюкзаком. Сунула в него руку и побледнела.

– Ромашка, все нормально?

Аня покачала головой и извлекла из рюкзака фигурку ангела.

– Не может быть. – Язык стал тяжелым, непослушным. – Федюнь, я его выбросила там, у Димыча. В окно вышвырнула.

– Уверена?

– Перестань повторять одно и то же. Когда этот урод Димон взял мой телефон, я разозлилась, рюкзаком в него запустила. Ну и ангела заодно в окно пульнула, до того он меня тогда бесил. Федюнь, я ведь и у старухи его не хотела брать. Зачем он мне? Потом уже в рюкзак полезла, чтобы цацки запрятать поглубже, и обнаружила его на самом дне. Мне страшно.

– Ромашка, я не знаю, как такое возможно, но против очевидного не попрешь. – Парень прижал ее к груди и погладил по волосам, стараясь успокоить.

Они просидели молча до самого рассвета. Каждый думал о чем-то своем. И только когда кухню осветил первый солнечный луч, Федюня очнулся и произнес:

– Пойдем спать, Ромашка. Нам нужны светлые головы.

Ей показалось, что едва она прикрыла глаза, как кто-то потряс ее за плечо.

– Ромашка, ты кричала во сне. Кошмар приснился? – Над ней снова нависал Федюня. Его потрепанная физиономия выражала тревогу.

Аня поднялась на локтях. Голова была тяжелой, сознание мутным. Сон. Ей снился сон. Темная пустая комната, в которой ничего нельзя было рассмотреть. Но Аня уверенно шла вперед, будто точно знала, куда нужно идти. Откуда в ней была эта уверенность, она не понимала, просто следовала своей интуиции. Так она оказалась в другой комнате. Здесь было уже не так темно, скорее царил полумрак. В центре стояла детская кроватка. Аня подошла ближе, протянула руку, чтобы убрать полупрозрачный балдахин, но рука запуталась в липкой паутине.

Аня боялась заглянуть внутрь, но любопытство было сильнее страха. Разорвав паутину, она склонилась над кроваткой, уже догадываясь, кого увидит в ней.

Мальчик смотрел на нее грустными синими глазами. На детском личике играла жуткая ухмылка, похожая на оскал куклы-убийцы из фильма ужасов. Тело девушки сковало льдом, она не могла пошевелиться, позвать на помощь. Рот ребенка искривился, превращаясь в черный провал. А потом до Ани донесся шепот, леденящий душу:

– Ты не моя мама.

Оцепенение спало, она бессильно опустилась на пол и закричала.

– Я снова видела его, – пожаловалась Аня. – Федюнь, мне очень страшно. Если я до сих пор не сошла с ума, то очень скоро это случится.

– Не случится. Я знаю, что нужно делать. Пока ты спала, я покопался в Интернете. Мнений тьма, но большинство сходится в одном: ты должна вернуть украденное ведьме и попросить прощения. Тогда она снимет свое заклятье.

– Даня пропал. – Аня поняла, что надежда на спасение растаяла вместе с ночным кошмаром. – У меня нет его адреса, мобильный не отвечает.

– Ромашка, ты как-то говорила, что была у него на работе. Сможешь вспомнить то место?

Аня задумалась. Даня был очень скрытным, и о том, где он работает, она узнала совершенно случайно. Как-то раз он заехал за Аней, чтобы отвезти девушку в кино. По дороге ему позвонили и попросили приехать. Во всяком случае, когда они подъехали к офисному центру, Даня именно так и сказал: «Мне нужно забежать по работе. Я быстро, не скучай».

– Ну хоть фотография его у тебя есть? – Федюня, видимо, понимал, что затея скорее всего провальная. – Хорошего ты себе ухажера нашла. Хоть фильм снимай «Юноша без адреса». Вот только наш герой староват для этой роли.

Аня решила пропустить мимо ушей Федюнины колкости и молча показала фотографию.

На поиск нужного места у них ушло почти три часа. Федюня терпеливо таскался за Аней, которая в каждом здании видела «то самое».

– На этот раз точно оно. – В голосе девушки сквозила такая тоска, что Федюня не выдержал и сам пошел на разведку.

Его не было довольно долго, Аня уже хотела искать парня, но тут он сам появился.

– Вот, – он протянул ей помятую бумажку. – Его фамилия Ярцев, место мы нашли правильно. Этот урод назанимал денег у всего центра, но вчера, неожиданно для всех, раздал долги и уволился.

– Откуда так много информации?

– Прости, Ромашка, тебе лучше не знать. – Федюня подхватил ее под локоток и потащил к автобусной остановке.

– Если не скажешь, я с места не сойду, – воспротивилась Аня.

Федюня помялся, правда, совсем недолго, и заговорил:

– Короче, Ромашка, ты не одна у него такая…

– Такая дура? – Аня все поняла. И теперь у нее не было никаких иллюзий насчет Дани. Он обокрал ее, и возвращать старухе просто нечего.

Дальнейшее Аня помнила смутно. Перед глазами поплыл туман, рука сама потянулась к камню, лежащему на дороге. Она слышала звон бьющегося стекла, отчаянный крик Федюни, который старался увести ее с места преступления, но Аня точно ногами приросла к земле и не сдвинулась с места. Она не стала сопротивляться, когда приехала полиция, и, только сидя в кабинете, где, кроме нее, было еще два человека, дала волю чувствам и расплакалась.

Анфиса 1940 год

Иван пожал руку Анфисы, ободряюще улыбнулся, и в двери больницы они вошли уже порознь. Ритуал этот продолжался вот уже на протяжении года: целомудренное касание руки, улыбка перед началом рабочего дня, а на работе – маска холодного равнодушия.

– Иван, в отделении о нас уже судачат, придумывают небылицы, – смущаясь, проговорила Анфиса.

– Пусть судачат, – уже погруженный в предстоящую работу, ответил тот. – На чужой роток не накинешь платок. Меня не жди, домой одна поезжай, как закончишь.

– Что-то случилось?

– Случилось.

Анфиса ждала объяснений, но Иван, как бывало уже не раз, шагнул в дверь, не договорив свою мысль. Здесь, в больнице, он превращался в Ивана Анатольевича, с которым у медсестры Анфисы не может быть ничего общего. По сути, так оно и было. Их сосуществование напоминало театр абсурда. О ее чувствах Иван давно догадался, о чем не преминул сообщить в свойственной ему сухой, почти официальной манере. И сразу же дал понять, что надеяться Анфисе не на что. Не потому, что она не подходящая для него кандидатура, которую не одобрит мама, и прочее. Просто он не хочет заводить серьезных отношений, которые будут для него только обузой.

Несколько раз в неделю Анфиса оказывалась в постели Ивана, где была самой счастливой женщиной в мире. Ровно до того момента, как он, начиная засыпать, выпроваживал ее в другую комнату, за которую, кстати, Анфиса продолжала исправно платить каждый месяц.

– Я привык спать один. – Иван целовал Анфису в лоб, давая понять, что ей пора. – Если ты останешься, утром я буду как вареный. Ты ведь понимаешь? Знаю, что понимаешь.

Утром под испепеляющим взглядом Паулины Андреевны Анфиса чувствовала себя последней шлюхой. Ей хотелось верить, что мать Ивана ни о чем не догадывается, но здравый смысл не позволял ей так думать. Он боялась себе представить, что будет, если однажды Паулина Андреевна увидит ее выходящей ночью из комнаты сына.

После того как Иван сказал: «Случилось» – и поспешно ушел от нее, Анфиса представляла себе самые страшные картины, на которых ее Иван последовательно делил постель с каждой сотрудницей их больницы. Основания для подозрений у нее были, в отделении давно ходили слухи о горячем темпераменте их доктора, в чем сама Анфиса убеждалась каждый раз, как оказывалась с ним в койке. Но даже не это пугало девушку. Она до смерти боялась, что Иван влюбится в другую женщину. Тогда ей придется распрощаться даже с теми тайными свиданиями, которые свершались под покровом стыда и омерзения к себе, когда Анфиса рыдала, кусая подушку, обещая больше не поддаваться собственным желаниям. Она убеждала себя, что справится, она же сильная. И она была сильной ровно до того момента, когда Иван как бы невзначай касался ее руки своими сильными мужскими пальцами, улыбался одними уголками губ. Стороннему человеку – жесты совершенно незаметные и ничего не значащие, но не для них двоих.

Иногда Анфисе казалось, что Иван все же любит ее, по-своему, но любит. Она бы многое отдала за короткое признание. Только до сих пор она слышала лишь: «Тебе пора. Мама может проснуться».

Сколько раз она хотела бежать, теперь уже от любимого мужчины, и столько же раз останавливала себя, понимая, что теперь все иначе. Она даже не сможет воспользоваться драгоценностями, взятыми у Сергея. Кому она их продаст? Все связи остались в прошлой жизни, куда ей больше нет возврата.

Иногда Анфиса скучала по своему беззаботному прошлому, где все решалось за нее и для нее. Но потом снова возвращалась мыслями к Ивану, и прошлое отступало. Иван был важнее всего не свете!.

– Анфиска, ты чего на пороге застыла? – Надя, пухленькая, но шустрая как мышь, подхватила ее под локоток и потащила за собой. – Пока время есть, пойдем чаю выпьем, потом не присядешь.

Надя как в воду глядела. Через два часа в приемный покой доставили пятнадцать человек с ожогами разной степени тяжести. Началась привычная суета: капельницы, перевязки, уколы… Анфиса любила такой ритм работы, когда в голове не остается места для ненужных мыслей. Хотя привыкнуть к человеческим страданиям она так и не смогла.

Только к вечеру появилась свободная минутка, и она присела с девочками за чашкой чая.

– Вы слышали, девочки, к нам новенькую перевели, – щебетала одна из медсестер. – Говорят, очень хорошо нашего Ивана Анатольевича знает. – И повторила: – Очень хорошо.

– Брось, Любань, – отмахнулась другая, – все бы тебе сплетни собирать. Пошла бы лучше больным утки сменила.

– Тебе надо, ты и меняй, – обиделась Любаня. – Я и так весь день на ногах.

– А мы, по-твоему, что, в салочки играли? – рассердилась Надя. – С утра бегаем, как кони цирковые.

– Ладно, девки, не ссорьтесь, – примирительно произнесла самая старшая из них, Инга Петровна. – Нашли из-за чего сыр-бор разводить. Никто не подумал, что Анфисе неприятны наши разговоры?

Анфиса, которая в этот момент наливала себе чай, едва не выронила чайник.

– Почему мне должны быть неприятны ваши разговоры? – медленно повернувшись, спросила Анфиса.

– В больнице все спят под общим одеялом, – хмыкнула Любаня. – Один чихнул, все узнали. Думаешь, никто не видит, как вы с Иваном Анатольевичем вместе на работу приезжаете, а потом едва ли не под ручку домой отправляетесь? Да и не секрет, что ты у его матери каморку снимаешь. Тебе все наши девки черной завистью завидуют, такой мужик до сих пор в холостяках ходит.

Девочки все разом загалдели, как потревоженные сороки. Глаза у каждой блестели в предвкушении интересного рассказа. Анфиса же взяла свою чашку и попыталась уйти. Дорогу ей преградила Надя, с которой у Анфисы здесь сложились самые доверительные отношения. И теперь ей было неприятно, что та, кого она считала почти подругой, предала ее и насмехается над ней вместе с остальными.

– Анфис, я честно ничего не знала. – Надя смотрела ей в глаза и едва не плакала. – Мне только сегодня рассказали, когда узнали про новенькую. Мол, как же теперь она с Анфисой будет нашего красавца делить?

– Да с чего ты взяла, что я кого-то собираюсь делить? Да, я снимаю комнату у Ивана… Ивана Анатольевича. Не у него даже, а у Паулины Андреевны. Так что, мне обязательно спать с ним теперь?

– А чего скрывать-то? – В сестринскую вплыла яркая брюнетка, почти на полголовы выше Анфисы. Стройная фигура, красивое лицо. Она так и сияла уверенностью в собственной неотразимости. – Добрый вечер, девочки! Меня зовут Алена Сергеевна, можно просто Алена.

Не спрашивая разрешения, она прошла к столу, налила себе чай, стремительным хищным движением красных коготков сцапала конфету из вазочки, которую принесла Любаня, и уселась на диван.

– Так на чем я остановилась? Ах да, не стоит стыдиться того, что ты теперь с Ванечкой. – Анфису как огнем обожгло. – Он мужик во всех смыслах этого слова. Вот только после своей Тамарки баб презирает. Такого кобеля испортила, тварь!

Анфисе показалось или в голосе Алены действительно звучала ненависть? Она вся как-то подобралась и стала похожа на взбешенную кошку.

– Мы с ней вместе в больницу пришли когда-то. Тамарка – настоящая серая мышь, не мне чета, и я даже не сомневалась, что Ваня моим станет. Он тогда совсем мальчиком был, но талант есть талант, и даже тогда была видно, что у парня большое будущее. Отделением в то время заведовал Мухин Виталий Егорович, золотые руки, светило медицины и прочее, – Алена махнула рукой, словно отгоняя от себя назойливое насекомое. – Он-то и заприметил Ванечку, под крылышко себе забрал. Тамарка на что уж тихоня тихоней, а тут рядышком пристроилась. Вроде и не заметная особо, а все на виду. Примелькалась, паскуда! Ваньку в постель затащила, а через полгода уже и свадьбу играли.

– Вот это да, – протянула впечатлительная Надя и тут же покраснела.

– Я ее убить была готова, – продолжала изливать яд Алена. – Но решила действовать иначе. На одной вечеринке, как раз в честь назначения Ванечки заведующим, я Тамарке в портвейн снотворного кинула. Она быстро вырубилась, и получаса не прошло. Мне всего и оставалось, что Ванечке почаще подливать, а дальше дело техники. Проснулись мы у меня дома, в одной кровати.

Алена замолчала, а завороженные рассказом девочки сидели, раскрыв рты. Даже Инга Петровна, не одобряющая подобных разговоров, не спешила уходить.

– Дальше-то что? – первой не выдержала Любаня.

– Только ему не говорите, – притворно закатила глазки Алена, – ничего у него в ту ночь не получилось, перестаралась я с портвейном. Только я ему простынку предъявила с пятнышками кровавыми. Ой, да не смотрите вы так, не лишал он меня невинности. Говорю же, не встал у него той ночью. А кровь из пальца. Я порезалась, а дальше как-то само все придумалось.

Анфиса понимала, что вся эта история произошла, когда она даже не подозревала о существовании Ивана, и все равно ее буквально трясло от обиды и ревности. Она не хотела слушать, но какая-то сила удерживала ее, не давала встать и уйти.

– Ванечка дурачком оказался. До того перепугался, что впору с женой разводиться. Ну я его успокоила, как могла, – Анфиса обвела присутствующих хитрым взглядом, – если вы понимаете, о чем я. – Если кто из девушек и не понял, признаваться не стали, только покивали в ответ: мол, все ясно. – В постели Ванечка настоящий Иван-богатырь, когда не пьет.

Домой Анфиса возвращалась с тяжелой душой. Сама себя уговаривала, что прошлое осталось в прошлом, и сама же себе не верила. Как только она начинала думать о том, что Алена осталась дежурить и всю ночь проведет в одном отделении с Иваном, ей становилось плохо. Анфиса все для себя придумала и дорисовала недостающие детали, уже видела внутренним взором, как его руки скользят по груди, талии, бедрам другой женщины, и она возненавидела Алену лютой ненавистью.

Иван вернулся домой за полночь. Он буквально ворвался в ее комнату, сильный, разгоряченный, с крепким винным запахом.

Анфиса поняла, что Алена врала, когда говорила о слабости Ивана в подобном состоянии. В ту ночь он впервые остался ночевать с ней, и ночь эта была самой лучшей в жизни Анфисы.

Утром он признался, что подслушал разговор в сестринской. Корил себя за ошибки молодости, ненавидел за инфантильность и эмоциональную близорукость.

– Тамара родила мне сына, – его голос был ровным, но чувствовалось внутреннее напряжение. – А через полтора года объявила, что уходит к другому. Скандала не было, она просто собрала вещи и ушла. Сашка совсем маленький, он бы и не вспомнил меня. – Иван замолчал, а потом вновь заговорил, и в глазах его сверкала ярость. А когда заговорил, Анфиса испугалась той потаенной ярости, стали в голосе. – Март чудил, дорога обледенела, водитель не справился с управлением. Тамара отделалась переломом трех ребер, ребенка спасти не удалось. Если бы я тогда наорал, остановил ее…

Анфиса осторожно погладила его по волосам, но Иван дернулся, как от пощечины.

– Нам пора, собирайся.

– Анфис, ты не обижаешься на меня за вчерашнее? – Слова, которые она хотела бы услышать никак не от Нади, прозвучали жалобно, просяще.

– За что? – Анфиса сделала вид, что не понимает, о чем речь.

– Ну как же, я вчера вместе со всеми болтала там всякое. – Надя едва не плакала, и Анфисе стало ее жаль. Ведь та ни в чем не виновата. Если своя жизнь не пестрит событиями, начинаешь лезть в чужую, примерять на себя чужие радости и печали.

– Все нормально, я сама вела себя как дура. – Анфиса улыбнулась, даже приобняла девушку, хотя и понимала, что дружба между ними закончилась.

– Честно? Вот спасибо! Я всю ночь не спала, все думала и переживала. Иван Анатольевич, кстати, не задержался на дежурстве, домой поехал еще до полуночи.

– Надь, у тебя работы мало? – оборвала ее Анфиса. – Если так, то могу поделиться своей.

Надя ничего не ответила, надула губки и, прихватив стопку грязных халатов, отправилась к сестре-хозяйке.

– Анфис, – в сестринскую заглянула Любаня, – зайди в седьмую, там помощь нужна, а я уже и так разрываюсь. Хорошо?

– Да, Люб, сейчас приду.

…Она изменилась. Почти до неузнаваемости. Забинтованная так, что оставалось открытым только лицо, Зоя казалась сломанной куклой, в которую наигрались всласть и выбросили на помойку. Левый глаз затек и не открывался. Опухшая скула делала лицо асимметричным и некрасивым. Спутанные волосы торчали клоками, кое-где на них запеклась кровь.

– Ну чего встала, Старостина? – Молодая докторша глянула на нее исподлобья. – Фронт работ видишь? Приступай.

Только через три дня Зоя начала говорить. Она рассказывала страшные вещи. Сережа, после того как Анфиса от него сбежала, пришел в ярость. Со слов Зойки, таким она его никогда не видела. Рохля и тюфяк превратился в настоящего монстра.

– Он ко мне ночью приехал, орал так, что весь барак перебудил. Думал, что я тебя прячу. Обыскал каждый уголок, даже в уборную заглянул. – Зоя хотела улыбнуться и зашипела от боли. – А потом ушел, и я его почти месяц не видела. Вернулся с конфетами и бутылкой вина. Осмотрел мою халупу и сказал, что здесь пить не будет, пригласил в ресторан. Выпили, закусили, он разоткровенничался: мол, если ты вернешься, он все тебе простит и даже то, что ты его обокрала.

– Я не обкрадывала его! – возмутилась Анфиса, которая в этот момент обрабатывала раны бывшей подруги. Зоя вскрикнула. – Извини, я не специально.

– Ничего, – буркнула та. – Он до последнего надеялся, что я знаю, где ты, и выдам тебя. Только ты, Анфиска, та еще сука, спряталась в нору и носу не казала. Из-за тебя ведь я и пострадала. Хотя тогда думала, что наконец-то привалило счастье. За все мои страдания, за пережитые унижения заслужила-таки хорошую жизнь. И не думала, что может быть еще хуже.

Сергей стал частым гостем в доме Зои. Сначала носил конфеты и вино, потом кое-что из продуктов, а в один прекрасный день вдруг пригласил Зою к себе домой.

– Он говорил, будто я на тебя похожа. Я смеялась, думала, шутит. Ну какое у нас с тобой сходство – только рост и цвет волос. В остальном же совсем разные. В общем, Сергей мне предложил жить у него. Как муж и жена. Понимаешь?

Анфиса не понимала, не хотела понимать, но кивнула.

– И не просто муж и жена, а Сережа и Анфиса. Он меня твоим именем называл, сначала только в постели, потом и постоянно. Знаешь, мне плевать было, пусть зовет как захочет. Жила я теперь в тепле и сытости, даже забыла, что когда-то в бараке обреталась, в юность беззаботную вернулась. Как оказалось – ненадолго.

Зоя сглотнула слюну, попросила подать воды.

– Первый раз он меня ударил как бы в шутку, не больно совсем. Я и внимания не обратила. Так, по руке хлопнул, когда я к хлебу потянулась. Дальше – хуже. В Сереженьке снова тот зверь проснулся, который ко мне в барак в первую ночь после твоего исчезновения явился. И зверь этот стал еще свирепее, еще сильнее. Бил меня так, что я босыми ногами на мороз выскочила, в одной ночнушке. Он догнал меня и домой вернул. Извинялся долго, недели три пылинки с меня сдувал, говорил о помутнении в голове и даже Зоей меня называть начал.

Да только зверь, который однажды попробовал крови, уже не остановится. Зоя жила в постоянном страхе, вздрагивала, когда «муж» входил в спальню. Она уже знала: как только в их постель вернется Анфиса, все повторится.

– Я терпела, потому что вернуться в барак было для меня еще страшнее. Пусть лучше меня психопат до смерти забьет, чем жить там, где нормальный человек и находиться не должен.

И снова Анфиса не понимала Зою. Она ведь смогла, ушла. И Сережа не то что не бил ее, он грубого слова не сказал ей ни разу. Может, Зойка все выдумала?

– Знаю я, о чем ты думаешь: мол, избил Зойку дружок-собутыльник, а она теперь небылицы выдумывает. Не веришь, так у врачихи спроси, которая ко мне приходила. Это она следователя привела. Я сначала не хотела ничего говорить, думала, оклемаюсь и вернусь, ведь Сережа после своих приступов паинькой делается. А тут знаешь, не выдержала. Он ведь меня едва не прирезал, как свинью. – На лице Зои появилась гримаса отвращения. – Посадили твоего ненаглядного, вчера в СИЗО увезли. Не скоро мы с ним теперь свидимся.

Анфиса не могла больше слушать. Встала и вышла из палаты. Попросила девочек заменить ее и больше к Зойке не приходила. В своих бедах Зоя почему-то винила ее, Анфису, хотя кругом была виновата она сама.

Через две недели Анфиса узнала, что пациентка Зоя Неклюдова повесилась в больничном парке.

Наши дни Марина

– Аня нашлась. Она в полиции. – Слова бабушки прозвучали как гром среди ясного неба. – Но не волнуйся, ничего серьезного.

– Как это ничего серьезного? Ты сама себя слышишь? Нужно немедленно ехать за ней.

Марина металась, не зная, за что браться. Первым делом она позвонила на работу и попросила отгул на три дня, сказавшись больной. Без нее там точно обойдутся. Хотела немедленно бежать за Аней, но бабушка ее остановила.

– Не торопись, милая. – Елизавета Петровна была слишком спокойна, за что Марина ее почти ненавидела. – Полиция не детский сад, нам не выдадут Аню под честное слово. Но есть один человек, который нам поможет.

– Что за человек? Звони ему, пусть приезжает.

– Уже позвонила. Он сказал, что будет на месте через три часа, ты успеешь доехать до дома. Он попросил привезти Анин паспорт, при ней документа не оказалось.

Дальнейших указаний Марина не слышала. Она выскочила на улицу, поймала такси и, только подъезжая к дому, немного успокоилась. Тревога прошла. Дышать стало легче, бешеная пульсация в висках стихала.

Всю дорогу Марина представляла себе Аню в темной, тесной, сырой камере, где с потолка капала вода, действуя на нервы, а по полу иногда пробегали крысы.

– Какой подъезд? – Грубый голос таксиста вернул Марину к действительности.

– Здесь остановите. – Расплатившись с водителем, девушка рванула к подъезду. Нажала на кнопку лифта и, не дожидаясь, когда он приедет, побежала по ступенькам вверх, не чувствуя усталости.

Неуловимые изменения Марина скорее почувствовала, нежели увидела. В воздухе чувствовалось чужое присутствие. Хотя все вещи были на своих местах, Марине казалось, что кто-то основательно в них порылся. Беглый осмотр подтвердил – ничего не пропало. Она уже была готова списать все на расшатавшиеся нервы, когда увидела приоткрытую дверцу шкафа. Полотенца были разложены не в том порядке, в каком она их обычно складывала. Кто-то явно вынимал их.

С одной стороны, Марина даже испытала облегчение от того, что в квартире побывал именно человек из плоти и крови, а не призрак. Ей хотелось верить, что она не потеряла рассудок, что вскоре все закончится и жизнь вернется в привычную колею. Но с другой стороны, если в квартире кто-то был, значит этот кто-то может вернуться. Он явно что-то искал и не нашел. Почему она решила, что не нашел? Так ничего же не пропало!

От звука телефонного звонка Марина подскочила на месте.

– Нервы ни к черту! – отругала она саму себя, прежде чем ответить.

Звонила бабушка, назвала адрес отделения полиции, куда ей следовало приехать.

– Мы уже здесь, – обронила она и отключилась.

Не так Марина представляла себе отделение полиции, и то, что она увидела, никак не вязалось у нее с органами правопорядка. Это был двухэтажный домик явно дореволюционной постройки с облупившейся розовой краской, со старой деревянной дверью и пластиковыми окнами, забранными решетками.

На крыльце курили двое мужчин в синих форменных рубашках. Один из них, приметив Марину, локтем толкнул в бок второго.

– Какими судьбами в нашу скромную обитель? – Марина не сразу поняла, что обращаются к ней. Она уже потянула ручку тяжелой двери, но та не поддалась.

– Нужно позвонить, – один из мужчин ткнул пожелтевшим от никотина пальцем в неприметную кнопочку, раздался щелчок, дверь открылась.

– Спасибо, – пискнула она и прошмыгнула мимо мужчин, услышав громкий хохот за спиной.

Внутреннее убранство отделения тоже не впечатляло. Стены были обиты дешевыми пластиковыми панелями, царила какая-то сонная, гнетущая атмосфера, было ощущение полного упадка и развала.

Бабушку она увидела почти сразу, та сидела на одном из кресел, обтянутых дерматином, которое было соединено с целым рядом собратьев-близнецов. Марина вспомнила, что раньше такие кресла стояли в Домах культуры и кинотеатрах – жутко неудобные монстры унылого коричневого цвета.

Даже здесь Елизавета выглядела царицей: абсолютно ровная спина, строгая прическа, неизменное черное платье с белым кружевным воротом. И только Марина могла заметить, что за последние дни у железной леди заметно прибавилось морщин, а тонкие аристократические пальцы, унизанные перстнями, ощутимо подрагивали, держась за набалдашник трости.

Бабушка всем своим видом показывала, что в этом ужасном месте она оказалась случайно, по чьей-то нелепой прихоти. Увидев внучку, сдержанно улыбнулась и кивком головы попросила подойти ближе.

– Ты принесла паспорт?

– Да. – Марина достала и показала бордовую книжицу. – Где ваш человек, который обещался помочь?

– В кабинете, – бабушка кивнула в сторону фанерной двери с надписью: «Начальник следственного управления, полковник полиции Коломиец А.Н.», – уже минут двадцать.

Марина нервничала, не зная, стоит ли делиться с бабушкой своими подозрениями насчет того, что в ее квартире кто-то был. Вдруг ей действительно все показалось? А то, что полотенца лежат не так, ну это случается. Она последние дни находится в таком взвинченном состоянии, что сама могла нарушить порядок.

Когда за дверью раздались голоса, Марина внутренне напряглась.

– Спасибо, Антох, сочтемся.

Из кабинета вышел высокий мужчина и сразу же направился к ним с бабушкой. Марина его узнала. Тот самый мужлан, сбивший ее у дома Елизаветы Петровны. Девушка отвела глаза и попыталась сесть так, чтобы он ее не заметил.

Заметил. Более того, он уверенно шел в ее сторону, ошибки быть не могло. Когда мужчина обратился к бабушке, Марина только глазами захлопала.

– Елизавета Петровна, я сделал все, что было в моих силах. Но все же вашей внучке придется побыть здесь до утра.

– А мы можем ее увидеть? – Бабушка посмотрела на него просительно и, словно опомнившись, добавила: – Кстати, Евгений, познакомьтесь, моя старшая внучка, Марина.

– Ну здравствуйте, Марина. – Наглец улыбался, глядя на нее в упор. – Рад знакомству.

– Взаимно. – Кто бы знал, насколько сложно ей далось всего одно – это слово.

Марина кипела от негодования, а наглый тип, кажется, и вовсе не испытывал никаких неудобств.

– Это полиция, а не санаторий, – сурово сказал он, потеряв к Марине всякий интерес, – все же придется подождать до завтра.

– Пойдем, бабушка. – Марина направилась к выходу. – Спасибо за оказанную помощь, Евгений.

Он не стал их задерживать, зато подмигнул Марине, когда бабушка на секунду отвернулась.

– Павиан, – сквозь зубы кинула Марина.

Бабушка ничего не услышала. Она вежливо попрощалась с нахалом, тот, в свою очередь, отвесил шутовской поклон и, довольный своей выходкой, убрался восвояси.

Елизавета Петровна предложила Марине вернуться к ней, и девушка едва не согласилась, вспомнив свои недавние опасения, но в последний момент все же решила поехать домой. Она еще успеет вызвать слесаря, чтобы сменить замок.

Вечером, когда слесарь закончил работу, Марина смогла наконец расслабиться после нервного напряжения всех этих дней. Она даже решила открыть бутылку вина, которую ей подарили коллеги еще на Восьмое марта. Повода выпить до сих пор не было, а вино, по словам коллег, было очень вкусное.

Марина долго искала штопор, а когда наконец нашла, кто-то настойчиво позвонил в дверь.

С бутылкой на изготовку, которая при случае могла вполне сойти за оружие, девушка осторожно заглянула в глазок и не поверила своим глазам. Протерла круглое стеклышко краем рукава и снова прильнула к нему. Стоявший по ту сторону двери мужчина снова позвонил. И хотя Марина ожидала звонка, все равно вздрогнула от резкого звука.

– Что вам нужно? – крикнула она через дверь. – Я уже ложусь спать, вы не вовремя.

– В девять часов вечера? – Незваный гость посмотрел на часы. – Извините, бабуля, я, видимо, квартирой ошибся.

Марина отпрянула от глазка, чувствуя, как начинают пылать щеки.

– Уходите, – повторила она, уже не так уверенно. – Или я вызову полицию.

– Но вы же сами видели, что я дружу с высокими чинами из органов. Не думаю, что они вам помогут. А я очень настойчивый и могу стоять здесь до самого утра. – В его голосе Марина не слышала угрозы, но колени все равно дрожали.

– Что вам нужно?

– Вы повторяетесь. Но если откроете дверь, так и быть, я раскрою цель своего визита.

Вместо этого Марина затаилась.

– В самом деле, открывайте уже. Скоро соседи забьют тревогу, что может негативно отразиться на вашей репутации. Вы ведь не хотите, чтобы пошли слухи о том, что к вам, одинокой и привлекательной, по ночам приходят разные подозрительные мужчины.

– Сейчас не ночь, – огрызнулась Марина, не понимая, зачем продолжает бессмысленный диалог.

– Если сейчас не откроете, она скоро наступит.

– Вот и проваливайте, пока еще ходят автобусы. Хотя у вас же есть машина. К сожалению, я не смогла ее толком рассмотреть, не до того было.

– А хотите?

– Что хочу? – Марина насторожилась.

– Рассмотреть поближе. Помню, как вы лежали перед капотом, вся такая несчастная и беззащитная…

Этого Марина вынести уже не могла. Не хватало, чтобы соседи и в самом деле начали распускать слухи. Она долго возилась с новым замком, но все же справилась. Дверь открывать не стала – отошла на безопасное расстояние, выставив перед собой штопор.

Он вошел.

– Я смотрю, вы меня ждали, – бросил взгляд на штопор, на бутылку. – Или не меня? Надеюсь, я не нарушил ваших интимных планов?

Марина покраснела во второй раз.

– Ничего вы не нарушили. Заходите давайте. И закройте, ради бога, дверь. Дует!

Мужчина разулся, аккуратно поставил обувь на коврик возле двери и выпрямился во весь свой рост, сразу заняв почти все пространство крохотной прихожей. Рядом с ним Марина почувствовала себя маленькой мышкой и попятилась на кухню.

Здесь она поставила бутылку на стол, рядом положила штопор, только сейчас заметив грязные тарелки в раковине. Хотела помыть их, но потом разумно решила, что не звала гостей, и если кому-то что-то не нравится, то этот кто-то может выметаться. А зачем он, собственно, пришел? Марина резко развернулась и почти уткнулась носом в широкую мужскую грудь. Подняла лицо и увидела все ту же ухмыляющуюся небритую физиономию. В кухне распространился запах очень приятного мужского одеколона.

– Вам, должно быть, любопытно, для чего я нарушил ваше уединение в столь безбожно поздний час? – Он вообще способен нормально общаться или ведет себя так исключительно с ней, чтобы побесить ее?

– Безумно. Так чего вам от меня нужно?

– От вас, собственно, ничего, а вот ваша бабушка, по совместительству моя нанимательница, попросила за вами присмотреть. – Мужчина без спроса взял бутылку, штопор и одним ловким движением выдернул пробку из бутылки. Марина провозилась бы минут десять, не меньше. Вино пахло одуряюще вкусно, не обманули коллеги.

– Что-то ей сегодня не понравилось в выражении вашего лица, – между тем продолжал говорить сыщик. – По мне – обычное выражение. Если еще улыбаться научитесь, как на том фото, будете выглядеть куда симпатичнее.

– На каком еще фото? – Марина обескураженно наблюдала, как посторонний мужик хозяйничает на ее кухне.

– А на том самом, что висит дома у вашей бабушки на видном месте. – Он достал бокалы и налил в них вино. Один бокал подал Марине, второй поднял сам и понюхал его, прикрыв глаза. – Хорошее вино. Надеюсь, не злоупотребляете? Женский алкоголизм штука коварная.

Как же Марине хотелось стукнуть его чем-нибудь тяжелым!

– Слушайте, вам не кажется странным, что вы пришли в чужой дом и устанавливаете здесь собственные порядки?

– Нет. А вам?

– Все, это уже ни в какие рамки! Говорите, что вы там хотели, и…

– И? – Он глотнул вина.

– Мы взрослые люди, как вас там?

– Евгений.

– Вот именно, Евгений. Вы сказали, что вас прислала бабушка. С какой целью?

Марина в несколько шагов пересекла кухню, оперлась на подоконник.

– Считайте меня своим телохранителем на ближайшую ночь. Только не раскатывайте губу, охранять ваше тело я буду на расстоянии. – Он подошел ближе и вытянул руку, не касаясь Марины. – Примерно на таком. Так называемая «зона комфорта». Вам комфортно?

Марине не было комфортно. Наоборот, она испытывала страшное неудобство и на таком, и на гораздо большем расстоянии.

– Не особо. Можете отойти еще на пару шагов?

– Боюсь, тогда мне придется покинуть вашу квартиру. – Он пожал плечами.

– А вы очень остроумны для простого-то охранника.

Марине показалось или он обиделся? Верхняя губа как будто дрогнула, ноздри начали раздуваться. На всякий случай она переместилась поближе к шкафу, где хранились столовые приборы, в том числе и ножи.

– Не охранника, а телохранителя, – произнес он едва ли не по слогам. – И это только на сегодняшнюю ночь. Вообще-то я частный сыщик.

– Значит, это вас бабушка нанимала для поисков Ани? Плохо справляетесь со своей работой, если нам пришлось вытаскивать ее из полиции.

Она видела, как сложно ему сдерживаться, но ничего не могла с собой поделать. Очень хотелось побесить нахала, вывести его из себя. Марина боялась перегнуть палку, но все равно продолжала.

Евгений одним глотком осушил свой бокал и налил еще. Вот только пьяного телохранителя ей и не хватало.

– Если бы не мои друзья в полиции, минимум, что могло грозить вашей сестре, – огромный штраф за порчу имущества. О максимуме и говорить не хочется. Но я не поддамся на ваши дешевые провокации. Можете вести себя как угодно, мне все равно.

В этот самый момент Марину прорвало. Она с грохотом поставила на стол свой бокал и высказала все, что накипело.

– …могли бы просто извиниться! – так закончилась ее пламенная речь. – Я не просила ваших денег, которые вы пытались мне всучить. И подвозить меня было не нужно, хотя вы этого сделать не предлагали. Но видимо, для вас признать собственную вину – это нечто из ряда вон выходящее.

– У вас все? – Голос Евгения оставался спокойным. – Я прошу простить меня за тот неприятный инцидент, произошедший на дороге. Не думаете же вы, что я специально катаюсь по городу на машине, чтобы сбивать симпатичных дамочек?

Что-то слишком часто она краснеет в его присутствии. Или так действует на нее вино? Пожалуй, именно вино. Марина схватила свой бокал и сделала большой глоток.

– Все же злоупотребляете. – Мужчина посмотрел на нее с таким неподдельным сочувствием, что Марина едва не поперхнулась. – Ничего, медицина в наше время шагнула далеко вперед.

Она смотрела на него несколько долгих мгновений, не понимая, шутит он или говорит всерьез. И только когда уголки его губ поползли вверх, а потом он и вовсе расхохотался, Марина поймала себя на том, что улыбается.

Странно, но каких-то полчаса назад она презирала этого мужчину. Теперь же распивает с ним вино и искренне радуется происходящему. Неужели Аня была права и Марина слишком уж засиделась одна? Может, и в самом деле пора выбираться в свет?

Евгений

Антоха позвонил рано утром, еще и семи не было.

– Танцуй, сыщик, – хохотнул он в трубку. – Нашлась твоя малолетка. Раздолбала дорогущее стекло в одном бизнес-центре. Теперь вот отсиживается в клетке, отучаем кидаться камнями.

– Уверен, что это она? – спросил Евгений больше для проформы, он и так знал: бывший начальник никогда не ошибается, ему достаточно один раз взглянуть на фотографию человека, и он уже никогда не забудет его лицо. Носом землю станет рыть, но найдет, поймает, выследит. Хоть характер у Антохи не сахар, но мент он от бога. Как-то во время пьянки Антоха признался: мол, рассмотрел в Краснове родственную душу, считай, преемника. Поэтому когда Краснов уволился, воспринял это как личную обиду. Долгое время слышать о нем ничего не хотел. Потом отошел и даже позвонил сам. Снова напились, не без этого. Тогда-то Антон и пообещал любой ценой вернуть Краснова в органы.

– Краснов, кто бы другой такое спросил, уже башку открутил бы. Тебе же, сученыш, прощаю. Когда приедешь забирать свою пропажу? Я не стал оформлять, спит у меня в кабинете. И сразу говорю (чтобы без твоих шуточек): сам я переехал, она в старом квартирует.

Евгений убрал мобильник от уха, посмотрел на время:

– Давай я клиентке своей позвоню, потом тебе мяукну. Лады?

– Не увлекался бы ты клиентками. – Антоха завистливо вздохнул. – Может, все же подумаешь о возвращении?

– Подумаю, Антош, обязательно подумаю. Клиентке, кстати, девяносто лет или около того.

– Вот ты извращенец, Краснов. – Антоха хмыкнул и отключился.

Евгений, недолго думая, позвонил старухе. Оказалось, что та не спала, ответила быстро. Новость восприняла сдержанно, хотя от него не укрылось оживление в голосе. Договорились встретиться через три часа в отделе, куда старуха обещала привести и вторую внучку.

Сказать по правде, Евгений не горел желанием встречаться с этой самой внучкой, но любопытство пересилило. Узнает она его или нет?

Узнала. Одарила испепеляющим взглядом дикой кошки, но сдержалась, при бабке скандалить не стала. Евгений даже слегка обиделся: обычно девицы проявляли больше эмоций, когда встречались с ним во второй раз. Хотя он еще в первую встречу понял, что девица с характером. Теперь окончательно убедился – гонора в ней хоть отбавляй. Злилась она очень уморительно. Морщила носик в едва заметных веснушках и губы поджимала, отчего на щеках проступали забавные ямочки.

Смешная она. Смешная и смелая. Павианом его назвала, а он взял и подмигнул. Но если она и растерялась, то вида не подала. И бабка у нее странная: ходит за ней как надсмотрщица, того и гляди укусит. Пусть спасибо скажет, что ему интересно стало в ее истории копаться. Другой бы давно послал все к чертям собачьим. А Евгений продолжает работать. Тайком от внучки бабка сунула Краснову конверт и, поблагодарив его, намекнула, что в его помощи более не нуждается. А потом будто вспомнила что-то и попросила за Мариночкой, она так и сказала – за Мариночкой, – присмотреть. Евгению даже как-то стыдно стало, что он уговорил Антоху, чтобы тот еще одну ночь подержал в отделе Аню.

– Краснов, ты чего это выдумал? – Антоха багровел, стучал по столу кулаком и всячески проявлял недовольство. – То отпусти, то не отпускай. У меня здесь не отель.

– Антох, хочешь, я тебе половину гонорара отдам? Ты ведь, можно сказать, мою работу сделал.

– Да ну тебя, балабол, – тот рывком ослабил галстук. – Не надоело тебе в этом говне копошиться? Возвращайся, я тебя через полгодика в замы протащу. Будешь как сыр в масле.

– Не люблю я жирного, Антох. Мне бы чего попроще. Зачахну ведь в кабинетах ваших.

– Ты чего это? Вот так витиевато согласился вернуться, что ли? – Бывший начальник метнулся к сейфу, выставил на стол початую бутылку коньяка. – Так за это дело надо жахнуть. Да я ради такого полгорода пересажаю и лично сторожить стану.

– Погоди, Антош. – Краснов сглотнул слюну. – Тут такое дело, в общем, я пока не принял решения. Знаю только, что с сыском завязываю. Дальше видно будет.

– Ясно.

– Не кисни. – Евгений подошел к другу и хлопнул по плечу. – Сам подумай, зачем тебе в отделе еще один раздолбай? Или собутыльников не хватает?

– Много бы ты понимал! – Бутылка перекочевала обратно в сейф. Евгений понял, что слегка перегнул палку. – Мне друзей не хватает. Соратников, с которыми можно плечом к плечу встать.

– Давай так. – Краснов поспешил исправить ситуацию. – Чувствую я, что не закончено еще мое дело с бабкой. Вот как разберусь во всем, вернемся к нашему разговору. Обещаю серьезно подумать, взвесить все «за» и «против». Она мне про призраки чешет, но ведь мы с тобой знаем, что все на этой грешной земле делается исключительно человеческими руками. Вот я и хочу понять, кто ей так башку запудрил, что бабуля теперь и за себя, и за внучек трясется. Глядишь, и тебе статистику подправлю.

Антоха ничего не ответил, махнул рукой: мол, вали отсюда. Евгений спорить не стал, он знал, когда нужно уходить.

По адресу, данному бабкой, Краснов летел как на крыльях. Хотел было заглянуть в магазин, конфет захватить, шампанского, только побоялся, что Марина его этими же конфетами по горбу и отходит. Девица и впрямь была не рада его приходу. Кричала из-за закрытой двери, угрожала вызвать полицию. Евгений Краснов не сдавался, ему во чтобы то ни стало нужно было попасть в ее квартиру.

Под конец девица сдалась. Щелкнула замком, притихла. Евгений толкнул дверь и вошел.

Она стояла посреди тесной прихожей, вооруженная страшнейшим оружием – штопором. Вот дурочка! Евгений разулся и прошел на кухню следом за хозяйкой, успев по достоинству оценить ее прелести не только спереди, но и сзади.

Девица пыталась вывести его из себя. Евгений не поддавался.

Потом они пили вполне приличное вино, девица припомнила ему аварию, даже извиниться заставила. Так ему и не сложно. Виноват – простите.

Примерно через час она совсем растаяла, даже начала улыбаться. Улыбка у нее потрясающая, с милыми ямочками на щеках. Евгений с трудом подавил в себе желание потрепать ее за щечки. Теперь он нисколько не жалел, что взялся ее охранять.

Ночью он все никак не мог заснуть, думал о том, что за стеной лежит она – маленькая стервозная фурия с обалденными ямочками на щеках. Несколько раз Евгений выходил на кухню покурить, умывался ледяной водой, чтобы хоть как-то заглушить свои желания. И все равно, когда она тихо позвала его по имени, сорвался к ее двери, ни о чем не думая. Постучал для приличия и вошел.

В комнате было темно и тихо, пахло какими-то травами или благовониями, которые так любят женщины.

– Марина, ты меня звала? – Однако ему никто не ответил. Неужели успела заснуть, пока он шел? Это же секунд десять, не больше.

Постояв еще немного в полной тишине, Евгений вынужден был признать, что таки да – показалось. Он вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Но не успел сделать и пары шагов, когда зов повторился.

Может, она лунатик? Во сне разговаривает и сразу засыпает.

Попытка номер два.

Марина спала, распластавшись на широкой кровати. Белокурые волосы разметались по подушке, челка прилипла к вспотевшему лбу. Евгений осторожно присел на край кровати и аккуратно, дабы не потревожить ее сон, убрал мокрые прядки в сторону.

Она так неожиданно распахнула глаза, что он едва не отпрянул в сторону. На лице расцвела робкая улыбка, губы зашевелились, произнося его имя. Теплая рука легла на колено Евгения, очень медленно поползла выше, становясь все более настойчивой и смелой. Он накрыл ее ладонь своей, останавливая, и все же не смог сдержаться.

Марина отвечала на его поцелуи с такой страстью, какой он не получал ни от одной из своих многочисленных пассий. Ее тонкие руки гибкими змеями исследовали каждый уголок натренированного тела, даря почти неземное наслаждение, приводя в экстаз одними только ласками. Когда он овладел ею, не думая, не было ли это слишком грубо, она вся выгнулась ему навстречу, сладко застонав, закусила нижнюю губу. Немного пугало лишь то, что глаза ее при этом были широко раскрыты и в темноте фосфоресцировали янтарным блеском.

Ну точно кошка!

Когда все закончилось, Марина оттолкнула его и отвернулась к стене. Евгению такая перемена настроения не понравилась, но он не стал настаивать, вернулся спать на диван.

Утром он приготовил кофе, хотел принести ей в постель, чего никогда раньше не делал, и не успел. Она вышла полностью одетая и встала в дверном проеме, облокотившись плечом о косяк.

– Кофе будешь? – Евгений потянулся к ней в попытке поцеловать, но девушка отстранилась, не понимая, чего от нее хотят.

– Не люблю кофе. Только чай.

– Что-то случилось?

– Нет. С чего ты взял? Просто не люблю кофе. И нам уже пора ехать. Аня до сих пор в камере.

Он хотел признаться, что ее сестра провела ночь не в камере, но не стал. Пусть будет его маленькой местью.

Марина

Марина проснулась рано. Сначала долго лежала в постели, прислушиваясь к тишине в квартире. С недавних пор тишина стала ее пугать. Она напоминала девушке об ее одиночестве. Раньше она никогда не была по-настоящему одинока, хотя частенько ловила себя на мысли, что, кроме нее самой, надеяться ей не на кого. Пока рядом была мама, Марина еще как-то справлялась со своими страхами, но потом все изменилось. Не осталось никого, кому она могла просто поплакаться, кто бы пожалел ее в минуты отчаяния. Она ведь даже про Макса никому и никогда и не рассказывала. А смысл? Ее ошибку не исправить. Слезы теперь не помогут. Зато найдется множество злопыхателей, которые только порадуются ее несчастью. И тогда Марина решила, что будет сильной, несмотря ни на что. Она больше не станет жить по общепринятым правилам, а будет действовать по своим собственным.

Сегодняшняя ночь – тому подтверждение. Марина не догадывалась, зачем Евгений пришел к ней в спальню, для чего трогал ее волосы. Она могла притвориться спящей, дождаться его ухода, успокоить колотящееся сердце. Не стала. Отдалась Евгению полностью, без остатка. Его дыхание пахло выкуренной сигаретой, от кожи шел жар. Он не был нежен, так же как и не был груб.

Когда его тело обмякло, погребая ее под собой, Марина вдруг поняла, что больше не хочет близости с этим мужчиной. И он все понял. Ушел.

Вылезать из постели совсем не хотелось. Все дурные мысли, страхи улетучились. Даже за Аню Марина больше не боялась. Она улыбалась, рассматривая потолок, освещенный лучами утреннего солнца.

Встать все же пришлось. На кухне возился Евгений, позвякивая посудой. Из одежды на нем были только белые боксеры, и Марина с удовольствием стала рассматривать своего случайного любовника.

Он все испортил. Полез с поцелуем, от которого ей пришлось спешно увернуться. Пусть считает ее стервой, дурой, истеричкой – кем угодно. Марина не станет себя ругать, обвинять в легкомыслии или легкодоступности. Прошедшая ночь не была ошибкой, скорее слабостью, которую она решила себе позволить. Никакого осуждения, никакого анализа. Было – и больше никогда не повторится.

В конце концов Евгений – идеальный вариант. Он не вспомнит о ней уже через неделю. Сейчас они поедут в полицию, заберут Аню, и пути их навсегда разойдутся.

– Кофе будешь? – Вот еще одно доказательство его мимолетности в жизни Марины. Он не знает ее привычек и не узнает их уже никогда.

– Не люблю кофе. Только чай.

– Что-то случилось? – Наверное, она ответила излишне грубо.

– Нет. С чего ты взял? Просто не люблю кофе. И нам уже пора ехать. Аня до сих пор в камере.

На его щегольской машине они заехали за бабушкой. Наверное, частные сыщики неплохо зарабатывают, если он смог позволить себе дорогое авто.

– Машину я получил в подарок от благодарного клиента. – Он что, пытается оправдываться? – Она даже не новая. В смысле, что он просто отдал мне свою тачку, которая ему надоела или еще что-то.

– Понятно. – Марина не была расположена к задушевным разговорам. Утренняя эйфория прошла. А когда они подъехали к уже знакомому розовому домику с облупившейся краской, Марину буквально начало колотить.

– Милая, все хорошо? – Бабушка обеспокоенно заглянула в лицо Марине. – Ты побледнела.

– Я в порядке. – Она соврала. Ноги ватные, голова тяжелая, как с похмелья. Не мог же на нее так подействовать бокал вина, выпитый накануне.

– Погода меняется, – нашла причину бабушка и, дождавшись, когда Евгений поможет ей выйти из машины, с нетерпением уставилась на Марину, которая продолжала сидеть на месте. – Может, подождешь нас в машине? Ты действительно бледная.

Евгений не сводил с нее обеспокоенного взгляда. И именно этот взгляд отчего-то разозлил Марину. Она дернула дверцу, вскочила и едва не упала на асфальт, ощутив сильный приступ головокружения.

– Сказала же, я в порядке, – отмахнулась она, когда Евгений попытался подхватить ее под локоток.

Ничего не ответив, он со всей силы хлопнул дверцей машины и быстрым шагом пошел вперед, не думая, успевают ли за ним его спутницы.

Аня дичилась, будто увидела сестру впервые. Она была похожа на сиротку из детдома, которую пришли забирать приемные родители. Марина не выдержала первой и бросилась к сестре с объятиями. Бабушка стояла в стороне, наблюдая за внучками с рассеянной полуулыбкой. Чтобы не мешать семейным разборкам, Евгений вышел на улицу подышать воздухом.

– Как же ты меня напугала! – Марина осматривала Аню, точно драгоценную вазу, кудахтала, как безумная наседка. Аня же застыла как соляной столб, взгляд ее был прикован к Елизавете Петровне.

Марина перехватила этот взгляд и, взяв Аню за руку, повела за собой.

– Не бойся. Ты ведь еще ничего не знаешь. Елизавета Петровна здесь не для того, чтобы тебя арестовывать. Она тебя простила. Но я все расскажу тебе дома. Поехали!

– Здравствуй, Аня, – кивнула ей бабушка. – Я рада, что ты нашлась.

– Здрасти, – отозвалась сестра хриплым срывающимся голосом. – Спасибо.

– Пойдемте, – торопила всех Марина. – Это жуткое место навевает на меня тоску.

– Мне пришлось провести здесь почти двое суток, – едва слышно буркнула Аня и ускорила шаг.

Марина решила не реагировать на слова сестры. В конце концов, бедняжка испытала настоящий стресс, ей простительно. Главное, что Аня нашлась.

Аня вышла из отделения первой. Елизавета Петровна остановила Марину и тихо попросила:

– Не говори ей пока ничего. Пусть успокоится. А через пару дней приезжайте ко мне, все обсудим.

Марина и сама понимала, что так будет лучше, поэтому согласилась. Она толкнула дверь, ведущую на улицу, и сердце ее оборвалось.

Аня убегала. Никто не пытался ее остановить.

…Далеко убежать она не успела. Черная машина, вырулив из-за угла, на полной скорости понеслась в сторону девушки. Раздался удар тела об капот, затем второй – уже об асфальт. Водитель даже не пытался затормозить и, не сбавляя скорости, скрылся.

Аня лежала на дороге с нелепо подвернутой левой ногой, из-под головы вытекала лужица крови, окрашивая волосы в алый.

Вокруг пострадавшей сразу же собралась стихийная кучка зевак.

Кажется, Марина кричала, пыталась пробраться к сестре, но ее кто-то держал и тащил в сторону.

– Номера запомнили? Что за машина была? Откуда он вообще взялся?

Все слилось в бешеный хоровод, голова закружилась. Последнее, что она успела увидеть, перед тем как сознание померкло, – мальчик в шортиках на лямках. Он смотрел на лежащую в луже крови Аню, по его щекам текли крупные янтарно-желтые слезы.

Евгений

Старуха в один день догнала свой возраст, сразу постарев на десяток лет. Морщины избороздили холеное лицо, которое напоминало теперь сморщенное яблоко, губы истончились, провалились внутрь. По квартире она теперь передвигалась, шаркая и кряхтя, опираясь на трость, которую ранее Евгений принимал за модный аксессуар, довершающий образ. На него она смотрела так, будто его не узнавала. У нее появилась привычка подолгу молчать, уставившись в одну точку. А когда она начинала говорить, то забывала и путала слова.

– Если Аня не выживет, я себе не прощу. Бедная девочка, она ни в чем не виновата.

Острые плечи, укутанные шалью, подрагивали. Она хотела плакать, но слез не было.

– Простите мою бестактность, Елизавета Петровна, только у меня нет времени на сантименты. Вашу внучку хотели убить, и это уже серьезно. Или вы думаете, что за рулем был призрак?

Старуха дернулась, издала странный, клокочущий звук. Заслонила лицо руками, покрытыми крупными синими венами и пигментными пятнами. Плакала? Нет, не плакала – просто стояла, не издавая ни звука. Евгений встал, подошел к ней и тронул за плечо.

– Если бы вы поверили мне в самом начале, возможно, все пошло бы иначе.

Она что, окончательно свихнулась? Как можно было поверить в то, что какая-то фигурка может навредить живому человеку?

– Боюсь, что уже слишком поздно что-то менять.

– Елизавета Петровна, я хочу вам помочь, поверьте. – Евгений был предельно вежлив и сдержан, хотя терпение его почти иссякло. – Но если вы будете повторять одно и то же, я не смогу разобраться и найти злоумышленника.

– Тот человек, он обещал помочь, забрать ангела себе, – она продолжала нести бред.

– Что за человек? Это с ним вы разговаривали по телефону, когда я приходил к вам в прошлый раз?

– Значит, все же подслушивали, – сделала вывод она. – Он называет себя Магистр. Сказал, что знает про ангела что-то такое, чего не может рассказать мне. Просил отдать ему фигурку.

– Почему же не отдали? – при упоминании о Магистре он напрягся.

– Аня забрала его.

Она упорно отказывалась называть вещи своими именами. Странно, обычно подобные люди отличаются жесткостью и прямолинейностью. Или радеет за репутацию? Ну конечно, разве может у такой важной дамы быть внучка-воровка? Видимо, по той же причине она и обратилась к частному сыщику, минуя полицию.

– Где живет этот ваш Магистр? Вы с ним встречались?

– Нет, – старуха затрясла головой. – Он всегда сам мне звонил и никогда не назначал встреч. Номер телефона не определялся, да мне оно было и не нужно, я была бы счастлива избавиться от ангела. А потом он начал угрожать.

– Угрожать?

– Да, сказал, что, если я не найду ангела, мои внучки могут пострадать. Вы думаете, это он? – Старуха куталась в черную шаль, отчего становилась похожей на гигантскую ворону.

– Я уже не знаю, что и думать. Сначала вы твердите про проклятье и призрак ребенка, теперь оказывается, что у вас имеются вполне себе реальные враги, из плоти и крови.

– Евгений, помогите нам, – взмолилась старуха, вцепившись в его запястье. – Я заплачу, сколько вы скажете, только помогите! Прошу вас!

– Теперь можно попробовать. – Евгений осторожно высвободил руку из цепкой лапки старухи. – Мне понадобится распечатка ваших телефонных звонков и кое-что по мелочи. Кажется, я знаю, где находится преступник.

Уже прощаясь в дверях, Краснов спросил о самочувствии Марины.

– Доктор поставил ей укол, какое-то сильное снотворное, сказал, что проспит до утра. Она даже во сне бредит, рвется в больницу к сестре.

– Делайте что хотите, но не выпускайте ее из дома до моего звонка. Вам понятно?

– Но как?..

– Не знаю. Все, что угодно, главное, чтобы она сидела дома.

Старуха кивнула. Только по ее жалкому виду стало ясно – не справится. А это значило только одно: ему нужно действовать быстро.

Во всей этой суете он совсем забыл о Катерине, которую родители оставили на его попечение. Зато теперь вроде был повод наведаться, но она не дурочка, сразу поймет, что пришел братец по делу. Ничего, он что-нибудь придумает.

Катерина та еще авантюристка, за возможность поучаствовать в расследовании простит все его грехи. Остается только убедить ее в том, что он без нее не справится.

Он все точно рассчитал. Сестра слушала, раскрыв рот. Ни разу не перебила, только ерзала в нетерпении на жестком стуле. Евгений понял, что попал в точку.

Когда старуха говорила про Магистра, он испытал что-то похожее на дежавю. Где-то он уже слышал про Магистра. Ах да, Катька говорила. Так себе зацепка. Но хоть что-то.

– Прости, Катюнь, дел по горло, никак не мог вырваться. – Врать сестре было неприятно, но он утешал себя тем, что ложь эта во спасение.

– Она хоть красивая?

– Кто?

– Не притворяйся, братец, я тебя знаю как облупленного. Ты, который называл меня чокнутой за мое увлечение магией, бросился теперь искать призрак? Вот уж не смешно! – Катерина накручивала на палец рыжий локон. – Есть еще второй вариант – деньги. Но что-то мне подсказывает…

– Хватит. – Евгений вспомнил утреннее поведение Марины, и ему стало противно. Впервые в жизни у него было ощущение, будто его использовали и выбросили. И надо сказать, впервые в жизни он задумался над тем, что же испытывали девушки, которых он бросал без всякого сожаления. Кажется, пришла пора переоценки ценностей. – Ты права, я все делаю ради денег. Вот только про привидения слушать не хочу. Я знаю, что в этой истории замешаны люди. Точнее, один конкретный человек. Помнишь, ты рассказывала мне про Магистра?

– Помню, конечно. Только я с ним больше не общаюсь, он пропал.

– А как ты с ним связывалась до того, как он пропал? У вас что, какая-то общая тусовка?

– Ага, по четвергам в местном ДК с трех до пяти, – усмехнулась Катерина. – Мы с ним в Интернете переписывались. Один раз по скайпу разговаривали. Только он в капюшоне был, и лица я не смогла рассмотреть. А что?

– Значит, тупик. – Евгений взъерошил волосы пятерней, тяжко вздохнул. – Ты так оживилась, когда увидела фотку с ангелочком, вот я и подумал…

– Так вон оно что! – Катерина хлопнула себя по лбу. – Я же тебе, дурню, дневник дала, где про этого ангела написано! Еще удивилась, как совпало. Ты не читал, что ли?

– Какой еще дневник?

– На листочках распечатанный, вот какой! – Она взяла со стола лист формата А4 и помахала им в воздухе. – Значит, не читал!

– Можешь в двух словах рассказать, что в том дневнике?

– И что мне за это будет? – Катерина, сложив руки на груди, посмотрела на брата с вызовом.

– Целый месяц никакого контроля, – на радостях выпалил он и тут же добавил: – Только по телефону.

– Мелковато. – Сестренка покачала головой. – Еще варианты?

– Катюнь, придумай сама, у меня фантазия иссякла.

– Я придумаю, но ты должен пообещать, что не откажешь. Иначе помогать не стану!

Евгению ничего не оставалось, как дать свое согласие.

– Ты разрешишь мне пригласить в гости Мишку Кузнецова.

– Того прыщавого долговязого урода, на которого ты постоянно жаловалась? Он вроде тебя донимает постоянно?

– Я не прошу тебя давать ему характеристику, только да или нет. Кстати, он давно не прыщавый. И не долговязый, а высокий. Так разрешишь или нет?

– Ты не забыла сколько тебе лет? – Евгений напрягся.

– Не забыла. И мозги у меня имеются. Я бы и без тебя его пригласила, но так будет честнее.

– Ладно, – сдался он. – Только днем и будешь отзваниваться мне каждые два часа. Договорились?

Катерина сделала вид, что оскорблена его подозрениями, однако согласно кивнула.

– Честно говоря, я очень удивилась, когда узнала, что к тебе обратилась та женщина. О фигурке янтарного ангела я слышала от Магистра. Только он сказал, что это скорее всего миф, потому что о ней много лет никто ничего не слышал, и вдруг приходишь ты с фотографией. Странно, да?

– Очень. Так что там в дневниках?

Катерина рассказала ему историю, очень похожую на сюжет любовного романа с элементами мистики. Историю Евгений тут же благополучно забыл. Заинтересовало его совсем другое. В дневниках упоминалась деревенька, расположенная недалеко от их города, которая до сих пор существовала и располагалась не сказать чтобы далеко от их города. Вполне возможно, что в ней до сих пор живут потомки тех, кто участвовал во всей этой любовно-мистической истории. Тем более что писал дневники человек с очень знакомой ему фамилией.

– И что ты надеешься найти в той деревне? – спросила Катерина, когда Евгений поделился с ней своими соображениями.

– Пока не знаю. Даже если ничего не найду, просто развеюсь.

– Похоже на сказку: пойди туда – не знаю куда, найди то – не знаю что. – Катерина усмехнулась и неожиданно предложила: – Давай я тебе погадаю.

– Зачем это? – Евгений не то чтобы испугался, но как-то многовато чертовщины в его жизни.

– Колоду новую купила, хочу опробовать.

– Ну давай.

Сестра, как заправская ведьма, постелила на стол фиолетовую скатерть и, разложив на ней карты, принялась всматриваться в совершенно абсурдные картинки. Выражение лица ее постепенно менялось от восторженно-радостного до скорбно-тревожного. С таким актерским талантом ей бы свой салон открыть.

– Все же есть женщина, – наконец заговорила Катерина. – Холодная, неприступная, вот она – Королева мечей. Она в большой беде, и ваши с ней пути еще сойдутся, а потом каждый снова пойдет своей дорогой. А Королеву ждет новая жизнь там, где ее быть не могло.

– И как твою абракадабру понять? Нагнала туману, и разбирайся как хочешь. Ладно, пойду я, – сказал он, поднимаясь. Катерина молчала, продолжая шевелить губами и тыкать пальцем в карты.

Евгений поцеловал ее в щеку и стал одеваться, постоянно ощущая на себе испепеляющие взгляды сестры.

– Откажись от своей затеи, Жень. Добром она не кончится. Пусть эта Королева сама разбирается.

– Не переживай, сестренка. – Краснов потрепал ее по макушке, как в детстве. – Королева не нуждается в моей помощи, поэтому все будет хорошо.

На улице Евгений достал телефон.

– Антоха, короче, я подумал и решил, что возвращаюсь в родное отделение. – Он досадливо поморщился, делая это заявление. Ну что ж, обратного хода нет, мосты сожжены. – Заеду к тебе минут через пятнадцать. Ты на месте? Вот и отлично. Жди.

У Антона уже было все готово. Коньяк разлит по бокалам, желтые кружочки лимона, присыпанные сахаром, томились на блюдце с золотым ободком.

– Ты не представляешь, как я рад, – улыбался Антоха, закрывая дверь на ключ. – Ты не переживай, я все улажу, тебе даже медкомиссию проходить не придется, можешь хоть завтра на службу. Хотя нет, завтра у тебя будет болеть голова, давай уже с понедельника.

– Антох, с понедельника или вторника – не проблема. Мне помощь твоя нужна.

– Все, что угодно, дружище, – просиял тот. – Давай выпьем за твое возвращение.

– Прости, Антох, пить не буду.

– То есть как? – Рука с поднятым бокалом опустилась на стол. – Закодировался, что ли? Или на антибиотиках?

– Закодировался. И похоже, навсегда.

– Не пугай меня, Краснов. В больничке был? Ты не кипишуй, сейчас почти все лечится.

– Сомневаюсь, что это излечимо, – с горечью усмехнулся Евгений. – Не в этом суть. Так поможешь?

– Я тебе хоть раз отказывал? – оскорбился друг. – Говори, что там у тебя? Опять какая-то телка сбежала? Найдем, вернем и посадим.

– Мне бы человечка одного пробить на предмет родства. Сделаешь?

– Если человечек не оттуда, – Антон показал пальцем в потолок, – тогда без проблем.

– Нет, скорее даже наоборот. Я тебе данные эсэмэской скину, хорошо?

Антон залпом осушил свой бокал. Подумал немного и проделал то же самое со вторым. Сунул в рот дольку лимона и даже не поморщился.

– Завтра отзвонюсь по твоему вопросу.

– Спасибо, Антох. В понедельник увидимся.

– Угу.

Марина

Марина открыла глаза и не смогла понять, какое сейчас время суток. В комнате было темно из-за плотно задернутых штор, с улицы не доносилось ни звука. Видимо, все же ночь. Она сделала попытку подняться, но снова легла на подушку: голова гудела так, что казалось, вот-вот взорвется. Все тело ныло, будто Марину долго и методично избивали палками.

Сколько она так пролежала, неизвестно: может, час, а может, всего несколько минут, но как только боль стала терпимой, она повторила попытку встать с постели. Это ей удалось.

Глаза давно привыкли к темноте, и теперь девушка без труда нашла окно. Отодвинув штору, она поняла, что ошиблась: ночь прошла, светало. Получалось, что проспала она целые сутки. Или больше? Она никак не могла сосредоточиться на том, что же случилось до того, как она уснула. Мысли расплывались, в голове был туман.

Марина проковыляла к двери, дернула ручку и с ужасом поняла, что ее заперли. Но зачем? И тут она вспомнила все.

Аня, ее бедная сестра, осталась лежать на холодной дороге, в луже крови. А она ничем ей не помогла, бросила сестру совсем одну.

Марина принялась стучать в запертую дверь, но никто не ответил. Почему бабушка не идет к ней? Ведь это ее квартира. Елизавета Петровна не могла никуда уйти. А зачем она ее заперла? Или не она? Тогда кто? Марина снова начала колотить в дверь в надежде, что кто-нибудь ее наконец услышит.

Безрезультатно.

– Бабушка! Бабушка, открой! – кричала Марина, рискуя сорвать голос. И только потом догадалась осмотреть комнату.

На тумбочке возле кровати стояли две полуторалитровые бутылки с водой, на тарелке возвышалась горка бутербродов, накрытая пищевой пленкой, а в углу был самый настоящий биотуалет. Значит, ее заперли здесь надолго.

Марине сделалось по-настоящему страшно. Страшно не от того, что она оказалась запертой в комнате, а от того, что не понимала, кому и зачем это понадобилось.

– Бабушка! – Марина села на пол спиной к двери и заплакала, закрыв лицо руками. – Бабушка, открой, прошу тебя! – У нее началась настоящая истерика. Она рыдала в голос, ничего уже не видя от слез, когда в замке повернулся ключ. Дверь отворилась, и Марина вывалилась наружу.

– Прости меня, милая.

Марина быстро вскочила на ноги и теперь смотрела на древнюю старушку, говорившую с ней голосом Елизаветы Петровны. Старушка тяжело опиралась на трость и смотрела в пол, избегая ее взгляда.

– Зачем ты это сделала? – воскликнула Марина, все еще не в силах поверить, что человек может так измениться за столь короткое время. – Зачем ты заперла меня?

– Он сказал, что так нужно для твоей безопасности.

Марина даже не стала переспрашивать, кто он, и так было ясно. Неясно другое, почему он решил, что ей грозит какая-то опасность? И что, черт побери, с Аней?

– Аня жива, – не дожидаясь ее вопроса, сказала Елизавета Петровна. – Она в крайне тяжелом состоянии, врачи сказали, что нужно подождать еще сутки, пока не минет кризис. Но ведь главное, что жива.

Марина почувствовала, как с души спал огромный камень. Она больше не злилась на бабушку, которая просто хотела ее защитить. Жизнь, давшая трещину, кажется, снова начала налаживаться. Аня обязательно выкарабкается, у нее молодой и сильный организм. А перед глазами стояла все та же картина: сестра лежит прямо на асфальте, неестественно вывернув ногу, волосы перепачканы в крови, лицо синюшно-белое, как у покойника.

Они с бабушкой сидели на кухне, на столе стояли нетронутые чашки с давно остывшим чаем. Обе молчали, не потому, что не хотели разговаривать, просто боялись, что едва произнесут хоть слово – разревутся.

Первой тишину нарушила Марина:

– Я хочу увидеть сестру.

– К ней сейчас никого не пускают, детка. Врач обещал сообщить, как только она придет в себя, и тогда мы сразу же сможем ее навестить.

– Но ведь можно просто дежурить в больнице, пусть не в реанимации, а хотя бы в коридоре. Она проснется и испугается, что рядом никого нет. Аня только думает, что она взрослая, на самом же деле сущий ребенок. – Марина сжала губы, стараясь сдержать подступившие слезы.

Елизавета Петровна взяла руку Марины в свою, и девушка почувствовала, какая у нее холодная ладонь.

– Бабушка, твоя рука, она совсем ледяная.

– Не обращай внимания, в моем возрасте такое почти норма.

– Ты должна показаться врачу. И пожалуйста, не спорь.

– Хорошо, милая, – улыбнулась она и резко сменила тему: – Может, позавтракаешь? Я вчера приготовила сырники, но одна есть не стала.

– Не хочу. Аппетита совсем нет.

Из больницы позвонили на следующий день. Мягкий баритон сообщил, что пациентка Соломатина Анна Викторовна пришла в себя и хочет видеть свою сестру.

– Она попросила, чтобы сестра пришла одна.

Это было жестоко по отношению к бабушке, но Елизавета Петровна грустно кивнула:

– Я понимаю. Ты поезжай, поговори с ней, успокой.

Марина обняла бабушку и поцеловала ее в морщинистую щеку. Елизавета Петровна, которая за все время не проронила ни слезинки, горько разрыдалась.

В каком-то неосознанном порыве бабушка перекрестила внучку, пожелав ей удачи.

А вечером ей позвонили, чтобы сообщить: «Ваша внучка Марина похищена. Если в течение трех дней Елизавета Петровна не привезет фигурку ангела в указанное место, вашу внучку убьют и вернут вам по частям». Номер, с которого был сделан звонок, как водится, не определялся.

Евгений

Антоха не изменял своим привычкам. Звонок от него раздался ровно в семь утра. Евгений как раз вышел из душа и натягивал футболку.

– Слушай, Краснов, задал же ты мне задачку. Мужик помер сто лет назад. Зачем тебе его родственные связи понадобились?

– Антох, все потом, ладно? Выкладывай, что нарыл.

– Нарыл – громко сказано. – Антоха явно был разочарован тем, что Женя ему ничего не объяснил, и, картинно вздохнув, ответил: – Родство подтвердилось. Клиентка твоя, Елизавета Петровна, правнучка Петра Старостина. Бабы в их семье все какие-то несчастные, поголовно матери-одиночки. Была только одна замужняя, Анфиса Старостина, но и та почему-то не стала брать фамилию мужа.

– Спасибо, Антоха, я твой вечный должник.

– Аккуратнее со словами, – голосом змея-искусителя сказал тот. – В понедельник жду тебя с трудовой книжкой.

Евгений пообещал быть вовремя и сбросил звонок. Чутье снова не подвело его. Эх, жаль, что он так просто согласился на Антошины условия.

…От дома Петра Старостина остался один остов, окна были выбиты, крыша давно обрушилась.

– Неужели кто-то заинтересовался нашей достопримечательностью?

Евгений обернулся и увидел старичка бомжеватого вида, который толкал перед собой садовую тачку, заваленную всякой рухлядью.

– Дом Петра Афанасьевича хотите прикупить? Хороший был дом, тут одно время клуб располагался, потом на первом этаже магазин открыли. А после войны забросили, вот он и стареет, умирает потихоньку.

Дед говорил о доме как о старом приятеле.

– Собственно, мне интересен сам Петр Старостин. – Евгений протянул руку для приветствия. Рукопожатие у старика было крепким, как у работяги, который всю жизнь отпахал на каком-нибудь заводе. – Я книгу пишу, вот собираю информацию, так сказать, по крупицам.

– И чего бы вам хотелось о нем узнать? – Старик был рад оказаться полезным, даже тачку свою бросил и подошел к Краснову поближе. – Меня Александр Иванович величать. Можно просто дядя Саша.

– А я Евгений. Так вот, дядя Саша, хотелось бы знать, как он жил, чем занимался, – представившись в ответ, начал перечислять Евгений. – В общем, все, что можете вспомнить.

– А чего про него вспоминать? Нехороший он был человек, Петр Старостин. Жадный, хоть и зажиточный. Зажиточные они все жадные. – Дядя Саша хитро сощурился. – Ювелирным делом промышлял, деньжата у него водились, а жену свою в ежовых рукавицах держал.

– Откуда же вы так много о нем знаете? – Евгений старался подстегнуть в старике чувство собственной значимости. Хотя тот и без этого раздулся от важности, как индюк.

– Бабка моя у него на кухне обреталась, так, ничего серьезного: принеси-подай. Картошку чистила, сковороды да кастрюли оттирала. Ее в революцию чуть не зашибли солдаты пьяные, насилу сбежать успела. Сам-то хозяин, поговаривают, так и сгинул в собственном доме. Вроде и не граф какой, а жил на широкую ногу, прислуги полон дом имел, вот им и заинтересовались. Бабы поговаривали, мол, видели, как он со свечкой по ночам по лестницам бродит туда-сюда. Но это уже после смерти, конечно.

Старик перекрестился и подхватил тачку, будто бы собираясь уходить. Евгений понял намек и достал из кошелька пятьсот рублей, протянул их рассказчику. Дядя Саша проворно схватил бумажку, сунул ее в карман грязных штанов.

– Вот я и говорю, призрак его туточки видали, и не раз. Чего бродит, поди его разбери. А как новая власть пришла в конце девяностых, собрались вдруг дом восстанавливать, даже сетку натянули, да на том все и закончилось.

Потом Евгению пришлось терпеливо выслушать множество баек и легенд, связанных с местным царьком Петром Старостиным, пока наконец его внимание не привлекла одна деталь.

– Супружница у него, говорят, перед самой смертью умом тронулась. Все ходила на могилку, которую сама выкопала, слезы над ней проливала. Дескать, в могилке той сыночек ее похоронен. Да только все знали, что Старостин в первом браке бездетным был. А в могилке, – старик принялся озираться по сторонам, точно боясь, что их подслушают, – она ангелочка похоронила, ну фигурку такую – ее муж сам делал.

– Не из янтаря ли ангелочек тот был? – невольно копируя манеру речи старика, уточнил Евгений.

– Да черт его знает, может, и из янтаря! Тебе не ко мне с такими вопросами надо, а к Бирюку нашему. Он от бабки своей шептуньи дар колдовской принял, вот он точно тебе расскажет.

– А шептунья тоже у Старостина прислугой работала?

– Ему смотри такое не ляпни, – старик сплюнул себе под ноги, – бабку ту вся деревня боялась. А Старостин твой к ней постоянно шастал. Я врать не стану, но вроде как в смерти Дарьи ее обвиняли, даже полиция приходила. Да разве докажешь чего?

Старик проворно зашагал прочь, бросив через плечо:

– Бирюк в той стороне живет, – и рукой указал направление. – Тебе любой там подскажет, не заблудишься. – Последнее, что услышал Краснов, было то ли восторженное, то ли пренебрежительное: – Писатель, етить твою мать!

Деревенька, нынче гордо именуемая поселком городского типа Проскурино, произвела на Евгения унылое впечатление. Возможно, летом здесь бегали ребятишки, наполняя сонную глушь радостными визгами, тявкали беспокойные собаки, орали петухи. Теперь же вокруг стояла такая тишина, что в ушах начинало звенеть. Из живности Евгений встретил одного лишь рыжего кота, который прошествовал мимо с такой наглой мордой, будто был он бенгальским тигром, никак не меньше.

По всей видимости, дом Петра Старостина представлял собой некий островок роскоши, центр здешнего мирка, вокруг которого кипела жизнь. Может быть, и сам Петр Старостин вовсе не был плохим человеком, да только люди и тогда, и сейчас с неприязнью относятся к тому, кто хоть чем-то от них отличается.

К дому Бирюка Евгений вышел уже минут через пять, деревня оказалась совсем небольшой. Встречные люди смотрели на него с опаской. Это он еще машину оставил в ближайшем городке, потому что единственную дорогу, ведущую к деревне, сильно размыло, и пришлось добираться сюда электричкой.

Он ожидал встретить кого-то, напоминающего и лешего, и священника в одном лице: косматая борода, балахон в пол, на шее амулеты, пальцы в кольцах. Бирюк же оказался вполне современным мужиком: гладко выбритое лицо, вместо длинного балахона – джинсы и фланелевая рубашка, никаких украшений. На вид ему было не больше шестидесяти лет. Он колол дрова, гулко ухая топором, когда Евгений подошел к калитке. Ему сразу бросилось в глаза, что дом у Бирюка кирпичный, добротный в отличие от других деревенских домов, сложенных из бревен.

Заприметив гостя, Бирюк выпрямился во весь свой богатырский рост, утер испарину со лба и обратился к гостю:

– Самогонки у меня нет, даже не проси. Хотя постой-ка, ты вроде не похож на местного. В гости к кому приехал?

– Можно и так сказать. – Евгений решил, что приличия соблюдены, и толкнул калитку, проходя во двор. Здесь было очень чисто, в стороне от дорожки стояли кучи осенней листвы. – В гости. К вам.

– Ко мне? – Бирюк одним махом вогнал топор в колоду. – И по какой же надобности?

– Я книгу пишу. – Краснов решил не менять легенду. – Вот хотел расспросить у вас про Петра Старостина, который когда-то проживал в этих краях.

– Ну заходи, коль не шутишь. – Евгений направился следом за хозяином. Бирюк, несмотря на возраст, шел твердо, уверенно. У него даже одышки не было после тяжелой работы. Краснов всерьез задумался перебраться в деревню.

В доме вопреки ожиданиям пахло не травами и зельями, а чем-то сладким. Вся обстановка была очень современной, даже печка отсутствовала. Ее заменил высокотехнологичный камин в стиле хай-тек.

– Вижу, тебе уже успели небылиц про меня наплести? – Бирюк пригласил за стол и налил гостю чаю. – Мол, живет Бирюк на отшибе, живых червей жрет, а ночью по кладбищу нагишом скачет.

Евгению ничего такого не говорили, но он на всякий случай кивнул.

– Все бы им языками трепать, – усмехнулся Бирюк. – Пусть треплют, мне от того никакого вреда нет, даже польза. Колдуном называли? – Огромная ручища с аккуратно обработанными ногтями придвинула Евгению чашку.

– Не вас – вашу бабушку.

– Прасковья Филипповна, царствие ей небесное, много шуму в свое время наделала, до сих пор аукается. – В голосе Бирюка прозвучала гордость за бабушку. – Только народ здесь, что тогда, что сейчас, темный был, таким и останется, пока последний старик в деревеньке не помрет, а на ее месте какой-нибудь поселок коттеджный не возведут. Так что там тебя интересует?

– Да, собственно, меня интересует все. Все, что связано с Петром Старостиным.

Бирюк вдруг сделался серьезным, посмотрел на него из-под кустистых бровей. Молчал долго, а когда заговорил, голос его уже не был таким дружелюбным и насмешливым:

– Собака брешет, ветер носит. Слыхал такую поговорку? Конечно, слыхал, ты ведь писатель. – Краснов вдруг подумал, что Бирюк не так прост, как мог показаться на первый взгляд. Неужели раскусил его? – Действительно, есть у местных байка про янтарного ангела, в который переселилась душа нерожденного ребенка. Поговаривают, бабушка моя Прасковья Филипповна помогла Петру Старостину дите из его супруги вытравить, а душу чистую в того ангела поместила. Только ты в эти сказки наверняка не веришь. Что скажешь, писатель?

Точно раскусил. Бирюк даже имени его не спросил, а в дом пригласил безо всяких опасений. Он, конечно, мужик здоровый, так ведь и Евгений тоже не лыком шит. И на его стороне неоспоримое преимущество – молодость. Хотя он видел, как старик дрова колет. Топором можно при случае и голову расколоть.

– Не верю. Но читатель любит мистику, особенно барышни. Скажите, для чего Петру Старостину понадобилось убивать своего ребенка?

– Я не говорил, что своего. – Бирюк поднялся, подошел к окну и, отодвинув шторку, выглянул во двор. Потом оперся о подоконник, от чего тот жалобно скрипнул. – Дарья ему изменила, от другого понесла. В то время, чтобы избавить женщину от нежеланного ребенка, повитухи обычно травки давали. Откуда, говоришь, историю эту узнал?

Бирюк напрягся, хотя и старался изо всех сил показать свою полнейшую незаинтересованность. Евгений понял, что не прогадал, приехав сюда.

– Мне в руки попали дневниковые записи Петра Старостина, но там эта история описана довольно скудно. Стало интересно, подумал, что неплохой сюжет для романа, начал копать – и вот я здесь.

– Фигурка пропала. Говорят, как Дарья ее схоронила, так больше никто ее и не видел.

Бирюк смотрел на Краснова внимательно, словно хотел прочитать его мысли.

– В том-то и дело, что я знаю, где фигурка.

– И где же? – Вопрос был задан слишком резко. Бирюк понял, что ведет себя подозрительно. – Пойми и ты меня, писатель, мне от бабушки никакой памяти не осталось. Когда большевики пришли, они же не разбирали, кого бить, кого грабить. Солдатня из вчерашних отбросов общества, рабочие грязные, которые дважды два сложить не могли, полезли страной управлять.

Евгений понимал, аргументы Бирюка так себе – не выдерживают никакой критики. Может, и сам Бирюк понимал это, но Евгений не сдавался, продолжал соглашаться, кивать.

– Наверняка ангелок денег больших стоит? – Писатель не должен быть меркантильным, но если Бирюк его раскусил, делать нечего, придется в другую сторону гнуть.

– Денег? Да что там стоить-то может? Янтаря на три копейки, мастер не сказать чтобы известный. Ну дадут тебе за него полсотни долларов, и то только за старину.

«Так вот куда ты клонишь, – подумал про себя Евгений. – Хорошо».

– Вы меня не так поняли. – Он пытался говорить безразличным голосом. – У меня его нет. Точнее, пока нет. Я, когда материал для книги собирал, встретился с одной женщиной, родственницей Петра Старостина, вот она мне и сказала, что может предоставить фигурку, но только для того, чтобы я ее сфотографировал на обложку книги.

Бирюк как-то сразу потерял к нему всякий интерес и начал активно выпроваживать, ссылаясь на прорву дел.

Уже в машине Евгений попытался проанализировать полученную информацию. Выходило, что Бирюк в этом деле точно замешан, но, судя по дому и внутренней обстановке, в деньгах он не нуждается, значит, материальная сторона вопроса отпадает. Не похож он на человека, жаждущего заполучить чужое наследство. Мистическую составляющую истории Евгений сразу отбросил в сторону, потому что, конечно же, не верил ни в каких привидений. Хотя все, причастные к этому делу, хоть раз да и обмолвились о призраке мальчика, который приходит к ним по ночам.

За рулем машины, которая сбила Аню, тоже был не Бирюк. Евгений успел заметить водителя, тощего мужика в солнцезащитных очках. Гаража у Бирюка нет, значит, нет и машины. Опять же единственную дорогу, ведущую из Проскурино, размыло, и выехать отсюда на седане не было никакой возможности. Взять машину напрокат, чтобы убить человека, ну, тут нужно быть полным идиотом!

Бирюк был чист почти по всем фронтам. Но Евгений все равно не спешил списывать его со счетов.

Подъезжая к дому, он позвонил Елизавете Петровне и убедился, что с Мариной все в порядке.

– Я заперла ее в комнате, – стыдливо призналась старуха. – Может, все не так страшно, как вы думаете?

– Давайте немного подождем, – оборвал ее Евгений. – Хотя бы один день.

Тогда он еще не знал, что все гораздо серьезнее, чем можно было предположить. Старуха позвонила на следующий день и, задыхаясь от рыданий, с трудом произнесла, что ее внучку похитили.

– Им нужен ангел. Отдайте его им, умоляю!

– Диктуйте адрес, куда его велели привезти.

Евгений открыл бардачок. Фигурка светилась мягким оранжевым светом, была теплая на ощупь.

– Чертовщина какая-то! – в сердцах бросил он, давя на педаль газа.

Даня

Было у отца три сына…

Их осталось двое: он и брат. С раннего детства отец готовил их к тому, что выживет только один. Только одному суждено прервать цепочку смертей, снять проклятье.

И Даня всегда знал – это не он.

Сразу после смерти среднего брата осознание собственной бесполезности легло на его хрупкие плечи. Он остался самым младшим, самым хилым, самым ничтожным.

Отец даже не пытался скрывать от него своего пренебрежения. Он всегда выделял того, другого, обещал передать ему знания и силу. А Даня был всего лишь разменной монетой, пешкой, агнцем, возложенным на жертвенный камень. Иногда, засыпая, он представлял не свое будущее, как делали все нормальные люди, а собственную смерть. Интересно, какой она будет? Даня умирал сотни и тысячи раз: горел в огне, падал с огромной высоты, однажды даже умер от старости. Это была его любимая версия смерти, самая желанная, такая недостижимая.

Старший брат никогда не воспринимал Даню всерьез. Зачем любить щенка, который, ты точно знаешь, однажды исчезнет? Потенциальный покойник не заслуживает хорошего к себе отношения. Напрасная трата сил и времени.

Шли годы. Каждое утро для Дани было подобно оплеухе, полученной от жизни. Он просыпался, смотрел в потолок, думая: сегодня я точно умру. И снова перед глазами проходила кинопленка с сотней и сотней вариантов, среди которых не было того, самого желанного. Бесчувственная рука монтажера вырезала главный кадр. Он был лишним и не вписывался в хронометраж.

Проходил день, выключался кинопроектор, пленка заканчивалась и билась обрезанным хвостом о бобину. Еще один выторгованный у судьбы день.

Его кино всегда было черно-белым и немым. Фигуры двигались, размахивали руками, открывали рты. Все это действо перемежалось короткими вставками текста, который он даже не всегда успевал читать. Но каждый раз все повторялось, и очень скоро Даня выучил сценарий своей жизни наизусть: утро, приносящее ожидание, – вот-вот, еще немного; бессмысленный день в окружении черно-белых статистов; ночь, в которой нет даже снов, только гулкое забытье.

Когда в его безумном пустом мире появилась рулетка, сам Даня даже не понял. Просто в какой-то из бесконечно безликих дней к серым тонам добавились новые цвета: красный и зеленый. Он даже не удивился: вся его жизнь была такой же рулеткой, на которой он скакал точно стальной шарик, не зная, в какую ячейку упадет. До сих пор ему везло, он всякий раз оказывался на «зеро», обнуляя запущенный счетчик.

В реальной игре ему везло куда меньше. Долги копились со скоростью снежного кома, катящегося с горы. Он справлялся ровно до того момента, пока вдруг не очнулся на больничной койке. Это был вариант смерти номер семнадцать, не самый изящный и один из наиболее болезненных. Да, каждой нафантазированной смерти он давал номера, а за тридцать четыре года жизни запомнил каждый, мог без запинки перечислить их все.

Он снова выжил. Снова обманул капризную фортуну, которая почему-то покидала его за игровым столом, всякий раз пересаживаясь к новому игроку.

В голове играла навязчивая мелодия с такими простыми, но настолько пронзительными словами, что в какой-то момент он начал думать, что написана она специально для него и про него: «Не везет мне в смерти, повезет в любви…» И когда среди черно-белой массовки появилось яркое пятно, он понял, что жить на свете стоит.

У его любви были пронзительные серые глаза, похожие на маленькие льдинки. Он думал, что она сможет все изменить. Исправить его. Как же он ошибался. Даже глаза-льдинки не могли оторвать его от рулетки, где скакал стальной шарик.

Даня думал, что нет ничего больнее смерти. Любого из ее вариантов. Оторвать душу от тела не так-то просто, это приносит сильнейшие страдания. Думал, пока не увидел ее слезы. Она так и говорила: «Ты убиваешь меня своим равнодушием, я боюсь его!»

А он боялся признаться, что любит ее. Да и как признаться в том, чего он никогда не испытывал. Он мог надолго исчезать из ее жизни, не звонить, не приходить. Она страдала. Боль передавалась и ему. Тогда он понял, что больнее смерти может быть боль любимого человека, и от такой боли тоже можно умереть (этот вариант смерти он тоже занес в свой список).

Даня совершал множество ошибок, просил Аню делать для него ужасные вещи.

Она делала.

Ничего не спрашивая, ни в чем его не виня. Украденные драгоценности до сих пор жгли ему руки. Он донес их до ломбарда, но так и не сдал. Теперь они покоились в мешочке в изголовье Аниной кровати, а Аня лежала без сознания. И ведь это он сам едва не убил ее! Его заставили сделать это одной короткой фразой: «Ты обещал».

Когда-то давно Даня решил, что принесет себя в жертву ради спасения семьи. Если тот, другой брат смог, значит, сможет и он. Нужно было лишь дождаться, какая цифра выпадет на его рулетке, когда случится миновать «зеро».

Она открыла глаза всего на мгновение. Улыбка озарила бледное лицо. Они зачем-то сбрили ее красивые волосы, но даже без них она все равно оставалась прекрасной. Серые глаза-льдинки блеснули и снова потухли.

– Аня, я люблю тебя. – Его сухие губы коснулись мокрого холодного лба, и, кажется, в ответ он услышал ее признание.

Возможно, это их последняя встреча. Но черт возьми, ничего прекраснее он и представить себе не мог.

Конечно, она его не слышала, но он все равно говорил и говорил.

– Я всегда был пустым местом, и только ты наполняла меня, только с тобой я на время забывал о своем проклятье. Прости меня, родная. Это я позвонил твоей сестре. Я знал, что она не станет думать и перепроверять, а сразу же бросится сюда. Он перехватил ее по дороге, предложил подвезти. Она такая наивная. Ты обязательно должна жить, без тебя она пропадет.

Приборы, к которым Аня была подключена, вдруг бешено запищали.

– Дай мне всего минуту, я расскажу и уйду. Одну минуту.

Техника успокоилась. Она слышала его. Теперь он знал это точно.

– Не волнуйся, он не причинит ей вреда. Ему нужен ангел, и когда старуха отдаст его, он отпустит твою сестру. Отец проведет обряд, он знает, что нужно сделать. Проклятье спадет. Надеюсь, что оно не успело тебе навредить, моя родная. Я хотел забрать ангела сам, был в квартире твоей сестры, но не нашел его. Я даже не подозревал, что в тот день, когда забирал драгоценности из твоего рюкзака, фигурка была у тебя. Все могло закончиться уже тогда. Теперь сложнее. К отцу приезжал какой-то человек и рассказал про ангела. Оказывается, отец даже не знал, что фигурка найдена, он считал ее бесследно утерянной. Брат обманул и меня, и его. Я не знаю, как им помочь, но помогу тебе.

Ведь это я виноват в том, что ты теперь здесь. Брат давал мне деньги, много денег. Говорил, что дает просто так, а потом приказал сделать это с тобой. Я хотел лишь напугать тебя, но не справился с управлением. Теперь моя жизнь – твоя. Хочу, чтобы твои глаза-льдинки всегда улыбались.

Приборы снова сильно запищали. Он же спокойно встал и поцеловал ее в губы. Прошел к окну, взобрался на подоконник…

Ветер подхватил его душу, а тело рухнуло на асфальт с глухим шлепком.

Умирать оказалось совсем не страшно. А ведь вариант номер тридцать четыре так сильно пугал его.

В палату вбежали люди в белых халатах.

Они громко переговаривались, звучали непонятные для Дани слова. Но когда он услышал:

– Девочка точно родилась в рубашке, теперь выкарабкается, – душа его покинула палату.

Он наконец-то был свободен.

Анфиса 1961 год

В больничной палате витал тот самый дух обреченности, который гонит прочь из этих пропитанных болью стен каждого, кто имел несчастье в них оказаться.

– Он приходил. Снова.

Анфиса с грязными спутанными волосами, крепко пристегнутая ремнями к больничной койке, улыбалась странной, неестественной улыбкой. Из опухших глаз ее не переставая текли слезы, прочерчивая мокрые дорожки на впалых щеках.

– Кто приходил?

Она повернула голову в сторону говорящего: мужчина с приятным моложавым лицом, аккуратной бородкой и яркими синими глазами за прозрачными стеклами очков. Он смотрел на нее внимательно, но равнодушно, как на сломанную куклу, которую давно пора выбросить, да только руки никак не доходят. За спиной у него переминалась с ноги на ногу белокурая барышня в коротком белом халатике.

– Вы знаете, о ком я говорю, – почти шепотом произнесла Анфиса и прикрыла глаза. Ей было неприятно видеть этого человека. Он лишь прикидывался хорошим и добрым, а сам приказал колоть ей уколы и пичкать ее горькими пилюлями, после которых голова становилась тяжелой. – Только не хотите признаваться, что тоже его видите. Ведь тогда вам придется занять мое место. – Она замолчала, подбирая нужные слова. Когда наконец ее губы зашевелились, мужчине пришлось склониться над ней, чтобы разобрать хоть что-то. – Сначала он приходил только ночью, но потом начал появляться и при свете дня. Я не хочу его видеть, кричу, прошу, чтобы он убирался, но он не слушает меня.

Женщина заговорила быстро и неразборчиво. Потом резко и надолго замолчала. Со стороны было похоже, будто она просто заснула.

На самом деле она прокручивала в памяти собственную жизнь, постепенно приходя к выводу, что жалеет лишь о том, что ее дочка повзрослела без нее.

Вспомнился тот страшный день почти двадцать лет назад. Анфиса увидела себя, молодую, полную надежд и веры в скорый конец войны, захватившей полмира. Пригнувшись, она шла по окопу, стараясь не разбудить задремавших солдат, изредка поднимая голову, чтобы выглянуть наружу.

С неба крупными хлопьями падал не то снег, не то пепел, покрывая затаившуюся в ожидании землю сплошным ковром.

Его она увидела не сразу. Юнец, почти мальчишка. Он лежал метрах в двадцати от окопа, уткнувшись лицом в сложенные руки, припорошенный этими серыми хлопьями. Анфиса кинулась к нему, не зная, ранен он или уже умер. Она просто исполняла свой долг.

На пути ее встал ребенок. Его лицо исказила злая гримаса, от которой по спине Анфисы прошел мороз. Он преградил ей дорогу лишь на миг, прежде чем раствориться в воздухе, но этого мгновения хватило… Снаряд разорвался чуть в стороне от парня, которого она так спешила спасти. Грудь пронзила обжигающая боль, ноги подогнулись, и Анфиса провалилась в темноту.

Ее комиссовали через две недели, вернули в больницу, где когда-то она работала с Иваном. А еще через неделю доставили и его самого. Ивану оторвало обе ноги. Он почти не приходил в себя, постоянно бредил, все куда-то рвался. Анфиса старалась проводить с ним как можно больше времени, хотя раненые все прибывали и прибывали, свободных рук катастрофически не хватало.

Она не успела. Он умер перед ее очередным приходом. Женщина положила голову мертвого любимого себе на колени, гладила по отросшим волосам и говорила, говорила…

– Ванечка, у нас с тобой будет ребенок. И мне кажется – это девочка. Я чувствую.

Он уже ничего не мог ответить, но Анфиса верила, он ее слышит. И ей казалось, будто на мертвом лице появилась улыбка…

– Таня, – тихо позвал доктор, и звук его голоса вернул Анфису к действительности, – снизьте частоту приема препарата, что я назначил неделю назад.

– Насколько?

Мужчина снял очки и потер переносицу, на которой остался красный след.

– До двух раз в день. К сожалению, положительной динамики нет. – Подумал о чем-то и добавил: – Вы можете идти, я справлюсь здесь.

– Хорошо, Сергей Владимирович. – Девушка кивнула, но доктор не смотрел в ее сторону.

Когда за дверью стих стук каблучков, мужчина еще немного постоял, а потом положил ладонь на лоб пациентке. Женщина резко открыла глаза и встретилась с ним взглядом, но вместо равнодушных синих глаз доктора она видела перед собой холодные синие глаза мальчика.

– Поиграй со мной. – Тот, кто однажды спас ее от снаряда, теперь пришел ее убить.

Она видела, как открывается рот доктора, но голос был не его: это был голос мальчика из ее кошмаров – тихий, но такой пугающий, что женщина не выдержала и закричала:

– Не тронь мою дочь! – Анфиса почувствовала, как клокочущая внутри ее ярость придает ей сил.

Грубые руки доктора тут же схватили ее за плечи, вжали в жесткий матрас, точно их обладатель сомневался в крепости ремней и боялся, что они порвутся, отпустят бьющееся тело на волю. Крик перешел в хрип, а затем в надсадный кашель. Изо рта женщины хлопьями вырывалась желтоватая пена вперемешку с кровью. Она дернулась еще несколько раз и затихла. Остановившийся взгляд уперся в потолок, на лице застыла гримаса боли и отчаяния.

Мужчина посмотрел на часы и выдохнул:

– Время смерти двенадцать двадцать три.

Евгений

– Вы как-то слишком спокойны, – старуха сидела на заднем сиденье, и Краснов время от времени ловил ее взгляд в зеркале заднего вида, – тот человек, он может быть опасен.

– Неужели вы за меня переживаете?

– Я опасаюсь, что вы можете не справиться. – Старуха дернула плечом. – Не забывайте, у него Марина. Почему мы не можем обратиться в полицию?

– Приехали, – вместо ответа бросил Евгений. Старуха осталась сидеть, ожидая, что он выйдет и откроет для нее дверь, а он продолжал сидеть как ни в чем не бывало.

– Прошу вас пойти со мной, – не дождавшись, выдавила она из себя. – Много времени это не займет.

Он не стал спорить. Все же пришлось вылезти из машины и открыть ей дверцу. Она кивнула, подавая Евгению руку, и даже удостоила улыбки.

– Аня ничего не знает о своей сестре, – инструктировала старуха, пока они шли по больничным коридорам, сопровождаемые эхом собственных шагов. – Не думаю, что подобные новости положительно повлияют на ее состояние.

– Разумеется. Зато ей наверняка станет легче, как только бабуля, которую она обокрала, переступит порог палаты. – Евгений и не думал язвить, слова вылетели сами собой. Старуха вызывала в нем странные и противоречивые чувства. С одной стороны, ему было ее жаль, с другой же хотелось послать ко всем чертям за ее надменность и высокомерие.

– С этим я как-нибудь справлюсь.

– Тогда зачем потащили меня с собой?

– Для подстраховки. Или вы уже забыли, при каких обстоятельствах ее похитили?

Дабы не накалять обстановку, Евгений решил промолчать.

Аня полусидела на кровати, подогнув колени, и что-то рисовала в блокноте. Увидев посетителей, сунула блокнот под одеяло и уставилась на них большими серыми глазами. Евгений почему-то подумал, что глаза у нее похожи на льдинки. Наверняка кто-то уже говорил ей об этом.

– Елизавета Петровна, – испуганно заблеяла девушка, – я…

– Только не волнуйся, детка, тебе нельзя. – Старуха придвинула стоящий у стены стул к ее койке. – Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо.

– Я рада. Врач сказал, что ты родилась в рубашке. – Старуха попыталась взять руку девушки в свою, но та дернулась, точно обожглась.

– Где Даня? Он приходил ко мне.

– Я не знаю, детка. – Старуха оглянулась на Евгения в поисках поддержки. Сыщик пожал плечами, мол, откуда мне знать.

В палату заглянула медсестра, смерила их неодобрительным взглядом и выпалила:

– Кто разрешил вам войти? У нас тихий час, посещение больных запрещено.

Краснов обрадовался ее появлению, подхватил медсестру под локоток и вывел в коридор.

– Что вы себе позволяете? – запоздало возмутилась медсестра. – Я охрану позову.

– Не надо охрану, я из полиции.

Девушка сразу успокоилась и переменила тон. Удивительно, как люди доверчивы. Даже не попросила показать удостоверение.

– Как-то поздно вы спохватились, господин полицейский! У нас тут человек с шестого этажа сиганул, а вам и дела нет.

Краснов уже хотел сказать, что он здесь не по этому делу, когда словоохотливая девушка кивнула на дверь Аниной палаты со словами:

– Влез на подоконник и спрыгнул. Ну не псих? И как он только в палату попал, ведь никого не пускали к Соломатиной.

– Как вы назвали психа?

– Никак не назвала, – вытаращила глаза медсестра, – слушайте, вы точно из полиции?

– Точно-точно, – он достал из бумажника пятьсот рублей, – вот мое удостоверение. Похож?

– Вылитый – Женщина, кажется, даже не посмотрела на купюру, которая уже оказалась у нее в кармане. – Даниил его звали, больше ничего не знаю. Каким-то образом пробрался в палату к пациентке и сиганул из ее окна вниз.

– А раньше вы его здесь никогда не видели?

– Нет. Его вообще никто не видел. Если бы не тело на асфальте, ничего бы и не узнали. Голова у него лопнула, как арбуз.

– Обойдемся без подробностей. – Евгений не был брезгливым, но сейчас его почему-то замутило. – Я, с вашего позволения, вернусь в палату?

– Да, пожалуйста, – равнодушно ответила она. – Тогда позже загляну, нужно будет укол поставить.

– Мы скоро уйдем, – пообещал Евгений и подмигнул вмиг раскрасневшейся барышне.

Что произошло за время его короткого отсутствия, Евгений не знал, только, вернувшись, застал старуху в объятиях внучки. Обе ревели белугами, не обращая на него никакого внимания, и не заметили постороннего присутствия. Он потоптался в нерешительности и уже собрался уйти, когда заметил на тумбочке возле кровати блокнот.

Девчонка отлично рисовала. Краснов с интересом рассматривал портрет молодого человека, обдумывая слова медсестры.

– Кто это? – Он протянул блокнот Ане.

Красные опухшие глаза девушки часто заморгали, губы зашевелились, и она ответила:

– Даня. Я думала, что он приходил, но на самом деле мне все приснилось. Видимо, так действовало обезболивающее.

– И что он делал? Он говорил с вами? – В молодом человеке, нарисованном Аней, Евгений без труда узнал черты Бирюка. Скорее всего Даниил его сын, по возрасту как-раз подходит.

– Говорил. Всякий бред, – Аня беспечно махнула рукой. – О Марине, которую похитили, про какое-то проклятье и ангела. Говорю же, я была под воздействием препаратов.

– Надеюсь, что теперь тебе лучше.

– Гораздо. Спасибо.

Ни говоря больше ни слова, Евгений вышел из палаты, но успел услышать:

– Бабушка, кто это был?

– Очень хороший человек, который обязательно нам поможет, детка.

Только сев в машину, Евгений достал мобильный и набрал номер, который давно выучил наизусть.

– Антоха, здесь, похоже, все серьезнее, чем я предполагал. Подъехать сможешь?

– Не вопрос, – отозвался Антоха.

– Тогда давай часам к четырем, думаю, управимся. Не мне тебя учить. До скорого!

За несколько часов до встречи

Здоровенный мужик, называвший себя Бирюком, зашел к ней рано утром. Марина не боялась его, хотя для чего-то он ее здесь запер. И хоть условия содержания были приличными, радоваться она не спешила.

– Когда вы меня отпустите? – Она сидела на краешке кровати и смотрела ему прямо в глаза. – Я ничего вам не сделала.

– Скоро. Сегодня и совершим обмен. Осталось дождаться моего сына, и поедем.

– Какой обмен и куда мы с вами поедем?

– Не будь такой нетерпеливой, скоро все узнаешь.

– Вы меня убьете?

Мужчина посмотрел на нее и вдруг рассмеялся, задрав голову к потолку. Отсмеявшись, утер выступившие слезы рукавом рубашки.

– Нет, дочка. Убивать тебя никто не собирается. Во всяком случае, я не позволю. Ты, может, кушать хочешь? Пойдем на кухню, у меня омлет есть. Приготовил на скорую руку. Чем богаты, как говорится.

Марина покачала головой, ссылаясь на отсутствие аппетита. На самом же деле ее замутило от упоминания еды. Все из-за нервов…

– Так дорога теперь только зимой будет, когда снег ляжет, – патлатый мальчонка, приложив руку ко лбу на манер козырька, смотрел на Евгения снизу вверх. – Я батю жду, он в магазин пошел. А потом на электричку и домой.

Евгений чертыхнулся. Он совсем забыл про размытую дорогу, и теперь нужно было срочно предупредить Антоху, чтобы он с пацанами выезжал пораньше, лучше прямо сейчас. Ему вдруг стало смешно, когда он представил, как небольшой отряд поедет на задание на электричке. А потом веселье разом испарилось.

Лишь бы успели.

– Я отзвонюсь, когда ангел будет у меня.

– Сын, зачем было похищать девушку? – Бирюк с опаской посмотрел на закрытую дверь, за которой находилась пленница. – Ты понимаешь, что это уголовное дело?

– Батя, ты меня иногда поражаешь. Попросишь своих духов, они меня вытащат.

– Духи нам не слуги.

– Тогда какой от них прок?

– Сын! – Пудовый кулак Бирюка ударил в стену. От удара осталась вмятина и сеточка трещин.

– Бать, расслабься. У меня все под контролем. Просто припугну старуху, чтобы знала, с кем связалась.

– Зачем тебе это? Она же говорила, что фигурки у нее нет.

– А потом вдруг появилась? Ну да, конечно. Просто эта старая ведьма узнала о некоторых любопытных особенностях этой фигурки и решила прикарманить.

– Сын, ты ведь не собираешься?..

– Батя, я уже сказал, что принесу ангела тебе, ты проведешь свой обряд и мы освободимся от проклятья.

– Данила отдал жизнь ради той девушки. Хватит жертв.

– Смени пластинку, бать. Даня был слабаком. Я не хочу думать, что моим детям придется тянуть жребий: кому жить, а кому умирать.

Бирюк покивал, сделав вид, что поверил сыну. Но он знал, что сын ему врет. Никто, кроме самого Бирюка и его первенца, не знал, что янтарный ангел может дать его обладателю безграничную власть. Но какую цену придется за это заплатить?

Он еще многое хотел сказать, только сын не желал слушать. Может, оно и к лучшему, теперь никто не помешает Бирюку искупить грех, лежащий на их роду. Жаль только, что сыновья его все-таки обречены: младших уже не вернуть: двое в могилу легли, старший, похоже, умом тронулся. Но если карты его не обманули, росток новой жизни пробился, род не прервется. Осталось лишь отдать последнюю жертву и позволить невинному дитю обрести свободу.

Все происходит вовремя. Всему есть свой срок.

Из дневника Петра Старостина

…Вспомнилось вдруг, как Дарьюшка моя проснулась бледнее обычного, на дурноту жаловалась. Попросила в постели остаться, да так до самого полудня и пролежала. Я к ней Груню отправил, свою старую кормилицу, сам отчего-то забоялся беспокоить. С Груней они завсегда общий язык находить умели, авось и теперь все сложится. Себя же решил работой занять.

Не успел до мастерской дойти, как Груня меня догнала. Лицо так и сияет.

– Стой, Петр Сергеевич! – запыхалась вся, за грудь пухлой рукой держится. – Погоди, говорю, не угнаться мне за тобой.

Догнала, отдышалась. Платок сбился, из-под него волосы седые торчат.

– Все, неси батюшке подарок, как и обещал. Тяжелая наша Дарья.

У меня ноги так и подкосились. От счастья подкосились. Сколько лет мы этого ждали, чего только не делали: докторов самых лучших приглашали и на воды я жену возил – ничего не помогало.

Теперь и радостно, и совестно одновременно. Придется к Груне с повинной головой идти. Это ведь она меня уговорила в храм отправиться, молиться и свечи ставить. Я не верил во все это, хотя с Дарьей каждое воскресенье на службы ходили. Она крестится, голубка моя, а у меня мысли все о работе. Говорят, плохо это и перед входом в храм мирское оставлять надобно. Так ведь не делал я ничего дурного, о ней заботился, чтобы отказу ни в чем не знала.

Люблю я супругу свою. Жизнь за нее отдам.

Кто бы подумал, что через церковь счастье такое придет. Во что не верил, в то носом и ткнули. Батюшка местный, выслушав меня, заказал фигурку ангела для алтаря, в виде пожертвования. Крохотную совсем, Дарьюшке с ладонь будет. Я еще подивился, думал, ослышался. Священник лишь бородку погладил да сказал:

– Господу не величина дара нужна, но искренность, с которой тот принесен. Кто-то за краюху хлеба исцеление получит, а кому и мешок золота счастья не даст.

Одно слово – блаженный.

Так мне и не жаль, сделал, о чем попросили. За работу со всем прилежанием взялся, иначе и не умею.

Ангелок до того хорош получился, что я сам на свою работу возрадовался, хотя больно я придирчив к себе бываю. Казалось, подуй на крылышки, как перья трепетать начнут.

Хотел я ангела в тот же день в церковь отнести, да вызвали по срочному делу в столицу – заказ хороший подвернулся.

Вот и поехал.

Обратно летел как на крыльях. Скорее бы супругу увидеть, к груди прижать, в уста поцеловать.

Тот день мне до самой смерти в кошмарах сниться будет.

В доме было тихо. Подумалось даже: скоро, совсем скоро детский голосок ее разрушит, еще мечтать о покое стану. Эх, скорее бы случилось.

Дарьи не было в ее комнате. Груня – та тоже куда-то запропастилась. Пошел искать. Весь дом обошел, нет никого, как вымерли. Сердце заныло тревожно, в голове точно молоточки застучали.

Ноги сами понесли в сад, к тому пруду, где Дарьюшка любила бывать. Вижу: сидит голубка в беседке. А беседка у нас – загляденье. Вся в узорах ажурных, не беседка – кружево. Оба мы любили ее, а тут вдруг подумалось: будто в клетке, сидит в ней моя красавица.

Груня гладила мою супругу по руке, слушала ее рыдания, сквозь которые и слов-то не разобрать.

Я подошел совсем близко, хотел окрикнуть, когда до ушей долетели обрывки разговора, и я оторопел. Притаился за кустом сирени, прислушался.

– Я в пруду этом утоплюсь, Грушенька, – причитала Дарья. – Не снести позора. Что же я наделала?

И снова поток слез, всхлипывания. О чем же они говорят? Хоть и стыдно за собственной супругой шпионить, но после таких ее слов захотелось мне узнать, что же такое случилось.

– Ты мне это брось! – закричала кормилица. – Вот ведь нашла о чем думать! Пойди к нему, повинись. Петр Сергеевич мужик не злой, поймет.

– Поймет ли, Грушенька? А поймет, так примет ли? Я сама себя простить не могу. А муж-то и подавно не простит.

Тут я случайно и наступил на сухую ветку.

– Ой ты ж батюшки! – Груня прижала руки к груди и начала креститься.

Дарья обернулась и увидела меня. На заплаканном личике застыло выражение ужаса и боли. Чего же это она от меня утаить пыталась, если теперь так боится?

– Петр Сергеевич, – первой заговорила Груня, – ты когда вернулся-то? И чего по кустам прячешься?

Они обе поняли, что я слышал их разговор. Поняли и не знали, как теперь себя вести.

Груня вскочила на ноги, бестолково захлопотала, а Дарья так и сидела, как истукан, только слезы лились по щекам.

– Я не прячусь! – сорвался я на крик. – Весь дом обошел, нет никого, а вы тут рыдаете.

Дарья не выдержала: тем же вечером все рассказала. Ребеночка не от меня она понесла.

Вспомнилось, как еще летом мы с ней в городскую квартиру поехали, чтобы она обновок себе прикупила, с подружками поболтала. Кабы знать, чем оно мне обернется, запер бы Дарью дома, не выпускал бы никуда.

– Сама не знаю, как вышло, – Дарья говорила спокойно, не плакала, как тогда в беседке, от того и жутко стало.

– Ты его любишь? – спросил я. Не мог не спросить.

– Я тебя люблю, Петруша! Там была страсть, наваждение слепое.

Она еще долго говорила, так не пролив ни слезинки.

Я хотел поверить.

Не смог.

Через две недели уже сидел в кабинете своего приятеля, доктора Германова. Разговор был непростым. Долго думал, прежде чем прийти, все решал, приму ли чужое дитя. И понял, что не смогу.

– Петр Сергеевич, ты меня тоже пойми. – Приятель старался не смотреть мне в глаза, делал вид, что изучает важные бумаги. – Не могу я на такое пойти, это же преступление.

– Кто может?

– Разве что повитуха деревенская, – усмехнулся Германов.

Приятель пошутить решил, но мне не до шуток.

Повитуха живо нашлась. Мог ли я, человек образованный, поверить в то, что сам к ней на поклон пойду.

Да ни в жизнь!

Однако очень скоро стоял на пороге ее дома. Изба повитухи стояла на отшибе, у самого леса. Эх, если бы не Дарья, никогда бы я в деревню не уехал, городской дух мне милее всего.

На мой стук выглянула нестарая еще баба, зыркнула темным глазом и, ни слова не говоря, отошла в сторону, приглашая войти в хату. Признаться, я ожидал увидеть земляной пол, травы, развешанные по стенам, черного кота на лежанке.

Ничего такого не было: обычный зажиточный деревенский дом. И баба вовсе не походила на ведьму.

Я уже уйти хотел, извинившись за беспокойство, когда она схватила меня за руку и зашипела зловещим шепотом:

– Не твой это грех, не тебе и приходить ко мне было. Но я помогу.

Ничего я из ее слов не понял, а она уже склянку темного стекла мне в руку сует:

– По три капли будешь добавлять в еду и питье.

– Кому? – опешил я от такого напора.

– Ясно кому, супружнице неверной. – И посмотрела как на ярмарочного дурачка.

– Сколько я вам должен?

– Потом рассчитаешься. Как совсем худо ей станет, скрутит, так что не сможет вздохнуть, сразу посылай за мной.

Ярость глаза мне застила. Иначе как объяснить, что я любимую женщину своими руками отравить взялся.

Все сделал, как баба велела.

На девятый день Дарье стало совсем плохо. За ужином это случилось. Она сначала глаза прикрыла, точно вдруг устала смертельно. Потом в кашле страшном зашлась. Я думал, подавилась чем, так она ведь к еде не притронулась.

Груня на шум прибежала, заголосила, мол, надо за доктором посылать. А у меня перед глазами лицо ведьмы встало. Ноги сами понесли к дому у реки.

Одного взгляда хватило ей, чтобы все понять.

Когда в дом вернулись, Дарья уже и признаков жизни не подавала. Лежала бледная, кажется, и не дышала вовсе. Ведьма выгнала всех из ее спальни, даже мне не позволила остаться. Что она там делала, не знаю, хотя и было желание выломать дверь, когда из спальни понеслись крики нечеловеческие.

Ведьма вышла через час. Руки у нее были по локоть в крови.

– Пришло время расплатиться.

– Говори свою цену.

– Ангелок, что в спаленке стоял. – Ведьма сощурилась. – Мой он теперь.

Я только рукой махнул. Глупая баба, ежели денег не попросила. Я и забыл, что когда-то обещал в церковь его отнести. Только теперь подумал, что не за что мне Бога благодарить, а значит, пусть ведьма забирает.

…Дарья пришла в себя только через два дня. На бледном лице горели яркие сухие глаза. Она смотрела на меня и не узнавала. Сперва я списал ее состояние на перенесенный шок и только потом узнал, насколько все страшно.

Доктор подтвердил: ребенка супруга моя потеряла. Только вместе с этим потеряла она и нечто большее.

Дарья ходила по дому, словно призрак, никогда уже не улыбалась, даже с Груней перестала разговаривать, отчего та плакала, почти не переставая.

Была и другая странность: супруга полюбила вдруг ночные прогулки. Я случайно об этом узнал, когда вышел ночью по нужде. В свете луны Дарья казалась бледной, как покойница. Она не шла, а плыла над землей в сторону той самой беседки, где я застал их с кормилицей. Там она долго стояла у пруда и смотрела на свое отражение в воде.

Мои ночи превратились в кошмары наяву. Никому я не мог доверить следить за супругой, сам выходил за ней, когда слышал тихий скрип дверных петель. В одну из ночей Дарья вышла за ворота. Я перепугался, что она заблудится и где-нибудь замерзнет: по ночам уже подмораживало. Я пошел за ней. Только она вдруг как очнулась. Вздрогнула, по сторонам заозиралась. Едва я успел спрятаться за деревом, как Дарья поспешила обратно в дом. И с той самой ночи стала почти нормальной. Улыбка так и не вернулась на ее бледное личико, но она хотя бы стала отвечать Груне, ела немного, но с аппетитом.

Со мной так и не заговорила. А я не торопил.

Под Рождество Дарья и вовсе, казалось, выздоровела. После доктора объяснили такое вот прояснение ремиссией, которая случается у тяжелобольных. Мне пришлось признать, что Дарья больна, и то, что виноват в ее хвори я один. Но тогда мне хотелось забыть о прошлых ошибках: своих и ее.

Гостей звать не стали. Впервые за все время. Спать легли рано. Дарьюшка даже юркнула ко мне под одеяло, чего давно не делала. Я прижал ее к себе, чувствуя, как тепло разливается по уставшему от постоянного напряжения телу, и не заметил, как провалился в глубокий сон.

Утром Дарьи в постели не оказалось.

Она нашлась в своей спальне – спала как ни в чем не бывало. Я вздохнул с облегчением, но потом взгляд мой упал на полку, где среди прочих вещей стоял янтарный ангел. Тот самый, которого ведьма забрала в уплату. Ничего не понимая, я растолкал супругу. Она открыла глаза и впервые за долгие месяцы улыбнулась. Только улыбка ее была какой-то странной – страшной она была.

– Доброе утро, – пролепетала Дарья и обняла меня за шею. – Хорошо, что ты меня разбудил, мне пора с сыном погулять.

Она выбралась из постели, оделась и, бережно взяв ангела, совсем как живого ребенка, вышла в сад.

…Дарье с каждым днем становилось все хуже. Она забывала свое имя, называла меня то отцом, то дедом, а то и вовсе матерью. Одно оставалось неизменным: каждый день она брала ангела и уходила с ним в сад либо к пруду, где о чем-то разговаривала с игрушкой, пела ей колыбельные, называла сыном. Однажды настойчиво попросила позвать из города фотографа. Зачем – не сказала. Думал, забудет, так нет, каждый день напоминала и спрашивала.

Пришлось исполнить ее просьбу.

О том, что дом ведьмы сгорел вместе с хозяйкой, мне довелось узнать только весной. Я отправился к ведьме с последней надеждой, а пришел к пепелищу.

Местные долго не признавались, а потом рассказали, будто бы женщина из богатых наняла двух мужиков, чтобы они помогли ей дом поджечь. Поначалу они противились, но она дала им столько денег, что они бы за них и всю деревню спалили. Девица взяла подручных и пошла с ними прямо к ведьме.

– Ведьму связали и оставили в доме, подперев дверь снаружи, – охотно рассказывала рыжая баба с огромным пузом. Беременная или просто жирная, не разобрать. – Ночью на Рождество все произошло. Женщина сама дом керосином облила, а потом и подожгла со всех сторон. Крики ведьмы слышали до самого утра. А девица танцевала на снегу босыми ногами и хохотала. Мужиков, что ей помогали, на третью ночь после пожара нашли повешенными. В карманах покойников было полным-полно денег, только забрать их никто не посмел. Так и похоронили.

Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять: поджигательницей была моя Дарья.

– Девица, видать, тоже ведьма. – Баба поозиралась и перекрестилась. – Проклятьями сыпала, говорила, мол: за своего сына я всех твоих заберу. Будут дохнуть, как мухи, пока последний не околеет.

Домой возвращаться не хотелось. Нет там больше моей любимой Дарьюшки. Думал, что страшнее ничего уже быть не может.

Ошибся.

Дарью я нашел в саду. Она стояла на коленях и плакала, гладя ладошкой крохотный холмик. На холмике – крестик деревянный и фотокарточка. Посмотрел на карточку и ахнул. Это был снимок ангела.

– Что ты делаешь, душа моя? – тихо спросил я.

Я не знал, как теперь к ней и обращаться. Она все время принимала меня за кого-то иного, и я не мог угадать, кого она увидит во мне на этот раз.

– Сына хороню, – тихо ответила она.

– Разве он умер?

– Нет. Просто я больше не его мама. Он теперь новую искать будет – так ведьма сотворила.

Дарья встала на ноги, и словно морок с нее сошел. Сделала шаг навстречу ко мне и прошептала:

– Петруша, я сегодня с тобой прощаюсь. Ты не ведаешь, что натворил. Сын мой нерожденный не даст покоя твоим дочерям и внучкам, пока не отыщет среди них свою маму. Тяжело им придется, милый мой Петруша.

Я слушал, а из глаз моих катились слезы.

– Зачем ты так? – едва смог выговорить я.

– Он так мне сказал, я лишь слова передаю.

– Это ведь ты подожгла дом ведьмы?

– Я. Она сама виновата, – спокойно ответила Дарья, точно говорила о чем-то незначительном. – Не нужно было душу сыночка моего в янтарь запечатывать. Теперь пусть узнает: каково это – сыновей терять. Я прокляла ее и весь ее род, а материнское проклятье сильнее любого колдовства.

– Что же теперь будет, голубка моя?

Дарья поморщилась и ответила:

– Пусть потомок ведьмы добровольно отдаст свою жизнь за моего ребенка, тогда проклятье мое спадет.

Больше Дарья ничего не говорила, глаза ее утратили ясность.

Вечером она легла спать, поцеловав Груню в лоб.

Утром моя голубка не проснулась.

С тех пор жизнь моя утратила смысл. Даже Груня меня бросила, ушла на следующий день после похорон.

В церковь пошел, но только у входа потоптался, внутрь не решился войти. А может, и вовсе не пустили. Нет мне места в Божьем храме.

И на земле места нет.

За один час до встречи

Место, выбранное Магистром, Евгению не понравилось. Насколько хватало взгляда, кругом до самого горизонта раскинулись поля, и только у самой кромки неба начиналась черная стена леса. Это создавало ощущение безграничной свободы и одновременно пустоты. Пейзаж был однообразный – не за что зацепиться взгляду. Небо нависало над головой свинцовым куполом, и, кажется, собирался дождь.

Поле пересекала бурная речка, над которой возвышался мост. Здесь, на мосту, Магистр и назначил встречу. У него оставался ровно час. Евгений успел осмотреться и прийти к неутешительному выводу. Если что-то выйдет из-под контроля, здесь негде будет спрятаться. Разве что под мостом. Он перегнулся через перила, посмотрел вниз и понял, что не стоит и рисковать: слишком крутые берега и быстрое течение. Да и вода, наверное, ледяная.

Время пролетело незаметно. Евгений услышал шорох шин за спиной, обернулся и увидел неприметный «уазик», подкативший к мосту. За рулем сидел молодой мужчина. «Уазик» остановился, но водитель не спешил выходить. Краснов похлопал себя по карману куртки, давая понять, что выполнил свою часть сделки.

Мужчина неспешно вылез из машины, подошел к пассажирской двери и грубо вытащил из салона упирающуюся девушку. Это была Марина.

Евгений и не думал, что станет так остро реагировать, но в первый момент ему захотелось броситься ей на помощь. Пришлось взять себя в руки. Человек, устроивший похищение ради простой статуэтки, должно быть, настоящий псих. Если только его отец не соврал об истинной стоимости ангела.

То, что перед ним сын Бирюка, Евгений был уверен на сто процентов. В отличие от Даниила, в котором можно было увидеть лишь отдельные фамильные черты, второй сын походил на отца как две капли воды. Перед ним стояла копия Бирюка, только этот мужчина был моложе, сильнее и опаснее. Он тоже был высоченного роста и с хорошо развитой мускулатурой, но глаза его горели безумием. И этот сумасшедший качок держал за шею хрупкую девушку, которая едва доставала мысками до земли.

– Я принес то, о чем договаривались, – издалека крикнул Евгений, медленно, очень медленно приближаясь к нему. – Выполнил свою часть уговора, господин Магистр.

Чутье подсказывало Евгению, что говорить с этим выродком нужно именно так.

– Мы ни о чем с тобой не договаривались, – зарычал Магистр. – Фигурку должна была привезти старуха, а не ее прихвостень.

– Есть ли разница? – Евгений сделал еще несколько мелких шагов.

Марина молчала. «Висит, как тряпичная кукла», – подумал Краснов. Магистр так сильно сжимал ей горло, что девушка изо всех сил инстинктивно вцепилась в его руку. В любой момент он мог ее задушить. Хорошо, что молчит, не нужно его дразнить. А она умная, его малышка. Хм, он назвал ее своей малышкой? Наверное, это хороший знак. Но сейчас нужно думать о другом.

– Ты прав, следопыт, разницы нет. Я все равно собирался убить девчонку. Мне нужна кровь для ритуала. Конечно, девственница подошла бы лучше, но где в наше время такую найдешь? – Ему показалось или Магистр сильнее сжал горло Марины? Она дернулась и захрипела. – Не переживай, пока она нужна мне живой.

– Зачем вам она? Моя кровь куда гуще.

– Ты пытаешься меня обдурить? Не выйдет, следопыт! – Из кармана брюк он достал нож и приставил его к боку заложницы. Она вскрикнула скорее от неожиданности, чем от боли (по крайней мере Евгению хотелось думать именно так). – Попробуешь выкинуть фортель, я прирежу ее. Не насмерть, но ей будет очень больно.

Евгений сжал кулаки в бессильной злобе.

– Отпусти ее, ублюдок! – не выдержал он.

– Ого! А куда делось уважительное Магистр? – Он, кажется, разгадал маневр Евгения и начал осторожно пятиться к машине. – Кстати, эта тупая кличка никогда мне не нравилась. Но твоя сестренка просто млела, обращалась ко мне с плебейским благоговением. Сначала я хотел взять ее кровь для жертвы, но увы: девка уже оказалась порченой.

Евгений понимал, что Магистр просто пытается вывести его из себя и нужно держаться, что давалось с большим трудом.

– Слушай, следопыт. – Магистр повертел в руке нож, демонстрируя виртуозное владение оружием. – Почему ты не спрашиваешь, в чем причина всего произошедшего? Тебе совсем не интересно?

Евгения интересовало только одно: как спасти Марину, но вслух он сказал другое:

– Думал, что уже и не расскажешь.

– Ты все равно не поверишь. Но мне плевать. Ангел, который сейчас лежит у тебя в кармане, обладает весьма специфическими свойствами. Кстати, брось-ка его сюда, так мне будет спокойнее.

Евгений боялся, что, заполучив желаемое, псих убьет Марину или сядет с ней в машину и уедет. Расстояние между ними слишком большое, пока он добежит, Магистр сделает все, что угодно.

– Ну! Я жду. – Магистр ткнул Марину ножом в бок, на светлом плаще проступило маленькое кровавое пятнышко. Раздался крик, и Евгений с удивлением понял, что кричит он. Марина продолжала молчать. Возможно, она потеряла сознание от страха.

Кинуться бы на этого психа, выхватить нож и полоснуть по ненавистной глотке! Но нельзя. Нельзя подвергать опасности ту, которую он, кажется, полюбил.

Фигурка ангела полетела вперед и упала в пыль.

Не выпуская заложницу из рук, Магистр ногой подтолкнул ангела к себе. Безумный блеск в его глазах стал еще ярче, Евгению даже показалось, что глаза Магистра загорелись желтоватым огнем. Да он и вправду слетел с катушек!

– Так-то лучше. Теперь я могу рассказать. Я проследил его путь, начиная с 1899 года, когда его якобы похоронила сумасшедшая супруга Петра Старостина, ювелира, который и сделал этого ангела. Через четыре года фигурка оказалась в частной коллекции купца Фонвизина. Хотя коллекцией его кучу хлама назвать сложно, он просто собирал все, что могло представлять какую-то ценность. Скорее уж Плюшкин, а не Фонвизин. Потом янтарный ангел долго переходил от одного владельца к другому, пока в 1929 году его не приобрел на аукционе Сергей Воронин, супруг Анфисы Старостиной. Ну, это-то имя тебе о чем-нибудь говорит? Плохо ты искал, следопыт. – Магистр сплюнул на землю. – Анфиса была матерью твоей клиентки Елизаветы Старостиной и свистнула ангелочка у супруга, когда сбежала от него к любовнику. Судя по тому, что очень скоро Анфиса попала в психушку, следует предположить, что дух мальчика ее навестил.

– Какого мальчика? – Евгений тянул время. Было уже начало пятого, понемногу смеркалось, а Антоха до сих пор не подоспел. Может, оно и к лучшему, на открытой местности Магистр сразу увидит полицию. Какой же он дурак, что не учел столько важных деталей!

– Дух мальчика, который вселился в фигурку ангела с помощью заклинаний моей прабабки Прасковьи Филипповны. Ее дом стоял в десяти метрах от моста, вон там.

Евгений посмотрел в сторону, куда указал Магистр, но кроме зарослей бурьяна ничего не увидел.

– Врать не стану, но, по слухам, сама Дарья и спалила дом вместе с моей прабабушкой. Вот с тех пор дух ребенка мстит всем и каждому из рода Петра Старостина, и фигурка всякий раз возвращается к тем, в ком течет проклятая кровь.

– А зачем тебе этот ангел?

– О, это очень хороший вопрос. Мой отец хочет снять проклятье и освободить дух мальчика. Видишь ли, проклятье вредит не только роду Старостиных, но и нашему. У меня было два брата, теперь я остался один. Посмотри, какая ирония судьбы, следопыт, – у них девки с ума сходят, у нас парни мрут.

– И ты считаешь, что во всем виноват ангел?

Магистр внезапно ослабил хватку, и Марина упала на землю, кашляя и растирая шею. Евгений хотел броситься к ней, но Магистр выставил перед собой нож.

– Я не договорил, следопыт. И бабу твою не отпускал, просто надоело ее держать. Верить или нет, дело твое. Только я точно знаю, стоит бабе забеременеть, так дух мальчика тут как тут. Плачет, пугает, все маму свою ищет. Видать, не нашел до сих пор, если не покинул фигурку. – Он наклонился, поднял фигурку из пыли и почти ласково пробормотал: – Тут он, родимый. – Магистр погладил янтарную фигурку, которая начала светиться, а потом вдруг отшвырнул ее в сторону. – Вот же паскуда, горячий! Ну ничего, я тебя все равно заберу.

Внезапно из-за машины вышел Бирюк. Как он здесь оказался и как сумел незаметно подобраться поближе?

– Сын, остановись! – закричал он, кидаясь к Магистру. – Убьет он тебя, на части разорвет.

– Батя, – тот брезгливо посмотрел на Бирюка, хотел было сплюнуть, но не стал, – ты меня разочаровал, не заставляй меня в тебе разочаровываться. Ты ведь не Даня-нытик, так какие проблемы?

– Ты не понимаешь! – проревел Бирюк. – Не даст он с собой такое сотворить. Душа нерожденная силищу имеет о-го-го какую! Смертному ее не обуздать. Отдай мне ангела, я все исправлю.

– Ты никак себе все забрать решил? – Магистр двинулся с ножом на отца. – А я все думаю, чего бы тебе так переживать. Только я вот что скажу, батя, не бывать этому. Не для тебя я землю носом рыл. Встанешь на моем пути, пожалеешь!

Бирюк только сильнее нахмурился и продолжал наступать на сына. В повадках обоих было что-то звериное. Два огромных зверя сцепились в клубок и покатились по земле.

Молодость победила.

Магистр вскочил на ноги, а Бирюк остался лежать, зажимая рану в боку. Кровавое пятно все разрасталось. Жизнь из могучего тела уходила очень быстро. Он ничего не говорил, только смотрел на сына и улыбался, прощая ему ошибки, взглядом умоляя остановиться.

Неожиданно окровавленная рука Бирюка потянулась к ангелу, ухватила из последних сил, обагряя янтарь кровью. Магистр в один прыжок оказался рядом, наступил на запястье тяжелым берцем. Хрустнули, ломаясь, кости. Только Бирюк уже ничего не чувствовал. Он лежал на мосту, застывший взгляд его устремился в небо, туда, где среди туч пробивался луч солнца.

– Нет! – заорал в безумии Магистр. Схватил фигурку и сейчас же отбросил ее, словно обжегшись. Тогда его гнев обратился на Марину. Он кинулся к девушке с ножом. У Марины не было никаких шансов. Евгений бросился на подмогу, но был слишком далеко.

Магистр не добежал до Марины всего пары шагов, когда резко остановился и забормотал что-то себе под нос, а потом начал пятиться. Из-за спины Магистра Евгений не сразу увидел ребенка.

Это был мальчик лет трех. Светлые волосики, синие большие глаза. Он шел и улыбался, а убийца продолжал пятиться, не в силах отвести взгляд. Кажется, он шептал молитву. Вскоре Магистр уперся спиной в перила моста, а мальчик и не думал останавливаться.

– Уберите его! Прогоните! – орал Магистр. – Сгинь, нечисть, пропади!

Никто не догадывался, что видит он вовсе не ребенка. Сначала ему явился окровавленный брат с проломленной головой, за ним следовал отец с открытой раной в боку, а замыкал шествие обгоревший труп.

Еще шаг, и… грузное тело проломив хлипкое ограждение, рухнуло в реку. Евгению показалось, будто брызги долетели даже до него, хотя до воды было не менее десяти метров.

У Магистра не оставалось ни единого шанса на спасение.

Тем временем солнечный луч упал на фигурку ангела, очищая ее от крови Бирюка. Янтарь начал шипеть и плавиться, растекаясь оранжевой лужицей. Влага быстро впиталась в старые доски, даже следа не осталось.

Мальчик посмотрел сначала на Евгения, потом на Марину и, помахав на прощание ручкой, исчез.

Марина была ранена. Не серьезно, рана оказалась совсем неглубокой. Евгений подхватил ее на руки, аккуратно усадил в «уазик».

– Ты его видел? – спросила она.

– Видел, – ответил Евгений, сам не веря своим глазам.

– Значит, я не сумасшедшая. – Она улыбнулась, и на ее щеках появились ямочки.

– Либо мы сошли с ума вместе. – Евгений рассеянно смотрел вдаль, на противоположную сторону моста. – А это ты видишь?

– Вижу. – Она посмотрела туда же, куда и он, и оба, не сговариваясь, расхохотались.

По полю тащилась тощая лошадка, запряженная в телегу. В телеге восседали человек шесть молодцев в камуфляже и касках. А впереди, обгоняя лошаденку, бежал толстый мужчина, обливаясь потом, спотыкаясь и костеря российские дороги. Каска была у него в руке.

– Жэка! Держись, братан! – кричал мужчина. – Помощь уже близко!

– Вот ваш гонорар, молодой человек. – Старуха вложила ему в руку пухлый конверт. – Благодарю за помощь. Марина, ты идешь?

Ну вот и конец. Больше у них нет предлога для встречи. Если сейчас он не расскажет Марине о своих чувствах, то потеряет ее навсегда.

Старуха обмолвилась, что хочет увезти внучек подальше из этого города. Слишком много с ним связано горьких воспоминаний.

– Иду, бабушка. Мне пора. Спасибо тебе за все. – Она кивнула в сторону черной машины, сияющей отполированными боками. – Так будет лучше. Все это, – Марина сделала паузу, – слишком сложно.

Сложно. Вот какое слово она подобрала, чтобы поставить точку в их отношениях. Значит, так тому и быть. Пусть все будет сложно.

Она встала на цыпочки и поцеловала его в небритую щеку. А потом просто ушла.

С неба посыпался мокрый снег. Он таял, едва касаясь земли. Таял он и на щеках, и на ресницах, лицо стало мокрым, будто от слез, и сквозь мокрые ресницы все кругом казалось зыбким, как на размытой фотографии.

Машина мигнула красными габаритами и сорвалась с места.

Эпилог Две недели до Нового года

С того дня, как Марина уехала, Евгений старался не вспоминать про янтарного ангела. Он до сих пор не мог поверить в то, что видел собственными глазами. Иногда и вовсе казалось, что ничего такого и не было, просто приснился затяжной кошмар.

Слово, данное Антохе, он сдержал, вернулся работать в отдел. И вот сейчас начальник вызвал его в кабинет по срочному делу.

– Антох, вызывал? – Он уже переступил порог кабинета и только потом постучал.

– Заходи.

На столе стояли бокалы с коньяком и неизменное блюдце с дольками лимона.

– Или ты до сих пор того, в завязке? – Антоха скрестил перед собой руки и посмотрел на Краснова пытливым взглядом. – Могу чай заварить.

– Вышел из завязки, хватит, – ответил Евгений, усаживаясь на стул. – О чем поговорить хотел?

– Давай сначала выпьем.

Они чокнулись. Провозгласили тост за мужскую дружбу и осушили бокалы.

– Тут такое дело, – морщась от лимона, начал Антон, – меня переводят, Жэк.

– Далеко? – Он уже понимал, к чему клонит его друг, и знал свой ответ. Но решил соблюсти приличия.

– На родину возвращаюсь, за Урал. У меня Ольга третьего родила, а я все по гарнизонам мотаюсь. Пора остепениться, не мальчик давно. – Начальник смотрел на него внимательно, точно пытался угадать его мысли.

– Хочешь меня в свое теплое кресло впихнуть?

– Что-то вроде того. Ну то есть так оно и есть. Соглашайся, Жэк, место очень неплохое. Я бы сам отсюда никогда не ушел, но семья важнее всего этого. Понимаешь?

– Понимаю, Антох. Рад за тебя.

– Вот и хорошо. – Начальник довольно потер руки и разлил новую порцию коньяка. – За это надо выпить. Только радости в твоем голосе маловато.

– Я просто подумал, раз тебя переводят, то ты мне как бы и не начальник уже. Так?

– Так.

– А раз не начальник, значит, здесь меня больше ничего не держит. Я свою часть договора выполнил.

– Вот ты жук. – Антоха поджал губы и покачал головой. – Ладно, если решил, то гуляй. А пока давай-ка, друг мой, выпьем.

В тот день они напились так, будто прощались навсегда. Антон уверял, что за Уралом есть жизнь, «да еще какая», а Краснов обещал приехать к нему в гости. Они вспоминали свое боевое прошлое и много говорили о будущем.

Наутро Евгений подал рапорт об увольнении. А когда прошел срок отработки, купил билет и улетел в Париж, где всегда мечтал побывать.

Он гулял по старинным улочкам, сидел в уютных кафе, наслаждаясь ароматами кофе и свежей выпечки.

Приближался Новый год, на который у Евгения были большие планы. Он решил круто поменять свою жизнь. Может быть, даже остаться жить в Париже или в одном из его многочисленных предместий.

Ее он случайно заметил в толпе. Или не случайно? Она явно выделялась на фоне серой безликой массы людей. Алый шарф, небрежно накинутый на голову, удивительно шел ей. Один конец шарфа трепетал на ветру, и Евгению вдруг захотелось похулиганить: схватить его и потянуть к себе, как делают мальчишки, чтобы привлечь внимание понравившейся девочки. Он уж протянул руку, когда она обернулась, точно услышав его шаги за спиной.

– Ты?

– Я.

Марина почти не изменилась. Она была именно такой, какой он ее запомнил, какой видел во сне. Добавилась лишь одна новая деталь – круглый живот. Он даже не успел ничего подумать, она подошла совсем близко и, снова привстав на мысочки, совсем как тогда, в последнюю их встречу, закрыла ему рот ладошкой. Замшевая перчатка пахла чем-то неуловимо сладким, нежным.

Они сидели в кафе, пили обжигающе горячий кофе и молчали. Им не нужны были слова, достаточно взглядов.

– Я боялась тебе звонить. После той ночи я не знала, как себя вести, думала, что ты обычный ловелас, который забудет меня через неделю.

– А я никак не мог понять, что с тобой произошло. Таким дураком себя чувствовал.

– И потом, вся эта история с ангелом…

Он не хотел вспоминать, все эти месяцы его мучили вопросы, на которые он искал ответа.

– …она не закончилась в тот день на мосту. Мальчик приходил ко мне и рассказал свою историю. Знаешь, он вовсе не злой, как говорил о нем Магистр. Он на самом деле искал маму. Очень долго. Скитался по свету в надежде однажды обрести любящую семью.

– И он нашел тебя.

– Да. Но я не могла забеременеть, последствия ошибки молодости. – Она нервничала, комкала в руках салфетку. – Теперь же врачи разводят руками, удивляясь прежнему диагнозу. Все в один голос заявляют об отсутствии патологий. Кстати, Аня тоже беременна. Но из-за аварии она постоянно наблюдается у гинеколога.

– А как ты оказалась в Париже? – Его больше не волновало прошлое, только настоящее и будущее.

– Неделю назад мне снова приснился тот мальчик и сказал, что я должна лететь, потому что здесь я встречу его папу.

– И как, встретила? – Евгений напрягся. Вдруг она все же имеет в виду кого-то еще.

– А ты еще не понял? – Она накрыла его руку своей горячей ладошкой.

– Ты хочешь сказать…

– Я ни на чем не настаиваю, просто подумала, ты имеешь право знать.

Конечно, имеет. И теперь он ни за что не отпустит эту женщину, подаренную самой судьбой.

– Выходи за меня замуж, Марина, – ляпнул он вдруг и испугался, что она откажет…

– Я согласна.

Он все же встал на колени, чтобы дотронуться до ее живота, и почти сразу почувствовал легкое прикосновение с другой стороны. Словно маленькая ладошка прижалась к его руке.

А люди продолжали спешить, не зная, что прямо сейчас в мире стало одним счастьем больше.

Оглавление

Пролог

Наши дни Евгений

Елизавета Петровна

1939 год Анфиса

Наши дни Марина

Аня

Елизавета Петровна

Евгений

Аня

Марина

Анфиса 1939 год

Наши дни Евгений

Марина

Анфиса 1939 год

Аня

Анфиса 1940 год

Наши дни Марина

Евгений

Марина

Евгений

Марина

Евгений

Даня

Анфиса 1961 год

Евгений

За несколько часов до встречи

Из дневника Петра Старостина

За один час до встречи

Эпилог Две недели до Нового года Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg