«Тайна двух медальонов»

Тайна двух медальонов (fb2) - Тайна двух медальонов (пер. А. М. Суслов) 1094K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Карл Хайнц Вебер

Карл Вебер Тайна двух медальонов

Глава 1

Каролина Диксон пользовалась своей машиной редко. Когда она садилась за руль, воспоминания тут же начинали сочиться из потаенных уголков памяти и, обжигая, заползали под кожу. На лбу проступал пот, крупными каплями сбегал вниз и затуманивал стекла очков. Уши не воспринимали звуков окружающего мира. Словно закупоренные пробками. И в мозгу происходило нечто таинственное: включался какой-то неведомый механизм, воспроизводивший не уличные шумы, а хлесткие звуки выстрелов, треск ломающегося дерева, скрежет металла, звон разбитого стекла…

Это так и осталось в ней, хотя со времени той схватки не на жизнь, а на смерть минули годы. Но это были совсем не те годы, которые скучно и однообразно прожила, должно быть, вон та женщина с кошелками или контролерша в метро, минуту назад возвратившая миссис Диксон проездной билет. Каролина оценивала годы по-иному, не просто в цифрах от нуля до нынешних сорока. Ее жизнь испещрили борозды, глубокие и резкие зарубки, а прошлое стерлось напрочь, поглотилось, как промокашка поглощает чернильные пятна, не оставляя ничего, кроме блеклых размытых пятен.

Даже меньше.

Судьба распорядилась уничтожить последние следы прежнего бытия Каролины Диксон. Бытия, конец которому положили прицельные выстрелы и летящие осколки стекла.

Стройная элегантная женщина остановилась.

От стен веяло прохладой, капли воды падали на платформу. Ожидающие зябко поеживались. Долгожданное апрельское солнце соблазнило людей одеться в легкие плащи и костюмы. Люди больше доверяли собственным чувствам, нежели показаниям термометра. Лопались первые почки, тускло-зеленым цветом покрылись сады и парки, над городом расстилалось прозрачное ярко-синее небо.

Каролине Диксон не было холодно. Она не принимала признаки какого-либо явления за само явление. Ни при каких обстоятельствах. Одевалась так, как того требовала шкала Цельсия. Она не доверяла ничему внешнему, иллюзорному. Сомневалась в любых ощущениях, ненавидела эмоции. Она чуралась страстей и чувствительности. Всегда, а теперь особенно.

Миссис Диксон думала о завтрашнем дне, о своей поездке в Париж. Думала о том, что рассказала ей несколько часов назад Эрика Гроллер, врач-окулист из Далема — района Западного Берлина. После этого можно было бы все же осуществить свой давнишний замысел. Или отступиться. Но Каролина Диксон не отступилась. Нет. В особенности после того, как она подержала в руках этот медальон, медальон Эрики Гроллер, пять дней назад, когда гостила на далемской вилле, а доктор звонила по телефону в соседней комнате.

Открытие, которое она тогда сделала, побуждало к дальнейшим действиям. Толкало на дело, требовавшее от нее еще больших усилий, чем все прежние дела. Ее план был рискованным, она это знала. Опасности грозили ей не только извне. Главную из них она не могла отвести ни оружием, ни веским остроумным словом. Эта опасность таилась в ней самой.

Каролина думала о медальоне, о разговоре с Эрикой Гроллер, о завтрашнем дне. При этом сердце ее билось быстрее, стучало и трепетало, и что-то ныло и даже болело внутри. Но она доверяла своему разуму. Верила в его холодную ясность. Знала, что преодолеет слабодушие и мягкотелость.

Поезд мчался по темной трубе туннеля. Когда встречный состав со свистом проносился мимо окон, казалось, что скорость удваивается. Жесткая неподвижность на станциях походила на спазм электрического дыхания: Далемдорф, Аллея Подбельского, Брайтенбах-аллее… Северная линия вела к центру. На конечной станции Каролина Диксон перешла на другую линию.

Она любила метро. И больше всего — берлинскую подземку. Все здесь было четко. «Выход на вокзал сюда!», «Этот поезд идет в Рубелен!» Точно. Ясно. Надежно.

В нью-йоркском метро все было наоборот. Загадка для иностранца: куда приехал? Где находишься? Жалкие таблички, крохи информации. Только коренные жители ориентировались в этом лабиринте. Миссис Диксон, много лет прожившая в Нью-Йорке, о себе этого сказать не могла.

Она любила парижское метро — обшарпанные сиденья и запах пота; любила московские станции с их купеческой роскошью. Ей были хорошо знакомы дороги в Лондоне и Гамбурге, Токио и Рио. Она видела жизнь сверху и снизу, трассы гор и долин этого мира.

Ее мира. На самом верху и в самом низу. Промежуточные станции отсутствовали: они быстро проносились мимо. Когда звуки выстрелов хлестали вокруг и осколки разлетались по сторонам, это произошло в самом низу. Не в первый раз, но, по-видимому, в решающий. Тем круче после этого оказался взлет. Взлет до миссис Каролины Диксон, заместителя директора по науке в американской памятной библиотеке в Берлине.

В поезде Каролина чувствовала себя защищенной и уединенной одновременно. Она была одна, но не одинока. Движение поезда располагало к размышлению. Можно было строить планы и анализировать встречи.

В ее прежних визитах к доктору Эрике Гроллер не было ничего необычного. Они познакомились не так давно, но вскоре уже общались друг с другом каждые два-три дня.

Каролина Диксон прониклась симпатией к Эрике. Вначале это было простое любопытство: любопытство к женщине, которая называла себя Гроллер, а носила фамилию Лупинус. Но первоначальное любопытство переросло в нечто большее — Каролина увидела медальон.

Он и сегодня был на Эрике. Миссис Диксон отозвалась о нем как о произведении искусства; похвалила тончайшую филигранную работу по бокам, а в средней части, вокруг изображения Богоматери с младенцем, — ювелирно отточенный орнамент.

Каролине не составило труда перевести разговор на этот предмет.

— Чудесная работа! — восторженно воскликнула она. — Роскошно и вместе с тем так изящно! Разве у такого совершенства может быть пара?

Оказывается, была.

— Даже в нашей семье, — не без гордости сообщила Эрика Гроллер. — Мой муж подарил мне к свадьбе пару таких медальонов: подлинник и копию.

— Ради Бога, покажите мне, пожалуйста, и второй, — попросила американка и молитвенно сложила руки на груди. — Пожалуйста, ну, пожалуйста! Я страстно увлекаюсь такими украшениями.

Доктор улыбнулась и горестно развела руками:

— Мне жаль, миссис Диксон. Пару месяцев назад, когда мой сын уезжал в Париж — он там учится, — я отдала ему второй, так сказать в качестве талисмана.

— У вас взрослый сын, госпожа доктор?

Эрика Гроллер снова улыбнулась.

— Мой муж уже однажды был женат. Его сыну Фолькеру — девятнадцать, он на десять лет моложе меня.

— И ваш пасынок — студент?

— Он хочет стать юристом. К тому же у него способности к языкам, и мой муж послал Фолькера в Сорбонну. Но не говорите о нем — «пасынок»! Для меня он — Фолькер, и ко мне он тоже обращается по имени. Мы друзья.

— Какие прекрасные отношения! Он живет у вас?

— У моего мужа в Гамбурге. И носит его фамилию — Лупинус, в то время как я… Гроллер — моя девичья фамилия.

Это не было новостью для миссис Диксон. Но она сделала вид, будто слышит ее впервые. За этим маневром она скрыла свой страх, который пыталась подавить с тех самых пор, как только зашла речь о Фолькере.

Диксон умела перевоплощаться. Она представилась более игривой, чем была на самом деле. И радостно согласилась, когда доктор Гроллер предложила ей выпить на брудершафт. Эрика разлила в бокалы вино и сказала:

— Каролина, давайте обращаться друг к другу по именам. Эти фрау и миссис звучат так официально, так чопорно и создают дистанцию, которая отдаляет людей.

После этих слов американка поднялась и чокнулась с доктором Гроллер, дабы скрепить их дружбу.

И вот сейчас она сидит в поезде метро, ее глаза слегка прикрыты, на губах блуждает улыбка.

На станции «Галлишен Тор» Каролина Диксон вышла из метро. Она подождала у светофора, а затем толпа увлекла ее с собой к витринам универмага Герти.

При быстрой ходьбе американка начинала приволакивать левую ногу и непроизвольно поднимать вверх плечи, будто хотела защитить шею от холода. Походка становилась напряженной и угловатой. Она останавливалась или замедляла шаг, как теперь, когда подходила к американской памятной библиотеке, и ее некрасивая осанка уже не так бросалась в глаза.

Служебное помещение Каролины находилось на последнем этаже библиотеки. На двери висела табличка: «Заместитель директора по науке». «У всего есть свое название», — подумала она. Ее бюро состояло из обширной приемной и небольшого рабочего кабинета.

— Мышка, — воскликнула она, едва переступив порог, — три поручения. В темпе!

Фрейлейн Мауз, секретарша и ответственный исполнитель в одном лице, рывком придвинула к себе блокнот и схватила карандаш.

— Первое: заказать срочный разговор с Парижем. Мистер Дэвис. Номер: Бальзак — ноль-ноль-восемь-один-ноль. Второе: забронировать для меня авиабилет в Париж. Я хотела бы улететь сегодня ночью или завтра рано утром. Третье: вызвать мне машину. По окончании разговора с Дэвисом я поеду домой.

Затем она прошла в кабинет. Подняла телефонную трубку, нажала на аппарате миниатюрную клавишу и, подождав сигнала, набрала четыре цифры. Ее голос звучал тихо.

— Говорит двадцать девятый. Шеф, я уезжаю в Париж… Да, на два-три дня… Конечно, самолетом… О’кей! — Она положила трубку на рычаг. — Есть что-нибудь новенькое, Мышка? — спросила она.

Ничего новенького не было. Новенького здесь практически никогда не бывало. Миссис Диксон это прекрасно знала и спрашивала больше по привычке. Она задумчиво посмотрела за окно. Огромная людская масса хаотично сновала внизу. Трамваи бойко стучали на стыках рельсов. Автомобили грудились у перекрестка. Продавцы газет выкрикивали что-то в толпу. Было видно, как они широко разевали рты и размахивали газетами. Полицейские энергично жестикулировали, как танцовщицы варьете.

Каролина Диксон стояла неподвижно. Ее мысли витали где-то далеко. Они не подчинялись приказам. Каролина закрыла глаза, но не ради того, чтобы лучше сосредоточиться. Это произошло непроизвольно, как реакция на внутренние процессы. Кто-то в этой ситуации стискивал зубы, а кто-то сжимал кулаки.

Когда фрейлейн Мауз на манерном французском выкрикнула в телефонную трубку: «Месье Дэвиса, пожалуйста!», американка опустилась в кресло и включилась в разговор:

— Хэлло, Ричард, старый ковбой!

— В чем дело? Кто говорит? — отозвался брюзгливый голос. — Это вы, Каролина?

— Да, я. Как вы меня узнали?

— По любезному обращению. Прекрасно, что вы снова вспомнили о своем старом Ричарде Дэвисе из еще более старого Техаса. Как поживаете, Каролина?

— Хорошо. Надеюсь, и вы так же.

— Пока не иссякло виски, все о’кей!

— А оно не иссякло?

— Иначе я бы уже не торчал здесь, в этом чертовом вертепе разврата. Мои пуританские устои сильно пошатнулись. Мне явно недостает святого угодника Грэма.

— Я появлюсь у вас завтра его посланником.

— Силы небесные!

— Спасибо! Серьезно, Ричард, я прилечу сегодня ночью. В крайнем случае рано утром.

— Рад этому, от души рад, Каролина, вам это хорошо известно. С компанией?

— Небольшое личное дело.

— Ну вот и отлично. Жду вас. Что я должен сделать?

— О, вы хорошо меня знаете. Безобидная справка: Фолькер Лупинус. Девятнадцать лет. Из Гамбурга. Уже несколько месяцев учится в Париже. Жилье, окружение, знакомства, привычки, распорядок дня, et cetera, et cetera,[1] вы же знаете.

— И все это до завтрашнего утра?

— Разумеется; напрягитесь разок, старина!

— Каролина, я возвращаюсь на ранчо, к своим коровам.

— Пожалуйста, но вначале раздобудьте нужные мне сведения. А потом можете забрать меня с собой.

— Согласен! Осмелюсь только намекнуть: «Jeu de Paume».[2] Как всегда. В этот раз там висят картины этого, ну, как его…

— Ричард, разговор стоит недешево. Мой шеф любит порядок. Расскажете мне обо всем завтра. И уладьте дело. Помните: где труд, там и счастье.

— Мой святой угодник Грэм всегда говорил: «Бог создал время, ничего не сказав о спешке».

— Как раз всевышний-то вечно пребывал в большой спешке, потому и не успел ничего о ней упомянуть. Представьте: в шесть дней сотворить мир. И это без телефона! И давайте на этом закончим. До завтра, Ричард.

Глава 2

Громадный город на Сене попал под колеса. Колеса состояли из ободов и резины. Они могли осилить более тысячи оборотов в минуту. Могли и меньше. От церкви Мадлен до Итальянского бульвара было десять минут ходьбы. Автомашине на это требовалось полчаса. Бенуа Конданссо, коренной корсиканец и поклонник Наполеона, краснощекий, широкоплечий, с плоским, как у боксера, носом, нещадно ругался, вжатый между рулем и спинкой кресла. Он не давал себе труда переключать передачи с первой на вторую. Машина двигалась рывками: он больше работал педалью газа, нежели рычагом переключения передач. Зачем попусту тратить силы? К тому же его правая рука была занята сигарой.

Без толстой сигары он не представлял себе жизни. Во сне он курить не мог, и это было довольно неприятно. Ему часто снилась огромная, как корабельная мачта, сигара. Жуткое наваждение. От этого он просыпался и сразу же начинал жадно курить.

Конданссо ехал в среднем ряду. Напротив Оперы ему удалось вырваться из плотного потока машин и свернуть на улицу Эльдер. Возле дома помер двенадцать нашлось место для парковки машины.

Бистро «Туризм» занимало два этажа. Внизу, в баре, посетителей обслуживал хозяин, месье Грегори, русский по происхождению, Конданссо был с ним хорошо знаком.

— Люсьен наверху? — спросил он и сунул бывшему россиянину в руку свою кепку.

— Давно ждет, месье. Он уже дважды справлялся о вас.

Лестница скрипела и трещала под слоновьей тяжестью Конданссо. Толстые руки корсиканца цепко обхватывали перила с обеих сторон. Колосс мерно преодолевал ступеньку за ступенькой. Когда он наконец оказался наверху, у Грегори отлегло от сердца.

Пыхтя и отдуваясь, Конданссо прошествовал по коридору. Дверь в обеденный зал была такой узкой, что ему пришлось протискиваться через нее боком. Потолочные балки из красного дерева, того же цвета стулья, лавки и столы создавали впечатление нарочитой простоты. На столах стояли разноцветные фаянсовые тарелки и стаканы в форме кубка, под потолком болтались связки чеснока и стручков перца. На стенах висели фонари и тыквы, рыбацкие сети и медные сковороды.

Контрастом всему этому служили испанские веера, оплетенные винные бутылки и плакаты со сценами корриды. Иберийский декор был создан стараниями мадам Грегори — чистокровной полногрудой испанки с иссиня-черными волосами и огромными кольцами в ушах. Она обрушила на своего гостя поток слов и изобразила даже нечто похожее на реверанс.

— Вас ждут, месье, — прошептала она.

В конце зала поднялся костлявый человек в помятом костюме, сидевшем на нем мешком. Его тощее лисье лицо скривилось в угодливой гримасе, и он низко кланялся, пока Конданссо не подошел.

Корсиканец грузно опустился на лавку. Когда пышная грудь мадам Грегори оказалась в поле его зрения, он заказал кофе со сливовым ликером.

— Ну, Люсьен, твоя Иветта вернулась домой? Вы помирились?

— Благодарю, месье. Арест пошел ей на пользу. Она мила и добра со мной, как в прежние времена.

— Прекрасно. Ну и на что она живет?

— Ах, месье. То там, то сям…

— Понимаю. А ты?

— Так же. То там, то сям…

— А то, что ты мне подсунул, из того или из сего?

Лисье лицо мужчины еще больше вытянулось. Он вперился в Конданссо индюшачьим взглядом. Кадык подпрыгивал, словно теннисный мячик.

— Месье, — выдавил он из себя, — если бы такое подворачивалось мне чаще, я бы сейчас сидел не здесь, а пригласил вас в «Ритц».

— О нет! Ты думаешь, тебе так много отломится?

— Вы всегда были щедры ко мне, месье.

— Когда это стоило того, Люсьен. На этот раз ты остался в дураках. Твой козырь не побил последней карты партнера.

— Вам не нужна… информация?

— Не нужна!

Грациозная официантка принесла напитки, Конданссо проводил ее сальным взглядом и хрюкнул. Он сунул в рот новую сигару, раскурил, и она задымила, как фабричная труба. Затем отхлебнул кофе, а ликер оставил напоследок. «Лисье лицо» жадно втягивал носом ароматы. Его руки суетливо сновали над столом. Собеседники исподволь следили друг за другом. Они отворачивались в сторону, когда их взгляды встречались.

— Неужели эта информация не имеет для вас никакой ценности, месье? — нудил Люсьен.

— Никакой! На, забери обратно свои каракули. — Конданссо вынул из кармана пиджака сложенный пополам клочок бумаги и бросил его тощему. Затем одним махом опрокинул в рот рюмку ликера и облизал губы. Откинулся назад и закрыл глаза. Его голова застыла под рапирой тореадора.

Казалось, Конданссо дремлет. Но он вдруг рывком придвинулся к тощему. Схватил его за рукав и прошипел:

— Где вторая часть?

— Какая вторая часть? — запинаясь, переспросил «лисье лицо».

— Мой дорогой Люсьен, у тебя на счету немало всяких грешков, о которых еще не знают в префектуре полиции. Но сколько веревочка ни вьется… ты меня понимаешь?

— Да, месье! Ради Бога! Клянусь небом, мне ничего не известно о второй части.

— Оставь небо в покое! Для тебя там все равно нет места. Кому ты сбыл вторую часть?

— Месье Конданссо, да отсохнет у меня рука, если я хоть что-нибудь знаю о второй части. Я невинен, как…

— …Как твоя Иветта. Знаю я вас. Надеюсь, и ты знаешь меня. Стоит мне захотеть, и завтра ты увидишь небо в крупную клетку.

Лицо тощего стало бледнее скатерти. Он поднялся, простер правую руку над столом, как бы желая убедить собеседника, что она не отсохла. Мешковатый костюм трясся на нем, как тряпье на огородном пугале в весеннюю непогоду.

— Месье Конданссо, — взмолился он и прижал руки к груди. Затем сунул молитвенно сложенные ладони под нос толстяку, но тот в ярости оттолкнул их. — Месье Конданссо, поверьте мне! Я человек честный и вас не обманываю, вы же мой благодетель! Зачем мне это делать? — Он снова рухнул на стул и закрыл лицо руками.

Корсиканец не обращал внимания на косые взгляды людей в их сторону. Он лениво стряхнул пепел с сигары и пригубил кофе.

— Не хнычь! Кто твой посредник?

— Гюстав.

— Тот самый, с улицы Вивьен?

— Да, месье.

Конданссо тихо присвистнул. Он знал этого человека. Гюстав Лекюр, владелец лавки подержанных вещей и заимодавец, был продувной бестией. Люсьен — большой плут, но и ему было далеко до Гюстава. Владелец лавки, как никто другой, имел огромные возможности проворачивать темные делишки. Бедные, богатые и очень богатые люди тянулись к нему. Полиция нуждалась в старике, да и преступный мир не мог без него обойтись. На виду он торговал всякой мелочью, но товар, который Гюстав Лекюр предлагал особо, в рекламе не нуждался.

Конданссо изменил тактику.

— Послушай, Люсьен, — сказал он приветливо. — Твоей записке действительно грош цена. Я не обманываю. Ты видел оригинал?

— Нет, месье.

— Что сказал Гюстав? Вспомни точно!

— Вы же знаете, месье, что он много говорит только о своих заслугах. В остальном из него лишнего слова не вытянешь. Прошамкал лишь: «Покажи это своему знакомому. Он заинтересуется».

— Больше ничего?

— Ни слова. Клянусь вам.

— Ты ведь иногда помогаешь старику в лавке. В последнее время никто не предлагал ему ничего необычного?

— Не знаю. Дня три назад одна пожилая дама приносила часы, затем Гюстав долго торговался с каким-то студентом… из-за медальона. Вчера какой-то господин хотел отдать в залог обручальное кольцо, они также поспорили…

— Итак, ничего особенного! — Конданссо задумался. Дело принимало интересный оборот. Гюстав выпустил из рук лишь одну часть, которая сама по себе не представляла никакой ценности. Была как бы приманкой. Остальное он придержал. Это была прелюдия к настоящей сделке. Что ж, честная игра.

Конданссо тяжело поднялся.

— Передай Гюставу, что нам надо переговорить. Но не в его лавке. Встретимся сегодня вечером у твоей Иветты. Позаботься, чтобы нам никто не помешал. В одиннадцать.

Фолькер Лупинус изо всех сил дергал за ручку, но дверная защелка телефонной будки не закрывалась. Он прижал головой трубку к плечу. Захлопывая дверь, всякий раз упирался спиной в боковую стенку. Старая краска осыпалась и повисала на мягком драпе пальто. Голос молодого человека звучал игриво и громко:

— У нее пронзительный взгляд. Мне стало даже как-то не по себе.

— Она хорошенькая? — отозвался девичий голос на другом конце провода.

— Я тебя умоляю! Она годится мне в матери. Где-то за сорок. Но в ней есть что-то такое… Не знаю…

— Сорокалетние женщины особенно опасны, — послышалось в ответ. — Днем ты будешь с ней в квартире один! Тебя не смущает, что я провожу эксперименты с ядами? Буду следить в оба. Если что, отравлю тебя.

— Ладно. Но лишь после того, как я продам медальон.

— Ты забрал его, Фолькер?

— Только что. Старик Лекюр буквально ошалел, когда увидел меня. Но я заплатил, не торгуясь, здесь есть от чего ошалеть. Сегодня мы провернем сделку, дорогая. У американки блажь. Она совсем помешана.

— Надеюсь, не на молодых мужчинах?

— Почему бы и нет? Пущу в ход немножко парижского шарма, который я приобрел с тобой.

— Может, это не так уж и плохо.

— Ты прелесть. Но хватит трепаться. Дверь будки доконала меня. Не задерживайся на работе. И не позволяй этому слабоумному доктору подвозить тебя до дома. Ненавижу этого парня.

— У меня другое чувство. Пока, горе-ловелас.

Фолькер Лупинус повесил трубку. Пошарил в коробке возврата монет, не завалялась ли какая-нибудь. Не повезло. Грустным взглядом посмотрел вслед удаляющемуся автобусу.

Молодой человек сунул папку под мышку, погрузил руки в карманы пальто и зашагал прочь.

Небо покрылось грязно-серыми тучами. Время от времени моросил мелкий дождь. Резкие порывы ветра сдували капли, и они веером разлетались над мостовой. Зонтики в руках прохожих раскачивались так, словно их держали неловкие эквилибристы-канатоходцы. Фолькер насвистывал веселую песенку «Сегодня вечером я жду тебя, моя Мадлен». Хотя его подружку звали Аннет.

Американка оказалась очень пунктуальной. Комната была еще не прибрана.

— Вы хорошо устроились, господин Лупинус. Мне всегда казалось, что студенты…

— Я нанимаю квартиру не один.

— Да, вижу. — Каролина Диксон не могла этого не заметить. Пара женских туфель торчала из-под кушетки, на столике лежали пудреница и карандаш для бровей, на кресле валялись кружевной лифчик и нейлоновая сорочка… Миссис Диксон тактично отвела взгляд в сторону.

— На двоих дешевле, — пояснил Фолькер.

Она с улыбкой рассматривала его. Черные волосы, слегка взъерошенные и непокорные, узкое лицо, длинные, тонкие пальцы, стройное, тренированное тело. И большие карие глаза с крошечными зелеными точками на радужной оболочке, рассеянный, но вместе с тем беспечный и жизнерадостный взгляд.

Днем раньше Каролина Диксон уже виделась с ним. У входа в здание юридического факультета Сорбонны она подошла к нему и, представившись подругой его матери, заговорила. Как бы ненароком она завела речь о медальоне, пожелала взглянуть на него и, возможно, приобрести. Фолькер согласился быстрее, чем она ожидала.

И вот, как уговорились, она пришла сюда, к нему на квартиру.

— Медальон у меня. — Фолькер Лупинус достал его из кармана и протянул гостье.

— Да, это он, точно он! — восторженно воскликнула Каролина. Она поднесла украшение близко к глазам, затем отдалила его от себя, ощупала тонкий узор и нежно обвела указательным пальцем контуры. — Это он! Бесподобно! Ни с чем не сравнимо!

— Вам знаком этот медальон, мадам?

— Н-нет, но у вашей ма… у вашей матери есть похожий, она описала его мне…

— Вы имеете в виду Эрику? Она мне не мать. Даже по возрасту не может быть ею.

— Вы росли без матери, господин Лупинус?

— Моя мать умерла. Я не помню ее.

— О, извините. А ваш отец?

— Он живет в Гамбурге. Ну да мы не сошлись характерами. И кроме того, конфликт поколений. Вы меня понимаете?

— Вы с ним не поладили?

— Ах, ну да. Знаете, у него на уме одни женщины.

— Но, господин Лупинус!

— Нет, нет. Вы меня неправильно поняли. Он гинеколог. В любой женщине видит только внутренние органы. Ни красивой фигуры, ни прически, ни модного платья…

— Ваш отец прямо-таки рожден для своей профессии.

— Да, можно и так сказать. Но меня не устраивала такая обстановка. И Эрику также, видимо, поэтому она и… Не знаю, почему я вам это рассказываю. Возможно, потому, что мы с Эрикой друзья, или… — Это «или» повисло в воздухе. Фолькер пожал плечами. Затем обшарил ящики ветхого письменного стола. — Хотите курить? — спросил он. — Здесь где-то завалялась пачка. Или Аннет ее… Ну, погоди!

Каролина плотно прикрыла глаза.

— У меня есть сигареты. Пожалуйста, угощайтесь!

Они курили почти в одном ритме. Струи дыма встречались над столиком, образуя сизую вуаль.

— Вы разбираетесь в искусстве, мадам Диксон? — Фолькер считал, что он, как мужчина, должен поддерживать беседу.

— Это мое хобби.

— Полезное увлечение. К тому же, наверное, прибыльное?

— Эта сторона дела меня не интересует. В произведениях искусства, а в украшениях особенно, заключена история, какой-то рок — авантюры, любовь и слезы, войны. Убийства. Что хотите.

— И вы занимаетесь этим серьезно?

— Это очень увлекательно. О драгоценных камнях складываются дивные легенды. Вы знаете, что алмаз делает невидимым? Индийский агат способствует красноречию. Карнеол укрощает гнев, а гранат отгоняет демонов. Вам смешно? Загляните тогда в исторические книги. Лошадь герцога Валентинского была покрыта золотыми пластинами, а его берет убран двумя рядами рубинов. Костюм Ричарда Третьего украшали сотни камней благородной шпинели, а герцогская шляпа Карла Смелого была увешана грушевидными жемчужинами…

Фолькер Лупинус внимал ей с удивлением. Когда она сделала небольшую паузу, чтобы собраться с мыслями, он быстро выпалил:

— Это же целая наука! И как вам ее удалось постичь, мадам?

— Ну, помилуйте, — отозвалась Каролина, — стоит ли удивляться, если этому посвящаешь годы! — И она мысленно поблагодарила Оскара Уайльда за множество исторических фактов, которые он привел в своем «Портрете Дориана Грея». А себя похвалила за то, что во время перелета в Париж не поленилась еще раз перечитать книгу. Изобразив на лице смущение, она сказала: — Совсем осипла. У вас не найдется чего-нибудь выпить?

Фолькер вскочил.

— Разумеется. Может быть, красного вина?

В ответ она кивнула. Диксон не спускала с Фолькера глаз. Молодой человек порывисто открыл дверцу письменного стола и вытащил пузатую бутылку.

Каролина поморщилась и сказала:

— Господин Лупинус, я лучше выпила бы чего-нибудь теплого. Может, кофе? Это вас не затруднит?

— Вовсе нет, одну минуту. Кухня рядом.

Миссис Диксон посмотрела ему вслед. Затем перевела взгляд на стол, где лежал медальон. Взяла его в руки…

Кофе, который вскоре принес Фолькер, был крепкий и горький. Миссис Диксон сделала пару глотков и отодвинула чашку в сторону.

— Давайте перейдем к делу! Мы немного заболтались. Вам известна цена медальона?

От неожиданности молодой человек вздрогнул. Это было настолько заметно, что не ускользнуло от внимания Каролины Диксон. Фолькер почувствовал свою промашку и покраснел.

— Это, конечно, не драгоценные камни Ричарда Третьего, — пробормотал он, запинаясь, — на нем не лежит груз истории…

— Да нет, и у этого медальона есть свое прошлое, — прервала Каролина и прикрыла глаза, — может быть, даже не менее интересное и волнующее.

— Однако во сколько бы вы его оценили, мадам? — уцепился Фолькер.

— Скажите, кроме меня вы еще кому-нибудь предлагали медальон?

— Что вы имеете в виду?

— Вчера вы упоминали о чем-то подобном.

— Нет, прямо не предлагал. Он находился… Вы не расскажете об этом Эрике? Он находился у заимодавца в закладе. «Заимодавец» — звучит странно, не правда ли? Я остро нуждался в деньгах. Ладно, не стоит вспоминать. По-вашему, я совершил грех?

Каролина Диксон отвела взгляд в сторону. Поправила очки и посмотрела на украшение. Затем медленно произнесла:

— Медальон не настоящий. Вам это известно?

Фолькер понурил голову. Он знал это. Старик Лекюр обследовал украшение, прежде чем принять его в заклад. Фолькеру и в голову не приходило, что медальон поддельный. Свадебный подарок отца Эрике — дешевая безделушка! Но медальон был имитацией, правда великолепной и тонкой, как сказал Лекюр, и все же — имитацией.

— Да, — признался Фолькер, — мне это известно.

— И вы забрали его только потому, что рассчитывали получить от меня больше, не так ли?

— О Господи, да. Я думал… Ну, есть же такие сумасбродные американцы… Я ведь вас совсем не знал.

— А теперь знаете, Фолькер? — Она схватила его за руку и заглянула в глаза. — Теперь вы меня знаете? — повторила она.

— Я не продал бы его как настоящий, определенно не продал бы. Поверьте. Вы мне очень симпатичны, миссис Диксон.

Каролина отпустила его руку и отвернулась. Мягкая улыбка появилась на ее лице.

— И вы мне нравитесь, Фолькер, — тихо произнесла она. — Но что же нам теперь делать? Меня совсем не интересуют поддельные украшения, думаю, вы это понимаете. И в то же время вы нуждаетесь в деньгах. Я не хочу предлагать вам помощь, это оскорбило бы вас. Но вашей матери я могу… Я могу намекнуть фрау Гроллер. Она наверняка окажет вам поддержку.

— Ради Бога, не говорите ей об этом ни слова. Очень вас прошу. Эрика будет волноваться. Пожалуйста, обещайте мне это!

— Но я не могу обманывать свою подругу. Давайте тогда сделаем так: мы оба умолчим о том, что я вообще была здесь. От всех, согласны?

— Но Аннет, моя подружка, уже знает…

— Ну, хорошо, тогда сохраним эту тайну между нами троими. Договорились?

— Договорились!

Каролина Диксон крепко пожала его руку.

— Вы славный малый, — сказала она. Затем встала. — Как вы теперь поступите с медальоном?

— Отнесу его обратно Лекюру. Что-то ведь он мне даст за него? А через пару недель выкручусь из долгов.

— Это приличный ломбард? Наверное, он битком набит всяким допотопным старьем? Меня так и манят к себе парижские мелочные лавки. Где находится ваш ломбард?

— Неподалеку отсюда. На улице Вивьен. Владельца зовут Лекюр. Гюстав Лекюр. Его там всякий знает.

Она направилась к двери.

— Желаю вам счастья, Фолькер. Всего наилучшего!

— До свидания, мадам. Возможно, на каникулы я приеду в Берлин.

— Возможно, встретимся. — Голос Каролины звучал холодно и безучастно.

Час спустя миссис Диксон сидела за письменным столом своего гостиничного номера и писала письмо:

«Дорогой Ричард!

Провидению угодно, чтобы вы все же отправились в «Jeu de Paume» в одиночестве. Через час улетает мой самолет. Прошлый вечер был восхитителен, Джеральдина Чаплин — просто чудо. Благодарю вас. Я охотно осталась бы. Но это противоречило бы заповеди вашего святого угодника Грэма, который говорил: «То, чего я хочу, — либо запрещено, либо аморально, либо приводит к беременности». И я добавила бы: либо неразумно. Повремените с возвращением на свое ранчо. У меня такое чувство, что мы скоро вновь свидимся. Кроме того, вам предстоит кое-что сделать: на улице Вивьен есть невзрачная лавчонка, мне с трудом удалось ее обнаружить. Владельца зовут Гюстав Лекюр. Меня интересует все, что связано с ним и его делом. Всё, Ричард. И пишите сами. У ваших парней отвратительный стиль. Вы меня понимаете. Утрите слезы, старый ковбой.

Ваша Каролина».

Глава 3

Апрель распрощался с ясными лунными ночами. Голубовато-зеленое мерцание разливалось над домами и улицами и проникало в темную комнату. Ирэна Бинц любила эти часы. Они располагали к мечтам и любви.

Мужчина, лежавший рядом с ней, спал. Его дыхание было легким и ровным, голова покоилась на ее плече, на губах застыла улыбка.

Молодая женщина села в постели. Когда она спустила голые ноги на пол, ледяной холод обжег подошвы. Ирэна пробежала по комнате и забрала с кресла свое белье.

Она была высокой и стройной. Гладкие темные волосы уложены на макушке в незатейливую прическу, большой лоб свидетельствовал о живости ума и характера. Лицо выражало различные чувства — от искреннего участия до холодной надменности. Неизменными оставались только глаза — бледно-серые и пустые, без тени кротости и доброты.

Ирэна оделась и присела на край постели.

— Морис, — тихо позвала она. Несколько раз нежно поцеловала мужчину в губы, пока тот не проснулся. — Морис, мне пора.

Морис Лёкель зевнул и протер глаза.

— Мучительница, — пробормотал он, — останься. Разве нам было плохо?

— Дивно, но я должна идти.

Мужчина вздохнул и приподнялся в постели.

— Ты какая-то взвинченная. Весь вечер. В чем дело? — Он лениво поискал свою одежду. Задернул гардину и включил свет. — Последние дни ты не в своей тарелке. Думаешь, я этого не замечаю?

Ирэна подсела к зеркалу и накрасила губы.

— Ошибаешься. Но твое равнодушие нервирует меня. Ты же знаешь, что сегодня к Лупинусу придут те двое.

— Ну и что? Оставь их в покое.

— Иногда мне так хочется залепить тебе оплеуху! Все-таки речь идет о медальоне. Здесь дело нечисто. Лупинуса не узнать. В его доме происходят странные вещи, которых я не понимаю. Я же тебе рассказывала, что с недавних пор он какой-то подавленный и растерянный.

— Видимо, у него проблема с деньгами. Ты ему слишком дорого обходишься. — Морис ухмыльнулся.

— Возможно, ты прав. Если он обанкротился, то мне придется начинать все с начала, да и тебе тоже. Мы оба живем на его денежки. Только… я их отрабатываю.

Лицо Лёкеля вытянулось. Он раздраженно пробурчал:

— Лупинусу не грозит разорение, нет. Скорее бордель превратится в женский монастырь.

— Знать бы только, из-за чего затеялась возня вокруг медальона! Сегодня ночью он назначил тем двоим встречу у себя дома. Мне надо быть там, подслушать, в чем дело. — И после небольшой паузы, во время которой она рассеянно наблюдала за тем, как Лёкель натягивает ботинки, добавила: — Самое ужасное то, что Лупинус мне ни о чем не рассказывает. Ты не представляешь, как это меня настораживает. Именно это. Обычно он поверяет мне все, не принимает без меня ни одного решения. Не утаивает никакой мелочи и всегда советуется со мной. Знаешь, как я переживаю?

Лёкель пожал плечами:

— Что тут странного? Два коллекционера захотели приобрести медальон…

— Почему тогда они не обратились прямо к его жене, этой Эрике Гроллер из Берлина? Он же принадлежит ей! Почему они насели на Лупинуса?

— Подумали, что он принадлежит ему. Проще простого. А ловкач Лупинус не стал их разубеждать. Он, как мне кажется, хочет обстряпать дельце без своей обожаемой супруги.

— Нет, нет, Морис. За этим что-то кроется. Ведь Лупинус не находит себе места. Мучается. Я это точно знаю. Те двое доконают его.

Лёкель проводил ее до парадного, и на улице они попрощались. Дальше он ее не провожал. Так было лучше.

Ирэна взяла такси. Шофер удивленно переспросил:

— Точно, девочка, в Пёзельдорф, ты не ошиблась?

Когда это было, чтобы он отвозил кого-то в район западнее Аусенальстера, самый фешенебельный квартал Гамбурга? Те, кто там жил, имели собственные машины. И собственных шоферов. Но Ирэна Бинц повторила адрес. Она забилась в угол и откинулась на спинку сиденья.

Улицы становились все шире и светлее. На асфальте Визендамм тускнели отсветы фонарей. Мимо окон проплыл кусочек городского парка. Полукруг водонапорной башни врезался в небо. Здесь, в районе планетария, она познакомилась с Лупинусом. Два года назад. Он заговорил с ней и пригласил поужинать. В «Сельском домике» они отведали жаркое из серны с красным вином. Затем выпили шампанского и целовались в машине.

Через два дня двадцатилетняя девица открыла счет в банке. Приход и расход были четко оговорены. Ее актив равнялся пятидесяти семи килограммам стройного тела с роскошными бедрами и высокой упругой грудью.

Сделка показалась ей выгодной. Лупинус поведал ей о своей жизни. Врач-гинеколог в Харвестехуде, под пятьдесят, состоятельный. Чутьем она угадала, что у него слабый, неустойчивый характер и его легко будет подчинить себе.

Бинц не упустила счастливый шанс.

Через неделю студентка третьего семестра перебралась из своей комнатенки в мансарде многоквартирного дома на виллу в фешенебельном Альстерпарке. Начала изучать своего любовника, его привычки, его слабости. Особенно слабости. Она выведала причины его странного брака с врачом-окулистом, жившей в Берлине. Выяснила его отношения с сыном, жившим в интернате. И когда они распили бутылочку шампанского по случаю первых шести месяцев их совместной жизни, она знала о нем все, что хотела знать.

Она поняла, что шарм и изысканность ее любовника стоят большего, нежели его постельные доблести. Ее влияние переместилось из спальной в салон. На вечеринках и званых приемах он уже не мог больше обходиться без нее.

Объятия Лупинуса утратили свое обаяние. Он спал с ней, дабы сохранить видимость семейных отношений. Его это устраивало, ее — нет. Она присмотрелась к молодым людям своего круга и выбрала Мориса Лёкеля: двадцать пять лет, репортер из Парижа, привлекательная внешность. В общем, в ее вкусе.

Ирэна не страдала раздвоением души: Лупинус удовлетворял ее материальные потребности, Морис ублажал телесные. Это ее устраивало. Возможно, не всегда с Лёкелем, но всегда с Лупинусом.

Она велела таксисту не останавливаться возле дома. Вышла у ближайшего перекрестка и вернулась назад. В рабочем кабинете Лупинуса горел свет. Она бесшумно открыла парадную дверь и проскользнула в свою комнату. Переодевшись в домашний халат, осторожно прокралась наверх по лестнице. Толстая ковровая дорожка заглушала шаги. За дверью кабинета слышались голоса.

— Не понимаю, в чем здесь проблема! — воскликнул мужчина с сильным иностранным акцентом.

— Невозможно поверить тому, — подхватил другой мужской голос, — чтобы у супруги нельзя было забрать назад свой же подарок. Повод всегда можно найти!

— Я все испробовал, господа. Действительно, все, однако… — Это вступил в разговор Лупинус. Его голос звучал очень тихо. Время от времени раздавался чей-то смех.

Бинц приложила ухо к двери.

— Мы знаем, что обстоятельства складываются не в вашу пользу, дорогой доктор. Ведь речь идет не только о деньгах, в которых вы, похоже, нуждаетесь. Но и… о нашем молчании. Не так ли?

Послышался шум отодвигаемого стула.

— Это шантаж? — возвысил голос Лупинус.

В ответ скрипучий голос монотонно пронудил:

— Шантаж — это неблаговидные действия субъекта или субъектов с целью незаконного обогащения себя или третьих лиц путем противоправного принуждения кого-либо силой или угрозой с ощутимым для него уроном что-либо сделать, терпеть или разгласить, вследствие чего причиняется ущерб имуществу принуждаемого или какого-нибудь другого лица. Параграф черт знает какой, но верно до запятой. И совершенно очевидно, — в голосе мужчины появились задушевные нотки, — что мы не стремимся к обогащению и не причиняем вашему имуществу ущерба. Платим больше, чем того стоит медальон. Вам это хорошо известно.

— Медальон — память о моей первой жене. Я уже не раз говорил об этом.

— Сущая правда. Потому-то мы и поинтересовались прошлым Ютты Лупинус, авантюристки…

— Не касайтесь памяти покойной!

— Верно, она ведь умерла четыре года назад. Летом тысяча девятьсот шестьдесят первого. А когда вы развелись?

— Еще в сорок восьмом, с тех пор я ее ни разу не видел.

— Все это не в вашу пользу, господин доктор. Конечно, если станет известно, что во время войны Ютта Лупинус была агентом гестапо.

— В конце концов, я же с ней разошелся.

— Вы? Ваша жена подала на развод. Но это дела не меняет. В любом случае история довольно неприглядная и порочит вашу репутацию. Если она получит огласку, у вас нет шансов оправдаться. Одних в ней возмутит то, что вы жили с такой особой, скажем прямо — военной преступницей; другие — и сегодня их гораздо больше — осудят вас за то, что вы оттолкнули от себя жену из-за ее темного прошлого, ввергли в нищету, обрекли на смерть…

— Милостивый государь, я бы вас попросил! Это же злонамеренная клевета!

— Ну и что? Вы можете избежать этого скандала. Поэтому мы здесь, к тому же — в седьмой раз. Но сейчас наше терпение лопнуло! Разумеется, нам известно до мельчайших подробностей прошлое не только вашей первой жены, но и ваше собственное. Врач-гинеколог, признанный специалист, можно сказать, любимец женщин. Авторитет в самых высоких кругах общества… Мы же играем с открытыми картами, Лупинус. Мы получаем медальон, вы — немалые деньги. Мы бесследно исчезаем, вы продолжаете спать спокойно и жить в достатке. Итак, решайтесь!

За дверью послышался шум отодвигаемых стульев, паркетный пол заскрипел. Ирэна поняла, что кто-то подошел к письменному столу.

— Может быть, вас устроит другой вариант? — услышала она голос Лупинуса. — Дело в том, что после Ютты остались два медальона. Оба я подарил Эрике, моей нынешней жене, но один из них она отдала моему сыну Фолькеру. Он учится в Париже. Вы, наверное, знаете его адрес? Возможно, он вам продаст свой…

За дверью рассмеялись. Затем мужчины приглушили голоса. Ирэна Бинц прижала ухо к двери плотнее, но больше ничего не разобрала. Она смогла уловить лишь обрывок фразы: «…доктор Кайльбэр, абонентный ящик четыреста…»

Ирэна вернулась в свою комнату и без сил опустилась на корточки у двери. Она не решилась включить свет. Заметив, что вся дрожит, раздраженно закуталась в халат.

Отрывочные мысли роились в ее голове. Военные преступления! Гестапо! Злонамеренная клевета! Их сменили другие: тюрьма, банкрот, нищета. Она уперла подбородок в колени и обхватила ноги руками. Постепенно нервы успокоились. Мозг начал работать четко и деловито. О военных преступлениях не могло быть и речи. Не Лупинус, а его первая жена была агентом гестапо! А вдруг? Нет, она, правда, не знала, каких качеств требует от человека такая профессия, но Лупинус наверняка ими не обладал. Почему он дал себя запугать? Страх перед изгнанием? Смешно. Безденежье? Для Ирэны не было слова хуже этого.

И затем — медальон! Те двое предлагали за него больше, чем он стоил на самом деле. Весьма странно. Возможно, Лупинус не знал его настоящей цены. Значит, она, Ирэна Бинц, должна ее узнать. Лишь после этого она могла перейти к решительным действиям. То, что предстояло ей теперь сделать, было прелюдией. Ее план принял конкретные очертания.

Бинц услышала шаги и голоса в прихожей. Лупинус провожал своих гостей. Сквозь занавеси она рассмотрела темные мужские фигуры, двигавшиеся по гравийной дорожке. Один был широкоплечий, тучный и переваливался с боку на бок, как утка, за ним лениво переставлял ноги другой визитер, а позади обоих, несколько сгорбившись, плелся Эберхард Лупинус.

Девушка поднялась с пола. Все складывалось как нельзя лучше: врач взволнован и нуждается в утешении. А утешителю порой поверяют самое сокровенное. Ирэна была уверена в своем успехе.

Морис Лёкель, распрощавшись с Ирэной Бинц, не стал возвращаться домой. Он не знал, как убить время. Впереди была еще длинная ночь, длинный день, да и все последующие… длинные и нудные. Чертовски нудные.

Он отправился к Шарлотте, которая держала бар неподалеку от Миллернтор, в подвальчике, три ступеньки ниже тротуара. Заправлять таким заведением было нелегко. Миллернтор относился к району Сан-Паули и представлял собой своеобразную нейтральную зону между городом и окраиной, но, несмотря на это, считался достаточно респектабельным.

Лёкель любил Шарлотту. Но не в прямом смысле этого слова, а по-дружески, как своего парня, хотя она и была женщиной темпераментной и сексуальной. Когда несколько месяцев назад он подкатился к ней с предложением переспать, она рассмеялась ему в лицо:

— Если бы ты не был моим клиентом, я бы не возражала! Но с гостями я веду себя скромно и целомудренно.

Морис остался ее гостем. Он проиграл ночь, но выиграл дружбу.

За столиками сидело пестрое общество: пожилые и юные, белые и цветные. Да и одеты все были по-разному: от дорогих костюмов и пуловеров до скромных платьев и стертых джинсов. Вовсю грохотал музыкальный бокс. Одни парочки интимно ворковали в полумраке, другие танцевали в центре зала.

Морис Лёкель подсел к стойке бара. Он был уроженцем Марселя — крупного телосложения, смуглолицый, с темными волосами и темными глазами. Мечтал когда-то зарабатывать себе на жизнь фотокамерой в Париже, репортером или свободным художником. Таких, как он, оказалось немало, причем конкуренты работали локтями проворнее его. В его комнатушке скопились груды фотографий, не нашедших сбыта. С одним приятелем он снял на пару ателье и очаровательную девицу. Фотографировал долго и обстоятельно и именовал себя маэстро. Тем не менее дело лопнуло. Их пути разошлись: приятель отправился за океан, Лёкель — за Рейн. Там он познакомился с Кайльбэром, доктором Йозефом Кайльбэром, адвокатом из Гамбурга. Это был счастливый случай, как полагал тогда Морис. Нынче он был другого мнения.

Кайльбэр предложил ему дело и взял с собой в город на Эльбе. Работа оказалась нетрудной: на бракоразводном процессе Лёкель должен был свидетельствовать о любовной связи супруга. Он дал показания о том, что видел своими глазами, без лжи и обмана. Сказанное занесли в протокол, а после оплатили звонкой монетой.

К удовольствию Лёкеля, сотрудничество продолжилось.

Но мало-помалу его работа меняла свое содержание. Не всегда дело обходилось без лжи и обмана, и не всегда речь шла о разводах и семейных скандалах.

Лёкелю все яснее становился образ Кайльбэра, не столько адвоката, сколько торгаша. А торговал он всем: чувствами и недвижимостью, украшениями и честью, интимными секретами и пакетами акций. И торговля эта не всякий раз была добропорядочной. Но Кайльбэр, слывший продувной бестией, знал параграфы и знал своих партнеров. Гонорары текли к нему рекой, и немалая их толика перепадала Лёкелю.

Да, его доходы росли, он снял приличные апартаменты и одевался по самой последней моде. Но вместе с этим росло и недовольство. Он не видел никаких перспектив своей деятельности, никакой гарантии на будущее. Это склоняло его к мысли о другой работе, не обязательно честной и полезной обществу, но открывавшей виды на продвижение по лестнице общественного успеха. Морис Лёкель не желал оставаться простым подручным, мальчиком на побегушках.

Он расстался с Кайльбэром. Что послужило поводом для этого — серьезный случай или мелкая ссора, — Лёкель уже не помнил. И вот теперь он сидел здесь, в баре, как обычно по вечерам, угрюмый, флегматичный, ждущий невесть чего — человека, случая, идеи — чего-то такого, что вывело бы его из летаргии.

Морис проклинал свое безволие. Он просто нуждался в деньгах, и если б они у него были, сразу появились бы и блестящие идеи. Печка без дров — так определил бы он свое нынешнее состояние.

Отсутствующему взору Лёкеля открылась обнаженная женская рука, наливающая из бутылки коньяк в стоящий перед ним бокал. Шарлотта приветливо улыбалась ему. Это был третий случай за время их знакомства, когда она его угощала. Шарлотта опять угадала, что он на мели.

Миновала полночь. Одни гости бара сменяли других. Картина оставалась прежней. Лёкель поднялся. Дружески сжал запястье Шарлотты.

— Рассчитаюсь завтра, — пробормотал он. Женщина участливо кивнула ему из-за стойки бара.

На улице было светло и шумно. Ветер доносил гулы порта. Над Репербаном разливалось желтое сияние. Морис неторопливо пошагал к Михелю. Он жил поблизости от этого собора и свыкся с перезвоном его колоколов так же, как другие люди — со звоном будильника. С ним он засыпал и просыпался, обедал и ужинал. Когда в доме была еда. Ирэн не очень-то охотно расставалась с деньгами. Ирэн!

Морис Лёкель не был так уж равнодушен к ней, как это полагала его подружка. Он разделял ее заботы о Лупинусе, правда по-иному. Она не пропала бы и без этого врача-гинеколога. Нашлись бы новые покровители, не менее богатые, но не всякий вел бы себя так же беспечно, как Лупинус. И для Мориса это означало бы: прощай, Ирэна!

А что дальше?

Лёкель чувствовал себя разбитым. Он был рад, что наконец-то добрался до своего дома. Неторопливыми шагами поднялся вверх по лестнице. На площадке второго этажа остановился, пошарил в карманах и, пересчитав наличные, безрадостно покачал головой. «Не набиться ли снова в компаньоны в Кайльбэру? — подумал он. — Значит, опять становиться в торговый ряд моральной барахолки, заниматься душевным стриптизом? Хорошо бы поменять тактику, надуть мошенника, — Лёкель вымученно улыбнулся. — Обмануть этого жулика?! — пронеслось в голове. — Для Кайльбэра у меня кишка тонка! Счастье, говорят, валяется на дороге. Знать бы вот только на какой!»

На последней лестничной площадке Лёкель услышал, что в его квартире звонит телефон. Он вбежал в комнату и схватил трубку.

— Морис, Морис! О Господи, я, наверное, разбудила тебя!

— Я не спал, Ирэна. Только что вернулся домой.

— Да?

— Посидел за кружкой пива.

— Да? Послушай, я оказалась права.

— В отношении Лупинуса?

— Лупинуса, тех двух типов, медальона. И всего остального Мы должны…

— Говори громче, крошка.

— Не могу. Лупинус шныряет по дому. Мы только что закончили разговор. Это ужасно, Морис. А может, и нет, смотря по тому, с какой стороны на это дело взглянуть. Мы должны действовать.

— Мы? А как?

— Не телефонный разговор. Зайди за мной в половине одиннадцатого утра на теннисный корт. Или нет, лучше подожди меня в кафе «Роза». Ты должен прийти, послушай…

В трубке раздались короткие гудки. Еще несколько секунд Лёкель удивленно прислушивался. Похоже, кто-то вспугнул его подружку.

Он распахнул окно и высунулся наружу. У него вдруг появилось предчувствие неминуемой беды. Его охватил животный страх, страх перед завтрашним днем, перед встречей с Ирэной.

Глава 4

Клаус Герике, дипломированный тридцатичетырехлетний инженер-экономист, на визитной карточке которого стояло «независимый экономист», поблагодарил свою квартирную хозяйку, принесшую ему чашечку кофе, и улыбнулся ей. Это было очень важно — улыбнуться. Уже два месяца Герике не платил за комнату и, по-видимому, задолжает за третий месяц. Обаятельная улыбка в обмен на деликатное умолчание доброй Матильды Миттельцвайг не была для него обременительным делом, и Герике не скупился на эту валюту.

Однако улыбка на его губах тотчас потухла, как только за хозяйкой закрылась дверь. Клаус вновь уставился в лист бумаги, заправленный в портативную пишущую машинку, и продолжил писать письмо. Герике печатал вслепую, обратив взгляд влево, где лежал черновик. Время от времени он прерывал свое занятие, размышлял над написанным и заново формулировал фразы.

Письмо гамбургскому адвокату было важным: следовало произвести сильное впечатление на его получателя. И не только содержанием. Многие люди делают выводы о пишущем по его стилю. Доктор Йозеф Кайльбэр, похоже, принадлежал к разряду таких людей, во всяком случае Герике склонялся к этому мнению.

Если сделка с Кайльбэром сорвется, то не останется ничего другого, как тайком скрыться, не заплатив по счетам. От одной мысли об этом ладони Герике покрылись потом. В последнее время они стали часто потеть. Он напечатал на бумаге пятизначное число, повторил его прописью. Цифра выглядела внушительно, особенно от того, что за ней стояло — немецких марок. Герике мысленно подытожил свои долги, сумма оказалась не менее внушительной.

В случае успеха деловая операция с Кайльбэром означала спасение. Правда, не окончательное, но все же спасение. Итак, начало отредактировано. Небольшая пауза на обдумывание. Письмо было не просто важным, а жизненно важным.

«Предмет может быть продан за 70 000 — семьдесят тысяч — немецких марок, — говорилось в нем. — При существующей конъюнктуре рынка соответствующего товара его реальная стоимость примерно в два с половиной раза превышает предлагаемую. Последняя может быть увеличена благодаря искусному ведению переговоров. Детали дела целесообразно обсудить на нашей встрече. Тогда же мы могли бы лично произвести осмотр предмета».

Герике задумался, не слишком ли высокопарно звучит: «произвести осмотр». Но он оставил фразу без изменения. Кайльбэр, как ему казалось, придавал огромное значение формальной стороне дела. Если бы адвокат пришел сюда и увидел эту конуру, то продолжения не было бы. Клаус Герике вытер выступивший на лбу пот. Нервно схватил пачку сигарет, лежавшую с правой стороны машинки. Сломал две спички. Курил жадно, торопливо. Дым выпускал одновременно через нос и рот.

Встреча с доктором Кайльбэром была нужна ему позарез. Но он не должен был выказать своей спешки. И тем не менее ему придется указать срок. Срок и адрес.

Однако он не мог принять адвоката здесь, в каморке фрау Миттельцвайг.

Герике погрыз большой палец. Вчера он так ничего и не придумал, да и сегодня ни одна дельная мысль не приходила ему в голову. Продолжая грызть большой палец, он закрыл глаза.

Неожиданно в коридоре зазвонил телефон. Клаус вздрогнул. Всякий раз, когда звонили, ему тотчас хотелось занять круговую оборону. Он представлял себе танк с надписью на борту: «Взыскание долгов наказуемо!» — и мечтал в нем укрыться.

Послышались шаркающие шаги квартирной хозяйки.

— Подождите минутку! — крикнула она в трубку и постучала в дверь комнаты жильца. — Это вас, господин Герике!

Молодой человек поднялся. Вытер о штаны потные ладони и глубоко вздохнул. Затем аккуратно притушил сигарету.

— Герике слушает, — представился он. — Привет, Эрика! — Он облегченно вздохнул. — Нет, ты мне не помешала… Я финансовый эксперт? Ты преувеличиваешь! Но я, конечно же, помогу тебе… Банковский сейф? Для чего тебе понадобился сейф?.. Медальон… Ну да, если у тебя есть на то причины… Верно, ценный… Я должен уладить за тебя все формальности?.. Мне прийти туда? Господи, куда ты спешишь?.. Ах так, уезжаешь… В Париж? Наверняка навестишь Фолькера… Ну хорошо, согласен, сегодня… В пять? Дай загляну в деловой календарь.

У Клауса не было делового календаря. Да он в нем и не нуждался. Он взял телефонную книгу, лежавшую возле аппарата, и пошелестел страницами.

— Да, в семнадцать часов меня устраивает… У тебя дома, конечно. До скорой встречи!.. Пока!

Он снова уселся за пишущую машинку. Достал из пепельницы окурок и зажег его. Некоторое время посидел неподвижно, глядя невидящим взором в пространство перед собой. Затем распрямился и начал перечитывать письмо доктору Кайльбэру. Внезапно Герике вскочил со стула.

— Гроллер, — пробормотал он. — Эрика Гроллер. — Он раскрыл телефонный справочник на букву «Г» и провел указательным пальцем по столбцам с фамилиями: — Грольман, Грольштосс, Гроллер Эдмунд, Гроллер Эренфрид, вот, Эрика!

Он схватил телефонную трубку и набрал служебный номер Эрики Гроллер.

— Практика доктора Гроллер! — проверещал женский голос.

— Говорит Герике. Добрый день, фрейлейн Мёлленхаузен. Доложите обо мне госпоже.

— Фрау доктор только что ушла, господин Герике. Она была уже в пальто, когда разговаривала с вами.

— Жаль! Ну, ничего не поделаешь. Как поживаете, фрейлейн Мёлленхаузен? Давненько мы с вами не виделись.

— Но вы же так редко заходите сюда…

— Мы могли бы встретиться в другом месте. Выпить по чашечке кофе, поболтать.

— Ах вы, шутник! — проворковала старая дева.

— Нет, серьезно, — порывисто воскликнул Герике, вложив в свой голос изрядную порцию обаяния. — Я все собирался попросить вас об этом. Вы позволите мне пригласить вас куда-нибудь?

— Ах, ну как же так! Что мне вам на это ответить?

— Ответить «да». Мы столько времени знакомы друг с другом, фрейлейн Мёлленхаузен! Кстати, когда отбывает ваша повелительница? Надолго она вас покинет?

— Фрау Гроллер пробудет в Париже восемнадцатого и девятнадцатого.

— Смотрите же, — усмехнулся Герике, — в один из этих дней я заеду к вам и лично передам свое приглашение. Какие цветы вы больше всего любите?

— О, ни за что не скажу! Но вам придется заранее позвонить, поскольку в эти два дня практика будет закрыта.

— Хорошо, учту. Чувствую, лед тронулся! — Герике промурлыкал еще что-то об уютном кафе и приятной дружеской беседе, затем пропел в трубку «до свидания» и положил ее на рычаг.

Во второй половине дня над Берлином собралась гроза, не первая в эти душные майские дни. Воздух, казалось, вибрировал от зарядов электричества. Когда под громы и молнии пролился холодный ливень, люди облегченно вздохнули. Листья деревьев вновь обрели свежий зеленый цвет, и дети, ликуя, глядели на яркую радугу, повисшую над Груневальдом.

Клаус вышел из своего дома за час до назначенной встречи. На пути к Эрике Гроллер ему предстояло пересесть с трамвая в метро и затем немного пройтись пешком, поэтому он рассчитал время с запасом, на случай непредвиденных задержек. Он не любил опаздывать.

Герике зажал зонтик под мышкой и засунул руки в карманы плаща. По случаю предстоящего свидания он оделся с особой тщательностью. Своей машиной решил не пользоваться. От Райникендорфа Далем отделяли несколько десятков километров, а в данный момент у него было больше времени, нежели денег на бензин. По дороге он раздумывал: купить для Эрики букет цветов или нет? Это был не только финансовый вопрос — три марки, в конце концов, у него нашлись бы. Но и вопрос такта. Или тактики. Эрика не должна заподозрить, что он все еще надеется на ее согласие. В свое время он получил ясный отказ. Но теперь хотел подъехать к ней с другой стороны, как друг, как товарищ, возможно даже как помощник, советчик, деловито и без утайки. А в таких случаях, решил он, цветы не нужны.

Городской транспорт работал безупречно. Клаус приехал в Далем намного раньше срока. Неторопливо прошелся по тенистым аллеям. Снова выглянуло солнце, и спокойствие утопающей в садах местности передалось и Герике. Завистливо разглядывал он большие и маленькие виллы, выстроившиеся вдоль улиц. Много раз останавливался. «В таком вот домике не стыдно было бы принять Кайльбэра», — думал он.

Свернув в переулок, Герике увидел доктора Гроллер, стоявшую возле калитки своего участка. Клаус приветственно помахал ей рукой, однако та сделала вид, будто не заметила его. Он в недоумении остановился: но это же вовсе не Эрика Гроллер! Какая-то незнакомая женщина. Она, правда, была очень похожа на Эрику, даже чертовски похожа. Во всяком случае, издалека.

Но сейчас, когда расстояние между ними сократилось, Герике отчетливо увидел различие: незнакомка оказалась значительно моложе, у нее была другая прическа — черные как смоль волосы, свободно спадавшие на плечи, да и передвигалась она грациозной семенящей походкой, — нет, это была явно не Эрика.

Когда Герике приблизился к дому номер шестнадцать, след незнакомки уже простыл. Он чертыхнулся и подумал: не вернуться ли ему назад и договориться по телефону о встрече в другом месте? Ведь он пришел сюда не только с целью помочь. Да, Эрика собиралась абонировать банковский сейф для медальона. Бога ради, тут он может дать совет, проконсультировать. Но долг платежом красен. У него было свое личное дело, которое он хотел бы обсудить с Эрикой с глазу на глаз, без свидетелей.

Однако Герике подавил в себе чувство разочарования. Пускай незнакомка присутствует на их встрече. Время еще терпит, по крайней мере до 18 мая. Возможно, это и к лучшему: сейчас он подаст ей деловой совет, а позднее уладит свое личное дело. «В этом случае помощь будет выглядеть бескорыстной», — решил он про себя.

Герике нажал на кнопку звонка. Никакого ответа не последовало. Он снова нажал на кнопку. Все осталось по-прежнему. Герике с минуту подождал и начал помаленьку сердиться.

— Хэлло, Эрика! — крикнул он и в третий раз надавил на звонок. Дом стоял словно вымерший. Герике взглянул на часы: до условленного времени оставалось десять минут. «Наверное, она еще не пришла», — успокоил он себя.

Безотчетный страх овладел им. Если ее нет дома, то как тогда незнакомка открыла калитку? А если дома, почему не открывает?

Клаус подивился точности и логике своих вопросов, но ответа на них не нашел. «Тут явно что-то не так», — подумал он и осмотрелся вокруг. Улица выглядела пустынной, только справа, под каштаном, стоял серый лимузин. Но и в нем никого не было видно.

— Здесь явно что-то не так, — повторил он вслух в полной тишине.

После короткого раздумья Герике перемахнул через забор. Входная дверь в дом была заперта. Он обежал вокруг виллы, заглянул в сад и еще раз позвал:

— Эрика!

Никто не откликнулся. Герике осмотрел окна. На верхнем этаже две створки оказались приоткрыты. И балконная дверь была тоже только притворена. Герике в нерешительности походил туда и сюда. Куда подевалась незнакомка? На чисто выметенной садовой дорожке он заметил следы узких маленьких туфель. Тут же отчетливо виднелись отпечатки его ботинок сорок третьего размера. Он пошел по следам женской обуви, которые вели от садовой калитки к дому; возле лестницы на веранду они сворачивали направо и терялись на коротко подстриженном газоне.

Клаус опустился на колени и обследовал стебли травы.

— Ищешь пасхальные яички? Не поздно?

Герике повернулся. Перед ним стояла Эрика Гроллер и насмешливо улыбалась, глядя на него сверху вниз.

— Хорошенькое дело: я тебе во всем доверяю, а ты, оказывается, лазаешь по чужим садам…

Герике пустился в объяснения. Эрика весело рассмеялась:

— Это была моя гостья. У нее есть свой ключ.

— Визитер? И надолго он задержится?

— Ну, знаешь ли!

— Я хотел сказать: как долго продлится визит? Пожалуйста, прости!

Они направились к дому.

— Моя гостья пробудет здесь до шестнадцатого.

Герике облегченно вздохнул.

— Она просто не слышала тебя. Звонок испортился. Может, теперь ты успокоишься?

— И кто она? — не унимался Клаус.

— Пошли, увидишь — удивишься.

Когда входная дверь в дом закрылась, мужчина, прятавшийся в сером лимузине, закрыл футляр фотокамеры «Минокс-Б». Он отснял восемь кадров: три — молоденькой девушки, которая пришла первой, затем три — дерзкого гимнаста и следопыта и, наконец, два — самой Эрики Гроллер. Мужчина был доволен своей работой. Он отметил время съемки и сделал в блокноте несколько кратких заметок, согласно инструкции. Еще раз взглянул на часы. Через двадцать минут его сменят. На скамейку усядется пожилой господин с газетой. Придет время — и того сменят. Так уж было заведено в этой профессии.

Отель «Принц Альбрехт» находился на улочке, примыкавшей к Курфюрстендамм. Над его порталом, на фоне темного неба, переливались разноцветные огни рекламы. На автомобильной стоянке мирно болтали одетые в форму шоферы.

Каролина Диксон пробиралась сквозь ряды роскошных машин. При каждом шаге легкий плащ топорщился на спине и налезал на затылок, поскольку шла она напряженной, судорожной походкой, втянув голову в плечи, как всегда, когда спешила. В тени соседнего здания она заметила темный «мерседес», за рулем которого сидел сержант Стэнли — естественно, в штатском — и приветливо кивал ей.

— Который час? — спросила она, устроившись на переднем сиденье.

— Без двадцати десять!

Без двадцати десять! Через пятнадцать минут начнется операция. Молоденькая француженка Аннет Блумэ, несколько дней назад приехавшая в Берлин, поселилась в отеле «Принц Альбрехт» и почти ежедневно навещала Эрику Гроллер; она должна была покинуть отель, зайти на почтамт, находящийся на Курфюрстендамм, и заказать телефонный разговор: Париж-Дантон-11-21.

Она звонила регулярно, каждый вечер. В одно и то же время, с одного и того же почтамта, по одному и тому же номеру. Каролина Диксон установила за ней наблюдение. Номер Дантон-11-21 принадлежал пекарю Паули. Телеграмма Ричарду Дэвису была уже отправлена. Ему предстояло выяснить, кто и с какой целью пользуется телефоном Паули.

Почему Блумэ не звонила из отеля? Ответ был прост: регулярность не должна была бросаться в глаза. Почему она звонила в одно и то же время? И этот вопрос не представлял труда: она разговаривала с кем-то, кто пользовался чужим телефоном по уговору.

Каролина Диксон усмехнулась. «Это для нас детские хитрости, — подумала она. — Но мы похитрее, а поэтому и поймаем тебя сегодня, детка». Давно пора. Слишком уж много времени она потратила на эту операцию, нарушила инструкцию. Это бросалось в глаза и вызывало вопросы. Шеф тонко намекнул на посторонние занятия, да и Дэвиса в Париже начало удивлять обилие частных поручений. Ричарда она могла урезонить, но Дэдди Боба, или Папочку Боба, так просто не обведешь.

Каролина улыбнулась. Она вспомнила о том вечере в казино, когда выдумала это прозвище. Оно произвело эффект и прославило ее. Вечеринку устроили по случаю назначения Каролины на новую должность. Основа для прозвища была очевидной — название центральной службы: «Отряд министерства сухопутных сил» — «Department of the Army Detachment», сокращенно DAD. И ее специальный филиал: «Берлинский оперативный отдел» — «Berlin Operation Branch», или ВОВ. Производное Daddy Bob — Папочка Боб — стало вскоре расхожим прозвищем шефа их службы.

Осталось десять минут.

Минуты словно склеились. Обучение навыкам ожидания входило в курс специальной подготовки: ждать в дождь, ждать в бурю. В зимнем пальто под палящим солнцем. Незаметно стоя в людской толпе или сгорбившись за водостоком.

Здесь, в машине, было тепло и уютно. Можно удобно вытянуть ноги, выкурить сигарету. Можно поболтать. Еще раз обсудить план операции.

— Вы все подготовили, Стэнли?

— Так точно, миссис Диксон.

— Уверен, что мисс Блумэ обязательно войдет… в нужную кабину?

— У нее не будет выбора. Из четырех телефонных кабин три заняты нашими людьми.

— А вы, Стэнли?

— При моем появлении соседняя кабина сразу освободится. Остальное — детская игра.

— Будем надеяться!

До сих пор все действительно походило на игру. Не рулетку, не покер, а игру в уголки или подкидного дурачка. Риск незначительный, почти нулевой.

Каролина отыскала второй медальон в Париже у Фолькера Лупинуса. Осмотрела его, однако ничего ценного в нем не было. Ранее она уже ознакомилась с первым медальоном, принадлежавшим Эрике Гроллер; без пары он не представлял из себя никакого интереса. По возвращении из Франции оставался открытым только один вопрос, на который Каролине предстояло найти ответ: намеренно ли был обесценен медальон Фолькера? Каролина знала, что необходимо предпринять в случае положительного ответа на этот вопрос. Если в Париже действовали осознанно, по плану, с той же целью и с тем же интересом, что и миссис Диксон, тогда их эмиссары пойдут тем же путем, которым шла она, правда во встречном направлении. Ее путь вел от Эрики Гроллер в Париж, к Фолькеру Лупинусу, а неизвестных конкурентов — из Парижа в Берлин.

Сейчас главный вопрос решился, ход сделан. Париж приступил к обработке Эрики Гроллер — вначале из Гамбурга, с помощью мужа, требовавшего в многочисленных письмах от своей супруги возврата медальона, а теперь и через эту девчонку, зачастившую к фрау доктору.

Диксон была довольна. События развивались так, как она и предвидела. Можно было наносить противнику упреждающие удары. Гроллер ничего не скрывала от нее. В своих разговорах Каролина упоминала о «банковских сейфах», неназойливо, но регулярно, и доктор в конце концов клюнула на удочку. В результате медальон оказался в безопасности. Второй удар был за Ричардом Дэвисом. Ему предстояло выяснить, кто стоит за Паули, иными словами — кто был конкурентом Каролины Диксон в Париже.

Третий удар будет нанесен через несколько минут. Аннет Блумэ должна звонить и, вероятно, получит новые инструкции. Новые, потому что медальон доктора Гроллер лежал теперь за толстыми стальными стенками банковского сейфа и, таким образом, был недоступен. Каролина должна была узнать содержание инструкций Блумэ, ведь многое, если не все, зависело от этого.

— Заведите мотор, надо быть наготове! — приказала она сержанту.

Вскоре из отеля вышла молоденькая женщина. Портье в ливрее, пестрой как оперенье попугая, услужливо распахнул перед ней дверь. Женщина была одета в голубоватый кожаный пиджак, в руках держала маленькую сумочку. Грациозными шажками семенила она по улице.

— Поехали, Стэнли, это она. Медленно, держите дистанцию пятьдесят метров. Если она повернет назад, мы проедем дальше. Прекрасно, она свернула за угол. Поспешите, Стэнли!

Машина направилась в сторону железнодорожной станции «Зоопарк». Напротив почты Диксон велела остановиться и потушить фары.

— В здание почты входите сразу за ней. Я подожду здесь. По окончании телефонного разговора немедленно принесите мне пленку с записью. Действуйте, вон она идет!

Стэнли открыл дверцу машины и уже ступил ногой на мостовую. Но вдруг отпрянул назад, и Каролина удивленно взглянула на него. И тут глаза миссис Диксон расширились от удивления. Женщина в кожаной куртке сошла с тротуара, пересекла проезжую часть и направилась прямо в сторону их машины. Каролина наклонилась и прикрыла руками лицо. Сквозь растопыренные пальцы она внимательно следила за женщиной, которая в двух шагах от машины вдруг резко развернулась и заспешила на противоположную сторону улицы. Она ускорила шаги, несколько раз даже пробежалась трусцой.

— Черт побери! — в ярости воскликнула американка. — Она решила сменить переговорный пункт именно сегодня. Непостижимо! — Однако Каролина сразу взяла себя в руки. — Следуйте за ней, Стэнли. Пешком. Машину оставьте мне. Наша операция сорвалась. Спасем же то, что еще можно спасти. Действуйте в темпе!

Роберт Стэнли пустился вдогонку за объектом слежки, а Каролина Диксон еще некоторое время ломала себе голову: произошло это случайно или с намерением? Неужели Блумэ что-то заподозрила?

Глава 5

Полицейский патрульной службы сделал два шага навстречу криминалистам. Встал навытяжку и по-военному отдал честь.

— Старший вахмистр Фридрих! — картавым голосом отрапортовал он. — Третий полицейский участок, Эдисонштрассе. Вместе с вахмистром Штрёзельманом и ефрейтором Клампфелем охраняю место происшествия.

Главный комиссар Майзель приподнял шляпу и представился. Остальные члены комиссии по расследованию убийств прошли в дом. Только ассистент Кройцц остался со своим шефом.

— Доложите подробности! — приказал Майзель старшему вахмистру. Он зашел под выступ крыши веранды, чтобы укрыться от дождя, начавшегося незадолго до их приезда. Старший вахмистр раскрыл записную книжку.

— Сегодня утром, восемнадцатого мая тысяча девятьсот шестьдесят пятого года, в шесть часов пятьдесят пять минут, — начал он, — в третий полицейский участок позвонил доктор Лупинус. Он сообщил, что жена его убита. Назвал нам адрес: доктор Эрика Гроллер, Берлин — Далем, Вильдпфад, шестнадцать. Мы приехали сюда на патрульной машине в семь часов пять минут. Садовая калитка и входная дверь дома были приоткрыты. Лупинус ожидал нас в прихожей. Он предъявил свои документы, данные я выписал. В ответ на наши вопросы он заявил, что его жена жила здесь под своей девичьей фамилией. На веранде видны следы борьбы: большая голубая ваза лежит разбитая на полу, на некоторых осколках имеются следы крови. Следы крови есть также на полу и на гардинах одного из окон. Рядом с входом валяется матерчатый ремешок, очевидно от сумки. Один стул опрокинут, скатерть на столе свисает до пола. Лупинус показал, что вещи не тронуты. Он проводил нас в спальню жертвы. Женщина лежит в постели на спине. У изголовья кровати и на прикроватном коврике находятся рвотные массы. На ночном столике стоит стакан с чайной ложкой. На полу, на расстоянии полуметра от кровати, лежит капсула из-под таблеток. На теле женщины видны трупные пятна. В ванной мы обнаружили влажное мыло, а на полотенце — увлажненный край. Осмотр остальных помещений еще не производился.

— Спасибо, — буркнул Майзель. — Какие действия вы еще предприняли?

— Доктор Лупинус взят под охрану ефрейтором Клампфелем. В саду виллы найдены отчетливые отпечатки обуви. Вахмистр Штрёзельман охраняет их, можете осмотреть.

— Пусть он отведет полицейских во внешнее оцепление. Так будет лучше. Поставьте своих людей охранять вход. Вахмистр должен избавить нас от домогательств прессы. Кройцц, — обратился Майзель к своему ассистенту, — возьмите весь участок под контроль и позаботьтесь о том, чтобы ни один газетный пройдоха не помешал нашей работе.

Стефан Кройцц повернулся кругом и пошел обратно к калитке. Отойдя на пару шагов, молодой криминалист скривил лицо, будто только что проглотил большую ложку рыбьего жира. «Началось», — с горечью подумал он. О неприязни Майзеля ко всему, что было связано с типографской краской и ротационными машинами, знал в полицейском управлении буквально каждый. Это стало постоянной темой для шуток, однако молодому ассистенту, веснушчатому и рыжеволосому парню, было не до смеха. Он чувствовал себя заложником этой причуды шефа. «Это чудачество старика, — говорил сам себе Кройцц, — со временем превратится в манию».

Сорокавосьмилетний главный комиссар Иоганнес Майзель действительно жил в постоянной вражде с прессой. «Газетчики и болтливые бабы — моя смерть», — говаривал он обычно. По доброй воле он газет не читал. И, подбирая в свой штат сотрудников женского пола, вел себя так же, как избалованная кинозвезда при выборе ролей. Его нынешняя секретарша была четырнадцатой по счету за последние три года. Она вроде бы пока держалась. Никто и никогда не слышал от нее ни одного лишнего слова. Того же он требовал и от своей жены. Как он склонил ее к замужеству, для всех так и осталось загадкой. До брака она работала диктором на радио.

Иоганнес Майзель выглядел как английский аристократ. Высокий и стройный, скорее даже худой, с короткими светлыми волосами и голубыми глазами, лицо несколько угловатое, тонкая шея словно труба торчала из жестко накрахмаленного воротничка белоснежной рубашки. Его осанка, манеры и одежда были подчеркнуто элегантными. И если бы его профессия это позволяла, он не расставался бы с тростью-зонтом. В разговорах он часто делал акцент на аристократизм и радовался, когда других это сердило. Он вообще любил выводить людей из себя.

Свое время, свободное от погонь за убийцами или работы за письменным столом, — Майзель был одним из немногих криминалистов, кто держал чрезвычайно много папок с делами и другими бумагами, исключая газеты, — он посвящал спорту. По выходным дням Майзель сновал между футбольными стадионами и ипподромами. Играл во всевозможные лотереи и на тотализаторе. Но поскольку никогда не читал газетных комментариев, то ставил, полностью полагаясь на собственный вкус. Если ему нравилось имя лошади или лицо жокея, то, не задумываясь, рисковал пятью марками, иногда чуть большей суммой. Выигрывал он редко.

В сопровождении старшего вахмистра Фридриха Майзель первым делом обошел участок. Бросил взгляд на чистенький садик и оценил аккуратную подрезку кустов самшита, росших по обе стороны центральной дорожки.

Майзель не торопился. «Для всякого дела нужно время», — любил повторять он. И для работы его сотрудников и для исследований полицейского врача. Зачем подгонять людей или мешать им? Пожертвуешь лишним десятком минут при первом осмотре места преступления, а впоследствии сбережешь для себя, может быть, многие месяцы труда. Примеров тому он знал немало.

Майзель обошел все помещения дома от погреба до чердака. На веранду бросил лишь беглый взгляд. Убедился в верности того, что сообщил ему старший вахмистр. Но скрупулезное изучение обстановки требовало большего времени. Он решил оставить это занятие напоследок.

В доме умершей особое внимание главного комиссара привлекли три обстоятельства. Кухонное окно было распахнуто. На подоконнике и на кафельной плитке под ним лежали комки грязи и частицы песка. На верхнем этаже балконная дверь была заперта. Ключ валялся возле нее на коврике. Майзель оставил все без изменения. Но несомненно самой интересной была, по-видимому, третья находка. В рабочем кабинете, расположенном напротив кухни и рядом с просторной гостиной, стоял светлый, изящной работы дамский письменный стол, на тщательно вытертой поверхности которого лежал лист бумаги. Сверху в левом углу типографским способом было напечатано: «Доктор Эрика Гроллер», в правом — «Берлин — Далем…», за этим следовало место для числа и ниже — адрес. Далее от руки, большими, округлыми буквами было написано несколько слов. Не касаясь бумаги, Майзель прочел:

«Господину… доверяется…» Эта строчка была дважды зачеркнута. Под ней стояло: «Господин… правомочен на…»

За последним словом, в отличие от других мест, следовали не три, а семь или восемь точек. Было ли это написано перьевой или шариковой ручкой, главный комиссар не смог установить.

Затем Майзель отправился наверх, чтобы осмотреть спальню. На лестничной площадке он повстречался с ассистентом.

— Ну? — протянул главный комиссар и приветливо улыбнулся.

— Все в порядке! Я поставил вахмистра у въездных ворот. Войти на участок можно только со стороны улицы. По остальному периметру он граничит с участками других вилл.

— Ну, это просто замечательно, — провозгласил Майзель и расплылся в еще более приветливой улыбке. — Ах, господин Кройцц, признайтесь, какие оценки вы получали по немецкому в школе? Полагаю, одни пятерки?

Кройцц дипломатично промолчал. Чувствуя какой-то подвох, он боялся попасть в смешное положение.

— Наверняка вы были отличником, — заключил главный комиссар. — Тогда поразмыслите над тем, в каких случаях говорят: «Ему доверяется» — и в каких: «Он правомочен»? Согласитесь, ведь это не одно и то же. Как вы полагаете?

— Готов еще подучиться в народном университете культуры, — насмешливо отозвался молодой человек.

— Да, видимо, вам это не помешало бы! Но тогда у меня к вам другая просьба: будьте добры, позвоните в полицейский участок, где прописана доктор Гроллер. Раздобудьте побольше информации о ней. Возможно, там знают место ее работы. Телефон находится в рабочем кабинете умершей, первая дверь налево. Но будьте осторожны, не сотрите следы.

— Я уже не новичок, — буркнул себе под нос Стефан Кройцц, спускаясь по лестнице, но буркнул так тихо, что его шеф не имел удовольствия услышать это.

В спальне Эрики Гроллер Майзеля уже поджидали. Его помощники и полицейский врач закончили обследование. Главный комиссар добродушно оглядел свою команду и приветственно кивнул каждому в отдельности. Затем он подошел к кровати, на которой лежал труп. Откинул простыню.

Покойная была одета в желтую пижаму. Правая штанина брюк задрана выше колена. Кофта навыпуск едва прикрывала пояс брюк, ее три верхние пуговицы были расстегнуты. Руки свободно лежали вдоль тела. Голова была отклонена в сторону, глаза открыты. На лице и обнаженных частях тела Майзель увидел сине-фиолетовые трупные пятна.

Он прикрыл труп простыней и перевел взгляд на прикроватный коврик. У изголовья кровати виднелась лужица из слюны, слизи и рвоты. От нее исходил кисловатый запах.

— Доктор, как могло случиться, что женщину стошнило именно сюда? На подушке, где лежит ее голова, нет никаких следов.

Доктор Хангерштайн ответил не сразу. Он протер очки кончиком галстука, не выказав при этом ни малейшего беспокойства. Он всегда размышлял, обстоятельно обдумывал каждое слово, прежде чем дать ответ, а главному комиссару — особенно.

— Положение тела умершей было изменено, — решительно сказал он после паузы и, подойдя к Майзелю, мотивировал свое заявление: — Умершая пролежала на спине непродолжительное время. На плечах и в определенных местах ягодиц имеются трупные пятна. Однако в местах опоры трупа на поверхность обычно трупные пятна отсутствуют. Это совершенно очевидно, поскольку уже относительно небольшого давления достаточно, чтобы вытеснить кровь из капиллярной сети. На данном теле обнаруживаются блеклые зоны, то есть места, где трупные пятна отсутствуют: на правой стороне икр, на протяжении всего бедра, вплоть до верхней его части, и только затем переходят на внутреннюю сторону запястий и на лоб.

Доктор раздел умершую.

— Вот на эту часть бедра приходится центр тяжести тела, это хорошо видно. Отсюда следуют два вывода: смерть наступила в каком-то другом месте и труп позднее перенесли сюда. Это «позднее», судя по состоянию рвотных масс, могло произойти максимально два часа назад. Но скорее всего туловище умершей свешивалось с правой стороны кровати. Верхняя его часть опиралась на ладони и лоб. А именно внизу, у основания кровати, о чем свидетельствуют те же рвотные массы.

Сказанное доктором Хангерштайном убедило Майзеля.

— А непроизвольно она не могла откинуться назад? — спросил он после непродолжительного молчания.

— Такое возможно в агонии или сразу по ее окончании. Но тогда на плечах и ниже не появились бы трупные пятна. После наступления смерти изменение положения трупа невозможно без посторонней помощи. Это противоречило бы всем законам физики. Не забывайте, что основная часть тела умершей свешивалась с кровати. Мертвое тело само собой не поднимется на кровать и не уляжется в таком удобном положении.

Дверь отворилась, и вошел Стефан Кройцц. Он молча смотрел на своего шефа, пока тот не разрешил ему заговорить.

— Доктор Эрика Гроллер живет здесь около двух лет. Переехала сюда из Гамбурга, точный адрес у меня записан. Родилась семнадцатого сентября тысяча девятьсот тридцать седьмого года, следовательно, ей двадцать восемь лет. Она замужем за врачом-гинекологом Эберхардом Лупинусом, проживающим в Гамбурге. Доктор Гроллер — окулист, держит практику в Штеглице, Шлоссштрассе, сто тридцать пять. Я позвонил туда. Секретарша сказала, что доктор Гроллер не будет принимать два дня, то есть сегодня и завтра. Я представился знакомым доктора, и секретарша доверительно сообщила мне, что фрау Гроллер уехала на медицинский конгресс в Париж.

— Спасибо, — обронил Майзель, а про себя подумал: «Ох уж эти мне болтливые бабы! Будь она моей секретаршей, я бы ее уже давно пристрелил».

Затем он прошел на середину комнаты и выжидательно посмотрел на врача.

— Итак, доктор, продолжим!

Доктор Хангерштайн откашлялся.

— Вы, конечно, хотите услышать от меня заключение о характере, причинах и времени смерти. Начнем со времени. Пока, судя по трупному окоченению и трупным пятнам, можно предположить, что смерть наступила примерно семь-девять часов назад. То есть, — он взглянул на часы, — около полуночи…

— А конкретно?

— Сейчас можно сказать только приблизительно: между двадцатью тремя часами и часом ночи. Сделать предварительное заключение о характере смерти также не представляет труда: паралич дыхания, которому предшествовали судороги; вероятно, произошел коллапс. Выделение рвотных масс не связано прямо со смертью. Что касается причины смерти, то тут… я не пришел к непреложным выводам. Подождем вскрытия и результатов лабораторных исследований. Очевидно только одно: на трупе нет никаких типичных признаков насилия, поэтому утверждение о насильственной смерти пока неправомочно. Господин Майзель, позвольте заметить, что при подобных обстоятельствах никто не в состоянии сразу идентифицировать убийство или самоубийство, даже врач.

— Вы действительно не обнаружили на трупе наружных телесных повреждений? — Майзель вспомнил о следах крови на веранде.

— Нет.

— Есть какие-нибудь признаки, указывающие на болезнь или на сильную боль, от которых женщина могла скончаться?

— Внешних — нет.

— А на отравление?

— Сейчас я не могу ответить на этот вопрос, господин Майзель. Подождем результатов экспертизы. Чем раньше вы меня отпустите, тем быстрее их получите.

Так легко от главного комиссара еще никто не отделывался, и врач тоже не льстил себя такой надеждой. Поэтому он остался на месте и приготовился к дальнейшим расспросам.

— Что это за капсула, доктор, вон там, на полу?

— Септомагель, тонизирующее средство, безвредное.

— Отпускается только по рецепту врача?

— Да, но в данном случае это роли не играет, ведь умершая, как я слышал, была врачом.

— Отравление вследствие передозировки…

— …Теоретически, конечно, возможно. Септомагель — препарат на основе мышьяка. В принципе можно было бы предположить — опять-таки только теоретически — самоубийство. Но я считаю самоубийство септомагелем невероятным. Вообще, а в этом случае — особенно.

— Чем же этот случай особый?

— Умершая была врачом, господин Майзель, и если у нее было намерение покончить жизнь самоубийством, то для нее не составило бы труда достать более сильное средство.

— Если у нее было такое намерение! — Майзель снова подумал о следах крови на веранде. — Предположим, она не задумывала самоубийства. Значит, минувшей ночью произошло нечто такое, что побудило Эрику Гроллер к этому действию. Ссора, например. Дело, скажем, дошло до драки. Эрика Гроллер была возбуждена, не видела никакого выхода из создавшегося положения, а под рукой не оказалось ничего другого… Сколько таблеток этого септомагеля ей нужно было бы в таком случае принять, господин доктор?

— Ладно, придется удовлетворить ваше любопытство, — улыбнулся доктор Хангерштайн. — Смертельной дозой считается пятнадцать сотых грамма мышьяковистого ангидрида. Я точно не знаю, какое его количество содержится в этих таблетках, но думаю, что очень и очень незначительное. Во всяком случае, после запятой идет еще много нулей. Таким образом, женщина должна была бы выпить — лекарство необходимо растворять в воде — по крайней мере два стакана. Однако…

— Два стакана? Это не так уж и трудно сделать.

— Не трудно, но совершенно невероятно. Ожидая вас, я осмотрел домашнюю аптечку в ванной. Не волнуйтесь, следы не стер. У меня так же, как и у вас, конечно мимолетно, возникло подобное подозрение, поскольку рвотные массы действительно некоторым образом указывают на отравление мышьяком. Кроме того, на ум непроизвольно приходит мысль о мышьяке, этом короле всех ядов. Но мое подозрение тотчас рассеялось, когда я увидел запас лекарств. У Эрики Гроллер был огромный выбор сильнодействующих снотворных и болеутоляющих таблеток. Она не схватилась бы за септомагель — никогда, даже в сильном возбуждении.

— А стакан? Вам удалось что-нибудь в нем найти?

— Говорить определенно еще рано. Но, как мне кажется, в нем, конечно, присутствуют остатки септомагеля. И все же, повторяю, с помощью септомагеля нельзя убить ни самого себя, ни кого-то другого.

— Ну хорошо, согласен. В заключение еще один вопрос, доктор! Мышьяковистый ангидрид может накапливаться в организме? Такой способ, как известно, используют тогда, когда кого-то хотят медленно убить…

— Итак, вы склоняетесь к версии об убийстве. — Полицейский врач усмехнулся. — Могу вас успокоить. Названный вами способ следует исключить с самого начала, потому что он связан с характерными симптомами, которые отсутствуют у покойной: исхудание, осунувшееся лицо, сухая кожа и другие.

— Благодарю вас, господин доктор. Когда я смогу узнать подробности экспертизы?

— Постараюсь не тянуть, вам ведь это известно. Сколько времени вы еще пробудете здесь?

Майзель пожал плечами:

— Посмотрим, что расскажет нам доктор Лупинус.

— Ну хорошо! О первых результатах я сообщу вам по телефону. Либо сюда, либо в ваше бюро.

Главный комиссар Майзель кивнул. Затем обернулся к ассистенту Стефану Кройццу.

— Пойдете со мной. Прежде чем поболтать с супругом умершей, я хотел бы еще раз осмотреть веранду. Вы, господа, — обратился он к остальным сотрудникам, — знаете, что делать. Тщательно обследуйте все комнаты. Письмо, лежащее на письменном столе в кабинете, отправьте на экспертизу. И сфотографируйте ящики письменного стола! Вероятно, их придется обыскать, и позднее я хочу точно знать, как все лежало изначально. Сейчас без десяти восемь. В полдень жду первых письменных отчетов. Доброго вам утра, господа!

Глава 6

Главный комиссар Майзель остановился у двери, ведущей на веранду. Он прислонился к косяку и, скрестив руки на груди, наблюдал за действиями своих сотрудников. С привычной сноровкой обследовали они мебель, стены и пол. Там, где они подозревали следы, делались эскизы или фотографии, затем вырезался или вынимался носитель следов. Все это упаковывалось в мешочки или стеклянные тубы и помечалось. В неясных местах криминалисты делали предварительные анализы крови с помощью раствора перекиси водорода, посыпали пылевидной сажей ручки и подоконники, чтобы проявить отпечатки пальцев, осматривали кафельные плитки в поисках следов обуви.

Они работали без шума, почти молча. Каждый знал свое дело. Никто не делал ни одного лишнего движения. Только время от времени кто-то называл номер или требовал какой-то предмет.

Майзель также погрузился в молчание. Стефан Кройцц знал, что его шеф старался прочувствовать атмосферу помещения. По его утверждению, это очень важный момент в работе криминалиста. Ни одна фотография, ни одно описание не могли заменить личные, непосредственные впечатления. Нужно подышать воздухом, в котором произошло преступление, вкусить, понюхать и почувствовать невидимые флюиды. И ассистент Кройцц тоже вкушал, нюхал, чувствовал. Но, кроме вони химических реактивов и потока холодного воздуха, который проникал через все еще открытое кухонное окно в прихожую, не ощутил никаких специфических флюидов. Однако и он молчал, напустив на себя рассеянный, задумчивый вид, как у его шефа, и следил за работой коллег.

Пока вдруг Майзель не сорвался со своего места и не совершил необычный для себя поступок. Позабыв о своей парадной одежде, он опустился на мокрый, запачканный землей и песком кафельный пол. Прополз на коленях вперед и почти с головой залез под крышку стола. Через некоторое время Майзель выбрался оттуда. Он держал в носовом платке какую-то вещь, держал словно драгоценную жемчужину, осторожно зажав ее между большим и указательным пальцами. Затем вернулся к дверному косяку, не сделав даже попытки стряхнуть грязь с запачканных брюк. Он не сделал этого и позднее, забыл, и для его сотрудников это было сенсацией.

— Взгляните, Кройцц!

— Стирательная резинка, господин главный комиссар?

— Верно, стирательная резинка. Круглая, около полутора сантиметров в диаметре, серо-белого цвета, равномерно стертая. А здесь, Кройцц, что вы видите здесь?

— Кровь. Капелька крови.

— Ошибаетесь, милейший, не кровь! Цвет, правда, тот же, красный, но, вероятно, это губная помада.

— Как могла оказаться помада на стирательной резинке? Доктор снимала косметику стирательной резинкой? Весьма оригинально!

Иоганнес Майзель пожал плечами. Он передал находку и носовой платок одному из криминалистов.

— Во всяком случае, это большая удача, — торжественно произнес шеф.

— Большая удача, — подпел ему Кройцц. А про себя подумал: «Не очень-то это похоже на визитную карточку преступника. В конце концов, в этих четырех стенах есть и более ценные улики. Матерчатый ремешок, например, что лежит возле входа. Неужели он менее важен как улика?»

— Господин главный комиссар, там матерчатый ремешок!

— И что же там с матерчатым ремешком, господин ассистент?

Кройцц смиренным, кротким взглядом посмотрел на своего шефа.

— Похоже, это ремешок от дамской сумочки. Такой просто так не потеряешь, видимо, кто-то применил к нему физическую силу. И явно не ради шутки. Думаю, это случилось во время борьбы, которая здесь произошла.

— Браво! Ну и что же дальше?

— Ремешок лежит прямо у двери. Можно предположить, что события развивались следующим образом: доктор Гроллер вошла на веранду, преступник последовал за ней, напал и попытался отнять сумочку. Доктор не уступала, тащила ее к себе, пока наконец ремешок не оторвался.

— Браво, и еще раз браво. Продолжайте, господин Кройцц!

— Возможны два варианта. Борьба велась только за сумку, и все следы, которые мы здесь видим, — следствие этой борьбы. При том беспорядке, который тут произведен, — разбитая цветочная ваза, опрокинутый стул и прежде всего множественные брызги крови, — это кажется маловероятным. Но я скорее предположил бы, что борьба была связана с нападением маньяка. Он преследовал свою жертву, возможно, одолел ее в схватке, а возможно, она бежала от него в спальню. Возможно, он изнасиловал ее…

— Но прежде переодел ее в пижаму, не так ли?

— Ах так… Но я же сказал «возможно».

— Вы три раза подряд употребили слово «возможно». На это нельзя было не обратить внимания. Но пойдем дальше: возможно — и здесь это слово как раз к месту, — я смогу привести несколько таких возражений, которые никак не впишутся в вашу концепцию. На теле умершей не обнаружено никаких признаков насилия, белье аккуратно сложено на стуле возле кровати, верхняя одежда в полном порядке висит на вешалке, а в кухне, на подоконнике и под ним, на полу, лежат мокрые комки грязи, которые в других местах дома и на веранде не обнаружены. Прибавьте к этому другие улики и нашу стирательную резинку. Черновик расписки на письменном столе упоминать не стоит, он мог быть написан и раньше. Пожалуйста, господин Кройцц с одним «к» и двумя «ц»,[3] ваша очередь, защищайтесь!

Ассистент ухмыльнулся. Потом двумя руками взъерошил волосы.

— Кое-что можно довольно логично объяснить, но не все. Преступник не преследовал доктора, а поджидал ее. Он забрался в дом через кухонное окно, которое по каким-то причинам оказалось открытым. Затем на веранде произошла борьба за сумку. Преступник завладел ею и бежал. Эрика Гроллер отправилась спать и… Всё. Что дальше, я не знаю.

— Ладно. Еще не все потеряно. Начнем сначала. Прихватите с собой тот ремешок, Кройцц. Давайте-ка побеседуем с доктором Лупинусом. Пошли!

Майзель задумался: где лучше всего провести допрос новоиспеченного вдовца? Тут, правда, у него под рукой всегда был готовый рецепт: родственников или свидетелей, на которых в общем-то не падало подозрение, он предпочитал допрашивать подальше от места события. И таким образом избегал никчемных истерик и стенаний. Предполагаемых преступников, наоборот, старался допросить поближе к месту происшествия. Пользуясь этим приемом, он добивался признаний от некоторых слабонервных. Однако в деле Эрики Гроллер пока еще не было ни тех, ни других. Поэтому главный комиссар Майзель выбрал золотую середину, пригласил доктора Лупинуса в гостевую комнату, находившуюся не близко и не далеко от места происшествия.

В ожидании врача Иоганнес Майзель опустился на стул за квадратным столом. Его ассистент уселся на кровать, застеленную шерстяным покрывалом, и придвинул к себе ночной столик, чтобы удобнее было писать стенограмму допроса.

— Кстати, Кройцц, — вернулся к прежнему разговору Майзель, — несколько предпосылок, высказанных вами, абсолютно бездоказательны.

— Знаю. Матерчатый ремешок, например, необязательно от дамской сумочки.

— О, именно это предположение как раз ближе всего к истине. На нем имеется петля, с помощью которой он крепился к застежке-молнии. В связи с этим напрашиваются два вопроса. Первый: Эрика Гроллер боролась с мужчиной?

— Вы полагаете, что две женщины…

— Почему бы и нет? Современные амазонки могут продемонстрировать великолепный кетч. Вам никогда не доводилось видеть? Только волосы летят в разные стороны, кровь и куски кожи также входят в правила игры. Вы внимательно осмотрели осколки вазы? К ним пристали кусочки кожи, мышечной ткани и кровь. Наши химики кое-что обнаружили. Ценная наука! Да, так что я еще хотел спросить? Ага, относительно второго предположения, высказанного вами, — что сумочка принадлежит покойной. Откуда вы это взяли?

Стефан Кройцц ошеломленно взглянул на шефа:

— Ну, помилуйте, если мы обнаруживаем покойную и одновременно сумочку или деталь от нее…

— …И стирательную резинку, и разбитую вазу, и комочки грязи, и… Оставим это. Меня больше занимает другое: разительный контраст между идеальным порядком в спальне и ужасным беспорядком на веранде. Если после этой кровавой рукопашной схватки у Эрики Гроллер достало спокойствия педантично разложить одежду на свои места — она даже прикрепила листы бумаги к внутренним стенкам шкафа, чтобы края вешалок не царапали полировку, — почему тогда она оставила веранду в таком бедламе? Могла бы, по крайней мере, немного ее прибрать.

— Не забывайте, господин главный комиссар, что доктор Гроллер собиралась в Париж. Утренним самолетом. Возможно, поэтому оставила приборку на свою приходящую прислугу.

— Хорошо. Это, как мне кажется, десятое «возможно», которое я слышу от вас за сегодняшнее утро. И давайте на этом закончим. Более того…

В дверь постучали.

Вахмистр ввел в комнату доктора Эберхарда Лупинуса.

Криминалисты поднялись. Все трое изобразили друг перед другом поклон и представились. Лупинус сел напротив Майзеля. Оба закинули ногу на ногу и расправили складки на брюках.

Эберхард Лупинус был того же телосложения, что и главный комиссар. Высокий, стройный, подтянутый. Только форма головы была более квадратной, шея мясистее, а русые волосы светлее. На висках тускнела седина. Лупинус сложил руки крестом на колене. На безымянном пальце вместо обручального кольца сверкал перстень с темным опалом. «Довольно спесиво», — отметил про себя Майзель. Врач был одет в строгий светло-серый костюм в белую полоску. Манжеты его рубашки ровно на сантиметр выглядывали из рукавов пиджака, именно настолько, чтобы можно было увидеть краешек золотых запонок в форме листа.

Лупинус не производил впечатления человека утомленного или, наоборот, бодрого. Время от времени он нервно подергивал бледными губами, но Майзелю казалось это наигранным. Глаза доктора тоже не выражали никаких чувств — ни печали, ни скорби. Они были какого-то странного цвета, меняющегося от серого до желтого. Беспокойный, блуждающий взгляд выдавал скорее напряжение, чем страдание.

Иоганнес Майзель не чувствовал симпатии к доктору. Этот аристократический шик уж слишком напоминал ему его собственные повадки. К тому же он питал сильную антипатию к мужчинам с сединой на висках и не скрывал этого чувства. Он считал, что его антипатия к тому или иному человеку не оказывает влияния на ход расследования: был убежден в своей профессиональной объективности. И все же он оставался простым смертным, Иоганнесом Майзелем, которому не были чужды личные предубеждения.

Главный комиссар имел обыкновение начинать первый допрос свидетелей с изучения их внешности. Стефан Кройцц записал в протокол анкетные данные: доктор Эберхард Лупинус, пятьдесят один год, гинеколог, владелец частной клиники в Гамбург — Харвестехуде, судимостей не имеет. На Эрике Гроллер женат три года. Сын от первого брака, расторгнутого в 1948 году, изучает право в Париже.

— Господин доктор, — включился наконец в допрос Майзель, — вы информировали полицию о случившемся. Когда вы обнаружили свою жену мертвой?

— Около шести. Точнее сказать не могу.

У врача был мягкий, бархатный голос. Он завораживал и располагал к доверию. «Это у него профессиональное, — подумал Майзель. — Таким образом он дурачит своих пациенток, выманивая у них самые сокровенные тайны, касающиеся болезни».

— Опишите, пожалуйста, поточнее обстоятельства, при которых вы обнаружили труп своей жены.

— Сейчас, господин главный комиссар. Но вначале я хотел бы сделать заявление. Решение информировать полицию о случившемся возникло под влиянием обрушившегося на меня горя. Я ничего не соображал, да и сейчас плохо соображаю. Когда уже было поздно… когда я положил телефонную трубку и господа полицейские выехали сюда, я осознал всю нелепость и абсурдность своих действий. Я врач, господин главный комиссар, и, естественно, должен был бы заметить отсутствие каких-либо признаков преступления. И я видел это, но разумом понял лишь позднее. Таким образом, я хотел бы принести вам извинения за то, что практически беспричинно потревожил вас, но мой поступок в известной степени объясняется состоянием аффекта, в котором я находился. Вероятно, вы и ваши коллеги из отдела судебной медицины уже установили, что Эрика… что фрау Гроллер умерла естественной смертью. Правда, мне ничего не известно о болезни, которой она страдала.

«Эти глаза! — удивился Майзель. — Черт побери, эти глаза! Как они подергиваются, как подрагивают, каким усилием воли удерживаются на месте, как выдают беспокойство, волнение и даже страх!»

Майзель не ответил на косвенный вопрос врача.

— Так при каких обстоятельствах вы обнаружили покойную?

Лупинус откашлялся, весьма элегантно прикрыв рот тыльной стороной руки.

— Вы будете немало удивлены, господа, когда я подробнее расскажу вам обо всем. Я живу в Гамбурге и сегодня приехал сюда, чтобы навестить жену…

— Она знала о вашем приезде?

— Д… нет, пожалуй, нет. Я не уверен, что моя секретарша предупредила ее по телефону об этом. Самолет приземлился в Темпельхофе в четыре часа с минутами. Я посидел какое-то время в зале ожидания, потом побрился и поехал на такси сюда, в Далем. Все данные вы можете проверить, мое алиби безупречно.

— Об алиби можно было бы вести речь только в том случае, если бы ваша жена погибла от руки преступника, господин доктор.

— При отсутствии состава преступления или, по крайней мере, нарушения закона вы не имеете права задерживать и допрашивать меня. По вашим вопросам я делаю вывод, что вы предполагаете убийство.

«Недурно!» — Майзель сдержал усмешку. Такой противник ему нравился. Врач поднялся в его глазах на несколько ступенек. Майзель промолчал и едва заметно кивнул ему.

— Я попросил таксиста остановиться в сотне метров отсюда и прошел к дому пешком. У моей жены был чуткий сон, и я не хотел беспокоить ее в столь ранний час. Поэтому я и не позвонил у двери, а вошел через кухонное окно, которое было открыто.

Стефан Кройцц намеренно уронил карандаш и ухмыльнулся, взглянув на своего шефа. Это должно было означать, что человек, влезший в дом через окно, теперь известен. Ни один мускул не дрогнул на лице Майзеля.

— Ну да, конечно, вы просто забыли ключ от дома.

— У меня нет ключей от этого дома. Моя жена и я… Мы жили… Мы… уже два года…

— Итак, вы вошли через окно. Дальше.

— Поднялся по лестнице к ее спальне. Я не сразу вошел… я… Пожалуйста, поймите меня… Эрика была свободный человек, могла… и о моем визите она ничего не знала…

— Мне показалось, вы не были в этом твердо уверены?

— Может, и так. Какое это имеет значение? Я выждал некоторое время…

— Где?

— В доме.

— Где именно? Возле ее спальни?

— Нет. Я спустился вниз и осмотрел комнаты.

— И ждали?

— Да.

— Пока ваша жена не проснется?

— Да. Ведь еще не было шести часов.

— Ах да, верно! Но затем вы все же вошли в спальню, господин Лупинус?

— Меня вдруг охватило странное беспокойство. Тишина в доме… Какое-то непонятное чувство, возможно, шестое… не могу вам этого передать. Я взбежал по лестнице, распахнул дверь спальни, и тут… тут я увидел ее. — Лупинус снова вскинул вверх руку в манере завзятого аристократа, однако на этот раз он прикрыл ею глаза.

Майзель выждал в благоговейном молчании несколько секунд, затем спросил:

— Так что вы увидели, войдя в спальню жены?

— Верхняя часть ее тела свешивалась с кровати на пол. Я подбежал, думая, что ей нездоровится, а когда заметил следы рвоты, предположил, что она накануне напилась. Эрика плохо переносила алкоголь. Но тут на меня внезапно нашло озарение, что Эрика мертва. Окоченелость, трупные пятна, отсутствие пульса…

Лупинус заговорил тише. Он поднял другую руку и закрыл ею лицо. Через минуту он опустил руки на колени и вымученным голосом попросил разрешения закурить.

Майзель кивнул. Он сделал короткую паузу и набросал несколько слов. Однако они не касались пробелов или противоречий в показаниях Лупинуса; главный комиссар записал: «Но тут на меня внезапно нашло озарение» — и подумал: «В обыденной жизни так не говорит ни один нормальный человек. Подобным образом выражается тот, чьи показания и поведение заранее продуманы». Майзель откашлялся. Из чувства противоречия он прикрыл рот так же, как это делал Лупинус, — изящным, аристократическим жестом руки.

— Рассказывайте, пожалуйста, дальше, господин доктор.

— Я уложил Эрику на постели. Затем осмотрел ее, но признаков криза какой-либо болезни не обнаружил. Тогда я позвонил в полицию…

Иоганнес Майзель мысленно нарисовал большой прямоугольник, разбитый на квадраты. В каждом из них стоял знак вопроса. Два из них он уже мог зачеркнуть: теперь известно, кто вошел в дом через кухонное окно и изменил положение трупа. Факт, в общем-то, печальный. Оба момента могли бы положить начало великолепным комбинациям. Отныне на них поставлен крест, поставлен буднично, без всякой борьбы. Если только Лупинус говорил правду! Но, как это ни странно, Майзель верил врачу. Не до конца, правда, но верил. Кроме того, его показания можно было легко проверить.

— Господин доктор, ранее вы упомянули о своем алиби. По окончании нашей беседы вы подробнее расскажете об этом моему ассистенту. Но даже если сведения о вашем пребывании в Берлине сегодня утром и подтвердятся, это не послужит для вас полным алиби Как врач, вы понимаете, что ваша жена умерла за несколько часов до того, как вы обнаружили ее труп в спальне. Где вы были этой ночью?

— В Гамбурге и в самолете.

— Где в Гамбурге?

— У себя дома. В двадцать три часа я отправился в аэропорт.

— Кто-нибудь может это подтвердить?

— Что я был дома? Моя прислуга и еще знакомая — фрейлейн Бинц. Правда, в аэропорт я ехал один.

— На своей машине?

— Да. Я оставил ее там, на стоянке.

— Господин доктор, что вы делали здесь, в доме Эрики Гроллер, до появления полиции?

— Ждал.

— Это понятно. Где? Как?

— Боже мой, да не помню я подробностей. Сидел возле Эрики на постели, слонялся как неприкаянный по дому…

— И на веранде были?

— И на веранде. То, что я там увидел, окончательно обескуражило меня.

— Вы не были там прежде, чем обнаружили труп своей жены?

— Нет… иначе…

— Что иначе?

Врач молчал. Он раздавил сигарету и обхватил обеими руками голову.

— Если бы я сразу зашел на веранду, — промолвил он наконец, — то раньше заподозрил бы неладное и бросился на поиски Эрики. Это же очевидно.

— Вы так полагаете? Как раз вовсе и не очевидно то, что вы обошли вниманием именно веранду, когда, скучая, осматривали комнаты. При нынешних обстоятельствах было бы куда понятнее то, что к поискам жены вас побудило не шестое, или, может, какое-нибудь диковинное, седьмое чувство, а вид веранды. Вы увидели жуткий беспорядок, испугались и бросились наверх.

— Но это было не так, господин главный комиссар. Логикой и разумом невозможно объяснить всякий свой поступок.

— Вы были в саду?

— Нет. Вернее, да. Я открыл садовую калитку.

— Чем?

— В сумочке Эрики я нашел связку ключей.

— Дверь на веранду была заперта?

— Нет.

— Это вы точно помните?

— Она не была закрыта на ключ. Удерживалась только защелкой замка. Снаружи она действительно казалась запертой. Вы же знаете эти замки.

— Не помните, какие именно сумочки были у вашей жены?

— Помилуйте!

— Не узнаете этот ремешок?

Стефан Кройцц развернул бумагу и показал его доктору. Лупинус бросил на ремешок лишь беглый взгляд.

— Нет. Я знаю только, что он лежал на веранде.

— Вы были в ванной?

— Да. Сразу после звонка в полицию. Вымыл руки. В конце концов, я касался… трупа.

Слово «труп» врач произнес с придыханием. Майзель отнесся к этому с пониманием и сделал паузу. Доктор принял ее за молчаливое сочувствие и даже одарил главного комиссара за это признательным взглядом. Но он ошибался. В действительности Майзель раздумывал о другом. Квадрат номер три можно было также зачеркнуть. Человек, пользовавшийся мылом и полотенцем, теперь тоже известен. «Только еще недоставало, — с сарказмом отметил про себя Майзель, — чтобы и кровь на веранде принадлежала Лупинусу. Чего доброго, окажется, что он нечаянно споткнулся и налетел головой на вазу, и тогда, дорогой ассистент Кройцц, можете преспокойно выбросить свою стенограмму в мусорное ведро».

К сарказму Майзеля прибавилась еще одна добрая порция иронии, когда Лупинус сообщил, что, забравшись в кухню через окно, очистил ботинки от грязи. В подтверждение своих слов он предъявил свой платок: грязно-серую тряпку.

— Эрика была необыкновенной чистюлей. Поэтому мне не хотелось раздражать ее видом грязных ботинок…

— Как вы считаете, господин доктор, почему ваша жена оставила веранду в таком беспорядке? Куда же тогда подевалась ее необыкновенная, по вашим словам, любовь к чистоте?

Эберхард Лупинус удивленно взглянул на криминалистов.

— Да, но она же была мертва!

— Ах так? Вы считаете, что сцена на веранде разыгралась после того, как ваша жена умерла?

Какое-то время врач молчал. Он уставился в потолок, затем блуждающим взглядом скользнул по стенам, посмотрел мимо криминалистов в окно и под конец на свои руки. Вскинул их вверх и характерным жестом прикрыл ими глаза.

— Этого я не знаю, — выдавил он из себя и, помедлив, добавил: — Я вообще ничего не знаю, господа.

Несмотря на скорбный голос врача, Майзель теперь не стал делать сочувственной паузы.

— У вашей жены были враги? — резко спросил он.

Лупинус пожал плечами:

— Враги. Да у кого их нет? Но в данном случае я не могу вам сказать ничего конкретного. Не забывайте, что мы с Эрикой жили порознь, у каждого была своя частная жизнь, вот уже два года…

— Почему так получилось, господин доктор?

Врач высоко вскинул брови, отчего на его лбу образовались гневные складки, и язвительно бросил:

— Я вовсе не обязан давать вам подобные сведения…

— Ого!

— Да, не обязан, пока не доказано, что моя жена действительно стала жертвой преступления. Лишь после того, как это будет доказано, я дам вам показания, касающиеся интимной стороны моей жизни. Без удовольствия, господин главный комиссар, понимая, что вы можете принудить меня к этому. А пока факт преступления точно не установлен, я, господа, имею право не отвечать на подобные вопросы.

«Надо же! Английская школа риторики, — подумал Майзель. — Речь прямо как в палате лордов». Но доктор был прав: ведь до сих пор неизвестно — умерла ли Эрика Гроллер естественной или насильственной смертью. Иоганнес Майзель изобразил на губах улыбку. Что поделаешь? Придется смириться с ответом Лупинуса. Когда в дверь неожиданно постучали и в комнату вошел полицейский, главный комиссар приветливо взглянул на него, хотя обычно вторжение посторонних во время допроса приводило его в ярость.

— Вас срочно вызывают к телефону, господин главный комиссар!

На проводе был доктор Хангерштайн.

— Я позволил себе побеспокоить вас, господин Майзель, поскольку у меня имеется для вас очень важная информация. Так вот, женщина была отравлена мышьяковистым ангидридом. Сомнения полностью исключаются. Речь идет о громадном количестве яда, который быстро усвоился организмом. Меня самого удивила такая большая концентрация мышьяка в желудке.

— Сколько времени прошло между приемом яда и наступлением смерти?

— Почти все количество яда находится еще в первичном тракте движения отравляющего вещества, в желудке и кишечнике. В крови и печени его значительно меньше, почти нет в селезенке и почках. Я бы сказал, смерть наступила максимально в течение пятнадцати-двадцати минут после приема яда.

— И каким образом яд проник в организм, доктор?

— Пока затрудняюсь ответить, уж слишком много тут для меня загадок. Я обнаружил также в желудке умершей и, разумеется, в стакане следы других компонентов септомагеля. Она должна была бы единовременно принять сорок таблеток, господин Майзель. В пересчете на концентрацию яда в организме. Однако я не верю подобному. Она просто подавилась бы таким количеством таблеток, ее стошнило бы.

— Но ведь так и случилось, ее вырвало.

— И все же я просто не могу поверить в самоубийство. Самоубийство септомагелем — это нечто новое в практике судебной медицины.

— Ну, а как, позвольте спросить, убийца затолкнул своей жертве в рот сорок таблеток? Это еще более невероятно.

— Не знаю, не знаю. Мой письменный отчет вы получите сегодня вечером.

— Доктор, что еще показало исследование содержимого желудка?

— Ну, конечно, алкоголь. Женщина перед смертью приняла алкоголь. Он присутствует и в рвотных массах.

— Остатки пищи?

— Как это ни странно, их нет.

— И никаких ссадин, кожных царапин, открытых ран?

— Ничего.

— Какая группа крови у покойной?

— Нулевая.

— Негусто. У сорока процентов людей нулевая группа. Я распорядился доставить в лабораторию следы крови, обнаруженные на веранде. Может быть, вы заодно исследуете их?

— Сделаю, господин Майзель. Желаю вам удачи в поиске новых улик.

— Вы шутник, доктор.

Какое-то время главный комиссар в задумчивости постоял у телефона. «Убийство или самоубийство?» — спрашивал он себя. Обе версии казались равноневероятными. Только в яде можно было не сомневаться, и то слава Богу. Майзель решительно повернулся и зашагал в гостевую комнату.

— Теперь, доктор Лупинус, вам придется рассказать мне историю вашего брака с Эрикой Гроллер. Ваша жена умерла от яда.

Глава 7

Главный комиссар Майзель сел на заднее сиденье служебной машины и приказал шоферу ехать в управление. У него в запасе было несколько часов, пока эксперты и его сотрудники не представят ему первые заключения и отчеты по делу Эрики Гроллер. Кройцца он отправил к фрейлейн Мёлленхаузен, не то медсестре, не то секретарше покойной, другой сотрудник проверял алиби Лупинуса, а третий — опрашивал владельцев близлежащих вилл. Возможно, кто-то из них заметил этой ночью что-нибудь подозрительное. Майзель не слишком обольщался такими опросами, находил их бессмысленными. За годы работы в полиции он не раз сталкивался с равнодушием и безучастностью людей, когда речь шла о посторонних. Однако инструкция обязывала к такому опросу.

Майзель надеялся застать в отделе комиссара Борнемана, своего заместителя. В настоящее время Борнеман занимался другим делом, расследование которого в ближайшие дни, вероятно, завершится. Майзель нуждался в помощи комиссара, имевшего значительно больший опыт и квалификацию, нежели Стефан Кройцц, еще «зеленый» криминалист и горячая голова. Нет, он не собирался отставлять ассистента от дела, у того были свои положительные качества, но как толковый напарник он не годился.

Иоганнес Майзель был доволен. Но не совсем. В целом дело Эрики Гроллер казалось не сложнее многих других. Какие-то загадки приходится постоянно решать по ходу расследования. Особенно трудные — в его начале. В данном случае это был вопрос о приеме яда. Каким образом большое количество мышьяка попало в организм Эрики Гроллер? С септомагелем или алкоголем? Таблетки, видимо, следует исключить. Что выпила доктор перед сном — вино, коньяк, ликер? Никаких следов выпивки в доме не было найдено. Ни початой бутылки, ни рюмок или бокалов в мойке. Положим, она приняла отравленную жидкость вне дома. Тогда до момента наступления смерти оставалось пятнадцать-двадцать минут: приехать домой, подняться наверх, переодеться, совершить туалет, лечь в постель. Почему бы и нет? Но как уложить в эту схему борьбу на веранде?

Главный комиссар не знал ответа. «В начале дела это не так страшно, — успокоил он себя. — Главное, под конец найти логичный ответ на каждый вопрос». Он откинулся на спинку сиденья машины и пожалел, что у него не было при себе зонтика-трости. Он с удовольствием зажал бы его между колен, оперся руками о набалдашник и, сидя прямо, глядел вперед. Это выглядело бы очень аристократично и позлило шофера. Но Майзель вынужден был отказаться от такого удовольствия по профессиональным причинам.

Шеф комиссии по расследованию убийств сделал все, что полагалось по инструкции на первом этапе раскрытия любого преступления. Никто не мог упрекнуть его за то, что он повел расследование дела Эрики Гроллер в слишком узких, слишком ограниченных рамках. И откуда ему было знать, что в нескольких километрах отсюда в то же самое время, утром 18 мая 1965 года, других людей также занимало это дело?

В фешенебельном гамбургском квартале Харвестехуде, в голубой гостиной виллы врача-гинеколога доктора Лупинуса, Ирэна Бинц боролась с непрерывно нарастающим волнением. Одетая в легкую блузу, тонкие лосины и сапоги для верховой езды, она бесцельно слонялась по комнате. Красная жокейская шапочка лежала на стуле у двери, а в конюшне, готовая для утренней прогулки верхом, ждала Изабелла — длинноногая мухортая кобыла. Ирэна нервничала. Она поминутно взглядывала на часы, затем в окно или на телефон. Жадно курила, небрежно стряхивала пепел сигареты на ковер или паркетный пол, а под конец швырнула окурок в цветочную вазу, возле которой остановилась.

Тишина в доме усиливала ее беспокойство. Она ступала тяжелыми шагами специально, лишь бы нарушить гнетущую тишину. Когда глухое гудение пылесоса доносилось из дальних комнат в гостиную, она замирала на месте и прислушивалась. Монотонные шумы воздействовали на ее нервы. Ей казалось, что они гармонируют с ее внутренним состоянием и благотворно влияют на психику.

Ирэна подтащила стул к окну, уселась и поставила телефонный аппарат на бедро. Так она ждала, ждала, что в следующую секунду в поле зрения появится машина или зазвонит телефон. Ее мысли кружились вокруг одних и тех же вопросов: неужели сорвалось? А если так, то что делать дальше? Но это были совершенно бесплодные мысли, больше похожие на душевные копания, лишенные всякой логики.

В это же время Морис Лёкель устало поднимался по скрипучим стертым ступеням лестницы флигеля старого запущенного дома в гамбургском рабочем квартале Бармбек. На верхней площадке он остановился. В темноте щелкнул зажигалкой, чтобы разглядеть табличку на двери и кнопку звонка. На эмалевой пластинке было написано: «Р. Купфергольд». Звонок, на кнопку которого надавил Лёкель, исторг какой-то несуразный звук, словно его издал глухонемой, решивший пожаловаться на свою судьбу. Дверь открыла массивная, богатырского сложения женщина.

— У вас есть свободная комната?

— Нет.

— Меня прислала фрейлейн Шарлотта.

Женщина схватила Лёкеля за рукав и втащила в полутемный коридор. Дверь с грохотом захлопнулась за ним.

— Но плата, молодой человек, вперед. Ну так как, согласны сунуть мне в лапку двадцать хрустиков? Желаете остаться на сутки?

— Пока еще не знаю. Вот, возьмите за двое. Покажите комнату!

Лёкель был человек вежливый, к тому же попавший в сложные обстоятельства. Потому он не отказался от уговора с хозяйкой, войдя в чулан, от вида которого шарахнулись бы даже голуби или куры. Он старался не смотреть по сторонам, коротко кивнул вдове Купфергольд и, оставшись один, со вздохом облегчения поставил портфель на пол. И тут его охватил жуткий страх. Напротив него стоял мужчина с всклокоченными волосами, небритый, со сбившимся набок галстуком, распахнутым по причине отсутствия верхней пуговицы воротом и в измятом голубом нейлоновом плаще. Мужчина, испуганно таращившийся на него, был он сам. Лёкель стоял перед некогда роскошным, а ныне доживающим свой век в ветхой заброшенной мансарде зеркалом высотой в два метра.

Морис хотел побриться, однако, взглянув на ручные часы, передумал. Он сбежал вниз по лестнице и промчался по улице несколько кварталов до ближайшей телефонной будки. Торопливо набрал по памяти номер.

На другом конце тотчас отозвался женский голос.

— Ирэна?

— Морис, Бог мой! Это ты?

— Да.

— Где ты находишься?

— Ирэна, случилось ужасное. Мне надо с тобой поговорить.

— Все-таки где ты находишься?

— Лупинус вернулся?

— Нет. Он даже не позвонил.

— Черт побери. Немедленно приезжай сюда! Встретимся в Бармбеке. У меня на квартире нельзя. Жду тебя в «Золотой утке»…

— Мне трудно отлучиться из дома. Мы не могли бы встретиться здесь, где-нибудь поблизости?

— Ты с ума сошла! Разгуливать по Гамбургу после того, что случилось! Хватит. Прошу тебя, приезжай!

— Хорошо. Где находится твой кабак?

Морис Лёкель объяснил дорогу и повесил трубку. Затем вернулся в свое новое жилище. Он умылся, надел свежую рубашку, достал из кармана пиджака толстый конверт и засунул его в брючный карман. «Береженого Бог бережет», — подумал он и покинул дом, чтобы встретиться с Ирэной в «Золотой утке».

В это время главный комиссар Майзель проезжал по Штеглицу; он разглядывал магазины и универмаги по обеим сторонам Шлоссштрассе, деловито снующих людей и, когда мимо окон машины проплывали газетные киоски, злорадствовал. Имя Эрики Гроллер еще не появилось в крупных заголовках, газетные писаки гонялись за другими сенсациями. И если бы они обратились к нему, Иоганнесу Майзелю, то с чем пришли, с тем и ушли бы.

У перекрестка машина остановилась по красному сигналу светофора. Взгляд Майзеля упал на велосипедиста, стоявшего рядом с его машиной. На багажнике велосипеда лежала пачка утренних газет. Главный комиссар, преодолев свое отвращение к печатной продукции, прочел заголовок передовой статьи, попавшей прямо в поле его зрения, и покачал головой. «Связан ли Тиксье-Виньянкур, парижский адвокат и соперник де Голля на президентских выборах, с Национальным советом сопротивления?» В уголках рта Майзеля залегла язвительная усмешка. «В этом вся пресса, — думал он. — Многозначаще поднимает вопросы, ответы на которые не требуют абсолютно никакой проницательности. Ведь ни для кого не секрет, что пресловутый французский адвокат, доблестно стоявший под знаменами монархистов, фашистов, петенистов и пужадистов, обрел известность именно благодаря выступлениям в защиту ОАС — «Организации секретной армии». Перед каким бы парижским судом ни представали вожаки этой террористической организации, их адвоката неизменно звали Тиксье-Виньянкур. И то, что газеты трубили уже о «Национальном совете сопротивления», было не ново. ОАС давно обзавелась этой вывеской. Новым, пожалуй, было то, что несколько дней назад эта высокооплачиваемая знаменитость в черной мантии решила конкурировать на президентских выборах с генералом де Голлем. Нет, этому хитрому лису было не по плечу прогнать лотарингского Шарля из президентского кресла. Он мог рассчитывать только на восемь-десять процентов голосов, голосов крайне правых».

Иоганнес Майзель знал все это. Из передач радио и телевидения, из разговоров с коллегами. И ехидно подсмеивался над погоней газетчиков за дешевой сенсацией.

Майзель знал это, но от этого знания ему было ни жарко ни холодно. Так же, как и от знания того, что Карфаген был трижды разрушен или что хлорофилл обусловливает усвоение растениями углекислоты из воздуха.

И он выбросил из головы мысли о Тиксье-Виньянкуре, о Париже, о борьбе за президентское кресло.

В это время двухместный спортивный «фиат» вывернул на шоссе, ведущее из аэропорта «Орли» во французскую столицу. В машине сидели двое мужчин, одинаково толстых, одинаково одетых, с одинаковыми лицами, да и звали обоих одинаково — Конданссо. Бенуа пожевывал кончик толстой сигары, другой крутил баранку и пожевывал нижнюю губу.

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил Бенуа Конданссо.

— Ровным счетом ничего, — откликнулся близнец, которого звали Жан. Кроме имени, от брата его отличала только нелюбовь к курению.

— Она так и не появилась, Жан.

— Появится, должна появиться. Может, что-нибудь произошло?

— Знать бы это.

— Она отложила… поездку на день. Наверняка у шефа уже лежит телеграмма. Или она позвонила.

— Звонить она может только вечерами, Жан.

— Тогда даст о себе знать сегодня вечером. Передам шефу, что она не прилетела, мы встретили три рейса, считаю — наше задание выполнено.

— Старик будет брызгать слюной.

— А тебе это видеть впервой?

— Но она же забронировала место в самолете. Ее имя стоит в списке пассажиров. Провалиться мне на этом месте, если дело не сорвалось.

— Кончай ныть. Мы ничего не изменим. Пусть у шефа болит об этом голова.

Некурящий Конданссо включил приемник на полную мощность; он больше ничего не хотел слышать о деле.

Остаток пути они молчали. Машина достигла предместья Парижа, пересекла окраинные районы, проехала вдоль длинных рядов однотипных домов и наконец исчезла в плотном потоке столичного транспорта.

В это время Клаус Герике лежал голым в постели дешевого парижского отеля и глядел в облупившийся потолок. Мысленно он кокетничал именем Анри, которым обзавелся накануне.

Поскольку у Клауса не было иного удостоверения личности, кроме своего собственного, то он не отважился поселиться в более приличном заведении. Не сведущий в обычаях французской столицы, точнее говоря, неправильно информированный, он вбил себе в голову, что должен найти убежище непременно в деклассированной среде. В одном из бедных кварталов его внимание привлекла ярко накрашенная женщина, беспечно прогуливавшаяся под фонарями. Назвавшись Ма́ргой, она не ломалась и не заламывала цену. Первое она сделала, повинуясь законам ремесла, второе — чувствуя, вероятно, за своей спиной сильную конкуренцию. В этой обшарпанной клетушке третьеразрядного отеля он справил свои дела, привычно и деловито, без всяких эмоций, и Марга сказала ему об этом. Герике сослался на усталость и, расплатившись, выпроводил проститутку. На прощание она нежно назвала его Анри. Засыпая, он несколько раз повторил вслух это французское «Анри».

Так Герике обзавелся новым именем. Теперь предстояло подыскать в пару подходящую фамилию — может, Маршан или Дистель, — а уж затем подумать о соответствующих документах. Последнее меньше всего беспокоило Герике. У него было два крупных козыря: во-первых, блестящее знание французского языка и, во-вторых, громадное, по его разумению, даже сказочно большое количество новых стофранковых банкнот, которые вот уже более десяти часов распирали его бумажник.

Клаус Герике поднялся и дрожащими руками ощупал тугой кожаный кошель. «Сегодня в порфире, завтра в могиле», — пронеслось в его голове. Сердце начало беспокойно биться, он был вынужден даже опуститься на кровать. Зажег сигарету и закрыл глаза.

Мрачные думы бродили в его голове, как облака в небе, без цели и связи. Он размышлял о событиях минувшего дня, о своем нынешнем положении, о будущем. Но после четвертой сигареты его мысли закружились вокруг одной, вязкой и неотступной. Фраза: «Сегодня в порфире, завтра в могиле» — как гвоздь засела в его мозгу. Он гнал ее от себя, но она снова и снова возвращалась. Пока наконец это ему не прискучило. Человек деятельный, он был чужд мечтаний. Вскочил, распахнул окно и налил воду в старый помятый металлический тазик. Погрузив несколько раз лицо в прохладную жидкость, подумал: «Чего мне бояться? Кому я нужен?»

Бывший экономист Герике заблуждался. Разумеется, Иоганнес Майзель еще ничего о нем не знал, еще ехал на своей служебной машине по Берлину и имя Герике ему ничего не говорило. Но уже после полудня того же дня агенты берлинской уголовной полиции позвонят у двери квартиры фрау Миттельцвайг и расспросят ее о жильце. Квартирная хозяйка поведает им, что накануне вечером, 17 мая, в девятнадцать часов, Клаус Герике, одетый в темный костюм, белую рубашку с галстуком-бабочкой и демисезонное пальто, покинул дом и больше не появлялся. Правда, фрау Миттельцвайг встанет на защиту своего молодого жильца, будет превозносить его любезность и услужливость, но этой болтовней не удержит криминалистов от дальнейших розысков Клауса.

Однако в тот дополуденный час ни мнимый Анри в Париже, ни подлинный шеф комиссии по расследованию убийств в Берлине не знали этого.

Иоганнес Майзель остановился у здания полицейского управления. Бросил взгляд на часы, поднялся по каменной лестнице и, войдя внутрь, важно кивнул караульному. Майзель хотел узнать у комиссара Борнемана о состоянии расследования убийства с целью ограбления в Груневальде и обсудить дело Эрики Гроллер. Майзель редко пользовался лифтом, предпочитал подниматься наверх пешком, что отвечало его спортивной натуре.

Бюро главного комиссара находилось на шестом этаже. На четвертом он сделал остановку, открыл окно и глубоким вдохом наполнил легкие свежим воздухом…

В это время Каролина Диксон уже знала, что убита женщина, что разыскивается преступник и выясняются причины ее гибели. Она также стояла у окна и, прищурив глаза, смотрела на людской поток, бурливший на перекрестке возле американской памятной библиотеки.

В то утро 18 мая миссис Диксон пришла в свое бюро около десяти часов. Как всегда внешне спокойная, сказала фрейлейн Мауз, что будет занята для всех, и уединилась в кабинете.

Она сняла телефонную трубку, нажала на миниатюрную клавишу рядом с рычагом, но тотчас дала отбой и покачала головой. Не стоило сейчас звонить майору Риффорду. «Это пока никуда не уйдет», — решила она.

В глубокой задумчивости Каролина постояла у окна, бесцельно дергая шнур гардин, затем опустилась в кресло и, скрестив руки на груди, уставилась в пространство перед собой. Миссис Диксон пыталась обуздать сумятицу мыслей, упорядочить свои размышления, но это давалось ей с трудом: ведь на карту было поставлено ее будущее. Из событий прошедшей ночи Каролине было ясно лишь одно, ясно полностью, без остатка, — ее хитро задуманный план, осуществление которого казалось детской забавой, провалился. И не просто провалился, а стал теперь для нее удавкой.

Но, осознавая это, она не видела выхода из создавшегося положения, не находила мер защиты. Снова и снова впечатления минувшей ночи смешивались в ее сознании с уже известным и не раз продуманным; снова и снова Каролина возвращалась к вопросу — правильно ли она поступила, перевезя женщину в другое место? В тот предрассветный час, когда она, покончив с делом, несколько успокоилась и, казалось, справилась с первым шоком, отвечала на этот вопрос отрицательно. Но затем появился Стэнли. Он сообщил о смерти Эрики Гроллер, и Каролина облегченно вздохнула. Однако, представив себе последствия всего, поняла, что радость ее была преждевременной. Немецкая полиция примется разыскивать преступника. Не найдет его сразу и начнет копаться в личной жизни умершей Эрики Гроллер. А в круг ее знакомых входила и она, Каролина Диксон. Каролина же была агентом ЦРУ. Значит, секретная служба окажется в сетях немецкой полиции.

Миссис Диксон искала и не находила никакого выхода. Она обязана была информировать обо всем майора Риффорда, своего шефа, и рассказать об акции, предпринятой без ведома начальства. Она не питала никаких иллюзий относительно последствий этой «исповеди». Центральное разведывательное управление не отпускало грехов своим сотрудникам. Она вступила в самый трудный этап своей жизни. Более трудный, чем тот, когда вокруг нее трещали выстрелы и летели осколки разбитого стекла. Тогда родилась Каролина Диксон. В этот раз не родится никто. В этот раз была жесткая альтернатива: либо остается Каролина Диксон, либо только ее прах.

Каролина встала. Сняла телефонную трубку и нажала на миниатюрную клавишу рядом с рычагом.

— Хэлло, говорит двадцать девятый, мне необходимо встретиться с вами, сэр, срочно! — хриплым голосом произнесла она. И после паузы, запинаясь, прошептала: — Да… хорошо, сэр!

Тем временем комиссар Майзель преодолел оставшиеся двадцать восемь ступенек. Передышка оказалась благотворной для тела и души — дыхание стало легким, свободным, улетели прочь хмурые, гнетущие мысли. В свой кабинет Майзель вступил в приподнятом, боевом настроении. Он решил дождаться отчетов своих сотрудников, а после этого сходить пообедать. Главный комиссар прекрасно понимал, что по ознакомлении с первыми результатами дальнейшую судьбу расследования определяли считанные часы, порой минуты. На основе прочитанного и услышанного надлежало сделать верные выводы, дать четкие указания. Подчас это требовало предельной концентрации духовных и физических сил. Если не проявить серьезного внимания ко всякой улике, даже самой мелкой, и не отдать должного распоряжения, то в дальнейшем это может привести к тяжким, иногда непоправимым последствиям. Было бы идеальным начать дознание с обстоятельного изучения всех материалов. Но это вовсе не означало, что он затянет дело, уйдет от быстрого, смелого решения. У Майзеля был огромный опыт работы в полиции и волевой, упорный характер. Однако наивысших результатов он достигал лишь тогда, когда обстоятельства позволяли ему всесторонне осмыслить проблему без лишней суеты и внешнего принуждения. Во всем остальном он полагался на тончайший механизм импровизации.

По расчетам Иоганнеса Майзеля папка с делом Эрики Гроллер должна была быть уже довольно пухлой: отчет о происшествии, заключения судебного медика и экспертов по следам, протоколы опросов свидетелей, описание рабочих версий и гипотез, а также фотографии, схемы, рисунки.

Майзелю не терпелось взять в руки эту папку, ласково прикоснуться к ее страницам. Он уже наперед формулировал приоритетные задачи. По пальцам пересчитал всех своих сотрудников, опасаясь, что их может не хватить, если проблемы вдруг посыплются одна за другой. «В любом деле важна последовательность, — считал он. — И главное — не забегать вперед!»

Размышления Иоганнеса Майзеля прервал громкий стук в дверь. В кабинет вошел один из его агентов и с порога выпалил:

— Господин главный комиссар, алиби доктора Лупинуса не подтвердилось!

Глава 8

Ричард Дэвис яростно проклинал свое задание. Шел дождь, пронизывающий ветер бил ему в лицо, он весь продрог, и вообще — это задание было ему не по душе. С тоской вспоминал он о родном Техасе, стадах мирно пасущихся коров, пронзительно ярком солнце над прериями и страстно мечтал вырваться из Парижа. Уже битый час Дэвис стоял под узким выступом крыши. Его ноги совершенно промокли, руки закоченели, время от времени он слизывал с губ капли дождя. Было начало одиннадцатого, и если господа, уютно устроившиеся там, в доме, не поторопятся, то ему придется проторчать на этом отвратном посту до полуночи. Он ненавидел задание и одновременно потешался над ним. Надвинутая на глаза шляпа, высоко поднятый воротник плаща… Сунуть бы еще в рот курительную трубку — и чем не суперагент из последнего телесериала! В то время, когда все секретные службы пользуются самыми хитроумными техническими средствами, ультракоротковолновыми передатчиками, электронными лампами-вспышками, анестезирующими средствами и миниатюрными микрофонами, его посылают под проливной дождь, чтобы выследить, как это делал во время оно знаменитый киноидол Ник Картер, злоумышленников. Положительно, от этого задания веяло стариной и глубокой провинцией. Дэвис стал тяжел на подъем, привык к тихой кабинетной работе, к цивилизованной, покрытой тайнами корреспонденции, питал любовь к проявлению микрофильмов и расшифровке кодовых донесений.

Ричард терпеливо сносил непогоду. Он стоял напротив огромного доходного дома, архитектура которого представляла собой смесь бидермайера и модерна, вдалеке от оживленных проспектов и бульваров Парижа. Он терпеливо ждал, когда из этого дома появятся двое мужчин, впущенные туда добрый час назад по особой комбинации звонков.

Дэвис знал обоих, знал и пекаря Паули, в квартире которого они находились. Знал номер его телефона — Дантон-11-21; знал также, что пекарня Паули находилась на соседней улице, что параллельный абонентский ввод был проложен в квартиру и подключался с помощью тумблера. И Дэвис предполагал, что в данное время, как обычно, по этому телефонному номеру велся разговор с Берлином. На мгновение в его голове проскользнули смутные воспоминания. Бывший фермер, он бросил в молодости своих коров и, поддавшись романтике приключений, пустился во все тяжкие, пока наконец не попал в цепкие объятия ЦРУ. И вот на шестом десятке жизни понял, что попусту растратил в себе дар божий. Святой патер Грэм, его духовный отец, друг и советчик, при жизни не раз говорил: «Ричард, худоба людских душ удивительна. Но твоя душа упитанна!»

Похоже, патер Грэм отрекся от него. Если б он сейчас стоял здесь, рядом, под проливным дождем, то немало удивился бы перемене, происшедшей в Ричарде. Во всяком случае, он сам вдруг понял это и почти физически ощутил свою душевную худобу.

Все началось во второй половине дня. Дэвиса вызвал шеф, начальник французского отделения ЦРУ, и положил перед ним на стол две фотографии.

— Эти двое — братья, — сказал он. — Их зовут Жан и Бенуа Конданссо, и в настоящее время они сидят в ресторане «Эльзасская мельница» на Елисейских полях. Вместе с ними еще один — немец, адвокат из Гамбурга. Его фото будет у нас чуть позднее. Ваша задача, Дэвис, взять обоих братьев под наблюдение, особое внимание обратите на то, с кем они встретятся в течение этого вечера.

Ричард вздрогнул в первый раз, когда услышал имя Конданссо. Во второй — когда увидел на фотографиях их отекшие физиономии. Они были знакомы ему. Он уже имел дело с этими людьми, но не по долгу службы, а по просьбе Каролины Диксон, его коллеги и приятельницы из Берлина. В порядке личной услуги она попросила его последить за ними, правда не под проливным дождем и не посреди ночи. Так же конфиденциально он ответил ей, что братья Конданссо официально нигде не работают, но, несмотря на это, располагают огромными суммами денег, и что они, очевидно, состоят на службе у какой-то тайной организации, выполняя специальные и деликатные задания. Дэвису удалось установить их связи, круг знакомых, постоянные места встречи и выйти наконец на некоего Люсьена, вхожего к ростовщику Гюставу Лекюру. К сожалению, он не смог ответить на главный вопрос миссис Диксон: имеют ли братья Конданссо контакт с Фолькером Лупинусом? Он узнал только, что студент Лупинус уехал на каникулы в Штаты и его подружки Аннет Блумэ также нет в Париже.

Итак, Ричард почувствовал себя в неловком положении, получив это задание от шефа. Он утаил от него свою информацию о Конданссо и не поделился своими сомнениями, а лишь коротко кивнул и, скрывая удивление, направился к двери. Но он еще больше удивился, когда шеф попросил его вернуться. Он указал ему на стул перед письменным столом, и Дэвис снова уселся.

— У меня к вам щекотливое дельце, Ричард. Из Берлина нас просят…

— Значит, задание относительно Конданссо поступило оттуда, шеф?

— Верно. Так вот, ко всему прочему, они просят разузнать об одной девушке, предположительно — француженке, парижанке. Есть подозрение, что она связана с обоими Конданссо, по крайней мере с теми же кругами…

— А с какими кругами связаны Конданссо?

— Н-да, мой дорогой Ричард, я до конца не уверен в достоверности своей информации, потому лучше воздержусь пока говорить об этом. Во всяком случае, речь идет о политической организации, а не о частном союзе. Девица, видимо, работает в том же направлении, что и мы, но это только предположение, как, впрочем, и все остальное, о чем я вам уже говорил. Берлинские коллеги сообщили нам очень мало, лишь то, что девушка вызвала там пристальный интерес.

— Ага, следовательно, француженка находится в Берлине?

— Вполне возможно. Ведь, как нам передали, она каждый вечер разговаривает по телефону с Парижем, номер Дантон-одиннадцать двадцать один. Так вот, этот телефонный номер принадлежит некоему пекарю Паули, активному члену той политической организации, о которой я упоминал ранее. Мы установили также, что всякий раз, когда в определенное время из Берлина вызывают номер Дантон-одиннадцать двадцать один, братья Конданссо, или по крайней мере один из них, находятся в квартире пекаря Паули.

Дэвис кивнул. В свое время он ведь тоже пришел к такому же выводу, о чем и сообщил Каролине Диксон. Однако его кивок ничего не выдал, шеф принял его за обычное подтверждение своих слов и продолжил:

— Обо всем этом мы телеграфировали в Берлин, а оттуда нас попросили последить за господами Конданссо и поподробнее узнать об этой девушке. Естественно, мы сделаем это, ведь у нас, в конце концов, одно ведомство и нельзя отказывать коллегам в помощи. Но, поверьте мне, Ричард, я не имею ни малейшего представления о том, что скрывается за всей этой историей. Эта глупая таинственность, культивируемая в нашем аппарате, порой мешает делу.

Дэвис опять кивнул, затем поинтересовался именем и адресом девушки, а также ее приметами.

— У нас есть ее фотография. Пожалуйста, возьмите. Девицу зовут Аннет Блумэ. В чем дело, Дэвис? Вам знакомо это лицо?

Услышав имя Аннет Блумэ, Ричард Дэвис вздрогнул и окончательно растерялся, когда взглянул на фото девушки. Это был точно такой же снимок, какой присылала ему Каролина Диксон: молодая особа в замшевой куртке, зажав маленькую сумочку под мышкой, стояла у входа в какой-то немецкий отель. Дэвис пробормотал, что это имя показалось ему знакомым, — должен же он был как-то объяснить причину своей растерянности, — и, хотя он выразился довольно туманно, его ответ устроил шефа.

— Не знаю, кому, кроме вас, Ричард, можно поручить это щекотливое дело. Побольше разузнайте о Блумэ. Но в первую очередь займитесь братьями Конданссо и приступайте к делу немедленно!

Дэвис не сразу отправился на Елисейские поля, в ресторан, где Конданссо обедали в обществе немецкого адвоката. Он приказал своему шоферу понаблюдать за ними. Сам же поехал в университет. Он знал, что подружки Фолькера Лупинуса дома не застанет, — ведь она, по словам шефа, находилась сейчас в Берлине. В канцелярии университета ему показали фотографию Блумэ, хранящуюся в личном деле. Ричард оторопел.

На этом фото Аннет Блумэ несколько отличалась от той, что была изображена на снимке, который Дэвис получил от шефа. Правда, можно было заметить известное сходство в прическах и в чертах лица, однако носы явно отличались. В свое время Дэвис был боксером, и в одном из боев ему сломали нос, с тех пор он невольно обращал внимание на носы всех людей. Теперь Ричард был уверен, что берлинская Аннет Блумэ, которой интересовалась Каролина Диксон, а сейчас и его начальство, и студентка медицинского факультета Сорбонны — разные люди. Но которая из них жила вместе с Фолькером Лупинусом? Очевидно, Дэвису надо было съездить к квартирной хозяйке студента и показать ей берлинский снимок. Однако на это уже не оставалось времени, и он отложил дело на следующий день. Взяв такси, Дэвис велел отвезти себя на Елисейские поля.

Он испытывал неясное беспокойство. Что-то не складывалось здесь, не выстраивалось в логическую цепочку, и Дэвис в конце концов пришел к заключению, что в этом деле существуют две нити — частная, конфиденциальная, исходящая от его приятельницы, и официальная, идущая из ЦРУ. И что эти нити не только сблизились на опасное расстояние, но и переплелись между собой так, что распутать этот клубок было уже не в его силах. Он начал опасаться, что у его берлинской коллеги могут возникнуть проблемы. А это означало опасность и для него самого.

Ричард подъехал к ресторану «Эльзасская мельница» как раз вовремя. Распрощавшись с немецким адвокатом, братья Конданссо отказались от приятной послеобеденной прогулки по Елисейским полям, втиснулись в темно-серый «фиат», и их машина рванулась с места. Шофер Дэвиса сумел не потерять ее из виду в плотном потоке транспорта на центральных улицах. Вначале «фиат» остановился на улице Эльдер, у бистро «Туризм». Братья Конданссо выпили по рюмочке ликера и потолковали с хозяином, месье Грегори, а затем с человеком по имени Люсьен. Дэвис выпил порцию виски и подсчитал в уме свои расходы на еду.

Французы забрали с собой Люсьена. Двумя кварталами дальше, на улице Вивьен, «фиат» снова остановился. Один из Конданссо, держа в мясистых пальцах толстую сигару, вошел с Люсьеном в лавку ростовщика Гюстава Лекюра, торговца, пользовавшегося дурной репутацией. Дэвис криво усмехнулся и покачал головой: это была та самая мелочная лавка, в которой он уже однажды был по просьбе Каролины Диксон. Не прошло и трех минут, как Конданссо снова появился на улице, но уже без Люсьена. Дэвис приказал своему шоферу остаться и наблюдать за лавкой старьевщика и Люсьеном, а сам сел за руль.

Слежка за Конданссо продолжалась. Стемнело, огни уличных фонарей и свет автомобильных фар слепили глаза, дождь хлестал в окна. Но, несмотря на это, Дэвис блестяще сдал экзамен на водительское мастерство, и, когда «фиат» стал приближаться к южной окраине столицы, он понял, куда направляются Конданссо.

Ричард не ошибся в своих предположениях: целью поездки братьев Конданссо был дом, где жил пекарь Паули, тоже знакомый ему, — он не раз бывал здесь раньше по поручению Диксон.

И вот теперь он стоял под проливным дождем и пытался решить трудный для себя вопрос. Что делать, если из дома выйдет только один из братьев? Продолжить наблюдение за первым или дождаться второго? Подобная ситуация уже была однажды в его жизни.

Настроение Ричарда было в тон погоде — мрачное и унылое. Сегодня, 18 мая, была годовщина смерти патера Грэма. Сидеть бы сейчас у камина за бутылкой виски и поминать его. Дэвиса охватило чувство горечи и злости: на свою профессию, на это чертово задание и на все то, в чем он не мог разобраться. И тут вдруг он вспомнил о Каролине Диксон, и настроение его сменилось, будто повеял легкий веселый бриз.

Дэвис боготворил эту женщину. В мечтах он видел себя вновь на своей ферме, в родном Техасе, вместе с Каролиной; видел, как по вечерам они сидят на веранде, глядя в бесконечную даль, туда, где на горизонте садится вечернее солнце.

Он никогда не говорил откровенно с Каролиной о своих чувствах. Боялся услышать от нее «нет», чтобы не разрушить свой воздушный замок. Каролина словно срослась со своей работой, любила ее. Он знал это из многочисленных бесед с нею. Она бежала от тихого семейного счастья. Всячески издевалась над обывателями, прозябавшими у телевизоров и судачившими о разном барахле и скандалах в высшем свете. Каролина посмеялась бы над его мечтами, как смеялась всегда, когда он расспрашивал о ее жизни, личных планах или о ее прошлом. «У Каролины Диксон нет прошлого, Ричард», — обычно говорила она. И порой он был склонен верить ей. Ничего не рассказывала она о своем детстве, о годах юности, ничего не говорила о годах зрелости. Лишь однажды она слегка приподняла завесу тайны.

Тогда сложилась точно такая же ситуация, как и сегодня. Вопрос стоял так: либо наблюдать за одним, либо дождаться другого. Они перебрасывались шутками, размышляя над этим вопросом, и он предложил даже бросить жребий, как вдруг Каролина стала тихо напевать какую-то немецкую песенку и, переведя затем слова, научила этой песенке и его. Это были веселенькие куплеты, как нельзя лучше передававшие тогдашнее состояние нерешительности, в котором она находилась. И Дэвис до сих пор помнил их:

Соберусь я вдруг уйти, А пальто мне не найти. Остаюсь сидеть в пивной, И пальто сидит со мной.

Каролина рассказала ему тогда о патефонных пластинках, которые ставили в доме ее родителей, о долгих зимних вечерах, об окнах, разрисованных ледяными узорами, и о печеных яблоках. Но когда Дэвис спросил, не в Германии ли она провела свое детство, ее лицо стало холодным, как лед, о котором она только что говорила.

— Ну что вы, Ричард, ведь у Каролины Диксон не было детства, и вам это хорошо известно, — ответила она.

Вот так эти четыре строчки остались единственным свидетельством прошлого миссис Диксон. И сейчас, решая вопрос — идти за одним, если он выйдет из дома, или оставаться и продолжать наблюдение за другим, — он тихо замурлыкал себе под нос эту незатейливую немецкую песенку.

Ричард снял шляпу и стряхнул с нее воду. Вытер влагу со лба и выжал свой носовой платок. Потом он выругался, взглянул на часы и еще раз выругался. 22.30, а в доме напротив все было тихо. Все оставалось по-прежнему и тогда, когда часы на церкви и ратуше пробили одиннадцать раз. Шло время, и вскоре часы начали бить снова — один, два, три… наконец, двенадцать. Начался новый день. Смертный час патера Грэма миновал, и Дэвис возблагодарил Господа за то, что облака рассеялись и в ночном небе засверкали яркие звезды.

Внезапно в квартире пекаря Паули погас свет. Дэвис услышал, как щелкнул замок входной двери дома, и увидел на улице силуэты двух людей. Жан и Бенуа Конданссо направлялись к своему «фиату», стоящему в самом конце тупика. Дэвис заранее произвел рекогносцировку и припарковал свою машину на выходе из тупика. Братья должны были развернуть свою машину и проехать мимо него.

Дэвис подбежал к своему автомобилю, сел в него и прогрел мотор. В зеркало заднего вида он наблюдал, что делается у него за спиной, однако не видел в тупике ни света фар, ни приближающейся машины. Ничего. Дэвис начал беспокоиться. «Они же должны обязательно проехать мимо меня, ведь там тупик», — пронеслось в его голове. Наконец он выключил мотор. Вокруг все было тихо и пустынно, словно вымерло. Он вылез из машины и быстрым шагом направился назад. Доходный дом выделялся на фоне неба безмолвным черным пятном. Дэвис пробежал мимо него. Остановился на углу. Никого и ничего не было видно. Он перешел на другую сторону, но и здесь тот же мрак, никого и ничего. Дэвис понял, что его обвели вокруг пальца. «Какой же я идиот!» — выругался он про себя. Больше он не успел ни о чем подумать. В следующее мгновение он получил сильный удар по голове, почувствовал, что падает на землю, и потерял сознание.

Человека, который, тяжело дыша, поднимался по лестнице, звали Йозеф Кайльбэр. Он имел звание доктора юридических наук, ему было сорок два года, и он держал в Гамбурге адвокатскую практику. Он с трудом преодолевал одну лестничную площадку за другой, и, если бы поменьше ругался, астма не так бы душила его. «Четвертый этаж, налево, у фрау Миттельцвайг», — возвещала записка на входной двери. Подняться на четвертый этаж запущенного, пропахшего мастикой для натирки полов дома! У Йозефа Кайльбэра была аллергия на бытовую химию, и он уже сожалел, что предпринял этот поход.

Увидев картонную табличку с надписью: «К. Герике, независимый экономист, звонить два раза», Кайльбэр перевел дух. Затем провел платком по лицу, вынул из жакета маленькую капсулу и проглотил таблетку. Свистящее дыхание постепенно ослабло, бронхи расширились, и доктор Кайльбэр почувствовал себя бодрее. Он позвонил. Два раза.

Дверь открыл молодой человек с рыжими волосами и с чуть лукавым выражением лица.

— Вы к господину Герике?

— Угадали. Мое имя Кайльбэр, доктор Кайльбэр.

Молодой человек посторонился. Адвокат протиснулся мимо него в полутемную прихожую. Движением руки молодой человек указал на боковую дверь. Кайльбэр постучал и вошел. Он очутился в убогой комнатенке со множеством фарфоровых безделушек и аляповатых картинок на стенах. Клауса Герике в комнате не было.

— Ну, так где он? — спросил адвокат.

— Пожалуйста, присаживайтесь. Меня зовут Кройцц, ассистент уголовной полиции Кройцц. Вот мое удостоверение. Позвольте узнать: с какой целью вы пришли к господину Герике?

Доктор Кайльбэр несколько растерянно смотрел то на удостоверение, то на дружелюбное, почти насмешливое лицо криминалиста. Стефан Кройцц придвинул второй стул и сел напротив визитера.

— А могу я узнать, на каком основании вы задаете мне этот вопрос, господин? — выдавил наконец из себя Кайльбэр.

— Разумеется. По закону я даже обязан это сделать. Против господина Герике начато дело. Ну так как, вы ответите на мой вопрос?

— Гм! Позвольте тогда узнать, в чем его обвиняют?

— Нет. И пожалуйста, поймите меня…

— Я юрист, адвокат. И спрашиваю вас не из-за незнания правовых положений, и тем более не из любопытства. Меня связывают с господином Герике деловые отношения. И если он натворил что-либо серьезное, то это может отразиться на моей репутации. Вот почему я так настойчив в своих расспросах. В остальном плевать я хотел на этого господина!

— Какого свойства деловые отношения вас связывают?

— На этот вопрос я отказываюсь отвечать.

— В таком случае я тоже, естественно, не могу вам ответить, имеют ли ваши дела с Герике какое-то отношение к нашему розыску.

— Розыску?

Стефан Кройцц поперхнулся. «Кретин, допустить такую промашку! — корил он себя. — Но слово не воробей, вылетело — не поймаешь».

— Да, к розыску, — подтвердил он. — Из этого вам должно быть ясно, что в данном случае речь идет не об обычном нарушении правил дорожного движения. Поэтому, господин доктор Кайльбэр, я повторяю свой вопрос: какого свойства деловые отношения связывают вас с Герике? Ваши показания важны для расследования, и как юрист вы это знаете.

— Вздор! Повторяю, на этот вопрос я отказываюсь отвечать. Что вас еще интересует?

Ассистент Кройцц раскрыл записную книжку. Достал авторучку и приготовился писать.

Доктор Кайльбэр скептически наблюдал за его действиями.

— Послушайте! Вы что, собираетесь фиксировать мои ответы в своем поминальнике? Я требую, чтобы протокол был составлен по закону и велся секретарем. Тот спектакль, который вы здесь разыграли, на меня не действует!

— Как угодно! — Кройцц спрятал записную книжку и ручку. Затем поднялся, улыбнулся и вежливо продолжил: — В таком случае вам придется проехать со мной в полицейское управление. По долгу службы я обязан предупредить вас, что мое приглашение равносильно официальному вызову в полицию повесткой и вы не вправе отказаться от него.

Кайльбэр лишь коротко кивнул головой. Потом что-то невнятно буркнул себе под нос, принял таблетку и последовал за криминалистом. По дороге они не обмолвились ни словом.

Главный комиссар Майзель был уже предупрежден по телефону о встрече с Кайльбэром. Он отложил в сторону все дела. «Любой вызов в полицию — это вмешательство в личную свободу человека, и оно должно быть сведено к минимуму», — повторил он про себя известное положение. Поэтому Кайльбэра сразу же провели в кабинет главного комиссара, где его уже ожидали Майзель и секретарша отдела. Не дожидаясь приглашения, Кайльбэр предъявил главному комиссару свои документы, которые тот бегло просмотрел и передал секретарше, чтобы она занесла необходимые данные в протокол.

— Господин адвокат, — начал Иоганнес Майзель. — Вы знаете, зачем мы вас, так сказать, притащили сюда. Просим извинить нас за такую внезапность и надеемся, что вы, несмотря на…

Йозеф Кайльбэр раздраженно махнул рукой:

— Оставим политесы и перейдем прямо к делу, господин главный комиссар. Нам обоим не приходится жаловаться на скуку. Я расскажу вам все, кроме тех вещей, умолчать о которых мне дает право параграф сорок девять уголовно-процессуального кодекса. Пожалуйста, спрашивайте!

Майзель подавил улыбку. «Прекрасный свидетель, одно удовольствие работать с таким», — отметил он про себя. Главный комиссар слегка поклонился и с долей иронии произнес:

— Большое спасибо, господин доктор. — И перешел к делу: — Скажите, вы договорились о встрече с господином Герике или зашли к нему случайно?

— Договорился.

— И часто вы к нему заходили?

— Знаете что, я лучше расскажу вам все по порядку. Это ускорит и упростит процедуру допроса. Итак, я познакомился с Клаусом Герике восемь или девять месяцев назад в Гамбурге, где я живу и где находится моя контора. Выяснилось, что у нас есть кое-какие общие интересы, которые в конце концов позволили установить между нами деловые отношения. Собственно говоря, речь шла всего лишь об одной-единственной сделке. После этого я в течение нескольких месяцев ничего о нем не слышал. А две или три недели назад он вновь обратился ко мне. Прислал письмо. Меня заинтересовало его предложение, мы вступили в переписку, и он пригласил меня к себе. Мы договорились встретиться сегодня в аэропорту. Поскольку я прилетел на час раньше условленного срока, то мне пришлось подождать его там. Я прервал важное совещание в Париже, примчался сюда, однако Клаус Герике так и не появился. Я чертовски обозлился. Хотел позвонить ему. Но потом передумал и отправился прямо на его квартиру. Остальное вам известно.

— Тогда мне придется сформулировать свой прежний вопрос несколько иначе. Вы раньше бывали у Герике?

— Нет. Я лично встречался с ним два или три раза. И только в Гамбурге.

— Скажите, это он? — Майзель достал из папки фотографию и протянул ее адвокату.

— Да.

— И еще одно, господин адвокат: я не совсем понимаю, почему вы сразу отправились к нему на квартиру. Ведь дозвониться по телефону проще.

— У меня были на то основания.

— И вы, конечно, не расскажете мне об этом?

— Почему бы и нет? Я просто хотел увидеть своими глазами, как живет Герике. Дело в том, что приятным деловым партнером его не назовешь. У меня сложилось впечатление, что он в некотором роде аферист. И мои опасения подтвердились, когда я увидел ту жалкую лачугу, в которой он живет.

— Из чего вы заключили, что он аферист?

— В наших деловых отношениях имелись на это кое-какие намеки.

— Какие именно?

— Я уже сказал вашему подчиненному, что не намерен рассказывать о своих делах, господин главный комиссар. Он вам не доложил?

По старой привычке Майзель игнорировал этот вопрос.

— Мы не можем вас принуждать к этому, но если бы вы рассказали нам все без утайки, это наверняка пошло бы вам только на пользу. Прокуратура дала санкцию на обыск квартиры Герике. И возможно, мы найдем у него кое-какие бумаги, которые помогут нам сделать соответствующие выводы без ваших откровений.

— Вы сказали «возможно», господин главный комиссар. Целиком с вами согласен.

— Ну как хотите. Теперь о другом. Свою первую сделку вы заключили в Гамбурге. А сейчас выбрали для этого Берлин. Были на то особые причины?

— У него были особые причины, которые следовали из самого характера нашей сделки.

— Может, вы хоть в общих чертах опишете предмет сделки?

— Нет.

— Тогда ответьте мне — это касается медицины?

— Медицины? Нет.

— Фармацевтики?

— Нет.

— Оптики? Оптического производства? Я имею в виду очки, контактные линзы.

— Нет, и еще раз нет. Теперь, как мне кажется, самое время перейти на официальный тон, иначе вы до скончания века будете перечислять все отрасли науки и техники. Я вновь апеллирую к параграфу сорок девятому, господин главный комиссар!

Майзель промолчал. Свидетель был прав. На кого следовало сердиться, так это на отцов-законодателей.

Спустя несколько секунд Майзель спросил:

— Итак, значит, место вашей запланированной встречи с Герике обусловливалось, так сказать, характером сделки? А время — тоже?

— Естественно.

— И ваша встреча должна была состояться непременно сегодня, девятнадцатого мая? Так что вы даже прервали важное совещание в Париже?

— Не по моей воле. На этом настоял Герике. Меня, например, срок мало устраивал, но я пошел ему навстречу.

— Как это так?

— Герике настаивал на встрече восемнадцатого или девятнадцатого мая. Я ответил в письме, что сроки меня не устраивают, и предложил перенести встречу на двадцать третье. Тогда Герике позвонил мне и потребовал, чтобы мы непременно встретились в один из названных им дней. Поскольку он решительно настаивал на этом, я согласился на девятнадцатое.

— Герике не объяснил вам, почему он настаивал на встрече именно в эти два дня?

— Ну, что вы! Мы не настолько хорошо знакомы, чтобы объяснять друг другу причины своих поступков.

— Хорошо. А теперь, несмотря на параграф сорок девятый, я хотел бы еще раз вернуться к вашей сделке с Герике. По крайней мере, вы можете мне сказать, где состоялось бы ваше рандеву с Герике, если бы он встретил вас в аэропорту? У него дома? В кафе?

Кайльбэр рассмеялся хриплым утробным смехом, походившим на бой старого заржавленного будильника.

— А вы упрямы, мой дорогой. Но тут вам не повезло. От доктора Кайльбэра вы ничего не добьетесь. — Он успокоился и на мгновение задумался. — Вы должны меня понять, господин главный комиссар, точно так же, как я понимаю вас. Я очутился в дьявольски трудном положении. В известной степени Герике был моим компаньоном, правда с натяжкой, с очень большой натяжкой. Но тем не менее — компаньоном. Будьте уверены, что после сегодняшнего инцидента для меня этот человек больше не существует. Но какой в этом прок? Я, конечно, не знаю, что он там натворил, однако рано или поздно вы его поймаете, состоится суд, о нем будет трубить пресса. Это нанесет мне ощутимый ущерб, не говоря уже о том, что теперь запланированная сделка не будет заключена, то есть без Герике она не может быть заключена. И поскольку она — вы это уже давно поняли — не имеет ничего общего с моей адвокатской практикой, то я ни в коей мере не заинтересован в ее разглашении. Надеюсь, такое объяснение вас устраивает?

— Устраивает. И все-таки вам придется ответить мне еще на три коротких вопроса, которые не затрагивают ваших деловых интересов. Во-первых: вы знаете некую фрау Гроллер?

— Никогда не слышал этого имени.

— Вам знаком некий доктор Эберхард Лупинус?

На лице доктора Кайльбэра появилось настороженное выражение. На мгновение он откинул голову назад. Однако уже в следующую секунду овладел собой.

— Доктор Лупинус из Гамбурга? Он, кажется, врач, не так ли? Что-то мне припоминается, но очень и очень смутно. Во всяком случае, я никогда не видел этого человека в лицо.

— И в-третьих: где вы были в ночь с семнадцатого на восемнадцатое мая?

— Это значит — в ночь с позавчера на вчера. Дома. Вам нужны свидетели? Пожалуйста: моя жена, две мои дочери, доктор Зегебрехт с супругой, старший государственный советник доктор Лукс с супругой и сыном, архитектор господин Зоммерфельд… Мы устроили небольшую вечеринку. Она продолжалась, если это вас интересует, до половины второго. После этого я отправился спать, это, правда, может подтвердить только моя жена, господин главный комиссар.

— Когда вы улетели в Париж?

— И хотя это уже четвертый вопрос, но, извольте, отвечу. Вчера утром. Самолет вылетел из аэропорта Фульсбюттель в девять часов двадцать шесть минут. Чем я могу еще быть вам полезен?

Майзель поднялся.

— Благодарю вас. Надеюсь, мне не нужно вам напоминать, что весь наш разговор должен сохраняться в тайне. Кроме того, если вы встретитесь с Герике, что-нибудь услышите о нем или получите от него известие, вы обязаны довести это до сведения полиции. Подождите, пожалуйста, в приемной. Моя секретарша отпечатает протокол, и вы сможете подписать его. Всего хорошего.

Глава 9

— Дамы и господа, прошу садиться! — Главный комиссар Майзель указал сотрудникам на стулья и кресла в своем рабочем кабинете, а сам уселся за письменным столом. В бюро не было стола заседаний. В углу, в креслах, расположились Стефан Кройцц и секретарша Майзеля фрау Зюссенгут. На стульях, слева и справа от двери, уселись Адольф Эндриан и Гейнц Гебхард — секретари уголовной полиции. Комиссар Борнеман, который все еще занимался расследованием дела об убийстве с целью ограбления в Груневальде и присутствовал на совещании только по настоятельной просьбе Майзеля, пристроился, как всегда, в обшарпанном кресле для посетителей, задвинув его по привычке в узкое пространство между шкафом и умывальником.

Эвальд Борнеман, лысый, розовощекий мужчина пятидесяти четырех лет, был глуховат, однако всячески старался скрыть это. Сотрудники отдела знали об этом недостатке и относились к нему с пониманием.

На столе перед Майзелем лежала папка с делом Эрики Гроллер. Она включала уже шестьдесят одну страницу, а с учетом протоколов обыска квартиры Клауса Герике и сегодняшнего совещания, вероятно, распухнет до сотни. Папка была закрыта. В руках Майзель держал сложенный в несколько раз лист бумаги с заметками.

— Можете курить!

Как по команде вспыхнули спички и зажигалки. Сам Иоганнес Майзель на службе не курил и запрещал это делать своим сотрудникам во время обследования места происшествия. Не только потому, что это производило плохое впечатление. Это было важно по профессиональным мотивам: криминалист должен буквально обнюхать место преступления, уловить запахи, оставленные участниками событий.

— Сегодня, примерно через тридцать четыре часа после смерти Эрики Гроллер и ровно через двадцать семь часов после звонка в полицию, мы подведем первые итоги расследования этого происшествия. Прежде чем попытаться связать между собой разрозненные факты, выдвинуть версию развития событий и определить мотивы преступления, позвольте мне подытожить первые результаты нашей работы. Из моего сообщения вам станут очевидны нелогичность, противоречивость и неясность сути и проблем преступления. По моему мнению, в данном случае целесообразно отойти от принятой в нашей практике формы доклада. Это объясняется тем, что некоторые детали дела не укладываются в привычные рамки.

Начну с жертвы: поскольку с момента проникновения яда в организм и до наступления смерти могло пройти максимально двадцать минут, то нам необходимо прежде всего восстановить события последних часов жизни Эрики Гроллер. Мы располагаем следующими фактами: вечером семнадцатого мая фрау Гроллер договорилась о встрече с экономистом Клаусом Герике. От фрау Мёлленхаузен, секретарши врача, мы узнали, что Эрика Гроллер довольно неохотно на это согласилась. Причина: на другой день, рано утром, она собиралась лететь в Париж и накануне хотела хорошенько выспаться. Мы установили, что фрау Гроллер забронировала билет на самолет, вылетающий из Тегеля[4] восемнадцатого мая в пять тридцать утра. Несмотря на это, Эрика Гроллер все-таки согласилась встретиться с Герике. Фрау Мёлленхаузен назвала также ресторан, где они должны были увидеться, — «У четырех дубов», что севернее Шлахтензе. Мы показали фотографии Гроллер и Герике официанту, работавшему в тот вечер, и он опознал обоих. Парочка вошла в ресторан в двадцать тридцать. Заняли отдельный столик. Герике заказал бутылку белого вина, кроме того, выпил сам три или четыре рюмки коньяка. Из еды ничего не заказывали. Вначале они вели между собой серьезный разговор, позднее Герике развеселился. Они не были похожи на любовников. Ушли из ресторана в начале двенадцатого. К своим показаниям кельнер добавил одну очень ценную подробность: в течение вечера женщина что-то писала на картонной подставке под бокал. Нам удалось найти и изъять эту картонку. Скупыми, но точными штрихами Эрика Гроллер нарисовала на ней нечто вроде плана подвальных помещений своего дома.

Герике имеет «фольксваген». Пользовался ли он им в тот вечер, мы не знаем. Он до сих пор не найден. Автомобиль врача-окулиста марки «паунус» стоит в гараже на ее участке, и на нем нет никаких следов грязи. Можно предположить, что на встречу с Герике она ездила не на своей машине.

Вопрос о машине представляется мне очень важным. Мы точно знаем, что в двадцать три часа тридцать четыре минуты фрау Гроллер была уже у себя дома. В это время она позвонила на телефонную станцию со своего аппарата и сделала заказ, чтобы ее разбудили в четыре пятнадцать утра. Вам известно, что в подобных случаях телефонная станция сразу по получении заказа делает контрольный звонок, чтобы избежать впоследствии недоразумений. Таким образом, если Эрика Гроллер вышла из ресторана «У четырех дубов» в начале двенадцатого, а уже в двадцать три часа тридцать четыре минуты звонила по своему домашнему телефону, то она должна была воспользоваться машиной, поскольку в это время городским транспортом добраться оттуда не очень просто. Однако опросы таксистов не дали положительных результатов — никто из них не опознал парочку. Поэтому можно предположить, что Герике подвез фрау Гроллер до ее дома на своем «фольксвагене». След Клауса Герике окончательно потерялся после того, как он покинул ресторан.

От ресторана до виллы врача — добрых пятнадцать минут езды на машине. Допустим, что фрау Гроллер вошла в свой дом в двадцать три часа двадцать пять минут. Через десять минут она позвонила на телефонную станцию и сделала заказ, чтобы ее разбудили. Чем еще она занималась? Набросала доверенность, ту самую, которую мы нашли на ее письменном столе. Напомню, что там было написано:

«Господину… доверяется…

Господин… правомочен на…»

Первая фраза дважды перечеркнута.

Эксперты-графологи однозначно установили следующее: во-первых, доверенность написана Эрикой Гроллер. Во-вторых — ее авторучкой, которую мы позднее нашли в ее сумочке. В-третьих, доверенность писалась в спокойном состоянии — об этом свидетельствует твердый почерк. В-четвертых, по заключению экспертов, доверенность была написана самое большее за двенадцать часов до того, как мы передали ее на исследование. Таким образом, мы можем констатировать: Эрика Гроллер по возвращении домой из ресторана «У четырех дубов», где она встречалась с Герике, спокойно села за свой письменный стол, достала лист бумаги, авторучку, задумалась, написала фразу, перечеркнула написанное, вновь задумалась, написала другую фразу и на этом прервала свое занятие.

Из отдела судебной медицины мы получили заключение, что смерть наступила между двадцатью четырьмя часами и десятью минутами первого. Действие яда проявилось через пятнадцать-двадцать минут после его приема. Итак, Эрика Гроллер приняла яд не раньше двадцати трех сорока и не позднее двадцати трех пятидесяти пяти.

В связи с этим возникают два вопроса. Первый: каким образом яд попал в ее организм? Мышьяковистый ангидрид растворяется в воде и, кроме того, не имеет вкуса. В желудке покойной обнаружены только алкоголь и остатки септомагеля. Поскольку доля мышьяковистого ангидрида в таблетках чрезвычайно мала, то яд предположительно проник в организм вместе с алкоголем. Пила ли дома Эрика Гроллер что-нибудь спиртное? Мы вынуждены ответить на этот вопрос утвердительно, хотя в ее доме нам не удалось обнаружить ни малейших следов выпивки.

Второй вопрос: куда исчез Клаус Герике? Мы предположили, что он подвез врача до ее виллы на своей машине. Но вошел ли он вместе с ней в дом? Этого мы не знаем. Во всем доме не было найдено ни одного отпечатка его пальцев. Правда, в саду, наряду со множеством других следов обуви, обнаружены отпечатки ботинок, которые могут принадлежать Герике. Я особо подчеркиваю слово «могут», так как они не очень отчетливы. Мы нашли их возле гравийной дорожки, справа от веранды, и они ведут в сторону улицы. Итак, можно предположить, что Герике проводил врача до входной двери ее дома, а потом вернулся к своей машине.

Бросается в глаза тот факт, что Герике был инициатором двух встреч: с Эрикой Гроллер вечером семнадцатого мая и доктором Кайльбэром девятнадцатого. И Гроллер и Кайльбэр сперва отказывались, но в конце концов уступили под давлением Герике.

Теперь еще несколько слов о последующих событиях той ночи, как мы их себе представляем. У нас есть показания соседа доктора Гроллер. Он вернулся домой в начале первого; более точно назвать время свидетель не может. Перед домом Эрики Гроллер, на другой стороне улицы, он заметил стоящий автомобиль. Подфарники и габаритные огни у него были погашены. Свидетель уверяет, что это не был «фольксваген». Он не обратил внимания на то, находились ли в машине люди.

В четыре пятнадцать утра последовал звонок с телефонной станции. Поскольку ни в это время, ни пять минут спустя трубку никто не поднял, заказ был аннулирован.

Около шести часов в дом через кухонное окно проник доктор Лупинус и вскоре обнаружил свою жену мертвой. От гамбургских коллег мы получили подтверждение его алиби на ту ночь. В момент отравления и смерти жены он не мог находиться в Берлине. Правда, в его показаниях имеются два слабых места. Первое: в Гамбурге установили, что Лупинус вовсе не поручал своей секретарше уведомить Эрику Гроллер о его приезде. Нам же, как известно, он говорил, будто не уверен, выполнила ли секретарша его поручение. Второе: между прилетом самолета и приездом на виллу Эрики Гроллер у доктора нет алиби почти на час. Лупинус заявил, что прогуливался. Свидетелей этой прогулки у него нет. Но как бы то ни было, он вернулся в аэропорт, ведь такси доктор нанял именно там.

Майзель сделал небольшую паузу и несколько раз приложил носовой платок к уголкам рта. Стефан Кройцц просиял. Его восхищало — уже в который раз! — умение шефа построить доклад. Майзель вовсе не заглядывал в дело! У него была феноменальная память на детали.

Иоганнес Майзель спрятал носовой платок в карман, поправил галстук, элегантным движением пригладил волосы и продолжил свой обзорный доклад.

— Перейдем теперь ко второму блоку вопросов — к событиям, происшедшим на веранде. Перечислю некоторые уже известные факты.

Первое: не обнаружено никаких более или менее пригодных для идентификации следов обуви.

Второе: были найдены три различных отпечатка пальцев и ладони. Отпечатки несомненно принадлежат доктору Лупинусу, они находятся на стуле, который валялся на полу перевернутым, и на ручке двери, ведущей в сад. Кому принадлежат остальные отпечатки — пока неизвестно.

Третье: отпечатки пальцев, как на матерчатом ремешке, встречаются в двух местах — на маленьком столике, где стояла цветочная ваза, и на балконной двери верхнего этажа. Мы обнаружили, что дверь на балкон заперта, а ключ валялся в комнате примерно в двух метрах от двери.

Четвертое: кроме стирательной резинки со следами помады мы нашли еще пуговицу от воротничка мужской рубашки. Она лежала на лестнице, ведущей к веранде.

Пятое: мы нашли различные следы крови — в виде цельных и разбитых капель, а также брызг. Последние, как вам известно, образуются в тех случаях, когда кровь капает из раны на теле, находящемся в движении. Лужиц крови или кровяных дорожек нет. Вся кровь относится к нулевой группе. В одной из капель обнаружены частицы мозгового вещества и жировой ткани, в другой — волосы, по заключению экспертов — крашеные, с головы. На осколках вазы, на полу и на кромках ножек стула найдены частицы кожи. По предварительным данным, они относятся к кожному покрову носа, лба и скуловой дуги.

Что касается следов обуви, найденных в саду, то можно подумать, что семнадцатого и восемнадцатого мая на участке Гроллер было настоящее столпотворение. Мы сняли отпечатки с обуви покойной, ее супруга и Герике. Выводы экспертов: среди найденных есть также следы, которые явно не принадлежат трем этим лицам. О них можно сказать следующее.

Один след, довольно отчетливый и большой, по всей вероятности, оставлен мужчиной. Расстояние между левыми и правыми отпечатками составляет примерно полтора метра. Это говорит о том, что человек быстро бежал. Следы ведут от веранды за дом и далее — через сад к забору соседнего участка. Затем они теряются.

Другой отпечаток найден за пределами участка, на улице, у самого забора. Человек, вероятно тоже мужчина, стоял здесь долгое время. На это указывает глубина следа.

Третий след — еще одного стоявшего человека — находился возле центральной дорожки, точнее — за живой изгородью из самшита. Здесь также кто-то долгое время стоял в ожидании.

И последний отпечаток мужской обуви обнаружен в самом саду, приблизительно в пятидесяти сантиметрах от калитки. Он направлен перпендикулярно к садовой дорожке. Следы левого и правого ботинка находятся рядом друг с другом.

Нами не обнаружено ни одного четкого отпечатка дамской обуви. Однако не следует забывать, что женщины могут ходить и в мужской обуви.

Сравним теперь следы на веранде со следами вне ее. За исключением уже известных нам лиц — Гроллер, Лупинуса и Герике, — мы располагаем следами двух неизвестных людей на веранде и трех, а может, даже четырех — в саду. Это обстоятельство кажется мне чрезвычайно важным: вероятно, в преступлении участвовал не один человек.

И наконец, последнее. К чему мы пришли?

До сих пор нам ничего не известно о мотивах этого преступления.

Фрейлейн Мёлленхаузен — секретарь врача-окулиста, квартирная хозяйка Герике фрау Миттельцвайг, а также приходящая прислуга Эрики Гроллер не могут рассматриваться как сообщники убийцы или исполнители преступления. Вне подозрения остаются доктор Лупинус, его приятельница Ирэна Бинц и адвокат доктор Кайльбэр, имеющие доказательства того, что в момент совершения преступления их не было в Берлине. Кроме того, к этой группе лиц следует отнести владельцев соседних вилл, представивших безупречное алиби. Главный подозреваемый — Герике, который своим бегством изобличил себя. Объявлен его розыск. Обыск квартиры Герике даст нам, вероятно, дополнительный материал для следствия.

Мою просьбу произвести дознание в отношении доктора Лупинуса и адвоката Кайльбэра господин прокурор отклонил. Поскольку уже доказано, что оба они не могут быть убийцами Эрики Гроллер, а другие подозрения в отношении их отсутствуют, то нет оснований для вмешательства в их личную и деловую жизнь. Сожалею об этом, но вынужден подчиниться.

Имущественная сторона в деле Эрики Гроллер не вызывает никаких вопросов. Она застраховала свою жизнь на имя пасынка Фолькера Лупинуса, который находится сейчас в США и тоже не может подозреваться в убийстве. После нее остались кое-какие драгоценности и даже акции. Поскольку завещания она не оставила, то все имущество унаследует ее муж.

Фрау Гроллер любили и уважали все — как пациенты, так и коллеги по работе. Выдающимся врачом она, видимо, не была, однако располагала большим практическим опытом. Все, кого бы мы ни расспрашивали, отзывались о ней как о приветливом, уравновешенном, добросовестном, доверчивом человеке, натуре мечтательной и склонной к романтизму.

В заключение скажу, что дом Эрики Гроллер по-прежнему находится под нашим наблюдением. По моей просьбе господин прокурор наложил запрет на выдачу трупа для погребения. Правда, всего на несколько дней. Как бы то ни было, но доктору Лупинусу будет отказано в кремировании тела его жены. Мы должны иметь возможность для эксгумации.

Итак, дамы и господа, на этом мой обзорный доклад закончен. Передохните немного. Сделаем пятиминутный перерыв, а затем приступим к обсуждению.

Прокурора, который курировал дело Эрики Гроллер, звали Баух,[5] доктор Ганс Баух. Его фамилия точно подходила к его внешности: маленький, кругленький, добродушный. От него веяло покоем и уютом, что, в общем-то, не отвечало его существу. Даже когда он настаивал на максимальном сроке тюремного заключения, его обвинительные речи перед судом казались веселыми и миролюбивыми. Никто, пожалуй, не страдал от этого больше, чем он сам. С малых лет его звали Гансик, и для своих сотрудников и коллег он остался тем же Гансиком, которого величали академическим званием, по-видимому, только из вежливости. Более того, некоторые работники прокуратуры и полиции даже не знали его настоящей фамилии.

Доктор Гансик был молод, очень молод для своей должности. Уже одно это свидетельствовало о его высокой квалификации и говорило о том, что покой и уют, которые он излучал, были иллюзорными. Доктор Баух отличался умом и честолюбием, был настойчив и добросовестен в делах.

Главному комиссару Майзелю нравилось с ним работать. Он воспринимал Бауха как приятное дополнение к себе. Оба любили пунктуальность, письменную форму изложения, точные формулировки. Огромный профессиональный опыт Майзеля стоил не меньше, чем обширные связи Гансика. И изящные аристократические манеры главного комиссара составляли желанный для обоих контраст с неряшливой, небрежной манерой доктора Бауха держаться и одеваться.

Прокурор доктор Баух знал, что Майзель приходил чуть ли не в бешенство, если ему мешали во время важных допросов или совещаний. Знал он и о том, что сейчас в бюро комиссии по расследованию убийств проходило очень важное совещание. Тем не менее он снял телефонную трубку и связался с главным комиссаром.

— Сожалею, господин Майзель, что вынужден вас побеспокоить. Не подумайте, будто я звоню вам от нечего делать. Речь идет о наследстве убитой Эрики Гроллер. Мое начальство срочно требует — подчеркиваю, срочно — прислать опись всех ценных вещей, оставшихся после умершей.

— Не понимаю.

— А что тут понимать? Берете в руки лист бумаги и авторучку и методично переписываете все то, что находите ценным. Впрочем, вы этим уже занимаетесь.

— Вот именно! Все делаем по порядку, как предписано. Этим занимаются двое моих людей, кроме того, в качестве понятого приглашен адвокат. Мы не отступаем ни на шаг от инструкции, господин прокурор.

— А супруг и наследник?

— Лупинус снова у себя дома, в Гамбурге. По-моему, его нецелесообразно привлекать к делу.

— Ну, хорошо. Итак, не тяните канитель. Немедленно принимайтесь за ценные вещи и пришлите мне их опись. Включите в нее все, что имеет цену ну, скажем, более пятисот марок. Украшения, меха и прочую ерунду.

— Но почему только это? Господин доктор Баух, введите меня наконец в курс дела, если на этот счет существуют определенные подозрения!

— Ах, дорогой господин Майзель, не горячитесь. Мы с вами тертые калачи. Я знаю столько же, сколько и вы…

— Это официальное распоряжение?

— Да, разумеется, официальное.

— И я получу его в письменной форме?

— Получите. Господи, похоже, вы сердитесь на меня! Напрасно. Когда я получу от вас опись и перешлю ее дальше по инстанции, то надеюсь услышать от господина старшего прокурора подробности. После этого сразу же позвоню вам. Итак, господин Майзель, прошу вас, отнеситесь серьезно к этому поручению. Вряд ли доктор была так уж богата. Привет, мой дорогой!

Баух положил трубку, то же самое сделал Майзел. И в то время как главный комиссар, прервав совещание, давал необходимые указания, доктор Гансик еще некоторое время сидел за своим письменным столом. Его левая рука продолжала лежать на телефонной трубке, словно он ожидал срочного разговора, а в голове пульсировала одна мысль — тут затевается какая-то пакость!

Иоганнес Майзель, откинувшись на спинку кресла, думал о том же. Но в конце концов пришел к выводу: а вдруг именно здесь удастся найти зацепку, которая поможет отыскать мотив преступления?

Глава 10

Доктор Лупинус велел накрыть стол в своем кабинете: он решил устроить небольшой завтрак по случаю приезда сына. Фолькер прилетел в Гамбург рано утром. Телеграмма с известием о смерти Эрики настигла его в Калифорнии, деньги на обратную дорогу прислал ему отец. Самолет компании «Пан-Американ» доставил Фолькера беспосадочным рейсом в Париж. Он мог бы сразу пересесть на другой самолет и вылететь в Гамбург, но решил на несколько часов задержаться в Париже. Так он рассказал отцу при встрече.

Горничной было велено разбудить Фолькера в одиннадцать часов и к тому же времени пригласить вниз Ирэну Бинц. Лупинус некоторое время колебался, прежде чем отдать распоряжение поставить на стол три прибора. Но так, пожалуй, было лучше: все должно быть ясно с самого начала. Ирэна жила в его доме, была близка ему, и не было причин не приглашать ее к завтраку.

Кроме того, предстоящий разговор с Фолькером вызывал у доктора Лупинуса тревогу и неуверенность. Виной тому были и натянутые отношения между ними, и смерть Эрики, и, наконец, его собственные проблемы, о которых Фолькер не знал, да и не мог ничего знать.

Доктор Лупинус чувствовал себя скованным по рукам и ногам, да к тому же еще посаженным в клетку, И тем не менее он должен был выглядеть так, словно никаких оков на нем нет. В этом заключался его шанс.

Минуло тридцать пять часов. Тридцать пять часов Эрика Гроллер была мертва, и он должен был играть роль вдовца — с траурной повязкой на рукаве и черным галстуком на шее. Все прочее осталось по-прежнему. Осталась Ирэна, осталась его врачебная практика, остались пациенты и налоговое управление — ничего не изменилось.

Уголовная полиция отпустила доктора Лупинуса. Ему пришлось дать обещание временно не менять своего места жительства и никуда не выезжать из города. Потом явились гамбургские полицейские, чтобы проверить его алиби. Вот и все.

Дом Эрики Гроллер оставался для него пока недоступным, так же как и ее наследство. Не было назначено и время похорон.

У него никто ничего больше не просил. Ни полиция, ни двое иностранцев, которые еще недавно, угрожая неприятностями, настойчиво требовали медальон.

Лупинус не знал, что делать дальше. В томительном ожидании чего-то монотонно текли час за часом, день за днем. Он пугался, когда кто-нибудь звонил по телефону, и испытывал точно такой же страх, когда пустела улица перед его домом. Не с кем было обсудить проблемы, не у кого было попросить совета, некому было рассказать о своих подозрениях. С кем? У кого? Кому?.. А Ирэна? После своего возвращения из Берлина доктор Лупинус почти не говорил с ней.

— Эрика умерла, ее убили! — коротко бросил он.

Его любовница дважды пронзительно вскрикнула, а спустя мгновение, будто вспомнив, как следует вести себя в подобных случаях, вскрикнула в третий раз — как актриса, которая при дублировании фильма синхронно передает душевное состояние героини. Эти возгласы до сих пор звучали в его ушах. Лупинус не упрекал Ирэну за это. Возможно, она надеялась занять место рядом с ним на законных основаниях. А почему бы, собственно говоря, ему и не жениться на ней, если все закончится благополучно?

Если все закончится благополучно!

А пока все шло далеко не благополучно. А может, наоборот, все складывалось как нельзя лучше? Это с какой точки зрения посмотреть. Ирэна спросила его тогда, нашли ли убийцу. Он пожал плечами.

— Это ты ее убил? — спросила она, и он ответил:

— Нет.

Некоторое время она тупо смотрела в пол, два-три раза делала попытку начать разговор, пока наконец не решилась на вопрос:

— Медальон у тебя?

— Нет, — хмуро буркнул он.

Она хотела спросить его еще кое о чем, но Лупинус махнул рукой и прекратил разговор на эту тему.

Однако известие о смерти Эрики подействовало на Ирэну сильнее, нежели он предполагал. В тот день она выглядела бледной, утомленной. И сейчас, когда вошла в комнату, тоже была бледна. Темное платье и черные волосы подчеркивали белизну лица. Ирэна проявила такт и вкус. Она не оделась в траур, это показалось бы наигранным, но лишила свой туалет ярких красок и не надела украшения.

Он подошел к ней и поцеловал руку.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая?

— Спасибо. Ты уже говорил с сыном?

— Обменялись парой слов. Сейчас он отдыхает. Устал после перелета. Наверное, скоро появится.

Фолькер Лупинус не заставил себя ждать. Он вошел с дымящейся сигаретой в руках, и его пальцы дрожали, когда он тушил ее, чтобы поздороваться с Ирэной Бинц. Он ограничился лишь рукопожатием, затем повернулся к отцу.

— Это было убийство с целью ограбления? Что-нибудь украли? — без обиняков начал он.

Доктор Лупинус подвел его к столу.

— Позднее, Фолькер, поешь сначала.

Горничная принесла холодное жаркое, они выпили легкого вина, а затем на столе появились кофе и печенье. Врач повел разговор издалека. Он спрашивал об учебе, о жизни в Париже, обо всем и ни о чем. Фолькер отвечал лаконично, его интересовала только одна тема: Эрика убита! Почему? Этот вопрос сверлил его мозг больше, чем вопрос о том, кто это сделал.

Он задал его отцу после еды. Неожиданно повышенным тоном. Доктор Лупинус беспомощно развел руками.

— Если бы это было известно, то, возможно, убийцу уже нашли бы, — ответил он.

— У нее были враги?

Разговор пошел по замкнутому кругу. Вопросы, вопросы — и никаких ответов. Фолькер устал обращаться в пустоту. Он видел утомление на лицах своих собеседников и поэтому стал говорить о себе. Сообщил и о своей остановке в Париже.

— Я хотел известить о случившемся Аннет и…

— Аннет? Это твоя приятельница, которой ты тогда восторгался?

— Да, ее зовут Аннет Блумэ. Она уехала на каникулы к своим родителям в Экс-ан-Прованс — ее отец работает там врачом. Я трижды звонил ей туда, но никто не ответил. Тогда я послал телеграмму и указал здешний адрес. Возможно, она приедет.

Фолькер был в отчаянии и искал спасения в болтовне. Он рассказывал о вечернем Париже, о том, как шел по его улицам, направляясь на рю Вивьен. Он изобразил сцену, как стучал в дверь лавки ростовщика Гюстава Лекюра, как старик шаркал ногами и нещадно ругался, а увидев его, окаменел, словно египетская мумия.

— Но эта мумия говорила. Она, правда, зациклилась на одном слове: «Вы? Вы? Вы?» Ну, тогда я просто отодвинул старикашку в сторону и пробрался в его разбойничье логово, уставленное всякой рухлядью. Лекюр плелся за мной, трясясь и причитая: «Ах, месье, вы пришли в неподходящее время. Сегодня его у меня нет, именно сегодня; один клиент пожелал осмотреть его, клиент надежный, можете не беспокоиться…» — и так далее. Я пришел в бешенство, схватил его за шиворот, ведь он мне был нужен…

Лупинус, улыбаясь, перебил сына:

— Но что именно? Ты даже не сказал, о чем идет речь.

— О чем речь? Ну, конечно же, о медальоне!

— О медальоне? — в один голос произнесли Лупинус и Бинц.

Широко раскрытыми глазами доктор уставился на сына, и его пальцы начали нервно теребить скатерть.

— Какой медальон, Фолькер?

— Один из тех, что ты подарил Эрике. Она дала его мне как талисман, когда я уезжал на учебу в Париж. Но у меня возникли…

И он рассказал о своих временных денежных затруднениях, о сделке с ростовщиком Лекюром и уже было собирался поведать о разочаровании, постигшем его после того, как он узнал, что медальон фальшивый.

— Откуда у тебя, собственно, эти медальоны, отец?

— Они принадлежали твоей матери, Фолькер. — Лупинус был рад, что нашел хоть один вопрос, на который он мог ответить сыну. Поэтому он с готовностью остановился на нем и подробнее, чем раньше, рассказал Фолькеру о своем первом браке.

— …Затем у нас начались частые ссоры. Ютта была человек неугомонный, задыхалась в той спокойной, идиллической обстановке, которой я ее окружил. В конце концов, она решила идти своим путем. Не хочу перетряхивать старое белье и ради твоей же пользы умолчу, чем она занималась во время войны. Короче говоря, в сорок восьмом году она подала на развод. С тех пор я ее больше не видел. Тринадцать лет спустя я получил из Америки пакет, точнее — маленький чемоданчик. Какой-то неизвестный господин сообщил мне, что хозяйка этого чемоданчика погибла в США в тысяча девятьсот шестьдесят первом году во время авиационной катастрофы. Чемоданчик уцелел чудом и позднее попал в его руки. Внутри чемоданчика этот человек обнаружил письмо, адресованное мне. В письме Ютта сообщала, что в скором времени она приедет в Гамбург и будет рада повидаться со мной и со своим сыном. Письмо было не окончено. Но из него можно было понять, что прежде мы были женаты, и этот господин посчитал своим долгом передать мне пакет. Я поблагодарил его и попросил рассказать о подробностях катастрофы. Обратился даже в авиакомпанию, которой принадлежал рухнувший самолет. Из Нью-Йорка, где находилась ее штаб-квартира, мне пришло официальное подтверждение о смерти Ютты. В чемоданчике лежали туалетные принадлежности, кое-что из белья и эти два медальона. Что там было еще, я уже не помню. Эти-то медальоны я и подарил Эрике к свадьбе.

— Отец, ты знаешь, что один из них был фальшивый?

— Один? Мне кажется, оба медальона — имитации.

— Нет, иначе американка не была бы так шокирована.

— Какая американка?

Фолькер ответил не сразу.

— Не смотри на меня так… А в чем дело? Разве ты не знаком с приятельницей Эрики, миссис Диксон? Недавно она заходила ко мне и хотела купить медальон. А потом обнаружила подделку. Она была очень удивлена, поскольку видела накануне медальон Эрики, и он — подлинный.

— Откуда тебе это известно? От американки?

— Косвенно. Но я понял это по письму Эрики, которое она мне…

Лупинус вскочил.

— Эрика писала тебе о медальоне?

Фолькер положил на тарелку вилку и нож и отодвинул ее от себя.

— Что с этими медальонами, отец? — спросил он, и голос его прозвучал резко. — Тут что-то нечисто. Разумеется, Эрика упомянула о медальонах. Почему она не должна была этого делать?

— Но когда она тебе написала об этом, Фолькер, когда?

— Я уже не помню когда. Да и письмо, пожалуй, не сохранилось. Помню, она интересовалась, у меня ли еще медальон, и надавала разных полезных советов, как его получше сберечь. Она сама, по ее словам, депонировала свой медальон в банке, так будто бы вернее. Ну и скажи мне на милость: кто будет хранить фальшивку в стальном сейфе?

Лупинус и Бинц молчали. Врач все еще стоял у обеденного стола, затем рухнул на стул, его лицо побледнело.

— В чем дело с медальонами, отец? — повторил свой вопрос Фолькер. — С ними как-то связана смерть Эрики? Ну скажи что-нибудь!

Доктор Лупинус посмотрел на сына. На какую-то секунду взгляды их встретились, и Фолькер испугался. Глаза отца были мертвые. Безжизненно скользнули они по лицу Фолькера. Это походило на поиски душевного покоя или защиты.

Под этим взглядом по телу Фолькера пробежал озноб. Доктор, как загипнотизированный, наклонился вперед и бортом расстегнутого пиджака задел бокал с вином. Фолькер быстро схватил его и отставил в сторону.

— Ты что-то знаешь? — воскликнул он. — Эрику убили из-за медальона?

Мягкий голос Ирэны вывел врача из оцепенения.

— Вы не должны так думать, господин Лупинус, — сказала она, обращаясь к Фолькеру. — Разумеется, все возможно, однако никто из нас не знает ничего определенного. Если фрау Гроллер депонировала свой медальон в банковском сейфе, то убивать ее ради этого украшения уже не было смысла.

— Может, преступник хотел завладеть ключом от сейфа, а может… Мы должны сообщить об этом в полицию!

Эберхард Лупинус покачал головой. Он вдруг почувствовал, как его ладони и лоб покрываются потом. Трясущимися руками достал из пачки сигарету и закурил, делая быстрые неглубокие затяжки. «Я не выдержу этого, — подумал он, — не справлюсь. Мои нервы…» Но он должен был дать ответ. Не формальный, а откровенный. И дать немедленно.

Лупинус взял себя в руки. Он бросил на Ирэну настороженный взгляд, однако ничего не сумел прочесть в ее глазах.

— Знаешь, Фолькер, — нерешительно начал врач, — это было бы преждевременно. У Эрики были… потому, что Эрика… конечно… Дело в том, что Эрика уже распорядилась этим медальоном…

— В завещании? Она передала его кому-то по завещанию?

— Нет, почему же? — Лупинус замолчал. Он увидел спасательный круг и уцепился за него. Вспомнил о последнем разговоре с двумя иностранцами. Они назвали ему имя посредника, доктора Кайльбэра, которому он должен передать медальон. Теперь он спрятался за это имя, как за ширму. — Не в завещании, — протянул Лупинус. — Эрика сообщила мне это на словах, более того, я, так сказать, был посредником этой сделки. Это была последняя услуга, которую я смог оказать ей, — отсюда и мое волнение, Фолькер. Да, здесь, в Гамбурге, она завещала его адвокату, доктору Кайльбэру. Предполагаю, что медальона нет больше ни в ее доме, ни в банковском сейфе, и если… Подождем, Фолькер, что мы обнаружим в наследстве Эрики.

— А если мы не найдем медальон и если его нет и у этого доктора Кайльбэра?

Лупинус пожал плечами.

— Подождем, — повторил он. — Давай подождем!

Фолькер ничего не ответил.

Ирэна попросила сигарету, доктор Лупинус протянул ей пачку, а Фолькер дал прикурить.

— Что же теперь будет с вашим медальоном? — спросила Бинц Фолькера. — Вы сказали, что ростовщик…

Фолькер махнул рукой.

— Вернет, куда он денется. Я всучил старику Лекюру деньги и получил от него расписку. Он либо пришлет медальон сюда, либо передаст Аннет. Я попросил ее об этом в письме и вложил в него доверенность. И все-таки странно… Старикан так испугался, когда увидел меня… Потом — этот визит американки накануне. Ты действительно незнаком с ней, отец? Эрика ни разу не упоминала о ней? Если ты был посредником в сделке с медальоном, значит, часто виделся с Эрикой…

Лупинус обхватил голову руками и сделал вид, будто задумался над вопросами сына.

— Что-то не припомню. Как ее зовут? Диксон? Расскажи-ка о ней поподробнее. Как все это произошло?

Фолькер рассказал о Каролине Диксон. Его собеседники внимали с любопытством. Задавали вопросы, и он с готовностью давал пояснения. Интерес слушателей с каждой минутой нарастал.

Позднее, когда Лупинус и его сын спустились в сад, Бинц прошла в свою комнату. Спрятавшись за занавесями, немного понаблюдала за обоими. Затем сняла телефонную трубку и набрала номер.

— Можно попросить господина Лёкеля?

Ждать ей пришлось долго, и сердце Ирэн взволнованно билось.

— Морис, медальон, кажется, настоящий. Теперь мне понятно, почему те двое не скупились. Покажи его толковому оценщику, прежде чем узнают, что он исчез… Да, знаю… Хорошо, сегодня вечером. Как всегда.

Ирэна положила трубку. Подошла к окну и, осторожно отодвинув занавеску, посмотрела в сад. Так она стояла до тех пор, пока отец и сын Лупинусы не возвратились в дом. Затем открыла ящик своего письменного стола. Вынула маленькую записную книжку и раскрыла ее на букву «К». Там было написано: «Доктор Кайльбэр, абонентный ящик 400».

Глава 11

— Мы изучили ваш доклад, Каролина. Кое-что нам уже было известно, а кое-что — нет. Я убежден, что вы ничего не утаили.

Майор Риффорд говорил медленно и тихо. Он не возвысил голос, произнося последнюю фразу; вероятно, это был не вопрос, а констатация факта. Однако Каролина Диксон знала своего шефа, знала тон, принятый в этом заведении. Здесь никогда ни на кого не кричали. Петлю затягивали с добрыми, ласковыми словами и очаровательной улыбкой. Обещания красивой жизни, душевного комфорта, жестокой расправы облекали в оболочку вежливых и любезных пустых фраз. И она умела противостоять этому, как другие умеют противостоять приступам гнева у вспыльчивого человека.

Диксон смотрела на Риффорда широко открытыми глазами. Не прищуриваясь. Хотя ей очень хотелось это сделать. Она выдерживала пронизывающий взгляд шефа и выжидала. Агент номер двадцать девять знал, как это важно — уметь ждать. Но и майор знал это. Оба молчали. С приветливыми улыбками на лицах наблюдали друг за другом.

Офис майора находился на Клай-Аллее в западной части Берлина и больше походил на частный салон. Толстые ковры, задрапированные материей стены и покрытые мягкой обивкой двери поглощали все внешние шумы. Помещение было просторным, с высоким потолком. Широкая двустворчатая дверь вела на балкон. Плотные портьеры предохраняли комнату от солнечных лучей.

Майор протянул своей гостье сигареты. Потом, изобразив на лице удивление, сказал:

— Простите, но у меня нет спичек…

— Пожалуйста! — Каролина достала из сумочки зажигалку. Закурила сама и поднесла огонь к сигарете шефа. Рука ее не дрожала. «Примитивная проверка», — подумала она.

Риффорд курил неторопливо. Глубоко затянувшись, плотно сжимал губы, раздувал щеки, затем медленно выпускал дым из себя. На какое-то мгновение его лицо скрывалось за голубовато-сизой завесой.

— Послушайте, — начал он наконец, — я не понимаю, почему генерал так скептически отнесся к вашему докладу. Вам удалось напасть на чрезвычайно важный след. Конечно, нужно было бы доложить об этом раньше. Но ведь вы в нашем деле не новичок и сами можете решить, что и когда необходимо. Кроме того, генерал вас знает и всегда вас ценил. Однако он считает, что в ваших данных не хватает главного.

Каролина приподняла голову. Она уловила, что глагол «ценить» майор употребил в прошедшем времени. Информация шефа не удивила ее, но она прикинулась, будто изумлена. Таковы были правила игры. Она видела майора насквозь, однако виду не показывала.

— Чего же не хватает в моем докладе, сэр?

Риффорд улыбнулся:

— Генерал просто преувеличивает. Вы же его знаете. По-моему, его не устраивают какие-то мелочи. Между прочим, мы подключили к этому делу Ричарда Дэвиса в Париже. Как вы к этому относитесь?

— Чудесно! Я уже обращалась к нему.

— Разве?

— Да. Правда, конфиденциально. Я просила его сохранять все в тайне, пока сама не доложу вам обо всем.

— Естественно. Я хорошо вас понимаю, Каролина.

«Да, майор, сегодня вы не в форме, — подумала Диксон. — Игра в кошки-мышки превращается в детский хоровод. У кошки нет когтей». Она глубоко затянулась сигаретой, затушила окурок и молча ждала.

Риффорд поднялся. Он достал из папки какой-то документ. Бегло просмотрел его и положил обратно. Скрестив руки на груди, остановился перед Каролиной.

— Немецкая полиция подозревает в убийстве Гроллер некоего Герике. Вы его знали?

— Только в лицо.

— Он исчез. Мы можем помочь немцам какой-нибудь информацией?

— У меня таковой нет, майор!

— Жаль… хотя как сказать. Может, это и к лучшему — пускай они поищут его еще. Правда…

Риффорд умолк на полуслове. Он уселся на край письменного стола. На его лице все еще играла улыбка, но движения рук стали неуверенными, беспокойными. Он вертел в них серебряный портсигар.

— …Правда, — повторил он, но и на этот раз не довел фразу до конца. — Не сегодня завтра Блумэ найдут. После этого надо вырвать дело из рук немцев. А пока пусть копаются в нем. Разумеется, было бы лучше запрячь их в нашу телегу, но серьезно рассчитывать на это нельзя. Шеф комиссии по расследованию убийств слишком ревностный служака, а прокурор слишком честолюбив.

Казалось, Риффорд разговаривает сам с собой, его голос становился все тише и тише, наконец совсем умолк, но Каролина чувствовала, что мысли майора продолжали течь в том же направлении. И дорого бы она дала за то, чтобы узнать, о чем он говорил в том безмолвном монологе. Она не прерывала молчания. Поудобнее устроилась в глубоком кресле, закинула ногу на ногу и, как молоденькая девчонка, обрадовалась, когда перехватила взгляд Риффорда, устремленный на ее голые колени.

— А в период вашего знакомства с врачом-окулистом вы не видели ее мужа, этого доктора Лупинуса? — Майор с трудом оторвал взгляд от коленей Каролины и посмотрел ей в лицо.

— При мне Лупинус ни разу не бывал у нее.

— И вы не ездили в Гамбург?

— Никогда.

— Вы готовы обработать его?

Каролину охватил испуг. Но ни один мускул не дрогнул на ее лице. Она заставила себя взять новую сигарету и с видимым спокойствием закурила. Да, она испугалась, и ее сердце на какие-то секунды лишилось спокойного, равномерного ритма. Она выпустила в потолок струю дыма и проследила взглядом за тем, как она дробится на части и расплывается под абажуром. Каролина избегала встречаться взглядом с майором. Глаза же Риффорда вдруг стали колючими, холодными. Она ответила не сразу.

— Вы знаете, майор, что это рискованно.

— Мы всю жизнь рискуем.

— Но не следует риск провоцировать.

— И тем не менее вам придется поехать!

— Пожалуйста.

Миссис Диксон поднялась. Потушила сигарету и взяла свою сумочку.

— Когда прикажете выезжать? Будут особые инструкции?

Она почувствовала уверенность, независимость, даже превосходство над Риффордом.

Майор схватил ее за руку и осторожно усадил обратно в кресло.

— Пожалуйста, сидите и не вставайте, Каролина. Виски? — Он подошел к бару. Через плечо спросил: — С содовой? — И поставил на столик два стакана. — Я позабочусь, чтобы дали наконец разрешение на погребение и наследники могли вступить в права пользования имуществом покойной. Мы выяснили, что медальон находится в сейфе, как вы и предполагали. Итак, его получит доктор Лупинус. Вам ясна задача, двадцать девятый?

— Французская группа пойдет на сближение с Лупинусом и попытается сделать то, чего ей не удалось сделать у Эрики Гроллер.

— Наверное, они будут искать контакт, если уже не установили его, и тем самым неумышленно приведут нас, точнее вас, к исходному пункту.

— О’кей. Хотя… собственно говоря, нам вовсе не нужен этот окольный путь. Вы узнали какие-нибудь подробности относительно Аннет Блумэ, сэр?

Майор Риффорд промолчал. Вопрос был продуман очень тщательно, и это его беспокоило. Если Диксон была союзницей, то можно было бы рискнуть на решение неразрешимой задачи, а если противником, то это внушало неуверенность. А Диксон стала противником. Противником, который все еще находился в их рядах, человек в высоких чинах, но уже противник. Она решила действовать без ведома начальства и сообщила об этом резиденту только тогда, когда ее самовольные действия потерпели крах и ей потребовалась срочная помощь. Это было даже хуже, чем открытое предательство.

И все же вопрос ее был справедливым, и Риффорд ответил на него самому себе. Ответил четко и лаконично, как требовал этого от других: нет, его коллеги из парижского отделения ЦРУ еще ничего не сообщили о Блумэ. Риффорд по-прежнему пребывал в неведении. Два-три тощих факта: Аннет Блумэ приехала в Берлин с заданием французов, пока еще неизвестных, чтобы сблизиться с Эрикой Гроллер и заполучить ее медальон. Миссия Блумэ оказалась безуспешной, поскольку медальон врача оказался в банковском сейфе. Но в ближайшие дни он сменит своего владельца: доктор Лупинус вступит в права наследника покойной и место действия перенесется из Берлина в Гамбург. А так как Блумэ не сможет больше участвовать в этом деле, то в игру вступят новые лица. Поэтому Каролина Диксон — она еще годилась для этого — должна выехать в Гамбург, чтобы выследить этих новых лиц. Итак, ситуация ясна, направление, в котором нужно было действовать, тоже, значит, все о’кей.

— Поезжайте, не дожидаясь, чем здесь все кончится. Присмотритесь к людям, окружающим доктора Лупинуса. Некоторую информацию о нем я пришлю вам еще сегодня: его привычки, знакомства и так далее. Кстати, если это вас интересует, могу сообщить, что он содержит на правах любовницы молоденькую студентку, а та в свою очередь поддерживает необычный контакт с одним французом, неким господином Лёкелем. Может быть, вы начнете с него?

— Мне дадут в помощь людей?

— Несомненно. Пару-другую опытных парней. Будут и женщины. Но никого из них не посвящайте в тайну дела. Все остальное написано в вашем докладе. Выпьем за ваш успех, Каролина!

— За успех! — откликнулась миссис Диксон. Она допила бокал и попрощалась.

Подходя к двери, она не смогла сдержать улыбки. «Кошка-то без когтей», — снова подумала она о Риффорде. Но так думает мышка, пока когти не выпущены. Холодный пот выступил у нее на лбу, когда она вдруг услышала голос Риффорда, крикнувшего ей вслед:

— Достопочтенный сын со вчерашнего дня также в Гамбурге. Авось вам не придется принимать против него крутые меры! Я имею в виду Фолькера Лупинуса.

Стрелка спидометра «фиата» подрагивала напротив цифры сто десять. Жан Конданссо держал рулевое колесо левой рукой. Правой поглаживал себе колено. Широкая лента асфальта стрелой убегала на юг. Его нога в напряжении застыла на педали газа. Колени затекли от неподвижности и ныли.

Восточный край неба слабо окрасился в серый цвет. Конданссо пытался наверстать упущенное время и прибыть на место еще до рассвета. Нужно было использовать сумерки. Человек, лежащий в багажнике, оглушенный и связанный, придет в себя часов около шести. Оставалось сто двадцать минут, а до леса под Амбруа было еще далеко.

Жан Конданссо считал эту дальнюю поездку излишней. Не было бы ничего страшного, если бы Ричарда Дэвиса нашли где-нибудь в парижском предместье с синяками на лице, в разорванной одежде, без бумажника, часов и кольца, которые у него забрали. Все должно было походить на обычное нападение с целью грабежа.

Корсиканец сомневался в успехе, но приказ есть приказ. Возможно, французская полиция и клюнет на эту наживку, но ЦРУ — никогда. Старик жутко рассвирепел, когда к нему доставили в бессознательном состоянии ночного преследователя.

— Не хватало еще, чтобы вы натравили на нас американцев! — рявкнул он.

«И поделом нам досталось», — вынужден был признаться в душе Жан Конданссо. Но кто бы мог подумать, что за этой ищейкой скрывается агент секретной службы США! Теперь, как говорится, спасай то, что еще можно спасти!

Конданссо проехал несколько деревушек. За путепроводом под полотном железной дороги он свернул с главной магистрали. Неровная булыжная дорога с выбоинами заставила его снизить скорость. Он взглянул на часы, затем на розово-желтые блики на горизонте и снова проклял парижское дорожное управление. Ему пришлось дважды объезжать закрытые участки дороги, и на этом он потерял целый час.

Впереди показался Амбруа. Он не решился ехать прямо в городок: слишком уж оживленным стало движение на его улицах. По тряскому песчаному проселку он объехал местечко и остановил машину на лесной просеке. Лес встретил его птичьим концертом. Щебетанье птиц заглушало все остальные звуки и действовало ему на нервы. Жан Конданссо выждал десять минут, прислушиваясь, затем открыл багажник. Там лежал Ричард Дэвис с кислородной маской на лице, запакованный в одеяло, как тюк.

Конданссо развязал веревки и снял с Дэвиса маску. Потом оттащил тело в кусты. На листьях деревьев серебрилась утренняя роса. Когда Конданссо развернул свой «фиат», над лесом уже играли первые бледные лучи солнца.

Париж пробуждался, как пробуждаются все другие города. Какие-то серые люди с бледными, заспанными лицами бочком выползали на улицы из таких же серых домов. Фабричные гудки подгоняли их. Жан Конданссо ехал вдоль шпалер ожидающих на остановках автобусов или толпящихся у входа в метро людей. Перед одним из домов на улице Дальбер он остановил машину. Несмотря на свою тучность, поднялся на четвертый этаж быстрыми шагами и, слегка задыхаясь, рывком открыл входную дверь квартиры.

Помещение, в котором он очутился, походило на старомодное бюро. Полки, канцелярские шкафы с дверцами в виде жалюзи, два письменных стола. Над ними висели неоновые лампы. Их резкий, пронзительно белый свет отражался от потолка и голых стен, покрытых известью. У окна стоял Бенуа Конданссо.

— Все в порядке? — спросил он брата.

— В порядке. — Жан выключил верхний свет и плюхнулся на стул, пружины которого заскрипели под его тяжестью. Бенуа уселся напротив него. Потянулся к пепельнице, где тлела большая черная сигара.

— Ты говорил со стариком? — спросил Жан.

— У него жалкий вид, чертовски жалкий, просто кошмар. Сверху поступила команда к отступлению. Операция «Медальон» была, как считают, его единственной неудачей. А теперь еще эта история с гангстером из ЦРУ. Не хотел бы я быть в шкуре старика.

— Это его проблемы. Есть новые распоряжения?

— Нет. Ждать — это сейчас главное. Ждать, что предпримет противник.

— Противник? Думаю, что никто из нас не знает его.

— Наверху встревожены появлением ЦРУ. Пойми это, Жан. Они не верят в случайность. Видимо, это как-то связано с убийством той берлинской врачихи. А с Аннет…

— Нашлась девчонка?

— Никаких следов. По словам старика, возможны три варианта: либо она обвела нас вокруг пальца и проворачивает дельце в одиночку, — но я не верю в это. К тому же она слаба головкой для таких вещей. Помнишь…

— Либо?

— Либо она мертва. Я считаю это также невероятным. Ведь при выполнении задания она ни на шаг не отступила от инструкции. Кто…

— А третий вариант?

— Либо она попала в руки ЦРУ и запела. Вот тебе и объяснение, почему нас выслеживал этот тип. Мне кажется, это предположение ближе всего к истине, Жан.

— Гм. Зачем ломать себе над этим голову?! Мне за это не платят. Что еще новенького?

— Да, молодой Лупинус вернулся из Штатов. Он был у Лекюра и требовал вернуть медальон.

— Черт побери, ну и дела! Что намерен делать этот старый хрыч?

— Время покажет. Лекюр будет кормить его «завтраками», искать отговорки и так далее.

— Ну, хорошо. — Жан Конданссо поднялся. — Я устал. У меня здесь нет больше никаких дел, поэтому я сматываю удочки. Идешь со мной, малыш?

— Мне еще нужно кое-что сделать. Увидимся вечером у Грегори. Как обычно.

— Тогда будь здоров!

— Пока, Жан. Ах ты, черт, чуть не забыл: старик с несколькими парнями улетает завтра в Америку. Им стало кое-что известно. По-видимому, это связано с одной немкой, некоей Юттой Лупинус.

Вечером того же дня главный комиссар Майзель отправился на квартиру доктора Бауха. Он взял с собой папку с делом Эрики Гроллер. К тому времени она уже включала в себя сто пятьдесят девять страниц, однако Майзелю, словно завзятому канцеляристу, для полного счастья, как всегда, недоставало одной страницы.

Холостяк Гансик Баух назвал свою трехкомнатную квартирку жилищем. Ну что ж, Майзель не возражал. Правила светского тона обязывали его назвать милой и уютной даже собачью конуру, если того требовала учтивость. Жилище доктора Гансика никоим образом не отвечало аристократическим представлениям Майзеля об уюте: везде, где только позволяло место, были полки, уставленные книгами, журналами, папками. Ими были заставлены не только комнаты, но и куцый коридорчик. С кухонных стен, где у обычных людей висели полотенца и разные поварские принадлежности, на кастрюли скалились отвратительные рожи преступников, а под ними — все те же полки с сотнями дешевых бульварных приключенческих романов популярной серии — от Тома Шарка до дармштадтского «Эрдбаль-ферлаг».

— Это мои песочные часы, — пояснил доктор Баух. — За время, пока яйцо сварится вкрутую, прочитываю поперек семнадцать страниц!

Они уселись в комнатке, сильно напоминавшей келью церковного архива. Хозяин дома предложил Майзелю единственное кресло, а сам примостился на шатком рояльном стульчике. Главный комиссар открыл портфель и достал папку с делом Эрики Гроллер. Он сделал это больше по привычке, нежели для того, чтобы воспользоваться ею сейчас.

— Господин доктор Баух, — официальным тоном начал он. — Я хочу попросить вас уделить более серьезное внимание личности гамбургского адвоката доктора Кайльбэра. В результате обыска комнаты Клауса Герике мы обнаружили интересные материалы, касающиеся этого человека. Из них явствует, что Герике и Кайльбэр задумали не совсем честную сделку. Речь идет о купле и продаже какого-то предмета, и при этом называются довольно внушительные суммы. Я захватил с собой копии из их переписки. Разрешите начать дознание?

— Хорошо, господин Майзель. Если вы находите это нужным, то я не возражаю. Хотите сами поехать в Гамбург или подключить к этому делу тамошних коллег?

— Я не хотел бы сейчас отсюда уезжать. Возможно, пошлю Кройцца.

— Вам удалось разузнать что-нибудь новое о Герике?

— Ничего. Обыск дома лишь подтвердил наши подозрения, что его бегство не было подготовлено. Я подумываю о том, не пора ли подключить к делу Интерпол. Маловероятно, что он скрывается на территории Германии.

— Господи! По одному подозрению? Вот если б вы представили доказательства его преступления! А при том множестве различных следов, которые вы нашли на участке убитой… И ни одного, который можно было бы наверняка инкриминировать Герике! Ни в спальне, ни в других комнатах. Если они с Гроллер еще что-нибудь выпили — а яд попал в организм убитой предположительно с алкоголем, — то не в перчатках же он это делал! И он ни к чему не прикасался? Ни к дверной ручке, ни к стулу? И вы не нашли ни бутылки из-под спиртного, ни грязных бокалов…

— У нас есть иные объяснения, доктор Баух. Мы пришли к ним благодаря Кройццу. Возможно, Герике предложил доктору Гроллер выпить что-нибудь в машине, а может быть, возле входной двери в дом. Некоторые молодые люди находят, что такая манера поведения импонирует слабому полу. Они вдруг вынимают из кармана два стаканчика, достают невесть откуда бутылку — фокус хоть куда! Этот трюк вполне подходит к характеристике Герике.

— Ну а если и так?.. Что тогда? Как развивались дальнейшие события?

— Получив яд, Эрика Гроллер вошла в свой дом. Сделала заказ на телефонной станции, набросала черновик расписки и так далее, затем отправилась спать, и тут мышьяк наконец подействовал.

— А Герике?

— Герике поджидал на улице, потом прокрался в дом. С какой целью он это сделал, мы пока не знаем. Во всяком случае, ему необходимо было для этого сначала убить женщину. Возможно, ему нужна была расписка…

— Или сумочка! Не забывайте о сумочке, дорогой друг, вспомните об оторванном ремешке.

Главный комиссар молчал. Он задумчиво покачал головой, поправил стрелки на своих брюках и взглянул на помятые штаны прокурора.

— На этот счет у нас есть еще одна версия, — произнес он наконец. — Мы теперь знаем об этой схватке на веранде несколько больше. Очевидно, боролись два человека. Один из них упал, ударившись головой и лицом о пол. Обнаруженные частички мышечной ткани, крови и тому подобное не позволяют пока сделать окончательное заключение о размере ран. Но важнее, пожалуй, другое — волосы с головы. Они окрашены и принадлежат женщине. Однако не Эрике Гроллер, господин прокурор!

— Так что же? В игре участвует еще одна женщина?

— Да, еще одна женщина, которой и могла принадлежать сумочка! Ведь у доктора ничего не пропало. Женщина, ежедневно приходящая убирать в доме Гроллер, поклялась в этом. Теперь представим, что Клаус Герике неожиданно столкнулся нос к носу с этой незнакомкой. Нам неизвестно, как и почему она появилась в доме. Произошла драка, причем сумка, ремешок от которой мы нашли, играла в ней определенную роль.

— Ого! Это же какая-то сумасшедшая теория. А другие следы, куча отпечатков обуви в саду, среди которых нет ни одного женского, что делать с этим?

— Нами абсолютно точно доказано, что за кустами самшита возле центральной дорожки стоял мужчина, стоял по меньшей мере час, возможно и дольше. Этот мужчина прошел, а вернее, незаметно прокрался к веранде. Зачем, когда, насколько близко — нам неизвестно. Позднее он очень быстро бежал через сад позади дома, можно предположить — спасался бегством. Мы располагаем даже приблизительным описанием внешности этого мужчины.

— Как это вам удалось?

— Мужчина бежал через сад. У забора на границе с соседним участком след теряется. Очевидно, он перелез через ограду. Затем его следы появляются вновь на автобусной остановке, находящейся на параллельной улице. Кондуктор, правда, не помнит, во время какого рейса мужчина сел в его автобус — в ноль семнадцать, ноль тридцать семь или ноль пятьдесят семь. Но он обратил внимание на этого человека, поскольку тот был единственным пассажиром на тех рейсах. Кондуктор смог более или менее сносно описать его внешность.

— Это был Герике?

— Судя по расплывчатым показаниям кондуктора, это мог быть и Герике: высокий, стройный, молодой. Но, во-первых, одежда на нем отличалась от той, которую описала нам его квартирная хозяйка, а во-вторых, отпечатки обуви безусловно принадлежат не Герике.

Гансик Баух покрутился на рояльном стульчике вокруг собственной оси и задумчиво потер нос. Неожиданно он замер на месте.

— Итак, нам уже кое-что известно о незнакомке и незнакомце. Ну а если доктора Гроллер убил один из них, а вовсе не Герике?

— Но как? Нет никаких улик, указывающих на то, что кто-то выпивал с фрау Гроллер в ее доме.

— Хм. Верно. Несмотря на другие следы. Остановимся на этой женщине. Что мы о ней знаем?

— О ней? Кроме того, что у нее крашеные волосы, — ничего. Нам, правда, известно о женщине, которая в последнее время довольно часто бывала в обществе доктора Гроллер. Мы располагаем показаниями о ней приходящей прислуги фрау Гроллер и фрейлейн Мёлленхаузен, секретарши врача-окулиста. Похоже, это какая-то американка. Имя нам неизвестно, но у нас есть весьма подробное описание ее внешности.

— О! — Прокурор доктор Баух свистнул сквозь зубы. — Ох-хо-хо! — протянул он. — Это напоминает мне Млечный Путь. Одинаково светло и одинаково туманно. Дорогой Майзель, дело сулит неприятности, много неприятностей. Послушайте: из разговоров с господином старшим прокурором косвенным путем — прямо, естественно, он мне этого не сказал — я выяснил, что делом Эрики Гроллер интересуется одно наше государство-протектор. От него, человека, известного своими проамериканскими взглядами, поступила просьба — просьба! — как вам это нравится? — заполучить экземпляр описи ценностей убитой. Вас это не удивляет?

Иоганнес Майзель только кивнул. Нечто подобное он и подозревал. Не впервые разведывательные службы союзников пытались вмешаться в его работу. Разумеется, действовали они на расстоянии. Ну если бы это были хотя бы англичане! Тогда он мог бы общаться с ними как джентльмен. А тут, извольте видеть, жующие резинку американцы!

— Н-да, н-да, н-да, н-да! — задумчиво произнес Гансик Баух и хлопнул себя по бедру. — Черт побери и сундук мертвецов, опять пойдет потеха! Впрочем, — его голос стал тише и серьезнее, — господин старший прокурор проявил сегодня днем гуманность, разрешив мне наконец снять запрет на погребение трупа Гроллер. Не удивлюсь, если и за этим актом скрывается Дядя Сэм. У вас есть обоснованные возражения?

— Что значит обоснованные?! Только ни в коем случае нельзя разрешать кремацию.

— Договорились. Однако доктор Лупинус хочет похоронить жену в Гамбурге. Против этого мы, видимо, не можем возражать.

— В Гамбурге? Ну, тогда я все же поеду туда. Мне хотелось бы своими глазами увидеть церемонию похорон.

— Согласен. Тогда возьмите сразу в оборот доктора Кайльбэра. Знаете, я ничего не имею против Кройцца, но тут нужно действовать очень деликатно, а этот…

Могучий трезвон, как в пожарном депо во время тревоги, раздавшийся со всех концов квартиры, прервал прокурора. Майзель вздрогнул и зажал уши руками.

— Это мой телефон, — пояснил доктор Гансик. — Я велел установить повсюду дополнительные звонки и подключить все имеющиеся в доме будильники. Из-за ночных звонков. Уж если я сплю, то я сплю.

Он снял трубку и представился. Затем передал трубку главному комиссару:

— Легок на помине! Ваш подопечный!

— Да, Кройцц, Майзель слушает… Да… Как? Я не ослышался? Задержите его! Через пятнадцать минут я буду! — Он положил трубку и обратился к доктору Бауху: — Не хотите поехать со мной? Кройцц задержал Клауса Герике!

Глава 12

Доктор Йозеф Кайльбэр вернулся домой в девятнадцать часов. Полдня он провел на конференции, проходившей в центре города, и жалел о напрасно потерянном времени. Он тепло поздоровался с домашними, поужинал в семейном кругу и немного побеседовал с дочерьми. Старшая рассказала о том, что произошло в институте, младшая, шестнадцатилетняя, — в школе. Кайльбэр знал, что они не до конца откровенны с ним, но внимательно слушал их, задавал вопросы и что-то советовал.

Кайльбэр семью чтил. В будние дни посвящал жене и детям не менее часа, а в выходные и праздничные — вдвое больше. Все остальное время он приносил в жертву зарабатыванию денег. Конференция, состоявшаяся во второй половине дня, денег не принесла, поэтому он и вспоминал о ней с негодованием. Кайльбэр надеялся завязать там новые связи, но эти надежды не оправдались, и он пребывал в плохом настроении.

Адвокат перебрался в свой кабинет. На письменном столе лежала свежая почта и заказанная стопка берлинских газет за последние дни. Письма Кайльбэр отложил в сторону, придвинул настольную лампу и погрузился в изучение прессы.

Он прочел все, что касалось убийства Эрики Гроллер. Прочел обстоятельно, не торопясь. Натренированный глаз быстро отыскивал наиболее важную информацию, а цепкая память тут же ее фиксировала. Иногда он что-то подчеркивал, делал кое-какие заметки, многие газеты отложил отдельно.

Почти два часа потратил на все это гамбургский адвокат. Затем он поднялся — взволнованный, с несколько осунувшимся серым лицом. Скрестил на груди руки и быстрыми шагами прошелся по кабинету. Его дыхание было прерывистым, свистящим; бронхи реагировали не только на запахи бытовой химии, но и на душевные волнения.

Его имя пока не упоминалось ни в одной из газет. Уголовная полиция умалчивала о нем. Тактика? А может, он действительно был исключен из круга подозреваемых? Большинство статей представляли собой журналистские расследования. Одни отдавали дешевой сенсацией, другие содержали серьезный анализ. Но и в тех и в других неизменно присутствовали два имени — доктора Лупинуса и Герике. И к обоим он, Кайльбэр, имел отношение. Тайное, анонимное — к врачу-гинекологу, явное — к Герике. Тайные отношения были опаснее. Знала ли о них полиция?

А что вообще знала полиция? Когда угадываешь намерения противника, ему легче противостоять. Это как в шахматной игре. Там, правда, любой ход соперника на виду. Глядя на доску, можно замышлять хитроумные комбинации, но теперь Кайльбэр не видел ходов соперника. Он видел лишь то, что происходило вокруг него и что писалось в газетах. Поэтому он вынужден был играть вслепую.

Доктор Кайльбэр ненавидел игру в жмурки. И он боялся, так как было совершено преступление. Жуткое преступление. Может быть, включить аварийный тормоз и сойти с поезда? Но это означало бы остановку на перегоне, остановку на полном ходу! А что представлял собой перегон, на котором он находился?

Во время допроса в Берлине Кайльбэр действительно не знал, что Эрика Гроллер была женой доктора Лупинуса. Сегодня он, естественно, уже понимал смысл вопросов главного комиссара относительно изготовления очков, фармацевтики и всего прочего: ведь убитая была врачом-окулистом. Но не из одной из газет Кайльбэр так и не смог ничего узнать о причинах, по которым женщина была убита. Именно эта неизвестность пугала адвоката.

Кайльбэр намеревался заключить с Герике сделку, которая вряд ли давала хоть какой-нибудь повод для убийства Гроллер. Тем не менее Герике бежал, и полиция разыскивала его.

Кайльбэр договорился с двумя французами, братьями Конданссо, что будет посредником при продаже Лупинусом одного украшения. Но сам Лупинус не дал о себе знать, а его жена была убита.

Итак, что же получается? Герике был замешан в убийстве, Лупинус — тоже. Как Герике, так и Лупинус были связаны с Кайльбэром. И поэтому Кайльбэра могли также, пусть косвенно, заподозрить в преступлении.

Разве этого мало?

Йозеф Кайльбэр взвесил свои шансы и решил отступать. Он отступал до тех пор, пока не вскрыл первое письмо: уведомление об остатке на его счету в банке. Он устало опустился за письменный стол, обхватил голову руками. И дышать ему стало еще труднее.

Сделка с Герике лопнула. Сделку с французами и Лупинусом требовалось оживить. Требовалось! «Я должен выстоять. — Эта мысль неотступно преследовала его. — Боже праведный, как сделать, чтобы все устроилось?» Йозеф Кайльбэр молитвенно сложил ладони и уставился на люстру, словно оттуда должен был поступить ответ Господа.

Он не поступал. Кайльбэр вперился взглядом в настольную лампу — ответ опять-таки не поступал. Не поступил он и тогда, когда взор адвоката застыл на крышке письменного стола. Доктор Кайльбэр получил ответ лишь после того, как продолжил просмотр корреспонденции. Выход содержался в письме без обратного адреса, напечатанном на пишущей машинке:

«Глубокоуважаемый господин доктор!

Мне известно, что Вы интересуетесь одним ценным украшением. Я могу Вам его предложить. Приходите в четверг в двадцать, один час в ресторан «У голубого якоря». Приходите один. Подробности узнаете при встрече».

Йозеф Кайльбэр потер глаза. Не мерещится ли ему? Лупинус предлагает свои услуги. Он снова и снова перечитывал строчки письма, вслух и про себя. Выучил их наизусть. Затем рассмеялся. Свободно и непринужденно. И в том же ритме из его легких со свистом вырывался воздух. Адвокат решительно придвинул к себе телефонный аппарат.

— Срочный разговор с Парижем, — крикнул он в трубку.

Поезд метро с грохотом мчался к центру. «Maison Blanche», «Porte d’Italie», «Place d’Italie» — станции следовали одна за другой, скучные, одинаково серые. Аннет Блумэ нервно теребила сумочку, которую держала на коленях, и время от времени доставала из нее носовой платок. Комкала его в руках, легкими движениями касалась им носа или уголков рта и снова прятала в сумочке.

Аннет Блумэ волновалась. Она испытывала жуткий страх, но не хотела себе в этом признаться. «Это все от нервов, — уговаривала она себя, — а может, от предчувствия опасности». Ей стоило большого труда заставить себя пойти в этот час к ростовщику Гюставу Лекюру. Будет полночь, когда она доберется до его лавки. Не лучшее время для визитов молодой девушки…

Улица Вивьен была ей знакома. Она бывала здесь днем и старалась не появляться в темное время. Но сегодня Аннет была вынуждена сделать исключение. Она только что вернулась в Париж, и в четыре утра ее поезд отправится дальше. Багаж Блумэ был перевезен с вокзала Сен-Назэр на Северный. Утром рано она сядет там в экспресс, который доставит ее в Германию.

Аннет Блумэ было девятнадцать лет. Она выглядела как истинная парижанка: высокая и стройная, лицо овальное, немного косметики, глаза пытливые и слегка задумчивые, рот узкий и строгий. На ней были плащ цвета липы, в тон ему туфли-лодочки и кожаные перчатки. Из-под пестрого платка выглядывали завитки черных волос.

Она вышла у Оперы. Отсюда до улицы Вивьен было рукой подать, но Аннет в растерянности остановилась у выхода из метро. Она машинально открывала и закрывала сумочку, не зная, как ей поступить, пока вдруг не увидела двух таксистов, которые покупали в киоске сигареты. Аннет просияла. Она велела таксисту отвезти ее к дому Лекюра.

Начался дождь. Потоки воды обрушились на город. Пушечные раскаты грома сотрясали воздух. Яркие вспышки молний рассекали ночное небо на юго-западе.

В машине было тепло. Аннет чувствовала себя в безопасности. Толстая короткая шея водителя, его спокойные толстые руки, крепко сжимавшие руль, внушали ей уверенность. Поездка продолжалась менее десяти минут, и то лишь потому, что пришлось совершить объезд по соседней улице, поскольку в начале рю Вивьен велись ремонтные работы. Аннет попросила шофера подождать.

— Не задерживайтесь, — хмуро пробурчал водитель. — Плохая погода несет нам хороший заработок!

Звонок в лавке Лекюра донесся на улицу. Не прошло и минуты, как в прихожей загорелся свет. Входная дверь чуть-чуть приоткрылась, и в узкой щели показалась сгорбленная фигура ростовщика в поношенной домашней куртке и куцей кепчонке на голове.

— Что вам нужно? — проворчал он, но без злобы и раздражения. Гюстав Лекюр привык к ночным визитам.

— Месье Лупинус попросил меня забрать у вас свой медальон. Вот его доверенность. — Она протянула ему листок бумаги. Старик даже не взглянул на него. Он немного расширил щель между косяком и дверью, и девушка с трудом протиснулась внутрь. Не проронив ни слова, Лекюр запер дверь и, шаркая ногами, повел гостью в заднюю комнату лавки.

По-видимому, это было его бюро. Древняя лампа тускло светила над обшарпанной, усеянной чернильными кляксами конторкой. Стулья были завалены какими-то разорванными пакетами. На полу повсюду валялись обрывки гофрированной бумаги и стружка. Прилавок, казалось, вот-вот рухнет под тяжестью каких-то инструментов, приборов и разного старья. В полутемном углу виднелись неясные очертания софы. Оттуда навстречу Аннет сверкали два зеленых глаза.

Девушке вдруг стало жутко. Она остановилась у двери. Старик проковылял через комнату и уселся за конторку. Не торопясь поменял одни очки на другие.

— Давайте сюда! — приказал Лекюр.

Аннет Блумэ вопросительно взглянула на него.

— Расписку! — бросил он.

Она не решалась отдать листок. Лекюр ухмыльнулся.

— Не бойтесь, не украду. — Получив расписку, он начал читать ее вслух по слогам: — «Доверяю мадемуазель Аннет Блумэ получить мой медальон, находящийся у месье Гюстава Лекюра в закладе. Залоговая сумма мною возвращена. Фолькер Лупинус».

Старик снова поменял очки. Затем поднялся, вышел из-за конторки и оглядел девушку с ног до головы.

— Вы и есть мадемуазель Блумэ? Можете удостоверить свою личность?

Аннет кивнула. Она нашла его требование справедливым и протянула ему свой паспорт. Игра с очками повторилась.

— Хм, — задумчиво произнес Лекюр и еще раз хмыкнул. Затем, шаркая ногами, пересек комнату. В дверях повернулся кругом. — Вам придется дать мне расписку. Вон там бумага и чернила. Вы пишете расписку, я отдаю медальон.

Девушка облегченно вздохнула. Она набросала текст расписки, но подписи не поставила. Вначале она должна была получить украшение, по крайней мере увидеть его. Ей пришлось подождать, пока ростовщик не вернулся из лавки. В руке он держал квадратную картонную коробочку.

— Великолепная вещь, не правда ли? — спросил он и открыл крышку.

Аннет склонилась над коробочкой. На желтоватом ватном тампоне в тусклом отсвете древней лампы что-то блестело. Она присмотрелась и оторопела — там лежал не медальон, а простенькая брошка. От ваты исходил тяжелый лекарственный запах.

Девушка хотела отпрянуть назад, но силы покинули ее. На душе стало как-то легко и спокойно, она пошатнулась, открыла рот, чтобы сказать что-то, и потеряла сознание.

Лекюр подхватил ее на руки и оттащил на софу. Кошка, выгнув спину и злобно шипя, приблизилась к ним, но старик прогнал ее прочь. Его глаза хищно сверкнули, когда он взглянул на распростертую девушку.

— Желанная моя, — прошептал он. — Желанная.

Лекюр заковылял на улицу и оплатил такси. Шофер подозрительно взглянул на старика. Он высказал свое удивление по поводу того, куда подевалась девушка, но щедрые чаевые быстро его успокоили, к тому же дождливая погода обещала много клиентов. Гюстав Лекюр проводил машину взглядом.

Возвратившись в контору, он подошел к софе и о минуту постоял недвижно. Дыхание Аннет было спокойным и ровным. Лекюр распахнул на ней плащ. Затем медленно начал расстегивать блузку. Дрожащими старческими руками погладил ее упругое тело.

— Желанная, — снова прошептал он, но тут вдруг опомнился.

Телефон находился в соседней комнате. Лекюр набрал номер. На другом конце провода долго не брали трубку.

— Алло, месье Конданссо. Блумэ здесь! Да, Аннет Блумэ. Хорошо, когда? Через тридцать минут. Хорошо!

Тридцать минут. Лекюр потер руки. Он вернулся в контору и сел рядом с девушкой. Жадным взглядом впился он в ее стройное молодое тело.

— Я не притронусь к тебе, желанная. Буду смотреть на тебя, только смотреть! — Лекюр стал раздевать девушку дальше.

Одна из последних реплик главного комиссара Майзеля в квартире доктора Бауха не совсем соответствовала действительности. Ассистент Кройцц не «задержал» Клауса Герике. Во всяком случае, он не гонялся за ним.

Под конец рабочего дня в бюро комиссии по расследованию убийств появился элегантно одетый господин, источавший въедливый запах алкоголя, туалетной воды, духов и пота. Анри Маршан, как он себя назвал, пожелал дать показания комиссару, возглавлявшему расследование дела об убийстве Эрики Гроллер. Фрау Зюссенгут, секретарша Майзеля, позвонила на квартиру главного комиссара, но к телефону никто не подошел. В поисках начальника она обзвонила в управлении всех, кого могла, однако отыскать смогла лишь Стефана Кройцца, сидевшего в столовой. Не доев свой томатный суп, он отменил заказ на жареный окорок косули и взбежал вверх по лестнице на шестьдесят шесть ступеней. Во французе он узнал разыскиваемого берлинского экономиста. Визитер, правда, и не скрывал, что его зовут Клаус Герике. Но он отказался давать показания кому-либо, кроме главного комиссара, поскольку был экономистом и не собирался рассказывать все лишний раз.

Дерзкое поведение предполагаемого убийцы разозлило Стефана Кройцца. Однако мысль, что он имеет какое-то отношение к поимке столь важной птицы, успокоила его, и ассистент принялся разыскивать своего шефа.

Довольно скоро это ему удалось, и вот сейчас он сидел, гордый своей удачей, с доктором Баухом и Майзелем в кабинете шефа и с любопытством разглядывал Клауса Герике, который курил сигарету за сигаретой. Задержанный попросил кофе.

Его просьба была выполнена.

Герике похвалил кофе, затем огляделся вокруг, стряхнул с сигареты пепел и сказал:

— Ну что же, начнем! Итак, находясь в Париже, я прочел в немецких газетах, что Эрика Гроллер убита, а меня повсюду разыскивают как подозреваемого в совершении этого преступления. Чтобы сразу внести в дело ясность, скажу — я скорее пожертвовал бы собственной жизнью, нежели посягнул на жизнь Эрики! Но я знаю, что мои слова для вас пустой звук, вам нужны факты. Итак, давайте говорить фактами. Я мог бы облегчить себе жизнь и спокойно наблюдать, как вы будете мучиться со мной. Ведь, в конце концов, вы должны доказывать мою вину, а не я — свою невиновность. Вы, кажется, удивлены? Да, несколько семестров я изучал также юриспруденцию. Но я не хочу бесполезно тратить ни ваше, ни свое время. Поэтому подробно расскажу, что знаю о той ночи, когда убили Эрику.

Вечер накануне убийства Эрики мы провели вместе. Посидели в ресторане, и в двадцать три часа я отвез ее на машине домой. Мы попрощались, она вошла в дом, а я поехал обратно в город. У меня пересохло в горле, поэтому я зашел в ближайшую пивную. Не помню ее названия, но могу точно описать, где она находится. Хозяин наверняка запомнил меня. Мы составили с ним компанию — пивная пустовала, и он скучал. Я оставался там до полицейского часа и покинул заведение в начале первого. Если доктор Гроллер была убита в полночь, как пишут газеты, то определенно не мной. Но в это время она была еще жива! Эрика была убита не в полночь, поскольку я видел ее еще в половине первого.

— Как вы сказали? — Майзель подался вперед, а Гансик Баух потер от волнения нос.

— Что вас так удивило? Да. Видел ее еще раз в ноль тридцать. В это время я опять проезжал мимо ее дома и видел там Эрику.

— Постойте! — Эта реплика Майзеля была излишней.

Герике закончил свой рассказ. Он склонил голову на грудь и закрыл глаза, будто хотел спать.

— Постойте! — повторил главный комиссар. — Господин Герике, расскажите, пожалуйста, об этом подробнее.

Но Клаус Герике молчал. Он с трудом поднял голову, его глаза лихорадочно блестели. Неожиданно он обмяк и повалился вперед, невольно ища руками опору.

Кройцц вскочил с места и подхватил его. Герике бессильно откинулся на спинку кресла, его лицо покрылось испариной.

— Герике! Возьмите себя в руки!

Мало-помалу Клаус Герике пришел в сознание. Туманным взглядом осмотрелся вокруг. Вытер рукавом пот со лба и щек.

— Спасибо, спасибо, — поблагодарил он Кройцца. — Спасибо, небольшой приступ слабости, извините. Я немного выпил. Для храбрости. Поймите меня правильно: чтобы явиться в полицию, даже невиновному нужно мужество. А я невиновен, и вы это знаете. — Он снова сел прямо, затушил сигарету и отодвинул в сторону чашку с кофе. — Вы не могли бы дать мне стакан воды?

Майзель кивнул своей секретарше. Затем пристально взглянул на доктора Бауха. Прокурор выразил на своем лице согласие. Сейчас надо было засыпать Герике вопросами, в противном случае допрос грозил закончиться впустую. Майзель, Баух и Кройцц стали поочередно спрашивать экономиста.

— Где вы видели Эрику Гроллер?

— Она стояла на балконе.

— Ночью в половине первого?

— Она стояла на балконе, я ехал медленно, совсем медленно, и видел…

— Кого вы еще видели?

— Никого. Только Эрику.

— В доме был свет?

— Да, одно окно светилось.

— Где?

— Наверху. На верхнем этаже.

— Что Эрика Гроллер делала на балконе?

— Стояла у двери.

— Точнее — как она стояла?

— Как люди обычно стоят.

— Во что она была одета?

— Кажется, в плащ.

— Где вы оставили свою машину?

— В… Вовсе я ее нигде не оставлял. Проехал мимо дома…

— Почему вы бежали в Париж?

— Я не бежал. Просто отправился в путешествие.

— Без багажа? Без документов?

— Все необходимое у меня было с собой.

— Куда вы подевали дамскую сумочку?

— Выб… Какую сумочку?

— Вы пили в доме Эрики Гроллер коньяк или вино?

— Я не был в ее доме.

— Почему вы назвали себя Маршаном?

— Хотел явиться к вам добровольно. Иначе меня задержали бы на границе.

— Что было в дамской сумочке?

— Не знаю я ни о какой сумочке.

— Доктор Кайльбэр знал о вашем намерении убить Эрику Гроллер?

— Я не убивал Эрику!

— Почему вы так настойчиво приглашали доктора Кайльбэра в Берлин на девятнадцатое мая, то есть через день после убийства?

— Я не знаю никакого доктора Кайльбэра.

— Входная дверь в дом фрау Гроллер была открыта или закрыта?

— Я этого не знаю. Я не был в ее доме. Поверьте мне, я…

— Вы пили с Эрикой Гроллер спиртное в машине?

— Нет.

— Что вы делали до отлета самолета?

— Сидел в зале ожидания.

— Почему вы не поехали домой и не собрали чемодан?

— У меня не было для этого времени.

— Вы могли бы улететь другим рейсом!

— Но я хотел лететь этим рейсом.

— Тогда вы могли бы, по крайней мере, позвонить доктору Кайльбэру и отменить назначенную встречу.

— У меня не было номера его телефона.

— Послушайте, Герике! Недавно вы сказали, что не знаете никакого доктора Кайльбэра.

Ответа Майзель не получил.

— Герике, почему вы убили Эрику Гроллер?

Клаус Герике плотно сжал губы.

— Герике, зачем вы заставили Эрику Гроллер нарисовать на картонной подставке план подвального этажа ее дома? Отвечайте!

— Господин Герике! Вы видите, мы многое знаем. Нам известно почти все. Дружище, признайтесь же наконец!

Герике поднялся. Он засунул руки в карманы брюк, затем кивнул, как и в начале допроса, каждому из присутствующих. Майзель, Баух и Кройцц тоже встали.

— Я требую адвоката. До тех пор я отказываюсь давать какие-либо показания!

— Хорошо, это ваше право! Герике, вы арестованы по подозрению в преднамеренном убийстве восемнадцатого мая врача-окулиста Эрики Гроллер. Уведите его, Кройцц!

Размеренными шагами Герике направился к выходу из кабинета. У двери он обернулся:

— Если б вы знали, господа, как сильно заблуждаетесь!

Майзель рухнул в свое кресло. Доктор Гансик расстегнул ворот своей рубашки.

— Жалкий тип, черт побери, растленный преступник… Как вы считаете, Майзель?

— Я считаю, что Герике не убивал Эрику Гроллер.

Глава 13

— Дерьмо! — процедил сквозь зубы Морис Лёкель. Он медленно ехал вдоль длинного ряда припаркованных машин. Потом повернул обратно и повторил осмотр. Ни одна машина с места не сдвинулась. В «Голубом якоре» заседал Союз рыболовов.

«Почему Ирэна пригласила доктора Кайльбэра именно в этот кабак?» — подумал Лёкель. Адвокат приехал десять минут назад, и ему удалось втиснуть свой автомобиль в свободный коридорчик между двумя «опелями». Таким образом, стоянка была забита битком, и Лёкель не знал, где припарковать свою машину.

Кайльбэр приехал один. Но это вовсе не означало, что он не вызвал на эту встречу своих людей. Они могли давно сидеть в ресторане, уже несколько часов, чтобы не навлечь на себя подозрение. Лёкель знал о таком приеме. Поэтому план Ирэны был великолепен. Пусть адвокат полчасика подождет. Затем Ирэна позвонит ему по телефону в ресторан и пригласит на другой конец города, к Шарлотте, в маленький бар у Миллернтор.

План был продуман до мелочей. Задача Лёкеля заключалась в том, чтобы проследить за отъездом Кайльбэра из «Голубого якоря». Выяснить: пришел он на встречу один или с ним были его люди? И вообще, была ли у него команда прикрытия? Но чтобы узнать это, Лёкель должен был припарковаться поблизости от машины адвоката.

Естественно, Кайльбэр мог оказаться хитрее, предвидеть такой маневр и послать своих людей в новое место. Но и этот вариант был принят в расчет. Они не найдут своего босса в баре. У Шарлотты было огромное хозяйство, и в нем имелось немало укромных уголков.

Морис Лёкель затормозил. В его распоряжении было тридцать минут. Он сердито погудел, но припаркованные машины стояли безмолвно и недвижно. Недолго думая Лёкель дал газ. Он свернул на боковую улицу и, поворачивая все время налево, вскоре опять оказался перед рестораном «У голубого якоря». Поездка по периметру заняла шесть минут, таким образом он мог еще сделать четыре круга.

В прокатной конторе Морис выбрал «таунус». Арендная плата была высокой, но это его не волновало. В последние дни все его расходы оплачивала Ирэна. Ирэна? Деньги давал Лупинус. Если бы он знал на что!

Лёкель любил водить машину. Ему всегда нравилось это занятие, а сегодня особенно. Монотонный рокот мотора и однообразные переключения передач наводили на размышления, например об Ирэне.

После того как несколько дней назад она позвонила ему по телефону, он отнес медальон на оценку специалисту. Это было рискованное предприятие, но в этом деле его подогревало предположение Ирэны, что украшение, кажется, подлинное. Однако медальон оказался фальшивым. Имитация. Правда, мастерски выполненная, но не имевшая особой ценности. Ирэна, не присутствовавшая при этом, не поверила Лёкелю. Тогда они вместе зашли к другому ювелиру, и она поверила и растерялась.

— Столько денег за какую-то имитацию!

— А сколько? — спросил он.

— Не твое дело, — раздраженно ответила она.

— Возьми себя в руки!

Он-то держал себя в руках. Продолжал жить в курятнике вдовы Купфергольд, поскольку хозяйка не настаивала на регистрации в полиции. Он съехал со своей прежней квартиры, объяснив это владельцу дома тем, что испытывает денежные затруднения. Он держал себя в руках и ждал. Ирэну, полицию, что угодно. Ирэна появлялась иногда, полиция — нет. Ни в одной из газет не упоминалось его имя, ни разу не упоминался и медальон. Постепенно Лёкель почувствовал себя увереннее, но спокойнее при этом не стал. Иногда у Мориса возникало желание, чтобы полиция пришла и арестовала его. Но только иногда. Надежда на крупный гешефт с медальоном поддерживала в нем жизненную энергию. Ирэна тоже поговаривала о крупном гешефте. В своих разговорах она постоянно упоминала об одном заинтересованном лице, пока наконец однажды не назвала его. Богатого купца звали Йозеф Кайльбэр, гамбургский адвокат.

Морис Лёкель проехал второй круг. Небрежно держа руль, он покуривал сигарету, в машине было тепло и уютно. На этот раз его мысли остановились на докторе Кайльбэре.

Ирэна не знала, что Лёкель некоторое время работал на Кайльбэра. Не знала она и того, что он ненавидел адвоката, и это было даже к лучшему. Ирэна хотела сама вести переговоры с Кайльбэром, и Лёкель не возражал. Он преследовал свои цели, вынашивал свои планы. К Кайльбэру, его заклятому врагу Кайльбэру, поставившему на нем клеймо трехгрошового мальчика и повинному в том, что свершилось это ужасное, чудовищное преступление в Берлине, к этому Кайльбэру он не испытывал ни малейшего сострадания! Пришло время расплаты. Оно обязательно приходило когда-то, нужно было только уловить этот момент и начать действовать. Морис был намерен действовать. Правда, он только не знал как.

Пошел последний круг. Здесь, на пятачке вокруг «Голубого якоря», и в его борьбе с Кайльбэром и Ирэной, Лёкель чувствовал себя в хорошей боевой форме. Он стремился к победе нокаутом. Никакие благородные чувства, никакие спортивные правила не остановят его на этом пути. Если надо, он ударит своего противника ниже пояса. Своего противника? Да, Ирэна тоже была им. «Все зависит от инициативы, — говорил он себе. — Если первым не ударю я, ударит она. Эта девчонка спокойно отделается от меня. После того, что произошло…»

Лёкель не знал, что замышляла Ирэна. Как вышла на Кайльбэра? Она ничего не рассказывала ему. И вообще помыкала им, как гостиничный администратор младшим рассыльным, который таскает чемоданы да распахивает двери перед клиентами. Но он получит свой гонорар. И немалый.

Улицы опустели. Над крышами домов величаво плыли сизые облака. В лунном свете их контуры походили на зубцы громадной короны. Установленные полчаса истекли. Сейчас в «Голубом якоре» Кайльбэр, должно быть, выслушивает сообщение о новом месте встречи. Его машина стояла на прежнем месте.

Морис Лёкель ждал у перекрестка. Через открытое окно в салон «таунуса» проникал холодный воздух. Тихо гудел мотор. По правилам машина могла стоять здесь не более пяти минут, затем Лёкелю придется переехать на другую сторону.

Показался Кайльбэр. Его пальто было распахнуто, в руках он держал шляпу. Адвокат степенно пересек площадь перед отелем. Никто за ним не следовал. Лёкель увидел, как он сел в машину, включил габаритные огни и выехал на дорогу. Лёкель выбросил сигарету из окна и тронул с места свой «таунус».

Но тут его охватили сомнения. Как поступить? До Миллернтор путь был неблизкий. По дороге Кайльбэр мог взять кого-нибудь в машину, с кем договорился по телефону в ресторане. Значит, Лёкелю нельзя было упускать его из виду. Однако не менее важно было еще несколько минут понаблюдать за входом в «Голубой якорь».

Лёкель ехал вперед на самой маленькой скорости. Задние габаритные огни машины Кайльбэра светились уже у Ломбардийского моста. За мостом транспортный поток усиливался, и дальше до Миллернтор можно было добраться несколькими путями. Медлить было опасно. Лёкель нажал на педаль газа. На Нойен Юнгфернштиг он догнал Кайльбэра. Подъехал вплотную и прочитал номер его машины, затем снова увеличил дистанцию. Улица была залита ярким светом фонарей и реклам. Огромные буквы на здании фирмы «Эссо» и на крышах домов далее за Оперой стреляли в темное небо разноцветными огнями. На Бинненальстер у причальной стенки покачивался на волнах старинный клипер. Его контуры очерчивала вереница синих, красных и желтых лампочек.

Кайльбэр ехал медленно, строго соблюдая правила уличного движения, повороты делал нерезко, по большой дуге. Он свернул на Гроссе Бляйхен, затем — на Постштрассе. Между ратушей и биржей адвокат остановился, а Лёкель заметил это слишком поздно. Чтобы не вызвать подозрений, он проехал мимо и затормозил у Адольфсбрюкке. В зеркало заднего вида Морис наблюдал, как Кайльбэр вошел в телефонную будку. Разговор длился менее минуты. Неужели Кайльбэр сообщил кому-то о перемене места встречи? Значит, опасность!

Морис не мог ничего поделать. Кайльбэр неожиданно заспешил. На высокой скорости помчался он в направлении Рёдингсмаркт, затем вдоль широкой Оствестштрассе, мимо Михеля к Миллернтор.

Рядом с баром Шарлотты находилась небольшая стояночная площадка, Бефельплатц, неохраняемая и плохо освещенная. Поскольку Лёкель хорошо знал эти места, то опередил адвоката. Он занял удобную позицию для наблюдения и видел, как Йозеф Кайльбэр подъехал, вышел из машины, закрыл дверцу на ключ и застегнул пальто. Адвокат внимательно осмотрелся вокруг и по грязному галечнику пошел в сторону улицы. Там он с минуту постоял, будто любуясь окрестностями. Улица была почти пустынной. Это было то время, когда вечерняя жизнь города прошла, а ночная еще не началась.

Доктор Кайльбэр взглянул на ручные часы, потом засунул руки в карманы пальто и решительно зашагал к входу в бар.

Лёкель незаметно последовал за ним.

Бар у Миллернтор был незнаком доктору Кайльбэру. Он спустился с тротуара на три ступеньки вниз и неуверенной походкой, щурясь от яркого света, прошел к гардеробу. Швейцар бросился ему навстречу. Помедлив, Кайльбэр снял шляпу и пальто.

Раздвинулись портьеры, и вперед вышла молодая женщина в светло-голубом платье без рукавов.

— Позвольте вас проводить, господин доктор! — Она повернулась и указала на дверь, которую услужливо распахнул швейцар.

— Спасибо, после вас, — сказал Кайльбэр.

Они пошли по длинному извилистому коридору, в котором стоял густой запах жареной рыбы. Под потолком тускло светились лампочки. Впереди проход был заставлен разной тарой. Кайльбэр оглянулся. Швейцар по-прежнему следовал за ними.

— Осторожно, не наткнитесь на бочки! — предупредила женщина.

Коридор заканчивался дверью с надписью: «Выход». Двор, в котором они очутились, напоминал ствол угольной шахты. На стенках дома кое-где виднелись желтоватые горошины лампочек, но в основном двор освещался светом, падавшим из окон. Откуда-то сверху доносились приглушенные звуки музыки.

Женщина открыла железную дверь, зажгла свет, и Кайльбэр увидел, что они находятся в складском помещении. Между ящиками, коробками и тюками стоял «мерседес». Кайльбэр хотел прочесть номерной знак, но он был завешен тряпкой.

— Откуда, собственно говоря, вы меня знаете? — спросил адвокат. Женщина промолчала. Лишь некоторое время спустя она коротко бросила:

— Итак, мы уже у цели!

Кайльбэр спиной чувствовал присутствие швейцара, но не оглянулся. Они вскарабкались вверх по узкой винтовой металлической лестнице, и, когда добрались до верхней площадки, Кайльбэр тяжело перевел дух. Он достал из кармана пиджака капсулу и принял таблетку. Затем осмотрелся и удивленно вытаращил глаза. Он ожидал увидеть перед собой чердак, заваленный всякой рухлядью и увешанный бельевыми веревками. А вместо этого увидел длинный коридор с вереницей дверей по обеим его сторонам.

— Вход там, господин доктор! — Женщина указала на дверь в конце коридора. Она улыбалась ему, швейцар тоже улыбался. Оба выжидательно смотрели на него. Кайльбэр почувствовал, как пот проступает на его лбу. В горле запершило. Он громко откашлялся.

— Простите! — сказал он.

Кайльбэр медленно пошел вперед неуверенными шагами, словно двигался в темноте. Его колени стали ватными. Он вдруг резко обернулся. Швейцар следовал за ним. Женщина продолжала стоять на прежнем месте.

— Не бойтесь, господин доктор, идите! — с улыбкой подбодрила она его.

Кайльбэр снова сунул руку в карман. Тот самый, где лежала трубочка с таблетками. И пистолет. Он снял его с предохранителя, развернулся и открыл дверь.

Комната была практически пустой. У передней стены стояла напольная лампа, свет от которой был направлен на кресло. Остальную часть комнаты скрывала темнота. Доктор Кайльбэр достал из брючного кармана фонарик. Осветил стены. Дешевые обои, пара аляповатых картин, ковер на полу. Ни мебели, ни окон. Слева от входа висел занавес. Адвокат подошел к нему.

— Стойте! — приказал женский голос. Он исходил из-за занавеса и потому звучал грубо и приглушенно. — Господин доктор, сядьте, пожалуйста, в кресло!

Кайльбэр не шелохнулся.

— Не надо пугаться. Садитесь, пожалуйста, в кресло!

— Выйдите оттуда! — крикнул Кайльбэр. Он ожидал встретить доктора Лупинуса, но никак не женщину. — Я отказываюсь вести переговоры с тем, кто от меня прячется!

— Тогда прощайте!

— Чего вы боитесь? Я ведь от вас не прячусь.

— В этом как раз и состоит мое преимущество. Итак, сядьте, пожалуйста. У меня мало времени.

Кайльбэр подчинился. Он плюхнулся в кресло. Ноги поставил так, чтобы в любой момент можно было вскочить. Рука в кармане сжимала рукоятку пистолета.

— Ну вот и хорошо! Теперь выньте руку из кармана. Пистолет может выстрелить, а это нежелательно.

— Письмо написали вы?

— Вам это так важно знать? Во всяком случае, у меня есть то, что вы ищете.

— И что же я ищу?

— Вот, взгляните!

Женщина высунула руку из-за занавеса и разжала кулак. На ладони лежал медальон с длинной цепочкой.

— Вы не это ищете?

Адвокат встал.

— С такого расстояния я не могу его узнать, мне…

— Нет! Вы можете его узнать. Оставайтесь на месте!

— Послушайте, я отказываюсь вести переговоры в такой форме, сударыня. Я не наивный мальчишка!

— Ну, тогда прощайте. Я уже это говорила.

Рука с медальоном исчезла, Кайльбэр услышал шорох за своей спиной. В дверях стоял швейцар.

— Проводите господина доктора! — приказала женщина, прятавшаяся за занавесом.

Кайльбэр отрицательно покачал головой.

— Одну минутку, пожалуйста! — Он подождал, пока за швейцаром не закрылась дверь. — Допустим, у меня действительно есть определенный интерес к такому украшению. Скажите, мне придется заключить сделку с анонимным лицом?

За занавесом раздался смех.

— А что вам еще остается делать? К чему эти громкие слова? Неужели вы, господин доктор, выспрашиваете у всякого уличного торговца сигаретами его биографию, прежде чем купить что-то? Я предлагаю вам хороший товар, даже очень хороший. А вы платите за него. Обычная сделка, как и любая другая.

— Назовите цену.

— Для чего? Или у вас при себе есть сто тысяч марок наличными?

— Сто тысяч?

— Ну, к примеру.

— Вы с ума сошли.

— Спасибо за откровенность. Тогда сколько вы могли бы сразу выложить на стол?

— Здесь нет стола.

— Браво. Вижу, большая цифра не лишила вас юмора. Итак, на сколько вы готовы раскошелиться?

— Предлагаю вам сорок пять тысяч.

— Смех, да и только! Однако я пойду вам навстречу. Мне не нравятся шестизначные цифры, поэтому остановимся на восьмидесяти тысячах.

— Я также пойду вам навстречу, сударыня. Жаль времени! Я привык заключать сделки с деловыми людьми, а не с рвачами. До свидания!

— До встречи, почтенный, по телефону. Bon soir, monsieur.[6]

Сейчас решалось все. Война нервов. Проверка на прочность. Кайльбэр встал, поклонился занавесу и развернулся кругом. Медленно подошел к выходу и взялся за ручку. Дверь была закрыта. «Выиграл!» — пронеслось в голове. Он небрежно оперся на косяк.

— Хотите запереть меня здесь? Бессмысленно, в моем бумажнике лежит только семьдесят марок. А мои друзья забеспокоятся, заметив мое отсутствие.

— Никто не собирается вас здесь запирать. И ваши гроши интересуют меня не больше, чем собачье дерьмо! — Голос женщины зазвучал вдруг раздраженно. Кайльбэр злорадствовал. — Я хочу вам помочь, доктор. Может так случиться, что позднее вы пожалеете о результатах сегодняшних переговоров. Поэтому мы даем вам еще один шанс, так сказать для исправления ошибки. Если завтра в девять часов вечера вы появитесь в «Голубом якоре», то вам передадут письмо, в котором будут указаны процедуры оплаты и передачи медальона. Используйте этот шанс, месье, пока не поздно. Ведь ваше предложение относительно сорока пяти тысяч — блеф. А то, что у нас есть другой покупатель, не блеф. Зарубите себе это на носу!

Швейцар проводил доктора Кайльбэра до выхода из бара. Однако Морис Лёкель опередил обоих. Он сидел в соседней комнате и подслушивал разговор.

— Спасибо, Шарлотта! — крикнул он женщине в светло-голубом платье без рукавов, пробегая мимо стойки бара. Когда Кайльбэр подошел к своей машине, Лёкель уже сидел за рулем «таунуса». Слежка за адвокатом продолжилась.

Майор Риффорд прилетел в Париж и сразу из аэропорта отправился в офис французского отделения ЦРУ. Чрезвычайные полномочия, которые он получил в резиденции американской секретной службы по Европе во время промежуточной посадки во Франкфурте, открыли ему все двери. И, несмотря на то что полночь уже миновала, все те люди, с которыми Риффорд намеревался поговорить, были в сборе.

Первым делом он решил побеседовать с шефом отделения. Это был пожилой седовласый господин, вытиравший лицо платком после каждой второй фразы, но пот тут же проступал у него на лбу, хотя в Париже было довольно прохладно: температура воздуха не превышала восемнадцати градусов.

Майор Риффорд рассматривал своего собеседника высокомерным оценивающим взглядом. Жеманство и суетливость этого человека, его страх в другое время могли бы позабавить майора, но обстоятельства дела были слишком серьезными, и веселье здесь было неуместным.

И Риффорд со всей определенностью сказал об этом.

— Сейчас речь идет не о том, была ли допущена та или иная ошибка. И не о том, была нами получена та либо другая информация или нет. Скорее всего, следует говорить о политическом деле чрезвычайной важности, последствия которого вы даже не можете себе представить. Короче говоря, на карту поставлена судьба Атлантического союза.

— Бог мой, — пробормотал седовласый господин и, молитвенно сложив руки, прижал их к груди. — По нашей вине?

— И по вашей вине тоже.

— Я в полной растерянности, господин майор. Мистер Дэвис наш старый сотрудник, у него большой опыт работы, отличный послужной список!

— Ну и что из того? — возразил Риффорд и подумал о Каролине Диксон, у которой до сих пор также был отличный послужной список. — Не забывайте, что вы его шеф и несете за него ответственность.

— Разумеется. Но кому дано заглянуть во внутренний мир другого человека? Тайные струны души каждого отдельного…

— Бросьте ныть! Ваша лавочка — свора не способных к делу людей! У вас здесь настоящее болото! Жизнь в Париже развратила вас. Вы заметили, что Дэвис вел двойную игру? У вас каждый может позволить себе делать все, что захочет.

Риффорд испытывал огромное удовольствие от того, что имел возможность отчитать кого-то теми же словами, которые сам молча сносил от своего начальства. Он понимал, что его обвинения преувеличены. И хотя аппарат ЦРУ был огромным и технически совершенным, и хотя сотрудников строго контролировали, угрожали им суровыми карами, во все времена делались попытки измены. Правда, удавались они редко — из густой сети тайной организации не так-то легко было выскользнуть.

Но у Каролины Диксон в Берлине и у Ричарда Дэвиса в Париже все обстояло иначе. Риффорд сознавал это. Доброе имя обоих, прежние заслуги и отличная репутация служили, так сказать, щитом, которым они прикрывали свои собственные цели. Попустительство и халатность со стороны начальства как в том, так и в другом случае облегчали их действия.

И если бы Диксон, его агент Каролина Диксон, номер двадцать девять в номенклатуре ЦРУ, в ночь на 18 мая не потеряла голову — как знать, возможно, ей удалось бы реализовать и более крупные замыслы. Но она этого уже никогда не сделает. На ней поставлен крест.

Какую роль в ее планах играл Ричард Дэвис? Был сообщником или простым исполнителем?

— Скажите, — продолжил разговор Риффорд, на этот раз более приветливым тоном, поскольку запуганный собеседник был не способен думать вместе с ним, — как это произошло? Итак, во время наблюдения за братьями Конданссо — о чем мы вас просили — мистер Дэвис был оглушен ударом по голове. Он очнулся в лесу возле Амбруа, ограбленный и со следами насилия на лице. Он обратился к местному префекту полиции, позвонил вам сюда, и вы его забрали. Властям Амбруа вы заявили о разбойном нападении, и они вам поверили, будто вы и Дэвис служащие американского агентства по продаже картин. Ваши дальнейшие действия?

— Двоякие, господин майор, двоякие. Естественно, первым делом мы сразу информировали вас в Берлине. В конце концов, поручение относительно Конданссо поступило от вас, мы, в известной мере, оказывали вам помощь по службе…

— К тому времени Дэвис уже рассказал вам, что оба брата и все, кто с ними связан — ростовщик Лекюр, пекарь Паули и другие, — были ему знакомы и что он однажды проделал такую работу для миссис Диксон?

— Нет, ничего такого он не рассказывал.

— Что вы сделали во-вторых?

— Мы продолжили слежку за братьями Конданссо и занимались поисками информации об этой Аннет Блумэ. Вы ведь тоже просили нас об этом. По вполне понятным причинам мы отстранили Дэвиса от этого дела, им занимаются уже другие люди.

— И каковы результаты?

— Несколько часов назад братья Конданссо вылетели в Гамбург.

— В Гамбург?

«Похоже, Гамбург будет ареной сражений», — подумал Риффорд. Все собрались в одну кучу: Лупинус, его сын, Каролина Диксон, француз по имени Лёкель и теперь еще эти двое, Жан и Бенуа Конданссо. Все шло так, как и ожидалось. Ведь через два дня Лупинус будет официально объявлен наследником Эрики Гроллер и заберет медальон из сейфа.

Если подозрения Риффорда оправдаются, то через два дня операция вступит в решающую фазу: Лупинус передаст спрятанный в сейфе медальон французам! И что дальше? Вырисовываются два варианта: либо братья Конданссо сразу заметят, что медальон — пустышка, либо обнаружат обман только в Париже. Второй вариант был бы предпочтительнее. Братья возвращаются обратно в город на Сене и с гордостью вручают свою добычу хозяину. Эта акция даст ЦРУ возможность узнать, на какую организацию братья работали. Итак, братьев Конданссо нельзя было ни на секунду выпускать из виду, ни в Гамбурге, ни во время их возвращения в Париж. Итак, для успешной реализации второго варианта необходимо, чтобы братья не обследовали медальон еще в Гамбурге, или…

Неожиданно Риффорду пришла блестящая идея. Он прервал беседу и заказал срочный разговор с Берлином. Через несколько минут он услышал заспанный голос своего заместителя.

— Послушайте, — сказал майор, — подготовьте ложный материал по медальону Гроллер и устройте все так, чтобы при поверхностном осмотре украшения французы ничего не заметили. Вам понятно?.. Как? Ну, воспользуйтесь компетентными органами; в конце концов, старший прокурор — наш человек. Разумеется, в данном случае придется открыть сейф… Господи, в вашем распоряжении целых два дня, не прикидывайтесь простачком!

Майор Риффорд был доволен. Он телеграфировал Каролине Диксон в Гамбург дополнительные сведения о братьях Конданссо и сообщил о своем приезде. После этого он продолжил беседу с седовласым шефом французского филиала.

— Что было дальше? — спросил майор. — Что сделали Конданссо кроме этого?

— Произошло нечто странное, сэр. Вчера в час ночи один из братьев — это был Жан — неожиданно покинул свою квартиру и поехал к ростовщику Лекюру. Через полчаса оба вышли из лавки, держа под руки какую-то девушку. Втроем они уехали в направлении Северного вокзала. К сожалению, в транспортной толчее наш человек потерял их из виду.

— Кто была эта девушка?

— Понятия не имею, господин майор.

— Хм, и что вы нашли в этом деле странного? Все выглядит довольно прозаично.

— Против этого говорят два обстоятельства. Во-первых, необычное время, во-вторых, тот факт, что Лекюр поехал вместе с ними. Старик редко покидает свою конуру. Клиенты приходят к нему домой, с хозяйством ему помогают управляться чудаковатая кухарка да один мошенник по имени Люсьен.

Риффорд снова хмыкнул. Действительно, в этом эпизоде было что-то необычное. Однако он не показал виду, еще раз хмыкнул и сказал:

— Давайте вернемся к вашим поискам информации об Аннет Блумэ. Вам удалось разыскать что-нибудь интересное?

— Не совсем. Поначалу мы вышли на один след, но он оказался ложным. В Париже имеется некая Аннет Блумэ, возможно, их даже несколько; во всяком случае, одну мы уже установили, но она не похожа на ту даму, которая изображена на присланном вами снимке.

— Кто она?

— Студентка медицинского факультета Сорбонны. Подружка или любовница одного немецкого студента, Фолькера Лупинуса, с которым она…

— Фолькера Лупинуса? — Риффорд свистнул сквозь зубы. Это уже было интересно. — А эта девушка сейчас здесь, в Париже?

— Нет, сэр, на время каникул она уехала к своим родителям в Экс-ан-Прованс.

— В Экс-ан-Прованс? Она что, живет в южной Франции? Дайте-ка мне ее адрес!

Изящными, витиеватыми буквами Риффорд записал его в свою записную книжку.

— Что стало с Дэвисом?

— Пока мы не узнали о ваших подозрениях о его двойной игре, он занимался другими делами. Потом мы допросили его и временно отстранили от работы.

— Надеюсь, с полным пенсионом. Что он ответил на обвинения?

— О самовольных действиях Каролины Диксон он якобы ничего не знал. Он будто бы предполагал, что речь идет об обычной операции, которая проводилась с ведома и одобрения парижского филиала. Вы можете расспросить его самого, он ожидает в соседней комнате.

Ввели Ричарда Дэвиса. Ссутулившийся и несколько взволнованный, остановился он в трех шагах от начальства. Внимательно выслушивал вопросы и не торопясь на них отвечал. Казалось, его ответы были заранее обдуманы. По словам Дэвиса, миссис Диксон, очевидно, обманула его. Он не раз спрашивал, следует ли ему доложить обо всем своему шефу. Однако коллега постоянно отговаривала его от этого намерения. Речь якобы шла о чрезвычайно деликатном задании, о котором было информировано только высшее руководство в Париже и Берлине. Разумеется, он, Дэвис, поступил легкомысленно. Но поскольку такие таинственные поручения не были редкостью, то за этот проступок его не следовало строго судить. К тому же он знал о больших заслугах миссис Диксон, и у него не было никаких оснований не доверять ей!

По окончании своей исповеди Ричард Дэвис выглядел бледным и изможденным. Его руки дрожали, слова давались уже с трудом. Однако он выстоял, выстоял до конца. Не дрогнул и сейчас, под пристальными, испытующими взглядами начальства, а когда его отпустили, он, выходя за дверь, пошатнулся и вспомнил недавний сон, в котором ему явился патер Грэм и прошептал евангельский стих: «И задумался Петр над словами Иисуса, ибо Он сказал ему: «Душу свою за Меня положишь? Истинно, истинно говорю тебе: не пропоет петух, как отречешься от Меня трижды». И вышел Петр, и начал плакать, и плакал горько».

Когда Ричард Дэвис предал свою приятельницу Каролину Диксон, петух не прокукарекал, но он, как и Петр, горько плакал.

Фолькер Лупинус не мог заснуть. Он лежал на спине, неподвижным взглядом уставившись в потолок; дом окутывала звенящая тишина.

Он уже трижды побывал на вокзале. И трижды напрасно. Поезда из Парижа приходили точно по расписанию, с радостными лицами на платформу из вагонов высыпали люди, однако Аннет среди них не было.

Он хотел послать телеграмму в Экс-ан-Прованс, но передумал, решил не беспокоить родителей Аннет. Он хотел заказать разговор с квартирной хозяйкой в Париже, однако и от этой затеи отказался. Фолькер сразу представил себе ее крысиное лицо, перекошенное язвительной гримасой, — она ведь явно подумает, будто он звонит из ревности.

Ему не оставалось ничего иного, как ждать и тешить себя разными доводами. Он придумывал десятки естественных причин, по которым Аннет могла задержаться, и в то же время подозревал, что они были куда более серьезными. Он корил себя за то, что попросил ее забрать у Лекюра медальон.

Фолькер лежал на спине и, уставившись в потолок, прислушивался к звукам, раздававшимся в ночи. Вскакивал, когда с улицы доносился шум мотора или шаги прохожих. Потом снова укладывался в постель и считал минуты. Часы пробили полночь, затем час. Больше он уже ничего не слышал: снились ему какие-то сумбурные, тяжелые сны.

Неожиданно он вздрогнул. У входной двери пронзительно прозвенел звонок. Фолькер выпрыгнул из постели и подбежал к окну. У садовой калитки стояла девушка. Аннет!

Прямо в пижаме он сбежал вниз и на ходу крикнул служанке:

— Я открою! — И помчался по гравиевой дорожке. Подбежав к калитке, рванул ручку на себя, но безуспешно. Впопыхах он забыл ключ.

Легко, как гимнаст, Фолькер перемахнул через ограду и крепко обнял девушку.

— Аннет, — шептал он, — Аннет. — Фолькер порывисто целовал ее рот, ее щеки, по которым струились слезы.

Глава 14

Главный комиссар Майзель отправился в Гамбург. Он решил воспользоваться железной дорогой, поскольку хотел поработать во время поездки с материалами дела Эрики Гроллер, а столик в вагоне-ресторане, как ему казалось, подходил для этой цели больше, чем кресло в самолете. Он уехал, оставив после себя кучу незаконченных дел, и теперь чувствовал себя неловко. Он не мог назначить официального заместителя: Борнеман продолжал копаться с расследованием разбойного убийства в Груневальде, а Кройцц, Гебхард и Эдриан — ну, эти еще не доросли до такого поста. И все-таки Майзель пребывал в хорошем настроении. «Если ты работал хорошо, — думал он, — то аппарат не развалится и без тебя».

Стефан Кройцц влетел в приемную начальника и пропел:

— Шефа нет здесь, да, да, да! — И, не зная, о чем петь дальше, воскликнул: — И ура, ура, ура!

Фрау Зюссенгут, секретарша Майзеля, весело вторила ему, но при слове «ура» покраснела, так как оно прозвучало не совсем уважительно по отношению к отсутствующему шефу. И нараспев добавила:

— Но не забыл оставить вам письмо!

— Письмо? Для меня?

Стефан Кройцц шмыгнул носом. Естественно, этого следовало ожидать: Майзель имел обыкновение давать письменные задания, как в школе — уроки на дом. Он развалился на двух стульях и, разорвав конверт, прочел:

«Дорогой Кройцц! Дабы вы преждевременно не зажирели, вот вам несколько упражнений.

Во-первых, свяжитесь с доктором Хангерштайном. Покрепче нажмите на нашего эскулапа и выясните — могла ли с медицинской точки зрения Эрика Гроллер умереть все же позднее нуля часов десяти минут? Доведите до его сведения соответствующие показания Герике.

Во-вторых, испросите у прокурора доктора Бауха разрешение на расследование обстоятельств пребывания Клауса Герике в Париже. В случае его согласия — приступайте к делу. Не забудьте — Герике называл себя Лири Маршаном или кем-то в этом роде.

В-третьих, опросите с пристрастием всех ваших девяносто девять невест и возлюбленных, а также наш женский персонал и выясните, как может губная помада попасть на стирательную резинку. Не забывайте при этом, что вы находитесь на службе!

В-четвертых, сходите за меня в воскресенье на матч между «Терта ВСК» и «Боруссия — Дортмунд». После моего возвращения ожидаю от вас подробный отчет. В противном случае мне придется читать газеты, а это для меня, как вы знаете, хуже горькой редьки».

Молодой человек взъерошил копну своих светло-рыжих волос и захихикал.

— Наш старикан — мальчишка, ну настоящий мальчишка! — воскликнул он. Затем сложил письмо и спрятал в карман. Особенно ему понравилось задание номер три. — Сварите, пожалуйста, кофе на двоих, Сладенькая.[7] За счет муниципалитета. Я должен провести с вами деловую беседу.

Герда Зюссенгут достала из шкафа электрокипятильник и кастрюльку, налила воду.

— Вам не следует так меня называть! — сказала она и покраснела. Она говорила это всегда, зная, что говорит напрасно. Для всего отдела она была Сладенькая, даже скупой на слова Борнеман называл ее так. Только главному комиссару Майзелю, по-видимому, ничего не было известно об этом прозвище.

— Приму к сведению, — заверил Стефан Кройцц. — Итак, теперь присядьте. Вода не вскипит быстрее от того, что вы будете стоять рядом с кастрюлькой. Даже несмотря на ваш пламенный взгляд. Подарите его лучше мне, Сладенькая!

— Господин Кройцц!

Фрау Зюссенгут села на свое место. Она отодвинула в сторону пишущую машинку, стаканчик с карандашами и настольный календарь, затем достала из письменного стола кофейник, чашки, ложки, сахар и сливки.

— У вас прекрасная косметика, — начал Кройцц, — глядеть одно удовольствие…

— Господин Кройцц, прошу вас! Вы хотели поговорить со мной по делу!

— Что я и делаю. Неужели вы этого не замечаете? Где вы храните свою губную помаду?

— Здесь, в бюро? Ну, в сумочке.

— У вас нет там заодно и стирательной резинки?

— Нет. Но тут, на столе, она есть!

— Жаль. Вы могли бы себе все-таки представить, что носите с собой стирательную резинку?

— Уже представила. Я догадываюсь, к чему вы клоните, господин Кройцц.

— Тогда не буду тратить время на лишние вопросы. Вы знаете ответ?

— Я уже думала над этим, когда писала протокол. Знаете, такое употребление резинки возможно, если, например, футляр губной помады не закрывается или его верхняя крышка отсутствует. Тогда вершина стержня помады может соприкоснуться с ластиком-пробкой. Но у меня была одна знакомая, которая всегда лизала кончик стирательной резинки, прежде чем ее использовать по назначению. А поскольку губы у нее были густо накрашены, ластик постоянно пачкался. Возможно, не ей одной свойственна такая привычка!

— Хм! — исторг из себя Стефан Кройцц. Фрау Зюссенгут встала. Вода бурлила и шипела, и вскоре ассистент блажённо потянул носом воздух, издал «ах» и «ох» и восторженно потер руки.

В дверь постучали. Вошел судебный медик доктор Хангерштайн.

— Дорогой доктор! — радостно воскликнул Кройцц. В присутствии Майзеля он вряд ли позволил бы себе такой тон. — Дорогой наш эскулап, какая добрая фея привела вас в нашу нору?

— Насчет того, что добрая, это еще вопрос. Мне нужен господин Майзель, фрау Зюссенгут.

— Господина главного комиссара нет в Берлине, господин доктор. Позвольте предложить вам чашечку кофе?

— Спасибо, не надо. Тогда я могу поговорить с господином Борнеманом?

— И этого вам не удастся сделать, — раздраженно ответил за секретаршу Стефан Кройцц. Он наконец смог высказать доктору давно сдерживаемую неприязнь. — Вам придется удовольствоваться моей персоной.

— Да, конечно, я только хотел соблюсти субординацию. Могу я попросить вас, господин Кройцц, уделить мне немного времени?

— Разумеется. Мне также необходимо обсудить с вами кое-что. Поручение шефа. Давайте пройдем в соседнюю комнату.

Они вошли в кабинет Майзеля. Кройцц уселся в кресло главного комиссара за письменным столом, а доктор устроился в потертом кресле для посетителей. Герда Зюссенгут поставила перед ними по чашечке кофе, за что снискала добрые благодарные взгляды обоих. Она густо покраснела и, пробормотав:

— О, не стоит благодарности! — покинула кабинет.

— Разрешите начать мне со своего вопроса, господин доктор. — Кройцц положил перед собой чистый лист бумаги, обстоятельно выбрал самый острый карандаш на столе Майзеля и, не зная пока ничего другого, с серьезным видом написал в правом углу листа дату. Затем рассказал доктору о появлении Герике, о его противоречивых показаниях и остановился на его утверждении, будто Эрика Гроллер была еще жива примерно в половине первого ночи. — Даже если не позже, господин доктор! — заключил он.

— Исключено! — произнес судебный медик решительным голосом, не допускавшим никаких возражений и никаких сомнений в сказанном. — Я твердо убежден в результатах своих исследований. Так и передайте главному комиссару.

— И дополнительная проверка…

— Во-первых, она не нужна, а во-вторых, невозможна. Труп уже находится в Гамбурге. Сегодня или завтра состоится погребение.

Кройцц с шумом отхлебнул горячий кофе. Сделал это не спеша, со смаком, поскольку хотел выиграть время. По инструкции, оставленной Майзелем, доктора надо было выжать, как лимон, чтобы получить максимум информации. Но как это сделать, если к Хангерштайну было не подступиться? Кройццу горько было чувствовать, что делу мешало его более низкое служебное положение по отношению к доктору. Он выпустил из рук карандаш, сунул в папку так и оставшийся чистым лист бумаги и откинулся на спинку кресла.

— Ну, хорошо, — буркнул он. — А что вас привело сюда?

Доктор Хангерштайн откашлялся, смял очки и тщательно протер их кончиком галстука.

— Видите ли, господин Кройцц, все это так странно… Я имею в виду отравление Эрики Гроллер. Отравление было несомненно мышьяковистым ангидридом. Мы, и особенно господин Майзель, задавались вопросом: как мышьяковистый ангидрид попал в ее организм? С таблетками септомагеля или с алкоголем? Это единственное, что было обнаружено в желудке убитой. Если исключить таблетки, то в качестве носителя яда остается алкоголь. Мне неизвестно, как далеко вы продвинулись в своих расследованиях, но я хотел бы знать — вам удалось точно установить обстоятельства приема яда?

— Только на уровне догадок, господин доктор.

— Ну, тогда я добавлю к ним свои. Септомагель не имеет вкуса. Мышьяковистый ангидрид также безвкусен. В септомагеле содержится пятнадцать десятитысячных грамма мышьяковистого ангидрида. Для летального исхода этого явно недостаточно. А что, если Эрике Гроллер дали схожую с септомагелем таблетку, в которой содержалось не пятнадцать десятитысячных грамма мышьяковистого ангидрида, а, скажем, пятнадцать сотых грамма?

— Черт побери! Вот это здорово! И как, по-вашему, это могло произойти?

— Собственно говоря, очень просто. Эту фальшивую, отравленную таблетку подложили в капсулу рядом с другими…

— Но ведь это мог сделать только тот, кому была известна привычка Эрики Гроллер принимать септомагель на ночь?

— И не только это, господин Кройцц. Этот человек должен был иметь возможность изготовить такой препарат. Простому смертному это не под силу.

— А кто, по вашему мнению…

— Аптекари, врачи, возможно, также химики или больничные провизоры, студенты-медики.

— Доктор Лупинус, супруг убитой — врач.

— Знаю, но в данном случае ничем не могу помочь, это уже ваша проблема.

— Разумеется, господин доктор. У меня к вам есть еще один вопрос: не сместятся ли в таком случае установленные вами временные границы…

— Времени смерти это не касается. Оно установлено абсолютно точно.

— Я придерживаюсь того же мнения. Но до сих пор мы исходили из следующих предпосылок: яд попал в организм убитой максимум за двадцать и минимум за пять минут до полуночи и был принят с алкоголем. Итак, мы пытались установить, где и с кем в это время Эрика Гроллер принимала спиртное. Однако теперь все выглядит по-иному. Правда, время приема яда остается прежним, но ведь убийца мог подложить отравленную таблетку когда угодно!

— Естественно. Здесь имеются две версии. Во-первых, убийца мог просто смешать ее с другими таблетками. Если это так, то либо ему было совершенно безразлично, в какой момент наступит смерть, — когда-то ведь фрау Гроллер натолкнется на отравленную таблетку, — либо он не знал точно, когда и как часто она принимала лекарство. Во-вторых, убийца мог положить эту таблетку сверху. Тогда время смерти было заранее рассчитано. Но это означает также, что в день убийства преступник был в ее доме. Ведь Эрика Гроллер регулярно принимала это лекарство перед сном.

— Ясно! Господин доктор, вы сообщили сведения чрезвычайной важности, жаль, что здесь нет главного комиссара Майзеля. Он до сих пор не известил нас о своем гамбургском адресе. Но я незамедлительно подготовлю для него телетайп. Давайте еще раз подробно…

— К сожалению, вынужден попрощаться. Сегодня вечером я выезжаю в Штутгарт, на конгресс. Поэтому заглянул к вам на минуточку. Я изложу свои соображения письменно и пришлю их вам. Прощайте, господин Кройцц!

Доктор Хангерштайн откланялся. В приемной он еще немного поболтал с фрау Зюссенгут. «Бьюсь об заклад, сейчас она снова покраснела, — подумал Кройцц. И затем: — Вот Майзель удивится!»

Главный комиссар Майзель уже удивлялся, хотя и не имел еще никакого представления об отчете своего ассистента. Майзель удивлялся элегантной, одетой в черное женщине, которая все время находилась чуть поодаль от траурной процессии и, казалось, с большим интересом следила за погребальной церемонией.

В переполненной капелле она сидела в заднем ряду. Ее лицо скрывала густая вуаль. Майзель несколько раз незаметно поворачивал голову, чтобы посмотреть назад, и всякий раз у него было чувство, что она тоже глядит на него.

Пастор, огромный как толкатель ядра, говорил певучим теплым голосом, который никак не вязался с его комплекцией. На церемонию собралось много народу. На передних скамьях, тесно прижавшись друг к другу, сидели дамы и господа из высшего общества. Очень немногие из них знали Эрику Гроллер. Большинство пришло потому, что умершая была супругой известного гинеколога доктора Лупинуса, хотя жила с ним и носила его фамилию очень короткое время.

О причинах раздельной жизни с супругой Лупинус рассказал главному комиссару с очень большой неохотой. Основными из них были, по-видимому, различные взгляды мужа и жены на все — и в мировосприятии, и в обыденных делах. Майзель не любил копаться в чьем-то грязном белье, поэтому задавал вопросы деликатно. Ему важно было убедиться, что между супругами не существовало никакой вражды или ненависти, дабы исключить подозрения в ревности или экономической зависимости.

Письма доктора Лупинуса, найденные позднее у Эрики Гроллер, подтвердили эти сведения. Они были написаны в дружеском, вежливом тоне и большей частью касались незначительных совместных дел. Их переписку нельзя было назвать оживленной, а в последнее время она вообще прекратилась.

Иоганнес Майзель взглянул налево, на скамейку, расположенную рядом с духовником. Там находился доктор Лупинус, около него сидел молодой человек, очевидно сын. Лицо врача было серьезным, очень серьезным, в точности таким, как предписывалось правилами хорошего тона. Время от времени он проводил элегантным движением руки по глазам или прикрывал их и упирался подбородком в галстук.

Фолькер Лупинус также выглядел серьезным. Но за этим скрывались глубокая скорбь и печаль. Слева от него сидела молоденькая девушка. Черный костюм и черные как смоль волосы подчеркивали белизну ее лица. Она держала в руке платок и постоянно прикладывала его к губам.

Главный комиссар Майзель не знал девушку. Впрочем, он не знал никого из присутствующих на траурной церемонии, кроме Лупинуса. Не знал также и даму под вуалью в заднем ряду.

Никогда прежде Майзель ее не видел. Однако чувствовал, что она не была ему так же незнакома, как другие здесь, в капелле. В ней было что-то такое, что относилось и к нему, что-то…

Фисгармония заиграла «Все люди должны умереть непременно, и всякая плоть истлевает во прах, как и сено», двери растворились, и вместе с четырьмя похоронными носильщиками в капеллу проникли солнце и ветер. Гости поднялись и, когда служители вынесли покойную, образовали траурную процессию. За гробом торжественно шествовал рослый пастор, справа от него степенно и размеренно вышагивал доктор Лупинус, по другую сторону — его сын. Молоденькая девушка шла за ними, в другом ряду.

Майзель ждал. Ждал незнакомку под вуалью и надеялся, что сможет пристроиться неподалеку от нее. Но ждал напрасно. Дама под вуалью не присоединилась к траурной процессии, не осталась она и в храме Божьем. Майзель больше не видел ее. Медленно и задумчиво последовал он за остальными.

У раскрытой могилы пастор еще раз прочел молитву. Отброшенная на сторону коричневая земля выглядела неэстетично среди пышных венков и букетов цветов. Гроб осторожно опустили на веревках в могилу. Раздались тихие рыдания, всхлипывания, покашливание. Лицо врача выразило новую степень серьезности. Губы его были плотно сжаты, взгляд устремлен вдаль. Неколебимо, как крепостная башня под натиском бури, стоял Лупинус у земляного холмика.

Началась церемония последнего прощания. Брали землю с лопаты, которую держал могильщик, и бросали горсть на гроб. Затем подходили к вдовцу и его сыну — рукопожатие, пара тихих слов.

Майзель был одним из последних. Он исподволь наблюдал, как присутствующие выражали соболезнование, и слышал ответы Лупинуса.

— Спасибо, спасибо. На то была воля Божья, — монотонно бубнил он одно и то же.

Когда подошла очередь Майзеля, врач, узнав его, слегка оторопел.

— Благодарю, господин главный комиссар, благодарю. На то была… Благодарю, большое спасибо. — Лупинус не стал говорить Майзелю о воле Божьей.

Рукопожатие Фолькера было вялым. Майзель представился.

— Главный комиссар Майзель. Примите мои искренние соболезнования, господин Лупинус. Я веду расследование этого преступления.

Молодой человек поднял большие вопрошающие глаза. Его пальцы вцепились в руку Майзеля. На какое-то мгновение главный комиссар задержался: ему показалось, будто губы Фолькера разомкнулись. Но с них не слетело ни слова, ни звука. Молодой Лупинус разжал пальцы, и его рука снова вяло повисла, пока ее не схватил следующий участник церемонии.

Майзель не спеша побрел к выходу. Он рассматривал надгробья по обе стороны от дорожки, читал имена и фамилии, даты рождения и смерти, читал повсюду одно и то же скучное и бесцветное: «Спи спокойно!» — с восклицательным знаком, придававшим фразе звучание приказа: ты будешь спать спокойно!

Стоял дивный солнечный день. Старые развесистые буки отбрасывали на дорожку узорчатые тени, серебристым блеском отливали листья берез. То здесь, то там с лопатками и лейками у могил сидели на корточках люди.

У ворот Майзель остановился. Он натянул перчатки и надел шляпу. Группами и поодиночке люди покидали кладбище. Многие спешили к автостоянке, где плотными рядами стояли машины. Майзель поискал глазами таинственную незнакомку, но и тут ее не было видно.

Появилось семейство Лупинусов. Рядом с Фолькером шла молоденькая девушка с лицом бледным как мел. Доктор Лупинус заметил стоящего в стороне Майзеля. Взаимные кивки, сдержанно и официально. Майзель, кроме того, приподнял шляпу. Доктор Лупинус по-отечески ласково положил руку на плечо своему сыну, что, видимо, должно было означать: «Ну, теперь мы одни, мой мальчик», и сделал это так, чтобы как можно больше людей увидели сей возвышенный жест.

Но Иоганнес Майзель заметил также, что Фолькер Лупинус не поддержал эту лицемерную игру, рассчитанную на дешевый эффект. Он порывисто отступил на шаг назад и, взяв девушку под руку, оставил отца в одиночестве.

Пройдя несколько шагов, Фолькер неожиданно остановился и после непродолжительной оживленной беседы со своей спутницей направился к Майзелю.

— Когда я могу поговорить с вами, господин главный комиссар? — решительно спросил он.

— В любое время! — отозвался Майзель и дал молодому человеку свой гамбургский адрес.

Пол сотрясался под тяжестью передвигавшейся по нему четверти тонны двух великанов. На дешевой безвкусной люстре жалобно бренчали подвески, им вторили бокалы и тарелки в горке. Когда братья Конданссо одновременно ступали по рабочему кабинету доктора Кайльбэра, все движимое имущество в комнате скрипело и дрожало.

Французы разбудили адвоката в пять часов утра, но Кайльбэр на это не рассердился. Если речь шла о возможности заработать деньги, он был готов отправиться пешком хоть на Килиманджаро. А визит Конданссо сулил немалые деньги.

— Я видел медальон, — пробормотал он и рассказал о встрече с женщиной, прятавшейся за занавесом, в баре у Миллернтор. С мрачными лицами братья продолжали мерить комнату увесистыми шагами.

Кайльбэр подумал, что причиной угрюмого настроения французов была высокая цена сделки, однако вскоре понял — их занимала совсем другая проблема.

— Это была наша Аннет, — сквозь зубы процедил Бенуа и, затянувшись сигарой, выпустил сизое облако дыма.

— Аннет не говорит бегло по-немецки, — возразил Жан.

— Но женщина, скрывавшаяся за занавесом, говорила без малейшего акцента, — уже в который раз повторил Йозеф Кайльбэр. Его удивляло упорство, с которым оба француза пытались найти у «женщины-невидимки» черты какой-то Аннет.

Он не знал никакой Аннет, и никакая Аннет его не интересовала. Его интересовала сделка и ее цена, которую он, естественно, завысил на несколько тысяч по отношению к той, которую запросила женщина. Адвокат призвал французов — уже в третий раз — прийти наконец к какому-то решению. Он сам якобы ни секунды не сомневался в том, что речь шла об интересующем их медальоне. И не все ли равно, кто его предлагает — Аннет, Аманда или Анжела. К тому же «невидимка», как можно предположить, была всего лишь посредницей — настоящие хозяева остались в тени.

— Или у вас это иначе? Разве вы действуете не по чьему-то поручению? Кто в наше время делает бизнес в одиночку? Все пользуются услугами посредников, чтобы избавить себя от лишних хлопот. И это правильно, В конце концов посредники кормятся от такого разделения труда.

Судя по невнятному бурчанию визитеров, его доводы их не убедили. Бенуа Конданссо пожал плечами. Возможно, он не все понял или не желал говорить о коммерции, а его брат сердито вытаращился на Кайльбэра и с тихой угрозой в голосе протянул:

— Пускай вас не печалит наша работа, иначе вы разбудите во мне зверя!

Крупного зверя он в себе не разбудил, а вот змея, шипящая и изворотливая, в нем проснулась, когда все трое перешли к обсуждению денежного вопроса. Однако вначале братья Конданссо, переглянувшись, завели между собой разговор на каком-то тарабарском языке — смеси итальянского и французского, настоянной к тому же на жутком корсиканском диалекте. Как ни старался Кайльбэр, но из их темпераментного диалога, кроме имени Аннет и своего собственного, не разобрал ни слова, хотя довольно прилично знал французский.

Свой разговор на тарабарском языке они начали с полемики о девушке по имени Аннет.

— Послушай, Жан, тот ночной вызов Лекюра, этого старого стервятника, был явной промашкой, которая может привести к крупным неприятностям, — сказал курящий Конданссо. — Он усыпляет совершенно постороннюю девицу, будит тебя среди ночи, да еще надеется после этого на вознаграждение.

— Такой уж совершенно посторонней она не была: девушка предъявила паспорт на имя Аннет Блумэ. Ты несправедливо упрекаешь Гюстава. Кроме того, у нее была доверенность от молодого Лупинуса.

— Но если бы у этого старого отравителя было немножко больше каши в башке, то именно это и показалось бы ему подозрительным. Скажи на милость, как наша Аннет заполучила бы доверенность от Фолькера Лупинуса? И зачем? Ведь его медальон уже в наших руках. Задача Аннет заключалась в том, чтобы добыть другой медальон, принадлежавший врачихе. Нет, Гюстав просто опять хотел отвести свою извращенную душу, это уж точно. Он еще нашлет на наши головы полицию нравов, если крошка заявит обо всем легавым!

— Если бы дело ограничивалось только этим… Но я опасаюсь худшего и не виню в этом Лекюра. В полиции малышка наверняка запоет. Расколется и о медальоне, и о Фолькере Лупинусе. И ты думаешь, легавые не знают или не пронюхают, что его мачеха была убита? Чик-чирик — и связь установлена, лавина покатилась. Скажу больше: когда старик вернется из Америки, он устроит нам не только грозу, а настоящий горный обвал. Но я совсем не хочу падать вниз, Бенуа, совсем не хочу, уж слишком большим трудом дался подъем…

— Может, у нас есть шанс загладить вину? Скажем, отыскать Аннет, нашу Аннет? Дам голову на отсечение, если она не стоит за той таинственной дамой. Иначе откуда у нее медальон, если не от Аннет?

— Я уже советовал тебе однажды быть осторожнее и не ручаться всуе серьезными вещами. Ты говорил мне о трех вариантах, которые, по мнению старика, возможны в случае Аннет. Давай рассмотрим их в сложившейся сейчас ситуации. Вариант первый: Аннет мертва. Если это так, то медальоном владеет тот, кто ее убил или у кого она умерла. Следовательно, в этом случае мы не находим Аннет. Вариант второй: Аннет добровольно или по принуждению перешла на сторону противника. Противник, как нам стало известно благодаря Ричарду Дэвису, — ЦРУ. Ты полагаешь, мы вдвоем осилим этого монстра? И не забывай, что старик категорически запретил нам связываться с ЦРУ. Следовательно, и в этом случае мы не находим Аннет. Вариант третий: Аннет решила стать независимой и переменила тактику. Тогда она действительно владеет медальоном. Но в этом случае она не была бы здесь! Малыш, пошевели мозгами: каким образом она могла выйти на нашего адвоката? Ведь девчонка абсолютно ничего о нем не знает. Точно так же, как и мы ничего не знаем о других. Так уж у нас заведено. Каждый получает четкое задание, которое обязан выполнить, остальное его не должно касаться. Мы ведь мало кого знаем в организации. Я видел малышку только один раз, и мне было сказано, что ее зовут Аннет Блумэ и она работает на нас. Она совершенно ничего не знает о Лупинусе, точно так же, как и о Кайльбэре. Скажу тебе одно: мне кажется, в этом деле что-то нечисто, и было бы самоубийством действовать самовольно. К сожалению, мы не можем посоветоваться со стариком, ведь он сейчас в Соединенных Штатах.

— А медальон? Ты хочешь его упустить?

— Что ты мелешь? Разве примчались бы мы сюда сразу после звонка Кайльбэра? Завтра адвокат должен использовать шанс и добыть медальон. Мы ни во что не вмешиваемся и исчезаем, как только сделка завершится.

— Ну хорошо, если ты так считаешь! Скажи ему об этом, Жан!

Жан Конданссо повернулся к адвокату.

— Послушайте, доктор! — Он снова перешел на немецкий. — В принципе мы согласны на сделку, но ставим два условия: вы должны передать нам медальон завтра и снизить цену. Мы не должны попасться в ловушку, поэтому вам нельзя отправляться на завтрашнюю встречу в одиночку с большой суммой наличных, Мы обязаны изыскать способы и средства, чтобы избежать любой засады. И об этом нам следует подумать сейчас, доктор Кайльбэр.

Позвякивание и побрякивание посуды в горке возобновилось. Братья Конданссо принялись кружить вокруг, и Кайльбэр, поддавшись общему волнению, присоединился к ним. Мужчины ходили по периметру комнаты, круг за кругом, переговаривались между собой возбужденно и громко, но затем их голоса притихли. Братья уже не возражали друг другу, а дополняли один другого…

Глава 15

Каролина Диксон снова восхищалась безукоризненностью взаимодействия различных звеньев Центрального разведывательного управления. Это была целая отрасль, услугами которой она могла воспользоваться. ЦРУ поддерживалось громадным аппаратом, не испытывавшим недостатка ни в технике, ни в специалистах, ни в финансах.

Группа поддержки, которую ей выделили в Гамбурге, была немногочисленной. Но за каждым ее членом стояли десятки и даже сотни людей самых разных профессий, готовых выполнить все, что от них требовалось.

А миссис Диксон требовала много. Она работала без устали, не щадя ни себя, ни других, так как знала, что поставлено на карту.

Она утратила доверие начальства. Ее попытка провести операцию на свой страх и риск провалилась. Она не копалась в причинах своей неудачи: случайность или собственная ошибка — не все ли равно. Надо было смотреть в будущее, а не в прошлое.

До той ночи 18 мая она верила, что находится у цели. В считанные минуты глубочайшее отчаяние сменилось надеждой. Номер Аннет Блумэ в отеле «Принц Альбрехт» оказался свободным — портье сказал, что француженка уехала. В полной растерянности Диксон опустилась в кресло в вестибюле отеля. Затем позвонил Стэнли, и на бешеной скорости они помчались в Далем. Результат? Нулевой. Они опоздали на полчаса, может быть даже меньше.

Все зависело от тридцати минут? Миссис Диксон отвечала себе на этот вопрос положительно. Она исповедалась шефу на следующее утро, но умолчала о самовольных действиях и сослалась на интересы ЦРУ. Однако семена ее лжи упали на каменистую почву. Потому что это признание следовало сделать не в мае 1965 года и даже не в апреле или в марте, а гораздо раньше. Своими корнями ложь Каролины Диксон уходила в далекое прошлое. Она не питала никаких иллюзий: ее уже не могли защитить ни прежние заслуги, ни дружеские улыбки Риффорда. Ей были хорошо известны обычаи и порядки, заведенные в ЦРУ, и она учитывала это в своих расчетах.

Доверие она потеряла. Если и есть спасение от возмездия за измену, то оно было только в полном успехе нынешней операции. Поскольку она это знала и поскольку очень любила жизнь, то действовала соответственно.

Ее два номера в «Ганзейском дворе», отеле, расположенном неподалеку от виллы Лупинуса, превратились в своеобразный командный пункт. Каролина записалась в гостевую книгу как руководительница отдела общественных связей известного дома мод, и поэтому никого особенно не удивляли ни бесконечные хождения разных визитеров, ни беспрестанные телефонные звонки и работа до глубокой ночи.

Она раскинула свои щупальца, как морская медуза, и обвила ими свои жертвы: Эберхарда Лупинуса, Ирэну Бинц, Мориса Лёкеля. Не упускала из виду и других — молодого Фолькера и его девушку, адвоката по имени Кайльбэр и владелицу бара Шарлотту.

Полчище шпиков следовало по пятам за этими людьми — тайком фотографировало, считало поцелуи, которыми Фолькер осыпал свою Аннет, и купюры, которые Лёкель получал от своей любовницы.

Номера одиннадцатый и двенадцатый в «Ганзейском дворе», где поселилась «руководительница отдела общественных связей», наполнялись каталожными ящиками и скоросшивателями. Информационным фондом заправлял дипломированный специалист по организации конторской и архивной деятельности. В соответствии с принятой в мировой практике универсальной десятичной системой производилась систематизация и каталогизация поступающей информации: какую одежду носил Фолькер Лупинус до обеда и какие газеты покупала Ирэна Бинц после обеда; какие сигареты предпочитал курить Морис Лёкель и каких дам врачевал гинеколог.

Каталожные ящики переполнились карточками с информацией общего характера, круг интересов наблюдателей сузился, методы работы стали тоньше. Теперь основное внимание уделялось конфиденциальным беседам с владельцами различных заведений, которым агенты совали под нос какое-нибудь удостоверение или в руку несколько купюр, и те с готовностью отвечали: «Извольте, господин! Всегда к вашим услугам!»

После этого в нужных местах устанавливались миниатюрные микрофоны с высокой чувствительностью и давались определенные команды обслуживающему персоналу.

Каролина Диксон редко покидала свой командный пункт. Она читала отчеты агентов, изучала фотографии, давала новые указания. Прослушивала записи разговоров, звонила по телефону, готовила шифрованные сообщения в центр. Одна или вместе с несколькими доверенными лицами разрабатывала и корректировала планы операции. Каролина повсюду расставила силки, затянула и завязала двойным, даже тройным узлом петли. Она не хотела рисковать.

Миссис Диксон поставила на магнитофон катушку, которая стала теперь крупным козырем в ее игре. На магнитофонной ленте был записан разговор между Ирэной Бинц и Морисом Лёкелем. Он состоялся во второй половине дня в ресторане с садом, где оба частенько встречались.

Любовники поприветствовали друг друга и немного поболтали о погоде. Точнее, о погоде говорила Ирэна, так как Лёкель лишь время от времени бубнил «да» или «пожалуй». Затем послышался звон посуды и женщина спросила: «Молоко?», а мужчина ответил: «Да, спасибо».

После небольшой паузы, занятой, как догадалась Каролина по звукам, едой, женщина закурила, а мужчина начал разговор. Он говорил медленно, очень медленно и тихо. Из характера его речи можно было заключить, что она была заранее продумана.

«— Я хотел бы тебя предостеречь, Ирэна! Серьезно и настойчиво. Не перегибай палку! Я хочу знать, что ты затеяла. Я не позволю тебе обращаться с собой, как с марионеткой! Не думай, что ты держишь меня в руках. То, что произошло у Эрики Гроллер, касается нас обоих. Только вместе мы можем…

— Но, Морис! Ты бледен, как привидение. Я ничего такого не замыслила и ничего такого не делаю.

— Лжешь! Ты хочешь обмануть меня, а может быть, даже избавиться!

— Ты в своем уме? В конце концов, я могла бы сделать это уже давно.

— Ты нуждалась во мне. И нуждаешься еще сегодня. Но, возможно, завтра я тебе уже не понадоблюсь.

— Ты действительно спятил, Морис. Выкинь это сейчас же из головы!

— Не выкину! Во всяком случае — сегодня! Какую сумму ты назвала Кайльбэру?

— Тебе же это известно. Сорок пять тысяч.

— Ты лжешь!

— Нет, я не лгу! Морис, пойми, мы не можем с ним долго торговаться. Нам нужно побыстрее избавиться от… от этой вещи. Этот полицейский уже здесь. Лупинус встретил его на похоронах.

— Это правда?

— Зачем мне тебя обманывать? Поэтому мы не можем больше терять время…

— Что ему здесь надо? Он говорил с тобой, допрашивал?

— Ах, ерунда! В любом случае вещь желательно сбыть побыстрее.

— Почему я должен получить двадцать тысяч, а ты — остальное? Я добыл медальон, я… Ты знаешь, что я имею в виду!

— Ах, ты хочешь получить больше! Я должна была это предвидеть. Слушай, мне противен этот дешевый торг. Изволь, забирай двадцать пять тысяч, а я возьму двадцать.

— Я имею в виду остальные деньги, Ирэна, а не двадцать пять тысяч марок!

— Сорок пять минус двадцать равняется двадцати пяти!

— А восемьдесят минус двадцать пять? Почему ты отводишь глаза?

— Ты подслушивал у Шарлотты! Но ты глупый. Называя сумму, я блефовала, да и весь тот разговор был сплошной блеф. Кайльбэр никогда не заплатит восемьдесят тысяч, никогда!

— Все равно платит не Кайльбэр! Он всегда работает по чьему-то поручению. Я знаю Йозефа Кайльбэра…

— Ты?

— Да, я. Даже очень хорошо. И уже давно. А тебе не кажется, что он охотнее пошел бы на сделку со мной, нежели с… каким-то анонимным лицом!

— Смех, да и только! Что ты ему можешь предложить? Криминальную историю о ночи восемнадцатого мая? Я владею медальоном, мой дорогой. Ты сам, трус, отдал его мне, по твоим же словам, «из соображений безопасности».

— Пока еще ты владеешь им, Ирэна…

— Ты собираешься его отобрать? Ну, давай! Но я вот что тебе скажу: по-видимому, глупость — твое ремесло. Стоит мне сообщить господину Кайльбэру, что руки, из которых он надумает принять медальон, обагрены кровью, и почтенный адвокат десять раз подумает, прежде чем заключить с тобой сделку…

— Ты… ты… ты чудовище, ты бестия…

— Да, дорогой, я такая. Но до сих пор ты был очень доволен своей бестией. Когда она тешила тебя в постели, оплачивала твои долги и… хранила молчание, не так ли?

— Мы оба должны хранить молчание. И ты и я!

— Естественно. Только… мне грозит за все, вероятно, пара месяцев тюрьмы, а тебе, Морис… Сколько тебе лет? Немного, и уже — «Прощай, прекрасный мир!». И не смотри на меня так свирепо! Ведь кто, если не я, оплатит твою квартиру, накормит тебя? И вообще — у тебя все-таки нет медальона! А без него все твои планы — дым. Предлагаю тебе другое: полагайся и впредь на свою Ирэну. Какой из тебя бизнесмен? Мы вместе провернем сделку и скроемся отсюда, все это уже …дцать раз обсуждалось. Оставим и Лупинуса, и Кайльбэра, и медальон. Только не встревай пока в дело, до которого ты еще не дорос. До свидания, Морис. Вот тебе пять марок за кофе и пирожное. Не забудь, встречаемся сегодня вечером!»

Каролина Диксон услышала шум отодвигаемого стула и звуки удаляющихся женских шагов, затем щелчок зажигалки. Морис Лёкель остался сидеть за столиком. Но он не разговаривал сам с собой вслух, а мысли магнитофон не записывал.

«Хорошенькое дело», — подумала Диксон, остановив запись. Ведь многое было непонятно.

Ирэна Бинц владела медальоном. Она получила его от Мориса Лёкеля. А где он его добыл? Майор Риффорд сказал, будто медальон по-прежнему лежит в сейфе Берлинского торгового банка. Диксон перемотала магнитофонную ленту обратно и еще раз прослушала одно место:

«— Почему я должен получить двадцать тысяч, а ты — остальное? Я добыл медальон, я… Ты знаешь, что я имею в виду!»

Что имел в виду Лёкель?

Неожиданно Каролина это поняла. Она вскочила с места и возбужденно зашагала по комнате. Агенты, сидевшие за импровизированными письменными столами, удивленно уставились на нее, боясь заговорить. Как полоски жалюзи, поворачиваясь вокруг оси, открывают путь лучам солнечного света, так и в ее мозгу исчезла таинственная преграда, открыв иной путь воспоминаниям о той ночи 18 мая. Со вздохом облегчения она улыбнулась, упала в кресло и закрыла глаза. Как в кино, увидела она перед собой триллер[8] со всеми присущими ему атрибутами: крадущаяся в ночи фигура, цепкие пальцы, сдавившие горло жертвы, шум борьбы, затем глухой звук падающего тела, протяжный стон, топот шагов убегающего человека. И она увидела медальон. Тот медальон? Она снова улыбнулась. Не тот, другой.

Солнце съежилось до небольшого красного шара и повисло теперь прямо над верхушками сосен. Оно выглядело как ореол над головой древнего Мафусаила. Это сравнение неожиданно пришло на ум комиссару уголовной полиции Борнеману, de jure[9] заместителю Иоганнеса Майзеля, de facto[10] полицейскому, все еще занятому поисками последней улики в деле о разбойном убийстве в Груневальде. Он сидел на бревне у кромки воды Шлахтензе и, глядя на верхушки сосен и красный солнечный диск, размышлял о библейском пророке.

Над берегом слышались голоса людей и собачий лай. Сейчас поисковая группа полиции прочесывала территорию, прилегающую к озеру. Борнеман запросил помощь, поскольку чувствовал, что в лесу площадью три тысячи гектаров ему придется искать бритвенное лезвие до скончания века.

Это бритвенное лезвие представляло собой corpus delicti,[11] в буквальном переводе с латинского — «тело преступления». «Прекрасного преступления, — подумал Эвальд Борнеман. — Это ж надо: перерезать глотку жертве, заставить ее истекать кровью и выбросить орудие преступления с отпечатками пальцев где-то между Груневальдом и Халензе. Прокурор требовал представить ему это вещественное доказательство. Недостаточно улик. Значит, иди, Борнеман, иди ищи!» И комиссар уголовной полиции Борнеман искал. С утра и до вечера, один и с командой, повинуясь законам логики или полагаясь на волю случая. Он не думал о пище и отдыхе, не замечал ветра и дождя, а по ночам ему грезилось проклятое бритвенное лезвие и бесконечный лес. Он находил все, что угодно: старые башмаки, ржавую велосипедную раму, помятые консервные банки, — но только не бритвенное лезвие. Он начал яриться. Вначале на преступника, затем на прокурора и, наконец, на бескрайний лес.

Эвальд Борнеман медленно вышагивал вверх по крутому склону. Поисковая группа находилась в нескольких сотнях метров от него. «Они галдят, словно дети на школьной прогулке, — подумал Борнеман. — Что и говорить, для них это настоящая экскурсия на природу. Ни черта они не найдут!»

Комиссар ошибся — кое-что они нашли. Минут через десять он заметил двух полицейских, бегущих ему навстречу. Они мотали головами и яростно размахивали руками, словно вспугнутые дикие утки.

— Господин комиссар! Скорее сюда!

— И чего разорались? — недовольно пробурчал Борнеман. Однако он ускорил шаги: чем черт не шутит, может, дело было действительно неотложным.

Полицейские, находившиеся вдалеке от него, были чем-то возбуждены. Они что-то кричали, но что, Эвальд Борнеман разобрать не мог. Он согнул руки в локтях и пустился бежать с предельной для своего возраста и комплекции скоростью. Правда, со стороны это больше походило на бег трусцой. Он пыхтел и отдувался, как древний локомотив. «Если они нашли не бритвенное лезвие, а что-то другое, — думал он на ходу, — будь это даже сокровище нибелунгов, то получат от меня на орехи».

Комиссар Борнеман никому не выдал на орехи, хотя подбежавшие к нему полицейские и не смогли показать ему бритвенное лезвие. Они подвели его к кусту шиповника и отбросили в сторону обрывки кровельного картона. На земле лежал труп.

В своей жизни Эвальд Борнеман повидал немало покойников. Как солдат на полях сражений в Италии и России и как криминалист. Застреленные, разорванные на куски, замерзшие, задушенные, заколотые, отравленные. Трупы людей, выброшенных из окон домов и обгоревших в огне, садистски разрубленных на куски и ставших жертвами сексуальных маньяков.

Борнеман не был слишком чувствительным человеком, но и ему не были чужды эмоции. И то, что он сейчас спокойно, с непроницаемым лицом стоял возле обезображенного трупа, было вызвано внешними обстоятельствами. Надо было подать молодым полицейским пример выдержки и хладнокровия.

Это был труп женщины. Плащ, юбка и блузка, а также туфли и чулки запачканы грязью, частично повреждены. Длинные, иссиня-черные волосы с несколькими светлыми прядями прилипли к щекам. Лоб и щеки были сплошным месивом, покрытым коркой запекшейся крови.

«Насильственная смерть, наступившая в результате ударов тупым предметом и, возможно, холодным оружием», — отметил про себя Борнеман. Но он не был врачом и воздерживался высказывать свои заключения вслух.

Он приказал прекратить операцию по прочесыванию и широким кругом окружить место находки. Необходимо было обеспечить сохранность следов.

Майзель был в Гамбурге, доктор Хангерштайн участвовал в каком-то конгрессе в Штутгарте, а Стефан Кройцц, как сообщила по телефону фрау Зюссенгут, интервьюировал свою девяносто девятую невесту. Борнеман запросил поддержку от других отделов, и, когда он вошел в свое бюро, рабочий день уже давно кончился. Он умылся, сбросил ботинки и начал писать отчет.

Тут он услышал, как хлопнула дверь соседнего кабинета.

— Эй, Кройцц! — крикнул он.

— Ау, мастер! Иду! — отозвался молодой человек.

Они вместе выпили чаю, съели свои дежурные бутерброды и покурили. За все это время коллеги ни словом не обмолвились о делах. Стефан Кройцц рассказал о моторной лодке, которую собирался скоро приобрести. Борнеман вполуха внимал ему, изредка прерывая речь ассистента словами: «Да? Подумать только! Ну, конечно!» Наконец их сигареты догорели, в чашках не осталось ни капли чая, и оба аккуратно сложили бумажки из-под своих бутербродов.

— Вам не нужен для дела Гроллер еще один труп? — спросил Эвальд Борнеман ассистента, вставляя в пишущую машинку формуляр.

— Нет, и так сыты по горло. А что? У вас есть лишний?

— Кажется, да. Сегодня отыскали в Груневальде. В мемуары моего головореза с бритвенным лезвием он не вписывается.

— И кто это?

— Какая-то женщина. Судя по одежде, молодая…

— Отравлена?

— Убита, по-видимому, тупым предметом. Лицо невозможно идентифицировать. Документов при ней не найдено.

Кройцц задержался в дверях.

— Убита? Действительно убита? Может, она погибла вследствие падения?

— Не понял.

— Ну, на веранде виллы Эрики Гроллер были похожие следы. К тому же найденные волосы с головы указывают на женщину. Борнеман, старина, признайтесь, вы подшутили надо мной?

— Не радуйтесь! Частицы мозгового вещества и кусочки кожи, обнаруженные на веранде… Но в моем случае голова у трупа представляет сплошное месиво. Кроме того, на теле, похоже, имеются колотые раны.

— И все же что-то в этом есть! Скажите, вы подключитесь к делу Гроллер?

— Вероятно, нет. Ведь я должен отыскать бритвенное лезвие. Но вы можете…

— Понял, господин Борнеман. Вы дадите мне копию?

— Нет проблем.

— Если бы здесь был Майзель! Это дело выше моего разума. Один Хангерштайн со своим открытием… Ну да ладно, доброй ночи, мастер. Я делаю небольшой антракт.

— Счастливчик. А мне надо еще писать отчет. Но уж после, мой дорогой, усну так, что не разбудишь и пушками.

Комиссар Борнеман пришел домой ровно в двадцать один час. Тридцать минут спустя он натянул на голову одеяло и взмолился: «Не дай, Господи, присниться этому бритвенному лезвию!» Его мольба была услышана. Он заснул и спал глубоко и безмятежно до семнадцати минут второго. Затем зазвонил телефон. Секретарь уголовной полиции Адольф Эндриан, несший ночное дежурство по отделу, представился и в свойственной ему тягуче-плавной манере сообщил:

— Извините, господин Борнеман, что беспокою вас. Но я нигде не мог отыскать Кройцца. Мне кажется, дело не терпит отлагательства. Пришел телекс из Гамбурга, в котором сказано, что убийца Эрики Гроллер схвачен!

Глава 16

Настало воскресенье. Пять дней назад, во вторник 18 мая, была убита Эрика Гроллер. Главный комиссар Майзель находился в Гамбурге с пятницы. Ему удалось разузнать кое-что новое и подтвердить свои прежние подозрения. Однако это не столько укрепило его уверенность, сколько выдвинуло перед ним очередные проблемы. Дело, как ему казалось, расширялось, вместо того чтобы идти к развязке.

Иоганнес Майзель пребывал не в лучшем настроении. А в последние часы оно у него просто испортилось.

Все началось с того, что он пригласил Фолькера Лупинуса и его бледнолицую девушку не в гамбургское полицейское управление или, по крайней мере, в свой гостиничный номер, а в уютный ресторанчик на берегу Альстера, полагая, что такая обстановка больше располагает к доверительной беседе.

Ведь это не был в обычном смысле допрос. Студент попросил о встрече, и Майзель согласился.

Теперь он сердился на себя за поспешность, с которой согласился на эту встречу. Главный комиссар чувствовал себя разбитым после бессонной ночи: ведь в течение последних тридцати шести часов он ни разу не сомкнул глаз.

Фолькер Лупинус без обиняков перешел к делу:

— Речь идет о двух медальонах, господин главный комиссар. Я решил обратиться к вам с этим, не будучи уверен, что эти украшения как-то связаны со смертью Эрики. Однако события последних дней и возня, затеянная вокруг медальонов, представляются нам, Аннет и мне, не менее загадочными, чем это таинственное убийство.

Майзель по привычке кивнул, хотя ни в малейшей степени не понял смысла сказанного. Фолькер воспринял кивок главного комиссара как знак одобрения и продолжил.

— Это началось с появления американки, которую как теперь вдруг оказалось, никто толком не знает, и дошло до крайности после того, что случилось с моей подругой в Париже. Лекюр все еще не прислал мне мой медальон, а другой, по словам моего отца, принадлежит теперь доктору Кайльбэру. Что вы думаете по этому поводу?

Вопрос Лупинуса показался Майзелю некорректным. Он не имел абсолютно никакого понятия ни об одном, ни о другом медальоне, не знал и о том, что произошло с бледнолицей девушкой в Париже, а имя Лекюра слышал сегодня впервые. Единственной отправной точкой было упоминание о докторе Кайльбэре и некоей американке. В своем последнем разговоре с Гансиком Баухом Майзель тоже коснулся некоей американки.

Иоганнес Майзель заказал себе двойной коньяк. Он поднес бокал ко рту, но затем, даже не пригубив золотисто-коричневую жидкость, снова поставил его на стол. Он вдруг вспомнил странное задание прокуратуры составить опись всех ценностей покойной Эрики Гроллер. «Среди них мог быть и медальон», — подумал Майзель. Но он не мог это проверить сейчас, здесь, поскольку опись находилась в его папке, а папка лежала в сейфе отеля далеко отсюда. Иоганнес Майзель корил себя за сентиментальность, которую проявил, предложив встречу в ресторане.

Мысленно обозвав себя идиотом, главный комиссар выпил коньяк.

Он совершенно не понимал, о чем идет речь, но не хотел в этом признаться. Поэтому молча кивал головой, однако эта уловка не помогла ему выйти из трудного положения. Главный комиссар поднялся, прошел в буфет и купил сигару за восемьдесят пфеннигов. Вернувшись на место и церемонно закурив гаванскую сигару, Майзель, тщательно взвешивая слова, сказал:

— В этих совпадениях, как мне кажется, очень много загадочного. Необходимо установить причинно-следственные связи и проанализировать их. Расскажите по порядку все, что вам известно, господин Лупинус! — Говоря это, Майзель чувствовал, что сегодня он был не в форме и допрос, пускай неофициальный, ему не удается. И это побудило его заказать еще одну порцию коньяка.

Речь Фолькера Лупинуса была несколько высокопарной и витиеватой, будто он читал заранее написанный реферат. Он обстоятельно подбирал слова и формулировал предложения. Несущественные моменты опускал или заключал в скобки, показывая это короткими жестами. Он то возвышал голос, то переходил на шепот, время от времени вставлял в свою речь французские словечки, предназначенные его приятельнице, которая недостаточно хорошо владела немецким языком.

То, что услышал главный комиссар, заставило его во второй раз пожалеть о поспешном выборе места встречи. Огромный поток информации просто невозможно было целиком удержать в голове, а магнитофона или стенографиста у него под рукой не было.

Итак, по словам Фолькера, его отец вторично женился через два года после смерти первой жены и преподнес к свадьбе своей новой спутнице жизни, врачу-окулисту Эрике Гроллер, два медальона, унаследованные им от покойной супруги. Один из них фрау Гроллер подарила своему пасынку Фолькеру, когда тот отправлялся на учебу в Париж, другой оставила у себя. Студент Лупинус, испытывая денежные затруднения, заложил украшение у парижского ростовщика по имени Гюстав Лекюр. Тот осмотрел медальон и признал его фальшивым. Но сумма, которую ростовщик выдал студенту под залог вещи, была довольно большой. Однажды у Фолькера появилась одна американка, некая миссис Диксон, приятельница его мачехи; она заявила, что страстно желает приобрести медальон. Фолькер, надеясь заключить сделку, забрал назад у ростовщика малоценное украшение и вручил его американке. Но она установила, что медальон фальшивый, и отказалась от приобретения. Фолькер и его гостья договорились сохранить свою встречу в тайне. После этого студент вновь отнес медальон в заклад ростовщику Лекюру.

Наступили студенческие каникулы. Подружка Фолькера, Аннет Блумэ, студентка медицинского факультета Сорбонны, поехала отдыхать к своим родителям в южную Францию. Фолькер Лупинус отправился с группой студентов в путешествие по Соединенным Штатам. Там его застало известие о смерти Эрики Гроллер. Он тотчас вернулся на родину, сделав в Париже короткую промежуточную остановку, чтобы забрать у Лекюра свой медальон. Ростовщик, сославшись на то, что временно отдал украшение напрокат, попросил Фолькера подождать. Но он обещал незамедлительно прислать медальон и взял у Фолькера под расписку залоговую сумму. Однако молодой Лупинус, не очень-то полагаясь на заверения торговца, написал своей подружке в Экс-ан-Прованс письмо, в котором сообщил о смерти Эрики Гроллер, пригласил девушку в Гамбург и попросил ее по приезде в Париж разыскать ростовщика и получить у него по доверенности свой медальон.

В Гамбурге от своего отца Фолькер узнал, что второй медальон, медальон Эрики Гроллер, поменял тем временем владельца. Произошло ли это согласно устной или письменной договоренности, гинеколог определенно не сказал. Во всяком случае, второй медальон принадлежал теперь уже некоему доктору Кайльбэру.

Фолькер рассказал о двух обстоятельствах, которые встревожили его во время разговора с отцом. Первое: доктор Лупинус был якобы убежден, что оба медальона фальшивые. Фолькер же придерживался другого мнения. В доказательство своей правоты он упомянул о реакции американки во время ее визита к нему в Париж и советы Эрики Гроллер относительно сохранности украшений, которые она давала ему в письмах; свой медальон Эрика положила в банковский сейф. Кроме того, о подлинности медальона покойной Гроллер говорит тот факт, что адвокат Кайльбэр купил его и несомненно сделал это после обстоятельной экспертизы. По всему этому следовало, что берлинский медальон был настоящим, по крайней мере он имел определенную ценность. Второе обстоятельство, насторожившее Фолькера, касалось американки, миссис Диксон. Никто из его близких ее не знал. Однако и отец, и фрейлейн Бинц проявили исключительный интерес к приятельнице покойной и подробно, с нескрываемым волнением выспрашивали у него об американке.

— Естественно, это меня очень удивило, — продолжал Фолькер. — Наша семья владела этими двумя медальонами, но вдруг сейчас, после смерти Эрики, мы лишились обоих. Однако я заподозрил неладное несколько позднее, когда Аннет прибыла наконец сюда и рассказала мне об ужасном происшествии, случившемся с нею у старика Лекюра. Я хочу сообщить вам о нем, господин главный комиссар.

Взору Майзеля открылся ночной Париж, но не тот, парадный и блестящий, залитый яркими огнями фонарей и реклам, а другой — грязный, мрачный и опасный. Он ярко представил себе картину: сгорбленный беззубый ростовщик в старой засаленной одежде, заваленная рухлядью контора, горящие в темноте зеленые глаза кошки и бледная от страха девушка, застывшая у порога. Вот она наклоняется вперед, рассматривает коробочку в руках старика и бессильно оседает на пол.

— На другое утро, когда на улице было еще темно, — рассказывал Фолькер, — она очнулась. Увидела, что сидит на скамейке напротив Северного вокзала. У нее ничего не было украдено; сумочка, паспорт, деньги, билет — все было на месте. Голова кружилась, руки и ноги плохо слушались. Постепенно она вспомнила, что с ней произошло. И тут ее охватил жуткий страх. Ей не хватило мужества обратиться в полицию. Она бросилась на вокзал: к счастью, экспресс на Гамбург отправлялся через пятнадцать минут. По прибытии сюда она сразу приехала ко мне. Ее багаж пришел раньше, другим поездом. Мы забрали его, и в нем тоже ничего не пропало.

На несколько секунд Фолькер Лупинус умолк, бросил на свою спутницу беспокойный взгляд, потом, запинаясь, тихим голосом произнес:

— Мы просчитали все варианты… Отец сразу обследовал ее… Слава Богу, ничего… Вы понимаете, что я имею в виду… — Он подался вперед и возбужденно выпалил: — По-видимому, нападение связано с медальоном, а медальон — со смертью Эрики. Разве не так?

Две пары вопросительных глаз уставились на Майзеля. Он не знал, насколько француженка поняла рассуждения Фолькера. Возможно, она просто подражала мимике своего приятеля. Возможно, так смотрела на Майзеля уже давно. Главный комиссар этого не заметил, он невнимательно следил за молодыми людьми, так как чувствовал себя сегодня не в форме.

Майзель заставил себя сосредоточиться. Это давалось ему с трудом, из-за усталости и отсутствия главного — папки с протокольными записями. Майзель, в отличие от Борнемана, плохо воспринимал информацию на слух.

Его мозг работал. Но порождал какие-то обрывочные мысли, которые никак не могли выстроиться в единую логическую цепочку. Он искал ту основу, которая позволила бы ему связать между собой все услышанное.

Майзель перебрал в уме всех действующих лиц, известных ему: доктора Лупинуса, Клауса Герике, доктора Йозефа Кайльбэра, миссис Диксон, Фолькера Лупинуса, Аннет Блумэ. Потом присоединил к ним Ирэну Бинц и Гюстава Лекюра. Затем всех этих людей оттеснили на задний план улики: капсула с септомагелем, ремешок от дамской сумочки, осколки вазы и пятна крови, отпечатки пальцев, следы обуви. И наконец, Майзель попытался представить себе медальоны.

Его молчание продолжалось секунд сорок. Малый, слишком малый отрезок времени для того, чтобы упорядочить этот хаос. И слишком большой, чтобы под вопрошающими взглядами собеседников лишь пожать плечами и коротко бросить: «Ничего не понимаю!»

Главный комиссар выразил это в другой форме, но смысл остался тем же.

— Благодарю вас за информацию, которой вы искренне поделились со мной, господин Лупинус. Я должен просить вас зайти в полицейское управление, чтобы мы могли составить протокол. Я пришлю вам повестку. А теперь еще один вопрос: вы видели еще раз ту американку?

— Нет, не видел. И она ни устно, ни письменно не выразила нам соболезнование.

— Вы могли бы ее опознать?

— Разумеется.

— Как она выглядит?

Слушая, Майзель согласно кивал головой. Все верно. Точно такое же описание дали несколько дней назад фрейлейн Мёлленхаузен и приходящая прислуга Эрики Гроллер: чуть больше сорока, модно и элегантно одетая, очки без оправы, при ходьбе слегка приволакивает ногу, по-немецки говорит бегло, почти без акцента.

— Вы знаете ее берлинский адрес?

Разумеется, Фолькер не знал.

Майзель попрощался. Он спешил. Но Фолькер Лупинус ненадолго задержал его:

— Пожалуйста, не присылайте мне повестки. Мой отец не должен знать, что я встречался с вами. Он запретил мне это.

Майзель взял такси и доехал до ближайшего полицейского участка.

— Главный комиссар Майзель, — представился он дежурному. — Мне нужно срочно поговорить с Берлином вот по этому номеру. — Майзель протянул полицейскому карточку.

Дежурный бросился исполнять поручение лишь после того, как внимательно изучил удостоверение главного комиссара. Ждать пришлось несколько минут. Майзеля лихорадило. Его руки были влажными. «Простуда, — подумал он, — может быть, даже грипп». Со вчерашнего дня он был на ногах. Случай помог ему встретить в одном из ресторанов женщину, которую он видел на кладбище под густой черной вуалью, и проследить за ней до отеля, в котором она жила.

— Какая-то знаменитая фея моды, — пояснил главному комиссару портье.

Майзель спрятался за газетой и терпеливо ждал. К «фее моды» потоком шли визитеры, один за другим поступали телефонные звонки. Сама же она больше не покидала своего номера, по крайней мере во время дежурства Майзеля.

Затем такая вахта ему наскучила, и он проследил за женщиной, которая вышла от «феи моды». Это немного развлекло его: будто бы он вернулся во времена своей молодости, когда служил ассистентом уголовной полиции. Женщина направилась к близлежащему зданию университетского факультета. Она остановилась напротив входа и стала ждать. Майзель углубился в изучение книжной витрины и стал ждать вместе с нею. Вскоре он увидел доктора Лупинуса, выходящего из здания факультета. Он пошел пешком, держа под мышкой папку. Женщина последовала за ним, Майзель замкнул шествие. Лупинус жил недалеко от университетского комплекса. Не оборачиваясь, он вошел в свою виллу. Женщина, тоже не оборачиваясь, прошла мимо до автобусной остановки. Майзель заметил, как она коротко кивнула стоявшему там мужчине и тот неспешной походкой направился к вилле доктора Лупинуса. Майзель не спускал с женщины глаз. Она пересекла сквер и, несколько раз изменив маршрут, снова очутилась перед отелем, где жила «фея мод».

Главный комиссар опять спрятался за газетой. Минут через десять от «феи мод» вышел мужчина. Игра повторилась. На этот раз объектом слежки оказался не гинеколог, а его возлюбленная. Сделав покупки, она тоже вернулась на виллу под тайным наблюдением.

Ситуация была ясной. Майзель забыл про голод и жажду, он весь отдался охоте, неотступно следя за людьми «феи мод». Не всех, за кем он гонялся, интересовали близкие Лупинуса. Одних Майзель терял из виду, другие исчезали в каких-то квартирах и уже не появлялись оттуда. Но вечером из отеля вышли двое мужчин, в которых главный комиссар с первого взгляда распознал сыщиков. «Если это не тайные агенты…» — подумал он. Разумеется, таким дилетантам не нашлось бы места в отделе Майзеля: они даже не заметили, что за ними ведется почти открытая слежка. Оба мужчины заняли пост вблизи виллы Лупинуса, Майзель устроился неподалеку. Шло время, он ждал, мерз и уже проклинал нежданно вернувшуюся пору ассистентства, снова ждал, надеясь узнать нечто важное. Но ничего не произошло. Ночь миновала, оставив на память о себе грипп. И куда подевался весь англосаксонский аристократический лоск Майзеля — брюки помяты, ботинки перепачканы, манжеты и воротник рубашки покрыты грязно-серым налетом, на лице проступила щетина.

Перед встречей с Фолькером и Аннет главный комиссар успел немного привести себя в порядок, и вот теперь он сидел в каком-то маленьком шумном полицейском участке, находившемся невесть где в Гамбурге.

Иоганнес Майзель старался не вспоминать о прошедшей ночи. Его больше занимал разговор с Фолькером Лупинусом. Мысли главного комиссара кружились вокруг медальона, лавки ростовщика и бледнолицей девушки.

Дежурный полицейский протянул ему телефонную трубку:

— Ваш абонент на связи, господин главный комиссар!

— Говорит Майзель, вы меня слышите, господин Баух? Я вас оторвал от дела?.. Да, жду. — Главный комиссар принялся выстукивать пальцами на крышке хлипкого стола лихую мелодию кавалерийской атаки из одноименного вальса Штрауса. Наконец прокурор снова взял трубку.

— Господи, Майзель, где вы находитесь?

— Там, где хорошо!

— Мы уже стали беспокоиться о вас. Что вы скажете по поводу…

— У меня мало времени. Я знаю, кто та женщина.

— Убитая?

— Как убитая? Американка…

— Что, еще одна американка? Бог мой, они все решили приехать в наш город? Кто она?

— Некая миссис Диксон, элегантная, лет сорока…

— Постойте, господин Майзель. Может, не сорока, а двадцати? Несмотря на разбитое лицо, она выглядит…

— Простите, о ком, собственно, вы говорите?

— О трупе в Груневальде. Трупе, найденном Борнеманом.

— Одну секунду.

Майзель положил трубку и вытер со лба пот. Затем подчеркнуто медленно произнес:

— Господин прокурор, мне неизвестно ни о каком трупе в Груневальде. Но я знаю имя и приметы той американки, о которой мы с вами недавно говорили. В ночь убийства она могла находиться в доме доктора Гроллер, и ее также можно подозревать в преступлении. Эту миссис Диксон необходимо срочно разыскать и допросить, понимаете?

— Ну, скажите на милость, отчего бы мне этого не понять! Дайте мне на нее данные.

Майзель продиктовал. Баух повторил записанное.

— Итак! — Майзель дважды чихнул и высморкался. — И что же с трупом Борнемана?

— Бросьте эти казарменные шутки! Борнеман, слава Богу, жив и здоров и по-прежнему ищет бритвенное лезвие. При этом он случайно натолкнулся на женский труп. Но Кройцц подробно телеграфировал вам об этом.

— Доктор Баух, я уже почти двое суток не был ни в своем отеле, ни в полицейском управлении.

— Ага, значит, вам ничего не известно и об открытии Хангерштайна?

— Я же вам сказал… А в чем дело?

— Нет, мой дорогой, я не могу рассказывать вам об этом. Господин старший прокурор меня ждет. Мы едем сейчас в Торговый банк, где Эрика Гроллер абонировала сейф. В нашей свите — а может, мы в его — высокий американский чин, не знаю, правда, зачем. И это в воскресенье…

— Нет! — вскричал Майзель. — Баух, прошу вас, умоляю, в сейфе наверняка находится медальон, не подпускайте к нему никого, во всяком случае — американца! Вспомните о миссис Диксон, в настоящее время она одна из важнейших фигур в деле Гроллер. Миссис Диксон — американка. Это вам ни о чем не говорит? Баух, нельзя допустить вмешательства!

— Бог мой, да что с вами? Надеюсь, вы уже взяли в оборот убийцу Эрики Гроллер?

— Я что, фокусник?

— Теперь уже я ничего не понимаю! Срочно поговорите с Кройццем. Ваш помощник информировал меня, правда коротко, о том, что в Гамбурге схватили убийцу Эрики Гроллер. И я думал, что это вы снискали лавры.

— Знать не знаю и ведать не ведаю. Я только от вас об этом узнал. Однако давайте вернемся еще раз к разговору о банковском сейфе: помешайте американцу обстряпать свои делишки. Схвачен убийца или нет, но содержимое сейфа должно остаться нетронутым, это имеет для нас огромное значение. Ведь ясно как Божий день, что убийство в деле Гроллер не главное.

— Пресвятая дева Мария! Как вы себе это представляете? Я маленький человечек…

— Не имеет значения! Порежьте автопокрышки лимузина, подожгите банк, дайте служителям снотворное — делайте что угодно, но сберегите в неприкосновенности сейф!

В трубке послышался стон. Затем доктор Гансик Баух жалобным голосом произнес:

— Постараюсь сделать все от меня зависящее. Да хранит вас Бог. Счастливо, Майзель!

Главный комиссар Майзель нашел в управлении гамбургской уголовной полиции груду телеграмм, но никак не коллег, приданных ему в помощь. И все же господину главному комиссару повезло: один из них находился на воскресном дежурстве и обещал вскоре явиться.

Майзель снял шляпу и пальто, скинул ботинки. Он даже ослабил узел галстука. Ему действительно нездоровилось. Его болезненный вид встревожил секретаршу, и она предложила приготовить чай или кофе. Майзель попросил аспирин или что-нибудь в этом роде. Он получил две таблетки чего-то в этом роде, запил их водой и произнес: «Бр-р». Секретарша участливо улыбнулась.

Главный комиссар Майзель занялся чтением сообщений о том, что произошло за время его отсутствия в покинутом им отделе. Он познакомился с теорией доктора Хангерштайна и комментариями Кройцца к ним; он узнал о трупе, найденном в Груневальде, и о мнении фрау Зюссенгут относительно пятен губной помады на стирательной резинке.

Мысли в голове Майзеля кружились подобно хлопьям снега во время метели. Он провел рукой по лбу, потеребил мочку уха, потер нос, однако пурга не прекратилась.

— Вообще ничего не понимаю, — пробормотал он и, отложив в сторону бумаги, скрестил руки на груди. «Это лучший способ успокоить нервную систему», — подумал про себя Майзель.

Он сполз на краешек кресла, далеко вытянул ноги и положил голову на спинку. Немного полегчало.

Майзель почувствовал, что его мозг начал работать продуктивнее. Может, подействовало лекарство, может, спокойная обстановка, может, его железная воля.

Он закрыл глаза. Мысленно представил узловую станцию железной дороги с главным, вспомогательным и запасным путями. С сортировочной горки съезжали вагоны, снабженные различными табличками. На первой стояло — «Стирательная резинка». Майзель перевел этот вагон на запасной путь. «Труп в Груневальде» — значилось на следующей. Майзель находился в неведении, поэтому приказал: на вспомогательный путь! Он прочитал имя «Клаус Герике». В этом можно не сомневаться — на главный путь. Затем подкатил вагон с надписью: «Миссис Диксон». Иоганнес Майзель нажал на тормоз, и вагон остановился перед выпускной стрелкой. Он поставил бы этот вагон временно на вспомогательный путь. Но что-то противилось в нем этому решению, и он оставил на светофоре красный свет. Миссис Диксон, элегантная, около сорока, очки без оправы… Стоп! Очки без оправы? Майзель вздрогнул: «фея мод», дама под вуалью на кладбище. Осознав свою ошибку, Майзель покраснел. Встревоженная секретарша приготовила еще одну таблетку. Подумать только! Здесь, прямо у него под носом, Диксон занималась своим ремеслом — и каким! — а он, Майзель, мобилизовывал своих людей в Берлине. «Крупный промах, старик, — сказал он себе, — очень крупный…» И тут его пронзила мысль: миссис Диксон приказала следить за Лупинусом и его близкими. У нее, американки, находились в распоряжении люди; другой американец вел в Берлине осаду банковского сейфа. В сейфе лежал медальон. У Фолькера также был медальон. Диксон приезжала к нему в Париж, чтобы купить украшение. В последний момент она, правда, отказалась от своего решения. Тайком присутствовала на погребении. Не выразила соболезнования родственникам покойной…

Разве такая женщина не заслуживала внимания?

Майзель бросил свои мысленные игры с железной дорогой, открыл глаза и неподвижным взглядом уставился перед собой. Затем привел свой галстук в порядок и пришел в хорошее настроение. Майзель с удовольствием засвистел бы, но это было неаристократично. И он попросил у секретарши чашечку чая.

Миссис Диксон убила Эрику Гроллер? Какой у нее был для этого мотив? Из-за медальона? Но чтобы украсть медальон, не обязательно убивать человека. И как объяснить следы борьбы на веранде?

Хорошее настроение внезапно оставило Майзеля. Дело казалось настолько запутанным, что он не знал, с какого бока к нему подступиться. Он задумался над версией Хангерштайна. Люди каких профессий могли, по его мнению, изготовить препарат? Аптекари, врачи, возможно, химики, больничные провизоры или студенты-медики.

Естественно, Кройцц был прав — новое, тяжелое подозрение ложилось на доктора Эберхарда Лупинуса. Он был врач, и его алиби на ночь убийства теряло силу, если принять в расчет, что ядовитая таблетка, закамуфлированная под септомагель, могла быть подложена к настоящим в какой угодно момент времени. Стоп! Это неверно. В капсулу входит двадцать таблеток. Доктор Гроллер принимала каждый вечер по одной, следовательно, верхний временной предел составляет двадцать дней. Необходимо проверить, был ли Лупинус у своей жены в течение трех недель, предшествовавших 18 мая.

Фолькер рассказал, будто его отец по просьбе Эрики Гроллер посредничал в ее сделке с доктором Кайльбэром. Чего добивался Кайльбэр? Первый вопрос. Очевидно, Эрика Гроллер противилась этой сделке, поскольку положила все же медальон в сейф. Почему? Второй вопрос. Лупинус в ответ на это убил свою жену. Почему? Снова вопрос? Нет, Иоганнес Майзель знал на него ответ. Словно пелена разом упала у него с глаз: Лупинус — наследник и после смерти своей жены официально входил во владение медальоном!

Чудесно. Майзель широко улыбнулся, секретарша, глядя на него, тоже улыбнулась.

Дальше. Фолькер Лупинус владел вторым медальоном. Американка миссис Диксон собиралась купить этот экземпляр, а после передумала. Причина? Потому что он был фальшивый. Но медальон Эрики Гроллер, по словам Фолькера Лупинуса, был настоящим. Итак, американка так же, как и доктор Лупинус, попыталась завладеть подлинником. В ночь на 18 мая она проникла в дом врача-окулиста. Волей случая это оказался именно тот день, когда Эрика Гроллер приняла отравленную таблетку. Миссис Диксон увидела женщину в постели мертвой и сбежала. На веранде она натолкнулась на Лупинуса, далее — борьба, сумочка и тому подобное. Все ясно!

Майзель выскочил из кресла. Прямо в носках зашагал по приемной. Секретарша улыбнулась, но на этот раз насмешливо. Майзель устыдился и надел ботинки.

«Однако при чем во всем этом деле высокий американский чин? — размышлял он, завязывая шнурки. — Только для того, чтобы защитить свою соотечественницу? Смешно. От начала и до конца».

В его версии остались неясными и многие другие вещи: большое число отпечатков обуви и, главное, исчезнувший в Париже второй медальон.

Майзель попросил у секретарши бумагу и карандаш. Он писал так быстро, насколько это было возможно, не тратя время на обдумывание и формулировку фраз, отрешился от всего, не видел и не слышал ничего вокруг и, только когда чья-то тяжелая рука легла ему на плечо, взглянул вверх.

— Строчите прошение об отставке, поскольку не вы, а мы поймали убийцу Эрики Гроллер?

Басовитый голос гамбургского коллеги приветливо звучал над ухом Майзеля. Они поздоровались и прошли в соседний кабинет.

— Я весь внимание, — сказал главный комиссар, усаживаясь в кресло.

— Да, мы дорого заплатили за поимку: один из наших агентов тяжело ранен, — начал гамбуржец.

— И кто убийца Эрики Гроллер?

— Ах, Майзель, доставьте мне такое удовольствие и позвольте подольше подержать вас в неведении. Я подробно расскажу вам всю историю с самого начала. У нас все равно есть время, врачи пока не разрешают допрашивать убийцу. Итак, все началось с того, что…

Двое агентов в штатском из полицейского участка на Ломбардсбрюке патрулировали накануне вечером свой район. Им было поручено незаметно следить за порядком. Они беспечно фланировали по улицам, глазели на ярко освещенные витрины, иногда заглядывали в бары, кафе или пивные.

В это время суток на улицах района было очень мало прохожих. Изредка навстречу агентам попадалась какая-нибудь парочка влюбленных или усталый рабочий, сиротливо тащившийся с фабрики; компании гуляк, праздновавших что-то, расходились по домам. На углу в ожидании клиентов стояли таксисты. Они курили, обсуждали свои дела, подшучивали друг над другом.

Ночь была ясная. В бескрайнем небе ярко сверкали звезды и серебрилась полная луна. С Центрального вокзала доносился отдаленный грохот и лязг маневрирующих поездов.

Полицейские агенты свернули в переулок. Они шли молча, так как все темы для разговоров были исчерпаны. Через каждые пять минут поглядывали на часы и ждали какого-нибудь события, которое хоть немного развлечет их, — до конца смены было еще далеко.

Переулок упирался в небольшую круглую площадь, в центре которой стоял какой-то памятник. В этом месте было круговое движение транспорта. Полицейские в нерешительности остановились и уставились на чугунное чучело. Неожиданно слева от них завизжали тормоза. На площадь, продолжая движение по инерции, вылетел «опель». Чтобы не врезаться в ограждение, водитель выкрутил руль и нажал на газ. В этот момент открылась правая дверца «опеля» и на мостовую выпало нечто темное, похожее на тюк.

Раздался крик. Полицейские агенты увидели, как этот «тюк» приподнялся, сделал несколько шагов и рухнул на асфальт. В этот момент прозвучали первые выстрелы. Раздался звон разбитого стекла, затем новые выстрелы. Теперь машина двигалась со скоростью пешехода. Темная фигура человека проползла по мостовой еще несколько метров и замерла на месте.

Полицейские тоже открыли огонь, целясь в машину, которая уже почти объехала площадь по кругу. «Опель» занесло, и он выехал на газон.

Один из полицейских подскочил к раненому и оттащил его на тротуар. Стрельба продолжалась. Водитель «опеля» пытался запустить мотор. Второй агент, пригнувшись, перебежал через проезжую часть и укрылся за памятником. Коллега прикрыл его огнем. Издалека послышался звук сирены патрульной машины.

Несколько теней отделились от «опеля» и, петляя, исчезли в боковой улочке. Воцарилась тишина. Агент, скрывавшийся за памятником, бросился вслед за беглецами.

— Стоять! Бросить оружие! — крикнул он на ходу. Один из преследуемых остановился и, резко развернувшись, выстрелил. Полицейский вскинул руки и рухнул на асфальт.

Когда появилась патрульная машина, пассажиры «опеля» уже скрылись…

— И что же произошло дальше? — нетерпеливо спросил Майзель, когда его коллега сделал паузу.

— «Опель» принадлежит прокатной фирме. Он был арендован в конце дня господином Якобсоном, но очевидно, фамилия выдуманная. Пассажиры не оставили в машине никаких следов.

— А человек, которого выбросили из «опеля»?

— Насчет того, что выбросили, говорить пока рано. Этот факт еще не установлен. Пострадавший был отправлен нашими людьми в больницу в бессознательном состоянии, так что мы ничего не смогли узнать толком. Но когда его укладывали на носилки, он успел сказать: «Я убил Эрику Гроллер. Сообщите об этом в криминальную полицию. Я тот, кого она ищет!»

— У вас есть его документы?

— Только водительские права. Похоже, это француз, его зовут Морис Лёкель. Вы его знаете?

Майзель покачал головой и сокрушенно подумал: «Еще одно новое имя!»

Глава 17

— Этого никто не мог предвидеть, майор! — В голосе Каролины Диксон звучала ярость. Лицо было свирепым. В глазах застыли гнев и отчаяние. Она отбросила всякую театральность и даже не пыталась скрывать своих чувств.

Майор Риффорд прибыл в Гамбург. Из Парижа, мельком заметил он. Каролина не выказала по этому поводу никакого удивления, да и о каком удивлении вообще могла идти речь, если она все это учла в своих расчетах.

Риффорд был человек пунктуальный. На следующий день, то есть в понедельник, должен быть снят официальный запрет на пользование имуществом Гроллер. Доктор Лупинус вступит в права наследника, получит в банке медальон и передаст его братьям Конданссо, из рук в руки или через посредников. И тогда начнется генеральное сражение. Здесь, в Гамбурге, или в Париже.

Несколько часов назад майор связался по телефону с Берлином. Фальшивый материал уже лежал в медальоне Гроллер, хранившемся в банковском сейфе, — его люди работали четко. Произошла, правда, небольшая заминка по вине одного немецкого прокурора, который начал тянуть канитель, но дело, естественно, уладили.

Итак, все было готово к решающему бою.

И вот теперь неожиданное событие, происшедшее здесь, в Гамбурге, грозило разрушить великолепно задуманный план.

Миссис Диксон пересказала майору то, что, по сути, было уже написано ею в отчете.

— Из записи подслушанного разговора я поняла, что этот Морис Лёкель украл в Берлине медальон. Вначале я, естественно, подумала: не вскрыл ли он банковский сейф? Но затем догадалась, в чем тут дело. У Ирэны Бинц находился не наш медальон, не тот, что Эрика Гроллер по моему совету депонировала в Берлинском торговом банке, а другой, парижский. Как это произошло, меня интересовало во вторую очередь. Вначале я хотела на всякий случай помешать братьям Конданссо завладеть этим медальоном и попыталась это сделать. У меня все было под контролем. Я знала о каждом шаге французов. Мой план был настолько выверен, что даже мышь не ускользнула бы от меня.

— А каких размеров эти мыши, вам известно? Ведь братья Конданссо весят вместе более двух центнеров!

— Оставьте ваши шутки! Повторяю и буду повторять — ни одна мышь не ускользнула бы от меня, если бы Кайльбэр…

— Я так и знал, двадцать девятый. Во всем виноват этот скверный адвокат. И оба француза исчезли? Растворились, да?

— Их план был мне известен до мельчайших подробностей. И я все устроила так, чтобы они встретились с Лупинусом. Но тут вдруг появилась Бинц…

— Вы приказали следить за Кайльбэром?

— Естественно!

— А за Бинц?

— Тоже. Но оба ни разу не были замечены вместе. Уму непостижимо, как они договорились!

— А Лёкель так же исчез, как и эти Конданссо?

— Не знаю, что обо всем этом и думать. Произошла какая-то неполадка в нашем аппарате.

— В ваше распоряжение были предоставлены лучшие люди, деньги, всё. Неполадка в вас самой!

Диксон встала. Она закрыла глаза, губы ее дрожали.

— Майор Риффорд, я много лет проработала у вас. Вы меня хорошо знаете. Я выполнила немало заданий, перед которыми другие пасовали. Мне кажется, я всегда выполняла их отлично. Вы сами не раз хвалили меня. Но это были индивидуальные задания, которые соответствовали моему уровню подготовки и способностям. Я не руководитель, не организатор, у меня отсутствуют необходимые для этого знания и опыт. Я должна была потерпеть неудачу!

Майор подошел к окну. Он скрестил на груди руки и, слегка откинув голову назад, стал методично приподниматься на носках. Его лицо было спокойным и бесстрастным. Он почти не слушал Каролину. Его мысли кружились вокруг разговора с шефом парижского отделения, и он уже мысленно формулировал первые фразы своего доклада генералу.

Майору предстояло решить трудную задачу. В этом деле было много минусов и мало плюсов, и главный вопрос заключался в том, чтобы поровну распределить неудачу между собой и двадцать девятым. Он хорошо относился к Каролине Диксон, но к себе — лучше. И это было существенно.

Диксон не смогла помешать тому, чтобы Ирэна Бинц передала фальшивый медальон братьям Конданссо. В результате этого рушился не только его хитроумный план, окончательно и бесповоротно решив судьбу Каролины, но и вся операция. Теперь другие, более высокие инстанции предъявят ему счет.

Майор надолго задумался.

Каролина беспокойно сидела в кресле и курила сигарету за сигаретой. Наконец она не выдержала и, вскочив с места, возбужденно прошлась по гостиничному номеру. Через минуту остановилась перед Риффордом, сплела пальцы, размяла их и спросила:

— Что будет со мной?

Она понимала, что в сложившейся ситуации не было вопроса глупее, чем этот, но ничего не могла с собой поделать. Страх сковал ее волю. Страх подтолкнул ее к этому вопросу.

— А что должно быть, Каролина?

Ответ прозвучал приветливо, слишком приветливо, как будто он мог умерить страх женщины.

— Сворачиваем здесь дела?

Это была слабая попытка косвенным образом узнать о своем будущем. Возможно, отчаянный протест, предложение своих услуг.

— Не сегодня. Я сам возглавлю руководство группой, она, должен признаться, в общем и целом работает хорошо. Вам поручается другое задание. Вы должны немедленно установить связь с Кайльбэром. Выдадите себя за француженку, скажем Симону Ален. Чего вы испугались? Вам не нравится это имя? Попытайтесь разузнать, на кого работают Конданссо в деле с медальоном — на французскую разведку или на ОАС? Поскольку вы прекрасно ориентируетесь в деталях этого дела, вам не составит труда добиться успеха. И я очень советую вам, двадцать девятый, добиться этого успеха!

Каролина Диксон преданно взглянула на шефа.

— Слушаюсь, — выдохнула она.

Стены были белыми, белой была кровать, одеяло и голова Мориса Лёкеля также были белыми. В переплетении бинтов, скрывавших почти все лицо француза, виднелись три щели, из нижней выглядывали бледные губы. Однотонность белизны нарушали смуглость носа и темный зрачок правого глаза, неподвижно смотревшего сейчас на главного комиссара Майзеля.

— Я хочу признаться во всем, — с трудом прошептал Лёкель. — Я убил Эрику Гроллер. Я умираю и хочу признаться.

Майзель подтащил стул поближе к изголовью кровати. Он старался не смотреть на единственный глаз француза, не хотел лгать. Врач сказал ему, что жизнь пациента находится вне опасности.

— Господин Лёкель, расскажите мне все, с самого начала.

— С начала? Не знаю, когда и с чего все это началось. Возможно, когда я познакомился с Ирэной Бинц. Да, конечно, это началось уже тогда… Или еще раньше. Кайльбэр… Может, все началось с Кайльбэра?

Запинаясь, Лёкель рассказывал о своей жизни. Майзель терпеливо слушал. Он почти не прерывал Мориса, прощая любые повторы и отступления. В этой исповеди Майзель отметил для себя главное: молодой человек, смышленый, образованный, честолюбивый, прельстился красивой жизнью и в погоне за легкими деньгами попал в зависимость к Кайльбэру, сделался мелким пособником кучки грязных вымогателей и, наконец, вступил в любовную связь с Ирэной Бинц.

— Этот медальон, господин главный комиссар, сдвинул все с мертвой точки, явился своеобразной искрой. С тех пор как те двое… К Лупинусу регулярно приходили двое мужчин и требовали медальон — за деньги, конечно. Они предлагали много денег, а Лупинус нуждался в них, но его жена, эта врачиха, никак не хотела возвращать свой медальон. Я не все знаю из того, что обсуждали между собой Ирэна и Лупинус… Однажды она назвала мне дату — восемнадцатое мая… Лупинус собирался поехать в Берлин, чтобы любой ценой добыть медальон. Я должен был проследить за ним, выждать момент и отобрать у него медальон… Лупинус не знает меня в лицо… После этого Ирэна рассчитывала связаться с теми двумя, что приходили к доктору… В этой сделке она полагалась на меня. Я согласился…

Затем Морис Лёкель поведал о своих намерениях.

— Я согласился, но не принял все это дело всерьез, поверьте мне. Я отправился в Берлин в тот же день, что и Лупинус, однако вовсе не собирался похищать медальон и тем более убивать… Мне хотелось узнать наконец больше, чем знали другие. Я собирался последить. Как знать… может быть, думал я, то, что мне удастся там увидеть или услышать, как-то пригодится…

— Для шантажа?

— Может быть, и для шантажа. Лупинуса или Ирэны. Но я мог бы продать свою информацию Кайльбэру, показать ему, что и я кое на что способен. Не знаю… У меня не было определенного плана, однако я поехал туда…

Голос Лёкеля становился все тише. Майзель вынужден был низко склониться над ним. Некоторые слова он скорее разбирал по губам, нежели слышал их. Единственный глаз Лёкеля закрылся, дыхание давалось ему с трудом. Майзель уже хотел позвать врача, но тут Лёкель снова заговорил.

— Я спрятался в саду врачихи. Долгое время простоял за самшитовой изгородью. Дом был погружен в темноту. Около половины двенадцатого подъехала машина. Фрау Гроллер прошла мимо меня по дорожке. Ирэна показывала мне ее фотографию, поэтому я и узнал ее. Я продолжал ждать. За окнами зажегся свет. Послышался телефонный звонок. Это Лупинус, подумал я. Когда полночь уже миновала, я вдруг увидел на балконе фрау Гроллер. Я испугался, что она меня заметит, но ее взгляд был устремлен куда-то вдаль. Улица была пустынной, лишь однажды мимо виллы медленно проехала машина. Я еще, помню, посмотрел ей вслед. Когда я снова взглянул на балкон, там уже никого не было. Нигде не горел свет. Лупинус так и не пришел. Я потерял терпение. И тут неожиданно увидел тень на веранде. Это была Эрика Гроллер…

— Что вы сказали?

— Это была Эрика Гроллер, — громче повторил Лёкель, так как подумал, что главный комиссар не разобрал имени. — На какое-то время она задержалась, как бы прислушиваясь к чему-то, затем подошла к двери, осторожно открыла ее, и тут… тут я увидел медальон…

— Где?

— У нее на шее. Он тускло блестел в отсвете луны, я очень отчетливо видел его. В этот момент я потерял над собой контроль, бросился вперед, втолкнул ее обратно на веранду, сорвал украшение… Ее сумочка оказалась у меня в руках, и тут…

Майзель затаил дыхание.

— И тут? — нетерпеливо повторил он.

Лёкель сглотнул слюну.

— Тут она неожиданно пошатнулась… Видимо, я толкнул ее, на пол грохнулась ваза, за ней полетел стул… Она коротко простонала… Я склонился над ней, ощутил кровь на ее лице, она не дышала. — Лёкель вдруг весь напрягся. — Я не хотел этого, я не убийца, это был несчастный случай, господин комиссар, несчастный случай… несчастный случай… несчастный случай…

Лёкель приподнялся в постели, упал, сделал новую попытку подняться и замер. Майзель вызвал врача.

— Необходимо прервать допрос, господин главный комиссар!

— Надолго?

— По крайней мере минут на десять.

Майзель вышел в коридор, встал у окна. Степенным шагом прогуливались больные, деловито сновали медицинские сестры, разнося по палатам лекарства. Пахло карболкой и эфиром.

Комиссар оперся на подоконник и выглянул в сад. Пациенты сидели на скамейках, подставив лица солнечным лучам. У бокового входа санитары разгружали молочные бидоны. Откуда-то доносились гудки тепловоза.

В ушах Майзеля стоял крик Лёкеля: «Я не убийца!»

Морис и не был убийцей Эрики Гроллер. Не мог им быть. Бесспорное доказательство тому — отсутствие на теле покойной каких-либо следов насилия. Тогда кого же убил Лёкель? И кто в доме Эрики Гроллер мог носить ее медальон? Ее медальон? Майзель уже ознакомился с описью ценных вещей фрау Гроллер: в банковском сейфе вместе с другими украшениями лежал и медальон. Итак, Лёкель, видимо, ошибался. Или? Майзелю пришла необычная, почти дерзкая мысль.

Кивком головы врач пригласил полицейского пройти в палату. Главный комиссар занял место у постели раненого.

Лёкель дышал ровно и спокойно. Теперь его глаз неподвижно уставился на потолок.

— Мои родители жили в Марселе, — начал он. — Очень порядочные люди, а я… Они не могли вырастить убийцу, я не убийца… Я прожил жизнь бесполезно, и хорошо, что она подходит к концу… Но мои родители…

Майзель кивнул.

— Давайте вернемся к событиям на веранде. Что произошло после того, как вы завладели медальоном?

— После того? — Лёкель задумался. — После того? Я бежал. Промчался через сад, перемахнул через забор, автобусом добрался до вокзала, оттуда вернулся в Гамбург.

— А медальон?

— Медальон был у меня с собой.

— И сумочка тоже?

— Сумочка? Да, что было с сумочкой? Мне кажется, я выбросил ее, еще в саду.

— Ну а дальше?

Морис Лёкель рассказал о том, как сменил квартиру и перебрался к вдове Купфергольд в чулан, боялся устроиться на работу и жил на содержании у Ирэны Бинц.

— Я отдал медальон ей. Боялся хранить его у себя. Но, как ни странно, все было спокойно. Гамбургские газеты мало писали об этом убийстве. Ни слова не упоминалось ни обо мне, ни о медальоне. Однако я узнал, что врач была отравлена. Это меня ободрило. Может быть, подумал я, мое нападение совпало с моментом действия яда, который она приняла? Я начал надеяться…

— Что стало с медальоном?

Иоганнес Майзель узнал о замыслах Ирэны Бинц. Лёкель рассказал о первых переговорах между его любовницей и доктором Кайльбэром в ночном баре у Миллернтор. Майзель узнал о споре, происшедшем между Бинц и Лёкелем, и о том, как молодой француз собирался отомстить своей подружке и адвокату.

— Я выяснил, когда и где Ирэна договорилась передать ему медальон. Сделка состоялась в субботу ночью, то есть вчера. Кайльбэр уплатил шестьдесят тысяч марок — ему удалось сбить первоначальную цену на четверть — и получил украшение. Я следил за ними. Когда Ирэна уехала, я хотел напасть на Кайльбэра и отнять у него медальон. Но тут появились два толстяка, и адвокат сразу же передал им украшение из рук в руки. Дальше произошло нечто странное. Пока один из них возился с медальоном, другой отвлекал Кайльбэра. Неожиданно первый толстяк страшно выругался по-французски и бросил медальон на пол. Оба начали кричать друг на друга и дико жестикулировать. Они потеряли над собой всякий контроль, так были возбуждены.

— Вы что-нибудь поняли из их перебранки, господин Лёкель?

— Только пару имен. Они упомянули о Тиксье-Виньянкуре и несколько раз произнесли имя Аннет Блумэ…

— Аннет Блумэ? А вы не ослышались?

— Думаю, что нет.

— Вам известно это имя?

— Ирэна рассказывала мне, что так зовут приятельницу Фолькера Лупинуса.

Майзель встал и прошелся вокруг кровати, на которой лежал раненый Лёкель. Эту информацию следовало отметить особо. Аннет Блумэ. Француженка. Студентка-медик. Майзель вспомнил версию доктора Хангерштайна. Странно, весьма странно…

— Не знаете, господин Лёкель, почему французы так взбесились?

— И да и нет. Я уже рассказывал вам, что к Лупинусу несколько раз приходили двое мужчин и требовали от него медальон жены. Врач открылся Ирэне, что это украшение фальшивое. Такое мнение Лупинуса показалось нам с Ирэной подозрительным, ведь те двое предлагали огромную сумму денег — за безделку-то! Мы подумали, что за этой побрякушкой скрывается какая-то тайна. Когда Фолькер Лупинус возвратился из Америки, он вдруг заявил, будто медальон Эрики на самом деле был подлинным. Ирэна, естественно, сразу забеспокоилась. Мы показали украшение специалистам, и те сказали, что медальон — хорошая имитация. Следовательно, Фолькер ошибался. И вот я думаю, что толстяки рассчитывали заполучить подлинный медальон, а поняв, что их обвели вокруг пальца, пришли в бешенство.

Иоганнес Майзель задумчиво пожевал нижнюю губу. Что за женщина, на которую Морис Лёкель напал на веранде врача-окулиста и ограбил? Откуда у нее медальон, который Морис сорвал с ее шеи? Это была убийца Эрики Гроллер? Может, она прикончила врача, а потом сама была ограблена и убита Лёкелем? Жуткое преступление!

Главный комиссар передернул плечами. Вопросы, вопросы, и ни одного ответа. Несколько часов назад он подозревал, что соперниками в схватке на веранде были доктор Лупинус и американка. Теперь получалось, что поединок вели не господин Лупинус против миссис Диксон, а Морис Лёкель против Аннет Блумэ, имя которой французы упомянули вроде бы во время перепалки. Анкет Блумэ и Тиксье-Виньянкур. Тот оасовец из Парижа? Неужели здесь сцепились французы и американцы?

Майзель припомнил недавнюю фразу Лёкеля: «Мы подумали, что за этой побрякушкой скрывается какая-то тайна». Главный комиссар снова уселся на стул.

— Рассказывайте дальше, — приказал он. — Итак, два толстяка ругались…

— Да, они ругались, как извозчики, на очень потешном французском. Кайльбэр стоял рядом, как побитая собака, а медальон лежал на полу. Я воспользовался благоприятным моментом, выскочил из своего укрытия и схватил украшение. Но толстяки оказались удивительно проворными, они поймали меня и скрутили.

— Итак, с вашим планом было покончено?

— И со мной практически тоже. Вы же видите. Эти громилы отвели на мне душу и силой втащили в машину. Кайльбэр вел «опель», один толстяк сидел рядом с ним, а другой — со мной на заднем сиденье. Кайльбэр рассказал им обо мне. Из их разговора я понял, что они не знали свою партнершу по сделке с медальоном. Это меня особенно взбесило. Ирэна опять осталась в тени, а я — в дураках. У меня не было никаких шансов. Но тут вдруг машину на повороте занесло, и Кайльбэр сбросил газ. Я действовал не раздумывая, почти машинально: распахнул дверцу и выскочил. Остальное вам известно. Я ударился лицом об асфальт, с трудом поднялся, сделал несколько шагов, пули засвистели над моей головой, затем… затем очнулся ненадолго в санитарной машине, и вот теперь я здесь. — Лёкель медленно повернул голову. — Я чем-нибудь помог вам, господин главный комиссар?

Майзель кивнул.

— Вы нам очень помогли, господин Лёкель. Ответьте, пожалуйста, еще на два вопроса: вы знаете некоего Клауса Герике?

Больной осторожно покачал головой.

— А американку по имени Диксон?

— Похоже, Фолькер Лупинус знает ее. Ирэна что-то рассказывала об этом.

Но это Майзелю уже было известно.

Глава 18

Доктор Йозеф Кайльбэр лежал на кушетке в своем домашнем кабинете. Ноги он укутал пледом. Левая рука висела на перевязи — пуля задела только мягкие ткани. Врач, живший по соседству и кое-чем обязанный Кайльбэру, обработал и перевязал рану, не задавая вопросов.

Итак, адвокат лежал на кушетке, принимал таблетки против астмы и ждал прихода полиции. Он подумывал о бегстве, искал отговорки и варианты алиби, но потом все отверг. Отговорки были нужны не для полиции, а для семьи. Профессионалов в его случае не проведешь. Хладнокровно взвешивал он в уме преимущества и недостатки различных вариантов. Вывод был один: ждать и, если это произойдет, признаться. Ложь заводила в тупик.

Адвокат подвел итоги — счет вины был не слишком высоким. Он посредничал в сделках с Герике, двумя французами и неизвестной дамой. В сделках, которые, надо признаться, не всегда соответствовали принятым правовым нормам. Но если он признает свою вину и изобразит раскаяние… Кто нынче без греха! Единственное, что его сейчас серьезно волновало: следовало ли ему явиться в полицию с повинной? Все же при последней сделке произошла перестрелка. Он, правда, не знал — с кем? Не знал и о судьбе Лёкеля. Стрелял не он, Кайльбэр, а братья Конданссо, которые уже давно были в Париже. Однако, несмотря на…

У входной двери зазвонил колокольчик, и доктор Кайльбэр вздрогнул. «Вот и всё!» — подумал он.

— Какой-то господин Лупинус хочет поговорить с тобой, — доложила фрау Кайльбэр.

Вошел неизвестный адвокату человек.

— Я сын доктора Лупинуса. Эрика Гроллер — моя мачеха!

Кайльбэр кивнул и указал здоровой рукой на кресло. Затем взглянул на темный костюм и траурную повязку на рукаве у молодого человека.

— Позвольте выразить вам мои искренние соболезнования, господин Лупинус. Прошу извинить меня за то, что я не встаю. Моя рука… Доктор прописал строгий постельный режим.

— Сочувствую. Надеюсь, ничего серьезного? Я пришел по поводу медальона. Хочу его выкупить!

Йозеф Кайльбэр болезненно скривил лицо и со стоном поправил раненую руку.

— Извините, — пробормотал он.

— Сколько вы хотите за него получить?

— Вас, должно быть, ввели в заблуждение. Я не торговец ювелирными изделиями, а юрист.

— Вы приобрели медальон моей… медальон Эрики Гроллер или только договорились о его приобретении?

«Смотри какой прыткий! — подумал Кайльбэр. — Похоже, этот молодой человек кое-что знает, но что?» Адвокат вновь пустил в ход тактику молчания и стонов. Фолькер потерял терпение.

— Отец рассказал мне о ваших переговорах с фрау Гроллер, — выпалил он. — Поскольку моя мачеха так неожиданно умерла, то мы не знаем, чем завершилась ваша сделка. Если фрау Гроллер не успела передать вам украшение, то мы просим вас отказаться от него. Но если этот медальон уже находится у вас, то я хотел бы его выкупить.

На самом деле Фолькер думал о другом. Он хотел выяснить судьбу обоих медальонов. Встреча с главным комиссаром разочаровала его — Фолькер считал, что дело попало в ненадежные руки. Теперь он больше полагался на себя, потому и пришел к адвокату.

Кайльбэр улегся поудобнее. «Тут бояться нечего, — отметил он про себя. — Надо все спокойно обдумать! Итак, ему ничего не известно о сделке с «дамой-невидимкой». Это ясно. Однако мальчишка знал, что он, Кайльбэр, придавал большое значение медальону Гроллер. Откуда ему это известно? От его отца. Следовательно, Лупинус-старший также ничего не знал о шестидесятитысячной сделке. Или?..»

— Я не понимаю вас. — Адвокат приветливо улыбнулся. — Вы говорите как-то неопределенно. Вам все же должно быть известно, находится ли медальон у фрау Гроллер. Вы ее наследники!

— Полиция ведет расследование убийства, поэтому еще не снят запрет на пользование имуществом фрау Гроллер.

О! Кайльбэр прикрыл глаза. В деле появился совершенно новый аспект, который следовало учесть. В данных обстоятельствах разумнее всего выдвинуть вначале встречное предложение.

— Могу вас успокоить. Я еще не получил медальон. И соглашение отнюдь не исключает возможности отказа от предмета сделки. Естественно, после этого трагического происшествия вы хотели бы сохранить память о покойной, я понимаю вас, господин Лупинус.

Фолькер был ошарашен. Он не рассчитывал на быстрое согласие. Любезность адвоката сбила его с толку. Он приготовился к упорной борьбе, и елейный тон Кайльбэра насторожил его.

— Однако я не хотел бы ставить вас в неудобное положение, господин доктор.

— Неудобное положение? Помилуйте! Я, правда, собираю необычные предметы искусства, это мое хобби, но не фанатичное…

— Вы находите этот медальон необычным?

— Это незаурядное украшение, поверьте, далеко не заурядное. Великолепная вещица! Но у вас, конечно, на него больше прав, нежели у меня. В отношении маленького задатка, который я уже внес, мы при случае разберемся, это не к спеху…

— Какова же, однако, цена?

— От ваших вопросов у меня голова идет кругом. Я должен посмотреть счета. Но давайте не будем торопиться. У вас сейчас полно других забот, и я сказал вам уже…

В комнату вошла жена Кайльбэра.

— Извините, — пробормотала она и, склонившись над мужем, что-то возбужденно прошептала ему на ухо.

Адвокат удивленно взглянул на нее.

— Искренне жаль, господин Лупинус, но ко мне пришел важный гость. Было очень приятно с вами познакомиться. И будьте спокойны — мы обо всем договоримся. Моя жена проводит вас.

Фолькер откланялся. Недовольный собой, он последовал за хозяйкой дома. Поспешный визит к доктору Кайльбэру показался ему напрасным. Судьбу медальонов ему вряд ли теперь удастся выяснить.

Несколько секунд спустя Фолькер Лупинус понял, что его приход к адвокату не был напрасным. В прихожей он повстречался с гостем Кайльбэра. Визитер стоял перед зеркалом, в сером костюме и очках без оправы. Молодой человек замер на месте. Он развел руками и удивленно произнес:

— Вы?

Женщина, стоявшая перед зеркалом, обернулась. На ее лице мелькнул испуг, короткий, едва уловимый, глаза слегка прищурились. Затем она поправила рукава пиджака и молча прошла мимо Фолькера.

— Сюда, пожалуйста, господин! — Жена Кайльбэра открыла молодому человеку входную дверь.

Только одна мысль преследовала Лупинуса, когда он покинул квартиру адвоката: «Немедленно информировать обо всем главного комиссара!»

Клаус Герике попросил, чтобы к нему вызвали адвоката доктора Бодо фон Гнайзелое, и Майзель постарался как можно скорее известить об этом юриста. Прежде чем отправиться в командировку, Майзель хотел узнать результаты первой беседы между арестованным и его защитником. Однако надежды главного комиссара не оправдались: адвокат несколько раз откладывал встречу со своим доверителем. И только в понедельник после обеда, когда Майзель уже давно был в Гамбурге, Бодо фон Гнайзелое вошел в камеру, где сидел Герике.

Защитник остановился возле железной двери, всмотрелся в лицо мужчины, поднявшегося ему навстречу с тюремной койки, и скорбно изрек:

— Дружище Герике!

Они учились в одном классе. Вместе сдавали экзамены на аттестат зрелости, жили в одной комнате университетского общежития и были друзьями.

И вот теперь они стояли по разные стороны закона. Друзья. Адвокат и его клиент. Они смотрели друг на друга пристально, оценивающе и чувствовали, как между ними растет стена отчуждения. Но они улыбнулись друг другу, и Бодо фон Гнайзелое повторил:

— Дружище Герике!

Они молча сели за стол.

Адвокат смущенно теребил пальцами замки своего портфеля. Герике сложил руки на коленях и уставился в крышку стола.

— Как твое здоровье? — участливо спросил Гнайзелое.

— Спасибо, хорошо. А твое?

— Спасибо, тоже не жалуюсь. Жена вот мается от простуды. Гнусная погода.

— А дети здоровы?

— Спасибо, в порядке. Старшая растет не по дням, а по часам. Ты бы видел… — Он осекся. Это звучало неуместно. Адвокат продолжал теребить пальцами замки портфеля. Наконец он решительно отодвинул его в сторону. Гнайзелое нервничал, и Герике это заметил.

— Думаешь, это я убил Эрику Гроллер? — спросил он. — Ты веришь этому, Бодо? Действительно веришь? — Его большие серо-белые глаза, как пули, впились в адвоката, рот был слегка приоткрыт, ноздри дрожали. Герике смотрел на своего друга, ища в его лице ответ, но тот молча отвернулся. — Бодо! Я не убийца!

Адвокат фон Гнайзелое встал.

— Ты хочешь, чтобы я был твоим защитником. Но почему именно я? По старой дружбе? Или ты надеешься на мои связи? Я должен отыскать для тебя лазейки в законе или какие-то недостатки в следствии?

— Мне этого не нужно! Я не убийца! Я хотел, чтобы ты защитил меня по дружбе и потому…

— И почему еще?

— Потому, что я не могу тебе заплатить, Бодо!

— Деньги — дело важное. Но для меня важнее твоя порядочность. Ставлю два условия. Первое: твое преступление совершено не по политическим мотивам. В противном случае я сразу отказываюсь от защиты. Второе: ты говоришь мне полную правду. Я должен знать больше, чем правосудие. Неприятные сюрпризы во время судебного процесса гибельны для моей репутации. Если нечто подобное произойдет, то я сразу складываю с себя полномочия. Клаус, скажи честно и откровенно, ты можешь выполнить эти условия?

— Да, Бодо.

— Ладно! Я возьму твое дело. У нас есть еще двадцать пять минут для разговора. Изложи мне кратко суть происшествия. И прежде всего расскажи, зачем ты встречался с Эрикой Гроллер в тот майский день. Что тебе было нужно от нее?

— Мне был нужен ее дом.

— Ее дом? Для чего?

— Для приема Кайльбэра. Он хотел встретиться со мной. Не мог же я привести его в свою конуру! Мне надо было пустить ему пыль в глаза, показать, что и я не лыком шит.

— Кто такой Кайльбэр? И почему ты должен был перед ним изворачиваться?

Герике вкратце рассказал о Йозефе Кайльбэре.

— Я собирался провернуть с ним одно дело, на котором мог неплохо заработать. Я был на грани финансового краха, Бодо, полного финансового краха. Долги, кругом одни долги. Все мои надежды были связаны с Кайльбэром. Но для этого я должен был прихвастнуть, распустить перед ним перья. Иначе все рушилось.

— О какой сделке идет речь?

— Незаконной. Она связана с финансовой махинацией.

— Ты можешь объяснить ее суть в двух словах? Если нет, то расскажешь мне о ней в другой раз. Она имеет какое-нибудь отношение к Эрике Гроллер?

— Нет, абсолютно никакого. Речь идет о земельных участках. Трюк заключался в том, что я покупаю здесь дом, скажем за семьдесят тысяч марок, и, заручившись официальным свидетельством эксперта о его более высокой рыночной стоимости, закладываю в другом месте страны. Основной навар получается на разнице между оценочной стоимостью земельного участка при закладе дома за пределами Берлина и реальной стоимостью здешней земли. На такой операции можно заработать тридцать-пятьдесят тысяч марок.

— И как часто ты проделывал такую аферу?

— Только один раз. Тоже с Кайльбэром.

— Ну хорошо. Хотя я и не все понял, пойдем дальше: при чем тут Эрика Гроллер?

— Я уже говорил. К этому она не имеет никакого отношения. Когда мне стало известно, что восемнадцатого и девятнадцатого мая Эрика будет находиться в Париже, я решил воспользоваться ее домом для приема Кайльбэра и выдать его за свой собственный. Я попросил Эрику об этой услуге, и она, немного поколебавшись, согласилась. Мне доводилось уже несколько раз бывать у нее в гостях, поэтому я довольно хорошо знал планировку дома, за исключением погреба и мансарды. Накануне своего отъезда она набросала эскизы и пояснила устройство этих частей дома — надо было избежать всяких неожиданностей. Естественно, я попросил также Эрику написать мне доверенность на право пользования ее жилищем в течение двух дней. В конце вечера я подвез ее к дому, и мы тепло попрощались. А дальше произошло странное: примерно через час, то есть около половины первого, я еще раз проехал мимо дома Эрики…

— Почему? Что тебе было там нужно?

— Ничего. Расставшись с Эрикой, я немного посидел в пивной и на обратном пути решил проехать через Далем, еще раз взглянуть на дом, который в течение двух дней будет моим. Тебе этого не понять. Когда всю жизнь скитаешься по чужим углам, и вдруг — дом! В душе происходит…

— Стоп, стоп! Время — деньги. Что было дальше?

— Я увидел на балконе Эрику в половине первого…

— Но согласно экспертному заключению она умерла в полночь.

— Вот именно. Полиция ошибается. Эрика в это время была жива. Она стояла на балконе, еще в плаще, а в спальне на верхнем этаже горел свет.

— Ты уверен?

— Безусловно. Правда, меня это удивило. Я подумал не о том, кто там был — она или не она? — а зачем Эрика там стояла? Ее поведение тоже показалось мне странным. Несколько сгорбившись, она стояла у двери и словно высматривала что-то вдали или прислушивалась к чему-то. Тогда я не придал этому большого значения. Однако мысли все время кружились вокруг этого странного видения, какое-то беспокойство одолевало меня, и в Штеглице я уже не удержался и повернул назад.

— Ну и что?

— Я возвратился в Далем и оставил свою машину метрах в ста от ее виллы. Ты опять спросишь меня почему. Ответа я не знаю. Когда я подошел поближе, то света в доме не увидел. На улице было совершенно тихо, не было слышно ни звука. Мне стало даже как-то тревожно. Я остановился у садовой калитки и машинально нажал на ручку. Калитка была закрыта. Значит, все в порядке, подумал я. Хотел уже было уйти, но тут… тут…

— И что же тут?

— Дальше все произошло как во сне. Я увидел на садовой дорожке какой-то предмет, похожий на пакет. Подумал: наверное, Эрика что-то обронила. Одним прыжком я перемахнул через забор, прошел по дорожке и подобрал предмет. Это оказалось дамской сумочкой!

— С ума сойти! Дамская сумочка? Без ремешка? Тебе осталось только сказать, что в ней лежали драгоценности или сотня тысяч долларов….

— Франков. Не долларов, а франков, французских франков. К сожалению, не сотня тысяч, а поменьше, но сумма была приличная.

— Что ты сделал с сумочкой?

— Я бросился к своей машине. Кроме денег в сумочке находились тюбик губной помады без колпачка, зеркальце, карандаш для ресниц и два зажима для волос.

— И ты, простофиля, забрал франки и бежал в Париж! Верно?

— Я потерял голову, Бодо! Такая куча денег! Я подумал: плевать мне теперь на всяких Кайльбэров, и отправился в Тегель. По дороге сумочку выбросил. Затем сел в самолет и — прощай, Германия! Да, идиотский поступок.

— Наверное, сумочка принадлежала доктору Гроллер. Ведь она собиралась в Париж…

— Нет! Эрика не меняла марки на франки в Берлине. Она сама мне рассказала об этом. Я, помню, с ней согласился, поскольку наши деньги выгоднее обменять во Франции.

— Да, но кому же в таком случае принадлежала сумочка?

— А я знаю? Мне нечего добавить к сказанному. В Париже я нанял маленькую квартирку, сменил имя…

— Зачем? Тебе же ничего не было известно об убийстве. Почему ты решил, что тебя будут преследовать или разыскивать?

— Это вовсе не было связано с убийством! Я думал о своих кредиторах, многочисленных кредиторах…

— Ты мог бы рассчитаться с ними деньгами, которые нашел. По крайней мере, для защиты это был бы убедительный довод. А ты еще и промотал эти деньги.

— Ничего подобного. Я жил очень экономно. Собирался эмигрировать в Южную Африку, мечтал начать все сначала. Потом прочел в газетах об Эрике и о себе… Отказался от своей мечты и решил разыграть возвращение блудного сына. Но господа полицейские постановили иначе, и вот теперь я сижу здесь.

— Да, ты сидишь здесь, а я должен вызволять тебя отсюда. Дружище! И когда только ты образумишься? Что обо всем этом говорит Майзель?

— Ах, этот! Он начал приписывать убийство мне. После этого я отказался давать какие-либо показания. Ну, так как ты смотришь на это дело, Бодо?

Адвокат взглянул на часы. Он поднялся, взял портфель и сказал:

— Головой не поплатишься, если все произошло так, как ты мне рассказал. Жаль, что ты явился в полицию не сразу, а лишь после того, как был объявлен твой розыск. И все же постараемся обставить твое возвращение с большей помпой.

Ирэна Бинц закрылась в комнате на ключ. Она зашторила окна от яркого солнца, и все вокруг погрузилось в золотистый полумрак.

Ее плащ, шарфик и сумочка в беспорядке валялись на кровати, дверцы шкафа были распахнуты, на полу громоздились чемоданы.

Скорчившись, Ирэна села в кресло и вытянула ноги. Большим пальцем левой руки она массажировала десны; эту привычку она приобрела со школьных лет, когда долго просиживала над трудными домашними заданиями. Ирэна терла и терла пальцем во рту, словно пыталась избавиться от притаившихся мрачных мыслей.

Шестьдесят тысяч марок уже отправились по условленному адресу за границу. Бинц холодно планировала и холодно действовала. Осталось только упаковать чемоданы и поехать на вокзал. Однако Ирэна боялась ехать, и ей нужно было подавить эту тревогу.

Она все рассчитала заранее, и все шло так, как было задумано. Только неожиданно на нее напал страх, когда она вынимала свои вещи из платяного шкафа.

Страх перед Лупинусом? Врач беспокойно бродил по дому. Из-за того, что завтра он улетал в Берлин и рассчитывал получить медальон? Бинц не боялась врача. Если она кого-то и боялась, то не его. Да и не могло быть иначе! Еще ни разу в жизни она не встречала более спокойного, выдержанного и покладистого человека, чем Лупинус.

Тревожил и Лёкель. Он появится завтра утром, как договорились. Когда-нибудь его схватит полиция, в этом не было никаких сомнений. Лёкель был не из тех, к кому закон относился благосклонно. Назовет он тогда полиции ее имя?

Если она обманет его и уедет, то наверняка. А если останется с ним… Ирэна улыбнулась. Затем она вздрогнула, и мысли ее вернулись на круги своя.

Вскоре они потекли в другом направлении: Лупинус не обнаружит завтра в Берлине медальон. Как он поступит? Что предпримет его сын?

— Нет, я должна уехать! Я должна уехать! — тихо прошептала она. Но подняться не смогла, продолжала сидеть скорчившись, словно ее тело налилось свинцом.

Раздался стук.

— Ирэна, — позвал из-за двери Лупинус.

Она не шелохнулась.

— Ирэна, ты спишь?

— В чем дело? — Ее голос звучал раздраженно и укоризненно.

— Открой, пожалуйста! Я так одинок… Ирэна!

— И поэтому ты будишь меня?

Она осталась на месте. Лупинус пробормотал что-то невнятное и подергал ручку. Затем послышались его медленно удаляющиеся шаги.

«И с ним уже все кончено! — пронеслось в ее голове. Но тут же из глубины сознания донесся приказ, спокойный и сухой: — Думай о Лёкеле! Морис… Он меня предаст. Он угрожал мне. Может быть, он следит за мной. Он убьет меня… убьет…»

Бинц вскочила. Она порывисто схватила телефонную трубку и набрала номер.

— Позовите господина Лёкеля! — Тон, которым она произнесла эти слова, показался ей слишком официальным, поэтому более мягким голосом добавила: — Будьте так любезны.

Ирэна ждала. Ждала дольше обычного и начала беспокоиться. Она хотела услышать голос Мориса, узнать, как он себя чувствует, о чем думает. Хотела сказать ему нежные слова, как-то подбодрить. А в конечном счете избавиться от страха перед своим бегством.

Незнакомый мужской голос произнес:

— Алло, кто говорит?

Ирэна не ответила.

— Алло, — повторил тот же голос, — кто говорит? Я знакомый господина Лёкеля.

Ирэна поняла: «Полиция!» Рука бессильно опустилась вниз, трубка выскользнула из нее и закачалась на проводе, как маятник стенных часов.

Она не стала рассуждать. Действовала быстро, точно и уверенно. Схватила с кровати плащ, взяла сумочку, сунула в нее пистолет и помчалась вниз по лестнице. В холле навстречу ей вышел Лупинус, с бледным лицом, в распахнутом халате, в домашних тапках.

— Ты собираешься уйти?

Ирэна принужденно улыбнулась:

— Выскочу только на минутку. Возьму такси. — Она пробежала мимо доктора.

— Ирэна! — крикнул он ей вслед. — Ирэна! — Лупинус вдруг догадался о ее намерениях. Он понял это, возможно, по напористой походке или по неестественно простодушному тону ее речи, а может быть, по нервной улыбке, и понял, что речь идет не о минутке, не о часе, а о расставании навсегда. — Ты хочешь бросить меня! — воскликнул он, и его лицо налилось кровью.

Бинц не ответила. Достигнув веранды, она остановилась у входной двери и дрожащими руками поискала в сумочке ключи. Ирэну била нервная дрожь, и она, чувствуя слабость, прислонилась к косяку. Неожиданно сильные руки схватили ее сзади и оттащили от двери.

— Ты никуда не пойдешь! — Голос Лупинуса звучал резко. Своим корпусом он закрыл проход к двери. — Ты собираешься на меня донести, не так ли? Тебя-то, конечно, это устроило бы!

Женщина попыталась изобразить на лице улыбку:

— Что ты себе вообразил? Просто моя портниха…

— Иди в комнату! Я должен с тобой поговорить.

— О чем ты хочешь со мной поговорить?

— Иди в комнату, я сказал. Иначе…

— Что иначе?

Они застыли друг против друга. Оба были бледные, в глазах обоих застыл страх.

— Ты так изменился, — тихо произнесла Ирэна.

Лупинус молчал. Он смотрел на нее неподвижным и несколько печальным взглядом.

Бинц опустилась в плетеное кресло, стоявшее позади нее. Она расправила плащ и незаметно для доктора переложила пистолет из сумочки в карман.

Эберхард Лупинус нажал на кнопку вызова прислуги. Появилась служанка и сделала реверанс.

— Позвоните портнихе госпожи и скажите, что она, к сожалению, сегодня прийти не сможет. — Врач говорил безучастным, деловым тоном, но, когда служанка ушла, его губы слегка дрогнули в насмешливой улыбке, и Ирэна почувствовала, как новая волна страха подступила к ее горлу.

— Что с тобой происходит? — спросила она, улыбаясь своей чарующей улыбкой. Ее голос был теплым, проникновенным, а взгляд кротким и ласковым. Эта тысячекратно проверенная уловка в этот раз не возымела действия. Доктор Лупинус стоял у двери неприступный, как утес, он медленно поднял руку, элегантным движением провел по волосам и апатично опустил ее вниз.

— Мое терпение иссякло, — сказал он монотонным, бесцветным голосом, — я не могу больше жить во лжи. Когда я увидел веранду в доме Эрики, то понял, что ее убили. Я поспешил со звонком в полицию, а следовало бы вызвать врача. Не знаю, кто убил Эрику, но подозреваю, за что с ней расправились. Они решили, что после ее смерти я наследую медальон и они легко получат его, поскольку держат меня в руках. Так они и сделали. В моем деле очень жесткая конкуренция, я не могу допустить скандала и дать повод для пересудов прошлого Ютты. К тому же моя жизнь с Эрикой не была образцом, ты… Если захотят, то грязи найдут достаточно. Кроме того, я попал в затруднительное финансовое положение, в последнее время мы жили далеко не по моим средствам, Ирэна; я постоянно искал новые источники дохода и не только обманывал налоговое управление… У гинеколога есть определенные возможности добыть деньги незаконным путем… Всем этим могут воспользоваться мои конкуренты и недоброжелатели, чтобы доконать меня. Поэтому я и поехал к Эрике, мне надо было заполучить ее медальон, в обмен на который два ну, скажем, господина обещали свое молчание. Но я появился у нее слишком поздно. «Господа» уже сделали свое грязное дело, они больше не верили тому, что мне удастся уговорить Эрику. Наверняка эти двое замешаны в убийстве. Правда, я не знаю, сделали ли они это своими руками. А завтра я получу этот медальон законным путем, по наследству, свяжусь с этими «господами» или Кайльбэром, их посредником. Как договорились, мне заплатят за него сорок пять тысяч марок и отстанут от меня. Я спасен, я свободен, я смогу жениться на тебе. Естественно, по окончании траура и…

Вернулась служанка и, сделав реверанс, доложила:

— Милостивая госпожа ошиблась. Примерка назначена через неделю, то есть на следующий понедельник.

Лупинус кивнул. В уголках его рта затаилась та же насмешливая и слегка грустная ухмылка. Не глядя на свою любовницу, он повторил:

— Милостивая госпожа ошиблась. — Затем вплотную подошел к Ирэне и взглянул на нее сверху вниз: — Я хотел тебя пощадить, — выкрикнул он внезапно, — я хотел, чтобы ты ничего не знала об этом. Если бы ты была на моей стороне, но теперь…

— Ты что задумал? — заорала она на него. — Теперь, когда ты у самой цели! Ты хочешь сдаться?

Эберхард Лупинус оставил без внимания ее вопрос.

— Я пощадил бы тебя, — повторил он, — но теперь ты уже не моя, Ирэна. Нет, не потому, что я ревную тебя к кому-то. Я никогда не шпионил за тобой, ты могла бы завести себе любовника, лишь бы это не делало меня посмешищем. Ты уже не моя, Ирэна, потому что ведешь свою собственную жизнь, в стороне от меня, хотя мы живем под одной крышей.

Лупинус замолчал, на его лице отразились боль и разочарование. Затем, с трудом сдерживая гнев, он спросил:

— Куда ты собралась? Скажи правду, куда ты собралась?

Ирэна бросила взгляд на часы. Она почувствовала, что опасность, исходившая от Лупинуса, миновала. Оставалась другая, значительно большая, связанная с Лёкелем. Неужели его схватили? Здесь было только два варианта: либо Лёкель вернулся с повинной, либо его арестовали. Как бы то ни было, вывод тут очевиден — она должна покинуть Гамбург, покинуть Германию, и сделать это как можно скорее.

Ирэна медленно поднялась.

— Ты же слышал, — сказала она подчеркнуто скучающим и усталым голосом. — Я ошиблась в дате ровно на неделю. Пойдем.

Ирэна шла не оглядываясь, но знала, что Лупинус следовал за ней. Они сели в его кабинете. Девушка не сняла плащ, в кармане которого лежал пистолет. Лупинус схватился за сигарету, торопливо закурил и после нескольких коротких затяжек оставил ее в пепельнице.

— Я расскажу комиссару всю правду, — начал доктор. При этом он вопросительно посмотрел на Ирэну, видимо полагая, что она будет перечить или уговаривать его. Но та не перечила и не уговаривала. Она молча пожала плечами.

— Завтра, когда я прилечу в Берлин, дам ему показания. Расскажу все, что знаю.

— А что ты знаешь?

Доктор опустил голову.

— Ты права, — заметил он. — Что я знаю! То, что за медальоном охотятся, что за эту поделку хотят заплатить сорок пять тысяч марок, что Эрику…

Он умолк и снова взглянул на нее.

— А может, ничего не говорить? Молчать дальше? Посоветуй, Ирэна! Мне надо молчать?

Это был уже прежний Лупинус: слабовольный, нерешительный, беспомощный. У Ирэны было огромное желание расхохотаться или плюнуть. Ей не терпелось сказать ему какую-нибудь гадость, оскорбить его, причинить ему страдание и боль. Но она плотно сжала губы. Ей надо было поднять у него настроение, поскольку она непременно должна уйти.

Несмотря на это, Ирэна не видела никакой возможности покинуть этот дом по-хорошему. Ведь доктора Лупинуса понесло, он вспоминал о давних и стародавних временах, распространялся о своей жизни чуть не с самого рождения, говорил с пятого на десятое, сбивчиво, торопливо, будто у него осталось совсем мало времени.

Бинц не слушала его. Ее мысли витали далеко отсюда, за пределами Гамбурга. И чем больше Лупинус болтал, тем больше в ней росло раздражение. Наконец она не выдержала.

— Да прекрати же ты! — выкрикнула Ирэна и направилась к двери. — Разве можно так распускать слюни!

— Ну, тогда посоветуй что-нибудь, — умолял Эберхард Лупинус и, шаркая ногами, поплелся за ней.

— Посоветовать что-нибудь? — Она махнула рукой. Теперь ей было все равно, пора кончать эту комедию. — Я дам тебе добрый совет. Уймись и забейся поглубже в какую-нибудь нору, трус несчастный. Хочешь — жди медальон, хочешь — не жди, но веди себя спокойно! И оставь в покое меня! Что я думаю о твоем дерьмовом деле? Оно вызывает у меня отвращение. Мне тошно смотреть на то, как ты боишься за свой паршивый престиж! Как лжешь и причитаешь, вопишь и суетишься, и тем не менее топчешься на месте! Делай что хочешь и как знаешь, но только оставь меня в покое. Твой медальон интересует меня как дерьмо, твоя репутация для меня — дерьмо, и сам ты… ты сам опротивел мне!

Она стряхнула руку, которую доктор положил ей на плечо, распахнула дверь кабинета и выбежала в холл. «В сущности, как просто устраиваются дела! — подумала она. — Просто, когда бросаешь их». Бинц отыскала в сумочке ключи, ее пальцы уже не дрожали, когда она открывала дверь на веранде, ее лишь позабавил Лупинус, который тащился вслед за ней и причитал:

— Ты все еще думаешь, что я делал это только ради себя? Я знаю, ты честный, искренний человек, и сам хочу стать таким же искренним и честным, хочу во всем признаться, почему же ты осуждаешь меня… Ведь я делал это только ради тебя, Ирэна!

— Ради меня! Я как-нибудь сама о себе позабочусь. Лучше, чем ты можешь себе представить. Но одно я скажу тебе: если мое имя будет упомянуто в твоих так называемых признаниях, то я не останусь в долгу! Тогда ты действительно потеряешь репутацию, это я тебе гарантирую. И тогда откровения этих «господ» покажутся тебе Святым писанием. Я выплюну всю мерзость, которую мне пришлось проглотить, живя с тобой, ты смешон, ты…

Впервые в жизни Эберхард Лупинус ударил женщину. Ударил открытой ладонью, сначала справа, потом слева и опять справа и слева. Бил наотмашь, уже не видя, куда бьет. Он непроизвольно сжал руки в кулаки и обрушил их на женщину, уже неподвижно распростертую на полу. Лупинус очнулся лишь тогда, когда на веранде появился его сын со своей парижской подружкой.

Глава 19

Главный комиссар Майзель сидел в обеденном зале ресторана и неторопливо черпал ложкой компот. Он искоса поглядывал на газеты, лежавшие на полке, и боролся с искушением. Его мучило любопытство — как сыграла «Герта ВСК»? Для этого стоило только раскрыть спортивную страничку и бросить короткий взгляд на таблицу ну и, может быть, еще на комментарий и результаты других игр.

Любопытство боролось против принципов.

Поединок закончился со счетом один-ноль в пользу любопытства. Официант был очень любезен и принес сразу все газеты. Майзель налил себе кофе, отодвинул в сторону чашку с компотом и погрузился в изучение прессы. Газета дрожала в его руках, поскольку «Герта ВСК» сыграла вничью. «Большего от нее и не следовало ожидать», — прокомментировал этот результат Майзель. И ХСВ выиграла, и «Кайзерслаутерн» тоже, и португальцы разгромили турок, и…

— Отказываюсь верить своим глазам! Господин главный комиссар читает газету!

От неожиданности Майзель вздрогнул.

— Старина Кройцц, какими судьбами вы здесь?

— Фельдъегерем от доктора Гансика. Секретная миссия!

— Ну, выкладывайте. Садитесь. — Майзель подозвал официанта.

Стефан Кройцц мысленно оценил роскошный завтрак главного комиссара и заказал ровно на одно блюдо меньше, дабы и в приеме пищи сохранить дистанцию. С набитым ртом он хвалил телятину и картофель фри и порицал внешний вид Майзеля:

— Позволю себе заметить, господин главный комиссар, вы очень неважно выглядите.

— Тем лучше выглядите вы, Кройцц.

— Хотелось бы этому верить! В Афинах-на-Шпрее[12] полный штиль. Ничего интересного. Ах нет! В городе стало одним счастливчиком больше: Борнеман нашел-таки бритвенное лезвие! Поначалу он плакал от радости, а затем принялся угощать. Но счастье было недолгим, как всегда, — Баух опять озаботил его делом. Убили какого-то пенсионера!

Майзель набычился:

— С каких это пор Баух распоряжается моими людьми? Хорошенькое дельце! Он и дальше собирается нас опекать?

Кройцц пожал плечами:

— Понятия не имею. По-моему, у доктора Гансика вообще уже нет времени на наше дело. У меня с собой его письмо.

— Давайте сюда!

Это были лишь несколько строк.

«Дорогой господин Майзель! Я не смог ничего сделать. Вы знаете, что я имею в виду. Я не могу Вам также написать о том, что нужно было в банке тому высокопоставленному «иностранцу». Скажу лишь: кое-что произошло! Не совершайте опрометчивых поступков. Ваш Баух».

Внизу от руки было приписано:

«Майзель, письмо уничтожьте!»

Иоганнес Майзель сложил бумагу и сунул ее в карман. Естественно, он уважит просьбу Бауха, но не на глазах же своего ассистента.

— Вы прибыли только с этим посланием, Кройцц?

— Не только. Прокурор доктор Баух считает, что я могу понадобиться вам здесь. Я вам нужен? Каковы шансы на успех в деле Гроллер?

— Знаете, что в этом деле самое странное? Обычно с самого начала устанавливается круг подозреваемых, которых последовательно проверяют. А тут подозреваемые сами отпадают один за другим. Естественно, информация прирастает, но конечная цель ближе не становится. Здесь просто слишком много действующих лиц, Кройцц. Это как в роме[13] — все время прикупаешь карты. Нам следовало бы окончательно вычеркнуть кого-то из своего списка, но с этим дело обстоит неважно. Как там с Герике?

— Вычеркните первым! Мы можем отпустить его на все четыре стороны. Мы — я имею в виду нашего прокурора! За свое мошенничество и те глупости, которые он наделал, Герике, конечно, должен ответить. — И Стефан Кройцц рассказал о том, что удалось выжать адвокату фон Гнайзелое из заключенного и сообщить прокурору. — Мы проверили эти данные. Все прозрачно, как стекло. Мы нашли и кабачок, и трактирщика, с которым он играл в кости, и сумочку, и его машину и узнали о пребывании Герике в Париже, разумеется под именем Маршан. Бегство и деньги — ну, это уже не по нашей части. Правда, мы не выяснили его связь с доктором Кайльбэром, полагая, что вы здесь все-таки… Вы могли бы допросить этого адвоката?

Главный комиссар кивнул головой и пожал плечами одновременно. Кройцц ухмыльнулся.

В последние дни Майзель работал без отдыха и, собственно говоря, был доволен результатами. Он еще никого не схватил, назавтра ожидалась передача наследства Гроллер, но сети были расставлены. Гамбургские коллеги обещали главному комиссару всяческую поддержку.

Отец и сын Лупинусы, а также доктор Кайльбэр находились под наблюдением. За американкой тоже следили, как и за фрейлейн Бинц. Не оставили без внимания и мадемуазель Блумэ. Телеграмма в Экс-ан-Прованс была отправлена, и ответ ожидался с часу на час. Трудности возникли с двумя французами, имен которых Лёкель не знал.

Стефан Кройцц покончил с завтраком и схватился за пачку сигарет.

— Вы позволите? — Он втянул в себя дым, как золотарь вдыхает первый глоток свежего воздуха, вылезая из канализационной трубы. Довольный, сытый и умиротворенный, он играл зажигалкой. Переворачивал ее с грани на грань, с боку на бок — стук, стук, бряк, бряк.

Какое-то время Майзель спокойно взирал на это действо, затем хмуро заметил:

— Вы нервируете меня! И не пускайте дым в мою сторону!

Кройцц разогнал руками дым.

— Конечно, господин главный комиссар, при обилии следов на веранде и в саду виллы Гроллер вы не удовлетворены тем, что поймали только убийцу…

— Убийцу? Вы имеете в виду Лёкеля?

— Его.

— Лёкель не убивал доктора Гроллер!

— Кто же тогда?..

— Вам следует спросить не «кто тогда», а «кого тогда».

— Ага, итак, он убил…

— Он вообразил себе это.

Майзель сообщил о разговоре с Фолькером Лупинусом, о ночной перестрелке и о признании Мориса Лёкеля.

— Вот видите, — воскликнул Кройцц, — Лёкель уже второй, кто видел Эрику Гроллер на балконе в половине первого ночи. Значит, Герике прав, а доктор Хангерштайн ошибается в заключении о времени наступления смерти. Иначе как все это можно объяснить, а?

— И когда вы только прекратите самоуверенно нести всякую чепуху! Ответственно заявляю, что если доктор Хангерштайн действительно ошибся, то он уйдет на пенсию уже сегодня. Нет, женщина, которая стояла на балконе и подверглась нападению на веранде, была не Гроллер. Вы ведь знаете, что на коже убитой не было никаких повреждений. Но тогда кто же это был?

— Убийца Эрики Гроллер.

— Ах, мой дорогой, здесь в короткой беседе мы не в силах вычислить возможного убийцу. Нам нужно подойти к делу с другой стороны. Вспомните о медальоне, который был на женщине. Она украла его?

— Когда что-то крадут, то его прячут, а не выставляют на всеобщее обозрение.

— В общем и целом, да. Но какой медальон она вообще могла бы украсть? Экземпляр Эрики Гроллер по-прежнему находится в банковском сейфе. А дубликат Фолькера?

— Вот именно. Могли, скажем, оказаться у доктора Гроллер сразу оба?

— Тогда это требует объяснения: каким образом медальон от ростовщика Лекюра попал на виллу в Далеме? Его нет!

— Но оно должно быть. В конце концов, на женщине был медальон. Лёкель похитил его, отдал Бинц, а та — Кайльбэру и тем двум французам. Этот медальон существовал, так сказать, осязаемо. Ради него, наконец, Лёкель убил эту женщину на веранде.

— Это он так думает. Но этого, по-видимому, не было. Здесь отсутствует небольшая мелочь, а именно — труп!

— А Борнеман? Груневальдский труп?

— Я ожидал этого. Но веранда Эрики Гроллер находится в Далеме, в добрых полутора десятках километров от Груневальда.

— Кто-то труп перевез. Вспомните о множестве следов обуви, о показаниях соседа, который видел стоящую напротив виллы машину!

— Хорошо, Кройцц, хорошо. И кто же этот «кто-то»?

— Тот, кто был в этом заинтересован.

— Хитрец. Скажите, как вообще вам пришла в голову идея связать находку Борнемана с нашим делом?

— На эту мысль меня навели волосы, господин главный комиссар. У груневальдского трупа были крашеные волосы, на веранде мы также обнаружили крашеные женские волосы, в обоих случаях светлые перекрашивались в черные. И потом — при трупе, найденном Борнеманом, не было сумочки, а какая женщина отправится в Груневальд без такой вещи? Мы нашли на веранде ремешок от сумочки, Герике — саму сумочку, к тому же… Мне известно очень немного, но все же!..

— Все же, вы не Шерлок Холмс. — Майзель дружески улыбнулся. — Убитую не удалось опознать?

— Пока нет. Мы опубликовали объявление о розыске пропавшей, но безрезультатно. Мы не смогли приложить фотографию — лицо сильно изуродовано. Одежда нам также ни о чем не говорит. Единственная зацепка — на нижнем белье имеются этикетки французских фирм. Но, с другой стороны, роскошное парижское белье рекламирует каждый иллюстрированный журнал, как вам…

«Как вам известно», — хотел сказать Кройцц, но это значило бы наступить на больную мозоль шефа — ненависть к прессе. Поэтому ассистент не закончил своих рассуждений.

Майзель опять улыбнулся, вытянул, как индюк, тонкую шею и свысока заметил:

— Все это не логическое объяснение, Кройцц, а бесплодная заумь. Однако мы не должны полностью отбрасывать и сумасшедшие идеи. Имейте это в виду. Но решение таится в каком-то другом месте.

— А вы случайно не знаете в каком?

Это был наглый и язвительный вопрос. Майзель ответил на него своим знаменитым аристократическим взглядом, означавшим «цыц!». Кройцц, как верный пес, тут же покорился. Он выпустил густое облако дыма и скрылся за сизой завесой.

— У меня действительно есть объяснение всей этой истории, однако несколько иное: Лёкель хотя и толкнул и ограбил женщину, но не он убил ее!

— Гипотеза, господин главный комиссар, или уверенность? — спросил Кройцц, подчеркнуто робко и подчеркнуто подобострастно.

Майзель хихикнул:

— Держитесь крепче! Я бы сказал — почти убеждение. Убийца — американка.

— Миссис Диксон?

— Миссис Диксон. К сожалению, я не видел Эрику Гроллер при жизни, чтобы судить о том, было ли между обеими женщинами физическое сходство. В росте, я думаю, оно могло быть. И вспомните о темноте. Герике видел женщину из движущейся машины, Лёкель знал доктора Гроллер только по фотографии, кроме того, он был очень возбужден…

— Но как вам пришла в голову мысль об американке?

Майзель подумал о разговоре с Гансиком Баухом, о высокопоставленном американце, разузнавшем о банковском сейфе, о письме, лежавшем в его кармане, но ничего этого не сказал.

— Потому что у меня есть на то причины. И вы же знаете: cui bono[14] — известная молитва стражей порядка. В Париже миссис Диксон установила, что медальон Фолькера Лупинуса фальшивый. Но она на этом не успокоилась. Здесь возможны две версии: молодой человек солгал мне, что не продал медальон американке, и сейчас стыдится признаться в своем обмане. Возможно другое: миссис Диксон купила медальон у ростовщика, не подозревая, что это экземпляр Фолькера. Во всяком случае, она возвратилась с этим — фальшивым — украшением в Берлин, к Эрике Гроллер. С какой целью, Кройцц?

— Не знаю.

— Чтобы обменять его. Фальшивый — на подлинный. Ведь внешне они выглядят совершенно одинаково. В ту ночь восемнадцатого мая она попыталась это сделать, но не обнаружила другой экземпляр. Мы знаем почему — он лежал в банковском сейфе. Когда миссис Диксон ни с чем покидала дом Эрики Гроллер — медальон Фолькера висел у нее на шее, так как у американки не было причин прятать его, — на нее напал Лёкель. Он похитил фальшивое украшение и отдал его, полагая, что имеет дело с подлинником, Ирэне Бинц. От нее фальшивка перекочевала к Кайльбэру и далее попала к французам. Последние оказались, правда, не столь доверчивыми, обследовали медальон на месте и установили… Что они установили, Кройцц?

— Ну, что он фальшивый! — с готовностью отозвался ассистент, а про себя подумал: «Старик иногда выражается как ребенок».

— Прекрасно, господин ассистент. Отсюда и бешенство двух мошенников, о котором говорил Лёкель.

— Да, но я не понимаю одного. Французы говорили еще о какой-то Аннет Блумэ. Что делать с этой дамой, господин главный комиссар?

Иоганнес Майзель молчал. Он даже не кивнул головой. Смотрел сквозь оконное стекло на улицу. Но его, казалось, ничего не интересовало там, кроме какой-то неясной точки, на которой и застыл его рассеянный взор.

Кройцц поддержал молчание шефа. Когда же он понял, что Майзель вовсе не собирается отвечать на его вопрос, решился потревожить начальника:

— Вы говорите, американка находится сейчас здесь, в Гамбурге. Для чего?

— Она ждет, что доктор Лупинус получит подлинный медальон.

— Завтра? Когда он вступит в права наследника?

— Наверное.

— Но в таком случае она должна знать, что украшение находится в банковском сейфе.

— И она это знает, — сказал Майзель, опять вспомнив о письме Гансика Бауха. — Ирэна Бинц, которая еще не подозревает, что медальон Гроллер лежит в сейфе, тоже узнает это. Она сойдет с ума! От радости, что всучила французам фальшивку, или от страха. Вот будет отличная потеха! Жаль только, что я не смогу присутствовать на этом ристалище.

— Что будем делать дальше? — поинтересовался Кройцц.

— Сегодня вечером полетим обратно в Берлин.

— Я так и думал! Опять не удастся оставить здесь командировочные.

— Утешьтесь мыслью об экономии.

— Но, господин главный комиссар, ведь живем один раз!

Майзель махнул рукой и нетерпеливо взглянул на часы.

— Кройцц, пожалуй, мы вылетим немедленно. Да, немедленно, ближайшим рейсом. Еще раз расспросите Мёлленхаузен и других, кто знает американку, было ли между ней и фрау Гроллер сходство. Зайдите к Герике. Он бывал в гостях у доктора Эрики и, может быть, встречался там с Диксон. У меня есть кое-какие фотографии, которые я вам отдам. Пошли!

Майзель подозвал официанта, попросил записать стоимость обоих завтраков на его гостиничный счет и направился за ключом от номера к стойке администратора. Стефан Кройцц, надувшись, вышагивал вслед за ним.

Главный комиссар был уже на лестнице, когда вдруг выкрикнули его имя. Подбежавший рассыльный сообщил:

— Господин Майзель, вас срочно просят подойти к телефону, это там, вторая кабина.

Кройцц уселся в кресло в холле. Через минуту главный комиссар подошел к нему.

— Итак, диспозиция следующая: вы летите обратно в Берлин, а я отправляюсь в Харвестехуде. У доктора Лупинуса произошла драка.

— А фотографии, которые вы хотели передать мне? — крикнул Кройцц.

Но Иоганнес Майзель уже скрылся.

Глава 20

Борнеман и Кройцц встречали главного комиссара в зале ожидания аэропорта «Тегель».

— Хэлло! — хором выкрикнули они, приветствуя шефа.

Особенно крепко Майзель пожал руку Эвальду Борнеману:

— Поздравляю вас с находкой бритвенного лезвия!

Машина, которую вел секретарь уголовной полиции Эндриан, выехала на шоссе, ведущее к городу.

— Доктор Гансик ждет нас, — напомнил Стефан Кройцц.

Майзель покачал головой:

— Давайте все по порядку. Мои поручения выполнены, Кройцц?

— А как же! Мне пришлось стоять от начала и до конца, не было ни одного свободного места. Сразу после начала игры наша команда классно разыграла мяч…

Все, кроме ассистента, рассмеялись.

— Замечательно, Кройцц, — добродушно сказал главный комиссар. — Об этом расскажете как-нибудь в другой раз. Я имел в виду задание еще раз опросить фрейлейн Мёлленхаузен, Герике и других.

— Но вы забыли передать мне фотографии той американки…

— Не забыл. Шеф никогда и ничего не забывает. Просто какие-то обстоятельства не позволяют ему что-то сделать.

Главный комиссар пребывал в благодушном настроении. Накануне вечером ему, правда, казалось, что рухнули все надежды на успех. Его грандиозный план, в котором он сыграл ва-банк, провалился. Лупинус до полусмерти избил свою любовницу. И это за день до вступления доктора в права наследника Эрики Гроллер. Сеть, тонко сплетенная Майзелем, была разорвана, скрытое наблюдение за подозреваемыми пошло насмарку.

Но старый, опытный мастер сумел все же ловко залатать бреши и теперь снова чувствовал себя крепко в седле.

— Итак, Кройцц, выкладывайте!

— Мёлленхаузен ничем не помогла нам, зато наш горе-финансист расстарался за двоих. Первое: некую миссис Диксон Герике не знает. Слыхом не слыхивал, видом не видывал. Говорит, что не настолько близко дружил с фрау Гроллер, чтобы знать всех ее приятельниц. Второе: когда я несколько раз произнес слово «сходство», он рассказал мне удивительную историю о том, как однажды прекрасным майским днем…

— Кройцц, хватит валять дурака!

— Прошу прощения, я и сам это чувствую. Итак, за четыре или пять дней до смерти Эрики Гроллер он видел, как в ее дом входила какая-то женщина, которую он принял за Гроллер. Лишь в последнюю минуту, увидев незнакомку с более близкого расстояния, Герике понял свою ошибку. Она была много моложе фрау Гроллер, однако фигуры у них оказались поразительно сходными. И Герике добавил, что эта женщина вполне могла стоять на балконе в ночь на восемнадцатое мая.

— Он никогда больше не видел ее?

— Эрика Гроллер представила ее Герике в тот же день. А теперь держитесь крепче. Она сказала: «Это фрейлейн Блумэ из Парижа, приятельница Фолькера. Она приехала познакомиться с Берлином и иногда меня навещает».

Иоганнес Майзель не упал — он сидел надежно, однако на несколько секунд онемел. По привычке кивнув и рассеянно посмотрев перед собой, Майзель неожиданно спросил:

— Найдется у кого-нибудь сигарета?

Подчиненные полезли в карманы. Кройцц оказался проворнее остальных. Борнеман взял реванш, дав старшему комиссару прикурить, однако оба они одинаково растерянно глядели на шефа.

Майзель механически взял предложенную сигарету, поблагодарил, закурил. Выпустив струю дыма, что-то пробурчал себе под нос. «Флик,[15] — пронеслось в его голове. Затем: — А, плевать!» Слабый ручеек мыслей завершило крепкое ругательство.

Главный комиссар приказал Эндриану изменить маршрут. После этого он спросил ассистента:

— Кройцц, какие три группы мотивов преступления вам известны?

— Страсть, интерес, мировоззрение, — выпалил его рыжеволосый помощник.

— Браво! — Майзель удивленно взглянул на ассистента. — Похоже, это ваша молитва на ночь? Да. Итак — страсть… Считаете ли вы страсть подходящим мотивом для данного преступления?

— Ревность, ненависть, любовь, неверность… Нет, в общем, не подходит.

И Эвальд Борнеман также пробормотал:

— Не подходит!

— Мировоззрение, Кройцц?

— Религия, партийные распри, идеология…

— Верно, — подтвердил Майзель. — И таким образом, мы совершенно случайно и непреднамеренно подошли к третьей группе мотивов — интересу. Считаете ли вы, Кройцц, этот мотив подходящим к нашему случаю?

— Господин Майзель, вы опять ставите меня в жутко тяжелое положение. Если из трех истин две отбрасываются, то оставшаяся наверняка должна подойти.

— Приведите мне несколько примеров «интереса»!

— Корыстолюбие, жадность, алчность… ну и тому подобное.

Машина остановилась перед стеклянным дворцом Берлинского торгового банка.

— Поищите пока еще примеры, Кройцц, — бросил Майзель и вышел. Его подчиненные остались ждать в машине. Главный комиссар пересек улицу, поднялся по лестнице, через широкую вращающуюся дверь вошел в кассовый зал и, миновав несколько коридоров, очутился в необычайно просторной приемной. Преодолев первый барьер — секретаршу — с помощью своего служебного удостоверения, Майзель предстал перед расфранченным господином, светлые волосы которого посередине головы разделял идеальный пробор.

Главный комиссар протянул руку, разряженный господин схватил ее и поклонился под прямым углом, словно карманный ножик при складывании.

— Я хотел бы осмотреть содержимое сейфа фрау Гроллер, господин директор.

— Пожалуйста, господин Майзель, предъявите мне официальное разрешение.

— Какое еще разрешение?

— Означенный сейф дозволяется открывать только по прямому распоряжению господина старшего прокурора!

— Ах так! Ну хорошо, я позвоню доктору Бауху…

— Простите! Я сказал — господина старшего прокурора. Точнее: лично. Только лично. Письменно лично!

Губы Майзеля судорожно дернулись:

— Письменно лично? Может, лично письменно? Я должен знать это точно, для протокола.

Расфуфыренный господин глуповато хихикнул. А может, хихикнул глуповато. Майзель этого не знал. Он лишь коротко бросил:

— До свидания!

Директор проводил главного комиссара до двери, Майзель скорчил какую-то гримасу. «Карманный ножик» вновь сложился под прямым углом:

— Встреча с вами была для меня большой честью!

Иоганнес Майзель произнес про себя длинное неаристократическое слово и покинул кабинет.

В машине он не проронил ни слова, и, когда Эндриан спросил: «Куда ехать?», главный комиссар лишь неопределенно кивнул головой. Кройцц пояснил скупой жест шефа:

— В бюро доктора Бауха. — Он выжидательно посмотрел на своего патрона, но тот откинулся на спинку сиденья и уставился в окно.

После некоторой паузы Майзель сказал:

— Так на чем мы остановились? Да, на «интересе». Кройцц, вы назвали корыстолюбие и алчность. А можете представить себе нематериальные интересы? Властолюбие, например, конкурентная борьба и так далее. Что вы сказали, господин Борнеман?

Эвальд Борнеман что-то невнятно бормотал себе под нос. Он потряс головой и как бы между прочим заметил:

— Собственно говоря, ничего существенного. Только мне кажется, что в основе властолюбия и конкурентной борьбы чаше всего лежат экономические, следовательно, материальные интересы.

— Вы опять упрощаете. Я имел в виду другое, Борнеман. Лежат ли в основе поступков всех лиц, участвующих в деле Гроллер, чисто материальные интересы или, я бы сказал, более символические?

— Господин Майзель, это можно относительно легко установить. Если мы выясним, что оба медальона не являются подлинными и не представляют собой значительной реальной ценности, тогда остается ваше последнее толкование мотива преступления. Одно плохо: до сих пор мы не держали в руках ни одного медальона.

— Вот именно, господин Борнеман.

— Но один мы наверняка осмотрим, тот, в сейфе…

— Борнеман, не произносите больше в моем присутствии слово «сейф».

После этого каждый из них забился в свой угол, и в полном молчании Эндриан привел машину к резиденции их прокурора.

Гансик Баух выскочил из-за своего стола и, переваливаясь с боку на бок, заковылял навстречу криминалистам.

— Майзель, слава Богу! Садитесь и рассказывайте. Пожалуйста, господа, рассаживайтесь. Не угодно ли кофе?

Кофе было не угодно. Майзель отрицательно покачал головой. Кройцц, увидев это, также покачал головой, правда менее энергично, а Борнеман вообще не пошевелился. Адольф Эндриан остался в машине, поэтому не мог выказать своего отношения к предложению прокурора.

Иоганнес Майзель не стал затягивать увертюру.

— Начну первым, — сказал он, — но и вы, господин прокурор, в свою очередь должны будете кое-что сообщить, не так ли?

Серьезно, почти грозно смотрел Майзель в сторону письменного стола. Гансик улыбнулся несколько задумчиво и несколько печально, потупив взор.

— Итак, начинайте! Каких результатов вы добились в Гамбурге?

Главный комиссар принял свою официальную позу: спина прямая, как портновский аршин, тонкая шея вытянута, голубые глаза устремлены на собеседников, преимущественно на доктора Бауха.

— Предваряя главное, скажу: мы по-прежнему не знаем, кто убил Эрику Гроллер. Однако у нас имеются отправные точки для определения мотива. Они, правда, допускают несколько вариантов. Кроме того, мы выявили побочные линии, которые в значительной степени сумели прояснить.

У меня нет оснований для пессимизма. Если мы логично выстроим нашу главную линию, а факторов, свидетельствующих против этого, нет, — последовал грозный взгляд на доктора Бауха, — то мы близки к раскрытию дела. Особенно много я ожидаю от завтрашнего дня.

Майзель сделал паузу и достал из кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги.

— Как я уже сообщал вам по телефону, вчера в Гамбурге мы получили дополнительный материал. Мы располагаем обширными показаниями, из которых можно составить почти непрерывную причинно-следственную цепочку поступков. Признания Мориса Лёкеля, доктора Кайльбэра, доктора Лупинуса, Ирэны Бинц, а также заявления Фолькера Лупинуса и Аннет Блумэ не противоречат, а дополняют друг друга. Естественно, не все они давали показания свободно и были до конца откровенны — пришлось надавить кое на кого, особенно на фрейлейн Бинц, но, как мне кажется, главное они сказали. Если к этому прибавить информацию о Клаусе Герике и его собственные признания, то мы можем довольно точно реконструировать предысторию и события той ночи восемнадцатого мая.

Несмотря на это, я все же повторю то, с чего начал: нам неизвестно… Простите! Мы не можем пока доказать, кто убил Эрику Гроллер.

Чтобы не наскучить вам длинными речами, я последовательно перечислю известные нам факты, некоторые прокомментирую или сделаю по ним замечания. Итак, вы позволите приступить к изложению?

Майзель выждал несколько секунд, но никаких возражений не последовало. Слушатели выжидательно смотрели на главного комиссара, и Гансик Баух подбодрил его кивком.

— Итак, первое: Эрика Гроллер была убита из-за медальона, которым она владела со времени свадьбы и который незадолго до смерти она депонировала в сейфе Берлинского торгового банка. За медальоном скрывается какая-то тайна. Возможно, позднее господин прокурор даст нам по этому поводу некоторые пояснения.

Второе: интерес к медальону Эрики Гроллер проявляют два француза по имени Конданссо. Они шантажировали доктора Лупинуса, чтобы он забрал этот медальон у своей жены. По чьему поручению действуют французы — неизвестно.

Третье: хотя французы и держали Лупинуса в руках, но не смогли заполучить медальон. На его письменные просьбы жена отвечала отказом. Поэтому в ночь на восемнадцатое мая он сам поехал к ней, тайком проник в дом через кухонное окно, чтобы разыскать украшение прежде, чем состоится встреча с женой. Лупинус не нашел его, он просто не смог бы его найти, поскольку медальон находился в банковском сейфе. Обнаружив, что Эрика мертва, доктор забрал все компрометирующие его письма. Поэтому мы не нашли в переписке фрау Гроллер никаких намеков на украшение.

Четвертое: тот факт, что… — Майзель прервался, пристально взглянул на доктора Бауха и, немного поколебавшись, спросил: — Господин прокурор, медальон Эрики Гроллер все еще лежит в банковском сейфе?

— Я думаю, да. Когда мы там были позавчера, он еще лежал.

— Позавчера он еще там лежал. Хорошо. Очень хорошо. Итак, тот факт, что Эрика Гроллер была убита из-за медальона, а французы или убийца по-прежнему не владеют им, позволяет серьезно заподозрить доктора Лупинуса: в случае смерти жены он наследует медальон и передаст его французам через их посредника доктора Кайльбэра.

Пятое: разговор между Лупинусом и братьями Конданссо был подслушан любовницей врача Ирэной Бинц. Она сумела вытащить из доктора остальные сведения и решила самостоятельно провернуть сделку. Ирэна Бинц послала своего приятеля Мориса Лёкеля в Берлин с заданием похитить медальон у Лупинуса, как только тот заберет его у жены. Лёкель, правда, утверждает, что никогда не имел такого намерения, однако доказать этого не может, ведь дело все равно не было сделано. Ибо вместо доктора Лупинуса на веранде дома появилась какая-то женщина. У нее на шее висел медальон. В темноте Лёкель принял ее за Эрику Гроллер. Далее последовали известные вам события: Лёкель сбил женщину с ног, сорвал с нее медальон и бежал обратно в Гамбург, где и спрятался у вдовы Купфергольд.

Шестое: известное вам происшествие в Гамбурге. Лёкель передал похищенное украшение Ирэне Бинц, та связалась с Кайльбэром (естественно, втайне от своего любовника), и адвокат вызвал французов в Германию. Произошел обмен медальона на шестьдесят тысяч марок. Лёкель, заранее узнавший об этой сделке, решил действовать в одиночку. Безуспешно. Он лежит в клинике, а двое французов скрылись с медальоном. Но когда по завершении сделки они обследовали украшение, то пришли в бешенство. Тут мы подошли к узловой точке этой загадочной истории. У вас есть вопросы или я могу продолжать?

Гансик Баух нервно потер нос.

— Естественно, у нас есть вопросы, — буркнул он, — но они, вероятно, касаются того, что вы назвали узловой точкой. Разрубите узел, Майзель, и вы прославитесь.

— Ударом меча здесь, пожалуй, дела не решишь. Нам следует пустить в ход пальцы и кропотливо распутывать узел. Между пунктом четыре, с одной стороны, и пунктами пять и шесть, с другой, наблюдается некое противоречие: медальон Эрики Гроллер находится в банковском сейфе и в то же самое время Ирэна Бинц передает его через доктора Кайльбэра французам. Однако еще Аристотель учил: «а» не может быть равно «б», что должно означать: либо медальон уже не находится в банковском сейфе, либо его нет у Конданссо. Первый вариант, согласно утверждению господина прокурора, является невероятным. Остается второй: Морис Лёкель похитил, а Ирэна Бинц продала какой-то другой медальон. Французы заметили это, но слишком поздно, и пришли в бешенство.

Давайте теперь вернемся к началу, но пойдем другим путем. Какой там у нас следующий номер, Кройцц?

— Седьмой, господин главный комиссар.

— Итак, седьмое: как известно, доктор Лупинус подарил Эрике Гроллер к свадьбе два медальона, ранее принадлежавшие его первой жене, которая ушла из жизни при довольно трагических обстоятельствах. Один медальон Эрика Гроллер отдала своему пасынку Фолькеру, когда тот отправлялся на учебу в Париж. Во время полного штиля в бумажнике Фолькер заложил его у одного ростовщика. Он забрал его назад, когда к нему заявилась американка, некая миссис Диксон, и, представившись подругой его мачехи, пожелала купить украшение. Но сделка не состоялась, и Фолькер отнес свой медальон обратно к ростовщику. С тех пор этот экземпляр исчез — ни Лупинус-младший, ни его приятельница Аннет Блумэ не смогли вернуть медальон.

Восьмое: прежде чем перейти к событиям в Париже, мне хотелось бы сделать небольшое отступление. Из факта, что я впервые упомянул миссис Диксон только в пункте семь, вам не следует делать вывод, будто эта дама — какая-то незначительная фигура в деле Гроллер. Я мог бы назвать ее имя еще в пункте пять, когда говорил о Гамбурге, поскольку она останавливалась и находится сейчас там вовсе не как праздная туристка, а ради чрезвычайно напряженной работы. Я упомянул миссис Диксон только теперь, так как здесь появляется одно очень интересное сравнение. Вам ясна связь, господа?

Стефан Кройцц с трудом сдержался. Опять это типичное для старика неуважительное отношение к людям. Он всегда задавал этот вопрос в неподходящем месте, поскольку никому не было ясно, какую связь, собственно говоря, Майзель имел в виду. Кройцц не решился кивнуть, он искоса взглянул на доктора Бауха — не кивнет ли тот, но прокурор с вызывающей основательностью ковырял в носу. Борнеман также не кивнул — сегодня он уже достаточно напрягся.

Иоганнес Майзель улыбнулся, сам кивнул каждому в отдельности и сказал:

— И мне, господа, эта связь также ясна, а именно: существует не только группа Конданссо, которая интересуется медальонами Лупинуса — Гроллер, но и группа Диксон. Я подчеркиваю — «группа», и вы без колебаний согласились бы со мной, что об отдельной личности здесь не может быть и речи, если бы, как я, увидели в Гамбурге аппарат Диксон в действии. И заметьте, вокруг медальонов вьются исключительно не наши соотечественники — французы и американцы. Французы, живущие в Париже, искали медальон в Берлине, американка, живущая здесь, отправилась за медальоном в Париж. Эберхард Лупинус, Ирэна Бинц, Йозеф Кайльбэр — не в счет, поскольку они просто вовлечены в водоворот событий.

В данный момент я не могу логично объяснить сказанное, поэтому хотел бы оставить этот пункт без комментариев.

Девятое: вернемся к медальону Фолькера. Этот экземпляр после несостоявшейся сделки с миссис Диксон снова попал в руки ростовщика Лекюра. Когда молодой человек потребовал от него вернуть медальон, то не получил его. Почему? Потому что у Лекюра его уже не было. А у кого он был? У той женщины, на которую Морис Лёкель — любовник Ирэны Бинц — напал в доме Гроллер.

Теперь попытаемся объяснить, кто была та женщина. Из известных нам дам подходят только две — Каролина Диксон и Аннет Блумэ. Третья — Ирэна Бинц исключается. В день убийства Гроллер она, как подтверждают свидетели, находилась в Гамбурге. Итак, вопрос — Диксон или Блумэ? Наибольшее подозрение падает на француженку. Имя Аннет Блумэ несколько раз прозвучало во время перепалки между братьями Конданссо. Можно предположить, что эта особа получила медальон от ростовщика Лекюра или от тех же Конданссо и с ним появилась у Эрики Гроллер. Как подружка ее пасынка, она сразу получила доступ в дом врача-окулиста. Показания Герике подтверждают это. Аннет Блумэ была частой гостьей фрау доктора и поэтому в ночь на восемнадцатое мая могла находиться в доме Гроллер. Не она ли убийца Эрики Гроллер?

Этот вопрос я хочу отнести к десятому пункту.

Благодаря теории уважаемого доктора Хангерштайна в нашем деле появляются два новых аспекта. Во-первых, отравленная таблетка могла быть подложена в капсулу септомагеля не позднее чем за двадцать дней до убийства. Во-вторых, этот ядовитый препарат в состоянии приготовить только определенный круг лиц. Из наших знакомых по профессиональному признаку подходят Эберхард Лупинус, врач, и Аннет Блумэ, студентка-медик. Нам не удалось найти доказательства того, что в период с первого по семнадцатое мая Лупинус бывал у своей жены. О визитах Аннет Блумэ мы знаем от Герике. То есть и с этой позиции подозрение падает на Аннет Блумэ. Это предположение приводит, правда, к…

Главный комиссар Майзель резко прервал свои рассуждения. Он еще больше вытянул шею и пронизывающим взглядом окинул своих собеседников. Затем неожиданно заговорил на совершенно иную тему.

Майзель поведал, в какой роскоши жил гамбургский гинеколог доктор Лупинус. Начал расхваливать фешенебельный район Харвестехуде, шикарную центральную улицу на западном берегу Альстера, где в свое время крупные судовладельцы и толстосумы выстроили себе великолепные поместья. Затем описал сад, широкую, залитую солнцем террасу, салон и холл, потрясающий по дизайну холл… Майзель рассказывал, рассказывал, рассказывал.

Поначалу собеседники слушали его внимательно и напряженно, ждали какого-то сюрприза, но сюрприза не было. Майзель остановился теперь на описании рабочего кабинета хозяина дома, скульптур, картин, ковров…

Поросячьи глазки доктора Бауха округлялись все больше и больше, они уже готовы были вылезти из орбит. Доктор Гансик почувствовал, видимо, грозящую ему опасность и ударом ладони по крышке стола прервал вдохновенную рекламную речь главного комиссара.

— Майзель, я бы вас попросил! Нас вовсе не интересует, как обставил свою нору господин гинеколог. Переходите к делу!

— Я уже закончил, — спокойно сказал Иоганнес Майзель.

— Что закончили?

— Обдумывать. Я размышлял и одновременно занимал вас разговором… Извините. Кройцц, наша машина еще не уехала?

— Нет, конечно.

— Тогда позвольте мне на минутку отлучиться. Я скоро вернусь.

Майзель встал, тщательно застегнул пиджак, поправил галстук и покинул кабинет.

Главный комиссар Майзель действительно сдержал свое слово. Через несколько минут он возвратился и, как ни в чем не бывало усевшись на свое место, продолжил прерванную ранее речь:

— Это предположение приводит, правда, к тому, что история, происшедшая с Аннет Блумэ у ростовщика Лекюра, была всего-навсего детской сказкой. Но зачем она угостила нас этой байкой? Почему она просто не сказала своему приятелю: Лекюр, мол, не вернул мне медальон, так как отдал его напрокат? Не сказала Лупинусу-младшему то же самое, что Фолькер уже слышал от ростовщика. Я не нахожу этому разумного объяснения.

Майзель говорил очень медленно. Делал длинные паузы, часто повторял слова, оттачивал второстепенные формулировки и, похоже, тянул время.

— Следовательно, французы продвигались к цели двумя путями. Один из них шел к фрау доктору через Кайльбэра и Лупинуса, другой — через ту француженку…

Дверь распахнулась. Майзель облегченно вздохнул. Секретарь уголовной полиции Адольф Эндриан неуклюже поклонился, несмелым взглядом обвел присутствующих и со смущенной улыбкой обратился к Майзелю:

— Никоим образом, господин главный комиссар. Он готов поклясться. Разве что прическа и…

— Хорошо, Эндриан, спасибо.

Секретарь уголовной полиции поклонился и вышел из кабинета прокурора.

— Давайте продолжим, — бодрым голосом сказал Майзель, когда за Эндрианом закрылась дверь. — Вначале Конданссо попытались подобраться к медальону Эрики Гроллер через Лупинуса-старшего. Поняв, что шансы на успех мизерны, они ввели в игру новую фигуру — женщину, точнее, молодую девушку…

— Блумэ, — подхватил прокурор, — вы ведь это уже говорили. Что сегодня с вами, господин Майзель? Вы все время повторяетесь.

— Они ввели в игру молоденькую девушку, — спокойно продолжил Майзель, — а именно некую Аннет Блумэ, но не ту Блумэ, господин прокурор. Наша Аннет Блумэ, подружка Лупинуса-младшего, в то время действительно находилась на Средиземном море. Вчера вечером я получил подробную телеграмму из Экс-ан-Прованса. Французская полиция сработала безупречно. Алиби Блумэ надежно. Когда вы, Кройцц, рассказали мне в машине о показаниях Герике, я поначалу оторопел. Естественно, моей первой реакцией было сомнение в данных французской полиции. Но тут выяснилось еще кое-что. На допросе Аннет Блумэ сказала мне, будто никогда лично не встречалась с фрау Гроллер. Мы не нашли также в доме доктора Эрики фотографии девушки.

И вот во время моего доклада вам в голову мне пришла другая мысль. Я дал Эндриану фотографию Аннет Блумэ и послал его к Герике. В конце концов, он видел ту Блумэ в доме Гроллер и даже разговаривал с ней. Только что вы узнали от Эндриана результат: наша Аннет Блумэ — не та Аннет Блумэ, которую встречал Герике. Итак, дело кажется ясным: поскольку ни Фолькера Лупинуса, ни Аннет Блумэ не было в Париже, французы, воспользовавшись их отсутствием, подослали к Эрике Гроллер под именем Блумэ другую девушку. Эта мнимая Блумэ оказалась той женщиной, на которую напал Лёкель. Только вот где она теперь?

— В анатомическом театре, — сухо ответил Эвальд Борнеман. Дело казалось ему ясным.

— Вы имеете в виду ваш труп, Борнеман, — ах, простите, труп из Груневальда? — темпераментно воскликнул доктор Баух.

Комиссар кивнул.

— Да, но кто доставил его туда? Кто так жутко обезобразил ее лицо? Ведь Лёкель этого не мог, был всего-навсего толчок…

— Господин прокурор, — снова вступил в разговор Майзель, — мы еще не знаем, прав ли комиссар Борнеман в своей догадке. Естественно, мы проверим эту версию. Но сейчас мне хотелось бы сказать похвальное слово. — Майзель обернулся к своему ассистенту: — Должен сказать, что вы очень быстро и разумно реагировали, когда Борнеман рассказал вам о находке трупа в Груневальде. Быть может, из вас получится толковый криминалист.

Это была одна из редких похвал главного комиссара. Кройцц сидел красный как рак. Он подтянул галстук, поправил складки брюк, покрутил головку наручных часов, скрестил на груди руки и через секунду снова положил их на колени.

— Итак, — продолжил Майзель, — мы проверим эту версию, которую лично я считаю весьма вероятной. Но пока что остается еще один персонаж: миссис Диксон, американка. Чьи интересы представляет эта дама в очках без оправы? Я видел миссис Диксон в Гамбурге. И не просто так, а наблюдал ее в действии. Очень интересно, господин прокурор, чрезвычайно интересно…

— Скажите, Майзель, нам нужны еще ваши коллеги? Я имею в виду, если у вас, господа, есть какие-то неотложные дела…

— Как же так? — удивился Майзель, и в его глазах блеснул вызов Бауху.

— Господин Майзель, прошу вас, успокойтесь. Мне надо поговорить с вами конфиденциально. Господа! Вы свободны. Прощайте!

Глава 21

Стену украшали чучела уток. Они висели на голубом бархате гузками вверх, а головами вниз. Под раззолоченным балдахином вокруг жаровен колдовали высококлассные повара, готовившие особое блюдо — утят в кровяном соусе, блюдо, которое сделало парижскую «Серебряную башню» одним из самых знаменитых в мире ресторанов для гурманов.

Утиный стаффаж[16] был новейшим убранством этого экстравагантного ресторана, расположившегося напротив собора Парижской богоматери. Тот, у кого в Париже водились деньги, хотя бы раз в жизни заглядывал в «Серебряную башню».

Жан и Бенуа Конданссо сидели здесь впервые. Они никогда не упускали случая угоститься на дармовщинку, а после серии неудач, связанных с погоней за медальонами, такая возможность отодвинулась, казалось, в туманную даль. Они находились в «Серебряной башне» по делам службы, охраняли двух господ, вернее, двух высокопоставленных особ, сидевших прямо перед ними за соседним столом.

Жан и Бенуа Конданссо несли службу серьезно — не спускали глаз со своих подопечных. Пока Жан неуклюже ковырялся в кровяном соусе, Бенуа пристально следил за каждым движением доверителей. Когда Бенуа склонялся над своей тарелкой, за обстановкой наблюдал его брат.

— Я-то думал, что Тиксье придет сам, — сказал Бенуа с полным ртом, поскольку спешил закурить сигару, уже лежавшую наготове рядом с тарелкой.

— Этого следовало ожидать. Но и полковник шишка не маленькая, он — правая рука Тиксье.

— И далеко не изнеженная. Не хотел бы я попасть под нее. Особенно после провала. Бедный наш старик! Мне его искренне жаль.

— Ну, это его проблемы. Тебе нравится блюдо?

— Превосходно, Жан, просто превосходно!

Их шеф, «бедный старик», коренастый мужчина с жидкими волосами, отвислыми щеками и носом а ля де Голль, говорил в это время своему собеседнику примерно то же самое.

— Действительно превосходное блюдо, господин полковник. После четырех дней американского экспресс-питания я истосковался по изысканной французской кухне.

Полковник, бывший офицер французских воздушно-десантных войск и ветеран алжирской войны, а ныне владелец фирмы с расхожим названием «Недвижимость. Покупка и продажа», слыл гурманом. Тайные совещания с ним всегда сопровождались лукулловым пиром, что для его подчиненных служило в известной степени утешением, поскольку в обычной обстановке господин полковник обращался с ними сурово и бесцеремонно.

Отставной офицер в третий раз наполнил свой бокал. Он заказал белое вино двух сортов и пил то или иное в зависимости от того, что подцеплял на вилку.

— Говорите, я слушаю вас! — пробормотал он.

— Простите, месье, мне не хотелось бы мешать вам наслаждаться…

— Я буду есть до конца нашей встречи. Так мы никогда не доберемся до сути.

«Нос де Голля» изобразил на лице служебную улыбку, подпрыгнул на месте, и его дряблые щеки колыхнулись.

— Разумеется, господин полковник, но я хотел бы начать с самого начала…

— Надеюсь, не со времен основания Пятой республики, как это сейчас принято. Господин Тиксье просил меня уделить вашему делу немного внимания. Сам он очень занят. Все свое время отдает предвыборной борьбе, Итак, приступайте! Я практически ничего не знаю. Но с вашей помощью рассчитываю все узнать. Не тяните, дорогой друг!

«Дорогой друг» печально улыбнулся:

— Сожалею, но я вынужден слегка углубиться в историю. Вспомните, господин полковник: тысяча девятьсот шестьдесят первый год, наш звездный час, отборные армейские части готовы к государственному перевороту. Естественно, при планировании операции мы застраховали себя со всех сторон; особенно нас интересовала позиция США. Наши лидеры беспрестанно находились в челночных поездках за океан. Я позволю себе привести известные вам факты: двенадцатого апреля тысяча девятьсот шестидесятого года генерал Салан встретился в Мадриде с крупнейшими американскими политиками. Некоторое время спустя наш друг Сустель провел в Нью-Йорке совещание с мистером Бёрселом, заместителем директора ЦРУ. О нашей акции, которую сегодня называют путчем, генерал Шарль в общих чертах информировал даже главнокомандующего силами НАТО Норстада.

Короче говоря, результаты этих и других переговоров сводились к следующему: американские военные поддерживали нас! Но не только они одни: были также заключены вполне конкретные политические соглашения.

Такая же подготовка была проведена и внутри страны. Многие французские политики подписали с нами договоры.

Так вот, несмотря на тщательную подготовку, наши планы рухнули. Де Голль предал своих самых верных боевых соратников и вынудил их покинуть Францию…

Полковник прервал собеседника. До сих пор он не услышал ничего нового и умирал от скуки. Правда, это не отразилось на его аппетите, и он заказал сыр и фрукты.

После того как десерт появился на столе, полковник почувствовал себя в состоянии слушать дальше.

— Ладно, продолжайте.

— Итак, де Голль одержал победу и сохранил за собой власть. В его руках оказались все документы, касавшиеся подготовки к государственному перевороту. Это был тяжелый удар для нас, но еще больший — для США и других участников заговора. Однако секретные документы были использованы исключительно для того, чтобы осудить наших лидеров и уволить с государственной службы наших сторонников.

Излишне говорить, что этот материал серьезно компрометировал многих государственных и политических деятелей США, ЦРУ и НАТО. Однако косвенным образом документы порочат и самого Шарля де Голля. Они свидетельствуют о том, что его ненависть к США и НАТО вызвана личной неприязнью, желанием отомстить бывшим союзникам за измену. В этом свете его обвинения против нашей организации как банды убийц и насильников представляются попыткой свести счеты с соперником на выборах. Можно сказать, что президент просто боится наших лидеров.

— Я уже понял, к чему вы клоните. Ваши домыслы можно было бы преувеличить и использовать в предвыборной борьбе с де Голлем, если бы… да, если бы мы располагали этими документами и Тиксье мог цитировать их. Насколько я понимаю, речь идет об этих материалах. Вы нашли их или знаете, где они… Ну, выкладывайте!

«Нос де Голля» подался вперед:

— Все началось с того, господин полковник, что некоторое время назад в наши руки попал один медальон. Дешевая безделушка, имитация. В нем старый ростовщик и ремесленник-любитель обнаружил очень хитроумно сделанный тайник, в котором лежала микропленка с шифрованными текстами. Мы сделали отпечатки и передали нашим дешифровальщикам. Безрезультатно. Содержание текстов по-прежнему оставалось от нас скрытым. Пока наконец один из наших друзей — он уже много лет работает в Министерстве иностранных дел — не нашел кодовый ключ. Открылось нечто совершенно ошеломляющее…

— Секретные документы!

— Не совсем, господин полковник, не совсем. Хотя расшифрованный текст недвусмысленно указывает на это, однако в такой форме, которая оставалась для нас какое-то время загадочной. Микрофильм изготовлен так, что в нем нет существенных частей документа. Дополнение отсутствует. А без него наш материал ничего не стоит, точно так же, как и дополнению без нашего экземпляра — грош цена.

— И где находится дополнение?

— Мы без труда узнали, что такой же медальон находится у одной берлинской женщины — врача-окулиста, точнее, находился…

— Как так? Она убита?

— К сожалению, господин полковник, иначе было нельзя.

— И каким образом?

— Яд. Наша агентка…

— Достаточно. Я ничего не хочу об этом слышать. Скажите только, мы располагаем этим медальоном?

— К сожалению, пока его у нас нет. После того как мы поняли, что документ искусно располовинен, наши поиски пошли в двух направлениях. Во-первых, мы занялись отысканием дополнительного материала, который, по нашему мнению, спрятан в другом, эквивалентном медальоне. Во-вторых, занялись выяснением вопроса: как могла копия этого сверхсекретного документа оказаться в медальоне, который нам передал старый ростовщик? Само собой разумеется, вначале мы сосредоточились преимущественно на решении первой задачи. Не буду докучать вам подробностями. Скажу лишь, мы довольно успешно продвигались к цели и достигли бы ее, если б не возникли две проблемы, поставившие операцию на грань срыва: бесследно исчезла наша агентка и невесть откуда появился агент ЦРУ Ричард Дэвис. Я распорядился о приостановке акции.

— Из-за человека ЦРУ?

— Да. Ведь вы, господин полковник, прекрасно знаете, что нынешнее ЦРУ далеко уже не то ЦРУ, с которым тогда вел переговоры в Нью-Йорке Сустель. Мы не можем больше считать ЦРУ нашим союзником. Даже американское Министерство иностранных дел выразило де Голлю поддержку после провала нашей акции.

Но не только эти причины побудили меня к осторожности. Решающим здесь стало другое, намного более серьезное обстоятельство, которое и заставило меня отправиться за океан.

Мы привлекли к своей работе одного агента французской секретной службы. Когда тот узнал о наших проблемах, то рассказал нам о таком случае из своей практики: в тысяча девятьсот шестьдесят первом году ЦРУ и Си-ай-си, армейская разведка США, серьезно враждовали между собой. Агентам Си-ай-си удалось выкрасть из Парижа упомянутый секретный материал и доставить его в Нью-Йорк. Цель была очевидна: армейская разведка намеревалась использовать этот документ против своего конкурента — ЦРУ, которое компрометировало себя участием в подготовке государственного переворота в иностранном государстве. Но одновременно наносился удар и по французскому правительству. Итак, в ЦРУ и в Париже был объявлен аврал. В действие была немедленно введена суперагентка французской секретной службы Симона Ален, находившаяся в это время в Нью-Йорке. Операция удалась. Она отбила добычу у Си-ай-си. Дабы не испытывать судьбу во второй раз, Симона Ален получила приказ срочно уничтожить оригинал деликатного документа. Она сообщила о выполнении этой директивы и о возвращении во Францию. Правда, ее самолет сразу же после взлета потерпел аварию, и Ален погибла.

«Нос де Голля» сделал паузу. Потягивая коньяк, он пытливо всматривался в лицо своего собеседника. Уже несколько минут полковник держал в руках меню и никак не мог сделать выбор. Наконец он небрежно отбросил карту в сторону, оперся локтями на стол и приказал:

— Рассказывайте дальше!

— После этого я выехал с несколькими своими людьми в Соединенные Штаты. Мы навестили там своих добрых друзей, и те помогли нам найти подтверждение событий тысяча девятьсот шестьдесят первого года.

— Ну и что? Ради этого вы объехали полмира?! Да это разузнал бы любой мой парень!

— Простите, господин полковник, я отправился в эту поездку еще и ради второго следа. Надо было выяснить, кто владел вторым медальоном с дополнительным материалом.

— Разве это не очевидно? Вы же говорили о враче-окулисте.

— Совершенно верно. Для того чтобы найти к ней подход, мы связались с ее супругом, неким Лупинусом, которого держали в руках. Он также врач и живет в Гамбурге. Доктор Лупинус рассказал нам о том, как медальоны оказались у него.

— Медальоны? Неужели у него были оба? И он ничего не знал о тайниках?

— Так оно и было. Оба медальона достались ему в наследство после смерти первой жены, Ютты Лупинус. И вы знаете, как она умерла? Погибла во время катастрофы того же самолета, в котором находилась и суперагентка Симона Ален, упомянутая мною ранее. Буду краток — под этими именами скрывалась одна и та же женщина. Следовательно, мы можем уверенно сказать, что в медальоне, который принадлежал берлинской фрау доктору, действительно лежит вторая часть секретного материала. Итак, Симона Ален, она же Ютта Лупинус, прежде чем предать бумаги огню, видимо, сфотографировала оригинал документа. С какой целью? Этого мы не знаем. Она спрятала микрофильмы в два медальона и положила их в свой чемодан, который случайно уцелел после авиационной катастрофы.

— Прекрасно, — пробурчал полковник, — ваше сообщение чрезвычайно интересно, но ни на шаг не продвигает нас к цели. Мы владеем вторым медальоном? Вы говорили — нет. Так что у нас есть?

— Господин полковник, позвольте вам напомнить: в самом начале я сказал о двух неудачах, которые нас постигли. Это было появление человека из ЦРУ и исчезновение нашей агентки в Берлине…

Полковник подал знак официанту. Он снова взял в руки меню, бегло просмотрел его и толстым пальцем ткнул в строчки:

— Этот паштет и этот. Затем подадите кофе. — После того как официант ушел, полковник снова приказал своему собеседнику: — Дальше!

— Когда упомянутая мною агентка еще работала на нас…

— А что, собственно говоря, с ней произошло? Вы, кажется, говорили, будто она исчезла. Мы не позволяем своим людям просто так исчезать…

— Мы пока не узнали, что с ней произошло. Во всяком случае, она успела сообщить, что вокруг фрау доктора в Берлине вьется ЦРУ. Очевидно, с той же целью — заполучить медальон. По-видимому, они напали на наш след, о чем свидетельствует появление этого Ричарда Дэвиса. Дело вышло за рамки моей компетенции. Если мы продолжим погоню за медальоном, то неизбежно столкнемся с ЦРУ! Похоже, оно также проявляет огромный интерес к этому секретному материалу. Но конечная цель у ЦРУ, видимо, иная. Ведь мы собираемся использовать этот материал против де Голля. Правда, он ударит не только по де Голлю, но и по американскому правительству. Этому-то и хочет помешать ЦРУ.

— Тут вы правы. Я хотел сказать, вы, черт побери, можете оказаться правы…

— И так как де Голль находится в ссоре с Вашингтоном, мы не можем проводить ту же политику…

— Оставьте это в покое. Высокая политика — не ваше дело, мой дорогой. Я поговорю с Тиксье. Вероятно, придется вступить в контакт с соперником, то есть с ЦРУ. Необходимо с ним договориться, чтобы нам предоставили материал, а мы со своей стороны воздержимся от каких бы то ни было публикаций, наносящих американцам ущерб. В принципе такое возможно. Мы используем только то, что поможет нам в борьбе с де Голлем. Очень хорошо, что вы обратились к нам, ведь теперь и дипломатам будет задана работа.

— А как мне вести себя дальше? Прекратить охоту или продолжить наблюдение за дичью?

— Итак, медальон по-прежнему находится в имуществе умершей фрау Гроллер. У нас есть возможность его заполучить?

— Затруднительно. Он депонирован в банковском сейфе. Но ее наследник, этот Лупинус, находится в наших руках. Он, естественно, получит медальон и…

— Ага, понимаю. Поэтому и…

— Совершенно верно. Другой возможности мы не видели.

— Гм. — Полковник задумался. Затем бросил на «старика» гневный взгляд и фыркнул: — Вы что, разыгрываете меня? Ведь на днях ваши люди приобрели в Гамбурге какой-то медальон! Вы думаете, я совсем спятил?

«Нос де Голля» затрясся всем телом. В глазах у него потемнело.

— Это была ловушка, господин полковник, ловушка, устроенная нашей агенткой, этой предательницей…

— Как это так? Медальон был пуст?

— Тайник медальона действительно был пуст. Иначе и быть не могло, ведь это был наш собственный медальон, от ростовщика. Мы его дали нашей агентке для маскировки.

— Я хотел бы услышать об этом поподробнее, дорогой друг.

— Когда мы поняли, что с помощью этого доктора, Лупинуса, нам ничего не удастся добиться, мы послали нашу агентку прямо в Берлин. Она выдала себя за Аннет Блумэ — это подружка пасынка той самой фрау врача-окулиста, который учится в Париже. Первоначально ей было поручено просто заменить медальон фрау на наш, из которого мы уже изъяли секретный материал. Поэтому мы и дали ей наш экземпляр. Кроме того, он должен был послужить, естественно, своеобразным пропуском, опознавательным знаком для фрау доктора. Однако агентка сообщила нам, что фрау Гроллер депонировала свой медальон в банковском сейфе. Таким образом, мы были вынуждены пойти на крайнюю меру: по нашему заданию агентка убила Эрику Гроллер, чтобы ее муж мог наследовать медальон. Супруг, как я уже говорил, находился в наших руках. Однако с той ночи все следы нашей агентки потерялись. Нам неизвестно, какие события разыгрались в Берлине после убийства Эрики Гроллер.

Кроме того, пока я находился в Америке, произошло следующее: двое моих людей получили из Гамбурга сообщение о том, что какая-то женщина предложила тамошнему адвокату — также нашему человеку — медальон. Они тотчас выехали туда и приобрели украшение. Это оказался, как я уже говорил вам, наш собственный экземпляр. Поначалу они подумали, будто попались на удочку агентки, пропавшей без вести в Берлине, а потом поняли, что здесь действовала не наша, подставная Аннет Блумэ.

— А разве ваши люди не могли схватить эту незнакомку и выпытать, откуда у нее медальон Аннет Блумэ — будем ее так называть?

— Конданссо открыли тайник в медальоне только после того, как незнакомка ушла.

— Полный идиотизм! Мы потеряли деньги, устроили уличное сражение, подняли на ноги немецкую полицию — и все это только ради того, чтобы получить собственный медальон?!

«Старик» лишь понуро кивнул головой.

Майор Е.-Л. Риффорд праздновал свой пятьдесят шестой день рождения. Вернее говоря, ему исполнилось столько лет. Ведь ни о каком празднестве не могло быть и речи. Его никто не поздравил, но он не принял это близко к сердцу. Поздравления смущали его, он не знал, чем ему гордиться.

Если бы он сидел сейчас в своем берлинском кабинете на Клей-аллее, то сотрудники поставили бы на его письменный стол вазу с цветами и хором пропели бы: «Поздравляем с днем рождения и желаем долгих лет». У всех на губах играла бы улыбка, а вечером они открыли бы дома у Риффорда бутылочку-другую шампанского.

Майор пил виски в одиночку. Он сидел в здании бывшего химического концерна «ИГ-Фарбен» во Франкфурте-на-Майне, где ныне размещалась резиденция Центрального разведывательного управления по Европе. Майор пил виски в одиночку, пил его без особой радости.

Перед ним лежал отчет о деле «Медальон» — одиннадцать страниц убористого текста. Он устно доложил его содержание узкому кругу высших офицеров Министерства сухопутных сил. Они засыпали его вопросами, потребовали пояснений и не поскупились на упреки. Несмотря на это, в общем и целом все обошлось сравнительно благополучно. Благополучнее, чем он ожидал. Чин и должность ему были сохранены. В качестве виновников срыва операции он назвал троих: своего двадцать девятого, Ричарда Дэвиса из Парижа и придурковатого шефа французского отделения, который и без того стоял в черном списке и в общем-то уже созрел для бухгалтерского поста.

«Собственно говоря, это неплохая причина для веселья», — подумал майор. Но он вспомнил о Каролине Диксон, и это его опечалило. «Видит Бог, я этого не хотел», — сказал себе Риффорд, и он действительно этого не хотел.

Е.-Л. Риффорд корпел над одиннадцатью страницами отчета и початой бутылкой виски. Он наполнил свой стакан, подмешал содовой, выпил и снова налил. Майор сложил исписанные листки стопкой, положил их направо, а затем передвинул налево от себя.

Ему предстояло переработать отчет. Значит, надо напрягаться. Ему предстояло самому зашифровать отчет, и тут тоже надо было напрягаться. Но прежде он должен был восполнить пробелы в информации и для этого ждал одного человека, которого срочно вызвал к себе во Франкфурт-на-Майне.

Майор Риффорд закурил сигарету, выпил, прошелся по комнате, выпил еще раз, затем остановился у письменного стола и вслух произнес:

— Делать нечего, вперед — за славой!

Он отвинтил колпачок серебряной авторучки и взял в руки первый лист.

«19 мая 1965 года, в 14.05 по среднеевропейскому времени, после предварительного телефонного звонка в моем бюро появилась агентка двадцать девять — Каролина Диксон. В ходе беседы выяснилось следующее: Каролина Диксон познакомилась с берлинским врачом-окулистом Эрикой Гроллер, которая была замужем за гамбургским врачом Лупинусом и жила отдельно от него под своей девичьей фамилией. С 1945 по 1948 год Каролина Диксон состояла в браке с упомянутым гамбургским доктором, причем бывший муж и сын Фолькер с 1961 года считали ее погибшей. По личным причинам у Каролины Диксон возникло желание поближе познакомиться с этой женщиной. Во время одного из своих частых визитов она увидела на фрау Гроллер медальон, который вместе с еще одним, аналогичным, некогда принадлежал Каролине Диксон. В то время она состояла на службе во французской разведке под именем Симоны Ален. Незадолго до перевербовки Каролина Диксон поместила в тайники обоих медальонов микрофильмы важного секретного документа (смотри дело 111-К/1/2002 А). До того момента как Каролина Диксон увидела на Эрике Гроллер свой медальон, она была твердо убеждена в том, что оба украшения пропали при катастрофе самолета, в которой, по официальной версии, погибла Симона Ален (смотри дело III-К/12/31/005/х-1).

Каролине Диксон удалось незаметно осмотреть медальон фрау Гроллер. Секретный материал все еще лежал внутри. Втайне от доктора Гроллер она изъяла микрофильм.

Теперь Каролина Диксон решила обследовать второй медальон, который находился у Фолькера Лупинуса, пасынка Гроллер, живущего в Париже.

Каролина Диксон навестила молодого человека, то есть собственного сына. Под каким-то предлогом она осталась в комнате одна и осмотрела медальон, однако тайник оказался пустым.

Далее Каролина Диксон рассуждала следующим образом: если содержимое второго медальона было случайно обнаружено каким-либо человеком, который не мог оценить его значимости, тогда практически не было никакой надежды получить когда-нибудь материал назад. Но если пленка очутилась в руках того, кто знал ей цену, то он, так же как и Каролина Диксон, попытается найти другой экземпляр.

Итак, этот кто-то должен был пройти путь от Фолькера Лупинуса до берлинской фрау доктора.

Каролина Диксон установила наблюдение за Эрикой Гроллер в Берлине и за Фолькером Лупинусом и ростовщиком Лекюром в Париже. Для большей гарантии она уговорила фрау доктора депонировать свой медальон в банковский сейф. Тем самым Каролина Диксон хотела воспрепятствовать тому, чтобы посторонние лица узнали об исчезновении из тайника медальона Гроллер секретного материала.

(По моему распоряжению в тайник этого медальона недавно был заложен сфальсифицированный материал. В результате этого сохраняется возможность продолжения игры с противоборствующей стороной после вступления родственников в права наследников Эрики Гроллер.)

Расчеты Каролины Диксон оправдались. Вначале супруг Эрики Гроллер доктор Лупинус попытался уговорить ее вернуть медальон. Каролина Диксон справедливо решила, что противоборствующая сторона вступила в игру. Каролина Диксон, имевшая к тому времени значительное влияние на доктора Гроллер, помешала попыткам Лупинуса заполучить медальон, подаренный им жене.

Вскоре после этого противоборствующая сторона поменяла тактику. У фрау доктора появилась француженка, которая выдала себя за Аннет Блумэ, подружку Фолькера Лупинуса. Чтобы втереться в доверие хозяйки дома, Блумэ надела медальон, который Каролина Диксон видела у Фолькера Лупинуса. Каролина Диксон предположила, что Блумэ получила задание обменять медальоны.

Эрика Гроллер, человек очень доверчивый, ничего не заподозрила: она радушно приняла у себя француженку. Правда, Блумэ поселилась в отеле и навещала фрау доктора лишь время от времени.

Влияние Каролины Диксон оказалось сильнее. Эрика Гроллер так и не забрала свой медальон из банковского сейфа. Каролина Диксон продолжала ждать развития событий, наблюдая не только за домом Гроллер, но и за Блумэ. А в Париже за интересующими ее людьми следил Ричард Дэвис, штатный сотрудник нашего французского отделения.

Наступил вечер 17 мая 1965 года.

В 22 часа Аннет Блумэ, как обычно, покинула свой отель. Однако, вопреки обыкновению, она не пошла на переговорный пункт на центральном почтамте, а поехала в Далем и вошла в дом фрау Гроллер, от входной двери которого у нее, видимо, имелся ключ. Агент Каролины Диксон наблюдал за домом. Двадцать девятый лично осмотрела гостиничный номер Аннет Блумэ, но ничего важного не обнаружила. Каролина Диксон тоже отправилась в Далем, но, когда она прибыла туда, Блумэ уже лежала мертвой на веранде.

На другой день Каролина Диксон узнала из газет, что Эрика Гроллер также была мертва.

После этого она пришла ко мне и сделала вышеупомянутое заявление».

Да, в этом месте зиял пробел. И начальство указало Риффорду на это. Поэтому майор ожидал появления человека, с помощью которого надеялся ликвидировать упущение.

Майор Риффорд перевернул следующие три страницы. Здесь не было никаких замечаний, и делать исправления не требовалось. В этой части отчета содержались объяснения Каролины Диксон по поводу ее долгого молчания и оценка, данная им Риффордом.

Естественно, майору Риффорду не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять намерения Каролины. Она никогда не принесла бы это покаяние, если бы в результате двойного убийства в доме Гроллер не сорвались ее собственные планы. Каролина Диксон — и в этом Риффорд ни минуты не сомневался — явно преследовала личные интересы. Если бы этот документ огромной важности попал в ее распоряжение, то она получила бы небывалую возможность навязывать свою волю властям предержащим. Риффорд не знал, кому Каролина предложила бы это дипломатическое сокровище, — возможно, даже она сама еще не представляла себе этого. Но покупателей нашлось бы немало: правительство США, французское правительство, оппозиционные группировки обоих правительств, секретные службы того и другого государства, информационные агентства разных стран и многие другие.

Да, если бы не это происшествие, Каролина непременно осуществила бы задуманное. Но когда она обнаружила труп Блумэ и узнала об убийстве Эрики Гроллер, то вынуждена была отказаться от своих намерений и стала искать защиты.

Риффорд всегда делал вид, будто он верит клятвам Каролины. Делал он это с ведома и одобрения генерала. Все последующие действия предписывались и согласовывались с главным управлением, и вот наконец высшие чины аппарата ЦРУ теперь забирали дело себе. В игру вступали крупные политики и дипломаты. Именно под этим углом зрения Риффорду предстояло переработать отчет.

Он просматривал последние страницы, когда в дверь постучали.

— Войдите, — крикнул майор.

В кабинет вошел кряжистый, широкоплечий мужчина, образец касты американских сержантов.

— Хэлло, мистер Стэнли! Присаживайтесь, пожалуйста. Сигарету, виски?

Стэнли уселся в кресло.

— Вы были самым активным участником всех охот нашей Каролины. Поздравляю, Стэнли, хорошая работа. Я запомню.

— Это мой долг, сэр!

— Ну, не надо скромничать, сержант, свою работу можно выполнять хорошо и очень хорошо. Вы заслуживаете оценки «очень хорошо». Каролина также хвалила вас, и, как я понял из вашего отчета, не зря. — Майор приподнял вверх бумаги, лежавшие перед ним, и Стэнли подивился, сколь обширна информация о его скромной особе.

— Однако в моем отчете, — Риффорд приподнял ту же стопку бумаги, — есть пара пунктов, которые генерал попросил переработать с вашей помощью.

Стэнли кивнул и удивленно взглянул на кипу листков, которые в считанные секунды поменяли свою сущность.

— Итак, что произошло тогда, восемнадцатого мая? Это был тот день…

— Понял, сэр. Такой день не так-то легко забыть, а в нашей профессии… — Стэнли настроился было на легкую беседу, но вовремя заметил служебное лицо офицера и изменил тон. — В ту ночь мне было приказано вести наблюдение за виллой доктора Эрики Гроллер в Далеме.

— В первый раз, Стэнли?

— Нет, дом находился под постоянным наблюдением. Вечером семнадцатого мая пришла моя очередь. Я установил следующее: вначале появилась одна молодая особа, за которой мы уже давно вели наблюдение. Миссис Диксон называла ее Аннет Блумэ. Она вошла в дом. Точное время я сейчас не помню, откуда же мне было знать…

— Хорошо, не ломайте себе голову. Продолжайте!

— Вскоре показался какой-то молодой человек, который перелез через забор и спрятался в саду. Ближе к полуночи возле виллы остановилась машина, из которой вышла доктор Гроллер. Она проследовала в дом, а машина уехала. После этого я — согласно приказу — сразу информировал миссис Диксон.

— Где вы застали Каролину?

— По телефону в отеле «Принц Альбрехт».

— Что она сказала?

— Миссис Диксон приказала мне ни в коем случае не упускать Блумэ и, если это потребуется, задержать ее силой. Она обещала срочно прибыть в Далем. Я вернулся на свой пост. Молодого человека в саду уже не было. Дверь на веранду казалась приоткрытой. Но я не стал предпринимать никаких действий, ждал появления миссис Диксон. — Сержант задумался и после короткой паузы продолжил: — Затем мы вместе с ней проникли в дом. На веранде лежала эта Аннет Блумэ. Согласно приказу мы с шофером отнесли девушку в машину. Сама миссис Диксон закрыла дверь и последовала за нами.

— Вы кого-нибудь заметили?

— Когда мы были на веранде, по улице проехала машина и остановилась у соседней виллы. И больше ничего.

— Что вы сделали с Блумэ?

— Миссис Диксон собиралась доставить ее в клинику, но по дороге девушка скончалась. Миссис Диксон отпустила шофера, и мы вдвоем отвезли умершую в Груневальд, где труп обезличили и спрятали в кустах.

Стэнли прямодушно смотрел на майора и молча ждал дальнейших вопросов.

— Это было все, сержант?

— Да, сэр, все!

— Что вы сделали после этого?

— Сел в трамвай и поехал домой.

— А миссис Диксон?

— Этого я не знаю, сэр.

— У покойной Аннет Блумэ был при себе паспорт?

— Нет. Не было даже сумочки. В ее плаще мы обнаружили только носовой платок, ключ от дома и авиабилет до Парижа.

— Кто взял это себе?

— Миссис Диксон.

— Прекрасно, Стэнли. Так оно и было. Как поживает ваше семейство? Давайте пропустим по стаканчику. Выпейте за мое здоровье, у меня сегодня день рождения.

Таким образом, майор Риффорд все-таки получил поздравление.

Оставшись один, он начал встраивать в свой отчет полученную от сержанта информацию. Майор подолгу ломал голову над каждой фразой, поскольку любил математическую точность и лаконичность изложения. И с тихим ужасом думал о предстоящем ему каторжном труде шифрования, которое он всегда считал самой скучной и бессодержательной работой в живой и разнообразной деятельности секретной службы.

В заключительной части отчета надо было сказать какие-то слова о закрытых соглашениях, достигнутых по дипломатическим каналам.

«Это не для отчета! — ворчал генерал во время их последней встречи и приказал Риффорду: — Постарайтесь обойтись одним-двумя намеками, какими-нибудь общими фразами».

Майор отчаянно искал такие намеки, старался облечь их в пустые, ничего не говорящие фразы. И ему было искренне жаль своих прекрасно отточенных формулировок, превратившихся в жалкий словесный обрубок:

«Тем временем в других сферах были заключены соглашения о проведении соответствующих мероприятий. При обоюдных уступках дело было закрыто и сдано в архив».

«При обоюдных уступках!» Риффорд радовался своей изобретательности. «В этом даже есть доля правды», — похвалил он себя. Майора распирало тщеславие от мысли, что он был участником — пускай незаметным — большой игры на мировой политической арене.

Он представлял себе, как уполномоченный генерала сидит напротив высокопоставленного чиновника французской секретной службы в его бюро или в каком-нибудь кафе на Елисейских полях, как представитель ЦРУ напоминает французу о тех памятных днях весны 1961 года, о тайной политической оси Вашингтон — Алжир — Париж и о том, о чем сегодня лучше не вспоминать. И как тонко намекает на то, что материалы, касающиеся тех событий, попали в недобрые руки. Он говорит о последствиях возможной огласки. Противники осторожно прощупывают друг друга, и после небольшой пикировки открываются карты: одной частью дискредитирующего материала владеет ЦРУ, другой — ОАС. И хотя такое раздельное владение делает документ совершенно неопасным, но… И месье напротив понимает намек. Однако прожженный политик не дает себя запугать и переходит в нападение: если дорогой американский друг свяжется с ОАС, чтобы обнародовать документ целиком, то подобный шаг чреват тяжелыми последствиями для обеих сторон. Победителями в этой игре стали бы Тиксье-Виньянкур и те, кого он представляет. Этого, естественно, не желает никто, и стороны приходят к согласию. Но как быть с третьей стороной? Тиксье-Виньянкур не присутствует за столом переговоров, да это было бы и неуместно. Необходимо сделать так, чтобы он передал свой материал. Нужно предложить Тиксье нечто такое, что принесет ему, как политику, больше пользы, нежели недолгая пропагандистская шумиха вокруг какого-то фрагмента секретного соглашения его конкурентов.

Майор Риффорд не знал в подробностях, на чем именно сошлись договаривающиеся стороны. Однако ему было точно известно, что соглашение все-таки заключено. И неважно, сколько времени на это ухлопано — три часа или несколько дней, проводились ли консультации с высшими чинами или шли заседания правительственных кабинетов. Риффорд не сомневался в одном: Центральное разведывательное управление обязано было заплатить.

Это было немного. Дешево для Вашингтона, но дорого для Парижа. Честная игра. Взаимовыгодная сделка. По-джентльменски.

Телефонный звонок вернул Риффорда к действительности, и он услышал в трубке четкий голос своего заместителя.

— Извините, шеф. Мне необходимо заручиться вашим согласием. Тут один наш человек попал в глупую историю, мы должны послать ему кого-то на помощь. Я думаю направить туда нашу новую сотрудницу. Вы не возражаете?

— Сложное дело?

— В общем-то нет. Оно будет для нее испытанием.

— Ну хорошо, тогда действуйте…

— Какой номер ей присвоить?

Риффорд на секунду задумался.

— Дайте ей двадцать девятый, он свободен.

Глава 22

Главный комиссар Майзель попросил чашечку кофе, но в последний момент передумал.

— Лучше, пожалуй, чай! Да, я охотнее выпил бы чаю.

Секретарша прокурора принесла чай.

Гансик Баух печально взглянул на шефа отдела по расследованию убийств.

— Дорогой Майзель, я прекрасно понимаю, что у вас сейчас творится на душе. Вы меня знаете. Все то, что вы мне сказали в лицо, я говорил и господину старшему прокурору: «Мы стоим буквально на пороге раскрытия преступления, дайте нам хотя бы один день — сегодня родственники убитой вступают в права наследников». Но безуспешно! Итак, подготовьте документы и пришлите мне папку с делом.

— А если я откажусь подчиниться? Если я затяну передачу дела на день? Если бы я приехал не сегодня, а только завтра, доктор Баух?

— Тогда вы получили бы в Гамбурге соответствующую телеграмму. Смиритесь! Сиятельные господа имеют на это право, Майзель.

— Право? Не говорите о праве.

— Но, Бог мой, вы ведь подозреваете американку…

— Не надо путать: одно дело — американка, другое — подозрение в преступлении. Кроме того, я веду расследование, в то время как эти господа… Что они знают…

— Наверное, побольше нас с вами. Миссис Диксон — американская подданная. И тут соблюдается буква закона, — отрезал Баух.

— Согласен, если бы мы доказали, что она преступница. А это пока еще не установлено…

— Но для них это зацепка, чтобы забрать дело себе. Согласно американо-германской конвенции о выдаче преследуемых лиц, заключенной в тысяча девятьсот тридцатом году и действующей поныне, ни одна из сторон не обязана выдавать другой своих граждан.

— Тогда американцы должны продолжить расследование, а мы выступим в качестве свидетелей. Как вы считаете?

— Честно говоря, я в это не верю. По крайней мере, в то, что они прибегнут к нашей помощи. У них свои методы работы, но теперь это не имеет никакого значения. Господин старший прокурор решил передать дело Эрики Гроллер американским властям, и мы тут с вами ничего поделать не можем. Мы можем только ругаться да взывать к Господу Богу. Правда, я не верю, что Он вмешается и поможет делу.

— И этот шаг господина старшего прокурора законен?

— Майзель, не давите на меня. Я же вам сказал, что на каждый чих можно найти свой параграф. Будем откровенны — здесь замешана политика. А это неблагодарная область для таких подневольных чинуш, как мы с вами.

— Вы знаете, мне совершенно безразлично, кто продолжит дело. Главное, чтобы оно было доведено до конца. Точнее, чтобы преступнику воздали должное. Но как раз это… Баух, я убежден, что мы вышли на верный след. Он еще не остыл, он еще дымится, мы совсем рядом с целью.

— Охотно вам верю. И меня это дело интересует не меньше, чем вас. Ну хорошо. Если вы так настаиваете, давайте полчасика пофантазируем. Расскажите мне, как вы себе представляете это дело. Как, по-вашему, все произошло в ночь на восемнадцатое мая?

Иоганнес Майзель принял игру. Он играл серьезно и вдохновенно. Опять достал свои записи, погрузился в них на несколько секунд, а затем, слегка откашлявшись, начал:

— Если мы свяжем воедино все факты, которыми располагаем, то можно с уверенностью сказать, что события той ночи развивались следующим образом.

Лже-Блумэ — будем ее называть так — спряталась в доме Эрики Гроллер. Мы не знаем, когда она это сделала, но, очевидно, до появления Мориса Лёкеля. Тот прибыл в двадцать два часа и укрылся за кустами самшита возле центральной дорожки. Он поджидал Лупинуса. Через полтора часа подъехала доктор и Клаус Герике. Фрау Гроллер вошла в свой дом, а экономист отправился в пивную, где играл в кости с хозяином. Тем временем Эрика Гроллер написала доверенность на имя Герике. Точнее, начала ее писать, но по каким-то причинам не докончила — видимо, сказалась усталость. Она позвонила на телефонную станцию, сделала заказ, чтобы утром ее разбудили, и отправилась спать. Как обычно, фрау Гроллер приняла на ночь септомагель. Через несколько минут подействовал мышьяк, и доктор умерла. Лже-Блумэ знала о покушении на это убийство или сама его осуществила, подложив отравленную таблетку в капсулу с лекарством. Она ждала на верхнем этаже и, когда фрау Гроллер вошла в свою спальню, скрылась на балконе. Там-то ее и увидел Лёкель, а затем и Герике, который как раз проезжал мимо. Оба приняли лже-Блумэ за фрау Гроллер. Герике говорил о напряженной, выжидающей позе женщины, да и мы сами обнаружили на дверной ручке отпечатки пальцев, которые принадлежали ей. Лже-Блумэ вернулась в спальню, убедилась, что Эрика Гроллер мертва, и пошла к выходу. На веранде ее увидел Лёкель и опять принял за доктора Гроллер. На ней был медальон Фолькера Лупинуса, который она получила от своих хозяев — предположим, от ростовщика Лекюра, братьев Конданссо или еще от кого-то. Лёкель набросился на лже-Блумэ, началась борьба, он сорвал с ее шеи медальон. Девушка упала, а Лёкель бросился бежать, полагая, что убил Эрику Гроллер. Оказавшись на улице, он отбросил в сторону сумочку, ремешок от которой остался на веранде, и помчался через сад. На параллельной улице он вскочил в автобус и поехал на вокзал. Вскоре вернулся Клаус Герике. Он нашел на садовой дорожке сумочку лже-Блумэ, набитую французской валютой, и также бежал, но уже в Париж.

Все гладко и доказуемо, за исключением одного: на веранде не было жертвы нападения. Кто-то увез ее. Мы не знаем — почему? Но знаем — кто. Отпечатки обуви в саду указывают на присутствие еще двух или трех человек, которые могли это сделать. Действовала какая-то банда? А может, это был кто-то, располагавший группой поддержки. И если существует этот кто-то, то какая роль отведена ему в нашей игре? Так вот, рассуждая подобным образом, неизбежно приходишь к мысли об американке Каролине Диксон. От соседа фрау Гроллер мы знаем, что после полуночи напротив ее участка стоял неосвещенный автомобиль. Не была ли это машина миссис Диксон, на которой она и ее люди увезли лже-Блумэ? Ответ на этот вопрос мы получим только тогда, когда сможем допросить американку, господин прокурор. Я не верю, что она убийца Эрики Гроллер, но я убежден, что она важная фигура в этом деле.

Доктор Баух молчал, поскольку у него не было никаких возражений. Он взглянул на часы и устало пробормотал:

— Полчасика, отведенные на наши фантазии, истекли. Вернемся к действительности. Мы не в силах ничего изменить, Майзель, и я повторяю…

Главный комиссар поднялся. Он застегнул пиджак, тщательно расправил складки и подтянул галстук.

— Ну хорошо, — сказал он. — Итак, вы получите документы. А как мы застрахуемся?

— Бумагами. Все будет сделано в надлежащем порядке. Вы получите приказ и оформите официальный протокол, оформите его в том же порядке, в каком передаете следственные материалы из одного ведомства в другое.

— В том же порядке! Забавно. Ну и дела! Итак, вы присылаете мне приказ. Будут еще какие-нибудь указания, господин прокурор?

— Майзель, я здесь действительно бессилен что-либо изменить, не судите меня строго. Займитесь лучше делом об ограблении и убийстве пенсионера. Борнеман в курсе дела.

— Пенсионер. Ну, тут-то политика, видимо, не затрагивается. Правда, кто знает? До свидания, доктор Баух.

— Прощайте, мой дорогой. Прощайте!

Каролина Диксон пользовалась своей машиной редко. Когда она садилась за руль, воспоминания начинали сочиться из потаенных уголков памяти и, обжигая, заползали под кожу. На лбу проступал пот, крупными каплями сбегал вниз и затуманивал стекла очков. Уши не воспринимали звуков окружающего мира. Словно их закупоривали пробки. И в мозгу, этом смехотворно малом объеме серо-белого вещества, включался какой-то неведомый механизм, воспроизводивший не уличные шумы, а хлесткие звуки выстрелов, треск ломающегося дерева, скрежет металла, звон разбитого стекла…

Память сохранила это навсегда, хотя минули долгие годы.

Но сегодня она взяла машину. Потому что предпочитала встретить смерть за рулем. На полном ходу, так же, как промчалась вся ее жизнь.

Машина неслась мимо деревень и городов, мимо нарядно одетых людей, направлявшихся под зонтиками в церковь. Машина неслась на запад, все время на запад, туда, где лежал Париж.

Париж — пункт исходный и конечный. Ее цель.

Ее цель?

Майор Риффорд отдал приказ. И Каролина Диксон догадывалась, что ждало ее там. Возможно — пуля из засады, возможно — удавка. Симона Ален, бывшая суперагентка французской секретной службы и предательница великой нации, не могла рассчитывать на помилование.

Но женщина, сидевшая за рулем, вовсе и не думала о помиловании. Не потому, что она осознала свою вину, нет, а потому, что знала правила игры. Она не предавала Францию, как раньше не предавала Германию, а позднее — Америку. Она подчинялась начальнику отдела Мишелю так же, как прежде — оберштурмфюреру Шнайдеману, а теперь — майору Риффорду. Она им служила. От них, а не от государств, получала приказы, от них, а не от государств, выслушивала похвалы и выговоры.

Каролина Диксон ехала быстро, безумно быстро. Дорога была ей знакома. Двадцать два года назад, девятнадцатилетней девчонкой, она держала тот же путь в сером «фольксвагене». В ее удостоверении стояло имя Ютта Хаккеталь, а над фотографией — жирная надпись: «Тайная государственная полиция». Все обратилось в прах — и удостоверение, и имя, и рейх.

Ей исполнилось двадцать шесть, когда она снова проехала по этой дороге. Теперь ее звали Ютта Лупинус, она была супруга и мать. Неариец Эберхард Лупинус взял ее под защиту, которая в те годы была ей нужна. Она знала тюремные камеры со стороны и вовсе не хотела знакомиться с ними как их обитатель.

Однако со временем эта защита стала ее тяготить, а возможно, она ей больше была не нужна. Нашлось более надежное укрытие: враги стали друзьями, они разыскали Ютту Лупинус, урожденную Хаккеталь, но не для того, чтобы примерно наказать, а для того, чтобы принять на свою службу и извлечь пользу из ее опыта и знаний.

Таким образом, она вновь отправилась в Париж, в «ситроене», под французским именем. Прежнее — Ютта Лупинус — осталось лишь в решении суда о разводе. Новые хозяева из французской секретной службы были довольны ее работой. Она стала Симоной Ален, звездой шпионажа.

Ютта Хаккеталь, Ютта Лупинус, Симона Ален… Однако и это, последнее, имя умерло, зато родилось другое — Каролина Диксон. Всякому новому рождению предшествовала смерть. «Умереть, чтобы родиться!» Весьма легкомысленно было цитировать сейчас Гете. А если и так, то лучше: «Жди только, вскоре…» Ведь нового рождения не будет. Каролина Диксон знала, что теперь с ней покончено навсегда.

Однажды она уже думала, что наступил конец, но это, пожалуй, была генеральная репетиция, своеобразная проба сил.

Она почувствовала себя на вершине славы в 1961 году в Нью-Йорке, когда под именем Симоны Ален выкрала у Си-ай-си секретные документы. И тогда же нарушила важнейшую заповедь агента — не выполнила приказ. Прежде чем предать бумаги огню, она сфотографировала документ, а микрофильмы спрятала в двух медальонах.

Зачем она это сделала?

В последние дни Каролина не раз задавала себе этот вопрос. Она уже не помнила — зачем? Возможно, из озорства, возможно, из желания снискать позднее за это похвалу. А возможно, ею руководила мысль попытаться однажды с его помощью возвыситься над другими, сыграть свою роль во всемирной истории. Она уже не помнила, зачем сделала это тогда.

Но по пути в аэропорт Симону Ален задержали. Си-ай-си не собиралась мириться с провалом. Группа лихих парней бросилась за ней в погоню. Машина Каролины была мощнее, но плотный транспортный поток не позволял оторваться от преследования. Она вырвалась на окраину Нью-Йорка, отчаянно пытаясь сбросить преследователей с хвоста. Но те ловко отрезали ей пути бегства. И тут прогремели выстрелы, раздался треск ломающегося дерева, скрежет металла, звон разбитого стекла…

Симона Ален очнулась в клинике, вокруг все было белым — стены, потолок, одеяло, халаты. Незнакомые люди навещали ее, приносили цветы, интересовались здоровьем. В ответ она только кивала, поскольку не могла говорить.

Когда она впервые взглянула в зеркало, то вскрикнула от ужаса. Она увидела чужое лицо, из чужих глаз текли слезы, чужой рот перекосился от боли. Она уже не походила на ту женщину, за которой гнались бравые молодчики из Си-ай-си.

Ее голос был другим, и тело тоже. Ей пришлось учиться заново ходить. У нее изменилась походка. Все в ней изменилось.

Врачи торжествовали. Благодаря их искусству был создан практически новый человек. Ничто во внешности женщины не напоминало больше Симону Ален, по мужу Ютту Лупинус, урожденную Хаккеталь.

Незнакомые люди назвали ее Каролиной Диксон, внушили ей новые мысли, дали новые эмоциональные установки. Новая женщина стала агентом ЦРУ, ведь именно для этого ее и возродили. Нынешнее создание поинтересовалось судьбой бывшего. Ей рассказали об авиационной катастрофе, происшедшей в нью-йоркском аэропорту. На месте Симоны Ален сидела другая женщина, сотрудница армейской разведки. Си-ай-си продумала все до мелочей: если бы Симона Ален не была задержана группой захвата или при ней не нашли секретного документа, тогда та сотрудница должна была обыскать багаж французской суперагентки на борту самолета. Однако машина рухнула во время взлета, и та женщина погибла вместе со всеми. И тут у американской армейской разведки созрел план полностью обезличить погибшую в авиакатастрофе сотрудницу и выдать ее за Симону. Ален. Под этим именем она взошла на борт самолета, это имя значилось в списке пассажиров, труп был изуродован до неузнаваемости. Ничто не мешало сочинить сообщение о смерти. Таким образом, в Париже стало известно, что Симона Ален погибла в авиакатастрофе, в Гамбурге то же самое узнали о Ютте Лупинус.

Но в одной нью-йоркской клинике постепенно поправлялась женщина по имени Каролина Диксон. Врачи вернули ее к жизни, новые хозяева оплатили счет за это.

Расходы ЦРУ и армейской разведки окупились с лихвой. Каролина Диксон стала хорошим агентом, не звездой, как во французской секретной службе, но умным, смелым и надежным сотрудником.

Надежным?

Да, надежным. В течение четырех лет, во многих странах, в разных ситуациях. До тех пор, пока она не увидела у Эрики Гроллер медальон, который судьба — злая? — уберегла от гибели. Медальон с микрофильмом секретного документа…

Многое она могла бы сделать иначе. Многие «если» прокрались в ее мысли. Она нашла хлипкие звенья в цепи своей жизни, но не нашла им замены. Сорок прожитых лет веригами висели на ногах. Они определяли каждый шаг, и они определяли конец.

Каролина Диксон предугадала ужасные последствия этих мыслей. В ней застыл крик, протест. Не могло быть так, чтобы прошлое, как заданная программа, определяло грядущее. Должна существовать возможность вносить поправки, подводить черту под былым, линию, которая не станет окончательной чертой под жизнью. «Где-то в мире это должно быть», — подумала она.

Ее мир не позволял сделать такой скачок, а другого она не желала. Сожаление? Покой? Может быть, и это. Покой наступит за первым шагом. Ведь вслед за этим все пойдет последовательно, логично. У агентов ее ранга не было пенсионных притязаний. Была служба и смерть. Иного не дано.

Каролина Диксон выбрала свой путь. Она больше ни о чем не думала. Ни о Ричарде Дэвисе с его патером Грэмом, ни об Эберхарде Лупинусе, ни о своем сыне Фолькере. Мертвенным взглядом смотрела она поверх руля в пелену дождя и языком перекатывала во рту капсулу, которую должна раскусить. Сейчас или чуть позже. Может, на том повороте или там, у реки. Раскусить и проглотить — это все, что осталось.

Примечания

1

И так далее (лат). Здесь и далее примеч. переводчика.

(обратно)

2

Художественная галерея и музей в Париже (франц.).

(обратно)

3

Игра слов: фамилия ассистента, написанная с одним «ц», по-немецки означает «крест, бремя, мучение».

(обратно)

4

Один из берлинских аэропортов.

(обратно)

5

Брюшко, чрево, живот (нем.).

(обратно)

6

Прощайте, месье (франц.).

(обратно)

7

Фамилия Зюссенгут дословно означает «сладкий продукт».

(обратно)

8

Кинофильм или роман ужасов.

(обратно)

9

Юридически, с правовой точки зрения (лат.).

(обратно)

10

Фактически, на деле (лат.).

(обратно)

11

Вещественное доказательство, улика (лат.).

(обратно)

12

Поэтическое название Берлина.

(обратно)

13

Французская карточная игра.

(обратно)

14

Кому на пользу? Кто от этого выигрывает? (Лат.)

(обратно)

15

Насмешливое прозвище французских полицейских.

(обратно)

16

Второстепенные элементы живописной композиции.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg